Коллектив авторов. Пиратская вольница-3. Компиляция. Книги 1-21 [Джон Дрейк] (fb2) читать онлайн

Алексей Волков Командор

Пролог Из дневника Сергея Кабанова

Никогда не думал, что стану вести дневник. Впрочем, «никогда» – слово абсолютно несовместимое с быстротечной и в то же время насыщенной всевозможными событиями человеческой жизнью. Поэтому точнее будет: никогда с тех пор, как стал взрослеть. В детстве и собирался, и даже начинал писать. То ли в классе пятом, то ли в шестом – сейчас уже трудно вспомнить точно. Но был я тогда неоперившимся мальчишкой и, подобно многим в моем поколении, мечтал непременно осчастливить человечество и стать Великим Человеком. В какой области, не столь и важно: писателем, ученым, конструктором, космонавтом… Это нынешние подрастающие оценивают жизненный успех исключительно деньгами и грезят о собственных фирмах и офисах со всеми прилагающимися радостями жизни. Мы были, пожалуй, намного чище и целомудреннее в своих мечтах.

Можно принять подобное заявление за обычное стариковское брюзжание, за извечное: «Ну и молодежь пошла!», но я далеко не старик, а еще достаточно молодой мужчина и не осуждаю нынешнее поколение, а просто констатирую факт. Гегель был прав насчет бытия, определяющего сознание. Слишком крутые выпали перемены, чтобы сохранилась прежняя система ценностей. Вместо заслуг – подлинных или мнимых, – положение человека определяет сейчас исключительно толщина его кошелька. Естественно, и мечты молодых стали другими, более соответствующими времени.

Мы стали, наверное, последним поколением, хотя бы в отрочестве отдавшим дань прежним иллюзиям: патриотизму, долгу, стремлению к творчеству, но к концу юности, кто незаметно, а кто с болью, стали от них избавляться. Нынешним даже не пришлось узнать значения этих святых когда-то слов. Не знаю, к добру или к худу. Во всяком случае, им намного легче вписаться в новый мир, чем большинству моих сверстников.

Но я отвлекся. Бумаги не так-то и много – один блокнот в добротном кожаном переплете, к счастью, совершенно чистый, и надо использовать его рациональнее. Вот только стоит ли? «Дни наши сочтены не нами…» Как знать, успею ли я заполнить все его чистые страницы? Хотелось бы иметь в запасе целую вечность, да только кто ее даст. Будущее – сомнительно, настоящее – зыбко, и что плохого в том, чтобы хоть на мгновение окунуться в свое прошлое перед тем, как попробовать описать случившееся за последние дни?

О том, первом моем дневнике. Я уж и не помню, под чьим воздействием взялся за него тогда. Дети склонны к подражанию, это один из способов войти во взрослый мир, и какая разница, что объект моего подражания был, скорее всего, из прошлых веков. Дня три, а то и четыре я добросовестно переносил на бумагу чужие мысли и свои раздутые до вселенских размеров чувства, но вся эта забава надоела мне очень быстро. Какое-то время я еще по инерции продолжал вести кратчайшие записи типа: «Четверг. Был в кино», а потом забросил и это. Великим кем-то я так и не стал, как позднее не стал и богатым. Дни мои после школы были заполнены службой, потом – отставка, поиск работы, опять служба. Ничего интересного, обычная жизнь. Как и у каждого, бывало в ней хорошее и плохое, свои удачи и огорчения. Ничего особенного я не достиг, но в то же время не считаю себя полным неудачником. А что расстался с женой… Нельзя ведь жить с женщиной, которая тебе изменила. Остаться с ней и делать вид, что ничего не случилось – как-то это не по-мужски. Тем более что детей у нас не было и никто при разводе не пострадал.

Короче, мне нечего особенно стыдиться и не о чем жалеть. Другое дело, что, появись возможность начать жизнь сначала, постарался бы прожить ее как-нибудь иначе. Вот только не знаю как…

В случившемся с нами верующий увидел бы карающий перст Господень и наказание за совершенные грехи, моралист вспомнил бы парочку избитых сентенций, любитель острых ощущений порадовался бы лишней возможности пощекотать нервы, но я не собираюсь делать ни того, ни другого, ни третьего. Не знаю, обитает ли где-то на небесах седой старик, чей сын добровольно взошел на Голгофу. Слепо верить в это я не могу, а ведь любая религия – это именно вера, а не знание. Могу лишь сказать, что все происшедшее действительно больше похоже на чудо, чем на неизвестный науке каприз природы. Впрочем, это, наверное, одно и то же.

Не стану я и извлекать из случившегося мораль. Она хороша лишь в баснях, жизнь же все равно не укладывается ни в какие схемы. А что касается острых ощущений, то у меня и без того было их в избытке на территории некогда единой и великой страны. Добавлять к ним новые – удовольствие небольшое.

Да, чуть не забыл о еще одном возможном подходе. Настоящий историк с радостью продал бы дьяволу душу, лишь бы оказаться на нашем месте. Но продавать ее пришлось бы и в прямом смысле, и он, если бы успел, наверняка проклял бы день и час, когда загадал такое идиотское желание.

Как бы там ни было, я один из немногих, кто ничего не потерял, а, возможно, еще и приобрел после всех этих событий, и не имею повода жаловаться и стенать. Само же случившееся настолько удивительно, что, обнаружив в числе немногих уцелевших своих вещей этот блокнот и шариковую ручку, я решил в меру своих способностей описать все, как было.

Для чего – сам не знаю. Рукописи, может быть, и не горят, но очень часто исчезают безвозвратно. Вряд ли мои записки когда-нибудь попадут к тому, кто сможет и захочет их прочесть.

А впрочем, чем черт не шутит?

Ладно, пора заканчивать эту лирику и переходить к делу. А уже написанное пусть станет вступлением – сумбурным, как и сама жизнь.

Часть первая Море

1 Сэр Джейкоб Фрейн. Борт фрегата «Морской вепрь»

Сэр Джейкоб Фрейн пребывал в мрачном расположении духа и имел для этого все основания. До сих пор благоволившая к нему Фортуна с чисто женской непоследовательностью и без всяких на то причин изменила свое отношение на прямо противоположное. Обставлено это тоже было по-женски хитро. Орудием ее кары стал свирепый ураган, разразившийся в тот момент, когда эскадра сэра Джейкоба успела уйти далеко от берега и не имела никаких шансов добраться до какой-либо закрытой от волн и ветров бухты. Сам сэр Джейкоб, без малого два десятка лет бороздивший моря и океаны, ни разу не видел такого жестокого шторма и без колебаний отдал бы треть своего состояния, лишь бы никогда и не видеть его. Счастье еще, что удалось отвести свой фрегат к какому-то весьма кстати подвернувшемуся островку и удержаться возле его подветренного берега, где первобытная ярость волн была хоть немного меньше.

И все равно корабль потрепало изрядно. Понадобилось все умение капитана, отчаянная смелость команды и добрая толика удачи, чтобы не сгинуть бесследно в пучине, как многие и многие до них.

И, разумеется, не подвел и сам корабль. Такого чудесного фрегата, устойчивого на волне и послушного рулю, у сэра Джейкоба не было никогда. Даже повреждения были, в сущности, минимальны. В трюмах открылись небольшие течи, да были частично повреждены рангоут и такелаж. Лишь последнее изобретение человеческой мысли – навесной гальюн под бушпритом – оказался разнесенным вдребезги. Восстановить его во время плавания было невозможно, и для отправления нужды пришлось вернуться к устоявшимся за века способам: или болтаться над бездной на узкой доске, или корячиться на фальшборте, нависая задом над водой.

Не слишком большая цена, когда многие насквозь просоленные морем моряки успели попрощаться с жизнью и пожалеть о том злосчастном дне, когда решили покинуть берег. В тот казавшийся бесконечным вечер и такую же бесконечную ночь многие уста вперемешку с привычными ругательствами шептали нескладные, но искренние молитвы и обещали что угодно тому, кто избавит их от ярости стихии.

Ныне же, когда море почти утихло, молитвы забылись и лишь ругательства сыпались по-прежнему. Под их неумолкающий аккомпанемент матросы на ходу восстанавливали рангоут, меняли изодранные паруса, вычерпывали остатки воды из трюмов (течи законопатили первым делом) и разглядывали все еще хмурое, без единого просвета небо и пустынный до безобразия горизонт.

«Морской вепрь» стойко перенес бурю и спас почти всех доверившихся ему людей. Троих так и не досчитались. Скорее всего, их смыло волной во время ночной катавасии, да еще один сорвался с реи на палубу и теперь доживал свои последние часы в носовом кубрике.

Но, разумеется, не эти четверо горемык были причиной недовольства сэра Джейкоба. Матросом больше, матросом меньше – какая разница? Чего-чего, а людей найти не проблема. Немало их ошивается по портовым кабакам, пропивая последние пенсы и мечтая снова набить карманы звонкой монетой. Сэр Джейкоб быстро забыл о жертвах стихии.

Гораздо хуже было другое: ураган разметал его эскадру, и теперь только дьяволу и Господу известно, куда подевались два фрегата и три бригантины, еще вчера пахавшие океан рядом с «Морским вепрем».

Одна только «Летящая стрела», восемнадцатипушечная бригантина с отличным ходом, полностью оправдывающим ее имя, отправилась на разведку еще до шторма и успела скрыться в безопасной бухте на каком-то безымянном островке. Сейчас она тихо покачивалась в трех кабельтовых от флагмана – на удивление целая и даже слегка франтоватая.

Два вымпела из семи… Без боя, из-за какого-то каприза погоды…

А ведь, как сообщили сэру Джейкобу верные люди, со дня на день из испанских колоний должны были отправить в метрополию полмиллиона песо. Специально за деньгами прибыл восьмидесятипушечный галион «Санта-Лючия», да и в сопровождение ему могут выделить один, а то и два корабля. Поганые католики стали слишком осторожны и не хотят рисковать, когда речь идет о золоте. Никак не желают понять своими тупыми головами, что деньги нужны не только их паршивому королю. Например, он, сэр Джейкоб Фрейн, найдет им гораздо более достойное применение.

Проклятый ураган! Сэр Джейкоб не сдержался и ударил кулаком по столу. Даже один галион – крепкий орешек. Маневренности у него маловато, но пушек больше, чем у двух фрегатов. Всей эскадрой с ним управиться можно, да только где она, эта эскадра? «Вепрь» и «Стрела» – пятьдесят восемь пушек, почти все они малого калибра. А если «Лючия» пойдет в Испанию не одна? Не лезть же очертя голову на два галиона?!

Но что скажет лорд Джулиан, узнав, что такая знатная добыча ускользнула?

При мысли о лорде Джулиане сэр Джейкоб заскрежетал зубами. Пока благородный лорд получает свою часть добычи, он покрывает капитана «Морского вепря», и разговоры о так называемых бесчинствах джентльменов удачи остаются лишь разговорами без последствий. Да и другие пэры, прикарманив кое-какие суммы, на вест-индские дела предпочитают смотреть сквозь пальцы. Даже родовое имение сэра Джейкоба не конфисковано и продолжает приносить пусть небольшой, но верный доход.

Но попробуй не заплати! Живо спустят на тебя пока что мирно попивающих на берегу джин британских адмиралов, и тогда – суд и неизбежная петля. И это ему, представителю древнего славного рода!

Три тысячи чертей! Можно подумать, легко болтаться по волнам, всякий раз гадая, удастся ли завладеть добычей или вдруг сам превратишься в нее? Испанцы и французы – противники серьезные. Наверняка они спят и видят, как пучина с их помощью проглатывает вставшего им поперек горла сэра Джейкоба со всеми его кораблями.

Сны в руку. Даже «помощи» врагов не потребовалось. Утром марсовые заметили в воде обломок мачты, какой-то бочонок, куски дерева…

Тьфу! Сэр Джейкоб плюнул на ковер. Сиди здесь и гадай: какой из его кораблей уже покоится на дне морском? А может, и не покоится? Вдруг команда рубила мачты и бросала груз за борт, стремясь облегчить терпящее бедствие судно? Или же эти невезучие вообще не из его эскадры? Мало ли кораблей шляется по архипелагу? Почитай, все известные нации: англичане, голландцы, французы, испанцы, португальцы…

Нет, все-таки намного легче лезть в пасть дьяволу, идя на абордаж, чем вот так болтаться в полнейшей неизвестности!

– Джордж! – рявкнул сэр Джейкоб. – Джордж! Три тысячи чертей!

– Сэр? – Джордж, здоровенный негр, раб и слуга капитана, осторожно просунул голову в каюту.

– Тебя что, до второго пришествия дожидаться? – гнев сэра Джейкоба искал выход. – Оглох совсем, акула тебе в глотку?! Вот прикажу пару раз протянуть под килем, сразу научишься являться по первому зову! Совсем распустился, мерзавец черномазый!

– Но, сэр, я как только услышал… – пробормотал Джордж. – Я и стоял здесь, за дверью…

– Ах, ты стоял! – Сэр Джейкоб подскочил к рабу и, размахнувшись, врезал ему так, что Джордж отлетел к переборке. – Сейчас лежать будешь, скотина!

Нога в тяжелом ботфорте крепко впечаталась в лицо негра, и оно немедленно окрасилось кровью.

– Рома! Живо! – Сэр Джейкоб повернулся и нетерпеливо зашагал взад-вперед по роскошно отделанной каюте.

– Слушаюсь, сэр! – шевельнул распухшими губами Джордж.

Сэр Джейкоб схватил налитую чарку и одним духом осушил ее. Его взгляд коснулся ковра, куда упала капля крови с разбитых губ негра.

– Подлец! – От удара в живот здоровенный слуга согнулся пополам. – Так ты мне еще и ковер испортил! Боцман!

Не предвещавший ничего доброго рев капитана был, наверное, слышен за милю. Не прошло полминуты, как в каюту влетел старший боцман фрегата Хэнк Арчер – низкорослый, но необычайно широкоплечий мужчина лет сорока. Слишком длинные относительно роста мускулистые руки и низкий покатый лоб делали его весьма похожим на обезьяну. Хэнк мог запросто свалить одним ударом быка, но перед разъяренным капитаном дрожал, как сопливый юнга.

– Привязать эту падаль к бушприту! – кивнул на раба сэр Джейкоб. – Пусть мозги прополощет!

– Есть, сэр! – Боцман схватил Джорджа за воротник рубахи и мощным рывком вышвырнул несчастного за дверь.

После их ухода сэр Джейкоб самолично наполнил чарку ромом, вновь осушил ее единым духом и нервно раскурил трубку. Злость на судьбу и на весь мир все еще не проходила, неистово хотелось что-нибудь бить, крушить и ломать, но капитан всегда считал себя прирожденным джентльменом и старался сдерживать наиболее сильные проявления чувств.

И все-таки чувства чувствами, а дела – делами. Гнев продолжал душить капитана, однако после третьей чарки он немного утих, а в голове, как ни странно, прояснилось. Прикинув, что ураган шел с зюйд-веста, сэр Джейкоб приказал «Стреле» следовать на норд-ост в поисках пропавших кораблей. Он всегда считал командовавшего бригантиной Озрика лучшим – после себя – капитаном эскадры и не сомневался: если какой-то из его кораблей снесло штормом, но он остался на плаву, Озрик обязательно найдет его и приведет к острову, где латали «Вепря».

Если бы кто-нибудь сказал сэру Джейкобу, что вчера его эскадру лишь слегка зацепило краем урагана, он поднял бы говорившего на смех как ничего не понимающего в штормах сухопутного невежду, а скорее всего, презрительно бы отвернулся, не желая выслушивать столь явную чушь.

Но самое удивительное заключалось в том, что это абсурдное, с точки зрения переживших жуткую ночь моряков, утверждение было стопроцентной правдой…

2 Петр Ильич Лудицкий. Салон «Некрасова»

– Маркс был миллион раз неправ, господа. Да, я понимаю, что человечество веками мечтало о золотом веке, где всем – абсолютно всем! – будет хорошо и уютно. Но ведь на то и мечты. Было бы смешно, если бы какой-нибудь бездарный Иван, не умеющий и не желающий ничего делать, вдруг осознал свое истинное место под солнцем и остался полностью им доволен. И вот здесь-то, господа, мы подходим к самому интересному. – Лудицкий, холеный мужчина лет сорока с небольшим, лишь недавно начавший неудержимо полнеть, депутат Государственной думы, член многочисленных комиссий, сделал небольшую паузу, глотнул коньячка, затянулся сигаретой и лишь тогда продолжил: – Мы подошли к тому, что обычно называют загадкой славянской души, хотя, видит Бог, никакой загадки в ней нет. Эту загадку придумали иностранцы, не сумевшие в силу приземленной практичности понять глубинную суть русской натуры. Вы меня, конечно, понимаете.

– Где уж нам, – с откровенной иронией отозвался самый молодой из расположившихся в салоне круизного лайнера собеседников депутата, красивый чернявый парень в очень дорогом костюме. – Мне, например, происхождение не позволяет. Не иностранец, зато инородец. Так это, кажется, нынче называется? Еврей, проще говоря.

Лудицкий с легкой отеческой укоризной покачал головой и перевел взгляд с Флейшмана на его соседа, довольно тучного мужчину лет пятидесяти.

– А вы, Борис Степанович, что скажете?

– Я, признаться, о таких тонкостях не думаю, – попытался напустить на себя умный вид Грумов. – Вот если бы вы спросили о чем-нибудь, имеющем отношение к финансам…

– Борис Степанович, – вздохнул Лудицкий. – Всем известно, что вы – превосходнейший банкир, но нельзя же быть таким односторонним.

– Можно и нужно. – Последний из собеседников, чуть постарше Флейшмана, был единственным, кто вместо костюма нарядился в широкие цветастые шорты до колен и легкую майку, под которой виднелась массивная золотая цепь с огромным, тоже золотым крестом. Фигуре парня позавидовал бы иной атлет, а квадратное загорелое лицо лучилось непробиваемым самодовольством. – Кому и на кой хрен нужны все эти высокие материи? Что они, деньги помогут делать? Да ни в жисть! По мне – не умеет человек делать деньги, вот и ударяется в философию. Чтобы теорему какую изобрести или космический корабль построить, много ума не надо. Это любой дурак сможет. А вот тонну баксов заработать у них кишка тонка. В натуре.

– Тут ты, Паша, слегка перегнул, – улыбнулся Флейшман. – Хотел бы я посмотреть, какой корабль ты бы построил. Для таких дел еще какой ум нужен, да хорошее образование в придачу. А из всех открытий ты способен только бутылки открывать.

– Ну и что? – ничуть не обиделся Паша. – Понадобится мне космический корабль – куплю десяток ваших умников со всеми потрохами за краюху хлеба. Они мне что угодно сделают. Еще и, типа, хвостиками повиляют.

– Положим, для этого твоих денег не хватит, – заметил Флейшман, неторопливо закуривая. – Как и моих. Разве что обчистить банк уважаемого Бориса Степановича. Вот только стоит ли тратить такие деньги на всякие глупости?

Присутствующие слегка улыбнулись, точно услышали тонкую шутку, а Лудицкий, как истинный политик, тут же вставил:

– Вы тысячу раз правы, Юра. И тут мы опять сталкиваемся с так называемой загадочной славянской душой.

– Далась вам эта загадочная душа, Петр Ильич! – Флейшман едва скрыл зевок. В отличие от двух других собеседников депутата, он любил иногда на досуге пофилософствовать, однако на этот раз его не устраивала выбранная тема. Но все же из вежливости он счел нужным поинтересоваться: – Так в чем вы видите загадку?

Ответить Лудицкому не дали.

– Прошу прощения, Петр Ильич, – обратился к депутату появившийся в салоне Кабанов, хорошо сложенный, хотя и не блещущий красотой начальник охраны Лудицкого. – Вас вызывают к телефону. По-моему, спикер. С ним сейчас говорит Дмитрий.

– Извините, господа, – Лудицкий гордо обвел взглядом собравшихся за столом и поднялся, всем видом демонстрируя собственную значимость. – Даже в отпуске не дают покоя.

– Знаем мы его дела! – усмехнулся Флейшман, едва депутат вышел из салона. – Наверное, спикер хочет спросить, какая на Балтике погода и не докучает ли морская болезнь? Впрочем, оно и к лучшему. Мне эти политические речи давно осточертели.

– Да, умничает Петр Ильич много, – осторожно согласился Грумов. Как человек далеко не первой молодости, он по привычке предпочитал в компаниях не очень критиковать представителей власти, хотя легко мог купить половину Думы.

– А ты тоже хорош! – повернулся к Флейшману Пашка Форинов. – Сидишь, типа, с умным видом и замечания вставляешь!

– Так скучно же, Паша! Мужик ты неплохой, но кроме денег да баб говорить с тобой совершенно не о чем. Надо же кому-то разговор поддержать. Вдруг и Лудицкий понадобится?

– На хрен он нам сдался? – сказано было, разумеется, покрепче. – Тоже мне, фигура!

– Не скажите, молодой человек, – возразил на правах старшего и самого богатого Грумов. – Контакт с власть предержащими еще никогда и никому не мешал. Какая бы власть ни была, одним она обязательно вставит палки в колеса, на других будет равнодушно смотреть сквозь пальцы, а третьих возвеличит и создаст им все условия.

– Далось мне это величие! – Форинов налил рюмку коньяка и выплеснул ее себе в рот. – Лишь бы в мои дела не вмешивались, остальное я и сам зубами, в натуре, вырву.

– Да, зубки у тебя что надо! – чуть заметно усмехнулся Флейшман. – Такими в пору железо грызть!

Пашка воспринял сказанное как комплимент, потому что немедленно расплылся в самодовольной улыбке и продемонстрировал в самом деле великолепные зубы. Впрочем, его внимание тут же переключилось на вошедшую в салон стройную молодую брюнетку в брючном костюме. В глазах Пашки замелькали плотоядные огоньки, как у кота, узревшего перед собой мышь.

– О! Никак сама Мэри! А фигурка у нее и в самом деле что надо! Такую и трахнуть не грех! Поставить ее рачком, а еще лучше – посадить сверху, чтобы сиськи мотались… А что это за мужик рядом с ней? – Форинов кивнул на неулыбчивого лысеющего мужчину, в самой вольготной позе расположившегося за столиком рядом со знаменитой эстрадной звездой.

– Шендерович. – Флейшман, похоже, знал чуть ли не всех более или менее значительных лиц и сейчас издали раскланялся с Мэри и ее спутником. – Продюсер ее и Миши Борина. Говорят, на их раскрутку он истратил целое состояние, зато теперь нажил целых два.

– Знаешь, я тоже не прочь раскрутить такую, – признался Пашка. – Интересно, он ее трахает?

– Понятия не имею. Спроси его сам. Или ее, – равнодушно отозвался Флейшман, вытряхивая из пачки сигарету.

Салон между тем потихоньку наполнялся туристами. Здесь собрались люди состоятельные – те, кого Лудицкий назвал цветом нации: бизнесмены среднего и высшего уровня, всевозможные руководители, несколько политиков, их жены и любовницы… Оно и понятно: где же простому работяге взять денег на круиз? Зарплаты невелики. Тут уж, как говорится, не до жиру…

– Слушай, Юрка. Ты бы меня с ней, в натуре, познакомил, – Пашка никак не мог успокоиться и все поглядывал в сторону Мэри. – За мной, сам знаешь, не заржавеет.

– Что, так сразу?

– А чего ждать? – удивился Пашка. – Я мешкать не люблю. Мало ей будет десяти штук баксов – дам двадцать. Даже пятидесяти штук не пожалею. Ништяк!

– Как бы тебе за столь откровенное предложение по морде не схлопотать, – с притворной заботливостью изрек Флейшман.

– От кого? От ее … что ли? – Пашка презрительно фыркнул, взглянув на продюсера певицы.

– При чем здесь Шендерович? – Флейшман старательно изобразил крайнюю степень удивления. – Мои соотечественники – народ мирный. Я говорю о его подопечной. Артисты – люди продажные уже в силу своей профессии, но, как натуры творческие или считающие себя таковыми, требуют утонченного подхода. Им нужны всевозможные ухаживания, цветы, лесть, подарки, а ты прямо в лоб лезешь с деньгами. Мэри и обидеться может.

– Да чего ей, типа, обижаться-то? – недоуменно протянул Пашка. – Пусть скажет, чо ей надо, а я враз куплю, без проблем.

– Эх, нет у тебя фантазии, – вздохнул Флейшман. – Жаль, нашего банкира жена увела. Он человек старый, опытный, рассказал бы тебе, как с женщинами обращаться надо.

За Грумовым и в самом деле во время разговора пришла жена. Располневшая, но все еще безуспешно пытавшаяся молодиться женщина, она издалека поманила супруга пальцем и сразу же потащила его куда-то. Борис Степанович пошел за ней безо всякого желания, но возражать даже и не пытался. Видно, заранее смирился, что в этом круизе будет находиться под бдительным присмотром своей строгой половины.

Впрочем, возможностей гульнуть «налево» у него с избытком хватало и в родной Москве.

– Может, стоит пригласить ее в какое-нибудь путешествие? – спросил Пашка, но тут же спохватился: – Тьфу! Совсем забыл, мы ж и без того в круизе!

– Вот именно. Мой тебе совет: не торопи события. К богатым подаркам наши звезды привычны, им новые впечатления подавай. Лучше придумай что-нибудь оригинальное, сногсшибательное, тогда, может, и толк будет. Только не пойму, зачем тебе это надо? Дырка у всех одинаковая, лишь обрамление разное. Но раз очень хочется… О, черт!

Последнее восклицание относилось к вернувшемуся в салон Лудицкому. Депутат вошел с видом скромной гордости и, мгновенно высмотрев недавних собеседников, чинно проследовал к ним. По дороге он то и дело здоровался с отдыхающими. С одними – равнодушным кивком, с другими перебрасывался несколькими словами, а с кем и за руку, поэтому небольшой путь занял у него в итоге минут пять.

– Уф, даже в отпуске нет покоя, – пожаловался Лудицкий, опускаясь на прежнее место.

– Что-нибудь серьезное, Петр Ильич? – участливо осведомился Флейшман, хотя в его глазах опять промелькнула ирония.

– Так, текущие пустяки, – величаво махнул рукой депутат. – Спикер хотел узнать мое мнение по нескольким не особо важным, между нами говоря, вопросам. Ничего не поделаешь: демократия! Прежде чем что-то окончательно решить, приходится учитывать самые разнообразные точки зрения.

– А вы тоже по каждому пустяку интересуетесь мнением своих избирателей? – с невинным видом поинтересовался Флейшман.

– Зачем? Если я стану так поступать, процесс принятия решения затянется до бесконечности. Отдав за меня свои голоса, люди тем самым продемонстрировали полное доверие к моей скромной персоне и уверенность, что я в любом случае буду выразителем их интересов. И думаю, что сумел не разочаровать своих избирателей. Разумеется, отдельные недовольные найдутся всегда. Не все понимают собственное благо. Что ж, тем хуже для них. Может, и сумеют понять когда-нибудь.

– А если для них это вовсе не является благом?

– Вы не правы, Юра, – возразил Лудицкий. – Человеческое счастье едино и зависит исключительно от величины материальных благ, имеющихся в распоряжении конкретного человека. Поэтому величайшее наше завоевание – после демократии, разумеется – это возможность для каждого индивидуума зарабатывать столько денег, сколько он хочет. Другое дело, что подавляющее большинство нашего населения не желает воспользоваться данной возможностью и попросту ленится работать. Такие предпочитают всеобщую нищету или социалистическую уравниловку, когда все только числятся на работе, ничего не делая и получая примерно одинаковую зарплату, будь ты простой рабочий или директор. И сейчас всех этих лентяев бесит, когда кто-то в поте лица делает деньги, в то время как они, как и прежде, ничего не делают и ничего, соответственно, не получают. От этих бездельников и происходят всякие смуты. Но стоит ли всерьез считаться с их мнением?

– Если таких большинство, то вам стоит. Сами говорите, что у нас демократия. В противном случае это самое большинство на следующих выборах проголосует не за вас, и вы проиграете в полнейшем соответствии с демократическими процедурами. И это еще лучший вариант. В худшем вас просто скинут безо всяких процедур, как это уже было с вашими предшественниками и коллегами в приснопамятном октябре семнадцатого. Тогда у власти тоже стояли очень демократично настроенные, но не принимающие близко к сердцу интересы темного большинства люди. Нам с Пашей легче. До наших денег они не доберутся, а с капиталом мы и на Западе прекрасно проживем. Вы же потеряете все.

– Вы не патриот, – укоризненно покачал головой депутат. – Деньги, заработанные в России, должны в ней же и оставаться.

– Вы совершенно правы, Петр Ильич. Патриотом я никогда не был. Я же не политик, а бизнесмен, и абстрактные материи меня не волнуют. А ты, Пашка?

Но, совершенно глухой к их спору, Пашка как раз в это время провожал глазами гордо удаляющуюся из салона Мэри и в досаде непонятно на кого воскликнул:

– Она ушла! – И с чувством добавил наиболее часто употребляемое матерное слово.

3 Григорий Ширяев. Прогулочная палуба «Некрасова»

Балтика была на удивление спокойной. Обычно хмурая и неприветливая, она словно решила отдохнуть от привычных буйств и чисто по-женски сумела скрыть за показным очарованием свое истинное лицо. Вокруг, куда ни кинешь взгляд, расстилалась ровная, нетронутая даже легкой рябью, гладь моря – нежно-голубая и со стороны солнца покрытая веселыми бликами. У горизонта голубизна светлела и переходила в необъятную ширь неба.

Вся эта картина дышала таким умиротворением, что хотелось полностью отвлечься от привычных забот и всем существом слиться с окружающей благодатью. Не верилось, что где-то далеко может бушевать шторм: зловещими подвижными горами вздымаются тяжелые волны, завывает ветер, уходит из-под ног палуба… Раз мир прекрасен здесь и сейчас, почему бы ему не быть таким же везде и всегда?

Григорий Ширяев глубоко затянулся сигаретой и долго выдыхал ароматный дым. Вид моря внезапно пробудил в нем, выросшем в глубине сухопутья мальчишке, позабытую мечту о романтических странствиях по далеким океанам, об опасных, но хорошо заканчивающихся приключениях, о суровых и притягательных буднях крепких просоленных моряков…

И сам не подозревал, что на дне памяти столько лет хранится такое. Как давно это было! Волнующие воображение книги о пиратах, о неизвестных островах, о зарытых сокровищах, о туго наполненных ветром парусах… Даже жалел, что родился не в ту эпоху и нет больше ни белых пятен на карте, ни зловеще вырастающего на горизонте силуэта пиратского брига… Теперь только и осталось с легкой грустью вспоминать задиристого мальчишку, витающего в призрачных мечтах. Как быстро мы взрослеем! Зачем?

– …давно пора это решить. Мог бы вполне остаться и поработать еще, а мы с Маратиком прекрасно могли бы путешествовать вдвоем, – голос жены проник в сознание неприятным диссонансом, и от этого Ширяев почувствовал невольное раздражение.

– По-твоему, я уже и отдохнуть не имею права? – возникшее чувство определило интонацию, и Вика невинно обратила на мужа прекрасные карие глаза, словно говоря: «А что я такого сказала? Знаешь же, что я права, а еще и огрызаешься!»

– Конечно. Ты же так устаешь, – с неприкрытой издевкой произнесла она вслух. – Это другие могут работать без отдыха. Горбуновы вон уже переехали в самый центр. Сто пятьдесят квадратов, окна выходят на Кремль. Это я понимаю: мужчина!

– Сдался тебе этот Кремль! Придет время, переберемся и мы. Не все же сразу! И давай лучше помолчим. Посмотри, какой здесь вид. В Москве такого в жизни не увидишь. – Ширяеву мучительно хотелось вернуть ускользающее настроение умиротворенности и единения с природой, но оно уходило безвозвратно, как полузабытое детство.

Вика недоуменно огляделась. Подобно многим женщинам, она была не способна оценить красоту природы и предпочитала ей нечто более материальное. Из-за этого непонимания ей захотелось сказать мужу что-нибудь обидное, однако на пустой поначалу прогулочной палубе начали постепенно появляться люди, и вести разговор на повышенных тонах стало неудобным. Вдобавок четырехлетний Маратик бодро подобрался к самому борту и теперь перевесился через леера, разглядывая с высоты разрезаемую лайнером воду.

– Марат! – предостерегающе вскрикнула Вика и повернулась к Ширяеву: – Даже за ребенком приходится смотреть мне! Мне и у плиты торчать, и стирать, а он приходит на все готовенькое да еще жалуется, будто устал! Марат! Немедленно отойди от борта!

Мальчик посмотрел на мать, понял, что сердить ее сейчас явно не стоит, и с сожалением направился к родителям. Из немногих занятых шезлонгов за ним с интересом следили выбравшиеся подышать свежим морским воздухом пассажиры. Почти все они еще только осваивались с огромным лайнером и проводили время в барах, салонах и каютах.

– Симпатичный мальчуган, – заметил сидевший неподалеку полный мужчина средних лет.

Вика счастливо улыбнулась, словно похвала относилась к ней самой. Впрочем, сына она любила сильно и считала его самым красивым и умным ребенком на свете. Она искренне радовалась, когда на ее Маратика обращали внимание, а тем более – когда им восторгались.

– Марат, так ведь можно упасть и утонуть. Тебя даже спасти никто не успеет, – она постаралась произнести это строго, но сын по ее тону понял: опасность миновала.

Маратик приткнулся к матери и спросил:

– Как – никто? А папа?

– И папа тоже, – ответила Вика и тихо, чтобы не услышали посторонние, язвительно добавила: – Разве твой папа хоть что-нибудь может?

Ширяев вспыхнул, хотел сказать какую-то резкость, но посмотрел на жену и передумал.

– Тебя послушать, я вообще ничего не могу и не умею, – горько и еле слышно проговорил он.

– Неправда! Мой папа – cамый-пресамый! – возразил Маратик и, подтверждая это, залез к отцу на колени и обнял его, как обнимают дети: это мое и никому ни за что не отдам!

Было что-то общее в обоих Ширяевых: серо-голубые глаза, курносый нос, слегка выдающиеся скулы. Вот только у старшего на правой щеке был косой шрам – осколочная память о Чечне.

Картинка была идиллической, и Вика, хотевшая было добавить что-то язвительное, осеклась и осталась сидеть с приоткрытым ртом.

Григорий проследил за ее взглядом и увидел знакомых по телеэкрану певцов. Лица эстрадных звезд выражали высокомерную скуку. Они неторопливо фланировали по палубе, выбирая себе местечко поудобнее: Миша Борин, Мэри и с ними какой-то незнакомый мужчина. Певцы изредка и свысока оглядывали сидящих, и лишь незнакомец оценивал реакцию зрителей с профессиональным интересом, словно прикидывал рейтинг своих спутников среди пассажиров круизного лайнера.

– А я думала, что Борин повыше, – тихо сказала Вика, когда компания уселась в отдалении. – Говорила я тебе: давай сходим на его концерт.

– Все равно ничего не потеряли, – равнодушно ответил Григорий. – Наслушаешься его здесь. Можешь даже автограф взять, если приспичит.

– Да ну тебя! Зачем он мне нужен? – с легким возмущением заявила Вика. – Я не пятнадцатилетняя дурочка. Мне все-таки двадцать пять лет.

– Двадцать четыре, – механически поправил ее Ширяев. – Не надо себя старить раньше времени.

– Ну, почти двадцать пять. Все равно возраст, – привычно возразила супруга. – Это ты у нас все молодишься. Вот только для кого? Или меня уже не хватает?

– Для себя, – вздохнул Ширяев. – Стать стариком еще успею. И вообще, мужчине столько лет, на сколько он себя чувствует.

На его счастье, ответной тирады не последовало. Вика сосредоточенно обдумывала, что бы такое надеть вечером. Хотелось что-нибудь совсем новое, но взятые с собой вещи неношеными назвать было нельзя: некоторые она уже одевала два раза, а иные и три. К ее сожалению, на огромном комфортабельном лайнере не имелось ни магазинов, ни ателье, а последовавший отсюда вывод, что до захода в ближайший порт придется обходиться уже имеющимся гардеробом, обещал ничего не подозревавшему Григорию веселенькую сценку. Подумать только: оставил жену чуть ли не голой! И это когда на борту масса всевозможных разодетых девиц и их респектабельных состоятельных кавалеров!

– А вон и Гриф собственной персоной. Тоже надумал попутешествовать. – Ширяев бережно снял сына с колен, чуть приподнялся и еще издали наклоном головы приветствовал лениво вышагивающего вдоль шезлонгов пожилого сухопарого мужчину в потертых джинсах и мятой рубашке неопределенного цвета.

Мужчина едва заметно кивнул в ответ и, что-то говоря, повернулся к своим сопровождающим.

Тех было трое. Первый – здоровенный, поперек себя шире бугай – невзирая на жару вышагивал в легкой серой куртке. Его маленькие поросячьи глазки привычно зыркали по сторонам, оценивающе изучали пассажиров, прикидывая, не представляет ли кто-нибудь опасности для босса, а челюсти тем временем жили независимой жизнью и лениво пережевывали жвачку.

Помимо бугая, за Грифом кокетливой походкой шли две девушки, высокие, прекрасно сложенные, одетые в одинаковые яркие сарафаны на бретелечках и похожие одна на другую чуть ли не как близняшки, но с одной-единственной разницей: словно для контраста, одна была голубоглазой блондинкой, другая – кареглазой брюнеткой.

– Кого это он себе завел? – еле слышно спросила Вика, приветливо улыбаясь Грифу.

– Блондинка – Надя, а брюнетка – Катя. А может, наоборот. Деньги позволяют, отчего же не позабавиться? Тем более что жены у Грифа нет. Не каждая станет мужика из тюряги ждать, даже если он вор в законе. Вот он и отводит душу.

– А ты уже завидуешь! – не упустила случая Вика. – Пожалуйста, приноси в дом такие же деньги и можешь тогда заводить себе хоть гарем. Возражать не буду.

– Не нужен мне гарем, – отмахнулся Ширяев. – Мой гарем – это ты. Зачем мне другие?

– Ври побольше! Все вы одинаковы. Кобели! Только помани – за любой юбкой побежите вприпрыжку.

В ответ Ширяев лишь досадливо махнул рукой. Как ни странно (с точки зрения Вики), он действительно не изменял жене и, несмотря на ее далеко не ангельский характер, до сих пор любил. Однако долгий супружеский опыт подсказывал, что доказывать ей что-либо бесполезно и бессмысленно, поэтому Ширяев несколько неуклюже попробовал перевести разговор на другую тему:

– У Грифа, по-моему, мания подбирать себе прислугу по внешности. Один Жора чего стоит. Столкнешься с таким вечером в глухом переулке – от одного вида кондрашка хватит. Сущая горилла: руки чуть ли не до земли, рожу даже с большой натяжкой лицом не назовешь, ума как у какой-нибудь дворняги…

– Зато ты уж больно умный! Никак не пойму, Ширяев, где ты столько самомнения набрался? Только и слышу от тебя: этот – дурак, тот – болван. Все «я» да «я»… А кто ты, собственно говоря, такой? Бизнесмен занюханный! Таких в одной Москве десятки тысяч. Ноль без палочки!

– Положим, не совсем ноль, – Ширяев старательно сдерживался, но пальцы с только что вытащенной сигаретой уже слегка задрожали. – Тузом, понятно, никогда не стану, рылом не вышел, но и до шестерок не опущусь. Все же не в нищете живем!

– А по-моему – в нищете. Видел бы ты, как Люська одевается! А ведь моя одногодка! Мне рядом с ней и стоять стыдно, а тебе хоть бы хны!

«Начинается», – подумал Ширяев. Воистину, сколько ни принесешь бабе домой, все равно окажется мало. Всегда найдется подруга или просто знакомая, чей муж сумел урвать побольше. Может, вообще плюнуть и не лезть из кожи? Что так скандал, что эдак. Никакой разницы. Но лучше всего – ничего не принимать близко к сердцу. Нравится – ну и пусть себе бубнит. И Ширяев привычно постарался отключиться от внешних звуков и вернуть недавние воспоминания детства. Увы!..

Он слышал голос жены, но смысл ее слов до него уже не доходил. Григорий сидел в какой-то полудреме, чисто механически отмечая, как, оставив девушек, ушел куда-то Гриф с неизменным Жорой, как уходят одни пассажиры и приходят другие, а над всей этой суетой раскинулась неохватная ширь неба, незаметно переходящая в ласкающую глаз синеву моря…

Он вдруг почувствовал отвращение ко всему, что секунду назад так занимало его: к морю, к солнцу и самому едва начавшемуся путешествию. Захотелось уйти куда глаза глядят от здешней неторопливой суеты и монотонного безделья.

– Пойдем куда-нибудь, Вика. Надоело. Солнце печет, и вообще…

Не дожидаясь согласия жены, он поднялся и привычным жестом проверил, на месте ли сигареты и зажигалка. Вика заколебалась было, но вспомнила, что надо еще подготовиться к вечеру, и пошла за супругом.

У выхода на палубу им встретился подтянутый мужчина в светлых брюках и рубашке с закатанными рукавами. В его внешности не было ничего примечательного: округлое чисто русское лицо, серо-зеленые глаза, коротко стриженные светлые волосы, достаточно спортивная, хотя и далеко не атлетическая фигура. Сравнительно молодой – вряд ли больше тридцати пяти, но, если учесть возраст многих пассажиров, можно сказать и иначе: сравнительно не старый. Мужчина как мужчина.

Вика едва удостоила его взглядом, но Григорий неожиданно замер. По его лицу, мгновенно сменяя друг друга, промелькнула целая гамма чувств: недоверие, удивление, узнавание и покрывшая все радость.

– Сергей! Товарищ лейтенант! – вырвалось у него по застарелой привычке, хотя прошло столько лет.

– Ширяев? – мужчина тоже удивился, да и узнать несколько раздобревшего Григория было труднее.

К изумлению Вики, не привыкшей к подобным излияниям чувств, мужчины порывисто и крепко обнялись, захлопали друг друга по спинам и лишь потом отстранились, разглядывая полузабытые за давностью лет черты.

– Товарищ лейтенант! – повторил Ширяев, и Сергей с дружеской иронией поправил его:

– Положим, уже не товарищ, а… даже не знаю, как сейчас принято. А во-вторых, не лейтенант, а капитан, да и то запаса. Так что зови меня лучше по имени.

– Вика, понимаешь, – повернулся к жене Григорий, – это же мой бывший взводный! Без малого полтора года вместе. Помнишь, я о нем рассказывал? Това… Тьфу! Это моя жена Виктория, а вон тот сорванец – сын Марат.

– Сергей Кабанов, – представился мужчина, щелкая каблуками. – Можно проще: Сережа.

– Очень приятно. Вика.

– Нет, но какая встреча! – встрял в церемонию представления Ширяев. – Нежданно-негаданно… Сколько же лет прошло?

– Много, – вздохнул Кабанов. – Очень много. А ты еще ничего, только раздобрел малость. Даже не сразу узнал. И жена у тебя просто красавица, – галантно добавил бывший командир.

Виктория благодарно улыбнулась в ответ.

– Ну, как ты? – спросил Кабанов своего бывшего рядового. – Живешь, как вижу, неплохо. Чем занимаешься?

– Да как сказать?.. Своя фирма. Не большая, но и не маленькая, – без особой гордости сообщил Ширяев. – Посреднические сделки, дилерство и все такое прочее. Особо похвалиться нечем, но и жаловаться не приходится. А вы? Я так понял, что из армии вы ушли?

– Ушел. – Кабанов снова вздохнул, вспомнив что-то. – Но, в отличие от тебя, фирмы своей не завел. Не мое это дело. Я служака, а не бизнесмен. Работаю начальником охраны у Лудицкого. Есть такой депутат.

– Знаю, – кивнул Григорий. – Вика, – повернулся он к жене, – ты извини, но мы столько не виделись… Мы посидим немного в барчике.Хорошо?

– Только учти: пить я могу чисто символически. Правда, шеф смотрит на все это сквозь пальцы, да и с дежурства я сменился, но все равно. Я же не на отдыхе, – предупредил Кабанов, и это предупреждение в сочетании с недавним комплиментом разрешило колебания Виктории.

– Допоздна-то хоть не засиживайтесь, – ласково, как идеальная жена, произнесла она.

– Был очень рад познакомиться. Надеюсь, мы еще не раз встретимся, – раскланялся Кабанов. Григорий, не теряя времени, уже устремился в глубины судна, на ходу прикидывая, который из баров находится к ним поближе.

– За встречу! – предложил тост Кабанов, когда бывшие однополчане покойно устроились в уютном помещении.

– За встречу, лейтенант! – откликнулся Ширяев, но тут же поправился: – То есть капитан. Привычка.

Чокнулись, чуть приложились к рюмкам с коньяком и дружно закурили, настраиваясь на неторопливую беседу.

– А вы-то как? – выдержав положенную паузу, спросил Григорий. – Давно дембельнулись?

– Давно, – сказал Кабанов, затянулся и повторил: – Очень давно.

4 Из дневника Сергея Кабанова

С чего начать? Как говаривал не помню кто: «Где найти начало того конца, которым оканчивается начало?» Ведь, в принципе, каким бы неожиданным ни стало случившееся, для каждого из нас все началось значительно раньше. Не окажись мы на борту «Некрасова», и жизнь продолжала бы идти своим чередом. А на нашем месте, скорее всего, оказались бы другие.

А может, и нет. Корабль мог немного задержаться в пути или, наоборот, чуть прибавить ход, и тогда мне не пришлось бы писать эти строки.

Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Все равно никто из нас не в состоянии объяснить в этой истории хоть что-нибудь. Сплошные домыслы, кое-как скрепляющие факты, да и сами эти факты попахивают чем-то сверхъестественным. Ученых-то среди нас нет. Хотя уверен: окажись они на борту, толкового объяснения мы не дождались бы и от них. А хоть бы и дождались, исправить случившееся не в нашей власти. Гораздо важнее осознать сам факт и, исходя из него, обдумать, что же нам делать дальше.

И все-таки для каждого из нас в отдельности все происшедшее – злая шутка ополчившейся против него судьбы. Есть сотни способов провести отпуск. Надо, в конце концов, иметь достаточно денег, чтобы отправиться в морской круиз, а деньги эти нужно еще сперва заработать. И это в стране, где, честно трудясь, будешь едва-едва сводить концы с концами!

Не стану говорить за всех, но для меня эта история началась задолго до злосчастного круиза. Вернее, еще не сама история, а мой путь к ней. Ведь я никогда не собирался становиться моряком да и вообще пускаться в какие-либо странствия по волнам. Но пошутила судьба, незаметно нанизав на свою нить бусинки пустяковых на первый взгляд происшествий. И ничего не предвещало, что мне суждено вляпаться в такую переделку.

Родился я у моря, в тех краях, что ныне волею все той же судьбы неожиданно стали заграницей. Детство мое прошло в портовом городе. Отец был капитаном рыболовного траулера, и видел я его не особенно часто. Рейсы тогда длились по полгода без захода в зарубежные порты. Шесть месяцев бултыхания где-нибудь в Северном море или Атлантике, раскачивающаяся под ногами палуба, ни нормального отдыха, ничего!

Зная это по рассказам отца, я никогда не болел морской романтикой, понимая, что плавание – просто тяжелый труд, и рано усвоил фразу, которую частенько любил повторять отец: «Хорошо море с берега, а корабль – на картинке». Вдобавок в детстве мне попалась «Цусима» Новикова-Прибоя, и описание гибели моряков, не имевших времени выбраться из отсеков, оказало такое влияние на мою впечатлительную и неокрепшую душу, что мне до сих пор становится не по себе, когда я думаю о толще воды под днищем любого корабля.

Каждому свое. Я не считаю себя трусом. Никогда не боялся летать, вообще любил высоту, с удовольствием прыгал с парашютом, ни разу не был уличен в трусости на войне. Плавать я умею неплохо, но когда дело касается кораблей…

Уже по одной этой причине мне никогда не пришло бы в голову отправляться в какой-нибудь морской круиз. Чтоб за мои же деньги меня же и утопили, как несчастных пассажиров «Титаника», «Нахимова», «Эстонии»?! Правда, в годы моего детства до двух последних трагедий было еще очень далеко, как и до многого и многого другого. И тем не менее я мечтал стать танкистом, летчиком, писателем, ученым, конструктором, музыкантом – кем угодно, но только не моряком.

Мне было четырнадцать, когда умер отец. Смерть настигла его на вахте в порту. Инфаркт. Такая преждевременная смерть не была для моряков редкостью – неподалеку от отца на том же кладбище лежат многие его однокашники по мореходке.

А еще через три года подошла к концу школа и я оказался перед выбором: что дальше? Детские мечты о славе успели тихо скончаться, пришло понимание, что гениальности во мне ни на грош, разве что кое-какие способности, плюс кандидатская по дзюдо да разряды по парашютному и планерному спорту. Какое-то время я еще колебался между авиацией и десантом, но все же рискнул, уехал в Рязань, и началась обычная курсантская, а затем и офицерская жизнь.

Нас то и дело бросали исправлять просчеты политиков, а потом оказывалось, что наше появление во всевозможных «горячих точках» – тоже просчет. Но политики оставались безгрешными, а козлами отпущения становились мы, будто появлялись там исключительно по своей инициативе.

Сейчас ситуация вроде бы изменилась к лучшему, но для меня, увы, поздно.

Короче, я ушел из армии и нисколько об этом не жалею. Возможно, вся моя служба была ошибкой. А впрочем, теперь уже все равно…

Сделанного не исправишь, и сейчас я вспоминаю прошлое с одной лишь целью: окинуть мысленным взором дорогу, которая неожиданно завела меня сюда. Поступи я в какой-нибудь гражданский вуз – и никогда бы ноги моей не было ни на «Некрасове», ни на любом другом самом распрекрасном корыте. Кем бы я ни стал, по своей воле я ни за что бы не отправился ни в какое морское путешествие.

Всем служившим знакомо то довольно неприятное ощущение перехода к цивильной жизни, когда из мира нередко нелепых, однако четких в своей категоричности команд попадаешь в мир почти полной свободы. Никто уже не говорит тебе, что надо делать, а что – нет. Все – абсолютно все! – приходится решать самому. А главное – как жить дальше? Не говоря о быте, человеку нужна еще и работа, та самая работа, которая дает средства к существованию и которой вдруг стало катастрофически не хватать.

После долгих мытарств мне удалось устроиться начальником охраны в одну из мелких частных фирм. В этой должности я худо-бедно прокантовался пару лет, пока случайно встретившийся сослуживец, бывший когда-то замполитом нашего полка, а теперь всерьез ударившийся в большую политику, не уговорил меня возглавить телохранителей Лудицкого.

Охрана депутата оказалась делом до неприличия легким. Никто не собирался устраивать на него покушение. Зачем? Политики редко прибегают к такому способу устранения конкурента, а родным мафиозным структурам это сто лет не нужно. Госдума с ее пустым многословием, бессмысленными дебатами и прочими игрушками для взрослых, насколько я могу судить, крайне редко затрагивает интересы крупных деловых людей, а если такое и случается, то проблемы стараются решить полюбовно. Поэтому и служба моя была больше проформой. Обычная работа телохранителем у человека, который никому не нужен и которому практически ничего не грозит. Ходи спокойненько за ним следом и принимай соответствующий вид. Лафа, одним словом. Живи и радуйся.

Радоваться, конечно, я не радовался, но жил – не тужил. Частенько мотался со своим шефом по необъятным просторам. Обычно – нашим, порой – бывшим нашим, изредка – совсем чужим. Жены у меня давно нет, кочевая жизнь мне всегда чем-то нравилась, в свободное же время я усиленно поддерживал форму, пропадая в спортзале и в тире, читал массу беллетристики, иногда проводил вечер с приятелями или очередной подружкой. Жизнь как жизнь, пусть и без особого смысла, но у многих ли он есть, этот смысл?

Все шло тихо и мирно до того самого дня, когда мой шеф ни с того ни с сего решил вдруг совершить в очередные парламентские каникулы морской вояж. Что на него нашло – понятия не имею, но едва Лудицкий сообщил мне о скором отправлении, по спине у меня пробежал какой-то нехороший холодок. Супругу свою он брать не стал – точнее, она сама не захотела болтаться по морю и объявила муженьку, что прилетит к нему прямо в Грецию самолетом. Мудрая женщина! Я же не имел права отказаться, и вместе с двумя телохранителями Лудицкого, Славой Чертковым и Колей Ившиным, а также его секретарем (бдительная супруга не позволяла мужу держать секретаршу) Димой Зайцевым должен был сопровождать шефа в путешествии.

Так я и оказался вовлечен в нашу отнюдь не веселую историю. С самого начала я подсознательно ждал, что случится что-то нехорошее, однако это неопределенное «что-то» рисовалось мне довольно банально: какие-нибудь аварии, штормы, пробоины, гибель нашего белого левиафана. Я даже решил для себя: случись нечто подобное «Нахимову» – пущу пулю в висок. Все лучше, чем хлебать перед смертью соленую воду. Главное – не поспешить и не выстрелить преждевременно. Только в тот момент, когда окончательно станет ясно: все, крышка. Возможность самому избрать свой конец меня несколько успокоила. Не совсем, но все-таки…

«Некрасов» выглядел впечатляюще. Город, где я родился и рос, принимал главным образом рыболовецкие суда. Всевозможные МРТ, МРТР, СРТ, СРТМК, БМРТ – сплошные аббревиатуры. Это только в старые, почему-то называемые добрыми времена в ходу были сладкозвучные фрегаты, корветы, бриги.

Траулеры не поражали своими размерами. Разве что БМРТ походил на корабль, как его представляют далекие от моря люди, да и то ни особых удобств, ни красоты в нем не было. Чисто рабочее судно с выемкой на корме для подъема трала и экипажем человек в восемьдесят.

Заходили к нам и торговые суда, и танкеры. Порт был незамерзающим и работал круглый год. Суда причаливали и свои, и иностранные, но пассажирские лайнеры к нам не заглядывали никогда. Времена были невыездными, да и удел лайнеров – порты покрупнее.

Если честно – а какой смысл врать себе самому? – то, прожив первые семнадцать лет жизни у моря, пассажирские теплоходы я видел только в фильмах и на картинках.

Эх, многое бы я дал, лишь бы не видеть их вообще!

Но судьба распорядилась иначе и сделала меня пассажиром, а выхода у меня не было. Не уходить же с неплохой работы из-за потаенных детских страхов?

Ослепительно белый корпус, ряды иллюминаторов по бортам, а внутри – жилые палубы, салоны, бары, ковровые дорожки вдоль коридоров, предупредительная прислуга… Не корабль – плавучий рай для тех, кому нравится лицезреть морские просторы.

Я-то к числу таких людей не отношусь…

Признаюсь, первое, что я сделал, едва у меня появилось относительно свободное время, – тщательнейшим образом изучил весь путь от своей каюты до шлюпочной палубы. И запомнил его так, что сумел бы даже в полной темноте преодолеть все изгибы коридоров и многочисленные трапы – короче, все препятствия к возможному спасению. Путь этот оказался довольно длинным, однако, если учесть мою спортивную подготовку, успеть было вполне возможно. Может, кому-то все это покажется смешным, но если бы так поступали все, количество жертв при катастрофах наверняка бы уменьшилось. С другой стороны, и «Нахимов», и «Эстония» погибли почти мгновенно, а ведь надо еще успеть сообразить в чем дело и убедиться, что судно действительно тонет. Проснуться, наконец.

А пассажиров оказалось многовато. Не скажу, что лайнер был набит под завязку – знаю, что несколько кают так и остались пустыми, – но все-таки народу хватало. При всей кажущейся пестроте основную массу пассажиров можно было обозначить весьма коротко: так называемые «новые русские». Многие были с женами и детьми, многие с любовницами, а некоторые, подобно моему шефу, даже с телохранителями.

В первый же день я заметил несколько знакомых лиц тех, кто в разное время общался с Лудицким: банкира Грумова с женой; Флейшмана – молодого, лет на шесть или семь младше меня, однако, не в пример мне, богатого владельца какой-то фирмы (он прихватил с собой в путешествие свою секретутку, со светской непринужденностью выделив ей место в своей каюте); Рдецкого…

Про последнего я слышал, что он – вор в законе, и вполне готов в это поверить, хотя родная милиция его не трогала. А мне-то что? С уголовными авторитетами мои жизненные пути не пересекались, и меня это вполне устраивало. Я не Шерлок Холмс, и тем более не герой тупых американских боевиков, всегда готовый сразиться в одиночку с любой встречной бандой. Жизнь – не кино. У нас если убивают, то убивают всерьез, и при этом бывает весьма больно.

Из знакомых телохранителей я тогда же приметил двоих. С одним из них, Генкой Грушевским, мы порой выпивали да и в тире виделись частенько. Парень он был неплохой, из бывших спецназовцев, стрелок же вообще отменный. Из своего ТТ (он предпочитал эту марку) шутя успевал раза три попасть в подброшенную консервную банку.

Что касается второго знакомого, телохрана Рдецкого по имени Жора, то с ним я близко знаком не был и желания знакомиться не испытывал. Здоровенный как бык и с мозгами того же быка, он производил на меня неприятное впечатление. Может, он, подобно своему шефу, тоже бывший зэк? Мало ли кто попадает на нашу работу – и отставники, и спортсмены, и всевозможные темные личности. Главное, чтобы хозяин тебе доверял, а остальное…

Первую ночь в море я практически не спал. Слегка посапывал Дима (нас разместили в одной каюте, а телохранители Слава и Коля расположились в соседней), едва заметно дрожал от работы машин корпус лайнера, в приоткрытый иллюминатор проникал пахнущий морем воздух, а я все ворочался на койке и, точно маленький ребенок, ждал какого-нибудь несчастья. Заснул я только под утро. Не помню, что за кошмары мне снились, но проснулся я чуть ли не в панике и принялся лихорадочно соображать: тонем ли мы уже, или еще нет?

Но, как ни странно, все было благополучно. Теплоход уже миновал Финский залив и теперь шел по Балтийскому морю. Тому самому, на берегу которого прошло мое детство.

Стоял столь редкий на Балтике полнейший штиль, и мало-помалу я успокоился. Путешествие перестало казаться дорогой на дно морское. Ведь, в конце концов, далеко не каждое судно тонет. Подавляющее большинство, отслужив свой век, тихо заканчивает существование на корабельном кладбище и отправляется на переплавку.

А после обеда меня ждал приятный сюрприз. На прогулочной палубе я столкнулся с Гришей Ширяевым, который в недоброй памяти Чечне служил в моем взводе командиром отделения.

Мы с Гришей вместе делили все радости и горести той бесконечной войны. Посидели, вспомнили живых и мертвых, выпили немного, и в итоге я чуть было не пропустил свое дежурство.

Смешно, но шеф такого высокого мнения о своей персоне, что даже на корабле один из телохранителей постоянно должен находиться рядом с ним.

Да кому он нужен?

5 Второй помощник Ярцев. Вахта на мостике

Как ни странно, синоптики не ошиблись. Погода на Балтике установилась отменная. Не так, конечно, страшен и небольшой шторм, как его малюют. А большой на крупном и надежном корабле просто утомляет беспрестанной болтанкой.

Морской романтикой сейчас не грезят даже сосунки. Да и какая у нас, блин, романтика? Отход, переход, заход, стоянка и так далее по кругу. Обычная работа со своими плюсами и минусами. Собственно, единственный плюс – это деньги. Не такие уж и большие по нынешним временам, однако на берегу не заработаешь и таких. А минус – постоянные разлуки с семьей. Того и гляди обнаружишь на голове роговые образования. Бабы – они бабы и есть. Варька вон тоже. Ластится как кошка, а потом вдруг и спросит: «В море скоро пойдешь?» А ответишь, что нескоро, сразу кривится. Может, завела кого? Да только как, блин, узнаешь? Счетчика-то на этом самом месте у баб нет. Не догадалась природа. Как было бы просто… Пришел, посмотрел – и все сразу ясно.

Эх, жизнь наша морская! Стараешься, деньги зарабатываешь, а ради кого? Хорошо хоть, рейсы сейчас короткие.

И так всегда. Не успеешь уйти, как уже тянет вернуться. Да и уходить-то не хочется. Что я, ядрен батон, моря не видел? Вода как вода, только соленая и берегов не видать.

– А погодка-то класс! – отвлек меня от неторопливых мыслей стоявший у штурвала Кузьмин.

Хороший Колька рулевой, ничего не скажешь. Если бы пил поменьше – цены бы человеку не было.

– Да, погодка что надо, – ответил я ему в тон и, не выдержав, подначил: – Что, Коля, много выпивки припрятал?

Слегка одутловатое лицо рулевого изображает такое удивление, точно он в жизни не пил ничего, кроме молока и кефира.

– Господь с тобой, Сергеич! Давным-давно завязал. Даже видеть не хочу ее, проклятую!

– Великий актер в тебе пропадает, Коля, – смеюсь, глядя на его уморительную рожу. – Ох, чья бы корова мычала…

В ответ Коля старательно изображает обиду, но не выдерживает и расплывается в улыбке.

– Не бойся, я Жмыху ничего не расскажу, – заговорщицки подмигиваю. – Так сколько? Канистру? Две?

– Нет у нас доверия к человеку, – притворно вздыхает Коля. – Ну, был когда-то за мной грешок. Чай, не ангел. Мало ли кого бес не попутает? Но я же не каждый день…

– Особенно после того, как Жмых прописал тебе по первое число. Гляди, Николай, не доиграйся, – уже всерьез предупреждаю напарника. – Мне перед самым рейсом старик особо наказал, чтобы я за тобой приглядывал. Рулевой ты из лучших, да по нынешним временам и на это не поглядят. Спишут в два счета, и будет полный капец.

– Да не волнуйся ты, Сергеич, – Кузьмин тоже стал серьезным. – Неужели не понимаю? Сам тогда был виноват. Голова дурная, вот и полез к Жмыху права качать. Нет, чтобы затаиться. Не пойман – не вор. Да и старик – мужик толковый. Не задираешься – сквозь пальцы смотрит.

– Не за то волка бьют, что сер, а за то, что корову съел, – подвожу итог под нехитрыми рассуждениями. – Задним умом вы все, ядрен батон, крепки, а как на грудь примете, так вам сам черт не брат. Добро бы мальчишкой был, так ведь тебе уже за сорок. Пора, блин, хоть что-то соображать. В Марселе так набрался, что чуть на пароход не опоздал. Как бы тогда до дому добирался? Ждал бы, пока нас судьба опять в те края занесет?

– Не трави душу, – взмолился Кузьмин. – Сказал же: исправлюсь. Жизнь, сам знаешь, собачья. Болтаешься целый век по морям, как дерьмо в проруби. На пассажиров наших посмотришь – загривки наели, денег полные штаны, а глядят на нас, как на белых негров. А сами-то чем лучше? Тем, что покуда мы горбатились, они всю страну разворовать успели? Будь бы моя воля, я бы их всех… А так нам только и остается, что пить. Дозу примешь – вроде полегчает.

– Все равно это не выход, – говорю после долгой паузы. – Да и всегда были те, кто живет получше прочих. Что сейчас, что при коммунистах, что при царе Горохе. Или, ядрен батон, на Западе иначе? Сам же видел, должен соображать. Мы с тобой хотя бы не самые последние люди, что-то себе еще можем позволить. И давай не будем больше об этом. Болтай, не болтай – все равно ничего не изменишь. Работа у нас пока еще есть, платить что-то платят, погода отменная. Вон звезд сколько высыпало! Полный капец! Где ты еще такое увидишь?

– По мне, так хоть век их не видеть. Денег в кармане от них не прибавится. А ведь скоро четверть века, как по морям шастаю! Как в восемнадцать забрали на флот, так и пошло-поехало. Три года на Северном отмурыжил со всеми сопутствующими удовольствиями. Шторма, морозы, палуба за минуту льдом обрастает. Это на Черноморском кайф ловили, а у нас, коли волной смоет, на воде и минуты не продержишься. Летом – и то тепла настоящего нет. Подумаешь, звезды! Хрена мне с них!

– Приземленная ты душа! – говорю, прикуривая сигарету и ловя себя на мысли, что мне тоже нет никакого дела до сверкающих над нами точек. Давным-давно по ним хоть курс определяли. Помню, как и нас в училище натаскивали, точно на дворе девятнадцатый век и нет в помине всех этих спутников, радиопеленгов и прочих облегчающих жизнь штурмана предметов. И кому это надо? Практика под парусами, бим-бом-брамсели и прочая мура, что никогда не понадобится в жизни современному моряку. Удивительно еще, что на родной военной кафедре в порядке ознакомления не обучали пальбе ядрами и абордажному бою, а уже потом читали лекции о ракетных установках и реактивных бомбометах!

И ведь все равно, ядрен батон, ничего не помню из той дребедени, которой усиленно пытались забить мою бедную голову! Или почти ничего. А к чему мне это? Человек очень быстро забывает все, с чем в жизни не сталкивается. Три начала термодинамики, например. Уверен: спроси любого, кроме разве что чудом уцелевшего физика, что это такое, и в ответ услышишь лишь невнятное бормотание. А ведь каждому их в школе вдалбливали. Тогда для чего нас учат? Чтобы чем-то занять годы, пока мы еще малы для работы?

И какие только глупости, блин, не лезут в голову во время вахты, особенно ночной. Как ни крути, спать-то все равно хочется, а если вахта еще и спокойная, как сегодня… Тихая погода, открытое море, дел, можно сказать, никаких. Одна забота: выдержать курс и скорость. Ерунда. И время – половина третьего. До смены еще полтора часа. Пассажиры давно угомонились. Все, кроме заядлых выпивох, которые потом полдня дрыхнут по каютам. Да и что им еще делать? До порта все равно далеко.

– А каких бабцов я видел на борту, пальчики оближешь! Нам такие и не снились. А горячие, небось! – перевел разговор на другую мужскую тему рулевой. – Вот, помню, в Питере сошелся с одной такой. Огонь, а не баба. Не поверишь, Сергеич, но я за месяц семь килограммов потерял!

Я критически посмотрел на рулевого и решил не поверить. Кожа да кости. Такому семь килограммов сбросить – один скелет останется. Я после свадьбы наоборот в весе прибавил. Нет, любились мы сильно, но и ел я под это дело за троих, не меньше. Силенки-то требовались. Голодный с бабой ничего не сделаешь. Осрамишься. В одном Колька прав: постель для мужика – та же работа. Недаром когда на работе замудохаются, что тогда говорят?

– Что же ты на ней не женился? Побоялся, что совсем усохнешь от трудов праведных?

– Так уж получилось. – Мне показалось, что в голосе Кузьмина прозвучали нотки сожаления. – Сгулялась она.

Мне вспомнилась старая загадка: чем жена моряка отличается от своего мужа? Ответ (в цензурном виде): тем, что моряк трахается в море, а жена тем временем – на берегу.

И второй раз за вахту накатила тоска. Как там моя Варька? Может, тоже нашла себе хахаля? Да я тогда не его, а ее с лестницы спущу, чтобы на всю жизнь запомнила, как мужа, ядрен батон, ждать надо! А потом пусть хоть визы лишают, хоть в тюрьму сажают.

Эх, бабы! И кто вас только выдумал?..

6 Наташа Лагутина. Долгий день

Мечты иногда сбываются. К сожалению.

Несбывшееся согревает душу ясным чистым светом, намекает, что в мире есть нечто хорошее и оно когда-нибудь придет к нам. И так хочется верить в это, что порою обманываешь сам себя.

А какая мечта живет в сердце едва ли не каждой женщины? Ну конечно же, о встрече с принцем. О ней говорят старые сказки и новые сериалы, разные книги и собственные сны. Принцы, где вы? Или: кто вы?

Впрочем, имя своего принца Наташа знала. Обаятельный, красивый, он пел о неземной любви, и казалось, что жизнь с таким может быть лишь вечным праздником. И вроде стюардесса не была наивной романтической дурочкой. Женщина на флоте изначально не может быть порядочной и видит далеко не лучшие стороны жизни. Тут свои традиции. Мужской коллектив, а значит, неизбежное удовлетворение капитана или его доверенных помощников. В противном случае больше просто не выйдешь в рейс. Одним словом – грязь.

Или мечта о принце – это стремление вырваться из этой грязи, желание поменять жизнь на другую, чистую? Наверное, так и есть…

И висели портреты в каюте, и каждый день проигрывались кассеты… Это было видением другого мира, отдохновением души.

Юля, с которой Наташа делила каюту, порою беззлобно посмеивалась над увлечением подруги, говорила, что юность миновала и пора расстаться с мечтой.

Сама Юля порой напоминала кошечку, то изнеженную, то агрессивную, и экипаж звал ее чаще Юленькой.

И вдруг видение обрело реальность. Да не просто обрело. По какой-то иронии судьбы Миша Борин, любимый исполнитель и принц грез, оказался не просто на «Некрасове», но именно на территории Наташи в номере «люкс».

Сердце поневоле восприняло случившееся как знамение. Безумная надежда вскружила голову, и Наташа уже не отдавала отчета в своих поступках.

На корабль Мишу погрузили пьяного в стельку. Потом он пропадал несколько дней и вечеров, каждый раз возвращаясь в ненамного лучшем состоянии, а потом…

Потом было раннее утро. Наташа надела лучшее платье, самое красивое белье и с бьющимся сердцем подошла к заветной каюте.

Выглядела девушка великолепно. Невысокая голубоглазая блондинка с томным взглядом, со стройными бедрами, узкой талией, она могла свести с ума многих. А многих – не свести.

Щеки покраснели, ноги едва держали, а в голове вертелось: «Господи, что же я делаю?»

Наташа застыла, не в силах сделать последний шаг, но тут дверь открылась и на пороге возник опухший кумир…

– Что с тобой? – вернувшаяся в их общую каюту Юленька с изумлением смотрела на зашедшуюся в истерике подругу.

Вид Наташи был ужасен. Ногти впились в подушку, волосы растрепались, а в опухших от слез глазах горело такое безумие, что Юля невольно отшатнулась.

– Что с тобой, Наташенька? – повторила она, медленно, точно к угрожающе рычащему зверю, приближаясь к напарнице.

Девушки отходили вместе не один рейс, делились друг с другом радостями и горестями, порой плакали, но ни разу ни одна, ни другая не рыдала так, взахлеб, словно произошло нечто необратимое.

– Наташенька, миленькая, успокойся, – тихо прошептала Юля и осторожно погладила подругу. В ее глазах и голосе звучало подлинное сострадание.

В душе Наташи произошел перелом. Уже не хотелось кусаться, царапаться, набрасываться на кого-нибудь. Напротив, она припала к подруге, как припадают дети к своей матери, а Юленька все теми же плавными движениями принялась ласкать ее волосы и спину, нашептывая при этом вроде бы бессмысленные, но такие важные сейчас слова.

Слезы все еще текли из Наташиных глаз, дыхание прерывалось, но в ответ на ласку она принялась говорить. Говорить бессвязно, но и ничего не скрывая – только так можно было избавиться от разочарования и горя.

– Я к нему со всей душой, а он… короче, как свинья… попользовался и бросил. Да еще так низко… словно я просто тварь…

– Все мужики таковы. Им бы только удовольствие получить, а на нас им наплевать, – утешала ее Юля.

Сейчас она была похожа на кошку-мать, готовую защищать своих котят от всех мыслимых и немыслимых бедствий.

Наташа была полностью согласна с ней. Все мужики одинаковы, и все они – сволочи. Если раньше она лишь догадывалась об этом, то теперь знала это твердо.

– Ни один ничего не стоит, – вторил ее мыслям тихий Юлькин голос. – Корчат из себя непонятно что, а доходит до дела – ни один даже дать ничего не может. Самодовольные козлы!

Ее ласки постепенно становились более интимными, и Наташа, неожиданно для себя, почувствовала нарастающее желание.

Или виною была неудовлетворенность?

Губы девушек словно случайно встретились в поцелуе, но все остальное никакой случайностью не было…

День оказался щедр на разные события. Девушкам пришлось уделить немало времени работе, а вечером им пришлось идти на день рождения. Да не просто на день рождения – на юбилей. Корабельному токарю Володе Ардылову исполнялось сорок пять лет, и он устраивал небольшой сабантуй.

Идти девушкам не хотелось. Компания собиралась мужская, и легко предсказать, какие желания родятся у некоторых гостей после определенного количества рюмок.

Но Ардылов приходился Юле дальним родственником, а значит, и поздравить его было необходимо.

Надо отдать должное: сам Ардылов водку любил гораздо больше всех женщин мира вместе взятых. Такими же были его приятели – рулевой Коля и моторист Гена. Боцман Фомич, старый морской волк со стажем больше, чем у капитана, относился к девушкам словно к дочерям. Или, по возрасту, как к внучкам.

Еще двоих подруги не знали даже по именам, зато пришедшие последними Валера и Гоча слыли бабниками хоть куда.

Оно и понятно. Валера был самым молодым из мужской компании. Бывшему морпеху было от силы лет двадцать пять. Ну, а Гоча… Грузин, он и есть грузин.

Все пошло так, как и должно было пойти. На случай внезапного прихода начальства всю выпивку выставлять не стали и на столе держали одну дежурную бутылку. Однако сколько их было запрятано по углам!

И, конечно же, о дамах никто не подумал. Ни ликера, ни вина…

– Все, больше не буду, – объявила Наташа после второй рюмки, едва в голове слегка зашумело.

– Вах! Как нэ будэшь! Обидэшь прекрасного чэловека! – старательно изображая акцент, воскликнул Гоча.

– Мы водку не пьем, – поддержала подругу Юленька. – И не знаю, как вам, а нам завтра с утра на работу.

– Подумаешь! Нам всем на работу! – от возмущения Гоча совсем забыл про свой акцент. – Обещаю: придем в первый же порт – я вам лучшего шампанского куплю. А теперь выпейте еще хотя бы по рюмочке. Праздник у нас сегодня или нет?

– Отстань от них, Гоча, – подал голос Коля. – Не хотят пить – ихнее дело. Нам больше достанется.

– Не напиваться же мы сюда пришли, – объявил Гоча, поглядывая то на одну, то на другую девушку взглядом мартовского кота и постепенно вновь обретая акцент. – Пришли, понимаэшь, да, поздравить человека с его юбилеем, культурно посидеть, пообщаться, отдохнуть немного. Вино должно быть аккомпанементом к разговору, а нэ главной мелодией.

Вряд ли кто из остальных моряков был согласен с темпераментным уроженцем юга – уж больно быстро наполнялась и тут же опорожнялась разнокалиберная посуда. Да и сам Гоча пил весьма охотно. Просто ему очень хотелось подпоить подруг, а там приступить к выполнению другого своего желания.

Наташа тихонько пихнула под столом ногу подруги, и та кивнула ей в ответ, мол, пора.

Мужчины не заметили молчаливого обмена мнениями. Они были заняты водкой и разговорами, и лишь Валера с Гочей старались обратить на себя внимание. Они даже потихоньку пытались договориться между собой, кому достанется блондинка, а кому – брюнетка, и с самовлюбленностью самцов не догадывались, что им ничего не светит.

– Ну и ну! – Кто-то после очередной отлучки забыл запереть за собой дверь, и в каюту вошел второй механик Лева. – Пьянствуете?

– Михалыч! – пошатываясь, поднялся со своего места Гена. – … буду! Володьке сегодня сорок пять стукнуло! Выпей за его здоровье, Михалыч!

Лева оглядел раскрасневшиеся лица своих подчиненных, недовольно покачал головой, но рюмку принял.

– Твое здоровье, Владимир Степаныч! – Механик деловито выплеснул водку в рот и слегка поморщился.

– Да ты закусывай, Михалыч! – Гена тут же наполнил опустевшую рюмку.

– Ни-ни, – возражающе помахал рукой Лева. – Хорошего понемножку. Да и вам не советую.

– Михалыч… – укоризненно протянул именинник. Он хотел что-то добавить, но не справился с заплетающимся языком и молча поднял рюмку.

Вздохнув, Лева выпил вместе со всеми и поставил рюмку вверх дном.

– Хорош. Лучше бы делом занялись. Дед говорит, что с двигателем не все в порядке. С виду вроде бы ничего, но вы же знаете, у него на такие дела нюх.

– Да что с ним станется? – Гена несколько раз старательно ткнул вилкой в тарелку с закуской, но подцепить ничего не смог и досадливо махнул рукой. – Через пару суток будем в порту, там и посмотрим. А до тех пор прокантуемся как-нибудь. Когда и что у нас ломалось? Вспомни. Дед – мужик толковый, но любит порой горячку пороть.

– Ну, не знаю, – с сомнением протянул Лева. – Сегодня, конечно, из вас работнички никудышные. Гайку от болта не отличите. Но чтоб завтра все были как огурчики.

– Михалыч! Мы тебя хоть раз подвели? – Гена обхватил пятерней бутылку и принялся старательно разливать содержимое по рюмкам и столу.

– По-моему, с вас хватит. – Рюмку механика кто-то уже успел перевернуть и наполнить, и теперь Лева взирал на нее со смесью сожаления и вожделения.

– Морскую пехоту не напоишь! – патетически воскликнул двухметровый Валера, победоносно и пьяно оглядывая собутыльников, а следом и Наташу с Юлей.

Лева едва заметно поморщился. Подобно многим, кто не служил в армии или на флоте, он терпеть не мог армейскую браваду, к тому же Валера всем своим видом опровергал собственные слова. Не требовалось особого ума, чтобы точно предсказать его дальнейшую судьбу: три-четыре рюмки – и неизбежное приземление мордой на стол.

– Зачем компанию портишь, дорогой? Еще немного посидим, побеседуем и сами разойдемся. Сорок пять лет только раз в жизни бывает, – сказал Гоча. – Что мы, не мужчины, да? Не можем отметить юбилей нашего дорогого друга, да? Садись лучше с нами. Для хорошего человека всегда место найдем.

– За Володины сорок пять, Михалыч! – Гена вновь протянул механику рюмку. – Круглая дата!

– Ладно, еще одну и закругляюсь, – не устоял перед искушением Лева. – Будь здрав, Степаныч!

Наташа снова подтолкнула подругу и словно невзначай поднялась. Юленька сразу же последовала ее примеру, от всей души радуясь возможности покинуть осоловелых самцов. Тем уже было глубоко наплевать на женские прелести, один только Гоча встрепенулся и посмотрел на стюардесс хищным взглядом.

– Куда вы, красавицы? Мы ведь еще и нэ посидели как следует. Зачем именинника обижаете?

– Нам пора, – решительно объявила Юля. – С утра на работу. Всего хорошего, дядя Володя!

– А? – Ардылов вскинул тяжелую голову, пытаясь понять, что происходит, и неразборчиво промычал: – Уг-р-гу.

– Все правильно, – поддержал подруг механик. – Делу время, а потехе – час. О работе забывать нельзя.

– Я вас провожу… – Гоча попытался выбраться из-за стола, но для этого сначала требовалось поднять Ардылова и Фомича, а они подниматься не желали.

Стюардессы воспользовались заминкой и проворно покинули каюту. Следом сразу же вышел Лева. Чувствовалось, что он с удовольствием бы остался, но скоро должна была наступить его вахта, и рисковать ему не хотелось.

Жмых мог посмотреть сквозь пальцы на выпившего, но с напившимся разговор был другой.

7 Юрий Флейшман. Ночь, утро, день

Очередные разговоры в баре грозили затянуться до утра. Поднабравшийся Лудицкий без умолку бубнил о политике, недобрым словом поминал старое, восторгался новым и по привычке обещал, обещал, обещал прекрасную жизнь. Все это было по меньшей мере сотню раз слышано и не вызывало ничего, кроме беспросветной скуки.

Мне все это так надоело, что я, воспользовавшись первым подвернувшимся предлогом, потихоньку слинял в свою каюту.

Ленка еще не спала. Она сидела с ногами в кресле, одетая в легкий красный халат, и читала какой-то любовный роман из тех, написать который способен любой более или менее грамотный человек с хорошо подвешенным языком и толикой воображения. Видно, сильна у слабого пола потребность хоть на миг отождествить себя с Золушкой, дождавшейся своего принца. А ведь пора бы уже понять, что добрые принцы давно вымерли, как мамонты, да и настоящих Золушек не осталось в помине.

Но каждый, имеющий свободное время, убивает его по-своему. У меня, например, этого самого времени попросту нет. Приходится крутиться не хуже той белки в колесе, да и все способы отдыха определены заранее. Застолья с компаньонами и просто с нужными людьми, презентации, ночные клубы, другие приличные нашему кругу развлечения… Я уже и не помню, когда последний раз смог нормально и неторопливо почитать. Для хорошей книги нужны соответствующая обстановка и покой, чтобы никто не отвлекал и не путался под ногами, а читать всякую белиберду совсем не хочется. Даже жаль: я любил раньше провести вечерок с книгой, но ничего не поделаешь…

– Как у них дела? – я кивнул на обложку с азартно целующейся парой. – Он ее еще не оттрахал?

Ленка посмотрела на меня с притворным возмущением, как бы говоря: у всех вас только одно на уме! Можно подумать, у женщин на уме нечто другое. Вся разница в том, что мы не лжем и называем вещи своими именами, а они привычно лицемерят даже перед собой, прикидываясь этакими белоснежными ангелочками. Как бы не так! Попробуй оплошай – и любой ангел, точнее ангелица, в момент превратится в такую мегеру!

– А не пора ли нам баиньки? – спросил я, так и не дождавшись ответа.

– Я бы еще немного почитала.

Голос у моей секретарши грудной, из тех, что сводят мужчин с ума, да и внешность у нее… Глаза большие, чуть ли не на пол-лица – не глаза, а глазищи. Взгляд постоянно намекает на нечто волнующе-греховное, фигурка гибкая, ладненькая, грудки стоят и словно просят: поцелуй нас, приласкай…

Ну как устоять перед такой просьбой?

…Проснувшись, я понял – погода успела перемениться. «Некрасов» мерно раскачивался на волне. Так, слегка, но ведь и посудина здоровая. А впрочем, мне-то что? Морской болезнью я никогда не страдал, и будет даже интересно изобразить эдакого старого морского волка, а заодно и посмотреть на поведение многочисленных знакомых.

Качка почти не ощущалась, и тем не менее уже во время завтрака за столиками появились свободные места. Не было Борина. Лудицкий пришел, но едва прикоснулся к еде и тут же торопливо удалился.

Последнему обстоятельству я искренне обрадовался: Петр Ильич, подобно многим политикам, страдал недержанием речи, но при этом был органически неспособен выжать из себя что-либо путное. Сплошной словесный понос. В этом нынешние государственные деятели недалеко ушли от коммунистических времен, разве что болтать стали без помощи шпаргалок да от всесветного шапкозакидательства перешли к не менее глобальному самоуничижению. Вполне по-русски!

После завтрака я проводил Ленку в каюту, а сам решил исполнить данное Пашке обещание: познакомить его с Мэри. Сомневаюсь, что она устроена иначе, чем прочие бабы, да и Пашке вряд ли что-то обломится, но интересно же понаблюдать вблизи за его методами ухаживания! Дон Жуан без ума и фантазии. Мышцу накачал, денег нахапал и считает, что стал неотразим!

А самое смешное, что для многих баб это так и есть. Никакие, даже самые изощренные ласки не возбуждают иных женщин так, как наличие у ухажера больших денег, а мышцы и тупую самоуверенность они склонны отождествлять с мужской силой. Но Мэри, она же Маша, сама не бедствует и всегда имеет возможность выбора из числа весьма состоятельных мужчин, желающих отведать ее артистического тела. Наверное, именно из-за этого мне ее абсолютно не хочется. Не люблю женщин с чрезмерно большими претензиями. В постели от них никакого толку, а говорить с ними все равно не о чем.

За завтраком Мэри, как всегда, чуточку задержалась. Небольшой шторм не смог повлиять на ее аппетит. Пашка тоже был здоров – чего этому буйволу сделается? – а вот Шендерович ушел достаточно быстро, слегка, как говорят моряки, позеленев за жабрами. Одним словом, все сложилось – лучше и не надо.

Дождавшись подходящего момента, я как бы случайно столкнулся с Мэри на выходе.

– Здравствуйте, красавица. Вы, как всегда, ослепительны, даже в такую погоду.

– Здравствуйте, Юра. – Мэри ослепительно улыбнулась, подтверждая мой банальный комплимент. – А вы, как всегда, сама галантность.

– Может, вы не откажетесь немного посидеть в баре с галантным мужчиной? – Пашку я на всякий случай отослал подальше, велев присоединиться к нам позже.

– С удовольствием.

Было заметно, что певица скучала и была рада любому поклоннику.

– Знаете, мне даже лестно сидеть в одной компании cо знаменитой звездой, – сказал я, когда мы расположились за уютным столиком рядом с иллюминатором. – Тень вашей популярности невольно падает и на меня, словно я тоже причастен к искусству.

Насчет искусства я здорово преувеличил. Нынешняя эстрада есть не более чем одна из разновидностей коммерции – с той лишь разницей, что коммерсанты от эстрады популярны, в отличие от нас, скромных тружеников бизнеса. Но я никогда, за исключением детских лет, не мечтал об известности. Свои дела легче проворачивать тихо.

– Привет, Юрка! К вам можно? – Пашка не стал дожидаться условленного времени, не вытерпел и, войдя в бар, сразу устремился к нашему столику.

– Как решит дама, – деликатно ответил я и, пока Мэри не ляпнула «нет», поторопился представить их: – Давайте я вас познакомлю. Павел Форинов, бизнесмен и владелец фирмы. А Мэри, я думаю, представлять нет необходимости. Нет в России такого мужчины, который явно или тайно не вздыхал бы о вас, Мэри.

– Выходит, и вы тоже? – Мэри кокетливо стрельнула в меня глазками. – Но почему же тайно? Могли бы и сказать.

– В тайне заключено больше волнующей прелести, – туманно пояснил я.

Тем временем Пашка без приглашения уселся на свободное место и небрежным жестом подозвал официанта.

– Шампанского! Самого лучшего.

Мэри посмотрела на него с едва заметным неудовольствием, и я понял, что был прав: в отношениях с мужчинами певица ценит в первую очередь тонкую игру и оригинальность. В шампанском ее стремились искупать, а возможно, и купали слишком многие. Вряд ли такие купеческие жесты способны произвести на нее должное впечатление.

– Люблю море, – заметил я, пока официант бегал за бутылкой. – Правда, с борта круизного лайнера оно не производит должного впечатления. Со стихией гораздо приятнее состязаться на равных. Вы ни разу не пробовали выходить на яхте в непогоду?

– Нет. – Мэри посмотрела через иллюминатор на волны.

– Напрасно. Идя под парусом, необыкновенно остро ощущаешь всю прелесть борьбы с противником, как минимум равным тебе в силах. Только собственная ловкость и мастерство против грубой и беспощадной к людским ошибкам стихии.

– Охота, в натуре, куда лучше, – встрял в разговор Пашка. – Я говорю об охоте на настоящего матерого зверя. Хотя бы на кабана. Ты хоть раз ходил на кабана?

– Предпочитаю мясо в готовом виде, – искренне признался я.

– Зря, – с апломбом объявил Пашка. – Настоящий мужчина –всегда охотник. Это у нас в крови. С древних-древних времен. Поэтому я прямиком из Греции отправляюсь в Африку на настоящее сафари. Я даже свой самый любимый карабин захватил. Не люблю ходить на серьезного зверя с чужим оружием.

– А разве можно везти с собой оружие? – Мэри впервые взглянула на моего приятеля с некоторой долей интереса.

– Кому-то, может, и нельзя, а мне можно, – Пашка сказал это таким тоном, словно принадлежал к царствующему дому.

– На таможне работают люди. А люди, как известно, любят деньги, – пояснил я. – Уверен, что карабин моего друга далеко не единственное стреляющее приспособление на борту нашего лайнера. Например, кое-кто отправился в круиз с телохранителями, а те вряд ли оставили стволы на берегу.

– Хотите составить мне компанию на охоте? – предложил Пашка певице. Обращение к женщине на «вы» давалось ему с трудом, однако он мужественно старался быть вежливым. – Гарантирую непередаваемые ощущения. Первобытная природа, дикие животные и мы вдвоем… Запомните на всю жизнь!

– Никогда не пробовала охотиться, – с легким испугом ответила Мэри. – А это не опасно?

– Со мной – нет, – заявил великий охотник. – Неужели вы думаете, что я не смогу защитить женщину? Соглашайтесь! Ручаюсь: впечатлений вам хватит на всю жизнь!

Под впечатлениями он подразумевал совсем не охоту. Но охотой Пашка действительно увлекался, а когда мы случайно забрели вместе в тир, продемонстрировал мне и свое умение стрелять. Стрелок он весьма неплохой, и вряд ли у кабана есть шанс уцелеть при встрече с моим туповатым, но умелым приятелем.

– Звучит заманчиво. – Судя по всему, предложение заинтересовало Мэри всерьез. – Но, боюсь, ничего не получится. Расписание гастролей у меня составлено на два месяца вперед.

Однако для Пашки никогда не существовало проблем, особенно чужих. Если он и помедлил с ответом, то лишь потому, что прикуривал.

– Подумаешь! Ну, ждали вас где-нибудь в Саратове и еще подождут. Женщины, в натуре, на то и женщины, чтобы всегда и везде опаздывать.

– Только не на концерты, – качнула прелестной головкой Мэри. – Мне совсем не хочется платить неустойку за срыв гастролей.

– И только-то? Подумаешь! – отмахнулся Пашка и небрежно добавил: – Неустойку я за вас оплачу. Никаких проблем. Итак, что нам понадобится? Одежда не проблема, куплю. Палатка двухместная у меня есть. Ружье… У меня с собой только мой карабин… Ну, да ладно. Подберем вам на месте что-нибудь попроще для первого раза.

Самое любопытное, что Форинов абсолютно не сомневался в согласии певицы и наверняка уже мысленно обладал ею в своей двухместной палатке под знойным африканским небом, а затем, после особо удачной охоты, дарил ей шкуру какого-нибудь собственноручно убиенного леопарда. И все это под монотонный перестук тамтамов дикого негритянского племени и зажигательные танцы туземцев. Короче, этакая чистейшей воды экзотика.

– Я пока не дала своего согласия, – напомнила Мэри, очаровательно улыбаясь. Романтичность предложения пришлась ей по вкусу и здорово польстила самолюбию, но, как истинная женщина, певица твердо стояла на грешной земле и не собиралась рисковать карьерой и деньгами ради какого угодно приключения или самой возвышенной и пылкой любви.

– Так соглашайся скорее. – Пашка так увлекся, что машинально перешел на «ты».

Мэри посмотрела на меня и едва заметно качнула головой. Я понимающе улыбнулся ей в ответ и вздохнул.

Но все-таки теперь Пашка имел определенные шансы на успех, или же я ни черта не смыслю в женщинах. Настало время оставить их одних – я свою миссию успешно завершил, – и тут в бар вошел зеленоватый от морской болезни Шендерович.

– Добрый день, – он вяло пожал мою руку, кивнул Пашке и буркнул: – Хотя какой он, к черту, добрый?

– Подумаешь, слегка покачивает, – усмехнулся я. – На то оно и море. Ничего, вечерком уже будем в Бискае, вот там шторма так шторма. Все как полагается. А сейчас так, легкое волнение.

Шендерович невнятно замычал. Мысль о том, что качка может еще и усилиться, привела его в ужас. Однако, несмотря на паршивое самочувствие, голова у него продолжала работать четко. Оставлять свою подопечную в компании двух молодых мужиков он явно не собирался.

– Прошу прощения, но Мэри я у вас забираю, – откровенно и в лоб сказал продюсер. – Нам надо обсудить с ней детали нашей новой программы, к созданию которой мы приступим сразу после возвращения из круиза. Вы-то можете обо всем забыть и отдыхать, а у нас работа. Раз отстанешь, потом догонять трудновато.

Лицо Пашки вытянулось от неприкрытой обиды. Сейчас он походил на умирающего от голода путника, добравшегося наконец до вожделенного ресторана и с изумлением следящего, как официант вдруг забирает у него из-под носа только что поднесенное и аппетитно пахнущее блюдо.

К немалому счастью для Шендеровича, соображал мой приятель всегда туговато, и пока он прикидывал, как лучше высказать продюсеру все, что он думает о таких типах, а то и без слов перейти к делу, коммерсант от музыки подхватил несопротивляющуюся Мэри и увел ее из бара.

– …! – Пашка с некоторым опозданием поведал всю правду о Шендеровиче, не поместив в длиннейшей тираде ни одного цензурного слова.

– Да плюнь ты на него! – Мне даже стало слегка жаль непутевого приятеля. – Дело почти на мази, вечерком подкатишь к ее каюте и – ноу проблем.

Пашкины глаза плотоядно сверкнули. Он моментально позабыл обиду и мысленно уже следовал моему сумасбродному совету. Не знаю, чем бы все это кончилось, ведь ситуация для Пашки вроде бы сложилась благоприятная, но после обеда шторм усилился настолько, что мой приятель утратил способность к каким-либо действиям. Я, кстати, тоже.

А ближе к вечеру шторм превратился в настоящий ураган…

8 Капитан Жмыхов. Заботы и тревоги

Погода ухудшилась внезапно. Несмотря на весь свой современный спутниково-компьютерный арсенал, синоптики слишком поздно передали штормовое предупреждение. Времени дойти до какого-нибудь порта уже не оставалось, а становиться в такую погоду на внутренний рейд было куда опаснее, чем находиться в море, и Жмыхов без особых колебаний решил продолжить плавание.

Справедливости ради следует сказать, что капитан был полностью уверен в своем судне. Обещанный восьмибалльный шторм «Некрасов» мог выдержать, да и не раз выдерживал, играючи. Ну, поблюют пассажиры, так что с того? Никто их в море на аркане не тянул. Сами добровольно выложили свои денежки, желая испытать все прелести морского круиза, вот теперь пусть и испытывают их вдоволь!

К пассажирам Жмыхов в глубине души относился неприязненно. Не мог им простить их нежданного богатства, возможности направо и налево швырять зелеными – того, что не мог позволить себе он, свыше тридцати лет отходивший в море, из них последние четырнадцать – капитаном нескольких лайнеров.

Жмыхов был настолько уверен в своем корабле, что даже не стал подниматься на мостик, а вместо этого спокойно отправился к себе в каюту немного отдохнуть. Он и сам не заметил, как задремал, полулежа на диванчике и не снимая формы. Снилась ему какая-то ахинея, винегрет из полуголых дикарей, почему-то заседающих в Думе, и зарубежных киноактрис, страстно желающих познакомиться с ним, Иваном Тимофеевичем Жмыховым.

А потом все пропало, и капитан вынырнул из забытья, твердо уверенный: что-то случилось!

И точно. Качка сменилась на килевую и усилилась. Значит, шторм стал сильнее и нагнал более высокую волну.

Жмыхов поднялся, шагнул к переговорному устройству, но его опередили. Голос старпома деловито спросил:

– Иван Тимофеевич?

– Слушаю. – Жмыхов привычно одернул китель и подтянул ослабленный галстук.

– Докладывает Нечаев. Шторм усилился до девяти – девяти с половиной баллов. Пришлось развернуться носом к волне. Только что получено сообщение синоптиков, что часа через полтора-два нас настигнет ураган. Предположительно – до двенадцати баллов.

– Уйти не успеем? – коротко спросил капитан, хотя ответ ему был известен заранее.

– Нет.

– Добро. Сейчас поднимусь на мостик. Ждите.

Жмыхов задержался лишь на несколько секунд, чтобы взять свою трубку, и быстро покинул каюту.

В рубке все хранили спокойствие, чего нельзя было сказать об окружавшей «Некрасова» стихии. И куда только подевалась радующая глаз безмятежность моря? Даже цвет его из голубого стал свинцово-серым. Высокие тяжелые валы грозно катились под мрачным небом, где сломя голову неслись облака.

Вокруг, до уже неразличимого горизонта, виднелись лишь бесконечные волны. Ни берегов, ни силуэта другого корабля.

– Задраить наружные двери. Проверьте, чтобы иллюминаторы в каютах были закрыты наглухо. Вечерний концерт отменить. Предупредить пассажиров, чтобы и носа не высовывали на верхнюю палубу. Вызвать сюда стармеха.

Жмыхов отдавал распоряжения короткими рублеными фразами и одновременно пытался раскурить трубку.

– Вызывали, Иван Тимофеич? – маленький полный Бороздин, старший механик «Некрасова», вошел в рубку и с трудом удержал равновесие – нос лайнера зарылся в очередную волну.

Жмыхов внимательно посмотрел на стармеха. Он ходил с Бороздиным долго, почти как с Нечаевым, и доверял ему полностью.

– Ожидается ураган до двенадцати баллов, – сообщил Жмыхов. – Как машина, Иваныч? Выдержит?

– По идее – да, – несколько уклончиво ответил Бороздин, предварительно облегчив душу ругательством.

– Что значит – по идее? Ты мне прямо отвечай: да или нет? Не в бирюльки играем!

– Скорее, да. Все показатели в пределах нормы, – спокойно сказал Бороздин. – А так… Я еще вчера докладывал, что турбина мне внушает подозрение.

– Докладывал! – резко откликнулся капитан. – Надо было меры принимать, а не докладывать! Кто стармех? Я или ты?

– Я. Но на ходу много не сделаешь. Машину-то в море не остановишь. Да не кипятись ты, Тимофеич! Пока это только предчувствия, а им верить тоже нельзя.

– Вот сбудутся твои предчувствия, и запоем мы с тобой на два голоса. – Жмыхов, не верящий ни в черта, ни в Бога, привык доверять интуиции Бороздина.

– Не век же урагану длиться, – заметил стармех. – Ночь как-нибудь продержимся, а там и шторм поутихнет.

– Смотри, головой отвечаешь. Кровь из носу, но чтобы машина работала как часы.

– Сделаю, – кивнул Бороздин и, не прощаясь, удалился в царство своих механизмов.

Шторм все усиливался. «Некрасова» болтало на волнах, словно это был не гигантский лайнер, а какой-нибудь рыболовный траулер. Пассажиры забились по каютам, однако команда продолжала работать.

Ни о каком продвижении вперед не могло быть и речи. Жмыхов старался лишь удержать корабль на месте, поставив его носом к волне, да и какой смысл двигаться, когда путь лежит в другую сторону?

Наступила ночь, ранняя по случаю непогоды и непроницаемо темная, хоть глаз выколи. Пришлось зажечь прожектора, но толку от них было мало: при такой болтанке их лучи то натыкались на безумствующую воду, то взмывали к низким небесам.

Оставалось ждать утра и надеяться, что корабль выдержит удар надвигающегося урагана. Если бы надежды моряков сбывались всегда…

9 Ярцев. Вахта на мостике

Народу на мостике было много. Помимо вахтенных, там находились кэп с чифом, Володька, боцман Фомич, Колька, по праву лучшего рулевого занявший место у штурвала, наш электромеханик Гришин – по сравнению с обычным безлюдьем толпа, да и только. Болтало порядочно, но все терпеливо стояли, словно ждали чего-то.

– Так… – Жмых вытащил изо рта давно погасшую трубку. – Свободным от вахты штурманам отдыхать. А то будете потом носом клевать!

Это в наш с Володькой адрес. Но разве, блин, отдохнешь, когда все раскачивается, как на качелях? Впрочем, делать на мостике нам сейчас действительно нечего, и потому мы молча направляемся к выходу. Сам Жмых, похоже, решил остаться на мостике, пока не утихнет ураган. Оно и понятно – капитан.

С большим трудом по то и дело встающему на дыбы коридору добираюсь до своей каюты и первым делом закуриваю. Самое паршивое, что нечем убить время. Заняться чем-нибудь серьезным невозможно, отдыхать трудно, а до вахты целых два часа. Сейчас бы чашечку горячего кофе, да только как его выпить? Качка такая, что чашку не удержать. «Вам кофе в постель?» – «Нет, лучше в чашку…»

Вспоминаю, что где-то в вещах у меня должна быть книга. Специально взял для подобных случаев, да вот позабыл. Долго копаюсь в сумке, затем в чемодане и наконец, уже отчаявшись, нахожу между рубашками небольшой томик в мягкой обложке. Читать при качке тоже занятие не из легких, но все-таки лучше, чем пялиться в потолок, и потому старательно перелистываю страницы и стараюсь вникнуть в содержание.

А содержание оказывается банальным до тошноты. Областной городок, две терроризирующие его банды, продажная милиция, вернувшийся к родным пенатам отставной майор-спецназовец… Все крутится по накатанной колее. Друг детства майора, честный предприниматель, становится жертвой преступников, вдова покойного, между прочим – бывшая возлюбленная майора, стоит на очереди следующей, и приходится бедняге, стиснув зубы, и мстить, и защищать, и наводить порядок в городе… Раньше наверняка прочитал бы этот бред с удовольствием, а сейчас до того тошно…

Еще пятьдесят минут. Да какая, ядрен батон, разница! Я докуриваю очередную сигарету и отправляюсь на мостик. Жмых мельком смотрит на часы, но ничего не говорит. Он многое понимает, наш кэп, а что порой кричит на нас, так это должность у него такая. Неизвестно еще, каким стану я, если дотяну до капитана. А почему бы и нет? Лет эдак через пятнадцать… Да только стоит ли? Лучше поднакопить деньжат да податься в бизнес. Буду к Варьке поближе.

Вот же закон подлости: пока молодой – с палубы не сходишь, а что делать в старости на берегу? Жена – старуха, на такую и под угрозой расстрела не полезешь, по молодым шастать – здоровье уже не то, море-то и на потенцию влияет. Вот сейчас стою, думаю о бабах – и хоть бы что шевельнулось!

Полночь. Расписываюсь в журнале и принимаю вахту. На экране, отмечая наше местоположение, мерцает черточка, на пульте ровно светятся лампочки и циферблаты, прожектора все так же попеременно освещают то зарывающийся в волны нос, то черноту небес. И вот что, блин, странно – едва принял вахту, как захотелось спать. Была бы возможность – ушел бы в каюту, заклинился в койке и дал бы как следует храпака назло всем штормам и ураганам. Полцарства за чашку кофе, да нет у меня и сотой доли царства, а о кофе сейчас остается только мечтать…

– Что это?

Сквозь рев бури я не разобрал, кто спрашивает, но смысл вопроса был совершенно ясен.

Да и как было не понять! Сквозь завывание и рев пробился очень низкий, на границе инфразвука, гул. Прежде я ничего не боялся в море, но сейчас в душе зародился страх… Нет, не страх, а безумный ужас неумолимо стиснул сердце и, стремительно нарастая, подмял под себя все прочие ощущения. Сделав над собой усилие, я обвел взглядом остальных и прочитал на их лицах то же самое чувство. Мы – здоровые, ядрен батон, много повидавшие на своем веку мужики, застыли парализованные, точно кролики перед удавом, и тщетно пытались взять себя в руки.

Гул все нарастал, приближался, и вместе с ним нарастал ужас. В рубке завибрировал воздух, пол под ногами задрожал. Мне отчаянно не хватало кислорода – я только сейчас заметил, что стою, затаив дыхание. Я резко выдохнул, отдышался, отвел взгляд от экрана локатора, посмотрел вперед и… едва не заорал от жути.

Свет прожекторов уперся в гигантский, не менее полумили у основания, и стремительно несущийся на нас черный столб. Я машинально отметил время – ноль тридцать две. Плавно расширяясь, вращающийся столб вершиной уходил в тучи, подсвеченные изнутри почти непрерывными вспышками молний. К его основанию, точно притянутые гигантским пылесосом, со всех сторон тянулись концентрические кольца волн, с вершин которых ураганный ветер срывал клочья пены. Как ни странно, но море в основании столба (смерч метров на двадцать или тридцать не достигал воды) оставалось совершенно гладким, а волны, достигая четко очерченной границы спокойной зоны, исчезали, точно срезанные ножом.

– Господи! Смерч! – прохрипел кто-то.

Мне отчаянно хотелось что-то крикнуть, но я не мог выдавить из себя ни звука. «Некрасов» содрогался от ударов в корму – лайнер уже вошел в зону концентрических волн. Сворачивать было поздно, что-либо делать – невозможно.

Все, капец. Как глупо и страшно! Еще несколько секунд – и все исчезнет, провалится в небытие, и не будет мне дела до Варьки, как нет дела до всех остальных… вот уже и сердце стоит… тем лучше, не надо будет захлебываться соленой водой… никто не узнает, что я перехитрил костлявую: умер от страха раньше, чем утонул… я уже мертв… но почему же тогда мыслю, а значит, существую, как говорил не помню кто?..

Нос «Некрасова» коснулся границы спокойной зоны. Лайнер содрогнулся и застонал. Я оглох от резкого перепада давления и с изумлением увидел, как нос корабля плавно, но неумолимо задирается вверх, нацеливаясь на центр гигантского черного туннеля, в котором вдруг оказался, но тут корма тоже оказалась внутри спокойной зоны, и поднявшийся было нос рухнул вниз, взметая две чудовищные волны. Нас швырнуло на пол, но не успели мы подняться, как лайнер развернуло невесомой пушинкой и внезапно вырвало из воды.

Сердце гулко стукнуло. Неужели все промелькнуло в мгновение, в один сердечный удар? В глазах потемнело…

И тут разом погасли все приборы спутниковой связи и навигации. Кое-как поднявшись, я увидел, что «Некрасов», окруженный стеной как-то странно пульсирующего мрака, висит над водой, освещаемый сверху тусклым мертвенно-серым светом, висит вопреки всем законам физики, а высоко ли? – я же не летчик…

Вспоминая потом этот миг, я так и не смог понять, что увидел: или подвешенный в воздухе лайнер вращался в центре неумолимо сужающегося черного туннеля, или же сам туннель – внутренность чудовищного смерча – вращался вокруг корабля, все глубже затягивая его в свою пасть. И чем ближе становилась клубящаяся черная стена, тем ярче разгорался над нами серый свет, становясь сперва просто белым, потом ослепительно белым, фиолетовым…

Черный туннель коснулся корпуса. Полыхнула фиолетовая вспышка… и чернота вокруг исчезла.

Сердце стремглав рванулось вверх, телу стало легко-легко, как будто пропал вес, и вдруг махина лайнера с невообразимым грохотом ударилась о воду. Над бортами вспухли, поднявшись метров на двадцать выше мостика, два высоченных водяных вала и медленно схлынули в стороны. Почти целиком погрузившийся в воду «Некрасов» замер на дне выбитой падением морской ложбины и начал нерешительно всплывать.

Нас вновь швырнуло на палубу мостика. Удар был так силен, что я едва не потерял сознание и первое мгновение не мог понять ни где я, ни что со мной. Секунд через десять я кое-как поднялся, бросил взгляд за окно и… живем!!!

Очевидно, висели мы не очень высоко, иначе корпус попросту не выдержал бы такого удара. «Некрасов» снова болтался на волнах, вот только левый прожектор погас, да черт с ним, с прожектором! Главное – исчез давящий животный ужас, только все еще сосало под ложечкой, да и не мудрено, блин, после всего пережитого…

Неуправляемый пароход начало ощутимо разворачивать бортом к волне, и я бросился к пульту, но меня опередил поднявшийся на ноги Колька. Лицо его заливала кровь из ссадины на лбу, а взгляд стал ошарашенно-безумным, но руки прекрасно помнили свою работу, и лайнер стал возвращаться на курс.

Радость оказалась преждевременной. Привычный, едва слышимый гул двигателя оборвался. Погас свет, через секунду вспыхнули лампы аварийного освещения. Колька все еще пытался овладеть положением, не в силах понять тщетности своих усилий.

– Машинное! – хрипло, не узнавая своего голоса, прокричал я в микрофон внутренней связи и не получил ответа. – Машинное!!!

Кто-то сзади навалился на меня, а я все продолжал звать, пока чей-то голос не прохрипел из динамика:

– Есть машинное! Что у вас стряслось?

Тот, сзади, оттолкнул меня и рявкнул во всю мощь капитанского голоса:

– Машинное! Мать вашу! Что с двигателем? Вам что, жить надоело?! Так вас и так!!!

Я никогда не видел Жмыха в таком гневе. Он рвал и метал не хуже Зевса-Громовержца и, окажись тот здесь, испепелил бы его одним взглядом. Все предыдущие разносы, которыми кэп подвергал то одного, то другого провинившегося, по сравнению с нынешним походили на нежную отцовскую ласку.

– Не знаю, – огрызнулись в ответ. – Похоже, полетели лопатки турбины. Нам нужен врач. Срочно! Генка Карамышев упал на вал. Что у вас был за удар?

Кэп замолчал. Грудь его ходила ходуном, лицо побагровело настолько, что, казалось, его вот-вот хватит удар. До меня вдруг дошло, что падение наверняка не прошло бесследно не только для двигателя. Должны быть и другие повреждения, и человеческие жертвы.

Машинально оглядевшись, я, словно в подтверждение своих мыслей, увидел неподвижное тело электромеханика. Именно тело: остекленевшие, полные ужаса глаза смотрят куда-то в сторону, а лицо густо залито кровью. Видно, падая, ударился обо что-то виском.

– Матвеич! – наконец обрел голос капитан. – Хватай всех свободных от вахты и мигом на осмотр корабля. Стюарды пусть пробегут по каютам, посмотрят, что там. Всю машинную команду вниз. Кровь из носу, но двигатель должен работать!

– Есть! – Не тратя лишних слов, Нечаев бросился выполнять приказание.

Между тем потерявшее управление судно болтается на волнах и порой кренится так, словно хочет опрокинуться.

– Ярцев, связь! – С тех пор как из экипажей убрали радистов, переговоры через спутник ведут штурмана. – Передавай SOS!

Никогда не думал, что придется передавать этот исполненный отчаяния сигнал. Но что остается делать, когда на борту восемь сотен человек, а управление потеряно? Тут любое промедление может быть чревато групповым некрологом и скороговоркой телеведущих. Правда, показывать им будет нечего – на месте гибели кораблей операторов обычно не бывает.

– Кэп, связи нет! – Я снова безрезультатно обшариваю эфир. – Никого и ничего, словно вымерли все!

– Проверь аппаратуру! Где Гришин? – Кэп замолкает, наткнувшись взглядом на неподвижного электромеханика.

Проверяю, что могу. Если верить контрольным лампочкам, все в порядке. Впечатление такое, будто во всем мире вдруг перестали пользоваться радиосвязью: в эфире сплошной треск без малейшего намека на человеческое присутствие. Может, в рации что-то сгорело? Попробуй определи это на глаз при тусклом свете авариек!

На всякий случай передаю в пустоту сигнал бедствия, хотя с точными координатами напряженка. Экраны навигации пусты, словно и спутник накрылся.

Внезапно в свете уцелевшего прожектора появляются избиваемые волнами скалы, хотя я точно знаю, что до ближайшего берега перед ураганом было миль сорок – пятьдесят. Не может, блин, тут быть никаких скал!

– Машинное! – рявкает вновь капитан. – Спите там, что ли? Срочно требуется ход. Срочно! Нас несет на скалы!

– Ни черта не выходит! – доносится отчаянный ответ. – Делаем, что можем, но в ближайшее время хода не будет!

– А потом не понадобится, мать вашу!

Так под матюги капитана лайнер и налетел на скалу. Волны снова и снова толкают беспомощный корабль, бьют его о камни. Похоже, застряли мы прочно. Хотя прочно не означает надолго. Если так пойдет и дальше, «Некрасов» попросту развалится.

Описать дальнейшее почти невозможно. Мы делали все, чтобы удержать корабль на плаву, а вода с ревом врывалась в пробоины, вышибала герметичные переборки, влетала через разбитые иллюминаторы…

И вдруг в царящем вокруг хаосе обнаружилось, что небо чуть посветлело. Хотя до рассвета было еще очень далеко, но и в этом преждевременном свете в какой-то миле от нас показалась земля. Откуда она тут взялась, уже не имело значения. У нас появился шанс, и упустить его мог лишь идиот.

Жмыхов никогда не был идиотом и отреагировал мгновенно:

– Всех пассажиров и пострадавших в шлюпки! Матвеич! – Старпом очень вовремя объявился на мостике. – Части команды придется остаться. Может, удастся спасти корабль.

Шторм уже понемногу стихал, но поднятые им волны и сейчас представляли немалую угрозу. Одинаково опасно было и оставаться на лайнере, и пытаться на шлюпках достичь неведомой земли.

У каждого своя судьба. После суматошной погрузки я занял место в одной из спасательных шлюпок согласно судовому расписанию и вступил в свою борьбу, борьбу за спасение себя и полусотни доверившихся мне людей. Нас вздымало на гребни, швыряло вниз, едва не унесло в открытое море, шлюпке чудом удалось проскользнуть между прибрежными рифами, но все же настал момент, когда днище проскрежетало о гальку на берегу. Волны еще лупили шлюпку в корму, но я уже получил право хрипло крикнуть заветные слова:

– Все! Выгружайсь, ядрен батон! Приехали!

Часть вторая Остров

10 Сэр Джейкоб Фрейн. Парус на горизонте

Топот бегущих по палубе матросов вывел сэра Джейкоба из дремоты, вызванной мрачными раздумьями в компании с бутылкой рома. Взгляд за широкое, в половину кормы, окно капитанской каюты показал, что хмурый и пасмурный день еще не закончился, а значит, бравый капитан спал совсем недолго. Погасшая трубка сиротливо валялась на столе, зато пустая бутылка свалилась от качки на пол и время от времени напоминала о себе, перекатываясь от переборки к переборке.

Легкий стук в дверь заставил сэра Джейкоба привычно подтянуться и рявкнуть хриплым от штормов и рома голосом:

– Да, черт бы вас всех побрал!

Дверь осторожно приоткрылась, и капитан увидел возбужденную физиономию Хэнка.

– Простите за беспокойство, сэр. Осмелюсь доложить: парус на горизонте… сэр.

– Где? – От мрачных дум капитана не осталось и следа.

– Зюйд-вест, сэр.

Вряд ли в том направлении мог оказаться один из его кораблей, прикинул сэр Джейкоб. Но чем черт не шутит?

– Иду.

Собираться не потребовалось. Капитан был полностью одет, и даже длинная шпага с позолоченной узорчатой рукоятью привычно висела в портупее у левого бедра.

Стараясь не показывать нетерпения, сэр Джейкоб прошествовал на квартердек и огляделся.

Вся команда толпилась на палубе, многие залезли на ванты, и по направлению их взглядов не составляло никакого труда узнать, где же этот чертов зюйд-вест с объявившимся парусом. Каждый из джентльменов удачи стремился поделиться своим мнением с соседом, и над палубой висел возбужденный гул.

Не оборачиваясь, сэр Джейкоб молча протянул назад правую руку, и Дэвид, его бессменный помощник и шкипер на протяжении доброго десятка лет, так же молча вложил в нее подзорную трубу. Фрегат порядочно мотало на волне, и капитану пришлось шире расставить ноги в надраенных до блеска ботфортах. Обрадовавший всех парус он нашел сразу, но расстояние и плохая видимость не позволяли определить тип корабля.

Впрочем, для дальнейших действий сэра Джейкоба это не имело никакого значения. Он помедлил лишь, оценивая направление и силу ветра, и зычно скомандовал:

– Ставить паруса! Идем на сближение!

Матросы бодро бросились к снастям. Сейчас они полностью разделяли чувства и мысли своего командира и с нетерпением предвкушали встречу с неизвестным судном. Что это за судно, и в самом деле не играло особой роли. Если одно из своих – то их ждет радостная встреча, если чужое – то добыча. И еще неизвестно, чему бы они обрадовались больше.

Что касается опасности погибнуть в возможной схватке, то люди «Вепря» относились к этому достаточно равнодушно. Морские законы суровы, как само море. За малейшую провинность виновного ждут линьки, протаскивание под килем и прочие «радости» вплоть до пенькового галстука на шею. За неосторожность или неумение запросто можно отправиться кормить рыб одному или с кораблем, а в бою нет проблем схлопотать пулю или удар абордажной саблей. Тому, кто этого боится, нечего делать в море – пусть гниет в нищете на берегу. В доброй старой Англии всегда найдется достаточно настоящих мужчин, готовых рискнуть и при удаче составить себе состояние. Раз кто-то выигрывает, то кто-то неизбежно оказывается в проигрыше. Но не рискнешь – не узнаешь, что именно может выпасть на твою долю…

«Морской вепрь» стремительно шел к неизвестному судну. Его нос то и дело погружался в волны, а с ним погружался и привязанный под бушпритом всеми забытый слуга капитана. Члены команды от юнги до самого сэра Джейкоба мечтали об одном – успеть до темноты! И мольбы их были услышаны. Неизвестный корабль явно шел навстречу, насколько уместно это слово при движении под парусами, подавая надежду, что это кто-то из своих. Правда, их должно было отнести в противоположную сторону – туда, куда недавно ушла «Стрела», но мало ли чудес встречается на море? Тем более после такой бури.

Сэр Джейкоб нетерпеливо расхаживал по квартердеку, дожидаясь, когда можно будет рассмотреть встречный корабль. Подобно большинству своих матросов, капитан и сам не знал, какой же встречи он ждал больше – с кораблем из своей эскадры или с врагами. С одной стороны, добыча никогда лишней не бывает, но ведь надо и как можно быстрее собрать эскадру… или то, что от нее осталось после дьявольской ночной круговерти. Ах, если бы этим кораблем оказалась «Санта-Лючия», но как следует потрепанная штормом!

За золотом сэр Джейкоб был готов лезть хоть в пасть к дьяволу, но прекрасно понимал, что от двойного превосходства в артиллерии не отмахнешься. Так недолго и самому из охотника превратиться в добычу.

Но вот расстояние сократилось, и чужой корабль стал разворачиваться, ложась на обратный курс, а луженые глотки пиратов издали восторженный рев хищников, заметивших слабую добычу. Судно, с которым они так долго и упорно сближались, оказалось старой испанской каравеллой.

Не оставалось сомнений, что она перенесла тот же ужасный шторм, что и «Морской вепрь». Потеряв все мачты кроме одной, каравелла теперь не могла развить нормальный ход и уйти. Не могли испанцы надеяться и на победу: у них было всего-навсего восемь жалких пушчонок против сорока четырех орудий фрегата. Но и сдаваться стал бы разве что идиот – шансы сохранить жизнь, угодив в лапы пиратов, практически равнялись нулю. Иными словами, положение испанцев было безнадежным во всех отношениях, и они лишь усугубили его, сблизившись по ошибке с «Морским вепрем».

Теперь спасти их могло только чудо. Например, появление других испанских кораблей, более мощных и способных задать изрядную трепку одинокому английскому фрегату. Но ниспослателю чудес следовало изрядно поспешить: поврежденная каравелла едва ползла по волнам, и англичанам не требовалось много времени, чтобы догнать ее.

Немного подумав, сэр Джейкоб приказал своему канониру Чарли, прозванному Одноглазым из-за потерянного в стычке с французами глаза, зарядить орудия картечью. Удачный залп ядрами мог бы отправить и без того едва держащуюся на воде испанскую посудину на дно со всем ее содержимым, а это стало бы непозволимым расточительством.

За время погони капитан успел надеть кирасу и стальной шлем: бой есть бой, и от случайной пули никто не застрахован. Расстояние сократилось до какой-то сотни саженей, когда корма каравеллы окуталась дымом и два ядра бессильно вздыбили воду перед «Вепрем».

Фрегат не отвечал. На его верхней палубе уже ждала абордажная команда – более сотни отчаянных головорезов, возглавить которых приготовился сам Фрейн. Сомнительно, чтобы испанцы имели хотя бы половинное число людей, и данное обстоятельство согревало сердца джентльменам удачи, суля короткую схватку.

Снова два ядра устремились к фрегату, и снова одно из них врезалось в волну, зато другое угодило под бушприт.

Это были последние выстрелы испанцев, и их единственная, да и то сомнительная удача.

Через какую-то минуту «Вепрь» вышел на правый траверз каравеллы и всем бортом дал залп с двух десятков саженей.

Картечь смерчем пронеслась над палубой испанского корабля, круша и убивая и без того немногочисленных защитников. Когда рассеялся пороховой дым, корабли уже сошлись вплотную, сцепившись абордажными крючьями, и на обе надстройки каравеллы посыпались джентльмены удачи.

О достойном отпоре не могло быть и речи. Лишь немногие сохранили самообладание перед лицом неизбежной гибели и старались подороже продать свою жизнь. Большинство же было деморализовано и дралось лишь потому, что не драться было невозможно.

Превосходство сил и натиск решили дело в каких-то пять минут. Только на шкафуте несколько испанцев сопротивлялись с мужеством отчаяния, но вскоре пали и они.

Схватка еще не закончилась, когда многие пираты уже рассыпались по захваченному кораблю в поисках законной добычи. И здесь их ждал жестокий сюрприз: трюмы каравеллы оказались практически пустыми. Немного продуктов, порох, жалкая кучка денег, найденная по карманам и кошелькам убитых. Ничего сколько-нибудь ценного, если не считать таковым трех женщин – пожилую и двух молодых, – тщетно пытавшихся спрятаться в одной из кают.

Они да четверо израненных моряков – вот и все, кто уцелел на злосчастном корабле.

У пиратов полегло трое и около десятка получили ранения, большей частью легкие, да еще, как доложили сэру Джейкобу, единственным попавшим в фрегат ядром был убит привязанный под бушпритом Джордж.

Последнее несколько огорчило сэра Джейкоба. Что ни говори, негр был не самым плохим слугой.

Да, порой он вызывал законное раздражение хозяина, и его приходилось наказывать, но как же без этого? Фрейн жалел о потере, как жалел бы о сломанной трубке. И уже совершенную ярость вызвало известие о мизерности добычи. Примененные тут же к пленным морякам пытки позволили узнать, что большую часть груза выбросили за борт еще во время шторма, но все же на каравелле оставалась казна – десять тысяч песо, предназначавшиеся для доставки на «Санта-Лючию». Когда же при встрече с «Морским вепрем» стала ясна безнадежность положения, капитан приказал отправить деньги за борт.

Коварство капитана окончательно вывело сэра Джейкоба из себя. Он много отдал бы за то, чтобы капитан каравеллы, этот низкий и подлый человек, остался жив – и долго бы ему пришлось молить о смерти! Увы… Картечь сразила испанца одним из первых. Хотя, если верить словам тех же пленных матросов, бесчестный капитан хотел дождаться абордажа и взорвать каравеллу вместе с фрегатом. За все его преступные действия и намерения сполна расплатились четверо пленных, чья агония длилась до глубокой темноты.

Частично утолив свою благородную ярость видом мучительной смерти, сэр Джейкоб переключил внимание на остальную живую добычу. Взяв себе одну из девиц, он долго насиловал ее, а когда лишился мужских сил, продолжил дело тростью и лишь потом отдал на помощь подругам – утешать мужское одиночество своей большой команды…

11 Из дневника Кабанова

…Жизнь на корабле стала замирать только после обеда. Шторм к тому времени усилился настолько, что туристам, непривычным к морю, стало нелегко перемещаться по раскачивающимся палубам, и мало-помалу все пассажиры расползлись по каютам.

Что касается нас (я имею в виду охрану), то Лудицкий попросил (именно попросил, а не приказал) всем собраться у него. Происходящее успело разонравиться мне окончательно, и на всякий случай я решил подготовиться к худшему и велел своим ребятам поступить так же.

Подготовка эта заключалась только в сборах самого необходимого. Я, например, переоделся в джинсы и удобные кроссовки, подвесил наплечную кобуру с револьвером, прикрыв ее легкой курткой на молнии. Прочее: запасное белье, туалетные принадлежности, защитную форму, блок сигарет, коробку с полусотней патронов, прекрасно сбалансированный нож, – я аккуратно сложил в небольшую наплечную сумку с ремнем. Так же поступили и ребята, и в итоге в роскошную каюту шефа мы ввалились как в вокзальный зал ожидания.

И мы действительно сидели и ждали неизвестно чего, а затем, желая хоть как-то отвлечься от происходящего вокруг, решили переброситься в картишки. Постепенно игра захватила нас (даже шеф присоединился), и мы ни на что не обращали внимания, пока после полуночи на нас не накатила волна ужаса.

Никакими словами такое не передать. Совершенно внезапно нас, пятерых здоровых мужиков, трое из которых имели неплохую подготовку и успели побывать в кое-каких передрягах, почти парализовало безотчетным страхом – как детей, наслушавшихся страшных историй. Не могу сказать, сколько это продолжалось (субъективное время порой не имеет к объективному никакого отношения), а на часы я не смотрел, но, казалось, прошла без малого вечность, пока эта жуть отхлынула, пропала столь же внезапно, как и появилась, и сменилась знакомым ощущением падения. Точно прыгнул с парашютом и еще не дождался рывка раскрывшегося купола.

И – удар! Мы полетели на пол, кое-как группируясь (последнее относится к нам троим) и уже всерьез ожидая чего угодно. Сам удар оказался весьма ощутимым, но для нас все обошлось парой легких ушибов на всех. Не успели мы как следует прийти в себя, как погас свет и вспыхнула аварийная лампочка – верный признак, что на корабле что-то произошло.

Потом началась суматоха. В каюты торопливо заскакивали стюардессы, спрашивали, не пострадал ли кто, и тут же скороговоркой успокаивали, будто опасности нет никакой. А глаза у них были испуганные, красноречивее любых слов…

Суматоха продолжалась долго и закончилась приказом покинуть корабль спокойно и без паники. Только когда такой приказ выполняется спокойно? Давка была ужасная, но, в конце концов, мы погрузились в закрытую спасательную шлюпку, причем в ней оказалось несколько раненых, а потом началось еще более страшное, напоминающее американские горки, действо, и от этого аттракциона зависела наша жизнь.

Мне неприятно вспоминать окончание нашего круиза. Могу лишь сказать, что под пулями было намного легче. Там хоть что-то зависело от твоего мастерства и умения, да и сама смерть казалась не то чтобы легкой (легкая смерть достается не всем), но гораздо менее страшной. Все мои силы уходили только на одно: продержаться достойно в этом кошмаре.

Наконец нашу шлюпку выбросило на берег. Волны не желали отпускать свою добычу, продолжали бить ее, пытались оттащить назад. Командовавший нами моряк (позднее я познакомился с ним и узнал, что это второй штурман Валера Ярцев) приказал покинуть шлюпку, и я сделал это одним из первых. Прыжок из люка, приземление. Я, наверное, расцеловал бы землю, да меня окатило волной.

В шлюпке не хотелось оставаться никому. Волны продолжали накатываться, норовили сбить с ног, и пришлось помогать выбираться раненым и женщинам, доводить их до безопасного места и возвращаться. В довершение трудов забрали из шлюпки НЗ и только тогда смогли вздохнуть спокойнее.

Я вымок насквозь. Не стихал сильный ветер, и меня начала бить крупная дрожь. Но все равно я чувствовал себя хорошо. Твердая земля под ногами, опасность позади – что еще нужно человеку для счастья?

Для полного счастья ему нужен костер, чтобы хоть как-то обсушиться. Еще хорошо глотнуть чего-нибудь крепкого в целях профилактики от возможных болезней, а заодно и для успокоения нервов. Да вот только где это крепкое взять?

Оставаться на берегу было холодно, и мы волей-неволей перешли в подступающий к узкому песчаному пляжу лес. Было темно, даже очень темно, и никто не стал разбираться, что вокруг за деревья. Да никого это тогда и не интересовало. Люди еще не успели прийти в себя, все были вымотаны до предела и сразу повалились на траву. Один только штурман еще пытался что-то организовать, да мы с ребятами откололись от основной группы, решив набрать сучьев для костра. Попутно выяснилось, что у Славы в сумке есть целая бутылка коньяка, и мы распили ее на троих прямо из горлышка, оставив немного для Димы Зайцева. О прочих спасшихся мы в тот момент не думали. Может, потому, что это были люди не нашего круга и жизненных благ у них всегда было намного больше.

Все мы переоделись в сухое, причем все трое в камуфляж. Ившин служил в спецназе, а Чертков, как и я, в десанте. Правда, в отличие от меня, оба ушли в отставку лейтенантами. Только сменной обуви у нас с собой не оказалось, и наши кроссовки при ходьбе громко хлюпали.

Нам повезло. Бредя почти вслепую в поисках сучьев, мы наткнулись на какой-то распадок, наверное, специально припасенный для нас смилостивившейся судьбой. Ветер пролетал над ним, внизу же было довольно тихо, и мы перетаскали туда весь найденный хворост, а затем и перевели своих товарищей по несчастью. Скоро, создавая уют, заполыхал костер, повеяло теплом, и лица измученных людей немного прояснились.

Как мы не думали о других, попивая коньяк, так и другие не думали о судьбе остальных шлюпок. Ночь, пережитые страхи, усталость, обретенный покой сделали людей безразличными ко всему. Неизвестно, на каком мы оказались берегу, но это нас не особенно волновало: земной шар населен достаточно плотно, и утром достаточно поискать ближайший городок или поселок, а там уж помогут…

Без малого сто пятьдесят граммов коньяка с устатку и на пустой желудок подействовали на меня не хуже бутылки водки. Я захмелел, затем пригрелся и как-то незаметно для себя задремал, прижимая к себе сумку и опустив на колени отяжелевшую голову.

А утром нас ждал первый сюрприз. Среди деревьев то тут, то там были разбросаны пальмы, словно мы попали куда-то в Африку. Штурман ругался, божился, бил себя в грудь и твердил, что такого быть не может, но факты, как говорится, упрямая вещь. Солнце продолжало упорно скрываться за сплошной завесой туч, однако шторм заметно стих, и мы один за другим отправились на берег.

За ночь с «Некрасовым» вроде бы ничего не случилось. Он прочно сидел на камнях километрах в полутора от нас и тонуть пока не собирался. Левее на берегу мы увидели еще одну шлюпку, точную копию нашей, и направились к ней.

Общая картина стала ясна часа через три. Из четырнадцати спущенных на воду шлюпок цели достигли лишь десять. Еще две разбились вдали от берега о скалы, и из сотни находившихся в них человек спаслись лишь трое. Что же касается двух последних шлюпок, то об их судьбе не удалось узнать ничего – ни тогда, ни сейчас, когда я пишу эти строки. Скорее всего, ихунесло в открытое море, и они сгинули там без следа. Море умеет хранить свои тайны.

Итак, всего нас собралось пять сотен человек, из них полсотни детей и почти две сотни женщин. Человек тридцать пострадали настолько сильно, что относились к тяжелораненым, а царапины и ушибы просто не брались в расчет. Никаких следов коренного населения поблизости мы не обнаружили, эфир же был по-прежнему пуст. Короче говоря, даже самым закоренелым оптимистам стало ясно, что в ближайшее время мы можем рассчитывать только на свои силы. Но сколько это продлится? День? Два?

Никакой организации у нас не было. Мы по привычке подчинялись членам команды и трем штурманам – капитан, старпом и все механики остались на корабле. Точнее, не подчинялись, а выслушивали их пожелания. Ранг находившихся на берегу моряков казался нашим боссам невысоким, хотя никто из пассажиров, включая Лудицкого, в лидеры пока не рвался. К чему навешивать на себя лишнюю ношу?

В сущности, мы просто сбились в кучу, как стадо баранов, и ждали, когда кто-то спасет нас от всех напастей. Причем помогать этому неведомому спасителю нам и в голову не приходило. Но что можно было от нас требовать? Мы были пассажирами, то есть людьми, о которых обязана заботиться команда. Те же из команды, кто сейчас находился на берегу: три штурмана, два десятка матросов, врачи и стюардессы, – никак не могли взять в толк, куда и каким образом мы попали и где спасательные суда и вертолеты? Ведь даже если никто не слышал нашего SOS, то исчезновение лайнера чего-то да стоит!

Мы ждали достаточно терпеливо. Сам факт спасения все еще оставался таким счастьем, что все прочее казалось ерундой. Кто что хотел, то и делал, или, вернее, никто не делал ничего. Добровольцы выловили прибитые к берегу трупы, сложили их в стороне, и на этом все дела закончились.

Солнце так и не собиралось появляться, а по шлюпочным компасам выходило, что приютившая нас земля находится к западу от корабля. Штурманы дружно божились, что этого не может быть: до Америки за ночь доплыть мы никак не могли, а островов поблизости не было никаких. Разве что Британские на севере, но даже детям известно, что в доброй старой Англии никогда не было никаких пальм.

Я несколько раз присутствовал при разговорах Лудицкого с моряками и потому знал об отказе всей электроники. Теперь для определения точных координат оставались одни секстаны, но без солнца и от них не было никакого толку. Где мы – оставалось загадкой для всех.

Но время отгадывания загадок еще не пришло. Я, к примеру, был не способен к серьезным раздумьям. Живой, ну и ладно. Остальные пребывали в том же состоянии. В конце концов, за исключением Антарктиды и Крайнего Севера, на Земле давно не оставалось незаселенных мест. А раз так, то наша робинзонада просто не может длиться сколько-нибудь долгий срок. Часы, от силы день-другой. Ничего страшного. Будет что вспомнить.

И еще об одной странности, замеченной сразу же. Все электронные часы перестали работать – разом сели все батарейки, а механические показывали одинаковое, хотя, похоже, неверное время. Но отказ электроники не относится к невероятным событиям. Батарейки, например, легко могут скиснуть в хорошем магнитном поле. А насчет неправильности времени… Так об этом при отсутствии солнца судить трудно.

Многие люди просто лежали. Кто-то обессиленно спал, кто-то хотел, но не мог заснуть. Сравнительно немногие бесцельно шлялись туда-сюда, при этом не отходя далеко от остальных. Разговоров тоже было мало. Случившееся было слишком живо для нас, чтобы обсуждать все его ужасы, а хвастать своим поведением ни у кого не было оснований. Не думаю, что кто-то испытал восторг от схватки со стихией, тем более что для нас схватка свелась к сидению в шлюпках, ожиданию да молитвах типа «Пронеси»…

Однако в каком бы состоянии ни находились спасенные, им все равно требовалась пища, и после очередного совещания штурманы решили рискнуть. После тщательного осмотра одну из шлюпок столкнули на воду, и Валера повел ее к кораблю.

Маломощный движок едва выгребал против ветра, сама шлюпка то и дело скрывалась среди волн, но каждый раз показывалась все дальше и дальше, пока не превратилась в чуть заметную точку. Я долго следил за ней, потом махнул рукой и прикорнул в лесочке неподалеку от берега.

Спал я меньше двух часов, и, когда проснулся, шлюпка уже завершала обратный путь. Мой шеф в числе наиболее важных и любопытных отправился встречать геройских мореходов. Я присоединился к нему, поэтому основные новости узнал сразу.

Собственно, их было только две – как водится, плохая и хорошая: никакой связи ни с кем установить так и не удалось, зато есть надежда в течение нескольких дней откачать воду, отремонтировать двигатель и продолжать плавание своим ходом.

Если честно, как раз последнего мне абсолютно не хотелось. И вообще, век бы моря не видать!

12 Флейшман. Где мы?

…Мой приятель Пашка Форинов тоже уцелел. Как и все мы, он прихватил сумку с вещами, но кроме нее умудрился взять и свой любимый карабин, упакованный в чехол. Вид оружия так развеселил меня, что я долго хохотал и, лишь восстановив дыхание, как можно более невинно поинтересовался:

– Паш, ты что, поохотиться здесь собрался? Мы ведь не в России, тут люди законов придерживаются, и за браконьерство можно за решетку угодить. Я уже не говорю, что из дичи здесь, скорее всего, одни коровы да овцы. Да еще чайки у моря.

Пашка успел подрастерять свое чувство юмора и лишь тупо посмотрел в ответ. Истекшие сутки явно не пошли ему на пользу. Всегда красноватое лицо теперь стало белым с зеленоватым отливом, да и весь он выглядел измученным до предела. Я даже не предполагал, что моего амбалистого друга можно до такой степени укатать. Пожалуй, подгреби к нему сейчас наше эстрадное чудо с самым откровенным предложением, Пашка в лучшем случае ответил бы ей презрительным взглядом, а в худшем – послал бы куда-нибудь откровенно и далеко.

Кстати, Мэри тоже удалось спастись. На берегу я заметил и Борина с Шендеровичем, и Грумова с семейством, и Лудицкого с охраной, и Грифа с Жорой и любовницами – короче, знакомых была тьма. Вот только общаться мне ни с кем не хотелось, и я, не долго думая, завалился спать. Когда я проснулся, к берегу как раз подходила вернувшаяся из путешествия к кораблю шлюпка с Ярцевым.

Штурман привез нам гору еды, несколько ящиков коньяка, сигареты. От него же мы узнали об отсутствии связи и надежде отремонтировать наше прохудившееся корыто, а заодно и о том, что мы находимся невесть где.

Впрочем, о последнем я и сам успел догадаться. Как бы ни были скромны мои познания в географии, я прекрасно понимал, что в том районе, где нас настиг шторм, нет и не может быть ни материка, ни острова с тропической растительностью.

Но он был, хотя это было абсолютно непонятно, необъяснимо. Я с детства терпеть не могу неясностей.

– Можно залезть вон туда и оглядеться. – Я показал на виднеющуюся вдали от берега гору. – По идее, оттуда должна открываться неплохая панорама.

Ярцев внимательно посмотрел на меня, словно не ожидал услышать дельный совет из уст бездельника-пассажира, и согласился.

– Я уже думал об этом, да и капитан рекомендовал то же самое. Возьму несколько добровольцев и схожу туда.

– Я с вами, – быстро произнес я. Нет, мне не больше всех надо. Просто не люблю сидеть и ждать непонятно чего в компании ни на что не годных кретинов.

– И я, – подал голос начальник охраны Лудицкого.

Насколько я знаю, раньше он был офицером-десантником. Хотя я и не люблю военных, в подобной экскурсии он мог оказаться полезным.

– Вы не возражаете, Петр Ильич? – дипломатично спросил он у своего шефа.

– Конечно, нет. – А что еще мог сказать депутат, когда поход был и в его интересах?

– Можно прихватить одного моего приятеля. – Я вдруг подумал, что в лесу охотник может быть полезнее офицера. – Четверых вполне хватит.

Ярцев помедлил, словно для разведки требовалось не менее сотни человек, однако кивнул:

– Вполне. Возьмем с собой паек из шлюпок. Там консервы, галеты, питьевая вода. Мало ли что?

– При чем здесь «мало ли»? По-вашему, мы обернемся туда и обратно за пару часов? – сварливо заметил Сергей.

– Думаю, часа четыре нам вполне хватит. В крайнем случае – пять, – ответил штурман.

– И не надейтесь, – спокойно возразил офицер. – Здесь вам не море. Вы что, по лесу никогда не ходили?

Штурман с явным неудовольствием посмотрел на нашего будущего спутника. Видно, почувствовал в нем соперника на руководящий пост. Мне и самому было не очень приятно поведение вояки, но я не мог не признать его правоты. Дорог я здесь никаких не видел, и обернуться в оба конца за четыре часа мог лишь неисправимый оптимист.

– Посмотрим, – неопределенно протянул Валера. – Хорошо, после обеда и выйдем.

– Или после ужина, – без улыбки добавил Кабанов. – Если уж идти, то выходить надо как можно раньше. Перекусить сможем и по дороге, а то сначала обед, потом адмиральский час, потом еще что-нибудь. Какой смысл откладывать? Полчаса на сборы всем хватит?

Я взглянул на начинающего закипать морячка, на терпеливо ждущего конца перепалки Лудицкого и кивнул:

– Вполне. Я думаю, что Валера, как представитель команды, позаботится о припасах в дорогу?

И, не слушая ответа, отправился вербовать Пашку. Люблю, когда последнее слово остается за мной.

Уговаривать Пашку не пришлось. Как бы ни чувствовал себя мой приятель, лежать и ждать неизвестно чего ему не хотелось. Мы все считали, что где-то здесь должны обитать люди, и тот, кто первым их найдет, автоматически и быстрее всех выбывал из категории потерпевших кораблекрушение. Деньги у Пашки были с собой, и в первой же деревне или городке он мог с ходу предаться всем радостям жизни. Например, хорошенько выпить, а потом завалиться на твердо стоящую – не корабельную! – постель с хрустящими белыми простынями и как следует отдохнуть после пережитого и выстраданного.

Кому как, но нам с Пашкой даже полчаса на сборы оказалось много. Одеты мы были в спортивные костюмы и кроссовки, поэтому моя подготовка свелась к тому, что я взял пачку баксов, прихватил бутылку коньяка и проверил, на месте ли документы, сигареты и зажигалка. Свою сумку со всякой мелочью (почти весь багаж остался на «Некрасове») я оставил на хранение Ленке и посоветовал Пашке поступить так же. Он несколько переиначил мой совет: переложил ко мне свои тряпки, а почти пустую сумку прихватил с собой. Взял он, несмотря на все мои возражения, и карабин. Не помогло даже предостережение, что он рискует оказаться в местном участке. Пашка просто игнорировал мои слова, и я решил оставить его в покое. Не мне же сидеть в кутузке, в конце концов.

Наши сотоварищи по предстоящему путешествию составили неплохую пару. Оба были в форме – Кабан в камуфляже без погон, а Ярцев – в белой морской, при фуражке и с биноклем на груди. Этакое содружество армии и флота. Единственное, что портило впечатление – дорожная сумка у штурмана, и тот, наверное, сознавая это, безуспешно пытался всучить ее сначала мне, а затем – Кабану.

Как-то так получилось, что в путь мы двинулись парами. Впереди шли Пашка с десантником, а мы со штурманом замыкали шествие. Шли молча, да и о чем было говорить? Кабан, как истинный вояка, наверняка при всем желании не мог изречь ничего, кроме пары команд из строевого устава, моряки же ни в чем не уступают военным по широте интеллекта. У Пашки интересы сугубо плотского свойства, а мне не хотелось метать бисер перед свиньями. Лучше уж поберечь дыхание.

Не скажу, что идти было особенно трудно. Не труднее чем по любому лесу. Где-то приходилось продираться через густой подлесок, где-то даже обходить, но, в целом, особых препятствий нам не встретилось. На ходу мы постоянно осматривались, искали столь желанные «следы человеческой деятельности», однако природа выглядела первозданной, а если и попадалось некое подобие тропинок, то это еще ни о чем не говорило. Тропинки и звери протаптывают.

Около одиннадцати мы решили устроить небольшой привал, а заодно и пообедать. Кабан проворно развел костер, и на нем мы подогрели четыре банки тушенки с кашей. Ярцев добавил к ним вчерашний хлеб и бутылку коньяка.

– В целях профилактики, – улыбнулся он, словно подобный поступок нуждался в оправдании.

Стакана, конечно, не оказалось, и мы отхлебнули прямо из горлышка, а затем с аппетитом набросились на еду. Она мне не понравилась – те, кто выпускает консервы, не имеют о вкусной пище ни малейшего представления, однако голод не тетка и съедено было все. Запивали водой из жестяных банок и, утолив жажду, вновь пустили по кругу коньяк.

– Сергей, а ты не боишься перепугать своим видом всех окрестных обывателей? – спросил я Кабана. – Скажут: русские пришли! Коммандос!

– А разве нас кто-нибудь сейчас боится? – Мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки сожаления, но он тут же овладел собой и кивнул на Пашкин карабин. – Можно взглянуть?

Пашка кивнул. Ему польстило внимание к его любимой игрушке. Кабан деловито извлек оружие из чехла, осмотрел со знанием дела, передернул затвор, приложился, целясь куда-то, а затем погладил с такой нежностью, словно это был не карабин, а красивая женщина.

– Как? – Форинов жадно следил за каждым движением вояки. Видно, ему очень хотелось узнать мнение профи.

– Вещь! – коротко ответил Кабан. – Из такого и пострелять приятно.

– Ты когда-нибудь охотился? – заинтересовался Пашка.

– Приходилось, – скупо улыбнулся Сергей. – Хотя гораздо чаще не на животных, а на людей.

– На людей? – До Пашки как всегда дошло не сразу. – А… спецназ?

– Десант. Командир разведроты, – лаконично ответил Кабан.

Пашка уважительно присвистнул. Сам он служил срочную не то в стройбате, не то писарем при штабе, и на вэдэвэшников поглядывал с невольным уважением. Этому не мешала даже изрядно подмоченная репутация современной армии. Хотел бы я знать, долго ли продержался бы Кабанов против «зеленого берета».

– Ладно. – Экс-десантник с некоторым сожалением вернул карабин в чехол. – Так мы и до вечера просидим. Пошли, что ли?

Мне уже давно расхотелось куда-то идти, но сидеть на месте было и в самом деле глупо, а возвращаться с полпути – еще глупее. Я поднялся, проклиная про себя свой длинный язык. И дернуло же меня напроситься в это путешествие!

Мы затоптали костер и двинулись дальше. Порядок движения остался прежним, только теперь шедшие впереди негромко переговаривались. Выпитое подбивало к болтовне и меня, и я спросил у штурмана:

– И все-таки, где мы можем быть? Чудес ведь на свете не бывает. Могло нас отнести ураганом?

– В тропики – нет. Ураган шел на северо-восток, а мы двигались ему навстречу, – без особой уверенности объяснил Ярцев.

– Вот и пришли, – усмехнулся я. – Наверное, развили такую скорость, что и ураган не смог удержать.

– Наверное, – вежливо усмехнулся штурман, хотя чувствовалось, что ему совсем не до смеха. Как ни верти, в случившемся была и его доля вины. Отвечать за прокладку курса и не знать, куда же нас занесло и каким образом?

А интересно: каким? Законы природы неизменны. Исходя из них, мы никак не могли оказаться среди пальм. Не мерещатся же они! Или ошибка в курсе была допущена еще при выходе из Ла-Манша? Тоже невероятно. Во-первых, дойти до тропической зоны мы не могли при любом курсе, а во-вторых, местонахождение судна фиксируется со спутников, а аппаратура отказала только после встречи со смерчем.

Кстати, может, он нас и перенес? Нет. Время нашего пребывания в нем исчислялось секундами. Концы с концами не сходятся. И направление не то, и скорость должна превышать звуковую. Или это вариант Бермудского треугольника? Вот уж во что никогда не верил! «И бермуторно на сердце, и бермутно на душе…»

Да, похоже, нам еще долго не понять, как сюда попали. И надо же было влипнуть в историю! Теперь только и осталось, что бессильно махать кулаками, а драка тем временем давно прошла.

Черт с ним. Приключение приключением, но пора возвращаться в лоно цивилизации. Заодно дадим ученым пищу для размышлений. Все равно на большее они не способны, вот пусть и высасывают из пальца замысловатые гипотезы о мгновенном пространственном перемещении морских лайнеров.

– …твою мать! – Ярцев засмотрелся по сторонам и, споткнувшись о корень, растянулся во весь рост.

– Что?! – Кабан выскочил из-за кустов с таким видом, точно ожидал нападения.

– Да вот Валера тебе позавидовал и тоже решил обзавестись пятнистой формой, – съязвил я, наблюдая, как штурман с сожалением разглядывает зеленые пятна на белых штанах. – Сам знаешь, что русский человек ничего без мата делать не умеет. На том и стоим, даже когда падаем. Ты бы хоть бинокль за спину закинул, пока форму окрашиваешь, – сказал я Ярцеву. – Не ровен час разобьешь. При твоих-то методах…

– Иди ты… – смущенно отозвался штурман, стараясь как можно незаметнее проверить, уцелел ли бинокль.

– Иду. Даже не иду, а карабкаюсь. Тот, кто проектировал эту гору, явно забыл снабдить ее эскалатором.

– И вертолет на берегу оставить для полного счастья, – продолжил Кабан. – Пять минут – и на вершине.

Посмеиваясь, двинулись дальше. Цель была настолько близка, что каждый из нас уже предвкушал вид на панораму лесов и какую-нибудь асфальтированную дорогу, ведущую из пункта А в пункт Б, а заодно и сами эти пункты.

Но, добравшись до вершины, мы едва не завопили от разочарования. И вовсе не из-за отсутствия пунктов А, Б, В и так далее, и даже хотя бы паршивенькой дороги – вернейшего признака цивилизации. По ней если пойдешь, то куда-нибудь да придешь.

Со всех сторон мы увидели море. Как заправские робинзоны, мы очутились на необитаемом острове…

13 Капитан Жмыхов. Борт «Некрасова»

Жмыхов и сам не заметил, когда поседел. Седина была у него и раньше, пятьдесят два года – не шутка, но кое-где волосы умудрились сохранить близкий к первоначальному цвет. А вот сейчас, случайно взглянув в зеркало, капитан увидел, что седина победила и голова теперь белым-бела.

Снова и снова Жмыхов пытался обнаружить хотя бы одну ошибку в своих действиях – и не находил. Первопричиной случившегося было поздно переданное предупреждение синоптиков, но когда хоть одного синоптика судили за опоздание с прогнозом или за неверный прогноз? А вот капитанов – сколько угодно. Но в чем его вина? Все, что он делал, он делал правильно, и, не окажись перед носом лайнера того смерча, ничего страшного бы не произошло. Где и когда слыхано, чтобы смерч выдернул круизный лайнер из воды?

Единственное, в чем мог обвинить себя капитан, – это преждевременный спуск шлюпок, из-за чего почти сто человек погибло и еще столько же пропало без вести. Но промедли он с этим приказом, разве не могло число жертв оказаться большим? Ведь судьба «Некрасова» висела на волоске! Да и ответственность капитана распространяется только на судно, судьба спасательных средств его уже не касается. Или касается?

Как ни размышляй, Жмыхов понимал, что его карьера закончена. Посадят ли, спишут на берег или разжалуют, но на капитанском мостике ему уже не стоять.

Но, несмотря на безрадостные мысли, Жмыхов не прекращал руководить спасением корабля. Борьба была отчаянной, и чаши весов колебались то в одну, то в другую сторону. Потом шторм стал понемногу стихать, и появилась надежда, что удастся приостановить начавшееся разрушение севшего на рифы корабля, а потом – как знать? – и подремонтировать его на скорую руку.

Если бы продолжала действовать связь, то последняя проблема отпала бы сама собой. Но связи не было, и приходилось пока рассчитывать только на свои силы. Первой и основной задачей стало любым способом снять корабль с камней, иначе волны его постепенно добьют. Но как это сделать?

Запустить двигатель так и не удалось. Кроме того, «Некрасов» принял много воды и осел ниже всех допустимых норм. Хорошо хоть, что многие переборки выдержали, а из некоторых помещений воду даже удалось откачать.

Не раз Жмыхов и Нечаев спускались в машинное отделение и наблюдали за работой людей. Мотористы и механики понимали, что их судьба – в их же руках, и трудились без отдыха и перекуров, но никаких видимых сдвигов пока не было.

Все это Жмыхов рассказал прибывшему на борт Ярцеву. Поразмышляв втроем (третьим был Нечаев), пришли к выводу, что надо вернуть на корабль часть тех матросов, которые сопровождали шлюпки на берег. При таком аврале каждая пара рук на счету.

По всем прикидкам выходило, что при благоприятном раскладе завтра, в крайнем случае – послезавтра, можно начать перевозку пассажиров обратно. Море к тому времени наверняка успокоится, а на корабле они хотя бы будут в комфорте. На берегу нет никакого жилья – ведь никому и в голову не приходило снабжать суда палатками, да и проблема питания будет тогда решена. Запасов в холодильниках хватало, но, опять-таки, никаких переносных кухонь не имелось и по-настоящему готовить можно было лишь на борту.

Рассказ Ярцева о пальмах на берегу вызвал откровенное недоверие. Ни Жмыхов, ни Нечаев по своему возрасту, воспитанию и опыту не верили ни в какие чудеса, а с географией были знакомы не понаслышке. Но налицо был факт, требовавший объяснения. Жмыхов заикнулся было по старой привычке о происках агентов империализма, но Ярцев тут же перебил его:

– Что вы, Иван Тимофеич? Времена холодной войны давно миновали, да и толку-то от этих пальм? Запутать заблудившихся русских моряков? А кто мог знать, что мы тут вообще появимся? Не говорю уже о смысле подобного запугивания. Может, ученые опыты ставили? Скажем, устроили ботанический сад или хотят сделать новый искусственный курорт?

– Вот это возможно, – поддержал его старпом. – Собирались же на Марсе высаживать яблони, почему же у себя, на Земле, не посадить пальмы? Я, кажется, что-то об этом читал или по радио слышал. Только страну забыл. Не то Франция, не то Испания.

– Я тоже вроде что-то слышал о чем-то таком, – согласился капитан. – Вот только подробностей не помню.

– Подробности как раз и неважны, – заметил Нечаев. – Точных координат там все равно не было, а район, где мы примерно можем находиться, нам и так известен. Меня смущает одно: вроде бы на западе никакого острова быть не должно. Или нас отнесло так далеко в сторону?

– Значит, отнесло, – отрубил капитан и повернулся к Ярцеву: – Ты, Валера, вот что… Надо как-то эту землю осмотреть. Ежели и вправду эксперимент, то хотя бы поселок ученых тут должен быть. Кто-то обязательно должен наблюдать. А раз есть поселок, значит, есть и связь. Народ-то тут цивилизованный, без удобств обходиться не может. Возьмешься?

– О чем разговор, Иван Тимофеич! Конечно возьмусь! Подберу кого-нибудь из пассажиров в помощь, и всю округу прочешем. А еще лучше: там гора есть, с нее все должно быть видно, как на ладони. Ученые – это не солдаты, они маскироваться не будут.

– Соображаешь, – протянул Жмыхов. – На том и порешим. Сейчас продукты загрузим – и отправляйся. И пришли сюда хотя бы одного из штурманов и десяток матросов, а то зашиваемся совсем. Кто там из вас лучше всего аппаратуру знает?

– Володя. Он электроникой интересуется, – подсказал Нечаев. – Да и переподготовку в аккурат перед рейсом проходил.

– Вот его и пришли. Нечего вам всем троим на берегу делать. Я бы и тебя оттуда забрал, да кто-то из комсостава обязан оставаться с пассажирами. На твоей ответственности будут и порядок, и питание, в общем, все хлопоты. А Бог даст, завтра, ну пусть послезавтра, всех назад переправим. Если, конечно, раньше не спасут. Искать-то наверняка уже ищут. Короче, посмотрим.

– Разрешите идти, Иван Тимофеич? – спросил Ярцев, прикидывая, не загрузили ли уже шлюпку.

– Иди. Нет, постой, – остановил вдруг его капитан и извлек из сейфа заветную бутылку. – Давай двадцать грамм на дорожку!

Едва отчалила шлюпка, Жмыхов в очередной раз отправился в машинное отделение.

– Как дела, Иваныч? – спросил он стармеха. – Хоть что-то продвигается?

– Да похвалиться пока нечем. – Бороздин был весь перепачкан, и даже на лице виднелись пятна не то масла, не то солидола. – Ковыряемся, ковыряемся, а толку…

– Ковыряетесь? Тут не ковыряться, а работать надо! – Только усталость помешала Жмыхову вспылить по-настоящему.

– Так, Тимофеич, и Москва не сразу строилась! Никто же не рассчитывал, что корабль с такой высоты шмякнется. Вот тебе и результат. Повреждений столько, что и не знаешь, за что хвататься. Послезавтра – и то вряд ли починимся, хоть люди без отдыха вкалывают!

– Некогда нам отдыхать, – отрезал капитан. – При такой волне нас скоро расколошматит об эти камни к чертовой матери!

Стармех ненадолго задумался, тиская черными от грязи руками промасленную тряпку, и посоветовал:

– А ты приспособь концы, матрасы, шины – все, что найдешь мягкого. Чем палубная команда у тебя занимается?

– Как это – чем? Воду вычерпывают, переборки укрепляют, пробоины пытаются заделывать, – перечислил капитан.

– Пока заделают, новые образуются. Лучше пока сделайте, как я сказал, а там пусть продолжают.

– Лады. – Жмыхов давно успел оценить предложение и отправился отдавать распоряжения, но, сделав всего несколько шагов, вернулся. – А ты движок чини быстрее. Без хода все равно ни черта хорошего не будет.

– Починить-то починю, да вот когда? – заметил Бороздин. – А, если подумать, спешить нам нет никакого смысла. Разве что для успокоения совести. Все равно закончить не успеем.

– Как это – не успеем? – Снова собравшийся было уйти капитан застыл от удивления.

– Найдут нас раньше, – пояснил стармех. – Со связью или без связи, но поиски давно начались. А в доке и ремонтироваться полегче будет. Главное для нас – не утонуть раньше времени. И не переживай, Тимофеич. Нашей вины в случившемся нет.

– Был бы человек, а вина найдется, – напомнил Жмыхов старинное изречение. – Да и ищут нас что-то больно долго.

– А чего ты хотел? Связи с нами нет. Пока связались с компанией, пока то да се… Не так быстро все делается. Вот если бы мы успели сигналы передать…

– Успели – не успели, найдут – не найдут… По-твоему, мы что, в детские игры играем? – Взгляд Жмыхова стал колючим и жестким. – Запомни, Иваныч: до тех пор пока спасатели к борту не подойдут, работы по ремонту двигателя ни на минуту не прерывать. Объяснениями да выяснениями будем заниматься в порту. А за состояние корабля с нас ответственности никто не снимал. Все, выполняй!

– Есть выполнять, – хмуро отозвался Бороздин. – Я свою работу знаю…

С возвращением капитана на верхние палубы там началась суматоха. Выполняя новые распоряжения, матросы пытались поместить между бортом и скалой как можно больше «смягчителей», но корабль болтало на волне, зазоры то появлялись, то исчезали, и работа оказалась весьма нелегкой.

После бессонной ночи и непрерывных работ люди совершенно выбились из сил. В любой другой ситуации Жмыхов обязательно предоставил бы им короткий отдых, но сейчас он опасался, что они могут не успеть, и как мог подгонял команду.

Он и сам, невзирая на возраст и служебное положение, то и дело присоединялся к работающим, подавал пример, торопил. Если капитан потом и отходил в сторону, то только чтобы проверить, как продвигаются дела в других группах, скоординировать работу, распорядиться где надо…

Постепенно дела на «Некрасове» стали улучшаться. Борта были прикрыты, некоторые из пробоин кое-как заделаны, даже в машинном отделении наметилось некое подобие порядка. После совещания со старпомом и стармехом Жмыхов решился на абсурдную в обычных условиях попытку: попробовать стащить громаду лайнера с камней при помощи малосильных спасательных шлюпок.

Волнение все еще оставалось порядочным, и операция получилась сложной. Пока вызвали шлюпки (их было уже девять, одну утром успело утащить вороватое море), пока заводили концы, пока обеспечивали согласованность действий, пока откачивали воду из тех отсеков, из которых уже можно было попытаться ее откачать…

Как всегда, все пошло через пень-колоду. Буксиры лопались, помпы справлялись плохо. Подавляющее большинство моряков всегда относились наплевательски к занятиям по всевозможным аварийным работам. Сдал зачет, ну и ладно. Не думать же о худшем, когда собираешься в море. А в итоге один из неумело подведенных пластырей был сорван, и вода вновь хлынула в осушенный было отсек.

Попытались подвести новый пластырь, но мешали густо развешанные вдоль борта матрасы. На палубе стоял густой мат-перемат, люди бестолково суетились. Все сильно усугублялось всеобщей усталостью, и попытка закончилась бы ничем, но на помощь пришел прилив.

Вода приподняла полузатонувший корабль, и после бесчисленных усилий его удалось стронуть с места, а затем потихоньку оттащить в сторону. Сразу отдали все якоря и, крепко зацепившись за дно, смогли облегченно вздохнуть.

Уже вечерело. Была сделана только малая часть дела, а люди уже буквально валились с ног от усталости. Даже улучшившись, положение продолжало оставаться опасным. Могли не выдержать переборки, мог разыграться новый шторм, могло случиться что угодно и небрежно перечеркнуть сделанное. Но люди – не роботы, и Жмыхов был вынужден разбить работающих на две вахты и одну из них отослал на четыре часа отдыхать.

Нечаев тоже ушел в свою каюту, но капитан по-прежнему появлялся во всех местах, где шла работа.

Убедившись, что дела понемногу продвигаются, Жмыхов поднялся на мостик, где уже давно ковырялся Володя.

– Что у тебя? – устало поинтересовался Жмыхов, привычными за долгие годы движениями набивая трубку.

– С виду все в полном порядке. Припаял несколько оторвавшихся проводов, заменил пару разбитых блоков, а потом проверил все трижды. Обрывов в цепи нет, по всем законам должно работать, но не работает. Такое впечатление, что сюда просто не доходят сигналы.

– А такое возможно? – Капитан тяжело облокотился на стену около двери.

– Не знаю. Наверное, да, – без особой уверенности высказался штурман. – Магнитная буря или еще что-нибудь в этом роде. Правда, тогда бы в эфире стоял сплошной треск, а здесь – обычный фон на всех диапазонах.

– Ладно. Иди-ка ты лучше спать, – разрешил Жмыхов, глядя на усталое лицо третьего. – Утро вечера мудренее.

– А вы?

– Меня потом Матвеич сменит. Да и не до сна мне сейчас, – признался капитан. – Устал, а ни в одном глазу.

Он сказал правду. Случившееся настолько близко касалось его, капитана Ивана Тимофеевича Жмыхова, что даже мысль о сне не приходила в голову. И это при том, что физические силы были явно на исходе. Но какой толк ворочаться в койке, призывая кратковременное забвение? И за что ему все это? После тридцати лет…

Оставшись один, Жмыхов обвел взглядом рубку, начал подносить ко рту трубку, но рука его замерла на полпути. Он внезапно понял, что дело гораздо серьезнее заурядного кораблекрушения и вряд ли им суждено вернуться в привычный мир. Капитан понятия не имел, откуда на него вдруг снизошло это знание. Быть может, это просто шуточки уставшего мозга? Жмыхов тряхнул отяжелевшей головой, отгоняя вроде бы дурацкую мысль, но, так и не поняв, на чем основана эта уверенность, мысленно повторил: «Правда».

14 Из дневника Кабанова

…Я шел и, сам не знаю зачем, прикидывал: сколько у нас может оказаться стволов? Телохранителей было не больше тридцати: чтобы взять в развлекательный круиз охрану, надо быть или очень богатым, как Рдецкий, или очень мнительным, как мой шеф. Но что может скрываться под пиджаком у телохрана? Пистолет. Вот и выходит, что на восемь сотен человек мы имеем один серьезный ствол и три десятка хлопушек с действенной дистанцией стрельбы от двадцати пяти до пятидесяти метров.

Уже не помню, что побудило меня заняться подсчетами. Скорее всего, запаздывающая помощь, невесть откуда взявшаяся земля и полнейшее молчание в эфире подсказывали мне, что наша робинзонада может продлиться гораздо дольше, чем нам бы хотелось. Делиться подобными мыслями я ни с кем не стал, но решил прикинуть все, чем мы располагаем, а также основные следствия.

Итак, дано: около восьмисот человек, заброшенных неизвестно куда и непонятно как. Еще есть поврежденный корабль, всего лишь вчера бывший комфортабельным пассажирским лайнером, а сегодня это полузатопленный корпус со сломанной машиной. Удастся ли починить его своими силами – неизвестно. Если же разразится еще один шторм, то теплоход или затонет, или будет выброшен на берег, или его унесет в открытое море. Круиз планировался длительностью чуть больше двух недель, и вряд ли на борту есть запасы продовольствия на больший срок. Часть продуктов мы уже успели съесть, и сколько же их осталось?

Какая ерунда, оборвал я себя. Быть такого не может, чтобы нас не нашли. Пусть не за день, пусть за неделю. Как-нибудь выдержим. Лишь бы не повторился шторм. Тогда, потеряв «Некрасов», а вместе с ним и все продукты, мы рискуем оказаться на грани голодной смерти. Не бегать же с пистолетами за дичью, если таковая вообще здесь есть, или распускать на лески последнюю одежду? Вывод: береженого бог бережет, и было бы неплохо создать на берегу небольшой запасец продуктов, а не гонять туда-сюда шлюпку несколько раз в день. Второе. Раз существует общество, должна существовать и власть. Пока же мы предоставлены сами себе. Морякам не до нас, а остальные привыкли жить на всем готовом, когда всегда можно сходить в магазин, а проблемы порядка худо-бедно решают всевозможные государственные структуры. Беда в том, что и магазины, и властные структуры остались где-то далеко, и если без первых недельку-другую мы продержимся, то некое подобие «совета старейшин» нам необходимо.

Тут я подумал о Лудицком. Как представитель верховной власти, он должен встать во главе пассажиров и попытаться решить три вопроса. Административный – я точно знал, что во всеобщей суматохе не были даже составлены списки спасшихся, и уж тем более погибших. А ведь их надо или похоронить здесь, или переправить на корабль. Распределительный – на одном только острове сразу полтысячи человек оказались на положении робинзонов. И наконец, организационно-правовой – без комментариев. Я здорово сомневался в способностях своего шефа к практическому руководству. Это вам не с трибуны языком молоть, но если ему намекнуть, что по возвращении он заработает в общественном мнении неплохой капитал…

Как и путь на вершину, возвращение прошло без каких-либо происшествий. Единственное, о чем стоило упомянуть, так это о случайной встрече с диким козлом. Увы!.. Пока Пашка извлекал из чехла карабин, пока искал патроны, пока заряжал, животное успело скрыться в чаще. Мне пришлось уговаривать незадачливого охотника отказаться от погони. Все равно один козел не решит наших продовольственных проблем, а в дальнейшем времени на охоту у нас может оказаться гораздо больше, чем хотелось бы. Но главное – надо было успеть вернуться до наступления темноты, чтобы потом не блуждать по незнакомым местам, не имея даже фонарика.

Последний аргумент подействовал. Пашка, ругаясь на собственную непредусмотрительность, пошел дальше с карабином в руках. Наверное, именно поэтому сработал «закон подлости», и больше никакой живности мы не встретили. Уже при подходе к лагерю Пашка разрядил свое сокровище и спрятал его от посторонних глаз в чехол. Точно можно спутать оружие в футляре со спиннингом или скрипкой!

В лагере, вернее на том месте, где следовало давно уже устроить лагерь, царил полный бардак. То тут, то там отдельные группы спасшихся, прихвативших в числе самых необходимых вещей спиртное, предавались самому вульгарному пьянству. Менее предусмотрительные тупо лежали на земле, жались вокруг костров или бесцельно шлялись по берегу. Лишь абсолютное меньшинство пыталось сделать для себя примитивное подобие шалашей на случай плохой погоды. Практически никто не обратил на нас внимания, словно мы ходили в кусты по нужде.

Создавалось впечатление, будто людям совершенно безразлично, где они и что с ними будет дальше. Из пятисот человек вокруг нас собрались всего десятка два. Тут были Лудицкий с ребятами, Грумов, Рдецкий с Жорой, четвертый штурман, чьего имени я так никогда и не узнал, члены команды и пассажиры, знакомые мне разве в лицо, а то и совсем незнакомые, но так продолжалось недолго.

Едва мы начали рассказ, как к слушателям присоединился проходивший мимо мужчина, затем – девушка, сидевшая неподалеку, и скоро этот процесс стал напоминать катящийся с горы снежный ком. Чем больше людей стояло рядом, тем больше стремилось к нам. Вскоре почти все спасенные уже стояли толпой и, то и дело переспрашивая, жадно ловили каждое слово.

Нам пришлось повторить рассказ о результатах разведки раз десять, не меньше, пока его не пересказали всем.

– Это моряки во всем виноваты! – истерично завопила какая-то женщина. – Завели неизвестно куда, и подыхай тут!

Не знаю, кем была эта женщина, да и знать не хочу. Она сделала свое дело: назвала виновников происшедшего, и ее слова упали в толпу, в которой многие были пьяны, и все накануне пережили шок. Бочка с порохом прореагировала бы слабее, чем спасенные командой пассажиры.

– Правильно! – гаркнул молодой накачанный сопляк с толстой золотой цепью на шее. – Моряки называется!

– Господа! Мне кажется, что вы несправедливы, – проговорил кто-то в толпе, но его слова потонули во всеобщем реве.

На счастье или на беду, моряки были разбросаны в толпе, к тому же многие из них были одеты кто во что горазд. В форме были лишь штурманы, на них-то и обрушился праведный гнев истериков и истеричек.

Я невольно взглянул на Валеру. Он был бледен, как его китель, лоб покрылся легкой испариной. Штурман пытался что-то сказать, словно кому-то были нужны оправдания вместо жертв.

Люди еще не перешли ту грань, которая отделяет их от животных. Не хватало толчка, какого-нибудь агрессивного болвана. Как подметил Владимир Семенович: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Но нет или есть, люди с нечеловеческими мордами – лицами я их уже не назвал бы – продолжали вопить, размахивать руками, подзадоривать себя и друг друга и ожидать того, кто сделает первый шаг.

Его сделал тот самый подвыпивший молодчик с золотой цепью, первым подхвативший вопль истеричной дуры. Выйдя вперед, он долго матюгался, брызгая слюной, и, лишившись остатков своего куцего разума, бросился на стоявшего рядом со мной Ярцева.

Я ждал этого и, использовав его рывок, перебросил буяна дальше. По-моему, он даже не успел понять, что это с ним, и все еще с недоумением на роже врезался в землю, попытался вскочить, но я одним ударом послал его в глубокий нокаут.

Если бы толпа была раз в десять меньше, их можно было бы привести всех в чувство одними руками, но многие даже не увидели, какая судьба постигла первого придурка, зато отлично расслышали прозвучавший откуда-то крик: «Бе-ей!»

Выхода не оставалось. Одно потерянное мгновение – и толпа растоптала бы надуманных врагов. Я выхватил револьвер, дважды выстрелил в воздух и, направив ствол на всколыхнувшуюся людскую массу, рявкнул:

– Стоять!

По выражению моего лица передние сразу поняли, что шутки кончились. Вид направленного оружия отрезвляюще действует и не на таких храбрецов. Стоявшие ближе невольно подались назад, однако задние ничего не видели и продолжали напирать.

Мои коллеги оказались на высоте. Еще два ствола уставились на толпу смертоносными зрачками, а через секунду к ним присоединился еще один – Жора, очевидно, решил, что начинающийся бардак угрожает и его шефу.

– Шаг вперед – буду стрелять! – громогласно объявил я, поводя по сторонам револьвером в поисках первой жертвы.

Толпа при всей своей разнородности представляет собой подобие единого организма, и страх одних быстро передался остальным.

– Матросский прихвостень! – успел выкрикнуть кто-то из середины и сразу спрятался за спины соседей.

– Не вякать! – я вложил в голос максимум презрения. – Кто и в чем виноват, будет решать суд. Никакой отсебятины я не допущу. Это первое, что я хотел сказать. Возражения есть?

В настроении толпы произошел крутой перелом. Возражений не последовало. Памятуя, что железо надо ковать, пока оно горячо, я выждал, чтобы мои слова дошли до всех, и продолжил:

– И второе. Нас на берегу пятьсот человек, целое общество. А, как известно, люди, да еще в чрезвычайных обстоятельствах, не могут существовать без власти. Чем может кончиться анархия, вы только что видели. Да, нас могут спасти уже завтра, а если дня через два? Или через неделю? Короче, я предлагаю выбрать совет с чрезвычайными полномочиями на все время нашего пребывания на острове. Другие мнения есть?

– Зачем совету чрезвычайные полномочия? – спросил низенький полный мужчина лет пятидесяти. – Для оправдания террора?

– Никакого террора и никакого нарушения российских законов не будет, – заверил я толстяка. – Дело в том, что управляться обычными методами мы не можем из-за нашего необычного положения. Речь не идет о свободе слова, совести и тому подобном. Но мы в дикой местности, а не в центре города. Если наше спасение задержится, могут появиться проблемы распределения продовольствия или, скажем, строительства каких-то укрытий от непогоды. Я уже не говорю о правопорядке. Думаю, каждый из вас заинтересован в собственной безопасности. Или нет?

После весьма непродолжительных дебатов мое предложение было принято. Даже самые непримиримые противники любой власти вряд ли хотели бы жить в неорганизованном обществе. Когда нет власти, наступает хаос. Думаю, никому не надо доказывать эту прописную истину. Поэтому было решено организовать совет из пяти человек.

В качестве главы совета я предложил Лудицкого, мотивируя его принадлежностью к верхушке российских правящих структур.

Слова «представитель власти» возымели свое действие. Большинством голосов мой шеф был выбран на пост, равный президентскому, хотя в нашей республике людей было меньше, чем в иной деревне.

Второй кандидатурой, прошедшей почти без спора, стал Ярцев как представитель экипажа «Некрасова». Видно, многим захотелось хоть чем-то загладить свою невольную вину перед моряками. Я уже не говорю, что во многих вопросах мы напрямую зависели от корабля.

Остальную троицу выбирали долго, тем более что многие пассажиры были незнакомы друг с другом. И все-таки кое-как выбрали и остальных. Ими оказались Рдецкий, Грумов (наверное, какнаиболее богатые из присутствующих) и задавший мне вопрос толстяк, оказавшийся областным судьей Сергеем Владимировичем Панаевым. Последний должен был выполнять и чисто судейские функции в нашем мини-правительстве.

Как ни странно, но один пост достался и мне. По предложению Панаева я был выбран начальником службы правопорядка. Этого назначения я не хотел: не люблю выполнять работу легавых. Не люблю, но долг есть долг.

Собрание наше уже расходилось, когда я предложил всем имеющим оружие зарегистрироваться у меня.

Самое забавное, что моя примерная оценка оказалась правильной. Нас, вооруженных, собралось ровно тридцать человек. Двадцать восемь, включая меня, работали телохранителями и имели при себе пистолеты разных систем. Двое остальных – Пашка и некий Струков – увлекались охотой и прихватили в плавание карабины. Правда, Струков в суете эвакуации оставил свое оружие на борту.

Обоих охотников я решил оставить в резерве, предполагая в случае нашей задержки в этих краях использовать их таланты по прямому назначению. Телохранителей я разбил на семь смен по четыре человека. Каждая смена была обязана дежурить два часа через двенадцать, следя за порядком в лагере, а заодно и охраняя небольшой склад из перевезенных с «Некрасова» продуктов.

Я едва успел закончить дела и распределить ребят по сменам, как по-южному стремительно, почти без сумерек упала ночь. Я был вымотан капитально, поэтому решил вычистить после сегодняшней стрельбы револьвер и завалиться спать.

– Не помешал? – голосом Ярцева спросила смутно белеющая в темноте фигура.

– Садись, – кивнул я рядом с собой, продолжая орудовать шомполом при свете небольшого костра. – Извини, только угостить нечем.

– У меня есть. – Ярцев извлек из сумки бутылку коньяка, хлеб и палку сухой колбасы.

– Дача взятки лицу, находящемуся при исполнении… – невольно усмехнулся я и лишь тогда вспомнил, что еще не ужинал.

– Я, между прочим, тоже лицо при исполнении. – Штурман проворно открыл бутылку и протянул ее мне.

– Тогда твое здоровье! – Я прервал свое занятие и отхлебнул из горлышка.

Ярцев принял бутылку назад, посидел с ней, словно раздумывая, пить или не пить, и вдруг заявил:

– Спасибо тебе, Сережа!

– За что? – От усталости я действительно не сразу понял, о чем это он, а поняв, смутился.

– Если бы не ты… Я уже, признаться, думал: хана, разорвут на кусочки. Твое здоровье! – Он приветственно поднял бутылку.

– Не за что. Я, в общем-то, ожидал каких-то беспорядков, но только не думал, что это случится так скоро, – признался я, в свою очередь глотая коньяк.

– Да ты ешь! – Валерка торопливо нарезал закуску. – Еще галеты есть из НЗ. Хочешь?

– Подожди, дай закончить. – Я собрал револьвер, набил барабан патронами и неспешно вытер руки носовым платком. – Вот теперь и пожевать не грех.

– Можно к вам на огонек? – невесть откуда вынырнул Флейшман и, увидев бутылку, добавил: – Я в доле.

Он извлек из своей сумки еще одну бутылку коньяка, лимон, баночку икры и банку консервированной ветчины.

– Угощайтесь, ребята! Извините, но все прочее осталось на пароходе. Сами понимаете, не до того было.

Мы немного посмеялись над его нарочито-дурашливым видом, а затем я без церемоний достал нож и открыл принесенные банки.

– Ну у тебя и тесачок! – отметил Флейшман. – Слушай, да ты прямо ходячий арсенал! Может, и пулемет маешь?

– Чого нема, того нема, – в тон ему отозвался я, усиленно работая челюстями. – Обменял на два литра горилки. Душа, понимаешь, требовала, а вот теперь – жалко. Ты часом не знаешь, где можно достать по дешевке?

– Увы, но в этом Эдеме я впервые, – развел руками Флейшман. – Вернемся в Россию – что угодно, хоть стратегическую ракету!

– Ракеты не надо, запускать не умею. На месте взорвать могу, этому меня учили, а стрельнуть ею… – Я пожал плечами.

– Хорошо, обойдемся без ракеты. Тем более что сейчас конверсия, разоружение, сосуществование…

– Бардак, одним словом, – закончил я за него, прекращая жевать и с наслаждением закуривая.

Мы вяло – сказывалась усталость – потравили анекдоты, а затем Флейшман заявил:

– Ну и хватка у тебя, Серега! Один удар, два выстрела, полсотни слов – и все со всем согласны и всем довольны.

– Профессия такая, – сказал я, закуривая очередную сигарету. Еще подумал: вот выкурю и завалюсь спать. – У тебя профессия – уметь делать деньги, а у меня – уметь обращаться с людьми, преимущественно в форме приказов.

– Если б не твое умение, я бы здесь не сидел, – заметил Валера и провозгласил тост: – За Серегин профессионализм!

– Не надо, а то еще возгоржусь, – полушутливо-полусерьезно заметил я. – К тому же если бы не твое умение в управлении шлюпкой, то и мое умение не понадобилось бы. Кормил бы местных рыб. Так что мы квиты. Кстати, Валера, было бы неплохо увеличить запасы продовольствия на берегу.

– Постараюсь, – согласился штурман. – Но только стоит ли?

– Не знаю, – признался я. – Просто мне показалось, что наша робинзонада будет долгой.

– Вот это уже вряд ли. Завтра-послезавтра потихоньку переберемся на корабль, а там починим машину, и наша робинзонада закончится, – уверенно объявил Валера.

– Или превратится в одиссею, – вставил умолкнувший было Флейшман. – Такой вариант вы не допускаете?

Мы не допускали. Да и сам Флейшман больше шутил, чем говорил серьезно. А ведь худшее сбывается чаще, чем просто плохое.

Уже не помню, кто из нас предложил завалиться спать. Костерок я предусмотрительно развел за холмом, ветра здесь почти не было. Мы прикончили остатки трапезы и стали устраиваться прямо на земле.

Валера уже спал, я готовился уснуть и, уже лежа, докуривал последнюю сигарету, когда устроившийся с другой стороны Флейшман ни с того ни с сего спросил:

– Слушай, Сережа, а что бы ты стал делать, если бы толпа не остановилась и напала?

– Не напала бы, – лениво ответил я. – Бизнесмены – это не те люди, которые бросаются навстречу выстрелам. Вы слишком хорошо живете, чтобы рисковать жизнью не из-за денег, а из-за минутной вспышки никчемной злобы.

– Пусть не те, а вдруг? – не унимался Флейшман. – Мало ли что может стукнуть в голову даже самым благоразумным людям? Поперли бы напролом как кабаны… как носороги, – поправился он, словно я мог принять сравнение на свой счет. – И что бы ты делал?

Я тщательно затушил окурок, проверил, под рукой ли сумка, и лишь тогда ответил:

– Стрелял бы. В барабане оставалось четыре патрона, а промахнуться с такого расстояния невозможно.

Флейшман замолчал, а когда я решил, что он уже уснул, изрек:

– А ты страшный человек, Кабанов! Готов спокойно стрелять в живых людей, тебе лично не угрожающих…

– Не мне, так другим. Лучше в начале бунта убить парочку придурков, чем позволить убивать им. Меньше будет жертв. Кстати, именно поэтому меня и послушали. Поняли: либеральничать я не стану и полумерами обходиться не собираюсь. Если бы я блефовал, то они меня раньше штурманов бы в землю втоптали. И давай спать. День выдался трудный, а я почему-то сомневаюсь, что завтрашний станет легче. Спокойной ночи, Юра.

Засыпая, я подумал, что мое откровенное признание оттолкнет Флейшмана. Еще во время похода на вершину я заметил в нем презрение ко всем военным и к их методам. Нет, я не обиделся. С подобным отношением в последнее время приходится сталкиваться на каждом шагу. Да и как ему, богатенькому полуинтеллигентному чистоплюю, не осуждать стрельбу и убийства?

– Спокойной ночи, Сережа, – неожиданно пожелал мне Флейшман, и я почти немедленно заснул.

15 Наташа Лагутина. Лагерь на берегу

Второе утро на острове выдалось таким же хмурым, как и первое. По-прежнему дул ветер, и море обрушивало волны на сушу. Снятый вчера вечером с камней полузатопленный «Некрасов» все так же равномерно раскачивался вдали от берега.

Как и вчера, всех стюардесс назначили помогать кокам. Пассажиры же продолжали слоняться без дела до самого завтрака, даже немного дольше. Затем им пришлось на себе ощутить ими же выбранную власть. Члены совета не терпящим возражения тоном объявили: всем здоровым пассажирам предписывается (именно так!) принять участие в постройке шалашей.

Место для шалашного городка было присмотрено в лесу на некотором удалении от берега. Никаких инструментов не было, и ветви приходилось ломать руками. Вдобавок почти ни у кого не было соответствующего опыта, и руководивший строительством Кабанов с несколькими помощниками носились по выбранным для лагеря полянам, где показывая, что делать, а где и помогая.

Работа растянулась от завтрака до обеда. К концу ее вся опушка и несколько полян оказались усеяны шалашами от совсем крохотных до способных вместить по десятку человек. При разнице в размерах их объединяло одно: все они были низковаты и предназначены главным образом для лежания. Выпрямиться в них смог бы разве что карлик.

Работая, пассажиры постоянно ворчали, некоторые демонстративно пытались отказаться, но рядом немедленно возникал кто-нибудь из команды Кабанова, а то и член совета и заставлял приниматься за дело – когда уговорами, а когда и угрозами.

Кое-кто объявлял это новой формой рабства и говорил, что по возвращении станет немедленно жаловаться на самоуправство, но дальше слов дело не шло. Людей Кабанов подобрал таких, что при одном их взгляде у самых буйных пропадало всякое желание спорить и лезть на рожон.

Не успели люди пообедать, как, подтверждая правоту и предусмотрительность совета, хлынул проливной дождь. Все торопливо расползлись по своим новым жилищам и укрылись в них от очередной напасти.

Отношение людей к совету сразу переменилось: даже дураки теперь понимали, что если бы их не заставили работать, то им бы пришлось сейчас мокнуть под открытым небом без малейшей надежды обсушиться. Развести под дождем костер – дело почти безнадежное.

Сделанные наспех шалаши тоже кое-где пропускали воду. Приходилось устраиваться так, чтобы не попасть под падающие капли. Но это были уже мелочи по сравнению с тем, что могло ожидать людей. Да и винить за огрехи можно было только строителей, то есть самих себя.

Всякие хождения почти прекратились. Наташа с Юлей наконец остались наедине в своем шалаше и говорили, говорили, говорили…

Ближе к вечеру весь городок обошел Валера в блестящей от воды штормовке и объявил, что кэп разрешил всем желающим вернуться на «Некрасов».

Сердца девушек, обретших свою странную любовь, забились в предвкушении, воображение нарисовало родную каюту, в которой им никто не сможет помешать, но радость оказалась преждевременной.

Машина «Некрасова» все еще не работала, воду удалось откачать лишь из нескольких отсеков, и хотя капитан ручался за безопасность корабля, большинство пассажиров предпочли до окончания ремонта остаться на берегу. Как будто в промокшем шалаше лучше, чем в комфортабельной каюте!

Понять их было можно. После всех пережитых ужасов людям совсем не хотелось вновь перебираться на корабль и зависеть от капризов стихии. И все-таки Наташа готова была проклясть этих трусов и, будь у нее возможность, пустилась бы на корабль хоть вплавь, лишь бы потом быть с Юленькой вдвоем.

Не вышло. Негостеприимный берег решили покинуть меньше ста человек – вполне хватило двух шлюпок. А ведь в каждой сидели еще и члены команды, которых вызвал обратно капитан.

Стюардессы в число счастливцев не вошли. Раз большинство пассажиров решили остаться на острове, то и большинство прислуги было оставлено при них для выполнения своих прямых обязанностей.

Что бы там ни было, но оставлять доверенных ему людей без минимального комфорта Жмыхов не собирался.

16 Лудицкий. Парусные корабли

Мысль заставить спасенных заняться возведением шалашей подал Лудицкому Кабанов. Аргументация была предельно проста: работа неизбежно отвлечет людей от нынешнего состояния с вероятными последствиями в виде всевозможных эксцессов, да и чисто практически полезно заранее позаботиться о крыше над головой. Небо так ни разу и не просветлело, и дождь мог начаться в любой момент.

Раздумывал депутат недолго. Он вполне оценил сделанное предложение, а заодно и тактичность своего начальника охраны, предоставившего шефу возможность лишний раз выступить в роли предусмотрительного руководителя и умелого организатора.

Вообще-то, управлять полутысячной толпой спасенных Лудицкому не хотелось. Как и большинство политиков высокого полета, он предпочитал действия в размере страны или как минимум региона, а проблемы решать только глобальные и лишь в самых общих чертах. А здесь требовалось совсем другое. Проблемы были мелки, решения же, наоборот, требовались конкретные, без двусмысленностей и недомолвок. Проводить их в жизнь тоже требовалось самому при минимуме помощников. Создавать настоящий управленческий аппарат не было ни времени, ни смысла.

И все же к факту своего избрания Лудицкий отнесся очень положительно. Мысленно он уже видел заголовки газет, обширные интервью, хвалебные статьи, специальные передачи, повествующие далекому от морских передряг читателю, как после кораблекрушения известный депутат Государственной думы Петр Ильич Лудицкий возглавил выброшенных на необитаемый остров людей и спас их от всех бед и напастей. Все это должно было натолкнуть потенциальных избирателей на мысль, что столь блестяще проявивший себя в критических обстоятельствах депутат может справиться и с управлением страной, тоже переживающей далеко не лучшие времена.

Не вызывал нареканий и состав совета. Рдецкий и Грумов в свое время финансировали избирательную кампанию Лудицкого и могли считаться его людьми. Точнее, он был их человеком, ведь политику, как и музыку, заказывает тот, кто платит деньги. С Панаевым депутат тоже был знаком достаточно неплохо и никаких возражений против него не имел. Сработаться с Ярцевым оказалось несложно. Штурман, похоже, уважал ранг Лудицкого, сам же на первый план не лез.

А самым незаменимым помощником оказался Кабанов. Энергичный, привыкший к чрезвычайным ситуациям, всегда готовый действовать жестко и при этом как бы от своего имени, не впутывая своего работодателя, он был тем китом, на котором держался порядок среди спасенных. Лудицкий без особых размышлений решил, что по возвращении незамедлительно увеличит оклад своего телохранителя. И вообще можно будет использовать Кабанова в качестве неофициального советника по некоторым особым вопросам.

Не имея практически никакого опыта по организации конкретных, не связанных с бумагами работ, Лудицкий в глубине души побаивался, что люди забойкотируют предложение о строительстве. Но все заботы по воплощению идеи в жизнь взяли на себя остальные члены совета. К ним сразу подключилась созданная служба правопорядка, и последние возражения у любителей бездельничать исчезли.

Когда пошел дождь, Лудицкий был единственным человеком, испытавшим радость по поводу заурядного явления природы. Льющаяся с небес вода как бы подчеркивала его предусмотрительность. Да и построенный депутату шалаш был получше большинства остальных шалашей и нигде не протекал. Власть неразрывно связана с ответственностью, и в качестве компенсации за это во все времена и во всех странах ее представители получают несколько больше благ, чем прочие люди. Факт настолько очевидный и справедливый, что ни у кого не вызывает возражений. Если кто и протестует против такого, то лишь тот, кто сам желает стать вершителем всеобщих судеб и провести перераспределение благ в свою пользу.

С Лудицким в шалаше был и Кабанов, собравшийся поговорить с шефом наедине, но им не дали.

– К вам можно? – В шалаш проскользнула миловидная девушка лет двадцати пяти в мокром дождевике, наброшенном поверх спортивного костюма.

– Конечно, Риточка, – Лудицкий сделал рукой гостеприимный жест и повернулся к Кабанову: – Это Риточка Носова, журналистка из Москвы.

– Очень приятно, – дежурно улыбнулся телохранитель. – Сергей Кабанов из Прибалтики. Подробнее представляться не надо?

– После вчерашнего – нет, – польстила ему Рита. – Теперь вы среди нас – одна из самых популярных фигур. Многие вас хвалят, а кое-кто наоборот.

– Можете не уточнять. Кнут можно бояться, можно уважать, а вот любить – никогда.

– Какой же вы кнут? – с профессиональным кокетством улыбнулась журналистка. – Вы человек, который сумел предотвратить большую глупость.

– С каких пор преступление стали называть просто глупостью? – не без иронии осведомился Кабанов.

– Преступление – это то, что обдумывается заранее с выгодой для себя. А какая здесь была выгода?

– Преступление – это действие, приносящее ущерб другой личности или обществу. Такие категории, как обдуманность, интересуют только адвокатов, – возразил Кабанов. – Если я сейчас выйду и походя тресну кого-нибудь по голове, меня привлекут к ответу, несмотря на всю глупость и бескорыстие моего поступка.

– Хотите коньячка? – Лудицкий решил прервать спор в самом зародыше, опасаясь, что недолюбливающий представителей прессы Кабанов в запале наговорит кучу дерзостей.

– Не откажусь. Вся эта сырость легко может довести до простуды. – Рита благодарно приняла рюмку, слегка пригубила ее и перешла к цели своего визита. – Я задумала цикл очерков с условным названием «Потерпевшие кораблекрушение». Главная роль в них отводится вам, Петр Ильич, как человеку, принявшему на свои плечи бремя власти, и вам, – повернулась она к Кабанову, – как сподвижнику, сумевшему устранить беспорядки.

– Обо мне не надо, – Кабанов отрицающе покачал ладонью с зажатой между пальцами сигаретой. – Жесткие меры ныне не в чести, а мягкими я ничего добиваться не умею.

– Хотите верьте, хотите нет, но мой телохранитель весьма недолюбливает демократов, – заговорщицки подмигнул Лудицкий.

– Вы сторонник коммунистов? – с интересом спросила журналистка у Кабанова. – Наверное, раньше вы служили в КГБ?

– В ВДВ, – поправил ее телохранитель. – Но могу вас разочаровать: коммунистов я тоже терпеть не могу. И вообще политикой и партиями не интересуюсь, ничьих взглядов не разделяю, в оппозиции не состою, власти не поддерживаю. Никакие.

– Странно… – Девушка еще раз приложилась к рюмке и достала сигарету. – Вас что, совсем не интересует будущее?

– Если бы интересовало, я бы обратился к астрологам. – Кабанов щелкнул зажигалкой. – Хотя им я тоже не верю.

– Я ведь вас предупреждал, что мой начальник охраны – Фома неверующий, – дополнил его Лудицкий. – Но при этом профессионал высшего класса.

– И давайте не будем больше обо мне, – предложил Сергей. – Занимающийся политикой охранник смешон, а старающийся попасть на первые полосы газет – глуп. Каждая профессия предполагает для своих представителей определенный уровень известности. Я не глубоко законспирированный разведчик, но мне совсем не хочется, чтобы меня узнавали на улицах. Одно из важнейших качеств хорошего телохранителя – неприметность.

– Но я же не могу вообще обойтись без вас. Вы были одним из главных действующих лиц случившегося.

– Разве это повод для написания моей биографии? Помяните вскользь с указанием должности, но без указания фамилии, – предложил Кабанов.

Журналистка обещала подумать, и после этого разговором целиком овладел Лудицкий. С привычным воодушевлением он принялся описывать общие проблемы людского общества, волею судеб на некоторый срок оторванного от остального человечества, подчеркнул жизненно важную необходимость организации, пожаловался на сложность задач, стоящих перед избранной властью, и для примера упомянул проблему занятости.

– Простите за любопытство, но чем вы думаете занять нас завтра? – успела в паузе спросить журналистка.

Вопрос оказался интересным. Выигрывая время, Лудицкий полез за сигаретами. Про себя он тихо проклял собственный язык, завлекший не туда, куда надо. Депутат уже собирался ответить неопределенно-загадочным: «Сами увидите», когда Кабанов небрежно обронил, как о давно обговоренном:

– Как – чем? Разумеется, спортом. Если не будет дождя, создадим несколько команд, куда войдут желающие поиграть в футбол, в волейбол, принять участие во всевозможных эстафетах. Остальные смогут посмотреть на соревнования, поболеть за знакомых. Думаем, что будет интересно. Хотели устроить небольшой концерт, но оказалось, наши звезды петь без фонограммы не умеют, – Кабанов усмехнулся. – Ну, не беда. Не исключено, что к вечеру корабль отремонтируют, и наша робинзонада закончится.

Лудицкий с благодарностью посмотрел на телохранителя, еще раз подумал о прибавке к жалованью и продолжил:

– У нас были и другие планы, но, к сожалению – или к счастью, – мы связаны временем. Если же говорить по большому счету, то требования народа всегда сводились к хрестоматийной фразе: «Хлеба и зрелищ!» Хлебом мы, слава Богу, обеспечены, и нам, соответственно, надо организовать зрелища. У нас уже нет необходимости улучшать свой быт, в любом случае завтра или послезавтра мы покинем этот остров, и что-то делать… – Видно было, что продолжать депутат будет долго.

– Извините, Петр Ильич. – Кабанов дождался первой же паузы и поднялся. – Я, с вашего разрешения, пойду обойду лагерь.

– Хорошо, – машинально кивнул Лудицкий, стараясь не потерять нить рассуждений.

Язык часто бывает врагом своего хозяина. Интервью растянулось за полночь, когда даже тренированная Рита больше уже не могла выслушивать бесконечных речей. Наконец ей удалось уйти, и только тогда Лудицкий спохватился и лег спать. Проснулся он поздно от близко звучащих голосов и некоторое время не мог понять, где это он.

Снаружи было в разгаре утро. Дождя не было и в помине. Более того, два дня кряду закрывавшие небо облака заметно поредели, обещая появление долгожданного солнца если и не сейчас, то к обеду. Меняющаяся к лучшему погода и перспектива на скорое освобождение подняли всем настроение. После завтрака мужчины и женщины стали объединяться в команды, чтобы принять участие в объявленных соревнованиях. Но вскоре на берегу радостно закричали, и подбежавшие узнать, в чем дело, заметили далеко на горизонте паруса.

Все смешалось в одно мгновение. Были забыты так и не состоявшиеся соревнования, дела, собственный корабль и все, вплоть до управляющего советом. Как и тысячи робинзонов до них, люди с замиранием сердец вглядывались в далекие паруса и гадали, куда же они повернут.

– Вот видишь, мой дорогой друг, – обратился к Пашке Флейшман. – Ценность парусного спорта у тебя прямо перед глазами, а в чем польза от твоей охоты? Забрать нас отсюда пара яхт не сможет, зато на них наверняка должен быть работающий передатчик. Можно даже поспорить, что будет раньше: или наши доблестные мореходы починят свое прохудившееся корыто, или сюда нагрянут корабли со всех ближайших портов и трасс.

В другое время Форинов затеял бы спор, но сейчас он с безмерно-счастливым выражением лица наблюдал за морем и только заметил:

– Там не две яхты, а целых три. Видишь? Нет, даже четыре. Тут что, проходит регата?

– Нет сейчас никаких регат, – возразил Флейшман, тоже всматриваясь в горизонт. – Пятая! Странно…

– Знаток! – с легким пренебрежением бросил Пашка. – Даже не знаешь, что в твоем, типа, любимом спорте происходит!

– Бывают же причуды у судьбы! – несколько в стороне от спорящей парочки заметил Кабанов своему шефу. – На дворе конец двадцатого века, а мы, словно наши далекие предки, вглядываемся в незнакомые паруса на горизонте и гадаем, заметят нас или нет. По мне лучше десяток транспортных вертолетов!

– Какая разница? – благодушно улыбнулся Лудицкий. – Главное, что нас наконец-то нашли. Будут вам вертолеты. И вот еще, Сережа… Я очень благодарен за оказанную мне поддержку. С этого месяца твой оклад увеличивается вдвое. Если есть еще какие-нибудь пожелания – скажи.

– Что вы, Петр Ильич? Я только выполнял свой долг, – немного смутился Кабанов, хотя мысль о деньгах и была весьма приятной.

От шлюпок к ним быстрым шагом шел Валера. После злополучного вечера он сменил форму на обычные свитер и джинсы, и только фуражка да бинокль отличали второго штурмана от столпившихся на песчаном пляже пассажиров. Правда, причиной переодевания был не страх. После похода на вершину брюки местами приняли травянисто-зеленый цвет, да и китель оказался испачканным настолько, что носить его стало неудобно. Белый цвет смотрится неплохо, но на лесные походы явно не рассчитан.

– На радиозапросы корабли не отвечают. В эфире прежняя тишина, – доложил Ярцев Лудицкому, словно тот и в самом деле был начальником.

– А чего вы ждали, Валера? – спросил подошедший Грумов. – Вряд ли на прогулочной яхте кто-то будет специально дежурить у рации, да еще на нашей частоте. Люди отдыхают на природе.

– Это не яхты, а парусные корабли типа нашего «Крузенштерна». Взгляните сами. – Штурман потянул через голову ремешок бинокля.

Оптика приблизила неизвестные парусники. Стало возможным разглядеть, что у двух кораблей по три мачты, а у остальных по две. Общим видом корабли больше напоминали сценку из исторического фильма, чем флотилию яхт, на которой состоятельные господа вышли прогуляться по морю.

– Бардак, – выразил свое мнение Кабанов, отрывая бинокль от глаз. – Что это может быть, Валера?

– Откуда я знаю? – вопросом ответил штурман. – Сколько хожу, никогда такого не встречал. Может, киношники стараются? Все, что могу сказать наверняка: две последних – это бригантины. Видите, одна мачта с прямым вооружением, а одна с косым? А остальные – точно как из фильма. Да еще у одного, по-моему, не хватает средней мачты. Такой большой промежуток…

– Поворачивают к нам, – заметил завладевший биноклем Лудицкий. – Гадайте, не гадайте, скоро мы и так все узнаем.

Неизвестные корабли и в самом деле повернули к острову. Какое-то время они шли все вместе, но потом одна бригантина ходко пошла за выступающий слева мыс. Один корабль, к радости столпившихся пассажиров, двинулся прямо на лагерь, а три оставшихся направились к неисправному «Некрасову».

Все эти маневры заняли довольно много времени. Перевозбужденные пассажиры успели без особого аппетита проглотить скудный обед, собрать нехитрые пожитки… Дальше им оставалось только ждать.

Шедший к берегу корабль действительно походил на иллюстрации к учебнику истории. Выдающийся вперед бушприт, сильно приподнятый ют, поблескивающая позолотой резьба, по два ряда пушечных портов с каждого борта… А вот средней мачты действительно не было, хотя было ясно, что она должна у него иметься хотя бы из эстетических соображений. Да и вообще, корабль имел несколько потрепанный вид, словно недавно побывал в морском сражении или, что гораздо правдоподобнее, попал в крепкий шторм.

Метрах в ста от берега парусник развернулся бортом и отдал якорь. Почти все паруса были уже убраны, и четыреста с лишним человек, стоявших вдоль кромки воды, восторженными криками приветствовали отвалившие от парусника шлюпки.

Словно в ответ на эти крики, борт корабля окутался дымом. Залп картечью был страшен, и многие пассажиры уже не услышали долетевшего через несколько секунд грохота корабельных орудий…

Часть третья Схватка

17 Сэр Джейкоб Фрейн. Блуждания

Встреча с каравеллой принесла больше вреда, чем пользы. Не считать же пользой возможность сбросить напряжение и всей командой порезвиться с быстро впавшими в беспамятство бабами! Про мелкие монеты не стоит и упоминать…

Зато сразу бросался в глаза причиненный задержкой вред. Пока гнались, пока разбирались, приблизился вечер, и возможность найти своих сошла на нет.

«Вепрь» медленно двигался обратным курсом. Сэр Джейкоб раздумывал: а не положить ли его вообще в дрейф? Тропические ночи темны, а тут еще эти тучи… В двух шагах пройдешь контргалсом и ничего не заметишь. И черт подсунул эту поганую каравеллу вместе с ее подлым капитаном! Может, Озрик нашел кого-нибудь, да где найти Озрика?

К дьяволу в глотку это вечное «может»! Может, повезет, может, нет. Недаром их называют джентльменами удачи, ведь итог каждого похода в немалой степени зависит от судьбы. Можно болтаться пару месяцев по волнам и не встретить ничего, достойного внимания, а можно в первый же день взять на абордаж весьма ценную добычу. К чему иметь верный корабль и храбрую вымуштрованную команду, если горизонт чист, как хороший ром, а добыча шляется неизвестно в какой из четырех сторон света?!

Нет, пора завязывать с этим неблагодарным делом! Кое-что накопил – и ладно. Счет недурен, многие позавидуют, да только как завяжешь, когда есть возможность сделать его еще больше? Бог на стороне тех, кто умеет делать деньги и делает их при каждом удобном и неудобном случае!

Проклятый ураган! Не мог разразиться на пару деньков раньше, когда эскадра еще стояла в бухте! Ищи теперь ее на дне морском!

Вот если бы встреча с испанским галионом уже состоялась и груз лежал в трюмах «Морского вепря», тогда можно было только приветствовать пропажу остальных кораблей! Добыча делится между живыми. Но к чему праздные мечты? Нет добычи, нет галиона, нет своих кораблей…

Чтобы как-то избавиться от терзающих душу однообразных невеселых мыслей, сэр Джейкоб выхлебал большую бутылку рома, выкурил трубку и, пошатываясь не только от качки, добрел до койки. На мгновение все крутнулось, показалось, что фрегат опрокидывается, а в следующее мгновение капитан уже спал.

Как истый джентльмен, сэр Джейкоб никогда не был фантазером, но приснившийся сон иначе как фантастическим не назовешь.

Бывалому моряку снилось море, буквально исходящее голубизной. Полный штиль безжизненно развесил паруса на мачтах, сделал невозможным движение. И вдруг, откуда ни возьмись, по правому борту появился огромный белый корабль. Он не нес парусов, на нем даже мачт не было, но корабль бодро рассекал морскую гладь, как будто его толкали невидимые ангелы или демоны.

Сэр Джейкоб готов был топать ногами, рвать и метать, глядя на проплывающую мимо добычу. Тщетно. Фрегат оставался неподвижен, точно покойник, и никакие проклятия не могли заменить ветер и сдвинуть его с места. Из-за дальности нельзя было пустить в ход артиллерию, и скоро белоснежный призрак равнодушно удалился к горизонту и растаял за ним без следа. Только легкая темная дымка расползлась по воздуху, но вскоре исчезла и она…

Сон был настолько ярок и необычен, что капитан, проснувшись, долго помнил его, хотя обычно забывал сны мгновенно. Долго, очень долго. До первого стакана рома.

Утро выдалось хмурым и безрадостным. Море по-прежнему было пустым. Куда ни кинь взгляд, двигались одни только волны да облака на небе. Под стать погоде был и вид команды. Матросы ходили мрачные, недовольные, и капитан понимал, что взбодрить их может или стоящая добыча, или встреча со своими.

Взять добычу было неоткуда, а где искать своих, не знал никто. Приходилось идти наугад в надежде, что все же появится на горизонте приблудный парус. Попутно старались доделать неоконченные вчера работы, насколько их вообще возможно доделать посреди неспокойной морской стихии.

Блуждания были долгими. Жизнь на корабле шла своим чередом. Часть команды стояла вахту, часть работала, исправляя мелкие повреждения, или готовила себе немудреный обед. Наконец, третья часть людей лежала вплотную на нарах. Время от времени старший командовал: «Вертайсь!», и спящие, даже не просыпаясь, привычно и дружно переворачивались на другой бок.

Словом, все шло так, как и на большинстве кораблей, несущих на борту, помимо собственно матросов, еще и артиллеристов, и абордажную команду. Два кубрика были слишком малы, чтобы сразу вместить всех, и людям приходилось довольствоваться извечным морским законом теплой койки. Хотя, разумеется, никаких коек на фрегате никогда не было.

Вокруг ничего не менялось. Как будто Господь вновь наслал на грешную землю потоп, а на роль Ноева ковчега избрал «Морского вепря». Жаль, что забыл дать каждой твари по паре, а то вчерашние испанки не выдержали матросской любви, и пришлось выкинуть их растерзанные тела в неспокойную воду.

Бог частенько награждает терпеливых, перед этим вдоволь поиздевавшись над ними. На горизонте возник один парус, два, три, четыре, и все на фрегате сразу оживились, еще не зная толком, радоваться ли встрече.

Каждый на «Вепре» невольно задавал себе вопрос: не повторяется ли вчерашняя история – с той лишь разницей, что на месте каравеллы на сей раз окажутся они? Один к четырем – более чем достаточно, чтобы отправиться на съедение акулам или повиснуть с пеньковым галстуком на шее. Немало, ох, немало в водах архипелага людей, с радостью готовых отправить на тот свет честных моряков «Морского вепря»!

Но как же не рисковать? Вдруг удерешь от своих, а потом будешь их искать по всему бескрайнему морю?

Пушки на фрегате были на всякий случай заряжены, паруса поставлены, команда выскочила в полном составе наверх, и сотни глаз напряженно всматривались вперед, старались как можно раньше разгадать, кто идет? Свои или чужие? Если чужие, то будет ли возможность удрать, не ввязываясь в безнадежную драку?

– Наши! Наши! – радостно завопил марсовый.

Наши! Крик радости вырвался из осипших от бесконечных скитаний по морям луженых глоток. Даже сам сэр Джейкоб, эсквайр и благородный джентльмен, изобразил на лице некое подобие улыбки и зачем-то поправил отложной воротничок на измятом богатом камзоле.

Вскоре в каюте эсквайра собрались капитаны: Озрик со «Стрелы», Стивен Ледер с фрегата «Гром и молния», Джон Хадсон с фрегата «Пляшущая акула» и Фред Смит с бригантины «Веселая Мэри». Еще два корабля Озрику найти не удалось, и об их судьбе ничего не было известно.

Все корабли имели течи и мелкие повреждения, а «Акула» сверх того потеряла грот-мачту. Но каким бы ни было состояние обретенных вновь кораблей, теперь в распоряжении сэра Джейкоба была целая эскадра, и стало возможным подумать о серьезных делах.

– Как ни крути, а придется встать на ремонт, – здоровенный, как бык, Хадсон запустил ладонь в рыжую шевелюру. – Я не могу установить новую мачту, болтаясь на такой волне. Да и корпус осмотреть не помешает. Сколько не откачиваем, все равно в трюме полно воды.

– Да, ремонт нам необходим, – голосом умирающего лебедя поддержал Джона худой и франтовато одетый Смит.

– Вы забываете об испанском галионе, – напомнил им сэр Джейкоб. – Найдем его, а потом ремонтируйтесь хоть полгода.

– Легко сказать: найдем! – Хадсон залпом опрокинул в себя кружку рома и чуть поморщился. – Я его даже догнать не смогу.

– Я, положим, догоню, а толку? – спросил седой полноватый Ледер. – Пара хороших залпов по «Грому» – и он пойдет на дно не хуже чушки балласта. Нет, мне нужны хотя бы два дня в спокойной бухте, а потом я готов хоть к дьяволу в пекло. Сейчас «Гром» бой не выдержит.

– Полмиллиона песо стоят любого риска! – запальчиво воскликнул Озрик, самый молодой и горячий из капитанов. – Нам главное – не упустить «Лючию», найти ее, а там зубами вцепимся, по досочке разгрызем, но денежки отнимем.

– Зубами… Зубов у меня маловато, – заметил Ледер, растягивая губы в ухмылке. Зубов у него и в самом деле осталось немного. – На галион может и не хватить.

– Твоих не хватит, мы поможем, – заверил Озрик. – У нас пять кораблей против одного.

– А с чего вы вообще взяли, что «Лючия» сейчас в море? – вдруг спросил капитан «Грома и молнии».

Остальные оторопело уставились на старика, точно тот спятил. Ледер усмехнулся и заговорил, старательно загибая пальцы:

– Захваченная каравелла везла на «Лючию» часть золота. Так? Выходит, что деньги еще не собраны. Так? Каравелла не дошла, и испанцы не знают, что с ней. То ли погибла, то ли пережидает шторм. В любом случае, какое-то время ждать ее будут. Так? И наконец, покажите мне капитана, согласного выйти в море в хороший шторм. Умный капитан сперва удостоверится, что погода наладилась. А такой суммой не будет рисковать даже законченный идиот.

– Черт меня подери, коли ты не прав! – Хадсон грохнул по столешнице здоровущей ладонью.

Теперь все взгляды обратились на эсквайра, которому принадлежало последнее слово.

– Похоже на правду, – процедил сэр Джейкоб и решил: – Хорошо. Идем на ремонт. Но на все даю три дня и ни часом больше!

Куда идти, знали все. Неподалеку лежал необитаемый безымянный остров, уже не раз служивший пиратам для тех же целей. Беда заключалась лишь в том, что наступившая ночь была беззвездной и ни один шкипер не смог бы назвать своих точных координат. Приходилось руководствоваться интуицией да надеяться на свою переменчивую подругу – удачу. Те долго не хотели помочь, и лишь поздним утром заветная земля замаячила на горизонте.

– Дьявол, что это?! – Дэвид с изумлением показал на белый корпус диковинного корабля, притулившегося неподалеку от берега. – Мерещится мне, что ли?

В голове стоявшего рядом эсквайра вспыхнуло воспоминание о недавнем сне. Корабль был таким же, только, в отличие от увиденного во сне, никуда не двигался и смиренно стоял на якорях.

– Да у него же и мачт нет! – вновь воскликнул Дэвид, опуская подзорную трубу.

Все свободные члены команды столпились у борта, и на их лицах сэр Джейкоб прочитал благоговейный ужас, словно сам Господь вдруг решил посетить здешние воды, мановением руки создав для этой цели белоснежный, как ангельские одежды, корабль.

– Что бы это ни было, но у него на борту люди, – громогласно объявил сэр Джейкоб, долго разглядывая диво в подзорную трубу. – И еще целая толпа болтается на острове у самого берега. – Он задумался над увиденным и решительно заявил: – Будем атаковать. Озрику обойти мыс, высадить десант и не дать толпе отойти в глубь острова. Хадсону ударить по ним с моря. Остальным достанется корабль. Пленных можно не брать. И не будь я Джейкобом Фрейном, если мы не перебьем их всех до единого! На таком плавучем дворце наверняка полно добычи. Так заберем же ее!

Последнее восклицание вызвало бурю восторга у его людей. Если подумать, то какая разница, на кого нападать? Вряд ли это дьявол прибыл за ними, да и Господь мог призвать их к себе еще во время урагана. А люди… С людьми всегда можно справиться. Кто в целом свете устоит против лихих англичан!

Когда сэр Джейкоб убедился, что «Стрела» уже достигла берега за мысом, он еще раз взглянул на очень высокий и едва доступный борт белого корабля. Потом подумал, не забыл ли чего, и повторил приказ. Он был краток и состоял из двух емких слов: «На абордаж!»

18 Жмыхов и другие. «Не скажет ни камень…»

Вернуть пассажиров на «Некрасов» Жмыхов решил, едва узнав об инциденте на берегу. Подлило масла в огонь и избрание берегового совета. Капитан ни на минуту не забывал, что за все случившееся будут спрашивать с него, а не с каких-то там самозванцев, но при всем желании не мог разорваться на части и присутствовать сразу в двух местах. Первым делом требовалось отремонтировать корабль, а это не так-то и легко. Все-таки работы велись на открытом рейде и силами одного экипажа. Но в беспорядках на берегу грядущая комиссия наверняка обвинит капитана. А тут еще не предписанное никакими правилами самоуправление…

Единственным и наилучшим выходом из сложившейся ситуации было возвращение всех пассажиров на борт. Никакое самоуправление не сможет вмешаться в непонятные для непосвященных корабельные дела. Свезти всех с берега, распихать по каютам, и пусть сидят на положенных местах! Но, будучи человеком добросовестным, Жмыхов не мог пойти на такой шаг до тех пор, пока не обретет уверенности в безопасности своего судна.

Нет, он твердо верил, что худшее позади, и передавал свою веру подчиненным, но рассудок приводил самые различные ситуации, когда беспомощный «Некрасов» мог быть выброшен на скалы или, напротив, унесен в открытое море. Поэтому и с предложением к пассажирам Жмыхов промедлил без малого сутки, когда убедился, что последняя (и самая большая) пробоина будет полностью заделана на следующий день около полудня, а ближе к вечеру удастся запустить двигатель.

К немалому удивлению капитана, желающих как можно быстрее вернуться в свои апартаменты оказалось немного. И это при том, что шел дождь и люди обходились без массы элементарных удобств!

На всех оставшихся Жмыхов затаил глубокую обиду, зато тем вежливее стал к вернувшимся. В их распоряжении был максимум возможного в данных условиях комфорта, а на роскошнейшем, приготовленном из одних деликатесов ужине присутствовал сам капитан.

Утром впервые за последние дни он почувствовал себя неплохо. Во-первых, начинающийся день должен был стать последним днем их пребывания здесь, а во-вторых, обещающее показаться солнце позволит наконец сориентироваться и узнать, куда же их занесло. В‑третьих, капитан смог поспать целых четыре часа, что тоже способствовало появлению некоторой бодрости. Короче, поводов для более или менее нормального настроения хватало.

Появившиеся на горизонте паруса скорее озадачили, чем обрадовали капитана. Теперь, когда почти все уже было сделано своими силами, любая помощь лишь умаляла подвиг команды и лично его, капитана Жмыхова. Вот если бы она объявилась в то, первое утро, а еще лучше – в роковую ночь! Теперь она была лишней. Опытный моряк Жмыхов даже в неукротимых пьяных фантазиях представить не мог, что помощь потерпевшему бедствие круизному лайнеру явится в виде пятерки допотопных несерьезных парусников, о существовании которых капитан и не подозревал.

Однако, несмотря на всю абсурдность ситуации, отказаться от чьей-либо помощи он права не имел. Впрочем, его никто и не спрашивал.

Пятерка музейных экспонатов долго маневрировала, не отвечая на позывные «Некрасова», а затем разделилась. Одна бригантина на всех парусах умчалась за выдающийся в море мыс и пропала из виду. Другой корабль спокойно направился к заполненному пассажирами берегу, а остальные сблизились с неподвижным лайнером, вновь разделились и зашли с обоих бортов.

Даже полузатопленный, лайнер был намного выше любого из парусников, а по размерам походил на синего кита в окружении дельфинов.

– Меня не покидает, Иван Тимофеевич, ощущение какой-то несуразности, карнавальности происходящего, – признался Жмыхову стоящий рядом старпом. – Этидавно забытые обводы, пушечные порты вдоль бортов, игрушечная артиллерия, наконец, костюмы у матросов, словно они и на самом деле выплыли к нам из позапрошлого века. Не то заблудившаяся киногруппа, не то причуды какого-нибудь мультимиллионера.

– Странные, однако, причуды. – У Жмыхова вдруг засосало под ложечкой, точно примитивные парусники могли принести беду.

Он посмотрел на забитую зрителями верхнюю палубу. Даже машинная команда вылезла наверх в полном составе, не желая пропустить уникальное зрелище. Взгляд капитана упал на приближающиеся корыта, и Жмыхов остро пожалел о неисправном двигателе. Чтоб им появиться часов на пять позже! Ни один парусник никогда не сможет догнать современный океанский лайнер, когда у того в порядке машина.

– Ну и дела у вас, Тимофеич! – Бороздин тоже не утерпел и на правах стармеха поднялся на мостик. – Карнавал, да и только!

– Говорил тебе как человеку: почини машину! – упрекнул Жмыхов стармеха. – Сейчас бы ушли от этих весельчаков – и все дела! Ни хлопот, ни забот.

– Брось, Тимофеич, – небрежно отмахнулся Бороздин. – Что это тебе, пираты какие-нибудь? На абордаж нас возьмут?

И не успел он договорить, как со стороны берега донесся странный гром. Головы людей поневоле повернулись туда, и поэтому почти никто не увидел момента, когда из обращенных к лайнеру бортов парусников вылетели клубы дыма.

Удар с двух сторон почти в упор был страшен и безрезультатен. Корпус «Некрасова» вздрогнул, загремел сталью, оглушая и приводя в недоумение людей. А ядра мячиками отскочили от бортов, оставив лишь небольшие вмятины и посбивав краску. Знай люди на лайнере свою судьбу и имей хотя бы стрелковое оружие, дело могло бы повернуться иначе.

Увы… И пассажиры, и экипаж были ошарашены случившимся, не могли понять, в чем дело, и тут из поднимающихся к небу клубов дыма вынырнули «карнавальные» суда, а прямо с мачт на палубу лайнера, ловко перебирая по реям босыми ногами, бросились люди в нелепых нарядах с музейными саблями и пистолетами в руках.

Кузьмин вместе с приятелями стоял на палубе, как и все, ничего не понимающий, когда метрах в пяти прямо с реи на «Некрасов» спрыгнул какой-то человек в широких штанах и безрукавке и резко, без всякого повода, пырнул короткой саблей оказавшегося ближе всех второго механика. Лева пронзительно вскрикнул, вскинул вверх руки, но тут же схватился за пронзенный живот и упал на палубу.

– Что за… – начал было штурман Володя, но досказать не успел.

Незнакомец полоснул его по горлу, и штурман, захрипев, упал, густо заливая фонтанирующей кровью настил.

Следующим должен был стать Ардылов, подобно двум предыдущим тупо взирающий на происходящее, но тут откуда-то сбоку налетел Гоча. Он сбил бандита с ног и, усевшись на него верхом, принялся с азартом и яростью бить поверженного головой об палубу.

– Бей!.. – Опомнившийся Валера подскочил ко второму пирату, успевшему занести саблю над разошедшимся грузином. Бывший морпех успел ударить противника ногой в самое уязвимое место.

Такого удара не выдержал бы ни один мужчина. Пират сразу уронил саблю, согнулся, и Валера, добивая, рубанул его сцепленными руками по шее. После этого Валера бросился на очередного нападающего, начисто забыв об оружии, словно здесь шел не бой, а заурядная драка.

Он вспомнил о своей оплошности сразу же. Пират полоснул воздух абордажной саблей, но Валера извернулся, крутанувшись едва ли не плашмя, и удачно попал противнику в колено. Второй удар отправил пирата в нокаут.

Неподалеку захлопали выстрелы. Молодой парень, прикрывая дородного мужчину, почти в упор расстреливал из пистолета набегавших пиратов. Боек сухо щелкнул, и парень, торопливо сменив обойму, выстрелил еще пару раз, а затем увлек своего подопечного в ближайшую дверь.

– Гоча, хватит! Ты же его убьешь! – Ардылов еле оттащил грузина от безжизненного тела.

– Сзади! – чей-то крик резанул по нервам, заставил Ардылова нагнуть от страха голову, и это спасло ему жизнь.

Клинок просвистел над самой макушкой – Ардылов даже почувствовал, как он скользнул по волосам.

– Ты чего делаешь, сука? – изумленно спросил он вновь замахивающегося пирата.

Сабля взвилась высоко в воздух, но сам пират вдруг переменился в лице, а затем рухнул на палубу.

Сзади него стоял какой-то пассажир с пожарным багром в руках. Наконечник багра был красен, как и древко. Вид у пассажира был не лучше, чем у сумасшедшего, – рукав пиджака оторван, разбитые губы сложены в идиотскую улыбку, а глаза полыхали огнем.

В руке ближайшего флибустьера дымно и гулко ухнул пистолет, и глаза пассажира округлились от изумления. Он никак не хотел поверить, что с ним случилось то, что случалось с миллионами людей в разных эпохах. С этим выражением изумления мужчина стал медленно оседать прямо на убитого им пирата.

А на ходовом мостике все никак не могли прийти в себя. Абсурдность происходящего делала нападение похожим на кошмарный сон, и, как во сне, люди стояли, не в силах сдвинуться с места, хоть как-то отреагировать.

– Сволочи! – завопил вдруг Бороздин и бросился на палубу, словно его появление могло хоть что-то изменить.

Оно и не изменило. Едва оказавшись на палубе, стармех налетел на какого-то пирата в кирасе и шлеме, и тот насквозь пронзил деда шпагой.

Истошный крик и бессмысленная гибель стармеха вывели людей на мостике из состояния ступора. Опомнившийся Нечаев врубил корабельную сирену.

Резкий протяжный вой пронесся над морем. Он заглушил все прочие звуки, вонзился в души людей, словно пытаясь своим криком заставить задуматься, что же они делают.

Схватка и в самом деле прекратилась. Нападавшие вертели во все стороны головами, ожидая увидеть какое-нибудь чудовище, подающее этот страшный голос, а пассажиры и экипаж лихорадочно пытались осознать, что же, собственно говоря, происходит.

– Всем пассажирам и экипажу немедленно покинуть верхнюю палубу, – властно проговорил Нечаев по внешней связи. Его голос уцелевшим в бойне людям показался откровением свыше. – Забаррикадировать все двери, ведущие на нижние палубы. Повторяю: всем пассажирам и экипажу…

– Пошли! – невесть откуда взявшийся Кузьмин подхватил Ардылова и бегом повлек его к ближайшей двери.

Неизвестно, удалось бы им добежать, но сразу после повторения приказа Нечаев вновь врубил сирену, заставляя пиратов отвлечься от ускользающих из-под самого носа людей. Правда, на сей раз нападавшие быстро опомнились, бросились в погоню, но натолкнулись на спешно задраенные металлические двери.

– Блин! – Валера устало прислонился к стене, тяжело переводя сбитое дыхание.

Здесь же оказались Кузьмин с Ардыловым, окровавленный Гоча с саблей в руке, пятеро мужчин и две девушки. Блузка на одной из них была разорвана до пояса, отчетливо виднелась судорожно вздымающаяся грудь, но сама девушка этого не замечала. Мужчинам же было не до женских прелестей, тем более что опасность не миновала и на всех была одна сабля и пожарный топорик.

С той стороны в дверь пробовали ломиться, однако ее не так-то просто было взять, и беглецы получили небольшую отсрочку.

– Выпить ничего нет? – Валеру трясло, как в ознобе.

– Я сейчас! – Коля сорвался в расположенный совсем рядом бар и через минуту вернулся, неся в каждой руке по паре бутылок коньяка.

Их сразу пустили по кругу, жадно глотая из горлышек. Кое-кто закурил и теперь жадно затягивался.

Переглянувшись, мужчины молча поснимали с двух пожарных щитов багры, топорики и лопаты, сожалея, что вместо подобного инвентаря нет пирамиды с настоящим оружием.

– Коля, пробегись поблизости. Может, здесь еще кто-нибудь есть. Только не задерживайся, уложись в пять минут, – попросил Валера.

Вообще-то, он хотел послать одного из пассажиров, но те могли легко заплутать в мешанине коридоров. Гоча был ранен. Ардылов, мастер с золотыми руками, уже доказал свою непригодность в критической ситуации, а сам Валера пойти не мог.

Возражать или спорить Кузьмин не стал. Время стало дорогим, и не стоило тратить его на никчемные словопрения. Рулевой молча кивнул и легкой рысью пустился в глубь судовых коридоров. Он заглядывал во все попадающиеся по пути двери, то и дело сворачивал в боковые ответвления, поднимался и спускался по лестницам, но лишь однажды встретил двух не очень молодых женщин в компании пожилого мужчины.

В нескольких словах объяснив им, куда идти, Николай припустил дальше и после нескольких поворотов почти лоб в лоб столкнулся с пиратами.

Их было трое. Каждый имел при себе саблю и по паре старинных дульнозарядных пистолетов, и Кузьмин со своим тупым пожарным топориком даже не пытался изобразить из себя супермена из дешевого американского боевика.

Рулевой во весь дух рванул прочь, стараясь попутно увести пиратов подальше от коридора, в котором остались друзья…

…Механик Лева был все еще жив и, корчась от обжигающей боли в животе, бессвязно думал о том, что останься он чинить машину, то был бы сейчас жив-здоров. Страшно не хотелось умирать и тем более быть убитым черт знает откуда взявшимся беглецом из сумасшедшего дома.

«А может, мы провалились в прошлое?» – мелькнула было догадка, но тут же исчезла, смытая волной непереносимой боли.

Где же врачи?! Нужна срочная операция, покой палаты. Господи! Как хочется жить! Жить!!!

Здоровенный пират, проходя мимо, повернулся на стон, подошел к механику, деловито приподнял ему голову и без малейшей злобы полоснул по горлу ножом.

– Что же делать? Что мы можем сделать? – словно в бреду повторял Жмыхов, ни к кому собственно не обращаясь.

С ходового мостика были видны участки палубы, почти сплошь заваленные телами. Бойня наверху прекратилась. Уцелевшие пассажиры и моряки скрылись за задраенными дверьми. Но все ли двери задраены? Возможно, какую-то некому было закрыть, и сейчас через нее внутрь корабля врываются крепкие убийцы, уже завладевшие верхней палубой.

– У кормы на воде должна стоять спасательная шлюпка, – вспомнил Нечаев. – Надо передать уцелевшим, чтобы тайно или с боем пробивались к ней. «Некрасов» нам все равно не удержать. Всех перебьют здесь как мух. А так, глядишь, кто-нибудь и спасется.

– А эти молодчики послушают твою передачу и перекроют все входы-выходы, – мрачно отозвался капитан.

– Пусть слушают. Флаг у них британский, значит, русского языка не знают и знать не желают, – уверенно заявил старпом.

– А «Некрасов»? Они же захватят его! – Жмыхов вдруг ощутил кровную связь со своим кораблем.

– Надо смотреть правде в глаза, Тимофеич, – спокойно ответил Нечаев. – Корабль почти захвачен. Надо спешить с объявлением, чтобы хоть кто-то спасся.

– Хорошо, – согласился капитан и вдруг с безумной яростью воскликнул: – Но «Некрасова» я им не отдам! Хрена им, а не корабль! Прощай, Матвеич! Уцелеешь – расскажешь… – Он посмотрел старпому в глаза и крепко обнял его. Потом так же попрощался с двумя находящимися здесь матросами. – И вы прощайте! Не поминайте лихом! И еще… Матвеич, передай, чтобы поторопились…

Жмыхов торопливо покинул мостик, мгновенно затерявшись в бесчисленных корабельных коридорах.

…Нечаев говорил и говорил, без конца повторяя одно и то же, когда сразу полдюжины пиратов ворвались на ходовой мостик. Матросы встретили их пожарным инвентарем, давая старпому возможность закончить речь. Продержались они недолго.

И тогда Нечаев оторвался от микрофона и, сжимая в руке заранее припасенный топорик, проговорил по-русски:

– Прошу, господа! Проходите! Обычно мы гостям всегда рады, но вы, незваные, хуже татарина!

Что-то было в его глазах, осанке, голосе. Пираты невольно попятились, не решаясь вступить в рукопашную схватку.

– Куда же вы, родимые? – Старпом сам двинулся навстречу сжавшимся флибустьерам, и тогда громыхнуло сразу три или четыре выстрела…

– Надо прорываться. – Валера в нетерпении посмотрел на часы. Шла одиннадцатая минута с момента ухода рулевого, и бывший морпех понимал, что дальнейшее ожидание уменьшает шансы на спасение. Будь он один, не колеблясь бы бросился разыскивать Кузьмина, но с ним сейчас еще девять человек. Валера считал, что ответственность за их жизни лежит на нем. Девять больше, чем один. Вот только этого одного послал он, а мог бы вполне и не посылать. А еще есть приказ старпома, приказы же не обсуждаются.

– Гоча, ты как? – Валера подсознательно тянул время, давая Николаю лишний шанс на возвращение.

– Нормально, дорогой, – попытался улыбнуться разбитыми губами перебинтованный Валериной рубашкой грузин.

Валера в последний раз оглядел свою группу. Вид у всех был не ахти, зато в руках у каждого имелось хоть какое-то, но оружие. Все понимали, что попытка добраться до шлюпки – это их единственная возможность выбраться из плавучего ада.

– Пошли, – бросил наконец Валера и быстро повел свой маленький отряд в чрево корабля, стремясь пройти нижними палубами, а наверх выбраться уже поближе к цели.

Где-то по соседним коридорам брели другие группки людей, местами разгорались короткие безнадежные схватки. И медленно спускался вниз оставшийся один седой капитан. Губы его были упрямо сжаты, а в глазах светилась безумная искорка…

Их группе еще повезло. Они благополучно проследовали по всей длине корабля, поднялись повыше и лишь в последнем коридоре наткнулись на пиратов. Тех было четверо, все они сгибались под тяжестью узлов с награбленным, и Валера, не колеблясь, первым бросился на них. С неожиданным наслаждением он пробил топориком подвернувшийся череп и повернулся к следующему флибустьеру…

…Кузьмин зайцем петлял по знакомым переходам. Он давным-давно не занимался спортом и сбил дыхание. Один только извечный инстинкт самосохранения подталкивал его вперед, но топанье сзади звучало все ближе, и рулевой знал, что сбежать ему не удастся.

Все произошло очень быстро. Очередной поворот, а за ним двое: молодой спортивного вида парень и дородный мужчина средних лет. Парень среагировал сразу, будто специально готовился к этой встрече. Шаг вперед, ноги слегка согнуты, руки вытянуты на уровне лица и глухой троекратный звук выстрелов, словно дело происходит не на захваченном корабле, а где-нибудь на стрельбище.

– Из команды? – не выпуская пистолета из рук, спросил парень и смерил Кузьмина оценивающим взглядом.

– Д-да, – задыхаясь, ответил рулевой, не в силах даже поблагодарить своего спасителя.

– По связи передали, что у кормы есть спущенная шлюпка. Сможешь провести? – парень говорил кратко, экономя слова, как патроны.

Кузьмин кивнул в ответ. Парень осмотрел оружие убитых, презрительно отбросил длинноствольные пистолеты и взял только сабли. Две из них он протянул рукоятями вперед своим спутникам и сказал:

– Берите. И вы тоже, Константин Юрьевич. Мало ли что? А меня зовут Виталиком, – представился он рулевому.

Дородный мужчина взглянул на короткую саблю, как на змею, и перевел испуганный взгляд на Виталика.

– У меня осталась одна обойма, плюс три патрона в пистолете, – пояснил тот. – Итого – одиннадцать. На серьезную стычку может и не хватить. Берите, Константин Юрьевич. Все лучше, чем ничего. Вдруг пригодится!

Мужчина со вздохом принял оружие, но было ясно, что толку от него не будет никакого.

Успевший немного отдышаться, Николай сразу повел их кратчайшей дорогой и уже у выхода увидел Валеру.

Валера был в тельняшке, как заправский матрос. В руке он сжимал саблю, а за ним стояли Гоча, Ардылов, две девушки и четверо… нет, только трое мужчин.

В ответ на молчаливый вопрос рулевого Валера чуть прикрыл глаза, и Николай понял все.

По-прежнему не говоря ни слова, все дружно подошли к задраенному выходу и застыли, собираясь с духом.

– С богом! – выдохнул Валера, резко поворачивая запоры и толкая металлическую дверь.

…До цели Жмыхов добрался без особого труда. Пару раз по дороге он слышал чьи-то голоса и тогда сворачивал в сторону. Потом движение другим путем, и так все ниже и ниже. Жизнь потеряла всякий смысл, но оставалось Дело, и выполнить его капитан собирался во что бы то ни стало.

Он достаточно проворно выбил подпиравшие дверь упоры и клинья. Оставался последний шаг. Мешать никто не собирался, и потому Жмыхов позволил себе достать трубочку, набить ее табаком, раскурить и в последний раз прикинул, все ли рассчитано правильно.

За этой дверью был затопленный водой отсек, последний с незаделанной пробоиной. Достаточно открыть – и море ринется в лишенный команды корабль, наполняя его водой и забирая себе. Никто из захватчиков, в этом капитан был уверен, не сможет разобраться ни в причинах, ни в способах спасения лайнера. У них будет только два пути: покинуть его или разделить с ним судьбу.

Пора. Жмыхов последний раз глубоко затянулся, аккуратно выбил трубку, сунул ее в карман, не желая разлучаться с ней и на том свете. Потоки воды сразу сбили его с ног, но и захлебываясь, капитан ни на миг не усомнился в правильности своего решения…

…А на верхней палубе кипел бой. Десятка три пассажиров и моряков упорно пытались пробиться к заветному борту, но их противники имели превосходство в численности и вооружении, да и в умении владеть им.

Валера, Виталик, Николай и все, кто был с ними, не колеблясь, ударили по пиратам с тыла. Удар получился настолько неожиданным, что флибустьеры дрогнули, и уцелевшие некрасовцы успели проскочить туда, где штормтрап вел к спасательной шлюпке.

Но проскочить – это одно, надо еще и спуститься, и тут неожиданную прыть проявил Константин Юрьевич. Оттолкнув в сторону женщин, которым с общего негласного согласия надлежало спускаться первыми, он по-обезьяньи проскочил по перекладинам и оказался в шлюпке. Навстречу счастливчику из люков вылезли два пирата, и один из них деловито пырнул Константина Юрьевича ножом в живот.

Двумя выстрелами Виталик отомстил за своего патрона и услышал крик яростно отбивающегося от флибустьеров Валеры:

– Проверь шлюпку!

Спорить Виталик не стал. Он быстро спустился по лестнице, нырнул в шлюпку и сразу же высунулся, призывно махая рукой.

К сожалению, девушки (целых четыре!) спускались намного медленнее. А тем временем на палубе продолжалась схватка. Люди дрались отчаянно и неумело. Каждая секунда могла стоить кому-то жизни. Вдобавок на стоявшем вплотную к «Некрасову», но метрах в тридцати от шлюпки, фрегате заметили беглецов, засуетились, забегали.

На корме взвился дымок ружейного выстрела, и спускавшийся по трапу мужчина полетел вниз. В ответ Виталик тоже открыл стрельбу, каждый раз тщательно целясь и стремясь не расходовать зря последние патроны.

Оказавшийся в шлюпке Кузьмин запустил двигатель и теперь был готов отчалить в любой момент.

Наверху оставалось шестеро живых, остальные или полегли в неравной схватке, или успели занять места в шлюпке. Последней шестерке спастись было труднее всех…

– Прыгаем в воду! – срывая голос, прокричал уже трижды раненный Валера.

Сражавшийся рядом с ним Гоча пошатнулся и тотчас напоролся на клинок. Еще один мужчина упал, получив саблей по голове. Сам Валера поскользнулся и повалился у борта на какой-то твердый предмет. Бросил на него мимолетный взгляд и увидел, что это невесть как оказавшийся здесь огнетушитель. В следующий миг морпех вскочил на ноги, а руки, действуя, сами перебросили рукоятку.

Вылетевшая струя ударила в нападавших, и те сразу попятились, пытаясь закрыться руками. Валера понял, что это последний шанс, и крикнул троим своим товарищам:

– Прыгайте! Ну!

Сам он собирался прыгнуть последним. Огнетушитель быстро иссяк. Валера бросил в пиратов пустой цилиндр, вскочил на фальшборт, и тут что-то остро и горячо толкнуло в спину.

Его успели выловить из воды, и шлюпка сразу дала ход. Промелькнувший в открытом люке кусок белого борта стал последним, что увидел Валера перед смертью…

– Тонет! – кто-то из сидевших в шлюпке обратил внимание, что «Некрасов» стал заметно заваливаться на борт.

Фрегаты поспешно отходили от обреченного корабля, и в воцарившейся суматохе была позабыта небольшая крытая шлюпка, тоже спешащая прочь. В ней было, как подсчитал Кузьмин, девятнадцать человек – все, что осталось от экипажа и успевших вернуться на теплоход пассажиров.

А за кормой исчезал под водой красавец-лайнер…

19 Флейшман. Берег и лес

В парусных кораблях есть своя поэзия, начисто пропавшая у пароходов. Современный корабль – это комфортабельное средство передвижения, больше напоминающее небольшой город. Другое дело – корабли минувших эпох. По-моему, только на них и можно было по-настоящему испытать прелести и трудности плавания по океанским просторам. Любой парусник – как живое существо со своими капризами, повадками, нравом. К нему надо приноравливаться, и лишь тогда он станет слушаться тебя, как хорошо объезженная лошадь слушается наездника.

Наверное, поэтому я всегда любил яхты и оставался равнодушен к теплоходам. У меня нет оснований считать себя первоклассным мореходом, для этого надо иметь намного больше практики, а это в свою очередь – вопрос свободного времени. Но откуда его взять, когда практически все отнимает дело? Сбавь темп, позволь себе отдохнуть на завоеванных лаврах, и тебя сожрут недремлющие конкуренты, перехватят упущенные тобой деньги, и придется тогда догонять ушедший поезд, искать ту кратчайшую дорогу, которая снова позволит оказаться впереди всех.

Но до чего же приятно дождаться нескольких свободных дней и махнуть куда-нибудь на море! Наполненный ветром парус над головой, покачивающаяся в такт волнам палуба, соленые брызги на коже… А потом, где-нибудь за обедом с нужным человеком, словно невзначай обронить: «Недельки две назад, когда я на своей яхте болтался по Эгейскому морю…»

Все это лирика. Просто лучше всего я отдыхаю под парусом, как другие на охоте, на рыбалке или в кабаке. Дело вкуса, а о нем, как известно, не спорят. Или, как было написано на неких воротах: «Каждому – свое».

В первый момент, увидев вдали паруса, я испытал только радость и облегчение. Нет, я не сомневался в спасении, хотя и стал привычно представлять самые разные фантастические ситуации. Что поделать, в обычные рамки входило далеко не все…

До инцидента на берегу я был полностью спокоен. Внезапная вспышка самых грубых эмоций показала мне, что мы находимся на вулкане. Конечно, в фигуральном смысле. Так сказать, на вулкане людских страстей. Я и не думал, что такие привычные законы человеческого общества могут исчезнуть без малейшей причины в мгновение ока. И ладно бы где-нибудь на Кавказе, где кровь горяча и легко бросается в голову. Но мы-то, пусть необразованные, но все же европейцы, при случае легко называющие себя азиатами. Или тут сыграла роль азиатская половина натуры?

Вояка Лудицкого неожиданно оказался на высоте. Я с детства недолюбливаю погоны и прочие форменные атрибуты вместе с людьми, имеющими глупость их носить, но иногда и армейская муштра может принести полезные плоды. Люди начинают меньше ценить чужую жизнь, и без колебаний, с дуболомной прямотой прапорщика готовы скрутить в бараний рог любого, не желающего выполнять команду: «Смирно!». Не то что мы, с легкостью пускающие по миру конкурента, но не привыкшие самолично съездить ему на посошок по морде.

Получив нагоняй за непослушание, толпа утихла надолго. Но береженого бог бережет. Раз кое-кто не против пожить по первобытным законам, то лучшее – заранее пристроиться к кому-нибудь посильнее, и пусть он демонстрирует свою силу.

Один здоровенный приятель у меня уже был. Качок и охотник. Лобная кость – двадцать девять сантиметров – плавно переходит в затылочную, такую разве что снарядом и пробьешь. И все-таки в подобной ситуации я Пашке не доверял. Один на один он наверняка сделает любого, а вот с толпою ему не совладать. Не послушаются его люди, будь на нем хоть вдвое больше мышц. Тут нужны не только сила и наглость, но и такие качества, какие в двух словах и не описать. Пашка тоже сгодится, но неплохо бы поискать и более удачный вариант.

Другим вариантом, причем вариантом из лучших, стал Кабанов – или, как его прозвали коллеги-телохраны, Кабан. Внешне спокойный, почти неприметный, как и полагается хорошему телохранителю, наверняка без широкого кругозора, но в критических ситуациях чувствует себя привычно, а хватки у него хоть отбавляй.

Сойтись с Кабаном проблемой не стало. Немного знакомы мы были и раньше, а тут еще совместный поход к вершине… Осталось лишь упрочить наше знакомство, и вечерком я подвалил к Кабану с бутылкой и соответствующей закуской.

Потом, глядя на маневрирующие парусные корабли, я подумал, что перестраховывался зря. Впрочем, все равно ведь ничего не потерял, а труда посидеть да вместе выпить мне не составило.

Странно. Я не считал себя знатоком в морских делах, но все же не помню, что слышал о целой флотилии стилизованных под старину кораблей. Даже орудийные порты на поврежденном красавце выглядели весьма реалистично, словно кто-то решил скрупулезно восстановить полномасштабную модель прославленного в битвах линкора или фрегата.

Легко и изящно корабль стал на якорь как раз напротив нашего импровизированного лагеря. Все это и в самом деле напоминало подготовку к съемкам исторического фильма. Даже люди на корабле были одеты так же, как одевались лет двести, а то и четыреста назад. И повезло же киношникам! Наше спасение послужит такой рекламой фильму, что лучше не придумаешь.

Мы столпились у самого уреза воды. Было бы смешно предполагать, что парусник сумеет забрать нас всех, даже не столько забрать, сколько обеспечить такому числу людей сносные условия. Народа на нем было ненамного меньше, чем на берегу. Но тем не менее все мы стояли с вещами, которые успели прихватить с «Некрасова» в злополучную ночь.

– Вот видишь, ты даже поохотиться не успел. Стоял бы сейчас с тигриной шкурой. Подарил бы Мэри, а заодно на этой же шкуре и оформил, – стал я по привычке подначивать Пашку, и тут обе орудийные палубы корабля выбросили густые клубы дыма.

По ушам неприятно ударил громовой раскат. Я увидел, как стоявший рядом и чуть впереди мужчина схватился руками за грудь и повалился лицом в воду. Истерично завопили сразу несколько человек, и от этих воплей я вздрогнул сильнее, чем от громыхнувшего пушечного залпа. Мне показалось, что толпа вновь сходит с ума, я машинально посмотрел по сторонам и застыл, пораженный неожиданным зрелищем.

У воды и в самой воде валялись десятки людей, другие стояли или лежали с перекошенными от боли лицами – и все в окровавленной одежде. Море у самого берега тоже начало краснеть. Впав в какой-то ступор, я пытался понять, что это может означать, – и не понимал.

Очнувшись, я нагнулся над упавшим передо мной мужчиной – не то в поисках разгадки, не то движимый желанием помочь. Перевернул и увидел остекленевшие глаза и развороченную в нескольких местах грудь. Раны все еще обильно кровоточили.

Кровь! Убит! Значит, пушки на корабле настоящие! И только тут дошло, прорвало и сразу стало ясно одно: бежать! Бежать, чтобы не рухнуть рядом с уже лежащими, бежать прочь, пока не поздно!

И я побежал, да так, как не бегал ни разу в жизни. Я мчался, не зная куда, мчался, подгоняемый по пятам паническим страхом. Позади послышались какие-то щелчки. Я не представлял, что это такое, голова отказывалась работать, но чутьем я понимал: ничего хорошего они не означают, и попытался увеличить и без того рекордную для меня скорость.

Перед глазами мелькали ветки, на пути вставали деревья, и приходилось непрерывно петлять, огибая препятствия.

Потом… Потом что-то просвистело рядом с головой, и я увидел чуть в стороне странно одетого мужчину с вытянутой в мою сторону рукой, державшей какой-то знакомый и одновременно незнакомый предмет. Над предметом поднималось небольшое облачко дыма, словно это была курительная трубка.

Все это отпечаталось в моем сознании застывшей картиной, а в следующий миг я налетел на дерево.

Больно стало так, что потемнело в глазах и перехватило дыхание. Мне показалось, что больше я не вздохну и не выдохну, но легкие напряглись и впустили в себя свежий воздух. Сквозь пелену перед глазами я смутно различал приближающийся ко мне силуэт. Внезапно пелена спала, и силуэт оказался все тем же странно одетым мужчиной.

Я понял, что приближается моя смерть. Происходящее воспринималось материализовавшимся кошмаром, я не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, и лишь не сводил глаз с короткой сабли, да очень уж реально болело тело.

Вдруг из кустов позади мужчины вылетела мчащаяся сломя голову девушка. Она с разгона налетела на бандита, тот не удержался и упал в траву лицом вниз. Девушка свалилась рядом, но, подгоняемая паникой, мгновенно вскочила и рванула дальше.

Она мелькнула передо мной, как несущийся на полной скорости автомобиль, но все же я успел узнать свою Ленку и, рывком избавившись от сковавшей меня неподвижности, изо всех сил припустил за ней следом.

Не могу сказать, сколько продолжался наш сумасшедший бег. Кровь толчками больно била в голову, в ушах шумело, легкие горели, ноги стали тяжелыми, словно их залили свинцом, но я все бежал и бежал, не сводя глаз с мелькающей между деревьями белой блузки и черной юбки.

Белое – черное, белое – черное, белое – черное…

Ленка выдохлась первой. Споткнулась, рухнула на траву и осталась там лежать загнанной лошадью. И без того короткая юбка задралась, открывая взору желающих стройные ноги в черных чулках и такого же цвета стринги.

Это было моим первым требованием для всех девушек, принимаемых на работу. Никаких брюк, никаких начисто лишающих женщину сексуальности колготок, – только чулки. С поясом или на резинке, но чулки, а к ним в обязательном порядке красивое белье.

Теперь этим воистину сказочным видом мог насладиться любой, но никого, кроме нас, не было, а у меня темнело в глазах, и вообще было не до женщин.

Я не стал падать рядом с ней, уперся руками в какую-то пальму, да так и застыл, пытаясь поскорее восстановить дыхание и успокоить колотящееся в груди и готовое выскочить сердце.

– Ну и побегали! – выдохнул я через некоторое время, с трудом отталкиваясь от дерева и принимая вертикальное положение.

Ленка зашевелилась в ответ, привстала на колени и уставилась на меня безумными глазами. Ее грудь ходила ходуном, а изо рта с хрипом вырывался воздух.

– Как ты? – я постарался, чтобы мой голос прозвучал по возможности бодро, хотя никакой бодрости не испытывал.

Ленка попыталась ответить, но у нее ничего не получилось, и она лишь кивнула в ответ. Или дернула головой? Я заставил себя подойти к ней, опустился рядом и осторожно обнял, стараясь передать прикосновением хоть чуточку сил.

Нет, я не был ни добряком, ни героем, ни джентльменом. Просто я до ужаса боялся остаться совершенно один в незнакомом лесу на неизвестном острове, да еще когда по нему рыщут неведомые убийцы в странных одеждах.

И тут Ленку прорвало. Ее тело затрясла крупная дрожь, она прижалась ко мне, вдавилась в меня, пытаясь успокоиться, но вместо этого разразилась судорожными истерическими рыданиями – почти без слез, с одними всхлипываниями.

– Ну, что ты? Все хорошо… все хорошо… – забормотал я, чувствуя, что и сам начинаю трястись.

Так мы просидели какое-то время. Но вот дрожь стала понемногу затихать, и Ленка сумела оторвать голову от моей груди.

– Ну, вот мы и успокоились, – сказал я ей, как ребенку, поглаживая разлохмаченные волосы.

– Господи! Что это было? Господи! – зашептала Ленка, и я испугался, что приступ истерики повторится.

– Не знаю, – откровенно ответил я. – Я понял только, что на нас напали, но кто?.. И почему?..

А в самом деле: почему? Любой корабль является суверенной территорией того государства, чей флаг развевается на его мачте. Нападение на корабль равносильно нападению на само государство со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до полномасштабной войны.

Так что же, Англия решила напасть на Россию?

Я почувствовал, как на меня нападает истерический смех. Англия на Россию! Надо же! А в качестве ударной силы выставила пять парусников со взятыми из музеев пушками и таким же музейным оружием вооружила экипажи. Вот это размах! Сейчас, наверное, целые эскадры линкоров и фрегатов на всех парусах подходят к Питеру и громят каменными ядрами наши береговые ракетные батареи…

– Успокойся, Юра. Да что с тобой?

Ленка испуганно смотрела, как я исходил хохотом. Я кое-как взял себя в руки, но чувствовал, что истеричный смех может вспыхнуть снова от малейшей причины.

Что-то здорово мешало мне, и я с удивлением увидел, что это моя сумка.

Надо же, так промчаться по лесу с сумкой на плече и умудриться не потерять ее и не бросить!

– Посмотрим, чем мы располагаем… – Я очень обрадовался такому подарку судьбы, только сейчас сообразив, что мы отрезаны от всех и от всего.

Вообще-то я знал, что находится в сумке, так как совсем недавно собирался наведаться к друзьям и потому перекладывал содержимое. Там были две бутылки коньяка, баночка икры, две банки ветчины – все, что осталось от моих продуктовых запасов. Плюс складной перочинный ножик с парой лезвий, штопором и открывалкой, колода карт с голыми девицами, пластмассовый стаканчик, туалетные принадлежности, несколько пачек сигарет и зажигалка. Все остальное я переложил к Ленке и теперь сожалел об этом.

Моя секретарша была налегке. Я не стал ее спрашивать, где и когда она бросила обе сумки, свою и вещевую. Все равно не будешь возвращаться и искать, да и продукты для нас были намного ценнее, чем одежда. Про коньяк я уже не говорю.

– А ведь ты спасла мне жизнь, – я вдруг вспомнил, как Ленка налетела на мужика с саблей. – Это дело надо отметить.

Я привычно открыл одну из бутылок, налил в стаканчик и протянул его девушке.

– Когда? Ты шутишь! – изумилась Ленка. Похоже, все подробности сумасшедшего бега вылетели у нее из головы.

Пришлось ей вкратце напомнить. Разумеется, при этом я не стал распространяться о ступоре, в который впал при виде приближающейся смерти. Напротив, я мужественно готовился встретить вооруженного до зубов бандита и, возможно, сумел бы одолеть его.

Но, безбожно привирая и приукрашивая, я прекрасно сознавал, что на деле из меня не получится и самого никудышного вояки и я не смогу защитить не только оказавшуюся со мной девушку, но и самого себя. Мое главное оружие – ноги. Я же не Кабанов. Он привычен к подобным вещам, успел повоевать, ему и карты в руки. Те, которые с голыми бабами.

Но шутки шутками, а я бы дорого дал, чтобы Кабан сейчас был с нами. Но только жив ли он? Может, по иронии судьбы убит первым же залпом, и не помогло ему все умение? А может, и нет. Крадется сейчас по лесу да щелкает потихоньку всех встречных и поперечных.

Честное слово, если бы я верил в Бога, то стал бы молиться, чтобы Кабан вдруг вышел бы сюда к нам или бы мы нашли его! Да только где он сейчас?

20 Из дневника Кабанова

…Я хорошо помню застывший на якоре фрегат, английский флаг на мачте, сноровисто передвигающихся по реям матросов в диковинных костюмах, две орудийные палубы и на них девятнадцать направленных в нашу сторону пушек…

Мы стояли на правом фланге толпы. Члены совета, я, свита Лудицкого, еще несколько человек из тех, кто желает быть поближе к любому начальству… Каждый из нас старался невольно выдвинуться вперед, будто брать на борт станут только передних, а прочих оставят на произвол судьбы.

Что касается меня, то я не испытывал ни малейшего желания оказаться на этом парусном корыте. Лучше на «Некрасове». Качает поменьше, о комфорте и не говорю. Но мне было очень интересно, откуда взялись эти парусные могикане, и я стоял вместе со всеми, покуривал, ждал, что будет дальше.

А дальше последовал бортовой залп, и сразу же послышались крики и стоны раненых.

Я мгновенно понял, что игра ведется всерьез. Вдаваться в причины нападения не было времени, как и задумываться, почему оно производится при помощи музейной рухляди. Пара пулеметов при сноровистых пулеметчиках уложили бы нас всех куда вернее, чем эта, с позволения сказать, артиллерия. Но не ломать же было в тот момент над всякой ерундой голову?

Били картечью. Я не слыхал, чтобы подобное еще практиковалось, но что это именно картечь, сомнений не было никаких. Вряд ли у них имелись хорошие прицелы, да и пушки не блистали совершенством, но мы стояли плечом к плечу вдоль кромки прибоя, и первым же залпом убило очень многих.

Нас, стоявших на правом фланге, даже не зацепило. Картечь ударила левее, в самую гущу толпы. Ждать продолжения, стоя на открытом месте, было глупо, а спрятаться на песчаном пляже – невозможно. Оставалось единственное – скрыться в лесу, туда уже вразнобой бежали многие, точно в одиночку легче спастись от вооруженных бандитов. Еще мгновение – и в бегство бросились бы все вокруг меня, и я, опережая их порыв, гаркнул:

– Не разбегаться! Всем держаться вместе! Не отставать!

Впрочем, последнее предупреждение для перепуганных людей было излишним.

Растерянные и ничего не понимающие люди с готовностью выполнили мою команду. Они побежали бы все равно – вряд ли нашлась сила, способная удержать их на месте, – но сейчас мы хоть бежали в одну сторону и в лес вломились компактной группой.

Углубляться в чащу мне не хотелось. Бывают ситуации, когда в отступлении нет ничего позорного. Глупо умирать, не имея возможности ответить противнику хоть чем-то, но перед пробежкой неплохо осмотреться: стоит ли вообще бежать, а если стоит, то куда.

– Стоять! – гаркнул я на первой же полянке и остановился.

Все недоуменно остановились, и я поспешил объяснить дальнейшие действия, говоря громко и четко, чтобы дошло до всех:

– Надо узнать, что случилось. Если понадобится, отойти дальше в лес успеем всегда. Запомните: не разлучаться ни в коем случае! В одиночку не выжить! Всем ждать меня здесь. Я на берег, посмотрю, что там. За старшего остается Ившин.

Во время краткого монолога я обвел взглядом тех, кто последовал за мной.

На поляне нас оказалось около сорока человек – пересчитывать было некогда. Лудицкий, Рдецкий, Грумов, Панаев, несколько моих ребят и незнакомых мне мужчин, с десяток женщин и четверо детей. Из моих «подчиненных» тут были шестеро: Слава с Колей, Генка Грушевский, Жора и двое, кого я знал лишь по фамилиям, – Губарев и Зарецкий. Семь стволов, или четверть имевшихся перед этим сил.

Назначив Колю старшим, я не стал медлить и побежал обратно. Причины нападения меня по-прежнему не интересовали. Какими бы они ни были, на их осмысление требовалось время и хоть какие-то дополнительные факты. Размышления хороши в тиши кабинетов, нам же требовалось действовать, предупреждать следующий ход противника и, в зависимости от обстоятельств, сопротивляться или отступать. Прочее придется оставить на потом – если это «потом» когда-нибудь наступит.

Мы мало отдалились от берега, и вернулся я очень быстро. Сбавил шаг, пригнулся и осторожно выглянул из-за какой-то пальмы.

Пляж был усеян телами. Кое-кто еще шевелился, пытался встать… У меня дрогнуло сердце от жалости и от того, что помочь я ничем не мог, да и не имел такого права. На поляне меня ждали доверившиеся мне люди, в том числе женщины и дети, и я был обязан попытаться спасти хотя бы их.

Вдали от берега вплотную к «Некрасову» виднелись пиратские корабли, и судьба нашего лайнера выглядела безнадежной. Стрелявший по нам фрегат все еще стоял на якоре, но от него к пляжу торопливо двигались четыре заполненные до отказа шлюпки.

Будь у меня отделение со штатным оружием, мы бы уложили их всех, но, увы… Имелся лишь бесполезный в серьезном бою револьвер да фора минуты в три.

Выбора не оставалось. Я бегом бросился назад, выскочил на поляну и в глазах ждущих (все-таки ждущих!) людей прочитал обращенную ко мне надежду.

– Уходим! – с ходу объявил я. – Двигаться компактной группой, друг друга из виду не терять. Грушевский, Ившин, Зарецкий – замыкающие. Чертков, прикрываешь слева, Губарев – справа. Мы с Жорой идем впереди. Не отставать! Пошли!

И я повел их в глубь острова быстрым шагом, почти бегом. При этом я старался забирать как можно левее – помнил об ушедшей в обход острова бригантине. С нее уже наверняка высадили десант, который должен перекрыть нам все пути к отступлению.

Мы не успели отойти достаточно далеко, когда справа и чуть впереди начали потрескивать выстрелы. Серьезной перестрелки не было – то одиночный выстрел, то несколько подряд, но нашего настроения они отнюдь не улучшали.

Будь я один, не колеблясь бросился бы туда, где мои земляки вступали в короткий бой, однако не вести же за собой толпу… Ну как оставить их одних, тем более что неясно, удастся ли проскользнуть, не наткнувшись на врага?

Не проскользнули. Мы уже не шли, а бежали и все-таки не успели раньше нападавших. Возможно, и не могли успеть: времени замкнуть кольцо у них было достаточно. Нам еще повезло, что у пиратов не хватило людей, чтобы сделать заслон плотнее.

Лес, он и есть лес. Видимость в нем минимальная, и мы буквально наткнулись на растянувшихся цепью флибустьеров.

Их было человек пятнадцать, а нас фактически только четверо: я, Жора, Губарев, Чертков. Трое шли в арьергарде, а пассажиров я вообще в расчет не брал.

Первыми с пиратами столкнулись мы с Жорой. Они появились перед нами внезапно и сразу стали стрелять.

Я успел увидеть, как они вскидывают оружие, и мгновенно бросился на землю.

Револьвер я держал наготове и ответный огонь открыл сразу же, даже не успев подумать, в кого стреляю. Хватало знания, что это враги, все прочее пошло само собой.

Я действовал привычно, как уже доводилось в других землях и с другими противниками. Но абсурдность случившегося все-таки сыграла свою роль, и, расстреляв барабан, я свалил только троих. Рывком вскочив, я отпрянул за ближайшее дерево, откинул барабан и вскинул револьвер стволом вверх, вытряхивая стреляные гильзы.

Торопливо набивая опустевшие гнезда, я слышал частую стрельбу Жориного пистолета. Правее, похоже, отстреливался Губарев.

Готово! Я щелчком послал барабан на место, выскочил из-за дерева и едва не налетел на здорового верзилу. Тот сразу вскинул руку с короткой саблей, я увидел, как она опускается прямо на меня, но успел увернуться и дважды выстрелил.

Еще один пират выскочил чуть правее, и я, перехватив револьвер двумя руками,аккуратно всадил новому противнику пулю между глаз. Потом дважды выстрелил в мелькнувшего между деревьями пирата. В барабане остался один патрон, и я нагнулся над убитым, собираясь воспользоваться его оружием.

В левой руке покойника был зажат длинноствольный пистолет с собачкой сбоку. Такие пистолеты можно увидеть разве что в приключенческих фильмах, и мне осталось лишь с досадой плюнуть и облегчить душу крепким словцом.

Но даже выругаться я не успел, потому что заметил справа мелькание тел и повернулся туда.

Метрах в пятнадцати от меня Жора сцепился врукопашную с двумя пиратами, и приходилось ему туго.

Пистолета у Жоры не было – видно, кончились патроны, – и он мог рассчитывать только на руки. Через плечо у него висела здоровенная сумка. В таких хорошо таскать товары из Турции, а не личные вещи, и сейчас она здорово мешала владельцу. Жора изловчился, сбросил сумку и огрел ею одного из пиратов, да так, что тот покатился на землю. В эту секунду еще один флибустьер выскочил из кустов и направил на Жору мушкет. Я выстрелил навскидку, и «мушкетер» рухнул, однако теперь и я на время остался безоружным.

Жора изловчился и нанес последнему пирату такой удар, что позавидовал бы и Брюс Ли. Пират совершил короткий полет, врезался в дерево и сполз по нему уже мертвым. И тут сбитый с ног первым приподнялся и вскинул руку с пистолетом.

– Жора! – Я торопливо выхватил нож, но тут раздался выстрел.

Жора успел повернуться на крик и принял пулю грудью. Одновременно мой нож, коротко свистнув в воздухе, вошел стрелявшему в шею.

Пират захрипел, но и Жора медленно осел на землю. Рубашка на груди быстро напиталась кровью, но я, прежде чем броситься ему на помощь, перезарядил револьвер и убедился, что живых врагов поблизости нет.

– Как ты? – Подбегая к Жоре, я по дороге выдернул из трупа свой нож. – Сильно ранен?

– А хрен его знает… – Жора кое-как поднялся, опираясь на меня. Сумку он сразу подобрал и держал, как сокровище.

– Да помогите же кто-нибудь! – прикрикнул я на свое стадо, появившееся после прекращения стрельбы.

Несколько человек, включая Рдецкого, засуетились вокруг Жоры, а я торопливо обошел поле скоротечного боя.

На полянках и среди деревьев в самых разнообразных позах валялись семнадцать трупов в грубой одежде и с допотопным оружием. Но и с его помощью им удалось убить Губарева и одного из пассажиров. Еще несколько пассажиров сбежало в панике неведомо куда, и искать их я не собирался. Я забрал себе ПМ убитого Губарева и запасную обойму к нему, велел собрать на всякий случай все оружие пиратов, взять раненого Жору и повел отряд дальше.

В выборе цели я не колебался – все равно никаких других мест на острове я не знал, – и ближе к вечеру мы добрались до вершины центральной горы, той самой, куда мы поднимались с Флейшманом, Валерой и Пашкой. Но на сей раз никого из них со мной не было.

21 Ярцев. Беглецы

Сам не знаю, как я уцелел. Наверное, правду говорят, что пуля дура, а может, вмешалась судьба, имевшая на меня другие виды. Едва опомнившись после пушечного залпа, я сразу бросился к шлюпкам. Скорее всего, шлюпки в тот страшный момент показались мне частью привычного бытия, из которого меня пытались выдернуть жестоко и страшно. Шлюпки лежали, почти целиком вытащенные на песок, и, упершись руками в ближайшую, я задумался – что же дальше?

Задумался – не то слово. Мысли проносились в голове, сменяя друг друга с безумной скоростью, и я не мог ухватиться ни за одну.

Плыть на корабль? Но парусники уже сошлись с ним вплотную. Меня просто утопят еще на подходе. Да и какой смысл, ядрен батон, плыть в лапы к пиратам?

Направиться в открытое море? Блин, куда? Я и сейчас не имел никакого понятия, где мы находимся, в какой из сторон может быть берег, а горючего в шлюпке кот наплакал.

И все-таки я наверняка бы пустился в плавание наугад, но не смог в одиночку столкнуть на воду шлюпку. Я заходил то с одной, то с другой стороны, но задача одному человеку оказалась не по силам, а рядом уже никого не было.

От фрегата к берегу ходко двигались лодки, и до меня впервые дошло, что сидевшие в них люди – убийцы. Они только что дали залп картечью по безоружным людям и с той же легкостью могут убить меня. Хотя бы как нежелательного свидетеля их преступления.

В страхе я побежал вдоль берега – прочь и от шлюпок, и от готовящихся к высадке головорезов. Бежать по песку было тяжело, поневоле пришлось свернуть в лес, но и там я бежал вдоль самой опушки, почему-то не желая упускать из виду море.

Я быстро запыхался, ноги едва двигались, однако меня подгонял страх, и я пробежал самое малое километра три, если не четыре. На большее не хватало сил. Я остановился, судорожно глотая ртом воздух, и лишь тогда впервые огляделся.

Изгиб берега скрыл напавший на нас фрегат, но с места моей вынужденной остановки виднелся «Некрасов», окруженный тремя парусниками. Даже бинокль не помог разобраться, что же происходит на родном корабле. Хотя, блин, что там могло происходить хорошего? Безоружный, лишенный хода…

Больше смотреть было не на что. Я отдышался и быстрым шагом двинулся дальше.

Куда я иду, зачем, – подобные вопросы даже не приходили мне в голову. За спиной опасность, надо подальше уйти от нее – вот и все, что я знал. Я шел и шел. Будь остров поменьше, я бы, наверное, обошел его весь, вернулся в исходную точку. Но остров оказался достаточно велик, а шаг мой постепенно становился короче, я уже просто брел, не разбирая дороги, и тут неожиданно и ярко брызнуло солнце, резануло по глазам, залило мир позабытым светом.

Я невольно остановился. Не удержался, выглянул из леса и еще раз посмотрел в бинокль туда, где был мой корабль.

В первый момент я не мог понять, что происходит. Вглядывался, не верил своим глазам, точно от моей веры что-то зависело.

«Некрасов» тонул, все сильнее заваливаясь на левый борт, и парусники отодвигались от гибнущего колосса. Очевидно, перебив команду и забрав все ценное, пираты решили избавиться от главной улики – от самого лайнера. Ясно, что ни продать, ни использовать его они не могли. Теперь им оставалось отыскать и добить тех, кто, подобно мне, еще остался на проклятом острове. Тогда ни одна живая душа до скончания дней не узнает, куда исчез первоклассный круизный теплоход и восемьсот человек, на свою беду оказавшихся на нем.

Едва сдерживая слезы, я до конца досмотрел последние минуты моего корабля. Я никогда не считал себя сентиментальным, но сказалось нервное потрясение, да и «Некрасов» был последней связью с привычным миром. Теперь надежды выбраться отсюда не стало. Строить лодки я не умел, а случайный корабль может появиться тут и через год. Да что там год! Без пищи, без оружия, без людей я не протяну здесь и месяца, даже если сегодня меня не выследят и не убьют.

Чтобы хоть немного успокоиться, я закурил и лишь тогда задумался над тем, что же у меня вообще есть, кроме одежды.

Поиск по карманам не занял времени. Полторы пачки сигарет, зажигалка, перочинный нож, шариковая ручка, записная книжка, исписанная почти до конца, паспорт моряка, немного денег…

Ах, да. Еще у меня был бинокль. Остатки былой роскоши…

Знал бы, что нас ждет, сунул бы в карман хоть банку консервов. Да кто же, ядрен батон, мог предвидеть!

Я различил еле слышный шорох шагов, и как-то отрешенно, словно речь шла не обо мне, подумал: вот и конец! Сил сопротивляться или бежать у меня не осталось. Да и к чему? Имей я при себе оружие – и то вряд ли отбился бы, а так… На НВП в школе пострелял из мелкашки, и на этом мое знакомство с ручными средствами убиения себе подобных завершилось.

– Штурман, – услышал я тихий голос и, обернувшись, увидел одного из наших пассажиров.

С ним были жена и сын. Григорий, Виктория и Марат Ширяевы, бизнесмен средней руки со своим семейством. Вика была ничего, симпатичная особа, а про маленького Маратика и говорить нечего. Постреленок из тех, кому всюду надо сунуть свой любопытный нос.

Я вспомнил своих, и на душе стало тоскливо. Как они будут одни? Времена сейчас крутые, безжалостные…

– Слышь, Валера! Никак не могу взять в толк, кто они такие? – Ширяев смотрел на меня так, точно я мог немедленно ответить на все его вопросы.

– Судя по флагу, англичане, – ответил я, а сам подумал: хоть папуасы, нам от этого легче не станет. Бандиты национальности не имеют.

– А чего они таким старьем пользуются? Какие-то допотопные парусники, древние пушки… Что у них, ничего лучше нет?

– Почему нет? Потопили же они как-то «Некрасов». Лайнер, конечно, не крейсер, однако ядром его, ядрен батон, не пробьешь.

Гришка с Викой немедленно уставились на меня. О гибели корабля они еще ничего не знали. Пусть их связывали с лайнером недобрые воспоминания, но при страшном известии оба испытали те же чувства, что перед этим испытал я. Находясь на острове, отсутствие корабля ощущаешь особенно остро.

– Вот даже как… – выдохнул Гриша, и в глазах его вспыхнул недобрый огонек. – Ладно, еще посмотрим…

– От тебя только и слышишь: посмотрим! – взорвалась его жена. – Другие люди дела делают, а ты только смотришь! Мало того что семью как следует обеспечить не можешь, так еще заманил нас на этот дурацкий пароход! В круиз ему захотелось!

– Замолчи, – поморщился Ширяев. – Круиз – твоя идея.

– Сам замолчи! – Похоже, у Вики начиналась истерика. – Я еще и молчать должна?! Не дождешься!

– Сейчас сюда, блин, сбегутся бандиты со всего острова, – заметил я.

Вика поперхнулась на полуслове и завертела головой в поисках упомянутых бандитов.

– Ты прав. Надо уходить, – согласился Ширяев. – Вот только куда?

– Черт его знает! Давай пойдем вдоль берега. По крайней мере, если они попробуют подойти на шлюпках, то хоть заметим их вовремя, – предложил я.

Других предложений не оказалось. Уверенные в скорейшем спасении, мы не изучали остров и понятия не имели, где можно укрыться хотя бы на несколько дней. Не станут же пираты торчать здесь вечно. О том, что с их уходом наше положение улучшится ненамного, я старался не думать.

Шли мы долго. Ширяев нес на плечах сына и небольшую сумку на ремне. В сумке, кроме тряпок, лежало несколько шоколадок, две пачки печенья и бутылка лимонада. По молчаливому уговору еда принадлежала ребенку, нам же еще предстояло решить проблемы своего питания.

– Слышите?

Я невольно обратился в слух и вскоре услышал идущий со стороны моря тихий перестук мотора.

Не сговариваясь, мы повалились на траву и осторожно выглянули из-за деревьев.

Довольно далеко, кабельтовых в шести, не меньше, вдоль берега двигалась спасательная шлюпка. Я даже невольно подумал, не наша ли? Но почти такие есть на всех средних и крупных кораблях, да и у лагеря их стояло целых шесть штук – кто мог помешать пиратам использовать их для разъездов вокруг острова?

– Папа, а это пираты? – Глаза Маратика возбужденно блестели, словно происходящее было увлекательнейшей игрой.

– Это? – Ширяев помедлил, затем с сомнением ответил: – Может, и пираты. Отсюда не видно.

– А давай захватим их корабль и будем сами пиратствовать! – предложил сынишка.

Мы с Гришей переглянулись. Да, в книжках и фильмах пираты порой выглядят просто героями. В жизни все гораздо мрачнее и трагичней.

– Нет, сынок. Пираты – нехорошие люди. Они убивают без жалости всех подряд, и я таким быть не хочу.

Маратик задумался. Он не понимал, что убитые убиты навсегда, но раз папа говорит…

– Надо было тебе с собой пистолет взять, – сказал он после раздумий. – Ты бы их всех перестрелял, и они больше никого бы не трогали.

– Если бы я знал, то пулемет с собой прихватил бы, – вздохнул Ширяев. – И ящик гранат в придачу.

– Дядя, а у вас пистолета нет? – спросил меня Марат, с надеждой разглядывая мою форменную фуражку.

– Нет. Я не военный моряк, а гражданский. Нам воевать не приходится, – пояснил я.

– А что такое – гражданский? – не замедлил поинтересоваться мальчуган.

– Мирный. Тот, кто возит грузы, пассажиров и ловит рыбу, – перечислил я.

Тем временем шлюпка потихоньку прошла мимо. Мы тоже двинулись вперед. Вскоре нам попалась небольшая укромная поляна, со всех сторон окруженная кустами. На ее краю пробивался небольшой родничок, и мы решили немного передохнуть. Ширяев сразу вызвался сходить в разведку, посмотреть, не идет ли кто по нашим следам, но Вика ожгла его таким гневным взглядом, что Гриша осекся на полуслове.

– Ладно, я все равно хотел прогуляться, – бросил я и поднялся. Мне очень не хотелось идти куда угодно, но еще больше не хотелось стать свидетелем чужой семейной ссоры. Да и в главном мой случайный попутчик был прав: сидеть в полном неведении не годилось. Напавшие на нас пираты (как же иначе назвать морских разбойников?) вполне могли бродить где-то поблизости. И не только пираты. Залп с фрегата никак не мог убить сразу несколько сот человек. Многие наверняка уцелели и теперь, подобно нам, бродят по острову в поисках спасения…

Я оставил Ширяеву ненужный в лесу бинокль, снял фуражку и, старясь выглядеть бодрым, зашагал назад. По пути я часто останавливался, вслушивался в тревожную лесную тишину и вздрагивал от малейшего шороха.

И дернуло же меня куда-то пойти! Наткнусь на пиратов, и что, ядрен батон, в итоге? Прихлопнут меня, как комара, а то еще и помучают перед смертью. Я ведь и сопротивляться толком не смогу. Не размахивать же перочинным ножичком курам на смех!

«А сидеть и ждать, пока из кустов вывалятся здоровенные головорезы, легче?» – спросил меня внутренний голос.

Да, спокойные времена кончились. Как знать, может, те, сраженные сразу, – счастливчики по сравнению с нами?

Едва слышный женский вскрик заставил меня в очередной раз замереть на месте. Я всерьез задумался, не убраться ли от греха подальше? Однако любопытство – то самое, что заставляет нас порой заглядывать в бездонную пропасть, – пересилило, и я очень осторожно двинулся на звук.

Где-то впереди затрещали сминаемые кусты, и я проворно укрылся за широченное дерево. Мысленно проклиная все разведки, вылазки и прочую опасную дребедень, я прижался к шершавому стволу, но потом не удержался, выглянул и сразу отпрянул.

Прямо на мое дерево бежала девушка в коротком облегающем платье. Бежала неумело, как бегают почти все девушки: нелепо разведя согнутые в локтях руки и высоко подбрасывая голени. Следом, почти настигая беглянку, мчался босой мужчина в каких-то ненормально широких штанах и серой рубахе.

Я дождался, пока девушка проскочила рядом со мной, а затем неожиданно для себя выставил ногу.

Нехитрая уловка сработала. Преследователь споткнулся и полетел наземь. Теперь позволить пирату встать стало равносильно самоубийству, и я набросился на лежавшего врага сзади, схватил за уши и принялся упорно бить мордой о землю. Не знаю, хотел ли я его смерти? Вряд ли. Все произошло, блин, так быстро, что мне попросту некогда было о таком думать. Скорее всего, я старался просто выключить его, заставить потерять сознание и, пользуясь этим, удрать куда подальше. Не тут-то было! Пират извернулся и перевернулся на бок, а я свалился с него в траву.

Теперь мы оказались лицом к лицу, и мои шансы резко ухудшились. Перепачканная землей и кровью рожа пирата была совсем рядом. Я успел съездить по ней кулаком, но и он чувствительно ударил меня под ребра, а затем в его руке блеснул нож.

Никогда в жизни, ядрен батон, я не испытывал такого страха. Моя левая рука изо всех сил удерживала руку пирата с ножом, наши свободные руки тоже сплелись в противоборстве. Мне нечего было ему противопоставить, я лишь оборонялся, стараясь оттянуть гибель. Противник тоже понял это, его образина расплылась в зловещей усмешке, и я, не помня себя, ударил лбом по его ненавистной роже. Удар пришелся по носу. Сразу хлынула кровь. Рука с ножом ослабила гибельный напор, а другая выпустила мою правую руку – пират схватился за разбитый нос. Тогда я приподнялся и ударил его ребром ладони по горлу, затем, уже кулаком, в висок. Потом бил еще и еще, уже не помню куда. Я так увлекся, что едва не пропустил момент, когда противник попытался нанести ответный удар.

Что-то холодное и острое больно скользнуло по ребрам, но я как-то сумел вновь перехватить его руку, всем телом навалился на нее. Что-то хрустнуло, пальцы пирата вдруг выпустили нож, я подхватил выпавшее оружие и изо всех сил нанес удар в грудь.

Должно быть, нож попал как раз между ребер. Во всяком случае, он вошел в тело легко, почти не встречая сопротивления. Пират дернулся, захрипел, а я нанес ему еще несколько ударов и вдруг понял, что продолжаю бить по трупу.

Ошеломленный содеянным, я тяжело поднялся с земли и тут увидел спасенную мною девушку. Я узнал ее сразу, да и как было не узнать, если в последнем рейсе она была, блин, самой известной представительницей своего пола на злосчастном «Некрасове»? Я уже не говорю о клипах, то и дело мелькающих в различных развлекательных передачах. В наше время эстрадные исполнители намного известнее писателей, ученых, политиков…

Сейчас Мэри совсем не походила на ту кокетливую ухоженную девушку, которую любит показывать телевидение. Косметика на лице поплыла от пота, и без того короткое платье задралось вверх, на колготках зияла здоровенная дыра. Лишь темные волосы сохраняли подобие прежней прически.

Впрочем, кто я такой, чтобы судить о внешности других? Вряд ли я выглядел намного лучше. Бег, ходьба через лес, драка…

– Пойдем отсюда, – сказал я певице и хотел уже встать, когда вспомнил о главном.

Набор оружия у мужчины оказался, мягко говоря, странноват. Не считая окровавленного ножа, который я так и не смог выпустить из стиснутых пальцев, он был вооружен короткой кривоватой саблей и старинным пистолетом, заряжающимся с дула. В другое время я бы изумился при виде такого набора, но сейчас мой запал удивления был полностью исчерпан. Я деловито собрал оружие, прибавил к нему мешочек с порохом и пулями, подхватил Мэри под руку и быстрым шагом повел ее прочь.

Певица шла со мной покорно и безвольно, и я, чтобы хоть как-то привести ее в чувство, тихо заговорил:

– Знаете, мне почему-то кажется, что этот лес не лучшее место для прогулок в одиночку. Первозданная природа, народ дикий до крайности. Без сопровождающего вам не обойтись.

Не уверен, что она понимала смысл моих слов. Мне, например, происходящее казалось бредом, кошмаром, который просто обязан закончиться пробуждением, но лес вокруг был реален до тошноты, моя ладонь отчетливо чувствовала девичью руку, а левый бок горел и болел. Осторожно скосив глаза, я увидел, что рубашка порвана и вдобавок изрядно пропитана кровью.

Мне захотелось немедленно осмотреть свою рану, но я с детства побаиваюсь крови и испугался, что вид раны может подействовать на меня слишком сильно.

– Вы не поверите, но никогда не думал, что буду вот так запросто прогуливаться под ручку с известной звездой… – Я мог бы добавить, что не думал, блин, о многом из того, что случилось за последние дни, но решил об этом лучше не распространяться. – Да что прогуливаться! Быть рядом – и то…

Мэри улыбнулась, но в ее улыбке было больше привычки, чем чувства. Глаза певицы по-прежнему оставались пусты. Видимо, каскад событий, совершенно далеких от ее привычной эффектно-красивой жизни, отключил ее от происходящего и превратил в подобие сомнамбулы.

– Ну, как? – Ширяев вынырнул из кустов настолько неожиданно, что я вздрогнул.

Вместо ответа я протянул ему захваченное оружие и, лишь увидев на его лице недоумение, счел нужным пояснить:

– Сцепился с одним, ядрен батон. Не знаю, кто они, но роль выдерживают умело. Сперва парусники, теперь, блин, эти музейные экспонаты.

– Ты ранен? – прервал меня Гриша, кивнув на мой бок. – Пойдем скорее, перевяжу. Заодно и расскажешь.

Я оказался прав в своих опасениях. Едва Ширяев помог мне избавиться от рубашки и я увидел кровоточащую рану, как лишился чувств…

22 Наташа. Преддверие ада

Наташа бежала, стараясь не упустить из виду Юлю и не врезаться в дерево. Рядом мчались много людей, все это напоминало массовый физкультурный забег, но ставкой в нем была жизнь.

Нападение произошло внезапно. Какие-то странно одетые мужики выскочили прямо навстречу. В руках у них были сабли, хлопнуло несколько выстрелов, кто-то упал, кто-то сцепился с бандитами, но стюардессы, на свое счастье, оказались несколько в стороне от вспыхнувшей схватки.

Девушкам просто повезло. Будь нападающих побольше или бегущих поменьше, они наверняка не вырвались бы из западни, но соотношение оказалось таким, что захватить или убить всех бандиты не смогли физически. Пираты метались в мчащейся толпе, кого-то хватали, кого-то рубили, вселяли во всех неукротимый ужас, но тот же ужас придавал уцелевшим сил, и кое-кому удалось пробежать, скрыться.

Когда ускользнувшие изнемогли от бесконечного бега, то оказалось, что их всего-навсего семь человек. Наташа, Юля, Борин – опять! – со своим менеджером, здоровенный парень, в тот памятный вечер нокаутированный Кабановым (его звали Костей), средних лет спортивный Николай и молодой Пашка. Что стало с остальными, не знал никто. Может, погибли, может, попали в плен, а может, вырвались и теперь блуждают по превратившемуся в ловушку острову.

Едва отдышавшись, мужики стали дружно возмущаться случившимся, грозились куда-то пожаловаться, кому-то что-то сказать… Молчали только девушки, ибо о чем было говорить?

Кто-то – кажется, менеджер – пустил по кругу бутылку коньяка, и ее выпили прямо из горлышка, не чувствуя ни крепости, ни вкуса. Все были немного одуревшие, ни черта не соображали, и из семерых никто даже не подумал, что лучше уйти куда-нибудь подальше.

– Нет, я этого так не оставлю! – продолжал качать права Борин. – Я на наших морячков в суд подам! Сперва устроили крушение, забросили неизвестно куда, а теперь натравили каких-то психованных киношников. Издеваются, как хотят, а я, между прочим, не фуфло какое-нибудь!

– Я этих морячков и их заступничков вот этими руками… – пообещал Костя, демонстрируя здоровенные ручищи.

Стюардессы переглянулись. При таких настроениях им, пожалуй, опаснее было оставаться здесь, чем ходить в одиночку. Только как незаметно покинуть это скопище неврастеников? Все семеро сидели у края поляны рядом с густо разросшимися кустами, но там, за кустами, были береговой лагерь и бандиты. Возвращаться туда явно не стоило, а в другую сторону поляна тянулась довольно далеко, и незаметно пересечь ее под цепким взглядом пяти пар глаз вряд ли удастся.

– А между прочим, – вдруг вспомнил Костя, обращаясь к Пашке, – ты тоже с морячками и их прихвостнем ходил.

– Тебя спросить не догадался, – огрызнулся Пашка.

– Чего? – приподнялся с места Костя. – Хамишь? Да я таких за бакс десятками покупал!

– А я таких, как ты, – за рубль сотнями. И говорили – много даю! – не остался в долгу Пашка и с чувством добавил: – Козел!

Костя не нашел, что ответить, и со злостью ударил по Пашкиной сумке, да так, что она залетела в кусты.

– Достань, гнида! – Пашкино лицо стало пунцовым от гнева, он тоже вскочил.

Они стояли друг против друга, забыв обо всем: об опасностях, о том, что находятся на необитаемом острове, что их осталось очень мало и что на них идет охота…

– Перестаньте ссориться, господа! – попытался образумить их менеджер, но его не стали слушать.

– Видал? – Разгорячившийся Костя сунул Пашке под нос здоровенную дулю. – Выкуси!

Пашкины нервы не выдержали. Он дернулся и врезал Косте так, что тот свалился. Пашка с неожиданным проворством подскочил к упавшему и от души добавил ногой в лицо. Лицо сразу залилось кровью, а Пашка ударил еще раз куда-то под ребра и торжествующе застыл над поверженным противником.

Торжество его оказалось недолгим. Затрещали кусты, и на поляну выскочили трое бандитов. Их появление стало таким неожиданным, что люди на несколько секунд застыли. Затем менеджер стал поднимать вверх дрожащие руки.

– Бежим! – Юленька дернула подругу за руку. Наташа послушно вскочила и изо всех сил бросилась прочь.

Они еще успели заметить, как Пашка, подхватив какой-то чехол, припустил следом, но тут опять замелькали деревья и смотреть по сторонам стало некогда. Хорошо хоть, что стюардессы были в спортивных костюмах и кроссовках – переоделись для затевавшихся соревнований. Вот только программа их изменилась, и вместо предполагаемого волейбола пришлось заняться бегом.

Сзади раздался страшный крик. Так можно кричать лишь перед смертью, и перед смертью ужасной, но кто именно кричал, было непонятно. Крик подстегнул убегавших. Когда же за спинами громыхнуло, то они помчались так, что наверняка побили все рекорды.

Казалось, бегу не будет конца. Они бежали, бежали, бежали, выкладываясь без остатка, пока не обессилели, но и тогда не остановились, а побрели, едва переставляя отяжелевшие ноги и не ведая, куда идут. Они знали только одно – позади смерть.

Две стюардессы, Пашка да невесть когда оказавшийся с ними Борин – четверо из семи. Только четверо…

Судьба остальных в данный момент Наташу не волновала. В конце концов, кто они? Защитнички, мать их! Ладно девушки, но эти бугаи впятером испугались троих! А от одного они бы тоже удирали? Мужчины… Нет, уж лучше бы с ними был этот – как его? – Кабанов. Уж он-то не струсил бы. Не побоялся же выступить один против целой толпы! Или струсил бы и он? Что мы знаем о людях? Казался же Борин самим совершенством. И нежный, и храбрый, а на поверку… Драпака задал не хуже девчонок, а что до нежности… Тьфу! Даже вспоминать противно!

– Все. – Пашка остановился посреди чащи и устало опустился на землю. – Перекур, в натуре.

Остальные тоже не могли сделать и шага. Пришлось опуститься рядом и привалиться спиной к дереву.

– Конина у кого-нибудь есть? – подал голос Борин. – Во рту все пересохло, так и загнуться можно.

Никто ему не ответил. У Юленьки с собой вещей вообще не было, при Наташе только сумочка, в которой, кроме женских мелочей и шоколадки, не было ничего, а Пашка так и не расстался со своим чехлом, скрывающим что-то длинное, но вряд ли съедобное.

– Вот где, короче, влипли! – прокомментировала случившееся Наташа. – Ни корабля, ни еды… Что делать будем?

Никаких предложений не последовало, и тогда девушка ответила на свой вопрос сама:

– Надо искать наших. Не одни же мы уцелели на острове! Вместе, может, что и придумаем.

– Найдешь, как же! – безразлично произнес Пашка. – Их, верно, и в живых никого нет, а если кто и остался, то спрятался в какой-нибудь щели, типа, как таракан.

– Не могли же они перебить всех! – Кто «они», Наташа уточнять не стала. – Нас здесь несколько сотен было.

– А осталось четверо, – продолжил Пашка. – Примерно один из сотни.

Он открыл чехол и неожиданно для всех извлек из него настоящее ружье.

– Вот. – Пашка с любовью погладил приклад. – А патронов нет. Все в сумке остались, хоть возвращайся, в натуре!

Но и по голосу, и по выражению лица было ясно, что никуда он не вернется.

– И ты с этим удирал? – не выдержала Наташа. – Тоже мне, мужик называется!

– Я же тебе толкую: карабин без патронов! А все этот придурок! – вдруг разозлился Пашка. – Не начал бы выступать, так жив бы остался. Я как раз, в натуре, собрался карабин зарядить, а он… Сейчас бы были при оружии. Целая сотня патронов – попробуй сунься!

– Чего уж там, – вздохнула Наташа. Да, будь Пашкино ружье заряжено, все чувствовали бы себя намного спокойнее.

– Сам виноват, – заявил Борин. – Будь у меня оружие, я бы всем показал!

– Сомневаюсь, – ехидно усмехнулся Пашка. – Им еще надо пользоваться уметь, а ты его только в кино и видел.

– Хватит! – оборвала их перепалку молчавшая до сих пор Юленька. – Может, еще разок подеретесь? Вы же, когда не надо, всегда храбрые!

Мужики пристыженно замолчали. Да и было с чего, подумала Наташа. На кого из них ни посмотри в обычной жизни, каждый пыжится, распускает хвост, а стоит копнуть поглубже… И ведь находятся дуры, готовые их слушать! Не слушали бы, не принимали бы на веру их фанфаронистую болтовню – глядишь, и постарались бы мужики стать другими, на деле доказать свою пригодность! Взять Средние века. Пока не проявил себя на войне или турнире, не показал, чего ты стоишь в честной схватке, ни одна девушка на тебя и не посмотрит. А нынешние привыкли все мерить на деньги, воображать себя хозяевами жизни, и что же? Много было этих хозяев, да все по лесу разбежались…

А интересно, как повели себя моряки? Или этот Кабанов? Гриф со своим Жорой? Если так же, как эти, то рассказы о рыцарях – тоже ложь, вечная сказка, придуманная мужчинами, чтобы повысить себе цену. Или женская тоска по идеалу?

– Вы лучше думайте, что делать будем, – сказала Юленька, переводя взгляд с одного на другого. – Мужчины вы, или как?

В ней снова было нечто от кошечки, но на этот раз от кошечки напуганной, ожидающей защиты от злых собак.

– Помощи надо ждать, вот что, – буркнул Борин. – Быть такого не может, чтобы в двадцать первом веке в море свирепствовала банда, а никто ничего о ней не знал. Да одни их корабли чего стоят! Их же издалека видно, а догнать такие – пара пустяков.

Он едва заговорил, как стало ясно, что ничего дельного он не предложит. Ждать помощи! Кто ж ее не ждет? Но ведь ее еще и дождаться надо…

– Не знаю, – с тоской отозвался Пашка. На него внешний вид Юленьки оказал совсем другое воздействие. Захотелось расправить плечи, продемонстрировать мужскую силу, только как это сделать, Форинов не знал. Поэтому слова звучали диссонансом с настроением. – Третий день на острове, и ни от кого ни ответа, ни привета. Как будто вымерли все. Да и как ее дожидаться? На берегу, типа, сидючи? Насиделись уже. Драпать нам надо. И чем скорее, тем лучше.

– Как драпать? Куда? Мы даже на «Некрасов» попасть не можем. Лодки на берегу. И управлять ими никто не умеет, – вздохнул певец.

И тут Наташа впервые подумала о корабле. Последний раз она видела его в окружении трех парусников. Полезут на этот… как его?.. на абордаж, так ребятам и отбиваться нечем. Была бы машина на ходу, играючи ушли бы от этих тихоходов, а вот на якоре…

– Корабль неисправен, на нем не удерешь, – буркнул Пашка. – А так проблем бы не было. Сели – и айда отсюда! Надо, в натуре, что-то другое придумать. Хоть осмотреться для начала, как и что. И местечко найти поукромнее.

– Какое местечко? Где мы его найдем? – спросил певец. – Ни еды, ничего. Пойдем лучше сдадимся. Не будут же нас убивать просто так! Я человек известный.

– На берегу в нас стреляли просто так, – напомнил Пашка. – И плевать им на твою известность!

– Может, у них игра такая? Стрельнули разок для испуга. Живые мы им нужнее. Заложники, скажем, – отстаивал свое предложение Борин.

– Кому нужны такие заложники? – не выдержала Наташа. – Были бы мы какие-нибудь американцы, тогда понятно, а русские… Да и вы как хотите, а мы с Юленькой ни за что не пойдем. Лучше с голоду в лесу подохнем. – Стюардесса представила, что неизбежно их ждет в плену, и ее едва не стошнило.

– И речи быть не может, – поддержала подругу Юля. – Вам, мужикам, легче. Если убьют, так сразу, а нам…

– Ничего, от вас не убудет, – презрительно усмехнулся Борин. – Еще и удовольствие получите. – И он заговорщицки подмигнул Наташе.

Это было уже слишком. Сама не своя, стюардесса вскочила и залепила певцу такую пощечину, что у него дернулась голова.

– Еще раз вякнешь – убью, – пообещала девушка, борясь с желанием дубасить его до полного изнеможения.

Борин попытался подняться, но встретился с Наташиным взглядом, не выдержал его и затравленно сел. На его левой щеке уже проступал четкий отпечаток пятерни. Пашка смотрел на певца с нескрываемой насмешкой, хотя и не мог догадаться о предыдущих отношениях.

– Так его, Наташа, – кивнула Юленька. – Дерьмо ты, Борин. Самое натуральное дерьмо.

После этого разговоры прекратились. Да и о чем было говорить? Высказывать, кто и что думает о других? Гадать, что за придурки играют в морских разбойников, убивая людей направо и налево и не страшась возможной кары?

Укрытие было классное. Сидели бы они тихо, вполне возможно, все бы и обошлось, но появившееся солнце, лесная духота, долгий бег вызвали у беглецов такую жажду, что они не вытерпели и все вместе пошли на поиск ручейка.

Шли совсем недолго. На сей раз им суждено было наткнуться на целую толпу. Ждали ли пираты специально или услышали отнюдь не бесшумную ходьбу – какая разница? Главным было то, что теперь противников разделяло лишь несколько шагов.

Страх полностью парализовал Наташу, и она, точно в замедленном фильме, увидела, как метнулся в их сторону Пашка. Он перехватил карабин словно дубину, резко размахнулся и обрушил незаряженное оружие на противника. Тот рухнул с проломленным черепом, а Форинов, войдя в азарт, подскочил к следующему разбойнику.

Пират успел выставить руку. Что-то хрустнуло, и следом раздался короткий вскрик.

Пашка еще успел сбить с ног третьего, припечатал его для верности ногой, но тут один из уцелевших оказался сзади и вонзил в Пашкину спину саблю.

На ногах Форинов устоял. Он повернулся к новому противнику и с безумным выражением лица медленно двинулся к своему убийце. Тут же грохнул выстрел. Майка на Пашкиной груди окрасилась кровью.

Форинов сделал шаг, другой (пират в ужасе застыл) и без звука упал в траву.

Борин, как перед этим его менеджер, поднял руки да так и стоял, пока один из пиратов не подошел вплотную и не ткнул певца ножом в живот. Борин скрючился, стал оседать, и только тогда Наташа бросилась назад.

Точнее, попыталась броситься. Кто-то успел схватить ее, девушка рванулась и сразу же получила сильный удар по голове…

23 Из дневника Кабанова

Уже на вершине мы подвели итоги. Нас осталось тридцать один человек: четверо детей, девять женщин и восемнадцать мужчин, один из которых был тяжело ранен. Куда подевались остальные, сколько людей погибло, а сколько бродит по острову, не знал никто. Да и соотношение беглецов и покойников постоянно менялось не в пользу первых, и гадать не имело смысла.

Со всех сторон мы видели вдалеке пустынное море. Парусники наверняка стояли слишком близко к берегу, «Некрасова» мы не видели и во время первого посещения, да и главные события сегодня разворачивались не на море.

Первым делом я решил произвести краткую ревизию имеющегося. Что касается меня, то все, чем я располагал, не считая одежды, были нож, револьвер и сорок шесть патронов к нему, в придачу «макаров» Губарева, заряженный двумя патронами, и запасная обойма.

Кое-кто подрастерял свои вещи во время бегства или еще на берегу, но многие были с сумками. Вот только съестного в них почти не было, и весь наш продовольственный запас состоял из небольшого количества сладостей и трех бутылок коньяка.

Зато среди нас находились три члена совета из пяти. Панаев пропал во время короткой схватки. Кто-то видел, как он убегал сломя голову. Ярцева последний раз видели на берегу, но остальные были в сборе, и мы, как издревле повелось на Руси, расположились в сторонке и устроили совещание. На повестке стоял один-единственный и тоже извечный русский вопрос.

– Что будем делать? – Вопрос вертелся у всех, но первым сформулировал его, естественно, Лудицкий.

Прежняя утонченная спесь окончательно покинула моего шефа, и теперь он с надеждой заглядывал мне в глаза, словно я был всеведущ и всемогущ.

Таким же взглядом на меня смотрел и Грумов. Один Рдецкий продолжал держаться достаточно независимо и спокойно курил, посматривая на всех нас.

– Очень общий вопрос, – заметил я. – Мне и самому хотелось бы знать на него ответ, но будет гораздо проще разбить его на ряд более простых вопросов и, постепенно решая их, разобраться с главным. Например, как долго мы сможем здесь продержаться? Где взять продовольствие? И тому подобное.

Услышав, что вопросов может быть гораздо больше, Лудицкий почему-то воспрянул духом и объявил таким тоном, точно председательствовал в Думе:

– Мне кажется, что эта мысль заслуживает внимания. Возражения имеются? – Он немного выждал и подытожил: – Предложение принимается.

У меня тоже были свои привычки, избавляться от которых я не собирался, и потому я изложил общую обстановку. Насколько я ее знал, разумеется. Рассказал и о существовании небольшого потайного склада на берегу, устроенного Валерой по моей просьбе. Безуспешно попытался разобраться, кто же на нас напал и попробовал спланировать кое-какие ответные действия.

– Вы собираетесь их победить? – перебил меня Грумов, глядя на меня, как на душевнобольного.

– Это было бы идеальным выходом, но, к сожалению, боюсь, что для нас он нереален, – признал я. – На пяти кораблях может быть человек пятьсот, а то и тысяча. Даже если у них нет ничего серьезнее кремневых пистолетов и мушкетов, то и нам похвалиться нечем. Все, чем мы располагаем, – семь пистолетов при пяти стрелках. Губарев убит, а Жора тяжело ранен, и его в расчет можно не брать. Да и патронов в среднем по три десятка на ствол. Кстати… – Я достал «макаров» Губарева. – Кто-нибудь умеет этим пользоваться?

Лудицкий и Грумов покачали головами, но я спрашивал не их. Рдецкий перехватил мой взгляд, чуть усмехнулся уголками губ и вытащил из-под пиджака ТТ.

– Больше вопросов не имею, – объявил я, ничуть не удивившись такому обороту дел. – Тогда вернемся к нашим баранам. У кого есть какие-либо предложения по поиску уцелевших?

Как я и ожидал, никаких предложений не последовало. Более того, каждый из моих собеседников старательно прикидывал, а нужны ли нам другие люди, когда большинство находящихся с нами представляют из себя обузу? Маленькой группе легче и скрываться, и прокормиться. С другой стороны, зайди речь о серьезном столкновении, лишние люди не помешают, даже если и окажутся пригодны лишь на роль пушечного мяса.

– Ладно. Реально у нас три варианта поведения. Первый: держаться здесь даже в случае нападения. Говорю сразу, что смысла в этом нет. Будь у нас оружие, боеприпасы, люди… Второй: при малейшей опасности немедленно уходить и прятаться в других, заранее разведанных местах. Третий: начать партизанскую войну.

– Только не это, – с твердостью Кислярского немедленно отозвался Лудицкий. – Нас выследят и перебьют. Кроме того, вы (раньше он бы сказал мне «ты») не упомянули еще одну возможность. Почему бы нам не сдаться в плен? Я все-таки депутат, и за мою гибель кому-то придется серьезно ответить.

– Бросьте, – прервал я его, пока эта мысль не угнездилась в головах остальных. – Почему вы думаете, что о случившемся кто-нибудь узнает? Как вы собираетесь сдаваться, когда в нас стреляют быстрее, чем мы успеваем открыть рот? Не знаю, чем было вызвано нападение, но теперь у нападающих один выход: ликвидировать все следы случившегося и всех невольных свидетелей, то есть нас с вами. Нет людей, нет и проблемы. Мало ли кораблей пропадает без вести?

– Вы думаете… – Лицо Грумова так налилось кровью, что я испугался – не хватит ли его сейчас удар?

– Не думаю, а убежден. Будь это заурядные террористы с заурядными требованиями, они бы захватили нас без единого выстрела.

– Вы правы, Сергей, – поддержал меня Рдецкий. – Сейчас мы – свидетели преступления, а от свидетелей принято избавляться. Единственное – они не знают и не могут знать точно, сколько же нас было на острове. Так что небольшой группкой можно спастись.

При этом Гриф выразительно посмотрел на двух других членов совета, и я понял, что он с радостью покинул бы нас на пару с преданным Жорой. Но Жора был ранен, а чтобы скрываться в одиночку на необитаемом острове, надо иметь очень много мужества. Даже для того, чтобы выспаться, необходим хотя бы один проверенный напарник.

И еще мне стало ясно, что с совещанием пора закругляться. Обстановку я им доложил, дельных советов не услышал, а сидеть и переливать из пустого в порожнее можно до бесконечности. Лучше заняться конкретными делами, пока кто-нибудь не занялся нами.

– Есть предложение. Все вопросы отложить на потом, а сейчас произвести небольшую разведку. С вами останутся все четыре телохранителя, а я пошарю неподалеку. Может, сумею узнать что-нибудь о нападающих, может, найду кого-нибудь из уцелевших или придумаю что-то насчет продовольствия. В любом случае разведка необходима, и чем раньше ее провести, тем лучше. Зря я, что ли, когда-то разведротой командовал?

Мне пытались возражать, но очень вяло. Необходимость разведки была очевидной для всех, и возражение вызывала лишь моя кандидатура. Я все-таки был здесь кем-то наподобие министра обороны, а разве министры сами ходят в разведку? Но я был и наиболее подготовленным для таких действий, это тоже понимали все. Поэтому, в конце концов, со мной согласились, только попросили не задерживаться слишком долго.

Перед выходом я еще раз осмотрел наш крохотный лагерь, проверил посты наблюдения, а потом решил навестить Жору.

Я никогда особенно не ладил с ним, но не мог не признать, что в бою он действовал умело и труса не праздновал. Он мог умереть – вполне возможно, уже умирал, – и мое прежнее отношение к нему не имело никакого значения.

Жора лежал бледный, измученный болью. Пуля вошла ему в грудь, но выйти ей не хватило силы, а среди нас не было хирурга, чтобы извлечь этот кусочек свинца. Рядом с раненым сидели Носова и любовницы Рдецкого. Я отослал их, чтобы поговорить без свидетелей.

– Ты был молодцом. – Я не стал спрашивать, как он себя чувствует. – Извини, что опоздал с помощью. Как раз патроны в револьвере кончились.

– Все равно спасибо, – тихо сказал Жора. – Ловко ты его шлепнул! Хоть отомстил. Как вокруг? Тихо?

– Пока – да. Но если полезут, то будет жарко. – Я не видел смысла что-либо скрывать. – Одними пистолетиками не отобьешься. Сейчас схожу в разведку, попробую разузнать, что и как. Может, у этих пиратов какое-нибудь современное оружие есть.

– Там, в сумке… – говорить Жоре было трудно. – Открой и возьми. Не думал, что понадобится…

При наших обстоятельствах было не до церемоний, и я потянул к себе Жорину сумку. Она оказалась довольно тяжелой. И немудрено: открыв ее, я под грудой тряпок обнаружил сокровище, по сравнению с которым все изумруды и бриллианты показались мне в тот момент мусором. Там лежал «калашников» с откидным прикладом и укороченным стволом, так называемая «сучка», а рядышком – два пустых магазина и самодельная коробка с сотней патронов.

– Ну и ну! – Я даже присвистнул при виде бесценного богатства.

Я не стал спрашивать Жору, зачем он прихватил в плавание автомат. Законы сейчас нарушают все кому не лень. Главное, что эта немудреная и безотказная вещица была необходима нам до крайности. Оставалось только жалеть, что Жора для своих неведомых целей не прихватил их с десяток.

Подошедший к нам Рдецкий выразительно посмотрел на Жору, но говорить ничего не стал. Да и что говорить? В лучшем случае, если прибудет запоздалая помощь, он легко может откреститься незнанием того, какой груз взял с собой телохранитель. В худшем – без оружия не обойтись.

– Спасибо, Жора. – Я прижимал к себе автомат, точно младенца, для благодарности у меня не хватало слов.

– Знакомая штучка? – поинтересовался Рдецкий, поглядывая на мои нежности.

– Даже слишком. – Первый прилив восторга прошел, и я, тщательно осмотрев автомат, стал набивать магазины.

Жора лежал с закрытыми глазами. Мы с Рдецким отошли в сторону, а наше место заняли девушки.

– Я давно присматриваюсь к вам, Сергей, и не могу не признать за вами целого ряда достоинств, – негромко произнес Рдецкий. – Что вас удерживает у этого пустобреха? Я ведь знаю, что политика вам до фонаря, а как человек ваш шеф – ничтожество.

– Личные качества Лудицкого не играют для меня никакой роли, – холодно ответил я. – Равно как и род его деятельности. Я делаю ту работу, за которую мне платят и которую умею делать. Все прочее для меня не имеет значения.

– Переходите ко мне, – предложил Рдецкий. – Не знаю, сколько вы получаете, но я стану платить вам вдвое больше.

– Заманчиво, – улыбнулся я. – Но давайте вернемся к этому вопросу, когда уляжется заварушка. Сейчас же вопрос о том, на кого я работаю – вернее, работал, – не имеет никакого смысла.

– Понимаю, – кивнул Гриф. – Но все-таки подумайте над моим предложением. Желаю удачи!

– Спасибо. – Думать о такой ерунде у меня сейчас не было ни времени, ни желания.

Времени вообще было очень мало, а дел много. Я не имел права рисковать самым ценным нашим имуществом и потому передал автомат на хранение Славке. Распихал по карманам патроны к револьверу и отправился в сторону нашей береговой стоянки налегке.

Меня интересовал целый ряд вопросов, но я и не пытался строить догадки. При малочисленности и абсурдности (иначе и не сказать) фактов, все эти размышления не имели особого смысла. Очень уж фантастическим выглядело все случившееся с нами, чтобы запросто это объяснить.

Я шел быстро и осторожно. Часто проводил поиск по сторонам, вслушивался, вглядывался, был готов в случае малейшей необходимости исчезнуть, стать незаметным. Впервые за последние годы я чувствовал себя полностью хорошо. Тут нет никакой бравады. Просто мое унылое прозябание закончилось. Снова наступила настоящая жизнь, когда остро ощущаешь каждое прожитое мгновение, и собственное будущее зависит только от тебя, а не от каких-то внешних обстоятельств и изменений политических курсов.

Вдобавок, на время разведки я стал свободен от ответственности за доверившихся мне людей. Когда-то я был профессиональным военным и вот неожиданно вернулся к своему настоящему делу. Я был полностью уверен в своих силах и готов помериться ими с любым противником, будь он хоть посланцем ада.

Признаюсь сразу. Мне было жалко попавших в переплет детей, отчасти – в гораздо меньшей степени – женщин, но к нашим мужикам никакой жалости у меня не было. Наверное, то была дремавшая до поры до времени мстительность к новым хозяевам жизни, не представлявшим абсолютно ничего в человеческом плане. Уж очень они привыкли пыжиться индюками и не считаться ни с кем и никогда. Вот пусть и испытают на собственных шкурах такое же отношение к себе.

Я не успел отойти и на километр, как мне сказочно повезло. Шорох в кустах сразу привлек мое обострившееся внимание, я извлек из кобуры револьвер и осторожно пополз на звук.

Я увидел здоровенного рогатого козла или какого-то его близкого родственника. Он спокойно и деловито пережевывал листву, порой меланхолично поглядывал по сторонам, но моего присутствия пока не замечал.

Ветерок дул мне в лицо, до козла – точнее, как я теперь заметил, до козы – было от силы метров пятнадцать и упустить такой случай было грешно.

Я тщательно прицелился в рогатую голову. Буквально в последний момент коза что-то почувствовала, повернула морду ко мне, и я аккуратно всадил ей пулю прямо в глаз.

Животное повалилось на траву, дернулось пару раз и затихло.

Я вогнал новый патрон на место использованного. Выстрел мог привлечь внимание, но как я ни вслушивался, ничего подозрительного не услышал. Я выждал еще немного и бросился к добыче.

Коза оказалась неожиданно тяжелой, но мне совсем не хотелось разделывать ее на месте. После подобной процедуры неизбежно останутся следы, да и задержка мне ни к чему. Поэтому я просто взвалил тушу на плечи и пустился в обратный путь.

Не знаю, как скоро я донес бы свою добычу. К счастью, меня заметили и встретили на полпути, и я передал козу Николаю и двум подошедшим с ним мужчинам. Потом махнул им на прощание и отправился по своим следам. Судьба помогла мне отчасти решить продовольственную проблему, но другие-то были не решены…

На этот раз я шел очень долго. Лес точно вымер. Следы людей мне попались лишь дважды. В первый раз я заметил втоптанный в землю окурок, оставленный кем-то из беглецов, а во второй – лоскуток грубой некрашеной ткани, вырванный на память кустарником из чьей-то одежды. Окурок – он и есть окурок, а вот лоскуток заинтересовал меня намного больше. Очень уж домотканым он выглядел. Похоже, именно из ткани такого качества сшита одежда нападавших.

Я повертел лоскуток, сунул его в карман и пошел дальше.

Минут через десять я услышал в отдалении чьи-то голоса и повернул в ту сторону.

Я подкрадывался к неизвестным, как к опасной дичи, но, расслышав русское слово, облегченно выдохнул.

Их оказалось пятеро – довольно пожилой мужчина, двое парней – один долговязый, второй прыщавый, – женщина средних лет и подросток лет шестнадцати. Мое неожиданное появление заставило всех вздрогнуть. Еще мгновение – и они бросились бы прочь.

– Тихо, свои! – предостерег я их, пряча револьвер.

Испуг немедленно перешел в радость, словно наша встреча избавляла беглецов от всех напастей. Но у меня не было времени возиться со спасенными. Я объяснил им дорогу до горы, предупредил об осторожности и уже хотел попрощаться, как долговязый предложил:

– Слышь, чувак? Может, сам нас проводишь? А уж мы в долгу не останемся, – и он дотронулся до массивной золотой цепи на шее.

– Не могу, чувак, – в тон ему ответил я, ощущая, как во мне нарастает раздражение. – У меня других дел по горло.

Долговязый открыл было рот, но где-то вдали хлопнул выстрел, и все пятеро испуганно завертели головами.

– Идите скорее, а я погляжу, кто там с ружьишком балуется, – сказал я.

Выстрел подействовал на беглецов сильнее любого аргумента, и они торопливо направились в сторону вершины.

Я продолжил путь. Новых выстрелов не услышал, зато сбился с выбранного направления.

Потом мне повезло. Я услышал чьи-то шаги и юркнул в ближайший кустарник. Вскоре в просветы между ветками и листвой я увидел четырех пиратов. Одеты они были так же, как и остальные. Один из них прижимал к груди явно сломанную руку, но у другого я заметил современный охотничий карабин. Вид оружия вынудил меня действовать.

Отправляясь на разведку, я совсем не собирался вступать с кем-либо в бой. Захватить одинокого языка – дело другое, но оружие влекло меня, как колодец – умирающего от жажды. Я слишком хорошо помнил, что на тридцать человек у нас всего один автомат, и не собирался осторожничать.

Я дождался, пока вся четверка не прошла мимо, тихо выскользнул из-за кустов, оказался за их спинами и открыл огонь. Только один из пиратов успел что-то понять и рвануться в сторону. Пришлось потратить на него лишнюю пулю.

Я торопливо перезарядил револьвер и схватил вожделенную добычу.

Трое пиратов не имели при себе ничего, кроме уже знакомых кремневых ружей и пистолетов, зато рядом с четвертым и впрямь лежал карабин. Подняв его, я мгновенно узнал оружие, которое лишь позавчера – и целую вечность назад – держал в руках.

Тогда я еще не знал, что случилось с владельцем этого сокровища, самодовольным и туповатым Пашкой. Но захваченный пиратами карабин красноречиво поведал мне о Пашкиной участи.

На сантименты не было времени – это лишь в фильмах герой долго и эффектно клянется отомстить за смерть друга. Да и какой мне Пашка друг? Один из многочисленных знакомых, ушедший в последний путь раньше отведенного времени. Но разве один он? В чем-то им даже легче: они уже отмучились на грешной земле, а нам, живым, приходится продолжать эту не очень приятную эпопею.

Я записываю эти размышления задним числом, а тогда я лишь мимоходом помянул Пашку, а руки сами торопливо передернули затвор.

Карабин оказался незаряженным. Именно незаряженным – в стволе не было никаких следов пороха, – и я торопливо обыскал убитых в поисках патронов. Но ничего не нашел. Значит, из карабина так ни разу и не выстрелили.

Умирающий от жажды добрался до вожделенного колодца, забросил туда ведро и убедился, что никакой воды там нет. Такого удара от насмешницы-судьбы я не получал уже давно, но сдаваться не хотелось. Раз Пашка не сделал ни единого выстрела, то пираты или попросту не заметили коробку с сотней патронов, или же она была потеряна еще раньше. Предстояло проверить оба варианта. Я прикинул, откуда шли пираты, и побежал в ту сторону.

Уже по дороге я вспомнил про одинокий выстрел и подумал, не пристрелили ли Пашку из засады? Конечно, он мог погибнуть и раньше, но все же мне первым делом хотелось осмотреть место его гибели. Вдруг повезет и я найду то, что превратит красивую, но бесполезную сейчас вещь в грозное оружие.

Я был начеку и вовремя успел спрятаться и пропустить мимо торопливо спешащих навстречу пиратов.

Их было пятеро. Я мог бы без особого труда уложить их всех, но лишняя стрельба не входила в мои планы. Что толку, если число противников уменьшится на пять человек, когда оставшихся будет в сто, а то и в двести раз больше? Капля в море. Вдобавок, на выстрелы могут сбежаться новые флибустьеры, а на перестрелку с теми – еще. И так до тех пор, пока у меня не кончатся патроны.

Нет, смерти я не боялся, но не хотелось погибать без всякого смысла. Да и оставшиеся пассажиры все еще нуждались во мне.

Я пропустил спешащих пиратов и, едва они скрылись среди деревьев и кустов, побежал дальше.

24 Флейшман. Лагерь на горе

В своем укрытии мы сидели довольно долго. Два одиноких, запуганных человека посреди полного опасностей леса. Идти куда-либо было просто страшно. Да и куда идти? Жди нас земля обетованная, был бы смысл рискнуть, но я точно знал: нет сейчас для нас такой земли. Остров превратился в ловушку. Клочок суши, окруженный со всех сторон не то морем, не то океаном, и сколько по нему не ходи, рано или поздно все равно наткнешься на бандитов.

Но и оставаться на месте было не менее глупо. Пираты были просто вынуждены прочесать весь остров. После столь жестокого и кровавого нападения они должны избавиться от ненужных свидетелей. Да и без всяких прочесываний они могли наткнуться на нас в любую минуту.

У нас имелась одна-единственная цель: уцелеть. Неважно как, но выжить. И вовсе не для того, чтобы поведать ничего не подозревающему миру о невиданной жестокости поклонников британской старины. Все это пышные фразы, не более. Уцелеть надо хотя бы потому, что когда убивают, бывает очень больно. Даже без боли – прекращать свое существование раньше отведенного времени…

Будь мы на материке, все было бы ясно. Уходи как можно дальше, пока не наткнешься на первый попавшийся город. А там тебя волей-неволей защитит полиция. Но куда уйти с острова?

Я решил подойти к вопросу с другой стороны. Вдвоем прятаться легче, чем сотней, но чтобы чувствовать себя при этом спокойно, надо быть Кабаном. Или с Кабаном. На самый худой конец – с Пашкой. Пашка все-таки охотник, да и оружие у него есть. Ну почему я не прихватил какой-нибудь пулемет?

Впрочем, даже пулемет не обеспечил бы мне покоя. Мало иметь оружие, им надо еще и уметь пользоваться.

Думать прекрасно, но надо найти выход. Или того, кто найдет выход. Кабана или Пашку, Пашку или Кабана. Вот только где? Не вопить же на весь лес, в глупой надежде, что услышат и придут! Услышать-то услышат, да, боюсь, не те.

И тут меня осенило: гора! Хороший обзор, а главное, за все время пребывания на острове мы больше нигде и не были. Может, конечно, статься, что ни Пашки, ни Кабана и в живых давно нет. Но если живы, горы не минуют, заберутся туда, хотя бы чтобы узнать обстановку.

Я объяснил свой план Ленке, и мы пошли. Мы были в такой чаще, что даже прикинуть направление на гору оказалось нелегко. Со всех сторон нас окружал густой лес. Не покажись на небе солнце, боюсь, мы забрели бы совсем не туда.

Идти было трудно и страшно. Каждую секунду мы ожидали страшной встречи и постоянно находились настороже. Несколько раз мы слышали вдалеке редкие выстрелы, а однажды – близкие грубые голоса, после которых долго прятались в кустарнике.

Потом… Потом впереди послышался испуганный женский визг. Он звучал и звучал, потрясая душу, и вдруг резко оборвался на высокой ноте. Мы стояли, прижимаясь друг к другу, словно это могло нас спасти, а потом крик повторился.

Теперь он звучал гораздо слабее, с большими перерывами. Видно, силы у неизвестной женщины подходили к концу, но не было конца мучениям. Мы вынуждены были свернуть в сторону, обходя страшное место, а крик то замолкал, то звучал снова, и наконец стих совсем.

Кто была эта несчастная? Может, кто-нибудь из знакомых? А впрочем, какая разница? Не она первая, не она и последняя. Впереди за деревьями что-то белело. Мы осторожно подошли и увидели Панаева собственной персоной.

Судья лежал рядом с одной из пальм. Он был при галстуке, только без пиджака, а его белая рубашка была в нескольких местах изодрана и густо залита кровью. Лицо осталось целым, но поперек горла тянулась еще одна кровяная полоса. Я ощутил, как свело желудок, и еле сдержался.

Это уже слишком… Я торопливо подхватил Ленку и увлек ее прочь, стремясь уйти подальше от страшного места, но на следующей поляне нас ждало еще более ужасное зрелище.

Наверное, крики доносились отсюда. Посреди травяного ковра рядом с изодранными остатками одежды лежала обнаженная женщина. Широко расставленные ноги, истерзанная плоть и распоротый живот без слов рассказывали о ее страшной судьбе.

Лена обмякла и, не поддержи я ее, тряпичной куклой повалилась бы на землю. Я и сам был близок к обмороку. Колени подкосились, тело отказывалось повиноваться, но душу обожгла мысль, что насильники не могли уйти далеко и находятся где-то рядом. Эта догадка заставила меня схватить Лену за руку и броситься прочь – навстречу избавлению или неожиданной гибели.

Убежал я недалеко. Нога зацепилась за коварно торчащий корень, и я полетел наземь.

Ударился я больно, сверху на меня свалилась Лена. Девушка не удержалась от короткого вскрика, но сама же его испугалась и замолкла.

Мы кое-как поднялись, и я потянул ее дальше. Сердце у меня поминутно уходило в пятки, мне все казалось, что на нас сейчас набросятся со всех сторон здоровенные, алчущие крови громилы. Но судьба неожиданно улыбнулась нам. Через час с небольшим мы наконец увидели перед собой вершину.

Я оказался прав в сделанных наобум предположениях. На горе расположились человек тридцать. Среди них я заметил Грифа, Лудицкого, Грумова, Носову, еще кое-кого из знакомых.

– А ты молодец! – Лудицкий с таким чувством пожал мне руку, словно я совершил неведомый мне самому подвиг.

– Счастливый под обед, несчастливый под обух, – скупо улыбнулся Гриф, кивая в сторону ложбинки.

В ложбинке бездымно горел небольшой костер, и от него тянуло ароматом жарящегося мяса.

– Как там внизу? – спросил меня Лудицкий. Можно было подумать, что они обосновались на горе в незапамятные времена.

Я в нескольких словах рассказал об увиденном, и мой суховатый рассказ заставил пассажиров сжаться.

– А как у вас? – в свою очередь спросил я. – Давно вы здесь? Это все?

– Почти, – Гриф начал ответ с последнего вопроса. – А давно ли… Пожалуй, часа три-четыре. Как ты узнал, что мы здесь?

– Логика, – усмехнулся я. – Гора – единственное место, где мне довелось побывать вместе с Пашкой, Кабановым и штурманом. Вот я и подумал: может, кто-нибудь из них вернется к знакомым местам? Ирония судьбы: как раз своих спутников я здесь и не вижу. Никто из них не появлялся?

– Ярцева и Пашки мы не видели, – ответил мне Лудицкий. – А привел нас сюда действительно Кабанов.

– Что же его не видно? – Даже в такой момент приятно почувствовать себя правым.

– Кабанов у нас исполняет роль доброго духа и ангела-хранителя, – ответил Гриф вместо Лудицкого. – Отправился вниз узнать, что происходит, через полчаса вернулся, волоча здоровенную козу, и сразу ушел опять. Где он сейчас бродит?.. Мы уж было решили, что вы встретили его в лесу и он послал вас сюда.

– Увы!.. – Я был разочарован. Не тем, что Кабанов ушел в лес, а тем, что он мне там не встретился.

Потихоньку все разбрелись по своим делам. Точнее, по своим бездельям. Не считая наблюдателей и поваров, остальные или просто лежали, бессмысленно глядя вдаль, или болтали о всякой ерунде. Я и сам был не прочь поваляться после всего пережитого, но мной завладел Лудицкий. С дотошной обстоятельностью он стал расспрашивать о покойном Панаеве – вернее, о состоянии, в котором я его нашел.

– Нет, эти преступления им даром не пройдут! – патетически воскликнул депутат. – Они еще пожалеют о содеянном!

– Бросьте, Петр Ильич… – Весь цивилизованный мир казался мне сейчас далеким, как другая галактика. – Какое нам дело до грядущего суда? Справедливость, возмездие и прочий вздор… Нам от этого легче не станет. Покойникам, знаете ли, все равно.

– Я умирать не собираюсь, – объявил Лудицкий. – Можете меня не хоронить раньше времени.

– Я вообще не собираюсь вас хоронить ни раньше, ни позже. Но ни меня, ни вас об этом не спросят.

– Они не имеют права. Я депутат! – Было заметно, что Лудицкий отчаянно трусит.

– Депутатствуйте на здоровье. Но если хотите выжить – помните, что главное не то, что вы депутат, а что вы опасный свидетель. – Мне был противен этот народный избранник, как и любой, кто сейчас заговорил бы со мной.

Я демонстративно улегся на спину и закурил, давая понять, что чье-либо присутствие рядом нежелательно.

– Но сейчас начало двадцать первого века! – не понял моего намека депутат.

– Да хоть двадцать первого, – буркнул я. – Петр Ильич, не знаю, как вы, а я очень хочу отдохнуть.

Лудицкий ушел. Я потихоньку стал дремать, не прекращая при этом курить. Но отдохнуть мне снова не дали.

В импровизированном лагере поднялась суматоха. Вся моя дремота мгновенно исчезла. Я вскочил, ожидая услыхать крики и выстрелы и лихорадочно пытаясь сообразить, в какую сторону бежать. Но причина суматохи оказалась радостной: к лагерю вышли еще пятеро «наших».

Секрет их прибытия объяснялся просто. В отличие от меня и Лены, им повезло, и они наткнулись на Кабанова. Он категорически отказался сопровождать компанию, но указал, куда надо идти. А сам направился в другую сторону, откуда вскоре донеслись выстрелы.

– Этот скот, блин, совсем обнаглел, – завершил повествование один из новичков, долговязый парень. – Надо будет поставить его на место.

После этих слов вокруг долговязого образовался вакуум. Видно было, что Кабана здесь если и не любили, то уважали. Иначе говоря, не я один успел прийти к выводу, что без этого невзрачного солдафона в нынешних обстоятельствах просто не обойтись.

– Ну-ну, – насмешливо бросил Гриф. – Не забудь пригласить посмотреть, как учить будешь. Интересное будет зрелище.

Тут подоспела козлятина, и все с энтузиазмом накинулись на горячее мясо. На время были позабыты и пираты, и ужасы, и Кабанов. Я тоже с аппетитом сжевал свою долю. Вот только где ж добытчик? Не погиб ли он? Хотя вряд ли…

Ужин получился довольно поздним. Солнце низко повисло над пустынным до самого горизонта морем. В лесу тоже не замечалось никакого движения, и лишь очень редко где-то далеко-далеко слышались глухие хлопки: очевидно, пираты постепенно отлавливали и приканчивали немногих уцелевших. А может быть, и кто-нибудь из пассажиров в одиночку отстреливал бандитов. Гадать было бессмысленно. Идти в густой лес в надежде поспеть до конца драмы – тем паче. Оставалось ждать, и мы, я говорю про большинство, ждали…

В отличие от прочих вещей, утерянных во время беспорядочного бегства, сигареты пока оставались у всех курильщиков, и то один, то другой спускался на перекур в лощинку. Курить на виду никому не хотелось: вечерело, и огонек сигареты мог быть виден издалека.

Я заметил, что Гриф то и дело присоединяется к наблюдателям. Очевидно, он тоже ожидал Кабанова, но, насколько я знал Грифа (а знал я его достаточно неплохо), известный вор в законе к людям относился равнодушно. Кроме тех случаев, когда был в них крайне заинтересован. Стало быть, у Грифа есть на Кабанова какие-то свои планы. Но зачем ему бравый вояка? Хочет с его помощью взять власть в свои руки? Глупо. Зачем ему власть над кучкой жалких и ни на что не годных людей? Толку с нас всех…

Постой-ка, осенило вдруг меня. Толку от нас действительно никакого. Исключение – несколько человек из нашей бывшей службы правопорядка. Остальные, если называть вещи своими именами, – не более чем обуза. Может, Гриф решил избавиться от нас? Подобьет Кабанова – тот нашу деловую братию не жалует, – Кабан шепнет пару слов своим ребятам, и все тихонько смоются в поисках более уютного убежища. И ни один суд их не осудит. Никто не обязан жертвовать своей жизнью, спасая других, а на мораль Гриф давным-давно наплевал. Иначе бы и Грифом не был.

Не могу сказать, что эта мысль показалась мне забавной. Оказаться брошенным на произвол судьбы со всем здешним стадом не хотелось и секунды. Но чем я могу пригодиться Грифу? Или Кабану? Вопросик на засыпку.

Причину своей необходимости я так и не отыскал, но все же решил наблюдать внимательнее. Чем черт не шутит? Вдруг удастся навязаться в честную компанию? Ленкой поманить их, что ли? Девчонка она красивая и, что гораздо важнее, умелая.

Перед самым закатом скончался Жора. Я никогда не доверял ему, но мне было жаль, что от нас ушел профессионал, ни в чем не уступавший напавшим на нас бандитам. Вдвойне было печально, что с минуты на минуту должна была наступить ночь, а Кабана все не было. Умение умением, но вдруг и он ушел, как Жора, – навсегда?..

25 Наташа. Лесные ужасы

Она очнулась от грубого прикосновения мужских рук. Голова раскалывалась от боли. В первый момент Наташа ничего не соображала. Инстинктивно открыла глаза и увидела над собой гнусные, обросшие щетиной рожи. Все они расплывались в плотоядных улыбках, демонстрировали гнилые щербатые зубы, и девушка содрогнулась, представив свою судьбу.

– О, одна уже очнулась! – говорили по-английски, но с таким ужасным акцентом, что девушка едва разобрала смысл.

– А она ничего, – деловито отозвался другой. – Только больно костлява, как водовозная кляча.

– Кто вы такие? – спросила Наташа, старательно выговаривая слова.

– О! Крошка знает человеческий язык! – удивился молодой пират, одетый намного лучше остальных, но столь же грязный и вонючий. – Тогда, прежде чем мы с ней потешимся, хочу задать несколько вопросов. Поднимите ее!

Наташу рывком подняли на ноги, прислонили к дереву и, заведя назад руки, крепко связали их по ту сторону ствола.

– Джордж! Вы еще не ушли? Я же приказал отнести ружье на бригантину, и быстро! – прикрикнул молодой.

Несколько разбойников с откровенным неудовольствием покинули место предполагаемой забавы.

Воспользовавшись возникшей паузой, Наташа огляделась. Неподалеку от нее в позе младенца в утробе лежал бывший кумир Миша Борин. Не оставалось сомнений, что он уже мертв. Еще дальше лежал убитый Пашкой пират, но самого Пашку она не видела – наверное, он лежал где-то в стороне, зато Юленька была перед глазами. Слабое подрагивание ее рук подсказывало, что она жива. А еще на поляне стояли семь здоровенных, хотя и невысоких мужиков. Молодой был одет в какой-то старинный камзол, прочие – в грубые штаны, рубашки, куртки.

– Кто вы такие? – с привычной властностью спросил молодой.

– Русские. – Наташа не видела причин скрывать своей национальности.

– Кто? – удивленно переспросил молодой. – Никогда не слыхал ни о каких русских!

– Наверно, местные туземцы, сэр, – предположил один из разбойников.

– Какие туземцы? Она похожа на европейку, – поморщился молодой и неожиданно влепил Наташе пощечину. – Отвечай, шлюха!

– Мы русские моряки. Круизный лайнер «Некрасов». Россия. Москва, – с трудом выговорила Наташа сквозь проступившие слезы.

Портом приписки был Питер, но Москва показалась более уместной.

– Москва… – повторил за ней молодой. – А, московиты! Слыхал. Азиатский народ где-то на востоке. Но разве у вас есть выход к морю?

Его монолог прервал вырвавшийся у Юленьки стон. Бандиты вернулись к лежащей девушке. Двое наклонились и принялись деловито сдирать с нее одежду, отпускали грубые шуточки и замечания. Юленька очнулась, попробовала вырваться, но безуспешно.

– Том! Пол! Потом! – прикрикнул на них молодой. – Дайте договорить с этой.

Видно, он был у них за главного, и пираты, несмотря на похоть, остановились.

– Сколько вас человек? – спросил молодой. – И не ври, будто не знаешь. Хотя баба – она и есть баба!

– Я и правда не знаю, – сказала Наташа. – Я не начальник.

– Баба – начальник! – переиначил ее слова один из разбойников. – Представляете, парни? Ну и нравы у них в Московии!

И подонки дружно заржали, точно никогда не слышали, что на свете есть женщины-директора и женщины-президенты.

– Люблю веселых крошек! – заявил молодой и вдруг резким движением разорвал на Наташе майку сверху донизу.

Лифчика в то утро девушка не надевала, и разбойник, грубо потискав грудь, заявил:

– Эту я попробую первым. Развяжите ей руки!

Пока остальные выполняли приказ, он освободил стюардессу от остальной одежды.

Едва почувствовав свободу, Наташа попыталась броситься наутек, но ноги от страха слушались плохо, и подскочивший вожак влепил ей такую затрещину, что девушка полетела кувырком на траву. Ослабевшая было головная боль вспыхнула с новой силой. Не успела Наташа встать, как молодой навалился на нее сверху. Из его рта воняло, как из выгребной ямы, и девушка почувствовала, что сейчас ее вытошнит.

Но ей повезло. Главарь так и не успел начать, как в лесу захлопали выстрелы, и пираты насторожились.

– А стреляли-то там, куда пошел Джордж с парнями, – сказал один из них, снимая с плеча ружье.

Главарь неохотно поднялся, вытащил из-за пояса пистолет и приказал:

– Пол, Сэм! Остаетесь сторожить красоток. И чтобы обе к моему возвращению были целыми! Остальные – за мной!

Пираты быстро скрылись в лесу. Наташа попыталась подняться, но замерла, увидев взвившийся над ней приклад.

– Лежи, сука! Дернешься – все потроха выпущу! – пригрозил один из разбойников.

Наташа невольно сжалась в ожидании удара, но его не последовало. Совсем рядом лежала Юленька, и в ее глазах светился безумный ужас. Наташа и сама ощущала животный страх. Он парализовывал, лишал сил, заставлял покорно дожидаться своей участи.

Так продолжалось очень долго. И вдруг на поляну бесшумно выскочил мужчина в зеленом, подскочил к одному из пиратов, затем к другому, и оба после его резких движений рухнули.

– Извините за задержку, сударыни, но я просто не знал о вашем точном местопребывании. Сожалею, что опоздал…

Перед ними стоял Кабанов.

– Наоборот, вы удивительно вовремя. – Юленька опомнилась первой и осторожно села.

– Тогда рад вдвойне, – галантно изрек спаситель и уже другим тоном продолжил: – Одевайтесь, девочки. Быстрее! В другое время я готов любоваться вами часами, но обстановка сейчас, к сожалению, не та. Не бойтесь. Ваши сторожа мертвы.

Пока девушки поднимались и облачались в остатки своей одежды, Кабанов вертелся неподалеку, что-то искал и никак не находил.

– Прошу прощения… – Он вернулся к спасенным, когда Наташа отбросила безнадежно разодранную майку и надела спортивную курточку прямо на голое тело. – Один-единственный вопрос. У Паши с собой никакой сумки не было?

Про самого Форинова он спрашивать ничего не стал. Пустой карабин, переломанная рука у одного пирата и проломленный череп у другого говорили сами за себя. Да и девушки получили такой стресс, что лишнее воспоминание о случившемся на их глазах убийстве могло вызвать дополнительную негативную реакцию. Лучше уж перевести разговор в исключительно деловое русло, не дать времени сосредоточиться на переживаниях.

– Вы ищете патроны? – сообразила Наташа, заметив за спиной Кабанова Пашкино ружье.

– Да. Не знаете, где они?

О судьбе владельца карабина и сумки Кабанов деликатно молчал.

– В сумке. А сумка осталась в кустарнике, – сказала девушка. – Но где этот кустарник, не помню.

– Уходим. – Стюардессы были уже одеты, и Кабанов шагнул вперед, показывая направление. – И, прошу вас, вспомните. Это очень важно. Я понимаю, как вам не терпится оказаться в безопасном месте, но если мы найдем патроны, то любое место станет для нас безопасным.

– Мы действительно не помним, – с придыханием сказала Наташа, поднимая на Кабанова вновь ставшие томными глаза.

– Все-таки давайте поищем. – Кабанов тяжело вздохнул.

На лирику он не реагировал. Да и была ли это лирика?

И они принялись искать. Девушки были измучены вконец, вдобавок началась реакция на перенесенную опасность, но Сережа (он сам предложил звать его по имени) буквально таскал их по бесконечным дебрям. С недавних пор Наташа плохо относилась к мужчинам, но с Сережей было спокойно. То же испытывала и Юленька. В ней даже вновь стала пробуждаться кошечка, не та, что готова показать коготки, а та, что так и ждет, когда ее приласкают. Кабанов не производил впечатления тупого бугая, не распускал перед стюардессами хвост, но с ним было спокойно и надежно. Тех двоих Сергей мгновенно убил голыми руками.

Любых встреч Сережа избегал. Было ли причиной присутствие девушек или что-то иное, однако три раза Кабанов заставлял своих спутниц прятаться и замирать.

Блуждания продолжались долго. В конце их даже неутомимый спаситель собрался махнуть на поиски рукой, но тут они случайно вышли на знакомую поляну. Теперь на ней в нелепых позах лежали три трупа. Девушки невольно вздрогнули, вспомнив, что совсем недавно это были живые люди и лишь быстрота ног спасла их самих от такой же участи. Быстрота, а позднее – Сережа.

Кабанов мельком взглянул на каждого из мертвецов и полез в кусты. Оттуда он вылез со знакомой Пашкиной сумкой в руках. Странно, но лицо Кабанова теперь просто светилось от счастья, как будто не было и нет вокруг ужасов, а жизнь находилась в полной безопасности.

– Спасибо, девочки! – трогательно улыбнулся Сережа. – Даже не знаю, как вас и отблагодарить.

– Это мы не знаем, как, – возразила Наташа, пока Кабанов проворно заряжал карабин. – Вы нам жизни спасли. И не только жизни…

Она поперхнулась, не находя слов, но голубые с поволокой глаза наблюдательному мужчине сказали бы многое.

В данном случае Сережа наблюдательным не был. Он любовно погладил заряженное ружье, извлек из той же сумки бутылку коньяка, открыл и передал своим спутницам.

– Глотните немного. Взбодрит. Что касается вашего спасения, то оно не составило труда. А кроме того, – он хитро подмигнул, – я уже сполна вознагражден лицезрением вашей несравненной красоты.

Наташа почему-то смутилась и покраснела, хотя понимала, что все это глупости. В этот момент ей казалось, что Сережа достоин любой награды, а она, как последняя дура, стеснялась, что он видел ее далеко не безобразное тело.

Юленька, напротив, улыбнулась так мило, что у многих мужчин от такой улыбки сильнее забилось бы сердце.

Но многих мужчин здесь не было, только Кабанов, а его голова была занята сейчас совсем другим.

– Держите… – Сережа достал из сумки пачку печенья, поделил ее пополам и протянул девушкам.

– А вы? – спросила Юленька, заметив, что Кабанов не оставил себе ничего.

– Я не хочу. И не спорьте со мной, девочки. Учтите, что нести сразу двоих по лесу мне будет тяжеловато.

Девушки невольно рассмеялись, представив, как Кабанов несет их обеих на руках. То был первый светлый момент за весь бесконечный день. Сережа отхлебнул из вернувшейся к нему бутылки, тщательно закрыл ее и упрятал в сумку. Потом с наслаждением закурил, но посмотрел на небо и поднялся.

– Пора идти. Солнце скоро сядет. Темнеет здесь быстро, а мне вовсе не хочется, чтобы ребята приняли нас за подкрадывающихся флибустьеров. Да и по лесу идти вслепую радости маловато.

Коньяк и скудная еда немного подбодрили спасенных. Девушки даже перестали виснуть на своем спасителе. Разве что совсем немного.

Идти по лесу всегда трудно. Деревья, кусты, какие-то канавы… Приходилось постоянно обходить многочисленные препятствия, удлиняя и без того не короткий путь. Сергей шел, напряженно вслушиваясь, то и дело вертел головой, но прятаться больше не приказывал. Видно, разбойникам тоже не хотелось шляться ночью по лесу, и они до темноты предпочли убраться на захваченный берег или на свои корабли.

Корабли… Девушки отдали бы все, чтобы вновь попасть на родной лайнер и чтобы его машина работала как прежде! Ни один парусник не в состоянии угнаться за «Некрасовым». Можно было бы переночевать в своей каюте на чистом белье…

Увы! Вместо этого вокруг лежал лес, безжалостный, словно детский кошмар. Он напомнил о себе на очередной поляне, посреди которой лежало окровавленное растерзанное тело изнасилованной женщины.

– Идемте. – Кабанов, не сбавляя хода, провел своих спутниц в стороне от изуродованного трупа. – Здесь мы, к сожалению, уже ничем не поможем.

Девушек начала колотить нервная дрожь. Они воочию увидели свою участь, от которой их спасло только чудо. Не подоспей вовремя Кабанов или окажись на его месте кто-то другой – лежать бы им подобно этой несчастной.

Наташа вдруг испытала такой прилив благодарности к Сереже, что попроси он, даже не попроси – потребуй награды, отдалась бы ему, не стесняясь подруги. Она поняла, что невзлюбила не мужчин, а тех, кто называет себя мужчинами. Но их-то спаситель был не поддельным мужчиной, а настоящим!

Показалось, что Кабанов уловил состояние девушки, но вместо приставаний стал более сдержанным. Он даже стал меньше смотреть на обеих спутниц, словно стеснялся их.

– Самое паршивое, что дойти до лагеря засветло мы не успеваем, – сказал он после некоторого молчания.

– Можем заночевать в лесу, – предложила Юленька. Она тоже не испытывала страха в присутствии такого защитника. – А утром уже дойдем до остальных.

– Можно и так, – неопределенно протянул Кабанов. – В принципе, ночью никто шастать по лесу не будет.

Он вдруг остановился, предостерегающе вскинув руку. Этот жест девушкам был уже знаком. Они послушно остановились, вслушиваясь в лесные звуки.

Кабанов тихо отвел стюардесс за ближайший кустарник, передал Юленьке сумку, Наташе – ружье и шепнул:

– Ждите меня здесь. Что бы ни случилось – не высовывайтесь и не бойтесь. И молчите. Я скоро приду.

– Не ходи, – шепнула Юленька и неожиданно вцепилась в него. – Или вместе переждем, или вместе пойдем.

Кабанов осторожно освободился от девушки, посмотрел ей в глаза, перевел взгляд на Наташу и сказал:

– Я вернусь. Обязательно вернусь. А ваша помощь – ваше ожидание. На меня еще пуля не отлита.

Больше он не сказал ничего. Кивнул и бесшумно растворился в окружающей зелени, будто был не человеком, а добрым духом этого леса.

Томительно потекло время. Девушки обратились в слух, ожидая шума борьбы, невольных вскриков, выстрелов, но все было тихо. Потом где-то вдали зазвучали возбужденные голоса, притихли и стали медленно приближаться к ним.

Наташа инстинктивно наглухо застегнула молнию на куртке и присела, стараясь слиться с кустарником. Но почти сразу же, снимая с души камень, прозвучал ставший родным голос:

– Все в порядке, девочки! Это наши, с «Некрасова». Можете выходить.

Пожелание было выполнено без колебаний. Кабанов предстал перед девушками в компании четырех женщин различного возраста, двух детей и пятерых мужчин. Все они были знакомы стюардессам лишь в лицо. Единственным исключением был судовой врач Петрович (все звали его обычно по отчеству). Полноватый и добродушный доктор с седенькой клинообразной бородкой даже сейчас не расстался с большим и тяжелым саквояжем.

Компания спаслась благодаря случаю. Бегали, прятались, один раз налетели на разбойников, но тех было только двое, и Костя, тоже телохранитель, как и Кабанов, застрелил их быстрее, чем они успели причинить какой-либо вред. Теперь вся группа с готовностью присоединилась к Кабанову.

Дальше двинулись целой толпой, но ни Наташа, ни Юленька не уступили почетного места рядом с Сергеем.

Ночь наступила быстро. На небе светила начавшая убывать луна, но деревья росли так густо, что видимости не было почти никакой. Шаги людей поневоле замедлились, а тут еще подъем стал круче. Местами приходилось едва ли не карабкаться, и все порядком вымотались, когда Кабанов остановил свой маленький отряд. Он велел подождать его на месте, а сам в одиночку полез дальше.

А потом были радостные голоса, последние метры подъема, встреча с успевшими обосноваться здесь пассажирами… Было жареное над костром мясо дикой козы, добытой все тем же Кабановым. Был он и сам, уставший и такой родной, и его слова:

– Идите спать, девочки! Боюсь, завтрашний день тоже окажется не из легких. Спокойной ночи!

– А вы?

– Я еще закончу кое-какие дела. – Он внезапно подмигнул Наташе и добавил: – Искусительница!

26 Ярцев. Моряк без корабля

Очнулся я быстро. Я сидел, прислонившись к какому-то шершавому дереву, рядом на корточках пристроился Ширяев, а за ним стояли Вика, Мэри, Марат. Они смотрели на меня с испугом и жалостью.

Гриша осторожно и умело обтер мне ребра влажной тряпкой и, закончив, объявил:

– Счастлив твой бог, Валерка! Аккурат в ребро угодил. На сантиметр ниже или выше – и привет…

Он стянул с себя рубашку и остался в тельняшке, но не нашей, морской, а в такой, какую носят десантники – в бело-голубую полоску. Быстро разрезав рубашку на полосы, Ширяев туго перебинтовал рану.

Я все-таки, ядрен батон, не выдержал и посмотрел на медленно пропитывающуюся кровью материю. Гриша перехватил мой взгляд и успокоил:

– Рана пустяковая. Кровь свернется, и все будет в норме. Одевайся, а я займусь твоими трофеями.

И он, усевшись на корточки, принялся деловито осматривать принесенный мною пистолет, что-то бурча себе под нос, но так тихо, что разобрать слова было невозможно.

– Давай помогу. – Мэри увидела, как я осторожно пытаюсь напялить на себя рваную рубашку, и присела рядом.

Она с материнской заботой помогла мне одеться, но встал я сам, наотрез отказавшись опереться на ее руку.

– Порядок! – Ширяев отстранил вертевшегося рядом сына, встал и с довольным видом сунул пистолет за ремень. – Конечно, не ахти, но трофейному коню в зубы не смотрят.

– А мне дай саблю! – Маратик еле поднял тяжелый для него клинок. – Всех порублю!

– Это не игрушка, – остудил его пыл Гриша, забрал оружие у сына и спросил у меня: – Ты фехтованием, случаем, не занимался?

– Нет. Только бегом. – Я усмехнулся, поняв двусмысленность ответа.

– Вот и я нет. Предлагали в молодости. Да, знать бы, где упадешь… Ладно, держи. Хоть что-то будет. Или махнемся, если хочешь. Я тебе пистолет, а ты мне саблю.

– Я все равно стрелять не умею, – признался я и вытащил ранивший меня нож. – Мне и этого хватит.

– Покажи-ка. – Ширяев взял нож и оценил балансировку. – Ну вот, хоть что-то знакомое…

Почти незаметным стремительным движением он метнул нож в стоявшее метрах в десяти дерево. Нож легко вонзился в ствол сантиметра на три.

– Ну, папка, ты даешь! – восторженно прокомментировал Маратик и поинтересовался: – А мне можно попробовать?

– Потом, когда время будет. И очень тебя прошу: не шуми. С нами женщины, и мы должны их охранять. А теперь, – обратился он к нам, – надо уходить. Местечко здесь хорошее, но как бы сюда дружки покойного не нагрянули.

Возражать ему никто не стал. Вряд ли пираты, обнаружив убитого кореша, в панике повернут назад. Лучше к этому времени оказаться как можно дальше отсюда.

Нож я отдал Ширяеву. Глупо было держать у себя то, чем в совершенстве владеет другой. Поэтому я прицепил к поясу саблю, страстно надеясь, что воспользоваться ею не придется.

Никогда не держал в руках холодного оружия. Разве что в раннем детстве мы с приятелями вовсю размахивали палками, воображая себя то капитанами Тенкешами, то рыцарями, то мушкетерами. Но это было давно – так давно, что уже почти не верилось. Да и в играх своих погибали мы понарошку. Сейчас же все происходило, ядрен батон, всерьез, и забыть об этом не давала саднящая боль в боку. Будь я верующим, то хотя бы надеялся на загробную жизнь. Но в детские годы верить меня не научили, а сейчас я уже вряд ли в кого-то или во что-то поверю. Я верю лишь в то, что можно пощупать, попробовать на зуб, понюхать или ощутить любым доступным образом. Все, что находится за гранью восприятия, не находит дороги к моему сердцу. Вера противоположна разуму. Они, как параллельные прямые, пересечься не могут.

Мы продолжали идти лесом, по-прежнему не удаляясь от берега. Порой за спиной далеко-далеко звучали редкие выстрелы. Ширяев неизменно настораживался, как боевой конь, заслышавший привычные звуки.

Нас пока никто не преследовал. Или преследовал, но не мог догнать. Поэтому и бегство постепенно начинало напоминать обычную прогулку. Отчасти этому способствовало и наше оружие, смахивающее на карнавальное. Справа же от меня шла эстрадная звезда, и поверить в это, блин, было нелегче, чем в неспровоцированное жестокое нападение.

– Привал. – Шедший впереди Ширяев снял с плеч сынишку и устало присел на траву.

Женщины переглянулись и по очереди удалились за кусты, а я присел рядом с Гришей.

– Болит? – кивнул на мой бок Ширяев.

– Немного.

Мы закурили, с наслаждением выпуская струи табачного дыма.

– Тебе еще повезло… – Ширяев поерзал, устраиваясь поудобнее. – Я когда дырку в ноге заработал, так врачи сгоряча ампутировать хотели. Ногу, конечно, а не дырку. Знаешь же наших костоломов. Им на человека наплевать. Но ничего, отстоял.

– Ты что, воевал? – Почему-то рассказ о чужом ранении меня успокоил.

– В Чечне. А моим взводом командовал знаешь кто? – и, выдержав паузу, сам же ответил: – Кабанов.

– Сергей? – удивился я. После неудачного суда Линча я испытывал к Кабанову понятную симпатию.

– Он самый. Тогда он еще лейтенантом был. Отличный мужик! Пару раз нас из таких заварух вытаскивал, похлеще нынешней! Будь он сейчас с нами, придумал бы, что делать. Эх, сейчас бы сюда наш взвод, да с оружием – эти морские разбойнички по лесу бы не бегали! Да что взвод, нам хотя бы Кабана найти!

– Кого это ты искать собрался? – подозрительно поинтересовалась вернувшаяся Вика. – Опять за старое?

– Какое старое? Я говорю, надо нам моего командира искать. С ним нигде не пропадешь.

Что-то забрезжило в моем сознании, неопределенно и нечетко. Но раньше, чем я сумел поймать ускользающую мысль, вмешалась Вика:

– Да, он не такой слюнтяй, как ты. Он бы и о еде позаботился, и местечко безопасное нашел. Мыкаемся, как неприкаянные. Ладно мы, а Маратик чем виноват?

– Привал закончен, – вместо ответа объявил Ширяев. Он старательно погасил окурок и поднялся. – Пройдемся еще немножко.

Я еле сдержал улыбку. Как знать, не пожелай Виктория устроить сцену, мы могли бы задержаться здесь. Опасность почти с равным успехом могла подстерегать нас повсюду. А пираты вполне могли удовлетвориться тем, что рассеяли нас по лесу, и не обращать внимания на немногих уцелевших бедолаг. Отсутствие мачты на атаковавшем нас корабле могло объяснить причину их появления в здешних водах. Причину древнюю, блин, как мореплавание: ремонт корабля после шторма. Интересно, а как они вообще ухитрились пережить такое? И зачем нападать на нас, убивать, топить принадлежавший еще достаточно сильному государству лайнер? Ради тренировки? Ну да, шуточки у вас, боцман…

Вполне возможно и то, что флибустьеры не пожелают останавливаться на достигнутом и методично прочешут не такой уж большой остров. Тогда, как ни прячься, толку никакого не будет.

Шапок-невидимок у нас нет, потаенные пещеры нам, ядрен батон, неизвестны, так называемое оружие сомнительно, своевременного прибытия помощи не намечается…

Но пока жив человек, жива и надежда. Мы шли и шли, стараясь удалиться от бывшего лагеря. О том, что один из кораблей мог обогнуть остров и послать людей нам навстречу, мы старались не думать. Так же, как и о шедшей сюда шлюпке.

Путь наш закончился сам собой. Впереди сверкнула вода, и скоро мы уперлись в неширокую, метров двадцать шириной, речушку.

– Приехали! – протянул Ширяев, оглядываясь по сторонам. – И что дальше-то делать будем?

– Переправляться, конечно, – ответил я. – Течение слабое. Да и между нами и этими хоть какая преграда будет.

Мэри подошла к речке, по-кошачьи потрогала рукой воду и объявила:

– Теплая!

– Хоть горячая! – недовольно фыркнула Вика. – На чем переправляться? Я плавать не умею!

Я хотел сказать, что не такая эта и проблема, речка не широкая, как-нибудь поможем, но в присутствии ее мужа решил промолчать. Пусть говорит сам. И он сказал:

– Ладно, не будем пока торопиться. Переправиться всегда успеем. Можно подняться выше по течению, там речка должна быть и уже, и мельче. Перейдем вброд без проблем. И вообще, что мы так привязались к берегу? Боимся корабль прозевать?

– Уговорил, – я не стал спорить с Ширяевым. – На пятки нам пока не наступают. Вверх так вверх.

Я уже повернулся, чтобы шагать дальше, но Ширяев тихо и властно шепнул:

– Не торопись, Валера. Веди себя спокойно и не оглядывайся. По-моему, за нами кто-то наблюдает.

Правая рука бывшего десантника словно невзначай оказалась рядом с пистолетом, пальцы бесшумно взвели курок.

На душе вдруг стало тоскливо, и мне пришлось приложить усилия, чтобы не завертеть в панике головой.

Вот и все. Как говорят итальянцы, финита ля… Интересно, хоть одного с собой прихватить успею? Или они сразу начнут стрелять?

– Да это же Валерка! – послышался вдруг знакомый голос, и из кустов появился Кузьмин, а с ним какой-то парень.

Минут через пять там, где речка сильно обмелела, мы увидели наполовину вытащенную на берег и старательно замаскированную шлюпку. Возле нее расположились люди, девятнадцать человек: Кузьмин, двое матросов, Прохоров и Карпухин, моторист Труханов, токарь Ардылов, девять пассажиров мужчин и пятеро женщин. Все, кто был сегодня на «Некрасове» и сумел уцелеть. Остальные погибли во время абордажа или пошли на дно вместе с кораблем.

Спасшиеся сбивчиво рассказали нам о последних минутах лайнера. Картина поневоле была фрагментарной. Рассказывали, что видели и что делали сами, на каких палубах искали спасения, как пробивались к шлюпке. Но никто ничего не мог сказать ни о машинном отделении, ни о мостике. Где был Жмыхов? Убили ли его в самом начале, или он погиб позже? Почему приказ об эвакуации отдал старпом? Почему, ядрен батон, утонул «Некрасов»? Если верить спасшимся, для пиратов гибель захваченной добычи была неожиданной. Или, обыскивая корабль, они случайно открыли дверь в затопленные отсеки?

Наше встречное повествование тоже не отличалось полнотой. Мы даже не могли похвастаться своим мужеством. Драпали, вот и все.

– Влипли, – подытожил оба рассказа Виталик – тот самый парень, который вместе с Кузьминым встретил нас на берегу. – Ловушка захлопнулась, и как выбраться из нее…

– Но у нас есть шлюпка. Продуктов на ней – хоть отбавляй. Махнем в море, пускай попробуют нас найти. А там или эта дурацкая зона радиомолчания кончится, или до берега доберемся, – предложил один из пассажиров.

– Продуктов действительно хоть отбавляй, а вот горючего надолго не хватит. И потом, куда плыть? До сих пор не знаем, где мы, – возразил Кузьмин.

Остальные тоже больше не хотели вверять свою судьбу морю. Может, и вверили бы, имея хоть какие-то реальные шансы, но отправляться на верную да еще и мучительную смерть – тогда уж лучше на берегу. Может, удастся где-нибудь затаиться, спрятаться, а там все как-то утрясется? Или эти странные бандиты уберутся, или помощь придет.

И тут я вспомнил: гора! Мы даже не пытались исследовать остров, и гора была единственным местом, где мы успели побывать. Было вполне вероятно, что кто-нибудь из моих компаньонов рано или поздно попытается добраться до вершины. Не один же я уцелел! По-моему, такой хват, как Серега, сумеет выбраться из любой ситуации, и вряд ли кто, блин, сумеет преградить ему путь.

Я сразу поделился своим предложением с остальными. Энтузиазма оно не вызвало, но и возражений не последовало. Люди перенервничали, устали, и большинству из них было все равно, куда идти. Мы забрали из катера все продовольствие и через полчаса выступили в поход.

Уже ближе к ночи после трех кратких привалов наш небольшой отряд наконец-то достиг цели. Нас окликнули задолго до вершины, и, еще не поднявшись на нее, мы узнали, что наши старания были не напрасны.

На горе оказалась масса народа – наверное, человек пятьдесят. Не было только Сергея. Недавно вернувшись из разведки, он снова ушел в лес во главе группы из трех человек и до сих пор не вернулся.

27 Из дневника Кабанова

…Наташа и Юля не хотели отпускать меня даже в лагере. Так маленькие дети никуда не хотят отпускать свою мать. Да я бы остался и сам. Бурные события дня отняли немало сил, и я был не прочь вздремнуть хоть немного, но временем на сон я не располагал.

Я оставил Славе на хранение карабин, забрал у него автомат, прихватил с собой Николая, Костю Сорокина и Зарецкого и отправился с ними на берег.

Во-первых, мне не давал покоя наш тайный склад. Население лагеря увеличилось, и его надо было как-то кормить. Охота – занятие неплохое, но когда вокруг кишат пираты – довольно опасное. После единственного выстрела рискуешь сам превратиться в дичь, а нам это ни к чему.

Во-вторых, необходимо любой ценой узнать, кто на нас напал, почему, сколько их всего и вооружены ли враги чем-либо серьезнее мушкетов. Короче говоря, позарез необходим был «язык».

В лагере о нашем уходе я предупредил только Славу и случайно подошедшего Рдецкого. Устраивать ради такого всеобщее собрание или спрашивать разрешение у совета я никакого смысла не видел. Мы находились в состоянии войны, и сейчас мне было не до демократии. Мне совершенно не хотелось взваливать на себя бремя власти, и я предпочел бы, чтобы нами руководил кто-то другой. Вот только кто?

Фактически вопрос о власти висел в воздухе. Формально у нас оставался совет, но реальными делами и принятием решений занималось мое крохотное подразделение из шести человек. Толпа пока относилась к нам с благодарностью, но сама ни на что не годилась. Женщины, дети, дюжие, но не умеющие стрелять мужики…

Растворившись с ребятами в ночи, я в какой-то степени ушел от проблем. Теперь я отвечал только за себя и за троих подчиненных. У меня на груди висел автомат со связанными магазинами, в кобуре под мышкой привычно устроился револьвер, в кармане лежал «макаров» Губарева, на поясе – кинжал. Для полноты счастья не хватало только гранат. Но шли мы не в бой, и сегодня ночью дело решали не они.

Ребята были вооружены гораздо хуже – пистолетами и ножами. Можно было прихватить по трофейному мушкету, но глупо таскать на себе такую тяжесть, чтобы сделать единственный выстрел. Лучше поберечь силы…

Ночной поход по лесу трудно назвать удовольствием. Но все мы были неплохо тренированы и до берега добрались без помех и приключений. Правда, вышли мы немного левее, но и это обстоятельство было нам на руку, так как позволило спокойно осмотреться.

Огонек на воде отмечал стоявший на якоре корабль. Тот же, что напал на нас, или другой – в темноте не разобрать. Да и не все ли равно? Будь у нас не один, а четыре автомата, корабль, пусть даже с примитивной артиллерией, все равно оставался для нас крепким орешком. Пулями можно расчистить палубу, но солидную пробоину в борту из автомата не сделаешь. Зато картечь бьет насмерть. Сейчас нам не помог бы и гранатомет, разве что артиллерия, но это уже вообще из области фантастики.

У самой опушки леса, там, где еще утром находился наш лагерь, горели несколько костров. Очевидно, часть команды предпочла ночевать на берегу вместо надоевшей палубы. Наш складик был зарыт с другой стороны, и пришлось сделать изрядный крюк, чтобы не нарваться на пиратов.

Место я помнил хорошо, и мы быстро откопали спрятанные продукты. Их было не так много, как хотелось бы, но и не так мало, чтобы запросто донести. По счастью, в свое время мы с Валерой поленились их перекладывать и закопали прямо с сумками, так что особых проблем с переноской не возникло.

Полдела было сделано. Нагрузившись, мы углубились в лес. Там я оставил Сорокина и Зарецкого, приказав ждать в течение часа, а затем пытаться дотащить все самостоятельно. Сам же с Николаем вернулся к нашему бывшему лагерю.

Мы шли осторожно, вслушиваясь и вглядываясь в темноту (луна почти скрылась за горизонтом). Ждали встречи с часовым, которому по всем законам полагалось охранять спящих товарищей. Но пираты, похоже, и не думали об охране. Или сочли, что мы разгромлены наголову и уже не способны причинить им существенный вред?

Постепенно мы подобрались почти к самым кострам и напряженно затаились на границе тьмы и отблесков света.

Бодрствующих вокруг костров было мало. Почти все пираты угомонились и завалились спать. У каждого из четырех огоньков сидели человека по три-четыре. Судя по доносящимся до нас голосам, все они были пьяны, и будь сейчас со мною десяток толковых ребят, мы могли бы вырезать их всех.

Мы лежали и терпеливо ждали, пока кто-нибудь из «стойких» не отойдет от своих приятелей освежиться.

Ждать пришлось недолго. У отдаленного костра поднялся один и, слегка пошатываясь, словно находился на штормовой палубе, двинулся к лесу. Выбранное им место находилось в стороне от нас, пришлось спешно двинуться наперехват.

Мы едва не опоздали. Закончивший свои дела морячок двинулся назад, и тут я оглушил его и подхватил обмякшее тело.

Его могли хватиться сразу, а могли и не хватиться вовсе. На всякий случай мы не стали мешкать и перенесли свою добычу в лес.

Дальнейшее не составляло труда. Мы крепко связали пленному руки, засунули ему в рот кляп, и Николай несколькими пощечинами привел его в чувство.

В темноте выражение лица видно плохо, но вряд ли оно осталось у пленника бесстрастным, когда он увидел над собой две склоненные фигуры и ощутил горлом холодное прикосновение стали. Он оказался понятлив и не пытался освободиться. Николай рывком поднял пленника на ноги и, крепко вцепившись ему в плечо, подтолкнул в нужную сторону. Так, подталкивая и указывая, мы добрались до ожидавших нас ребят, разобрали груз и бодрым шагом двинулись в обратную дорогу.

Мы очень спешили. Наш новый спутник скоро устал, начал падать, пришлось подбадривать его затрещинами. Ему ничего не оставалось, как идти вместе с нами.

Как мы ни торопились, но к горе вернулись лишь на рассвете. Солнце нам здорово помогло: нас заметили, встретили, забрали тяжелые, натершие плечи сумки, и остаток пути нам удалось проделать налегке.

Среди встречающих я заметил Ширяева и Ярцева и очень обрадовался нежданному пополнению.

По дороге они успели вкратце рассказать свою историю, упомянули о спрятанной шлюпке, о судьбе «Некрасова» и о принесенных с собой продуктах. Увеличившийся запас предоставлял шанс дольше продержаться, а располагая временем, мы, возможно, сумеем предпринять нечто решительное и кардинально изменить ситуацию. В помощь извне я уже не верил.

Ширяев был практически безоружным, и я передал своему бывшему командиру отделения «макаров» убитого Губарева. Я знал, что отдал оружие в надежные руки.

– Спасибо, тов… – начал было растроганный Григорий, но спохватился и назвал меня по имени: – Сергей.

Я подмигнул ему. Мы уже достигли нового лагеря. Члены совета ждали нас, и у двоих из них на лицах было написано недовольство.

– Мы ценим ваш опыт, Сережа, но предупреждаем раз и навсегда, что самовольство в наших нынешних обстоятельствах недопустимо, – без предисловий и приветствий строго объявил мне Лудицкий. – Прежде чем куда-нибудь отлучаться, извольте спросить разрешение.

– Если мы будем ставить на голосование каждый вопрос, то до его воплощения никто не доживет, – возразил я. – А первое правило любой войны – как можно больше узнать о противнике. Этим мы сейчас и займемся.

По моему сигналу ребята вытолкнули вперед пленника и вытащили из его рта кляп.

– Как вы смеете обращаться так с иностранным подданным? Это же дипломатический инцидент! – возмутился Лудицкий.

– А как они вчера обращались с нами? – Я мог бы сказать больше, но не стал. – Кто у нас знает английский?

Язык я знал и сам. Но практики в последнее время было маловато, да и произношение…

– Я попробую, – из собравшейся вокруг толпы вышел Флейшман. – Что у него спросить?

«Фамилия, звание, номер части», – привычно всплыло в голове, однако вслух я сказал другое:

– Спроси, кто он такой? Что за корабли? Почему напали на нас? И предупреди: будет врать – повесим на ближайшем дереве.

Последнее я добавил, уловив смену настроения нашего пленника. Пестрый вид пассажиров и обилие женщин и детей говорили ему о нашей слабости. И я хотел, чтобы он четко уяснил: при всей нашей слабости сила никогда не будет на его стороне.

Флейшман бойко обратился к пленнику и выслушал его ответы. Надо сказать, что английский матроса звучал не лучше моего. Что в этом виновато: национальность или происхождение, сказать не могу.

– Зовут его Том Чизмен. Он матрос с фрегата «Гром и молния» из эскадры сэра Джейкоба Фрейна. Кстати, – добавил Флейшман, – имя этого сэра он произнес так, словно оно должно быть известно каждому. Кто-нибудь о нем слышал?

Таковых среди нас не оказалось. Флейшман вновь перешел на английский, потом стал переводить:

– Том утверждает, что сэр Джейкоб – один из самых известных людей в Вест-Индии, и не знать о нем невозможно.

– Вест-Индия? – невольно вырвалось у Ярцева. – Какая еще, ядрен батон, Вест-Индия? От Биская до Вест-Индии не одна тысяча миль.

До остальных тоже потихоньку стал доходить смысл этих слов. Правда, в отличие от штурмана, о местонахождении Вест-Индии многие имели весьма слабое представление.

– Он клянется, что мы находимся в Вест-Индии, – переспросив, ошарашенно подтвердил Флейшман. – В районе Малых Антильских островов.

– К черту острова, потом разберемся! Узнай лучше, почему они ходят под парусами? Есть ли у них связь? Сколько людей? Есть ли более современное оружие? Почему они напали? В первую очередь нам надо решить проблемы безопасности. О прочем подумаем потом.

На этот раз Флейшман переговаривался с пленником особенно долго, то и дело переспрашивал, уточнял.

– Ничего не понимаю. Он почему-то убежден, что других судов, кроме парусных, не бывает. О радио и современном оружии понятия не имеет. Или он сумасшедший, или хочет свести с ума нас. Да, пока не забыл. На кораблях их больше тысячи человек. Но не знать элементарного… Подождите… – Флейшман торопливо задал еще один вопрос, получил ответ и долго изумленно молчал, прежде чем сообщить его нам. – Он говорит, что сейчас тысяча шестьсот девяносто второй год от Рождества Христова. Он готов поклясться в этом всеми святыми.

Тысяча шестьсот… И вдруг все встало на свои места. Я не столько умом, сколько сердцем понял, что все это правда, и таинственная эскадра сэра Фрейна явилась к нам из глубин трехвековой давности. Или мы, что гораздо точнее, провалились в прошлое. Объяснение было диким, абсурдным, фантастическим, но только оно увязывало в единое целое загадочное молчание эфира, отсутствие помощи, необитаемые острова, фрегаты, бригантины, кремневые ружья, сабли, дульнозарядные пушки, нападение без малейшего повода… Как и почему произошел перенос во времени целого корабля, теперь уже не имело значения. Насколько я знаю, наука отрицает возможность путешествий во времени, как когда-то отрицала вращение Земли. Нам же, невольным участникам и жертвам антинаучного явления, остается одно: научиться выживать задолго до рождения наших прадедов. Без привычной обстановки, без близких, без техники, без своей страны – одним словом, без всего.

Я вдруг ощутил себя крохотным беспомощным ребенком, заблудившимся в лесу, где каждый куст таит в себе что-то страшное. Того и гляди, выпрыгнет какое-нибудь чудовище, нападет и захочет сожрать, а свой верный деревянный меч я забыл дома, и в какой стороне тот дом, тоже забыл…

Я обвел взглядом лица товарищей по несчастью. Каких только выражений не было на них! Недоверие, недоумение, попытка понять, отчаяние, подкатывающаяся истерика, кое у кого неприкрытая тупость… Как и в первый вечер на берегу, эта мешанина эмоций грозила взорваться, обернуться хаосом, бессмысленным стихийным бунтом, после которого виновных уже не найти. Надо было подавить вспышку в зародыше, и я, не узнав свой внезапно севший голос, гаркнул то, что первым пришло на ум:

– Пленного увести! Связать, пусть пока полежит. Никому не расходиться! Объявляю собрание открытым.

Какое там расходиться! Люди старались сгрудиться плотнее, сжаться в кучу, инстинктивно ища друг у друга поддержки. Я скомандовал, и потому все взгляды обратились на меня, ожидая продолжения. А что, собственно говоря, я мог им сейчас сказать?

– Вы все слышали, что сообщил пленный. Или он сумасшедший, но тогда у них в эскадре все сумасшедшие, или мы действительно перенеслись на три века в прошлое. Сам я склонен поверить во второе. Скорее всего, в этом повинен гигантский смерч, о котором рассказывали моряки. Но факт есть факт, и будем действовать, исходя из него. Нас здесь семь с половиной десятков человек, оторванных от своего времени, без техники и почти без оружия. Скорее всего, вернуться мы уже не сможем никогда. Но мы опережаем ныне живущих на триста лет, и мы русские. Так неужели мы не сможем обратить это в пользу для себя? Да, сперва будет трудно, но неужели в начале родного двадцать первого века легче? Выжили там, выживем и здесь. Кто хочет жить, поднимите руки.

Одна робкая рука, вторая, третья, целый лес поднятых рук, а в глазах у всех тоска.

– Итак, единогласно, – подвел я первый итог. – Тогда уясните вот что. До тех пор пока мы находимся на острове, никто не выживет в одиночку. А наша общая задача – выбраться отсюда. Каким образом – пока не знаю. Такое за секунду не решишь. Надо все взвесить, хорошенько подумать. И не забывайте, что на острове английские пираты и нам надо постоянно быть готовыми к схватке. Поэтому я требую, чтобы все мои приказания выполнялись безоговорочно.

– Позвольте, но по какому праву… – воспользовавшись паузой, начал было Лудицкий, но я перебил его:

– По праву наиболее опытного в военном деле. Как только изменится обстановка, мы решим вопрос о власти в пользу того, кто будет самым опытным в новой ситуации. И предупреждаю: никакой анархии я не допущу. Если не согласны – уйду с теми, кто захочет следовать за мной.

Угроза подействовала. Пассажиры поняли, что со мной уйдут мои ребята и недовольные останутся без всякой защиты.

– Женщинам заняться ревизией всего имущества. Составить списки, приготовить завтрак. Мужчины займутся основами боевой подготовки. Пора вспомнить, что мужчина в первую очередь должен быть воином. Все.

У нас имелись десятка полтора трофейных мушкетов, штук двадцать кремневых пистолетов и три десятка сабель. Я решил распределить это примитивное оружие между пассажирами, научить обращаться с ним и тем самым присоединить к ядру своего войска всех, в ком осталась хоть капля мужества.

Не забывал я и о противнике. Я выслал Гену и Славу обойти побережье и разведать, где стоят пиратские корабли и чем занимаются их экипажи. В обоих парнях я был уверен. В бой им было приказано не вступать, но на крайний случай я дал им автомат, а Ярцев выделил бинокль. Их накормили завтраком, дали продуктов на дорогу, и они ушли.

А сам, с помощью не занятых в караулах ребят, занялся обучением наших бизнесменов.

28 Сэр Джейкоб. Дешевая победа

Все прошло на удивление гладко. Правда, пушки ничего не смогли сделать диковинному кораблю, но ответного залпа не последовало, и абордажная команда высадилась беспрепятственно. Едва ли не впервые флибустьеры почти не встретили сопротивления. Лишь позже, когда победа джентльменов удачи стала несомненной, небольшие группки обреченных то тут, то там пытались отсрочить свою гибель, вступали в самоубийственные схватки, прятались за металлическими дверями.

Именно за металлическими. Гигантский неподвижный корабль, больше смахивающий на плавучий дворец, оказался целиком металлическим! И тем не менее это железное чудо держалось на воде не хуже деревянного судна. А всевозможных коридоров и кают внутри оказалось столько, что матросы в них едва не заблудились.

Но для дворца добычи оказалось маловато. Выпивка, еда, множество непонятно для чего предназначенных предметов, и при этом никаких денег. Может, они и были, но попробуй найди их во множестве помещений, да еще быстро! На многих трупах было золотишко, да и в каютах попадались золотые цепочки, кольца, перстни, браслеты. Подари судьба чуть больше времени, может, и нашли бы тогда настоящее сокровище.

Увы! Капризная Фортуна опять посмеялась над Фрейном. Не сразу, но, однако, заметили, что металлический дворец медленно погружается в море. Внутри него клокотала вода, поднималась все выше, и победителям пришлось покинуть чудесную добычу. В суматохе немногим обитателям дворца удалось с боем пробиться к стоявшей у кормы крытой лодке и погрузиться в нее. Лодка оказалась волшебной. Сама, без весел и парусов, она вдруг заскользила по морю и, пока пираты были заняты возвращением на свои корабли, отошла достаточно далеко, а затем и вовсе скрылась за островом.

Но что значила какая-то лодка по сравнению с затонувшим дворцом! Хорошо хоть, гигант не ушел на дно сразу, и сэр Джейкоб лишился лишь чуть больше тридцати человек. Кто-то был убит, а кто-то наверняка не смог найти выхода из лабиринта коридоров.

Бой на берегу тоже прошел почти без потерь. Странные поселенцы – или как их называть? – панически бежали после первого же залпа. Очень многих люди Озрика перехватили и уничтожили. По мнению сэра Джейкоба, зря. Лучше было бы продать их плантаторам на Барбадосе. И опять-таки, у многих поселенцев были при себе золотые украшения, а вот оружия, как ни странно, не было почти ни у кого. В итоге сэр Джейкоб потерял не более трех с половиной десятков людей, а поселенцев было уничтожено несколько сотен. Точный счет не вел никто. К чему?

Лишь в одном месте беглецам удалось положить на месте семнадцать человек – целый отряд. Сами же они оставили всего два трупа. Возможно, в том месте прорывалась группа их отборных воинов?

Честно говоря, сэру Джейкобу больше хотелось верить именно в это. Сталкиваться в лесу с людьми, умеющими нести потери в восемь раз меньшие, чем грозные флибустьеры, ему совсем не хотелось. Хватит и тех, кого он сегодня потерял в обмен на не очень богатую добычу.

На берегу, где находился лагерь неизвестных, пираты захватили шесть лодок, родных сестер сбежавшей, но заставить их двигаться не смогли. Самый тщательный осмотр не обнаружил никакого подобия весел. Странный винт на корме – вот и все. Но не могла же крохотная безделушка передвигать целую шлюпку!

Однако будь эти люди настоящими чародеями, разве позволили бы они уничтожить себя с такой легкостью?

Сплошные загадки! С десяток захваченных пленниц, как назло, не знали ни английского, ни испанского. Лопотали что-то на языке, которого не понимал ни один из матросов, и после коллективного использования были добиты без малейшего сожаления.

Ближе к вечеру стало известно о новых потерях. Кто-то из беглецов перебил шестерых матросов и освободил двух только что захваченных пленниц. Озрик, возглавив своих головорезов, сам отправился на поиски наглецов, но тем удалось скрыться в лесу.

Ночь прекратила поиски. Почти вся эскадра перешла к тому времени в удобную бухту, и лишь фрегат Ледера остался на якоре напротив захваченного лагеря. Сэр Джейкоб прекрасно понимал, что даже его авторитет не предотвратит неизбежную попойку. Если и есть в мире то, с чем бороться бессмысленно, то это пьянка на берегу после удачно завершенного дела.

Сэр Джейкоб тоже побывал на берегу. Он осмотрел диковинную одежду убитых, подивился ужасному бесстыдству женщин, принял активнейшее участие в дележе скудноватой добычи, заглянул в диковинные лодки и вернулся на свой фрегат.

Он сидел в своей каюте, когда-то казавшейся ему роскошной, и в одиночку наливался ромом. Сэр Джейкоб одним из первых спрыгнул на палубу плавучего дворца и лично прикончил троих обитателей железного чуда. Последний из этих троих, старый и толстый, тем не менее сумел проткнуть одного из флибустьеров багром, обратным движением вытащил из бедолаги комок кишок и попытался атаковать сэра Джейкоба. Даже несколько раз пронзенный капитанской шпагой, Фомич (его имени сэр Джейкоб, естественно, никогда не узнал) никак не хотел умирать и все пытался дотянуться до противника…

Но настроение командору испортил вовсе не отчаянный старик. Не он один такой – достаточно вспомнить подлого капитана потопленной позавчера каравеллы. Сэра Джейкоба потрясло совсем другое: роскошные помещения дворца, в которые он успел заглянуть. По сравнению с ними его каюта выглядела убогой, как халупа бедняка. А что за странные светильники освещали коридоры? Кое-кто пытался вытащить их из гнезд, но светильники немедленно гасли.

Ах, как было бы здорово привезти такие в родовой замок и удивлять гостей их ровным немигающим светом! Наверняка дворец был набит и другими сказочными чудесами, каждое из которых могло обеспечить сэра Джейкоба до скончания дней. И пусть даже все они действовали только на самом странном корабле – он бы нашел способ отбуксировать плавучий дворец к родным берегам и сделал бы его своей резиденцией.

Сэр Джейкоб представил, как вытянулись бы от зависти лица многих лордов, и тяжело вздохнул. Как жаль, что насладиться всем этим можно лишь в мечтах!

Но почему, собственно, в мечтах? Разволновавшись, сэр Джейкоб принялся покусывать мундштук трубки. Поселенцы явно имели самое прямое отношение к дворцу. Ведь их лагерь на берегу явно был временным – одни сделанные на скорую руку шалаши. Защита от дождя, но никак не жилища. Скорее всего, обитателям морского дворца просто захотелось немного отдохнуть на берегу, ведь любого моряка порой тянет на сушу.

Но раз люди высадились туда, чтобы отдохнуть, а настоящим их домом был дворец, то среди них должны быть и те, кто разбирается во всех этих чудесах. Механики или колдуны. Остается только отловить их, а уж там найдется способ восстановить хотя бы часть утраченного.

Черт бы побрал этого Озрика! Видел же, что беглецы безоружны, но в плен брать не стал. Правда, командор сам сказал ему, что пленных можно не брать. Да, промашка вышла… Как теперь узнаешь, не перебиты ли в суматохе самые знающие? Все покойнички выглядят одинаково.

И все-таки остров не настолько велик, чтобы на нем надежно спрятаться. Да и провианта у беглецов наверняка нет. Если подумать, то они просто должны гореть желанием сдаться, хотя бы ради надежды сохранить жизнь. А если они до сих пор и сопротивлялись, то лишь потому, что Озрик даже не пытался брать пленных.

Надо будет отрядить всех свободных людей на поиски уцелевших, решил сэр Джейкоб. Только пусть на сей раз берут живьем всех, кого найдут.

Однако, проснувшись поутру, сэр Джейкоб уже не был так убежден в правильности принятого вчера решения. Ночью многое видится иначе, но утром в дело вступает Его Величество Расчет.

Нет, конечно, попытаться отловить чародеев можно, но не следует забывать и об испанском галионе. Умеют ли беглецы творить чудеса, вопрос еще достаточно спорный, а вот полмиллиона песо – вещь вполне реальная. Только безумец рискнет упустить эту воистину королевскую добычу. А себя к сумасшедшим сэр Джейкоб не причислял. Он лишь благородный джентльмен, вынужденный тяжким трудом зарабатывать на хлеб насущный.

Командор позавтракал в полном одиночестве, выпил большую чашку кофе, подумал и вызвал на флагман своих капитанов.

Первым, как всегда, явился Озрик. Был он немного угрюм от вечерней неудачи и зол на весь свет. Смит и Хадсон прибыли вместе, со следами вчерашнего кутежа на лицах. Но и свою работу они вчера проделали безукоризненно.

Позже всех объявился Ледер. «Гром и молния» стояла на прежнем месте, а оттуда до бухты было не менее получаса ходьбы на шлюпке. Посыльному тоже ведь требовалось время, чтобы добраться до его фрегата.

– Итак, джентльмены, – начал сэр Джейкоб, внимательно оглядев собравшихся, – вчера мы наломали немало дров. Вернее не мы, а Озрик.

Капитан «Стрелы» вздрогнул и уставился на сэра Джейкоба недоумевающим взглядом. Уж он-то твердо рассчитывал на похвалу, а своей единственной ошибкой считал безуспешные вечерние поиски обнаглевших беглецов.

– Простите, сэр, но я не понимаю… – выдохнул Озрик. – Мы сделали все, что в человеческих силах.

– Перебив без толку прорву людей, – мрачно кивнул Фрейн. – Разве можно вредить самому себе?

И он вкратце обрисовал возможную ценность пленных. Капитаны слушали его внимательно, согласно кивали головами.

– Не может такого быть! – возразил Озрик. – Будь они чародеями, не попались бы так легко в ловушку! Да и умирали они без фокусов, как простые люди.

– Я говорю не о волшебниках, – пояснил сэр Джейкоб. – Я не знаю, кто эти люди. Продали ли они душу дьяволу, или помнят всеми забытые секреты древних ремесел, или же в самом деле знакомы с колдовством… Это мы могли узнать только от них. Кто был на плавучем дворце, тот поймет меня. Нигде не найти и сотой доли чудес, которые мы там видели!

– Разрази меня гром, если вы не правы, сэр! – воскликнул Хадсон. – Верно, сам дьявол дал им этот дворец за особые заслуги, но, увидев, что подарок уплывает от его слуг, забрал его назад. Я тоже был бы не прочь потолковать с кем-либо из его владельцев.

– Потолкуешь с ними, как же! Я тут пробовал объясниться с одной ведьмочкой, так она несет какую-то тарабарщину. Ни черта не понять, – поделился своим опытом Фред.

– Это московитский язык, – не без довольства сообщил Озрик. – Одна из пленниц говорила по-английски и призналась мне, что они московиты.

После сообщения Озрика установилось продолжительное молчание. Капитаны пытались вспомнить, что они знали о Московии. А знали они о ней не больше, чем о Китае. Вроде бы довольно большое азиатское государство за Польшей и Швецией. Народ там, как и везде в Азии, необразованный и дикий. Ни флота, ни мануфактур. Зимою страшные холода. Глухомань, одним словом.

– Странно, – первым нарушил затянувшееся молчание Ледер. – Я что-то не слыхал, чтобы в Московии научились делать такие чудесные вещи.

– Я же говорил: они снюхались с дьяволом. Человеку не под силу создать такое, – убежденно сказал Хадсон.

– В Азии много чудес, – подал голос Фред.

– Если бы им действительно было ведомо многое, то миром бы правили не мы, а московиты, – возразил Ледер. – А я что-то ни разу не встречал их в море, хотя плаваю очень много лет.

– А может, именно сейчас они и готовятся захватить мир? – предположил Фред. – Не зря они ни с того ни с сего оказались в здешних водах, ох, не зря…

Собравшиеся невольно вздрогнули. Каждый из них представил несметные дикие орды, плывущие к родной старой Англии, но уже не во дворцах, а в плавучих крепостях. Британия же совсем не ждет нашествия, да и как отразить колдовскую силу? И им, привыкшим ежедневно играть со смертью, стало жутковато от придуманной картины. Что будет стоить жизнь, когда некуда будет вернуться? Где провести последние годы?

– Их надо немедленно остановить! – сказал, как отрубил, Хадсон. – Перебить всех до единого, словно бешеных собак!

Остальные капитаны дружно поддержали его. Объявись здесь, в каюте, московит – и его участь была бы решена в момент.

– Молчать! – оборвал поднявшийся гвалт сэр Джейкоб. – Уничтожить всегда успеем. Поймите вы, тупицы: захвати мы этот чертов дворец, и добыча с «Санта-Лючии» по сравнению с ним показалась бы подаянием нищему на паперти. Мы обязаны узнать все московитские секреты. Поэтому их надо не убивать, а захватывать в плен, а уж языки мы им всегда развяжем. Но и это не все. Испанцев нам тоже упустить нельзя. Быть может, они уже вышли в море и направляются прямиком в Европу.

– Испанца мне без грот-мачты не догнать. Вот починюсь, а тогда… – вместе с клубами табачного дыма выдохнул Хадсон.

– Хорошо. Даю тебе три дня на ремонт, включая сегодняшний. Успеешь управиться?

Капитан «Акулы» кивнул.

– Мне хватит и двух дней, а может, и меньше, – не дожидаясь вопроса, ответил Фред.

Сэр Джейкоб ненадолго задумался, перебирая варианты, и решительно объявил:

– Сделаем так. Я, Ледер и Озрик снимаемся с якорей сегодня под вечер и отправляемся на поиски «Лючии». «Веселой Мэри» занять место Ледера напротив бывшего лагеря московитов. Хадсону оставаться здесь. Я даю вам три дня на ремонт… – Он показал остающимся три пальца, чтобы лучше запомнили. – Послезавтра вечером, в крайнем случае – на следующее утро идти на соединение со мной. Место встречи уточним дополнительно. У вас почти пятьсот человек. Для ремонта столько не требуется. Свободных от работ пошлете на поиски московитов. Вы обязаны найти и захватить их. Всех. Времени и людей на это у вас более чем достаточно. Самых знающих привезете мне живыми, а со слугами и рабами можете делать что хотите. А сейчас всем за работу.

Сэр Джейкоб поднялся первым. Капитаны последовали примеру и торопливо вышли из каюты командора.

29 Ярцев. Планы и реальность

Хватка у Кабана оказалась бульдожьей. Не успели мы опомниться, как он отправил женщин работать, а нас выстроил в две шеренги.

– Равняйсь! Смирно! – Ничто в голосе и внешности Кабанова уже не напоминало прежнего незаметного телохранителя. Он подтянулся, как бы стал выше ростом, а главное – изменился внутренне. Я знал его не шибко болтливым, но, блин, компанейским парнем – таким же, как большинство из нас. И вдруг в один миг он превратился в олицетворение власти. Таким он был и в тот памятный вечер: предельно собранный, жесткий, точно знающий, что делать, и ради своих целей готовый идти на любой риск и любые жертвы.

Мы, взрослые люди, давным-давно позабывшие игры в солдатиков, отвыкли от беспрекословного армейского подчинения. Но мы были ошеломлены обрушившейся на нас ужасной новостью, и властный голос Кабанова оказал воистину магическое воздействие. Я вдруг с немалым изумлением понял, что чисто машинально вместе со всеми выполняю слова команды, как молодой курсант на плацу военной кафедры.

Кабанов медленно прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица, сделал кому-то замечание, вышел на середину и приказал:

– Вольно! – Он выдержал паузу и объявил: – Как вы все поняли, наш круизный лайнер во время урагана непонятным образом перенесен в пространстве – от Европы к Америке – и во времени – на три века назад. Ситуация совершенно фантастическая, но, к сожалению, все это, – неопределенный взмах руки, – абсолютно реально. Против нас пять кораблей, на них свыше тысячи морских разбойников. Поэтому объявляю поголовную мобилизацию всего мужского населения нашей маленькой колонии. Отныне ценность каждого из вас будет определяться не величиной теперь уже мифического банковского счета или занимаемым когда-то положением, а умением владеть оружием. Запомните главное: от этого будет в первую очередь зависеть ваша жизнь. Пленных наши противники не берут, поэтому о сдаче в плен и не помышляйте. По возможности мы станем избегать серьезных схваток, но если сделать это не удастся, то выбор будет простейшим: победа или смерть. Если вы не научитесь убивать врага, то он убьет вас. Ситуация ясна?

Строй понуро молчал. Думаю, пообещай нам флибустьеры пусть рабскую, но жизнь, не меньше половины, ядрен батон, тут же побежали сдаваться. А так…

– С этим разобрались, – продолжил Кабанов. – Идем дальше. В конце семнадцатого века, куда мы с вами попали, оружие еще не достигло того совершенства, которое обрело… обретет в наши дни. Если не брать в расчет артиллерию – а это дульнозарядные пушки, – то ручное огнестрельное оружие представлено кремневыми пистолетами, мушкетами и ружьями. Скорострельность, как вы наверняка знаете из фильмов, крайне мала. Думаю, можно принять ее за один выстрел в две минуты. Дальность стрельбы тоже мала, но на расстоянии шагов в двадцать и ближе оружие это, безусловно, очень опасное. Пуля свинцовая и без оболочки, поэтому при попадании в цель сплющивается, и выходное отверстие получается такое, что кулак пролезет. Однако после выстрела перезарядить пистолет в бою вы вряд ли успеете, поэтому основная роль в сражении приходится на холодное оружие. Вчера мы захватили всякой твари по паре, и именно трофеями вам и предстоит сейчас овладеть.

Тем временем помощники Кабанова вынесли трофеи и разложили их на три кучи: отдельно пистолеты, отдельно мушкеты и отдельно сабли. Этакий, блин, арсенал времен царя Гороха.

– А поновее у вас ничего нет? – спросил из строя какой-то пассажир.

– Кое-что есть, – ответил Кабанов. – Хотя и очень немного. Я понимаю, что вы не испытываете любви к музейным ценностям, но из настоящего оружия у нас один автомат, один охотничий карабин и несколько пистолетов. Все оно находится у тех, кто хорошо умеет им пользоваться. Проблема заключается не только в оружии, но и в людях, способных при его помощи причинить противнику наибольший вред.

Я невольно посмотрел на этих людей. Как и следовало ожидать, в своем большинстве они были бывшими телохранителями, а в том, прежнем лагере – еще и стражами правопорядка. Среди них я без удивления увидел Ширяева и с некоторым удивлением – Рдецкого.

– Только не думайте, будто я собираюсь использовать вас в роли пушечного мяса, – предупредил Кабанов. – Соотношение сил таково, что у нас на счету каждый человек. Те, кому уже довелось сражаться с пиратами в лесу или на «Некрасове», скажут вам, что наши противники такие же люди, как и мы с вами. Их можно убивать, а это для нас сейчас главное. Все наши вчерашние беды объясняются не превосходством нападающих, а внезапностью нападения и нашей безоружностью. Не станем трусить, и не станет у пиратов легких побед. А теперь приступаем к занятиям.

Кабанов взял в руку саблю и стал показывать простейшие приемы нападения и защиты. Часа полтора, блин, не меньше мы все, разбившись попарно, усиленно размахивали палками. Давать нам сабли Кабанов пока не стал, чтобы мы случайно не ранили друг друга.

После не слишком обильного завтрака Кабанов устроил получасовой отдых. Я был не против поспать хотя бы эти тридцать минут и уже расположился было в тенечке, когда рядом уселся Кабанов, протянул мне сигарету и сообщил:

– Надо поговорить. Надеюсь, ты не против?

– А это имеет значение? – поинтересовался я, кляня в душе разговоры на любую тему.

– Наверное, нет, – едва заметно улыбнулся Кабанов. – Прости, что отвлекаю от отдыха, но кто знает, будет ли еще время?

– Всякое может случиться, – вынужден был согласиться я. – Хотя не вполне понимаю, почему разговаривать надо со мной, а не с другим, более сведущим в военных делах.

– Элементарно, Ватсон. Если ты назовешь хотя бы еще одного штурмана в лагере, то я оставлю тебя в покое. Мы находимся на острове, поэтому без твоей помощи ни о каком спасении не может быть и речи. Допустим, мы победим, или, что гораздо более вероятно, пираты уплывут прочь. Вряд ли сэр Джейкоб устроит на нас охоту только ради своегоудовольствия, а поживиться у нас нечем. Но даже останься мы одни, наше положение улучшится ненамного. Продуктов мало, никакой помощи не будет. Все придется делать своими силами.

– Ты хочешь убраться с острова? – Я уже давно понял, куда клонит Сергей, и мой вопрос прозвучал скорее риторически. – Что я могу сказать? Карты у нас нет. Малые Антильские острова – это недалеко от Южной Америки, севернее нынешней Венесуэлы. Что там сейчас – понятия не имею. Скорее всего, испанская колония. Но чтобы добраться до нее, нам нужен корабль. «Некрасов» лежит на дне, у шлюпок не хватит топлива, пираты какой-нибудь из своих парусников нам не отдадут, построить мы ничего не сможем.

– Отдадут или нет, это полдела, – перебил Кабанов. – Ты лучше скажи, ты с парусником справиться сможешь?

– Когда-то давно практиковался. Будет немного времени, разберусь. Но ведь нужна еще и команда. Не в одиночку же мне паруса ставить?

– А твои орлы? Хотя, откуда им? Ах, да! Как я забыл? Флейшман. Он, помнится, хвастался, что любит ходить на яхте. Считай, один помощник уже есть.

– Ты что, всерьез, ядрен батон, хочешь захватить один из кораблей? – удивился я. – Но как?

Кабанов докурил сигарету до фильтра, вдавил окурок в землю и отрицательно покачал головой:

– Пока – нет. Не вижу особого смысла. Представь, мы добираемся до какого-нибудь фрегата, берем его на абордаж, а что дальше? Дальше, пока мы будем разбираться с парусами и якорями, четыре прочих долбанут нас артиллерией и раскатают, как на блюминге. Было бы тут одно судно, тогда дело другое.

– Не помешал? – прервал наш разговор подошедший Рдецкий. – Можно присоединиться?

– Конечно. Гостем будете, – кивнул Кабанов.

Рдецкий присел перед нами и задумчиво почесал обросший щетиной подбородок.

– Думаете, что делать дальше, Сережа? Власть вы захватили, людей заставили заниматься военной подготовкой, а теперь ищете способы одоления супостата?

– Вы осуждаете или завидуете? – шутливо спросил Кабанов, но брошенный на Рдецкого взгляд был холоден.

– Помилуйте, Сережа! – улыбнулся тот. – Ни то ни другое! Вы один из немногих профессиональных военных, вам и карты в руки. Не слушать же вашего шефа, который, извините, умеет только языком молоть… – Он красноречиво развел руками.

Я ждал, что Кабанов заговорит в ответ, но он продолжал сидеть молча, словно ждал продолжения.

– Вы молодец, – вынужден был заговорить Рдецкий. – Я восхищаюсь вашей энергией и вашими методами, но – единственный вопрос. Вы – военный, прекрасно владеете оружием, умеете заставлять людей выполнять приказы. Все это очень хорошо… в боевой обстановке. Однако обстоятельства могут меняться, и при некоторых переменах ваши таланты могут оказаться бесполезными. Вы не считаете, что вам нужен советник по гражданским делам?

– Вы говорите о себе?

– Допустим, – не стал отрицать Рдецкий. – Впрочем, если у вас есть более достойные кандидатуры…

– Нет, никаких кандидатур у меня нет. Но вы не обижайтесь, я считаю этот вопрос несколько преждевременным. Мне совершенно не нужна власть, я и в самом деле военный, а не политик, но в данный момент наше положение настолько критическое, что дележ портфелей не имеет никакого смысла. В более спокойной обстановке мы непременно вернемся к нашему разговору, а пока извините.

Кабанов легко, словно и не было у него бессонной ночи, встал и удалился в сторону одного из наблюдательных постов.

– И как он вам? – спросил меня Рдецкий. – Не много ли на себя берет?

– Берет он на себя много, но много и делает. Во всяком случае, пока он на своем месте, – признал я.

– Вот именно, что пока, – Рдецкий подчеркнул последнее слово. – Но войны рано или поздно кончаются, а появившиеся после них проблемы не решаются военными методами. Более того, опыт говорит, что даже во время войны верховная власть не должна принадлежать генералу. Его дело командовать войсками, правительство же должно состоять из штатских людей. А военные должны выполнять их волю.

– Не берусь с вами спорить, но не слишком ли нас мало, чтобы иметь правительство?

– Хорошо, пусть правителя, – поправился Рдецкий. – Можете назвать его атаманом, вожаком, президентом – суть от этого не меняется. А уже при нем будут несколько помощников: по морским вопросам, по военным, по продовольственным. Вы думаете, Кабанов не понимает этого? Еще как понимает! Но власть притягательна, вкусивший ее не захочет опуститься ниже. Поэтому лучше всего поставить его на место сразу. Ведь ясно, для чего он разговаривал именно с вами. Вы единственный среди нас штурман, без вас мы обречены оставаться на острове. Вот он и спешит заручиться вашей поддержкой. Или хотите сказать, что я не прав?

– Положим, в данном случае речь шла совсем не о поддержке. Сергея интересовало, сумеем ли мы выбраться с острова?

– А разве это не одно и то же? Что в лоб, что по лбу, – с наигранным удивлением спросил Рдецкий.

Я хотел ему ответить, что нет, но время отдыха истекло и нам пришлось возвращаться к занятиям.

На этот раз нам показывали приемы заряжания кремневого оружия. Сергей сразу признался, что понятия не имеет, как можно без выстрела разрядить мушкет, и порох с пулями нам не выдали. Стрельба – это не только трата зарядов, которых и без того не густо, но и невольный знак, выдающий наше местонахождение любому пирату, имеющему уши.

Попутно всех нас разбили на группы. Во главе каждой Кабанов поставил кого-нибудь из бывших стражей правопорядка. Только мы, моряки, образовали отдельную полудюжину, где я поневоле стал старшим. Никакого серьезного оружия ни у меня, ни у моих людей не было. Ширяев вернул мне пистолет убитого мной пирата, Кузьмин ходил с добытым на «Некрасове» мушкетом и пожарным топором, Карпухин и Труханов имели сабли и пистолеты, Прохоров – саблю и багор, а Ардылов – один пожарный топорик. Единственный свободный «макаров», оставшийся после умершего Жоры, Кабанов передал одному из пассажиров, подобно Ширяеву, успевшему повоевать в Афганистане.

Я не мог не согласиться со справедливостью такого дележа. Оружие действенно только в умелых руках, да и моя полудюжина не предназначалась для боя. На шлюпке ли, на корабле или на плоту, но мы обязаны добраться до обжитых мест, а уж что дальше будет, одному Богу ведомо.

К полудню возвратились разведчики. По их сведениям, у берега напротив бывшего лагеря встала бригантина, а остальные корабли расположились в удобной закрытой бухте на севере острова. На всех судах велись какие-то работы. Очевидно, команды устраняли повреждения, полученные во время шторма. Непосредственно на берегу пиратов было немного. Разведчики наткнулись на два отряда человек по тридцать каждый. Эти отряды рыскали по лесу, но в обоих случаях нашим ребятам удалось остаться незамеченными.

После обеда вновь был объявлен получасовой отдых. Еще одна пара разведчиков ушла в глубь острова. На сей раз они искали место для запасного лагеря и пути возможного отхода к нему. Подавляющее большинство оставшихся было так вымотано, что завалились спать, не думая ни о каких пиратах.

Я тоже хотел последовать их примеру, и снова – не успел я прилечь, как мне помешали.

Теперь рядом со мной села Мэри. На лицо певицы, как ни странно, был наложен привычный макияж, одежда по возможности приведена в порядок, а сама она пахла какими-то духами.

– Я немного посижу рядом с вами, Валера, – нежно и трогательно произнесла она.

– Пожалуйста. – Не прогонять же ее! Я даже спросил, чтобы не показаться неучтивым: – Как вы себя чувствуете?

– Неплохо, – улыбнулась Мэри. – Знаете, вчера я даже не поблагодарила вас как следует.

«А как это – как следует?» – чуть было, блин, не ляпнул я, но отчего-то смутился и пробормотал:

– Пустяки. Любой на моем месте поступил бы так же. Мне просто повезло оказаться рядом. И не надо больше об этом, Мэри.

– Для вас я не Мэри. По-настоящему меня зовут Маша. Мэри – это всего лишь сценический псевдоним. Не знали?

– Нет. Я редко бываю на берегу и за новостями эстрады не слежу.

– Но ведь это ужасно!

– Почему же? – не сдержался я. – Вас ведь не интересуют, к примеру, лоции. У каждого человека своя жизнь и свой круг интересов. Вы не сердитесь, но футбол для меня куда привлекательнее.

Певица посмотрела на меня с искренним удивлением. Она привыкла совсем к другому обществу, красивой жизни, богатым поклонникам. А тут перед нею сидел простой моряк, половину времени болтающийся по волнам и ничем особо не интересующийся.

– Я не сержусь… – Я так и не понял, блин, искренне ли она говорит. – На вас я вообще не могу сердиться. Скажите, а это правда?

– Что?

– Что мы в прошлом? Семнадцатый век, пираты, рыцари, всякие там цари и короли?

– Рыцарей в семнадцатом веке, по-моему, уже не было. А остальное, как бы дико это не звучало, – правда.

И тут я по-настоящему осознал, что это действительно правда, и та страшная ночь разделила наши жизни на две неравные части. Я никогда больше не увижу свою Варьку и даже не смогу, ядрен батон, узнать, как она там? Для нее я – погибший, пропавший без вести вместе с кораблем, а она для меня? Это же абсурд, чья-то мрачная шутка: умирать, блин, за века до собственного рождения! Жуткий смерч, всосавший в себя корабль и перенесший его на триста лет в прошлое. А ведь обратной дороги нет! Своим ходом? Да доживи я до ста лет, до рождения Варьки останется еще двести! Я могу вспоминать ее, еще не рожденную, предстоящую, но встретиться с ней невозможно… Да за что нам такое, Господи?!

Наверное, все эти мысли отразились у меня на лице. Не знаю. Я весь ушел в себя и с трудом расслышал голос Мэри:

– …Валера! Что с вами, Валера? Вам плохо? Может, принести воды? Да не молчите же, Валера!

– Все нормально… – Я сделал над собой усилие, загнал поглубже навалившееся отчаяние и повторил: – Все нормально.

30 Флейшман. Заговоры

Нас осталось семьдесят четыре человека. Сорок четыре мужчины от шестнадцати и старше, двадцать три женщины и семеро детей. Меньше десятой части тех, кто злосчастным вечером поднялся на борт белоснежного красавца. Крохотная горстка людей, заброшенная в далекое прошлое и чудом спасшаяся от многочисленных опасностей. Но надолго ли?

Кабан не был бы военным, если бы не разбил нас на подразделения. Старый армейский принцип: разделяй и командуй! Я всегда терпеть не мог военщины, но вынужден признать: лучше стоять в строю и чувствовать локоть товарища, чем, подобно зайцу, в одиночку петлять по кустам.

Итак, нас, мужчин, было сорок четыре человека. Десять имели современное оружие, всем прочим досталась музейная рухлядь. Кабан первым делом отделил шестерых уцелевших моряков, врач тоже в счет не шел. Двадцать семь пассажиров Сергей разбил на три девятки и добавил к каждой одного из своих головорезов в качестве командира. Еще шестерых он оставил при себе, и на этом наша организация была завершена.

В моей десятке оказались бывшие члены совета Лудицкий и Грумов, секретарь Лудицкого Зайцев, один из моих старых знакомых Женя Кротких и четверо пришедших памятной ночью на вершину: долговязый Вовчик, прыщавый Леня, средних лет Виктор и шестнадцатилетний Саша. Нашим командиром был назначен Костя Сорокин, бывший офицер морского спецназа, устроившийся, как и Кабанов, в телохранители. Двумя другими десятками командовали Рдецкий и еще один телохранитель Виталик.

При дележе оружия я урвал себе неплохую саблю и хотел ограничиться этим, но мне дополнительно всучили тяжелый и неудобный мушкет и выдали к нему девять пуль с соответствующим запасом пороха. Я подумал: хорошо, что нас не забросило еще дальше во времени, а то пришлось бы напяливать кольчугу и таскать с собой двуручный меч! Но, с другой стороны, в оружии, даже в самом примитивном, есть некая навевающая спокойствие сила. Я стал чувствовать себя более-менее сносно, насколько это вообще возможно в нашем положении.

Меня поражал Кабан. Проведя всю ночь в поисках, он выглядел на удивление бодро, возникал то тут, то там, показывал нам приемы заряжания и фехтования, словно уже бывал в этом времени и все успел досконально изучить. Я представил его в роли офицера и невольно пожалел его солдат: вот с кого он точно драл по десять шкур, раз с нас дерет минимум по три.

Должен признать побочную пользу этих занятий. При такой нагрузке у нас не было времени ни переживать заново вчерашние ужасы, ни сожалеть о погибших.

Я не говорю об абстрактных жертвах. Само их количество превращало трагедию в статистику, но многие из нас потеряли друзей, приятелей, просто хороших знакомых.

Я – Пашку. О его гибели мне поведали стюардессы и сам Кабанов, но в тот момент я еще не отошел от случившегося лично со мной и воспринял это еще как один факт. Сам-то я мертвым Пашку не видел!

Впрочем, после обеда Сергей все же дал нам небольшой перерыв, а сам отправился проверять наблюдающих.

Проведя в заботах весь день, я оказался перед дилеммой. Чем же заняться – то ли сходить навестить секретутку, то ли просто завалиться спать, как поступило большинство пассажиров. А может, просто посидеть и подумать, пока есть время?

Пока я решал эту нехитрую проблему, ее решили за меня.

– Не знаю, как вам, Юра, но мне это все порядком надоело, – объявил мне устроившийся рядом Лудицкий.

Вид у депутата и советника был довольно непривычный. Дорогой костюм был выпачкан и помят, на рубашке не хватало пуговицы, подбородок покрылся щетиной – короче, еще парочка таких приключений, и известный народный избранник сошел бы за обыкновенного бомжа. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что всем костюмам, сходя на берег, предпочел спортивный. Применительно к нашей обстановке он выглядел вполне прилично.

– Надоело – не надоело, но мы живы, Петр Ильич, а это главное. Прочее можно считать мелкими неудобствами походного бытия.

Лудицкий посмотрел на меня с легким недоумением, словно ожидал услышать другой ответ, и наставительно произнес:

– В вас говорит молодость, Юра. По-своему вы человек счастливый. Ваша молодость совпала с появлением демократии, вы почти не застали иных времен. А я в них жил и поэтому вижу намного дальше вас.

– И что же вы видите, Петр Ильич? – лениво поинтересовался я.

– Я вижу возвращение к старым временам, к попранию с таким трудом завоеванных свобод в угоду одному человеку. Небольшое испытание – и вот уже внутри нашего круга происходит военный переворот. А самое ужасное, что люди типа вас безмолвствуют и соглашаются выполнять приказы самозваного диктатора. Вы очень быстро забыли свои права и обязанности. Если честно, я был о вас лучшего мнения!

Вот все и встало на свои места. Но какая терминология! Господа, военный переворот, об угрозе которого мы вам твердили с тысяча девятьсот девяносто какого-то года, свершился! Осталось в очередной раз призвать народ на защиту Белого шалаша (за неимением Белого дома), устроить демократическую революцию, выбрать законный парламент, президента и прочие крайне необходимые органы.

– Насчет прошлого вы поразительно правы, Петр Ильич. Мы не просто вернулись, мы проскочили даже приснопамятные совковые годы и теперь находимся во времена самой махровой реакции. На нашей исторической родине вместо парламента заседает сейчас боярская дума, да и той скоро придет конец. До следующего всплеска хоть каких-нибудь свобод очень и очень далеко. Впрочем, если хотите, попробуйте вернуться в Россию и предложить вашему крутому тезке план демократических реформ. Рискните, хотя я не советую. Царь он прогрессивный, хорошего сделает немало, но тиран такой, что последующие цари едва ли не ангелами покажутся. Но вот в чем странность: в истории под именем Великого останется именно он. Что же до военного переворота, так ведь у нас не государство, а группа довольно случайных людей. И, как каждая группа, при необходимости выделяет из своей среды тех лидеров, которые наиболее успешно способны справиться с текущими проблемами. В море главным был капитан. На берегу его место заняли вы. А сейчас все переменилось настолько круто, что вас поневоле сменил более опытный в военном деле человек. Уйдут в море флибустьеры, и все возвратится на круги своя. Или не возвратится. А если мы придумаем, как покинуть сей не особо гостеприимный остров, то роль лидера перейдет к Ярцеву – как к единственному среди нас штурману. Все очень просто и естественно.

Лудицкий метнул в меня полный ненависти взгляд. В этот момент я наверняка представлялся ему источником всех его несчастий. Да и обидно было советнику президента огромного государства подчиняться собственному телохранителю. Но это его проблемы.

Я выждал, пока он отойдет подальше, и закурил. Чужая душа, как говорят, потемки, но мотивы Лудицкого были ясны. Он настолько привык витать в эмпиреях власти, что окончательно отвык стоять на земле. Он внезапно оказался в строю наравне со всеми и вынужден делать нечто реальное, а его болтовня никого не интересует. Такой подлянки от судьбы Лудицкий не ожидал и, опомнившись, решил действовать. Только совсем забыл, что сейчас идет другая игра и ставкой в ней служит жизнь.

Это вовсе не означает, что мне хотелось выполнять чьи-то приказания, но ведь пираты действительно не брали пленных. Наше положение было безвыходным. Перенесенные неведомо как в далекое прошлое, мы не могли надеяться, что новое чудо вернет нас обратно. Позади (или впереди?) остались обеспеченная жизнь, собственное дело, положение. Нам было в тысячу раз хуже, чем Робинзону. Тот хотя бы знал, что знакомый мир остался на месте, только на самодельном челноке до него не доплыть. Трудись и жди, пока мимо не проплывет случайный корабль, который может доставить тебя к родным берегам. Но какой корабль в состоянии вернуть нас в родное время?

Можно рвать на себе волосы, посыпать голову пеплом, взывать к любому из богов – положение от этого не изменится. Остается хорошенько подумать и решить, чем можно заняться в этом мире и что надо сделать, дабы и здесь урвать себе кусочек места под солнцем. Янки у Марка Твена было проще. Он помнил даты солнечных затмений, умел делать массу полезных вещей и вообще смог подстроить королевство Артура под себя. Не вдаваясь в философскую сторону вопроса «можно ли переиграть уже свершившуюся историю?», знаю одно. Ни черта общественно значимого мы сделать не сможем. Не те мы люди. Но все-таки надо как-то вписаться в здешнее время, раз уже не суждено вернуться в свое.

Одна мелкая проблема: чтобы прожить здесь жизнь, надо как минимум ее не потерять. А не потерять ее можно, лишь убравшись с острова. Неважно, победим мы при этом пиратов или перехитрим их. И в том и в другом случае я не видел способа проделать такой фокус в одиночку. А раз так, то надо продолжать держаться Кабанова – он, во всяком случае, человек не слова, а дела.

От размышлений меня отвлек Рдецкий. Я не заметил, когда он подошел, просто не смотрел по сторонам, был всецело занят своими мыслями. На Грифа я обратил внимание лишь тогда, когда он присел рядом со мной и чуть дернул головой, безмолвно спрашивая: как дела?

Я тоже не стал тратить слов и неопределенно пожал плечами. А про себя подумал: «Ну вот, еще один…»

– Да, Юра, попали мы с вами, как тот кур в ощип, – с легкой усмешкой проговорил Гриф. – Положение, прямо скажем, аховое!

– Верно, – согласился я. – Машину времени изобрести некому, корабль мы потеряли, пулемет в круиз взять позабыли. Одни мушкеты. Хорошо хоть, что не каменные топоры.

Рдецкий помолчал. Он сосредоточенно курил, изредка посматривал на меня и словно решал: стоит ли со мной делиться?

– Я не говорю об абстрактных вещах, Юра, – мягко молвил он. – Вы же знаете, я сугубый практик, и общие размышления меня совсем не волнуют. Ну, прошлое, так что из того? В нем тоже можно развернуться, тем более что нынешние жители по сравнению с нами – дикари.

– Дикари умеют убивать не хуже цивилизованных людей, – напомнил я. – Я тоже считаю, что кое-какие перспективы у нас есть и здесь. Вот только прежде нам надо решить проблему с пиратами и каким-то образом покинуть остров.

– По морю покинем, по морю, – подсказал мне Рдецкий. – Летать мы пока не научились.

– Так и вплавь без корабля далековато будет. Рыбами мы пока тоже не стали, – в тон ему ответил я.

Рдецкий снова изучающе поглядел на меня. Не знаю, насколько высоко он оценил мою скромную особу, но с мнением моим согласился:

– Да, корабль – наше самое больное место. Свой мы потеряли, а достать другой очень трудно. Но не все сразу. Послушайте, Юра, мне помнится, вы увлекались парусным спортом?

– Увлекался, – кивнул я. – Но толку от этого… Еще не посажен тот дуб, из которого была сделана моя яхта.

– Но управиться с парусником вы сможете? – гнул свое Гриф.

– Смотря с каким. Но общие принципы управления знаю.

Похоже, Грифу понадобился личный шкипер. Но почему он не беседует на эту тему с нашими моряками? Или они привыкли ходить по морю с комфортом на пароходе?

– Хорошо. Тогда если что, буду иметь в виду вас, – пообещал Рдецкий. – И вот еще… Вам в строю стоять не надоело?

– Не травите душу. Еще как надоело, но в генералы рылом не вышел, – усмехнулся я.

– Да, дожили, – не без притворства вздохнул Рдецкий. – Состоятельные люди, а вынуждены тянуться перед армейским фанфароном. Где правда?

– А правды нет и никогда не было. В той жизни хозяевами были мы, теперь – они. В зависимости от того, какое из человеческих качеств в данный момент нужнее.

Ну вот, Гриф тоже взалкал власти. И над кем? Над горсткой напуганных и ни на что не годных беглецов!

– А почему, собственно говоря, он? – риторически спросил Рдецкий. – Не скажу ничего плохого о Кабанове как о профессиональном военном. Как киллеру ему просто цены нет. Но заправлять делами, тут уж… извините. Не хочу, чтобы мной помыкал офицеришка, пусть даже самый лучший. Его дело не властвовать, а выполнять, что приказывают умные люди. Если я в чем-то и убежден, так это в том, что военным у власти не место. Править должен штатский человек.

– И кого вы предлагаете на его место? Лудицкого? – с максимальным простодушием спросил я. – Он подходил как раз перед вами и говорил о том же. Даже теми же словами.

– Этого болтуна? – Рдецкий досадливо плюнул. – Ему только одно место годится – у параши. Не сочтите за бахвальство, но в данной ситуации гораздо полезнее окажусь я. Или у вас есть возражения?

Вот так. С этого и надо было начинать. Интересно, а кто-нибудь еще на роль руководителя претендует? Почему бы и нет? Только почему всем так важен мой голос? Впрочем, знаю. Мое увлечение яхтами. Пираты – пиратами, но, коли выживем, с острова как-то выбираться придется, и тут без знатоков парусного дела не обойтись. Знаток этот – я. Возможно – Валера. Если их во время курсантской практики посылали на «Крузенштерн».

– Я подумаю, – пообещал я Рдецкому. – Надеюсь, вы понимаете, что такие вопросы не решаются с бухты-барахты?

– Подумайте, Юра. Только не думайте очень долго, а то получится как с тем индюком.

Да, судьба у индюка была плачевна. Но черт с ним, с индюком! Дано: три претендента на власть, из которых один уже успел ею завладеть. Вопрос: кого поддержать мне, раз уж им небезразлично мое мнение? А в самом деле: кого?

Лудицкого? Но Гриф правильно назвал его пустобрехом. Мы не на своей родине, где подобные болтуны в цене и даже пролезают к власти. Руководить должен тот, кто способен это делать. Никакие речи и общие рассуждения не помогут нам выжить за тридевять земель и лет.

Гриф? Этот, пожалуй, смог бы. Перед ним и раньше ходили по струнке и слова поперек сказать не смели. Боюсь только, что он и сюда перенесет все свои порядки, мигом разделит всех нас на приблатненных, шестерок и кто там еще есть? На чужую жизнь ему давно наплевать. И моя жизнь для него тоже чужая.

Была ли фраза об индюке невинной шуткой или серьезной угрозой?

Чепуха! Мы не в России начала двадцать первого века. К тому же Жоры не стало, и Гриф остался один. Связаны с ним были многие, но на роль охранников и палачей они не годятся. Попробует сманить кого-нибудь из окружения Кабана? Но там остались одни бывшие десантники и спецназовцы, и все они, насколько я могу судить, преданы своему нынешнему командиру. То ли в силу армейской солидарности, то ли по армейской привычке подчиняться старшему по званию. А Сергей – капитан.

Я совсем было решился рассказать Кабану о двух намечаемых заговорах, но отведенное на отдых время истекло, и мы опять приступили к занятиям. Сам Кабанов теперь показывался на них мало, большей частью он пропадал на наблюдательных пунктах, пару раз уходил недалеко вниз, и вместо него преподавали его ребята. Так преподавали, что с меня десять потов сошло, не меньше. Когда наконец объявили долгожданный перекур, я был вымотан до предела.

Но происки «больших людей» не давали мне покоя. Будто невзначай, по естественным надобностям, я направился в ту сторону, куда перед этим ушел Кабан, и через несколько минут обнаружил его в укромной ложбинке. Наш начальник лежал с биноклем и старательно высматривал что-то в глубине острова.

Я никогда не любил доносить и наушничать, но здесь были затронуты и мои интересы. Я вкратце пересказал Сереге разговоры с советником и Грифом.

– Хорошо, – спокойно кивнул Кабан. На его лице не было и тени удивления. – Этого следовало ожидать.

– И что ты думаешь с ними делать?

– Еще не решил, – ответил он, и тут в глазах его сверкнула веселая искорка. – Слушай, у нас веревки нет?

– Веревки? – недоуменно переспросил я. – Откуда я знаю? Я же не завхоз. А зачем тебе веревка?

– Как – зачем? – старательно разыграл удивление Кабанов. – Не тратить же на них патроны! Повесим – и дело с концом. Или ты предлагаешь отрубить им головы?

Я подождал, пока он отсмеется, и буркнул:

– Ну и шуточки у вас, поручик! А если серьезно?

– Куда уж серьезней? Подождем, посмотрим. Если у остальных их агитация будет иметь тот же успех, что у тебя, тогда проблем нет. А если наберут сторонников, то я никого не держу. Могут отправляться на все четыре стороны и решать свои проблемы, как хотят. Я ведь тоже могу уйти с теми, кто захочет со мной пойти. Насильно мил не будешь, и помогать кому-то против его воли я не хочу.

– Убедил. – Я взглянул на часы и вздохнул. – Я пошел. Перекур подходит к концу. Еще дадут наряд вне очереди за опоздание!

Кабан кивнул, взялся за бинокль, скользнул взглядом по лесу и вдруг тихо скомандовал:

– Стой! Отставить!

– Ты что? – Переход от простой человеческой беседы к языку приказов был настолько резок, что я опешил от неожиданности.

– Подожди, – бросил Кабанов, не отрываясь от окуляров. – Кажется, идут.

– Да кто идет?! – не выдержал я. Может, военные и бывают полезными, но общаться с ними явно тяжеловато!

Некоторое время Кабан молчал, потом повернулся ко мне и спокойно пояснил:

– Кто к нам может идти? Конечно, пираты. Ерунда, их всего два десятка. Так что проведем небольшое практическое занятие.

От его слов мне стало не по себе. Где-то в глубине души зародился знакомый ужас, захотелось немедленно бежать, спасаться, пока не поздно, и только спокойный вид Кабана немного привел меня в чувство.

– Как? Посмотрим, чему вы научились? – Кабанов дружески подмигнул мне и сам же ответил: – Посмотрим. Зови командиров групп и моих ребят! Остальным – тревога!

31 Из дневника Кабанова

…Два с половиной десятка флибустьеров направлялись прямиком на нашу вершину. Не так-то много, но они могли оказаться лишь передовым отрядом, и я долго водил биноклем по сторонам, никого больше не обнаружив. Возможно, то была разведка, а может, они просто решили устроить здесь наблюдательный пост – особой роли это не играло. Я до сих пор не знал другого подходящего места для лагеря, и оставалось одно: принять бой.

Слава с Геной еще не вернулись, и настоящих бойцов у меня было мало. Кроме того, автомат, наше самое серьезное оружие, тоже был у разведчиков, и мы располагали одним карабином, пистолетиками да кремневым старьем. Впрочем, вооружение пиратов было еще хуже.

С самого начала главной целью я поставил полное уничтожение разбойничьего отряда. Стоит спастись хоть одному, и он приведет сюда столько своих приятелей, что они задавят нас числом. Пропажа отряда тоже должна вызвать тревогу на эскадре, но тут играет роль фактор времени. Пока сэр командор сообразит, что его люди никогда уже не вернутся, пока то да се, мы вполне успеем перебраться в другое место. А там наступит ночь, и ищи нас по всему острову!

План действия на такой случай я разработал заранее, осталось воплотить его в жизнь. Полдюжины моряков я незамедлительно отослал на противоположную сторону – вдруг пираты решили совершить скрытный обход? Вероятность подобного маневра была мала, но все-таки оставалась, и надо было принять меры предосторожности. Саму вершину должны были оборонять все три десятка ополченцев со своими командирами. Командовать ими я назначил Костю, а сам с тремя бойцами должен был зайти разбойникам в тыл и перерезать пути отхода.

Конечно, для полной гарантии неплохо было бы взять хоть одну десятку, но бывшие пассажиры не умели передвигаться по лесу без лишних звуков, и нас могли обнаружить задолго до окончания маневра. Пусть лучше сидят на горе, силы у них с пиратами примерно равны. Вдобавок три пистолета в умелых руках способны нанести немалый урон, а тут мы подоспеем, и флибустьеры окажутся в колечке.

Именно три пистолета, потому что Николая я на всякий случай послал командовать моряками, а наш кремневый арсенал… Вряд ли кто успеет перезарядить оружие, и после первого же выстрела ополченцам придется отбиваться врукопашную.

Стараясь двигаться как можно незаметнее, я в последний раз обошел наши позиции. Все люди были надежно укрыты, оружие приготовлено к бою, но многие заметно волновались. Кто не волнуется перед первым боем? Оставалось пожелать всем удачи и пуститься в путь.

Место для скрытного спуска тоже было выбрано заранее. Местами приходилось туго: то склон был крутоват, то кустарник стоял непролазной стеной. Зато и прошли мы незаметно. Сделали порядочный крюк по лесу и оказались прямо за спинами карабкающихся наверх пиратов.

До них было еще далеко, не меньше сотни метров. Нам пришлось красться за ними, стараясь как можно скорее выйти на дистанцию выстрела.

Внезапно пираты остановились и принялись о чем-то горячо спорить. Я успел подумать, не почуяли ли они угрозы, но причиной остановки, судя по всему, оказалась обычная лень – подниматься выше многим не хотелось. После не очень продолжительных дебатов пиратский отряд разделился. Одиннадцать человек продолжили подъем, а прочие расположились на траве и не думали трогаться с места.

В какой-то степени разделение сыграло нам на руку. Теперь против трех десятков защитников лагеря было меньше дюжины пиратов, а моя четверка имела более скорострельное оружие и вполне уравновешивала четырнадцать противников.

Пока часть флибустьеров подбиралась к вершине, мы сумели незаметно подобраться к отдыхающим и затаиться, ожидая начала боя.

Ждать всегда неприятно. Как бы ты ни был уверен в своих силах, любой бой несет в себе массу случайностей. Пуля действительно дура, она может попасть в самого умелого и хладнокровного солдата с не меньшим успехом, чем в новобранца. Я никогда не трусил в деле, но ждать, когда грянут выстрелы, и знать, что один может оказаться последним, – тут поневоле станет слегка не по себе.

И они грянули! Волнение моментально исчезло, мир ограничился сектором обстрела, а сознание – мыслями о том, как быстрее и эффективнее убить вскакивающих прямо перед тобой людей. Скорее всего, это все-таки была не разведка, а если и она, то ее участники отнеслись к задаче спустя рукава.

Расстояние было настолько мало, что о промахе не могло быть и речи. Пятью выстрелами я свалил пятерых, проворно набил карабин патронами и убедился, что стрелять больше не в кого. Ребята не сплоховали, и теперь перед нами лежали одни трупы.

У вершины тоже все было кончено. Шестеро нападающих безжизненно разлеглись на склоне, а уцелевшие сломя голову мчались вниз. Они изо всех сил старались уйти от расплаты и обогнуть мою группу далеко стороной. Дать им уйти было непозволительной роскошью, и мы без команды дружно ринулись наперерез.

Бегущие разглядели наш маневр и, не сбавляя хода, стали еще сильнее забирать левее. Один из них споткнулся и покатился по склону, но остальные этого даже не заметили. Каждый спасал свою шкуру, и чужая жизнь не имела для них никакого значения.

Я понял, что мы можем и не успеть. Тогда пришлось бы продолжать погоню в лесу, а это дело достаточно трудное. Стрелять на бегу на пересеченной местности тоже неудобно, и я опустился на колено, вскинул карабин, оценил упреждение и выстрелил. Пират послушно полетел на землю, и я послал пулю в его соседа, передернул затвор, но третий выстрел пропал даром. Зато следующий достал еще одного, и только один из флибустьеров успел скрыться от меня в кустарнике.

Заниматься беглецом я не стал. Ребята были намного ближе к нему, мне же требовались драгоценные секунды, чтобы наверстать упущенное. Вместо этого я повернулся к последнему упавшему пирату, дал ему приподняться и уложил навсегда. Затем в кустах сухо треснули два пистолетных выстрела, и возвращающиеся ребята еще издали дали мне знать, что все кончено.

Победа была убедительной и полной. Пиратский отряд уничтожен целиком, а наши потери, если их можно так назвать, ограничились двумя легкоранеными. Одному из ополченцев ответная пуля слегка поцарапала руку, другому – голову.

Удивительно, насколько самый маленький успех поднимает настроение! Вчерашние беглецы, растерянные, потерявшие от страха голову, за несколько минут превратились в героев, и, подойди сейчас к пиратам запоздалое подкрепление, его бы встретили с уверенностью в новой победе. Наверное, очень немногие понимали, что случившееся – не более чем пролог. Рано или поздно на смену погибшим явятся другие, горящие желанием отомстить.

Можно было сразу покинуть вершину, однако я все еще не знал удобного места, а блуждать в лесу наугад со всей этой толпой не хотел. А день уже клонился к вечеру, на небе снова стали появляться облака, и ночь обещала быть темной.

Из предосторожности я велел стащить все трупы в укромное место. Еще лучше было бы закопать их, но у нас не было лопат, да и не стоил этот сброд нормального погребения. Мы забрали все оружие, пули и порох, нашли у убитых несколько бутылок рома, вяленое мясо, сухари – вот и вся добыча, не считая горстки золотых и серебряных монет. Может, когда-нибудь они и пригодятся, но пока от денег нам не было никакого проку.

К вечеру дала знать о себе усталость. Вчерашний день был перенасыщен событиями, ночь я провел в поиске, потом был вынужден решать целый ряд проблем, и такими темпами меня могло надолго не хватить. Предчувствие говорило, что наступающие сутки будут не менее бурными, чем предыдущие. Мне необходимы были все мои силы, и я решил поспать хотя бы часок-другой. Я приказал разбудить себя при малейшем намеке на опасность, в случае возвращения разведчиков или через сто двадцать минут в любом случае.

Разбудили меня через восемьдесят. Короткий сон не придал сил, лишь разморил, и минуты две я не соображал вообще ничего, в наступивших сумерках даже не поняв, вечер сейчас или утро. Затем я увидел рядом разведчиков, и мне сразу стало легче.

Принесенные новости взбодрили не хуже чашки крепчайшего кофе. Ребята не только обнаружили неплохое местечко для нового лагеря – в том, что эта часть задания окажется успешной, я не сомневался, – но и прошлись вдоль береговой линии, нашли парочку неплохих бухт, а под конец навестили стоянку пиратской эскадры. Они своими глазами видели, как два фрегата и бригантина снялись с якорей и ушли в открытое море.

Последняя новость показалась мне настолько важной, что я сразу устроил совещание со своими гвардейцами и командирами десяток. Я вкратце объяснил изменение ситуации. Теперь против нас остались только два корабля: фрегат с поломанной грот-мачтой в бухте и бригантина напротив нашего бывшего лагеря. Большая часть команд ночевала на берегу, кроме того, корабли разделяло немалое расстояние, и в моей голове родился дерзкий план.

Я хотел взять наиболее боевую и вооруженную часть отряда, добавить к ним моряков, тем или иным способом проникнуть на борт бригантины, перебить находящихся на ней флибустьеров и направиться к одной из обнаруженных разведчиками бухт. Там можно было забрать всех остальных современников и потихоньку убраться в море.

Я прекрасно сознавал, что мой план – чистейшей воды авантюра, но попробуйте предложить что-либо лучшее в той ситуации, в которую мы даже не попали – влипли! Наш конец был предрешен независимо от того, оставят нас пираты в покое или нет. Нам грозила смерть если не в бою, то от голода. Это герои Дефо и Верна благоустраивали свои острова, находили в карманах зерна, а в земле – руду. Новые робинзоны умели прекрасно делать деньги, некоторая часть умела воевать, но сельским хозяйством из нас всерьез не занимался никто. Я уже не говорю, что построить корабль своими силами не смогли даже герои популярных романов.

Захват бригантины был нашим единственным шансом на спасение. Я решил поставить на карту все, хотя проигрыш означал всеобщую гибель: и тех, кто пойдет на операцию, и тех, кто останется в лагере. Зато и выигрыш стоил любого риска. Шансов было не очень много: предстояло незаметно добраться до корабля, стоявшего в полутора сотнях метров от берега, перебить экипаж, разобраться в парусах, суметь обогнуть остров… Не стоило забывать и о том, что оставшиеся на берегу пираты вряд ли равнодушно отнесутся к угону своего корабля, а ведь возле острова стоит и фрегат…

С фрегатом было хуже всего. Двое из пассажиров служили срочную в артиллерии, однако этот факт не играл для нас никакой роли. Мы худо-бедно смогли освоить стрелковое оружие, но пушки всегда предъявляли повышенные требования к обслуживающим их людям. Приходилось считаться с фактом, что на бригантине мы окажемся почти безоружными.

И все-таки я предложил рискнуть. Терять нам все равно было нечего, к тому же военная мудрость гласит, что, обороняясь, войну не выиграешь. Все эти рассуждения я вынес на суд своих помощников и стал ждать ответа.

Бывшие спецназовцы согласились сразу. Перспектива гибели на острове никого не прельщала, и они были готовы рискнуть.

Рдецкий колебался недолго. Никакого другого плана он не предложил, но высказал свои опасения по поводу возможной неудачи. Он посоветовал придумать что-нибудь понадежнее и повернее, без схваток одного с десятью да еще на виду у пиратского лагеря. А еще он пожелал, чтобы мы заодно вырезали и находящихся на берегу пиратов, точно у меня было не девять человек, а как минимум тридцать.

Вторым колеблющимся оказался Ярцев. Он сомневался, что сумеет справиться с незнакомым кораблем, к тому же люди его под парусами никогда не ходили. Тут Рдецкий напомнил, что любителем этого вида спорта является Флейшман, и у нашего штурмана появился помощник.

В конце концов решение было принято. В рейд отправлялись я, семь ветеранов (кроме Славы), полдюжины моряков и Флейшман – итого пятнадцать человек. Позволить большего мы себе не могли. В лагере оставались все женщины, дети, ополченцы, Рдецкий (на правах старшего) и Слава Чертков. Последний в случае нашей неудачи должен был отвести всех на новое, им же обнаруженное место. Славику я оставлял автомат. Конечно, «калашников» нам необходим был позарез, но в случае нашей гибели у уцелевших остались бы одни мушкеты и кремневые пистолеты.

Ночь потихоньку приближалась к половине. Медлить было нельзя. Мой отряд наскоро собрался и выступил из лагеря, ни с кем не прощаясь…

32 Ярцев. Захват бригантины

Похоже, тот, кто втянул нас в эту историю, всерьез желал нашей гибели. Но гибели, ядрен батон, не мгновенной – тогда ему достаточно было просто погубить корабль, – а медленной, дающей ему возможность вдоволь насладиться нашими предсмертными муками.

Едва прошел хмель от победы, как я подумал: а чему мы, собственно, радуемся? Тому, что перебили примерно пятидесятую часть нападающих? Но вчера они с гораздо меньшими усилиями уничтожили в двадцать раз больше народа, а в придачу к этому и наш корабль. Будь цел лайнер, мы бы имели нечто незыблемое, а так… Может, Кабанов и чувствует себя вольготно в любом веке, но я могу существовать только в одном, все прочие – не для меня. Зверю безразлично, в каком времени он живет, понятие эпох придумано людьми, и мы кровно связаны со своим столетием. А вот место не играет для нас никакой роли. Мало ли людей переселяется в другие города, страны, части света в силу обстоятельств или в поисках лучшей доли? Человек способен жить на севере и на юге, на западе и на востоке. Но он неспособен жить в чужом времени.

Правда, я недооценил предприимчивость нашего предводителя. Ночью он устроил совещание, на котором познакомил нас с результатами последней разведки. Там же он предложил авантюрный от начала и до конца план: воспользоваться разобщенностью оставшихся на острове пиратов и захватить у них бригантину.

Я не имел ни малейшего желания участвовать в этой авантюре, но на меня насели со всех сторон, и вскоре я уже шагал по ночному лесу вместе с группой захвата из пятнадцати человек. Ремень мушкета неприятно давил на плечо, два длинноствольных пистолета были заткнуты за трофейный пояс, сабля то и дело била по ногам, и я ощущал себя персонажем какой-то дурацкой комедии, в которую вдруг превратилась наша драма. Но от моих желаний уже ничего не зависело. Я был марионеткой в руках опытного кукловода, и мне оставалось одно: сыграть свою роль до близкого конца. В возможность успеха я не верил, не говоря уже о том, что любая победа станет лишь отсрочкой нашего не подлежащего обжалованию приговора.

Небо плотно затянуло тучами. Не знаю, как ориентировался Сергей, но после показавшейся бесконечной ходьбы он вывел нас на берег неподалеку от старого лагеря. До рассвета оставалось не более двух часов. Тьма стояла кромешная, и только несколько затухающих костров едва освещали пиратскую стоянку.

Стояли предутренние часы, те самые, когда даже самых стойких начинает клонить ко сну. По словам вернувшегося из разведки Кабанова, лишь пятеро часовых кое-как продолжали бодрствовать, да и те явно были не в лучшей форме.Остальные спали в наших шалашах или прямо под открытым небом. Кому из них могло прийти в голову, что мы, загнанные и обреченные, решимся на такой отчаянный шаг?

Кабанов о чем-то пошептался со своими ребятами, приказал нам подождать, а сам прихватил четверых и снова исчез в темноте. Они отсутствовали долго, или нам показалось, что долго. Мы невольно прислушивались, ожидая со стороны лагеря суматохи, выстрелов, криков. Но все было по-прежнему тихо. А потом Сергей бесшумно возник рядом с нами, шепнул, что все в порядке и повел нас на берег.

Я думал, что до бригантины нам придется добираться вплавь, но похоже, что Кабанов предусмотрел все. Повинуясь его жестам, мы осторожно спустили на воду шлюпку – не нашу, а пиратскую, весельную, – забрались в нее и отплыли в ночь. По спокойному морю грести было легко. Я стал направлять шлюпку на бригантину, но Сергей рукой указал мне в сторону. Мы описали полукруг и подошли к бригантине со стороны моря: Кабанов перестраховался и тут.

Двое его людей с одними ножами скользнули в теплую воду. Для нас же вновь наступило ожидание, только на сей раз мы находились не в кустах, а на открытой морской глади. Догадайся, ядрен батон, кто-нибудь из флибустьеров устроить иллюминацию, и наша участь была бы решена. Я в очередной раз подумал, что весь план Кабанова – это чистейшей воды авантюра и все ежесекундно висит на тоненьком волоске.

Наконец огонек фонаря на корме дрогнул, стал раскачиваться из стороны в сторону, и Сергей шепнул магическое слово:

– Вперед!

Через некоторое время над нами навис борт бригантины. Мы подались немного вдоль него и обнаружили свисающий канат.

Кабанов с карабином через плечо первым устремился наверх, и почти одновременно с этим на берегу громыхнул выстрел. Видимо, кто-то проснулся и обнаружил убитых часовых, потому что следом раздались тревожные крики, еще несколько выстрелов…

Ребята Кабанова нетерпеливо ждали своей очереди подняться по канату. На корабле тоже затопали, послышался чей-то оборвавшийся вскрик, а затем шум борьбы.

Наверное, вначале наш спецназ по инерции пытался действовать без шума. Бойцы один за другим карабкались вверх, переваливались через фальшборт, и какое-то время выстрелов не было, лишь крики то боли, то ярости. Но пиратов оказалось до неожиданного много, и справиться с ними врукопашную не удалось. Тогда-то выстрелы и защелкали один за другим.

Мне предстояло подниматься следом за группой захвата. Не знаю, что на меня, блин, подействовало – напряженное ожидание, звуки схватки или сама обстановка, однако от былого равнодушия не осталось и следа. Я вдруг пробудился от апатии и постарался влезть как можно быстрее.

Понять что-либо на палубе было трудно. В свете нескольких слабо мерцающих фонарей люди больше походили на силуэты, и эти силуэты непрерывно двигались, сходились, расходились, сцеплялись, падали… Я взвел курок пистолета, сделал несколько шагов по направлению к юту, и тут ко мне устремился кто-то в светлом. Ни у кого из наших ничего светлого не было, и я, не раздумывая, вскинул пистолет и выстрелил в упор. Пират громко вскрикнул, схватился за грудь, упал. Я был ошеломлен содеянным, хотел нагнуться над ним, посмотреть, и тут на меня напал другой.

В тот момент я был совершенно беззащитен. Мой пистолет был разряжен, другой все еще находился за поясом, мушкет висел на плече, а сабля болталась на поясе. Мне оставалось лишь смотреть, как пират вскидывает саблю, собираясь обрушить ее на меня. Но сбоку налетел кто-то из наших, нанес молниеносный удар, и пират беззвучно повалился на палубу.

– Не зевай, Валера! – воскликнул мой спаситель голосом Кабанова и растаял в полумраке.

Я опомнился, выхватил оружие и с пистолетом в одной руке и саблей в другой устремился за Сергеем.

Мое вмешательство не понадобилось. Кабанов сошелся с пиратами вплотную, заметался среди них, и морские разбойники попадали безжизненными куклами. И тут совершенно неожиданно шум на бригантине стих.

– Гена, Гриша, за мной! Проверим внутри! Остальным осмотреться на палубе! – приказал Кабанов и с фонарем в руке исчез за ближайшей дверью. Следом скользнули еще двое. Вскоре изнутри глухо хлопнул выстрел.

Глаза уже приспособились к тусклому свету, и мы принялись методично разглядывать валяющихся на палубе пиратов. Все они были мертвы. Погибли и двое наших ребят. Одного – Звонарецкого – я знал лишь по фамилии, а второго только в лицо. Потом мне сказали, что он плыл на лайнере пассажиром. Воевал в свое время в Афгане, вернулся, прожил несколько спокойных лет и вот нашел смерть за два с половиной века до своего рождения.

Вынырнувший откуда-то Сергей выслушал нас и спокойно сказал:

– Значит, двое. Что ж, не такая большая цена за корабль. Отлично сработали. А теперь – за дело! Разбирайтесь! Мы должны как можно скорее уйти отсюда. Бойцам – собрать все мушкеты и зарядить. Возможна атака с берега. Валера, командуй своими!

Мне ничего не оставалось, как взять свою команду и с фонарями в руках заняться изучением многочисленного такелажа. В разгар этого занятия рядом загрохотали выстрелы, и мы направились было на помощь к ребятам, но нас остановил окрик Кабанова:

– Куда, мать вашу!.. Всем заниматься своим делом, если не хотите здесь же и остаться!

Мы недовольно повернули назад. Почти сразу же умолкла стрельба. Как я узнал позднее, от берега отчалили две шлюпки и направились к бригантине. В каждой сидели больше двух десятков пиратов. Одну из шлюпок взял на себя Кабанов, другую – пятерка его спецназа. Выдержать прицельный огонь пираты не смогли, потеряли человек пятнадцать и повернули обратно.

Облака на востоке начали расходиться, и небо там стало быстро светлеть. К тому времени мы сумели кое-как разобраться с некоторыми парусами. Я напялил на себя прихваченную в рейд фуражку и занял место у руля рядом с Кузьминым. Вынырнул из воды якорь, затрепетали, наполнились утренним бризом два поднятых нами небольших паруса, бригантина тронулась с места и едва не пошла на берег. Пришлось, блин, лихорадочно вспоминать все, что когда-то учил в мореходке. Здорово помог присоединившийся к нам Флейшман, и мы потихоньку пошли.

Для начала мы немного удалились в море. Нашим противникам не стоило знать, что на острове остались наши товарищи, но и удаляясь, мы не теряли берегов из виду. Медленно, осваиваясь на ходу, мы легли на нужный курс.

Пока мы учились, гвардейцы Кабанова очистили палубу от трупов. Их насчитали сорок пять. Довольно много, если учесть, что с нашей стороны активно действовали лишь восемь. В награду победителям, помимо судна с двадцатью двумя бесполезными для нас пушками (две на носу, две на корме и по девять с каждого борта), досталась целая груда мушкетов, пистолетов, разнообразного холодного оружия, а также бочонки с солониной, мешки с мукой и крупой, сухари, ром и даже кофе.

Стоя на юте бригантины и прихлебывая горячий бодрящий напиток, я уже и сам не понимал причины вчерашней апатии. Другой век, другое время, но люди остаются людьми. Неужели мы со знаниями двадцать первого века не сможем чего-нибудь добиться здесь? Конечно, промышленную революцию нам не устроить, мир не переделать, но для себя-то кое-что сделать мы в состоянии! Надо только выбрать страну, которой суждено будет стать нашим пристанищем, и – вперед, за дело!

– Сергей, ты не очень занят? – Я решил поинтересоваться мнением нашего командира.

– Пока нет. – Кабанов стоял рядом, с удовольствием попивал кофе и нещадно дымил сигаретой.

– Хочу спросить, куда мы направимся теперь? Ближе всего к нам Венесуэла. По идее, это сейчас испанская колония. Может, туда?

– Испанцы, говоришь? – Глаза у Сергея покраснели от недосыпания, да и выглядел он очень усталым. – Насколько я помню из школы, они ничем не лучше ребят Фрейна. Говорю так потому, что здорово сомневаюсь – можно ли быть хоть немного хуже? Или все эти англичане, испанцы, французы стоят друг друга?

– Хорошо. Тогда куда? – Я сам впервые задумался о нынешнем мире и не смог с ходу предложить ни одного варианта.

– А я почем знаю? – пожал плечами Кабанов. – Настолько далеко я еще не заглядывал. С острова бы убраться, и то ладно. А там вместе что-нибудь придумаем.

– К числу моих забот относится и курс. Вести корабль на все четыре стороны сразу я не умею. Лучше бы решить этот вопрос до отправления.

– Ага, – кивнул Сергей. – А наши британские друзья тем временем резолюцию наложат. Не знаю, надолго ли они отсюда убрались, но фрегат-то остался. И пушек у него больше нашего. Я уже не говорю о том, что мы своими пользоваться не умеем. Если нам придется драться на море, то можешь сразу писать завещание. Поэтому единственная надежда – убраться подальше отсюда, пока еще не поздно. Говоришь, Венесуэла? Давай править к ней. На материке как-нибудь не пропадем. А лучшим вариантом стала бы Европа. И к дому ближе, и что-то знакомое. Но уж больно далеко.

– Да, в Европу бы неплохо, – согласился я. – Цивилизация. Но что там было в конце семнадцатого века, понятия не имею.

– Я, по большому счету, тоже. Я же не историк. В начале восемнадцатого – Северная война, а что до нее…

– До нее другие войны, – съязвил подошедший Флейшман. – Дележ испанского наследства. Хотя разрази меня гром, если я знаю, в чем это наследство состояло и кто его делил. Наверное, Англия с Францией, а может, и Австрия с кем-нибудь еще. В общем, ты, Сергей, без работы точно не останешься. Навербуешь себе отряд наемников и станешь дубасить всех подряд. Только смотри, не продешеви. Узнай, где какой курс, льготы, привилегии…

Мы устало улыбнулись. Юра поднял еще одну проблему. Мало решить, куда мы желаем добраться. Ни один из нас понятия не имел, чем мы будем жить? Какой бы ни стоял век на дворе, за красивые глаза кормить нас никто не станет. Я уже не говорю, что все наши документы и дипломы здесь недействительны. Насколько я помню, эпоха паспортов еще не наступила, и с этой стороны нам особо ничего не угрожает. Но мы не владеем нынешними ремеслами, крупной суммы денег у нас тоже нет. Да, мы вынули из карманов убитых пиратов всевозможные дублоны и гинеи, но нынешних цен не знаем, равно как и нынешних порядков. Короче, ядрен батон, проблем перед нами целый воз и еще маленькая тележка.

– Ладно, вы тут управляйтесь сами, в морских делах я не помощник. Пойду взгляну на местную артиллерию. Может, и придумаю чего. Не карабином же в случае чего фрегат топить. – Кабанов любовно погладил свое оружие, улыбнулся чему-то и отправился к стоявшим на палубе пушкам.

– Угораздил же черт! – помотал головой Флейшман. – Нет, чтобы перенестись во вторую половину девятнадцатого века! Ни пиратства, ни войн. Начало научно-технической революции, для предприимчивого человека – настоящее раздолье. Ведь куда вкладывать деньги, мы в общем-то знаем. На самый худой конец можно клепать фантастические романы, потрясая грядущих исследователей массой угаданных фактов. А тут…

– Не повезло, – подтвердил я, хотя никакими литературными и деловыми талантами не обладал. – Но лучше бы вообще обойтись без всяких переносов во времени.

– Лучше скажи спасибо, что нас не занесло куда-нибудь к динозаврам. С ними даже наш доблестный шеф-командор не смог бы справиться. А тут все же люди…

Я вспомнил бойню на берегу, тонущий «Некрасов», несущегося за Мэри пирата и не согласился:

– Боюсь, что людьми назвать их трудновато.

– Нам просто не повезло. В той же Англии уже существует парламент, суд присяжных. Нравы, конечно, покруче наших, но в целом все не так-то и плохо. Мы же столкнулись с отребьем, шайкой местных преступников, по каждому из которых давно виселица плачет. Преступников во все времена хватает.

– А в России сейчас Петр Первый, – дошло до меня. – И мореплаватель, и плотник…

– Думаешь податься на родину? – среагировал Флейшман. – Не советую. Царь он великий, но уж больно крут. Впрочем, к морякам расположен. Глядишь, и карьеру сделаешь. Если не сопьешься или голову не отрубят. Кстати, выход к морю еще не проложен. А общественный транспорт не изобретен, и как туда добраться – сам черт не знает. Хочешь – рискни…

Не знаю, куда нас завел бы разговор, но бригантина уже приблизилась к намеченной бухте, и нам пришлось приступить к необходимым маневрам.

Опыта подобного рода у нас все еще не было. Я уже не говорю о нехватке людей. Из шести человек, состоящих в моей команде, Кузьмин был нужен у руля, а Ардылов признался, что боится высоты. В итоге для лазаний по реям у меня остались четыре человека, причем ни одному не приходилось заниматься этим раньше. Ни одному, включая Флейшмана, – парусное вооружение на яхтах значительно проще и управляется с палубы. К тому же оно косое, а на ставшей нашей бригантине фок-мачта несла прямое.

Даже элементарное маневрирование давалось нам с большим трудом. Мы были вынуждены убрать почти все паруса, но я продолжал здорово сомневаться, сумею ли ввести корабль в узкое горло бухты. Сомнения были так велики, что я предложил Кабанову поставить бригантину на якорь на открытом рейде, а людей с берега переправлять к нам на двух имевшихся весельных шлюпках. Еще лучше было бы вернуться чуть назад к устью реки и вывести оттуда нашу спасалку с «Некрасова». Горючего в ней пока хватало, а вместимостью она превосходила обе пиратские шлюпки вместе взятые.

Предложение было заманчивым, но Сергей сразу указал нам уязвимое место. Бухта была практически незаметна со стороны моря, в то время как на открытом рейде мы были бы как на ладони. Объявись фрегат, узкое горло защищать значительно легче, чем драться в море. Кабанов заявил, что с артиллерией его люди справятся, однако за точность огня он ручаться не может.

Как ни странно, но в бухту мы все-таки проскользнули. Потом бригантину развернули левым бортом к проходу, и попытайся кто-нибудь войти за нами следом, он рисковал получить полновесный залп в упор.

Мы не обольщались. Какие меры предосторожности не принимай, по-настоящему спасти нас могло только немедленное бегство. Бросить товарищей по несчастью мы не могли, лагерь располагался достаточно далеко, поэтому едва мы покончили с главными работами, Кабанов взял одного из своих гвардейцев и отправился к вершине. Еще одна пара – Кузьмин и Виталик – пошли к реке за замаскированной шлюпкой, и на бригантине нас осталось девять человек – не отбиться не только от фрегата, но и от двух-трех шлюпок. Оставалось лишь надеяться, что нас не обнаружат хотя бы до подхода наших «главных сил». Точнее, основной толпы: в боевом отношении шестерка Кабанова стоила нас всех вместе взятых. Вот только управиться с двумя десятками древних пушек вшестером они, конечно, не могли.

За последние двое суток все мы успели порядком вымотаться, но я не мог позволить людям сколько-нибудь продолжительный отдых. Речь шла о нашем спасении, и никто не роптал. Еще в море мы обнаружили, что один из трюмов пропускает воду. Наш мастер на все руки Ардылов взял в помощь двух спецназовцев и занялся ремонтом. Третий спецназовец расположился на берегу у входа в бухту – наблюдать за морем, а я со свободными людьми продолжил изучение такелажа. Мы понемногу осваивали сложное парусное хозяйство, прикидывали, как лучше выполнить ту или иную операцию, тренировались в постановке и уборке парусов…

При всей усталости и загруженности мы ни на минуту не забывали о своем опасном положении. Глупо было предполагать, что потерявшие судно пираты не совершат ни единой попытки его вернуть. Я невольно подумал, не слишком ли поосторожничал Кабанов, оставив большую часть человек в лагере? При захвате бригантины пользы от них не было бы никакой, но ведь Сергей загодя мог бы послать их или в эту бухту, или к устью реки. А тут жди, пока они заявятся!

Или он настолько сильно сомневался в успехе задуманной им авантюры? Все, блин, действительно висело на волоске, и просто чудо, что нам удалось с небольшими потерями провернуть такое дело! Чудо в сочетании с боевым мастерством Кабанова и его гвардии. Но поднимись на берегу тревога чуть раньше или заметь нас случайно кто-нибудь на бригантине – с нами покончили бы одним пушечным выстрелом.

Но какое теперь имеют значение причины осторожности нашего шефа-командора, как называет его Флейшман? Мы вкалывали как проклятые, а сами постоянно оглядывались на окружающие бухту заросли: не вынырнут ли оттуда озлобленные пираты? Сотня метров – не такое большое расстояние. Даже из мушкетов нас могут перестрелять, как куропаток, а прихвати они к тому же парочку лодок – и абордаж нам гарантирован. Было бы нас человек на десять больше, или останься на бригантине Кабанов, мы бы чувствовали себя намного спокойнее.

Время приближалось к полудню, когда знакомое тарахтенье мотора известило нас о возвращении Кузьмина. Все невольно заулыбались, а у меня сразу полегчало на душе.

Прошло совсем немного времени, и шлюпка оказалась в бухте. Двигатель – не паруса, управиться с ним не проблема, и я в очередной раз пожалел, что нас забросило в такую временную даль. С другой стороны, еще бы на пару веков вглубь, и в здешних водах никто об европейцах и малейшего понятия не имел.

Шлюпка легко пристала к нашему борту, ребята проворно поднялись на палубу.

– У реки объявились пираты, – сообщил Виталик. – Еле успели уйти. Хорошо хоть, что шлюпка крытая. Мушкетные пули на излете ее не берут, а то подстрелили бы, как сусликов.

– Много их? – задал я вертевшийся у всех на языке вопрос. От бухты до речки километров шесть, не больше, а это часа полтора ходу по здешним лесам.

– Точно не скажу. В зарослях не разглядишь, а на разведку уже не было времени. Но, думаю, не больше полусотни, а то и меньше, – сказал Виталик.

– И двоих он успел подстрелить, – добавил Коля, дружески хлопнув своего напарника по плечу.

– Ерунда, – отмахнулся тот. – Двое погоды не сделают. Убираться отсюда надо. Дождаться Кабана – и вперед с песнями.

– А если пираты объявятся раньше? Может, все-таки лучше выйти в море? – предложил Флейшман.

– И бросим наших на произвол судьбы? – резко спросил Ширяев. – Там, между прочим, почти шестьдесят человек!

– Почему – бросим? Оставим шлюпку, а подойдут пираты – передвинем ее дальше.

– Самого тебя передвинуть! – заявил Ширяев. – Нет, ждать надо здесь! В крайнем случае хоть огнем поддержим. У нас здесь четыре опытных бойца. Да и там тридцать с лишним мужиков.

– Толку от тех мужиков… – не сдавался Флейшман. – А пиратов в два раза больше. И потом, все равно под пулями ни нашим на бригантину не перебраться, ни нам паруса не поставить. Для этого ведь на мачты придется лезть!

– Верно говоришь! – поддержал его Ардылов. – Будем на этих чертовых реях мишени изображать!

Я внимательно оглядел людей. Моряки, похоже, разделяли мнение Флейшмана, зато вояки были готовы стоять до последнего, но дождаться командира. Дай им по автомату – и наверняка они сами полезли бы в драку и постарались перебить пиратов всех до единого.

Другое дело – мы. Почти все мои люди тоже отслужили в армии или на флоте, но было это достаточно давно, успело порядком подзабыться, да и уровень подготовки был далеко не тот, что в десанте. Наша основная работа – водить корабли. Убивать до самого последнего времени не доводилось никому, и воевать с кем бы то ни было у нас не было ни малейшего желания.

– А зачем обязательно лезть на мачты? – спросил вдруг Кузьмин. – Шлюпка есть, возьмем бригантину на буксир – и айда в море!

Предложение пришлось как нельзя кстати. Мы ведь действительно едва забрались сюда, а обратный путь был ничуть не легче. Но окончательное разрешение спора принес наблюдатель. На севере, пока еще далеко, объявился парус, и все мы со страхом подумали об одном: фрегат!

33 Наташа. Недолговечный лагерь

…Кабанова женщины почти не видели. Он постоянно был занят: что-то показывал, что-то объяснял, куда-то ненадолго пропадал, объявлялся вновь… К прекрасной половине он заглянул всего два раза. В первый дал указания об обеде, а во второй предложил им выбрать временную начальницу для решения текущих вопросов.

Сам он в выборах не участвовал. Сказал и исчез по своим делам. После довольно вялого спора женщины выбрали Риту Носову, молодую и пробивную журналистку из Москвы. Кое-кто предлагал жену Грумова, но прежнее положение уже перестало играть определяющую роль, и спасенные постепенно начали ценить людей не за былое богатство, а за их личные качества.

Невероятно, но мужики отнюдь не стремились к женскому обществу. Создавалось впечатление, что вчерашнее нападение превратило их в поголовных импотентов. А может, так оно и было – в тот день. Усталость, пережитый ужас, ожидание нового нападения – вряд ли кто-нибудь после этого желал любви. На уровне подсознания сильная половина наверняка считала всех женщин обузой и была бы не прочь избавиться от них совсем. Обидно, но сейчас все и в самом деле стала решать сила и умение драться – то есть то, на что женщины не годились. Они и в самом деле стали обузой не в оскорбительном, а в прямом смысле этого слова.

Впрочем, обузой были и большинство мужиков. Действительно необходимыми были только люди Кабанова, врач Петрович и, с прицелом на дальнейшее, уцелевшие моряки. Прочие не умели ничего из того, что должен уметь настоящий мужчина. Лишь Сергей упорно пытался превратить вчерашних бизнесменов в солдат, а те были настолько напуганы, что даже не возражали.

Известие о приближающихся пиратах едва не подняло в девичнике настоящую панику. Женщины были готовы бежать куда глаза глядят, лишь бы не видеть повторения вчерашнего. Появившийся на мгновение Ширяев, бывший сослуживец Кабанова, навестивший жену и сына, клятвенно заверил всех, что пиратов совсем немного и с ними покончат без особого труда.

И верно, сражение было выиграно на удивление быстро. Находившиеся на вершине дали нестройный залп, внизу часто защелкали выстрелы пошедших в обход спецназовцев Кабанова – и морские разбойники были уничтожены полностью. Петрович перевязал двух раненых, дал выпить им по глотку коньяка – и больше медицинская помощь не потребовалась. Сами пострадавшие чувствовали себя героями и всячески старались обратить внимание на свои бинты.

Вообще, после победы мужички воспрянули духом, распушили хвосты и ходили по лагерю героями. Некоторые даже стали заигрывать, но запала хватило ненадолго. С наступлением темноты герои завалились спать, напрочь позабыв о существовании противоположного пола. Лишь часовые продолжали нести службу да руководство расположилось у одного из костров и принялось о чем-то совещаться.

– Слышь, Наташка, – нежно дотронулась до плеча подруги Юленька. – По-моему, нам надо взять шефство над Сергеем. Он всю прошлую ночь провел на ногах, весь день учил наших осликов, а теперь снова взялся за какие-то планы. Долго он так не протянет, а без него все пропадем.

Она вновь напоминала кошечку и интонациями, и жестами, на этот раз кошечку, желавшую что-то получить.

– И что ты предлагаешь? – Наташа тоже чувствовала желание хоть как-то облегчить жизнь своему спасителю.

– Не знаю. Для начала надо как-то уложить его спать и дать отдохнуть по-человечески. Вот только как?

– Подойдем и заберем его с этого дурацкого совещания, – предложила Наташа. – Должны же мужики понять, что Сергею тоже необходим сон.

– А ты уверена, что он послушается? – спросила Юленька. – Тем более при своих головорезах.

Но пока они беседовали, совещание закончилось, и сидевшие у костра разошлись. Воспользовавшись этим, девушки попытались отыскать Сергея, однако тьма была такая, что в двух шагах ничего не увидишь. Единственный знакомый, на которого они набрели, был Ардылов. Он явно собирался куда-то, хотя даже в темноте чувствовалось, что делать этого ему совершенно не хочется.

– Да вот Кабанов удумал напасть на пиратов и захватить у них корабль. Совсем из ума выжил, – хмуро ответил он на вопрос. – Тут надо спрятаться получше и не высовываться, пока разбойнички не уберутся подальше. Полководец хренов! На свою жизнь наплевать, так о других бы подумал!

– Вот он о других и думает, – отозвался подошедший Николай. – Думаешь, удастся отсидеться? Да за одно сегодняшнее побоище пираты прочешут весь остров! А в плен, сам знаешь, они никого не берут. А если и уцелеем… С голодухи здесь подыхать собрался или голыми руками ковчег построишь? Кабанов прав. Захват корабля – наш единственный шанс выбраться с острова.

– Захватит он его, как же! – недовольно пробурчал Ардылов. – Пуговицу подарить? Пришьешь на лоб, будешь губу пристегивать.

– Пошли! Не веришь – вешайся сразу. Тебе мучиться не придется, а мне твое нытье выслушивать. – И Коля едва ли не силой увлек приятеля за собой.

Девушки двинулись следом за ними и скоро заметили группу мужчин.

– Значит, ждете от нас вестей до полудня, – услышали они негромкий голос Кабанова. – Нет, часов до десяти. До полудня может быть поздно. Соберитесь заранее, чтобы потом не терять времени. Вещи, оружие, продукты. Не дождетесь – Слава отведет вас на новое место, здесь оставаться уже опасно. Там ждите сутки. Если никто из нас не придет и туда, придется вам выкручиваться самим. Но будем надеяться на лучшее.

– Всем ни пуха ни пера, – пожелал кто-то на прощанье, и Кабанов отозвался привычным:

– К черту!

И отряд без дальнейших церемоний растворился во тьме, оставив на месте двоих.

– Думаешь, что-то может получиться? – По голосу Наташа узнала Рдецкого. – Ведь авантюра чистейшей воды.

– Тут только авантюра и годится, – ответил второй, желавший Кабанову удачи. – Если у Сергея не получится, тогда труба дело.

– А вы что здесь делаете, барышни? – Рдецкий наконец заметил невольных свидетельниц разговора.

– Услышали голоса и решили узнать, в чем дело. Или нельзя? – сказала Юленька.

– Можно. Все можно. И много узнали? – поинтересовался Рдецкий. – Удовлетворили, так сказать, любопытство?

– Удовлетворили, – ответила за подругу Наташа и даже кивнула, словно в такой темноте можно заметить кивок.

– Тогда идите-ка вы спать, – не то приказал, не то посоветовал Рдецкий. – Только не говорите никому, что Кабанов покинул нас и забрал с собой почти всех своих людей, а то кто-нибудь сдуру в панику ударится. Хоть до утра продержимся без жалоб и воплей.

Девушки покорно двинулись прочь, но еще услышали слова второго оставшегося, прозвучавшие с откровенным упреком:

– Зачем же так говорить? По-моему, вы такими фразами наоборот вызовете панику. Или упадок духа.

– Пусть знают, каков их спаситель, – равнодушно бросил Рдецкий. – Все равно утром увидят.

…Было раннее утро. Сквозь расступающиеся облака пробивались ослепляющие лучи солнца. Тут и там просыпались подруги по несчастью, кое-кто вертел головами, не соображая спросонок, где он. В отдалении зазвучал веселый детский голос, чей-то взрослый резкий вскрик – и ребенок затих.

С сосредоточенным видом прошли двое мужчин со старинными ружьями за спиной, а потом откуда-то выскочила Рита, объявила, что есть важные новости, и женщины покорно сбились в кучу.

Новости для всех прозвучали откровением. Лишь Наташа с Юленькой уже знали о случившемся и потому были спокойнее остальных.

– Ты не волнуйся, мама! Папка покажет этим паршивым пиратам! – авторитетно заявил мальчуган своей заметно нервничающей мамаше. В матери Наташа узнала жену Ширяева, бывшего сослуживца и нынешнего помощника Кабанова.

– Вот видишь! – воскликнула она в ответ. – Твоему папе до нас дела нет! Ушел и даже не попрощался, а мы выкручивайся сами!

– Спокойно! – Рита тоже услышала их короткий диалог. – Все вы должны понять, что другого выхода у нас нет. Нам так или иначе необходимо покинуть остров, поэтому мужчины решили рискнуть. Пошли только самые опытные бойцы и все моряки, чтобы в случае удачи сразу отвести корабль в заранее условленное место. Старшим в лагере остался Рдецкий. Человек он опытный, знающий. Если что, сумеет вызволить нас из беды. Кроме него с нами тридцать мужчин и десантник с автоматом. Оснований для паники нет никаких. В десять часов мы все уходим отсюда, поэтому прошу к этому часу быть готовыми.

Насчет опасений Рита хватила через край. Наверняка даже младенцы поняли, что ушли самые боеспособные мужчины во главе с весьма популярным Кабановым. Сомнительно, что кто-либо всерьез может рассчитывать на оставшихся защитников. Поэтому понятно, что общее настроение нельзя было назвать радужным.

Ожидание тянулось необыкновенно долго. По мере того как время приближалось к условленному часу, безумная надежда стала все больше уступать место глубокому отчаянию. Что касается Наташи, то она понимала, что смерть Кабанова с его людьми – это пролог общей гибели. Странно только, что собственная гибель воспринималась отстраненно, а вот Серегина вызывала такую душевную боль, точно она думала о самом дорогом для нее человеке. Последний час девушка буквально не находила себе места от тревоги.

Время ожидания подошло к концу, и Рдецкий вместе со Славиком объявили подготовку к выступлению. Как обычно, все оказались не готовы и принялись в спешке собирать немудреные пожитки. Когда же сборы были с запозданием закончены, то оказалось, что уже поздно.

Прежнего наблюдения за окрестностями под конец уже не вели и пиратов заметили совершенно случайно. Большой отряд разбойников, намного больше вчерашнего, поднимался с той же стороны и скоро должен был достигнуть вершины. Ни о каком отпоре не могло быть и речи. Все пассажиры столпились в ложбине, словно бараны, не зная, что предпринять. Галдеж стоял такой, что его наверняка было слышно за километр, но в нем были сплошные сетования на судьбу и обвинения в адрес ушедших.

– Надо разбегаться в разные стороны! – перекрыл общий гвалт голос Рдецкого. – Всех не переловят, и хоть кому-то удастся спастись!

– Ни в коем случае! – возразил ему Славик. – Нас тут тридцать мужиков, неужели мы не сможем оказать сопротивление?

– Какое сопротивление? – выкрикнул Лудицкий. – Нас тут всех перебьют!

– Тогда надо отослать женщин и детей, а один десяток прикроет их отход, – предложил Славик.

Было сомнительно, чтобы кто-нибудь из оставшихся мужичков согласился войти в число этой десятки! Они были готовы броситься в бегство первыми, но тут неожиданно грянул знакомый голос:

– Отставить!

Во всеобщей сумятице никто и не заметил, как в лагере объявился Кабанов в сопровождении одного из своих бойцов.

– Всем слушать команду! – В голосе Сергея звенел металл. – Мы захватили пиратскую бригантину. Сейчас она укрыта в бухте, километрах в восьми отсюда. Это два, от силы два с половиной часа ходьбы по лесу. Всем организованно и без паники двинуться на корабль! Проводник и ответственный за марш – Грушевский. – Он указал на своего спутника. – Его заместитель – Чертков. Выступить немедленно, никому не отставать, в дороге соблюдать осторожность! Самые крепкие мужчины понесут детей. Вопросы есть? Нет? Тогда вперед! Я прикрою отход.

Он забрал у Славика автомат, парой слов пресек все возражения и взглянул на пассажиров так, что все без дальнейших слов и проволочек поспешили выполнить его приказания. Люди торопливо двинулись к противоположному склону, уже на ходу вытягиваясь в колонну.

Сергей с полминуты стоял позади, глядя уходящим вслед, а потом повернулся и решительно двинулся навстречу пиратам.

Через некоторое время сзади защелкали выстрелы. Порою они звучали часто, порой замолкали на некоторое время, снова гремели и умолкали опять. В эти моменты уходившие понятия не имели, жив ли еще Кабанов, а только шли и шли по бесконечному лесу к ожидавшей бригантине.

Потом выстрелы смолкли, и позади окончательно и бесповоротно воцарилась зловещая тишина…

34 Из дневника Кабанова

…К сожалению, это не решало главного. Я отнюдь не был уверен в успехе нашей авантюры, и люди по-прежнему оставались в лагере на горе. Надо было как можно скорее привести их сюда и со спокойной душой убраться с острова, пока нас не перехватил фрегат. Да, мы могли бы встретить его залпом, даже повредить, но потопить этими пушками даже такие лохани достаточно трудно. А это означало одно: дело кончилось бы неизбежным абордажем, и исход его был предрешен заранее.

Все решали быстрота и удача. Я решил отправиться за людьми сам. С собой я взял только Гену – он был единственный, кто знал кратчайший маршрут. Да нас было и не настолько много, чтобы мы могли передвигаться крупными группами. С другой стороны, нельзя было полностью исключить возможность по дороге встретиться с пиратами, и посылать Гену одного я не рискнул.

Добрались мы благополучно, но, как выяснилось сразу же, буквально в последний момент, флибустьеры уже карабкались на вершину, и было их на сей раз больше полусотни. Наши горе-вояки не имели мужества встретить их достойно, а сплотить их Славик не сумел. Впрочем, нам сейчас было не до боя. Главная задача заключалась с ином – спасти доверившихся нам людей. Надо было немедленно отступить, оставив минимальный заслон против подступившего вплотную противника.

Положиться на ополченцев я не мог. Рдецкий тоже отпадал. Оставались мы трое, но один из нас должен был отвести людей к кораблю. Я на секунду заколебался, подумал, кого из ребят оставить с собой, но карабин был на бригантине, а автомат – только один. Поэтому я приказал уходить всем. Ни Славе, ни Гене не хотелось этого, однако приказ есть приказ.

У меня был автомат с парой связанных магазинов, четыре десятка патронов россыпью да револьвер. Хотелось верить, что один «калашников» стоит полусотни мушкетов и я смогу задержать пиратов хотя бы на полчаса. Большего и не требовалось. Два, а то и три километра – достаточная фора при разделяющем корабль и гору расстоянии. Тем более что подгоняемые страхом пассажиры будут спешить изо всех сил.

Я не собирался записываться в покойники. Правила войны тоже совершенствуются со временем, и стоило сыграть в игру по тем, что будут приняты в начале двадцать первого века.

До противника оставалось полторы сотни метров, когда я залег на заранее выбранной позиции, перевел автомат на одиночную стрельбу и привычно поймал на мушку рослого загорелого головореза, чуть опередившего других.

Четырнадцатью патронами я свалил тринадцать нападающих, и лишь тогда остальные сочли за благо отступить, скрыться в кустах. Все это заняло минуту, от силы полторы, и сидеть здесь мне оставалось до безобразия долго.

Понесенные потери невольно заставили пиратов призадуматься. Даже самым глупым из них стало ясно, что взять вершину нахрапом не получится. Какое-то время они покорно сидели в кустах, прикидывая дальнейшие действия. Воспользовавшись паузой, я дозарядил магазин и не спеша покурил. Изредка то один, то другой смельчак пытался высунуться, оценить обстановку. Я им не мешал. Одним больше, одним меньше – существенной разницы не было. Моей задачей было задержать флибустьеров, а убивать их при этом или нет – это уже детали. Лично я не возражал против нейтралитета минут на тридцать, а там бы со спокойной душой мог отправиться восвояси, но противник решил иначе.

Их тактика не блистала оригинальностью, но придумать что-то лучшее было трудно. Сразу две группы направились в обход с флангов, в то время как часть пиратов осталась на месте, изредка постреливая в мою сторону.

Я не отвечал, экономил патроны. Лишь когда вконец обнаглевшая парочка попыталась подобраться ближе, двумя выстрелами уложил обоих. Увлекся, выстрелил в приподнявшегося разбойника и промахнулся.

Полчаса уже миновало, но отходить стало опасно. Надо было прежде отвадить пошедших в обход, и я вогнал в магазин три недостающих патрона, незаметно покинул позицию и переместился влево.

К тому времени пираты почти успели завершить маневр. Передним оставалось до вершины каких-то семьдесят метров, но несколько прицельных выстрелов – и четыре новых трупа мигом умерили их пыл и заставили отступить. Я сразу же бросился в другую сторону.

На этот раз мне повезло гораздо меньше. Я не успел добежать, как сразу три пирата оказались на гребне прямо передо мной, и три мушкетных ствола уставились в мою сторону, готовясь изрыгнуть смертоносный свинец.

Я опередил их на какую-то долю секунды. Очередь с бедра почти в упор срезала всех троих. Я подскочил к гребню и едва не столкнулся с карабкающимся наверх подкреплением. Четверо были совсем рядом, еще трое порядком отстали на крутом в этом месте склоне. Выстрелы предупредили их о моем приближении, и сразу двое ближайших флибустьеров пальнули в меня из мушкетов.

Меня спасло только то, что в конце семнадцатого века стрельба еще не была искусством и оставалась прелюдией к рукопашной. Будь моим противником кто-либо из моих современников – мне не пришлось бы записывать в дневник воспоминание об этом бое. Одна из пуль просвистела совсем рядом, а когда я короткой очередью срезал двоих, стоявших слишком близко друг к другу, еще одна пуля ударила меня в левую руку в районе локтя.

Инстинктивно я бросился в сторону, упал, откатился подальше. Затем двумя короткими – по два патрона – очередями убрал обоих уцелевших ближних, вновь перевел автомат на одиночную стрельбу, но последняя троица, не дожидаясь своей порции свинца, сломя голову мчалась вниз. Стрелять вдогонку я не стал.

Теперь пора было отходить. Оборонять обширную вершину сразу с трех сторон я не мог. Левый рукав быстро пропитывался кровью, а кровь – это в первую очередь силы. Я еще мельком подумал, что и тут повезло: рана в ноге могла оставить меня здесь навсегда. Я уже поднялся, чтобы бежать, и тут увидел забравшихся на гору с фронта и левого фланга пиратов.

Заметив мое движение навстречу, некоторые из них выстрелили, и правое плечо обожгло сильной болью.

Это вообще никуда не годилось. Я плюхнулся на колено и с левой руки тремя патронами поразил троих. На четвертый раз боек предательски щелкнул – магазин опустел.

Я сменил магазин и передернул затвор, потратив секунды три. Выстрел, еще одно безжизненное тело, но остальные поняли, что жизнь дороже любой бравады, и торопливо попадали на землю.

Я не стал дожидаться, пока они сообразят, что стрелять можно и лежа, и это даже удобнее. Вряд ли кто-нибудь из моряков умеет хорошо бегать, тут на моей стороне были все преимущества, и я припустил так, словно в конце дистанции меня ждал ценный приз.

В принципе, так оно и было. Продолжай я бой, два с половиной десятка уцелевших джентльменов удачи имели достаточно много шансов убить меня. Дело не в трусости. Я был обойден с трех сторон, и флибустьерам ничего не стоило замкнуть кольцо. Стрелял я намного лучше их, о превосходстве «калашникова» перед кремневым оружием я уже не говорю. Там, где я служил, учили крепко, со знанием дела, но никакое мастерство не поможет пополнить запас патронов. Стоит расстрелять последний магазин, и автомат превратится в бесполезный кусок железа, а набить его мне бы уже не дали.

Я выполнил свою задачу. По времени люди должны были находиться на полпути к бухте, и догнать их пираты уже не могли. Лишний десяток перебитых англичан не давал нам решительно ничего, а сам я еще был нужен товарищам по несчастью, да и автомат мог пригодиться в какой-нибудь чрезвычайной ситуации.

Короче, пока флибустьеры приходили в себя, я успел добежать до дальнего склона и скрыться с их глаз. На всякий случай я взял правее пути, по которому должны были следовать пассажиры, и производил по дороге немало шума.

Обернувшись уже внизу, я увидел на вершине нескольких противников, махнул им на прощание зажатым в левой руке автоматом и помчался дальше в лес. Я бежал быстро, стараясь оторваться от возможной погони, а сам прикидывал, где в данный момент могут находиться мои современники.

Пробежав пару километров, я выбился из сил и был вынужден устроить себе кратковременный отдых.

Индивидуальным пакетом (они входили в комплект аварийного снаряжения корабельных шлюпок) я кое-как перевязал раны, забил в магазин последние патроны, перекурил и двинулся дальше. Локоть был едва задет – большая кровоточащая царапина, – но с плечом дело обстояло намного хуже, и я еле шевелил правой рукой. Пуля застряла во мне, я чувствовал чужеродный кусок металла и мог только радоваться, что он не засел где-нибудь в сердце.

Усталость, бессонные ночи, раны – все это здорово давало о себе знать, и, доведись мне столкнуться с полудюжиной пиратов, я стал бы для них не самой грозной добычей. Мир вокруг потерял четкость, порой я балансировал на грани потери сознания, но всякий раз приходил в себя и все шел, шел, шел…

Фортуна от меня не отвернулась. Я никого не встретил по пути и наконец увидел перед собой долгожданную бухту со стоявшим на якоре кораблем – нашим кораблем! – и спешащую ко мне лодку. И только тогда сознание на время покинуло меня, и я рухнул на песок…

35 Наташа. В ловушке

Это было странное шествие. Более полусотни мужчин, женщин, детей, обуреваемых одним-единственным желанием – спастись! Кто-то нес детей, кто-то продовольствие, кто-то тащил свои вещи. Вдобавок и одеты все были кто во что горазд, и со стороны напоминали толпу беженцев, лишенных последнего пристанища.

Впрочем, так оно и было. Люди действительно потеряли все, даже больше чем все, ведь к числу потерь относились не только дома и вещи, а у многих и состояния, но и само время. Свое время. Пусть для кого-то зыбкое, неустойчивое, однако, как оказалось, до боли свое. Теперь все мыкались в чужой и чуждой эпохе на затерянном где-то у берегов Америки необитаемом островке и вздрагивали при одной мысли о пиратах, известных прежде лишь по фильмам и книгам.

Люди шли, и постепенно их шествие становилось все более упорядоченным.

Впереди, указывая дорогу, шагал Гена, за ним Рдецкий с несколькими мужчинами. Далее следовали женщины, дети, мужчины с поклажей, включая тех же детей, а сзади группу прикрывали несколько человек во главе со Славой. Он же следил, чтобы никто не отстал, но даже самые слабые шли без малейших жалоб, понимая, что любая задержка грозит смертью.

Позади давно смолкли выстрелы. Может, люди отошли слишком далеко, а может, уже некому было стрелять. Лишь тот же лес тянулся и тянулся, и не было конца и края пальмам, кустарнику, траве…

Новоявленные робинзоны давно выбились из сил и шли как заведенные автоматы. Но вот впереди мелькнул просвет, другой, и люди вышли к долгожданной бухте. А вскоре все оказались накорабле.

Наташа ходила в море два с лишним года, но даже представить себе не могла, что на судне может быть такой бардак. Палуба была залита недавно пролитой кровью, но и перед этим она была самым натуральным образом грязной. Повсюду валялись объедки, тряпки, деревяшки, пустые бутылки и прочий мусор, настил был скрыт под слоем грязи, а запашок стоял такой, что привокзальный гальюн показался бы благоуханным раем. Не лучше было и в немногочисленных каютах и кубриках. Создавалось впечатление, что в них жили не люди, а самые натуральные свиньи, не имевшие о чистоте ни малейшего понятия.

Кроме того, бригантина оказалась тесноватой. Даже на палубе свободного места было совсем немного. Вдоль бортов стояли пушки, ближе к середине – какие-то бочки, сверху свисало множество различных веревок и канатов, и ходить среди них было трудно, как в тропическом лесу.

И все-таки это был корабль, и он мог унести людей прочь от страшных мест, где постоянно приходилось опасаться за свою жизнь и где не было элементарнейших удобств. На бригантине с удобствами дело обстояло не лучше, иначе говоря, их не было совсем, но никто и не собирался долго на ней оставаться. Добраться бы до более цивилизованных мест, а там как-нибудь проживем.

Только бы Сергей вернулся живым и невредимым! Он самый сильный, самый умелый и просто не имеет права погибнуть! Лучше пусть кто-нибудь другой! Сколько их здесь, ни на что не годных! Так почему?..

…А злоключения и не думали заканчиваться. Второй пиратский корабль шел вдоль берега, и спасшиеся люди, не успев даже толком распределиться по двум тесным кубрикам (каюты, за исключением капитанской, были отданы детям), включились в жаркий спор: что же теперь делать?

– Надо, пока еще не поздно, уходить из этой ловушки, – громогласно объявил Рдецкий. – Фрегат далеко, и у нас есть все шансы удрать. Но делать это надо быстро!

– Какие, ядрен батон, шансы? – возразил Валера. – Против нас опытные мореходы. По сравнению с ними мы жалкие дилетанты. И потом, у них в команде полный комплект, а у нас семь человек, когда надо раз в пять больше. Мы не выдержим состязания с пиратами ни в скорости, ни в маневренности.

– Значит, хреновые вы моряки, раз ни черта не умеете и не можете! – Рдецкий сказал это другими, более резкими словами. – А нет людей, так вот же они! – Он указал на пассажиров. – Неужели ради собственного спасения они не помогут вам управлять этим корытом?

– Любому делу хоть немного учиться надо, – мрачно изрек Валера. – Окажемся с этой спешкой на дне морском.

– И потом, мы должны дождаться Кабанова, – напомнил Ширяев. – Бросить его на острове было бы подлостью.

– Сам виноват, – отмахнулся Рдецкий. – Что дороже – семьдесят жизней или одна? Я уже не говорю о том, что его наверняка и в живых-то нет.

– Сволочь ты, Гриф, и больше никто, – бросил ему Ширяев. – Давить таких надо как клопов!

– Уж не ты ли давить будешь? – угрожающе выдохнул Рдецкий, делая шаг вперед. – Мало я тебя учил?

– Хватит, отучился! – отрубил Григорий. – Кончилось твое времечко, Гриф! Лет уж двести, как кончилось.

За спиной Ширяева, словно невзначай, оказались остальные ребята Кабанова, и их вид не сулил Рдецкому ничего хорошего. Да и кое-кто из пассажиров не выдержал, присоединился к ним. Грифу не осталось ничего другого, как пойти на попятную.

– Что было, то было, ни к чему ворошить прошлое. Недаром говорят – кто его помянет, тому глаз вон. Но у меня два вопроса. Как долго мы будем ждать Кабанова? Учтите, что он, возможно, давно убит. И второе. Стоило ли захватывать корабль, раз все боятся выйти на нем в море?

– Придет время – выйдем, – отозвался Николай. – А захватывали мы его не для игры в морской бой.

– Пусть так. Ставлю вопрос шире. Кто нами сейчас руководит? Если мы будем устраивать диспуты по любому поводу, всем нам скоро придет конец. До тех пор пока мы находимся в таком сложном положении, вся власть должна быть сосредоточена в руках одного человека. Только тогда мы сможем спокойно вздохнуть, а в конечном итоге – спастись.

– У нас уже есть командир – Кабанов. Другого нам не надо, – твердо заявил Григорий, и многие одобрительно загудели.

– Вы меня не поняли. Кабанов наш, если так можно выразиться, главнокомандующий. Он самый опытный военный среди нас, но нам нужен именно руководитель, на все случаи жизни.

Наверное, лишь идиот не понял бы, куда гнет Рдецкий.

– Сергей именно такой руководитель и есть, – поддержал Ширяева Гена. – На все случаи жизни. А на корабле власть принадлежит капитану.

Он кивнул в сторону единственного штурмана. Ярцев промолчал, и этим снова воспользовался Гриф.

– Тогда не понимаю, кто из них главнее: Кабанов или Ярцев? Иными словами, десантник или моряк?

– А еще на это место претендует вор в законе, так что есть из кого выбирать! – во всеуслышание объявил Григорий.

Их взгляды встретились. Если бы ненависть могла испепелять, от обоих остались бы кучки пепла.

– Позвольте, – начал вдруг Лудицкий. – Мне кажется, что мы подходим к делу не с того конца. Существуют законы…

– Законы остались в прошлом, блин, в будущем, – сказал Валера. – Руководитель у нас и в самом деле один – Кабанов, а я всего лишь управляю кораблем.

– Я не умаляю его заслуг. Мы ему обязаны очень и очень многим, но если его и в живых нет? – спросил Рдецкий.

– Так вот же он! – воскликнул кто-то из пассажиров, указывая на недалекий берег.

Все, как по команде, бросились к борту. У самой кромки воды стоял Кабанов, пошатывающийся, перевязанный, но живой. Живой…

Одна из шлюпок оставалась на воде, туда сразу прыгнули несколько человек: гвардейцы Кабанова, моряки и – неожиданно для себя – Наташа.

Ребята выкладывались не хуже спортсменов на соревнованиях, и лодка не плыла, а летела по спокойным водам бухты. Девушку никто ни о чем не спросил – видно, понимали ее чувства. А может, просто было не до праздного любопытства.

Шлюпка с разгона уткнулась в песок, и все сразу бросились к ждущему Кабанову. Сергей вдруг покачнулся и упал. Ребята подхватили его, уложили в лодку и сразу пустились в обратный путь.

Голова Сергея лежала у Наташи на коленях. С невольным изумлением она поняла, что ей до безумия дорог этот сильный человек, без малейших колебаний готовый рисковать жизнью ради спасения других, дважды спасший ее, а теперь потерявший сознание от ран. Он был совсем некрасив, если говорить о том, что обычно понимают под мужской красотой, и одновременно прекрасен, как спустившийся с небес бог. Положение оставалось трагичным, раны Сергея могли оказаться опасными, но его голова лежала на девичьих коленях, и Наташа была по-своему счастлива.

Беспамятство Кабанова длилось недолго. Глаза его приоткрылись, скользнули по сторонам, задержались на стюардессе, и он спросил:

– Все дошли?

– Так точно, то… Сергей, – ответил Григорий. – Все люди на борту, раненых и отставших нет. Сильно вас зацепило?

– Ерунда, заживет. – Лицо Кабанова едва заметно сморщилось от боли. – Сейчас поднимусь.

Он действительно сел, и даже по штормтрапу поднялся сам, помогая себе одной рукой.

Пассажиры – даже те, кто не особенно жаловал Кабанова, – встретили его с восторгом. Само его присутствие, пусть раненого, вселяло в людей уверенность в благополучном исходе. Можно было сколько угодно ворчать на введенные строгости, однако нельзя было не признать, что именно Сергей отводил от остальных беду. А что до его методов, так ведь и процессом лечения мало кто бывает довольным. Но лечатся же, сознавая, что иначе будет во много раз хуже.

На палубе Кабанов снова превратился в требовательного начальника, мгновенно вошел в курс последних дел и одобрил решение оставаться в бухте.

– В открытом море пираты будут сильнее нас. На их стороне умение, привычка, огромный опыт. Я уже не говорю о превосходстве в артиллерии. Кстати, вместо никчемных словопрений лучше бы поучились парусному делу. Раз мы вынуждены пользоваться такой техникой, то должны усвоить: семь человек физически не в состоянии управлять бригантиной. Все мужчины должны как можно скорее овладеть азами морского дела. Лишь в этом случае мы сможем добраться до других берегов. Хватит считать себя пассажирами. Ярцеву сейчас же разбить людей по вахтам и приступить к обучению. Всем бывшим десантникам и спецназовцам организовать непрерывное наблюдение за морем и берегом, а также заняться освоением артиллерии. Женщины, как всегда, пусть подсчитают запасы и приготовят обед. Пока все.

Люди стали послушно расходиться. Лица многих мужчин выражали недовольство, но возражать против распоряжений Кабанова не посмел никто. Да и как возражать, когда речь идет о собственном спасении? Приказы Сергея были элементарны и очевидны. Даже странно, что до этого не додумались раньше. Или споры о власти были важнее?

– Давайте осмотрим ваши раны. – Петрович подошел к Кабанову с видом человека, занятого своим делом.

– Валяйте, – после краткого раздумья согласился Сергей. – Как ни странно, сегодня я у вас единственный пациент.

До флота Наташа почти полгода проработала санитаркой в больнице, да и всевозможные курсы по оказанию первой помощи проходила не раз. Сообщив об этом, она быстро набилась в ассистентки к эскулапу. Нельзя сказать, что ей был приятен вид крови, но надо же было хоть чем-нибудь помочь Сергею!

Рана на левой руке оказалась пустяковой. Пуля прошла вскользь, сорвав кожу и слегка задев мышцы. Петрович ее быстро обработал и перевязал. Зато рана в плече оказалась гораздо серьезнее. Пуля не смогла пробить тело насквозь и застряла в теле. Петрович, хирург по образованию, предложил удалить ее, но Сергей попросил подождать до подхода фрегата.

Всех занимал один вопрос: заметят их или нет? Деревья на косе частично скрывали мачты, все паруса были убраны, и только случайность или особо острое зрение пирата-наблюдателя могли раскрыть постороннее присутствие. Если бригантину не обнаружат, то с уходом фрегата можно было покинуть бухту и бежать на все четыре стороны.

Почти все занимались какими-то делами. Мужчины терпеливо изучали искусство ставить и убирать паруса. Рита с добровольными помощницами старательно исследовала содержимое трюмов и погребов. Кто-то наблюдал за берегом, кто-то заканчивал приготовление нехитрого обеда. Каждый старался найти в делах кратковременное забвение, но мысли то и дело возвращались к фрегату. Заметит или нет?

Не заметил. Не сбавляя хода и не меняя направления, парусник прошел вдали от берега и стал медленно удаляться к югу. Пираты успели поставить на него третью мачту, и он шел при полном параде, окутавшись парусами – не белоснежными, как пишут в книгах, а грязновато-серыми.

Вообще говоря, реальность имела с книгами мало общего. Одна лишь грязь на бригантине стоила многого. Было трудно представить, как пиратам самим было не противно плавать на такой помойке. По существу, на корабле вообще не было каких-либо бытовых удобств. На бригантине не было даже бани, словно никто и никогда здесь не мылся. Примитивный гальюн под бушпритом да грубые нары в кубриках безо всякого белья и без матрасов – вот, пожалуй, и все, чем обходились моряки. В каютах, правда, были более удобные постели, но кают было раз-два и обчелся, да и чистотой они почти не отличались от кубриков. Если же учесть, что пиратов на бригантине было больше, чем захвативших ее сейчас людей, оставалось загадкой, как они вообще могли здесь разместиться.

Между тем расстояние до фрегата потихоньку увеличивалось, и Сергей согласился на операцию. С юта прогнали всех посторонних, устроили примитивную лежанку и приступили к делу. Ни о каком наркозе не могло быть и речи. Еще хорошо, что у Петровича оказались с собой кое-какие инструменты. Их старательно протерли трофейным ромом. Целый стакан этой гадости Сергей принял внутрь вместо обезболивающего и спокойно лег на «операционный стол», в нарушении всех правил покуривая сигарету. На работу Петровича он не смотрел и старался делать вид, что происходящее его вообще не касается. Но несколько раз лицо Сергея морщилось от боли, а на лбу выступали капельки пота.

Наташа впервые увидела его тело и сразу обратила внимание, что полученные сегодня раны далеко не первые. На правом боку виднелись два аккуратных круглых шрама, а от левого плеча к бицепсу тянулся еще один, продолговатый. Видно, то были отметины предыдущих войн, вернее, последующих, ведь им суждено было начаться без малого через три века, и еще не родились прапрадеды их будущих участников.

К счастью, пуля вошла не очень глубоко, и после нескольких манипуляций Петрович сравнительно быстро извлек ее на свет. Он отложил в сторону злополучный кусочек свинца, обработал рану все тем же ромом, старательно сшил ее края и наложил свежую повязку.

– Ну, вот и все. Страшного ничего нет. Теперь недельки две старайтесь не тревожить руку, и все будет в порядке.

– Спасибо, доктор. – Сергей закурил новую сигарету. – Но обещать не могу. Сами понимаете…

– Понимаю, но все-таки постарайтесь, – со вздохом вымолвил Петрович и добавил: – А держались вы молодцом.

По губам Сергея скользнула легкая улыбка:

– Это только кажется. Про себя я такие коленца загибал – любой боцман позавидовал бы.

– Про себя не считается. А мы ваших выражений не слышали. – Петрович тоже улыбнулся в ответ.

– Не могу же я ругаться при даме, – повернулся к Наташе Сергей. – Тем более такой очаровательной. Вам тоже спасибо, сестричка! И где вы были во времена моей молодости? Попались бы на моем пути – не устоял бы, ворвался бы в вашу душу вихрем, сгорел бы в объятиях вместе со шпорами! – И он, словно отыскивая подтверждение своим словам, взглянул на свои перемазанные кроссовки.

Наташа понимала, что все это Кабанов говорит исключительно из благодарности, но слушать его было очень приятно. Девушка зарделась от его слов, хотела сказать вроде бы в шутку, что время не упущено и ничто ему не мешает поступить, как он сказал, но не смогла. Испугалась, что это прозвучит излишне серьезно, и Сергей поймет ее неправильно.

– Старик нашелся! – Петрович покачал головой. – Чем расточать комплименты, хлебните-ка лучше еще рому. Исключительно в медицинских целях.

– Благодарю за добрый совет, но с меня хватит. Еще одного стакана я не выдержу.

С помощью Петровича он осторожно натянул тельник и защитную куртку. И то и другое было покрыто пятнами крови.

– Давайте я вам постираю, – предложила Наташа и тут же смутилась.

– Спасибо. – Сергей улыбнулся так, что нежно заныло сердце. – Вот выберемся подальше…

И тут откуда-то с берега громыхнул выстрел. С лица Кабанова мгновенно исчезла улыбка, он стал сосредоточенным, жестким и проворно, точно и не было только что операции, бросился к борту.

Кто-то выстрелил в ответ с бригантины, потом еще раз. На палубе поднялась суматоха, одни хватались за оружие, другие метались, не зная, что предпринять, а на берегу валялось чье-то тело и чуть колебались кусты.

– Женщинам и детям немедленно покинуть палубу! – гаркнул Кабанов. – Мужчинам залечь вдоль бортов! Стараться не высовываться! Приготовиться к бою! Патроны зря не тратить! Командирам десяток принять команду над своими людьми!

Кусты на недалеком берегу кое-где окутались дымками, и свист пуль заставил всех укрыться за высоким фальшбортом. Бойцы Кабанова открыли редкий ответный огонь, и под его прикрытием женщины где ползком, где бегом направились в каюты и кубрики.

Наташа не стала следовать их примеру. Сидеть взаперти в вонючем помещении ничуть не лучше, чем оставаться на палубе. Здесь хоть воздух был чуть свежее, да и Сергей был рядом. Страха девушка не испытывала – наверное, потому, что кроме пуль ей на этот раз ничего не угрожало. Никто не плыл к кораблю, никто не карабкался с кривыми кинжалами на абордаж, а редкие выстрелы не казались чем-то опасным.

Выполняя приказ Кабанова следить за фрегатом, на берегу находились двое его бойцов, Славик и Гена, вооруженные карабином и пистолетом. Пираты подобрались с противоположного конца бухты, поэтому ребята и не заметили их, но с началом стрельбы спецназовцы обошли нападавших, и стрельба в той стороне резко усилилась.

Угасла она очень быстро. Всего морских разбойников было одиннадцать человек, но четверых подстрелили с бригантины, а Слава и Гена без особых проблем справились с остальными.

Жаль, что они не сделали этого раньше. Нет, трудно винить ребят, они были далеко и не могли успеть, просто на этот раз пассажиры тоже понесли потери. Первыми выстрелами пираты убили женщину, а двоих мужчин ранили. Но беды на этом не закончились.

Ушедший было прочь фрегат вдруг лег на обратный курс. Может, на нем услышали выстрелы, может, их предупредили иным способом, – какая разница? В любом деле важнее всего результат, а он был плачевен.

Теперь оставалось ждать штурма, боя, схватки, но пираты не решились ломиться через узкий проход в бухту прямо под дула пушек. Они отложили решение судьбы на вечер, а пока спустили паруса и встали на якоря неподалеку от берега.

36 Константин Сорокин. Схватка с фрегатом

Пираты не решились на немедленную атаку, но положение людей на бригантине было отчаянным. Собравшиеся на совет спецназовцы понимали, что это лишь отсрочка и с наступлением темноты вспыхнет решительный бой.

Исход его был известен заранее. Стоило фрегату войти в бухту – и он получал залп в упор из девяти бортовых пушек, но потопить одним залпом парусный корабль невозможно. Следом неизбежно последовал бы абордаж, где сказалось бы огромное численное превосходство джентльменов удачи. Не считая раненого Кабанова, на бригантине осталось только шесть опытных бойцов да еще три с половиной десятка мужчин, которых в серьезном деле можно было не принимать в расчет. Драться в таких условиях с тремя сотнями головорезов было бессмысленно.

Скорее же всего, пираты даже не станут рисковать фрегатом. В темноте обрушатся со всех сторон на шлюпках, потеряют несколько десятков человек на подступах к своему бывшему кораблю и во время подъема на него, а дальше будет то же, что и в предыдущем варианте.

Даже если не ждать и самим выйти в море, то ситуация повторится – с тем отличием, что тогда бортовым залпом угостит их фрегат. А затем абордаж и тот же печальный результат.

Никто из собравшихся никого ни в чем не упрекал. Да, они сами задержались в бухте, ставшей теперь ловушкой, но никаких состязаний в скорости и маневренности они бы не выдержали, а фрегат все время маячил в пределах видимости.

– По-моему, остается одно: свезти всех людей на берег, а корабль уничтожить, – предложил Геннадий.

– Там нас и отловят, – мрачно пообещал Рдецкий. – И без того чудом оттуда выбрались.

– Мы можем вести партизанские действия, – поддержал Геннадия Слава. – Мы будем всегда иметь превосходство над мелкими группами, а столкновения с крупными силами постараемся избегать. У нас есть некоторое преимущество в стрелковом вооружении, а это уже немало.

– Этого преимущества мы лишимся максимум за два боя, когда кончатся патроны. Да и по острову долго не побегаешь, – не согласился Кабанов.

Вид у него был измученный, но он крепился изо всех сил, лишь курил больше обычного.

Другие выглядели ненамного лучше. Вячеслав Чертков, Николай Ившин, Геннадий Грушевский, Григорий Ширяев, Виталий Королькевич, Константин Сорокин. Лейтенант ВДВ, лейтенант ОМОНа, лейтенант армейского спецназа, старший сержант и сержант ВДВ, старший лейтенант спецназа флота. Все в запасе. С ними вор в законе Рдецкий и штурман торгового флота Ярцев. Остальных приглашать не стали.

Совещание происходило в капитанской каюте, самой большой на бригантине и единственной свободной от детей. Все собравшиеся усиленно налегали на крепкий кофе, а накурено было так, что все виделось словно в густом тумане.

– Хорошо, а что ты предлагаешь? Оставаться на бригантине и ждать неизбежного боя? – спросил Слава.

Кабанов загасил окурок, глотнул кофе и сразу закурил опять.

– Нет, оставаться – тоже не выход. Здесь мы точно погибнем. Но и на острове шансов уцелеть у нас практически не будет. Так что думайте, господа.

– А если попробовать вступить с пиратами в переговоры? – предложил Рдецкий. – Наших сил они не знают, а за последние сутки потеряли корабль и не меньше ста человек. Тут поневоле призадумаешься: а по зубам ли противник?

– Нельзя ли конкретнее? Какие условия вы хотите им предложить? – уточнил Кабанов. – Только имейте в виду, что вернуть им бригантину мы не можем. Покинув ее, мы снова окажемся на положении дичи. Доверять флибустьерам нельзя, а захватить корабль вторично…

– Отдавать нельзя, – согласился Гриф. – Мы должны блефануть, убедить пиратов в том, что мы сильнее, чем есть. Надо нагло предложить им выбор: или они беспрепятственно пропускают нас в море, или мы уничтожаем их до единого.

– Ладно, допустим, нам поверят, хотя в этом я здорово сомневаюсь. Количество пушек на бригантине им прекрасно известно, а стрелковое оружие в морском бою особой роли не играет. Что им помешает выпустить нас, а затем дать бой? То, что моряки мы неумелые, будет заметно сразу. В бухте хоть у кого-то будет шанс спастись, а в море? Нет, мы должны каким-то образом уничтожить фрегат к чертовой матери! Лишь тогда можно будет без опасений покинуть здешние воды. Утопить или взорвать – не имеет никакого значения.

– Легко, блин, сказать – утопить! – скептически хмыкнул Ярцев. – Для этого надо проделать в нем дыру, величиной с дверь! Пушки на такое не способны, а ничего более мощного у нас нет. Не топором же его долбить!

– А взорвать? – спросил Кабанов. – Раз у них есть артиллерия, значит, должны быть пороховые погреба. Дождаться темноты и попробовать повторить ночной налет с той разницей, что вместо захвата попытаемся пробиться к их боезапасу. При удаче еще успеем попрыгать за борт.

– А зачем нам вообще все эти сложности? – спросил молчавший до этого Сорокин. – Взорвать фрегат можно иначе.

Собравшиеся с надеждой посмотрели на него. Костя служил в морском спецназе и о способах уничтожения кораблей должен был знать больше остальных. Даже больше, чем Ярцев. Последнего учили водить суда по морю, а Сорокина – бороться с ними.

– Не будем мечтать об аквалангах, минах и прочих полезных штуках, которых у нас все равно нет. Но мы вполне можем воспользоваться опытом предков и изготовить брандер. Возьмем спасательную шлюпку, набьем ее порохом, а там сойдемся с фрегатом вплотную, сцепимся и устроим такой фейерверк, что чертям жарко станет!

Никаких основательных возражений не последовало. Не откладывая дело в долгий ящик, десантники занялись превращением шлюпки в гигантскую бомбу.

Кабанов не принял участия в этой работе. Воспользовавшись затянувшейся паузой, он приказал привести к себе пленного, а в качестве переводчика вновь выбрал Флейшмана.

На этот раз вопросы носили сугубо практический характер. Сергея интересовали обычные приемы морского боя у флибустьеров, дистанции, с которых они начинают вести огонь, количество артиллерийских залпов перед абордажем…

Пленный не скрывал ничего. Он был единственным пиратом, знавшим подлинную численность противников, и не мог не удивляться воинскому мастерству некоторых из них. Но сейчас, когда они оказались в ловушке, он заявил прямо, что никаких шансов на победу у Кабанова нет, и предложил «сэру Сергею» и его отборным людям перейти на службу к джентльменам удачи. Со своей стороны он обещал замолвить за них словечко и сказал, что таких хороших вояк с радостью возьмет себе любой капитан. Без малейшей обиды на прошлое.

О судьбе остальных пассажиров, по мнению пленного, не стоило и думать. Уметь они ничего не умели, толку от них не было, и даже для высокочтимого сэра они являются обузой, от которой надо поскорее избавляться.

– Вот так, Юра, – с нескрываемой иронией произнес Кабанов, когда пленного увели. – Никогда не думал, что мне предложат заняться морским разбоем да еще будут утверждать, будто у меня к этому делу большой талант. А наши современники обвиняют армию и утверждают, что российские офицеры ни на что не годны. Мафиози меня к себе зазывали, пираты зазывали. Согласиться, что ли? Гроза Карибского моря высокородный сэр Кабанов со товарищи! Займу местечко под здешним солнцем. Правда, такой путь частенько заканчивается виселицей, да и с вами придется распрощаться. Но тебя я, может, и возьму в качестве переводчика. Согласен?

Флейшман внимательно смотрел десантнику в глаза, словно сомневался, а не говорится ли это всерьез.

– Тогда надо хоть по бабе на брата оставить. Здешние даже не подозревают о гигиене, – постарался ответить в тон Юрий.

– Да, с гигиеной и в Европе, и в Америке слабовато, – согласился Кабанов. – Эх, сейчас бы попариться хорошенько в баньке да потом вздремнуть минут шестьсот! Ладно, помечтали и будет. Скоро начнет темнеть, а у нас еще куча дел. Не в службу, а в дружбу – собери людей. Хочу сделать небольшое объявление.

– Хорошо, сэр, – кивнул Флейшман и отправился выполнять просьбу.

После его ухода Кабанов некоторое время посидел, собираясь с мыслями, затем тяжело поднялся и вышел.

Его уже ждали все. Помощники, включая Рдецкого, собрались вокруг, как бы подчеркивая близость к начальству. Остальные стояли на палубе, и в обращенных на себя взглядах Сергей читал робкую надежду на спасение.

– Я собрал всех, потому что ситуация очень осложнилась, – без предисловий начал Сергей. – Объяснять ее, думаю, никому не надо. Все вы прекрасно знаете, что мы заперты в бухте, и у нас нет шансов одержать победу в открытом бою. Но выход все-таки есть. С наступлением темноты попробуем использовать спасательную шлюпку в качестве брандера. Чтобы пираты не уничтожили ее еще на подходе, нам придется на некоторое время отвлечь их огонь на себя. Выражаясь яснее, шлюпка на буксире выведет в море нашу бригантину. Внимание пиратов поневоле будет приковано к кораблю. Обычно они предпочитают бить почти в упор, но пока они будут ждать сближения на привычную дистанцию, фрегат будет атакован брандером. Это в идеале. Реально же не исключено, что хоть один залп по нам они сделать успеют. Поэтому все женщины и дети, а также мужчины, не занятые управлением, могут покинуть корабль. Если победим, то вернемся за ними, а нет… тогда придется выживать самим…

– Я остаюсь! – звонко выкрикнула Наташа. – Или вместе спасемся, или вместе погибнем!

Ее пример заразил остальных. Большинство собравшихся не блистало храбростью, и их решение было продиктовано трусостью. Оказаться на острове одним, без защитников – одна мысль об этом приводила людей в ужас. На корабле с ними были десантники Кабанова, а вера в них была достаточно сильна. До сих пор у Сергея получалось все задуманное, так почему же должно сорваться в этот раз? А в худшем случае лучше покончить со всем сразу. Кабанов честно предупредил, что при неудаче взорвет бригантину вместе с фрегатом, но и такая смерть была предпочтительнее альтернативы.

После недавно полученной раны Кабанов был слаб и потому не смог занять место в брандере. Он встал на квартердеке, приняв на себя командование бригантиной. Рядом с ним было еще трое. Ярцев обеспечивал выполнение необходимых маневров, Кузьмин привычно держал штурвал, а шестнадцатилетний Саша был под рукой для передачи возможных распоряжений. Остальные мужчины должны были заниматься парусами и помогать десантникам вести огонь из заряженных картечью орудий.

Люди Кабанова дружно предложили себя в помощь Сорокину, но этой чести удостоился один Грушевский. Сергей отдал ему автомат с последними патронами – главной обязанностью Геннадия было прикрывать действия своего напарника. К ним просился и Кузьмин, но Костя заявил, что с управлением шлюпкой справится сам. Опытный рулевой был куда более необходим на бригантине.

Женщины, невзирая на опасность, выбрались на палубу. Сидеть в кубрике и в неведении ожидать решения судьбы было выше человеческих сил.

С последними лучами солнца Кабанов приказал начинать. Тьма стала их естественным союзником, но она же затрудняла путь по узкому проходу, и поэтому в выборе времени решили пойти на компромисс.

Затарахтел, нарушая тишину, мотор на шлюпке. Низко осевший от своего зловещего груза брандер тяжело тронулся с места. Натянулся буксирный трос, но бригантина какое-то время все еще стояла на месте, словно не желая выходить в неизвестность. Но вот она тронулась и медленно потянулась за катером. Люди на ее палубе застыли, пристально вглядываясь в проплывающие мимо берега, уже принесшие им столько горя.

«Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!» – завертелись в голове Сорокина знакомые с детства строки. Он вдруг осознал себя наследником морской славы своих соотечественников и – проклятый перенос! – ее предвестником. Герои Гангута, Чесмы, Наварина, Чемульпо, еще не рожденные, уже пристально наблюдали за ним, и он был не вправе обмануть их ожидания. Единственное, о чем сожалел Константин, было отсутствие флага, того самого, Андреевского, которому суждено гордо развеваться над морями две сотни лет, и каких лет! Флага, еще никогда не виданного даже на Родине…

– Вот он, красавчик! Расположился, как у себя дома! – Геннадий кивнул на преграждающий им путь фрегат.

– Стоял один такой, – процедил сквозь зубы Сорокин. – Ничего, недолго ему осталось!

Время было рассчитано точно. Солнце блеснуло в последний раз и нырнуло в воду, когда Костя сбросил скорость.

– Отдать концы!

Теперь бригантину и брандер не связывало ничего. По команде Ярцева на паруснике были подняты кливера. Их силы хватало, чтобы потихоньку, как говорится, в час по чайной ложке, двигать бригантину. Но быстроты пока и не требовалось.

На фрегате занялись трели боцманских дудок. Пираты видели перед собой корабль, долгое время деливший с ними все тяготы морских походов, и не могли позволить ему уйти. Топить его без крайней необходимости они тоже не хотели и привычно готовились к бою, в котором пушечный залп мог стать лишь прологом.

Темнота наваливалась по-южному быстро. Стремясь сполна использовать остатки света, флибустьеры торопливо подняли якорь и занялись постановкой парусов. Они понимали, что похитители бригантины тянут время, и не хотели дать противнику ни малейшего шанса для спасения.

Все внимание джентльменов удачи было приковано к утраченному судну. Вряд ли кто-нибудь смотрел на тихонько ползущую рядом приземистую шлюпку без привычных мачт и весел. Еще в первый день пираты имели возможность убедиться, что диковинные суденышки не имели никакого оружия и не представляли реальной опасности. Правда, какой-то дьявол с гулом перемещал их по воде, но что с того?

– Всем укрыться за фальшбортом! – громко приказал следящий за приближающимся фрегатом Кабанов.

Корабли теперь разделяло чуть больше половины кабельтова, и расстояние продолжало медленно сокращаться. Никто пока не стрелял. Кабанов помнил, что больше одного залпа он сделать не успеет, и берег его на самый крайний случай, а пираты надеялись захватить бригантину целехонькой.

– Пора! – сам себе скомандовал Сорокин. Шлюпка, словно проснувшись, на максимальной – увы, недостаточно большой – скорости пошла на сближение с фрегатом.

Маневр удался. Пираты не смогли вовремя оценить приближающегося противника, а затем стрелять по нему стало невозможно.

Брандер мягко ткнулся в нависающий над ним борт фрегата. Несколько голов пиратов показалось сверху, и Геннадий, как на стрельбище, понаделал в них дырок. Стрелком он всегда был отменным, а расстояние настолько малым, что почти все пули находили свою цель. Под таким прикрытием Сорокин вбил в борт парусника пару заранее заготовленных крючьев и намертво принайтовил к ним шлюпку.

Теперь флибустьеры почуяли недоброе, и целая группа попыталась спрыгнуть на прилепившийся к ним кораблик. Автомат задергался в руках у Геннадия, издал холостой щелчок, но десантник успел сменить магазин и вновь встретить нападающих меткой стрельбой. Тела пиратов падали в воду, двое шлепнулись на саму шлюпку, и уцелевшие не выдержали, отпрянули от борта.

Пока Геннадий отбивал атаку, а затем продолжал прикрывать сверху, Костя спокойно зажег приготовленный фитиль, постоял над ним несколько секунд и, лишь убедившись, что тот не погаснет, вынырнул из люка.

– Все! Уходим! – Фитиль должен был гореть меньше минуты, а ведь надо было успеть отплыть!

– Давай! – отозвался Геннадий и краем глаза заметил, как его напарник почти без всплеска ушел вглубь.

Сверху сразу свесились два пирата, и Грушевский с удовольствием всадил в них последнюю очередь, а затем последовал примеру Константина.

Тьма уже сгустилась. Оба диверсанта плыли быстро, ориентируясь по сигнальному огоньку на бригантине. Верхнюю одежду и обувь они оставили на ней же, прихватив лишь по ножу, и ничто не сковывало их движений. Пистолеты они не брали, а ставший бесполезным автомат Геннадий с сожалением выбросил в море.

Видя успех первой части операции, Ярцев как можно круче отвернул бригантину прочь. Никто не мог предугадать силу взрыва, и лучше было оказаться как можно дальше.

А потом какой-то наиболее отчаянный пират все же прыгнул в шлюпку, едва не свалился в воду, но смог удержаться. Гулко грохнул кабановский карабин, и джентльмен удачи расстался с жизнью у самой цели.

И тут брандер рванул. Вспышка первого взрыва почти слилась с оглушительным грохотом второго – на фрегате сдетонировали бочки с порохом на орудийной палубе, а следом – и пороховые погреба. Конец большинства флибустьеров был очень быстрым.

Едва отсвистели осколки, как над фальшбортом бригантины по приказу Кабанова зажглись фонари, указывая пловцам путь. Одну из шлюпок немедленно спустили на воду. Конечно, никто не знал, живы ли Костя и Гена? Не погибли ли они при взрыве? Если даже до бригантины долетели осколки и горящие обломки, чуть не вызвав пожар, не убило ли ими ребят в море?

Но за отчаянных – Бог. И Сорокина, и Грушевского подняли на шлюпку живыми. Вот только Гену ударило доской по голове (к счастью, вскользь), и он теперь уверял всех, что шишка вырастет громадная…

Часть четвертая Архипелаг

37 Флейшман. Праздник и выборы

Чувство человека, приговоренного к смертной казни и в последний момент помилованного, – вот что испытывали мы после уничтожения пиратского фрегата. В этот радостный миг были напрочь забыты и усталость, и неимоверное нервное напряжение последних дней. В нас возродились неведомые доселе силы. Мы стали единой командой, только что одержавшей полную победу в самых тяжелых для себя обстоятельствах.

Вряд ли счастье было бы столь полным, если бы кто-нибудь в тот момент мог задуматься о дальнейшем. Да, нам удалось избежать страшной опасности и уцелеть, но это не означало возвращения в привычный нам мир. Мы по-прежнему оставались в глубоком прошлом, где все было для нас чуждо. О прежнем безбедном существовании мы могли забыть. Я уже не говорю о таких привычных вещах, как автомобиль, телефон, телевизор, квартира с отоплением, электричеством, ванной и санузлом, – всего, без чего и жизнь – не жизнь. Быт – чрезвычайно важная штука, однако речь даже не о нем. Человек – продукт конкретного социума, и только в нем он способен полностью самореализоваться и занять подобающее ему положение. Мы были свидетелями и участниками кардинальнейших перемен, но они были растянуты на несколько лет, и люди смогли к ним приноровиться. Сейчас же все обстояло совершенно иначе. Прошлое, внезапно ставшее для нас настоящим, оказалось абсолютно непривычным, в нем не было ни единой точки опоры. Мы стали в нем нечаянными и нежданными пришельцами, ничего не знающими, ничего не умеющими и не имеющими. Чтобы выжить, нам предстояло начать все с нуля, проявить не только недюжинный ум, но и удивительную гибкость. Даже поведение и то требовалось изменить самым кардинальным образом, а многие ли способны на это?

Но той ночью мы не думали ни о чем плохом. У нас были корабль, свобода и жизнь, а все прочее пока не имело никакого значения. Совсем недавно мы достигли предела отчаяния, и вот теперь наступила психическая разрядка. Мы радовались, как дети, обнимали и поздравляли друг друга, а на наших воинов смотрели как на богов, в трудную минуту сошедших к нам с неба. Однако корабль – не твердый берег, он постоянно нуждается в управлении, и Ярцев первым принялся за дело и заставил нас последовать своему примеру.

Наше счастье было настолько велико, что никакая работа не была в тягость. Напротив, нам было на удивление приятно с шутками и смехом ставить паруса, тянуть всевозможные шкоты и знать, что это поможет быстрее отойти от ненавистного острова. Все трудились дружно и споро. Бригантина, слегка покачиваясь на слабой волне, стала удаляться от места недавней схватки.

Поднявшись на квартердек, я увидел беседующих Кабанова и Ярцева и направился к ним.

– …остановить их мы, к сожалению, бессильны, – донесся до меня усталый Серегин голос. – Люди пережили второе рождение и просто заслужили краткий отдых. Мы не можем заставить их нести вахту всю ночь, но и оставаться у берега в темноте тоже опасно. А, Юрик! – увидел он меня. – Хорошо, что подошел. Мы тут решили назначить тебя помощником капитана. С парусным делом ты знаком, навигацию немного знаешь, а Валере одному не обойтись. Согласен?

– Раз надо… – пожал я плечами. Я догадывался, что меня ждет нечто подобное и не удивился предложению. Но самолюбию было приятно: я никогда не хотел стать самым главным, но и в самом низу находиться не любил. – О чем толкуете?

– Все о том же, – улыбнулся Кабанов. – Где бы переночевать? У самого берега – опасно, куда плыть – неизвестно. К тому же люди устали. Пусть отдохнут до утра, а там все и решим.

Я увидел, что Сергей тоже вымотан до предела. Даже непонятно, как он держится на ногах. Уверен: он единственный среди нас, кто испытал не воцарившуюся на бригантине радость, а лишь смертельную усталость, непробиваемую для остальных чувств.

– Можно просто бросить якорь вдали от берега, – предложил Валера. Он тоже выглядел усталым, но далеко не до такой степени, как наш шеф-командор. – Погода испортиться не должна. Назначим короткие вахты, а остальные пусть отдыхают.

– Хорошо, – кивнул Кабанов. – Косте и Гене дадим отдых, остальную четверку я разобью на пары, а сам подежурю один. Выделишь мне трех моряков и по одному на прочие дежурства. Первая вахта моя, а там делитесь, как хотите.

Вот так и будь начальником! Пока остальные сладко спят, торчи на палубе. Но каким бы обманчиво-спокойным ни было море, никто не гарантирует, что оно и дальше останется таким же. Лучше не поспать лишних два-три часа, но зато подстраховаться.

– Лучше иди-ка ты спать! А к третьей вахте разбудим, – предложил я Сергею. – На тебе лица нет!

– Куда же оно подевалось? – без признака эмоций спросил Кабанов. – Еще с утра было на месте. Может, потерял?

– Да ну тебя! С тобой серьезно говорят, а ты шутишь! Иди отдохни, пока с ног не свалился!

– И правда, Сергей, ты же на ногах едва стоишь. Вспомни, ядрен батон, когда ты спал в последний раз? – поддержал меня Валера.

– Вчера. Или позавчера. Но какая разница? Я знаю, что если завалюсь спать, то вы меня артиллерией не разбудите.

– И не надо, – убежденно произнес наш шкипер. – Нападать никто не собирается, а познаний в морском деле у тебя все равно никаких нет. Выспишься – нам же пользы больше будет. Так что иди. Мы с Юрой и без тебя здесь обойдемся. Правда, Юра?

– Что за вопрос? – согласился я. – Или не доверяешь?

– Доверяю, но сделаю по-своему. И на этом закончим, – твердо сказал Кабанов. – Надо позвать Носову. Пусть организует холодную закуску и чего-нибудь этакого… Скажем, по бутылке рома на троих. Перепиться – не перепьются, а разрядку получат.

Рита прибежала по первому зову. Не знаю, правду ли говорят, что женщины намного выносливее нас, или сказывалось то, что им не пришлось захватывать корабли, коротать ночи на ногах, возиться с тяжеленными парусами… Во всяком случае, выглядела бывшая журналистка достаточно бодро, не то что мы, грешные. Если энергия и не била из нее ключом, то искрилась восторженным весельем в глазах.

– …Но только по одной на троих. И долго не засиживаться. Завтра с утра отплываем, – закончил Сергей.

– Будет сделано, господин капитан! – Рита шутливо приложила ладонь к виску. – Скажите, а вы всегда такой серьезный?

– Нет, только по понедельникам. По субботам я развлекаюсь вовсю. Выпивка, карты, женщины…

– Так сегодня как раз суббота и есть, – подыграла ему Рита. – Рома в трюмах полно, женщин тоже хватает, а вот насчет карт точно сказать не могу.

– Не слушайте вы его! – Я тоже решил принять участие в разговоре. – Как раз в субботу у нашего командора начинается понедельник. Кстати, продолжается он до самой пятницы. Но все остальные дни командор развлекается на полную катушку.

– Это я уже поняла. Скажите, любовь к женщинам – это черта всех военных?

– Разумеется. Женщин больше всего любит тот, кто лишен их общества. А теперь извините, но мы продолжим нашу беседу немного позже. Дела…

Это была незабываемая ночь. Слегка покачивающаяся, словно пьяная, палуба, манящая к горизонту лунная дорожка, пахнущий морем теплый воздух… Бескрайние просторы, а в самом центре – небольшая бригантина и на ней семь десятков человек, выброшенных судьбой из своего времени. Никогда до этой ночи мы не ощущали так остро чувства единения каждого с каждым. Мы были современниками в забытых веках и земляками на чужбине. Прошлое положение не играло никакой роли. Мы стали равными, как первые христиане, но не в вере – в судьбе.

Запрет Кабанова связывал нас, и выпивки было немного. Да оно и правильно. Корабль – не место для загула. Но были тосты, и мы пили за Сергея, за его ребят, за моряков, за всех нас, за наши свершения и за грядущие успехи… Но усталость взяла свое, и мало-помалу веселье пошло на убыль. Кое-кто направился в кубрики, а большинство легло прямо на палубе, и лишь вахтенные остались охранять их сон.

Я тоже отстоял свои часы во время второй вахты. Два часа сна не принесли бодрости, скорее наоборот, спать захотелось больше прежнего. Делать на вахте было нечего, и мы убивали время вялыми разговорами. Пили кофе, курили трофейные трубки, а потом растолкали сменщиков и снаслаждением улеглись на их места.

Утро выдалось великолепное. Теплое солнце, теплое море, легкий ветерок – не утро, а мечта моряка, что на каравелле, что на круизном лайнере. Парили чайки, из камбуза тянуло запахом кофе, и единственное, что мешало радоваться жизни, – всеобщее недосыпание. Похоже, оно неотступно будет преследовать нас в этом веке. По крайней мере, я последний раз по-человечески спал еще на «Некрасове» перед злополучным штормом. Да и не я один. Многие были не прочь проспать хоть до полудня, но пора было задуматься о собственной судьбе.

Сразу после завтрака по предложению Кабанова все собрались на своего рода вече. Назвать происходящее собранием или совещанием было трудно. Просто собрались люди, застигнутые общей бедой и решающие, как из нее выбраться.

– Главный вопрос – куда плыть? – начал Кабанов. – Мы ни разу не говорили на эту тему по простой причине: у нас на это элементарно не было времени. Теперь же ситуация несколько изменилась. Непосредственная угроза пока миновала, у нас есть корабль, и наступило время решать, что мы будем делать дальше? Оставаться у острова бессмысленно. Не исключено, что три ушедших пиратских корабля вернутся. Поэтому чем раньше мы отсюда уберемся, тем лучше. Относительно недалеко находятся другие острова Карибского бассейна, самые известные – Куба, Гаити, Ямайка, Барбадос… Все они сейчас чьи-то колонии: испанские, французские, английские. Южнее нас находится Латинская Америка, точнее – территория будущей Венесуэлы. На севере – Флорида, однако Соединенных Штатов еще не существует. Европа очень далеко – за Атлантическим океаном. Карты у нас нет, поэтому плыть придется почти наугад, ориентируясь по звездам. Итак, решайте: куда?

Ответом стала тишина. Сергей был прав: люди еще не задумывались о будущем, поэтому сказать сейчас ничего не могли. Я и сам не знал, чего же я хочу в этом времени? Или, вернее, что я могу? Ведь желание должно исходить из реальных возможностей, а какие у меня здесь возможности прожить более-менее нормальную жизнь?

– Думаю, нам надо возвращаться в Европу, – заявил Лудицкий. – Там все-таки цивилизация, культура, то есть то, без чего мы не представляем нормальной жизни.

– Маленькая справочка, – не удержался я. – По сравнению со здешними колониями порядка там действительно больше, но государственный строй практически всех европейских государств – абсолютная монархия со всеми вытекающими последствиями. Например, с многочисленными привилегиями дворянства и бесправием остальных слоев населения. Кажется, дворян среди нас нет? Кроме того, в Европе постоянно идут войны. Конечно, до войн нашего века им далеко, но отдать какой-нибудь побежденный город на разграбление – дело самое обычное. Я не отговариваю, просто предупреждаю тех, кто забыл или просто плохо знал историю. А в России сейчас времена Петра Первого, Северная война еще не начиналась, и единственный русский порт – это Архангельск.

– И еще, – добавил Валера. – Переход через Атлантический океан требует определенных навыков команды, то есть нас с вами. Колумбу, чтобы пересечь океан, понадобилось три месяца. Теоретически, доплыть можно и быстрее, но это, блин, лишь теория. Следовательно, нужен запас продовольствия и воды. И обязательно нужна умелая команда. А вчера вы уже убедились, насколько это тяжелый труд.

– А что предлагаете вы? – выкрикнул кто-то из задних рядов.

Люди смотрели на нашу маленькую группку с надеждой, словно мы уже спланировали все дальнейшее на много ходов вперед. Типичная психология толпы: ждать от лидера умения поставить вопрос и тут же преподнести готовый ответ.

– Пока мы не предлагаем ничего, – честно признался Кабанов. – Как я уже сказал, мы тоже над этим еще не думали. Да и вопрос настолько важный, что решить его возможно только сообща. Учтите: от принятого решения будет зависеть вся наша дальнейшая жизнь, да и жизнь наших детей в придачу.

– Предлагаю вынести на обсуждение еще один вопрос: о власти, – заявил Лудицкий. – Я не хочу и не собираюсь отрицать заслуг моего телохранителя и его людей, но, как он признал сам, от наших решений зависит вся наша дальнейшая судьба. Согласен, в трудных условиях некоторые элементы диктатуры были необходимы, но теперь это уже позади. Не пора ли нам вернуться к выбираемому совету? Можно восстановить прежний, можно выбрать новый, но главное – чтобы нами руководили люди, умеющие заглядывать вперед, а уже в их подчинении находились исполнители, ответственные за выполнение конкретных дел.

– Правильно, – громко объявил я. – Люди, которые ОТВЕЧАЮТ за дела, будут находиться в подчинении у тех, кто СМОТРИТ вдаль, ничем другим не занимаясь и ни за что не отвечая!

Послышался дружный смех. Все успели по достоинству оценить дела Кабанова, и вряд ли многие предпочли им СЛОВА бывшего депутата будущей Думы. Что касается меня, то, как бы я ни относился к любой власти, я не мог не признать, что в обстоятельствах чрезвычайных обойтись без нее просто невозможно. Не знаю, буду ли я поддерживать Серегу и впредь, но сейчас мне было намного спокойнее с ним, чем с профессиональным пустобрехом.

– Поступило предложение избрать новое руководство, – спокойно сказал Кабанов. – Как вы его мыслите, Петр Ильич? Только учтите, что людей сейчас намного меньше, чем было несколько дней тому назад.

– Я думаю, что должен быть председатель и два члена совета, – серьезно сообщил Лудицкий. – Им должны подчиняться ответственный за военное дело, ответственный за припасы и капитан корабля. И, конечно же, нам нужен секретарь. Если не ошибаюсь, на данный момент у нас нет даже списка уцелевших людей, а это не лезет ни в какие ворота. Но главные вопросы мы будем решать сообща.

– Ни к чему все это, – высказал свое мнение Сорокин. – У нас есть один руководитель, если хотите, командор – Кабанов. Так зачем же нам другой?

Десантники ответили на это одобрительным гулом, как и многие из пассажиров. Но некоторые хранили молчание, и Кабанов заметил:

– Что ж, раз вопрос поднят, то надо его решить. Выберем третейского судью, пусть он и проведет голосование.

– Давайте это сделаю я… – Ох, язык мой – враг мой! – Человек я достаточно посторонний для любых возможных партий, но занимаю постоянную должность, так сказать, в соответствии с квалификацией. Возражения будут?

Возражений не было. Да и с какой стати? Сосчитать голоса – много ума не надо. Какая разница, кто это сделает?

Преамбула не заняла много времени. Из-за отсутствия бумаги и для упрощения церемонии голосовать решили открыто. Кандидатур на высшую должность было названо четыре. В первую очередь, естественно, Кабанова. Десантники стояли за своего командира горой и никого другого знать не желали. А вот у пассажиров мнения разошлись. Грумов и еще несколько человек из более пожилых предложили Лудицкого. Кто-то из молодых выкрикнул Рдецкого. Под занавес Ардылов объявил, что испокон веку в море есть только один начальник – капитан корабля, и потому власть должна принадлежать Ярцеву.

– У меня самоотвод, – отозвался Валера. – Я не чувствую себя подготовленным к такой роли и предлагаю всем голосовать за нашего подлинного капитана Сергея Кабанова.

– Тогда голосуем. Кто за Кабанова, прошу поднять руку.

Дружно взвились вверх руки военных и моряков, к ним присоединилось большинство пассажиров. Осталось только пересчитать и объявить результат:

– Сорок девять! Дальнейшее голосование уже не имеет смысла. Выбор сделан.

38 Наташа. Праздник втроем

После выборов Кабанов выступил с краткой речью:

– Благодарю всех, кто продолжает верить в меня. Всем прочим выражаю искреннее сочувствие. Теперь о дальнейшем. Мы еще не готовы к серьезному решению о конечной цели нашего плавания, и потому я предлагаю отложить его на некоторое время. Подумайте, прикиньте, а там поговорим еще раз. Пока же поищем какой-нибудь другой остров, где мы смогли бы немного отдохнуть, а заодно и потренироваться в управлении бригантиной, артиллерийской стрельбе и других необходимых вещах. Иначе мы станем легкой добычей любого разбойника или обычной непогоды. Ярцеву распределить всех мужчин по вахтам, после чего снимаемся с якоря. Делать нам здесь больше нечего.

С последним утверждением были согласны все. Каждому хотелось убраться куда-нибудь подальше от острова, пока не вернулись ушедшие пиратские корабли. Работа закипела сразу же, и единственная причина, по которой пришлось задержаться, заключалась в спасательных шлюпках с «Некрасова». Шлюпки эти так и стояли на берегу, где их застало внезапное нападение. На всякий случай было решено взять с собой хотя бы одну из них. Мужчины до отказа заполнили ее баки горючим, взятым с других шлюпок. Оставалось лишь взять на буксир последнее напоминание о родном лайнере, а там можно было наконец-то выйти в море.

Новоиспеченные матросы неумело, но с азартом возились с парусами, на юте о чем-то совещались Кабанов, Сорокин, Валера и Флейшман, а на женскую долю выпала приборка порядком загрязненного корабля, его помещений и палуб.

Кое-кто из бывших пассажирок тихонько роптал, но таких было немного. Остальные сами не хотели жить в бардаке и страшной вони, понимали, что, в отличие от круизного лайнера, здесь нет прислуги и наводить чистоту придется самим.

Для двух уцелевших стюардесс эта работа была достаточно привычной и сводилась к тому, что каждая уважающая себя женщина делает дома.

А дел оказался непочатый край. Поневоле стала напрашиваться мысль, что все мужчины – свиньи. Оставь их ненадолго одних – и они разведут такой бардак, что и не поймешь, с чего начать. Вообще-то, приборка палубы – дело традиционно мужское, но мужички были поголовно заняты, и загаженные доски пришлось драить дамам.

Оставшаяся старшей в гареме, Рита превратилась в боцмана. Она распределяла всех по участкам, снабжала тряпками, ведрами и швабрами, подбадривала личным примером. Возникло даже нечто вроде соревнования. Женщины старались вовсю, однако понадобился почти целый день, чтобы добиться хоть видимости порядка. В итоге, все устали настолько, что как о счастье мечтали о сне. Не мешала ни теснота, ни отсутствие постельных принадлежностей. Кто-то сплошняком разместился на нарах, кто-то лег прямо на палубе. И наступил сон…

Утро не принесло никаких перемен в судьбе. Погода по-прежнему стояла прекрасная, горизонт чист, и единственной проблемой стала морская болезнь, проявившаяся у части бывших пассажиров. Парусник – не круизный лайнер, качка чувствовалась даже на небольшой волне, и кое-кому это не пошло на пользу. А ближе к полудню по правому борту заметили землю. Приблизившись, люди увидели небольшой безлюдный островок с крохотной закрытой бухтой, покрытый тропической растительностью.

Не остров, а воплощенная мечта. Именно таким он показался измученным людям, когда бригантина вошла в желанную бухту. Этот клочок сулил хоть какой-то отдых и относительную безопасность. Большего и не требовалось.

Все рвались на берег, однако тут сразу выступил Кабанов. Нет, он не возражал против высадки, но напомнил о возможном появлении пиратов и предложил компромисс. С корабля могли сойти все женщины и дети, но не более половины мужчин. Вторая половина на всякий случай останется на борту, потом их сменят. Был назначен и срок увольнительной – до утра, хотя желающие могли вернуться и раньше.

Чтобы избежать обид, мужчины бросили между собой жребий. В числе счастливчиков оказался и Сергей. Валере, напротив, выпало остаться, и он пожелал всем хорошего отдыха. Вот только сколько в этом пожелании было искренности?

– Как ты думаешь, не запастись ли нам охраной? – шепнула Юленька своей подруге перед посадкой в шлюпку.

– Смотря кто присмотрен тобой на роль охранника, – тоже шепотом ответила Наташа.

– Самый лучший – Сергей.

Сердце у девушки сладко заныло. Совсем недавно (или целую вечность назад?) она твердо решила держаться подальше от всех мужиков, но твердость этого решения начала подтаивать после их с Юленькой спасения. Дело тут не в слабости женской натуры. В отличие от остальных, Сергей предстал в ореоле истинного мужчины. Рядом с ним девушке просто хотелось быть слабой.

– Не возражаю. – Наташа знала, что подруга испытывает к Сереже такие же чувства, хотя они и не говорили об этом. Девушки были настолько близки, что понимали друг друга без слов – если не в мелочах, так в главном.

– Рискнем, – подмигнула Юленька. Едва шлюпка вернулась за очередной партией отпускников, стюардесса словно невзначай оказалась рядом с Сергеем.

– Надеюсь, вы поможете двум молодым девушкам спуститься? – с едва уловимым кокетством промурлыкала Юленька.

– С удовольствием. – По улыбке Сергея было трудно судить об искренности его ответа. – В любое время дня и ночи.

Он первым спустился в шлюпку и легко снял девушек по очереди со штормтрапа, а затем помог разместиться на банках.

До берега было рукой подать. Всю дорогу стюардессы промолчали, не желая привлекать внимание остальных пассажиров.

Без малейшего намека со стороны Сергей помог подругам сойти на ослепительно белый песок, но обхаживать дальше, судя по всему, не собирался. Или потому, что их было двое, или он и в самом деле не был похож на остальных самцов и к женщинам относился по-дружески.

– Если вы решили быть любезным, командор, то не сочтете за труд показать нам несколько здешних достопримечательностей?

Сергей посмотрел на Юленьку, потом – на Наташу, и от его взгляда два сердца растаяли, как лед на солнце.

Надо сказать, что в высадившейся толпе Кабанов поневоле оказался в некотором одиночестве. Ширяев пошел со своей семьей, десантники блюли субординацию, остальные пассажиры не были ему ни друзьями, ни единомышленниками.

– Экскурсовод я никудышный, но желание дам – закон для мужчины, – галантно ответил он.

Так втроем они и тронулись в путь. У Наташи была сумка с мелкими пожитками: сменой белья для нее и Юленьки, мылом, нехитрой едой, выданной на ужин, и Сергей, не обращая внимания на робкие возражения, забрал ее себе. В итоге, он шел сразу с двумя сумками да еще при этом покуривал сигарету.

– Вот уж никогда не думал, что побываю в здешних краях. Бывший Союз объездил без малого весь, в Европе тоже бывал неоднократно. Но так далеко от дома забираться еще не приходилось. А здесь красиво. Наверное, так выглядел пресловутый рай, из которого изгнали наших несчастных предков. Солнце, море, песок – благодать!

– Оказывается, у вас за суровой личиной воина скрывается душа мечтателя, – промурлыкала Юленька.

– И сразу обижать… У других – лицо, а у меня – личина. Хорошо хоть, что не морда, – улыбнулся Сережа.

– Извините, я не думала вас обидеть. Я просто неудачно выразилась, – с многозначительным покаянием произнесла Юленька. – Надо было сказать: лик.

– Любите вы крайности. Теперь хотите к святым меня причислить. Где вы видели святого военного? Кстати, если не секрет, как далеко вы собрались идти? Не подумайте, что я хочу увильнуть от принятого обязательства – просто люблю знать все заранее. Если вам нужно на край света, так и скажите. Я с удовольствием провожу вас туда.

– Ловим вас на слове, – произнесла Наташа свои первые за совместную прогулку слова. – Только вам придется указывать туда дорогу.

– Вообще-то, мы уже и так на краю, – серьезно ответил Сергей. – Для наших нынешних современников Америка воспринимается именно в этом качестве. Здесь даже государств еще нет. Одни колонии.

– Это он намекает, что свои обязательства уже выполнил, – подмигнула Юленька.

– Напротив, едва успел к ним приступить. Земля-то ведь круглая, и путь к ее краю бесконечен.

– Вы, наверное, были большим бабником, командор, – предположила Наташа, использовав негласный титул Кабанова.

– Почему «был»? – притворно возмутился Кабанов. – Я им и остался. Вот заведу вас в самые дебри и… О, что там будет!

– Хотите, чтобы мы пожалели о своей опрометчивой просьбе? – столь же притворно спросила Наташа.

В голубизне ее глаз скрывалась бездна, в которую хотелось падать до самого несуществующего дна.

– А мы-то думали, что вы нас будете охранять! Как мы заблуждались! – поддержала подругу Юленька.

– Я и буду оберегать вас… от других, – пообещал Кабанов. – Оберегать вас от самого себя я не обещал.

Продолжая вести разговор в том же духе, они прошли половину острова и оказались у крохотной бухточки, за которой весело искрилось море. Местечко было укромное и необыкновенно красивое. Юленька громко, словно цирковой номер, объявила:

– Вот и пришли! Скажите, командор, вы уже бывали здесь раньше? Сомневаюсь, что на этом острове есть еще один такой чудесный уголок.

Отвечать Сергей не стал. Он опустил сумки на траву в тени раскидистой пальмы и стянул с себя защитную куртку.

– Прошу прощения за вольность. Надеюсь, вас не шокирует мой вид в тельняшке? – запоздало поинтересовался он.

– Не надейтесь: не смутит, – категорично ответила Юленька и тут же спросила: – Когда же будет это самое?

Сергей несколько стушевался. До сих пор командор был известен совсем с другой стороны, смущение как-то не вязалось с его обликом, но и оно шло Кабанову.

– Таковы все мужчины. Наобещают с три короба, а потом сами и отказываются, – подлила Наташа масла в огонь.

Лицо ее было покраснело, но вести себя иначе девушка сейчас не могла.

– Когда это я не держал своего слова? Просто как истинный джентльмен я считаю, что дамам необходимо сначала поесть и отдохнуть, – выкрутился Кабанов.

– Нет, для еды немного жарковато, – Наташа, точно забывшись, расстегнула молнию на спортивной куртке. Под курткой у нее не было ничего.

– Да, погода стоит… – протянул командор, стараясь не смотреть в ее сторону. – Одно слово: курорт!

На некоторое время воцарилась тишина. Неизвестно, как Сергей, но девушки чувствовали нарастающее возбуждение и ждали прихода тех мгновений, ради которых только и стоит жить. Оставался барьер – неизбежный, когда все свершается в первый раз. Надо было как-то переступить его, преодолеть, но девушки не знали как, а Сергей им почему-то не помогал. Может, смущался, что их двое? И это мужчина, не испугавшийся полусотни пиратов!

– Давайте искупаемся, – предложила Юленька. – Рай раем, но о ванной или душе Бог явно позабыл.

– А разве это не ванна? – Сергей кивнул на бухточку. – А душ будет как-нибудь в другой раз прямо с неба.

Наташа еще немного стеснялась, и начинать пришлось Юленьке.

– А вода в этой ванне теплая? – Она поднялась с травы и потянулась с кошачьей грацией.

– Разумеется. Это же рай, а в раю холодов не бывает. Разве что заштормит для разнообразия, – ответил Кабанов.

– Сейчас проверим, – Юленька разулась, потом сбросила с себя все остальное, повернулась к Сергею и застыла, ничуть не смущаясь. – Наташа, ты идешь?

Кабанов не знал, куда глаза девать. Открыто любоваться красивой девушкой он, очевидно, считал неприличным и то быстро поглядывал на нее, то отводил глаза.

– Иду… – Наташа занялась шнурками на кроссовках. Как назло, один из узлов затянулся, пришлось пустить в ход ногти.

Не дожидаясь, Юленька неторопливо двинулась к воде. Зайдя по колено, она оглянулась и сообщила:

– Вода – высший класс! Признаю вашу правоту, командор. Здесь действительно рай. Надеюсь, вы проявите любезность и присоединитесь к девушкам, чтобы не дать им утонуть? Иначе наша гибель останется на вашей совести.

На Кабанова было жалко смотреть. Вконец растерянный, он совершенно не знал, что делать. Неизбежное желание боролось в нем со страхом показаться смешным, и он колебался, как тростинка в бурю. Наконец до него дошло, что остаться на берегу будет не лучше.

– Подобной тяжести моя совесть просто не выдержит. Но предупреждаю: пловец из меня временно никудышный.

Юленька со смехом сделала еще несколько шагов и пустилась вплавь. Плавала она грациозно, но места в бухточке было так мало, что можно было переговариваться с ней, не повышая голоса. Наташа кое-как покончила с узлом, стянула с ноги злополучную кроссовку и избавилась от немногочисленной одежды. Потом присоединилась к подруге и стала украдкой наблюдать за Кабановым.

А вода была великолепной. Удовольствие стократно увеличивалось тем, что в последние дни никто не имел возможности нормально помыться. Тело уже неприятно чесалось, про прочие неудобства и говорить не хочется, зато теперь была благодать!

Плавал Сергей мало, но в воде находился охотно и вылезать не спешил. Юленька сбегала за предусмотрительно захваченным куском мыла, и они, все трое, перебрались в море, чтобы не загрязнять воду в бухточке. Заодно постирались и, выбравшись на берег, радовались ощущению вновь обретенной чистоты.

Пока купались, Сергей вел себя нормально, но, оказавшись на песке, взглянул на девушек и торопливо лег на живот. Причина была настолько очевидна, что Наташа с Юленькой не удержались от смеха. Кабанов понял, что разгадан, покраснел и виновато улыбнулся.

Повинуясь внезапному порыву, Наташа опустилась перед ним на колени и нежно погладила его короткие мокрые волосы. Тело командора сразу напряглось. Наташа нагнулась ниже, и Сергей не выдержал, порывисто обнял ее, а затем к бурным ласкам присоединилась Юленька, и началось волшебное безумие…

Продолжалось оно долго. Потом Сережа развел небольшой костер и подогрел ужин, а девушки тем временем выстирали ему тельняшку и куртку. Солнце уже клонилось к горизонту, когда они развесили мокрую одежду перед огнем, а сами сели за первую совместную трапезу.

– Я согласна жить здесь до конца дней, – промурлыкала Юленька. – Не хочу никуда плыть и ничего искать.

Она призывно взглянула на мужчину, ожидая от него решения общей судьбы.

– Я бы тоже, – вздохнул командор. – Здесь на самом деле есть что-то от рая. Не хватает лишь бога, который позаботился бы о хлебе насущном. Запасы у нас небезграничны, заниматься сельским хозяйством мы не умеем, а без пищи человек жить не может. А кроме того, я обещал доставить людей, куда они пожелают, и должен сдержать слово вне зависимости от собственных желаний.

Стало немного обидно. Обе девушки уже успели напрочь забыть о бывших пассажирах, а Сережа, оказывается, нет. Но иначе он и не был бы собой. А это означало продолжение плавания. В капитанской каюте они кое-как разместились втроем с Валерой и Флейшманом, и вряд ли Сергей переселит своих помощников, освобождая место для себя одного.

– Не обижайтесь, – словно в ответ на невольные мысли сказал Сережа. – Честное слово, я хотел бы остаться с вами, но вы бы сами со временем перестали меня уважать. Могу обещать одно: я никогда не брошу вас первым, какие бы шутки не выкинула судьба. Здесь, в Америке, в Европе – везде. До тех пор пока вы хотите этого, мы будем вместе. Но я почти ничего не умею делать. Разве что драться. Немного разбираюсь в технике, которой здесь нет, вот и все. Но что смогу, то для вас сделаю. Если вы, конечно, будете со мной.

– Будем. – Наташа вдруг поняла, что, несмотря на внешнюю суровость, в душе Сергей очень ранимый и несчастный человек.

– Не бросай нас. Я даже не знаю, что тогда будет. Пожалуйста, не бросай, – попросила Юленька.

Чуткие пальцы командора коснулись девичьих плеч, давая ответ, но, словно сомневаясь, поймут ли его, Сергей подтвердил жест словами:

– Не брошу.

39 Ярцев. Берег и море

…К вечеру на бригантину стали возвращаться отпускники. Разумеется, далеко не все: многие пожелали провести ночь на берегу, но кое-кто счел более безопасным знакомые кубрики и каюты. Среди вернувшихся было много женщин. Ночевать на природе они побоялись, хотя никаких хищников на острове не было. Но каждому – свое…

За весь день мы не видели на горизонте ни одного паруса, и потому наши вахты были немногочисленны. Мне самому досталась самая первая по времени, и я обрадовался возможности хоть раз поспать по-человечески, не разрывая сон на две части.

Перед вахтой я не устоял и немного поплавал в бухте. Что ни говори, блин, но самое неприятное в жизни – это ходить грязным, а так как бани не было, годился и такой способ мытья. Конечно, отмыться как следует я не смог, но, вылезая из воды, почувствовал себя значительно лучше.

Ночь быстро украсила небо яркими тропическими звездами. Было тепло и уютно. После выпитого кофе захотелось покурить, и я медленно прогуливался по квартердеку, затягиваясь сигаретой. Их запасы подходили к концу, но в числе трофеев нашлось немало трубок и табака. Наиболее предусмотрительные уже переходили на них, экономя последние пачки сигарет. Я и сам давно носил в кармане трубку, но в тот вечер хотелось чего-то привычного, родного.

– Это вы, Валера? – Женский голос отвлек меня от одинокого созерцания звездных пейзажей.

– А вы как думаете? – улыбнулся я, узнав поднимающуюся ко мне Мэри. – Не спится?

– Нет. – Певица подошла ближе. – В кубрике душно, решила подышать свежим воздухом.

– Тропики… – Я пожал плечами. – Ничего, человек привыкает ко всему. Скоро станете морской львицей.

– Вам легко шутить, – вздохнула девушка. – Вы-то моряк. Нет, не подумайте, все не так тяжело. На том острове было намного хуже. Эти пираты, постоянный страх, ожидание чего-то ужасного… А сейчас все позади и скоро покажется дурным сном.

– Хорошо бы… – ответил я, хотя, ядрен батон, был уверен в обратном. Переход через океан на этом корыте с такой командой сказкой не покажется. Но зачем пугать девушку раньше времени?

– Знаете, самое тяжелое – это потеря привычного окружения. Шендерович, Борин… они погибли там. Вся наша жизнь осталась в прошлом. Признание, концерты, гастроли, поклонники… Ничего этого больше не будет. Мне страшно, Валера! Не из-за пиратов. Они тоже в прошлом, и мы их не увидим. Но я просто не представляю, чем можно заниматься в этом веке. Здесь все такое чужое, непривычное. Вот вы. Вы были моряком там, остались им и здесь. Или Кабанов. Военные нужны всегда, тем более такие.

– Так и хорошие певицы тоже нужны всегда. Говорят, искусство вечно, – вставил я, пытаясь утешить.

Мэри заглянула мне в глаза. В ее зрачках отражались звезды.

– Тут все другое. Манеры, стиль, публика. Совсем все. Даже язык.

– Так ведь и корабли совсем другие. – Я тоже, блин, ощущал себя до предела одиноким, выброшенным из привычного круга жизни.

– Но вы-то справляетесь с ними. А справлюсь ли я? И ведь даже здесь нужны менеджеры, спонсоры, а где их взять?

– Вот уж не знаю, – честно признался я. – Мог бы предложить свою помощь, но я абсолютно не разбираюсь в подобной работе. Да и связей в семнадцатом веке у меня нет. Как, впрочем, и в восемнадцатом, и в девятнадцатом, и во всех последующих. Да не переживайте вы так! Все равно изменить случившееся мы не в силах, а положение у нас у всех одинаковое. По-моему, главное – это не разлучаться, быть всем вместе. Неужели мы, ядрен батон, хуже аборигенов? Вместе что-нибудь да придумаем.

Ответом мне послужила благодарная улыбка. Вряд ли Мэри изменила мнение об этом времени – скорее всего, она просто оценила мои неумелые попытки утешить, найти в нашем положении хоть какие-то светлые стороны.

– Почему вы не остались на берегу? – поспешил я перевести разговор на другую тему. – Неизвестно, когда еще представится такая возможность.

– Понимаю, но ночевать одной в лесу… – Девушка вздрогнула. – Лучше уж в кубрике.

– Почему же одной? На берег сошло полсотни человек. Что же вы разбрелись кто куда?

– Не все, но большинство… Даже сам Кабанов энергичным шагом удалился сразу с двумя девицами, – улыбнулась Мэри.

Ай да Сережа! Впрочем, в таких случаях количество, скорее, вредит. Попробуйте соблазнить женщину в присутствии ее подруги! А уж тем более раскрутить обеих. Одна будет смотреть на другую, та – на первую, а в итоге дело не сдвинется дальше двусмысленных шуточек.

– Я заметил, что больше половины женщин вернулись на борт, – заметил я. – Могли бы организоваться и заночевать вместе где-нибудь рядышком, так, чтобы при нужде рассчитывать на помощь с корабля.

– Обязательно постараемся воспользоваться вашим советом. Но завтра. А пока составьте мне компанию. С вами как-то спокойнее.

У меня перехватило дыхание. Я никогда не был образцом супружеской верности, но и не гулял направо-налево без всякого разбора. Так… не упускал случая, когда он подворачивался, и все. Теперь же я был навсегда лишен своей дорогой Вареньки и сильно переживал из-за этого. Но единственный намек, если это вообще был намек, а не чисто дружеская просьба, неожиданно привел меня в исступление.

– Разумеется. Если мы здесь останемся, – севшим от волнения голосом пообещал я.

– Мы можем отсюда уйти? – удивилась Мэри, как будто остров был нашим портом приписки и мы были обязаны здесь оставаться.

– Кто сейчас может сказать точно? Все настолько зыбко, что загадывать бессмысленно. Я, например, даже и не предполагал, что удастся так быстро найти новое место стоянки. Да и жребий… Командор и Юра на берегу, а я по-прежнему здесь.

– А вы так и будете стоять на вахте всю ночь до утра?

– Нет, что вы… Через час меня сменят и я спокойно отправлюсь спать.

– А мы живем целой толпой, – пожаловалась девушка. – Тем, у кого дети, намного легче.

– Что поделать? Вам еще повезло. Пиратов в тот же кубрик набивалось чуть ли не в десять раз больше.

– Не может быть! – ужаснулась Мэри. – Вы шутите!

– Отнюдь. В экипаже их было чуть ли не две сотни. Вот и считайте, как да что.

– Вы меня осчастливили. Я думала, что хуже и быть не может. Оказывается, наоборот. Ну, раз так, то пойду я спать. Спокойной ночи, Валера!

– Спокойной ночи! – Я постарался, чтобы голос не выдал всей глубины моего разочарования.

…А потом миновали еще одни сутки, и мы вновь стали совещаться, что же делать дальше. Чувствовалось, что многие были бы не прочь навсегда остаться на острове, показавшемся нам раем, но это обрекло бы нас на неизбежный голод. По расчетам, запасов должно хватить месяца на два, а что потом? Заняться охотой и рыбной ловлей? Отправиться на поиски какого-нибудь порта и купить провизию там? Кое-какие деньги у нас все-таки были. Или самим превратиться в более или менее гуманных пиратов и отнимать необходимое у всех встречных-поперечных?

Не помню, кто высказал последнее предложение, но его забраковали не столько по моральным соображениям, сколько из-за неоправданного риска и очевидной нехватки сил.

Пока же мы решили лучше подготовиться к дальнему плаванию. Почти всех манила Европа, но здравый смысл подсказывал, что мы не готовы к столь дальнему и долгому переходу. Не было ни одной карты, не хватало опыта, не мешало бы иметь побольше припасов на случай всевозможных задержек в пути… Поэтому для начала было решено дойти до какого-нибудь ближайшего порта, купить там все необходимое, а по дороге как можно лучше освоить управление кораблем.

Украдкой вздыхая, мы около полудня снялись с якоря и покинули гостеприимную бухту. На прощание мы ради тренировки дали по залпу с каждого борта, наметив на берегу цели. Судя по результатам, артиллеристам следовало бы еще серьезно повысить свое мастерство, но очень много пороха поглотил брандер, а кто знает, что может ждать нас в пути?

Пока все было хорошо. Погода продолжала нас баловать. Легкий зюйд-ост наполнял поставленные паруса, солнце весело искрилось на необозримых просторах, и даже качка, главный бич сухопутной части нашего экипажа, едва напоминала о себе.

Всех мужчин разделили на три вахты. Каждая в основе имела одну из бывших девяток, к ним добавили по два моряка (к моей только одного – Кузьмина), по паре десантников Кабанова в качестве дежурных канониров, а главным вахтенным назначили тех, кто хоть немного разбирался в навигации: меня, Флейшмана и Сорокина. Познания последнего оставляли желать лучшего, но на безрыбье и рак рыба, а Костя хотя бы знал общие принципы.

Днем вахты были достаточно условны. Новоиспеченные матросы дружно тренировались, я сам обучал обоих своих помощников, а десантники вместе с Кабановым возились у орудий, натаскивая остальных как в пушечном деле, так и в умении владеть холодным оружием. Сергей был убежден, что время боев окончательно не миновало, и старательно вдалбливал это в наши головы.

Мне совсем не нравилось размахивать палкой, изображая из себя мушкетера, но я не мог не признать Серегиной правоты. Карибское море с полным основанием можно было назвать флибустьерским, здесь вовсю процветало пиратство, и игнорировать данный факт было самоубийством.

Впрочем, встреча с пиратами в любом случае не могла кончиться для нас хорошо. Нас было слишком, блин, мало для абордажного боя, и пусть любой из десантников стоил десятка врагов, они физически не могли поспеть всюду. Кое-кто из бывших пассажиров, занимавшихся когда-то восточными единоборствами, тоже стали показывать неплохие успехи, но пиратов могло быть и две сотни, и три.

Короче, при любой подготовке единственным серьезным выходом для нас было по возможности избегать любых нежелательных встреч. Иначе говоря, в значительной мере наше спасение зависело от капризной судьбы.

День прошел в хлопотах, у меня даже не было времени пообщаться с Мэри. Я не беру в расчет несколько ничего не значащих фраз, словно невзначай брошенных друг другу. Да и все равно для общения у нас не было места, оставалось ждать следующей высадки на берег или прибытия в порт.

К моему удивлению, Сергей несколько раз разговаривал со своими бывшими спутницами. Разговоры были коротки, командор был загружен делами выше макушки, но я невольно задумался: может, наш начальник успел, ядрен батон, проявить свою гусарскую лихость и на любовном фронте? Кто знает этих бывших вояк? Это не мореходы, после рейса едва пригодные на что-либо путное. Последнее знаю из своего опыта. Как-то даже разговаривал на эту тему с Петровичем, так он объяснял подобное повышенным магнетизмом современных кораблей. Не знаю, сколько в его словах правды, а сколько желания показаться всезнающим специалистом.

К ночи на бригантине все постепенно угомонились и на палубе осталась дежурная вахта. Я отстоял их сразу две: первую, помогая Сорокину, и третью – свою. Океан велик, но здесь хватало островов, и, плавая без карты, можно было запросто налететь на один из них.

Я достаивал свои часы, мечтая о койке, когда лучи солнца разогнали утренний туман и при виде открывшейся картины мои желания столь же быстро испарились.

В каких-то полутора милях от нас курсом на вест шел здоровенный трехмачтовый корабль под испанским флагом. Следом за ним держался еще один трехмачтовик, поменьше.

– Свистать всех наверх! Поднять все паруса! Лево на борт! – Команды сами срывались с губ, а душа пребывала в полнейшем ступоре.

Я помнил из давно прочитанных книг, что испанцы постоянно нападали на англичан, равно как и те на них. Мы несли на мачте самодельный Андреевский флаг, но кто знает, как отреагируют доны на корабль еще не существующего флота? Не захотят ли познакомиться поближе? Мы, насколько я помню, никогда не воевали с ними, но бой двух кораблей – еще не война.

Мы не успели отвернуть, как головной корабль дал пушечный выстрел и легко лег на новый галс.

Ситуация была критической. За нами гнались сразу два испанских судна, и расстояние между нами постепенно сокращалось…

40 Сэр Джейкоб. Право на выбор

Нет, если уж невезение начинается, то это надолго. Можно сколько хочешь противиться судьбе, изобретать все новые ходы, но пока она не сменит гнев на милость, не поможет ничто. И невозможно угадать, как долго продлится очередная опала. Недаром Фортуна – это женщина, а их капризы непредсказуемы. Может ударить и тут же приласкать, а может отвернуться и забыть на неделю, на месяц, на год…

Сэр Джейкоб не был особым баловнем судьбы, как умерший несколько лет назад Морган, но и назвать неудачником его было нельзя. Если взвесить на весах все былое, то удач было, пожалуй, побольше, но вот такого похода не было ни разу.

Уходя на поиски вожделенного галиона, сэр Джейкоб поступил так вопреки предчувствию, подсказывавшему, что лучше остаться у острова. Он бы и остался, предчувствием пренебрегать не стоит, но речь шла о таких деньгах, какие упускать просто грешно. На них можно обеспечить себе безбедную старость, а наследникам – будущее, и Бог остался бы недоволен, если бы доблестный Фрейн не попытался овладеть проплывающим мимо богатством.

Но чем дальше уходила пиратская эскадра в море, тем сильнее ощущалось предчувствие неминуемой беды. Не дождавшись «Акулу» и «Мэри» в точке рандеву, сэр Джейкоб велел немедленно возвращаться. Кое-кто в команде заворчал о напрасной потере времени, но капитан «Морского вепря» твердо знал, что снисходить до матросни нельзя.

Никаких следов «Акулы» и «Веселой Мэри» у острова не отыскалось. Получалось, что возвращение действительно было напрасным и корабли просто-напросто разминулись ночью. Однако сэр Джейкоб не хотел признавать свою ошибку и приказал искать тщательнее.

Долго искать не пришлось. На берег вышли три десятка моряков, и, подойдя поближе, пираты узнали в них людей с фрегата и бригантины…

Ярости сэра Джейкоба не было предела. Брызгая слюной, он орал на неудачливых флибустьеров, осыпал отборнейшей руганью и в гневе был готов перевешать уцелевших, как собак. К счастью для перепуганных насмерть неудачников, мысли сэра Джейкоба перескочили на подлых московитов. Теперь у пиратского адмирала появились две цели: уничтожить московитов до единого человека и захватить «Санта-Лючию». Сэр Джейкоб и сам не знал, которая из них важнее для его глубоко оскорбленной души.

Оставаясь у острова, джентльмены удачи не приобретали ничего. Шансов на возвращение слуг дьявола практически не было, следовало искать встречи с ними в море, и капитаны решили выступать. При этом Озрик старательно подчеркивал свою правоту в день нападения и сожалел лишь о том, что поиски уцелевших не были организованы сразу, по горячим следам.

И снова капризное море приняло в свои просторы корабли. Сотни глаз без устали вглядывались в горизонт в поисках далекого паруса, но первый день не принес удачи. Море словно вымерло, хотя обычно в здешних водах корабли встречаются довольно часто. Многочисленные колонии, разбросанные по островам, не могли существовать без связи друг с другом и далекими метрополиями. Вот и скользили по морю парусники всех размеров и типов под самыми разными флагами, а порою и без них – обилие все тех же островов давало массу укрытий любителям поживы всех мастей и наций. Далеко не все желали объявить о своей государственной принадлежности, а нередко и вообще были объявлены вне закона в собственных странах. Авантюристы, беглые преступники, бродяги всех мастей, солидные люди с патентами своих королей – кого только среди них не было… А вокруг – потенциальная добыча: ощетинившиеся пушками корабли, перевозящие с острова на остров или из Нового Света в Старый товары и золото…

Здесь никогда не было мира, и любой парус на горизонте мог оказаться врагом. Когда слабым, когда сильным, но всегда безжалостным. Если кого и брали в плен, то исключительно в расчете на богатый выкуп, остальные пускались в путешествие по доске или отправлялись на тот свет каким-либо иным, часто более утонченным способом. Поэтому порою даже самые знаменитые флибустьеры при встрече задумывались, не суждено ли им на этот раз из охотников превратиться в дичь и по зубам ли лакомый кусочек.

Но сейчас подобные проблемы волновали сэра Джейкоба меньше всего. С кем бы ни свела его судьба, решение могло быть только одно: атаковать! Ярость неудержимо искала выхода, и не вина доблестного капитана, что ей не попадалось объекта приложения.

Ночь поневоле заставила прекратить поиски. В темноте много не разглядишь, а где найдешь дураков, готовых путешествовать с огнями, сообщая всем: я тут. Моряки, не промышляющие разбоем, ждали ночи, как манны небесной. Она была их естественной союзницей и защитницей, зачастую гораздо более надежной, чем корабельные пушки.

В ту ночь капитан «Вепря» спал мало и плохо. Сон являлся к нему в виде быстро забывающегося кошмара, от которого сэр Джейкоб просыпался в поту, долго ворочался, изредка вставал, курил, ложился вновь – и так до нового кошмара. Немудрено, что утром Фрейн в очередной раз встал не с той ноги и кое-кому из команды довелось отведать плетей за малейшую провинность, а то и совсем без оной.

Долгое время видимости мешал довольно густой туман, но вот распогодилось, и скоро на горизонте были замечены сразу три паруса. Определить подробности на таком расстоянии было невозможно, и сэр Джейкоб приказал идти наперехват.

Морские гонки – вещь долгая. Флибустьеры не могли пожаловаться на быстроходность своих кораблей, однако неизвестные тоже не топтались на месте и куда-то спешили, поставив все паруса. Солнце успело проделать по небу изрядную часть пути, когда расстояние сократилось настолько, что появилась возможность что-либо разобрать. Сэр Джейкоб нетерпеливо взглянул в подзорную трубу и невольно ахнул.

Последним, ближайшим к нему, шел испанский фрегат с тремя десятками пушек, и это было единственное судно, оставившее благородного разбойника равнодушным. Перед фрегатом резала волны вожделенная «Санта-Лючия», а еще дальше – «Веселая Мэри» под совершенно незнакомым флагом.

Сэр Джейкоб мгновенно разобрался в ситуации. Бригантина явно убегала от испанцев, а те постепенно ее догоняли. Максимум через полчаса галион приблизится к «Мэри» почти вплотную, а после этого в исходе боя можно не сомневаться. Испанцы имели подавляющий перевес, и даже сам сатана вряд ли сможет помочь своим слугам.

За последние сутки больше всего на свете сэр Джейкоб мечтал встретить именно эти корабли, и вот его мечта сбылась. И галион, и бригантина были перед ним, единственное, что омрачало встречу, – необходимость выбирать, на кого обрушить первый, самый мощный удар. Сэр Джейкоб поневоле заколебался.

Отбить свою бригантину было делом чести. И без того эскадра уменьшилась настолько, что кое-кто из собратьев по ремеслу наверняка отпустит ехидные замечания по поводу удачливости пиратского адмирала. Гибель «Акулы» и захват «Мэри» надолго лягут пятном на его репутацию. Смыть его может лишь возврат украденного судна. И нельзя забывать о мести. Московиты самым бесчестным образом напали на команду Фреда, и уже за одноэто их нужно отправить в геенну огненную. Такое ни в коем случае нельзя оставлять безнаказанным, если ты благородный джентльмен, а не какое-нибудь отребье.

Но, с другой стороны, на борту «Санта-Лючии» было полмиллиона песо. Добыча, которой гордился бы и сам Морган, будь он еще жив. Это не те жалкие крохи, которые порою подбрасывает судьба. Авторитет победителя станет настолько велик, что любой флибустьер сочтет за величайшее счастье служить под его командой. А может и Его Величество явит свою милость и пристроит счастливчика на хорошее доходное место. Стал ведь тот же Морган законным губернатором заокеанских владений!

Будь у сэра Джейкоба хотя бы еще один корабль, проблема выбора отпала бы сама собой. Сейчас же он никак не мог разделить остатки эскадры. Озрик, конечно, справился бы с «Мэри», но «Вепря» и «Молнии» едва хватало на галион, а ведь его охраняет еще и фрегат.

Сэр Джейкоб уже склонялся к соломонову решению: пусть испанцы расправятся с бригантиной, а потом он обрушится на них, но на галионе тоже узнали его корабль и, позабыв о подходящей к концу погоне, легли на встречный курс.

Теперь оставалось одно: драться! Матросы эскадры привычно подготовились к бою. Три корабля сэра Джейкоба спешно выстраивались в линию. Флагманским – «Морской вепрь», за ним – «Молния», замыкающей – бригантина Озрика. Ему предстояло отвлечь на себя внимание фрегата, пока Фрейн и Ледер обрушатся соединенными силами на «Лючию». Но и в этом случае галион был сильнее обоих пиратских судов и исход боя мог склониться в любую сторону.

Неравенство сил не испугало джентльменов удачи. Мысль о находящихся на галионе деньгах кружила головы. Настроение команд было такое, что, объявись на «Лючии» сам дьявол, они без колебаний сразились бы с ним.

Суда медленно сближались. Их курсы образовывали острый угол. Из открытых портов мрачно взирали на противника заряженные орудия, заняли места канониры, матросы, абордажные команды. Все ждали, когда расстояние сократится до предела, чтобы бить наверняка. Только самые робкие гадали про себя, чей залп будет первым.

Первым нанес удар «Морской вепрь». Два десятка пушек левого борта разом изрыгнули ядра в испанский галион. Все скрылось в густых клубах порохового дыма, а потом из него вырвались ответные каменные шары, пронеслись над палубой, ударили в обшивку…

Сзади загрохотала орудиями «Молния». Ледер добавил испанцам изо всех своих стволов, а те, только что разрядив орудия по «Вепрю», не смогли достойно ответить. Вскоре схватились друг с другом замыкающие корабли, но повисший над морем дым не позволял увидеть результаты их поединка.

Пока канониры перезаряжали орудия, сэру Джейкобу доложили о полученных повреждениях. Из-за дыма испанцы стреляли наполовину вслепую, и часть ядер потратили зря. Но и достигших цели хватило, чтобы в нескольких местах пробить борт, повредить часть рангоута, вывести из строя три пушки. Более сорока человек было убито и ранено, но из офицеров пока никто не пострадал.

Дым наконец рассеялся, и сэр Джейкоб дал торопливый залп по идущему рядом галиону, а затем круто свернул в сторону. Место «Вепря» занял «Гром и молния», и второй залп испанцев пришелся по фрегату Ледера. Бизань-мачта переломилась, часть ее полетела в воду, другая повисла на вантах, но Ледер тоже не остался в долгу. Левый борт его фрегата окутался дымом выстрелов, хотя о результатах залпа можно было лишь гадать.

«Вепрь» спешно лег на прежний курс, готовясь к продолжению поединка. Залп был нанесен с расстояния пистолетного выстрела, и пушки торопливо перезарядили картечью. Ждали, когда рассеется дым, чтобы перед абордажным броском нанести удар, сметающий с палуб все живое.

Вышло все наоборот. Первой выстрелила «Санта-Лючия». Часть ее орудий ударила ядрами, другая – картечью, и нанесенный залпом урон намного превысил повреждения и потери прежних попаданий. Однако отступление было не в привычках сэра Джейкоба, и он охрипшим голосом приказал сделать ответный залп и приготовиться к абордажу.

Корабли сцепились, и толпа флибустьеров хлынула на палубу галиона. Напор джентльменов удачи был столь яростен, что испанцы были вынуждены отступить на бак и на ют. Всю среднюю часть палубы заняли люди сэра Джейкоба, и они, не останавливаясь, попробовали закрепить успех.

Военное счастье переменчиво. Испанцы быстро опомнились от первоначальной растерянности и перешли в контратаку. Среди них выделялся высокий длиннолицый мужчина в богатом, украшенном золотой насечкой нагруднике и таком же шлеме. В правой руке он сжимал длинную шпагу, и капитан – а это, несомненно, был он – владел ею с неподражаемым искусством. Почти каждый его выпад достигал цели, и то один, то другой пират падал на залитую кровью и заваленную трупами палубу. Казалось, никто не устоит перед стремительно порхающей сталью, и флибустьеры не выдержали, стали медленно пятиться к грот-мачте.

Капитан галиона возглавлял контратаку с юта. Уяснив изменение в ситуации, испанцы с бака тоже бросились в атаку. Здесь их повел за собой здоровенный силач. Он размахивал огромным брусом, точно хворостиной, и англичане перед ним разлетались перышками. Во главе с такими воинами испанцы стали теснить пиратов с двух сторон и вскоре зажали их на небольшом клочке палубы, да и тот уменьшался с каждым мгновением.

Сам Фрейн во главе своих оставшихся людей бросился с «Вепря» на галион выручать гибнущих флибустьеров. Чаши весов качнулись, но все же вновь склонились на сторону хозяев. В порыве боевого азарта некоторые испанцы стали перепрыгивать на оставшийся почти без команды фрегат и шаг за шагом очищать его палубы от пиратов. Поражение британцев казалось неминуемым, но в это время с другого борта подошел «Гром и молния».

Пушки нижних палуб галиона выстрелили по английскому фрегату в упор. Залп был настолько удачен, что фрегат стал медленно заваливаться на правый борт. Пиратов спасло небольшое расстояние до цели. Они успели дойти до галиона, и толпы флибустьеров во главе с Ледером хлынули на его палубы.

Ситуация изменилась вновь. Теперь сразу на двух палубах «Санта-Лючии» кипел жесточайший бой, в котором никому не было пощады. Было неясно, кто сумеет выйти из него победителем. Противники дрались абордажными саблями, шпагами, кортиками, ножами, стреляли из пистолетов, молотили друг друга кулаками, порою пускали в ход зубы, и не было конца разверзшемуся аду.

Тем временем в стороне продолжалась дуэль испанского фрегата с пиратской бригантиной. Корабль Озрика был настолько избит, что было непонятно, каким чудом он держится на плаву. Несколько уцелевших пушек еще продолжали вести редкий ответный огонь, но в целом флибустьеры уже проиграли артиллерийский бой. Фрегату тоже порядком досталось. Грот-мачта была сбита, в обращенном к врагу борту зияли прорехи, часть орудий бездействовала, но испанцы сумели сохранить некоторую маневренность и умело избегали любых попыток абордажа.

Однако исход поединка решался не здесь. Основная схватка кипела на галионе. Джентльмены удачи поставили на карту все, и отход для них был равнозначен гибели. Испанцы неминуемо перебрались бы на пиратские корабли и постарались закончить дело на их палубах. Флагман Фрейна уже был наполовину захвачен. Почти весь его экипаж сражался на галионе, а немногие оставшиеся были частью перебиты, а частью сосредоточились на баке, где отчаянно сопротивлялись. Отступать им было некуда, и единственное, что их пока спасало, – узость двух ведущих на бак трапов.

На галионе явного перевеса не смогла добиться ни одна из сторон. В начале боя команда «Санта-Лючии» несколько превосходила числом команды обоих фрегатов, но после понесенных потерь уже никто не мог сказать, кого осталось больше – англичан или испанцев.

Второй предводитель испанцев начал очередную сокрушительную атаку. Его брус легко раскроил череп одному из пиратов, сбил с ног другого… Теперь перед ним оказался Хэнк. Боцман «Вепря» попробовал достать противника саблей, но ее острие лишь коснулось груди испанца, и брус стал описывать очередной смертоносный полукруг. Клинок переломился, как хворостинка. Сам Хэнк успел отскочить, метнул в испанца обломок и прыгнул следом, сходясь вплотную.

Теперь для оружия не было места. Враги сцепились, силясь переломать кости, но оба были словно высечены из камня. Хэнк оказался ловчее, освободил на мгновение правую руку и выхватил нож. Он бил и бил испанца в спину, а тот все пытался усилить хватку, но не выдержал и упал подрубленным дубом.

Хриплый победный крик боцмана «Вепря» был подхвачен всеми находящимися поблизости англичанами. Гибель одного из главных противников придала им сил, и флибустьеры обрушились на врага так, словно только что вступили в бой.

Чуть позже на другом конце галиона сошлись в поединке сэр Джейкоб и капитан «Санта-Лючии». Их шпаги замелькали с быстротой молний. Выпады чередовались с парированиями, атаки – с уходом в оборону. Оба предводителя мало в чем уступали друг другу, и бой шел на равных. Сэру Джейкобу удалось дважды достать врага, однако шпага не смогла пронзить кирасу. Испанец тоже нанес пару удачных ударов, которые оказались безрезультатными по той же причине. В бою капитан «Вепря» никогда не снимал доспехов.

Исход поединка решил случай. Испанский капитан поскользнулся на луже крови, на мгновение раскрылся, и этого оказалось достаточно. Острие шпаги сэра Джейкоба вошло в незащищенное металлом горло, и этот удар стал переломным в затянувшемся сражении.

Лишившись командиров, испанцы еще сопротивлялись, однако вера в успех была потеряна, и пираты шаг за шагом двинулись по их трупам. Прошло не так много времени, и галион превратился в кладбище для своей команды. Пленных и спасшихся не было…

41 Из дневника Кабанова

Я уже было подумал, что мне не удастся закончить эти записи, но, видно, Его Величество Случай еще не потерял ко мне переменчивый интерес. Надолго ли? Я признаю правоту величайшего полководца с его бессмертным: «Раз везение, два везение… Помилуй, бог! Надо когда-нибудь и умение». Конечно, за точность цитаты поручиться не могу, однако смысл именно такой. Но, признавая и соглашаясь, я все-таки считаю, что без везения тоже не обойтись. Пуля – дура, она не разбирает, умелый ты или нет.

Удивительно, что мы живы до сих пор. Правда, мы – это меньше десятой части тех, кто имел глупость отправиться в морской круиз. Все остальные погибли вместе с лайнером или нашли свою смерть на берегу, и только нам, горстке людей, посчастливилось пройти через оба круга ада и выжить.

Я говорю «через два», имея в виду кораблекрушение и первое нападение пиратов. После этого наши потери были ничтожны, и почти все, добравшиеся до горы на том острове, сейчас составляют экипаж бригантины. Такое впечатление, что сама судьба взяла нас под свое особое покровительство. Но надолго ли хватит у нее терпения вызволять нас? Рано или поздно ее благосклонности придет конец, а с нею закончится и наша краткая одиссея.

Я давно на собственном опыте убедился в аморальности войны. Но все же, при всей ее мерзости, для одной из сторон она иногда бывает справедливой и тогда порождает невиданный в мирное время общественный подъем. Но нет и быть не может никаких оправданий морскому разбою. Воины могут выполнять свою работу, исполняя свой долг и храня верность присяге, пираты же действуют исключительно ради наживы, идя на поводу самых низких чувств. Что бы ни писали досужие романисты, жажда денег превратила флибустьеров в сборище людских отбросов. Бессмысленные убийства, страшная жестокость, полнейшее равнодушие к другим людям – вот обычное поведение любого из них. Я горжусь тем, что в истории моей Родины не было ни одного морского разбойника, что русские моряки были готовы помочь любому, но никогда никого не стремились уничтожить. Если, конечно, не брать в расчет войны. Но о них смотри выше.

Схватка пауков в банке сослужила нам хорошую службу. И испанцы, и англичане на время позабыли о нашей бригантине. Скоро у нас за кормой загремели орудия, и корабли стали поочередно окутываться густыми облаками порохового дыма. Мы не мешали им. Наша посудина торопливо удирала прочь, а мы благодарили судьбу за неожиданное спасение.

Люди работали четко и самоотверженно. Лучше любого окрика подстегивала опасность оказаться меж двух огней. Каждый понимал, что речь идет о спасении наших жизней, и старался вовсю.

Понемногу враждующие корабли исчезли за горизонтом. Лишь изредка до нас доносились отзвуки канонады, оповещавшей, что дело еще не окончено. Валера воспользовался ситуацией и положил бригантину на другой курс. Теперь мы шли точно на юг, где, по нашим расчетам, находилась Венесуэла. И не потому, что мы очень стремились побывать там, а тем более – осесть. Просто таким маневром мы старались сбить возможных преследователей со следа, а при случае еще и прикупить продовольствие.

Единственное преимущество моря – отсутствие дорог и тропинок, однако варианты возможных курсов диктует ветер. Главное здесь – обеспечить максимальный выигрыш во времени. Тогда границы вероятного разойдутся настолько, что самому настырному преследователю не удастся осмотреть весь район.

Лишь бы не столкнуться еще с кем-нибудь! Черт знает, сколько алчных мерзавцев бороздит здешнее море в поисках поживы? Поди им объясни, что добычи не будет! Мы ведь не везем с собой сокровища и дорогие товары. Все наше достояние – чужая бригантина да спасательная шлюпка с «Некрасова», которую мы тащим на буксире как последнюю связь со своим временем.

Долго ли будет продолжаться наше бегство? Кто знает? Во всяком случае, не я. Убивает не злоба, которой пропитаны люди в этом райском уголке, не никчемность многих своих спутников. Убивает неприкаянность. Зачем все это? Где та Итака, где должно закончиться наше затянувшееся путешествие?

Юрка как-то предложил, не мудрствуя лукаво, доплыть до Северной Америки и поселиться где-нибудь там. По его словам, тогда хоть можно быть уверенным в счастливой судьбе своих потомков. Пройдет три века – и государство, где им суждено будет родиться, станет самым сильным и богатым на Земле. Единственное «но», по словам все того же Флейшмана, – ничьей земли не бывает и нам придется как следует продумать политику отношений с индейцами. Отвоевать себе кусок земли? Но долго ли тогда останутся нетронутыми наши скальпы? Принять сторону аборигенов? Однако их подчистую уничтожат те, кому суждено в будущем стать богатыми и сильными.

Это мнение Флейшмана. Что касается меня, то я не хочу, чтобы внуки моих внуков (если им суждено появиться на свет) принадлежали к этой нации. Я очень старомодный человек. У меня своя система ценностей, абсолютно не совпадающая с той, которая станет господствовать сперва на этом континенте, а затем и во всем мире. Моя душа не приемлет людской отчужденности, непременных фальшивых улыбок, ограниченности, чванливости, своеобразной тупости, культа золотого тельца – всего, что характерно для заокеанских победителей. Я ни на йоту не хочу менять своих взглядов и не желаю, чтобы у моих потомков взгляды были другими.

По моему мнению, перед нами только один путь. Всеми правдами и неправдами мы должны пробиться в Россию. Своя земля – она и есть своя. На ней и самая тяжелая жизнь слаще, чем на чужбине. Знакомая культура, родной язык, люди…

Боюсь, что многим все это как раз и незнакомо. Даже сочетание «новый русский» как бы подсказывает, что такой человек хоть и русский, но уже не такой, как все…

Конец семнадцатого века… Насколько я помню, это время постепенного становления Петра. Скоро начнутся азовские походы, не так долго осталось до Северной войны, основания Санкт-Петербурга, создания флота, колоссального переустройства всего государственного организма. Время зарождения грядущего величия России. Впереди ее ждут два века расцвета, пока волею судеб она не будет безжалостно сброшена в пропасть.

Но есть ли большее счастье, чем трудиться на благо Отечества и знать, что труды твои не станут напрасны? Два века…

…Но Петербург строился на костях. Люди мерли как мухи, а на их место гнали новых и новых. За грандиозностью задач никому не было дела до чьей-то судьбы.

…Великий Государь, отец Отечества, а подданным приходилось весьма несладко, и за провинность легко можно было лишиться живота.

…Соратники, птенцы гнезда Петрова, а приглядишься – казнокрад на казнокраде, ничуть не лучше моих современников.

…И многое, многое другое. Раем на Руси и не пахло, несмотря на обилие побед и грандиозность свершений.

А существует ли вообще рай? Уж в этом-то времени его точно нет ни в одной стране. Не говоря о том, что у каждого из нас свои представления о рае.

Наверное, я ортодоксальный патриот и не мыслю жизни за пределами своей страны. Таким я уродился и менять свои взгляды не хочу.

Что до возможного положения, то неужели я, получивший звание капитана триста лет спустя, не смогу дослужиться до какого-нибудь поручика? Генерала с моей фамилией при Петре вроде бы не было, да и ни к чему мне такой чин. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Но вдвойне плох тот, который в мечтах забывает о реальном воинском долге.

Грядущие знания не гарантируют успехов в прошлом времени. Тактика, которой долго и не без успеха учили меня, не рассчитана на шпаги, кремневые ружья, дульнозарядные пушки. Развернутые цепи, атаки перебежками, фланкирующие и кинжальные пулеметы – это все вещи, время которых еще не пришло. До автоматического оружия, воздушных десантов, авиации, бронированной техники человечеству еще жить да жить. Сейчас же учения наверняка сводятся к бесконечной маршировке под барабан, а бой – к действиям в сомкнутом строю. Один человек в подобных случаях почти ничего не значит.

Нет, я за Россию. Надеюсь, мои ребята поддержат меня. Нам не привыкать к службе, тем более когда в ней виден смысл.

Ярцев? Но неужели штурман гигантского лайнера не сможет стать капитаном крохотного, по меркам двадцатого века, фрегата? Глупый вопрос. Управляется же он сейчас с бригантиной!

А бизнесмены… Они так долго и высокомерно твердили, что удача в руках самого человека, что им будет только полезно проверить собственные рассуждения на практике. Может, кто и выбьется в люди. А не выбьется, так по той же логике сам и виноват. Шанс был дан…

Но куда девать женщин? Забудем пока о тяготах пути через океан, а затем через Европу. Что им делать на родине? О равноправии полов еще не думали и самые смелые вольнодумцы, заработать на жизнь сами они не смогут, а мужья есть не у всех.

А хотя бы и были. Четыре десятка мужиков – и ни у кого из них ни кола, ни двора. Как объяснить, кто мы и откуда взялись? Скажешь правду – не поверят. А что придумать? Дворянство переписано в каких-нибудь служилых книгах, а других относительно свободных классов на Руси нет. Решат, что мы беглые, а с такими разговор короткий. Как бы кнута не отведать, а то и чего похуже! Язык – и тот не совсем такой, на каком говорим мы. Все эти «паки», «зело» – темный лес. Про письменность уже молчу. Яти, фиты, ижицы…

Выдать себя за иностранцев? Они вот-вот должны хлынуть в Россию. Но, опять-таки, существуют наверняка какие-то рекомендации, офицерские патенты… Не заявишь ведь внаглую, без бумажки с восковой печатью: «Я капитан от инфантерии фон Кабанофф, прошу любить и жаловать!» Не поверят, а то и проверят. Все шито белыми нитками.

Так что же делать? Ответственность все равно лежит на мне. Видит Бог, я ее не хотел! Я человек военный, и быть лидером нашего общества, этой сборной солянки, – явно не моя роль. С радостью уступил бы ее, но кому? Не вижу среди нас никого, кто мог бы указать нам достижимую цель и провести к ней с минимальными потерями. Моя же цель – как ежик в тумане, а как к ней подобраться – не имею ни малейшего понятия. Бросить бы все и всех к чертовой матери!

Не смогу. Не знаю, сумею ли вывести людей к земле обетованной, но не имею права уклониться от попытки. Мне бы побольше конкретных знаний, воображения, уверенности в себе. Другие видят меня жестким, но на самом деле внутри одни сомнения.

Надо что-то решить. Объявить решение людям, воодушевить, повести за собой… Куда?..

Сказать не трудно – ошибиться страшно. Очень дорого будет стоить ошибка.

Но ничего не предпринимать тоже смерти подобно. Мы не можем вечно болтаться по Карибскому морю. Сегодня нас спас от гибели случай, а завтра может и не спасти. Цена же – человеческие жизни. Я и так очень многих не уберег там, в лагере на берегу. Бросился спасать тех, кто ближе, и позабыл об остальных, точно они и не люди.

Дописываю на следующий день. Записи были прерваны очередным стихийным митингом. Несколько женщин во главе с супругой Грумова принялись кричать, что с них достаточно приключений. Потребовали как можно быстрее доставить их в любой ближайший порт и оставить там.

Выступление поддержала часть мужчин, нервы которых тоже не выдержали свалившихся испытаний. Я никого не хотел и не хочу удерживать силой и потому согласился с их требованием. Объявил, что они вправе высадиться на любую землю, которая попадется на пути, или прямо в открытое море – на их усмотрение. Вольному – воля.

С чисто женской непоследовательностью я был немедленно обвинен в том, что собираюсь бросить их на произвол судьбы. Оказывается, с ними должны остаться я и остальные десантники. На такое мы, разумеется, согласиться не могли. Даже обремененный женой и сыном, Ширяев сказал, что останется со мной до конца. Правда, жена его промолчала. Остальные бывшие пассажиры, блюдя свой интерес, приняли нашу сторону.

Мы промитинговали весь вечер, и в конце концов собрание согласилось со мной. Все желающие отделиться – их набралось около двадцати человек – могут высадиться в первом же порту. Там же мы решили пополнить запасы продовольствия и пресной воды. Затем бригантина отправится в Европу. Конечный пункт намечен не был, но у нас осталось достаточно времени на размышления.

Сейчас, когда я дописываю эти строки, приближается очередной вечер. По прикидкам Валеры до Южной Америки осталось немного, а там мы сумеем отыскать какой-нибудь приморский городишко. Честно говоря, я рад избавлению от балласта. Назвать этих людей другим словом трудно. Как они собираются жить там дальше, не имею ни малейшего понятия. Пусть попробуют, раз уж появилось такое желание. Но с одной стороны я их понимаю. Я тоже терпеть не могу морских путешествий.

Ладно, пора заняться делами. Потом напишу, чем же это закончилось. Если закончится вообще.

42 Ярцев. Блуждания по архипелагу

Мне доводилось ходить на многих кораблях, но никогда я не ступал на борт такого тесного, как наша бригантина. Мы с трудом размещались на ней, а ведь пиратов до нас тут было минимум в два раза больше! Как они жили здесь, даже представить страшно. Кем надо быть, чтобы проводить в такой обстановке недели и месяцы? Где, ядрен батон, мера человеческой неприхотливости?

Но этот корабль, каким бы он ни был, стал нашим единственным шансом выбраться из Вест-Индии все равно куда. Был бы цел «Некрасов», проблем бы не возникло. Пересечь на нем океан – раз плюнуть. Быстро, надежно, комфортно. Поставить потом на прикол в надежном месте – и можно спокойно жить, пользуясь всеми привычными удобствами. Вот только удобства наши давно лежат на дне…

Бог с ним, с лайнером! Может, какой-нибудь аквалангист и наткнется в будущем на проржавевший насквозь за три века корпус, поставив всех ученых в тупик.

Порою мне кажется, будто я сплю и никак не могу проснуться. Диковинная непривычная обстановка, поскрипывающая бригантина, бывшая звезда эстрады в любовницах, постоянное соседство со смертью – все это абсолютно не вяжется с прежней жизнью и больше напоминает живописное кино, нечто в стиле костюмно-исторического боевика с запутанным сюжетом. Вот только ждет ли нас необходимый по законам жанра счастливый конец? И за какие провинности неведомый режиссер взял меня на роль не самого главного, однако и не второстепенного героя?

Если подумать непредвзято, то лучшая доля выпала на тех, кто был убит первым же залпом. Мы все тогда думали о скором спасении, и вряд ли многие перед смертью успели понять, что диковинные корабли несут не избавление, а гибель. Да, мы смогли выжить в последовавшем аду, но надолго ли? Что ждет нас в конце?

Нет, надо навсегда избавиться от таких мыслей. Мы убедились, что можно преодолеть любую опасность, справиться со всеми трудностями, выбраться из почти безнадежной ситуации. Надо лишь не терять головы и находить в себе силы бороться. Мы уже пережили столько, что получили право надеяться на благополучный исход. А что до дальнейшего… Единственное, чем я дорожил всерьез, была моя семья. Деньги, вещи – вздор, когда сравниваешь их с дорогими тебе людьми.

Вот только как будут мои без меня? Худо-бедно, но я был кормильцем. Найдут другого мужа и папу? Варька ведь уже не раз грозила мне этим, когда я излишне долго, по ее мнению, задерживался на берегу. Моряк зарабатывает в море.

Насколько легче Кабанову! Он давно успел развестись и остался один как перст. Не знаю, что там у них произошло с бывшей женой – командор не любит вспоминать подробности прошлой жизни. Но сомневаюсь, что инициатором стал он. Сергей – человек долга, вряд ли он способен кого-либо бросить, тем более любимого человека. А вот как жена могла бросить такого мужчину? Чего же тогда бабам вообще от нас надо?

А чего от меня хочет Мэри? Защиты? Уверенности в завтрашнем дне? Пусть я не десантник, однако многие ли из наших мужиков могут похвастать тем, что имеют пригодную для семнадцатого века специальность? Раз существуют корабли, то есть и люди, ведущие их по волнам…

Море не знает отдыха. Как и море, редко дремлют в нем корабли. Но корабли не ходят сами, и потому люди сменяют друг друга на вахтах, правят курс, вглядываются в ночь, высматривая опасность…

Мы не знали, насколько близка к нам земля, и не оставляли на ночь много парусов. В темноте нетрудно налететь на рифы, а еще одно кораблекрушение – это уже слишком. Впередсмотрящие напряженно вглядывались во тьму, но в остальном ночные вахты, как правило, спокойнее дневных. Никто не носится на палубе, никто не прибирается, никто не возится с такелажем…

После крепкого кофе спать почти не хотелось, и я медленно прохаживался по квартердеку, пыхтел трубочкой да перебрасывался ленивыми замечаниями с Кузьминым. Николай привычно стоял за штурвалом. Следовало бы для пользы дела перевести его в другую вахту, но расставаться с ним мне не хотелось. Не первый рейс вместе, сработались, привыкли друг к другу, а это тоже значит немало.

– А что сейчас в Венесуэле? – спросил Николай. – Колония там или независимое государство?

– Наверное, колония. Государства в Америке, по-моему, возникнут поздней. А чья… Язык-то испанский.

– По мне уж лучше испанцы, чем англичане, – убежденно заявил Кузьмин. – Головорезы хреновы!

– Испанцы, блин, не лучше, – возразил я, вспомнив разговор с Флейшманом. Юра говорил, что зря романисты романтизировали борьбу пиратов с испанскими завоевателями. Испанцев неизменно изображали в облике классических садистов и негодяев. Да, они разрушили государства ацтеков и майя, но население нынешней Латинской Америки в значительной степени состоит из метисов и креолов, то есть из потомков индейцев, а в англоязычных Соединенных Штатах коренные жители уничтожены почти под корень. Так кто же из бывших противников был более жесток? – Они ведь тоже за нами гнались.

– Что ж не гнаться, раз мы убегали? Стрелять-то они не стали. Может, хотели узнать, что за флаг такой? Ни разу не видели, вот и полюбопытствовали. А мы сразу задали стрекача. Глядишь, и обошлось бы.

– А если нет? Не знаю, как они ведут себя дома, но здесь, по-моему, никто особенно не отличается от наших британских друзей. До властей далеко, а море умеет хранить тайны. Пропал корабль – и пропал. Никто ничего не докажет. А у нас женщины. Тоже лакомая добыча.

– Не так-то просто эту добычу взять, – проворчал Кузьмин. – Мы тоже не лыком шиты.

– Куда ты потом направишься? – спрашиваю Николая. – После того как до Европы доберемся? Вернее, если доберемся?

– Как – куда? – даже удивился Николай. – В Россию, конечно! Рулевые на любом флоте нужны. Не пропаду.

– Почему обязательно в Россию? Хорошие рулевые действительно на любом флоте нужны. Так что можешь выбрать любую страну.

– Чего я там не видел? Живут они, может, получше нашего, но уж больно там все чужое. Нет, я лучше к себе. А ты, Сергеич? Неужели хочешь туда податься?

– Да вроде нет, – я и в самом деле понятия не имел, куда лежит мой путь. Но рано или поздно надо будет определиться и решить, какое место и в какой стране я хочу занять в этой жизни.

– И командор не хочет. Моряки наши хотят вернуться на родину, десантники, – перечислил Кузьмин. – Разве что бизнеры. Им все едино, лишь бы деньгу зашибать.

А я? Чего хочу я? Патриотом родной земли назвать меня трудно. Никогда я не понимал всей этой возвышенной болтовни о дыме отечества, крыше родного дома, чести знамени и прочих эфемерных вещах. Единственная причина, по которой я никуда не пытался уехать, – сознание своей ненужности «там». Как говаривал один мой школьный приятель: «В Париже я себя не вижу». Но теперь я стал одинаково чужим в любой стране. Да и моя страна в любые времена была самой неухоженной и меньше всего пригодной для жизни. Нет никакого резона стремиться туда, а затем влачить жалкое существование. Лучше найти местечко поспокойнее.

Вот только есть ли в этом времени страна, в которой я бы хотел жить? Я перебирал все, и не мог найти четкого ответа. Немцы жадны и педантичны, англичане подлы и скучны, французы – ветреные интриганы, испанцы пылки, но излишне религиозны. Да, хрен редьки не слаще. Со временем все образуется, но мне-то что с того?

Выбрать я еще успею. Мы даже не пустились в путь. Да и неизвестно, сможем ли добраться до цели. Так куда спешить? А рассвет потихоньку подступал все ближе. Вместе с ночью таяла и бодрость. Говорить стало трудно, и разговор затих сам собой.

Кому как, а по мне предутренняя вахта еще хуже собачьей. Никогда так не хочется спать, как в эти предрассветные часы. Точнее, не столько хочется спать, сколько невозможно бодрствовать. Организм зависает в неопределенном состоянии. Сил что-то делать почти нет. Голова работает плохо. По инерции продолжаешь топтать палубу, а сам ждешь: когда же смена? Потом – голова на подушку и сон.

Я спал ночью не менее шести часов, но все равно не выспался. Наверное, виноваты постоянные недосыпания последних дней. Измученный организм стремится наверстать упущенное, и как его ни обманывай, рано или поздно он своего добьется.

Наш командор, похоже, сделан из железа, ничто его не берет. Или так лишь кажется? Порой сквозь его привычную невозмутимость пробивается какая-то нечеловеческая усталость, но тут же исчезает. Но надолго ли его хватит? Свалится, и что тогда с нами станет? Только Серегина воля и удерживает нас на краю пропасти. Исчезнет он – и мы провалимся в неуправляемый хаос, из которого не будет возврата.

И думать об этом не хочется. Бесчестно взваливать весь груз на одни плечи, однако никто из нас больше не годится для такой роли. Недаром командор сам взял на себя эту ношу. Другой давно бы надорвался. Те, кому так хочется быть первыми, тоже прекрасно это понимают. Выбери мы кого-либо из них, они бы не ударили пальцем о палец, а все дела опять свалили бы на командора. Красоваться на месте руководителя и руководить – совершенно разные вещи. Но хватит рассуждать. Рассвело.

С рассветом на палубу стали выбираться мои спутники. Никто уже не пытается поваляться в постели. Во-первых, дисциплина. Во-вторых, нет у нас никаких ночных развлечений и все стараются лечь пораньше, чтобы выспаться. А в-третьих, на голых досках да в тесноте поневоле не поспишь долго. Жестковато.

Вялый гул голосов, утренняя приборка, запахи завтрака из камбуза…

Меня сменили, но спать сразу я не пошел. Подождал, пока матросы прибавят парусов, наметил необходимые на сегодня работы, позавтракал вместе со всеми и только тогда позволил себе спуститься в каюту. Еще бы принять душ для полного счастья, но с этим делом здесь туго. Я бы не удивился, узнав, что нынешние моряки не моются вообще. Но как им самим не противно?

Я не успел заснуть, когда услышал слово, способное поднять даже измученного моряка:

– Земля!

Она вырисовывалась прямо по курсу, широко раскинувшись в обе стороны. Похоже, мы достигли южноамериканского континента. Осталось найти какой-либо город и высадить там всех желающих. Но хотя после открытия Колумба и прошло двести лет, города не стоят вдоль берега плотно, как солдаты в строю. Вряд ли их вообще много в Новом Свете, а если учесть, что карты у нас нет, то в какую сторону плыть, неизвестно.

Берег казался совершенно безлюдным. Памятуя, что наш дальнейший путь лежит в Европу, мы повернули на восток и двинулись вдоль суши. Мы шли не слишком далеко от берега, желая лучше его рассмотреть, но и не очень приближаясь на случай возможного нападения. Ждать его у нас не было особых причин, но нравы, с которыми мы здесь столкнулись, заставляли постоянно предполагать худшее.

Наше плавание порядком затянулось. Солнце давно перевалило за полдень, а никаких следов человеческого жилья мы так и не нашли. Это поневоле утомляло, и, обнаружив удобную для стоянки бухту, мы решили немного отдохнуть и привести себя в порядок.

До моей вахты оставалось без малого два часа, и я в числе первых сошел на берег. На этот раз Кабанов строго-настрого запретил удаляться далеко от бухты. Он опасался не только испанцев. Вполне возможно, что здесь есть индейцы, и вряд ли они испытывают любовь к бледнолицым.

Пребывание на берегу свелось к купанию и стирке. Мужчины удалились в одну сторону, женщины под охраной командора и Ширяева – в другую. Не прошло и часа, как все уже вернулись на борт, и лишь тогда желающие расстаться с нами вспомнили о маленькой детали.

Все мы были одеты в те вещи, в которых были в момент нападения пиратов. Кто-то в спортивных костюмах, десантники в защитной форме, некоторые мужчины – в пиджаках и брюках, а женщины – в летних платьях. Но появиться в такой одежде в городке конца семнадцатого века – означало привлечь к себе излишнее внимание. Никто из нас не знал тонкостей современной моды, однако здешние донны носили платья до земли, и даже вообразить не могли времена, когда они станут настолько короче. Да и мужские наряды не имели с нашими ничего общего. Надо было как-то выходить из создавшегося положения.

Окажись мы подогадливее, то сперва раздели бы мертвых пиратов, а уже потом сбросили бы их за борт. Женщинам это бы не помогло, но хоть мужчины смогли бы сойти за простых моряков. Скорее всего, одежда была похожа у матросов любой национальности и вряд ли вызвала бы подозрение.

Правда, на самой бригантине кое-что нам удалось найти. Мы могли одеть человек шесть-семь, а в капитанской каюте отыскалась пара камзолов и прочая одежда. Кабанов осмотрел их и предложил начать дело с делегации, а там при случае закупить что-нибудь и для дам.

Ночь мы провели в бухте, а с рассветом тронулись в путь. Желавшие остаться уже не проявляли прежнего пыла и ни на чем не настаивали. Чтобы поселиться в другой части света, не зная ни обычаев, ни языка, требовалось немало мужества, а его-то им как раз и не хватало.

Городок отыскался недалеко от нашей ночной стоянки. На берегах узкой, глубоко врезающейся в сушу бухты теснились дома, а у самой воды, прикрывая подступы с моря, виднелся небольшой форт. Его орудия грозно смотрели в нашу сторону.

Но дело все равно предстояло сделать. Мы не собирались нападать на город, но на всякий случай мы бросили якорь вне пределов досягаемости пушек форта. Переодетый в старинный костюм Кабанов сел в шлюпку. С ним отправились восемь человек. Семеро (в их числе Сорокин и Грушевский) изображали матросов, а восьмой, как и Сергей, тоже в камзоле, должен был играть роль переводчика. Аркадий Калинин когда-то вел дела с Испанией и был единственным среди нас, кто знал язык…

43 Флейшман. Скитания и размышления

Чем дальше, тем больше наша одиссея начинает походить на авантюрный роман. Судьба неплохо подшутила над нами, не просто забросив на триста лет назад, но и выбрав для нас самую горячую точку этой эпохи.

Я никогда не пытался романтизировать прошлое. Если честно, то я почти и не думал о нем. Так, разок в год в теплой компании, да в далекой юности после только что прочитанной книги. Оно совсем не касалось меня, на знании о нем не заработаешь, так зачем забивать мозги тем, что давным-давно кануло в прошлое? Разве что в порядке общего ознакомления, чтобы не прослыть невеждой в глазах людей более образованных. Знать бы раньше, что прошлое не исчезает бесследно, что с ним можно столкнуться…

В ставшем нашим веке Европа мало похожа на привычный конгломерат богатых крепких государств. О Германии еще никто и не слышал, миролюбивая Швеция таковой отнюдь не является, Испания еще не успела до конца растерять былую мощь. Постоянно идут какие-то войны, затихают, начинаются опять, а успех в них определяют небольшие профессиональные армии. Ни всеобщих мобилизаций, ни введения военных положений, – все это появится в родном двадцатом с его любовью к массовости и смертоубийственной техникой. Проживи хоть всю жизнь в Лондоне или Париже и можешь даже не узнать, воюет ли твоя страна с какой-нибудь другой.

Другое дело – Карибское море с его многочисленными островами и островками. В Европе бывают периоды покоя, здесь же – никогда. Англичане, испанцы, голландцы, французы вовсю пользуются оторванностью от метрополий и только и ищут случая вцепиться конкурентам в глотку. Когда же они этого не делают, то на сцену выходят пираты. Обилие укрытий и постоянное движение кораблей дают им все возможности заниматься любимым делом. Поэтому жителям этих мест постоянно приходится быть настороже, ожидая нападений с любой из сторон.

На нашу беду нас занесло в этот кипящий разбоем котел. Каждый день нашего пребывания в нем мог оказаться последним, и единственный шанс уцелеть заключался в том, чтобы как можно быстрее убраться отсюда подальше. Ради этого стоило перетерпеть все бытовые трудности: скученность, сон на голых досках, антисанитарию, полчища насекомых, тяжелую работу, обычные морские опасности – шторма, туманы, рифы… На кону стояли наши жизни, и иного выхода не было. Колумбу понадобилось три месяца, чтобы добраться до этих мест. Не так-то и много, да и наша бригантина совершеннее его каравелл. Все-таки двести лет прошло.

Пока же авантюры продолжались. Шлюпка с командором и сопровождающими лицами медленно удалялась от корабля. У меня было неспокойно на сердце. Отсутствие в гавани кораблей не давало испанцам шанса напасть на нас, но Сергей, высадившись на берег, окажется в их полной власти. Кто знает, как отнесется здешнее начальство к посланнику неведомых московитов? После всех приключений мне не очень верилось в порядочность жителей этих мест вне зависимости от их национальности. Я непременно попытался бы отговорить Кабанова, однако мы нуждались в продовольствии для продолжения пути, и волей-неволей приходилось рисковать.

– Плохо, что в случае чего мы не сможем им помочь. – Стоявший рядом Валера словно читал мои мысли. – Этот хренов форт потопит бригантину быстрее, чем мы доползем до берега. Может, им стоило отправиться на шлюпке с «Некрасова»? Моторов здесь еще не знают. Глядишь, и приняли бы нас за чародеев.

– И сожгли бы на костре, – докончил я. – Не знаю, как в колониях, а в Испании еще может действовать инквизиция, а общение с нею обычно кончается весьма плачевно. Если бы вместо шлюпки у нас был торпедный катер, тогда другое дело. У него хотя бы хорошая скорость.

Насколько часто в наши разговоры влезало сослагательное наклонение! Если бы уцелел «Некрасов». Если бы у нас была пара пулеметов. Если бы… Если бы… Если бы… Наши главные беды произошли не только из-за того, что мы попали в прошлое, а еще и из-за того, что попали мы в него без привычной техники. Окажись мы здесь не на круизном лайнере, а на крейсере, ситуация бы в корне изменилась. Нам осталось бы только выбрать любую страну и без проблем ее завоевать. Не знаю, как там насчет приемов против лома, но приемы против ракет в это время не изобрели. Мы-то смогли захватить бригантину с минимумом современного оружия, едва ли не голыми руками, однако вряд ли у наших предков удался бы такой фокус с боевым кораблем конца двадцатого века. Вот только на крейсере никто из нас оказаться не мог…

– Тогда уж лучше парочку вертолетов огневой поддержки. Мечтать так мечтать, – усмехнулся Валера, набивая трубку.

Практически вся наша команда собралась на верхней палубе. Итоги переговоров волновали всех, да и люди не очень-то стремились проводить время в кубриках, с их клопами и тараканами. Многие даже предпочитали спать на палубе, где хоть насекомых поменьше.

Что меня раздражает больше всего – никаких условий для интимной жизни. Я всласть отвел душу с Леной на том маленьком островке, но мне ведь не шестьдесят лет, чтобы заниматься любовью раз в три месяца. Если так пойдет и дальше, то надо будет поговорить с Сергеем, чтобы отвел одну каюту под место интимных свиданий. Наш командор старается выглядеть строгим, но у него, по-моему, роман сразу с двумя хорошенькими стюардессами. Остальные женщины тоже смотрят на него, как на бога. Помани он кого-нибудь из наших свободных дур пальцем – любая с готовностью раздвинет ноги, а потом станет гордо задирать перед подругами нос. И это те самые бабы, которые до катастрофы внимания на Кабана не обращали!

Но что тут странного? Женщине свойственно стремление отдаться не просто мужчине, а мужчине с положением. В наше время положение определялось толщиной кошелька. Я и сам погулял всласть, пользуясь своим богатством. Теперь наши прошлые банковские счета ничего не значат. На первый план вышли чисто бойцовские качества: умение драться, присутствие духа в любых ситуациях, мгновенная ориентация в самой тяжелой обстановке, одержанные победы… В этих делах даже Сорокин не в силах составить Кабану конкуренцию. Вот и смотрят бабы голодными глазами на нашего командора, а тот воспользовался ситуацией и взял себе сразу двоих. Видно, и в этом деле он малый не промах и мелочиться не любит.

Во мне нет зависти. Если хочет – пусть забирает хотьполовину женщин, только вытащит нас в места более спокойные. Если ему для этого необходима смена партнерш, готов сам их поставлять. Лишь бы итогом стало наше спасение, а все остальное неважно.

– Все, отчалили. – Валера опустил бинокль и, стараясь выглядеть спокойным, затянулся трубкой. Но затяжка получилась нервная, и Шкипер (так с моей легкой руки стали называть Ярцева в отличие от командора – Кабанова) смущенно улыбнулся: – Волнуюсь, черт!

– Я тоже, – признался я. – Еще месяц такого круиза – и можно всех нас скопом отправлять в дурдом лечить расстроенные нервы. Кроме командора и его лихих товарищей. Их, по-моему, заставить волноваться в принципе невозможно. Или они умеют это скрывать?

– Не знаю. Уставать – устают, сам видел. И до женского пола охочи, как… – Валерка замялся в поисках сравнения.

– Как все вояки, – подсказал я. – Кавалергарда век недолог… Раньше не задумывался, а теперь прекрасно понимаю. Когда постоянно рискуешь жизнью, мелкие радости кажутся намного слаще. Сегодня недогулял, недолюбил, а завтра уже поздно.

– У тебя кто-нибудь остался там? – спросил Валера, и в глазах его мелькнула тоска.

– Никого. – Это прозвучало как похвальба. – У папаши свое дело, сестра пристроена, жениться я так и не женился.

– А у меня семья, – сообщил Валера то, что я и так прекрасно знал. – Как они там сейчас?

– Сейчас они еще не родились и родятся очень нескоро. Можешь смело считать себя холостяком. Мой тебе совет: раз все это в прошлом, вернее, в будущем, так зачем себя изводить? Мэри – неплохая девчонка. Один мой приятель был готов выложить перед ней кучу денег, на охоту в Африку приглашал, слюной исходил, а выбрала она тебя. Так какие проблемы?

– Что за приятель? – семья семьей, а в голосе Шкипера прозвучали ревнивые нотки.

– Пашка. Бывший владелец карабина. – Я вспомнил своего туповатого приятеля, погибшего в день нападения, и невольно вздохнул.

Мне было жаль не столько похотливого незадачливого охотника, сколько самого себя. Я часто вел с Пашкой дела и могу сказать, что он был неплохим парнем. Его деловой хватке могли позавидовать многие. При этом дело было не в трезвом расчете, мыслителем Форинов не был, а в какой-то звериной интуиции. Мне было бы легче с ним сейчас. Конечно, не командор, однако не трус, боевит, неплохо стрелял.

Увы! Он погиб слишком рано, причем такой нелепой смерти не пожелаешь даже врагу! Быть убитым без малого за три века до собственного рождения – не слишком ли парадоксально звучит? А может, и не стоит жалеть никого из нас, ведь мы еще родимся и проживем весьма неплохую жизнь, прежде чем вновь провалимся в прошлое, где и погибнем?

Говорю про неплохую жизнь, потому что неудачникам не по карману дорогой круиз. Можно утешаться. Многие верят в загробную жизнь, мы же точно знаем, что нам предстоит прожить и сделать, и не где-то на небесах, а здесь, на Земле.

Отбросить мрачноватые краски, и сказано будто про нас. Блок чутьем поэта точно предвидел наше будущее. А может, нет ничего абсолютно нового под луной? Как знать, уж не случалось ли такое не раз и не два? Рассказать бывшим современникам – уже не расскажешь, корабль рассыплется трухой, да и кто его станет искать за тысячи миль? Люди же редко оставляют заметный след в истории. Чем дальше в глубь веков, тем меньше имен. Если поискать специально, может, и удастся отыскать в каких-нибудь старинных документах знакомую фамилию… Но мало ли однофамильцев на свете!

Может, и нет никакой памяти предков, а есть лишь собственная память о далеком прошлом, куда попадаешь из будущего? Не об этом ли хотел сказать Мандельштам, по обыкновению зашифровав свои стихи? И у скольких поэтов можно отыскать созвучные строки?

– Пора бы им возвращаться. – Оказывается, я предавался размышлениям добрый час.

Там, у берега, все оставалось по-прежнему. Городок продолжал жить своей жизнью. Хранил молчание форт. Шлюпка с нашими ряжеными болталась по морю, не отходя далеко от берега, но и не приближаясь.

На корабле напряжение тоже успело схлынуть. Повода для тревоги не было, и люди занимались кто чем. Вахтенные стояли на своих местах, десантники возле пушек, кто-то привычно прибирался в наших авгиевых конюшнях, готовился обед, а те, кто был относительно свободен, отдыхали на палубе.

– Кажется, кто-то зовет ребят… – Валера взглянул в бинокль и уточнил: – Не наши. Кто-то из аборигенов.

– Тогда все в порядке. Переговоры проходят успешно. Кабана, как принято в цивилизованном обществе, пригласили на обед, и он попросил передать своим людям, что немного задержится, – предположил я. – Не посылать же ему с подобным поручением своего единственного сопровождающего и переводчика!

Шкипер опять поднял к глазам бинокль. Он довольно долго следил за приближающейся к берегу шлюпкой и вдруг вздрогнул:

– Там, за блокгаузом, солдаты. Похоже, аборигены решили устроить засаду. Надо немедленно дать знать нашим!

– Как? – Я выхватил у него бинокль, навел на берег и настроил резкость.

Рядом с пристанью стояло немало всевозможных сараев. За одним из них в самом деле кто-то мелькнул, но солдат ли это был, я не разобрал. Четыре испанских солдата открыто расхаживали по пристани, но это могла быть дежурная стража или просто любопытные.

Рядом с солдатами на пристани стояли трое – они-то и пригласили шлюпку к берегу. Сухощавый важный мужчина, толстячок и военный. Сорокин может справиться со всеми тремя, не моргнув глазом. Но если на пристани и впрямь засада, то что случилось с Кабаном? В открытом бою командор одолеет самого дьявола, однако где найти прием, который поможет против удара кинжалом в спину или яда в дружелюбно протянутом бокале?

– Надо выстрелить из пушки. Сорока сразу поймет, в чем дело, – предложил Валера.

– Погоди стрелять. Мало ли кто и где у них разгуливает? Может, только хуже сделаем, – возразил я. – Подготовь лучше на всякий пожарный нашу спасалку. Рулевой, парочка десантников. Мотор должен произвести на них некоторое впечатление.

– Хорошо. – Шкипер быстро отдал необходимые распоряжения.

Тем временем шлюпка уткнулась в деревянный настил пристани. Завязался разговор. Расстояние не давало возможности разглядеть лица и понять, о чем идет речь. Сухощавый стоял спокойно, зато толстячок размахивал руками за двоих, вовсю помогая себе жестами. Жесты постепенно становились все более требовательными, и я решил, что Шкипер, вероятно, опасался… Не успел я завершить эту мысль, как из-за сарая выскочили шестеро солдат. Четверо других подошли к шлюпке еще раньше, и теперь на пристани их стало десять. Все с мушкетами. И внезапно, как по команде, эти мушкеты нацелились на шлюпку.

– Что там?

Валера подбежал ко мне, быстро взглянул в бинокль и, матерясь, помчался вниз.

Сразу затарахтел движок, катер отвалил от борта. Как я узнал минуту спустя, на нем пошли Валера, наш лучший рулевой Кузьмин и двое десантников – Ширяев и Ившин. Однако шлюпке требовалось минут семь-восемь, чтобы достигнуть берега, а все могло решиться намного раньше.

Далеко слышимый над водой звук мотора привел испанцев в изумление, и стволы мушкетов постепенно опустились. Появилась надежда, что дело разрешится миром. Однако сухощавый опомнился, взмахнул рукой, солдаты вновь повернулись было к нашим, но вдруг передумали.

Из шлюпки выскочили двое, подхватили сухощавого под руки и столкнули его в шлюпку. Затем та же участь постигла толстяка и военного.

Смысл произошедшего я узнал чуть позднее, и вкратце он сводился к следующему.

Сухощавый помощник градоначальника через толстяка-переводчика предложил всем морякам сойти на берег, обещая им обед за счет испанской короны. Оставшийся за старшего Сорокин вежливо (разговор велся на английском) отклонил предложение, ссылаясь на приказ командора. Испанцы настаивали, упирали на законы гостеприимства, но, постепенно распаляясь, заявили, что бригантина, без сомнения, английская, и посему ее матросы арестованы. Заявление было подкреплено выскочившими из-за укрытия солдатами.

Сорокин и Грушевский переглянулись. В другой ситуации они перестреляли бы испанцев в упор, но в городе оставался Кабанов, и они могли оказать ему медвежью услугу. Когда же звук мотора привел противников в некоторое замешательство, то десантники решили, что пришла пора действовать, и обнажили оружие.

Вряд ли испанским солдатам могло прийти в голову, что из пистолета можно выстрелить несколько раз подряд. Сработал обычный инстинкт самосохранения, когда каждый боится выстрелить первым. Но пистолет одного из десантников нацелился на помощника градоначальника, и тот приказал своим солдатам стоять спокойно. С его слов удалось выяснить, что Кабанов и прибывший с ним переводчик арестованы. В ответ Сорокин решил прихватить с собой явившуюся на переговоры начальственную троицу. Перед отправлением он заставил солдат бросить мушкеты в воду, и шлюпка отчалила с тремя заложниками.

Когда на пристань прибыло подкрепление – еще десяток солдат, – шлюпка уже удалилась от берега на полсотни метров. Сгоряча или сдуру один из солдат выстрелил вдогонку и промахнулся, а Грушевский охладил пыл его товарищей, прострелив дураку ногу из карабина.

Больше испанцы не стреляли, и обе шлюпки благополучно добрались до бригантины. Услышав краткий рассказ Сорокина, люди возмущенно зашумели.

– Тихо! – гаркнул Сорокин. – Если есть предложения, говорите по одному.

– Надо выручать командора! – крикнул Ширяев. – Неужели мы не сможем поднять на уши этот паршивый городишко?

– Не спеши, – остановил его порыв Костя. – Поднять мы его, конечно, поднимем, и не на уши, а в воздух, но пока давайте дождемся ответа от коменданта. Я дал ему час времени освободить Сергея и доставить его на бригантину. А если он этого не сделает, то я поклялся повесить заложников на рее, а затем, когда к нам подойдут подкрепления, стереть город в порошок и перевешать всех его начальников. Так что пока подождем.

Не теряя времени, мы вдевятером – десантники, я с Валерой и Рдецкий – стали решать, что делать через час, если наш ультиматум не сработает. Как можно справиться с гарнизоном и захватить город? Об отступлении никто из десантников даже не думал. Причем они сошлись на том, что не стоит рисковать бригантиной с женщинами и детьми и всю операцию надо провести вшестером.

На мой взгляд, они сошли с ума. В городе, по словам пленных, три сотни солдат. Форт, где они находятся, приспособлен для круговой обороны и имеет два десятка орудий. Но Сорокину и его команде на подобные мелочи было глубоко плевать. Они не сомневались, что сумеют посеять в городе панику и воспользоваться ею. Часть нашего пороха они пустили на изготовление легких осколочных бомб, заодно сделали пару зарядов помощнее. Сам бой решено было начать ближе к вечеру.

Я понятия не имел, мог ли их отчаянный план увенчаться успехом. По-моему, в них больше говорило чувство армейской солидарности, чем трезвый анализ обстановки. Но я смотрел на решительные лица наших парней и не завидовал испанцам.

Минут за десять до назначенного срока (мы уже перекинули через реи веревки с петлями) от пристани отвалила легкая лодка под белым флагом и направилась в нашу сторону. Не было никакого смысла демонстрировать испанцам наши подлинные силы, поэтому Костя на катере отправился ей навстречу.

Я увидел, как примерно на полпути шлюпки встретились и долго дрейфовали рядом. Затем Сорокин вернулся. Вид у него был несколько ошарашенный.

– Не знаю, что и делать, – сообщил нам Костя. – Испанцы утверждают, что Сергей с Аркадием сбежали и при этом умудрились перебить массу солдат. Поэтому вернуть их нам местные власти попросту не в состоянии.

44 Из дневника Кабанова

…В числе бывших пассажиров «Некрасова» отыскался человек, знающий испанский язык. Аркадий Калинин, предприниматель лет тридцати, имел постоянные деловые контакты с Испанией. Склонный к языкам от природы, он сравнительно неплохо выучился говорить на языке своих деловых партнеров. Красавца-брюнета Калинина переодели в один из двух найденных на бригантине камзолов, вооружили шпагой и назначили переводчиком. Камзольчик, правда, оказался узковат, и пришлось перешивать его на скорую руку.

Семь человек, включая Костю и Гену, переоделись матросами. На их долю выпало управление шлюпкой, и я предупредил, чтобы они ни в коем случае не сходили на берег. Я подумывал, не взять ли в качестве гребцов всех своих ребят, но это означало в случае чего оставить без прикрытия бригантину, и пришлось найти компромисс.

Сам я тоже нарядился по местной моде. Рубашка из тонкого полотна с кружевными манжетами, жилет, короткие штаны, камзол, шляпа с плюмажем. Только ботфорты оказались маловаты (я ношу сорок четвертый растоптанный), пришлось одолжить у одного из бизнеров туфли.

Из оружия, помимо обязательной шпаги, я взял с собой револьвер и спрятал под камзол кинжал. Завершила наряд великолепная трость с богатой резьбой и позолоченной рукояткой. Я подвязал к поясу кошелек с золотыми монетами, старательно расчесал волосы и подрастающую бородку, надушился капитанскими духами и полез в шлюпку.

На берегу уже успела собраться небольшая разномастная толпа – в основном бедные горожане, среди которых попадались и темнокожие лица, но чуть в сторонке стояла группа мужчин, одетых с изрядной претензией на роскошь. Третью, отдельную группку, образовали солдаты. Их было десятка два, и по количеству было ясно, что они находились здесь на всякий случай. Задумай местные напасть на нас во время высадки, солдат было бы больше.

– Ты как, Аркадий? Не очень страшно? – спросил я.

– Нет, – ответил Калинин, но побледневшее напряженное лицо выдавало его чувства.

– Держись свободнее. Толпа похожа на собак: пока ты в себе уверен, тебя не тронут. Не вздумай показать, что ты их боишься, – посоветовал я. – А вообще-то, ничего они нам не сделают. Им нет никакого смысла нападать на нас, потому что до бригантины им все равно не добраться.

Шлюпка подошла к деревянной пристани. Я напомнил остающимся:

– Действуйте, как договорились. К берегу не подходите. Следите за фортом. Контрольное время ожидания – два часа.

– Ни пуха ни пера! – пожелал мне сидевший у руля Костя. – Не очень заглядывайтесь на местных дам. Испанцы – народ ревнивый.

– Постараюсь. Ну, к черту! – Я вскарабкался на пристань следом за Аркадием и постарался напустить на себя важный вид.

К нам подошли несколько кабальеро, к ним присоединился возглавлявший солдат расфуфыренный офицер средних лет. Судя по всему, в толпе встречающих он представлял официальную власть. Поэтому, помахав перед присутствующими шляпой, я обратился к нему с приветствием. Аркадий перевел мои слова на испанский, а заодно представил меня как путешественника из Московии князя Кабанова.

Название страны вызвало у кабальеро вполне понятное недоумение. Разумеется, они что-то слышали о моей родине, но очень и очень мало. Россия представлялась им какой-то недоразвитой страной на краю света, и для благородных донов она чем-то напоминала столь же таинственную Татарию.

Кто-то тихонько спросил у соседа, неужели у московитов есть море и корабли? Я кивнул своему спутнику, и он, как было условлено, во всеуслышанье объявил, что наша эскадра идет из Архангельска и не преследует никаких особых целей – ни торговых, ни тем более военных. Мы желали бы завязать дружеские отношения со всеми, и главным образом – с подданными Его Католического Величества.

В ответ офицер сказал, что комендант форта дон Мигель и так далее (полного имени я не запомнил) будет рад принять неожиданных гостей в своей резиденции, расположенной неподалеку отсюда.

– Вот видишь, а еще говорят, что незваный гость хуже татарина, – сказал я Аркадию. – Сразу видно, что им не приходилось иметь с татарами никаких дел, а потому и поговорки такой нет. Переведи благородному дону, что мы с благодарностью принимаем любезное приглашение высокоуважаемого коменданта и будем счастливы с ним увидеться.

Офицер удовлетворился ответом и повел нас в город. Половина солдат двинулась за нами, образовав не то конвой, не то почетную стражу. Хотелось верить, что второе ближе к истине. Не могли же жители города всерьез опасаться подвоха со стороны двух человек!

Первый увиденный мною в жизни латиноамериканский город не произвел на меня приятного впечатления. Дома напоминали здоровенные лачуги, немощеные улицы лежали в грязи, в нос била смесь запахов добротной помойки, отхожего места, жареной рыбы и черт знает чего еще. Над всем этим висели полчища мух, что при подобном отношении к чистоте ничуть не удивительно. От солдат и их бравого капитана тоже довольно чувствительно несло потом, а их одежда, похоже, никогда не стиралась.

Резиденцией коменданту служил обширный, но довольно обшарпанный дом. Сад перед ним выглядел намного более ухоженным. Сам комендант, крепкий мужчина лет под пятьдесят, встретил нас у двери. С ним был худощавый помощник и полноватый капеллан в коричневой засаленной рясе и с весьма набожным выражением на лице.

После неизбежных взаимных представлений и приветствий мы вошли в дом. Внутри преобладало все то же сочетание бардака с роскошью: прекрасные ковры и обшарпанные стены, изящные статуэтки и грубоватая мебель, запах благовоний и застарелая вонь…

Памятуя о религиозности хозяев, мы с Аркашей перекрестились на распятие и сделали вид, будто бормочем молитву.

Капеллан что-то сказал весьма суровым тоном. Мой спутник перевел, что священник интересуется, почему мы иначе крестимся и на каком языке молимся? Я ответил ему, что Московия – страна православная вот уже семьсот лет, и обряды нашей церкви во многом не совпадают с римской. Капеллан тут же приготовился к спору, но я сразу объявил, что тонкости веры лучше обсуждать с подлинными знатоками богословия, а мы, люди светские, не должны обсуждать слово Божье.

Комендант согласился с нами, сказав, что сейчас не место и не время для религиозного диспута. При всей неоспоримой значимости божественного, мы, к сожалению, находимся на грешной земле и вынуждены заниматься земными делами.

– Я вас слушаю, – обратился к нам дон Мигель, когда мы удобно расположились в креслах. – Что привело столь необычных гостей в наши края? Признаюсь, я никогда не видел московитов и ничего не слышал об их успехах в мореплавании.

– Успехи эти весьма скромны и не идут ни в какое сравнение с успехами подданных Его Католического Величества. – Я сам не знал, почему называю испанского короля таким титулом. Но испанцы не стали меня поправлять, и я решил, что большой ошибки здесь нет. – Моя страна, стараниями ныне царствующего государя Петра Первого, лишь недавно занялась мореплаванием, и это наша первая экспедиция в Вест-Индию. Путь был весьма дальним. Московия имеет единственный выход к морю, но и тот расположен далеко на севере. Нашей эскадре пришлось сделать большой крюк. Во время шторма корабль, на котором я плыл, погиб возле одного из островов. Милостью Божьей команде удалось спастись, но на нас напали английские пираты. Пришлось преподать им небольшой урок. Нам удалось захватить их бригантину, но это не спасло нас от некоторых проблем. Нам необходимо некоторое количество продовольствия, которое мы бы хотели закупить у вас, как у естественных союзников против британцев. После этого мы отправимся на соединение с нашей эскадрой, а затем вернемся домой.

Дон Мигель задумался. Я почему-то был уверен, что он не до конца поверил моим словам и ищет в них какой-то скрытый подвох. Возможно, он принял нас за союзников ненавистных ему англичан, за тайных разведчиков флибустьеров, а может, подумал об угрозе, которую могло принести в эти и без того неспокойные воды появление третьей неведомой силы. Я не осуждаю коменданта. Как человек, состоящий на государственной службе и отвечающий за жизнь людей, дон Мигель был просто обязан оценить все возможные варианты, вытекающие из моих лживых сведений.

Не исключено, что лгать мне не стоило. Но правда, скорее всего, превратила бы нас (в глазах коменданта) в сумасшедших, а полуправда здорово походила на ложь. Мне хотелось намекнуть хозяевам, что за нами стоят кое-какие силы, дабы у испанцев не возникло соблазна овладеть нашей одинокой бригантиной. А что такой соблазн может возникнуть, я был уверен на все сто. Здешние жители, независимо от национальности, почти поголовно не брезговали разбоем, обирая и уничтожая аборигенов и друг друга. Нападение на нас, иноверцев и инородцев, в их глазах даже не было грехом. Остановить нападение в зародыше могли только два обстоятельства: мизерность добычи или превосходство потенциальной жертвы в силе.

– С вашего позволения, мы еще вернемся к этому вопросу, – уклонился от прямого ответа комендант. – Пока же я оставляю вас вдвоем, а сам распоряжусь насчет обеда. Доставившие вас матросы тоже будут накормлены.

– Благодарю. С удовольствием принимаю ваше приглашение. Однако мои матросы недавно пообедали на корабле. И еще. Я приказал им ждать нас в течение двух часов. Было бы неплохо предупредить их о задержке.

Испанцы вышли, словно для составления меню одного человека мало. Мы с Аркашей остались одни.

– Похоже, нас ждут неприятности. – У меня не было оснований приукрашивать наше положение.

– Вы думаете? – В глазах Калинина мелькнул испуг. – Но тогда мы в ловушке! Что же делать?

– Пока ничего. Устраивать преждевременные разборки не стоит. Наше сопротивление может вызвать нападение на ребят. Пусть арестовывают нас, если им так хочется. А там посмотрим, чем дело кончится.

Предчувствия меня не обманули. Вернувшийся минут через десять комендант предложил перейти в столовую, но едва мы вышли в коридор, четверо солдат приставили нам к груди острия шпаг. В тесном коридоре мне ничего не стоило расправиться с ними, однако я не стал этого делать и холодно осведомился, что все это значит.

– Вы арестованы! – заявил дон Мигель. – Предупреждаю, что все попытки освободиться бесполезны.

– По какому праву? – спросил я. Вот только слышали ли они такое слово? – Или на территории Его Католического Величества принято так обращаться с гостями? Признаюсь, я был лучшего мнения о благородстве испанских кабальеро.

– Вы подозреваетесь в пиратстве и других действиях, наносящих ущерб испанской короне, – снизошел до объяснения комендант. – Хотели усыпить нашу бдительность своими сказками? Не выйдет. Форт приведен в готовность и отразит любое нападение, с какой бы стороны оно ни последовало. Тем более что вы сами расскажете нам обо всех своих коварных замыслах.

Солдаты забрали наши шпаги, но даже не подумали обыскать. Это их спасло. Обыска я бы не потерпел.

– Трудно рассказывать о том, чего нет, – заметил я. – Вы сами ввели себя в заблуждение. Даю слово чести – против вашего города мы не замышляли ничего. Единственная причина визита к вам – необходимость пополнить запасы продуктов перед возвращением на родину.

– Продолжаете упорствовать? – На лице дона Мигеля появилась улыбка, не сулившая нам ничего хорошего. – Посмотрим, что вы запоете под пыткой!

Аркаша заметно нервничал во время перевода последней фразы и смотрел на меня, как утопающий на соломинку.

– Придется подарить коменданту пуговицу. Пусть пришьет на лоб. – Я еще не восстановил полностью былую форму и не был до конца уверен в своей правой руке, но при необходимости мог просто перестрелять охранников, как куропаток, и поэтому даже не брал их в расчет. Опасения вызывала у меня лишь судьба наших гребцов. Да, я велел им держаться вдали от берега, но вдруг их подманят какой-нибудь примитивной хитростью или просто долбанут из пушки? Не взять ли коменданта в заложники? Однако пока я обдумывал эту мысль, дон Мигель приказал отвести нас в форт, а сам торопливо вышел в одну из многочисленных дверей.

Наш конвой был усилен офицером и двумя мушкетерами, и в таком сопровождении нас вывели из дома.

– Слушай внимательно мои команды, и будь готов ко всему, – предупредил я.

Окончательное решение я пока не принял. Простая логика подсказывала, что из форта сбежать будет гораздо труднее, но мысль о Косте не давала мне покоя.

И тут сквозь какофонию уличных звуков до нас долетел далекий выстрел из карабина.

Теперь все сомнения отпали. Стараясь не давать лишней нагрузки раненому плечу, я действовал главным образом ногами, но горе-охранникам хватило и этого. Ни один из них не успел оказать достойное сопротивление. Через несколько секунд все они разлеглись под жарким солнышком. Лежать им предстояло минут двадцать, однако нас могли заметить какие-нибудь доброхоты и медлить было нельзя.

– Держи!

Я вручил Аркадию мушкет, мешочки с порохом и пулями и шпагу. Такой же набор я прихватил для себя, и мы помчались к недалекому лесу. Случайные прохожие, главным образом негры, и не думали преграждать нам путь. Лишь одинокий кабальеро отважно выхватил шпагу, и пришлось на бегу охладить его пыл ударом приклада. Аргумент оказался весомым, и испанец без споров повалился в пыль. Он так и остался лежать там – к явному удовольствию проходившей неподалеку парочки негров.

Больше нам никто не препятствовал. Мы промчались через какие-то плантации и скрылись в джунглях.

Половина дела была сделана. Теперь нам предстояло как можно быстрее вернуться на бригантину. Пришлось продираться сквозь густые заросли, но в конце концов мы вышли на берег в паре километров от города.

Ярцев неплохо наладил наблюдательную службу. Нас заметили почти сразу же, и минут через пятнадцать за нами пришел катер.

45 Два командора. Схватка

На следующий день команде Кабанова удалось без проблем купить продовольствие в другом испанском городе. Теперь имеющихся на борту запасов должно было хватить для трансатлантического рейса, и на общем совете его решили не откладывать. Мало кто хотел испытывать все прелести океанского перехода на утлом суденышке, но у людей просто не оставалось другого выбора. Дальнейшее пребывание в архипелаге сулило новые опасности. Люди поневоле стремились в Европу, хотя она тоже мало напоминала рай. Однако все познается в сравнении.

Похоже, архипелаг не очень хотел отпускать своих гостей. В самом начале плавания разыгрался шторм, который вскоре достиг такой силы, что большая часть команды слегла от качки. Лишь необходимость постоянно откачивать воду из трюмов заставила людей вновь подняться на ноги.

Почти все паруса были убраны. Наиболее стойкие и ловкие мужчины во главе с Ярцевым и Флейшманом более суток находились на палубе, спасая судно. В итоге, отделались легко – бригантину лишь отнесло на запад в глубь архипелага. Но по сравнению с миновавшей угрозой гибели это было уже мелочью.

Шторм утих ближе к полуночи на следующие сутки, почти сразу успокоилось и море. Не спавшие много часов подряд моряки отправились отдыхать. Бригантина легла в дрейф. Бывшие пассажиры спали, еще не ведая, что новый день несет им новые испытания и не всем удастся выйти из них живыми…

Сразу после восхода на судне закипела уже привычная работа. Матросы поставили несколько парусов, и бригантина, поймав попутный ветер, легла на прежний курс.

Замеченный на горизонте парус встревожил всех. Конечно, корабль мог оказаться просто купеческим, но проверять это не было никакого желания. Лучше не рисковать. Стоявший на вахте Сорокин приказал прибавить парусов и немедленно изменить курс.

Это должно было предотвратить нежелательную встречу, но чужой корабль так и не скрылся за горизонтом. Через час Костя убедился, что неизвестное судно приближается к бригантине.

Расстояние было еще велико, но и до ночи было неблизко, и надежда укрыться под покровом темноты отпала сразу. Похоже, начинали сбываться худшие опасения.

Незнакомец несомненно обладал некоторым преимуществом в скорости. На бригантине поставили все паруса, однако расстояние между кораблями медленно, но неуклонно сокращалось. Удастся ли выдержать гонку до ночи?

Вскоре после полудня стало ясно, что они безнадежно проигрывают соревнование. Расстояние сократилось до пары миль, и Ярцев в бинокль без всякого труда опознал «Морского вепря» – флагманский фрегат сэра Джейкоба. Пират гнался за ними в одиночку, но в успехе не сомневался – «Вепрь» по количеству пушек вдвое превосходил бригантину.

Облетевшее всех известие о третьей встрече с сэром Джейкобом подействовало на людей угнетающе. Беглецам дважды удавалось спастись от смерти, но третья схватка должна стать решающей. Исход ее почти ни у кого не вызывал сомнений. Уверовавшие в Бога молились, фаталисты покорно ожидали конца, а на квартердеке непрерывно совещалась группа Кабанова.

Командор тоже не видел выхода. Поражение в морском бою казалось неизбежным. Их могла спасти лишь подвернувшаяся суша – любой островок, куда можно высадиться и сыграть с пиратами на равных. Но горизонт был чист, и оставалось плыть вперед, выигрывая часы у смерти.

На фрегате же царило совсем другое настроение. Бой с испанскими кораблями стал для флибустьеров тяжелым испытанием и изрядно – более чем наполовину – уменьшил экипажи. «Стрела» погибла в бою, Озрик убит, зато на двух оставшихся кораблях пираты ликовали. Полмиллиона песо – стоящая добыча, особенно когда смерть товарищей существенно увеличила долю живых.

Оба фрегата вышли из боя со значительными повреждениями, и пиратам волей-неволей пришлось встать на ремонт у необитаемого островка. В первый день поделили добычу, устроили на берегу грандиозную попойку, и лишь наутро, маясь жестоким похмельем, приступили к работе.

Ремонт затянулся – «Молния» пострадала особенно сильно, но и с «Вепрем» пришлось изрядно повозиться. Когда флагман сэра Джейкоба был готов к плаванию, фрегат Ледера все еще стоял неподалеку от берега, отремонтированный едва наполовину. И тут разыгрался шторм. Взбесившиеся волны сорвали «Молнию» с якоря, выбросили на сушу, и, осмотрев ее поутру, сэр Джейкоб с горечью понял, что фрегат потерян навсегда.

Впрочем, огорчение быстро прошло. Две с половиной сотни уцелевших флибустьеров вполне могли разместиться на «Вепре», составив одну неполную команду. А кораблей в Карибском море хватает, надо лишь захватить приличную посудину. С новой командой проблем не будет – после такой добычи немало отчаянных голов захочет присоединиться к удачливому командиру. Надо лишь добраться до Порт-Ройала и объявить эту новость по тавернам.

Парус на горизонте подействовал на флибустьеров как вид мыши на кота. Одно то, что неизвестный корабль пытается скрыться, заставило пиратов броситься в погоню. Когда же в беглеце признали «Веселую Мэри», флибустьеры возликовали. Встреча с потерянной бригантиной показалась им подарком судьбы, и опытные моряки приложили все силы, чтобы корабли быстрее сошлись.

Даже сэр Джейкоб на время позабыл о своей обычной бесстрастности, и уголки его губ то и дело трогала улыбка. Стоявший рядом Ледер, мрачный и злой после гибели «Молнии», тоже заметно оживился, что проявилось у него блеском в глазах. Оба капитана ни на мгновение не забывали о коварстве противника, однако прекрасно знали возможности обоих кораблей и не сомневались в победе. А еще им хотелось взять в плен побольше московитов, дабы затем всласть отыграться на них за все причиненные унижения. «Мэри» тоже требовалось захватить по возможности неповрежденной, но это уже зависело от противника.

– Боевая тревога! Орудия зарядить ядрами! Женщинам и детям покинуть палубу! – объявили на бригантине Кабанова.

Корабли разделяло всего шесть-семь кабельтовых и тянуть дальше не имело смысла.

И тут далеко впереди и чуть правее заметили островок. Появился шанс спасти хоть кого-нибудь.

Кабанов не колебался и минуты.

– Женщин и детей – в спасательную шлюпку! Гриша, плывешь с ними на остров для охраны! Юра, ты будешь старшим!

– Я остаюсь, – неожиданно для себя заявил Флейшман. – Я в этой технике не разбираюсь. Я яхтсмен, а не моторист.

Кабанов прикинул что-то, обвел взглядом стоящих наготове людей и кивнул:

– Хорошо. С женщинами пойдет Ярцев. Смотри, Валера, на тебя вся надежда…

– А вы? – Ярцев знал, что он лучше других знаком со спасательным катером, и возражать не стал.

– А мы пока устроим сэру Джейкобу хорошую баню. А там видно будет.

Мужчины крепко обнялись на прощание. Шлюпку подтянули к борту и стали нагружать провиантом и самым необходимым для выживания на берегу. Женщины помогали морякам.

Кабанов подошел к бывшим стюардессам и, словно запоминая навечно, посмотрел им в глаза.

– Храни вас Бог, девочки! И спасибо вам за… – Он резко отвернулся, замер на секунду и почти побежал к пушкам.

– Серега, подожди! – остановил его Ширяев. – Ну не могу я с ними на остров… Не могу, понимаешь? Пошли кого-нибудь другого!

– Нет, Гриша. Я тебя знаю и верю, как себе. Лучшего защитника им не найти. Шлюпка тоже не гарантия спасения, а мы… Еще посмотрим кто кого! Нам бы только женщин убрать, чтобы не пострадали, а там поможем сэру Джейкобу избавиться от последнего корабля. Ему и доски хватит.

– Тогда тем более никакая охрана в шлюпке не нужна, – убежденно произнес Ширяев. – На бригантине каждый боец на счету. Отправь лучше с бабами своего бывшего шефа. Все равно от него здесь никакого толку. Зато языком трепать он мастак – с ним они точно не соскучатся.

– У тебя сын, Гриша. – Кабанов заглянул боевому товарищу в глаза. – И ты должен его воспитать.

– Как? Вот спросит меня, где я был, когда все с пиратами дрались? Что я ему отвечу?

– Ладно, Григорий. Как знаешь, – согласился командор. – Наверное, ты прав. А с бабами отправим Лудицкого…

Он поднялся на квартердек и обвел взглядом свою команду.

Некоторые мужчины, возбужденные предстоящим боем и выданной чаркой рома, выглядели браво, зато другие откровенно завидовали женщинам.

– Россияне! – Кабанов не любил красивых слов, но решил, что сейчас именно тот момент, когда слово становится оружием. Нас ждет бой, но это не значит, что мы обречены на гибель! Победа зависит от каждого из нас. И помните, если струсим – пощады не будет никому. Поэтому трусов буду убивать на месте. Держитесь стойко, выручайте товарищей. Двум смертям не бывать! Это наше последнее испытание, так выдержим его с честью! Ура!

– Ура! – отозвались десятки голосов.

На «Вепре» тоже закричали, хотя сэр Джейкоб не произносил речи. Пираты были возбуждены погоней и горели желанием сполна рассчитаться со своими обидчиками. Совсем недавно флибустьеры одолели такого грозного врага, что жалкая кучка московитов на небольшом корабле не казалась им серьезным противником.

– К бою!

Бойцы на обоих судах заняли места у орудий и на палубах. Фрегат медленно выходил на левый траверз бригантины, а расстояние между ними едва достигало кабельтова.

– Который из них сэр Джейкоб? – пробормотал командор, водя стволом карабина.

Раненое плечо уже почти не болело, но Кабанов решил подстраховаться и стрелять с левой руки – для него это на меткость не влияло. Бойцы разложили вдоль борта заряженные мушкеты, разобрали сабли и пистолеты, готовили запасные заряды к девяти бортовым пушкам.

Дистанция сократилась еще больше, и карабин Кабанова громыхнул, отправляя на тот свет заранее намеченную жертву. Кабанов не знал, был ли это сэр Джейкоб, но в первую очередь выбивал тех, кто богаче одет.

Два десятка беглых выстрелов проредили компанию пиратов на юте, и оставшиеся стали искать укрытия. Марсовым спрятаться было некуда, и их перещелкали без труда, как в тире.

– К орудиям! – оторвался от стрельбы Кабанов. – Наводи! Залпом! Товсь… пли!

Девять пушек дружно окутались дымом и лишили стрелявших возможности проследить за полетом ядер.

– Заряжай!

Тренировки оказались не напрасны. Вчерашние пассажиры круизного лайнера, став артиллеристами, действовали достаточно слаженно и быстро. Кабанов ввел еще одно усовершенствование, заметно повышающее скорость стрельбы, – в этом веке до него еще не додумались. Бомбардиры пиратов после выстрела прочищали ствол от нагара и засыпали порох совком на длинной рукоятке. От количества пороха зависела мощность и дальность выстрела, поэтому одного совка хватало не всегда. На бригантине же порох был расфасован одинаковыми порциями по зарядным мешочкам, что ускоряло перезаряжание на пятнадцать – двадцать секунд. Поэтому, едва дым после залпа успел рассеяться, пушки были заряжены и выкачены на места.

– Залпом! Товсь… пли!

Вторая порция ядер обрушилась на фрегат. Ошеломленные флибустьеры промедлили с ответом, а бригантина окуталась пороховым дымом в третий раз. «Вепрь» содрогнулся, приняв бортом залп в упор, и многие сердца, не ведавшие до сих пор страха, дрогнули вместе с ним.

– Проклятье! – прорычал сэр Джейкоб. – Похоже, сам дьявол помогает московитам!

Он был обескуражен и еще больше разозлен. Рядом с ним валялись тела Ледера, Дэвида и еще нескольких офицеров, убитых дьявольски метким стрелком. Тел простых флибустьеров никто даже не считал.

– Пли! – «Вепрь» успел дать залп чуть раньше бригантины, но немедленно получил еще девять ядер в ответ.

В просветах дыма Сергей успел заметить, что фрегат торопливо идет на сближение, и крикнул:

– Картечью!

Он торопливо перезарядил карабин и лишь потом быстро взглянул на палубу.

Стрельба из пушек велась с такого небольшого расстояния, что промахнуться было трудно. Ядра флибустьеров в нескольких местах повредили борт, разбили одно из орудий, зацепили рангоут и такелаж. Несколько человек было убито, кое-кто ранен, и им торопливо оказывали помощь.

– Лево на борт! – Флейшман тоже увидел маневр фрегата и теперь пытался отвернуть.

– Пли! – Выпущенная метров с двадцати картечь смертоносным дождем пронеслась над палубой пиратского судна, где уже стояла наготове абордажная команда, и скосила не менее двух десятков флибустьеров. Палуба фрегата стала скользкой от крови.

Бригантина успела отойти в сторону, и Сорокин послал пиратам пару ядер из кормовых орудий.

Дистанция между кораблями стала увеличиваться. Теперь лишь Кабанов вел огонь из карабина, остальные зарядили пушки и перевели дух.

Выигран был лишь первый раунд, победа вполне могла достаться противнику, но и после небольшого успеха мужчины на бригантине ликовали. Практически все они впервые побывали в настоящем бою (если не брать в расчет стычки на вершине) и теперь с восторгом ощущали себя непобедимыми героями. За несколько минут сражения все были так заняты, что трусить было некогда. Дух их был высок, и даже вид убитых товарищей не мог уменьшить возбуждение. Собственная смерть казалась нереальной, а до чужой не было особенного дела.

Флибустьеры тоже не испытывали страха. Они настолько свыклись с близостью смерти, что воспринимали ее как нечто само собой разумеющееся. Да, добыча оказалась не настолько легкой, как казалось поначалу. Так что ж? Бывало и хуже. Не бросать же начатое дело из-за такого пустяка, как пять дюжин трупов! И «Мэри»-то своя…

Маневрировать под парусами пираты умели гораздо лучше недавних пассажиров круизного лайнера, и скоро фрегат вновь пошел на сближение с бригантиной. Флейшман немедленно сменил галс, затрудняя противнику задачу, однако людей на бригантине остро не хватало. Будь ночь ближе, а расстояние между кораблями больше, еще можно было бы потянуть время, но сейчас…

Настал момент, когда корабли оказались почти рядом и успели угостить друг друга залпом. Пользуясь пороховыми облаками как дымовой завесой, Флейшман вторично вывел бригантину из-под огня, и решающая схватка была снова отсрочена.

– А ты молодец! – подмигнул своему помощнику Кабанов. – Второй раз утерли нос сэру Джейкобу.

К карабину оставалось два десятка патронов, и Кабанов решил приберечь их для последнего боя. Происходи схватка на суше, он, пожалуй, сумел бы навязать противнику игру по своим правилам и заставил его отступить, но на море действовали свои законы, и превосходство пиратов в калибре орудий и умении пользоваться своим кораблем значило очень много. Абордаж был неизбежен. Несмотря на все потери, сэр Джейкоб все равно сохранял перевес в людях, и шансов одолеть пиратов в рукопашной почти не было.

На бригантине погибли уже семеро, и еще двое были ранены настолько тяжело, что полностью выбыли из строя. Легкораненые в счет не шли – все равно им не оставалось ничего иного, как участвовать в бою и дальше. Единственное, чему мог порадоваться Сергей, – все его ребята были пока живы, а ведь любой из них стоил десяти.

Корабли сошлись в третий раз. Бригантина успела дать еще один залп из семи уцелевших пушек, но тут из дыма почти рядом вырос «Морской вепрь», и сразу стало ясно, что отвернуть уже не удастся.

– К мушкетам! – Кабанов торопливо разрядил карабин, машинально отметив, что ни один выстрел не пропал зря, и стал быстро наполнять подствольный магазин. Загремели мушкеты защитников корабля, однако они не могли отменить неизбежное.

Свистнули веревки, абордажные крючья впились в борт бригантины. Одновременно пираты открыли плотный огонь из мушкетов, и немало пуль угодило в цель. Сергей увидел, как упал сраженный Виталик, рядом вторично ранило Николая… Живы ли остальные десантники, сквозь дым было не разобрать, да и некогда. Судя по стрельбе (мушкетов хватало, и их не перезаряжали), кто-то из ребят уцелел. Бывшие десантники и спецназовцы являлись костяком команды, прочие брали с них пример, и пока кто-то из настоящих бойцов был жив, сохранялась надежда, что и стоявшие рядом будут сопротивляться до последнего.

Сергей успел перезарядить карабин еще раз, и тут на бригантину волной хлынули морские разбойники. Они пошли на приступ всесметающим валом, и кое-кто из пассажиров погиб сразу.

На ют, где кроме Кабанова были только Флейшман, Кузьмин и выполняющий адъютантские обязанности семнадцатилетний Сашка, прыгнуло не меньше двух десятков флибустьеров. Пятью выстрелами от бедра Кабанов свалилпятерых, еще одного в упор застрелил из мушкета Флейшман, но остальные были совсем рядом. Началась рукопашная схватка – жестокая и беспощадная.

В кармане Кабанова лежали последние пять патронов к карабину, только заряжать его было уже некогда, и Кабанов стал орудовать им как дубиной. Он свалил двух пиратов и выхватил из ножен шпагу. Трое его товарищей отбивались саблями, однако опыта у них было мало, и Кабанов стремился хоть как-то прикрыть всю троицу. Про недавнее ранение в плечо было окончательно забыто, и командор заметался по квартердеку неуловимой молнией.

Пираты привыкли к схваткам на палубе, но понятия не имели о восточных единоборствах. Их противник ни секунды не оставался на месте, отражал удары или уклонялся от них, а в паузах бил сам то ногами, то шпагой, ставшей словно продолжением его правой руки. Флибустьерам не удавалось пробиться сквозь этот заслон, а четверо всего за минуту уже отправились в пасть к дьяволу.

Кузьмин изловчился и сумел удачно рубануть одного из нападающих. Еще одного застрелил из пистолета Флейшман, но уцелевшие все еще продолжали атаковать. Вернее, теперь только пытались.

Как бы ни презирали флибустьеры смерть, никто из них не был самоубийцей и не желал лезть на стремительно мелькающий клинок. Атака превратилась в топтание на месте. Когда Кабанов отходил в сторону, кто-то из пиратов бросался вперед, но стоило командору развернуть клинок, как храбрец невольно отступал. Устоять перед бешеным напором отставного десантника не мог никто.

Сложнее обстояли дела на палубе. Выучка воинов начала двадцать первого века сказывалась и здесь, но остальные защитники бригантины были людьми, чья жизнь не имела ничего общего со стрельбой и фехтованием. Немногие из них смогли уцелеть в жестокой схватке. Каждый шаг вперед давался пиратам с боем, они устилали палубу своими телами, но один за другим гибли и их противники, и численное превосходство флибустьеров стало постепенно сказываться.

Погиб Чертков. Ившин, раненный в третий раз, отбивался из последних сил. Впавший в отчаяние Грумов зажмурился и сразу рухнул на палубу с разбитой головой. Уцелевшие под руководством яростно сражающихся Сорокина, Грушевского, Ширяева и Рдецкого сумели объединиться и, прикрывая друг друга, стали прокладывать дорогу к корме.

Сергею удалось убить еще троих. Удар ногой отправил за борт четвертого, и силы на квартердеке сравнялись. Четверо против четверых. Будь его товарищи чуть опытнее, исход не вызывал бы сомнений, но даже один на один им было трудно устоять против умелых флибустьеров. Кабанов стал уставать и уже не мог продолжать бой в прежнем темпе. Не до конца зажившая рана напомнила о себе, и каждый следующий выпад давался все тяжелее. Он уже пропустил пару ударов, но, к счастью, отделался царапинами. Кузьмин тоже был ранен, и тут снизу подоспела подмога.

Оставшихся пиратов мгновенно прикончили, и два десятка мужчин – все, кто остался от невольных путешественников во времени, – заняли оборону на юте. Почти все были ранены, в пистолетах почти не осталось патронов, пиратов же на бригантине было не менее сотни. Возглавлял абордажную команду сэр Джейкоб (именно он убил Черткова), а десятка три под командованием Хэнка охраняли фрегат. Воспользовавшись паузой в бою, некоторые пираты перезарядили пистолеты, и одним из первых выстрелов был ранен Сорокин.

– Нам не удержаться, – задыхаясь, выдохнул Кабанов раненому Косте. Он зарядил карабин последними патронами и теперь высматривал себе достойную цель.

– Думаешь взрывать фрегат? – спросил Сорокин. Между собой они много раз обсуждали это – как последнее, что могли сделать в этой жизни. Оба понимали, что момент уже наступил, и если решение откладывать, то осуществить его они уже не успеют.

– Да, – коротко ответил Кабанов.

Люк во внутренние помещения был предусмотрительно заколочен, удерживать два внешних трапа могли всего несколько человек. Но долго ли они смогут продержаться? Кабанов приказал Флейшману спустить на воду подвешенную за кормой шлюпку, а затем по его сигналу (три револьверных выстрела подряд) всем покинуть обреченный корабль.

С собой Кабанов взял только Грушевского. Сорокин был ранен, Ширяев защищал один из трапов, а на Рдецкого в таком деле командор положиться не мог. С собой взяли самодельные бомбочки с фитилями. В пистолете у Геннадия осталась полная обойма, и десантники надеялись пробиться до крюйт-камеры пиратского фрегата. На бригантине пиратов было уже слишком много…

Перед атакой на фрегат Кабанов бросил последний взгляд на защитников бригантины. Ширяев с горсткой уцелевших оборонял один из ведущих на ют трапов. Оборону второго возглавлял Рдецкий.

Трое, спрыгнувшие на палубу фрегата (малолетний Саша без разрешения бросился за Сергеем и Геной), застали оставшихся на нем флибустьеров врасплох. Ни одна из пуль Грушевского не пропала даром, двоих уложил из карабина Кабанов, и им удалось почти без проблем преодолеть половину пути, когда не меньше десятка пиратов бросились на них со всех сторон. Рявкнул карабин, последние пули выпустил Грушевский, и враги сошлись врукопашную.

Возглавлявший пиратов Хэнк одним ударом рассек парнишку почти пополам, надвинулся на Кабанова, и тот, охваченный яростью, выпустил в упор оба оставшихся заряда. Рассчитанная на кабана картечь отшвырнула здоровенного пирата на несколько шагов. Его гибель стала настолько впечатляющей, что остальные невольно замешкались, и это подарило десантникам несколько лишних мгновений.

Цель была почти достигнута, когда на их пути вырос вернувшийся на свой корабль сэр Джейкоб, а с ним еще несколько пиратов. Еще около десятка флибустьеров торопливо карабкались обратно на фрегат, и нужно было действовать как можно быстрее.

– Я прикрою! – Кабанов обрушил на голову ближайшего пирата такой удар, что у карабина отлетел приклад.

Швырнув ставшее бесполезным оружие в другого разбойника, Сергей выхватил шпагу и успел парировать выпад сэра Джейкоба. Клинки замелькали в воздухе с невероятной быстротой. Левой рукой Кабанов пытался дотянуться до револьвера, однако темп боя был настолько высок, что ему это никак не удавалось. Пиратский капитан оказался очень серьезным противником, а десантник потерял много крови и сил, и они сражались на равных.

Воспользовавшись кратким замешательством пиратов, Гена проскочил мимо сражающейся пары, сбил подвернувшегося флибустьера и остановился у заветного люка, поджигая короткий фитиль. Пираты поняли смысл его действий, и несколько выстрелов раздались почти одновременно…

Краем глаза Кабанов увидел, как форма его напарника окрасилась кровью, и тут же сам почувствовал холодный укол под сердце. Десантник инстинктивно отпрянул, и сэру Джейкобу не хватило длины руки, чтобы закончить удачный выпад. Фрейн мгновенно бросился вперед, но Кабанов увернулся, парировал удар и нанес свой.

Шпага пронзила сэра Джейкоба насквозь и вышла чуть выше выреза на кирасе. Гроза Карибского моря застыл. В его глазах читалась не столько боль, сколько изумление. Через секунду он стал медленно валиться, и на палубу рухнул уже труп.

Кабанов наконец-то выхватил револьвер и, заметив, как умирающий Грушевский все-таки столкнул бомбу в люк крюйт-камеры, трижды выстрелил в набегающих пиратов. Еще тремя торопливыми выстрелами он уложил трех оставшихся вблизи и получил небольшую передышку. Сергей откинул барабан, вытряхнул гильзы, загнал в опустевшие гнезда новые патроны… Как раз вовремя, чтобы через две секунды выпустить их в упор по очередным врагам.

Палуба вокруг него опустела, и Кабанов вдруг ощутил страшную усталость, какая наваливается на человека, выполнившего свой долг до конца. Сделать больше он просто не мог. Раны разом напомнили о себе жгучей болью. Сергей осмотрелся.

От противоположного борта к нему мимо убитого сэра Джейкоба медленно, как в кино, бежали пятеро. Возле распахнутого люка лежал мертвый Грушевский. Из люка, уплывая в знойное и пронзительно-синее небо, поднималась сизая струйка дыма. Фитиль догорал.

Сергей машинально сунул опустевший револьвер в кобуру, и тут внизу громыхнуло.

«Морской вепрь» вспух изнутри. Фонтан палубных досок и обломков взметнулся в небо, подгоняемый многометровыми языками фиолетового пламени. Перебитые мачты медленно и торжественно рухнули на стоявшую вплотную «Мэри», расшвыривая обрывки канатов и клочки пылающих парусов. Ослабленная несколькими залпами обшивка фрегата не выдержала взрыва нескольких тонн пороха. Взрывная волна снесла фальшборт бригантины и ворвалась в орудийные порты. Рванули стоявшие возле орудий бочонки с порохом, снося переборки и палубы. Погреба «Мэри» были почти пусты, но и того, что там оставалось, хватило вполне. Она взорвалась полминуты спустя, когда до пороха добралось соревнующееся с водой пламя…

Часть пятая Виктория

46 Флейшман. Шлюпка

Понятия не имею, как мы уцелели в этом аду. Вместо связной картины в памяти остались разрозненные обрывки. Прыгающие на квартердек пираты, рвущая их тела картечь охотничьего карабина, занесенная надо мной сабля, мой выстрел в упор, калейдоскоп ударов, мелькающий разъяренным дьяволом Серега, еще один выстрел…

В безумной лихорадке боя мне было не до оценки нашего положения, и лишь спустив шлюпку, я понял, что дело – труба, и сейчас Кабан взорвет всех к чертовой матери. Но даже это знание пришло как нечто абстрактное, точно моей судьбы это никак не касалось. Никогда не считая себя храбрецом, тогда я не испытывал ни малейшего страха. Я вообще ничего не испытывал, кроме какого-то необъяснимого азарта.

«Есть упоение в бою…» Да, есть. Признаю правоту поэта. Только упоение это сродни алкогольному и заглушает все остальное. Человек теряет голову, и спроси его потом – не вспомнит, что делал, когда и как. Редкие люди сохраняют способность рассуждать в таком состоянии, а если они при этом умеют отдавать четкие приказы, то им цены нет.

Выполняя приказ, я помог спуститься в шлюпку раненым Сорокину и Кузьмину, подтолкнул туда каким-то чудом уцелевшего Петровича и крикнул остальным, бившимся у трапов на ют, чтобы они приготовились по сигналу покинуть корабль. Натиск пиратов не слабел, но Ардылов переиначил мои слова и сбежал в шлюпку. Остальные сражались, позабыв обо всем.

И тут атака на трапы внезапно захлебнулась. Часть флибустьеров бросилась обратно на фрегат, а вскоре я услышал сигнал Кабанова – три револьверных выстрела подряд, а после краткой паузы еще три. Похоже, ребята свое дело сделали.

– Все в шлюпку! Сейчас рванет! Отходим! – я заорал так, что не узнал своего голоса.

Наверное, я мог бы и не кричать. Все знали значение сигналов, и через минуту мы отвалили от борта обреченной бригантины.

Думаю, что мы побили рекорд по скоростной гребле, и все равно не успели отойти достаточно далеко. Нас спасло то, что нас прикрывал борт бригантины, и обломки взорвавшегося фрегата миновали шлюпку. Мы продолжали грести изо всех сил, и тут рванула бригантина. Вокруг нас обильно падали обломки, но, к счастью, ни один не обрушился на чью-то голову.

– Поворачивай! Там мог кто-нибудь уцелеть, – твердо приказал Сорокин. Мы молча развернули шлюпку и направились к тому месту, где недавно сцепились в схватке два корабля. И только тогда я посмотрел, кто же уцелел в кромешном аду боя.

Из всех десантников в шлюпке был только раненый в левое плечо Сорокин. Из экипажа «Некрасова» осталось двое – Кузьмин и Ардылов, причем первый был тяжело ранен в ногу. Рядом с ними сидел Петрович со своим неразлучным чемоданчиком. Из пассажиров – Рдецкий, Аркаша Калинин, Женя Кротких, Вовчик, секретарь Лудицкого Зайцев, Владимиров и Астахов. Кроме Грифа, остальные были примерно моими ровесниками и вообще достаточно спортивными ребятами, вот только долговязый Вовчик мне совершенно не нравился. Но тут уж выбирать не приходилось…

Как ни странно, но при взрыве погибли далеко не все. То тут, то там мы видели судорожно вцепившихся в обломки людей. Мимо пиратов мы проплывали без тени сострадания, а одного, пытавшегося вцепиться в шлюпку, Рдецкий добил веслом. Зато как мы обрадовались, когда увидели Ширяева! Гриша буквально в последний момент успел прыгнуть за борт, и судьба оказалась к нему милосердна.

Теперь нас стало двенадцать. Если вспомнить, что на «Некрасове» было восемьсот, то остается лишь удивляться, как в число уцелевших попал я сам! Особой физической подготовки у меня никогда не было, единоборствами не увлекался, стрелок неважный… Видно, судьба…

А потом, когда мы описали вокруг обломков почти полный круг, случилось подлинное чудо. МЫ УВИДЕЛИ КОМАНДОРА! Всего израненного, в прожженной одежде, но все-таки живого. Он плавал, судорожно вцепившись в обломок мачты, и нам едва не пришлось вытаскивать Сергея вместе с ним.

Кабана взрывной волной отбросило далеко в сторону. Он мало что помнил кроме того, что летел куда-то высоко-высоко. Потом упал в воду, едва не захлебнулся, а когда всплыл, рядом плавал тот самый кусок рангоута…

Из всех наших раненых Сергей был самым тяжелым. Пиратский клинок вошел ему под сердце – к счастью, неглубоко; было еще несколько свежих ран, но Петрович, осмотрев его, сказал, что прямой угрозы для жизни пока нет. А потом добавил, что в ближайшее время о подвигах придется забыть.

– Я рад забыть о них навсегда, доктор, – слабо улыбнулся командор и тут же попросил произвести инвентаризацию всего, что у нас осталось.

Собственно, пересчитывать было почти нечего. Из оружия при нас осталось шесть абордажных сабель, кинжал у Сорокина да два ножа. Три кремневых пистолета, ТТ Рдецкого с двумя последними патронами и «макаров» у Кости с тремя. В шлюпку заранее был сложен небольшой НЗ: сухари, вяленое мясо, три бочонка с водой, несколько бутылок рома, топор и два мушкета с запасом пороха и пуль выстрелов на сорок. Вот и все, чем мы располагали, а ведь теперь наше положение и без того ухудшилось до предела.

Мы болтались в небольшой шлюпке посреди моря. Где-то неподалеку должен быть остров, куда отправились наши женщины, но мы знали лишь примерное направление на него, а видеть его, сидя почти у поверхности воды, не могли. Но остров, кому бы он ни принадлежал, был нашим единственным спасением, и мы стали грести в ту сторону, надеясь достигнуть его до темноты.

Порция рома ненадолго придала нам сил, и мы старались вовсю. Однако время шло, а заветной суши не было. Или мы сбились с курса, или нас снесло ветром и течением, или до острова было дальше, чем нам казалось. Каждый был волен выбирать любую причину.

Когда солнце закатилось за горизонт, мы перестали грести и немного перекусили. Никто не мог сказать, как долго продлится плавание, и скудные запасы сразу решили экономить. Неужели мы спаслись лишь для того, чтобы в итоге умереть от голода и жажды? Уж больно жестокая получается шутка…

Но что бы ни сулила в дальнейшем судьба, ночью грести не имело смысла. Оставалось одно – отдыхать, и мы, кто как смог, улеглись в тесной шлюпке.

Спалось мне тяжело и тревожно. Мне снились кошмары ушедшего дня, бой, оскаленные бородатые физиономии пиратов. Несколько раз я просыпался и слышал, как постанывают в тревожном забытье раненые. Выспаться и отдохнуть никому не удалось.

– Ну, и куда нам теперь? – язвительно поинтересовался на рассвете Рдецкий.

– А что, есть какие-то предложения? – задал ему встречный вопрос Кабанов. Он был очень бледен и даже говорил с трудом.

– Какие у нас могут быть предложения? Ты начальник, тебе и решать, – ушел от ответа Гриф.

– Все метишь на мое место? – Похоже, они решили объясняться одними вопросами. – Валяй, проводи очередное голосование.

– Избави бог! – на этот раз вполне искренне отозвался Рдецкий. Кому охота командовать горсткой людей в затерянной посреди моря шлюпке?

– Жаль. Другого момента может не представиться. Меня можно считать выбывшим из строя. – Кабанов оглядел уцелевших. – Думаю, нет смысла приукрашивать наше положение. Надеюсь, не все моряки здесь пираты и помогают потерпевшим кораблекрушение. Но в любом случае, – в голосе командора зазвучали знакомые металлические нотки, – мы обязаны соблюдать дисциплину. Только анархии в открытом море нам не хватало… Никакого своеволия не потерплю. Возражения есть?

– Что толку от возражений? – заметил Гриф. – Не знаю, помогут ли нам приказы, но бардак уж точно не поможет. Не хочу тебя обидеть, Сергей, но… может, не стоило взрывать корабли? Вдруг бы нам удалось победить?

– Не удалось бы, – слабо покачал головой командор. – Не знаю, в чем я допустил ошибку, но бой мы проигрывали безнадежно. Нас зажали на юте, драться стало некому и нечем… Продержались бы еще несколько минут – и все. А в плен тут, сами знаете, не берут… Кажется, перед самым взрывом мне удалось свалить самого сэра Джейкоба, но и без него пираты просто задавили бы вас числом.

– А почему это «нас»? – угрюмо поинтересовался Вовчик. – Себя к нам ты уже не причисляешь?

– Потому что, если бы не взрыв, меня бы через несколько секунд убили, – пояснил Кабанов.

По губам Вовчика скользнула самодовольная улыбка. Надо же, непобедимый десантник сам признается в собственной слабости!

– Надо было всем уходить на катере. Тогда бы все уцелели, – высказал свое мнение Астахов.

– В катер мы все не влезли бы, – не согласился Кузьмин. – Да и скорость у него… фрегат бы его в два счета догнал. Нет, мы поступили правильно. Узнать бы только: добрались ли они до того острова?

– Классическая военная логика, – пробормотал Гриф. – Для спасения десяти человек им не жалко положить сотню!

– Положим, не десяти, – возразил Сорокин. – И ведь были же у нас шансы отбиться от пиратов – если бы не подпустили их для абордажа. А женщины нам мешали бы в бою. Баба на корабле приносит несчастье – это не нами придумано.

– Выходит, Лудицкий тоже мешал? Значит, советник президента приравнивается к бабам? – слабо улыбнулся Зайцев.

– И то и другое, – под общий хохот согласился Кабанов. – Вот если бы мы с пиратами состязались в том, кто больше друг другу лапши на уши навешает…

– Все равно, неплохо мы им врезали! – Игорь Владимирцев, здоровенный спортивный парень, занимавшийся не то карате, не то ушу, с гордостью посмотрел на свою саблю. – Эх, будь их хоть чуток поменьше, захватили бы мы фрегат.

– Зачем нам фрегат? Мы и с бригантиной обращаться толком не научились, – заметил Женя.

– Поэтому наш доблестный командор и утопил оба корыта, – вставил Владимирцев. – Думает, что хоть со шлюпкой-то мы управимся.

Как ни странно, эти примитивные остроты имели успех. Нам была необходима какая-то разрядка. Наша судьба в очередной раз висела на волоске, так лучше встретить ее приговор смехом, чем отчаянием.

– Хорошо хоть, какой-нибудь линкор не захватили! Сидели бы на нем и гадали, зачем он нам нужен? – подхватил Женька.

– А я следующий раз возьму в круиз торпедный катер, – продолжил Владимирцев. – И быстро, и безопасно.

– И танкер с горючим в придачу. Чтобы не идти на торпедном катере под парусами, – серьезно сказал Кузьмин.

– А я вообще никогда не выйду в море… – Едва разговор перестал касаться лично его, Серега прикрыл глаза и открыл их только сейчас. – Лучше иметь дело с сухопутными бандитами… привычнее как-то.

После его слов все замолчали. Наверное, каждый представил прелести суши и дал мысленную клятву никогда не соглашаться даже на самое заманчивое морское путешествие. Сколько же можно болтаться по волнам?

Раньше я любил ходить под парусом. Еще недавно с удовольствием ходил по палубе отвоеванной бригантины, а вот теперь, сидя в шлюпке, с горечью подумал, что был глубоко неправ. Берег всегда лучше моря. На нем всегда однозначно, жив ты или нет. А у нас? Вот мы уцелели в жесточайшем сражении, но значит ли это, что мы спаслись? Не кончится ли наше спасение тем, что наши иссохшие трупы будут долго дрейфовать по Карибскому морю, пока шторм не утопит наш плавучий гроб?

Нет, Серега тысячу раз прав! Лишь бы добраться до Европы, а уж там я себе дело найду! Жаль, что Лену я скорее всего потерял. А ведь могли бы с ней жить, любить друг друга. И был бы у меня сын. Оказывается, это очень важно: иметь детей. Ведь это наше продолжение, наш след на Земле. У того же Валеры там остался ребенок, и хоть они никогда уже не встретятся, но ведь он есть. Вырастет, станет взрослым, а потом у нашего Шкипера будут внуки… Конечно, странно, живя в семнадцатом веке, иметь детей в двадцать первом, но у меня-то ни в одном столетии нет детей и, судя по всему, уже не будет.

И какой черт понес меня в этот тысячекратно проклятый круиз! Чего я не видел за границей? Жил припеваючи, имел все, что душа пожелает, ел самое лучшее, девчонок трахал направо-налево… Ездил и летал, куда хотел, на собственной яхте ходил по Эгейскому морю – так нет, занесла нелегкая на белоснежный теплоход! А зачем – сам не пойму. Лучше бы отдыхал под парусом, и не пришлось бы теперь ходить под парусами. Жил бы долго и счастливо, вкушал плоды трудов своих и горя не знал.

Но в какой книге найдешь, что здоровенный корабль со всеми обитателями перенесся в далекое прошлое? Бред! Где-то я даже читал, что путешествие во времени противоречит законам природы.

Или мы не до конца постигли эти законы? Мало ли кораблей пропало без вести за тысячи лет мореплавания… Почему бы не предположить, что некоторые из них постигла та же судьба, и их команды блуждают в дебрях веков, не в силах ни вернуться, ни приспособиться к обстоятельствам? Окажись мы не на триста, а на три тысячи лет дальше, разве нам стало бы легче? Или вообще среди динозавров? Пусть даже уцелел бы корабль, но где бы мы брали продукты и топливо?

Обошлись и без ящеров. Тринадцать человек из восьмисот и жалкая, уже начинающая протекать лодчонка вместо совершенного лайнера – таков финал. Что нас прикончит раньше: голод с жаждой или очередной шторм?

Я понял, что весь, до кончиков ногтей, пронизан страхом. Как ни убеждай себя, какие доводы ни приводи, но смерть остается смертью. Любая жизнь, даже самая жалкая, в тысячу раз лучше небытия. Пока ты жив, все можно исправить: из нищего стать богатым, из горемыки – счастливцем, – но гибель обрывает все надежды. Смерть – единственное неисправимое событие.

Жить хочу! Жить! Жить! Не бывает смерти ни умной, ни глупой, ни никчемной, ни славной! Она всегда остается безобразной старухой, безжалостно отрывающей нас от мира. И пусть лучше она застигнет врасплох, а не заставляет дожидаться своего неотвратимого прихода. Если и есть что хуже смерти, так это ее ожидание.

Большую часть дня мы молчали. Отупляющая жара, жажда, равномерная легкая качка, усталость и отчаяние довели нас до состояния сомнамбул. Изредка кто-нибудь вычерпывал просачивающуюся в шлюпку воду, но ее набиралось мало и серьезной опасности пока не было. Остальное время мы полусидели (или полулежали), тупо уставясь на пустое, как кошелек оборванца, море.

Только Петрович хлопотал потихоньку около раненых. Он мало чем мог им помочь, да лучше видимость дела, чем полное безделье. Но чем было заняться нам? Грести? В какую сторону?

Ночью полегчало. Жара спала, и кое-кому удалось вздремнуть. Я тоже несколько раз проваливался в сон и судорожно просыпался в холодном поту, убеждался, что все в порядке, и засыпал вновь.

Следующий день не принес ничего нового. Все так же палило солнце, равномерно дышало море, пустынен был горизонт. Мы впали в полнейшую апатию, даже наши доблестные вояки угрюмо молчали. Кабанов и тот за весь день произнес лишь несколько слов. Похоже, он тоже упал духом – впервые за время нашей богатой событиями одиссеи.

Да и как не упасть? Вокруг полно островов, как добраться до них на веслах, да еще не имея карты? Был бы хоть самый примитивный парус…

Еды при строгой экономии нам должно было хватить примерно на неделю. Воды – на пять дней. А что потом? Кидать жребий, кого есть первым? Или изменчивая погода намного раньше положит конец нашим страданиям?

Не знаю, как у других, но у меня вместе со всеми чувствами атрофировался и страх. Странное безразличие к собственной судьбе, постоянное пребывание между явью и сном – и ни надежды, ни желания бороться. Такое безразличие я читал и в глазах других. Похоже, мы постепенно превращались в живых мертвецов. Но, может, лучше это, чем буйное безумие?

И снова ночь, немного облегчившая наши муки, а на рассвете… Парус!

Апатия развеялась, как дым от сигареты. Мы схватились за весла и устремились наперерез.

Нам повезло. Не сразу, но нас заметили, и красавец-корабль стал медленно разворачиваться. Вскоре нас подняли на борт, и спасители столпились вокруг, желая услышать нашу историю…

47 Из дневника Кабанова

…Что порождало у меня массу проблем, так это отношения, возникшие у меня сразу с двумя девушками. Бросить их после случившегося на произвол судьбы я не имел ни права, ни малейшего желания. Напротив. Может, это звучит чересчур громко, но я готов бороться против всего мира за право быть рядом с ними. После развода я не допускал ни одной женщины в душу, и вот на тебе!

Остаться с ними? Но не означает ли это поиски приюта в каком-либо мусульманском государстве? Родное православие отрицательно относится к идее многоженства, а выбирать одну из двух слишком жестоко. Или жениться на одной, а другую сделать любовницей? Но опять-таки: кого? И как это будет выглядеть реально?

А может, я зря поднимаю панику, и девчонки найдут кого-то другого, способного обеспечить им более комфортабельные условия? Верные подруги, готовые разделить с избранником не только его материальное благополучие, но и все тяготы, до сих пор попадались мне лишь в книгах и фильмах. Собственный опыт учит не привязываться ни к одной представительнице прекрасного пола, но ведь так хочется порою простого тепла!

Эти записки я пишу для себя. Фантастической литературы еще нет, поверить мне – никто не поверит. Кто же из двоих мне больше дорог? Любовь – чувство индивидуальное, и объект у нее должен быть один. А тут сразу две, из-за своей «розовости» не ревнующие меня друг к дружке и, как мне кажется, в чем-то дополняющие одна другую настолько, что жизни порознь они и не мыслят.

Люблю ли я их? Не знаю. Я им очень благодарен за чудесные мгновения на острове, готов отдать за них жизнь, но дать четкий ответ не берусь. Все это настолько странно и необычно, что я понятия не имею, как в этом разобраться.

Но это все лирика. У меня осталось очень мало страниц, и я даже не знаю, хватит ли их, чтобы описать нашу одиссею до конца. Конечно, в том случае, если я доживу до этого конца и не погибну раньше, чем иссякнет блокнот. Дело солдатское…

Самое плохое – мы практически лишились оружия. К пистолетам кончаются патроны, кремневые игрушки – помощь небольшая, сабли и ножички – тем более. Единственная серьезная вещь – мой револьвер, который я по какому-то наитию успел сунуть в кобуру перед самым взрывом. К нему у меня осталось двадцать восемь патронов. И еще прекрасно сбалансированный нож.

Про свое оружие я умолчал. Опасался чьего-то безумия, бунта – и решил оставить у себя последний козырь. Но люди просто впали в апатию. Один Петрович самоотверженно врачевал наши раны. Но, может, так оно и лучше.

Я тоже постоянно пребывал на грани беспамятства. Удар шпаги буквально чудом не отправил меня на тот свет, и рана оказалась весьма серьезной. Не лучше чувствовали себя и двое других раненых – Сорокин и Кузьмин.

Несколько суток в море я помню очень смутно. Но и хорошо: они стали самыми страшными за всю мою бурную жизнь. Нас носило по морю, и у меня не было никакой надежды на счастливый исход. Утонем ли мы, умрем от голода и жажды, сойдем с ума и передеремся – любой из этих вариантов заканчивался всеобщей гибелью. Может, зря я не погиб при взрыве, как Гена? Все бы кончилось в момент. Раз – и в дамки.

По-настоящему очнулся я уже на корабле. Невероятно, но факт: на нас случайно наткнулся английский купец и без долгих проволочек взял на борт.

История, которую мы рассказали капитану, была близка к истине. Путешественники из Московии на собственной бригантине нарвались на флибустьерский фрегат. В схватке оба корабля взорвались. Поинтересовались мы и насчет острова, куда, надеюсь, добрались наши женщины. Но нас успело отнести черт знает куда, и искать этот остров капитан отказался наотрез.

Мне сразу показалось, что британцу очень не понравилось, как мы обошлись с его соотечественниками, хотя на словах он вовсю восхищался нашим мужеством. Я, Флейшман и Петрович даже были приобщены к офицерскому столу. Надо сказать, что он не блистал качеством блюд, хотя кормили офицеров лучше, чем команду. Матросов пичкали настоящей бурдой, и оставалось удивляться, как люди на таких условиях нанимаются в плавание? Или у них, в Англии, уже безработица?

Подобравший нас корабль держал курс на Ямайку. Получалось, что мы забирались в архипелаг еще глубже, но оставалась надежда, что из этой британской колонии мы на попутном судне сможем уйти в Европу. В каком качестве – пассажиров или матросов – не имело никакого значения. Не высунет же сэр Джейкоб из волн обглоданную рыбами руку, чтобы в очередной раз помешать нам выбраться отсюда!

Капитан – его звали Питер Таунсенд – часто расспрашивал меня о моей родине. Лет десять назад торговые дела привели его в Архангельск, и он признался, что ни город, ни мои соотечественники не привели его в восторг. По его словам, московиты все как на подбор оказались жуликами, невеждами и пьяницами. Напившись, они дебоширили так, что порядочному человеку лучше держаться от них подальше. Похоже, кэпу как-то вломили в кабаке по пьяной лавочке. Что ж, за себя постоять тоже надо уметь!

Я как мог успокаивал его, говоря, что царь Петр вводит у нас европейские порядки. Пусть не сразу, но люди начинают приобщаться к наукам, овладевают полезными ремеслами, путешествуют для ознакомления с чужими странами.

Разумеется, я ни словом не обмолвился о грядущей Северной войне и захвате балтийских портов. Англия ревниво следила за всеми приморскими странами, блюдя свой великодержавный интерес, и не стоило раньше времени привлекать ее внимание к России. Пусть лучше думают, что мы погрязли в многовековых спорах с турками и татарами, не подозревая, какие планы вынашивает наш новый царь. Сумей я убедить их в неизбежном разгроме Швеции, еще, чего доброго, примут превентивные меры и приложат все усилия, чтобы не пустить Россию к морю.

Мне приходилось порядком фантазировать о своей жизни на родине. Учебник истории, а главным образом небезызвестный роман Толстого, – вот и весь мой источник знаний об этой эпохе. Другое дело, что Питер знал о России еще меньше, а Архангельск не похож на остальную страну.

Я представился ему уже не князем, а родовитым дворянином без титула, посланным в числе прочих царем Петром для ознакомления с миром. Свой костюм (я и Костя были в форме защитного цвета) я представил как национальный наряд наподобие стрелецких кафтанов, но гораздо менее распространенный. Остальные мои вещи погибли вместе с бригантиной.

Рана продолжала беспокоить меня, и я был очень слаб для каких-либо серьезных дел. Зато тем из нас, кто был здоров, пришлось отрабатывать проезд в роли палубной команды. Хорошо хоть, что все уцелевшие немного владели английским, да и к корабельным работам успели привыкнуть.

– Что думаешь делать дальше? – поинтересовался Флейшман в один из последних вечеров, когда по случаю теплой погоды мы легли спать прямо на палубе. – Добраться до Европы у нас нет денег, а бесплатно здесь делать ничего не любят.

– Наймемся матросами. Один рейс, думаю, выдержим. Но сперва надо поискать наших женщин. Только вот как узнать, на какой остров они высадились? И как до них добраться?

– Вот и я о том же. Может, захватим этот? Пригрозим, и пусть ложатся на обратный курс, – предложил Юрка.

Я с изумлением посмотрел на него. Что-то до сих пор я не замечал в нашем помощнике шкипера воинственных наклонностей, хотя в последнем бою он вел себя достойно и довольно умело. Но там у него не было выхода.

– Во-первых, это неэтично по отношению к нашим спасителям, – возразил я. – Во-вторых, захват корабля – не что иное, как пиратство, и если нас поймают, то без лишних разговоров вздернут на рее. В-третьих, нас осталось слишком мало. Ни я, ни Костя сражаться пока не в состоянии. Еще аргументы привести?

– Достаточно, – улыбнулся Юрка. – Ты не думай, я это так, не всерьез. Рдецкий уже предлагал ребятам такой вариант. Правда, все отказались. В основном по третьей причине.

– Предлагал, говоришь? – Мне был неприятен подобный демарш Грифа за моей спиной. Я уже не хотел считать себя начальником над оставшимися. Наше совместное пребывание подошло к концу, и каждый был волен сам устраивать свои дела. Мое было одно – найти своих девочек и доставить их туда, где они смогут пожить без забот и тревог. Но все-таки…

– А что тут удивительного? Гриф не был бы Грифом, если бы не стремился к власти. Это ты командовал какой-то разведротой, а он вертел такими делами и людьми, что рассказать – не поверишь. Даже твой шеф по сравнению с ним мелкая сошка, хоть и депутат со статусом неприкосновенности. А тут такой прекрасный случай. Бригантина погибла, женщины пропали, сами мы спаслись только чудом. Почему бы не обвинить во всем прежнее начальство, то есть тебя?

– В последнем он прав. – Я довольно часто упрекал себя в случившемся. – И скоро ждать черной метки?

– Вопрос, конечно, интересный, – протянул Флейшман. – Команда вправе выбрать нового капитана, да вот беда: почти всех устраивает старый! Грифа поддерживает только Вовчик. Не знаю почему, да и, признаться, знать не хочу. Не та фигура.

– А ты? – Флейшман был нашим последним специалистом по парусному делу и в этом качестве требовался всем.

– Я знаю, кто такой Гриф. – Юрка посмотрел мне в глаза. – Скажу честно, ты тоже далеко не ангел, но если выбирать между тобой и Грифом… Тут, собственно, и выбирать нечего. Но учти сразу: в Россию я с тобой не поеду.

– Спасибо за откровенность. А насчет России… Я никого туда силком не тащу.

– Значит, вместе до Европы?

– Да.

Мы скрепили наш временный союз рукопожатием и прозаически завалились спать.

А через день с палубы корабля мы увидели главный город Ямайки, ее столицу Порт-Ройал.

Хоть он и был столицей, но ничего особенного из себя не представлял. Иная провинциальная дыра в Европе выглядит намного краше. Одно – и двухэтажные домики, обязательный форт, несколько разномастных парусников в гавани…

Питер отправился на берег – улаживать, по его словам, различные формальности, а мы остались ждать. Через полчаса к кораблю подошел отряд солдат в красных мундирах, и у меня тревожно заныло под ложечкой.

Вышедший вперед офицер объявил нам, что именем короля мы арестованы, и приказал сдать оружие.

– Что будем делать? – тихо спросил меня Ширяев. В его глазах я прочитал знакомую решимость.

– Ничего. – Я лихорадочно оценивал наши возможности. Наше с Костей состояние не позволяло нам действовать в полную силу. А хоть бы и в полную – уложи мы сейчас этих солдат и захвати корабль, в море нам все равно не выйти: пушки форта держат под контролем выход из гавани. Нас расстреляют, как куропаток, а мы даже не сможем им ответить. И я повторил: – Пока ничего. Сдадим сабли и кремневое оружие. Это старье мы всегда раздобудем. Пистолеты оставьте и спрячьте. Главное – держаться всем вместе. А там посмотрим, как лучше поступить.

– А ты в тюряге-то сидел? – ехидно поинтересовался у меня Рдецкий. – По фене ботаешь?

– Посижу для разнообразия, – ответил я. – Кому знать, как не тебе: нет таких тюрем, из которых при желании нельзя бежать.

Не знаю, каковы британские солдаты в бою, но арестовать нас они толком не сумели. Мы сами выложили перед ними трофейное оружие и жалкие остатки денег; нас даже не стали обыскивать.

Разлучать нас тоже не стали. Всех загнали в одну пустую камеру местной, весьма неказистой, но прочной тюрьмы. На полу валялись кучи прелого сена, в углу стояло зловонное ведро, служившее парашей, свет пробивался в крохотное незастекленное окошко где-то под самым потолком. Массивная деревянная дверь без полагающегося в таких случаях глазка, скрипнув, отделила нас от мрачного коридора. Наше заточение началось.

Кормили нас отвратительно. Два раза в день совали по миске непонятно из чего сваренной бурды и по сухарю. Всех нас поодиночке вызывали на допрос, но и тот провели довольно формально. Фамилия, имя, возраст, как оказался в шлюпке, давно ли занимается пиратством, и прочая ерунда в том же духе. Через день-другой про нас словно вовсе забыли.

Наконец на пятый день заточения нас вывели в грязный зал, и там в присутствии разношерстной публики чванливый судья в парике зачитал единый для всех приговор. За пиратское нападение на английских подданных (!) мы приговаривались к повешению, но по милостивому ходатайству губернатора смертная казнь заменялась пожизненной каторгой.

Каторгой у них, похоже, называлось обычное рабство. Прямо в зале состоялся аукцион. Я, Костя, Гриша, Петрович и Кузьмин были куплены одним плантатором, остальные восемь – другим. Колесо судьбы завершило очередной оборот, превратив нас в заурядных рабов. Вот уж чего никогда не предполагал! Но ладно.

Наш хозяин – толстый и на вид добродушный мужчина сорока с лишним лет – отвел нас под охраной солдат на свою плантацию, расположенную километрах в десяти от города, и поместил в грубо сколоченный барак. Обстановка там оказалась такой же, как и в камере, только вместо прежних тринадцати в бараке прозябало человек пятьдесят. Среди этой толпы резко выделялись захваченные в плен во время очередной скоротечной войны французы.

Их было девятнадцать человек – матросы, солдаты и тридцатилетний капитан королевской армии шевалье Мишель д’Энтрэ: невысокий, с живым умным лицом и манерами прирожденного аристократа. К сожалению, французского я не знаю, и общаться с ним приходится на ломаном английском, но, как мне кажется, он может стать нашим союзником.

В блокноте остались четыре чистые странички, оставляю их напоследок. Спесивые англичане, рвущиеся к власти над миром, еще не знают, с кем свела их судьба. Надеюсь, им совсем недолго оставаться в неведении. Вот подлечусь, восстановлю былую форму, и можно будет устроить им представление. Всерьез меня волнует только одно: где мне искать своих женщин? Островов тут много…

48 Ярцев. «Если б я был султан…»

Я вел шлюпку в сторону острова, а сзади грохотали орудийные раскаты. Душою я был с теми, кто остался на бригантине и сейчас вел бой с пиратами. Но я прекрасно понимал, что военное счастье – штука зыбкая, и мы обязаны в любом случае хотя бы попытаться спасти женщин и детей. Тех, кого судьба доверила нам. Спать лучше, ядрен батон, со спокойной совестью.

И все равно было чертовски неприятно, что за кормой кипит бой, а я вынужден спешить в противоположную сторону. Нет, никакой воинственности во мне нет, и, веди шлюпку кто-нибудь другой, я остро завидовал бы ему. Как бы ни храбрился Кабанов, одержать победу в морском бою у наших нет никаких шансов.

А много ли шансов у нас? Шлюпка, она шлюпка и есть. Вполне может статься, что нас отнесет в открытое море и нам суждена смерть от голода и жажды. Да и что нас ждет на берегу? Два десятка женщин, полдюжины детей и мы с Лудицким. Компания, блин! Единственное средство защиты – пистолет с двумя обоймами, выданный мне после захвата бригантины как старшему из моряков. Я и стрелять-то из него, честно говоря, не умею. Не было практики.

Надо было Сереге дать мне в помощники кого-нибудь из своих орлов. Понимаю, что на корабле они необходимы позарез, но все-таки… Спасать так спасать. Я на роль ангела-хранителя не гожусь, Лудицкий – тем более. Он и в шлюпке-то забился сразу в уголок и сидит тише мыши. Дело понятное: тут не языком молоть надо, а головой работать да руками шевелить. Я уж не говорю, что будет, доведись нам повстречаться с тенью того же сэра Джейкоба!

Фактически, надеяться я могу только на самого себя. Помощник у меня хреновый, о женщинах в роли бойцов лучше промолчать, детям еще подрасти надо. Может, многим оставшимся даже легче. Ответственности никакой, рядом Кабанов, Сорокин, остальные ребята. Если подумать, то что для нас смерть? Не лучший ли это выход, позволяющий разом прекратить нескончаемые страдания? Хорошего все равно не дождаться. Хорошее осталось там, в недостижимом прошлом – оно же будущее, – и вернуться туда мы не в силах. Даже будь с нами ученые, что бы они сделали без лабораторий и аппаратуры? Не больше чем мы. В такой ситуации один командор ценнее любого научного института.

Мы успели отойти достаточно далеко, и впереди уже замаячил берег, когда нас догнал страшный грохот, а следом – еще один.

Это могли быть только взрывы, причем взрывы мощные – вроде того, который разнес вдребезги не выпускавший нас с острова фрегат.

Первым моим побуждением было немедленно переложить руль и вернуться к месту схватки. Но именно этого делать я права не имел. Я обещал Сергею сделать все для спасения женщин, и желания мои при этом не играли никакой роли. Хорошо, если взорвался фрегат, а если бригантина? И я, как последний идиот, сам привезу пиратам наших женщин.

И тут мне стало по-настоящему страшно. Ладно, пираты, а вдруг и на берегу найдутся, блин, любители женской плоти? Никакие привычные законы в этой части света не действуют. Кто мы для них? Жители далекой полуазиатской страны, с которыми можно не церемониться. Жалуйся, не жалуйся…

А вскоре берег приблизился настолько, что мне стало не до рассуждений. Пришлось все внимание переключить на управление шлюпкой, чтобы раньше времени не налететь на какой-нибудь риф. Хорошо хоть, что пассажирки не видели, куда нас несет. Только истерики мне сейчас не хватало…

Впрочем, путешествие наше завершилось вполне благополучно. Шлюпка мягко ткнулась носом в белый песок пляжа, и я с облегчением объявил:

– Выгружайсь! Приехали!

Прибытию на берег обрадовались лишь дети. Остальных томила тревога, и в их душах для радости просто не осталось места. Да, нам не пришлось участвовать в бою, но означает ли это, что мы спаслись? Если бригантина с мужчинами погибла, то нам неоткуда ждать помощи, а одинокой женщине трудно устроиться даже в наш эмансипированный век. Здесь же господствовала чисто мужскаяцивилизация, и мои подопечные заранее ощущали себя весьма неуютно.

Мэри выглядела несколько увереннее остальных. Она первая заявила на меня свои права, и теперь, очевидно, считала, что для нее проблема мужа и защитника решена. Я же, со своей стороны, тогда не испытывал никакого желания продолжать наш столь бурно начавшийся роман – непрерывный стресс на время отбил у меня всякое стремление к любовным утехам. Да и положение у нас было не из тех, когда можно открыто выбрать из «гарема» одну девушку и посвятить ей все свое внимание. Я старался хотя бы внешне относиться ко всем одинаково, никому не выказывая предпочтения.

Весь день мы провели у берега, тревожно вглядываясь в морскую даль. Мы высматривали паруса нашей бригантины, но горизонт оставался девственно чист.

Это могло означать только одно: наш корабль, а с ним и все ребята погибли. В любом другом случае они бы уже давно подошли к острову.

Другой вопрос: уцелел ли пиратский фрегат? Судя по двум взрывам – вряд ли. Скорее всего, командор каким-то образом взорвал оба судна, чтобы хоть так избавить нас от пиратов. А может, я ошибаюсь, и пираты выиграли бой, а к острову они не подошли по каким-то своим причинам. Скажем, не захотели, ядрен батон, тратить время на столь ничтожную добычу.

Мы прождали весь первый день, ночь, еще день и еще ночь. Дальнейшее пребывание на берегу стало бессмысленным. У нас оставалось немного продуктов, однако они уже кончались. Надо было идти к людям.

Еще на корабле из обрывков старых парусов женщины сшили себе длинные платья – грубоватые, но все же похожие на те, что носят в эту эпоху. Конечно, на аристократок наши дамочки не тянули, но Кабанов отдал нам остатки общей казны, и при случае мы могли приодеться. Мы обговорили свою легенду и тронулись в путь.

Не могу сказать, что путешествие в женском обществе оказалось приятным. Со стороны мы смахивали на цыганский табор, часто останавливались на отдых и вообще плелись чуть быстрее черепах.

Шествие возглавлял я с мушкетом на плече. Следом, то растягиваясь метров на сто, то сбиваясь в кучу, двигались женщины с детьми и жалкими пожитками. Замыкающим плелся Лудицкий со вторым (и последним) мушкетом.

Бывший советник президента чувствовал себя явно не на своем месте. Тут не было народных масс, которые требовалось повести за собой, трибун и журналистов. Вообще-то, журналистка у нас была, но с некоторых пор ее совсем перестал интересовать Лудицкий, и она вполне откровенно засматривалась на командора. Но его уже прибрали к рукам две стюардессы.

Не было у нас и привилегированных буфетов, секретарей, охраны, депутатской неприкосновенности и массы других привычных благ. Зато имелись тухловатая солонина, ром, должность замыкающего и ежесекундная опасность получить пулю в спину. Нападение было одинаково вероятным как спереди, так и с тыла, и в последнем случае Лудицкому пришлось бы принять на себя первый удар.

Каких-либо шансов в серьезной схватке у нас не было. Мой напарник для боя совершенно не годился, да и я не мог назвать себя воином. Оставалось надеяться, что на архипелаге живут не только пираты, и при встрече нас не обязательно ждет атака без предупреждения.

Вечером, когда я в одиночестве курил трубку возле затухающего костра, ко мне подсела Мэри.

– Почему ты меня сторонишься, Валера? – без лишних предисловий спросила она.

– С чего ты взяла? – вопросом на вопрос ответил я. Только сцен ревности мне и не хватало! – Я ведь должен заботиться о всех вас. И пока не имею права выделять кого-нибудь. Сама понимаешь, какими могут оказаться последствия.

– А когда наступит это «пока»? Ну, дойдем мы до города, а что потом? Ты станешь работать, чтобы кормить всю ораву? – в голосе Мэри прозвучала неприкрытая горечь. – Знаешь же, что ничего не получится. Мы ведь не на Востоке, и в любом случае гарем тебе не по карману. И даже ради собственного блага ты должен как можно скорее расстаться со всеми, а себе оставить лишь одну.

– И что ты предлагаешь? Бросить всех на Лудицкого, а самому смыться с тобой? Ты сама понимаешь, о чем просишь? А я обещал командору, что стану заботиться о вас и, насколько это в моих силах, постараюсь сдержать слово.

– Не надорвись, – ехидно предупредила меня певица. – Кабанов и то ограничился лишь двумя.

– Сергей заботился обо всех, – напомнил я. – А его личная жизнь никого не касается. Кстати, на его поступках она абсолютно не отражалась. Гарем, как ты говоришь, мне сто лет не нужен – мне и тебя хватает, – но как-то пристроить я обязан всех. А как это сделать – ума не приложу. Да, ты права: я не вельможа, чтобы содержать два десятка служанок. Но что-то я должен сделать!

– А мне ты ничего не должен? Или как трахать – так пожалуйста, а остальное – извините?

– Да при чем здесь это? – я начал закипать. – Тебе я, кажется, ничего не обещал. Когда все утрясется, можем, если захочешь, пожениться – если тебя не смущает, что в нашем времени у меня осталась жена и я стану двоеженцем. Но ни положения, ни достатка обещать тебе не могу.

– Ты делаешь мне предложение? – деловито уточнила Мэри. – Я тебя правильно поняла?

– Да, – со вздохом согласился я. – Делаю. Но пожениться мы сможем, лишь когда я буду уверен, что и остальные женщины не пропадут. Не раньше. Хочешь, чтобы это случилось быстрее, – помогай. А пока все настолько шатко… – Я смолк и принялся выколачивать погасшую трубку.

– Знаешь, со мной уже давно никто не говорил таким тоном, – объявила Мэри.

– Каким тоном? – не понял я.

– Тоном хозяина, – уточнила певица. – Как будто ты имеешь на меня какое-то право.

– Не нравится?

– Что ты! Как раз наоборот. – Мэри прильнула ко мне, но тут из темноты появился Лудицкий и с места в карьер принялся жаловаться на положение, в которое мы попали по милости его бывшего телохранителя.

– Только не забудь, что благодаря Кабанову мы вообще живы, – оборвал я разошедшегося советника.

Он замолчал и долго сидел, уставившись на тлеющие угли. Мэри несколько раз незаметно дергала меня за рукав, предлагая уйти, но у меня не было сил для любовных утех, и я предпочел остаться. Обидевшись, Мэри наконец ушла, бросив на прощание весьма выразительный взгляд, но и он оставил меня равнодушным.

Большую часть ночи я не спал, охраняя спящих, и лишь под утро растолкал Лудицкого и пообещал спустить с него шкуру, если он прозевает опасность. Потом я позволил себе заснуть, а на рассвете меня разбудил голосок Марата Ширяева. А там легкий завтрак и снова в путь…

Во второй половине дня мы увидели в отдалении небольшой городок. В числе наших немногочисленных пожитков имелись матросский костюм для Лудицкого и камзол для меня. Чтобы не рисковать, я переоделся, подвесил к бедру шпагу, заткнул за пояс длинноствольный пистолет, спрятал в карман «макаров» и в одиночку отправился на разведку.

Мое появление в городе осталось незамеченным. Он жил своей жизнью, в гавани стояло несколько разномастных судов, и никому не было дела до мужчины, неторопливо расхаживающего по пыльным улицам.

Мы оказались во владениях англичан, что было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я знал язык. Плохо… Сэр Джейкоб тоже ведь был англичанином. Но все-таки городские жители – не шайка морских грабителей, большинство даже ходило без оружия, и после долгих блужданий я снял в трактире на окраине, подальше от порта, две комнаты для моих спутниц.

В отличие от моего, их появление произвело фурор. Шляющиеся по улицам моряки явно стосковались по женскому обществу, и пока мы добирались до трактира, многочисленным заигрываниям и откровенным намекам не было числа. В итоге моим подопечным пришлось запереться в комнатах. Лишь мы с Лудицким спустились в общий зал договориться с трактирщиком об ужине.

– Не желает ли сэр взять меня в долю? – деловито поинтересовался краснорожий и толстый трактирщик.

– В какую долю? – Я как раз выложил перед ним стопку монет и пригубил поставленный передо мной бокал отвратительного пива.

– Благородный сэр решил подыграть человеческим страстишкам, – ухмыльнулся трактирщик. – Дело, прямо скажу, прибыльное. Моряков здесь полно, а что надо морскому бродяге? Выпивку да бабу. Но со мной, коли сговоримся, вам будет намного легче. Я и все местное начальство знаю, и портных подскажу. Баб-то приодеть не помешает. А уж несколько комнат я вам охотно выделю, сэр. За скромную мзду…

Мне захотелось, блин, выплеснуть пиво прямо в эту отвратительную рожу, и я едва сдержался. Любой скандал в нашем положении мог оказаться губительным.

– Так что скажете, сэр? Вы не беспокойтесь, я все устрою. И согласен работать всего за сорок процентов.

– Я подумаю, – уклончиво ответил я, решив, что главное сейчас – выиграть время. В гавани полно кораблей, так неужели ни один из них не пойдет в Европу?

Было уже поздно, чтобы идти в порт и подыскивать подходящее судно, поэтому я счел за благо удалиться вместе со своим, все время порывающимся что-то сказать, напарником в отведенную для нас комнату.

– У него ужасный акцент, и я не все понял, но мне кажется, что трактирщик предложил что-то нехорошее, – сказал Лудицкий, когда мы смогли уединиться.

– Сперва предположил, а потом предложил, – усмехнулся я. – Он принял меня за сутенера, собирающегося открыть здесь публичный дом. И предложил войти в долю, предоставив комнаты в своем трактире.

– Да как он посмел! – возмутился Лудицкий. – Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться!

– Кому? Бросьте демагогию, Петр Ильич! Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Да и что он мог подумать, увидев два десятка молодых и бедно одетых женщин в сопровождении всего двух мужчин? Что это мой гарем? Так мы же не на Востоке, а вы не мой верный евнух. Или вы хотите рассказать ему всю правду? Так не поверит же…

– И что ты ответил? – Привычка обращаться на «ты» к тем, кто в двадцать первом веке, как говорится, «рылом не вышел», сохранилась у Лудицкого и в семнадцатом.

– Сказал, что подумаю. Это ни к чему не обязывает, зато дает нам время подыскать корабль.

– Все равно надо быть правдивым. Что о нас подумают здешние жители? – категорически изрек бывший политик, и мне стало смешно.

– Рад, что вы начинаете это понимать, Петр Ильич. Только правда была бы гораздо уместнее во время вашей прежней работы, а сейчас от нее никакого толку. Мы должны любой ценой доставить женщин в Европу, и пусть о нас здесь думают, что хотят. Нас не убудет. Кстати, профессия сутенера во все времена приносила неплохой доход и потому в определенной среде считалась достойной уважения. Вспомните, какой нам сегодня подали обед. По-вашему, хозяин расстарался для бывшего депутата Государственной думы?

Трапеза и в самом деле оказалась превосходной. Пожалуй, так хорошо мы не ели со дня нападения пиратов. За разговором мы незаметно умяли все, что нам принес трактирный слуга. Едва мой желудок наполнился, как на меня навалилась сонливость. Я собрался было выкурить последнюю трубочку перед сном и даже успел ее набить, но раскурить мне уже не дали.

Внизу, в общей зале, раздался шум, послышались громкие пьяные голоса на грани крика, и мне сразу стало не по себе. Когда же все это перекрыл женский визг, я, отбросив колебания, бросился на звуки скандала.

Мои худшие подозрения сбылись. К одной из стен прижались бледные и насмерть перепуганные Мэри и жена Ширяева, а на них наседали четверо здоровенных, изрядно подвыпивших матросов. Их загорелые руки уже вовсю лапали женские тела.

– Прекратить! – Я не узнал собственного голоса.

В несколько прыжков я преодолел разделяющее нас расстояние, рванул в сторону одного матроса, второго, но третий развернулся и врезал мне так, что я буквально взлетел, рухнул спиной на подвернувшийся некстати стол и тут же свалился с него.

Полыхнувшая во мне ярость была так велика, что я даже не ощутил боли. Я тут же вскочил и решительно двинулся к четверке британцев. Те уже поджидали меня, нехорошо ухмыляясь. В их руках тускло поблескивали ножи.

Я обернулся. Лудицкий высунулся было на лестницу, но оценил ситуацию и торопливо скрылся в комнате. Хозяин тоже куда-то сгинул. Сидящие в зале горожане и моряки с интересом глазели на нас, предвкушая драку, но никто и не подумал вмешаться.

Ладно. Посмотрим, кто кого. Я выдернул из ножен шпагу, с удовлетворением отметив, насколько ее клинок длиннее матросских ножей. Пусть я не чемпион по фехтованию, зато у меня явное преимущество в оружии.

Моряки это тоже поняли, заколебались, но потом двое стали обходить меня с боков.

– Сейчас я посмотрю, какого цвета у тебя потроха! – рыкнул тот, что заходил справа.

Ждать не было никакого смысла, и я, прыгнув в его сторону, рубанул его по руке.

– Сволочь! – нож выпал, и матрос схватился левой рукой за рану. – Бей его, ребята!

Шпага со свистом описала полукруг, и ребята невольно попятились. Один из них резким движением метнул в меня нож, однако мне каким-то чудом удалось увернуться. Затем я прыгнул на левого противника, оставил ему отметку на щеке и оказался рядом со стеной.

Теперь я мог не беспокоиться за свой тыл. Но на меня напали сразу трое стремящихся убить меня врагов, и еще неизвестно, чем закончится такая схватка. На всякий случай я запустил левую руку в карман, где у меня лежал «макаров». Я не левша, но в правом кармане была здоровенная дырка, и потому оружие пришлось прятать в левом.

Свистнул еще один нож, и я почувствовал, как лезвие вспороло одежду и скользнуло по правому боку.

В следующий миг матросы бросились на меня, но я двумя взмахами шпаги воздвиг между нами преграду, а когда один из них поднырнул под нее, успел уколоть его в плечо.

– Сейчас я его… – Раненый первым моряк снова присоединился к троице и выхватил здоровой рукой пистолет.

– Пошли вон, шакалы! – процедил я и честно предупредил: – Или убью всех.

– Посмотрим, – ухмыльнулся матрос с распоротой щекой и тоже вытащил из-за пояса пистолет.

Его примеру последовали остальные, и я увидел четыре медленно поднимающихся ствола. Выхода у меня не осталось. Я торопливо выхватил «макаров» и под истошный визг женщин стал стрелять с левой руки.

Только это меня и спасло. Минимум двое матросов выстрелили почти одновременно со мной, но именно «почти». Удары попавших в них пуль поневоле сбили прицел. Еще один выстрелил, когда в меня кто-то врезался сбоку, пытаясь прикрыть, а на деле только мешая. Моя рука дернулась в сторону, и тут громыхнул четвертый выстрел.

Мэри (это была она) дернулась всем телом и безвольной куклой повалилась на пол.

Я как-то сразу понял – все, она убита – и даже не посмотрел в ее сторону. Обойма в «макарове» опустела, а передо мной продолжал стоять убивший певицу матрос. Он не имел права жить на этом свете, и я мгновенно сделал выпад и пронзил его шпагой.

Что было дальше, я почти не помню. Кажется, в трактир ворвались солдаты в красном и вырвали оружие, потом меня куда-то волокли, о чем-то спрашивали, я где-то лежал, но окончательно очнулся уже в трюме какого-то корабля.

Я разглядел рядом женщин, детей, Лудицкого и с трудом нашел в себе силы спросить:

– Куда нас везут?

– На Ямайку. – Я даже не заметил, кто это сказал. – Для вынесения окончательного приговора.

– Они не имели права арестовывать меня! У меня депутатская неприкосновенность! Я ни в чем не виновен и никого не убивал! – взвизгнул Лудицкий.

– Ты бы еще Женевскую конвенцию вспомнил, трус паршивый! – ответил я и отвесил советнику полновесную пощечину.

49 Кабанов и д’Энтрэ

Когда солнце покатилось к горизонту, обещая скорую темноту, работа на плантации поневоле прекратилась. Надсмотрщики деловито пересчитали белых и черных рабов и повели их к баракам. Подгонять никого не приходилось. Измученные жарой и трудом оборванные люди покорно брели на отдых, радуясь, если кто-то из них еще был способен предвкушать долгожданный отдых. Точнее, не отдых – это понятие достаточно широкое, – а краткий покой и тяжелый беспробудный сон.

Обед, он же ужин, был уже готов. Отвратительную бурду, рассчитанную на поддержание сил, но никак не на получаемое от еды удовольствие, тем не менее съели подчистую, чтобы на следующий день не свалиться на бесконечной работе. Если бы рабство состояло из одних ночей!

Почти сразу после еды большинство рабов заперли в бараках.

Исключением были люди семейные: хозяин нуждался в увеличении числа работников, и их естественный прирост был процессом пусть медлительным, но надежным. Кроме того, не запирались домашние слуги да те счастливчики, кто, благодаря своим умениям, мог претендовать на особое благоволение плантатора. Например, Петрович, неожиданно для хозяина оказавшийся достаточно выгодным приобретением в качестве врача.

Остальные недавно купленные рабы к выгодным приобретениям не относились. Трое из них еще не оправились от ран и первую неделю почти не работали. Кабанов нагло заявил плантатору, что труд убьет их за пару дней и хозяин окажется в убытке. Хозяин вспылил было в ответ и хотел наказать непокорного, но слова Сергея заключали в себе горькую правду. Убыток стал бы небольшим (дорого он заплатил лишь за Ширяева), но бросаться деньгами не следовало, и обещанную порку отложили на потом. Зато, едва у новичков затянулись раны, их выгнали в поле и заставили работать наравне со всеми.

Впрочем, небольшое отличие имелось. Надсмотрщик, грубый и невежественный тип, однажды попытался было ударить Кабанова, но именно попытался. В глазах отставного десантника он увидел такую расчетливую и уверенную угрозу, что уже занесенная рука с кнутом невольно опустилась. Даже тупой надсмотрщик предпочел не связываться с этим новым рабом из неизвестной страны.

Но и без наказаний работа была очень тяжелой, и бывшие пассажиры под вечер едва волочили ноги. И все-таки Кабанов находил в себе силы для полуночных бесед с остальными рабами. Негры отпали достаточно быстро – в них жило недоверие к странному белому человеку и почти полностью отсутствовал мятежный дух. Оставались французы, и Сергею удалось сойтись с их бывшим командиром, капитаном французской королевской армии шевалье Мишелем д’Энтрэ.

– Знаете, что больше всего меня поражает, Мишель? – спросил его по-английски не знавший французского Кабанов.

– В чем? – Английский шевалье оставлял желать лучшего, впрочем, как и английский Кабанова.

– В нашем положении. Меня поражает ваша пассивность. Не обижайтесь, Мишель. Вас девятнадцать человек. Вы солдаты, но терпеливо переносите рабство. Негров я еще могу понять, они дикари. Но вы? Решили остаться рабами на всю жизнь?

– Мы думали об этом. Ближайшее французское владение – Гаити. До него недалеко, но где взять лодку? – со вздохом спросил д’Энтрэ.

– Захватить – и все дела. Только зачем лодку? Брать, так корабль, – уверенно возразил Кабанов.

– Для захвата корабля нас очень мало. Девятнадцать человек, – напомнил шевалье.

– Двадцать четыре, – поправил его Кабанов. – Нас пятеро. И еще восемь наших товарищей на другой плантации.

– Все равно мало. Мы безоружны. Англичане перебьют нас, как… – Д’Энтрэ не мог подобрать подходящее сравнение. – Это не выход.

– Оружие наверняка есть у хозяина. Заберем его и вооружимся. – О револьвере Кабанова знали только Сорокин и Ширяев. – Захватить судно нетрудно. Проблема в другом: пройти форт. Можно захватить и его, но потом из него придется уйти. Хотя… – Он задумался над внезапно пришедшей в голову мыслью.

– Захватить форт? – удивился француз. – Вы шутите, Серж. Для этого необходимо целое войско с артиллерией.

– Зачем? Много людей – много шума. Нам не нужен форт, и мы его просто уничтожим.

– Что?! Как? – Д’Энтрэ взглянул на нового товарища по несчастью как на сумасшедшего и даже немного посторонился.

– Конечно, взорвем, – пояснил Кабанов и впервые за весь разговор улыбнулся. – Не переживайте, Мишель. Чтобы взорвать такой форт, достаточно двух-трех человек. Не верите? Так я вам это докажу. Бывали дела и потруднее.

– Вы фантазер, Серж, – старательно подбирая слова, чтобы не оскорбить ненароком, сказал шевалье. – Вас послушать, так все очень просто. Проблем вообще нет. Освободиться из рабства, захватить корабль, взорвать форт…

Кабанов снова улыбнулся. Он попал в век, где понятия не имели о настоящих диверсиях и диверсантах. Даже военные и мысли не допускали, что небольшой группе людей по силам какая-либо серьезная боевая операция, и это неверие лишь увеличивало шансы на успех. Возможно, охрана форта и казалась французам препятствием, однако для десантника грядущих веков она выглядела лишь жалкой пародией на саму себя и для человека умелого не представляла особой проблемы.

– Как по-вашему, сколько человек сторожат форт ночью? – спросил Кабанов.

– Точно сказать не могу, но думаю, что не меньше дюжины. И вы надеетесь справиться с ними втроем? Не забывайте, что они сразу поднимут тревогу и разбудят весь гарнизон, – предупредил шевалье.

– Не поднимут. Покойники всегда ведут себя тихо, – возразил Кабанов. – Это дело техники. Не обижайтесь, Мишель. На моей далекой родине некоторые из нас изучали неизвестную в Европе науку: убивать без шума. Нам часто приходится воевать с азиатами. Эти войны ведутся не по-джентльменски. Главное – уничтожить врага, а каким способом – не имеет значения.

– Понимаю. Татары – дикий народ, – кивнул д’Энтрэ. – Но англичане – хорошие солдаты.

– Пока не замечал. Моряки хорошие, не спорю. Думайте, Мишель. Если вы откажетесь, то мы убежим впятером. Неужели вы хотите провести всю жизнь на плантации? Я ждал лишь, пока заживут мои раны. Теперь они затянулись, и я твердо решил вырваться на свободу. С вами или без вас. Другое дело, что для управления кораблем моих людей не хватит. Решайтесь.

Д’Энтрэ задумался. Разумеется, он не мог представить возможности профессионального солдата через три века – он вообще очень мало знал о Кабанове, – но было в собеседнике нечто такое, что невольно заставляло ему верить. И присущая многим французам авантюрная жилка в сочетании со стремлением как можно скорее избавиться от унизительной несвободы в конце концов взяли верх.

– Я согласен. Но не знаю, согласятся ли мои люди? Попробую поговорить с ними.

– Надеюсь, среди несогласных не окажется предателей? – спросил Кабанов. – Был же среди апостолов Иуда…

– Исключено. Мои люди – французы и от всего сердца ненавидят англичан, – заверил д’Энтрэ.

– В своих я тоже уверен. В тех, которые здесь. А остальных мы освободим по дороге.

Разговоры д’Энтрэ с остальными продолжались две ночи. На второй день ближе к полудню шевалье сообщил, что все восемнадцать человек согласны рискнуть, но им хотелось бы разработать более реалистичный план.

– Самый реалистичный план – всегда самый дерзкий, – ответил Кабанов. – Хотя бы уже потому, что противник такой дерзости от нас не ждет. Для англичан он станет полной неожиданностью. Главное – быстрота. Тогда они даже не успеют что-либо понять.

– Мои люди тоже не очень верят в ваш план, – заметил д’Энтрэ. – Мы с вами благородные люди, месье, но они – простолюдины и лишены дерзости и воображения. Даже я порой сомневаюсь в успехе. Захватить корабль в Порт-Ройале, пиратской столице Вест-Индии, да еще и уничтожить форт!

– Эй, вы что, болтать сюда пришли или работать? – прервал их проходивший мимо надсмотрщик. – Бича захотелось?

– Когда нас сюда привели, то наших желаний не спрашивали, – не сдержался Кабанов.

– А ты шутник… – недобро усмехнулся надсмотрщик и направился в их сторону.

Подойдя ближе, он лениво сплюнул табачную жвачку, без особой злобы полоснул француза по туловищу и повернулся к Кабанову. Сергей не стал дожидаться продолжения. Он нанес молниеносный удар, и британец повалился замертво, так и не успев понять, что же произошло.

– Черт! – по-русски выругался Кабанов, осознав необратимость случившегося.

Д’Энтрэ с изумлением перевел взгляд с надсмотрщика на товарища по несчастью, и в его глазах вспыхнуло восхищение.

– Вы настоящий мастер, месье! Убить одним ударом, не имея оружия…

– Ничего особенного, – отмахнулся Кабанов. – Лучше помогите его убрать. Придется начинать все сегодня.

Труп кое-как спрятали в тростнике. Пистолет надсмотрщика, рожок с порохом и мешочек с пулями Кабанов передал своему союзнику.

– Держите, Мишель. Вам это пригодится.

– А вы? – Как бывший солдат д’Энтрэ считал, что трофей принадлежит добывшему его.

– У меня есть. – Нож и револьвер Кабанов всегда носил с собой, хотя и не думал, что придется воспользоваться ими так скоро.

Словно почувствовав, что дело уже началось, рядом беззвучно возник Сорокин и вопросительно взглянул на своего командира.

– Начинаем, Костя, – по-русски сказал ему командор. – Так уж получилось. Не стерпел, – и перешел на английский: – Главное – не дать никому ускользнуть. В том числе и рабам-неграм. Действовать без шума, стараться не убивать.

Совсем без убийств не обошлось. Одного из британцев убил кто-то из французов, другой успел выхватить пистолет, и Кабанов, упреждая выстрел, метнул в него нож. Оставшихся трех надсмотрщиков смогли оглушить, а негры не сопротивлялись и покорно сбились в плотную толпу.

Оставив пленных под присмотром французов, Кабанов взял с собой Сорокина и Ширяева и направился к хозяйскому дому. Д’Энтрэ и двух его людей он сразу послал в обход на ведущую к Порт-Ройалу дорогу, наказав ни в коем случае не упустить возможных беглецов. На большее, по мнению Сергея, новые союзники пока не годились. Десантник не сомневался в их отваге, однако успех сейчас зависел от других качеств, мало знакомых солдатам конца семнадцатого века.

Его расчет оправдался полностью. Подкрались, ворвались, отключили всех на своем пути, и подоспевшим союзникам осталось только отвести или отнести в сарай связанных хозяев плантации и их слуг.

– Вы великий воин, месье! – во всеуслышание объявил д’Энтрэ, когда всех, не участвующих в побеге, включая негров-рабов, заперли в бараках.

Остальные французы полностью разделяли мнение своего капитана. План Кабанова уже не казался им таким авантюрным, и теперь все были готовы идти за московитом хоть на край света, поверив в его мастерство и удачу.

Как и предсказывал командор, после захвата плантации у беглецов появилось оружие, и теперь они имели найденные в хозяйском доме шпаги, сабли, пистолеты и дюжину ружей. Судя по всему, хозяин не исключал ситуации, когда рабов придется усмирять силой.

– Командуйте, Серж! Признаю ваше превосходство и буду счастлив сражаться под вашим командованием, – искренне произнес шевалье.

Что ж, одного друга в этом мире Кабанов, похоже, нашел. Ему это показалось даже странным, когда он вспомнил, что до сих пор все стремились напасть первыми, даже не зная, кто же, собственно, перед ними.

Интересно, а какой прием ждет его в России? Уж там сказка о мифическом дворянстве не подействует. Должны существовать какие-то списки или свидетельства – короче, официальные подтверждения о принадлежности к единственному не отягченному поборами классу. Гнуть спину на какого-нибудь помещика и радоваться, что кровопийца свой, русский, а не ямайский плантатор, не было никакого желания. Хотя в солдаты могут взять и без документов, а маршальский жезл, как известно, выдают вместе с ранцем.

Или начхать на свой квасной патриотизм? Гаити совсем рядом, там сейчас правят соотечественники Мишеля, а уж тот за него замолвит словечко. Стать королевским мушкетером, этаким бесшабашным д’Артаньяном, разгуливать в сшитом по последней моде камзоле, отстаивать свою честь шпагой… Да и внуки-правнуки будут жить не в пример лучше соотечественников, если, конечно, уцелеют в бурные годы Французской революции и не замерзнут в российских снегах.

Ладно, чего гадать? Прежде надо сделать дело. Удачное начало еще не гарантирует хороший конец.

– Взять запас еды, подобрать себе одежду. В городе мы должны походить на обычных моряков, – распорядился Кабанов и предупредил: – Но никаких пьянок. Единственная гарантия нашего успеха – быстрота. Гулять будем уже на Гаити.

Кое-кому это не понравилось, долгожданное освобождение хотелось отметить, но возражений не последовало. Как ни кружил головы легкий успех, каждый понимал, что остановка на достигнутом означает неминуемую гибель. Они до сих пор находились на чужом враждебном острове, и узнай о случившемся местные власти, тотчас последуют облава, плен и возмездие.

Сборы не заняли много времени. Все переоделись. Кабанов поверх своей изрядно потрепанной формы натянул несколько великоватый камзол и прицепил к поясу шпагу. Еще проще оказалось с продуктами. Плантатор был человеком запасливым, и в его погребах нашелся солидный запас всевозможной еды.

Прошло не более получаса, и маленький отряд вышел на скверную дорогу, направляясь к соседней плантации.

Кабанов не волновался о судьбе запертых в бараках пленников. Вряд ли их заточение продлится достаточно долго. Кто-нибудь да забредет в опустевшую усадьбу и выпустит их на волю. Зла к теперь уже бывшему хозяину Сергей не испытывал – плантатор не был извергом и худо-бедно заботился о своем говорящем имуществе. Но не оставлять же его из-за этого на свободе! Пусть посидит пару дней, ничего с ним не случится.

Что действительно терзало Кабанова, пока он, как положено – с дозорами и с боевыми охранениями, – вел свой отряд, так это то, что он не смог уберечь доверившихся ему людей. Ладно, погибшим во время катастрофы он помочь все равно не мог, да и его самого спасли моряки, высадив на остров. Но на острове, название которого так никто и не узнал, было четыреста с небольшим мужчин, женщин, детей. Где они теперь?

И последний бой с сэром Джейкобом надо было тоже вести иначе. Воспользоваться завесой порохового дыма и пожертвовать на брандер последнюю спасательную шлюпку, а не сажать в нее женщин и детей без охраны и почти без надежды на спасение. Итог всех ошибок перед глазами. Под палящим солнцем идут всего пятеро да еще восемь вкалывают неподалеку на другой плантации. И это все, что осталось от восьмисот пассажиров и моряков! А что стало с женщинами и где их искать, теперь только богу ведомо…

И что это за метод спасения – высаживать людей в открытом море в расчете на исконно русское «авось»? Как они выживут в чужом краю и в чужом времени? Займутся извечной женской профессией? Помрут с голоду, если остров оказался необитаемым? Так стоило ли их отправлять?

Чтоб тебя с твоим армейским благородством! Остался прикрывать, а отходить приказал через непроходимое болото. Это по-нашему, по-советски! Тут и жизни не хватит, чтобы прочесать все эти бесчисленные острова. Тем более что жизнь здесь почти у всех оказалась короткая. Не захотело принять чужое время, ох, не захотело. А может, так и должно быть?

Лайнер затонул, и искать его, тем более здесь, никто и никогда не будет. Почти все современники погибли, даже напавшие пираты полегли поголовно, и некому рассказать о чуде. Море же умеет хранить тайны. Никто не узнает, где и как нашел свой конец сэр Джейкоб Фрейн и его отчаянные головорезы. Был флибустьер – нет флибустьера. Может, все события давно вцементированы во время, и из века двадцать первого век семнадцатый не изменить?

Ну, нет. Кабанов сжал губы. Было, не было, но своих людей я как-нибудь спасу. И тех, кто со мной, и тех, кого идем выручать. И девчонок постараюсь найти. Хоть сам пиратом стану, но найду. Нет у них кроме меня защитника, а значит, умирать я не вправе. Пока не вправе…

50 Флейшман. Каждому – свое

Воистину, жизнь неистощима на сюрпризы, и никогда не угадаешь, вознесет ли она тебя к небесам или же подложит свинью.

Когда-то я читал фантастику: в те времена, когда читал вообще, – но ни разу не задумывался, что жизнь порой бывает куда фантастичнее любого романа. Да только фантастичность эта натуральна до омерзения. Стали бы Стивенсоны и Саббатини описывать в романтических красках флибустьерские похождения, доведись им испытать такую жизнь на своей шкуре! Слишком уж много грязи и вони, не говоря уже о крови. Про такое еще можно читать… но только не видеть!

И все равно я сумел пройти и через это, уцелеть в жестоком и практически безнадежном бою, испытать все «радости» человека, которого болтает в жалкой шлюпке в открытом море, был чудом спасен, чтобы при очередном повороте судьбы превратиться в раба.

По-моему, это уже слишком. Я никогда всерьез не задумывался о рабстве. Оно исчезло задолго до моего рождения, даже его сталинско-бериевский запоздалый рецидив, и уже поэтому казалось абстрактным понятием, наподобие крепостничества. Тем неожиданнее оказался удар. Правда, рабом я стал не в Древнем Египте, а в более цивилизованные времена на плантациях, неподалеку от рабыни Изауры. Но хрен редьки не слаще.

В довершение всех бед мой хозяин оказался самым натуральным извергом. В первый же день каждого из нас, восьмерых экземпляров говорящей рабочей скотины, по нескольку раз пребольно стеганули бичом. Просто так, для острастки. И предупредили, что в случае малейшего неповиновения будет во много раз хуже и больнее. А на третий день у нас на глазах до полусмерти избили одного негра – он, мол, не так взглянул на хозяина, когда тот забавы ради съездил бедолаге стеком по лицу.

Даже на нашем злосчастном острове было лучше. Пусть нас подстерегала смерть, но там мы были свободными людьми и в нашей власти было распоряжаться собственной судьбой. К тому же с нами был командор со своими десантниками, и это давало нам надежду выбраться живыми из любой переделки. Сейчас же, как назло, все три уцелевших спецназовца оказались вместе с Кабановым неизвестно где. Не знаю, как там с ними обращаются, но три профессиональных киллера – это сила. Еще неизвестно, не придется ли плантатору проклясть тот день и час, когда он решил прикупить на аукционе московитов!

В сущности, то была моя единственная надежда. В покорность командора я не верил и никогда не поверю. И не зря он держался так спокойно во время нашего заточения и продажи. Насколько я знаю Сергея, он и лишней секунды не останется в неволе, подвернись ему хоть малейшая возможность для побега. Наверняка его сдерживают лишь незажившие раны. А когда наберется сил, он тем или иным способом вырвется с плантации. Тихо или с шумом, но вырвется. И совсем не верится, что наш командор забудет про своих и каким-либо способом не выручит нас. Я уже дошел до того, что согласен даже уйти в партизаны и бить британцев где только удастся, лишь бы не быть в рабстве у этих самодовольных скотов! И не из-за какой-то там моей особой воинственности – я никогда не испытывал тяги к подобного рода приключениям, – а чтобы меня в буквальном смысле не забили на плантации, как мамонта.

Но дни шли за днями, а освобождение все не приходило. Корабельный токарь Ардылов оказался мастером на все руки, и не прошло и недели, как хозяин забрал его в дом. Там наш товарищ занялся вырезанием всяких поделок из дерева. Не знаю, куда хозяин потом всю его продукцию сбывал, но прибыль с этого, безусловно, имел, и наверняка немалую. Не зря же Ардылову предоставили отличные, с точки зрения раба, условия – и каморка у него была своя, и кормили его немного лучше, и надсмотрщик за спиной не стоял…

Нам же приходилось куда тяжелее. Мастерить что-либо своими руками мы были просто не приучены, и использовали нас исключительно на уборке сахарного тростника наравне с неграми. Да и тут мы здорово отставали от черномазых, и редкий день обходился без минимум двух-трех ударов бича по голой спине. Даже спать приходилось большей частью на животе.

– Так дальше продолжаться не может, – к концу второй недели заявил мне Рдецкий, когда мы с ним сидели над обеденной бурдой. – Тут нас всех забьют, как собак. Даже не как собак, а как бессловесных кроликов. Мы что, и дальше будем покорно ждать своей очереди?

– А что мы можем сделать? – спросил я. – Не апеллировать же к суду с просьбой о смягчении приговора!

– Да, суды здесь покруче наших, – согласился Гриф. – В родной тюрьме сидеть было бы куда приятнее.

Естественно – ему-то что тюрьма, что санаторий. Здесь о прошлом Рдецкого не знали, а если бы узнали, то могли и вздернуть без разговоров. Другие времена, другие нравы. Вслух я сказал:

– Со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Жаловаться можно сколько угодно – от этого ничего не изменится.

– Действовать надо. – В глазах Грифа мелькнула ненависть. – Я бы и от своих такого не потерпел, а от чужих терпеть тем более не собираюсь. Загнуться от приговора за несовершенные дела…

– А за совершенные разве легче? – поддел я его. – Что ты предлагаешь?

– Что тут еще можно предложить? Побег, – смерив меня оценивающим взглядом, ответил Гриф.

– Как? И куда бежать? Ямайка – остров большой, но рано или поздно нас все равно найдут. Объявят награду, тогда нас любой встречный выдаст с потрохами. Да и всю жизнь прятаться не станешь.

– Разумеется, – кивнул Гриф. – Но всю жизнь и не надо. Затаимся на месяц-другой, пока активные поиски не улягутся, а там доберемся до берега, приватизируем подходящую лодку – и поминай как звали! До Гаити не так далеко, а там французы.

Изложенный в нескольких словах план был, несомненно, наиболее разумным из всех возможных, но гладко бывает только на бумаге…

– Хорошо, но возникает еще несколько логичных вопросов. Чем мы будем заниматься этот месяц-другой? Где скрываться, чем питаться? Что станем делать на Гаити, если доберемся? И наконец, как мы сможем убежать? Нас восемь человек, но среди нас нет ни одного настоящего профессионала. Кабанов, Сорокин, Ширяев – все они на другой плантации, но мы же не знаем, где именно? Или ты предлагаешь отыскать их и на Гаити бежать вместе?

– Нет. Начнем рыскать между плантациями – нас в два счета поймают. А что касается побегов, ты уж извини, Юра, но единственный профессионал здесь – я. Как и ты единственный из настоящих моряков. Поэтому я и предлагаю бежать вдвоем. Ты прав, остальные уже ничто, обуза. Да и поверь мне, человеку в таких делах опытному, что толпой бежать намного труднее. Вдвоем мы в любую щель пролезем, а все вместе… Нет, только вдвоем! Еды на двоих нужно меньше. Скажу тебе по секрету – мне удалось кое-что раздобыть и припрятать, так что на первое время с голоду не помереть хватит. А как добраться до Гаити… Что ж, придется нашему хозяину поделиться с нами деньгами. Нам они, сам видишь, намного нужнее. Но это я тоже возьму на себя. Тебе же придется убрать одного из надсмотрщиков. У меня осталось всего два патрона… маловато. Нужно хоть какое-то оружие. Не могу же я все делать сам! – В последней фразе мне почудилось какое-то притворство. – Согласен?

– Подумать надо. Сам понимаешь, такие дела с бухты-барахты не делаются.

– Подумай, конечно, – согласился Гриф. – Но только не очень долго. Тянуть тоже не следует.

В принципе, я почти не имел возражений против предложенного плана. Я очень скоро ощутил, как выматывает меня эта каторжная работа, как быстро я теряю силы. Если побег откладывать, сил на него может попросту не остаться. Нас было слишком мало для бунта, и даже будь с нами Кабанов, нас могла погубить любая случайность. Точно так же мы не могли ввосьмером захватить корабль и, даже в случае успеха, справиться с парусами на любой посудине крупнее прогулочной яхты. Уйти в леса и партизанить? Но не всю ведь жизнь! Тогда и в самом деле лучше бежать, а там или украсть лодку, или завербоваться матросами (если невероятно повезет) на первый попавшийся корабль. Насколько мне помнится, примерно в это время Порт-Ройал был чем-то вроде столицы флибустьеров Карибского моря, а они вряд ли требовали от матросов какие-то документы. Правда, городу в конце концов предстояло погибнуть во время землетрясения, но, когда это произойдет, я, хоть убейте, вспомнить не мог.

Единственное, что вызывало у меня некоторые опасения, – личность напарника. После моих последовательных отказов у Грифа не могло быть никаких причин любить меня. Более того. Насколько я помнил рассказанное мне в той, прежней жизни, Гриф всегда отличался редкой злопамятностью и при первой же возможности припоминал человеку все подлинные и мнимые обиды. Так почему же он выбрал меня? Только ли потому, что я и в самом деле остался единственным, кого можно с натяжкой назвать моряком? Ярцев-то пропал неизвестно где, и, учитывая огромное количество островов в архипелаге, найти нашего Шкипера попросту нереально. Да, до боли жаль Лену, да и Валера был неплохим парнем, но правде надо смотреть в глаза…

И все-таки какое-то предчувствие удерживало меня от согласия. Пусть я сейчас самый полезный для Грифа человек, но где гарантия, что на Гаити он не избавится от меня, как от отслужившего свое хлама? А может, это предложение и вовсе ловушка, и Гриф намерен извлечь из него одному ему ведомую выгоду? Но какую?

Идиотский выбор. С одной стороны – беспросветное рабство, с другой – авантюрный план побега с возможной угрозой для жизни даже в случае удачи. И выбирай, что хочешь. Предложи мне подобный вариант Кабанов – согласился бы без тени сомнения. Хотя командор такого бы и не предложил – он попытался бы спасти всех… кто уцелеет при его методах спасения. Зато никаких подвохов. Плох командор или хорош, но он человек долга. Похоже, его вообще мало заботят собственные выгоды. А может, для него главным является само приключение? Я где-то читал, что есть люди, любящие всяческие опасности, и преодоление их доставляет им невероятное удовольствие. Уж не из таких ли наш Сережа? Но в любом случае с ним всегда спокойнее.

Тем не менее что-то решать надо. Долго выдержать эту каторгу я не смогу. Вкалывать от рассвета до заката и питаться одной бурдой… А ведь в будущем, до которого не доживет никто из моих нынешних современников, включая младенцев – да что там младенцы? их правнуки не доживут! – на моих счетах в разных местах лежат несколько миллионов зеленых, да намного больше крутится в обороте фирмы. Если она, конечно, не разорится без меня. Знал бы… Ну да ладно!

Бежать. Только бежать. И пропади все остальные пропадом! Каждый сам за себя. Не понимает этого лишь слабоумный. А Грифа слабоумным не назовешь. Поэтому моя личная судьба его не волнует. Или волнует, но лишь пока ему это выгодно. Доберемся до безопасного места – и прощай! Даже если мы и окажемся на Гаити с деньгами, то не видать мне этих денег, как своих ушей. Расплачиваться за услуги Гриф явно не станет,делиться – тем более. В лучшем случае бросит на произвол судьбы, а в худшем – уберет. Отвечать за меня все равно не придется. Так что я выигрываю?

Да. Похоже, игра не стоит свеч. В любом случае мне ничего не светит. Как ни крути… Разве что попробовать переиграть Грифа и шлепнуть его втихаря? И совесть мучить не будет… Нет, не получится. У него в таких делах куда больше опыта и сноровки. Расправится, как с котенком…

Эти размышления стали итоговыми и, протянув для виду пару дней, я отказался от затеи с побегом.

– Это твое последнее слово? – осведомился Гриф, не сводя с меня цепкого оценивающего взгляда. – Другого случая может и не представиться.

– Последнее, – как можно тверже ответил я. – Не верю я в это. Не одни мы такие умные. И до нас многие наверняка пытались бежать. Вряд ли у них вышло. Будь у нас наготове лодка, другое дело. А так… Поймают – еще хуже будет.

– Смотри, как бы потом не пришлось пожалеть, – не предвещающим ничего хорошего тоном ответил Гриф.

– Все может быть, – заметил я. – И все-таки шансы на успех слишком малы. Если они вообще есть. Ну, ограбим мы хозяина, а если он раньше времени заметит кражу? К тому же на ночь нас запирают, а куда убежишь днем?

– Дурак! Стал бы я предлагать безнадегу! – процедил Рдецкий. – Мне с моим опытом виднее.

– Все равно. Не верю – и точка. Очень уж много разных «если». Добром это не кончится. Не здесь, так в море. Знаешь, сколько плыть до Гаити? Вот и я не знаю.

– Как хочешь. – Гриф с подчеркнутым безразличием пожал плечами. – Но только заикнись кому о нашем разговоре…

– Само собой. Ничего не слышал, ничего не видел, ни о чем не ведал. У бедного еврея своих забот хватает.

– Правильно, – подтвердил Гриф и неторопливо удалился. Потом, уже вечером, я заметил, как он о чем-то шушукался с долговязым Вовчиком. Меня очень удивил выбор его нового напарника. Владимирцев хоть какими-то единоборствами занимался, но Вовчик! Он даже на роль живых консервов не годится!

Но, как говаривал Лаврентий Павлович, попытка – не пытка. Пусть бегут, если получится. А я лучше попробую дождаться командора. При его талантах вырваться на волю – пара пустяков. Не бросит же он нас на произвол судьбы!

И снова потянулись дни, нудные и, несмотря на палящее солнце, беспросветные. Тело постоянно ныло от боли, одолевала нарастающая слабость, донимала жара, и лишь бич надсмотрщика не давал мне упасть где-нибудь в тени и лежать там без всяких мыслей. Нашим черномазым собратьям было намного легче, они хоть к солнцу привычные, а мы…

Я поймал себя на том, что меня все чаще охватывает какое-то отупение. Ни мыслей, ни чувств. Даже желания куда-то пропали. Кабанов, Валера, Ленка почти ушли из моей жизни и памяти, я больше не тосковал и не думал о них. Я вообще временами переставал думать, а более или менее энергично шевелиться начинал, лишь когда мимо проходил надсмотрщик с бичом. Боли я боялся по-прежнему.

И в тот день, в очередной раз заметив приближение властителя наших израненных спин, я изо всех сил начал делать вид, будто старательно работаю. Беда заключалась в том, что сил почти не было. Я на секунду оглянулся посмотреть, долго ли еще горбатиться? Тут-то все и произошло.

Надсмотрщик как раз миновал Вовчика, и тут последний прыгнул, обхватил мучителя левой согнутой рукой за шею, а правой с зажатым в ней предметом принялся неумело колотить его по груди и животу. Надсмотрщик вскрикнул, попытался вырваться, но после нового удара в живот согнулся. Тогда Вовчик перехватил нож обеими руками и со всей силы вонзил его сверху и сзади в шею.

Работа мгновенно прекратилась. Все стояли и смотрели, что будет дальше. Один Рдецкий медленно и молча направился к Вовчику. Тот выхватил из-за пояса у убитого длинноствольный пистолет, и тут мы увидели бегущего сюда второго надсмотрщика. Очевидно, он услышал крик своего товарища и теперь мчался на помощь.

Надо отдать Вовчику должное. Он не растерялся, не пустился бежать, а вскинул пистолет навстречу бегущему. Надсмотрщик не смог бы резко увернуться на бегу, и, выстрели Вовчик, судьба его была бы решена, но тут неожиданно вмешался Гриф.

Стоя метрах в четырех позади Вовчика, он вдруг взмахнул рукой и метнул нож в спину своего долговязого компаньона. Бросок оказался удачен. Нож вошел почти по самую рукоять, Вовчик дернулся, но упал не сразу. Застыл надсмотрщик, застыл и Гриф, и эта немая сцена растянулась на несколько долгих мгновений – как фотография, нет, скорее, как застывший на одном кадре фильм, и это почему-то было мучительно и страшно.

А потом все сдвинулось. Вовчик обернулся, увидел своего убийцу, и невероятное удивление, смешанное с яростью, исказило его и без того некрасивое лицо. Он повернулся и с видимым усилием попытался поднять успевшую опуститься руку с пистолетом, но жизнь уже оставляла его, и он мешком повалился на землю, чуть приподнялся и беззвучно выдохнул:

– Сволочь!

И тут же наступила агония. Вовчик несколько раз дернулся, засучил ногами и затих окончательно.

Надсмотрщики (их прибежало еще двое) осмотрели убитых, подобрали оружие, о чем-то коротко переговорили с Рдецким и несколькими ударами бичей вернули нас к работе. Потом приказали неграм унести трупы и удалились, прихватив с собой Рдецкого.

А вечером мы узнали, что Рдецкий назначен новым надсмотрщиком взамен убитого.

И уже на следующее утро Гриф ретиво взялся за дело. По малейшему поводу и без повода он хлестал всех направо-налево, не делая для своих бывших современников никакого исключения. Напротив, нам доставалось больше всех. Гриф как бы подчеркивал, что между нами отныне пролегла пропасть. Впрочем, после вчерашнего точно так же думали и мы.

Ночью, лежа на животах в душном запертом бараке, мы шепотом обсуждали случившееся. Я не выдержал, рассказал о разговорах с Грифом, и все сошлись в одном: он и не думал бежать. Рдецкий оценил вероятность побега и дальнейшие трудности и вместо этого решил выслужиться перед хозяином. То, что для достижения цели придется лишить кого-то жизни, не имело для него значения. Суда Гриф не боялся – по здешним законам он поступил правильно. Никто ведь не слышал, о чем он шептался с Вовчиком, и доказать что-либо было невозможно.

Но Гриф, очевидно, подсознательно ждал от нас каких-то каверз и при малейшей возможности избивал нашу пятерку (Ардылов был ему недоступен). При этом говорил он исключительно на ломаном английском, и единственными русскими словами, порою слетавшими с его губ, были матерные.

Мы не могли дать ему сдачи. Было очевидно, что тогда Гриф немедленно воспользуется предлогом и забьет смельчака насмерть. Он наверняка специально провоцировал стычку, стараясь побыстрее избавиться от нас. Побоев мы теперь получали столько, что первые дни на плантации казались раем.

Дни слились в один непрерывный кошмар. Мне стало казаться, что я схожу с ума – во всяком случае, реальность воспринималась уже с трудом. Остались лишь два чувства – усталость и боль, остальное ушло на второй план, как нечто несущественное.

А потом Гриф подловил меня, когда я не выдержал и рухнул там, где работал. На крик примчались еще два надсмотрщика. Все трое с бранью исхлестали меня и поволокли во двор, где стоял столб для провинившихся.

Хозяин плантации со всем семейством на несколько дней уехал в город, но в моей судьбе это ничего не могло изменить. Меня раздели до пояса и привязали к столбу, а я с тупым безразличием гадал – забьют ли насмерть сразу, или еще придется мучиться?

– Что, жидовская морда? – по-русски спросил меня подошедший вплотную Гриф. – Небось, жалеешь, что не на ту лошадку поставил? А еще говорят, что все евреи умные. Или ты забыл, кому отказал? Придется тебе хорошенько напомнить.

Внутри меня вдруг что-то вскипело, и я с неожиданной яростью плюнул в ненавистную харю.

– И это тебе тоже зачтется, – пообещал Гриф. – С живого шкуру спущу и солью натру, чтобы не протух раньше времени.

Он зашел мне за спину, и спину немедленно обожгло.

– Тебе это тоже зачтется, скотина! – выкрикнул я из последних сил. – Командор с тебя за все спросит…

Кнут обрушился на меня еще раз, и я прикусил губу от боли. В глазах у меня потемнело.

– Кто тут меня зовет? – неожиданно послышался откуда-то сзади знакомый голос и резко добавил по-английски: – Стоять!

Подбежавший ко мне Ширяев несколькими взмахами ножа перерезал веревки, и я смог обернуться.

Спина нестерпимо болела, подгибались колени, но открывшаяся вдруг картина сразу придала мне сил.

Двор был заполнен вооруженными людьми. Тут были и мои товарищи по несчастью, и командор со своими людьми, и какие-то незнакомые мне мужчины, переговаривающиеся между собой по-французски. Тут же стояли и сбившиеся в кучку надсмотрщики, обезоруженные и затравленно озирающиеся. Особенно испуганно выглядел Гриф, но он же первый попытался взять себя в руки.

Стоявший напротив него Кабанов презрительно смерил Рдецкого взглядом и спросил:

– Допрыгался, Гриф? Или надеялся, что я уже не приду? Ты слишком поторопился.

– А чего ты от меня хотел? Чтобы я спину вместе с черномазыми гнул? Или на его месте торчал? – Гриф небрежно кивнул в мою сторону.

– Тебе это пошло бы на пользу. Впрочем, за твои грехи отведать кнута слишком мало. – В глазах командора искрился лед. – Сколько на тебе жмуриков-то висит? Да зачем я спрашиваю? Все равно не скажешь. Да это и не важно. Времени разбираться с тобой у нас нет и потому судить тебя будем только за последние твои проделки.

– Нет у тебя такого права: судить, – возразил Гриф. – Сам-то ты сколько народа в своей жизни перебил?

– Не тебе об этом говорить, – отрезал Кабанов. – Я за свои дела отвечу перед своей совестью и перед Богом, если он есть, а ты за свои ответишь нам здесь и сейчас.

– Счеты со мной сводишь? – скривился Гриф. – Валяй. Ты сейчас сильнее.

– Нет. Если бы хотел – давно бы уже свел, – спокойно возразил командор. – А ты Вовчика сам на побег подбил, сам же и убил при попытке к бегству. Выслужиться захотел… Это убийство – твое первое преступление. Переходим ко второму: предательство. Не родине – сейчас и не разберешь, где у нас родина. Ты своих же товарищей по несчастью предал и продал. А знаешь, что с предателями делают?

– Ты не посмеешь! – Рдецкий вмиг побледнел. – Это чистейший самосуд.

– А Вовчик? – спросил Кабанов. – Подумай о нем пять минут. Больше дать не могу – тороплюсь очень. Да больше и не нужно. Все свои преступления ты и за месяц не вспомнишь. Разве что когда висеть будешь.

– Как – висеть? – не понял Гриф.

– Молча. Может, ты расстрела потребуешь? Так предателей на Руси издавна вешали, как собак.

Рдецкий вдруг резко выдернул из кармана руку, и в ней черной сталью сверкнул пистолет.

Командор стоял от него в нескольких шагах, и в руках у него ничего не было. У меня успела промелькнуть мысль, что Сергею конец, однако реакция у нашего командора была молниеносная. Миг – и в руке Кабанова оказался его короткоствольный револьвер, и сразу же грянул выстрел.

Удар пули был так силен, что Рдецкого развернуло в сторону. Его правое плечо обагрилось кровью, рука повисла плетью. ТТ выпал на землю.

– Забыл, с кем имеешь дело, Гриф, – невозмутимо, точно ничего и не случилось, сказал командор. – Патрона жалко. Повесить его!

Два француза подскочили к Рдецкому, завернули ему руки, связали их и поволокли к виселице – она имелась у каждого уважающего себя плантатора, так что искать подходящий сук не пришлось.

– А этих куда? – деловито осведомился Ширяев, показывая на остальных надсмотрщиков.

– Пусть ребята сами решают. И еще – не в службу, а в дружбу… проследи, чтобы был порядок.

– Есть! – козырнул Ширяев и быстро направился к виселице.

– Все хорошо, что хорошо кончается, – изрек командор. – Как ты себя чувствуешь, Юра?

– После твоего появления – намного лучше, – ответил я, хотя с трудом держался на ногах.

Подошедший Петрович быстро осмотрел мне спину и, уложив в тени, стал осторожно втирать приятно холодящую мазь. Боль немного стихла, но я и сейчас испытывал такое чувство, точно меня приговорили к смертной казни, однако в последний момент помиловали. Никогда не думал, что может быть так приятно оказаться среди своих!

– Идти-то сможешь? – спросил вновь объявившийся рядом Кабанов.

– Смогу, – пробормотал я. Если откровенно, я был в этом далеко не уверен, но так хотелось оказаться подальше отсюда!

– Порядок! – подошел к командору Ширяев. – Если не считать того, что перед смертью в штаны наложил, гад.

– Надеюсь, мое заключение не нужно? – спросил Петрович, не прерывая своего занятия.

– Нет. Все равно висеть ему долго. До возвращения хозяев, – отмахнулся командор. – Ну ладно, Юра, набирайся сил! Через час выступаем. А у меня еще дела.

– Куда хоть идем? – поинтересовался я, хотя был готов идти даже на край света.

– В Порт-Ройал, – небрежно ответил Кабанов. – Капитан французской королевской армии Мишель д’Энтрэ приглашает нас к себе в гости. Правда, пока не во Францию, а на Гаити, но почему бы и не уважить хорошего человека? Вот только разживемся какой-нибудь посудиной у наших британских друзей. Ты что предпочитаешь, бриг или шхуну?

– Бригантину. Хоть что-то знакомое, – улыбнулся я. Нет, с командором не пропадешь!

– Хорошо. Будет тебе бригантина, – тоже улыбнулся Кабанов и хитро подмигнул.

51 Кабанов и другие. Слава десанту!

К Порт-Ройалу подошли к вечеру, однако все в город не пошли. Появление в портовом городе новых людей – вещь обычная, но вдруг найдется некто излишне любопытный и полезет с нежелательными вопросами? Лучше не рисковать понапрасну. Одно дело – три человека, и совсем другое – почти тридцать. Девятнадцать французов и десять русских. Ардылов отказался пойти со всеми, объявив, что от добра добра не ищут и он уже по горло сыт всевозможными приключениями. Уговаривать его Кабанов не стал. Каждый вправе сам выбирать свою судьбу, лишь бы этот выбор не выходил боком другим. Да и воином токарь был никудышным. Оставалось поражаться, как ему удалось уцелеть во всех перипетиях бесконечной одиссеи?

В город отправились двое – Кабанов и Сорокин. Командор хотел прихватить и Флейшмана – Юра научился неплохо копировать местный акцент, но тот еще не отошел после порки и его пришлось оставить с остальными.

А в городе вовсю шла гульба. Вернувшиеся с добычей моряки оккупировали таверны и щедро спускали награбленное золото и серебро. Во всеобщей вакханалии никто не обратил внимания на двух достаточно прилично одетых людей, и разведчики без особого труда прошлись вдоль пришвартованных кораблей, осмотрели подходы к форту, кое-где перекидываясь парой словечек с подвыпившими флибустьерами.

Все это не заняло много времени. Подобно большинству городов Нового Света, Порт-Ройал был невелик, и скрывавшиеся в ближайших зарослях беглецы даже не успели как следует поволноваться за ушедших. Пользуясь последними минутами светлого времени, Кабанов собрал всех на крохотной полянке и на английском, чтобы его поняли все, кратко изложил дальнейший план действий.

– В общем, так. В городе идет пьянка. Это хорошо. На кораблях осталось по двое-трое вахтенных, и захватить один из них не проблема. Мы выбрали бригантину «Лань». Восемнадцать пушек, на днях должна выйти в море, поэтому продукты и вода уже на борту. Стоит отдельно, отойти от причала будет легко. Как только погрузимся, я, Сорокин и Ширяев пойдем к форту и взорвем его. В это время вы должны быть готовы отразить возможное нападение с берега. В порт пробираться мелкими группами. По дороге по возможности избегать разговоров, в драки не вступать ни в коем случае. Вопросы есть?

Не знавшим английского пересказали его слова, и после некоторых уточняющих вопросов план был принят.

Командор излучал уверенность в успехе, и это чувство передалось остальным. Легкость двух предыдущих побед взбодрила недавних рабов, и все были готовы идти за ним хоть в преисподнюю. Кабанов казался человеком, который просто не может проиграть, и самые фантастические планы выглядели легко выполнимыми.

Для пущей уверенности в успехе командор ненадолго отложил начало операции. Чем сильнее напьются гуляки, тем труднее будет привести их в чувство и, следовательно, тем меньшую опасность они станут представлять. Охрана форта тоже будет клевать носом и вряд ли всерьез отнесется к выполнению нудных обязанностей часовых. Да и отплытие в полной темноте могло привести к неприятностям. Прожектора еще не изобрели, а плыть во мраке по незнакомому фарватеру… Уж лучше дождаться первых проблесков рассвета.

Выжидая, неспешно перекусили прихваченными с собой запасами. Кое-кто с более крепкими нервами завалился на часок поспать. Командиры вполголоса обсуждали некоторые спорные моменты грядущих действий.

– Ведь взрыв форта переполошит весь город. Громыхнет-то изрядно, – сказал Флейшман.

– Разумеется, – согласился Кабанов. – Шума будет много, но тут уж ничего не поделаешь. Моряки вскоре так перепьются, что вообще перестанут что-либо соображать. Часть гарнизона неизбежно погибнет при взрыве, остальных охватит паника – ведь нападения с суши они наверняка не ждут. Но если мы не уничтожим форт, его пушки без труда расстреляют нас при отплытии. Даже если не потопят, то повредят так, что плыть дальше мы не сможем. Без взрыва форта нам никак не обойтись.

– Но за нами наверняка начнется погоня. Пока команды протрезвеют, пройдет какое-то время, но потом… – сказал д’Энтрэ.

– Придется и им устроить небольшой фейерверк. – Командор успел все обдумать заранее и не промедлил с ответом. – Подпалим пару-другую кораблей. Стоят они тесно, костер должен получиться приличный. И неплохо бы сделать это в последний момент. Устроим повелителям морей Варфоломеевскую ночь!

Удовлетворившись ответами, д’Энтрэ ушел к своим людям, и четверо русских остались одни.

– Еще бы наших девчонок найти! – с затаенной болью произнес Ширяев. – Как они теперь?

Трое остальных какое-то время молчали. Каждый из них по-своему переживал пропажу, но что тут сказать? Сделанного не воротишь. Во время боя казалось, что так будет лучше. Но только ли казалось? Бригантина-то погибла, а с нею вместе и большинство из тех, кто составлял ее экипаж. Останься женщины на борту – много бы их уцелело в схватке? А так хоть оставалась надежда, что они живы, но только где? Как их найти среди сотен больших и малых островов?

– Ничего, – нарушил молчание командор. – Корабль у нас будет. Кое-какие деньги на первое время тоже есть. Наберем команду и отправимся прочесывать все острова к востоку от нас. До суши Валера добрался наверняка. Деньги на первое время у них были. И при всех здешних нравах вряд ли колонисты воюют с женщинами и детьми. Найдем. Не сразу, но найдем.

– Воевать не воюют, но изнасиловать могут, – вздохнул Ширяев. – От Лудицкого-то никакого толку, а один Валера…

– Я ведь тебе предлагал – плыви с ними, – напомнил Кабанов. – И им было бы больше пользы, и нам спокойнее. А если изнасилуют хоть одну, я тот поганый остров дотла выжгу со всем его населением! Нет, честно, ребята. Не знаю, как вы, а я уже вполне созрел для пиратства. Столько успел насмотреться, что готов давить британцев везде где встречу.

– Я тоже, – согласился Сорокин. – Говорили: испанцы жестокие, а чем англичане лучше? Такие же изверги.

– Думаешь, в России сейчас иначе? – усмехнулся Флейшман. – Петр хоть и Великий, но головы рубить мастак.

– Лучше или хуже, но это наша родина. Что-то я не помню, чтобы русские моряки без малейшего повода нападали на иностранцев и убивали всех подряд. Не было такого в нашей истории, – возразил Кабанов.

– Разумеется. Перед иностранцами мы всегда преклоняемся, – вставил Флейшман и тут же добавил: – Впрочем, все это сейчас неважно. Я человек совершенно не воинственный и очень эгоистичный, но тоже думаю, что женщин мы найти обязаны. Это же наши женщины, и бросать их на произвол судьбы…

Он не договорил, подумав, что последняя фраза звучит несколько высокопарно, а высокопарности Флейшман не любил. Слишком уж много высокопарных слов он наслушался с трибун и экранов.

– Чтобы их найти, первым делом необходимо самим выбраться отсюда, – сказал командор. – Иначе им нас вовек не дождаться. Я говорил с Мишелем, он обещал помочь в поисках. Если, конечно, все будет в порядке. Не знаю, как вы, а я думаю, что на шевалье можно положиться.

– Нормальный мужик, – согласился Сорокин. – Есть в нем что-то от мушкетера, какими их описывал Дюма.

– А он и есть мушкетер. Точнее, капитан мушкетеров. Мушкетер – это солдат вооруженный мушкетом. Наподобие нашего автоматчика. Ладно, поговорили и хватит. Дел этой ночью у нас еще много. Покажем британцам, где раки зимуют.

Все беглецы были заранее разбиты на группы по пять человек с таким расчетом, чтобы в каждой хотя бы один неплохо говорил по-английски. Во главе этих маленьких отрядов встали Кабанов, Сорокин, Флейшман, д’Энтрэ и еще два француза. Пожелали друг другу удачи и пошли.

Как и планировалось, первой к намеченной бригантине подошла группа командора. Никакого освещения в городе не было, если не считать света из окон и тусклых фонарей у входов в таверны. Под прикрытием темноты добрались почти без приключений. Попадавшиеся на улицах компании пьяных моряков обходили, на шлюх не обращали внимания. Дважды крепко выпившие британцы осыпали их руганью, явно провоцируя на драку, но сейчас на карту было поставлено все, и нахалов не тронули, хотя в группу Кабанова входили Ширяев и двое французов, у которых очень чесались кулаки. Шедший с ними пятым и почти не знавший английского Петрович волей-неволей пропустил все мимо ушей и выглядел совершенно равнодушным.

На самой пристани народу не было вообще. Да и кого могло занести сюда в этот полуночный час? Моряки, проводившие порой целые месяцы в немыслимой тесноте, при первой возможности покидали свой корабль и пускались во все тяжкие по кабакам и публичным домам. Лишь днем, маясь от жестокого похмелья, а зачастую и с разбитой в пьяной драке мордой, они добирались до своего плавучего дома, больше смахивающего на каторжную тюрьму. Правда, каторга эта была обычно добровольной и порой могла принести неплохие деньги, на которые можно было кутнуть в порту в промежутке между рейсами.

Капитаны развлекались так же, как и матросы. Только напитки у них были получше, а женщины – подороже. Но и эти люди, бывшие в море первыми после Бога, в порту отнюдь не горели желанием проводить время в своих каютах и пропадали на берегу.

Кабанов шепнул своим людям, чтобы они оставались на месте, а сам пошатывающейся походкой двинулся прямиком на бригантину.

– Кто идет? – спросил заспанный голос. На палубе показался коренастый матрос.

– Капитан на борту? – пьяным голосом осведомился Кабанов, приближаясь к вахтенному.

– Он в городе. Топай лучше на берег, приятель, и приходи днем. Ночью тут делать нечего.

– Кому как, – ответил командор и нанес матросу резкий удар.

Вахтенный безмолвно рухнул на палубу. Увидев это, остальные члены группы проворно перебрались на бригантину.

– Мертв, – известил Петрович, машинально проверив пульс у распростертого тела.

Но его никто не слушал. Мужчины быстро разбежались по кораблю, проверяя, нет ли на нем еще людей. На свое счастье, моряки находились на берегу, и бригантина оказалась пуста. Бедняга вахтенный оказался единственным пострадавшим при ее захвате.

– Петрович, постой на шухере, а мы пока займемся артиллерией, – распорядился командор.

При свете переносного фонаря, стараясь избегать шума, мужчины принялись заряжать пушки. Каждую требовалось для начала откатить, прочистить ствол, совком на длинной ручке засыпать порох, утрамбовать его, забить пыж, потом поддон с картечью… Одним словом, работа была не из легких, и вчетвером они едва успели зарядить три орудия, когда к бригантине подошла группа д’Энтрэ.

– Прошу на борт. Корабль подан, – гостеприимно объявил Кабанов, встречая их у трапа.

– Похоже, Серж, вы действительно способны сделать все, – улыбнулся француз. – Вас послало нам само небо.

– Кто меня послал, не знаю, но помощь нужна и мне, – улыбнулся в ответ командор. – Надо поскорее зарядить пушки.

Прибывшие сразу приступили к работе, и к приходу группы Флейшмана половина орудий была заряжена.

Постепенно на бригантине собрались все беглецы. Понимая ответственность момента, никто не поддался искушению и не ввязался в драку с шатающимися по городу пьяными флибустьерами. Первый этап операции удался на удивление легко, и теперь надлежало основательно подготовиться ко второму.

Сорокин на пару с Кабановым проворно изготовили с десяток ручных бомб с короткими фитилями. Тем временем их товарищи успели обшарить корабль и собрать в кучу все найденные мушкеты. Понемногу, по-прежнему стараясь не шуметь, разобрались с бегущим такелажем и, насколько возможно, стали готовить бригантину к отплытию.

– Пора, – сказал командор и повернулся к д’Энтрэ и Флейшману: – Как только форт взлетит на воздух, подготовиться к бою, но вступать в него только в случае крайней необходимости. Если через полчаса после взрыва нас не будет, действуйте так, будто нас вообще нет. Отходите от причала, чтобы с первыми лучами солнца выйти в море. Ни в коем случае не медлите. Это приказ.

– Я хотел бы пойти с вами, Серж, – попросил д’Энтрэ. – Такое опасное дело, а я остаюсь в стороне.

– Извините, Мишель. Я вас понимаю, но у вас нет нашей подготовки. Не обижайтесь. Вы отличный воин и командир, но не диверсант. Форт – наше дело. Да и должен кто-то командовать на корабле, – не согласился Кабанов.

– Жаль, – вздохнул шевалье, но спорить не стал, понимая правоту своего нового друга. – Удачи вам!

– Ни пуха ни пера! – добавил по-русски Флейшман.

– К черту! – тоже по-русски ответил Кабанов и повернулся к Сорокину и Ширяеву: – Пошли, ребята!

Шпаги они за ненадобностью оставили на бригантине и в путь пустились почти налегке. У каждого имелся пистолет, хотя только у Кабанова было достаточно патронов к его револьверу, по паре кремневых «игрушек» и по нескольку ножей. Под одеждой у всех троих была защитная форма, очень удобная для скрытного передвижения, но плохо совместимая с этим городом. А так – обычные люди этого времени, двое победнее, один – побогаче. Сколько таких компаний они видели сегодня на улицах!

Но это было несколько раньше. Гулянка постепенно затихала. Кто-то наслаждался продажной любовью, кто-то не выдержал чрезмерных возлияний и заснул. Город становился безлюден. Лишь из одного кабака по дороге еще доносились звуки музыки и пьяные крики – видно, там собрались наиболее стойкие, твердо решившие гулять до самой зари. В свете фонаря у входа темнело пять или шесть тел тех, кто не выдержал схватки с зеленым змием и отрубился…

От гавани до форта было рукой подать, и добрались до него быстро. Здесь город уже кончился, и тьма казалась еще гуще, если такое «еще» возможно. Лишь едва заметный свет фонарей кое-где обозначал вершину крепостного вала. Не будь его, пока не упрешься – не заметишь, что перед тобой крепость. Но тьма десантникам была только на руку.

Возле какого-то куста десантники скинули с себя маскарадную одежду, проверили в последний раз, легко ли вынимается оружие, и устремились к валу. Был он крутой, но залезть на него не составило особого труда.

И – началось. Трое диверсантов разделились и призрачными тенями заскользили вдоль вала. Порою приходилось замирать, кое-где – ползти, местами даже спускаться по внешней стороне, чтобы потом внезапно возникнуть перед очередным часовым, в полудреме ожидающим смены. Не вскрикнул ни один. Стояли – и не стало, словно их и не было.

– Чисто, – шепнул Кабанов, на полукруге встретившись с крадущимся навстречу Ширяевым.

– У меня тоже, – шепотом ответил бывший сержант, вытирая нож куском какой-то тряпки.

Примерную схему форта им набросал д’Энтрэ, и, ориентируясь по ней, они спустились во внутренний дворик, где располагалась дверь к вожделенному пороховому погребу. Внизу тоже обошлось без шума, и лишь последний часовой стоял так неудобно, что вплотную было не подойти. Командор метнул ему в сердце один из своих ножей. Солдат молча свалился там, где стоял.

Зато с замком на двери пришлось повозиться. Ключей от него у часовых не оказалось. Сбивать – шуму не оберешься, и Сорокин долго ковырялся в нем, действуя шомполом пистолета вместо отмычки, пока замок наконец не щелкнул и дужка не отошла.

Остальное было элементарно. Вскрыли несколько бочек, одну из них опрокинули, набрали в холщовый мешок ведра три пороха, продырявили его и, начиная от кучи пороха возле опрокинутой бочки, вывели текущей из дырявого мешка черной струйкой вдоль двадцатиметрового коридора пороховую «змейку» к подножию крутой каменной лестницы, ведущей во внутренний двор форта.

– Сколько у нас будет времени? – спросил Ширяев.

– Минуты полторы. Если повезет – то две, – ответил Кабанов, снимая стекло с прихваченного во дворе фонаря и поджигая от теплящегося внутри огонька скрученную тряпицу. – Все наверх. Пора сматываться.

Он наклонился и поджег импровизированный фитиль. Диверсанты выскочили во двор, не забыв прикрыть за собой тяжелую дверь.

– Ходу!

Из форта припустили так, как не бегали уже давно.

В темноте взяли не то направление, и никак не могли обнаружить куст, возле которого оставили одежду. Не сговариваясь, решили бежать через город в чем были, но тут на полнеба полыхнула фиолетовая вспышка и тяжело содрогнулась земля. Десантники инстинктивно бросились на нее, прижались крепче, чем к любимой женщине, и не видя, как сзади взмывают в воздух обломки злополучного форта.

А куст оказался совсем рядом. В свете занимающегося пожара подхватили одежду, торопливо ее напялили и со всех ног бросились к городу.

Пиратская столица проснулась. Многие ее обитатели, зачастую полуодетые, носились по улицам, пытаясь спросонок понять, что же произошло. Во всеобщей сумятице никому не было дела до бегущих к порту десантников. Если кто и глядел им вслед, то только чтобы убедиться, что это не испанцы, давно точившие зуб на Порт-Ройал.

Такая же сумятица царила и в гавани – правда, народу здесь было значительно меньше. Видимо, Кабанов оказался прав, и большинство моряков никак не могли очнуться после чрезмерных возлияний. Неподалеку от захваченной бригантины на причале лежал человек, но разбираться, кто он такой, у беглецов уже не было времени.

– Вернулись?! – Пылкий шевалье бросился Кабанову на шею и что-то добавил по-французски.

– Как вы? – быстро осведомился командор, оглядывая столпившихся вокруг людей.

– Трое хотели забежать на бригантину. Двоих застрелили, третьего взяли в плен, – скороговоркой выпалил Флейшман. – Он говорит…

– Потом! – прервал его командор. – По местам! Приготовиться к отходу! Костя, Гриша, берем гранаты!

– Понимаешь… – пытался досказать свое Флейшман, но десантники торопливо похватали заранее приготовленные снаряды и выскочили на пристань.

Конечно, нечего было и думать потопить какой-нибудь корабль. Расчет строился на другом. Бомбы были задуманы как зажигательные и при попадании должны были вызвать пожар. А пожар на деревянном да еще крепко просмоленном корабле – штука страшная.

Вскоре несколько стоявших у причала кораблей превратились в гигантские костры. Немногие оказавшиеся на них моряки ничего не могли сделать с быстро распространяющимся пламенем. Нескольких вахтенных Кабанов застрелил на бегу, но выстрелы его револьвера показались совсем негромкими на фоне доносящихся из города криков и грозного гула крепчающего пламени. Огненные отсветы плясали на воде, и казалось, что она изменила цвет, из черной превратившись в зловеще-красную.

Сделав свое дело, десантники один за другим перепрыгнули на бригантину, и замыкающий Кабанов выдохнул заветное:

– Уходим!

– Да подожди ты! – по-русски прикрикнул на него Флейшман. – Ты можешь меня выслушать, в конце концов, или нет?!

– Потом! – отмахнулся командор и обернулся, разглядывая дело рук своих.

– Да когда потом, Серега?! – с отчаянием воскликнул Флейшман. – Потом будет поздно!

– Говори. – Кабанов понял, что от него не отстанут, и решил, что быстрее будет выслушать своего помощника.

– Девчонки наши здесь! И дети все, и Валерка. Завтра их будут судить, – торопливо сообщил Флейшман.

– Как судить? За что? – недоуменно спросил еще не остывший от боевой горячки Кабанов.

Подошедший к ним Ширяев, чье лицо покрывала копоть, уловив смысл сказанного, схватил подшкипера за грудки:

– Где они?!

– Не знаю за что, – ответил командору Флейшман. – Я вам это уже минут десять пытаюсь втолковать! Я же сразу сказал, что мы захватили пленного. По его словам, вчера днем на каком-то корабле в город доставили для суда два десятка женщин, двоих мужчин и нескольких детей. Суд будет завтра, вернее, уже сегодня.

– Да где они, черт тебя подери! – Ширяев несколько раз рванул Юрку так, словно тот был главным виновником всех несчастий.

– В тюрьме, – лязгая зубами, еле выговорил Флейшман. – В той самой, где когда-то держали нас.

– Так. Быть готовыми к немедленному отходу. Юра, ты за старшего! Костя, Гриша – за мной! Мы быстро!

Десантники торопливо перескочили на пристань. Следом за ними, на бегу что-то крикнув своим, бросился шевалье. Флейшман тоже хотел последовать их примеру, но вовремя вспомнил, что корабль предстоит вести ему, и с досады со всей силы ударил кулаком по фальшборту.

Боли он не почувствовал. Да и что такое боль, когда Ленка в беде, а он даже не может бежать с ребятами ей на выручку?

52 Шаги командора

Плавание в задраенном трюме было невероятно тяжелым. Ни элементарнейших удобств, ни сносной пищи, ни свежего воздуха. В порыве отчаяния две женщины стали обвинять во всем Валеру, но у штурмана нашлось гораздо больше защитников. На обвинительниц шикнули так, что они надолго прикусили языки.

Сам Ярцев никак на это не отреагировал. После смерти Мэри он стал безучастным ко всему. Ел, если в руки давали ложку и плошку с бурдой, порой засыпал, а большую часть времени просто сидел, уставившись куда-то в пространство невидящими глазами.

Мэри… В какой-то момент Ярцеву показалось, что бывшая звезда сможет заменить ему утраченную семью, и вот… Зачем только она кинулась на помощь?.. Уж лучше бы пуля попала в него и разом прекратила эту мерзость, называемую здесь жизнью! Все равно впереди ничего не светит. Кабанов скорее всего погиб, Лудицкий – откровенная сволочь, а все вокруг настолько беспросветно, что хоть в петлю полезай!

Может, и полез бы, но даже на это не было сил. Зато не боялся самого сурового приговора, если вообще воспринимал хоть что-нибудь. Боль в состоянии прогнать любые мысли, и вряд ли бывший второй штурман круизного лайнера был в состоянии думать, сидя в насквозь провонявшем трюме.

Второй (и последний) мужчина в этой компании вел себя совершенно иначе. Мысль о том, что из уважаемого человека, сопричастного к власти над огромной страной, он превратился сначала в загнанного зверя, а теперь в обвиняемого, сводила Лудицкого с ума. С момента ареста бывший депутат пытался уверить всех, что он ни в чем не виновен, ни в какие потасовки не вступал, никого не трогал и теперь горько сожалеет о судьбе, которая свела его с потенциальным преступником. Ах, если бы он знал!..

На его несчастье, никто не прислушивался к оправданиям на скверном английском языке. Будь Лудицкий британским подданным, тогда другое дело, но задумываться о судьбе варвара из какой-то жалкой далекой страны… Все они стоят друг друга!

Еще хуже повели себя женщины. Ярцев хоть был окружен защитным ореолом мученика, Лудицкий же не вызывал ничего, кроме презрения. И потому, когда он стал домогаться близости (Петр Ильич не имел ничего с самого отправления в круиз, поскольку отправился в него без дамы), ему было в этом высокомерно отказано. В нем попросту перестали видеть мужчину, и теперь женщины кто отворачивался от него, а кто и посылал куда-нибудь подальше. Осознание несправедливости судьбы, всеобщее отчуждение и боязнь незаслуженного приговора постепенно подвели Лудицкого к грани тихого помешательства.

Женщины переносили заточение по-разному. Большинство переживало за себя и за детей, кое у кого вспыхивали истерики, раздражительными стали практически все, но некоторые в глубине души радовались прекращению мытарств. Ведь какой бы приговор ни ждал мужчин, никто не сомневался, что на женщин он распространяться не станет. Скорее всего, их продадут какому-нибудь плантатору или отправят в публичный дом. И в том и в другом случае хорошего мало, зато будет кров, пища и хоть какая-то стабильность. Сколько же можно скитаться по этим проклятым островам и морям, с завидной постоянностью попадая из огня да в полымя? Пока с ними был надежный, как скала, Кабанов, как-то еще можно было терпеть, однако командора и в живых, наверное, нет…

Конечно, так думали не все. Кое-кто, например Наташа и Юля, продолжали надеяться, что лихой десантник жив и еще явится к ним спасать от беды, как являлся уже не раз и не два. Он просто не может погибнуть, не имеет права, а что не успел добраться до острова, так мало ли что могло случиться в море. Все равно – рано или поздно он найдет своих подопечных, и горе тем, кто попытается встать на его пути! В боевом мастерстве Кабанова сомнений не возникало ни у кого.

Но время шло, а с ним потихоньку таяли и надежды. Тяжелое плавание в задраенном вонючем трюме, бурда вместо пищи, плач детей убивали в людях все светлое. Мало кто понимал, что трюм – это еще не худшее. Тут им хотя бы не грозит насилие со стороны вечно голодной до женщин матросни.

А потом корабль пристал к берегу, и живой груз под конвоем доставили в тюрьму. Это была уже вторая тюрьма в жизни некрасовцев – в одной они томились, ожидая решения своей судьбы, а затем – трюм корабля. Однако даже тюрьма после трюма казалась если не раем, то хотя бы чистилищем. Не качает, и то слава богу! Да и бурды тут давали немного больше.

Непонятно как, но почти сразу же по прибытии стал известен Валерин приговор – петля. Но Ярцев в своем безучастии успел дойти до того, что вряд ли осознал это. К тому же мужчин посадили отдельно от женщин, и ни одна не знала, в какой из камер сидит бывший штурман на пару с бывшим депутатом.

Как всегда, хуже всего пришлось детям. Они привыкли к вольготной обеспеченной жизни, даже баталии с пиратами сперва воспринимали как захватывающие дух приключения, а тут им достались то просмоленные доски вонючего трюма, то холодные каменные стены. Ни игрушек, ни нормальной еды. Отчаявшиеся и изможденные матери, пропавшие отцы… Одни слезы и никакой возможности объяснить, почему они должны так страдать и когда это все кончится.

Почему и за что? Почему из всех, живших в начале двадцать первого века, напасть обрушилась именно на них? И что теперь? Пожизненное рабство без надежды на освобождение? Чем они провинились? Грехами родителей?

Стоны, всхлипы, метания… Сну было решительно нечего делать в переполненной камере. В темноте, вгоняя слабонервных в панику, то и дело шуршали крысы. Обнаглев, они с наступлением ночи стали даже бегать по разметавшимся на гнилой соломе телам.

Наверное, уже за полночь некоторые пассажирки стали потихоньку засыпать. Даже не засыпать, а забываться в дремоте, бредовой, как весь последний отрезок жизни. Рассвет не сулил женщинам ничего хорошего, однако и он был лучше бесконечной ночи.

А потом тюрьма вдруг вздрогнула, как от пинка невидимого великана. Прошло несколько томительных мгновений, и где-то снаружи громыхнуло – да так, что спросонок заплакали дети. Раскаты грома еще некоторое время сотрясали воздух, а затем столь же внезапно стихли. Их сменили крики, однако о чем кричали на улицах, отсюда было не разобрать.

Потом послышалось несколько совсем слабых хлопков, и сквозь единственное крохотное оконце пробилось зарево пожара. Обитательницы камеры поневоле встревожились, ничего не понимая и ожидая худшего.

В хорошее уже как-то не верилось.

И вдруг совсем рядом защелкали выстрелы. Короткая перестрелка лишь добавила страха. Через минуту в коридоре раздались шаги и остановились прямо перед дверью в камеру. Со скрежетом повернулся ключ, дверь распахнулась – женщины напряглись, готовые закричать от страха и неизвестности, – и в камеру вошел перепуганный тюремщик, держа над головой факел.

И тут мимо него совершенно неожиданно скользнул командор. Из-под порванного в нескольких местах камзола виднелась камуфляжная форма, лицо почернело от копоти, отросшая светлая бородка подпалена с одного бока, но это был Кабанов собственной персоной. В левой руке он сжимал револьвер, в правой – окровавленную шпагу, глаза блестели, а от его коренастой фигуры веяло такой отвагой и силой, что не только у Наташи и Юли взволнованно екнули сердца.

Следом в камеру, оттолкнув тюремщика, влетел Ширяев – такой же закопченный и в драной одежде, как и командир. На его лице решительность была смешана с тревогой. Последним вошел незнакомый жгучий брюнет невысокого роста, гораздо более элегантный, чем его товарищи. На несколько секунд в камере повисла напряженная тишина и тут же лопнула, разрядилась восторженным криком Маратика:

– Папка! Я знал, что ты нас спасешь! – и мальчуган с разбега прыгнул в сильные отцовские руки Ширяева.

И словно прорвало. Женщины вскочили, бросились к спасителям, и отбиться от них было труднее, чем от любого войска.

– Девчонки! У нас нет времени! – выкрикнул Кабанов, ни на секунду не забывая, что дело еще далеко не окончено. – Все вопросы потом! Забирайте вещички, если у кого что осталось, и быстро уходим из этой богадельни! В порту нас ждет бригантина! Быстрее!

Было в его голосе нечто, заставляющее повиноваться без разговоров. Женщины проворно похватали узелки и сумки с нехитрыми пожитками и следом за мужчинами выбежали в коридор. Двери всех камер были распахнуты. Оттуда, все еще не веря в подвалившее счастье, выскакивали бывшие узники, устремляясь к выходу. Среди них выделялся Сорокин – свободной от шпаги рукой он поддерживал апатичного Ярцева, а с другой стороны вьюном стелился сияющий Лудицкий.

– Ярцев, Лудицкий! Возьмите детей! – скомандовал командор, перекрывая возбужденныйгвалт. – Гриша, Костя, идете замыкающими. Мишель, мы будем прокладывать дорогу, – крикнул он шевалье по-английски и добавил снова по-русски: – Девочки, только не отставать! Не дрейфьте! Прорвемся!

Сейчас он мог их и не подбадривать. В глазах прекрасной половины чудесное спасение вознесло командора до уровня Бога. Все женщины до единой были убеждены, что никакое препятствие уже не сможет задержать их кумира.

Этому тут же пришло подтверждение. Едва они направились к порту и свернули за угол, как наткнулись на спешащих к тюрьме шестерых солдат. Кабанов, не сбавляя шага, вогнал одному из них в горло шпагу. Рядом упал еще один британец, пронзенный Мишелем. Шевалье оказался превосходным фехтовальщиком, и не его вина, что ему были неведомы тайны диверсионных работ и рукопашного боя без оружия. Увидев молниеносную расправу над своими товарищами, остальные солдаты невольно опешили. Этого оказалось достаточно, чтобы на грязную мостовую повалились еще двое. Уцелевшие попробовали спастись бегством и получили удары в спину.

Больше никто не помешал беглецам. До порта было рукой подать, а на улицах царила такая суматоха, что никому не было дела до группы женщин и нескольких мужчин. С десяток бывших заключенных тоже пристроились к процессии, причем практически каждый из них успел прихватить оружие убитых в коридорах тюрьмы солдат.

Неприятности начались уже в порту. При свете пожара на спешащую группу обратила внимание толпа разномастных моряков. Догадались ли они, что идущие являются виновниками случившегося или решили под шумок поживиться – неизвестно. Просто добрых два десятка человек напали на беглецов – вернее, попытались напасть.

Четырьмя выстрелами в упор Кабанов уложил четверых. Барабан его револьвера опустел, но тут громыхнул мушкет кого-то из экс-арестантов, а когда десантники и шевалье бросились врукопашную и несколько нападавших сразу полегли под ударами их шпаг, нервы остальных не выдержали, и они бросились врассыпную.

Их не преследовали. До заветной бригантины оставалось совсем немного, и Кабанов повел туда женщин бегом.

И тут на пристани появился отряд солдат. Они на редкость быстро разобрались в обстановке и бросились наперерез беглецам. Когда же стало ясно, что оба отряда добегут до корабля почти одновременно, солдаты по команде офицера замедлили шаг и вскинули ружья.

Кабанов попытался что-то крикнуть, но не успел. На бригантине зорко наблюдали за происходящим. Одно из орудий с громом и дымом стегануло картечью по изготовившимся к стрельбе солдатам. Многие попадали, остальные смешались, и этого оказалось достаточно, чтобы беглецы достигли цели.

Последними на борт поднялись Кабанов и д’Энтрэ. Их встретил громкий голос Флейшмана:

– Навались!

Гребцы двух заранее спущенных на воду шлюпок налегли на весла, и тяжелая бригантина стала медленно отходить от причала. Чтобы увеличить царящий в порту хаос, ее орудия одно за другим выплевывали картечь, а едва расстояние до пристани увеличилось, ловкие руки новой команды проворно подняли наполнившиеся утренним бризом кливера.

Начинало светать. В нарождающемся свете нового дня бригантина легко скользила к выходу из бухты. За кормой оставались взорванный форт и бушующий в гавани пожар. Количество поставленных на корабле парусов постепенно увеличивалось, и в открытое море вышли при полном вооружении. Практически все на борту провели на ногах больше суток, однако никто не испытывал усталости. Приказы выполнялись мгновенно, никто и не пытался отлынивать от работы. Даже Лудицкий старался вовсю, пытаясь время от времени с собачьей преданностью заглянуть в глаза своему бывшему телохранителю. Ярцев, и тот сумел на время стряхнуть апатию, о прочих не стоит и говорить. Ямайка по-прежнему маячила за кормой, и каждому хотелось как можно скорее уйти от нее подальше.

Грустными были лишь некоторые из женщин. Им уже успели в нескольких словах рассказать о судьбе мужей, о перипетиях собственной судьбы и услышать в ответ их повесть. Все встало на свои места, а потери… Что ж, потери тоже неизбежны.

Рук едва хватало, но работали дружно. Русские, французы, семеро английских матросов, благодаря Кабанову сбежавших из тюрьмы и в общей суматохе решивших пуститься в плавание со своим спасителем… Звучал разноязыкий гомон. Едва выпадала свободная минута, почти каждый пытался поделиться с кем-либо пережитым за последние сутки. Некоторые французы уже поглядывали на спасенных женщин, ловили в ответ их благодарные взгляды, и было ясно, что скоро завяжутся новые романы.

– Простите, дорогой друг, кто эта очаровательная девушка? – спросил командора тоже не устоявший перед женскими чарами шевалье.

– Рита Носова, – ответил тот и добавил, предугадав следующий вопрос: – Она свободна. Могу познакомить вас в любое время. Хотите прямо сейчас?

– Нет, что вы? Мне надо хотя бы привести себя в порядок. В таком виде неудобно.

– Нормальный вид воина. – Кабанов уже успел избавиться от камзола и форменной куртки. – Я в тельняшке – и ничего.

– У вас, наверное, совсем другие нравы. Было бы интересно побывать в вашей стране, – покачал головой француз.

– Мне тоже, – улыбнулся Кабанов. – А что до нравов, то со временем люди везде станут свободнее.

Остров наконец-то утонул за горизонтом, и люди вспомнили об усталости. Пришлось разбить мужчин на две вахты и одну сразу же отправить спать. Почти все женщины давно отдыхали, и лишь некоторые никак не могли заснуть после пережитого.

Кабанов предпочел пока оставаться на ногах. С момента появления в тюрьме он ощущал на себе горячие взгляды обеих любовниц, но лишь теперь смог уделить им немного внимания.

– Знаете, девочки, – после первого короткого рассказа о последних днях признался Кабанов. – Не обижайтесь, но я абсолютно не знаю, как нам быть дальше. Нет, я не собираюсь вас бросать, я о другом. Официально в Европе многоженство запрещено.

– Мы согласны и неофициально, – призывно улыбнулась Наташа. – Но только чтобы всегда быть вместе… втроем.

– Всегда вместе не обещаю, – предупредил командор. – Мужчина – это прежде всего охотник, воин. Не могу же я брать вас с собой на войну!

– На какую войну? – сразу насторожилась Юля. – С кем ты опять воевать собрался? Или еще не настрелялся?

– Жизнь сейчас такая. Телевизора нет, и потому мужчины убивают время на войне. – Лицо Кабанова украсилось доброй улыбкой. – Не забывайте, что это единственное, что я умею делать. Так уж получилось. Не волнуйтесь – если мне и придется вернуться к своей профессии, то на этот раз я оставлю вас в каком-нибудь по-настоящему безопасном месте. А вы уже убедились, что со мной ничего случиться не может.

– Как же! Все тело в шрамах, а сколько новых прибавилось, – с легким укором произнесла Наташа.

– Шрамы украшают мужчину, – отмахнулся Кабанов. – Должен же я чем-то пофорсить, раз внешностью не вышел. Ничего, доберемся до Гаити, а там отдохнем по-настоящему. Все-таки курортное местечко. Здесь везде сплошной курорт.

Немного в стороне сидел Ширяев со своим семейством, но о чем они говорили, было не разобрать. Маленький Маратик почти не покидал колени отца и лишь изредка показывал, как он будет побеждать пиратов, когда вырастет. А Вика глядела на своего мужа без прежнего недовольства, но было неясно, на время это или насовсем.

Вечером, когда Кабанов успел немного вздремнуть и, проснувшись, поднялся к Флейшману на квартердек, то увидел там мирно беседующую с подшкипером его бывшую секретаршу. Кабанов замер, не зная, удобно ли встревать в их нежный разговор, но тут к нему подошел Зайцев.

– Хочешь порадую, Сережа? – не без тени иронии спросил его секретарь.

Кабанов внимательно посмотрел на своего бывшего сослуживца. За время пребывания на архипелаге Заяц постепенно отошел от политики с ее пустопорожней болтовней и из парня незаметно превратился в молодого мужчину. Воином он был пока посредственным, сказывалось отсутствие опыта, но новые обязанности выполнял добросовестно и никаких нареканий не вызывал.

– Наши новые английские друзья вкупе с друзьями французскими всерьез задумались, а не поднять ли нам самим Веселый Роджер? – словоохотливо сообщил Заяц в ответ на кивок командора.

– В смысле? – не понял думавший совсем о другом Кабанов.

– В прямом. А не заделаться ли нам пиратами? Попадись мы после ночной проделки британцам, все равно петли не миновать, а так, семь бед – один ответ. Не все же заканчивают пеньковым галстуком. Многим удается сколотить весьма приличное состояние.

– Так… – Кабанов нахмурился, словно прикидывал план очередной стычки. – Час от часу не легче! Теперь – бунт.

– Да не переживай так, командор! – усмехнулся Зайцев. – Ни о каком бунте и речи нет. Наоборот. Команда так свято уверовала в твою удачу и непревзойденное воинское мастерство, что хочет предложить тебе пост капитана.

Мужчины (к ним подошел заинтересовавшийся разговором Флейшман) переглянулись и дружно стали хохотать.

– Гроза Карибского моря капитан Кабанов. Странный поворот судьбы! – отсмеявшись, воскликнул Сергей и, не удержавшись, продекламировал: – «Гаснет ветер озорной в парусах фрегата. Провожала на разбой бабушка пирата».

– А что? Зато станешь первым русским пиратом! – поддел его Флейшман. – Правда, не знаю, найдутся ли у тебя последователи. Признаться, я плохо знаю нашу морскую историю. Что, кроме денег, может интересовать бедного еврея?

– А вот интересно: в великом и могучем есть сочетание «бедный еврей», а сочетание «бедный русский» неизвестно, – усмехнулся Кабанов.

– Вы – нация богатая, – серьезно ответил Флейшман. – Талантами, природными ресурсами, землей. Что по сравнению со всем этим значат какие-то деньги? Кстати, – в его глазах промелькнула ирония, – приняв предложение, можешь стать не только первым русским пиратом, но и первым «новым русским», не превратившись при этом в старого еврея. Талантами Бог тебя действительно не обидел.

Командор неспешно набил трубку, раскурил ее и, выпустив клуб дыма, заметил:

– Между прочим, мне до того надоели британцы, что скоро я, пожалуй, могу созреть и согласиться. Не ради денег, черт с ними, а чтобы как следует поквитаться с соотечественниками покойного сэра Джейкоба. Как вспомню «Некрасов», кулаки так и чешутся. Меньше сорока из восьмисот. Пять процентов. Вот пристроим женщин где-нибудь в спокойном местечке да наведем тут шороху. Пусть тогда англичане на своей шкуре узнают, что на любую силу всегда найдется другая сила. И если бог почему-то медлит с наказанием, то его функции может взять на себя человек. Или разгром города – достаточная им расплата? Там мы тоже вели себя не самым вежливым образом. Но другого языка они не понимают.

– Можно? – Поднявшийся на квартердек шевалье вежливо остановился чуть в стороне от беседующих.

– Что за вопросы, Мишель? Всегда рад вас видеть! – искренне ответил Кабанов.

Француз успел немного привести себя в порядок и теперь был одет с претензией на элегантность.

– Извините за беспокойство, командор, но вы мне кое-что обещали. Если это, конечно, не составит труда.

– Мишель, разве вы видели, чтобы мне хоть что-то представлялось трудным? Тем более такой пустяк.

Он скептически посмотрел на свою порванную в нескольких местах тельняшку, усмехнулся и, подхватив шевалье под руку, увлек его на палубу, где звучал разноязычный говор.

53 Из дневника Кабанова

Все получилось как нельзя лучше. Правда, пришлось немного поуламывать Мишеля, чтобы он со своими людьми присоединился к нам. Бежать французы были согласны, но сильно сомневались, что это возможно вот так, внаглую. Я же считал наоборот: если действовать тихо, ничего не получится. Даже если бы нам удалось незаметно сбежать каким-нибудь темным вечером, с утра начались бы поиски, и фора получилась бы совсем небольшой. Допустим, нам бы повезло, и мы украли бы достаточно крупную лодку, способную вместить нас всех. Я уже болтался в такой скорлупке посреди моря, спасибо. Попробуй, доплыви на такой до Гаити, да еще практически без воды и провианта – где и когда его раздобыть, если на пятки наступает погоня? Мы или сгинули бы без следа в море, или нас настиг бы посланный вдогонку корабль. А у нас даже не было бы возможности отбиться!

Нет, бежать так бежать! У нас имелся козырь, надо было лишь им воспользоваться. Все-таки и меня, и Костю, а отчасти и Гришу когда-то специально готовили для диверсий во вражеских тылах. Осталось лишь применить знания на практике.

…Хотелось бы, чтобы британцы надолго запомнили полученный урок. Хотя горбатого только могила исправит. Я ничего не имею против нации в целом, но все-таки во времена Робин Гуда и Львиного Сердца они мне нравились гораздо больше. Кстати, с нами оказались несколько английских матросов, коротавших время в тюрьме, и это неплохие ребята. Немного грубоватые на мой взгляд, однако не оценивать же их по законам совсем другого века. Какая разница, кто ты по национальности? Был бы человеком, а большего не требуется.

Я дописываю свои записки на борту угнанной нами бригантины. Погода стоит хорошая, словно по заказу дует почти попутный ветер, и завтра-послезавтра, если (тьфу-тьфу!) ничего не произойдет, доберемся до вожделенных берегов Гаити. Хочется верить, что Порт-о-Пренс окажется для нас гостеприимнее Порт-Ройала. Во всяком случае, до сих пор с французами мы не воевали, а Мишель после всех передряг стал моим другом. Хороший парень, этот шевалье. На него можно положиться в любом деле, а шпагой он владеет будь здоров! Кажется, он влюбился в нашу журналистку. Что ж, дай бог им счастья…

Ему легче. Одна – не две, а я по-прежнему не знаю, что делать с Наташей и Юлей. Девчонки цепляются за меня, да и мне, признаться, легче, что они существуют на свете. Но с другой стороны… Ладно, будущее покажет.

Мы так и не узнали, благодаря какому капризу природы оказались в далеком прошлом. События разворачивались настолько стремительно, что было не до выяснений. Впрочем, сейчас это уже неважно. Мы не ученые, да и они, если не ошибаюсь, так и не ответили на вопрос: что же такое время? Бессмысленно строить догадки. Для нас важен сам факт, а не причины. Тем более что самое главное ясно: мы никогда не сможем вернуться в знакомый нам мир. Долгой или короткой станет наша жизнь, но мы проведем ее здесь. Наши желания ничего не изменят.

Почти все, кто был на лайнере, погибли. Нас осталось очень мало, чтобы оказать заметное влияние на ход истории. Да и возможно ли такое в принципе?

Опять философский вопрос, на который нам не найти ответа. Да и не такие уж мы знатоки истории, чтобы с уверенностью сказать, что именно было, а чего не было. Вдобавок история полна умолчаний и фактов, которые можно трактовать всяко. Человек в ней – песчинка, и вряд ли кто из ученых найдет упоминание о нашей судьбе. Тем более что мы по молчаливому уговору ничего не рассказываем о своем появлении. Может, что-нибудь понял или догадался, побывав на «Некрасове», сэр Джейкоб, но он и все его люди мертвы.

Я по-прежнему надеюсь вернуться в Россию. Мне довелось стать свидетелем ее упадка и потому вдвойне хочется увидеть своими глазами ее бурный взлет. Пусть я заранее знаю, чем все это закончится, но два века расцвета – срок не такой уж и малый. В конце концов, служить своему отечеству – разве это не долг каждого уважающего себя человека? Знаю, что будет трудно, что не ждут меня там молочные реки с кисельными берегами, да и Петр – мужик крутой, но не все же сразу. Видно, надо было пройти и через это, чтобы выбраться из застойной трясины. Лучше так, чем как во времена другой перестройки! Государство сейчас начнет крепнуть и расти, а не уменьшаться из-за склок безответственных политиков. На этих условиях и самая тяжелая служба покажется счастьем. И потому – вперед!

Вот только чем дальше, тем больше отдаляется моя цель. Порою кажется, что мне целый век суждено мотаться среди здешних островов по надоевшим волнам флибустьерского моря. То одно, то другое, и так без намека на счастливый конец.

Сейчас, пятого июня тысяча шестьсот девяносто второго года, когда мы, немногие уцелевшие, так счастливо и нежданно соединились, закончился один из этапов нашей невольной фантастической одиссеи. У нас есть корабль, мы снова свободны, но не поднесет ли нам судьба очередную, круто меняющую жизнь пакость? А если и нет, то найдутся сотни других причин, способных на какое-то время задержать нас здесь. Не зря матросы шушукаются между собой, не поднять ли нам Веселый Роджер? Самое смешное, что капитаном они почему-то видят меня. При этом и французы, и присоединившиеся при бегстве из тюрьмы англичане зовут меня Командором и смотрят как на своего единственного начальника.

Не знаю почему, но что-то шепчет мне: приключения не закончились. Случившееся – лишь прелюдия. Одиссей возвращался в Итаку добрых двадцать лет, если мне не изменяет память. Но неужели наша одиссея продлится столько же?

Как бы то ни было, моя записная книжка подошла к концу. Осталась последняя страница. Как ни экономь… Были моменты, когда я и не думал, что мне суждено дописать ее до конца. Поэтому старался, излагал все подробно и лишь потом спохватился и стал экономить слова и страницы. Но вот ведь – и дожил, и дописал.

Накануне Наташа и Юля признались мне, что рады случившемуся. Не попади «Некрасов» в прошлое, мы бы никогда не узнали друг друга, хотя не раз и не два встречались на тех же палубах. Потребовалась катастрофа, чтобы мы соединились. Девочки счастливы и не хотят жалеть о пережитом, каким бы страшным оно порой ни бывало.

Я это пишу не затем, чтобы похвалить себя. Во многом мои и их чувства совпадают, и одно из таких совпадений в том, что я смотрю на случившееся как на подарок судьбы. Последние несколько лет я не жил, а существовал, как и очень многие в мое время и в моей стране. Работа ради прокорма, впереди никакой цели, в настоящем никакого смысла. Растительное существование без надежды на перемены.

Да, почти все мои спутники погибли, и мне жаль многих из них. Но мало ли людей погибает ежедневно в России в мирном двадцать первом веке? А здесь я живу, а не прозябаю. Знать, что многое зависит от тебя, что ты сам творец своей судьбы, а не ее раб, использовать на полную силу все свои возможности – это ли не настоящее счастье?! И пусть даже мне будет суждено прожить совсем немного, так лучше месяц подлинной жизни, чем полвека ее суррогата.

Пиратская романтика – это выдумки романистов. Поиски высшей свободы, которой в их годы на суше было уже не отыскать. Но высшая свобода для меня – в служении моему отечеству. Как можно называть романтикой капризы переменчивого моря, маленькие и до отказа набитые людьми утлые кораблики, вонь неделями не мытых тел, скудную полупротухшую пищу, бессмысленную жестокость, потоки проливаемой крови?..

И все же хочу закончить стихотворением Когана – поэта, погибшего в тяжелом тысяча девятьсот сорок втором. С детства не вспоминал, а тут вдруг оказалось настолько созвучным, точно написано обо мне. Или о нас?

г. Клайпеда. Сентябрь 1996 – январь 1997

Алексей Волков Флаг Командора

Часть первая Новое амплуа

1 Флейшман. Море за кормой

Победа воодушевляет. Недаром древние изображали ее в образе крылатой богини. Капризная женщина, но если она повернется к вам лицом – вы тоже почувствуете легкость и готовность взлететь.

Наша же победа была просто сказочной. Вырваться с плантации, найти наших женщин, захватить корабль и покинуть проклятый остров, попутно разнеся половину города, – такой сюжет достоин любой легенды.

Именно так мы и чувствовали себя – персонажами ожившего предания, что до Командора, то в наших глазах он превратился в некое подобие бога.

На бригантине воцарилась всеобщая эйфория, и ей не мог помешать ни небольшой шторм, быстро налетевший невесть откуда и так же быстро прошедший, ни бытовые неудобства, ни неизбежные корабельные работы, довольно тяжелые из-за нашей малочисленности.

По-моему, я был первым, пришедшим в себя. Не знаю, что послужило причиной: привыкший к дотошному анализу ум, усталость, небольшой похмельный синдром или что-то еще, но уже на третье утро я задал себе резонный вопрос: а стоит ли радоваться? Чему, собственно, лыбимся, господа?

Вопрос получился какой-то абстрактный, и пришлось конкретизировать его до двух слов: что дальше?

И тут мое настроение упало до нуля. До этого момента события неслись так, что подумать всерьез о будущем у меня элементарно не хватало времени. Все сводилось к простейшему – выжить, и всякие тонкие материи воспринимались как пустая философия. Нечто не относящееся к подлинной жизни и потому легко отбрасываемое при столкновении с жестокой реальностью.

Но сейчас проблема сиюминутного выживания отошла на второй план, более того, казалось, время кровавых разборок миновало, и жизнь предстала как что-то небесконечное, но имеющее достаточно длительный срок. А значит, и требующее определенной цели и возможностей ее осуществления.

Чем больше я задумывался, тем муторнее становилось на душе. По существу, я впервые каждой клеточкой осознал то, что прекрасно понимал умом: дороги назад нет, мы здесь безнадежно и навсегда.

Я едва не взвыл по-волчьи, но постарался взять себя в руки и трезво оценить ситуацию.

Что мы имеем в данный момент и в ближайшей перспективе?

Положительного: я жив. Кроме меня живы Командор, Ленка и еще кое-кто из спутников. У нас появились приятели или, во всяком случае, сообщники. Еще у нас есть бригантина и даже некоторый опыт обращения с ней.

Вот, пожалуй, и все.

Отрицательного: вокруг чужой мир и, что хуже, чужое время. Время настолько мрачное и малопригодное для жизни, что я даже не могу представить себе хотя бы один уголок, где бы мог чувствовать себя в безопасности.

Ни телевидения, ни радио. Даже редкие газеты практически не доходят до этого райского уголка. Всю информацию я почерпнул от наших не очень осведомленных спутников и собственных фрагментарных знаний истории. Но картина более-менее ясна.

Сейчас стоит лето тысяча шестьсот девяносто второго года от Рождества Христова (спасибо, хоть не до этого самого рождества!). В России царствует Петр Первый. Еще восемь лет до Северной войны и сколько-то до Азовских походов и Стрелецкого бунта. Впрочем, бунт, может быть, уже и был. С такой точностью я дат не помню. Единой Германии еще нет и долго не будет, как нет Италии и целой кучи гораздо меньших государств. Со слов Мишеля, четвертый год идет война Франции с коалицией из Англии, Испании, Голландии и кого-то там еще. В Европе потихоньку воюют, здесь же, на задворках цивилизации, далекие события едва проявляют себя в мелочах. Оно и понятно: свои территории едва заселены, поэтому чужие захватывать просто нет никакой возможности. По существу, все идет почти так же, как шло многие годы до этого. Союзные Испании англичане под шумок втихаря продолжают грабить испанские галионы. Только на этот раз стараются обделать свои делишки так, чтобы не осталось никаких свидетелей. Союзники-то меняются, золото же и серебро остаются неизменными. Даже не окисляются, насколько помню школьный курс химии.

И напротив. Гаити, или, как его здесь часто называют, Санто-Доминго, принадлежит наполовину французам, наполовину – испанцам, однако никаких боевых действий на суше никто практически не ведет. Да и на море не очень. Отдельные стычки отдельных кораблей, сходящихся в основном ради дележа добычи.

В силу обстоятельств мы выступили против англичан, поэтому французы могут считаться нашими союзниками. Относительными, конечно. На деле мы всерьез не нужны никому. Нас слишком мало, чтобы представлять третью силу, которую кто-то будет принимать в расчет. Да нам и самим нет никакого смысла встревать в чужие распри.

Главное и единственное для нас – найти где-нибудь тихий уголок, где можно жить, а не вести непрерывную войну против всего остального мира или, хотя бы, против какой-то его части. Только нет сейчас никакого тихого уголка. Даже Северная Америка – это дикие земли с индейцами, а воевать еще и с ними…

Командор, как и прежде, говорит о России. Учитывая историческую перспективу, не лучший вариант для жизни. Впрочем, Европа в ближайшее время тоже не обещает никакого покоя.

Или с деньгами все-таки можно прожить? В той же Англии, к примеру. Времена Кромвеля миновали. Вторжений никаких не предвидится. По сравнению с материком, относительная благодать.

Но… Даже целых два «но». Как раз с англичанами мы и подрались. Правда, свидетели этого усиленно кормят рыб, однако мало ли?

И второе, оно же главное. Денег у нас практически нет. Единственное наше имущество – угнанная у английских флибустьеров бригантина. Продать ее и заодно избавиться от последней вещественной улики? На билеты до Европы хватит. Если по дороге не перехватят другие любители легкой поживы. А дальше?

Как там у Чехова? «Говорят, без воздуха невозможно жить. Ерунда, жить невозможно только без денег».

Командор ни за что не бросит наших женщин, хотя это несомненная обуза. А как содержать их, когда непонятно, на что жить самим?

Попробовать поискать счастья в одиночку? Мысль, конечно, хорошая, да вместе пока легче.

Оставить бригантину, дойти до Европы и продать ее там? Но нас и сейчас едва хватает для плавания. Уйдут французы и несколько освобожденных из тюрьмы англичан – и некому будет вести корабль.

Да и продуктов на долгое путешествие не хватит. Купить их – опять нужны деньги. Плюс – на наем команды.

Классический заколдованный круг. Уже не говорю про юридическую сторону дела. Корабль-то тоже не наш.

Наша разношерстная команда так уверовала в таланты Командора, что готова заняться пиратством под его командованием. Видит Бог, я очень миролюбивый человек и не вижу никакой романтики во всей нашей эпопее, но, может, это выход? Рискнуть пару раз, сколотить хоть какой-то капитал и уже тогда покинуть здешние негостеприимные воды? В основе большинства английских состояний лежат награбленные денежки. Если не лично, то путем спонсирования аналогичных экспедиций. Так чем мы хуже? Судя по результатам, ничем.

Или у нас есть другой выход? Кто б его показал! Я не герой. Мне абсолютно не хочется рисковать своей жизнью. Да и людей убивать не хочу, не люблю. Более того – противно до жути. Если бы было время для нормального сна – просыпался бы в кошмарах. Вот только не было времени, как не было выхода. Или ты, или тебя.

А сейчас? Есть?

Человек должен отвоевывать себе место под солнцем. Влачить существование мы могли и рабами на плантации. Стоило ли преодолевать столько опасностей, уцелеть в самом настоящем аду, чтобы потом сложить руки и отдаться целиком на волю обстоятельств? Которые к нам явно неблагоприятны уже в силу того, что мы находимся не в своем времени и поддержки ждать неоткуда. Не от судьбы же, которая уже явно посмеялась над нами, забросив в прошлое на триста с лишним лет!

Я мучил себя вопросами без ответов, как заправский мазохист или комплексующий по каждому поводу интеллигент. А над морем уже вставало равнодушное к людским печалям солнце, пробуждались люди, и маленький сын Ширяева Маратик во всю глотку старательно пел со всей детской непосредственностью:

2 Кабанов. Долгожданное прибытие

– Земля!

В чем правы романисты – это в том, что простейшее слово порою звучит самой волнующей музыкой. Когда его, разумеется, выкрикивает матрос из ласточкиного гнезда. Причем музыкой для самых просоленных моряков, что же говорить обо мне, человеке, который не любит море?

Жаль, что таинственный некто, распределивший роли в нашем кровавом спектакле, забыл поинтересоваться моим мнением об этой колыбели человечества!

Но жалобы – пустое. Мир надо принимать таким, каков он есть, и если судьба желает поиграть с тобой в рулетку, не следует отнекиваться незнанием правил.

Все прекрасно. Морское путешествие подходит к концу, скоро мы сможем пройтись по твердой земле, перевести дух, отдохнуть хотя бы немного. А там посмотрим, чья возьмет!

– Ты уверен, что привел нас куда надо? – Я улыбнулся Валере, давая понять, что сказанное – шутка.

– Это – Гаити. Или Санто-Доминго. Как тебе больше нравится, – серьезно ответил Ярцев. После освобождения он плохо воспринимал шутки. Все никак не мог забыть случившееся: бессмысленную гибель Мэри, заключение, приближающийся суд… В бывшем штурмане круизного лайнера явно произошел надлом.

Я не могу его осуждать. Странно, что люди вообще не сошли с ума от обрушившихся на них испытаний. Или уцелели не просто самые везучие, но и самые сильные? Не в физическом – в духовном плане?

А спятить было от чего. Обычный круизный лайнер из начала двадцать первого века вдруг провалился в конец века семнадцатого. Часть людей погибла в первую же ночь при высадке на подвернувшийся остров. Но, оказалось, это были еще цветочки.

Подошедшая к острову эскадра английских флибустьеров без предупреждения напала на спасшихся. Большинство пассажиров и членов команды полегло в первой схватке, другие – в последующих боях.

Провал во времени вылился в целую эпопею. В итоге нам удалось уничтожить пиратов, а затем сбежать с Ямайки при помощи французов, находившихся там в плену.

Если подумать, победа получилась пиррова. В данный момент на бригантине, считая меня, находятся тринадцать выходцев из двадцать первого века. Плюс два десятка женщин и шестеро детей. И это из восьми сотен человек, пустившихся в злосчастный круиз!

С другой стороны, если учитывать все обстоятельства, даже такое количество уцелевших может показаться невероятно большим. На той стороне действовали исключительно профессионалы, на нашей же – абсолютно случайные люди, и лишь несколько десятков из них имели нормальную подготовку.

Из тринадцати уцелевших мужчин – депутат Государственной думы Лудицкий, я, его бывший начальник охраны, его бывший секретарь Зайцев плюс Гриша Ширяев, предприниматель, когда-то служивший срочную в моем взводе, и бывший старший лейтенант морского спецназа Костя Сорокин. Плюс трое из команды лайнера – штурман Валера Ярцев, рулевой Кузьмин и врач, которого все зовут просто Петровичем. И еще пять бизнесменов (а кто еще мог в наше время позволить себе морской круиз?) – Флейшман, Калинин, Кротких, Владимиров, Астахов. Все пятеро более-менее молодые, спортивные. Владимиров, к примеру, занимался восточными единоборствами. Что же до Флейшмана, то он был любителем парусного спорта и весьма полезен как яхтсмен.

Еще один член команды – токарь и вообще мастер на все руки Ардылов – не выдержал испытаний и добровольно (!) остался в рабстве на Ямайке. К нему хозяин относился неплохо, как к ценному приобретению, вот он и решил, что от добра добра не ищут. Времени же на уговоры у меня не было. Да и не столько времени, сколько желания. Каждый человек сам выбирает свою судьбу. Кроме тех случаев, когда судьба для каких-то неведомых целей выбирает нас.

Сверх того, на бригантине находятся девятнадцать французов во главе с капитаном мушкетеров Мишелем д’Энтрэ и семеро английских флибустьеров, сбежавших в общей суматохе из тюрьмы и присоединившихся к нам.

Стихийно сложившийся экипаж из представителей трех наций, две из которых находятся в состоянии войны, а о третьей почти никто не слышал. Уровень европейской образованности одинаков что сейчас, что в мои времена.

Формально по прибытии на французскую территорию англичане подлежат аресту, фактически же они являются членами команды моего корабля, а так как я в состоянии войны ни с кем не нахожусь (по крайней мере, я ее никому не объявлял), то и они являются лицами нейтральными.

А вот что по-настоящему плохо, это то, что нас слишком мало для вояжа в Европу. Едва французы покинут борт, мы будем не в состоянии совершить самое короткое путешествие. Кроме того, наши шансы с местными уравнялись: мы лишились даже того немногочисленного оружия, что у нас было в роковой момент. Последняя связь с прошлым – мой револьвер, но и к нему почти нет патронов. Поэтому рассчитывать можно лишь на местные ресурсы. Кремневые ружья, пистолеты да разное холодное оружие. Приходится брать у Мишеля уроки фехтования. Хорошо хоть, что всевозможные приемы мордобоя мне не в новинку, поэтому дело идет неплохо. Лишь Мишель порою жалуется, что я размахиваю шпагой не по правилам. И что? Главное – побеждаю.

Это, так сказать, вводная. А дальше – бой покажет.

– Что-то никакого города не вижу, – обращаюсь опять к Ярцеву, глядя на пустынные берега.

– Я его и не обещал, блин! С единственной захваченной картой – скажи спасибо, что вообще к острову приплыли, – начинает заводиться штурман.

– Спасибо, – серьезно говорю я.

– За что? – не въезжает Валера, и это сразу сбивает его настрой.

– Сам пристал: скажи спасибо, вот я и говорю. Что мне, жалко поблагодарить хорошего человека? Тем более устно.

– Иди ты!.. – раздражение Ярцева исчезает на глазах.

Надо будет всерьез заняться с ним психотерапией. Не нравится мне его состояние. Я все понимаю, однако сейчас не время и не место заниматься черной меланхолией. Да и вообще, ей лучше не заниматься никогда. Если же приспичит, то надо душить ее в зародыше, так чтобы в другой раз неповадно было приходить по твою душу. По себе знаю, бывали в жизни черные дни, когда все казалось потерянным и существование теряло какой-либо смысл.

Я не психолог, но одно проверенное средство в запасе есть. Человек нагружается работой так, что на переживания не остается времени, а на проклятия – сил. Срабатывает надежнее всевозможных разговоров по душам и утешительных слов. Немного жестоко, однако лекарство редко бывает приятным на вкус.

Ход моих мыслей прерывает приход Флейшмана и Мишеля. Разговор сразу переходит на английский с добавлением русских и французских слов.

– Местные говорят, что Пор-де-Пэ находится восточнее миль на шестьдесят, – сообщает Юра.

Мы все дружно смотрим на солнце. Оно успело опуститься низко к горизонту, и шестьдесят миль до ночи нам не пройти.

– Надо искать бухту. Постоим, передохнем, приведем себя в порядок. А то стыдно появляться в таком виде.

Последняя фраза вызывает легкий смех. Одежда наша порядком обносилась, но никакая стоянка не сделает ее новее.

И все-таки краткий отдых нам необходим. Хочется потоптать землицу, а не покачивающуюся корабельную палубу. Да и просто помыться не мешает. Не знаю, как обходятся местные, но мне неприятно чувствовать многодневную грязь. Сам себе становишься противен.

– Говорят, неплохая бухта есть совсем неподалеку, – говорит Мишель. – Там рядом было небольшое поселение, но в последние годы люди оттуда ушли.

Д’Энтрэ вздыхает. Я уже знаю, что из-за недальновидной политики французского короля-солнца многие обитатели Санто-Доминго покинули остров, предпочитая поселиться в английских владениях. Что до знаменитой Тортуги, бывшей когда-то негласной пиратской столицей, то она стала почти необитаемой. Как офицер, Мишель считает себя не вправе критиковать действия короля, но в его тоне порой поневоле проскальзывает осуждение.

Бухта оказывается довольно удобной. Небольшая, почти закрытая с моря, с пляжем с одной стороны, она представляет хорошую стоянку для нашей бригантины.

Селение мы находим практически сразу. Несколько заколоченных домов, постепенно ветшающих без хозяйской руки, заброшенные плантации неподалеку и никакой живности.

Последнее огорчает. Хотелось бы поесть чего-то свежего вместо полупротухшей солонины, но делать нечего. Даже на охоту не пойдешь. Темнеет.

Петрович, Кузьмин и оказавшийся докой в таких делах Астахов в одном из брошенных сараев устроили настоящую русскую баньку. Первыми туда пошли париться женщины, нам же осталось предвкушать это неслыханное удовольствие. Местным же – гадать, что же это такое. Мыться среди европейцев как-то не принято.

В принципе, можно было бы поселиться здесь. Возделывать поля, гнать ром из сахарного тростника, не зная никаких особых забот и хлопот, кроме битвы за урожай.

Шучу. Из меня фермер не получится никогда, да и остальные к данному роду деятельности не проявляют ни малейшей предрасположенности. Даже местные, о своих земляках я и не говорю. Уж такими мы уродились.

– Разрешите?

Ну вот, стоило лишь помечтать о покое!

– Да.

Билл, здоровенный англичанин средних лет, исполняющий в нашей разношерстной команде роль боцмана, в струнку не тянется, у флибустьеров это не принято, но в его голосе звучит некоторая доза почтительности.

– Я вот о чем… – боцман подыскивает слова. Ругаться он мастер, а просто поговорить у него удается не всегда. Но у англичан он пользуется большим авторитетом за огромный опыт, полученный под началом многих знаменитых капитанов, начиная чуть ли не с самого Моргана. – Надо бы бригантину прокилевать. Судя по всему, дно порядочно обросло. Чуть что, скорости не даст.

Подтекст понятен. Во французские владения нас никто не звал, и даже факт спасения пленных не гарантирует от каких-либо эксцессов. Время военное. Правда, и мирное здесь отличается от него ненамного. Посадить нас не посадят, а вот попытаться отнять бригантину могут вполне. Дикие нравы.

– Хорошо. С утра и займемся.

Отдохнуть не помешало бы, но по предыдущему опыту военной службы я хорошо усвоил, что безделье быстро разлагает любой коллектив. В нашем же случае дело обстоит еще хуже. Многие мои современники начнут терзать себя вопросами и переживаниями, а с меня хватит одного Валеры.

Боцман мнется, явно желая сказать что-то еще. Такое впечатление, что многие из команды побаиваются меня. Или, наоборот, так уважают, что могут смотреть лишь снизу вверх.

– Проблемы, Билли?

– Может, переименуем бригантину? – выдавливает боцман.

Тоже верно. Под другим именем и корабль не тот. А с другой… Какая, к черту, разница?

Я смотрю, ожидая конкретного предложения, но оно приходит не от боцмана. Сзади подкрался Флейшман и без обиняков заявил:

– Я предлагаю назвать ее «Дикий вепрь».

– Тамбовский вепрь тебе товарищ, – говорю ему по-русски.

Юрка улыбается в ответ и заговорщицки подмигивает.

Билл тем временем пробует название про себя и кивает:

– Подходит. И главное – соответствует.

Не знаю, с чьей легкой руки, но перевод моей фамилии осуществлен на языки наших сподвижников. Один из французов уже как-то обмолвился, назвав меня командором Санглиером.

И даже англичан не смущает, что действовать им придется против их соотечественников. Понятие нации еще размыто, и вражда с собственным правительством не считается изменой.

– Вепрь – животное мужского рода, а бригантина – она, – отметаю предложение. – Был бы фрегат…

– Тогда – свинья, – снова по-русски предлагает Флейшман.

Билли ничего не понимает и просит перевести.

– Он говорит, оставим, как есть, – перевожу специально для боцмана. – А сейчас – отдыхать. Только не забудьте выставить на ночь посты. Раз мы на территории Франции, то – из французов. Еще примут за вражеское нашествие…

Билл и Юрка расплываются в улыбке. На десант мы явно не похожи. Но обстановка в здешних местах такова, что подстраховаться не помешает.

Тем временем женщины идут из бани в отведенные им дома, и наступает наша очередь.

– Ну что, господа? Идем мыться! – Билл выглядит явно обескураженным, не понимающим смысла ритуала, а я вспоминаю завет величайшего полководца и громко добавляю: – После бани всем двойную порцию рома!

Объявление встречается радостью. Люди подобрались опытные, никто не старается напиться тайком, неписаные законы флибустьерства на этот случай очень строги, но раз начальство дает «добро»…

…А банька вышла на славу. После нее поневоле чувствуешь себя заново родившимся. Никакие омовения не дадут такого эффекта. Жалко, веники сделаны не из березы, но счастье редко бывает полным.

И все равно хорошо. С этим согласны даже те, для кого эта баня первая в жизни.

В темноте расслабленно иду к отведенному мне персональному дому. Мысль, что там меня ждут Наташа и Юленька, поневоле волнует кровь. На борту я не мог уделять им много внимания. В походе нельзя подавать дурной пример своим подчиненным. Вряд ли кто осудил бы меня, но все-таки… Кому-то захотелось бы того же. Если же учесть количество мужчин, да еще мужчин, привыкших самим завоевывать себе все жизненные блага, то подобное желание вполне могло бы кончиться поножовщиной. Бригантина невелика, и не стоит вводить людей в искушение на ее палубе.

У самого дома вижу мужской силуэт и невольно настораживаюсь. Зря. Это всего лишь Лудицкий.

Мой бывший шеф, депутат думы, видный партийный деятель и вообще далеко не самый последний человек в прежнем (вернее, в грядущем) времени, оказался единственным из мужчин, не сумевшим приспособиться к новым обстоятельствам. Единственным из уцелевших. Остальные погибли в многочисленных схватках, начиная с первой бойни на берегу неведомого острова.

Поднаторевший в словесных баталиях и всевозможных интригах, он оказался неспособен к прямой схватке с врагом. Да и не только к схватке. Мой шеф – типичный либерал, а они на всем протяжении нашей истории глубоко презирали физический труд. Наше общество не было заинтересовано в людях, умеющих постоять за себя при любых обстоятельствах. Обратная сторона феминизма – цивилизация стала женственной. Вешать на уши лапшу или сидеть в офисах может кто угодно, без различия пола. Еще странно, что среди моих современников нашлось столько людей, сумевших не растеряться в новых обстоятельствах, найти в себе мужество принять открытый бой, с готовностью взявшихся за нелегкий труд моряков.

– Слушаю вас, Петр Ильич. – Слушать в данный момент не хотелось, но человек все-таки был моим начальником и заслужил в память о прошлом хотя бы такой знак внимания.

– Давно хочу поговорить с вами, Сережа, но вы так постояннозаняты… – В темноте не видно выражения лица Лудицкого, но в его голосе звучат робкие ноты.

Молчу, ожидая продолжения. На корабле у меня действительно нет времени уделять внимание каждому нерадивому подчиненному. Кто хочет – тот научится. Обучить манипуляциям с такелажем я не могу, ибо сам толком не умею. Придумывать для Лудицкого специальную должность в память о его бывшем положении не хочу и не буду. Доброта для одного оборачивается злом для остальных. Старая армейская мудрость. Нашли же в себе силы стать полезными Флейшман, Калинин, Владимиров. Тоже, между прочим, не воины в прошлой жизни.

– Может быть, пройдем к вам? – предлагает Лудицкий.

Ну уж нет! Меня ждут мои девочки, и экс-депутат в нашей компании явно лишний.

– Давайте поговорим здесь, Петр Ильич. Только недолго. Завтра нас всех ждет работа.

Лудицкий вновь мнется, прежде чем произнести:

– Почему вы избегаете меня? Я все-таки депутат и могу быть вам полезным в таком качестве.

– Я никого не избегаю. И, не в упрек, Петр Ильич, полезность доказывается делами. Мой вам совет: забудьте о прошлом. Или о будущем. Время слов еще не наступило. В данном месте и в данное время ценятся лишь дела.

Стараюсь говорить мягко, хотя в глубине души хочется послать своего бывшего начальника куда подальше.

– Вы что, всерьез решили заняться пиратством? – вдруг выпаливает он.

– А разве этим можно заниматься в шутку? Если вы знаете другие способы выжить, буду вам лишь признателен.

– Но это же незаконно!

Хороший аргумент! Законник хренов!

– Я никого не держу, Петр Ильич. Люди пошли за мной по своей воле. Если хотите, могу высадить вас в Пор-де-Пэ.

– Но что я там буду делать? – Остаться одному страшнее, чем даже принимать участие в наших авантюрах.

– Что захотите. Вы же сами упрекаете, что я не прибегаю к вашим советам, и никак не можете решить, чем заняться самому. Нелогично, Петр Ильич.

Лудицкий сопит в ответ.

– Идите лучше спать. Дойдем до порта, там, может, и решите. Спокойной ночи, Петр Ильич!

Обхожу экс-депутата и иду к себе.

Наташа и Юленька уже давно ждут меня. Стол накрыт. Никаких деликатесов нет, но разве в них счастье?

– Наконец-то!

Никаких упреков за задержку. Мои женщины поняли своим чутьем то, что так и не сумела понять моя бывшая жена. Мужчина живет в своих делах, в противном случае он лишь бесплатное приложение к дому. И это понимание обезоруживает меня надежнее всех обвинений за невнимательность.

Смотрю на девочек и чувствую, как в горле поднимается ком нежности к ним. Если против нас будет весь мир – тем хуже будет для мира!

– Подожди. Сначала поешь, – промурлыкала Юленька, удерживая мой невольный порыв.

…Уже после всего, где-то под утро, я лежал и думал: это ли не счастье? Настоящее мужское дело, а как награда – любовь двух самых прекрасных женщин. Если бы не их бисексуальность, не миновать мне невольных сцен ревности, а так…

И после этого жалеть о случившемся? Все понимаю. Гибель моих соотечественников, наше нелегкое положение в чужом мире и в чужом времени. Но, как бы цинично это ни звучало, я счастлив.

А что до миров и веков, то еще посмотрим, на чьей улице будет праздник! Пережили татар, холеру, коммунизм, справимся как-нибудь и с этим. Проблемы надо решать, выдумывать их – дело не мужское.

3 Ширяев. Слухи и факты

Стоянка затянулась на неделю. Бригантина – корабль небольшой, не больше катера или прогулочной яхты, но людей было маловато. А ведь требовалось подтащить «Лань» к самому берегу, полностью разгрузить ее, то есть снять артиллерию, опустошить погреба, а затем аккуратно уложить корабль на борт. Потом надо было тщательно вычистить обнажившуюся подводную часть от налипших водорослей и ракушек. Когда же работа закончена – выпрямить бригантину, наклонить на другой борт и повторить всю процедуру снова.

Этот процесс и называется килеванием. Что делать? В теплых водах Карибского моря обрастание подводной части корабля происходит быстро. Результат же известен. Выходцам из двадцать первого века – из школьного курса физики, местным уроженцам – из богатого жизненного опыта. Возросшее сопротивление уменьшает скорость и маневренность, качества, являющиеся главным преимуществом маленьких судов по сравнению с более мощно вооруженными фрегатами и испанскими галионами. Лишить бригантину подвижности – это все равно что самому подписать себе приговор при любой желательной или нежелательной встрече.

Если же учесть, что единственными механизмами были простейшие блоки, то работа была не из легких. Впрочем, в прошлые века и не было других…

Трудились все, от Кабанова и Мишеля до Лудицкого. Куда было деваться бывшему депутату? Не речи же произносить, раз в них никто не нуждается, а большинство и не понимает!

Да еще приходилось соблюдать осторожность. Бригантина была беспомощной, вся надежда на составленные из ее пушек батареи да мушкеты.

По счастью, пронесло. Лишь раз мелькнул на горизонте парус, мелькнул и скрылся вдали. На берегу же и вовсе никто не появлялся.

Как пояснил Мишель, король-солнце вдруг решил сделать из флибустьеров законопослушных землевладельцев, да и тех целиком отдать в алчные руки Вест-Индской компании. Дабы никому больше ничего не могли продавать и ни у кого – покупать. Соответственно, приобретать компания все стала по самой низкой цене, продавать же… Короче, еще один вариант рабства, а вот результат…

Привыкшие к воле обитатели Санто-Доминго и Тортуги не захотели финансовой кабалы и стали дружно перебираться: кто на Ямайку, а кто еще дальше. Благо необжитой земли был без малого весь земной шар. Обжита лишь одна Европа. Не очень-то она и нужна…

Работали люди много, но вечерами еще хватало сил собираться у невидимых с моря костров, беседовать, чуть выпивать. Неугомонный Командор брал у Мишеля регулярные уроки фехтования, только делал многое по-своему, отчего справиться с учеником учителю практически не удавалось.

Что же до одиноких женщин, то они пользовались огромным вниманием и могли спокойно выбирать себе защитника. Или надеяться, что в будущем подберется партия получше.

Только бурных романов не было. Женщины боялись своей доступностью добиться противоположного эффекта и обещали все, но потом, потом… Довольно действенный, между прочим, метод. Особенно с мужчинами, подолгу лишенными ласк. По крайней мере, итогом прозвучала пара серьезных предложений руки и сердца. В кипящем страстями архипелаге женщин все еще было намного меньше, чем мужчин…

Наконец работа была закончена, припасы погружены, пушки установлены на свои места.

В путь пустились, как водится, на рассвете. Всю дорогу Кабанов заставлял свой сборный экипаж отрабатывать всевозможные эволюции, поэтому плавание растянулось почти до самого вечера.

Пор-де-Пэ поразил своей пустынностью. Несколько купцов, три бригантины да одинокий фрегат – вот и все, что находилось в большой бухте.

«Лань», шедшую под французским флагом, пропустили беспрепятственно. Когда же к прибывшему чиновнику явился шевалье Мишель д’Энтрэ собственной персоной, то все вопросы отпали сами собой. Точнее, адресовались исключительно к бравому капитану мушкетеров.

Вскоре Мишель вместе с чиновником съехали на берег. Перед отъездом шевалье долго и прочувствованно благодарил Кабанова, клялся ему в вечной дружбе и обещал немедленно навестить, едва покончит с необходимыми делами.

С ним в город отправились все французы. Они были связаны с этим городом, имели там приятелей, а кое-кто и возлюбленных и сейчас с нетерпением предвкушали встречи, дружеские застолья, беседы о пережитом. Только они, даже солдаты, больше не считали себя связанными службой, и их поездка была всего лишь отпуском.

Кабанов не настаивал на их возвращении, он никого не собирался держать, но люди сами продолжали говорить о себе, как о членах команды «Лани».

Остальные остались на бригантине. Время было вечернее, и Командору не хотелось случайных неприятностей. Пример Ярцева был слишком ярок, конфликтовать же еще и с французами…

Но потом Кабанов решил переиграть. Сам он французского не знал, да и нашел на судне массу неотложных дел, поэтому послал на разведку в город единственного полиглота – Аркашу Калинина, а подумав, присоединил к нему Ширяева. Последний даже по-английски практически не говорил, зато представлял реальную боевую силу.

– Почему Гришу? – попыталась было пискнуть его жена.

– Потому что Сорокин нужен мне здесь, – жестко ответил Кабанов, и больше возражений не последовало.

Конечно, можно было выделить одного из англичан, да только война… Флибустьеры не особо враждовали между собой, сказывались многочисленные совместные походы против испанцев. Но ведь кроме них в Пор-де-Пэ должны быть какие-то войска. Мало ли…

Мог бы и не осторожничать. Ширяев и Калинин свободно шли по улице, и никто не обращал на них внимания. Да и прохожих было немного. Не то час уже поздний, не то все заняты своими делами.

А вот в кабаке, куда завернули выходцы из будущего, народа было полно. Разнообразно одетые мужчины пили, ели, а уж курили так, что сквозь дым была едва видна противоположная стена заведения. И многие говорили. Громко, привыкнув орать под завывание ветра и шум волн, поэтому отдельные слова на общем фоне воспринимались с трудом.

И ни одной женщины. Определенного поведения – собирались в определенных же местах, а порядочным в подобном бедламе было нечего делать.

Ширяев мысленно похвалил себя, что устоял перед просьбами супруги и сына, хотя они, надо отдать должное, не очень-то и настаивали.

– О чем говорят? – поинтересовался Григорий, когда удалось примоститься за столиком и получить нехитрый заказ.

Аркаша обратился в слух, пытаясь разобрать в общем гаме нечто осмысленное и понятное. Вдруг глаза его округлились, и он удивленно уставился на своего спутника.

– Ничего себе! – пробормотал Калинин и вдруг прыснул коротким смешком.

– Что там? – требовательно спросил Ширяев.

– Они говорят… В общем, там кто-то рассказывает историю нашего бегства из Порт-Ройаля. Только… – Калинин вновь засмеялся, но в смехе его сквозило удивление.

– Да говори ты! – прикрикнул на него компаньон.

– Одним словом, рассказывают о феноменальном мастерстве Командора. Это понятно. Сам был свидетелем. Но дальше…

Ширяев стал потихоньку терять терпение.

– Говорят, что Командор не только уничтожил форт и корабли, но и взорвал город и он провалился в тартарары.

– Кто провалился?

– Порт-Ройал.

– Как?!

– Не знаю. Кто-то то ли приплыл сюда до нас, то ли видел кого-то вырвавшегося с Ямайки уже после нашего бегства. Короче, большая часть города провалилась в пучину. Говорят, это тоже дело рук Командора.

– Не понял, – оторопело произнес Григорий.

– Я тоже.

– Подожди… – Бредивший в детстве морской романтикой, Ширяев теперь лихорадочно пытался вспомнить страницы когда-то прочитанных, а затем позабытых книг.

Что-то вертелось в памяти, только никак не могло всплыть на поверхность, оформиться в конкретный факт.

Пираты, флибустьерское море, столица морских разбойников…

Стоп!

– Идиот! – Ширяев хлопнул себя ладонью по лбу. – Это же надо, не сообразить!

Теперь Калинин взглядом требовал от него объяснений.

– Про это писали, только не помню где. Ну, что на Ямайке было что-то типа пиратской столицы, а потом случилось землетрясение, и город погиб. Только дату забыл. Неужели?!

Вопрос повис без ответа. Аркадий ничего не знал о конце своеобразной пиратской республики, как перед этим ничего не знал и о ее существовании. Не каждому дано в детстве переболеть романтикой парусов и дальних странствий. Да и те, кто переболел, не назовут потом дат. Один только янки у Марка Твена держал в памяти места и даты позабытых солнечных затмений. Остальные забывают гораздо более нужные вещи, чем то, что произошло за много веков до их рождения.

Не помнил об этом и Командор. А может, и не знал никогда. Это было невероятное, однако всего лишь совпадение, из тех, что временами происходят на земле.

Шестого июня тысяча шестьсот девяносто второго года страшное землетрясение обрушило Порт-Ройал в море. Погибли люди, дома, и даже могила знаменитого Моргана исчезла, словно никогда не злодействовал этот знаменитый пират, ставший позднее одним из национальных героев Великобритании. Командор в это время находился уже далеко от места трагедии, и лишь чья-то слишком бурная фантазия смогла соединить в одно целое два совершенно не связанных между собой события. Но люди порою придумывают и не такое.

Флибустьерство медленно умирало. Власти больше не были заинтересованы в вольных добытчиках и добровольных борцах с испанским засильем. Политика Людовика стала более жесткой, и в то же время у пиратов не было признанного лидера, способного повести их на крупное предприятие. Последний из великих флибустьеров Граммон не захотел принимать от властей подачки и, отказавшись от поста вице-губернатора, с тремя кораблями отбыл в неизвестном направлении. Теперь сообщество инстинктивно искало человека, не менее авторитетного, умелого и удачливого, способного не возглавить (у флибустьеров не было и не могло быть единого руководителя), а стать символом их суровой и бесшабашной жизни.

Поэтому так жадно и ловились слухи о каждом новом удачном деле, и почти все посетители таверны азартно подключились к обсуждению новостей.

– Командор Санглиер… – донеслись до Ширяева два понятных слова, а вот дальше…

– Что они о нашем Командоре говорят? – Григорий уже оправился от изумления и теперь взирал на окружающих с некоторой гордостью.

– Надо было самому языки изучать, – буркнул Аркаша, но признался: – Я сам по-французски не очень. А они еще галдят скопом. Кажется, одни восторгаются, а кто-то говорит, что это все ложь.

– Кто?! – возмущенно выдохнул Ширяев.

Настоящий солдат всегда гордится своей частью и теми из офицеров, которые соответствовали высокому званию. Даже спустя годы после службы. Или тем более. Прошедшее имеет свойство окрашиваться в романтические тона. Здесь же прошлое диковинно сплелось с настоящим, и бывший командир превратился в нынешнего Командора.

А оскорбление командира – это и оскорбление всех бойцов, служивших и служащих под его командованием. И уж это прощать нельзя никому.

– Кто? – повторил Ширяев.

Спорили теперь двое. Оба с обветренными загорелыми лицами бывалых моряков, с крепкими фигурами. Один, черноволосый, одетый в когда-то богатый, а ныне засаленный камзол, что-то говорил с ехидцей, другой, рыжий, в грубой кожаной куртке, ему усиленно возражал, помогая себе жестами.

Калинин напряженно прислушался:

– Который в куртке говорит, что сам слышал эту историю, а в камзоле заявляет, что не родился еще тот человек, который смог бы выбраться из Порт-Ройала, да в придачу угнать бригантину, взорвать форт, устроить пожар. Про уничтожение города он просто молчит.

– Ну, город мы, положим, в самом деле не трогали, – процедил Григорий, недобро косясь на скептика.

– Командор Санглиер… – промолвил тот, в камзоле, и добавил нечто явно хлесткое.

По крайней мере, Ширяев понял его именно так.

Кто-то из слушателей засмеялся, другие лишь покачали головами.

– Говорит, что Командор придумал эту историю, чтобы обмануть дураков и создать себе репутацию, – в ответ на требовательный взгляд Ширяева перевел Аркадий. – Мол, никакой он не командор, а лишь бродячий сказочник.

Ширяев медленно поднялся.

– Ты что? – Аркадий попытался посадить напарника на место. Куда там! С большим успехом можно было стронуть с места какую-нибудь средней величины гору.

– Эй, как тебя, месье! – последнее слово в устах бывшего сержанта больше напомнило «мердье».

В зале сразу воцарилась тишина. Взоры собравшихся сконцентрировались на явно напрашивающемся на неприятности незнакомце.

– Если сам годен лишь языком молоть, то нечего хаять того, кому в подметки не годишься. Аркаша, переведи!

– Командор же просил не встревать…

– Я сказал: переведи! И чтобы дословно! – в голосе Ширяева прозвенел металл. Совсем, как у его командира.

Да Калинину и некуда было уже деваться. Флибустьеры поняли, что он явно в состоянии перевести вызов на понятный им язык, и теперь выжидающе смотрели на него.

Насколько перевод соответствовал оригиналу, сказать Ширяев не мог. Скорее лишь в общих чертах. Аркадий действительно не знал языка в совершенстве, да и знал бы, может, поостерегся бы говорить чересчур грубо.

Но слова все равно прозвучали, и их смысл был понят.

Была не была! Калинин тоже поднялся и встал рядом с Ширяевым.

Мужчина в камзоле что-то спросил все с той же ехидцей.

– Он говорит, откуда ты взялся? Не подыгрываешь ли ты сказочнику на флейте?

– Я – гвардии старший сержант ВДВ Григорий Ширяев. Был с Командором и на Ямайке, и раньше. Пусть скажет, кто он такой? Кому я сейчас на морде кулаками сыграю?

– Жан-Жак Гранье. – Представление флибустьер понял без перевода.

Он явно рассчитывал на то, что его имя произведет на Ширяева впечатление. Зря. Все-таки не литературный персонаж, живой человек, и откуда он мог быть известным выходцу из другого времени?

Поняв, что имя проигнорировано, Жан-Жак иронически поклонился, не спеша стянул с себя две перевязи с парой пистолетов на каждой, бросил их на ближайший стол, а затем зашвырнул туда же пояс с полусаблей и камзол.

То ли сыграл свою роль Аркашин перевод, то ли Жан-Жак был так уверен в себе, а может, в этой таверне не было принято проливать кровь, но драться явно предстояло без помощи оружия.

Впрочем, под когда-то белой кружевной рубашкой отчетливо бугрились такие мышцы, что поневоле создавалось впечатление: оружие ему не требовалось.

Ширяев молча отстегнул свой пояс и последовал примеру соперника, сняв куртку и оставшись в заштопанной голубой тельняшке.

Внешне он проигрывал Жан-Жаку, и даже видавший своего напарника в деле Калинин не был уверен в исходе схватки.

Тем временем посетители расступились и растащили в стороны столы, давая место для поединка.

Даже владелец таверны торопливо пробился в первый ряд в ожидании предстоящего зрелища.

Кое-кто из наиболее азартных тут же стали заключать пари. Как понял Аркадий, не в пользу Ширяева.

Противники, чуть пританцовывая, сблизились. Без лишних слов Жан-Жак резко выбросил вперед здоровенный кулак.

Наверное, такой удар мог бы свалить быка, если бы несчастное животное оказалось на месте Григория. Ширяева он тоже свалил бы наверняка, но бывший десантник не стал проверять этого.

В последний момент он ушел чуть в сторону, перехватил руку Жан-Жака и чуть повернулся, придавая противнику нужное направление.

Жан-Жак послушно рухнул к ногам охнувших зрителей, однако сразу вскочил и вновь бросился в атаку.

Случившееся ничему не научило француза. Да Ширяев и не хотел его ничему учить. Проучить – да, так это дело совсем другое.

На этот раз десантник резко ударил противника ногой и добавил с поворота локтем. Парировать ни один из ударов Жан-Жак не сумел. Он снова послушно отлетел в сторону, но опять поднялся, только на этот раз более медленно.

И сразу рухнул в третий раз, теперь – надолго.

– Кто-нибудь еще имеет что-то против Командора? – спросил Ширяев, оглядывая зрителей.

Перевода не потребовалось. Впрочем, и желающих не было. Выигравшие пари довольно похлопывали Григория, кто-то даже протягивал ему выпивку. Проигравшие посматривали косо, и только. Эти грубые люди ни в грош не ставили законы, зато собственные неписаные обычаи соблюдали честно. Победил – честь тебе и хвала. Никаких репрессий за это не полагалось.

Жан-Жак тем временем застонал, и Ширяев машинально протянул ему руку, помогая подняться.

Он уже начал остывать, и было даже чуть неудобно за свою несдержанность. Все-таки Командор просил обойтись без эксцессов, а тут…

Гранье между тем что-то проговорил, и Ширяеву вновь пришлось прибегнуть к помощи переводчика.

– Он говорит, что если у Командора вся команда такая, то охотно готов поверить во всю историю с бегством, – сообщил Аркадий.

– Скажи ему, что сам Командор десяток таких, как я, уложит, и никто даже глазом моргнуть не успеет.

Жан-Жак внимательно выслушал перевод и покачал головой.

– В таком случае он обязательно хочет видеть Командора. Говорит, что полтора десятка лет ходил в море, был главным канониром у самого Граммона, и за все эти годы лишь три человека сумели одолеть его на кулаках. Если же Командор еще сильнее, то такого воина в Архипелаге не видели никогда. Но почему же он объявился только сейчас и где был все эти годы?

Впрочем, ответил на этот раз Аркадий сам, как давно договорились: про выходцев из далекой России, случайно попавших в Карибское море и нарвавшихся здесь на британских пиратов.

И, как везде, никто о России ничего не знал, лишь слышал, что где-то есть такая страна. А при ходившем в то время огромном количестве полулегенд-полусказок про неведомые земли эта история звучала достаточно правдоподобно.

Теперь посетители с напряжением слушали отредактированную одиссею бывших пассажиров круизного лайнера «Некрасов». Конечно, никакого лайнера в этой истории не было. Обычный парусный корабль, к тому же не военный, попавший в шторм и севший на камни у одного из многочисленных островов. Многие из присутствующих помнили тот ураган, некоторые же знали сэра Джейкоба, который напал на потерпевших кораблекрушение моряков.

– А я-то думаю, почему о нем больше ничего не слышно? – покачал головой Жан-Жак, дослушав историю до морского боя с английским фрегатом. – Но как вы сумели сбежать из Порт-Ройаля, все равно представить не могу. Вас же было всего тридцать человек.

– Тридцать один, – поправил его Ширяев. – И потом, к нам присоединилось семеро англичан. Когда мы освободили их из тюрьмы вместе с нашими женщинами.

– Ну, не верю! – Гранье в сердцах стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда. – Знаю я эту тюрьму. Туда попасть можно, а вот войти…

– Вошли же, – раздался с порога таверны чуточку усталый, но довольный голос.

Все обернулись к вошедшему.

– Антуан, ты?! – удивленно воскликнул узнавший его Жан-Жак. – А мне говорили…

– Что я попался британцам? – весело закончил за него вошедший. – Что ж, было дело.

Непрерывно здороваясь со знакомыми, он не спеша прошел к ставшему главным столу и по-русски сказал:

– Здорово, Грегуар! Здорово, Аркади!

– Бонжур, Антуан! – радостно улыбнулся ему Ширяев.

Пришедший был одним из девятнадцати французов, разделявших с некрасовцами каторгу, а затем бежавший с ними из Порт-Ройала.

Жан-Жак недоумевающе перевел взгляд с Антуана на своих новых знакомых.

– Спасибо этим господам и их Командору! – уже по-французски продолжил недавний пленник. – Это не человек, а дьявол. Клянусь всем золотом Вест-Индии, никогда не думал, что человек может так драться! Мы прошли по Порт-Ройалу, как раскаленный нож сквозь масло, а Командор с Грегуаром и Константином втроем взорвали к чертовой матери форт, а потом напали на тюрьму. Да что тюрьма! Врата ада рухнули бы перед их напором, и Люциферу не осталось бы ничего другого, как спасаться бегством, ибо у него не было бы никаких шансов в битве! Но ты-то почему здесь? Говорили, что ты ушел вместе с Граммоном.

Жан-Жак горестно вздохнул:

– Я собирался. Но, якорь мне в глотку, за два дня до отплытия свалился в лихорадке. Уже не думал, что выкарабкаюсь. Потом пытался напасть на след Граммона, но где там. Был на Барбадосе, потом на Сент-Джорджесе, добывал испанца около Антигуа и Пуэрто-Рико. Но ни одного серьезного рейда. Будь я проклят, но такое впечатление, что из нас хотят сделать послушных ягнят! Британцы понагнали сюда королевских фрегатов, а это такой орешек, что не очень-то и по зубам!

Остальные флибустьеры поддержали канонира. Они не привыкли жаловаться на судьбу, однако вырывать у нее свой кусок счастья с каждым годом становилось все труднее.

– Ты сейчас у кого? – спросил Антуан.

– Сам по себе. Ищу, к кому бы пристать. Только нет уже таких капитанов, как Граммон… – И вдруг глаза Жан-Жака озарились новой мыслью. – Слушайте, а ведь, насколько понимаю, вашему Командору нужны люди. Три с половиной десятка человек – слишком мало для той бригантины, которая сегодня пришла в порт.

Он вопросительно взглянул на Ширяева.

Григорий выслушал перевод и вздохнул.

Бредить в детстве капитаном Бладом, не зная, не ведая, что коварная судьба однажды возьмет да и исполнит позабытую мечту! И вроде все было: свое дело, положение. Живи и радуйся!

Но что поделать, если все надо начинать сначала? Да и так ли это плохо? Чем цепляться за женскую юбку да слушать попреки жены, может быть, лучше почувствовать себя настоящим мужчиной? Что явно не хотелось Ширяеву – это осесть на берегу да вспоминать у камина недавние схватки со штормами и людьми.

То есть вспоминать тоже неплохо, только со временем, а пока можно еще побороться. Показать всем, где тут карибские раки зимуют.

Хотя еще не все решено окончательно…

– Придите завтра с утра. А там как Командор решит, – дипломатично ответил Григорий.

Но про себя он надеялся, что знает решение своего командира.

4 Флейшман. Утро вечера мудренее

Мы сидели вчетвером в капитанской каюте и нещадно курили. Я, Валера, Костя и, конечно же, Командор. Было и вино. Одна пустая бутылка даже валялась в углу, но разве это доза для четверых здоровых мужиков?

– Так что же мы можем? – Сейчас Командор не изображал из себя несгибаемого капитана. В голосе его проскальзывала некоторая усталость. Да и то, нести все и всех на своих плечах нелегко. По крайней мере, я не хотел бы поменяться с ним судьбой даже за половину золота всего мира. Власть хороша в спокойные времена. В противном случае это не власть, а ответственность.

Речь шла о технических усовершенствованиях, которые мы могли бы сделать в этой реальности. Этакий вариант Жюля Верна, только наяву.

Хорошо было его героям в книгах! И сами они инженеры-изобретатели, и полезные ископаемые у них обнаруживаются под рукой, и памяти их может позавидовать Британская энциклопедия. Хорошее дело – роман!

– Оружие отпадает, – сам себе ответил Командор. – Для унитарного патрона целая промышленность нужна. В кустарных условиях боеприпасы не наштампуешь.

– А если что-то типа охотничьего ружья? Картонные гильзы, разве что донышко медное. А скорострельность повыше, чем у здешних мушкетов, – подал голос Сорокин. – И порох можно оставить дымный.

Современный нам был недоступен. Слишком сложная формула, куча ингредиентов, о доброй половине из которых никто еще и не слышал. Этот вопрос мы обмозговали одним из первых и сразу пришли к выводу, что он неосуществим.

– Капсюль, – напомнил Командор. – Мы уже говорили, что его сделать не из чего. Гремучую ртуть нам не добыть.

Мы дружно вздохнули.

Как было бы здорово вооружиться автоматами или, на худой конец, карабинами! Сразу получили бы такое огневое преимущество, что только держись!

Увы… Не настало еще время массового убиения себе подобных. Технологии не позволяют. Или головы руби по старинке, или из кремневого ружья пали. Другого пока не дано.

Нет, мы довольно многое вспомнили сообща. Жаль, что теоретические знания – это одно, а уровень производства – совсем другое. Это как с двигателем внутреннего сгорания. Принцип работы известен, основные детали – тоже, лишь сделать невозможно. Целые отрасли промышленности создавать надо. Причем одна упирается в другую, та – в третью, и получается заколдованный круг. Время еще не настало.

А жаль. Штамповали бы штучные модели машин да поставляли бы королевским дворам. Королей сейчас много, небось каждый захотел бы самодвижущийся экипаж. Оставалось лишь деньги грести лопатой да жизнь на балах прожигать.

Мечты.

Как там говорилось в басне Козьмы Пруткова?

– Пароход, – говорю. – Где-то читал, что его могли сделать даже древние греки.

– И что это даст? – тут же спрашивает Командор. – Гребные колеса. Против ветра идти сможет. Вот только скорость… Валера, ты не помнишь, какая скорость была у первых пароходов?

– Узла три, я думаю.

– По течению? – ехидно уточняет Командор.

Да… Наша бригантина… Наша бригантина с попутным ветром выжмет, пожалуй, двенадцать. Конечно, если смотреть в перспективе…

Впрочем, патентного бюро все равно нет. Сейчас каждый мастер хранит свои производственные секреты как зеницу ока. Если же удается что-то у кого-то подглядеть, то никаких денег отстегивать за это не полагается.

– Гранатомет? Порох слаб. Ракета – тоже. Будет в полете ветром сносить. Хрен в море попадешь, – рассуждает вслух Командор. – Тол, динамит. Черт, ничего не годится. Воздушный шар? Водород добывать долго. Но какой-нибудь примитивный монгольфьер…

– Воздушный шар-то тебе зачем? Понятно, если бы дирижабль, – спрашиваю, раз остальные молчат.

– Хотя бы для разведки. Чем выше, тем дальше видно. Из чего там оболочку делали? – Кабанов лихорадочно вспоминает. – Из промасленного шелка, кажется.

– А ты подумал, сколько его надо? Между прочим, шелк сейчас материя дорогая. Разоримся на покупке. Да и то, если деньги найдем. Вряд ли в здешних местах его возят полными трюмами. Уже не говорю, сколько места надо, чтобы под ним костер развести. Или как там его надувают? Бригантинка-то у нас маленькая. Линкор взять не захотел.

– Не было там линкора. Все равно таким морякам, как мы, с ним было не разобраться. Если бы не Билл, до сих пор половину операций делали бы, как бог на душу положит, – говорит он без упрека.

Без него знаю, что напортачили мы с Валерой немало. Принцип был верный, а вот детали… Но попробуй разберись без самоучителя, в каком порядке рациональнее тянуть всевозможные шкоты!

Не разобрались. Иначе, это я сейчас понимаю, могли бы уйти от сэра Джейкоба. Сколько людей были бы живы!

Видно, Валера думает так же. В его глазах появляется боль напополам с обидой. Обида не на Командора – на себя.

– На линкор у нас людей нема, – вставляет Костя. – И взять их неоткуда. С бригантиной едва справляемся.

Тут он видит лицо Валеры и умолкает.

Командор тоже молчит. Похоже, жалеет о сказанных словах, а как поправить – не знает. Потом разливает вино и каждому протягивает его кубок.

Вино краснеет в кубке, словно кровь.

Тьфу! Что за ассоциации?

– Гранаты, – вдруг произносит Командор и отставляет свой кубок в сторону.

– Какие? – Сорокин смотрит заинтересованно.

– Обычные. Смотрел фильм про Петра? Круглая бомбочка, фитиль. Убойная сила – хрен да ни хрена, зато психологический аспект налицо. Если придется идти на абордаж, закидать прежде всю палубу. Пока уши проковыряют, пока опомнятся, столько дел натворить можно. Кстати, вопрос на засыпку. Почему местные не стреляют из пушек бомбами? Ядра да картечь.

– Порох слабый. Редкому ядру удается борт проломить. Бомбы тоже будут отскакивать и рваться в море, – не задумываясь, отвечает Костя.

– Значит, надо обзавестись мортирой. Посылать бомбы на палубу. Борта высокие, рванет, где положено.

– А толку? От проломленной палубы корабль не утонет, – опять отвечает Сорокин.

– От палубы – да. А если в крюйт-камеру попасть? – Улыбка у Командора получается недобрая.

Тут уже затрагиваются общие интересы, и я не выдерживаю:

– Ладно, взорвется. Нам что от этого? Сокровища со дна морского поднимать? Так аквалангов у нас нет.

– При чем тут сокровища? Нам необходимо оружие на крайний случай. Если уж прижмут и деваться будет некуда.

Не знаю, правду ли сейчас сказал Командор, или это он осознал свой промах, но некоторый резон в его словах есть. Жизнь чревата неожиданностями, и надо по возможности учитывать все.

– А для погони за сокровищами хороши ядра с цепью, – продолжает Командор. – Сколько помню, их позднее использовали на флоте. Не помню, как назывались. Брандскугели? Нет, это вроде бы зажигалки. Книппеля, вот! Нам нужны две половинки, соединенные цепью. Хорошая вещь. По слухам, мачты срубает только так. А уж без мачт бери его спокойно тепленького.

– Смотрю я на вас, блин, вам что, делать больше нечего? Или лишние люди покоя не дают? Мало их погибло, вам еще подавай! – со злостью произносит Валера.

И затихает под тяжелым взглядом Командора. Лицо у Сереги жесткое, как в бою, и мне кажется, что он сейчас или заговорит приказами, или пошлет Валеру к какой-то матери.

Но Кабанов молча раскуривает трубку, и я вдруг замечаю, что пальцы у него слегка дрожат.

– Они уже погибли, Валера, – неожиданно мягко произносит Командор. – И мы этого не изменим. А вот отомстить за их гибель я не прочь. Не один такой сэр Джейкоб по Архипелагу плавает. И я не хочу, чтобы гибли невинные люди. Да и добраться до России – деньги нужны. Не своим же ходом дюжиной человек через океан, а потом еще пешком через чужие государства. Если у тебя есть другое реальное предложение, я буду только рад. Гнить здесь всю жизнь на плантации я не намерен. Даже в качестве плантатора.

Я подумал и решил, что быть плантатором тоже не хочу. Хватило с меня пребывания на Ямайке. Правда, там я был рабом. Но все равно. Управлять людьми, словно скотиной, не для меня. Тут нужна ежедневная жестокость. Это не мое удовольствие.

Трудиться же самому… Не в смысле, что я лентяй, только работать на земле надо уметь и любить. Я не люблю. Каждому – свое.

Валера тоже молчит. Путь Командора ему не по душе, но и предложить что-либо другое он не в состоянии.

Один Сорокин явно готов без споров поддержать любые начинания Кабана. Уж не знаю, из армейской ли солидарности, из дружеских чувств, веры в талант нашего атамана, а то и собственных наклонностей, только новый поворот нашей одиссеи его явно не смущает. В его направленном на Валеру взгляде читается явное осуждение.

– Я ведь никого не принуждаю, – нарушает молчание Командор. – Самое тяжелое позади, и каждый вправе выбирать себе дорогу. Только вместе держаться все равно легче. И тем, кто послабее, тоже надо помочь. Хотя бы вначале, пока они не устроятся.

Он не говорит о женщинах. Боится обвинений, что сам устроился сразу с двумя и теперь хочет в первую очередь обеспечить их судьбу.

Только в гибели Валериной возлюбленной Командор не виноват. Его-то в тот злополучный вечер и рядом не было. Как и всех нас. Мы болтались в открытом море на шлюпке, не зная, суждено ли когда-нибудь доплыть до твердой земли. Сергей же вдобавок был весь изранен, когда, кстати, прикрывал отход не одних женщин, но и Валеры.

И вообще, интересно, что бы заговорил Командор, если бы ему удалось набрать команду из местных? Иными словами, кто больше нуждается: Командор в нас или мы в нем? Кого сумел, того он спас. Мы в относительной безопасности. Вполне можно считать свой долг выполненным. Никто и никогда не обязан устраивать другим взрослым людям их жизнь. В чужом ли времени, в своем, роли не играет. Командор тоже не у себя дома.

Не знаю, понял ли эту простую истину Валера, но он говорит примиряюще:

– Извини. Нервы. Но, ядрен батон, может, просто грузы перевозить? Что-нибудь да заработаем. Не обязательно пиратствовать.

– Не ты, так тебя. Я не предлагаю сделать это профессией. Да и без лишних жертв постараемся обойтись. Пару раз экспроприируем экспроприаторов, и домой, в Россию. Подумай. Время еще есть. Заставлять никого не станем и в обиде не будем. А ты, Юра, как?

Вот и пришел мой черед. Если честно, то не испытываю особого желания нападать на ни в чем не повинных людей. Ни убивать, ни быть убитым абсолютно не хочется. Я бы лучше завел таверну на берегу, раз уж торговлей заняться не выходит. Но на таверну денег все равно нет, и взять их неоткуда. Разве что бригантину продать, но и тогда деньги будут общими. Поделить их – и что останется? Тут вспоминаю, что сам же и советовал Кабанову заняться флибустьерством. Когда мы с боем вырвались из Порт-Ройала и любые опасности казались ерундой.

– Да, времена сейчас романтические. Даже чересчур. – Похоже, выход Командора едва ли не единственный.

– Хорошо, – подводит черту Командор. – В море мы пока все равно выйти не можем, поэтому время подумать у вас есть. И у всех других тоже. Устроим завтра общее собрание среди своих, обрисуем ситуацию, и пусть каждый решает для себя.

Собираемся расходиться, время приближается к полуночи, но тут на палубе слышится какой-то шум, а затем в дверь каюты стучат.

– Да! – Мы все невольно напрягаемся. Жизнь успела научить в любую минуту быть готовыми к неожиданностям.

Но на этот раз никакой неожиданности нет. Всего лишь вернулись Калинин с Ширяевым. Оба довольно пьяные и донельзя довольные. Сияют, как два золотых дуката.

– Угу… – В глазах Командора мелькают веселые искорки, словно нечто в таком роде он и ожидал, но он старательно пытается изобразить на лице суровость. – Между прочим, пить могли бы и на борту.

– Командор… – Ширяев явно не чувствует себя виноватым. – У нас важные новости и эти… предложения.

– Надеюсь. Но сообщать их можете и сидя.

Это он к тому, что Гриша явно готов докладывать по форме с приложением руки к козырьку.

Сообщение о землетрясении впечатляет. Выходит, промедли мы чуть с бегством, вполне бы могли оказаться в числе его жертв. Но все это ерунда по сравнению со следующей новостью.

Одна мысль о том, что землетрясение тоже устроено нами, заставляет нас истерически захохотать. Смеется Сорокин, смеется Валера, смеется суровый Командор, смеются и подвыпившие вестники. У меня от смеха выступают на глазах слезы. Кажется, еще немного, и не хватит воздуха. Наш смех – сродни безумию, как безумна и породившая его причина.

Наконец мы успокаиваемся в полном изнеможении.

– Класс! – едва выдыхает Командор. – Вибрирующая бомба замедленного действия.

Мы начинаем смеяться по новой, но на этот раз у нас уже мало сил.

Потом меня посещает серьезная мысль, и я немедленно сообщаю ее присутствующим:

– Наше счастье, что идет война. С такой логикой нас вполне могли привлечь к ответственности за уничтожение города. А местный суд вряд ли самый гуманный в мире.

В ответ все опять начинают ржать, хотя сказанное мной отнюдь не является шуткой. Сколько помню историю, на налеты на испанские города родные власти смотрели сквозь пальцы, однако никто из флибустьеров даже не пытался атаковать английскую или французскую базу. Своего рода масонский заговор против Испанской империи, и только против нее.

– Мне интересно: каким образом в Архипелаге переносятся новости? – спрашивает Командор, в очередной раз набивая трубку. – Все-таки война, вода. Не почтовые же чайки переносят! Сколько тут прошло…

– Наши сболтнули? – высказывает предположение Сорокин. Под «нашими» он подразумевает отпущенных на берег французов. И сам себе отвечает: – Нет, о землетрясении они не знали. Разве что упомянули о бегстве да назвали имя.

Вообще-то действительно интересно. Или с обеих сторон действует разведка (что, учитывая время, довольно маловероятно), или война не мешает существующим связям между английскими и французскими флибустьерами. Все-таки столько лет вместе на испанца ходили! Да и лояльность вольных добытчиков своим правительствам – вещь весьма относительная. Слушают, но выполняют лишь то, что выгодно.

Гм… Как бы тогда в здешних водах какие-нибудь мстители не объявились! Те, которые от нашего ухода потеряли побольше прочих.

Черт! Маловато нас все-таки!

И ответом на последнюю мысль прозвучала еще одна новость, принесенная Ширяевым.

– Тут такое дело, Командор… – Он несколько помялся в смущении. – Короче, кое-кто из местных желает вступить под ваше начало.

Мы застыли, ожидая продолжения. Если предыдущее известие вызвало у нас приступ безудержного веселья, то это откровенно ошарашило.

– Некий Гранье, канонир самого Граммона (последнее имя не говорило мне ничего), со своими товарищами придет завтра с утра поговорить с вами. Говорит, что хочет поступить под начало такого знаменитого капитана. Остальные предводители, по его словам, мелковаты. Он, говорят, очень хороший канонир.

Это было все!

Нет, никто не смеялся, ничего смешного в том не было, а я вдруг подумал: это Судьба!

И мне вдруг стало легко и спокойно. В конце концов, не так страшен черт, как его малюют. Ну, времена, опасности. Но я же не один! И уж лучше принадлежать к сильной стае, чем мыкаться по свету в поисках пристанища и занятия!

Если с нами Командор, то кто против?!

5 Кабанов. Визиты

Жан-Жак Гранье явился с утра. Точнее, сразу после восхода солнца. Или во время восхода.

С ним было человек тридцать. Разнообразно одетые, только лица явившихся были похожи своей обветренностью. Этакие морские волки в классическом смысле слова. Разнообразная, довольно живописная одежда, шкиперские бородки, перетянутые черными ленточками косички, сережки в ушах. У одного даже повязка на глазу, и лишь одноногих среди них я не увидел.

Надо сказать, впечатление они производили сильное. С законом эти люди явно были не в ладах, этакая буйная вольница, но сразу чувствовалось, что вояками все как один были крепкими. Таким сам черт не брат и не товарищ. Если же подобную компанию удастся взять в руки и удержать, то никаких преград ни в море, ни на суше больше не существует.

Не считая того, что заставить их подчиниться – стоит любой преграды. Или всех преград, вместе взятых.

Пока же мы с канониром стояли друг против друга и молчали. Это жену можно выбрать под влиянием мгновенного импульса. Ошибешься – разведешься. Неприятно, зато не смертельно. Нам же предстояло или не предстояло стать компаньонами в таком деле, где ошибка в выборе становилась роковой. Без красных слов и натяжек.

Мне Жан-Жак понравился. Крепкий, видавший виды мужчина. Черные волосы заплетены в косичку, в ухе торчит серьга, но это так, антураж. Чувствовалась в нем исполненная достоинством сила, причем не только физическая.Своеволие чувствовалось тоже. Оно и понятно: море не терпит рабов. Приказы начальства святы, в противном случае плыть всем придется по вертикали, но должна быть уверенность, что начальник не самодур и приказы его разумны. В противном случае ничто не помешает выбрать другого начальника. Так сказать, проявить разумную инициативу снизу.

А вот что мне понравилось в его наряде, так это перевязи с заткнутыми в них пистолетами. Надо будет завести себе такие же. Только пистолетов чтобы было не две пары, а минимум три. Патронов-то к револьверу практически нет. Но это так, чисто практическое.

Короче говоря, в разведку с Гранье я бы пошел, несмотря на все его заморочки.

Вопрос: а он со мной? Боюсь, капитан из меня липовый. Тактику парусного флота не знаю, в навигации не разбираюсь, даже названий многочисленного такелажа выучить как следует не успел. Одно только прозвище, которое еще оправдывать и оправдывать.

– Тебя называют Командором? – наконец спросил Жан-Жак по-английски.

– Да.

Гранье помолчал еще, а затем сообщил:

– О тебе много говорят. Что ты взорвал форт в Порт-Ройале, освободил заключенных из тюрьмы, угнал бригантину.

Слава богу, про разрушенный город Жан-Жак ничего не сказал.

Я неопределенно пожал плечами. Хвастать не хотелось. Отрицать или доказывать – тем более.

Мелькнула подспудная мысль, что, с одной стороны, в этих разговорах ничего хорошего нет. Если бы все мои соплаватели умели хранить молчание, никто бы не смог обвинить меня на той, ставшей вражеской, стороне. Известность может не только помогать, но и вредить. Кто знает, как повернется в дальнейшем наша одиссея?

Впрочем, прозвище не имя.

– Так это правда? – повторно спросил Жан-Жак.

Молчать дальше было невежливо, и я ответил:

– У меня не было другого выхода.

Не знаю, что в этой искренней фразе было смешного, но пришедшие дружно захохотали. Они смеялись искренно, самозабвенно. У кое-кого даже выступили слезы.

– Да… – когда приступ веселья стих, протянул Гранье. – Знаешь, а ведь в тебе что-то действительно есть. У нас к тебе разговор.

– Хорошо. Но не вести же его всухую… – Я подозвал Билли и приказал: – Бочонок с ромом. Для начала.

И снова мои слова вызвали смех. Похоже, не умеют тут гулять по-русски, когда выпиваешь гораздо больше, чем мог бы, но все-таки намного меньше, чем хотел.

Конечно, направиться в кабак было бы лучше, только, во-первых, вряд ли хоть один из них работал в такую рань, а во-вторых, беседовать в общем зале с целой толпой все-таки тяжеловато.

Смех быстро сменился вполне понятным возбуждением. Кое-кто из прибывших, как быстро оказалось, знал моего боцмана и еще кое-кого из англичан по довоенным совместным плаваниям. Французская часть команды до сих пор находилась на берегу. Женщинам же я заранее велел не показываться во избежание возможных эксцессов. Все же мужская вольница – это нечто особенное, и незачем вводить ее во искушение. Женщин в Архипелаге намного меньше, и на каждую готовы претендовать по нескольку кавалеров.

Мы наполнили разнокалиберную посуду, более-менее дружно осушили ее прямо на палубе, и я, выждав положенное время, обратился к Гранье:

– Слушаю тебя, Жан-Жак.

Канонир не удивился, что я знаю его имя. К чему, когда рядом со мною стоял Ширяев?

Он шагнул чуть в сторону, ласково провел рукой по ближайшей пушке и улыбнулся. Улыбка была широкой и открытой.

– Командор Санглиер! Мы желаем поступить под твою команду.

Пришедшие с Гранье флибустьеры согласно загалдели.

Да… Видно, придется изучать французский язык. Но кто ж знал?

Я не спеша прошелся по палубе. Всматривался в загорелые обветренные лица, стремясь по выражениям постигнуть внутренний мир этих суровых людей.

– Хорошо. У меня одно условие… – Собственно, условий было два, но второе, железная дисциплина в море, подразумевалось само собой. Вернее, зависит она не от договора, а от авторитета командира. Не будет авторитета – и никакие соглашения не удержат экипаж от всевозможных выходок.

Флибустьеры притихли, заранее пытаясь понять, что же я им скажу.

– Условие простое. Никаких излишних жестокостей. Пленных не убивать, женщин не насиловать.

Я ожидал возмущенного гула или задумчивого молчания. Встречи с английскими коллегами моих новых компаньонов были слишком живы в памяти, однако вопреки всем опасениям флибустьеры восприняли мое условие совершенно спокойно.

– А если какая согласится? – спросил сухощавый моряк, одетый с некоторой претензией на роскошь. Если закрыть глаза на то, что шикарный камзол был весь в пятнах, а рубашка не блистала свежестью.

Пираты дружно заржали.

– Тогда меня это не касается. – Я тоже не сдержал улыбки.

Мы выпили еще и, не откладывая дело в долгий ящик, тут же составили положенный по обычаю договор. Я официально стал капитаном, Валера – штурманом, Флейшман – его помощником, Сорокин и Ширяев – офицерами, Петрович – лекарем, Билли – боцманом, Гранье – канониром. По тому же обычаю определили полагающиеся каждому доли и отдельно по общему согласию вписали мое условие.

Лудицкий подполз ко мне под общий шумок и вновь попытался завести старую песню об аморальности пиратства.

Хорошо хоть, что русского языка никто из новичков не понимал.

– Петр Ильич, если вы видите другой выход, то предложите. Общими фразами я сыт по горло. Даже не сыт – закормлен.

– Если бы вы больше прислушивались к тому, что говорят достойные люди… – начал бывший депутат.

– Достойные люди делают конкретные дела. На пустые разговоры у них не хватает времени, – чуть резковато прервал я бывшего шефа. – И потом, Петр Ильич, никто не заставляет вас принимать участие в нашем предприятии. Берег рядом, можете смело начинать там любое дело, какое вам только взбредет в голову.

Похоже, никакое дело Лудицкому в голову не пришло. Он обиженно засопел и демонстративно отошел к другому борту.

Таким образом, из отставного капитана воздушно-десантных войск я превратился в действующего капитана флибустьеров.

Впрочем, на этом мое превращение еще не завершилось. Да и вообще, день только начинался, а с ним – и всевозможные неожиданности.

Мы как следует обмыли договор. Бочонка, как я и предполагал, не хватило. Билли выкатил второй, а там на палубе объявились уставшие от вынужденного заточения женщины.

Нет, никакой поножовщины их появление не вызвало. Я в нескольких словах объяснил наличие на бригантине лиц противоположного пола (о чем прибывшие в общем-то знали), а заодно и договорился с Жан-Жаком о том, что он подыщет дамам соответствующее жилье.

Жан-Жак коротко переговорил со своими спутниками, и скоро один из них отправился в город.

Возвращения я не дождался. На борт бригантины зашел мой спутник и друг Мишель д’Энтрэ собственной персоной. И какой персоной!

Мушкетер преобразился. Вместо лохмотьев на нем был богато расшитый камзол, голову венчала шляпа с пером, одним словом, вид у Мишеля вполне соответствовал моему представлению о нарядах текущего времени.

Мы с чувством обнялись, будто не виделись целую вечность, и после того как я заставил мушкетера выпить штрафную, он с претензией на изысканность сообщил, что меня приглашает к завтраку губернатор.

Мог бы пригласить чуть пораньше или не приглашать сегодня вообще.

Я успел порядочно нагрузиться с новыми подчиненными, и появляться в таком виде перед чужим начальством было несколько неудобно.

Ладно. Не в первый раз. В том смысле, что пришлось вспомнить армейскую службу с подобными вариантами. Там тоже хватало несвоевременных вызовов и незапланированных проверок. Главное при этом – иметь максимально трезвый вид, отвечать четко и по уставу, тогда на запашок изо рта никто внимания не обратит. Вспомнят, так сказать, свою молодость.

– Зачем я понадобился губернатору? – спросил я Мишеля, пока мы вдвоем приближались к резиденции местного властителя.

После навязанной ему штрафной мушкетер выглядел не трезвее меня. Во всяком случае, надеюсь, глаза у меня были не настолько мутны.

– Зачем может вызвать губернатор? – вопросом на вопрос ответил Мишель.

Словно я могу иметь об этом понятие! Если мой шеф Лудицкий порой встречался с губернаторами и прочими носителями власти, то я лишь обеспечивал безопасность. Сам же представлял для них некую абстрактную фигуру.

Счастливые времена!

Пока я пытался сформулировать это в вопрос, пока пытался втолковать капитану, что я, собственно говоря, иностранный подданный, мы успели прийти к своей цели.

И я опять пожалел о своем незнании французского. Английский язык в нынешнее время знают лишь моряки в здешних водах, да и то лишь потому, что нахватались слов у недавних союзников и нынешних врагов. Отойди чуть подальше – любой пожмет плечами, чего ты старательно перекатываешь картофелины языком вместо разговора на всем понятном наречии. До самого двадцатого века английский по распространенности за пределами Британии и колоний вряд ли превосходил какой-нибудь итальянский или румынский.

Дворец у губернатора был ничего, большой и богатый с виду, хотя на роль правительственного здания, на мой взгляд, не тянул.

Или это потому, что я поневоле ожидал увидеть расставленные повсюду гвардейские караулы? Наяву охрана ограничивалась парой сидящих на ступеньках солдат, если и поднявшихся при нашем приближении, то явно из-за Мишеля. Все ж таки офицер.

Зато приняли нас сразу, без каких-либо проволочек. Мажордом – или как там его? – открыл двери в столовую, и я впервые увидел настоящего губернатора семнадцатого века.

– Командор Кабанов из Московии – кавалер Дю Кас, – представил нас Мишель.

Я как мог поклонился и немного помел пол своей шляпой.

Дю Кас проделал данную процедуру намного проще и лучше.

Был он толст, но его повадки выдавали в нем бойца не из последних.

– Счастлив приветствовать во владениях французского короля гостя из далекой Московии.

Я ответил в том же духе, после чего губернатор без дальнейших церемоний кивнул на накрытый стол.

По вполне понятной причине я старался не налегать на вина и, вообще, больше копировал манеры моих сотрапезников.

Хорошо хоть, что мои ошибки находили объяснения в варварстве моей родины и никого шокировать не могли.

После общих вопросов о здоровье московитского короля, о наших странствиях и приключениях, приглядывающийся ко мне Дю Кас спросил прямо в лоб, выступаю я как частное лицо или являюсь представителем своего монарха.

– Исключительно как частное, – признался я.

В тюрьму посадить меня не за что, напротив, пусть случайно, но я выступил против нынешнего французского врага, а нагло врать, выдавая себя за посланника… Ну уж нет!

Губернатор удовлетворенно кивнул:

– Что вы думаете делать в дальнейшем? Вернетесь в Московию?

– С вашего позволения, не сейчас. Кавалер д’Энтрэ, надеюсь, обрисовал вам наше положение. Помимо нашей малочисленности, мешающей дальнему походу, я намерен отомстить англичанам за нападение на нейтральный корабль и гибель людей, – прямо ответил я. Что-то мне подсказывало: в данном случае честность – лучшая политика.

– Поверьте, ваша милость, я видел командора Кабанова в деле и могу сказать: не завидую его врагам, – вставил слово молчавший до сих пор Мишель.

Выпитые залпом граммов триста рома подействовали на мушкетера не лучшим образом. Добавленное же за завтраком вино лишь усугубило ситуацию, и мой приятель был порядком пьян. Но, будучи офицером, крепился, старался придать себе трезвый вид.

– И команда у вас теперь есть, – задумчиво добавил Дю Кас.

Разведка у него работает как надо. Да и город небольшой, в понятиях моего времени – скорее поселок, и узнать происходящее в нем не составляет труда.

Оставалось ждать продолжения, хотя его содержание мне было уже ясно.

– С ним теперь Гранье, – вновь вставил Мишель.

– Французский подданный, – заметил губернатор.

Словно я этого не знал!

– Послушайте, месье Кабанов… – Дю Кас посмотрел на меня испытующе. – Я понимаю ваши чувства. Но быть совсем одному без поддержки и покровительства… Может быть, вы сочтете для себя возможным временно поступить на службу королю? Уверяю вас: испанцы ничем не лучше англичан, разве что богаче их.

К этому все и шло. Во время войны не принято уточнять национальности. Да и вообще, по-моему, пока служба монарху ставится выше службы родине.

– В каком качестве? – уточнил я.

Дю Кас встал и прошелся в угол комнаты, где стоял небольшой столик с лежащей на ней бумагой.

– Это жалованная грамота на ваше имя.

При нынешней политике французского короля такими грамотами не разбрасываются, но Мишель, очевидно, убедил губернатора в моей особой ценности.

А подготовился-то заранее! Видно, был уверен в моем согласии. Да и как иначе, когда деваться мне некуда?

– Позвольте… – Я взял бумагу из рук губернатора.

Написано было красиво, с финтифлюшками и завитушками, но, как и следовало ожидать, по-французски. Чего я ждал? Международный язык, месье! Я только и разобрал, что свою фамилию да несколько слов, давно ставших общеупотребительными.

Вряд ли в официальном патенте заключался подвох. Да и наличие подобной бумаги из мистера Икс превращало меня в реально существующее лицо. Но одновременно это был тот рубикон, после которого уже не было возврата. Глупо, какой может быть возврат после случившегося? Куда? В свое время?

– Надеюсь, вы дадите мне время подумать? Скажем, до вечера, – вырвалось само собой. – И еще. Как вы знаете, со мною дамы. Я должен быть уверен, что им ничего не грозит на берегу.

– Я сам прослежу за этим, – учтиво кивнул губернатор. – Что до вас, я уже распорядился помочь с поисками домика. Не жить же вам все время на корабле. Да и, как я слышал, – на губах Дю Каса мелькнула улыбка, – вы не один.

В улыбке не было ни сарказма, ни зависти. Лишь мужское понимание. К тому же я настолько отвык от заботы со стороны, что подобная предупредительность была приятна.

– Теперь прошу прощения, месье, меня ждут дела. Надо получше познакомиться с новой командой, наметить планы… – Я вновь помел пол шляпой.

– Вечером жду вас у себя. Было очень приятно познакомиться. Как только мои люди подыщут вам жилье, вы будете осведомлены, – учтиво попрощался губернатор.

Так завершилось мое превращение в флибустьера.

Судьба!

6 Ярцев. Подготовка, блин!

Шпага Командора легко отбила вражеский клинок, неуловимо стремительным движением рванулась вперед и застыла острием напротив сердца.

– Имею честь сообщить вам, сэр, что вы – труп, – чуть дурашливо поведал Командор и уже нормальным тоном добавил: – Надо быть внимательней, Валера.

Ярцев лишь вздохнул в ответ.

Справиться с Кабановым не мог даже опытный д’Энтрэ. Куда же тягаться новичку, которым оставался штурман?

– Давай сначала. – Командор чуть отступил и отсалютовал противнику шпагой.

Валера покорно повторил его жест и принял фехтовальную стойку.

По сторонам раздавался звон скрещивающихся клинков. Здесь, на отдаленной от города поляне, Командор устроил центр по подготовке своей разношерстной команды. И неважно, что многие успели пройти огни и воды. Скидок не было никому. В этом Командор был неумолим.

– Нападайте, сударь. – Кабанов сделал приглашающий жест.

Валера осторожно взмахнул клинком. Командор, не поднимая оружия, сделал шаг назад.

– Не годится. Так ты и муху не одолеешь. Чтобы сеять смерть, надо вложить в каждое движение больше жизни. Тебе-то, может, и все равно, а как я буду без штурмана плавать?

Шкипер улыбнулся, а затем атаковал с неожиданной резвостью.

– Так уже лучше, – прокомментировал Командор.

Однако отбивался он легко, а затем резким взмахом выбил шпагу из рук шкипера.

– Сколько раз говорить: оружие не ложка. Его покрепче держать надо. Вообще, Валера, запомни раз и навсегда: значимость мужчины напрямую зависит от его умения обращаться с оружием. Будь то шпага, пистолет или голая ладонь.

– Не всегда, – тихо произнес штурман. – В наши дни она зависела, ядрен батон, от толщины кошелька.

– Наши дни – дни вырождения, – отозвался Кабанов.

В отличие от штурмана говорил он бодро, двигался стремительно и имел вид человека, находящегося на своем месте.

– Хорошее вырождение, блин!

– Разве не так? Ты подумай сам, почему нас так легко одолели местные варвары? У нас же и корабль был, и в числе мы им ненамного уступали. Да всего лишь потому, что люди покойного сэра Джейкоба Фрейна были агрессивнее и увереннее в себе. Атаковать плавучий дворец – на это же надо решиться! А они – с ходу на абордаж, словно только тем и занимались, что круизные лайнеры из двадцать первого века грабили. Культуры тут ни на грош, знаний негусто, однако мужики они крепкие. В отличие от нас, горемычных, в прошедших веках не терялись бы и на судьбу не жаловались.

Вместо ответа Валера вновь улыбнулся. В его улыбке было что-то беспомощное, как у человека, который все понимает, но не имеет сил принять соответствующие меры.

– Нападай!

– Не могу. Не получается у меня ничего, – вздохнул Ярцев. – Раньше надо было этим заниматься.

– Нет такого слова! – убежденно ответил Командор. – Не боги горшки обжигают, а их заместители по горшечному делу. В данном случае – мы с тобой.

– Значит, плохой из меня горшечник, – вяло произнес Валера.

– Ничего. Научим, – не предвещающим ничего хорошего тоном произнес Кабанов и рявкнул: – Ширяев!

Тренирующиеся флибустьеры дружно застыли, повернулись к своему предводителю.

– Есть, Командор! – подскочил Григорий.

Как и его бывший командир, вид он имел бравый и переменой обстановки явно не тяготился.

– Гонять нашего шкипера до седьмого пота, но чтобы через пять… нет, через четыре дня от него был толк! Весь курс местного молодого бойца: фехтование, рукопашный бой, стрельба. В конце лично проверю.

– Есть гонять шкипера! – бодро отозвался Ширяев и повернулся к штурману.

– Приступайте. – Командор бросил шпагу в ножны и не спеша пошел вдоль фехтующих пар.

Под его цепким взглядом каждому хотелось показать себя с лучшей стороны, и движения людей заметно убыстрились, делаясь одновременно и опаснее.

Впрочем, поступившие к Кабанову флибустьеры были людьми опытными, привыкшими добывать клинком и пистолетом средства к пропитанию. Несколько хуже обстояли дела у бывших пассажиров круизного лайнера. Но им в какой-то степени помогала молодость, да и сам факт, что именно они уцелели в схватках, говорил не только об удачливости, но и о некоторых способностях в сугубо мужских делах.

– Я – в город. За старшего остается Сорокин. Через два часа обед. Потом – час отдыха и стрельба, – объявил Командор.

Капитан имеет не только обязанности, но и определенные права. Нельзя сказать, что Командор прохлаждался в часы досуга. Скорее, напротив. Его визиты в Пор-де-Пэ имели сугубо деловой характер. Кабанов беседовал с другими капитанами, стремился получше узнать маршруты испанских и английских кораблей, их характерную тактику в боях, местность вокруг вражеских городов или же добросовестно изучал французский язык под руководством Мишеля. Что и другим своим современникам настоятельно советовал. Привычным в последнее время приказным тоном.

Мышцы пухли, ныли, болели. Каждая по отдельности и все вместе. Все-таки тридцать с гаком – не восемнадцать. Да и для восемнадцати лет подобная нагрузка была бы чрезмерной. В голове шумело, и не было сил ни думать, ни возмущаться. Даже ужин был проглочен без малейшего желания, по обязанности и от осознания, что иначе завтра будет еще хуже. Хотя куда хуже-то?

Ярцев присел на краю койки и застыл. Требовалось раздеться, но руки не слушались, безвольно лежали на постели, не желали подниматься и делать хоть что-нибудь.

Стук в дверь вывел Валеру из сонного оцепенения. Пришлось напрячь силы, чтобы ответить, однако ждать так долго стучавший не стал.

– Можно, Валера? – Флейшман был уже в комнате.

Бывший бизнесмен и яхтсмен вид имел вполне соответствующий нынешнему времени. В камзоле, в ботфортах, при шляпе. Правда, новизной наряд не блистал, но не все же сразу!

Зато на боку покоилась шпага, за пояс была заткнута пара пистолетов, и в глазах светилась уверенность человека, находящегося при деле.

Из всех бывших некрасовцев лишь Флейшман и Лудицкий продолжали регулярно бриться. Лудицкий считал себя слишком цивилизованным, Юра же после первой попытки отрастить бороду, решил, что смахивает на раввина, и не захотел афишировать свою национальность.

– Устал?

Ярцев лишь бросил красноречивый взгляд в ответ. Мол, нечего спрашивать очевидное.

– Как там: тяжело в учении… – Флейшман понял банальность фразы и заканчивать ее не стал.

– Терпи, казак, ядрен батон, атаманом будешь, – выдавил из себя Ярцев.

Досталось ему по полной. Ширяев припомнил все былые приемчики обучения новобранцев и гонял штурмана так, словно тот был его личным врагом.

– Сам ни рук, ни ног не чувствую, – признался Флейшман, извлекая откуда-то бутылку рома.

Заняв единственное в убогом номере кресло, он сразу утратил большую часть самоуверенности и теперь выглядел не менее уставшим, чем штурман.

Выпили, передернувшись от непривычного напитка, и какое-то время переводили дух.

– Если бы я не чувствовал, блин! – вздохнул Ярцев. – Слушай, а может, ну его на фиг?

– Неплохо было бы. Да только какой сейчас век на дворе? К тому же подумай сам: возьмись мы возить грузы, и то без порядочной драки не обойтись. Так уж лучше отнимать самим, чем быть в положении жертвы, – серьезно ответил Юрий.

– Угу. Блин! Один Лудицкий не у дел! Депутат хренов… – На самом деле штурман выразился намного крепче.

– Не с той стороны смотришь. Не потому не у дел, что крутой, а потому, что ни на что не годный, – улыбнулся Флейшман. – Нам-то что? Пару рейсов сделаем, капитал сколотим и дальше сможем жить припеваючи, а он? Так и будет слугой, да и то из милости Командора?

Последняя фраза в точности обозначала перемену в судьбе бывшего депутата. Командор практически не спрашивал мнения своих современников о перемене в их судьбе. Раз все в одной упряжке, так и тянуть должны вместе. По правде сказать, люди не возражали. Уцелели те, кто был крепок духом вне зависимости от прежней профессии. Те, кто при любом самом неблагоприятном раскладе был готов бороться до конца.

И лишь Лудицкий резко выделялся из общего ряда. Настолько, что Кабанов даже не пытался поставить его в общий строй. Вместо этого бывшему депутату было предложено на выбор: или небольшая сумма денег и полная свобода, или должность берегового слуги Командора.

И хоть роль слуги собственного подчиненного содержала определенное издевательство, Лудицкий предпочел ее.

– Блин! Я не о том, – по некотором размышлении отозвался Валера. – Понимаю: никуда нам не деться, но не лежит у меня душа. Короче, не знаю…

Он потянулся за лежавшей на столе трубкой и принялся ее старательно набивать. Пальцы подрагивали, но не от волнения – от усталости. А вот в глазах сквозь ту же усталость пробилось что-то жалкое, как у собаки.

Флейшман терпеливо ждал. Он чувствовал, что штурман хочет высказаться, но не торопил, не желая влезать в чужую душу без спроса.

– Понимаешь, Юра, по-моему, это все равно… – Ярцев наконец-то справился с трубкой и почти скрылся в клубах дыма.

– Что – все равно? – Флейшман разлил вновь. – Нет, давай прежде выпьем.

– Ну и гадость! – констатировал Валера. – А все равно – это все равно. Ведь, как ни крути, блин, мы давно покойники. Для родных, для близких, для всего нашего времени. Этот век давно прошел, Юра. Понимаешь: прошел. Нет его больше. Значит, и нас нет. Просто одни погибли сразу, а мы с тобою остались ни живыми, ни мертвыми. Призраки минувшего… Тьфу! Грядущего.

– Интересная мысль, – проговорил Флейшман, закуривая, и вдруг спросил: – Слушай, а призраки – существа нематериальные?

– Наверное. – Ярцев едва пожал плечами.

Сил на более энергичное движение у него не оставалось.

– Тогда какого черта у меня руки-ноги болят?

– Да ну тебя! – Несмотря на свою меланхолию, Ярцев не смог сдержать улыбку.

– Это не меня. Это твои рассуждения никуда не годятся, – поправил его Юра. – Не семнадцатый век давно прошел, а двадцать первый еще не наступил, и наступит не скоро. Через триста с лишним лет. А мы с тобою – живее всех живых, чему порукою усталость и это пойло, которое тут пьют вместо коньяка. Просто декорации чуть-чуть поменялись. Вводная, как сказал бы Командор. Ну и что с того? Живут тут люди. Значит, и мы можем жить.

– Жили мы там, а здесь… – Ярцев замолк, пытаясь подобрать соответствующее слово.

– Ерунда, – отмахнулся Флейшман. – Там ты был штурманом, здесь – тоже. Так что же изменилось? Возьми Ширяева. У него свое дело было, а он аж светится от счастья.

– Дело – ерунда. Семья, ядрен батон, с ним, так чего ему не радоваться? У тебя тоже есть Ленка. Про Командора я не говорю, – вздохнул Валера.

– Не в Ленке счастье. Ты лучше смотри с другого бока. Ширяева супруга частенько допекает своими придирками. Командор… Ты думаешь, ему легко с двумя, когда мы все дружненько висим у него на шее? И вообще, с чего ты решил, будто счастье в бабах?

– В бабках, что ли?

– Возможно. – Флейшман слегка развел руками. – Во всяком случае, с бабками баб найти проще, чем с бабой – бабки. Да и вообще, что за разговор, Валера? У нас целая куча женщин вполне нормального вида при острой нехватке мужиков. Если тебе так надо, выбирай любую – и радуйся. Учитывая обстановку, ни одна не откажет. Но учти: счастье надо завоевывать. Что у нас, что здесь. А для этого и попотеть приходится.

Валера долго молчал в ответ, а затем изрек:

– Мне не нужна любая.

И столько безнадежности звучало в его голосе, что Флейшман наполнил стаканы, заставил штурмана выпить, а затем без привычного ерничанья сказал:

– Был у меня друг Пашка. Не скажу, что шибко умный, но зато надежный. Иногда выручал меня в весьма трудные минуты. А погиб глупо. Еще на острове. Но ведь я его не верну. Как не верну остальных, знакомых и незнакомых. Жить в любом случае надо, потому что все они живы, пока живы мы. В нашей памяти. А не станет нас – и они тоже уйдут окончательно, будто их никогда не было. Ни там, ни тут.

– Не помешал? – Командор прежде заглянул в комнату и лишь затем постучал.

– Заходи, Сережа, – вместо хозяина ответил Флейшман.

– А накурили! – Кабанов демонстративно помахал рукой перед лицом, посмотрел по сторонам, сел на кровать рядом с Ярцевым, а затем полез в карман за трубкой.

– Логично, – не удержался от комментария Флейшман.

– Вполне, – кивнул Командор и покосился на бутылку.

Юра молча пошарил в шкафу и извлек третий стакан.

– Вообще-то не советую. С утра у вас опять тренировки. Люди вы взрослые, приказывать на берегу не могу, но не советую, – честно предупредил Командор и добавил: – Вы что, Ширяева не знаете? Это же зверь!

– А ты нас куда-нибудь пошли до обеда. Например, отдохнуть, – улыбнулся Юрий.

– Послать? Послать я вас могу. И до обеда, и после. В любое время суток. Только не знаю, как вы туда доберетесь. Если же серьезно, орлы мои, или, вернее, альбатросы, с завтрашнего дня вам еще надлежит обдумать все, что связано со специальностью. Мне надо, чтобы бригантина маневрировала, как, скажем, велосипед. Куда хочу, туда поверну. Идея понятна? Само собой, тренировки тоже никто не отменял. Никаких достижений от вас не требуется, но жизнь свою вы защитить должны.

Оба компаньона переглянулись. Мысль о дополнительной нагрузке пришлась не по нраву. Хотя и Флейшман, и Ярцев признавали: Командор требует только необходимое.

– Ну вот и чудненько, – подытожил обмен взглядов Кабанов. – Теперь можно выпить. За нее, за удачу!

– Одного не могу взять в толк, – признался Флейшман. – За что тебя солдаты любили? Ты же их гонял как не знаю кого.

– А кто сказал, что меня любили?

– Григорий.

– Это, наверное, когда я «отбой» командовал, – с невозмутимым видом предположил Кабанов.

– А бывало и такое? – в тон ему осведомился Юрий.

– Мало ли чего бывало за столько-то лет! Или могло быть. Теоретически. На практике не припоминается.

– Да… – протянул Флейшман и сменил тему. – И все-таки, как хотите, господа, но я, похоже, за то, чтобы скорее добраться до Европы. Здешний ром – ужасная гадость.

– На другое мы пока не заработали, – вздохнул Командор. – Там тоже бесплатно ничего не нальют.

– Тогда еще одна идея. Помните золотую лихорадку? В принципе, до Калифорнии не так-то далеко. Сколько помню, там такие состояния делались! И риска меньше, – вдруг загорелся Флейшман.

– Если не считать похода вокруг мыса Горн, во-первых, и местных индейцев, во-вторых. Ну и отсутствия карт, в-третьих. Калифорния большая. Хотя в перспективе можно подумать и о таком варианте. Когда хоть какой-то капитал будет. И если ты вспомнишь точнее.

– Точнее… – Флейшман задумался. – Если не ошибаюсь, где-то не очень далеко от форта Рос.

– И где будет этот форт? – уточнил Кабанов, хотя ответ он заранее знал.

– Вот этого я точно не скажу. Неподалеку от Сан-Франциско.

– А оно… Валера, что скажешь?

– Блин! Что я могу сказать без карт? Я в тех краях не был. Да его, по-моему, еще и нет.

– Эх, вы, двоечники! Значит, так. Поход в Калифорнию отменяется до тех пор, пока не вспомните, где она находится. Пока же поищем испанцев, голландцев, а лучше всего – англичан. В крайнем случае заглянем на Барбадос.

– Почему на Барбадос, блин? – не понял Валера.

Странное дело, ему вдруг стало легче, и жизнь перестала казаться абсолютно мрачной.

– Ширяев просит. Говорит, хочет посмотреть, откуда капитан Блад выполз. На Ямайке мы уже были, да и неинтересно там сейчас. А Барбадос… Какая разница, с чего начинать? – вроде бы в шутку сказал Командор.

Но глаза его сверкнули так, словно он в самом деле решил пройти через весь Архипелаг, а затем и все американское побережье.

7 Флейшман. Почин

– Пора опробовать новинку, Жан-Жак.

Кабанов говорил спокойно, словно дело происходило в портовом кабачке, а не посреди моря.

– Сомневаюсь я в ней, – признался Гранье и посмотрел на близкую корму галиона.

Корма носила следы недавних многочисленных попаданий. Широкие окна капитанской каюты были разбиты, от балкона остался жалкий фрагмент, а помещавшаяся под ним пара орудий давно умолкла.

– Ты сначала попади, – резонно заметил Командор.

Жан-Жак пожал плечами и хотел что-то сказать, но Кабанов прервал его совсем другим тоном:

– Выполнять!

– Есть выполнять! – машинально подтянулся Гранье.

Все-таки определенную дисциплину Кабанов на бригантине привил. В не особо понятливых – вбил. В полном смысле слова. И, надо сказать, морские разбойнички не обижались. В том мужском монастыре, который был на борту, очень ценились мужская сила и ловкость. Качества, в полной мере присущие Кабанову.

На палубе канониры торопливо забивали в пушки заряды. Так сказать, в соответствии с бессмертными словами классика.

Никакого страха ни у кого я не видел. Каждый на борту занимался привычным делом, а что до галиона, искали-то мы его, а не он нас.

Всю дорогу Кабанов усиленно заставлял нас маневрировать по пустому морю. Флибустьеры и без того превосходили остальных моряков своего времени в умении владеть кораблем, и учились не столько они, сколько мы.

Зато теперь не составляло труда выплясывать на бригантине вокруг испанца так, что мы ни разу не оказались на траверсе его бортов. Наша бригантина превосходила неповоротливый галион и по скорости, и по маневренности, поэтому игра шла в одни ворота. Мы просто висели на хвосте противника, время от времени разворачиваясь то одним бортом, то другим, давали залп и опять устремлялись в погоню.

В подобном маневре для флибустьеров не было ничего нового. При несоразмерности огневой мощи галиона и небольших пиратских суденышек состязаться в артиллерийской дуэли не было никакого резона. Стоило бригантине угодить под полновесный бортовой залп испанца – и ощущения будут такими, будто на нас обрушился кузнечный молот. Да и последствия, боюсь, могут оказаться плачевными.

Разница была лишь в том, что пираты старались как можно быстрее пойти на абордаж, взять противника нахрапом, Кабанов же предпочитал пока не рисковать. Схватка и есть схватка. В ней без потерь не обойтись. А Командор считал, что нам потери ни к чему и надо прежде попробовать другие методы убеждения…

– Испанец поворачивает влево! – раздался крик марсового.

– Право руля! Левый борт товсь!

Наш корабль послушно крутанулся в противоположную сторону.

– Пли!

Все девять карронад дружно громыхнули, и вырвавшийся из них дым застлал от нас врага.

И конечно, не один дым. В сторону близкого галиона ушел подарочек Кабанова. Девять книппелей, в которых сомневался Жан-Жак.

Никаких книппелей в семнадцатом веке не было. Два ядра, соединенные цепью, изобретут несколько позднее, а затем, с исчезновением дульнозарядных пушек и парусников, окончательно уберут из арсеналов.

Мы вырвались из порожденного нами же дыма, и палуба огласилась восторженным ревом.

Лепту в крик внес даже я. Да и было с чего! Бизань-мачта галиона переломилась почти у основания и теперь волочилась за ним по морю, удерживаемая многочисленными вантами.

– Лево руля! – Командор оставался спокойным, как танк.

Надо сказать, что он был великолепен. Если раньше, в бытность телохранителем у Лудицкого, Сергей не привлекал к себе внимания, был этакой тенью депутата, то теперь не заметить его было нельзя. Левая рука на рукояти шпаги, на груди – крест-накрест перевязи с пистолетами, полдюжины ножей за поясом, черный камзол нараспашку, ветерок чуть треплет отросшие за время скитаний волосы, ноги в ботфортах расставлены широко, но главное – взгляд. Исполненный собственного достоинства, цепкий, я бы назвал его орлиным. Этакий морской волк в лучшем смысле довольно затасканного выражения. Памятник эпохи, которой сам не принадлежит. Или наглядная иллюстрация к известному стихотворению Гумилева. Только брабантских манжет и не хватает.

Мы вновь покатились вдогонку ковыляющему галиону.

Наш канонир стрелой взлетел на квартердек. Его лицо пылало от возбуждения и боевого азарта.

– Признаю вашу правоту, Командор. Это просто бесподобно! Еще пара таких залпов, и мы оставим его без мачт! – Пылкий француз был готов броситься Кабанову на шею.

– А потом и без золота. – Сергей на секунду изменил своей невозмутимости и подмигнул. – Кстати, что там за парус маячит на горизонте?

– Где? – сразу насторожился Гранье.

– На правом траверсе.

А я-то, признаться, не заметил! Как и остальные.

Жан-Жак вскинул подзорную трубу. До неведомого корабля было далековато, только глаз Гранье имел острый. Может, Командор превосходил его в наблюдательности, однако зрение у канонира было получше.

– Похоже, английский фрегат, – сообщил нам Жан-Жак. – И явно военный. Есть у них в последнее время такая манера: сами с испанцами вроде союзники, поэтому выжидают, пока кто-нибудь другой захватит галион, а уж потом нападают на победителя и отнимают добычу.

Вид у него при этом был несколько встревоженный. С одной стороны, еще один противник, но с другой – пока еще мы с ним сойдемся, да и сойдемся ли вообще?!

– Нет, это уже наглость! – позволил себе возмутиться Командор. – Если надо – грабь сам, а отнимать у грабителя – непорядочно. Впрочем, с порядочностью у англичан всегда были проблемы.

Насколько я знаю Кабанова, он уже явно что-то задумал. Не тот Сергей человек, чтобы покорно ждать, как развернутся события. Да и англичан после гибели «Некрасова» наш Командор откровенно не любит и всегда готов подстроить им какую-нибудь гадость.

– Фрегат, говоришь? – тоном красноармейца Сухова осведомился Кабанов. Разве что не высморкался при этом. – А что? Фрегат – вещь хорошая. Побольше нашей бригантины будет. Значит, так. Посмотрим, как у него с маневренностью. Если ничего – то возьмем, если же хреновая, то пусть идет своей дорогой. Нам такой не нужен.

Мне сразу вспомнился наш самоубийственный поединок с фрегатом сэра Джейкоба. Я невольно посмотрел на остальных, но лица всех находившихся на квартердеке не выражали никакой тревоги. То ли они не поняли, то ли не вспомнили, то ли настолько уверовали в Командора, что все им стало нипочем.

– Ладно, с англичанами будем разбираться потом. Надо избавить испанца еще от одной мачты. К повороту!

Жан-Жак торопливо бросился к своим пушкам. Стрелял он, надо заметить, мастерски. Пусть до галиона было едва полсотни метров, но на легкой качке, да из музейных экспонатов…

Второй залп книппелями также оказался удачным. Грот-мачта разделила судьбу бизани. Галион сразу завилял на курсе, и нам стало труднее удерживаться за его кормой. О скорости уже молчу. Бригантина рвалась вперед, так и норовила обогнать изувеченный корабль, что пока не входило в планы Командора.

– На галионе! – Кабанов взялся за рупор, и его голос загремел над морем. – Предлагаю сдаться! Гарантирую жизнь! В противном случае оставлю без последней мачты!

Расстояние до испанца исчислялось несколькими десятками метров, и голос нашего предводителя должен был долетать до них без труда.

По нынешнему веку угроза была нешуточной. Лишенный хода корабль был обречен вне зависимости от исхода боя. Не мы, так любой другой мог бы с относительной легкостью отправить его на дно. Да хоть и не отправлять. Помогать попавшим в бедствие в здешних водах было не принято. Предоставить беспомощный галион собственной судьбе значило подписать испанцам смертный приговор с некоторой отсрочкой. Не утопят – утонут сами при первом же шторме. Или вымрут от голода, как только кончатся продукты.

Но обещаниям сохранения жизни верить здесь не принято. Словами щедро разбрасываются все. Только дела затем не имеют к сказанному никакого отношения. Джентльмен – хозяин своего слова. Хочет – дал, хочет – забрал.

Да… Выбор, мать его! Ничуть не лучше, чем у нас на острове.

– Долго ждать не буду! – Видно, Кабанов не был уверен, что наши противники знают, сколько длится минута.

Так и хочется сказать: над морем повисло напряженное молчание.

Ложь. По-прежнему звучат короткие команды, матерятся за работой матросы, плещутся волны, хлопают паруса…

Галион рыскает из стороны в сторону, и нам в свою очередь приходится прилагать немало усилий, чтобы удержаться за его кормой, не выскочить невзначай под огонь его бортовых орудий.

Оглядываюсь на своих спутников. Командор невозмутим. Лицо Гранье дышит азартом. Кузьмин у руля спокоен и деловит. Так же деловиты Сорокин и Ширяев. Один Валера ощутимо волнуется, хотя и пытается держать себя в руках.

Сам я тоже напряженно жду. Неужели придется карабкаться на чужую палубу с саблей в руке, пытаться кого-то зарубить, парировать чужие удары? Я же не воин. Вдохновения в бою не испытываю. Придется или нет?

– Сдаемся! – доносится крик с галиона.

– К абордажу! Пленных не трогать, но быть начеку! – рявкает Кабанов.

Сорокин и Ширяев торопливо несутся на палубу. Туда, где готовятся к возможной схватке флибустьеры.

– Может, лучше высадить призовую команду на шлюпках? – предлагает Гранье. – Еще всадят нам всем бортом!

– Не всадят! – отмахивается Кабанов. – Для боя они уже непригодны.

Вернее всего, Сергей впал в азарт и теперь хочет во что бы то ни стало взять на абордаж своего первенца. Нагло, забывая про возможный риск.

Бригантина стремительно скользит к галиону. Летят абордажные крючья. Командор первым перепрыгивает на чужую палубу.

Испанцы стоят понуро, явно не знают: правильный ли выбор сделали? Может, было бы лучше бороться до конца?

И как только они совсем недавно ухитрились завоевать полмира? Такое впечатление, что сейчас их бьют в Архипелаге все, кому не лень.

Я тоже деловито перебираюсь на палубу галиона. На такой большой парусной посудине бывать пока не доводилось.

Впрочем, что значит большой? В нашем старом мире иной буксир наверняка будет покрупнее. Разве что в сравнении с нашей бригантиной…

Капитан, расфранченный идальго с закрученными кверху усами, стоит впереди, положив руку на шпагу. То ли хочет отдать победителю, то ли все-таки собирается помахать ею.

Командор кланяется в лучших традициях века, дожидается ответного «реверанса» и коротко осведомляется:

– Груз?

Английским идальго не владеет, и беседа идет через Калинина. Тем временем флибустьеры разоружают испанцев. Деловито, без злобы.

– Посматривайте за английским фрегатом, – тихо говорит Командор по-русски.

Предупреждает весьма кстати: с фрегата явно заметили, что наши корабли сошлись, и теперь направились сюда. Хорошо хоть, что дело это достаточно долгое, и время у нас еще есть.

– По рюмочке вина? – Интересно, испанец старается сохранить хорошую мину при плохой игре или дожидается прибытия союзника?

– Благодарю, но я на работе, – с непередаваемой иронией отказывается Кабанов.

Галион – корабль многоцелевой. Это вам не пришедшие ему на смену линкоры, использовавшиеся лишь в качестве ударной силы флота. Почти вся торговля с Вест-Индией, вернее, не столько торговля, сколько вывоз из колоний всего ценного, идет через короля и его приближенных. А они используют вместо специальных грузовых судов боевые корабли. Оно и безопаснее, учитывая количество пиратов на испанских коммуникациях. «Наш» галион попутно перевозит пользующийся огромным спросом в Европе табак, но есть и серебро, и золото.

– У вас очень меткие канониры, – делает комплимент идальго. – Так точно попасть…

– Богатая практика, – слегка пожимает плечами Командор.

О том, что мы использовали нехарактерные для данного времени снаряды, он, по понятным причинам, предпочитает умалчивать.

– Табак грузить? – подскакивает Билли.

В Европу мы пока не собираемся, здесь же зелье стоит немного. Но все ж добыча…

– Сколько успеем, – кивает Кабанов.

Проблема в том, что нас очень мало. Считая с теми, кто нанялся после Гранье, не наберется и восьми десятков. На галионе людей в семь-восемь раз больше. Часть нашей команды во главе с Ярцевым остается на бригантине,большинство стережет запертых в кубрики пленных, и для погрузочных (вернее, отгрузочных) работ остается совсем немного.

Можно было бы использовать хозяев, да уж больно их много. Вдруг придут в себя да затопчут нас и не заметят?

Очевидно, Командор думает так же.

– Юра, не стой как незваный гость. Присоединяйся, – говорит он мне.

Да! Давненько я не работал грузчиком. С другой стороны, чем больше унесем, тем больше будет доля каждого. Как там в старом армейском анекдоте? «Кто больше унесет: конь или прапорщик?» Ответ: «Если на склад, то конь».

И вот наша компания из полутора десятков прапорщиков старательно обеспечивает себе безбедную старость.

Если бы это было возможно с одной попытки!

Не успеваем. Табака еще много, но Кабанов предупреждает:

– Все! Уходим!

В последний раз перебираюсь со своим грузом на родную палубу. Кое-как перевожу дыхание и лезу на квартердек. Оттуда вижу, как Кабанов галантно раскланивается с испанским капитаном и на прощание говорит:

– Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, еще увидимся!

После чего следом за Аркашей перепрыгивает к нам:

– Отваливаем!

Это тоже искусство. Но и мы уже не новички. Паруса хлопают, ловя ветер, и борт галиона потихоньку уплывает назад.

– С почином, господа! – по-русски говорит Кабанов.

Фраза обращена к нам. Остальным уже приходилось пиратствовать, но для нас это внове.

Тем временем с противоположной стороны галиона показывается британский фрегат. Он идет на всех парусах полным ходом, и до него от силы пара кабельтовых. Отчетливо видна фигура крылатой женщины под бушпритом.

Мы провозились слишком долго и теперь с легкостью можем сами превратиться в добычу.

Сердце у меня начинает тревожно биться. Очень уж знакомая картина, даже флаг развевается тот же.

Что-то еще кроме флага привлекает мое внимание. Приглядываюсь и вижу раскачивающегося на рее повешенного.

Кто был этот бедолага? Попавшийся в плен флибустьер или провинившийся невзначай матрос? Со своими англичане не церемонятся и подвешивают по любому случаю из-за малейшего пустяка. Официальный список пустяков такой, что перед ним меркнет даже перечень государственных тайн в приснопамятные советские годы.

– Догонит – будет наш. Нет – его счастье, – на скверном французском говорит Командор.

Люди дружно смеются в ответ, словно взять фрегат – раз плюнуть, да только возиться неохота.

Дух бывалых моряков высок. Удачное дело породило уверенность в своих силах, на Командора же теперь смотрят, как на бога.

Фрегат становится ближе. Мы только набираем скорость, он же сделал это давно.

Командор смотрит внимательно, прикидывая, то ли принимать бой, то ли все-таки удастся уйти.

Насколько я понимаю, от боя его удерживают лишь неизбежные потери. Все-таки не галион, маневренность у англичанина должна быть неплохая.

Так мы и идем, в каких-нибудь восьмидесяти метрах друг от друга. Носовых орудий на фрегате нет, сделать нам он ничего не может, но оттуда несколько человек открывают огонь из ружей.

Попасть на качке из мушкета! Оптимисты!

Они и не попадают.

– Стрелки! – презрительно фыркает Кабанов, берясь за фузею.

Он тщательно целится. Выстрел – и один из англичан падает.

Наши ревут от восторга.

Фрегат начинает понемногу отставать. Его капитан решается на последний шанс и кладет свой корабль вправо, чтобы достать нас бортовым залпом.

Мы немедленно поворачиваем в ту же сторону. Наша бригантина намного маневреннее, и при этом нам удается выиграть дополнительное расстояние.

– Такой корабль нам не нужен, – делает вывод Командор. – Пусть катится своей дорогой!

Катиться своей дорогой фрегат не желает, предпочитает нашей. Он упорно следует за нами, хотя отстает все больше и больше. К вечеру англичанин превращается в парус на горизонте.

Хорошо!

Люблю море, паруса, схватку со стихией. Если бы при этом не надо было вступать в бой с людьми, я, наверное, был бы полностью доволен жизнью. А так…

8 Наташа. Ждать да догонять…

– Петр Ильич! Наконец-то! Где вы были?

В ответ Лудицкий посмотрел на Наташу с такой укоризной, словно это не он, а она пропала на весь день и не подавала о себе никакой вести.

Бывший депутат думы, известный партийный деятель, член всевозможных комиссий несколько похудел, осунулся и уже не имел прежнего импозантного вида. Этому немало способствовала и одежда. Вместо дорогого костюма – холщовые штаны и грязная блуза, на ногах – рваные туфли, разве что не подвязанные веревочками, на голове – обгрызенная соломенная шляпа с неровными полями.

Но и помимо внешности в Лудицком произошли ощутимые перемены. В нем больше не было прежней самоуверенности человека, которому позволено без малого все. Напротив. Взгляд бывшего депутата стал блуждать, как у нашкодившего кота, плечи опустились, в уголках губ пролегла горькая складка. Он словно постоянно ожидал окрика, причем окрика недоброго, грозящего всеми мыслимыми и немыслимыми бедствиями, и потому старался стать как можно невзрачнее и незаметнее. Только наедине с женщинами Петр Ильич порой напоминал прежнего властителя жизни, да и то лишь в той степени, в которой тень напоминает человека.

– Я был у наших женщин, – наконец ответил Лудицкий. – Это вас Кабанов устроил с максимальным комфортом, одних, а остальных поместил всех вместе.

– Об остальных женщинах должны беспокоиться остальные мужчины, – мягко произнесла Наташа. – Сережа и так делает все возможное. Но он же один.

Ей самой было несколько неловко от сознания своего особого положения. Но на этом особенно настаивал Кабанов, считающий, что его женщины должны быть устроены лучше всех.

Впрочем, понятие комфорта относительно. В своем времени Наташа и Юля жили намного хуже всех остальных уцелевших пассажирок, но даже у них в квартирах были все положенные удобства. Газ, свет, холодная и горячая вода, канализация… Здесь же их так называемое отдельное жилище представляло собой небольшой домик с погребом, колодцем и нужником во дворе. Одна большая общая комната и три поменьше, одну из которых занимала жена Ширяева с ребенком, кухня с примитивным очагом да чуланчик для прислуги – вот и все.

По сравнению с обычной городской квартирой начала двадцать первого века – пристанище бомжей. Если же вспомнить тюрьму на Ямайке или мало чем уступающий тюрьме кубрик на той, захваченной первой бригантине, то можно было считать это хоромами. Тем более что на всех остальных женщин, тех, которые еще не смогли найти новых спутников жизни, приходился один общий дом, несколько побольше этого, однако сколько в нем сейчас жило человек!

Понятно, что женщины завидовали бывшим стюардессам, кое-кто – черной завистью, да только что возразишь?

Мужья погибли, вокруг чужой мир, и последняя надежда – Кабанов, он же Командор. Другой на его месте бросил бы случайных попутчиц как ненужную обузу, а он продолжает возиться, старается обеспечить, насколько возможно, сносные условия существования.

Ругать Командора женщины не могли. Разве что втихомолку обсуждали его уровень нравственности и вкус. Но когда в женском коллективе обходилось без этого?

– Вы, кажется, Петр Ильич, тоже живете отдельно? Да еще в отличие от остальных мужчин не рискуете своей жизнью, добывая пропитание? – Вышедшая на звук голосов жена Ширяева совковыми комплексами вины не страдала.

– Я не какой-нибудь пират. Я честный человек! – Лудицкий хотел произнести это гордо, а вышло жалко и глупо.

– Значит, пользоваться добычей пиратов – это честно, а ходить за нею в море – нет? – едва не вспылила Вика.

Если что и несколько удержало женщину, так это жалкий взгляд депутата. Все равно что беззащитную собачонку пнуть.

– Пока никто ничего не добыл, – как можно мягче произнес Петр Ильич. – Может, их самих добыли.

И тут же прикусил язык. Однако было уже поздно.

– Это тебя любая шавка добудет, слизняк убогий! – не сдерживаясь, выкрикнула Вика. – За чужими спинами спрятался, да еще охаять норовит! Вот подожди, вернутся наши, скажу, так мигом тебе копыта в задницу вобьют, а рога на стенку вместо украшения повесят! Нашелся тут, индюк недорезанный! Педераст вонючий!

Последнее явно не соответствовало действительности. В гомосексуальных связях Петр Ильич не был замечен ни разу. Имел жену, порою ходил в баню с девочками, благо удовлетворить и получить удовольствие – понятия разные. Но в данном контексте слово говорило не о сексуальной ориентации, а о социальной, доведись человеку попасть в обстановку, от которой по популярной пословице зарекаться не принято.

Да и в жене Ширяева говорила не уверенность в ушедших, а безумная надежда на их успех. Только удача сулила выживание, если же нет…

– Вика, успокойся, Вика! – попыталась успокоить разошедшуюся женщину Наташа.

– Как же, жди! Мало что он наших мужиков хает, так еще и от работы отлынивает! С утра печь растопить не можем. Этому тунеядцу даже дрова нарубить лень! За что тебя только Командор содержит? Лучше мы раба купим. Хоть толк будет!

Лудицкий вжал голову в плечи и понуро выслушал обрушившийся на него поток брани.

– Чего стоишь? А ну коли дрова! Живо! Сам останешься без обеда! – уже чисто по-деловому закончила Вика.

Ей было несколько легче. Как в силу склочной натуры, так и в силу былого, относительно высокого положения.

Ни Наташа, ни Юля повысить голос на Лудицкого не могли. Пусть жизнь все расставила по местам, но девушки подсознательно помнили, кто они и кто он.

Но и Лудицкому деваться было некуда. В высокие сферы его не пускали, за речи в нынешнем веке никому не платили, поэтому поневоле приходилось заниматься делами.

Петр Ильич подавленно проследовал к сваленным в кучу дровам. Рядом с ними валялся топор, собственноручно наточенный Кабановым перед самым отплытием.

Топор для Лудицкого был инструментом непонятным, как компьютер для дикаря. Прирожденный демократ взял орудие труда боязливо, пытаясь понять, как размахнуться им, не попав себе при этом по ноге? Задача казалась практически неразрешимой. Колоть дрова было страшно, словно бросаться с обрыва в воду. Конечно, большинство людей совершают прыжки благополучно, однако вдруг окажешься в числе тех неудачников, которые падают мимо, на скалы?

– Мама! Там два фрегата пришли! Из самой Франции! – донесся издалека голос Марата, и мальчуган стремительно выскочил откуда-то с другой стороны дома, с разгона врезаясь в Вику.

Чуть отстав от него, шла Юля. Единственный ребенок в доме поневоле был в центре женских забот, и прогулка с ним рассматривалась невольными соседками, словно праздник.

В свою очередь мальчик охотно проводил время с бывшими стюардессами, позволявшими ему гораздо больше, чем мать.

А вот Лудицкого Марат избегал. Не мог понять с детским максимализмом, как можно добровольно остаться на берегу, когда настоящие мужчины ушли в море мстить за своих современников?

– Откуда ты знаешь? – спросила Вика.

– Все в порту говорят. Большие! Шлюпка пристала к берегу, а из нее вышли офицеры и пошли к Дю Касу, – охотно сообщил Марат.

– А еще Маратик придумал для наших мужчин сюрприз, – с гордостью, словно именно ей принадлежала неведомая идея, добавила Юленька.

– Какой? – заинтересовалась Наташа.

О Лудицком было забыто. Он одиноко переминался с топором в руках, не решаясь приступить к работе, но зная, что увильнуть от нее не удастся.

– Флаг! – гордо произнес Маратик.

– Какой флаг? – не поняла Наташа.

– Пиратский!

– Маратик предлагает вышить мужчинам их собственный флаг. Такой, чтобы сразу было видно: это они! – пояснила Юленька.

– Пусть все боятся! Мой папа – пират! И дядя Сережа, и дядя Жан-Жак, – принялся перечислять Марат.

– А мы сможем? – Наташа даже не поинтересовалась, что именно должно быть на знамени.

– Я умею вышивать, – кивнула Юленька. – Да и вы мне поможете. Я покажу как. Это совсем несложно. Только надо будет купить черный материал и нитки.

Лудицкий сплюнул в досаде.

Когда он недавно предложил нанять человека для колки дров и других физических работ, ему ответили: свободных денег нет. Хорошо хоть, не уточнили, что такой человек уже нанят и зовут его Петром Ильичом.

Идея сюрприза была встречена с восторгом. Да и то. Делать женщинам было особо нечего. Ну, обед, стирка и прочие трудоемкие в нынешние времена мелочи, а еще? В местное общество бывших пассажирок не принимали из-за неопределенности их статуса, кабаки были местом мужского разгула. Поневоле начнешь придумывать что-нибудь способное занять руки и голову.

Когда же Маратик пояснил, каким именно должен быть флаг, перемешанный с весельем восторг перешел все пределы…

9 Кабанов. Остров Блада

Люблю схватки, поединки. В них чувствуешь себя мужчиной. Если бы при этом не надо было выходить в море. А так…

Нам повезло с погодой. Ветер и качка были в пределах нормы. Ни грозовых шквалов, ни штормов.

Было немного обидно спасаться бегством от английского фрегата. Но и вступать с ним в бой казалось мне глупым. Добычи это не сулило. Сам корабль мне был не нужен. Тяжеловат на ходу, а об его маневренности вообще лучше помалкивать. А драться ради драки…

Я бы, пожалуй, подрался, но англичанин был заведомо сильнее. Терять же кого-то из людей просто так…

Ладно. Пусть живут пока. Пока мы не подготовимся получше. Есть на этот счет кое-какие мысли, но не все же сразу!

Испанцы мне не враги. Не они напали без причины и повода на беззащитный корабль под гражданским флагом, не они уничтожили мирных людей, значит, и не им держать ответ. У них есть деньги, которыми могут поделиться, и только. А вот кое-кто другой… Кому-то придется рассчитаться по полной.

Поздним вечером, когда фрегат стал пятнышком на горизонте, мы приступили к дележу. Света еще хватало, добыча же была оценена давно, еще во время нашего бегства.

Улов оказался значительным. Главное же было в том, что он достался нам без каких-либо потерь. Команда ликовала. Мнения о дальнейшем сразу же разделились. Одним хотелось поскорее вернуться и спустить свою долю добычи, другим – продолжить рейд и прихватить что-нибудь еще.

– А вы что скажете, господа? – спросил я своих, когда настала ночь.

Мы расположились в моей каюте. Я, Флейшман, Ярцев и Ширяев. Сорокин нес вахту. Судя по всему, мы находились западнее Мартиники и Доминики на таком расстоянии, что уточнять, к которому из островов ближе, было не особо существенно.

– Я не понял: наши мнения принимаются в расчет? – с деланным акцентом вопросил Юра.

Господи! Как хорошо-то хоть на родном языке поговорить!

– Чего тут думать? Плыть надо, – убежденно говорит Ширяев.

Для моего бывшего подчиненного наш поход – романтика. И, насколько я его знаю, повод на какое-то время освободиться от общества жены.

Нет, он ее любит. Просто, как бы это сказать, быстро устает от предмета своей страсти. Благо предмет этот очень привык давать общие советы, а то и просто упрекать во всех совершенных и несовершенных грехах. Есть у некоторых представительниц прекрасного пола такая милая склонность.

– Ветер попутный, – соглашается Флейшман. – Куда несет, туда и плывем.

Ох, любим мы в свободное время позубоскалить!

Послушать нас со стороны – полное впечатление, что мы не переносились никуда из своего времени и не было ни смертей, ни проблем. Словно сидим на своей яхте да приятно проводим часы в дружеском кругу. Этакие каникулы за тысячи миль от дома.

И за три сотни лет.

Интересно, это защитная реакция организма, или мы окончательно примирились со случившимся и теперь чувствуем себя в семнадцатом веке как в двадцать первом?

Если второе – то это радует. Вернуться мы все равно не сможем ни при каком раскладе, и остаток наших жизней пройдет здесь.

Попутно зародилась мыслишка: а хотелось бы мне вернуться? Нет, я понимаю, тут от наших желаний ничего не зависит. Никто никогда не объяснит, какой вихрь перенес нас в пространстве и времени. А уж попасть опять в подобный феномен природы, только действующий в обратном направлении…

И все-таки: хочу ли я?.. Честно, положа руку на сердце?

Равномерно покачивается бригантина, скрипит дерево, плещутся волны за бортом. Шпага на поясе, рядом сидят если не друзья, то проверенные приятели. Знаешь, чего стоит каждый.

Хочу ли?

Как ни странно – нет. Тошновато я чувствовал себя последние годы. Размеренная жизнь, убивающая чувства, ни событий, ничего.

Покой – вещь хорошая, только к вечному мы и так придем. Для отдыха – неплохо, для жизни предпочитаю как сейчас. Чтобы масса событий, и все зависело от меня. Не экстремал, просто мужчина. Жизнь лучше всего чувствуется тогда, когда висит на волоске.

– И куда нас несет? – спрашиваю для порядка.

– В ту же сторону, что и Гитлера. На восток, – отвечает Юра.

– На юго-восток, – немедленно уточняет Валера.

– Значит, не как Гитлера, – делает вывод Флейшман. – Кого-то другого. Скажем, Буша.

– Иными словами, вопрос о возвращении отпадает сам собой.

– Почему же? Если очень постараться… – опять отвечает мне Юра. – Да и ветер – штука переменчивая.

– Сегодня дует, завтра – нет, – соглашаюсь с последним утверждением.

Тихонько смеемся, хотя что здесь смешного?

Бросаю взгляд на карту. Испанские владения меня особо не интересуют, поэтому взгляд скользит мимо Сент-Люсий и Сент-Винсентов. Пусть их хранят святые! А вот Барбадос… Детская мечта Ширяева.

Пусть сбываются мечты!

– Идем на Барбадос, – объявляю я.

Ширяев радостно улыбается. Человек попал в мир своих позабытых фантазий и теперь наслаждается этим.

– А он нам по зубам? – Флейшман смотрит серьезно. – Или по зубам дадут нам?

– Не будем подставлять – не дадут… – План готов давно. Собственно, даже не план, а повторение предыдущего.

Каждый городок в здешних неспокойных местах прикрывается фортом. Сил для схватки с береговыми укреплениями у нас нет. Да и зачем нам это надо? Ты стреляешь в них, они – в тебя. Пусть так воюют те, кто любит канонаду. Нет смысла ломиться в закрытые двери, когда рядом есть окна.

– Барбадос возьмем. Что дальше? – второй раз за вечер подает голос Валера.

То, что он не сомневается в успехе, это хорошо. Плохо то, что он до сих пор чувствует себя потерянным, не может вписаться в новое время.

Или причина кроется в Мэри?

Скорбь по погибшим закономерна, только не надо зацикливаться на скорби.

– Дальше пойдем домой.

– В Пор-де-Пэ? – уточняет Валера.

– А у нас есть другой дом? Или хотя бы гостиница?

– Я не о том. Мы же не навсегда обосновались на Гаити. Деньги у нас после похода будут. Можно будет решать.

– Раз можно, значит, решим, – к вящему удовольствию остальных, мой ответ звучит достаточно уклончиво.

Но, честное слово, надоело переливать из пустого в порожнее! Да и не все дела сделаны здесь, чтобы перебираться в другое место. Мужчина должен платить по счетам. Наши же счета еще не погашены.

– И вообще. Философию откладываем на потом. Твоя задача, Валера, – подвести корабль к берегу вне видимости города, но и не слишком далеко от него.

– Бриджтаун, – с мечтательной улыбкой сообщает Ширяев.

– И сидит в нем полковник Бишоп, – добавляет Флейшман. – Гаденыш редкостный даже для Англии. Зато племянница у него чиста и непорочна, несмотря на своих лет тридцать, если не больше.

– Почему тридцать? – едва не обижается Ширяев.

– Элементарно, Ватсон. В начале романа ей лет двадцать пять, плюс-минус два года, да добавь, сколько длится ее затянувшееся ожидание.

Сам я текст Сабатини практически не помню. Читал в детстве, да когда оно было, детство? Смутно припоминается, что роман даже тогда показался мне излишне романтическим, больше относящимся к сказке, чем к реальной жизни.

Ширяев смотрит обескураженно. Очевидно, Флейшман прав.

Между прочим, чего мне здесь не хватает, это какой-нибудь книги. Пусть даже будет откровенная лабуда, лишь бы печатный текст. Но увы… Самые ранние творения на сколько-нибудь читаемом русском появятся лет через сто, когда нас давно не будет в живых.

Ох, надо осваивать языки, надо!

В реальной жизни Бриджтаун впечатления не производит. Небольшой город европейской архитектуры, в меру грязный, невзрачный, да и чего ожидать? Вряд ли в краях цивилизованных дела обстоят получше. Только тут город раскинулся вольготнее. Крепостных стен в Вест-Индии отродясь не было. Земли полно, врагов гораздо меньше. В остальном… То, что мы привычно подразумеваем под элементарными бытовыми удобствами: горячая вода, газ, туалет, – не существует даже в проектах. И как раз этого мне больше всего не хватает. Пусть это скучная житейская проза, только возвышенным сыт не будешь.

Форт расположен чуть в стороне от города, ближе ко входу в бухту. Сразу обращает внимание, что оборона рассчитана на нападение с моря, со стороны же суши – не более чем забава. И это при наличии огромного количества рабов!

Нет, рабство не социальное состояние, это психология. Не с автоматами же охраняют плантаторы негров и каторжан!

Так, размышления без особой цели.

Мы подошли к Бриджтауну с суши без особых проблем. Тайная высадка в темноте, благо здешние воды кое-кому из команды знакомы по прошлым делам, и погода была на нашей стороне, а затем – обычный скрытный марш-бросок. Пятьдесят человек вполне в состоянии двигаться незаметно даже в населенной местности, если соблюдают некоторую осторожность. Вещей при нас не было. Только оружие, боеприпасы и небольшой запас продовольствия на пару дней.

Мы уложились в один. Высаживаться еще ближе было опасно. Местность вокруг города населена плотнее, чем в других местах острова. Но и чересчур дальний поход тоже может быть чреват неприятными неожиданностями.

Нас было довольно мало для завоевания Барбадоса. Для налета же – вполне достаточно.

На бригантине остались те, без кого нельзя было обойтись. Ярцев в качестве единственного квалифицированного штурмана, Флейшман – как его помощник, наш лучший рулевой Кузьмин, Петрович на правах эскулапа, боцман Билли и комплект матросов.

Со мной пошел даже Гранье. Впрочем, артиллерист сейчас был намного нужнее на берегу.

Остальное было как на Ямайке. С той лишь разницей, что там мы стремились как можно быстрее оказаться подальше от негостеприимных мест, здесь – пришли незваными гостями с вполне конкретной целью. Нам помогло даже то, что в великолепной Карлайской бухте не было ни одного корабля. Ничего особо страшного не произошло бы, но все меньше работы.

И как всегда, служба неслась солдатами из рук вон плохо. Мы дождались полуночи и прежней троицей (я, Сорокин и Ширяев) первыми двинулись к форту.

Ликвидация часовых не заняла много времени. Ни один из этих горе-вояк даже не пикнул. Сами виноваты. Надо быть внимательнее на посту.

А там подоспели наши ребята. В самом форте народу было мало, большинство квартировало в городе, поэтому и эта часть плана удалась на славу.

Этих мы не убивали. Вид направленного оружия подействовал на англичан, как взгляд удава на кролика. Они притихли, безропотно позволили себя связать, а большего нам и не надо.

Следующие несколько часов превратились в подлинный кошмар. Мы старательно перетащили тяжелые орудия на ту стену, которая была направлена к городу, а затем зарядили их.

– Что, Жан-Жак? Остаешься за старшего. Не очень увлекайся. Помни: несколько орудий должны быть заряжены на случай штурма. Мало ли…

Я имел в виду, что те три десятка человек, которым предстояло захватить спящий город, могут не справиться со своей задачей.

– Сомневаюсь, что они понадобятся, Командор, – широко улыбнулся Гранье. – И знаете, честно говоря, такое дело было бы не по силам даже Граммону. Извините, что когда-то сомневался в вас.

Это здорово напомнило мне прощание перед безнадежным боем, и я поспешил сменить тему:

– Ерунда. То ли еще будет! Кстати, Жан-Жак. Тут появились некоторые мысли, как усилить нашу артиллерию. Сейчас нет времени. На бригантине поговорим подробнее. Мне важно знать твое мнение как специалиста. Прощаться не будем.

Я просто кивнул ему и быстрым шагом повел отряд к ничего не подозревающему Бриджтауну.

Каюсь, бравады в моих словах было многовато. Но надо же было поддержать дух своих людей! Практически всем им доводилось сражаться против двоих-троих врагов, завоевывать чужие, точнее, испанские города, но не таким числом и не в такой обстановке. Хотя… На суше англичане никогда не славились ни излишним умением, ни храбростью. Разве что во времена Пуатье. Только когда это было?

– Всем действовать строго по плану, – предупредил я людей в последний раз, и наши пути разошлись.

Обширность Бриджтауна заставляла действовать мелкими группами на ключевых направлениях. На нашей стороне были внезапность и неизбежная паника, на стороне горожан – подавляющее превосходство в силах. Следовательно, требовалось одно: не дать британским аборигенам сообразить, сколько же нас. А для этого действовать стремительно на грани риска. Или за его гранью.

Цели были распределены заранее. Себе я взял губернаторский дворец. Не потому, что был высокого мнения о своей особе. Но положение обязывает…

Охраны не было даже здесь. Не считать же за таковую одинокого часового, без возражений переселившегося в мир иной!

– Поищите караулку, – шепнул я Калинину и Владимирову. – Только не поднимайте шума. А я пойду пожелаю доброго пробуждения здешнему губернатору.

Хотелось бы, чтобы рядом находился Сорокин или Ширяев, но первый из них с четырьмя флибустьерами должен был нейтрализовать находившихся в городе вояк, второй, тоже с четверкой матросов, – перекрыть выход из Бриджтауна. Остальные моряки небольшими группами действовали по всей территории, и кроме двоих спутников у меня под рукой не было никого.

Небо на востоке начинало светлеть. Медлить было нельзя.

– С богом, ребята! – шепнул я и шагнул в дом.

Нет, все-таки служба тут поставлена безобразно! И вроде места беспокойные, непрерывная война, контингент людей такой, что не в каждой зоне встретится, а ведут себя настолько безалаберно, словно где-нибудь на безлюдном Памире.

Лишь раз из боковой двери выглянул какой-то слуга. Дверь была почти вплотную ко мне, слуга, соответственно, тоже. Я даже не воспользовался ножом. Просто двинул чересчур усердного бедолагу, чтобы он с полчасика повалялся в отключке, и продолжил свое движение по анфиладе пустых комнат.

Еще один слуга попался в передней, куда выходила спальня губернатора. Его я тоже просто послал в глубокий нокаут, а затем российским хамом без стука и предупреждения ввалился к местному начальству.

Первые проблески рассвета едва освещали большую комнату с огромной кроватью посередине. Чуть темнели две головы на подушках. Мне не было дела до нравственности губернатора, и выяснять, с женой он спит или с любовницей, я не собирался.

– Доброе утро! – Молчать показалось мне невежливым, трясти бедолагу в присутствии неведомой дамы – тем паче.

– А!.. – встрепенулась одна из голов.

– Доброе утро! – повторил я чуть погромче. – Прошу извинить за вторжение, но дело не терпит отлагательств.

– Что? – Первым проснулся мужчина. Голос у него хриплый, заспанный. Его владелец явно никак не может въехать в ситуацию.

– Бриджтаун захвачен пиратами, – сообщаю ему, чтобы побыстрее привести в чувство.

– Какими? Откуда? – И вдогонку: – Кто вы?

– Предводитель.

– Какой предводитель?

Все-таки для губернатора отдаленной колонии он мог бы соображать чуточку лучше.

– Предводитель пиратов.

– Что?!

Мужчина резко принял сидячее положение.

Манеры у него! Разве можно изъясняться одними вопросами?

Женщина рядом вскрикнула и тоже села. Не забыв при этом натянуть на себя одеяло.

Может быть, следовало помахать для приличия шляпой, но я решил, что будет много чести.

– Бриджтаун захвачен. Вы тоже. Но мы можем договориться, – терпеливо повторил я. – И не надо никого звать. Не помогут.

Однако женский вскрик был кем-то услышан. Я все-таки не зачищал дом полностью, не видел в том смысла.

Дверь резко открылась, и на пороге объявился полуодетый мужчина. В левой руке он держал подсвечник с зажженными свечами, в правой – пистолет.

Я аккуратно двинул вошедшего в челюсть, успел подхватить подсвечник и поставил его на оказавшийся поблизости столик.

Губернаторша вскрикнула еще раз.

– Скоро очнется, – успокоил я женщину, подбирая выпавший из рук слуги пистолет.

При свете свечей я наконец-то смог разглядеть своих пленников. Губернатор оказался мужчиной средних лет, довольно полноватым, хотя его полнота не шла ни в какое сравнение с полнотой его подруги. Но если женщина выглядела откровенно испуганной, то повелитель Бриджтауна уже приходил в себя. Его взгляд то и дело устремлялся к стене, где на фоне ковра висели шпаги. Очевидно, губернатор решал, что лучше: попытаться расправиться со мной или, не рискуя понапрасну, выслушать мои предложения.

– Не советую, – предупредил я, поигрывая пистолетом.

– Что?

Ну сколько можно задавать вопросы?

– Не советую хвататься за оружие.

– Я и не собирался… – несколько смущенно поведал губернатор.

По-моему, это была его первая фраза без вопросительной интонации.

– На всякий случай, – пояснил я. – Побеседуем?

– Надеюсь, вы позволите мне одеться?

– Разумеется.

Губернатор попробовал протянуть время. Вначале он делал вид, будто стесняется меня, потом перестал обращать на это внимание, но шевелился так, что даже ленивец выглядел по сравнению с ним чудом быстроты.

– Поторопитесь, сэр. Скоро светает. Пираты – народ буйный. Могут полгорода спалить.

Рассвет за окном был по-южному стремительным. Вроде совсем недавно забрезжило, а вот теперь утро уже вступало в полную силу.

И одновременно со светом раздались первые выстрелы. Они послужили невольным сигналом. Очевидно, жители стали выбегать из домов, желая узнать о происходящем. Кто-то из наиболее ретивых не забыл при этом прихватить с собой ствол, и в городе вспыхнули разрозненные схватки.

В одном месте загрохотало почаще и побольше, и немедленно в ответ грянул форт. Жалобно звякнули стекла, с улиц донеслись чьи-то крики, зато ружейные выстрелы немедленно пошли на убыль.

– Ах, да. Забыл вам сообщить, что форт тоже захвачен, – заметил я губернатору. – Поэтому одевайтесь быстрее. Мои орлы горят желанием сровнять Бриджтаун с землей. Как перед тем сровняли Порт-Ройал с морем.

Последнее я сказал для большего эффекта и, как ни странно, достиг цели. Лицо губернатора стало жалким, а руки затряслись, будто он накануне изрядно приложился к горячительным напиткам.

– Так это вы… – внезапно севшим голосом пробормотал он.

На полу зашевелился оглушенный слуга, сделал попытку привстать, и пришлось ударом ноги вернуть его к прежнему безмятежному состоянию.

– Командор Санглиер, – представился я с небольшим поклоном.

Называть свою подлинную фамилию не хотелось. Раз уж ее перевели на французский, то пусть она в здешних местах так и звучит. Мне же еще в Россию возвращаться!

Если в глазах губернатора застыл страх, то его молчаливая супруга, похоже, окаменела от ужаса.

Все-таки хорошая вещь – молва! Не знаю, как она тут перелетает над морем, а вот в неизбежных преувеличениях давно не вижу ничего странного.

– В отличие от Порт-Ройала у вас есть выбор. Сто тысяч песо выкупа или… та же судьба.

Страх на лице губернатора сменяется удивлением.

– Сто тысяч песо?

– Понимаю: Бриджтаун стоит дороже, – соглашаюсь с ним. – К сожалению, сегодня у меня нет времени. Поэтому обойдемся пока этой скромной суммой.

Мою речь прерывает выстрел, раздавшийся в самом губернаторском дворце, и практически без промедления – еще один.

Супружеская чета испуганно вздрагивает.

Мне тоже становится не по себе, но я старательно держу марку.

Через полминуты на пороге вырастает Аркаша. Вид у него взволнованный, в руке зажат пистолет.

– В меня стреляли! – по-русски сообщает он, едва не глотая слова.

– Попали? – интересуюсь я.

– Нет.

– А ты?

– Да. Я убил его! – чуточку нервно отвечает Аркадий.

– Вот и чудненько, – подвожу я итог. – Молодец!

– Но я убил!..

– А что еще было делать?

Ох, уж эти пассажиры! За плечами у них уже такое, что не у каждого спецназовца сыщешь, а порою продолжают переживать, словно девицы.

Губернатор напряженно вслушивается, пытаясь понять, на каком языке мы говорим. Смысл беседы, я думаю, понятен ему без переводчика.

– Сто тысяч песо мне надо до полудня, – я вновь перехожу на английский.

– Но это очень много…

– Я не торговец, а солдат. Это в ваших интересах.

С форта в подтверждение моих слов бухает орудие.

Интересно, в кого? Насколько я понимаю, сопротивление уже сломлено. Вернее, его и не было. Но выстрел звучит очень кстати, и я добавляю нарочито скучающим тоном:

– То, что не дадут нам живые, мы соберем с мертвых.

Пока губернатор пытается поставить на место отвисшую челюсть, подхожу к окну.

Вид открывается чудесный. Восходящее солнце подчеркивает нежную зелень тропической растительности, играет зайчиками на воде знаменитой Карлайской бухты, в которую медленно втягивается наша бригантина.

– Что вы выбираете, сэр?

Наверное, я здорово понравился губернатору. И он спешит не разочаровать меня:

– Хорошо.

Я смотрю на него выжидающе. Только руки сами собой вертят пистолет.

– В полдень деньги будут.

Стоило ли прибедняться?

10 Флейшман. Возвращение

Берег приближался медленно. Бригантина шла бейдевиндом. Ветер упорно старался отжать нас от выбранного курса, погнать в сторону, но кое-чему мы уже научились, и напрасной была попытка воздушной стихии помешать нашему возвращению.

Мне доводилось ходить под парусом в прежней жизни, но никогда в те счастливые дни я так не радовался приближению порта, как в этот раз. Или дело в том, что тогда я совершал краткие вояжи для собственного удовольствия, а сейчас мы без малого три месяца работали, рэкетируя прибрежное население и коллег-мореплавателей? На дурной пище, частенько с протухшей водой…

Но и порт не был, в сущности, родным. Хотя что теперь для нас родное? Своя страна – и та чужая, словно какой-нибудь Китай.

Какая разница? На сердце было радостно, и душа рвалась к ставшему нашим пристанищем городу. Постоять на твердой земле, увидеть Ленку, помыться, поесть по-человечески, еще лучше – кутнуть по поводу удачного рейса…

Тянули канаты дружно. Свободные от вахты добровольно помогали товарищам. Если бы был толк – дружно дули бы в паруса, чтобы поскорее приблизить долгожданный момент.

Командор стоял на юте, вглядывался в берег, без конца курил трубку. Он добыл в бою те самые брабантские манжеты и выглядел франтовато, как и положено капитану. А то, что одежда была, мягко говоря, не очень чиста, так мы же шли с моря. Ни о какой стирке, да и о собственном мытье в нынешних плаваниях даже речи нет. Побриться и то нельзя. Плохая примета. Разве что ножницами, а как с их помощью убрать щетину?

– Сейчас покончим с формальностями и организуем баньку, – говорит Кабанов.

– Хорошо бы! – мечтательно соглашается Валера.

Его поднадоевшей хандры словно и не бывало. Время – действительно лучший лекарь, особенно когда его нет. Многое стало казаться далеким, как кажется далеким детство. Вместо четких воспоминаний – тени. Призраки ушедших лет. У нас же событий одного дня кому-то хватило бы на пару месяцев. Даже несчастный «Некрасов», кажется, был так давно…

– Все тело чешется, ядрен батон, – добавляет наш шкипер после небольшой паузы. – И как они только тут живут?

– Не они, а мы, – поправляю я его.

Раньше подобные фразы вгоняли штурмана в глубокую меланхолию, но сейчас он лишь улыбается в ответ.

– Ничего, вернемся в Россию, будем топить баню хоть каждый день. – Командор расправляет плечи, словно наше возвращение не за горами.

Хотя это верно. Оно не за горами, а за морями.

Но о родине Сергей давно не говорил. Он вообще в последнее время не делился с нами своими планами, да и наших советов не спрашивал. Словно раз и навсегда решил, что никуда мы от него уже не денемся.

Вопросительно смотрю на нашего предводителя, но он обронил одну фразу и умолк.

– А мы вернемся? – вместо меня спрашивает Валера.

Уж не знаю, хочет ли наш штурман на самом деле вернуться, или нет. Я и про свои-то желания давно не ведаю.

– Обязательно, – кивает Командор.

Хочу, пользуясь случаем, задать закономерный вопрос, но меня прерывают.

Голос у Ширяева хриплый, но поет он с душой и на квартердек не входит, а взлетает. Энергия плещет у Гриши через край, ищет выхода. Как-то за рюмочкой он поведал мне о своих детских мечтах. Такое впечатление, что их исполнение пришлось Ширяеву по нраву.

Каждому – свое.

Улыбается даже стоящий тут же Гранье, довольно плохо владеющий русским.

Долгое совместное плавание частично ликвидировало языковую проблему. Общение теперь происходит на дикой смеси русского, французского и английского. Передать хотя бы одну фразу на бумаге – дело гиблое, а в жизни всем все ясно. Главное – это желание понять друг друга.

Так, под ширяевскую песню и втягиваемся в бухту.

На берегу толпится народ. Помимо наших женщин видны моряки, солдаты, арендаторы. Да и богатых камзолов хватает. Каждому интересно, чем кончился поход. Флибустьерство действительно медленно умирает, и мы предстаем в глазах публики этакими последними могиканами.

Бригантина не спеша скользит по рейду. Наконец якорь плюхается с носа, матросы убирают последние паруса.

Вернулись!

Командор первым выпрыгивает из шлюпки прямо в воду и делает несколько шагов до долгожданной суши.

На нем сразу виснут Наташа с Юлей, совсем не думая, что могут сказать о них люди.

В ответ наши флибустьеры издают поощрительно-восторженный рев. Богатая добыча при самых минимальных потерях подняла авторитет Кабанова до немыслимых высот, и даже две женщины вместо одной в глазах лихих разбойников морских дорог свидетельствуют об особой крутости предводителя.

В следующий миг на меня налетает Лена, да так, что от толчка едва удается устоять на ногах. Обнимаю ее с неожиданной пылкостью, словно мальчишка свою первую возлюбленную.

– Папа! – восторженный крик Маратика раздается совсем рядом. Значит, пришла очередь Ширяева гибнуть в объятиях.

На мои глаза накатываются невольные слезы, и несколько мгновений не вижу, что происходит по сторонам.

Шум, гам, взаимные приветствия, краткие сообщения об удаче похода, восторг встречающих и радость прибывших…

Описать взаимную радость невозможно, ее надо прочувствовать самому. Моим современникам такого не дано. А зря. Нынешняя встреча с лихвой способна перекрыть все невзгоды плавания, перенесенные опасности, неизбежные лишения…

Откуда-то выныривает Мишель, явно хочет заключить Командора в объятия, но тот не в силах освободиться от своих возлюбленных. За спиной д’Энтрэ видна Рита.

Вижу, как к Валере подруливает разбитная девица не из наших, бросает ему какую-то фразу, и наш штурман улыбается в ответ, а затем с определенной лихостью подхватывает подошедшую.

Потом всеобщие восторги на какое-то время стихают.

Мы стоим всей командой, как единое целое, а наши женщины (я имею в виду бывших пассажирок «Некрасова») оказываются перед нами. С ними Мишель, другие знакомые. Не видно одного Лудицкого. Но зачем он нужен?

В руках Наташи невесть откуда оказывается тяжелый сверток из черной материи.

Интересно, а это еще что?

Перехватываю недоумевающий взгляд Командора. Он тоже не может понять смысла какой-то задуманной женщинами церемонии.

Наташа волнуется, никак не может подобрать соответствующие случаю слова. Тогда вместо нее говорит Юля.

– Командор! Каждый корабль обязан иметь свой флаг, – речь звучит на английском, чтобы быть понятной всем. – И каждый вольный капитан – тоже. Мы решили вручить тебе такое знамя, чтобы каждый в Архипелаге сразу видел, кто перед ним. Пусть друзья с радостью приветствуют тебя в любом уголке Карибского моря. Пусть враги дрожат, теряют мужество, едва узрев это знамя. Пусть этот флаг всегда несет удачу и тебе, и всем, кто ходит с тобою под ним. Вот.

Речь вышла несколько напыщенной, однако вполне соответствующей общему настроению. Бывают моменты, когда нарочитая красота слога оказывает воздействие даже на самых скептичных наблюдателей.

Девушки медленно развернули подарок. Это оказалось довольно большое черное полотнище, а на нем…

Невозмутимый в течение плавания Командор неожиданно зашелся смехом, а следом дружно заржали остальные пираты.

Наташа с Юлей покраснели, неверно оценив нашу реакцию. А мы просто выражали восторг, ведь смех – это свидетельство радости.

Хотя… Показалось или нет, но в глазах Командора на мгновение мелькнули слезы.

Кабанов порывисто обнял бывших стюардесс, затем подхватил флаг и высоко вскинул его над головой.

Ветер развернул знамя. Смех перешел в восторженный рев. Ширяев первым выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил в воздух, и другие немедленно последовали его примеру.

Под выстрелы салюта над нами гордо развевался наш новый флаг. Веселый Роджер нашей многоязыкой команды. С черноты полотнища весело скалилась… нет, не череп, ЗДОРОВЕННАЯ УЛЫБАЮЩАЯСЯ КАБАНЬЯ МОРДА!

Часть вторая Флаг на мачте

11 Леди Мэри. Борт королевского фрегата «Виктория»

– Мне не дает покоя этот новый французский корсар.

Разговор по случаю хорошей погоды шел на роскошном балконе бодро идущего фрегата. Балкон был не очень велик, но на нем нашлось место для вынесенного слугой столика с приличествующим случаю угощением и четырьмя стульями, дабы благородным господам и госпоже не пришлось проводить время стоя.

– Санглиер? – уточнил слова лорда Эдуарда, нового инспектора колоний, его неизменный компаньон сэр Чарльз.

– Он самый, – кивнул седой подтянутый лорд.

С сэром Чарльзом они представляли контрастную пару. Лорд Эдуард, высокий, худой, и его друг, низенький и очень полный. Когда-то давно, в годы прошедшей молодости, оба не без успеха успели попиратствовать в здешних водах. Грабили испанцев, при случае не брезговали французами и голландцами, но так, чтобы не осталось в живых свидетелей подвигов.

Впервые имя Санглиера было услышано присутствующими две недели назад во время захода на Барбадос и теперь то и дело всплывало в бесконечных разговорах.

– Дался вам какой-то корсар! – досадливо поморщился третий из мужчин, сэр Генри, молодой и родовитый капитан фрегата.

Ловкий, подтянутый, он не любил решать проблемы заранее. Со свойственным многим его соотечественникам высокомерием, сэр Генри считал, что легко справится с любым неприятелем, с которым может столкнуть судьба. Поэтому нет никакого смысла рассуждать о ком-то, кто заведомо стоит ниже как по положению, так и по воинскому мастерству.

– Не какой-то. Отнюдь. Судя по всему, Санглиер достойный противник. Как и Барт у наших берегов. Совершить такой рейд, это знаете… Порт-Ройал, Бриджтаун… До сих пор французские корсары в здешних водах предпочитали щипать испанцев, но этот, похоже, сознательно решил пройтись по нашим владениям. И весьма удачно пройтись.

Лорд Эдуард не спеша отпил глоток вина:

– По-моему, вина лежит на местных властях. Если бы служба велась должным образом, то ничего подобного не было бы. У меня, например, команда и офицеры готовы к любым неожиданностям. Поэтому никакие неожиданности невозможны.

Сказав это, сэр Генри машинально покосился на находившуюся тут Мэри, дочь лорда Эдуарда и, хотелось надеяться, свою будущую невесту.

Леди Мэри в ответ удостоила потенциального жениха легкой неопределенной улыбкой.

Как и все англичанки, она не отличалась особой красотой, однако знатность рода чувствовалась в каждом ее движении, в высокомерно-прямой спине, в наклоне головы, в почти бесстрастном выражении лица. Некоторым контрастом оставались глаза. В них то и дело мелькали бесенята: на что-то намекали, придавали девушке некоторую пикантность. Если же добавить к этому высокий рост и крепкую фигуру, то станет понятным, что леди Мэри могла произвести впечатление на многих.

– Готовность – это хорошо. Особенно если учесть, сколько денег мы везем на восстановление пострадавшего острова, – кивнул лорд Эдуард.

– В спальню к губернатору ворвалось полдюжины разбойников. Согласитесь, не каждый устоит в открытом бою против такого превосходства. Что касается нашего милорда, то при его опыте он мог бы справиться, однако другие… – Сэр Чарльз многозначительно пожал плечами.

– Ерунда. Мне самому доводилось драться на шпагах с полудюжиной, и ничего, жив, – небрежно отмахнулся капитан и позволил себе чуть наклониться к Мэри: – Я, помнится, рассказывал вам эту историю.

– Однако когда я ради забавы предложила вам поединок, справиться со мною вы не могли, – напомнила Мэри.

Ее отец, превосходный фехтовальщик, преподал дочери немало уроков по владению шпагой.

– Но не мог же я действовать всерьез против леди! – сэр Генри даже чуть возмутился.

– Меня интересует другое, – признался сэр Чарльз. – Откуда этот Санглиер взялся? Судя по рассказам, на Барбадосе у него было три больших фрегата и полторы тысячи человек. Но чтобы организовать такую эскадру, надо обладать большим авторитетом среди Берегового Братства. Между тем совсем недавно никто из флибустьеров ни о каком Санглиере не слыхал.

– Но не с Луны же он свалился! – заметил сэр Генри.

– Из грядущих времен, – тонко пошутил лорд Эдуард.

Шутка была принята приличествующим знатному обществу вежливым смехом.

– Вы хотите намекнуть, сэр Чарльз, что наш противник – прибывший из Франции инкогнито высокопоставленный офицер? – уже серьезно спросил лорд, когда гости отсмеялись.

– Я не настолько высокого мнения о наших противниках. Французские корсары полны дерзости, но об офицерах и адмиралах флота этого не скажешь. Напасть на приморскую крепость с суши им и в голову не придет. Да и провести такую акцию… – Сэр Чарльз демонстративно развел руками. – Сверх того, губернатор утверждает, что между собой нападавшие порой говорили на неизвестном ему языке.

– Может быть, голландском? – предположил сэр Генри.

– Бросьте. Голландский язык известен во всем мире.

– Какие-то наемники? – несколько оживился лорд Эдуард.

– Возможно. Шведы, турки, итальянцы, – принялся за перечисление сэр Чарльз.

Некоторое время все неторопливо размышляли.

– Нет. Они не знают местных вод, – наконец высказал свое мнение лорд Эдуард.

– Им могли дать в помощь французов, – напомнил сэр Чарльз.

– Тогда другое дело, – после дополнительного размышления согласился инспектор.

– Надо будет постараться собрать об этом Санглиере побольше сведений…

Его помощник и компаньон собрался развить свою мысль, но у входа на балкон появился слуга:

– Прошу прощения, но вахтенный начальник просит сэра Генри подняться на палубу.

Капитан мысленно скривился. Кому понравится, когда отвлекают от разговора в столь высоком и приятном обществе?

– Что там стряслось?

– Велено передать, что из-за острова показался корабль, сэр. Идет на пересечку курса.

– Что за корабль?

– Бригантина, сэр.

– Флаг?

– Британский.

– Возможно, с вестями из Ямайки. До нее уже совсем недалеко, – высказал предположение сэр Чарльз.

– С вашего позволения, лорд… – Сэр Генри все-таки поднялся.

– Разумеется. Мы тоже присоединимся к вам, милейший Генри, – милостиво кивнул инспектор.

Он в самом деле встал сразу после ухода капитана и жестом предложил своим спутникам следовать за ним. Если они, конечно, сочтут это нужным.

Они сочли. Уже в дверях каюты, когда сэр Чарльз чуть приотстал, лорд Эдуард очень тихо заметил дочери:

– Не слишком ли вы суровы с нашим капитаном, Мэри? Это хорошая партия.

– На мой взгляд, в нем недостает мужественности, – твердо глядя отцу в глаза, ответила Мэри.

– Вы не правы. Богат, хорошей фамилии, недурен собой, с большими связями на верхах и с хорошими перспективами. Одним словом, истинный джентльмен, – перечислил достоинства предполагаемого жениха инспектор.

– Но на шпагах против меня не устоял. – Уголки губ девушки чуть приподнялись, демонстрируя подобие улыбки.

– Против вас редко кто устоит. Ведь вы же моя дочь, – с гордостью поведал лорд Эдуард. – Да и капитан признался, что не мог сражаться против дамы.

– Мне кажется, потом сэр Генри найдет причину, по которой не сможет сражаться против мужчин, – колко заметила Мэри.

Лорду осталось только покачать головой. Он очень любил свою дочь, хотя ее строптивость порой создавала некоторые проблемы.

Погода радовала душу и взгляд. Море весело играло голубизной на солнце. Еще более нежного оттенка было небо. Легкий, почти попутный ветер поднимал небольшую волну и плотно надувал паруса. Из-за крохотного зеленого островка красиво шла наперерез ухоженная бригантина.

И, как водится при встрече в море двух кораблей, матросы фрегата высыпали на палубу. Стояли, с профессиональным интересом следили за маневрами другого судна, гадали, какими могут быть новости…

На юте тоже следили за бригантиной, делая это не без доли сомнения. Поднять чужой флаг – способ, не блещущий чрезмерной оригинальностью. Лорд Эдуард и сэр Чарльз, в молодости добывавшие испанца в этих же водах, сами не раз прибегали к подобному.

– Нет, это свои, – подвел итог наблюдений инспектор. – Пушечные порты закрыты. И потом, атаковать такими силами королевский фрегат в близости от Ямайки может только самоубийца.

– Ложимся в дрейф? – вопросительно посмотрел на него сэр Генри.

Лорд Эдуард согласно кивнул.

Раздались команды, и матросы бросились убирать паруса. Жесткая муштра королевского флота наглядно демонстрировала свои плоды: через несколько минут фрегат почти остановился, поджидая своего маленького собрата.

– А капитан там лихач, – заметил сэр Чарльз.

Ответить ему никто не успел. Бригантина приблизилась саженей на двадцать, не убирая парусов. И вдруг пушечные порты вдоль борта мгновенно взметнулись вверх, и сразу без перехода заговорили орудия. Они ударили не залпом, а поочередно с секундным интервалом от носа до кормы. Грохот выстрелов методично обрушился на барабанные перепонки. Но гораздо хуже звуков была картечь, ударившая по людям на палубе фрегата.

Все вокруг заволок пороховой дым. Сквозь него можно было разглядеть лишь верхушки мачт бригантины. Британский флаг на ней опал, а на освободившееся место взвился другой, черный, с изображенной на нем улыбающейся кабаньей головой.

Дым еще не рассеялся окончательно, когда корабли сошлись вплотную. С палубы бригантины захлопали ружейные выстрелы, затем оттуда на фрегат полетели ручные бомбочки. Едва стихли их разрывы, как борта коснулись друг друга, и на палубу «Виктории» неудержимой лавиной хлынули флибустьеры.

– Дьявол! – Лорд Эдуард зажал окровавленное левое плечо.

Несмотря на потери, британцев по-прежнему было намного больше. Только оправиться от шока многие не могли. В их глазах десятки флибустьеров превратились в сотни. Напор пиратов лишь усиливал это впечатление. Только кое-где наиболее отчаянные матросы «Виктории» пытались оказать сопротивление, однако оно быстро и жестко подавлялось.

Лишь у входа на квартердек один из офицеров фрегата собрал вокруг себя десятка четыре матросов и с их помощью попробовал переломить ход сражения.

На эту группу с налета набросилось человек пятнадцать французов.

Во главе нападавших несся ладно сбитый мужчина в черном камзоле со шпагой в одной руке и пистолетом в другой.

Предводитель пиратов мгновенно проткнул одного из защитников корабля. Выстрелом он уложил другого, отбросил бесполезный пистолет, ушел от рубящего удара и сам полоснул незадачливого рубаку клинком. В следующий миг флибустьер уже перебросил шпагу в левую руку, правой выдернул из ножен кинжал и, не прекращая движения, метко метнул его в очередного бедолагу.

Шпага снова переметнулась в правую руку и врубилась в шею ближайшего матроса. Левая рука сразу выхватила из портупеи очередной пистолет, и грянувший выстрел лишил корабль еще одного защитника.

Со стороны движения главаря напоминали отточенный, смертоносный для окружающих танец. Британцы поневоле отпрянули в стороны. Лишь организовавший оборону офицер попытался встать на пути пиратского капитана. Но их схватка не продолжалась дольше нескольких мгновений. Офицер рухнул на палубу, главарь же в несколько прыжков взлетел на ют.

Лорд Эдуард по-прежнему держался за левое плечо, в которое угодила пуля. Сэр Чарльз и сэр Генри стояли рядом с обнаженными шпагами. Мэри, как заботливая дочь, обняла отца. Остальные, похоже, делали вид, что лично их происходящее не касается.

– Бросайте оружие! Жизнь гарантирую! – по-английски выкрикнул флибустьер.

Его глаза блестели возбуждением боя, лицо слегка покраснело. Стоявшим перед ним британцам он показался воплощением бога войны. Энергичным, радующимся самому факту схватки.

– Генри! – Леди Мэри бросила на кандидата в женихи выжидающий взгляд.

Положение обязывает.

Сэр Генри словно очнулся от внезапного столбняка и шагнул к одинокому противнику.

Тот чуть усмехнулся, мол, выбор ты сделал сам, и, чуть пританцовывая, двинулся навстречу.

Скрестились клинки. Только поединка не получилось. Мгновение – и шпага сэра Генри была отбита. Главарь пиратов сразу воспользовался этим и стремительным выпадом погрузил лезвие в грудь англичанина.

Капитан фрегата рухнул на колени, да так и застыл, прикрывая рану обеими руками.

– Что ж вы так неосторожно, сэр? – насмешливо спросил флибустьер. – Вам бы сначала потренироваться на кошках.

Смысла последней фразы никто не понял.

– Еще есть желающие? – Главарь разбойников извлек носовой платок, вытер окровавленный клинок и выжидающе посмотрел на находившихся на юте.

Сражение внизу уже завершилось. Часть матросов присоединилась к погибшим в самом начале товарищам, другая предпочла гибели сомнительную участь плена. Таковых сгоняли в носовой кубрик, чтобы не мешались на заваленной телами палубе.

Несколько флибустьеров уже карабкались на помощь своему предводителю. Если он, конечно, вообще нуждался в помощи.

– Объявляю вас своими пленниками, господа! – Ждать желающих сразиться флибустьеру явно надоело. – О выкупе мы договоримся. Назовите свои имена.

Чувствовалось, что английский ему не родной, хотя владел он им достаточно неплохо.

Сэр Чарльз досадливо бросил шпагу на палубу и уже с вполне светскими интонациями изрек:

– Это лорд Эдуард со своей дочерью. А вы, как понимаю, капитан Санглиер?

– К вашим услугам, сэр, – не без насмешливости изрек Кабанов и добавил: – Но мои люди предпочитают называть меня Командором. Бросьте вашу шпагу, лорд. В ближайшее время она вам не понадобится.

Инспектор строго поглядел на противника, но его рука уже сама потянула оружие из ножен. Не так, как тянут, желая пустить его в ход, а так, как достают, чтобы вручить победителю.

И тут вмешалась Мэри.

Изящным движением она подхватила с палубы шпагу сэра Чарльза, направила клинок в сторону Кабанова и гордо произнесла:

– Вы еще не скрестили оружие со мной.

Командор с интересом взглянул на девушку и пожал плечами:

– Сожалею, леди, но я не воюю с дамами.

Мэри побледнела, если возможна бледность больше ее природной, прикусила губу и решительно шагнула к Командору:

– Придется.

В подтверждение слов ее клинок прочертил воздух в опасной близости от Командора, и последнему не оставалось ничего другого, как сделать шаг назад.

– Защищайтесь!

– Разве что, – буркнул Командор.

Он действительно поступил в полном соответствии со своей фразой. Мэри с энергией и немалым умением обрушила на него целый каскад выпадов, но Санглиер не сделал ни малейшей попытки перейти к ответному нападению.

Победители и пленники молча взирали на разыгравшийся перед ними поединок.

Потом Командор почти неуловимо крутанул свою шпагу, и оружие Мэри отлетело в сторону.

Пираты восторженно взвыли.

– Пошутили – и хватит. Я же сказал, что с дамами не воюю. Могу сказать вам в утешение, леди, вы – превосходная фехтовальщица. Но, по правилам поединков, отныне являетесь моей пленницей.

Словно дождавшись последних двояко звучавших слов, все еще стоявший на коленях сэр Генри со стуком рухнул на палубу.

Мэри лишь вскользь взглянула на упавшего. Ее глаза были устремлены на Командора, и в ее взгляде высокомерие причудливо сочеталось со страхом. К этому было добавлено что-то еще, почти неуловимое, но несомненно присутствующее.

Может, ожидание?

Командор повернулся к стоящим позади флибустьерам и обратился к одному из них, пожилому и полноватому:

– Петрович! Посмотри, что с раненым. Я не стремился его убивать, – после чего, словно спохватившись, добавил несколько слов на неизвестном остальным языке.

Мужчина улыбнулся, ответил на том же языке и деловито склонился над капитаном.

– Прошу прощения, лорд, но ваша рана будет осмотрена несколько позже, – вежливо сообщил Командор инспектору.

– Благодарю вас… сэр, – выдавил последний в ответ.

Обмен любезностями был прерван донесшимися с палубы восторженными выкриками.

Лорд Эдуард горестно вздохнул. Такой крик мог означать только одно: флибустьеры принялись осматривать трюмы и обнаружили деньги.

Впрочем, последних было столько, что не обнаружить их на захваченном корабле не смог бы и слепой.

12 Кабанов. Пленники и пленницы

Пленниц нам досталось только две. Ровно столько, сколько было на корабле женщин. Леди Мэри, едва не проткнувшая меня шпагой, и ее служанка Элиза. Последняя была на несколько лет старше, дороднее и такая же норовистая, как госпожа. Женщина из тех, кто и по горящим дворцам шляется, и коней останавливает.

Между прочим, чтобы остановить скакунов, тоже определенная масса нужна. Таких стройных девушек, как Наташа и Юля, конь может просто не заметить.

Но это так, к слову.

Зато мужчин в плен попалось много. Одних матросов больше двухсот. Все, кто не был убит во время обстрела, бомбометания и рукопашной. Да еще лорд, сэр, оба со слугами, трое офицеров и раненый капитан.

Покойников было намного больше. Ребята малость распалились и вначале рубили направо-налево.

Нас же было едва сто тридцать человек, а потери – четверо убитых и десяток раненых. Не очень много, учитывая превосходство англичан и захваченные нами трофеи.

Особую ценность добычи представляло то, что она заключалась в наличной монете. Не надо ни продавать, ни куда-то пристраивать. Бери и дели.

Плюс сам фрегат. Сорокадвухпушечный красавец, практически новый, с отличным ходом, только несколько запущенный, как многие из нынешних кораблей.

Еще пара таких походов – и наши бывшие пассажирки будут худо-бедно обеспечены приданым. Пристрою тех, кто еще не пристроен, что-то дам тем, кто уже нашел себе пару, и смогу дальше сам решать свою судьбу без оглядки на того, кого небо доверило мне по какому-то недосмотру. Я же все-таки офицер, пусть и бывший, а не сваха или надзиратель в женском монастыре.

Далеко в будущее я решил не заглядывать. Порой до безумия хотелось поскорее вернуться в Россию, однако денежные дела продолжали намертво удерживать здесь.

И не только денежные. Хотелось покрепче насолить англичанам, чтобы раз и навсегда усвоили, как нападать на беззащитные чужие корабли. Война давала мне такую возможность. Тем более что я не связан с Францией ни присягой, ни гражданством и могу выйти из игры в любой момент.

Пока же надо подчиняться определенным правилам. Вот я и решил навестить знатных пленников. Не милосердия ради – чтобы провентилировать вопрос о выкупе.

Мои орлы занялись подсчетом трофеев, а я тем временем отправился к кормовой каюте, куда мы закрыли лорда, леди и сэра.

Петрович мне попался почти у самого выхода.

– И как они?

– Капитан жить будет, – пожал плечами наш эскулап. – Поваляется, конечно, не без этого, ну так нечего бросаться на клинок, словно на амбразуру.

– Да. Особенно мне понравилось, как ты ловко парировал его удар своим левым глазом. Что-то из этой же серии.

– А лорд?

– Что лорд? Лорд вел себя хорошо. Прыгал бы с раной, как ты, было бы хуже. Мог бы растрясти, пуля вошла бы глубже, были бы осложнения. Еще помер бы.

Сплошное сослагательное наклонение!

– Не растряс же.

– Потому и говорю: молодец! – объявил доктор.

– Да, англичане очень благоразумный народ, – серьезным тоном соглашаюсь с ним.

Петрович внимательно смотрит на меня, а потом машет рукой:

– Да ну вас!..

– Кстати, о благоразумии, доктор, – вспоминаю я. – Зачем вы полезли на палубу фрегата? Умельцев помахать саблей и абордажным топором у нас, слава богу, хватает.

– Ну, я, это… – смущается Петрович. – Все бросились, и я с вами. Вдруг кого ранят, так помочь.

– Саблей, которая была у вас в руке? Вообще-то правильно. Добить сразу, чтобы не мучался.

Насколько я помню, клинок у доктора был в крови, но этого я уже не говорю. Дружески хлопаю Петровича по плечу и прохожу мимо.

– Да, пока не забыл, Сергей, – окликает меня доктор.

Он один из немногих, кто иногда зовет меня по имени. Он, Лудицкий да еще Флейшман.

– Слушаю вас.

– Британцы очень хотели узнать, кто же мы по национальности.

– А вы?

– Как мы договаривались, ничего не сказал.

Благодарно киваю и следую дальше.

Интересно, что это их заинтересовало наше происхождение? Тем более что большинство из команды – французы. Есть ли разница, кто еще примешан к ним? В Архипелаге, где полно авантюристов из большинства стран мира! Вон, теперь даже русские есть.

У двери стоит поставленный мною часовой. Стоит вольготно, облокотившись на переборку. Да и что ему? Дверь заперта снаружи, нападения не предвидится, и поставлен он главным образом против своих. Не зоопарк все-таки. Солидные люди. С деньгами.

Нет, убивать ценных пленных никто не подумает, но здесь дамы, и мало ли что…

– Все спокойно? – спрашиваю для порядка, ибо все ясно и так.

Матрос кивает, а затем с интересом спрашивает:

– Сколько?

Понимаю, что речь идет о захваченных деньгах, и искренне отвечаю:

– Не знаю. Никак сосчитать не могут.

Флибустьер расплывается в довольной улыбке. Раз не могут, значит, много. Что еще надо для неверного пиратского счастья?

– Пойду перекинусь словечком с пленными. – Поворачиваю вставленный ключ и деловито вхожу в каюту.

По нынешним временам и кораблям, не каюта, а целые апартаменты. Даже с балконом. Моя на бригантине ни в какое сравнение не идет. Или теперь это тоже моя?

Лорд на правах раненого возлежит на кровати. Рядом сидят его дочь и толстый сэр. Служанка возится в углу.

На правах победителя по-хозяйски опускаюсь в свободное кресло. Шляпу принципиально не снимаю. Здесь подобный жест значит многое.

– Жалобы есть, господа? – тоном поверяющего из вышестоящего штаба спрашиваю у присутствующих.

– Благодарю. Ваш лекарь был столь любезен, что извлек пулю и сделал мне перевязку, – учтиво сообщает мне лорд.

Киваю, и тут в дело вступает толстяк:

– Капитан Санглиер! Я хочу узнать, по какому праву вы захватили наш корабль?

– Не капитан, а Командор, – поправляю его.

Нечего понижать меня в звании, хотя, конечно, никакое это не звание, а так, прозвище.

– Извините, Командор, – несколько сбивает спесь толстяк.

Ему-то откуда знать, что никаких чинов в его времени я не имею? Да и вообще, еще не родился.

– Но все равно, по какому праву? Ведете себя, как корсар…

– А я и есть корсар на службе его величества французского короля. Надеюсь, джентльмену верят на слово и бумаги показывать не надо?

Это я вспоминаю популярный анекдот про игру соотечественника с чопорными британцами.

Толстяк анекдота не знает, и потому намек остается для него непонятным. Да я к этому и не стремился. Не поймет-с. Англия.

И тут я понимаю, что вопрос был произнесен на французском, ответ – на английском. Должно быть, я машинально продолжил беседу на том языке, который знал лучше.

– Прибегнуть к обману с флагом… – переключается тогда на другое сэр Чарльз. Снова на французском.

– Не обман, а военная хитрость, – поправляю его на том же языке. Понимаю, что прононса у меня нет, но черт с ним!

Тут же замечаю, что возмущение толстяка во многом наиграно. Говорит, а сам смотрит на меня внимательным взглядом, словно пытается найти ответ на очень важный для себя вопрос.

Дочка лорда тоже то и дело устремляет на меня свои ясные очи. Сквозь природное высокомерие в них сквозит какое-то чувство, однако я не специалист по женским взглядам и даже не пытаюсь понять какое.

Один лорд достаточно безучастен, если, конечно, это не хваленая британская выдержка. Да служанка не лезет в мужской разговор и ведет себя так, словно ее вообще нет.

Отчего-то перед глазами вновь встает картина: хмурое море, остров и пиратская эскадра под британским флагом, без предупреждения атакующая лишенный хода круизный лайнер и беззащитных людей на берегу…

Воспоминание порождает злость. Хочется сказать лордам что-нибудь резкое, грубое. Такое, что разом поставит их на место.

Только не привык я говорить заведомые грубости при даме. Не так воспитан. К сожалению.

– Сейчас война, – напоминаю вместо ругани. – Поэтому все претензии направляйте королям. Хотя к вашей нации у меня есть свой отдельный счет.

– А вы не француз, Командор, – внезапно произносит сэр Чарльз.

– Я этого и не утверждал. Я корсар на службе французского короля. Место моего рождения не играет никакой роли.

Чуть было не ляпаю, что у меня в команде есть даже англичане, но вовремя прикусываю язык. Не стоит подводить ребят под возможную петлю. Британцы позволяют соотечественникам творить любые зверства, лишь бы они были направлены на другие народы и какой-то процент от добычи шел в руки королю и лордам. В противном случае расправа бывает короткой.

– К вопросу о правах. У вас есть право выбора, – перевожу разговор в деловое русло.

Должно быть, в моем тоне промелькнуло нечто такое, что пленники сразу поняли: шутки в сторону. Пришло время решить их участь.

– Что это за право? – встрепенулся лорд.

– Элементарное. Вы можете сами выбрать один вариант своей судьбы из трех. Первый – вы мои пленники. Следствие – выкуп и свобода. Второе – вы военнопленные, и вашу судьбу решает король или тот человек, которому он поручит данное дело. Третий вариант самый трагичный. Смерть. Я пират, и меня простят. Решение за вами.

– Вы в состоянии убить безоружных? – впервые вмешалась в разговор леди.

Страха в ее голосе я не почувствовал. Скорее любопытство, смешанное с презрением.

– Я – нет. Но желающие всегда найдутся. Кроме того, я уважаю чужой выбор, а уж что кому нравится…

После моих слов воцарилось молчание.

Не знаю. По-моему, лучшим вариантом было бы объявить себя военнопленными. Со знатными людьми редко обращаются плохо. Отдохнули бы до конца войны. Франция – чудесная страна.

По взглядам, которыми обменялись лорд и сэр, понял, что подобный вариант их не устраивает. То ли за это полагается на родине наказание, то ли они натворили такое, что на хороший прием в плену им рассчитывать не приходится.

Выяснять я не стал. Какое мне дело? Да и вариант с выкупом прельщал меня намного больше. Что король может дать мне за пленение инспектора? Медаль или большую королевскую благодарность в устной форме?

Да я, откровенно говоря, и рассчитывал, что плен будет отвергнут. Войны здесь идут не по одному году, а какой богатый человек может позволить себе на неопределенный срок отойти от дел? Так можно и богатства лишиться, и положения. Интриги-то везде ведутся. Уж проще раз заплатить.

– Вы сами объявили, командор, что я ваша пленница, – вновь подала голос леди Мэри.

При этом на слове «ваша» она сделала ударение. И опять посмотрела на меня со смесью высокомерия и какого-то ожидания. Уж не знаю, что я, по ее затаенной мысли, должен делать. Не то благородно отпустить на все четыре стороны с соответствующими галантными словами, не то хватать в охапку и нести в соседний номер. Виноват, в каюту.

Только не знаю, допустим ли тут последний вариант? Романтикам верить нельзя, а в остальной литературе сведения противоречивы.

Да и отпустить девушку тоже проблема. Кругом море. Глубоко.

– Сожалею, однако по законам Братства вся добыча принадлежит команде и делится в присутствии всех принимавших участие в деле.

Конечно, хамство, но это я к тому, что нечего смотреть на меня как на бога или дьявола.

Бледное лицо девушки вспыхивает в ответ, но от стыда или от гнева – не понять.

– И какая э… сумма выкупа? – интересуется толстяк.

– Вот об этом мы с вами и поговорим. Для начала, что можете предложить вы? Речь идет о присутствующих в каюте. Но если вам кто-то особенно дорог за ее пределами, то, пожалуйста, не стесняйтесь.

Дорогих людей не нашлось.

Странно, я ожидал, что леди вступится за капитана. Я-то, дурак, и не убил его лишь по этой причине. По повелительным интонациям леди и по готовности моряка я принял их за пару. Не зверь же – отправлять к праотцам жениха на глазах у невесты. Да она и сама поначалу вполне подтвердила мои предположения, набросившись на меня со шпагой.

Фехтует молодая леди, надо сказать, неплохо. Намного лучше своего кавалера. Даже не ожидал такого от женщины. Ну да ладно.

Мы поторговались насчет суммы. Я-то мог и лопухнуться, но перед визитом навел справочку у Гранье, какой сэр по сколько идет на черном пиратском рынке.

– Хорошо, и как вы себе это представляете? – спросил сэр Чарльз.

– Вы имеете в виду наш обмен? – уточнил я, чтобы прикинуть про себя варианты.

– Разумеется.

А в самом деле, как? На суше понятно. Там всегда есть нейтральная полоса. Кортеж с пленниками с одной стороны, кортеж с деньгами – с другой. А на море? Не назначать же рандеву в точке икс в час игрек, и не больше одного корабля от каждого заинтересованного лица. А потом неизбежная канонада, схватка, мордобой… Не климатит.

И тут я вспомнил. Остров!

– Элементарно, господа. Тут рядом есть крохотный островок. Не тот, из-за которого так некстати выплыла моя бригантина, а другой, намного меньше. На нем есть небольшая скала. Найти ее нетрудно, так как других там нет. На вершине – ложбинка. Вот туда и надлежит доставить деньги. Через, скажем, месяц… ладно, полтора, считая от сегодняшнего дня, я туда наведаюсь. Будут деньги – я вас немедленно отпускаю. Предупреждаю: увижу корабль – вам несдобровать.

– А если вы нас не отпустите? – Ох, и дотошный этот толстячок! Прям, как ребенок. Все думает, что кому-то нужен.

– Слово офицера, – отрубил я.

Наверно, по привычке я произнес это таким тоном, что больше сомнений не было.

– Полтора месяца… – повторил лорд. – Но как узнают, что мы в плену?

– Вот это самое простое. Я сегодня же доставлю вашу дочь ко входу в гавань. Надеюсь, ее рассказу поверят? – Решение пришло спонтанно. Даже на подсознательном уровне не люблю впутывать женщин в те игры, которые пахнут кровью или возможными унижениями.

Да и от ревности моих подруг избавиться не мешает. Друг дружку они не ревнуют в силу своей ориентации, но кто знает, как они отнесутся к женщине со стороны? Еще взбредет в их хорошенькие головки, что это моя новая пассия!

На повестке дня остался один заковыристый вопрос: что делать с фрегатом? Бросить жалко. Вроде бы неплохой корабль. Взять себе? Но куда девать ставшую родной бригантину?

На две посудины у меня просто не было людей. После первого моего похода набежали желающие ходить под кабаном, пришлось конкурс устроить, однако сейчас в моем распоряжении только тридцать человек, минус убитые и раненые.

Вопрос не из тех, которые обсуждаются с противниками.

Впрочем, что тут обсуждать? Дотащим до Пор-де-Пэ, там разберемся.

– Прощайтесь. – Я поднялся, считая разговор исчерпанным. – Вы, господа, пойдете на «Виктории», а леди переходит ко мне на бригантину.

Мэри гневно выпрямилась, словно уловила в моих словах неприличный намек:

– Как вы смеете?

– Прошу прощения, но на чем вы собираетесь добраться до Ямайки? Дойдем на моей «Лани», а там море спокойное, до берега вас доставит шлюпка… – И не удержался, чтобы не добавить выспренное, читанное в детстве в каком-то из романов: – Не волнуйтесь. Моя честь будет порукою вашей.

Уж не знаю, какая честь может быть у пирата, но мне поверили и на этот раз.

Единственная попытка возражения принадлежала той же Мэри.

– Я желаю разделить судьбу отца.

– Мэри, не надо, – твердо произнес лорд.

– Вашему отцу ничего не грозит, – заверил я девушку. – И поверьте, палуба корсара не лучшее место для прекрасной леди.

Что хорошо в комплиментах – они ни к чему не обязывают. И ничего не стоят. Слова!

На палубе меня встретил рев восторга. Импровизированная комиссия наконец-то сосчитала добычу, и сумма оказалась такова, что простому пирату и за пару лет не заработать.

– Костя, возьми Ярцева, отбери матросов, и ведите фрегат на Гаити, – едва вопли утихли, приказал я Сорокину. – Оставь на бригантине минимум, без которого не обойтись. Мы вас потом догоним. И отбери десяток пленных покрепче, при одном офицере. Пойдут на шлюпке с вестями до Кингстона.

Кингстоном назвали новую столицу Ямайки, которую в спешном порядке возводили несколько в стороне от прежней, погибшей в землетрясении.

Распоряжение распоряжением, но тут же пришлось всем ответить на вопрос: куда надо идти и зачем.

Люди опытные, других здесь не было, поняли рискованность дела. Но не это смутило их. Риск для флибустьеров был всего лишь издержкой профессии. Как для летчика-испытателя в мои дни. А после череды неизменно удачных дел ребята верили мне, как верят приносящему удачу талисману.

Сомнение вызвало у них другое. Стоит ли отпускать знатную леди, когда за нее можно получить выкуп?

– Служанки хватит! – выкрикнул кто-то из задних рядов.

– Точно! – поддержал его другой.

Я понимаю, что эти люди с готовностью подтвердили мое условие против любых насилий над женщинами. Но стоит ли вводить в искушение надежных в бою парней?

Уподобляться пиратам сэра Джейкоба я им позволить не мог.

Я мрачно посмотрел на толпу, и крики сами собой утихли.

– У нас остается ее отец, – напомнил я. – Дочь похлопочет о выкупе лучше любой служанки.

Аргумент подействовал на многих, а чтобы окончательно склонить на свою сторону всех, я был вынужден добавить:

– Я думал, будто имею дело со старыми морскими волками, а передо мной, оказывается, неоперившиеся юнцы. Или вы не знаете, что женщина на корабле – к несчастью? На фрегате их было две, и чей сейчас фрегат?

Дружный хохот был мне ответом. Тот самый хохот, после которого дальнейшие споры излишни.

– Выполнять!

Корабли по-прежнему стояли, сцепившись бортами, и пересадка не отняла много времени.

Я отвел Мэри во временно опустевшую каюту Ярцева, предварительно убрав из жилища все оружие. Уж не знаю, сидела ли леди весь путь, дремала или занималась чем-либо. Я к ней не заходил.

Свою отважную пленницу мне довелось увидеть только на палубе, когда до входа в неприятельскую гавань оставалось не больше шести кабельтовых.

В Кингстоне виднелись мачты стоявших там судов, и было их столько, что поневоле приходилось спешить.

Шлюпка с англичанами уже слегка покачивалась на волнах у самого борта бригантины, и мне оставалось лишь попрощаться с дочерью лорда.

Она стояла прямая, гордая и смотрела на близкий порт. Наверное, надеялась, что оттуда выйдут корабли, вломят мне по первое число, захватят в плен, и наши переговоры возобновятся на другом уровне.

А то и не будет никаких переговоров. Только рея да петля, стиснутая вокруг шеи.

Но на берегу никак не могли взять в толк, что делает у самого входа неизвестная бригантина, а свой флаг я пока благоразумно не поднимал.

– Прощайте, леди. Сожалею, что наша встреча вышла такой, но… судьба.

Было несколько жаль, что молодая девушка думает обо мне заведомо плохо, но тут говорило воспитание и мужская сущность. Не в том смысле, что я чего-то желал, а в том, что каждому иногда хочется казаться лучше, чем он есть на самом деле.

Какое-то предчувствие прошептало мне, что наши пути еще пересекутся, но как, почему?

Речь шла не о встрече. Мир тесен, и порой спустя много лет встречаешь знакомых на краю света. Нет, пересечься должны были судьбы. Не двух влюбленных, а двух людей.

Странно.

И тут Мэри неожиданно протянула мне руку. Жестом, которым протягивали ее в эти и последующие, но отнюдь не мои времена. Тыльной стороной чуть вверх для поцелуя.

Я осторожно коснулся ее губами. Пахло какими-то благовониями и чуть-чуть сталью.

– Прощайте. Счастливого пути, – повторил я.

Самое смешное было бы, если в ответ мне произнесли бы такое же пожелание.

Или не смешно? Все-таки ее отец находился у моих людей в руках.

Но Мэри лишь посмотрела своим загадочным взглядом, а потом решительно повернулась и стала спускаться в шлюпку.

Я некоторое время следил за ходом баркаса, удостоверился, что все в полном порядке, и тогда скомандовал:

– Поднять паруса! Уходим.

Одновременно с парусами взмыл мой флаг, и в гавани началась суматоха. Однако была она настолько бестолковой, что, когда первое судно вышло в море, мы для него были пятнышком на постепенно темнеющем горизонте.

13 Ардылов. Прелести рабства

По жизни Владимиру Ардылову везло. Не так, как вступавшим на лайнер пассажирам, но у каждого свой уровень. Больших денег токарь не имел, зато малые у него не переводились. И все благодаря своим золотым рукам. Любая работа неизменно получалась у Ардылова на «отлично», независимо, шла ли речь о починке или об изготовлении какого-нибудь изделия с нуля.

Даже в трудные перестроечные годы, когда зарплату нигде не платили, Ардылов жил относительно неплохо. У начальства он был на хорошем счету, да и богатеньким порою хочется чего-нибудь этакого. Правда, была у него склонность к распространенному на Руси пороку, однако кто же без греха?

Везло ему и здесь. Ардылов был одним из немногих, кто спасся с затонувшего лайнера. Судьба сохранила его на острове. И даже в последней битве с сэром Джейкобом, в которой погибли гораздо более молодые и спортивные мужики, токарь каким-то чудом уцелел.

Да и в рабстве жилось по сравнению с другими неплохо. Хозяин его отличал, пользовался плодами труда, за что содержал в более привилегированных условиях.

Одним словом, Ардылову сносно жилось и при социализме, и при перестройке, и при капитализме, и при рабовладельческом обществе, царившем в семнадцатом веке в Вест-Индии. Он и в бегстве участия не принял, не веря в его успех и будучи доволен собственным положением.

А что? Кормят, хижина отдельная, даже самогонный аппарат удалось потихоньку сделать, благо не впервой. Так зачем полагаться на капризную удачу, когда лучше все равно не будет и не предвидится?

Лучше было бы или нет, неизвестно, но на плантации вдруг стало в одночасье хуже. Вернувшийся хозяин совсем озверел при одном известии о бегстве своих рабов и гибели надзирателей. При этом порядочная доля гнева обрушилась на Ардылова. Пусть он не принимал участия в побеге и добровольно остался на положенном невольнику месте, но мастер на все руки был соплеменником сбежавших и уже поэтому не мог быть невиновным.

Теперь редкая неделя обходилась без порки Ардылова. Пороли по поводу и без повода, когда же обнаружили и разломали любовно сварганенный агрегат, жизнь Володи вообще стала форменным кошмаром. Он уже жалел, что не бежал вместе со всеми. Тем более стоустая молва донесла весть о побеге и разгромленном городе. Только сделанного не исправить, как ни желай, и оставалось одно: терпеть.

Надеяться было уже все равно не на что.

– Тебя купить хотят! – прямо от прохода выпалил Том.

Здоровенный негр, детям которого Ардылов несколько раз делал забавные игрушки, был искренне привязан к Володе. Должно быть, поэтому на лице его отразилось два противоречивых чувства: радость за приятеля, вдруг новый хозяин будет лучше, и горечь от предстоящей разлуки.

– Купить? – равнодушно переспросил Ардылов.

Он лежал на животе после очередной порки и мрачно созерцал дыру в углу плетеной стены.

– Они в двух колясках приехали. Этот, который документы заверяет, и какой-то важный господин, – по-прежнему возбужденно стал рассказывать Том. – Господин одет богато. В такой шляпе…

Ардылов знал английский плохо и понимал приятеля с пятого на десятое. Да и какая разница, кто как выглядит?

Сам Володя давно ходил в тряпье, не замечая этого.

– Много дают? – спросил токарь первое, что пришло ему в голову.

– Много. Трех негров купить можно. Или десять. – С арифметикой раб был не в ладах.

– Это хорошо. Приятно знать, сколько стоишь… – Ничего приятного Володя не ощущал, только надо было как-то прокомментировать новость.

– Я побежал, – внезапно прервал свои излияния Том.

Наверное, он действительно удалился обещанным способом. Только что был – и вот уже нет.

Удивиться столь быстрому исчезновению словоохотливого негра Ардылов не успел. В хижину заглянул один из новых надсмотрщиков. Володя постоянно путал их имена. Да и били они одинаково больно.

Странно. Надсмотрщиков всегда намного больше, чем настоящих умельцев, но ценятся надсмотрщики выше.

Додумать мысль Ардылов тоже не успел.

– К хозяину. Живо! – коротко произнес новый посетитель и для убедительности повертел в руках плеть.

Ардылов застонал и стал тяжело подниматься. Не так уж больно было, однако отношение к себе, как к страдальцу, становилось второй стороной натуры.

Надсмотрщик демонстративно приподнял плетку, и дальше пришлось обойтись без стонов.

Когда они подошли к хозяйскому дому, оттуда на крыльцо вышло трое мужчин. Один из них был владельцем окрестных земель, людей и скота, двух других Володя не знал. Очевидно, те самые покупатели, о которых поведал ему Том.

– Вы не смотрите на его вид. Он может мастерить все, – разобрал Ардылов слова хозяина.

Ответа моряк наполовину не понял, наполовину не расслышал.

Все трое заулыбались, явно довольные друг другом, и принялись раскланиваться.

Один из мужчин направился к стоявшей в отдалении коляске, другой же подошел к Ардылову и впервые смерил его взглядом с ног до головы.

Очевидно, это и был покупатель. Намного моложе Ардылова и намного лучше его одетый, с жестким лицом не то моряка, не то вояки, он смотрел с таким равнодушием, что Володя поневоле почувствовал себя неловко. Такое впечатление, будто не человек был куплен, а вещь.

Покупатель… нет, уже владелец молчаливо указал Ардылову рукой на козлы остановившейся рядом коляски. Не той, в которой уехал нотариус, другой. Состоятельному господину зазорно ездить в чужом экипаже.

– Мне надо взять вещи, – предупредил Ардылов.

Вместо ответа хозяин повторил прежний жест.

Доказывать ему что-либо было глупо, не соглашаться – опасно. Пришлось, кряхтя, карабкаться на указанное место и благословлять судьбу, что секут в здешних краях по спине, а не ниже. В противном случае ехать было бы невозможно. Как и не ехать, хотя уже по другой причине.

Саму поездку Ардылов практически не запомнил. Остались в памяти только жаркое солнце, нагревавшее сквозь лохмотья многострадальную спину, постоянные ухабы да тяжесть в голове.

Хозяин всю дорогу молчал. Молчал и кучер. Лишь позвякивала сбруя, стучали копыта, да скрипел экипаж. И продолжалось все это очень долго, так долго, что несколько раз Ардылов с изумлением смотрел на небо в поисках запоздалых звезд.

Но звезд не было. Было солнце. Изрядно опустившееся к горизонту, однако никак не желавшее уходить.

И вдруг пахнуло морем.

Дорога вывела прямо к берегу, ивзглядам пассажиров открылась бескрайняя водная гладь, а на ней, совсем близко, – бригантина с зарифленными парусами и без флага.

От корабля почти сразу отвалила шлюпка и ходко пошла к земле.

Тяжесть в голове помешала Ардылову удивиться. Его что, купили на вывоз и сейчас переправят на другой остров или островок? Не слишком ли велика плата: ради одного человека гонять целый корабль?

Мысли промелькнули и исчезли. Какая разница, куда несет судьба? Доля все равно везде одинаковая. Горькая.

Шлюпка с разгона уткнулась в песок. Из нее легко выскочил мужчина среднего роста, что-то сказал гребцам и решительно двинулся навстречу приехавшим.

В черном камзоле и черных сапогах, он был примечателен не одеждой, а оружием.

Помимо неизменной шпаги и кинжала у пояса, грудь мужчины крест-накрест перечеркивала портупея с полудюжиной пистолетов, а над правым плечом торчали рукоятки ножей. Словно моряк решил завоевать весь остров, да не как-нибудь – в одиночку.

Хозяин Ардылова шагнул вперед, невольно заслонив от Володи воинственного моряка.

– Все как вы просили, Командор, – громко произнес он.

– Спасибо, – до странности знакомым голосом поблагодарил мужчина, а потом неожиданно добавил по-русски: – Ну, как тебе жилось, Володя?

– Командор?! – Челюсть Ардылова отвисла от изумления.

Даже головная боль прошла, однако никаких мыслей на ее месте не появилось.

Володя стоял, таращил глаза и все пытался понять, уж не сон ли все это. А если не сон – может, откровенный бред или последствия теплового удара?

Тем временем доставивший его мужчина передал Кабанову какие-то бумаги, принял вместо них туго набитый кошелек и без промедления отбыл на своей коляске прочь.

– Что, хочешь сказать, раз не узнал – богатым буду? – Кабанов демонстративно стряхнул с себя воображаемую пылинку.

– Командор! – Ардылов наконец-то поверил и бросился Сергею на грудь.

Тот в ответ пару раз хлопнул Володю по спине, отчего поротый раб невольно вскрикнул.

Объяснять Кабанову ничего не потребовалось. Он сразу отодвинулся от Володи, и в глазах мелькнула искорка сочувствия.

– Говорил же: пойдем с нами! – Сочувствие испарилось, уступив место упреку.

– Дурак был. Видит бог, самый настоящий дурак! – с чувством произнес Ардылов.

– Вообще-то данный диагноз не излечивается, – задумчиво вымолвил Командор. И не понять: в шутку или всерьез?

Но разве можно обижаться на спасителя?

Ардылов несколько раз глубоко втянул в себя морской воздух:

– Свобода! Господи, наконец-то свобода!

Командор смотрел на него не отрываясь, но в его взгляде постепенно накапливался холод льда.

– Я уж не думал, что вспомните обо мне. Бежали – и бежали. Еще и нашумели. Полгорода снесли, корабль, гляжу, угнали. Один я получился в ответе. Пороли ни за что… – Ардылов так долго не говорил по-русски, что теперь слова сами лились из него. – И как это у вас все гладко получилось? Я, грешным делом, думал: вы давно в Европе. Но теперь-то и я с вами. Можно сказать, все вместе. Чем вы хоть занимаетесь?

– Флибустьерствуем помаленьку, – вставил Командор, воспользовавшись паузой.

– Что? – не понял Володя.

– Пиратствуем, проще говоря.

– Шутите? – Ардылов выдавил из себя улыбку.

Неудобно как-то. Человек из рабства вытянул, надо же на остроту прореагировать.

– Серьезно.

– Как? – опешил Ардылов.

Он невольно огляделся по сторонам, посмотрел на бригантину, на незнакомых матросов, терпеливо ждущих в шлюпке. Ничего не говорило о жестоком ремесле. Разве что глаза Командора, суровые, безжалостные.

Ардылов вдруг понял: не шутит.

– Ну, вы даете!

– Не даем, а отбираем, – буднично поправил его Командор.

– Но почему?

– Пить-есть надо. И потом, мы наших женщин нашли в местной тюрьме. Теперь они ждут нас на Гаити. Мужей у них не осталось, значит, им тоже надо приданое обеспечить. Вот и вертимся по Архипелагу. На жизнь хватает.

Кабанов говорил это будничным тоном, таким, каким сам Ардылов мог бы рассказать о починке стиральных машин.

Володя обвел взглядом берег и море, точно пытаясь решить, стоит ли связываться с пошедшими по криминальной стезе соотечественниками.

Может быть, лучше в рабстве, но честно?

Командор уловил его колебания и усмехнулся.

– Конечно, спасибо за свободу, но как-то… это… ну… – замялся Ардылов. – Может, тогда высадите меня в ближайшем порту? Я не пропаду. Честное слово!

– Какую свободу? – В голосе Кабанова прорезалось недоумение.

Ардылов тупо уставился на своего бывшего предводителя:

– Так вы же меня сами выкупили. Или не вы?

– Не мы, а я через подставных лиц, – поправил его Командор. – И не выкупил, а купил. Я благотворительностью не занимаюсь.

– Шутите? – второй раз произнес Ардылов и признался: – Ничего не понимаю.

– По-моему, все ясно. Вот ты меня упрекнул, мол, сами бежали, а тебя на расправу оставили.

– И в мыслях…

– Было, – жестко отрезал Командор. – А теперь отвечай: мы тебя с собой звали? Да или нет?

– Звали, – потерянно отозвался Ардылов.

– Ты сам не пошел? Сам. То, что тебе досталось на орехи, это лишь следствие.

– А я что говорю…

– Ну, вот. Что мы имеем? А имеем мы чистосердечное признание, что в рабстве ты остался добровольно. Никто не принуждал, напротив, еще и отговаривали от этого шага. Но так как мне нужны умелые руки: починить или изготовить что, – то я тебя купил, и теперь ты моя собственность.

– Но это… – слов Ардылов найти не мог.

Возмущения у него не было, лишь изумление да чувство, будто он видит абсурдный сон.

– А это подтвердит любой суд. Как местный, так и европейский. Согласно официально заверенным бумагам. И обошелся ты мне достаточно недешево.

Ардылов был убит. Состояние эйфории улетучилось без следа. Вновь стало жечь исполосованную кожу на спине. Голова опять стала тяжелой, словно с очень крепкого похмелья.

– Ладно. Пошли на корабль. Не дай бог, кто увидит, а у нас людей маловато. – Командор осторожно, помня об исполосованной спине, подтолкнул Ардылова в сторону шлюпки.

Услышав о возможности боя, Володя невольно заспешил, а Кабанов на ходу сказал ему в утешение:

– Ничего. Все в ажуре. Твое дело – работать. Обещаю: бить не буду. Кормиться будешь как мы все. В бой тебе идти не надо. – И, уже садясь в шлюпку, добавил: – Из раба не сделаешь хорошего воина.

14 Флейшман. По былым следам

Мы искали Остров. Именно так, с большой буквы. Другого названия для нас он не имел и иметь не мог. А может, и на самом деле был безымянным. Не знаю и знать не хочу.

Мало ли здесь разбросано всевозможных островков, необитаемых, ибо неоткуда взять людей для их заселения, да и не нужны они никому! Всевозможные Ямайки, Барбадосы, Гаити по меркам дальнейших веков кажутся безлюдными, хотя туда специально завозят то рабов, то каторжан. Еще в районе столиц участки следуют один за другим, но дальше вглубь…

Но среди бесчисленных клочков суши всевозможных форм и размеров нас интересовал только один. Тот самый, на рифах которого едва не утонул в роковую ночь наш лайнер. Тот, с которого для нас началось знакомство с семнадцатым веком.

Мы не знали, где находится наша цель. В свое время отплытие происходило в такой спешке, что нам было не до каких-то мелочей. Тем более что карт у нас все равно не было. Даже игральных. Да и не отплывали мы на деле. Бежали прочь сломя голову и куда глаза глядят. О грядущем возвращении никто не думал и думать не мог. Дальше, дальше, дальше. По названию известной в перестроечные годы глуповатой пьесы.

Теперь же мы едва зашли в ставший наполовину родным Пор-де-Пэ, оставили там трофейный фрегат и устремились в морские просторы.

Ну, не совсем сразу. Между делом мы успели продать на плантации пленных матросов. Что же до богатенького начальства, то доля его, как водится, была намного ужаснее. Оно было тайком запрятано в заброшенном поселке у крохотной бухты под охраной дюжины французов. Здесь им предстояло провести больше месяца в полном бездействии и на полном пансионе.

Бедолаги!

Мы же пустились в путаный путь, руководствуясь хитроумными расчетами Валеры да интуицией.

Менял направление и силу ветер. Разок мы попали в порядочный шторм, пару раз наступал штиль.

Паруса нашей «Лани» маячили у самых разных островков и почти сразу исчезали с их горизонтов. Шкипер снова и снова принимался считать, вводя на место одних неизвестных другие, а над ним то и дело одноименной статуей возвышался Командор.

Все ближе становился назначенный для выкупа британцев срок, все мрачнее – наш предводитель, пока однажды…

Именно так. То ли нам невероятно повезло, то ли Ярцев был гениальным штурманом, но МЫ НАШЛИ ОСТРОВ!

Для большинства нашей команды ничего не говорил песчаный берег, кромка леса, возвышающаяся дальше гора, но у нас, переживших тут целую робинзонаду, на глаза набежали невольные слезы.

Это было… Да что говорить!..

В спущенной на воду шлюпке были только свои. Все мужчины, которые смогли уцелеть за месяцы, проведенные в этом времени. Отсутствовал только Лудицкий, безотлучно находящийся на Гаити. Зато Ардылов был с нами. Правда, на правах раба Командора.

Ставшие мозолистыми руки взялись за весла, и мы пошли.

Этим путем нас несло к берегу в ночь катастрофы. Были мы тогда напуганные, ничего не соображавшие. Недавно, задним числом, пытались определить, когда это было, но ничего не получилось. Первое время никто не вел счет дням, а сейчас поди восстанови! Цифры получались разными, от семи до девяти месяцев. Но если на фронте год считался за три, то у нас за год должен считаться каждый месяц.

Смотрю на своих спутников и понимаю, насколько мы все изменились.

Я говорю не про одежду. Все эти рубахи, камзолы, брабантские кружева Командора… Хотя и одежда стала сидеть на нас, словно влитая. Будто не было в нашей жизни ни джинсов, ни пиджаков, ни мобильных телефонов.

Главная перемена случилась внутри нас. Стал другим взгляд глаз, окрепли мышцы, другой стала походка, а на телах появились шрамы. У кого новые, а у кого – первые.

И вот теперь мы, нынешние, возвращались к себе, прежним.

Нос шлюпки ткнулся в песок. Сойти на берег и вытащить лодку стало для нас делом одной минуты.

А потом…

Потом мы стали осматриваться вокруг.

Уходя от острова в дикой спешке, мы не предали покойников земле. Теперь от них остались только кости да обрывки одежды. Любителей падали достаточно в любых местах, здесь же, где им никто не мешал, они поработали вволю.

Может, оно и к лучшему. Разложившийся труп – далеко не самое лучшее зрелище даже для людей закаленных, а если он принадлежит твоему знакомому – то и вообще.

Но даже в нынешнем виде зрелище было не для слабонервных.

Кости были разбросаны по всему пляжу. Больше всего их было у леса, а вот у кромки воды – почти ни одной. Хотя именно здесь падали люди, сраженные первым картечным залпом британских флибустьеров. Но волны успели сделать свое дело, утянуть останки погибших в глубины, возможно, туда, где навеки обосновался погибший круизный лайнер.

Картечь такая же дура, как и пресловутая пуля. В тот день она косила, не выбирая. Я тоже мог лечь на пляже, и кто-то другой сейчас взирал бы на мои кости. И пусть мы играем со смертью в орлянку, здесь было другое. Настолько другое, что в душе навеки поселились отголоски той, уже давней, трагедии.

Однако мы прибыли не похоронной командой. Как ни жестоко звучит, думать о мертвых времени не было. Ни тогда, ни сейчас.

Надеюсь, они нас простят. А нет – мы дадим им ответ на том свете.

Цель нашего поиска – спасательные шлюпки – были видны издалека. Окрашенные оранжевой краской, чтобы отчетливее выделяться на фоне воды, никому, кроме нас, не нужные, они так и простояли там, где были оставлены.

Почти там.

Две, оттащенные подальше, действительно пребывали в прежнем состоянии. Разве что побольше песка стало вокруг. Зато задраенные нами еще до нападения они не подверглись разграблению. Может, у пиратов не хватило ума их открыть, может – времени, а вероятнее – и того, и другого. События же развивались настолько быстро, что только успевай.

Еще одна шлюпка, опрокинутая, вросшая в песок, лежала у самого уреза воды. Морю не хватило сил утащить ее окончательно, и оно лишь поиздевалось над ней. Металл оброс ракушками и водорослями, в нескольких местах покрылся ржавчиной, а винт заклинило так, что провернуть его нечего было и думать.

Бог с ней!

Остатки этого дня и весь следующий мы провели на берегу. Руки у Ардылова на самом деле оказались золотыми. Те, кто разбирался в технике, тоже помогали ему изо всех сил, но основную работу проделал наш раб.

Ему удалось запустить движок одной из шлюпок, и теперь в нашем распоряжении было единственное самоходное средство, не зависящее от ветра. Единственное на весь мир.

Остатки горючего с других шлюпок были слиты в действующую. Кроме того, мы забрали забытые во время ухода ракетницы и фальшфейеры, сняли рации и все, что могло составлять для нас ценность.

Другой нашей добычей стал провод. С корабля было доставлено целых две бухты. Хороший, изолированный, который вначале собирались использовать для освещения лагеря. Но тогда не дошли руки, а пиратам он был ни к чему.

От самого лагеря остались лишь следы. Наскоро построенные шалаши не выдержали испытания временем и непогодой. Штуки четыре остались чудом стоять, от некоторых уцелели остатки, от большинства – ничего.

И одной из самых ценных находок стала коробка с кольтовскими патронами. Самого пистолета мы не нашли. Если учесть, что на горе ни у кого из нас не было такого оружия, то его владелец, очевидно, погиб. На пляже или в лесу, особой роли уже не играло. Коробку же он хранил в лагере и, выходя в роковой для нас день на берег, брать ее не стал.

Пираты наверняка подобрали пистолет, даже не зная, как им пользоваться. А вот патроны оставили. Может, не поняли, для чего они нужны?

Да и как понять? Это мне Кабанов, Сорокин, Ширяев все уши прожужжали о капсюлях и бездымном порохе. Не запомнить это было бы грешно и смешно. Этакий рояль в кустах, на котором наши отставные вояки готовы сыграть похоронный марш для любого противника.

Но этим, собственно говоря, и ограничились полезные находки. Было еще несколько зажигалок, пустые пластиковые бочки, довольно много бумажных денег и карточек, приведенных дождями в черт знает какой вид, бутылки и банки, несколько изуродованных игрушек, и все в таком роде. Своего рода сор, оставшийся после неудачного пикника. Да простят погибшие мой невольный цинизм! Я все-таки сам мог быть среди них.

…А в довершение мы выкопали могилу. Не очень приятно было таскать туда кости, но это было единственное, что можно было, пусть запоздало, сделать для наших бывших современников. В числе останков были и Пашкины. Кабанов сам отвел меня на место гибели друга. Он оказался единственным из погибших в лесу, которому было суждено обрести покой. Не прочесывать же весь лес! Да и пиратов в нем осталось немало.

Мы соорудили православный, невиданный в этих краях крест без всякой надписи.

Постояли. Дали прощальный салют.

Не знаю, как кто, но в этот миг я почувствовал такую злобу к противникам, что не советовал бы им сейчас попасться на моей дороге.

Или этого и добивался Командор?

15 Кабанов. Выкуп

Погода выдалась как на заказ. Радует душу ласковое солнце. Бодрит ветер, старается, дует. Не крепкий, грозящий перейти в шторм, но и не слабый, от которого безвольными тряпками обвисают паруса. Самое же главное – он дует в желанном направлении. Сейчас он попутный, а вот обратно придется идти в бейдевинд. Курсом, на котором «Лань» будет иметь преимущество перед противниками. Если последние сегодня будут.

Думается, что будут. Ну а нет – переживем. Вернее, они переживут. Я не зря назначил такой большой срок, и теперь мы готовы к любой встрече.

Место выбрано хорошее. И для них, и для нас. Несколько крохотных островков позволяет спрятаться, а пространство между ними дает много места для маневров. А там посмотрим, как карта ляжет. Благо у нас есть несколько лишних козырей в рукаве.

Бригантина устойчиво дает десяток узлов. Больше пока не требуется. До нашей цели от силы минут пятнадцать ходу.

Мы с Валерой и Ширяевым старательно осматриваем горизонт. Жаль, что с нами нет Сорокина, но его пришлось поставить на фрегат. Больше доверить бывшую «Викторию» некому. Бывшую, потому что по требованиям ребят ее переименовали в «Дикого Вепря». По идее, это мой флагманский корабль, но сегодня я решил выйти на бригантине.

Ширяев, при своих отличных качествах, на роль капитана пока не подходит. Флейшман и Ярцев все-таки не военные. На переходах они хороши, но в бою, боюсь, самостоятельно командовать не смогут. Да и не знаю, насколько их в таком качестве воспримут флибустьеры. Народ подобрался великолепный, однако вольный. Если ты для них авторитет – пойдут следом и в огонь и в воду, нет – суши весла.

Гена же должен справиться. Я ему еще Флейшмана отдал в качестве штурмана и Гранье – канониром. Артиллерия у фрегата мощнее, поэтому логичнее, что наш лучший артиллерист проведет сражение на нем.

– Вижу верхушки мачт, – сообщает Валера.

С тех пор как к нему окончательно перебралась Женевьева, та самая француженка, что встретила шкипера еще после первого похода, меланхолия Валеры прошла. Он стал деловитым, спокойным. Настоящий пиратский штурман.

– Где?

Как я и ожидал, с порядочностью у наших британских друзей напряженка.

Впрочем, мои информаторы на Ямайке давно говорили о том, что королевская эскадра собирается выйти в море. Стоило ли гадать зачем?

– За вторым островом.

Приглядываюсь повнимательнее. Хорошо, что в шлюпках нашлись морские бинокли. Всё не нынешние подзорные трубы. Но и в бинокль разглядеть самую верхушку мачты удается лишь после долгих стараний. Прикидываю ее высоту. Получается не меньше фрегата.

– «Вепрь». Я «Лань». Как слышите?

Снятая со спасательной шлюпки рация – один из козырей, о которых не подозревают гордые британцы.

– Я «Вепрь». Вас слышу, – звучит в ответ голос Сорокина.

– Всё, как мы предполагали. Пока видим один фрегат, но должны быть другие.

Насколько могу судить, план британцев прост. Напасть на нас, пока на борту инспектор, они не рискнут, за подобное начальство может не сносить головы. Поэтому их задача – дождаться, когда мы заберем выкуп, оставим на острове пленных и удалимся на некоторое расстояние. А там…

Два фрегата, а скорее всего, три возьмут в клещи уступающую им в огневой мощи бригантину и, как на учении, зашвыряют нас ядрами, пока мы не пойдем ко дну. Или возьмут на абордаж, дабы те, кто останется в живых, позавидовали мертвым.

– «Вепрь»! Находитесь в готовности. Высаживаю пленников.

Немного грызет подлая мыслишка – а вдруг я просчитался, и на нас нападут раньше? Не должны бы, лорд Эдуард – доверенное лицо короля… Но все-таки?

– Ложимся в дрейф, – голос мой звучит спокойно. При любом раскладе о моих колебаниях не должен знать никто.

Матросы выводят на палубу «товар». Инспектор, сэр Чарльз, двое их слуг, капитан с парой офицеров. Раны у тех, кто их получил, зажили, и все идут самостоятельно.

– Надеюсь, сегодня мы попрощаемся с вами, господа, – сообщаю я им. – Хочется верить, что у вас нет никаких претензий.

Лорд внимательно смотрит мне прямо в глаза. Интересно: попадись я ему, он бы меня сразу разорвал или отдал бы под суд? Да здравствует британский суд, самый гуманный суд в мире! Петля и мне, и всем моим орлам гарантирована, но с соблюдением всех должных процедур.

– Благодарю, – наконец заявляет мне Эдуард. – Никаких, если не считать самого плена.

Улыбаюсь, принимая шутку.

– Вы будете доставлены на остров. Снять вас должны сегодня, но на всякий случай мы оставим вам недельный запас продуктов.

Не потому, что про них забудут. Но вдруг снимать бедолаг с острова будет некому?

– Еще раз благодарю за заботу. Мы с вами так и не пообщались как следует. Скажите, командор, почему вы поступили на французскую службу? Мне кажется, такого талантливого человека смогли бы оценить и другие страны.

Намек прозрачен, однако не рассказывать же всю нашу одиссею? И все же не выдерживаю, задаю встречный вопрос:

– Не удосужился узнать раньше. Скажите, вы были знакомы с сэром Джейкобом Фрейном?

– Немного… – Ох, уж эта хваленая британская выдержка! На лице инспектора не дрогнул ни один мускул. – Прекрасный моряк и благородный дворянин очень хорошего рода. К сожалению, он пропал без вести. Хотя доходили слухи, что он погиб в бою.

Замечаю, что сэр Чарльз с интересом прислушивается к нашей беседе.

– Это не слухи. Сэр Джейкоб со своей эскадрой без малейшего повода напал на наш корабль, хотя мы шли под своим флагом, а на борту у нас было много женщин и детей. К сожалению, мы были не готовы к отпору. Ваши соотечественники шли под британским флагом, а не под Веселым Роджером, – невольно бросаю взгляд на мачту, где развевается черное полотнище со смеющейся кабаньей головой. – Без повода, лорд! Я сам нанизал вашего прекрасного моряка на шпагу за его редкое благородство.

В последних словах поневоле сквозит ирония. Впрочем, я уже знаю, что благородство распространяется исключительно на людей своего круга и своей нации. Посторонние под это понятие не попадают.

– Вот как. Не знал. – По бесстрастному лицу лорда Эдуарда не понять, осуждает ли он соотечественника или меня, а то и просто принимает к сведению новую информацию.

– Вы тоже напали на нас под английским флагом, – напоминает мне сэр Чарльз. – Но это ничего не значит.

– Под вашим флагом я только подошел. На абордаж я вас брал под Веселым Роджером, – уточняю я. – Кроме того, на французской службе я не состою. Я только корсар Его Величества. В силу сложившихся обстоятельств. К сожалению, вынужден закончить нашу беседу. Шлюпка подана. Может быть, когда-нибудь договорим. Прощайте, господа. К сожалению, дела не позволяют мне отлучиться с корабля и проводить гостей. Честь имею!

Мы церемонно раскланиваемся.

Шлюпка отчаливает, а я поднимаюсь на ют. Валера по-прежнему старательно осматривает горизонт, больше всего уделяя внимания тому островку, за которым притаился фрегат.

– Как наши соседи?

– Пока спокойно, – отвечает он. – Но там дальше, похоже, скрывается еще один.

Ярцев кивает правее, где тоже притулился очередной клочок суши, со всех сторон окруженный водой.

Если он прав, то оттуда нам должны устремиться наперерез. Все, как и следовало ожидать.

Приятно иметь дело с порядочными людьми. Британцы не обманули нас ни в чем. Выкуп ждал нас на условленном месте, а едва он был доставлен на борт и мы стали поднимать паруса, из-за обоих островков выдвинулись королевские фрегаты.

Их было даже не три, а четыре. Два за кормой, один – справа от курса, как и говорил Валера, и еще один – слева.

А я-то думал, что командор Пирри оставит для прикрытия Кингстона хотя бы один корабль. Форт еще не построен, и город элементарно не в состоянии защитить себя сам. Неужели я так насолил британцам, что они готовы рискнуть, лишь бы с гарантией разделаться с моей скромной персоной?

Надо отдать англичанам должное: вышли они довольно слаженно. Теперь, по их представлениям, остались сущие пустяки: сблизиться с нами настолько, чтобы ввести в действие артиллерию.

– «Вепрь»! Я «Лань»! Приготовьтесь! У них четыре фрегата. Повторяю: четыре!

– Вас поняли. Мы готовы.

Наш фрегат стоял за островом. Выводить его в свет раньше времени не хотелось. Туз, он на то и туз, чтобы до последнего держать его в рукаве.

– К бою!

Люди привычно занимают места по расписанию. Смотрят на чужие паруса, однако никто не выказывает тревоги.

Или настолько верят мне как капитану?

Впереди лежит остров, за которым скрывается «Вепрь». Пока до него далеко, да и ветер здорово мешает бригантине. Но англичанам он мешает еще больше. У нас хоть на грот-мачте косой парус, им же со своими прямыми на подобных курсах приходится совсем тяжело.

Ох, уж эти паруса! На самом деле все происходит довольно медленно. Любая погоня длится часами. Можно спокойно выспаться, пока расстояние сократится настолько, что противник сумеет послать тебе первый привет.

– Держать правее!

Долгое ожидание утомительно. Да и число врагов надо немного подсократить. А то храбрые, пока их четверо на одного!

Британский фрегат катится бодро. Уже видны два ряда пушечных портов, суетящиеся матросы. Им кажется, что добыча сама идет в загребущие руки.

Мечтатели!

Мы режем им курс с таким расчетом, чтобы оказаться чуть впереди.

– Мину на воду!

Жаль, что до конца испробовать новое оружие не удалось. Но ничего, должно сработать как надо.

Продукт нашего совместного творчества осторожно спускается с кормы. Вытравливается фал с присоединенным к нему кабелем.

Делали мы эту штуковину сообща. Я, Костя, Гриша, Валера, Кузьмин и Ардылов. Пластиковая бочка, набитая порохом, самодельный взрыватель, на который пустили часть набивки кольтовских патронов, провод. Все загерметизировали, изготовили вторую импровизированную оболочку, к которой закрепили трос.

Благодаря ветру и курсу наша скорость не превышает трех узлов, поэтому сорваться сюрприз не должен. На испытаниях он легко удерживался и на пяти.

Конечно, мина – изделие одноразовое. Да и вероятность ее успешного применения не особо велика. То ли нарвется на нее враг, то ли нет… Единственный плюс – подвоха от плавающих предметов пока никто не ожидает, а при удаче эффект должен быть поразительным. В том смысле, что поразить корабль удастся насмерть.

Фрегат ощутимо вырос в размерах. Теперь мы могли бы спокойно переругиваться или перестреливаться. Кто-то наиболее горячий из британской команды старательно демонстрировал нам веревку с петлей, намекая на ожидавшую нас судьбу и не подозревая о своей.

Англичанин упорно пытался чуть довернуть, чтобы мы попали в сектор обстрела хотя бы части его пушек.

Нашел дураков!

Бригантина каждый раз скользила в сторону, и при этом мы сами словно невзначай сокращали разделявшее нас расстояние.

Волочившаяся за нами практически под водой мина болталась буквально рядом с корпусом вражеского судна, но упорно не желала коснуться его.

Я вцепился в рубильник и чуть не молился про себя. Чтобы порох не отсырел, чтобы изоляцию не пробило, чтобы вспыхнул самодельный детонатор, чтобы все сработало как надо…

Зря, что ли, мой персональный раб три дня корпел над изготовлением динамо, а потом мы все вручную, не тратя драгоценного горючего, крутили его, заряжая снятые со шлюпок аккумуляторы?!

Между нами было два десятка метров. Наши противники уже торжествовали грядущую несомненную победу, у нас же, напротив, люди были напряжены до предела, готовясь к неравному бою.

Мина долго вихлялась в соответствии с нашими маневрами и местными течениями, не желала слиться с целью, но наконец-то притянулась к борту фрегата, метра на три подальше форштевня, и я торопливо рванул рубильник.

Мгновения слились в секунду, пошла вторая…

Мне уже показалось, что расчеты ошибочны и ничего не будет, когда тут…

Столб огня, воды и дыма с оглушительным грохотом вырос у ватерлинии фрегата. Заложило уши, а одна из сорванных со своих мест досок долетела до нашего юта и, дымясь, упала между мной и стоявшим у руля Кузьминым.

Флибустьеры завопили от восторга так, словно хотели посостязаться в громкости с недавним взрывом.

А дальше…

Человечество ходило в море не одно тысячелетие, но до сих пор никто не додумался о водонепроницаемых переборках. Да их и не из чего было делать.

Британец заглотнул воды, а затем она сама бурным потоком рванулась в корабль, и не было силы остановить ее стремительный натиск.

Обычное ядро, проламывая борт, не причиняет кораблю смертельной раны. Выше ватерлинии пробоина не страшна, ниже – малая скорость снаряда, дополнительно сокращенная сопротивлением воды, редко позволяет пробить даже доску.

Как ни был слаб черный порох, но и корабли еще никто не делал из железа. Я не мог видеть, однако, думается, дыра получилась немаленькой. Она просто должна была оказаться такой, судя по тому, как фрегат стал резко клониться одновременно на нос и правый борт. Донесшиеся с британца крики по силе не уступали недавнему реву моих орлов. С той поправкой, что это были вопли не радости, а отчаяния.

Мы едва успели вытащить на палубу остатки провода, как борт фрегата склонился еще ниже. Оттуда донесся грохот срывающихся со своих мест орудий, проклятия, крики боли…

Центр тяжести окончательно сместился. Корабль резко опрокинулся на бок, полежал немного, демонстрируя явно недавно отскобленное от ракушек и водорослей днище, и исчез.

Не совсем. На месте гибели осталось немало всплывшего дерева, какие-то доски, бревна, бочки, только они были плохой заменой могучему кораблю.

Я уже знал, что большинство моряков в нынешний век совсем не умеет плавать. Конечно, кому-то повезло вцепиться в разнообразные деревяшки, однако можно ли назвать это везением?

– Первый готов! – возбужденно выдохнул Ширяев, а Кузьмин уже клал бригантину на новый галс.

Против нас оставалось еще трое противников, но наш дух окреп, их же, думается, упал. Да и «Вепрь» был практически рядом, и над ним весело трепыхался наш Веселый Роджер – все та же кабанья голова на черном фоне.

Я по-прежнему не стремился к бегству. Пусть теперь преследователи были лишь с двух сторон, и при некоторой доле удачи ничего не стоило оставить их далеко за кормой, я пришел сюда не за одним выкупом. Надменные британцы даже не догадывались: жертвы сегодня они. Если бы они это поняли, то давно удирали бы без оглядки.

Теперь мы сближались с левым фрегатом, одновременно приближаясь к очередному островку. На другой стороне острова и был спрятан наш очередной сюрприз, невидимый и от этого еще более грозный.

Да и «левый» британец был явно слабее. Мы насчитали на нем только тридцать пушек, по пятнадцать с каждого борта. Для «Лани» это было немножко многовато, зато для «Вепря», особенно в сочетании с бригантиной, ерунда.

Отдаю должное – английский фрегат шел за нами азартно, словно не на его глазах только что погиб собрат и товарищ. Наверняка трагедию приписали какой-то случайности, а то и просто жаждали нам отомстить.

Все прошло как по писаному.

Бригантина обогнула выдающийся в море мыс и сразу начала поворот оверштаг. «Вепрь» уже выдвинулся вперед и теперь обгонял нас, а мы, едва развернувшись, вступали ему в кильватер.

Хотелось бы мне посмотреть на наших противников, когда они вместо одного корабля увидели два! Уверен: зрелище было еще то! Мы не дали противнику никакой возможности для маневра. Справа, совсем рядом, берег, слева – мы. К тому же ветер был у нас, и британцу оставалось следовать прежним галсом, не мечтая о его перемене.

Бой шел в редкой для парусного флота ситуации: на встречных курсах. Растерялись англичане или, напротив, хотели продемонстрировать выдержку и ударить наверняка, однако поравнявшийся с ними «Вепрь» первым дал залп буквально в упор.

Часть пушек на нашем фрегате была заряжена книппелями, часть – ядрами. Пока последние крушили вражеский борт, стараясь бить ближе к ватерлинии, книппеля, вертясь, пронеслись над чужой палубой, и из трех мачт у британца осталась только одна.

В довершение по британцу отработали «плевательницы», как мы прозвали широкоствольные маломощные мортирки, дополнительно установленные на наших захламленных палубах. Плевались они недалеко, от силы на полсотни метров, зато не ядрами, а пустотелыми бомбами, наполненными неким аналогом пресловутого коктейля Молотова.

Ох, и повозились же мы с ними! Сам состав подобрали сравнительно быстро. Кокосовое масло со смолой, отдельно – спирт и опять-таки отдельно – порох. Плюс фитиль, который поджигался перед выстрелом. Порох и спирт дают дополнительную затравку, основная же часть горит так, что потушить ее практически невозможно. Горящее масло водой не зальешь, оно всплывает наверх в соответствии со своим удельным весом, запасов же песка на кораблях, разумеется, нет. Да и вообще, корпус любого деревянного судна идеально приспособлен для поджога. Каждая доска на нем любовно просмолена. В итоге даже обычный пожар погасить проблема, а тут… Масло же не просто горит. Оно широко разливается, потом норовит пробраться в любую щелку, стечь по ней вниз… Внизу же находится крюйт-камера с запасами пороха.

Впрочем, пороха хватает и наверху. Насыпаемый в пушки специальными лопатами, больше напоминающими ковши, он неизбежно просыпается на палубу, что придает любому пожару дополнительную прелесть.

Проблема для нас заключалась в другом: как сделать, чтобы зажигалки покидали стволы целыми, но лопались при ударе о палубу? В итоге было проведено столько экспериментов, сколько проводит не каждый исследовательский институт. Зато и результата мы в конце концов добились. Теперь же проверяли его на практике.

Было хорошо видно, как большие шары описывают полукруг и падают на палубу вражеского фрегата. Безобидные такие шарики, не каменные же чушки!

Несколько британских орудий с закрытой палубы вяло и неубедительно вякнули в ответ на щедрые гостинцы.

И тут в местах попаданий наших зажигалок полыхнуло пламя.

«Вепрь» без видимых повреждений прошел мимо противника и немедленно лег в крутой поворот.

Мы шли вплотную за ним, и англичанин сразу оказался на нашем траверсе.

В борту вражеского фрегата зияли свежие пробоины, его палуба в нескольких местах занялась пламенем. Обломки мачт и рухнувшие паруса сулили огню дополнительную пищу, а артиллерия так и не поприветствовала нас ни одним выстрелом.

Мы не были настолько невежливы. «Плевательницы» «Лани» немедленно добросили до британца очередную порцию горшков, а следом дружно дали залп карронады. Их короткие стволы, словно в поклоне, склонились вниз, и девять ядер ударили врага почти у ватерлинии.

Слева все заволокло дымом, в котором в прямом смысле было ничего не видать. Зато справа по-прежнему искрилось море. Впереди отчетливо выделялся резко поворачивающий «Вепрь». Где-то за островом шли к нам два последних британца.

Что ж, пусть идут…

Кузьмин заложил руль так, словно хотел крутануть бригантину на месте. Должен признать: ощущение получилось не из приятных. «Лань» накренилась, будто готовилась черпануть воды бортом. А тут еще рядом вертелся «Вепрь», маневры под парусами – это вам не поворот парохода.

Но обошлось. «Вепрь» вновь первым надвинулся на горящего британца. На палубе последнего толпа моряков пыталась совладать с огнем. Просчитанное нами в виду его неизбежности действие…

«Вепрь» слаженно грянул правым бортом. Орудия нижней палубы вновь ударили врага ядрами у самой ватерлинии, верхней – обрушили на незадачливых пожарников смертоносную лавину картечи.

И пусть кто другой говорит о жалости!

Клубы порохового дыма не дали увидеть результаты. О них рассказали крики. Женщинам и слабонервным слышать такие не рекомендуется. Не заснут. Самого мороз пробрал бы по коже, да только в бою мне всегда жарковато…

Бригантина нагнала искалеченный фрегат как раз вовремя, когда чуть успел рассеяться дым. На этот раз мы не блеснули оригинальностью. Вкатили ему очередные девять ядер поближе к ватерлинии, да и пошли своей дорогой.

Мы легли в разворот и последний раз увидели злосчастный корабль.

Британец убедительно горел и при этом валился на левый борт так, что мне даже стало интересно.

– Давайте на заклад, господа, – предложил я своим помощникам. – Что будет раньше? Он утонет или взорвется?

Фрегат взорвался. Раньше, чем кто-нибудь успел поставить на кон или хотя бы открыть рот для ответа.

Огонь пробрался к крюйт-камере. Корабль стал распухать изнутри, а в следующий миг корпус не выдержал и разлетелся с ужасным грохотом и обильным дымом.

– Второй готов! – возбужденный крик Ширяева едва доносится сквозь радостные крики.

Один только Билли, как раз поднявшийся к нам на ют, неодобрительно покачивает головой.

Старому флибустьеру жаль, что судно исчезло в пламени вместе с возможной добычей.

– Ничего, Билл! Надо их проучить раз и навсегда, чтобы в следующий раз были умнее! Завтра в это время мы набьем карманы монетами! – громко сообщаю ему.

Морщины на лице морского волка разглаживаются. До сих пор я не бросал слова на ветер, поэтому люди мне верят. Эта вера настолько велика, что позволяет мне требовать от них чуть ли не невозможного.

– «Вепрь»! Я «Лань». Выходим.

Наши корабли вырываются на простор. Два последних фрегата уже близко. Идут на расстоянии кабельтов в семь один от другого.

– Работаем по головному!

Не знаю, о чем думали англичане, однако подобного изменения ситуации они явно не ждали. За нас ветер, и мы стремительно сближаемся с остатками карательной эскадры.

Передний мателот с фигурой крылатой женщины под бушпритом не выдерживает. Он разворачивается к нам правым бортом и дает залп с дистанции чуть ли не вполовину мили.

Спешка хороша разве что при ловле блох. Нынешняя артиллерия далековата от совершенства. Ядра напрасно выбивают фонтаны воды. Теперь морякам потребуется минут двадцать для перезарядки орудий. Мы используем картузы с порохом, да и то не можем стрелять слишком часто, так что говорить о них, с насыпкой пороха лопатами и последующими утрамбовками?!

Противник понимает свою оплошность и торопливо пытается повернуться к нам другим бортом. Дудки! «Лань» проходит под его кормой, в упор сбивая бизань книппелями.

Благодаря радио мы работаем слаженно, а уж в искусстве маневра флибустьерам никогда не было равных.

Теперь наступает очередь «Вепря». Фрегат подходит к врагу почти вплотную и дает весомый залп. Следом за пушками вступают в дело «плевательницы». Англичанам приходится одновременно тушить пожары и отстреливаться хотя бы из мушкетов.

Часть пуль достается и нам.

Откуда-то выныривает Ширяев, злой, словно черт.

Интересно, бывают ли злые черти? Я и доброго-то никогда не видел.

– Астахова убили! – кричит мне Гриша.

Еще один из наших. Будто мало нам всех тех, кто полег в схватках с сэром Джейкобом!

Мы угощаем англичанина новой порцией зажигалок, а его матросов – картечью.

Пожар на нем разгорается еще быстрее, чем на ранее взорвавшемся собрате. Далее следует тот же результат.

– Третий готов!

Это опять Ширяев. Как будто остальные не умеют считать!

Последний британец окончательно теряет боевой задор и пускается в бегство.

Первоначально я думал дать возможность одному уйти, дабы было кому поведать о печальной участи остальных. Однако должен же кто-то ответить за нелепую гибель Астахова! Да и Биллу я обещал знатную добычу. Сам-то я могу быть бессребреником, но мои орлы предпочитают нечто существенное.

– «Вепрь»! Кончаем последнего!

Похоже, с Сорокиным мы думаем в унисон. Я не успел досказать три слова, как фрегат на всех парусах пускается в погоню. Ходок он превосходный, да только «Лань» все равно быстрее…

16 Мэри. Ожидание и встреча

День тянулся бесконечно. Такою же обещала быть ночь и следующие сутки.

Или все будет решено до завтрашнего вечера, и отец будет дома? Скорее бы!

Пока же леди Мэри решительно не знала, куда себя деть. Еще в полдень она наблюдала, как снимается с якорей эскадра командора Пирри. Все четыре фрегата один за другим поплыли туда, где ветер треплет флаг с улыбающейся кабаньей мордой. Хватит зверюге насмехаться над гордым британским знаменем!

Только почему несколько жаль невысокого командора? Он же враг. Подлый жестокий враг, и потому не достоин ни жалости, ни пощады.

Но все-таки…

Рука сама вспомнила короткое прикосновение губ перед вечной разлукой. Словно перед ней никогда не склонялись первые пэры королевства!

К счастью, в распоряжении леди Мэри имелось надежное средство от подобных недостойных воспоминаний. Девушка долго гоняла коня по окрестностям города. Еще лучше подошло бы фехтование. Досаду хорошо вымещать в безжалостных ударах, но, к сожалению, далеко не все мужчины подобны ее отцу. Очень многие до сих пор считают, что оружие и женственность несовместимы изначально. Словно никогда не было женщин-воительниц!

К дворцу губернатора, возведенному буквально накануне и еще не вполне обжитом, Мэри вернулась поздно. Один из слуг принял из ее рук поводья разгоряченного коня. Во взгляде слуги промелькнуло осуждение, мол, можно ли так нагружать несчастное животное, однако вслух сказать подобное он не решился.

Первым делом девушка проследовала в гостиную. О новостях думать было рано, только мало ли что?

К ее немалому удивлению, в уютных креслах у камина рядом с губернатором важно восседал командор Пирри.

– Что-нибудь случилось? – вопреки всем приличиям спросила Мэри с порога, даже не поздоровавшись с моряком.

– Нет, – после некоторой паузы, вызванной осмыслением вопроса, ответил губернатор.

– В таком случае, командор, почему вы здесь? – прямо спросила девушка.

– Но, прекрасная леди… – Чувствовалось, что вежливые слова с трудом даются крепкому, несмотря на немалый возраст, моряку. Проведя большую часть жизни на палубах, командор больше привык общаться с грубыми матросами, но никак не с благородными представительницами прекрасного пола. – Для какого-то пирата слишком много чести во встрече со мной. Вся Англия будет смеяться, когда узнает, что я лично возглавил эскадру, чтобы разделаться с заурядным флибустьером. Но не волнуйтесь. У нас нет никаких поводов для беспокойства. Весь план рассчитан до мелочей. Там распоряжается капитан Стоун. Ему уже доводилось гонять Санглиера, словно трусливого зайца. Вот пусть он и покончит с наглецом раз и навсегда.

Мэри вспомнила, как Санглиер легко шел через толпу сопротивляющихся моряков к юту. Образ зайца никак не вязался с корсаром, неотвратимым, словно сама смерть.

– На вашем месте я бы не относилась так пренебрежительно к противнику, – холодно произнесла девушка.

– Да куда он денется? – отмахнулся командор. – Пусть только высадит пленных, а там его возьмут в такие клещи, что удивлюсь, если этот самозваный повелитель морей решится дать хоть одинзалп. Клянусь памятью своих доблестных предков, сегодня вечером, в крайнем случае завтра утром вы увидите Санглиера в последний раз. Он ведь, кажется, смог одолеть вас в поединке?

В последней фразе командора Пирри звучала скрытая насмешка. Он явно хотел подчеркнуть, что свои победы Санглиер одерживал лишь над противоположным полом.

– Да. И не меня одну. Смею вам напомнить, командор, что на целом фрегате не нашлось ни одного мужчины, который сумел бы на равных сразиться с презираемым вами пиратом, – гордо выпрямилась девушка.

Уже удаляясь, она расслышала голос губернатора:

– Вы знаете, в чем-то леди права. Санглиер не так прост, как хотелось бы думать. Не забывайте: ему удалось уйти отсюда. Да и Барбадос…

…Спалось плохо. Перина казалась жесткой, воздух – горячим. Даже снаружи, из открытого окна, ветерок не приносил прохлады. Леди Мэри без конца ворочалась, пыталась устроиться удобнее и только под утро забылась неглубоким сном.

Еще томительнее прошел день. Контрастом к настроению Мэри была беспечность горожан. Карибское море помнило столько знаменитых пиратов, что никто не собирался беспокоиться еще об одном. Даже если он играет на противоположной стороне.

Наступил вечер. Горизонт был до безобразия пустынен. Ни одного паруса не видно было в морской дали.

– Значит, Стоун придет утром, – объявил за ужином командор Пирри. – Должно быть, этот Санглиер заставил моряков немало побегать по волнам.

В голосе ветерана многочисленных сражений звучала уверенность, которую сполна разделял губернатор. Последнего не было здесь, когда немногочисленные беглецы сами перешли в нападение и эффектно покинули Порт-Ройал. В противном случае он, возможно, думал бы иначе.

Мэри видела корсара в деле. Нет, она тоже не сомневалась в успехе. При самом большом везении Санглиер имел разве что шанс удрать, но вдруг он успеет при этом что-то сделать с отцом?

Отца Мэри любила. Мать умерла рано, и лорд Эдуард был самым близким человеком для своей дочери.

Девушка так ждала известий от него, что решила не раздеваться на ночь. Она устроилась в глубоком кресле, взяла в руки книгу и попыталась читать.

Чтение не шло. Мысли витали где-то далеко, а потом… потом Мэри незаметно уснула.

Она проснулась внезапно, как показалось, от какого-то легкого шума. Судя по почти догоревшей свече, время потихоньку приближалось к утру. Чтобы не оказаться в темноте, девушка зажгла новую свечу и прислушалась.

В доме, вопреки ожиданиям, было тихо. Может, показалось? Или кто из слуг готовился к грядущему дню?

За дверью осторожно скрипнула половица. В душу закрался неожиданный страх. Мэри никогда ничего не боялась, и тем унизительнее было возникшее без видимых причин чувство.

– Какая ерунда, – тихо произнесла девушка.

Как ни странно, звук собственного голоса оказал успокаивающее действие. Только сердце билось несколько сильнее, но, может, тут виновато внезапное пробуждение?

Где-то в городе раздался выстрел. Подумать – ничего особенного. Кто-то перепил или решил свести с кем-то давние счеты. А то и вообще выстрелил в воздух просто так, от безделья.

И все-таки Мэри, укоряя себя за тревогу, достала из дорожной шкатулки заряженный пистолет.

Ручка двери тихонько пошла вниз.

«Вот будет смеху, когда в комнату заглянет Элиза!» – мелькнуло в голове девушки.

Но это была не служанка. В проеме возник мужчина в камзоле и с перевязями, в которых хранилось полдюжины пистолетов.

Мужчина поднял голову, его лицо попало в полосу света, и Мэри вздрогнула.

Перед ней стоял Санглиер. Собственной персоной.

Изумление на короткое время парализовало девушку. Она застыла, не в силах ни произнести слово, ни предпринять какое-нибудь действие.

– Прошу прощения. Я увидел, что тут горит свет, но не знал о вашем пребывании здесь, – спокойно произнес Санглиер, вежливо снимая шляпу.

Девушка все пыталась что-то сказать, только губы упорно не слушались, а язык прирос к гортани.

Санглиер собрался уйти, однако что-то вспомнил и дополнил свою речь:

– Раз уж я все равно нарушил ваш покой, то могу сообщить: с вашим отцом все в порядке. Он находится на острове вместе с остальными бывшими пленными и ждет, когда его соизволят забрать.

– Откуда?.. – смогла выдавить из себя Мэри, но ее слова были прерваны раздавшимся с первого этажа выстрелом.

– Ну вот. Не могут без шума! – чуть скривился Санглиер. – Извините, леди!

Он нахлобучил на себя шляпу и шагнул прочь.

С исчезновением флибустьера странный ступор пропал. Словно сомнамбула, девушка шагнула к двери, открыла ее и двинулась по направлению к гостиной.

Командор Пирри действительно был убежден в действенности своего плана. Первые сомнения зародились в нем лишь вечером, когда эскадра вопреки расчетам не вернулась в порт. Конечно, на море существуют неизбежные случайности, гонка могла затянуться, и в этом не было ничего страшного. Однако капитан Стоун должен был сообразить снять одним фрегатом лорда с острова и направить его сюда.

Поругивая бестолковость подчиненных, Пирри, подобно леди Мэри, ложиться не стал. Он также просидел всю ночь в кресле. Разве что вместо бесцельной книги вертел в руках пистолет. И тоже незаметно заснул. Возраст, знаете ли…

Судьба преподнесла вместо сна кошмары. Снился неведомый Санглиер, почему-то оказавшийся в Кингстоне вместе с взбунтовавшимися и присоединившимися к нему королевскими фрегатами, гибель города и острова, собственное безнадежное бегство и что-то еще в том же роде.

Выстрел в доме пробудил чутко спавшего моряка. Некоторое время командор раздумывал, не пригрезилось ли ему это? Тем более никаких других выстрелов больше не было.

Потом несколько раз выстрелили в городе. Это тоже могло означать все что угодно, однако командор поднялся, подобрал выпавший во время сна пистолет и на всякий случай двинулся в гостиную.

Туда он пришел третьим. Большая комната, даже скорее зала, была освещена четырьмя большими подсвечниками. Еще один подсвечник держал в руке губернатор. В отличие от полностью одетого командора властелин острова был в халате. Он явно только что встал с постели, хотя подобный внеурочный подъем привыкшего к покою человека был странен уже сам по себе.

Стоявший в сторонке весь обвешанный оружием мужчина явно спустился в гостиную перед самым прибытием командора. К числу королевских офицеров мужчина не принадлежал, и командор Пирри невольно спросил охрипшим со сна голосом:

– Что все это значит?

Раньше, чем кто-либо успел ответить, на лестнице послышались легкие шаги, и к мужчинам присоединилась леди Мэри.

Командор машинально заметил пистолет в руке девушки, покосился на свой и повторил вновь:

– Кто вы такой?

– Простите, леди, может, вы нас представите друг другу? – Незнакомец учтиво снял шляпу.

– Губернатор сэр Джон, командор Пирри, командор Санглиер, – послушно произнесла Мэри.

Девушка явно была несколько не в себе.

– Санглиер? – Челюсти у хозяев отвисли.

– Да. Так меня зовут в здешних краях, – согласно кивнул флибустьер.

– А… – протянул Пирри, пытаясь сформулировать ускользающую мысль.

– Вы, разумеется, желаете узнать о судьбе своих фрегатов? – пришел ему на помощь Санглиер.

Губернатор едва удержал в руках тяжелый подсвечник. Моряк глотал ртом воздух и никак не мог заглотнуть его в достаточном количестве. Оба они молчали, и флибустьер вынужден был продолжить, не дожидаясь вопроса:

– К глубокому сожалению, вынужден сообщить почтенному обществу, что ваши корабли сгорели.

– Все? – Командор Пирри внезапно почувствовал слабость в ногах.

– Нет, только три. Четвертый просто утонул, – невозмутимо произнес Санглиер.

Если вчера Пирри боялся насмешек всего королевства, то сегодня он был просто уничтожен несколькими фразами. Гибель эскадры ставила точку на его длительной карьере. Даже отставка превратилась в химеру, сменившись образом безжалостной петли.

– Разве так можно, господа? – на этот раз в голосе Санглиера прозвучала укоризна. – Нарушили условия договора, да еще и оставили город без защиты. Приходи – и забирай. Короче, как вы понимаете, упустить такой случай я не мог. Кингстон захвачен, и теперь лишь от вашей готовности к сотрудничеству зависит, останется ли он цел.

Последние две фразы прозвучали с металлом в голосе.

На оружие в руках присутствующих Санглиер внимания не обращал. Мало ли какие предметы могут быть у людей! У губернатора, к примеру, подсвечник. И что из того?

В гостиную заглянул еще один флибустьер, но Санглиер сказал ему несколько слов на непонятном языке, и тот исчез.

– Садитесь, господа. Нам надо решить несколько вопросов. – Пират сделал приглашающий жест в сторону кресел.

И тут командор Пирри очнулся. Он понимал: жизнь окончена с невиданным позором, но поднявшийся в душе гнев потребовал хотя бы наказать главного виновника случившегося.

С перекосившимся в припадке чувств лицом командор вскинул руку с пистолетом.

Среагировал Санглиер молниеносно. Он только что стоял в состоянии кажущейся расслабленности, и вдруг шляпа отлетела в сторону. Флибустьер неуловимым движением выдернул из перевязи пистолет и выстрелил навскидку. Раньше, чем командор Пирри успел выстрелить из своего.

Пуля вошла моряку точно между глаз, и рухнувшее на пол тело было уже трупом.

– Надеюсь, джентльмен на меня не в обиде. Он начал первым, – прокомментировал Санглиер, кладя использованное оружие на ближайший столик.

Мэри и губернатор невольно посмотрели на двери. Вот сейчас на подмогу своему предводителю ворвется толпа разнузданных любителей поживы, и тогда…

Вопреки ожиданиям, никто не стал врываться в гостиную с ножами и пистолетами в руках. То ли пиратов в доме было мало, то ли они были уверены в мастерстве Командора.

– Что вы сделали с моим отцом? – Отсутствие подмоги и вид убитого моряка привел Мэри в чувство.

– Что я с ним должен был сделать? Ничего, – пожал плечами Санглиер. – Я высадил его на остров, согласно договору, и даже предоставил продуктов на неделю. Насколько я видел, ни один из фрегатов к острову подходить не стал. Значит, ваш отец жив и невредим.

Теперь гнев стал расти в душе Мэри. Гнев на себя, за то, что так долго находилась словно во власти чар, гнев на покойного Пирри, что не сумел как следует продумать операцию, гнев на этого самоуверенного флибустьера, ворвавшегося в ее жизнь и не дающего покоя… И главное, послушать его – он всегда и во всем прав. И не только прав, но и благороден, насколько это позволительно при его профессии.

Санглиер уловил перемену и спокойным тоном произнес:

– Прошу прощения, леди, но если вас не затруднит, то будьте любезны положить свое оружие. Пистолет имеет подлое свойство стрелять. Поэтому не искушайте судьбу.

А вот этого он лучше бы не говорил!

– Хотите сказать, убьете меня как несчастного командора? – Губы девушки кривились в подобии не то улыбки, не то усмешки. Нехорошей такой улыбке. – Стреляйте! У вас это отлично получается! Раз – и все!

– Я не воюю с женщинами, – повторил однажды произнесенную фразу Санглиер.

– А я вас заставлю! Ну же!

– Мэри! – предостерегающе вскрикнул губернатор.

Это было первым словом, произнесенным им в гостиной.

Но гнев девушки уже перерастал в истерику. Она резко вскинула руку с зажатым пистолетом и прицелилась в флибустьера.

– Стреляйте! – голос чуть не сорвался на визг.

– Зачем? – тихо спросил Санглиер.

В его лице не было даже тени беспокойства.

– Мэри! – вновь произнес губернатор.

И в этот момент девушка выстрелила.

Стоявший неподвижно Санглиер чуть дернулся. Мэри показалось, что сейчас он упадет, рухнет, как перед ним – другой командор, и с ее губ приготовился сорваться дикий крик.

Однако дым рассеялся, а Санглиер продолжал стоять.

– Теперь стало легче? – спокойно осведомился он.

И тут Мэри не выдержала. Позабыв о достоинстве, она в несколько шагов подскочила к флибустьеру и попыталась обрушить на него ряд ударов.

Именно что попыталась. Санглиер мгновенно перехватил ее руки, и девушка напрасно рвалась из его мертвой хватки.

– Ненавижу!

Она рванулась еще и неожиданно для себя оказалась в крепких объятиях.

Девушка несколько раз судорожно дернулась, но потом ее тело обмякло. С гулким стуком рухнул на пол разряженный пистолет.

– Все хорошо. Просто отлично, – прошептал Санглиер.

Его рука мягко прошлась по девичьим волосам. Он ласкал Мэри, словно котенка, а та лишь прижималась к нему, неожиданно беззащитная, слабая.

– Воды! – тихо потребовал Санглиер у губернатора.

– Что? – не понял тот.

Он никак не мог прийти в себя от всех обрушившихся на него известий и картин.

– Воды! – громче проговорил Санглиер.

Он продолжал удерживать прильнувшую к нему Мэри, однако объятия были целомудренны, будто в них была заключена сестра.

Губернатор почему-то осторожно подошел к двери, открыл ее, и в проем немедленно вошел уже заглядывавший сюда флибустьер.

Вид предводителя, сжимающего в объятиях дочь знатного лорда, вызвал у пирата веселую улыбку. Он явно едва сдерживал смех, и только строгий взгляд Санглиера заставил пирата стать несколько серьезнее.

Он выслушал несколько сказанных Командором слов, что-то ответил не без ехидства и только потом вышел, чтобы вернуться сюда со служанкой.

За окном наступало утро. Довольно безрадостное для жителей города.

17 Флейшман. От Ямайки до Гаити

Представшая моему взору картина была великолепной по всем канонам романтического искусства. Суровый Командор нежно прижимал к могучей груди высокомерную британскую леди, а та с готовностью таяла в его крепких объятиях. Чуть в стороне валялся труп незадачливого пожилого франта, а в уголке с видом рогатого муженька растерянно взирал на все губернатор.

Конечно, на деле объятия не были такими уж крепкими. На груди Командора висели перевязи с пистолетами, а он не такой зверь, чтобы вдавливать в нежное девичье тело все эти твердые железяки. Но что касается леди, она даже если не таяла, то обмякла вполне натурально. При хваленой британской чопорности, возможно, в первый и в последний раз в жизни.

Бедная девушка!

Интересно, а если поделиться увиденным с прекрасными пассиями Командора? Устроят ли они ему – вдвоем! – ужасную сцену ревности? Вот было бы зрелище! Или, быть может, решат, что такому бравому молодцу двоих недостаточно?

Да, номер явно был бы еще тот! Только мне не дали насладиться им хотя бы мысленно. Погнали на поиски служанки, будто я не знаю, куда мы их заперли в самом начале вторжения!

Служанка мгновенно прервала идиллию. Леди увели прочь, а для нас настало время торговли. Бедняга губернатор божился, что никаких средств в городе нет. Недавнее землетрясение (тут он многозначительно посмотрел на Командора, словно тот действительно пробудил дремавшую до тех пор стихию), сбор выкупа за плененных королевских посланцев. А средства, направленные на строительство новой столицы, между прочим, захвачены по дороге (еще один красноречивый взгляд, хотя многие наши морячки те денежки давно прогуляли). И как итог: откуда взять денег бедному еврею? То есть бедному англичанину?

– Мы готовы пойти вам навстречу, – задумчиво ответил на объяснения губернатора Командор и, едва лицо британца слегка обмякло, пояснил: – Раз вы не можете собрать требуемого, то мы облегчим вам задачу и соберем указанную сумму сами. Или чуть больше указанной суммы. К сожалению, не могу поручиться за успехи моих моряков в благородном искусстве арифметики. Но что интересно: ошибаются они только в свою пользу. Вот где народ! Не хотите на них посмотреть?

Губернатор не хотел. Зря. Таких орлов ему нигде не увидеть, а он, чудак, не только лишился незабываемого зрелища, но еще и заплатил за свой отказ.

Короче, и деньги, и продовольствие мы получили еще до полудня. А сверх того многие жители были так добры, что, едва увидав входящих к ним поздороваться оборванных в походах моряков, из христианского милосердия добровольно поделились самым ценным имуществом. Если же при этом флибустьеры держали в руках оружие, то куда было его деть? О Ямайке ходила такая дурная слава! Мол, народ здесь вороватый, прямо из ножен вытащат полезные корсару вещи, и не заметишь. Поневоле приходилось крепко сжимать последний пистолет или саблю, чтобы не вырвали.

Губернатор тоже хотел подарить нам на память обстановку дворца и запрятанные драгоценности, но Командор лично уговорил его ничего не выносить из дома. Все-таки правительственная резиденция, неудобно.

В итоге от добровольных пожертвований корабли наши осели так, что, будь глубина в бухте чуть поменьше, обязательно бы застряли на первой же мели.

Командор махнулся с Сорокиным и перебрался на фрегат. Как ни крути, несолидно флагману идти на меньшем корабле. Правда, было их у нас по-прежнему два. Мы наскоро осмотрели всю имевшуюся в порту посуду. Однако она была или мелкая, или настолько древняя, что пусть хозяева плавают на ней сами.

Мы сидели с Командором на балконе каюты, посматривали на удаляющуюся от нас Ямайку и не спеша покуривали трубки. И тут я вспомнил весьма занимавший меня, но позабытый в суете погрузок вопрос:

– Сережа, объясни мне, пожалуйста, зачем ты стрелял два раза? Хотел припугнуть губернатора?

– Какие два раза? Когда? – не понял Командор.

– В гостиной. Только не говори, что второй выстрел мне почудился. Я был недалеко.

– А, это… – Кабанов улыбнулся доброй улыбкой. Словно был не знаменитым предводителем пиратов, а безобидным чудаком на отдыхе. – Честное пионерское, не я. Ты же меня знаешь. Мне патронов жалко.

– Но второй выстрел был? – Я подумал, что на самом деле пал жертвой слуховых галлюцинаций.

– Был, – подтвердил к моему облегчению Командор.

Однако облегчение облегчением, вид у меня был, похоже, обалделый.

– Стреляли в меня, – сжалился Кабанов.

– Кто? Губернатор?

Напуганный повелитель острова не производил впечатления человека, готового вступить в схватку с Командором.

– Леди.

И тут я вспомнил, с какой яростью и умением девушка обрушилась на Кабанова на палубе вот этого самого фрегата. Меня бы она поразила насмерть. В полном смысле слова и без всяких преувеличений.

– И что?

– Убила наповал, – охотно поведал Сережа.

– Я серьезно.

– А серьезно я уже говорил. Пока противник нажимает на нынешнем пистолете курок, ты десять раз не спеша можешь уйти с линии огня и каждый из этих десяти раз вернуться на прежнее место.

Вот так и переживай за предводителя!

Ну, и не свинья ли наш Кабан после этого?

Неприятности начались на следующий день. Солнце, красное, как глаза пьяницы после перепоя, едва показалось с утра, а потом небо затянули сплошные тучи, потемнело море, стали расти волны, и бывалые моряки объявили: грядет шторм. И шторм пришел.

Да какой! Нас бросало с одного вала на другой, захлестывало водой, грозило опрокинуть, увлечь в пучину, а рев стоял такой, что сквозь него едва пробивался голос Жан-Жака:

– Тяните, парни! Тяните! Речь идет о ваших жизнях!

И парни тянули. Почти все паруса были убраны, но даже штормовые грозили переломить мачты. Убрать все – корабль станет беспомощной игрушкой волн. Приходилось кое-как лавировать, стараться не стать бортом под удары разбушевавшейся стихии, а для этого тянуть и тянуть без конца оставшийся в деле такелаж.

Даже Командор впрягся наравне со всеми в работу. Ни о каких вахтах не было и речи. Вся команда была наверху, кроме тех, кто лихорадочно откачивал воду в трюмах.

Корпус скрипел, грозил развалиться и держал каким-то чудом. Трусливенькое чувство нашептывало бросить фрегат, пересесть, пока не поздно, в шлюпки, да только в шлюпке было бы еще страшнее!

Лишь спустя сутки шторм стал стихать. В том смысле, что нас продолжало раскачивать, возносить, швырять, однако более терпимо, и стало возможным хотя бы маленькими группками передохнуть от непрерывного напряжения. Если возможно говорить об отдыхе в разыгравшемся аду.

На четвертый день волны превратились в обычное волнение.

Это был кайф!!!

Кухня все время бездействовала, наше питание составляли одни сухари, а тут еще мокрая насквозь одежда, тупая усталость…

И даже сейчас до отдыха было очень далеко. Требовалось заменить поломанные реи и порванный такелаж, отремонтировать поврежденный местами корпус, откачать набравшуюся воду…

Да мало ли что! Честное слово, я стал понимать Кабана с его утверждением, что под пулями и ядрами легче!

Хорошо хоть, что рация позволила относительно легко найти потерявшуюся в кутерьме бригантину. В предрассветной мгле следующего утра мы смогли воссоединиться с товарищами, и с этого момента Фортуна вновь повернулась к нам лицом.

Лицо капризной женщины предстало перед нами в виде паруса на горизонте. Спустя час парус превратился в тяжело нагруженный корабль. Спустя другой мы разобрали на мачте голландский флаг. К исходу третьего сумели подойти к купцу на пушечный выстрел.

– Сдавайтесь! Жизнь гарантирую! – прокричал Командор в рупор на английском.

Голландец был мужественен. Он попытался отстреливаться, надо сказать, без особого результата. «Вепрь» без хитроумных кабаньих изысков дал залп почти в упор картечью и пошел на абордаж.

Командор вновь самым первым перескочил на чужую палубу и пошел по ней невиданной смертоносной машиной. По-моему, одно его прохождение лишило голландцев последней воли к сопротивлению. Уцелевшие побросали оружие. Было их человек тридцать, и еще два десятка разлеглись в последний раз на палубе.

Капитан оказался в числе пленных. Это был крепкий широкоплечий мужчина примерно одних лет с Командором. Он старательно изображал хорошую мину при плохой игре, однако в его глазах временами сверкала злоба.

– Что ж вы? – укорил его Командор. – Я же предлагал сдаться. Столько людей бы уцелело!

Наверное, мой взгляд был красноречив, потому что Кабанов неожиданно перешел на русский:

– Если драться, то всерьез. В противном случае нечего и начинать. Им так вообще сопротивляться не стоило. При таком перевесе.

– Забыл, как мы дрались против сэра Джейкоба? Безнадега была еще та! – напомнил я ему.

– Так это были мы! – перевернул в свою сторону Командор.

Как ни коротка была беседа, однако наиболее пронырливые из наших компаньонов успели осмотреть трюмы и радостно сообщили, что купец битком набит шелковыми тканями, всевозможными сельскохозяйственными орудиями и даже предметами роскоши.

– Придется гнать груз вместе с судном. У нас без него свободного места нет, – сделал вывод Командор.

– Как – с судном? – ужаснулся капитан.

– Потихоньку, – пояснил Кабанов. – Судно захвачено? Захвачено. Какие тут могут быть разговоры?

Капитан понурился и замолчал. Видно, понял, что разговоры бесполезны и корабля не вернуть. Самое время побеспокоиться о судьбе команды. Тут возможны самые разные варианты…

– А я? Что со мной? – Голландец вскинул голову и выжидательно посмотрел в глаза Командора.

Сергей чуточку скривился. На месте капитана он прежде всего побеспокоился бы о людях и затем – о себе.

– Где мы находимся? – спросил он меня.

Шторм пронес нас мимо Гаити, да и сейчас ветер был далеко не попутный.

– Миль на сто южнее Пуэрто-Рико, – ответил я.

– Тогда два варианта. Первый: вы следуете с нами на Санто-Доминго с соответствующими последствиями. Второй: мы делаем небольшой крюк и, не доходя до Пуэрто-Рико, высаживаем вас в шлюпки. Дальнейшее в ваших руках. Испанцы – ваши союзники. Должны помочь.

В помощь иберийцев, долгое время бывших заклятыми врагами, капитан особо не верил. А может, и шлюпкам особо не доверял.

– На голландский остров нас доставить нельзя? – А капитан, похоже, начинал наглеть.

– Далековато до ближайшего. Не хочу рисковать. Какая вам разница?

– Разница есть, – многозначительно ответил капитан.

– Да не переживайте вы так! Все ерунда. В течение этого года я успел и в рабстве побывать, и на шлюпке посреди моря поболтаться. Глядишь, пойдете по моему пути. – Командор дружески подмигнул.

– Никогда! Ван Стратены всегда были купцами и никогда – пиратами! – Голландца предложение несколько оскорбило. – Вы себя со мной не равняйте!

– Вы предпочитаете грабить людей другими способами. Я хоть даю возможность защищаться. Да и граблю лишь таких, как вы. Богатеньких, – едва не вспылил Кабанов.

Ван Стратен понял свою ошибку и принялся извиняться.

– Бог простит. Уведите!

Теперь уже три корабля двинулись к северу, дабы доставить захваченных моряков в более спокойное место.

Эскадру вела «Лань», и к утру благодаря Валере мы увидели вдали берег.

На квартердеке Командор, Гранье и я наблюдали, как с купца спускаются две шлюпки.

– Вы не боитесь, Командор, что они достигнут берега слишком быстро? – спросил Жан-Жак.

– Напротив. Я за них радуюсь.

Наш канонир с недоумением посмотрел на Кабанова, и тот пояснил свою мысль:

– Как-то мы провели в шлюпке несколько дней посреди моря. Я не скажу, что это было лучшее время моей жизни.

– А если испанцы организуют погоню? Мы битком набиты добычей, с нами неповоротливый купец, и в случае схватки будет жарковато.

– Если организуют, пусть сами и боятся, – коротко ответил Командор.

– Вы – великий человек, месье, – после паузы произнес Гранье. – Наши матросы смотрят на вас, как никогда не посмотрели бы на Бога. Простите за невольное богохульство. Я ходил со знаменитыми капитанами, но даже с ними у нас не было такой полосы непрерывных удач.

– Так команды какие! С такими молодцами – и ходить с пустыми карманами? Никогда! – вернул комплимент Командор.

Мы проводили взглядом удалявшихся голландцев и не медля легли на курс.

А я стоял и думал свою думу. Нет, не подсчитывал причитающуюся мне долю. Даже не долю, а небольшое состояние. Думал: не пора ли положить конец нашим бесконечным метаниям? Сколь веревочке ни виться…

– Что такой задумчивый, Юра? – голос Командора вторгся в разгар составления стратегических планов. – Или вид идущего за нами купца навевает определенные ассоциации?

Я невольно вздрогнул. Тут стоишь, прикидываешь, с какого бока лучше подвалить к нашему суровому начальству, а ему уже давно известны все твои многоходовые комбинации.

– Ты прав. Считаю, нам неплохо было бы сменить амплуа, – признался я.

– И возить грузы между пунктом А и пунктом Б, – продолжил за меня Командор.

– И что в том плохого? Денег достаточно. Мы же не извозчиками будем, а хозяевами.

– И не охотниками, а дичью, – вывернул все наизнанку Сергей. – Не забывай: в этих водах властвует закон джунглей. Не знаю, как в Европе.

– Так я и не предлагаю оставаться здесь. Не забывай, что всю французскую торговлю в колониях взяла на себя Вест-Индская компания. Мы просто наберем побольше товара и махнем к более гостеприимным берегам.

– Гостеприимные берега – это те, где нас ждут. Для нас таковых в Европе не имеется, – перебил Командор.

У меня сложилось впечатление, будто все связанное с торговлей находится вне пределов его восприятия.

– Ты собираешься остаться в Архипелаге?

– Нет. Пристрою наших женщин и махну на родину.

– Но надо же чем-то заниматься! Дымом отечества сыт не будешь, – предупредил я. – Чтобы прожить, нужен капитал. Деньги, иными словами, надо зарабатывать.

– А мы чем занимаемся? – Командор взглянул на меня и вдруг с усмешкой процитировал:

Да, этим он меня, признаться, убил. С самого начала нашей одиссеи я признал в Сергее Воина и Мужчину, но даже не подозревал о его знакомстве с «Фаустом» Гете.

– Но если хочешь… Каждый сам выбирает свой путь. Корабль есть, наберешь команду, может, кто из наших согласится, и вперед, – неожиданно закончил Командор.

– А ты? – признаться, без Кабанова мне в море было неспокойно.

– Как же я орлов наших брошу? Они в меня верят, а веру предавать нельзя.

– Не понял. То ты говоришь о России, то о том, что не можешь отсюда уйти, – искренне признался я.

– Будет и Россия. Куда я без нее? – с грустью произнес Командор.

И тут до меня дошло.

Кабанов вполне искренне говорит о родине, да только в глубине души понимает: там ему будет скучновато. Наши приключения пробудили в нем дремавшие наклонности к авантюризму. Не в стиле Великого комбинатора. За стульями Командор стал бы гоняться разве что от скуки. Нет, к авантюризму в исконном мужском смысле.

За несколько месяцев Сергей стал судьей и богом здешних беспокойных мест. Другого бы подобная ноша раздавила, ему, наоборот, придала больше сил. Тот случай, когда человек оказывается на своем месте. Недаром старые морские волки с готовностью бросаются выполнять все его приказания. Не спрашивая, не уточняя.

И после всего вдруг оказаться в одном ряду с другими? При своих талантах Командор, без сомнения, станет в России офицером, а дальше? Насколько я знаю, регулярная война в данное время напрочь отбрасывает личную инициативу. Шагай себе в общей шеренге, передавай команды да терпеливо считай пролетающие мимо ядра. Я бы взвыл не от одного страха – от тоски, а он?

Он, конечно, все подсознательно понимает, вот теперь и оттягивает момент возвращения под всякими предлогами.

Хотя веру, тут Командор прав, тоже убивать нельзя. И в ответ на привязанность моряков он испытывает к ним аналогичное чувство.

– Только подожди со своими вопросами до возвращения в порт, – произносит Командор, и я не сразу понимаю, о чем идет речь.

Когда же понимаю, то ответ мой, надеюсь, звучит достойно:

– Я вообще с ними подожду. До другого времени.

Командор дружески обнимает меня, и я вижу, что он растроган.

Ближе к вечеру нас ожидает еще одна встреча. Нам попадается еще один парусник, на этот раз английский. Сопротивления он не оказывает, и на его палубу мы поднимаемся в благодушном настроении.

Капитан одет словно на раут. Перстни на пальцах, массивная золотая цепь поверх камзола, лицо самоуверенного, знающего себе цену человека. От него слегка пахнет парфюмом.

– Что за груз? – привычно осведомляется у него Командор.

Мол, простите за излишнее беспокойство, но такая уж у меня работа.

Пока капитан собирается с ответом, я оказываюсь в числе тех флибустьеров, кто деловито лезет осматривать ближайший трюм.

Нет, я все понимаю, но интересно же!..

Интерес проходит мгновенно. Весь трюм представляет из себя подобие гигантской камеры с многоярусными нарами. Высота между ними едва достигает полуметра, а на них плотно, один к другому, лежат в позе младенцев черные человеческие фигуры. Лежат связанными так, что выпрямиться не могут. Зато и набито их, благодаря такой упаковке, столько, что не сосчитать.

О гигиене не может идти и речи. Все загажено, запах стоит такой, что я едва не теряю сознание. К тому же некоторые из негров, по-моему, уже умерли, и вонь разлагающихся трупов вплетается в вонь нечистот.

С трудом выбираюсь на палубу и пытаюсь отдышаться.

– Что с тобой, Юра? – Командор замечает мое состояние и немедленно покидает собирающегося с мыслями капитана.

– Там… – говорить дальше не могу.

Кабанов молча лезет навстречу выбирающимся из трюма флибустьерам.

Он возвращается практически сразу, бледный, словно укачанный хорошим штормом. В глазах его стоит лед.

– Так… – первое слово дается Командору с трудом, – всю команду… – И он направляет большой палец вниз тем самым жестом, который любили употреблять римские аристократы во время игрищ в Колизее.

Англичане ничего не понимают. Один капитан возмущенно переспрашивает:

– Что?

– Его – повесить, – добавляет Командор.

Несколько оказавшихся ближе флибустьеров немедленно хватают капитана, срывают с него перстни и цепь, заламывают руки…

Другие хладнокровно достают ножи. Бьют британцев в живот, некоторых ставят на колени и перерезают горло. Все это деловито, без спешки и суеты.

Мне становится не по себе от подобного зрелища, хотя никаких оправданий работорговцам я не вижу.

– Что с рабами делать? – спрашиваю, дабы хоть немного отвлечься.

– Вывести группами на палубу. Пусть разомнутся хоть немного. Собрать продукты и накормить. Только немного. Им наверняка ничего не давали.

– А вообще?

– Что – вообще? Если хочешь, вези назад, – раздраженно бросает Командор. Потом спохватывается и мягче добавляет: – Придется продать их на Гаити. Понимаю, но сами они тоже не выживут. Что вы возитесь?!

Это – тем, кто занят капитаном. Проходит минута, и тело работорговца рывком взмывает к рее. Последние конвульсии, и все.

Все.

18 Лудицкий. Депутат-носильщик

Корзина была невероятно тяжела, но еще тяжелее были мысли. Подумать только, он, депутат, народный избранник, человек, так много сделавший для демократии, должен лично переть до дома всевозможные окорока, овощи, фрукты и прочие продукты! И ладно бы до своего дома!

Лудицкий сам согласился быть слугой у бывшего подчиненного, но не предполагал тогда, что подобная роль может быть настолько унизительной. То принеси, это сделай, как будто для таких дел нельзя прикупить парочку негров!

Но нет. Командор предпочитает иметь одного раба, да и того постоянно использует отнюдь не для домашних дел. Да еще нанял кухарку, толстую негритянку с французским именем Жаннет, одновременно играющую роль служанки при девушках.

За последние месяцы многое изменилось в жизни некрасовцев. Переселилась в дом по соседству Вика. Рядышком живут Флейшман с Ленкой, Ярцев с Женевьевой. Даже те, кто стал простым матросом, приобрели себе жилища, и теперь в Пор-де-Пэ возник крохотный поселок из современников и соплеменников. И пусть ни одно обиталище не идет ни в какое сравнение с тем особняком, который был у Лудицкого, но утешение-то это слабоватое! Мало ли что и у кого было в далеком будущем!

У того же Флейшмана, к примеру, домище был побогаче, чем у Петра Ильича. Не считая квартир, яхты и другого имущества, приличествующего преуспевающему бизнесмену.

Большинство женщин успело пристроиться. В основном они стали подругами пиратов. Поменяли социальный статус и были, как ни странно, довольны своей судьбой. Муж в наличии, если не в отсутствии, иными словами – в походе, деньги есть. Не те, прежние, так и времена другие, более суровые.

Женщины на всех островах оставались в меньшинстве, поэтому даже пожилые смогли найти себе пару. Про более молодых говорить не приходится. Разница была лишь в том, нашли ли они себе француза или сошлись с кем-нибудь из своих. Пассии появились у всех, включая Петровича, и лишь с Лудицким не захотела быть ни одна.

Это порождало дополнительную обиду. И пусть в данный момент Петр Ильич был слугой, но все ведь может измениться!

Лудицкий тайком пытался сходить к губернатору, предложить свои услуги в качестве советника по политическим вопросам, однако Дю Кас его даже не принял.

Или виною плохое знание языков? Но все равно, могли бы нанять переводчика. За плечами Лудицкого – опыт депутатской работы конца двадцатого и начала двадцать первого века. Нельзя отметать его, как нечто несущественное! И вообще, могли бы устроить парламентскую республику, вместо изживающей себя монархии, в которой порядочному человеку негде развернуться!

В соседней Англии уже давно более прогрессивный строй, да вот беда: не получается дружбы с Англией!

Идущая чуть впереди Наташа то и дело здоровается с попадающими навстречу жителями. Вернее, те стараются первыми приветствовать девушку. Галантно раскланиваются кавалеры, уважительно свидетельствуют почтение бывалые моряки, с оттенком зависти здороваются женщины.

Еще бы! Мало того, что Наташа выглядит превосходно. Она – подруга знаменитого флибустьера, чей авторитет бесспорен. Пор-де-Пэ невелик, как и все города в Вест-Индии. Жители знают друг друга, а уж не знать такую красавицу!..

А вот Лудицкого словно не видят в упор. Тащит человек корзину, ну и бог с ним! Помогать здесь никому не принято.

На самом деле путь от лавки до дому невелик. Долгим его делали непривычная тяжесть, неизменная жара да сознание униженности, не покидавшее Лудицкого все последнее время.

В душе в очередной раз зародилась злость. На Кабанова, на остальных людей, на судьбу, на этот остров, на весь мир, отдельно – на женщин.

– Спасибо, Петр Ильич. Поставьте корзину на кухне, – вежливо (черт бы ее побрал!) поблагодарила Наташа.

Платье на ней было длинное, до самой земли, однако с глубоким декольте. Девушка как раз наклонилась, поправляя скатерть на столе, и взор Лудицкого поневоле устремился на приоткрытую, приподнятую корсажем грудь.

Ощущение было как у мальчишки, впервые увидевшего дотоле запретное. Дыхание сперло, и возникло мучительное желание хотя бы дотронуться до этих прелестей, помять их, а там – будь что будет!

Да и Наташа, если подумать, давно живет без мужской ласки. Кабанов со своими кораблями исчез, как сгинул в море-океане. Может, и не вернется. А хоть и вернется – от нее не убудет.

В данный момент Лудицкому было на все наплевать. Он хотел эту женщину, и никаких посторонних мыслей в голове не было и быть не могло.

– Что с вами, Петр Ильич? – Наташа уловила перемену в слуге, но, не видя в нем мужчину, не поняла причины.

Экс-депутат дрожал от возбуждения. Мир сузился до прикрытого платьем женского тела. Или, может, ладная девичья фигурка неведомым образом смогла заслонить собой весь мир.

– На вас лица нет. Вы не заболели? – Наташа шагнула к депутату, тревожно вглядываясь в него.

Она была рядом, почти вплотную. Лудицкий уловил исходящий от девушки запах духов.

– У вас температура?

Нежная девичья ладонь легла Лудицкому на лоб проверить предположение. Это окончательно свело бывшего депутата с ума.

Одной рукой он ухватился за стройную девичью талию, а вторую запустил в декольте, ощутил упругие полушария и жестко сжал одно из них.

Девушка вскрикнула и инстинктивно отпрянула.

В ответ Лудицкий рванул ее к себе. Сейчас он чувствовал себя зверем… да и был им.

– Наташа, Наташенька, милая моя… – слова срывались с языка сами, не неся особого смысла.

Петр Ильич попытался рвануть мешавшую материю, однако она оказалась неожиданно крепкой.

Наташа пыталась вырваться, несколько раз ударила Лудицкого, только они были так близко, что места для замаха не было, и удары получались слабыми, еще больше раззадоривающими мужчину.

Теперь Лудицкий пытался задрать на девушке платье. Сделать это стоя мешала длина. На его счастье, подвернулся стол, и Петр Ильич стал заваливать Наташу на него.

– Ай! – не по-мужски вскрикнул Лудицкий, когда Наташа изловчилась и укусила его за руку.

Все-таки мужчина был сильнее. Он потихоньку одерживал верх, хотя никак не мог изловчиться одновременно удерживать девичьи руки и поднять на достаточную высоту длинный подол.

Непонятно, чем бы это все кончилось, только дверь внезапно отворилась, и в комнату влетела Юленька.

– Наши пришли! Паруса на горизонте! – выкрикнула она по инерции, прежде чем поняла смысл разыгрывающегося перед ней действа.

Едва поняла и сразу вцепилась в Лудицкого сзади, стала оттаскивать его от подруги и при этом не забывала короткими словами сообщать все, что думает о депутате.

Лудицкий не сдавался. Он все еще пытался одолеть свою жертву. Его желание пошло на убыль, он сам уже не понимал, зачем это все надо, только остановиться не мог.

Вошедшая в раж Юленька отскочила, сорвала со стены пистолет и изо всех сил ударила несостоявшегося насильника по голове.

Какое-то время Петр Ильич продолжал нависать над Наташей, а затем с грохотом обрушился на пол.

Сознание вернулось к нему практически сразу. Болел затылок, ныла укушенная рука, горела шея, а самое страшное, пришло осознание собственного поступка. Осознание, вдвойне усиленное известием о возвращении Кабанова.

Девушки тяжело дышали, никак не могли прийти в себя. Наташа машинально поправляла туалет, а экс-депутат сидел на полу, держался руками за голову и тихонько стонал.

– Наташа, как ты? – На Лудицкого Юленька не смотрела. Мало ли какой предмет может валяться в доме?

– Хорошо, – чуть улыбнулась подруге девушка, а затем неожиданно пнула Петра Ильича носком ноги под ребра.

Дыхание Лудицкого перехватило. Его никогда не били, разве что в позабытом детстве, и удар показался ему очень болезненным.

Юленька ободрительно улыбнулась. Хорошо хоть, добавлять не стала. Вместо этого она вспомнила новость, с которой минуту назад влетела в комнату, и повторила:

– Наши возвращаются. И «Кабан», и «Лань», а с ними еще два корабля. Часа через два войдут в бухту.

Наташа всплеснула руками. Во время борьбы она не расслышала слов подруги, и радость грядущей встречи для нее была полной неожиданностью.

– Надо готовиться! Скорее!

Еще секунда – и девушки умчались бы искать кухарку, заказывать ей парадный обед, помогать в этом деле, а заодно и наводить на себя марафет, дабы предстать перед своим мужчиной неотразимыми и прекрасными.

– Простите! – вопль позабытого Лудицкого остановил подруг уже в дверях. – Бес попутал! Никогда! Ни единым словом! Сам не знаю, что нашло! Не губите! – скороговоркой выкрикивал Петр Ильич, подползая на коленях к девичьим юбкам. На его лице был написан такой ужас, будто не о прощении шла речь – о жизни и смерти.

Или так оно и было?

Выгони Командор своего бывшего начальника и нынешнего слугу – и что дальше? Куда податься? Денег нет, положения нет, профессии нет. Из своих никто больше не примет, чужим он и подавно не нужен. Как бы ни была велика потребность в рабочих руках, однако если эти руки из одного места растут, а под другое заточены, для чего такие нужны? Подыхай под забором. О бомжах никто не думал даже в начале двадцать первого века, так что говорить о конце семнадцатого?

И это если еще Кабанов не прибьет сразу. Главное, будет в полном праве. Шутка ли, слуга возжелал женщину своего господина? Да еще силой! А оттого что не получилось, наказание меньше не станет. Кответу Командора никто не привлечет. Напротив, будут рассказывать друг другу в тавернах о лихости предводителя пиратов, заключая неизменным: «Молодец!»

Девушки переглянулись. Они тоже прекрасно понимали это. И как бы ни был велик гнев на Лудицкого, однако его виновник был настолько жалок… Даже не загнанный зверь – червяк, насекомое. Раздавить такого – только мараться. Да и радость возвращения…

– Хорошо, – от имени обеих произнесла Наташа. – Но если хоть раз хоть в чем-то…

– Христом Богом! – взвыл Лудицкий, до злополучной одиссеи никогда не вспоминавший ни о каких святых.

Девушки упорхнули, а он все продолжал стоять на коленях, и в его глазах стояла тоска, которую люди почему-то называют собачьей.

19 Кабанов. Визит Мишеля

– Сережа! Там к тебе идет Мишель.

Шел только третий день после возвращения из плавания. Неизбежные кутежи, сначала – со всей командой, потом – в более тесном кругу, довели меня до состояния, которое можно отразить известной фразой: «Уж лучше бы я умер вчера!» К тому же бурные ласки моих подруг лишили меня последних сил, и что-то делать мне было трудновато.

В довершение всех бед никто из французов так и не додумался до живительного рассола. Приходилось утолять жажду слабеньким вином, которое клонило меня в сон. В итоге из постели я выбирался, лишь чтобы в очередной раз приложиться к кувшину. И почти сразу рухнуть обратно.

Я очень хорошо отношусь к Мишелю. Только лучше бы ему зайти попозже. Вдруг хоть тогда я сумею приобрести более-менее человеческий вид.

Едва сдерживаясь, дабы не закряхтеть, я кое-как поднялся и принялся одеваться.

Мишель – дворянин, и при нем совестно находиться в непотребном виде.

Хуже всего было вновь влезать в сапоги. Должно быть, я несколько постарел. Ноги мои порой болят, хотят побыть свободными от обуви. Иногда я с завистью посматриваю на матросов. Те постоянно ходят по кораблю босиком, мне же приходится оставаться на высоте положения и щеголять при полном параде. Ботфорты, камзол, шляпа…

Из всего джентльменского гардероба лишь шпага да пистолеты не вызывают у меня никаких нареканий. Как не вызывало у моих современников ношение мобильного телефона. Удобно, и частенько бывает необходим.

Шпагу и кинжал я цепляю и сейчас, а вот от остального своего арсенала воздерживаюсь. Дом не палуба, смотреться будет диковато. Тем более при приеме друга.

Мы с Мишелем с чувством обнимаемся.

Совместные испытания сблизили нас, последующее общение – превратило едва ли не в братьев.

Д’Энтрэ почти сразу отстранился и принял официальный вид. С таким, должно быть, посланники при дворе вручают ноту своего короля или секунданты сообщают о месте и времени дуэли.

Но я не король, да и драться пока ни с кем не собираюсь.

На всякий случай гордо выпрямляюсь. В теле слабость, в голове – сумбур. Сейчас бы присесть, а лучше – прилечь и не забивать мозги ни делами, ни ерундой.

– Месье Командор! Имею честь сообщить вам, что я получил ответ своего отца, – сообщает Мишель.

– Я рад за вас, – киваю я, пытаясь сообразить, при чем же здесь я?

– Мой отец одобрил мой выбор и благословил мой брак с мадемуазель Носовой. Поэтому я прошу у вас руки означенной дамы. Речь идет о воссоединении двух любящих сердец.

Звучит так, словно от меня зависит, быть им мужем и женой или нет.

Хотя… В отсутствие родителей невесты Мишель наверняка считает меня кем-то наподобие опекуна и Риты, и остальных женщин. И как же тогда обойтись без моего официального согласия?

Да… Сторонницы феминизма, к которым, кстати, относилась вышеозначенная журналистка Носова, были бы весьма раздосадованы, узнав о положении прекрасного пола в этих чудных временах.

Никакого равноправия. Знатная дама при наличии неплохого состояния может прожить одна, во всех же остальных случаях необходим муж. Никаких женских или общих работ пока не существует. Я не говорю о чисто физических, которых пока большинство. Землю пахать или в кузнице поигрывать молотом – тут без дюжего мужчины не обойтись. Но и интеллектуальные, так сказать, работы в данное время существуют не для прекрасного пола.

Торговля все еще связана с риском. Порою не столько с финансовым, сколько с реальным. На морях – пираты, в лесах – разбойники. Товар надо не только купить и продать, отстоять его надо от любителей присвоить чужую собственность. Да и никто не будет заключать договоры с женщинами. Даже смотреть на нее как на полноправного партнера не будут.

Столь развившаяся в позднейшие времена канцелярская волокита уже существует, однако клерков еще настолько мало, что полностью хватает мужчин. Женщина-служащая – нонсенс. Как и женщина-воин.

Журналистика? Ее практически нет. Новости идут месяцами, никакой оперативности. Народ едва ли не поголовно безграмотен даже в самых развитых странах. Поэтому если газеты и выходят, то мизерными тиражами для крайне ограниченного круга лиц.

И так обстоят дела везде. Не осуждаю и не хвалю. Хотя мне чем-то данная ситуация нравится. Она заставляет мужчин быть мужчинами, а не какими-то страховыми агентами или прочими существами неопределенной природы.

Даже странно, что я после вчерашнего еще способен рассуждать, но я рассуждаю.

Мишель же ждет ответа, не догадываясь о теме моих мыслей.

Ладно. Что труднее дается – больше ценится. Пара минут ожидания не сыграет особой роли. Пусть поволнуется, раз уж ему хочется.

– Я согласен, – наконец сообщаю я, и Мишель, позабыв напускную важность, бросается мне на шею.

И сразу же из-за двери появляются мои девочки. Не иначе, подслушивали, угадав тему разговора.

Как будто я мог не согласиться!

Глазки девочек блестят предвкушением торжеств. Следует приглашение к столу. Мишель отнекивается, говорит о том, что спешит передать важную новость невесте. Но тут уже вступаю я. Не люблю пить один, поэтому довожу до сведения шевалье об обычаях нашей родины и необходимости вспрыснуть помолвку.

Прислуживает Лудицкий. В мой нынешний приход депутат ведет себя тихо, а уж услужить старается, как заправский лакей.

Не иначе, что-нибудь натворил в мое отсутствие, вот и старается загладить вину. Я уже спрашивал и Наташу, и Юлю о его поведении. Говорят, не знают. Наверное, следствие полученного выговора за леность и угроза оставить без места.

Ладно. Пусть так. Хватает других проблем, и разбираться с бывшим работодателем недосуг.

Да и не выкидывать же его в самом деле на улицу! Пропадет.

Наши посиделки длятся недолго. Мишель торопливо уходит, обещая вечером прийти с невестой, и мы остаемся одни.

Девочки ластятся ко мне, а я поневоле думаю: а мы?

Вот ведь влип! Многоженство запрещено по всей Европе. Ни о каком официальном оформлении отношений не может быть и речи. Да и о неофициальном сожительстве тоже.

Здесь, на далеких от властей островах, с учетом моей профессии подобное сходит с рук. Но что будет на родине, да и в других странах? Церковь – отнюдь не пустой звук, а уж она такие варианты никогда не приветствовала.

Не выдавать же девочек за моих родственниц! Не поверят, а и поверят – кто-нибудь докопается.

Мягко говоря, невесело. Хоть оставайся здесь до скончания века! Сколько до этого осталось?

– Девочки, а ведь скоро Новый год! – соображаю вдруг я.

Мысль заводит. Пышно отмечать начало очередного оборота планеты вокруг светила здесь особо не принято, однако мы-то не местные!

– Жалко, елки не будет, – вздыхает Юленька, когда мы начинаем смаковать программу предстоящего праздника.

Я сразу пытаюсь прикинуть, где могут расти елки. Получается, далеко. Не ближе Северной Америки. На парусах вернусь лишь весной, другого же средства передвижения пока не придумали.

– А мы под пальмой.

Заодно прикидываю на себя роль Деда Мороза. Увы, не пойдет! Даже ради женщин. Придуриваться иногда я могу, но быть шутом… Извините!

– Наших пригласим. Мы тут гитару добыли. Представляете? Вполне похожа на нашу. Кое-кто уже пытался играть.

Сам-то я не умею. Вернее, пробовал когда-то, но так давно, что лучше не позориться.

Девочки в восторге. Развлечений у них немного. По-французски обе уже говорят довольно бойко, и принимают их во многих домах, только, с моей точки зрения, на этих приемах – скукотища. Бесконечный обмен мнениями по нескольким постоянным вопросам да, возможно, дежурные сплетни с перемыванием косточек.

Не удивлюсь, если в отсутствие моих дам косточки перемываются наши.

Мы какое-то время продолжаем обсуждать программу праздника, а затем рука Наташи оказывается под моей сорочкой, и на смену слов приходят дела…

20 Флейшман. С Новым годом!

Подобные посиделки выпадали на нашу долю нечасто.

Нет, жизнь флибустьера не похожа на авантюрный роман, и в ней всегда есть место отдыху. Порой события идут таким густым косяком, что едва успеваешь поворачиваться, зато потом наступает относительное затишье. Ненавороченная тишина.

Только покой покою рознь. Для нас покой – это отсутствие штормовых авралов, схваток на море. Так сказать, обыденная жизнь, полная нужных и незаметных дел. На море – вахты, на берегу – подготовка к походу, ремонты, покупки, гульба… Да и женщинам требуется внимание, охи и ахи…

А чтобы собраться всем вместе…

За столами мы сидели действительно все. Все мужчины со своими подругами. Женщины, обретшие новых мужей, остались с ними. Здесь же находились одни русские, что делало общество еще более приятным. Из местных присутствовала лишь Валерина Женевьева, однако она до сих пор настолько плохо владела русским, что вряд ли что-то понимала в откровенных речах.

И разумеется, был Гранье. Жан-Жак уже настолько освоился с русским языком, что мог говорить на нем почти на любые темы.

Целый вечер говорить на одном языке! Тоже кайф после нашего многоязыкого говора. Не надо что-то из себя строить, притворяться, делать вид. Гости из будущего в узком кругу.

И повод – новый, девяносто третий год.

Один раз мы его уже встречали, только это было очень давно, еще в двадцатом веке. Сейчас же семнадцатый. Об этом напоминают наши наряды, само убранство стола, пальма вместо елки, тропическая ночь за окном…

Но все равно, здорово! Родные лица, чуточку огрубевшие от соленых ветров. Мужчины, с которыми не страшно в любой передряге. Все при шпагах, как положено. А уж женщины!

Наши женщины постарались, и каждая выглядит подлинной королевой. Благо в деньгах недостатка нет, и в их распоряжении самые лучшие местные портнихи. Конечно, не Париж, но все-таки…

Застолье обходится без танцев. Нынешние мы не умеем, а для наших нет музыки. Ни магнитофона, ничего. Одна гитара, которую присвоил себе Женя Кротких.

Зато песен! Тут и бардовская классика, и народные, и военные, и старые, хрущевско-брежневских времен. Нет только попсы, однако она для исполнения в компании не пригодна. Фанеры нет, петь же такое наяву под гитару не под силу самому одаренному гиганту вокала. Не в том смысле, что вокал труден, а в том, что музыки в них нет.

Женя поет с чувством, и мы подпеваем. Может, не совсем ладно, зато вкладывая душу. Будто вновь под нами покачивается просмоленная палуба, смотрят в ряд орудия, а родной берег где-то далеко-далеко.

Только нет наяву еще ни Кронштадта, ни тем более Севастополя, и ждет нас вместо этого Пор-де-Пэ. Ставший нашим порт. Родные берега с нашими девочками…

И, как всегда в последнее время, в посиделки вплетаются отголоски дел.

– Будем принимать предложение, Сережа? – спрашиваю Командора, когда мы выходим на веранду перекурить.

Речь идет о недавнем визите целой делегации пиратских капитанов. Последний поход вызвал такой ажиотаж среди Берегового Братства, что многие хотят поступить под начало Командора.

Под нашим славным флагом с кабаньей головой готова собраться целая эскадра. Остается вопрос: нужно ли нам это? Шляться по морю десятком судов нет никакого смысла. Разве что вновь пощипать очередной город.

Но какой? Англичан мы обобрали настолько, что в ближайшее время делать в их водах нечего. Остается Испания, традиционная дойная корова местных флибустьеров. Там города побогаче. Золото, серебро. Один хороший рейд – и можно заканчивать с бурной жизнью и в полном достатке оседать на берегу.

– Пока не знаю. Наверное, – пожимает плечами Командор.

Против испанцев он ничего не имеет, но к своей работе относится серьезно. И в то же время с некоторой долей иронии. Мол, я бы рад вести приличную жизнь, но флибустьер должен грабить. Выступать, так сказать, благородным санитаром морей, раз уж волк является санитаром леса.

– О чем разговор? – Подошедший Ширяев уже хорошо на взводе, хотя держится молодцом.

Узнает и тут же заявляет, что предложение надо принять.

– Дю Кас опять говорил о намерениях короля превратить морских бродяг в послушных подданных, – вместо ответа сообщает Командор. – Мол, пусть хозяйничают на земле, а желающие переходят в военный флот. И сделать это он требует возможно скорее.

– Но мы-то не французы! – возражает Григорий.

– Мы – нет. Но сдается мне, что по окончании войны эра свободных пиратов потихоньку закончится. Все замирятся, и наших коллег будут развешивать на мачтах, едва поймают на месте преступления.

– А когда она закончится? – задает неумный вопрос Ширяев.

Неумный потому, что мы уже пытались восстановить в памяти даты, однако никто толком ничего не помнит. Всевозможных войн было столько, что пойди удержи их в памяти!

– Тогда тем более надо соглашаться, – делает вывод Григорий. – Пока еще есть возможность.

– Согласимся ближе к весне, – кивает Командор.

Я-то знаю, что наш предводитель внутренне давно готов на любую авантюру и не упустит шанс. Отсрочка же нам необходима для текущего ремонта кораблей, да и Кабанов втайне лелеет надежду, что англичане вновь соберутся с деньгами и можно будет пограбить их.

Что до меня, то пиратствовать мне уже надоело. Только ничем другим на островах заняться нельзя. Вся торговля в руках Вест-Индской компании, плантатором я быть не хочу, кабак содержать не очень-то и выгодно…

Скорее бы в Европу!

– Только это будет последний поход. Обеспечим всех наших хорошей добычей и будем завязывать. Все. Давайте больше не будем о делах. Праздник все-таки, – предлагает Кабанов.

Новый год… Интересно, сумеем ли мы дотянуть до следующего? А если сумеем, то где будем встречать? Мир большой, и кто знает, куда забросит прихотливая судьба?

Может, удастся осесть на берегу в тишине и покое?

Словно в ответ в комнате вновь звенят струны, и Женя поет:

Часть третья Кто не пират…

21 Леди Мэри. Беседа у камина

Прибытие в Кингстон капитана Джексона можно было назвать даром небес. Еще толком недостроенный, но уже пострадавший город был совершенно беззащитным. Пожелай французы напасть на него всерьез, не в виде рейда за выкупом, и нечем было даже защититься. Форт не возведен, эскадра командора Пирри погибла, а тут вдруг пришли целых два корабля, правда проделавшие немалый путь, но все-таки…

Лорд Эдуард, на правах посланника короля отстранивший оплошавшего губернатора от дел, временно возглавил колонию сам. Необходимые донесения он послал с отходящим в Англию судном и теперь терпеливо вникал в местные дела да ломал голову, как бы поправить их невеселый ход.

В этот-то момент в гавани и бросили якоря два фрегата. Они прибыли не из метрополии, там просто еще не успели узнать о последних событиях. Эти фрегаты давно бороздили воды Карибского моря. После коварного нападения Командора на Барбадос корабли были посланы туда для охраны острова, однако дошедшие слухи о смерти Пирри и налете на Кингстон заставили капитана Джексона самостоятельно принять решение о возвращении на Ямайку.

Сам капитан, средних лет и среднего роста, несмотря на довольно поздний час, немедленно прибыл в губернаторский дворец.

Лорд Эдуард еще не ложился и велел провести капитана в гостиную. Здесь же восседал неизменный сэр Чарльз и пожелавшая присутствовать при разговоре Мэри.

Девушка едва не заболела после налета Санглиера. Лишь возвращение отца заставило дочь встать с постели. Она с неожиданной живостью расспрашивала подробности пребывания в плену, картины морского боя, однако лорд Эдуард был с дочерью немногословен. Сказал, что условия были сносными, а бой, как виделось с острова, был подготовлен Санглиером заранее, и подготовлен так, что у английских моряков не было ни одного шанса.

Мэри выслушала и слегла снова. Несколько дней она фактически не вставала с постели. Говорила мало, ни на что особо не жаловалась, но была не по-хорошему задумчива и очень грустна.

Потом болезнь перешла в новую форму. Девушка то была безучастна ко всему, и мысли ее витали где-то далеко, то вдруг с каким-то нервным возбуждением начинала носиться на лошади по окрестностям Порт-Ройала, фехтовать в парадном зале губернаторского дворца или тормошить всех дурацкими вопросами ни о чем.

Известие о пришедших кораблях, похоже, взбодрило девушку, и она заявила, что обязательно будет присутствовать при беседе с моряками. Обычно лорд Эдуард старался не допускать Мэри до сугубо мужских скучных дел, но тут не стал отказывать дочери.

Да и как отказать? Судьба не дала лорду Эдуарду наследника рода, а ранняя смерть жены и собственноручное воспитание единственного ребенка способствовали тому, что многие находили у леди Мэри мужской склад ума. Ее же решимости и умению владеть оружием могли позавидовать многие юноши.

Лорд Эдуард коротко поведал моряку о своих приключениях и событиях, которые произошли в городе.

– Когда командор Пирри был убит, губернатор был вынужден согласиться на требования бандитов, – заключил он свой рассказ, ни словом не обмолвившись об участии дочери.

Точно так же ничего не рассказала отцу Мэри. О ее попытке убить Санглиера и последующем обмороке лорд узнал от губернатора. Промаху он значения не придал, подобное может случиться с каждым, а обморок… Так все-таки девушка, господа! Губернатор – мужчина, но вел себя куда хуже. Даже не в комнате, а вообще. Мог бы организовать нормальную оборону города. Как понимал лорд Эдуард, вряд ли флибустьеров было больше пятисот человек.

Что до покойного командора Пирри, то его смерть явилась лучшим выходом для всех. После бесславной потери эскадры ему было не миновать суда, а так – убит и убит. Какой спрос с мертвеца?

– Меня волнуют несколько вопросов, – с бесстрастным лицом подытожил повествование лорд Эдуард. – Дерзость Санглиера перешла все мыслимые границы. Он ведет себя с нами, словно с испанцами. Нагло, не считаясь с соотношением сил. Эскадру он уничтожил так, словно это были не боевые корабли Его Величества, а какие-то заурядные торговцы. Города же захватывает играючи. С этим надо что-то делать.

– Я думаю, городам больше ничего не грозит, – подал свой голос сэр Чарльз.

– Почему?

– Потому, что взять с них больше нечего, – невозмутимо пояснил свою мысль толстяк. – Что до дерзости, то основные приемы Санглиера достаточно одинаковы. Он тайно высаживается на берег, ночью тихо захватывает форт, а затем его люди так же тихо занимают город. Насколько можно судить, потерь он почти не несет, да и жителей без крайней необходимости не трогает.

– Зато забирает деньги и ценности, – заметил лорд Эдуард.

– Да, – согласился сэр Чарльз. – Причем не у испанцев, а у нас.

– И откуда он взялся?! – в сердцах воскликнул Джексон.

– Насколько мы узнали, Санглиер не француз. Не то московит, не то поляк, короче, откуда-то из тех краев, – поделился информацией лорд Эдуард. – Как он попал сюда, сказать сложно, но, по его же собственному признанию, тут он подвергся нападению сэра Джейкоба, потерял много людей и теперь мстит за их гибель. Мы видели Санглиера в бою. Это не человек, а дьявол. Хотя надо признать за ним определенное благородство.

Мэри почему-то вздохнула.

Лорд Эдуард посмотрел на свою дочь. Ее жизнь минимум дважды висела на волоске, однако загадочный Санглиер действительно вел себя порою как истинный джентльмен.

Если не считать факта нападения на земли британской короны.

– Что скажете, капитан?

В ответ на вопрос лорда Джексон едва уловимо пожал плечами. Что он мог сказать, когда искать флибустьеров в открытом море – вещь достаточно бессмысленная? Да и что могут сделать два фрегата там, где было потеряно четыре?

– Надо в первую очередь собраться с силами, – все-таки высказал свое мнение моряк после некоторого молчания.

– Или действовать другими методами, – заметил сэр Чарльз. – Все люди смертны, и все любят золото. Как у нас, так и на французской стороне. Я уверен, что на Санглиера работает кое-кто из наших поселенцев. Но ведь и у нас там есть свои люди.

– Вы предлагаете?.. – Лорд Эдуард многозначительно замолчал.

– А почему бы и нет? Надо же как-то вывести его из игры! Или переманить на свою сторону, памятуя, что Санглиер должен любить деньги, или…

– Мне кажется, переманить было бы лучше, – неожиданно произнесла Мэри. – Такой человек мог бы принести Британии немалую пользу. Стали же Дрейк и Морган рыцарями!

– Но они были англичанами, – напомнил лорд Эдуард.

– Зато, судя по поведению, Санглиер у себя на родине – человек знатный, – возразила Мэри.

– Без сомнения, – кивнул ее отец. – Интересно, почему он покинул родину? Какие-нибудь гонения? Конфликт с королем? В этом случае он должен искать себе другое подданство, и тогда договориться с ним будет реально.

– Я не сомневаюсь в знатности пиратского командора, но его нравственность, не в женском обществе будь сказано… – покачал головой сэр Чарльз.

Мэри встрепенулась и уставилась на друга отца. Продолжать тот явно не собирался, и поэтому пришлось спросить:

– Он что-то себе позволяет?

В голосе девушки звучала необъяснимая тревога, словно поведение Санглиера задевало ее интересы.

Ни лорд Эдуард, ни сэр Чарльз не поднимали при ней этого вопроса. Незачем порядочной девушке знать о некоторых шалостях отдельных мужчин.

Но сейчас вопрос был поставлен, и было ясно, что леди Мэри в любом случае добьется ответа.

– Видите ли… – протянул сэр Чарльз.

Он выглядел порядочно смущенным. Одно дело – обсуждать подобные вопросы в мужском кругу, и совсем другое – касаться неприличных тем в порядочном обществе. Толстяк был сам не рад, что ляпнул, не подумав, о нравственности противника, но теперь деваться было некуда.

– Судя по обмолвкам его людей, Санглиер живет сразу с двумя женщинами, – набравшись решимости, выпалил сэр Чарльз.

– Как? – Глаза Мэри расширились от удивления.

Такое явно никак не могло поместиться в ее голове.

Сэр Чарльз развел руками, словно говоря, мол, а я знаю?

– В браке? – уточнила девушка.

– Не знаю, – признался толстяк. – Вообще-то Церковь не поощряет многоженства.

– Так может, это его сестры? – в голосе Мэри прозвучали нотки надежды.

– Нет. О родственницах речь не шла. Именно о женах… или любовницах, – последнее слово убежденный холостяк произнес едва ли не шепотом, как нечто весьма неприличное.

– Тогда он турок, – убежденно заявил Джексон. – Доводилось мне плавать в тех краях. Нехристи вина не пьют, а вот иметь несколько жен – у них в порядке вещей.

– Я тоже бывал в тех краях, знаком с мусульманами, их обычаями и поведением. Нет, Санглиер – европеец. Это можно утверждать определенно, – возразил сэр Чарльз.

– Без всякого сомнения, – подтвердил слова своего друга лорд Эдуард.

– Ну что же… – Джексон, кажется, хотел рассказать о каком-то похожем случае из богатой практики, но посмотрел на девушку и замолчал.

На Мэри, как говорится, не было лица. Ей явно не хватало воздуха, грудь ходила ходуном, и было похоже, что девушка вот-вот лишится чувств.

– Нравственность Санглиера нас не касается, – замял разговор лорд Эдуард.

Он тоже обратил внимание на состояние дочери и пожалел о том, что разговор коснулся запретных тем.

Каково порядочной леди услышать о формах разврата, которым иногда предаются мужчины вне зорких глаз общества! Так и с ума недолго сойти от возмущения неслыханным бесстыдством!

Хотя, тут лорд был справедлив, чего можно ждать от пирата?

На память невольно приходила проведенная в здешних водах молодость и те забавы, которые они позволяли себе с пленными испанками.

Не все рассказывается в собственной семье. Знай леди Мэри подробнее о прошлом отца, может, снисходительнее бы отнеслась к Санглиеру.

– Чудовище! – выдохнула девушка.

Остальные важно кивнули, соглашаясь. Не потому, что предводитель флибустьеров позволял себе многое в частной жизни, а потому, что представлял опасность.

– Простите, господа. Я вас покину.

Мэри поднялась с видимым трудом, но походка ее была, как всегда, прямой, подобающей истинной леди.

Оставшись одни, мужчины переглянулись. На трех непохожих лицах появились одинаковые улыбки. Понимающие, снисходительные, мол, что возьмешь даже с самой лучшей девушки?

– И угораздило же вас ляпнуть! – с укоризной подытожил молчаливый обмен мнениями лорд Эдуард.

– Само с языка сорвалось, – вздохнул сэр Чарльз.

Уж ему-то было не знать дочь друга!

Лорд кивнул, принимая извинения.

– Кстати, джентльмены, у меня появилась мысль. Не использовать ли нам любимый прием Санглиера? – сэр Чарльз вновь обрел деловитый тон.

– Каким образом? – заинтересовался новый губернатор Ямайки.

– С моря Пор-де-Пэ труднодоступен. Единственный вход в гавань прикрывает мощный форт. Да и корабли, которые окажут ему поддержку. Так почему бы не высадить десант в стороне от города с тем расчетом, чтобы он атаковал перед рассветом? Если у Санглиера это с успехом прошло не один раз, чем хуже мы? – подробнее развил мысль толстяк.

Собеседники молча обдумали ее так и сяк.

– Сил мало. – Лорд с сомнением качнул головой. – Надо бы подождать, пока не прибудет подкрепление.

Напоминать ему о том, что сил у Санглиера тоже было немного, никто не стал. Одно дело – вольные ловцы удачи, и совсем другое – регулярные войска и флот. У первых заведомо больше наглости, которая не только города берет. Да и до сих пор было непонятно, каким образом Санглиеру удается тихо захватывать фортификационные сооружения. Он же человек, а не привидение, которое в состоянии передвигаться невидно и неслышно!

– Можно обратиться за содействием к испанцам или голландцам, – предложил капитан Джексон и сам тут же устыдился неуместности своего предложения.

Делиться добычей и славой со вчерашними врагами, неожиданно ставшими союзниками, – это, знаете!.. И пусть формально никто не сможет упрекнуть, однако шепоток за спиной бывает хуже официального порицания.

– Что ж, подождем. Стянем все силы из Архипелага, запросим помощи из метрополии, а затем попробуем нанести удар, – подытожил губернатор. – Или попробуем действовать другими методами.

– Подкупом или… – многозначительно не стал договаривать сэр Чарльз.

– Как получится. Но второй вариант мне кажется более верным. В чем леди Мэри безусловно права, это в том, что такого человека было бы неплохо использовать для блага Англии. Повесить его мы всегда успеем, – заявил лорд Эдуард. – А теперь прошу прощения, но я пойду и попробую успокоить дочь. Девочка в первый раз услышала такое, так что поневоле приходится побеспокоиться о ее здоровье.

Но попытался он зря. Двери в комнаты Мэри были закрыты изнутри, и сколько ни стучал благородный лорд, его так и не пустили.

Удалось добиться ему лишь одного. Наружу выглянула служанка и заявила, что Мэри закрылась в спальне даже от нее.

– Судя по звукам, она рыдает без перерыва, – докончила фразу Элиза. – Лучше зайдите попозже, сэр.

– Рыдает? – удивился лорд Эдуард. – Моя дочь?

Благородная леди может тихонько поплакать, однако рыдать пристало простолюдинкам.

С другой стороны, понятно, почему леди Мэри не хочет пустить даже родного отца. Есть вещи, которые лучше не видеть никому.

– Хорошо. Я зайду утром, – вынужден был кивнуть лорд.

Его счет к Санглиеру вырос еще на несколько пунктов.

22 Флейшман. Ссора

Мы зашли в кабак втроем, но восторженный рев посетителей относился исключительно к Командору.

Ни я, ни Мишель не были в обиде. После неизменно удачных походов популярность Командора среди Берегового Братства сравнялась с популярностью былых апостолов флибустьерства. В нем видели не просто собрата, а олицетворение общей моряцкой мечты. В меру сурового, не в меру удачливого, до совершенства умелого. Несколько месяцев – и каждый, кто ходил под Веселым Кабаном, обзавелся неплохими деньжатами. Такие пустить в дело – и при умелом ведении можно достаточно безбедно прожить хоть всю жизнь.

Правда, заводить свое дело вольные добытчики не любили. Были, разумеется, те, кто удалялся на покой, а то и вообще перебирался в далекую метрополию. Но все-таки подавляющее большинство настолько привыкало к постоянному риску, что просто не мыслило себе другой жизни. Пусть сегодня густо, завтра – пусто, зато ты вольная птица, и нет над тобою никого, кроме капитана. Если же капитан наподобие нашего Командора, то большего самому королю не стоит желать.

Я был всего лишь одним из помощников легендарного флибустьера. Не последним человеком в команде, но все-таки помощником. Ни на что другое я претендовать не собирался и был доволен положением и жизнью. Что до Мишеля, то офицеры никогда не пользовались популярностью среди населения. Даже трех мушкетеров вкупе с д’Артаньяном никто не знал, кроме товарищей по полку да всеведущего кардинала Ришелье. Широкой публике они стали известны намного позже благодаря гениально написанным, хотя и насквозь неверным романам Дюма.

Как следствие, вопрос на засыпку. В нашей ли мы реальности или в некой параллельной?

Командор Санглиер – личность популярная, да и его дела достойны любой легенды. Однако наш крупнейший знаток пиратства Ширяев нигде такого не встречал. Правда, это тоже ни о чем не говорит. Нам ли не знать, что «делам и людям срок дан малый» и с годами благодарная людская память может забыть и не такое, но все-таки?

Единственная реальная зацепка – землетрясение в Порт-Ройале. Плюс имена некоторых наших предшественников-пиратов и ныне здравствующих королей. Что опять-таки ничего не доказывает.

Но и черт с ним! Вопрос это философический и к практическим делам отношения не имеющий. Для нас что подлинное прошлое, что параллельное – не более чем настоящее. Объективная реальность, кем-то нам данная в ощущениях…

Да и о чем не подумаешь, слегка приняв на грудь?

Народа в кабаке хватало. В основном здесь гуляли разнообразно одетые флибустьеры. Их можно было узнать по заткнутым за пояс ножам, торчащим отовсюду пистолетам. Когда оружие является инструментом для добычи пропитания, то поневоле привыкаешь к нему так, что расстаться с ним все равно, что расстаться с собственной кожей.

Обычные моряки здесь были тоже, только было их намного меньше. Три или четыре оседлых жителя Пор-де-Пэ выделялись из толпы лицами, не такими обветренными, как у профессиональных морских бродяг.

И в довершение картины за угловым столиком сидели четыре офицера с королевской эскадры, разодетые, с несколько высокомерным выражением. Аристократия! А вот какая…

Мишель давно поведал нам, что служба на королевском флоте не является особо престижной. Настоящие дворяне, ведущие свой род едва ли не от Христа, предпочитают сухопутные силы, в крайнем случае – галеры. Под парусами большей частью ходят те, кто не вышел знатностью или обеднел настолько, что пустился в море в расчете на богатые призы. Исключения сравнительно редки, да и те имеют в основе какие-то конкретные причины. Это в Англии на флоте собран весь цвет дворянства. Куда ей, горемычной, деваться, когда кругом моря, а в тех морях – добыча?

Толстый Поль, владелец заведения, имел лишь один глаз, но замечал всегда и все. Он сразу подскочил к нам, провел к свободному столику.

Командор на ходу кивал знакомым: среди флибустьеров было немало тех, кто ходил под Веселым Кабаном. Мы уселись по соседству с королевскими офицерами, вежливо поздоровались с ними, и те важно кивнули в ответ.

Общего восторга они явно не разделяли. По крайней мере двое из них. Один, молодой, со шрамом на щеке и с видом задиры, и другой, с породистой мордой и высокомерно-брезгливым выражением. В другой обстановке они с радостью проигнорировали бы нас, однако здесь против коллективного настроя идти сразу не рискнули, хотя в их ответных кивках сквозило нечто оскорбительное.

Верный себе Кабанов предпочел сделать вид, что не замечает скрытого недоброжелательства. Он демонстративно уселся к офицерам спиной и ни разу не сделал попытки обернуться. Словно сзади была глухая стена.

Приветственный рев давно смолк, но наша компания оставалась в центре внимания посетителей. Это не значит, что все собравшиеся непрерывно глазели на нас и смотрели нам в рот. Слава богу, подобного не было. Просто время от времени поглядывали украдкой да пытались уловить что-нибудь от наших разговоров.

Так в будущем, которое для нас стало прошлым, в ресторанах смотрели на всевозможных эстрадных кумиров, дабы потом рассказать знакомым, с кем прихотливая судьба свела в одном зале. Разница была лишь в том, что те кумиры были дутыми, навязанными телевидением и рекламой. Командора же никто никому не навязывал, и он пользовался уважением исключительно благодаря удачным делам.

– Тост! – в отдалении приподнялся Антуан, один из тех, кто был с нами, начиная с бегства с плантации. – За нашего славного Командора, человека, с которым мы ни разу не знали неудач!

Флибустьеры дружно вскочили с мест. Если кто и недолюбливал по каким-либо причинам Кабана, то высказывать это не собирался.

Исключением были лишь офицеры. Лишь один из них попытался встать, однако его тут же удержал задира со шрамом.

Оно понятно: идущая не первый год война не принесла никакой славы французскому флоту. Ловцы удачи брали на абордаж вражеские суда, штурмовали города, а регулярные силы зря бороздили морские просторы, а чаще просто отстаивались на рейдах под предлогом охраны своих территорий. Поневоле начнешь ревновать к чужой славе, раз не имеешь собственной.

Командор благодарно встал, вытянулся по стойке смирно и залпом опрокинул в себя чарку рома.

– Всем выпивку за мой счет! И побольше! – бросил он толстому Полю.

Нет никакой нужды описывать реакцию зала. Любителей выпить на халяву хватало во всех странах и временах.

Предложение было горячо принято и поддержано почти всеми. Лишь офицеры брезгливо скривились и отодвинули подальше появившуюся на столе лишнюю бутыль.

Кабанов этого не видел. Он вновь поднялся и громогласно провозгласил ответный тост:

– За моих боевых соратников! Мы славно потрепали англичан и покажем всем, кто попытается встать нам поперек дороги!

– Ну да! Легко воевать в кабаке, – не очень громко произнес все тот же задира со шрамом. – Чем больше выпьешь, тем больше фрегатов потопишь в хмельных мечтах.

Командор услышал. Как и многие другие.

Зал притих. Как бы ни был миролюбиво настроен Сергей, вообще проигнорировать выпад он не мог.

– Есть люди, которые постоянно говорят о себе. Мечтайте дальше, господа! У вас это хорошо получается, – милостиво кивнул он, впервые чуть оглянувшись на говоривших.

В ответ флибустьеры дружно разразились смехом. Людей гордых здесь традиционно любили, а вот спесивых – никогда.

Задира со шрамом вскочил. Тот самый, что хотел выпить за здоровье Командора, попытался удержать его, да куда там! Лицо задиры нервно дернулось.

– Я говорил о вас. О человеке, который без всяких оснований нагло именует себя Командором.

– Положим, Командором меня назвали эти люди. – Кабанов обвел рукою зал. – Или вы хотите сказать, что все они наглецы?

Присутствующие зашевелились. В кабаке отчетливо запахло грозой и всеобщим мордобоем.

– Я хочу сказать, что наглец – вы! – Если задира решил вместо коллективной потасовки избрать дуэль один на один, то он явно делал не лучший выбор.

– Кто этот птенчик, ощипанный раньше, чем успел опериться? – поинтересовался Командор у Мишеля.

– Лейтенант Ростиньяк, один из первых дуэлянтов на эскадре… – Мишель подобрался. Уж он-то всецело был на стороне Командора.

– И лучший фехтовальщик! Если бы вы были дворянином… – Ростиньяк картинно возложил руку на шпагу.

– Я сегодня отдыхаю, месье фехтовальщик. Поэтому готов выслушать ваши извинения, – спокойно произнес Командор.

Большей уступки он сделать не мог. Его бы просто не поняли.

Ростиньяк судорожно сглотнул и стал торопливо стаскивать с руки перчатку.

Она перелетела через по-прежнему сидевшего к офицерам спиной Командора и упала на стол прямо перед ним. Сергей приподнял ее, приложил к ладони и заметил:

– Если вы торгуете предметами туалета, то должен вам заметить, что размер явно не мой.

Замечание имело успех. Флибустьеры заржали. Зато Ростиньяк позеленел и резким движением выхватил шпагу:

– Готовьтесь к смерти!

Он попытался ткнуть Командора в спину, но Сергей уклонился, кувырком слетел с лавки и мгновенно оказался на ногах.

Посетители опять вскочили с мест. Подлый удар вызвал бурную реакцию, и десятки клинков вылетели из ножен.

Мгновение – и вся эта буйная толпа обрушилась бы на офицеров. Только на этот раз вместо мордобоя было бы кровопускание.

Дворяне поняли ожидающую их судьбу. Я отчетливо читал на их лицах страх. Возможно, не перед смертью как таковой, а перед смертью бесчестной, от подвыпившего сброда.

– Стоять! – рявкнул Командор.

Все послушно застыли, и в наступившей тишине Кабанов сказал намного спокойнее:

– Это мое личное дело. Мишель, будьте, пожалуйста, моим секундантом. Все свидетели, что я давал этому дебоширу шанс.

Лицо при этом у Сереги было грустное. Он словно сожалел о случившемся, но иначе поступить уже не мог.

– Надеюсь, месье соблаговолит выйти, дабы не причинять ущерба заведению?

Месье соблаговолил. За ним наружу вывалили все, включая трактирщика.

Было еще светло.

Образовался круг, в котором оказались двое, Кабанов и Ростиньяк. Не было банальных слов о возможном примирении, каких-либо условий, измерения длины шпаг.

Дуэлянты молча скинули камзолы, отсалютовали и так же молча двинулись друг к другу.

Звякнули клинки.

Ростиньяк не соврал. Он был действительно великолепным фехтовальщиком. Во всяком случае, ему удалось продержаться против Командора целых полминуты, а то и на пару секунд больше. Я точно не засекал. Зачем?

Клинок Командора в резком выпаде вонзился в грудь противника. Ростиньяк безмолвно стал заваливаться на спину, упал, несколько раз дернулся и затих.

Командор пожал плечами, вытер шпагу изящным платком и вздохнул.

– Гулянку испортил, – пожаловался мне Сергей по-русски, пока толпа восторженно приветствовала его в качестве победителя.

Или он оправдывался передо мной?

Я действительно подумал, что мы очень легко стали относиться к смерти. Как будто не было у нас соответствующего воспитания, строгих законов, налета цивилизованности, гуманизма. Но мысль мелькнула и исчезла. Время диктует свои порядки, и у Сережи просто не было выбора. Не он начинал, не он и виноват.

Мы хотели вернуться в кабак, но тут откуда-то вывернул патруль, и командовавший им сержант бодро двинулся к месту происшествия.

– Убийство?

– Дуэль!

Законы против дуэлей были строги, хотя на них все смотрели сквозь пальцы.

Сержанту тут же объяснили все обстоятельства дела, и бравый вояка оказался в замешательстве.

С одной стороны – Ростиньяк. Как тут же оказалось, человек достаточно знатный, со связями при дворе, ушедший на флот после очередной скандальной дуэли. Его смерть нельзя оставлять безнаказанной хотя бы потому, что найдутся многочисленные родственники, которые дойдут до самого короля, дабы тот своей властью покарал убийцу.

Но и Командора сержант знал. Это чувствовалось по выражению его лица, на котором отчетливо проступала внутренняя борьба между долгом и невольным уважением к человеку, в силу обстоятельств нарушившему закон.

– Ну что мне с вами делать?! – воскликнул в досаде сержант, взирая на Командора не без доли уважения.

Морские офицеры стояли рядом, однако не вмешивались. Они не могли не признать, что дуэль велась честно, и дворянская честь не позволяла им осуждать победителя.

– А вы меня арестуйте, – хмыкнул Командор.

Хотел бы я посмотреть на подобное зрелище!

Пираты дружно заржали, давая понять, что сказанное – очередная шутка их кумира.

Рассмеялся даже сержант. Видно, попытался представить, каким образом он с пятеркой солдат сможет арестовать Кабанова посреди преданных ему флибустьеров.

– Жаль, не знаю, как по-французски подписка о невыезде, – сказал мне Командор. – Я бы отдохнул здесь еще с месяц.

– Захотел! Как бы нас не выперли отсюда досрочно, – высказал свое мнение я. – От греха подальше.

Никто не понял, о чем мы говорим, стоя неподалеку от свеженького трупа.

– Я буду вынужден доложить обо всем губернатору, – наконец сумел принять какое-то подобие решения сержант.

– Я сам доложу все, – вступил в разговор Мишель.

Сержант посмотрел на него с благодарностью.

– Ладно, пойдемте с нами, сержант. Выпьете чарку, тогда и служба будет веселее. – Командор кивнул в сторону кабака.

Чваниться служивый не стал. Как и положено служивому. Когда же он покинул нас, не после одной, а после пятой или шестой чарочки, Мишель тихо сказал:

– На вашем месте, Серж, самое лучшее – уйти на пару месяцев в море. Дю Кас замечательный человек и к вам относится очень хорошо, но на него может надавить капитан Жерве. Ростиньяк был его любимчиком. А я доложу все дело несколько позднее.

– Я мало знаком с командиром отряда королевскихсудов, но он показался мне человеком порядочным, – изрек Кабанов. – Да и потом, Мишель, мои корабли нуждаются в килевании. Я уже не говорю о том, что мужчина должен отвечать за свои поступки. Что они мне сделают? На край света сошлют?

– Я вас предупредил. Жерве действительно порядочный, но он не может не считаться с родней покойного.

– До родни далеко, – философски заметил Командор.

Если подумать, он был прав. Любая попытка суда над Кабановым неизбежно бы вызвала самую бурную реакцию со стороны пиратской вольницы, что было намного опаснее королевского гнева. Но и в словах Мишеля был свой резон. Два-три месяца похода, а там нынешние события позабудутся под наслоением новых. Как ни крути, война.

Или не позабудутся? До Европы далеко. Пока весть дойдет туда, пока какой-нибудь указ вернется обратно, тут не два месяца пройдет, а намного больше. Ссориться же с французскими властями после того, как мы поссорились с английскими, у нас нет никакого резона.

– Нет, Мишель. Я буду держать ответ перед губернатором. Тем более что в данной истории я не виноват, – Командор произнес это таким тоном, что стало ясно: уговоры бесполезны.

А раз бесполезны, оставалось только догулять.

Что мы и сделали.

23 Кабанов. О вреде ночных прогулок

Губернатор попросил меня явиться к нему к вечеру второго дня. Именно попросил. Никакого права приказать он не имел.

Отношения в колониях были достаточно своеобразными. Жители считались подданными французского короля, губернатор – его полномочным представителем, и, соответственно, на эту территорию распространялись все действующие законы. Но отдаленность метрополии и специфический состав населения не давал государственному механизму функционировать в полную силу. Что-то выполнялось, что-то постоянно пробуксовывало, на многое же никто не обращал внимания.

К тому же я не был ни французом, ни постоянным жителем островов. Так, гость, на время войны согласившийся выполнять определенные услуги, вкладывающий свои средства в организацию собственной флотилии и отстегивающий полагающуюся долю королю и губернатору. За что они в свою очередь снабжали меня убежищем и позволяли ходить под французским флагом.

Флаг над моими кораблями развевался мой, а убежищем я пользовался. Даже поселил здесь женщин и имел небольшой дом. Мог бы прикупить или построить жилище побольше, однако зачем? Я ведь не собирался селиться здесь навечно. На время же устраивало и так.

– Что ж вы? Надо быть поосторожнее.

На лице губернатора не было ни следа строгости, а в голосе не чувствовалось укоризны.

Он наверняка успел опросить кучу свидетелей и прекрасно знал, что я не виноват. Но должность обязывала принять какие-то меры, и он принимал их. В виде разговора.

– Я всего лишь защищался, – напомнил я.

Рассказывать о том, как Ростиньяк в запале пытался нанести мне удар в спину, я не стал. Равно как и о том, что убил его я не тогда, а во время честного поединка.

Обо всем этом должен был поведать ему Мишель. Сам же я оправдываться не хотел. Моей вины в случившемся было немного.

– Все знаю. Однако никто не отменял королевские указы о дуэлях. Капитан Жерве был вынужден официально поставить меня в известность о случившемся.

Указы о дуэлях какие-то были. Судя по известному роману Дюма. Хотя и в том же романе они нарушались сплошь и рядом.

– Здесь была задета моя честь, – откровенно говоря, даже в моем суровом на законы времени фразочки Ростиньяка я бы не стерпел. Только там я бы ограничился битьем морды.

– Но все равно, сходили бы вы пока в море, – вздохнул Дю Кас. – А там все утрясется.

В виде наказания два похода в море вне очереди. И чтобы без добычи не возвращался!

Хорошо!

– Схожу, как только приведу в порядок корабли. И «Вепрь», и «Лань» нуждаются в мелком ремонте. Думается, что за недельку управимся.

– А «Магдалена»?

«Магдалена» была небольшой двенадцатипушечной бригантиной, пришедшей в Пор-де-Пэ спустя неделю после встречи Нового года. Ее смешанный франко-английский экипаж состоял из семи десятков флибустьеров, не первый год бороздящих Карибское море. Опытные бродяги за неделю спустили добытое, затем сноровисто подготовили суденышко к новому плаванию и сразу после этого явились ко мне депутацией во главе со своим капитаном по кличке Милан. Или, говоря по-русски, Коршун.

Своему прозвищу капитан соответствовал, даже весьма. Немолодой, наполовину черноволосый, наполовину седой, с горбатым носом, сильно напоминавшим клюв, и взглядом, постоянно рыскающим в поисках не то добычи, не то падали.

Под стать капитану была и команда. Бывалые крепкие моряки, явно не знающие разницы между злом и добром, разве что разбирающиеся в чужом добре, этакие канонические морские разбойники с ножами и пистолетами, они дружно попросили присоединить их к моей крохотной эскадре и даже заранее согласились со всеми моими требованиями.

Сорокину они чем-то не понравились. Остальные мои помощники поддержали их просьбу. Особенно старался Ширяев. Гриша, по-моему, грезил огромной эскадрой, способной завоевать весь Архипелаг, а то и материк. Гранье добавил, что вояки это отменные, пусть буйные и себе на уме, но если прибрать их к рукам, то пользы они принести могут много.

Сама по себе «Магдалена» значила немногое, и я хотел использовать ее лишь в составе всего отряда, но губернатор смотрел так просительно, что я не выдержал. В конце концов, Дю Кас во всем шел мне навстречу, так почему бы разок мне не выполнить его просьбу?

– Хорошо. Я выйду завтра к обеду, – кивнул я. – Остальные пусть присоединятся ко мне попозже.

Про себя же подумал, что будет даже неплохо проверить новых людей в каком-нибудь небольшом деле. Покажут себя хорошо – оставлю при отряде, нет – разойдемся, как в море корабли.

Дю Кас с облегчением вздохнул и велел подавать не то поздний обед, не то ранний ужин.

На этот раз за столом мы сидели недолго. У меня наметилась куча дел, связанных с походом, и потому спустя какой-то час пришлось поблагодарить щедрого хозяина и подняться.

У небольших городков, даже если они гордо именуются городами, есть несомненный плюс. Несмотря на разбросанность, весь Пор-де-Пэ можно было обойти пешком. Без особого труда и затрат времени. Правда, я брал у Мишеля уроки верховой езды и уже довольно сносно держался в седле, но завести себе коня до сих пор как-то не удосужился.

Сдерживало все то же чемоданное настроение. Женщины были худо-бедно пристроены, ничего особенного меня тут не держало, и лишь обязательства перед своими людьми да всевозможные мелочи грядущего путешествия не давали сорваться к родным пенатам.

Что до коня… Мы в ответственности перед тем, кого приручили. Тащить через океан благородное животное не хотелось. С ним и здесь намечалось бы немало хлопот. Так стоила ли игра свеч? Пешком тоже неплохо. Ноги разминаются, и вообще…

Как всегда на юге, вечер очень быстро перерос в ночь. Погода стояла отменная, звезды над головой слегка будоражили душу далекими огоньками, во мраке скрывались дома поселенцев, вольготно разбросанные там и здесь пальмы, какие-то кусты.

Я шел и ни о чем особенном не думал. Так, мелькали порой какие-то смутные воспоминания, даже не воспоминания – ощущения забытого прошлого. Что-то настолько далекое, что и слов сразу не подберешь.

Конечно, лирика, не очень вписывающаяся в образ несгибаемого флибустьерского командора, но образ – одно, а человек – другое. С утра намечалась куча дел, и я решил, что пока имею полное право чуть расслабиться, отдохнуть душой.

Не дали. Среди привычных ночных звуков ухо само выделило едва слышный металлический щелчок.

Дальше в дело вступили инстинкты.

Я еще не успел ничего понять, но тело само рвануло в сторону, и в тот же момент грянул выстрел.

Пуля просвистела мимо. Вероятно, там, где я был за долю секунды до этого.

Стреляли из-за кустов чуть справа. Происходи дело на три века позднее, я без сомнения залег бы на противоположной стороне. Но здесь и сейчас мгновенно перезарядить оружие невозможно, и я рванул прямиком к засаде.

У неведомого стрелка помимо задействованного мушкета могли бы быть пистолеты, да и сам стрелок, вполне возможно, был не один, только это не играло большой роли. Вряд ли в засаде меня поджидала целая сотня головорезов, а с двумя-тремя я вполне рассчитывал справиться.

И, как всегда в минуту опасности, в голове успела пронестись куча мыслей.

На всех островах, независимо от национальной принадлежности, существовал королевский суд и суд губернатора. Сверх того, каждый капитан имел полное право над жизнью и смертью любого своего подчиненного без дальнейших оправданий перед комиссиями и законами, а плантатор мог казнить, убить или замучить хоть одного раба, хоть сотню.

Иногда случались самосуды над кем-то неугодным. Бывали также поединки и потасовки, а вот об убийствах из-за угла слышать как-то не приходилось. Это же не материк, людей здесь немного, и потому все на виду. Но все-таки…

Додумать я не успел. Все это промелькнуло в голове за какую-то пару секунд – время, которое потребовалось мне, чтобы преодолеть отделяющее от кустов расстояние.

Кусты были хлипкие: если и укрывали, то только от глаз.

Я пролетел их с разгона и сразу увидел несостоявшихся киллеров.

Их было двое. Один все еще продолжал сжимать бесполезный мушкет, второй направлял на меня пистолет.

Ущербная луна давала слишком мало света, чтобы разглядеть моих противников. Мало для опознания, для боя же хватало.

Они явно не ожидали от меня такой прыти. Думали, что жертва послушно упадет, пробитая тяжелой мушкетной пулей, а вместо этого я оказался рядом. Теперь понятие «жертва» переместилось под знак вопроса, и бедолаги, наверное, еще только начинали это понимать.

Тем не менее реакция у второго была неплохой. Пистолет в его руке уже смотрел в мою сторону, и дожидаться выстрела я не стал.

Я выстрелил первым с левой руки, поскольку правая уже была занята выхваченной из ножен шпагой.

Впрочем, для киллера это не имело никакой разницы. Стреляю я одинаково неплохо с обеих рук, а тут еще расстояние…

Несостоявшийся стрелок еще падал, когда я налетел на его приятеля. Тот успел подставить мушкет, и клинок с размаха врубился в дерево приклада. Неудачно врубился. Мне понадобилась доля секунды, чтобы освободить свое оружие, а разбойник уже выпустил ружье из рук и даже успел извлечь нож.

Извлечь-то извлек, только шансов воспользоваться им я не дал. Мы были рядом, в нос бил запах никогда не мытого тела.

И тут я подумал, что убивать мне ни к чему. Надо же будет задать пару вопросов!

Я просто со всей силы двинул наемного убийцу по морде. Моя рука была прикрыта фигурным эфесом, и потому вместо кулака киллер познакомился именно с ним.

Знакомство киллеру не понравилось. Он отстранился от соприкоснувшегося с ним произведения искусства и неловко рухнул наземь.

Бить лежачего я не стал. Не из благородства, просто не люблю работать сверх необходимого.

«Мушкетер» лежал в явной отключке. Я отбросил подальше его выпавший нож, избавил его от пистолета и шагнул посмотреть, что со вторым.

Эх, сюда бы фонарик!

Тут мне на помощь пришла судьба.

Нет, рядом не нашлось ни фонарика, ни даже незажженного факела. Вместо этого открылась дверь в ближайшем доме, и оттуда выглянул хозяин со свечкой в руке. За его спиной маячила парочка здоровенных негров.

– Что случилось?

– Извините, месье, но на меня напали неподалеку от вашего жилища. Не могли бы вы немного посветить?

– Напали?! – с изумлением переспросил мужчина.

Вот где парадокс! Среди буйной пиратской вольницы нападения на улице и в самом деле случались намного реже, чем в любом российском городе моего времени.

Пьяные кабацкие драки – дело другое. Хотя убийства в них – явление заурядное.

Мужчина подошел поближе. Шел он медленно, прикрывая ладонью свечу. В ее отблесках я увидел, что мы немного знакомы. В том смысле, что виделись пару раз в питейных заведениях.

– Командор Санглиер? – тоже узнал меня мужчина.

– Да. Простите, не помню вашего имени.

– Анри. Так что здесь произошло?

– Посветите, Анри. Эти двое попробовали застрелить меня из-за этих кустов. Надо посмотреть, что за люди.

Похоже, Анри покачал головой. Слов для оценки случившегося у него не было. Неграм же вообще не положено было говорить. Во всяком случае, оба молчали.

Бандиту с пистолетом повезло. Моя пуля вошла ему в лоб, и на тот свет он отправился без мучений. Скорее всего, и понять-то ничего не успел.

– Вы его знаете, Анри?

Крови на убитом почти не было. Дырка во лбу в обрамлении частиц несгоревшего пороха. Лицо же вполне можно было разглядеть. Обычное такое лицо, какие каждый день попадаются сотнями.

– Странно, – вымолвил Анри.

– Что? – не понял я.

– Никогда его не видел. Понимаете, Командор, я знаю в этих краях практически всех. Который год здесь живу. Но этого мужчину я никогда не встречал.

– Может, он с какого-нибудь корабля?

– Моряков я знаю тоже. Тех, кто сюда заходит постоянно. Это либо с эскадры, либо кто-то из новеньких.

С эскадры! Тогда что, месть за Ростиньяка? Но что-то не очень вяжется с образом дворян и офицеров. Наемный убийца, дабы убрать неугодившего пирата. Не верится…

– Сейчас мы у его приятеля узнаем, – объявил я, увлекая Анри к лежащему неподалеку «мушкетеру».

И сразу понял, что узнать мы не сможем ничего.

Гарда порядком разбила киллеру морду. Бог с ней! Нечего караулить прохожих. Гораздо хуже было другое: крестовина у самого эфеса попала мужчине прямо в глаз и достала до мозга.

Ему чертовски повезло. Смерть его была легкой и практически безболезненной. Но как не повезло мне!

Единственное, что я теперь мог предположить с некоторой долей уверенности, – это то, что моя скромная особа стала кому-то поперек горла. Но военным морякам, собратьям по ремеслу или не раз битым мною англичанам – боюсь, узнать не суждено. До следующего покушения; да и то, если оно состоится.

Конкуренты могли подстроить подобное только из зависти. Вояки – тоже (в месть я не верил, не корсиканцы же!). Друзья-англичане спят и видят, как бы меня остановить. Если же учесть, что убивать со спины у флибустьеров не принято, для дворян – недопустимо, то, скорее всего, это все же мои постоянные противники.

Вывод? Элементарный. Поход состоится. Если у губернатора я думал о легкой прогулке, то теперь вместо нее будет серьезный рейд со всеми вытекающими последствиями.

Только попрошу Мишеля, чтобы выделил несколько солдат для охраны моего дома. Вдруг неведомые злопыхатели захотят ударить меня в более уязвимое место! Не факт, но?..

24 Калинин. Поход на «Магдалене»

Выход «Магдалены» состоялся, как и было обещано губернатору, в полдень. Команда, должно быть обрадованная тем, что с ними пойдет сам Командор, развила дьявольскую энергию. В момент были погружены недостающие припасы, и даже палуба, в знак особого уважения, была отдраена едва ли не до блеска.

Дело облегчилось тем, что Командор решил не брать ничего из своих секретных штучек. Все-таки до конца в новичках он был не уверен, и единственное, что было установлено на юте бригантины, – это третья, до сих пор резервная рация. Сама по себе без своих приятельниц она была бесполезна и при любом раскладе не могла никому повредить.

С собой Командор взял только Аркашу Калинина.

А кого еще? Сорокин остался на «Вепре», Ширяев автоматически принял «Лань», штурмана были необходимы на своих местах. Да и ребят в чужой экипаж назначать неудобно.

Аркадий же играл роль переводчика. Все-таки в своем французском Командор уверен не был. На бытовом уровне общался уже неплохо, однако мало ли какая случится оказия?

Прощальные слова были сказаны, точка рандеву обговорена, наказы даны, и скоро город стал медленно уменьшаться за кормой.

Погода стояла средненькая. Ветер дул совсем не в ту сторону, приходилось постоянно менять галсы. Но, с другой стороны, в подобных условиях намного лучше узнаешь людей, их сноровку и возможности.

Коршун почти безотлучно находился на юте. Он зорко фиксировал обстановку, умело командовал, выражаясь при этом так, словно говорил отнюдь не на изысканном французском языке.

Командор лишь один раз вмешался в его распоряжения. И то не для того, чтобы поправить, а чтобы лучше познакомиться с маневренностью судна. Когда же остров стал скрываться вдали, то и вообще ушел в отведенную ему капитанскую каюту.

Аркадия он прихватил с собой. После вчерашнего Кабанов был задумчив до некоторой рассеянности и больше молчал.

Молчал и его спутник. Не желал напрасно тревожить покой командира. Сидел тихонько в уголке и то ли вспоминал что-то, то ли отдыхал от дел. Так они и коротали время.

Да и кто упрекнет? В такой близости от Гаити о добыче можно было не заикаться. Чего ж суетиться зря?

Наступил вечер, и теперь мужчины сидели при свете фонаря.

На минуту к ним зашел кок, принес бутылку вина. Кабанов пить не стал, а Калинину одному было неудобно.

– Еще один, максимум два рейда и заканчиваем, – неожиданно нарушил молчание Командор.

– Как?

Человеку свойственно привыкать к своему положению, представлять будущее в виде улучшенного настоящего, и Аркадий не сразу понял смысл произнесенных слов.

– А что? Не надоело? – Кабанов пристально посмотрел на своего спутника.

За прошедшее время Аркадий порядком возмужал. Несколько раздались плечи, окрепли мускулы, ладони покрылись заскорузлыми мозолями. Главное же – у него стал другой взгляд. Уверенный взгляд человека, твердо знающего себе цену и видевшего такое, после чего нет и не может быть страха.

– Надоело, наверное, – как-то неопределенно ответил после некоторой паузы Калинин.

– Почему – наверное? – Губ Командора коснулась легкая улыбка.

– Втянулся. Что мы еще умеем тут делать?

Это говорил человек, даже в кошмарных снах никогда не воображавший себя в подобной обстановке!

– Да что угодно. Юрка грезит о торговле. Одно время даже хотел тут ресторан завести. Потом прикинул возможный доход, да и плюнул на это дело. Но товары перевозить не прочь. Здесь купил, там продал. Все риска меньше, чем в наши авантюры пускаться.

– У меня такое впечатление, что, начиная с бегства из Порт-Ройала, никакого особого риска в наших авантюрах нет, – признался Аркадий. – Если же и есть, то в пределах неизбежного. Как, наверное, везде в эти времена. Я по-другому уже не представляю. Даже скучать начинаю на берегу. Погуляешь, отдохнешь, а потом словно чего-то не хватает.

Командор вздохнул, медленно набил трубку, старательно раскурил и как-то устало произнес:

– А мне, похоже, стало надоедать. Вроде посмотреть вокруг – сплошная экзотика. Теплое море, пальмы, лето круглый год. Хоть поселись и живи до скончания дней. Благо денег хватит. Плантацию купить, а дальше никаких особых забот. И все равно не хочется. И кувыркаться по волнам надоело, и от покоя, как ты говоришь, тошно становится. Хочу домой.

Калинин понял, что под домом Командор понимает не свое время, а просто географическое пространство, именуемое Россией.

Странно было другое. Обычно Кабанов говорил слово «надо», а вот «хочу» – избегал.

Или действительно устал? Несгибаемым тоже иногда надоедает быть несгибаемыми. Потом это проходит, но все-таки…

– А я даже не знаю. Никто нас там не ждет, да и кем мы там станем? Еще в крепостные забреют!

– Забривают в солдаты, – машинально поправил Командор. – В крепостные не то записывают, не то зачисляют. В общем, хрен разберешь. Все равно нам придется прикинуться иностранцами. Нынешнего русского мы не знаем. Документов не имеем. Наберем товара, прибудем под видом купцов, а там, если что, подданства попросим. Вы будете торговцами, я запишусь в солдаты. Не пропадем. Хуже, чем здесь, все равно не будет.

– Да здесь-то, как привыкли, неплохо… – Калинин, видно, вспомнил начало эпопеи и несколько погрустнел.

Командор, напротив, стал несколько бодрее, словно в мало что значащих словах излил накопившуюся усталость.

Он стал прислушиваться к обычным ночным звукам идущего в море корабля и вдруг неожиданно встрепенулся:

– Черт!

– Что случилось? – в свою очередь дернулся Аркадий.

– Не пойму. То ли ветер переменился, то ли курсом другим идем. Но зачем?

Расслабленность порою играет странные шутки. В другое время Командор замечал вокруг все, а тут доверился другим людям и проворонил момент, когда то ли человек, то ли природа решили переиграть четкие указания.

– Я сейчас! – Кабанов порывисто вскочил, привычным жестом поправил шпагу и устремился на выход.

Калинин не размышлял. В последнее время он всегда шел за Командором и потому рванулся следом.

С виду на палубе все шло своим чередом. Работали с парусами вахтенные матросы. Небольшая группа отдыхающих моряков стояла перед входом на ют. На самом юте распоряжался капитан. И все это при свете ущербной луны, звезд да пары фонарей.

– Что случилось, капитан? – Кабанов в три прыжка взлетел на квартердек.

– Ничего, Командор, – невозмутимо ответил Коршун.

Командор окинул взглядом созвездия и, удостоверившись в своей догадке, повелительно спросил:

– Почему поменяли курс?

– Ветер неблагоприятный. Еле ползли. Команда устала… – Коршун отвернул лицо чуть в сторону. – И потом, Командор, не все ли равно, куда идти? Добыча может быть везде. А на место встречи мы всегда успеем.

– Мы, кажется, договорились, что приказы на борту отдаю исключительно я, – ледяным тоном отчеканил Командор. – Потрудитесь, капитан, выполнять свою сторону договора.

Привлеченные спором, на квартердеке стали появляться матросы. По традиции им сюда хода не было, однако корабль был пиратский, и на нем могли существовать свои порядки. Вплоть до полного отрицания таковых.

Свободного места на парусниках немного. Даже на многопалубных галионах. Здесь же, на бригантине, квартердек был по существу небольшим пятачком, окруженным с трех сторон фальшбортом и с четвертой – обрывом в сторону основной палубы.

Дюжина матросов сузила пространство до предела, заняла его собой, и Командор оказался окруженным. Сиплое дыхание вырывалось едва ли не над ухом, и это было единственным звуком, издаваемым людьми.

В молчаливой толпе всегда присутствует нечто зловещее. Особенно когда в ночной темноте практически не разобрать выражений лиц.

– Команда заслужила небольшой отдых, – сипло повторил Коршун.

Он старательно отводил глаза, словно что-то можно было прочитать в них, когда единственный фонарь был за его спиной.

Командор бросил еще один мимолетный взгляд на небо и поинтересовался:

– На Ямайке?

– Там больше шансов заработать деньги, – отозвался капитан и резко добавил: – Вяжи их, ребята!

Несколько крепких рук вцепились в Калинина, парализовали возможность движения. Аркадий попытался дернуться, да куда там?!

На Кабанова навалились вообще целой толпой, дернули на всякий случай назад, прочь от капитана.

Зря! Им бы попытаться пригнуть его вперед, придавить преобладающей массой…

Командор немедленно воспользовался ошибкой. Он оперся на обхватившие его руки, как на подставку, и нанес одновременный удар ногами в грудь Коршуна.

Капитан послушно отлетел, ударился о подвернувшийся штурвал и рухнул чуть в стороне.

Матросы на мгновение растерялись, и Кабанов рванулся вперед. Правая рука вырвалась из чужих пальцев. Командор крутанулся, используя зажатую левую руку как ось, и от души врезал одному из матросов в челюсть.

Миг – и Командор повторил движение в обратном направлении. Его локоть вмял чей-то нос, словно стремился сделать лицо моряка гладким, лишенным выступов.

Левая рука тоже освободилась. Последний удерживающий ее бунтовщик, повторяя движение недавнего пленного, низвергся на палубу, попутно сбив с ног кого-то из своих приятелей.

Еще один из противников попытался обрушиться на Командора, но был подхвачен, переброшен и с криком исчез за бортом.

Всплеска воды никто не услышал. Было не до того.

На стороне матросов было численное преимущество. Они ведь тоже были не новичками в потасовках. Но крохотное пространство не позволяло им развернуться. Люди мешали друг другу. В то время как Кабанов орудовал в одиночку.

Какое-то время никто не использовал оружие. Поднявшиеся на квартердек моряки были при длинных ножах и пистолетах, Командор вообще являлся ходячим арсеналом. Только выхватить клинок или ствол – тоже нужны мгновения.

Командор крутился чертом. Он прекрасно понимал, что все его преимущество – сиюминутно, и старался полностью использовать подвернувшийся случай.

Все-таки первым применить нож довелось ему. На долю секунды рядом не оказалось никого, и рука сама метнулась к ножнам, дернула рукоять и тем же движением метнула хорошо сбалансированный клинок.

Нож пролетел у головы Калинина и вошел точно в глаз одному из удерживающих Аркадия матросов.

Напарник Кабанова ощутил, как ослабла хватка остальных, дернулся изо всех сил и оказался на свободе.

Он сразу налетел на чье-то распростертое тело, неловко рухнул на четвереньки, а затем кто-то другой споткнулся об него и упал крест-накрест рядом.

Кто-то навалился на Калинина сзади и стал прижимать к палубе. Аркадий не выдержал, распластался, но нашел силы оттолкнуться и перекатиться на спину.

Его противник оказался под ним. Грубые руки продолжали сжимать Калинина, к счастью, за туловище.

Аркадий выхватил кинжал, несколько раз ударил распростертого под ним пирата, затем перекатился прочь от обмякшего тела и прислонился спиной к фальшборту.

Перед ним в темноте топталась толпа. Где-то в самой ее гуще по полной программе работал Командор, но с палубы на подмогу своим подбегали все новые матросы, а Кабанов в тесноте даже не мог пустить в ход шпагу.

Короткий вопль с последующим всплеском за бортом известил о печальной судьбе еще одного пирата. Далеко не все из этих лихих джентльменов удачи рождались для виселицы, кое-кому суждено было утонуть. Тем более что в подавляющем большинстве плавать никто не умел и не учился.

Из толпы раздался дикий крик. Командор взялся за ножи и теперь рубил и колол всех, кто только попадался под руку.

Он упорно не сдавался, стремился переломить ход неравной схватки, да только нападавших было слишком много.

На Калинина несколько долгих секунд никто не обращал внимания. Виновата была и тьма, и те усилия, которые пираты прилагали, дабы одолеть Командора.

Руки сами взялись за пистолеты. В перевязях на груди их было четыре штуки, все заряженные, готовые к бою.

Аркадий почти не целясь выстрелил с двух рук, отбросил бесполезное оружие и взялся за новую пару.

Теперь на него торопливо двинулись несколько силуэтов, и Аркадий разрядил пистолеты в них.

Бывший предприниматель еще успел вскочить на ноги, но тут откуда-то сбоку его ударили по голове.

– Живьем! – донесся крик Коршуна, и в следующий миг сознание исчезло…

Назвать пробуждение приятным не смог бы даже самый закоренелый оптимист. Каждая клеточка тела болела, словно побывала в мясорубке, а уж голова чуть не раскалывалась на куски.

Перед глазами была тьма. Слух тоже говорил немного. Судя по поскрипыванию, Аркадий находился на корабле. Чье-то близкое дыхание говорило, что он здесь не один, а звук шагов над головой – что лежит в каком-то помещении под палубой.

– Командор! – шепотом позвал Аркадий.

Ответом было все то же тяжелое прерывистое дыхание.

– Сережа!

Неведомый сосед застонал, а потом тихо отозвался:

– Аркадий?

– Я. Как вы, Командор?

– Могло быть лучше. – Судя по тону, Кабанов еще нашел в себе силы усмехнуться. – Не люблю веревки.

– Какие? – До Аркадия сквозь боль и слабость только сейчас дошло, что он лежит связанный.

– Эти самые. Давно мы здесь?

– Не знаю. Я только очнулся.

Вместо ответа послышалось шевеление.

– Идиоты! – подытожил Командор гораздо более уверенным тоном.

– Мы?

– И мы тоже. Сами влезли в ловушку. Но и наши ловцы ничуть не лучше. Об обыске понятия не имеют, о том, что когда-нибудь люди изобретут внутренние карманы, не знают. Хотя куда им!

Внутренних карманов действительно еще не было ни у кого. Исключая привыкшего к ним Командора.

– Аркаша, у тебя руки связаны спереди?

– Да.

– Тогда порядок! Сейчас мы нашему доблестному Коршуну сюрприз устроим.

Коршун оказался легок на помине. Над головой пленников приоткрылся люк, и в неверном свете наступающего утра в проеме появился капитан «Магдалены» собственной персоной.

Вид у капитана был неважный. Один глаз порядком заплыл, губы распухли, на щеке подсохшей кровью выделялась свежая ссадина.

Впрочем, на Коршуна пленники посмотрели лишь мельком. Гораздо больше их занимал вопрос, где же они находятся.

Дотошный Кабанов, еще до отправления в плавание излазивший всю бригантину, узнал помещение сразу. Невысокий, не выпрямиться, пенал между трюмом и крюйт-камерой использовался на «Магдалене» для хранения наиболее ценной добычи. Денег, драгоценностей, а сейчас, в связи с отсутствием оного, – двух избитых пленников.

– Я жду пояснений, – спокойно заявил Командор, словно и не лежал связанным, а уж чувствовал себя намного лучше пленителя.

Коршун смотрел зло, но не выдержал устремленного на него холодного взгляда, отвел глаза.

– Узнаешь! – сипло пообещал он и добавил: – Собака! Девять человек ухайдакали, да еще раненых полторы дюжины!

– Вам еще повезло. Обычно я в живых вообще никого не оставляю, – оповестил Командор. – А уж предателей не терплю. Кто вам куш пообещал?

– Пообещали. – Имени Коршун не назвал.

– Большой?

– Не твое дело! – грубо обрубил капитан, но тут же поинтересовался: – Ты готов заплатить больше? Сколько?

– На кусок веревки хватит. А уж сам повесишься или попросишь кого помочь – проблемы не мои.

– Твое счастье, что тебя просили живым доставить! – Коршун шагнул прочь и с силой шлепнул крышку люка.

– Может, надо было ему пообещать? – спросил Аркадий.

– Не говори ерунды! После случившегося путь «Магдалене» во французские воды заказан. У Коршуна единственный выход – сдать нас англичанам, а уж стрясет он с нас при этом деньги или нет, роли не играет. – Командор говорил по-русски, поэтому откровенно. – Лучше помоги достать нож из внутреннего кармана. Боюсь, незадачливый капитан скоро будет рад и веревке.

Нож был складным. В темноте на ощупь пришлось изрядно помучиться, прежде чем веревки на руках Кабанова были перепилены. Затем Командор провел ту же операцию над Аркадием.

– Теперь порядок! Черт! Ну и досталось же нам! До сих пор все болит. Ты-то как, действовать сможешь?

– Попробую, – чувствовал себя Аркадий отвратительно и шевелиться мог с некоторым трудом. – Что делать будем? Одним ножом не управимся.

– Ножом – нет. Но у меня с собой револьвер есть. Это такая штука, которая позволяет выстрелить без перезарядки шесть раз. В этом веке еще не изобретена, однако потом будет использоваться с большим успехом, – иронично пояснил Кабанов.

– Я помню.

Револьвер Кабанова был единственным современным оружием, сохранившимся у невольных путешественников во времени. Берёг его Кабанов как зеницу ока, в деле давно не использовал, но при себе носил.

– Жаль, покурить нельзя. Зато прикурить другим дать можно. Ну, что… Цыганочка с выходом. Этот ощипанный петух в гневе даже люк не запер. Готов, Аркадий?

Калинин несколько раз напряг мышцы. Сил для настоящего боя он в себе не чувствовал, но раны и слабость – еще не основание для покорности.

– Готов. Что делать будем?

– Крюйт-камера рядом. Наша задача – вскрыть ее быстро, пока никто ни о чем не догадался. Ну, пошли?

Мужчины откинули люк, и Командор первым выскочил на палубу «Магдалены». Выскочил так, словно и не лежал полчаса назад, избитый, беспомощный.

Вблизи никого не было. Пленники лежали связанными, и не было никакого толка выставлять караул.

От ближайшей мачты на звук повернулась пара матросов, но изумление, возникшее на их лицах, говорило о том, что в ближайшее мгновение никакого противодействия с их стороны ждать не стоит.

Командор действовал проворно. Аркадий чуть отставал от него, однако тоже навалился, помог откинуть парусину и распахнуть люк.

Под ним было другое небольшое помещение с оружием вдоль стен и еще один люк, за которым хранились запасы пороха.

– Действуй!

Сам Кабанов торопливо схватил первую попавшуюся саблю и метнулся обратно на палубу.

Его бросок был стремительным. Командор проскочил мимо матросов, походя рубанул одного из них трофейным клинком и мгновенно оказался у бака. Там, где продолжал чадить фонарь с вожделенным огоньком.

Обратный путь занял столько же времени. Аркадий едва успел открыть последний люк, как Командор возник рядом и занес фонарь над крюйт-камерой.

Выскочившие на крик моряки невольно застыли.

– Поговорим? – с недоброй усмешкой предложил Командор.

Саблю он передал Аркадию, сам же взял в левую руку револьвер, а правой держал фонарь.

Большинство моряков были безоружны, лишь у нескольких были с собой пистолеты, ножи же Кабанов в расчет не брал.

– Аркаша, заряди пока игрушки. Все равно стоишь без дела, – по-русски распорядился Кабанов.

– Что вы стоите?! В крест вас, в бога, в душу и мать! – Сиплый голос вышедшего из каюты Коршуна заставил матросов тронуться с места.

– Есть другие предложения? – Командор демонстративно сделал вид, что собирается бросить фонарь вниз. – Предупреждаю: в случае моей смерти он упадет туда сам.

Матросы остановились вновь. Лицо Командора не оставляло сомнений, что он с радостью бросит огонь прямо в порох.

Понял это и Коршун.

– Тебе же самому будет крышка, – севшим голосом произнес капитан.

– Да? Когда ни помирать, все равно день терять, а здесь я смогу столько мерзавцев с собою прихватить, что черти на руках меня носить будут от радости… – Улыбке Командора мог бы позавидовать дьявол. – Что, покойнички, полетаем?

Он сделал вид, что роняет фонарь.

Несколько матросов ахнули.

Среди пиратов не было трусов. Постоянная опасность заставляла относиться к смерти как к неизбежному. Но так страшно и жутко… Вчера они уже потеряли больше трети убитыми, ранеными и покалеченными в схватке с двумя людьми, и теперь Командор казался им исчадием ада, пришедшим, дабы забрать всех с собой в свое безжалостное пекло.

– Не хотите? – с издевательским сочувствием осведомился Кабанов и без перехода рявкнул: – Курс на Пор-де-Пэ! Шкипера сюда!

Рослый мужчина, заросший бородой едва ли не по глаза, шагнул к Командору.

– Если в ближайшие часы я не увижу берегов Гаити, то моя рука устанет и уронит эту штучку, – сообщил ему Кабанов.

– Но мы уже далеко…

– Это ваши веревки. Вот вы на них и болтайтесь. Аркадий, много зарядил?

– Семь пистолетов.

– Возьми, сколько надо, и пройдись к кубрику. Вынеси оттуда все оружие. И у команды отбери.

Командор говорил таким тоном, словно выполнение любого его распоряжения было парой пустяков.

Дух команды был уже сломлен. Окончательно добивая его, Кабанов презрительно бросил матросам:

– И свяжите своего любителя падали. На живую дичь ему ходить не по силам. Можно бы сразу повесить, да я с ним еще потолковать хочу.

И тут Коршуна прорвало. С каким-то утробным звериным воем он выхватил пистолет и направил его на Командора.

Выстрел прозвучал началом погребального салюта. Револьверная пуля ударила незадачливого капитана в правое плечо. Рука немедленно обвисла, а Командор небрежно обронил:

– Куда попадет следующая, говорить не буду. Думаю, догадаешься сам.

Он демонстративно направил чуть дымящийся ствол в лоб Коршуна, а затем перевел его пониже живота.

– Я сказал: связать!

Пока матросы торопливо выполняли приказание, Калинин уверенной походкой проследовал в носовой кубрик.

Оружия там было немного. Небольшая охапка абордажных сабель, топоров и ножей, которые Аркадий принес к ногам Командора в один присест. Потом мужчина прошелся вдоль моряков, освободил их от ненужных опасных предметов и, лишь вновь оказавшись рядом с Кабановым и глядя, как дежурная смена полезла по вантам, сказал по-русски:

– Но до Гаити далеко. Могут понять твой блеф.

– Во-первых, не блеф. А во-вторых, это у вас, в семнадцатом веке, далеко. Я же самолично установил здесь рацию. Войдем в зону приема, и наши проблемы закончены. Или ты думаешь, я так и буду стоять живой статуей?

25 Кабанов. Третий визит

Приключение взбодрило меня.

Уж не знаю, виновата славянская натура с ее склонностью к терзаниям извечными вопросами бытия или накапливающаяся усталость, но я иногда склонен к приступам черной меланхолии. Обычно на нее не остается времени. Тут же позволил себе чуть расслабиться – и на тебе…

Избитое тело болело, просило отдыха, но дух был бодр. Лишь лампу над погребом держать надоело.

Кое-что стало вставать на свои места. Коршун ни за что не решился бы похитить меня на свой страх и риск. Следовательно, ему пообещали плату заранее. Кто пообещал, можно судить по тому, что курс был на Ямайку.

Не то я недооценил своих бывших пленников, не то они меня переоценили. Я-то собирался в ближайшее время потихоньку сворачивать местные дела да двигать в Европу. Теперь же придется немного задержаться, побеседовать с теми, кому так хотелось меня видеть.

С «Вепрем» нам удалось связаться лишь после полудня, а встреча состоялась ближе к вечеру. Мои ребята спешили изо всех сил. Они сорвались с места почти сразу после первых известий о приключившемся на «Магдалене». Сорвались, даже не догрузив продовольствие и боеприпасы и не докончив ряд мелких работ.

У меня порядком устали руки, когда сразу с обоих бортов к «Магдалене» пристали шлюпки и мои ребята полезли на бригантину с таким видом, словно шли на абордаж.

В первой партии оказались все: от Сорокина и Ширяева до Гранье и Антуана. Пример поведения задал Григорий. Едва вступив на палубу, он от души врезал ближайшему оказавшемуся на пути матросу «Магдалены». Тот полетел на палубу с разбитой мордой, а через секунду такая же судьба постигла практически всех горе-похитителей.

Их нещадно колотили, пинали, и мне пришлось вмешаться, дабы не прирезали их сразу.

Как водится, после пережитого напряжения на меня навалилась усталость. Я выпил большую кружку кофе с ромом или, точнее, рома с кофе, выкурил трубочку, несколько взбодрился и приступил к делам.

Допрос Коршуна не занял много времени. Он лишь подтвердил то, что я знал и так. А именно заказчиком являлся сэр Чарльз, между прочим, в молодости немало набедокуривший в этих водах. Лет двадцать назад достославный Коршун, еще не капитан, принимал участие в некоторых делах британца, да и потом поддерживал с ним связь.

Что приятно порадовало – это сумма, которую предложили за мою скромную персону. За такие деньги было просто грех не объявиться в Кингстоне. Разумеется, не в качестве пленника.

Подготовка заняла мало времени. Мы перегрузили на «Магдалену» десять мортирок, по пять на каждый борт, почти все имевшиеся в нашем распоряжении зажигалки, заменили на ней команду и пустились в путь.

План был ясен, места знакомы, и я даже позволил себе дрыхнуть большую часть ночи.

Юра не сплоховал. Он подвел «Магдалену» к порту в предрассветных сумерках, когда жители и моряки еще досматривали последние сны.

Радио сообщило нам, что все идет по плану. «Вепрь» и «Лань» благополучно высадили десант вне видимости Кингстона, и теперь Ширяев форсированным маршем вел людей к городу. В его задачу входило перекрыть британцам пути отступления, пока мы будем веселиться в порту.

Бригантину ждали. Шлюпка с портовым чиновником подошла к нашему борту у самого входа в гавань.

– Все в порядке! – прокричал Коршун, подпираемый сзади угрюмым Антуаном. – Передайте сэру Чарльзу: груз доставлен!

Шлюпка так и не пристала к «Магдалене». Спешащий обрадовать начальство чиновник немедленно лег на обратный курс, и мы смогли беспрепятственно войти на внутренний рейд.

Нет, не умеют в здешние времена нести дозорную службу! Идет война, а все старательно ведут себя как дети. Им скажешь слово – они и верят.

Идиоты!

«Магдалена» тихонько скользила по спокойной воде. В гавани на якорях сонно застыли два королевских фрегата, несколько купцов да какая-то мелочь, которую можно было не принимать в расчет.

С виду мы были безобидны. Часть команды пряталась в кубрике и трюме, на мачтах было необходимое количество матросов, а канониры во главе с Гранье старательно изображали усталых зевак, взирающих с борта на желанный берег.

– Удачно стоят, – кивнул я на фрегаты. – Умельцы ставили.

Корабли расположились один за другим, но не в кильватер, а строем пеленга, словно их капитаны решили подыграть нам в нашей задаче.

Стоявший с нами на квартердеке Коршун никак не мог понять, на что мы рассчитываем в самом логове льва. Он прекрасно знал возможности бывшей своей бригантины, а вот наших сюрпризов в деле пока не видел.

– Куда прешь! – окликнули нас с головного фрегата и добавили такое, что я при всем желании вряд ли смог перевести на русский язык.

Мы проходили почти вплотную к борту британца, и те боялись, что мы ненароком врежемся в них.

Напрасно. На руле у нас стоял Кузьмин, а уж он-то в подобных делах был подлинным асом.

А вот чего не опасались британцы, так это того, ради чего мы затеяли довольно рискованный маневр. Иначе они бы уже поднимали команду по боевой тревоге. Хотя делать это было настолько поздно, что могли бы и не стараться.

– Поднять флаг!

Веселый Роджер с ухмыляющейся кабаньей мордой взвился мгновенно, за секунду до следующей команды.

– Пли!

Пять мортирок правого борта аккуратно перебросили свои горячие подарки на палубу фрегата.

С секундной задержкой прогрохотали шесть пушек. Они не могли одни вывести из строя большой корабль, но шквал картечи проредил вахтенных и шатающихся без дела моряков.

До второго фрегата было подать рукой. Благодаря его расположению, мы могли оставить его по левому борту, и тот факт, что на нем началась бестолковая суета, ничего не менял вего судьбе.

Только на этот раз прежде была картечь, а зажигалки – на десерт. И все это в упор, хоть иди на абордаж.

Горящая смесь из масла, смолы и спирта, сдобренная для пущего эффекта рассыпанным порохом, – великолепная штука для сухих просмоленных насквозь деревяшек. Оба фрегата послушно запылали, и напрасны были жалкие потуги команд хоть как-то сбить стремительно набирающее силу пламя.

В довершение ко всему на одном из фрегатов не то была зачем-то открыта крюйт-камера, не то огонь просто не нашел на пути к ней достаточных препятствий.

Рвануло так, что горящие обломки далеко разлетелись по бухте. От них загорелись стоявшие поблизости купец и какая-то фелюга, а на остальных судах началась такая паника, что ни о каком сопротивлении речи больше не было.

С уцелевшего фрегата торопливо спускались шлюпки. Мы видели драку на борту, видно, шел дележ мест, и никто уже не пытался бороться ни с огнем, ни с нами.

Для пущего эффекта мы дали по залпу из пушек каждого борта. Ядра ушли к стоявшим в отдалении судам. На одном из них обломилась мачта, но морякам еще страшно повезло.

«Магдалена» поравнялась с какой-то бригантиной, и Гранье сноровисто послал ей в подарок очередную порцию зажигалок.

С другого борта оказался небольшой двухмачтовик, и на него Жан-Жак истратил только одну бомбу. Так сказать, в соответствии с размерами.

И совсем повезло оказавшемуся у нас на пути низко сидящему купцу. Кузьмин провел «Магдалену» вплотную, так что мы едва не сцепились такелажем. Десяток флибустьеров немедленно воспользовались случаем, проворно перепрыгнули на чужую палубу и в каких-то две минуты овладели ценным призом.

А как кусал локти Коршун! Мысль о том, что он сглупил, поддался на уговоры, в итоге же упустил шанс оказаться в числе победителей, перекосила его лицо в страшной гримасе. Бывший капитан покраснел, казалось, его хватит удар, да только ни у кого не было времени заниматься его здоровьем.

– Шлюпки на воду!

Народу в каждую набилось столько, что мы почти черпали воду бортами.

Позади нас пылали корабли, впереди лежал берег, на котором мне уже доводилось бывать.

Во второй раз горожане отнеслись к моему визиту, как к каре небес. Разбуженные взрывами и пальбой, они торопливо выскакивали из домов, замечали развевающийся над «Магдаленой» флаг и без лишних разговоров пускались прочь.

Наиболее хладнокровные седлали для этой цели коней или запрягали всевозможные повозки, а подавляющее большинство вверяло свою судьбу ногам. При этом многие даже не дали себе труда подобающе одеться и вышли на дистанцию, кто в чем был. Вплоть до разнообразных ночных рубашек, халатов, колпаков.

Далеко за городом в небе вспыхнула красная ракета. Ширяев извещал, что отряд уже недалеко от окраин и сейчас рассыпается в широкую цепь.

Наконец шлюпка уткнулась в берег. Мои орлы выскочили, с криками и свистом пустились в погоню за жителями, а сам я направился к губернаторскому дворцу. Не бегом, надо же соблюдать достоинство, но предельно быстрым шагом.

Сзади с оглушительным грохотом взлетел на воздух второй фрегат. Я на мгновение оглянулся.

В бухте царил форменный бардак. Пара кораблей горела, от других отваливали шлюпки, на многих просто ждали своей очереди быть захваченными, и лишь пара посудин торопливо готовилась к выходу в море.

Они не знали, что два моих корабля идут сюда полным ходом, и вряд ли кто-то успеет ускользнуть этим путем.

Знакомый губернаторский дворец был совсем недалеко от бухты, но я все равно не успел. Недооценил прыти надменных лордов, когда им подпаливают пятки.

С момента нашего первого залпа прошло от силы полчаса. Время, намного меньшее, чем обычный аристократ тратит на всевозможные утренние процедуры.

Похоже, сегодня сэр, лорд и воинственная леди решили обойтись не только без чашечки кофе и традиционной овсянки, но и без различных обтираний, напудриваний, завивок, наряжаний и прочих привычных вещей. Подозреваю, что даже не было уделено тщательного внимания одежде. Внезапно вспыхнувшая страсть к верховой езде была так велика, что люди позабыли все привычки. Причем данная страсть в равной степени относилась и к хозяевам, и к слугам.

Дворцовая конюшня была настолько же безжизненна, как и сам дворец. Ни одной лошади, лишь разбросанные повсюду вещи, которые собирались прихватить с собой, да бросили из-за недостатка времени. Здесь же стояли две кареты. У одной отвалилось колесо, другую оставили не то за компанию, не то решив, что по дорогам в свете последних обстоятельств ездить ни к чему.

В доме стоял еще больший кавардак. Повсюду валялись предметы одежды, различные безделушки вплоть до оружия, которым так и не решились воспользоваться по назначению.

– Обыщите дом! – приказал я и добавил: – А мне найдите коня. Не всех же успели угнать!

Здесь мне пока делать было нечего, а обходить город пешком – долго. Да и хотелось наведаться к Ширяеву, узнать, как там дела.

Коня мне нашли. Даже двух. Я прикинул, кто из ребят лучше ездит верхом, и распорядился:

– Заяц, давай ты!

Бывший секретарь Лудицкого без слов прыгнул в седло.

Свою секретарскую учтивость Димка давно подрастерял и со шкиперской бородкой и матросской косичкой выглядел заправским флибустьером. Да и не только выглядел. В нашей жизни ведь как? Или ты становишься мужчиной в древнейшем понимании слова, или уходишь туда, где нет ни радостей, ни печалей.

Есть еще третий вариант, но о нашем бывшем шефе говорить не будем.

Мы тронулись вперед, навстречу идущему на город с суши Ширяеву.

Поперек моего седла лежал новенький штуцер, изделие личного раба. Таких штуцеров Ардылов изготовил чертову дюжину, что позволило вооружить ими наших лучших стрелков. Заряжался он труднее и дольше, зато точность боя на порядок превосходила любую фузею или мушкет.

К лучшим стрелкам Зайцев не принадлежал, а вот в седле держался получше меня. Ездил в детстве в деревню к каким-то дальним родственникам, да и потом немного занимался верховой ездой. Как я понимаю, больше для понта, чем по потребности.

Кингстон выглядел пустыней. В том смысле, что людей нигде не было. Дома стояли сиротливые, брошенные – ни хозяев, ни рабов.

Чуть подальше от порта стали попадаться орудующие в поисках добычи флибустьеры. Ребята забегали в здания, наскоро шарили в них, сразу выскакивали и мчались дальше.

Это было еще не планомерное разграбление, а так, мимоходный взгляд на грядущую добычу.

Вскоре мы обогнали своих и превратились в авангард нашей крохотной армии.

Жители были дезорганизованы, драпали без оглядки, но я на всякий пожарный поглядывал по сторонам. Мало ли какой придурок с отчаяния пустит из окна или из-за дерева кусочек свинца!

И все же я проморгал. Грохот выстрела раздался едва ли не рядом, и почти сразу с моей головы слетела шляпа.

Дальше сработали рефлексы. Я еще не успел толком ничего понять, как глаза заметили за высоким парапетом одной из крыш человеческую фигуру, а приклад штуцера послушно уперся в плечо.

Стрелок как раз приподнялся, наверное, чтобы получше разглядеть результаты своего выстрела, и немедленно схлопотал кусочек свинца.

Я целился в голову, однако несвоевременный подъем привел к тому, что я постыдно промазал. Вместо лба пуля вошла неведомому бойцу в грудь. Стрелок попробовал зажать рану обеими руками, приподнялся, а затем полетел вниз.

Непривычный к выстрелам конь взвился на дыбы. Я едва не вылетел из седла, но кое-как удержался, совладал со скакуном и направил его к рухнувшему телу.

Мужчина был еще жив. Он перевернулся на спину и тихонько перебирал ногами в блестящих ботфортах. Какой-то миг он еще пытался приподняться, однако сил на это уже не было.

Я узнал стрелка почти сразу. Да и мудрено не узнать бывшего капитана «Виктории», которого я сам же ранил, а Петрович старательно выхаживал в плену.

Судьба!

Наши взгляды встретились, и в тускнеющих глазах я прочитал жгучую ненависть.

Капитан попробовал что-то прохрипеть, его правая рука поползла к заткнутому за пояс пистолету, но это было последним осмысленным движением.

Несколько затихающих судорог агонии, и мой враг затих.

Это не свидетельствует в мою пользу, но никакой жалости или раскаяния я не чувствовал. Тут или ты, или тебя. Бежал бы со всеми жителями и был бы жив, но если захотел проявить геройство, то приходится считаться с возможностью трагического исхода. Я-то стрелял с открытого места.

Тем временем Заяц принес мою шляпу.

Хорошо иметь высокую тулью! Стрелок явно переоценил аристократическую вытянутость моей головы. Пуля прошла в добрых двух сантиметрах от волос, оставив две дырки.

Ладно, сойдет.

Я перезарядил штуцер, и мы широкой рысью двинулись дальше.

Теперь впереди звучали редкие выстрелы. Я отдал приказ напрасно никого не убивать, и люди Ширяева, скорее всего, стреляли просто так, для создания необходимого психологического эффекта. Надеюсь.

В конце улицы выстрелы загремели подряд, и я заставил скакуна перейти в галоп.

Стреляли не только мои орлы.

Кони вынесли нас с Зайцем на самую окраину, и здесь, между лачуг бедняков, нам открылось нехорошее зрелище.

У покосившегося забора валялось два лошадиных трупа. В одном из седел навеки застыл владелец. Поодаль разлеглись на земле три моих моряка. Еще четверо торопливо приближались к стоявшему чуть в стороне виновнику смерти пиратов. Точнее, виновнице.

Леди Мэри прижималась спиной к толстой пальме. Платье на ней было в пыли. Низ подола изорван, но это могло случиться, когда девушка летела с убитого коня.

А вот декольте было явно разорвано крепкой мужской рукой. Хорошо так разорвано, до самой талии, вместе с нижней рубашкой, и можно было разглядеть в получившемся разрезе девичью грудь.

Разряженные пистолеты валялись у ног. Две штуки. Третий несостоявшийся насильник валялся с кинжалом в боку. Бежать Мэри отчаялась и теперь сжимала в руке позаимствованную у одного из мертвецов абордажную полусаблю. Раскрасневшееся лицо девушки пылало выражением какой-то обреченной отчаянной отваги, а взгляд неотступно следил за подступающими к ней головорезами.

Флибустьеры надвигались с обнаженными клинками в руках. Даже со спины их походка не сулила ничего хорошего. Еще счастье, что они не стали стрелять сразу, мстя за гибель своих похотливых товарищей.

– Отставить! – рявкнул я изо всей силы.

Пираты послушно застыли, стали медленно поворачиваться на звук голоса.

Конь поднес меня вплотную. Я торопливо спешился, бросил поводья Зайцу и шагнул между моряками и девушкой.

Одним из нападавших, к моему некоторому удивлению и досаде, был Антуан. Человек, с которым мы вместе бежали с Ямайки.

Насчет выражения лиц я был прав. Вся четверка сгорала от нетерпения отомстить воинственной леди, и лишь мое появление несколько умерило пыл.

Я повернулся к девушке. Та недобро смотрела на меня и даже вскинула полусаблю.

– Девушке не следует одной ездить по улицам в такой момент, – строго заявил я ей. – Если уж надумали покинуть город, надо было делать это вместе с отцом.

– Я совершала прогулку, когда ваша банда напала на Кингстон. Капитан сэр Генри и лейтенант Граун перехватили меня, когда я еще не доехала до дворца. – Девушка гордо откинула голову. В ее глазах светился вызов.

Картина была ясна.

Бедный сэр Генри! Вот почему он в одиночку пытался остановить преследующих! И даже не ведал в самоубийственном предприятии, что главная опасность притаилась совсем с другой стороны!

Честное слово, я невольно зауважал погибшего капитана!

– Это лейтенант Граун? – Я уточняюще кивнул на придавленное конем тело.

– Да.

Тут Мэри поняла, что случилось с ее несостоявшимся женихом.

– Где сэр Генри? Вы убили его? – Ни слез, ни потрясений не было, однако взгляд расширившихся глаз был пристальный. Мне даже стало несколько не по себе.

– Сожалею, леди. Если бы я знал, кого он так отважно пытался защитить, то непременно составил бы ему компанию в его предприятии.

Мэри шагнула в мою сторону. Рука с полусаблей приподнялась. Девушка явно собралась меня рубануть не то в отместку за капитана, не то усмотрев в моих искренних словах скрытую издевку. Кто их поймет?

Мне пришлось сделать шаг назад и в очередной раз напомнить:

– Я не воюю с дамами.

…Аул больно плевался огнем.

И тогда, и потом, и раньше я остро завидовал тем, кому довелось участвовать в больших войнах. Знаешь, кто друг, а кто враг. Здесь же…

Здесь тебя могли встретить с радостными улыбками и с теми же улыбками выстрелить в спину, едва ты отвернешься.

И не провести ни нормальной артподготовки, ничего. В ауле было много мирных жителей, и приходилось проходить его без какой-нибудь поддержки. Все союзники – автомат в руках да товарищи рядом.

Мой взвод потерял ранеными уже двоих, обоих, к счастью, не тяжело, но ребята разозлились не на шутку. Теперь мы брали всех молодых мужчин. Потом разберемся, кто есть кто. Потом, когда прекратится бой.

Отделение Ширяева как раз выволокло из дому троих. Старшему было под тридцать, второму – двадцать, третьему – лет шестнадцать, не больше. Оружия в доме не нашли, как и других следов стрельбы: гильз где-нибудь в уголке, пятен смазки или налета пороховой гари на руках и одежде.

Все это Григорий доложил мне чуточку нервным голосом.

– Отвести ко всем. Потом разберутся, – распорядился я.

Черт знает что! С этого конца пять минут назад стреляли, а кто?

– Я к Козлову.

Козлов командовал третьим отделением в моем взводе. Им надо было зачистить соседний дом.

Я вошел во двор в тот момент, когда на пороге показался Неустроев, молодой, наглый, считающий, что в бою дозволено все. Увидев меня, солдат невольно вытянулся, доложил:

– Никого! Две молодые девки, и все.

– Внимательно осмотрели?

– Так точно!

– Тогда двигаем дальше.

– Так девки же, товарищ лейтенант…

– Немедленно!

Вид у меня был таким, что повторять в третий раз не пришлось. Бойцы торопливо выскочили наружу, и со мною остались лишь Козлов, Неустроев и Сенчин.

– Вы не подумайте, товарищ лейтенант. Мы только поговорить… – начал было оправдываться Козлов.

– Подумал бы – разговор был бы другой, – отрезал я.

Мы стояли почти в проеме ворот, я лицом к дому, солдаты – спиной, поэтому движение в окне заметил только я.

– Ложись!

Я мимоходом сбил с ног оказавшегося ближе ко мне Свечина и рухнул на землю сам.

И в то же мгновение ударила автоматная очередь. Краем глаза я увидел, как Неустроев резким прыжком оказался по ту сторону. Зато Козлов на данную команду прореагировать не успел и дернулся от попавшей в него пули.

Или пуль?

Сержант еще падал, когда я перекатом ушел влево. Туда, где явно не на месте валялись какие-то дрова.

Я видел Неустроева, лежащего в пыли, падающего Козлова, дымок из окна…

Достать противника со своей позиции я не мог, но выпустил в окно полный магазин. Град пуль впечатляет самые хладнокровные натуры, заставляет поневоле отпрянуть, сбить прицел. Неустроев-то все еще лежал на виду и только начал откатываться в противоположную сторону.

Автомат сухо щелкнул. Я немедленно вскочил и в несколько прыжков оказался рядом с окном. Дверь была дальше. В нее еще требовалось влететь, потом продвинуться в комнату, а меж тем стрелок мог наделать еще столько бед!

Козлов лежал неподвижно, ногами к дому.

Я на ходу выхватил лимонку, сорвал кольцо и, проскользнув под окном, бросил туда свой подарочек.

Через пару секунд после взрыва я был уже в комнате.

Они лежали там. Обе. Действительно молодые девушки. Больше там не было никого. Лишь автомат…

– Я не воюю с дамами.

Мои орлы ухмылялись, и пришлось повернуться к ним:

– А вы?

Ухмылочки сошли с их лиц.

– Она троих наших шлепнула, – за всех ответил Антуан.

– Правильно сделала! Иначе пришлось бы это сделать мне. О чем я предупреждал? Никаких насилий! – хотя и невежливо, но пришлось при даме несколько повысить голос.

– Мы только подошли, Командор. – Антуан даже чуть сжался. До него первого дошел смысл моих обвинений.

– Леди, они пытались что-нибудь вам сделать? – спросил я девушку.

– Нет. Только убить. – Гнев Мэри явно прошел, и в ее глазах неожиданно мелькнули веселые бесенята.

– Наши в той стороне есть? – Я кивнул за город.

– Уже нет. – Антуан понял, что избежал наказания, и с облегчением перевел дух.

– Хорошо. Дима, слезай! Переседлайте коня. Я вижу там дамское седло. А вы, леди, в следующий раз будьте осторожнее. И бросьте эту саблю. Она вам не по руке.

– Возьмем леди в плен. Неужели папаша не явится за дочкой? – предложил Антуан и осекся под моим красноречивым взглядом.

Я дошел до убитого лейтенанта и стянул с него перевязь со шпагой. Офицер был убит сразу. Даже оружия не успел обнажить.

Пока переседлывали коня, я подошел к Мэри.

Девушка поняла, что опасность миновала. Лучше всего это было видно по тому, что в ней проснулась стыдливость. Теперь главной своей задачей леди видела в том, чтобы как-то сцепить разорванное платье.

Странный народ! Я же не стесняюсь сквозной дырки на шляпе!

Пришлось деликатно посматривать в сторону. Насколько можно было судить, первая часть операции прошла по плану. Кингстон был захвачен. На берегу дело ограничилось небольшими стычками. При желании я мог бы поднять над городом французский флаг и объявить о смене владычества, только никто не ставил передо мной подобной задачи.

Жаль лишь, что лорд и сэр, похоже, ускользнули. Отряд Ширяева при своей малочисленности не смог надежно перекрыть все выходы, и части населения удалось сбежать.

Или кому-то удалось задержать нового губернатора с его не то другом, не то советником?

Ладно, скоро узнаем.

Заяц подвел коня. Я сделал пару шагов к Мэри и, раньше, чем она смогла что-то сообразить, поднял ее за талию и посадил в седло. Веса в девушке было немного.

– Это вам. – Я протянул девушке шпагу лейтенанта, подумал и добавил к ней пару пистолетов из собственного запаса.

Существовал риск, что Мэри немедленно попытается пустить мне пулю в лоб, но не мог же я отправить даму безоружной! Благо и стреляет, и фехтует она получше многих мужиков.

– Действуйте, как договорились. Я скоро вернусь, – бросил я Зайцу и запрыгнул на своего коня.

Леди никак не могла разобраться с арсеналом. Наконец додумалась, перебросила через плечо перевязь и кое-как заткнула за нее пистолеты.

– Я немного провожу вас на всякий случай, – объявил я.

– Командор! – попробовал окликнуть меня Антуан, но я лишь красноречиво посмотрел на него в ответ.

– Играете в благородство? – спросила с вызовом Мэри, когда кони тронулись.

– Только в пирата. – И пусть понимает, как хочет!

– Хорошо получается… Командор. – Прозвище в ее устах прозвучало с ноткой иронии.

– Стараюсь.

– А вы не боитесь, что я застрелю вас из вашего же пистолета? Или он не заряжен?

– Откуда в прекрасной девушке такая страсть к убийствам? Вы уже дважды упорно пытались отправить меня на тот свет.

– Хотите сказать, что нападение на город – недостаточный повод?

– Помилуйте! Достойные доверия люди сообщили мне, что меня очень хочет видеть сэр Чарльз. Вот я и пришел побеседовать. К сожалению, друг вашего отца в последний момент передумал и покинул дворец вместе с лордом. Но, если встретите, передайте, что я буду ждать его до вечера.

Тропинка, на которую мы вывернули, сделала поворот, и впереди в полусотне метров замаячили обтянутые в мундиры спины гарнизонных солдат.

Вояки обернулись на стук копыт.

Первым их побуждением было направить на нас оружие. Однако дочь губернатора была узнана, и командовавший отступающим гарнизоном офицер приветственно взмахнул шляпой.

– А вы сами явитесь к нему, – с вызовом произнесла Мэри.

Меня в лицо солдаты не знали, но достаточно было одного крика, как началось бы такое!

– Благодарю за приглашение, но я, к сожалению, занят. Приходится присматривать за людьми.

– Не смею задерживать. – Все-таки Мэри не позвала солдат.

– До свидания, леди! – Я старательно приподнял шляпу, развернул коня и с нарочитой неспешностью направил его к городу.

Бравада, конечно, но не выглядеть же перед девушкой трусом!

26 Флейшман. Остров сокровищ

Добыча была знатной. Нам досталось три не успевших разгрузиться купеческих судна. Да и помимо них…

Жители бежали из города в такой спешке, что оставили нам практически все. Знающие цену вещам пираты методично прочесали дома, подобрали плохо лежавшее и стоявшее, и в итоге наши корабли оказались загруженными под завязку.

Места в трюмах и на палубах не хватило. Пришлось привлечь к делу парочку брошенных судов. А тут еще загонщики Ширяева привели толпу беглецов, и последние охотно поделились с нами сведениями, где припрятали денежки и драгоценности.

Лачуги остались нетронутыми. Ни к чему лишать бедняков последнего. Зато губернаторский дворец превратился в пустую коробку. Из него вынесли даже мебель, благо она была такой, что в мои времена на продаже можно было нажить себе целое состояние. Да и не только в мои. Здесь штучные вещи ценились не меньше. Особенно в колониях, куда все приходилось доставлять из далеких метрополий.

И конечно, губернаторская казна. Лорд так спешил, что не вывез даже подотчетные деньги, и нам пришлось взяться за ответственное дело самим.

Жаль лишь, что ни самого лорда, ни сэра Чарльза так и не нашли. Командор же решил быть благородным и не только отпустил леди, но и, рискуя, проводил ее почти до беглецов.

Хотя… нужен нам тот губернатор!

– Юра, напиши письмо! А то я за свою грамотность не ручаюсь, – обратился ко мне Кабанов.

Уже вечерело. Намеченное было погружено, делать в городе больше было нечего, и мы в последний раз обходили губернаторский дворец.

– Лорду или сэру?

– Обоим. Без ведома губернатора Чарли на такой трюк никогда бы не решился. Нельзя же повторять хозяев в их невежливости. Исчезли и даже записки не оставили.

– Хорошо… – После некоторых поисков я нашел перо, чернила и бумагу и сел за оставленный из-за неказистости стол. – Диктуй.

Командор взгромоздился на подоконник и принялся говорить, помогая себе взмахами руки.

– Уважаемые господа! Как сообщил мне капитан «Магдалены» Милан, вы не только очень хотели встретиться с моей скромной персоной, но и готовы были заплатить за это большую сумму. Нуждаясь в средствах, я немедленно прибыл к вам, однако какие-то неотложные дела, к сожалению, вынудили вас покинуть Кингстон. Не располагая свободным временем, я вынужден выйти в море, не дождавшись вашего возвращения. Причитающиеся мне деньги я имел смелость забрать. Впрочем, надеюсь, мы еще встретимся. С уважением, Командор Санглиер.

Присутствующие при этом флибустьеры ржали после каждого предложения, и только Кабанов упорно пытался сохранить серьезное выражение.

Он размашисто подписался под текстом, собственноручно придавил листок пистолетом и удовлетворенно кивнул:

– Пошли!

Мы выходили из гавани целым караваном. «Вепрь», «Лань», «Магдалена» и пять грузовых судов. Плавание обещало быть не из легких. Людей на такое количество кораблей едва хватало. Но и бросить хоть что-то было жаль до скупых мужских слез.

Коршуна со всей его командой Командор велел оставить в Кингстоне. Пусть с ними разбирается лорд, сэр или коллективно местные жители. Это гораздо лучше, чем самим марать руки о всякую падаль.

О продолжении похода не могло идти речи. Мы кое-как дошли до Пор-де-Пэ и без малого неделю сбывали с рук свалившееся к нам в трюмы добро. Оно ушло все, вместе с купеческими кораблями, и мы, даже не отпраздновав как следует возвращение, вновь вышли в море.

Это был славный рейд. Мы прогулялись вдоль всех британских островов и островков. Сопротивления не было нигде. Десантные отряды скрытно оцепляли очередное поселение, с моря подходила наша эскадра, и осчастливленные нашим появлением жители после парочки залпов гостеприимно делились с нами своим доходом.

Попадались нам и корабли. Они тоже, как правило, не горели желанием продемонстрировать свою отвагу и покорно спускали флаг. Только раза три разыгрывался небольшой морской бой. Два раза он заканчивался абордажем, и лишь в одном случае, когда мы столкнулись с каким-то сумасшедшим британским фрегатом, пришлось прибегнуть к помощи зажигательных снарядов.

Иногда нас слегка трепали шторма или мучил штиль, но все это было так, не всерьез. В море бывает много хуже.

Плавание поневоле затянулось. Но все рано или поздно подходит к концу, закончились островные британские владения, и мы с радостью легли на обратный курс.

Ветер то благоприятствовал, то мешал. Потом он стал упорно дуть нам прямо в лоб, и Командор, не мучая зря команду, велел лечь в дрейф у крохотного необитаемого островка.

Как всегда во время остановок, мы собрались на «Вепре».

Мы – это мы. Капитан «Лани» Сорокин вместе со мною (я был у него штурманом) и капитан «Магдалены» Ширяев с боцманом Владимировым. Остальные соплеменники и современники в количестве восьми человек числились в команде флагманского фрегата.

Немного посидели, поговорили, когда же мы вдвоем с Командором вышли на квартердек, Сергей улыбнулся:

– А островок подойдет.

Я посмотрел на Командора с недоумением. Не селиться же он затеял в этих позабытых краях!

– Для чего?

– Увидишь. В общем, собирай наших, пусть готовят шлюпку, а я пока сундучок снаряжу. И обязательно прихватите лопаты.

На мои повторные вопросы Командор не реагировал.

Шлюпка послушно закачалась у борта, лопаты лежали на ее дне, когда на палубе объявился наш предводитель:

– Господа! Требуется помощь! Одному мне не дотащить.

Заинтригованные, мы прошли в капитанскую каюту и увидели большой сундук, закрытый на массивный амбарный замок.

– Берем! – распорядился Командор, пытаясь подхватить сундук с одного бока.

Вещь оказалась и тяжелой, и неудобной. Мы едва вытащили ее на палубу вчетвером, да потом еще долго возились, переправляя в шлюпку. При этом сначала едва не уронили сундук в воду, потом чуть не перевернули лодку. И вся эта работа происходила под взглядами заинтересованной команды, не сводившей с нас глаз.

До острова было недалеко. Мы приткнулись к берегу и вновь взялись за поклажу Командора.

– Осторожнее! Не уроните! – покрикивал Кабанов.

Тон голоса был строгим, зато лицо Командора светилось весельем.

Он больше не помогал нести груз. Шел впереди, несколько раз помечал зарубками деревья, дважды заставлял нас копать небольшие траншеи, больше похожие на указатели.

Порой Кабанов ронял мелкие монетки, а когда я попробовал поднять одну из них, немедленно рявкнул:

– Положь! Если надо, я тебе другую дам.

Короче, загонял он нас порядком. Мы тащили, в конце чуть не поминутно меняясь, а Кабанов все что-то прикидывал да покрикивал на нас.

– Здесь! – Кабанов указал на землю под небольшой скалой, отмерил от нее четыре шага и первым взялся за лопату.

В подступавшей темноте мы выкопали яму глубиной не меньше двух метров, опустили туда на веревках сундук, закопали и под бесконечные понукания Командора старательно замаскировали следы работы.

Впрочем, Командор тут же испортил наш труд, вколотив в скалу кинжал так, что рукоятка указывала на клад.

– Все, – изрек Кабанов довольным тоном и достал из прихваченного мешка большую бутыль с ромом.

– Что – все? – спросил я о том, что вертелось на языке у остальных.

– Все – это все, – туманно пояснил Командор. – Дело сделано.

– Какое? – Отставать я не собирался.

– Большое. Настолько, что необходимо обмыть.

Мы по очереди выпили из предусмотрительно взятого стакана, закусили сравнительно свежим окороком, и я возобновил допрос опять:

– Слушай, ты можешь объяснить по-человечески? Что мы только что делали?

– Закапывали сундук. – Судя по тону, Кабанов веселился по полной программе. С наигранно-серьезным видом.

– Это я и сам видел. Даже принимал посильное участие. И в процессе закапывания, и в качестве грузчика. Кстати, переноска на такие расстояния оплачивается по высшему тарифу.

– Какие расстояния? – Командор поманил нас за собой.

Через полминуты из-за кустов открылся берег с притулившейся шлюпкой.

– Так ты что, ядрен батон, нас вкруговую водил? – возмущенно выдохнул Валера. – Сусанин, блин!

– Это у нас наследственное. Из глубины веков, – самодовольно подтвердил Командор.

– Да ты, блин, лучше скажи: для чего?!

Ночь быстро вступала в свои права. Командор старательно огляделся в свете луны, удостоверился, что посторонних нет, и заговорщицким шепотом объяснил:

– Чтобы они тоже поплутали.

– Да кто – они? – на этот раз воскликнул Ширяев.

– Те, кто когда-нибудь пойдет по нашим следам.

– Так дело не пойдет. – Я понял, что Командор будет придуриваться еще долго, и решил возглавить следствие сам. – Начнем по порядку. Что было в сундуке?

– Сундук поменьше, – на этот раз Кабанов ответил сразу. – Чтобы не катался, я между стенок всякой ерунды понапихал. Досочек, камушков, тряпочек. Аккуратненько так, плотненько. Сами слышали: даже не гремело.

– Хорошо. А в том сундуке что?

– Еще один сундук. Соответственно, еще меньше.

– А в нем? Тоже сундук?

– Нет. Скорее сундучок. На сундук он по размерам не тянет.

– А там?..

– Там шкатулка.

– А в ней, соответственно, шкатулочка, – продолжил я.

Бесконечный перечень подобных предметов начинал действовать на нервы.

– Не шкатулочка. Там сверток. – Командор был явно доволен.

Ему нравилась наша раздражительность, наше нетерпение, даже сама обстановка, поневоле содействовавшая таинственности.

– Ядрен батон! – с чувством произнес Ярцев.

– Спокойно, Валера. Мы, кажется, уже подходим к сути, – произнес я. – И что в том свертке? Сверточек? Или кулечек?

– В свертке деньги.

– Так это что – клад? – с невольным восхищением произнес Ширяев.

Ему, воспитанному на пиратской романтике, подобное явно пришлось по душе.

– Он самый, – подтвердил догадку Командор. – Раз уж мы стали флибустьерами, то и вести себя должны соответственно. Где вы слышали о капитане, не зарывшем хоть раз сокровища?

– Предупредить было нельзя? – спросил я. – А заодно и сундук поменьше выбрать.

– Так интереснее. Я даже специально указателей понаделал. Монетки там побросал, разные пометки начеркал. Чтобы кому-то легче искать было.

– И много они найдут?

– Тысяч десять. – Командор помолчал и добавил: – Баксов.

– Каких баксов? – спросили одновременно человек пять.

– Обыкновенных, бумажных. Тех самых, которые я на нашем острове подобрал. Правда, рубли там тоже есть, но это уже так, мелочь. Зато радости будет…

И тут на нас напал истерический смех. Такой, что Петровичу был полный резон проверить нашу психику.

Он бы и проверил.

Если бы не смеялся сам.

27 Мэри. Разговор

Во дворце было пусто и неуютно. Лучшая часть мебели исчезла, та, что осталась, вызывала неприятные ассоциации.

По этой или по какой другой причине Мэри старалась больше времени проводить на воздухе. А тут как назло зарядил нескончаемый дождь, и поневоле приходилось сидеть под крышей.

Новости не радовали. Командор гулял по Архипелагу, предпочитая его английскую часть, а в распоряжении губернатора не осталось флота, чтобы помешать ему.

Мэри бесцельно ходила из комнаты в комнату, долго стояла у окон, смотрела на сплошную пелену тропического дождя, обрушившуюся на мир с мрачных небес.

В гостиной, той самой, где Санглиер убил командора Пирри, сидели отец с сэром Чарльзом. Неспешно пили вино, смотрели на пламя в камине, словно огонь оставался единственной отрадой.

Лорд Эдуард с сочувствием взглянул на дочь. Она стала еще грустнее в последнее время, словно какая-то мысль упорно не давала девушке покоя.

Или это была не мысль, а намного хуже – чувство?

– Присоединяйтесь, Мэри.

Мэри присела с мужчинами и, подобно им, устремила взор на огонь в камине.

– Мы тут как раз беседуем о нашем общем знакомом. Нам с вашим отцом в молодости довелось немало побороздить эти воды, но о таких наглецах не слыхали даже в лучшие годы флибустьерства, – поведал сэр Чарльз.

– Командор Санглиер – благородный человек, – несколько рассеянно отозвалась девушка.

– Кто ж спорит? Однако за свои дела вполне достоин виселицы, – ответил дочери лорд Эдуард.

– Благородный наглец, – совместил обе точки зрения сэр Чарльз. – Одна его записка чего стоит!

– Но вы же сами хотели увидеть его. Вот он и явился к вам. – Мэри уже знала о неудачной попытке захватить Санглиера и потому произнесла это, словно оправдывая флибустьера.

К счастью для сэра Чарльза, ей ничего не было известно о другом неудавшемся варианте – покушении. Причем из-за какой-то ошибки сработавшему до попытки Коршуна. Хотя должно было – наоборот. Не удалось бы похищение, тогда…

– Признайтесь, затея с Коршуном была не очень удачной, – обратился к своему другу лорд Эдуард.

– Вы не правы. Затея неплоха. Исполнители оказались для нее мелковаты. Этот Санглиер – сам дьявол, – не согласился Чарльз. – Хотя тот же Коршун в свое время, как вы, несомненно, помните, был довольно неплох.

– Был. Вы напомнили еще об одной проблеме. Что делать с командой «Магдалены»? Проще всего объявить о том, что часть пиратов захвачена нами в плен, и перевешать их без суда.

Прямой, словно жердь, лорд заявил об этом без тени смущения. Любые средства хороши, если они ведут к благу.

Толстяк задумался. Он разделял мнение своего друга в главном, однако счел нужным прикинуть, нельзя ли использовать незадачливых похитителей как-нибудь иначе? После случившегося путь на французские территории им был отрезан, следовательно, они будут готовы на все, лишь бы выполнить приказания новых нанимателей. И главное – практически бесплатно. Если не считать самую главную плату – их собственные жизни.

– Повесить всегда успеем. Мне кажется, самое лучшее – объявить им приговор, но несколько задержаться с его исполнением. Может, подвернется случай вторично использовать эту компанию против Санглиера, – произнес сэр Чарльз в итоге своих размышлений. – Тем более у них есть все основания считать нашего задиристого друга персональным врагом.

Губернатор вздохнул:

– Не обижайтесь, сэр Чарльз, но только после ваших советов мы уже вынуждены обратиться за помощью к испанцам. В Англии за такое нас по головке не погладят.

Для Мэри это не было новостью. После гибели последних британских кораблей господство в море переходило к французам. Пока в метрополии осознают опасность, пока снарядят новую эскадру, а время не ждало.

Поневоле пришлось обратиться к новым союзникам, совсем недавно бывшим главными врагами. Лорд Эдуард самолично отправил им большое послание, где убедительно просил в ответ на дерзкие вылазки французских флибустьеров атаковать Пор-де-Пэ и лишить пиратов их основной базы.

Буквально позавчера пришел ответ. Адмирал испанского флота дон Эстебан (далее шел список из еще шести имен, которые Мэри не запомнила) заявил, что выступает с вверенными ему кораблями к Гаити, где сравняет главный французский город с землей.

– Кто же узнает? Сообщим, что это была независимая акция наших союзников, возжелавших отбить вторую половину принадлежавшего им острова. Тем более что лично я сомневаюсь в успехе. Вспомните, благородный лорд, что испанцев в здешних водах били все, кому не лень. Нет, настоящего флибустьера может одолеть только флибустьер. Тут нужна не меньшая дерзость, граничащая с безумием. К сожалению, в последние годы джентльмены удачи несколько измельчали. Времена Моргана безвозвратно уходят в прошлое. Нет больше таких отважных главарей, а без них флибустьеры – ничто. Был бы я несколько помоложе, или был бы у меня сын, тогда…

Но помолодеть сэр Чарльз не мог. Тучный, несколько рыхловатый, он давно потерял былой боевой задор. Что же до сына, откуда он мог взяться у закоренелого холостяка?

– Да… – протянул в ответ на это лорд.

Вместо сына потомок славных властителей имел дочь. И пусть она прекрасно владела оружием, отличалась отвагой, дерзостью, но кто в состоянии поручить подобное дело девушке? Сама мысль – и та смешна.

Погруженные в свои невеселые раздумья, друзья не обратили внимания, как вспыхнуло вдруг лицо Мэри. В ее глазах, вместо привычной в последнее время грусти, зажглось воодушевление, словно девушка наконец увидела тот путь, который долго и безуспешно искала.

– Капитанов действительно нет, – после паузы изрек губернатор. – Сэр Джейкоб Фрейн был одним из последних рыцарей моря. Да только где он теперь? Порой мне кажется, что его конец – своего рода плата за то, что он заварил всю эту историю. Я тут недавно встретил Джорджа. Вы тоже должны помнить его по «Елизавете». Настоящий моряк, смелый, умелый, безжалостный, преданный мне каждой клеточкой. Вернувшись в здешние воды, он долго ходил боцманом, даже забирался в Тихий океан… К чему это я? Ах, да. Джордж тоже говорит, что будь сейчас на нашей стороне настоящий капитан – и с Санглиером было бы покончено в два-три месяца. Джордж даже готов лично набрать команду из отборных сорвиголов, но только кто ее возглавит? Корабль же без капитана – нонсенс.

– Да, Джордж – славный моряк. Но вы обратили внимание, что настоящие идеи носятся в воздухе? Они приходят в головы самым разным людям, вне зависимости от их происхождения и положения.

– Мой дорогой друг! Что толку от идей, когда нет людей для их осуществления? – не без патетики воскликнул лорд Эдуард. – Мы с вами действительно уже не молоды, дабы лично возглавить дерзостное предприятие, а нынешняя молодежь лишена нашего былого задора и абсолютно не годится для дела, где одной смелостью не обойдешься.

И в гостиной вновь на какое-то время повисло молчание.

За стенами дворца под тропическим ливнем мок город, уже дважды пострадавший от одного и того же человека. И это не считая того, что тот же человек натворил рядом. И пусть не очень верилось, что в первый, самый страшный раз этот человек не только вырвался из охваченного пожарами порта, но и вызвал жестокое землетрясение, молва упорно связывала оба эти дела в одно целое. С молвой бороться бессмысленно, но с человеком-то можно!

Или это не совсем человек, а, как утверждали некоторые, посланник дьявола? Иначе чем объяснить его феноменальные успехи во всех предприятиях, в дерзком бегстве, в уничтожении эскадры, в той свободе, с которой он пускается в любые дела?

Уже не говоря о кратком времени, которое потребовалось самозваному командору с французским прозвищем, чтобы от полной безвестности подняться к вершинам славы.

И если мужчины думали о противнике исключительно как о враге, пусть и отдавая ему дань невольного уважения, то в памяти Мэри то и дело всплывали картины их случайных встреч.

Залитая кровью палуба «Виктории», смертоносный танец Санглиера, прокладывающего путь сквозь толпу отчаянно сопротивляющихся последних защитников фрегата. Поединок с ним, когда остальные уже сдались. Сейчас, в отдалении от битвы, девушка вспоминала, что Командор только защищался от ее натиска, не сделав ни одной попытки перейти в контратаку. Даже шпагу из ее руки он выбил так, словно старался ни в коем случае не причинить боль.

А еще было прощание. Риск, на который пошел предводитель пиратов, дабы доставить пленницу к родным для нее берегам, избавить ее от неприятностей нахождения среди буйной вольницы.

И был визит к прежнему губернатору. Сообщение, что отец и сэр Чарльз по-прежнему находятся на острове, снабженные всем необходимым. Ее выстрел, невольные объятия… Тело жило памятью о крепких руках, ласковом прикосновении ладони к волосам, ощущением того, как приятно чувствовать собственную беззащитность…

Эти воспоминания Мэри изо всех сил гнала прочь, только сил почему-то оказывалось слишком мало. Совсем как в тот момент, когда она припала к груди Санглиера и никак не могла, да и не хотела отодвинуться прочь…

А потом была последняя встреча. Рык Командора, отгоняющего прочь своих головорезов в тот самый момент, когда Мэри думала лишь об одном: не попасть к нападавшим живой. Его нешуточная угроза самолично расправиться с любым насильником. Оружие, полученное ею из его рук. Короткая совместная прогулка, непонятно, для кого более рискованная – для нее или все же для ее провожатого? Одно слово – и встреченные солдаты открыли бы такой огонь, что хоть одна пуля нашла бы свою цель, и не было бы сейчас никаких проблем…

Как оказалось, о последнем случае помнила не одна Мэри.

Сэр Чарльз грузно поворочался в кресле и повернулся к дочери своего друга:

– Я хорошо понимаю вас, леди, и тот несравненный риск, когда вы находились рядом с Санглиером, но было бы лучше, если вы как-то сообщили солдатам, кто именно находится с вами.

– Я поступила так, как сочла нужным, – ледяным тоном отчеканила Мэри. – Командор Санглиер пришел ко мне на помощь в тот момент, когда остальные предпочли сбежать, нимало не беспокоясь о моей судьбе.

Упрек был жестоким. И пусть мужчины уже объясняли девушке ситуацию, им поневоле захотелось оправдаться вновь.

– Мы послали к вам сэра Генри, дабы он нашел вас и предупредил о срочной необходимости оставления города… – Вид у лорда был несколько виноватым.

Он понимал, что гораздо лучше было бы самому заняться спасением дочери, но обстановка заставляла торопиться, а сэр Генри не только вызвался найти некстати отправившуюся на раннюю прогулку леди, но и дал слово, что сделает все, дабы доставить ее в безопасное место.

Доставить Мэри в безопасное место он не сумел, но сделал действительно все. Тому доказательство – его отчаянная попытка застрелить Санглиера. Попытка, едва не увенчавшаяся успехом.

– Не забывайте, леди, что встреча с нами была главной целью пиратского нападения на город, – напомнил со своей стороны сэр Чарльз.

– Так и встретились бы с ним. Я же передала вам, что командор Санглиер настоятельно просил явиться к нему для беседы, – напомнила девушка.

– И вторично попасть к нему в плен, – саркастически усмехнулся сэр Чарльз.

– Я уверена: плена не былобы, – твердо ответила Мэри. – Речь шла именно о беседе. Как сказал командор Санглиер, вы сами очень жаждали поговорить с ним, и он просто пошел навстречу вашим желаниям.

– В присущей ему форме. – Толстяк вновь не удержался от ехидного замечания.

– Но вы же не думаете, сэр Чарли, что наш противник мог согласиться предстать перед вами в качестве пленника. Вы же сами установили, что Командор был продан раненым в рабство, сбежал и только после этого занялся своим нынешним делом.

Когда-то толстяк частенько возился с дочерью своего приятеля, совсем как родной дядя. С тех пор по детской привычке Мэри частенько звала его Чарли. А вот называть Санглиера Командором она стала недавно, но с завидным постоянством. Не то из-за уважения, не то подчеркивая положение, занятое Санглиером среди пиратов.

Ее фраза вызвала у мужчин сдержанный смех. Так лорд и сэр продемонстрировали, что вполне оценили юмор своей собеседницы. Знакомые с Командором не понаслышке, они, разумеется, не считали, что он согласится быть пленником. Но и не думали, с какой видимой легкостью сумеет одолеть команду «Магдалены», тем более, по рассказам Коршуна, вначале дела шли настолько хорошо, что ни к какому похищению прибегать не пришлось.

Санглиер сам поднялся на борт в сопровождении одного моряка, велел выходить в море, но дальше…

– Знаете, уважаемая Мэри, если мы не найдем способ нейтрализовать вашего благородного многоженца, то нам явно будет не до шуток. Надо любым способом заставить его убраться из Архипелага. Во Францию, на родину, к дьяволу, к женщинам, раз он до них так охоч, куда угодно. Вы-то обойдетесь лишением титула, но нам с вашим отцом не сносить головы, – серьезно произнес сэр Чарльз.

Девушка прикусила губу. Видно, ей было неприятно упоминание единственной слабости Командора, да и угроза, нависшая над отцом, – вещь далеко не шуточная.

– Извините, господа. – Мэри поднялась и прошествовала к выходу.

Отец задумчиво посмотрел ей вслед, повернулся к сэру Чарльзу и односложно спросил:

– Вы думаете?..

Его друг ответил красноречивым вздохом:

– Увы, мой лорд! Но знаете, мне почему-то кажется, что оно и к лучшему. Гордость не позволит вашей дочери запятнать фамильную честь. Но эта же гордость заставит нашего противника почувствовать, что не он хозяин здешних вод и земель. По крайней мере, я очень надеюсь на это. Более того, похоже, это вообще последняя наша с вами надежда.

Сэр Чарльз красноречиво коснулся руками шеи.

Подразумевал он топор или банальную петлю – значения не имело.

28 Кабанов. Испанцы

На обратном пути мы потеряли «Магдалену». Потеряли по-глупому, без боя и шторма.

Похоже, судьба решила напомнить нам, что мы стали слишком самодовольными, отвыкшими от неудач.

После Кингстона наши потери заключались всего лишь в двух убитых. Плюс один матрос во время похода умер от лихорадки. Он слишком поздно обратился за помощью к Петровичу, и медицина, как это часто бывает, оказалась бессильной.

Нет, я не хочу сказать, что люди – пешки. Мне искренне жаль каждого, ушедшего от нас, но, с другой стороны, мы не на прогулке, и трое – не такая уж большая цена за длительный рейд.

Нашей новой бригантины мы лишились на последней стоянке, когда бросили якоря у очередного крохотного острова. Надо было набрать пресной воды, и шлюпки бодро закачались на волнах.

Ширяев, как обычно во время остановок, прибыл ко мне с докладом. Рация – рацией, однако лично это сделать намного лучше. Идем рядом, а видимся, словно между нами неисчислимые расстояния.

Мы всем комсоставом сидели в моей каюте, когда крики матросов заставили нас выскочить на палубу.

Открывшаяся картина была ясна даже для моего сухопутного взора. «Магдалену» сорвало с якоря и теперь неудержимо влекло к берегу. Второй якорь бригантина на беду потеряла раньше, и теперь команда лихорадочно пыталась поставить паруса, обрести ход и тем спастись от гибели.

Матросы почти успели, когда очередная волна приподняла корабль и с треском посадила его на скрытый водой камень.

Остальное было агонией. Нам на «Вепре» удалось подойти вплотную, оттянуть злосчастную «Магдалену» прочь, но пробоина была велика, а борта – слишком трухлявы.

Течь-то мы остановили, но дальнейшее плавание на аварийном корабле было настолько опасно, что пришлось оставить бригантину.

Мы сняли с нее все, что представляло ценность. Радиостанцию, добычу, личные вещи команды, запасные паруса, порох, оружие, провиант. Осталось лишь то, что было подмочено водой, или, подобно орудиям, некуда было девать.

Ширяев смотрел на обреченную «Магдалену», и в глазах у него стояли слезы. Оно понятно: капитан.

– Брось, Гриша. Главное – люди целы, а кораблей мы достанем хоть десяток. – Я дружески обнял бывшего сослуживца. – Да и все равно пора заканчивать с этой страницей нашей бурной биографии. По счетам мы расплатились сполна, денег на безбедную жизнь хватит… Время потихоньку покидать здешние воды.

– Ты не понимаешь, Сергей… – По имени Ширяев звал меня редко.

– Все понимаю. С другой стороны, корабль все равно был стар. Если тебе так хочется, до Европы можешь быть капитаном. А там все равно не попиратствуешь.

– Какой из меня капитан? – грустно улыбнулся Ширяев.

– Очень хороший, – заверил я его.

В моих словах была не похвала, а лишь констатация факта. Весь поход Ширяев вел себя образцово, словно был создан для этой должности.

Или действительно был? Мечтать о море может лишь тот, кто создан для него.

Я, например, не мечтал и не создан, что бы ни утверждали некоторые мои поклонники. Мне было просто некуда деваться в предложенных обстоятельствах, а хочу я или нет, никто не интересовался.

Команду погибшей бригантины мы распределили по остальным кораблям, Ширяев снова стал офицером «Вепря», а до Гаити оставалась сущая ерунда.

Как утешение, установился попутный ветер. Не надо было без конца маневрировать, менять галсы, считать потерянное время…

Уже на третьи сутки Валера известил, что остров в ближайший час покажется из-за горизонта. Он и показался – Валера научился превосходно обходиться без сложных приборов, – но перед тем до нас долетел отдаленный грохот.

В первый раз почудилось, что это гроза. Небо было ясным, однако мало ли какие капризы могут быть у погоды?

Затем звук повторился, стал более раскатистым и частым. Теперь даже самый завзятый оптимист не мог обмануться насчет происхождения грома.

У Гаити шел морской бой. Пушки грохотали вовсю, и уже одна частота залпов говорила, что сражение разыгралось нешуточное.

Вскоре мы могли не только слышать, но и видеть его.

На освещенной солнцем водной равнине на фоне берегов белели паруса, и клубы порохового дыма то и дело старались подняться выше мачт.

– Испанцы, – выдохнул Гранье и отчаянно выругался.

Линия из четырех галионов и шести больших фрегатов упорно наваливалась на французские корабли, вышедшие из гавани.

Под командованием Жерве было только три фрегата, да еще четыре флибустьерские бригантины присоединились к регулярному флоту. Не из-за большой любви к далекой родине. Мои коллеги в первую очередь защищали свои дома и порт, давший им постоянное пристанище.

Но и это было еще не все. Судя по далекой трескотне, бой шел и на берегу. Вряд ли испанцы успели высадить здесь десант, все-таки служба в Пор-де-Пэ неслась неплохо, но почему бы противнику не проделать этого далеко в стороне? Или, еще проще, подойти мобильным отрядом с другой половины острова. Франция владеет лишь одной его частью, другая принадлежит врагам.

Вопроса «что делать» перед нами не стояло. У нас в Пор-де-Пэ тоже были родные и близкие. И не имело значения, что люди устали после долгого похода, а в крюйт-камерах, как назло, почти не осталось великолепно зарекомендовавших себя зажигалок.

Никаких преимуществ перед новым врагом у нас не было. Никаких, не считая злости и боевого азарта.

Короче, намечался финал в стиле романтичного капитана Блада. Там все закончилось хорошо, а у нас? Жизнь-то не книга…

Испанцы шли по всем правилам. Чуть впереди – авангард из галиона и двух фрегатов. Три галиона представляли собой основные силы, и в арьергарде выстроились остальные фрегаты.

По количеству пушек они превосходили французов раза в три, не меньше, а если взять еще и калибр…

Да, бедняге Жерве позавидовать было трудно. Как, впрочем, и нам.

Единственное наше преимущество – мы были на ветре и могли выбирать условия боя. Точнее, жертву.

– «Лань»! Я «Вепрь». Атакуем адмирала.

– Понял, – отозвался Сорокин.

Испанцы, разумеется, заметили нас. Вряд ли это повлияло на их уверенность в благополучном окончании боя.

Как раз в этот момент один из фрегатов Жерве потерял бизань, но остался в строю. На другом вспыхнул небольшой пожар, а шедшая концевой бригантина вдруг рыскнула на курсе и с заметным креном вышла из боя.

– Огонь открывать с дистанции пистолетного выстрела! – предупредил я, следя, как вырастает в размерах адмиральский галион.

У наших врагов такой выдержки не было. Они открыли огонь издалека, и их ядра вспенили воду в стороне от моих кораблей.

Это было их второй ошибкой. Первый раз они просчитались, когда решили напасть на остров.

Пушки у испанцев оказались разряженными, и я не собирался ждать, пока они зарядят их вновь.

«Вепрь» подошел к испанскому флагману вплотную, словно собрался идти на отчаянный абордаж.

Именно так и подумали противники.

Матросы торопливо выскакивали на верхнюю палубу, готовились к рукопашной схватке, и тут…

– Пли!

Левый борт щедро окатил испанцев картечью: с марсов и из-за прикрытия фальшбортов наши лучшие стрелки открыли беглый огонь из ружей, а в довершение всех бед мортирки послали на залитую кровью палубу первую порцию затравки грядущего пожара.

Мы немедленно проследовали чуть вперед, и занявшая освободившееся место «Лань» с успехом повторила все наши действия. С той переменой, что прежде на флагман были переброшены зажигалки, и лишь затем наступил черед картечи.

Для испанцев все это оказалось неприятным сюрпризом. Картечь и ружейные пули несколько проредили их ряды, а вспыхнувшая палуба вызвала такую растерянность, что заставила позабыть про ответный огонь.

Теперь «Лань» чуть сбавила скорость, отстала, и вернувшийся «Вепрь» накрыл испанцев вторым залпом.

После вторичного подхода нашей бригантины с испанским флагманом как с боевой единицей было покончено.

Пожар охватил его палубу почти от носа до кормы. Судя по дерганьям, галион никем не управлялся, и все руководство эскадрой было потеряно.

Выход из строя командующего чреват последствиями. Испанцы были ошарашены. Их строй смешался. С идущего за флагманом мателота торопливо спускали шлюпки на помощь адмиралу, передний корабль постарался прибавить скорости, дабы уйти от двух кораблей под Веселым Роджером. При этом он опасно стал сближаться с авангардом, а тот, как по заказу, стал замедлять.

В итоге галион налетел на собственный фрегат, затрещали ломаемые мачты, и сквозь несколько утихшую пальбу донеслись гневные крики.

Жерве воспользовался переменой обстановки. Его три фрегата пошли на сближение с противником. Благо вспыхнувший на одном из французов пожар сумели погасить, а сломанная мачта на другом мешала маневру, но не стрельбе.

Что до флибустьерских бригантин, то они устремились в атаку с яростью, как разъяренная кошка, защищающая своих детей. Испанцы были их постоянным врагом, на протяжении бесчисленных десятилетий, и бить гордых католиков при любом соотношении сил было для пиратов своего рода долгом.

Но до победы было очень далеко. Как и до конца боя.

– «Лань»! Работаем по второму!

Этот испанец оказался умнее. Может, потому, что уже спустил свои шлюпки на помощь флагману и теперь боялся оказаться в таком же безнадежном положении.

Два залпа, с испанского галиона и «Вепря», практически слились в один. Наш фрегат вздрогнул под градом ядер, а сыпанувшая из малых пушек картечь выбила кое-кого из моей команды.

Пороховой дым повис настолько плотной завесой, словно мы решили взаимно передушить друг друга газами.

– Блин! – Валера рядом со мной схватился за ногу.

Штанина на ней стремительно набухала кровью. Загорелое лицо шкипера, напротив, бледнело. Ничего странного. Порою от вида собственной крови становится дурно битым мужикам, в другое время не замечающим очередной раны.

Я подхватил сползающего Валеру и оттащил его под прикрытие фальшборта. Это был максимум того, что я мог сделать. Бой продолжался, и надо было выполнять свои обязанности.

На палубе вовсю ругался Гранье. Дым продолжал плотной завесой разделять корабли, и наш канонир никак не мог выпустить последние зажигательные снаряды.

Слепота тянулась долгие мучительные секунды. Потом дым стал немного рассеиваться, и в его клубах вдруг совсем рядом с «Вепрем» возник высокий борт галиона.

Расстояние между нами живо уменьшалось. Случайно взятый курс или намеренный маневр испанского капитана свел корабли почти вплотную, пожелай – и перепрыгнешь с одного на другой.

На галионе громко скомандовали, и испанцы рванули к самому борту. Обнаженные клинки в руках, отчаянное выражение лиц без перевода говорили о готовящемся абордаже. До него оставались мгновения, когда Гранье успел дать по ним залп из пушек верхней палубы.

Сразу после первого обмена любезностями канонир приказал зарядить их картечью. Ни на одном корабле мира орудийная прислуга элементарно не могла успеть выполнить подобный приказ. Все-таки нынешние пушки не орудия моего времени, и даже не Барановские скорострелки.

Ни на одном, кроме «Вепря» и «Лани». Говорю это не для похвальбы. Упрощенный процесс заряжания и постоянные тренировки позволили нашим людям намного перекрыть все незафиксированные рекорды века.

Итог был страшен. Для испанцев. Добрую половину солдат, приготовившихся лезть к нам в гости, смело напрочь. Однако уцелевшие уже по инерции бросились на фрегат.

Я успел разрядить в одного из гостей мушкет. Другой испанец возник рядом со мной, и его пришлось от души угостить прикладом.

Не ведаю, как почувствовал себя испанец, но приклад переломился у шейки. Испанец – нет. Разве что упал, да так, что стало ясно – этот не встанет.

Чем хороши настоящие флибустьеры – это готовностью действовать в любой чрезвычайной ситуации. Мы были застигнуты врасплох, и в то же время уже через несколько секунд никто не смог бы сказать, кто из противников начал атаку. Немало испанцев дралось на нашей палубе, однако немало флибустьеров отчаянно рубилось на галионе.

Сам я оказался в числе последних. Лучшая защита от нападения – это нападение на нападающего. До обмена залпами испанцев было больше, значит, их надо было ошеломить встречным натиском.

Описать дальнейшие мои действия и бесполезно, и невозможно. Бесполезно – список получился бы настолько длинным, что ни у кого не хватило бы терпения прочесть его до конца. Притом что собственно схватка заняла минуты. А невозможно… Так я и сам не в состоянии вспомнить все, что творил.

В рукопашном бою главное – это наработанные рефлексы. Никакая мысль не успеет за непрерывно меняющейся обстановкой, калейдоскопом мелькающих лиц, рук, клинков. Я рубил, колол, стрелял, метал ножи, бил руками и ногами, парировал одни удары, уклонялся от других… Одним словом – бился. Бился, ибо драться – нечто совсем другое.

В памяти остались разрозненные картинки. Превращающееся после выстрела в упор в кровавую кашу чье-то лицо, перерезанное клинком горло с бьющей фонтаном кровью, шпага, едва не доставшая мою грудь и отбитая в последнее мгновение… Подумать – сплошная жуть. Что поделать? В битве можно найти упоение, но эстетику – никогда. Это в кино герой бодро вскакивает на ноги, перед этим лихо проломив затылком стену. Наяву чаще лопается затылок.

Промелькнул неподалеку Ширяев. Без шляпы, всклокоченный, раскрасневшийся, с диким криком обрушивающий на чужую шею кривую саблю.

Почему саблю? Откуда? Перед боем у Гриши была шпага.

Впрочем, какая разница? Лишь бы рубить…

На мгновение в поле зрения попал Гранье. Жан-Жак выстрелил в кого-то из пистолета, а затем наотмашь ударил другого врага рукоятью. Еще помню, что пришел на помощь, нанизал на шпагу доброхота, пытавшегося достать моего славного канонира абордажным топором.

Потом были еще свои удары и защита от чужих. Потом…

Потом испанцев не то стало меньше, не то они потеряли прежний задор и больше не стремились скрестить клинки, стволы, кулаки с нашими.

Я находился на квартердеке галиона, хотя абсолютно не помнил, когда и как сюда попал. У самой кормы с десяток испанцев еще продолжали отчаянно рубиться с полудюжиной флибустьеров, я же – стыдно признаться! – сидел несколько в стороне. Сидел не в кресле, не на стуле и не на палубе, а на каком-то неплохо одетом господине и обеими руками держал его голову за волосы.

Глаза мужчины были безжизненно выпучены, раскрытый рот полон крови, на лице навеки застыло выражение ужаса и боли.

Я брезгливо отпустил волосы, и голова с деревянным стуком ударилась об палубу. В этом месте палуба была почему-то полита какой-то красной липкой жидкостью в смеси с чем-то еще, непонятном, но противном.

Несколько мгновений я пытался сообразить: чем и при чем тут я? Потом мышцы напомнили, что я недавно изо всех сил колотил своего поваленного противника затылком о настил, и вот, похоже, результат…

Нет, мне не стало плохо. Даже раскаяния я не ощутил. Мало чего не бывает? Только где же тогда моя шпага?

Она нашлась неподалеку. Рука привычно обхватила удобную рукоять. Клинок был весь красен от крови, счищать же ее пока не было смысла.

Я сделал попытку вскочить, но тело почему-то болело, и вместо легкого рывка получилось полустарческое вставание.

В перевязях не оказалось ни одного пистолета, в ножнах – метательных ножей, и лишь в правом ботфорте, похоже, сохранялся кинжал.

Крик боли привел меня в чувство. Я обернулся к сражающимся. Кричал один из испанцев. Димка, когда-то скромный секретарь, перерубил ему правую руку чуть выше локтя. Испанец попытался прикрыть рану ладонью, оказался беззащитным, и Заяц азартно погрузил в живот новоявленного инвалида изогнутый конец пиратской полусабли.

И тут же соратник или, судя по одежде, начальник убиваемого, оказавшийся рядом, резким выпадом ткнул моего Зайца длинной шпагой.

Заяц отшатнулся, выронил оружие и стал медленно оседать на палубу.

– Димка!

Ни боли, ни вялости как не бывало. Я подлетел к толпе, рубанул пытавшегося задержать меня испанца… Не того, который пронзил Зайца. К сожалению, не того.

Не знаю, что произвело впечатление: мой дикий крик или вид, как подозреваю, ничуть не похожий на ангельский.

Убийца моего былого сослуживца первым выронил шпагу и покорно опустился на колени.

Он точно был каким-то начальником. Капитаном или еще кем, только прочие испанцы прекратили сражение и последовали его примеру.

Флибустьеры, тяжело дыша, столпились над пленниками. Я же плюхнулся рядом с Димкой, осторожно приподнял его с такой отчаянной надеждой, словно мое желание могло обладать магической силой и исцелять недужных.

Заяц приоткрыл глаза. Его губы тронула слабая улыбка, и мое сердце невольно дрогнуло.

Чудес не бывает. Если бывают, то не с нами и далеко.

Тело человека, которого я знал три года в прежнем мире, несколько раз судорожно дернулось и застыло.

– Димка…

Я мог бы так сидеть целую вечность. Сидеть и прижимать к себе еще одного покинувшего меня товарища. Только оставалось дело, и оно звало, требовало своего осуществления.

И не важно, что мы с Зайцем не были друзьями ТОГДА. Просто сослуживцы с нормальным отношением друг к другу. Важно было, что погибший был одним из последних моих современников, прошедший со мной весь страшный путь и вот теперь покинувший наши ряды навсегда. Как те без малого восемь сотен человек, в злосчастный день пустившиеся отдохнуть в морское путешествие.

Очень осторожно, стараясь не причинить боль тому, кто уже никогда не будет чувствовать боли, я положил Диму на палубу и поднялся.

Испанский капитан продолжал стоять на коленях. Шпага вновь куда-то подевалась, и не было никакого желания ее искать.

Я подошел к испанцу чуть сбоку. Левая рука сама вцепилась в его голову, потянула ее назад, а правая скользнула в ботфорт и извлекла кинжал.

Пленник понял, попытался защититься, и в ту же секунду лезвие прошлось по его горлу.

– Кончайте всех! – Я брезгливо отбросил содрогающееся в агонии тело и взглядом принялся отыскивать шпагу.

Она валялась на самом видном месте. Рядом с остывающим Димкиным телом.

Я поднял свое оружие, вытер клинок о первый попавшийся испанский труп, и как раз в этот миг на квартердек поднялся Жан-Жак.

Левая бровь пирата чуть изогнулась, демонстрируя легкое удивление. В конце концов, именно я всегда настаивал на гуманном отношении к пленным. С другой стороны, сорвался человек, все-таки бой. Подумаешь…

– Командор! К нам пытаются подойти два испанских фрегата, – спокойно сообщил мне канонир.

Да, прокол. В горячке рукопашной я совсем забыл, что мы имеем дело не с одним галионом.

– Как «Вепрь»? – То, что мы получили хорошую порцию ядер в упор, я забыть не мог.

– Держится. Туда отправился Билли.

– Наши потери?

– Большие. – Жан-Жак вздохнул.

Задавая вопросы, я одновременно рассматривал открывающуюся с высокого юта панораму.

Где-то впереди Жерве яростно атаковал остатки испанского авангарда. Успех клонился в сторону французов, и их противники лишь изредка постреливали в ответ.

Еще ближе к нам медленно оседали в воду столкнувшиеся после выхода из строя флагмана корабли. Самого флагмана было не видно, лишь густо плавали обломки, да между ними сновало несколько шлюпок. Обломки явно указывали на взрыв, хотя в горячке боя я, по-моему, не слышал никакого грохота.

Или было не до того?

А вот позади нас дела были посерьезнее. Флибустьерские бригантины сгрудились вокруг одного из фрегатов, там кипела абордажная схватка, другие же фрегаты…

Один фрегат пытался уйти, и его преследовала наша «Лань». Намного меньше противника, она внушала ему такой ужас, что испанец даже не пытался отстреливаться.

У двух других мужества оказалось намного больше. Они не только не вышли из боя, но очертя голову шли отбивать захваченный галион.

Испанцы старались зайти с обеих сторон. Было бы у меня побольше людей, я попытался бы дать им достойный ответ, но после понесенных потерь…

Не бросать же доставшийся с таким трудом трофей! Да и стыдно показывать корму, почти одержав победу.

– Жан-Жак, давай на фрегат! Подпустишь испанца поближе и попробуешь устроить из него факел. А я тем временем угощу его приятеля.

Гранье молчаливо кивнул. Он полностью разделял мои чувства и тоже не хотел ретироваться без отчаянного боя.

Хорошо, что парусники ходят медленно. С оставшимися на галионе флибустьерами мы успели зарядить не меньше половины орудий, когда испанский фрегат наконец стал сходиться с нами вплотную.

К нам спешила подмога. Заметив затруднительное положение «Вепря», Сорокин бросил погоню и теперь двигался в нашу сторону. Жаль лишь, что до «Лани» было значительно дальше, чем до испанских фрегатов…

– Пли!

Галион с десятка метров плюнул картечью в своего недавнего собрата. Это не могло остановить испанцев, но хоть немного проредило их ряды.

Корабли сошлись в абордаже. Теперь по морю дрейфовало уже три корабля, и нашей задачей было задержать противника на палубе галиона, не дать ему перехлестнуться на «Вепрь». А там Гранье пусть достойно угостит еще одного явно лишнего противника.

И Гранье угостил. Пушки нижней батареи всадили в борт испанца порцию ядер, верхней – полили его палубы картечью, а мортирки переслали врагу свой пламенный привет.

Этого оказалось для испанцев слишком много. Они проскочили мимо цели – побитые, горящие. Существовал шанс, что их капитан сообразит: лучше в таком положении перебраться на сцепленные корабли, свой же бросить. Только для этого еще требовалось проделать достаточно сложный маневр…

Для меня же все вновь кружилось в карусели боя. Я лишь мельком подмечал ход сражения с другой стороны галиона, залп Гранье, отход фрегата…

Мы бы не продержались. Превосходство испанцев было минимум четырехкратным, да только с «Вепря» на помощь бросились все, кроме дежурных у пушек, и даже Петрович с каким-то диким криком размахивал саблей.

Испанцы отхлынули, не выдержали натиска нашей немногочисленной подмоги, однако опомнились и устремились в повторную атаку.

И снова нам пришлось тяжело. До того самого момента, когда горящий фрегат разлетелся в грохоте взрыва. Это подействовало на противника отрезвляюще, они потеряли боевой задор, а тут наконец-то подошла «Лань»…

29 Флейшман. Пьяный Кабанов

Я человек не воинственный. Даже в детстве в войну почти не играл. Просто жизнь повернулась так, что добывать себе капиталы приходится по старинной пиратской формуле «ножом и пистолетом». Да и то на правах шкипера на абордаж я не лезу, предпочитаю оставаться на корабле.

Но в этот день настроение у меня было иное.

Вид фрегатов, готовящихся атаковать нашего «Вепря», поневоле пробудил желание показать наглецам, где зимуют карибские раки. Под угрозой оказались Командор, Валера, Гриша, остальные ребята, волею судьбы самые дорогие для меня люди.

«Лань» неслась к месту схватки на всех парусах, нам же хотелось, чтобы она летела.

Флибустьеры не бросают своих в беде. Если ты хоть раз не придешь на помощь, то когда-нибудь не придут на помощь тебе. Поэтому дружба среди скитальцев морей ценится выше остальных чувств, даже выше любви.

Мы пристали к испанцу так, что борта обиженно затрещали. С фока полетел обломившийся кусок реи. От столкновения едва удалось удержаться на ногах, но в следующее мгновение люди неудержимой лавиной бросились на чужую палубу.

Я не отстал. Напротив, оказался на испанце в числе первых. Словно речь шла о соревнованиях по скоростному перебрасыванию с корабля на корабль, и победитель должен был получить роскошный приз. Хотелось рубить, колоть, рвать на части каждого, кто окажется на пути. Внутри проснулся зверь, причем зверь страшный, из доисторических эпох, когда когти и зубы были главным условием для существования.

Боя не получилось. Наш натиск оказался легендарной соломинкой, сломившей спину верблюда. Испанцы побросали оружие на палубу, застыли в покорности судьбе и нам.

Я бегом пересек палубу фрегата и оказался на галионе.

Кабанов был там. Правая щека Командора была в крови, камзол разорван и тоже окровавлен, но держался наш предводитель бодро, только глаза были несколько очумелыми.

– Ранен? – Мы порывисто обнялись.

– Где? – не понял Командор.

В горячке боя он даже не заметил прикосновений чужой стали. Да и были то, как оказалось, не раны, а царапины.

Чуть в сторонке Петрович торопливо перевязывал Ширяеву левую руку, а тот матерился и все пытался вырваться, драться дальше, не понимая, что бой уже закончен.

Бой, но не дела.

Какое-то время на четырех сцепившихся кораблях царила лихорадочная деятельность. Осматривались полученные повреждения, что-то спешно латалось, большая часть оставлялась на потом. Свои убитые складывались на палубу «Вепря», чужие – обыскивались и отправлялись за борт. Раненые наскоро перебинтовывались. Заряжалось оружие. И все это без распределений на работы и без команд. Опытные моряки прекрасно знали свое дело и не нуждались ни в указаниях, ни в понуканиях.

Прошло от силы полчаса, как суета стихла. Команда «Вепря» потеряла убитыми полсотни человек, раненых было в три раза больше, однако наш флагман остался на плаву, и были захвачены два испанских корабля.

Бой на море закончился убедительной победой. Фрегаты Жерве после артиллерийского боя захватили избитых противников, флибустьерские бригантины овладели фрегатом, и только на берегу была слышна ружейная перестрелка.

– Расцепляемся и идем на помощь! – громогласно провозгласил Кабанов.

Правая половина лица Командора была покрыта застывшей кровяной коркой, но он не обращал внимания на подобную ерунду.

Решение было встречено криками энтузиазма. Разгромив одного противника, флибустьеры были полны решимости разгромить другого. На палубе «Вепря», на которой лужи крови были присыпаны песком, отчего она стала похожа на филиал пустыни, в четыре глотки горланили Ширяев, Кротких, Ярцев и Гранье.

Женя Кротких, с перебинтованной головой, старательно молотил по струнам гитары, Валера опирался на мушкет, как на костыль, Ширяев размахивал здоровой рукой, и точно так же размахивал оставшийся невредимым Жан-Жак.

Наш славный канонир пел по-русски, с акцентом, но азартно, стараясь не уступать приятелям:

Большинство флибустьеров не понимали слов, однако бодрый ритм заражал, заставлял мобилизоваться, и кое-кто пытался подхватить хотя бы мелодию.

Так, под залихватскую песню, мы и тронулись в бухту.

Две команды для четырех кораблей было маловато. Пока мы втянулись в родной порт, пока высадились на берег, там все уже было кончено. Подошедший сушей испанский отряд был частью разбит, частью – пленен, и на нашу долю не осталось ничего.

Ничего, кроме почестей. Дю Кас первым радостно приветствовал нас, а уж восторгу жителей вообще не было предела. Нас обнимали знакомые и незнакомые, родные едва могли пробиться сквозь густую толпу, а Командора какие-то обыватели подхватили на руки и торжественно понесли к губернаторскому дворцу.

Прием был выше всяких похвал. На импровизированном банкете присутствовали герои дня. Офицерский состав эскадры во главе с Жерве, мы, капитаны и штурмана пиратских бригантин, командиры гарнизона, только что предотвратившие штурм… Не успевшие толком нарядиться женщины и разгоряченные боем мужчины.

Пили за победу, за Командора, за Жерве, за флибустьеров с бригантин, за славную пехоту, отбившую нападение на сухопутье… Потом во дворец доставили испанского адмирала. Тому удалось спастись на шлюпке, и теперь он некоторое время был среди нас, утративший важность, но не манеры.

Испанец витиевато отдал дань победителям, как перед тем отдал шпагу.

Петрович успел обработать раны Командора. Порез на щеке больше не кровоточил и был чем-то типа ордена, полученного за спасение города. Камзол же по-прежнему зиял дырами, да только сейчас никто не обращал на нарушение протокола никакого внимания.

Жерве, в противовес Кабанову, был одет франтовато. К нашему предводителю он подошел сразу, благодарил, ни словом не поминал о глупой дуэли с Ростиньяком. Точно так же держались и остальные морские офицеры. Если кто когда относился к нам со смесью зависти и высокомерия, то теперь, после совместного боя, мы превратились в боевых побратимов, в людей, пришедших на помощь в самую роковую минуту существования колонии.

Никаких излишеств не было. Их просто не успели приготовить. Да в них никто и не нуждался. Ром и вино лились рекой, импровизированная закуска была получше надоевшей солонины. А больше ничего и не требовалось.

Главным была всеобщая радость, а остальное так, гарнир к блюду или аккомпанемент к мелодии.

Да и длились посиделки недолго. Настоящее празднование перенесли на завтрашний вечер, пока же у победителей хватало других дел.

Мы вновь вернулись на корабли, даже не повидавшись как следует с нашими женщинами. Наметили на завтра ход работ, выполнили то, что необходимо было сделать не откладывая, а там уже наступил вечер.

Команда наконец-то смогла съехать на берег. Люди торопились повидать знакомых, пройтись по кабакам, отметить удачный поход и сегодняшнюю победу. Добыча ощутимо оттягивала карманы. Да и кутеж – неизбежное завершение плавания. После бессонных ночей, постоянного напряжения, тяжелого труда нервам необходима разрядка, сброс накопившейся усталости и дурных эмоций.

Я тоже торопился к Лене. Хотелось поскорее и покрепче обнять свою бывшую секретаршу, незаметно ставшую моей гражданской женой. Вот уж не думал, что наши легкие отношения перерастут в нечто более серьезное, но чего только не бывает в жизни?

И все-таки перед берегом я еще заглянул на «Вепрь» к Командору. Уж не знаю, почему меня потянуло увидеться с Кабаном. Вроде никаких конкретных дел на ближайшее время не намечалось, да и завтра нам предстояло встретиться, что так, что так. Требовалось продать ту часть добычи, которая состояла в товаре, наполняла трюмы. Короче, операция, обычно достававшаяся на мою долю.

Фрегат стоял почти безлюдным. Лишь кое-где суетились небольшие группы флибустьеров, заканчивающие свою часть работы, да вышагивал по палубе боцман. Следил, все ли сделано добросовестно, можно ли оставить корабль почти без присмотра.

– В каюте он, – отозвался Билли в ответ на мой вопрос. – Уже две склянки. Ушел и не появляется. Остальные-то съехали…

В тоне боцмана звучало некоторое удивление. Уж кому, а Командору само положение диктовало давно быть на берегу, отдыхая с женщинами или возглавляя поход по злачным местам.

Не отдыхал и не возглавлял. Он действительно сидел в одиночку в своей роскошной каюте. Перед ним стояла бутылка с ромом, еще одна, пустая, валялась в углу, а уж накурено было так, что можно было вешать не топор, а целую пушку.

– Садись, Юра. – Вопреки ожиданиям на пьяного Командор не тянул. Лишь выглядел несколько мрачновато. Этакая чисто армейская манера пить, не пьянея. Или не демонстрируя своих чувств. Это обычный россиянин примет – и сразу распахивает перед каждым душу.

– Ну, и чего сидим? – спросил я.

– Лежать еще рано, – поведал Командор, наполняя второй стакан.

– Тогда за что пьем?

– Налитый стакан есть сам по себе достаточный повод для того, чтобы опорожнить его, ибо вид праздно стоящей жидкости не менее противен природе, чем пустота, – выдал пассаж Командор.

И, что интересно, ни разу не споткнулся ни на одном слове.

– Да… – протянул я, мысленно снимая шляпу. Наяву-то она уже лежала на соседнем стуле.

Ром оказался из лучших. Хотя куда ему до водки!

– Все закончили? – поинтересовался Командор.

– Срочное – да. С остальным спешить пока некуда. – Я пытался понять причину, побудившую Сергея засесть в каюте.

В одиночку на моей памяти Кабанов не пил. В компании – дело другое. Неужели на него так повлияли потери? Полсотни человек – достаточно много, мы таких давно не несли. А тут еще Димка. Один из нас.

Захотелось спросить прямо, однако что-то подсказывало – не ответит. Пустится в туманные рассуждения о сущности алкогольного возлияния, о преимуществах картечного огня или другой отвлеченной ерунде. Это наши интеллигенты привыкли по каждому поводу плакаться в жилетку, искать поддержки в друзьях, а то и в случайных людях. Такие, как Командор, могут посоветоваться, но делиться горем не станут. Не та порода. Будет мрачно сидеть да молча терзаться несуществующей виной перед погибшими, словно в его власти уберечь всех своих подчиненных.

И покинуть нельзя, и утешить невозможно.

Напомнить о Наташе с Юлей? Ведь ждут, а он, похоже, и не думает о своей странной семье.

И тут меня осенило!

– Насколько я понимаю, впереди ждет новый поход? – как можно небрежнее поинтересовался я, старательно раскуривая трубку.

– Какой поход? – Командор посмотрел с некоторым недоумением.

– На испанцев. Надо же с ними посчитаться!

Если подумать, то жизни нам явно не хватит. С британцами вроде в расчете, теперь на очереди испанцы, там еще кто-нибудь подвернется. Так и будем отвечать ударом на удар.

Этот-то предназначался не нам. Мы просто вернулись очень вовремя. Или не вовремя.

– А ты прав, – кивнул Командор.

Глаза его недобро блеснули и снова стали тускловатыми.

Видно, он повторил мое рассуждение, и оно в чем-то не пришлось ему по нраву.

– Ничего. Дураков учить надо, – отвечая на свои мысли, пробормотал Сережа.

Он щедро наполнил стаканы, посмотрел на стол и вздохнул:

– Черт! Даже закуски нет.

– А дома столы накрыты, – напомнил я подобно змею-искусителю. – Женщины ждут. Волнуются.

Командор потеребил бородку.

Мысль о женщинах и накрытом столе требовала обмозгования.

– Накрытый стол – это хорошо, – изрек Командор. – Только давай так. Сегодня я приглашаю тебя в гости. Вместе с Леной. А завтра – ты меня.

– Завтра нас ждет губернатор, – напомнил я.

– Тогда – послезавтра. Давай быстренько выпьем, и ко мне.

На палубу Сергей вышел твердой походкой абсолютно трезвого человека. Штормить начало уже на берегу. Не сильно, но…

Короче, никаких посиделок не получилось. Мы добрались до дома, Наташа с Юлей радостно приняли из моих рук славного воителя, мы еще успели налить по одной, а дальше Командор незаметно задремал.

– Я ни при чем, – на всякий случай поведал я.

Девочки лишь посмотрели на меня и ничего не ответили.

Командор был с ними, а прочее не столь и важно. Расслабился человек, так что тут такого?

30 Ярцев. Сходка

Оказалось, что быть раненым не так уж и страшно. Если, конечно, рана не очень тяжела.

Картечь вошла в ногу Ярцева, не повредив кости. Было много крови, вначале – переживаний: вдруг нога – того… Боль тоже была, особенно когда Петрович стал резать под стакан рома вместо наркоза. Ром не особенно помогал, и Валера, к своему стыду, едва не потерял сознания.

Потом стало легче. Кругловатый кусок свинца доктор отдал на память. Рана побаливала, вызывала хромоту, но многим было намного труднее и больнее, так чего ж тут особо жаловаться? Можно считать, что легко отделался.

Остальное сделали ласки Женевьевы. Женщина ухаживала за штурманом, как за ребенком, подносила еду в постель, взбивала подушки, смотрела со смесью сочувствия и гордости на раненого героя…

А уж о прочем можно было только мечтать. После первых дней слабости в Валере проснулся изголодавшийся по любви мужчина, и в доме шла нескончаемая битва, если судить по женским стонам, ничуть не уступавшая недавнему морскому сражению.

В промежутках Валеру навещали коллеги. Свои соплеменники, нынешние соплаватели, флибустьеры с других кораблей, местные дельцы. В последних говорил инстинкт, свойственный профессии: Валера стал достаточно богатым, и щедрость, с которой он был готов идти навстречу капризам своей подруги, делала из него весьма выгодного клиента для всевозможных торговцев.

Главное же – это состояние покоя, когда никаких проблем нет и в ближайшее время не намечается. С навещающими друзьями о делах не говорили. Разве что вспоминали прошлое. Не то, которое осталось в будущем, а недавнее, с боями и походами.

Это напоминало возвращение из рейса в тех, своих временах. Дела сдавались в контору, а после этого начинался беззаботный отдых. До тех пор, пока родное пароходство не посылало на медкомиссию или какие-нибудь многочисленные курсы по усовершенствованию. Здесь же ни комиссий, ни курсов не могло быть по определению, вызовов в контору тоже, поэтому даже с этой стороны никаких осложнений не было.

Состояние своеобразной эйфории длилось долго, не меньше двух недель. А потом неожиданно пришла тоска. Вроде бы все осталось по-прежнему, любовь Женевьевы, мерное течение жизни, даже хромота, но душа захотела чего-нибудь другого. Мерно раскачивающейся палубы под ногами, развевающегося флага над головой, ежедневного риска…

Валера даже удивился самому себе. Вроде бы никогда не был любителем острых ощущений, морю предпочитал домашний покой, о схватках не думал и не мечтал, хотя давно уже не содрогался от свиста пуль и картечи. Как ни странно, привык. Но грустить по такой странной привычке…

Первым следствием тоски явился разговор с Биллом. Пришедшего боцмана Ярцев с огромным интересом расспрашивал, в каком состоянии находится фрегат, насколько быстро продвигается ремонт, когда намечается провести килевание.

Под разговоры распили пару бутылок вина, и боцман удалился гораздо более довольным, чем заявился сюда. Ведь когда человек спрашивает о таком, это лучший признак скорого выздоровления. И физического, и духовного.

А на следующий день ближе к полудню дела сами пришли к шкиперу «Вепря».

– Опять к тебе, – в голосе Женевьевы не было ни тени упрека или недовольства.

Еще один плюс в пользу женщины. Оставшаяся далеко во времени и пространстве жена Валеры не любила незапланированных визитов приятелей. Принимала по необходимости радушно, а потом выговаривала, словно Валера сам приглашал кого-то в гости.

Женевьева была другой. Она с рождения знала, что у мужчины должны быть друзья и дела с этими друзьями. Не будет дел – не будет денег. А без денег какое же счастье?

К некоторому изумлению Валеры, пришедшие оказались не соплавателями, а коллегами. Четверо мужчин были капитанами тех самых флибустьерских бригантин, которые с самого начала сражения мужественно присоединились к фрегатам Жерве.

– Мы ожидали увидеть здесь Командора Санглиера, – проговорил один из них, когда мужчины обменялись полагающимися в подобных случаях словами и сели за выставленное хозяйкой вино.

Командор являлся к своему штурману каждый день. Приносил гостинцы, шутил, расспрашивал о здоровье.

– Еще не приходил. Простите, у вас какое-то дело? – поинтересовался Валера.

Случай с Коршуном еще был жив в памяти, однако не подозревать же из-за такого каждого явившегося флибустьера!

– Да. Мы хотели бы совместно напасть на один из испанских городов, – ответил тот же пират, которого остальные из-за роста звали Длинным Пьером.

Его спутники согласно кивнули.

– На какой? – уточнил Ярцев.

– Вот это мы и хотели обсудить, – пожал плечами Пьер.

– У нас не хватит сил на серьезный рейд, но вместе с вами мы сможем захватить половину испанской Вест-Индии. Одно имя Командора Санглиера гарантирует удачу в самом дерзком предприятии. Надо же наказать испанцев занападение! – поддержал компаньона стройный и элегантный Монбрен.

Как ни странно, Ярцев был полностью согласен с последним утверждением. Не иначе, сказалась школа Командора с его стремлением заплатить по всем накопившимся счетам.

Полученная рана перестала казаться чем-то страшным и даже вызывала прилив своеобразной гордости. Мол, ранен – значит, был в самом пекле боя.

– Мы понесли потери, – напомнил Ярцев.

– И уже восстановили их, – добавил Пьер.

В Пор-де-Пэ трудно было сохранить тайну. Моряки могли наняться на любой корабль, если их соглашались на него взять. При этом большинство флибустьеров были более-менее знакомы между собой и, разумеется, оповещали друзей-приятелей о перемене своего положения.

К популярным капитанам люди шли толпой, а на данном этапе Санглиер был не просто популярен, а легендарен среди суровых бродяг моря. Конечно, при таком раскладе не составило труда набрать новых моряков взамен погибших, да и раненые большей частью выздоравливали и собирались вернуться на прежнее место.

– Но «Вепрь» еще в ремонте, – нашел новое возражение Валера.

В этом была доля истины. Фрегату досталось изрядно. Большую часть работ на нем, правда, выполнили, но комиссия из Командора, Сорокина, Гранье, Билла и плотника считала, что перед серьезным походом надо бы поменять часть обшивки и пару погнутых шпангоутов. В море-то заниматься серьезным ремонтом будет поздно. Сейчас – не доходили руки. В том смысле, что все были заняты непрерывными праздниками по случаю победы и гулянками с целью облегчения карманов.

– Никто не говорит о немедленном выходе. Нам тоже надо кое-что сделать. – Пьер прекрасно видел, что Ярцев возражает исключительно для порядка.

– Я не вправе решать такие вопросы, – наконец выдал подлинную причину возражений Валера.

– Мы пришли сюда в поисках Командора, – улыбнулся Монбрен.

Улыбка была подчеркнута элегантным жестом руки.

– Вычислили же, где искать! – голос Кабанова раздался от порога.

Появление Командора было встречено искренней радостью. Многие завидовали стремительной карьере новичка в пиратском деле, но даже самые завистливые не могли не отдать Санглиеру должное. Люди дела поневоле вынуждены ценить чужое умение, пусть оно и превышает собственные способности.

Пришедшие капитаны таланты Командора ценили, а вот завидовали способному коллеге или нет, сказать было трудно. По крайней мере, внешне не демонстрировали.

– О чем речь? – поинтересовался Кабанов, когда все приветствия прозвучали и бокалы временно опустели.

Ему повторили предложение о совместных действиях и затихли в ожидании ответа.

– Заманчиво, – невозмутимо кивнул Командор и коснулся свежего шрама на щеке.

– Недели через две мы полностью восстановим захваченный фрегат. Плюс наши четыре бригантины. И у вас… – продолжать Пьер не стал.

Галион и фрегат по праву добычи перешли к флотилии Командора, однако последний еще сам не решил, то ли продать их, то ли оставить себе. Вернее, в галионе флибустьеры не нуждались в любом случае. При всей своей мощи эти большие корабли не обладали маневренностью, да и по скорости уступали тем же фрегатам. На таком не каждую добычу догонишь. Не держать же корабль из-за одного престижа!

Что до фрегата… Если продолжать походы дальше, то, может, пригодится. А если сворачивать промысел? Собирались же потихоньку двигать в Европу! Неоднократно собирались… То одно помешает, то другое. Теперь вот испанцы…

Подобно Флейшману, Ярцев вдруг задал себе вопрос: а так ли уж они стремятся в эту Европу?

За себя ничего определенного он сказать не мог, за других – тем более. Каждый вроде бы говорил, мол, пора, хватит шляться по Карибскому морю, и никто при том не торопился покинуть здешние воды.

– Заманчиво, – повторил Командор. – Конкретнее нельзя? Испанские владения велики.

Капитаны помялись. Пьер занялся трубкой, Монбрен принялся задумчиво вертеть в руках пустой бокал, Ландкруз и Буатье старательно делали вид, что вопрос относится не к ним.

– Понятно, – сделал вывод Командор. – Куда ветер принесет, там и остановимся.

– Может, двинем в Панаму? – без особой уверенности предложил Буатье, выйдя на минуту из рассеянности.

– Если Магеллановым проливом, то долго, а через перешеек – глупо, – качнул головой Кабанов.

– Почему – глупо? – Седой Буатье посмотрел на Командора, будто тот не оправдал возложенных на него надежд. – Я дважды ходил этим маршрутом. Первый раз с самим Морганом. И оба раза возвращался с добычей.

– Тогда не было войны, – пояснил Командор. – Пока мы будем путешествовать туда-обратно, корабли останутся без защиты. Лично я пешком по морю ходить не умею.

Аргумент был весом. Подойди во время похода к месту стоянки пара вражеских кораблей, и им ничего не будет стоить сжечь оставшиеся почти без экипажей флибустьерские суда. В неприятелях же у Франции в данный момент числились все нации, обосновавшиеся на берегах и островах Карибского моря.

– Хорошо, а ваше мнение? – спросил Пьер.

– У меня в данный момент никакого мнения нет, – усмехнулся Командор. – Это вы пришли ко мне с планом, а не я. Но план – нечто разработанное. У вас же пока нет конкретной цели. Нападать объединенными силами на испанские острова глупо. Добычи на всех не хватит. Думайте, господа, думайте.

– Вы против нашего предложения? – вежливо уточнил Монбрен.

– Я пока никакого предложения не услышал. Только не надо тайн. Валера – мой штурман. Ему знать необходимо.

– Маракайбо, Веракрус, Картахена, – начал перечислять Пьер.

– Географию я немного знаю.

– Командор, скажите хотя бы принципиально: вы согласны возглавить эскадру? – спросил Буатье.

Кабанов вновь коснулся шрама, словно проверяя, на месте ли след от удара.

– Что скажешь, шкипер? – по-русски спросил он Ярцева.

– Блин! Почему я?

– Чтобы не ворчал вслед за некоторыми, мол, я обхожусь без ваших советов, – улыбнулся Кабанов.

При этом его глаза смотрели на штурмана испытующе.

«А ведь Сергей не забыл, как я возражал против пиратства перед началом первого похода, – понял Ярцев. – Теперь отыгрывается, ядрен батон!»

– Откуда я, блин, знаю, куда плыть?

– Не увиливай. Куда – решим. Принимаем предложение?

«А оно нам надо?» – хотел ответить Валера вопросом, но вдруг услышал свой неожиданно твердый голос:

– Да.

31 Лудицкий. Серьезное предложение

Популярность Командора была велика. О нем говорили все. Как бы плохо ни владел Петр Ильич языком, даже он понимал, что моряки, горожане, плантаторы, даже рабы говорят о его бывшем начальнике охраны, и говорят почти исключительно хорошее.

Выражаясь языком экс-депутата, рейтинг Кабанова неожиданно подскочил вверх. Будь на острове республика и взбреди Командору в голову баллотироваться в президенты – победа ему была бы обеспечена в первом же туре. Даже на рекламную кампанию тратиться особо не пришлось бы.

Было очень досадно и обидно. Привалило же счастье тому, кто его не понимает! Нет, но в самом деле, если подумать!..

Думать Кабанов явно не желал. Каждый день пропадал на кораблях, постоянно совещался со своими помощниками, а теперь еще и с другими флибустьерами, свободное же время проводил с женщинами. То отправлялся с ними на прогулку, то к кому-нибудь в гости, то, напротив, принимал гостей сам. И не только своих современников. Лучшие люди Пор-де-Пэ считали за честь пообщаться с Командором, пригласить его к себе на обед или званый вечер, да и сами постоянно бывали с визитами.

При своей занятости делами и развлечениями на Лудицкого Кабанов внимания почти не обращал. Даже с Ардыловым, своим личным рабом, Сергей общался намного чаще. Практически каждый день посещал выделенную мастеру мастерскую, что-то выспрашивал, что-то уточнял, проверял заказы, советовался. Тьфу!..

Прежде Лудицкий старался смотреть на пирата свысока, потом стал злиться из-за его никчемной славы, потом – обижаться на невнимание, потом задумался и понял, что без чуткого руководства лихой Командор так и останется беспутным рубахой до самой смерти на виселице.

С точки зрения политического деятеля и знатока всевозможных законов, подобный конец пиратской карьеры был давно заслужен. Более того, Лудицкий при всем желании, которого было, правда, совсем немного, не находил в поведении земляка ни малейшего оправдания. Петр Ильич без колебаний был готов выступить в качестве сурового прокурора, вот только…

Увы! Кабанов упорно не хотел помнить добра и до сих пор не удосужился обеспечить бывшего благодетеля хоть какими-то средствами к существованию. Случись завтра суд – и за заслуженным концом последует конфискация наворованных богатств. Даже без конфискации в число наследников Петр Ильич не попадает. Как и обе невенчанные жены, чтоб им пусто было! А без наследников и дом, и деньги перейдут к властям.

По слухам, насколько Лудицкий разобрал малопонятную местную речь, Командор предвидел подобный исход и зарыл на каком-то острове тяжеленный сундук с сокровищами. Да только как до этого острова добраться?

Компаньоны Кабанова тут не помощники. Они сами будут стараться вовсю присвоить чужое богатство. Без штурмана поди разыщи в необъятном море один из бессчетных островков, который и в глаза не видел. Да потом угадай, в каком месте клочка суши, со всех сторон окруженного водой, зарыт вожделенный сундук!

Эх! Карту бы! Не мог же Кабанов надеяться лишь на память! Наверняка оставил своим шлюхам какую-то памятку, где искать в случае чего незаслуженное наследство!

Не раз и не два, оставаясь в одиночестве, Петр Ильич копался среди женских вещей, всевозможных платьев и нижнего белья. Искал заветный листок с нарисованным островом. Искал, да так и не нашел.

В доме было несколько закрытых сундуков – и ни одного ключа к ним. Хозяева забирали их с собой каждый раз, когда выходили даже не на прогулку – во двор. Вес же любого сундука был таков, что в одиночку не поднять. О том же, чтобы унести, и думать не стоило.

К тому же дом охранялся снаружи. Два-три солдата всегда маячили неподалеку, плюс в небольшом флигельке проживало несколько отставных пиратов. Один был без ноги, другой – без руки, третий – без глаза, четвертый же просто был стар.

При всех своих увечьях, с оружием ветераны обращались по-прежнему ловко. Лудицкий не раз и не два видел, как они пуляли в цель из пистолетов, метали ножи, порой, забавляясь, махали саблями. Главное же, стерегли жилище Командора на совесть. Да и как иначе, когда платили им пенсию, которую Петр Ильич, по еще совковой привычке, про себя называл персональной! И это при полном пенсионе.

Из все тех же разговоров, в отсутствие СМИ – единственного источника информации, Лудицкий уяснил и другое. Политика короля-солнца, направленная на закручивание гаек, вызывала у колонистов постоянное чувство протеста. Монополия Вест-Индской компании, ограничение свобод, финансовые тиски и все это в применении к людям, привыкшим к вольности, поневоле заставляли жителей колоний враждебно относиться к далекому правительству и искать способы избавиться от ненавистной власти.

Массовое бегство поселенцев в английский или голландский сектор привело к тому, что численность населения резко упала. Знаменитая Тортуга почти полностью обезлюдела, да и Санто-Доминго переживал далеко не лучшие времена. Несколько раз дело доходило до попыток восстания. Их цель была одна – отделиться от далекой метрополии, основать свою республику и жить по собственному усмотрению.

Каждый раз властям с большим трудом удавалось подавлять массовый протест. Возможно, потому, что у жителей не было единого авторитетного руководителя, способного взять дело в крепкие руки.

Руководитель, вождь, главарь…

Петр Ильич понимал, что за ним люди, к сожалению, не пойдут. Насколько бы ни были привлекательны лозунги, выдвинуть их должен человек известный. Лудицкого же знали мало, да и то в качестве слуги Командора.

А вот Кабанова…

Ну почему известность приходит к тем, кому она совершенно не нужна?!

Хотя если смотреть в перспективе…

– Сережа, вы можете уделить мне час внимания?

– Пожалуйста, Петр Ильич.

Все-таки внешне Кабанов держал себя с бывшим работодателем ровно. Не хамил, не понукал.

– Вы неглупый человек, Сережа. Не лишены наблюдательности, умеете делать выводы. Только мне кажется, вы идете по неверному пути. Вы обратили внимание на обстановку на острове? В частности, на всеобщее недовольство королем?

– Разумеется. Только дело в том, Петр Ильич, что это не наш король и не наш остров. Так сказать, внутренние дела другой страны, к которой мы не имеем почти никакого отношения. Более того, открою вам небольшой секрет. В ближайшее время мы отправляемся в поход, который будет последним. После возвращения нас ждет Европа. По-моему, нам давно пора вернуться на родину. Там как раз началась эпоха преобразований, и стране нужны знающие, опытные люди. Подумайте сами, Петр Ильич, какой простор открывается для деятельности. По военной ли части, по торговой, по промышленной. Даже происхождение не играет в данный момент никакой роли. У нас будет великолепный шанс начать свою судьбу с чистого листа. О том, что мы сможем послужить отечеству, я уже и не упоминаю.

– К сожалению, не отечеству, а очередному тирану, – вздохнул Лудицкий.

– Петр Ильич, я прекрасно знаю, что ваш тезка – личность неоднозначная. И не только с демократической колокольни. Но, извините, государь на Руси всегда олицетворял Отечество. Да и многие нововведения были необходимы. Что, кстати, подчеркивали даже враги.

– Многие – да, – согласился Петр Ильич.

Уточнять, что именно он считает полезным, а что – вредным, бывший депутат не стал. Понимал: тут мнения не сойдутся, и убеждать друг друга будет бесполезно.

Ничего не стал уточнять и Кабанов. По той же самой причине.

– Видите ли, Сережа, мне кажется, что нам лучше остаться здесь, – после некоторой паузы произнес Лудицкий. – В России все идет без нас. Наше вмешательство ничего там не изменит. В то время как здесь…

– Здесь тоже все идет, как и должно идти. Эпоха флибустьерства заканчивается. Пройдет несколько лет – и пираты будут объявлены вне закона во всех странах. Власти приберут к рукам тех, кто до сих пор пытается жить по-старому, наведут некое подобие порядка, и так будет до крушения колониальной системы. Уж не помню, когда это произойдет. Вернее, никогда не знал, – усмехнулся Кабанов.

Лудицкий заговорщицки посмотрел по сторонам, словно кто-то мог понимать русский язык.

– В наших силах ускорить этот процесс. Недовольство настолько велико, что не хватает только человека, который смог бы встать во главе движения.

– Насколько я понимаю, на данную роль вы предназначаете меня? – деловито осведомился Командор.

Эта деловитость несколько задела Лудицкого. Командор говорил так, словно рядом нет никаких людей, гораздо более подготовленных к несению бремени власти.

– Ваше имя очень популярно среди населения, – признал Лудицкий. – Причем среди всех его слоев. Я уверен, что вы могли бы возглавить движение за свободу. Войск здесь очень мало, да и те во многом разделяют мнение простых людей. Поэтому переворот может пройти легко.

– Допустим. А дальше? – Кабанов затянулся трубкой и выпустил такой клуб дыма, словно хотел спрятаться за ним.

– Создадим независимую республику, проведем демократические преобразования, будем добиваться всеобщего процветания, – с готовностью стал перечислять экс-депутат.

– Это я понимаю, – остановил его Командор. – В чем смысл? Из Франции пришлют флот, который нас просто раздавит, и вся независимость обернется крахом.

– Необязательно. Мы находимся далеко от Европы, идет война, и у короля вряд ли найдутся силы бороться еще и с нами, – возразил Петр Ильич.

– Войны когда-нибудь кончаются, а Франция в данный момент – одна из самых могущественных держав и будет оставаться в таком качестве еще не один век. Сверх того, в здешних водах обретаются и другие страны, для которых свободная территория может показаться лакомым куском. Это все во-первых. А во-вторых, вы не задумывались, Петр Ильич, на какие средства будет существовать новоявленная республика? Промышленности нет, полезных ископаемых тоже. Мы даже не сможем обеспечить себя необходимыми изделиями, уже не говорю про оружие. Сельское хозяйство… Но это же несерьезно! Остается лишь морской разбой. Однако без поддержки мощного государства остальные дружненько постараются стереть пиратское гнездо с лица земли.

– Существует же Гаити в наше время!

– Там обстановка другая, и вообще… Несерьезно это как-то, вы уж простите, Петр Ильич. Поманим людей призраком свободы, а потом все это выльется боком. Ну, просуществует ваша республика несколько лет, а потом кто-нибудь сожрет и не подавится.

Лудицкий поморщился. В словах Кабанова заключался один из вариантов, причем наиболее возможный. Это Петр Ильич понимал. Все-таки беспочвенным оптимистом он не был. В свое время приходилось изучать марксизм-ленинизм с его сменами формаций, колониальным империализмом, освободительным движением и многими другими вещами. С другой стороны, добилась же независимости та же Америка! Правда, намного позже, ну, так что же…

– Может, и сожрут, а может, и нет. В любом случае попытка не пытка. Даже при самом трагическом исходе мы подадим пример другим, пусть и на короткое время, но станем самым развитым в политическом отношении государством.

– Вы хотите сказать, что это утешит вас на виселице? – уточнил позицию экс-депутата Кабанов. – Меня, к примеру, нет. Жизнь я люблю, а вот абстрактные идеи – увы!

Лудицкий сглотнул. Мысль о виселице была неприятна.

– Если положение станет безысходным, можно будет загодя покинуть остров, – хрипло, будто чувствуя петлю на шее, выдохнул Петр Ильич.

– Всему населению? Вы подумайте, что говорите!

Разумеется, никакое население Лудицкий в виду не имел. Только Кабанову говорить этого не стал. Все равно не поймет, а смотреть станет как на врага народа.

– Так вы отказываетесь? – спросил вместо пояснений Петр Ильич.

– Да, – по-военному кратко ответил Командор. – Хотите – пытайтесь, а лучше подумайте, отправитесь с нами в Россию или нет. Решать каждый будет сам. Хотя время еще есть. Походы под парусами – дело долгое…

Часть четвертая Пошли удачу нам в бою…

32 Толстый Жак. «Дикая кошка»

– Черт бы побрал этот ветер! Он издевается над нами, как презренная вертихвостка!

Капитан «Толстушки Анны» Жак Сабиньяк, более известный как Толстый Жак, готов был рвать и метать.

Было с чего! Пройти благополучно весь путь через океан и на последнем отрезке вступить в полосу встречных ветров – это не просто обидно. Тут уж никакие нервы не выдержат.

Широкое купеческое судно хорошо выдерживало любой шторм, легко держалось на волне, а вот маневрировать на нем было трудновато. Ветер словно поставил своей целью не допустить парусник до Санто-Доминго. Приходилось постоянно менять галсы, гонять матросов на реи, и все равно ход не превышал пары узлов.

Команда измучилась, однако Толстого Жака беспокоило не это. Кто и когда обращал внимание на парней с бака? Гораздо хуже было то, что продукты подошли к концу. Акционеры Вест-Индской компании хорошо считали денежки и настоятельно просили не терять времени. Поэтому заходить на какие-нибудь острова по дороге не рекомендовалось. Есть конечный пункт, куда надо сдать товар и откуда требовалось забрать груз взятого у плантаторов за бесценок табака, прочее же – дорогое и ненужное излишество.

Цены на табак в Европе подросли. Значит, и доставить его требовалось побыстрее. Сабиньяк за долгие годы хорошо изучил нрав своих хозяев. Будешь выполнять их пожелания в срок – сможешь отложить что-нибудь на черный день. Нет – капитанов хватает и без тебя.

Ну что стоило зайти на один из внешних островов и прикупить немного солонины! Нет, ветер, как назло, был попутным, и казалось, ничего не стоит добежать с ним до вожделенного Санто-Доминго. Когда же мелкие французские поселения остались далеко за кормой, дьявол коварно крутанул зефиры, поставил их преградой, и путь затянулся на многие лишние дни.

Главное же – не переиграешь, не станешь поворачивать назад. Вначале была надежда на то, что погода образуется, теперь же в любом случае все равно. Что возвращаться с попутным ветром, что идти вперед со встречным – разницы уже никакой. До Санто-Доминго было рукой подать, в благоприятных условиях день хода, а так – хорошо если доковыляешь за неделю. В трюме же последняя бочка солонины, заплесневелой, с крепким душком, горстка бобов да немного червивых сухарей. Даже воды, затхлой, негодной для питья, практически не осталось, и жажду приходилось утолять одним ромом.

– Парус на горизонте!

– Дьявол! – привычно отозвался капитан.

Парус – это всегда двояко. Свой – можно будет договориться о помощи, чужой – кто знает, на чьей стороне будет счастье?

Хотя в такой близости от французских вод…

Неведомый корабль шел навстречу. Расстояние не позволяло определить подробности, и лишь самые глазастые сообщили товарищам, что у незнакомца три мачты.

Можно было попытаться бежать, но вдруг корабль свой? Даже не вдруг – скорее всего. Да и не бегать же от каждого паруса лишь потому, что он может оказаться враждебным!

Спустя час картина прояснилась. Чужой корабль оказался фрегатом, идущим под французским флагом.

Многие из матросов облегченно перекрестились, и лишь Толстый Жак остался верен себе:

– Три тысячи чертей и якорь в одно место! Дьявол не отвернулся от нас, песье отродье!

Корабли медленно сближались. Купец по-прежнему усиленно маневрировал, пытаясь обмануть коварный ветер, фрегат бодро двигался с попутным, лишь изредка корректируя курс в соответствии с маневрами «Толстушки Анны».

Прошло еще не меньше двух часов, пока корабли наконец сошлись. Фрегат развернулся, оказался совсем рядом с купцом, и Толстый Жак проорал в рупор:

– Боцман! Мать твою за ногу! Готовь шлюпку!

Матросы торопливо бросились выполнять приказание. Но тут фрегат слегка изменил курс и пошел на сближение.

– Эй! Вы что, с ума сошли? Дьявол вас забери! – крикнул Сабиньяк в сторону накатывающего фрегата.

Словно в ответ на его ругань, французский флаг на встреченном корабле дернулся, пошел вниз, а на его место торопливо взметнулось черное полотнище с изображением хищно изогнутой здоровенной кошки.

Любые команды запоздали, как и ответные действия. Напрасно наиболее расторопные матросы устремились за оружием, а рулевой торопливо завертел штурвал. Время было упущено безвозвратно.

С фрегата полетели кошки, впились «Толстушке Анне» в борт, и десятки крепких рук потянули канаты, сводя корабли вплотную.

Грозно затрещали выстрелы. Пираты не стали вводить в действие артиллерию, однако их мушкеты изрядно проредили застигнутый врасплох экипаж купца. И почти сразу на палубу хлынула лавина искателей легкой добычи.

Во главе флибустьеров шли двое предводителей. Один уже в летах с хищно изогнутым носом и второй, стройный, в богатом камзоле с несколько женственным лицом.

Особого сопротивления не было. Лишь кое-кто из тех, кто успел вооружиться, попробовал отбиться от пиратов, да на квартердеке офицеры выхватили из ножен шпаги.

Куда там! Один из пиратских главарей, тот самый, с женственным лицом и такой же фигурой, походя проткнул ближайшего к нему помощника Толстого Жака и подскочил к капитану.

Толстый Жак отнюдь не был трусом. За четверть века, которые ему довелось провести в море, он не только водил грузовые суда. В юности Сабиньяку доводилось пиратствовать самому, позднее – отбиваться от любителей чужого добра. Не будь нападение таким внезапным, капитан «Толстушки Анны» приложил бы все силы, чтобы выйти из схватки если не победителем, то хотя бы удачливым беглецом. Теперь же никаких шансов на спасение не было.

Палуба кишела пиратами, у ног Сабиньяка бился в агонии умирающий помощник, и несколько шпаг не могли что-либо решить в проигранной битве.

Капитан действительно не был трусом, однако он не был и безумным самоубийцей. Рука сама швырнула шпагу под ноги предводителю пиратов. Лишь тело слегка напряглось. Плен или входящая в тело безжалостная сталь? Кое-кто предпочитает не оставлять лишних свидетелей…

Предводитель опустил испачканное в крови оружие, и на сердце отлегло. Плен…

– Осмотреть корабль! – коротко приказал пират по-английски.

Голос у него был под стать внешности, высокий, хотя и с хрипотцой.

– Куда шли? – Глаза флибустьера холодно уставились на Толстого Жака.

Со стороны они представляли диковинную картинку. Толстый низенький пленник с обветренным крупным лицом и худощавый довольно высокий победитель.

– На Санто-Доминго, – изворачиваться не имело никакого смысла.

– Конкретнее, – потребовал флибустьер.

– Вначале в Пти-Гоав, затем – в Пор-де-Пэ. Но у нас на борту почти нет продовольствия…

Пират никак не прореагировал на последнее замечание. Тем временем на квартердек поднялся его носатый компаньон, и Толстый Жак, приглядевшись, выдохнул:

– Три тысячи чертей! Милан!

Судьба сводила их во времена бурной юности, да и потом доводилось встречаться в гаванях и кабаках многочисленных островов Архипелага.

– Толстый Жак! Ну и встреча!

При виде старого знакомого Коршун невольно улыбнулся. Вот только доброй улыбку никто бы не назвал.

– С каких пор ты нападаешь на своих? Дьявол тебя вздерни на рею! Ты же француз!

– С тех пор, как поставлен вне закона, – отрубил Коршун.

– Ладно, потом наговоритесь, – прервал беседу знакомых второй флибустьер, и по его командному тону стало ясно, что главный здесь он.

Это было странно. Коршун много лет был капитаном, и вдруг ни с того ни с сего превратился в чьего-то помощника. Более того, судя по тому, как покорно замолчал, с его желаниями здесь не очень считались.

– В Пти-Гоав, говоришь? Хорошо! – В глазах флибустьера мелькнули недобрые огоньки. – Пойдем в Пти-Гоав. Значит, так. Будешь слушаться – может быть, останешься в живых. Нет – и разговоров нет.

Дожидаться ответа пират не стал. Вместо этого он коротко бросил Коршуну:

– Отбери из команды тех, кто согласен идти с нами. Остальных за борт.

Коршун с готовностью кивнул и устремился на палубу. Говорить матросам о выборе он не стал. Просто предложил желающим присоединиться к флибустьерам.

Стать пиратами захотело два десятка человек. Кто-то прельстился возможной добычей, кто-то, возможно, догадался о судьбе несогласных.

С последними церемониться никто не стал. Как и выслушивать запоздалые желания о выступлении под Веселым Роджером. Их просто пустили по доске, да еще азартно покрикивали, глядя, как несчастные моряки барахтаются в воде.

Толстый Жак отстраненно проводил взглядом обреченных людей. Никакой жалости к ним он не испытывал. Своя рубашка ближе к телу, и каждый сам выбирает судьбу.

– Теперь ты, – повернулся к нему женственный предводитель.

Добавлять что-то пират не стал.

– Я что? Я согласен, – хрипло оповестил Толстый Жак. – Вместе так вместе.

Пти-Гоав, подобно большинству французских поселений, переживал далеко не лучшие времена. Часть жителей еще до войны переселилась на английские территории, а оставшиеся были по рукам и ногам опутаны всесильной Вест-Индской компанией. Когда-то оживленная бухта была почти пустынной. Две бригантины, две пары барок да одинокий купец – вот и все суда, вольготно расположившиеся на пустой глади.

Приход хорошо знакомой жителям «Толстушки Анны», да еще в сопровождении фрегата, поневоле вызвал некоторое оживление на берегу. Люди собирались в надежде узнать новости из далекой метрополии, кто-то радовался прибытию заказанных товаров, многие просто пришли поглазеть на входящие в бухту суда. Наиболее зоркие даже разглядели знакомую фигуру Толстого Жака, как всегда, стоявшего на квартердеке своего корабля.

Встречный ветер мешал прибывшим. Суда вползали в бухту медленно, и шлюпка с портовым чиновником подошла к оказавшемуся ближе купцу, словно он стоял на месте.

Пока чиновник карабкался на борт, фрегат обогнул соплавателя и не спеша двинулся дальше в бухту.

В собравшейся на берегу толпе раздались возгласы одобрения. Здесь было много моряков, и они знали толк в сложном маневрировании.

Среди зевак был Антуан, давний спутник Командора. Он прибыл в городок с целью вербовки флибустьеров для нового похода. Здесь же временно обосновалась «Фортуна», бригантина Буатье.

Фрегат поравнялся со стоявшими кораблями. Вдруг французский флаг на нем дернулся, пополз вниз и застрял на половине пути. Навстречу ему скользнул другой, черный, с изображением большой кошки, и два полотнища затрепетали рядом.

Орудийные порты откинулись, и практически сразу последовал громогласный залп. Оказавшаяся на траверсе пирата бригантина вздрогнула. Пороховой дым скрыл происходящее на ее палубе, но было ясно, что неожиданный удар достиг цели.

Все это здорово напомнило Антуану их собственный визит в британские воды.

Пиратский фрегат навалился на поврежденную бригантину, и толпа морских разбойников с криками устремилась на чужой корабль.

Одновременно с другого борта последовал еще один залп по стоявшим в отдалении баркам.

Предугадать дальнейшее было нетрудно. Во всяком случае, для Антуана.

Из клубов дыма показались шлюпки. Сидевшие в них флибустьеры отчаянно налегали на весла, стараясь как можно быстрее достичь берега.

По большому счету пиратов было не так уж и много. Среди жителей было достаточно людей, умевших владеть оружием, только этого оружия практически никто с собой не взял. Толпа поневоле отхлынула, а следом, как часто бывает при неожиданностях, в ней началась паника.

В отличие от многих Антуан имел при себе и саблю, и пистолеты. Но не сражаться же одному на открытом ветрам и пулям берегу! Головы флибустьер не потерял, однако вместе со всеми был вынужден торопливо броситься прочь.

Сцепившиеся в абордаже корабли несколько развернуло, и воспользовавшиеся этим пираты дали залп по городу.

Его трудно было назвать прицельным. Два или три ядра ударили в убегающую толпу, столько же зацепили дома, а остальные пропали даром. Но эффект, надо признать, был достигнут.

Паника овладела людьми, отовсюду слышались крики, и ни о каком организованном сопротивлении теперь не могло быть и речи.

Еще хуже дело обстояло в гавани. Немногочисленные вахтенные на судах не могли ни сопротивляться, ни увести корабли прочь. Единственным исключением оказалась «Фортуна». Старый Буатье не только находился на ней сам, но и держал на борту половину команды. Для боя этого было маловато, зато привыкшие к неожиданностям флибустьеры смогли проворно поставить паруса и направить корабль к выходу из бухты.

Походя, они еще дали залп по «Толстушке Анне», и последней не оставалось ничего другого, как уступить дорогу.

Разумеется, на купце тоже были пушки, но нападавшие вначале промедлили, а потом стрелять было уже поздно. Очевидно, часть комендоров была убита, остальные растерялись, а придя в себя, уже не обнаружили рядом противника.

Антуан видел все это мельком. Десант уже достиг берега и проворно бросился за убегающими жителями. Во главе высадившихся шел стройный, богато одетый мужчина. За расстоянием Антуан не смог как следует разглядеть предводителя пиратов, только показалось, что он слишком молод для взятой на себя роли.

Дать связную картину дальнейшему уже трудновато. Кое-кто из беглецов опомнился, успел заскочить в свой дом и выбежал оттуда с оружием в руках. Люди защищали свой кров, поэтому местами сопротивление приобрело довольно ожесточенный характер. Кроме этого, оставшиеся на берегу матросы «Фортуны» тоже не желали ни сдаваться, ни мчаться сломя голову прочь. На них напали, как до этого нападали на других они, но смена ролей не лишила французских флибустьеров мужества.

Выстрелы гремели то тут, то там. На стороне жителей было знание местности и чувство, что они защищают родное гнездо, на стороне пиратов – организованность и жажда добычи.

Организованность победила, хотя и с большим уроном. Часть обороняющихся погибла в схватке, остальные отступили из города. Преследовать их пираты не решились. Или, скорее всего, не захотели. Ценности оставались в домах, и не было никакого смысла нарываться среди деревьев на пули.

О том, что пуль у жителей практически не было, дорвавшиеся до добычи разбойники не подумали.

33 Кабанов. Грусть и радость

Всему рано или поздно наступает конец. В том числе и нашей пиратской эпопее. Я вступил на этот путь под влиянием обстоятельств, главным из которых было желание отомстить. Наглецов надо ставить на место, иначе они распоясываются вконец и ведут себя так, словно им не писан ни один закон. Не государственный, к тем у меня отношение особое, навеянное печальным опытом советского, а затем российского человека. Человеческий. Ведь как ни крути, нет никакого оправдания нападению на беззащитных людей. Без повода и даже без выяснения, как они попали в эти места.

Я думаю, гордые британцы надолго запомнят моих славных ребят. Хотя… Не зря же говорят, что горбатого исправит только могила. Но не век же мне шляться по здешним водам, изображая из себя этакого капитана Блада!

О женщинах я могу больше не беспокоиться. Сам в средствах особо не нуждаюсь. А тут еще очередное напоминание короля о том, что с флибустьерством надо кончать.

Может, он и прав. Даже не может, а просто прав. Эпоха полуузаконенного разбоя уходит в прошлое, и мне довелось принять участие в ее заключительных главах. Следующие за нами будут не флибустьерами, а просто отморозками, нападающими на всех, кто слабее, и удирающими от более сильных.

Меня же ждет Россия. Вот закончу последний поход, и домой. Хватит. Сейчас вновь начинается осень, и, значит, даже чисто флибустьерская глава заняла больше года. Несколько многовато. Да еще сколько уйдет на визит к испанским берегам!

Иногда я думаю: а оно мне надо? Но следом перед мысленным взором встает лицо Димы Зайцева, погибшего тогда, когда, казалось, никто из нас больше не будет погибать.

И опять-таки, перед ребятами неудобно. Они привыкли нападать на испанцев и наверняка втайне недоумевают, почему наши рейды были направлены главным образом против англичан. В меня поверили, поддержали, так как я могу не оправдать этой поддержки? Один поход, а дальше все решено.

Надеюсь, добыча будет достаточной, чтобы мои орлы спокойно поменяли мечи на орала. Им же тоже не век бороздить морские просторы.

Девочкам о своем решении я уже сказал. Они сильно обрадовались. Признались, что очень боятся за меня, хотя и стараются не подавать вида. Что ж, спасибо им за это. Я не привык искать поддержки у женщин, жена смогла отучить от подобных глупостей, но, оказывается, это такая большая вещь! Прямо чувствуешь, насколько становишься сильнее, когда знаешь, что некто стоит у тебя за спиной, переживает, ждет…

Может, это и есть счастье?

Вид у зашедшего Мишеля был такой удрученный, что я невольно очнулся от размышлений.

– Что случилось?

– Письмо, – коротко произнес шевалье, словно это слово могло все объяснить.

– Какое письмо? От кого?

– Старший брат погиб.

– Сочувствую, – искренне произнес я.

Брата Мишеля я не знал и знать не мог, но если бравый капитан переживает…

– Это еще не все, – вздохнул д’Энтрэ. – Отца настиг удар. Не знаю, доживет ли до моего возвращения…

– Ты отплываешь в Европу?

– Да. Теперь я единственный наследник. В отставку я уже подал. Через два дня туда направляется караван компании. Отправлюсь с ними.

Наверное, я эгоист. Мне стало жаль даже не друга, потерявшего близких людей, а того, что мы расстаемся, и, скорее всего, навсегда. Вряд ли судьба занесет меня во Францию, а если и занесет, то страна большая. Тем более по нынешним меркам, когда самое быстрое средство передвижения – обычная лошадь.

Достаю бутылку вина. По заверению кабатчиков, самого лучшего, что можно достать на островах. Не знаю, я, признаться, не знаток. На службе мы пили главным образом водку или коньяк.

Но даже посидеть спокойно не дают.

В дом врывается Антуан. Вид у него такой, словно он побывал в немалой переделке.

– Англичане захватили Пти-Гоав! – оповещает он с порога.

– Какие англичане? – подскакиваем мы с Мишелем.

– Пираты. На флаге у них дикая кошка. Фрегат с купцом.

– Купец-то зачем? – спрашиваю, чтобы дать время Антуану несколько успокоиться.

Один фрегат – не страшно. Мы их уже немало пожгли. Я вначале подумал о гораздо худшем.

– Так купец наш. «Толстушка Анна» из Вест-Индской компании. Поэтому никто ничего и не заподозрил. Думали, фрегат из метрополии. Он шел под французским флагом и лишь перед самым нападением поднял свой.

– Так. Давай поподробнее. Впрочем, подожди. Губернатор в курсе?

– Да.

– Что сказал?

– Не знаю. Мы сюда добирались втроем. Пока спутники к губернатору, я рванул к вам.

– Хорошо. Петр Ильич!

Мой бывший шеф объявился почти сразу.

– Всех наших сюда! Предупредите – мы срочно выходим!

Из всех моих кораблей у меня в готовности была только «Лань», но разве в силе дело?

Подробности нападения я узнал уже на ходу. Неприятно поразил тот факт, что неведомый британец полностью использовал мой собственный вариант нападения. Разве что обошелся без предварительной высадки обходного отряда. Не то не хватило людей, не то был так уверен в своих силах.

Вторым сюрпризом было само нападение. Все-таки до сих пор англичане на поселения не нападали. Или сыграли роль мои рейды против их островов?

Ох, попадись мне этот талантливый ученик!

Не попался. Паруса не моторы. Пока мы дошли, наших британских коллег даже след простыл. А в море дорог нет. Ищи их, где хочешь.

И относительной радостью было, что сам Пти-Гоав пострадал сравнительно мало. Конечно, флибустьеры пошуровали в домах, вынесли все самое ценное, зато особых разрушений не было.

А вот людей погибло порядком. Конечно, по меркам здешних городов, по существу представлявших деревеньки средних размеров. Своих покойников британцы забрали с собой, и со стороны создавалось впечатление, будто игра шла в одни ворота. Со слов Антуана и других уцелевших я знал, что это не так. Антуан, например, убил двоих и троих ранил. В таких делах он не хвастает. Говорит, как было. Даже признался, что в какой-то момент на него напал страх.

Еще перед нами в городок вернулся Буатье. В сложившейся обстановке он не стал ввязываться в безнадежный бой, тем более на борту «Фортуны» было лишь четыре десятка человек. Он спас свой корабль, решив, что оказавшиеся на берегу моряки сумеют отступить с минимальными потерями, и теперь с гордостью говорил мне о гибели в бою лишь четверых флибустьеров. Остальные в самом деле отошли, когда держаться стало невмоготу, до этого же, со слов жителей, успели положить десятка два нападавших.

Сам же Буатье издалека пытался следить за нападавшими и лишь ночью потерял их из вида.

Я опросил всех, кого смог. Ход боя мне был известен от Антуана, и я лишь хотел узнать, не было ли среди нападавших знакомых лиц.

Оказалось, были. Правда, не те, кого я ожидал. Кое-кто из местных жителей узнал Коршуна и некоторых людей из его команды, что было совсем неприятным сюрпризом.

– Говорил же я… Надо было повесить негодяя! – Лицо Гранье дышало негодованием.

Он сам рекомендовал мне когда-то моего незадачливого похитителя, зато, убедившись в ошибке, громче всех требовал для него кары.

Тогда я не сумел. Не захотел марать рук. Да и думалось, что англичане накажут его без меня.

В который раз жизнь доказывает мне: сделанное негодяю добро рано или поздно оборачивается злом для окружающих. Доказывает, да все никак не докажет.

– Кто ж знал? Да и руководил нападением не он. Может, пригрозили, как перед тем мы, да и использовали в качестве проводника.

– Проводника… – скептически усмехнулся Гранье. – То-то он на абордаж лез первым, а потом привел подмогу на берег!

– Все равно главным был не он, а этот юноша, который помыкал Коршуном, словно мальчишкой, – возразил я. – Кстати, капитана «Толстушки Анны» они тоже сумели использовать.

Против такого аргумента возразить Жан-Жак не смог.

– Да, Толстого Жака они как-то сумели подцепить. Даже непонятно – как? – покачал головой канонир.

– Это как раз ясно. Подошли под французским флагом, взяли на абордаж, а потом предложили небогатый выбор. Или будет помогать, или отправится кормить рыб. Меня другое интересует. Кто у англичан так лихо научился операции планировать? И как нам с этим юным дарованием встретиться?

Увы! Как раз на эти вопросы никто ответить мне не мог. Оставалась надежда на моих агентов с Ямайки. Флибустьеры – народ кичливый, и вряд ли неизвестный капитан предпочтет держаться в тени. Пусть добыча у них небольшая, зато само дело проведено блестяще. После такого джентльмены удачи будут старательно оспаривать право служить под началом нового предводителя.

– Все. Закругляемся. Здесь нам делать нечего. Сейчас подойдут королевские фрегаты, пусть они этим и занимаются. Есть губернатор, есть Жерве, так зачем отнимать у них хлеб?

На самом деле мною двигало еще одно соображение. Я боялся не успеть к отплытию каравана компании. Это только кажется: смотаться туда, потом обратно. Под парусами да при неблагоприятном ветре даже крохотный путь занимает порою столько, что в наши дни гораздо быстрее добраться до Дальнего Востока. Особенно, конечно, на самолете.

Мы бы и не успели, да только караван задержался. Известие о пиратах заставило купцов несколько пересмотреть свои планы. Они даже стали просить охрану, словно Дю Кас мог выделить им хотя бы один корабль.

На безопасность моряков Вест-Индской компании мне было глубоко наплевать. Как и на саму компанию. Слишком хорошо я знал, как она обирает жителей островов. Драться с ней я не собирался. Все-таки она находится под покровительством короля. А ссориться еще и с Францией после того, как мы умудрились подраться со всеми другими странами…

Да и на Робина Гуда я не похож. В мире никогда не былосправедливости, так стоит ли его переделывать в одиночку? Дело в системе, а не в отдельных людях. Вот только…

Мишель очень хотел успеть вернуться на родину до смерти отца, и больше не на чем было плыть. Поэтому пришлось предложить свои услуги, а как оправдание придумать байку об охоте на «Дикую кошку», как тут прозвали фрегат английского флибустьера.

Может, он так и назывался, не знаю. Мне в данный момент был нужен предлог.

Разумеется, никакой кошки, ни дикой, ни домашней, мы не встретили. Хотя я был бы не прочь. Хотелось мне побеседовать с неведомым наглецом. Кто да что и как додумался. Пусть не моя война, но на Гаити столько знакомых…

Зато с Мишелем мы наговорились всласть. Он все звал меня навестить его фамильный замок. Обещал устроить настоящую охоту, и все в таких выражениях… Даже неловко было говорить, что убивать зверей без особой надобности я не люблю.

Адрес я на всякий случай записал, хоть на память не жалуюсь. Дорог на родину много, может, и в самом деле поехать через Францию? Хорошая страна. Мушкетеры, звон шпаг, интриги…

Около Багамских островов мы распрощались с Мишелем и Ритой. Бывшая журналистка уже носила в своем чреве продолжателя славного рода и морское путешествие переносила с трудом.

Было грустно, как всегда, когда прощаешься с друзьями, и невольно думалось: кто следующий? В том, что еще предстоит расставание со многими из ребят, я знал давно.

У каждого в жизни своя дорога, и только набор случайностей вынудил нас идти вместе. Такой набор, что перерос в жесткую необходимость.

Я был немного рассеян на протяжении обратного пути. Потом «Лань» вошла в бухту, и грустить стало некогда.

Подготовка к дальнему походу всегда отнимает много времени. Приходилось следить за снаряжением зажигательных бомб, подгонять Ардылова с изготовлением штуцеров, проверять состояние кораблей, заботиться о всевозможных припасах, расспрашивать о маршруте бывалых моряков, да не о маршруте – о маршрутах. Чтобы никто не догадался о цели нашего похода, я узнавал о городах, в которых никогда не придется побывать, о наиболее удобных подходах к ним, короче, устроил так, что никто из капитанов не знал, куда проляжет наш путь.

Раз уж поход был последним, то провести его надо было так, чтобы добытых средств хватило на долгие годы. Поместий нигде у меня нет, титула тоже, а в Европе много не поразбойничаешь.

И наконец наступил день отправления. Я в последний раз завтракал с Наташей и Юлей, старался их подбодрить, говорил, что скоро, ближе к весне, мы поедем в родные края. Может быть, навестим Мишеля с Ритой в их замке, узнаем, кто у них родился, сын или дочь.

При этих словах девочки переглянулись. Как-то странно, словно взглядами обсуждали нечто неведомое мне.

– Скажи, – объявила Юленька вслух своим чуть хрипловатым голосом, словно подводя итог непонятному для меня обмену.

Наташа вдруг засмущалась, но ничего не произнесла.

– Так. Выкладывайте, – произнес я возможно более спокойным тоном.

Девочки вновь переглянулись, и Наташа смущенно начала:

– Понимаешь, Сережа… Ты, кажется, тоже станешь отцом.

– Что?!

Кажется, я повел себя как мальчишка. В порыве радости обнимал обеих красавиц, нес какой-то вздор, пытался уточнить сроки, словно мог не успеть вернуться…

– Еще не скоро. Месяцев через семь с половиной, а то и через восемь, – прошептала Наташа, пытаясь скрыть лицо у меня на груди.

– И вы хотели скрыть такой факт от самого заинтересованного человека! Эх, мало я вас порол, а теперь уже нельзя!

Я говорил, а сам втайне побаивался. Вдруг попросят остаться! А дело между тем уже завертелось, не остановишь, не дашь задний ход. Да и теперь мне предстоит стараться не ради двоих – ради троих. Сын или дочь, но деньги будут нужны, а что я еще умею?

Не попросили. Напротив, старались вести себя так, словно я просто отправляюсь на работу.

В какой-то степени так оно и было. Если считать целью работы заколачивание денег. Да и чем мое нынешнее ремесло хуже какого-нибудь бизнеса с не менее волчьими законами? Разве что тем, что тут все откровеннее. Так это еще и плюс.

Ничего. Вот завершим поход, и выйду, так сказать, на заслуженный отдых.

И я похвалил себя за выбор цели нашего рейда.

Ею была Картахена. По всем уверениям, неприступная твердыня, где в ближайшее время должна остановиться перед броском через Атлантику часть Золотого флота.

Но разве бывают действительно неприступные твердыни?

34 Ширяев. Штурм Картахены

Сколько помнилось Ширяеву, его бывший командир всегда любил взваливать на себя самые трудные задачи. Не из любви к славе. Какая слава могла быть в конце двадцатого века у российского офицера? Он же не эстрадная звезда, разевающая под фонограмму рот для услады одурманенной публики! Да и денег в те годы платили до смешного мало. Но тут уж одно из двух – или служи честно, с полным напряжением сил, или уходи в отставку. Вот Кабанов и служил, а потом – ушел.

Теперь же он вновь умудрился выбрать наиболее трудный из всех возможных вариантов. Да еще и посмеивался весь путь. Мол, раз трудное, то здесь нас наверняка не ждут, и, значит, дело предстоит намного легче, чем кажется издалека.

Картахена была защищена надежно и природой, и людьми. Расположенная на длинной косе, она могла быть атакована только со стороны бухты. С моря подойти к ней не давали многочисленные рифы и скальные выступы. С бухты же ее прикрывали три форта, и без их взятия о штурме города нечего было и думать. Уже не говоря о том, что сама Картахена представляла собой крепость из двух частей, которые тоже надо было брать одну за другой.

Сверх того, время прибытия было рассчитано Кабановым так, что в той же бухте должны были остановиться несколько галионов, перевозящих в Испанию золотые слитки. Галион же – противник серьезный, хотя флибустьеры побеждали их не раз и не два.

Но одно дело атаковать корабль в открытом море и воспользоваться лучшей маневренностью своих бригантин, и совсем другое – прорываться в гавань под обстрелом форта, чтобы потом попасть под полноценные бортовые залпы самых мощных из когда-либо существовавших судов.

– Прорвемся, – обрывал все рассуждения на эту тему Командор, да так, что дальше докучать ему своими сомнениями не хотелось.

А Ширяев и не докучал. Это новые капитаны могли сомневаться в талантах своего предводителя. Да и то, коль сомневаешься, нечего напрашиваться в подчиненные. Те же, кто ходил с Командором на англичан, с готовностью шли с ним теперь и на испанца.

Ну, форты, крепости, галионы. Что мы, не брали их по отдельности? Брали! А значит, и вместе как-нибудь возьмем. Не зря же под командованием Командора шли три фрегата и шесть бригантин. Целая эскадра, хорошо оснащенная, с запасами боеприпасов и даже обеими отреставрированными спасательными шлюпками с «Некрасова».

Солярки к шлюпкам было мало. Хорошо, любой дизель неприхотлив и может работать хоть на пальмовом масле. На случай же поломки Командор взял своего личного раба, известного всей колонии как мастера на все руки.

Командор отнюдь не рвался переть напролом. Может быть, испанцы не выдержат, сложат оружие, а вдруг нет? Перевес в силах все-таки на их стороне, а победа часто достается недешево.

Первый совет Кабанов собрал, когда до цели похода оставалась последняя сотня миль. Присутствовали новые капитаны в количестве шести человек и свои – Сорокин, ставший командиром захваченного у испанцев фрегата, заменивший его на «Лани» Ширяев, Ярцев с Флейшманом в качестве штурманов, Гранье на правах флагманского артиллериста и Калинин, неизменный переводчик. Все русские уже более-менее владели языком, однако вдруг попадется какой-нибудь труднообъяснимый оборот?

– Диспозиция будет следующей… – По своему обыкновению, спрашивать чьего-то совета Командор не собирался. – Основные силы скрытно высадятся в стороне от Картахены и выйдут к городу со стороны монастыря Пречистой Девы. Монастырь должен быть захвачен так, чтобы ни одна собака в городе не прознала.

– Угу. Бывал я в этих водах. Здесь такой прилив и столько камней, что любую шлюпку вдребезги разобьет. Вот и будет скрытность, когда с кораблей отправимся на дно морское, – с едва заметной усмешкой возразил Буатье.

– Не любую. Высадку мы берем на себя, – холодно отозвался Командор и продолжил: – Далее в ночное время десант продвигается к Картахене. Одна его часть под командованием Сорокина на шлюпках подходит к галионам, другая – во главе с Ширяевым и мной – незаметно проникает в город. Ее задача – захватить ворота в цитадели, арсенал, главные здания, блокировать выходы из казарм, взять в плен коменданта и по возможности старших офицеров. При начале боя за галионы, удерживая захваченные объекты, поднять в городе панику, не дать возможности организовать сопротивление. Соответственно, группа Сорокина под прикрытием тумана сходится с галионами и внезапным ударом берет их на абордаж. Особенно обращаю внимание: в городе с женщинами и пленными вести себя галантно. Никаких жестокостей. Бой – другое дело. Корабли под общим командованием Флейшмана подходят ко входу в гавань перед рассветом и высаживают десант с обеих сторон от головного форта Бокачико. После его захвата выдвигаются к следующему. Имейте в виду: основные силы будут заняты в обходном маневре, и на кораблях останется минимум людей. Моим заместителем назначаю Ширяева. Заместителем Флейшмана будет Гранье. Вопросы?

– Позвольте мне спросить, уважаемый Командор, почему вы так уверены, что нужной вам ночью над гаванью будет туман? – вежливо осведомился Монбрен.

– И откуда мы возьмем шлюпки? – с другого конца подал голос все тот же Буатье.

– Шлюпки в гавани будут в любом случае. Что до тумана, то его я обещаю твердо. – Командор переглянулся с Сорокиным, и оба улыбнулись.

Над созданием дымовой завесы они протрудились едва ли не месяц, прежде чем были удовлетворены результатом.

– Как-то у вас все легко выходит. И к берегу сумеем пристать, и туман в нужное время опустится, и город незаметно захватим. Даже непонятно, для чего тогда нужны корабли? – на правах самого старого пробухтел Буатье.

– Чтобы вывезти добычу, – спокойно поведал Командор. – А в бою еще для отвлечения внимания. И помните: побыстрее захватить Картахену в наших общих интересах. В Архипелаге объявилась британская эскадра. Встречаться с ней у нас нет никакого резона. И еще раз повторяю: передайте людям строго-настрого – никаких насилий быть не должно. Как я понимаю, никаких возражений нет?

Тон, которым был задан последний вопрос, был таков, что никто не подумал прекословить.

Высадка в самом деле прошла гладко. Две спасательные шлюпки смогли пробиться сквозь прибой и в несколько заходов перевезти на берег шестьсот флибустьеров, а также запасы гранат, пороха, пуль и одну из трех радиостанций. От пушек Кабанов решил отказаться. В маленьких не было никакого прока, а большие только стеснили бы маневренность отряда. Главной ставкой в операции были внезапность и дерзость.

Гладко прошло и взятие монастыря. Туда Командор направился сам в сопровождении неизменных Сорокина и Ширяева, а равно тех из соратников, которые уже продемонстрировали умение в подобных делах.

В монастыре пришлось провести целый день, зато никто в городе даже не заподозрил присутствие под боком вражеского отряда.

Пока флибустьеры предавались вынужденному безделью, вещи не очень приятной в соседстве с многочисленным врагом, Командор с ближайшими помощниками успел сходить на разведку.

Погода как на заказ выдалась пасмурной. Душно парило, в любую минуту мог пойти дождь, и горожане предпочитали не отходить далеко от стен.

А вот между четверкой галионов, красивых, элегантных, и берегом почти непрерывно сновали шлюпки. Командиры кораблей не только отдыхали сами, но и давали отдохнуть людям перед трудным путешествием через океан.

Мрачноватое небо так и не разродилось дождем. Надо заметить, тоже к счастью для флибустьеров. Месить разбухшую грязь – удовольствие небольшое, но гораздо худшее могло бы ожидать в бою. Как ни старайся, намокает порох, отсыревают кремни, и в решающий момент можно элементарно оказаться безоружным.

Захватить стены и проникнуть в город оказалось на удивление несложно. Солдаты, вынужденные нести службу в влажном и душном климате, за много сотен миль от родной земли, относились к ней не как к службе, а как к разновидности каторги. Кто же из каторжан готов рисковать жизнью?

Да и чего им было опасаться, когда дальше, в сторону моря, было целых три форта с такими же горемыками, как они сами? Если уж враг и нападет, то первыми встретят его другие.

О том, что другие тоже не горят желанием повоевать, как-то не думалось.

Обошлось практически без жертв. Большинство часовых покорно дали себя связать, и лишь двое или трое поплатились жизнью за излишнюю строптивость.

Впрочем, может быть, у них так проявился испуг.

Немедленно приступили ко второй части плана. Двести флибустьеров, по пятьдесят на галион, расселись в стоявшие у берега лодки и, стараясь грести бесшумно, поплыли к вожделенной добыче.

На носу каждой лодки задымили банки с импровизированной смесью, отчего внимательному наблюдателю могло показаться, что туман с берега надвигается на корабли.

Но внимательных наблюдателей на галионах не нашлось. Отдых есть отдых. Матросы и солдаты к ночи изрядно нагрузились вином, и даже вахтенные бродили по палубам, из последних сил борясь со сном. Да и то в том случае, если сон уже не поборол их.

По сложившейся традиции Кабанов лично пошел отдать визит коменданту. В качестве переводчика с ним последовал неизменный Калинин, и еще несколько человек служили прикрытием.

На долю Ширяева выпал захват верхнего города. Нижний отправился завоевывать Владимиров.

И тут все прошло без сучка и задоринки. Дневальные в казармах не стали проявлять героизма. Под такой бдительной охраной солдаты продолжали сладко спать, даже не ведая, что они уже превратились в пленных. Пусть спят. Оружия при них все равно нет, а арсенал давно в гораздо более надежных руках.

К сожалению, с захватом кораблей так же тихо не получилось.

Со стороны гавани тревожно грянул одинокий выстрел. Затем на долгих десять секунд вновь повисла тишина и вдруг взорвалась треском мушкетов и пистолетов.

– Давай! – Ширяев кивнул флибустьерам.

Пираты торопливо бросились вдоль улиц, разбились на пары и тройки и принялись старательно наводить панику.

Захватчики грозно кричали, стреляли в воздух, время от времени бросали на пустынную мостовую гранаты. Шум стоял такой, будто в город ворвалась целая армия.

Сам Ширяев вдвоем с Антуаном перекрыл главный выход центральной казармы. Солдаты кинулись было наружу, но на пути выросли зловещие силуэты, и Антуан рявкнул по-испански:

– Куда?! Кто попробует выйти – убьем!

Желающих оказаться убитыми не нашлось. Вояки замялись, заполонили собой весь большой коридор, но вперед идти не решились. Пусть на пути стоят лишь двое, но это так, для острастки, главные же силы притаились снаружи и ждут только момента, чтобы утолить кровожадные инстинкты.

Для полноты впечатления Ширяев то и дело покрикивал куда-то во двор:

– Жан! Не маячьте на виду! Вы же в засаде! А ты, Жюль, куда прешь? Сказано: сдающихся не трогать!

Стоять так, вдвоем против сотен, было одновременно и страшно, и чертовски приятно. Словно какой-нибудь легендарный герой вернулся в грешный мир на радость друзьям и погибель врагам. Одно движение – и такое покажу!

– Всем вернуться на свои места! – вновь гаркнул Антуан, которому такое противостояние стало действовать на нервы.

Из города по-прежнему доносилась какофония псевдобоя, и отзвуки настоящего доносились с далеких кораблей.

Добавляя свою лепту в общий шум, Антуан выстрелил в потолок из пистолета.

Среди заплесневелых каменных стен выстрел прозвучал словно гром, отразился эхом, погас, но сумел задержаться в солдатских душах.

Коридор вмиг опустел. Только в отдалении из дверей изредка выглядывали не то самые храбрые, не то самые робкие. Проверяли, стоят ли на месте грозные часовые или уже пошли по казарме творить злодейское дело.

– Смешно, – улыбнулся Ширяев. – Никогда не думал, что вдвоем можно взять в плен три сотни человек.

– Какие три? Их тут не меньше пятисот! – поправил его Антуан и после паузы добавил: – Даже намного больше.

Впрочем, число пленных было таково, что уже не пугало, а лишь прибавляло самоуважения.

Единственное, что несколько тревожило, – неопределенность за стенами казармы. Стрельба в гавани стихла. Скорее всего, это свидетельствовало о захвате кораблей. Но мало ли?.. Считая с солдатами абордажной команды, людей на каждом галионе было в несколько раз больше, чем те полсотни флибустьеров, которые выделялись на пленение каждого.

А вот редкие выстрелы в самом городе говорили о несомненной победе. В противном случае они бы давно переросли в яростную перестрелку.

Так, может, и в гавани?.. Люди есть люди. Что на берегу, что на корабле. Одно дело – долгожданный бой, и совсем другое – неожиданное нападение. Человек расслабленно отдыхает, ни к чему не готов, а ему вдруг ни с того ни с сего предлагают на выбор жить или бороться за жизнь. В борьбе же можно и выиграть, и проиграть. В казармах, к примеру, предпочли выбрать жизнь…

– А ведь, кажется, получилось, – убежденно вымолвил Ширяев, хотя и не удержался от неопределенного «кажется».

– А ты думал? – Более простодушный Антуан, раз уверовав в таланты Командора, никаких мыслей о поражении не допускал.

Его ответ подействовал на Ширяева не хуже победного донесения.

– Получилось! – громко, так что перепугались испанцы, выкрикнул Григорий и в порыве чувств выстрелил в потолок.

– Получилось!!!

35 Флейшман. Добыча

Я первый раз в жизни командовал кем-то. Именно командовал, а не руководил, как в тех, прежних, временах. Причем сразу эскадрой из девяти вымпелов.

Как я и предполагал, хорошего в том было мало. Еще сразу после совета, наедине с Командором, я предложил заменить меня кем-либо другим и услышал короткий ответ:

– Некем, Юра. Сорокин мне нужен на берегу. Доверять чужим не хочется. Валера, боюсь, не потянет. Остаешься ты.

– Я тоже не потяну.

– А куда ты денешься? Да и откуда ты откопал такое поганое слово: «не смогу»? Есть слово «надо». Других после отдачи приказа не бывает.

Вот так я и стал временным адмиралом.

Что мне сразу помогло – авторитет Командора. Раз Кабанов сам назначил меня, значит, никого лучше быть не может. Это было мнение тех, кто уже ходил под Веселым Кабаном. Те, кто делал подобный вояж впервые, вынуждены были принять данный шаг на веру.

Пришлось постараться. Сил в себе я не чувствовал, но Сергей прав: кто, если не я?

Высадка прошла успешно. Потом Кузьмин признался: если бы не спасалки с «Некрасова» – купаться бы десанту в море. На весельной шлюпке подойти к такому берегу нечего было и думать. Да и на наших, герметичных, моторных, стоило таких трудов, что у Кузьмина после этого долго дрожали руки.

Дальнейшее было относительно проще. Пасмурной ночью без всяких ориентиров Валера умудрился не только точно вывести нас к цели, но и подгадать время.

С первыми проблесками света мы подходили ко входу в длинную бухту, которую правильнее было бы назвать заливом.

Радио уже сообщило нам о благополучном захвате города и галионов. Золота на последних было столько, что это с лихвой окупало любые трудности, которые могли бы выпасть на нашу долю.

Но город городом, а форты по-прежнему преграждали наш путь. Сверх того, их гарнизоны вполне могли напасть на Картахену, попробовать отбить ее и тем намного затруднить столь блестяще начатую операцию.

К счастью, хваленое европейское благоразумие взяло верх. Комендант города граф Уньес де Лас Риос после убедительной беседы с Командором выслал на форты посланцев с коротким распоряжением о сдаче. Нам даже не пришлось стрелять. Вместо орудийного салюта от первого форта отвалила шлюпка, и сидящий в ней офицер вежливо сообщил, что, выполняя приказ графа, гарнизон покидает форт.

Вся церемония прошла в лучших традициях галантного века. На правах временного командующего эскадрой я, в богатом камзоле, при большой живописно одетой свите со всех кораблей, занял место у выхода из форта.

Первым показался громадный обоз коменданта и господ офицеров. Нагруженные мулы в сопровождении слуг и невольников прошли мимо нас, поднимая пыль, и лишь когда она улеглась, наступил черед гарнизона.

Во главе на породистом скакуне ехал сам комендант. Согбенный, высушенный климатом и возрастом, выглядевший на все свои семь десятков лет, он уже мало походил на бравого вояку. Разве что на старика отца из какой-нибудь испанской пьесы.

Поравнявшись со мной, комендант вежливо отдал честь, и я приветственно взмахнул шляпой в ответ.

Следом прошествовали прочие офицеры, а уж затем стройной колонной с оружием в руках солдаты, которым так и не довелось в этот раз повоевать. Да они наверняка и не хотели. Было бы во имя чего, а просто так…

Мы даже не стали брать их в плен. Выкуп с них не взять, везти на Гаити незачем, орденов нам все равно никто не повесит. Так пусть идут на все четыре стороны, лишь бы не путались под ногами.

Остальные форты лишили нас даже этого зрелища. К нашему подходу они были пусты, и оставалось только занять их небольшими гарнизонами на всякий случай.

Картахена являла приятное глазу зрелище. Над какой-то башней гордо развевалось черное знамя с кабаньей головой, такие же знамена колыхались над замершими в бухте галионами. В самом городе не было ни трупов, ни каких-либо следов боя. Разве что вид у горожан был несколько пришибленный, да по вполне понятным причинам не видно было дам.

Мы вошли в город парадом. Сам я равнодушен к армейским церемониям, но флибустьеры восприняли эту идею с энтузиазмом. Ну прямо как дети.

Били барабаны, и под их раскатистые удары разодетые во все самое лучшее пираты маршировали почетче заправских солдат. Впереди шел я с капитанами, и только наша группа несколько портила четкость строя.

Но всех превзошел Командор. Он встретил нас на взятом из чьих-то конюшен белом коне. Весь в черном бархате, с массивной золотой цепью на груди, эффектный, с гордо выпрямленной спиной, словно командовал не разбойниками, а регулярной армией. Показалось или нет, но из окон домов за ним наблюдали женские и девичьи глаза. Когда еще увидишь блестящего победоносного кабальеро!

При нашем прохождении Командор лихо выдернул из ножен шпагу, высоко вскинул ее, да так и застыл в несколько картинной позе.

Шагавшие пираты восторженно взревели. Перед ними был Вождь, и они были готовы следовать за ним куда угодно. Хоть в рай, хоть в ад.

Походить действительно пришлось. Мы двигались по городу кругами, дабы у жителей сложилось представление о нашей многочисленности, и в конце мне это стало даже как-то надоедать.

Зря. На смену краткому празднику сразу пришли будни. Весь вечер наши оценщики прикидывали размер добычи, затем последовала неизменная сцена дележа и перегрузка захваченного золота с галионов на наши корабли.

Прошлую ночь не спал никто, но и в эту почти никто не уснул. Доля каждого была такой, что поневоле лихорадила воображение. Хотелось побыстрее покинуть Картахену, вернуться в родной порт и там уже кутнуть как следует, дабы разговоры о кутеже еще долго гуляли по всем островам Архипелага.

А утром, как всегда, показалось: мало! Перед нами лежал процветающий город, и просто уйти из него не позволяло пиратское достоинство.

В принципе, жители понимали наши чувства. Они даже готовы были пойти нам навстречу, только не в том размере, который назначил Командор.

Об этом нам поведали к вечеру лучшие люди города, пришедшие целой делегацией. Речи их звучали почтительно, а заявление о том, что сумма будет меньшей, – даже с сожалением. Мол, все понимаем, с радостью пошли бы навстречу, да только народец мы бедный, и сами перебиваемся с хлеба на квас, хотя и на золотой посуде.

– Я думаю, торг здесь не уместен, – процитировал Кису Воробьянинова Командор и уже от себя добавил: – Срок до завтрашнего вечера. Больше ждать мы не будем.

Люди не умеют ценить чужой доброты. Старые флибустьеры частенько вспоминали, как под пытками пленные с готовностью вспоминали о всех своих заначках да еще сожалели, что мало припрятали на черный день.

Здесь же никто не раскладывал любовно щипцы, не нагревал железо, не разводил костры…

Короче, к вечеру сумма собрана не была. Командор дал отсрочку, но и спустя сутки память жителей продолжала спать беспробудным сном. Никто не бесчестил их жен и дочерей, не вытягивал из них клещами каждое слово, а без этого отдавать свое казалось глупым, нечестным.

Наши старики стали в открытую говорить о возвращении к проверенным методам. Мол, если очень просят, то почему не тряхнуть стариной? И нам хорошо, и местным приятно.

Доставлять жителям приятное Командор не захотел. Идти у них на поводу – тем более.

– До завтрашнего утра. Иначе… – Это были его последние слова депутации в этот день.

На следующий пришлось говорить опять.

Всей суммы так и не было. Командор слишком привык, чтобы его приказания исполнялись точно и в срок, и едва не вышел из себя при виде подобной недисциплинированности.

Несколько слов окружающим, и вся делегация в полном составе оказалась запертой в самом большом костеле. Здание было большим, люди терялись в нем, им могло стать страшно, и Командор приказал доставить туда же всех, кто мог быть состоятельным.

В отличие от горожан пиратская вольница приказания своего главаря выполняла безоговорочно и мгновенно. Облава была быстрой. Конечно, не обошлось без ошибок. Кого-то взяли не того, кого-то пропустили, но храм наполнили так, как он не был наполнен даже по религиозным праздникам, несмотря на традиционно крепкую испанскую веру.

– Роли запомнили? – спросил нас Командор.

С ним собрались все свои. Если не бывшие современники, то хотя бы ветераны наших походов. Вооруженные с головы до ног, с видом профессиональных головорезов.

– Вперед!

Командор вошел в храм в голове нашей процессии. Вид у него был неумолимый, словно у судьбы.

Гул голосов умолк без всякого предупреждения. Жители повернулись к нам, пытаясь по выражениям наших лиц прочитать грядущий удел.

– Я вам давал время? – не здороваясь, громогласно осведомился Командор.

Аркаша перевел его вопрос на испанский.

Ответом было молчание, которое, как известно, обозначает согласие, только без слов.

– Так какого черта?! – помянул нечистого Командор.

На этот раз по толпе пробежал возмущенный гул. Не сильный, все-таки завоеватель вправе диктовать свои правила, но… Говорить такое в храме…

– Тогда вот вам последний срок. Деньги должны быть у меня до полудня. В противном случае я возьму их вашими жизнями. А чтобы не думали, что я шучу, взять этих!

Кабанов указал на стоявших к нему ближе всех идальго. Пираты с готовностью подхватили бедолаг. Те даже не сопротивлялись, не то ничего еще не поняв, не то положившись целиком на волю Божью.

Но в данный момент играла роль лишь воля Командора.

– Этих пятерых вывести наружу и расстрелять! – отчеканил Кабанов.

В служебном рвении взятых оказалось восемь. Пришлось троих отпустить. Один из отпущенных, полный, уже в летах, от милости судьбы ослабел и медленно сполз на холодный пол.

Обреченных выволокли вон. И тут налицо была та же покорность. Драться идальго не пытались, только ноги слушались не всех, и кое-кого пришлось волочь.

Прошло несколько томительных минут, а затем снаружи раздался нестройный залп.

– Кто желает быть следующим? – грозно спросил Командор, выбирая глазами очередную жертву.

Благородные господа очень быстро стали лишаться своего благородства. Они потеряли гордую осанку, разворот плеч, как-то сжались, словно таким образом могли превратиться в невидимок.

В храм с грозным и возбужденным видом вернулись ушедшие перед тем пираты.

– Готовы! – громко оповестил Антуан и захохотал.

В его хохоте многим из присутствующих послышался хохот сатаны.

Меня эта комедия тоже веселила, однако я постарался сдержаться и максимально сурово взирать на толпу.

– Так будет каждые полчаса до тех пор, пока я не получу положенного. Если хотите, можете тянуть с выкупом хоть до послезавтрашнего вечера. На дольше вас не хватит. А чтобы лучше осознали, взять еще пятерых!

По иронии судьбы, пожилой идальго был схвачен во второй раз. Бывают же люди, которых жизнь ничему не учит! Ему бы после первого уйти вглубь, не попадаться на глаза! А так… ноги вновь перестали держать благородного мужика, и ребятам пришлось волочить его, словно куль.

Сосед пожилого, наоборот, проявил неожиданную прыть. Увидев приближающихся к нему пиратов, он бросился в толпу, попытался ввинтиться в нее, скрыться: ведь какая нам разница, с кого именно начинать?

Разницы не было никакой. Только очень уж развеселило нас это бегство, и флибустьеры с гиканьем устремились вдогонку.

В отличие от беглеца перед пиратами толпа расступалась, и поймать несчастного не составило никакого труда.

Потом несколько минут ожидания – и очередной залп.

На этот раз объявившийся Антуан говорить ничего не стал, но его недобрая ухмылка напугала собравшихся больше любых слов.

– Может, еще? – как и было условлено, предложил я.

– Пока хватит. Еще успеем пострелять. – Командор достал корабельные песочные часы и поставил их неподалеку. – Время уже пошло. Кстати, у нас же есть люди, у которых стрельба не клеится. Вот пусть они и потренируются.

Две последние фразы Аркаша не переводил, однако в толпе нашлось достаточно понимающих французский язык, и они немедленно поделились планами нашей боевой подготовки.

Содействовать повышению нашей выучки идальго почему-то не захотели. Более того, решили всячески вредить врагу. Соответствующие распоряжения – и слуги ринулись по местам обитания с такой скоростью, словно твердо решили побить все рекорды по бегу.

Командор трижды переворачивал часы. Каждый раз Антуан со своими помощниками выволакивал из толпы очередную группу и выводил ее прочь.

Перевернуть часы в четвертый раз Кабанову не пришлось. До полудня было еще далеко, когда выкуп был собран. В полном объеме и без лишних проволочек.

– Значит, можете, когда хотите, – подытожил Командор и повернулся к нам: – Пошли. Здесь нам делать больше нечего. Утром отплываем. Но если кто из экипажей желает, может послушать мессу.

Таковых не нашлось. На каждом корабле была Библия, но этим в основном и исчерпывались отношения пиратов с Богом.

Не считая, конечно, пылких молитв во время наиболее крепких штормов.

Да и неудобно было оставаться в храме, где столько народа смотрели на нас, словно на провозвестников Страшного суда. Костелов в Картахене хватало.

Может, это несколько кощунственно, но Командор не удержался от еще одного, последнего, объявления:

– Уважаемые хозяева! Пользуясь случаем от лица флибустьеров благодарю вас за гостеприимство и его денежное выражение. Надеюсь, вы не оставите в беде семьи покойников.

Он сделал краткую паузу и торжественно произнес:

– Приведите трупы!

Выражение лиц горожан не поддавалось никакому описанию. Прежде они решили, что ослышались, затем – что Командор овладел каким-нибудь способом зомбировать мертвецов, заставлять их передвигаться после смерти.

Но двадцать пять человек на покойников отнюдь не походили. Ни следов пуль, даже цвет лиц полностью соответствовал живым. Разве что давешний пожилой толстячок едва стоял на ногах, и два благородных дона были вынуждены поддерживать его с обеих сторон.

Да и с чего им походить на покойников, когда их просто прятали в ближайшем доме, после чего спокойно стреляли в воздух?

Эх, надо было с жителей за растраченный порох деньги содрать! По тройному тарифу…

36 Ярцев. Эскадра

Всю вторую половину дня шла лихорадочная подготовка к плаванию. Только незнающие люди думают, будто это так просто: снялся с якоря, да и все. На деле у команды столько всевозможных дел и забот, что некогда продохнуть.

Суета стихла лишь ночью. Все было готово, однако сплошная тьма уже не позволяла проделать долгий путь к выходу в море.

Тронулись в предутренней мгле при дополнительном освещении горящих галионов. Пока же прошли длинную бухту, окончательно посветлело.

На небо, впервые за последние дни, выглянуло солнце. Лучше бы и не выглядывало.

В его лучах на ослепительной глади моря четко белели паруса. Четыре, семь, девять, семнадцать… Семнадцать британских кораблей, среди которых было четыре линейных мастодонта, наглухо отрезали путь к свободе.

Превосходство пришельцев было столь велико, что в сердца самых бесстрашных поневоле стал закрадываться страх. Жаль было не только себя, каждый из флибустьеров знал, что от судьбы не уйдешь, жаль было завоеванной добычи, которая теперь достанется шакалам.

– Что будем делать?

Вопрос родился у всех, и каждый лихорадочно принялся искать выход.

О сдаче не могло быть и речи. Англичане в лучшем случае отправят всех на плантации, в худшем – перевешают, словно собак.

Или не перевешают? Перехваченная добыча сделает сердца мягче, а из любого рабства можно бежать…

Но отдать честно завоеванное… Тогда лучше смерть!

– Был бы штиль! Использовали бы, блин, спасалки как буксиры! – невольно вырвалось у Ярцева.

Они стояли на квартердеке «Вепря». Он, Командор, Флейшман, Сорокин, Ширяев. Ждали прибытия остальных капитанов.

– Все равно не вышло бы. Кораблей слишком много, – покачал головой Командор.

Лицо Кабанова было невозмутимым. И трубку он курил спокойно, словно ничего особенного не произошло.

– Пат. В бухту они войти не рискнут, а нам отсюда не выбраться, – усмехнулся Сорокин. – Зато сможем наладить такую оборону! По ночам будем потихоньку избавляться от англичан. Опыт у нас есть. Глядишь, всех и перетопим.

– Вопрос тогда в другом. Что будет происходить быстрее? Мы топить корабли, или им приходить помощь? Боюсь, что последнее, – покачал головой Командор. – Нет, действовать надо сразу, не давая опомниться.

На него посмотрели спокойно. Раз надо, значит, надо.

– Блин! Ветер неблагоприятный! – буркнул Ярцев.

Страха шкипер не испытывал. Отбоялся в свое время. Хватит! Да и англичане благоразумно держались вдалеке, отнюдь не пытаясь лезть на рожон.

– Еще не вечер, – спокойно заметил Командор.

Все невольно улыбнулись, вспомнив известную песню.

– Командор! Люди к бою готовы! Настроение бодрое. Ожидают лишь приказаний. – Гранье поднялся на квартердек, собранный, деловитый.

– Это хорошо. Посмотрим, что на остальных кораблях.

В экипажах «Вепря» и «Лани» Командор был уверен. Люди проделали с ним не один поход. Они верили в своего предводителя, он же – в них.

На остальных кораблях дела обстояли похуже. Об этом в один голос поведали прибывшие капитаны. Предыдущий успех породил эйфорию, однако вид караулящей выход эскадры был настолько грозен, что многие начали сомневаться, удастся ли выбраться живыми.

О подобном несколько раньше докладывал и Сорокин. У него на фрегате тоже хватало тех, кто никогда не ходил с Командором.

– Уныние пресекать, не останавливаясь ни перед чем, – отчеканил Кабанов, выслушав доклады. – Объявить командам, что, как только переменится ветер, мы идем на прорыв.

– Какой прорыв? Нас раздавят, как мух, – флегматично заметил Монбрен.

– Посмотрим, кто кого раздавит. И вот еще. Желающим предложить сойти на берег. Крысы могут бежать с кораблей. Говна нам не надо.

Улыбнулись все. Сойти в только что ограбленный город было хуже, чем попытаться рискнуть в открытом море. Тут хоть у кого-то будет шанс под шумок проскочить мимо эскадры, а потом воспользоваться ночной тьмой и улизнуть.

У русских же был еще один повод для улыбок. Командор упорно цитировал ту же песню, старательно наводя компаньонов на гимн о непокорных гордых людях.

– Попробуем пойти россыпью? – деловито уточнил Буатье.

Для кого-то это могло стать шансом. Тут как повезет. Большинство, конечно, перехватят, но кому-то…

– Нет, строем. Во главе – «Вепрь», за ним – «Лань». Главная цель – флагман британцев. Абордажа избегать. Боя на параллельных курсах – тоже. Только на встречных. Следить за моими маневрами. Как только встанем на ветер, выходить из боя. Порядок следования уточню дополнительно, – чеканил Командор.

Свои глядели на него с восторгом, чужие – с долей скепсиса. Все-таки противостояли им английские моряки, а уж они драться умели.

Впрочем, флибустьеры тоже.

А потом поменялся ветер.

Вечер еще не наступил, когда пиратская флотилия вышла из бухты. На каждом из кораблей гордо развевался флаг с веселой кабаньей мордой. Довольно свежий ветер старательно надувал паруса, позволяя развить неплохую скорость.

Британцы заметили выход флотилии. Их корабли торопливо и четко выстроились в линию баталии. На их стороне было подавляющее превосходство в огневой мощи и выучка в совместных плаваниях, а дисциплина на кораблях была такой, что матросы и в мыслях боялись ослушаться приказаний надменных офицеров. Тут разговоры были короткими. Или девятихвостка до потери сознания, или протягивание под килем, а то и сразу петля без долгих разговоров.

Командор нарочито неторопливо обошел палубы фрегата. Канониры деловито стояли возле пушек, матросы были заняты работой с такелажем, снайпера с новенькими штуцерами занимали гнезда на мачтах или располагались у фальшбортов.

У мортир с гитарой в руках сидел Женя Кротких и хриплым голосом пел знаменитую песню. Пел по-русски, но люди как-то понимали смысл, а Гранье даже пытался подпевать. Жан-Жак уже более-менее сносно владел языком и всегда рад был присоединиться к пению.

Командор постоял рядом, с готовностью дослушал до конца и лишь заметил бывшему с ним Ярцеву:

– Надеюсь, финал нам удастся переделать. Корабль терять что-то не хочется.

– Удастся, Командор! – убежденно ответил Валера.

– Есчо не вечер! – поддержал разобравший фразу Жан-Жак и подмигнул.

Кабанов бодро улыбнулся в ответ. Про себя он мог предполагать разные варианты, но другие этого знать не должны. Достаточно того, что свои видели, как он надевал под рубашку голубую тельняшку. Как всегда в те моменты, когда считал положение очень серьезным.

– Держать в промежуток между основными силами и авангардом!

– Есть держать в промежуток! – в тех же положениях Кузьмин словно вспоминал давнюю военную службу.

Англичане быстро разгадали смысл маневра. Да и что тут было разгадывать!

Основные силы прибавили парусов и бодро двинулись закрывать брешь. В свою очередь авангард тоже добавил скорости.

Линия баталии – дело святое. За ее нарушение адмиралов вешают, и потому все должно быть строго по правилам.

– Курс на арьергард!

Эскадра вновь попыталась перестроиться в соответствии с меняющейся обстановкой. Британский адмирал упорно старался поставить на угрожаемое место свои основные силы из линейных кораблей и наиболее мощных фрегатов.

Только на стороне флибустьеров был еще и ветер. Он старательно дул в корму, позволял маневрировать, в то время как их противникам приходилось идти под прямым углом к единственному подателю движения.

Стройная линия англичан стала поневоле распадаться. Основные силы потеряли строй, на глазах превратились в кучу, и требовалось время, чтобы из нее вновь вырос грозный боевой порядок.

Вдобавок авангард поздно заметил маневр своего флагмана и продолжал следовать дальше с прежней скоростью. Потом его командир заметил свою оплошность, стал спешно убирать паруса, и все окончательно спуталось.

– «Лань»! Атакуем адмирала! – о чем действительно жалел Командор, это о том, что рации не стоят на каждом из его судов.

«Вепрь» легко изменил направление и устремился на англичанина. Последний как раз чуть развернулся кормой к противнику и даже не смог дать своевременный бортовой залп.

Гранье действовал четко, словно на стрельбище. «Вепрь» скользнул под самую корму флагманского линкора, развернулся бортом, и орудия немедленно выплюнули в мачты противника порцию книппелей. Одновременно сказали веское слово мортиры. Из огненных ядер лишь одно рухнуло рядом с бортом англичанина, остальные же обрушились на его верхнюю палубу.

Не отстали и штуцерники. Почти каждый их выстрел достиг цели, и квартердек линкора оказался заваленным трупами.

Командор немедленно повернул фрегат, направил его в сторону, а на освободившееся место заступила «Лань», и Ширяев хладнокровно повторил все действия своего командира.

Сорокин поступил иначе. У него не было мортир с зажигательными бомбами, зато и линкор уже лишился двух мачт, а начавшийся пожар вызвал у англичан легкую амнезию. В том смысле, что они дружно бросились тушить разрастающееся пламя и при этом начисто забыли о необходимости стрелять по пиратам.

Картечь весело прошлась по пожарникам. Вторя ей, около одного из орудий рванул порох. Это еще не был венчающий дело взрыв крюйт-камеры, только пролог к нему, но понят он был правильно.

Неясно, уцелел ли на линкоре кто-нибудь из старших офицеров, или все они полегли под огнем снайперов. Если кто и остался – унять дальнейшее ему было не под силу. Матросы в панике заметались по кораблю, начали спускать шлюпки, причем в спешке делали это настолько бездарно, что первый баркас сорвался и, подобно ныряльщику, вошел в воду носом…

Следовавшие за Сорокиным корабли добивать линкор не стали. Бригантина Монблана первой свернула в сторону, подальше от опасного врага, и остальные последовали ее примеру.

Маневр был произведен вовремя. Линкор распух, разлетелся с оглушающим грохотом, и на оказавшихся поблизости кораблях, как английских, так и флибустьерских, пришлось срочно выбрасывать за борт горящие доски, прилетевшие прощальным подарком.

– Сорокин! Уводиребят!

Командор ожидал, что англичане мстительно набросятся на пиратский флагман, и норовил воспользоваться этим, прикрыв всеобщий отход.

Однако покойный адмирал держал эскадру в ежовых рукавицах. Настолько, что его исчезновение вызвало форменный бардак.

Все три отряда британских кораблей превратились в безобразные неуправляемые скопища. При желании можно было бы атаковать любое из них, да только какое желание могло быть у флибустьеров, когда трюмы ломились от добычи?

Соответственно прореагировал и Командор. Он мгновенно понял, что никаких военных действий в ближайшее время не предвидится и хотя бы четверть часа в запасе есть.

– Уходим! Ну, Валера, теперь твоя очередь. Представь, что мы на королевской регате и пришедшему первым достанется огромный приз. Аккурат в размере нашей добычи.

«Вепрь» стремительно разрезал волны, по сторонам уже без строя неслись остальные пиратские корабли, и полученная фора давала надежду дожить до приближающегося вечера.

– Слушай… – Настроение Ярцева было отличным. В ходовых качествах своего корабля он был уверен, и теперь неудержимо тянуло позубоскалить. Между прочим, тоже реакция на миновавшую опасность. – Неужели адмирал сумел всех убедить, блин, что без него они полный ноль?

Командор посмотрел за корму. На некоторых судах уже успели опомниться, разворачивались, пускаясь в погоню, другие же до сих пор покоились на волнах, словно и не было на них капитанов.

– Разве не так? Хотя могу предложить еще вариант. Покойник затрахал всех так, что они пропустили нас исключительно за оказанное благодеяние. Это у нас полная свобода. Погоня, а канониры поют. Прямо хоть на эстраду выпускай.

Но осуждения в словах Командора не было. Напротив. Ведь когда человек поет такие песни, его невозможно сломать.

А погоня… Уйдем! В противном случае преследователям будет много хуже.

37 Кабанов. Запоздалая альтернатива

Говорят, такого разгула на острове не видели давно. Возможно. В годы расцвета меня здесь не было, и сравнивать мне не с чем. Знаю лишь, что последние загулы Граммон устраивал в английском секторе. В знак протеста против политики французского короля. Благо войны тогда еще не было, и флибустьеры разных стран боролись против общего врага.

По мне, так кутежи моих орлов после предыдущих походов ничем не отличались от нынешнего. Разве что участников было поменьше. А в остальном… Во всех злачных местах творилось нечто неописуемое. Гульба, напитки рекой, женщины соответствующего поведения, азартные игры – короче, полный джентльменский набор, вплоть до стрельбы из пистолетов в воздух в качестве привычного аккомпанемента.

Еще бы! Даже после отстегивания неизбежной доли губернатору и королю, этакого своеобразного подоходного налога, у любого матроса осталось столько денег, что можно жить припеваючи добрый десяток лет. Если же вести дела разумно, вложить долю в землю или в какое-нибудь дело – то и вообще всю жизнь.

Что до меня, тут масштаб был иной. Первый поход сделал меня человеком небедным, следующие – состоятельным, последний – богатым. Я вполне мог ощущать себя этаким Монте-Кристо. Не миллионы, однако капитал, позволяющий жить на одни лишь проценты. Если, конечно, найти надежный банк.

Даже прогулянная мной сумма, в сущности, крохотная часть последней выручки, для обычного дворянина представлялась чем-то запредельным, сказочным. Но надо же было подтвердить репутацию!

Нет, я не играл. Не люблю ни карты, ни кости, да и к чему суррогат острых ощущений после того, что пришлось вынести на отходе из Картахены. Признаться, я уже не надеялся, что удастся вырваться, и только британская дисциплина позволила вновь потоптать твердый песок. Честь и хвала тем, кто придумал субординацию и слепое повиновение приказам!

А вот попить мне пришлось. Я угощал всех встречных-поперечных в лучших традициях старого русского купечества, заказывал самые диковинные блюда и роскошные вина, но даже это стоило так мало…

Что до доходов дворянина, то это особый вопрос, к тому же смешной. И повод посмеяться дал мне наш любезный губернатор кавалер Дю Кас.

Я, как водится, вскоре по прибытии явился к нему с визитом и отчетом, выражавшимся в определенной доле. Долю Дю Кас принял, краткое описание похода внимательно выслушал, а затем завел привычную в последнее время песню.

– Его Величество в очередной раз повелел строжайшим образом прекратить вольный промысел и отозвать все жалованные грамоты. На ваше счастье, королевский указ пришел месяц назад, когда не было никакой возможности ознакомить вас с ним.

Пикантность ситуации была в том, что сам губернатор был всецело на нашей стороне, но в конфликте между симпатиями и лояльностью всегда побеждала лояльность.

Да и поход для меня в любом случае был последним.

Я без малейшего сожаления извлек свою жалованную грамоту и протянул ее Дю Касу:

– Пожалуйста. Мне она больше не понадобится.

На дородном лице губернатора промелькнуло удивление. Как правило, пираты очень дорожат подобными бумажками, находят в них оправдание собственного беззакония, и вдруг находится один, расстающийся с драгоценнейшим документом без малейшего сожаления! Тут было чему удивляться. Хотя я, между прочим, говорил, что данное ремесло для меня – временное.

– Откуда вы узнали? Я же никому не говорил!

– Что? – Причина удивления, оказывается, была иной. Только при чем тут тайна? Я и официальных новостей вкупе со сплетнями еще толком не узнал.

Разумеется, я мог разыграть из себя человека осведомленного, только оно мне надо? Какая тайна могла касаться меня в этом мире? Разве что тайна моего появления.

Или Людовик приказал арестовать мою скромную персону? Вот был бы номер! Да только не найти безумца, рискнувшего выполнить в данный момент подобный приказ.

– Так вы не знаете?

Судя по довольному лицу губернатора, ни о каком аресте речи не могло быть.

– О чем? Я только что с моря, – напомнил я.

Откровенно говоря, любопытства у меня было маловато. Только усталость пополам с расслабленностью после пережитого. Попробуйте сами поболтаться пару месяцев в море, спаситесь от гибели, тогда поймете мое состояние.

Меж тем губернатор встал и принял торжественный вид. Совсем как диктор телевидения во время объявления президентского указа.

Хотя… нет. Дикторы-то всегда сидят.

На всякий случай я тоже встал и привычно положил руку на эфес.

Шутки шутками, но чрезвычайно удобная штука. Даже не для боя, вернее, не только для боя, но и в обыденной жизни. Всегда можно картинно опереться, нет никакой необходимости стоять по стойке смирно, да и руки всегда знаешь, куда деть.

– Указ Его Королевского Величества…

Далее последовал перечень титулов, которых я все равно не запомнил.

– …За особые заслуги в деле обороны Пор-де-Пэ во время нападения на город испанской эскадры милостиво жалуем вышеозначенного Санглиера французским дворянством и производим в чин лейтенанта.

Конечно, на французском указ звучал несколько иначе, но на русский иначе я не переведу. Главное-то, в конце концов, общий смысл и примерная манера, в данном случае высокопарная до приторности.

Короче, обрадовали. Стоило ли подниматься с капитана ВДВ до командора, чтобы потом скатиться до лейтенанта?

Впрочем, по нынешним временам это довольно большой чин. Атос даже до такого не дослужился. Да и не принято производить сразу в генералы.

А вот дворянство – дело хорошее во всех смыслах. Теперь я из лица с неопределенным происхождением превращаюсь в нечто материальное, с документами. Его благородие кавалер де Санглиер. Даже смешно.

Видели бы меня мои ребята! Не нынешние, а те, с кем довелось когда-то вместе тянуть армейскую лямку! Особенно… Да ладно. Дело прошлое…

Взамен возвращенной грамоты губернатор торжественно вручил мне целую кучу бумаг, поздравил меня от своего имени и только тогда сел на место.

Я последовал его примеру и поинтересовался:

– Мне чрезвычайно лестно внимание короля к моей персоне, однако что я должен делать в новом… качестве?

Дю Кас понял, что я имею в виду не сословную принадлежность, а чин, и отозвался:

– Все, что хотите. Кроме, разумеется, прежних набегов. Можете хоть сейчас подать в отставку. Я же понимаю, что прославленный Командор не в состоянии пойти на корабль Его Величества простым офицером.

На корабль я вообще больше идти не хотел. Разве что в качестве пассажира до Европы. Ну, пусть не пассажира, капитана, однако лишь в этом направлении.

– Есть еще один вариант. Вы остаетесь командиром своей флотилии, но подчиняетесь приказам. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь сумел поймать британцев с «Дикой кошки».

О лихом британском флибустьере я, каюсь, забыл. Не до того было. Вначале он задел меня явным плагиатом, вплоть до использования Коршуна, а потом пошла подготовка, само плавание, короче, такая чехарда, что думать на отвлеченные темы было некогда. Не сэр Джейкоб, столько вреда не натворил, да и с англичанами я, надеюсь, рассчитался. Хватит уже с них. Не все же они виноваты в случившемся!

– Он наделал что-нибудь еще? – спросил я.

Не за один же налет на Пти-Гоав его собирается поймать сам губернатор! Столько времени прошло! Для меня – так целая вечность.

И вообще, если мои невольные соотечественники хотят жить в покое, то единственное, что необходимо, – строго соблюдать устав караульной службы. Если же эта полезная книга еще не написана, то срочно приступить к ее созданию. Наладить нормальное наблюдение за морем, брандвахту, патрулирование берегов, систему «свой – чужой», и тогда никакое внезапное нападение не получится даже в принципе.

Все мои наскоки на англичан и испанцев удались исключительно из-за их собственной халатности. Я лишь воспользовался их ошибками. Причем ни свой, ни чужой опыт решительно никого ничему не научил.

– Натворил… – Дю Кас помрачнел. – Минимум пять кораблей Вест-Индской компании за каких-нибудь полтора месяца. Может быть, и больше. Море, вы сами знаете, умеет хранить тайны.

Да, тайну «Некрасова» оно сберегло. Две спасательные шлюпки да три рации – вот и все, что осталось от прекрасно оснащенного лайнера. И даже в моем настоящем времени будет просто чудо, если водолазы наткнутся на подгнивший к тем годам остов.

– Пусть корабли компании ходят конвоями. Вместе как-нибудь отобьются, – посоветовал я.

Ну, не волновало меня нападение обычного пирата на пиратов торговых! Не волновало! Я же не Дон Кихот, чтобы пытаться в одиночку одолеть все зло в мире! Сначала пусть мне покажут, где здесь скрывается добро!

– «Дикая кошка» – очень хороший фрегат. Мощный, быстроходный, маневренный. Такой может расправиться и с конвоем. – Губернатор посмотрел на меня так, словно я немедленно должен был броситься в бой.

Пока я ходил к Картахене, вплотную приблизилась зима. Даже не верится, но скоро наступит новый тысяча шестьсот девяносто четвертый год. Здесь морозов не бывает, не то что в родных краях. Поневоле придется какое-то время подождать, дабы не влететь в самую холодрыгу. Но будь я проклят, если вместо отдыха проведу эти месяцы в погоне за неведомо кем!

– Кстати, – вспомнил я. – Вы хоть установили имя капитана? Только не говорите, что на Ямайке у вас нет ни одного своего человека. Не поверю.

– Вы будете смеяться, Командор, – Дю Кас часто называет меня по прозвищу, – но нет. В смысле: люди там есть. Узнать толком они ничего не смогли. Капитана «Дикой кошки» команда дружно зовет Ягуаром, а подлинное имя, похоже, не известно никому. Кстати, в кабаки на берегу этот самый Ягуар не ходит, на улицах практически не показывается, но обитает непосредственно в доме губернатора. Или вообще не сходит с корабля.

– Какой-нибудь знатный англичанин?

– Похоже. Тогда даже инкогнито объяснимо. Но какая нам разница? Как бы его ни звали… – Губернатор замолкает на полуслове.

– Особой нет, – соглашаюсь я. – Просто хотелось бы знать, кто прижал моего Коршуна так, что он бегает в помощниках.

– Надо было его повесить. Тогда бы не бегал. – Губернатор прекрасно осведомлен о неудавшейся попытке похищения.

– Считайте, что я дал слово сохранить ему жизнь, если он поможет нам войти в Кингстон.

– Тогда – другое дело, – понимающе кивает Дю Кас.

Данное слово тут свято. Или считается таковым. Проникнутые торгашеским духом джентльмены еще могут забрать его назад, но ни французы, ни испанцы стараются этого не делать. Пережитки феодализма в их классическом виде. И мне эти пережитки нравятся.

– Вы попробуете изловить «Дикую кошку»? – с надеждой спрашивает губернатор.

– Нет. Считайте, я подал в отставку. Хочу отдохнуть после плавания.

– Никто не пытается отнять у вас это право. Когда отгуляете, отдохнете…

– Тогда я покину остров, – признаюсь я.

– И вы? Почему? – Дю Кас искренне огорчен. Даже не моим отказом, а моим намерением.

Все бегут из владений короля, и губернатор прекрасно знает причины. Но как лояльный подданный старается делать вид, словно их нет.

– Путешествие имеет смысл, когда в конце возвращаешься туда, откуда отбыл. Я хочу на родину.

Дю Кас втайне был убежден, что с родины я сбежал по каким-то веским причинам, хотя из деликатности никогда не говорил со мной об этом. Я ничего не отрицал, но и ни с чем не соглашался. Мне было просто наплевать. Правду все равно не расскажешь, а слагать о себе легенды я не привык.

– Когда?

– Ближе к концу зимы. – Я так еще и не решил: добираться через Европу или попытаться высадиться где-нибудь на Балтике. В той же Риге, например.

Хотя… нет. Рига сейчас находится под шведом. И пусть до Северной войны еще далеко, но идти через земли будущего противника почему-то не хочется.

Да и Рига не единственный порт. Есть Кенигсберг, есть Мемель. Оба старинные немецкие города, а с немцами никаких потасовок пока не предвидится.

В Архангельск я не хотел по той причине, что до него надо идти холодными морями. Хватит с меня штормов и бурь! Здесь хоть вода теплая, в такой тонуть приятнее, а там…

– Очень жаль. – Губернатор был искренен.

Хороший он мужик и помог нам здорово. Если бы над ним не было короля…

Впрочем, король меня не касался. Важнее всего на свете было то, что у меня скоро будет ребенок. И не важно, сын или дочь, важно, что на свет появится новый человечек. Маленький, беззащитный. Так пусть он родится поближе к дому.

Хотя и будет считаться французским дворянином.

Черт! Для этого же надо обвенчаться с Наташей. А Юля?

Но венчание венчанием, а пока я пустился в положенный после возвращения с добычей загул…

38 Ардылов. Подслушанный разговор

Если другие современники разбогатели, то Ардылов всего лишь получил свободу. Командор решил, что хватит содержать личного раба, и самолично выправил ему документ, по которому бывший российский моряк считался отныне вольным человеком.

Основанием для этого послужила не только работа Ардылова, но и его участие в последнем походе. Участие отнюдь не было добровольным. Кабанов просто взял мастера на все руки с собой на случай возможных поломок немногочисленных механизмов, или, говоря точнее, дизелей на шлюпках и раций. В последних Ардылов тоже разбирался, хотя и на уровне любителя.

Радиостанции весь поход проработали исправно, дизеля же ломались от непривычного топлива, но и без них работы у Ардылова хватало. Мушкет – он ведь тоже механизм и при всей простоте порой ломается, а если добавить… Ох, лучше не добавлять.

В захвате Картахены Владимир не участвовал. Там требовались люди с большим опытом работы по другой специальности, и механик остался на кораблях.

Зато в бою с англичанами Ардылов действовал активно, помогал канонирам и даже заслужил похвалу самого Гранье. Притом что хвалить раба, тем более чужого, было не принято.

По возвращении же в Пор-де-Пэ Командор во всеуслышанье заявил о долгожданной свободе. Потом добавил: отныне Ардылов должен решать, оставаться ли со своим бывшим хозяином на правах наемного работника или начинать самостоятельную деятельность.

Оставаться одному Ардылову не хотелось. Других ведь тоже Командор силком не удерживал. Кого же держаться в мире, коль не своих? Вместе даже чувствуешь себя по-иному, основательнее, защищеннее. Даже отдыхать в компании бывших современников и то приятнее. Один раз Ардылов этого не понял и сглупил, но больше не собирался.

И все равно свобода была приятной. Раб он и есть раб, даже при самом добром хозяине. Для свободных людей существо если и одушевленное, то лишь ненамного больше кобылы. Как ни плюй на отношение окружающих, все равно всеобщее презрение давит к земле ощутимым гнетом.

На плантации хоть вокруг были такие же рабы, которые привыкли к своему положению, принимали Владимира как своего, а тут – ни то ни се…

Единственным минусом было то, что Ардылов на радостях запил. Он умудрялся выпивать и раньше, благо аппарат давно наловчился собирать из любых подручных материалов, но там хоть сдерживал страх перед наказанием. Тут же какой страх? Воля!

Напрасно племянница пыталась удержать, грозилась пожаловаться Командору. Володя покорно кивал, обещал, что больше не будет, а на следующий день надирался опять.

Вся-то разница – иногда он бывал просто хорошо вмазавший, а иногда вообще не вязал лыка. Но, как ни странно, при этом умудрялся еще и работать. Данные Кабановым заказы выполнял своевременно, иногда еще что-то делал на стороне (воля!), хотя Командор теперь расплачивался за каждое заказанное изделие, да и от картахенской добычи кое-что отстегнул. Не так, как остальным, но те были в доле с самого начала и получали положенное по договору. Ардылову же Кабанов заплатил из своих средств.

В этот вечер Володя был пьян в умат. Или вусмерть. Даже до собственной конуры дойти не сумел и повалился в кустах у самого дома. Или чуть в стороне от него.

То ли снилось ему, то ли грезилось, будто лежит он на корабле, и корабль тот раскачивает крутая морская волна. Не раскачивает – вертит, грозит опрокинуть, и приходится напрягать все силы, чтобы утихомирить качку, не погубить судно, людей и груз.

Совладал, одолел. Корабль перестал опрокидываться, хотя шатало его еще грозно. Понятно: не суша.

Но если кипит шторм, почему кто-то спокойно разговаривает рядом? Словно никакой опасности нет.

Ардылов попытался прислушаться к разговору.

В ушах шумело, и раньше слов Владимиру удалось разобрать интонацию.

В одном голосе явно звучала тревога. Его обладатель боялся, и боялся так, что сердце моряка невольно забилось сильнее. Может, судно уже дало течь?

Но тут заговорил второй, и сразу несколько отлегло. Никакого страха, спокойная деловитость, разве что с нотками угрозы, но не из-за положения, а по отношению к собеседнику. Чтобы не паниковал раньше времени. И еще чуточку обещаний, явно о том, что все будет непременно хорошо.

– Но как я это сделаю? Как? – воскликнул первый из говоривших. Не то воскликнул он тихо, не то виноват был бушующий шторм, но Ардылов едва разобрал слова.

Но каким-то образом разобрал, даже понял, что говорят на ломаном английском. На таком, на котором умел с грехом пополам изъясняться и сам Володя.

И еще голос показался знакомым. Хотя как раз тут ничего удивительного не было. Мир не настолько велик, тем более корабельная палуба. Раз вместе вышли в море, то знать друг друга должны.

Снова заговорил второй. На этот раз Ардылов ничего не понял. Если бы разговор шел на русском!

– Он надолго не уходит. Два часа, и возвращается, – слова первого вновь были ясны.

Но кто же это? Голос настолько знаком, будто слышишь его едва ли не каждый день. Лишь вспомнить никак не удается. И вертится в памяти, да все вдалеке, вдалеке… И что возвращается каждый раз? Штормовой шквал? Но неужели рейс длится так долго?

– Если хочешь жить хорошо, то найдешь способ, – второй говоривший, тот, который был поспокойнее, тоже стал вдруг понятным.

Значит, все-таки корабль в опасности. А жить… Жить хочет каждый. Только почему тогда никто не вспоминает о Володе?

Ардылов хотел напомнить о себе, что он здесь, только не может встать, однако говорить, оказалось, он тоже не мог. Изо рта не вырвалось даже сипа.

Обидно! Только стал свободным, начал жить, как все люди, – и вдруг погибать позабытому, незамеченному…

От жалости к себе он пропустил реплику неузнанного знакомца.

– Нет, – как-то издевательски-протяжно отозвался на нее собеседник. – Не сделаешь – тогда несдобровать.

Правильно. Если каждый делает все, что в силах, то никакой шторм не страшен. Значит, должен делать и я. Вот если бы суметь встать!..

– Мы достанем везде, – вновь донеслась реплика второго. – Так что думай. Хорошо жить – или страшно умереть.

Показалось, но после последней фразы прозвучал короткий смешок. Словно после остроумной шутки.

– Ладно, – наконец согласился знакомый. – Я слышал, через неделю он пойдет на Тортугу. На пару дней. Если будете рядом… Но меня тогда заберите. Он же все равно узнает, а тогда…

– Заберем. Обещали уже.

Хотят уйти на шлюпке. Кранты! Но почему через неделю? И Тортуга. Мы рядом с ней?

– Через восемь дней мы будем ждать тебя там же, – подытожил второй. – А теперь я пошел. Я ведь рискую больше некоторых. Если узнают…

Голоса стали удаляться. Одновременно море почти успокоилось, перестало раскачивать корабль, и Ардылов неожиданно для себя провалился в сон.

Очнулся он ближе к утру. От холода. Тело тряслось, словно надеялось согреться от тряски, во рту было погано, в мышцах гнездилась слабость, и что-то больно впилось в спину.

Ардылов осторожно завел руку назад и обнаружил там какой-то сучок.

Значит, не на корабле, понял он. Глаза постепенно привыкли к мраку, который не могли рассеять ни далекие звезды, ни едва нарождающийся серпик луны.

Вокруг были кусты. Владимир приподнялся и чуть в стороне углядел темную полосу забора, а еще дальше – что-то похожее на дом.

Ноги слушались плохо, пошатывало, однако это был явно дом Командора, в котором жил и Ардылов.

Похоже, малость перебрал, вздохнул моряк. Это может случиться с каждым. Не беда.

С трудом удерживая равновесие, дрожа от смеси холода и похмелья, Ардылов потихоньку доковылял до двери.

Из соседнего флигелька, где жили инвалиды, кто-то выглянул, но узнал идущего и помянул черта.

Пригрезится же! Шторм, корабль, разговор. Нет, надо бросать пить, пока не допился до белых коней, подумал Ардылов, перед тем как провалиться в сон.

На этот раз в своей постели.

39 Кабанов. Роковая прогулка

Сходить на Тортугу меня уговорил Ширяев. Пристал как банный лист. Мол, столько времени быть совсем рядом и не побывать на легендарном острове – такое в голове не укладывается!

И пусть легендарным он был лет пятнадцать назад, но это же мечта!

Как мало порой человеку надо! Попал в мир детских грез и счастлив, даже не позволяя себе заметить, что ничего прекрасного в окружающем мире нет. Паруса – и те не белоснежные, а серые, грязноватые. Я уж не говорю про запах, способный у непривычного человека надолго отбить аппетит.

Если мне здесь уютно, то не из-за какой-то романтики. Я лишь не люблю скуку, монотонность, отсутствие зримых дел.

Да и что значит уют? Уютным может быть и лагерь или место привала. Пока никто не стреляет.

Ох, философия! Один день смотришь так, другой – этак. Заправляет же всем настроение.

Настроение у меня было чуточку ностальгическим. Как всегда, когда приходится прощаться с привычным, вне зависимости, есть в этом привычном хорошее или нет.

Пусть душа рвется вперед, какая-то частичка остается навсегда здесь. Среди то ласкового, то бушующего моря, бесчисленных островов, флага, который чуть ли не полтора года развевался над головой…

Наша певчая троица опять устроилась поудобнее на баке и под гитару поет любимую песню. Только исправили несколько слов из уважения к флагу, а так…

Тортуга, он же Черепаший остров, медленно вырастал перед бригантиной. Он на самом деле был похож на панцирь черепахи, по какому-то капризу решившей никуда не двигаться с облюбованного места.

Я смотрел на когда-то грозную твердыню и думал: как же мало надо, чтобы канули почти без следа самые громкие деяния! Смена политического курса, и те, кто вчера был героем, сегодня становятся изгоями в родных местах. Была неофициальная пиратская столица – стал почти необитаемый остров, один из многих островов здешнего моря, славный разве что своим прошлым. Посмотришь – и не найдешь следов былых стоянок, кутежей. Было или не было.

Похоже, последний поход мы совершили не к Картахене, а сюда. Когда мы вновь ступим на палубу корабля, будет уже не поход, а путешествие. Все-таки в Европу.

Большинство наших женщин остаются здесь. У всех новые мужья, кое у кого уже дети. Дай Бог им счастья!

Мужчины уходят все. Все двенадцать, включая пирата-романтика Ширяева. Даже он стал понимать, что нам больше нечего делать в этих водах. Еще год, в крайнем случае три, и флибустьерство как полуузаконенный институт окончательно умрет. То, что не смогли сделать испанцы, сделало собственное правительство, к тому же находящееся у черта на куличках.

Англичан ждет то же самое. Уже теперь им приходится хитрить, стараться не оставить следов своих нападений на собственных союзников, а что будет дальше?

Мы-то знаем что.

Уходят двенадцать человек, включая меня. Остальные остались здесь навечно. Будем искать счастья в Европе. Там тоже хорошего мало, но все-таки…

Уже решено, что отправляемся сразу после Нового года. До него-то и осталось чуть больше месяца. Я уже ветеранов-охранников заранее отпустил. Посетим Францию, найдем Мишеля, узнаем, как ему живется в родовом замке.

А потом еще один переход – и Россия.

С нами до Европы отправляется Гранье. Я соблазнил его рассказами о молодом царе и той любви, которую монарх питает к пушкам. Жан-Жаку захотелось самому взглянуть на государя, ни в грош не ставящего комфорт, зато любящего дела и бранные потехи.

И еще в забытые дома возвращаются два десятка моряков. Из тех, у кого хватило ума не пропить все деньги и хоть что-то оставить на обзаведение. Одни мечтают открыть трактиры, другие – мастерские, кто-то думает торговать. И им Бог пускай дарует счастье! И тем, кто был со мной и остается здесь.

Я никому не желаю больше зла. Счета оплачены, пусть каждый живет своей жизнью. Отныне я обнажу шпагу только во благо Родины. Или если кто-нибудь заденет мою честь. Я все-таки дворянин.

О друзьях говорить не будем. Защищать их – все равно что защищать себя.

Друзья… А Флейшман-то, похоже, посмеивается.

Мы взяли в последний поход бригантину. На ней же пойдем в Европу. Фрегат требует больше людей, поэтому оба фрегата оставляем здесь. Бывший испанец уже продан. «Вепрь» пока числится за нами, он даже прошел килевание, однако с ним тоже, к сожалению, придется расстаться. Жаль, но что поделать…

– Над чем смеетесь, уважаемый шкипер? – спрашиваю у Юры.

Валера с нами не пошел. Сказал, что лучше побудет дома. Что он, островов не видел? В итоге пришлось Флейшману определяться с курсами самостоятельно. И ничего. Получилось. Что значит богатая практика!

На деле наш штурман – домосед. В море он ходит лишь за деньгами. Денег же у него полно. Если, конечно, все не растратит в ближайшее время Женевьева. Она это умеет, а Валера не в состоянии отказать. Но это проблемы не мои.

– Не смеюсь, а улыбаюсь, – поправляет меня Юра. – Не над кем-то, от радости. Прогулка, хорошая погода, окончание приключений, перемена в судьбе. По-моему, поводов достаточно.

Да, перечисление вышло нехилое, хотя и неравнозначное.

– Ты же знаешь, я мордобои особо не люблю. Не дворянин, – добавляет Флейшман с подковыркой.

И далось им мое дворянство!

– Завидуешь?

– Было бы чему! Теперь ты самый несвободный человек из всей нашей компании. Перед тобой только два пути. Или сутана, или шпага. В роли прелата я тебя не представляю. Так что придется тебе весь век воевать. Другими делами дворянину заниматься зазорно. А я могу заниматься всем, что в голову взбредет. Хочу – торговать буду, хочу – открою ресторацию или бюро каких-нибудь услуг, хочу – романы писать буду. Фантастические. И, как со страхом убедятся грядущие критики, со стопроцентной точностью прогноза. Хотя нет. На романы пока не проживешь. Грамотных людей раз-два и обчелся, – вздохнул Флейшман.

– А ты в стол пиши. В свободное от торговли и услуг время. Как истинный гений, – посоветовал я.

– Столы пока только обеденные. В них не попишешь, – отмахнулся Флейшман и переключился на другое: – Слушай, а давай ты скроешь свое дворянство, как я – национальность. Откроем торгово-промышленный дом «Кабаново Братство». Будем чем-то приторговывать, что-то изготовлять. Знаешь, сколько мелочей еще не изобретено? А что? У нас даже один рабочий есть для начала.

– И на него почти дюжина начальников, включая советника по политическим вопросам. Вполне по-нашему.

– Нет, ты не понял. Володя будет старшим рабочим. Простых мы везде наберем, – возражает Юра.

– А Кузьмину какой пост дашь? Корабля-то не будет.

Зря сказал. Корабли – наше больное место. Привыкли мы к ним за такой срок. Сроднились. Они ведь тоже живые существа со своим норовом, болезнями и причудами. Да и выручали нас не раз и не два.

Юра морщится, словно ему наступили на мозоль. Для него бригантина – нечто намного лучшее, чем оставшаяся в будущем яхта. Последняя, может, и совершеннее, но «Лань» роднее. Если уж мне, человеку сухопутному, жаль, то что испытывают моряки?

А Тортуга на меня большого впечатления не произвела. Или причиной тому явное запустение?

Григорий шлялся по острову с благоговением, искал следы славных охотников за золотыми галионами. И все это с таким усердием, что мне стало весело. Словно мы эти галионы не брали сами! В одной Картахене добыча была не хуже, чем у всевозможных Морганов, Олонье, Граммонов и так далее, начиная от самого Френсиса Дрейка.

Может, я ошибаюсь, но мы наверняка последние классические флибустьеры. После нас никто не будет захватывать города, брать с них выкупы, нападать на боевые корабли. Удел последующих – прятаться среди островов от сильных да брать на абордаж заведомо слабых.

И пусть никто из нас не войдет в легенды, зато после нас останется одна мелюзга. Очень часто жестокая, но ведь и кот расправляется с мышью безжалостно. Однако никто не зовет его из-за этого опасным хищником.

Кто остается? Разве что неведомый Ягуар. Малый талантливый, даром, что молодой. Даже жаль: попал, как мы, под занавес.

Я бродил по заброшенным улицам Бас-Тере, забрался на склон горы и уже оттуда долго смотрел на бухту.

Хорошее место! Такое не очень и возьмешь. Море просматривается далеко, внезапного налета не получится, а узкая горловина гавани предоставляет прекрасные условия для долгой обороны. И при том остров удобно лежит на путях золотых конвоев и дает укрытие не только от врага, но и от не менее грозных штормов. Не зря за остров, как говорят, шла война. Если бы испанцы были чуть мудрее и не убрали отсюда свой гарнизон, еще неизвестно, приняла бы флибустьерская эпопея такой размах, в конце концов сокрушивший могущество Испании в здешних водах.

Хотя перебралось же потом Береговое Братство на Ямайку! Или это было началом конца? Я-то застал уже агонию. Причем, по иронии судьбы, прежде чуть ускорил ее, отправив к праотцам целую пиратскую эскадру, а потом продлил, сам вволю позлодействовав в многострадальном Архипелаге.

Хватит! Побывав в пиратской шкуре, я что-то стал несколько иначе относиться к разбойникам морских дорог и прибрежных селений. Не ко всем, лишь к тем, кто был со мной на Ямайке, Барбадосе, в Картахене. Вместе раскачивались по волнам, попадали под огонь, жрали протухшую солонину…

Нет, с этим покончено! Переночуем, и завтра же обратно. Что-то нехорошо вдруг стало на душе. Такое предчувствие, словно судьба подстроила еще одну каверзу.

Неужели ей мало?

40 Ярцев. Прогулка

Валера действительно по характеру был домоседом. Да и что такое Тортуга? Всего лишь остров. Мало ли островов довелось повидать на своем веку бывшему штурману лайнера? Одним больше, одним меньше – никакой разницы!

Кроме Ярцева из всей честной компании в городе остались лишь Лудицкий и доктор. Даже Ардылов объявил, что непременно идет к Тортуге, мотивируя, что он свободный человек.

Петрович приобрел здесь некоторую практику, старательно пытался лечить больных и крыл весь белый свет самыми черными словами каждый раз, когда не находил нигде привычных лекарств. Иначе говоря, почти всегда. Больных было не то чтобы много, но работа эскулапу находилась всегда.

Что до Лудицкого, то он с момента прибытия вообще ни разу не покидал Гаити. Добровольно не согласившись разделить труды, он теперь не разделял и развлечения своих современников. Поневоле научился колоть дрова, ковыряться по хозяйству, большей же частью одиноко сидел в ближайшем кабаке или же грелся во дворе, если не мешала погода.

Общения с седыми охранниками Лудицкий избегал. Похоже, поневоле страшился инвалидов, их буйного прошлого, укоренившегося настолько, что любой из них до сих пор мог прирезать человека и не испытывать при этом никаких мук совести.

Но сейчас охранников не было. Кабанов щедро наградил ветеранов морского разбоя и отпустил их, пообещав после отъезда оставить в их полную собственность дом со всей обстановкой.

Валера свое жилище никому не обещал. Продать его было немыслимо, в Пор-де-Пэ жилья было едва ли не больше, чем людей, дарить же особо и некому. Пусть стоит. Кому надо – вселится.

С одной стороны, покидать обжитое место было немного жаль. Как-то будет дальше? Но Женевьева отправлялась с ним, деньги на обзаведение были, и штурман старался не ломать голову над грядущими проблемами.

Плохо лишь то, что в предчувствии отъезда ничего не хотелось делать по дому. Разве что лежать на кровати, отдыхая за все прошедшие дни, а заодно – и за дни грядущие. Для женщин путь в Европу будет круизом, для мужчин – дальний поход.

Потом и лежать надоело. Что за отдых, когда даже телевизора нет? Продремав большую часть очередного дня, Валера невольно захотел видимости движения. Куда-то пойти, кого-нибудь встретить. Как ни привлекательна Женевьева, он уже не мальчик, и одних пылких ночей недостаточно. Хочется с кем-нибудь поболтать, вспомнить былые походы, может, выпить чуть-чуть. Или он не мужчина?

В отличие от бывшей супруги Женевьева смотрела на подобные отлучки нормально. Надо человеку – так пусть идет.

Валера пошел. Только прогулка вышла не особенно удачной. Хороших знакомых не встретил, с теми же, с кем посидел, душевного разговора не получалось. Когда через слово следует проклятие, даже не в чей-то адрес, просто для связки, а весь остальной запас слов не превышает уровень первого класса, то какое тут может быть общение?

К тому же поговорить захотелось непременно по-русски. Женевьева языка почти не знала, то ли была неспособна, то ли мало старалась. Валера же, хоть по-французски мог изъясняться более-менее сносно, от подобной языковой раздвоенности несколько устал. Мыслить-то он продолжал на родном.

В поисках собеседника Ярцев попробовал зайти к Петровичу и здесь убедился, что если не везет, то не везет. Врач, как назло, отправился по больным, сидеть же и ждать, пока он придет… Извините, это может быть и под утро!

Пришлось направить стопы к жилищу Командора. Если девочки уже и легли спать, там есть Лудицкий. Как бы Валера втайне ни недолюбливал бывшего депутата, все русский человек.

Город тонул во мраке. Валера невольно ругнул себя за то, что не догадался взять факел. Да и местным пора подумать об уличном освещении. Еще зацепишься за что-нибудь в темноте!

Вообще-то иногда в просветы набежавших облаков выглядывала половинка луны, но ее свет не мог проникнуть сквозь раскидистую листву пальм, которыми были засажены края дороги.

Валера шел и не знал, что в этот самый момент в дом Командора в сопровождении Лудицкого вбежали несколько встревоженных незнакомых моряков и, запинаясь, поведали женщинам о страшном несчастье.

Команда «Лани» несколько расслабилась у родных берегов. Иначе говоря, была слегка навеселе. Ждать рассвета никто не хотел, и как итог – бригантина вместо прохода в бухту налетела на камни. Несколько человек утонули, многие получили ранения и травмы, в том числе знаменитый Командор.

Реакцию женщин предугадать было несложно. Обе выскочили, позабыв прикрыть головы, и бегом направились туда, где закончился путь прославленной пиратской бригантины. Вдогонку за ними устремилась Жаннет, полная негритянка, уже давно состоявшая при стюардессах в качестве служанки. Только она все же успела прихватить две теплые шали. Ночью холодает даже здесь, а Наташа к тому же в положении…

Единственное, они хотели срочно послать Лудицкого за Петровичем, но матросы заверили, что добрых полдюжины приятелей уже ищут врача по всему городу.

Экс-депутат тоже здорово разволновался и вместе с женщинами бросился на помощь своему хозяину.

Оказалось, Флейшман здорово ошибся в счислении и не дотянул до гавани добрую милю. Поэтому бежать пришлось в сторону от города. Мешала тьма, лошадей нанять было негде, но женщины вряд ли думали об этом. Как и о чем-нибудь еще. Они со всех ног неслись туда, где лежал раненым самый родной на земле человек, и надо было как можно скорее увидеть его, убедиться, что он жив, прочее же не имело никакого значения.

Подходя к дому, Валера вдалеке увидел удаляющиеся тени, но, занятый своими мыслями, не придал этому значения. Мало ли кто и куда может спешить!

Штурман прошел в калитку и невольно застыл.

Входная дверь в жилище Командора была приоткрыта, словно ее небрежно толкнули и даже не удосужились взглянуть, встала ли она на положенное место.

Это было так не похоже на всегда аккуратных стюардесс, что Ярцев почувствовал тревожный холодок.

При том в доме горел свет. Он щедро изливался из окон, бросал лучи на порог через дверной проем – семья Кабанова не нуждалась в экономии на свечах.

Руки штурмана привычно легли на рукояти пистолетов. Здесь был берег, ставший почти родным, но привычка дальних походов заставляла всегда брать оружие с собой.

«Как бы не перепугались, увидев силуэт с пистолетами», – мельком подумал Валера, но класть их обратно в портупею не стал.

Стараясь ступать как можно бесшумней, он осторожно шагнул на крылечко, а затем решительно перешагнул порог.

В комнатах не было никого. Совсем.

Валера торопливо обошел дом. На одном из стульев валялась вышивка с торчащей иглой. Рядом на кровати небрежно раскинулось платье. В углу медленно остывал чан с горячей водой. Такое впечатление, что стюардессы внезапно сорвались с места, хотя еще за секунду не думали ни о чем таком.

Непонятно.

Штурман вышел на улицу в надежде найти разгадку там и услышал звуки приближающейся повозки. Она ехала как раз с той стороны, где Ярцев видел какие-то тени.

Первым его побуждением было остановить экипаж, повернуть его, проверить дорогу. Валера шагнул было к калитке, но вдруг по какому-то наитию вместо этого свернул за густые кусты.

В следующие мгновения он мысленно похвалил себя за неожиданное решение.

Неведомая повозка остановилась напротив дома Кабанова, и с нее спрыгнуло пять человек. Еще один остался на козлах.

– Берите только сундуки! В них он хранит главное богатство! – по-английски распорядился один из прибывших.

Штурман был одним из немногих, кто знал: ничего ценного в сундуках нет. Командор сдает основные капиталы на хранение Дю Касу, в сундуках же у него лежит всякий хлам.

Хотя сейчас главное было не в этом. Пусть прибывшие были какими-то беспредельщиками (никто из пиратов ничего у Командора брать не рискнул бы), но это не отвечало на вопрос: куда, собственно говоря, пропали девочки?

О том, что здесь жил еще и Лудицкий, Валера не подумал. Толку-то с него!..

Эх, был бы рядом кто-нибудь из бывших коллег! Но одни пошли с Кабановым на Тортугу, а остальные давно перешли в разряд вольных людей, ничем не связанных со своим предводителем. Даже боцман Билл сошел на берег, по его словам – окончательно.

Что же делать?

Грабители проворно скрылись в доме, но оттуда вышли намного медленнее. Четверо из них попарно тащили два здоровенных сундука. Тащили сгорбившись, изнемогая под ношей.

Пятый бандит задержался в доме. Наверное, несмотря на приказ, норовил найти что-нибудь ценное.

А что бы было, если бы это все происходило в их с Женевьевой доме, а свидетелем оказался Командор? Тоже бы прятался в кустах и ждал?

Мысль обожгла, и Валера больше не медлил.

Он резко вскинул пистолеты, выстрелил залпом, отбросил оружие и выхватил вторую, последнюю пару.

Один из бандитов молча упал. Его напарник от неожиданности выронил сундук себе на ногу и вскрикнул от боли.

Почти сразу ему пришлось вскрикнуть еще раз. На этот раз от попадания пули.

Следующая пара бросила свою ношу, схватилась за сабли, но Валера успел подскочить к ним чуть раньше, чем чужая сталь вырвалась из ножен.

У штурмана оставался последний заряд и требовалось поберечь его на всякий случай.

Шпага полоснула ближайшего грабителя по горлу. Все-таки тренировки в сочетании с некоторой практикой пошли Валере впрок. Он сделал удачный выпад, нанизал на клинок дальнего, и в этот момент спину ему обожгло огнем.

Возница отшвырнул пистолет и спрыгнул с повозки с длинным ножом в руке.

Из дома выскочил последний из грабителей сразу с двумя стволами, заметил все еще стоявшего на ногах штурмана и немедленно выстрелил.

Кусок свинца больно ударил штурмана в грудь.Валера еще попытался поднять пистолет, но силы резко покинули тело, а сознание – мозг.

Впрочем, сознание почти сразу вернулось. Глаза ничего не видели, но словно сквозь вату донеслись слова:

– А говорили, охраны нет! Ядро бы ему на шею, да в воду!

– Ты лучше берись. Знаешь, сколько этот Санглиер награбил?

Послышалось натужное кряхтение, стало удаляться, стихло. На смену ему пришел звук возвращающихся шагов.

– Взяли!

– Погоди! Вдруг этот живой? Надо бы посмотреть!

– Ягуар тебе так посмотрит! Как натравит любителя падали, так мало не покажется! Если раньше на стрельбу не прибегут!

Это было последним, что услышал бывший штурман «Некрасова»…

41 Флейшман. Пошли удачу нам…

Вид Командора был страшен. Таким его наверняка не видели даже враги за мгновение до своей смерти. Незаживший шрам на щеке побагровел, налился кровью, губы плотно сжаты, глаза прищурены, и в них играет отголосок безумия. Кажется, сейчас Командор сорвется и пойдет крушить всех к такой-то матери.

Левая рука Кабанова то сжимала эфес до белизны в суставах, то чуть отпускала его, правая же то и дело начинала скользить вдоль перевязи с пистолетами, доходила до разорванного ворота рубахи (галстук командор порвал давно) и медленно сползала обратно…

…Мы пришли в Пор-де-Пэ после полудня, дав нашим противникам часов двенадцать форы. Правда, еще на рассвете сорвались с места королевские фрегаты, да только отыскать нужный корабль в океане не легче, чем пресловутую иголку в стоге сена.

Трупы во дворе были убраны. Четыре трупа, двух из них Валера одолел шпагой. Сам Ярцев был в доме. Петрович давно вырезал две пули, провел необходимую обработку ран и теперь не отходил от раненого, словно его присутствие могло спасти нашего друга. И хоть Петрович утверждал, что раны не смертельны и сейчас беспамятство штурмана перешло в нормальный сон, мысли лезли всякие.

Женевьева тоже была там. Пыталась помочь доктору, когда же последний надолго замирал в тяжелом раздумье, просто держала руку Валеры в своей.

Но хуже всех, после Командора, было, думается, Ширяеву. Ведь если бы не затея с экскурсией, ничего такого бы не было. Какие грабители рискнут полезть в дом, где находится Командор?

А мысль, между прочим, интересная. Ведь кто бы ни были неведомые похитители, они точно знали: Командора на острове нет.

Не годится. Наш отход видели все жители Пор-де-Пэ. Круг подозреваемых так велик, что искать неведомого осведомителя нет никакого смысла.

А если с другого конца? Сами похитители, они кто? Местные? Пришлым-то еще требовалось время, дабы получить послание и поспеть сюда. Хотя они могли ждать и неподалеку.

Само место, к которому подходил корабль, нашли задолго до нашего возвращения. Но на воде не бывает следов, и никто не мог сказать, на чем прибыли похитители. На небольшом каботажнике, купце, бригантине, галионе? Кораблей могло быть несколько, да что с того?

– Они пошли на Ямайку, – неожиданно произнес Командор.

Он молчал очень долго. С тех пор как прекратил расспросы о случившемся. Даже на наше сочувствие отвечал одним подобием улыбки.

– Почему? – Ширяев прекратил бесконечное хождение и резко повернулся к Сергею.

– Потому, что в первый раз меня везли туда. Видно, им очень хочется, чтобы я сдался в обмен на… пленников, – докончил Командор.

Пленников! Раз противник так хорошо осведомлен, то должен знать, как мы ценим одного нашего современника.

– Черт! Может, успеем перехватить?! Надо немедленно подготовить «Лань» к выходу. Продукты, боекомплект…

Кабанов посмотрел на нас, решая, кому поручить это дело.

– Сорокин уже готовит. С ним Гранье, Ардылов, Кузьмин, Кротких, Калинин, Владимиров, – сказал я. – С минуты на минуту все должно быть сделано.

– Тогда идем! – Командор совсем было сорвался с места, но в этот момент в дверях показался Петрович:

– Очнулся!

Сергей крутанулся на месте и рванул в дом. Мы дернули за ним так, словно шли в атаку.

– Ты молодец, шкипер! – с ходу произнес Кабанов. – Один – четверых, это уметь надо!

– Меня в спину… – голос у Валеры был слаб.

– Знаем, – кивнул Командор.

В другое время он наверняка еще прочел бы лекцию о необходимости смотреть во все стороны одновременно, но сегодня было не до поучений.

– Они Ягуара поминали, – выдохнул Валера.

– Черт! – Кабанов едва сдержался, чтобы не перебить ладонью ближайший столик. Да и то потому, что там было расставлено какое-то лекарство.

– С «Кошкой» будет справиться трудновато. Людей-то у нас почти нет, – Ширяев сказал то, о чем я успел лишь подумать.

Команды обоих кораблей Командор распустил сразу после последнего похода. Пиратствовать-то мы больше не собирались. Даже жалованной грамоты у нас больше не было. Теперь не знаю, сможем ли мы взять на абордаж фрегат. Сжечь же его нельзя по вполне понятным причинам.

– Надо срочно крикнуть добровольцев, – предложил я.

– Нет, – качнул головой Командор. – Это дело личное. Я и вам-то приказывать в таком деле не могу. Просить и то…

Уголок губ нервно дернулся.

– Ты в своем уме?! – прикрикнул Ширяев. – За каких шкур ты нас держишь, Сергей? Идем – и точка!

На моей памяти Григорий первый раз назвал Командора по имени.

Я быстренько прикинул в уме:

– Человек сорок наберем. Может, и сорок пять.

– Сорок шесть, – поправил меня Валера, пытаясь встать.

– Да ты что?!

– Ничего. Драться я не могу, но курс проложить сумею.

Женевьева кое-как приподняла супруга так, что ему удалось сесть. Правда, опираясь на женские руки.

– Курс и я проложу. – Конечно, до нашего шкипера мне далеко, но за простейшие случаи я могу ручаться.

– Твое дело сейчас – лечиться, а не геройствовать, – поддержал меня Командор.

– Я буду совмещать. – Улыбка Валеры была слабой, зато взгляд поражал необычной твердостью.

– Это невозможно… – начал было Петрович, но закончил совсем по-другому: – Но не могу же я разорваться! За раненым уход нужен, и вам без врача не обойтись. Но все равно Валере необходим покой.

– Здесь мне покоя не будет. Изведусь, пока дождусь известий. Или вы меня берете, или я найму какое-нибудь корыто и пойду, блин, следом.

– Рана на спине средненькая. На груди похуже… – Петрович словно рассуждал вслух. И вдруг махнул рукой. – Ладно, несите. Но смотри, Валера, если помрешь…

– Не помру. Я теперь долго жить буду! – Улыбка была не такой слабой, как в первый раз.

Или мне показалось?

Ярцев что-то сказал Женевьеве. Мы из деликатности не стали слушать что.

А хоть бы… За дверью поднялся такой топот, словно Сорокин прислал с известием целую толпу. Ну, не толпу, тут я преувеличиваю, но человек десять наверняка.

Я ошибся на одного. Их оказалось одиннадцать. Причем к Сорокину отношение имел лишь Аркаша. Остальными оказались те, кто ходил с нами в походы, а теперь осел на берегу.

– Сорокин велел передать: «Лань» к выходу готова, – отрапортовал Калинин, и следом выступил один из флибустьеров:

– Билл просил сказать, Командор, что «Вепрь» к походу готов. Запасы погружены, команда почти вся в сборе.

Прищуренные глаза Командора вдруг расширились. Сергей помолчал, не находя ответных слов, а затем порывисто обнял пирата, затем второго, третьего…

Когда Командор отодвинулся, в его глазах блеснули слезы. Всего второй раз за нашу долгую эпопею. Первый раз – когда нам вручали знамя.

Не прошло и получаса, как мы покидали Пор-де-Пэ. Мы шли на всех парусах, ветер трепал над кораблями черные флаги с веселыми кабаньими мордами, и на месте таинственного Ягуара я бы просто бежал без оглядки.

Да только от нас не убежишь. Командор вначале наверняка хотел сдаться, выкупить своих женщин если не золотом, то жизнью, но возвращение Билла спутало все бредовые планы.

Были мы на Ямайке три раза, теперь не миновать четвертого. Бедные жители! Они должны молиться, чтобы «Дикая кошка» попалась нам раньше, чем мы дойдем до их берегов.

Наверное, молились. К следующему полудню марсовые увидели на горизонте парус, и два наших корабля чуть изменили курс.

Он или не он? Он или…

Ничего, скоро разглядим. Сейчас чуть сблизимся, а там…

Пошли удачу нам в бою, Веселый Роджер!

Клайпеда

Сентябрь – ноябрь 2005 г.

Алексей Волков Поход Командора

Часть первая Поиски

1 Наташа. Похищенные

Утро было безрадостным.

Отнюдь не из-за погоды. Ласковое южное солнце в положенное время выкатилось из-за горизонта на безоблачное небо и теперь весело играло лучами по лазури моря. Жара еще не наступала. Волны были небольшими. Качка едва чувствовалась. В другое время все это придавало бы плаванию характер необременительной прогулки. Но именно в другое, и никак не теперь.

Если на душе мрак, то его не разгонит никакое солнце.

Женщины молчали. Они так и не сомкнули ночью глаз, да и теперь спать не хотелось. Даже Жаннет тихо сидела в уголке, время от времени тяжело вздыхала, смотрела с сочувствием на своих хозяек. Но она была всего лишь служанкой, к тому же негритянкой, и похищение не очень влияло на ее положение.

Для Наташи и Юли случившееся было ударом. Вдвойне страшным из-за своей неожиданности, в момент, когда все проблемы казались решенными и со дня на день их ждало путешествие в Европу.

Теперь вместо Европы чужой корабль нес их… Куда? Неведомые похитители ничего не говорили об этом, но женщины предполагали, что путь лежит на Ямайку. Остров, с которого один раз им едва удалось вырваться. Вырваться чудом, принявшим лик Командора.

Их не тревожили. Завели в крохотную каюту, закрыли и словно забыли в ней.

С палубы порой доносились голоса моряков. Невольно угадывались отдельные слова, частью английские, укладывающиеся в предположение о похитителях, частью же почему-то французские. Хотя ходили же разговоры, что «Кошка» имеет смешанный экипаж и помощником на ней ходит Коршун. Человек, который когда-то неудачно пытался похитить Командора, но был последним прощен и оставлен в живых. Как видно, зря…

Показалось или нет, но один раз вроде послышался говор Лудицкого. Несколько неразборчивых слов, немедленно прерванных грубоватым окриком.

Юля невольно покосилась на Наташу: мол, слышала? Но взгляд последней был направлен куда-то внутрь себя. Ей явно не было дела до бывшего депутата. Помочь он все равно не мог, а его судьба… Так это он должен был все предвидеть и бороться, а не женщины. Или не мужчина?

Потом у Юли промелькнула иная мысль. Вернее, подозрение. Очень уж странным показалось, что их слуга, каковым официально являлся Лудицкий, находится на свободе. Понятно, любая свобода на корабле относительна. Куда денешься из ограниченного бортами пространства? Да и с первого взгляда видно, что Лудицкий не боец. Но все-таки…

Уж не замешан ли бывший депутат в похищении? Именно он привел неизвестных моряков. Именно он говорил, что они тоже принадлежат к команде Командора. Да и когда на берегу женщин скрутили и потащили к шлюпкам, Лудицкого, кажется, никто не трогал. Во всяком случае, как смутно припоминалось Юле, депутат забирался в соседнюю лодку сам.

Шаги за дверью отвлекли женщину от размышлений. Щелкнула задвижка с той стороны, и в проеме показался один из похитителей. Солнечный луч из крохотного окошка отразился от богатого камзола, но совершенно увяз в черной маске, скрывавшей лицо флибустьера. Лишь виднелся не украшенный бородой подбородок да в прорези посверкивали глаза.

Взгляды женщин невольно скрестились на предводителе пиратов. Даже Наташа отвлеклась от происходящего внутри нее. Что вошедший является предводителем, было ясно без слов. Хотя бы по одежде. Да и смысл рядовому разбойнику прятать лицо?

Впрочем, флибустьерскому капитану подобное тоже вроде было без надобности. Раз уж он решился на отчаянное дело, тем более раз это дело удалось, то стоит ли опасаться, что пленницы узнают его в какой-либо иной обстановке?

Женщины молчали в ожидании. Тут к месту хотя бы короткая фраза, типа, вы мои пленницы, или что-нибудь в этом же духе. Хотя все основное понятно, но раз уж поместил в каюту, то элементарная вежливость требует объяснить дальнейшую судьбу.

Вопреки ожиданиям, флибустьер тоже молчал. Зато женщины прямо чувствовали, с каким пристальным вниманием он разглядывает их. Словно пытается по внешности Наташи и Юли (на служанку капитан даже не взглянул) решить какой-то очень важный для себя вопрос.

Юля невольно выпрямилась, смотрела в ответ гордо. Наташа по-прежнему сидела, откинувшись, но и в ее взгляде читался вызов. Только Жаннет стушевалась и попыталась стать как можно незаметнее. Хоть при ее комплекции это было непросто.

Глаза флибустьера задержались на выделяющемся животике Наташи. Кажется, капитан удивился. Даже челюсть, выступающая из-под маски, несколько отвисла и лишь затем встала на место.

Ночью-то было не до того, чтобы смотреть, беременна женщина или нет. Схватили в темноте – и в шлюпку. Еще хорошо, обошлось без рукоприкладства.

Спустя какое-то время флибустьер отступил и так же молча покинул каюту. Лязгнул засов, снаружи послышались шаги, и все стихло.

– И чего приходил? – Юля с явным облегчением перевела дух, но в голосе звучала привычная ирония. – Прежде говорить бы научился!

Наташа не ответила, задумалась о чем-то, и тогда Юле пришлось продолжить тираду:

– Ягуар выискался! Скромненький такой. Морду бесстыжую показать боится! Словно Командор его не найдет!

Пережитое напряжение искало выхода. Раз уж ничего нельзя сделать, то хотя бы словами обложить обидчика так, чтобы тому долго икалось, а уши приобрели ярко-красный цвет.

– Нет, пусть только что надумает! Я ему так покажу!

– Ей, Юленька, – мягко поправила Наташа.

Юля замолкла на полуслове и недоумевающе посмотрела на свою подругу.

– Ей, – повторила Наташа.

– Кому – ей?

– Ягуарихе. – Губы Наташи тронула слабая улыбка.

– Не поняла. – Юля в доказательство чуть помотала головой.

– Это женщина. Не заметила?

Глаза Юли стали очумелыми. Она никак не могла осознать, что пытается втолковать ей подруга.

– Наш похититель, точнее, похитительница, – женщина, – терпеливо пояснила Наташа. – Есть у нее женское в повадках. Мужчин обдурить несложно, но нас… Она и маску надела, чтобы мы понять не смогли.

– Блин! Мата Хари какая-то! – наконец стало доходить до Юленьки.

– Мата Хари была шпионкой, а эта – пиратка, – уже без улыбки пояснила Наташа.

Мало ли с кем не случается обмолвка!

– Но кто она? – вопрошала Юля, как будто женщины знали многих в архипелаге, и имя что-то могло сказать.

Гораздо важнее было другое. Кто опаснее в момент своей полной победы, женщина или мужчина?

После пленниц Ягуар сразу прошел в свою каюту. Нормальную капитанскую каюту с широким кормовым окном и балкончиком, нависающим над водою. Не чета той, в которую угодили похищенные женщины. Но это понятно. Разница в положении, доведенная до предела. Капитан – хозяин на корабле, а тут – добыча, которую вполне можно было запереть в трюме. Каюта для пленников – роскошь. Впору судьбу благодарить. Кают-то этих на корабле – раз, два – и обчелся…

Первым делом флибустьер снял шляпу, небрежно бросил ее на постель, а затем с какой-то непонятной яростью сорвал маску. С легким стуком рухнули на ковер перевязи с пистолетами и шпага. Губы Ягуара нервно кривились. Сил сдерживаться больше не было. Капитан упал на постель, несколько раз ударил по ней руками, а из глаз брызнули слезы.

Рыдания были судорожными, отнюдь не свойственными ни благородной леди, ни лихому пиратскому капитану. Но что поделать, когда привычная узда дала слабину и подлинные чувства хлынули наружу?

Свидетелей слабости не было. Ягуар давно, раз и навсегда, приучил всех, что соваться без разрешения в его каюту не позволено никому. Приучил, первым же выстрелом отправив на тот свет не вовремя заглянувшего в нее матроса. Какие бы слухи ни ходили по кораблю о естестве капитана, знать степень их правдивости позволено лишь избранным. Избранных же всегда немного. Просто по определению. Остальным достаточно того, что с их капитаном не пропадешь. Прочее не их собачье дело.

Команда знала лихого капитана, сейчас же в капитанской каюте была леди Мэри. Даже не леди, просто Мэри, девушка, оставшаяся один на один со своим личным горем. И горе было настолько велико, что не было конца слезному потоку.

Так говорится: не было. Конечно же, он, в конце концов, иссяк. Прежде рыдание перешло в плач, потом место плача заступили льющиеся слезы, а затем лишь красные глаза да мокрое опухшее лицо напоминали о недавнем.

Только по-прежнему было жаль себя, да обида на судьбу, на Командора, предпочитающего откровенный разврат… Или правы те, кто утверждает, что мужчины похотливые животные?

Пусть остаются ими. Кроме одного.

Девушка вздохнула. Ну почему так устроен мир? Столько прекрасных партий, а сердце лежит не к тем, кто тщетно добивается руки, а к тому, кто смотрит в другую сторону.

Или, может, нет? Спас же ее Санглиер от собственных пиратов. Да и не просто спас, провожал, явно рискуя жизнью, до безопасного места.

Невольно вспомнилось случайное объятие, когда она, позабыв и гордость, и стыд, бессильно повисла в крепких руках пиратского Командора. Даже то, как он при этом деликатно старался чуть отодвинуться, чтобы пистолеты в висевших на его груди перевязях не слишком вдавливались в девичье тело.

И пришла злость на себя. Разве можно вспоминать такое порядочной леди?! Узнал бы отец, сгорел со стыда за свою единственную дочь!

Мэри приподнялась, села на постели. Хорошо, что никто из команды не видел сейчас своего капитана!

На одном из бортов висело зеркало. Перед каждой стычкой его аккуратно снимали, укладывали в специальный сундучок. Как иначе? При полновесном залпе фрегат вздрагивает всем телом. Так, что порою чуть расходится обшивка. Без всяких вражеских попаданий. Если же кто еще попадет…

Но сейчас никто ни в кого не стрелял. Мэри встала, посмотрела на зеркальную поверхность.

Из таинственного мира зазеркалья на нее взирала довольно высокая девушка в мужском костюме. Свободный крой скрывал очертания фигуры, и с первого взгляда было непонятно, девушка это или молодой мужчина. Грудь у леди Мэри была небольшой, из-под камзола ничего не выпирало. Поди разберись!

Вытянутое, изобличающее породу лицо сейчас было опухшим. Невольно вспомнились две подруги Командора, может, чуточку простоватые, вдобавок неприбранные, подавленные случившимся, но, сравнивая себя с ними, леди Мэри была вынуждена признать победу за ними.

Признание, естественно, породило новую волну неприязни. Захотелось бросить обеих распутных девок в трюм, и только беременность одной из них удержала Мэри от подобного шага. Пусть не в браке, пусть в грехе, однако это ЕГО ребенок. Его…

Мэри с трудом взяла себя в руки. До берегов Ямайки было очень далеко. Говорить об успешности свершенного еще рано. Какой-нибудь из французских кораблей вполне мог отправиться в погоню. Или просто проходить где-нибудь неподалеку и заметить чужой фрегат.

Пришлось ополоснуться, тщательно смыть с лица следы недавних слез. Это матросы привыкли не мыться все время плавания. Да и после него тоже. Запасы пресной воды на любом корабле ограничены. Для всех, кроме капитана.

По квартердеку расхаживал угрюмый злой Коршун. Содержимое захваченных сундуков Командора оказалось таким, что в глазах помощника Ягуара тщательно осуществленная операция была проваленной. Он-то рассчитывал поживиться богатством своего врага. Вместо этого коварный Санглиер в очередной раз посмеялся над всеми. Если бы открыть сундуки чуть пораньше! Тогда хоть можно было бы тщательнее обыскать дом, найти, куда Командор запрятал награбленные золото, драгоценности, карту острова сокровищ!

А во всем виноват слуга Командора! Фамилию Лудицкого Коршун не мог ни запомнить, ни произнести и потому называл предателя Пьером. Бывшего депутата вначале это коробило. Могли бы тогда по имени-отчеству! Ведь уважаемый человек, не кто-нибудь! Одно слово: иностранцы! Еще ладно, что не Петькой.

После открытия сундуков Лудицкий предпочел бы вообще быть забытым всеми на корабле.

Но никто не забыт, и ничто не забыто. Практически не поминаемый на родине старый лозунг полностью относился к несчастному экс-депутату. Теперь во рту не хватало нескольких зубов, левый глаз заплыл, ребра нестерпимо болели.

А ведь могло быть еще хуже!

К счастью для себя, Лудицкий плохо знал языки, и потому понял далеко не все, что советовали Коршуну раздосадованные моряки. Если бы понял – умер на месте от страха. Но и того, что он уяснил из изрыгаемых фраз, было достаточно, дабы осознать: жить осталось недолго.

Вот она, людская благодарность!

Лудицкий готовился пасть на колени, молить, заклинать. Один Ягуар смерил его полным высокомерия взглядом и что-то сказал своим головорезам. Те недовольно отпустили предполагаемую жертву. Лишь один успел напоследок еще разок больно ткнуть Петра Ильича по почкам. В другое время Лудицкий обязательно возмутился бы хамским отношением. Сейчас – был готов вынести какие угодно удары, лишь бы не убивали.

Была бы власть Коршуна – непременно убил. Без сравнительно легкого хождения по доске. Нет, как-нибудь так, дабы у Лудицкого оставалось побольше времени пожалеть о собственной нерасторопности. На счастье Петра Ильича, властью на корабле Коршун не располагал. Хорошо – поставили помощником, хотя могли бы вздернуть после неудачи с тем же Командором.

Если Лудицкому было обидно от явно несправедливого отношения к его персоне, то Коршуна сводила с ума насмешка Санглиера. Он словно воочию видел, как враг насмехается над возможными похитителями, укладывая в сундуки разнообразный хлам, а затем старательно закрывая этот хлам на массивные замки.

Это ж надо! Не доверять собственному слуге!

Отсутствие весомой, зримой добычи лишало Коршуна ощущения удачливости предприятия. Подумаешь, пара девок! За них еще выкуп получить надо. А то как вместо выкупа попадет от Командора, да так, что позавидуешь мертвым!

После того случая, когда Санглиер сумел не только освободиться, но и под угрозой взрыва захватил корабль Коршуна, а затем разгромил Кингстон, бывший вольный капитан, а теперь всего лишь помощник относился к Командору с опаской. В любую минуту ждал появления флотилии под флагом с развевающейся веселой кабаньей мордой. Ягуар – тоже флибустьер удачливый, однако выстоит ли он против Командора?

Кто как, Коршун был в том не уверен. Как был не уверен в спешных мерах по укреплению новой столицы Ямайки и заявившейся в нее накануне королевской эскадре.

Надежнее было бы на время затеряться среди бесчисленных островов. Пусть Санглиер ведет переговоры или нападает на Кингстон в открытую. Если никто не будет знать, где именно находятся его женщины, то хоть появится шанс получить некоторую сумму денег да еще уцелеть самому.

– Я бы на вашем месте не шел на Ямайку, сэр, – в который раз предложил Коршун Ягуару.

Предводительница (Коршун был одним из немногих, кто точно знал не только пол своего капитана, но и имя) в ответ смерила помощника полным презрения взглядом.

– Здесь отдаю приказания я, – голос леди Мэри звучал хрипло, но твердо.

Настолько твердо, что желание возражать отпало.

Во всяком случае, на время.

2 Флейшман. Ураган

Мне не спалось. Может, причина в том, что наша погоня пока была безрезультатной? До наступления темноты мы успели обнаружить одно за другим два судна, даже сблизиться с ними, однако это были не те суда.

Черный флаг с веселой кабаньей мордой был самым популярным в здешних беспокойных водах. Команды кораблей хотели удрать, когда же выяснилось, что это невозможно, сопротивляться даже не пытались.

Да и бегство было несерьезным, не до полного изнеможения марсовых. Убедились – рано или поздно, но мы выйдем на дистанцию залпа, и стали послушно убирать паруса. Вдруг да прогневаемся, осерчаем и начнем рубить ни в чем не повинные головы, а то и сожжем корабли к какой-то матери, как уже жгли и британские королевские фрегаты, и испанские галионы. С нас станется!

Лучше лишиться груза, чем головы. Мысль не новая, да и что по-настоящему ново под луной?

На практике же все оказалось еще лучше. В данный момент нам было абсолютно наплевать на чужие деньги и товары. Корабли были лишь тщательно обысканы от киля до клотика, команды опрошены, после чего мы продолжили свой путь.

А потом наступила ночь. Наша погоня продолжалась. И что с того, что мир погружен во тьму и ничего не видать? Это только кажется, будто в море нет дорог. На деле корабли следуют определенными оптимальными курсами из пункта А в пункт Б, поэтому перехватить их – вещь достаточно реальная. На этом, собственно, построена вся тактика пиратства. Если бы корабли не ходили, а шлялись, то попробуй, сыщи что-нибудь в океане! А так достаточно устроиться неподалеку от торной дороги, ну, ладно, не дороги, а трассы, и при некоторой удачливости рано или поздно заметишь парус на горизонте. Или не заметишь, если уж совсем невезучий.

Курс похитителя мы знали. Вначале просто предполагали с высокой долей вероятности, а потом моряки с одного из судов подтвердили, что видели далеко впереди корабль с кошкой на флаге. Теперь оставалось только гнать и гнать вперед в надежде, что с рассветом мы увидим флибустьерский фрегат.

Командор то расхаживал по квартердеку, то стоял, облокотившись о фальшборт и вглядываясь в ночную тьму, то сидел в вынесенном сюда же кресле и непрерывно дымил трубкой.

– Шел бы ты спать, Сережа. – Мне самому хочется прилечь хотя бы на полчаса, сказывается нервное напряжение, однако я понимаю, что Кабану отдых нужнее.

– Что? – голос Командора сиплый, как у человека после долгого сна.

– Говорю, тебе надо отдохнуть.

– Отдохнуть? – Сергей повторяет слово так, будто слышит его впервые.

– Да, – стараюсь говорить твердо. – Завтра будет трудный день, и тебе понадобятся силы.

Думал, он оставит мой единственный аргумент без внимания, однако Командор неожиданно соглашается. Отчасти.

– Да, отдохнуть надо. Поэтому иди спать, Юра. На курсе фрегат я удержу. Потом меня сменишь. Я все равно пока не усну. Может, позднее…

Убеждать Кабана можно, а уговаривать – бесполезно. Да и он в чем-то прав. Когда человек на таких нервах, заснуть получается лишь при большой усталости.

Если бы я мог хоть чем-то помочь Командору, то непременно остался бы рядом с ним.

Но чем? Разговоров он старательно избегал, просто же находиться рядом… В чем Кабан безусловно прав – отдых необходим всем. Если завтра бой, то не стоит быть обузой.

Короче, я пошел спать. Пусть пара часов, но они дадут мне возможность не клевать носом, более-менее адекватно воспринимать происходящее, и вообще…

Вообще, я был измучен до предела, но, должно быть, те же нервы никак не давали уснуть. Я лежал в каюте, поневоле прислушивался к привычным корабельным звукам: всем этим поскрипываниям корпуса, плеску волн за бортом, топоту ног дежурной вахты… Пытался считать, нет, не баранов, а проведенные здесь дни, а потом незаметно от счета принялся вспоминать.

…Наша эпопея началась спустя века после своего начала. Звучит дико, неправильно с точки зрения всех норм языка, да только как сказать иначе? Круизный лайнер «Некрасов» во время сильнейшего урагана провалился в прошлое, на триста с лишним лет назад. Двигатель корабля вышел из строя, корпус был поврежден, и еще счастье, что нас прибило к необитаемому острову.

Но счастье ли? Подошедшая эскадра британских флибустьеров атаковала нас с ходу. Лайнер погиб, большинство пассажиров, находившихся на острове, – тоже. Робинзонада переросла в кровавую одиссею, которая и продолжается по сей день. Мы были морскими странниками, рабами на Ямайке, а затем сумели вырваться оттуда и сами занялись флибустьерством. И пусть не осуждают нас чистоплюи! Легко морализаторствовать, сидя в тихой квартире двадцать первого века. Каждому времени – свое. Зато мы смогли не только выжить, но и приобрели денежные средства, определенный статус, а Командор – даже дворянство.

Можно сколько угодно распинаться о демократических ценностях, только в обстоятельствах чрезвычайных нужны не гражданские свободы, а лидер, который сумеет взвалить ответственность на свои плечи. Если же лидера не окажется, остается пожалеть о факте собственного рождения. Да и то, коли на это останется время.

Среди нашей небольшой пестрой компании таким безусловным лидером стал Сергей Кабанов, бывший телохранитель депутата Лудицкого, боевой офицер-десантник, ставший прославленным пиратским Командором, человеком, объединившим не только нас (нас-то и оставалось чуть больше дюжины), но и многочисленных представителей Берегового Братства, пожелавших испытать удачу под его командованием.

Под черным флагом с ухмыляющейся кабаньей мордой мы захватывали корабли и города, воевали с британским и испанским флотом, совершали такие дерзкие дела, что память о них еще долго будет будоражить кровь у всех сорвиголов архипелага. За доблесть при защите Пор-де-Пэ Командор получил французское дворянство, чин лейтенанта и превратился из Кабанова в Санглиера. Что, впрочем, учитывая перевод, одно и то же.

Наш предводитель проявлял лихость во всем. Вплоть до того, что у него были сразу две подруги, Наташа и Юля, стюардессы со злосчастного «Некрасова». Как они там уживались втроем, не знаю. Скандалов вроде не было, остальное же меня не касалось.

И вот наступил долгожданный момент, когда одиссея подошла к концу. Вернее, нам казалось, что к концу. Команды были распущены, а сами мы приготовились к вояжу в Европу. Хватит, поскитались по флибустьерскому морю, пора и честь знать.

Отплытие намечалось на ближайшие дни, но тут выяснилось, что одиссея наша далеко не закончена.

Ночью неизвестные воспользовались нашим отсутствием и напали на дом Командора. Оказавшийся рядом Валера Ярцев был тяжело ранен, а обе женщины похищены вместе со слугой. Тем самым бывшим депутатом Лудицким, которого когда-то охранял Кабанов.

Мы вернулись в Пор-де-Пэ рано утром, опоздав на какие-то несколько часов. Проведенное по горячим следам расследование указало на вероятных похитителей. Очевидно, это был британский флибустьерский фрегат «Дикая кошка», чей капитан успел прославиться целой серией дерзких нападений, во многом копировавших наши.

Беда была в том, что сам фрегат исчез с горизонта еще до нашего появления на берегу. А сверх того в том, что у нас фактически не оставалось людей.

Люди нашлись. Многие ходившие под веселым кабаном немедленно вернулись к Командору, и два наших корабля, фрегат и бригантина, в тот же день вышли в море…

Я все-таки немного задремал, но вскоре проснулся.

Ветер явно усилился, и фрегат здорово раскачивался на волне. Настолько здорово, что этим я и был обязан моему пробуждению.

Подняться на квартердек было делом одной минуты. Ночь все еще продолжалась, но больше не было звезд на небе, а ветер не только усилился, но и поменял направление. Теперь он дул почти в лоб, и приходилось постоянно менять галсы, дабы не сбиться с курса.

Вскоре начался шторм. Кто не испытал его прелести, тому не объяснишь, а кто испытал – тому и говорить не надо. Нас бросало, швыряло, мотало, волны же становились все выше и выше, пока шторм не перерос в ураган.

Теперь нам окончательно стало не до курса и какой-то там погони. Как и догоняемому – не до бегства. Тут бы уцелеть, о прочем никто не задумывался.

Наступивший день почти не отличался от ночи. Стремительно несущиеся низкие и мрачные облака, темное небо, черные волны, так и норовящие поглотить ставший таким крохотным корабль…

«Лань» пропала. Однажды, вроде, промелькнула на вздыбленном горизонте, и все. А может, то был совсем другой корабль. Во всяком случае, нам было не до нее. Как и находившимся там было не до нас. Помочь в такую погоду все равно невозможно. Ни спустить шлюпку, ни хотя бы просто подойти поближе. Оставалось молиться да работать. Всей командой, без отдыха и перерыва на обед.

Одежда промокла насквозь, обшивка угрожающе скрипела, местами обнаруживалась течь, короче, полный набор моряка. Вспоминать – и то тяжело, а уж пережить…

Одного из матросов смыло волной. На мгновение его голова мелькнула среди волн и скрылась.

Был человек – и нет человека.

Нас всех могла ожидать такая же судьба, но… пронесло. Ураган постепенно сменился обычным штормом, а через несколько дней стал постепенно стихать и он.

Море любит повторять одни и те же штучки. Не первый шторм в нашей одиссее и не последний.

Только как не вовремя! Но… судьба!

3 Сергей Кабанов. Лики судьбы

«Вепрь» – превосходный корабль. В противном случае он бы просто не пережил этот шторм, порою перераставший в ураган. Корпус был поврежден в нескольких местах, о рангоуте и такелаже лучше вообще промолчать, но все-таки это намного лучше безвестного конца в разъяренной морской пучине.

Едва шторм стал стихать, мы попытались связаться с затерявшейся бригантиной. Эфир молчал. Ну, не совсем молчал. Треска и шороха там было в избытке. Только «Лани» не было. Это не обязательно означало худшее. Шлюпочные рации не отличаются мощностью, сверх того, на бригантине могло снести мачты, да и помехи легко забивали слабые сигналы. Оставалось надеяться, что наши найдутся, не сейчас, так чуть позже, надеяться да ждать.

Очень плох был Валера. Напрасно штурман увязался с нами. Его рана открылась от непрерывной качки, и врач Петрович проводил с ним все время. Я же смог заглянуть к нему пару раз, и то на несколько минут. Шторм-то хоть утих, однако погодка была еще та, и кто знает, не повторится ли в ближайшее время каприз природы?

Вся команда была измучена до последнего предела, и все продолжали работать. Отупевшие до полной потери чувств, на автопилоте, но работать. Двойная порция рома да несколько сухарей, сгрызенных по ходу дела, – вот и все, чем мы обошлись в этот день.

В прошлый, помнится, не смогли позволить себе и этого.

Нас занесло черт знает куда. Определиться пока не было возможности, а как без этого продолжить путь?

Да и какое продолжение? Я отупел вместе со всеми и уже не вспоминал о причинах нашего выхода, а если что-то и мелькало, то вскользь, не задевая уснувшую душу.

Ближе к вечеру, наконец, заговорила рация. «Лань» уцелела, хотя тоже была изрядно потрепана штормом. Но работы там, как и у нас, подходили к концу.

Повезло. Относительно повезло. Ведь будь судьба чуть более благосклонной, и шторм мог пройти стороной, а то и вовсе начаться на пару дней позже. Тогда мы обязательно успели бы догнать похитителей, а дальше… Дальше я бы им не позавидовал.

Увы! С судьбой надо бороться, однако если она взъестся, то все равно устроит по-своему. И ничего тогда не сделаешь. Попросту не успеешь сделать.

…Помнится, больше всего я не любил ходить в охранении колонн. На операциях было намного легче. Делаешь свое дело, и все, а тут… Постоянно в напряжении, и понятия не имеешь, проедешь благополучно или нарвешься, а если нарвешься, то где. После первого выстрела даже становится легче, только его ведь можно не услышать, этот первый выстрел. Пуля летит намного быстрее звука…

Ехать на броне – это подставляться под каждую пулю. Под броней… Кроме пули есть еще мины, а удачный выстрел кумулятивной гранатой запросто может отправить всех на тот свет. Выбор, однако…

Чаще всего люки наших БМДэшек были открыты. Своего рода компромисс между Сциллой и Харибдой. Но многие и в этом случае предпочитали находиться снаружи.

Да я не о том.

Давно не вспоминал, а тут вдруг перед глазами встал ясный день, скалистые горы вокруг, пропасти, и наша колонна, идущая, для простоты, из пункта А в пункт Б. Стволы на башнях задраны вверх, и десятки пар глаз, и наших, и водителей КамАЗов, пытаются высмотреть возможную засаду среди бесчисленных камней.

В идущем посреди колонны бэтээре ехал прапорщик из батальонного хозвзвода с плохо подходящей ему фамилией Плаксин. Молодой, невысокого роста, плотно сбитый, черноволосый и наглый. Собственно, не его это дело – рисковать, но тут как раз потребовалось кое-что получить из имущества, вот он и решил воспользоваться оказией и доехать до цели со «своими». Да и расстояние-то было всего ничего. Где-нибудь в спокойных местах проедешь и не заметишь.

Это в спокойных. Здесь же оно порою казалось нам каким-то бесконечным, во всяком случае, значительно большим, чем жизнь.

– Ты эта… Серега. В случае чего дорогу не перегораживай. Жми на полную, чтобы вырваться побыстрее. – Плаксин нам, взводным, тыкал, все норовил подчеркнуть собственную важность.

– А вы тогда, товарищ прапорщик, садитесь в переднюю машину, – демонстративно вежливо предложил я. – Мало ли что может случиться?

Прапорщика едва не перекосило от намека на трусость. Он любил похорохориться, выставить себя орлом, хотя в делах участия не принимал и вообще старался держаться подальше от опасных мест.

Был он ухватистый, как и многие из этой породы, а вот умом не блистал. Правда, я пару раз видел его с книжкой, но в обоих случаях это были какие-то сентиментальные романы, больше подходящие для женщин и ни в коем случае для мужчин. Но ничего более сложного он бы и не понял, уверен.

– Ты че, думаешь, я опасаюсь? О деле, о деле я думаю, – отверг мое предложение Плаксин.

Конечно, о деле. У передней машины больше шансов взлететь на воздух, если дорога в каком-нибудь месте окажется заминированной. А как же нам чуть что – без товарища прапорщика? Это же не взводный какой-нибудь, бери выше – снабженец, царь и бог!

– Как хотите. – Панибратского тона я не любил и надеялся поставить Плаксина на место хотя бы вежливостью.

Напрасно надеялся, надо сказать. Против хама вежливость не оружие.

Да и черт с ним! У меня свои ребята, сверх того – приказ, и есть чем забить голову на ближайшие часы.

Помню, я еще посмотрел, как Плаксин залезает под броню. С таким расчетом, чтобы его не было видно и, одновременно, чтобы в случае необходимости немедленно выпрыгнуть в открытый люк.

А дальше было монотонное с виду, но полное скрытого напряжения движение по горной дороге.

Мы миновали большую часть пути, когда, перекрывая шум моторов, откуда-то зачастил пулемет.

И сразу стало привычно и спокойно, если можно говорить о покое во время боя.

Моя БМДэшка приткнулась к краю, и Вася Стерлингов, наводчик-оператор, немедленно открыл ответный огонь. Десант торопливо выбросился наружу, и уже через несколько секунд мы карабкались по крутому в этом месте склону.

Чуть сзади басовито заработали автоматические пушки с других БМД, к ним присоединилась идущая в хвосте зенитка, а КамАЗы тем временем один за другим проезжали мимо, стремясь как можно быстрее покинуть опасную зону.

Серьезного боя не получилось. То ли наш противник не успел подготовиться и обстрелял колонну, так сказать, в целях профилактики, то ли ему не пришлась по душе слаженность ответных мер, но с той стороны очень быстро установилась тишина.

Вряд ли мы зацепили хоть кого-нибудь. Враги погибают пачками лишь в дурных фильмах. На деле большая часть патронов тратится впустую, создавая разве что некоторый психологический эффект.

С нашей стороны был один «груз двести». Как ни странно, прапорщик Плаксин. Очередь пришлась по люку, часть пуль отрикошетила, и три из них вошли прапору в живот. Этакий рокамболь, или как он там называется, в бильярде. Я бы ни за что не поверил в подобное, если бы не видел этого своими глазами.

Когда я подскочил, Плаксин уже не дышал. На его лице, помимо боли, было написано недоумение, словно он даже перед смертью никак не мог поверить в случившееся. Он же был невидим для пулемета, и на тебе!..

Судьба…

Вот такая же судьба настигла и меня, когда я думал, что наши приключения уже позади. Что нам оставалось по большому счету? Даже пресловутые чемоданы, ну, ладно, сундуки, были практически собраны, и впереди ждал прыжок через Большую лужу, а там Европа, и пусть провалятся все моря вместе с океанами!

Но кто же знал, что неведомый капитан «Дикой кошки» решится на такое предельное по риску предприятие!

Нет, понятно, что о нашем отсутствии знали, иначе не решились бы на авантюру, но зачем? Получить с меня богатый выкуп или заставить убраться к черту на рога?

Не хочу хвастать, однако крови британцам я попортил немало. Научить их это ничему не научит, но по старым счетам я сумел расквитаться сполна.

Я – с ними, а судьба – со мной.

В романах герои переживают и вообще не спят. Должно быть, к героям я не отношусь. Как только первоочередные работы были закончены, мы наскоро перекусили всухомятку, чтобы не тратить времени, и вместо затянувшегося аврала приступили к обычной, повахтенной жизни. Я честно отстоял до полуночи, а потом меня сменил Юра.

Я возвращался в каюту и при этом ничего не думал. Ни о втором корабле, ни о Валере, которому с его тяжелой раной довелось перенести такой шторм, ни о своих пропавших женщинах. Ни о чем. Едва моя голова коснулась подушки, я отрубился, намертво, без сновидений.

Проснулся сам. Толчком, сразу поняв, что больше не заснуть. Проснулся – и удивился, что никто меня не разбудил.

Качка почти не чувствовалась. Не полный штиль, но все-таки… Главное же – за кормовым окном моей капитанской каюты светило солнце. Причем утро явно не было ранним.

Подобно всем, в море я спал, практически не раздеваясь. Лишь снимал на ночь перевязи с оружием, камзол и сапоги. Оружие клал рядом, а сапоги… Ноги лучше всего отдыхают босыми, это я отлично усвоил еще на прежней службе. Выскочить же в крайнем случае на палубу без ботфорт – ничего страшного. Матросы традиционно работают босиком, так легче лазить по вантам. Моря-то южные.

Но сейчас никаких тревог не было. Я обулся, привычно прихватил оружие и только тогда вышел наружу.

Вокруг играло ослепительными красками море, а с небес жарило оторвавшееся от горизонта светило.

На квартердеке распоряжался Флейшман. Вид у него был одновременно довольный и усталый. В стороне на сложенной парусине лежал Ярцев и несколько отрешенно взирал на привычную корабельную суету.

Выглядел наш шкипер скверно. Онопонятно – рана, а тут сразу такой ураган. Я, здоровый мужик, чувствовал себя отвратительно, и даже сон не особо помог, а уж что перенес Валера…

Я шагнул было к импровизированному ложу, но на пути тут же вырос Флейшман.

– Почему не разбудили? – Выслушивать доклад я не стал. Успеется. А вот то, что я был по-утреннему раздражен и зол, настоятельно требовало выхода.

– Решили, что тебе надо хоть немного отдохнуть, – обезоруживающе улыбнулся Юра.

– А другим не надо? – Я едва сдержался, чтобы не вспылить.

– Другие будут отдыхать повахтенно, – невозмутимо сообщил Флейшман.

– На моем корабле привилегии полагаются только раненым и больным. Я ни к одной из данных категорий не отношусь.

Но даже ледяной тон нимало не смутил Флейшмана.

– Нам нужен бодрый капитан. Чтобы у него голова работала. Не дай бог, что случится, и что? Всем пропадать? – Юра спросил это так, словно лишь на мне все и держалось.

– Он прав, Командор, – раздался со стороны голос боцмана Билли.

Хотя Юра говорил со мной по-русски, боцман прекрасно понял, о чем идет разговор. Да и как не понять? Сколько времени на палубе звучит трехъязычная речь? Все уже привыкли. Тем более Билл с нами аж с Ямайки. Целую вечность при нынешней насыщенности событиями.

Я посмотрел на одного и другого. Невольно сравнил. Общим на их лицах было выражение усталости, но при этом взгляд Юры был плутоват, а Билл был само простодушие.

– Да ну вас!

Сердиться на них было бессмысленно, что-то доказывать – и подавно. Словно и не я был капитаном, а команда сообща управляла судном.

– Командор… – Валера при моем приближении попытался привстать.

Все-таки плохо он выглядел. Сразу припомнилось, что в эти романтичные времена от болезней на море умирают гораздо чаще, чем в боях. Да и на суше вплоть до русско-японской войны убитых было меньше, чем скончавшихся от всевозможных дизентерий и лихорадок. Ну, если Валеру ждет такой конец, то я эту «Дикую кошку» со дна моря достану, а потом поглубже утоплю!

– Лежи. Как себя чувствуешь, шкипер? – Я примостился рядом на корточках.

– Хорошо… – Губы Валеры дрогнули в улыбке. – Правда, Командор, мне уже получше. Сейчас тут прямо курорт.

Я невольно вздохнул. С моей точки зрения, никаким курортом на палубе не пахло.

Нет, запах моря, разумеется, был, но густо перемешанный с запахами смолы и готовящейся пищи. Отнюдь не ресторанной. Да и покачивающийся корабль на место отдыха для меня не тянул. Больше как-то ассоциировался с работой.

Но по сравнению с недавней круговертью, когда мы не знали, не пойдем ли в следующий миг на корм рыбам, да. Не курорт, но зона отдыха.

Валера посмотрел наверх, и я невольно проследил за его взглядом. Там, на высоте, матросы укрепляли на фок-мачте новую стеньгу взамен поломанной.

Нам крупно повезло. Повреждений «Вепрь» получил немало, но ни одно из них не было смертельным. Да и «Лань» уцелела, значит, встреча с ней – всего лишь вопрос времени.

И тут меня впервые посетила мысль: цела ли «Кошка»? Корабли гибнут сейчас десятками, кто может поручиться, что похитителям удалось благополучно пережить ураган?

Я никогда не боялся схватки, хоть и не лез в них без необходимости. Мужчина не должен бояться, если хочет считаться мужчиной. Еще – он не должен впадать в отчаяние. Из любого положения существует выход, даже самый крайний, просто умереть с честью, если не остается ничего другого. Но что можно сделать тут?

Что?!

Сзади раздалось вежливое покашливание.

– К полудню все будет закончено, Командор, – произнес Билл.

– В полдень точно определимся с местом, – слабым эхом отозвался Валера.

Я как мог взял себя в руки. Не к лицу раскисать при подчиненных, что бы ни творилось на душе.

– Где «Лань»?

– Судя по переговорам, совсем рядом. Только никак не встретимся. – Флейшман тоже был тут.

– Так. Юра, иди отдыхать. – Глаза у моего помощника были красны, как на фотографии, сделанной «мыльницей».

– Я дождусь полудня… – начал Флейшман.

– В постели, – докончил я за него. – Это приказ.

Должно быть, в моем тоне просквозило нечто такое, что возражать Юра не осмелился.

– Парус на горизонте!

Юра мгновенно застыл, а на квартердек уже взбегал Гранье. Одежда нашего канонира была помятой, но сам Жан-Жак был привычно бодр.

Он взял у Флейшмана бинокль, какое-то время внимательно вглядывался в приближающийся корабль, а затем авторитетно заявил:

– Это «Лань»!

– Я что, отменял приказ? – повернулся я к Юре.

– Сатрап ты, Командор! – буркнул тот, но все-таки отправился в каюту.

На нашем фрегате царило ликование. Живы, нашли соратников (или они нас), так что же горевать?

– Будут какие-нибудь распоряжения, Командор? – Жан-Жак смотрел по сторонам с таким самодовольством, словно, не будь его, и никакая встреча бы не состоялась.

– Пока никаких. Определимся поточнее с местом и берем курс на Ямайку.

Глаза Гранье сверкнули. Очевидно, он уже предвкушал разгром, который мы учиним англичанам.

– Постараемся вначале разведать обстановку, – остудил я его пыл. – Может, никакой «Кошки» там нет.

Если бы чуть раньше, то я попер бы напролом. Тогда во мне говорил гнев, но и сейчас отнюдь не благоразумие. Просто наступил такой упадок сил, что я не чувствовал себя в состоянии на дерзкий поступок.

Мои соплаватели были настоящими друзьями, только бывают моменты, когда не могут помочь даже друзья. Мне было тяжело говорить, изображать из себя лихого капитана. Поэтому я спустился на палубу, прочь даже от самых близких мне людей.

Ко мне сразу подошел Ардылов. Мой бывший раб выглядел несколько смущенно, словно успел набедокурить в очередной раз.

– Тут такое дело, Командор… – Он замялся, никак не решаясь начать. – В общем, я не уверен, но…

И замолк. Пришлось несколько резковато заметить:

– Если решил сказать, то говори. Разберемся.

– Короче, перед самым похищением набрался я в доску и до дома не дошел…

Вот новость! Выпивал Ардылов частенько, соответственно, порою не рассчитывал свои силы.

– …А когда очнулся, померещилось, будто рядом беседуют двое. На английском. Причем один у другого требует что-то и взамен обещает забрать его на шлюпке с собой.

– Ну? – я невольно напрягся.

– Тогда я был не уверен, мало ли что пригрезится спьяну, а тут подумал… Короче, второй голос, по-моему, принадлежал Лудицкому. Больше некому.

– Так. Значит, здесь замешан Петр Ильич, – протянул я.

– Выходит. Но сто процентов не дам. – Вид у токаря действительно был нерешительным.

– Ладно. Догоним – разберемся. Но если… – Ох, попадись мне бывший наниматель и нынешний формальный слуга!

– Ты уж извини. Действительно пьян был, – мнется Ардылов.

– Бывает. Спасибо, что хоть сейчас сказал.

Я двинулся дальше вдоль борта, словно проверяя сделанную работу. Ближе к баку звякнули струны, а следом раздался хрипловатый, словно у великого барда, голос Жени Кротких:

Я невольно застыл. Было что-то притягательное и в словах, и в неприхотливой мелодии, и в самом исполнении. Будто повеяло чем-то полузабытым, и я был не потрепанным, изрядно поколоченным жизнью мужчиной, а мальчишкой, жадно уткнувшимся в потрепанную книгу.

Около Жени, как всегда, собралась толпа свободных от работы моряков. Среди них я заметил невесть откуда взявшегося Ширяева и даже Гранье, которого совсем недавно оставил позади.

Может, это странно, но песня словно вливала в меня силы. Появилась уверенность, что еще ничего не потеряно и все мои страхи не стоят выеденного яйца.

Нельзя переживать заранее, обсасывать про себя то страшное, что ты не изменишь, если это лишь вариант, возможность, а то и вовсе надуманное. Нельзя.

Я дослушал песню до самого конца.

Ну, нет, таинственный Ягуар! Не думаю, что ты такой паршивый мореход, чтобы стать жертвой стихии. Очень уж умело ты вел себя в других случаях и вряд ли попадешься на такую нехитрую штуку. Главное, чтобы тебя не унесло к черту на кулички. Ты ведь в Кингстон должен держать курс. Больше-то бежать некуда. А уж там мы тебя найдем. Как миленького найдем.

4 Ярцев. Решение проблем

– Вот это отнесло!

Фразу произнес Ширяев. Даже не столько произнес, сколько озвучил то, что вертелось в головах у всех. С того самого момента, когда Валера установил нынешние координаты.

– Да уж, – процедил Командор.

От его былых печалей не осталось следа. Внешне, разумеется. Что творилось на душе у Кабанова, не знал никто.

В жизни бывает всякое. Свирепствовавший ураган, а затем долгий шторм уволок корабли настолько далеко от цели, что разум верил этому с трудом. Шутка сказать, почти к Малым Антильским островам! Да и теперь ветер продолжал дуть на ост, старательно пытаясь отжать крохотную эскадру еще дальше от вожделенной Ямайки. Однако это был ветер, не ураган. Галсы поменять придется изрядно, замучаешься, но кое-как двигаться можно. Лишь очень медленно двигаться…

Ситуация… Тут каждая минута на счету…

Но на счету ли?

Мысль первой пришла в голову Флейшману.

– А есть смысл торопиться?

– Как? – выдохнул Ширяев.

Спешить на помощь казалось настолько естественным, что ничего другого не умещалось в голове.

– Юра прав, – неожиданно произнес Командор. – Мы все равно опоздали. Теперь несколько дней не играет никакой роли. Если женщин хотели запрятать подальше, то их уже запрятали. Единственное утешение – ничего им не сделают. Не для того же похищали! Им выкуп нужен. Или моя голова. А женщины, так, приманка. Или средство обмена. Скорее, второе. Не верю в идейность и патриотизм флибустьеров.

– Но шла-то «Кошка» на Ямайку. А там правит наш старый знакомый, – напомнил Флейшман.

– И что? Куда им еще идти? Не поверю, будто благородный лорд рассчитается с Ягуаром и Коршуном из своего кармана. Хотя… – Командор задумался. – Могут попытаться совместить. И выкуп, и голову. Лорд наверняка задействован в организации налета. Коршун в роли помощника – его ход. По принципу или-или. Петля или каперство. Еще бы знать, кто такой Ягуар! Вдруг действительно кто-нибудь из ближайшего окружения губернатора?

Мысль уже неоднократно обсасывалась с разных сторон и была признана одной из наиболее вероятных. Что-то типа – наш ответ Чемберлену. Довольно находчивый и доходчивый ответ.

Предполагать, кто именно скрывается под именем Ягуара, не стали. Раз уж в Кингстоне никому про это неведомо, то здесь, посреди моря, это уподобится гаданию на кофейной гуще. Да и какая, в сущности, разница?

– Если увезли, то хреново, – подал голос Сорокин.

Он прибыл на импровизированное совещание с «Лани».

Здесь, на квартердеке фрегата, возле лежащего на свежем воздухе Валеры, собрались все свои. Кабанов, Ширяев, Флейшман, Сорокин. Плюс Гранье из чужих. Хотя из чужих ли? Бравый канонир давно считался своим. Единственное, чем с ним не поделились, – это тайной своего появления. Да и то лишь потому, что поверить в нее трудновато.

– Жан-Жак, не знаешь, где их могут спрятать? – Григорий повернулся к французу.

– Где угодно, – изящно пожал плечами тот. – Остров большой.

– О чем я и говорю. Хреновато придется, – повторил Сорокин.

– Ничего. Надо будет – прочешем весь остров, – убежденно вымолвил Ширяев.

Он привычно посмотрел на своего командира, ожидая подтверждения. Кабанов понял значение взгляда, но ответил иначе:

– Не о том говорим. Мы уже столько раз заходили в Кингстон, и кажется странным, что они словно сами приглашают нас туда. Я только сейчас подумал, может, у них еще какой туз в рукаве запрятан? Кроме Наташи и Юли.

– Эскадра? – уловил ход его мысли Сорокин и хищно напрягся.

– Очевидно. Переговоры – переговорами, но должны же они учитывать другие варианты!

– Видали мы ихние эскадры! – отмахнулся Григорий.

– Шапкозакидательство, Гриша, еще никого не доводило до добра, – наставительно вымолвил Командор. – Время у них было, вполне могли такую ловушку специально для нас подготовить, что и не выберемся.

Командор умолк, извлек трубку, тщательно набил ее, раскурил и лишь тогда продолжил:

– Поэтому никакого кавалерийского штурма не будет. Вначале пусть поработают агенты. Не зря же мы им приплачивали столько времени! Не может же совсем ничего не просочиться! Лишь надо будет старательно разбить информацию на правду, сплетни и дезу. Зная сэра Чарли, уверен, он обязательно попытается напустить вокруг море тумана.

Соратники и помощники Кабанова молчали. Они добровольно вызвались помогать ему и были готовы идти хоть к черту в зубы. Но раз Командор сам предложил новый план, остается следовать ему.

– А с чего вы взяли, ядрен батон, что женщины находятся на Ямайке? – подал голос лежащий на своем импровизированном ложе Валера.

– Где ж им еще быть?

– А мы, блин, где? – вопросом ответил штурман.

Собравшиеся озадаченно переглянулись.

– Точно! – первым понял мысль Ярцева Командор. – Раз нас унесло черт знает в какую даль, то почему «Кошка» должна спокойно дойти до Кингстона? Или ураган действовал избирательно?

Собравшиеся были отнюдь не глупыми людьми. Просто с момента выхода все так стремились к Ямайке, что теперь сказалась элементарная инерция мышления. Люди словно своими глазами видели вражеский фрегат, спокойно отдыхающий в памятной бухте.

Ладно, современники Кабанова, привыкшие к другим кораблям. Последние впрямь могли играючи справиться с ураганом. Разве что, чуть задержаться на рейде из-за неблагоприятной погоды. Но Гранье, не знавший иного движителя, кроме парусов!

– Да, дела… – протянул Флейшман. – И где же их тогда искать?

– Где-нибудь рядом с нами, – недовольно буркнул Сорокин. Ему было стыдно, что не сумел сообразить простую вещь.

Хотя когда? Во время шторма было не до рассуждений. Потом пришлось все силы бросить на ремонт и поиск друг друга. Только теперь и собрались, дабы более-менее спокойно обговорить новый план действий.

– И все равно не факт, – набычился Ширяев. – Ягуар мог успеть дойти до Кингстона. Мог укрыться где-нибудь на попавшемся по пути островке. Мог… – чуть было не добавил «утонуть по дороге», но вовремя прикусил язык.

В его словах тоже скрывалась одна из возможностей.

Без надежной связи выход любого судна в море превращался в сплошную неизвестность. Дошло ли оно, свернуло в противоположную сторону или тихо утонуло сразу за горизонтом, – узнать порою можно было через годы. Даже скорость корабля определялась таким количеством случайных факторов! Тут скорость ветра складывалась с его направлением. Умение команды управляться с парусами соседствовало с обрастанием подводной части корпуса. Еще следовало добавить сюда же течения и столько всего…

Если б знать! «Кошка» имела шанс добраться до вожделенного Кингстона, однако ее вполне могло унести куда-то в этот район. Или подальше. Или поближе. Попробуй угадай!

О худшем варианте никто вслух говорить не хотел. Когда поневоле верится в судьбу, то эту капризную особу приходится задабривать изо всех сил. То умолчанием, то ложным следом.

Изо всех проблем самая поганая – это проблема выбора при полном отсутствии информации. Надо что-то предпринять, но только что? Вдруг выбор только увлечет прочь от цели? И даже интуиция молчит. Она ведь тоже срабатывает на основе каких-то сведений.

Положение…

– Можно примерно прикинуть район, куда занесло британский фрегат. Если его, блин, вообще занесло, – поправился на второй фразе Ярцев.

– Прикинь, – кивнул Командор.

Он вновь выглядел потерянным, как при известии о похищении своих женщин.

Гранье извлек монету, словно хотел узнать искомый ответ от орла или от решки. Посмотрел на компаньонов и так же молча спрятал ее в карман.

Решать мог только Командор. И как капитан, и как самое заинтересованное лицо.

Еще бы знать, где найдешь, где потеряешь!

Кабанов вновь набил трубку, словно в облаках табачного дыма мог таиться правильный ответ.

До неправдоподобия, до жути было страшно ошибиться. Не спасти, а невольно сбежать от доверившихся тебе женщин.

Но оттягивать до бесконечности – тоже вариант решения. С той разницей, что удачи он ни в коем случае не сулит.

– Сделаем так, – произнес Командор и умолк в несвойственной ему нерешительности.

Остальные дружно вскинулись, приготовились выслушать, а затем выполнять в меру своих сил и разумения.

Кабанов набрал в грудь побольше воздуха, словно перед прыжком в воду, и на этот раз заговорил без остановки. Правда, медленно заговорил, как бы проверяя про себя звучание и значение каждого слова:

– «Лань» под командованием Сорокина направится на Ямайку. Задача: скрытно, еще раз подчеркиваю – скрытно, связаться с нашими людьми на острове. Приход в порт фрегата утаить невозможно. Если «Кошка» сумела добраться до Кингстона, осторожно узнать, куда поместили женщин и что хотят за них. Попутно – предприняты ли какие-то меры на случай нашего появления. И все это втайне. В бой вступать только в самом крайнем случае, если не останется другого выхода. Самим никаких попыток к освобождению не предпринимать. Ждать нас. О месте договоримся. Валера, ты как?

– Хорошо. Мне на самом деле намного лучше, Командор. – Штурман даже самостоятельно приподнялся, желая подтвердить правоту своих слов.

Кабанов вздохнул. Но что там, что здесь он не мог обеспечить Ярцеву покоя.

– Тогда останешься со мной. Юра, ты пойдешь на «Лани».

– Почему я?

– Потому что там тоже нужен хороший штурман. Это во-первых. А во-вторых, тебя знают агенты на острове, а ты знаешь их.

– Они Аркадия тоже знают.

– Аркадий может понадобиться мне в качестве переводчика и полиглота, – отрезал Командор и уже гораздо мягче проговорил: – Мы не знаем, будет ли здесь опасно, но что возле Ямайки придется несладко, это я гарантирую. Но бригантина легче на ходу, маневреннее, и у вас будет весьма неплохой шанс уйти.

Сорокин кивнул. В свой корабль он верил и не боялся на нем никаких нежелательных встреч.

– Если фрегат в Кингстон не приходил, то возвращайтесь сюда. Валере с Юрием наметить точки рандеву, примерное время, а также какие-нибудь сигналы, если это будет рядом с сушей. Мы же попробуем поискать «Кошку» здесь. Не найдем – направимся к Ямайке. Срок сейчас обговорим.

5 Лорд Эдуард. В доме

– Признаться, сэр Чарли, я несколько волнуюсь.

Лорд Эдуард произнес это невозмутимым, как и пристало воспитанному человеку, тоном, но сам факт признания и фамильярное «Чарли» говорило о многом.

Его друг и компаньон колыхнулся в кресле грузным телом, чуть наклонился вперед и выразил участие.

– Признаться, я тоже. Кажется, мы несколько переоценили силы. Поневоле начинаешь опасаться худшего.

Они сидели вдвоем в гостиной губернаторского дома, время от времени прикладывались к кубкам, большей частью молчали да смотрели то за окно, то на бесцельно горящее в камине пламя.

Лорд Эдуард сделал приличную случаю паузу и согласно кивнул:

– Все может быть. Санглиер – опасный противник. Дерзок, умел, удачлив. Даже жаль, что он не англичанин.

– Я тоже не раз жалел об этом. – Сэр Чарльз вздохнул, словно подтверждая сказанное. – Во всяком случае, тогда проблемы были бы исключительно у наших противников.

Оба помолчали, прикидывая возможный масштаб чужих проблем. Недолго помолчали, так как чужие проблемы под вопросом, свои же нависали мрачной глыбой. И глыба эта еще подросла за последнее время.

– Еще этот ураган совершенно некстати, – прервал тишину лорд Эдуард. – Хорошо, если застал не в море.

– Как сказать, – возразил сэр Чарльз. – Представьте, если «Кошка» застряла у берегов, а похищение уже свершилось. Что тогда? Их же возьмут голыми руками!

Лорд Эдуард представил, и его привычно-невозмутимое лицо на мгновение дрогнуло.

– Да, вы правы. Тут не знаешь, что хуже. «Кошка» – очень крепкий корабль, но и ураган был не слабый. Давно не доводилось видеть такого. Немало моряков не вернется домой. Нашим у Санто-Доминго шансов уцелеть практически не было. В море, пожалуй, даже безопаснее.

– О чем я говорю. Коршун – опытный мореплаватель. Должен справиться с ураганом.

– Но их до сих пор нет, – напомнил лорд Эдуард.

– Скорее всего, их отнесло далеко в сторону. Помните, как мы с вами однажды возвращались после того шторма?

Лорд Эдуард помнил. Шторм чем-то напоминал недавний. Тогда они потеряли две мачты, а от ближайшего острова они оказались настолько далеко, что путь туда на поврежденном корабле занял две недели. Две недели на остатках протухшей солонины и гнилых сухарях, почти без воды… Вспоминать не очень приятно. Уж тогда досталось так, что не знали, удастся ли выйти живыми.

Но вышли же, хотя уже не чаяли!

Если бы не дочь, лорд Эдуард вообще бы не волновался. Просто бы ждал. Замысел был хорош, учли вроде все, но кто мог предвидеть подобный каприз погоды?

– Надо прикинуть, куда примерно могло отнести «Кошку». – Лорд Эдуард сам понимал, что выполнить его предложение невозможно. Тут в деле замешано столько факторов… В каком месте фрегат был застигнут ураганом, получил ли повреждения, как управлялся, и многое, многое другое. Не говоря о том, что Коршун (все-таки леди Мэри осуществляла лишь общее командование) вполне мог переждать шторм у одного из островов, а то и вовсе опоздать с осуществлением операции и приступить к ней только сейчас.

Последнее было бы самым лучшим вариантом.

– Прикинуть можно, но что мы можем поделать? Боюсь, мой высокородный друг, нам остается только одно. Ждать, – тучный сэр Чарльз тяжело вздохнул, давая понять, что понимает и сочувствует горю компаньона.

Ждали не только старые друзья. Ждал весь город. С единственной разницей, что остальные понятия не имели о поводе к предстоящему действу. Избранным начальникам было объявлено о возможном очередном налете Санглиера. Мол, поступила такая информация, будто грозный пират вновь собирается потрошить Кингстон, и потому надо как следует подготовиться к встрече.

В бухту были стянуты все оказавшиеся поблизости боевые корабли, включая три линейных. На совете учли опыт предыдущих неудачных сражений. Приказ всем капитанам гласил: ни в коем случае не подпускать флибустьеров на ближнюю дистанцию. Нынешнее превосходство в количестве орудий было настолько велико, что одно это должно было служить гарантией победы.

Помимо мощной корабельной артиллерии, наконец-то был приведен в готовность форт. На его стенах стояли такие монстры, которые с легкостью могли добросить тяжеленные ядра в любое место ведущего в бухту прохода.

Но и это было еще не все. По совету сэра Чарльза соорудили подводный бон. Невидимый над водой и потому наиболее опасный, по замыслу бывалого моряка он должен был стать неодолимой преградой для не знающего поражений Командора. При появлении на горизонте знакомого флага с ухмыляющейся кабаньей мордой следовало немедленно установить ловушку поперек прохода. В лучшем случае при столкновении с ней минимум один корабль отправится ко дну. В худшем – будет поврежден настолько, что добить его огнем артиллерии не составит никакого труда.

По совету все того же неугомонного сэра Чарльза лорд Эдуард привлек к делу всех флибустьеров, чьи суда в это время находились на Ямайке. Вопрос был поставлен «или-или». Или вольные капитаны берутся защищать давшую им приют гавань, или они могут убираться на все четыре стороны без права захода в британские владения. А если зайдут… Прецеденты уже были не раз и не два. Корсар с патентом – одно, пират же – совсем другое. Последнему одна дорога – на виселицу.

На виселицу не хотел никто. Ни сейчас, ни в перспективе. Предложение было принято, а что без особого энтузиазма… Откуда ему взяться, когда добычи предприятие не сулит, зато есть немало шансов отправиться акулам на закуску.

После принятых мер два старых друга чувствовали себя относительно защищенными от нападения с моря. Но сэр Чарльз не забыл и другого: большую часть налетов Командор проделал, нанося комбинированные удары кораблями и заранее высаженными на берег партиями отборных головорезов.

Соответственно в готовность пришлось привести все немногочисленные войска и гораздо более многочисленных ополченцев. Отдаленность от метрополии и вечная война в здешних водах поневоле приучили людей иметь оружие под рукой. Разве что использовалось оно до сих пор или против испанцев, или против мятежных рабов. Индейцы на островах давно были истреблены, а война с французами жителей касалась мало. Но это уже свойство всех войн. Прежде греметь где-то в сторонке, зато потом обрушиваться на голову. Обрушиваться так, что не сразу опомнишься и поймешь, что теперь делать.

Понимать не пришлось. Все было четко и ясно объяснено. Сэр Чарльз вообще проявил дикую энергию, и благородному лорду, как всякому руководителю, осталось только важно кивать и делать вид, будто планы предначертаны лично им.

Все подступы к Кингстону были перекрыты хорошо вооруженными отрядами. На дорогах выставлены заставы с приказом задерживать всех неизвестных. Побережье патрулировалось с утра и до вечера. Появись какой-нибудь из кораблей Командора, об этом было бы немедленно сообщено лорду Эдуарду. А уж десантная партия ни при каких обстоятельствах не смогла бы подойти к городу без боя.

Но шли дни, тянулись ночи, а у берегов Ямайки не появлялись ни «Кошка», ни эскадра Санглиера…

Первым кораблем, пришедшим в Кингстон после урагана, был голландский купец. По иронии судьбы, одно из двух судов, попавшееся Командору в его преследовании.

Купцу повезло. Ураган застал его вблизи какого-то островка. Там, с подветренной стороны, голландцы смогли удержаться в первое, самое страшное, время. Трудно сказать, было ли это особым благоволением фортуны, или высочайшим мастерством капитана, или и тем и другим, вместе взятым, однако купец не только остался почти целым, мелкие повреждения в расчет можно было не принимать, но и даже не был унесен в сторону, как, несомненно, случилось с большинством оказавшихся в море кораблей.

Приглашенный к лорду Эдуарду капитан без обиняков рассказал, что видел и удиравшую под всеми парусами «Кошку», и шедшие ей вдогон корабли Командора. Даже не скрыл того, что флибустьеры налетели на его судно и узнали от команды об увиденном накануне фрегате.

А что? Каждому известно: своя жизнь дороже. Что стоило Санглиеру перерезать всем глотки или просто отправить за борт? Море умеет хранить не такие тайны. Тут же люди не пострадали. Товар – и тот не был разграблен. Пираты получили интересующие их сведения и торопливо двинулись прочь. Даже пожелали счастливого плавания напоследок.

Ни лорд Эдуард, ни сэр Чарльз и не подумали осуждать капитана. Напротив, не поняли бы, если б тот решил проявить героизм в заведомо безнадежной ситуации.

Было ясно, что смелый план удался по крайней мере в первой части. Капитан тоже подтвердил это, заявив, что пираты между собой говорили о чем-то важном, будто бы находившемся на удирающем фрегате. Другое дело, купец был уже здесь, а ни «Кошка», ни Командор так и не объявились вблизи Ямайки. Отнесло ли их ураганом, или какой-нибудь из кораблей, а то и все сразу, потерпели крушение, оставалось загадкой.

Тут было над чем поразмыслить на досуге.

– Я уже думал, пришел последний час. Или жизни лишусь, или судна со всем грузом. – Голландский капитан никак не мог понять, что пора оставить хозяев одних.

Под впечатлением собственного рассказа моряк заново переживал случившееся, старался найти новые детали.

– Главное же, буквально перед тем один достойный доверия человек сообщил, будто Санглиер начисто завязал с промыслом, распустил команды, а сам собрался в Европу. И вдруг, представьте себе, я вижу два корабля под флагом с кабаньей мордой!

Хозяева слушали продолжение вполуха, однако тут одновременно насторожились.

– Кто решил завязать? – уточнил сэр Чарльз.

– Санглиер. Кто же еще? Говорят, решил вернуться на родину. Оно и правильно. Глупо рисковать с его капиталами, – охотно поведал капитан.

Лорд Эдуард вздрогнул. Он с некоторым недоумением посмотрел на капитана, потом перевел взгляд на своего друга.

Последний ответил ему не менее удивленным взглядом.

– Вы точно знаете? – голос толстяка несколько охрип.

– Да. Об этом твердили все в Пор-де-Пэ. Поэтому я и удивился, встретив Санглиера в море… – Капитан не понял, что именно удивило хозяев.

Вернее, не столько удивило, сколько поразило их в сердце, продемонстрировав тщету усилий. Продумать такой план, все рассчитать с единственной целью – вывести Командора из игры, – а он, оказывается, сам решил прекратить ее!

Но теперь-то Санглиер вынужден вновь взяться за старое. То есть эффект получился обратным. Пусть остров подготовлен к встрече, как знать, вдруг лихой флибустьер найдет в обороне какую-нибудь лазейку!

Если бы Командор утонул в море!

И сразу вдогонку лорд Эдуард поневоле подумал: а если утонуть довелось леди Мэри?

– Мы очень благодарны вам, капитан, за ценные сведения о том, что происходит в ближайших к Ямайке водах, – сэр Чарльз вежливо наклонил голову, намекая купцу, что пора и честь знать.

На этот раз намек был понят и принят.

Голландец откланялся. Оставшиеся вдвоем друзья посмотрели друг на друга, и тут лорд Эдуард вспылил. Всего в третий или четвертый раз за все годы, которые знал его сэр Чарльз.

– Черт побери! – чуть громче, чем допускали приличия, воскликнул лорд. – Если все на Санто-Доминго говорили об отплытии Санглиера, для чего тогда было похищать его женщин? У Коршуна, похоже, остатки мозгов улетучились, после того как Командор подержал его в плену!

Сэр Чарльз вздохнул. Он прекрасно понимал гнев давнего компаньона. Но, будучи объективным, не мог не заметить:

– Распоряжался там Ягуар.

Из осторожности даже наедине толстяк не произнес подлинное имя флибустьера.

– А он какого черта! – это была последняя вспышка управителя колоний.

– Вы не догадываетесь, милорд?

Глаза сэра Чарльза были грустны. Ему было неудобно за леди Мэри. Все-таки девочку он знал с младенческих лет и любил отцовской любовью.

– О чем я должен догадываться? – Лорд Эдуард вцепился в кубок с вином, да так и застыл, позабыв, для чего предназначен сей благородный напиток.

– Да так… – уточнять сэр Чарльз не стал.

По чуть нервному движению лорда он понял, что в тайну леди посвящены минимум два человека.

Хорошо хоть те, кто данную тайну не выдаст никому и никогда.

Репутация знатной леди должна быть безукоризненной.

Впрочем, джентльменов – тоже.

6 Флейшман. Ямайка

Плавание было обычным. Даже сказать о нем особенно нечего. Это про первое морское путешествие можно распинаться часами. Когда же все это становится будничной работой, то всевозможные мелочи, еще недавно потрясавшие и казавшиеся чем-то из ряда вон выходящим, воспринимаются неизбежной рутиной.

Все, что можно считать новым для меня, – это Новый год. Первый, встреченный не за столом в хорошей компании, а на борту бригантины посреди моря. Да и то, некое подобие стола организовать удалось, что до компании, так такую стоило поискать среди любых морей и времен…

Все прочее было привычным, многократно испытанным и пережитым.

Менял направление и силу ветер. Долго пришлось идти в крутом бейдевинде. Скорость была небольшой. Команда порядком измучилась. Но часть пути ветер был почти попутным, и мы несколько отдохнули.

Шторм тоже довелось испытать. К счастью, не шторм, а штормик. Небольшой, ничем не напоминающий недавний ураган. Ничего страшного. Разве что досадно за задержку.

И был штиль. Целый день мы болтались на одном месте. Подобный каприз погоды еще хуже шторма. Паруса свисают никуда не годными тряпками. Море гладкое, словно стекло. Солнце парит с небес. Палуба раскалена. Не хватает ни питьевой воды, ни воздуха для дыхания. Главное же – ощущение собственной беспомощности, невозможность продолжить плавание. Сиди и жди, пока некто наверху решит ниспослать хотя бы легкий ветерок.

Но тот, в чьей власти погода, не торопился. Или просто больше прислушивался к молитвам других, просящих о безветрии, безмятежности и тишине. Его тоже можно понять. Сколько людей, столько мнений о том, что должно твориться сейчас на дворе.

Вольготно фантастам описывать в будущем погоду по заказу! Сразу возникает невольный вопрос: заказывать-то будет кто? У кого язык лучше подвешен или денег побольше? Так сказать, расценки на текущий день, а еще лучше – аукцион. Три тысячи за дождь, кто больше? Что? Три с половиной за малую облачность? Раз! Два! Три! Принято!

Я бы заплатил из своего кармана больше, лишь бы не стоять посреди моря одиноким памятником парусному флоту. Но таможня закрыта, и некому дать на лапу. Придется ждать общей очереди.

Очередь же оказалась долгой, хорошо – не бесконечной. Как в полузабытые совковые, а еще лучше – в перестроечные времена.

Нас старательно выдерживали на одном месте день, вечер, практически всю ночь. Свист запрещен на всех кораблях, но тут матросы пробовали свистеть, высвистывая ветер. Когда не помогло – царапали мачту, посылали марсового наверх, дабы тот то пытался дуть, то стучал по обвисшему парусу поварешкой. Никакого толка. Только под утро воздух слабенько тронулся с места. Едва-едва, не ветерком, а дуновением, скорее даже, легким дыханием всемогущего существа.

Весь день люди ходили полусонные. Нет, работы велись, только без спешки и напряжения. Как всегда, когда не торопят обстоятельства.

Но вот чуть шелохнулись паруса, дрогнул безжизненно висевший флаг, и корабль без сигнала пробудился от сковывавшей его полудремы. По палубе прошлепали босые матросские ноги. Еще минута – и послышалось слаженное пение, практически всегда сопровождающее работу с такелажем. Этакие варианты знаменитой русской «Дубинушки». Разумеется, не с таким мотивом и другими словами, но созданные с той же целью. Сплотить людей для совместной работы, придать им определенный ритм, дабы обойтись без надсмотрщиков и прочих дирижеров-барабанщиков. Барабан ведь в армии тоже с конкретной целью появился, дабы бравы ребятушки шли в ногу, а не кто в лес, кто по дрова.

Бригантина медленно заскользила по темной воде. Какой ветерок, такая и скорость. Но мы были рады и этому.

Потихоньку зефир крепчал. Зарозовевший восток застал нас в уверенном движении к цели. Чуть покачивался корпус корабля, о чем-то шептал ветер в снастях, раздавались бодрые голоса моряков, и не хватало только песни. Не нынешней, а из тех, которые так любил исполнять оставшийся на «Вепре» Женя.

Впрочем, она звучала у меня в душе. Знакомая с детства, навевающая определенный настрой. Не расслабляющая, как более поздняя попса, напротив, мобилизующая на битвы.

…Порою поневоле жалеешь о несовершенстве здешнего мореходства. В прежние, вернее, будущие времена я несколько свысока смотрел на прозаические суда, пришедшие на смену красавцам-парусникам. Сейчас же был не против иметь в своем распоряжении какое-нибудь корыто на дизельной, а то и на паровой тяге. Во сколько раз сократилось бы расстояние!

Да где же его взять! Мы, наверное, смогли бы изготовить примитивную паровую машину. Только первые пароходы доставляли командам больше хлопот, чем уже достигшие определенного совершенства парусные красавцы.

Твену было легко описывать прогресс на пустом месте. Бумага стерпит все. На самом деле одно тесно связано с другим, а любой механизм неизбежно проходит многолетнюю стадию доводки и совершенства. Знать, как и что действует, – это одно, а вот сделать…

Знаю о самодельных машинах и даже самолетах в мое прежнее время. Только помню и о имеющихся материалах, готовых двигателях и многом другом, чего сейчас нет и быть не может. Время еще не подошло. Не из чего и нечем делать сложные механизмы. Даже простейшие – и то проблема. Окажись на нашем месте какой-нибудь Сайрес Смит, сомневаюсь, что реально он сумел бы сделать многое. Жизнь не роман, а через эпохи не прыгнешь.

Авиация появилась отнюдь не благодаря братьям Райт. За четверть века до этого ничего они сделать не смогли бы. А потом время настало. Не было бы Райтов, появились бы другие.

Мы же не Райты. И эпоха не та. Не располагающая к кардинальным техническим усовершенствованиям. Так, что-то по мелочам сделать можно. В целом же приходится довольствоваться тем, что есть.

Привыкли. Человек привыкает ко всему. Если успевает привыкнуть. Мы успели. Повезло. А кому-то – нет. Но так всегда бывает в жизни.

В итоге долгого пути мы потихоньку подошли к Ямайке. Подошли по-воровски, ночью. Это уже от нашего времени, осторожность, возведенная в квадрат. Манера людей, которые редко что делают открыто, больше тайком да исподтишка.

Берег мы видели в отдалении, определились, опять отошли мористее и уже в кромешной (новолуние!) темноте подкрались к нему опять.

Как было решено заранее, отправиться на остров пришлось мне. Признаться, чувствовал я себя не очень хорошо. Ночью на шлюпке к невидимому берегу, рискуя налететь на риф, это не по спокойному пруду с барышней.

Но море тоже отнюдь не было бурным. Оно едва дышало. С едва слышным плеском погружались в воду весла. Чуть поскрипывали уключины. Впереди тихо и равномерно звучал прибой. С суши не доносилось ни лая собак, ни людских голосов.

До ближайшего жилища было не меньше мили. Собаки на таком расстоянии ничего не чуют, а люди в нынешние времена и в здешних местах по ночам спят.

Я поневоле вспомнил рассказ Командора о городе его детства. Портовый прибалтийский город в окружении песчаных пляжей. И каждый вечер пограничники проводили по песку контрольную полосу. Не то для того, чтобы в страну не забрались чужие диверсанты и шпионы, не то для того, чтобы из нее не выбрались свои диссиденты и просто недовольные граждане. А то, что им еще было плыть и плыть до границы территориальных вод, никого особенно не волновало.

Если бы местные прибегали к подобной форме защиты, о высадке не могло быть речи. К счастью, до понятия границ, которые обязательно должны быть на большом висячем замке, здесь еще никто не додумался.

Максимум, если наши предположения о засаде были справедливы, берег мог патрулироваться конными разъездами. Да и то исключительно в дневное время суток. О ночной полноправной службе местные, на наше счастье, понятия не имели. Да и сил на островах у всех крайне мало. Где уж тут перекрыть все подходы?

Время терять не годилось. Малолюдье способствовало тому, что большинство людей (про рабов не говорю) знали друг друга. Разумеется, тех людей, которые жили в местных городках.

Шлюпка ткнулась в песок, прерывая мои размышления.

Теперь начиналась моя сольная партия. Еще перед высадкой Костя Сорокин предлагал мне взять в помощь пару матросов. Как будто что-то можно сделать в данной ситуации числом! Я же не воевать пришел. Одному как-то незаметнее.

Но это в теории. Когда шлюпка отошла, почти мгновенно скрываясь во мраке, я почувствовал себя таким одиноким, каким, наверное, не чувствовал на всем протяжении нашей одиссеи. Разве что в самом ее начале. Тогда мы с Леной вдвоем блуждали по превратившемуся в ловушку острову и не знали, выберемся ли живыми из этой переделки.

С момента же присоединения к группе Кабанова я постоянно ощущал рядом чье-нибудь дружеское плечо. Ну, ладно, не всегда дружеское, так приятельское. Мы ведь все со временем превратились в невольных приятелей, объединенных более-менее общим прошлым и нынешней судьбой.

Почти все. Или все, кто дожил до сегодняшнего дня.

В памяти всплыло перекошенное лицо Грифа, а спину словно вновь обожгло кнутом. Как ни старайся забыть, порой все равно накатывает такое, что хоть волком вой.

Да и наше кажущееся благополучие отнюдь не означает, что этот век стал для нас своим. Как и мы не стали полностью своими для этого века.

Лишнее доказательство тому – мое нынешнее настроение. До тех пор пока мы находились на ставшем временным пристанищем Гаити, я чувствовал себя более-менее сносно. Здесь же, на враждебной Ямайке, душа поневоле просилась в пятки. Ощущение было как у горожанина, внезапно очутившегося посреди дремучего ночного леса. Каждый куст таит угрозу. В тени деревьев прячется кто-то таинственный и зловещий. Идешь, не зная, с какой стороны ждать беды.

А ведь мы прожили здесь больше полутора лет!

В темноте мне не сразу удалось найти знакомую дорогу к усадьбе. Скорее, даже не дорогу, намек на нее. Идти по ней при ночном освещении было трудновато. Приходилось непрерывно следить, чтобы не сбиться. Да уж лучше так…

Поверх камзола на мне был плащ. Не потому, что ночи стояли холодные. Реально местные жители напяливали на себя гораздо больше, чем требовала погода. Зато под плащом можно было надежнее укрыть от случайного взгляда пистолеты.

Никогда раньше не любил оружия. Сейчас же до того привык к нему, что без него чувствовал себя словно голым. Когда у каждого жителя при себе нож, сабля или шпага, в зависимости от общественного положения человека, то поневоле хочется иметь что-либо смертоносное.

Один из итогов наших скитаний – все мы теперь более-менее сносно владели клинком и пистолетом. А уж пустить носимый арсенал в ход стало привычным, как, скажем, выкурить трубочку после чашки кофе.

И никаких кровавых мальчиков по ночам. Лишь вначале еще приходили кошмары. Сейчас чужие жизни, прерванные в одночасье своей рукой, были такой никчемной мелочью, что не стоило и вспоминать. Как раньше не вспоминали прихлопнутую муху.

Вдуматься – до чего мы опустились! Никогда бы раньше не поверил, что смогу проткнуть человека насквозь, словно букашку. Ни раскаяния от содеянного, ничего. Ведь убиенный поступил бы точно так же и тоже не испытал бы в результате никаких мук совести. Разве что минутное удовлетворение от содеянного.

Боюсь, доведись нам вернуться вродной двадцать первый век, и мы уже не смогли бы вписаться в него полностью. Таким, как мы, там только одно место – за решеткой. На страх прочим заключенным и охране. Эти привычки уже не переделать…

Было небольшое ощущение потерянности да чуточку страшновато без спутников рядом. Не так, чтобы очень, в общем, терпимо. Вначале показалось, будет намного хуже. Потом понемногу притерпелся. Раз мы притерпелись к чужому времени и нравам, то уж к ночной дороге…

Хищники здесь не водились, разве что двуногие, однако последние предпочитали вести дневной образ жизни. Говоря проще, несмотря на мелкие страхи, добрался я благополучно.

Единственное – едва не взбрыкнул сторож. Не сразу узнал, каналья. Пришлось рявкнуть на него в лучших флибустьерских традициях. Хоть обошлось без выхватывания пистолета.

– Прошу простить, ваша милость. В темноте не разглядел. Тут все ждут появления Санглиера, вот и приходится быть настороже, – сразу залебезил охранник.

– Ладно, прощаю, – сменил я гнев на милость. – Тут экипаж сломался, пришлось пешком переть, а еще твои фортели…

Про экипаж я сказал с умыслом, дабы с ходу пресечь ненужные вопросы.

– И далеко? Может, людей послать? – деланно забеспокоился сторож.

– Не надо. Рассветет – сами управятся, – барски отмахнулся я. – Лучше хозяина разбуди. Не торчать же мне на пороге!

Минут через десять я уже сидел с владельцем «фазенды» эсквайром Робинсоном. Эсквайр выглядел заспанным, несколько недовольным. Недовольство хозяина имело временный характер. И связано было единственно с поздним, вернее, чересчур ранним часом моего появления.

Эсквайр Робинсон уже получил от нас столько денег за мелкие услуги, что иной причины для недовольства у него быть не могло.

– Кофе?

– Не откажусь.

Мы терпеливо подождали, пока слуга, такой же заспанный, как хозяин, не внесет две чашки ароматного напитка.

Пока длилось молчаливое ожидание, Робинсон окончательно пришел в себя и теперь выглядел как подобает англичанину. Бесстрастно и деловито. От недовольства же, как и следовало предполагать, не осталось даже следа.

– Чем обязан столь… – эсквайр чуть замялся, пытаясь определить, является ли мой визит слишком поздним или слишком ранним.

– Исключительно по делу, – не стал дожидаться я.

Ну, не родился я британцем. Что поделать?

– Нас интересует «Дикая кошка», – уточнил я.

– Я вам уже передавал все, что знаю. Но… – Робинсон немного помялся. – Сколько помню, вы предупредили, будто скоро уходите в метрополию. А сейчас весь остров только и говорит об ожидаемом налете Санглиера.

Значит, все же ожидаемом… Впрочем, сторож говорил о том же.

– Сильно ждут? – как можно небрежнее поинтересовался я.

– Как сказать? Стянули в Кингстон целую эскадру. Из жителей организовали ополчение. Город охраняется со всех сторон. Даже берег на большом протяжении патрулируется днем конными жителями.

Все, как предполагалось. Хорошо, что подобный вариант событий был предусмотрен, и моя высадка состоялась ночью.

Другим выводом из сказанного было то, что в похищении замешан не только Ягуар, но и губернатор. Вряд ли подобные меры приняты для защиты одного пирата, вне зависимости от его титула и подлинного положения в свете. Нет, раз нас здесь так ждут, то это лишь потому, что лорд Эдуард и Чарли поддержали план флибустьера, если не сами выдвинули его.

Робинсон смотрел на меня выжидающе, пытаясь по выражению лица определить, насколько правдивы слухи.

– Интересно… – протянул я. Надеюсь, мое лицо осталось бесстрастным в лучших местных традициях. – А почему Санглиер должен напасть? Что-нибудь про это говорят?

Робинсон развел руками и только потом пояснил:

– Ничего.

Вот уже тайну научились блюсти, сукины дети. Но скажи кому-нибудь из жителей о подлинной причине напасти, еще непонятно, поддержат ли островитяне свое руководство или демонстративно умоют руки. Все же на дворе семнадцатый век, и спецоперации по захвату заложников в общественном сознании не котируются. А до выкупа, который руководство собирается стрясти с Командора, никому дела нет. Все равно делиться с населением никто не станет.

– «Кошка» в порту? – осведомился я.

Собственно, это был второй, а по важности – первый вопрос, из-за которого я оказался здесь.

– Уже давно не было. Если не пришла в последние два дня…

– Нам надо знать точно.

За все время беседы ни Робинсон, ни я не помянули Командора в качестве знакомого. У стен тоже бывают уши. Истина настолько банальная во всех веках и во всех странах, что не хочется даже говорить.

– У меня как раз с утра дела в городе. Заодно посмотрю, не вернулся ли фрегат, – эсквайр позволил себе некое подобие улыбки.

Я положил перед ним толстый кошелек с монетами, а потом неожиданно для себя сказал:

– Я поеду с вами.

– Не надо, – твердо, словно Кислярский в небезызвестной книге, произнес Робинсон.

В ответ на мой взгляд эсквайру пришлось пояснить причину бесповоротного отказа.

– У въездов в Кингстон выставлены заставы. Они задерживают не только подозрительных, но и всех не знакомых им лиц. Сам город тоже патрулируется. Власти вбили себе в голову, будто кто-то из местных снабжает Санглиера информацией.

На лице эсквайра, пока он просвещал меня, не возникло и тени улыбки.

Обычные в мои далекие грядущие времена меры сейчас казались чем-то экстраординарным. В Эдуарде или в Чарльзе явно пропадал крупный организатор, пытливым взором всматривающийся в глубь веков.

– Вы надолго в гости? – с подтекстом спросил Робинсон.

– Примерно на сутки. – Шлюпка за мной должна была прийти следующей ночью, если позволит погода. В случае же шторма или каких неурядиц возвращение откладывалось на несколько дней.

– Тогда оставайтесь в доме. Отдыхайте, пока я съезжу по делам, – словно само собой разумеющееся предложил эсквайр. – А ближе к вечеру вернусь, и мы обязательно поговорим.

– У меня бричка неподалеку сломалась. – Показалось, что за дверью скрипнула половица, и я решил подстраховаться с легендой. – Вы тогда скажите кучеру, чтобы как починит, ехал домой. А я погощу у вас, вечерком же, надеюсь, прогуляемся вместе.

– Обязательно. – Робинсон оценил мой маневр, и в его глазах мелькнула легкая усмешка.

Половица по ту сторону дверей скрипнула опять, но так, будто кто-то удалялся восвояси.

Эсквайр едва заметно подмигнул. Неужели ожидал этого?

Захотелось вытащить пистолет и посмотреть, кто там такой шустрый, но разве в чужой монастырь ходят со своим уставом? Вдруг уважаемого хозяина устраивает известный соглядатай, коль на его месте может оказаться неизвестный?

Обстановочка…

7 Леди Мэри. После урагана

Все в мире относительно. «Дикой кошке» повезло значительно меньше, чем «Вепрю», «Лани» и многим другим кораблям и судам, попавшим в ураган. И, одновременно, значительно больше, чем многим другим, навечно сгинувшим в капризной морской стихии. Другими словами, она не утонула, хотя была близка к этому. Но – тут уже сказалось невезение – потеряла все мачты.

Теперь фрегат дрейфовал по воле ветра и волн. Выглянувшее солнце весело играло на морской глади. Посреди бескрайней водной пустыни виднелся одинокий корабль. Странный у него был вид. Корпус как корпус. Навес гальюна под уцелевшим (только самый конец обломан) бушпритом, два ряда закрытых пушечных портов вдоль бортов, кормовая настройка, вздымающаяся над прочей палубой. Вроде привычная картина. Только вместо мачт сиротливо и неприкаянно торчали три жалких обрубка. Ни один из них не доходил даже до того места, где должен размещаться нижний рей. Матросы кое-как пытались смастерить нечто, куда можно натянуть паруса, однако высота обрубков была настолько мала, что в любом случае ни о каком настоящем управлении речь даже не шла. Разве что в самом примитивном виде. Не столько куда-нибудь добраться, сколько суметь хотя бы отвернуть от опасности в виде скалы или рифа. Если таковые окажутся на пути.

Том работал вместе со всеми. Так и не просохшая после штормового аврала одежда неприятно липла к телу. Но это полбеды. Теплое даже поутру солнце обещало быстро высушить и полотняную рубаху, и такие же штаны. Гораздо хуже, что промок кисет с табаком. И не было времени, чтобы высушить курево.

Попробуй отвлекись! Попадет от своих же товарищей, а если заметит боцман или кто из офицеров, не говоря о самом Коршуне или Ягуаре, беды не оберешься. Хорошо, коли дело закончится добротной зуботычиной или ударом линьком. За отлынивание от работы полагаются как минимум кошки, но вполне можно испытать и протягивание под килем, а то вообще взмыть к небесам в пеньковом галстуке. Мир устроен до обидного просто. Награды не дождешься, хоть тресни, а наказание получить – всегда пожалуйста.

На палубе привычно орал, поминая всех чертей, боцман Джордж. Пожилой, однако по-прежнему здоровый, с пудовыми кулаками. Старый моряк, помнивший еще времена Моргана, а теперь после перерыва вновь вышедший в море.

То и дело объявлялся кто-нибудь из офицеров. Заросший бородой едва не от глаз штурман Анри, из тех, кто ходил с Коршуном, еще один бывший французский флибустьер, которого почему-то предпочитали звать по фамилии Пуснель, и трое британцев. Звероватого вида Артур, совсем молоденький помощник штурмана Крис и канонир Роб, еще недавно служивший в регулярном флоте. В общем-то, довольно разные люди, хотя вели себя одинаково. Бросали несколько злых слов, грозили карами, не столько небесными, сколько конкретными, немедленными, а Артур в придачу показывал кулак, величиной с полголовы.

Оно понятно. Господа с юта всегда вели себя высокомерно. Считали, что осчастливливают простых моряков уже самим фактом обращения к ним. А чтобы парни с бака не умерли от невиданного счастья, сводили обращения к набору брани и угроз.

Если уж совсем честно, то Пуснель был попроще и попонятнее, все-таки начинал когда-то юнгой, а в офицеры вышел недавно. Нет, ругался он не меньше остальных, только от своего, пусть и бывшего, собрата переносить фразочки было легче.

И уж вдвойне обидно выслушивать Криса. В море без году неделя, а туда же – корчит из себя бывалого моряка и на парней смотрит, словно перед ним не просоленные всеми штормами матросы. Так, портовская шваль, не умеющая отличить киля от клотика.

Курить Тому хотелось нестерпимо. Трудился, а сам воображал, с каким наслаждением сейчас бы сунул в рот мундштук трубки и сделал жадную затяжку.

Трубка была с собой. Затяжку сделать было невозможно. Не горит мокрый табачок, и точка.

– Покурить бы, – не выдержал Том, обращаясь к своему приятелю Сэму.

– Да. Неплохо было бы, – кивнул Сэм и вздохнул так, будто втягивал в себя желанный дым.

– Может, у тебя табачок при себе? – Том перевел вопрос в деловую плоскость.

– Да. Табак при себе. Только мокрый, – Сэм досадливо сплюнул. Ветерок едва не отнес плевок на его же штаны.

Обрадовавшийся при первых словах, Том быстро помрачнел при последних.

– Вот и у меня промок, – поведал он.

Хотел добавить, что неплохо бы разложить и просушить драгоценное зелье, но тут рядом возник Артур, и разговоры пришлось спешно прекратить.

Офицер остановился чуть в отдалении, окинул обоих парней ледяным взглядом. Стек методично похлопывал о ботфорт. Мол, нечего отвлекаться от дела. Работать надо.

«Вот ведь черт!» – досадливо подумал Том. Вслух он ничего говорить, разумеется, не стал.

На квартердеке Коршун не вынимал изо рта короткую трубку. Его грызла злость. На моряков, которые до сих пор возятся с починкой, на ураган, на судьбу. Даже на Ягуара, втянувшего всех в откровенную авантюру.

Милан никак не мог забыть предыдущее столкновение с Командором. Нет, отомстить хотелось. До ломоты в скулах хотелось. Но отомстить так, чтобы при этом не подставиться ненароком самому. А тут… Санглиер наверняка вычислил виновных. И если Ягуар для всех остался загадкой, пустым именем, то уж Коршуна кто-нибудь узнал наверняка. Немудрено узнать достаточно популярную в Архипелаге личность!

Вначале бывалому капитану было просто некуда деться. Петля здесь, петля там, никакой разницы. Оставалось следовать предложению сэра Чарльза в надежде, что толстяк сдержит слово и потом отпустит на все четыре стороны.

Новый план чем-то понравился Милану. Дело было не в бабах Командора. В выкуп не верилось. Уж кто-кто, а Санглиер найдет другой выход и отплатит похитителям вдвое большей монетой. Но вот сундуки с добычей…

Даже по скромным прикидкам золота и драгоценностей у Командора было столько, что вполне должно хватить на безбедное существование в любой стране Европы. Переменить фамилию, обосноваться в местах, где ничего не знают о предыдущих проделках, – разве не достойный выход из ситуации?

В составе команды фрегата было не больше трети тех, кто ходил с Коршуном на «Магдалене». Вроде немного. С другой стороны, перевес не настолько важен. Главное – правильно подловить момент и нанести удар тогда, когда его не ждут. Решительно, без колебаний, не оставляя свидетелей, которые могут донести британским покровителям, куда подевался тщательно снаряженный фрегат. Мало ли кораблей безвестно исчезает в морских просторах? Заодно навеки перестанет маячить засвеченное имя. Кто сумеет догадаться, что бывший капитан и нынешний помощник на самом деле уцелел?

Но разве пришла в голову мысль об очередном коварстве Командора? Его слуга уверял, будто богатства аккуратно сложены в сундуках. Бери – и владей. Вместо этого вышел пшик.

Вновь вспыхнула злость на Пьера. Быть слугой и не знать, где хозяин держит свои сокровища! Ни принять, ни понять подобное разгильдяйство Коршун не мог.

Так хорошо было задумано и накрылось из-за одного дурака!

– Боцман! – рык бывшего капитана пролетел над палубой.

Джорджа уговорили принять данную должность лично лорд Эдуард и сэр Чарльз. Более того, они особенно наказывали подчиняться только леди Мэри, иначе говоря, Ягуару (боцман был посвящен в тайну). В самом же крайнем случае – охранять дочь благородного лорда.

Джордж был польщен доверием таких важных особ и готов был сделать все, чтобы оправдать его. Только в повседневной жизни кораблем, по понятным причинам, руководил Милан.

– Слушаю, – боцман подошел, исполненный достоинства.

– Слугу Командора привлечь к работам. На общем основании. Нам пассажиры не нужны, – категорично распорядился Коршун.

С последним утверждением Джордж был согласен, хотя и с одной оговоркой. Подобные работники на корабле тоже не требуются. Толку от них…

– Его учить и учить, – буркнул боцман.

– Вот и учи. Как положено.

По губам боцмана скользнула усмешка. Учебные методы на судах отличались разнообразием, но все сводились к одному. Плеткой ли, кулаком, или чем другим заставить новичка работать сутками. А что некоторые не выдерживали учебы и помирали, так слабакам в море не место. Как и вообще под солнцем.

– Это можно. – Лудицкий боцману не нравился. Тем более что, не зная планов Коршуна, Джордж тоже скорбел о содержимом сундуков.

Что ж. Каждому свое. Кому-то приходится и матросской доли отведать.

В отличие от своих помощников, после успокоения моря леди Мэри на палубе почти не появлялась. Не потому, что те гораздо лучше ее разбирались в текущих работах. Руководителю совсем ни к чему разбираться во всех тонкостях, когда можно просто дать указания, а потом следить, не отлынивает ли кто из них от исполнения. Хозяйский глаз зорок.

Не было ей дела и до уплывших неведомо куда сокровищах Командора. Зачем они? Есть, нет, разве в этом счастье?

Девушка вообще мало думала о положении корабля. Мир казался ей мрачным, свет солнца – противным, и было все равно, плывет куда-либо фрегат или стоит на месте. Да и вообще, как-то в голову не приходило, что она находится посреди моря, и удастся ли достичь суши – вопрос еще тот.

Леди просто было плохо. Не от качки. Она не страдала от морской болезни. И не от бедственности положения. Беда была на душе, и по сравнению с ней прочие проблемы казались чем-то пустяковым, не заслуживающим внимания.

Ни сил, ни мыслей не было. Только перемешанная с отчаянием тоска, от которой хоть волком вой, хоть на стены бросайся.

Похожее бывает от предательства очень близкого и дорогого человека. Когда ничего подобного от него не ждешь, веришь без оглядки, в итоге же вера оказывается построенной на песке, и рушащийся храм погребает под собой все святые чувства.

Прошлое вызывает боль, будущее куда-то пропадает, в настоящем нет ничего, кроме сплошного застящего глаза мрака. А уж солнце светит или моросит скучный дождь – не имеет никакого значения.

В ревущем урагане было легче. Тогда ни о чем не думалось. Чувства же притупились настолько, что даже боль куда-то ушла. Нет, не ушла, затаилась в глубине, чтобы в покое вдруг всплыть и предательски наброситься на бедную душу.

Перед глазами маячил дощатый потолок. Вернее, то место, где от сучка протянулась в сторону кривоватая трещина. Чуть дальше она расходилась на три уже не таких глубоких и длинных, тоже изогнутых, напоминающих что-то. Что?

Порою трещину застилала влажная пелена. Словно дождевая влага попадала на глаза, мешала видеть, и надо было бы осушить эту влагу, придать зрению прежнюю остроту. Только не было сил на какое-нибудь действие, да и сколько можно смотреть?

Пару раз леди Мэри незаметно проваливалась в сон, как проваливаются в беспамятство. Снилось ли что-нибудь, нет, но ничего не вспоминалось. Лишь следовал толчок, и глаза вновь открывались сами собой. И та же тоска не оставляла по ту сторону яви, как никуда не уходила по эту.

Изредка кто-то пытался робко стучаться в дверь. Не получал ответа, уходил. Может, хотел что-нибудь? Не все ли равно?

И продолжало куда-то нести фрегат. Не так, как в предыдущие дни, когда волны и ветер волокли его в неведомые, скрытые водяными валами, дали. Нет. Гораздо спокойнее. Медленно, плавно к неким заранее намеченным судьбой берегам.

Какая теперь разница?

8 Кабанов. Поиски

Успех в любом деле минимум на три четверти зависит от подготовки к нему. На этот раз я упустил из виду это правило. Мы так спешили догнать похитителей, что вышли в море с ходу, наскоро покидав в трюмы первое попавшееся.

В этом была своя логика. Расстояние от Гаити до Ямайки не так велико. «Кошка» уже имела неплохую фору. Стоило промедлить, и она укрылась бы в порту, где освободить женщин было бы намного труднее. Поневоле пришлось махнуть рукой на тщательное снаряжение кораблей. Главное – это быстрота. Успеть выйти, успеть проделать переход, успеть перехватить вражеский фрегат, пока он не вошел в бухту…

И вот теперь мы расплачивались за легкомыслие.

Запасы продуктов были малы. Сверх того, часть солонины, наскоро купленной у кого попало, лишь бы продали быстрее, оказалась тухлой. Тухлой настолько, что пришлось выкинуть ее за борт. Лучше помереть голодной смертью, чем отравиться гнилью.

Вина целиком и полностью лежала на мне. Я устранился от всех хлопот, словно из командора небольшой эскадры превратился в заурядного пассажира. Глупо пытаться найти оправдание в переживаниях по поводу случившегося.

Да, я был в трансе от похищения, почти ничего не соображал. Но это не оправдание, а обвинение. Не соображаешь – сиди дома, пока не придешь в себя. Выводить людей в поход в таком состоянии – уже преступление.

Насколько понимаю, остальные мои офицеры проявили себя не намного лучше. Только нет в том их вины. Они хотели мне помочь и уже потому спешили с подготовкой, как только могли.

Корабли выскочили из бухты через несколько часов после того, как мы узнали о происшедшем. Своего рода рекорд в нынешние времена. Да и не только в нынешние, если учесть, что сборы начались почти с нуля. Даже боеприпасов было не так много. Удалось забрать все неизрасходованные «зажигалки», прочее же погрузили, сколько смогли. Правильнее – сколько успели.

Но пороха до сих пор мы почти не тратили. А вот продукты…

Часть запасов пришлось передать на уходившую «Лань». Как следствие, сами мы остались на голодном пайке. Я даже стал беспокоиться: не случится ли в команде бунт? Люди вышли в море добровольно, никто их не тянул. Мой авторитет был по-прежнему высок. Но всем известно, что пустой желудок – одна из главных причин любой революции.

Как ни странно, ропота пока не было. Матросы стоически переносили лишения. Несмотря на то что голод подступал к нам уже вплотную.

Мы, я имею в виду наш комсостав, себя, Валеру, Гришу, Жан-Жака, сидели в моей каюте. Старались чинно и медленно, не демонстрируя голода, поглощать обед. То, что ныне называлось у нас обедом. В тюрьмах преступников кормят намного лучше. А тут жалкая похлебка со следами солонины да по паре черствых, в пору зубы обломать, сухарей.

– Придется прервать поиски. – Я понял, что никто, кроме меня, этого не произнесет. – Надо дойти хоть до какой-нибудь земли и пополнить запасы.

В начале моей фразы помощники посмотрели на меня недоуменно, зато окончание поставило все на свои места.

– Ближе всего Тобаго, – деловито сообщил Валера.

Он все-таки слегка успел оправиться от раны и даже понемногу ходил. Хоть и с трудом, опираясь на трость.

– Англичане? – Григорий хищно улыбнулся.

– Какие англичане? Владения испанской короны, – поправил его Гранье.

Все мы с некоторым удивлением посмотрели на нашего канонира. Он исходил здешние воды вдоль и поперек, и не было никаких оснований сомневаться в его знаниях. Но у меня, например, твердо засело в памяти, что язык Тринидада и Тобаго – английский.

Или я что-то перепутал?

Тут же на ум пришло другое объяснение. Мало ли Британия оттяпала земель у других государств? Вполне может быть, что смена власти произойдет позднее. Когда-то в Испании не заходило солнце, позднее то же самое стали говорить про Англию. Государства растут, потом начинают стареть, и всевозможные соседи по шарику потихоньку растаскивают нажитое достояние.

– Испанцы так испанцы. Какая нам разница? – примиряюще сказал я.

Разницы действительно не было никакой. Нам требовалось продовольствие, а у кого мы его сумеем достать, особой роли не играло. Хоть у папуасов, обитай последние где-нибудь неподалеку.

– Валера, рассчитай курс. Когда доешь, конечно.

Доедать было нечего. Валера отложил свой последний сухарь. Двойной закалки, твердый как камень, он был явно не по силам еще не поправившемуся после ранения штурману.

– Тут идти-то, ядрен батон, миль тридцать. С таким ветром к вечеру будем на месте.

– Все равно прикинь, – не столько приказал, сколько попросил я.

Тридцать миль – небольшое расстояние, однако стоит отклониться и можно проплыть мимо. Как знаменитый Магеллан, умудрившийся обойти стороной практически все острова в Тихом океане. Едва ли не кроме того, на котором оборвалась его жизнь.

Узнав о перемене, матросы сразу оживились. Надо поголодать как следует, и тогда никакие препятствия на пути к продовольствию не покажутся великими.

Здесь же и препятствий не было. Ветер дул в общем-то благоприятный, как раз не сильный, но и не слабый. Фрегат выдавал не меньше семи узлов, что для парусного корабля вполне прилично.

Без особых происшествий мы и впрямь достигли острова еще до темноты. Вначале на горизонте возникла темная полоса, потом она приблизилась, и уже невооруженным глазом можно было понять, что перед нами суша.

Зоркий Гранье долго вглядывался в надвигающиеся берега.

– В десятке миль к югу должно быть большое поселение, – наконец изрек Жан-Жак.

Бывший соратник Граммона не раз и не два обошел весь архипелаг. К тому же он обладал цепкой памятью и мог указать едва ли не все места, в которых довелось побывать. Зачастую с указаниями, как лучше подойти к цели.

– Берегом дойдем? – немедленно спросил Ширяев.

Смысл вопроса был прост. Увидев парус, жители могут успеть угнать скот, запрятаться сами, и ищи их потом в здешних чащобах!

– Трудно будет, – пожал плечами Жан-Жак.

– Дойдем, – уверенно хмыкнул Григорий.

Словно не он спрашивал за секунду до того, возможно ли это?

Хорошо хоть не добавил о русском солдате, который, как известно, везде пройдет.

Но это известно нам. Для всех остальных никаких русских солдат нет. Их на самом деле еще нет. Почти нет. Потешные полки молодого Петра да пара – иноземного строя. А так все войска – стрельцы, казаки и конное дворянское ополчение.

Флибустьеры по подготовке стоили любого войска. Вынужденные добывать себе средства к существованию пистолетом и саблей, неприхотливые в походах, привыкшие действовать на море и на суше, они чем-то напоминают наших казаков. Разумеется, до того, как последние превратились в регулярное войско.

– Дойдем, – согласился я.

Перед тем как пала тьма, десантная партия успела высадиться на берег. Приятно после шаткой корабельной палубы постоять на твердой земле. Только земля какое-то время качается под ногами, словно и она – гигантский корабль в безбрежном мировом океане. Адаптация…

Я дал людям отдохнуть половину ночи. Костров мы не разводили, чтобы не заметил ненароком кто-нибудь из местных жителей. Да и все равно готовить было практически нечего. Того, что оставалось на «Вепре», хватить надолго не могло. Лучше поберечь жалкие крохи на тот случай, если мы по каким-нибудь причинам не сможем пополнить запасы.

Охотой в нашем положении заняться было нельзя. Ночь выдалась неожиданно-пасмурная. Но дело было не только в темноте. Выстрелы могут легко переполошить всю округу. Поэтому пришлось лечь спать натощак. Мы выставили во все стороны караулы и улеглись под открытым небом.

После полуночи десантный отряд тронулся в путь. Моим помощником в сухопутном походе выступал Ширяев.

Где-то в это же время на юг направился «Вепрь» под командованием Ярцева и Гранье. Штурман и канонир должны были подвести корабль к поселению перед рассветом, примерно к тому времени, когда туда же подойдем и мы.

Маневр довольно стандартен для нас. Корабль парализует волю к сопротивлению, а десант не дает возможности бежать.

Однако овраги… Те самые, которые на бумаге выглядят гладко, зато пройти по ним…

Бумаги с планом у нас никакой не было, а фигуральных оврагов попалось сколько угодно. В смысле, не только оврагов, но и густые заросли, через которые пришлось продираться в темноте, не подсвеченной даже светом звезд.

Чувство направления беззвездной ночью в густом чужом лесу – полная чушь. Хотя бы потому, что нет ни малейшей возможности двигаться прямо. Постоянно налетаешь на деревья, а то вдруг чувствуешь, что проваливаешься в яму. Этакий слепец, внезапно попавший в дремучие джунгли.

Короче, рассвет нас застал, когда мы были достаточно далеки от цели. Как назло, облака сразу исчезли, и на небе засияло солнце. Теперь стало возможным понять, куда идти. Только время…

Путь привел нас на небольшую горку. Внизу и в стороне, насколько хватало глаз, распростерлось море. На его покрытой легкими волнами лазури был отчетливо виден «Вепрь». Фрегат уверенно шел к небольшой бухте, возле которой расположился поселок. В этой бухте уже стояли два небольших купеческих судна. На одном из них команда лихорадочно готовилась к выходу, от второго, напротив, торопливо отваливали шлюпки. Матросы в них так усиленно налегали на весла, словно участвовали в соревнованиях на какой-нибудь крутой кубок.

Но и первый купец уйти никак не успевал. «Вепрь» подходил, отрезая ему путь. Тут надо было или поставить ва-банк, рискнуть прорваться перед самым носом фрегата, или сдаваться в расчете на милость победителя.

Моряки предпочли сдаться. Духа у них явно не хватило. Или они не верили в свой корабль.

Не важно. Поселок не был укреплен, и заботиться о «Вепре» не было ни малейшей необходимости.

Перед нашими глазами разыгрывалось гораздо более серьезное безобразие. С другой стороны от нас в бинокль можно было разглядеть угоняемое стадо. Точнее, его задние ряды, если у стада могут быть таковые. Но не говорить же хвост! Хвосты у быков, разумеется, были. Невидимые на таком большом расстоянии да при поднятой пыли.

Большинство же животных уже втянулось в лес. Очевидно, там было проложено подобие дороги.

Ближе к нам по другой дороге удирали люди. Впереди пронесся небольшой отряд верховых. За ними длинной лентой неслись, ехали и кое-как ползли бесчисленные экипажи с наскоро нагруженной поклажей и просто с людьми. И завершал процессию крохотный отряд вооруженных мужчин. Скорее всего, самых отчаянных. А может, жадных, решивших прикрыть увоз добра.

– Григорий! Бери людей и за стадом!

Ширяев машинально козырнул (жест практически неведомый в здешних местах), забрал часть флибустьеров и бегом припустил с горы. Вряд ли им угрожала большая опасность от парнокопытных. Единственное, что путь получался далек.

Я наметил направление и повел остальную часть людей наперерез удиравшим жителям.

У них было преимущество – дорога. Зато петляла она так, что удлиняла любое расстояние раза в три. Мы же двигались напрямик, под уклон, однако местами был настолько густой подлесок, что хоть об огнемете мечтай.

Мы продирались, как звери. Где удавалось – бежали, большей частью ломились напролом.

Нас, конечно же, услышали. Немудрено. Толпой через лес да спеша – тут поневоле натворишь шума. Выводы были сделаны сразу, и сделаны не умом, а страхом. Как всегда, люди разделились на три группы.

Часть жителей сразу бросилась наутек. Все преимущества здесь были у конных. Среди них большей частью были те, кто сразу бросил свое имущество, норовя ускользнуть налегке, спасти бы жизнь. Сейчас им осталось лишь нахлестывать коней, торопясь как можно быстрее уйти из-под удара.

Тем, кто удирал на экипажах, пришлось труднее. Немедленно возник затор из нескольких сцепившихся между собой повозок. Дорога, и без того неширокая, оказалась наглухо перекрыта. Пришлось спасаться на своих двоих. Кто-то бросился вперед мимо получившейся баррикады. Кто-то – в чащобу леса в противоположную нам сторону.

Другая часть людей элементарно впала в ступор. Появление грозных флибустьеров лишило их последних сил, эти жители остались на месте, решив про себя: будь, что будет. А то и без всякого решения, безвольно застыв без движения.

Наконец, третья часть, самая отчаянная, приготовилась к сопротивлению. Их было совсем мало, единицы из общей толпы, однако к ним на помощь бегом спешили до сих пор прикрывавшие тыл добровольцы.

Они успели чуть раньше. Мы едва выскочили на дорогу, как нас встретил нестройный залп из мушкетов. Краем глаза я заметил, как кто-то из моих людей споткнулся и повалился на землю.

Второй залп никто дать не успел.

Не будь стрельбы, наверняка все обошлось тихо-мирно. У нас не было цели преподносить жителям кровавый урок. Только забрать какое-то количество продовольствия да, может, что-то из денег. И только.

Несколько жертв с нашей стороны сразу изменили ситуацию. Кровь возбуждает, заставляет принимать ответные меры, а гибель и раны друзей мгновенно взывают к мести.

Я налетел на одного из стрелков. Он успел отбросить ставший бесполезным мушкет и выхватил шпагу. Не только выхватил, даже парировал мой удар. Один. Вторым я проткнул его насквозь.

Схватки не получилось. Только бойня. Немногочисленные защитники были сметены первым натиском. Те из стрелков, кого не убили сразу, припустились в лес. И, как всегда, дальнейшее происходило по инерции.

Кто-то в горячке зацепил сталью одного из сдающихся, другому показалось, будто все местные заодно, и уже неслась погоня за беглецами…

Управлять потасовкой практически невозможно. Я сорвал голос, носясь вдоль дороги и пытаясь навести хоть подобие порядка. Трудно пролить первую кровь. В дальнейшем она хлещет потоком.

Пока я остановил ребят, часть ни в чем не повинных жителей присоединилась к своим незадачливым защитникам. С полсотни тел разлеглось вдоль дороги. К ним надо было добавить тех, кого догнали в лесу…

Со стороны моря тяжело громыхнули орудия. Никакой необходимости в стрельбе не было. Так, для острастки, не столько по оставленным домам, сколько куда-то в пространство.

И хуже всего пришлось группе Ширяева. Не в том, что она понесла потери. Нет, просто идти им пришлось значительно дальше всех да потом частично заставлять пастухов, а частично и самим гнать стадо назад, к поселку.

Взятое в бою считается своим. Обоз был разграблен подчистую, и тут же следом наступила очередь поселка.

Остановить грабеж я даже не пытался. Хорошо хоть, удалось прекратить резню. Что до поиска запрятанных сокровищ и прочего добра, моя власть над пиратами так далеко не распространялась. Зажать гайки я бы сумел, но зачем мне наживать неприятности, идти на конфликты, доказывая людям, будто вопреки нашей профессии брать чужое нехорошо? Брошенное чужое…

Добыча вышла небольшой. Не так, чтобы очень, однако по сравнению с нашими былыми походами… С убитых и живых сняли золото и драгоценные камни. В кошельках и сундуках нашли некоторую сумму денег, какие-то мелочи прихватили походя. Раз уж все равно лежат без хозяев.

В целом же по числу жертв овчинка не стоила выделки. То ли жили не очень богато, то ли успели попрятать самое дорогое.

Стоило ли класть в землю кучу людей, повинных лишь в том, что подвернулись нам по дороге? Уж жителям точно гораздо проще было бы откупиться, чем задавать стрекача при виде моего флага.

На душе было в меру муторно. Говорю «в меру», так как чувства давно притупились, а новые жертвы, добавленные в длинный список убиенных, уже стали статистикой.

Не лукавить же перед собой, изображая благородного гуманиста! Кто мне поверит, раз я не верю себе сам?

Но все-таки определенный осадок остался. Как-то слишком легко у нас получалось. Понадобилось – убил, эка невидаль!

Я кое-как загнал подобные мысли подальше. Когда-нибудь позже, в более спокойные времена надо будет оглянуться на пройденный в этом мире путь. Решить, можно ли было пройти его не столь кроваво, как довелось нам.

Самообман. Оглядываться до того неприятно и страшно, что сделаю все, дабы избежать подобного действа…

Дальнейшие два дня целиком ушли на приготовление запасов. Забили часть стада, что-то съели сразу, главным же образом наготовили солонины, еще часть мяса закоптили. Ну, и плюс всевозможные крупы и овощи для разнообразия рациона.

Покидая поселок, мы напоследок прорубили днища у захваченных купеческих судов. Этакий жест доброй воли. Оставишь – как бы кто-нибудь немедленно не ринулся за подмогой. А так, пока поднимут, пока заделают пробоины, мы уже растворимся в море-океане. Ищи нас, свищи.

Нет, кроме шуток, с нашей стороны это было милостью. Раз уж нам плавающие трофеи без надобности, то могли бы их и сжечь.

Душа я человек. Прямо как вождь пролетариата с добрыми глазами палача…

9 Наташа. Остров

Слабый ветерок едва увлекал за собой изуродованный фрегат. Поднятые на обломках мачт паруса не желали служить надежными помощниками. Все попытки двигаться, меняя галсы, пропали втуне. Пришлось идти по ветру. Скорее даже, ползти.

Местонахождение определили давно. Толку от этого было мало. Ураган забросил «Кошку» почти к материку. Выбраться в нынешнем положении к Ямайке невозможно. Продукты и вода закончатся раньше. Да и то лишь в случае, если очередной шторм не добьет поврежденный корабль посреди моря.

Но и до материка на таких парусах добраться проблема. Вот если бы по пути попался остров! Любой, лишь бы на нем росли деревья, пригодные под мачты.

Не было острова. Одна морская поверхность без конца и без края. Девственная, не нарушенная не то что более-менее приличным клочком суши, но даже одинокой скалой.

– Солонины дали еще меньше, – сообщил своему приятелю Сэм. – И бобов.

– Черт! – вяло ругнулся Том.

Новость была неприятной. Кишки и без того подводило от голода. Только каждый понимал, что при нынешнем плавании приходится экономить немногочисленные продукты. Кто знает, сколько еще продлится путешествие? Опытные морские волки не раз попадали в ситуацию, когда голодная смерть маячила за спиной. Те же, кто был помоложе, слышали рассказы товарищей о кораблях с вымершими экипажами, о непереносимых муках и упадке сил, о людоедстве и прочих связанных с голодом вещах.

Лучше потерпеть в надежде, что рано или поздно на горизонте туманной полосой возникнет берег. И не важно какой. Земля не даст помереть от голода. Не могут существовать леса без дичи. Если же повезет, то попадется село. А у жителей всегда найдется, чем утолить аппетит прибившихся к их земле путников. Не найдется – путники найдут необходимое сами.

Пока же приходилось молчаливо сносить факт, что мясные порции становились меньше, да и бобов хватало на несколько полновесных ложек.

В этом отношении пленницам было легче. Ягуар не забыл джентльменского отношения Командора к плененному в свое время отцу. Поэтому еще до урагана было приказано хорошо кормить женщин. Когда же, совсем недавно, Артур заявил, что надо перевести пленниц на общее положение, капитан посмотрел на него мрачным взглядом и потянулся к пистолету.

– Я ничего, – торопливо вымолвил Артур.

Гигант не боялся никого и ничего, был готов вступить в схватку хоть с дьяволом, однако помирать вот так, из-за ерунды…

Ягуар молча убрал руку с рукоятки и лишь потом окинул взглядом остальных офицеров.

Возражающих капитану не было. Кто-то вяло подумал, что три женщины все равно не объедят большой экипаж, кому-то действительно было наплевать, кто-то втайне боялся возможного гнева Командора, а самый молодой, Крис, втайне поглядывал на пленниц и примерял на себя роль их единственного мужчины.

Пленницы не знали, что едва не стали причиной ссоры. С момента похищения они были полностью отрезаны не только от мира, но и от мирка, которым поневоле является корабль в плавании.

Женщин ни разу не выпустили за пределы каюты. Еду приносили сюда же. Когда же свирепствовал ураган, про них вообще забыли без малого на сутки.

Ураган – отдельная тема переживаний. Ладно, еда. Есть при такой качке все равно почти невозможно, но прочее… Сиди, вцепившись в мебель, да прислушивайся к тому, что происходит снаружи. Пытайся разобрать по крикам, не станет ли следующий миг последним. Плен пленом, а жить все равно хочется.

И, разумеется, хуже всего приходилось Наташе.

Ладно, дело прошлое. Тут мучений хватало без штормов. Физические неудобства с течением времени становятся пыткой. Невозможность помыться, к примеру, или отсутствие движения. Да само заключение чего-то ведь стоит!

С пленницами никто не говорил о положении корабля. С ними вообще разговаривали очень мало. Но из намеков и случайно оброненных фраз Наташа с Юлей поняли, что фрегат занесло куда-то далеко. Да и с мачтами было ясно.

В начале одиссеи женщинам доводилось болтаться посреди моря в шлюпке, и сейчас, казалось, вернулись прежние времена. Но тогда все происходило в каком-то фантасмагорическом калейдоскопе. Нападения, смерти, резкие перемены. Чувства поневоле притупились, в сердцах же жила безумная надежда, что раз уцелели в самые страшные моменты, то судьба будет благосклонной и впредь.

Теперь многое позабылось. Жизнь потихоньку устоялась, стала казаться светлой и безоблачной, любимый рядом. О чем горевать? О том, что счастье нашло в чужих временах? Какая разница, если все-таки нашло?

И вот опять. Только положение Наташи было совсем другим, не располагающим к приключениям. Да и что в них вообще хорошего?

– Ничего. Все равно Сережа найдет нас и тогда покажет этой… – в очередной раз начала Юля.

В который раз уже звучали в каюте эти слова! И непонятно, пыталась женщина утешить свою беременную подругу или говорила главным образом для себя.

Лишь эпитеты звучали самые разные. Единственное, что объединяло их, – это крайне негативная оценка похитительницы. Надо сказать, порою весьма далекая от нормативной лексики русского языка.

Но на этот раз новых слов Юля найти уже не смогла. Иссякла.

– Покажет. – Наташа вела себя гораздо инфантильнее. Отозвалась на фразу подруги, и все.

Жаннет лишь вздохнула в углу. Она более-менее научилась говорить по-русски, но в разговоры предпочитала не вступать. Во всяком случае, в те, которые касались единственного на двоих супруга ее хозяек. При всем уважении к Командору она не вполне понимала, почему ее любимые женщины живут с ним вдвоем.

– Надо было все-таки хоть бутылку с запиской бросить, – напомнила Юля про один из своих планов.

– И что бы ты написала в записке? Наши координаты? – Наташа была скептичнее, чем ее подруга.

Вопрос о нахождении был самым больным.

– Хотя бы о том, кто нас с тобою украл.

– Это Сережа давно знает и без нас, – уверенно произнесла Наташа.

– Но он не знает, что Ягуар – женщина! – не без торжества заявила Юля. Как будто именно она сумела вычислить пол флибустьерского капитана.

– А разница есть? И вообще, Юленька, ты представляешь, что значит наткнуться в море на нашу бутылку? Иголку в стогу сена найти намного легче.

– Я понимаю. Просто не могу сидеть здесь сложа руки, – Юля говорила спокойно, стараясь даже ненароком не нервировать Наташу в ее положении. – Хотя бы весточку подать, раз мы не в силах захватить корабль.

– Захватить? – Наташу в последнее время было очень трудно удивить, но тут ее глаза округлились.

– А что? Захватили же Сережа и Аркадий корабль Коршуна! – с воодушевлением начала было Юля, но поневоле продолжила другим тоном: – Нет, мы не сумеем.

Она посмотрела на живот подруги, словно, не будь живота, и проблема была бы решена лихим ударом.

Наташа никак не могла оправиться от удивления. Ей всегда казалось, что она знает Юлю не хуже, чем себя. Но такой видеть бывшую стюардессу Наташе не доводилось.

– Был бы капитан мужчиной! – Лицо Юли стало плутоватым. – Можно было бы дать ему увлечься, глазками пострелять, улыбки построить, с ума свести…

– А он бы тебя… – попыталась низвергнуть ее на землю Наташа.

– Пусть бы только попробовал! Я бы ему так показала! Хотя, зачем капитан? Должны же быть офицеры! По примеру миледи увлечь одного, и пусть старается, – Юля заметно воодушевилась. Теперь ей явно все было нипочем. – Чем я хуже какой-то интриганки? Нет, они еще пожалеют о нашем похищении!

В мечтах Юля начистозабыла даже то, что никто из офицеров ни разу не заходил в их каюту. То ли капитанша предвидела подобный маневр, то ли, напротив, опасалась активных действий со стороны собственных подчиненных.

Толпа здоровых мужиков на одном корабле с двумя женщинами… Тут поневоле начнешь опасаться поножовщины. Да и женщины похищены не для услады команды. Команда перебьется, как перебивалась не раз и не два во время других плаваний. Выкуп намного важнее.

Насчет выкупа Юля несколько ошибалась. Во всяком случае, в отношении Ягуара. Бывали моменты, когда пиратский капитан с радостью отдал бы обеих пленниц на потеху команде. Но не могла. Одно дело – думать, другое – хотя бы представить такое…

А деньги… Что бы про них ни говорили, в мире есть многое, гораздо важнее их.

Жаль, не все возможно получить. Далеко не все…

Остров открылся не то на восьмой, не то на девятый день после шторма. Лежал он в стороне от курса, и будь хоть на милю дальше, никто даже не заподозрил, что фрегат проходит мимо вожделенной цели. Мачт-то нет, а с палубы далеко не углядишь.

Сумели, углядели и с полудня почти до вечера старательно маневрировали, пытаясь приблизиться к пустынному берегу.

Ветер упорно старался отжать фрегат от острова. Белые буруны извещали о затаившихся рифах. Сверх того, сам клочок суши был невелик и явно необитаем. Но лес на нем рос. Возможно, водилась какая-то дичь. Короче, судьба давала шанс, и каждый матрос на фрегате норовил получить этот выигрыш.

При первых криках «Земля!» Ягуар объявился на квартердеке. Капитан «Кошки» в последнее время редко покидал каюту. Почти всегда был раздражен, зол или, наоборот, задумчив. Если задумчив, то морякам, можно сказать, везло.

Сейчас он застыл у фальшборта и молча следил за всем происходящим как на борту, так и за бортом. В команды Коршуна капитан не вмешивался. Кораблем должен управлять один человек. Если Ягуар заявил о себе, как об изобретательном и удачливом флибустьере, то Милан превосходил его в судовождении. Вот пусть и выгребает к долгожданному берегу.

Было довольно поздно, когда якорь бухнулся в воду и фрегат застыл неподалеку от острова. Еще до ночи большая часть команды успела съехать на берег. В наступившей темноте не могло быть речи об охоте, однако даже возможность пройтись по твердой земле была для измученных моряков настоящим праздником.

Повсюду разгорелись костры. Выданная двойная порция рома не позволяла гульнуть как хотелось бы, однако подчеркивала незаурядность вечера. Кто-то умудрился найти ручеек. Тоже счастье, если вспомнить, что в последние дни порции воды были урезаны до предела, да и вода была уже изрядно подпорченной, протухшей.

– Ямайка, да? – Пленниц оставили на фрегате, и они только в единственное окошко могли с завистью наблюдать за чужим счастьем.

– Не знаю. По мне, так все острова с виду одинаковы, – призналась Юля. – Порта, во всяком случае, не видно.

Отсутствие порта или города ничего не доказывало или не опровергало. Даже на материке города отнюдь не стоят сплошняком вдоль моря. Что же говорить про здешние острова, до сих пор едва заселенные, малолюдные?

Звякнул засов, скрипнула дверь, и в каюту во второй раз за все время ступил Ягуар собственной персоной. На этот раз пиратский капитан был без маски, и в тусклом свете фонаря трудно было сказать, насколько справедлива Наташа в своих предположениях. Тени ложились то так, то этак. В соответствии с ними лицо казалось то женским, то мужским. Ну, не совсем мужским. По меркам начала двадцать первого века скорее юношеским. Однако там, в грядущих временах, взрослеть, несмотря на акселерацию, люди стали намного позже. Здесь в восемнадцать лет подросток считался самостоятельным мужчиной. Если же он дворянин, то за одно умаление статуса мог вызвать на дуэль.

– Уважаемый капитан, может, соблаговолите сообщить нам, где мы находимся? – против воли в голосе Юли прозвучала доля иронии. Не столько над Ягуаром, сколько над принятым стилем общения.

– У острова, – коротко ответил капитан.

Голос был старательно понижен, что только подтверждало Наташину правоту.

– У какого?

– Просто у острова.

– Простите, может, вы разрешите нам прогуляться по этому простому острову? Моей подруге в ее положении необходим свежий воздух.

Капитанша, теперь пленницы были уверены в ее поле, прошла внутрь, не забыв аккуратно притворить за собой дверь.

Подошла к окну, посмотрела на близкие огни, отстраненно поинтересовалась:

– Вы уверены, что этого хотите?

– Вы думаете, нет? – вопросом ответила Юля.

– Там, на берегу, толпа мужчин, которые вряд ли поведут себя по-джентльменски. Тем более ночью, – пояснила леди Мэри.

В свете своего далекого от реальной жизни воспитания она наивно предполагала, будто определенные дела могут происходить исключительно под покровом тьмы.

Женщинам поневоле стало не по себе. В стремлении ощутить под ногами землю, а не раскачивающуюся корабельную палубу, они едва не забыли про элементарную осторожность.

Сидеть под замком в каюте – это одно. Но кто знает, как отреагируют джентльмены удачи, узрев женщин на берегу? Останутся ли они при этом джентльменами?

– Другие желания есть? – тускло поинтересовалась капитанша.

– Вернуться домой, – с вызовом ответила Юля.

Гостья не улыбнулась и не возмутилась подобной безумной наглости. Как и вообще не ответила на нее. Вместо ответа Мэри молча прошествовала к двери и уже оттуда обронила:

– Завтра днем вы сможете пройтись по острову. Я выделю вам охрану.

Загремел засов с той стороны, и пленницы вновь остались одни.

– И зачем она приходила? – по-русски поинтересовалась Юля.

Они не знали, пытались ли пираты подслушивать разговоры. Зато твердо уяснили другое. Русского языка здесь никто не знает и знать не может, поэтому можно обсуждать что угодно. Хоть планы побега.

Жаль, что бежать все равно некуда.

Ответа на последний вопрос леди Мэри тоже не знала. Пришла, и все. В итоге же вновь почему-то плакала часть ночи. Понимала, что не подобает благородной девушке лить слезы без особой причины и повода, однако ничего поделать с собой не могла. Всхлипывала тихонько, потом плакала молча, пока, наконец, не заснула на мокрой подушке.

Приснившийся сон был верхом неприличия. Такого неприличия, что даже вспомнить было стыдно. От досады на себя леди Мэри была зла. Как следствие, едва выйдя на палубу, она обрушилась на матросов за то, что они еще не приступили к работе, пригрозила всем кошками и виселицами и без малейшего удовлетворения наблюдала, как моряки торопливо бросаются к рабочим местам.

Если бы еще отхлестать кого-нибудь хорошенько по щекам! Увы! Хоть Мэри на корабле была Ягуаром, она помнила, что не пристало леди собственноручно вершить расправу. Что скажет отец или сэр Чарли, если узнают, как она себя вела?

К ночному стыду прибавился новый. Извиняться перед матросами, разумеется, леди не стала. Зато вспомнила об обещании, данном накануне женщинам Командора, и даже решила выполнить его.

Сопровождать женщин самой было свыше сил. Хорошо, на глаза попался Крис. Молоденький, худощавый, с несколько озабоченным выражением лица, он подошел к капитану, явно ожидая нахлобучки. Не за что-то конкретное. Но раз попало матросам, почему не может попасть ему?

– Кристофер, – леди Мэри назвала помощника штурмана полным именем, что обычно было свидетельством надвигающегося начальственного шквала. – Возьмешь пленниц, человек шесть матросов и отправишься на остров. Пусть пленницы погуляют до обеда. Чтобы получить хороший выкуп, надо предъявить неподпорченный товар.

Лицо Криса покраснело от счастья.

– Жизнью отвечаешь. Чтобы ни один волос не упал с их голов, – строго добавила Мэри.

Она думала охладить этим пыл восторженного юноши. Куда там!

Помощнику штурмана едва минуло двадцать лет. Самый возраст, чтобы мечтать о принцессах или просто знатных дамах, только и ждущих благосклонного внимания и бескорыстной любви. Все в сочетании с греховными грезами, переключением внимания с одной представительницы прекрасного пола на другую.

Но на фрегате было только три женщины. Толстая служанка Жаннет отпадала сразу. Натали оказалась беременной, и потому на роль возлюбленной не подходила. Оставалась Юлия. Миниатюрная, черноволосая, с выразительным подвижным лицом, она сразу пленила сердце моряка. Правда, увидеть предмет воздыханий удалось всего лишь дважды, и то мельком, зато мечтаний было столько!..

То Крису мерещилось, будто корабль утонул, и они вдвоем оказались на необитаемом острове с соответствующим развитием ситуации, то как он заходит зачем-то в каюту, и молодая женщина с первого взгляда влюбляется в него, то на фрегат нападают коварные испанцы, норовят захватить, добираются до заветной двери, и тут появляется он…

Что характерно, даже в горячечных мечтах о бое с французами Кристофер не грезил. Подсознательно понимал, что для женщин они – свои, и вряд ли можно завоевать симпатии, сражаясь с ними. А вот испанцы как бы союзники, но столько лет были врагами, что в друзья зачислить их трудно. Причем для всех.

Но ни корабль не утонул (и слава Богу!), ни испанцы так и не напали. Зато вот оно, счастье, строгий Ягуар сам приказал сопровождать дам на берег да еще и охранять их от всех бед!

Волос не упал! Да он готов отдать жизнь за один благосклонный взгляд, а уж защищать… Хоть против всего света!

Женщины вышли на палубу, жмурясь от полузабытого солнечного света. От свежего воздуха закружились головы. Пусть свежим его и можно было назвать постольку-поскольку. Погода стояла теплая, ветерок проносил ароматы моря, только они, как всегда, были щедро разбавлены запахами смолы и корабельных нечистот.

И все равно это была не опостылевшая каюта! Все познается в сравнении. Чем меньше у человека имеется на данный момент, тем больше счастья ему приносит каждое новое приобретение.

Шлюпка уже покачивалась рядом с бортом. Матросы сидели на своих местах. Крис лично с долей галантности предложил спускающимся женщинам руку. Шлюпку качнуло раз, другой, когда ступила Жаннет – в третий. Матросы налегли на весла.

Берег был практически рядом. Даже слабому пловцу доплыть не проблема. Только зачем плыть, когда есть лодка?

От матросов несло ароматом давно не мытых тел. Впрочем, женщины, должно быть, пахли не лучше. Но их хоть, в отличие от моряков, тянуло помыться. Только как?!

Крис старательно пожирал Юлю глазами. Под таким откровенным взглядом было неловко, но Юля заставила себя пару раз улыбнуться в ответ. С этаким легким намеком и загадкой. Мол, может, ты мне нравишься тоже. А может, и не только нравишься. Пойми, если сумеешь.

Понять помощник штурмана не мог. Молод был, неопытен. Не говоря о том, что гораздо более умудренные мужики частенько обманываются, пытаясь понять женские взгляды.

Хотелось завязать непринужденный разговор, поразить женщину в самое сердце, только, на беду, Крис не знал как. Да и перед матросами было неудобно. Они тоже бросали голодные взгляды на перевозимый ими драгоценный груз, и лишь строгий наказ Ягуара да незримо охранявший женщин призрак Командора удерживали их от действий и слов.

У кромки прибоя собрались едва ли не все, бывшие на берегу. Стояли, жадно смотрели, но, как и их товарищи по команде, не предпринимали ничего.

Сопровождавшие же женщин на общем фоне выглядели счастливчиками. Их никто не гнал на работы. Более того, их обязанностью было находиться рядом.

Так и прогуливались. Женщины, чуть в отдалении – шестерка моряков да Крис. Последний то отставал и присоединялся к матросам, то догонял женщин и важно шел рядом.

Щеки юноши ярко пылали от смущения, а Юля временами бросала такие взгляды, что сердце Кристофера проваливалось куда-то вниз, словно при хорошей качке.

Только разговора не получалось. Пленницы говорили на русском, которого никто не понимал. Все попытки Криса вставить пару слов заканчивались ничем. В лучшем случае – односложными ответами, обычно – молчанием.

Но взгляды, взгляды! У юноши земля уходила из-под ног. В голове шумело, словно он опрокинул в себя полную бутылку рома. На губы просилась глуповатая улыбка. В редкие минуты относительного просветления Крис старательно пытался стереть ее, стать серьезным, как и подобает старому морскому волку.

Куда там! Проходило пару мгновений, и улыбка всплывала опять. Непотопляемая, как кусок пробки.

Почти до обеда, ровно столько, сколько длилась прогулка, Крис был полностью счастлив.

Да и потом, доставив женщин на корабль и приступив к прямым обязанностям, постоянно ловил себя на том, что думает исключительно о недавнем прошлом.

Гёте еще не родился, однако Крис имел все основания воскликнуть гораздо раньше его героя: «Остановись, мгновенье!»

10 Флейшман. Назад к Командору

Робинсон уехал, оставив меня на попечение Джона. Я немного знал флегматичного крепкого слугу по прежним визитам. Знал и то, что сам эсквайр считает его преданным и частенько возлагает на него важные поручения.

– Головой отвечаешь, – услышал я тихий голос Робинсона, обращенный к слуге.

Каюсь, поначалу мне было немного не по себе в предоставленных в мое распоряжение гостевых покоях. Вдруг наш старый агент решит переметнуться и выдаст меня властям с потрохами? Кто предал один раз, легко совершит это же во второй. Вот как приведет с собой отряд, и что тогда делать?

Шансов одолеть десятка два вояк у меня не было. Даже убеги я из фазенды, что дальше? Шлюпка с бригантины придет только ночью. До этого времени ничего не стоит поймать одинокого беглеца если не самим, то при помощи собак.

Только что грозит самому эсквайру, если станет известно о его связи с Командором? Вряд ли запоздалое раскаяние и моя выдача позволит ему избежать наказания. Вопреки распространенному мнению, в старой доброй Англии ничего не стоит быть вздернутом на виселице по самому пустячному обвинению. Здесь же речь шла отнюдь не о пустяках.

Помимо этого соображения было еще два. Я не страдаю манией величия. Лорд Эдуард со своим напарником и компаньоном многое дадут за Командора, а вот во что оценивается моя голова? Сомневаюсь, что за нее дадут хотя бы половину суммы, которая обещана Робинсону при моем возвращении на корабль.

И еще. Из городской тюрьмы вытащить меня – проблема. Особенно при нынешних мерах предосторожности. А вот не оставить от хозяйства Робинсона камня на камне – это Сорокин проделает играючи. И понесенные убытки подданному никто из казны возмещать не станет. Раз твой дом – твоя крепость, так и беспокойся об этой крепости сам.

Короче, по всему выходило – бояться мне нечего. Я не боялся. Почти. В глубине души все-таки шевелился червячок страха. Мало ли какие шутки подбрасывает нам порой судьба.

Делать было решительно нечего. Наливаться вином за хозяйский счет я не стал. Из-за того крохотного шанса, что фортуна все-таки повернется задом. Тогда лучше быть трезвым, чем валяться в полубеспамятном состоянии.

Книг у Робинсона в доме не было. Одна Библия, а я не любитель религиозного чтения. Пробовал еще там, в своих временах. Было интересно: что же в ней находят люди? Только интерес мой довольно быстро пропал. Может, она мудрая, полная самых глубоких мыслей, однако мне не пошла. Или я тогда просто не созрел для принятия Бога. Да и теперь не тянуло.

Пялиться в окно до вечера было глупо. Здешние пейзажи мне надоели еще в пору нашего рабства. Век бы их не видеть! Даже три века.

И тогда я завалился спать. Прошлая ночь была почти бессонной, эта – просто бессонной, без всякого почти. С одной стороны, сон – это отдых. Голова будет работать лучше, и вообще… С другой – нет более надежного способа убить время. Заснул, проснулся – а уже сколько-то часов прошло.

По приобретенной в этих местах привычке раздеваться я не стал. Одно дело – в Пор-де-Пэ: свой дом, уют, покой. Другое – за его пределами, когда не знаешь, что случится в следующий момент. Не вскакивать же потом полуодетым!

Я только снял портупею. Проверил на всякий случай пистолеты, положил их так, чтобы были под рукой, и добавил к ним шпагу.

Как ни странно, я действительно заснул. И довольно крепко, что называется, без задних ног. Кстати, почему без задних? Я и передние-то не отстегивал. Это так, к слову. Привычка цепляться к фразе – немногое, что осталось от предыдущей, уже какой-то туманной жизни.

Остается надежда, что при настоящей опасности я бы сумел проснуться. Научился же чему-нибудь за прошедшие полтора с лишним года! Раз сумел до сих пор остаться живым, и даже не раненым. Если не считать пару пустяковых царапин да рубцов от плетки Грифа.

Проверка на чуткость не состоялась. Никакой опасности, по крайней мере, явной, сиюминутной, на горизонте не объявилось. А оно что, очень хотелось?

Эсквайр Робинсон объявился перед поздним английским обедом. Я уже успел более-менее выспаться, поленчевать (а как еще сказать, если завтракали мы с хозяином, а в одиночку я поглотил ленч) и даже вздремнуть еще немного про запас.

– Никакая «Кошка» на Ямайке не появлялась, – сообщил мне Робинсон после приличествующих случаю светских тем. – В тавернах много судачат о том, что знаменитый Ягуар пропал без следа. Кое-кто связывает его исчезновение с Санглиером, другие говорят, что флибустьеров погубила буря, третьи же – что фрегат ушел в другой район за новой добычей.

Ценная информация! Если не считать слуха о нашей с ним встрече, прочее мы могли предположить и сами. Но главное во всем этом – невозвращение корабля в Кингстон. Следовательно, еще есть шанс найти его в тех краях, куда нас самих отнесло ураганом.

– Значит, конкретного ничего? – уточнил на всякий случай я. – Санглиера все еще ждут? Или он уже где-то маячил?

– Ждут. Только не знаю, сумеют ли дождаться, – с веселой искринкой в глазах поведал Робинсон. – Признаться, вообще не понимаю, откуда пошел слух о его непременном появлении. Но в город не въехать без того, чтобы не быть остановленным. Да и потом, несколько раз подходят, смотрят: местный или приплыл издалека вместе с кровожадным пиратом.

– У губернаторов свои причуды. Или свои источники информации. Нам, маленьким людям, не дано узнать весь ход дерзновенной начальственной мысли, – машинально ответил я.

Ох, замешаны лорд с сэром! Замешаны. В противном случае, как это они заранее сообразили подготовиться?

Нет, чего по-настоящему не хватает – это хорошей рации с большим радиусом действия. Наши игрушки не в счет. Хотя они здорово выручали нас во многих ситуациях, однако в данном случае есть они, нет, все равно.

А как было бы здорово сообщить прямо сейчас обо всех новостях и заранее согласовать план дальнейших действий!

Мечты, мечты…

Но я же не прошу пару вертолетов огневой поддержки! Понимаю, к ним необходимы боеприпасы, топливо, да и с запчастями к ним постоянная напряженка. Всего лишь рацию помощнее.

Где ж ее взять?

Мы еще поговорили с хозяином о погоде, видах на урожай и прочих животрепещущих вопросах, после чего почтенный эсквайр милостиво предложил подбросить меня до моего поместья.

До поместья мы не добрались. В связи с его отсутствием. Зато подъехали к берегу. Не к самому, понятно. К чему проблемы с патрулями и прочей погранохраной? Но оставшаяся миля для меня, нынешнего, была сущим пустяком. Не на такие дистанции хаживал, и вообще, пешие прогулки полезны для здоровья.

Еще не стемнело. Я подождал, пока коляска с Робинсоном не скроется за деревьями. Потом отошел под прикрытие кустарника, посидел там, выкурил трубочку.

Небо на западе окрасилось в розовые тона. Потом над этими нежными красками загорелась Венера. Прекрасная и одинокая звезда любви. Но почему если любви, то обязательно одинокая? Что-то напутали древние римляне, или кто там называл созвездия на небе.

Зрелище было превосходным. Даже жаль, что, как всегда, были дела поважнее, чем без всяких мыслей любоваться красотами природы. Что в том мире, что в этом.

Солнце скрылось, и немедленно, с чисто южной стремительностью надвинулась ночь.

Небо было ясным, хотя и безлунным. Погода хорошей. Не прогулка – сплошное удовольствие. Почти удовольствие. Все-таки не привык я ходить в одиночку по чужим островам. Так и кажется, будто каждый куст несет угрозу.

Но ведь если плохо вижу я, то и меня плохо видно?

В руке у меня был факел, которым я должен был обозначить место для наших ребят. Но по вполне понятным причинам зажигать его я не спешил. Ночью огонь заметен издалека, и с ним мне было бы гораздо страшнее, чем в темноте.

Эта тьма меня и спасла.

Перевалив какой-то холмик, я поневоле застыл. Сердце ударило в груди тревожным набатом, и что-то, возможно, мифическая душа, провалилось в пятки.

На берегу, там, где растительность переходит в песок пляжа, горел костер. Небольшой такой костерок, показавшийся мне в первый момент погребальным кострищем.

Застыл я ненадолго. На пару мгновений, не больше. Затем повалился в траву, стараясь при этом ненароком не нашуметь.

Из травы с моего места было ничего не видать. Как бы ни билось сердце, пришлось на четвереньках перебраться чуть в сторону. Туда, откуда можно было разглядеть огонь и людей рядом с ним.

Расстояние было невелико. Сам я для тех, у костра, терялся во мраке. Они, конечно, тоже не стояли передо мной поясными мишенями, однако через какое-то время я уже мог с уверенностью сказать, что у огня расположились шестеро. Чуть в стороне паслись кони.

Оставалось выяснить, кто же это внаглую устроился на том самом месте, куда должна была подойти за мной шлюпка.

Подобраться вплотную к неизвестным, имея в союзниках только ночную тьму… Легко сказать! Я же не Командор, не Сорокин, не Ширяев… Только…

Только не выяснять было еще хуже. Как ни тянуло уползти прочь, бегство, ладно, не бегство, тактический отход означал мою задержку на острове. Со всеми возможными последствиями. Пусть я не легендарный Санглиер и за мою голову вряд ли назначена большая награда, однако при моей поимке британский королевский суд, отнюдь не самый гуманный суд в мире, с радостью добавит мне еще одну деталь туалета. Пеньковый галстук. А я и простые не особенно любил. Носил как дань сложившимся традициям и определенный знак общественного положения.

Страшно или нет, только выбор настолько небогат, что я зачем-то набрал в грудь побольше воздуха, медленно выдохнул и осторожненько двинулся к костру.

Помимо темноты, у меня было еще два союзника: ветер и море. Ветер шелестел травой, а море рокотало прибоем. Поэтому меня вполне могли не только не заметить, но и не услышать.

Я подползал с наветренной стороны. Пусть у неизвестных не было собак, однако осторожность еще никому не вредила. Напротив, помогала жить.

Ползти было трудно и непривычно. Я попробовал по-пластунски, насколько помню этот способ, однако так оказалось слишком медленно и нудно. Мне очень не хватало сноровки, поэтому мое ползание больше походило на передвижение на четвереньках.

Сам виноват, что не научился иначе. Обвинять некого.

Потихоньку я сумел подобраться ближе. Настолько, что до меня стали доноситься сначала отдельные слова, затем – фразы, а еще спустя какое-то время – почти весь разговор. Кроме тех кусков, которые говорились тихо.

– Кому-то померещился фрегат под веселым кабаном, а нам из-за этого торчать тут целую ночь, – жаловался один из сидевших у костра.

– Как же! Сможем мы справиться с целым фрегатом! – насмешливо протянул другой. – Говорю: надо потихоньку уходить отсюда. Все равно никто не проверит, были мы здесь или нет. А то пропадем без толку, и кому от этого польза?

– Не паникуй, Джейкоб. Санглиер увидит костер и в любом случае здесь высаживаться не будет, – возразил первый.

– Какая высадка? Сказано же – ожидают лазутчика! – вступил в разговор еще один.

– Ожидают одного, а как высадятся все! – опять заговорил второй.

Для меня стало ясно главное. Эти горе-вояки сами боятся намного больше, чем я. И костер – лишь свидетельство трусости. Мол, узрят, что кто-то находится на берегу, и перенесут десант в другое место. А не десант – так лазутчика. Не один же он будет в шлюпке! Одних гребцов должно быть порядка дюжины.

Вот что значит слава! У страха глаза велики, и наши противники подсознательно уверены в своем неизбежном проигрыше. Недаром замеченная кем-то бригантина немедленно превратилась во фрегат.

Так какого черта я боюсь, если они нас боятся?

– Тихо! Вроде кто-то гребет!

Вояки, а может, ополченцы, привстали, вглядываясь в тесную морскую гладь.

И тогда я решился. Силуэты противника отчетливо вырисовывались на фоне костра. Я как можно тщательнее прицелился и выстрелил. Один из стражников вскрикнул и послушно упал. Я немедленно выстрелил еще раз, промазал, однако это уже не играло особой роли.

Дозорные мгновенно превратились в беглецов. Они рванули от костра с такой скоростью, что позабыли про своего раненого приятеля. Кто-то с разгона запрыгнул на лошадь, кто-то предпочел удирать так, но в несколько секунд здоровых людей в световом круге не осталось.

Мне не хотелось тратить два оставшихся заряда. Судьба в таких случаях легко может поменять милость на гнев. Поэтому я подбежал к огню, увидел там валяющийся мушкет и выстрелил из него. Не целясь, просто в ту сторону, куда умчались мои противники.

Дальше все оказалось совсем просто. Я торопливо отошел в противоположную сторону, зажег факел, и вскоре ответный огонь замаячил среди мерно вздымающихся волн.

Ребята слышали выстрелы, поэтому гребли изо всех сил.

Правда, на борту бригантины я получил от Сорокина хорошую взбучку. Мол, приказ гласил – действовать тихо, а я… Мои слова, что костер не дал бы шлюпке подойти, а следовательно, забрать меня, оправданием не стали.

– Мы специально забрали чуть в сторону. Хрен бы они что увидели, стоя рядом с огнем, – заявил мне Владимирцев, бывший в шлюпке старшим. – В крайнем случае, справились бы сами. Зачем лезть в одиночку?

А в самом деле – зачем?

После Ямайки мы заглянули в Пор-де-Пэ. Надо было основательно запастись продовольствием да и поставить в известность наших женщин. Иначе еще начнут думать, будто с нами случилось что-нибудь во время шторма. Как остальные, не знаю, а моя Ленка – наверняка.

Стоянка поневоле продлилась три дня. Пока грузили продукты и порох, пока выполнялся мелкий ремонт, пока… Да мало ли что необходимо сделать перед выходом в долгий рейс?

Что он затянется на месяц, а то и месяцы, ни у кого из нас сомнений не было.

Второй по счету день у меня оказался свободным, и я распорядился им далеко не лучшим образом. Как-то так получилось, что ко мне заявился Музон. Именно Музон, а не Муза.

В отличие от прекрасных парящих дев в хламидах, тех дев, которые вдохновляют на творчество поэтов и художников, Музон выглядит отнюдь не живописно. Вечно в грязноватом ватнике, в треухе, небритый, с мятыми серыми крыльями. Он тоже порою летает, только низенько-низенько. Но обычно предпочитает ходить. Вдруг грохнешься с невысокого неба? Больно же будет! Ногами надежнее, особенно когда принято на грудь.

Если после этого запрещено садиться за руль, то как тут летать? Штопором?

Да и вдохновляет сей тип весьма специфически. Не арфой, а гармошкой или балалайкой.

Порой пьянку тоже можно отнести к произведениям искусства. Хотя бы из-за приложенной фантазии. Конечно, не всегда, а лишь когда в гости заявляется тип с крылышками и в телогрейке.

Он не влетает в окно. Нет, обычно Музон терпеливо ждет за дверью, когда наконец его впустят в дом. Но уж если впустили, то тут и споешь, и спляшешь, и покуролесишь, вкладывая в это душу, как другие вкладывают ее в мелодию. Главное – впустить.

Я лишь открыл ему дверь, а потом…

Эх, лучше не вспоминать!..

11 Леди Мэри. Куда плыть?

– И зачем тебе это надо?

В голосе Наташи не было ни капли укоризны. Особого интереса в нем также не было. Такое впечатление, будто спросила, лишь бы спросить.

– А разве плохо получилось? – лукаво отозвалась Юля.

– Нет, с ума ты его свела. Только зачем? Не думаешь же ты, будто он сможет устроить на корабле переворот и потом доставит нас назад, к Сереже?

– Почему бы и нет?

Разговор происходил в той же каюте, куда вновь вернули пленниц после прогулки по острову.

– Хотя бы потому, что, судя по бросаемым на тебя взглядам, он предпочтет владеть тобой сам, – с оттенком раздражения пояснила Наташа.

– Владетель нашелся! – В фырканье Юли было столько презрения, что, услышь ее недавний кавалер, он сошел бы с ума от унижения и злости.

Впрочем, чтобы сойти с ума, надо как минимум его иметь. Крис же по молодости и неопытности давно его потерял под властью женских чар.

– Я серьезно, Юленька! Думаешь, что-нибудь помешает ему изнасиловать тебя за ближайшим кустом или прямо здесь, в каюте?

– Угу. Тоже мне, маньяк сексуальный! Не говори глупостей, Наташенька. Его тогда свои на части разорвут. А перед этим всем экипажем поимеют. Мы же с тобой предмет торга. С нами надо обращаться бережно, дабы получить побольше. Хотели бы чего-нибудь другого, нас бы давно… – Юля многозначительно замолчала.

– Все равно, молод твой офицерик. Никто за ним не пойдет, – зашла с другой стороны Наташа.

– Какой есть. Да нам и не надо, чтобы за ним пошли многие, – несмотря на свою браваду, Юля представила, что будет в случае победы Криса, и содрогнулась. – Нам бы заставить их подраться между собой. Чем меньше останется пиратов, тем легче Сереже будет с ними справиться.

Отвечать Наташа не стала. Внутри заворочался ребенок, и все внимание будущей матери переключилось на него.

– Вам плохо, госпожа? – Толстая негритянка всплеснула руками. – Может, чем помочь?

Наташа отрицательно покачала головой. Не объяснять же, что ей, вопреки всему, сейчас хорошо.

Почти хорошо. Если учесть то, что мешало полному счастью.

Тем временем на острове вовсю кипела работа.

Часть моряков рассыпалась по безлюдным окрестностям в поисках добычи. Время от времени далекие выстрелы извещали оставшихся о том, что необитаемый остров отнюдь не является синонимом слову пустынный. Тем более что в данный момент команде «Кошки» какие-нибудь дикие козлы были гораздо важнее, чем люди.

Но если охоту при всех ее трудностях можно отчасти отнести к удовольствиям, то остальным морякам было гораздо труднее.

Мачта – не самый сложный предмет из тех, что был изобретен человечеством. Это совсем не означает, будто изготовить ее – пара пустяков. Прямых деревьев требуемой высоты не бывает. Приходится заготавливать целый ряд бревен, обрабатывать их, придавать соответствующие размеры, а затем уже собирать из них мачту, наращивать стеньги и прочее. И, конечно же, нужны реи под паруса. Все это требуется делать на совесть, дабы конструкция не переломилась под натиском ветра, а то и от обычной качки, усиленной высотой и собственным весом.

Такие работы проходят под руководством корабельного плотника. Здесь же рядом с плотником в качестве надзирателя над рабочей силой постоянно находился кто-нибудь из офицеров.

Несколько раз приходил Коршун, покрикивал на работающих. А один раз побывал даже Ягуар собственной персоной. Этот не ругался. Постоял, посмотрел, как трудятся его моряки.

В присутствии капитана моряки, конечно же, трудились с удвоенным рвением. Если у кого-то в данный момент не было работы, то он старательно имитировал ее. Вид суетящихся подчиненных гораздо важнее приносимой их суетой пользы.

Ягуар пару раз не спеша прошелся вдоль всего занятого трудящимися моряками участка, внимательно выслушал пояснения плотника, еще немного постоял в сторонке и скрылся молча, как перед тем подошел.

После его ухода матросы какое-то время по инерции продолжали суетиться, кто с толком, кто без, и лишь потом устроили давно желанный перекур.

– Том, послушай. Разговор есть. – Сэм работал на другом конце и только теперь, впервые за весь день, сумел подойти к своему приятелю.

Том заскорузлыми пальцами набивал прокуренную трубку:

– Ну.

– Тут мы с парнями поговорили промеж себя. Ничего путного из нынешнего плавания не получится.

– Почему? – Прикурить Тому удалось не сразу. Зато теперь он мог с наслаждением втягивать в себя табачный дым.

Сэм сплюнул сквозь зубы и пояснил:

– Бабы на корабле – примета верная.

Том машинально кивнул. Куда уж вернее!

Но тут до него дошел тайный смысл предложения. Поневоле стало страшно. Ладно, пойти против капитана, но потом еще можно столкнуться с такой силой, что позавидуешь мертвым.

Дабы уйти от конкретного ответа, Том поискал аргумент и, к своему облегчению, нашел его:

– Это не бабы, а добыча.

– Все равно бабы, – резонно ответил Сэм.

Оспорить последнее утверждение было трудно. Разве тем, что многие суда перевозят не только пассажиров, но и пассажирок и при этом частенько умудряются добраться до требуемого порта.

– А что делать? – буркнул Том.

Мол, не топить же, как слепых котят.

Да и на самом деле – выкуп. Если не деньги, то, возможно, жизнь. Стоит налететь на Санглиера…

Легендарный флибустьерский Командор поневоле наводил на своих коллег с вражеской стороны неописуемый ужас. Казалось, что он в состоянии достать всех досадивших на дне морском. Даже скорее отправить их туда. Без возможности возвращения.

– Оставить их здесь с охраной. Тогда с Санглиером будет договориться легче. Пока он не знает, где его жены. Он нам – деньги, мы ему – место. А там пусть сам с ними возится.

Том поневоле задумался.

Идея приятеля сразу показалась ему неплохой. Чем переться в Кингстон, возможно уже разгромленный Санглиером, гораздо безопаснее оставить драгоценную добычу здесь и уже через посредников связаться насчет выкупа.

Через посредников – так как что стоит Санглиеру под пытками выяснить у действующих лиц, куда они запрятали женщин.

– Надо предложить Ягуару, – промолвил Том.

– Предложим. Все вместе соберемся и предложим.

Лезть к капитану одному с самой дельной мыслью никто бы не рискнул. Мало ли как он ответит! А против всей команды даже сам Ягуар ничего сделать не сможет.

– Кончай перекур! – зычный бас Артура поневоле заставил моряков вздрогнуть. – За работу, собачье отродье!

Спорить и пререкаться было бессмысленно. Разве если очень хочется отведать плетей.

Ни Том, ни Сэм ничего подобного не хотели. Пришлось торопливо выбивать трубки да расходиться по отведенным каждому местам. До обеда оставалось немного времени, и офицеры всячески торопили парней с бака сделать как можно больше из запланированных работ.

Если матросов не подгонять, разве куда-нибудь приплывешь?

Вместе со всеми к уже поваленным деревьям пошел и Лудицкий. Толку от него не было никакого. Бывший депутат или мешал всем, или суетился вокруг да около, не работая, а изображая кипучую деятельность. Про себя Петр Ильич злился, крыл пиратов на чем свет стоит, произносил бесконечный монолог, этакую обличительную речь по поводу коварства британских флибустьеров.

Превращать интеллигентного человека в простого матроса – такого в договоре не было. Более того, тот же Кабанов, при всей своей явной неблагодарности, даже не пытался заставить уважаемого человека вступить на скользкий путь преступника. Очевидно, втайне понимал превосходство своего бывшего нанимателя над собой. Старался унизить, превратив уважаемого человека в слугу и не слушая идущих от души советов, однако в море не брал. И уж подавно не наказывал.

А эти… Обещали с три короба, только помоги вытащить девок к берегу, и сразу получишь некоторую сумму денег, возможность переехать в Англию или здесь, на месте, стать советником лорда Эдуарда.

И что? Превратить в последнего матроса вместо награды за услуги, которые пришлось оказывать, рискуя жизнью? И ведь в суд на них не подашь! Ясное дело, решать будут в пользу своих. А то и вообще не будут. Скажут, заявлений от пиратов не принимаем… Если еще не впаяют срок за соучастие в морском разбое.

Монолог монологом, но, помимо этого, приходилось суетиться. Лудицкого пару раз отхлестали за нерадивость, несильно для начала, но больше подвергаться наказанию Петр Ильич не хотел. Забьют же, словно кабанчика. И никто не ответит за гибель известного депутата.

Точно такой же разговор, как и у приятелей, у офицеров произошел несколько позже. Точнее, после обеда.

Сам обед благодаря отстрелянной дичи был, пожалуй, едва ли не самым роскошным за последнее время.

Нет, разумеется, офицеры питались получше команды. Об ином не могло быть и речи. Только общее состояние припасов было таково, что бедствовать пришлось всем. Вплоть до капитана.

Теперь, насытившись свежим, зажаренным над костром мясом, начальство несколько подобрело. Даже проверять ход работ никто не пошел. Надо же и посидеть немного, отдохнуть перед тем, как браться за тяжелую работу. Да и обсудить не мешало, что делать дальше и куда держать курс.

– Тут такое дело… – Пуснель несколько побаивался Ягуара, однако Коршун еще перед обедом настоятельно посоветовал офицеру начать разговор на конкретную тему. Благо, с выслужившегося из матросов Пуснеля спрос был небольшой. – Мачты мы сделаем, а дальше? В смысле, двинемся куда?

Ягуар взглянул на француза, словно на последнего идиота, и коротко обронил:

– На Ямайку. В Кингстон.

Пуснель покорно кивнул, но встретился взглядом с Коршуном и продолжил, как договаривались:

– Я в смысле: нам туда надо? Сколько времени потеряли да еще пока доберемся! Санглиер давно успел пронюхать, кто мы. И на Ямайке он уже давно побывал.

– Если побывал, остается пожалеть его. – Правда, судя по голосу, никакой жалости капитан не испытывал. – На этот раз его фокусы не пройдут. Там еще до нашего отплытия началась подготовка к встрече. Это будет его последний налет.

– Сомнительно, – буркнул Коршун. Опытный пират испытывал перед Командором прямо мистический ужас. Все никак не мог забыть Санглиера в бою.

– Как – сомнительно? – В глазах Ягуара сверкнул гнев. – По-твоему, целая эскадра и население острова не способны дать отпор паре кораблей?

– Иногда не способны. – Коршун несколько сжался и исподлобья взглянул на остальных в поисках поддержки.

– Тут, в смысле, речь не о том. Утопили Санглиера – и слава Богу. А если он опять задумал хитрость? Вдруг разведал, что мы не пришли, да затаился неподалеку? – пришел на помощь своему бывшему начальнику Пуснель. – Как бы нам тогда самим не оказаться в ловушке!

– Ты думаешь, он дьявол? – Роб, человек в здешних водах новый, негодующе фыркнул. – Больше месяца продержаться у входа в порт, да так, что никто и не заметил!

– Зачем у входа? Если он соберет всех флибустьеров и все-таки захватит Кингстон? – возразил Коршун. – Мы должны учесть все его шаги.

– К чертям вашего Санглиера! Надоел! Что нам теперь, трястись при одном имени? – Роб замысловато выругался, так, что Ягуар покраснел.

Или показалось?

– Трястись не надо. А вот меры принять не мешает. – Глаза Коршуна никак не желали сосредоточиться на ком-нибудь одном из компании и постоянно перебегали с одного на другого.

– Какие меры? – холодно осведомился капитан.

Он явно жалел, что не может вздернуть паникеров с той же легкостью, как какого-нибудь провинившегося матроса.

– Оставить где-нибудь баб и тогда уже подойти к Кингстону, – по-прежнему бегая глазами, сообщил Коршун.

– Где?

– Где угодно. На Барбадосе, еще на каком острове. Пока баб нет, у нас будет крупный козырь.

– Милан верно говорит, – неожиданно встрял Артур. – Без баб будет сподручнее.

– А сколько потом тащиться до вашего Барбадоса?! – в очередной раз возмутился Роб. – К черту! Так и будем шастать по островам? Их здесь столько…

– Можно где поближе, – пошел на уступки Коршун. – На другом конце Ямайки. Выделим охрану, и пусть там сидят.

Ягуар явно хотел сказать что-нибудь резкое, однако подумал и кивнул:

– С другой стороны Ямайки – можно. Дадим знать лорду Эдуарду. Он наверняка давно волнуется, куда мы пропали.

Достигнутый компромисс до поры до времени устроил всех. Даже матросов, целая делегация которых заявилась ближе к вечеру. Только до Ямайки еще надо было дойти. Тоже не так просто, учитывая, куда отнес «Кошку» ненужный шторм.

И снова вечером леди Мэри не спалось. Поневоле терзали мысли о провале так хорошо задуманного похищения. Ну, не совсем провале, однако все-таки…

План был так хорош! Благодаря ему Командор полностью выводился из игры. Более того. Главным выкупом предполагалось потребовать от флибустьера сдаться на милость, а деньги должны быть не более чем довеском.

И ведь так хорошо все началось! Если бы не ураган…

Про себя Мэри была отнюдь не уверена, будто все кончилось. Командор наверняка успел побывать на Ямайке. Если пытался взять Кингстон с налета, то получил свое. Только не полезет же он крушить и громить, пока его женщины (Мэри передернуло в очередной раз от неслыханного разврата) находятся в руках у врага! Должен попробовать как-то договориться. Выкуп – вполне обыденное дело. Сам же брал с лорда и с сэра Чарли.

Только никаких женщин в Кингстоне нет! Нет – по ее вине. И по вине урагана.

А тут еще неожиданное паникерство офицеров! Коршун никак не может забыть провал предыдущего плана, где он должен был сыграть главную роль, да не смог. А теперь трепещет при одном упоминании имени Санглиера. Как только согласился на предложенный план?

О встречном плане Коршуна, связанном с сундуками флибустьерского Командора, Мэри, конечно, не подозревала. Она настолько сильно мечтала наказать противника, что не понимала никаких других желаний.

Ни на кого нельзя всерьез опереться! С виду смелые мужчины, а так боятся Командора!

Мысли в очередной раз перешли в воспоминания, и Мэри наконец-то погрузилась в приятное сновидение.

Из тех, о которых никогда и никому не рассказывают…

12 Кабанов. Знак судьбы

Валера по десять раз за день старательно рассчитывал, куда могло унести «Кошку». Какими предпосылками он при этом руководствовался, не знаю. Однако смог же он отыскать наш первый в этом мире остров, при том, что мы не имели ни малейшего понятия ни о его названии (которого, вроде бы, и не было), ни о точных координатах.

Хотелось верить, что и сейчас таланты нашего шкипера не пропадутвтуне, принесут реальные плоды. Очень хотелось бы. Только умом я понимал: даже если Ягуар где-то неподалеку, реальных шансов найти его почти нет. А он ведь вполне может давным-давно стоять на Ямайке, а то и…

Я порою думал: может, надо было не бороздить наиболее вероятные районы, а затаиться где-нибудь у Кингстона? Даже если ураган отнес «Кошку» в сторону, как нас, все равно она обязана вернуться в родную гавань.

Или не должна? Что помешает Ягуару спрятать добычу на любом из островов британской короны? А уж потом через каких-нибудь посредников выйти на меня с требованием или выкупа, или моей головы. С его стороны был бы не худший ход. А уж в уме своему противнику я отказать не мог. Как по предыдущим его налетам, так и по ловкости, с которой были похищены Наташа и Юля.

Я не знал, как долго команда согласится выполнять мои приказы. Одно дело – выйти в погоню, и совсем другое – болтаться посреди моря в тщетной надежде, что судьба на нашей стороне и пошлет нам в руки врага.

Хорошо хоть, что продуктами мы теперь были обеспечены. Да и захваченные ценности весьма способствовали поднятию духа.

Сказал бы мне кто пораньше, что придется убивать не по долгу присяги, не для самозащиты, а в буквальном смысле ради пропитания, не поверил бы. Теперь же не чувствую и тени раскаяния. Точнее – загоняю редкие угрызения совести в такую глубь души, из которой им не выбраться.

За время крейсерства нам дважды попадались купеческие суда. Один англичанин и один испанец. В обоих случаях никакого боя не было. Видно, мой флаг много значит в здешних водах. Небольшая погоня, понимание, что от нас не уйти, а там – добровольная сдача. Мы забирали все самое ценное, допрашивали, не встречали ли кого по дороге, словно невзначай сообщали, что возвращаемся на Гаити, да и отпускали пленных к какой-то матери.

Валера в очередной раз пересчитывал, вводил в формулы новые коэффициенты. Я же все никак не мог решиться прекратить поиски, повернуть к знакомым берегам. Клял себя, назначал сроки: когда пару дней, когда три. Сроки проходили, результата не было, а я уже назначал новые, не надеясь, но будучи не в силах уйти из этого района…

Дул вестовый ветер. Для «Лани», если она шла к нам на рандеву, он подходил едва ли не идеально. Для нас же, пожелай мы взять курс на Ямайку, практически встречный.

Большая часть парусов были зарифлены. Неподалеку виднелся небольшой необитаемый островок, по уверениям Валеры, один из наиболее вероятных пунктов нашей встречи с Ягуаром.

На этом небольшом клочке суши мы провели прошлую ночь. Там же пополнили запасы пресной воды. Желающие помылись. Остальные просто отдыхали на твердой земле.

Сейчас же мы болтались неподалеку от места ночлега и рассматривали только что появившийся на горизонте парус.

Судя по всему, неведомый корабль шел прямо к нам. Ну, ладно, не совсем прямо. Хождение против ветра напоминает ломаную линию. Для команды подобный вид плавания мучителен из-за необходимости постоянно работать с парусами. Скорость же настолько невелика, что любое плавание растягивается на лишние недели.

Вольному – воля. Да и не идти же всегда покорным капризным зефирам.

За неведомым парусом наблюдала вся команда. Невольно гадали: друг или враг, купец или вояка.

Так продолжалось довольно долго. Нынешний век – это век неторопливости. Черепашьи скорости, малые дистанции боя, бесконечные маневрирования, что на суше, что на море. Порою, пока удастся сойтись, можно выспаться. Если кто даст, так как к бою принято готовиться заранее.

С мачты торопливо слетел Жан-Жак с моим биноклем на шее.

– Это «Кошка»!

– Что?!

Гранье был самым глазастым из нас. Канонир никогда на моей памяти не ошибся, но тут светило такой удачей, что поневоле не очень верилось словам.

– «Кошка»! – повторил возбужденный Жан-Жак. – Точно!

Сердце невольно дрогнуло. Может, действительно есть Бог на небе, раз он сделал возможным нашу встречу? Или причина – точный расчет нашего шкипера?

– Все наверх! – мой голос сел. Вместо громогласной команды был какой-то хрип, но повторять не пришлось.

Хлопнули разворачивающиеся паруса. Фрегат рыскнул, ложась на курс, поймал ветер и довольно ходко устремился к маячившему в отдалении кораблю.

Я не жалуюсь на зрение, однако до нашего бравого канонира мне далеко. У него действительно орлиные глаза. Но так хотелось убедиться в его правоте самому!

Даже с биноклем я не был уверен, что передо мной «Кошка». Только и разобрал, что имеем дело с фрегатом. Три мачты с прямым вооружением, паруса наполовину убраны, какой-то флаг, для меня не различимый на расстоянии…

Чужой корабль стал поворачивать. Мачты забелели от торопливо поднимаемых парусов. Он явно старался избежать встречи с нами. Это ничего не значило. В архипелаге не было мира даже в спокойные годы. Кто-то при встрече с незнакомцем рассчитывал на силу, кто-то предпочитал удрать. Пусть в данном случае фрегат встретился с фрегатом, но не обязательно же стремиться в драку! Без особого повода и причины…

Или причина есть?

Так хотелось верить в это!

Жан-Жак вновь слазил на мачту, долго разглядывал удиравший фрегат в бинокль и подтвердил сказанное ранее:

– «Кошка»! Точно!

И такая уверенность звучала в его словах, что я наконец поверил. Окончательно и бесповоротно.

Не только я. Все, находившиеся на «Вепре», убедили себя, что искомый корабль найден. Матросы работали слаженно и вдохновенно. Мы увеличили парусность до предела. По нынешним меркам, наш красавец не шел – летел.

Только по нынешним. Для меня он едва двигался. Век, в котором нас угораздило оказаться, весьма медлительный. Любое движение осуществляется со скоростью улитки. Если повезет – то пешехода.

Мы давали узлов десять, а надо было бы восемьдесят. Хотелось превратиться в ветер, чтобы сильнее дуть в паруса. А еще лучше – чтобы долететь до вражеского корабля и обрушиться на его команду. Более всего – на Ягуара и Коршуна.

Увы, не дано…

– Куда они идут? – спросил я Валеру.

Нашему шкиперу не пришлось гадать над картой в долгих поисках ответа.

– Никуда.

– Как?! – В первый момент я, признаться, не понял.

– Куда ветер несет, – терпеливо пояснил Ярцев. – Прут по прямой, лишь бы удрать, блин!

Если подумать, не самый глупый маневр. Ягуар решил попытаться уйти от нас по прямой без особых затей. Чей корабль быстроходнее, тот и выиграл. Впрочем, фора у «Кошки» была такова, что без особого риска можно было попробовать и другие варианты. Если мы, конечно, сумеем подойти чуть ближе.

А вот сумеем ли?

Долгое время было непонятно, становится ли расстояние меньше, или, напротив, оно чуть увеличивается. Мои нервы были напряжены до предела. Как струна, еще немного потяни – и лопнет. Мне доводилось несколько раз молиться за мою достаточно длинную жизнь, еще на той, первой войне. Но никогда я не возносил молитвы с такой искренностью и силой. Я был готов обещать все, что угодно, лишь бы на небесах вняли моей просьбе и позволили сблизиться с удирающим фрегатом. Вплоть до того, чтобы окончательно и бесповоротно уверовать в Бога.

Возможно, кто-то действительно есть на небе. Во всяком случае, «Кошка» стала приближаться к нам. Или мы к ней. Пусть очень медленно, едва заметно, зато вполне определенно.

Ближе к вечеру я уже мог различить в бинокль флаг над ней. Это действительно была она, наша пропащая животина.

Волны с тихим шелестом расходились под форштевнем «Вепря». Порою звучали краткие команды. Матросы тянули многочисленные шкоты, карабкались на мачты. Только пушек никто пока не заряжал. С этим делом всегда можно успеть, да и не знал я, можно ли стрелять по кораблю, на котором находились два самых милых мне создания? Даже три, учитывая того, кого носила в себе Наташа.

Погоня – погоней. Наши люди смогли повахтенно пообедать, даже чуть отдохнуть.

Не помню: ел я что-нибудь или нет? Скорее, да. Рядом со мной находилось немало заботливых друзей, и уж они наверняка не преминули уговорить меня проглотить хоть кусочек. Я действительно не помню ни уговоров, ни их результатов. Все мое внимание было поглощено идущим впереди фрегатом. Его кормой, которая с каждым часом становилась ближе.

Нам не хватило каких-нибудь трех часов. Может, даже двух. Вечер наступил в строго отведенное время, быстро перешел в ночь. Луна находилась в первой четверти. Только, даже будь полнолуние, все равно света недостаточно, чтобы надежно разглядеть в море чужой корабль. Огней он, понятное дело, не зажигал, в колокол не бил, старался изо всех сил слиться с черным ночным морем.

Нет ничего хуже, чем играть в подобные жмурки. «Кошка» вполне могла удирать от нас прежним курсом. Могла свернуть в любую сторону. Могла даже повернуть на обратный курс или спустить паруса и затаиться во мраке.

Что могли сделать мы? Конкретного, гарантирующего результат – ничего. Матросы по обоим бортам напряженно вглядывались в темень. Пару раз, когда им мерещилось нечто, мы поворачивали в ту сторону, старались как можно придирчивее обыскать район и каждый раз не находили ничего.

На всякий случай мы шли теперь медленнее. Хотя, может, этим самым давали нашему противнику шанс оторваться от нас окончательно. Вряд ли второй раз удастся наткнуться на тот же самый корабль. Но гнаться…

А вдруг мы уже прошли мимо, и «Кошка» потихоньку ковыляет к Ямайке?

Говоря короче, как ни крути…

Практически никогда мне не доводилось испытывать с такой силой собственную беспомощность. Даже после похищения Наташи и Юли было отчаяние, но отнюдь не сознание того, что я ничего толком не могу. Здесь же… Не приведи Господь чувствовать то, что чувствовал этой ночью я!

Утро встретило нас поднимающимся солнцем, безоблачным небом, ласковым морем и пустым до неприличия горизонтом. Невольно пожалел о том, что бывший когда-то в числе моих планов воздушный шар так и остался планом.

Впрочем, даже для простейшего монгольфьера на палубе фрегата не было места. Палуба любого парусного корабля настолько загромождена мачтами, вантами, шкотами, да еще в придачу пушками, бочками и прочими причиндалами, что разместить на ней нечто большое не представляется никакой возможности. Единственное, если бы мы могли буксировать за собой баржу. Но тогда «Вепрь» утратил бы скорость, и без того порядочно упавшую из-за обрастания днища.

Мы продолжали поиски наобум, почти без надежды, пока откуда-то издалека не донеслись отдаленные раскаты пушечного грома. Похоже, где-то в море разыгралось небольшое сражение. Нет, не сражение. Всего лишь стычка. Раскаты доносились до нас какое-то время, но довольно быстро затихли.

«Вепрь» немедленно устремился на звуки чьих-то залпов. Но реально прошло не меньше часа, когда марсовые заметили на пределе видимости два расходившихся в разные стороны парусных корабля.

Что-то в последние дни явно происходило со временем. Оно напрочь отказывалось течь, как ему положено. Вместо привычного бега минут было какое-то топтание на месте. Даже не топтание, топтание – тоже разновидность движения, пусть и кажущегося, иллюзорного. Здесь же была полная остановка. Вроде фрегат куда-то идет, расходятся волны, туго наполнены попутным ветром паруса, а солнце так и стоит на одном месте, и стрелки на часах (есть у меня карманные часы, хорошие, с золотым корпусом и отлаженным сложным механизмом) никуда не двигаются. Как ни посмотришь, вроде прошло часа два, а показывают от силы разницу в пять минут.

Ощущение было не только моим. Судя по тому, что давно не раздавались песни, не слышался смех или хотя бы громкие голоса, команда испытывала то же самое.

Не знаю, сколько прошло, на часы я просто боялся смотреть, пока Гранье не объявил:

– Корабль, уходящий к югу, – испанская бригантина. Второй, забирающий несколько к северу, – «Кошка».

Я размашисто перекрестился. Первый раз в жизни.

Спустя еще какое-то время в сознание вторгся голос Ширяева:

– Вы бы поспали немного, Командор. На вас уже лица нет. Все равно догоним еще не скоро. Надо и отдохнуть.

– Потом, – отмахнулся я.

– Какое потом, милейший? – поддержал моего бывшего сержанта невесть как оказавшийся рядом Петрович. – Свалитесь – думаете, будет лучше? И потом, дело ваше, но сколько можно курить? Вы же один, наверное, полмешка табака извели!

В моей руке в самом деле была трубка. Только насчет курения наш доктор оказался не прав. Табак в трубке давно выгорел, как ни пытайся растянуть, не растянешь.

Я выбил сгоревшую массу, машинально набил свежим зельем, но тут в самом деле ощутил, что выкурено изрядно. Во рту было много хуже, чем на любой помойке. Если у меня там кто и ночевал, то явно не кавалерийский эскадрон. Тогда уж вся конармия товарища Буденного с многочисленными обозами и приданными частями.

И сухость. Рот пересох, вероятно, вскоре после Троянской войны. Даже слюна была сухой, если такое возможно. Но почему бы и нет?

– Гриша, не в службу, а в дружбу, закажи кофе. И чего-нибудь поесть. Пару сухарей хотя бы. Только с водой, – попросил я у Ширяева.

– Я сам, – неожиданно произнес Петрович.

Он действительно вскоре объявился с импровизированным подносом, на котором помимо заказанного лежал кусок солонины.

Первым делом я жадно припал к кувшину с водой. Лишь затем, когда хоть немного исчезла сухость, наступил черед пищи. Сухарь не хлеб. Порою об него можно зубы обломать, но я кое-как справился и с сухарями.

Венчала мой обед чашка крепчайшего кофе. Я даже вновь испытал подобие бодрости. А уж выкурить после такого трубку – это вообще свято.

– На «Кошке» сбита часть грот-мачты, – доложил подошедший Гранье. – Не знаю, что там у них произошло, но союзники явно чего-то не поделили.

– Черт с ними! – Бодрость быстро проходила, а голова совершенно и определенно отказывалась работать. – Жаль только, что дележ закончился так быстро.

– Да уж, могли бы подождать нашего подхода, – весело рассмеялся Гранье.

– Ничего. Обратили внимание, что скорость «Кошки» заметно упала? – Ярцев стоял рядом с нами, опираясь на трость. – Теперь мы ее точно догоним. Еще до вечера.

А у меня в голове раздалась песня. Точнее, пара строк:

До вечера действительно было еще далеко. Гораздо дальше, чем до вновь пытающегося спастись бегством фрегата. Гораздо дальше…

13 Леди Мэри. Бегство

Леди Мэри была зла. Противные ветры третьи сутки мешали идти к вожделенной Ямайке. Похоже, сама судьба ополчилась против британских флибустьеров. Такими темпами дорога растягивалась на лишние недели, если не больше.

На корабле тоже не все было ладно. Люди были недовольны некстати затянувшимся плаванием, лишениями, зримым отсутствием добычи.

Пленницы, за которых полагался большой выкуп, начинали раздражать. Не столько они (команда их практически не видела), сколько факт пребывания на борту. Как часто бывает, первоначальное возбуждение от собственной дерзости схлынуло, сменилось тревогой. Выкрасть – выкрали, но если ставший легендарным Командор неожиданно придет по их души и заплатит выкуп не серебром, а свинцом и сталью?

Порыв не терпит перерыва. Французские моряки, вошедшие в экипаж вместе с Коршуном, давно рассказали своим британским коллегам о возможностях Санглиера. Как всегда в подобных случаях здорово преувеличив их. В глазах флибустьеров их противник превратился в некое подобие бога войны, грозного и непобедимого. А как не бояться бога?

Впрочем, признанного бога, того, которого принято писать с большой буквы, пираты как раз никогда не боялись. Даже практически не вспоминали. Разве что во время сильного шторма, когда жизнь повисала на волоске между грозно поднимающихся волн. Тогда поневоле срывалось: «Господи, спаси и пронеси!»

Но бога в облике человека… Пусть простит тот, главный Бог, за невольное богохульство!

Теперь людям казалось, что невольная задержка позволит владельцу похищенного догнать «Кошку». Призрак Командора мерещился всюду. Чем дальше – тем больше. В тесных кубриках и на обеих палубах – повсюду повторялись одни и те же разговоры. Моряки старательно пугали друг друга грядущим возмездием, пугались этого сами до такой степени, что каждый парус на горизонте казался приближающимся «Вепрем».

Только небольшой части флибустьеров удалось сохранить присутствие духа, необходимое для боя, а прочим…

Леди Мэри прекрасно знала о настроениях команды. Доносчики были всегда и везде. Болтовня матросов и их страх раздражали до судорог, до желания собственноручно вцепиться в их наглые рожи, выцарапать глаза, выдрать волосы… Нет, это как-то по-женски. Лучше уж вонзить в живот кому-нибудь из наиболее горластых клинок, повернуть его и смотреть, как нахал корчится от боли, а затем заваливается на вечно грязную палубу…

Они еще называют себя мужчинами! Вроде просоленные морем, обветренные всеми ветрами, побывали в таком количестве переделок, – и хуже девицы пугаются одного имени человека, который ни в коем случае не появится в здешних местах!

Что гораздо хуже: настроение команды разделялось большинством офицеров. Лишь здоровяк Артур да юный Крис не поддавались всеобщей панике. Первый был слишком уверен в себе, считал, что в состоянии справиться в поединке хоть с чертом, второй – по свойственному молодости оптимизму.

Да еще оставался боцман Джордж, старый помощник отца и дяди Чарли. Человек, надежный во всех отношениях, не чета прочим.

И в который раз перед глазами вставал уверенный в себе мужчина, для которого, казалось, не существует никаких препятствий. Вот кого никогда не устрашит любая встреча!

Ну почему он не англичанин!

Стук в дверь отвлек леди от не слишком приятных мыслей.

– Да! – Сколько порою раздражения может поместиться в одном-единственном слоге!

Вновь нестерпимо захотелось запустить в неведомого посетителя кинжалом или хотя бы чем-нибудь потяжелее. Но это был Милан. Он же Коршун. Какой-никакой, а помощник во всех предприятиях.

– Я провел небольшую ревизию запасов. При таком продвижении нам их до Ямайки не хватит. – Глаза у Коршуна, как всегда, слегка бегали, не задерживаясь подолгу ни на одном предмете, отчего вид у помощника был неприятным.

– Ничего. Рано или поздно ветер изменится, – отмахнулась Мэри. Вернее, теперь – капитан Ягуар.

– Как бы поздно не было. Надо идти в ближайший испанский порт. Раз уж они союзники… – Коршун почесал свой крупный клювообразный нос, в свое время послуживший одним из оснований для его прозвища.

Еще недавно мысль зайти в гости к испанцам показалась бы ему дикой. Да и сейчас при случае Милан был бы не прочь потрепать нежданных союзников. Лишь бы при этом не осталось в живых свидетелей происшедшего.

Но и Ягуара от испанцев воротило, как от чего-то на редкость гадкого. Пусть не довелось нападать в прежние годы на золотые галионы и брать приступом испанские города.

– Я сказал – идем на Ямайку! – отрезал Ягуар.

Тон был таков, что спорить не хотелось. Только страдать потом от голода тоже.

– Не дойдем, – как-то не очень решительно буркнул Милан.

Капитан посмотрел на него с еле сдерживаемой яростью. С губ была готова сорваться гневная тирада, однако в этот момент в дверь снова постучали. На этот раз очень осторожно.

– Что еще?!

Появившийся на пороге рыжий матрос невольно вздрогнул от отклика капитана.

– Там парус на горизонте, сэр.

Капитан с помощником молча сорвались с мест. Сколько бы кораблей ни шастало по архипелагу, встречи были редки.

Наверху столпились все, кто в данный момент не был занят работой с парусами. Да и кто был – каждый свободный момент бросали взгляды в сторону едва видневшегося пятнышка на горизонте. Чувствовалось, людей мучает извечный в здешних водах вопрос: друг или враг?

Учитывая превращение испанцев в союзников, врагу здесь взяться было неоткуда. Но мало ли?..

Прошло немало времени, прежде чем чей-то севший от испуга голос выдохнул:

– Это Санглиер!

Пусть еще не подтвержденная, новость мгновенно облетела корабль. В гуле вырывающихся разноязычных проклятий совсем затерялось несколько обращений за помощью к Богу.

Оставалась надежда на ошибку. Слабая надежда, и далеко не у всех. Люди так долго пугали друг друга легендарным Командором, что уверовать во встречу с ним оказалось нетрудно.

Фрегат на фрегат – не страшно. Тут уж победит тот, у кого крепче дух да кому сопутствует удача. Беда была в том, что дух на «Кошке» был подорван. Настолько, что ни о какой победе не было речи.

Ягуар сумел это понять. Он долго мечтал встретиться с Санглиером, одолеть его, захватить. Но не с шайкой же трусливых ублюдков выступать против уверенных в себе флибустьеров!

Атмосфера на «Кошке» сгущалась. Чувствовалось, матросы были готовы к стихийному неповиновению возможному приказу. И Ягуар выкрикнул совсем не то, что хотел:

– К повороту!

Матросы с воодушевлением бросились выполнять команду. Если бы они с половинной силой чувства кинулись на врага, судьба Санглиера была бы предрешена…

Мрак стал сменяться тьмой, последняя – сумерками. Все это проходило быстро, без северной неторопливости. Но даже такой короткий срок стоил каждому из команды фрегата нервов.

Всю ночь «Кошка» уходила от погони на всех парусах, при этом все больше и больше забирая к югу. Затеряться в ночи было единственным шансом избежать нежелательной встречи, и теперь каждый хотел скорее узнать, насколько удался маневр.

Сотни пар глаз напряженно пялились во все стороны светлеющего горизонта. Зато и идущий наперерез курса парусник сумели заметить намного раньше, чем были замечены сами.

Сердца поневоле вздрогнули. Еще не настолько рассвело, чтобы разобрать класс корабля. Многие решили: Санглиер сумел ночью обойти их и теперь перекрывает путь к бегству.

Но это был не «Вепрь» и даже не «Лань». Сумерки еще не рассеялись, когда наиболее глазастые сообщили товарищам, что перед ними одинокая испанская бригантина.

– А ведь это шанс. – Милан вопросительно посмотрел на капитана. – Не будет же Санглиер гоняться за каждым парусом!

– Если мы объединимся… – не сразу понял Ягуар.

И тут дошло. Раз команда не расположена сражаться, то почему бы не поменять корабль? Командор будет искать «Кошку», вот пусть и ищет, сколько душе вздумается. Хоть до скончания веков. А драгоценная добыча тем временем давно будет в надежном месте.

Собравшиеся на квартердеке офицеры к идее отнеслись с пониманием. Один Артур недовольно перекосил рот и окинул своих компаньонов презрительным взглядом.

– Драться надо, а не бежать! Санглиер много стрелять не будет. Он на абордаж полезет. Нам же беречь некого. Пороха хватает. Если не раздолбаем, то такие потери нанесем, все шансы в драке будут у нас.

– Не видели вы Командора в деле, – качнул головой заросший бородой едва ли не до глаз Анри. – Это не человек, а дьявол.

Мэри невольно вспомнилась стремительная атака Командора на палубе фрегата. Того самого фрегата, который вез их с отцом в здешние края, а теперь больше года ходил под флагом с веселой кабаньей мордой. Тогда остановить Командора не удалось никому. Удастся ли сейчас?

Если бы люди не утратили дух раньше времени! В их нынешнем состоянии они вполне могли не устоять перед натиском Санглиера. Рисковать добычей Ягуару не хотелось. Не для того был предпринят этот балаган, чтобы попасться в лапы французскому флибустьеру!

Но как приятно было чувствовать себя в его крепких руках!

Вновь превращаясь в безжалостного Ягуара, Мэри стряхнула с себя сладострастные видения.

– Надо забирать бригантину и уходить, – твердо произнес Коршун. Уж ему-то было явно не с руки второй раз встречаться с Командором. Первый раз тот, можно сказать, помиловал, но теперь это не повторится, с гарантией.

– Зачем? Договоримся с испанцами и нападем сообща! – Крис откровенно был в восторге от собственного мужества.

– Угу. Большая подмога от этакого суденышка! – Анри посмотрел на юношу с нескрываемой насмешкой.

– Тогда тем более нельзя перебираться на него! Наша «Кошка» намного сильнее! – пылко возразил Крис.

– А бригантина – быстрее, – без всякой пылкости возразил штурман. – На ней у нас будут все шансы уйти от Санглиера.

– Я фрегат не покину, – мрачно оповестил всех Артур.

Он уже понял, что толку от остальных не будет, но сдаваться не собирался. Подобный вариант элементарно не помещался в его голове. Даже руки стали непроизвольно сжиматься, словно звероватый офицер собирался биться на кулаках.

Стоявший рядом с ним Пуснель долго морщил лоб, пытался сообразить что-то и наконец изрек:

– Без толку. Санглиер увидит брошенную «Кошку» и погонится за бригантиной. На ней мы будем беспомощны.

– Не догонит. Посмотри, какой у нее ход! – Анри кивнул туда, где уже отчетливо была видна «испанка».

О судьбе хозяев корабля никто не промолвил ни слова. Зачем, когда и так все ясно? Раз союзники, то свидетелями оказаться не должны.

Здоровенный нос Коршуна повернулся в сторону Пуснеля, и бывший капитан изрек:

– Почему же брошенный? Мы просто махнемся с испанцами корабликами. Думаю, они не откажутся. Можем им даже часть своих матросов оставить.

Последнее он произнес тихо, дабы не услышал рулевой.

Мэри размышляла. Ей было ясно, что большинство хочет уклониться от драки. Требовалось срочно решить, что предпочтительнее: попытаться сразиться с Командором с минимальной надеждой на успех или все-таки уйти, сохранив эффектное средство воздействия на противника? До тех пор, пока женщины в ее руках, Командор скован по рукам и ногам в своих решениях. Можно ему и пригрозить…

Взгляды как раз скрестились на Ягуаре. Решения принимает капитан, и только он ответствен перед Богом. Вернее, полностью во всем заменяет Всевышнего.

– Будем брать бригантину, – хрипло объявила леди. Даже знающие не сумели бы признать ее по этому голосу. Как и определить, что говорит девушка.

Коршун умело подрезал бригантине нос. «Кошка» спускалась по ветру и уже потому имела все преимущества.

Испанский капитан почему-то промедлил вначале. Теперь ему оставалось кусать локти да жалеть об упущенных возможностях. Роб продемонстрировал высокую выучку офицеров королевского флота. Выпущенное им с большой дистанции ядро легло аккуратно перед носом испанского судна.

Даже сумасшедший бы понял, что следующий выстрел может прийтись по бригантине. Пока же – только предупреждение и приглашение лечь в дрейф.

Должно быть, неведомый капитан на самом деле был сумасшедшим. Или хотя бы отважным до безумия. Вместо того чтобы спокойно подчиниться требованию, он ответил полновесным бортовым залпом. Только вес залпа был явно маловат, а дистанция, напротив, велика.

Бригантина была четырнадцатипушечной. Из семи выпущенных ядер шесть подняли фонтаны воды более-менее близко к фрегату. Зато седьмое с неожиданной меткостью зацепило грот-мачту.

Мачта переломилась посередине, и верхняя часть наполовину рухнула за борт. От окончательного падения ее удерживали лишь ванты.

Роб дернулся, будто удачный выстрел задел лично его, и приготовился достойно наказать нахала.

Ягуар тоже опешил от подобного неожиданного хамства. Правая рука нервно стиснула снятую перед тем перчатку. Только, к счастью для испанцев, не сразу нашлись слова. Когда же нашлись и уже были готовы сорваться с уст, все перекрыл рев Коршуна:

– Не стрелять!

Отнюдь не по доброте душевной. Но кто же будет калечить корабль, на котором сам собирается плыть?

Крик заставил остальных несколько опомниться. Канониры невольно опустили приготовленные фитили.

– Давайте белый флаг! Должны же они сообразить, что это не нападение! – рявкнул Коршун.

В каюте, кроме Ягуара и испанского капитана, был только Коршун. Именно его голос и звучал чаще остальных:

– Подумайте над собственной выгодой! Этому фрегату цены нет! Послушный, ходкий, прекрасно вооруженный. Не какая-нибудь там бригантина! Да у нас пушек в три раза больше, чем у вас! Захотели бы, щепок от вас бы не осталось!

Дон Карлос, худощавый, с породистым вытянутым лицом, был сбит с толку предложенной сделкой и непрерывным потоком слов и ошарашенно молчал.

Происходившее на его глазах было немыслимо и бессмысленно. Капитан легко бы понял, если бы вчерашние противники и нынешние союзники под шумок попытались захватить его «Сан-Изабеллу». Он сам не питал к британцам никаких добрых чувств. Более того, не раз и не два схватывался с ними в прежние годы. На свое счастье, выходя победителем. Но обмен…

Тут поневоле заподозришь какой-нибудь подвох. Только в чем он заключается? И в то же время так хотелось заполучить этот фрегат. Его подремонтировать – цены ему не будет.

У дона Карлоса никогда не было средств приобрести корабль побольше, чем бригантина.

– Меня вполне устраивает мой корабль, – осторожно произнес дон Карлос. – К тому же на фрегат у меня в данный момент попросту не хватит людей.

– Людей мы вам дадим. Неподалеку видели Санглиера, поэтому приходится соблюдать осторожность.

Вот он, подвох!

Испанец чуть скривил в усмешке уголки губ:

– И ваши люди, конечно же, проследят, чтобы фрегат ни в коем случае не достался Санглиеру. Как, впрочем, и мне.

Ягуар чуть дернулся. Как будто кто-то замахнулся, чтобы дать ему пощечину.

– Выбирайте выражения, сэр! – Беседа шла по-английски, которым довольно сносно владел дон Карлос. – Если бы мы хотели завладеть вашим кораблем силой, а вас самих уничтожить, то не стали бы прибегать к такому сложному способу. Надеюсь, наше превосходство в огневой мощи достаточное тому доказательство?

Лицо флибустьерского капитана дышало таким праведным гневом, что испанец поневоле смутился.

– Тогда зачем? – недоуменно спросил дон Карлос.

Ягуар и Коршун переглянулись. Говорить правду не хотелось даже под пытками. Не сказать… Но если оставить часть матросов на «Кошке», то они обязательно проболтаются о причинах появления фрегата в этих краях.

– Нам надо уйти отсюда как можно быстрее, – нехотя процедил сквозь зубы Милан. – И так, чтобы никто не знал, где нас искать.

– Настолько надо, что вы готовы совершить невыгодную сделку? – Дон Карлос был откровенно заинтригован.

– Да, – сказал как отрезал Милан.

Ягуар внимательнее пригляделся к испанцу и решился:

– Даете ли вы слово чести, что никто не узнает о причине?

Теперь заколебался испанский капитан. Ему до жути хотелось узнать причину столь странного поведения сборной команды флибустьеров, и в то же время он боялся оказаться обманутым.

– Даю, – наконец произнес дон Карлос.

– У нас есть то, что может вывести из игры Санглиера, – медленно проговорил Ягуар. – Ваша страна ведь тоже заинтересована в этом?

Испанец невольно наклонился вперед. В Картахене среди пострадавших была его кузина, а в битве под Пор-де-Пэ погиб родной брат.

Спустя полчаса бумаги были подписаны. Дон Карлос официально стал владельцем фрегата, а Ягуар – «Сан-Изабеллы». Еще спустя такое же время большая часть флибустьеров стала готовиться к пересадке на новый корабль.

Но многие предпочли остаться на «Кошке». Все-таки фрегат при встрече с Командором казался им безопаснее. С ними был и Артур. Другой офицер, рвавшийся перед этим в бой, не нашел в себе сил покинуть одну невысокую и чрезвычайно привлекательную женщину.

Надежды юношей питают…

Впрочем, до этого высказывания классика оставались долгие годы. Как и до рождения сказавшего их…

14 Ширяев. Два фрегата

Погоня продолжалась почти весь день. Со стороны это наверняка напоминало более позднюю регату. Мачты в парусах, матросы, частью работающие на реях, частью помогающие им на палубе, разрезаемая форштевнями вода…

Впечатление усиливалось мирным характером происходящего. На орудийных палубах не было никакого шевеления. Никто не извлекал из крюйт-камер порох и ядра, не таскал уксус и песок. Даже пушечные порты были закрыты. Все внимание команд обоих фрегатов было обращено на одно: скорость! О бое же как-то не думалось. Даже маневрирования не было. Корабли именно шли вперед, не сворачивая с наивыгоднейшего курса.

Но зачем бросать зря в море ядра? Одни надеялись уйти без боя, затеряться ночью во тьме, другие стремились догнать. Расстояние же, сокращаясь, оставалось таким, что о стрельбе все равно не могло быть речи. И никто не знал, суждено ли ему сегодня уменьшиться до дистанции боя.

Уже давно, часа через три после начала погони, удирающий фрегат спустил флаг с изображением кошки. На его место взвился испанский, словно экипаж на ходу раскаялся в пиратском прошлом и даже успел принять другое подданство.

– Блин! Что за номер? – Ярцев первым успел прокомментировать увиденное.

Остальные обратили на это внимание с некоторым опозданием. Как-то не до флага было. Тут главное – успеть догнать до сумерек, а что там у беглецов на мачтах, не суть важно.

– Маскируются, гады! – Ширяев хотел сплюнуть на палубу, но передумал.

– Какая-то странная маскировка. Словно увидим другой флаг и передумаем, – хмыкнул Командор.

У него несколько улучшилось настроение от надежды все-таки догнать похитителей.

– Тогда хоть корпус бы, блин, перекрасили! – под общий хохот объявил Валера.

– А еще лучше – фрегат на ходу переделали во что-нибудь другое. Чтобы никто не догадался, – поддержал его Ширяев.

От недавнего желания плюнуть у бывшего десантника не осталось и следа.

На этом все разговоры, посвященные смене флагов, закончились. Посмеялись немного, и хватит. Есть дела поважнее.

Вполне могло быть, что «Кошка» вновь продержалась бы до ночи. Фрегат Ягуара был неплохим кораблем, выбранным с явным знанием дела. Один раз он уже ушел от погони. Мог бы уйти и в другой.

Его подвела обломанная мачта. Восстановить грот никто не успел, и теперь фрегат нес меньше парусов, чем гнавшийся за ним «Вепрь».

Часа за три до сумерек стало ясно: на этот раз «Кошке» не уйти. Расстояние сократилось до того, что людей на вражеском фрегате можно было различить невооруженным глазом. Командор даже подумал, не попробовать ли достать кого из штуцера, а потом махнул на это рукой. Время настреляться еще было.

Вот теперь настала пора готовиться к бою.

Были открыты крюйт-камеры, и канониры стали извлекать на свет смертоносные снаряды. Матросы не спеша разбирали абордажные полусабли, мушкеты, пистолеты. Всюду властвовала спокойная деловитость. Словно работники собирались на привычную работу.

– Ядрами и картечью не стрелять! – распорядился Командор. – Только книппелями.

Пройдут века, прежде чем люди додумаются использовать женщин и детей в качестве живого щита. Но Кабанов все равно решил перестраховаться. Помимо живого щита бывают случайные попадания…

Команда к приказу отнеслась нормально. Лишь Гранье вздохнул, да и то больше по привычке. У канонира хватило такта промолчать о возможных потерях.

На «Кошке» поняли, что уйти не удастся. На ее палубах возникло оживление. Прошло минут двадцать, и вот крышки пушечных портов открылись, продемонстрировали жерла готовых к бою орудий.

Засуетились матросы на мачтах, и фрегат стал поворачивать. Раз на корме стояла всего пара пушек, то требовалось непременно встать к противнику бортом, чтобы гостинцы были намного весомее.

Но именно из-за элементарности ход был легко предсказуем. Опыта в маневрировании у французов хватало. «Вепрь» без особых проблем удержался у врага в кильватере.

– Я, пожалуй, смогу его достать, – прикинул Жан-Жак.

– Успеешь. Если промахнешься, что потом делать будем? Книппелей у нас маловато.

– Времени пополнить запасы у нас не было. Выходили ведь в спешке, – вскинулся Жан-Жак.

– А я что-нибудь говорю? – против обыкновения примиряющим тоном произнес Командор. – Поэтому лучше подойдем сейчас поближе и будем действовать наверняка.

Жан-Жака он ценил и любил. Канонир был едва ли не единственным, кого приглашали на всевозможные праздники, которые бывшие некрасовцы справляли в своем кругу.

– Вы – капитан, вам виднее, – в ответе Гранье вторым планом шло, что иносказательные извинения приняты.

Второй раз «Кошка» попробовала неожиданно повернуть только при помощи руля. Однако следили за ней зорко и успели прореагировать на маневр.

Следствием этого было сближение фрегатов. Для эффективной стрельбы дистанция была чуть великовата. Обычно практически все моряки старались открывать огонь едва ли не с расстояния пистолетного выстрела, практически в упор, однако Командор доверял своим канонирам.

– Твоя очередь, Жан-Жак! Готовимся к повороту!

«Вепрь» стремительно покатился вправо. Маневр был давно отработан на практике. Повернуться бортом к корме противника и безнаказанно дать залп по мачтам.

На этот раз противник был по-настоящему умелый. Заметив поворот «Вепря», капитан британца поступил точно так же, и корабли в итоге оказались на траверсе друг друга.

Гранье выстрелил первым.

Как и было приказано, в действие были приведены лишь орудия верхней палубы. Жан-Жак не подвел. Его книппеля обломили рею на грот-мачте, сбили часть вант, изорвали паруса.

А несколько мгновений спустя вражеский фрегат в свою очередь окутался дымом.

Капитану «Кошки» не было никакой причины щадить преследующий его корабль. «Вепрь» ощутимо вздрогнул, принимая в свой корпус не меньше трех ядер.

– Блин! Метко стреляют! – прокомментировал Валера и добавил более экспрессивное, но абсолютно непечатное ругательство.

Рядом выругался Ширяев. Бывший десантник томился без дела. Артиллеристом он не был, к тому же успел убедиться в том, что утопить какое-нибудь судно при помощи ядер требует массу времени. Поэтому по возможности всегда предпочитал абордаж.

Да и топить врага сейчас все равно никто не собирался.

Кабанов мыслил сходным образом:

– К абордажу!

«Вепрь», пользуясь наветренным положением, пошел на сближение. Гранье успел дать еще один залп, и бизань на вражеском фрегате переломилась.

Наиболее меткие из флибустьеров открыли по британцам убийственный огонь из штуцеров. На каждого штуцерника приходилось не меньше трех человек, чьей единственной задачей являлось перезаряжание оружия. Разумеется, Ширяев оказался в числе снайперов.

Иногда к ним присоединялся Кабанов. Аккуратно прикладывался, а после выстрела удовлетворенно хмыкал. Это означало, что на «Кошке» одним человеком стало меньше.

Французский фрегат стал наваливаться на англичанина. Оставалось не больше десятка метров, когда борт «Кошки» полыхнул огнем. Нижняя батарея в упор ударила ядрами в корпус француза, а спустя мгновение верхняя плюнула по изготовившимся к атаке флибустьерам картечным дождем.

Кто-то из команды Командора вскрикнул, кто-то упал молча. Палуба «Вепря» окрасилась красным. Только считать потери не было времени. Борт противника был совсем рядом. Оттуда торопливо грянул мушкетный залп. В ответ снова громыхнули штуцера. А затем в дело пошли кошки. Не те, прародительница которых была изображена на флаге Ягуара. И не те, которыми на кораблях наказывали провинившихся матросов. Долетели до вражеского борта, вцепились в него, и сразу множество рук потянули за ставшие связью между двумя фрегатами канаты.

Спустя несколько секунд лавина флибустьеров устремилась на вражеский корабль. Навстречу в последний раз защелкали мушкеты, и тут же стало не до них.

Теперь исход схватки решали только сабли, ножи и пистолеты. Да порою кулаки и зубы. На захламленной тесной палубе было не развернуться. Пушки у бортов, подготовленные ядра и картечь, бочонки с порохом и неизвестно с чем, мачты, ванты, частью натянутые, частью перебитые и свободно болтающиеся, обломки сбитой бизани, безжизненные тела…

Такого сопротивления люди Кабанова почти не встречали. Разве что во время памятного боя с испанцами у Пор-де-Пэ. Вдобавок экипаж «Вепря» был не полон. Многие бывшие соплаватели пошли выручать женщин Командора, но нашлись и такие, которые предпочли остаться дома. Да и потери…

Картечь и мушкеты уложили многих. Убитыми ли, ранеными, какая в бою разница?

Команда «Кошки» тоже понесла потери. Трупы валялись на палубе, о них спотыкались, их топтали свои и чужие. Умер человек и сразу становится ненужным. Более того, еще и умудряется мешать живым.

Французские флибустьеры атаковали собственных британских коллег, причем с некоторыми из них вполне могли ходить раньше в совместные походы. Да еще на стороне англичан тоже были французы из бывшей команды Коршуна, а у Командора было несколько уроженцев туманного Альбиона. Те самые, которых он когда-то (как давно это было!) освободил из тюрьмы Порт-Ройаля.

И еще скоро стало ясно, что испанский флаг был поднят не зря. В числе моряков Ягуара оказалось неожиданно много испанцев. И вот это было по-настоящему странно. Вековая вражда не прекращается с росчерком королевского пера на договоре. Не одно поколение флибустьеров «добывало испанца», как и поколения последних постоянно пытались дать своим противникам достойный отпор. И вдруг на одном корабле плечом к плечу…

Но задумываться над странностями некогда. Вообще думать во время рукопашной невозможно. Только действовать. А попроси кто-нибудь рассказать, как развивался бой и что ты делал, – не вспомнишь. Одни фрагменты, куски, чей-то замах, собственный выпад, чужая оскаленная в крике рожа…

Ширяев перепрыгнул на палубу «Кошки» одним из первых. Судьба хранила его. Куски свинца пролетели мимо, не задели. Дальше же началась уже привычная всеобщая свалка.

Противник на самом деле попался достойный. Сражение напоминало накат волн на берег. То нападавшие теснили владельцев корабля, то последние переходили в контратаку и едва не сбрасывали незваных гостей за борт.

У квартердека кипела своя схватка. Там высокий худощавый мужчина в богатом камзоле умело орудовал шпагой. Его поддерживала большая группа матросов. Невольно возникла короткая, односложная мысль: Ягуар! Кому другому руководить обороной офицерской части корабля? Да и дерется явно профессионально, клинок то мелькает, и не заметишь, то начинает вращаться, образовывая защитный стальной круг.

Те, кто попытался прорваться сквозь защиту, как-то быстро полеглинеподалеку от высоких парадных ботфортов, словно хотели отдать дань уважения незаурядному мастеру фехтования.

И конечно же, туда устремился Командор. Какое-то время противники не могли добраться один до другого, дрались с теми, кто оказывался на пути. Лишь когда число матросов с той и другой стороны несколько поубавилось, два флибустьерских капитана оказались лицом к лицу…

На противоположной стороне у британцев был еще один предводитель. Здоровенный, как бык, впору в плуг запрягать, но двигающийся до того легко и быстро, что сравнивать его хотелось с каким-либо из более хищных животных.

Григорий видел, как одним ударом неизвестный силач снес голову подвернувшемуся флибустьеру. Следующий удар рассек живот другому французу. Бедолага немедленно согнулся в три погибели, но не удержался и упал среди других навеки застывших тел.

Кто-то выстрелил в здоровяка из пистолета, однако не попал. Еще кто-то попытался зайти с тыла, но тут же увяз в поединке сразу с двумя англичанами.

Здоровяк снова повел своих людей в атаку. Натиск был настолько силен, что часть французов даже была вынуждена торопливо перебраться обратно на «Вепрь».

Те, кто оказался на пути британца, один за другим выбывали из игры. Ширяев с готовностью прыгнул на освободившееся место, попробовал нанести хороший удар, однако неведомый офицер небрежно парировал угрозу и обрушился на Григория.

Один раз Ширяев принял удар вражеской стали на клинок. Ощущение было таково, словно саблей попытался остановить автомобиль.

Правую руку будто контузило. Если Григорий удержал полусаблю, то лишь потому, что пальцы не хотели разжиматься. Но рука заныла тупой болью.

Здоровяк еще раз попытался рубануть Ширяева. Правая рука десантника до сих пор толком не слушалась. Поэтому пришлось кое-как отпрыгнуть назад.

При этом Григорию не повезло. Он споткнулся о чей-то труп, не сумел удержать равновесие и завалился на спину.

Британец шагнул вперед и занес над лежащим саблю.

Григорий не смог бы объяснить, каким образом он успел перекатиться и уйти от летящего на него клинка. Да и не просто уйти. Свою полусаблю Ширяев все-таки выронил, зато левая рука наткнулась на перевязь с пистолетами. Через мгновение то же проделала правая.

Из обоих стволов Григорий выстрелил этаким дуплетом. В упор.

Промахнуться было невозможно. Только к изумлению Ширяева, здоровяк лишь дрогнул, но остался стоять с занесенной над головой саблей.

Ширяев выпустил из рук пистолеты и молниеносно выхватил вторую пару.

Еще две пули вонзились в тело британца. И все равно последний продолжал стоять. Мгновения тянулись, складывались в долгие секунды, и казалось, этому не будет конца.

Но конец наступил. Британец вдруг начал падать, и Григорий еле успел увернуться, чтобы не оказаться между палубой и падающим сверху бугаем.

Ширяев был человеком не робкого десятка. В деле он забывал про все. Только тут вдруг накатила слабость, и так тяжело было заставить себя встать.

Но схватка вокруг продолжалась. Десантник кое-как поднялся, поднял чью-то полусаблю и двинулся к баку.

Но драться ему больше не пришлось. Наконец произошел перелом, и моряки «Кошки» стали покорно бросать оружие…

– Где Командор?

Боцман Билл налетел сзади.

– Не знаю. По-моему, в каютах вместе с пленным капитаном.

Ширяев занимался подсчетом потерь.

Картина получалась безотрадной. Многие соратники полегли от картечи, погибли от пуль, а тут еще рукопашная.

В строю оставалось неполных девять десятков человек. Плюс еще с полсотни раненых, но этим требовались время и покой, чтобы оправиться. Царапины у флибустьеров за раны не считались.

– У нас две пробоины чуть выше ватерлинии, – сообщил Билл. – Достали залпом.

– Так заделывай! Что тебе еще Командор скажет? – Ширяев сплюнул от досады.

Благо, он стоял на чужой палубе, и она была без плевков перепачкана кровью.

– Заделываем. Но доложить надо.

Как-то не задался поход. Сначала шторм, потом поиски. Сколько людей сейчас потеряли! Хорошо хоть, что все уже позади.

Григорий машинально посмотрел на зависшее у самой кромки воды светило. Надо спешить, пока не наступила ночь. Раненые – на Петровиче, но помимо них дел по горло. Вон, пробоины залатать. Такелажу досталось. Да и прочих мелочей не счесть.

Лицо Билла вдруг изменилось.

Ширяев машинально проследил за его взглядом.

Командор наконец появился на палубе. Только вид у него был не лучше, чем в тот роковой день, когда они узнали о похищении женщин.

– Сережа, что с тобой?

Командор посмотрел на бывшего подчиненного, перевел взгляд на Билла и неожиданно для них изрек:

– Ягуара здесь нет. И Наташи с Юлей тоже. Они махнулись с испанцами. Ягуар им отдал фрегат, а те ему подарили бригантину. Помните, там был второй парус?

– Что?!

Но Кабанов какой-то усталой походкой уже направлялся к фальшборту.

Часть вторая Погоня

15 Наташа. У чужого берега

– Что там, Юленька?

– Шлюпка. Наверное, с портовыми чиновниками.

Женщины достаточно обвыклись в чужом времени и уже неплохо ориентировались в его правилах. Сейчас Юленька стояла у крохотного окошка каюты, а Наташа с Жаннет вынуждены были сидеть на своих местах.

После перехода на бригантину условия пленниц стали хуже. Не в смысле питания, которое практически не отличалось, или прогулок, которых не было ни там, ни здесь. Но помещения на «Сан-Изабелле» были более тесными. Выделенная женщинам каюта была настолько крохотной, что они едва помещались в ней втроем.

Спасибо, хоть не трюм! Кают было настолько мало, что, за исключением капитана, остальные офицеры ютились в трех таких же каморках. О матросах не стоило и говорить. Их было больше, чем полагалось на небольшое суденышко. Если же учесть, что даже на обычное количество не хватало мест, то теперь вообще…

Моряки на подобные мелочи внимания почти не обращали. Никто из них не знал никаких человеческих условий. Начиная с первых дней службы они привыкали к простой мысли, что людьми не являются. Есть где спать, ну и ладно. Кормят хотя бы чем-нибудь – просто хорошо. Был бы ром, а больше моряку ничего не надо. Конечно, в плавании. Потом же – своя доля добычи, и гуляй душа, как издавна повелось!

– А где мы, все еще непонятно?

Наташа прежде спросила и лишь потом осознала глупость вопроса.

Женщины нигде не были, кроме Пор-де-Пэ. Вначале, до того как их спас Командор, калейдоскоп событий бросал по архипелагу, но там все было настолько быстро, что не хватало времени определиться. Сегодня здесь, завтра там. Все не по своей воле. Исключительно по прихоти судьбы. Потом же полтора года относительного покоя несколько отучили от подневольных скитаний.

Нет, Командор и его друзья порою в разговорах поминали места, где пиратствовали. Только они не пускались в подробные описания ландшафтов, в какие-то местные особенности, по которым можно сразу определить, к каким берегам тебя занесло.

Да хоть бы и делились, попробуй удержи все в памяти, а и удержишь, никакой гарантии, что здесь когда-нибудь видели развевающийся черный флаг с веселой кабаньей мордой.

Американский континент вкупе с многочисленными островами настолько велик и почти не населен, что сориентироваться без карты не представлялось возможным.

Большинство так называемых городов до сих пор представляли собой по существу небольшие поселки в окружении обширных поместий. Несколько таверн и постоялых дворов, пара казенных зданий как символ власти той или иной европейской страны, если городок чуть побольше – то форт, прикрывающий порт и поселение от возможных нападений любителей легкой поживы.

Далекие окраины, на которых один порядочный человек приходится на сотню авантюристов.

Что до Жаннет, то чернокожая рабыня вообще не разбиралась в бессчетном количестве островов, островков, а также в материковых берегах что Северной Америки, что Южной.

– Может, закричим? Позовем на помощь, – предложила Юля.

– Потребуем Страсбургского суда, – продолжила за нее Наташа. – Очнись! Толку-то от наших криков? Ягуариха – преступница, но лишь во французских владениях. В остальных она – уважаемый человек со всеми необходимыми бумагами и справками. А мы ее законная добыча. Насколько здесь вообще действуют законы.

Ее подруга вздохнула в ответ.

По своей деятельной натуре она не могла оставаться безучастной к происходящему. Долгое заточение отнюдь не способствовало смирению женщины. Только силы и эмоции никак не могли найти выхода.

Оставалось наблюдать. Пусть это занятие во многом тоже лишено смысла, но все-таки какое-то действие, а не покорное сидение на одном месте.

Со шлюпки что-то крикнули, и Юля немедленно сообщила своим приятельницам по несчастью:

– Кажется, испанцы. Надо было языки учить! А то ничего не понять. Сидим здесь, словно глухие.

С палубы ответили, а затем разговор перешел на английский.

Шлюпка пристала к борту. Хотя бригантина была невелика (по меркам двадцать первого века даже не судно, а суденышко), до каюты пленниц голоса доноситься перестали. Порою слышно было, что кто-то что-то говорит, но кто и что…

– Ну вот. Ничего не узнали! – На хорошеньком, хотя и грязном лице Юли было написано такое разочарование, будто знание в нынешней ситуации могло ей что-то дать.

По губам Наташи скользнула легкая улыбка. Иногда непосредственность подруги и любовницы забавляла молодую женщину. А кроме того, установившиеся между ними отношения делали их как бы двумя частями одного целого.

Можно было бы сказать – тремя, но Сережа все равно был сам по себе. Единственный мужчина пребывал в своих делах и мирах, лишь изредка покидая их ради своих женщин.

У Наташи и Юли хватило ума и такта понять, что так и должно быть. Настоящий мужчина не может сидеть всю жизнь у женских юбок, насколько бы прекрасными ни были их обладательницы.

В коридорчике между каютами послышались шаги.

– Я – побочный сын лорда Эдуарда… – донесся голос, явно принадлежавший Ягуарихе.

Ответа женщины не разобрали. Чиновник, или кто там прибыл на борт бригантины, явно зашел вместе с сопровождающими в капитанскую каюту. Оттуда же звуки почти не доносились.

Лицо у Юленьки свидетельствовало об усиленном мыслительном процессе. Потом оно вдруг осветилось озарением, и женщина торжествующе выдохнула:

– Наташа! А я знаю, кто такой Ягуар.

– Я тоже знаю. Это Ягуариха.

– Нет, я не о том. Я знаю его, точнее, ее подлинное имя. Даже странно, что мы не догадались об этом раньше.

И такая убежденность в своей догадке звучала в ее словах, что Наташа поневоле заинтересовалась и спросила:

– Так кто это?

– Помнишь, что рассказывал Сережа и его друзья о семействе лорда? Так вот, наша похитительница – это леди Мэри.

– Вот мое каперское свидетельство. Вот открытый лист губернатора Ямайки с просьбой оказывать мне всемерное содействие. Это купчая на бригантину, подписанная ее прежним владельцем, а это собственноручное письмо дона Карлоса всем представителям Его Величества испанского короля.

Ягуар старательно передавал бумаги портовому чиновнику.

Чиновник, полноватый мужчина средних лет с благородной сединой в некогда черных усах, отодвигал каждый лист подальше от глаз, как это делают дальнозоркие люди, и лишь затем изучал каждую закорючку.

– С виду все законно, сэр, – вздохнул он, откладывая в сторону последнюю бумагу. – Только объясните мне, ради Бога, зачем дону Карлосу потребовалось срочно продавать «Сан-Изабеллу»? Насколько знаю, он был очень привязан к своему кораблю.

– Объяснение достаточно простое, благородный дон, и сводится к одному слову, – улыбнулся Ягуар. – Деньги.

– Деньги? – переспросил чиновник с таким видом, словно не подозревал, что это такое.

– Да. Вот такие, – Ягуар передал гостю объемистый кошелек. – Дело в том, что я предложил дону Карлосу довольно порядочную сумму, да еще фрегат в придачу. Искушение было так велико, что устоять он не мог.

– Еще и фрегат?! – Глаза чиновника на краткое мгновение округлились.

– Видите ли, благородный дон, мне срочно понадобилось более быстроходное судно, чем то, которое было в моем распоряжении. Поэтому мы совершили этот обмен. Хотя, признаю, дон Карлос выиграл гораздо больше, чем ваш покорный слуга.

Чиновник пристально посмотрел на флибустьерского капитана.

Еще несколько лет назад они наверняка встретились бы врагами. Сейчас же заключен союз, и придраться вроде бы не к чему. Да и аргумент в виде увесистого кошелька действовал довольно впечатляюще.

«Какой он враг? – мелькнуло в голове чиновника. – Несколько лет назад этот флибустьер был всего лишь мальчишкой и не покидал отцовского поместья. Правда, отец его когда-то неплохо отметился в здешних водах. Весьма неплохо, чтоб его черти взяли! Прости меня, Господи!»

Ему в голову не пришло, что в соседней каюте, дипломатично не показываясь на палубе, сидит еще один хорошо известный по прошлым делам человек, Луи Жуанель. Только настоящее имя человека давно забылось, и среди жертв и соратников он известен исключительно по кличке Милан. Коршун.

– Могу ли полюбопытствовать, какая цель привела вас в наш город? – спросил чиновник, отбросив никчемные благодаря последним соглашениям мысли.

– Нам надо закупить продовольствие и набрать свежей воды. Плавание было трудным, – спокойно сообщил побочный сын лорда. – После закупок мы немедленно уйдем.

Отказать в просимом чиновник не имел ни желания, ни причины. Не стал он и досматривать «Сан-Изабеллу». Зачем, когда деньги уже получены?

– В таком случае больше не буду тратить ваше время. – Чиновник поднялся и вежливо склонил голову.

Впрочем, шляпу за весь разговор он так и не снял. Не счел нужным в присутствии тех, чьи соотечественники причинили столько несчастий многим из его друзей и родных. Пусть даже они теперь и стали союзниками наихристианнейшего короля.

Побочный сын, тоже в шляпе, вежливо вышел проводить чиновника до трапа.

– И вот что еще, – как бы между прочим сообщил капитан. – Говорят, неподалеку видели фрегат известного французского флибустьера де Санглиера.

Толстое лицо чиновника заметно дрогнуло.

– Санглиера?

В памяти мгновенно всплыла недавняя судьба Картахены.

– Да.

Сразу стало жарко.

– Один фрегат или флотилию? – с видимым напряжением спросил чиновник.

– Видели фрегат. Но вы же знаете, что другие корабли могли быть где-то неподалеку. Я бы посоветовал принять все меры на случай появления пиратов.

– Обязательно, – пробормотал чиновник.

От его недавней неторопливости не осталось и следа. Теперь он старался как можно быстрее добраться до берега и предупредить коменданта о грозящей опасности. А заодно – втайне приготовиться к возможному отъезду.

В своей спешке испанец не обратил никакого внимания на оборванного пожилого матроса с затравленным взглядом. Хотя матрос упорно старался попасться на глаза законному представителю власти. Матросом тем был Лудицкий. Между прочим, бывший депутат Государственной думы.

Но чиновник ничего не знал ни о представительном органе, ни о стране, где таковой, на ее беду, возникнет. Да и знать не хотел. Находившийся где-то неподалеку Санглиер волновал его куда больше, чем неведомо зачем возникшие партии, их дела и судьба представителей данных партий в чужих для них временах.

Вернее, Санглиер волновал очень сильно. О прочем же чиновник не стал бы думать, даже если бы ему кто-нибудь о чем-то таком рассказал.

Мало ли чего могут болтать люди.

– Отплыл, – вновь стоящая возле окна Юля произнесла это с таким чувством, словно, несмотря ни на что, ждала от этого визита каких-то сдвигов в судьбе.

– Все они одинаковы! – вздохнула Жаннет.

Для нее-то уж точно не было никакой разницы в подданстве хозяев. Что испанец, что англичанин, что француз, тут важен не язык, на котором он разговаривает, а насколько хорошо относится к своему имуществу. Рабы ведь тоже часть собственности. У хорошего хозяина ухожены, у плохого – мрут как мухи.

В этих краях никакой существенной разницы между нациями действительно не было. Разве что в таких мелочах, которые практически не играли никакой роли.

– Хоть бы по берегу походить, – вздохнула Наташа. – А уж помыться хочется так, что сил нет.

Любое приключение имеет весьма характерный запах. Запах пота и грязи.

– А если бы мы попробовали передать записку? – в очередной раз начала было Юля.

И ответила сама себе:

– Нет. С испанцами Сережа тоже воевал. Не прокатит.

Даже когда чиновник отбыл, появляться на палубе Коршун не стал. Шансов на то, что его узнают в лицо, практически не было. Милан не любил оставлять свидетелей своих подвигов. Разве что когда он в составе флибустьерских эскадр брал испанские города. Там творилось всякое, но кое-кому из жителей удавалось выжить. Все-таки не орды Аттилы нападали на них, цивилизованные европейские люди. Кое-кто даже к дворянству принадлежал.

– Я говорил: все будет в порядке, – встретил Коршун капитана. – Главное – бумаги да подарок, соответствующий рангу.

Ягуар устало взглянул на своего помощника.

Может, пиратский капитан не должен был чувствовать утомление и апатию, когда плавание еще не закончилось. Но благородной воспитанной девушке подобное вполне пристало и осуждения вызвать не могло. Сейчас же перед Миланом стояла именно леди Мэри, а не какой-то там лихой, не ведающий переживаний флибустьер.

– Я сказал про Санглиера. Особой надежды на этих олухов нет, но вдруг сумеют подготовиться к визиту нашего знакомого? – сказал Ягуар. – Если он вообще сюда придет. Дон Карлос показался мне весьма решительным человеком. Стрелять, думая, что женщины на борту, Командор не будет. Поэтому шанс у испанца есть.

Ягуар, нет, все-таки леди Мэри вспомнила Санглиера в бою и про себя подумала: шанс этот исчезающе мал. Настолько, что его не стоит принимать в расчет.

– Ничего у него нет, – Коршун думал точно так же. – Как и у города. Разве что Санглиер сюда не пойдет. Хотя я бы на это надеяться не стал. Нам надо загрузиться быстрее и уходить куда-нибудь к Бразилии.

– К какой Бразилии? – Леди Мэри вмиг позабыла свою апатию. – Нам надо срочно на Ямайку. Отец давно ждет.

Глаза Милана вновь забегали.

– Не дойдем мы сейчас до Ямайки. Надо затеряться, пропасть на время без следа, и уж тогда…

Возмущение захлестнуло девушку, как волна порою захлестывает корабли. Мэри едва сдержалась, чтобы изо всех сил не ударить Милана по выступающему носу, разбить в кровь, а потом еще хорошенько отхлестать по щекам.

И это мужчина! Сам согласился участвовать в похищении и едва ли не первым струсил при одном имени своего врага!

Разве Командор повел бы себя так?

О том, что выбор у Коршуна был невелик, Мэри вспоминать не стала.

– Мы пойдем на Ямайку, – отчеканила она ледяным тоном.

Дверь в каюту капитана захлопнулась. По одну ее сторону благородная дама размышляла о том, что в море она всех несогласных живо отправит за борт кормить рыб.

По другую сторону двери в узеньком коридоре примерно о том же думал Милан. Только в роли несогласных выступали те тупицы, которые никак не могут понять: ни до какой Ямайки в данный момент не дойти. Проще уж до луны или до Китая.

Но в чем согласны были оба – мешкать в порту не годилось. Только загрузиться перед дорогой, и немедленно в путь. Чем скорее, тем лучше. В идеале – прямо сейчас.

Любые планы хороши до тех пор, пока их не приходится воплощать в действительность. Пока нашли требуемое количество продовольствия, пока договорились о его цене… Местные жители потребовали столько, что торг продлился до самого вечера. Переплачивать лишнее было жалко. Даже риск задержки перестал казаться чем-то чрезмерно опасным.

Погрузка началась только на следующее утро. Причем довольно поздно. То ли желая хоть чем-то отомстить строптивым покупателям, то ли по своей лени испанцы открыли амбары и склады тогда, когда петухи давно забыли о восходе.

Дальнейшее тоже требовало немало времени. Перегрузить с берега на шлюпки, потом со шлюпок на корабль, разместить все в трюмах, да так, чтобы не болталось во время качки…

Пока возились, стала портиться погода. Вода в бухте покрылась барашками, а что творилось в открытом море, не стоит говорить. Да и все равно через узкую горловину выйти из порта не представлялось возможным. Оставалось ждать.

На берег никого не отпускали. Леди Мэри боялась невоздержанности моряков, как в смысле горячительных напитков, так и в смысле длинных языков. Что-нибудь ляпнут, а потом как бы не пришлось расхлебывать.

Так продолжалось два дня. К вечеру второго волнение несколько стихло, и Мэри, посоветовавшись с Коршуном, решила рискнуть. «Сан-Изабелла» с некоторым трудом сумела преодолеть проход и пошла на восток.

Вопреки желаниям благородной леди, двигаться пришлось туда, куда дул ветер…

16 Ярцев. Крушение

Этой же ночью, но уже после полуночи, стоявший в форту на часах Педро-Родриго Гомес услышал странный звук. Звук доносился даже сквозь рокот накатывающихся волн, значит, был достаточно громким. Впечатление было такое, словно несколько кузнецов размеренно стучали молотками, но не по чистому металлу, а по металлу, чем-то прикрытому, отчего звук получался несколько глуховатым, непривычным и неестественным.

Еще более странным было то, что перестук доносился со стороны моря. То есть оттуда, откуда никогда не приходило никаких странных звуков. И уже один этот факт поневоле вселял в душу тревогу, заставлял подумать о кознях, в очередной раз чинимых врагом рода человеческого против верных сынов церкви.

– Спаси и сохрани нас, грешных, заступница и покровительница, Матерь Божья! – привычно прошептал Педро-Родриго, отставляя в сторону мушкет и усиленно крестясь.

Вначале показалось, что молитва услышана. Дьявольский, в чем солдат был почти убежден, перестук вроде бы прекратился, словно по наущению Божьему.

Педро-Родриго собрался вознести благодарственную молитву Творцу, но звук возобновился, причем явно ближе. Вернее, он не прекращался, просто был отнесен порывом ветра в сторону, так, что из-за вала, за которым старался спрятаться от пронизывающего ветра солдат, его не было слышно.

Что-то неведомое, явно бесовское, грозно и неотвратимо надвигалось со стороны моря. Гомес не считал себя трусом. Вряд ли он испугался бы людей. Есть мушкет, есть шпага, значит, можно драться до последнего.

Но как бороться с дьяволом? Оружие помочь не в силах. Разве что крестом и молитвой…

Солдат опустился на колени, вознося горячую мольбу всем святым заступникам, каких он знал. А знал он, как истинный католик, немало.

Молитва подействовала. Форт располагался у самого входа в бухту почти у уреза воды. Звук приблизился, ритмичные молоточки стучали в мозгу отзвуками преисподней. А затем адское наваждение прошло мимо, стало отдаляться в сторону бухты.

Спасен!

Не в силах сдержать охватившие его чувства, Педро-Родриго поднялся с колен и во весь голос запел благодарственный псалом.

Звук оборвался где-то в порту. Вот что крест и молитва делают! Изыди, сатана!

Псалом все еще звучал, когда откуда-то из-за вала выскочили двое человек. Педро-Родриго увидел два направленных на него ствола, и правая рука, которой он только что накладывал на себя очередное крестное знамение, безвольно опустилась.

Город спал, не подозревая, что уже захвачен. Те, кто об этом знал, молчали. Не потому, что отправились в мир иной, где нет ни печалей, ни воздыхания. Жертв почти не было. Не считать же несколько синяков да шишек!

Но знающие сидели под стражей в каземате форта. Другие – в каком-то складе в порту. Третьи – в доме коменданта. Кого где настигло внезапное знание…

Спасательная шлюпка лежала в порту, почти вытащенная на берег. Рядом с ней оставались Кузьмин и Ардылов. Больше для порядка. Все равно в мире пока не было никого, кто сумел бы запустить дизель и управлять самоходной лодкой.

Остальные флибустьеры во главе с Кабановым и Ширяевым рыскали по городу. Сопротивления не ожидалось. Случившееся было настолько внезапным, что налетчики казались горожанам порождением ночных кошмаров или посланниками дьявола.

Гораздо хуже, что в гавани, кроме пары мелких каботажников, не было кораблей. Командора вела надежда застать здесь «Сан-Изабеллу». Но надежде свойствен обман.

И несколько радовала предполагавшаяся добыча. Пусть люди пошли за своим предводителем бескорыстно, только для того, чтобы помочь в тяжелую минуту, но надолго ли хватит альтруизма у людей, своей профессией к нему несклонных? Да и надо хоть чем-то порадовать своих моряков, сделать так, чтобы поход для них был ненапрасным. Даже если сам не сможешь достичь цели…

Главное – не задерживаться здесь сверх необходимого. Снять сливки и двигать дальше в поисках удравшей бригантины.

О том, что бригантина снялась буквально за несколько часов до прибытия флибустьеров, Кабанов узнал у захваченного в плен коменданта.

Ягуар снова перехитрил Командора. В который раз, что вызывало к нему определенное уважение, ничуть не мешавшее закономерной ненависти.

Гарнизон форта был нейтрализован на редкость тихо. Солдаты и офицеры спросонок даже не попытались оказать сопротивления. Тем более что жизнь им гарантировали, особых богатств у служивых быть не может. Ради чего погибать?

Пираты рассыпались по улочкам. Полсотни флибустьеров на городок – не так-то много. Все жители имели в домах оружие, при желании и некоторой организации победили бы не умением, так числом.

Организация была нарушена, массового желания не возникло. Человеку свойственно рассчитывать на лучшее. Сдамся, может, как-нибудь обойдется. Лишь где-то кто-то не выдержал. Не то от избытка отваги, не то спросонок выстрелил и тут же схлопотал ответную пулю.

Тишина была нарушена. Более беспокойные стали пробуждаться, выглядывать наружу, а темнота скрывала количество врагов, делала происходящее еще более страшным.

Флибустьеры вторгались в дома, первым делом отнимая оружие. Следовало бы перекрыть выходы из города, только на это не было сил. А тут еще кто-то стал сопротивляться, вступил в перестрелку, короткую, но оттого не менее досадную…

«Вепрь» покачивался на волне в паре миль от берега. Ветер был крепким, к тому же ночь. Темнота отнюдь не была кромешной. Луна приближалась к полнолунию и изливала достаточно света. Но находившиеся на палубах предпочли бы день. Тогда можно было бы без проблем войти в гавань и поддержать своих, уже высадившихся товарищей. Все-таки полусотни человек на целый город мало. Даже если эта полусотня прошла огонь и воду, не зная поражений.

– Надо как-то помочь нашим. – Гранье, на правах канонира вынужденный остаться на борту, не находил себе места.

– Сам, блин, думаю, как нам войти, – признался Валера.

Нет ничего хуже, чем оставаться в стороне в решающую минуту и гадать, как происходит дело.

Все-таки лунного света не всегда достаточно для сложных маневров. Или достаточно?

Оба оставшихся на фрегате офицера долго ходили в море. Оба понимали возможный риск. И оба были готовы на него пойти. Только бы не оставаться в пассивной роли даже не зрителей, а лиц, вообще не допущенных на спектакль.

– Билли! – позвал штурман.

– Здесь. – Бывалый боцман вырос рядом.

– Как настроение команды?

Боцман степенно провел рукой по бородке, которую обычно называют шкиперской, и доложил:

– Люди рвутся в бой. Говорят, надо попробовать войти в гавань сейчас, не дожидаясь дня.

Офицеры переглянулись.

– Судьба! – Гранье широко улыбнулся.

– Судьба, – повторил за ним Ярцев и добавил: – Риск, ядрен батон, дело благородное.

Людей на фрегате не хватало. Все-таки недавние потери сказались не лучшим образом, да и среди оставшихся было много канониров. Матросы уже были на берегу.

Но корабль все равно осторожно двинулся к берегу. Парни с бака не меньше начальников желали скорее присоединиться к товарищам.

Шли при слабом свете, почти без парусов, старательно пялясь в окружающую тьму.

Берег надвигался. Разожженный на форту костер служил единственным ориентиром, указывающим вход в гавань. Он был уже совсем близко, этот ориентир, равно как и вход, когда слух резанул крик впередсмотрящего:

– Бурун прямо по носу!

– Лево на борт! – Шкипер остро пожалел, что рядом нет Кузьмина. Вот кто виртуозно управлял любым судном, совершая порой невозможное! И в противоречие с предыдущей командой: – Отдать якорь!

Фрегат стал поворачивать, но, увы, поздно.

Якорь вообще заело, и корабль продолжил свое самоубийственное движение к берегу.

Моряки почувствовали удар так, словно подводный камень врезался не в корпус корабля, а в их тела. Но корабль для моряка – это больше чем тело. Это жизнь.

Сейчас этой жизни угрожала опасность. Вода жадно устремилась внутрь корабля, стараясь заполнить его, утащить к себе. Никаких водонепроницаемых переборок не было, их время еще не настало хотя бы потому, что не из чего было изготовить, поэтому бороться с поступающей водой было исключительно трудно. Чтобы не сказать – бесполезно. Точно так же нельзя было использовать пластырь, о котором моряки «Некрасова» прекрасно знали. Как подвести его под пробоину, когда на бортах натянуты ванты, и провести что-то вдоль корабля элементарно не получается?

Спасла близость берега. Та самая, которая перед тем едва не погубила.

Пока матросы лихорадочно откачивали воду, Валера каким-то чудом успел воспользоваться инерцией, и резкий толчок, сваливший многих, известил о том, что фрегат выбросило на песок пляжа. Еще несколько ударов, крен, а дальше то, что в народе частенько именуется одним емким словом: приплыли.

В прямом и переносном смысле.

Утро принесло флибустьерам и радости, и огорчения.

Город был захвачен легко, без потерь со стороны нападавших. С противоположной было убито несколько пытавшихся оказать сопротивление горожан. Кое-кому из жителей удалось бежать. Штурм осуществлялся со стороны гавани, и все выходы из города были свободны. Но сбежавших было немного. Надо было сообразить, что, собственно говоря, происходит, успеть собраться или хотя бы оседлать лошадь. А многие ли способны отреагировать настолько быстро, да еще спросонок, ночью?

Да и имущество бежавших оставалось на месте. То есть с добычей все обстояло нормально. Надо было только собрать ее, оприходовать, а затем поделить в соответствии с правилами.

Вот только… Ох уж это «но»!

Увозить сокровища было решительно не на чем. «Вепрь» приткнулся к берегу у самого входа в бухту. Пробоина в кормовой части фрегата была настолько велика, что ни о каком плавании не могло быть и речи. Оставалось загадкой: как корабль вообще смог дотянуть до берега, когда по всему он должен был затонуть еще на подходе?

Ремонт обещал быть долгим, да и то, если непогода не прикончит поврежденный корабль раньше, чем его удастся залатать и спустить на глубокую воду. Волны с легкостью разбивают любой корабль, выброшенный из родной стихии на берег.

Возникла дилемма. Для ремонта корабль необходимо было разгрузить. Снять с него артиллерию, освободить трюмы от груза, а крюйт-камеру – от запасов пороха и ядер. Все это требовало немало рабочей силы и времени. Но, спасая корабль, приходилось оставить город без присмотра. Отказаться от добычи, не обращать внимания на горожан, многие из которых по любому счету не относились к беднякам. Сбор причитающейся мзды тоже требует людей. Людей опытных, безжалостных, не способных купиться на лицемерные жалобы и искренние слезы. Жители прибрежных городов почему-то не любят расставаться со своим имуществом, даже если в противном случае им грозит смерть.

И, разумеется, лишиться положенной доли богатств тоже было невозможно. Ради чего тогда шли на риск? Да и жить после похода на что-то надо…

На счастье, выручили чернокожие рабы. Они так ненавидели своих хозяев, что рады были досадить им хоть чем-либо. Дать им волю – они бы вырезали местных жителей подчистую, не считаясь с дальнейшими последствиями. Такую волю дать ни один флибустьер им не мог и не собирался. А вот использовать на физических работах – дело другое.

Еще до полудня невольники под руководством команды приступили к разгрузке аварийного фрегата. При помощи талей спускали на песок орудия, по импровизированным сходням свозили на берег многочисленные бочки с порохом, водой, ромом, солониной… Работы продвигались медленно, сказывался недостаток опыта, да и труд был действительно тяжел, но все-таки…

Другая группа приступила к сооружению волнолома. Перед кормой фрегата в воду забивались тут же изготовленные сваи. Благо, глубина была невелика, и это было реально. Потом их можно соединить горизонтальными бревнами, как следует закрепить получившуюся конструкцию, и защита будет готова.

Идея волнолома целиком принадлежала Ярцеву. В здешние времена она была практически неизвестна. Хотя что может быть проще? Волны обрушиваются на преграду, теряют при этом большую часть своей силы и уже безопасными достигают корабля.

Разве что при сильном шторме наскоро изготовленное сооружение устоять однозначно не сможет, и бревна, призванные защищать, хуже любых волн обрушатся на оберегаемый ими корабль. Но тут уж оставалось только рисковать да молить богов, чтобы никакого шторма не было. Без того ветер оставался достаточно крепким, затрудняющим любые работы. Лодки едва удерживались на месте. В конце концов, одна опрокинулась, и еще чудо, что обошлось без человеческих жертв.

После этого волнолом делали лишь со спасательных шлюпок. Те еще как-то выгребали при помощи своих дизелей, удерживались на месте, хотя со снятым по необходимости верхом, грозили перевернуться ничуть не хуже своих весельных подруг.

Не меньшая работа кипела в городе. Группы флибустьеров старательно, квартал за кварталом, прочесывали дома, проводили ревизию вещей и денег, отбирая из этого самое ценное, то, что реально можно вывезти, не перегружая сверх меры корабль. При том, что и корабля-то не было. Его еще предстояло починить. В противном случае сокровища рисковали остаться на месте. Вместе с теми, кто их себе только что присвоил.

А Командор тем временем при помощи Калинина допрашивал местное начальство. Собственно говоря, его интересовала одна группа вопросов. Что делала здесь «Сан-Изабелла», когда и куда ушла и не сходил ли кто-нибудь с ее борта?

Если бы удалось подойти к городу на несколько часов раньше!

Черт знает что! Похоже, судьба в самом деле здорово ополчилась на своего недавнего любимца, в который раз устроив ему опоздание.

Похищение, утренняя встреча с «Кошкой» и «Изабеллой», теперь вот опять…

Ругать было некого. Разве что шторм, доставивший хлопоты «Вепрю» по дороге. Но погоду ругать бесполезно. Как и городское начальство, у которого не было ни малейших оснований задерживать судно союзной державы, к тому же снабженное всеми положенными документами.

Тем не менее Командор вполне мог выместить избыток отчаяния на пленных. Убивать бы не стал, но выкуп наложил бы такой, что по уплате впору идти по миру.

На свое счастье, кое-кто отметил: «Сан-Изабелла» двинулась на восток почти вдоль берега. Это не означало, будто что-то могло помешать ей свернуть затем в открытое море и направиться к Ямайке. Лишь ветер, упорно дувший от столицы британских колоний, давал надежду, что хотя бы пока Ягуар вынужденно продолжает лежать на прежнем курсе. Ветер был союзником Командора.

Выкуп оказался не настолько велик. Своим Командор коротко сказал, что времени рассиживаться нет. Без того увезти лишнее будет немалой проблемой. И то, если удастся отремонтировать корабль. Те два каботажника, что были захвачены в гавани, доверия не внушали.

И самая плохая новость ждала Кабанова у ставшего родным корабля. Судя по всему, погода вновь ухудшалась настолько, что еще до ночи грозила вновь разродиться штормом.

– Не знаю, успеем ли хоть волнолом поставить. Фрегат мы, как могли, облегчили, но дальше… Блин! И дернуло меня переть сюда ночью! – в сердцах докончил Валера.

– Ты хотел как лучше. – Командор не позволил себе ни одного упрека. Помнил: Валера даже толком не оправился от ранения.

– Мало ли кто что хотел, блин! Главное – что получилось в итоге! – шкипер в сердцах загнул такой оборот, которому позавидовал бы видавший виды боцман.

Билл тоже был здесь. Только несколько в стороне, и за посвистом усиливающегося ветра ничего не расслышал.

Хотя что такое мат? Пустое сотрясение воздуха…

17 Лорд Эдуард. Тревоги

В последние годы сэр Чарльз спал крепко только первую половину ночи. Потом сон плавно перетекал в дрему. Ту, которая находится на грани с явью. Даже порою просыпаешься, видишь тускло горящий ночник и начинаешь задумываться – а может, встать? Зачем лежать, когда уже проснулся?

Только делать в такую рань еще нечего. Разве что шастать по дому неприкаянным привидением да пугать случайно подвернувшихся слуг.

Пугать никого не хотелось. Шляться – тоже. Это же надо выбираться из кровати, одеваться. Ну его! Тогда гораздо полезнее подумать, наметить нечто нужное на следующий день или неделю. Потом закрутят дела, и может элементарно не хватить времени на размышления и планы. Только успевай принимать решения да следи за их претворением в жизнь.

Порой мысли незаметно вновь переходили в сон. Но и во сне, казалось, сэр Чарльз продолжал раздумывать над очередными проблемами. Разве что с некоторым несвойственным яви оттенком. Где-то более-менее здраво, а где-то – на грани сонного бреда.

Потом, выбираясь из кровати, приходилось отсеивать многое. Если, конечно, перед тем удавалось вспомнить.

Сейчас сэр в очередной раз задремал. Только на этот раз в душу внезапно вторглась тревога. Словно откуда-то стала угрожать опасность. Может, незримая, однако незримая – еще страшнее.

Толстяк попытался перевернуться на другой бок, однако немедленно уловил едва слышный скрип открываемой двери. Рука потянулась к столику, на котором в последнее время всегда лежали заряженные пистолеты. Пальцы привычно сомкнулись на изогнутой рукояти, а большой уже потянул собачку.

– Не делайте этого, дорогой друг.

Знакомый голос прозвучал неожиданно, однако пальцы сразу выпустили оружие из рук.

Сэр Чарльз повернулся и открыл глаза.

Перед ним с подсвечником в руке стоял лорд Эдуард. По ночному времени в халате и колпаке и уже поэтому лишенный привычной чопорности джентльмена.

Тени ложились на лицо так, что оно казалось древним. Словно всегда холеный, ухоженный губернатор в одночасье превратился в глубокого старика.

– Простите, благородный лорд, – извинился Чарльз слегка осипшим со сна голосом. – Ваше появление наложилось на кошмар, и я подумал было…

Что именно он подумал, сэр уточнять не стал. Наверное, сам не сумел внятно изложить возникшую внезапно тревогу.

– Бывает, дорогой друг. Вы не возражаете, если я присяду?

– Разумеется. – Чарльз сам изменил положение на полусидящее, дабы не выглядеть невежей перед лицом старого друга.

Эдуард опустил подсвечник на столик и как-то устало погрузился в стоявшее неподалеку кресло.

– Простите за позднее вторжение. Мне подумалось: вдруг вы тоже не спите? – Лорд тяжело вздохнул.

Час был скорее ранним, чем поздним. Но уточнять данный факт сэр Чарльз деликатно не стал.

Он, тяжело кряхтя, выбрался из кровати, облачился в халат, уселся во второе кресло и лишь тогда осведомился:

– Пришли дурные известия?

Лорд отрицательно качнул головой:

– В том-то и дело, дорогой друг. С тех пор, когда у Ямайки видели «Лань», никаких известий ни о Санглиере, ни… – лорд на секунду запнулся, – о Ягуаре.

Чарльз шумно вздохнул. Он сам давно волновался о пропавших без вести моряках «Дикой кошки». Ладно, пусть не о моряках, только о капитане. Матросов всегда хватает, а настоящий капитан – большая редкость. Если же она… он вырос чуть не на твоих глазах, то вообще…

– Вы же сами ходили в море, знаете, сколько там бывает случайностей, – толстяк постарался придать своему голосу уверенность, которую не ощущал. – Был такой ураган, что фрегат вполне могло занести на край света. Да и теперь ветра чаще дуют встречные. А если добавить какие-нибудь повреждения… Объявятся. Надо только подождать еще немного.

– Сколько можно ждать? Все реальные сроки давно миновали. Да и факт появления «Лани» говорит о многом. Причем исключительно плохом.

– Почему обязательно о плохом? Напротив. Меня данный факт весьма обнадеживает, – на этот раз Чарльз не лицемерил.

– Я что-то не понимаю вас, мой друг, – признался Эдуард.

Толстяк закатил вверх глаза, словно призывая в свидетели небо, и терпеливо произнес:

– Посудите сами. Как мы установили, Санглиер покинул Пор-де-Пэ на двух кораблях. У Ямайки же видели только бригантину. Значит, их либо разлучил все тот же ураган, либо «Вепрь» погиб в борьбе со стихией. Я намеренно опускаю вопрос: удалось ли флибустьерам высадить на остров лазутчика? В данный момент это не играет основополагающей роли. Главное – раз Командор пытался выяснить, не здесь ли похитители, то повстречать их в море ему не удалось. То есть страшного ничего произойти не могло.

Оба старых приятеля прекрасно сознавали, что встреча с Командором могла быть последней для любых самых умелых моряков. Тем более произойди она корабль на корабль.

– Хорошо. Они не повстречались, – согласился лорд Эдуард. – Тогда где же «Дикая кошка»?

На этот вопрос никакого ответа у Чарльза не было. То есть вариантов было тьма, и решать, какой из них сбылся, – нечто равносильное гаданию.

О том, что практически все они не сулили команде фрегата ничего хорошего, не стоило и говорить. Море часто забирает корабли и суда и при этом, как правило, тщательно хранит тайну их исчезновения.

Лорд Эдуард прекрасно знал все сам. Не один год ходил в здешних водах и мог при желании рассказать многое. Но желания рассказывать не было никакого.

Так что неизвестно, что хуже – встреча с Командором или капризы стихии. Санглиер хоть не лишен известного благородства.

– Надо что-то делать, Чарли. – Фамильярное обращение обычносдержанного лорда говорило о многом.

– Что, Эдуард? – вопросом отозвался толстяк.

– Вывести эскадру и попробовать найти «Кошку».

Чарльз вздохнул в очередной раз. Он всецело разделял горе друга, да только не видел способов реально помочь.

– Где мы ее найдем? Архипелаг велик. Фрегат могло занести куда угодно. Будем только зря болтаться по морю.

– Должен быть какой-то шанс, – без уверенности возразил Эдуард. – Нельзя же сидеть сложа руки!

– В первую очередь нельзя оголять Кингстон. Санглиер в любую минуту может попытаться отомстить. Мы уже сталкивались с подобной наглостью нашего знакомца. Еще одного разгрома столицы нам не простят.

Толстяк вновь закатил глаза. Только намекал он уже не на небесных обитателей, а на конкретных людей. Тех, которые сидят повыше, чем любые губернаторы.

Что будет на том свете, не ведомо никому. Зато каждый знает, какое наказание он может понести на этом.

Лорд все понимал. Только его нынешнее состояние не позволяло воспринимать ситуацию полностью адекватно. Казалось, стоит приложить усилия, и пропавший фрегат будет найден. А дальше – победителей не судят.

– Чарли, пойми! На корабле моя дочь! – проникновенно сказал Эдуард.

– Все понимаю. Ты тоже пойми: найти корабль в море невозможно. Нам остается молиться и надеяться, что правда восторжествует не только на небе, но и на земле. Они должны выбраться сами. Такая… такой, как Ягуар, нигде не пропадет. Мы же сами учили ее, – окончательно запутался в родах сэр Чарльз. – Надо только немного подождать, и все обязательно будет хорошо.

Он говорил с другом, как говорят с тяжелобольными. Нечто, похожее на правду, однако не являющееся ею в строгом смысле. Правда порою убивает. Лорд Эдуард очень сдержанный человек, настоящий джентльмен. Но даже у джентльмена порой бывают чувства. Утрата единственного ребенка – разве не горе?

Ничего. Это виновата ночь. Днем, на людях все пройдет. Ночь – пора переживаний.

– Сколько можно ждать? – голос лорда предательски дрогнул.

Он здорово раскаивался, что согласился на авантюру. Тем более раз Командор и так собрался покинуть Карибское море. Жаль, дороги назад уже не было.

– Кто знает? Вспомни, порой люди возвращаются спустя месяцы. Ни за что не поверю, будто фрегат мог утонуть. Но получить повреждения – запросто. Может, вообще ничего не случилось, и Ягуар всего лишь спрятался на время от Санглиера. Такой вариант тебе в голову не приходил?

– Но… – вновь начал лорд.

– Что, Эдди? Все равно мы его не найдем. А здесь каждый корабль может оказаться полезным. Лучше тщательнее будем опрашивать прибывающих. Свяжемся с союзниками, – на последнем слове губы толстяка презрительно дрогнули. – У Ягуара хорошие рекомендательные письма. В случае чего никто не посмеет ему отказать в убежище и помощи. А испанские владения пока куда обширнее наших.

– Да. Надо обязательно связаться. – Лорд Эдуард сейчас был готов схватиться за любую соломинку. – У них и флот пока больше. Могли что-нибудь заметить.

– Вот, – довольно кивнул Чарльз. – С утра напишем соответствующие послания и отошлем с первой оказией.

Оказия могла найтись через месяц, если не позже. Союз против врага отнюдь не означает пылкую дружбу. Контакты происходили несколько чаще, чем в прошлые годы, однако регулярными их не назвал бы ни один оптимист.

– Скоро придут донесения лазутчиков с Гаити. Тогда узнаем, как дела у Санглиера и куда подевался его фрегат, – добавил толстяк, чуть подумав.

Судя по ощущениям, время близилось к утру. Ложиться спать было бесполезно.

Сэр Чарльз поднялся, прошел взад-вперед по спальне и предложил:

– Пойдем в кабинет. Подумаем, что отписать испанцам.

Эдуард посмотрел на старого друга с такой благодарностью, что последнему стало неловко.

Он-то ничего не сделал.

Только черствым считать сэра Чарльза не стоило. Он сильно переживал из-за леди Мэри. Вся разница – в отличие от ее отца головы Чарли не терял. Никогда.

18 Калинин. Верховая прогулка

Город был в панике. Она началась практически сразу после прибытия гонца от соседей. Принесенная новость была потрясающей. Санглиер почти без выстрела под покровом темноты сумел захватить форт, а затем и жилую часть поселения.

Гонец рассказал обо всем только команданте, но весть с быстротой лесного пожара облетела всех, от богатейших донов до последних нищих. Каким образом? Кто знает? Дурные новости порой имеют свойство распространяться сами собой, даже без видимых разносчиков информации.

Прошло немного времени, и случившееся стало известно на застрявших в гавани из-за бушевавшего шторма судах. Выйти в море моряки не могли. Волны не пустили бы их, выбросили на прибрежные скалы. Оставалось надеяться, что тот же шторм сумеет помешать Командору продолжить рейд.

Или для него даже буря не является помехой? Если так, то никто не удивился бы. Молва склонна преувеличивать удачливость тех, кто хоть чем-нибудь выделился из толпы.

Потом в город стали прибывать беглецы. Их было совсем немного. На загнанных лошадях, бросившие дома и имущество, на все вопросы лишь безнадежно махавшие рукой…

И пусть наяву вырвавшихся из лап флибустьеров было больше, просто часть выбрала для бегства другие направления, будь то леса или отдаленные поместья, жителям казалось, будто лишь заявившиеся в город счастливцы и есть те единственные, кто сумел избежать ада.

В том, что у соседей творится ад, не сомневался никто.

Наиболее дальновидные стали готовиться к отъезду сразу после появления гонца. Другие – несколько позже. Одни моряки были в гораздо худшем положении, ибо как бросить судно? Вернее, бросить можно, но на что тогда жить?

И в то же время в горожанах еще жива была вера в чудо. Готовились к бегству многие, уехали пока только единицы. Все остающиеся устремились в многочисленные храмы молить у Бога милости. Милость заключалась в том, чтобы безбожный Командор, по мнению испанцев он не мог быть иным, раз уж являлся исчадием ада, повернул в другую сторону, вернулся к себе на Гаити вместе с добычей. В идеале – сгинул бы в морской пучине где-нибудь по дороге вместе со своими соратниками.

Молились не только горожане. Молились воины гарнизона. Их было не так уж мало, возможно, гораздо больше флибустьеров. Но солдаты прекрасно понимали, насколько переменчиво военное счастье, и не находили в себе достаточно сил, дабы повернуть удачу на свою сторону.

Несколько гонцов унеслись в разные стороны. Они везли даже не сообщение и не просьбы – вопль о помощи. Команданте просил у всех немедленной помощи, говоря: в противном случае жертвой алчного флибустьера будет не один город, а целых два. Или тогда уже не целых два. Пиратские флотилии грабили испанские города столько лет, если не веков, и часто после очередного налета от городов не оставалось почти ничего.

Ночью в городе почти никто не ложился. Надо быть фаталистом и здорово верить в свою удачу и в помощь святых покровителей, дабы предаваться отдыху в какой-то сотне миль от очередного местопребывания Командора. О штурме Картахены были наслышаны все, разве что молва чуть извратила действительность и постоянно говорила о многочисленных жертвах как среди военных, так и среди обывателей.

В свете переживаний и ожидания худшего как-то незаметным остался въезд в город на следующий день благородного дона в сопровождении черного слуги.

Дон был сравнительно молод. Ему не было еще тридцати. Чуть выше среднего роста, темноволосый, одетый в богатый, лишь пыльный после дороги костюм, при длинной шпаге у бедра и паре пистолетов за поясом.

Приехавшие были одвуконь, да еще помимо этого пятая лошадь везла на себе тюки с какой-то поклажей.

Первым делом дон отыскал в городе трактир. А что другое можно искать после долгой дороги? Что дорога была долгой, прекрасно было видно по платью незнакомца, да и потом, все живущие поблизости были известны трактирщику наперечет.

– Обед! – коротко распорядился незнакомец, устало опускаясь на лавку.

И, подтверждая серьезность своих намерений, бросил на стол золотую монету.

Монета исчезла в руках трактирщика так быстро, словно ее никогда не было.

Пока жарилось мясо, хозяин собственноручно принес богатому посетителю кувшин вина.

– Надеюсь, высокочтимый дон соизволит немного подождать. – Трактирщик был самой любезностью.

Еще бы! Сдачи здесь не полагалось, а монета с лихвой перекрывала самый изысканный обед, да еще не на одну персону, а минимум на десять.

– Соизволю, – буркнул незнакомец.

Он смерил трактирщика внимательным взглядом, словно решая, насколько можно ему доверять в таком важном деле, как приготовление пищи.

Попутно незнакомец осмотрел зал. Народу по относительно раннему времени было немного. Компания каких-то забулдыг да с десяток состоятельных горожан, заявившихся сюда не то выпить вина, не то послушать последние новости.

Сразу бросалось в глаза, что среди собравшихся не было ни моряков, ни военных. Моряки по случаю непогоды находились на кораблях. Военных же команданте в предвидении возможных боевых действий не отпускал из форта. Причем не только солдат, но даже офицеров.

– Издалека путь держите, сеньор? – Трактирщик благодаря своей профессии пользовался некоторыми привилегиями и мог задать вопрос, который вертелся на языках у его постоянных клиентов.

– Издалека, – небрежно кивнул незнакомец. – Хотел присмотреть себе участок, но у ваших соседей едва не попался каким-то пиратам, уже захватившим город.

Лица всех посетителей, включая забулдыг, немедленно повернулись к незнакомцу. Никто даже не пытался скрыть мгновенно возникший интерес.

– И как вам удалось выбраться? Или вы узнали о флибустьерах заранее? – осторожно осведомился трактирщик.

– Никто меня не предупреждал, – вздохнул незнакомец. – У самого въезда в город меня остановили трое головорезов и на ломаном испанском с добавлением французских слов потребовали слезть с коня и отдать кошелек.

– И вы… – не удержался кто-то из горожан.

– Я застрелил одного негодяя. – Незнакомец окинул спрашивающего ледяным взглядом, так что напрочь отбил охоту задавать дальнейшие вопросы, но потом вдруг улыбнулся. – Правда, после этого мне пришлось спасаться бегством. На мое счастье, флибустьеры опомнились не сразу. Когда же опомнились, расстояние было велико для прицельной стрельбы. Поэтому их пули просвистели мимо. Иначе я тут бы не сидел.

По залу пронесся гул, в котором явственно сквозили нотки восхищения.

– Спасибо святому Антонию, моему небесному покровителю, который пришел на помощь своему верному слуге в трудную минуту, – словно спохватившись, добавил незнакомец и с чувством перекрестился.

Посетители привычно последовали его примеру. Отчего бы правоверным католикам не перекреститься лишний раз и не вознести молитву Создателю? Тем более он наглядно продемонстрировал свое могущество и спас из рук разбойников одного из своих сыновей.

Те, кто не был спасен, вспомнились по контрасту. Мол, вот что бывает, когда на кого-то не проливается милость Божья.

– Как вы думаете, высокочтимый дон, какие планы у этих исчадий ада в дальнейшем? – спросил какой-то худой горожанин с явным опасением услышать худшее.

– Какие у них могут быть планы? Соберут добычу да и отправятся ее проматывать. Разве бывало иначе?

– Но вдруг они решатся продолжить рейд? – робко высказал предположение другой горожанин, в противоположность первому – с заметным брюшком.

– Бросьте, – презрительно бросил незнакомец. – Вы что, не знаете эту публику? Налетят на один город, ограбят и сразу уходят к себе. Ни разу не слышал, чтобы после этого пираты пытались атаковать что-то другое. Видно, не хотят рисковать награбленными сокровищами.

Мужчина с брюшком с облегчением перевел дух. Словно незнакомец дал ему надежду. Даже не дал, подтвердил то, во что едва верилось.

Тем временем трактирщик наконец принес заказанные блюда. Путник с явным удовольствием принялся за еду. Да и как иначе, после долгой дороги?

Потом незнакомец прервал трапезу, отпил вина и, кивнув за окно, где была видна бухта с полудюжиной болтающихся на якорях кораблей, небрежно поинтересовался:

– А что у вас делает британская бригантина?

Словно один факт пребывания в испанской гавани давних врагов и нынешних союзников оскорблял его чувства.

Сразу несколько голов повернулось к окнам, выглядывая чужой корабль.

– Так это же «Сан-Изабелла»! – произнес мужчина с брюшком.

– И?.. – вопросительно протянул незнакомец.

– Бывшая бригантина дона Карлоса, которую тот продал какому-то знатному англичанину. Англичанин, кстати, имеет каперский патент против французов. Только непонятно, что он думает делать с этаким суденышком против Санглиера? Тот, как мы слышали, успешно громил целые флоты.

Незнакомец скептически взглянул на кораблик. На таком только и идти на легендарного Командора!

Но было в глазах незнакомца и что-то еще, напрочь ускользнувшее от внимания обывателей.

– Долго вы собираетесь терпеть таких союзничков? – осведомился приезжий. – Все флибустьеры одинаковы. Сейчас он против французов, а завтра будет против нас. Разве неясно?

– Они ведут себя довольно мирно, – отозвался горожанин с брюшком.

– Конечно, мирно! Их просто на берег почти не выпускают! – язвительно вставил худой.

– Кто? Команданте?

– Нет. Их капитан. Может, знает своих моряков и не хочет скандала. До ближайших британских владений далеко, – высказал предположение худой.

– Да, до ближайших британских островов не близко, – согласился незнакомец.

Он явно о чем-то задумался, весь ушел в себя.

– Хозяин! Комнаты не будет? – вдруг встрепенулся гость. – Хочу немного отдохнуть с дороги.

– Как же не будет? Есть хорошие комнаты. Пойдемте, я вам покажу на выбор, – засуетился трактирщик.

Да и как не суетиться, если любой постоялец – это в первую очередь твой доход.

Из трех предложенных комнат Аркадий выбрал с видом на порт. Отсюда была хорошо видна небольшая, но довольно удобная гавань, барашки волн на воде, раскачивающиеся корабли, среди которых наметанный глаз давно выделил бригантину под британским флагом. Очевидно, поднимать черный флаг с дикой кошкой в чужом порту показалось Ягуару неуместным.

В прежней жизни Калинин никогда не задумывался, храбр он или трусоват. Не было необходимости. Закончил в свое время иностранный факультет университета, достаточно свободно говорил на трех языках. Вместо работы по специальности занялся бизнесом. Не сразу, но дела постепенно пошли в гору. Появились деньги, хорошая машина, дом, то, что, по мнению многих, является главным составляющим счастья.

А потом был злосчастный круиз. Страх, растерянность, борьба за свою жизнь… Поневоле пришлось научиться каким-то азам морской службы, порой браться за саблю, мушкет, пистолет…

Визит вдвоем с Командором в испанский городок, едва не закончившийся плачевно, был первым случаем, когда Аркаше пришлось действовать не среди толпы таких же, как он, нечаянных путешественников во времени, а всего лишь вдвоем. Правда, с самим Командором.

С этого момента Калинин почувствовал, что первоначальный страх стал куда-то уходить. Уступать злому чувству, которое можно выразить тремя словами: «Нас не возьмешь!»

Уже потом, много позже, превратившись с тем же Командором в пленников Коршуна, Аркаша вел себя достойно во всех отношениях.

Или сказалась вера, что ставший предводителем Кабанов непобедим, а заодно и в собственную удачливость, до сих пор спасавшую там, где порою гибли более умелые?

План примитивной разведки Калинин предложил сам. Раз шторм возобновился, то почему бы не поискать следы Ягуара в следующем порту? Не обязательно же гордый беглец станет рисковать, болтаясь в такую погоду в море? Тем более, историю о том, что «Кошка» в предыдущем шторме уцелела чудом, Аркадий сам слышал от пленников. А бригантина поменьше фрегата.

Отпускать Аркашу Командор не хотел. Но и оставаться в неведении – тоже. Так и получилось, что Калинин нарядился по испанской моде, прихватил с собой показавшегося смышленым негра, а уж в лошадях недостатка не было. Заходи на любую конюшню и бери какую хочешь и сколько хочешь. Хочешь – одну, хочешь – десять. Все равно с собой лошадей не увезешь и придется их оставлять хозяевам.

Дорога была нелегкой. Не в том смысле, что опасной. Просто она была, если так можно выразиться, российского типа. Не столько дорога, сколько намек на нее. Некий набросок пути, служащий не для удобной езды, а как указатель направления. Да и не было нигде еще никаких удобных дорог. Разве что в старушке Европе, как след былого римского владычества.

Ночевать пришлось под открытым небом. Сказал бы кто в той жизни, ни за что бы не поверил, будто можно в чужой, явно враждебной стране расположиться прямо посреди дикого леса и спокойно заснуть.

Ладно, почти спокойно. Все-таки так далеко отвага Аркадия не простиралась. Он спал вполглаза, постоянно прислушивался к ночным звукам. Ладно, люди, однако в лесу могут водиться хищники.

А ветер завывал в ветвях, порождая смутное беспокойство. Порой за шелестом мерещились чьи-то шаги. Тогда Аркадий осторожно приподнимался, пытался осмотреться в темноте. До тех пор, пока не начинал соображать: раз лошади ведут себя спокойно, значит, никакой опасности нет.

Калинин потихоньку погружался в сон, а затем что-то начинало мерещиться опять, и следовала очередная внеплановая побудка. Хорошо хоть, ни разу не начал палить по какой-нибудь тени. Пистолеты-то были заряжены еще перед отправлением в путь.

После такой ночевки Аркаша поневоле проснулся немного разбитым. С другой стороны, за последнее время полубессонных ночей набралось столько, что они стали привычными, насколько вообще может быть привычным недосыпание.

У той же усталости есть положительные стороны. Чувства несколько притупляются, поэтому страх гнездится на задворках сознания, но отнюдь не выходит на первый план.

Но не только страх, даже усталость отошла куда-то, когда, въехав в город, Аркадий увидел в гавани искомую бригантину. Пусть без ожидаемого флага, однако не флаг же он искал! Еще бы убедиться, что женщины на борту, и тогда можно спокойно отправляться в обратный путь.

Или не стоит проверять? Вряд ли Ягуар будет делиться добычей. И остается пожалеть, что «Вепрь» не может выйти в море. Один переход по штормовому морю, комбинированный удар с берега, и все проблемы решены.

В боевой удаче Аркадий, как все остальные соратники Командора, давно не сомневался.

19 Лудицкий. Попытка к бегству

Романтика парусов хороша в мечтах или же с берега. Наяву море быстро надоедает до тошноты. У многих – в обоих смыслах этого слова.

На свое счастье, морской болезнью Лудицкий не страдал. Порой он жаловался на здоровье, только жалобы имели лицемерный характер. Надо же показать, как губительно сказывается забота об избирателях! Стрессы, волнения, недосыпания…

Откровенно говоря, Петр Ильич был здоров. Может, не как бык, к физической работе по извечному примеру российской интеллигенции депутат всегда относился отрицательно, но уж во всяком случае не болел. Если же случалось поспать поменьше, ну там, женщины, затянувшаяся вечеринка, то потом это наверстывалось следующей ночью. В итоге выходило то на то.

Совсем иначе было сейчас. Никто не желал использовать все предыдущие знания и богатый опыт Лудицкого в деле управления. Не то что использовать, все старались этого не замечать. Настолько, что уважаемому человеку пришлось пойти слугой к бывшему собственному телохранителю, лишь бы не умереть с голода.

Трудиться было унизительно. Петр Ильич всегда считал: подобный род занятий выпадает на долю наиболее никчемных людей. Тех, кто ни при каких обстоятельствах не способен на большее. Поэтому сильнее был обрушившийся удар.

Объявившиеся англичане подарили Лудицкому надежду. Парламентская страна с давними традициями, не чета прочим, они могли понять истинного партийного деятеля, включить в существующую систему. Для начала хотя бы в качестве советника какого-нибудь лорда.

Поначалу вроде бы не только поняли, но и, пусть несколько туманно, пообещали нечто подобное. В обмен на определенные услуги. Так задаром ничего никогда ведь не делается! Уж кому, как не Лудицкому, это знать!

Обманули. Нагло, бессовестно, без стыда и без чести. Стоило помочь людям, доставить шлюх Командора к ждущим шлюпкам, как отношение к Лудицкому стало меняться.

Нет. Тогда в суете торопливой посадки и последующего отплытия сам Ягуар, не то побочный сын, не то племянник знатного лорда, пообещал позаботиться о дальнейшей судьбе российского депутата.

Малость задели лишь две вещи – высокомерная снисходительность пирата и его явно юный возраст. Мог бы быть повежливее к пожилому человеку!

Но намного хуже отнеслись к Лудицкому простые моряки. Сами ни на что не годные, стоявшие на самом низу социальной лестницы, смотрели на Петра Ильича так, будто даже находиться рядом с таким противно.

И окончательно все испортил Кабанов со своими сундуками.

Каждый раз при воспоминании о коварстве бывшего телохранителя Лудицкого душила злоба. Это же надо не доверять своему нанимателю до такой степени, что внаглую говорить, будто деньги, драгоценности и карта с координатами острова сокровищ лежат именно здесь! Самому же запрятать все ценное неведомо куда и не обмолвиться ни одним словом!

Подобное недоверие, переходящее в немыслимое хамство, элементарно не помещалось в голове депутата. Хотя он уже давно был о Кабанове не самого лучшего мнения, однако не до такой же степени!..

Обрушившаяся кара добила Лудицкого окончательно. Вместо элементарной благодарности англичане заставили депутата превратиться в простого матроса. И как по-подлому заставили! Предложили выбор – или в матросы, или за борт. Из-за одного человека корабль к берегу подходить не будет. Не хочешь отрабатывать хлеб, можешь добираться до твердой земли вплавь. Для облегчения пути могут подсказать, в какой стороне та земля находится. Кроме воды, ничего не видать…

Петр Ильич попробовал возразить, хотя бы поговорить с капитаном, напомнить об обещании…

Капитан до разговора не снизошел. А его помощник, пресловутый Милан, вместо ответа больно огрел депутата тростью и только потом процедил:

– Дышать будешь только по моей команде, тварь!

Лудицкого никто и никогда не называл до этого тварью.

Петр Ильич прежде задохнулся от боли и обиды, потом хотел возмутиться, но в бегающих глазах помощника увидел такое, что предпочел промолчать.

Следующим обидчиком стал боцман Джордж. Он первыми фразами дал понять, что прошлое Лудицкого не играет никакой роли. Если же играет, то сугубо отрицательную. И вообще, девятихвостая плетка, именующаяся еще кошкой, из любого придурка в состоянии сделать человека. А нет – тогда есть другие, еще более доходчивые методы убеждения.

Например, протягивание под килем.

Оказаться под килем Лудицкий не хотел. А плетки отведать пришлось. И не один раз.

Вроде грубая, примитивная работа, бери веревки да тяни, но сколько надо знаний! Веревок на судне оказалось столько, и у каждой свое название. Если же перепутаешь, схватишься не за ту, вполне могут всыпать – на спину не ляжешь!

По сравнению с нынешним, прошлые плавания с Кабановым стали казаться отдыхом. Хотя Лудицкого тоже заставляли работать наравне со всеми, но хоть не наказывали!

Кто бы посмел наказать депутата! Пусть даже бывшего. В прежнем мире было прекраснейшее понятие – депутатская неприкосновенность. А эти британские козлы…

Спасало лишь то, что Лудицкого никто не заставлял лазить по мачтам. Петр Ильич твердо знал: он непременно грохнется, и весь вопрос заключался – куда? На заставленную пушками и бочками палубу или в море. В первом случае, как минимум, гарантировался перелом позвоночника, а то и шеи, во втором, пусть депутат в отличие от подавляющего большинства нынешних моряков умел плавать, все равно никто бы не сделал попытки спасти человека за бортом.

Постоянно болели руки, плечи, спина. Ладони покрылись мозолями. Нестерпимо чесалось немытое тело. Мучила жажда, утолять которую приходилось протухшей водой, да и той не хватало. Мало было еды. Про сон нечего говорить. Голова раскалывалась, не могла родить ни одной мысли. Спасение заключалось в одном – в бегстве из этого ада. Куда угодно, лишь бы больше не надо было болтаться среди волн. К французам, англичанам, испанцам… Должны же быть среди них добрые люди, которые не дадут пропасть бывшему депутату Думы от демократической фракции!

На беду, в порт корабль не заходил, и бежать было некуда. Еще хуже Лудицкому стало тогда, когда на горизонте появились паруса и по команде пронеслось пугающее слово «Командор».

Ничего хорошего от Кабанова Лудицкий не ждал. Этот флибустьер отправил на тот свет столько народа, что одним человеком больше, одним меньше, ему уже все равно. Убьет без малейших угрызений совести, если еще не получит при этом садистского удовольствия.

Поэтому во время бегства Лудицкий старался изо всех сил. Еще больше постарался он на следующее утро, сумев перебраться с фрегата на бригантину.

И вот теперь он был вынужден болтаться в неведомом порту неподалеку от суши да вместе с остальными моряками гадал: не объявится ли и здесь грозный Командор?

Днем Ягуар разрешил морякам небольшими группами сходить на берег. Все-таки люди пообносились, нуждались в покупках разных необходимых мелочей, да и просто постоять на твердой земле чего-нибудь стоит.

Условием стала обязательная трезвость. В том смысле, что по стаканчику пропустить разрешалось, но никакого затяжного пьянства. Да моряки и сами прекрасно понимали – в Испании, против которой столько лет были направлены их грабительские набеги, они никому не нужны, а напьешься – так еще можешь задержаться и попасть к Командору.

Если бы не затянувшийся шторм, ни о каких увольнениях не было бы речи. Но раз в море пока все равно не выйти…

Лудицкий тоже смог попасть в число отпускников. Во время бегства с Гаити он не успел даже толком собраться. Точнее, посчитал, будто на новом месте благородный лорд обеспечит будущего советника всеми необходимыми для джентльмена вещами. Зачем же тогда брать с собой обноски?

Кто ж знал, что джентльменом Лудицкого никто не считает? Но кое-какие денежки у экс-депутата при себе были, вполне можно прикупить кое-что необходимое. Лучше же – воспользоваться правом покупки как предлогом, чтобы навсегда покинуть ненавистную палубу. Не может быть, чтобы в раскинувшихся на гигантском континенте колониях не нашлось теплого местечка для умного человека.

Никаких приятелей среди моряков у Лудицкого не появилось. Хотя плавание, ремонты и прочее заняли немало времени, Петр Ильич не желал сближаться со всевозможным быдлом. Да и моряки отнюдь не горели желанием подружиться с новичком. Наверное, рядом с ним понимали собственную ущербность. И по той же причине пытались хоть как-то выделиться на невыгодном для себя фоне, при случае третируя того, кто стоял заведомо выше и в моральном, и в умственном плане.

Добираться до берега пришлось на шлюпке. Довольно малоприятный способ передвижения, учитывая крутую волну и возможность опрокинуться в любой момент. Хотя до берега была от силы сотня метров.

Этот путь чем-то напомнил Лудицкому другое шлюпочное путешествие в далекую роковую ночь. А также долгое блуждание по морю после битвы, в которой были уничтожены остатки эскадры сэра Джейкоба. Уничтожены ценой гибели почти всех уцелевших пассажиров. А какие там были достойные люди! Не чета уцелевшим. Взять одного только банкира Грумова. Или Рдецкого.

Впрочем, Рдецкий был подло уничтожен Командором позже. Жаль. Вот бы кто пригодился сейчас!

Одному было, признаться, несколько страшновато. Раньше Лудицкий привык к собственной значимости, к тому, что перед ним открыты почти все двери, и уж никто и никогда не вздумает причинить ему вред.

За последним тщательно следила охрана. Теперь же все предстояло решать и делать самому. Искать покровителя, прятаться от Ягуара, добывать пропитание, в худшем случае – защищать свою жизнь. И все при незнании языка и местных обычаев.

Поневоле возникала мысль: может, никуда не бежать, остаться на судне? Тогда хоть ничего не надо будет решать самому. Ведь страшно оказаться совершенно одному. Хорошо, когда повезет, а вдруг нет? Что тогда? Превратиться в бомжа? Без крыши над головой и гарантированного куска хлеба. Да и Ягуар вполне может разозлиться и послать по следу парочку убийц.

Лудицкий так живо представил себе трагическую картину погони при полном равнодушии местных властей, что ему стало не по себе. Петр Ильич в нерешительности застыл неподалеку от шлюпки. Может, ну его на фиг, бегство?

Только плыть до корабля при таком волнении… Да, Лудицкий бы поплыл, не убоялся волн, если бы не гнездилось ощущение, что проклятый Милан не оставит в покое, отыграется за неудачу с сокровищами Командора. Не забьет, так утопит или пристрелит при первом же удобном случае, или вообще без оного. Отвечать он ни за что не будет.

Понимание этого было настолько велико, что Лудицкий решился. Он зашагал по продуваемым сквозным ветром улочкам города, словно невзначай все дальше и дальше удаляясь от порта.

На него никто не обращал внимания. Спутники разбрелись небольшими группами, с собой его все равно никто не позвал. Местные при такой погоде предпочитали сидеть по домам. А кто и выглянул по неотложным делам наружу – какое ему дело до одиноко шагающего моряка, одетого едва ли не в лохмотья! Мало ли подобных типов в разное время шлялось тут, убивая время? Эка невидаль!

Куда идти и где просить защиты, Лудицкий не знал. Обращаться к властям он сразу посчитал глупым делом. Вдруг здесь существует некий аналог закона о выдаче? А если и нет, что стоит Ягуару договориться с комендантом частным порядком? К примеру, дав тому на лапу некоторую сумму?

Нет, спасаться надо самому! В том смысле, что при помощи частных лиц. Какого-нибудь купца, например, или знатного дона. Оставалось только найти подобного доброхота.

В конце концов ноги сами привели Лудицкого к какой-то таверне. Да и куда еще податься человеку, когда никаких других общественных зданий больше нет? Разве что костелы. Но верующим Петр Ильич никогда не был, да и католический костел – это не привычная церковь.

Народа в зале было не очень много. Половина столов пустовала. Судя по нарядам, посетители были горожанами. Причем, как сразу отметил Лудицкий, исключительно мужчинами.

Экс-депутат скромно присел за столик в дальнем углу. В его планы не входило выделяться чрез меры. Так, ровно настолько, чтобы заметил кто-нибудь, способный заинтересоваться его судьбой.

Люди в зале говорили друг с другом, но Петр Ильич не понимал ни одного слова. Он и по-французски говорить толком не научился, а уж испанский вообще был темным лесом.

К счастью, трактирщик понял примитивный английский Лудицкого и достаточно быстро принес миску с едой и бутылку вина. От еды поднимался аппетитно пахнущий пар. Петр Ильич вдохнул, и голова у него закружилась от предвкушения. Это вам не солонина с бобами, да и той постоянно дают столько, что впору от голода пухнуть.

Некоторое время Лудицкий ничего не замечал вокруг, настолько был поглощен процессом приема пищи. Потом первый голод был кое-как утолен, и появилось время оглядеться.

Петр Ильич с интересом разглядывал впервые виденных им жителей испанских колоний, пока не заметил, что какая-то компания точно так же разглядывает его.

Потом от компании отделился высокий худощавый человек и направился прямиком к столу бывшего депутата.

Может, это и есть шанс?

Лудицкий взглянул на приближающегося мужчину с ожиданием и надеждой. Тот, не присаживаясь, что-то спросил по-испански и застыл в ожидании ответа.

– Простите, не понимаю, – по-английски произнес Лудицкий и для верности продублировал фразу по-русски.

– Ты с «Сан-Изабеллы»? – Русского испанец не знал, зато смог перейти на английский. – Я хорошо знаю дона Карлоса, владельца бригантины, и не могу понять, почему он ее уступил?

– Вы садитесь, – Петр Ильич указал на место напротив.

– Спасибо. – Испанец сел и уставился на Лудицкого пристальным взглядом. – Или вы напали вопреки рассказанному? Под пытками человек может подписать все.

– Пыток не было. Нашему капитану срочно требовалось быстроходное судно. Настолько срочно, что он обменял свой фрегат. Никаких пыток не было. Как и боя.

Теперь настал черед перейти к главному.

Петр Ильич немного помялся, а затем выдохнул:

– Сеньор, у вас не будет работы? Я бы хотел покинуть корабль и обосноваться на берегу.

Незнакомец едва уловимо хмыкнул, но все же спросил:

– Что вы умеете делать?

Вопрос был сложный. То, что Лудицкий умел делать прекрасно, почему-то никому не требовалось. Но не наниматься же для колки дров! Тогда проще было остаться с Командором.

Ответить Лудицкий не успел. Дверь открылась, пропустив внутрь двоих моряков, в которых депутат сразу признал своих соплавателей. Одного, кажется, звали Франсуа, второго – Джоном. Причем Франсуа был из команды Коршуна. Той самой команды, которая не смогла победить Командора.

Завидев знакомое лицо, моряки направились к Лудицкому. Как к нему ни относись, все знакомый.

– Привет, Пьер! Тихий да скромный, а нас обогнал, – бодро оповестил Франсуа.

– Не тихий он. Ленивый, – поправил его Джо.

Лудицкий с досадой взглянул на соплавателя. Его послушают и не захотят иметь с беглецом никакого дела.

Испанец прислушивался внимательно, подтверждая худшие опасения депутата.

Но в этот момент дверь отворилась еще раз, и ворвавшийся в зал мужчина что-то прокричал по-испански.

Новость заинтересовала всех. Посетители загалдели, что-то выспрашивая, что-то тут же комментируя.

Испанец выскочил из-за стола Лудицкого и, азартно жестикулируя, присоединился к спорящим.

– Что они говорят? – не выдержал Лудицкий.

Франсуа прислушался и сообщил:

– Они говорят, что фрегат Командора потерпел крушение. Город захвачен флибустьерами, но что толку, раз они не могут уйти. Команданте приказал части солдат немедленно выступать. Туда уже двигаются отряды со всей округи. Как только уляжется шторм, из других портов туда морем двинутся два галиона с фрегатами. Кажется, Командору наступает конец.

От сердца отлегло. Насколько легче жить, когда позади не маячит свирепый мститель!

Взгляд Лудицкого скользнул вверх, туда, где к гостевым комнатам вела лестница, и депутат на мгновение окаменел, а затем сжался, постарался стать невидимым. Сердце колотилось в груди так, что если бы не всеобщий гвалт, удары разносились бы по всему залу.

На лестнице стоял Аркаша Калинин.

– Ты чего? – Франсуа тронул Лудицкого за рукав, невольно проследил его взгляд и вздрогнул.

Француз находился на «Магдалене» тогда, когда весь экипаж ничего не смог сделать против Командора и его спутника. А тем спутником был стоявший на лестнице мужчина.

20 Милан. Покоя нет…

Бригантину ощутимо раскачивало на волне. И это в закрытой бухте. О том, что творилось в море, не хотелось думать. Коршун клял непогоду на чем свет стоит. Могли бы попытаться исчезнуть, раствориться в просторах, а вместо этого торчи здесь, совсем недалеко от захваченного Командором города, да жди своей судьбы.

Ждать Коршуну было страшно. После той, первой неудачи с Командором Коршун здорово побаивался своего врага. Хотя до этого вроде не боялся никого и ничего в здешних водах. Трусы не выживают на капитанских мостиках. Но только как не опасаться человека, который в бою напоминает стихию? И какой бес попутал Коршуна в тот, первый раз? Если бы не глупая попытка захватить Санглиера, то жил бы себе без особых проблем. Нет, польстился на обещанные деньги и теперь в одних местах оказался вне закона, в других вынужден слушаться тех, в чьей власти отныне находится жизнь. Приговор о повешении не отменен, лишь отсрочен на какое-то время. С обещанием забыть о нем совсем в случае удачной работы. Только о какой удаче можно говорить, когда враг висит на хвосте? Как ни старайся, он появляется снова и снова, словно предчувствуя каждый ход.

На берег Коршун не съезжал. Он слишком много лет щипал испанцев, чтобы просто так появляться в их городах. Союз Англии и Испании его, французского подданного, не касался ни с какой стороны. Если касался, то как представителя врага. Против которого данный союз и был направлен.

Только и оставалось, что постоять на палубе, дабы хоть какое-то время не сидеть в тесной каюте. Да еще делимой с Анри. Обидно, проходить столько лет капитаном и теперь вынужденно быть чьим-то помощником.

Возвращающуюся на корабль раньше времени шлюпку Коршун заметил первым. Мучившая его все последние дни тревога сразу усилилась. Раз уж кто-то решил поскорее прибыть на палубу, значит, что-то случилось. Свободное время моряки издавна предпочитали проводить на берегу.

Шлюпка боролась с волнами, порой едва не скрывалась в них, однако упорно шла к цели. Уже можно было разглядеть, что, помимо гребцов, в ней почти никого не было.

Это только подтверждало худшие опасения бывшего капитана. Медленно текли минуты томительного ожидания. Наконец шлюпка подошла к подветренному борту, где висел штормтрап, и почти прильнула к нему.

Волны даже здесь мешали, раскачивали корабль и его детеныша, то заставляя сталкиваться друг с другом, то отдаляя на некоторое расстояние.

В шлюпке поднялся Франсуа, приноровился к качке, ловко вцепился в штормтрап и в несколько приемов оказался на палубе бригантины.

За ним ту же самую процедуру попробовал проделать Пьер. Но что довольно легко для настоящего моряка, отнюдь не легко для сухопутного никчемыша. Для начала Лудицкий долго не решался встать, потом едва не свалился в воду, а в трап вцепился так, словно речь шла о его жизни.

Очередная волна как раз отодвинула шлюпку. Ноги Лудицкого повисли в воздухе, затем оказались в воде. Показалось, что Пьер сейчас свалится, не выдержит. Глаза бедолаги округлились от ужаса, кисти рук побелели от напряжения, но на его счастье корабль качнулся в противоположную сторону.

Никто не пытался помочь бывшему депутату. Не умеешь – твои проблемы. Море не любит слабых. Когда все вынуждены работать сообща, то из-за какого-то неумехи вполне могут пострадать самые опытные моряки. Поэтому сорвется – значит, такова судьба.

Лудицкий не сорвался. Каким-то образом он сумел водрузить ноги на нижнюю перекладину. Трап качнуло прочь, потом навстречу кораблю. Лудицкого крепко приложило к борту, так, что он вскрикнул, чем лишь развеселил наблюдающих.

Путь в пару метров занял у Пьера не меньше минуты. После каждого движения экс-депутат норовил отдохнуть, собраться с силами и духом, чтобы суметь в очередной раз оторвать руку от спасительного трапа, передвинуть ее еще на одну ступеньку.

Через фальшборт Пьер перевалился с таким видом, словно только что с налету залез на грот-мачту галеона. Не удержался на ногах, распластался на палубе и еще какое-то время устало лежал, прежде чем встать на четвереньки.

Смотреть на эту комедию Коршун не желал. Он увлек в сторонку Франсуа и тихонько, чтобы раньше времени не услышала команда, осведомился:

– Что стряслось?

– Капитан, вы помните того мужчину, который был с Командором? – так же тихо ответил вопросом матрос.

Капитаном он порой звал Коршуна по старой привычке долго проходившего с ним человека.

– Помню, – кивнул Милан. – Он еще таскал Санглиеру оружие, а перед этим на квартердеке подстрелил пару человек. Но какого черта?..

Франсуа боязливо посмотрел по сторонам и тихо произнес:

– Капитан, этот мужчина здесь.

– Что?! – Коршун вздрогнул и посмотрел на берег с таким видом, словно прямо сейчас ожидал увидеть там Командора. Вернее, учитывая обстановку, его предвестника. – Где?

– В трактире. Он вышел из номеров.

– Ты уверен, что это был он? – Так хотелось, чтобы Франсуа ошибся, обознался, перепутал, в конце концов!

– Клянусь якорем, я узнал его, капитан! И не только я. Его признал Пьер.

– А он вас? – каким-то севшим голосом спросил Милан.

– Кажется, нет, – несмотря на неопределенность слов, сам тон моряка звучал уверенно.

– Где Пьер? – рявкнул Милан.

Спутник Командора наверняка не помнил Франсуа. Мало ли матросов видел он на палубах? А вот бывший слуга Санглиера должен быть известным ему хорошо. Они даже, кажется, из одной страны. Из этой, как ее, Московии.

Лудицкий подошел торопливо, уже довольно привычно переставляя ноги по раскачивающейся палубе. Еще немного, и приобретет классическую походку моряка.

В глазах бывшего слуги Командора затаился страх. Практически каждый вызов к корабельному начальству заканчивался для депутата в лучшем случае руганью, в худшем – побоями.

– Кто там был?

Вопреки обыкновению, переспрашивать и уточнять Петр Ильич не стал. Ответил сразу, будто только и ждал этого вопроса:

– Аркадий Калинин. Один из помощников Санглиера и его персональный переводчик.

– Он тебя узнал? – сурово спросил Коршун.

– Нет. Я, как его заметил, постарался спрятаться. Он по сторонам почти не смотрел, слушал новости, которые излагал какой-то сеньор.

Коршун вопросительно посмотрел на Франсуа, как бы предлагая тому продолжить и пояснить, какие новости так заинтересовали помощника Санглиера.

– Говорят, «Вепрь» разбился, – охотно поведал Франсуа.

– Как? Перед этим все твердили, будто Санглиер захватил еще один город, – несколько удивился Коршун.

– Он его захватил и продолжает удерживать. Но фрегат вынесло на берег, и уйти Командор никуда не может.

– Правда? – с жадностью спросил Милан.

– Говорят, да. Испанцы срочно перебрасывают туда войска. Хотят покончить с Санглиером одним ударом.

– Тогда откуда здесь взялся этот помощник? Он один?

– Мы видели его одного. Но кто знает? Я оставил там Джо. Его точно никто не должен знать. Пусть проследит за пиратом. Помощник Санглиера не может знать Джо. – Франсуа выглядел очень довольным. Мол, смотрите, какой я молодец!

Действительно, Коршун одобряюще хлопнул матроса по плечу, азатем передал тому серебряную монету.

Чваниться Франсуа не стал. Дают – бери. Не дают – вырви это у судьбы зубами.

– Усилить охрану бригантины! На всякий случай незаметно зарядите орудия картечью. Приготовьтесь к возможному абордажу. Но только тихо, чтобы не привлекать внимания испанских друзей. Подумают, будто мы вооружаемся против них, – коротко распорядился Коршун.

– Вы думаете?.. – Теперь в глазах Франсуа тоже мелькнул страх. Матрос невольно посмотрел в сторону берега, словно ожидал увидеть идущие оттуда шлюпки, полные отборных головорезов Командора. Если уж тогда Санглиер вдвоем с помощником испортили команде Коршуна всю сделку, то что говорить о нескольких сотнях флибустьеров под руководством легендарного предводителя.

– Я ничего не думаю. Но возможно все. Я иду к капитану. Будем решать, что делать. И смотрите у меня, без паники! Виновных живо вздерну на рею! – Но у самого Коршуна вид был далек от бодрого. Ох, как далек!

Ягуар нервно мерил шагами капитанскую каюту. Настолько нервно, что Коршун, сам чувствовавший себя далеко не лучшим образом, злорадно подумал, что других ругать легко. Трудно оказаться на их месте и суметь с честью и прибылью выйти из возникшей ситуации.

Одно дело – напасть на застигнутый врасплох город, и совсем другое – встретиться с врагом во всеоружии. Причем не абы с каким врагом, а врагом умелым. Тем, который нападает сам и скорее погибнет, чем уклонится от боя.

Вот так-то, леди, так и подмывало сказать Коршуна, планы строить легко. Осуществлять трудно. Что вы будете делать теперь, когда выйти из порта невозможно из-за погоды, а остаться здесь – рисковать собственной шкурой?

Впрочем, вам-то что? С такими знатными и богатыми ничего плохого не случается. Посидите в плену, пока за вас не внесут выкуп, да и пойдете на все четыре стороны. Меня же явно ждет петля. Второй раз Командор миндальничать не будет. Отыграется по полной за все.

Конечно, ничего такого Милан вслух не сказал. Что он, враг самому себе? Леди церемониться не любит. Вздернет еще раньше, чем до его шеи доберется Санглиер. Да и находятся они пока в одной лодке. Прежде надо вместе выгрести, а потом уже можно решать, кто на корабле хозяин.

– Сколько их в городе? Командор с ними? – отрывисто спросил капитан.

Перед тем как спросить про Санглиера, леди невольно споткнулась на прозвище. Щеки ее слегка покраснели, и еще хорошо, что освещение в каюте не позволяло никому это заметить.

– Матросы узнали одного. За ним остался следить Джо. Я послал ему в помощь еще двоих из тех, которых люди Командора точно в глаза не видели. Надеюсь, через пару часов что-нибудь прояснится. – Как бы хотелось Коршуну, чтобы помощник Санглиера был один! В противном случае даже подумать страшно, что может произойти.

– Ты говорил, будто, по слухам, «Вепрь» разбился… – Леди остановилась напротив помощника и уставилась на него слегка затуманенным взглядом.

– По тем же слухам, туда стягиваются войска. В том числе и отсюда. – Коршун прямо не сказал ни да, ни нет.

За что купил, за то и продаю. Мало ли что люди болтают? Может, правду, может, лгут.

– Ты хочешь сказать, что Санглиер распустил этот слух сам? Чтобы солдаты ушли, а он без помех мог атаковать здешний порт и город?

Коршун в очередной раз подумал, что у леди отнюдь не женский склад ума.

– Очень возможно, капитан. – Даже наедине Милан никогда не называл леди ее подлинным титулом. Капитан – и все. – Пока продолжается шторм, люди Командора вполне могли совершить пеший марш и сейчас или группами проникли в город, или где-нибудь на окраине ждут сигнала. Как вы знаете, наш противник склонен к необычным решениям.

– Но ты же сам говорил: флибустьер явно не узнал наших людей, – напомнила леди.

– Зато несомненно узнал бригантину. Чертов шторм! Мы даже не можем покинуть бухту! – Джентльменом Коршун явно не был. Поэтому позволял себе ругаться в присутствии дамы. Остальные моряки хотя бы не знали…

За время пребывания в личине пиратского капитана Мэри привыкла к постоянным ругательствам команды и давно не краснела и не возмущалась по данному поводу. Порой же сама отпускала такое, что, услышь отец, не миновать бы наказания.

– А если сообщить местному команданте, пока он не услал солдат? – предложила Мэри. – Форт достаточно мощный, есть шанс отбиться от нападения с суши.

– Могут не поверить. Мы для них слишком долго были врагами. – Себя Коршун уже причислял к англичанам. Раз путь во Францию все равно закрыт… – Еще как бы не обвинили в пособничестве Командору. С местных все станется.

Ягуар несколько раз прошелся по каюте. Ботфорты чуть поскрипывали при каждом шаге.

– Могут и не поверить. Тогда надо предъявить весомое доказательство. Например, этого помощника. Дальше он сам все расскажет и нам, и им. Говоришь, отправил двоих?

– Да, капитан. У них ножи и пистолеты.

– Нет, двоих, даже троих может оказаться мало. Если действовать, то наверняка. Отбери десяток человек покрепче, и пусть они захватят этого помощника. Только запомни: он нужен нам живым и только живым.

– Это-то понятно. Но вдруг он не один?

– Там трое, еще десяток, итого – чертова дюжина. Или, по-твоему, этого мало? Пока одни будут брать помощника, другие пусть охраняют их, смотрят, чтобы не напали, – рассудительно произнесла Мэри. – Надо послать с ними офицера потолковее. Жаль, Артура нет. Этот бы не сплоховал.

Коршун подумал, поморщив и без того морщинистый лоб, и наконец изрек:

– Пуснель будет не хуже. Силой Бог его не обидел, да и на его голову еще никто не жаловался. Должен справиться.

– Пусть будет Пуснель, – согласилась Мэри. – Но если он оплошает, пусть пеняет на себя!

Последняя фраза прозвучала с определенной злостью.

Мэри частенько выходила из себя. И раньше, когда дела шли в гору, и особенно теперь, в этом не задавшемся плавании.

Тут поневоле начнешь вымещать злость на окружающих, когда отлично начатое дело трещит по швам, и уже не ясно, кто же теперь жертва: Командор или похитители его любовниц?

Слово «шлюха» Мэри не могла употреблять по своему воспитанию.

Коршун ушел, и скоро на палубе поднялась суматоха. Раньше люди старались действовать втихаря, в пределах корабля, здесь же группа наиболее отчаянных отправлялась в город, дабы прояснить судьбу, а заодно найти союзников в борьбе.

Появляться наверху Мэри пока не хотелось. Вместо этого она вышла на кормовой балкон. Как раз одна из волн ударилась о корпус. Брызги покрыли капитанские ботфорты капельками воды, что-то попало на штаны… Может, зря она сменила фрегат на бригантину? И в смысле удобства, и в смысле мощи.

К черту! Что сделано, то сделано. Надо думать, как выбраться из нынешней ситуации. Или все было напрасно?

Чуть дальше показалась идущая к берегу шлюпка. Гребцы старательно налегали на весла, но все равно удерживаться было трудно. Волны норовили снести куда-то в сторону, и еще хорошо, что бухта была закрытой. В море в такую погоду делать нечего.

А вдруг в обратный путь вместо одной шлюпки двинется десяток? Ведь не уйти, стой на месте да жди, пока догребут и ударят. Больше одного залпа из орудий все равно не дашь, на качке же попасть в низкую цель…

Что же делать? Не сейчас, а в крайнем случае?

Представился Командор, нежный и сильный в одно и то же время. Только обнимал он не Мэри, а тех двух, что сейчас являлись пленницами.

Похотливый самец!

Ну уж нет! Хватит! Если он явится сюда, то пусть забирает трупы!

Глаза Мэри мрачно сверкнули. Вот оно, решение! Два выстрела – и не видать Командору никакой победы! Или три? Хотя служанка пусть живет. Она-то здесь ни при чем. А вот эти…

Новая волна осыпала водяной пылью так, что влажными стали даже полы камзола.

Порох не любит сырости – вспомнилось старое наставление отца. Потом в решающую минуту он может подвести. Кремень не даст искры или не загорится затравка, и всех благих намерений как не бывало.

Никогда нельзя полагаться на случай, когда можно не спеша подготовиться.

Мэри прошла в каюту. Дверь на балкон она аккуратно закрыла. Теперь – дело.

На столе появилась пороховница, мешочек с пулями, прочие принадлежности, необходимые при снаряжении оружия.

Тонкие девичьи пальцы сноровисто насыпали в стволы пороха, утрамбовали, забили пыжи, потом пули. Еще по порции пороха на полку. В каждый из пистолетов Мэри старательно ввернула новые кремни. Теперь порядок. Четыре ствола. По два на каждую из пленниц.

Четыре – на всякий случай. Мэри стреляла прекрасно и была уверена, что обойдется двумя.

Да и как тут не попасть?

Только… подождать нападения или покончить с проблемой прямо сейчас? Сейчас даже лучше…

21 Калинин. Две вести

В отличие от знатной леди Аркадий проверил оружие гораздо раньше. Это был один из уроков Командора – оружие гораздо важнее еды и отдыха. Без еды человек в состоянии прожить месяц, если не больше. Без отдыха можно протянуть несколько суток. Без оружия порою достаточно минуты, чтобы отправиться на тот свет.

Эту нехитрую мысль Кабанов вбивал в своих соотечественников столь старательно, что она превратилась в условный рефлекс.

Пусть Аркадий был уверен, что его пистолеты в порядке, но, оказавшись в комнате, он первым делом старательно проверил их, подсыпал на полки свежего пороха и, как несколько позже сделала Мэри, ввернул новые кремни. Все-таки дорога была дальней, а ветер приносил с моря вполне достаточно сырости.

Время от времени Калинин посматривал в окно: стоит ли в бухте бригантина под британским флагом.

Бригантина, разумеется, стояла. В такую погоду ни один корабль не сумеет выйти из гавани. Проход достаточно узкий, лишний порыв ветра – и выбросит на берег. Тут поневоле задержишься в порту, даже если палуба начинает припекать под ногами. Но альтернатива настолько ужасна, что, даже объявись сейчас в море фрегат под черным флагом с веселой кабаньей мордой, вряд ли Ягуар сделал бы попытку к бегству.

Не объявится. Родной фрегат стоит сейчас, зарывшись носом в песчаный берег, а по его корме бьют злобные волны.

Обидно. И вроде добыча взята знатная, и Ягуара почти догнали, а вот в последний момент внезапно сами оказались у разбитого корыта. И что теперь делать? Грызть локти да ждать, пока их всех не возьмут тепленькими?

Или, может, все-таки удастся подлатать корабль и пуститься на нем в дальнейшее плавание? Столько уже пережито и пройдено на «Вепре», что расставаться с ним жалко до слез. Корабль – как человек. У него своя судьба, свой характер и даже конец свой. Кто догнивает на корабельном кладбище, кто погибает в бою, а кто вот так, остается на чужом берегу до тех пор, пока его не разрушит море.

А «Сан-Изабелла» вон, качается на волнах. Сюда бы ребят да дождаться ночи… Раз флаг британский, то Ягуар там. Да и пленниц он не станет везти на сушу. Тогда делиться придется с союзниками, объяснять им, что, как да почему.

Нет, Калинин был твердо убежден: на это Ягуар не пойдет. Больно ухватистый парень. Такой в жизни не уступит того, что раз попало в его загребущие руки.

Аркадий думал немного задержаться, убедиться, что женщины остаются на корабле. Может, подобное жестоко по отношению к беременной Наташе, однако лучше уж ей немного потерпеть. До тех пор пока Аркадий не приведет сюда Командора.

Все в корне изменилось, когда Калинин узнал о стягивании войск к месту крушения «Вепря». Выбора не осталось. Пока не поздно, надо предупредить Командора. Тем более что без корабля флибустьеры даже не сумеют отплыть. Отходить же пешком в чужую враждебную страну – явная гибель.

Оставалось улизнуть так, чтобы ни в ком не вызвать подозрений. Мало ли куда может отправиться благородный дон во второй половине дня? Погодка, конечно, шепчет. Хорошая собака хозяина в такую на улицу не выведет. Но на то и благородный, чтобы иметь свои причуды.

Аркадий нацепил перевязи с пистолетами, проверил, легко ли вынимается шпага, и лишь тогда шагнул из комнаты.

Со шпагами здесь ходили все, кому они полагались. Вернее, кому были разрешены. С пистолетами несколько сложнее. С другой стороны, он – герой-одиночка, сумевший вырваться из пиратских лап. В городе не исключают нашествия злых флибустьеров. Поэтому пистолеты вряд ли вызовут какие-то вопросы. Если бы он пулемет нес на плече, тогда дело другое. Да и то: откуда местным знать, что такое пулемет?

Аркаша напустил на себя самый беззаботный вид, на который только был способен, и спустился в зал.

– Хозяин! Как насчет обеда?

Трактирщик шевельнулся было, однако Калинин остановил его небрежным движением руки.

– Часика через два. Я сейчас совершу небольшую верховую прогулку, нагуляю аппетит, посещу костел и уж тогда со спокойной душой сяду за стол.

– Погода не очень, сеньор, – предупредил трактирщик.

Словно гость не знал об этом сам! В любое окно выгляни и увидишь, как колышутся деревья.

– Ерунда. Мой покойный отец заповедовал мне никогда не обращать внимания на погоду и закалять дух и волю.

– Достойный человек был ваш отец, – с чувством произнес сидевший неподалеку горожанин с большим брюхом и двойным подбородком. – Детей ни в коем случае нельзя баловать. Только тогда из них вырастают настоящие мужчины.

– Вот так, милейший хозяин… – Аркадий чуть склонил голову. – Чем отговаривать, лучше скажи: где мой негр? Я что, сам буду выполнять всю черновую работу?

На улице, стоя под пронизывающим ветром, Калинин громко приказал негру:

– Седлай коней! И запасных тоже. Заодно немного выгуляем их.

В трактире оставалась пятая лошадь вместе с вещами. Но уж пусть вещи лежат на месте, не привлекая ничьего внимания. Никому в голову не придет, будто можно оставить нечто драгоценное, не думая возвращаться за ним.

Пока Хуан, так звали негра, стал седлать, Калинин снова прошел в зал. Вдруг кто рассказывает последние известия? А он пропустил их по недомыслию и лени.

Но нет, ничего такого вроде не говорили. Разве что пару раз произнесли, что теперь, мол, мы покажем всем пиратам. Отступать флибустьерам некуда, сполна рассчитаемся с ними за Картахену и разгром флота у Пор-де-Пэ.

В перечне обид не было ни слова о британских колониях, хотя тем досталось от Командора гораздо больше. Но англичан здесь так же не любили и втайне радовались каждой неудаче новоявленных союзников. Громогласно такое не произнесешь, подданным полагается быть послушными воле своего монарха, но все-таки…

Аркаша подошел к трактирщику и со знанием дела принялся заказывать обед. Пусть постарается. Хорошие блюда все равно не пропадут, всучит кому другому. Когда убедится, что гостя след давно простыл.

Показалось или нет, однако Аркаша почувствовал на себе чей-то чересчур пристальный взгляд. В роли шпиона постоянно находишься настороже. Хотя… Хотя выследить так быстро его не должны.

Боковым зрением Калинин вычислил любопытного мужчину и лишь тогда начал обводить зал нарочито ленивым взглядом.

Через несколько мгновений Аркадий невольно вздрогнул.

Любопытствующим оказался моряк, причем, судя по внешности и одежде, явно английский. И как Аркаша не заметил его до сих пор? Или просто не ожидал встретить здесь кого-нибудь с преследуемой бригантины?

Других британских судов в гавани не было.

– Что у вас делает эта английская собака? – тихонько осведомился Аркаша у трактирщика.

Лицо трактирщика приняло страдальческое выражение. Он словно молил не затевать ссоры прямо здесь.

– Это с той бригантины, сеньор. Только, ради Бога…

– Спокойствие, милейший, – прервал его Калинин. – Я только перекинусь с ним парой словечек и отправлюсь на прогулку. Много чести матросу, чтобы я стал пачкать о него свой клинок.

Хозяин вздохнул с явным облегчением. Если все ограничится парой фраз, то тогда можно не волноваться.

Как и в том случае, если потом беседующие встретятся где-нибудь в укромном месте и уже там поговорят языком настоящих мужчин. Главное, не будет нанесен урон репутации заведения.

Если уж честно, трактирщик сам очень не любил англичан. Еще когда с четверть века назад перебирался с Кубы на материк, попал в плен к пиратам и спасся лишь чудом да заступничеством Девы Марии.

Джо когда-то ходил с Франсуа добывать испанца. Теперь, оказавшись на одном корабле, они восстановили знакомство. Француз красочно рассказал приятелю о попытке похищения Командора, а уж ее последствия Джо видел сам.

Теперь моряку было здорово не по себе. Пусть напарник и помощник Командора был в трактире один, но, во-первых, кого попало Санглиер с собой не брал. Да и в рассказе Франсуа напарник Командора выглядел отпетым душегубом, каких мало. Во-вторых, если здесь есть один из флибустьеров, то вдруг где-то скрываются остальные?

Англичанин отнюдь не был трусом, однако мысль столкнуться в бою с тем, кто заведомо превосходит тебя во владении оружием, поневоле вызывала легкую дрожь. И это когда речь шла только о слежке.

Когда же грозный спутник Командора вдруг отошел от трактирщика и с улыбочкой направился прямиком к Джо, легкая дрожь перешла в нешуточный испуг. Показалось, что с улыбочкой к нему направляется смерть, ради разнообразия принявшая такое изысканное обличье.

У Джо с собой был нож, да куда он против пистолетов и шпаги? Разве что людей рассмешить перед смертью.

Матросу даже в голову не пришло позвать на помощь. Слишком сильно въелась вековая вражда к испанцам, и казалось, они с радостью заплатят ему той же монетой. Если не помогут добить, так хоть с удовольствием посмотрят, как это делает другой.

Тем временем Аркадий приблизился и небрежно осведомился по-английски:

– Женщины у вас на борту?

При этом его правая рука покоилась на перевязи с пистолетами.

– Да… – Джо едва узнал собственный голос.

– Знаешь, кто я?

– Да, – снова кивнул матрос и добавил: – Вас узнали двое из нашей команды.

– Даже двое? – Теперь не по себе стало Аркадию, но он каким-то образом сумел не подать вида. – Где они?

– Отправились на корабль предупредить Коршуна и капитана, – уже совсем тихо ответил Джо.

Ему казалось, что после такого ответа судьба его решена.

– Они отправились, а тебя оставили следить? Не страшно одному? Нас ведь тут может быть много.

Калинин не знал, стоит ли блефовать. Насторожить противника заведомо плохо, а напугать? Тем более перехватить ушедших он все равно не может, и тайна раскрыта.

Джо промолчал. Признаваться в трусости было стыдно даже самому себе. А будешь хорохориться, так еще схлопочешь или кусок свинца, или сквозной укол стальным лезвием.

Сколько людей перешло на «Сан-Изабеллу», было примерно известно. Кто такой Ягуар, смешанная англо-французская команда не знала сама. Так же как она не знала дальнейший курс. Да и был ли он? Наверняка пиратский капитан теперь импровизирует, элементарно пытается сбежать от преследователей да каким-либо образом пробраться к Ямайке.

Вот так и получается – взял языка, а спросить его больше толком не о чем.

Хотя…

– Чего добивается ваш Ягуар? Выкупа? Так зачем бегает от нас по всему архипелагу? Так скоро все в Европе окажемся. Пусть предъявит свои условия, а еще лучше – отпустит захваченных женщин. Если вместо переговоров будет бой, живым из вас не останется никто. Командор обещал уничтожить всех. Отпустите – у вас появится шанс. Понятно?

Последнее слово Аркадий умудрился произнести с такой интонацией, что Джо невольно сжался. Словно процесс уничтожения пообещали начать именно с него и немедленно.

– Так что ты передашь капитану? – не дождавшись ответа, переспросил Калинин.

– Чтобы объявил условия выкупа или освободил женщин без условий, – механически повторил Джо.

Главное перед началом любого поединка – поставить себя так, чтобы у противника даже речи не возникло о возможном сопротивлении. Пусть изначально думает, что уже обречен. У Аркаши получился, например, подобный фокус, как ни странно. Но на стороне Калинина была репутация людей Командора, которым до сих пор удавалось совершать невозможное.

– Или, в противном случае, что?

– Вы всех убьете, – Джо отозвался, как завороженный. Словно перебить опытных людей Ягуара было парой пустяков.

Аркаше никогда не суждено было узнать, как ему повезло в этот день. Если бы в трактир вошел десяток пиратов, куда бы делась его бравада? Хотя кто знает? Под впечатлением моральной победы над матросом Калинин воображал себя непобедимым. Соответственно, был он до предела наглым, словно действительно ему ничего не стоило в одиночку завалить половину команды Ягуара. Люди британца без того были напуганы непрерывным преследованием, известиями о взятии соседнего города и вполне могли поверить Аркадию.

Половина успеха в бою – это дух. У людей Ягуара он был в данный момент надломлен, у Калинина, напротив, высок.

Был шанс у Аркадия, был. Но и против шансы были тоже. Трудно сказать, как бы все вышло, да судьба решила по-своему.

Ягуар еще только обсуждал с Коршуном последние известия, и речи как раз дошли до посылки в город отряда отборных головорезов, когда Калинин счел разговор с моряком законченным.

Тут как раз напоминанием о намеченном прозвучал громкий голос одного из посетителей:

– Барабаны! Слышите: барабаны!

В зале мгновенно воцарилась тишина. Действительно, сквозь шум ветра звучал размеренный перестук.

– Значит, команданте решил вывести войска против Санглиера? – Вопрос толстяка не нуждался в ответе.

Кто-то воспринял весть с долей воодушевления. Мол, теперь Командору придет конец. Без возможности выйти в море, окруженный войсками со всех сторон, он будет вынужден сдаться на милость победителя или умрет.

Но хватало тех, кого уход части гарнизона поверг в уныние. Своя рубашка ближе к телу. Вдруг флибустьеры сумеют предпринять нечто неожиданное и придут сюда? Кто тогда защитит город от банд грабителей?

Аркадий со значением кивнул британцу, мол, не забывай о предупреждении, и двинулся к выходу. О верховой прогулке было объявлено заранее, а тут еще дополнительный предлог – по дороге можно взглянуть на проходящие войска.

– Чтобы через два часа обед был на столе, – напомнил Калинин трактирщику.

Тот склонился в угодливом поклоне. Раз благородный дон платит, не торгуясь, то имеет право разговаривать любым тоном.

У самого входа Аркаша едва не столкнулся с входящими в трактир двумя моряками. Теми, кого Коршун в самом начале послал на подмогу Джо.

Аркадий смерил их вызывающим взглядом. Он сразу понял, кто они. Что подумали моряки, осталось загадкой. Дорогу дону уступили, связываться не стали, поэтому какое дело до их примитивной мозговой деятельности?

Хуан уже оседлал коней – и верховых, и запасных. Калинин легко влетел в седло своего скакуна. Не зря он с увлечением занимался в Пор-де-Пэ верховой ездой. Раз уж данное время не знает автомобилей, то надо учиться ездить на том, что есть.

– Пошел! – Аркаша с трудом удержался, чтобы не перевести коня с места в галоп.

Но дорога предстояла дальняя, и следовало поберечь силы животных. Не говоря уже о том, что вид стремительно несущихся всадников может кое-кого навести на преждевременные мысли: куда они несутся, кто они вообще такие…

А оно надо?

22 Кабанов. Осада

Полоса везения кончилась. Проще говоря, Фортуна повернулась к нам задом.

Строго говоря, для большинства моих современников и спутников даже подобный поворот показался бы сказочной удачей. Но только для того большинства, которое погибло в первый день на роковом острове. Погибло, не успев ничего понять. Были – и нет.

Мы же успели несколько избаловаться длительной чередой удач. Сумели выжить – удача. Ограбили кого – удача. Вырвались из очередной ловушки – счастье.

Не скажу, будто чувствую себя в этом веке в своей тарелке. Приспособился, даже достиг некоторого положения. Вроде, нет никакого резона жаловаться, только так порой не хватает привычных, но, увы, недостижимых мелочей! Ежедневного душа, теплого ватерклозета, главное же – книг.

Только к чему говорить о грустном, когда можно о очень грустном.

Полоса неудач преследовала нас с самого похода на опустевшую Тортугу. Причем имела этакий изощренно-издевательский характер. Мы просто каждый раз не успевали. На чуть-чуть. Но этого чуть-чуть вполне хватало.

Мы чуть опоздали в Пор-де-Пэ, и женщины были похищены. Мы чуть не догнали «Кошку», помешал ураган. Мы дважды находили ее, однако в первый раз не успели догнать до темноты, во второй – она сменила экипаж.

Наконец, мы едва не застали новую бригантину Ягуара в порту, но и тут британец успел улизнуть буквально накануне. Катастрофа нашего фрегата была лишь жирной точкой, венчающей печальный список неудач.

На самый худой конец судьба оставила нам крохотную лазейку. Пара небольших парусников, захваченных в порту, вкупе со спасательной шлюпкой позволяли выйти в море, а там, если наконец повезет, то и разжиться более стоящим судном. Правда, поместиться мы могли бы только впритык, да плюс награбленное в городе имущество забило бы трюм. Да только лучше в тесноте на свободе, чем гнить на берегу в ожидании прихода испанских войск из других мест. А что они придут, сомневаться не приходилось. Улизнувших жителей хватало, и власти просто будут обязаны принять какие-то меры.

Крайний случай пока не наступил. Погода испортилась настолько, что выйти в море на утлых суденышках было едва ли не равносильно самоубийству. У кого как, а у меня еще хватает дел на этом свете, чтобы раньше времени спешить в иной. Да и придется умирать – все же предпочитаю иную смерть, чем прощальный глоток соленой воды. Тонул как-то в детстве, больше не тянет.

Войска пока тоже не подошли. Расстояния велики, толковые дороги не проложены, корпус быстрого реагирования не сформирован. Опять же, ни вертолетов, ни наземного транспорта. И третье в эту кучу – нам удалось спасти фрегат.

Когда стало ясно, что ветер усиливается и повторение шторма неизбежно, на спасение корабля были брошены без малого все люди. В городе и в крепости остались незначительные патрули. Местные жители заперты, дабы не мешались и не пытались бежать, рабы привлечены к работам. Итог – предельно облегченный «Вепрь» с заделанной на живую нитку пробоиной, даже не столько заделанной, сколько залепленной пластырем снаружи, кое-как с помощью шлюпок был введен в бухту и оставлен на мелководье у берега.

Ему предстоял еще долгий ремонт. Даже в относительно спокойной гавани работать оказалось почти невозможно. Но у открытого ветрам и волнам берега фрегат оказался бы разбитым в первый же день.

Мой бывший персональный раб Ардылов, боцман Билл, плотник и большая часть моряков пытались как можно скорее оживить корабль. Остальные несли караулы на огораживающей город стене, совершали разведку во всех направлениях.

Царило состояние, которое я бы назвал тревожной идиллией. Люди прекрасно сознавали нависшую над ними опасность и в то же время отдыхали, работали, вообще, вели себя так, словно ничего страшного не произошло. Наверное, срабатывала привычка. В здешней повседневной жизни опасностей столько, что никто особенно не придавал им значения. Предпринимали некоторые меры, и только. Зачем раньше времени переживать и забивать голову?

Так продолжалось до того самого момента, пока не вернулся Аркаша. Почти никто не придал значения тому, что против нас вышли в поход солдаты. Этого ждали рано или поздно. Зато весть о том, что «Сан-Изабелла» находится относительно недалеко, взбудоражила многих.

Меня – особенно. Не говоря уже о женщинах, по моей вине переносящих тяготы плена, грызла мысль о тех, кто пошел за мной и со мной исключительно помочь. Вправе ли я таскать их с одного конца архипелага в другой? Одно дело – погоня, надежда разобраться одним ударом. Другое – бесконечные поиски.

Так я и заявил на состоявшемся совещании офицеров и выборных представителей команды.

– Короче, предложение-то в чем? – спросил Григорий.

– Я тоже не понял, – поддержал его Жан-Жак.

Если бы я сам знал, что хочу предложить!

В идеале хорошо бы совершить короткий энергичный бросок, обрушиться на лишенный большей части защитников город и захватить проклятую бригантину. Но это в идеале. Сразу вставал немаловажный для моих соратников вопрос: куда девать награбленную добычу? Пусть она не шла ни в какое сравнение с тем, что мы прихватили в Картахене, так людей тоже было намного меньше. Тащить все на себе – набег превратится в наполз, бросить… Ну да. Свежо предание!

Помимо психологической дилеммы стояла чисто техническая. Проще говоря, элементарный риск никого не застать у пункта назначения. Добираться не один день. Шторм стихнет. И что? Ягуар ждать не станет. В итоге нам достанется город с пустой гаванью. Причем, возможно, пустой настолько, что ни о каком продолжении плавания речи уже не будет. Тогда и наступят кранты.

Оставаясь на месте, мы хоть получали шанс успеть с ремонтом фрегата до подхода посланных против нас отрядов. Шанс – но не более. Работы было не на день и не на неделю, а кто мог поручиться за конкретный срок?

Я обрисовал оба варианта, не скрыв их минусы.

Идея набега никакого энтузиазма не вызвала. Многие из собравшихся были людьми увлекающимися, азартными, но поставить на кон все при минимальных шансах на выигрыш…

Через два дня нам стало не до решений.

Испанцы появились совсем с другой стороны. Вероятно, это был какой-то другой отряд. Мало ли гарнизонов разбросано по всей Южной Америке!

Нас спасла наша готовность. Едва не с первых дней я высылал конные патрули по ближайшим окрестностям. Один из них и наткнулся на передовой разъезд противника.

Наших было семеро. Испанских кавалеристов – десятка два. По крайней мере, эту цифру мне передали Антуан и Грегори. Единственные двое, кто сумел спастись после начала неравного боя.

И ведь говорил, предупреждал: не корчите из себя рыцарей короля Артура! При абордаже любой из моих моряков был грозным богом войны. Но это на палубе. В седле все преимущества были у сухопутных врагов.

Антуан оправдывал случившееся внезапностью. Схватка произошла на лесной поляне, когда обе группы неожиданно для соперников появились на ней с разных сторон.

Надо отдать должное испанцам. Вдали от метрополии большинство из них куда-то растрачивало умения и навыки. Большинство, но не эти.

Эти атаковали немедленно, когда многие флибустьеры еще ничего толком не поняли. Да и поняв, пираты бросились на врага. Привычка победителей, неоднократно побеждавших в гораздо худших обстоятельствах.

Хуже быть не могло. Верховые моряки против регулярных кавалеристов, да при тройном превосходстве…

Все было кончено за одну минуту. Еще чудо, что Антуану и Грегори удалось вырваться из смертельной круговерти. Судьба остальных была ясна.

Испанцы гнались за беглецами до самого пригорода. Хорошо, застава оказалась бдительной. Штуцерные пули свалили двух кавалеристов, остальные предпочли срочно развернуть коней и помчаться к начальству с докладом.

Будь преследователи чуть понаглее – судьба заставы была бы решена. Штуцер быстро не перезарядить, а шпага у всадника всегда под рукой. Даже в руке, принимая во внимание азарт погони.

Итог – пять-два не в нашу пользу. Грегори божился, что минимум одного завалил еще на поляне. Признаться, сомневаюсь. Да и разницы никакой. В том числе для самого Грегори. Ордена за количество убиенных тут не положены. Денежные премии – тоже. Для подошедшего отряда одним больше или меньше тоже не играло особой роли. Кто же считает солдата за человека?

Наш отдых, пусть сомнительный, перемежающийся с работами и караулами, закончился.

Все, кто непосредственно не участвовал в ремонте, были рассредоточены на постах. Один отряд во главе с Гранье занял форт с его артиллерией, теперь повернутой в сторону суши. Еще один служил общим резервом. Наконец, третий небольшими постами штуцерников перекрывал окраины. Их дело было простым: при появлении неприятеля выбивать у него начальников, беспокоить остальных, не дать войти в город. До прицельной одиночной стрельбы пираты порою додумывались в стычках, но регулярная армия применяла только неэффективный батальный огонь, весьма мало пригодный в уличных боях.

Город окружала стена. Впрочем, стена – сказано слишком громко. Так, стенка. Скорее, обозначение линии обороны, чем сама линия. Разрушить такую артиллерией не составляло проблемы. Да и перелезть через нее было не сложнее, чем перемахнуть через высокий забор.

Уж что есть…

Взять город испанцы попробовали на следующее утро. Тройная линия пехоты, всего человек триста, да позади них с полсотни кавалеристов.

Внешне это смотрелось. Не так эффектно, как в фильмах или на батальных полотнах, но все-таки зрелище.

На неутихающем ветру развевались знамена, целых четыре штуки на такую армию, размеренно били барабаны, и под их бой солдаты старательно тянули ножку да старались соблюдать равнение среди мелких пригорков и ям.

Что бы ни писали позднейшие писатели, действенный огонь фузей не превышал шестидесяти метров. И то большая часть пуль уходила за молоком. Наши штуцера встретили идущих огнем на впятеро большем расстоянии.

Я заранее вывел резерв к месту штурма. Даже с ним здесь у меня набиралось меньше семидесяти человек. Плюс шесть снятых с «Вепря» небольших пушек, установленных на нормальные, не корабельные, лафеты. Орудия получились тяжеловаты, время облегченных конструкций еще не пришло, но не в атаку же с ними идти! Как стали говорить позднее, поддерживать пехоту огнем и колесами.

Пушки стояли у замаскированных проемов, мы же действовали исключительно стрелковым оружием.

Строй приблизился на пару сотен метров, и огонь штуцеров стал эффективнее. Когда же расстояние сократилось вдвое, то испанцы уже не досчитывались доброй половины офицеров. Плюс не менее трех десятков солдат.

И победным довершением навстречу наступающим выбросили картечь орудия. В одном месте из строя вырвало больше десятка солдат. Да плюс сколько-то по всей линии.

Для испанцев это оказалось слишком. Строй смешался, потерял стройность. Несколько разодетых господ, очевидно, офицеры, попытались восстановить его, но двое из них рухнули, остались лежать, еще одного подхватили на руки подчиненные, и после этого волна откатила, так и не дойдя до цели.

Враг отступал в полном беспорядке. Жаль, преследовать его было нечем. Разве пулями, и мы продолжали постреливать, дабы подтолкнуть противника дальше, не позволить ему перестроиться на наших глазах.

Второй атаки в этот день не последовало. Только то и дело появлялись всадники. Приходилось отгонять их огнем, а иногда удавалось завалить кого-нибудь из особо ретивых или невезучих.

К вечеру наконец-то стал стихать шторм. Или не наконец? Стоит улучшиться погоде, и «Сан-Изабелла» немедленно бросится в дальнейшее бегство. Ищи ее потом среди бессчетных островов!

На чем искать – не думалось. Добыча была погружена на трофейные парусники, а фрегат так и стоял неотремонтированный, и шпангоуты, как ребра, продолжали торчать в тех местах, где все еще не было обшивки.

Ночь прошла спокойно. Насколько может быть спокойной ночь в близком присутствии неприятеля. Опасаться было нечего. Армии еще долго не будут обучаться ночному бою. Регулярным частям для боевой потехи нужен день. Иначе кто сможет разглядеть совершаемые подвиги? Подвиг под покровом темноты долго будет считаться не подвигом, а чем-то подлым, еще пригодным при нападении дикарей, но уж никак не достойным людей благородных.

Для испанцев флибустьеры были исчадиями ада. Зато сами они были некими подобиями ангелов. Хоть с многочисленными прегрешениями, зато с искренней верой в католического бога, который всегда готов простить своим чадам любые преступления против иноверцев. Особенно если раскаяние подкреплено звонкой монетой, вручаемой или представителю божьему на земле, гордо именуемому папой, или кому-то из его многочисленных помощников.

Короче, бой начался только спустя сутки.

На этот раз штурм выглядел намного солиднее. Пехоты было больше раза в два, несколько позади шеренг держались пушки. Да кавалерии значительно прибавилось.

Я до сих пор уверен, что нам удалось бы отбить вторую атаку. Подвела погода. Небо разродилось ливнем, и через несколько минут мы остались без огнестрельного оружия. Как ни прикрывай, отсыревали кремни, порох на затравочных полках, и стрельба в итоге стала невозможной.

Кремневое оружие – достаточно ненадежная штука. До изобретения унитарного патрона войска очень сильно зависели от погоды, и вот теперь не повезло нам.

Ливень падал на землю потоком. Не было видно, что творилось вблизи. Мелькнула мысль отойти, пока из-за водяной завесы не появятся испанцы. Врукопашную они вполне могли задавить нас числом, а стрелять мы, как уже говорил, не могли.

Но, значит, не могли и наши противники.

В итоге я выбрал некий компромисс. Все флибустьеры, кроме нескольких наблюдающих, разместились в стоящих вплотную к стене домах. Испанцы медлили. Или промокли и решили, что стали безоружными, или потеряли направление, или еще по какой причине, но они не появлялись. Нам удалось подсушить оружие, привести его в порядок, перезарядить, и тут так же резко, как перед тем начался, закончился ливень. Прежде перешел в моросящий дождик, однако тот тоже явно должен был скоро прекратиться.

Испанцы вновь двинулись вперед. До них была от силы сотня метров. Минута, может, полторы.

Мы торопливо занимали места у стены. Выстрелы чуть проредили толпу промокших врагов. Однако испанцев было слишком много, дистанция слишком мала, и большинство флибустьеров даже не успели перезарядить штуцеры и ружья.

Практически в упор выстрелили орудия. Не все, те, которые смогли. Перед ними люди валились снопами. Только близость цели заставила испанцев отчаяться на последний бросок.

Удержать их было уже невозможно.

– Сигнал к отступлению!

Бывший рядом со мной горнист вскинул трубу, и заранее обусловленный сигнал оповестил своих об отходе.

Мы не прекратили сражаться. Просто тактика теперь изменилась. Все флибустьеры разбились на группы по три-четыре человека. Один, самый меткий, стрелял, остальные только перезаряжали ему ружья.

Испанцам вновь пришлось плохо. Их оружие не действовало, и им оставалось переть на нас вдоль узких улочек в надежде сойтись вплотную и пустить в ход багинеты и шпаги.

Блаженны верующие! Мы удерживали врагов на расстоянии, когда же становилось невмоготу, пятились и отходили на очередной рубеж. Рубежами были заранее сооруженные баррикады. Надо сказать, препятствия полностью оправдали себя. Испанцы то и дело пытались заменить пехоту кавалерией. Мол, уж она-то доскачет, врубится в наши крохотные отряды.

Доскакивала. Но вместо рубки всадники натыкались на завалы, топтались возле них, а мы расстреливали бедолаг в упор.

Каждый шаг давался врагу кровью. Было бы их чуть поменьше, я бы рискнул перейти в контратаку, но при нынешнем соотношении сил это значило бы зря потерять своих людей.

В нескольких местах дело все-таки доходило до рукопашной, и тогда мы тоже несли потери.

Город был небольшой, однако бой на его улочках кипел часа два, не меньше. За это время удалось вывести из гавани оба парусника. На каждом команда состояла из трех человек: слишком мало для плавания, для выхода же хватило. Им-то и надо было пройти горловину, а затем встать на якорях так, чтобы оказаться вне зоны возможного обстрела.

Более того, нам удалось даже вывести «Вепря». Фрегат полностью залатали уже во время боя, отвели от берега. Только загружать балласт, запасы, артиллерию уже не было времени. Ветеран наших походов представлял собой пустой корпус с мачтами. Его-то и вытащили на буксире спасалкой. Но вытащили, не дали бесславно погибнуть. Хотя к плаванию в таком виде он был практически непригоден.

Потихоньку с той стороны тоже начали стрелять. Довольно скверно, признаться, однако даже так у нас стали расти потери. Мы продолжали пятиться, временами задерживались, но потом продолжали свое отступление.

Затем порох и пули подошли к концу. Очередной сигнал оповестил всех об оставлении города. Мы шли разными улочками, чтобы нигде не дать испанцам обойти наши отрядики, ударить им в тыл, и теперь нам предстоял последний, уже совместный рывок до крепости.

Форт был добротный, каменный, вдобавок отделенный от города пустым, хорошо простреливаемым пространством. Простреливаемым с любой стороны. Защитники свободно могли не допустить никого до стен, но и преследователи имели полную возможность всадить по порции свинца в наши незащищенные спины.

Иногда в бегстве нет ничего постыдного. Какой-нибудь ревнитель чести непременно бы указал, что надо было отступать плотно сомкнутым строем, желательно лицом к неприятелю. Что ж, самоубийц сейчас хватает. В строй намного легче попасть, а пятясь, только даешь врагу время для расстрела.

Мы просто бежали со всех ног. Несли раненых, кое-кто, у кого еще были заряды, приостанавливался, стрелял туда, где уже появлялись враги.

Нам тоже стреляли вслед. Не очень часто, но все-таки… Наше счастье, что ливень размочил почву, и испанцы не смогли подвести артиллерию. Иначе был риск остаться там всем.

По одной улочке нам вдогонку вырвалась кавалерия, и в ту же секунду с форта ударили пушки.

Гранье был великим мастером своего дела. Картечь смела первые ряды всадников. Остальные спутались, завертелись на одном месте и получили еще одну порцию от нашего канонира.

Другие орудия с грохотом извергли ядра. Испанцы мгновенно попрятались, прекратили огонь по нашим спинам. Скоро мы вошли в форт. Как показала перекличка, за весь бой убитыми и пропавшими без вести мы потеряли полтора десятка человек. Зато раненых с нами было человек двадцать тяжелых, а легких никто и не считал.

Испанцы потеряли во много раз больше. Но легче ли от этого?

23 Флейшман. Рандеву

Кто-нибудь пробовал отыскать пресловутую иголку в стоге сена? Так вот, найти конкретный корабль в море ничуть не легче. Когда не знаешь толком, куда и когда он пошел.

Мы знали примерный район, и не больше. Еще заранее были определены островки, на которых нам могла быть оставлена информация. В том случае, если «Вепрь» окажется рядом и у Командора будет время и возможности сделать это.

Мы шли каким-то зигзагом. Рация работала непрерывно. Но эфир постоянно молчал. Лишь шорох помех да треск – вот и все, что мы слышали изо дня в день.

Видели мы несколько больше. Временами на горизонте появлялись острова и островки. Большей частью ненужные, но была среди них парочка заветных. На одном послание обнаружили, на другом нет. Ничего особенного.

Попадались и паруса. Нам даже удалось захватить голландского купца. А вот от двух испанских военных кораблей мы, пользуясь преимуществом в скорости, удрали. Не драться же мы пришли в эти воды! Тем более, ради самой драки. Схваток и боев в нашей жизни без того хватало с избытком. Настолько, что даже для меня, человека мирного, они стали привычными, уже не вызывающими прежнего трепета. Так, легкий мандраж до и после. Ну, не всегда и не совсем легкий, но все-таки…

Вот если бы судьба свела с «Дикой кошкой» – дело другое. Тогда появился бы и повод, и смысл. Или хотя бы еще один купец пожирнее. Деньги-то лишними не бывают.

Нет, найдем женщин, и все. Пора завязывать. Хватит рисковать шкурой. Есть масса других способов разбогатеть и при этом не подвергать жизнь чрезмерной опасности. Времена все равно меняются, скоро недавние покровители не захотят иметь с разбойниками никакого дела и будут преследовать с не меньшим азартом, чем традиционные враги.

Скоро остепенюсь, повешу шпагу над изголовьем кровати и буду трудиться в свое удовольствие и для собственного процветания.

Может, Сергей прав, и стоит мотануть в Россию? Петр вроде бы купцов жалует. Заведу какое-нибудь производство, а то и займусь поставками в армию. Дело всегда прибыльное, если не повесят за чрезмерные доходы. Гуманизмом-то пока не пахнет.

Хоть бы скорее найти женщин! Так и хочется сказать: баб. Да как ни назови…

Потом в тумане мы едва не налетели на испанский фрегат. Расстояние было небольшим, и пришлось поднапрячься, дабы уйти в повисшее марево. Оно, как назло, стало рассеиваться, видимость улучшалась на глазах, испанец же оказался на редкость неплохим ходоком. Едва вырвались. Уже думали дать бой и показать преследователям, что не всяк слаб, кто бежит. Иногда просто не хочется марать руки.

Добрые мы все-таки люди. Ушли прочь, хотя могли бы сжечь испанца к чертовой матери. И сожгли бы, если бы это помогло в наших поисках.

Потом нам удалось взять еще одного купца, на этот раз английского. Плавание явно затянулось. Люди стали уставать от непрерывных блужданий. Они искренне отправились на помощь Командору, были готовы рискнуть жизнями, однако где этот враг?

Надежда стала оставлять более слабых духом. Едва ли не впервые под веселым кабаном пока едва слышно прозвучал ропот. Не сильный, но главное-то начать.

Никто еще не призывал повернуть на Гаити. Только на баке все чаще высказывались сомнения. Одни потеряли уверенность найти в морских просторах «Дикую кошку», другие, более радикальные, уже не верили не только в то, что мы найдем Ягуара, но и в то, что отыщем Командора. Наш доблестный «Вепрь» затерялся не хуже похитителей. Пропал, словно никогда не было, или будто ушел в другие края.

Кстати, тоже вполне возможный вариант. Мы оттуда, а он туда. Встретил где-нибудь если не самого Ягуара, так слухи о нем и ринулся в погоню.

– Что, добыча карман жжет? – не выдержал я, проходя мимо как раз во время очередных сетований.

Не так много мы награбили по сравнению с прошлыми походами, но и не так мало. Свое дело не заведешь, но погулять на берегу можно нехило.

– Да, зачем деньгам без толку в кармане лежать? – отозвался чей-то голос.

– Толк в том, что целее будут, – отрезал я, чем вызвал взрыв хохота.

Многие из моряков искренне не понимали, зачем что-то откладывать в чулок на черный день, когда гораздо приятнее спустить награбленное в ближайшем кабаке с шумом, азартными играми и продажными девками. Черный день может наступить вместе со смертью, и деньги будут просто ни к чему.

– Недавно гуляли. Пора проветриться… немного, – последнее слово я добавил уже после некоторой паузы.

– А мы что, против?

– Не знаю, – честно признался я. – Выйти решили сами. А теперь смотрю – сомневаетесь.

– Не сомневаемся мы, – вздохнул Пьер, один из тех, кто был с нами с самого начала. А потом с непонятной логикой продолжил: – Только выйдет ли толк?

– Если искать, то выйдет, – убежденно заявил я, хотя сам никакой уверенности на деле не испытывал. – Еще не вечер.

При упоминании одной из наших песен матросы дружно улыбнулись. Все помнили, как под эту песню ходили в самые отчаянные бои. И главное, всегда побеждали.

Я ждал возражений, вопросов, как нам найти наших врагов или хотя бы друзей, но ничего не последовало.

Вряд ли я кого-нибудь сумел убедить. Просто сомневающимся стало стыдно, и на какое-то время они умолкли.

Надолго ли?

А дни шли за днями. Довольно долго штормило, когда же ветер стал стихать, произошло нечто сродни чуду.

Рация внезапно ожила, и голос Ярцева сообщил нам новости. Надо сказать, довольно интересные.

Оказывается, в наше отсутствие Командор успел захватить целый город, но при этом «Вепрь» разбился у берега. Теперь же наши друзья находились в осаде. Испанцы подтянули к городу войска, и флибустьеры оборонялись в крепости.

Переговоры проходили на пределе дальности. Ветер дул неблагоприятный. Мы сразу изменили курс, только достичь цели быстро не могли.

Незабвенный Врунгель называл подобный ветер «вмордувинд». Довольно неприятная штука. Хорошо, хоть парусное вооружение бригантины довольно универсально, и грот-мачта несет косые паруса. Все чуточку легче.

К утру ветер вновь поменялся, стал боковым. Нас упорно пыталось снести на восток, даже не к Европе – к Африке. Если мы пересечем, конечно, океан.

Лишь к ночи мы сумели подойти к желанным берегам. Командор остался верен себе. Он сразу заявил, что подходить к городу не имеет никакого смысла. Не клочок же родной земли, чтобы защищать его до последней крайности! И вообще, лучший вид обороны – нападение. Один раз проучить испанцев, а там пусть задумаются, стоит ли вставать на нашем пути.

Десантирование достаточно сложно даже днем при свете солнца. А уж ночью…

Хорошо, у нас была спасательная шлюпка с «Некрасова». На веслах полсотни отборных флибустьеров рисковали не доплыть. Или доплыть и разбиться у берега. Дизель давал нам шанс. А помимо шанса – козырь. Никто из противников не подозревал о подобном способе передвижения. До эпохи дизеля оставалось двести с лишним лет.

Ударную группу повел Сорокин. Не мне же поручать подобное дело. Я еще, чего доброго, заблужусь в лесу или неправильно выберу время и место атаки. Война любит профессионалов.

Я проводил ушедших ребят, какое-то время терпеливо выждал возможное возвращение и только затем повел бригантину параллельно берегу до желанного порта.

Мы были на его траверсе ранним утром. Изредка с суши доносились к нам раскатистые выстрелы орудия. Не скороговорка штурма, и не оглушающая канонада. Так, баловство. Обычный будоражащий огонь, напополам с сигналом, где нам искать Командора с его орлами.

Памятуя печальную судьбу «Вепря», я держал бригантину мористее. Теперь между нами и берегом виднелся наш изуродованный, но все-таки не погибший фрегат. Он понуро стоял на якорях, паруса были спущены, но не это зацепило видавших виды флибустьеров.

На корабле не было видно орудий! Нет, мы все знали об обстоятельствах, а заодно – и мерах по разгрузке. Но знать – одно, а видеть – совсем другое. Недавно бывший грозой Карибского моря, знаменитый фрегат теперь был беспомощен, словно младенец, нет, скорее, инвалид в мире здоровых людей. Отсутствие балласта не позволяло поднять все паруса. Пустые трюмы не давали уйти в плавание. Оставшиеся на берегу пушки лишили корабль сил.

Впечатление было таким, словно встретил хорошего друга, а он успел переболеть тяжелой болезнью и отныне был вынужден доживать век на больничной койке.

В противоположность «Вепрю» два стоявших рядом каботажника были перегружены без меры. Их палубы едва возвышались над водой, а уж если на них еще обоснуется экипаж…

Мы знали, какой груз заполнил трюмы и палубы. Что ж, добыча была знатной, вполне достойной нашего флага. И уж понятно, почему моряки ни за что не захотели бросить ее, даже рискуя собственными жизнями.

«Лань» подошла поближе. Якорь послушно бухнулся в море, зацепился за дно и приковал корабль к одной точке. Теперь наступал наш черед.

Путешествие до берега на весельных шлюпках отнюдь не являлось чем-то приятным. Прибой всласть поиграл утлыми лодками. Та, в которой восседал я, вообще едва не опрокинулась уже у самого пляжа. Я приготовился искупаться, однако новая волна подхватила шлюпку, и резкий толчок известил об окончании нашего пути.

Командор ждал у самой кромки, едва ли не в досягаемости волн.

Мы обнялись с ним так, словно были братьями.

– На Ямайке нас ждет засада. Но «Кошку» там никто не видел, – сказал я сразу после обмена приветствиями. Сказал, хотя уже говорил то же самое по рации.

– Знаю. Ягуар неделю назад был неподалеку, – отмахнулся Сергей. – Наташа и Юля с ним. Был бы цел фрегат… Ладно. Будем решать задачи по степени их важности. Я уже совсем собрался атаковать испанцев сам, но раз вы появились, то зачем лишать вас такого удовольствия? Мы с Гришей и Ардыловым приготовили великолепнейший сюрприз. Флеров отдыхает.

Пока я соображал, кто такой Флеров, а затем пытался понять, при чем здесь командир первой батареи «катюш», мы вплотную подошли к стоявшему у входа в гавань форту.

Глаза Командора были усталыми, с краснотой, которая лучше слов говорила о бессонных ночах, но в остальном Кабан выглядел достаточно бодро. Или старался выглядеть таковым.

– У нас есть раненые. Кроме того, часть людей подхватила лихорадку. Но кроме самых тяжелых в бой пойдут все, – вводил меня в курс дела Сергей. – Вместе с вами, обходным отрядом и сюрпризами накостыляем испанцам так, что век будут помнить, чьи в лесу шишки.

– И чьи они?

– Не разочаровывай, Юрик! Все шишки традиционно принадлежат нашим врагам. Мы согласны довольствоваться чем-нибудь менее существенным. Золотом, серебром, камушками и прочими презираемыми вещами.

В занятом противником городе наше прибытие произвело должное впечатление. Солдаты суетились, занимали ближайшие улицы, готовились к нашей возможной атаке.

У нас же пока происходила встреча старых друзей. Без выпивки в связи с напряженностью момента, зато с многочисленными разговорами о пережитом за последнее время, с похвалами по поводу захваченной добычи, с емкими пояснениями, куда сейчас пойдут испанцы.

Жан-Жак находился у пушек. Да я и не представлял его в другом месте. Чуть в сторонке от орудий стояло решетчатое сооружение, дальше – еще одно такое же.

– А это что? – бродившие в мозгу ассоциации были настолько смутными, что я предпочел спросить прямо.

– Установка залпового огня, – хмыкнул Командор. – Прототип «катюш» и «градов». В море штука на редкость бесполезная по причине большого рассеивания, но на земле должна сработать. Не убьет, так напугает. Только дождемся, пока Сорокин зайдет в тыл, и испытаем. Я своего бывшего раба запряг так, что он мигом мне все требуемое сварганил.

– Ты уверен, что куда-нибудь попадешь? – Я вспомнил, как мы обсуждали недостатки ракет на дымном порохе.

– Обижаешь! Посмотри, какая мишень большая! – Сергей кивнул в сторону города.

Моряки уже принялись заряжать. Ракеты были примитивными с виду. Головка, труба да стабилизаторы крестом. До самонаведения бывший токарь вкупе с двумя бывшими вояками не додумался.

Вышел на связь Сорокин. Его небольшой отряд тащил на себе последнюю, третью рацию. Тяжело в походе, легко в бою.

– Есть полчаса на обед, – заявил Командор. – Юра, ты как? Продуктов тут навалом. Кофе полно. Вина или рома, извини, не предлагаю. Притупляет реакцию.

– Обильный обед вызывает желание прилечь и послать все войны на фиг, – в тон ему отозвался я. – Кроме того, по слухам, при ранении в живот лучше иметь пустую утробу.

– Во как заговорил! – качнул головой Командор. – Кстати, пост перед боем лишает сил. И то погано, и другое нехорошо.

– В таком случае мне чашечку кофе. – Я выбрал нечто среднее. – Пообедаем после победы.

– Как знаешь.

Мы пили напиток не спеша, дымили трубками, и Командор вкратце пересказывал мне события последних дней. Соответственно, я тоже поведал о визите на Ямайку, о новостях в Пор-де-Пэ. Не утаил настроения части моряков. Сейчас люди бодры от факта воссоединения, но пройдет какое-то время, и настроения вернутся опять.

Или нет? С такой добычей дух флибустьеров может воспарить к небывалым высотам. Вот только «Вепрь»…

– Что – «Вепрь»? Его осталось снарядить и загрузить. – Командор потер шрам. – Подойди испанцы на пару дней позже, хрен бы они нас здесь увидели! Ладно. Пойдем к людям. Скоро сможем начать.

Моряки сноровисто занимали отведенные им места. Канониры расположились у орудий и двух ракетных установок. Стрелки были на стене. За каждым из них стояли по паре помощников, пока безработных, но уже готовых перезаряжать штуцера. Четыре небольших отряда готовились стремительно обрушиться на врага и добить последнего в рукопашной.

Командор еще раз переговорил с Сорокиным. На этот раз ждать предстояло не больше пяти минут.

– Пора!

Дружно громыхнула половина орудий. Ядра запрыгали вдоль улиц, а на пространстве между городом и крепостью объявились наши штурмовые отряды.

Испанцы не выдержали. Они подумали, будто речь идет о нашем наступлении, и торопливо высыпали навстречу. Им бы продолжать тихариться среди улочек и домов. Тогда полгорода пришлось бы проходить с боем, а бой в городе всегда чреват неожиданностями и потерями.

Наивные! Они не обратили внимания, что Гранье разрядил только половину орудий. Поэтому залп картечью получился внезапным и губительным. А уж когда с противным завыванием в небо взмыли огненные стрелы, от былой отваги противников не осталось следа.

Командор сумел установить на боеголовках дистанционные трубки. Лиха беда начало. Все-таки большинство ракет взорвалось в воздухе, и град шрапнели посыпался на землю, головы и дома.

Как мы ни предупреждали своих, они тоже невольно вздрогнули. Собрались было бежать прочь от грохота и огня, и только наше присутствие среди них избавило нас от позора.

Говоря «наше», я подразумеваю моих современников, с детства привычных к рукотворному шуму и самым разным чудесам. Петрович как врач был освобожден от войны, однако тут и он не сдержался, бросился к одной из вышедших из крепости групп и спорым шагом повел ее в атаку.

Со стены активно начали работать стрелки. Они успели выпустить пуль по пять, прежде чем пришлось срочно сниматься и двигаться следом за товарищами.

Спереди, с той стороны, куда бросились испанцы, тоже зачастила ружейная трескотня. С этого момента сопротивление угасло, не успев разгореться.

Почувствовав себя обойденными, деморализованные картечью и ракетами, солдаты лишились последних остатков воинского духа. Убитых на самом деле было мало, раненых – на порядок больше, зато пленных!

Сборный отряд перестал существовать в одночасье. Почти весь он оказался в плену. Если же кому-то удалось бежать, то по одной-единственной причине. Беглецы необычайно полезны для своего врага.

Они сеют панику!

24 Кабанов. Парламентер

Уверенность и знание – совершенно разные вещи.

Я прекрасно знал, что Ягуар давно покинул порт. Да и странно, если бы он стал нас дожидаться, когда перед этим так упорно избегал встречи. Ходившие слухи о катастрофе «Вепря» ничего не меняли в общей ситуации. Точно так же, как высланные для моего окончательного разгрома войска.

Ягуар, кто бы ни скрывался под данным именем, должен был прекрасно знать: хваленые испанские солдаты, одни из лучших в Европе, мгновенно переставали быть таковыми, стоило им покинуть свою родину и перебраться на другой материк.

История флибустьерского моря – это бесконечная череда поражений испанцев от энергичного англо-французского сброда, к тому же гораздо более слабого численно. Регулярность не смогла справиться с вольницей, долг – с жаждой наживы. Испанцев били на воде и на суше. Небольшие отряды, зачастую далеко отрывавшиеся от моря, без артиллерии, нередко без припасов, с налета брали укрепленные города. Пытки, которые широко применяли Морган и Олоне, заставляли несчастных жителей указывать, где запрятаны сокровища, а армия тем временем бежала без оглядки при одном слухе о приближающихся флибустьерах.

Нет, надеяться на испанцев Ягуар не мог. Каждый его поступок говорил об уме и расчете. Он обязательно должен был предусмотреть вариант, когда я с честью выйду из ситуации. И уж в любом случае сидеть в порту и ждать, чем закончится дело, было глупо. Глупым я своего противника не считал.

Как и трусливым. В его постоянном бегстве была трезвая оценка сил. Пусть не совсем трезвая, основанная больше на моих предыдущих столкновениях как с британцами, так и с испанцами. Столкновениях, из которых мы всегда выходили победителями.

У Ягуара не было никаких оснований предполагать, будто в бою один на один у нас все закончится иначе. Вообще, если бы он хотел подобного боя, то не было нужды совершать похищение. Существовало множество способов навязать мне схватку у берегов или в открытом море. Да стоило ли это делать, дабы сгореть в полном смысле слова?

Сейчас я поневоле был вынужден жаждать абордажа, только бы ненароком не уничтожить корабль Ягуара. А без похищения запалил бы британцев без церемоний и мучений совести.

От Юры я узнал о подготовленной для нас встрече в Кингстоне. По-своему умно. Или я сдаюсь на милость победителя, или выплачиваю огромный выкуп, или меня раздавливают числом. Раз ловушка не сработала, причем не сработала благодаря случайности в виде урагана, то нет никакого резона пытаться в одиночку проделать то, что должна была проделать эскадра.

По идее Ягуар должен сейчас стремиться на Ямайку, под защиту флота и войск. Правда, ветер опять был встречным, многократно удлиняющим путь. Ну, так можно было двинуть пока на Барбадос или какую другую английскую колонию, а уж дальше действовать по обстановке.

Так говорило знание, и так обязан был поступить Ягуар.

Но вместо уверенности в наиболее логичном ходе со стороны противника в сердце жила надежда, что он по какой-нибудь причине задержится, останется в союзной гавани. А уж по какой конкретно – Бог весть! Надежда редко утруждает себя поисками логичных причин.

Так и получилось, что я знал одно, а надеялся при этом совершенно на другое.

После победы мы задержались на месте на два дня. Никаких пьянок не было. Моряки, разумеется, поворчали на этот счет, повозмущались, но вполне осязаемая добыча отягощала сундучки, мешки и карманы. При деньгах можно чуть потерпеть, быстрее сделать дело и уж потом вовсю гульнуть в родном порту.

Почти все время мы приводили в порядок фрегат. Заново проконопатили корпус, хорошенько прокилевали, а уж потом загрузили балласт, всевозможные запасы, перетащили с каботажников добычу, даже успели разделить ее между собой согласно нашему старому договору.

Гораздо хуже обстояло дело с артиллерией. Испанцы успели перетопить часть оставленных нами орудий, поэтому вооружен фрегат был лишь частично.

Не страшно. Мортиры мы утащили в форт еще в самом начале, равно как зажигательные бомбы к ним, да и на верхней палубе сумели установить несколько небольших пушек из местной крепости. Как картечницы сгодятся. Если кто рискнет напасть на фрегат под флагом с веселой кабаньей мордой.

Обычно такие желающие попадались редко.

В довершение мы прокилевали бригантину. В теплом море дно обрастает быстро, а это сильно сказывается на скорости. Доведись гнаться – рискуешь узреть парус вдали. Придется убегать – будешь словно стоять на одном месте да смотреть, как уверенно накатываются с кормы вражеские фрегаты.

Своими рассказами о матросских сомнениях Юра вновь породил вопрос: до каких пор люди будут слепо идти за мной? Погоня затянулась, а энтузиазм и желание помочь долго не живут. Сейчас под впечатлением от добычи, которой, кстати, поделились с «Ланью», энтузиазм вспыхнул вновь, но не буду же я штурмовать каждый город по пути! В этот раз пронесло, удача и умение оказались на нашей стороне, однако в последнее время фортуна частенько отворачивается от меня. Еще подстроит очередную ловушку, из которой в полном смысле не будет выхода!

До тех пор, пока Наташа и Юля в плену, зря рисковать жизнью я не имею права. Не хватало еще, чтобы мой ребенок родился в неволе без шансов стать свободным человеком!

Следовательно, необходимо провести отсев. Без всяких обид по добровольному принципу. Вести на добычу можно многих, а вот решать с чужой помощью свои дела…

Обижаться и возмущаться нет ни малейшего смысла. Людей надо воспринимать такими, какие они есть. Они пошли за мной без лишних слов и расчетов на выгоду. Теперь, надеюсь, кто-то останется дальше. Тем, кто уйдет, – большое спасибо за их порыв.

Но все это позже. Позже. Два корабля смотрятся солиднее, чем один. Надо их использовать в последний раз.

Вдруг я не прав, и Ягуар задержался в гавани?

Вдруг?..

Все было проще, чем обычно. Корабли не входили в гавань сквозь огонь и дым, к берегу не стремились шлюпки с десантом, и никто не врывался в спящий городок с материковой стороны. Не потому, что я решил пощадить мирных обывателей. Штурм, захват и последующий дележ добычи отнимает массу времени, а я и без того давно был в цейтноте.

Отряды, конечно же, были высажены. Но не для штурма. Они лишь перекрыли ведущие из города дороги. Если произошло чудо и Ягуар до сих пор здесь, вполне логично с его стороны попытаться бежать сухопутьем, раз невозможно морем.

Фрегат и бригантина подошли поближе к входу в бухту. На берегу заметались люди. Там наверняка вспыхнула паника. Кто-то проклинал местное начальство за то, что оно услало солдат на мою поимку, кто-то без всяких проклятий готовился удирать, и лишь единицы собирались защищаться.

Все было знакомо. Под луной вообще трудно встретить нечто новенькое. Попробуй мы войти, нас бы угостили залпами с прикрывающего город форта. Потом, едва убедились бы, что нападение всерьез, попробовали бы бежать.

Но любой бой чреват превратностями, и до бегства нам могли бы причинить повреждения, нанести потери. Я не хотел ни того ни другого. Людей без того осталось мало, едва хватало для обслуживания кораблей. А уж для серьезного морского боя…

Корабли остановились вне досягаемости береговых орудий. Гордо развевались черные флаги с ухмыляющейся кабаньей головой. Только для официального визита мне пришлось выбрать другой цвет.

Отвалившая от борта шлюпка шла под небольшим белым флажком. Символ моих мирных намерений и желания вступить в переговоры.

К подобным вещам здесь относились еще достаточно серьезно. Всегда и везде в ходу были всевозможные перемирия, пышные послания друг другу и, уж конечно, встречи парламентеров без коварства с той и другой стороны.

Весла размеренно погружались в теплую воду. Море, у которого я когда-то вырос, было холоднее даже летом. Здесь же сплошной курорт. Отдыхай – не хочу.

Именно – не хочу. С самого прибытия Колумба здесь непрерывно льется кровь, и мы лишь добавили в этот поток свою лепту.

В городе заметили флаг над шлюпкой, оценили, и небольшая группа пышно разодетых лиц встала на берегу.

Я тоже был одет по нынешним меркам довольно изысканно. Жаль лишь, костюм был не свеж, но где стираться во время плавания? В кино герои могут ходить хоть во всем белом и при этом нигде не пачкаться. А вы попробуйте проделать подобное наяву!

Романтика всегда на деле пахнет потом и несвежими портянками. Всегда и везде. Плюс ранних веков – к подобным ароматам все привыкли настолько, что не замечают их. Мыться не принято на всех ступенях общественной пирамиды. Люди знатные или хотя бы благородные щедро поливаются духами, отчего запахи приобретают неповторимое сочетание.

И кто-то еще говорит о притуплении в мои времена обоняния!

Ладно, проехали.

На сушу мы вступили вдвоем с Аркашей. Мой бессменный переводчик тоже был при параде, в соответствии со статусом. Сам я испанским не владел и вряд ли уже овладею. Как-то не особо требовалось здесь, в Европе же он мне не понадобится.

Шлюпка отошла на дюжину метров и застыла. Этикет!

– Командор де Санглиер! – представил меня Калинин.

В ответ один из стоящих чуть позади худощавого немолодого господина разродился длинным перечнем имен. Испанцы любят усложнять жизнь запоминанием явно ненужного. Сам я из предъявленного списка усвоил только дон Педро, а дальше – темный беспросветный лес.

Мы с благородными встречающими обменялись поклонами, помахали шляпами и только тогда перешли собственно к делу.

Калинин согласно уговору разродился речью, в которой сообщил, что никто пока не собирается нападать на город, и спросил, нет ли в гавани британской бригантины с испанским названием «Сан-Изабелла».

Сухощавый начальник выслушал благосклонно и соизволил заговорить сам.

Главное я понял без переводчика. «Сан-Изабелла» успела покинуть порт до нашего появления.

Аркаша перевел не понятые мной детали.

Ягуар снялся с якоря, едва до города дошло известие о поражении испанцев. Он хотел выйти еще раньше, сразу после шторма, но задержали неизбежные судовые дела.

Все-таки жила в моем сердце надежда. Хотя эта капризная дама привыкла обманывать всех направо и налево, но…

Видно, что-то отразилось на моем лице. Начальник посмотрел на меня и произнес пышную речь.

– Что он говорит?

– Выражает сожаление о том, что не знал о вашем желании встретиться с Ягуаром, – перевел Аркадий. – Если бы его как-то предупредили, то он обязательно нашел бы способ задержать англичан на некоторое время.

Угу. Задержал бы.

А может, в самом деле что-нибудь придумал бы? Хотя бы для собственного спасения. Когда имеешь дело с грозными пиратами, то лучше пойти им навстречу. Глядишь, и гроза пройдет мимо.

– Передай ему мою искреннюю благодарность за намерения, – попросил я.

Люди, будем взаимно вежливыми, раз уж ничего другого нам не осталось!

Аркадий перевел, а затем спросил что-то явно по собственной инициативе.

Ответ не заставил себя ждать.

– Команданте говорит, что Ягуар представил ему каперский патент, подписанный лордом Эдуардом. И что сам Ягуар – это побочный сын вышеозначенного лорда.

Что-то до сих пор я не слышал ни о каких сыновьях своего знакомого. Он, помнится, утверждал, что, кроме дочери, других детей у него нет.

Хотя не стоит считать собеседника высокоморальным из-за того, что он живет в прошлых веках. Существуй капитан Блад в действительности, он обязательно бы в промежутках между походами вовсю гулял с продажными девками, совмещая плотские утехи с возвышенной любовью к своей даме.

Самое интересное – без малейшего упрека со стороны окружающих. Тут все так делают. В обществе меня осуждают не за то, что я живу сразу с двумя женщинами, а за то, что открыто делаю то, о чем прочие лишь мечтают. Если бы я просто шлялся от одной к другой, никакого возмущения любителей морали это не вызвало бы. Считается: у мужчины есть определенные потребности, не имеющие никакого отношения к возвышенной любви.

Значит, побочный сын у лорда вполне может быть. Да и причастность Эдика к случившемуся с самого начала не вызывала у нас никаких сомнений. Испанец только подтвердил давно известный всем факт да сообщил степень родства.

Ладно, с лордом обязательно разберемся, но позже. Позже. Заодно не забудем толстого Чарли. Генератор идей, похоже, он. Лорд так, осуществляет их, благодаря своему положению.

Но как он решил рискнуть сыном? Или побочный не дорог? Если дело не в воспитании настоящего мужчины. «Струсишь – мне будет стыдно…» Может быть. Порода, черт бы ее побрал!

– Господа! Вы не будете возражать, если я сам взгляну на бухту?

После моего заявления немедленно последовал обмен репликами, явно недобрыми, с подозрением в мой адрес.

Я вопросительно посмотрел на Аркадия.

– Они говорят, что мы все высмотрим и тогда нападем наверняка, – обобщил сказанное мой личный переводчик.

– Слово чести – если «Сан-Изабеллы» в гавани нет, мы немедленно уходим. Только подберем окружившие город партии.

Губернатор – или кто он там? – выслушал перевод, едва заметно вздрогнул (видно, когда узнал о предпринятых мною мерах), но ответил с истинным достоинством:

– Слово Командора де Санглиера стоит дорого. Прошу!

Мы поднялись на небольшой перешеек, с которого открывался вид на бухту, и Аркаша сразу заявил:

– Ягуара здесь нет.

Во время разведки Калинин успел хорошо разглядеть интересующий нас корабль.

– Благодарю за любезность. Честь имею! – Я хотел по старой привычке щелкнуть каблуками, однако вовремя опомнился и вместо этого вежливо помахал шляпой.

Испанцы не менее вежливо раскланялись в ответ. Когда я уже повернулся к берегу, начальник что-то произнес.

– Ягуар так торопился уйти, что двинулся с попутным ветром на восток. Видно, не хотел терять скорость на сменах галсов, – сообщил Аркаша.

Я еще раз поблагодарил за ценные сведения.

Гребцы налегли на весла, и берег стал удаляться. У кромки прибоя застыла группа разряженных вельмож. Они не знали, чем вызвана погоня за британцами, однако почему-то казалось, будто испанцы желают мне удачи.

Скоро подтянулись высаженные отряды, и я приказал поднимать паруса.

Чувствовалось – многие недовольны приказом. С их точки зрения, город был уже нашим. Оставалось лишь собрать с него выкуп. И вдруг – полный облом. Поневоле начнешь смотреть на капитана косо, когда деньги на глазах уплывают из собственного кармана. И наверняка немалые деньги.

Пришлось наскоро собрать команду на шканцах.

– Мы гонимся за Ягуаром. Если будем задерживаться у каждого селения, то никогда никого не догоним. Но даже если кто-то против, сообщаю – в обмен на информацию я дал слово не трогать город. Слово – понимаете?

Они поняли. Что ни говори о нравственности моих подчиненных, однако даже для них данное кому-то обещание было свято. Такие вот противоречивые времена.

25 Мэри. Бунт на борту

Корабли отдыхают только в порту.

Удерживают ли у причала концы, или за дно зацепился якорь, – рядом лежат ставшие целью берега, и на какое-то время прервался путь сквозь капризную морскую стихию.

Корабль выполнил основную функцию и спит чутким сном. Убраны паруса. Никто не стоит за штурвалом. Плотно закрыты орудийные порты. Зато нараспашку раскрыты трюмы.

Люди выгружают одно, грузят другое. Как всегда, идет мелкий, а порою и крупный ремонт. Но это уже дело людей, не корабля.

Чуть поскрипывает на небольшой портовой волне корпус. Словно вспоминает о перенесенных невзгодах и заранее предчувствует другие, которые скоро придут вместе с новым походом. Но когда это еще будет! А пока – отдых после тяжелого морского труда.

Люди могут суетиться, продолжать всевозможные работы. Могут гулять по портовым кабакам, в роме и вине забывая о штормовых посвистах ветра, накатывающихся водяных валах, коварных рифах, которые затаились у самой поверхности и подстерегают невнимательных мореплавателей, об изматывающем штиле, нехватке воды, гнилых сухарях и протухшей солонине, обо всем том, что составляет романтику парусов.

Пусть суетятся. У людей свой ритм и свои интересы. Корабли в порту спят.

Зато потом поднимается якорь, отдаются швартовы, громко звучат команды и поют шенги матросы. Это означает – все. Отдых закончен. Теперь кораблю вновь предстоит непрерывная работа. Без перерывов, без сна. Вплоть до следующего порта.

Но это корабли. Люди вынуждены чередовать работу и отдых в привычном ритме вахт. Если их не нарушает всеобщий аврал, неважно, связанный со штормом или появлением врага. Аврал – исключение. Не такое редкое, но все-таки… Обычно же люди подчиняются вахтам. Другого времени измерения нет. Ночь ли, день, кто-то всегда спит, кто-то несет службу, кто-то находится между этими состояниями. Между – значит обедает, набирается сил, работает. Только не у мачт. Мало ли других дел на корабле? У хорошего капитана люди всегда заняты. Чем больше занят, тем меньше думаешь. А чем меньше задумываешься, тем меньше поводов для недовольства. Тут бы донести уставшее тело до нар, а то и примоститься без затей на орудийной палубе.

Море не место для комфорта.

Тому повезло, а Сэму – нет. Том отстоял свою вахту днем и теперь имел полное право ночью насладиться заслуженным покоем. В отличие от него, Сэм давно встал, на подвахте был занят откачиванием просочившейся в трюм воды, а затем по указанию боцмана обучал новичка премудростям морской науки. Теперь же Сэм занял отведенное место у фок-мачты и должен был по команде с квартердека тягать шкоты. Короче говоря, делать все, чтобы бригантина и дальше бодро бежала с попутным ветром.

Стоит поблагодарить судьбу за подарок. Если идти в бейдевинд, тогда точно наплачешься. Присесть некогда будет.

Но это Сэм. Тома сегодняшняя ночь не касалась. Он с полным правом мог завалиться спать почти до утра. Пока не поднимут уступить место смене.

В порту Тому не повезло. В первую партию на берег он не попал. Затем по бригантине прошел слух, что люди Командора в городе, и берег отменили для всех.

Слух подтвердил Коршун. Помощник капитана велел приготовиться к возможному бою, но так, чтобы подготовка была не заметна со стороны. Чужая страна, чужой порт. Еще кто решит, будто «Сан-Изабелла» хочет устроить хозяевам сюрприз да нападет на нее сдуру. С испанцами ухо держи востро. Народ такой, только и ищет повода для драки. А чтобы разбить кого надо – ни в жизнь. Разбегутся по кустам при одном упоминании Командора.

Скрытно подготовиться к бою трудно. Поднесли оружие так, чтобы при необходимости было под рукой, открыли крюйт-камеру и потихоньку перетаскали на пару залпов пороха и картечи. Но пушечные порты продолжали укрывать орудия, застыли зарифленные паруса, и только людей на палубе стало значительно больше.

Нападение не состоялось. Зато через несколько дней пришло известие о разгроме испанцев, и над моряками вновь нависла угроза встречи с безжалостным противником.

Как ни запрещай, в мире нет ничего тайного. По бригантине шепотом передавали слова Командора: немедленно отдать пленниц, или пощады не будет никому.

Отдать – лишиться заработка. Другое дело: встретиться с Санглиером теперь-то точно никто не хотел.

А для Тома наступил долгожданный отдых. Людей на бригантине было больше положенного. Тут когда обычное число, и то места нет, а сейчас…

Действовало правило теплого места. Одна вахта спит, пока ее не сменяет другая. Обычное дело в походе.

Том пробрался на свое место и улегся на правый бок. Как всегда, перед сном не раздевался никто. Хорошо, обоняние моряков давно притупилось настолько, что не воспринимало запахов грязной неподсохшей одежды и немытых тел.

Справа и слева Тома плотно сдавили товарищи. Нары были забиты до отказа. Все лежали в одном положении на боку, как рыба в бочке, утрамбованные так, что еще один человек в жизни не сумел бы влезть на переполненное ложе.

Усталость мигом взяла свое. Том отключился мгновенно. Провалился в сон, как проваливаются в бездну. Без видений, глубоко, вроде и не вынырнуть.

– Вертайсь! – голос флангового на секунду вырвал из небытия, заставил вместе со всеми дружно поворотиться на другой бок.

Вовремя. Еще немного – и тело затекло бы так, что встать было бы трудно.

Команда старшего прозвучала еще трижды. А там подступил рассвет, и с ним – время подъема.

Подъем одних – это отход ко сну других.

Перед кубриком Тому попался уставший Сэм.

– Ночью повернули на север, – сообщил приятель. – Ягуар хочет обогнуть Тринидад и Тобаго, а затем попробовать еще раз прорваться к Ямайке.

– Пора бы. – Том сплюнул прямо на палубу скопившуюся во рту слюну. – Так до Европы скоро доберемся.

– Кто спорит? Но помяни мое слово – пока бабье на борту, ничего путного не выйдет. Еще обязательно нарвемся на Командора. Ты помнишь, что он передал?

Том помнил. Как все моряки, он не был трусом. Но и помирать раньше времени ему не хотелось.

Предчувствие Сэма сбылось ближе к полудню. На горизонте обрисовался пока еще очень далекий парус. Одинокий, но грозный. Как заслуженное возмездие.

Ягуар появился на квартердеке немедленно. Там уже собрались почти все офицеры. Кроме Пуснеля, как ни в чем не бывало продолжавшего спать после ночной вахты.

Тревога команды добралась и сюда. Господа с юта столпились у борта. Подзорные трубы неотрывно следили за неведомым кораблем. Но разве что выглядишь на таком расстоянии!

– Поворачиваем на ост, капитан? – Коршун бросил наблюдение и теперь вопросительно смотрел на Ягуара.

Глаза пиратского главаря недобро сощурились.

– Сколько вы еще собираетесь бегать?

Теперь на капитана смотрели уже все.

– Пока не убежим, – пожал плечами Анри.

Губы Ягуара сжались в гневе.

– В самом деле, господа! Надо или прорываться к Ямайке, или принять бой. Топить он нас не рискнет. Значит, мы сможем с большим успехом применить артиллерию, а людей для абордажа у нас в избытке, – поддержал капитана Роб.

– Я тоже думаю драться! – уже без аргументов воскликнул Крис.

По молодости он не верил в возможность собственной гибели.

– Не видели вы его в бою, – рубанул Коршун. – Тогда запели бы иначе.

– Если бы после этого смогли петь, – поддержал бывшего капитана Анри.

Он-то был с Коршуном и видел.

– Нам надо добраться до Ямайки, – отчеканил каждое слово Ягуар.

– Правильно. Но не до морского дна, – скривил губы Анри.

Никто не посмеялся над его шуткой. Крис был возмущен ею, мнение остальных никак не отразилось на лицах.

– Как насчет поворота? – напомнил Милан.

Ягуар зло посмотрел на помощника. Вот уж удружили отец на пару с дядюшкой Чарли! Нет, в морском деле Коршун разбирается великолепно. В бою он тоже неплох. Только Командора боится больше, чем верующие боятся дьявола.

– Поворота не будет. Прорываемся на Ямайку.

Лицо Коршуна дернулось, словно ему неожиданно нанесли удар в чувствительное место.

– Ты что? С ума сошел? – мгновенно позабыв про элементарные правила субординации и вежливости, выкрикнул Милан. – Да от нас к вечеру костей не останется!

– Это бунт?

Трудно сказать, кто сейчас стоял перед Коршуном – пиратский капитан или разгневанная женщина.

От слов Ягуара веяло угрозой. Только встреча с Командором тоже не сулила ничего хорошего.

Рука Милана инстинктивно дернулась к шпаге, но застыла на полпути.

Ягуар успел прореагировать раньше, выхватил пистолет и теперь целился в лоб своему помощнику.

– Арестовать!

Анри явно колебался, не зная, присоединиться к своему бывшему капитану или сохранить лояльность к нынешнему. Бунт в море легко доводит до петли.

Зато не дрогнули англичане. Роб деловито забрал у Коршуна оружие. Крис участия не принимал, однако застыл рядом с самым воинственным видом.

– Запереть в носовой трюм! Потом разберемся, что с ним делать. – Ягуар словно сбросил помощника со счета.

К чему думать о трусе, когда есть дела поважнее?

– Что стоите? Прибавить парусов! Курс прежний! – Это уже относилось к остальным офицерам.

Двое вызванных на квартердек матросов вцепились в Коршуна с обеих сторон и повели его вниз.

Роб с энтузиазмом бросился к мачтам. Почти сразу с палубы прозвучал молодой звонкий голос, отдающий соответствующие команды.

– Приготовиться к бою? – осведомился Роб. Как канонира, его этот вопрос касался больше остальных.

– Да, – бросил Ягуар. – Анри за старшего. Я сейчас подойду.

Дело в том, что из каюты капитан выскочил в простых носках. А ведь известно: на случай ранения лучше быть в шелковых. Хоть в собственные раны не верилось, Мэри продолжала даже в мелочах следовать советам отца и Чарли.

Лучше бы она оставалась как была! В критические минуты капитану лучше постоянно быть рядом с людьми. Тогда они находятся под надзором.

Коршуна вели вдоль палубы. Матросы посматривали на процессию с любопытством. Что, интересно, не поделили господа с юта? Из переполненных кубриков даже тесные каюты кажутся шикарными апартаментами.

Французская часть команды продолжала относиться к бывшему капитану с изрядной симпатией. Пусть не ангел, однако кому судить? Столько раз ходили вместе на дело, и только один раз по-крупному не повезло.

Когда попытались захватить Командора.

Мнения англичан были не столь единодушны. Многим было наплевать, кое-кто недолюбливал взыскательного помощника, однако все признавали за ним высокий профессионализм.

– Куда его? – спросил Том у оказавшегося рядом Франсуа.

С другой стороны от моряка застыл Лудицкий. Измученный изучением матросской науки, вновь раскаивающийся, что поддался страху перед бывшим телохранителем и не сбежал на сушу.

Кто знает, как здесь обернутся дела? Попадешься Кабанову – не помилует. Удастся уйти от преследования – рано или поздно начальство загоняет до смерти.

– В трюм, – обронил один из сопровождавших матросов.

– Ягуар хочет схватиться с Санглиером, а я предлагал уйти, пока не поздно, – успел обронить Коршун.

Сказано было с умыслом. Желающие подраться пропали вместе с фрегатом. На бригантине находились те, кто отнюдь не жаждал увидеть противника в действии. Тем более после переданной через Франсуа угрозы.

– Как – драться? – раздался чей-то недоуменный голос.

Тут в подтверждение сказанного с юта скатился Крис и с ходу стал покрикивать на моряков.

Матросы не разбирались в навигации, однако элементарного опыта хватало понять: отворачивать бригантина не будет. Прорвется – так прорвется, а нет – предстоит вступить в бой.

В итоге приказ штурманского помощника не принес ничего нового.

По палубе привычно затопали сотни босых ног. Спящая вахта была также разбужена, и теперь заспанные матросы откровенно ругались из-за преждевременно прерванного сна.

Ругань усилилась больше, когда стали известны причины побудки. Человек редко просыпается с добром в душе, а тут еще с ходу огорошилитакой новостью.

Дело еще больше испортил Роб. Канонира не любили практически все. Пришедший с регулярного флота, он ни в грош не ставил простых моряков. Даже до ругани почти никогда не снисходил. Смотрел с высокомерием, если же что-то было не по нраву, то без слов пускал в ход кулаки или трость.

В этот раз он тоже принялся размахивать палкой. И только пару раз снизошел до пояснений. Пояснение состояло из нескольких слов:

– Ублюдки! Твари! Шевелись, мразь!

– Я же говорил – бабы к несчастьям! – выругался разбуженный Сэм. Ему тоже походя досталось тростью.

– Куда готовиться? Кормить рыб? – возмутился рядом Джо.

Остальные знали про заявление Командора, а Джо выслушал все сам. Да так, что до сих пор не мог забыть довольно равнодушного голоса самоуверенного помощника Санглиера. Таким тоном говорят люди, которые абсолютно не сомневаются в сказанном.

Джо был поддержан многими. Кто-то выкрикнул вслух, мол, какой бой, когда требуется драпать на всех парусах. Кто-то промолчал, зато молча согласился со сказанным.

Оценивший наглость матроса, канонир молча подскочил к зачинщику и с размаха заехал Джо в зубы.

Матрос рухнул на руки стоявших позади приятелей, однако тут же дернулся вперед и вернул полученный удар. От души вернул, с процентами.

– Тварь! – Никто не вздумал поддержать Роба, как перед тем поддержали своего приятеля, и канонир упал на палубу.

На губах офицера выступила кровь, а щека задергалась в нервном тике.

– Получай! – Едва поднявшись на ноги, канонир выдернул из-за пояса пистолет и нажал на курок.

Промахнуться в упор невозможно. Джо схватился за грудь, несколько секунд стоял, глядя на своего убийцу с неприкрытой ненавистью, а затем без стона упал.

Случившееся было таким неожиданным, что люди поневоле опешили. Напасть на моряка, а потом убить – такое не сразу поместилось в головах.

Нет, офицер вправе многое. Однако когда прав. Иначе получается произвол.

Канонир не учел одного – перед ним стояли вольные люди, много лет жившие по своим законам. И молчать они не привыкли. Не регулярный флот!

Часть оружия согласно приказу была уже на руках. Пока еще ненужное из-за дальности, оно вполне могло пригодиться совсем для другого. И пригодилось.

Удар нанес оказавшийся ближе всех Франсуа. Полусабля вонзилась канониру в спину, вынырнула на свободу и погрузилась чуть в стороне от первой раны.

Роб стал поворачиваться лицом к Франсуа, но другой матрос пырнул его ножом в бок. На мгновение офицер исчез в плотно обступившей его толпе, а когда толпа схлынула, на палубе лежал окровавленный труп.

Вид убитого офицера заставил некоторых прийти в себя. Это уже не шалости, это бунт, и как таковой заслуживает наказания.

Бригантина – корабль небольшой. Проснувшийся от шума и звуков голосов Пуснель в мгновение ока оказался на месте происшествия. Его считали почти своим, поэтому несколько матросов одновременно попытались растолковать ему смысл случившегося и причины.

Понять что-либо в гаме было трудно. Однако Пуснель понял и сразу начал действовать:

– Выпустить Коршуна! Срочно! Парни, надо скрутить Ягуара! Только не убивать, болваны!

Ругань от своего да в горячем деле не обидна. Напротив, бодрит и заставляет шевелиться живее. Парни с бака сами разделились на несколько групп. Одни бросились к трюму, другие, на всякий случай, оказались возле людей, которые могли бы поддержать Ягуара, третьи бросились к выходу из офицерского коридора.

Успевший поменять чулки Ягуар торопливо выскочил на палубу, но сразу несколько крепких рук вцепились в него, сорвали шпагу и пистолеты.

Тем временем на мостике Анри выжидающе посмотрел на Криса. Молодой помощник штурмана притих и вообще вел себя так, словно он здесь ни при чем. А вылезающий из трюма Коршун уже, не теряя времени, командовал:

– К повороту!

26 Командор. Снова поиски

Мы шли на восток. Туда, куда нас подгонял ветер.

Оставалось надеяться, что испанец не обманул и «Сан-Изабелла» следует тем же курсом, только где-то впереди.

Боль утраты давно притупилась, как притупляется со временем любая боль. Человек не может непрерывно переживать. В противном случае мы бы сходили с ума еще в детстве. Вот где хватало поводов для огорчений! Будь то некупленная игрушка, лопнувший мяч или показавшееся обидным слово.

С возрастом считавшееся тогда горем вызывает улыбку. И то, если удастся вспомнить давно отыгранную трагедию. Большей частью с высоты лет детские годы кажутся безоблачными и светлыми, будто состояли из сплошных праздников и открытий.

Ладно, детские. Моя прошлая война тоже рисуется порою суровой, однако романтичной былью. Хотя какая романтика может быть на войне? Это потом, спустя годы, в спокойные времена о ней порой начинаешь вспоминать как о событии, требующем мужских качеств. На общем фоне серых будней – нечто выделяющееся и уже потому отчасти притягательное. Только никто не желает вернуться в это притягательное нечто.

Нынешний этап своей жизни добром не помяну никогда. Ждать да догонять – хуже нет. Если же не уверен, в ту ли сторону направляешь свой бег…

Да, я чувствовал себя лучше и легче, чем в прошлые дни. Нельзя постоянно жить в напряжении. Я снова смеялся со всеми, доведись – может быть, взглянул бы на хорошенькую барышню. Не с какими-то целями, просто так. Вначале я, признаться, вообще не замечал ничего, что лежало за пределами моей личной драмы.

В душе все равно оставался горький осадок. А одновременно с ним – надежда. Раз Ягуар старательно избегает встречи, непрерывно бежит, сам не ведая куда, значит, моральная победа уже на нашей стороне. Рано или поздно удастся схватить нашкодившую кошку за загривок, а там у нее мгновенно пропадет охота и к независимости, и к самостоятельным поступкам.

Скорей бы! И девочкам лишние мучения, и ребятам нагрузка. О себе промолчу.

Что нам помогало или теоретически могло помочь – радиосвязь. Благодаря ей наши корабли шли фронтом вне видимости друг друга, перекрывая возможно большее пространство поисков. Это ничего не гарантировало, сверни «Сан-Изабелла» на пару градусов в сторону, и за истекшее время она могла оказаться Бог весть где, однако лучше так, чем идти в одиночку и довольствоваться ограниченным обзором из вороньего гнезда.

И еще помогала музыка. Женя то и дело аккомпанировал себе на гитаре и пел еще никому не известные песни. Да и как им быть известными, когда до рождения автора оставались еще века? Но гений не только тот, кто значительно опережает время. Это человек, понятный в любые времена, будь то будущее, настоящее или прошлое.

Наша команда кое-как понимала русский. Здесь собрались те, кто проделал по нескольку походов под флагом с веселым кабаном. Матросы – невольные полиглоты. Английский еще не стал международным языком, даже признанным морским он пока не был, а на палубах хватало представителей стольких национальностей, что поневоле приходилось запоминать чужие слова, если хочешь пообщаться. Да и комсостав у нас в основном был из моего времени. Нареканий или недоверия он не вызывал, напротив. Отсюда вполне понятное уважительное отношение к тому, что исходило от нас. От новых приемов боя и мелких технических новинок до языка.

Если же какие-то слова в песнях оставались непонятными, то они угадывались по смыслу.

Женя пел с накалом, фактически таким же, что у автора, и ему частенько вторил Григорий. Мой бывший замкомвзвода считал: эти песни сложены про него.

Борьбы у нас хватало с первого дня. Выжившие доказали: трусами они не были. Даже если вначале вели себя, скажем так, не очень, то потом смогли многое преодолеть в обстоятельствах и, главное, в себе самих.

Если бы не сила духа, то что бы с нами стало? Или наши кости давно догнивали бы на безымянном острове, или мы бы были чьими-то рабами. Другого просто не дано.

Выжили не самые лучшие и умелые. Судьба тасует жизни, словно колоду карт. Но уцелевшие нашли в себе силы заменить погибших, стать со временем не хуже их. Это основной урок нашей эпопеи.

…В последний год моей службы я какое-то время исполнял обязанности начштаба батальона. Нет, это не было повышением. Просто человек, занимавший должность, был командирован на курсы, затем на некоторое время задержался при штабе, но продолжал числиться у нас. Он числился, а мне больше двух месяцев пришлось выполнять его обязанности без надежды занять место.

Да и не очень хотелось. В роте я чувствовал себя много лучше. Или просто еще недостаточно остепенился для работы с бумагами. Штаб – как офис. Просиживаешь форменные штаны, без конца составляешь всевозможные планы, рапортуешь начальству или гоняешь подчиненных, но живое дело проходит мимо.

Извечный армейский антагонизм строя и тыла. Тогда я все еще считал себя строевым…

На НП было не протолкнуться. Помимо наших во главе с комбатом, тут был поверяющий аж из Министерства обороны, важный полковник с надменным лицом, да артиллеристы. Собственно, проверяли их, мы были декором, неким фоном картины. Главным действующим лицом являлся командир дивизиона Градов и несколько его подчиненных.

Больше всего запомнился молодой солдат-первогодок в наушниках, надетых почему-то поверх каски. Он обеспечивал связь с огневыми, расположенными позади нас.

Или это мы оказались точно между замаскированными реактивными установками и целью?

Что в лоб, что по лбу…

Перед учениями и во время них министерский полковник долго распинал богов войны, а заодно и нас, за все мыслимые и немыслимые вины, и все время долдонил о долге офицера и о примере, который начальник подает своим подчиненным.

Поверяющий продолжал брюзжать даже тогда, когда корректировщик, то и дело поглядывая на комдива, стал давать целеуказания.

Но разве может быть хоть что-нибудь важнее начальственного слова?

Мы с нетерпением ждали начала стрельбы. Когда начинают рваться снаряды, замолкают не только музы, но и холеные паркетные полковники. Не из-за недостатка вдохновения. Просто тяжело говорить в таком шуме.

– Пристрелочным одним снарядом… – Корректировщик в последний раз вопросительно посмотрел на комдива.

Комдив едва заметно кивнул.

– Огонь!

Все находившиеся в окопе невольно напряглись, ожидая пролета снаряда над головами.

Мгновения тянулись неожиданно долго, сложились в секунды, только ничего не проносилось огненным следом в небе.

– Ромашка! (А может, «Акация», я уже не помню, что было позывным.) Выстрел был? – самолично рявкнул комдив по рации.

– Так точно! Был! – бодро отрапортовали с огневых.

Комдив недоверчиво скосил глаза на пустое небо и уточнил:

– Сход снаряда был?

– Сход-то был, – ехидно поведали на том конце.

Министерский полковник открыл рот, очевидно собираясь высказать то, что думает о нашей доблестной артиллерии в целом и о дивизионе Градова в частности, да так и застыл.

Мы тоже.

Не знаю, что случилось с ракетой. Была ли она бракованной изначально или слишком долго лежала на хранении, только ее двигатель скис. Тяги не хватало для того, чтобы эффектно пронести снаряд над нашими головами к цели. Поэтому он с маниакальной настойчивостью полз по земле. Полз прямо на НП.

Наверняка скорость ракеты была довольно большой. Нам же казалось, что она медленно накатывается на нас. Даже не столько она, сколько смерть, принявшая подобное обличье.

Стрельба в тот день велась боевыми.

Первым среагировал министерский полковник. Это неудивительно. Он был старше всех по званию и по должности, ему сам устав велел.

Слов штабист подобрать не сумел. Вместо этого он вцепился в каску связиста и потянул ее на себя. Пушечное мясо не жалко, а вот умную голову надо беречь.

Солдат так почему-то не считал. Он был всего лишь первогодком и еще не проникся главным армейским правилом: начальство надо спасать при любых обстоятельствах. Вместо этого связист вцепился в надетое на голову казенное имущество, и как полковник ни тянул на себя, сорвать каску не удалось.

Осознав тщету своих усилий, полковник с легкостью лейтенанта выскочил из окопа и рванул прочь.

Как он бежал! Глядя на него, можно было только дивиться, какие таланты пропадают в армии! Полковника можно было смело отправлять на Олимпиаду, и уж золотая медаль по бегу нашей команде была бы обеспечена.

Или для победы нужен был допинг в образе ползущего снаряда?

Пример старшего по званию значит многое. Следом за начальством в разные стороны бросились остальные. Причем связист так и не освободился от рации, и она прыгала за ним по всем пригоркам.

Кросс оказался напрасным. Снаряд скользнул по какой-то кочке, изменил направление и пополз в сторону. В ту, в какую несся поверяющий.

– Ложись!

Крикнул ли кто команду, или это был глас Божий, но услышали все.

Вовремя. Снаряд врезался в пень. Может – в камень. Я в тот момент уткнулся носом в землю и ничего не видел.

Грохот взрыва больно отдался в ушах, и над залегшими людьми просвистели осколки.

Пострадавших, как ни странно, не было.

На разбор учений полковник почему-то не явился. Прислал вместо себя майора.

А что нам майор? Майоров в любом полку много. Это я остался вечным капитаном.

Положим, нет. Если верить врученному патенту, я вновь всего лишь лейтенант. Как, к примеру, небезызвестный д’Артаньян. Если учесть, что звания сейчас заслужить намного труднее, а ценятся они намного выше, то капитаном мне не быть.

Зато без всяких патентов я – Командор. И никто не дерзнет оспаривать это. Даже враги. Командор поменьше адмирала, но больше любых капитанов. Так что повышение, однако. Не закрепленное ни в каких послужных списках. Найдем женщин, и все. Плакало мое неофициальное звание.

Пусть плачет. Надоело болтаться по морям и волнам. Сколь веревочке ни виться…

Ох, доберусь я до этого побочного сына! А потом и до его отца со всеми отцовскими друзьями!

В дверь постучали, прервав воспоминания и размышления.

– Командор! «Лань» заметила парус. Идет на сближение!

Хорошая вещь – рация!

На квартердек я взлетел метеором. Показалось, судьба вняла тайным желаниям и решила больше не откладывать долгожданную встречу. Хотелось рявкнуть нечто бодрящее, нецензурное, а затем изменить курс корабля. До настоящего штурмана мне далеко, однако я вынужденно нахватался вершков навигации и кое-что рассчитать умею.

Даже распорядиться не дали.

Я еще только подходил, как Валера уже положил фрегат на новый галс. Глаза находившегося тут же Ширяева поблескивали от возбуждения. Может, Григорию нравится сам процесс поисков, он у нас последний романтик. Ярцев подобной болезнью не страдает. И не страдал никогда. Одно слово – потомственный моряк.

Нет, Валера не жалеет, что сам вызвался в поход. Только любой поход должен когда-нибудь заканчиваться объятиями любимых.

Тем более когда поход последний.

А на палубе Женя старательно поет охрипшим голосом. И чего он в последнее время привязался именно к этой песне? Или его подбивает Ширяев? Так сказать, концерт по заявкам?

Но как возразить, когда дается настрой к бою? И хороший настрой. С таким не отвернешь, даже если противника намного больше. А уж какой-то Ягуар с одной бригантиной…

Ну, нет! Больше убитых друзей не будет. И враги обойдутся без воронья и гробов. Акулы да соленая вода – этого вполне хватит не на одну бригантину.

А воронье… Не много ли чести?

27 Наташа. Новая пленница

Время давно застыло. Дни и ночи не спешили сменять друг друга. Никаких событий здесь не было. Даже Юля притихла, утратила прежний задор и стремление к борьбе. А уж что происходило снаружи, не поддавалось разгадке.

Корабль то стоял в порту, то плыл. Но в каком порту? Куда плыл? Ничего не известно.

Складывалось впечатление, будто пираты позабыли о цели похищения. В противном случае они давно доставили бы пленниц в некое место, а сами диктовали бы Командору условия выкупа. Не из-за красивых же глаз Ягуар провернул дерзкую операцию!

А тут прошло столько времени, а плавание продолжается. Или пленниц хотят доставить в Европу? Но смысл?

Опасность страшит. Да только подобное заточение на тесном пространстве не менее ужасно. Не физическим страхом, уж убивать-то никто не будет. Страшно, когда в монотонности и неизвестности костенеет душа.

Наташе в чем-то было легче, в чем-то тяжелее. Срок был большой, и порою женщину умиляло шевеление плода внутри, толчки, упирающаяся в живот ножка…

Беременные склонны к самосозерцанию. Наташа не была исключением. Порою она часами вслушивалась в одну из величайших тайн на земле, в тайну зарождения жизни. Иногда она делилась происходящим с подругами по несчастью, и те радовались вместе с ней. Искренно, забывая о себе и тяжелом положении, в которое они попали.

Однако приближение срока поневоле заставляло задуматься о будущем.

Будущее представлялось таким же безрадостным, как и настоящее. Надежда на Сергея не позволяла впасть в отчаяние, однако долгое заточение принесло некоторые плоды. Свобода казалась чем-то недостижимым, эфемерным. Конечно, она наступит. Рано ли, поздно, Сережа отыщет их и сполна воздаст похитителям. Вот только когда?

Только каюта, явно тесноватая для троих, да качка. Порою слабенькая, порою близкая к штормовой.

Впрочем, штормовая тоже бывала.

Наверху затопали сильнее обычного. Там явно что-то происходило. Но всевозможных авралов было столько, что это не особо впечатлило пленниц.

Одинокий выстрел тоже остался почти без внимания. Не первый и не последний. Может, кто с ума сошел, может, по альбатросам палит, а то и одним флибустьером стало меньше. Насколько знали женщины, расправа с провинившимися частенько была короткой.

Пленницы по-настоящему всполошились, когда в коротком коридорчике затопало слишком много ног. Они уже привыкли: матросам на ют вход разрешен лишь в чрезвычайном случае. Что-то сообщить, что-то принести. Изредка – прибрать. Толпа ввалилась в коридор в первый раз.

Дверь отворилась, заставив женщин вздрогнуть. Юля машинально поднялась, встала так, чтобы прикрыть свою подругу.

Даже толстая негритянка напряглась с таким видом, словно собиралась броситься в бой.

Коридор скрывался в полумраке. Было видно – людей действительно много. Только лиц было не разобрать.

Один из флибустьеров влетел в каюту. Вначале показалось – сам, однако ругань, смешки и траектория полета свидетельствовали о насильственном вталкивании.

Пират едва не впечатался в борт, и лишь вовремя выставленные руки удержали от удара всем телом.

Дверь сразу захлопнулась. С той стороны лязгнул поворачиваемый ключ.

Свет из крохотного окошка упал на влетевшего. Женщины вздрогнули еще раз.

Перед ними стоял капитан Ягуар, или, точнее, леди Мэри собственной персоной.

Большего разглядеть сразу не удалось. Ягуар стремительно повернулся, подскочил к двери, попытался дернуть, потом толкнуть. Убедился, что закрыто, и выкрикнул:

– Шакалы! Немедленно выпустите! Мой отец вас всех перевешает! Руки-ноги отрубит! Утопит! На части разрежет!

– Скажи отцу спасибо. Если бы не он – давно бы тебя к акулам отправили! – донесся голос с той стороны двери.

– А так не только не тронули, но и к бабам посадили! Хочешь – развлекайся! Ты у нас смелый! Санглиера не боишься! – ехидно добавил другой.

В коридоре заржали.

Ягуар ударил по двери обеими руками, как будто от этого она могла открыться.

– Крысы!

Лишь сейчас женщины заметили, что на их похитителе нет ни шпаги, ни перевязей с пистолетами.

Зато шляпа каким-то чудом удержалась на голове. Видно, пираты в самом деле побаивались отца капитана и старались не причинять зла сверх необходимого.

– Сам ты кошка драная!

Мэри не нашла от возмущения слов. Оно к лучшему – не стоит дразнить и оскорблять людей, в чьих руках находится твоя жизнь. Поругайся капитан больше, вполне могло быть, что терпение моряков лопнуло бы, а положение отца – забылось.

Потом бы вспомнили, раскаялись, будто раскаянием можно кого-то воскресить!

Судя по топоту и звукам удаляющихся голосов, коридор опустел. У парней с бака были дела поважнее, чем стеречь бывшего капитана. Тем более в запертой каюте.

Новая пленница несколько раз ударила ни в чем не повинную дверь, а затем припала к ней и застыла в жесте отчаяния.

Наташа с Юлей переглянулись. До них стало доходить – команда недовольна капитаном и организовала мятеж. Только чем он кончится для пленниц? Одумаются похитители и пойдут на попятную или, наоборот, позволят себе большее? Как понять?

– Шакалы! – повторила Мэри, но тихо. Так говорят, когда хотят удержать слезы.

На палубе топали босые матросские ноги. Бригантина накренилась, явно меняя курс. Какой на какой? У женщин не было на это ответа. Да они все равно не имели понятия, где находятся в данный момент.

Запертый с ними капитан должен был знать, но спрашивать его о чем-либо не хотелось.

Надо будет – заговорит сам. Точнее, сама.

Обращаться к пленницам леди Мэри не спешила. Может, как всегда, не считала нужным, может, напрочь забыла об их существовании. Собственные неприятности всегда перевешивают чужое горе.

Какие неприятности? Трагедия!

Была бы Мэри простой девушкой, обязательно горько зарыдала бы, вплоть до истерики, но воспитанной леди неприлично выражать таким образом чувства.

Когда дочь лорда Эдуарда наконец оторвалась от двери, ее глаза были сухими. Разве что немного красными. Но красными глаза могут быть и от недосыпания.

Леди посмотрела на находившихся в каюте так, словно лишь сейчас поняла, где она находится.

– Доигралась Ягуариха, – прокомментировала ситуацию Юленька.

Разумеется, по-русски. Хоть не принято говорить на непонятном языке при посторонних, только ЭТУ постороннюю видеть не хотелось. Вообще и никогда.

– Слушай, – дошла ситуация до Юли. – Раз тут бунт, может, матросы опомнились и решили вернуть нас Сереже?

– Вряд ли. – Наташа лишь мельком взглянула на похитительницу. – Скорее всего, не поделили что-нибудь.

– Но почему? Представь, наконец сообразили, чем это для них пахнет, вот и решили пойти на попятную.

– Поздновато дошло, – качнула головой Наташа.

– Так умом моряки не блещут. – Юля потихоньку начинала светиться от возбуждения. – Вот увидишь, скоро они повернут обратно, и мы сможем встретиться с Сережей. А эту суку передадут ему в качестве извинения.

Хорошо, что Мэри не понимала русского. Наверняка оскорбилась бы за сравнение благородной леди с самкой собаки. Когда не знаешь чужого мнения о себе, то не обидно. Всем нам кажется, будто окружающие думают о нас лучше, чем мы того стоим.

Пленницы сидели на привычных местах. В каюте только и было что две кровати. На одной из них на правах беременной спала Наташа, на другой кое-как помещались Юля с Жаннет.

Негритянка была очень полной, обычно гордилась этим, но сейчас, когда из-за нее не хватало места для одной из хозяек, несколько переживала за собственную фигуру. Пыталась спать скромненько, на боку, только места от этого намного больше не становилось.

Новая пленница – было понятно, что ее уже можно так называть – оставалась стоять. Никто не думал подвигаться, уступать ей хотя бы краешек места, самой же ничего говорить не хотелось.

– Может, спросим ее, что стряслось? – робко предложила Жаннет. Служанка тоже говорила по-русски, благо, не первый день общалась с хозяйками.

– Спроси. Она уже много нам ответила. Начиная с первого дня, – Наташа напомнила о постоянном молчании бывшего капитана.

– Ничего. Раньше было раньше. Посмотрим, как она теперь запоет, – не без злорадства прокомментировала Юля.

Но обращаться к Ягуарихе не стала. Надо будет – заговорит сама. Нечего перед ней унижаться.

Бригантину слегка покачивало на волне. Мэри оторвалась от двери, дошла до окошка и выглянула. Словно в него можно было многое увидеть.

– Интересно, команда знает, что ими командовала женщина? – спросила Наташа.

Этот вопрос уже возникал несколько раз. Ответа на него, как и на другие вопросы, не было. Сами женщины ни с кем не делились раскрытой тайной, а моряки старательно молчали, обходясь в крайнем случае минимумом слов. Никакой информации о капитане в этот минимум не входило.

Единственный, с кем довелось немного пообщаться, молодой Крис, предпочитал говорить исключительно о себе. В крайнем случае – о красоте Юли. На Наташу, как беременную, внимания он не обращал.

– Не знали бы, к нам не засунули, – буркнула Юля. – Пусти козла в огород…

– Не скажи. От них всего можно ожидать. Если что произойдет, есть на кого свалить.

– Сережа так свалит! Хотели бы – давно сделали. Нет, Наташенька, Сережу они боятся похлеще, чем черт ладана. Вроде бы хотят содрать деньжат и постоянно думают, не пойдут ли те деньги на их похороны.

Во время разговора Мэри не отрывалась от окна. О чем она думала? О превратности судьбы, низвергнувшей ее с высот к собственным пленницам? Или строила планы, как отомстить морякам? Должны же у нее оставаться сторонники среди мятежного экипажа!

А может, никаких мыслей и не было. Только обида на жестокую судьбу. Кто знает? Чужая душа – потемки, однако чужие мысли тоже не открытая книга, где с легкостью пролистываешь любые страницы.

Наконец, Мэри сделала шаг от окна и посмотрела, куда бы присесть. Можно сколько угодно корчить из себя гордую леди, только усталость все равно даст о себе знать.

И такая беспомощность промелькнула в глазах флибустьерши, что Наташа поневоле пожалела ее, чуть подвинулась и молча указала рукой на постель.

Все равно никаких кресел в каюте не было.

Мэри благодарно кивнула и села. Ни одно слово с ее уст не сорвалось. Высокомерия в данный момент тоже не было. Случившееся произошло настолько внезапно, что напрочь выбило леди из привычной колеи поведения.

– Кого в следующий раз к нам подкинут? – поинтересовалась Юля.

Наташа посмотрела на нее с вопросом в голубых глазах.

– Раз они начали бунтовать, то не остановятся. Одни будут требовать одного, другие – другого. Так к нам скоро Коршуна запихнут… – Юля демонстративно передернулась.

– Тогда уж Криса, – улыбнулась Наташа.

– Нет! – с поразительной искренностью вырвалось у Юли.

Мысль оказаться в тесной каюте вместе с охмуряемым юношей была ужасной. Он и на острове выглядел откровенно-озабоченным, но там ему мешали моряки. А здесь?

Конечно, втроем они как-нибудь отобьются, одна Жаннет благодаря массе чего стоит, но смотреть на слюнявую от возбуждения морду было бы противно.

Юля демонстративно передернулась. Кажется, жест заметила даже Ягуариха. Только, возможно, приняла на свой счет. Поводов любить свою похитительницу у невольных обитательниц каюты не было никаких.

– Ничего они требовать не будут. Посмотри на Ягуариху. Был бы настоящий бунт, выбросили бы за борт. А тут подсадили к нам. Так, чуть погрызлись. Вот увидишь, скоро выпустят, – как-то безнадежно произнесла Наташа.

Словно жалела о мирном исходе столкновения.

Снаружи продолжалась суета. Топали босые матросские ноги, кто-то отдавал команды, кто-то ругался. Пленницы все равно не понимали значения доносящихся звуков. Бывший капитан должна была понимать, но она сидела безучастной. Низвергнуться с небес – до свар ли на прежнем облаке?

Прошло довольно много времени. Когда сидишь взаперти, любая минута кажется часом. Потом шаги в коридоре известили, что кто-то подходит к каюте. Дверь открылась, и двое матросов внесли обед. Точнее, один внес, а второй держался чуть сзади, словно опасался возможного нападения.

Леди Мэри вскинулась, хотела что-то сказать бывшим подчиненным, но посмотрела на их лица и промолчала.

Если моряки чувствовали какое-то смущение, то внешне оно не отражалось никак. Напротив, было заменено нахальством и готовностью ответить грубостью на грубость.

Переносить грубости леди не привыкла и уже поэтому выслушивать их не хотела.

Обед был обычным, разве что рассчитанным на четверых.

Пленницы привычно разделили принесенное, подали Мэри ее порцию, однако девушка отвернулась. Никакого аппетита у нее не было.

– Ешьте. Голодать глупо, – по-английски произнесла Наташа. Как будто не желала перед тем капитанше всех мыслимых и немыслимых несчастий.

Вместо ответа Мэри лишь покачала головой.

– Глупо, – встряла Юля. – Кому от этого станет легче?

Мэри упорно молчала. Лишь смотрела прямо перед собой да думала о чем-то невеселом.

– Вас с ложечки кормить? – вскинулась Юля.

– Ешьте, леди, – в противовес Юле, голос Наташи звучал мягко. – Всякое бывает в жизни. Поверьте, Мэри, это еще не самое страшное.

При звуках своего имени похитительница вздрогнула. Она перевела взгляд с одной женщины на другую, потом вздохнула.

– Я не хочу, – это были первые слова, которые женщины в этот день услышали от своей похитительницы.

О том, откуда им известно ее имя, Мэри спрашивать не стала.

– Нам тоже когда-то не хотелось, – Юля постаралась, чтобы фраза прозвучала без укоризны.

Испытала ли леди нечто наподобие раскаяния, было неясно. Внешне она была подавлена и на подруг по несчастью посматривала с явной неловкостью.

Или это было вызвано самим фактом нахождения в таком обществе?

Усталость взяла свое. Еще не успело стемнеть, как леди заснула. Тихо и незаметно. Сидя.

Пришлось Наташе лечь на свободную постель, а двум другим женщинам по примеру благородной особы коротать ночь, не ложась.

Все равно ночевать с комфортом в тесной каюте вчетвером было немыслимо.

28 Флейшман. Ненужный приз

Добыча сильно меняет настроение людей. Моряки потихоньку приободрились. С одной стороны, заработанные денежки по-прежнему жгли карманы, призывали к разгулу. С другой – маячила надежда преувеличить предназначенный к кутежу капитал.

Плюс – благоговение перед Командором, который до сих пор успешно водил команды на самые отчаянные дела. Бросить такого человека в беде не могли самые неблагодарные из пиратов. Тут действовали законы мужского братства. Если ты завоевал уважение, показал себя достойным, то помочь тебе – долг остальных.

Получится ли – вопрос другой.

В исходе схватки с Ягуаром сомнений не было ни у кого. Только как этого Ягуара найти?

Когда впереди и чуть правее от курса замаячил парус, радости команды не было границ. Хотелось верить, что это «Сан-Изабелла», хотя из порта перед нашим появлением ушло с полдюжины судов. Только они нам были без надобности, а вот Ягуар…

Командор шел еще правее нас и по получении радионовости взял наперерез неизвестному беглецу.

Мы тоже поставили все паруса. «Лань» вообще была отличным ходоком, пожалуй, одним из лучших, который попадался нам в здешних краях. До сих пор нам удавалось догнать практически любого. И от любого удрать. Мы же не самоубийцы и не спортсмены. Главное – не бой, а выгода от боя.

Ветер потихоньку начинал склоняться на зюйд. Если тенденция сохранится, то нас будет отжимать к материку. В смысле, к Южной Америке. До нее не так-то и далеко. Считанные мили. Ладно, десятки миль. Все равно не расстояние.

На далеком паруснике заметили наш корабль. Была это «Сан-Изабелла» или нет, но они начали склоняться еще правее, явно стараясь избежать встречи. Беглецы не подозревали о Командоре, ждущем их как раз в той стороне.

Факт бегства еще ничего не доказывал. Удравшие из порта суда старались избежать встречи именно с нами. Они тоже пока не могли разобрать, кто следует за ними, однако, очевидно, заранее предполагали худшее.

Ох уж эти погони! В самом лучшем случае расстояние сокращается настолько медленно, что можно переделать прорву дел. Только какие дела, когда нервы поневоле напряжены и все существо рвется скорее встретиться с врагом!

Другом преследуемый не может быть по определению.

– А погодка портится, – заметил Костя Сорокин, бывший морской спецназовец и нынешний капитан «Лани».

У него на такие дела выработался определенный нюх. Я, к примеру, начинаю соображать, когда очередной шторм подступает вплотную.

Я невольно посмотрел по сторонам.

На норд-весте кучерявились облака. Внешне довольно безобидные, далекие, обычные скитальцы небес. Мало ли когда и где им вздумается прогуляться по лазури? Даже в субтропиках безоблачное небо бывает отнюдь не всегда. Природа и рекламные проспекты – вещи разные. Здесь тоже идут дожди и ливни, веют и дуют ветра, а ураганы порой проносятся такие, что в наших краях не встретишь. Разве что снег показался бы здесь невиданным чудом. Но снег как раз ерунда…

– Ты имеешь в виду их? – спрашиваю на всякий случай.

Не каждое облако сулит непогоду. Большинство растворяется в небе или закрывает на какое-то время солнце, избавляя от его палящих лучей.

– Видишь там… – пытается объяснить Сорокин.

С объяснениями не получается. У Константина элементарно не хватает слов. Речь идет о едва заметных нюансах, на которые беден язык.

Кажется, Сорокин сам больше предчувствует интуитивно, чем в состоянии указать некие действительные приметы.

– Верю, – избавляю его от необходимости объяснять необъяснимое. Я бы поучился, в море подобное умение отнюдь не мешает, да это все равно что слепому что-то выяснять у зрячего. Зачем же время терять?

Костя улыбается с некоторым оттенком вины.

– Скоро хоть? – пытаюсь уточнить на всякий случай.

Одно дело – сейчас, и другое, скажем, к утру. Нам бы успеть догнать беглецов. Один раз разлучником уже выступил шторм, другой раз – ночь. Не хочется мотаться по морю из-за немилости судьбы.

– К вечеру. Может, ночью.

Тогда еще есть какое-то время.

Неведомый парус стал ближе. Относительно. До столкновения еще часы. Наиболее глазастые разглядели кое-какие подробности, и у людей на нашей бригантине вырвался вопль разочарования.

Это была не «Сан-Изабелла»!

Только проверить ее на наличие женщин, а равно и денег, теперь уже придется все равно.

Один раз Ягуар сумел махнуться кораблем. Вдруг захочет повторить тот же трюк?

Испанское судно удирало во всю прыть. Да куда там состязаться с нашей резвой «Ланью»! Мы бы сами догнали ее задолго до темноты, а тут наконец-то появился фрегат, и шансы испанца сравнялись с нулем.

Некоторое время беглецы еще ерепенились. Пытались менять галсы, искали лазейку, которая помогла бы избежать нежелательной встречи. Без толку.

Расстояние неумолимо сокращалось. Теперь вариантов было только два. Достигнет преследователей наша бригантина, или то же самое первым сделает фрегат.

Над «Вепрем» вспух клуб дыма, и спустя долгие секунды до нас долетел пушечный гром.

Достать противника было еще невозможно. Командор и не пытался. Он лишь предлагал испанцам остановиться. Мол, все равно уйти не удастся.

Беглецам оставалось сдаться на милость или без малейшей надежды пытаться удирать, рискуя навлечь на себя наш гнев.

До сих пор, в отличие от классических флибустьеров, мы добывали не столько испанцев, сколько англичан. Картахена не в счет. Да и там мы вели себя более-менее пристойно. Как и при морских стычках с иберийцами. Если сдавались, то с нашей стороны зверств не бывало. Сопротивлялись или нападали – что ж, любой гуманизм заканчивается после первого выстрела на поражение. В горячке боя бывает всякое. Можно, к примеру, не заметить, будто кто-то тянет руки вверх. Или понять этот жест не так. В грядущие времена человеческая жизнь станет стоить чуть дороже патрона. Здесь – дешевле уже потому, что схватки решаются чаще холодным оружием.

Главное – никому в голову не придет осуждать за убийство врага.

Испанцы какое-то время еще колебались, пытались спастись бегством. Потом решили положиться на наше благородство. Раз до сих пор Командор сдавшихся добровольно не убивал, может, и сейчас не станет?

На паруснике матросы торопливо приступили к уборке парусов. Скоро судно легло в дрейф, а к нему с разных сторон спешили два корабля под черным флагом с веселым кабаном.

Первыми на чужой палубе оказались мы с Сорокиным.

Восемь небольших карронад закреплены по-походному. Матросы безоружны. Разве что капитан щеголяет шпагой как человек благородный, которому без этой шпаги как без штанов, да парочка его помощников из людей простых ходят при абордажных полусаблях.

Сразу начинается неизбежный и торопливый обыск. Дело даже не в надвигающемся шторме. Времени у нас действительно нет. С каждой минутой Ягуар уходит дальше и дальше, следовательно, отыскать его станет труднее.

Довольно быстро подходит «Вепрь». Он не швартуется, и Командор с тремя десятками флибустьеров прибывают на шлюпках. На простых шлюпках. Наличие самоходных спасалок с «Некрасова» мы стараемся держать в относительной тайне.

Известное матросам известно любому в порту. При желании чудесными механизмами могло заинтересоваться хотя бы начальство в лице губернатора Гаити и кавалера Дю Каса. Или еще кто. Спасательные шлюпки применялись еще при штурме Картахены. Более того, послужили одной из причин, благодаря которой нам так быстро удалось захватить тогда город. Прибой в окрестностях Картахены такой, что высадка на веслах равносильна самоубийству.

Огромная добыча оказалась в глазах обывателя многократно важнее, чем способы десантирования в тылу противника. А уж шлюпочные дизеля показались пьяным бредом. Прогуливали нажитое и похвалялись удалью в кабаках, и уж трезвых среди участников похода не было. А с пьяного какой спрос? Мало ли куда занесет болтливый пьяный язык! И что, всему верить?

– Что-нибудь выяснили? – На людях Командор неизменно подтянут и бодр.

– Еще нет.

Разница в нашем появлении вряд ли превышала десяток минут. Большая часть из них была заполнена выяснением: чем тут можно поживиться? Мы же пираты – со всеми вытекающими последствиями.

Сорокин коротко обрисовал возможную добычу. В основном это груз кашемирового дерева. Стоит подобное баснословно дорого. Жаль, перегружать времени нет.

Но на паруснике, кроме того, есть деньги. Те, которые не успели потратить на закупку товара. Вернее, товар купили дешевле, чем планировали ранее.

Сергей слушал вполуха. Добыча в данный момент занимала его очень мало. Разве что как способ поддержать в людях необходимый настрой.

Во время наших разговоров испанец держался неподалеку. Он по-прежнему был при шпаге, разве что шляпу держал в руках.

Было видно, как капитан прислушивается к звукам незнакомого языка, пытается понять свою судьбу.

– Аркаша! Спроси его, не попадался ли в море какой-нибудь корабль? Только пока не уточняй на всякий случай. А то он может такого наплести!

Теперь настала наша очередь пытаться что-нибудь понять в чужой речи. Мы все уже говорим по-французски, но испанский остается для нас за семью печатями.

Калинин выслушал пояснения капитана и повернулся к нам с торжествующей улыбкой:

– Он говорит, что вчера и сегодня с самого утра видел впереди по курсу «Сан-Изабеллу». Вчера бригантина первоначально двигалась к норду, однако потом изменила курс на ост. Ночью он ее потерял из виду, а сегодня она промелькнула на горизонте, но уже склоняясь к зюйду. Англичане шли на всех парусах, а ход у них лучше, чем у захваченного нами парусника.

– Он уверен, что это была «Сан-Изабелла»? – Сергей ничем не показал своего волнения.

– Да. Они несколько дней стояли рядом в порту, – снова перевел Калинин.

– Так. Давайте карту. Пусть покажет, где это было. Первоначальный курс, особенно – место последней встречи.

Какое-то время мы колдовали над картой. Испанец вспоминал добросовестно, то и дело сверяясь со своими записями.

Приятно иметь дело с дотошными людьми!

Ведение судового журнала еще не стало священной обязанностью капитана. Тут пока беспредел. Кто-то скрупулезно записывает все, что случилось в море, кто-то вообще обходится без записей.

Наш пленник записывал.

– Хорошо, – как только мы разобрались, объявил Командор. – Костя! Забираешь деньги, если надо – часть продуктов. Груз пусть остается на месте. На все тебе полчаса.

– Сделаю, – кивнул Сорокин.

Положительное качество наших бывших военных – исполнительность. Все точно и в срок, насколько это возможно в море да еще в нынешнее время.

– Ни минутой больше, – предупредил его Командор и повернулся ко мне: – Юра, тебе на «Вепрь». Согласуйте с Ярцевым курс, дистанции, возможные маневры. Потом обратно на «Лань».

Это он специально для Сорокина. А то решит, будто оставляют одного!

Сам Командор пока остался на захваченном судне. Вместе с Аркашей он обходил испанских моряков, выспрашивая, что они видели и знают о Ягуаре.

Фрегат качался настолько близко от сцепившихся кораблей, что поход на шлюпке занял пару минут. Можно сказать, времени на спуск и подъем мы затратили столько же, сколько на само передвижение по морю.

Валера, к моей радости, выглядел бодро. С виду не скажешь, что месяца два (или уже три?) назад мы гадали, удастся ли ему выкарабкаться, или нас станет еще на одного меньше.

Когда затеряешься в иных временах, то поневоле будешь ценить каждого современника.

Ладно, Лудицкий не в счет. Скажем так, тех современников, с которыми здесь успел пройти огонь и воду. Причем не только в переносном, но и в прямом смысле.

Пообщаться всерьез было некогда. Я лишь поздоровался с нашими и сразу засел с Валерой намечать дальнейший план действий. Рация хороша для уточнений. Однако надо ведь знать, что именно уточнять!

Удаляться в каюту мы не стали. Я постоянно помнил о времени, а в таком случае лучше видеть все своими глазами, чем сидеть и ждать, когда тебя позовут на последнюю отходящую шлюпку.

Она уже покачивалась под бортом, ждала меня, и от этого разговор с Валерой носил чисто деловой характер.

Мы уложились минут в пятнадцать. Накинуть минут семь на мой переезд и возвращение шлюпки с Командором к «Вепрю», так что останется?

Внизу на палубе матросы весело обсуждали сдачу испанца, прикидывали долю каждого в захваченной казне да немного жалели об уплывающем от нас дереве.

Действительно, немного. Хотя кашемировое дерево было дорогим, но, даже будь свободное время, с погрузкой возиться особо не хотелось, а тащить в несусветные дали захваченный парусник – тоже удовольствие не из великих. Нарвешься по дороге не на испанцев, так на англичан, мало не покажется.

Тихо звякнулиструны. Воспользовавшись паузой, Женя взялся за гитару, и я невольно позавидовал ребятам. Наша троица – я, Сорокин, Владимирцев – вокальными талантами не обладали, разве что подпевали в компании, а тут хоть музыка, да еще созвучная и настроению и положению.

– Да, Валера, – вспомнил я, уже спускаясь к шлюпке. – Костя предупреждает: будет шторм.

– Блин! Сколько можно! – Шкипер покрутил головой по сторонам. – Надоело, ядрен батон!

Профессиональный моряк, он привык к спутниковым прогнозам и прочим благам грядущей цивилизации. Но цивилизации еще не было, и приходилось всецело доверять интуиции Сорокина.

– Да. Многовато их в последнее время, – согласился я.

Шторма преследовали нас весь поход. Не будь их, наверняка сумели бы догнать «Дикую кошку» еще на подходе к Ямайке. А так – уже доплыли почти до Бразилии, и как бы не пришлось плыть еще дальше.

– Командора предупредил?

– Думаю, Костя сам скажет. Ладно. Удачи вам!

– Вам тоже! – Валера даже не добавил привычное «блин».

Я перебрался в шлюпку, а с «Вепря» вслед неслось хрипловато-родное:

29 Коршун. Над нами чайки реют…

Судьба хорошо посмеялась и над преследователями, и над беглецами. Захваченное Командором судно было тем самым неведомым парусником, который так напугал команду «Сан-Изабеллы». Легко нагнать страху на уже напуганных.

Если бы не бунт и поворот на прежний курс, похитителям вполне могло бы повезти. До кораблей Командора было достаточно далеко, а ветер в тот, первый день еще достаточно благоприятствовал маневру.

На второй день поутру ветер стал меняться. Один раз за кормой промелькнул тот же парус. Зрелище, дополнительно ужаснувшее беглецов. Им, бедолагам, казалось, будто последняя удача давно сбежала от «Сан-Изабеллы», и Командор грозно маячит на горизонте последним предупреждением о надвигающейся смерти.

– Я тебе говорю – во всем бабы виноваты! – в сотый раз пытался втолковать Сэм приятелю. – Пока они на борту, добра не жди. Сколько раз убеждался.

– Ты предлагаешь их того? – Том красноречиво провел рукой по горлу.

Сэм вздрогнул от одного предположения. Если сейчас им просто угрожала смерть, то тогда костлявая старуха станет еще изощренно-мучительной. Тут хоть маячил лучик надежды. Не станет женщин – мрак будет сплошной.

– Высадить их надо… – Сэм посмотрел по сторонам, словно искал куда. – Чем скорее, тем лучше. А то всем концы. Надо Коршуну всей командой сказать.

– Ему скажешь! – Том к подобным предложениям привык относиться скептически.

– Если все – никуда не денется. Иначе можно поставить другого.

Власть достаточно сменить один раз. Следующая уже не вызывает прежнего трепета.

Коршун сам думал о женщинах. Тех, что в данный момент находились на борту. Только думал несколько иначе.

Женщины – это в первую очередь выкуп. Притом, учитывая последние события, не только от Командора, но и от лорда. Чтобы его получить, надо в первую очередь скрыться от всех и уж тогда из неведомого места через посредников продиктовать свои условия. Потом, если все получится, придется скрыться опять. Коршун был уверен – получив желаемое, оба его врага приложат все силы, дабы уплаченные деньги вернуть, а его самого уничтожить.

Впрочем, скрыться с деньгами гораздо легче, чем без них. Карибское море не настолько велико, во Франции и Англии не спрячешься. Придется перебраться куда-нибудь подальше. В район Индийского океана, например. Там тоже ходят торговые корабли, и работой по специальности можно заниматься, сколько пожелает душа. А нет – обосноваться где-нибудь в тех краях, пока не уляжется поднятый похищениями шум.

Другая сторона, тоже связанная с женщинами, заключалась в собственной безопасности. Коршун хорошо помнил, как горели корабли во время вторжения Санглиера в многострадальный Кингстон. То же самое неизбежно ждало «Сан-Изабеллу». Сблизятся, а затем без особого риска сожгут к чертовой матери.

Вернее, сожгли бы.

Командор ни за что не прибегнет к своему страшному оружию, пока на борту находятся женщины. Абордаж тоже сулил похитителям гибель, но при нем хоть оставался шанс… В крайнем случае пригрозить расправой над пленницами. Не рискнет же Санглиер жизнями женщин!

Лорда в такой степени Милан не боялся. Гордый британец обязательно попробует отомстить, да только когда это будет? Когда следов Коршуна в архипелаге не найдешь.

Следы должны исчезнуть и сейчас. Хватит бегать по морю, тем более дальше начинается Большая лужа, а за ней – Европа. Пока не поздно, отыскать укромную бухту на побережье и уже оттуда диктовать условия тем, кто просто обязан поделиться деньгами.

Курс «Сан-Изабеллы» потихоньку стал склоняться к югу…

Боцман Джордж сильно переживал. Благородный лорд доверил свою единственную дочь, самое дорогое на свете, велел беречь как зеницу ока, а тут…

Бунт произошел настолько стихийно, что Джордж не успел прореагировать на него. Бросаться в одиночку против толпы – откровенное самоубийство. И не было времени сплотить вокруг себя хоть часть моряков.

Пришлось внешне смириться со случившимся. Мол, я как все. Иначе заменят на кого другого. Авторитет же боцмана намного выше авторитета простого моряка. Кто-то послушается просто по привычке всегда и во всем выполнять распоряжения непосредственного начальства. А более непосредственное, чем боцман, ни на одном корабле не найти.

Пока люди находились в эйфории, Джордж ничего не предпринимал. Нес привычную службу, покрикивал на нерадивых. Даже на Коршуна старался смотреть с положенной долей подобострастия. Пусть новоявленный капитан думает, будто команда целиком на его стороне. Недолго думать осталось. Есть еще среди парней с бака верные люди. Да и Крис в случае чего должен будет встать на правильную сторону.

Ночью Джордж шепнул одному-другому пару слов. Не столько о долге перед Британией, сколько о гневе лорда. Даже французской половине команды дорога на родину была закрыта. Если теперь кара будет ждать в Англии, то куда деваться бедным морякам? Разве в Испанию?

С испанцами дрались так долго, из поколения в поколение, что сама мысль жить с ними в ладу казалась смешной.

Но тогда перспективы вырисовывались действительно безрадостные. В одиночку не проживешь, а если каждая страна устроит охоту, то даже Командор не понадобится. Рано ли, поздно, подкараулят и вздернут на ближайшей рее. Без вопросов, суда и затей. Не одни, так другие. Какая разница, кто, когда – конец один.

Ведя свои разговоры, Джордж соблюдал большую осторожность. У Коршуна должно хватать осведомителей как среди бывшей команды, так и среди набранных на Ямайке моряков. Милан – капитан старой школы, такие первым делом вербуют себе людей в каждой вахте и в каждом кубрике. Потому и стоят у штурвала подолгу, а не сидят потом под замком, как Ягуар.

Подобно своему противнику, также посвященному в тайну флибустьерского капитана, Джордж даже в мыслях Ягуара иначе не называл. Мало ли что?

К утру часть команды всерьез задумалась: не глупость ли спороли вчера? Может, впрямь не стоило выпускать Коршуна? Он уже приговорен во Франции, в Англии находится под вопросом, так куда деваться с таким капитаном? Ягуар занимает высокое положение в Британии, с ним хоть не пропадем.

Те, кто был больше замешан в бунте и пощады для себя не ждал, возражали. Мол, обратной дороги все равно нет, а с Ягуаром никуда не выбраться. Молодой, драчливый. У Коршуна хоть опыта больше. Из таких передряг выходил, что и из этой сумеет выйти.

Напряжение между группами потихоньку росло. Этому здорово способствовали расшалившиеся нервы. Столько бегать по архипелагу, каждый раз чудом ускользая от смерти, – поневоле озвереешь и станешь срываться из-за любой мелочи.

Моряки никогда не отличались кротостью нрава. Дурная пища, тяжелая работа, отсутствие нормального отдыха легко доведут до каления самого спокойного человека. А здесь еще соответствующий контингент подобрался. Может, и не зря законы на кораблях всегда отличались строгостью. Хотя плавание могло считаться наказанием уже само по себе…

О брожении в экипаже Коршун прекрасно знал. Как от любителей поделиться информацией с капитаном, так и по долгому опыту.

Перевороты свершаются, чтобы изменить ситуацию. Но как объяснить каждому – на этот раз выбраться будет нелегко.

Смена капитанов ничуть не повлияла на смену внешних обстоятельств. Все так же сзади нависал Командор. Все так же лежали вокруг незнакомые воды. В здешние края флибустьеры заглядывали редко. И все так же оставалось неясным главное – как спастись? Кое-кто уже жалел о своем участии в предприятии. Лишь переигрывать было поздно.

Кое-какие меры на случай повторного бунта Коршун предпринял еще вчера. Оружие вновь забрали у команды. Ключи Коршун взял себе. Теперь, по крайней мере, у возможных зачинщиков не будет ничего, кроме ножей.

В капитанской каюте, теперь принадлежавшей Коршуну, было сложено с десяток мушкетов, два десятка гораздо более удобных в палубных боях пистолетов да столько же абордажных сабель.

Верных людей бывший капитан отобрал заранее. Из тех, кто наиболее отличился при бунте и не мог идти на попятную. Или из тех, кто ходил с капитаном много лет.

Удар был нанесен оттуда, откуда не ждал никто.

Поднявшаяся на палубе буза была принята Коршуном за бунт сторонников свергнутого Ягуара. За самое начало бунта, когда люди еще не перешли к решительным действиям и старательно подогревают свой пыл соответствующими словами.

Перед тем как пускать кровь, надо хорошенько озвереть. Иначе можно отступить в самый ответственный момент, оставить недорезанным того, кто не заслуживает жизни.

Как было обговорено, несколько матросов немедленно подтянулись ко входу в офицерские каюты. Офицеры еще после вчерашнего были в полной готовности, с пистолетными перевязями, при шпагах и саблях. Вот только Крис не внушал Коршуну надежды. В отличие от Анри и Пуснеля, молодой помощник шкипера мог считаться человеком Ягуара. Насколько вообще в такой ситуации можно было считаться чьим-то человеком.

Голоса были подобны шуму прибоя. То поднимались возмущенной волной, то чуть спадали. Отдельных слов за общим рокотом с квартердека было не разобрать, а спускаться туда, в гущу людского моря, Коршун не собирался.

Толпа – штука опасная. Только и жди удара в спину. Лучше уж так, на расстоянии.

В пылу криков и споров никто не заметил, что дверь на ют закрыта изнутри. И уж совсем никто не знал, что за дверью скрываются такие же парни с бака, только вооруженные и заранее выбравшие свою сторону в возможной схватке.

Люди спорили, яростно, самозабвенно, но еще продолжали выполнять команды. Ветер постепенно крепчал, и что бы ни происходило на бригантине, она нуждалась в управлении. В противном случае проигрывали однозначно все.

Но в чем ошибался нынешний капитан – спор шел не из-за вчерашнего бунта.

– Говорю: бабье виновато! – кричал Сэм.

– Точно! Как появились на палубе, так сплошное невезение! – поддержал его кто-то из собравшихся.

– Избавляться надо! Иначе конец! – гаркнул третий.

– Какое избавляться? Дурак, это же деньги! – возразил один из канониров.

– Смерть это, а не деньги! – громогласно объявил Сэм.

Его поддержали многие.

Невезение было слишком очевидным, и требовалось срочно найти виновных.

– Высадить их! Айда к капитану!

– Я те высажу! Это видел? – Один из самых жадных выхватил нож.

Лучше бы он так не делал. Вид обнаженного оружия подействовал на самых буйных не хуже, чем пресловутая тряпка на быка. Нервы давно были на пределе, а пугать джентльмена удачи ножом, все равно что тушить пожар маслом.

– Ты что? За борт собрался? – надвинулся на моряка его собрат.

Поединки на флибустьерских кораблях строжайше запрещены под угрозой смерти. Любая драка на ограниченном пространстве чревата всевозможными бедами, и неписаные законы стоят на страже относительного порядка.

– Сам за борт пойдешь!

Вместо ответа моряк с ножом получил зуботычину. Такую, что упал бы, не отлети на товарищей.

– Ах, так!

Последовал ответный удар. Пока кулаком, однако лиха беда начало.

– Прекратить! – напрасно боцман Джордж попытался разнять дерущихся. Ему сразу отвесили с двух сторон. Пришлось дать сдачи, а кому – Джордж даже глядеть не стал.

Нервы у матросов давно были на пределе. Плавание действительно не задалось, и впереди, по мнению многих, ничего хорошего не светило.

Буйный нрав искал выхода. Успей боцман выкрикнуть свой клич раньше – поддержали бы его. Однако Джордж не успел, а людям требовался любой повод.

В сущности, сегодняшнее было повторением вчерашнего. Вчера обошлось слишком легко, хотя души давно жаждали драки. Они ее получили. Сполна.

Палуба заполнилась дерущимися. Кто-то вылетел за борт, кого-то угораздило получить удар ножом, и только тут до Коршуна дошло – бунт направлен не против него.

– Прекратить! – Напрасно думают, будто в английском и французском нет крепких ругательств. Коршун в рупор покрыл всех на смеси трех языков, включая испанский.

Чуть запоздало. Матросы сами матерились так, что посторонние слова остались невоспринятыми. Вмешайся Коршун пораньше – глядишь, и успокоил бы, пообещал бы с три короба. Благо, сам держал курс к побережью. Теперь – куда там!

– Прекратить! – Повторные тирады сопровождались выстрелом из пистолета. Пока в воздух.

– Убили!

Крик относился не к выстрелу. Когда в кармане нож, а тебе заехали по морде, трудно удержаться и не пустить в ход жаждущее крови лезвие.

– Франсуа! Сюда!

Полдюжины матросов с мушкетами в руках и пистолетами за поясом торопливо поднялись к капитану.

Но образумило парней с бака не это.

В пылу потасовки про управление было забыто. Разве что рулевой стоял у штурвала. Только помимо штурвала существуют паруса…

Довольно резкий порыв ветра едва не положил бригантину на борт. Рулевой судорожно вертел штурвал, однако этого было мало, мало…

Еще кто-то полетел в воду, зато остальные мгновенно пришли в себя. Долгий опыт приучил действовать инстинктивно, забывая про все и всех. Жизнь-то у каждого одна, и судьба тоже одна, только на всех.

– Тяните, парни! Речь идет о ваших жизнях! – Старая морская формула подействовала лучше выстрелов, брани и угроз.

В стороне остались лишь те, кто в данный момент не мог подняться на ноги. Одни лежали без сознания, другим досталось так, что очень трудно было встать, кого-то уже не заботила собственная жизнь. По той причине, что она была прервана.

Только что дравшиеся друг против друга, теперь совместно хватались за шкоты. И не было в тот момент людей, дружнее их.

– Шторм идет! – Анри встревоженно указал Коршуну на набычившееся небо. – Хороший шторм.

Капитан вместо ответа помянул в одной компании дьявола и бога, а затем добавил в перечень зачинщиков драки.

В отличие от сил света и тьмы, зачинщики были гораздо реальнее, к тому же их можно – и требовалось – наказать. В полном соответствии с законом.

30 Командор. Обломки на берегу

Море стало успокаиваться к утру. Не полностью, однако шторм перешел в просто сильное волнение. Вполне обычная штука.

Только нам хватило ночи.

Корпус «Вепря», недавно латанный, теперь давал такую течь, да еще в нескольких местах, что большая часть команды была вынуждена заниматься откачкой воды. От бизани остался небольшой обломок. Был поврежден такелаж.

Фрегат был превосходным кораблем. Устойчивым, крепким, легким на ходу и в управлении. Но как здоровые люди с возрастом начинают страдать недугами, так «Вепрь» в последнее время стал больным.

Почти во всех походах он был моим флагманом. Поэтому доставалось ему всегда больше. Победа победой, но ядра частенько долбили его корпус. Залпы собственных пушек тоже не проходили бесследно. Но больше всего повлияла недавняя катастрофа. Будь у нас время на полноценный ремонт, дело другое. На практике медлить мы не могли. Фрегат был подлатан, однако не вылечен, если уж пользоваться медицинскими терминами. В тот момент мы не могли позволить себе большего. Казалось, сделанного будет достаточно. Да только мало ли что нам кажется.

Вдобавок не хватало людей. По меркам двадцать первого века, «Вепрь» можно считать крохотным. На аналогичный по размерам теплоход достаточно было бы человек двадцать, если не меньше. Но на теплоходе люди обслуживают механизмы, здесь же – сложное парусное хозяйство.

Мы вышли из Пор-де-Пэ далеко не в комплекте. Схватка с испанцами капитально проредила экипаж. Оборона города дополнительно уменьшила силы. Во время похода матросов еще хватало, однако, случись настоящий бой, у нас некому было бы обслуживать поредевшую артиллерию. Про абордаж я уже молчу.

Теперь, без всякого боя, мы едва справлялись с текущими проблемами. Ардылов усовершенствовал ручные помпы. Но даже с ними мы с трудом удерживали фрегат на плаву. Откачивать воду приходилось непрерывно. В наиболее критические минуты в ход шли передаваемые по цепочке ведра. Продлись шторм подольше, и нам пришлось бы вверить судьбу шлюпкам. Бригантина-то, как всегда, потерялась…

Море колебалось в опасной близости от пушечных портов нижней палубы. Люди порядком вымотались за долгую ночь. Заменить их было некем. Правда, «Лань» шла к нам, да только когда она подойдет?

– До берега, ядрен батон, должны дотянуть. – Вид у Валеры был измученный.

Подозреваю, что у меня тоже.

– А дальше? – спрашиваю его.

– Кто знает? – Шкипер пожимает плечами.

Мысль понятна. Сумеем найти бухту и заняться ремонтом – через какое-то время двинемся дальше. Нет – придется всем перебираться на бригантину. Там тоже нехватка людей, так что разместимся без особых проблем. В тесноте, да что теснота? На линейных кораблях при длине в полсотни метров команда достигает тысячи человек. Двадцать рыл на метр длины. По сравнению с ними у нас будет полный комфорт.

Все познается в сравнении…

Волны становятся меньше. Потихоньку удается нормализовать работу. Где-то что-то заделать, где-то прикрыть снаружи импровизированным пластырем. Кардинально на ситуацию это не влияет, однако вода поступает медленнее, и мы в состоянии обходиться одними помпами.

Когда вдалеке появляется полоска берега, осадка у нас уже меньше. Хоть исчез риск быть залитыми через пушечную палубу. На которой, кстати, пушек почти нет. Не совсем нет, только маловато, ох, маловато…

Ничего. Мортиры на местах. К ним даже есть зажигалки. Залпа на три. Если стрелять одним бортом.

По очереди обедаем да осматриваем приближающуюся землю. Мы идем по касательной к ней, пытаемся высмотреть какую-нибудь бухту. И, как назло, ничего не попадается.

Нет, в море я больше не ходок. Освободим девчонок, переберемся в Европу, и окончательно обоснуюсь на суше. В моем офицерском патенте по недосмотру указано «лейтенант», но не добавлено «флота». Главное будет – скрыть флибустьерское прошлое. При любви Петра к воде, гнить мне на флоте до скончания века. Или начиная с его начала. Сколько помню, трехсотлетие справляли не очень давно, в середине девяностых.

Армия и только армия! Я десантник, а не корабел.

Берег между тем тянется и тянется. Медленно, как все в этом веке, зато уже на расстоянии какой-нибудь мили. Подходить ближе Валера опасается. Мель, рифы, мало ли что. Лоции нет, места незнакомые.

В бинокль видны джунгли. Настоящие, густые, начинающиеся сразу от песчаного пляжа. Ни бухточки, ни поселка. Глухомань.

Наконец объявляется бригантина. Ее паруса едва маячат на горизонте. Значит, часа через два сумеет догнать. Учитывая, что мы еле плетемся, а «Лань», по докладам, пострадала очень мало.

– Так мы до вечера ничего не найдем, – обращаюсь к Валере.

Словно от него зависит, попадется нам на пути бухта, или их нет на протяжении сотни миль. Пережидать ночь на поврежденном корабле что-то не хочется.

– Блин! Должно что-нибудь попасться, – без всякой убежденности отзывается Ярцев.

Часть команды устало спит прямо на палубе. Словно не угрожает опасность потонуть вместе с аварийным кораблем.

Я бы сам с удовольствием выспался, даже напоследок. Но как капитану – нельзя.

Откуда-то из трюма выползает уставший до черноты на лице Ардылов. В ответ на безмолвный вопрос мой бывший персональный раб качает головой:

– Плохо дело… Говорил: сделали все на соплях.

В числе ремонтников был и он сам. Действительно, говорил, предупреждал и прочее. В бою первым бывшему токарю не бывать. Зато как работнику ему цены нет. Жаль, послушаться мы не могли. Ягуар не будет ждать, пока мы починимся как следует. Тут поневоле приходится рисковать.

Рискнули… Теперь вопрос: сумеем найти «Сан-Изабеллу» или потонем раньше?

– Володя, сколько времени, по-твоему, потребуется на ремонт? – спрашиваю, чтобы решить, не пора ли избавляться от фрегата.

Жалко его до слез. Столько здесь перенесли!

– Так это зависит от наличия материалов, – неопределенно отвечает Ардылов. – Ну, и от погоды, конечно.

– Политик, блин! – хмыкает шкипер. – Трактуй, как хочешь!

Ардылов выкуривает трубку и снова лезет в трюм. На предложение отдохнуть он отвечает категорическим отказом.

«Лань» потихоньку приближается. Даже не знаю, радуюсь этому или нет. Ведь надо будет решать. Жалко ветерана. Но, задержись мы с ремонтом, и весь поход будет псу под хвост.

– Найдем мы сегодня бухту? – спрашиваю в очередной раз.

Будто это зависит от шкипера!

Валера припадает к биноклю.

Берег все так же медленно проплывает мимо.

Бригантина видна отчетливо. Скоро можно будет сойтись вплотную. Словно радуясь воссоединению, на небе появляется солнце. Волны послушно начинают искриться.

Они играют вокруг фрегата, накатываются на недалекий пляж, на пределе видимости бьются о вынесенный на берег корабль…

Меня пронзает током.

– Жан-Жак!

Гранье немедленно является на зов, хватает протянутый бинокль, старательно всматривается своими зоркими глазами. На лице канонира неопределенное выражение. Он явно не знает: стоит радоваться или горевать.

От догадки холодеет душа. Смотрю на Гранье с ожиданием и, как он, не знаю, к добру это или к худу.

– Это «Сан-Изабелла», Командор, – вздыхает Жан-Жак, а потом добавляет: – Как ее!

Томительно тянется время. Еще на подходе видим, что бригантине крепко досталось. Мачты переломаны, корпус наклонен, одним бортом почти касается песка пляжа, всюду видны следы разрушений.

Но само положение дает некоторую надежду, что люди, по крайней мере часть, выжили. Тут даже не надо было плыть.

Словно воочию вижу, как в кромешной тьме матросы пытаются выпрыгнуть за борт, а высокие волны сбивают их с ног, уволакивают прочь от спасительного берега в водную бездну. Это матросы, крепкие, здоровые мужики. А женщины? Наташа в положении, как выбраться ей?

Разбитый корабль безмолвен. Только кричат над ним чайки да плещется море. Теплое, но такое равнодушное к чужим страстям.

Нет, не равнодушное – коварное и безжалостное.

Часть третья Джунгли

31 Мэри. Селение

Грязь противно хлюпала под ногами, пыталась удержать в себе сапоги. Каждый шаг давался с трудом. Многочисленные корни коварно протянулись во всех направлениях. О них спотыкались, иногда падали, однако вставали и, тихонько матерясь, продолжали идти дальше.

Тихонько потому, что на крики ни у кого не оставалось сил.

Порой удавалось выбраться на возвышенную местность. Передвигаться по ней было легче, хотя и не намного. Подлесок местами разросся так, что идущим впереди приходилось прорубать дорогу себе и остальным.

А потом почва опять становилась ниже. К подлеску добавлялась грязь, налипала на обувь, делала ее неподъемной.

Большинство людей были перемазаны в той же грязи с ног до головы. Когда падаешь, чистым костюмчик не сохранишь.

Очень хотелось остановиться, вернее, прилечь, где попало, и лежать, не думая ни о чем и никуда не стремясь.

Подобная остановка означала почти неминуемую гибель. Прилечь-то легко, а как потом встать? Посреди дремучего леса, когда не так далеко до ночи и до сих пор не ясно, есть ли где в окрестностях хотя бы какое селение…

Инстинкт сохранения толкал людей идти дальше. До тех пор, пока сохранились силы переставлять ноги, да еще тащить на себе поклажу. То, что удалось наскоро снять с разбившегося корабля в роковую ночь.

Впереди шел капитан с отборными людьми. Дальше тянулись матросы. За ними, под охраной Пуснеля, вели пленниц. Идти женщины не хотели. Им-то точно было все равно. Да и трудно было Наташе в ее положении продираться сквозь подлесок и грязь. Доходило до того, что пара моряков порой буквально несла бывшую стюардессу на руках.

В отличие от беременной, Юлю и Жаннет не нес никто. Про Мэри вообще не стоит говорить. Она для своих бывших подчиненных по-прежнему оставалась Ягуаром. Иными словами, обычным мужиком. Разве что несколько избалованным в силу своей родовитости и соответствующего положения.

Но тем приятнее было помыкать изнеженным дворянчиком. Пусть знает, почем фунт матросского лиха! В морских походах Ягуар долго приносил людям удачу и деньги, одним из первых бросался на абордаж, однако удача отвернулась, и с нею изменилось отношение моряков. Как всегда и везде.

Мэри не жаловалась. Только крепче сжимала губы да прокручивала в голове планы грядущей мести. В ее осуществлении она не сомневалась. Главное – вытерпеть, а там обстоятельства вновь переменятся, и станет видно, чья возьмет верх.

Шествие замыкал Анри с небольшой группой отобранных им самим людей. В их задачу входило подгонять отставших. Если же кто-то попытается бежать или еще как-нибудь уклониться от общей судьбы, то лес в состоянии сокрыть многое.

Особенно такой дремучий лес.

Том шел в общей группе. Он не участвовал в бунте, напротив, пытался утихомирить страсти. Свидетелей его поведения было достаточно, и благоразумный моряк избежал участи своего приятеля Сэма. И других, кто поддерживал суеверие моряка, а потом на свою беду умудрился уцелеть в кораблекрушении.

Теперь крикуны остались далеко позади. Точнее – почти у самой кромки джунглей. Кто с перерезанным горлом, а Сэм с двумя наиболее активными – с петлей на шее.

Веревки на всех было жалко. Когда происходил суд, шторм еще не утих, и охотников проникнуть обратно на корабль было немного. Попытаться проникнуть.

Волны налетали, сбивали с ног. Один из упавших смельчаков был унесен на глубину. Донесся крик, и голова бедолаги исчезла под водой.

Помочь ему все равно не могли. А вот желающих рискнуть после этого случая вообще не стало.

Спасшиеся флибустьеры остались с тем имуществом, которое удалось вытащить с бригантины ранее, или с тем, что выбросило море.

Частью выброшенного были трупы более невезучих товарищей. Тут уж судьба…

Лудицкому, к примеру, повезло. Лучше уж тащиться с неподъемной ношей через непролазные джунгли, поминутно проклиная весь свет, чем вообще покинуть этот самый свет, захлебнувшись противной соленой водой…

Первую ночь пришлось провести прямо в лесу. Как раз попалась подходящая поляна. На ней и расположился отряд.

Развели костры, поджарили на ней солонину, поели, выставили часовых и завалились спать.

К счастью большинства моряков, часовые оказались лишь из числа наиболее надежных. Даже было неясно, то ли они охраняют беспокойный сон измученных мореходов, то ли стерегут, дабы никто из путников не удрал. Но удирать никто не хотел, зато выспаться…

Куда бежать? В джунгли? У всех вместе есть хоть какие-то шансы на спасение, а поодиночке – увы!..

Пока план был прост. Уйти прочь от места кораблекрушения, сделать крюк по лесу, а затем найти какое-нибудь испанское или португальское поселение. Главное, чтобы поселение было у моря. Тогда в нем наверняка окажется хотя бы какое-нибудь суденышко, и уж на нем станет возможным добраться до мест более-менее цивилизованных.

Все это гораздо проще было бы проделать, идя вдоль береговой черты. Проще, если бы не одно «но».

Место гибели «Сан-Изабеллы» не обнаружил бы только слепой. Командор наверняка рано или поздно объявится там. Следовательно, неминуемо начнет искать уцелевших, дабы из категории выживших перевести их в категорию павших. А люди, от Коршуна до последнего матроса, настолько боялись легендарного флибустьера, что готовы были проделать любой поход, лишь бы потеряться, исчезнуть, бежать от неумолимого мстителя.

Если несогласные были, то только с тем, кому лучше вверить судьбу во время похода. Бывалому Коршуну, содержащемуся на правах пленника Ягуару или кому другому из своей среды.

Впрочем, пока противники нынешнего капитана внешне ничем не выказывали недовольства.

Кошмар лесного путешествия продолжался весь следующий день. Свисавшие с лесных великанов лианы не давали пройти. Хорошо хоть, под ногами перестало хлюпать. До первого ливня.

Люди устало брели в зеленом аду. Им казалось, что по пятам идет сама смерть, принявшая облик легендарного пиратского Командора. Только это и заставляло их идти без жалоб да еще тащить на себе оставшееся имущество.

Но их хоть подгонял страх. Из четырех женщин трое были напрочь лишены этого могучего стимула. Напротив, что другим казалось смертью, для них было избавлением. Не от жизни, а лишь от плена.

А смерть… Смерть подстерегала повсюду. Один из отошедших в сторону матросов был укушен змеей и скоро умер в мучительных судорогах. Его даже не стали хоронить. Только оттащили немного в сторону, да так и оставили на поживу любителям падали. Должны здесь водиться и такие.

Наконец объявили привал. Люди повалились на землю, перед тем инстинктивно постаравшись сбиться плотнее. Все-таки вместе казалось не так опасно.

– Не могу больше, – со стоном призналась Наташа. – Кажется, скоро начнется.

– Ты что? – откровенно испугалась Юля.

Она никогда не сталкивалась с подобной проблемой. В других временах к услугам рожениц были врачи, соответствующие учреждения, условия, комфорт. Здесь же, даже не на дороге, а просто посреди дремучего леса рождение новой жизни воспринималось как нечто, противоречащее природе человека.

Хотя давно ли люди отошли от природы?

Испуганно всплеснула руками Жаннет. В ее представлении хозяйки были женщинами изнеженными, непривычными к лишениям.

Только Мэри ничего не поняла из разговора. Она почти не общалась с теми, кто когда-то были ее пленницами. Теперь-то местоимение «ее» в данном сочетании можно было смело опустить.

Леди наверняка продолжала считать себя выше и нравственнее любовниц Санглиера. А то и стыдилась, что поставлена судьбой почти вровень с ними. В свою очередь женщины предпочитали общаться между собой по-русски, как бы заранее вычеркивая похитительницу из своего общества.

– Ты это, Наташенька, потерпи, – робко попросила Юля, словно что-то в подобных делах зависит от желания. – Вот придем куда-нибудь, и тогда…

– Куда мы придем? По-моему, мы давным-давно заблудились. Блуждаем наугад, – ответила Наташа.

В ее голосе не было ни малейшего трагизма. Только бесконечная усталость и покорность судьбе.

– Кончай привал! – донеслось с той стороны, в которой расположился Коршун. – Отдыхать будем после.

А когда – не сказал.

Люди, привычно матерясь, стали подниматься с мест. Оно и верно – рассиживаться долго не годилось.

Наташа была права. Никто не знал, куда следует идти. Попросту говоря, флибустьеры действительно заблудились. В таких джунглях не мудрено. Вполне возможно, отряд кружился в одном месте, то чуть отходя в сторону, то вновь возвращаясь в тот же район.

Правда, собственных следов им пересекать не приходилось.

Или все-таки маршрут пусть и походил на кривую, но все же вел куда-то вперед?

Некоторые запасы продовольствия еще были. Потому не приходилось тратить время на охоту. Люди не очень хотели отдаляться от приятелей. Вместе если не веселее, то хоть не так страшно. Очень уж дремучим и диким казался лес.

В таких местах поневоле поверишь в лесных духов и прочую нечисть. Особенно услышав чей-то крик.

На деле-то кричали животные и птицы, но когда не видишь, воображение рисует что угодно. А рисовать ему было угодно исключительно жуткое, словно мало пришлось перетерпеть с момента отплытия от Гаити.

Ближе к третьему вечеру шедшие в дозоре люди вернулись с радостным известием – впереди лежало индейское селение. Затерянное в джунглях, оно вполне могло не знать, что времена дедов давно изменились и уже два века эта земля принадлежит другим людям. Тем, чья кожа бела. В отличие от мыслей.

Решение атаковать было всеобщим. Ладно, скажем более цивилизованно – войти в поселок и немного отдохнуть. Заодно и разжиться проводниками. Сколько же можно блуждать вслепую?

Первоначально появление флибустьеров действительно не походило на атаку. Люди призраками явились из джунглей. Ввалились в селение, рассыпались среди жалких хижин. Жителям оставалось удивляться внезапному появлению пришельцев да гадать, что привело моряков в края, куда почти не хаживали их бледнолицые собратья.

Удивление длилось недолго. Кто-то из изголодавшихся по женской ласке пиратов непринужденно подхватил туземку помоложе, затащил в ближайшую хижину и попытался завалить прямо на пол. Когда не то муж, не то брат, не то еще какой-то родственник внаглую попытался отбить женщину, флибустьер выхватил пистолет и выстрелил в нахала.

Остальным его товарищам показалось, будто индейцы коварно напали на мирных гостей. Долго копившаяся злость искала выхода, да и жизнь защищать ведь надо…

– Измена! – Том вместе с приставшим к нему Лудицким как раз вошли в какой-то двор.

Двором место можно было назвать разве что символически. Едва намеченная ограда, некоторое пространство внутри да хижина, едва ли превосходящая по комфорту шалаш.

На незваных гостей смотрело все семейство. Высохший от трудов и лет старик, старуха, словно для контраста весьма полная, трое мужчин и пятеро женщин разных лет – от пятнадцати до сорока, да целая куча детишек.

Одежда взрослых состояла из одних набедренных повязок. Учитывая долгое воздержание, смотреть на женские груди, это знаете ли…

Петр Ильич как раз жадно сглатывал слюну и чувствовал, как от волнения начинают трястись руки. Выстрел заставил его на мгновение позабыть о вожделении. Инстинкт самосохранения более могучий, чем инстинкт продолжения рода.

Бывший депутат невольно схватился за полусаблю, врученную ему в начале похода.

Заметив его жест, один из мужчин, вернее, молодой парень подхватил с земли лежащую там жердь. Только ничего больше сделать он не успел.

– Измена! – повторно выкрикнул Том и выстрелил.

Мушкет он взвел заранее, еще когда входили в поселок.

Индеец рухнул на колени. Грудь его окрасилась кровью, а в глазах застыло изумление напополам с ненавистью.

– Бей, Пьер!

Лудицкий послушно обнажил клинок. Пустить его в действие бывшему депутату не пришлось. На звук выстрела во двор ввалилось несколько проходивших мимо флибустьеров. Бывалые пираты без размышлений бросились на помощь товарищу.

Все было кончено в минуту. Невооруженные индейцы пали под ударами, а разошедшиеся победители уже хватали бросившихся бежать женщин.

На этот раз Лудицкий действовал вместе со всеми. Ему удалось схватить за волосы одну из беглянок, а затем сбить ее с ног и навалиться сверху.

Женщина отчаянно сопротивлялась. Петр Ильич тщетно пытался схватить ее руки, а затем, окончательно разозлившись, с силой ударил драчунью по лицу.

Сзади на Лудицкого напал мальчишка. Он был еще совсем мал, лет шести, не больше, и послушно отлетел от взмаха ноги.

Рядом кричала другая индианка. Под ее крик Петр Ильич наконец осуществил давно съедавшее его желание. Быстро, словно какой-нибудь половозрелый сопляк…

Пленниц тоже ввели в селение. Поэтому женщины видели все. Их охрана, четверо здоровых амбалов, не решилась оставить своих подопечных и с завистью смотрела на происходящее.

Леди Мэри едва перенесла подобное зрелище. Воспитанная в целомудренной скромности, она вначале покраснела, затем побелела, а рука сама шарила у левого бедра в поисках эфеса давно отобранной шпаги.

– Прекратить! – глас бывшего капитана был гласом вопиющего в пустыне.

Ее не то что не послушали – просто не услышали. Кто станет слушать пленника?

Чуть позади англичанки застыли бывшие стюардессы с «Некрасова». Им-то уже доводилось видеть все это в далекий день нападения сэра Фрейна. Только казалось, больше подобное зрелище не повторится.

– Смотри, Петр!.. – добавлять отчество Юля не стала.

Лудицкий как раз поднялся и деловито натягивал приспущенные штаны.

– Не может быть! – Как бы ни вел себя экс-депутат, вплоть до попытки нападения на хозяек, верить в плохое Наташе не хотелось.

И вдвойне уколола мысль – в свое время Лудицкий осудил Командора, отказался принять участие в походах. А вот теперь…

Леди Мэри поняла, о чем идет речь, и неожиданно влезла в разговор:

– Не ждали? От своего? – ее голос был резок и зол. На себя, своих людей, на творившееся безобразие, на судьбу. Вдобавок Мэри знала по рассказам и опыту – Командор ничего подобного не позволял. – А ведь предал вас он!

– Несколько мужчин оставьте! Нам проводники нужны! – долетел откуда-то голос Коршуна.

Бывалый флибустьер понимал и поддерживал моряков в их забавах, однако в качестве капитана при этом вынужденно думал о будущем.

Больше-то думать некому!

32 Командор. Схватка в лесу

Волнение было еще порядочным. Хорошо, что спасательные шлюпки вполне могли работать в гораздо худших условиях. В противном случае высадка на берег превратилась бы в опасное предприятие с весьма сомнительным исходом.

Но даже так переезд на сушу приятными ощущениями не блистал. До другой высадки, в роковую ночь переноса, ему было далеко. Но все-таки сидеть и ждать, когда же…

В море вообще очень мало приятного. Будь моя воля, ни за что не стал бы моряком.

Только кто меня спрашивал?

Наконец шлюпка уткнулась в берег. Мы торопливо выбрались наружу и устремились к потерпевшему крушение кораблю.

Сейчас волнение улеглось, и все равно добраться до «Сан-Изабеллы» было задачей не из легких. Что творилось здесь в шторм, не хотелось даже воображать.

У кромки воды валялось несколько трупов. Явно те бедолаги, которые пытались спастись с обреченной бригантины, да вот, не повезло. Их незахороненные тела наводили на невольные мысли о судьбе остальных. Неужели это всеобщая участь? Все-таки предать мертвых земле – даже не обязанность, а привычка любого уважающего себя человека.

Поднимаясь на покатую палубу, я ждал худшего. Только на этот раз судьба проявила некоторую милость.

«Сан-Изабелла» была основательно разбита. В трюмах стояла вода. Пушки скатились к наклоненному борту. Одна из них придавила моряка, и раздробленное тело так и осталось между карронадой и бортом.

Кроме него, покойников на борту было немного. Это понятно. Большинство жертв оказалось смытыми волнами, а то и утонули в тщетной попытке достичь близкой суши. Вряд ли моряки терпеливо ждали гибели на погибающем корабле.

Размышления и тревоги приличествуют благородным героям. Я всегда предпочитал действовать.

Каюту, где похитители содержали пленниц, удалось обнаружить практически сразу. Маленькая и тесная, однако все же не трюм и не узкий пенал, в который когда-то пытался засадить меня Коршун. Здесь еще сохранились следы пребывания самых дорогих мне женщин. Несколько тряпочек, пара мелочей…

Нет, все же на роль Блада я упорно не тяну. Не сентиментален от природы. Я лишь удостоверился, что Наташи и Юли здесь нет, положил оставленное на место и торопливо покинул корабль.

Раз на «Сан-Изабелле» никого нет, надо искать их на берегу. В гибель всего экипажа я не верил. Кому-то должно было повезти. Тут пройти-то всего ничего. Если бы не шторм, жертв вообще не было бы.

– Осмотрите прибрежные заросли!

Людям свойственно оставлять следы. Пираты явно не захотели задерживаться на месте крушения. Да и в любом случае песчаный пляж – плохое пристанище для промокших насквозь моряков. Особенно когда совсем рядом лес и есть возможность развести костры, хоть как-то обсушиться и обогреться.

Следы костров мы нашли почти сразу. В первые минуты спасшиеся не стали отходить далеко от берега. Они явно пытались что-то вытащить с корабля, а то и просто подбирали вынесенное морем. Уж не знаю, многое ли удалось спасти. Здесь, на месте первого привала, валялись несколько пустых ящиков и бочек. Зачем же тащить в походе довольно тяжелую тару?

Но люди Ягуара занимались не только сортировкой. В команде произошел явный разлад, и следы его бросались в глаза куда больше былых кострищ.

На краю поляны, служившей пристанищем, валялись полтора десятка трупов. Не утопленников, как на берегу. Нет, эти были зарезаны, расчетливо, без жалости. Только одним перерезали горло, другие обошлись ударом клинка в живот.

Иная смерть ждала троих. Эти просто висели на ближайших деревьях, и их посиневшие лица говорили, что казнь совершилась довольно давно.

Однако помимо жертв в таких делах всегда есть исполнители. Их следы мы тоже нашли. Чуть дальше лес становился настолько густым, что местами приходилось буквально прорубаться сквозь нависшие лианы. Вот если бы крушение произошло рядом с саванной, тогда погоня превратилась бы в гиблое дело. Найти следы в степи трудно, для нас, по причине неопытности, практически невозможно, а в джунглях…

День потихоньку подходил к концу. В любом случае выступать следовало с рассветом. Ночью мы просто заплутали бы, даже толком никуда не отойдя. Пока же надо было получше подготовиться к походу, а заодно и решить судьбу «Вепря» и кое-какие организационные вопросы.

Совещание длилось недолго. На двух моих кораблях в данный момент находились всего двести тринадцать человек. В случае необходимости мы могли бы все разместиться на бригантине. Только всем жалко было фрегат. Было решено попытаться еще раз подлатать нашего ветерана. Конечно, в том случае, если позволит погода. А нет, что ж… Все равно это был последний поход.

Со мною выступали Сорокин, Ширяев, Флейшман, Кротких, Калинин, Владимирцев, Гранье, Петрович и еще восемьдесят человек. Все исключительно добровольцы. Причем и Флейшман, и Жан-Жак буквально навязали свое участие в прогулке.

Я был лишь рад этому. Во мне говорил эгоизм, однако приятно иметь рядом людей близких, с которыми не раз был вместе и в боях, и на отдыхе.

Остающимся с кораблями предстояло попробовать отремонтировать фрегат. Не получится – уничтожить. Плюс выступить по нашему первому слову к той точке побережья, куда вынесет нас судьба.

Старшим здесь был Валера. С ним были Ардылов и Кузьмин.

Уже один этот перечень демонстрирует, как мало осталось тех, кто одним злосчастным днем вступил на палубу круизного лайнера.

Правда, еще оставался Лудицкий. Но его мы давно не считали своим.

И женщины. Те, кого мы сумели сберечь среди обрушившихся опасностей и бед.

Мы брали с собой одну из раций. Плюс оружие, запасы пороха и продовольствия. На охоту рассчитывать не хотелось, есть ли здесь селения, мы не знали. Лучше уж нести на себе побольше, зато не зависеть от преходящих обстоятельств.

Ночь перед выходом я спокойно спал. Может, и полагалось сидеть и переживать, да разве что изменится?

Едва развиднелось, как мы простились с остающимися и пустились в путь.

У людей Ягуара был целый день форы. Однако им приходилось прорубаться сквозь девственные джунгли, мы же шли проложенным маршрутом. Оставалось не потерять след, а там рано или поздно мы догоним похитителей. И тогда вряд ли на земле найдется человек, готовый поменяться с ними местами.

Первый день пути прошел без особых происшествий. Иногда мы умудрялись терять след, но каждый раз находили его и вновь двигались дальше за убегавшим от нас Ягуаром.

В одном месте мы нашли тело моряка. Над ним уже успели поработать падальщики, и понять, от чего он умер, было невозможно.

Да и какая разница? Одним меньше – и ладно. Не надо будет брать на душу лишний грех, отправляя его к праотцам.

Ночью мы отдыхали. С часовыми, сами сбившись на всякий случай в тесную группу. Не только от людей. Я сомневался, что Ягуар станет устраивать нам засады. Судя по всему, противники были напуганы и пока видели свое спасение исключительно в бегстве. Вот когда мы прижмем их, станем наступать на пятки, тогда ситуация изменится. Порою самый безобидный зверь, загнанный в угол, может сопротивляться так отчаянно, словно в его шкуре поселился хищник.

А Ягуар изначально был подлинным хищником. Он лишь несколько переоценил свои силы да под воздействием судьбы потерял всякую уверенность.

Дело не в том, кто сильнее. Обо мне и моих людях ходила такая слава, что она одна лишала многих воли к победе. Слухи о моих делах, зачастую сильно преувеличенные, заставляли людей сомневаться в собственных силах. А в любой схватке дух играет не меньшую роль, чем умение. Именно в области духа заключается секрет многих побед Суворова. Он сумел внушить солдатам и уверовал сам, что вместе они непобедимы. И в итоге одолеть их действительно стало невозможным. Они просто не понимали, что это такое – поражение.

Наши враги частенько перестали понимать слово «победа». Следовательно, мы стали сильнее, даже когда были слабы.

…Второй день прошел почти так же, как первый. Монотонное движение сквозь джунгли, короткие привалы, гудящие ноги и натруженная спина. Общий вес поклажи был великоват, и каждый не раз чертыхался да мечтал, когда же мы, наконец, съедим то, что можно съесть, и расстреляем то, что можно расстрелять.

На третье утро к привычным голосам леса добавились крики людей. Кто-то в отдалении явно обменивался информацией о нас, следил, подавал условные сигналы.

Для полноты картины не хватало только барабанного боя со всех сторон. Возможно, у местных аборигенов просто не было барабанов. Но и без них было достаточно тревожно.

Теперь мы старались идти со всеми мерами предосторожности. Насколько они возможны в дремучем лесу. Так, боковые дозоры порой оказывались не в состоянии пробраться сквозь заросли и в итоге то присоединялись к нам, то вообще задерживались и затем шли в хвосте главных сил.

Нападение получилось внезапным. Мы как раз вновь шли единой колонной. Противник пропустил головной дозор. В лесу вообще довольно легко замаскироваться, да и мест для засады столько, что имей лишь желание напасть.

– Ты знаешь, так мы скоро доберемся до Бразилии, – поведал мне Флейшман.

– Догадываюсь, – через силу улыбнулся я.

Точной карты местных земель у нас не было. Их наверняка не было вообще ни у кого. Но Ориноко осталось позади, и следующей большой рекой должна была стать Амазонка. Хотя наверняка тут есть другие менее известные и крупные реки, перекрывающие весь здешний край.

– А еще, раз уж мы рядом с Бразилией, здесь должно быть много диких обезьян, – напомнил я.

Краем глаза я заметил, как шевельнулись заросли, и в следующее мгновение в нас полетели стрелы.

Отдавать приказы не потребовалось. Флибустьеры были людьми, привычными ко всему. Кого-то задело первыми выстрелами, остальные проворно укрылись за чем придется и открыли ответный огонь из мушкетов и штуцеров.

Вряд ли наша ответная стрельба нанесла противнику урон. Мы не видели стрелявших. Значит, наши пули летели наугад. Зато они заставили неведомых нападавших охладить свой пыл. Будь каким угодно спокойным, но когда рядом свистит свинец, поневоле начинаешь чувствовать себя иначе.

Огонь с нашей стороны стал быстро стихать. Перезарядить мушкет – дело долгое. Еще больше времени приходится затратить на штуцер. Тут уже не до скорострельности. Выпустил пулю и потом старательно совершай целый ряд процедур. Прочистить ствол, насыпать порох, потом вогнать туда пыж, следом вбить шарообразную пулю. Причем последняя идет настолько плотно, что ее надо не пропихивать, а именно забивать.

Следом на полку сыплется порох, и лишь тогда ружье наконец готово к стрельбе.

Перечислять – и то долго, а делать… Не меньше минуты на мушкет и в полтора раза больше на штуцер. Не зря во всех армиях в ходу холодное оружие.

Нападавшие тоже несколько умерили пыл. Открытые для стрел цели исчезли. Флибустьеры умело залегли за кочками, деревьями, кустами. Лишь двое остались на виду. Лишь потому, что оба были истыканы стрелами.

– Это индейцы! – Жан-Жак оказался рядом со мной и теперь демонстрировал стрелу с наконечником из обсидиана.

Вот уж никогда не думал, что встречусь с аналогом Чингачгука или иного Гойко Митича!

Нынешние индейцы, что здесь, что в Северной Америке, еще не вышли из каменного века. В ближнем бою у них нет никаких шансов справиться с нами. Но стрела с наконечником из острого камня может убивать. Двое наших моряков уже успели убедиться в этом. Да кое-кто ранен. Будь у нас стеганые толстые куртки, никакой проблемы не было бы. Но мы все выступили в поход, кто в чем был. А рубашка или камзол – не защита от обсидиана.

Главное преимущество врага – в знании местности. Для нас джунгли – нечто враждебное, непонятное. Для них это дом родной. Дома же и стены помогают. Или, в данном случае, деревья.

– Всем зарядить оружие! Не стрелять без команды!

Ничего другого в голову не приходит. Расстояние между нами невелико. Вполне реально под прикрытием огня сделать энергичный бросок и сойтись с индейцами вплотную. А там посмотрим, что больше стоит – легендарные томагавки или стальные клинки сабель и шпаг.

Что-то весь мой путь в этом времени обильно полит кровью. Нашей собственной, британской, испанской, французской. Теперь вот – индейской. И очень часто мое собственное желание не играет в том никакой роли.

– Готовсь!

Часть моряков взяла заросли на прицел. Остальные обнажили холодное оружие и приготовились к решительному рывку.

Нас опередили. Стычка была столь внезапной, что все как-то упустили ушедший вперед авангард. Десяток человек – не очень много. Только люди были решительны и никогда не колебались, вступать им в бой или побыть простыми зрителями.

На левом фланге противника дружно громыхнули мушкеты, а затем грянул боевой клич. Нечто, наподобие знаменитого русского «ура» в приложении к разномастной вольной компании.

– Пли!

Люди не нуждаются в моей команде. Пули навылет прошивают заросли, а мы уже несемся следом, стремясь сблизиться с противниками, пока они не опомнились от обрушившегося на них свинцового ливня.

Проламываюсь сквозь кусты и лихорадочно озираюсь в поисках врага. Вдали среди деревьев мелькают несколько силуэтов. Вокруг же никого. Лишь разгоряченные бегом и жаждой схватки флибустьеры с обнаженными саблями в руках.

Индейцы не выдержали комбинированного удара. Они пустились в бегство, не доводя дело до рукопашной схватки. Преследовать туземцев в лесу бесполезно.

В разных местах валяется полдюжины трупов. Почти все с огнестрельными ранами, и только один замешкавшийся зарублен Антуаном. Да Ширяев приволакивает откуда-то раненого юношу.

– Уходим!

Задерживаться на месте нет никакого смысла. Мы подбираем своих убитых. Потом в более спокойном месте похороним их по христианским обычаям. Еще трое пиратов ранены. Все легко, поэтому наскоро перевязываем их и выступаем дальше.

Один из раненых – Владимирцев. Стрела вошла ему в левое плечо. Он вытащил ее сам и после вместе со всеми принял участие в нашей стремительной атаке.

– Ерунда, Командор. – На подобные раны обращать внимание как-то не принято. Рука свободно ходит, а что болит, так это только задело.

Сказать мне нечего. Не выражать же сочувствие мужчине! Поэтому ободряюще киваю и отхожу.

Теперь мы двигаемся с удвоенной осторожностью. Прямо на ходу несколько наших полиглотов, из тех, кто в разное время сталкивался с индейцами, пытаются допросить единственного пленного. Но индейских языков много, и никак не удается найти точки понимания.

Впрочем, ответ на главный вопрос, о причинах нападения, мы узнаем сами.

Следы Ягуара выводят нас к индейскому поселку. Вокруг ни души, однако достаточно кинуть взгляд, дабы представить разыгравшуюся здесь трагедию.

Почти все хижины были разломаны или сожжены, повсюду валялся нехитрый скарб, местами же на земле темнели слишком хорошо знакомые мне в последнее время пятна.

Пятна крови…

33 Флейшман. Нежданный союз

– Вот и след Ягуара. Вот и след, – пробормотал Командор.

Больше в селении так отметиться было некому. Флибустьеры ни в грош не ставили чужую жизнь. Здесь же им выпал шанс выместить накопившуюся злобу на тех, кто не мог дать им сдачи.

Последнее было понятно даже такому бездарному следопыту, как я. Пираты явно прежде вошли в селение, и уже потом начался бой, а никак не наоборот. Не было тут никаких следов штурма. Ни малейших.

Собственно, боя как такового не было тоже. Была резня, сопровождавшаяся насилием над женщинами и грабежом. Я не мог этого доказать на примерах, не криминалист, однако кожей чувствовал, что прав.

Скажу иначе. Увиденное чем-то напомнило мне наш остров после внезапного нападения пиратов Фрейна. Разве что трупов здесь не было. Их наверняка успели унести пришедшие позже соплеменники, дабы похоронить согласно обряду. Не знаю, какому, только ни один народ не оставляет тела умерших на потребу зверям и птицам.

Время же у тех, кто на нас напал, было. Трагедия явно произошла не пару часов назад, да и вообще не сегодня. Я бы предположил, что вчера. Хотя кто знает? В последнем уверенности я не чувствовал.

– Что будем делать, Сережа? – спрашиваю Командора.

Шрам на щеке нашего предводителя набух красным. Это не сулит ничего хорошего Ягуару и всем, кто побывал здесь с ним.

– Делать? – Командор недобро ухмыляется. – Враг моего врага – мой друг. Пусть даже временный.

Понимаю и принимаю мысль.

– Передай всем, чтобы ничего в поселке не брали. Привал. Остановимся чуть в сторонке. Ширяеву выставить часовых. Первыми не стрелять. Приготовить обед. И приведите сюда пленного.

На лицах оказавшихся поблизости моряков возникло легкое недоумение, почти сразу сменившееся пониманием.

Тактика разделяй и властвуй возникла задолго до нас. Тем, кто ходил в дальние рейды на испанца, уже приходилось налаживать отношения с попавшимися по пути племенами. Не по доброте душевной, исключительно из-за практических соображений. Брать у детей природы все равно было нечего. Так зачем вступать в напрасные стычки?

Странно, Ягуар этого не понял. Или же его люди изголодались настолько, что готовы убить любого из-за куска хлеба, или вконец озверели от тягот пути, да и вообще всех последних событий.

Никаких котлов мы с собой не брали, и обед представлял зажаренное на костре копченое мясо. Еще из тех запасов, которые мы сделали в захваченном городе.

Пока разводили костры, привели пленника.

Был он совсем молодым, вряд ли старше двадцати лет. Лицо справа покрыто коркой подсохшей крови. Левая нога перевязана. Собственно, именно из-за этой раны он и попал в плен. Вовремя не успел убежать, а тут его взял в оборот Григорий.

Руки у пленника на всякий случай были связаны спереди. Но даже связанный, он умудрялся сохранять некоторую гордость и достоинство. Страха в его глазах не было.

– С языком разобрались? – спросил Кабанов.

Трое флибустьеров и Аркаша являлись не только охраной, но и переводчиками-любителями.

Калинин потупился. Сам он, в отличие от своих компаньонов, ни одного туземного языка не знал.

Дюжий матрос, помнится, Грегори, покачал головой.

– Нет, Командор. Мы все перепробовали. То ли не понимает, то ли не хочет понять.

– Жаль. – Кабанов шагнул к пленнику, на ходу извлекая один из метательных ножей.

Грегори посмотрел понимающе. Мне показалось: матрос решил, что сейчас будут применены более доступные методы лингвистики.

Командор одним движением перерезал веревки. Индеец сразу принялся потирать руки, восстанавливая нарушенное кровообращение. Ни удивления, ни радости по случаю избавления от пут он не высказал. Ни словом, ни жестом, ни даже мимикой.

Точно так же он не стал ни нападать, ни убегать. Лишь стоял, тер руки и ждал дальнейшего.

– Пойдем. – Командор дружески коснулся плеча индейца и подтолкнул его к ближайшему костру. – Мясо скоро будет готово.

Я понял мысль Кабана. У многих примитивных народов человек, с которым ты разделил трапезу, уже не мог считаться врагом.

Юноша прихрамывал, однако не очень сильно. То ли демонстрировал презрение к боли, то ли ранение было легким.

От протянутого ему куска жареного мяса индеец отвернулся. Тогда мы стали дружно уговаривать его, засовывать в руки ветку, послужившую импровизированным шампуром и одновременно вилкой.

Кончилось это тем, что индеец сдался и принялся за еду.

Надо сказать, что не только мы, уроженцы более гуманного века, но и суровые пираты смотрели на юношу доброжелательно. Злости к индейцам не было. Даже двое наших убитых не вызывали чувство отмщения. Наверно, все так привыкли к смерти, что она уже не казалась достаточным поводом для ответных мер.

– Ну, вот и ладненько, – удовлетворенно кивнул Командор. – А теперь ты свободен.

Рука Кабана описала полукруг. Мол, ступай куда хочешь.

На лице юноши впервые промелькнуло удивление.

Не знаю, как местные туземцы поступали с пленными. Каннибализма здесь вроде бы нет. Приносили в жертву богам? Или просто убивали для профилактики? Или превращали в рабов?

Хотя, попадись в наши руки Ягуар или Коршун, они бы легко не отделались.

Не сразу, однако юноша поверил. Он встал, попробовал сделать шаг, но тут Командор окликнул:

– Подожди!

Сергей извлек нож, зачем-то потрогал пальцем лезвие и протянул уходящему рукояткой вперед.

– Вот, возьми. Пусть будет на память.

С точки зрения дикаря подарок был королевским. Надо всю жизнь иметь дело лишь с камнем, чтобы понять ценность хорошего кинжала. И что по сравнению с крепкой сталью какое-то золото? Даже плохое оружие намного лучше хороших украшений.

Плохого оружия у Командора не было.

Ближе к вечеру мы сидели у костра неподалеку от лагеря и вели неспешную беседу.

Большая часть дня прошла в ожидании, зато потом оно было вознаграждено сторицей. Из джунглей бесшумно вышли четверо мужчин, и Командор первым отправился им навстречу.

Теперь на нейтральной полосе нас было восемь. С той стороны – немолодой, однако очень крепкий мужчина, судя по отношению к нему остальных – вождь, другой мужчина, несколько помоложе, исполнявший обязанности переводчика, и двое не то воинов, не то младших вождей.

Одеты наши гости были в одни набедренные повязки, с непокрытыми головами, да с другими повязками на лбах, дабы длинные черные волосы не лезли в глаза. У каждого из четверых было копье, а теперь еще, после подарков Командора, вдобавок по ножу. На этот раз не из перевязей, а из мешка. Сергей любил таскать на себе запас оружия.

В противовес индейцам, мы были в камзолах, ботфортах, треуголках да в придачу при шпагах и пистолетах. Короче, в повседневном наряде цивилизованных людей.

Мы – это Командор, я, Гранье и Калинин. Сергей решил, что количество человек с той и другой стороны должно быть одинаково. Свиту он составил с расчетом. Жан-Жаку доводилось иметь дело с индейцами, Аркаша служил переводчиком, и только я был ни сбоку припека. Вероятно, как свой человек.

Сорокин, Ширяев и Владимирцев обеспечивали охрану лагеря. Певческие таланты Жени здесь были не к месту. Вот меня и угораздило оказаться в роли дипломата.

С той стороны говорил вождь. Говорил он на своем языке. Толмач-индеец переводил сказанное на ломаный испанский. И уже потом Аркадий повторял то же самое на русском.

Порой Калинин терялся, извинялся, что испанский индейца неточный, и тогда Гранье в меру сил помогал ему с переводом. Только на французский язык.

Еще хорошо, что мы не переступили границу Бразилии, а то к языкам добавился бы португальский, а это уже слишком.

От этой мешанины разговор поневоле замедлялся еще больше. Только лучше беседовать так, чем при помощи ружей и стрел. У нас есть свой враг, ни к чему, чтобы на это место претендовал кто-то еще.

– Большинство молодых мужчин были на охоте далеко от селения, – рассказывал вождь. – Когда они вернулись, тут были только трупы. От случайно выживших охотникам удалось узнать, что произошло в их отсутствие. Пришельцы надругались над женщинами, убили детей и мужчин. Женщин они убили тоже. Потом уцелевших мужчин и женщин они забрали с собой и скрылись в лесу.

– Как проводников и заложников, – понимающе кивнул Командор. – Вы узнали, куда они ушли?

Вождь вздохнул:

– Нет. Охотники немедленно послали за помощью во все окрестные селения, а тут появились вы. Мы подоспели как раз тогда, когда вам готовили засаду.

Все это было произнесено без малейшего стеснения. Мол, сами должны понимать, что вас приняли за сообщников тех, кто прошел здесь раньше. И другого разговора с вами в тот момент быть просто не могло.

Ни мы, ни индейцы не упрекали друг друга в гибели людей. Был бой, а без потерь боев не бывает.

– Это наши враги, – не в первый раз заявил Командор. – Мы преследуем их давно. Как найдем – уничтожим.

Вождь задумался. Может, для него все белые были на одно лицо. Трудно доверять тому, о ком ты почти ничего не знаешь.

Насколько я понял, испанцы изредка объявлялись в здешних местах. Вели же себя ничуть не лучше Ягуара с его лихой компанией. Разве что, помимо убийств, с трогательной заботой о душах пытались обратить индейцев в католическую веру.

Спасали джунгли. Незнакомому с ними трудно найти в чаще редкие селения. Тут хватает болот, в которых запросто может сгинуть воинский отряд.

– Мы выступим вместе с вами, – наконец решил вождь. – Пришельцы будут уничтожены.

– Обязательно будут, – кивнул Командор. – Но с этим мы справимся сами. Я обещал убить их всех и сдержу слово. От вас нам нужны только разведчики и проводники.

Я подумал: уж не обидится ли вождь? Он был воином, а тут ему предлагают вспомогательную роль.

Должно быть, Сергей подумал о том же, потому что дополнил сказанное:

– Пришельцы вооружены гораздо лучше вас. Зачем терять зря воинов? Мы будем биться с ними на равных. Если же вы поможете отыскать врага, то все оружие убитых будет вашим.

При последних словах Гранье вскинулся. Индеец с мушкетом опасен прежде всего для белых.

Но забирать себе подобные трофеи не было никакого смысла. Да и края эти принадлежали не Франции, а ее врагам. Вот пусть враги и почувствуют, почем фунт лиха. На войне все средства хороши. Вдобавок порох быстро кончится, и мушкеты превратятся в никчемные железки.

Подумав так, наш бравый канонир быстро успокоился. По крайней мере, возражать вслух он не стал.

Зато опять надолго замолчал вождь. Приверженность к традициям боролась в нем с желанием получить чудесное оружие. Лук хорош для охоты на животных, на людей лучше выходить с чем-то более основательным.

Победила алчность. Она частенько побеждает любые другие соображения. Только одни хотят денег, другие – чего-нибудь иного. Деньги в лесу не нужны.

В итоге мы договорились. Индейцы обещали дать нам в помощь своих лучших следопытов, мы – перебить банду Ягуара и подарить союзникам трофеи.

Разумеется, кроме золота и драгоценностей. Если таковые сейчас есть у пиратов.

Пока мы договаривались, вплотную подступила ночь. В дремучих джунглях в темноте искать что-либо бесполезно и пришлось отложить все назавтра.

Союз союзом, однако ночевали мы со всеми предосторожностями. Спали тесно, окруженные зоркими часовыми. По неписаным флибустьерским законам (писаных законов у джентльменов удачи не было) заснувший на посту или на вахте подлежал смертной казни. Жестоко, да только ценой подобного сна может быть жизнь всех остальных.

В походе не принято разлеживаться. К восходу солнца мы были готовы к выступлению. Единственное, что этому мешало, – отсутствие сведений, куда же нам, собственно говоря, выступать.

Нет, индейцы не подвели. Однако им требовалось время на поиски. Вокруг селения хватало следов, и надо было выяснить, который из них является единственно нужным.

В путь мы тронулись уже после полудня. Как нам объяснил тот самый толмач от имени проводников, путь Ягуара удалось проследить до какого-то большого болота. Дальше намечались новые трудности. Там тоже хватало тропок, и по какой из них прошли пираты, установить было нелегко.

Будто погоня может быть легкой, независимо от того, происходит она на море или в девственном лесу.

Если бы Ягуар пытался выбраться самостоятельно, он обязательно обошел бы болото стороной. Даже от безысходного отчаяния никто не полезет в незнакомую трясину. Но с проводниками – почему бы и нет? Гарантией служат заложники почти сплошь из женщин и детей.

Теперь в болото вступили мы. Сразу признаюсь – ощущения далеки до приятных. Под ногами чавкает грязь, то и дело сменяется водой, да еще почва начинает ходить под ногами. Постоянно кажется, будто следующий шаг станет последним и ты провалишься в вязкую жижу, откуда не будет возврата.

На деле страхов было гораздо больше, чем реальных опасностей. Индейцы вели нас сносной, по болотным меркам, дорогой. Я видел, как шагнул в сторону и рухнул в воду Владимирцев. Однако его даже не потребовалось вытаскивать. Он прекрасно встал сам, и было видно, что вода не доходит ему до пояса.

Точно так же упали еще трое или четверо моряков. Но абсолютное большинство, в числе которого был и я, даже не испачкались толком. У меня, например, ноги оставались сухими. Правда, ботфорты я предусмотрительно натянул как мог высоко.

Путь привел на остров. Довольно большой и сухой, соблазнительный этой сухостью настолько, что мы устроили привал.

Для привала была еще одна, гораздо более важная причина. Отсюда отходило целых три невидимых пришельцам тропы, и следовало установить точно, по которой из них ушел Ягуар.

Опять вперед выдвинулись индейцы. Как духи растворились в чередовании деревьев и воды, а мы пока занялись приготовлением ужина. Раз уж появилась возможность, то почему бы не подкрепиться. Еще неизвестно, когда придется в следующий раз и придется ли вообще.

Снова вечерело, и невольно подумалось о том, что привал перерастет в вынужденную ночевку.

Интересно, Ягуар движется тоже медленно или бежит по трясине, аки по гравиевой дорожке? Месть и желание спасти дорогих людей – превосходный стимул, да только что сравнится с желанием не спасать, а спасаться?

По дороге к Командору я обратил внимание на Владимирцева. Крепкий парень, знаток восточных единоборств, он имел до крайности бледный вид. Неужели сказалась рана? Сам я в таких вещах не разбирался.

– Знобит что-то, – признался боцман «Лани». – Словно простыл.

На походе спиртные напитки были запрещены, однако тут был совсем другой случай. Подошедший Петрович достал ром, два бочонка которого моряки несли для подобных целей.

Владимирцев выпил полный стакан и улегся вздремнуть. Объявят выступление или нет, но при подозрении на болезнь отдых – первое дело.

Порой – еще и последнее.

34 Коршун. Дневка в джунглях

Как ни странно, но Коршуну удалось хотя бы на время замести следы. Была ли причиной удачливость, страх проводников за жизнь заложников или просто стечение обстоятельств, однако предводитель флибустьеров оторвался от погони. Для этого ему пришлось углубиться в такую чащу, что, исчезни индейцы, самому вовек не выбраться.

Люди были измучены до крайности. Всю дорогу, с самого выхода из селения, на привал останавливались исключительно по ночам, когда передвигаться становилось невозможным.

Остальное время непрерывно шли. Подгоняли заложников и пленниц, сами едва переставляли ноги, ели на ходу, зато с каждым шагом хотя бы ненамного удалялись от преследующего Командора.

В том, что Санглиер идет позади, не сомневался практически никто. Разве что кто-нибудь из оптимистов пытался уверить себя и других, будто след их окончательно потерян и теперь остается выйти к морю для последнего броска.

На последних переходах Том попал в охрану пленниц. Коршун перестал разделять моряков на своих и чужих. В своем авторитете он был непоколебимо уверен. Кому, как не ему, удалось сделать невозможное и избежать гибели, а с тем спасти уцелевших людей?

К тому же в джунглях не бегут. Существуют более легкие способы самоубийства. Повеситься на лиане, например. Или утопиться в ближайшем болоте.

Наташа окончательно сдала. Теперь ее несли на самодельных носилках индейцы. Те самые индейцы, которые служили в качестве заложников. Или, говоря точнее, гарантов хорошего поведения проводников.

Сами проводники были набраны из тех уцелевших, которые хоть немного знали испанский язык. Их было двое. Один почти мальчик, пойманный испанцами, проведший у них больше года и в конце концов сумевший сбежать, и старик, когда-то живший в других краях, побывавший в рабстве и тоже освободившийся во время отчаянного бунта.

Прочие бунтовщики погибли, а старик, вернее, тогда еще мужчина средних лет долго блуждал в джунглях, пока не обрел в селении вторую родину. Он даже обзавелся семьей, только жена умерла с год назад от болезни, а двое детей шли сейчас в толпе заложников.

Жаннет постоянно следила за госпожой. Перед переходом она долго говорила что-то Юле, мешая русские и французские слова. Юле не хотелось верить сказанному, очень уж не ко времени, да только против очевидного не попрешь.

– Передай своему капитану, что Наташе скоро рожать, – заявила она Тому. – Надо устроить большой привал.

Том посмотрел на нее, как на законченную идиотку. Тут того и гляди, догонит Командор, а пленницы лезут с бабьими глупостями!

Хотя им-то Санглиер ничего не сделает!

– Учти, если что-нибудь случится, то Командор вас на том свете достанет! – видя его реакцию, решительно добавила Юля.

Это подействовало. В глазах беглецов Санглиер был всемогущ. Том, как и многие, давно уже жалел, что ввязался в авантюру. Только отступать все равно было поздно. Да и деньги должны получиться немалые. Если, конечно, удастся выйти из передряги живыми и запрятать пленниц в укромном местечке.

– Постерегите, – бросил Том напарникам и ускорил шаг.

Коршун обычно держался впереди.

Догонять было трудно. Ноги не хотели передвигаться, сапоги казались неподъемными, а небольшой мешок с пожитками, мушкет и полусабля были самым тяжелым из того, что Тому доводилось таскать в жизни.

– Разрешите обратиться, сэр?

– Что у тебя? – Коршун смотрел со злостью. Он тоже вымотался за последнее время и теперь был готов выместить нервы на ком попало.

Что частенько и делал.

Том рассказал. Если рассказ получился чуть длиннее, то исключительно из-за поминания дьявола в разных сочетаниях со святыми.

Теперь пришел черед ругаться капитану. Разве что делал он это с гораздо большим искусством, чем обычный матрос.

Если бы не перспектива богатого выкупа, Коршун давно бы избавился от пленниц. Плюс к этому следовало добавить тот же страх перед Командором, который испытывали большинство моряков.

Но и останавливаться тоже было нельзя. В отличие от своих людей, Коршун знал: до ближайшей реки осталось немного. Там можно будет сделать примитивный корабль, на худой конец – большой плот. Спуститься по течению до сравнительно близкого устья, возле которого есть нормальное – в смысле не индейское – поселение.

Раз на берегу моря – следовательно, там должны быть хоть какие-то суда. Да хоть одно судно! Каким бы ни было оно по размерам, все равно есть шанс ускользнуть подальше отсюда. А уж укромных местечек на островах хватает. Оттуда можно будет смело диктовать условия и лорду, и Командору. Пусть раскошеливаются, коли им жизнь пленниц дорога!

Учитывая перенесенное, предположительная сумма выкупа в воображении Коршуна выросла до несоразмерных величин.

– Передай: пусть потерпит до вечера. Вечером остановимся дня на два, а то и на три, – Коршун добавил пару облегчающих душу оборотов. – Там пусть делает, что хочет.

В принципе, ребенок делает пленниц дороже. Наследник как-никак, не абы кто!

О том, что может быть наследница, Коршун не думал. Как представитель исключительно мужской профессии, считал: ребенок – исключительно мальчик. Девчонка – это так, существо и только.

– Мудак, – прокомментировала распоряжение Коршуна Юля.

Перехватила недоумевающий взгляд Мэри и добавила:

– К тебе это тоже относится, подруга. Власть надо в кулаке держать, а тебе ума не хватило.

Сказано было по-русски, словно леди могла хоть что-то понять.

– Том, ваш капитан совсем рехнулся? – с привычным высокомерием осведомилась Мэри у моряка. – Она же может родить в любую минуту!

Тон подействовал. В нем чувствовалось право того, кто от рождения обязан повелевать простыми смертными.

– Я передал, что велено, – невольно виновато произнес Том.

– Все вы такие – велено и все. Лишь бы самим ни за что не отвечать, – буркнула уже по-английски Юля.

Она понимала – решения здесь принимают не матросы.

Хотя как знать? Свергли же они дочь лорда! Почему бы точно так же не поступить с нынешним капитаном?

Но людям было пока не до того, кто командует ими. Все силы уходили на бесконечное движение. И не было решительно никакой разницы, кто подгоняет в данный момент. Коршун, Ягуар, Пуснель. Да хоть сам дьявол, лишь бы только сумел вывести из-под удара!

К вечеру перед бредущими людьми внезапно открылась река. Именно внезапно. Лес был настолько густым, что передние едва не упали в воду с невесть откуда взявшегося берега.

Только что приходилось прорубаться сквозь заросли, а тут…

Вид водной глади, сравнительно широкой в этом месте, обрадовал моряков. Насколько их вообще могло сейчас что-либо обрадовать. Но все равно это была их стихия. Теперь изготовить примитивный корабль или плот – и можно больше не утруждать ноги. Река сама донесет их до моря. Если бы там еще ждало какое-нибудь судно!

На привал остановились без приказа. Не остановились – повалились там, где стояли. И лишь потом нашли в себе силы провести небольшую разведку и поиск более удобного места для ночлега. Такого, где хотя бы деревьев не было и можно было расположиться тесной группой.

Джунгли навевали безотчетную тревогу. Не ровен час, выскочит хищник. Вместе – не страшно, а в одиночку попробуй отбейся!

– У устья лежит поселение, – оповестил всех капитан. – Там сумеем разжиться кораблем.

До устья надо было еще добраться. Но об этом завтра, завтра. А пока – только спать.

У большинства сил не хватило даже на обед… ужин… короче, на прием пищи. Так и уснули, голодные. Лишь наиболее стойкие еще сумели что-то пожевать всухомятку. А уж с кострами возиться почти никто не стал.

Костров разгорелось только два. Один офицерский, ибо господам с юта необходимо некое подобие комфорта, и у пленниц, за которыми нужен глаз да глаз.

Сумерки на юге коротки. Вечер – это просто время перед наступлением тьмы. Но тьма еще не подступила вплотную, и Коршун мужественно сделал обход.

Он все-таки долго был капитаном и знал: хозяйский глаз многое видит лучше. Проворонишь, а потом сам расхлебывай получившуюся в итоге кашу.

Около второго костра его остановил голос Мэри:

– Хотела бы напомнить вам, капитан, что вы не имеете права так обращаться с женщинами. Натали скоро рожать.

– А как я еще должен обращаться? – Опыт общения Коршуна с прекрасным полом ограничивался портовыми шлюхами, поэтому вопрос его прозвучал искренне.

– Такой переход в ее положении опасен. И вообще, что вы думаете делать дальше?

– Дальше мы будем выбираться отсюда. – Все-таки Мэри была знатной леди, и совсем проигнорировать ее Коршун не мог. Хотя бы из-за ее отца. – Кстати, переход был сугубо вынужденным. В противном случае мы давно попали бы в лапы Санглиера.

– Добавьте – вынужденным после того, как вы умудрились разбить корабль.

Упрек больно резанул капитана. Он действительно сплоховал хотя бы тем, что в своей жажде удрать слишком близко приблизился к берегу. Как раз перед штормом. А ветер как назло дул в сторону суши, и сманеврировать должным образом не удалось.

Воспоминания о собственных ошибках неприятны всем. Коршун не был исключением из этого правила. В данном случае под сомнение ставилась его репутация капитана. Если матросы додумаются до того же, что и дочь британского губернатора, вполне может случиться обратный переворот. Многие наверняка помнят – прежний капитан был ставленником могучего государства со всеми полагающимися бумагами. Нынешний же – изгой, которого минимум в двух странах ждет виселица.

Если станут наказывать капитана, то кто же помилует команду?

– Не забывайте, что маневр был вынужденным. Другого выхода у нас не было, – отчеканил Коршун.

Главное, чтобы охрана слушала его, а не эту высокородную девку. Навязали же бабу на голову!

О том, что выбор был сделан им самим, Коршун предпочитал не вспоминать. Тем более учитывая пеньковую альтернативу.

– Пошли бы на север, уже подошли бы к Барбадосу, – холодно возразила Мэри.

– Или кормили бы рыб. Санглиер обещал никого не оставить в живых, – напомнил капитан.

– То-то теперь вам приходится вернуться к моему плану.

– Почему же к вашему? – Коршун старательно изобразил удивление. – Никакого Барбадоса не будет. Здесь достаточно островов, на которых мы сможем укрыться до получения выкупа. В том числе – за вас.

Надо же напомнить, кто здесь хозяин положения, а кто всего лишь пленник.

– Вы плохо кончите, капитан, – объявила Мэри. – Даже могу сказать как.

В ее словах звучала такая уверенность, что Коршун ощутил стягивающуюся вокруг шеи петлю.

Однако он не мог уйти, оставив за беспомощным противником последнее слово. Победитель в споре определяется последней репликой, так же как в поединке – последним ударом.

– Напрасно. Ох, напрасно. Я ведь запросто с самим губернатором породниться бы мог, – Коршун цинично захохотал над понятной лишь избранным шуткой.

Слов у Мэри не нашлось. В ее обществе подобные выпады были невозможны, и потому прозвучавшее пронзило леди до глубины души. Сказать о ней такое? Да за одну мысль наглеца надлежит казнить самым долгим и мучительным способом!

Коршун не стал дожидаться ответа. Он гордо пошел прочь, словно не был уставшим, как шумно храпевшие вокруг люди.

Хорошо, что на мир стала опускаться темнота. В противном случае моряки из охраны могли бы увидеть, как дергались губы их бывшего капитана.

Одна Юля поняла состояние переодетой девушки. До этого бывшая стюардесса не вмешивалась в спор. Не видела особой разницы между двумя морскими разбойниками. Только после оскорбления она из женской солидарности приняла сторону обиженной стороны.

– Сам он в родне с бродячим псом состоит. Через свою мать! – Юля едва удержалась, чтобы не сделать движения в сторону леди.

По грубости с точки зрения высшего общества фраза мало чем уступала намеку Коршуна. В другое время Мэри вспыхнула бы от непристойности, однако после общения с пиратами, а особенно шокирующего зрелища в поселке, многое стало восприниматься по-другому. Более просто, что ли.

Конечно, если не относилось к самой Мэри.

Леди вдруг почувствовала себя маленькой девочкой. Захотелось прижаться к кому-то доброму и понимающему, поплакаться и обязательно получить утешение в ответ. Каждый человек порой нуждается в ласке. Что бы он о себе ни воображал.

Только сидевшие в стороне охранники вряд ли поняли бы подобный жест. Они были простыми людьми, и с их точки зрения объятия между мужчиной и женщиной всегда преследовали сугубо практическую цель.

Ягуар же в их глазах был мужчиной. К тому же их бывшим капитаном. Довольно удачливым, пока не связался с бабами Командора. Но всем известно – где появляются бабы, там заканчивается любая удача.

– Спасибо, – произнесла Мэри, садясь рядом со стюардессой.

Это была первая благодарность, произнесенная похитительницей своей пленнице.

– Не за что. – Юля на время позабыла про былые отношения. Перед ней сидела несчастная девушка, едва сдерживающая слезы. Стоит ли вспоминать вчерашнее?

Ночь, небольшая поляна, уютный костер, близость реки… Если бы не раздающийся с разных концов храп, все это могло сойти за пикник. Да еще грязь. Все-таки человек хоть изредка должен мыться. В противном случае ощущения далеки от приятных.

Обеим женщинам вдруг захотелось откровенно поговорить, как это часто делают женщины – говорят обо всем и одновременно ни о чем, перескакивая с предмета на предмет, с обсуждения на осуждение. Но было трудно найти сразу подходящие слова. Все-таки еще жила память о недавнем и порожденная ею некоторая неловкость.

– Где мы хоть находимся? – Юля не настолько знала географию и спросила лишь для зачина разговора.

– В джунглях. Где-то южнее Ориноко, но севернее Амазонки, – точнее ответить леди не могла.

– Далеко, – протянула Юля и уточнила: – Далеко Сереже придется идти.

До Мэри не сразу дошло, что Сережей зовут Санглиера. Она как-то привыкла к Командору, а чтобы так, интимно…

Ей вдруг до постыдного захотелось узнать, как же пленницы уживались с Командором втроем. Тут даже с законным мужем стыдно, а так…

Щеки Мэри покраснели. Хорошо, темнота скрывала все. Вопрос просился наружу и тут же застревал в горле.

Решилась бы воспитанная леди на подобную нескромность или нет, так и осталось неизвестным. У Наташи начались схватки. И трем женщинам стало не до этого.

Зато пираты продолжали храпеть как ни в чем не бывало.

Подумаешь: кто-то кричит и стонет! Доводилось спать в гораздо худших условиях.

Рожают – не убивают. Угрозы посторонним это не несет.

35 Командор. Нелепость

Джунглям не было конца. Просветов в них тоже не было.

Я ведь привык к окультуренным лесам Европы. Если попадешь в чащу, то все равно без особых проблем сможешь выйти к какой-нибудь дороге, к поселку, к полю. Одним словом, к следам человека. Я уже не говорю, что чащоба быстро сменяется полянами или хотя бы нормальным лесом без буреломов и непроходимых зарослей и прочих малопригодных для передвижения мест.

Здесь все было иначе. Людское жилье являлось такой же редкостью, как засеянная цветами клумба посреди русского леса. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и наши союзники, они же проводники, просто старательно обводили нас подальше от населенных мест. Так сказать, доверяй, но в искушение не вводи.

Жилье – ладно. Может, действительно это было бы искушением для многих. Нервы у моряков пошаливали, да и их привычка брать понравившееся без спроса вряд ли пришлась по нраву местным жителям. А там и до конфликта недалеко.

Хуже, что весь лес представлял собой сплошные заросли. Изредка попадалась небольшая полянка. Причем настолько изредка, что не занятые деревьями места казались нам едва ли не чудом. Вокруг непроходимые дебри, и вдруг открывается свободное пространство. Пусть крохотное, не вмещающее весь отряд, однако все равно радость.

Пара попавшихся нам крупных, не заросших чрез меры участков оказывались на поверку болотами.

Практически все время мы шли гуськом. Причем от головы отряда не было видно не то что хвоста, о подобном не могло быть речи, а хотя бы середины. Порою же – третьего или четвертого от тебя человека.

Шли медленно. Старались не отстать и не потеряться. Этакое сплошное отрицание в глаголах.

Лишь иногда, когда открывалась проложенная Ягуаром узкая просека, наше движение убыстрялось. Но просека исчезала, и мучения начинались снова.

На третий день после выхода с болота Владимирцеву стало плохо. Вообще-то, еще на острове он чувствовал себя неважно. Только тогда ни мы, ни он сам не придали этому значения.

Задуматься, сколько раз всем доводилось стоять вахту простуженными, больными – и ничего. Только когда болезнь лишала человека сил, он освобождался от работ. Но от чего мы могли освободить товарища во время пешего перехода?

Петровичкое-что заподозрил пораньше. Но назначить эффективный курс лечения наш эскулап не мог, и некоторое время ничего никому не говорил. Он просто надеялся на чудо, раз надеяться больше было не на что.

Владимирцев слабел на глазах. Невольно подумалось о смазанной ядом стреле, однако Жан-Жак заявил, будто никакими ядами здешние индейцы не пользуются.

Я спросил о том же наших проводников. Ответ отрицательный. Стрела была самой обычной. Более того, проникла она неглубоко.

А вот рана выглядела плохо. Кожа вокруг покраснела, потом начала отливать другими цветами.

После обеденного привала Владимирцев попытался подняться, однако тут же потерял сознание. Мы суетились вокруг, пытались что-то сделать, увы, напрасно.

Я это понял уже потом, задним числом, которым мы все так крепки. Элементарное невезение, принявшее вид палочки столбняка. Попала в рану – и все.

Теперь Петрович вовсю суетился рядом, но чем он мог помочь? Глупая случайность, или слово о вреде нестерильных наконечников.

Один раз Владимирцев выкарабкался из забытья.

– Командор… – голос был слаб, словно никогда не перекрывал рев штормового ветра.

– Я здесь.

Мы все были здесь. Все современники умирающего боцмана. Сидели рядом, как будто могли чем-то помочь.

– Как глупо, Командор…

Владимирцев, кажется, понял, что умирает. А может, говорил о болезни, некстати свалившей его, и еще надеялся выкарабкаться? Только попозже, и времени на выздоровление должно было уйти много.

Так неприятно болеть, если привык постоянно чувствовать себя здоровым человеком!

– Ерунда. Всякое бывает. Несколько дней полежишь, и все будет нормально. – Что еще скажешь в подобном случае?

– Надо идти дальше, – пробормотал боцман.

– Всем необходим привал. Хотя бы на пару дней. Потом наверстаем. – Я просто боялся нести больного по здешним чащобам. И еще продолжал надеяться на лучшее. Хотел надеяться. Сколько можно терять?

– А Женя здесь? Где Женя?

Кротких заступил на мое место, наклонился, дабы его было видно сквозь боль.

– Спой про книги, – попросил Владимирцев.

Кто-то, я не заметил – кто, передал Жене гитару.

Почему Владимирцев попросил именно эту песню? Не «Бригантину», не «Корсара», не «Веселого Роджера»? Да какая разница?

Мне показалось, с последним аккордом боцман вновь потерял сознание. А может, только показалось, и это произошло чуть позже или раньше.

Вечером наступила агония. Владимирцева выгибало дугой, изо рта шла пена… Лучше не вспоминать. А до этого был таким крепким парнем!

Был…

Наступившее утро было безрадостно. Я вообще не люблю утро. Вечер будоражит мысли, дает надежду на лучшее, а на исходе ночи наступает жестокое отрезвление.

Кто следующий из нас?

И почему за свободу моих женщин должны погибать другие люди? Сколько моих орлов полегло в морской схватке с испанцами? Да и при обороне города?

Смерть застала их в бою. Или чуть позже от раны, несовместимой с жизнью. А тут из-за такого пустяка! Царапины…

Не знаю, сколько мы просидели над телом товарища. Время куда-то исчезло, как исчез окружающий мир.

Нет, я многих потерял в жизни. Но сколько можно?!

Наверное, в этот момент я был готов повернуть назад. В нынешнем состоянии я был не способен думать ни о чем, кроме одного – ребят становится все меньше. Мои женщины отошли куда-то в тень, превратились в небылицу, а явью оставалось лишь лежавшее перед нами мертвое тело.

Наверное, мог бы. Если бы два традиционных направления хоть чем-то отличались одно от другого. Находясь в центре джунглей, нет смысла думать об опушке.

Последняя мысль несколько отрезвила. Смерть могла с одинаковым успехом ждать в любой стороне. Гораздо важнее смерти был неоплаченный долг.

Ох, задолжал мне Ягуар, задолжал! Даже не знаю, хватит ли его жизни, чтобы расплатиться. Скорее всего – нет. За мучения девочек, за погибших соратников, за одинокую могилу с православным крестом, навеки затерянную в дебрях непроходимых джунглей…

Нестройный залп спугнул живность. Мы постояли еще немного, а затем тронулись в дальнейший путь.

Джунгли старались не пропустить нас и тут же смыкались позади, отрезая обратную дорогу. Связи не было. Видно, мы слишком далеко отдалились от кораблей.

Не страшно. Все равно никто нам не поможет. Перекинуть сюда подмогу нельзя даже с помощью вертолетов. Ведь и этим неприхотливым машинам требуется хоть какое-то место для посадки. Да и нет у нас никаких вертолетов.

Стократно хуже, чем отсутствие техники, было другое. В здешнем климате этот дьявольский лес слишком быстро заживлял нанесенные раны. Настолько хорошо, что даже местные следопыты потеряли след.

Двигаться в джунглях наугад…

Ягуар наверняка стремился выйти к реке. До ближайшей водной артерии оставалось немного. Во всяком случае, другого выхода у нашего противника не было. Спуститься по течению до устья, где, по словам индейцев, есть небольшой поселок, завладеть любым кораблем и попытаться исчезнуть в морских просторах раньше, чем подойдет «Лань».

Третья и последняя попытка. Или-или.

Как я не предусмотрел такой очевидный вариант?

Все, сказал я себе на этом месте. Хватит заниматься самоистязанием. Ягуар не рассчитывал многоходовую комбинацию. Напротив, громоздил ошибку на ошибке. Был бы умен, попытался бы уйти на север, пока я прочесывал море вдоль берега. Один корабль вполне может затеряться в мешанине островов. Наш же противник в панике убегал без оглядки. В итоге потерял бригантину еще более бездарно, чем перед этим фрегат. Вот и бросился в джунгли, лишь бы избежать встречи со мной.

Я тоже хорош. Решил, будто сумею догнать похитителей за несколько дней. Если шанс и был, мы не сумели им своевременно воспользоваться.

На одной из ближайших полян часа через два после возобновления движения я устроил небольшой привал. Пока люди давали отдых ногам, сам я собрал проводников. Это их лес. Пусть решают, как нам лучше выследить Ягуара.

– Аркаша, переведи. Тому, кто нападет на след британцев, мы подарим новый топор. Нет, каждому по топору, если к вечеру сумеют повести нас за Ягуаром.

Топор был для лесных племен величайшей ценностью. Каменный век – и вдруг заполучить стальное лезвие на рукоятке! Это же все равно как для нас пулемет.

Индейцы выслушали перевод Калинина на испанский. Старший из проводников, суровый мужчина несколько старше меня, гордо ответил на том же языке:

– Он говорит: топоров не надо. В погибшем селении жила его родная сестра с мужем и детьми. Он поклялся духам предков отомстить бледнолицым за гибель родственников.

Остальные индейцы встретили речь начальника крайне неодобрительно. Правда, возражали они на своем языке, которого никто из нас не понимал.

И не надо. Без пояснений ясно – люди недовольны решением главаря. Гордость хороша, только зачем отказываться от награды?

– Одно другому не мешает, – в том же духе высказываюсь я. – От подарка отказываться нельзя. Мы тоже мстим Ягуару.

Верх взял реализм. Да и о чем спорить, когда получаешь плату за то, что был готов делать бесплатно?

Случайность или нет, однако следы отыскались относительно скоро. Относительно в том смысле, что могли бы попасться пораньше. Но ведь позже тоже могли!

Разовые тропки в джунглях действительно зарастают быстро. Легендарные звериные тропы – это дорожки, вытаптываемые из года в год. Лес умеет скрывать многое. Человек относится к делу гораздо легкомысленнее.

На одной поляне разведчики обнаружили свежие следы костров. Дальше попался клок вырванной ветками одежды. Затем – кое-какие выброшенные мелочи. Порою каждый грамм нам кажется тяжелей килограммов. Смотря сколько идти.

Нам тоже доставалось порядочно, но с обретением цели идти стало веселее…

36 Лудицкий. От судьбы не уйдешь

– Вы обещали отпустить всех, как только придем на место.

В голосе старика звучали нотки подобострастия.

Может, он и был горд. Только это было давно. В те давние годы, когда участвовал в мятеже против прежних хозяев. И тогда, когда сумел найти для себя новое племя.

Может, он бы оставался гордым, если бы речь шла только о нем. Однако, кроме старика, пираты увели с собой три десятка человек. Несколько мужчин, а в основном женщин и детей. Все дети были старше десяти лет. Помладше все равно не выдержали бы тяжести перехода и были убиты еще в поселении. Как были убиты многие взрослые.

Женщины еще в поселении были подвергнуты насилию, однако в пути их уже не трогали. Дорога через джунгли отнимала столько сил, что на любовные утехи их просто не оставалось.

Однако сейчас у реки все могло повториться. Старик понимал это и потому был готов на любые унижения, лишь бы увести прочь жалкие остатки племени. Он-то прекрасно знал нравы белых людей и их отношение к чужой жизни.

– Ты считаешь, мы пришли? – хмуро спросил проводника Коршун.

Для него конечным пунктом был тот, где можно считать себя в безопасности от Командора и лорда. От лорда он был здесь укрыт, но Санглиер наверняка шел по следу.

Впрочем, старик уже выполнил свою часть работы.

Проводник считал точно так же.

– Дальше дорогой послужит река, – заметил он, глазами показывая на протекающие мимо воды.

Указать на них рукой он не решился. Предводитель пиратов был крут и мог истолковать как оскорбление любой жест.

– Хорошо. Иди к своим. После обеда вы будете свободны. Не можем же мы отпустить вас, даже не накормив?

Коршун демонстративно отвернулся, давая понять, что разговор закончен и вопрос решен.

Старик был готов покинуть лагерь без кормежки. Даже без каких-либо припасов. Лес не даст умереть с голоду. Но спорить с главарем старик благоразумно не стал. Ни к чему раздражать хищника, пока в его власти жизнь женщин и детей.

Зато он был вознагражден возможностью побыть с детьми. По дороге его не подпускали к заложникам, и только издалека удавалось увидеть родных людей.

– Ты в самом деле отпустишь их? – спросил Анри.

Все три уцелевших офицера стояли рядом с Коршуном. Они как раз решали текущие проблемы, когда проводник отвлек их от дел.

Крису было все равно. Если он и думал о чем-либо, так это была одна из пленниц.

Или уже две? С разрешением от бремени вторая тоже стала доступна мужскому вниманию. Если не прямо сейчас, так в перспективе, как только немного наберется сил.

Представлять себя на месте Командора было лестно и настолько волнующе, что прочее казалось сущей ерундой.

– Нельзя. Наткнутся на Санглиера – приведут сюда. – В отличие от романтически настроенного юноши Пуснель твердо стоял на грешной земле.

– Отпущу. Всех отпущу, – хмыкнул Коршун. – Немедленно и навсегда. Могут жаловаться на меня в аду.

Он скользнул взглядом по помощникам и остановил свой выбор на Пуснеле.

– Отбери людей, и решите проблему. Только без шума. Для забав тоже никого не оставляйте. Времени нет.

Мрачный флибустьер согласно кивнул. Он полностью разделял мнение начальника в этом вопросе. Бабы отвлекают. Поэтому лучше от них избавиться сразу.

Пуснель уже двинулся прочь, когда его окликнул капитан:

– Подожди… – В бегающих глазах Коршуна сверкали недобрые искорки. – Обязательно возьми бывшего слугу Командора. Люди жалуются, мол, он боится крови. Пусть привыкает быть мужчиной. Лично проследи.

– А если откажется? – уточнил полномочия офицер.

– Его право, – пожал плечами Милан. – Может полностью разделить их судьбу. Мешать не будем.

Злость на предателя не прошла. Коршун не мог забыть: будь сундуки полны – и все пошло бы по-другому. К чему был бы выкуп, раз богатства Санглиера и так бы были с ними?

Капитан сам проследил бы за Пьером, однако в данный момент были дела поважнее. Чем быстрее удастся уйти отсюда к морю, тем лучше. Удача сопутствует лишь тем, кто не откладывает дело в долгий ящик.

Главной заботой Коршуна сейчас был плот. А лучше какое-нибудь, пусть самое примитивное, суденышко.

– Пьер! Тебе приказ капитана… – Пуснель тоже недолюбливал бывшего слугу. И как предателя, и как никчемную личность. Дожил до такого возраста, а до сих пор ничего не понимает в работе. Что гораздо хуже – не стремится понимать.

– Слушаю, – склонился Лудицкий.

Ничего хорошего от Коршуна он не ждал. О бегстве тоже не думал. Да и до дум ли при такой нагрузке? Лишь бы не свалиться от усталости, а то еще выпорют вместо отдыха.

– Пойдешь со мной. Надо избавиться от индейцев.

– Как – избавиться? – Бывший депутат невольно отшатнулся.

Вместо слов Пуснель молча провел большим пальцем у горла.

– За что?

Неясно, относился ли вопрос к судьбе заложников, или к тому, что Лудицкого решили привлечь к ликвидации.

Петр Ильич привык употреблять это слово и только теперь всем существом осознал – правильнее говорить более конкретно и жестоко: убийство.

– Ты хочешь, чтобы они потом навели на нас Командора? – снизошел до объяснений Пуснель.

Другой офицер просто выругался бы, однако Пуснель сам начинал с бака и иногда мог даже побеседовать с простым матросом. Если тот, по мнению офицера, был достоин беседы.

Лудицкий однозначно не был, но раз капитан сам приказал…

– Но почему я? – Против остального Петр Ильич больше не возражал.

Попасться Командору ему решительно не хотелось. Единственная надежда – бывший телохранитель и хозяин не в курсе происшедшего. Разве бак вместо отдельной каюты – плохое свидетельство о невиновности экс-депутата? Но делать ЭТО самому…

– Чтобы учился. Учти, приказано без выстрелов.

Ноги Лудицкого едва не подкосились. Петр Ильич побелел и лишь каким-то чудом не брякнулся в обморок.

– Я… – продолжить Лудицкий не сумел. Едва ли не впервые в жизни подвел голос и не находилось слов.

– Если хочешь, можешь присоединиться к другой стороне, – предложил офицер.

В его холодных глазах Лудицкому почудилась смерть.

Подошли еще два десятка моряков. Так сказать, компаньоны Петра Ильича на новом поприще.

Чуть в стороне застучали топоры. Флибустьеры приступали к сооружению плотов.

Работа должна быть тяжелой. Небольшой абордажный топор – не самое лучшее средство для рубки деревьев. Однако Лудицкий остро завидовал судостроителям. Хоть толку от него на любой работе было немного, все лучше, чем…

– Пошли, – кивнул всем сразу Пуснель.

Объяснять матросам подробнее было не надо. Они привычно рассеялись по лесу, обходя группу заложников со всех сторон. Охрана индейцев была предупреждена и тоже включилась в предстоящую работу.

Пленники тесной группой лежали на небольшой поляне. При виде окруживших их матросов многие стали подниматься. Еще не до конца понимая цель визита, но уже чувствуя недоброе. Наверняка кое-кто решил, что моряки опять пришли позабавиться с женщинами. Вот только почему у всех сабли в руках?

Старик понял все. Ему стало очень больно, что он поддался на обман и помог убийцам выбраться из джунглей. Надо было завести их туда, откуда не смог бы выбраться ни один пришелец. Тогда убитые были бы отомщены. Надо было…

– Ваш капитан сказал… – Старик встал перед пиратами, словно в его силах было заслонить остальных от их горькой доли.

Договорить он не успел.

Пуснель резко замахнулся, и тяжелый клинок врубился в старческую плоть в районе плеча.

Вскрикнула какая-то женщина. Старик послушно упал. Жизнь не сразу покинула его, и какие-то мгновения сквозь боль он еще слышал стоны убиваемых людей.

А потом для него все стихло.

– Давай! – крикнул офицер.

Приказ относился ко всем, но взгляд Пуснеля задержался только на Лудицком. Холодный взгляд, в котором не было ни капли жалости.

Рукоятка сабли неудобно лежала в потной ладони. Сердце замирало, а потом начинало биться с такой силой, что шум стоял в ушах.

Лудицкий посмотрел на ближайших к нему индейцев. Пожилой мужчина показался слишком грозным. Молодая женщина смотрела так, что депутату захотелось убежать. Зато рядом оказался мальчик, и Петр Ильич обрушил свой удар на него.

Обрушил – сильно сказано. Мальчик успел вскинуть руки, и сабля ударила по ним. Слабо ударила, но на руках показалась кровь, а само оружие едва не выпало из рук Лудицкого.

– Кто так бьет? – Франсуа оттолкнул новичка и вонзил свой клинок в живот жертве. – Вот так надо! Понял?

На поляне творилось невообразимое. Кто-то из жертв метался, пытался избежать общей судьбы, другие принимали ее покорно, а флибустьеры с искаженными лицами кололи, рубили, добивали на земле…

– Оставьте кого-нибудь Пьеру! – рявкнул Пуснель.

Его послушались. Сразу двое подхватили какую-то молоденькую девушку и подтащили ее к депутату.

– В живот бей! В живот! – азартно крикнул Франсуа.

Лудицкий старательно ткнул саблей. Клинок едва вошел в плоть. Девушка дернулась, однако пираты держали ее за руки, и у нее не было возможности даже схватиться за рану.

– Сильнее!

Экс-депутату показалось, что сейчас ударят его самого. Страх придал сил. Рука сама дернулась, вонзила саблю на добрую ладонь, и жертва поневоле вскрикнула.

Ее расширенные от боли и ужаса глаза смотрели на депутата, и, чтобы избежать этого пронзительного взгляда, Лудицкий рубанул жертву по голове.

Пираты отпрянули в стороны. Петр Ильич бил настолько неумело, что едва не задел своих ассистентов.

Лудицкий был уверен, что голова девушки расколется, лопнет, однако ничего подобного не произошло. Лишь густо полилась кровь, залила половину лица. Даже освободившиеся руки девушка прижала к животу, а не к новой ране.

– Эх, – неодобрительно крякнул Франсуа.

Девушка согнулась, упала на колени, однако, к изумлению Лудицкого, еще жила.

– Оттяни ей голову и по горлу, – приказал Пуснель.

Остальные заложники уже затихли, и теперь все внимание пиратов переключилось на их нового товарища.

– Ну! – повелительно выкрикнул офицер.

Лудицкий вздрогнул от крика и покорно схватил девушку за волосы.

Раньше на него никто никогда не кричал…

Ребенок был сморщенный и такой маленький, что было страшно взять его в руки. Сейчас он спал, и женщины молча смотрели на это чудо природы. Они не слышали ни стуков топоров, ни отдаленных криков. А если что-то проникало в их сознание, то сопровождалось мыслью: «Как бы не разбудили!»

Потом уголки рта младенца поползли вниз, и он попытался закричать. Крика сразу не получилось, но младенец проявил настойчивость.

Со второго раза вырвалось классическое «уа». Женщинам на миг показалось, будто младенец от радости – получилось же! – на мгновение улыбнулся. Только улыбка была недолгой.

– Что случилось, маленький?

Как будто ребенок мог ответить на вопрос, задаваемый ему на трех языках!

– Может, кушать хочет? – с какой-то несвойственной робостью предположила Мэри.

Сейчас она совсем не походила на предводителя пиратов. Черты лица стали мягче, утратили надменность, а глаза лучились так, словно младенец принадлежал исключительно ей.

– Конечно, – согласилась Юля, предварительно успев проверить тряпки, в которые был закутан младенец.

Импровизированные пеленки были сухими. Пока.

Ребенка передали Наташе, и плач действительно смолк.

Четыре пленницы помещались за кустами так, что со всех сторон были укрыты от мужчин. Их почти не охраняли. Только двое моряков оставались по другую сторону растительной ограды. Да и те за женщинами не следили.

Убегать было бесполезно. Куда, когда вокруг сплошной лес? Поэтому охране больше приходилось следить за тем, чтобы за кусты не пытались пролезть моряки.

Не похоти ради. Призрак Командора отпугивал любого. Но кое-кому хотелось взглянуть на младенца. Сердце ведь тоже черствеет не у всех.

К тому же у некоторых матросов где-то были свои, законные дети. Только так далеко, что в это сейчас не очень верилось.

О незаконных моряки с чисто мужским эгоизмом знать не желали.

– Том, вот тебе помощник.

Том посмотрел, кого привел к нему боцман, помянул нечистого и плюнул.

Рядом с Джорджем стоял Пьер. Вид у помощника был потерянный, взгляд жалкий, и ясно, что пользы от него не будет ни на грош.

Впрочем, пользы от Пьера не было и раньше.

– Сучья обрубить надо, – буркнул Том депутату.

Тот сначала вроде не понял, но потом все же взялся за топор и неумело принялся бить под основание небольшой ветки.

Том выругался еще раз и потянулся за трубкой. Пока напарник таким образом перерубит сучок, вполне можно успеть покурить.

– Пойдем покажу, что дальше делать. – Боцман кивком подозвал матроса и вразвалочку двинулся в сторону.

Пришлось идти за ним. Правда, при этом можно было затягиваться трубкой, да и вообще, короткая прогулка – это просто отдых. Учитывая, что работать приходилось практически без перерывов. Коршун с офицерами торопили, кричали, чтобы флотилия плотов была готова к завтрашнему обеду, а в качестве кары лентяям грозили скорым появлением Командора.

– Надо будет свалить еще вот это дерево. – Джордж оперся рукой на ствол.

Том кивнул, мол, понял.

Тогда боцман неожиданно шагнул к нему и тихо спросил:

– Ты хоть понимаешь, чем это закончится?

И характерным жестом изобразил петлю у горла.

Кивок в качестве ответа.

– Нас теперь на родине не примут. Зря этот переворот затеяли. У отца Ягуара такие связи…

– Я не затевал, – возразил Том.

– А толку? В суде ничего не докажешь. Там никто разбираться не будет.

Матрос вздохнул. На родине его ждала жена. Пусть он не виделся с ней уже года три, однако сам факт несколько скрашивал существование.

Том даже откладывал какие-то денежки. Думалось, после похищения доля окажется такой, что можно будет вернуться на родину. А тут – на тебе!

– Многие моряки хотят скинуть нынешнего капитана. Бригантину он разбил да еще теперь наши шеи под петлю подводит. Ему все равно без разницы. Что во Франции повесят, что в Англии.

– Кого тогда вместо? – без тени эмоций поинтересовался Том.

– Ребята предлагают опять Ягуара. Он хоть замолвит за нас словечко. За тех, кто пойдет с ним.

Боцман смотрел выжидающе.

Конечно, он мог быть провокатором. Снюхался с капитаном, вот и выясняет настроение команды. Но Тому уже надоело бояться. Да и в главном боцман был прав. С Коршуном петли не миновать. Разве раньше Командор разберется со всеми.

– Я с ребятами, – решился Том.

Вот сейчас боцман как крикнет! За такими деревьями может скрываться добрая дюжина помощников.

Не крикнул. Наоборот, изобразил улыбку и по-прежнему тихо произнес:

– Тогда сегодня ночью.

Том кивнул и двинулся назад.

Он не знал, что в случае возражения у боцмана был прекрасный аргумент.

Погружающийся в спину нож.

37 Мэри. На круги своя

У самого берега вода в реке была зеленоватой в крохотных шариках-водорослях. У Юли на родине в таких случаях говорили, что вода цветет. Здесь, при отсутствии времен года, это наверняка было ее нормальным состоянием.

Стирать в такой воде было тяжело. Мыла не было. Приходилось долго тереть и полоскать, а потом еще руками выдирать из ткани налипшую зелень.

Что поделаешь? Ни о каких памперсах еще не слышали, а пеленки приходится менять часто. Еще хуже – воздух в лесу тоже был влажным, и сохло все плохо.

Юля сама бы с удовольствием искупалась даже в такой воде. Однако неподалеку звучали голоса работающих пиратов, и раздеваться было чревато.

За женщиной никто не следил. Все равно никуда не денется. Можно было бы отойти подальше. Только пробираться сквозь заросли Юля побаивалась. Мало ли что может скрываться в них? Ладно, пусть не хищник, однако здесь водились змеи, которые всегда наводили ужас на женщину. Умер же от укуса один пират в начале похода! А отошел он в лес совсем недалеко…

Юля спешила. Приближался вечер, и хотелось до темноты вернуться к Наташе.

Наконец со стиркой было покончено. Юля тяжело вздохнула, сожалея о невозможности помыться самой, собрала постиранное и двинулась назад.

Шла она медленно. Не потому, что никуда не спешила. Просто приходилось постоянно уклоняться от всевозможных веток, колючек, лиан. А тут еще необходимость смотреть под ноги…

Мужчина так резко выступил из-за кустов и оказался настолько близко, что Юля невольно вздрогнула и едва не уронила свою ношу. Хорошо, хоть удалось сдержать едва не вырвавшийся вскрик!

– Я так хотел вас увидеть! – низким от волнения голосом объявил заступивший дорогу Крис.

– Вот и увидели. – Уставшей Юле было не до кокетства.

Она осторожно обошла молодого офицера. Был небольшой страх, что тот попытается облапить, однако по молодости на такой поступок Крис не решился. Он лишь пошел рядом. При этом никакой помощи офицер не предложил. Не к лицу джентльмену помогать женщине нести какие-то тряпки.

Некоторое время мужчина молчал. Он явно стремился начать разговор, но никак не решался сделать это.

– Нам надо бежать, – наконец выдохнул офицер.

Сказано было тихо. Он явно побаивался возможных лишних ушей за каким-нибудь кустом.

– Нам? Как бежать? Когда? – До Юли не сразу дошел смысл предложения.

Поход сквозь джунгли быстро выбивает из головы мечты о личной свободе.

– Сегодня ночью. Возьмем готовый плот. По реке плыть не проблема. У меня есть свои люди в команде. Они нам помогут и отправятся с нами, – Крис говорил торопливо, стараясь убедить женщину как можно быстрее.

Люди у него действительно были. Бегство и неудачи всегда способствуют внутренним разбродам в коллективе. Отчаянное положение заставляло многих искать из него выход. А уж с кем и как – это каждый решал за себя сам. Кроме тех, за которых успели решить другие люди или сама судьба.

– Кому – нам? – уточнила Юля.

Сердце вздрогнуло при мысли о бегстве, однако стоит ли игра свеч?

– Вам обеим. – Крис был готов мысленно прокручивать будоражащие воображение картины.

– Вы хотите доставить нас к Командору? – Женщина отчетливо видела, что у офицера на уме.

Да и как не увидеть! Достаточно один раз посмотреть, как маслянисто, по-кошачьи поблескивают его глаза.

При упоминании Санглиера Криса едва не перекосило от злости.

– Зачем вам Командор? Нет, мы сбежим на Барбадос. У меня там есть родственники, а денег на первое время хватит.

– А Ягуар? – Юля едва не назвала бывшего капитана его подлинным женским именем.

Про Ягуара Крис как-то не подумал. Он явно не вписывался в идеалистическую картину грядущего счастья.

Хотя… Побочный сын лорда (правды Кристофер не знал) может отблагодарить спасителя. Да и об отношении с властями не мешает побеспокоиться. Еще пришьют обвинение в бунте!

Но, с другой стороны, Крис тут же испугался, что решительный капитан сумеет отнять женщин для передачи за выкуп Командору. Не за красивые же глаза было затеяно дерзкое похищение!

– Мы можем взять с собой и Ягуара, – без убежденности ответил офицер.

– Нам надо посоветоваться, – ушла от окончательного ответа Юля. – Слишком это неожиданно.

На самом деле она действительно не знала, что хуже. Оставаться с Коршуном и ждать прибытия Сергея или бежать с этим исходящим слюной сопляком.

Присутствие Мэри могло бы обеспечить некоторую безопасность от похотливого штурмана, но зато возвращало ситуацию к исходной. К той, когда женщин украли едва ли не из дома.

О предложении Криса Юля честно рассказала подругам по несчастью. Вплоть до описания бросаемых на нее взглядов и почти не скрываемых юношеских надежд.

– Наглец! – коротко высказалась Наташа.

Сил после родов у нее почти не было, и поэтому в голосе не было слышно искреннего гнева.

– Он не сказал – людей много? – уточнила Мэри.

Она подходила к вопросу более деловито и старалась высчитать для себя все возможные последствия.

– Не знаю. А что?

– То, что Коршун обязательно пустится в погоню, – пояснила леди. – Или, думаете, он откажется от возможного выкупа? За вас, а теперь еще и за меня.

Мысль была настолько очевидной, что не нуждалась в комментариях. И все-таки Юля не сдержала язвительности:

– Его можно понять. Ни корабля, ни средств. А ваш отец, извините, при своем богатстве мог бы вести себя иначе.

Упоминание об отце задело Мэри. Лорд Эдуард всегда был для нее авторитетом, и уж обвинений в излишней жадности он не заслужил. Как и других, от кого бы они ни исходили.

– Мой отец хотел одного. Чтобы Командор перестал воевать против Англии, – отчеканила девушка.

– Да? Тогда вы подобрали на редкость удачное время. Мы уже собирались в Европу. – Мысль о том, что случившееся стало следствием ошибки, больно обожгла Юлю.

Нет, чтобы выяснить все заранее!

И совсем сюрпризом стало вырвавшееся из уст Мэри короткое, всего из двух слов, признание:

– Я знаю.

– Теперь конечно. А такие вещи надо узнавать перед, а не после. – Жестокая абсурдность случившегося не давала Юле покоя. – Раньше надо было знать. Раньше. Тогда, а не сейчас.

– Я все знала уже тогда, – произнесла Мэри. – Еще до вашего похищения.

Дыхание у Юли сперло. Она не сразу справилась с собой и только через некоторое время смогла спросить главное:

– Тогда зачем?

На этот раз ответа не было.

Возможно, подразумевался сам собой.

Огораживающие «женскую» полянку кусты зашелестели, и в свете костра показалось обветренное лицо охранника.

– Прошу прощения. – Чувствовалось, что извинение дается непривычному моряку с трудом. – Один офицер просил узнать: какое у вас решение?

– Что? – Очнувшаяся от шороха Юля не сразу поняла смысл прозвучавшего вопроса.

Она едва успела задремать и теперь лихорадочно возвращалась в мир яви.

– Ну, это… Решили вы что? – повторил матрос.

Зашевелилась Мэри. Как ни тихи были голоса, но сон леди был тревожен.

– Кто здесь? – Она пригляделась и с некоторым облегчением произнесла: – Это ты, Боб?

– Так точно. – Уставной ответ дался посыльному намного легче, чем какие-то неопределенные вопросы. Каждому привычнее что-то свое.

– Некий офицер ждет от нас некоего решения, – не без иронии упредила следующий вопрос окончательно проснувшаяся Юля.

Мэри на глазах превратилась в Ягуара:

– Сколько вас?

– Не могу знать.

Наверняка матрос был искренен. В таких делах не принято оповещать всех участников о деталях. Обычно достаточно принципиального согласия.

Тем временем проснулись остальные женщины. Захныкал недовольный чем-то ребенок.

– Меня послали за ответом, – напомнил о себе Боб.

– Пусть он придет за ним сам, – твердо произнес Ягуар. – Тогда окончательно договоримся.

Матрос немного помялся, но понял, что больше ничего не добьется, и скрылся в кустах.

– Думаете, придет? – спросила Юля.

Они так и не решили, пробовать ли бежать, только склонялись к отрицательному ответу. Как-то это было несерьезно. Если к Сергею – то да, без разговоров, а превратиться в пленниц половозрелого молокососа…

– Посмотрим, – Мэри не смогла скрыть усмешку.

Будь она одна, согласие было бы обеспечено. Уж на свое влияние и авторитет переодетый капитан рассчитывал вполне. А брать женщин Командора и потом сражаться за них…

Или все же рискнуть? Хотя бы получить оружие. Со шпагой и пистолетами многие проблемы решаются легче.

Главной проблемой для Мэри был Коршун.

Нынешний капитан без корабля в это время спокойно спал. Он достаточно устал за последние дни и считал, что полностью заслужил отдых.

Два больших плота были уже готовы. Из двойного ряда бревен, крепкие, они должны были обеспечить сносное путешествие. Тем более что до устья было совсем недалеко.

Вторую пару плотов собирались доделать утром. В любом случае еще до полудня флибустьеры должны были пуститься в путь.

У Коршуна мелькнула мысль отобрать наиболее преданных людей, прихватить пленниц и под покровом ночи бежать с ними, предоставив остальных их собственной судьбе. Мелькнула и исчезла. Люди – это прежде всего боевая сила. Та, которая непременно потребуется при захвате портового селения и возможных схваток по дороге. Сверх того, матросы понадобятся на корабле. Тянуть концы – работа не из легких. Тут каждый человек бывает необходим. Зачем же усложнять себе жизнь?

Ладно. Утром все равно в путь. С этой ободряющей мыслью Коршун провалился в сон.

О людях, как о боевой и рабочей силе, думал и боцман Джордж. Человек один стоит немного, а уж в бою или на корабле вообще превращается в исчезающе малую величину. Поэтому своим сагитированным соратникам боцман приказал по возможности никого не убивать. Утром можно будет решить, кто из бунтарей достоин смерти, а кто помилования. До ближайшего безопасного порта.

Действовать решили после полуночи. Джордж заранее подстроил так, что часовыми оказались вовлеченные в заговор люди. Уже перед делом он отыскал о чем-то размышлявшего Криса и заявил без обиняков:

– Команда решила вновь избрать прежнего капитана. Вы с нами?

– Как – переизбрать? – Занятый своими планами, офицер не сразу смог понять чужие.

– Парни не хотят оказаться изгоями в Англии, – объяснил причину Джордж. – С Коршуном нам всем светит виселица. Если кому приятно болтаться в пеньковом галстуке, то вольному воля. Я, например, не хочу. А вы?

Джордж вовлек в заговор исключительно англичан. Французы могли оказаться верными своему старому предводителю, а рисковать боцман не собирался.

По этой причине Крис оказался единственным офицером, к которому подошел Джордж. Ни Анри, ни пользовавшийся некоторой популярностью Пуснель доверия не внушали. С ними предстояло разобраться с утра. Тем более в согласии Криса боцман особо не сомневался, а одного штурмана на худой конец вполне хватит для плавания.

Намеченный на роль единственного офицера колебался. Ему хотелось выступить спасителем двух женщин, чтобы потом стать их обладателем. Нынешний вариант исключал такую возможность. Зато был более верным и уж во всяком случае сулил жизнь.

Будет жизнь – будут и женщины. Главное – убраться из джунглей, а в море можно будет все переиграть.

– Я сам хотел арестовать Коршуна, – чуть покривил душой Крис. – У меня даже люди есть.

– Тогда пошли. – Дальнейший разговор был излишним.

Из-за отсутствия напрасных разговоров все прошло без сучка и задоринки. Никто из противников не подозревал о заговоре. Когда же столкнулся с ним вплотную, что-то делать оказалось поздно.

Напрасно Мэри гадала, придет молодой штурман или нет.

Тишина внезапно нарушилась звуками борьбы. Не слишком громкими, словно борющиеся старались не разбудить уставших соплавателей. Женщины разобрали их лишь потому, что бодрствовали, иначе вполне могли бы проспать борьбу, как проспали ее многие моряки.

– Никак попался? – Другого объяснения шуму Юля придумать не смогла.

– Наверное, – согласилась Мэри.

Ей было несколько досадно терять единственного офицера, на которого она еще могла опереться. Правда, с некоторыми оговорками. Для двух других даже оговорок не было.

Звуки борьбы стали быстро стихать. Зато послышались возбужденные голоса, и к «женской» поляне стали приближаться шаги. Приближаться явно, уверенно. Кто бы ни направлялся к пленницам, он чувствовал себя в безопасности.

Захныкал ребенок. Вряд ли его разбудил шум, однако у младенцев свои причуды и свое понимание времени. Для них что ночь, что день – не играет особой роли. Лишь бы тешили, кормили да меняли пеленки.

Наташа была еще очень слаба. Как мать, она хотела бы спасти свое чадо, но только как? Она взяла ребенка, прижала к себе, да так и застыла в ожидании прихода гостей.

Хотя какие гости в такое время? С добрыми намерениями по ночам не ходят.

Юля прижалась к подруге. Ей было страшновато и за себя, и за приятельниц по несчастью, и за ребенка. К ним добавилась Жаннет, словно троих сразу тронуть невозможно.

Единственная из пленниц, кто поднялся на ноги, вместо того чтобы прижиматься к подругам или к земле, оказалась Мэри. Оружия у нее не было, однако вид у леди был решительным до крайности. Надвигающимся морякам предстояло прежде справиться с бывшим капитаном, и лишь потом они смогли бы взяться за остальных.

Через десяток томительных секунд кусты зашевелились, и на поляне появился Джордж. Следом за ним выбралась пара матросов, да еще кто-то производил шум по ту сторону зарослей.

Все появившиеся держали в руках обнаженные сабли. Клинки в сочетании с возбужденными лицами придавали морякам крайне зловещий вид. Устоять против минимум троих вооруженных мужиков не было никаких шансов, однако Мэри продолжала загораживать остальных. Она вновь превратилась в Ягуара, пиратского капитана, за короткий срок успевшего досадить французам.

– Какого черта?! – таким тоном говорят те, кому судьбой дано право повелевать.

– Ваша милость, извольте принять командование, – голосом ревностного служаки произнес Джордж.

Надежда на обратный переворот давно оставила Мэри. Лишь воспитание позволило ей принять случившееся как должное, без удивления и упреков.

– Где Коршун? – По мнению Мэри, этот вопрос в данный момент был наиважнейшим.

– Убит. Мы хотели его только связать. Пусть предстал бы перед судом. Но он схватился за пистолеты, хотел стрелять, вот нам и пришлось… Простите. У нас не было выбора, – без тени раскаяния пояснил боцман.

– Остальные офицеры? – Мэри, вернее, Ягуар спрашивал отрывочно, используя минимум слов.

– Кристофер вместе с нами. Анри связан. Пуснель убит, – точно так же коротко проинформировал Джордж. – С той стороны погибли трое матросов и еще десятка два взяты под стражу.

– Где мое оружие?

– Сейчас принесут, ваша милость. – Все-таки для команды Ягуар был человеком знатным, пусть соблюдающим инкогнито.

Оружие принесли почти сразу после слов боцмана. Шпагу, кинжал, портупеи, в которых вместо четырех пистолетов было почему-то только два.

Ягуар мгновенно осмотрел оружие и гневно произнес:

– Где остальные?

– Простите? – До Джорджа не сразу дошел смысл вопроса.

– Остальные пистолеты где?

– Не знаю. Возьмите другие.

– Мне нужны мои пистолеты, – для убедительности Мэри говорила отчетливо, почти по слогам.

Пропавшую пару дал ей Командор, спасая девушку от собственной лихой команды.

– Найдем. Как станет чуть посветлее, – попробовал успокоить капитана недоумевающий Джордж.

– Сейчас, – отрубил Ягуар. – Покажите арестантов.

Вернувший свой пост капитан решительно отправился в общий лагерь. Другим пленницам не было сказано ни слова.

Как Мэри и предполагала, ни за какое оружие Коршун схватиться не мог. Его явно зарезали сонным, предварительно навалившись и заткнув рот. Даже не зарезали, а всего истыкали кинжалами. Судя по залившей живот, бока и грудь крови.

Смотреть на штурмана Мэри не стала. Все-таки она была не только предводителем флибустьеров, но и девушкой, и вид крови особого удовольствия у нее не вызывал.

– Надо было захватить Коршуна живым. – Благодарить преданного Джорджа леди отнюдь не собиралась.

С ее точки зрения, переворот требовалось произвести значительно раньше, а самозваного капитана непременно повесить, но никак не зарезать. В любом деле требуется порядок и верность традициям.

Связанные арестанты ждали решения судьбы в самом центре поляны. Их недавние товарищи проворно подбрасывали в костры сучья, дабы хоть так осветить место предполагаемого суда.

В том, что суд состоится как можно скорее, были уверены все. От юнги до боцмана.

Ягуар тоже считал, что медлить в подобных делах нельзя. Однако, помимо наказания виновных, существовала куча дел, с которыми требовалось ознакомиться. Поэтому виновные получили возможность пожить еще. Хотя бы до рассвета.

Некоторым из них повезло больше. Ягуар вникал в дела тщательно, стараясь не упустить из виду каждую мелочь. Поэтому к судебной процедуре приступили лишь под утро.

Пистолеты Командора к тому времени нашлись. Настроение Мэри, соответственно, несколько улучшилось. После допросов свидетелей она приказала повесить лишь пятерых, тех, кто больше всех был замешан в стихийном бунте.

Первым испытал прочность веревки Франсуа. А вот Анри был помилован. Впрочем, леди еще собиралась передать его в руки закона. Проще говоря, отцу с сэром Чарли.

– Мы должны отправиться до полудня. Ускорить работы насколько возможно.

Люди и без того приступили к труду с первыми лучами солнца. Теперь среди них появился мрачный бородач Анри и, подгоняя, начал вовсю крыть матом.

Офицер прекрасно сознавал, что его единственный шанс – во всем слушаться Ягуара. Остальных же гонять, гонять и гонять. Нерадивые вполне могут познакомиться с пудовым кулаком на месте, а девятихвостка потом закрепит данное знакомство.

Лудицкий, к примеру, в течение утра успел отведать кулака минимум дважды.

Наташа с Юлей ждали послаблений напрасно. Понимание возможно между пленниками. Но какое понимание может быть между пленником и его похитителем?

Тем более место Мэри вновь занял безжалостный Ягуар…

38 Командор. Амазонка

Взяв в очередной раз след, индейские следопыты вели нас так уверенно, словно мы шли не по девственным джунглям, а по четко обозначенной дороге. Притом, что буквально перед этим мы потратили столько времени на всевозможные блуждания, остановки, повторные розыски…

Каюсь, невольно подумал: неужели на проводников так повлияли топорные подарки? В смысле, подаренные им топоры? Но как же тогда месть, о которой рассуждал старший из наших помощников?

Мы шли почти без привалов. Не скажу, что слишком быстро. Все-таки дремучий лес не поле. Тут то и дело приходилось продираться через такие заросли, которые в любом другом случае предпочтешь обойти.

Хорошо, что отряд составился не просто из добровольцев, а из тех, кто с самого начала оценил себя человеком, который в состоянии одолеть любой поход. Слабому не выдержать пройденного нами пути.

Даже у меня, привычного к пешему хождению, гудели ноги. Сверх того, в джунглях царила страшная духота. Любой лес удерживает тепло. Тот самый воздух, который по законам физики должен подниматьсявверх, наталкивается на кроны, да так и остается под ними.

Впрочем, может, я ошибаюсь, и причина в другом. Неким слабым отголоском из юности приходит воспоминание. Когда я занимался планерным спортом, восходящие потоки мы всегда искали над лесом.

Как давно это было!

На одном из редких привалов не выдерживаю и через Аркашу спрашиваю старшего проводника о причинах такой уверенности в маршруте. Понятно, Ягуар шел к реке, да только в лесу нет четких дорог, а река – это цель, или, если угодно, направление.

Европеец снисходительно бы усмехнулся в ответ на мой вопрос. Мол, вот идиот, не понимает очевидного. Наш проводник к европейцам отношения не имеет и отвечает со всей серьезностью:

– Кто-то из наших пленных пометил путь.

– Как пометил? – не понимаю я.

Невольно начинаю оглядываться, однако ничего такого не вижу. Лес как лес.

Проводник встает, поправляет топор, с которым не расстается ни на минуту, подходит к какому-то кусту (не биолог я, российские растения знаю на троечку, дуб, осина, ель, а уж местные…) и показывает на обломленную ветку.

Ветка торчит под прямым углом. В месте перегиба виднеется сердцевина.

Как такое можно устроить походя, не очень представляю, однако теперь многое становится понятным. Вплоть до того, что помечал действительно кто-то из индейцев. Мои женщины не догадались бы, а пиратам вести за собой погоню нет решительно никакого смысла.

Следовательно, помощи ждут не от нас, а от представителей своего племени.

По словам проводников, река достаточно близко. Не настолько, чтобы выйти к ней в ближайшие часы, однако завтра или послезавтра мы должны оказаться у ее берегов.

Была бы возможность передвигаться ночью, закончили бы поход раньше. Да только по таким джунглям в темноте не походишь. В лучшем случае – поблуждаешь. Про поиски следов во мраке не приходится даже говорить.

Ночь нормально отдыхаем. Спим прямо на земле, однако после непрерывного движения даже это кажется верхом удобства.

Выступаем рано. Завтракаем в темноте, зато полнее можем использовать светлое время суток.

Люди заметно устали за долгое странствие, но никто не жалуется. Суровая жизнь приучила флибустьеров стойко переносить любые трудности, будь то на море или на берегу. История флибустьерства полна длительных походов по суше. Один Панамский перешеек пересекался столько раз! У нас хоть осталось немного продовольствия. В знаменитой экспедиции Моргана пираты питались собственными ремнями и прочими кожаными частями одежды.

Мои современники тоже не жалуются. С кем поведешься… Шагают, мрачные и такие упорные, что ни за что не поверишь: в прошлом эти люди были хозяевами жизни. Существами, несколько изнеженными цивилизацией и собственными деньгами.

На меня самого порой находит отупение. Переставляю ноги, не думая ни о чем. Чуть не сплю на ходу, потом прихожу в себя, и так по замкнутому кругу.

Донимает духота. Тут бы из всей одежды – кроссовки, джинсы и маечку. Вместо этого на мне напялены ботфорты, под камзолом поддет жилет, на голове треуголка, хотя после ухода из армии я никогда не носил головных уборов.

Остается благодарить судьбу за перенос в конец семнадцатого века, а не двенадцатого или пятнадцатого. Ведь тогда пришлось бы нести на себе кучу железа, включая стальной горшок на голове.

Флейшман рядом идет угрюмый, уже явно не соображающий, где он и зачем.

– Юра, ты умный человек. Объясни: куда девались обезьяны? – спрашиваю его.

– Какие обезьяны? – переспрашивает Юрий.

– Мы же неподалеку от Бразилии, а в ней должно быть много диких обезьян, – напоминаю старый фильм.

– А ты – старый солдат и не знаешь слов любви? – подхватывает, улыбаясь, Флейшман.

– Точно. Осталось найти тетушку.

Я действительно отвык от соответствующих слов. Когда-то знал их, и достаточно много, но потом, после развода, как отрезало. Что-нибудь ласковое сказать еще могу, но желанное для женщин слово – увы!

Да и как признаваться в подобном чувстве сразу двоим? Не звучит, и все. Я ведь сам не знаю, что меня связывает с Наташей и Юлей. Благодарность, страсть, что-нибудь еще… Причем не хочу ломать над этим голову. Мне с ними хорошо, так что же еще надо?

Кто-то набрасывается на ногу. Опускаю глаза и вижу небольшую змею, яростно пытающуюся прокусить сапог. К счастью, ботфорт из натуральной кожи ей не по зубам.

Шпагой разрубаю гадину. Обе половинки тела извиваются, словно надеются существовать отдельно.

– Обезьяны, блин, – в стиле Валеры произносит Флейшман и невольно передергивается.

А я еще мечтал о кроссовках!

Ночью опять останавливаемся на отдых. Индейцы утверждают, что река совсем рядом. Только тьма под сенью здешних деревьев царит такая, буквально не видно ни зги.

Часовые больше слушают. Был бы хоть один прибор ночного видения! Но пока о них не мечтают даже самые светлые головы.

Ночью встаю проверить посты. Мы все лежим вповалку. Огонь на всякий случай не разжигаем. Поэтому даже до часовых приходится добираться на ощупь, припоминая, где они должны стоять.

Спотыкаюсь, привычно поминая женщину определенного поведения.

– Командор? – тихо спрашивают из темноты.

По голосу узнаю Антуана.

– Я. Как обстановка?

– Все спокойно.

Показалось, что на пределе слышимости грянул выстрел.

Машинально прислушиваюсь.

Опять стреляют несколько раз подряд. Или мне кажется? Мало ли похожих звуков в лесу?

– Слышал?

– Что? – Антуан спрашивает так искренне, что начинаю сомневаться.

– Вроде, стреляли.

Прислушиваемся оба, однако ничего похожего до нас больше не долетает.

Не иначе пригрезилось. Выкуриваю трубку и иду спать. Завтрашний день обещает быть трудным.

В предутренних сумерках, когда мы всухомятку грызем сухари, индейцы уходят на разведку. Их нет очень долго. Настолько, что промедление кажется вечностью.

Наконец старший выныривает из очередной чащи и объявляет:

– Нашел!

– Где? – Если очень долго идти к цели, то когда, наконец, достигаешь ее, в это уже не верится.

Оказывается, беглецы стоят лагерем у реки. Индейцы не стали подходить вплотную, дабы не спугнуть противника раньше времени. Однако кто из европейцев может объявиться в здешней глухомани?

По словам следопытов, белые строят плоты. Понятно, хотят сплавиться вниз, выйти к селению в устье, а там попробовать захватить корабль и исчезнуть в море.

Соответственно, наши действия напрашиваются сами собой.

Мы разбиваемся на три отряда. Ширяев подкрадывается, а затем атакует в лоб, прижимая противника к воде. Мы с Сорокиным обходим с флангов и наносим удар вдоль реки. Я выбираю группу, которая пойдет слева, с расчетом, что если кто попытается бежать по течению, будет вынужден пройти мимо меня.

– С Богом! – Так и хочется перекреститься и попросить кого-то на небе, чтобы все было хорошо.

Отряды расходятся. Во главе каждого идут индейцы. Мы стараемся ступать бесшумно, как наши союзники. Штуцер я закинул за спину. В лесу дальнобойность не играет большой роли. Какая разница, на сколько летит пуля, когда деревья редко дают видеть на два десятка метров.

Вот если британцам удастся спустить плот, дело другое. Тогда мы сможем перестрелять их, словно куропаток.

Идем почти вдоль берега. Непосредственно над водой все заросло так, что не продерешься. А чуть в стороне есть немного свободного пространства. Вполне достаточно для нашего выдвижения на исходные.

Полной согласованности не получается. Мы еще идем, когда впереди хлопает выстрел, а следом начинается такое!

– Вперед! – Теперь ни о какой скрытности не может быть речи.

По нашим прикидкам, с Ягуаром должно быть от семидесяти до ста человек. Точнее определить не получилось. Но ясно: британцев не меньше, чем нас. К тому же это тоже флибустьеры. Люди, которых трудно застать врасплох. Они очень долго удирали от нас, однако сейчас, припертые к стенке, будут яростно защищать собственную жизнь. И еще непонятно, чья возьмет в итоге.

Все обстоит так, как я и предполагал.

Один из британских часовых в последний момент заметил подкрадывающихся пиратов Ширяева. После первого выстрела Григорию оставалось одно – атаковать. Но противник тоже шит не одним лыком. После первых секунд растерянности британцы дружно схватились за оружие. По мастерству люди с обеих сторон примерно равны, поэтому бой сразу стал жарким.

Будь Григорий один, его бы смяли в течение пяти минут. Однако тут с двух сторон подоспели мы с Сорокиным, и плохо пришлось уже британцам.

По сути, они были обречены. С трех сторон – враг, с четвертой – река. Все, что им оставалось, – это прихватить на тот свет как можно больше врагов, тем более они сами на помилование рассчитывать не могли.

Они и не рассчитывали. Дрались до конца.

Первого неприятеля я застрелил отнюдь не по-джентльменски, в спину. Бой вообще не место для взаимных реверансов. Сосед убитого обернулся, направил на меня мушкет, только я успел метнуть нож раньше.

Рядом упал кто-то из моих людей. Времени разбираться, кто, не было, да это было и не столь важно. Мне был дорог каждый человек, дорог настолько, что легче самому оказаться на его месте.

Еще одного британца я достал шпагой. Метнул нож в другого, однако пират оказался неожиданно ловким и уклонился буквально в последний момент.

Наши клинки скрестились, замелькали в воздухе. Пират так удачно контратаковал, что оттеснил меня назад. Спиной я почувствовал дерево, которое не давало мне свободы маневра, а противник налетал, нанося удары в таком темпе, что я едва успевал отбивать.

И тут мне почудился вскрик. Нет, не почудился. Я был уверен, что неподалеку вскрикнула Юля.

Размахивать шпагой стало некогда. Я выхватил левой рукой пистолет и выстрелил в упор. Пират еще падал, когда я проскочил мимо и устремился туда, где находились мои девочки.

Дорогу мне преградили сразу трое. В одного я удачно метнул нож, зато двое других обрушились на меня с такой яростью, что мне пришлось отбивать удары с двух сторон. Потом откуда-то выскочил Гранье, и вдвоем мы управились с противником за десяток секунд.

Откуда-то сбоку выскочил старший из проводников. Лицо его было перекошено в гримасе боли и ненависти. С топором в руке он обрушился на какого-то очень здорового британца. Только оружием еще надо владеть, а не просто иметь его в руках.

Здоровяк довольно легко отбил удар, а в следующий момент полусабля полоснула проводника по горлу. Фонтаном брызнула кровь. Я машинально качнулся в сторону победителя, но туда уже устремился Жан-Жак.

Какой-то молодой флибустьер выстрелил в меня с другой стороны. Я успел вовремя заметить его движение, бросился на землю, уклоняясь от пули, и в свою очередь подстрелил молодца еще будучи в полете.

Когда я вскочил, на Гранье наседало сразу двое морских разбойников, здоровяк и полуголый матрос. Я выстрелил в полуголого, решил, что дальше канонир справится сам, и вновь бросился в ту сторону, откуда перед этим звучал голос Юли.

Там, у кустов, шла жестокая схватка. На траве валялось несколько тел, уж не знаю, наших или чужих, а над ними в смертельном хороводе кружились Ширяев, трое моих матросов и два британца.

Один крепкий мужчина с бородой атаковал Григория, второй, безусый, одетый в богатый камзол с пистолетными перевязями, в одиночку умудрялся отбиваться сразу от троих моряков.

На моих глазах он выстрелил в одного, потом спустя секунды пронзил шпагой другого и обрушился на третьего.

Я был совсем близко, удачливый противник в пылу схватки оказался ко мне спиной, и в тот момент мне ничего не стоило покончить с ним одним ударом.

Я наверняка так бы и поступил, но тут понял, кто это.

– Ягуар!

С этим человеком я должен был драться. Я просто обязан был отомстить ему за все в честном поединке, так, чтобы никому и никогда не пришло в голову идти по его стопам.

– Он мой! Ягуар!

Британский капитан полоснул по руке последнего матроса, а затем молниеносно обернулся и без всякого перехода обрушился на меня.

Натиск был настолько стремительным, что первые секунды я был вынужден лишь отбиваться. У меня даже не было мгновения посмотреть по сторонам, взглянуть, как обстоят дела у Григория или Жан-Жака.

Что-то в чертах Ягуара показалось знакомым, однако разбираться тоже не было времени. Наши клинки мелькали в бешеном темпе, да и сами мы словно танцевали некий дикий танец.

В какой-то миг моя шпага зацепила треуголку Ягуара, и та эффектно полетела в сторону.

Впрочем, волосы флибустьера еще эффектнее упали на его плечи каштановым водопадом.

И тут я вспомнил все.

– Леди? – Моему изумлению не было границ. В этот момент я был беззащитен, и Ягуар, пардон, леди Мэри могла с легкостью нанизать меня на свой клинок.

Не нанизала. Она стояла и смотрела на меня, и лишь судорожное дыхание вырывалось из ее уст.

Вся моя злость куда-то прошла. Я прекрасно помнил, сколько зла принесла мне и моим друзьям эта высокая девушка, что по ее вине умер Владимирцев, едва не погиб Ярцев, а если вспомнить всех, кого мы потеряли в затянувшемся походе…

Я уже ничего не говорю про Наташу и Юлю, хотя мне следовало помянуть о них в первую очередь. Только… Ну, не знаю…

– Защищайтесь! – Мэри приподняла опущенную шпагу.

– Я не воюю с дамами.

– Ненавижу! – Наверное, Мэри хотела выкрикнуть это слово, но не восстановленное до конца дыхание превратило его во всхлип.

Следом на меня обрушился такой каскад ударов, что, тренируйся я чуть поменьше, и этот день стал бы для меня последним.

Я не контратаковал, только защищался. Один раз Мэри едва не достала меня, однако в последний момент я успел отклониться назад, и клинок лишь вспорол камзол на плече. В следующий миг мне удалось отбить выпад, направленный точно в сердце.

Она и раньше была превосходной фехтовальщицей, сейчас же отточила мастерство настолько, что справиться с ней стало очень трудно.

Нет, пару раз в горячке схватки Мэри приоткрылась. Будь на ее месте мужчина, я бы обязательно воспользовался этим, поставил окончательную точку на всей истории, однако вонзать клинок в женское тело не мог.

– Что же вы трусите? – с какой-то отчаянностью выдохнула Мэри. – Давайте, ну!

– Вы сказали: защищайтесь, я и защищаюсь, – выдавил из себя я, пытаясь унять дыхание.

– Нападайте! – поменяла точку зрения леди.

– Я не воюю с дамами, – повторил я уже не помню в который раз за время нашего знакомства.

– Ненавижу! – Девушка вновь обрушилась на меня, однако в ярости допустила небольшую ошибку. Ту, которую я ждал.

Шпага вылетела из ее руки почти как тогда, на палубе фрегата, который потом долго являлся моим флагманом.

– Сережа! – Из кустов позади Мэри выскочили мои девочки. Живые, невредимые, только грязноватые и в рваных платьях.

На руках Наташи был сверток, и я, к своему стыду, не сразу понял, что это означает.

Я вообще думал не о том. Кто просил вылезать, когда еще кипит бой и нежность вкупе со страстью могут привести к смерти? Не столь важно, чьей.

Юля с разгона бросилась мне на шею, повисла, лишив обзора и возможности движения.

– Сережа! Я знала! Знала! Наконец! Нашелся!

Наташа так быстро подоспеть ко мне не могла. У нее на руках был ребенок – мой ребенок! – а с ним, как известно, не побегаешь и не попрыгаешь. С ним на руках ходить надо. Осторожно, чтобы не потревожить и тем более не уронить.

Она и шла, проходя рядом с Мэри. Юлины волосы залепили на мгновение мне глаза, когда же я чуть отвел голову в сторону, было поздно.

Наташа стояла, прижатая спиной к обхватившей ее сзади Мэри, а правая рука леди прижимала к горлу молодой матери кинжал. Так прижимала, что Наташа не могла даже вскрикнуть.

Юля почувствовала, что я больше не поддерживаю и не обнимаю ее тела, обиженно отпрянула, но увидела мой взгляд и как-то осторожно проследила его направление.

– Ой!

Шпага в подобных ситуациях бесполезна. Мои пистолеты были разряжены. Хотя… Во внутреннем кармане, специально вшитом мной в камзол, хранился револьвер. Из него я мог с гарантией всадить пулю в лоб леди раньше, чем она успеет надавить на кинжал посильнее. Тем более совершит характерно резкое движение.

Нет. Не выход. Это не выход.

– Не подходите! – предостерегающе произнесла Мэри.

– Я не подхожу, – заверил я. – Более того, с вашей головы не упадет ни волоса, и вы будете доставлены на один из островов, принадлежащий британской короне. Надеюсь, вас это устраивает?

Кто-то явно был рядом. Я осторожно посмотрел по сторонам. Жан-Жак, Григорий, Антуан. Все перебинтованные, раненые, однако живые. Так что – мы выиграли? Но где тогда остальные? Где Юра, Костя, Женя?..

– И где наш чудо-младенец? – чуть в стороне послышался голос Петровича, и наш эскулап появился из-за деревьев в сопровождении толстой Жаннет. Голова у доктора была обмотана какой-то окровавленной тряпкой, а сам он заметно припадал на правую ногу. – Что это?!

– Леди, я еще раз повторяю, что вы находитесь под моей защитой, – я старался говорить медленно и спокойно, воздействуя не только смыслом, но и интонациями. – Мы только совершим небольшое совместное путешествие по реке, а у устья нас ждет корабль. На нем мы доставим вас, куда пожелаете. Конечно, в разумных пределах и по мере возможности.

Я чувствовал рядом дыхание друзей. Будь их воля, они, по-моему, разорвали бы благородную леди на куски.

Наташа была бледна как мел. Она прижимала к себе младенца, как будто это последнее, что у нее есть в жизни.

А Мэри… Мэри держала кинжал у горла матери, но сама неотрывно глядела на меня. В ее глазах было нечто такое, что пронзало душу. Хотя определить, о чем пытается сказать мне этот взгляд, я не мог.

Показалось, что рука с кинжалом чуть дрогнула, сильнее надавила на горло. Я невольно коснулся внутреннего кармана, ощутил пальцами рукоять револьвера, но все никак не решался выхватить его, пустить в дело.

– Назовите ваши условия, леди. – Я попробовал зайти с другой стороны. – Конечно, разумные условия. Раз вас не устраивают мои…

И тут вдруг захныкал ребенок. При звуках его плача Мэри содрогнулась. Руки леди обессиленно опустились вниз, кинжал упал в траву, а следом сама Мэри стала оседать в обмороке.

И раньше, чем кто-нибудь успел прокомментировать случившееся, со стороны раздался громкий голос Флейшмана:

– Я Лудицкого поймал!

– Это он нас предал, – выдохнула Юля. – Он хотел…

Дальше говорить она не стала. Шагнула вперед, я думал – к Наташе, но нет, к распростертой Мэри. Причем, как я случайно уловил, во взгляде Юли не было злости.

Странно, да?

– Куда Лудицкого девать? – Юра тащил экс-депутата за шкирку, словно нашкодившего щенка.

– Отпусти ты его на хрен! – Я вдруг понял, что больше никого не хочу убивать. Ни Лудицкого, ни даже лорда на пару с сэром. Хватит. Крови пролилось уже столько…

– Как – отпусти? – не сразу понял Флейшман.

– Так. Отпусти – и все, – поддержал меня Григорий. – Пусть идет на все четыре стороны! Еще руки об него марать!

– Девочки… – Я вдруг понял, что смертельно устал. – Девочки, родные мои. Наконец-то…

– Командор! Выслушайте! – попробовал начать Лудицкий. – Христом Богом! Не виноват я!

Однако его подхватили Ширяев, Гранье, потом подключился Флейшман. Дружный толчок, и Петр Ильич с криком полетел в кусты.

39 Командор и компания. Солнечная дорожка

Присоединившийся к остальным Сорокин объявил итог боя.

Судя по всему, пираты Ягуара были уничтожены целиком. Но и победители потеряли половину людей убитыми, а большинство оставшихся имели если не раны, то хотя бы царапины.

Шпага Мэри все-таки полоснула Командора по плечу. Теперь голый по пояс Кабанов сидел на поваленном дереве, и Петрович осторожно накладывал предводителю повязку. Увы, не первую.

– …Ребята добили всех сдавшихся, – продолжал доклад Константин. – Остались только Ягуар и Лудицкий. Остальные…

Он махнул рукой.

Остальные действительно валялись в ближайших окрестностях. И оба последних офицера «Кошки», Пуснель и Крис, и боцман Джордж, и Том, и другие матросы.

Тут обошлось без пучины. Но и моряков изначально было намного больше. А утонули или погибли – разве есть существенная разница? Смысл остается тем же.

– А Коршуна они шлепнули сами. Да еще несколько человек висят на деревьях. Зато у них есть готовые плоты. Нам остается лишь погрузиться, и можем трогать вниз по течению. Как только своих похороним. – Сорокин был необычно словоохотлив.

В противовес ему Командор в основном молчал. Как будто его совсем не радовала победа, окончание поисков, гибель врагов, воссоединение с семьей. Или он просто устал до такой степени, что ни на что не оставалось сил.

Наконец, Сорокин отошел, и скоро его голос зазвучал неподалеку. Костя распоряжался текущими делами, распределял немногих уцелевших по работам, которые еще надлежало закончить перед отправлением в путь.

Рядом с Командором остались Наташа и Юля. Мужчины деликатно разбрелись. Кто-то присоединился к матросам, Жан-Жак на пару с Ширяевым стали собирать оружие. Все-таки у выхода в море еще лежало селение, которое волей-неволей надлежало взять. Да и часть трофеев, согласно уговору, следовало передать индейцам.

– Вот все и позади, – тихо сказал Сергей.

О поисках распространяться он не стал. Не привык говорить с женщинами о делах. Да и к чему, когда теперь они вместе?

– Все хорошо, Сережа, все хорошо, – прошептала Юля, прижимаясь к Командору с правой стороны. Левая была перебинтована. – Главное – ты пришел.

Наташа сидела тут же с ребенком на руках. Ребенок был настолько маленьким, что взять его Командор не решался.

– Если бы еще помыться! – вздохнула Юля. – Ты не представляешь, какие мы грязные!

Представлять Кабанов не хотел, а что такое многомесячная грязь – прекрасно знал по собственному опыту.

Он ненадолго вышел из странной апатии и улыбнулся. Улыбка получилась грустноватой.

– Так идемте. Время еще есть. Я покараулю.

С помощью женщин Командор натянул на себя камзол, повесил поверх перевязи с вновь заряженными пистолетами, прихватил штуцер и приглашающе кивнул.

Берега были безлюдными, и даже не пришлось далеко идти. До ближайшего поворота, а там ребенок был оставлен на попечение отца, и женщины наконец смогли с наслаждением влезть в воду. Пусть вода была зеленоватой, с шариками водорослей, но это была вода, и можно было хоть отчасти смыть с себя пот и грязь. Пусть не банька, но все-таки…

Командор то поглядывал на младенца, то смотрел на женщин, то прислушивался к происходящему в округе.

– Сережа, иди к нам! – Женщинам наверняка вспомнилось другое купание, которое было настолько давно…

Впрочем, на этот раз все равно ничего не получилось бы. Младенец захныкал, и пришлось Наташе спешно вылезать на берег. Тут уж или любовница, или мать…

– Одевайтесь, девочки! – Дожидаться конца кормления Командор не стал. – Сейчас похороним наших и сразу отправляемся.

Напяливать на относительно чистые тела грязные тряпки не хотелось. Но других все равно не было. Да и в чем Командор был безусловно прав – задерживаться здесь не стоило. Да и не хотелось.

Когда же они вернулись к остальным, то оказались последними, узнавшими важные новости. Им бы сообщили раньше, да только неловко было тревожить предводителя и спасенных женщин.

– Наши скоро будут здесь! – с ходу оповестил Сорокин.

Он лишь организовал работу, а сам сразу засел за рацию, пытаясь связаться с оставшимися кораблями.

– Как – здесь? – Кабанов недоумевающе посмотрел на чащу.

Неужели флибустьеры рискнули пройти через джунгли по его следам? И главное, зачем?

Оказалось, через джунгли не шел никто. Все было гораздо проще, хотя несколько отдавало чудом.

Спасти фрегат морякам не удалось. Опять стало усиливаться волнение, а поблизости не было ни одной подходящей бухты, чтобы укрыть там поврежденный корабль.

Флибустьеры сняли с «Вепря» все ценное, отвели его на глубокую воду и там сами затопили его. После этого оставаться на месте не имело никакого смысла. Прикинули возможные варианты и решили дойти до ближайшего устья. Все-таки при любом раскладе возвращаться Командору будет удобнее по воде.

Ярцев сам возглавил нападение на прибрежное селение. Пиратов никто не ждал, сопротивления почти не было, зато в итоге моряки не только получили базу, но и завладели парой небольших кораблей.

Связь по-прежнему отсутствовала. Маломощные рации не позволяли наладить ее на большом расстоянии. Следовательно, надо было сократить его.

За старшего на бригантине остался Билл. Тридцать флибустьеров во главе с Валерой взяли обе спасательные шлюпки и с их помощью двинулись вверх по течению.

– С ними добровольно пошел Ардылов. Представляете? – Сорокин сиял, радуясь за недавнего раба.

– Молодец, – искренне согласился Кабанов. – Сколько их, говоришь? Тридцать?

– Да.

– Ну и ладно. Тогда плоты можно не брать.

Типовая спасательная шлюпка вмещает пятьдесят человек. После понесенных потерь мест в них должно остаться много.

– Что будем делать с Ягуаром? – задал вопрос Флейшман.

– Возьмем с собой. Два парусника нам все равно многовато. Один передадим ему. Пусть возьмет команду из местных и отправляется к своему отцу.

– Командор, а тебе не кажется, что местные могут по дороге… – договаривать Юра не стал.

– Не кажется, – отрубил Командор. – Я сам предупрежу их о последствиях. Если не доставят целым и невредимым, я их со дна моря достану. Меня здесь знают.

Его действительно знали и старались понапрасну не связываться. Как-то себе дороже.

– Тут Лудицкий ошивается. Кричит то и дело из кустов, умоляет простить. Я сказал, еще раз увижу – буду стрелять, – вставил Ширяев. – Пока замолк.

– Как бы он сам стрелять не стал. Оружие найти можно, а от отчаяния даже трус порой становится храбрецом. – Аркаша посмотрел по сторонам так, словно высматривал экс-депутата.

– Этот не станет, – отмахнулся Ширяев. – Пусть лучше радуется, что ему дали шанс.

– Угу… – Судя по реплике Флейшмана, он прекрасно представлял, насколько Петр Ильич в состоянии воспользоваться этим шансом.

Впрочем, все позабыли про индейцев. А те лишь дожидались, когда же белые друзья отправятся в дальнейший путь и можно будет отомстить последнему из врагов за гибель соплеменников.

Лудицкий, на свое счастье, ни о чем таком не догадывался. Он пребывал в полнейшем отчаянии и думать в данный момент не мог ни о чем. Лишь порою бормотал вслух как умалишенный:

– Как жестоки люди! Как они жестоки!

Однако появляться на глаза еще раз боялся. Когда в тебя стреляют – это, наверно, больно.

А где-то вдали пока едва слышно тарахтели моторы, и до появления шлюпок осталось совсем немного.

Как ни устали люди, проводить лишний день у чужих берегов не хотел никто. Это ведь значит на день позже прибыть к родным берегам. Кого-то ждала женщина, другим жгла карманы добыча, и, в общем, в путь стремились пуститься все.

Сборы были коротки. Основные дела были сделаны загодя, и уже вечером «Лань» смогла выйти в море. Ее сопровождал двухмачтовый парусник с перегруженной на него добычей. Еще один, покинувший порт почти одновременно, сразу взял несколько в сторону и пошел другой дорогой.

Командор с квартердека провожал его взглядом. Стоявшая рядом Юля (Наташа в каюте кормила ребенка) дотронулась до руки своего избранника и выдохнула:

– Спасибо, Сережа, что не стал убивать. Она была не настолько плохой. По крайней мере, когда сама стала заложницей.

– А до того? Ладно, – не стал вдаваться в подробности Кабанов. – Дойдем до Пор-де-Пэ, немного отдохнем, и в Европу. Хватит с меня здешних страстей.

Только голос его звучал как-то грустно.

Юля прижалась к Кабанову, ничуть не стесняясь, что кто-то видит подобное откровенное бесстыдство, дождалась, пока на ее плечи ляжет крепкая мужская рука, и неожиданно произнесла:

– Знаешь, мне кажется, что она…

Договаривать Юля не стала.

Она стояла так тесно к Сергею, что не увидела в его глазах тоску.

Несгибаемый Командор, похоже, в этот момент очень жалел о чем-то. Но мало ли какие мысли порой приходят в голову?

Утро выдалось чудесным. Легкий вест слегка колыхал чистую лазурь моря. Небо было безоблачным. Встающее солнце проложило дорожку по воде, и эта дорожка словно указывала путь.

Матросы дружно налегли на шпиль, запели, и под это пение якорь медленно стал подниматься из воды.

Хлопнули, разворачиваясь и ловя ветер, паруса. Посреди сноровисто работающей команды носился Маратик, иногда пытался ухватить за какой-нибудь канат, помочь тянуть его.

Мальчик подрос, но оставался ребенком. Ему все было интересно на корабле. Ряды закрепленных по-походному карронад, плеск волн за бортом, деловито работающие загорелые матросы… И так хотелось тоже стать моряком, настоящим пиратом, как отец!

– Маратик! Иди сюда! – Вика с тревогой следила за сыном.

Она принялась высматривать мужа, дабы тот занялся непослушным ребенком. Однако Ширяев распоряжался постановкой парусов, и окликать его при всех показалось неловким.

– У вас чудесный ребенок, мадам, – галантно произнес Жан-Жак. Забот у канонира в данный момент не было. – Из него вырастет настоящий моряк.

Вика улыбнулась. На самом деле она не желала своему ребенку подобной доли, но понимала, что в устах Гранье это звучит комплиментом.

Женщины живописной группкой стояли на квартердеке. Чуть в сторонке застыл Командор. Время от времени он поглядывал на удаляющийся берег, дымил трубкой да улыбался с легкой грустью.

Ширяев взлетел на ют, но дальше двигался намного спокойнее. Подошел к Командору, встал рядом и тоже с некоторой тоской посмотрел назад.

Когда жизнь переворачивает очередную страницу, всегда становится немного грустно.

Но ветер гнал бригантину прочь. Она шла точно по солнечной дорожке, и поднимающееся над горизонтом светило окрашивало паруса в розоватый свет.

Бригантина уходила вдаль, словно в легенду. Одну из тех, которых много ходило по Карибскому морю, называемому еще флибустьерским. Впрочем, эпоха флибустьерства заканчивалась. Эпигоны станут простыми пиратами, и еще долго черные флаги будут пугать идущих здешними водами моряков.

– Ну вот. Последнее плавание, а там и Россия, – произнес ни к кому не обращаясь Командор.

Он уходил из архипелага, но если человек покидает одни края, он обязательно появляется в других.

Больше никто никогда не видел в Карибском море черный флаг с ухмыляющейся кабаньей мордой. Легенда подошла к концу.

Что до Командора и его товарищей, для них все только начиналось. На место легенды пришла история. Там, за океаном, ждала Россия. Еще молодая, у которой, как и у Кабанова с его друзьями, было все впереди…

Клайпеда, 2006 г.

Алексей Волков Гавань Командора

Часть первая Франция – новая родина

1 Кабанов. Меланхолия

Дул легкий ветерок. Его хватало, чтобы немного надуть паруса, а вот волны он вздымал еле-еле. Не крутые смертоносные горы и не череда валов, так, небольшие неровности. Лишь благодаря им океанскую поверхность нельзя было назвать гладью. Нечто извечно волнующееся, переменчивое, разве что в нынешней ипостаси – обманчиво-ласковое. Сливающаяся с горизонтом голубизна да искристая солнечная дорожка на ней.

Не знаю почему, но вспомнилась ранняя юность. Такое же море, нагретый, местами прямо горячий песок, друзья тех лет, запах солнца и моря от загорелого тела, дюны, чуть наклоненные прочь от берега сосны за ними… Постоянные затеи в воде, прохладной, но привычной с детства… Тогда казалось – это будет всегда и впереди ждет лишь череда праздников, успехов, достижений…

Но только казалось. Ничего этого нет. Сосны и песчаные дюны стали чужой страной. Затеи пропали. Друзья оказались кто где. Некоторых давно не стало. Если же точнее – то не живые, не мертвые, ведь они просто еще не родились. Вплоть до того, что не родился я сам. И даже мои пра-пра…

Осталось лишь море. Да и то не родное, Балтийское, а экзотическое, Карибское, применительно к нынешним дням – флибустьерское. Еще более жестокое за счет добавления к стихии людской алчности и кровожадности.

Впрочем, сейчас вокруг лежал океан. Море мы давно оставили позади. Сколько можно? Два с лишним года скитаний по небольшому клочку воды, густо напичканному островами и замкнутому с трех сторон двумя материками с одним и тем же именем – Америка.

Больше двух лет…

Иногда мне кажется, что я прожил несколько жизней, и ни одна не была похожа на другую.

Детство, перешедшее в бесшабашную юность. Споры, забавы, первая любовь, школа, мечты…

Служба. Ответственность, понятие долга, мотание по гарнизонам, моя первая война, и опять гарнизоны.

Гражданская жизнь. Работа, семья, развод, пустая карусель никчемных дел, когда ни в чем давно не видишь смысла, однако все равно живешь по инерции, зная – это уже навсегда.

И вот теперь нечто настолько новое, что даже фамилия превратилась в вольный перевод на французский, зато неожиданно вернулась кличка, которая была у меня в юности.

Командор.

Злосчастный круиз. Лайнер, по непонятным и необъяснимым причинам провалившийся в прошлое. Нападение эскадры британских флибустьеров. Вакханалия смерти. Попытки выжить, а в итоге – карьера пиратского капитана.

Только я никогда не болел морской романтикой. Более того – всю жизнь считал, что море хорошо исключительно с берега, а корабль красиво смотрится лишь на картинке.

А уж романтика на крови…

Наверно, я просто устал. Вечные скитания по волнам, напряжения штормов, чувство ответственности за все и за всех, расчет напополам с сумасшествием боев, и смерти, смерти, смерти…

У меня здоровая психика. Мне никогда не снились окровавленные мальчики с укором в остекленевших глазах. Тем более что не мальчиками они были, а здоровыми мужиками. Ни в той войне, ни в этой я не испытывал раскаяния, а если кого и жалел, то только своих. Тех, кого не уберег или против кого ополчилась судьба. Войны без потерь не бывает…

Нет, хватит! Не хочу! Ничего не хочу! Не хочу крови, грязи, ветра, криков, парусов, волн, чужих земель. Ничего не хочу. Сколько можно все валить на одного человека?

Просто пожить в покое без особых забот и напряжений. Ведь кто-то живет именно так, и ничего, счастливы. Гораздо больше, чем я, у которого приключений хватит на дюжину человек.

Все, что хочу, – домой. В Россию. Повесить шпагу на стене, рядом разместить пистолеты и лишь порою вспоминать о былых походах. А то и не вспоминать вообще.

И сразу разум ехидно вставил свою реплику: а это возможно? Единственное, на что я могу претендовать на родине, – все та же служба. Не за горами Северная война, и вновь придется убивать. Есть такое слово – долг.

Ладно. Пролитие крови ради Отечества даже церковь не считает грехом. Но уж никак не ради наживы или мести, пусть нажива нужна, чтобы жить, а месть моя была праведной.

Не я начал эту войну с безжалостными хозяевами моря. Они напали первыми, без всяких оснований и предупреждений, и почти восемьсот человек с того света буквально молили об отмщении.

Надеюсь, их души довольны. Все. Хватит. Я расплатился сполна. Отныне если брать в руки оружие, то только на благо родине. А море… На море отныне буду смотреть исключительно с берега. Когда наконец прорубим окно в Европу.

Хотя логичнее было бы сделать дверь.

Все равно хватит. Скоро придем в Европу, отдохнем, да и рванем домой. Только дорогу прикинем поудобнее.

Главное – это как-то убедить Петра, что чин лейтенанта в моем патенте не имеет никакого отношения к флоту. Государь, в отличие от меня, любит море. А я в любом случае предпочту действовать на твердой земле.

Может, его к полетам склонить? Уж простейший воздушный шар мы как-нибудь изготовим. Все приятнее, чем испытывать на своей шкуре очередной шторм.

Я так погрузился в не слишком веселые мысли, что едва услышал деликатное покашливание у себя за спиной.

– Слушаю, Валера.

Наш шкипер давно и полностью выздоровел от полученных ранений и весь переход был бодр. Гораздо бодрее меня, во всяком случае. Понятно, он моряк, я – нет. Но у меня были и другие, дополнительные, причины для грусти. Покидая, всегда оставляешь на месте часть своего сердца.

– По моим расчетам, завтра к вечеру подойдем к берегам Франции… – Валера, внимательно оглядывая горизонт, с ноткой суеверия добавил: – Если погода, блин, не переменится.

Бригантина, определенно, не пароход. Зависимость от погоды порою убивает. Дунет ветер не с той стороны, и все тщательно разработанные планы летят к черту.

И вообще, какой умник решил, будто эти кораблики приспособлены для океанских переходов?

По длине – портовый буксир моего времени. Только такой буксир, как явствует из названия, ходит по гавани, а не от одного материка к другому. И команда у него – несколько человек, а не та толпа, которая собралась на борту «Лани». Считая с женщинами – больше сотни. Селедкам в бочке куда просторнее.

Специфика нынешней морской службы. Вахты собственно моряков, канониры плюс хотя бы небольшая абордажная команда. Если бы кто знал, сколько сокровищ находится в трюмах, не миновать бы нам череды боев с выстроившимися вдоль волн любителями поживы. Не миллионы, но все-таки. По нынешним временам…

Весь путь мы старательно избегали любых встреч. Несколько раз на горизонте маячили паруса, и мы немедленно сворачивали в сторону, не задаваясь вопросом: друзья, враги? Драки ради драки я не люблю, а вводить кого-то в искушение – даже как-то не по-христиански. Хоть и никудышный из меня христианин.

В общем, путешествие было паршивым. Что хорошего в море? Ладно, сильных штормов на пути не попалось. Да путеводной звездой где-то впереди лежала Европа. Надоели субтропические острова с их курортной природой и буйным населением. Я там не оставил ничего, кроме могил моих спутников.

Да и могил у большинства нет.

Если же и оставил, то разве что душу…

Валера говорил еще, но я настолько был погружен в собственные мысли, что пропускал его слова мимо ушей.

Действительно устал. Надоело стрелять, рубить, колоть, командовать… Хочу лишь тишины и покоя.

Потом по краю сознания проходит мысль: при чем здесь мои желания? Раз уж я взял на себя ответственность за людей, то должен нести сей крест если не до конца, то хоть до Европы. Бездействие начальства разлагает подчиненных. А последнее, в свою очередь, зачастую приводит к беде. Порою – к катастрофе. И уж в любом случае ничего хорошего не получается.

…Подходил к концу первый год моей офицерской службы. Я был молоденьким, неоперившимся лейтенантом, который лишь самому себе казался многоопытным, бывалым. Хотя было это еще до той, моей войны. Вернее, война шла, только тогда еще не для меня. Что называется, локальная, не затрагивающая большую часть армии.

Наш полк стоял палаточным лагерем. Лето выдалось жарким и засушливым. В ответ на неблагоприятную пожароопасную работу начальство приказало усилить борьбу с курением. Везде, кроме специально отведенных мест.

Но люди есть люди. Им запрещай, не запрещай, они все равно будут поступать так, как удобно, а не как требуют. Да и мало ли запретов в нашей жизни? Причем отнюдь не только в армейской.

Нарушали внаглую, нимало не считаясь с приказами. Моя просьба хотя бы соблюдать некоторые приличия не помогла. Плевали солдаты на просьбы с самой высокой колокольни.

И тогда пришлось вспомнить один старый трюк. С ним меня познакомили еще в училище. Даже помню кто. Один из наших лучших преподавателей, майор Смирнов. Боевой знающий офицер, пользующийся у нас, тогда еще курсантов, полнейшим уважением.

Чашу моего терпения переполнил обычный окурок. Он нагло красовался посреди палатки, словно лежать на видном месте для него было в порядке вещей. Сухой брезент вспыхивает как порох. Главное – поджечь, а там не успеешь толком среагировать, как уже остался без крыши над головой.

И тогда я разозлился по-настоящему.

Бычок был обнаружен перед вечерним построением, когда бойцы уже направились на подобие плаца. Им же лучше. Первая возможная гроза так и не разразилась над их головами. Обошлось без криков. Сюрприз их ждал после отбоя. В палатке. В моем лице.

По летнему времени темнело поздно, но в палатке уже царил полумрак. Поэтому меня увидели не сразу, а спустя несколько мгновений. Но раньше ли, позже ли – это теперь не имело никакого значения.

– Взвод на выход! – коротко скомандовал я.

Они построились. Без энтузиазма, наверняка матерясь про себя, однако куда в армии от начальства денешься?

– Что это? – Я показал бойцам окурок.

Ответом была тишина. Видно, по голосу поняли – шутки кончились, и теперь ожидали разборок, выяснений, кто из них является нарушителем приказа.

– Мне плевать – чей, – успокоил я взвод. – Зато мне не наплевать, что мои приказы игнорируются.

Читать нотации дальше я не стал. Решил, что словами все равно не пробьешь этих молодых охламонов. Не понимают люди слов, если слова не подкреплены делом.

– Плащ-палатку.

Приказание было выполнено с некоторой задержкой. Бойцы пока не понимали, во что они вляпались.

– Саперные лопатки. Всем.

Я бы обязательно добавил оружие, однако оружейка, на счастье солдат, была закрыта. Им просто повезло…

– Первое отделение, берись! – Я торжественно положил в центр плащ-палатки злосчастный окурок.

Бойцы все еще не понимали. Может даже думали, что у взводного поехала крыша.

– Взвод бегом!

Руки солдат привычно согнулись в локтях.

– Марш!

И мы побежали. В хорошем темпе.

Окрестности лагеря я изучил достаточно неплохо и заплутать не боялся даже в темноте. Уж с чем, а с ориентацией никаких проблем у меня никогда не возникало.

По ощущениям, мы отбежали километров на десять, когда мне понравилась одна из полян. Понравилась – громкое слово. Кроме луны, никакого освещения не было, но не цветочками же я собирался любоваться! Цветочки оставим для сентиментальных барышень, буде таковые еще уцелели на свете.

– Стой! Копай! – Я старательно отмерил квадрат два на два метра. – Глубина– два метра. Приступить!

Орудовать малой саперной лопаткой – удовольствие из последних, однако никто не роптал. Понимали – я ведь мог ошибиться с выбором места и заняться исправлением ошибки. Например, приказать копать чуть дальше. Поляна большая, а не хватит – найдутся другие места.

Трудились быстро, то и дело сменяя друг друга. Я подождал, пока яма достигнет требуемого размера, и скомандовал:

– Становись! Головные уборы снять!

Бычок полетел примерно по центру. Я взял под козырек, прощаясь с бедолагой, и вздохнул:

– Пусть земля будет пухом! Закапывайте, ребята!

Обратно я вел их опять бегом. Только направление взял чуть в обход, чтобы путь был длиннее.

Летние ночи коротки. Когда взвод вернулся к палатке, небо ощутимо стало светлеть. Утреннего подъема никто не отменял.

Как всегда в подобных случаях, нагружены мы оказались без меры. Я сам мечтал, где бы притулиться, отдохнуть хоть полчаса. Куда там! Об этом даже нечего было мечтать, и оставалось выглядеть бодро да смотреть молодцом. На радость начальству и на зависть бойцам. Нам разве привыкать?

И только во время случайно выпавшего перекура мой тогдашний приятель, Витька Кривцов из второй роты, покачал головой:

– Ну ты и зверюга! Бойцов не жалко, хоть себя пожалей! Человеку отдых нужен, даже если он офицер. Зачем так людей гонять? Им бы свой срок отбыть…

– Дослужусь до полковника, тогда отдохну. А бойцы молодые, им дурную энергию девать некуда. Зато порядок наведу.

Кривцов в сомнении покачал головой.

Бычки больше действительно в палатке никогда не валялись. Как я ни проверял. Курили, конечно, однако осторожно, старательно заметая любые следы.

Через две недели в соседней роте сгорела палатка. Начальственного шума было!

Уже потом, когда я превратился в штатского гражданина, как-то случайно встретился с одним из моих бывших бойцов. На крутой, мне никогда такая не светила, тачке, весь из себя… Поговорили по-дружески о том о сем. Между делом всплыл злополучный окурок.

– Молодцом вы были. Мы сразу поняли – мужик.

– Я ж вас гонял, – напомнил я.

– Так по делу. Молодые мы были, дурные. По-хорошему бы не поняли. Похороны – это доходчиво и ясно. Опять-таки, круговая порука. Каждый отвечает за всех…

А полковником я так и не стал. И даже до майора не дослужился. Остался вечным капитаном. Но кто знает свою судьбу?

Пока я вспоминал, Валера решил – говорить со мной бесполезно. Зря, между прочим, решил. Меланхолия прошла, словно никогда не бывала. Если же что осталось, то кто углядит?

– Всех наверх!

Моряки кое-как собрались на палубе. У нас не военный корабль. Флибустьеров в строю стоять не заставишь.

– Отдохнули – и хватит. Скоро Франция. Забыли, что идет война? Столкнемся с противником – хотите пузыри пускать?

Кое-кто попытался возразить. Пришлось рявкнуть так, что недовольных не осталось. И вместо приятного времяпровождения невдалеке от своих берегов людям пришлось отрабатывать всевозможные действия в чрезвычайных ситуациях.

Откровенно говоря, с одной стороны, моряки были даже рады. В делах время летит быстрее. Да и по сравнению с реальными походами это казалось всем игрой.

– С этого дня оружие всем иметь при себе. Если мешает в работе, то где-нибудь под рукой. Не хватало еще…

Я сам не знал, чего могло не хватать. Все-таки не Карибское море. Почти цивилизованные места. До французского берега рукой подать. До английского, кстати, тоже…

2 Флейшман. Бригантина в тумане

Вторую половину океанского перехода Сергей пребывал в меланхолии. Он много времени проводил в полном одиночестве или на кормовом балкончике, а чаще – на квартердеке. Задумчиво смотрел на море, почти непрерывно курил, на вопросы частенько забывал отвечать. Может, просто не слышал их.

Он даже внешне как-то сдал. Стал более расслабленным, на лице отчетливее проявились морщины. Словно наш предводитель постарел. С одной стороны, я его понимаю – столько времени тащить на плечах такой груз и вот наконец приблизиться к цели.

До желанной Европы рукой подать. Кровавые воды Карибского моря далеко позади. Тут поневоле захочешь просто отдохнуть, отринуть на какое-то время текущие дела и хлопоты. Благо, они не идут ни в какое сравнение с перенесенными нами. Я бы и сам с удовольствием провалялся бы на диване месяца два, и чтобы меня никто не беспокоил. Кроме Лены. Но корабль маловат для любовных утех. Отдельная каюта есть лишь у Командора. Хотя он частенько покидает ее и одиноко торчит на юте.

Гораздо хуже, если Сергей пытается оценить проделанный нами путь. Слишком там много крови. Порою – пролитой напрасно.

Хотя вряд ли бывалый вояка станет переживать из-за чужих жизней. Если это не жизни друзей. Я и то не просыпаюсь в кошмарах, хотя вроде человек изначально мирный, непривычный к подобным вещам. Век сильно повлиял на нас, заставил изменить прежнюю систему ценностей, иначе взглянуть на многое, что казалось нам раньше незыблемым и неопровержимым. Многое ушло, как подозреваю, без возврата, а то, что заняло освободившееся место, с точки зрения морали двадцать первого века больше подходит преступникам, чем порядочным людям.

Впрочем, порядочные люди, иными словами – люди с положением, в наше время творили не меньше гадостей. Только не так открыто, стараясь, чтобы никто ничего не узнал.

Здесь же врага принято уничтожать собственноручно, без посредников, без обдумываний алиби и без страха перед законом. Если подумать – даже порядочнее.

Но – хватит. Бумаги у нас всех в порядке. Доберемся до берега – я со спокойной душой повешу шпагу над изголовьем дивана. Кабан хочет вступить в армию Петра – вольному воля. Я же предпочитаю заниматься более мирными вещами. Открою дело. Прежде здесь, потом попробую в России. Там сейчас можно отлично развернуться. Своих купцов не так много, с моим-то опытом не особенно трудно выбиться в большие люди. Ардылова могу припахать. Руки у бывшего раба Командора золотые. С его помощью можно такое производство отгрохать! Особенно если заручиться поддержкой сурового императора…

Если и возьмусь когда за оружие, то только для защиты своего имущества. И никак иначе. Еще семью заведу. Надо и нам с Леной заиметь ребенка. Все равно лучше женщины я здесь не встречу. Чужие они здесь. Переспать с ними можно, а жить нельзя.

Потом, уже недалеко от Франции, Кабан стряхнул с себя меланхолию и принялся усиленно нас гонять. Словно мы по-прежнему находились в проклятом архипелаге, а не у берегов благословенной Европы. Нравы-то здесь должны быть иными?

Впрочем, почему бы не потренироваться напоследок? В память о прошлом. Заодно время убьем. Последние мили имеют подлое свойство растягиваться до бесконечности. Чем же еще занять себя настоящим мужчинам? На данный момент это – всего лишь игра. Даже Маратик с радостью в нее включился. Первые сражения он почти позабыл, и ему невдомек, что наяву все это выглядит намного непригляднее. Что взять с ребенка?

Валера оказался прав. К берегу мы вышли на следующий день к вечеру. Довольно позднему вечеру, надо признаться. Но определиться поточнее сумели. Мы находились несколько южнее Шербура. У меня этот город ассоциируется главным образом с музыкой к фильму «Шербурские зонтики». Сам фильм я никогда не видел, а музыку любил слушать отец. В исполнении оркестра Поля Мориа, если не ошибаюсь. Довольно милая мелодия. Мне она и самому нравилась когда-то, а потом я ее просто не слышал.

О городе с таким названием я не задумывался и даже не предполагал, что это порт. Мои прогулки совершались в Средиземном море. В Атлантику я не заглядывал, поэтому откуда мне знать здешние причалы. Человек редко захламляет память ненужными вещами.

Нет, во Франции я был, только опять-таки в других краях. А страна по европейским меркам немаленькая, городов хватает.

Шербур стоит на берегу Английского канала. От него недалеко до Британии. Первоначально мы думали идти в Брест, однако там сейчас главная база французского флота. Начнутся подробные расспросы, выяснения… оно нам надо?

Самое лучшее – затеряться среди миллионов таких же, как мы, подданных короны, не афишируя свою прежнюю славу. Спокойно оглядеться, отдохнуть и дальше уже определяться с дальнейшими действиями. Кабан официально в отставке, мы вообще люди невоенные. Нам бы тихо-мирно переждать некоторое время. Так зачем лишние проблемы? Спокойный порт гораздо лучше любой базы. Тем более – главной. Поэтому Шербур, а не Брест.

Мы повернули вдоль берега, держась от последнего на довольно порядочном расстоянии. Ночь выдалась довольно тихая. Бригантина легко скользила по воде, а команда предвкушала грядущие простые радости.

Благо, денег на эти радости хватало с избытком. И как ни гуляй, еще останется на собственный домик, а то и на какое-нибудь небольшое дело. Море – удел бедных.

Ночь прошла спокойно. Неправда, будто близость берега обязательно вызывает возбуждение. Долгий переход утомляет. Да и берег лишь показался, а вход в порт должен состояться лишь утром. Если подумать – куча времени. Поэтому все шло, как обычно. Согласно вахтенному расписанию.

Зато едва начало светлеть, команда была на ногах. А уж женщины, по-моему, встали еще раньше. Собрались в капитанской каюте, изгнав оттуда Командора, и занялись бесконечными примерками да сложнейшими раздумьями по поводу нарядов.

Изначально понятно – моды в метрополии опережают таковые же в отдаленных колониях. Но все же нашим подругам, по извечно женскому тщеславию, хотелось выглядеть если не лучше, то хотя бы не хуже местных обитательниц.

Нам было проще. Кое-как почистились, привели себя в относительный порядок и посчитали подобные дела исполненными. У нас хватало других обязанностей. Например, благополучно добраться до желанного порта. Море не любит расслабленности.

Посветлеть-то посветлело, однако все вокруг затянуло густым туманом. Это на суше его разгоняет самый легкий ветерок. Здесь же иначе. Вроде и дует, и в то же время вокруг висят белесые клочья. Видимости никакой. Тут не только мимо порта, мимо материка пройти – плевое дело. Или наоборот – наткнуться на него. Только избави Бог от такого натыкания! Утонуть в конце пути – это даже не глупо, а уж и не знаю, как назвать. В общем, не желал бы я подобной судьбы.

Мы продолжали двигаться под минимумом парусов. Впередсмотрящие пялили глаза, пытались рассмотреть впереди хоть что-то до того, как станет слишком поздно.

– Слышите?

Откуда-то спереди долетели звуки горна. Но было непонятно, насколько далек от нас неведомый горнист.

Мы продолжали следовать прежним курсом. Разве что матросы стояли наготове, да Кузьмин чуть напрягся у штурвала.

Туман заметно поредел. Видимость улучшилась. Но силуэт корабля мы заметили, когда до него оставалось меньше кабельтова. Спустя два десятка метров уже стало ясно, что перед нами, вернее, несколько в стороне от курса, лежит в дрейфе небольшой фрегат. Паруса на нем были убраны, зато на корме развевался флаг. Тот самый, британский, который с самого нашего прибытия в эту эпоху действовал на нас похлеще, чем пресловутая красная тряпка на быка.

– Лево руля! К абордажу! – Командор среагировал на чисто инстинктивном уровне. Раз перед тобой враг, то надо атаковать.

– Ядрами заряжай! – Жан-Жак уже распоряжался на палубе.

Дополнительные паруса мы поставить явно не успевали, да скорости и без того хватало для наших нужд.

На вражеском корабле тоже заметили нашу бригантину. Там торопливо забегали. Большинство бросилось к пушкам, словно надеялись успеть угостить нас чугунными подарками.

Пока вскроешь бочонки с порохом, засыплешь его в стволы, утрамбуешь… Это при условии, что ядра и порох уже у орудий, а не покоятся в крюйт-камере.

Нам было проще. Мешочки с зарядами для первого залпа на всякий случай были тут же, на палубе. Плюс загнать на место мешок или насыпать порох лопатой – разница велика.

Народ у нас был опытный, сноровистый, поэтому зарядить орудия одного борта мы успели. Англичане, разумеется, нет.

Впрочем, поставить паруса они тоже не могли. На все требуется какое-то время, а его британцам судьба не дала.

Им бы лучше изготовиться к рукопашной. Может, тогда бы удача и оказалась на их стороне. Но не сообразили, явно не ожидая нашего появления.

– Пали! – рявкнул Гранье.

Карронады выпустили ядра практически в упор. Потопить корабль с одного залпа – это из разряда фантастики. Пусть теории непотопляемости еще не существует, однако оружие таково, что сделать пробоину ниже ватерлинии удается исключительно при большом везении. Гораздо чаще корабли сгорают, чем тонут.

Зато психологический эффект от попаданий велик. Британцы еще только приходили в себя, когда «Лань» навалилась на фрегат.

– На абордаж!

Это была не команда, а озвучивание общего стремления. Оружие находилось на руках, и уж владеть им мы умели.

Главное – натиск! Мы привычно карабкались на более высокий борт фрегата. Кто-то лихо подтягивался и перемахивал на вражескую палубу, кто-то кого-то подсаживал, помогал приятелю. Мы проделали вместе столько походов, что не нуждались ни в каких указаниях. Все совершалось дружно, на едином порыве.

Противопоставить нашему порыву британцы ничего не смогли. Часть моряков находилась на нижней орудийной палубе. Те же, кто был на верхней, в большинстве не имели оружия.

Они даже не очень старались отталкивать нас или хоть как-то сопротивляться. Дух моряков был сломлен еще до боя. Вернее, настроя на бой у них не появилось. Не привыкли они к таким внезапным стычкам, да еще с достойным врагом.

Как всегда, сопротивляться пытались на юте. На верхней палубе матросы практически сразу сдались. Выходы на нижнюю мы с ходу заблокировали. Пускай посидят там, смирнее будут.

Командор сам возглавил атаку на квартердек. С ним были Сорокин, Ширяев, Калинин. Только мы с Кротких чуть задержались, и теперь оставалось наблюдать за происходящим со стороны. Ширина кораблей не позволяет нападать сразу всем. Да и дело не в числе, а в умении.

Могу признать: британские офицеры сражались отважно. Хотя это была отвага обреченных, и никакой роли сыграть в схватке она уже не могла.

Не прошло и двух минут, как кто-то из помощников капитана был убит, сам капитан ранен, и сопротивление иссякло.

Фрегат стал нашим. Никаких потерь мы не понесли, если не считать пары раненых, да и англичане отделались легко. Несколько трупов, остальные попали в плен. Не самый худший вариант для наших противников. Учитывая предыдущие столкновения с гордым британским львом.

Сразу же по горячим следам провели допрос. Судьба любит порою пошутить. В таком тумане запросто укроется целый флот. Война в Европе все еще продолжалась, и наша названая родина по-прежнему воевала с половиной мира. Только у нас не было ни малейшего желания сражаться с целой эскадрой. Ни сейчас, ни в дальнейшем. Может быть, мы плохие патриоты, но в Европу пришли не за тем, чтобы поддержать честь французского флага. Сражений нам с избытком хватило в Карибском море.

На наше счастье, все объяснилось гораздо проще. Фрегат «Глостер» был послан в заурядный дозор понаблюдать за Шербуром. Только наблюдения не задались. Им постоянно что-то мешало. Сначала – туман, потом – мы. Видно, не судьба.

– Пленных загнать в трюмы. Сорокин, Калинин, Гранье – осмотреть корабль, – распорядился Командор. – Я сейчас вернусь.

Все-таки плохо, когда с тобою находятся женщины. Поневоле вынужден часть внимания уделять им. Я и сам устремился обратно на «Лань», вспомнив про Лену. Хотя по бригантине никто не сделал ни одного выстрела, но все-таки…

Тревоги были напрасны. Наши женщины лишь недавно вышли на палубу. Как оказалось, орудийный залп застал их не совсем одетыми. Пока привели себя в надлежащий вид, все было уже кончено, и вместо одного корабля у нас вновь стало два.

Зато какое было изумление! Нам немедленно обрушились на шеи, стали шептать, что надо быть осторожнее, и прочий бред. Словно осторожностью можно выиграть хоть одну схватку! Напротив, побеждает, как правило, самый наглый. Тот, который в бою в грош не ставит собственную жизнь.

И уж самым огорченным оказался Марат. Мальчик выскочил на палубу раньше матери, однако у самого борта был перехвачен Петровичем. Это досадное происшествие помешало ему принять активное участие в абордаже. Поэтому мальчишескому горю не было границ. Он-то успел вообразить, как подберет на окровавленной палубе полусаблю и лихо обрушится на врагов. Тем самым склонив чашу боя на нашу сторону.

На деле и крови пролилось до обидного мало, и жестокой битвы как таковой не было. Куда ни взгляни, сплошные огорчения.

Сейчас Маратик смотрел на эскулапа, словно на злейшего врага, и все норовил пожаловаться отцу.

– У каждого в бою свое место, – покачал головой Ширяев. – Вот когда научишься драться, тогда включим в абордажную партию. Пока же твое дело – помогать раненым, если таковые будут, подносить ружья и вообще находиться на «Лани».

Жене Григорий ничего не сказал. На мой взгляд, Вике явно следовало всыпать за то, что недоглядела за сыном. Но у каждой пары свои отношения, и не мне вмешиваться в чужую жизнь.

– Все в порядке, – успокаивающе произнес я Лене.

Она продолжала висеть на мне с таким видом, словно это была первая схватка в моей жизни.

Сколько их было! Хотя надеюсь, что эта – последняя. Надоело уже. Тем более – флибустьерская карьера закончена.

Командору удалось первым освободиться из двойных объятий.

Он деловито взглянул наверх. При столкновении часть реи на фок-мачте отлетела, и наш предводитель старался определить: стоит исправлять повреждение или мы сумеем добраться до порта без ремонта? Идти-то всего ничего.

– Дойдем, – отозвался на невысказанный вопрос Валера.

В абордаже он участия не принимал. Должен же хоть один офицер оставаться на судне! Жан-Жак, разрядив орудия, задерживаться на «Лани» не стал и на фрегате оказался одним из первых. Хотя как канонир делать это был не обязан.

– Папа, я тоже хочу посмотреть на фрегат, – громким голосом заявил Ширяев-младший.

Тот дисциплинированно посмотрел на Командора.

Сергей кивнул. Мол, покажи мальчишке, раз так хочет. Зато воспоминание будет. Да и надо же воспитывать своих детей.

Григорий приподнял мальчонку, и крепкие матросские руки подхватили его, перенесли на фрегат. Ширяев легко перескочил следом. Иногда приходится побыть в роли экскурсовода.

Следом на фрегат отправился Петрович. Но этот совсем по другим делам – перевязывать своих и чужих. Раз уж взяли в плен, то должны же как-то о них позаботиться?

– Что с фрегатом делать будем? – спросил я.

Раз мы собрались завязать, нужен ли лишений корабль?

– Не бросать же, – пожал плечами Командор. – На короткий переход людей хватит.

Туман таял все быстрее, и скоро на нас излило сияние солнце.

Обетованная Европа лежала рядом. В каком-нибудь часе хода.

3 Кабанов. Долгожданное прибытие

Сорокин с компанией задерживались, и тогда я сам вновь перебрался на захваченный корабль.

Решать что-нибудь не требовалось. Порт рядом, дотащить фрегат – дотащим. Пусть нам он и не нужен. Не топить же!

Костя объявился рядом сразу. Вместе с остальными. Полное впечатление, что им было просто лень возвращаться на бригантину, вот и решили дождаться меня на трофее.

По всему, «Глостер» был неплохим ходоком. Поменьше нашего «Вепря», но все равно аккуратный, со всеми нужными пропорциями, и уж явно не уступавший погибшему фрегату ни в маневренности, ни в скорости. В мощи – да. Всего тридцать две пушки, но…

Вот именно. Нам это было уже все равно. Даже грустно как-то стало. Странно.

Если подумать, позади остался далеко не лучший отрезок жизни. Пират – тот же бандит, только с морской дороги. Но таково свойство памяти – окрашивать прошедшее в более теплые тона, а то и подергивать их этаким романтическим флером. Недаром ветераны всех войн с годами вспоминают былые походы не только с гордостью, но и с некоторой ностальгией. Хотя есть ли во всех походах хорошее?

Нет, хватит. С прошлым покончено. Захват фрегата – простая случайность. Своеобразное эхо минувшего, догнавшее нас у самой цели. Приобретенный устойчивый рефлекс прежде атаковать и лишь потом задумываться, надо ли нам это.

Плюс визитная карточка, которую мы вручим жителям Шербура, а заодно и наш прощальный подарок Франции. Стране, которая чисто юридически, по полученным нами бумагам, может считаться нашей здешней родиной.

Туман давно превратился в простую дымку. Мы наскоро прикинули, сколько человек следует назначить в призовую партию. Я уже собрался вернуться на бригантину, когда меня окликнул вышедший из надстройки Петрович:

– Вас зовет пленный капитан.

– Как он? – Во время нашего краткого поединка я не стремился убивать и лишь пробил противнику правое плечо. Просто лишил его возможности орудовать шпагой.

– Жить будет, – усмехнулся Петрович.

Практика у судовых врачей в обычных рейсах невелика. Конечно, бывают несчастные случаи, всевозможные ЧП, но не так часто. Большей частью корабельные эскулапы – сущие бездельники. Наше счастье, что Петрович не только не растерял когда-то полученные знания, но и старался пополнять их. Хотя сам толком не очень знал зачем. Подозреваю, во многом благодаря обилию свободного времени, которое требовалось чем-то занять.

Зато в последние годы работы у него было чересчур много. Лишь не было привычных лекарств. Да и непривычных обычно тоже. И ничего, в основном научился выкручиваться. По количеству поставленных на ноги людей Петрович наверняка перекрыл в здешние времена все и всяческие рекорды.

Если усмехается, значит, на самом деле ничего особо страшного. По нынешним меркам, разумеется.

– Хорошо. Приду. – Это тоже чисто из местных правил – победитель навещает врага, и оба старательно расхваливают друг друга и вообще ведут себя так, словно отнюдь не собирались прикончить один другого.

Даже словечко придумали – галантность!

Все лучше, чем современная мне толерантность, проявлять которую надо исключительно к извращенцам всех мастей, экстремистам и прочим откровенным подонкам. Любое порядочное чувство давно осмеяно, поругано и объявлено глубоко неприличным.

Мы не собирались забирать фрегат себе и даже обосновываться на нем надолго. Капитан так и остался в собственной каюте. Разве что мои свинята успели малость потрясти сундуки и уж, само собой, вынесли прочь все имевшееся там оружие.

– Вы непревзойденный виртуоз стали, сэр, – встретил меня капитан. Он был довольно молод для своей должности. На взгляд – меньше тридцати лет. В военном флоте таковым полагалось еще бегать на побегушках, а вот поди ж ты, как-то выслужился. Интересно, за какие заслуги? Скорее всего – родительские.

На комплимент я отвечать не стал. Не говорить же, будто он был достойным противником!

– И ваши люди бесподобны. Они обрушились на нас с таким натиском, что почти никто ничего даже понять не успел, – продолжил тогда пленник.

– У них большой опыт в абордажных схватках. Да и во всевозможных нестандартных ситуациях им приходилось действовать очень часто. Было бы сражение не таким случайным, не знаю, кто бы вышел победителем.

Первая часть моей фразы была откровенным признанием, вторая – утешением раненому.

Все-таки с одним фрегатом мы как-нибудь бы управились. В крайнем случае – спаслись бегством.

– Позвольте полюбопытствовать, где приобретается такой опыт? – Разговор шел на французском. Благородным господам не пристало говорить между собой на каком-либо ином языке.

– В Вест-Индии. – Я не видел причины скрывать. Ясно же, что мы не имеем отношения к регулярному флоту.

Надо отдать капитану должное – на его лице не дрогнул ни один мускул. Хотя, возможно, он просто не знал до конца всех условий работы на позабытых порядочными людьми окраинах. И не знал о весьма своеобразном отношении к пленникам, имеющим мало общего к общепринятым ныне европейским нормам.

Из-под расстегнутого камзола капитана проглядывала внушительная повязка. Угрозы для жизни рана, может, и не несла, однако болезненной была несомненно. Я же наносил удар в расчете, что правой рукой мой противник какое-то время действовать не сможет. Левой фехтовать дано не каждому.

– Что вы намерены делать с нами? – Наверняка это был тот самый вопрос, ради которого меня звали в каюту.

– Доставлю в Шербур. Там какое-то время вам придется пожить на фрегате, пока власти не решат, куда вас направить и где поместить… – Знатных пленников принято размещать у себя дома, но где он ныне, мой дом? В Пор-де-Пэ продан, а здесь вряд ли буду приобретать новый. У меня чемоданное настроение. Стоит ли при таком обрастать недвижимым имуществом?

– Я старший сын и законный наследник сэра… – Признаться, на фамилию родителя я не обратил внимания. Все равно она мне ничего не говорила. Не специалист я в подобных вещах. До сих пор те немногие знатные британцы, с которыми я сталкивался, – это достопамятный лорд Эдуард да сэр Чарльз. Плюс несколько человек рангом поменьше да дочь губернатора.

Никого другого я не знал, да особо и не хотел.

Имя наверняка было названо лишь для того, чтобы показать – передо мной человек непростой, поэтому относиться к нему надо по всем правилам усложненного этикета. Для меня же сказанное послужило объяснением молодости капитана. Хотя это я предполагал и так. Карьера всевозможных отпрысков всегда складывается удачнее. Причем отнюдь не только в сословном обществе.

– Шевалье де Санглиер, – запоздало представился я.

Титул невелик, но вдруг за ним скрывается целая галерея предков, уходящих корнями ко временам походов Карла Великого, а то и крушения Рима?

Удостоверившись, что имеет дело с человеком благородным, иначе говоря, одного с ним сословия, капитан почти открыто намекнул, что в качестве пленника предпочел бы содержаться в моем поместье. На худой конец – в моем доме. И за его благодарностью дело в таком случае не станет.

– Я очень долго не был во Франции. Признаться, толком не знаю, как обстоят мои дела здесь на данный момент. Поживите на фрегате недельку-другую, а там посмотрим.

Но нужен ли мне вообще персональный пленник? Насколько понимаю, пора индивидуальных выкупов давно прошла. Теперь вопросами былых противников занимается государство.

Отпрыск забеспокоился. Даже сквозь холеный британский лоск кое-что пробилось. Странно, почему капитану настолько не хочется оставаться на корабле? Морская болезнь, как у Нельсона? Или что-то другое? Тогда – что?

Я пригляделся. Молодой аристократ был явно напуган, хотя изо всех сил старался не показать этого. Словно знал нечто такое, что сделает пребывание в бухте Шербура опасным.

Интересно. Собственно, я в любом случае должен был какое-то время простоять в порту. Следовательно, таинственная опасность могла коснуться и меня. А вот это уже не лезло ни в какие ворота. Хватит с меня опасностей. Пока хватит.

Пришлось надавить. Благо, кое-какой опыт в подобных делах был. И прежний, армейский, и нынешний, пиратский.

Нет, обошлось без пыток и прочих нежелательных эксцессов. Я миролюбивый человек, да и слова порою действуют не хуже физических мер. Главное – уметь их применять в соответствии с психологией допрашиваемого. Любой офицер в какой-то степени обязан быть психологом. В противном случае как из разнообразных людей сделать единый коллектив? Да и разбирать мелкие и не очень нарушения тоже приходится самому. Чтобы не выносить пресловутый сор из взводной или ротной избы.

Пленник выдержал от силы четверть часа. Потом раскололся.

«Глостер» не просто нес дежурное наблюдение за вражеским портом. Через неделю, максимум полторы, против города собирались применить адскую машину, которая должна была сровнять Шербур с землей. Такие же машины готовились для Деппа, Дюнкерка, Кале. В общем, для остальных атлантических портов Франции, кроме Бреста. Но в Бресте стояли основные силы королевского флота, поэтому и сам город был укреплен получше. При нападении на него без генеральной баталии не обойтись, а к ней британские адмиралы не стремились.

Они рассчитывали нанести врагу удар в более слабые места, посеять таким образом панику и уж тогда попытаться продиктовать свои условия мира. И чем больше при этом будет разрушений и погибнет народа, тем лучше. Тем сговорчивее станут уцелевшие.

Шербур для удара был выбран буквально пару Дней назад. По данным разведки, через указанный срок в город намечалось прибытие Поншартрена, нынешнего морского министра и одного из доверенных людей Короля-Солнца. Погибнет – на какое-то время министерство окажется обезглавленным. Уцелеет – доложит лично Людовику о том, что новому орудию британцев противостоять невозможно.

Жаль, про саму адскую машину пленник практически ничего не знал. Лишь видел изобретателя, некоего Меестерса, а все остальное поведал мне парой фраз.

Насколько я понял, речь шла всего лишь о гигантском брандере. Набьют его хорошенько порохом, а дальше то ли введут в бухту, то ли приткнут к крепостной стене. По представлениям изобретателя, взрыв должен получиться таким, что большая часть города превратится в развалины. Само собой, от крепости ничего остаться не должно. Да и корабли в бухте обречены.

Поддержкой адской машине должны послужить мортирные суда, но с поддержкой, или нет, по-моему, силу пороха британцы несколько преувеличили. А вот сама попытка воевать против мирных жителей – что другого ожидать от островных джентльменов? Концлагеря ведь тоже придумали они. Во время Англо-бурской войны на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Задолго до коммунистов и нацистов. Не зря говорят, что демократия – самый передовой строй. По части технологий подобного рода – безусловно.

В благодарность за сведения я пообещал пленнику принять все меры для спасения его драгоценной жизни. После чего покинул каюту. Теперь требовалось не только добраться до Шербура, но и предупредить местные власти о том, что должно случиться в ближайшее время.

Я в нескольких словах передал новости своим ближайшим помощникам, после чего мы наконец расцепились и двинулись к близкому порту.

Головной шла «Лань». Трофейный фрегат под командованием Сорокина двигался следом. Людей для двух кораблей было настолько мало, что, подвергнись мы нападению, дать достойный ответ не вышло бы. Еще на небольшом переходе управляться мы могли, а случись оказаться подальше от берега, проблем было бы столько…

К счастью, британцев в зоне видимости не было. Мы медленно скользили по волнам. Возникший в дымке фрегат заставил было насторожиться, однако глазастый Жан-Жак довольно быстро разглядел над ним французский флаг. Такой же, как и тот, который развевался над «Ланью», а теперь и над захваченным «Глостером».

Дошли!

Впрочем, на дозорном фрегате отнюдь не разделяли нашу радость. Мы не были в обиде. Мало ли кто может поднять соответствующий флаг? Время военное.

Фрегат торопливо поднял часть парусов. На нем забегали, явно готовясь к возможному бою, а затем аккуратно бросили ядро по нашему курсу. Универсальное требование – лечь в дрейф.

Мы не спорили. Зачем лезть со своим уставом в чужой монастырь? Можем и в дрейфе полежать. Время еще раннее.

Довольно скоро к борту «Лани» пристала шлюпка, полная вооруженных моряков. Им сбросили штормтрап, и я занял место неподалеку.

– Лейтенант королевского флота де Буардок! – Командовавший досмотровой партией молоденький офицер безошибочно признал во мне капитана.

Правда, раскланиваться не стал. Лишь коснулся рукой шляпы.

– Шевалье де Санглиер, владелец бригантины «Лань». – Я поступил точно так же. Как равный с равным. Документы у меня были в полном порядке, и я протянул их Буардоку.

– А это? – лейтенант кивнул на наш трофей.

– Это мы захватили неподалеку. Часа полтора назад.

– Как? – Буардок явно опешил.

– Налетели в тумане, вот и пришлось атаковать.

Изумление прочно обосновалось на лице молодого офицера.

– Мы слышали не так давно пушечную стрельбу, но она была настолько короткой…

– Один залп, – уточнил я. – Мы дали его перед тем, как свалиться на абордаж. Вы же понимаете, что завязывать артиллерийскую дуэль с фрегатом было глупо. А тут британцы не успели толком опомниться, когда фрегат стал уже нашим.

Ох, молодость! Ведь наверняка мечтает о подвигах, сам же никак не в состоянии поверить довольно заурядному делу!

Недоверие никак не хотело покинуть лейтенанта, хотя спросил он явно не то, что собирался:

– У вас есть каперский патент, шевалье?

– В данный момент – нет. – А про себя добавил: «И в будущем не будет. К чему мне эта бумажка?»

– Как – нет? Вы разве не знаете, что по новому закону патент необходим, если вы занимаетесь подобной деятельностью?

– Мы не занимаемся ею, лейтенант. Да и захватили не купеческое судно, а боевой корабль. Который, кстати, в противном случае обязательно напал бы на нас. Или, чтобы бить врагов нашего короля, надо обязательно спросить перед тем разрешения? Фрегат мы передадим вашему командованию, пленных – тоже. И вообще, мы очень давно не были на родине.

– Тогда откуда вы?

– Мы возвращаемся с Карибского моря.

Кажется, Буардок кое-что знал о тамошних делах. Достаточно, чтобы поверить моим предыдущим ответам.

– Надеюсь, вы нас пропустите в гавань? Можете убедиться, людей на обоих кораблях немного. Пленные заперты на фрегате в трюм. Кроме раненых, которым сделано некоторое послабление. По прибытии я немедленно навещу ваше начальство и договорюсь с ним о трофейном корабле и его команде. Кто у вас старший?

Ответ был несколько неожиданным:

– Капитан первого ранга барон Жерве.

Рядом со мной расплылся в улыбке Жан-Жак. С Жерве мы вместе защищали далекий Пор-де-Пэ от испанской эскадры. Поэтому отношения у нас были превосходными. И было это какой-то год назад. А кажется – настолько давно…

Я, признаться, после отзыва барона в метрополию думал – встретиться с ним мне больше не суждено.

Впрочем, даже в эти времена мир не настолько велик…

4 Ярцев. Моряки в порту

Заваливаться в гости нежданными всей толпой достаточно невежливо. Поэтому пришлось разделиться. К Жерве отправились трое: Кабанов, Ярцев и Гранье. Сорокин остался за старшего на кораблях. На бригантине требовалось кое-что привести в порядок, да и фрегат приготовить к передаче. Флейшман пошел искать на первое время гостиницу или дом. Жилье, одним словом, хотя бы для своей компании.

Вначале предполагалось сразу распустить моряков по домам. Тех, кто возвращался именно во Францию, а не собирался следовать дальше. Но сообщенная пленным новость заставила несколько изменить планы. Вдаваться в подробности Кабанов не стал. Лишь объявил, что возможно нападение британцев на Шербур.

Этого оказалось достаточным, чтобы бывшие флибустьеры согласились отложить планы на несколько дней. Не из-за избытка патриотизма. Однако нападать на город, в котором они собрались какое-то время отдохнуть, – это уже наглость со стороны англичан.

Жерве встретил бывших соратников с полным радушием.

– Мне прежде доложили о том, что какая-то бригантина походя захватила британский фрегат, и лишь потом сообщили имя капитана, – улыбнулся барон. – Признаться, вполне в вашем стиле – одержать победу просто, между делом.

– Мы всего лишь наткнулись на британцев в тумане. Когда разглядели флаг, оставалось чуть больше полукабельтова. Вот и пришлось атаковать, – улыбнулся в ответ Командор.

– У вас всегда были великолепные люди. В любой ситуации они всегда на высоте, – признал Жерве.

– Так ситуаций было слишком много.

– Вы не хотите поступить на службу? – поинтересовался хозяин. – Можете сделать неплохую карьеру. Кстати, господа, это касается вас всех. Флоту остро необходимы люди. Особенно такие опытные, как вы.

Ярцев никогда не бредил военной карьерой. Тем более – во флоте чужого государства. А Гранье мог бы сделать это давно. Да только упорно избегал подобного счастья. Единственное – хотел попробовать себя в России, да и то увлекшись рассказами о далеком работнике на троне.

– Нет. Мы решили отойти от прежних дел, – вежливо за всех отказался Командор. – Разве что сейчас…

Он поделился известиями, полученными от пленного.

Барон сразу помрачнел. Видно было, что забот у него хватало. Один визит министра чего стоил! А тут еще грядущая диверсия!

– У меня в данный момент в Шербуре всего четыре фрегата, – сообщил Жерве. – Плюс форт. Даже не знаю, что делать. Надо будет срочно собрать совещание. Я могу рассчитывать на вас?

Последнее он спросил с вполне понятной надеждой.

– В этом случае – да, – за всех ответил Командор. – Только имейте в виду: у нас одна бригантина с минимумом людей. Большой помощи мы оказать не сможем. Я дал слово своим людям, что все желающие по приходе во Францию свободны. Остаются те, кто хочет составить мне компанию в одном путешествии. Так что…

Куда еще собрались путешествовать гости, хозяина не интересовало. Его больше волновали текущие дела.

– В конце прошлого года англичане взорвали подобную адскую машину в Сен-Мало, – сообщил французский капитан. – Подвести брандер вплотную к берегу они не сумели. Взрыв произошел недалеко от форта. Однако была разрушена часть крепостной стены и больше трехсот домов. Пострадало много жителей.

Сам он в это время находился еще по пути из Вест-Индии, однако по прибытии наслушался немало рассказов об этой бессмысленной, с военной точки зрения, операции.

Трое бывших флибустьеров отреагировали на сообщение так же, как любые нормальные люди. Неприкрытым возмущением. Еще понятно, когда город берут штурмом, норовя завладеть самим пунктом или богатствами горожан, но убивать ради убийства…

Какое-то время еще поговорили об общем положении и ходе войны, после чего Жерве развел руками:

– Прошу извинить меня, господа. Надо срочно заняться делами. Где и когда буду обедать, к сожалению, не знаю сам. Но если в городе – обязательно приглашу. Заодно подумаем, как обезопаситься от адской машины.

Обижаться на него не стали. Когда на тебе лежит ответственность за город, то не всегда можешь уделить должное время на воспоминания или просто отдых в кругу хороших знакомых.

Вроде не так долго продлился визит, однако Флейшман успел не только договориться на первое время с гостиницей, но и узнать кучу информации. Теперь тесной компанией мужчины засели в освободившейся каюте Командора. Надо же не только расположить женщин, но и подумать, как быть дальше.

Адской машины пока не касались намеренно. Все равно следовало прежде побывать у Жерве еще раз. Сил у него намного больше, и уж в любом случае действовать надо в зависимости от планов местного командования. В самом лучшем случае бригантина может вообще не понадобиться. Все-таки влезать всерьез в войну не хотелось. Разве – защитить при необходимости давший приют город. Если потребуется его защищать.

– Я что думаю, – Флейшман говорил подчеркнуто не торопясь. – Как мы доберемся до России? В архипелаге это не казалось проблемой, но если посмотреть вблизи…

– Доберемся, – отмахнулся Ширяев. Ему казалось, что никаких препятствий не бывает. По сравнению с недавно пройденным…

– А кто входит в Аугсбургскую Лигу, напомнить?

– Британцы, испанцы, голландцы, – не задумываясь, перечислил Григорий недавних противников в архипелаге.

– И сверх того – шведы и большинство германских государств, – добавил Флейшман. – Иными словами, почти весь нынешний мир.

– И что? Нам какая разница?

– Разница есть, – поддержал Юрия Командор. Подобно остальным, он тоже отмахивался от этого знания, считал, что главное – попасть в Европу, но вот попали – а дальше? Прибалтика принадлежит Швеции. Польша с Францией не воюет, однако на пути к ней лежат те самые германские государства. То есть, учитывая наше подданство, по суше ехать нам не с руки. А морем – даже если прорвемся, то некуда высаживаться. Пробовать южнее – там турки и татары. С нашим грузом только и ехать. Весь наш будущий юг под ними. Черное море до сих пор внутреннее море султана. В общем, эти пути пока отпадают.

– Через Архангельск, ядрен батон, – напомнил Ярцев. – Вокруг Норвегии. Британцы ведь ходят.

Кое-кто вздохнул. Встреча с англичанами сулила очередную драку. Хорошо, если в открытом море, а если прямо в Архангельске?

Командор чуть поморщился. В Россию ему очень хотелось. И с не меньшей силой не хотелось пытать счастья в холодных морях, когда он уже был сыт по горло теплыми.

Ну, не грела Кабанова мысль о северном походе.

Да и моряков останется меньше двух десятков. Остальные решили обосноваться на родине.

– Историю учить надо было, – наставительно произнес Флейшман.– Учили бы, хоть знали, когда закончится война. Чем – для нас, в общем-то, неважно.

– Так чего, блин, не учил? – под общий смех заявил Ярцев.

– Учил, но что-то не помню ее ни в одном учебнике. Там больше было про татарское иго да русских князей. Вероятно, составители сами не знали, что тут делалось, в Европе. Ученые – народ темный. Им пока не разжуешь, ничего не знают, – возразил Флейшман.

Историю он действительно знал несколько лучше остальных, только история – понятие настолько растяжимое! О многих событиях упомянуто вскользь, да и событий тех столько…

О войнах этого периода не знал даже бывший военный Кабанов. Как признавался – им преподавали одно и то же. Больше – отечественное, да и то – избранное.

– Она же лет двадцать тянуться может, – высказал свое мнение Командор. – А идет только седьмой.

Боевые действия до сих пор происходили без особой решительности со всех сторон. Одинокая Франция умудрялась сражаться с коалицией крупнейших и сильнейших европейских государств. Громких побед не было ни у кого. Схватки, стычки, баталии, и все такое неопределенное, без заметного перевеса как на суше, так и на море.

Судя по количеству противников, Франция переживала один из периодов своего расцвета. Хотя расцвет государства имеет мало общего со счастьем граждан.

Да и где оно, это счастье? В эти времена, скорее всего, нигде. Нет его еще вприроде. Условия не созрели. Если, конечно, воспринимать счастье с позиций начала двадцать первого века. Для нынешних современников все не так плохо. Другой жизни они не знают, да и эпоха главных потрясений еще впереди.

Все в мире весьма относительно. Особенно когда речь идет о зыбких категориях людских чувств.

Облегчало положение то, что войны считались делом королевским. До всеобщей воинской повинности и тотальных мобилизаций еще никто не додумался. Подданных происходящее касалось лишь косвенно, за исключением небольшой категории профессиональных военных да тех людей, которые желали денег или славы. Простых людей еще могли завлечь в армию обманом, а порою – и силой, но уже дворяне участвовали в них исключительно добровольно. Хочешь – сиди в поместье. Никто, включая короля, тебя за это не осудит.

Так что, может, что-то хорошее в данной эпохе все-таки было. Благо, нужды в деньгах ни Командор, ни его люди не испытывали. Если сейчас некоторые собирались принять какое-то участие в обороне Шербура, то исключительно в целях личной безопасности.

Да и какое участие? Бригантина – корабль небольшой, а фрегат своим никто не считал. Пленных матросов уже сдали властям. Если же «Глостер» продолжал числиться за Командором, то лишь потому, что Жерве сейчас было не до него. Свободных команд все равно не было. Да и кое-какого ремонта «Глостер» требовал. После пушечного залпа в упор – оно не удивительно.

О возможности еще одной схватки с англичанами не думалось. Зато решить, как пробраться в Россию, хотелось. Пусть не сразу, а после какого-то времени на отдых, встречи с д'Энтрэ и прочих приятных обязанностей.

– Но не обязательно же, блин, драться с британскими купцами в Архангельске! – Ярцев все время возвращался к своему плану.

Людям свойственно стремиться на родину, особенно когда другие страны тоже не сулят ничего особо хорошего.

Нет, какое-то время пожить во Франции можно, но всю жизнь…

– По-моему, можно попробовать, – согласился Сорокин. – Переберемся в Дюнкерк, получше подготовимся, а там… Раз другие ходят этим маршрутом, то пройдем и мы.

Море его не страшило. В корабле он был уверен. Холод не беда. А шторма… Мало их, что ли, пережито? В Карибском море бывали такие ураганы, что куда там северу!

Командор вновь чуть поморщился. Все же не влекло его в такие широты. Ох, не влекло!..

По лицу Командора скользнула улыбка.

– А если зайти с другой стороны? – набивая очередную трубку, поинтересовался он.

– Там же турки с татарами! – Никто сразу не понял мысли предводителя.

– Да при чем здесь турки? Спокойно обойдем Африку, выйдем в Индийский океан, мимо Индии проплывем в Тихий. Владика еще нет, но Камчатка давно российская. А от нее через Сибирь не спеша до Москвы… – Было непонятно, всерьез он предлагает или просто иронизирует, малость устав от рассуждений.

– Но это же такой путь! – возразил Валера. – Почти кругосветка. Вы хоть представляете?

– А что? – включился в игру Флейшман. – Побываем на черном континенте. Где-нибудь на территории грядущего ЮАР поищем алмазы. Потом задержимся у коллег на Мадагаскаре. Сколько помнится, где-то в тех краях одно время даже существовала пиратская республика. Прибарахлимся, побезобразничаем, может, выставим свои кандидатуры в местный сенат, или что у них там? В Индии покатаемся на слонах и отправимся на поиски заброшенных городов и жутких тайн Востока. В Японии поучимся искусству ниндзя и приобретем себе настоящие самурайские клинки. Затем задержимся в Китае в каком-нибудь монастыре мудрого гуру. Заодно заработаем черные пояса. Кто их сейчас имеет в Европе? Да и дорога по Сибири нынче долгая. Больше по болотам, тайге да компасу. Сейчас шестьсот девяносто четвертый год. Лет через двадцать доберемся до цели. Полтава уже отгремит, Питер будет построен. Так что прибудем на все готовенькое.

– Почему через двадцать? Я думаю, лет на десять позже, – веселился Командор. – В окружении многочисленных детей и внуков. Зато сразу выйдем на пенсию. Заведем дачки под Москвой, раз уж виллы на Гаити не захотели. Лепота!

– Да ну вас! – До Ярцева лишь сейчас дошло, что его компаньоны откровенно ерничают, сбрасывая таким образом накопившееся напряжение и откладывая на время груз нерешенных проблем. – Я уж и вправду подумал…

Ответом ему был смех. Не хохот, а именно смех. Людям всегда необходим какой-то повод для веселья. Если относиться ко всему слишком всерьез, то в конце можно и спятить.

Стук в дверь не дал компаньонам как следует развить план Кабанова.

– Да!

– Командор, к нам направляется шлюпка с каким-то офицером, – сообщил матрос. – Скоро пристанут.

Большинство команды съехало на берег. Однако вещи моряков пока оставались на бригантине, и потому по жребию продолжалась нестись вахта. Вошедшие в нее отнюдь не обязательно собирались следовать за своим предводителем дальше. Но надо же охранять добытые в далеких краях сокровища!

– Наверно, от Жерве. – Сергей поднялся. – Ладно. Все равно еще будет время решить, каким путем мы пойдем к грядущему завтра. Ленинским или найдем какой-нибудь свой.

Капитанская каюта на «Лани» для всех была тесновата. А уж накурить в ней успели так, что дышалось с трудом.

Наверх вывалили дружно, и от морского воздуха головы едва не пошли кругом. После дымовых табачных завес глоток кислорода тоже в состоянии действовать как наркотик.

Так и застыли на палубе тесной группой. Совместно прожитое роднило их гораздо больше, чем это смогла бы сделать общая кровь. Вроде бы разные, они стали одной большой семьей. Настолько крепкой, что вместе готовы были выступить против всего мира. Да и выступали порою не раз и не два.

Они стояли и смотрели, как на палубу поднимается франтовато одетый офицер. Оглядывается, делает к ним шаг.

– Господа! Прошу прощения. Кто из вас шевалье де Санглиер?

– Это я, – выступил чуть вперед Командор.

– Вас просит прибыть морской министр Франции Поншартрен.

– Куда прибыть? – несколько удивился Командор. – Насколько я осведомлен, официальный визит состоится не раньше чем через неделю. Или я ошибаюсь?

– Официальный – да. В данный момент господин Поншартрен прибыл в Шербур по текущим делам и завтра к вечеру покинет город, – поведал офицер.

Понятие военной тайны было еще достаточно зыбким. Многое объявлялось чуть ли не во всеуслышание. А уж куда и кто отправился из высших лиц государства, к секретам не относилось.

Тем более по-настоящему высшим был один человек. Король-Солнце, который скромно говорил о себе: «Государство – это я».

– Я еду. – Что еще скажешь на такое предложение?

Остальные оказались намного счастливее предводителя. Любое плавание утомляет. Да и не только друзья необходимы мужчине для счастья. Хочется побыть какое-то время наедине со своей избранницей, вкусить те радости, которых большинство было напрочь лишено на корабле.

Хотя людей на бригантине едва хватало для серьезного похода, сами размеры суденышка поневоле делали его переполненным.

Шлюпка с Командором и посланником министра едва успела отвалить от борта, как Ярцев заявил, что едет на берег.

Его поддержали остальные. Кроме Сорокина. Бывшему офицеру морского спецназа по жребию сегодня предстояло остаться на корабле.

У каждого в мире своя доля. Тут уж как повезет.

5 Кабанов. Беседа с министром

На берегу меня ждала карета. Настоящая карета, а не те экипажи, которые носили подобное название в Вест-Индии.

Позолоченная, вычурная, со всевозможными финтифлюшками и гербом, со стеклами, задернутыми шторками изнутри. Некий аналог шестисотого «мерседеса» в грядущих временах. Только с лакеями в положенных ливреях и при соответствующих манерах.

Ход кареты был плавным, общество посланного за мной офицера необременительно, а путь – недалек.

Снаружи и внутри небольшого особнячка, облюбованного министром в качестве временного пристанища, все соответствовало многочисленным книгам и фильмам об этих временах. Суета многочисленных слуг, услужливость лакеев, внешняя суровость часовых у дверей, разнообразные просители в приемной.

Я поневоле настроился на долгое ожидание. Кое-кто по соседству явно относился к немалым вельможам. А я кто? Заурядный шевалье без связей, предков и даже недвижимого имущества. По нынешним сословным временам – ноль без палочки.

Ладно, не совсем ноль, однако с точки зрения государственных мужей нечто к нему весьма близкое. Сколько тут таких же собралось! И не сосчитать…

Вопреки моим предположениям, к министру меня позвали минут через десять. В обход большинства разнаряженных и расфуфыренных мужчин, смеривших меня вдогон неприязненными и недоуменными взглядами. Мол, а это еще кто такой?

Поншартрен мне понравился. Еще не старый, довольно подтянутый. Смотрел цепко, умно, не чванился; если и держал некоторую дистанцию, то в меру. Ровно настолько, насколько надо человеку, вознесенному на самый верх, но не возгордившемуся от этого.

После обмена традиционными приветствиями мы сели в вычурные кресла по разные стороны стола.

– Наслышан о ваших подвигах, шевалье. И в Вест-Индии, и по дороге, – учтиво сообщил мне Поншартрен.

Вскакивать по стойке «смирно» и рявкать в ответ здесь пока не принято, поэтому я обошелся учтивым наклоном головы.

Да и являлся я лицом сугубо частным, к регулярному флоту отношения не имеющим. Никакие требования воинской дисциплины на меня не распространялись.

– Его Величество очень нуждается в таких людях. Он даже не принял в расчет ходатайств родственников Ростиньяка, – продолжил Поншартрен после некоторой паузы.

Это было. Высокородный наглец очень напрашивался на поединок со мной, и выбора у меня в итоге не было. Однако заступничество губернатора Гаити Дю Каса вкупе с командующим эскадрой, а главное – бой с испанским флотом под Пор-де-Пэ избавили мою скромную персону от наказания. Напротив, именно тогда я получил лейтенантский патент и дворянство за заслуги перед короной.

– Признаюсь вам честно, я не очень жалую море, – откровенно поведал я. – Только сила обстоятельств вынудила меня некоторое время идти по этой стезе. Но если при этом я принес пользу Франции и ее блистательному королю, то я безмерно счастлив.

– Речь идет не о службе в регулярном флоте, – доверительно улыбнулся в ответ мой собеседник. – Скажу вам откровенно. С точки зрения финансов, Франция переживает сейчас далеко не лучшие времена. Что поделать, война продолжается, а расходы растут.

Он замолчал на какое-то время, и я вставил хрестоматийную фразу Наполеона. Ту, которая прозвучит через сто с лишним лет.

– Для войны требуются три вещи. Деньги, деньги и еще раз деньги.

– Прекрасно сказано, шевалье! – восхитился Поншартрен. – Я смотрю, вы еще и философ!

Ну, да. Если так называть каждого, кто в состоянии воспроизвести чужую мысль. Благо, высказано их за грядущие три века было немало. Главное – вспомнить. Воспоминания из грядущего. Еще я пророком могу побыть. Жаль, в общих чертах и о событиях гораздо более поздних.

И почему я не изучал историю этого времени?

Я чуть было не ляпнул, что философия – мое основное занятие, а фрегаты я жег исключительно в свободное от размышлений время. Для вдохновения, как Нерон, поджегший для этих целей Рим.

– Я с удовольствием побеседую с вами. – Как человек, вынужденный нести бремя государственных проблем в сложное военное время, Поншартрен уделить мне много внимания явно не мог. За дверью его ждала целая толпа посетителей, и, по крайней мере, у некоторых из них были серьезные дела к морскому министру. – Пока же хочу предложить вам принять некоторое участие в нынешних битвах. Столкновения основных сил флотов пока не дали никаких ощутимых результатов ни одной из сторон. В настоящее время упор сделан на борьбу с вражеской торговлей. Речь идет о каперских действиях против наших врагов. Ваш опыт в подобных делах несомненен. А бумаги вам выпишут хотя бы прямо сейчас.

Я молчал. Просто потому, что не знал, как лучше сформулировать отказ. Надоело мне воевать против целого света. Да и война шла явно не моя.

Поншартрен воспринял заминку как безмолвный вопрос: насколько выгоден данный промысел? В бытность флибустьером я исправно отстегивал причитающуюся долю королю и губернатору, а все остальное делилось по оговоренным правилам между моряками. Разумеется, моя доля, как капитана, была больше доли рядового пирата. И против этого никто не возражал.

– Все захваченные вами призы будут продаваться с аукциона. По удержании издержек и государственной доли вырученная сумма делится на три части. Первая – владельцу, поставившему корабль и вооружение. Вторая – поставщику продовольствия, материалов и снарядов. И третья – экипажу капера. Плюс слава. Имена Жана Бара и Дюк-Труэна известны ныне всей Франции.

На мой взгляд, доля продуктового маклера была великовата. Раз действия ограничивались не столь дальними водами и потребность в запасах не столь велика.

России я готов был служить за одно только жалованье.

– Боюсь, я вынужден буду отклонить ваше предложение, – я старался, чтобы мой отказ прозвучал возможно мягче. – Хотелось бы отдохнуть после былых походов. Кроме того, в данный момент у меня нет корабля. Лишь небольшая бригантина, которая на фоне задействованных флотов выглядит, по меньшей мере, несерьезно. Да и команду я распустил. Срок найма закончился после прибытия в Шербур. Сейчас со мной буквально несколько человек. И те горят желанием отдохнуть и уж никак не ввязываться в новые авантюры.

Авантюрой в данное время называли всего лишь приключения. Это позднее слово приобрело несколько негативный оттенок.

– Вас никто не гонит в море. – Поншартрен взглянул на меня с некоторой укоризной. Мол, как вы могли так подумать? – Когда захотите, тогда и выйдете. Корабль не проблема. Вы же привели с собой еще и британский фрегат. Думаю, мы найдем способ оставить его за вами. Я могу его выкупить и передать в ваше пользование. По-моему, неплохой вариант. Как говорили, «Глостер» – корабль с отличным ходом. Идеально подходит для операций такого рода. А люди… Неужели вы их не наберете? Командор де Санглиер – человек среди моряков достаточно популярный. Если что – мы поможем вам с наймом. Право выбора набранных на флот людей принадлежит вам. Поставщиком же вооружения и припасов и вашим совладельцем я готов выступить сам.

Вот! Еще и заработать на мне хотят!

Меня определенно не тянуло в очередной раз скитаться по волнам. Никаких средств давления Поншартрен не имел. Как дворянин, я человек вольный. Что хочу, то и творю. Хоть всю войну на печи пролежу – никто даже не осудит.

Или не на печи, а на камине?

Да, на камине определенно не лежится… Ладно, я и от диванчика не откажусь. Еще бы книги на родном языке! Говорю по-французски я уже достаточно неплохо, а вот от чтения удовольствие получу навряд ли. Хотя надо попробовать. У нас на кораблях, кроме библий, никакой литературы не было.

– Я на самом деле не люблю моря, – повторил я. – Да и надо решить кое-какие вопросы. Вы же знаете – я прибыл только вчера, а переход через океан – вещь достаточно сложная. Или хотя бы чрезвычайно утомительная.

Поншартрен был вынужден отступить:

– Вас же никто не торопит, шевалье. Я уже говорил – отдыхать вы можете сколько угодно. Речь идет только о вашем принципиальном согласии. Его Величество действительно остро нуждается в предприимчивых и энергичных людях.

– Я подумаю, – уклончиво пообещал я.

В итоге размышлений я нимало не сомневался.

На седьмой год войны дела Франции были далеко не блестящие.

Правда, и у ее соперников они обстояли не лучше.

Бывают такие дни, которые по насыщенности событиями не уступят месяцу. Этот явно был из таковых. Столько всего уже произошло! Я, если честно, устал. К тому же земля под ногами несколько покачивалась, словно я до сих пор находился на корабле. Вестибулярный аппарат никак не мог прийти в норму после долгого путешествия, отчего походка у меня наверняка была чисто морская – вразвалочку, с широко расставленными для устойчивости ногами.

Радовало, что вечер приблизился и день забот подошел к концу. Вернее – приносило некоторое облегчение. На радость я в данный момент уже не был способен. Устал…

В приемной меня зацепил чей-то пристальный взгляд. Он буравил, жег, и пришлось повернуться, посмотреть на новоявленного василиска, проявившего недобрый интерес к моей малоизвестной на материке персоне.

С дивана на меня взирал сухощавый пожилой мужчина с обильной сединой в холеной бородке. Кого-то он мне напоминал, но я никак не мог вспомнить, кого именно. Вроде что-то вертится и никак не может определиться.

Взгляд черных, глубоко посаженных глаз светился неприкрытой ненавистью. Мужчина несомненно хотел уничтожить, испепелить меня. Но за что? Врагов вроде быть не должно. Хотя бы потому, что еще вчера меня здесь не было. И вообще, я практически никого во Франции не знал. Не за то же, что меня вызвали к министру без очереди! Очень уж это мелко. Хотя кто их, прирожденных аристократов, знает?

Моего ответного взгляда мужчина в конце концов не выдержал. Уступил в нашем безмолвном соревновании первым.

Наверняка еще один предлог для подогрева прежних неприязненных чувств!

Наплевать! Нравиться я никому не обязан. Да и вообще, не собираюсь я надолго задерживаться ни в Шербуре, ни во Франции. Отдохну, осмотрюсь, навещу Мишеля и буду искать способы перебраться на далекую родину.

Хочется снега, морозца. Нет, лето – здорово, однако хочется и разнообразия. Хоть иногда. Тем более – после климата курортных островов. Ну не привык я жить на курорте!

Любезность Поншартрена простиралась настолько, что обратно меня тоже отвезли на уже знакомой карете. Только не в порт, а в гостиницу, которую снял Флейшман.

Свободного жилья хватало. Война сильно ударила по морской торговле. Количество рейсов резко сократилось. Большинство стран оказались врагами. Поэтому портовые города переживали явно не лучшие времена. Не полный кризис, но все-таки…

Любой порт вообще очень чувствительная штука. Во времена расцвета жизнь в нем кипит. Появляются толпы всевозможных авантюристов, просто желающих заработать, а за ними следуют торговцы, сутенеры и прочий, так сказать, обслуживающий персонал. Среди разноязыких пришельцев напрочь теряются коренные жители города. Меняются времена – и улицы заметно пустеют.

Я уже наблюдал последнее в заморских колониях. Свободные дома в Пор-де-Пэ, полностью обезлюдевшая Тортуга…

Здесь до такого не дошло. Все-таки материковые портовые города имеют большую историю, и слишком много людей живут в них из поколения в поколение. Им деваться некуда…

А вот что мне хотелось больше всего – это настоящей баньки. Чтобы смыть весь пот, грязь. В море не помоешься, а плавание длится долго.

Человек привыкает ко всему. И к грязи тоже. Только тело чешется так, что…

Баньку! Хорошо пропариться, почувствовать себя чистым, словно заново родившимся. Только откуда баньки в цивилизованной Европе? Тут сама идея телесной чистоты еще в голову никому не пришла. И не знаю, когда придет.

В итоге моюсь в лохани. Замена не равноценная, однако далее так вместе с грязью смываю часть накопившейся усталости. Затем следует обед. Не опостылевшая корабельная пища, а настоящий обед. Свежее мясо, соусы, овощи…

Все это подается прямо в комнаты. Не хочу выходить в общий зал. Без этого почти постоянно находился на людях. Гораздо приятнее пообедать почти по-домашнему, с моими девочками. И чтобы никто нас при этом не тревожил.

Интересно, у меня когда-нибудь появится свой дом в здешнем времени? Тот, который был в Пор-де-Пэ, я в расчет не беру. Пусть меня там всегда ждали и я стремился вернуться туда, однако воспринимался он как изначально временное пристанище. Место, которое рано или поздно я обязательно покину.

Точно так же я не собираюсь надолго задерживаться во Франции. Дом-то купить здесь могу, а вот стоит ли? С чемоданным настроением? Вроде сумел вжиться в эпоху, и все равно чего-то важного не хватает. Не чувствую я себя здесь до конца своим. При том что предыдущая жизнь чем дальше, тем больше кажется сном. Нереальным, пригрезившимся, и еще странно, что память сумела удержать многое из него.

Ладно. К чему сейчас заботы? Сытный и вкусный обед, твердая земля вместо качающейся палубы, относительный уют, чувство безопасности. Сын тихо спит, словно не хочет тревожить редкий покой родителей. Юля и Наташа рядом. О чем еще мечтать? Я без того обласкан судьбой без меры.

Девочки тоже выглядят чуточку устало. Перейти под парусами океан – не шутка. Но сквозь усталость светится радость. Всё позади, мы вместе и даже наедине. По сравнению с перенесенным есть все поводы для полного счастья.

А о будущем лучше не думать. По крайней мере, сейчас. Счастье и мысли плоховато уживаются друг с другом.

И мысли на самом деле улетают прочь. Мы сидим при свечах, обедаем, ведем разговор ни о чем, наслаждаемся ощущением чистоты и покоя. Если подумать, человеку для радости достаточно простых вещей.

Потом следует кормление сына. Я с умилением смотрю на малыша. Крохотный комочек, еще ничего не знающий о мире. Моя кровь и мое продолжение.

Какое-то время он ведет себя неспокойно. Мы все втроем суетимся, угукаем, сюсюкаем, баюкаем, пока он вновь не засыпает.

Жаннет, толстая негритянка, служанка моих девочек, пережившая с ними похищение, уносит его на ночь к себе. Мы остаемся наконец одни. И одна за другой гаснут свечи…

– Я больше никуда не уйду. Мы будем вместе долго-долго. Каждый день, – искренне произнес я.

Только не уточнил: пока мы во Франции. В России же – кто знает?

Но зачем в такие моменты говорить о грустном?

6 Ширяев. О вреде пьянства

Вечер и ночь Григорий провел в точности как его командир. В той части, которая последовала за визитом к Поншартрену. Такой же ужин в семейном кругу и даже в той же гостинице. Разве что жена у Ширяева была одна, еще из прежней жизни, да и сын отнюдь не являлся младенцем.

Маратик практически забыл о теплоходах и самолетах. Для него существовал лишь один мир. Жестокий и привлекательный мир островов, парусов и отважных пиратов, одним из которых являлся его отец.

Если уж взрослые вспоминали прошедшее как нечто совершенно нереальное, то что говорить о пятилетнем мальчугане, больше двух лет прожившем совсем в иной обстановке?

Против обыкновения, Вика была миролюбива. Более того, она даже не стремилась к какому-нибудь обществу. Долгое плавание на крохотном суденышке в постоянном окружении одних и тех же лиц, довольно многочисленных для такой площади, многих заставляет ценить возможность уединения.

Все спутники успели несколько надоесть, новых же знакомств на долгожданном берегу Вика завести не успела, да пока и не стремилась к этому. Прежде надо хоть чуть отдохнуть, прийти в себя, осмотреться, узнать, что сейчас носят, наконец.

Но все это потом, потом. Когда земля перестанет тихонько раскачиваться под ногами, а в ушах затихнет постоянный шум моря.

Вика даже не спрашивала мужа, что будет дальше. Хотя буквально перед прибытием осторожно советовала ему в дальнейшем держаться Юрия, а не Командора. Мол, раз отныне суждено – слава богу! – пребывать в цивилизованных краях, то требуются совсем иные качества. Предприимчивость, умение вложить добытые кровью деньги в выгодное дело, определить, что вообще в настоящее время является выгодным и перспективным. И у кого это может получиться лучше, чем у Флейшмана? Он и в прежние годы сколотил гораздо большее состояние, чем Григорий мог себе даже вообразить. А Командор умеет только воевать. Но кто воюет в Европе и можно ли разбогатеть на этом?

Воевали практически все. С богатством дело обстояло гораздо сложнее. Да и Ширяеву самому не хотелось сражаться непонятно за кого и для чего. В Карибском море – дело другое. Там они были сами по себе. Или почти по себе. Но наниматься на службу к чужому государству… Ну, не так был Григорий воспитан.

И бизнесом заниматься не хотелось тоже. Отвык за последнее время. Плюс плохо разбирался в местном рынке. Да и вообще тянуло в Россию. Если бы до нее было просто добраться!

Весь вечер тема не поднималась. Говорили о ерунде, веселились, если вспоминали, то нечто смешное или хотя бы просто забавное. Отдых и есть отдых.

Маратика уложили спать пораньше. Служанки у Вики не было. Поэтому заниматься ребенком пришлось самим.

Продолжение вечера было предсказуемым и закономерным. Еще немного посидели, еще выпили, ну а потом…

Потом разбудил стук в дверь.

За окном светило солнце. Утро наступило давно. Хотя, что такое утро? Время, когда человек проснулся и встал.

– Кого еще черт несет? – Ширяев обязательно выругался бы намного крепче и замысловатее, однако вовремя вспомнил, что рядом лежит жена.

Стук повторился. Беспокойно шевельнулась Виктория.

Григорий чертыхнулся еще раз, уже про себя, и вылез из кровати. Натянул штаны, набросил рубашку, потянулся было к шпаге и пистолетам, по привычке положенным неподалеку от изголовья, и тут же вспомнил, что Карибское море осталось далеко позади. Следовательно, надобность постоянно находиться вооруженным уже отпала. Не воры же стучатся в светлое время в престижной гостинице большого города!

Не воры. В приемную комнату (номер состоял из трех помещений, одно из которых превратилось в детскую, и еще одно – в спальню) просочился Гранье.

Вид у канонира был встревоженным. Словно только что город подвергся нападению или Жан-Жак умудрился проиграть в кости все накопленные деньги.

Неизменный канонир Командора был при шпаге, но без пистолетов. Лишь рука то и дело машинально скользила по тем местам, где должны были располагаться привычные перевязи.

– Что случилось? – шепотом осведомился Ширяев.

Жан-Жак огляделся, словно боялся быть подслушанным, и так же тихо произнес:

– Наших парней загребли. Облава.

Голова спросонок работала плохо. Настолько, что Григорий не сразу сообразил, на каком языке говорит незваный и нежданный визитер.

Говорил Гранье по-русски со своим привычным акцентом. Жаргон иного времени странновато звучал из уст человека, одетого в камзол, ботфорты, да еще и в шляпу. Язык ведь он учил не у современников, а у выходцев из будущего. Которые иначе говорить умели, но не очень привыкли.

– Какая облава? Кого загребли? Когда? Замели, может?

– Может, – согласился Жан-Жак.

Соответствующих русских слов ему не хватило, и канонир перешел на родной язык.

Вчерашним вечером, вернее уже поздней ночью, в портовых кабаках была произведена облава. Власти подчистую забирали всех, кто являлся моряком, но не был в этот момент приписан ни к какому кораблю. Таким образом частенько пополнялся военный флот. И не только таким. В команды линкоров и фрегатов включали обитателей тюрем. Разве что кроме государственных преступников. Все остальные категории на снисхождение рассчитывать не могли. Эскадрам Его Величества срочно требуется людское пополнение. И в таком деле полагаться на добровольцев нельзя. Давно доказано – добровольцев настолько мало, что вряд ли хватит даже на один корабль. Непопулярен военный флот, и ничего с этим не поделаешь. Вот и приходится собирать людей с бору по сосенке.

Речь Гранье заняла не меньше десяти минут. Но только после повторного вопроса Ширяева он сказал главное. В число угодивших в облаву попалось не меньше полутора десятков людей с «Лани». Тех, кто решил обосноваться на берегу и старательно праздновал перемену в жизни. Заодно с окончанием последнего плавания.

– Черт! – Ширяев в сердцах стукнул кулаком по ладони.

Он плохо знал местные законы, однако по прежнему опыту мог сказать: с государством спорить бесполезно. Оно всегда окажется правым. Даже если в корне не право.

– Шьерт, – согласился Жан-Жак.

От волнения акцент у него усилился.

– Это точно? Откуда ты узнал?

Гранье принялся объяснять, как он утром отправился на поиски Антуана. Моряка он не нашел. Зато, пусть не сразу, ему попались свидетели ночного происшествия.

– А они как спаслись? – Ширяев представил, как наиболее ловкие или наименее пьяные посетители неведомого кабака проворно выскакивают из узких окошек и, уворачиваясь от местного аналога ментов, скрываются во мраке.

– Зачем им спасаться? – искренне удивился Жан-Жак. – Женщин никто на флот не берет. Даже очень легкомысленных женщин.

– Ясно. – Григорий не улыбнулся. Не до улыбок было. Столько пережито вместе! – Командор знает?

– Пока нет. Я сразу забежал к тебе.

– Ладно. Подожди немного. – Ширяев торопливо отправился в спальню. Приводить себя в божий вид.

– Что-то случилось? – Вика с кровати смотрела, как муж торопливо натягивает камзол, надевает перевязь со шпагой.

– Ничего страшного, – попытался успокоить ее Григорий. – Появилась мелкая проблема. Я быстренько схожу, все выясню и вернусь. Все будет в порядке.

Как раз насчет последнего он здорово сомневался.

– Смотри, не пропадай, – предупредила Вика, повернулась на другой бок и вновь заснула.

Выяснять характер проблемы она, к счастью, не стала.

Командор уже встал и сидел за накрытым столом в окружении своих женщин.

– Садитесь, – радушно улыбнулся он. – Вина, правда, нет, но по утрам лучше кофе.

Посмотрел на компаньонов внимательнее, и улыбка медленно сползла с его лица.

– Так, девочки. Мне надо поговорить.

Наташа и Юля переглянулись. Сергей поднялся из-за стола и первым направился в другую комнату. Благо, комнат у него было четыре, и место для разговоров имелось. Еще с прежних времен не привык обсуждать дела в присутствии женщин. Разве что дела эти касались исключительно их.

Он, не перебивая, выслушал новость и воскликнул в сердцах:

– Ведь говорил же я всем: вести себя осторожнее!

Справедливости ради, такого исхода Командор не предполагал. Предупреждал же на всякий случай. Все-таки одно дело – удаленная колония с некоторыми вольностями, и совсем другое – метрополия с устоявшимися порядками.

Оба подчиненных молчали. Что можно поделать в такой ситуации? Бороться с государством? А будет ли толк?

По идее, почти все схваченные уже не могли считаться людьми Командора. Так или иначе, но команда распалась по прибытию в порт, и осталось только обмыть грядущую разлуку. Только…

Только Командор по-прежнему считал себя ответственным за людей, с которыми проделал столько походов. От самого первого и до последнего. Сквозь джунгли Южной Америки.

В глазах Командора появилась неприкрытая тоска.

– Значит, судьба, – произнес он устало и добавил уже своим обычным тоном: – Подождите. Я сейчас соберусь.

Туалет занял не больше пяти минут. Вместо расслабленного и добродушного семьянина перед бывшими флибустьерами стоял одетый на выход дворянин при шляпе и шпаге.

– Поехали, что ли…

Кабанов первым двинулся к выходу, и закономерный вопрос Ширяева прозвучал уже по дороге:

– Куда, Командор?

– К Поншартрену. Он мне вчера кое-что обещал.

Уточнять подробности Кабанов не стал. После визита к министру он не видел никого из недавних соплавателей, поэтому, зачем именно его вызывали, никто из сподвижников не знал. Но раз Командор говорит, значит, какая-то надежда помочь морякам все-таки есть.

Весь путь проделали в наемной карете. Хоть и ехать было сравнительно недалеко, однако идти пешком несолидно. Не соответствует положению, и вообще…

– Нас хотя бы примут? – с некоторым сомнением спросил Жан-Жак, оглядев столпившиеся рядом с особняком многочисленные экипажи. Большинство карет было с гербами – свидетельством важности рода их владельцев.

– Пусть попробуют не принять. – Губы Командора чуть дрогнули в улыбке.

От его недавней тоски не осталось и следа. Теперь это вновь был знаменитый флибустьер, одно имя которого заставляло трепетать сердца всех врагов в необъятной Вест-Индии.

Приемная вновь была заполнена народом. Многие люди любят находиться поближе к представителям власти. Не чтобы помочь в делах, а лишь обратить на себя внимание да при удаче разрешить какие-нибудь собственные проблемы.

– Как прикажете доложить? – склонился в поклоне какой-то важный слуга. А может, и не слуга, а некий аналог секретаря при важной персоне.

– Шевалье де Санглиер по известному делу.

Как бы решительно ни был настроен Кабанов, он поневоле настроился ждать. Если уж не вызовут в течение некоторого времени, тогда можно будет прибегнуть к другим средствам. Но не стоит без необходимости портить отношения с властью. Начальство склонно к обидчивости уже потому, что оно – начальство.

– Что ты думаешь делать? – по-русски спросил Ширяев то, что давно вертелось на языке. Благо, понять вопрос никто в приемной не мог.

– Ерунда. Мне тут предлагали вернуться к прежней специальности. Побудете со мной для солидности. Если все получится, то освободим наших, а дальше я один справлюсь, – небрежно произнес Кабанов.

– Что есть «один справлюсь»? – недоуменно спросил Гранье. Тут он все понял и дальше продолжил с возмущением: – Хочешь забыть друзей и без меня добывать англичан? Не получится, Командор! Решили вместе, значит, вместе.

– Стоит ли? Раз решили завязать, – пожал плечами Командор.

– А если не получается? – встрял Григорий.

Он настолько привык следовать за командиром, что отстать казалось равнозначным «бросить».

– Выкручусь как-нибудь. Наверное, – особой убежденности в голосе Кабанова не чувствовалось.

Он что-то хотел добавить, но тут неожиданно быстро объявился давешний важный слуга.

Или все-таки секретарь?

– Вас просят к себе. Можно с сопровождающими господами.

И снова кое-кто посмотрел на Кабанова с нескрываемой завистью. А вот с ненавистью – никто.

Поншартрен оказался не один. У стола с разложенной картой застыл Жерве. Впрочем, от карты он тут же оторвался и приветливо повернулся к вошедшим:

– Рад вас видеть, господа! – Министр излучал само радушие.

Он вопросительно посмотрел на капитана, и Жерве немедленно пришел на помощь начальству:

– Мои приветствия, Командор! Месье Грамон, месье Ширяев. Что ни имя, то живая легенда Карибского моря.

Поншартрен благосклонно кивнул в ответ на представление:

– Вы удивительно вовремя. Информация о диверсии подтвердилась. Мы как раз обсуждаем, каким образом не допустить адскую машину англичан к городу.

– Проще всего взорвать ее по дороге, – заметил Командор. – В идеале – прямо в Плимуте или на рейде. Разведка говорит что-нибудь конкретное? Его положение в бухте, степень готовности.

– Сейчас адская машина еще не готова. Корабль даже не стали загружать порохом. По некоторым данным, подготовка начнется в ближайшие два дня. После чего брандер сразу выведут на открытый рейд во избежание возможного несчастья. Все-таки целый склад прямо в бухте…

– Охрана на рейде будет большая? – Соваться в хорошо защищенную бухту при всей привлекательности затеи Командору все же не хотелось.

– Очевидно, несколько фрегатов. Перед самой операцией еще мортирные корабли. Те, которые пойдут к Шербуру.

– Покажете мне на карте место стоянки. Адской Машиной я займусь, – спокойно сообщил Командор.

– Я, конечно, наслышан о ваших подвигах, только… – протянул с сомнением министр.

– Моего слова вам мало? Раз уж я нахожусь в Шербуре, то должен защитить этот город.

– Вашего слова достаточно, – кивнул Поншартрен, – но я все равно не представляю, каким образом вам удастся это сделать.

– Надеюсь, наши враги этого тоже не представляют, – ушел от ответа Командор.

Всю войну разведка союзников работала намного хуже французской. То ли галлы были более артистичнее и изобретательнее, то ли англичане продажней, однако факт налицо. И все-таки исключить, что кое-какая информация может попасть по ту сторону Английского канала, было нельзя.

Поншартрен тоже прекрасно понимал это и настаивать ни на чем не стал. Чем меньше людей знают о каком-либо плане, тем больше вероятность, что он сбудется.

– Вам что-нибудь потребуется? – уточнил министр.

– Прежде всего карта с обозначением места каждого корабля. Хотя, в крайнем случае, могу понаблюдать и сам. Но дата вывода брандера – обязательно. И мои люди.

– Дату мы сообщим. Карту тоже постараемся вам дать. – Поншартрен словно не заметил последнего условия.

– А люди? – напомнил Командор.

– Какие люди? – Министр посмотрел на него с недоумением.

– Видите ли, сегодня ночью часть моих матросов была… ну, скажем, призвана на флот, – дипломатично пояснил Командор.

Поншартрен переглянулся с Жерве. Задумавшийся Гранье не обратил на это внимания, однако и Кабанов, и Ширяев успели заметить многозначительный обмен взглядами.

– Вы же сами мне говорили, что команда распущена и людей у вас нет, – напомнил министр. – На время операции мы предоставим вам любые силы, конечно в пределах возможного. Однако люди, поступившие в королевский флот, становятся людьми Его Величества. И как таковое обязаны продолжать службу.

Командор вздохнул. Оставалось последнее средство.

– Вы мне обещали помочь в наборе команды.

Последовал еще один, еще более короткий, обмен взглядами.

– Помочь я могу. Но, верно неся службу Его Величества, будучи облечен его высочайшим доверием, я могу это сделать только лицу официальному. Частному же – увы!..

– Патент вы мне уже не предлагаете? – Во взгляде Кабанова промелькнула ирония.

– В любое время. Хотите, его вам выпишут прямо сейчас?

– И разрешение на набор команды из вашего последнего пополнения, – продолжил Командор.

– Разумеется.

– Выписывайте. Я хочу съездить за людьми сейчас же.

…Когда они вышли из особняка и уже садились в карету, Ширяев не выдержал и воскликнул:

– Ну и жук этот министр! Наверняка же сам все подстроил! Как они переглядывались с Жерве! Вы заметили? И тот тоже хорош! А как клялся в вечной дружбе! Обещал обязательно помогать.

– Вот и помог. Чужое благо каждый воспринимает по-своему, – усмехнулся Командор. – Ничего. Никто не сможет заставить нас силой выйти в море. А там что-нибудь придумаем. Вот только с брандером разберемся. Не нравится мне затея наших британских друзей. Очень не нравится. Ничего. Может, она им еще выйдет боком. Чтобы жизнь совсем уж медом не казалась.

– Вересковым, – вспомнил Ширяев давнюю балладу.

– Пусть вересковым, – согласился Кабанов. – Уж не помню, где читал, но вереск – растение не медоносное. Так что и тут сплошной обман… Хотя чему удивляться?

7 Кабанов. Коллекционер патентов

Шпионы, агенты, предатели и прочие разведчики существовали, наверно, всегда. Еще бы! Порою утечка информации равнозначна проигранному сражению. Враг ждет тебя там, где наносится удар, более того, активно принимает всевозможные контрмеры, и самое эффектное действие в итоге вполне может обернуться полнейшей катастрофой. Не зря появились на папках всевозможные грифы, были введены допуски, и чем серьезнее предстоящая операция, тем меньше людей посвящается в ее суть.

Однако я не поделился планом с министром по гораздо более прозаической, банальной причине. Просто никакого плана в этот момент у меня не было. Вообще. Лишь легкие наброски, наскоро составленные тут же и еще нуждающиеся в серьезном обдумывании. И подозрение, что их придется скопом забраковать за полной непригодностью и абсурдностью. Только думать об этом было некогда. Требовалось спасать ребят. А уж брандер в любом случае можно было оставить на потом.

И еще грызла досада на судьбу, втравившую меня в очередную историю. Нет, с адской машиной все было ясно. Тут двух мнений быть не могло. Но каперство…

Вновь лить кровь, свою и чужую. Ради чего? Ради денег? Откровенно говоря, убивать из-за них – самое последнее дело на свете. Наша карибская одиссея была вынужденным шагом. В той ситуации у нас не было иного выхода, чтобы как-то выжить в чужом времени, хоть отчасти вписаться в него, обеспечить средствами и нуждающихся в них женщин, и себя. Альтернатива была намного страшнее. Рабский труд на плантациях в лучшем случае, гибель – в худшем. Такой уж нам достался район, и жизнь человеческая в нем не стоила ломаного гроша. Вернее – ломаного песо.

Сейчас же все мы достаточно обеспечены. Аборигены, может, готовы продолжать зарабатывать на жизнь по старой пиратской формуле «топором и пистолетом», однако не выходцы же из двадцать первого века! Мы можем жить скромненько, на процентики. Или там дело какое завести. Землицу прикупить. Да мало ли вариантов с деньгами? Сколько хочешь! Я уже молчу, что долго задерживаться здесь мы не собираемся. Изыщем способ добраться до России – и в путь. Там сейчас можно развернуться по-крупному. Эпоха с любой точки зрения революционная.

Идейные соображения?

Я до сих пор понятия не имею, из-за чего вспыхнула эта война. Только и понял, что вначале Король-Солнце несколько не рассчитал свои силы. А уж кто прав, светоносный монарх или остальной мир, судить не берусь.

Франция стала нашей второй родиной. Хотя бы по документам. Однако стоит ли ее рьяно защищать, если сами французы в своем абсолютном большинстве относятся к бойне равнодушно? Разве что ворчат о вызванной войной дороговизне.

Хотелось бы сделать все, чтобы Англия так и не стала ведущей державой, как это произошло в реальности. Уж очень она полюбила лезть не в свое дело. И в нашу историю будет вмешиваться постоянно. Обычно – тайком, частенько – прикрываясь лживой доброжелательной улыбкой прирожденного подлеца.

К сожалению, если один человек и может повлиять на историю, то лишь в том случае, если занимает ключевое положение. А это мне не светит. И не поможет здесь моя немногочисленная группа поддержки. Манией величия я не страдаю. Пусть удастся захватить десяток лишних транспортов, потопить какой-нибудь фрегат – что это значит в мировом масштабе? В общем-то, ничего. Кораблей у наших противников много. Они даже не заметят потери.

Отряд не заметил потери бойца…

Ладно. Разве мы не русские люди? У нас на каждое распоряжение, просьбу, приказ всегда найдется с полсотни отговорок. Наличие патента, команды и корабля еще не повод, чтобы выходить в море. На берегу в любом случае лучше.

Последнее рассуждение изрядноподняло мой дух, и к казармам, где содержалось последнее флотское пополнение, я подъехал бодрым и почти жизнерадостным.

Хотя какие это казармы? Тюрьма. Даже по виду, а о сущности уже молчу.

Может, армейских новобранцев чему-то учили. Даже наверняка. И даже знаю чему – шагистике и премудрости нынешних воинских артикулов. Солдат должен уметь тянуть ножку, делать строевые приемы с ружьем и есть глазами начальство. Чтобы оно смилостивилось и распорядилось выдать более приемлемую пищу.

Здесь же очевидно предполагалось, что набранный контингент – народ опытный и чему-то учить их бесполезно. А может, целиком полагались на корабельных боцманов, которые своими линьками в момент объясняли нерадивым, почем фунт соленого морского лиха. Упор делался лишь на то, чтобы призывники не сбежали прочь. Посему высоченный каменный забор, вместо неведомой пока колючей проволоки, был дополнительно укреплен стоявшими повсюду часовыми с ружьями. Да сверх того непрерывно патрулировался небольшими командами изнутри и конными разъездами снаружи.

Вот это подход, мать его так!..

– Ни хрена себе! – откликнулся на мои невысказанные мысли Григорий.

В отличие от меня, в прошлом он был обычным срочником. Перед приходом в полк прошел сержантскую учебку, а там спуска не давали и гоняли по полной. Но, видно, и она показалась Ширяеву сущим курортом по сравнению с увиденным.

Довершала картину сцена порки какого-то бедолаги. Уж не знаю, чем он не угодил начальству, однако в итоге провинившийся лежал на отшлифованной такими же несчастными лавке. Руки были связаны под ней. Спина освобождена от рубашки. Двое мускулистых мужчин по обе стороны старательно, от души, попеременно хлестали по этой спине кнутами. И еще один стоял рядом и считал каждый удар.

Помочь наказуемому я все равно не мог. Разве что в срочном порядке каким-либо образом заменить нынешний устав. Особенно графы о наказаниях.

Хотя, может, карали и за дело. Воинские законы придуманы не для унижения солдат и моряков, а для удержания их в некоторых границах. Отпустишь разок вожжи – и начнется такое! Чем меньше сознательной дисциплины, тем более суровыми становятся наказания. А откуда ей, сознательной, взяться?

Бумаги, подписанные самим министром, оказали требуемое воздействие. Всех, сцапанных вчера, построили во дворе. Начальство было радо выгнать туда же и предыдущие партии. Пришлось сурово отказаться, мол, заваль не берем.

Моих в выстроенной толпе оказалось семнадцать человек. Все перемазанные, многие – в рваной одежде, с ссадинами и синяками на опухших после недавнего возлияния лицах. В число улова морского ведомства попали Антуан и Грегори, самые ветеранистые ветераны наших походов.

– Я дам вам конвой до самого порта, – заявил мне начальник лагеря-тюрьмы.

Я чуть было не отказался, однако в последний момент решил, что конвой будет неплохим воспитательным уроком для бывших соплавателей. В другой раз станут осторожнее.

Так мы и прошествовали через добрую половину города. Впереди в наемной карете важно ехала наша троица. Мы намеренно не обращали внимания на вытянутый небольшой строй позади нас. Стоит ли говорить, что по бокам и позади шли угрюмые солдаты с ружьями наперевес?

Только на бригантине, куда моряков переправили под тем же конвоем, я впервые заговорил с провинившимися:

– Так. Бравые моряки, гроза и ужас флибустьерского моря дают себя безропотно повязать первым же форменным проходимцам. В смысле, проходимцам в форме. Стыд и позор! Удивляюсь, как вы вообще могли одерживать победы? Или оставили весь свой запал в прошлом? Вот ты, Антуан. Ты же был неплохим рубакой. И вдруг ни с того ни с сего покорно следуешь за служителями порядка. Что молчишь? Альбатрос ты бескрылый!

Недавние пленники государства угрюмо уставились в палубу. Зато немногочисленная вахта «Лани» восприняла разнос как неожиданное развлечение и веселилась вовсю.

– Когда солдаты ворвались, я уже мордой на столе лежал, – мрачно признался Антуан.

Все так и грохнули. Я сам едва сдержал улыбку и перешел к следующему:

– А ты, Грегори, где был? Под столом? Или под лавкой?

– Не надо, Командор. Я пытался сопротивляться. Только штормило меня очень. Так все и шаталось вокруг.

– А солдаты двоились? – под общий хохот подсказал я. – Да и бил ты собственным глазом по чужому кулаку.

Я кивнул на налитый фингал. Говоря проще – гематому.

Грегори что-то пытался сказать в ответ, но говорил он непривычно тихо, а смеялись вокруг неприлично громко.

– Желающие служить в королевском флоте – два шага вперед! – рявкнул я, перекрывая хохот.

Как ни странно, желающих послужить не нашлось.

– Так какого черта! Все! Отныне вы моряки каперовского фрегата «Глостер»! – я кивнул на стоящий неподалеку от бригантины приз. – Понятно? А чтобы вы получше уяснили себе это, всем недотепам двое суток без берега. Разойдись!

Дожидаться выполнения команды я не стал. Уж стоять на месте точно не будут.

– Костя, есть разговор, – я поманил к себе Сорокина.

– Вы это серьезно, Командор? – спросил тот.

– Что именно? Разговор или наказание? – На самом деле смысл вопроса был понятен, но не упускать же такую возможность!

– О каперстве, – чуть улыбнулся, принимая мой ответ, Костя.

Я поневоле вздохнул. Договаривались же завязать!

– Ничего. Бог не без милости. Как-нибудь отвертимся. А там, глядишь, и война кончится. – Кого я утешал этими рассуждениями? – Вот с брандером точно придется разбираться нам.

– Это я понимаю, – буднично кивнул бывший морской спецназовец. – Кому же еще? Больше некому.

Мы вчетвером уединились в капитанской каюте.

Следующий час прошел в бесконечных рассуждениях.

Адская машина англичан представляла собой обычный корабль, по самую завязку напичканный порохом. По существу – гигантский брандер, а то и просто плавучая бомба. Несколько человек подводят его вплотную к объекту, поджигают фитиль, а сами спасаются на шлюпке. Далее – взрыв и занавес.

Простейшим способом борьбы с подобной штукой были бы наши зажигательные бомбы, так хорошо зарекомендовавшие себя в Карибском море. Смесь масла, пороха и смолы гарантировала пожар на любом корабле. Шесть мортирок лежали в трюмах «Лани» вместе с последними восемнадцатью снаряженными снарядами. Только стреляли мортирки метров на двадцать. Мы так и звали их частенько – плевательницы. Хотя плевочек у них был…

Весь вопрос заключался в одном. Дадут ли нам выйти на такую дистанцию? Помимо брандера на рейде будут фрегаты охранения, а уж они постараются засыпать нас ядрами так, что мало не покажется никому.

Если же выйдем и выстрелим, то успеем ли далеко отойти? Порою нас накрывало взрывами гораздо менее набитых порохом кораблей. Этот же рванет так, что мы с легкостью разделим его судьбу. Если целый город пострадал…

Обычный артиллерийский обстрел тоже отпадал. Опять-таки ответный огонь конвоя…

В роли самоубийц выступать никому не хотелось.

Ракеты, которые мы использовали в последнем походе против испанцев, были средством больше психологическим. Точности боя у них не было никакой. Просто на суше мы вели огонь по площадям. Нам важнее было не уничтожить, а деморализовать и отогнать противника. Попасть пороховой ракетой в море с корабля в корабль возможно разве что случайно. Да и то существует риск подпалить себя же реактивным факелом. А паруса при случае горят…

Мелькнула мысль попытаться сделать торпеду, но пришлось отбросить и ее. Единственный двигатель – сжатый воздух, вращающий турбину. А попробуй изготовь последнюю в кустарных условиях! Если что получится, то потребует массу времени. Того, чем мы явно не располагаем.

В общем, положение вырисовывалось достаточно безрадостное.

Один выход из него был. Предложенный, кстати, Сорокиным. Только очень уж мне он не нравился. Я же не котик и не пиранья. Вот если бы с парашютом прыгнуть…

К сожалению, ничего более умного никто из нас придумать не мог. Хотя пытались. Пытались.

– Ладно. Поехали на берег, – закрыл я обсуждение.

– Кто останется на корабле? – приподнял бровь Константин.

Мол, я уже был, теперь очередь кого-то из вас. Хоть в приказном порядке назначайте, хоть жребий тяните.

– Провинившиеся, – усмехнулся я в ответ.

– Я спрашиваю – из офицеров?

– Зачем, Костя? Корабль в порту. Ничего с ним не случится. Оставим старшим Антуана. Он после тотальной мобилизации из кожи вон лезть будет, лишь бы доверие оправдать.

Я угадал. Причем не только насчет Антуана. Пока мы сидели в каюте, нас не тревожили. Даже старались не шуметь. А то как же? Тихо! Чапай думать будет! Зато когда вышли, на палубе стояли все «мобилизованные». В количестве семнадцати человек.

– Что за сборище? – спросил я, лишь бы что-то спросить.

– Мы тут… – Антуан немного помялся. – В общем, спасибо, Командор! Если бы не вы…

«А если бы не вы…» – едва не брякнул я. Однако сдержался. Потом присмотрелся к моим орлам и понял: каким-то неведомым путем они узнали о цене своей свободы.

– В общем, вы всегда можете на нас рассчитывать.

– Я знаю. – Словно они не помогли мне после визита «Дикой кошки»! Что бы я делал без них? – Но учтите – наказание остается в силе. Чтобы в другой раз не залетали по глупости.

– Ура Командору! – воскликнул Грегори, и остальные дружно подхватили клич:

– Ура!!!

Все-таки славные мои ребята. Дури в них много, однако хорошего больше. Только не каждому дано разглядеть это за суровой внешностью и грубоватыми манерами скитальцев морей. Разве можно оставить таких молодцев в беде?

Я посмотрел на Ширяева и Сорокина. Надо сделать что-нибудь и для них. Гранье – дворянин. А они кто? По местным понятиям: ни рыба ни мясо. Хотя если мясо – пушечное, то они скорее – рыба. В смысле, моряки. Без роду и племени.

– Куда теперь, Командор? – спросил Григорий.

Чувствовалось, что ждет ответа: «В гостиницу». Ведь наверняка обещал своей благоверной сильно не задерживаться, а уже больше половины дня прошло. Но и меня бросить совестно, пока не переделаны все дела.

– Я – к Поншартрену. А вы – по домам. Или по кабакам. На собственное усмотрение. В последнем случае можете сказать, что это я вас споил. – Я подмигнул Ширяеву.

– Мы с тобой, – не очень уверенно сообщил Ширяев.

– Не надо. Я буквально на минуту. Ну, может, на пять. Лучше передай моим, что скоро буду. Ведь наверняка волнуются, думают, куда я пропал. Все-таки чужой город.

Мы как раз вышли на набережную. Народа на ней по случаю хорошей погоды хватало. Встречались даже хорошо одетые господа. А уж простых людей не счесть.

– Зачем тебе к Поншартрену, Командор? Думаешь, удастся отказаться? – Григорию показалось, будто он угадал истинную причину внепланового визита.

– Ты что? Каким образом? Просто хочу кое-что уточнить.

Одну-единственную вещь, о которой говорить моим верным сподвижникам было преждевременно. Я хотел выторговать условие: адскую машину мы уничтожаем втроем. Мне ничего не надо, но моих спутников пусть наградит дворянством и офицерскими патентами. Чтобы не с пустыми руками приехали к Петру.

Бумажка в любом времени бумажка. Чем больше их накопишь, тем легче потом жить.

Чей-то излишне пристальный взгляд обжег спину. Я словно ненароком повернулся и увидел давешнего мужчину. Того самого, из приемной министра, что неприкрыто демонстрировал мне свою ненависть.

На этот раз он ничего не демонстрировал. Напротив, старательно делал вид, будто вообще не смотрел в мою сторону. Гуляет просто в компании пары дюжих слуг. Имеет полное право.

– Кто это? – спросил Сорокин, проследив направление моего взгляда.

– Понятия не имею. Видел вчера в приемной у министра.

Говорить об испытываемых невесть почему ко мне чувствах я, понятное дело, не стал. Вдруг это был всего лишь острый приступ неконтролируемой зависти?

– Кого-то он мне напоминает, – в задумчивости произнес Жан-Жак. – Кого-то знакомого, но никак не могу вспомнить. Не сам, но кто-то очень похожий.

– Так знакомых сколько! Пустяки, – махнул я рукой.

Не все ли равно? И мало ли кто из нас на кого похож?

– Вспомнил! Ростиньяка! – сообщил Жан-Жак. – Наверняка родственник. У них там семейка большая.

– Ну и пусть. Ладно, господа. Надо торопиться, пока Поншартрен не уехал. Когда еще с живым министром встречусь… – Я говорил, а сам думал: с мертвым-то не увижусь наверняка.

Да и не надо.

8 Ширяев. Адская машина

Зрение Гранье было отличным. Настолько, что давно стало легендарным среди вольных бродяг флибустьерского моря. Никого не удивляло, что канонир всегда первым определял, что за корабль замаячил вдали, когда остальные еще не были уверены, действительно ли на горизонте появился парус, или это очередное облако старается ввести в заблуждение ищущих добычи моряков.

Если же вдобавок подкрепить орлиные глаза Жан-Жака хорошей оптикой… Оптика была. Морской бинокль, равных которому пока еще не было ни в одной стране мира. Причем не только не было – даже появится нечто подобное нескоро. Спустя века.

Сейчас Гранье занял воронье гнездо на мачте и старательно выглядывал корабли, застывшие на внешнем рейде. Сама «Лань» маячила у горизонта. Так что желающие, если у них не было собственного Жан-Жака, едва были в состоянии разглядеть ее паруса. А уж определить, чей это корабль, им нечего было и мечтать. Тем более в европейских водах знаменитая бригантина Командора была абсолютно неизвестна. Мало ли подобных кораблей?

Согласно законам, капер перед боем должен был поднимать флаг державы, выдавшей ему патент. В остальное время он имел право маскироваться под кого угодно. За нарушение морских обычаев подобная маскировка не считалась. Поэтому в данный момент над бригантиной развевался голландский флаг. На случай, если кто сумеет разглядеть его с такого расстояния.

И уж совсем в небытие ушел прежний флаг с ухмыляющейся кабаньей мордой. Когда воюют государства, самодеятельность недопустима. Еще в каких-то дальних водах – возможна, но у собственных берегов…

Видимость была превосходной, ограниченной лишь линией горизонта. Командор поневоле жалел, что так и не собрался изготовить простейший монгольфьер. Насколько тогда улучшился бы обзор! Причем без малейшей необходимости приближаться к возможному врагу. Держись себе за всеми мыслимыми в данном веке пределами. Земля, как известно, круглая. Чем выше заберешься, тем дальше видно.

Сделать воздушный шар вполне реально даже в конце семнадцатого века. Принцип известен, ничего особо сложного нет. Подогретый воздух не водород. Добывать его не надо. Вот только где все разместить на небольшом корабле?

Мачты, пушки, паутина вант… И все это на крохотном пространстве. Единственное – если буксировать за собой баржу. Но это опять лишний груз.

На всякий случай «Лань» была снаряжена по-боевому. Даже мортирки установлены на свои места. Хотя боя не предполагалось и расстояние вполне позволяло убежать. Только в море нет мелочей, а судьба богата на сюрпризы.

– Все! – Не настолько и высока мачта, чтобы голос с нее не был услышан.

Жан-Жак покинул свой пост и стал ловко спускаться на палубу.

– К повороту!

Лучше не маячить больше, чем предполагают обстоятельства. Зачем привлекать внимание? Для этого в последующем будут специальные категории людей. Певцы, политики… Те, кто делает дело, в лишней рекламе не нуждаются.

Гранье сосредоточенно склонился над картой, прикинул ориентиры, расстояния и только затем принялся старательно рисовать короткие черточки.

– Адская машина стоит здесь. Фрегаты, шесть штук, расставлены вот так. Орудийные порты закрыты. Видно, нападения не ждут, но ночью – кто знает?

Сорокин, еще одна легенда экипажа, хотя несколько иного плана, оглядел горизонт и уверенно произнес:

– Погода будет как на заказ. Волнение минимально. Даже луна в последней четверти послужит службу.

Конечно. Полный мрак еще терпим на земле, но с воды без того видно немногое. А уж в кромешной тьме…

Склонились над картой, намечая детали, пути, возможное время, дистанции.

– Франция и лично Его Величество с надеждой взирают на нас, – пробормотал Командор.

Надо отдать должное – разведка Поншартрена сработала хорошо. О выводе брандера известила заранее. Сообщила предполагаемое место. Сколько и где будет людей и кораблей. Даже не скажешь, что противники разделены проливом.

Хотя, что такое Ла-Манш? Мелочь. Когда-то в будущем всевозможные любители рекламы и экстрима будут перебираться через него всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Не с таким большим риском и практически без вреда для здоровья.

Сейчас способы были более просты, зато проверены веками и уже оттого надежны. Обычные лодки, благо весь пролив не перекроешь, а уж избежать нежелательных встреч нынешние разведчики и былые контрабандисты научились. Кто не сумел, того давно не стало.

– Ладно. Большего мы все равно сделать не сможем… – Эх, все-таки не по душе было Кабанову грядущее мероприятие!

Кто держался действительно спокойно, так это Сорокин. Его специально готовили к подобным вещам. Разве что предоставляли при этом весьма полезные приспособления. Акваланги, например.

– Ладно. Три часа – спать. Жан-Жак, тебе предстоит сегодня настояться на вахте, – предупредил Командор.

Людей на «Лани» было совсем мало. Флейшман и Ярцев остались на берегу. Юра упорно старался стать купцом не только по бумагам, но и в реальности. А Валера заранее был приписан к нему шкипером корабля. Которого пока еще не было.

Конечно, они бы обязательно увязались по старой дружбе. Поэтому даже цель выхода в море от Флейшмана скрыли. Мол, идут на небольшую разведку. Через пару дней вернутся.

Если что, должен уцелеть хоть кто-то из вынужденных путешественников во времени! И без того из мужчин практически никого не осталось. Женщин несколько больше, но и тут большинство повыходило замуж на Гаити и сейчас пребывало в том благодатном по климату краю.

Если кроме климата нет ничего хорошего, то о чем говорить?

– Постою, Командор, – кивнул Жан-Жак.

Несравненный артиллерист, умелый фехтовальщик, отличный стрелок, лихой моряк, настоящий друг, он был никудышным пловцом. Как-то до этого всерьез не требовалось, а за несколько дней не научишься. Гранье впервые переживал по этому поводу и поэтому старался хоть как-то облегчить жизнь друзьям.

Море приучило людей спать не по времени суток, а в зависимости от состояния дел. Есть свободное время – надо отдыхать. Пусть в данный момент светит солнце и сухопутные жители поголовно заняты разнообразной работой. Но им ведь не приходится выкладываться по ночам. Разве что с женами. Однако это уже сугубо личные проблемы.

…Ширяев проснулся первым. В отличие от того же Командора, он был вполне доволен жизнью. Не каждому удается воплотить детские мечты. Хотя бы потому, что они редко имеют отношение к реальности. Рыцарские турниры, паруса – где это найдешь в современном мире?

И пусть на самом деле романтики в подобных делах немного, Григорию нравилось ощущать себя настоящим мужчиной. Как многим спустя годы нравится вспоминать армейскую службу. Трудно, зато что сравнится с чувством преодоления любых препятствий, с суровыми законами мужского коллектива, с сознанием, что ты не нечто, неопределенного пола, а настоящий мужик, исполняющий извечную мужскую работу? Не самую лучшую, зато одну из самых необходимых в любой стране.

Это другие поколения, избалованные, одураченные СМИ, стали относиться к подобным делам иначе. Воспитание Ширяева было иным. Более консервативным, следовательно, близким к жизни.

Зато с каким восхищением смотрит на отца маленький сын! Ради одного такого взгляда можно в очередной раз пройти сквозь многое. Благо шторма, сражения, труд – все стало привычным.

Некоторое время Григорий позволил себе полежать в постели. Раз есть в запасе время, то стоит ли спешить?

Бригантина привычно скрипела корпусом, едва заметно покачивалась на небольшой волне. Волнующе пахло морем.

Ладно. Пора вставать. Еще надо перекусить, узнать новости, подготовиться.

Новостей, правда, не оказалось. «Лань» медленно крейсировала по проливу, стараясь не появляться в видимости берегов. Никаких кораблей не попадалось, горизонт был чист. Сегодня это радовало.

Спустя несколько минут следом за Ширяевым наружу выбрался Командор, и почти сразу – Константин.

– Наверно, пора. – Кабанов посмотрел на клонящееся к морю светило. – Пока дойдем, пока взглянем в последний раз.

Британцы по-прежнему продолжали стоять на рейде. По донесениям разведки, они собирались начать операцию спустя два дня. Как раз к официальному визиту Поншартрена.

«Лань» ненадолго отошла в сторону, а вскоре на море пала ночь…

У парусных кораблей есть одно несомненное преимущество – бесшумность. Разве что едва слышно плеснет разрезаемая форштевнем вода да скрипнет рангоут.

Зато не тарахтит двигатель, не бурлят воду винты. Если бы в придачу ко всему локатор! Чтобы получше разглядеть застывшего во тьме врага, ведь человеческие глаза плохо приспособлены к мраку.

Локатора, разумеется, не было. Но путь был намечен еще днем, команда опытна, офицеры умелые. Разговоров не было. Люди не нуждались в понуканиях, а распоряжения передавались шепотом.

Однако бывшим флибустьерам было не впервой подкрадываться по ночам. Минимум парусов, готовое к бою оружие, ни малейшего огня. Словно не корабль движется по морю, а призрак, тень. Вряд ли и разглядишь. Если же сумеешь, то наверняка будет поздно.

Выходить на дистанцию «разглядывания» Командор не стал. Бригантину положили в дрейф и дальше двинулись на небольшой шлюпке. Борта едва возвышались над водой, ночь была довольно темная. Сколько бы ни таращились по сторонам вахтенные моряки, требуется редкое невезение, чтобы быть замеченным.

Почти бесшумно погружались в воду весла. Шли еле-еле, руководствуясь не столько зрением, сколько интуицией.

В свете ущербной луны постепенно разглядели едва видимые силуэты стоящих на якорях кораблей. Определились окончательно, приблизились еще, и Сорокин шепнул:

– Все. Суши весла.

Операция вступала в решающую фазу.

Нет, можно было бы рискнуть. Шансы подобраться к брандеру на шлюпке были. Но время военное, вахта должна нестись внимательно. И пусть еще не изобретены прожектора, вдруг заметят, и тогда преимущество будет у тех, кто укрыт высокими бортами кораблей. Уверенное такое преимущество.

Едва слышные всплески. Дальше заранее решено было двигаться вплавь. Боевые пловцы пока неизвестны. Обнаружить над водой три головы гораздо труднее, чем лодку. Не говоря о том, что сообщение на шлюпках ночью прерывается даже для своих, и заметившие немедленно заподозрят неладное.

Плыли фактически налегке. Пара ножей у каждого, в непроницаемом мешочке огниво, да вокруг головы Сорокина намотан тюрбан с заранее изготовленным аналогом бикфордова шнура. Фитиль – вещь известная едва ли не с изобретения пороха.

Вода была теплой. Волнение – небольшим. Плылось довольно легко. Если что несколько нервировало Кабанова и Ширяева, то только темнота. Сорокин-то был привычным к ночным заплывам, а тут плывешь и неосознанно думаешь: вдруг взял не то направление и так и будешь удаляться от шлюпки невесть куда. В перспективе – на дно. До берега неблизко…

Потом в свете ущербной луны возникла темная громада. Потихоньку оформилась в силуэт корабля. И вот наконец над головами пловцов навис борт.

Брандер стоял на якоре. С кормы свисал какой-то канат, явно не слишком нужный, позабытый.

Аккуратнее надо быть, аккуратнее. В противном случае…

Пловцы разделились. Командор отправился к канату, двое других – к якорю. Стальных цепей еще не делали. Якорь – тот же канат с лапой на конце.

Первым полез Сорокин. Один нож он заранее взял в зубы. Не очень удобно, однако руки заняты, а так схватиться за него можно гораздо быстрее, чем если оставить в ножнах.

С палубы, вынуждая застыть, послышались голоса. Смысл разговора остался неясен, но беседовали явно двое. Недолго, на уровне двух вопросов и коротких ответов на них.

Стихло. Один, кажется, ушел. Может, и оба, но лучше быть готовым к встрече.

Константин едва заметной тенью перемахнул через борт и быстро огляделся.

Так и есть. Неподалеку застыл одинокий силуэт вахтенного. Моряк смотрел на воду, еще не зная, что прозевал свою смерть. К службе надо относиться добросовестнее.

Созерцание воды утомляет. Матрос чуть отвернулся и звучно сплюнул на палубу. Очевидно, табачную жвачку.

Курение с заходом солнца было запрещено на всех кораблях. На брандере же, учитывая характер груза, оно вряд ли поощрялось даже днем. Вот и приходилось пользоваться суррогатом.

Если бы матрос посмотрел в другую сторону, то смог бы увидеть бросившуюся к нему тень. А так – успел ощутить, как его схватили сзади, закрыли рот, и в следующий миг острая сталь вонзилась в сердце.

Сорокин некоторое время подержал дергающееся в последних конвульсиях тело. Затем бережно опустил его на палубу.

Сзади на пороге слышимости возник легкий шум. Ширяев.

Сорокин кивнул напарнику на вход в кубрик. Вдруг кто выползет по нужде или по другой причине?

Григорий кивнул, мол, понял. А Константин тенью заскользил к юту. По идее, второй вахтенный должен был находиться там.

…Командор тоже забрался сравнительно легко. Только в конце пути его ждала не палуба, а кормовой балкон. Дверь в каюту по случаю хорошей погоды была открыта.

Некоторое время пришлось постоять на месте, дабы глаза привыкли к мраку. В помещении будет еще темнее. Не хватало на что-нибудь напороться! Или же долго искать, есть в каюте кто-нибудь или нет.

Есть. Изнутри, облегчая задачу, доносился легкий храп. Командор скользнул внутрь и, ориентируясь на звук, приблизился к спящему.

На войне как на войне. Мораль уступает место жестокой необходимости. Тут дилемма проста – или ты, или тебя. И разницы между ударом в спину и победой в честном поединке, собственно говоря, нет никакой. Раз уж итог один…

Храп затих. Проснуться спящему было не суждено. Командор ощупью нашел рядом с изголовьем шпагу, извлек ее из ножен и тихо двинулся в коридор.

По донесениям разведчиков, во время стоянки команда на брандере была минимальной. Максимум – пара офицеров и около дюжины моряков. Не столько команда, сколько охрана. Осталось угадать, в какой из кают расположился второй и последний офицер. Вряд ли он сейчас проверяет посты. Раз корабль на якоре…

Ближайшая дверь оказалась закрытой. Если учесть, что встроенных замков на кораблях не было… Но и изнутри запираться было довольно странно. Матросу входить не положено под угрозой строгого наказания. Капитан, наоборот, имеет полное право заглядывать куда ему заблагорассудится. Тогда почему?

Н-да… Выбить дверь нетрудно, но шум… Командор прижался к хлипкой преграде, прислушался.

Тихо. Не каждый же храпит во сне! Ладно, может, не проснется. Все меньше грехов на душе.

Остальные каюты открывались легко. Только были они пусты. «И разведка доложила точно…» Работают люди Поншартрена, работают. Или кто сейчас непосредственно отвечает за разведку?

…Вахтенный на квартердеке оказался далеко. Он стоял ближе к кормовому обрезу, и незаметно приблизиться к моряку нечего было думать. Хорошо хоть, тоже пока смотрел в сторону. Да и чего высматривать на лестнице?

Сорокин прикинул разделявшее их расстояние и на секунду приподнялся повыше. Бросок вышел удачным. Вахтенный успел только вскрикнуть, негромко, а затем со стуком повалился на палубу. В следующий момент Константин оказался уже рядом и заботливо вонзил другой нож прямо в сердце. Чтобы человек зря не мучился. Страшна ведь не смерть, а болезненный переход к ней. Смерти все равно не избежать.

Уже вдвоем с Командором отправились к трюму. Он действительно был весь набит бочками. Настолько, что дальнейшее было сущей ерундой. Размотать припасенный шнур, расположить его поэффектнее да подпалить перед обратной дорогой.

…Дело было практически сделано, когда брезентовый полог, прикрывающий вход в кубрик, отодвинулся и наружу высунулся сонный матрос.

Ширяев чуть отодвинулся, давая моряку возможность выбраться на палубу. Затем привычно зажал левой рукой рот, а правой нанес удар. Неудачно.

Матрос оказался довольно здоровым и дернулся так, что едва не вырвался из рук сержанта. Второй удар достиг цели. Тело дернулось, и Григорий ударил еще раз.

Грязное дело – война.

В кубрике по-прежнему было тихо. Места немногочисленной вахте хватало, тесниться было не надо. А то, что кто-то выполз наружу, не волновало. Может, и не заметил никто.

Подошедшие Кабанов с Сорокиным посмотрели на труп. Шнур уже тихонько тлел, приближая неизбежный фейерверк, но вдруг проснется еще кто-нибудь? Обнаружить диверсию вполне возможно, а второй раз подобный фокус не повторить.

А время между тем шло, и надо было срочно решать. Или лезть в кубрик и вырезать сонных, или спасаться, пока не стало поздно.

Вырезать было противно. Хотя вахта была обречена в любом случае, однако сам процесс восторгов не внушал. Очень уж как-то…

– Уходим, – тихо произнес Командор.

Без того, пока ждали, времени прошло порядочно. Если кто и проснется, пока разберется, пока поднимет тревогу, а там уже…

Вниз вновь скользнули по канату, чтобы не вызывать лишнего шума. А дальше поплыли в сторону ждущей шлюпки. Только теперь делали это намного быстрее.

Только знать бы точно, где эта шлюпка! В темноте да на воде вполне можно заплутать. Тут чуть свернул, и вполне можешь проплыть мимо.

Страх ведом всем. Плыли, и каждый думал про себя: вдруг вовремя не найдут и взрыв застанет их на воде?

А то и еще страшнее – кто-нибудь из команды все-таки прореагирует, и все хлопоты окажутся напрасными…

Тихий плеск впереди и чуть в стороне привлек внимание, заставил поневоле насторожиться. Свои или чужие?

Хотя чужие, если бы и двинулись в шлюпочный обход, обязательно зажгли бы факел. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто передвигается по воде.

А своим здесь опасно. До ближайшего фрегата рукой подать. Не ровен час – заметят.

– Что? – Заботливые руки подхватили пловцов, помогли забраться в шлюпку.

– Порядок.

Оказалось – не совсем. Не успели разобрать весла, как сбылось предположение Командора. С темной глыбы фрегата раздался встревоженный голос. И кого он окликал – было ясно даже не знающим английский язык.

Оклик повторился, и почти сразу за ним грянул выстрел. Хорошо, тьма мешала прицеливаться. Свиста пули никто не услышал. Зато на британце сразу поднялась суматоха. Вспыхнул один факел, другой, третий…

– И раз! – На весла налегли так, словно участвовали в важнейшем соревновании по гребле.

Впрочем, так оно и было. Причем ставкой была жизнь.

Вновь выстрелили вдогонку. Но гораздо больше пули тревожила мысль, что сейчас проснутся не только на фрегатах, на брандере тоже. Сон на пороховой бочке – чуткий сон.

Не проснулись. Море вдруг украсилось яркой вспышкой, а по ушам ударило громом так, что все прочие звуки на какое-то время напрочь исчезли.

По небу понеслись пылающие обломки. Одни падали на воду, другие – на ближайшие корабли. Один рухнул почти рядом со шлюпкой, и поднятой волной ее крутануло, накренило так, что едва не зачерпнули бортом соленой воды.

Теперь всем стало не до диверсантов. По крайней мере, на двух фрегатах стремительно разгорался пожар, и вырванные из сна команды лихорадочно занялись тушением.

Более везучим кораблям досталось намного меньше, но кое-какие проблемы возникли и на них. Что до шлюпки, то на ней сбились с направления и теперь лихорадочно гребли абы куда, спеша уйти подальше из рукотворного ада.

Неизвестно, куда бы их занесло, однако в стороне путеводною звездой вспыхнули огни. Жан-Жак решил хоть чем-то помочь своим друзьям. А на риск бывшему канониру прославленного Граммона было всегда глубоко наплевать.

9 Флейшман. Дела торговые

Чужое время – не лучшее для собственных дел. У меня имелся довольно неплохой стартовый капитал, необходимые бумаги, вот только на практике…

Нет, идеи были. Только чем больше я задумывался над каждой, тем менее они казались привлекательными. Тут главное что? Быстрый хороший доход. Оседать на одном месте я пока не собирался. Поэтому, например, было абсурдным заводить какой-нибудь трактир. Всерьез обогатиться с предприятия общепита можно только с течением времени. Когда пройдет необходимая реклама и люди решат, что именно у вас кормят лучше, чем в других местах, да и посещать данное заведение станет модным. Но я давно не оптимист и ждать долго результата мне не хочется.

Производство? Руки у Ардылова золотые. Однако своих мастеров в этом времени тоже немало. Разве что изготавливать нечто пока неизвестное и уже по причине этого заранее освобожденное от конкуренции.

Беда в том, что большинство изделий требуют иного уровня технологии. Настолько, что на данном уровне о них не стоит мечтать. Другие здесь пока просто не нужны. Например, нетрудно изготовить, скажем, керосиновую лампу. Но где взять для нее керосин? И вообще, эпоха всеобщего потребления пока не наступила, вещи служат десятилетиями, если не больше. Новшества в быту особо не приветствуются. Простому народу не до них, а у богатых столько слуг, что любой бытовой агрегат покажется явным излишеством.

Да и много ли изготовит один человек? Окупятся ли затраты? Выгода находится в прямой зависимости от масштабов производства.

Вот ардыловские штуцера пошли бы на ура. Оружие ценится. Только никто из нас не хочет послужить прогрессу на данном поприще. Радиосвязь мы держим в тайне, зажигалки решили в европейских водах не использовать, спасалки с «Некрасова» прячем. Штуцера сами имеем, однако изготавливать их на продажу не собираемся. Здесь пусть обходятся без нас. Пока речь шла о нашем выживании, все средства были хороши. Снабжать же опасными игрушками человечество заведомо аморально.

Лучшая торговля – торговля оптом. Тут все плотно перехвачено местными. Попробуй влезь! Даже торговля с американскими колониями может идти исключительно через Вест-Индскую компанию. И никак иначе.

Мелькнула мысль посетить Индию с ее запасами пряностей. Одна беда – по прикидкам, путешествие продлится около года. Долговато для начала. Век на дворе медлительный. Всего транспорта – парусники да телеги.

И все-таки я не сдавался. Искал, расспрашивал людей, порою ненавязчиво давал взятки. Это ведь ложь, что подарки любят лишь русские. Здесь, в Европе, к этому делу относятся с отнюдь не меньшим вниманием. Так и ждут, когда ты поднесешь им барашка в бумажке. Хорошо хоть, не дошли до великолепной фразы Станислава Лема: «Взятки по-прежнему брали все, но никаких услуг за них не полагалось».

Командор воспользовался моей занятостью и тайком провернул уничтожение английского брандера. Хоть я человек миролюбивый и шпагу над диваном повесил, чтобы по возможности никогда ею не пользоваться, поступок Кабана задел меня до глубины души.

Сергей выслушал мои упреки и сказал:

– Понимаешь, Юра, в архипелаге мы были обязаны выжить. Поэтому я водил вас в бой. Но сейчас… Оно нам надо? Брандер – ладно. Мы пока находимся в этом городе, и нас подобное касается напрямую. Да и последнее дело – стараться устроить теракт против мирных жителей. – Он намеренно употребил современные нам термины. – В Сен-Мало погибла масса ни в чем не повинного народа. Не хочу, чтобы такое повторилось еще раз. А вот все эти каперские патенты… Видал я их в одном нехорошем месте. Деваться было некуда. Однако таскать вас всех за собой я не собираюсь. Лучше устраивайтесь пока на берегу. Кстати, могу тебе предложить одно дело. Мне надо отремонтировать фрегат. Возьмешься? Наниматель платит. Наберешь рабочих, и вперед.

– Хочешь сделать из меня судоремонтника? – Признаться, о такой стезе я еще ни разу не задумывался.

– Ты же пока свободен. Захочешь – завяжешь. Да и это не помешает прочим планам.

– Смотря как работать, – заметил я.

– За день не надо. И за два тоже, – улыбнулся Командор.

Мне показалось, что главную мысль Кабанова я уловил.

– А за десять? – процитировал я один из любимых фильмов. – Да, трудную работу ты мне задал. Тут без помощников не обойтись.

По выражению лица Сергея было ясно, что я угадал. Чем дольше будет ремонтироваться фрегат, тем позднее придется выходить на нем в море.

– Вот и набери соответствующих. Платить все равно не нам. Я даже твои сметы проверять не буду. Берешься?

– Что с тобой поделать? Ладно. Отремонтирую. Когда смогу.

– Вот и отлично. А пока суд да дело, можем съездить в гости к одному хорошему человеку. Когда еще доведется его увидеть?

– К Мишелю?

– И как ты все знаешь? Он же приглашал. Заодно посмотрим, как там Рита. Вот уж, наверное, не думала стать знатной дворянкой!

– А сам ты кто? Тоже французский дворянин. Угнетатель народных масс. Ох, повезло тебе, что не доживешь до великой революции! Робеспьера на тебя нет вместе с Маратом! И доктора Гильотена в придачу с его бессмертным изобретением. Которое и обеспечило свободу, равенство, братство.

Конечно, я никогда не был приверженцем коммунистических идей. Как, кстати, не завидовал Командору с его дворянством. Но как не подколоть близкого человека!

– Рановато мы для этого объявились. Предпосылок пока нет. Так что могу угнетать и массу, и объем. Слушай, может, пока мы во Франции, найти их родителей, или нет, дедов-прадедов, да и вызвать на честную дуэль? – не знаю, насколько серьезно предложил вдруг Кабан.

– А они в чем виноваты? Раз уж сын за отца не отвечает…

– А отец за сына? Кто-то же воспитал эту породу монстров! Не сами собой они вылупились! – Мне почему-то показалось, что Командор вполне может найти и убить неведомых предков.

– Это будет простое убийство, – на всякий случай предупредил я. – Да еще при отягчающих. С умыслом.

– Скорее – при облегчающих. Убить десяток, зато потом уцелеют тысячи. Или сотни тысяч. Любая религия отпустит мне этот грех. А то и зачтет на небесах.

– Хорошо, что в святые не произведут. Ты уверен, что на освободившееся место не пролезут другие? Не десяток же человек устроили революцию! Тут одно общественное мнение подготовить надо. Все эти просветители и прочие энциклопедисты, которых слушали да понимали. Палачи и кандидаты в Наполеоны всегда найдутся. Лишь бы востребованность была.

Командор тяжело вздохнул.

Неужели на самом деле вообразил себя неведомым и бескорыстным спасителем человечества?

– Да. Тут как бы еще хуже не было, – согласился он. – Кто знает, куда все повернет? Видишь, даже простейшим способом историю изменить боимся. Что мы за народ? Ладно. За ремонт берешься? Или, еще лучше, поехали с нами. Мишеля проведаем, женщин наших у него на время оставим. Пока сами не определимся, как дальше добираться будем.

– Разве они мешают? Я, наоборот, стосковался по Ленке так, что на день разлучаться не хочу, – признался я.

– Дело не в тоске, а в неопределенности. Тебе-то хорошо, а вдруг у меня опять начнутся походы? В отдалении они хоть ничего не будут знать. Пусть лучше считают, что рыбу ловлю. Или товары перевожу. Или там лабаз какой-нибудь охраняю. К чему лишние переживания? И мне будет легче. Волноваться не надо.

Видно, наш несгибаемый предводитель никак не мог забыть похищения своих дам и все, что за этим последовало. Тут поневоле станешь осторожным, хотя в Европе подобные методы не практикуются. Очевидно – из-за остатков рыцарства, а также наличия собственных жен в пределах досягаемости.

Что аукнется, то и откликнется. Вроде бы так.

– Мы в Европе, Сергей. Архипелаг с его страстями остался позади, – пытаюсь объяснить другу. – Наоборот, сейчас мы можем пожить относительно свободно. Я так думаю: не жениться ли мне на Лене? Хоть я по национальности – сам знаешь, но все равно роднее здесь никого не найду. Опять-таки детей заводить пора.

Ох, зря я это сказал! Командор едва заметно изменился в лице. Уж он-то никак не может оформить свои отношения. Разве что переберется в мусульманскую страну. Вот и терзается из-за этого. В наши дни никто ни на что не обращал внимания. Здесь же, пусть для виду, живут по христианским законам, и внебрачное открытое сожительство, да еще с двумя, шокирует кого угодно. Втайне позавидуют многие, однако с виду будут возмущаться с пеной у рта.

Распишешься же с одной – куда девать вторую? Оформлять как родственницу? Но неудобно хоть на бумаге оказывать одной некое предпочтение.

– И по какому обряду? – Сергей быстро взял себя в руки. – По иудейскому или по православному? Католиками или протестантами вы не являетесь, а светского брака пока нигде не признают.

– Я предусмотрительный. – На моем лице появилась самодовольная улыбка. Хотя и неловко перед Командором, но кому еще признаешься? – У меня в кармане лежит свидетельство, что мы с Еленой являемся мужем и женой. Еще на Гаити тайком купил у одного ксендза. Настолько тайком, что Лена до сих пор ничего не знает. Все равно живем вместе. Бумага же – оправдание на всякий случай. Или давай устроим небольшую свадьбу. Посидим, отметим это дело. Впрочем, как знаешь.

– Вот именно, – подтвердил Командор.

При этом его малыш официально являлся юным Санглиером со всеми правами потомственного дворянина. О чем имелась куча бумаг, в числе прочего заверенных губернатором Гаити Дю Касом.

Весь разговор проходил в небольшом портовом кабачке. Благо, Командора в лицо фактически не знали, и он мог гулять без опасения привлечь излишнее внимание.

– Ладно, пойдем. А то скоро стемнеет. – Кабанов бросил на стол пару монет и поднялся.

Мы почти не пили. Бутылка легкого вина на двоих – по градусам почти ничего. Мелочь, особенно в эти времена, когда других напитков, кроме спиртных, в Европе почти нет.

Я успел на третий день по прибытии снять себе половину небольшого домика. Несолидно торговцу надолго останавливаться в гостинице да еще с женой. Я по легенде вообще хочу поселиться в Шербуре, как только присмотрю себе занятие по душе.

Командор ничего ни снимать, ни покупать пока не стал. Он очень хотел навестить всей семьей Мишеля, а любая поездка пока растягивается на месяцы. А уж покупать, чтобы продать, едва двинем в Россию, и вовсе глупо. Цены на продукты итовары, говорят, растут. Как всегда во время любой войны. А вот на жилье – как-то не очень.

Расставаться не хочется. Не спеша доходим до бухты. Корабли застыли на причале и рейде. Паруса убраны. Тишина. Машинально находим «Лань», а рядом с нею – захваченный нами фрегат. Командор привычно раскуривает трубку, выпускает клуб дыма и замечает:

– Хочешь идею? Где-то когда-то читал, что англичане возили из России пеньку. Раз тут тоже есть флот, то почему бы тебе не заняться тем же? Все ближе, чем Индия. Правда, до Архангельска идти холодными краями. Но другие порты пока не отвоеваны. Да и после строительства Питера еще долго будет идти война.

Франция пока является достойной соперницей Британии на морях. Поэтому идея не столь плоха.

– Корабля нет, – напоминаю я.

Наша «Лань» для перевозки больших партий грузов не приспособлена. Оно понятно – при всей ее универсальности, это главным образом боевой корабль. Пусть маленький, однако в свое время он доставил столько хлопот и голландцам, и испанцам, и тем же англичанам.

– Ладно. Вернусь от Мишеля, придется пару раз выйти в море. Приведу пару посудин, а там – выбирай. Правда, продаваться они будут с аукциона, но кое-что тебе добавим, – сквозь дым, словно само собой разумеющееся, говорит Командор.

– Хочешь вступить в долю? – Такому компаньону я был бы только рад. Деловой хватки у Сергея мало, он военный от мозга костей, зато надежен, словно скала.

– Нет. Не мое это. Сам понимаешь.

Понимаю и даже не пытаюсь соблазнить молочными реками с кисельными берегами.

– Спасибо, Сергей. Как смогу – отдам.

– Брось. Какие счеты? Если мы не будем помогать друг другу, то просто не выживем, – отмахивается Командор.

Он немного провожает меня. Улочки Шербура узкие и грязные. Все-таки триста лет спустя жизнь в городах станет несравненно комфортнее. С другой стороны, настоящие друзья станут попадаться намного реже. Нынешняя жизнь располагает к дружеской открытости. Даже классическая мушкетерская троица Жила совсем недавно. Не то полвека, не то четверть века назад. Я уж, признаться, плохо помню датировку бессмертного творения Дюма.

Что еще плохо – стоит лето, но на мне, согласно местной моде, надет камзол, шляпа да еще сверху наброшен плащ. Без последнего можно было бы обойтись, но я не был уверен, что мы не загуляем, а под свободно ниспадающей тканью легко прятать пистолеты. Все-таки после всех наших приключений без оружия я чувствую себя неловко.

На очередном углу мы расстаемся. Отсюда до дома мне от силы десять минут ходьбы. Командору до гостиницы раза в полтора дальше.

– Сам доберусь. Не маленький, – отмахиваюсь я.

Уже совсем стемнело. Окна на первых этажах прикрыты ставнями. Преступность процветает повсюду. Не слабее, чем в наши дни. Даже сильнее, учитывая отсутствие должных органов правопорядка. Одна городская стража, которой до нашей продажной милиции еще расти и расти. Ни следователей, ни оперов.

Не успел подумать об этом, как узкую улочку перегораживают два мужских силуэта. Скосив глаза назад, убеждаюсь, что еще один старательно пытается отрезать мне путь отступления.

Кричи, не кричи, помощи не дозовешься. Порою под стенами домов находят труп запоздалого гуляки. Тоже издержки времени. Зато, справедливости ради, в случае нападения ты имеешь полное право защищаться любым оружием и за последствия отвечать не будешь. Хоть навалишь целую гору трупов.

Невольно замедляю шаг, руки сами ложатся на рукояти пистолетов. Такие привычные рукояти.

– Куда торопишься, приятель? – спрашивает один из мужиков.

Второй, не дожидаясь ответа, в свою очередь добавляет хрестоматийный вопрос:

– Жизнь или кошелек?

– Вы хотите предложить мне деньги? – стараюсь, чтобы в моем голосе прозвучала ирония.

– Чего? – Мужчины извлекают ножи. В свете отдаленного фонаря тускло отсвечивает длинное лезвие.

– Шли бы вы себе своей дорогой, – предлагаю я, прижимаясь спиной к стене.

Не хватало еще получить удар в спину!

– Сейчас пойдем, – мрачно извещает меня наиболее здоровый грабитель, медленно надвигаясь на меня.

– Ваше счастье, что не нарвались на моего приятеля. Он бы убил вас голыми руками. А я добрый. По пуле на каждого не пожалею. – Большие пальцы взводят собачки курков.

Расстояние мало, и обмениваться дальше угрозами опасно. Да и не собираюсь я либеральничать.

Выстрел эхом отражается от стен. Здоровяк хватается за грудь и послушно падает в пыль.

Я направляю пистолет на его приятеля. Тот реагирует мгновенно. Только что стоял – и вот уже несется со всех ног прочь, нимало не беспокоясь о судьбе оставленного компаньона.

С другой стороны тоже доносится удаляющийся топот – третий грабитель решает, что нет ни малейшего смысла перекрывать путь отступления тому, кто может спокойно идти вперед.

Так я и делаю. Перешагиваю через тело и иду с пистолетом в руке. Второй, разряженный, вновь прячу под плащом.

Лена встречает меня в комнате. Да и какая это встреча? Сидит надувшаяся от обиды. Одна в чужом городе, стране и времени. И еще я вечно шляюсь невесть где.

Мне поневоле становится жаль мою бывшую секретаршу, а ныне – спутницу в скитаниях. Внимания ей на самом деле перепадает немного. В Карибском море я вечно пропадал в походах, а на берегу гораздо больше времени проводил с друзьями.

– Леночка, милая, а знаешь, что я тебе принес?

Обида еще не прошла, однако извечное женское любопытство заставляет заинтересованно поднять голову.

– Тут у меня бумага завалялась. Прочитаешь или помочь?

– Обойдусь, – отворачивается Елена.

Женщины предпочитают нечто существенное. Бумажки их не интересуют. Хотя… смотря какие бумажки.

– Тут, между прочим, о тебе. Вернее – о нас.

– Их разыскивает милиция. Или кто вместо нее? – язвительно комментирует моя избранница.

– Не угадала. Здесь выписка из церковной книги, в которой сказано, что некая Елена является законной женой некоего Юрия.

– Шутки у тебя! – Прелестное лицо отворачивается от меня прочь.

– Это не шутки. Читай.

После третьего прочтения она все же убедилась, что это правда.

И вот тогда такое началось…

10 Кабанов. Встреча с Мишелем

В жизни мне довелось поколесить немало. Я не говорю про перелеты. В воздухе расстояния не ощущаются. Вернее, выглядят как-то несерьезно. Сел в самолет в Москве, а через восемь часов вылезаешь из него на другом конце света, в Хабаровске. Да еще бурчишь при этом, что надоело сидеть на одном месте, лишь один раз быстренько перекурил в туалете, и вообще, устал, надоело.

Настоящее путешествие возможно только по земле. Или по воде. С постепенно разворачивающимся пейзажем, с определенным занудством, с подсчитыванием оставшегося расстояния.

По времени путешествия бывают короткими и длинными. На колесах и пара сотен километров – пустяк. Пешком же такое расстояние пока пройдешь…

Мне доводилось перемещаться на поезде, в автобусе, в автомобиле, на БМД и БТРе, на своих двоих с полной выкладкой. В последние годы – под парусами. А вот так, далеко да на карете, – первый раз в жизни. В фильмах и книгах герои вообще путешествуют верхом. Но это надо совсем не жалеть лошадь. Про собственную задницу уже не говорю. Да и вещей с собой много не прихватишь. Одному или в мужской компании от беды можно. Только с нами были дамы, а уж багаж у них…

В конце концов к Мишелю отправились лишь мы с Ширяевым. Юра привлек к делу не только Ардылова и Кузьмина, но даже Ярцева. Калинин и Кротких остались помогать ему по коммерческой части. Военная стезя во Франции особо не привлекала никого.

Петрович вновь искал себе практику. И наконец, Костю соблазнил Гранье. Уговорил навестить какого-то старого знакомого в Дюнкерке, городе, упорно ассоциирующемся у меня с позорным бегством англичан во время Второй мировой.

В итоге мы пустились в путь двумя семействами. Двое мужчин, столько же детей, три наших женщины плюс две служанки и по кучеру на козлах. В одной карете поместиться мы никак не могли, и пришлось взять две с соответствующим числом лошадей.

Дороги – беда не только одной России. По крайней мере, в нынешнее время. Там, где сохранились римские, – хорошо, однако появилось столько мест, где тракты проложились позднее. Именно проложились. Насколько понимаю, никто специально их не прокладывал. Люди путешествовали по делам. На популярных маршрутах возникали тропки, потом – тропы, те, в свою очередь, превращались в дороги. Между крупными городами за ними поневоле следили. Однако стоило свернуть в сторону, как езда превращалась в некое подобие набора мучений. Сплошные ухабы, наверняка помнившие старое средневековое правило: «Что с возу упало, то пропало», бесконечные повороты, подъемы, спуски, короче, все, что пожелает душа путешествующего мазохиста.

Мазохистом я не был. Просто хотелось повидать дорогого мне человека. Времена таковы – расставшись с кем-нибудь, рискуешь больше его никогда не встретить. В отсутствие приемлемого транспорта любые расстояния становятся трудноодолимыми.

Последнее мы сполна испытали на себе. Дни медленно уходили за днями. Ночи на постоялых дворах сменялись ночами в чьих-нибудь замках или дворцах. Один раз мы неверно рассчитали, и в итоге ночевать пришлось под открытым небом. Хорошо, что погода стояла хорошая и все это напоминало пикник.

Задумчивое пламя костра, бурлящая похлебка, аромат запекающегося мяса, глубина звездного неба над головой… Лепота…

Единственное, что несколько портило покой, – на дорогах, по слухам, пошаливали. Поэтому пришлось нам с Ширяевым дежурить по половине ночи. Не хватало прославленным морским разбойникам пасть жертвой своих сухопутных коллег!

Но нет. Ночь на природе прошла спокойно. Бандитизм явно не являлся основной профессией французских жителей. Как в дальнейшем при всех гримасах криминогенной обстановки все же не стал доминирующей специальностью на Руси. Да и по оставленному позади Карибскому морю ходили не только пираты. Иначе кого бы мы там грабили? Друг друга?

И вновь вокруг нас неторопливо пробегали леса, перелески, поля, виноградники… Прелестные картинки доиндустриальной эпохи. Это позднее деревья пойдут в ненасытные заводские топки, леса исчезнут, зато расплодятся города и городки с их чадящими заводскими трубами. Нам до этого не дожить.

Пока доходило до того, что люди частенько пили прямо из рек. Мы-то по привычке воду кипятили. Помимо химии есть еще биология. Всевозможные бактерии да вирусы, еще не мутировавшие и потому для нас вдвойне опасные. Иммунитета от подобных тварей у наших организмов нет. Легко в ящик сыграть. В пиратской эпопее нас, наверное, спасало постоянное напряжение. Нам было не до хворей, и они в основном благополучно обходили нас стороной. До сих пор обходили…

Кареты въехали в очередной лес. Настолько дремучий, что никак не ассоциировался с Францией. Тогда уж с Россией. Все-таки чащобы и прочие буреломы обычно соотносятся с моей родиной, а не с благополучной Европой.

Только какая она благополучная? В нынешние времена…

Дальнейшее произошло внезапно. Настолько, что неопытный трус испугаться бы толком не успел.

В первое мгновение мне показалось, будто валятся деревья. Я сидел у левого окна, размышлял о пейзажах, о судьбах цивилизации, о прочей ерунде. Ребенок спал на руках у заботливой мамы. Сама Наташа сидела тихо, боясь разбудить дитя. Юленька вообще дремала, убаюканная бесконечной монотонной ездой. И, как всегда, спала Жаннет.

Не то падающие, не то чересчур сильно качнувшиеся ветки вывели меня из задумчивого транса. Что происходит, я не понимал. Только в любом случае пассивность – худший из всех возможных способов действий.

Затем сквозь треск и шум знакомо и реалистично грянул выстрел. И сразу все стало ясно.

Я не облекал в мысли осознание происходящего. Это рассказывать о чем-то порою долго. По времени все случается гораздо быстрее. Настолько, что лишь потом можешь анализировать свои поступки и чужие ответы на них.

Я столько раз десантировался из БМД и БТРа, что дальше просто сработал инстинкт.

Тело само рванулось наружу. Я едва не снес довольно хлипкую дверцу кареты и еще в полете, привычно группируясь перед падением, заметил суетящихся кругом разнообразно одетых мужчин. Практически у каждого в руках что-то было. У кого – шпага, у кого – нож, а у кого-то – пистолет или мушкет.

Ох, не демократ я и не либерал. И правозащитника из меня никогда не выйдет, сколько ни старайся! Нет во мне толерантности, политкорректности и прочих позднейших заморочек. Может, и особой любви к ближнему нет. Если этот ближний – дальний, да еще пытается отправить меня на тот свет. Или хотя бы ограбить на этом.

В дороге я не расставался с портупеями, ставшими привычными. Плюс – шпага, плюс – метательные ножи. Без всего этого арсенала я чувствовал себя на редкость неуютно. Хуже бизнесмена без чековой книжки или демократа без внимания прессы.

Первую пару пистолетов я выхватил еще в полете. Упал кому-то под ноги, перекатился, вскочил, взводя курки. Передо мной в некоторой растерянности застыл мужчина с обнаженной шпагой. Я выстрелил в него в упор из правого ствола, отбросил разряженное оружие и дернул из-за спины нож.

Спустя мгновение нож вошел в спину некстати отвернувшегося от меня другого разбойника.

От второй кареты, где находился Григорий, громыхнул выстрел и почти без перерыва – еще один.

Дорога в этом месте делала небольшой поворот. Из-за моего рыдвана было не разобрать, что происходит сзади. Да я все равно пока не мог помочь моему бывшему сослуживцу и верному спутнику.

Оглядываться пришлось молниеносно. Обстановка не радовала. Наш кучер завалился на своем облучке. Не то ранен, не то убит. Очевидно – тем самым выстрелом, который привел меня в чувство.

Двое разбойников держали под уздцы лошадей. От природы наши четвероногие перевозчики – существа трусливые и вполне могут понести карету без понуканий кучера.

Еще двое разбойников направлялись в мою сторону с той же стороны. Направлялись скорее по инерции. Мое выпадение из экипажа с последующим нападением вряд ли заняло больше пяти секунд, и мозги лесных грабителей еще не сообразили, что ситуация развивается не по их сценарию.

Шедший первым был одет заметно лучше остальных. С этакой претензией на роскошь, если не принимать во внимание явную несвежесть наряда. Он был единственным, чья шпага покоилась в ножнах. Зато пистолет в руке наводил на размышления, кто именно стрелял в кучера. Следующий за ним был с мушкетом в одной руке и большим кинжалом в другой. Уже поэтому в моих глазах на роль стрелка он не подходил. Стрелять с тяжелого ружья от бедра или с вытянутой руки – это же какое мастерство и силу иметь надо! А на Малютку Джона разбойник явно не тянул. Даже с большой натяжкой.

Почти рядом со мной стоял еще один из романтиков больших дорог. Его недавние соседи и приятели уже выбыли из игры. Этому же повезло. Пока повезло.

Нож в его руке нервно подергивался, однако меня зацепило не это. Внимание сразу привлек пистолет, который ходил ходуном гораздо сильнее клинка. Что было гораздо серьезнее. Вдруг выпалит сдуру, а в карете, между прочим, женщины и маленький ребенок.

Уже задним числом, когда все закончилось, мне подумалось, что по всем канонам жанра стычка должна была завершиться примирением с разбойниками, нашей если не дружбой, то хотя бы взаимоуважением, совместными посиделками у костра… Тогда же мне было не до рассуждений и размышлений. Тот, кто бьет вполсилы, наверняка сам окажется жертвой.

Разбойников было больше. Кто-то наверняка находился по ту сторону кареты. Да и Григорий стрелял не по зайцам. Беда бандитов – в низкой боевой подготовке. Они привыкли брать неожиданностью, нахрапом. Смогли бы одолеть обычных путников. Может, и опытных, если бы последние промешкали хоть немного и дали робин-гудам чуть форы по времени.

Что-то я расфилософствовался по мелочам и нагромоздил кучу ненужных описаний. Видно, совесть моя чуть не на месте. Не в том смысле, что мне жалко кого-то из нападавших. Сами хотели – сами получили. Но уж очень я привык убивать в последнее время. Словно так и надо поступать по жизни.

Как раз отсутствие раскаяния меня и беспокоит.

Шпага сама прыгнула в руку и вошла разбойнику в бок.

Он еще падал, когда я вскинул пистолет и выстрелил в наконец-то опомнившегося главаря.

Беда в том, что кремневое оружие срабатывает не сразу. Пока вспыхнет порох на полке, пока он подожжет основной заряд, проходит добрые полсекунды. Не меньше.

Главарь оказался калачом тертым. За эти полсекунды он успел отшатнуться, и предназначенная ему пуля попала в руку следовавшего за ним бандита. Главарь отбросил пистолет, подтверждая тем самым мои недавние подозрения о выстреле в кучера, и потянул из ножен шпагу.

Составить ему партию я не смог. От кареты раздался истошный женский визг. Пришлось забыть про главаря, его раненого приятеля да и про все остальное.

Как я оказался по ту сторону экипажа, объяснить не сумел бы никто. Перепрыгнул ли, обежал, перенесся по воздуху…

Вторая дверь была распахнута настежь, и какой-то крепыш похотливо пытался вытянуть наружу мою Юленьку. Другой оборванный разбойник стоял сразу за его спиной и выгадывал, где встать, дабы оказать компаньону наиболее эффективную помощь.

Я оказался перед ними так, что ни рубить, ни колоть тащившего было несподручно. Пришлось ударить клинком, словно палкой, почти без замаха по спине.

Убить подобный удар не мог. Разве что несерьезно ранить. У нас на море такие раны флибустьеры даже не замечали. Мало ли они зарабатывали царапин!

Очевидно, в европейских лесах дела обстояли несколько иначе. Разбойник вскрикнул, разжал руки и отпрыгнул в сторону. Упиравшаяся перед тем Юля по инерции улетела в глубины кареты, лишь мелькнули одна из многочисленных юбок да кончик ноги.

Второй бандит, до сих пор больше примеривавшийся, с какой стороны подступить, с неожиданной прытью выхватил пистолет.

Я привычно качнулся в сторону. Ему бы хоть в туловище стрелять, а не в лицо! Тоже мне, Вильгельм Телль выискался!

Мой клинок вошел незадачливому стрелку в живот. Его шибко раненный приятель решил не дожидаться очереди и припустил в лес. Плащ на его спине был порван, а дальше я и разглядывать не стал.

Лошади все время норовили встать на дыбы, рвануть прочь от места, где что-то постоянно грохочет, да к тому же начинает явственно пахнуть кровью. К счастью, державшие их разбойники находились на своих постах. Они едва не висели на скакунах, однако продолжали удерживать карету на месте.

Молодцы, ничего не добавишь!

От экипажа Ширяева по-прежнему доносился шум. Там тоже дрались. Если уровень лесных братьев такой же, то, может, Гриша сумеет обойтись без моей помощи.

Воинское ремесло, как никакое другое, требует постоянного упражнения даже после того, когда основные навыки давно закреплены. Разбойники явно пренебрегали этим непреложным правилом, большую часть времени пребывая в неге и довольстве. В архипелаге такие лентяи долго не жили…

Я изо всех сил вновь рванул на другую сторону. Никак не мог забыть, что главарь находится там. Как правило, такие должности занимают люди, наиболее умелые. Чаще всего именно они собирают вокруг себя остальных, а нет – добиваются положения умением и силой. Ну и, конечно, удачливостью.

Не знаю, как насчет умения, однако удачливость явно оставила главаря. Он сам прекрасно понял это. Даже не попытался ни устроить решающий поединок со мной, ни хотя бы схватить одну из женщин и укрыться за ней, словно за живым щитом.

Хотя для последнего он был, возможно, хорошо воспитан.

Я хорошим воспитанием не блистал. Шпага продолжала привычно лежать в правой руке, поэтому пистолет был выхвачен левой. Главарь как раз вцепился в древесный ствол, чтобы с разгона обогнуть его, а там – ищи его в чаще.

Нет, все-таки я определенно не джентльмен. Подельники пусть удирают, а вот главарь… Он ведь еще может доставить ненужных хлопот. А то и попытаться отомстить за провал нападения. Достаточно хорошенько прицелиться из чащи да выстрелить. Пуля из засады без проблем способна одолеть любого фехтовальщика.

Не выстрелит. Как и не отомстит. Я достал его буквально в предпоследний момент, который стал для главаря последним.

И тут свои добровольные посты оставили конюхи. Они решили, что нет никакого смысла удерживать лошадей, по-прежнему остающихся хозяйскими. Да еще учитывая, что вместо благодарности их могла ждать общая участь.

Это они зря. Работа заслуживает хоть какой-то награды. Уж их трогать я точно не собирался. Как перед этим фактически отпустил двоих бандитов: с рваным на спине плащом и второго, раненного в руку.

Едва конюхи торопливо бросились прочь, почуявшие свободу лошади решили, что пришел их долгожданный час. Еще счастье, что назвать скакунов дружными было трудно. Рванули бы сообща, могли бы такую скорость набрать едва ли не с места!

Что-то скрипнуло, что-то звякнуло, и карета тронулась в путь. Ощущение было таким, будто внезапно приходит в движение твой поезд, а ты остаешься стоять на перроне. Хорошо, перипетии схватки сыграли мне на руку и я оказался почти рядом.

Чтобы запрыгнуть, пришлось даже отбросить шпагу. Я же не каскадер. Тренироваться в делах подобного рода не приходилось. Да и кареты мало приспособлены для трюков.

Я едва не сорвался, на секунду завис, но сумел подтянуться и плюхнуться на козлы рядом с кучером.

Кстати, тот был жив, хотя мало что соображал от раны. К тому же он стонал, но – вот что значит профессионализм! – вожжи не выпустил. Я буквально силой вырвал их и потянул, останавливая лошадей. Блин! С машиной управляться куда легче!

Но – справился. Карета застыла, и я немедленно рявкнул:

– Юля!

Женщина послушно высунулась. Растрепанная, но такая милая…

Времени на сантименты и любования не было. Сзади оставался Ширяев, и непонятно, как обстояли дела у него. Да и шпага мне была дорога, и оставлять ее у дороги я не собирался.

– Держи! – Я подхватил Юлю. Рывком помог забраться на козлы и протянул вожжи. – Кому сказал!

Не люблю приказывать женщинам, однако выбора не было, а уговоры всегда отнимают время.

Женщина судорожно вцепилась в вожжи, а я сразу соскочил и бегом бросился назад.

Помогать Григорию не пришлось. Разбойники не ожидали мгновенного отпора. Троих Ширяев убил или тяжело ранил, еще столько же, по его словам, бежали, и поле боя осталось за нами.

Второй кучер не пострадал. Лишь Вика смотрела вокруг расширенными от ужаса глазами. Зато Маратик гордо взирал на валяющиеся тела. Он еще не понимал, что любая смерть – это окончательная точка в жизни. И ничего хорошего в ней нет.

Я подобрал пистолеты, бережно вытер шпагу. Кое-кто из разбойников был всего лишь ранен. Добивать их я не стал, брать с собой и лечить – и подавно.

Пусть решит судьба. Может, выживут. У меня даже не было на них зла. Просто не успело появиться…

11 Флейшман. Идеи и решения

Ремонт фрегата шел строго в заказанном темпе. Конечно, для моей рекламы не очень, однако спешка пока не в чести, да и как не пойти навстречу другу? Пусть корабли не выходят в море без капитанов, а когда вернется Сергей, никому не ведомо, но лучше уж фрегат постоит. Со стороны сразу видно, что работы на нем идут. Часть обшивки разобрана, ребрами просвечивают шпангоуты, трудятся работяги, покрикивает кто-то из десятников…

Показуха, зато убедительная. Всем ясно, что Командор взялся за дело всерьез. Настолько всерьез, словно готовится не к выходу в ближайшие окрестности, а к возвращению в знакомую до боли и ставшую привычной Вест-Индию.

В таком виде и застал дела приехавший с официальным визитом Поншартрен. Командора он не застал, Сергей уже пустился в путешествие к Мишелю. Министр через своих порученцев поспрашивал, куда делся новоприобретенный каперский капитан, вроде вполне удовлетворился ответом да и отбыл дальше. В Брест, где были сосредоточены основные силы французского флота.

Я же небольшую часть времени находился на верфи, а остальное или проводил с Леной, или искал достойное занятие. Чем больше искал, тем больше приходил к выводу, что хочу в Россию.

Петр, несомненно, тиран. Зверь на троне. И я не квасной патриот. Более того, по определению не могу им быть. Все гораздо проще и прозаичнее. Во Франции сейчас царит относительный порядок. Не то чтобы особо хороший или плохой, однако лучшие места на внутреннем рынке захвачены. Далекие края пока слишком далеки. В России же готовится нечто сродни революции или былой перестройке, а значит, там есть где развернуться предприимчивому человеку.

Вначале у меня мелькали мысли заложить собственную колонию где-нибудь в Калифорнии. Только разве это была бы жизнь? Или сам обрабатывай землю в поте лица своего, или завоевывай какое-нибудь племя и заставляй его делать то же самое. И оставайся на этом примитивном уровне до самого конца. Просто потому, что небольшой группой сделать реально ничего не возможно. Любые материалы и инструменты доставляй из Европы чуть ли не вечность, сплошное натуральное хозяйство. Короче, в таком случае гораздо больше смысла было заделаться плантатором на том же Гаити.

В России же вариантов хватало. На самый худой конец можно возить в Европу пеньку, как советовал Командор. Другой вариант – хлеб.

Во Франции действительно ощущался недостаток продуктов. Наверняка виновата война. Дошло до того, что пшеницу стали покупать в Норвегии. Она гораздо ближе, чем Россия. Да и портов на нашей недавней родине пока нет. А в тот же Архангельск много товара не довезешь. Цена в итоге получается такая, что покупателя в самый голодный год не найдешь.

В Норвегию я бы сходил. Дело достаточно выгодное, хотя и несколько рисковое благодаря тому же военному времени. Однако в составе конвоя… Был бы вместительный корабль…

Корабля не было. Большинство каперов действовало из Дюнкерка. Туда же доставлялись захваченные ими призы. В Шербуре что-то выставлялось на аукцион редко. А уж не устраивало меня ни в каком плане.

Флибустьерская карьера приучила разбираться в кораблях. Так дворяне поневоле являются знатоками лошадей. Только у них это идет испокон веков, а у нас – сразу. Из одной сплошной необходимости. Как из необходимости мы научились более-менее сносно владеть саблей и пистолетом.

Захваченные призы мне не нравились. Одни были не очень вместительны, другие недостаточно мореходны, третьи заведомо неуклюжи и тихоходны. При том, что цены на приведенные каперами корыта мне показались несколько завышенными. Или просто добычи в последнее время мало?

Пришлось ждать. Корабль – не только жизнь моряка, но и средство производства. А чем лучше средство, тем больше возможная прибыль.

Маленькие доходы я по жизни никогда не признавал. Они хороши, когда ты сам маленький и расти не собираешься.

По старой памяти заглянул к Жерве. Вдруг былой соратник сумеет предложить иной вариант? Чтобы и качественно, и недорого.

Морской начальник не морской министр. Очереди из посетителей в приемной не было. От командира небольшой эскадры многого не добьешься. Принял меня Жерве практически сразу.

Меня поразил его вид. Вроде недавно я видел барона бодрым мужчиной, этаким обветренным, как скалы, капитаном, сейчас же передо мной сидел усталый и явно больной человек. Этот человек крепился, старался держаться молодцом, и все-таки болезнь отчетливо читалась на его лице, оставив печати-синяки под глазами, прорывалась наружу надсадным кашлем…

– Видите, как бывает? В море никогда не болел, а стоило оказаться на берегу, как сразу раскис. – Губы Жерве тронула слабая улыбка, тут же уничтоженная очередным приступом кашля.

– Я вам пришлю нашего лекаря, – пообещал я.

Капитан пожал плечами. В жесте было вполне понятное презрение к служителям Гиппократа. Медицина пока не столько помогала больным выздороветь, сколько отправляла их на тот свет. Ни антибиотиков, ни толковой диагностики.

– Присылайте, – довольно равнодушно произнес Жерве.

Мол, хуже не будет, хотя и лучше тоже. Но если хотите…

– Наш Петрович – лучший из возможных докторов, – заметил я без особой убежденности. Ведь можно быть лучшим, но, когда нет лекарств, что толку от всех знаний?

– Глупости это все, – сказал Жерве и после вздоха спросил: – Но вы ведь пришли не за этим?

Я рассказал о возникшей проблеме.

– И это говорит мне соратник одного из знаменитых флибустьеров? – иронично прокомментировал капитан.

– В данный момент я всего лишь купец. Мы решили покончить с прошлым. Причем не только моряки и офицеры, но и наш предводитель. Если бы не некоторые обстоятельства… – Я не сдержался и чуть намекнул на не слишком хорошую роль нашего соратника в убеждении Командора.

Глаза моего собеседника на мгновение вспыхнули. Намек был понят и принят.

– Вы просто давно не были во Франции, – вопреки ожиданиям, голос старого моряка звучал не гневно, а устало.

Он угадал. Лично я последний раз был во Франции триста с лишним лет вперед.

– Некоторые вельможи стали нашептывать Его Величеству, что, оказывается, в Карибском море есть такие люди – флибустьеры. И эти люди к королевским законам относятся постольку-поскольку. Власть не любит вольницы. Поэтому политика отныне направлена на превращение вольных добытчиков в послушных подданных. Да вы и сами это могли наблюдать.

Тут ничего нового Жерве не открыл. Закручивание гаек шло полным ходом. С обратным эффектом. Знаменитая Тортуга, например, полностью обезлюдела. Флибустьеры откочевывали в другие края, как птицы, которых ведет неумолимый инстинкт. Возможно, мы были последними значительными представителями кровожадного и вольнолюбивого племени вечных морских бродяг.

Кто там остался на островах после ухода Командора? Из ярких личностей никого. Одни погибли, другие стали правительственными чиновниками. История перевернула очередную страницу.

Наверное, к лучшему. Хотя было жаль недавних соратников и собратьев по ремеслу.

– Мы как раз полностью отошли от прошлых дел, – напомнил я капитану.

– Отошли. Но за вами тянется ваше прошлое. Кое-кто из очень влиятельных людей напоминает королю о дуэли с Ростиньяком. Хотя Его Величество не только простил Санглиера, но и наградил, однако разговоры продолжаются. Да и кроме родственников покойного… Вам знакомо имя барона де Пуэнти?

– Нет. – Интересно, а это еще что за фрукт?

Жерве в очередной раз закашлялся и лишь потом смог продолжить. У меня создалось впечатление, что старому моряку, в силу профессии далекому от придворных интриг, необходимо выговориться перед кем-то, кто заведомо не побежит передавать услышанное дальше. Для этих целей я подходил.

– Капитан первого ранга барон и кавалер Пуэнти, лицо чрезвычайно влиятельное при дворе, в прошлом году начал подготавливать налет на Картахену. Он привлек на свою сторону Его Величество, заручился поддержкой многих людей, их капиталами и планировал через год-два совершить задуманное. И вдруг приходит известие, что операция уже проведена без привлечения средств и самого Пуэнти. Подсказать кем?

– Не надо. – Я невольно улыбнулся, вспомнив наш лихой поход. Хотя когда нас в Картахене зажали англичане, нам было не до улыбок и смеха.

– Вот именно. Теперь Пуэнти усиленно пытается внушить всем, что коварные флибустьеры ограбили город, причем утаили большую часть королевской доли. В этом его сильно поддерживают все, кто был готов вложить в предприятие деньги.

Сам барон, конечно, стремился лишь посмотреть на достопримечательности Картахены да ненадолго вывесить над городом французский флаг. Налет тем и отличается от захвата, что носит кратковременный характер. Удерживать заморские испанские территории у Франции просто нет сил.

Кстати, королевскую и губернаторскую долю мы выплатили сполна. Сумма получилась отнюдь не маленькая.

Но тучи явно сгущаются над головой Командора. А мы-то думали, что все наши проблемы автоматически канут в Лету с прибытием в Европу!

– Уничтожение адской машины и заодно двух фрегатов реабилитировало Санглиера в глазах Его Величества, – продолжил между тем Жерве. – Даже заготовлен указ о награждении. Однако было бы лучше, если бы Командор вновь вышел в море. Тогда враги будут вынуждены окончательно притихнуть. Поэтому каперский патент – весьма неплохой выход для нашего героя.

Последнее слово Жерве произнес без малейшей иронии.

Похоже, он действительно уже второй раз пытался выручить Командора из неприятностей.

Первый раз – после злополучной, хотя и вынужденной дуэли с Ростиньяком. Тогда капитан твердо встал на нашу сторону, хотя это не сулило ничего хорошего ему самому.

Наш откровенный разговор был прерван долетевшим с моря отдаленным пушечным гулом.

Знакомый звук поневоле заставил нас встрепенуться. Кому довелось хоть немного пожить в мире вечной войны, тот всегда будет настороженно относиться к ее отголоскам.

Жерве поднялся. Он на время позабыл про болезнь и вновь превратился в бывалого морского капитана, которому все враги нипочем. Главное – сойтись с ними поближе.

– Надо посмотреть.

– Если не возражаете, я с вами, – попросил я.

Карета уже ждала у подъезда. Адъютант при первом же залпе приказал подготовить экипаж. Уж своего-то начальника он знал.

С берега мы смогли увидеть немногое. Почти на линии горизонта шел бой между пятью парусниками. Подзорные трубы чуть приблизили поединщиков, позволили разобрать, что два английских фрегата атакуют один французский корабль, охраняющий купцов. Вернее, пока один из британцев палил во француза, другой достаточно спокойно подходил к купцам.

Помочь Жерве не мог ничем. Ветер дул к берегу, и о выходе из бухты не могло быть речи. Атакованным предстояло каким-то образом спасаться самим. Мы же могли быть лишь зрителями разыгрывавшегося перед нами трагического спектакля.

Народа у берега собралось много. Не меньше половины города. В любом порту практически все жители поневоле разбираются в морских премудростях. Поэтому стоявших в гавани французских моряков не осуждал никто. Век пара наступит еще нескоро, а паруса – вещь капризная, зависящая от погоды.

– Что творят! У самого берега! – Наглость британцев вызывала бессильный гнев.

Один из купцов был уже захвачен. Второй пытался уйти к близкому порту, однако его преследователь был явно быстрее.

И на фоне этого продолжали обмениваться залпами два схватившихся в поединке фрегата. Они попеременно окутывались густыми клубами дыма, скрывались в нем, и лишь спустя томительное время до нас долетал грохот пушек.

– Не так надо! Не так! – невольно вырвалось у меня.

Французский корабль вел себя слишком пассивно, а таким способом не выиграть схватки даже с ребенком. У нас проблемы выигрыша один на один не стояла никогда. Только атака, дерзкая, иногда до последнего предела. В идеале – стремительный абордаж. Такой, что все находящиеся на нижней палубе враги даже не успевали выскочить наружу и принять участие в общей забаве.

Хотя, конечно, нам здорово помогали наши зажигалки. С ними и абордаж был излишеством. Но это лишь когда врага было больше и захватывать корабли мы не собирались.

– Не знаю, кто командует англичанами, но ведет себя он очень нагло. Посмотрите, он постоянно навязывает свои правила боя, – заметил Жерве своим офицерам.

Я стоял в той же группе, поэтому сказанное относилось и ко мне. Да, впрочем, я и сам давно заметил это. Опыт – великая вещь. А уж по части опыта не каждый военный имел возможность поучаствовать в таком количестве схваток. Да еще каких! Когда никто не считал, сильнее враг или нет, а просто атаковал его.

Последний купец продолжал отчаянно удирать под всеми парусами. Шанс у него определенно был. Под самым берегом британец будет вынужден отстать. Вот только до берега еще надо было добраться…

У самого выхода из гавани появился один из фрегатов Жерве. Ни о какой смене галсов речи не было. Проход просто не позволял этого. Поэтому паруса на мачтах были убраны до лучших времен, и сам фрегат тянули за собой шлюпки. Скорее жест отчаяния, чем реальная помощь. Такими темпами успеть к разборке корабль никак не мог. Но хоть пытался…

Бой между фрегатами явно подходил к концу. Француз уже не отвечал на выстрелы своего противника. Кажется, он уже лишился одной мачты, хотя тут я был не уверен. Подзорная труба – плохая замена морскому биноклю, а схватка происходила у самого горизонта. Тут требовались орлиные глаза Гранье. Да и не в мачте дело. Раз замолчал, то уже побежден.

Гнавшийся за купцом британец умудрился ловко повернуться и выпустил вдогонку полновесный залп. Ядра подняли фонтаны воды, не долетая до купца. Однако нервы у шкипера явно сдали. Он отвернул в сторону, в итоге потерял ветер, и британец немедленно воспользовался этим.

Он ощутимо приблизился, почти вышел на траверз купца, угрожая расстрелом. И купец покорно сдался. В двух милях от спасительного берега.

Зря говорят, будто ругаться способны лишь русские. Жерве загнул такой оборот, что поневоле задумаешься о неведомых богатствах французского языка.

Я тоже не сдержался. Известное русское слово само сорвалось с губ. Пусть происшедшее меня никак не касалось, однако мы столько воевали против англичан, что их победа вызвала в душе приступ бессильной ярости. Я даже с некоторым удивлением поймал себя на мысли, что не против схватиться с грядущими властителями морей еще раз. Так, чтобы только щепки от них полетели.

Тирада далась Жерве нелегко. Он вновь зашелся в кашле, прикрыл рот платком. Только я не знал, отчего покраснели глаза старого моряка. От болезни или от сознания собственного бессилия? Видеть подобный проигрыш и не иметь возможности предпринять хоть что-то…

Напрасно одинокий фрегат подгребал к открытому морю на шлюпках. Все уже было кончено. Британцы овладели добычей и теперь медленно удалялись прочь.

Жерве отошел от кашля и устало направился к экипажу. Звать меня с собой он не стал. Да и нужен ли я сейчас? Вот если бы тут был Командор…

Люди медленно расходились прочь. Лишь некоторые продолжали стоять на берегу, словно надеясь на некое чудо. Например, внезапный подход французской эскадры. Но такие сюрпризы бывают только в кино.

Я тоже направился домой. Дерзкий захват купеческих кораблей поневоле рождал мысли о риске, связанном с морскими перевозками. Вот так вложишь деньги в корабль, а его возьмут да и захватят, словно плохо лежавшую вещь. И никакой страховки при этом не предусмотрено.

Но с другой стороны, кто не рискует…

12 Кабанов. Отдых и возвращение

До ближайшего городка оказалось совсем недалеко. Мы сразу сдали кучера на попечение местного лекаря. Медики никогда не отличались ни бескорыстием, ни человеколюбием, однако оставленная мною некая сумма вкупе с высокомерным обещанием на обратном пути непременно проверить ход лечения должны были напомнить врачу о принесенной когда-то клятве.

К безусловно смертельным рана не относилась. Поэтому варианты могли быть всякие. Если медицина особо не подгадит.

Я сообщил местному прево о нападении банды и ее итоге, удостоился целой кучи восторгов и похвал, словно остро нуждался в них, нанял нового кучера и уже после обеда продолжил прерванное путешествие.

Отсюда до поместья Мишеля было уже сравнительно недалеко. По меркам родного века – вообще рядом. Уже на второй день ближе к вечеру впереди возникло нечто среднее между старым рыцарским замком и новомодным дворцом.

Предки Мишеля владели здешними землями не один век. Но времена меняются. Когда-то столь необходимые крепостные стены перестали играть прежнюю роль. Внутренние войны угасли, уступили место мирному сосуществованию с соседями, и прежние требования безопасности отошли в небытие.

Нет, сами стены еще сохранились. Однако ров давно высох, подъемный мост явно перестал быть подъемным, на башенках больше не маячила неусыпная стража.

Замок еще отчасти сохранял прежний вид, но с внешней стороны крепостных стен простирался ухоженный парк, а в центре парка потихоньку возникал новый, более привлекательный с точки зрения комфорта, дворец.

Он еще далеко не был готов. Быстро строить еще не научились. Пройдет самое меньшее несколько лет, пока семья моего друга сможет окончательно перебраться из рыцарского жилища своих предков в достойный новых условий дом. Хотя, как мне показалось, сама стройка началась гораздо раньше возвращения Мишеля в родные края. Возможно, еще до нашего появления в этом времени.

Пока же приходилось довольствоваться суровыми условиями минувшего Средневековья. Относительно суровыми, конечно. Сам замок тоже явно ремонтировался и перестраивался не один раз. Во всяком случае, описываемых различными авторами сквозняков внутри не было. Зато в наличии имелась масса оружия из того, что уже безвозвратно ушло в прошлое.

Двуручные и простые мечи, секиры, кистени, палицы и прочие приятные глазу предметы, которыми полагалось рубить врага на части или же устраивать ему сложнейшие черепно-мозговые травмы с летальным исходом. А для защиты от подобных поползновений противников служили хорошо сохранившиеся полные латы, увы, бесполезные в век пороха, ядер и пуль.

Осталось возблагодарить судьбу. Она здорово поиздевалась над нами, перебросив в прошлое из родного века. Но хоть в такое прошлое, а не в то, когда приходилось таскать на себе груду неподъемного железа. Да и не знаю, сумел бы я хотя бы пять минут помахать здоровенным мечом или сказал: «Рубите сразу. На фиг мне перед этим еще мучиться?»

Может, кто-то видит в рыцарских временах романтику, но для меня это прежде всего размахивание тяжестями. Но не культурист же я! Да и каждый культурист ли выдержит подобные упражнения?

Я посмотрел на массивные латы, в железных рукавицах которых был зажат здоровенный, почти с меня, меч, и решил, что лично я махаться этой штукой, да в таком прикиде, явно бы не смог. Стрелять как-то привычнее.

Встреча же вышла великолепной. Этикет не властвовал над нами даже в первые минуты. Вместо церемонных поклонов – дружеские объятия, вместо приличествующих случаю речей – типичные возгласы: «А помните? »

Рита присоединилась к нам практически сразу. Если и задержалась ненадолго, то явно лишь затем, чтобы привести себя в некоторыйпорядок. Женщины есть женщины. Во всех временах и во всех странах. Они в начале двадцать первого века умудрялись по несколько часов тратить на сборы на простенькое мероприятие, а уж сейчас, когда наряды намного сложнее и без служанок порою не обойтись…

Это я привередничаю. На самом деле наша бывшая спутница отстала от своего родовитого супруга от силы на десять – пятнадцать минут. По лестнице частой дробью застучала каблучки, и в зал стремительно влетела Рита.

На мой взгляд она заметно изменилась. Журналистка всегда была уверена в себе, но раньше эта уверенность базировалась на сознании собственного умения, деловитости, предприимчивости. Сейчас – на понимании, что от всех бед и проблем ее укрыла крепкая мужская спина. И это в сочетании с полученным высоким статусом, позволявшим на всех взирать свысока.

Нет, на нас так Рита не смотрела. Зато на слуг…

Царство этикета вступило в свои права позднее, во время ужина, больше смахивающего на небольшой пир. Да и то небольшой исключительно из-за малого количества участников.

Столы ломились от всевозможных блюд, вина подавались самые выдержанные и отменные. Даже стало жалко, что я не знаток и ничего не понимаю в букетах и ароматах.

Вышколенная прислуга сноровисто и без напоминаний наполняла наши тарелки и кубки. В остальном же вела себя так, словно мы в зале одни.

Из всех детей с нами некоторое время восседал лишь Маратик. Остальные сидеть пока вообще не умели. Наследник Мишеля был старше моего всего на пару месяцев и пребывал под неусыпной заботой целого сонмища кормилиц и нянек. Туда же за компанию отправили и моего.

Наташа прежде переживала: мол, как же в чужих руках, – но быстро попривыкла, успокоилась. Все же сынок порядочную часть времени проводил то с Жаннет, то с Юлей.

Юля порою вообще воображала себя его матерью… Благо, отношения между моими женщинами были весьма специфическими и они во многом составляли нечто единое.

Хорошее настроение не может разрушить даже этикет. Мы много шутили, зачастую на грани пристойности, а порою – и за гранью. Хотя и по меркам моих времен. Нравы меняются, многое приличное становится неприличным, и наоборот.

Снаружи уже давно стемнело. В зале тоже царил полумрак. Вместо окон – бойницы. Тут и днем-то света маловато. И теперь масса свечей, горевших в многочисленных подсвечниках и прочих канделябрах, никак не могла справиться со своим извечным врагом.

Но так даже приятнее. При ярком освещении пьют только извращенцы. Полумрак делает людей более близкими, а чувства поневоле открываются навстречу собеседникам.

Наши дамы не выдержали первыми. Они удалились небольшой стайкой. Как подозреваю – немного посплетничать в своем кругу. Да и попутно обговорить массу вещей, которые мужчинам неинтересны. Мы же тоже частенько предпочитаем общаться в мужском коллективе.

Ужин был настолько обилен, что больше есть я не мог. Даже вино не пьянило. Вроде нетрезв и в то же время не столько пьян, сколько тяжел. Не только сам. Мысли тоже обрели некоторую материальность и едва ворочаются в мозгу. Но расставаться не хочется. Куда спешить, когда вокруг друзья, а на столе еще масса запыленных бутылок?

– Завтра отправимся на охоту, – как нечто само собой разумеющееся сообщает Мишель.

– Да ну ее! – Вот чего не люблю! Вино позволяет многое, и я, не удержавшись, спрашиваю: – Вы что, все время тут живете?

– Разве плохо? У меня земель столько, что за три дня не объедешь! – В голосе Мишеля звучит хвастовство. Но и что-то еще, малозаметное, тоже проскальзывает.

Неужели капитан скучает по битвам?

– Так и среди людей порою показаться надо. – По нынешним временам слуги и крестьяне людьми не считаются.

– Разве соседей мало? То мы к ним, то они к нам, – улыбается хозяин. – Теперь вот вы приехали в гости.

– Нет, но со своей родословной вы вполне могли бы блистать во дворце, – невесть из-за чего уперся я.

Мишель некоторое время молча вертит в руках пустой кубок, а затем сообщает:

– Были мы во дворце. Сразу после возвращения. Больше не хочу.

– Почему? – на этот раз встревает Ширяев. Уж не знаю, что он воображает о Версале со своими романтическими представлениями.

– Наш король как-то заявил, что государство – это он. Но если бы только заявил! Его Величество не привык встречать отказа и считает, что все во Франции принадлежит исключительно ему. Включая жен его подданных, – жестко отвечает Мишель.

Теперь понятно. Рита – женщина интересная не только внешностью. Помимо лица и фигуры в представительницах слабого пола очень важна изюминка, пресловутый французский шарм. А в бывшей журналистке есть такое, что сейчас не встретишь. Вот стареющий ловелас и обратил на нее свое милостивейшее внимание. При этом напрочь забыв, что есть то, чем не делятся даже с королями. Во всяком случае, нормальные люди.

Один из немногих оставшихся с нами слуг вновь разливает вино, и Мишель в который раз поднимает кубок:

– Бог с ним, с королем. Давайте все-таки махнем на охоту. С самого утра. У меня такой лес есть неподалеку…

При этом он несколько оживился. Наверняка мысленно стрелял зайцев. А то и брел с рогатиной на медведя.

Хотя вряд ли тут уцелели медведи. Уж очень много желающих постелить у постели вместо коврика бурую шкуру.

– Нет. Лучше просто покатаемся, посмотрим, отдохнем. И не с самого утра! – Я заранее думаю, что рано встать мы не сможем.

– Хорошо. Я покажу вам свои владения, – покладисто соглашается Мишель. – Вокруг такие места…

Убедить его сейчас не особенно трудно.

Давно перевалило за полночь, когда мы устаем настолько, что решаем расстаться. До утра. А уж утром продолжим.

Нет, я в общем-то не пьян. Голова разве что тяжеловатая. Сколько я спал за долгую дорогу? Но замок чуть покачивается, как бригантина на волнах. Несильно, чуть-чуть.

И лишь поднимаясь в отведенные моему семейству комнаты, я осознаю, чего не хватало в нашей беседе.

За все время никто ни разу не помянул об идущей войне. Словно ее не было в природе, а если и была, то стоит ли беседовать о чем-то настолько незначительном?

И после этого меня пытаются привлечь к участию, будто мне это надо больше, чем всем остальным подданным, вместе взятым!

Да, нравы тут у них!

Последующие две недели становятся непрерывным праздником. Не в смысле пьянок. Вино к столу в здешних краях – не более чем будни. Нечто, не заслуживающее даже упоминания.

Нет, данный праздник скорее сродни долгожданному отпуску после долгой и непрерывной работы. Верховые и пешие прогулки по живописным окрестностям, катание на лодках по огромному озеру, неторопливые беседы обо всем и ни о чем, по ночам – жаркие объятия моих подруг. Размеренная спокойная жизнь без забот и хлопот, наполненная единением со всем окружающим миром и каким-то пронзительным ощущением бытия.

Мишель предложил купить небольшое имение по соседству. Денег после разбойных подвигов у меня хватает. Вполне могу превратиться в добропорядочного помещика, гулять, растить детей, временами навещать того же Мишеля, вспоминать былые походы…

Мои женщины готовы поддержать плодотворную идею. Они устали без постоянного дома, среди постоянных тревог, ожиданий, а то и обильных смертей. Человеку свойственно стремиться к покою и постоянству, когда дальнейшая жизнь спланирована до мелочей.

Искушение длится недолго. Идея поначалу нравится, я ведь тоже хочу обрести гавань. Сколько можно скитаться по свету? До местной революции девяносто лет. Хватит не только мне, но, возможно, и внукам. Да и можно их как-то предупредить, предостеречь, оставить записку с убедительной просьбой убраться перед зловещим годом.

Можно. Все можно. Только выдержу ли я?

Рано ли, поздно, праздная жизнь превратится в беспросветную скуку. Одной любовью сыт не будешь. Природа, как бы хороша она ни была, приестся. Дни превратятся в бесконечное и нудное чередование заурядных и бессмысленных дел. И останется только спиться потихоньку, благо винные погреба в любом поместье едва ли не бездонны. А покажется мало – всегда можно уговорить перебраться сюда Ардылова с его талантом к изготовлению самогонных аппаратов и горячительных напитков.

На родину! Только на родину! Там ждут дела, возможность принести реальную пользу. Я же пока не бессильный старик, чтобы проводить время в безделье да написании мемуаров!

В один из дней я спрашиваю Мишеля о главном. Могу ли я пока оставить у него женщин? Не стоит им волноваться за меня, ждать, когда появится на горизонте парус. Да и мне так будет намного спокойнее. Пусть похищать дам в Европе не принято, однако как вспомню историю с Кошкой!

Мишель не возражает. Напротив, он рад, что у Риты какое-то время будут подруги. Да и замок настолько велик, что с легкостью вместит намного больше людей.

Через некоторое время мы с Ширяевым уезжаем. О предстоящей нам стезе не сказано ни слова. Сообщаем, что некоторое время будем заняты подготовкой к переезду в Россию. Надо побывать во многих местах, наметить оптимальный и безопасный путь, поговорить со знающими людьми, уладить финансовые вопросы и многое-многое еще.

Обратная дорога кажется короче. К Мишелю мы добирались одиннадцать дней; назад, в Шербур, сумели вернуться за восемь. Двое неприхотливых мужчин способны передвигаться гораздо быстрее, если они не обременены женами и детьми.

Кучер выжил и благодарит меня за помощь. Словно я мог поступить иначе, когда человек пострадал из-за меня. Больше вспомнить нечего. Дорога как дорога.

Первая новость, с которой встречает нас Юрий, – Жерве. Наш старый соратник серьезно болен. Настолько, что уже не встает, и Петрович говорит, что здесь помочь не в силах.

Конечно, барон не очень красиво поступил со мной, навязывая ненужный патент, но стоит ли на него обижаться? Особенно когда Юрка сообщает мне подоплеку событий.

Да и чем лучше сам Флейшман? Между делом он намекает, что в самом деле неплохо бы выбраться в море, захватить на выбор несколько купеческих кораблей, и даже готов составить мне компанию в этом столь нужном для него деле.

Еще один благодетель на мою голову! Ладно, хоть собственную помощь предложил. Или просто желает выбрать кораблик получше?

Дополнительного масла в огонь подливают Жан-Жак вкупе с Костей. Они вернулись несколько раньше и привезли новости из Дюнкерка. Главная из них – недавно под конвоем прибыл первый купеческий караван из Норвегии. Пшеница во Франции сейчас дорогая, а тут за раз доставили столько, что у наших коммерсантов начинают течь слюнки.

Доставлена не только пшеница. Знаменитый Жан Барт, пожалуй, самый прославленный капер этой войны, попутно умудрился захватить флагманский голландский корабль вместе с находившемся там адмиралом Вриэсом, а затем – еще пару голландских линкоров. Теперь многие купцы думают повторить рейд, а Юра просто боится остаться в стороне от прибыльного мероприятия. Капиталы-то должны крутиться. Истина, известная даже таким неучам, как я.

«Глостер» практически готов. Юра спланировал ремонт так, что основные работы давно сделаны. Оставшуюся мелочевку можно закончить за пару дней. Или растянуть еще на месяц.

Только война за месяц не кончится. У меня такое впечатление, что она будет тянуться бесконечно, отдаляя наше возвращение в Россию. Остается помочь победить и хоть тем ускорить свидание с отрезанной от Франции родиной.

Иначе… Мне что, весь век скитаться по морям?

Часть вторая Ла-Манш

13 Ширяев. Возвращение к пройденному

На сердце было радостно. План сработал как нельзя лучше, и уже одно это здорово радовало душу, как радует любая победа, если она достигнута при помощи удачного расчета.

Грозный призрак французских каперов сильно притормозил торговлю. Дюнкерк располагался в стратегически важном пункте. Как раз в том месте, где берега Франции и Британии наиболее сближались друг с другом, практически у северного входа в пролив. Как раз там, где испокон веку проходили морские дороги из Голландии в Англию.

Теперь путь был перекрыт. Напрасно купцы собирались в целые караваны. Напрасно нанимались для охраны военные корабли. В Дюнкерке жили люди смелые, потомственные моряки, и их легкие фрегаты едва ли не каждый раз возникали перед гружеными судами. Охранение отгонялось или уничтожалось, а затем приходил черед торгашам.

Редко кому удавалось спастись, воспользовавшись близостью английского берега. Большинство становилось призами французов, и добротные суда вместе со всем грузом превращались в товар на очередном аукционе.

Нет худа без добра. Британия слишком зависела от торговли. Меньше товаров – выше цены. Еще бы доставить этот товар…

Ван Стратен для этого избрал более длинный, зато безопасный путь. Два его корабля шли из Архангельска вокруг Англии. Лучше перетерпеть лишние неудобства и как награду получить неплохую прибыль, чем с комфортом попасться в лапы похожих на пиратов дюнкерских моряков.

И вот теперь изматывающее плавание подходило к концу. Чуть позади шел голландский фрегат, услужливо взявший на себя роль охраны. Пусть обошлось без схваток, однако как-то спокойнее в присутствии пушек и тех, кто сумеет возле них встать, случись по дороге какая-нибудь нежелательная встреча.

Легкая дымка уменьшала видимость, скрывала горизонт. Если бы не она, вполне возможно, что зоркие глаза моряков уже сумели бы разглядеть желанные берега. Тоже специфика профессии – сколько ни ходи в море, однако самым чарующим моментом остается прибытие в порт.

– Скоро придем, – заявил Ван Стратен своему помощнику.

Словно тот сам не считал оставшееся до Плимута время!

– Нас встречают, – отозвался помощник, кивая в сторону, откуда давным-давно замеченный приближался британский фрегат.

И хоть нужда в охранении, похоже, отпала, но вид союзника лишний раз свидетельствовал о безопасности последних миль.

– Дольше ходишь, целее будешь. – Ван Стратен даже изобразил скупую неумелую улыбку, давая понять, что сказанное – шутка. Этакое панибратство богатого и уважаемого человека с тем, кто стоит заведомо ниже, однако честно помогает хозяину в делах.

Британский фрегат шел на сближение. Там, очевидно, горели желанием узнать, что за гости пожаловали к их берегам, какой товар привезли и как проходило плавание. А для этого требовалось сократить дистанцию до той, когда станет возможной голосовая связь. Или же лечь в дрейф и довериться шлюпкам.

Готовясь к разговору, голландский капитан, он же хозяин груза, не спеша взял рупор и подошел к правому борту.

– Очень уж как-то он себя ведет. – Помощник Ван Стратена всегда отличался редким красноречием.

Но общая мысль была понятной. Британец вел себя очень рискованно и теперь был настолько близко, что вполне мог просто столкнуться с интересующим его купцом.

– Да это же «Глостер», – стараясь оставаться невозмутимым, обронил Ван Стратен. – Там капитан – форменный лихач. Все время норовит преподнести какой-нибудь сюрприз.

Его слова о сюрпризе достаточно быстро получили самое наглядное подтверждение. Британский флаг внезапно опал, и на его место стремительно взлетел французский.

Что-либо предпринять на голландце уже не успевали. «Глостер» чуть довернул и спустя какую-нибудь минуту сошелся с торговым судном вплотную. Сделано это было настолько умело и аккуратно, что даже реи, весьма чувствительные к подобным маневрам, на обоих кораблях остались целыми.

Пушечных портов «Глостер» не открывал. Да и зачем? С чуть более высокого борта фрегата стремительной и неудержимой лавиной на палубу купца хлынула толпа головорезов с оружием в руках.

Ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. Разве что кому-то очень надоела жизнь. Однако жизнь еще никому не была в тягость, и французским морякам осталось только собрать в кучу своих голландских коллег.

Тем временем на квартердек в сопровождении доброго десятка подручных легко взлетел хорошо одетый мужчина со шрамом на щеке. Его грудь пересекали перевязи с пистолетами, на боку висела шпага, но капитан, а это явно был он, даже не потрудился взять оружие в руки. Вместо этого он довольно галантно приподнял треуголку, чуть склонил голову и заявил:

– Сожалею, однако ваше судно захвачено.

Взгляд капера задержался на Ван Стратене, и по губам неожиданно скользнула улыбка.

– А ведь мы с вами уже встречались, капитан.

Ван Стратен в свою очередь пригляделся и отшатнулся, словно перед ним стояло привидение.

– Командор Санглиер?

– К вашим услугам. Как мы оба имели возможность убедиться, мир до странного тесен. Впрочем, об этом мы поговорим чуть позже. Сейчас, извините, у меня есть неотложные дела.

Командор обернулся к своим людям и уже совсем иным тоном произнес:

– Юра! Принимай команду! Моряков запереть. Курс – на Шербур. А я пока займусь остальной посудой.

И той же стремительной походкой отправился на свой корабль.

– Здравствуйте, – Флейшман выдвинулся вперед и не без иронии поздоровался с капитаном. – А я вас тоже помню. Вас же зовут Ван Стратен?

– Дьявол! – Ван Стратен с силой ударил кулаком о фальшборт.

Других слов в данный момент у него не было. Зато эмоций – хоть отбавляй!

Отвалить от приза удалось столь же аккуратно, как перед тем пристать к нему. Захват был осуществлен быстро, если не сказать – мгновенно. На остальных голландских кораблях еще не успели предпринять никаких мер, и Командор хотел воспользоваться растерянностью противников.

Все было давно готово. Даже орудия были заранее заряжены, а откинуть пушечные порты – дело секундное.

Маневрирование под парусами – сложнейшая наука. Корабль зависит от ветра, и многое из желаемого выполнить просто невозможно. Например, развернуться и броситься на врага.

Любой поворот, любое движение требует от капитана немалого умения и особого чутья, а от команды – слаженности и четкости в выполнении приказов.

Лишь небольшая часть моряков проделала с Командором лихие походы по Карибскому морю. Зато какие это были люди! Лучший из канониров Гранье, виртуоз-рулевой Кузьмин, ближайшие помощники и сподвижники. Все, кроме Ардылова и Петровича.

Да и тех пришлось уговаривать, чтобы остались на берегу.

Остальную и основную часть команды Сергей набирал лично, не полагаясь на вербовщиков и прочих поставщиков матросской силы. Благо, отголоски флибустьерской славы докатились даже до Европы, и от желающих испытать свое счастье под командой знаменитого Командора отбою не было.

Результат не заставил себя ждать. «Глостер» послушно сбавил ход, и шедший вторым голландский купец сам стал накатываться на поджидающий его капер.

– Жан-Жак! Дай ему под нос! – выкрикнул Командор.

В то же мгновение рявкнуло орудие. Густой клуб дыма завис над морем, и ядро вздыбило воду в опасной близости от форштевня голландского корабля.

Намек был понятен и доходчив. Уставившиеся чужие пушечные жерла и команды собственного шкипера заставили матросов проворно убрать паруса.

На этот раз сходиться борт к борту Кабанов не стал. Абордажная партия проворно погрузилась в два баркаса. С «Глостера» лишь проследили, как шлюпки быстро пристали к купеческому судну, и новая команда во главе с Ярцевым проворно вскарабкалась на палубу тяжело груженного приза.

– Два есть. Теперь остались сущие мелочи, – Кабанов посмотрел на торопящийся фрегат.

По логике, начать следовало именно с него. Однако, пока идет схватка, охраняемые обязательно предприняли бы попытку к бегству. Если же им хватило ума, то еще и разбежались бы в разные стороны. Гоняйся за ними потом поблизости от чужих берегов! А так – добыча уже захвачена.

Фрегат… Что ж, пусть попробует вырвать то, что сам же упустил. Раньше надо было думать, раньше!

Ветер был у голландца, следовательно, и положение у него считалось выгоднее. Он мог бы диктовать дистанцию, взаимное расположение, сам характер боя.

– Ну, куда он прет? Шел бы своей дорогой! – с некоторой бравадой заявил Калинин.

– Он бы шел, да ветер несет прямо к нам! – громко, под общий смех, отозвался Ширяев.

С Григорием все было понятно. Он в детстве грезил флибустьерами, мечтал о схватках на море, да и срочную провел в боях под командой тогда еще лейтенанта Кабанова. Но и остальные возмужали за последние годы, и теперь их уже не страшило ничто.

Смерть – всего лишь некая данность, избежать которую невозможно. Так стоит ли бояться ее?

– Женья! Давай нашу! – выкрикнул по-русски Жан-Жак.

Кротких коснулся гитарных струн, и над «Глостером» зазвучала еще не сложенная песня.

Жаль, что нельзя было поднять привычный флаг с ухмыляющейся кабаньей мордой. По законам капер в бою должен выступать под знаменем страны, выдавшей патент. В отличие, скажем, от обычных пиратов.

Голландцы шли, забирая несколько вправо, явно готовясь к артиллерийской дуэли.

«Глостер» намеренно шел медленно, позволяя противнику приблизиться. Оба захваченных купца уже повернули к французским берегам, однако путь предстоял не очень близкий, и голландский фрегат был явным препятствием на дороге.

Голландец вышел на траверз капера, и Командор верно подгадал момент:

– К повороту!

Не зря он весь поход тренировал команду. Люди работали слаженно, не задумываясь над последовательностью тщательно отрепетированных действий. «Глостер» проворно отвернулся от противника, встал к нему кормой, и грянувший залп большей частью лишь вспенил воду по бортам. Два или три ядра ударили по юту, однако назвать повреждения большими не смог бы самый заядлый пессимист.

– Право на борт! Атакуем!

Капер, не теряя ни секунды, развернулся и пошел наперерез противнику. Там торопливо пытались перезарядить орудия. Однако процесс это долгий, а расстояние уменьшалось быстро.

В какой-то момент могло показаться, что Командор решил таранить незадачливого охранника. Но вот «Глостер» стал разворачиваться, оказался к противнику бортом.

– Пали!

Орудия дружно выстрелили практически в упор. Нижняя палуба – ядрами, верхняя – картечью. Голландцы еще не успели опомниться, когда в клубах порохового дыма на них навалился каперский фрегат. На этот раз касание кораблей было жестковато.

Такелаж перепутался, рухнул обломок реи, но все это было пустяком по сравнению с обрушившимся на палубу гранатным дождем.

Черный порох – вещь достаточно слабая. Убойной силы у гранат почти нет. Зато грохот взрывов, вспышки, дым ошеломили, заставили людей потерять головы. Напрасно голландский капитан крутил трещотку, традиционный на флоте сигнал «К абордажу!». Большинство матросов просто не слышали его, а те, кто слышал, не смогли понять, что он обозначает.

– На абордаж! – В отличие от голландцев, команду Кабанова французы расслышали и выполнили ее.

Они к этому готовились…

Ширяев перепрыгнул на вражескую палубу одним из первых, опередив даже Командора.

Редкий противник попытался оказать сопротивление. Даже оружие схватил едва ли один из пяти.

– Гриша, Костя, люки! – Крик Командора напомнил о главной задаче ближайших помощников.

Фрегат – корабль двухпалубный. Довольно много моряков во время боя находится внизу у орудий, и требовалось не позволить им выйти наверх, пока не погашено сопротивление.

После выделения двух призовых партий людей у Командора было немного, меньше чем на голландском фрегате. Впрочем, в бою важна не численность, а дух.

Дух голландцев был сломлен. Как-то не по-честному все произошло. Вместо долгой стрельбы и маневрирования – стремительная атака, грохот, взрывы, свист картечи, а следом – появление на палубе вооруженного врага.

Если где еще и сопротивлялись, это на квартердеке. Офицеры обязаны реагировать быстрее, да и положение у них не то. Матросу что? Он отвечает за себя да своевременное выполнение приказов. А офицер – за весь корабль. Он просто обязан быть решительным, иначе кто его станет слушать?

Два узких трапа, ведущих на квартердек, создавали неплохие условия для обороны. Сам капитан встал у одного из них. Сверкнувший в его руке клинок заставил лезшего первым француза попятиться. Матрос не удержал равновесия, упал на следующего за ним товарища, и на трапе возникла бесформенная груда тел.

Подскочивший сюда же Командор схватился за пистолет. Бой не место для благородных поединков. Тут главное – победа. Чем быстрее она будет достигнута, тем меньше потерь понесут победители. А своими людьми Командор дорожил.

Пуля вошла голландскому капитану в грудь, заставила выронить шпагу. Стоявший рядом один из помощников еще попытался сопротивляться, пронзить устремившегося по трапу Командора.

Сергей привычно отбил чужой клинок, подскочил к офицеру вплотную и, не мудрствуя лукаво, двинул противника в лицо витым эфесом шпаги.

Офицер послушно отлетел, сбитый с ног нежданным ударом, а за Командором уже неслись взбодренные исходом схватки матросы…

Но сопротивление вспыхнуло не только на квартердеке. Кому-то удалось организовать канониров на нижней палубе. Они рванули на помощь своим товарищам, еще не догадываясь, что помощь уже не нужна и наверху все закончено.

Ширяев встретил карабкающихся канониров выстрелом из пистолета. Другая рука у него была занята полусаблей. Рядом разрядили оружие Кротких и Антуан.

Промахнуться, стреляя в неширокий люк да по толпе, было невозможно. Кто-то внизу вскрикнул, послышался звук падения, зато остальные отхлынули прочь.

– Выходи по одному! Без оружия! Фрегат уже захвачен! – крикнул по-английски Григорий. Голландского он просто не знал.

Какое-то время ничего не происходило. Ровно столько, чтобы столпившимся защитникам стала ясной царившая вверху относительная тишина. В том смысле, что если и раздавались крики, то повелительные, но уж никак не вопли ярости и борьбы. Ни выстрелов, ни звона сталкивающихся клинков…

– Сдаемся! – донеслось из люка. – Не стреляйте!

И один за другим из него стали подниматься моряки. Как и требовалось – без оружия. Их сразу конвоировали к кубрикам. Без лишней суеты, деловито.

Что делать пленным на палубе?

– Костя! Этот приз поведешь ты, – распорядился Командор, обращаясь к Сорокину. А потом добавил: – Хорошо, что идти недалеко. А то бы…

Продолжать не было смысла. Один экипаж на четыре корабля – хоть разорвись. Да еще пленные, которых надо охранять. Да опасность налететь на англичан.

Впрочем, Шербур действительно был сравнительно рядом. С таким ветром – день хода. Ерунда.

14 Кабанов. Награды

Наше появление вызвало в городе всеобщую радость. Глубинная Франция была почти равнодушна к идущей который год подряд войне, но в портах дело обстояло иначе.

Война была рядом в виде постоянно шнырявших вокруг да около британских и голландских кораблей, попыток бомбардировок, морских стычек, хиревшей торговли… Захочешь – не забудешь.

Конечно, встреча не напоминала те, которые ждали нас в Пор-де-Пэ. Там бы давно распахнули двери все кабаки, а их владельцы довольно потирали руки, зная, что скоро почти вся заработанная потом и кровью добыча перетечет в их здоровенные карманы. Откладывать деньги на черный день среди большинства флибустьеров было не принято. Спускалось все, кроме оружия. Последнее холили и лелеяли, как единственное средство пропитания, и в этом были очень похожи на казаков.

Здесь дела обстояли чуть иначе. Местные моряки были людьми семейными, и потому часть средств отбирали благоверные супруги. Да и самих денег выходило намного меньше. Капер – лицо частное, однако как бы состоящее на службе. Только не совсем, а по договору, за определенный процент. Да и то вначале требовалось продать добычу на аукционе. Дело нескорое…

Победа остается победой. Ушел в море один корабль. Вернулось четыре. На фоне бездействия основных сил флота это поневоле впечатляло.

В начале войны эскадры просто не выпускались в море, тонули под грузом разнообразных противоречивых распоряжений. Потом последовал краткий период активности, не принесший перевеса ни одной из сторон, и вот теперь тянулось затишье.

Я стоял на квартердеке и думал, что подобная история будет повторяться не раз и не два. По крайней мере, в моей стране. Крупные корабли будут вальяжно впустую прогуливаться по морю или застынут в базах, а тяжесть войны перепадет легким силам. В Японскую и Мировую это будут миноносцы, в Отечественную – катера и подводные лодки. Балтийский флот с сорок второго года не выпустит за пределы Кронштадта даже захудалого эсминца. Словно последние создаются исключительно для мирных маневров.

…Для меня возвращение было отчасти печальным. Пусть я никогда не мечтал о морской карьере, пусть сам же старательно убеждал своих ребят в необходимости как можно скорее завязать с нашим невольным промыслом: я не могу терять их одного за другим, – однако человек привыкает ко всему. Мне поневоле стало грустно, что это последний поход нашей славной команды. Дальше пути расходятся.

Дорога еще какое-то время будет одна. В Россию хотят все. Просто потому, что во Франции делать нам нечего. Здесь никаких перспектив. Кое-как устроиться можно, но что значит кое-как? На родине сейчас бурная эпоха, когда каждый в состоянии сделать карьеру. Да и слово какое: «Родина»!

Путешествовать туда мы наверняка будем вместе, однако пути наши расходятся уже сейчас. Это неизбежно, да только всегда невесело. В последние годы мы как бы стали одним целым. Столько всего пережито…

И сразу добавилась дурная новость.

В толпе встречающих я увидал Петровича. Грустный вид нашего эскулапа говорил сам за себя. Все стало ясно, и хоть я еще на что-то надеялся, надежда была тщетной.

Жерве скончался. Ничего удивительного в эпоху, когда потери от болезней в любой армии намного превышали число убитых. И все-таки… Даже глупо как-то.

Старый моряк был честным человеком. Он здорово помог мне после злосчастной дуэли, да и теперь, как выяснилось, действовал из лучших побуждений. А я даже не смог проводить его в последний путь. Мир праху твоему, капитан!

Но новости часто ходят дуплетом. В Шербур вновь приехал Поншартрен. И отдать долг одному из подчиненных, и назначить на его место другого. Жизнь продолжается со смертью любого из нас. Тем более – война.

Я не успел толком переговорить с Петровичем, как уже знакомый адъютант пригласил меня к министру.

Как капер, я был человеком достаточно вольным. Это строевые офицеры обязаны со всех ног спешить к позвавшему их начальству. Впрочем, в эти времена даже они обычно шествовали не торопясь, блюдя дворянское достоинство.

Да только все равно меня никто не ждал. Сам же оставил женщин у Мишеля! А уж кабак от меня никуда не убежит. Мне без того надоело едва ли не каждый день пить вино. Пусть даже по чуть-чуть за обедом. Не алкоголик же я, в конце концов!

Лучше тогда к министру.

…От чего бежишь, на то и напорешься. Поншартрен первым делом велел принести нам вина, совсем как мой соотечественник добавив при этом со значением:

– Сегодня обязательно надо выпить.

Я только вздохнул, словно Шурик в отделении милиции, и потянулся к поданному бокалу.

– Его Величество, – при этих словах Поншартрен поднял взгляд наверх, будто Король-Солнце восседал на облаке рядом с Богом, – изволил подписать Указ о награждении за уничтожение адской машины англичан. Пью за здоровье нового капитана!

Оказывается, обычай обмывать звания родился отнюдь не в России. Повод-то какой! Наверняка с появлением званий появился и обычай их обмывать. Где-то в Древнем Риме. В Греции до центурионов вроде бы не додумались. По-моему.

Но – приятно. Особенно если учесть, что по моей просьбе в новом патенте не было ни слова про флот. Дело в том, что года три тому назад Поншартрен совместно с военным министром Лувуа невесть с чего решили заменить флот корпусом береговой обороны. Толку от данного мероприятия не было никакого, однако в моем случае малопонятное мероприятие позволило получить не морское, а сухопутное звание.

Памятуя любовь Петра к флоту, я старался сделать все, лишь бы предстать в дальнейшем обычным пехотным офицером, видавшим море издали на отдыхе.

Не хочу вдобавок к моим нынешним похождениям еще и на родине проводить время на шатких палубах. Не хочу! Я десантник, а не моряк. И шторма давно сидят у меня в печенках. Воевать надо на суше. Воду пусть забирают желающие.

И вдвойне приятно, что награждены мои соратники. Если наши бывшие бизнесмены могут заняться бизнесом в новых условиях, кое-какой капитал есть, моряки при Петре подавно не пропадут, а уж Ардылов с его золотыми руками пойдет на вес золота, то нашей троице предстояла служба. И лучше начинать ее не с нуля, а уже человеком с некоторым положением. На слово никто не верит, зато в наличии у каждого будут соответствующие бумаги.

Мне хочется поскорее обрадовать приятелей, однако уйти, едва получив награду, неудобно. Поншартрен с интересом расспрашивает о походе, покачивает головой, затем одним движением брови понуждает слугу вновь наполнить бокалы.

– Я рад, что не ошибся в вас, капитан. Такие люди, как вы и Жан Барт, способны начисто уничтожить торговлю англичан.

– Остров велик, – замечаю я. А то решит, что нас двоих вполне хватит для полной блокады врага.

Начальство всегда радо переоценить силы подчиненных, а уж возложить неподъемные задачи – это вообще свято. И потом разводить руками и недоуменно думать: почему же не получилось?

Судя по рассказам, Жан Барт действительно был готов воевать в любое время и с любыми врагами Франции. Я – нет. Надоело.

Покорно выпиваю за мудрейшего короля, за дальнейшую удачу. Между делом довольно прозрачно намекаю, мол, было бы неплохо, если один из захваченных купеческих кораблей купят мои хорошие знакомые. Люди старались, помогали мне в нелегком морском труде. Надо их тоже как-нибудь отблагодарить.

– Надо бы их оставить при себе на время войны, – довольно резонно замечает Поншартрен.

– Они уже давно мечтали заняться коммерцией. Еще со времени нашего Карибского вояжа. И я им обещал посодействовать.

– Ладно. Раз так хотят… – Сегодня министр на редкость покладист. Уж раз король благодарил, то негоже его сподвижнику поступать иначе.

Главное дело сделано, и я уже собираюсь подняться и вежливо откланяться, когда министр сообщает:

– Мой совет вашим людям. Скоро из Дюнкерка в Норвегию вновь пойдет караван за зерном. Очевидно, последний.

– Они успеют. – Я знаю, что шансы пройти в одиночку невелики. Слишком много у Франции врагов, а друзей почему-то нет. Норвегия хотя бы нейтральна.

Поншартрен задумчиво смотрит на меня. Не иначе, вновь хочет нагрузить каким-либо делом.

– По нашим данным, союзники твердо решили не пропустить торговцев. Они вновь готовят для нападения целую эскадру.

Предыдущая была с успехом разбита. Но это не значит, что повезет во второй раз. Удача в войне переменчива.

– Я готов идти в охранении, – пусть не хочется, только не бросать же Юрку!

Судя по тому, как на мгновение блеснули глаза министра, своей цели он достиг. Я сам вызвался идти в море.

Но не очень понимаю, почему на мою скромную персону делается такая ставка. Или покойный Жерве успел наговорить обо мне, как о непобедимом герое?

– Охранением будет командовать капитан первого ранга Жан Барт. Поступите под его командование.

– Слушаюсь!

Давненько я не был в чьем-то распоряжении. Наверное, отвык. Только претендовать на должность глупо. Барт – моряк известный и отважный. А уж здешние воды знает гораздо лучше меня.

Я кто? Флибустьер. Одиночные нападения, взятие добычи, налеты на прибрежные города. А уж командовать целым соединением – это явно не по мне.

На улицах Шербура начинает темнеть. Идти в свой одинокий гостиничный номер уже не хочется.

Я не жалею, что на некоторое время избавился от своей странной семьи. Им меньше переживаний. Да и мне спокойнее. В поместье Мишеля хорошо и безопасно. Приморские города постоянно живут в ожидании возможных налетов англичан. Трагедия Сен-Мало слишком свежа в памяти, и никто не может гарантировать, что она не повторится в другом месте. Новую адскую машину соорудить не так сложно, запасы пороха у британцев должны быть большими. Так что лучше я поскучаю в одиночестве, чем подставлять моих женщин под возможные последствия варварских действий англичан.

Я совсем было собрался навестить Флейшмана, сообщить желанную новость, однако вовремя вспомнил, что человек только пришел с моря, и в отличие от меня Лену он никуда не отправлял.

Неудобно беспокоить в таком случае. Ничего, сегодня ему не до радостных известий, а уж завтра с утра поведаю о словах морского министра.

Где искать остальных, не знаю. Только догадываюсь. Так, смутно-смутно. Куда первым делом идут моряки, когда порт чужой и семьи в нем нет?

Правильно. Но кабаков в Шербуре много. Разве бывают приморские города без них? Да и вообще города?

Выбор настолько велик, что впору надолго задуматься. Думать неохота. Я направляюсь в… никак не удосужусь запомнить название. Если уж в грядущие времена не мог, то стоит ли менять привычки в нынешние?

В общем, одно из самых дорогих заведений в городе. Мои друзья и соплаватели частенько бывают привередливыми на берегу. Особенно когда поход прошел удачно. Неудачных же как-то и не припомнится.

Я оказался прав. Даже больше, чем прав. За отдельным столом восседают не только Григорий с Константином. С ними, к некоторому моему удивлению, семейство Флейшманов в полном составе. В том смысле, что оба. И Юрка, и Лена.

Единственная дама за столом выглядит прекрасно. Не для красного словца и привычного комплимента. Хотя комплимент ей я, разумеется, говорю. Мне несложно, ей – приятно.

Я давно заметил, что внешность женщины сильно зависит от настроения. Сегодня Лена явно счастлива, поэтому невольно привлекает взоры остальных посетителей.

– Пьянствуете? А где Жан-Жак? – интересуюсь я, принимая из рук друзей бокал.

Как догадываюсь, не последний.

– У вдовушки. А может, у морячки, – усмехается Флейшман, а затем с театральным вздохом сообщает: – Это мы люди порядочные, семейные. Ничего такого даже в мыслях не держим.

Судя по всему, Лена реагирует на вздох самым естественным женским образом: незаметно щиплет Юрку за ногу. Хотя вид у нее по-прежнему довольный. Так, экзекуция между делом. Чтобы шутил, но помнил: в подобной шутке все должно быть правдой.

– Да, тяжела ты, доля добропорядочного семьянина! – в тон Флейшману вздыхаю я. – Придется тебе, Юра, отправляться в Норвегию за зерном. Семью ведь кормить надо.

– Я не птичка! – с притворным возмущением немедленно заявляет Лена.

Зато Флейшман преображается. Он сразу становится деловит, хотя до конца в исполнение мечты поверить не решается, и голос его звучит по-прежнему:

– Зерно продадим, и мясо купим. Только в карманах я много не унесу. Да и в шлюпке от силы несколько мешков поместится.

– От корабля ты, значит, отказываешься?

– А мне его предлагают? – с чисто еврейскими интонациями спрашивает Флейшман.

– Не предлагают, но готовы посодействовать. Любой из двух на твой выбор. – Передо мной возникает блюдо с тушеным мясом, и я вдруг чувствую, что порядком голоден.

Нет, Поншартрен определенно не русский человек! Выпить предлагает охотно, а закусить – никогда. Наверно, у Людовика манер набрался. По давней французской традиции короли вкушают пищу в одиночестве.

– Любой? – уточняет Юра.

Я не сомневаюсь, что он давно выбрал. И даже знаю какой.

Вместо ответа я киваю. Говорить с набитым ртом трудно, да и надо блюсти манеры.

– Так надо обмыть! – Ширяев тянется к целой батарее бутылок, служащих главным украшением стола.

– Обмывать будем после аукциона. – Я наконец прожевываю. – Сегодня есть другой повод.

Четыре пары глаз скрещиваются на мне. Разумеется, я же не сообщал им о договоренности!

Я достаю принесенные с собой бумаги, легко нахожу нужные и довожу до всеобщего сведения:

– Его Величество в своей неисчислимой милости почтил вниманием уничтожение адской машины англичан и повелел произвести в чин лейтенантов доблестных воинов. Нам же остается выпить за них. Ваше здоровье, лейтенант Сорок, – ударение я ставлю на первом слоге, хотел перевести фамилию на французский, как перед этим перевели мою, но Пие определенно не звучит. Вот и пришлось оставить Костю почти при родной. Зато Григорию повезло больше, и я с удовольствием добавляю: – Ваше здоровье, лейтенант Ширак!

Как я и ожидал, эффект ошеломляющий.

– Кто?

– Ширак. Ширяев королю было вымолвить сложно. Но ничего, Григорий, зато, возможно, в грядущем президенте будет течь твоя кровь! Это мы люди простые.

Ребята недоверчиво разглядывают патенты.

– Так мы что, сравнялись в чинах? – Ширяев даже вроде обиделся за командира.

– Почему сравнялись? Отныне мне возвращено прежнее звание капитана. – Я поднимаю бокал и провозглашаю: – За нас, мужики!

Только когда бокалы осушены до дна, Григорий возвращается к своему новому документу и покачивает головой:

– Ширак. Надо же! И кто только выдумал?

Я скромно молчу, а уже в следующий момент Флейшман с Сорокиным дружно разражаются хохотом. Нам остается присоединиться, что мы искренно делаем.

Нет, хорошо. Действительно хорошо. Лишь только интересно – я стану хоть когда-нибудь майором?

15 Флейшман. Свое дело

Мы стояли в гавани Дюнкерка вторую неделю. Наступила осень с ее частыми штормами, и именно погода мешала нам отправиться в путь. В проливе гуляли высокие волны. Сильный ветер упорно предпочитал дуть с норда. Норвегия казалась недостижимой мечтой. Хотя в то же время каждый понимал, что чем дольше мы стоим на месте, тем выше шансы встретиться где-нибудь с союзным флотом.

Кораблей в закрытую бухту набилось много. В том числе и мой, недавно переименованный в честь моей же супруги.

Напрасно говорят, будто снаряд два раза подряд в одну воронку не падает. Порою падает, еще как! Мне даже было отчасти жаль беднягуВан Стратена, второй раз нарывавшегося на нас. Причем оба раза с конфискацией имущества. И ведь сумел же выкарабкаться после встречи в архипелаге! Ему бы там же и оставаться, но нет, решил поменять рынок сбыта. Идиот!

Сумма везения в мире не меняется. Если у кого-то отняли, то кому-то прибавилось. У меня, например. Вернее, у нас.

Кабан сам хотел превратить бывших соратников в добропорядочных граждан. Нельзя постоянно играть со смертью. Экстрим хорош, когда другого выхода не остается. Нас уцелело так мало, что порою невольно удивляюсь, обнаружив себя в числе счастливцев. Десяток мужчин да несколько женщин – вот и все, кто смог вернуться в Европу из восьмисот человек, отправившихся из нее. Десяток тех, кто не только сумел диковинным образом выжить, но и занять некоторое положение в новых временах. Не очень высокое, однако не рабы на плантациях и не крепостные.

Еще бы погода установилась!

По случаю наплыва моряков кабаки Дюнкерка были постоянно переполнены. Дым в них стоял коромыслом. Да и что еще делать морскому скитальцу на берегу?

Ладно, кабаки. Мы едва сумели снять три комнаты на всю нашу компанию, да в придачу обошлось это нам в копеечку. Пусть не в копеечку, а в су.

Теперь мы коротали вечерок вчетвером: я, Аркаша и Ширяев с Сорокиным. Не спеша потягивали винцо, вели еще более неспешную беседу. Делать все равно нечего. Ни телевизора, ни книг…

– Скорее бы война кончилась, – со вздохом произнес новоиспеченный лейтенант Ширак.

Фраза эта всплывала столько раз, что успела набить оскомину.

– Я бы лучше на вашем месте спокойно дожидался Великого посольства, – тоже не в первый раз отозвался я. – Без всяких проблем вступите в службу. Да и ждать всего-то три года.

Девяносто седьмой год – одна из немногих дат, которые мы сумели вспомнить всем нашим хорошим, однако не страдающим историческими знаниями коллективом.

– Не пойму, чего вас так тянет в Россию? Петр – натуральный зверюга. Поимеет вас в хвост и гриву. Сами потом назад запроситесь, – Аркаша являлся самым космополитичным из нас и порою доводил своими репликами патриотов до кипения.

– А сам? – На этот раз заводиться Ширяеву было лень.

– Мое дело – торговое. Раз в России можно развернуться, то мой путь лежит туда, – слегка пококетничал Калинин.

– Наткнешься на Петрушу, и будет тебе полный разворот, – буркнул Ширяев. – Он демократ, разницы между сословиями не делает. Что дворянин, что купец, дыба для всех одинакова.

– Хорошее определение демократии. Равенство в наказании, – усмехнулся я. – Жаль, Лудицкого нет. Он бы мигом доказал, что воцарение Петра отбросило Россию со столбовой дороги цивилизации, лишило нацию свобод и вообще принесло столько зла, что мы до сих пор расхлебать его не можем.

– Всю жизнь только к мнению Лудицкого прислушивался, – буркнул Сорокин. – Я не говорю, что Петруша хороший человек. Зато он единственный царь, который любит всевозможную технику. Поэтому все наши идеи вполне могут осуществиться.

С этим я был согласен. Более того, восприимчивость Петра была одной из главных причин, из-за которой меня самого тянуло в Россию. Кое-какой список реально осуществимого мы составили заранее. Небольшой группой много не сделать. Зато, если удастся увлечь царя и получить таким образом государственную поддержку, можно нагородить столько, что вся история изменится кардинально.

А свободы… Так ведь в любой самой демократичной стране власть принадлежит отнюдь не народу, а тем деятелям, которые выступают от его имени. Я на них насмотрелся, знаю. Да и как представить выборы в гигантской стране, когда единственный транспорт – лошадь? И для людей, и для вестей. Послал запрос, ответа жди полгода.

– Хлебнем мы там горя, – без малейшего трагизма заявляет Аркаша. – Как начнет зубы рвать!

– Не болей! А не нравится – поезжай в Венецию. Там республика. При удаче, может, и выбьешься в дожи… – Ширак смеется над своей шуткой.

Куда ни отправься, мы все равно чужие в этом мире. Дверь отворяется без стука, и в комнату бодро вваливается Кабанов.

– Говорят, шторм скоро закончится, – объявляет он с порога.

– По радио передавали? – спрашиваю его.

– В Сети прочитал, – парирует Командор.

– Ты веришь синоптикам?

– Верю. Их прогнозы всегда сбываются. Только обычно в другое время. Но не может шторм продолжаться полгода!

– К послезавтра утихнет, – соглашается Сорокин.

Его мнение для нас гораздо важнее любых прогнозов. Непонятно как, но Костя чует погоду. Еще и утверждает, что сложного ничего здесь нет. Мол, вон то облако на горизонте обещает небольшой шквал, а эта дымка – краткое затишье.

Я пробовал что-то угадать по его приметам – ничего не выходит. Зато сказанное Сорокиным сбывается непременно. Без задержек, свойственных остальным прогнозам.

– Я же тебе предлагал, Костя, давай откроем метеорологическое бюро. Золотые горы не обещаю, но стабильный заработок будет всегда.

– Юра! Кончай людей сманивать! Ардылова забрал, теперь вот Костю хочешь. Так и меня в охранники определишь… – Настроение у Командора хорошее. Видно, сидеть без дела в гавани ему порядком надоело.

– Уже сманил. Кто будет охранять мою толстушку? – Как большинство купеческих судов, «Елена» вместительна и дородна. Не в пример стройным фрегатам и бригантинам.

– Жан Барт. Не переживай. Моряк он от бога, будете с ним как у Христа за пазухой. – Командор подмигивает.

– А мы? – Сорокин сразу делается серьезнее.

– Мы пока чуток пошумим у английских берегов. Союзникам сразу станет не до конвоя. Пока они за нами погонятся, пока будут искать, успеете три раза дойти до Норвегии и вернуться.

– Это тебе Барт предложил? – осторожно спрашиваю я.

При встрече мне понравился этот знаменитый капер. Человек безграмотный, однако прирожденный моряк. Решительный, удачливый, смелый. Союзникам от него досталось так, что помнить будут очень долго. Но этот новый ход за чужой счет…

Губы Командора чуть тронула легкая улыбка. Нет, зря я грешил на Барта. Ясно же, кто мог выдвинуть подобный план! Все эти ложные ходы, отвлечение вражеских сил от места главного удара и прочие чисто военные шалости с пролитием малой крови. Как будто для владельцев этой самой крови столь важно, малой она считается или большой!

– Ты о семье подумал? – набрасываюсь на Сергея. – Надо было хоть зажигалок наготовить, если решил в одиночку сразиться с целым флотом! Герой выискался!

По лицу Калинина вижу, что он полностью на моей стороне и всерьез обеспокоен самоубийственными намерениями Командора.

Зато офицеры сугубо деловиты. К Англии, так к Англии, дело служивое. Мало ли что приходится делать на войне?

– Кто сказал, что я собираюсь сражаться? – Ох уж мне эта кабанья улыбочка! – Союзный флот пусть громит Турвиль. Мы малость попроказим, порезвимся, да и затеряемся в просторах. Пусть ищут хоть до конца войны.

– А клюнут? За двумя кораблями? – Ширяев стал потихоньку возбуждаться. Мысль отвлечь внимание ему явно понравилась.

Ох уж эти романтики с их неуемной жаждой приключений! Сунуть голову в пасть льву лишь для того, чтобы затем в компании рассказывать, какой ты молодец. Если, конечно, сможешь потом хоть что-нибудь хоть кому рассказать…

– Мы будем не одни. Барт выделит нам еще несколько фрегатов, – поясняет Командор.

С собой помимо «Глостера» он взял нашу бригантину. В серьезном бою без плевательниц она значит мало, однако захватывать на ней чужие транспорты весьма легко. Не приходится размениваться в одиночку и против охранения, и против добычи.

– Сегодня в кабаках начнут циркулировать слухи, будто мы собираемся вновь взбунтовать Ирландию. Как только восставшие сумеют захватить более-менее значительный плацдарм, туда будет направлена часть французской армии, – продолжает как ни в чем не бывало Командор.

У него все продумано. Ирландцы столько натерпелись от завоевателей, что всегда готовы выступить против англичан с оружием в руках. Так было и в этой войне. Свергнутый король Яков нашел прибежище именно в этой части некогда своей страны. Жаль, что высшее командование оказалось не на высоте и ирландцы вкупе с немногочисленной французской подмогой были разбиты. Но все равно нынешний Вильгельм Оранский вынужден всерьез считаться с возобновлением военных действий непосредственно на территории Британии. Хотя большинство протестантов поддерживает нового государя, вопрос законности нынешней власти достаточно спорный. Как и везде, когда в дело вступает выборное начало. Недовольные результатом найдутся всегда.

– Мы, значит, тем временем пойдем без охранения? – чтобы скрыть тревогу за ребят, спрашиваю я.

– Почему? С вами будет Барт. На тот случай, если за нами ринутся не все. Но я еще думаю малость пройтись по самой Англии. Когда еще на ее территорию вступит нога русского солдата?

Подобная мысль вызывает смешки и радость среди соратников Командора. Им, прирожденным воякам, радостно высадиться на чужих берегах. Пусть даже потом придется оттуда уйти.

Самое странное в том, что буквально недавно тот же Командор категорически не хотел принимать участия в войне. Зато, раз уж пришлось, сразу развил бурную деятельность и старается сделать все для победы.

– Восстание – серьезно? – уточняет Сорокин. Еще один прирожденный вояка.

– Как получится, – пожимает плечами Сергей. – Признаться, сомневаюсь. Вильгельм постоянно держит там войска. Да и недавние поражения еще не выветрились из памяти. Но чем черт не шутит? Лично я не прочь въехать в Лондон на белом коне.

При последних словах Командор улыбается широко и открыто. Чувствуется, он на самом деле хотел бы проделать такой трюк, но прекрасно понимает несбыточность своих грез.

Интересно, как он тогда поведет себя в России? Война со Швецией не за горами.

Поставим вопрос иначе. Насколько несколько человек способны изменить историю? Тема обсуждалась нами неоднократно, хотя ни к какому выводу мы так и не пришли.

Были ли в нашей реальности походы под Веселым Кабаном? Кто взял Картахену? Мы или неведомый и недоброжелательный к нам капитан первого ранга барон Пуэнти? Плохо, что никто из нас толком не знает событий этого периода времени.

Нет, никакой цели а-ля герои Звягинцева мы перед собой не ставили. Однако даже для того, чтобы выжить в чужом веке, мы просто вынуждены порою действовать активно. Учитывая же некоторые более поздние знания, что-то изменить мы способны. Хотя бы чисто теоретически.

Не зря до поры до времени старательно пытаемся сохранить тайну штуцеров, ракетных установок, зажигательных бомб. Даже спасательные шлюпки и рации старательно маскируем от местных. Хотя здорово сомневаемся, что на нынешнем уровне можно воспроизвести дизельный двигатель или передатчик вкупе с приемником. Ни материалов, ни соответствующей промышленности пока нет и еще не будет очень и очень долго…

Ответа нет. Пока же время во многом изменило нас, подстроило под себя. Пусть не совсем, но влияние чувствуется во многом. И мы совсем не те, которые скоро как три года назад и триста с лишним лет вперед взошли на борт круизного лайнера.

Пока я предаюсь абстрактным рассуждениям, офицеры увлеченно обсуждают план предстоящей операции. Даже Аркаша смотрит на них с нескрываемой завистью. Чувствуется – позови его Сергей с собой, – и Калинин позабудет про торговые дела и азартно ринется навстречу приключениям.

Приключения, кстати, пока называют гораздо вернее и проще – авантюрами.

…Шторм, как и предсказал Сорокин, утихомиривается через день. Уже утром волнение сносное, ветер тоже не норовит порвать паруса, и еще до обеда с якорей снимается отряд Командора. Четыре легких фрегата и три бригантины, обязанных привлечь внимание союзного флота.

Жан Барт, крепкий мужчина средних лет с внешностью просоленного и обвеянного всеми ветрами морского волка, сам провожает уходящих. Они о чем-то беседуют с Командором, очевидно, уточняют принятый план, после чего обнимаются на прощание и Сергей заскакивает в ожидающую его шлюпку. Шлюпка сразу отваливает, а Жан Барт остается на пирсе. До тех пор, пока последний из кораблей не покидает уютную гавань.

По всему городу ходят упорные слухи о предполагаемом вторжении на английские берега. Мол, следом за авангардом туда из Бреста устремятся основные силы флота во главе с Турвилем. Причем с ними пойдут многочисленные транспорты, перевозящие на своих палубах хорошо экипированную и обученную армию вторжения.

И плевать на то, что свободных войск у Франции просто нет. Людям свойственно принимать желаемое за действительное. Надеюсь, наши враги тоже поверят в бродячие слухи. Наверняка найдутся доброхоты, которые тем или иным способом, за деньги или за идею, известят островитян о подступающей к ним угрозе. Свет не без добрых людей. Раз французам обычно заранее становятся известными замыслы англичан, то и последние должны как-то узнавать про предполагаемые ходы противника.

Во всяком случае, для этого сделано почти все. Остальное пусть делают союзники. В смысле, противники.

После ухода рейдовой эскадры мы оставались в гавани долгих пять дней. Теперь не надо было распускать слухи самим. Они уже гуляли автономно, более того, росли, как снежный ком.

Дошло до того, что кое-кто из матросов объяснял причину новой задержки специальным королевским указом. Мол, Его Величество изволил приказать, чтобы все коммерческие суда оставались во французских гаванях и в дальнейшем использовались для перевозки десанта. Причем нашлись моряки, кто сам видел бумагу в капитанской каюте и даже ознакомился с ней. Тот факт, что матросы были поголовно неграмотны, никакой роли в данном случае не играл. Всем все было ясно, и доказывать иное было бесполезно. Понимающе пожмут плечами, секретничают, мол, господа, и останутся при собственном мнении.

На шестой день мы наконец покинули Дюнкерк.

Но как огорчились матросы, когда выяснилось, что путь наш лежит к норвежским берегам! Они уже настроились на другое, а судьба вместо победоносного похода преподнесла обычный рейс.

Обычный – в полном и скучнейшем смысле слова. Даже сказать о нем толком нечего. Малость штормило, менялся ветер, из-за чего часть пути пришлось непрерывно лавировать. Только это привычные морские будни. Романтикой в море не пахнет. Лишь суровый и тяжелый труд, для удобства разделенный на вахты.

Никакие вражеские корабли нам не встретились. Лишь на обратном пути мелькнула вдали парочка британских фрегатов. Связываться с нашей охраной они не рискнули и довольно быстро исчезли с глаз.

Единственное, что стоило помянуть, – в Норвегии я познакомился со старым моряком, много раз ходившим в Архангельск. Он мне пообещал выступить в качестве лоцмана, если я надумаю посетить Россию. В этом году было уже поздно. Единственный русский порт был портом замерзающим. Да и в любом случае идти по тем водам можно только летом. Моря северные, студеные. До паровых машин еще никто не додумался. Как и до ледоколов.

Когда мы возвратились в Дюнкерк, была уже глубокая осень. Она не походила на нашу, русскую, однако тепла уже не было, а пролив стал почти безлюдным.

Первым делом мы стали искать в порту ушедшие суда Командора. Потом – расспрашивать: не появлялись ли они? Но никаких вестей от Кабанова не было.

Семь вымпелов растаяли на горизонте, и никто не знал, что стало с их забубёнными командами. Пропали, и все…

16 Кабанов. Рейд

Море умеет хранить тайны. Сейчас бы пропасть, сгинуть в нем без следа. Не навсегда. На какое-то время. Мои семь вымпелов против лавирующих за кормой двадцати трех – невелика сила. Будь с нами карибские приспособления, еще можно было бы попробовать сыграть ва-банк. Но наша небольшая компания решила хранить секреты. Не стоит раньше времени обучать Европу более коварным приемам боя. Жестоким – не говорю. На суше успех еще долго будет решаться в рукопашной схватке, когда противники, вконец озверев, пронзают друг друга штыками, рубят саблями и палашами, а то и в полном смысле слова вцепляются зубами в глотку. По сравнению с подобным любой пулемет покажется гуманным. Хотя бы для того, кто за ним лежит.

Уходить приходилось почти против ветра. Постоянная смена галсов очень утомляла команды. Но ведь и преследователям доставалось не меньше.

Слева едва виднелся берег Шотландии, справа манило открытое море. Было бы логичнее свернуть туда. Тогда даже ветер из явного врага превратился бы в нейтрала. Но шедшая за нами эскадра ждала данный маневр. Ее широкий фронт начинался за кормой и тянулся далеко вправо.

Стоит нам повернуть – и фланговые получат преимущество, сразу приблизятся, возможно, сумеют на какое-то время связать нас боем, а там подоспеют основные силы.

Между прочим, четыре линкора. Достаточно действенный класс кораблей в любой схватке. Тем более когда из моих семи вымпелов три – легкие бригантины, чьим назначением сражение эскадры на эскадру отнюдь не является.

Еще не вечер. Хотя именно вечер сейчас был бы крайне желателен. Вечер, переходящий в беспросветную ночь…

…Город был захвачен так, как мы захватывали города в далекой Вест-Индии. Скрытная высадка на берег, стремительный марш, а затем – наступление перед самым рассветом.

Даже не столько наступление, сколько методичное занятие пустых темных улиц. И отборный отряд, тайно и неотвратимо приближающийся к форту…

Британцы настолько не верили в подобную возможность, что не думали защищать город с суши. Форт был построен таким образом, чтобы бороться исключительно против морского врага. Никаких воинских патрулей нигде не наблюдалось. А ночная стража уже где-то дремала, решив уступить место утренней, пока не созданной.

Мои нынешние подчиненные не внушали мне такого доверия, как прежние. Те всю жизнь проводили в набегах, и напугать их не могло ничто.

Новобранцы тоже являлись смелыми людьми. Но до войны большинство из них относительно спокойно бороздили ближние моря, не помышляя о карьере ни пиратов, ни каперов. Управлялись с парусами они отлично. А вот оружием владели уже похуже. По крайней мере, всерьез воевать с ними на суше я бы не стал.

На наше счастье, жители метрополии тоже были гораздо менее воинственными, чем заокеанские собратья. На островах постоянно приходилось считаться с возможностью налета. Здесь – уже порядком подзабыли, когда видели на своей земле неприятеля. И в обозримые века увидеть по идее не могли.

Тем неожиданней стал мой сюрприз. Знакомство с ним, как всегда, началось с одинокого выстрела, грянувшего где-то на улице. Может, проснулся ночной дозор вкупе с дневным и сумеречным, может, простой житель, а может, у кого-то из победителей просто не выдержали нервы.

Могло бы грянуть чуть попозже. Европейские города покрупнее заокеанских племянников, и я, признаться, чуть не заплутал среди изгибов совершенно незнакомых улиц.

До форта было рукой подать. Со стороны города толком защищен он не был. Так, небольшой вал, преодолеть который под силу даже мальчишкам. Ни рва, ни отвесных стен…

– Бегом!

Раз скрытность больше не могла нам помочь, оставалось надеяться на быстроту и натиск.

Мой отряд был составлен лишь из моряков «Глостера», которых я уже знал и которые, в свою очередь, знали меня.

Мы с разгона перенеслись через показушный вал и оказались во дворе укрепления. Отовсюду выбегали солдаты. Почти все неодетые, большей частью без оружия.

Сразу видно, нормативов на одевание здесь пока не сдают. Зря. Любая российская часть моего подлинного времени уже была бы готова дать отпор невесть откуда взявшемуся противнику.

Латы за сорок пять секунд надеть! Хорошая бы фраза могла быть в Средневековье! Жаль, я опоздал. Погонял бы охламонов с золотыми шпорами.

Нынешних противников мы именно гоняли. Безоружные, они бестолково носились взад и вперед, не понимая, в какой стороне спасение. Кому-то досталось прикладом по шее, кого-то убили. Война. Но в основном в плен взяли невредимыми. Легкость победы не позволила морякам озвереть. Просто так рубить и колоть не будешь…

Город был захвачен довольно легко. Утром на горизонте объявилась наша эскадра. Еще за день до нападения мы с Сорокиным на бригантине прошлись в виду берега. Согласно международным нормам, свой флаг капер обязан поднимать лишь перед боем. Вот мы и прогулялись под чужим. Точнее – под голландским.

И все-таки люди были не те. Мои прежние орлы четко придерживались всех требований нашего взаимного соглашения. Эти – нет. Пришлось повесить двоих за насилие. Порою для некоторых аргумент – только вид болтающегося в петле соратника. Стоит дать поблажку и потом ни за что не удержишь.

Убийство я еще мог бы простить. Попробуй докажи, кто на кого напал. Насилия над женщиной – нет. Надо – купи шлюху. Этого товара в избытке в любые времена.

Уже в обед мы погрузили на корабли выкуп. После чего внушительный отряд под моим командованием двинулся вглубь суши.

Ни о какой единой форме речь у моряков не шла. Оружие тоже было разномастным. Поэтому на регулярную часть мы походили мало. Зато четыре упряжки из конфискованных лошадей тащили захваченные орудия. Те, что оказались полегче. Да и вообще, колонна выглядела внушительно. Жители должны четко убедиться, что перед ними прошел авангард армии вторжения.

На самом деле для демонстрации пришлось снять с кораблей почти всех, оставив самый минимум, чтобы могли управиться с парусами.

Но это британцам знать ни к чему.

Наш рейд длился всего лишь два дня. Я опасался, как бы англичане не среагировали слишком быстро. Отрежут нас от берега или нападут на эскадру, и все. Во враждебной стране с достаточно густым населением партизанить не получится. Мы же толком местности не знаем. И смысл…

Точка рандеву была намечена заранее. Погрузка прошла без эксцессов в виду маячивших на горизонте эскадр, зато наверняка во все стороны скакали гонцы, предупреждали о высадившихся французах.

После этого нам удалось с боем захватить парочку подвернувшихся британских фрегатов. Правда, при этом призы сильно пострадали. Ремонтировать их не было ни людей, ни времени. Пришлось всех пленных высадить на берег, а корабли элементарно сжечь.

Теперь путь лежал в Шотландию. Маячила надежда, что горцы выступят против узурпатора престола. Может, и выступили бы. Кто знает? Нам узнать было не суждено.

Англо-голландская эскадра повисла на хвосте внезапно. И на этом закончилось наше везение. Сражаться с регулярным флотом, втрое превосходящим по вымпелам и бог весть во сколько раз по числу пушек, при риске, что враги могут получить подкрепление…

Мы были с наветренной стороны. Да что толку, когда атаковать просто глупо?..

Берега Шотландии виднелись на горизонте. И гораздо ближе горизонта маячили чужие корабли.

С самого выхода я потратил массу времени, добиваясь сплаванности эскадры. Жан Барт дал мне лучших капитанов. Но сколько потребовалось времени, чтобы заставить их признать мое главенство! Это же не военный флот с его дисциплиной!

Убедил. Не сразу, но убедил. Рации имелись только на двух моих кораблях. Тщательно скрываемые от всех непосвященных – мало ли какой груз порою находится на корабле?

Для остальных существовали флажные сигналы. Собственно, их еще в мире не было, разве что самые простейшие, однако мы еще в архипелаге разработали целую систему, и простейшие командировки «ветеранов» на каждый из чужих кораблей здорово помогали в походе.

И уж вдвойне – теперь. Костя на «Лани» руководил бригантинами, я – фрегатами. Поэтому отряд не рассыпался во время бегства, хотя мы вынужденно шли на расстоянии друг от друга. Для постоянного лавирования требуется место. Хотя бы чтоб не таранить своих.

А вечер все не наступал. Наверно, потому, что был нам нужен.

…Но у природы свой неизменный цикл. Человек воспринимает время субъективно. Порою день тянется до бесконечности. Потом оглянешься – как быстро прошла жизнь!

Солнце, столь долго издевавшееся над нами, устало от суеты и быстро покатилось за недоступный для нас берег. Небо стало темнеть, потом чернеть, и любопытствующие звезды с праздным интересом поглядывали на развернувшееся под ними действо.

Все необходимые распоряжения я передал заранее. Конечно, можно сигналить фонарем. Любой свет будет заметен издалека. Даже свет свечи, собственно и являющейся подобным фонариком. Но очень ли надо, чтобы он был заметен?

Дистанцию между собой и преследователями мы увеличили, насколько смогли, еще перед самыми сумерками. И фрегаты, и бригантины, отобранные для рейда, отличались мореходными качествами, явно превосходя идущие за нами британские и голландские посудины. По силе огня – дело другое. Но часто успех решают не пушки, а удачный маневр.

Единственный сигнал с флагмана, и семь кораблей погрузились во мрак. Ни единого огонька не светилось на палубах. Пусть появился реальный риск столкнуться, бесславно погибнуть в пучине, однако какая война обходится без риска?

Я не мог видеть происходящее, однако знал, что сейчас вся моя немногочисленная эскадра легла в поворот. Но только не в ту сторону, в какую думали наши противники.

Земля, скрывающаяся прямо по курсу, нервирует. Малейший просчет, и смерть будет неизбежной. Даже в неравном бою шансов уцелеть значительно больше, чем при столкновении с рифами.

Самые глазастые матросы старательно пытаются высмотреть что-либо по носу. Слух напряженно пытается уловить плеск сталкивающихся с камнями волн. А тут еще идущие в такой же тьме товарищи. Того и гляди, какой-нибудь свой же фрегат налетит, ударит в борт, и тогда все.

Я тяну до последнего. До того момента, когда уже становится невмоготу. Берег должен быть рядом. Только ночь безлунная, и разглядеть что-либо практически невозможно.

Пора!

Фрегат легко ложится в поворот. Теперь ветер дует нам в спину, и главным становится проскользнуть между Шотландией с одной стороны и англо-голландским флотом – с другой.

Костя тоже повернул. Но о судьбе остальных ничего не знаю. Огней по-прежнему не зажигаем. Видимости никакой. Кто, где, куда – ничего не известно. Одна лишь надежда на лучшее да понимание, что хотя бы двух опасностей пока избежали: рифов и столкновения. Если они не ждут нас впереди.

– Бриты идут. – Жан-Жак сумел углядеть далеко слева огонек.

Наши противники с опасностью считались, а с нашим существованием – нет. Наверняка боялись лишь одного – не упустить небольшую эскадру в ночной темноте. Не ведая, что мы расходимся с ними на контргалсах.

Во многих знаниях многие печали… Зачем же портить людям настроение раньше времени?

Неведение тоже не приносит радости. В Косте я уверен и без кратких сообщений по радио. А вот где остальные корабли…

Точка встречи определена заранее. Все равно нас неизбежно разнесет по морю, и мы вряд ли утром окажемся вместе. Кого-то отнесет течением и ветром. Может, и меня. Я же не корчу из себя великого мореплавателя. И даже Валеры со мной нет.

Интересно, как там они? Судя по количеству преследователей, дорога стала менее опасна. Однако флот у союзников большой. Таких эскадр могут сформировать с десяток.

Или не особенно могут? Ведь приходится какое-то количество кораблей держать в Средиземном и Карибском морях. А основные силы стоят, карауля эскадры Турвиля.

Собственно, на это и был рассчитан мой план. Узнав о возможной высадке, союзники будут вынуждены строже следить за основными силами французского флота. Тут уж не до конвоев. Выделенные против последних корабли должны быть перенацелены на мой авангард. А там – как повезет.

Пока везло.

Без связи плохо, однако сигналить я не решался. Стоит какому-нибудь не в меру глазастому британцу или голландцу заметить огонек, и весь маневр накроется медным тазом.

Лишь спустя два часа, когда, по всем расчетам, наши преследователи должны были оказаться далеко за кормой, я приказал послать короткий сигнал. Ответом были три огонька. Остальных мы не дождались.

Но и три неплохо. Мы свернули чуть мористее, чтобы хотя бы отдалиться от опасного берега. Идти сразу стало веселее. Команды смогли повахтенно отдохнуть. Я и сам поспал пару часов. Хоть как командующий флотилией был в ответе за все, однако дурная от усталости голова еще никому и никогда не помогала.

Отдых на войне не роскошь, а необходимость.

Ближе к утру мы стали более активно обмениваться сигналами. Но уже не с тремя кораблями, а только с двумя. И лишь еще позже вдали замаячил приветливый огонек. Судя по выдуманным нами позывным, не хватало двух фрегатов и бригантины. Еще не так плохо для ночного плавания. Тем более оставалась надежда, что пропавшие самостоятельно подойдут к точке рандеву. Капитаны там опытные. Вряд ли запаникуют, оставшись одни.

Потом в положенное время тьма стала сменяться сумерками. Не короткими, как на уже привычном юге, а неторопливыми, северными.

В постепенно расходящейся мгле наши корабли сблизились. Гораздо приятнее видеть соратников рядом. Даже настроение становится другим.

– Там впереди два корабля, – заявил мне Жан-Жак.

Для меня на море виднелись лишь какие-то малопонятные расплывчатые пятна. Но я доверял зрению своего бессменного канонира больше, чем своему, и привычно скомандовал:

– Два румба влево! Прибавить парусов!

Последнее потому, что хотелось добраться побыстрее. Ведь наверняка это опередившие нас наши же корабли.

– Стоят на якорях. Паруса убраны, – сообщил Жан-Жак. И чуть другим тоном: – А ведь один из них – линкор.

Это автоматически означало, что перед нами враги. Кораблей подобного класса у нас просто не было. Подмогу же нам никто посылать не станет. Да и куда ее посылать?

– Орудия к бою! Приготовиться к абордажу! – Нападение – лучший способ выживания. Истина, усвоенная мной во время карибских походов. – Атакуем с ходу! Передать на остальные корабли! Стрелять только в упор, если не будет выбора.

Сам я надеялся, что выбор будет. Конечно же, в нашу пользу.

Мы едва не летели навстречу судьбе. В правильном бою линкор мог порядком поколошматить своей тяжелой артиллерией, и оставалось надеяться лишь на стремительность маневра.

Британцы заметили нас слишком поздно. Мы подходили почти с запада, с темной стороны горизонта. Да и не сразу определишь, что за корабли уверенно идут на сближение. Нам-то по всем канонам полагалось бы немедленно удирать.

Не любитель я стандартных решений.

На вражеских кораблях засуетились. И линкор, и фрегат стали поднимать якоря. На мачты торопливо полезли марсовые. Заиграл горн, приказывая заряжать орудия. Но пока их еще зарядишь…

Высокий борт линкора оказался совсем рядом. Мы накатывались на него, и уже не было силы, способной предотвратить неизбежное.

– На абордаж!

И рев команды повторил следом:

– На абордаж!

Жаль, не было над нами Веселого Кабана.

Но некогда жалеть. Шпага в руке, борт – рядом.

Столкновение…

17 Отец и дочь. Родина

– Признаюсь вам как старому другу, Эдди, кое-кто был сильно недоволен вашими действиями в Вест-Индии. А некоторые попытались пойти еще дальше и причислить вас к тайным сторонникам свергнутого короля. – Первый лорд Адмиралтейства скупо улыбнулся, показывая, что он сам ни за что не поверил бы подобной ерунде. – Но они слишком перегнули палку. Ваша верность Вильгельму неоспорима. Однако тяжелое положение островов…

Его собеседник подождал, не последует ли продолжение, и лишь когда удостоверился, что речь пока закончена, ответил:

– Такое положение сложилось еще до моего прибытия на Ямайку. Более того, по нерасторопности команды фрегата я, как вам несомненно известно, по пути попал в плен.

Первый лорд важно кивнул, подтверждая, мол, известно.

– Когда же плен закончился, положение островов было плачевным. Эскадра погибла по вине командора Пирри и моего предшественника, недооценивших противника. Кингстон подвергся налету. В итоге на день моего появления не оставалось никаких сил, дабы пресечь действия французских флибустьеров.

Новый кивок подтвердил, что и это объяснение является непреложным фактом, оспорить который невозможно.

– Ваш предшественник казнен за государственную измену, – счел нужным дополнить первый лорд. – Жаль, что мы не смогли проделать то же с командором Пирри из-за его бесславной гибели.

Лорду Эдуарду почудилось, что в словах его старого друга звучит намек на вполне возможную судьбу, ожидающую следующего губернатора заморских колоний. То есть уже его самого.

– Острова отстоят на большом расстоянии друг от друга. Предугадать, когда и где будет нанесен следующий удар, почти невозможно. Отсутствие же флота связало меня по рукам и ногам. – Несмотря на неприятный холод в сердце, лорд Эдуард говорил бесстрастно. – Наши испанские союзники попытались атаковать Пор-де-Пэ, но были наголову разгромлены.

– Не повезло, – прокомментировал первый лорд, при этом не сумев до конца скрыть удовольствия.

Проигрыш союзника способен радовать не меньше, чем разгром врага. Порою даже больше. Нет ничего хуже чужой победы на фоне собственного поражения.

Говорить дальше собеседник первого лорда не стал. Просто потому, что дальше следовали уже чисто его ошибки.

– Но был еще один захват пиратами Кингстона, – напомнил ему первый лорд. – А затем – рейд по остальным нашим островам.

– Нам попался весьма достойный противник, – признался бывший губернатор. – Один его налет на Картахену чего стоит. Хотя войск у испанцев было не в пример больше, чем у нас.

– Вы говорите о Санглиере?

– Да. Но мы все же смогли выдавить его из Карибского моря. И наше положение в конце моего правления было на редкость твердо.

Все-таки лорда Эдуарда выдавали руки. Пальцы то сцеплялись в замок, то шевелились, словно умывая друг друга.

– И где он теперь? – Первый лорд поинтересовался словно между прочим, однако хорошо знавший его Эдуард сразу заподозрил подвох.

– Не знаю. Он ушел из Вест-Индии на одной бригантине. Как говорят очевидцы, продав перед этим дом и забрав семью.

Конечно, лорд Эдуард знал гораздо больше об уходе Санглиера, но только рассказывать подобное явно не следовало.

Вряд ли какие-то слухи просочились в Англию. Практически все свидетели были, слава богу, мертвы, а старый добрый сэр Чарльз молчал, как рыба.

Первый лорд поднялся с кресла и не спеша прошелся к камину. За окном был привычно-серый и холодный осенний лондонский день, готовящийся перейти в еще более мрачный вечер. Поэтому пламя поневоле навевало ощущение уюта, домашности беседы.

Лорд Эдуард тихонько вздохнул. С климатом на покинутых островах дело обстояло гораздо лучше. К тому же там он был полновластным хозяином, а здесь…

Как холодно на сердце!

– Я все это сумел доказать и пэрам, и королю… – заявил от камина первый лорд.

По своему положению он знал все, что может сказать Эдуард, но, как видно, хотел послушать своего давнего друга.

«Сумел доказать…» От сердца отлегло. Лишь почему-то по-старчески стали подрагивать пальцы.

– Разумеется, на некоторое время вам лучше отойти от дел. Недовольных вашей деятельностью много. Лучше, чтобы они пока не имели к вам новых претензий. Оно и к лучшему. Отдохнете, наберетесь сил. После такой нагрузки это сделать просто необходимо, – продолжал вещать первый лорд.

Небольшая опала гораздо лучше, чем позорная казнь. Его предшественник дорого бы отдал за подобный исход. Однако у него не было таких влиятельных друзей. И вот – итог.

– Что слышно о французском десанте? – спросил лорд Эдуард.

Теперь он мог позволить себе поинтересоваться другими делами, а не только своей судьбой.

Первый лорд едва заметно передернулся, словно от камина повеяло не теплом, а холодом.

– Почти ничего. Расстояние большое. Поэтому пока дойдет до Лондона… Мы отрядили в погоню эскадру, потом дополнительно послали на помощь еще несколько кораблей, но результат еще не известен. Кроме того, мы непрерывно ведем наблюдение за Брестом. Турвиль продолжает стоять там настолько спокойно, словно происходящее его ни в коей мере не касается. Возможно, французы поняли, что ничего у них не выйдет. Без сопротивления высадить десант мы не позволим, а в случае сражения при любом раскладе они понесут такие потери, что операция сорвется. Но свои силы мы вынуждены держать в кулаке.

– По-моему, наши враги не рассчитали время. Скоро зима. Даже если десант будет высажен, обеспечить его своевременным подвозом подкреплений будет трудно, – высказался лорд Эдуард.

– Наверно, вы правы. – Хозяин кабинета вернулся на свое место и взглянул так холодно, словно решил сообщить Эдуарду еще одну неприятную новость.

– Как здоровье племянников? – После всех треволнений никаких плохих вестей слушать лорд Эдуард не хотел. – Как Пит? Джимми?

Вопреки ожиданиям, его собеседник помрачнел еще больше.

– Пит воюет. Настолько хорошо, что вполне может через год-другой стать адмиралом.

Учитывая возраст Пита, это было весьма серьезным заявлением.

– А Джимми?

– Джимми больше нет.

– Как? – Лорд удивился настолько, что это отразилось на его голосе и лице.

– Он погиб. – В противовес своему другу, первый лорд говорил совершенно бесстрастно. – Уже довольно давно.

– Погиб? – переспросил Эдуард. Хотя ослышаться два раза подряд не мог. – Каким образом?

– Вы слышали об адских машинах Меестерса?

– Очень немного. До нас новости доходили скупо, а сюда я вернулся два дня назад. Кажется, одну из них мы использовали против Сен-Мало.

– Совершенно верно. Меестерс обещал, что с их помощью мы сможем уничтожать не только укрепления, но и целые города. И таким образом сможем поставить Францию на колени. Однако первое применение не дало подобных результатов. Город пострадал, однако уничтожен не был. Изобретатель утверждал, что всему виной взрыв на достаточно удаленном расстоянии. Мол, команда не смогла довести брандер до указанной точки. Отсюда и частичный результат.

Первый лорд сделал паузу, набираясь сил, и продолжил:

– Мы решили применить адскую машину против Шербура. Команда состояла из добровольцев. Офицерам было объявлено, что в случае успеха они немедленно будут произведены в следующие чины. А вы же знаете честолюбие Джимми! Он только женился, однако грядущий карьерный взлет заставил его предложить свое участие в операции. Чего не сделаешь для блага Англии! Снаряженный брандер вывели на внешний рейд. Ему предстояло простоять там какое-то время, пока не будут полностью готовы мортирные суда поддержки. Джимми даже привез на корабль свою молодую жену. Со свадьбы прошла едва ли неделя, и он еще не успел толком насладиться ею.

Лорд Эдуард слушал, и волосы у него готовы были стать дыбом.

– Адская машина взорвалась прямо на рейде, – по-прежнему бесстрастно сообщил хозяин. – Взрыв был настолько силен, что два ближайших фрегата погибли со всеми командами. Еще три получили сильные повреждения. Два удалось спасти, но последний затонул. А от Джимми и его жены не осталось и следа.

– Я искренне сочувствую вам, мой дорогой друг. – Лорд Эдуард на самом деле горестно воспринял известие. – Наверно, кто-то из команды неосторожно обращался с огнем. Вы же знаете, на что способны матросы, если за ними не следить.

– Нет. Моряки с кораблей охранения утверждают, будто незадолго до взрыва видели удаляющуюся от брандера шлюпку. Причем явно французскую. А недавно нам стало известно, что королевским указом за уничтожение адской машины двое французских моряков получили офицерские чины и еще один – повышение. Но и это не все. Догадайтесь, как фамилия этого офицера?

Гадать лорду Эдуарду не требовалось. Он знал лишь одного человека, способного на столь дерзкую операцию. Однако догадка была жестока, и лорд лишь понуро молчал.

Теперь заступничество старого друга казалось Эдуарду непомерной и незаслуженной милостыней.

– Вижу, вы поняли. – Глаза первого лорда светились от ненависти. Уж непонятно к кому.

– Понял, – сиплым голосом едва слышно выдохнул Эдуард.

Но хоть все было сказано, первый лорд безжалостно уточнил:

– Имя убийцы – де Санглиер.

Эту ночь лорд Эдуард спал плохо. Причина заключалась не в старческой бессоннице. Тяжелые мысли гнали сон прочь. Развеять их не могло даже успешное разрешение дела. Плывя сюда, бывший губернатор колоний предполагал многое. В том числе и самый худший вариант.

Вечером, после возвращения от первого лорда, Эдуард вкратце сказал дочери, что он полностью оправдан. На вопросы, почему же тогда он не радуется и что случилось еще, коротко сказал о гибели Джимми. Без малейших уточнений и указания виновника.

К счастью, подробностями леди Мэри не поинтересовалась. Она видела столько смертей, что одной больше или меньше, не играло никакой роли.

Девушка сильно изменилась после всех приключений. Раньше полоса меланхолии сменялась приступами кипучей деятельности. Сейчас Мэри словно позабыла, что такое улыбка. В ее глазах появилась отрешенность от мира. Словно ей довелось заглянуть в такие бездны, по сравнению с которыми все радости мира казались ерундой. Она чахла на глазах, и ни лорд Эдуард, ни сэр Чарльз ничего не могли поделать с этим.

Как ни переживал отец за собственную судьбу, но порою в глубине души он радовался отзыву на родину. Надежда на помощь влиятельных друзей давала неплохие шансы благополучно выбраться из передряги. При этом Мэри покидала края, в которых ей столько пришлось пережить.

Может, в Британии, где ничего не будет напоминать о прошлом, она сумеет излечиться от своей болезни. Должна же молодость взять свое! Время залечивает и не такие раны.

И вот опять. Командор, похоже, превратился в какой-то рок для семьи. Куда ни переберись, он уже находится там. И ладно – просто находится. Нет, ему обязательно надо вставать на пути, одним своим далеким присутствием портить жизнь и отцу, и дочери.

Но могут ли подобные люди вести себя тихо?

И откуда только он взялся на их головы!

Утром благородный лорд был вял и разбит. Он без нынешних передряг сильно постарел и сдал за время отсутствия Мэри, а тут опять начинается такое… Видно, напрасно Эдуард думал развлечь дочь балами и приемами. Людивсегда живут сплетнями, и не в одном месте, так в другом обязательно всплывут подробности трагической смерти молодой семьи племянника первого лорда, а также имя коварного убийцы. Что будет тогда с Мэри?

Видно, придется как можно быстрее завершить дела и отправляться в поместье. Там хоть будет спокойнее. А здесь, того и гляди, начнутся визиты родственников и просто знакомых, которые не кончатся для бедной девочки добром. Если бы их навещал один сэр Чарльз…

Старинный друг и компаньон явился с самого утра. Ему не терпелось узнать подробности оказанного приема. За накрытым для завтрака столом лорд Эдуард повторил рассказанное вчера дочери. И лишь когда мужчины взяли трубки и перешли в кабинет, поведал о том, о чем умолчал.

Сэр Чарльз покачал головой. Он прекрасно понимал, что означало очередное появление Командора.

– Вы совершенно правы, мой дорогой друг. Девочку надо увозить отсюда, и чем скорее, тем лучше. Может, родные места сумеют вернуть ей вкус к жизни.

– Вы поедете с нами? – спросил лорд Эдуард.

Он настолько сроднился со своим другом, что как-то отвык от мысли, что они могут долго находиться порознь.

Толстяк замялся. Дружба – дружбой, но нельзя забывать и о делах. А Лондон гораздо более удобное место для них, чем самое благоустроенное поместье.

– Видите ли, уважаемый лорд… Я тут навел кое-какие справки и решил предложить вам одно весьма выгодное дело.

– Какое? – без особого интереса поинтересовался Эдуард.

– Торговую экспедицию в Архангельск. Цены с войной сильно подскочили. Мы же в Московии сможем взять нужные товары буквально за бесценок. Московиты не имеют торгового флота и просто вынуждены отдавать все по той цене, по которой берут. Скоро будет зима. Их порт давно замерз. Но весной мы смело можем двинуть туда целый караван. Как раз за зиму купим несколько судов, подготовим их получше. Плавание получится долгим. Зато и расходы вернутся к нам сторицей.

– Я не могу надолго оставить дочь, – вздохнул лорд Эдуард.

– Я понимаю. Но ведь вести корабли я смогу и один. Вы лишь поможете мне со снаряжением. Я даже буду к вам приезжать, как только будут выпадать просветы в делах.

Как ни была забита голова Эдуарда, однако, даже переживая за судьбу дочери, он не мог не признать, что предложение толстяка крайне выгодное. Если же учесть, что самому можно будет оставаться в поместье, то просто сказочное.

До самого ленча старые друзья и компаньоны обсуждали всевозможные детали предстоящей экспедиции. Правда, попутно они иногда сбивались на новости об одном своем недоброй памяти знакомом, но лишь потому, что обоим была небезразлична судьба юной леди.

Сразу после ленча началось то, чего больше всего боялся лорд Эдуард. Слуга сообщил о прибытии гостя.

– Надо сказать, что вам нездоровится с дороги, – тихо подсказал сэр Чарльз.

Однако едва было оглашено имя, стало ясно – отказывать в данном случае нельзя. Гостем оказался не кто иной, как Пит, племянник всесильного первого лорда Адмиралтейства и, несмотря на свои неполные тридцать, капитан первого ранга. Что лишний раз говорило даже непосвященным о знатности рода.

Лорд и сэр относились к посвященным.

– Проси.

Пит почти не изменился за последние два года. Разве что еще больше возмужал, являя собой прекрасный образчик породистого дворянина и морского волка в одном лице.

Леди Мэри в гостиной не было. Она ушла к себе перед самым прибытием баронета, и лорд Эдуард был готов благодарить за это судьбу. Пусть он как настоящий отец всегда невольно примерял каждого холостого и знатного мужчину на роль возможного зятя, в данный момент спокойствие собственной дочери было для него гораздо важнее самого выгодного брака.

Тем более что до брака дело доходит нескоро.

Как принято везде и всегда, гость начал с разговора о погоде. Хозяева немедленно поддержали столь увлекательную тему. Со стороны можно было подумать, что Пит заехал с единственной целью – пожаловаться на хмурую британскую осень, а лорд только и ждал, кто же сообщит ему об этом.

Оказалось, что нет. Баронет мягко и деликатно свернул разговор на идущую который год войну. Коснулся последних стычек, не обошел свои заслуги в каперстве у французских берегов, рассказал, как недавно он с двумя кораблями сумел перехватить два купеческих судна с фрегатом охраны буквально у входа в Шербур. Конечно, зачем молчать, если выпала такая удача.

– Вы сильно рисковали, Пит, – заметил лорд Эдуард.

– Нисколько, – заверил баронет. – Ветер дул с моря, и французы были не в состоянии выйти из гавани. Тут роль сыграл не риск, а точная оценка обстановки.

– В таком случае вы вдвойне молодец, – подал голос толстяк. – Редко кто из морских офицеров утруждает себя предварительным расчетом. Большинство просто действуют по шаблону. В лучшем случае – прислушиваются к интуиции. Из таких же, как вы, вырастают настоящие флотоводцы. Уровня прославившего Англию Френсиса Дрейка.

В устах многоопытного сэра сказанное звучало откровенной похвалой. Между прочим, несомненно искренней.

Лицо баронета засветилось от удовольствия. Но, к чести своей, он быстро взял себя в руки и обрел приличную родовитому дворянину бесстрастность.

– Не знаю, получится ли, – с показной скромностью изрек Пит. – Но я пришел к вам не для того, чтобы рассказывать о своих подвигах. Мне нужен ваш совет.

Лорд и сэр переглянулись. Какой совет могли дать они, на днях вернувшиеся в Британию? Хотя…

И, подтверждая догадку, прозвучало продолжение:

– Я слышал, что в Вест-Индии вы сталкивались с неким пиратом Санглиером. Я хочу как можно больше знать о нем.

– О ком?

Девичий голос заставил всех вздрогнуть. В дверях гостиной стояла незаметно подошедшая леди Мэри. Перенесенные лишения изменили ее. Казалось, она похудела, хотя и раньше не выделялась полнотой. Лицо ее казалось прекрасным за счет удивительно глубоких глаз, которые притягивали, словно бездна.

Баронет машинально поднялся. Сквозь привычную бесстрастность на его лице постепенно проступало восхищение.

– Леди, простите, что не сразу приветствовал вас, – голос Пита зазвучал глуше. Словно каждое слово давалось ему с трудом.

Он с благоговением коснулся протянутой руки.

– О ком вы хотите узнать? – Мэри не обратила внимания на реакцию баронета.

– Вам это неинтересно, – выдавил из себя Пит. Но под требовательным взглядом прекрасных глаз все же ответил с некоторой запинкой: – О неком Санглиере.

– Де Санглиере, – подчеркнула дворянскую приставку леди. – Но зачем он вам?

– Этот человек убил моего брата вместе с женой.

Лицо Мэри дернулось. Лорду показалось, что дочь может упасть в обморок, однако девушка сумела взять себя в руки.

– Как это произошло, баронет? Командор никогда не трогал женщин. – Мэри проследовала к креслу, давая понять, что никуда она не уйдет. По крайней мере, пока не выслушает всю историю.

– Какой командор? – не понял Пит.

– Командором в Карибском море все звали Санглиера, – пояснил сэр Чарльз, так как остальные хранили молчание. – И хоть он враг, но вынужден признать, определенное благородство в нем было…

18 Кабанов. Супруг и кавалер

Я подводил свою эскадру к Дюнкерку. Все восемь вымпелов.

Одна из моих бригантин так и не прибыла к точке рандеву. Встал ли на ее пути коварный риф, а то и сам берег, нарвалась ли она на соединенную англо-голландскую эскадру, пала ли жертвой необдуманного маневра, или просто заблудилась в море, – неизвестно. Нынешний век – век тайн. Возвращаться и рисковать остальными кораблями я не имел права. Мы без того сильно зарвались, вступив в места, где ни при каких обстоятельствах нынче не встретишь французского флага. Вряд ли второй раз нам удастся вырваться при нежелательной встрече. Очень далеко до родных берегов. Как в моем веке до Луны.

Я тянул до последнего, надеялся, но, когда контрольный срок истек, дал сигнал к дальнейшему походу.

Может, бригантина по каким-либо причинам элементарно вышла не туда, заблудилась среди одинаковых вод и самостоятельно сумеет добраться до Дюнкерка? Помоги им Бог!

Зато в наш состав вошли два захваченных британца – линкор и фрегат. Размен получился в нашу пользу…

Крюк, который я сделал со своими кораблями, удлинил путешествие едва ли не вдвое. Зато – никаких встреч. Хлопот в море, как всегда, хватало и без них.

Но какая нас ждала встреча! Нас уже успели списать и теперь старались хоть чем-то искупить свое неверие.

Сам Жан Барт примчался на шлюпке еще тогда, когда корабли вытягивались у входа в гавань.

Гавань Дюнкерка вообще защищена от штормов, ветров и врагов гораздо надежнее, чем шербурская. Город с самого начала войны надежно служил прибежищем каперов. В большинстве местные, сполна прошедшие суровую морскую школу, они вдобавок были стихийными и пылкими патриотами своей родины. Может, потому, что Дюнкерк и Англию разделяет кратчайшее расстояние?

Объятия, восторги, похвалы…

Флейшмана в Дюнкерке уже не было. Ушел буквально дня три назад. Говорят, сильно переживал о нашей судьбе, надеялся…

И как ни горяча была встреча жителей, задерживаться мы не стали. Передохнули пару дней, а затем оба моих корабля отправились к Шербуру.

Поздняя осень полностью вступила в свои права. Вроде невелико расстояние, однако нас угораздило попасть в шторм, и как итог – плавание растянулось.

Надоело!

Надоело зависеть от малейшего каприза погоды, бултыхаться посреди волн, сутками не иметь возможности просушить одежду… И ведь нам еще, можно сказать, везло. Сравнительно и относительно.

Зато в Шербуре меня ждал настоящий сюрприз в лице моих испереживавшихся вконец женщин. Все в жизни компенсируется. Я вынес море упреков, зато получил столько самозабвенной ласки…

Как объяснили Наташа с Юлей, долго в помещичьем раю они высидеть не могли. Сам Мишель вел себя безупречно, старался, как мог, сделать все, чтобы гостьи чувствовали себя словно дома. У подруг было все. Из того, что вообще возможно в этом мире. Зато не было самого главного из того, что есть в моем, – свободы.

Не в том смысле, что их кто-то ограничивал. Только какая свобода может существовать под непрерывными, весьма внимательными взглядами слуг? Дворянин практически никогда не остается один. Ему помогают одеваться и раздеваться, умащивают кремами и опрыскивают духами, следуют за ним на прогулке…

Родившиеся сейчас с первых дней привыкают к подобному положению вещей. Да и не считают слуг за людей. Для моих женщин такая жизнь была много хуже, чем жизнь под непрерывным прицелом папарацци.

Если же учесть некоторые склонности…

Плюс, по их утверждениям, тоска и тревога обо мне, вынудившая попросить у гостеприимного хозяина небольшой эскорт и пуститься обратно в Шербур. Даже не зная, что меня в нем нет.

А ведь наши отношения будут крепко мешать нам всю жизнь. Иметь крепостной гарем считается вполне нормально, право первой ночи неоспоримо, никто не думает осуждать многочисленных любовниц из ближайших поместий, но так, как мы…

То, что терпимо на едва населенных окраинах, с гораздо большим трудом воспринимается в центре пусть лицемерной, однако сложившейся культуры.

Женщины сами все понимали. Едва прошла эйфория, исподволь стали вспыхивать краткие ссоры. Не из-за меня. Из-за нынешних и грядущих сложностей. И из-за сына.

Наташа упорно ревновала ребенка к своей подруге, а та считала его своим. И как итог, порою случались извечные чисто женские дрязги, в которых иногда доставалось даже мне.

В Вест-Индии мы были куда дружнее. Или это вообще свойство любого человека – создавать себе проблемы, а потом мучиться из-за них? Практически ни один брак не обходится без скандалов. А ведь там супругов только двое…

Что здесь добавить еще?

Европа так долго казалась нам землей обетованной, на деле же, достигнув ее, я порою с тоской вспоминал о времени, проведенном в архипелаге. Там мы все были дружнее и по-своему счастливее…

Осенние шторма приковали большинство судов к гаваням. В Бресте встал на зимовку королевский флот. Лишь каперы изредка высовывались из бухт да шлялись по проливу в поисках добычи.

Я ничего не хотел искать. Предложение Флейшмана о походе в Архангельск по зрелому размышлению стало казаться мне самым разумным. Шторма мы как-нибудь перетерпим, а как вынести ожидание? Война, судя по всему, будет длиться и длиться…

Пока же в небольшой мастерской Ардылов старательно мастерил штуцера, которые я собирался внедрить на родине. С кораблей мы уже сняли рации. Вместе со спасательными шлюпками запрятали до лучших времен. А арендованный Флейшманом склад постепенно наполнялся не только ардыловскими изделиями, но и тем, что Юра собирался продать в России или использовать там для организации своего производства.

Я уже настроился коротать время до весны, но тот же неугомонный Флейшман стал подбивать сходить разок к Дюнкерку. Он уже списался с тамошними знакомыми и договорился купить у них зерно. То самое, что было привезено из Норвегии и пока хранилось у купцов. Свое наш предприниматель уже продал, довольно выгодно, и теперь остро нуждался в следующей партии.

Хорошо быть деловым человеком! Это я ничего не умею, кроме войны. Причем и воевать уже не хочу. Здесь.

Посыльный от Поншартрена застал меня сразу после очередного мелкого семейного скандальчика. Морской министр срочно вызывал меня в Версаль. Даже прислал карету. Причину вызова мне не сказали, но дома сидеть надоело, идти в охранении Флейшмана или нет – я еще не решил, да и с номинальным начальством не спорят.

Но оказалось, что меня хотел видеть не Поншартрен, а сам король. В числе других отличившихся в бесконечной войне…

Благодаря своей последней должности я повидал в жизни достаточно министров, спикеров и прочего высокопоставленного люда. Но коронованную особу зреть вблизи ни разу не доводилось. Каюсь, кое-какое волнение было. Больше потому, что побаивался опозориться, нарушить невзначай правила придворного этикета. Хотя жизнь успела меня чему-то научить, но все-таки…

Все оказалось не так страшно. Нас ввели в какой-то зал, где уже толпились придворные. Но если привычные дамы и кавалеры высшего света в ожидании короля стояли свободными группками и явно обсуждали какие-то сплетни, то нас заранее выстроили в линию и велели ждать.

Придворные продолжали шушукаться и время от времени кидать в нашу сторону любопытствующие взгляды.

Еще бы! Мы представляли определенный контраст с остальными собравшимися. Лица загорели и обветрились в походах, руки огрубели. Ведь даже при нынешней сословности офицеру порой приходится многое делать самому.

Быть объектом внимания неприятно. Пользуясь относительной свободой, мы тоже познакомились хотя бы с ближайшими соседями по импровизированному строю и теперь тихонько переговаривались между собой. До тех пор, пока церемониймейстер не объявил выход короля.

Надо отдать должное обитателям дворца. Они мгновенно выстроились вдоль стен, образовав столь знакомый по фильмам проход. Потом в зал вошел еще не старый мужчина с небольшой свитой, и в зале повисла тишина.

…Давно это было. Нас собрали в одном вышестоящем штабе уже и не помню зачем. В армии хватает всевозможных собраний, совещаний, обязательных лекций, докладов, и какая разница, что читалось тогда. Все равно большая часть произносимого влетала в одно ухо и сразу вылетала из другого.

Гораздо важнее другое. Как-то получилось, что или мы прибыли слишком рано, или вызвавшее нас начальство изволило чуть задержаться, но нужный нам зал оказался закрыт. Дверь выходила прямиком на лестницу, и нам не оставалось ничего другого, как стоять на ней, вытянувшись наподобие пресловутой очереди. Лейтенанты, капитаны, майоры, даже пара подполковников.

Как всегда в таком случае, стоял легкий шум. Большинство ожидающих переговаривались друг с другом. Кто о чем. О службе, бабах, рыбалке, спорте, пьянках, семьях… Мало ли тем может быть у знакомых людей, да еще связанных одной судьбой? Стоять в полном молчании и скучно, и невежливо.

Мы лениво трепались, дожидаясь прибытия начальствующего чина. До тех пор, пока внизу не появилась…

Нет, это был не долгожданный начальник. Бери выше. По лестнице мимо нас прошествовала девица. Не знаю, кем она была. Чьей-то любовницей, женой, дочерью, пристроенной в штаб на теплое местечко. Не интересовался тогда, а уж теперь-то и подавно. Какая разница? Главное было в другом.

Серый свитер девушки был поднят большой грудью. Бюстгальтер поддерживал ее, заставлял выпирать вперед, и все это смотрелось так, что гул голосов оборвался как по команде.

Девушка поднималась мимо нас, и все провожали ее даже не взглядами, а поворотом головы, словно не грудь она несла, а полковое знамя.

Она прошла, однако на лестнице так и зависло настолько красноречивое молчание, что кто-то не выдержал и произнес как несомненный вывод:

– Ну и пошляки мы, господа офицеры.

И тогда признанием непреложного факта грянул дружный хохот.

На этот раз никакого хохота по определению быть не могло, но в остальном все было похоже. Собравшиеся смотрели на короля, как мы совсем в другое время смотрели на штабное диво. И тишина стояла такая, что любой шепот прозвучал бы отчаянным криком.

Король милостиво кивнул всем собравшимся и неспешной походкой направился к нам. В небольшой группке, идущих за ним, я знал лишь Поншартрена. Да и не интересовали меня приближенные.

Лицо Людовика было высокомерно и устало. Он явно ощущал себя центром мироздания. А сидеть в одиночку на Олимпе помимо всего скучно. Равных по определению нет, полноценное общение со стоящими во всех отношениях ниже невозможно. Разве от скуки, как другие общаются с собаками и котами. Но и к домашним животным можно относиться с лаской. У хорошего хозяина собака ухожена.

Мы явно относились к ухоженным.

Людовик заговорил с крайним офицером. О чем шла речь, я не слышал. Король говорил тихо, офицер отвечал ему так же, а волнение мешало мне прислушиваться к беседе.

Общение с начальством очень редко бывает приятным. Старая солдатская заповедь права. Но тогда хоть скорее…

Я стоял в ряду третьим, и ждать долго мне не пришлось.

Поншартрен не без подобострастия шепнул что-то королю. Людовик милостиво улыбнулся мне. Он явно вспомнил что-то еще, потому что во взгляде я прочел проблеск некоторого интереса.

– Наслышан о вашей лихости, шевалье. И в бою, и не только.

К удивлению придворных, Людовик потянул меня из строя и совсем уже тихо спросил:

– Скажите, как это постоянно жить с двумя? – Королевские губы чуть расплылись в скабрезной улыбке. – Они вас не ревнуют друг к другу?

Грянь посреди зала гром, я бы удивился значительно меньше. Понятно, когда королю докладывают о боевых делах подданных, но о личной жизни… Я же не придворный, не вельможа. Меня знать во дворце, по всем параметрам, не должны.

– Нет, сир. – Я постарался скрыть охватившее удивление.

– Вам очень повезло, – чуть качнул головой Людовик. – Даже завидно. Вы не познакомите меня со своими…

Он замялся, подбирая подходящее слово. Сказать грубо – значит оскорбить, но в христианской стране жена у человека может быть только одна.

– Они не очень любят появляться в свете, сир, – как можно тверже ответил я. Вспомнился рассказ Мишеля об отношении короля к супругам своих подданных.

– А вы скажите им, что так хочет король. – Людовик явно считал, что его малейшая прихоть для окружающих является законом и обязана выполняться с искренним восторгом.

– Сир, в данный момент я думаю о том, что неплохо было бы послать наших купцов в Московию, – я попытался переключить разговор на другое, гораздо более важное для меня.

Король сразу поскучнел. Говорить со мной о делах он явно не хотел. Но положение обязывает продемонстрировать мудрость во всем. Его Величество чуть нахмурил лоб, припоминая:

– Туда сейчас не добраться. Война. Да и очень далеко.

– У Московии есть порт на Севере. Мимо Норвегии морем. Несправедливо, что такая богатая страна, а ее товарами пользуются исключительно наши враги. Сверх того, небольшой союз с Московией мог бы быть выгоден Вашему Величеству. Например, нанести удар по врагам с тыла…

– Попробуйте, шевалье.

В переводе на нормальный язык – вы можете рискнуть, однако никакой поддержки государства не ждите.

Его Величество явно утратил интерес к разговору. Словно и вызвал меня лишь затем, чтобы поговорить о способах любовной игры. А заодно познакомиться в дальнейшем с моими подругами.

Может, и в самом деле?

– Знаете, кое-кто был сильно недоволен вами, – доверительно поведал Людовик. – Но ваши дела говорят о многом… – Он несколько повысил голос и уже торжественно произнес: – Капитан де Санглиер! За ваши подвиги во славу Франции и меня жалую вас кавалером ордена Святого Людовика второй степени. Надеюсь, в новом высоком звании вы окажете еще много услуг. А также познакомите меня со своими дамами.

Последнее король вновь произнес едва слышно.

– Служу Вашему Величеству! – бодренько рявкнул я.

Кто-то из свиты короля сноровисто прикрепил к моей петлице орден. Уже второй, если считать полученный мной за много километров и лет отсюда. Только тот был вручен в штабе без каких-либо вызовов в правительственную резиденцию.

После прохождения королем нашего небольшого строя состоялась еще одна церемония. Согласно установленному обычаю, каждый новый кавалер приносил вассальную присягу королю не только как представителю верховной власти, но и как своему сюзерену по ордену. Последние зародились ведь не только как знаки отличия, но и как своего рода рыцарская организация. И я отныне являлся ее членом.

Потом король удалился, и к нам хлынули придворные. У них среди награжденных хватало родственников и знакомых, но я тоже не был обделен вниманием. Его Величество потратил на беседу со мной гораздо больше времени, чем на других, и следовало узнать причину кажущегося фавора.

Среди приближенных к трону или иному правительственному креслу всегда достаточно лизоблюдов.

Впрочем, многие, наоборот, кидали в мою сторону откровенно неприязненные взгляды. В том числе – оказавшийся здесь Ростиньяк. Но для недоброжелателей я был пока недосягаем, а с лизоблюдами особо разговаривать не хотел.

Не моя это компания…

19 Гранье. Конвой

Над проливом стлался легкий туман. Не сплошная белесая муть, в которой не видно бушприта. Скорее довольно редкая кисея, ограничивающая обзор примерно до мили.

Это нервировало. В дни войны хочется видеть до горизонта. И за горизонтом тоже. А тут…

По левому борту, незримый в тумане, лежал французский берег, зато по правому, значительно дальше, находился английский. Но дальше – понятие относительное. Пролив не океан. Его в хорошую погоду пересечь – корабля не надо. Достаточно шлюпки. Или рыбацкой лодки.

Вода была свинцовая. Она ничуть не напоминала лазурные глади Карибского моря. Даже волны колыхались тяжело и мрачно. Наверно, поэтому мысли были такими же тяжелыми, безрадостными. А тут еще промозглая сырость, заставляющая кутаться в плащ.

Какая у нас была команда, думал Жан-Жак. Он стоял на квартердеке да вспоминал не самые худшие дни своей богатой на приключения жизни.

Но какая была команда! С такими людьми не страшен сам черт. Недаром флибустьерское море пройдено вдоль и поперек. А сколько городов осчастливили своим заходом! Добычи было столько, что пропить ее не взялся бы даже Граммон. Человек, который знал толк и в налетах, и в попойках.

И что теперь? Как быстро расходятся дороги!

И пусть вполне понятно стремление людей жить так, как хочется, все равно немного грустно. На всем фрегате из ветеранов лишь двое – Командор, сам Гранье да с десяток матросов.

Правда, Сорокин занят по горло ремонтом «Лани». Бригантина перенесла столько, что без некоторых весьма серьезных работ рискует не дойти весной до Архангельска.

И неожиданно заболел Грегори. Лейтенант де Ширак. Сильная простуда, от которой не застрахован никто. Но даже в жару и полубреду верный помощник Командора рвался идти со своим командиром. Потребовался весь авторитет последнего, чтобы убедить – моряк должен быть здоров. В противном случае он станет обузой для остальных, а то и будущим покойником. Дни холодные, в каюте не вылечишься. Да и поход предстоял короткий. Что за путь – до Дюнкерка и обратно? Несколько дней. Плюс погрузка в порту.

В любом случае возвращение гарантировано задолго до Рождества. А там можно будет славно гульнуть, перетряхнуть местные кабаки, чтобы все видели, как отдыхали флибустьеры в дальних морях.

До возвращения-то осталось… Наверняка вечером конвой будет в Шербуре. Скорей бы…

Гранье покосился на идущих с левой стороны низко сидящих купцов. Юра мало того что повел за зерном свой корабль, так еще зафрахтовал три чужих, все равно томящихся без дела. А теперь «Глостеру» приходилось подлаживаться под неторопливые посудины. Уж в одиночку фрегат бы точно давно был дома.

Хоть бы чертов туман скорее рассеялся! Все веселее будет идти! Команды на фрегате – неполные полторы сотни. Для боя явно маловато. Поэтому лучше избегать его.

Словно вняв проклятиям Жан-Жака, туман стал еще реже, истончился, еще не исчезнув совсем, но все же…

Лучше бы он, наоборот, сгустился!

Из дымки, в которую превратился туман, появился корабль. Другой. Третий. Затем – еще один.

Четыре фрегата по правому борту и впереди, причем никаких сомнений в их принадлежности не было.

– Поднять паруса! – Штурман «Глостера» Шарль, достаточно опытный, но несколько нервный моряк, среагировал молниеносно.

Гранье в несколько прыжков слетел с квартердека на палубу и едва не столкнулся с выскочившим Командором. Кабанов недавно спустился к себе погреться, но как настоящий капитан почувствовал, что кораблю угрожает опасность.

Для оценки ситуации Командору хватило одного взгляда.

– Четыре румба вправо! К бою! На купцы сигнал – держать к берегу. Прорываться самостоятельно.

– Что? – Гранье мгновенно понял замысел Командора.

Канонир ничего не боялся в жизни, однако соотношение сил было таким, что о победе думать не стоило. Если бы на «Глостере» стояли плевательницы! Тогда бы шансы вмиг уравнялись, а то еще и перевесили бы. Но тут Кабанов посмотрел на него оценивающим взглядом.

– Надо, Жан-Жак! Ничего, британцы узнают, почем фунт лиха! Только покажи все, на что способен. Надо дать купцам уйти.

– Они все равно догонят. Пока парочка обрушится на нас, другие бросятся в погоню, – возразил Жан-Жак.

– А мы не дадим, – нехорошо улыбнулся Командор. – Ни двоим, ни одному. Пусть потанцуют, как на сковородке.

– Есть! – коротко ответил Гранье.

Его колебания закончились. Надо так надо. Да и не страх им вначале руководил, а лишь сознание напрасности жертвы.

И уже спустя мгновение раздался громкий и бодрый голос:

– Заряжай!

Флейшман ненароком задремал. Он добросовестно отстоял вахту и вот теперь пригрелся, а глаза коварно закрылись сами.

Снилось, будто он снова находится в очередном походе по архипелагу и над головами развевается гордый кабаний флаг.

Топот ног вторгся в сознание органичной частью. Тревога! Флейшман встрепенулся, вначале во сне, однако тут же проснулся.

Какая тревога? И где то флибустьерское море?

Тревога?!

Матросы на реях уже вовсю работали с парусами, и только на квартердеке никак не могли решить, что делать.

– Командор приказал идти к берегу, – встретил Флейшмана Калинин.

Однако на его лице была написана решимость оспорить приказ.

Ярцев сиротливо смотрел на море, и было непонятно, что думает единственный профессиональный штурман.

– «Глостер» идет на противника! – послышался голос одного из матросов.

– Юра… – осторожно произнес Аркадий.

Флейшман окинул взглядом открывшуюся картину, а затем с досадой перевел взгляд на палубу.

Десяток небольших пушек могли бы помочь отбиться от легкого капера, однако не сулили ничего хорошего в схватке с настоящим боевым кораблем. Да и людей на купце в несколько раз меньше. Минимум канониров, абордажной команды нет. Иначе откуда возьмется прибыль? Морякам платить надо.

Так хотелось всего лишь перевозить товары, но теперь Юрий сильно жалел о сбывшемся желании.

Остальные купцы уже повернули, и только бывшие соратники Командора продолжали следовать прежним курсом.

– Лево на борт! – наконец выдохнул Флейшман.

– Да ты что?! – в голосе Аркаши прозвучало возмущение.

– Есть варианты? – осведомился Юрий.

Ему самому не нравилось подобное решение, однако никакого выбора не было. Не тот корабль, да и команда на нем не та. За исключением десятка-другого человек.

– Помочь Командору, – выпалил Калинин.

– Лучшая помощь сейчас – это не мешать. С нашей маневренностью только будем путаться под ногами. Пока нас на абордаж не возьмут. Или ядрами не раздолбают.

– Юра прав, блин! – неожиданно поддержал молчавший до сих пор Ярцев. – Если мы скроемся, у Командора хоть будет шанс пострелять да оторваться от преследователей. «Глостер» – очень быстроходный корабль. А так ему придется выручать нас. Пока сам, блин, не погибнет.

Калинин опустил голову. Было неудобно бежать, пока твои знакомые сражаются, но если больше ничем не поможешь?

Даже на коротких дистанциях остается время, чтобы обменяться мнениями, посоветоваться. Век стремительности еще не пришел. Хотя тянуть тоже не годится. В бою издавна выигрывает тот, кто крепче духом и кто быстрее реагирует на изменение обстановки.

– Жан-Жак, весь упор на тебя и твоих людей и непрерывное маневрирование. Мы должны связать все корабли. Хотя бы на час-другой, пока наши не отойдут подальше. Никаких абордажей. Только артиллерийский огонь, – втолковывал Командор помощникам.

Британские фрегаты пытались разделиться. Два из них шли на сближение с «Глостером», еще два поворачивали для преследования уходящих купцов.

Командор в свою очередь направил корабль к преследователям. На его стороне был ветер и слаженность команды. Пусть не той, которая сопутствовала ему в Карибском море, однако и с «новичками» занимались столько, что каждый выполнял необходимые действия, не задумываясь. Слаженность – тоже сила.

Британские офицеры всегда строго относились к полученным приказам. Любая инициатива могла стать наказуемой. Если вешали даже адмиралов за нарушение линии…

Им бы поменять цели для каждой пары кораблей! Но нет! Два избранника Командора пытались продолжить выполнение задачи, в то время как два других упорно шли на «Глостера».

Единственное, на что решились британские капитаны, – дать залп по приближающемуся каперу. С большой дистанции на качке большинство ядер без толку вздыбило свинцовую воду.

Командор был более выдержанным. Из всех Карибских изобретений он продолжал пользоваться только двумя. Упакованными в холщовые мешки пороховыми зарядами да книппелями. Небольшой запас последних имелся на фрегате именно на такой, крайний случай, когда обычными мерами будет не отбиться.

«Глостер» приблизился к одному из фрегатов вплотную, словно собирался сцепиться в абордаже, и лишь тогда слаженно прогрохотали орудия. Практически в упор. Благо, пушки с этого борта у англичан были разряжены и ответа быть не могло.

Сам Командор вместе с несколькими отборными стрелками перед самым залпом открыл прицельный огонь из штуцеров. С такого расстояния хватило бы и обычных гладкостволок.

Когда рассеялся дым, стало видно, что британец лишился части такелажа. Одна из рей была сломана, снасти беспомощно свисали с высоты, а люди на квартердеке старались спрятаться под защиту фальшборта.

Комендоры сноровисто перезарядили орудия. По части скорострельности Командор мог дать фору любому из кораблей и не остался бы внакладе. Поэтому очередной залп был произведен, едва только второй британец оказался на траверсе.

На этот раз вышло еще удачнее. Бизань переломилась на середине высоты, и верхняя часть медленно рухнула на ют британца. А комендоры уже вовсю шуровали банниками и забрасывали в пушки мешочки с зарядами…

Гранье чертом носился по орудийной палубе, распоряжался людьми, проверял прицелы. Он был в своей стихии, стихии боя, и ничто не могло отвлечь бывалого канонира.

«Глостер» вертелся возле британских фрегатов, непрерывно нападая то на один, то на другой, а орудия продолжали извергать на врага ядра, книппеля, картечь…

Командор спешил сделать как можно больше, пока не подошла вторая пара англичан. Те спешили к месту схватки на всех парусах, и их прибытие не несло Кабанову ничего хорошего.

Жан-Жак умудрился сбить фок-мачту на первом из фрегатов. Но и один из залпов англичан настиг «Глостер», заставил корпус содрогнуться от удара ядер. Кто-то на верхней палубе повалился, орошая все вокруг кровью. Первая жертва, которая никак не могла оказаться еще и последней…

За кормой, очень медленно отдаляясь, гремела канонада. Сражающиеся скрылись за дымкой, в которую превратился туман, однако продолжали непрерывно напоминать о себе. Плохо лишь, что по грохоту было не понять, как разыгрывается сражение. Но и тот факт, что оно продолжается, говорил о многом. Особенно в сочетании с отсутствием погони.

Значит, Командору удалось связать боем все фрегаты. И не просто связать, но и удерживать их до сих пор. Плюс – вести борьбу почти на равных, иначе залпы не гремели бы с такой частотой, да и пространство за кормой не было таким чистым от вражеских парусов.

Но чего это ему стоит? А главное – сумеет ли потом вырваться из схватки? «Глостер» – хороший фрегат, однако любой корабль хорош, только пока цел. Повредят – и ни о каком отступлении не будет речи.

– Блин! И откуда они здесь взялись? Как будто специально нас ждали! – Валера то и дело оборачивался назад.

Самое паршивое – знать, что твой друг ведет бой, и быть не в силах ничем помочь.

Но куда лезть на неповоротливом купеческом корыте с десятком пушек? Как ни старайся, четверть часа не продержишься против фрегата. А сам ему даже толковых повреждений не нанесешь.

– Вряд ли. Мимо проходили, а нам просто не повезло, – Флейшман старательно разыгрывал бесстрастность, однако непрерывные попытки затянуться давно погасшей трубкой говорили об обратном.

У него было гораздо больше поводов для переживаний. Сама идея смотаться до Дюнкерка и обратно принадлежала ему. Как и уговоры Сергея взяться за охрану небольшого каравана. Думал, одного фрегата хватит. На зиму основные силы флотов обосновывались в бухтах, и лишь самые отчаянные каперы еще пытались добыть редкие по времени года призы. А тут четыре корабля, да все явно принадлежавшие регулярному флоту.

Цензурных слов в собственный адрес попросту нет…

А канонада все гремела за кормой напоминанием об допущенных просчетах и одновременно известием о том, что Командор продолжает вести бой. Следовательно – жив.

– Правый борт картечью заряжай! – Гранье разглядел сквозь никак не желающий расходиться пороховой дым британский фрегат, явно пытающийся свалиться на абордаж.

Сколько прошло времени, Жан-Жак сказать не мог. Он непрерывно следил за обстановкой, подгадывал момент, когда Командор поставит корабль в удобное для огня положение, стрелял…

Комендоров у пушек становилось все меньше. Уцелевшие оттаскивали раненых и убитых в сторону, чтобы не мешали живым, а сами продолжали остервенело сражаться. Давно без страха, толком ничего не понимая, лишь бы стрелять да стрелять.

Пушек тоже убавилось. Некоторые были сбиты удачными выстрелами с той стороны, уцелевшие же накалились настолько, что уксус, который щедро лили для охлаждения, почти не помогал.

Фок-мачта на «Глостере» была обломана, паруса издырявлены, часть такелажа порвана. Каждый маневр теперь давался с большим трудом, но и чиниться было некогда.

Британцам досталось не меньше. Один из фрегатов с последней уцелевшей мачтой покачивался далеко в стороне. На другом команда боролась с пожаром. Только двух оставшихся тоже хватало с лихвой. Пусть избитые, они упорно не желали отпускать капера и все лезли и лезли в схватку.

– Пли!

Картечь смертельным роем устремилась к палубе британца. В следующий момент «Глостер» стал поворачиваться к противнику кормой. При таком соотношении сил Командор не хотел доводить дело до абордажа.

Английский фрегат успел выстрелить в ответ. Кто-то рядом с Гранье упал. В стороне тоже послышался вскрик. Сверху едва ли не на голову обрушился обломок реи.

– Черт! – ругнулся Гранье.

Его сильно ударило концом перебитого шкота.

– Удачно стреляют, – справедливости ради объявил канонир в следующий момент и добавил привычное: – Заряжай!

– Залпы поредели. – Флейшман наконец догадался набить трубку, зато теперь забывал поднести ее ко рту.

Ему никто не ответил. Бой заметно отдалился и теперь напоминал о себе нечастыми раскатами, больше похожими на гремящую где-то грозу. Если бывают грозы в начале зимы.

Купеческие корабли старались держаться вместе. Хотя догнать их от места боя уже не представлялось возможным. Еще несколько часов, и впереди появится Шербур. Самое время Командору отрываться от противника да удирать подальше. Дело уже сделано, и продолжать схватку не имеет смысла.

Однако, судя по звукам, британцы упорно не желали отпускать дерзкий корабль. А может, он уже сам не мог уйти.

Подумав последнее, Флейшман стиснул зубы так, что едва не посыпалась зубная крошка.

Впрочем, этого новоявленный купец не ощутил…

…Гранье вдруг почувствовал, как неведомая сила с легкостью оторвала его от палубы, понесла по воздуху, а затем так же внезапно отпустила.

Удар о доски был таким, что перехватило дыхание. Канонир долго пытался втянуть в себя пропахший порохом, уксусом и кровью воздух, но то ли тот настолько загустел, то ли легкие отказались работать…

Наконец судорожный вдох увенчал попытки успехом. Встать не было сил. В голове шумело, и это был единственный звук, который долетал до канонира.

Подташнивало, словно перед этим Гранье в одиночку осушил бочонок вина. В глазах маячили разноцветные, большей частью красные круги, и пришлось приложить немало усилий, чтобы хоть немного сфокусировать зрение.

Встать оказалось неимоверно трудно. Никто не спешил на помощь, и, кое-как оказавшись на ногах, Гранье понял причину этого.

Вокруг валялось несколько неподвижных тел, однако в остальном было на удивление безлюдно. Лишь в отдалении несколько моряков пытались зарядить орудие, и им не было никакого дела до начальства. Стоявшие неподалеку остатки станка подсказали причину недавнего полета.

Пушку разорвало. В общем-то, обычное дело, хотя и крайне чувствительное для всех, кому не повезло оказаться рядом. Отсюда и отсутствие других звуков, кроме шума в голове, и тошнота…

Но это было какое-то отстраненное знание. Восприятие мира почти исчезло. Что-то маячило перед глазами, но не вызывало отклика в душе. А тут еще ноги наступили на что-то скользкое, и, если бы не подвернувшаяся под руку болтающаяся без дела веревка, лежать бы Жан-Жаку опять на палубе.

Откуда-то подскочил Командор. В порванном камзоле, перемазанный, со шпагой в руке. Он явно что-то кричал Жан-Жаку, однако последний по-прежнему не слышал ничего, кроме непрекращающегося непрерывного шума.

Вдруг со стороны изуродованного оставшегося почти безоружным борта надвинулся фрегат. Гранье еще пытался сообразить, откуда он здесь взялся, когда вылетевший дым закрыл все вокруг. Показалось или нет, что-то пронзило воздух рядом. С головы слетела шляпа, и Жан-Жак даже не успел ее подхватить.

Дым клубился наподобие тумана, быстро рассасывался, редел. Только вонял почему-то порохом, едко, противно. Что-то это означало. Что-то очень знакомое.

Гранье несомненно бы сообразил, однако палуба под ногами качнулась. Ботфорты вновь скользнули по чему-то липкому, и канонир шлепнулся на пятую точку.

Его рука наткнулась на чье-то распростертое тело. Жан-Жак с интересом посмотрел, кто это разлегся рядом. Туман или все-таки дым окончательно поредел, заставив Жан-Жака невольно вздрогнуть.

Рядом с ним безжизненно лежал Командор. Человек-легенда флибустьерского моря, зачем-то вернувшийся к берегам негостеприимной Европы.

Ни злости, ни горя, ни отчаяния Жан-Жак не ощутил. Чувства – удел здоровых. Шум в голове продолжался, тело болело, не желало слушаться, и только на задворках сознания еле билась мысль: «Вот и все. Вот и все».

И занятый ею и болью канонир не обратил внимания, как на почти безлюдную палубу «Глостера» небольшой толпой хлынули британские матросы.

Оказать им сопротивление было практически некому…

Часть третья Моря и берега

20 Флейшман и компания. Одни

Мир расплывался. Предметы не просто потеряли четкость. Они то и дело растворялись куском рафинада в чае, пропадали из поля зрения, хотя вроде бы должны были оставаться перед глазами, то вдруг всплывали непонятно откуда, однако в диком, невероятно искаженном виде, и лишь интуиция подсказывала, что это такое. Порой же интуиция почему-то молчала, но разве есть особая разница, что именно находится перед взором? Все верно, никакой. Тем более когда все равно подробностей не разобрать.

Я пьян. Чертовски пьян. В стельку. Как последний сапожник. Странно, даже мысли приходили к Флейшману так, короткими, в два-три слова предложениями. Совсем как в книгах некоторых читанных в невероятном далеке авторов. Когда ничего более сложного не приходит на ум. «Он пошел. Она пошла. А потом как началось!»

Похоже, не то последняя капля, не то последний бокал явно оказались лишними.

Или не последний? После выпадения из одной реальности в другую было явно выпито еще столько, что теперь оно колыхалось где-то на уровне горла. Будто не человек он, а ходячий… ну ладно, сидячий, вино-коньячный бочонок. Настолько полный, что наклонять его опасно.

Вроде бы долго пил не пьянея. Спиртное превратилось в подкрашенную воду, лишилось градусов, но потом коварно собралось с силами, и вот…

Так что же, теперь стало пробуждаться сознание? Зачем? Сегодня и на много дней хочется только одного – полного забытья…

– Ты не вини себя, Юрик. В жизни случается всякое. А уж на море… Кто ж знал? – вторгся в мозг чей-то сочувствующий голос.

Потом перед глазами проявился сам говоривший.

«Ардылов!» – узнал его Флейшман. Но интересно, откуда он здесь взялся? Вроде никого с собой не брал, со знакомыми старался не встречаться. Да и вообще: здесь – это где?

Флейшман хотел оглядеться, однако голова охотно повернулась вправо и сразу рывком вернулась в прежнее положение. Потом – опять. Влево она почему-то поворачиваться не хотела, зато вниз стремилась так, что пришлось в несколько попыток подпереть ее непослушной рукой.

Но даже то, что уловил взгляд, свидетельствовало в пользу кабака. Какого-то кабака.

Юра успел побывать во многих злачных заведениях Шербура. В каких-то его ждали встречи с нужными людьми, в какие-то он заходил по дороге выпить стаканчик вина или что-то перекусить по-быстрому, в некоторых кутил с приятелями.

Вроде бы должен узнать. Да только… Ну и ладно. Кабак – он кабак и есть. Питейное заведение. Есть ли меж ними принципиальная разница? Только в цене да в качестве подаваемых напитков и блюд. Может, глотнуть то, что налито в бокал, и узнать по качеству?

– Ты выпей. Оно враз полегчает, – удивительно в тон произнес Ардылов, однако последовать его совету Флейшман не успел.

Стол резко опрокинулся, встал на дыбы, стукнул по лбу, однако боли Юра не почувствовал.

Глаза закрылись, не желая видеть творящегося безобразия, и сразу наступило желанное небытие…

С горя пить нельзя. Его невозможно утопить в вине. Разве на какое-то время – вместе с сознанием. Зато утром проблемы обязательно всплывают опять, но только усиленные головной болью, головокружением, адреналиновой тоской и прочими последствиями отравления организма. Тогда – хоть в петлю.

Лезть в петлю у Юрия не было сил. Иначе – кто знает?

Он просто лежал, борясь с дурнотой, однако гораздо страшнее похмелья были мысли.

Если бы не его стремление привезти и перепродать проклятое зерно! Понятно, бизнес есть бизнес, пусть еще и неведомо это слово, но результат!

…Командор так и не догнал их караван. Это не вселило особой тревоги. Пока длился бой, суда успели уйти достаточно далеко. Желанный порт был в паре часов хода. Однако и потом, ни вечером, ни наступившим утром, у входа не замаячил знакомый силуэт.

Флейшман вместе с остальными тешил себя надеждой, что Командор в очередной раз решил обмануть своих преследователей, пустился в путь по широкой дуге, чтобы уже затем незаметно выйти к заветной точке.

Только какая дуга в узком проливе?

И все равно надежда заставляла ждать, до боли всматриваться в горизонт. Однако ни одного паруса не мелькнуло вдали.

Еще не до конца выздоровевший Ширяев с Сорокиным вообще никуда не уходили от мола. «Лань» как назло стояла в ремонте, и не было даже на чем выйти, осмотреть место недавней схватки.

Да и что там найдешь? Обломки – и те уносит волнами. Британцы же давно ушли. Не в одну сторону, так в другую.

Когда Командор не вернулся и на второй день, надежда стала уступать место отчаянию. Пока Юрий пристраивал покупателям привезенное зерно, Калинин с Кротких проехали далеко вдоль берега. Опрашивали жителей деревень. В большинстве рыбаки, последние всегда были внимательны к тому, что происходит в море.

Увы! Никто в окрестностях не видел фрегата с английским именем и под французским флагом. «Глостер» пропал без следа, а вместе с ним пропали полторы сотни моряков команды, зоркий канонир Гранье, капитан и кавалер Санглиер, в южных морях гораздо больше известный как Командор…

И тогда Флейшман запил. В одиночку, ибо встречаться с соратниками он сейчас не хотел. Юра боялся прочитать в их глазах укор. Ведь как ни крути…

Вспомнил об этом и не сумел сдержать стона. Настолько мучительна была мысль об утрате.

Пускай дороги расходятся, однако совместное прошлое продолжало связывать бывших флибустьеров. Да и общие стремления оставались едиными, расходясь в ничтожных деталях. Но уж помочь друг другу…

Вот и помог. Как чувствовал – перед последним выходом отказался даже от услуг Кузьмина. Все современники находились или на купеческих судах, или в порту. Из близких с Сергеем был лишь Жан-Жак, да и то потому, что трудно подобрать такого великолепного канонира.

Так они и сгинули. Вдвоем.

…Вдвоем же, спустя каких-то жалких полчаса после пробуждения Флейшмана, к нему завалились Сорокин и Ширяев. Даже скорее лейтенанты Сорок и Ширак. Каперы на службе французского короля.

До сих пор они ни разу не обвинили Юрия в случившемся. Напротив, всячески старались подчеркнуть, что Флейшман тут ни при чем. Как и любой другой из капитанов купеческих судов, вышедших в злополучный рейд.

– Ну и амбре! – Сорокин демонстративно помахал рукой, пытаясь разогнать висевший в комнате плотный перегар. – Хотя бы окно отворил, проветрил…

Легко сказать! Флейшман до сих пор еще не встал и в одиночестве лежал на диване. Одетый, за исключением перевязи и камзола, зато разутый невесть кем и когда.

Лены в комнате не было. Вероятно, это она и распорядилась, чтобы ее благоверного уложили отдельно, а сама осталась ночевать в спальне. Лучше уж одной, чем с бесчувственным телом под боком.

– Долго собираешься пить? – в свою очередь поинтересовался Ширяев. – Все кабаки навестил?

Ответа не было. Флейшману было стыдно и за вчерашнее, и за то, что бросил Командора.

– Слухи уже по Шербуру ходят. Мол, пьет новый купец, да так, что даже морякам после дальнего рейса не снилось, – продолжил тогда Григорий.

– Откуда слухи? Я один день, – голос у Юрия был хриплым.

– Городок маленький. Рюмку ко рту поднести не успеешь, как на другом конце скажут – напился, – хмыкнул бывший сержант.

Флейшман напрягся и мужественно сменил лежачее положение на сидячее. Правда, при этом на какое-то время помутнело в глазах и голова пошла кругом, словно он только что долго крутился на очень быстрой карусели.

– Я сейчас, – пробормотал купец, не уточняя, что же именно будет по истечении некоего абстрактно-условного момента.

Во всяком случае, никаких действий после заявления не последовало. Если не считать за таковые попытку спрятать подрагивающие руки.

Офицеры понимающе переглянулись. Кому из русских незнакомо подобное состояние? Национальная болезнь, время от времени касающаяся едва ли не каждого.

Еще хорошо, что лекарство придумано давно. Пусть не спасает, но хоть делает существование терпимым.

Ширяев оглядел комнату, поднялся, принес три бокала и поставил их на придвинутый поближе к дивану столик. Его компаньон уже открывал принесенную с собой бутылку шипучего вина. Еще две извлек Григорий.

– Я не буду, – вяло возразил Флейшман.

Горло пересохло, как песок где-нибудь в Сахаре, однако одна мысль принять нечто с градусами вызывала содрогание.

– Куда ты денешься? – риторически спросил Сорокин, протягивая Юрию наполненный бокал.

– Нет, – не столько вымолвил, сколько промычал Флейшман.

– Пей. Легче станет. А то сейчас пользы от тебя как от одного животного известного продукта.

Флейшман и сам знал, что полегчает. Только как решиться на прием горячительного зелья после вчерашней гульбы?

– Мы же не ром предлагаем, а вино. Считай, как квас. Рассола в здешних краях не водится, – продолжал увещевать Сорокин.

При мысли о роме Юрия передернуло. Однако бокал он все-таки взял. Тот оказался неожиданно тяжелым, а может, настолько ослабла рука, и Флейшман едва успел второй рукой подхватить норовящую упасть посудину.

Две пары глаз внимательно следили за разыгравшейся в душе больного борьбой. Лекарство редко бывает приятным. И все-таки обычно человек принимает его, стараясь прекратить мучения.

– Твое здоровье, – не без иронии произнес тост Григорий.

Первый глоток был осторожен и мал. Словно Флейшман в самом деле подозревал наличие в бокале чего-то более существенного, чем слабоватое местное вино.

Пошло оно на удивление легко. Сказалась жажда, а градус в общем-то почти не чувствовался. Чуть-чуть, которое не считается.

Бокал опустел в два жадных глотка. Когда же руки с ним опустились, Сорокин деловито наполнил его опять.

На этот раз уговаривать Юрия не пришлось. Он выпил сразу, не дожидаясь соратников, и посмотрел, много ли осталось в бутылке. Словно нельзя было послать слугу за добавкой.

Голова продолжала побаливать. Однако чуть притихла жажда, да и вообще самочувствие стало относительно терпимым. Если бы еще вина было побольше…

– Мы с Гришей едем к Поншартрену, – объявил цель визита Сорокин. Они с Ширяевым сравнялись в чинах, однако в прошлой жизни Сорокин дослужился до старшего лейтенанта, а Григорий был всего лишь сержантом. И ни тот ни другой не забыли этого.

– Зачем? – Думать Флейшман был способен лишь с большим трудом. Спросить гораздо проще.

– Мы были у Наташи и Юли, – с оттенком понятного раздражения отозвался Ширяев.

Всегда трудно смотреть в глаза осиротевшей женщине, когда сам ты цел и невредим. Тут поневоле разозлишься и на себя, и на весь несправедливо устроенный мир.

– Подожди, Гриша, – поморщился более уравновешенный Сорокин. – Просто у Поншартрена в Англии явно существует разветвленная агентура. Очень уж он осведомлен обо всех деталях, связанных с флотом противников.

На лице Юрия было написано, что он все равно не понимает взаимосвязи между женщинами Кабанова и действующими в Британии французскими шпионами.

– Корабли не пропадают в бою бесследно. Значит, кто-то в Англии должен знать, чем закончился бой Командора, – терпеливо, как маленькому, пояснил Сорокин.

– Мы подумали, что Сергей не обязательно погиб, – поддержал Григорий. – Он мог вполне попасть в плен. Вот пусть Поншартрен и выясняет. Раз сам убедил Командора продолжать службу. Не захочет – дойдем до короля. Как кавалер ордена, Кабанов подчинен непосредственно ему. И вообще, сейчас же не сталинские годы. Плен за преступление не считается.

– Жан Барт побывал в плену и бежал. – Флейшману припомнились ходившие по Дюнкерку разговоры о главном французском капере.

– Вот! – Сорокин наставительно поднял палец.

– Пока человека не видели мертвым, убитым считать его нельзя, – оба офицера работали слаженным дуэтом.

– Точно. Ведь он вполне может оказаться там, – понятно и доходчиво пробормотал Флейшман. – За это обязательно надо выпить! Только распоряжусь…

Остановить его не успели, и через пять минут слуга уже расставлял на столике бутылки, а к ним – легкую закуску.

– Понемногу, и хватит, – предостерег Сорокин. – Мы после обеда отправляемся в дорогу.

– Но коньячку… – Теперь Юра уже был в состоянии без содрогания думать о существенных напитках. – За то, чтобы Командор нашелся!

Сейчас уже казалось неважным – где. Лишь бы был живой, а там всегда можно изобрести способ переправить его к команде. Вплоть до отчаянного налета на крепость, город, остров…

– Хорошо, что я должен делать? – Головная боль на некоторое время прошла, и Флейшман ощутил небольшой подъем.

Что сыграло роль – коньяк или надежда вновь встретиться с Командором, – он разбираться не хотел.

– Оставаться здесь. Наташа и Юля нуждаются, чтобы кто-то был с ними. Да и готовиться к переходу в Архангельск тоже надо, – пожал плечами Сорокин.

После распада команды единого авторитарного руководителя у путешественников во времени не было. Все по-прежнему признавали авторитет Командора, его связующую роль между военной и гражданской партиями. Теперь же, после исчезновения Кабанова, оставалось договариваться друг с другом в частном порядке.

Оставаться не хотелось. Флейшман прикинул свои возможности и уточнил распределение ролей:

– Я лучше съезжу в Дюнкерк к Барту. Он тоже может что-нибудь знать о Сергее.

– И опять нарвешься на англичан, – не согласился Сорокин.

– Я сказал: съезжу, а не схожу. Да и посмотрите, какая погода. Шторм на шторме. Тут надо быть отчаянным до предела. Без того удивляюсь, как британцы так вовремя оказались в нужном месте и в нужное время. Словно предупредил их кто… – Воспоминания о встрече с фрегатами не давали Флейшману покоя.

– Мало ли зачем во время войны выходят корабли? – отмахнулся от предположения Константин.

Флейшман вновь наполнил рюмки, но Григорий посмотрел на Сорокина и стал приподниматься:

– Мы пойдем. Нам еще ехать черт знает сколько.

– На посошок!

Еще одно магическое русское слово. Однако, выпив, офицеры действительно задерживаться не стали.

Юра проводил их до двери из комнаты. Он так и не обулся и шлепал по полу босыми ногами. Смысл напяливать туфли или сапоги, когда весь путь занимает несколько шагов!

Оставшись в одиночестве, Флейшман уже не ощутил прежнего подъема. Вновь слегка начала болеть голова, накатила слабость, и пришлось срочно лечь обратно на диван.

Он не собирался отказываться от собственных слов. Просто перед дорогой вполне можно позволить себе немного отдыха. А в путь пуститься вечером. Если же совсем будет плохо, то завтра утром. Главное – не переборщить с лекарством.

Но хоть одну рюмочку еще можно, а после нее – спать, спать, спать. Похмелье не было бы таким страшным, если бы после гульбы удавалось выспаться.

Только почему-то никак не получается.

21 Кабанов. Плен

Комната была маленькой, чем-то похожей на корабельную каюту. В ней помещались лишь две кровати, больше смахивающие на нары. Хорошо, хоть сверху были постлано подобие тощих тюфяков. Никакого белья не было. Набитые соломой подушки и грубые одеяла. Но и за такое можно благодарить судьбу или нашего пленителя.

Ни стола, ни стульев или хотя бы лавки – ничего. Небольшое окошко, в которое не смог бы пролезть даже мальчишка, давало мало света. Дело было не только в величине – снаружи серел беспросветный и тоскливый британский день.

Почему я решил, что британский? Я ведь был на острове лишь раз, много лет спустя, сопровождая Лудицкого в одной из его разорительных и бессмысленных для страны поездок по миру. Есть подобное право и привилегия депутатов – мотаться по заграницам за государственный счет. Наверно, в целях постижения географии хотя бы таким достаточно накладным для казны путем.

Приносившие еду слуги были молчаливы и чопорны. На вопросы не реагировали, изображая из себя то ли немых, то ли тупых. Французы так себя не ведут. Следовательно, где мы?

Судя по всему, в беспамятстве я провалялся сравнительно недолго. Дня два, может, три. Жан-Жак, который занимал соседнюю койку, очнулся чуть раньше – если верить его утверждениям, так как в момент моего первого пробуждения он спал.

Нет смысла описывать наши первые разговоры. Мой бравый канонир едва слышал, я едва мог говорить. Чудесная подобралась парочка. Если же добавить, что шевелились мы тоже с трудом…

Сильно болели ребра. Несколько штук из них явно были сломаны. В итоге нормальный вдох вызывал боль, и мне приходилось дышать еле-еле. Плюс болела перебинтованная тряпками голова. Ранены, по-моему, без переломов, обе ноги и левая рука. Без малого комплект.

Момента ранения я почти не помнил. Последнее воспоминание – на «Глостере» практически некому стало работать с парусами, а справа на нас наваливался фрегат. Руля наш корабль слушался уже плохо. Избежать абордажа не представлялось возможным. К тому же разорвалась одна из пушек, и оказавшихся рядом с ней моряков разметало в стороны.

Я бросился на палубу, норовя организовать хоть какое-то сопротивление британцам, и тут, судя по всему, они выпалили картечью. Как я вообще умудрился уцелеть?

Хотя как раз-то целым назвать меня было трудно. Такое впечатление, что даже думать было больно.

Гранье вообще не задело. Зато сильно контузило при взрыве орудия, а потом не в меру ретивый и разгневанный англичанин несколько раз без всякой необходимости рубанул беспомощного канонира полусаблей. К счастью, неумело. Несколько ран на голове, перебитая левая рука, сейчас скрепленная импровизированной шиной. То есть прежде рубить, потом в меру сил и способностей стараться вылечить. Логичный порядок.

По-моему, на третий день я увидел доктора. Может, и ошибаюсь. Я настолько часто проваливался в беспамятство, что вполне мог пропустить визит или перепутать дни.

Полноватый, с округлым добродушным лицом и искринками в глазах, этакий весельчак и чревоугодник, но явно с определенными понятиями порядочности. В общем, симпатичный человек.

– Где я? – вопрос был сакраментальным и предсказуемым, как рифмы в современных мне песнях.

– В Англии, – сноровисто занимаясь моими повязками, отозвался доктор. С этаким утонченным английским юмором.

– Я знаю. Какой город? – Ничем пока конкретное местонахождение мне помочь не могло, однако…

– Вы в поместье вашего победителя. – Показалось, или доктор взглянул на меня с некоторой долей сочувствия?

– Понятно. – Имя победителя мне все равно сказать ничего не могло. И я вновь погрузился в беспамятство.

Опять потянулись скучные дни. Хорошо, хоть слух у Гранье стал восстанавливаться. Вначале мы даже общаться не могли. Жестами по причине ранений было трудновато, а писать – нечем и не на чем. Приходилось лежать да смотреть в потолок, хотя на нем была изучена каждая трещинка.

– Доктор, мои матросы здесь есть? – спросил я врача во время его следующего визита.

– Нет. Насколько знаю, их содержат в общем лагере.

– А много? – До уничтожения пленных в Европе, как правило, не доходило. Времена Средневековья прошли, и отношение к захваченным противникам было сравнительно гуманным.

– Человек тридцать – сорок, – пожал плечами доктор.

Он, очевидно, заметил мои переживания и счел нужным утешить:

– Как я слышал, нашим досталось не меньше. Уцелел от силы один матрос из трех, а то и из четырех. На двух фрегатах после боя вообще не осталось офицеров. Баронет уцелел чудом.

Это действительно радовало. Если погибать, то хоть прихватить с собой как можно больше противников.

– Спасибо, доктор. – Кроме слов, отблагодарить врача мне было нечем. Во время моего беспамятства, может, еще пленения, у меня забрали не только деньги, но и перстень с пальца, золотую цепь и прочие безделушки, которые приходилось носить для обозначения своего статуса.

– За что? – Нет, чем-то он мне определенно нравился.

Наверно, тем, что в отличие от многих нынешних и грядущих коллег относился к пациентам достаточно человечно.

– За новости. И за то, что вы меня лечите.

Доктор вздохнул. Я сразу почувствовал некий подвох, нечто, не устраивающее доктора, хотя бороться с ним он не мог.

Он явно колебался, говорить ли мне правду, и пришлось немного его подтолкнуть к дальнейшему разговору.

– У меня еще какие-нибудь неприятности?

Эскулап отвел взгляд, однако признался:

– Баронет приказал вас вылечить, во что бы то ни стало лишь для того, чтобы повесить.

Да… Я явно переоценил гуманизм эпохи.

– По какому праву? Баронет – палач-любитель? Убийство без суда… – Я не столько возмущался, сколько интересовался.

– Почему без суда? Вас будут судить как пирата. А для них приговор один, – вздохнул доктор.

– Между прочим, я – французский офицер. И имею каперский патент от Его Величества Людовика.

Юридическая тонкость: капер – лицо, состоящее на службе у конкретного государства, и имеет полное право захватывать не только вражеские суда, но и корабли нейтральных стран, если они перевозят какой-то груз к противнику. Поэтому в случае плена никакому суду он не подсуден.

– Мне сказали – пират. – Доктор вновь отвел взгляд.

– Я никогда в жизни не был пиратом. – Надеюсь, ответ прозвучал с приличествующей случаю гордостью.

Я не лгал. Даже в Карибском море у меня имелись соответствующие бумаги и разрешения грабить встречных-поперечных. Как практически у всех флибустьеров.

И, добивая эскулапа окончательно, добавил:

– И имею честь быть кавалером ордена Святого Людовика.

Ордена еще не превратились в общедоступные побрякушки, и каждый кавалер был, как правило, лично известен королю.

Все вместе это произвело на доктора определенное впечатление. Намерения баронета теперь предстали в другом свете.

Только чем в подобном случае мог помочь врач? Констатировать у титулованного мерзавца сумасшествие вкупе с манией величия?

– Доктор, я вам буду очень благодарен, если намерения баронета станут известны обществу. – Конечно, лучше было бы послать весточку друзьям, но на подобную помощь я не надеялся. – Во Франции у меня достаточно средств.

Бескорыстие – настолько редко встречающаяся вещь, что лучше любое доброе дело подкреплять чем-то существенным.

Колебался эскулап недолго. Он практически ничем не рисковал. Шепнуть одному-другому из знакомых о том, что одного из пациентов собираются незаконно казнить, – кто найдет тут состав преступления? Недовольство баронета, если он сумеет узнать про источник информации, вряд ли выйдет за пределы некоторых принятых в обществе норм. Средневековый беспредел позади, и сейчас казнить людей предпочитает государство, да еще обставляя данное «благодеяние» процедурами всевозможных обвинений. Хотя признания частенько выколачиваются из подследственного пыткой. Если дело сложнее, чем кража куска хлеба в лавке. За кражу без всяких пыток просто отрубают руку. Или в случае острой нужды отправляют на флот. Что гораздо хуже.

Зато наверняка получится прибавить к накоплениям сотню-другую гиней. Что только поднимет рейтинг врача в глазах соплеменников. Не каждому удается заработать на чужом пленнике.

Это тоже было веянием новых времен и протестантской религии. Любые доходы стали считаться особым расположением Бога. Вопрос, как они пришли, в данном свете превратился в неважный. Убил ли, ограбил, главное – сумел разбогатеть сам, и, значит, Господь на небе заранее отпустил тебе все грехи.

Мой толстый лекарь ушел, пообещав рассказать всем о своевольстве баронета. И мне показалось, что он действительно сдержит свое обещание.

– И вы спокойны, Командор? – Молчавшего во время визита Жан-Жака буквально прорвало. – Когда замышляется подлость!

Канонир не боялся смерти, всегда бросался ей навстречу, вынуждая костлявую старуху отступать под его натиском, однако встретиться с ней в присутствии палача не желал. Оскорбительно как-то пройти тысячи миль, участвовать в сотнях схваток, а погибнуть, дергаясь в петле.

– При чем здесь он? Подлец – баронет, а доктор лишь выполняет свой долг, – резонно заметил я. – Более того, он вызвался нам помочь. Или вам это не нравится?

– Мне не нравится, когда меня считают преступником. Или будем покорными овечками?

Покорной овцой я быть не собирался. Только сопротивляться в данный момент не мог. Я и вставал-то с трудом, еле-еле. Единственное, что несколько успокаивало, – желание баронета подлечить меня перед смертью. Пусть Англия не Ямайка, удрать отсюда едва возможно, но умереть в бою, прихватив с собой несколько врагов, – мое полное право и мой выбор. Лишь бы здоровья хватило на те несколько минут, которые продлится последняя схватка.

Все это я втолковал Жан-Жаку. Мой канонир довольно неплохо понимал русский язык, и можно было не волноваться насчет подслушиваний. Хотя слух у Гранье не восстановился полностью и порою приходилось почти кричать.

Но это был крайний случай. Я не имел права уйти в небытие просто так. Меня ждали мои женщины. Да и на родине сейчас начиналась весьма интересная эпоха. Если кости лягут в пользу баронета, тогда придется. Когда не помирать, все равно день терять. Но жила во мне надежда, что разговоры в обществе заставят признать нас с Жан-Жаком военнопленными. А там или сумеем убежать, подгадав соответствующий момент, или, в самом худшем случае, придется торчать в Англии до конца войны.

Но что такое Ла-Манш? Довольно неширокий пролив. От Дюнкерка в хорошую погоду видны британские берега. И уж какую-нибудь лодку на берегу можно найти всегда. Даже самую маленькую. На двоих человек.

Лишь бы иметь время для выздоровления.

Лишь бы его иметь…

22 Лорд и леди. Известия

– Как поживаете, дорогой друг?

Сэр Чарльз чувствовал себя в поместье Эдуарда, словно в собственном. Потому, едва церемония встречи завершилась и друзья оказались в гостиной, без приглашения опустился в кресло. Которое по проведенному в нем времени тоже мог назвать своим.

– Благодарю. Как можно жить в поместье? Покой, уют, тихое спокойное существование. Все то, чего так не хватало мне во время губернаторства на Ямайке.

Лорд Эдуард пространно описал занятия по хозяйству и размеренные занятия, которым предавался, получив долгожданный досуг. А заодно – стоявшую в последнее время погоду, что-то позволившую сделать, а что-то, напротив, помешавшую.

– А что с экспедицией в Московию?

Теперь настал черед сэра Чарльза. Лорд вложил в предприятие немалые деньги и поэтому имел полное право быть в курсе всех мелочей предстоящего плавания.

Старый друг и компаньон с готовностью поведал о покупке и подготовке судов, о товарах, которые стоит взять в тот конец, чтобы не идти порожняком, о предположениях, что именно стоит купить в далекой дикой стране и по какой цене вынуждены продавать это отрезанные от морей и лишенные кораблей московиты. Предполагаемая прибыль была велика. Пусть поменьше, чем добыча, доставшаяся друзьям во времена былых походов на испанца, но ныне былые враги объявлены друзьями и действия против них больше не приветствуются короной.

Да и риска в плавании по северным морям меньше. Шторма там, конечно, опасны. Зато практически не встретишь пиратов. Когда кроме бездны других врагов нет, то предприятие можно считать почти безопасным.

Главное – оно тоже шло на благо Англии, как ранее на благо Англии шла борьба с испанцами в далеком флибустьерском море.

И лорд, и сэр были едины во мнении, что благо подданных в его денежном эквиваленте – это и есть благо их страны.

Официальная часть беседы завершилась к обоюдному удовольствию. Теперь стало возможным спросить о личном, и сэр Чарльз не преминул это сделать:

– Надеюсь, с Мэри все хорошо?

Он спрашивал с искренней заботой. Когда ребенок вырос у тебя на глазах, то поневоле и в дальнейшем принимаешь в его судьбе посильное участие. Особенно если затем в чем-то успел провиниться перед ним.

Лорд Эдуард несколько замялся. Вопрос был достаточно деликатным. Хотя с кем его обсудить, как не со старым другом?

– Хандрит. Я думал, родные места заставят Мэри позабыть про последние события. Увы, мой друг! Ничего не изменилось. Я скажу вам больше. За ней стал ухаживать наш сосед. Отличная партия. Племянник первого лорда Адмиралтейства, несмотря на молодость – уже капитан первого ранга и наверняка в будущем адмирал. Но моя дочь даже не выходит из комнат во время его визитов. Говорит, он ей не нужен.

– Вы говорите о Пите? – уточнил сэр Чарльз.

– О нем. Вчера прислал записку, что недавно вернулся из похода и сегодня в два пополудни обязательно будет у меня. – Лорд машинально взглянул на здоровенные часы, мерно и монотонно отмеряющие время.

Судя по стрелкам, до визита баронета оставалось почти сорок минут.

Сэр Чарльз тоже посмотрел на циферблат. На лице толстяка явно просвечивало желание поделиться какими-то новостями. И сомнение: стоит ли это делать?

Хорошо его знавший, лорд немного подождал результата внутренней борьбы и, не дождавшись, предложил:

– Рассказывайте. Насколько я понял, речь пойдет о грядущем визитере. Он что-то натворил?

Имелись в виду не обязательно какие-нибудь безобразия или нарушение норм приличия. Иногда натворить можно словом, рассказав не тем людям про вещи, само существование которых следует держать в тайне.

– Судя по дошедшим до меня слухам, Питу удалось пленить Командора, – заговорщицки прошептал толстяк.

– Как? – Эдуарда было трудно удивить, но сейчас он был просто поражен новостью.

Сэр Чарльз осмотрел гостиную и тянущийся от нее коридор, явно побаиваясь, что к ним сюда некстати, как в прошлый раз, заявится леди Мэри.

– Моя дочь отправилась на верховую прогулку, – понял друга лорд Эдуард.

– Один весьма высокопоставленный друг по ту сторону канала, – Чарльз кивнул в сторону стены, словно пролив находился сразу за ней, – известил в частном порядке баронета, что Командор на одном фрегате отправился сопровождать купеческие суда до Дюнкерка и обратно. Вот Пит его и подкараулил. У него было четыре первоклассных фрегата против одного легкого французского. Хотя, – сэр Чарльз улыбнулся не без довольства, – полного успеха достигнуть не удалось. Наш старый знакомый умудрился связать боем весь отряд баронета. Более того, потери в людях на кораблях оказались настолько большими, а сами фрегаты настолько избиты, что один из них даже пришлось утопить самим. В противном случае, по свидетельствам очевидцев, не хватило бы моряков даже чтобы пройти короткое расстояние от места боя до ближайшего порта.

– А Командор? – Лорд слушал с невольной жадностью.

Пленение былого противника вполне может послужить поводом для обвинений его, лорда Эдуарда, в качестве экс-губернатора колоний. Мол, одолели же вашего флибустьера. Так почему же вы не могли этого сделать?

– Его захватили раненым, без сознания. Насколько понял, с ним лишь один из былых офицеров. А так – вся команда набрана совсем недавно уже во Франции. Буквально накануне моего отъезда прошел еще один слух. Будто баронет собирается подлечить Командора, однако лишь для того, чтобы вздернуть его по обвинению в пиратстве. То, что у Санглиера есть официальный каперский патент от французского короля, Пита не смущает. Как и то, что Санглиер – кавалер ордена Святого Людовика.

– Санглиер является кавалером? – переспросил Эдуард. Пусть в данном случае особого удивления не испытывал.

Кавалерами становятся или по древности рода, или по заслугам. Как с древностью, в случае с Командором неясно, все-таки объявился он из Московии, то есть откровенной глухомани, по сравнению с которой даже колонии покажутся процветающими и культурными странами, но заслуг перед короной у Санглиера более чем достаточно.

Жаль только, что перед французской короной.

– Вы говорите – повесить? – с некоторым запозданием дошло до лорда Эдуарда.

– Именно так, мой дорогой друг, – подтвердил сэр Чарльз.

В принципе, Эдуард не возражал бы против смерти Санглиера. Но сами собой возникали возражения.

Во-первых, позорная смерть шла вразрез с законами войны. Известие о незаконной казни обязательно дойдет до французского короля и его приближенных, и те в свою очередь могут точно так же поступить с любыми пленными британскими офицерами. Без всякой зависимости от их предыдущих дел.

Во-вторых, одно дело добить противника втихаря, однако, раз просочившись, слухи станут достоянием всего высшего света. Пусть Пит – племянник самого первого лорда; человеку, обесчестившему свое имя, никакого пути в порядочное общество нет. И выдавать за такого дочь нельзя. Дабы она не разделила опалу мужа.

А в-третьих… Вернул же Командор Мэри целой и невредимой. Более того, постарался, чтобы с ней ничего не случилось на обратной дороге. Хотя мог просто оставить в джунглях, не заботясь о ее дальнейшей судьбе.

Элементарная порядочность требовала, чтобы к Санглиеру тоже было проявлено некоторое снисхождение. Это в колониях он был главным противником. Там требовалось вывести его из игры любыми методами. Здесь Эдуард ни за что не отвечал, следовательно, врагов иметь не мог. И даже благо Англии не требовало гибели бывшего флибустьера. Напротив, казнь сильно могла ударить по престижу. Тем более пленный навредить больше не мог.

Бывший губернатор старательно обдумал со всех сторон сложившееся положение и лишь затем покосился на старого друга.

Похоже, толстяк думал так же. Иначе он бы не начинал разговора и сообщил о случившемся лишь тогда, когда исправлять что-либо стало уже поздно.

– Надо как-то остановить баронета, – высказался лорд.

– Я совершенно согласен с вами. Тень падет на всех нас, – как предполагалось, ответил толстяк.

– Но так действительно нельзя! – Эдуард здорово разволновался. – Или не надо вообще было брать в плен.

– О чем вы, отец? – Как ни караулили молодую леди, она вновь появилась совершенно неожиданно.

Наверняка вошла в дом с черного хода, а в гостиную поспешила, узнав о приезде любимого дядюшки.

– Кто здороваться будет? – смутившись, напомнил отец.

– Здравствуй, Мэри! Ты все хорошеешь. – Сэр Чарльз поднял с кресла свое грузное тело и склонил голову в вежливом поклоне.

– Здравствуйте, Чарли. – Мэри привычно коснулась губами лба толстяка. – Добрый день, папа. Так о чем вы вели речь?

– Ерунда. Недавно захватили французских пленных. Вот мы и рассуждали об их дальнейшей судьбе.

– Каких пленных? – Никакой тревоги в голосе девушки не было. Лишь легкий интерес к теме.

– Вы бы лучше переоделись. С минуты на минуту к нам с визитом пожалует один сосед, – лорд старательно уводил разговор в сторону. – Не выйдешь же ты к гостю в таком виде!

– Як нему вообще не выйду, – чуть улыбнулась Мэри.

Улыбка была лишь тенью той, прежней, однако совсем недавно девушка не улыбалась вообще.

– Насколько я понимаю, молодой баронет приезжает отнюдь не ко мне, – сообщил лорд.

Он пока не решил, стоит ли пытаться связать судьбу своей единственной дочери с возможным изгоем из общества. Может, попробовать воздействовать на баронета? Как ни крути, Пит племянник первого лорда. Лучшей партии не найдешь. Если, конечно, баронет во всем останется джентльменом.

– К вам баронет… – Слуга, торжественный, словно принимал короля, завел обычную в таких случаях речь.

– Проси, – оборвал его Эдуард. Титулы Пита он знал без представлений. Как титулы очень многих знатных соотечественников, а также подданных соседних стран.

Он покосился на Мэри, но девушка демонстративно отвернулась и отправилась во внутренние покои.

Пит вошел в гостиную стремительной походкой, едва только отзвучали слова лорда Эдуарда. Лицо баронета светилось самодовольством, и лишь в глазах мелькнуло нечто, похожее на отчаяние, при виде прямой девичьей спины.

Приветствие прозвучало, когда Мэри уже не было в зале. Леди даже не сочла нужным изобразить подобие вежливости. Благо, знатным девицам прощается многое из того, что ни за что не простится джентльменам любого возраста.

Баронета явно задело такое обращение, но к речи он подготовился заранее и начал ее уже независимо от обстоятельств. Просто по инерции решившегося на что-то человека.

– Лорд, я имею честь просить руки вашей дочери… – Племянник первого лорда заученно отбарабанил все положенные обороты и застыл, ожидая решения или хотя бы приглашения присесть.

Лорд Эдуард решил, что второе дать проще, и указал офицеру на одно из кресел.

– Я польщен вашим предложением, баронет, – когда Пит утвердился в кресле и молчать стало невежливо, медленно произнес лорд Эдуард. – Только тут есть две вещи, которые от меня практически не зависят. Видите ли, когда-то очень давно в порыве вполне понятной отеческой любви я дал дочери слово, что без ее позволения никому не отдам ее руку. Поэтому вам надлежит самому спросить ее о решении.

– Это же пустяки! – Пит прямо излучал самоуверенность. Он явно ощущал себя победителем во всем. О том, что кто-то вдруг не сможет оценить такого блистательного мужчину, ему явно не приходило в голову. – У меня есть неотразимые аргументы.

При последних словах он горделиво коснулся шпаги, словно собирался сражаться, а не просить выйти за него замуж.

Остальные присутствующие в лице хозяина и его старого друга намного пессимистичнее оценивали шансы новоявленного жениха.

– Надеюсь, вы будете настолько любезны, высокочтимый лорд, чтобы позвать сюда вашу прелестную дочь? – Нет, никогда природному моряку не стать настоящим оратором. Хотя людей светских среди них всегда было много.

Лорд позвонил в колокольчик, вызывая слугу. Будничный жест хозяина вызвал у Пита заметное разочарование. Наверно, баронет ждал, что осчастливленный отец отправится за дочерью сам.

– Предупреждаю – моя дочь достаточно придирчива в выборе и отказала уже очень многим, – буднично произнес Эдуард.

– Надеюсь, мне не откажет. Особенно если к моей просьбе присоединится ваша. – Самоуверенность вновь одержала у потенциального жениха верх. – Вы ведь поддержите меня, лорд? Ах, да. Вы, кажется, что-то поминали про второе условие.

– Видите ли, любезный баронет, мой род очень древний, а дочь у меня одна, – медленно сказал экс-губернатор. – И я должен быть уверен, что передаю ее человеку не только прославленному и имеющему перспективы по службе, но и принятому в лучшем обществе. Иными словами, с безукоризненной репутацией.

– А, – небрежно махнул рукой Пит.

Он принадлежал к высшему свету уже по факту рождения, теперь же дополнительно по высокому положению дяди.

– До меня дошли нехорошие слухи, которым не хотелось бы верить, но как отец я обязан знать правду, – Эдуард по-прежнему говорил медленно, старательно взвешивая каждое слово.

Пит явно не понимал, к чему весь этот разговор.

– Баронет, я недавно из Лондона и там услышал поразительные вещи, – вступил в разговор сэр Чарльз. – В обществе говорят, будто вы собираетесь повесить кое-кого без суда, не имея на это никаких прав. Согласитесь, подобное нарушение чести не прощают.

Обвинение было достаточно серьезным, хотя Пит еще не понимал этого. Он чуть поморщился, словно речь шла о пустяках:

– При чем здесь честь? Я всего лишь собираюсь вздернуть откровенного пирата. Кстати, известного вам по Вест-Индии Санглиера. То есть всего лишь выполнить свой долг.

– Если бы пирата, то разговора бы не было. У вас в плену находится капер Его Величества французского короля, офицер и кавалер ордена Святого Людовика де Санглиер, – вздохнул толстяк.

При этом он словно невзначай подчеркнул дворянскую приставку «де», словно прочих званий было недостаточно.

Лицо Пита сразу стало жестким. Такое лицо больше подходило капитану в море, но не светскому человеку в гостиной.

– Я дал слово отомстить за убийство брата. Или вы собираетесь защищать убийцу?

– Я всего лишь защищаю будущее своей дочери, – твердо ответил лорд. – Если слухи являются правдивыми, то ни о каком предложении с вашей стороны не может быть речи. Оправдает вас общество – пожалуйста, сватайтесь. Нет – тогда увы!

– Положим, на оправдание можно не рассчитывать. Да и по службе… – добавил сэр Чарльз.

– И это говорите мне вы? Люди, которые сами пострадали от коварства Санглиера? – возмутился баронет. – Вам стало его жаль?

– Милейший баронет! Если вы решили отомстить за гибель брата, то не надо было брать пленных. Ни у кого не возникло бы никаких вопросов к вам. Но раз взяли, то надо следовать обычаям войны. Прерогативы казнить у вас нет, – опять вступил Чарльз. – На то существует королевский суд. Который оправдает де Санглиера за отсутствием состава преступления.

Пит обиженно засопел. В глубине души он понимал правоту хозяев. Если у человека есть свидетельства и патенты, он не может считаться преступником. Только врагом. А пленный враг благородного происхождения даже каторге не подлежит. По крайней мере, в цивилизованной Европе.

Но неужели все было напрасно? Выход на Ростиньяка, засада, бой, стоивший жизни стольким офицерам и морякам, что впору самому под суд угодить за понесенные несравненные потери…

И в самом деле, почему бы было не убить Санглиера, пока тот валялся на палубе без сознания? Нет, захотел эффектного суда. Чтобы обязательно повесить, словно собаку. Смерть от пули или клинка слишком хороша для убийцы.

Неясно, что бы ответил баронет, когда бы в гостиную не зашла леди Мэри. Так и не потрудившаяся заменить платье для верховой езды на что-нибудь более подходящее случаю, явно раздосадованная просьбой отца, но все равно такая прелестная, что у Пита перехватило дух. Он машинально поднялся при входе дамы и даже сделал несколько шагов навстречу.

– Леди, прошу меня простить, но…

Мэри явно ничего не слышала. Она широко раскрытыми глазами уставилась на висящую на боку Пита шпагу. Знакомую шпагу, с которой она несколько раз пыталась скрестить свою.

Баронету так хотелось похвастаться перед невестой победой, что он нацепил оружие пленника.

– Я бы хотел… – вторично начал офицер и вновь не договорил. По самой банальной причине.

Леди Мэри вдруг без звука грохнулась в обморок. Настолько неожиданно, что новоявленный жених даже не успел ее подхватить.

23 Флейшман. Перед дальней дорогой

Это был самый безрадостный Новый год в моей жизни. Позапрошлый мы встречали на волне пиратского успеха тесной сплоченной компанией. И даже прошлый в затянувшейся погоне по морям и островам был как-то веселее.

Тогда были похищены женщины Сергея, теперь он сам попал в плен. Вместе с неунывающим Гранье. Оба раненые, но хоть живые.

Информация была верной и вполне официальной. Только, чтобы получить ее, пришлось потрясти Поншартрена. Тот с готовностью привел в действие свою машину шпионажа, но пока суд да дело…

В итоге Сорокин с Ширяевым в новогоднюю ночь оказались на половине дороги от Бреста к Шербуру. Я же попутно улаживал кое-какие дела в Дюнкерке и в наказание застрял неподалеку от дома на заштатном постоялом дворе с названием «Хороший гусь», которое по привычке переиначил в «Хорош гусь».

Карета сломалась, а местный кузнец продолжал отмечать. Он очухался в канун праздника, даже успел починить лопнувшую ось, но куда было ехать на ночь глядя? Тут хоть стены и какое-то угощение…

Пришлось справлять вдвоем со слугой, недавно нанятым Жаном. Малый мне попался довольно расторопный и шустрый, однако долго не мог понять, зачем отмечать смену дат? Пока это не особо принято в Европах. Упор делается на Рождество, а Новый год идет практически незаметным довеском. Когда часов практически ни у кого нет, то как уловить момент перехода на другие цифры? Которые, кстати, тоже известны далеко не всем…

После второго или третьего кувшина Жак проникся неповторимостью момента. Правда, на четвертом упал в тарелку с соусом, враз приобретя подобиекарнавальной маски.

Скукота.

Нет, в покинутом мире я много не пил, а здесь порою случается. Наверно, просто не смог найти другого развлечения. Индустрии всевозможных шоу нет, кино нет, книги – большая редкость. Пойти кроме пресловутого кабака тоже некуда. Да и нервишки пошаливают. Войны, плавания, чемоданное настроение…

В Шербур я приехал второго января промозглым хмурым утром. Лена смерила меня презрительным взглядом и молча проследовала в свою комнату. Пришлось вместо долгожданного отдыха идти следом, чертыхаясь и проклиная все про себя.

– Попозже заявиться не мог? – это были первые слова моей благоверной, сказанные в ответ на мои многочисленные потуги выдавить из нее хоть что-нибудь.

– Так вышло, Леночка. Карета сломалась, а другого транспорта пока не изобрели. Неужели думаешь, будто мне приятно было коротать праздник в одиночестве на захудалом постоялом дворе?

– Было бы неприятно, заявился бы домой, – с чисто женской логикой заявила бывшая секретарша.

Удивительно, насколько официальный брак меняет женщин! Прежде покладистые, заботливые, они в момент превращаются в мелочных тиранов, а на мужей смотрят словно на свою собственность, а порою – словно на домашнюю скотину.

Пока жизнь висела в неопределенности, отношение ко мне было иным. Одной женщине в этом времени не прожить, а я далеко не худший добытчик и защитник на свете. Но вот все немного устоялось, и Лена временами начала демонстрировать зубки.

Наверно, это свидетельство, что наши женщины полностью освоились в семнадцатом веке. Пусть несколько по-своему, сохранив кое-какие привычки иных времен – с эмансипациями и феминизациями и прочими неуместными сейчас благоглупостями.

В итоге я добрых два часа доказывал, что не верблюд и вообще больше не буду. Совсем как мальчишка, даже неловко.

Не зря большинство сказок заканчивается свадьбой. Народная мудрость давно усвоила, что дальше никаких сказок нет. Сплошная жизнь с бесконечными буднями, в которой больше не место чудесам. Только почему подобную концовку называют счастливой? По логике получается наоборот…

При этом наши женщины хотя бы провели ночь в своем кругу, даже с присутствием редкого мужского элемента. Валеры, Жени, Аркадия, Петровича, Ардылова, Кузьмина…

Как мало нас уцелело!

Зато представляю, насколько «душевная» встреча ожидала Ширяева! Они с Сорокиным прибыли еще позже меня, не то на четвертый, не то на пятый день после праздника, безнадежно опоздав ко всем разборкам. И лишь назавтра нам удалось собраться всем вместе, нашей поневоле сплоченной «иновременной» компанией. Вернее, ее мужской составляющей.

– Поншартрен обещал приложить все усилия, чтобы при ближайшем обмене пленными с той стороны включили Командора, – проинформировал о главном Сорокин. – Правда, в этом случае нашему предводителю придется дать слово ближайшие полгода против союзников не воевать.

– Блин! Кто бы меня так наказал? – не сдержался Валера.

– Да. Особенно учитывая желания Сергея… – подхватил я.

Вопрос, согласятся ли на размен англичане, мы старательно обходили стороной.

– Когда предстоит этот размен? – уточнил Петрович.

– Не раньше весны, – ответил Григорий.

– До весны еще, ядрен батон, далеко, – разочарованно протянул Ярцев. – Я-то думал…

– Не очень. – Время летело настолько незаметно, что два-три месяца порою проносились словно день. Даже с нашего появления у проклятого острова прошло почти три года. Я постарался развить свою мысль. – Раньше апреля нам нет никакого смысла идти к Архангельску. Порт замерзающий, да и море непривычное, северное. Как раз получше успеем подготовиться, собрать необходимое.

– Станки надо с собой захватить, – Ардылов большей частью молчал во время подобных сборищ, и было даже странно слышать его голос. – Там их наверняка нет, а делать еще и их…

– Станки мы захватим, – успокоил я нашего токаря и мастера на все руки. – Лучше сразу скажи, что тебе понадобится еще? Потом будет поздно.

– Так… это… еще проволоку было бы заготовить неплохо. Я тут прикинул, как динаму сделать, – работал Ардылов намного лучше, чем говорил. – Лишь не прикину, чем ее крутить.

– Паровой машиной. Решили же изготовить на месте образец, – ответил Сорокин.

Пока Командор со товарищи воевал в проливе, мы усиленно готовили промышленную революцию в отдельно взятой стране. Прикидывали, что можем сделать реально, отметали мечты от бредней и вообще почти постоянно находились в состоянии мозгового штурма.

Нет, вояки тоже присоединялись к нам практически каждую свободную минуту. Оно понятно – человек устроен так, что прогресс всегда в первую очередь касается новых средств истребления подобных и лишь остаточным принципом перекладывается затем в другие, не столь актуальные сферы жизни и деятельности. Изменить что-либо еще и здесь было явно не в наших силах. Про желания уже промолчу.

Человек волен выбирать, однако лишь из вариантов, предоставленных в распоряжение судьбой. А сия капризная особа редко привлекает к делу фантазию. Вот если надо кому подгадить – тогда да. Тут ей равных нет.

Мы старательно сваливали в одну кучу все, что не нуждалось в высоких технологиях или развитой кооперации. Потом проходили по списку и вычеркивали нуждающееся в редком сырье. Потом снова повторяли процедуру, но уже на предмет необходимости.

К примеру, даже обладай мы возможностями поточно изготовлять памперсы, настолько ли они нужны? Я рос, когда о них никто не знал. И ничего, обошелся как-то простыми пеленками. Правда, стирал их не сам, а привлекал к делу родителей.

Или примус, а заодно – и керосиновая лампа. Можно продумать технологию, а потом старательно мудрить, не только изготавливая керосин из недобытой нефти, но еще и развозя по всей большой стране. При наличии в каждом доме печи и отсутствии большой потребности в ночном освещении…

По ночам люди пока спят. И, возможно, правильно делают.

Но в целом планов было громадье. Пожалуй, побольше, чем у самого Петра. В архипелаге мы были предоставлены себе. Здесь же, теоретически, губа ведь не дура, могли иметь поддержку страны. Пусть недоразвитой по любым меркам, зато с энергичным и заинтересованным в прогрессе царем. А то, что он не особо приятен в обращении… Так не бояре же мы. Напротив, тот самый разнородный талантливый элемент, который выбился наверх благодаря реформам и сам крепко содействовал им.

Когда не можешь занять высокое положение по рождению, поневоле приходится отыскивать в себе хоть какой-то талант. И хорошо, когда таланты вообще востребованы. Гораздо чаще бывает наоборот. Тогда остается один путь – подготавливать очередную революцию в надежде вылезти наверх на ее волне.

Ладно, это философия. А практика куда важнее.

Под практикой, впрочем, каждый понимал нечто свое. Мы же не просто сидели. Разумеется, был накрыт стол. Ничего серьезного, не пир, однако вина хватало. Оно по привычке казалось нам слабым, вот кое-кто и прихлебывал словно воду.

Общая беседа привычно распалась на очаги. Как всегда бывает, если количество собравшихся превышает магическую цифру «три».

– Пароход мы сделаем, – втолковывал мне Сорокин. – На радость Валере. Только много ли от него пользы? В лучшем случае будет работать буксиром в тихую погоду. Общий принцип – это одно, а хотя бы относительное совершенство – другое. Там наверняка столько нюансов… Если парусники бороздили моря еще в конце девятнадцатого века, причем чайные клипера давали фору любому пароходу… А тут начинать вообще с нуля.

– Зато на сто с лишним лет раньше Фултона, – хмыкнул я.

Отчего-то вспомнилась история изобретателя. Как его усиленно отфутболивали разные государства, не видя в самодвижущемся судне ни малейшей пользы. Причем в числе слепцов был Наполеон.

Петр к технике относится иначе. Потаенное судно даже делали без особого толка. Рановато взялись. Ни тебе двигателя, ни нормальной герметичности. Сжатые воздухи всякие, балластные цистерны, аккумуляторные батареи… Слова все такие звучные, запоминающееся. Хотя воплотить их в жизнь жизни не хватит.

– Я согласен, Костя. Но другого выбора все равно нет. Командор попробовал повоевать без наших изобретений, и чем закончилось? А поставил бы плевательницы и спокойно пожег бы нападающих к чертовой матери!

– Кстати, о Командоре. – Сорокин наклонился поближе ко мне. – Насколько я понял Поншартрена, вас ждали специально. Какой-то доброхот предупредил англичан о конвое.

– Имя доброхота он не подсказал? – Я давно предполагал нечто подобное. Очень уж удачно вышли на нас фрегаты.

– Юрик! Развитой контрразведки пока не существует ни в одной стране, – напоминает Костя. – Не путай с сорок первым годом.

Увы, это так. Хотя чего проще? Две страны разделены нешироким проливом. Не надо быть профессионалом, чтобы самым элементарным образом свести переправку информации к минимуму. Постоянное патрулирование берегов плюс морская служба. Ведь явно, что предшественники Маты Хари используют вместо не изобретенных еще раций рыбацкие лодки и небольшие суда.

Насколько знаю от Командора (а тот в свою очередь – от Поншартрена), лучше работает французская разведка. Практически уже давно флот извещается о любом более-менее крупном мероприятии противников. Но и британцы не дремлют. Запущенная Командором деза – яркий пример того, что не перевелись болтуны (которые находка для шпиона) на земле французской.

И тут я вспоминаю слова покойного Жерве.

– Насколько я знаю, у Сергея были недоброжелатели. Могу даже парочку имен назвать. Барон Пуэнти и Ростиньяк. Дядя незадачливого дуэлянта. Уж не они ли?

– А где твой барон находится? – резонно замечает Сорокин. – О выходе конвоя знали здесь да в Дюнкерке.

– Зато Ростиньяка я видел в Шербуре, причем не раз.

– У нас руки коротки взять Ростиньяка в оборот. Кто мы, и кто он? К тому же не путай недоброжелателя с предателем. С тем же успехом весточку мог отнести неграмотный рыбак, польстившийся на вознаграждение.

Довод логичный, но мне почему-то кажется, что в данном случае я прав. Ростиньяк при каждой встрече смотрел на Сергея с такой ненавистью, что если бы взгляды могли убивать, убил бы.

– Давай мы за ним проследим. Если он сейчас здесь.

Однако Константина ничем не проймешь.

– Не наигрался в казаков-разбойников? Во-первых, если ты прав и он хотел лишь отомстить персональному врагу, то теперь наводить контакты нет никакого резона. Во-вторых, не сам же Ростиньяк переправлялся через пролив. Подобные дела делаются через кучу посредников даже в этом безалаберном веке. О занимаемом им при дворе положении я молчу. Продолжать?

– Не надо.

Я и сам понимаю, что правды здесь мы никогда не узнаем. Да и в случае моей правоты дядюшка давно должен угомониться. Цель-то достигнута. Командор в плену. И плен вполне может растянуться на годы. Пока Поншартрен не сумеет его обменять на какого-нибудь британского офицера или пока Сергей не сбежит с острова.

Одновременно с Костей понимаем, что позабыли то, ради чего вновь собрались вместе. Вернее, ради кого. Разговоры давно перешли или в область откровенных фантазий, или превратились в воспоминания. И лишь о Сергее никто не говорил. Не потому, что позабыли или не волновались о его судьбе. Просто как-то решили, что министр обязательно сдержит слово и скоро мы вновь обретем своего предводителя.

Демократией пока не пахнет, а плюс монархии в том, что человек просто обязан держать слово. В противном случае его никто за человека считать не будет.

Наследная власть, в отличие от выборной, должна оправдывать свое существование вполне определенной шкалой ценностей. В числе которых честь, чувство долга, верность и многое другое, никак не уживающееся с политкорректностью, толерантностью и всеобщими выборами.

Вот и решай, в ту ли сторону мы шли последующее время?

– Он вернется, – убежденно говорит Константин в обмен на невысказанный вопрос. – Обязательно вернется. Да и Жан-Жак рвался повидать Россию.

– И станет он Граньковым, как Гриша – Шираком, – вздыхаю я.

– Гриневым из «Капитанской дочки». Гранько – это Украина, – поправляет Сорокин.

Но в целом невесело.

…Дома меня ждут упреки Елены. Закатить скандал названая супруга не решается, но напомнить, что самое главное в моей жизни отныне, она считает обязательным.

Ох, женщины!

24 Кабанов. Нежданная встреча

Хуже плена может быть только смерть. Она ставит окончательную жирную точку на судьбе человека, и если потом приходится оправдываться за все, что сделал или не сделал, то уже в тех краях, из которых никто не возвращался и даже не сумел послать весточки. Конечно, всем нам не миновать сей доли, да стоит ли спешить? Переиграть ведь невозможно…

Советская власть придумала новые лозунги: «Русские не сдаются» и «У нас нет пленных, только предатели». На самом деле никакого бесчестия в плене нет. Если, конечно, ты честно выполнял свой долг. Остальное – судьба.

Самое худшее в том, что плен – это подобие рабства. Или тюремного заключения. В заключение я, слава богу, не попадал, но в рабстве был.

Больше всего гнетет неволя, невозможность самому распоряжаться своей судьбой. Ты никто, или почти никто. Человек, который не имеет почти никаких прав. В том числе – права свободно отправиться туда, куда душе угодно.

Во всяком случае, я находиться в Англии не хотел. Не моя это страна. Тоскливо в ней и скучно.

Мой толстый добродушный доктор передал кому мог о грозящей мне участи. По его словам, общество сразу встало на мою защиту. Разумеется, не из врожденного чувства чести, сострадания, жалости или уважения к достойному противнику. Все объясняется гораздо проще. Судьба переменчива. В эпоху непрерывных войн каждый вполне может оказаться на моем месте. Или же там может побывать сын или другой близкий родственник.

В основе гуманизма к пленным лежит элементарное чувство самосохранения. Ведь как аукнется, так и откликнется. Сегодня расправишься с пленным ты, а завтра, может, так же расправятся с тобой. Уж лучше проявить толику милосердия в надежде, что при неблагоприятном раскладе нечто подобное перепадет и тебе.

К простому люду это не относится. Их не считают за людей. Но к офицерам и вообще к представителям правящего сословия отношение достаточно неплохое. Да и войны заканчиваются рано или поздно, а в мирные годы дворянство живет единой семьей. Правда, очень недружной, но все же…

На мое счастье, я считался дворянином. Жан-Жак вообще был им с рождения. Но жажда странствий и приключений забросила его в Карибское море. Обратный путь занял годы…

В общем-то заурядная история младшего сына, чье единственное фамильное достояние – шпага да смелость. Недаром теперь, с угасанием флибустьерства, Гранье хочет ехать со мной в Россию. В надежде на новое счастье. А может, и на новые приключения.

Не знаю, помог ли врач, или моим подлинным лекарем было время, однако я постепенно шел на поправку. Еще сильно давала знать о себе слабость, порою болела или кружилась голова, но я самостоятельно вставал, ходил, пусть до хорошей формы было еще очень далеко.

Да, сильно мне досталось в этот раз! Не в первый, надо заметить, и не в последний. Но пуля – дура, а картечь – не умнее. Еще странно, что вообще остался живой.

Жан-Жак поправлялся быстрее. Если не считать сломанной руки, которой предстояло еще срастаться и срастаться.

Взявший нас в плен офицер, которого доктор обычно называл по титулу, в комнате не появился ни разу. Возможно, продолжал воевать дальше. А может, по зимнему времени отдыхал. Или готовил корабли к новым боям. По словам доктора, фрегаты нуждались в лечении не меньше, чем я. Помня таланты Гранье, я бы предположил, что больше.

За пределы комнаты нас выпускали редко. Раз в пару дней нам позволяли погулять по парку. А уж следили при этом так, словно мы немедленно должны были вприпрыжку нестись к морю.

Я бы понесся, если бы мог…

Счет дней был потерян. Я лишь мог сказать, что январь перевалил на вторую половину, а может, уже подходил к концу. Мы с Жан-Жаком неторопливо прикончили обед. Признаться, довольно безвкусный, простой, да к тому же далеко не обильный.

Да ладно, бывало в жизни похуже. Я же понимаю, что благородный баронет отрывает от сердца каждый кусок, а в итоге недоедает сам. На каждого кусков не напасешься.

Теперь делать было нечего. Английский обед по времени близок нашему родному ужину. Учитывая время года, скоро должно было стемнеть, а свечи баронет тоже отрывал от себя.

Я столько жаловался на хроническое недосыпание и вот теперь могу с уверенностью сказать, что хотя бы за первый год походов свое уже наверстал. Если включить сюда еще время, проведенное мной в беспамятстве.

Снаружи послышались голоса и поднялась небольшая суматоха. В поместье явно кто-то приехал. Как бы не сам хозяин.

Наше окно находилось в торце дома. Видеть вход мы не могли. Но пусть подобные приезды никак не отражались на нашей жизни, мы с Гранье все равно приподнялись, постарались выглянуть наружу.

Все какое-то развлечение в монотонном чередовании дней и ночей. Прошлой ночью кто-то с факелом прогуливался по парку, и мы внимательно следили за передвижением огня. Спать-то в нашем положении можно и днем.

Судя по окликам, похоже, в самом деле пожаловал хозяин, да еще в окружении немалой толпы гостей.

Шум в доме раздавался очень долго. Кто-то явно пировал. Помнится, я в свое время не гнушался обществом пленных. Им же тоже хочется посидеть в уюте, принять на грудь, поговорить.

Но это я. Человек простой, не знавший, не гадавший, что когда-то в прошлом превращусь в дворянина, и потому не привыкший взирать на людей свысока. А тут наверняка собралась белая кость. И у каждого родословная минимум с Вильгельма Завоевателя, а то и прямо из времен Рима.

Невелика беда. Зато можно спокойно предаться сну. Когда в жизни нет ничего хорошего, то хоть в ночных грезах порою находится утешение.

Не помню, что мне снилось. Наверно, действительно нечто приятное. Но даже поспать толком не дали.

Когда выпадало время, я любил просыпаться не торопясь. Медленно выплываешь в явь, изредка скатываешься обратно, а потом опять. До тех пор, пока глаза не открываются сами и понимаешь, что давно пора вставать.

Увы! Мне редко выпадал подобный вариант что в прежней жизни, что в нынешней. Гораздо чаще приходилось вскакивать по звонку будильника, а в последние годы – без звонка, однако с той же необходимостью.

Сегодня нас разбудила пара чопорных слуг. Требовательно, словно и не гости мы в этом доме, а представители их лакейского племени, всегда готовые склонить спину перед хозяином.

К немалому моему удивлению, слуги принесли воду и даже помогли нам помыться. Очень редкое здесь удовольствие. За весь плен оно нам выпало на долю лишь раз, если, конечно, не считать за мытье промывку доктором наших ран.

Но этим чудеса не ограничились. Нам принесли новую одежду. Новую – достаточно условно. И камзолы, и штаны явно были бэушными. Зато относительно чистыми и не рваными. Наша собственная одежда изорвалась еще во время последнего боя, а уж провоняла потом и гноем ран так, что я сам себе был противен.

Ну что я с собой могу поделать, если не европеец? Мне баньку надо хотя бы раз в месяц, да и одежду предпочитаю чистую.

Хотя перед схваткой я и успел надеть на себя чистое белье, оно уже не просто стало грязным, а перепрело и фактически развалилось.

– Не иначе с нами возжелал познакомиться сам баронет, – поведал я Гранье по-русски.

Хорошо, когда владеешь языком, которого прочие не понимают!

– Вряд ли только он. По-моему, хозяин решил показать нас гостям, – не совсем согласился Жан-Жак. – Помня доктора…

Я понял намек. Если общество невольно взяло нас под защиту, то вполне возможно, кто-нибудь возжелал убедиться, что мы содержимся в сносных условиях.

Одежда была несколько тесновата. Бог с ней! Трудно ожидать, что в загашниках хозяина окажется мой размер. Гораздо хуже было отсутствие шпаги. Я сроднился с оружием настолько, что без привычной тяжести у бедра чувствовал себя неуютно. Еще одна прелесть плена, чтоб его!

Ботфорты мне оставили мои. Они не слишком пострадали, да и не очень легко найти мой размерчик. Когда же их отдраили на совесть, обувь стала выглядеть почти как новая.

А в остальном Гранье оказался прав. Нас провели вглубь дома прямиком в небольшой зальчик, где за накрытым на пятерых столом восседали трое.

Я не знал только одного из них. Молодого, явно моложе меня, довольно высокомерного и богато одетого типа. Наверняка именно он и являлся хозяином поместья и нашим пленителем. Под его высокомерием чувствовалась недюжинная храбрость, и лишь прикрытые британской бесстрастностью бушующие внутри чувства не позволяли всерьез развиться уму.

Зато двое других… Я вздрогнул. Не признать гостей было невозможно. Хотя меньше всего на свете я ожидал увидеть их именно здесь.

За столом чинно восседали лорд Эдуард и сэр Чарльз. Губернатор Ямайки и его советник. Мои персональные враги в далеких от здешних мест морях.

Я предпочел бы увидеть кого-нибудь другого, однако о моих желаниях меня никто не спрашивал.

Мы раскланялись с положенной в таких случаях бесстрастной вежливостью. Толстый сэр церемонно представил нас с Гранье хозяину, а затем самого хозяина – нам.

– Прошу позавтракать с нами, господа, – ни малейшего радушия в голосе баронета не чувствовалось.

Бесчувственный стол выглядел гораздо радушнее. Ничего хорошего в смысле еды у британцев никогда не было, и в данном случае речь шла о количестве блюд, а не об их мифических вкусовых качествах.

Некоторое время мы насыщались практически молча.

– Как вы себя чувствуете в плену, Командор? – Сэр Чарльз назвал меня моим флибустьерским прозвищем, не то желая оказать толику уважения, не то подчеркнуть, что мое прошлое не забыто. – Как ваши раны?

– Благодарю. Раны потихоньку заживают. В остальном… Как можно чувствовать себя в плену?

– По-разному. – Толстяк выглядел самым добродушным из собравшейся компании. Словно не он старательно строил против меня козни то в виде попыток похищения, то с альтернативой в виде «Черной кошки». – Помнится, у вас мы содержались весьма недурно. И даже располагали относительной свободой.

Мне осталось лишь поблагодарить его за добрые воспоминания. О том, каковы будут мои, я предпочел промолчать.

– Мы ведь к вам с предложением, Командор. Вы не откажетесь побыть некоторое время у нас? В память о былом, – при последних словах Чарльз усмехнулся с неприкрытой иронией. – И милейший баронет не против. Он вечно пребывает в делах. Даже встретиться с вами времени никак не нашел.

Баронет ожег меня взглядом, в котором сквозила едва прикрытая ненависть. У него-то откуда? Вроде наши пути нигде не пересекались, кроме той точки в Ла-Манше, где мы слегка поспорили насчет свободного плавания купеческих кораблей.

Специальных лагерей для лиц благородного сословия нет, и практически все они живут по частным домам. Как, к примеру, мы с Жан-Жаком. Только отправляться на жительство к своим персональным врагам, это знаете…

Мое мнение не играло никакой роли. Но если бы было иначе, я не знаю, что выбрал бы из предложенных вариантов. Отправляться к лорду Эдуарду желания не было. Однако взгляд баронета свидетельствовал, что он относится ко мне ничуть не лучше.

Я слишком хорошо помнил о планах, вынашиваемых хозяином по отношению ко мне. И не забыл о гадостях более старого недруга. Вот уж воистину – хрен редьки не слаще!

– Разумеется, я с удовольствием навещу вас. – Я постарался сохранить хорошую мину при плохой игре, а сам жалел, что не имею при себе другой мины. Противопехотной.

Хотя автомат с патронами и подствольником намного лучше.

– Прекрасно. – Толстяк вел себя так, словно мое согласие для него действительно являлось важным.

Сэр Чарльз вообще доминировал в нашей компании. Лорд и баронет предпочитали помалкивать. Гранье – тоже. А я больше отвечал на вопросы, чем говорил в обычном смысле.

– Признаться, мы думали, что вы по возвращении отправитесь на покой, – продолжал говорить толстяк. – И вдруг узнаем о ваших новых подвигах и попадании в плен.

– Хотите сказать, не стоило для этого отправляться в такую даль? – воспользовался я небольшой паузой, во время которой Чарльз запивал речь вином.

Шутку оценили по достоинству. Даже чопорный лорд позволил себе улыбнуться. И лишь баронет продолжал посматривать на меня с еле скрываемым недружелюбием. Может, и хорошо, что меня забирают из его лап. Только плохо – в другие.

Завтрак между тем подошел к концу. В праздничный пир его никто превращать не собирался.

– У вас много вещей? – спросил Чарльз и спохватился. – Ах, да. Извините.

– Ничего. Меньше вещей – быстрее сборы.

Было лишь жаль шпагу. Привык я к ней. Так приятно ложилась в ладонь рукоять! Да стоит ли напоминать о ней? Может, мою любимицу вообще забыли на захваченном корабле?

Это из области фантазий. В навершие шпаги был вставлен рубин. Сама рукоятка являлась произведением искусства. Клинок ни разу не подвел меня, не переломился в самый неподходящий момент.

Лучше бы я выкинул ее в море! Чтоб уж никому.

– В таком случае предлагаю отправиться в путь. – Чарльз чуть склонил голову, словно отдавая мне честь.

Я чуть опасался, что перед дорогой на нас с Жан-Жаком напялят кандалы. Нрав мой был известен, в пути сбежать намного легче, чем из камеры или даже комнаты. Пусть я пребывал не в лучшей форме и на самом деле пока ни о каком побеге не мечтал. Куда бежать, когда до сих пор толком не ведаешь, в каких конкретно краях находишься?

Даже доктор, практически единственный, кто отчасти сумел мне помочь, ни на один географический вопрос ответа не дал.

– Командор, я бы просил вас не делать по дороге глупостей, – предупредил толстяк, когда нас с Гранье усаживали в старенькую карету.

Господ ждала другая, шикарная. С гербом на двери.

– Обещаю вам, сэр, – торжественно изрек я.

Надо же хоть чем-то отблагодарить за отсутствие железа на руках и ногах! И обещание мое касается только дороги.

Чарльз выжидающе посмотрел на Жан-Жака, и тот присоединился к моему слову.

На крыльце лорд прощался с хозяином. Подойти ко мне баронет не соизволил и, мне кажется, был огорчен нашим отбытием. Причем отнюдь не по доброте.

Я не силен в подобных делах, однако показалось – баронет и победитель охотно удавил бы или отравил бы меня. Втихаря, раз не вышло публично повесить, и лишь что-то очень для него важное заставило отложить сие действо.

Толстяк чуть поворачивается к крыльцу, однако я останавливаю его вопросом:

– Сэр, надеюсь, это не тайна. Как далеко лежит наш путь?

– Еще до обеда мы будем на месте, – сообщает Чарльз.

Памятуя, что обед наступает не раньше пяти, то проще сказать «до вечера». Сейчас же еще не наступил полдень. Следовательно, часов пять-шесть предстоит провести в пути.

– Поместье лорда Эдуарда находится сравнительно недалеко отсюда. – Глаза толстяка смотрят на меня внимательно, словно стараются проникнуть в некую тайну.

А я думал, что нас перевезут к толстяку.

Самообладание дается мне с трудом. Вроде бы все забылось, но стоило прозвучать намеку, и память вновь нарисовала некий образ.

…Как я не выстрелил тогда? Был момент, и палец вдавливал курок, а потом…

Неужели мне вновь предстоит заглянуть в глаза, в которых, будем откровенны, вдруг захотелось утонуть?..

Я так старательно пытался забыть все это…

25 Кабанов. Искушение

– Может, мы зря дали слово, Командор? – Гранье говорит по-русски, поэтому не надо опасаться подслушивания.

Карета покачивается на ухабах. Порою ее ощутимо встряхивает, и тогда боль отдается в голове. Такое впечатление, что последствия новых ран будут сказываться еще долго. Хорошо, хоть ребра зажили и вмятин на черепе нет.

– Бежать пока смысла нет. Поймают – хуже будет. Лучше на месте осмотримся, а там решим, – машинально говорю я, а сам думаю о другом.

Думаю – не то слово. Скорее пребываю в грезах, достаточно смешных для взрослого, неоднократно битого жизнью мужика. Битого – и в прямом, и в переносном смысле.

Мне тридцать восемь лет. Примерно. После переноса счет времени был потерян, и дни рождения не совпадают с привычными датами. Да и бог с ними! Месяц туда, месяц сюда не играют большой роли. Возраст – это количество событий в жизни человека, а не обычный подсчет дней. Поэтому я наверняка много старше реальных лет.

Порою ощущаю себя едва ли не стариком, но проходит какое-то время, и молодею. На несколько дней. Мужчина не взрослеет окончательно никогда. А вот стареть при этом – стареет.

Но опыт, возраст, все отступает, словно я по-прежнему курсант, готовый терять голову из-за женских глаз и ног. Ноги показывать здесь не принято, зато глаза…

У меня есть две женщины и сын. Я не имею права их покинуть. Но все-таки воображение рисует иные картины.

Ничего пошлого. Просто хочется побыть рядом, и чтобы между нами больше не было былой враждебности. Мы же не рождались врагами. Так, обстоятельства…

Нет, похоже, встреча для меня нежелательна. И вообще: по существу, на волоске висит жизнь, а я думаю о ерунде. Как персонаж какого-нибудь дамского романа, написанного на потеху домохозяйкам или юным девицам. Но все же…

Видя мою нулевую реакцию, Жан-Жак отстал, а затем и вовсе задремал в уголке. Да и я сам находился на грани между явью и грезами. Дорога вообще навевает у путешественников сон. Монотонная и медленная смена пейзажей за окном. Покачивание экипажа. Отсутствие необходимости следить за чем-либо.

По идее, ничего хорошего от парочки «лорд и сэр» ждать не следовало. Но точно так же не было ничего хорошего и позади. Я просто решил положиться на русское «авось», а там, на месте, будет видно. Толку в любых планах… Подвернется случай – окажемся на свободе. Но нельзя исключить вариант, что станут охранять до конца войны. И сидеть нам тогда здесь несколько лет.

В близкое замирение уже никто не верит.

Потом я проваливаюсь в крепкий сон. И снова нахожусь на раскачивающейся палубе «Вепря», а впереди почти на горизонте маячат паруса удирающего фрегата. Догнать его мне не суждено. Ни наяву, ни во сне.

Проснулся я скачком от резкой остановки кареты. В Англии разбойники пошаливают не меньше, чем во Франции, однако причиною стали не они. Просто на середине пути кортеж остановился у трактира. Дорога еще дальняя, а силы подкреплять надо.

Лорд вновь оказывается настолько радушным, что приглашает нас с Гранье к своему столу. Сам он при этом демонстрирует хваленую британскую невозмутимость, зато его толстый приятель выглядит так, словно оказался рядом с ближайшими друзьями.

– Сказать откровенно, Командор, я не надеялся еще раз встретиться с вами, – доверительно сообщает мне Чарльз, одновременно обгладывая ножку гуся.

– Я тоже, сэр, – признаюсь я. – В мои планы не входило задерживаться во Франции. Но война помешала двигаться дальше.

– Я помню, вы ведь, кажется, из Московии?

– Мои предки оттуда. Сам я на нынешней родине ни разу не был, – врать не хочется, и я адаптирую правду.

– Поверьте, мне искренне жаль, что мы оказались во враждебных лагерях. Если бы не покойный сэр Джейкоб, все могло быть иначе, – толстяк наверняка говорит искренне.

Особенно учитывая мою расплату по накопившимся счетам.

Но он и сам не знает, насколько нападение пиратов Джейкоба изменило ситуацию. Подойди эскадра к остову на день-другой позже, и нам точно не пришлось бы ввязываться в войну. Круизный лайнер легко бы ушел от любых нынешних кораблей. Пусть его срок службы был поневоле ограничен запасами топлива, однако нам бы точно хватило добраться до Европы, если не до России. Главное же – были бы живы люди. Много людей. И уж таким количеством мы сумели бы сделать многое. Пусть даже поневоле.

– Мне тоже жаль. Но изменить что-либо поздно.

– Изменить можно всегда. Вы же тоже не были ангелом. – Толстяк улыбается так, словно мои походы являются не более чем мелкими шалостями.

Интересно, куда он клонит? И вообще, зачем я понадобился этой неразлучной парочке? Чем больше размышляю, тем больше прихожу к выводу, что месть здесь ни при чем. Не будут же они меня мочить в подвале родового замка! Не то чтобы подобную возможность исключаю вообще, однако как-то это мелко. Расправиться со мной можно было бы и чужими руками. Баронета, например. Желание помочь у него определенно было.

– Я простой человек, – улыбаюсь я, прикидывая варианты.

Только в голову ничего путного не приходит.

– Положим, не совсем простой. – Эдуард молчал настолько долго, что его слова вызывают некоторое удивление. Словно заговорил немой.

– Ваш взлет был стремителен даже для мест, которые помнят многих незаурядных личностей, – поддержал его Чарльз.

– Мне везло, – отвечаю я. Лишь не добавляю, что сейчас перестало. Но удача не может сопутствовать человеку всю жизнь.

– И это тоже. Только помимо везения требуется умение, – Чарльз почти дословно цитирует Суворова.

– Мы были поражены, что вы попали в плен. Конечно, потери баронета при этом оказались огромными, но, вспоминая некоторые прошедшие схватки… – Лорд многозначительно умолкает.

Были бы у меня зажигалки, бой выглядел бы, разумеется, иначе. Однако мы сознательно решили не демонстрировать Европе новые средства взаимного истребления. На краю Ойкумены возможно все. Только не стоит переносить возможности туда, где они причинят вред слишком многим безвинным. Достаточно британских адских машин, практически первого оружия массового поражения, рассчитанного не на борьбу с чужими армиями, а на убийство мирных жителей.

– Другая обстановка, другой климат. Даже команда на моем фрегате была другой, – ухожу от ответа. Вернее, делаю его максимально неопределенным.

– Ваши знаменитые сжигания кораблей… – начинает толстяк.

– В прошлом. Запас горючего вещества иссяк, а рецепт его мне неведом. Кроме того, данный способ хорош на небольших расстояниях. Брать его на вооружение регулярного флота бессмысленно, – твердо заявляю я.

– А таинственные самодвижущиеся лодки?

– Легенда. Вы же прекрасно знаете, что любое судно идет на веслах или под парусом. Никакой магии в природе не существует. Равно как и чудес. За чудо мы обычно принимаем то, что просто не можем объяснить в данный момент своим разумом.

По лицам моих собеседников вижу, что веры мне нет. Но и уличить меня во лжи они не могут. Все слишком зыбко, где-то на грани между реальностью и легендой.

Интересно, но я особо не преувеличиваю. Область применения зажигалок невелика, с дальнейшим же развитием артиллерии слабосильные плевательницы-мортирки сами собой сошли бы на нет. Еще меньшее влияние могут оказать две спасательные шлюпки с погибшего лайнера. Скорость у них мала, область боевого применения настолько ничтожна, что мы сами практически не использовали их. Плюс дизели не вечны, а сделать хотя бы некое подобие двигателей при нынешнем уровне промышленности не под силу ни одному государству.

Технический скачок возможен лишь тогда, когда под него подведена определенная технологическая база. Так что два небольших дизеля в этом времени будут последними. Вплоть до промышленного бума.

Впрочем, кое-какие идеи, как рационально использовать нашу единственную технику, у меня были. Держать подобное богатство на шлюпках и применять раз в год было недопустимой роскошью. Есть гораздо более интересные сферы, в которых без моторов просто не обойтись. Но это не здесь. Это в России…

– В моих затянувшихся странствиях по миру мне попались чудесные манускрипты древних. – О мифических Золотых временах ходит столько легенд, что еще одна ничего не изменит. – В них подробно рассказывалось о способах создания самодвижущихся повозок без лошадей, кораблей без парусов и весел, о голосах, которые можно передавать на большие расстояния. И многое, многое другое. Вплоть до способов полета.

Джентльмены слушают внимательно. Времена прогресса еще не наступили и наступят не скоро. Однако по крайней мере в Англии уже наметился отход от средневекового стремления без конца повторять уже раз сделанное. Нарождающийся капитализм требует больше товаров, соответственно, иного уровня производства. А тут еще передел мира, невесть когда начавшийся и продолжающийся до моих времен и дальше.

– И где эти манускрипты? – осторожно спрашивает Чарльз.

Он вообще реагирует быстрее приятеля. Один раз поговорить с этой сладкой парочкой, и сразу становится ясным, кто из них является генератором идей.

Трапеза закончилась, и теперь можно с удовольствием закурить. Благо, табачком меня снабдил все тот же Чарльз.

– К сожалению, погибли вместе с уничтоженным сэром Джейкобом кораблем. – Мне остается лишь развести руками.

На некоторое время повисает тишина, а затем толстяк вздыхает с вполне понятным чувством:

– Очень жаль. Это действительно невосполнимая утрата.

– Теперь вы понимаете мое отношение к давнему нападению. Мало того что я был вынужден вступить на стезю флибустьера, но и потерял при этом то, что восстановить почти невозможно.

– Сэр Джейкоб был полностью не прав, – важно соглашается Эдуард.

Словно можно быть правым, атаковав беззащитных людей!

Но все равно признание дорогого стоит. Британцы привыкли считать себя правыми во всем. Как, впрочем, и остальные нации, включая моих соотечественников.

Но у нас приступы правоты сменяются периодами раскаяния, самобичевания и самоуничижения. Что тоже не способно вызвать ничего, кроме раздражения.

– Но почему они погибли, если обладали таким могуществом? – интересуется толстяк.

– Не знаю. В тех манускриптах почти ничего не было об их истории. Лишь некоторые намеки на государственное устройство и описания техники. Но пал же Древний Рим! Думается, причиной вполне могла стать природная катастрофа. – Я вспоминаю легенды об Атлантиде. – Или же внутренняя смута. Насколько я понял, государство древних обходилось без королей. Весь народ избирал себе главу каждые четыре года. И конечно же, каждый новый избранник старался исключительно для себя, но никак не для государства. Соответственно, ряды недовольных росли, люди перестали ощущать себя единой нацией, а отсюда недалеко до внутреннего столкновения.

Я сознательно перенес в мифическое прошлое те черты грядущего, которые вызывали у меня наибольшее отторжение.

Эх, слышал бы меня Лудицкий!

Не жаль мне бывшего нанимателя. Как никогда я не любил дело его. Но если сам депутат сполна заслужил собственную участь, то его единомышленники самых разных сортов еще дождутся своего часа и будут процветать почти во всем мире.

К сожалению, предсказания Кассандры никогда не пользовались популярностью. Джентльмены важно соглашаются, но по-настоящему их интересуют не подробности общественных взаимоотношений, а технические диковины.

– Я пытался воспроизвести кое-что из изобретений древних. Однако это оказалось почти невозможно. В манускриптах то и дело упоминались сплавы металлов, которых мы изготовить не в состоянии, всевозможные малопонятные способы соединений, масса трудоемких и мелких деталей, изготавливаемых специальными машинами. И еще многое другое. Даже говорилось о порохе, более мощном, чем наш, однако нам так и не удалось расшифровать, из чего его делали.

Мне вдруг приходит в голову, что после подобных откровений у лорда и сэра появится прямой интерес удерживать мою скромную персону неопределенное время, и я добавляю:

– Но манускрипты безвозвратно утеряны, и теперь нельзя даже свериться с ними. А подробностей память, увы, не удержала.

Собеседники явно разочарованы признанием. Однако выстроенная версия правдоподобна настолько, что возразить им нечего. Вряд ли найдется человек нашего круга (учитывая, что я дворянин), который сумеет запомнить технические детали. Остается проклинать сэра Джейкоба, в погоне за заурядным золотом упустившего шанс завладеть миром. И запоздало представлять себя на его месте. Ведь все могло быть иначе. И для благородных собеседников, и для меня.

Как ни странно, но беседа вполне похожа на дружескую. Даже не скажешь, что встретились враги. Добродушен не только сэр Чарльз. Лорд тоже по-своему ведет себя достаточно ровно. Никаких особенных напоминаний о прошлом. Мало ли что бывает между людьми? О Мэри и всей истории с «Дикой кошкой» вообще ни слова.

Последнему обстоятельству я особенно рад. Не люблю вспоминать последний поход по флибустьерскому морю. Тем более…

– Я только одного понять не могу. Почему вы даже сейчас продолжаете оставаться на французской стороне? – Определенно, толстяка когда-нибудь сгубит любопытство.

– Хотя бы потому, что, по дошедшим до меня слухам, в Англии меня собирались повесить. – Я смотрю в ответ наивным взором, не уточняя, когда именно дошел до меня сей приговор.

Не подводить же доктора! Кстати, надо не забыть при первой же возможности переправить ему некоторую сумму.

– Баронета тоже можно понять. На взорванном вами брандере находился его родной брат, – без смущения поясняет Чарльз. – Между нами, с ним была молодая жена. Но вы наверняка ее видели.

Я вспоминаю нашу диверсию. Убитый мною капитан спал один. Зато соседняя офицерская каюта, единственная занятая, была закрыта изнутри. А проникать в нее я не стал.

– Нет, не видел. Мы только убрали вахту, а затем подпалили шнур. Я и не думал, что на таком корабле может находиться женщина. – Но вряд ли я смог бы поступить иначе, даже если бы знал. Уйти вплавь с пленными было немыслимо, а оставлять брандер целым – преступно.

– Как-то у вас легко получается. Убрали, подпалили. Потом спокойно спустились в шлюпку… – Чарльз улыбается, однако глаза его серьезны.

– Мы ушли вплавь. Как и приплыли. Шлюпка ждала нас немного в стороне. – Дело прошлое, и ничего плохого в признании нет.

– Вы положительно прирожденный воин, – цедит толстяк. – Такое впечатление: вы в состоянии найти выход из любого положения. Перечисление ваших дел займет столько…

– Если бы из любого, то мы бы с вами не беседовали.

– Но купцы-то ушли. Между прочим, связать боем сразу четыре фрегата еще надо уметь.

– Если бы еще победить их! – вздыхаю я.

– Вы рветесь продолжатьвойну? – это уже спрашивает лорд.

– Нет, – откровенно признаюсь я. – Моя война в любом случае закончена. Хватит.

Лорд с сэром в очередной раз переглядываются друг с другом, а потом Эдуард говорит:

– Понимаю. Если вы не возражаете, то предлагаю продолжить беседу в моем замке. Пора в путь.

А хоть бы и возражал. Что бы было?

26 Командор и лорд. Развязка

Имение лорда оказалось намного ближе, чем предполагал Командор. Отдых на постоялом дворе занял довольно много времени, однако к дворцу Эдуарда подъехали еще засветло. И это невзирая на зиму с ее короткими днями.

Родовое гнездо бывшего губернатора колоний могло бы поразить многих. Отреставрированный здоровенный дом в окружении аккуратного и тоже очень большого парка изобличал человека не просто богатого. Нет, даже дилетанту было ясно – именно владельцы подобных дворцов правят миром, определяют его политику, поддерживают на престоле королей или выступают против них. И тогда королям приходится плохо.

Однако Гранье остался полностью равнодушен к увиденному. Канонир повидал на своем веку столько, что поразить его было трудно. Да и не интересовали его чужие дворцы, а свой он иметь особо не стремился.

Реакция Командора ничем не отличалась от реакции товарища. Подобные здания воспринимались им скорее как музеи, но не как жилища нормального человека. К тому же мысли Сергея витали далеко. Настолько, что он даже не стал оценивать окружающее с прицелом на будущее.

– Обед состоится через час. Вам покажут ваши комнаты, – коротко сообщил лорд, перед тем как войти в дом.

Комнаты – у каждого отдельная – ничем не напоминали ту, в которой пленники содержались до сих пор. Однако эталоном Сергея на подсознательном уровне оставалась обычная квартира со всеми удобствами. Этакое наследие прежней жизни.

Но что ждать? Человек, избравший в России судьбу военного, изначально знает, что никакой собственный дом ему не светит. Училище, по существу, та же казарма, а потом скитания по чужим углам. Где общага, где съемная квартира, а свою когда еще получишь… Да и получишь ли?

Откуда при такой жизни взяться мечтам о собственном доме? Тем более – дворце. Раз не мечтаешь, то и не оценишь.

Час тянулся очень долго. Делать было решительно нечего. Дома еще можно было взять в руки неплохую книгу или тупо посмотреть телевизор, а здесь? Еще хорошо, Жан-Жак зашел, избавив от необходимости идти к нему.

Порою тонешь в собственных мыслях без малейшего желания делиться ими, но ощущать при этом дружеское плечо гораздо легче, чем оставаться в полнейшем одиночестве. Да и что слова?

– Каковы планы, Командор?

– Пока – осмотреться, – пожал плечами Сергей.

Гранье хотел что-то сказать. Наверняка, мол, кого собираетесь осматривать? Однако лишь приоткрыл рот, а спросил – уже позднее – другое:

– С чего они так вьются вокруг? Надеются выведать секреты?

– Надеяться не вредно. – Командор думал неизвестно о чем, однако при этом еще умудрялся кое-как поддерживать беседу. – Хорошо, что нас забрали от баронета. Плохо, что это сделал лорд.

– Да, крови он нам попортил много.

– И мы ему, – объективно добавил Сергей.

От его былой невозмутимости не осталось и следа. Он явно волновался, причем ни Эдуард, ни его толстый друг причиной волнения не являлись.

Хорошо, Жан-Жак хоть отчасти это понимал и старательно обходил некоторые темы стороной.

– Я за побег, – произнес он главное. – Море должно быть недалеко. Найдем лодку, и можно рискнуть. Мы давали слово не бежать по дороге. На имение оно не распространяется.

– Посмотрим. Все равно сначала надо узнать побольше.

– Я не узнаю вас, Командор. Раньше вы действовали решительнее. Вспомните свой плен на Ямайке. Ни подготовки, ничего. Напали, победили, захватили корабль…

– Здесь Англия, Жан-Жак. Не успеем как следует отойти, как нас хватятся и пустятся в погоню.

– А если… – Жан-Жак красноречиво провел рукой вдоль горла.

Сергей отрицательно покачал головой. Настаивать канонир не стал. Возможно, сам в глубине души был против хладнокровного убийства тех, с кем недавно сидел за одним столом. Но очень уж опостылело находиться в плену да ждать решения собственной судьбы. Особенно когда привык во всем надеяться на себя и друзей.

– Подождем, – еще раз повторил Командор.

Обеда, во всяком случае, они дождались. Высокомерный холеный слуга провел обоих пленников вереницей коридоров и перед дверью в зал громогласно объявил:

– Кавалер де Санглиер. Шевалье де Гранье.

Командор кое-как поборол волнение и нашел в себе силы решительно шагнуть вперед.

Борьба с собой оказалась напрасной. За огромным столом сидели лишь двое. Все те же Эдуард и Чарльз.

В отличие от трапезы на постоялом дворе обед проходил с дежурными разговорами ни о чем. Лишь в самом конце сэр Чарльз небрежно осведомился:

– Командор, вы не поделитесь с нами своими планами?

– Какие планы могут быть в плену?

– Плен не вечен. Он даже порою бывает короче войны, – глубокомысленно изрек толстяк. – Некоторые возвращаются и снова начинают сражаться. Другие уходят на покой.

– К первым я не отношусь. Я намереваюсь покинуть Францию.

– Хотите вновь вернуться в Вест-Индию?

– Нет. Там мне больше делать нечего. Мой путь лежит в другую сторону. Хочу побывать на земле своих предков. Может, поступлю там на службу. По слухам, царю нужны опытные воины.

– Опытные воины нужны везде, – заметил лорд. – Зачем так далеко ездить? К примеру, Англия тоже нуждается в умелых моряках.

– В Англии вряд ли забудут, что я был ее противником. Карьеры здесь мне не сделать, – Командор постарался обосновать отказ понятными любому аргументами.

– Почему же? – как-то неуверенно спросил лорд.

Очевидно, понимал правоту Командора.

– Признаюсь, мне надоело скитаться по морям. В молодости это неплохо, но с годами все больше тяготеешь к суше.

– А вы, шевалье? – толстяк повернулся к Жан-Жаку.

– Я отправлюсь вместе с Командором, – улыбнулся канонир. – Правда, для этого сначала надо выбраться из плена.

– Пожалуй, это намного легче, чем вы думаете, – объявил Эдуард. – Если вы дадите подписки не участвовать больше в войне, то вам совсем необязательно будет ждать ее окончания.

– Один вопрос… – Командор умел быть дотошным. – В жизни случается всякое. Памятуя мой прежний опыт… Если на меня нападут ваши соотечественники, то я буду защищаться.

Судя по лицам хозяев, это был вопрос вопросов. Ведь можно выйти в море, а потом заявить, что первым напал не ты. Хотя до сих пор Командор держал обещания.

– Нападение – дело другое. Под британским флагом порой ходят разные люди, – решил за приятелей Чарльз.

Они переиграли Командора. Обычно с освобождаемого бралось обещание не воевать полгода. Даже обмен пленными происходил весной исходя из этого времени. Срок заканчивался осенью, а зимой боевые действия не велись.

– Знаете, мне кажется, такому доблестному воину, как вы, нельзя без шпаги. Я понимаю, вы не раз доказали, что являетесь страшным противником даже без оружия. Надеюсь, здесь вы не будете применять свои умения? – Лорд смотрел на Командора, и глаза его почему-то были грустны.

– Обещаю. – Сергей подумал, не слишком ли легко из него сегодня сыплются клятвы. Хотя драться в этом доме он в любом случае не хотел.

Лорд что-то шепнул одному из слуг, и тот важно последовал к выходу. Положение обязывает. Когда хозяева не ходят, а шествуют, слугам тоже бегать не пристало.

– Ваша шпага! – Эдуарду явно хотелось добавить пресловутое «сэр», однако по отношению к французскому дворянину это было не слишком уместно.

Сергей покосился на принесенное слугой оружие, дернулся, а затем впился в него взглядом.

Слуга с невозмутимым видом передал шпагу своему господину, и уж затем Эдуард торжественно поднялся и протянул ее Командору.

Обычно суровое лицо Кабанова обмякло. Он сразу узнал родное оружие и был готов на радостях обнять лорда и счастливо дубасить по спине. Или, наоборот, прослезиться от волнения.

Руки нежно, словно женщину, поглаживали рукоять с рубином в навершии. В этот миг хозяевам простилось все. И многое забылось. Даже то, что вызывало по дороге сюда столько волнения.

– Ваш должник, – больше слов Сергей не нашел.

Оставшееся обеденное время пролетело быстро. Но по окончании Эдуард вежливо попросил Командора пройти к нему в кабинет.

– Прошу прощения, шевалье. Дело касается только нас двоих, – извинился хозяин перед Жан-Жаком.

Гранье не возражал. От обильной еды и вина его слегка клонило в сон. Хотелось выкурить трубочку, поразмышлять, значат ли что-нибудь слова об обещании не участвовать больше в войне, да завалиться в постель.

Командор ожидал, что обещанный разговор будет не вдвоем, а втроем, но против обыкновения Чарльз заходить в хозяйский кабинет не стал.

Обычно толстяк всегда был неподалеку от лорда, но в этот раз почему-то проявил несвойственную ему деликатность.

– Присаживайтесь, – лорд указал гостю на одно из кресел, сел сам, но почти сразу поднялся и принялся вышагивать то взад, то вперед. С чего начать разговор, хозяин явно не знал.

Молчал и Кабанов. Он чувствовал какую-то неловкость и, скрывая ее, старательно делал вид, что целиком поглощен трубкой.

Лорд несколько раз порывался что-то сказать, но никак не мог вымолвить первое слово.

– Я хотел бы поблагодарить вас, Командор, – наконец произнес он. Голос Эдуарда звучал тихо.

– За что? – Сергей ожидал всего, но только не благодарности.

– За то, что вы оставили мне дочь. Вы же могли убить ее там, в джунглях. Однако не только сохранили ей жизнь и честь, но даже предприняли все меры, чтобы она смогла вернуться на Ямайку, – слова явно давались гордому британцу с трудом.

Он старательно не смотрел на собеседника, и Кабанов большей частью видел Эдуарда в профиль.

– Я не воюю с дамами, – повторился Командор.

– Как представлю весь тот ужас… Измену, перевороты… Как только Мэри смогла выдержать такое?

Вопрос был явно риторическим, но возникшая пауза заставила Кабанова в свою очередь произнести:

– Вы выбрали для дела не тех людей. Коршун был обязан вам жизнью и действовал полностью в согласии с вашими приказами. Но, оказавшись далеко, не смог удержаться от искушения. Предавший один раз предаст и в другой.

– Наверно, вы правы. Все равно. Мэри кое-что рассказала мне. В том числе – о вашем поединке. Вы поступили на редкость благородно. Хотя могли бы… Или просто отомстить.

…Палец сам выжимал тугой курок, а на прицеле виднелся девичий лоб…

Кабанов содрогнулся от воспоминаний. Если бы он так поступил, то вряд ли смог хоть одну ночь провести спокойно.

О самом похищении ни один из собеседников не сказал ни слова. Если еще и это ворошить…

– Вы, наверно, счастливый человек, Командор. Почти все у вас получается. Люди вам верны. Вы привлекаете сердца. А уж сражаетесь, словно древний бог войны.

– Верны, положим, не все… – Кабанов вспомнил об оставленном посреди джунглей Лудицком. Правда, никаких угрызений совести он при этом не ощутил.

Эдуард оставил его реплику без внимания. А может, просто успел забыть о слуге Командора.

– Мне искренне жаль, что судьба в лице сэра Джейкоба сделала вас врагом. Все могло быть иначе…

Хозяин замолчал. В кабинете повисла тишина. Нет, не повисла. Она звенела натянутой тетивой, и, чтобы разрядить ее, Кабанов в свою очередь счел нужным поблагодарить Эдуарда:

– Я тоже многим обязан вам. Вы вытащили меня из рук баронета. Хотя, признаться, я поневоле ожидал худшего.

– Вам надо благодарить за это мою дочь. – Эдуард тяжело вздохнул. – Моей заслуги в том нет.

Он помолчал, решаясь на дальнейшее признание.

– Баронет дал слово казнить виновника гибели его брата. И он бы обязательно сдержал обещание, даже несмотря на поднявшееся общественное мнение. Однако Пит неравнодушен к моей дочери, а она, узнав обо всем, заявила, что станет его женой в одном случае. Если с вашей головы не упадет ни волоса.

Это был удар явно ниже пояса. Дыхание Кабанова перехватило, а в глазах застыло изумление напополам с болью.

– Я могу поблагодарить леди Мэри лично? – каким-то сдавленным голосом спросил он.

– Ее здесь нет. – Лорд Эдуард едва ли не впервые с начала беседы взглянул собеседнику в глаза. – Вам лучше не встречаться с ней. Я специально услал ее на несколько дней в Лондон. Если завтра будет погода, то вечером вас с вашим спутником возьмут с собой контрабандисты. До пролива отсюда меньше десяти миль. Сам пролив неширок. Утром уже будете во Франции. А все остальные пусть думают, что вам удалось бежать. В противном случае ничего хорошего не будет.

Командор уставился на кончики старых ботфортов. Трубка давно погасла, но он боялся, что начни он набивать ее, и пальцы выдадут скрываемое волнение.

– Вы согласны? – спросил внимательно наблюдающий за ним лорд. Он явно волновался в ожидании ответа.

Командор провел рукой по лицу, с трудом оторвал взгляд от сапог и через силу произнес:

– Да. Пожалуй, вы правы. Так будет лучше для всех.

Судьба была на стороне старого лорда. Ветер к полудню установился устойчивый, западный. В самый раз для предстоящего плавания. Небо было ясным, луна – нарождающейся. Все словно на заказ. Да и до берега оказалось недалеко, пожалуй, поменьше обещанного десятка миль.

С хозяевами распрощались еще в поместье и дорогу проделали в сопровождении троих вооруженных слуг. Разбойники в Англии пошаливали если чуть поменьше, чем во Франции, то исключительно из-за того, что часть лесов была уже вырублена. Во всяком случае, предосторожности были нелишними.

В предчувствии грядущей свободы Гранье заметно повеселел. Он даже стал напевать. Впервые после памятного боя. И теперь небольшая кавалькада ехала вперед под песню, которую слуги при всем желании понять бы не смогли.

Порой Жан-Жак несколько путал куплеты, начинал сначала, и песенка таким образом получалась бесконечной.

Мрачноватый и не выспавшийся с утра, задумчивый и грустный днем, Командор постепенно принял бодрый вид и даже подтягивал знакомые с детства строки. Для него они звучали приветом из будущего, того, которое стало для него прошлым. Из времени, когда проблемы казались такими легкими и разрешимыми.

Небольшая шхуна дожидалась в крохотной бухте. Суденышко приткнулось к берегу так, что небольшая сходня смогла послужить мостиком из одного мира в другой. От незыблемой тверди до качающейся палубы. Тут же сидело полдюжины суровых мужиков. Те самые контрабандисты, о которых говорил Командору лорд.

До темноты оставалось совсем немного времени. Багажа у недавних пленников не было. Можно было размять ноги, пройтись вдоль берега, временами поглядывая то на небольшие волны, то на терпеливо дожидающихся отправления слуг. Видно, хозяева желали убедиться, не свернут ли куда их гости.

– Я только одного не могу понять. С чего это нас решили отпустить? – впервые поинтересовался причиной Гранье.

До этого он лишь радовался неожиданному повороту судьбы, не особо утруждая себя вопросами.

– Мы просто надоели им так, что они готовы сплавить нас на край света. А еще лучше – за край. Чтобы никогда не видеть и не слышать, – усмехнулся Командор.

Солнце незаметно скрылось за холмами на западе. Воздух стал синеть, наливаться темнотой, и контрабандисты потихоньку полезли на шхуну. Что они перевозили, кроме недавних пленных, ни Кабанова, ни Гранье не интересовало.

– Пошли и мы. – Сергей поправил вновь обретенную шпагу.

– Подожди. Скачет кто-то, – напрягся Жан-Жак.

– Где? – Они стояли на небольшой скале, однако разглядеть что-либо Командор не смог.

– Мелькнуло среди деревьев. – Канонир тоже был при оружии и теперь невольно положил руку на рукоять.

В то же мгновение на открытое пространство вырвались галопом четверо всадников. Даже в сгущающих сумерках можно было бы разглядеть, как изменилось лицо Командора.

Головной в небольшом отряде скакала Мэри.

Она резко остановила коня в каком-нибудь шаге от застывшего изваянием Сергея, спрыгнула, и Командор едва успел подхватить стройное девичье тело.

Может быть, девушка хотела невинно попрощаться. Только полуневольные объятия обожгли обоих огнем, затуманили головы, и губы сами нашли друг друга.

Поцелуй показался со стороны бесконечным. Для двоих же время просто остановило свой неумолимый бег.

Мэри размякла, почти обвисла в руках Командора. В ней ничего не осталось от леди. Обычная влюбленная девушка, сходящая с ума при виде любимого.

Кабанов опомнился первым. Как только смог перевести дух.

– Мне надо отплывать, – в его голосе не чувствовалось никакой уверенности.

Воспитание – великая вещь. Девушка смогла отстраниться. В темноте ее глаза еще больше напоминали бездну. И так хотелось рухнуть туда, исчезнуть без малейшего следа…

– Я хотела… – начала Мэри, но не сразу смогла справиться с волнением. – Я только хотела извиниться перед вами за все.

– А я – поблагодарить вас. К сожалению… – Продолжать Кабанов не стал. Все было ясно без слов.

Вечер как-то неожиданно обернулся ночью, и со стороны шхуны донеслось призывное:

– Отчаливаем! Всем подняться на борт!

– Вы должны идти. Идите.

– Да, – как-то рассеянно отозвался Командор, не трогаясь с места. Словно сказанное относилось не к нему.

– Идите. Я вас прошу, – с мукой произнесла девушка.

– Сейчас, – с прежними интонациями повторил Командор.

Они вновь прильнули друг к другу в прощальном поцелуе, и даже слуги лорда, обязанные в числе прочего следить за поведением дочери, отвернулись, разглядывая что-то по сторонам.

Командор с трудом оторвался от леди и решительно, едва ли не бегом, достиг ожидающей шхуны. Она отплыла сразу, едва только Сергей оказался на борту, и во тьме было не видать, смотрит ли кто ей вслед на берегу.

Жан-Жак дружески положил руку на плечо застывшего друга, но говорить ничего не стал. Зачем?

Когда хочешь что-то приобрести, неизбежно что-то теряешь. Но кто знает, где оно, счастье?

Часть четвертая Еще не шестая часть суши

27 Кабанов. Запоздалое прибытие

Плавание выдалось на редкость трудным. Мы вышли из Франции в середине апреля, а сумели дойти лишь в июне. Два купеческих судна, до отказа набитые самыми разными вещами, частью товаром, частью пресловутыми средствами грядущего производства, и «Лань». Наша первая бригантина, помнившая столько…

Северные моря – не южные. Даже ветры часто не благоприятствовали нам. Плюс необходимость всячески избегать нежелательных встреч. Встреч мы избежали. А вот все остальное… Если в самом конце пути было постоянно холодно и промозгло, то что говорить о его середине?

Вода и та ни в чем не походила на привычные воды юга. Свинцовая, темная, тяжелая, холодная даже на взгляд. Избави боже еще раз пройтись подобным путем!

Я был вымотан плаванием до предела. Вплоть до того, что многократно проклял всю затею с возвращением и готов был повернуть назад. Но обратный путь был ничуть не легче.

Что бы ни говорили в мое время многочисленные критики Петра, противники его российской демократии, страна явно не могла обойтись единственным портом, к тому же находящимся у черта на куличках. И в смысле подходов с моря, и в смысле расположения на окраине страны. Подвести нормальное количество товаров мешало бездорожье, огромные расстояния, сам климат, необычайно суровый в этих позабытых богом краях. Можно сколько угодно говорить о мастерстве поморов. Погоды в торговле они сделать не могли. А без торговли, почти в изоляции ни о каком развитии страны не могло быть речи. Даже если под развитием понимать сомнительные ценности всемирных и доморощенных пустобрехов.

Нам был необходим выход к морям. Просто для того, чтобы выжить в огромном мире. Как наверняка необходимо было подавить стрелецкую вольницу, дабы избежать грядущей судьбы Польши.

Дымом Отечество не пахло. Только морем и кораблем. Небо было серым, определенно не соответствующим настроению.

Счастья, всеохватного, пьянящего, не было. После всех трудностей похода на сильные страсти не оставалось сил. Тихое удовлетворение уставшего человека, наконец достигшего своей гавани. Берега выглядели суровыми, ничуть не напоминавшими покинутые нами края.

Все равно – родина. Наш путь к ней растянулся на три с лишним года. Маратик заметно подрос, и в его речи французские слова звучали не менее часто, чем русские. Дети гораздо восприимчивее нас. Это мой сын еще ничего не понимает в окружающем мире. Маратик же видел столько… По нынешним временам, большинство населения дорогу до соседнего города воспринимают как путешествие. А о землях за океаном вообще гуляют сплошные небылицы. Я уже молчу про таинственный Китай и загадочную Индию. О существовании Японии почти никто даже не слышал.

В Японии мы не были, зато Карибское море исходили вдоль и поперек. Век бы его не видеть!

Маневрирование под парусами затянулось. Вроде бы берег близко, но пока бросишь якорь…

На рейде стояло с десяток судов. Почти все под вездесущими британскими и голландскими флагами. Мы же шли под французскими. Немногочисленные вахты засуетились, не зная, чего ждать от таких гостей. И пусть враждебные страны не воюют в гаванях нейтральных государств, однако мало ли?

Орудийные порты на наших кораблях были закрыты по-походному. Лишь из-за тех же предосторожностей командам было роздано на руки оружие. Фраза про береженого, которого Бог бережет, родилась невесть когда.

Пока все было спокойно. В смысле, без стрельбы. Напасть на нас никто с ходу не попытался, а нам это вообще было не нужно.

Плюхнулись в воду якоря. Паруса подтянулись к реям, и прозвучала долгожданная команда:

– Шлюпку на воду!

Обычную, весельную, а не одну из двух спасалок, которые мы упорно продолжали таскать с собой.

– Ни пуха, Командор!

– К черту!

Съехать на берег хотели все. Только перед тем требовалось многое выяснить и утрясти. Французские корабли практически никогда не заходили в Архангельск. Кто знает, как примут представителей далекой страны? До сих пор Россия больше тяготела к Англии и Голландии. К странам, с которыми Франция много лет вела войну.

Нас уже ждали. Времени подготовиться у местных властей было в избытке, и ничего удивительного, что в толпе зевак чуточку отдельно стоял определенно государственный человек в зеленом форменном кафтане, а рядом с ним – двое в более традиционной русской одежде.

– Сержант бомбардирской роты Преображенского полка Щепотьев! – представился тот, который в форме.

Один из стоявших рядом с ним перевел сказанное на английский, а другой, чуть помедлив, на голландский.

Голландского языка я, понятно, не знал. Открывать сразу знание русского – не хотел. Французского наверняка не знали встречавшие. Поэтому отвечать пришлось на английском.

– Кавалер Серж де Санглиер. – Я гордо покосился на вдетый в петлицу орден Людовика.

Награда определенное впечатление произвела. Архангельск в основном посещали купцы, то есть люди частные, частично и безродные. А тут явный дворянин, возможно, самых голубых кровей, человек, явно отмеченный самим королем…

– Воевода просил прибыть к нему… – Как поточнее обращаться ко мне, Щепотьев не знал.

Мне он показался не без деловой жилки, явно смелым, но с точки зрения светских манер – чурбан чурбаном. Да и попахивало от него слегка смесью сивухи с луковицей.

Давненько я не видал своих земляков в естественном виде.

Нет, ничего плохого о сержанте сказать не хочу. Может, он из-за стола. Да и в Европе пьют не меньше. Только напитки другие. В полной зависимости от того, какие плоды бродят, какие можно перегнать. Ром, к примеру, изготавливается из сахарного тростника. Сам же тростник европейцы впервые узрели пару веков назад. И вот – отлаженное производство. Человек – создание изобретательное. Там, где не надо.

– Спроси этого хрена – зачем прибыли? – подтолкнул Щепотьев переводчика. – Надо же будет что-то сказать Федору Матвеевичу.

Мы уже медленно двинули вдоль улицы.

Архангельск впечатления не произвел. Деревянные дома, амбары, лабазы, высоченные заборы, лай цепных псов… В принципе, мне доводилось бывать в городках, которые остались такими же, как этот северный порт. Только век тогда на дворе стоял иной…

Медленно и величаво несла холодные воды Двина. По улице, пыльной и немощеной, навстречу нам попадались люди. Явно русские – в рубахах или кафтанах, спокойные, пока бородатые. Зато нервно смотрели в мою сторону другие. Британцы, голландцы. Как в каждом порту, матросы предпочитали коротать время на берегу, а какие у моряка могут быть радости?

Драка тоже входит в число развлечений. Однако простым матросам я не по зубам, а единственный прилично одетый европеец предпочитает отвести взгляд. В более высокой среде кулаками не обойдешься, да и необходим какой-то повод.

– По торговым делам. Хочется посмотреть, возможен ли обмен товарами между нашими странами? – Более подробно говорить я не собираюсь. Не вести же на улице серьезные беседы! – Нам потребуется жилье. Отдельно для купцов и офицеров. И что-нибудь общее для команд. Только так, чтобы все стояло близко.

Это на случай столкновения с британцами. Я подкрепляю просьбу внушительного веса кошельком, который тут же исчезает у Щепотьева.

– Переведи, что-нибудь сегодня же подыщем, – обнадеживает сержант. – Только с воеводой переговорим.

Воображение рисует воеводу типичным боярином. Немолодым, с густой бородой, в обязательной меховой шапке и долгополой шубе. На практике все оказывается иначе. Местный начальник наверняка моложе меня. Лицо его чисто выбрито. Да и одет он почти в такой же кафтан, как встретивший меня сержант. Разве что кафтан тот зеленого цвета.

Приветствие смотрится странно. Сразу становится ясным, что мы находимся на переломе веков. Щепотьев отдает честь. Зато оставшийся переводчик (второго услали за ненадобностью) кланяется в пояс. Хорошо еще, что не бухается в ноги. Я выбираю нечто среднее и куртуазно мету пол шляпой.

Воевода смотрит пристально. В глазах светится ум. Само лицо волевое, однако в нем постоянно сквозит нечто высокомерно-боярское. Правда, как вести себя со мной, воевода явно знает. Эра поклонения иностранцам еще не наступила. Но и изоляция России уже подходит к концу.

– Капитан Его Величества французского короля Людовика Четырнадцатого кавалер де Санглиер, – говорю пока по-английски.

– Воевода Архангельска майор Преображенского полка Апраксин, – в ответ называет переводчик хозяина.

Фамилия знакомая. Сколько помнится, был такой не то адмирал, не то фельдмаршал. Пусть до чинов ему еще служить и служить.

– С чем пожаловали? – без тени подобострастия интересуется вельможа.

– Говорит, по торговым делам, – опережает переводчика Щепотьев. – По-голландски не понимает ни хрена. Хорошо, хоть английский знает.

Несмотря на свой крохотный чин, ведет себя сержант едва не запанибратски. В любой другой армии мира его давно бы поставили на место. Потакать подчиненным – дело последнее.

Я протягиваю кое-что из бумаг. Свой офицерский патент, рекомендательное письмо Поншартрена и второе, подписанное самим королем. Но не уверен, что Людовик хотя бы ознакомился с его содержанием. Скорее, подмахнул не глядя.

– Не по-нашему написано, – заглядывая воеводе через плечо, комментирует Щепотьев.

Апраксин небрежным взмахом подзывает переводчика, словно тот может чем-нибудь помочь.

– Первая бумага подтверждает мое офицерское звание, – перехожу на родной язык.

Лица моих собеседников вытягиваются в немом изумлении. Русского в Европе не знает практически никто. Разве что редкие британские и голландские купцы, ведущие здесь торговые дела. Франция же словно находится на другой планете. Контактов с ней практически нет. Сами французы в Россию пока не стремятся. Как и французский язык еще не скоро станет языком людей благородных.

Грянь гром – они были бы поражены меньше. Но надо же доверять собственным ушам!

– Остальные бумаги – рекомендательные письма от Его Величества французского короля и его министра. Могу перевести, – продолжаю я, стараясь не улыбаться.

– Вы говорите по-русски? – прорывается у Апраксина.

– Также по-английски, как вы заметили, – вежливо добавляю я. К сожалению, этим список языков для меня исчерпывается. Я же не Аркаша.

Мои потенциальные собеседники продолжают молчать, и приходится брать нить разговора в свои руки.

– Я и некоторые прибывшие со мной люди хотели бы узнать о возможности поступить на службу в России. Другие – открыть здесь ряд производств. Думается, последнее выгодно не только им, но и вашему государству. Но все это нуждается в уточнениях.

– Какое производство? – Надо отдать должное, Апраксин сумел взять себя в руки. Теперь он взирает на меня с некоторым ожиданием. Невольно мелькает мысль – вдруг воевода надеется, что мы привезли с собой столь необходимых ему специалистов по кораблестроению?

– Это надо посмотреть на месте, подумать, посчитать. Узнать потребности, прикинуть прибыль… – Выкладывать с места все козыри не хочется. Хотя Апраксин явно относится к числу приближенных, однако решения, насколько знаю, принимает только Петр.

– Понимаю, – кивает майор-воевода. – Отобедаете с нами?

– Мне прежде бы хотелось разместить своих людей. Плавание было долгим и трудным. Всем хочется ощутить твердую почву под ногами, отдохнуть хоть немного.

– Займись этим, сержант, – бросает Апраксин.

– Уже. Сейчас подыскиваются им квартиры. – И когда этот пройдоха успел? Если не врет, конечно. Не иначе, послал распоряжения вместе с отпущенным переводчиком.

– Сам займись, – морщится воевода.

Как ни интересно узнать Щепотьеву нашу одиссею и дальнейшие планы, приходится подчиниться начальству. А заодно и отработать полученную от меня взятку.

Только тут я вспоминаю, что забыл в шлюпке приготовленные заранее подарки для главы губернии. Чуточку неудобно, но ладно. Успеет еще получить свое.

– Откуда вы знаете наш; язык? – Апраксин никак не может решить, как обращаться к моей скромной персоне.

– Можете звать меня «кавалер», Федор Михайлович, – подсказываю я. – Во избежание недоразумений – ваше имя я услышал во время беседы сержанта со своими помощниками. У вас же, кажется, принято обращаться по имени и отчеству? А язык… В ранней юности мой отец брал меня в путешествие. Так что в России я уже был. Очень давно. Тогда здесь все было по-другому.

Настолько по-другому, что никто и не поверит.

– И вы не забыли за столько лет? – сомневается Апраксин.

– Отец не зря брал меня сюда. Дело в том, что моя мама была русской. Хотя понятия не имею, к какому она принадлежала роду. Со мной тогда не делились, а сейчас уже поздно.

Легенда проглочена. В жизни бывает всякое. Да и душещипательных романов пока никто на Руси не читал. Поэтому сказанному с оттенком мелодрамы верят.

Мой русский начала двадцать первого века на слух нынешних соотечественников звучит с акцентом, и не приходится коверкать речь. Еще не наступили времена Сумарокова. Даже мелодика другая. Поэтому полное впечатление, что я иностранец, для которого язык не родной.

– Это одна из причин, по которой я хочу попытать счастье в России, – продолжаю я. – Кроме того, некоторые из моих людей также владеют вашим языком. Кое-кто из них – это отдаленные потомки ваших соотечественников, по самым разным причинам попавших когда-то в Европу.

– Корабелы есть? – Данный вопрос больше всего интересует воеводу единственной приморской местности.

– Нет. Но есть моряки. – Любой моряк в это время умеет чинить корабль. Однако строить – увы!

Апраксин явно разочарован. Корабелы на Руси сейчас на вес золота. Хотя флота еще нет, однако царский приближенный уже знает – его строительство не за горами.

– Вы тоже моряк? – все-таки спрашивает он с определенной надеждой. Настоящих моряков еще меньше, чем судостроителей.

– Я всего лишь офицер. Хотя, не скрою, на море драться мне тоже приходилось. – Нет, на флот меня не заманишь. Хватит бесконечных блужданий по морю, штормов и прочих прелестей морской службы. Как говорил мой отец-капитан: «Море хорошо с берега». Точка.

– Я не могу сам решить вопрос о вашей дальнейшей судьбе, – признается после некоторой паузы Апраксин. – Пока отдыхайте, устраивайтесь. Вечером я жду вас к себе в гости вместе с вашими офицерами и главными из купцов. А царю я велю отписать сегодня же. Только расстояния у нас большие. Не ведаю, когда придет ответ. Пока туда, пока сюда…

Понятно. Когда на Руси начальники могли решить что-то сами без высочайшего соизволения? Ладно, бог с ним. Все равно отдых после плавания необходим. Да и осмотреться получше не мешает.

Последние фразы воеводы звучат намеком, мол, пора закругляться, и я встаю.

– Надеюсь, не секрет, где находится его царское величество? – спрашиваю уже от порога.

Я, кажется, знаю ответ и оказываюсь прав. Апраксин торжественно вздымает очи вверх и говорит:

– Наш государь в данный момент осаждает турецкую крепость Азов.

Борьба за выход к морям началась…

28 Ярцев. Моряк в порту

От долгих переходов устают не только те, кто подобно Командору моря не любит. Профессиональные моряки выматываются не меньше. Качка, постоянные вахты, напряжение выматывает до предела. Еще на корабле как-то крепишься, привычно выдерживаешь ритм, зато в порту приходит расслабление. Особенно когда это порт назначения и плыть дальше некуда и незачем.

Валера тоже устал. Весь переход он командовал одним из купцов, а сверх того, был главным штурманом небольшого отряда. Теперь его часть работы была сделана, и он мог спокойно заниматься чем угодно. Хоть пить, хоть плевать в потолок.

Первые два дня Ярцев повсюду был с друзьями. Впрочем, это «повсюду» было ограничено резиденцией воеводы.

Апраксин гулял. Волею Петра поставленный во главе единственного порта, он добросовестно выполнял свои обязанности, изучал кораблестроение и морское дело, но, как и его государь, не отказывался при случае от чарки. Случай же был из ряда вон выходящий.

За все губернаторство впервые заявились иностранцы, знающие русский язык, к тому же люди сведущие, охотно готовые поведать о многом, в довершение же готовые пойти на службу к Петру.

Нет, на службу, бывало, просились. Только языка не знали. Потому поговорить по душам с ними не выходило. Какое застолье через переводчика?

Валера просидел у воеводы весь первый вечер, едва добрался домой, а следующим вечером все повторилось опять. Самое интересное – воевода в промежутках усиленно работал, словно не ведал похмелья. Валера так не мог.

На третий день он остался дома. С утра – божественный рассол, вещь, неведомая в дальних краях. Потом чарка коньяка из корабельных запасов. Местную сивуху на следующий день пить было невозможно. Тут и коньяк шел плоховато.

За коньяком последовали объятия Женевьевы. Обе ночи Валера был таким, что женщины ему не требовались даже теоретически. А тут ожил, потянуло. Не старик же, мужчина в расцвете лет.

Потом опять был крепкий сон. Голова Женевьевы лежала на мужском плече, тело ощущало прижавшееся горячее женское тело. Не сон, а воплощенная мечта.

Пробуждение было менее приятным. Женевьева уже встала, отчего в постели сразу сделалось одиноко. А тут опять стало донимать похмелье, и пришлось жадно припасть к жбану с рассолом, предусмотрительно поставленному рядом с кроватью.

– И долго ты будешь валяться? – Женевьева возникла рядом. Уже недоступная, в глухом платье, со строгим выражением лица. Словно не она стонала совсем недавно от страсти, а после благодарно прижималась к своему мужчине.

– Сегодня отдыхаем, – пробормотал Валера.

Он сделал слабую попытку привлечь Женевьеву к себе, хотя продолжать недавние игры совсем не хотелось.

Женщина легко выскользнула из несостоявшихся объятий.

– Лучше скажи, зачем ты меня сюда притащил? Чтобы я дома сиднем сидела? Пойти некуда. Лето, а снаружи холодно почти как зимой. Тебе что? Ушел с друзьями, а тут жди. Говорила же, надо оставаться во Франции. Хорошему шкиперу работа всегда найдется. Зато тепло. И есть куда выйти. Ты обо мне подумал?

Нашла, блин, время! Но даже эта мысль пришла к Ярцеву не наполненной гневом на спутницу жизни, а лишь вялым комментарием к факту. И вроде все объяснял…

– Мы тут все равно жить не будем. Только пока. Не оставлять же тебя в Шербуре, ядрен батон, одну! Тут навигация – полгода в году. Если, блин, не меньше.

– Так мне еще здесь зиму зимовать? – сделала свой вывод Женевьева. – Ты меня вообще заморозить хочешь?

– Я тебе шубу куплю. Из натурального меха, – Ярцев прежде сказал и лишь потом подумал, что искусственных мехов пока нет.

Обещание прозвучало заманчиво. В Европе зверя почти не стало, и хорошие меха ценились дорого. Из той же России – попробуй привези.

Женевьева несколько смилостивилась. Валера даже подумал, что мир полностью восстановлен и скоро последует продолжение ласк, но тут в дверь торопливо застучали.

– Кто там еще? – Штурман торопливо надел штаны и рубашку. Хоть это и родина, однако ожидать здесь можно чего угодно. Вернее – потому что это родина.

Все оказалось плохо, однако не так, как успел предположить штурман. На пороге застыл Антуан и с места выпалил классическое:

– Наших бьют!

– Где?

Фраза подействовала. Ответ еще не прозвучал, а Ярцев уже натягивал сапоги и искал взглядом пояс со шпагой и пистолеты.

– Тут неподалеку. В кабаке. Сидели, мирно пили. Британцы задрались. Их, считай, четверо на одного. Я Грегори послал за парнями. Ни Командора, ни Ширака, никого.

Антуан говорил короткими емкими фразами, а сам переводил дыхание после бега.

– Пошли, – Валера торопливо насыпал порох на полки пистолетов и вдел пистолеты в перевязь.

Простые матросы в портах всегда гуляли невооруженными. Кроме портов Тортуги и Ямайки в периоды взлета флибустьерства. В других же местах у многих с собой имелись разве что ножи. Однако стоило извлечь нож хоть одному…

Валера на правах капитана мог носить любое оружие. Зато положение не позволяло разрешать конфликт кулаками.

В провожающем не было никакой нужды. Издали от одного из домов были слышны яростные вопли. Потом дверь отворилась, и наружу вылетел моряк. Упал летун на спину, но почти сразу вскочил, словно не было удара о пыльную землю, и с воинственным ревом вновь устремился внутрь.

Пришлось ускорить шаги. Совсем перейти на бег не позволяло достоинство. Несолидно капитану нестись, словно простому матросу.

В дальнем конце улицы показалась толпа моряков. До введения формы или ее некоего подобия оставались десятилетия, если не века. Каждый одевался в свое, наиболее удобное, поэтому понять издалека, чьи моряки, английские или французские, бегут к месту драки, сумел бы только глазастый Гранье.

Из-за забора вывернул хорошо одетый мужчина при шпаге и едва не столкнулся с Валерой у самых ворот. Явный европеец по костюму французом быть не мог. Следовательно – британец или голландец.

Случись встреча с ним в море, дело легко дошло бы до схватки. Но в нейтральном порту война между странами не играла никакой роли. На первый план выступали остатки ушедшего в небытие рыцарства с его всемирным братством и обязательными кодексами поведения. Даже к откровенному врагу. Лишь бы его положение было не ниже определенного уровня.

Взаимные оценивающие взгляды – то ли кланяться, то ли нос воротить, ведь о чужого матроса кулаки пачкать неприлично, – а потом одновременное понимание. Кланяться.

Вежливое приподнимание шляп, наклон головы, левые руки на рукоятях шпаг – поддерживая, но не обнажая оружие.

Взаимное приветствие было прервано очередным распахиванием многострадальной двери. Как и в прошлый раз, ее отворили всем телом. Причем тело это не остановилось, полетело прямо на Ярцева и встреченного иностранца.

Пришлось шарахнуться в разные стороны. В противном случае не миновать бы обоим падения, а так в пыль рухнул лишь вылетевший из кабака матрос. В отличие от первого, вскакивать он не стал. Напротив, разлегся безвольной тряпичной куклой, всем своим видом изображая полнейшее равнодушие к происходящему внутри.

Валера окинул упавшего взглядом, удостоверился – чужой – и еле заметно вздохнул. Демонстрировать радость в подобных случаях не пристало, но все равно приятно, когда поражение терпят не свои.

Картина известная. Драки моряков официально не поощряются, и в то же время любой капитан гордится, когда его матросы сумели в кабацкой потасовке одолеть команды чужих кораблей.

Зато вытянутое лицо чужого капитана, может, просто офицера, от разочарования вытягивается еще больше.

– Мерзавцы! – цедит он с чувством по-английски.

Внутри накурено и темно. Снаружи только и видно, что там мелькают какие-то фигуры, размахивают руками, стараясь достать один другого. Даже непонятно, как в толчее и полутьме они вообще разбирают, где кто. Или главное – ударить, а там разберемся?

– Прекратить! – рявкает от входа британец. Голос у него, как у истинного моряка, способен перекричать любую бурю.

Внутрь он предусмотрительно старается не заходить. Хоть нападение на офицера грозит петлей, но в горячке могут элементарно не разглядеть вошедшего.

Его никто не слушает. С грохотом опрокидывается что-то тяжелое, кто-то орет матом на смеси нескольких языков, кто-то стонет, и стоны глушатся надсадным ревом.

Такие драки редко обходятся без увечий. Бывает и хуже: труп, а то и два. Наверняка не так уж мало матросов закончило последнее плавание в кабаке с переломанной шеей или с ножом в брюхе.

– Прекратить! – повторно орет чужой капитан.

Валера набрал побольше воздуха, решительно выдохнул и бочком проскользнул внутрь мимо своего британского коллеги.

После улицы разобрать что-либо сложно. Главное – дерутся. Крепко, с яростью, стараясь вышибить из противника дух.

Вновь снаружи орет англичанин, да только никакое слово не в состоянии дойти до сознанияозверевших моряков.

Зато грохот выстрела заставляет всех поневоле замереть.

Над стволом клубится кисловатый противный дым. Второй пистолет зажат в руке и поднят на уровне плеча. Из такого положения легко одним движением направить ствол на кого угодно.

– Кто дернется – стреляю!

Один пистолет – один выстрел. Есть еще одна пара, да разве успеешь ее выхватить в давке! И от шпаги никакого толка.

Только быть единственным, кому достанется пуля, не хочется никому. Если пристрелят соседа, еще можно отомстить, пока глаза застит кровавым туманом. А жертвовать непонятно за что…

Матросы дышат со свистом, тяжело захватывают разинутыми ртами воздух, и с каждым мгновением ярость уходит прочь.

Теперь британец тоже заходит внутрь, оглядывается и брезгливо бросает:

– Все вон!

На улице гораздо легче отделить своих от чужих, да и кулачные забавы лучше идут в полумраке, чем при свете дня.

– Платить кто будет? – Здоровенный кабатчик смотрит на выходящих моряков и, кажется, готов вытрясти из них все деньги до последней полушки. Если понадобится – вместе с душой.

Только почему же раньше помалкивал?

– Сейчас заплатят, – по-русски бросил ему Валера. Он запоздало подумал, что сейчас к кабаку подбежит виденная в отдалении толпа, и тогда драка рискует вспыхнуть с новой силой. Еще бы знать, кому неслась подмога!

На практике все оказывается еще хуже. Вместо спешащих в битву моряков невесть откуда объявляется десяток стрельцов в характерных кафтанах. Разве что не в красных, как в фильмах, а в фиолетовых. Правда, без бердышей, лишь с ружьями в руках да саблями у пояса.

Как видно, моряки увидели спешащий к кабаку патруль и решили, что теперь помощь не понадобится.

…Кабанов объявился ближе к вечеру. Пусть в период белых ночей это понятие несколько относительное. С ним был Флейшман.

– Выйдем поговорим, – Командор мотнул головой в сторону двора. Там, с внутренней стороны дома, был небольшой сад с парой вкопанных в землю лавок.

– Блин! Могли бы и в доме, – пробурчал Валерий.

– Дом ты снимаешь. Так? А местные поморы не курят. Как и остальное население России. Пока Петр не заставит. Соответственно, дымить в комнатах невежливо по отношению к хозяевам. – Сергей сразу принялся набивать трубку.

– Душа-человек, – хмыкнул присевший с другой стороны Флейшман, делая то же самое.

Дружно закурили, ибо какой разговор без втягивания в себя табачного дыма?

– Рассказывай, что узнал. – Командор был серьезен.

– Обычная драка, – сразу понял, о чем речь, Валера. – Британцы первыми задрались, вот нашим, ядрен батон, и пришлось помахать кулаками. Жертв нет, если не считать переломанные носы, выбитые зубы да поставленные фонари. Только стрельцы здорово приставали. И так быстро заявились, блин!

– Хочешь сказать – знали? – уточнил Командор.

– Откуда?

– Вот и я бы хотел это узнать. Конечно, драка могла быть случайной. А если нет? И стрельцы вовремя подоспели, и Апраксину доложили о случившемся едва ли не в тот же миг. Причем с указанием на буйных французов, не дающих покоя мирным английским морякам, которые уже не первый год посещают Архангельск. Так что не стоит исключать чей-то умысел. Нас тут мало. Обвинить нетрудно. Потом доказывай, что не верблюды.

– А что воевода? – после некоторой паузы, потраченной на осмысливание прозвучавших предположений, спросил Валера.

Критиковать или соглашаться он не стал.

– Пока оставил без последствий. Но все равно не нравится мне это. – Командор запыхтел трубкой.

– Надо, блин, взятку дать. Наверняка же берет.

– Берет. Но не только от нас, – вставил Флейшман.

– Пришлось заявить о привезенных на продажу штуцерах и даже продемонстрировать стрельбу. Оружие Петру необходимо. Посему воевода стал относиться к нам несколько добрее. Даже предложил выгрузить товары в казенный склад, обеспеченный охраной. Дабы случайно ничего не пропало. А корабли я договорился перегнать к верфи. Не стоит дразнить гусей. Еще попробуют напасть невзначай. Держать команду на борту все равно нельзя. – Кабанов, как всегда, действовал сразу. Перестраховаться же старался вдвойне.

– Без кораблей застрянем здесь навсегда. Так хоть уйти сможем. – Пусть Флейшман поддержал переселение на родину, но с отговоркой, чтобы в случае чего можно было вернуться.

– Это понятно. С остальным как? – отмахнулся Валера.

– Апраксин своей властью принять нас на службу не может. Вернее, может, но только на верфи. Царь в походе. В Москве князь-кесарь Ромодановский. Рекомендательные письма ему воевода напишет. А там посмотрим. Азов Петр все равно не возьмет. Следовательно, вернется скоро.

– Почему не возьмет? – не понял уверенности Командора Ярцев.

– Потому что Азовских походов было два. Это я еще после прочтения «Петра Первого» помню. А пошли туда в первый раз. Короче, мы с Юрой подумали и решили: всем в Москву ехать нечего, три-четыре человека на первый раз будет достаточно. Обстановку получше разведать, с царем, если получится, поговорить. И уже от этого плясать. Остальным же пока привести в порядок корабли. Товару прикупить. Свой лишний продать. Отсюда самим развозить нет никакого смысла. Дороги дальние, порядки неизвестные. Большее мороки будет, чем прибыли.

Дела торговые Валеру интересовали больше как потребителя. Он давно уяснил, что коммерсанта из него не получится.

– Кто поедет?

– Мы с Юрой, – улыбнулся Командор. – Остальные под вопросом. Хочешь, отправляйся с нами.

– Аркаша и Женя останутся здесь торговать, – добавил Флейшман. – Ребята надежные, справятся.

Ярцев задумался. Москву он никогда не любил. Разумеется, в своем времени. Сейчас она совершенно другая, словно принадлежит иной стране. И вроде интересно взглянуть, и невольно боязно. Что ждет в незнакомом городе с известным названием? Да еще Женевьева. Оставить одну здесь – обидится. Везти ее сразу туда – кто знает, что там ждет? Путешествовать лучше без женщин. Спокойнее, да и работа идет намного лучше.

– Наверно, останусь. Штурман вам на суше не понадобится.

– Хорошо. – Кажется, Командор рассчитывал на отказ и предложил ради проформы: – Кузьмина и Ардылова оставишь себе. Плюс – кого-то из офицеров. Как только прояснится, мы сразу пришлем весть. Но это еще успеем обговорить. Дела тут быстро не делаются. Это же родина. Слово какое!

Но в тоне его не было заметно ни радости, ни удовлетворения…

29 Кабанов. Служба царская

Мы просиживали в Москве штаны без особого смысла и толка.

Прежде была долгая и нудная дорога. По сравнению с ней мой путь к Мишелю являлся сущим пустяком. Подумаешь, полторы недели! А тут и водой по Двине, и потом по извечным российским ухабам от села к деревне, от деревни к городку.

Жители неодобрительно косились на проезжающих «немцев». Хотя явного недоброжелательства не проявляли. Все-таки тут более-менее привыкли к иностранным купцам, а когда мы заговаривали с ними на родном языке, то отношение становилось хорошим. Лишь с оттенком некоторой жалости. Мол, какие вы бедные и несчастные там, в Европах. Хотя сами жили, мягко говоря, не богато.

Я лишний раз убедился в давно известном факте: никакой оживленной торговли в России быть не могло. Единственный порт, если не считать тихоокеанских поселков, находился в такой дали, что доставка туда товаров была фактически нерентабельной. По крайней мере, до постройки железных дорог. А попробуй ее построй в здешних болотистых краях!

О том, что торговать кроме сырья нечем, я молчу. Запасы руд почти не разведаны, промышленности нет вообще, эпоха нефти не наступила… Одна пенька да меха. Матрешки на Западе пока не популярны…

Как ни обидно, но – глухомань. Едва ли не все надо начинать с нуля. И для всего требуются знания, которые не получить без школ и прочих университетов. А те в свою очередь невозможны, пока нет знаний.

Везде и повсюду замкнутый круг. Как в промышленности – для изготовления сложных изделий нужны совершенные средства производства, которые в свою очередь могут быть изготовлены при помощи тех же средств, которые… И так до бесконечности.

Ехали втроем. Я, Флейшман, Ширяев. Плюс нанятые слуги. Женщин, вопреки их настояниям, с собой не взяли. Кто знает, что может ждать в Москве? Лучше иметь развязанные руки, чем каждое мгновение думать: как они там?

В целом дорога была скучной. Попались разбойники, по сравнению с французскими – какие-то несерьезные. В смысле, плохо вооруженные, с какими-то кистенями и рогатинами. Лишь у одного имелась древняя пищаль, да и та не выпалила. Черный порох отсыревает быстро, его хранить бережно надо. Во избежание подобных эксцессов.

Гораздо больше неприятностей доставляли комары. Они налетали густыми тучами, и не было от них спасения. Сколько каждый из нас уничтожил маленьких вампирчиков – не сосчитать. Но, увы, лишь каплю в море. Остальные едва не сожрали нас.

…Давненько мы не были в Москве. Да и то было в далеком будущем. Настолько далеком – даже наши правнуки не имеют никаких шансов дожить. А уж про нас и говорить нечего.

Во времена моей юности частенько слышалась фраза: «Москва – большая деревня». Здесь выражение обрело плоть, стало истиной. Столица Российского государства представляла собой разбросанные без всякого плана, похожие на избы дома с глухими заборами, купеческие лабазы, и все это простиралось на огромном пространстве.

Попадались настоящие усадьбы с полагающимися службами и пристройками, обиталища знатных дворян и бояр, но изб было намного больше. Как в виденных мной европейских городах, жилищ бедняков было больше всевозможных дворцов. Но помнятся больше дворцы, а хижины забываются быстро…

Ромодановский принял нас лишь на другой день. Да и то сыграли роль рекомендательные письма, данные нам Апраксиным, а возможно – и посланное ранее сообщение о прибытии в пределы государства жаждущих поступить на службу иностранцев.

Если виденный нами воевода с некоторой натяжкой мог называться птенцом гнезда Петрова, то князь-кесарь, фактический правитель России во время частых отлучек царя, на птенца не походил ни капли. С виду это был здоровенный цепной пес, готовый насмерть закусать любого, кто только вторгнется во владения его хозяина. Только вряд ли бывают псы с такими испитыми лицами.

– Говорите, на службу? – Ромодановский мрачно уставился на нас красноватыми глазами с набухшими веками.

Вид у него был таким, словно князь-кесарь подозревал нашу троицу в подготовке какого-нибудь государственного преступления.

– Не только. Мы бы хотели также узнать о возможности наладить здесь какое-нибудь производство, – пояснил Флейшман.

Сами наши обороты и несколько изменившаяся мелодика речи создавали впечатление акцента. Оно и к лучшему. Иначе, боюсь, невзирая на все бумаги, еще приняли бы за беглых, случайно добившихся в Европе некоторого положения. Благо, в бегах находится довольно порядочная часть населения, а судьба порою бывает прихотливой и взбалмошной.

– Федор Михайлович вскользь упомянул о каких-то особых ружьях. В чем особенность? – Улыбаться князь-кесарь вообще не умел. Такому только в застенках работать. Да и работал…

– Это есть секрет. Новинка, которой пока нет в Европе. – Я надеялся, что Ромодановский не станет расспрашивать подробнее.

И он подтвердил мои надежды. Наверно потому, что чисто технические вопросы его принципиально не интересовали.

– Ладно. Приедет государь, он сам решит, что делать.

На этом короткая аудиенция закончилась. Князь-кесарь вернулся к государственным делам, а мы отправились на Кукуй. Снять три комнаты в немецкой слободе показалось намного предпочтительнее ночевок на постоялом дворе. И уж в любом случае намного безопаснее для карманов.

Воров в Москве была тьма. Посему передвигаться приходилось с осторожностью. С разбойниками справиться легко, а поди уследи, когда чья-то ловкая рука срежет с пояса кошелек.

Хотя разбойников тоже хватало. На ночь улицы перегораживались рогатками, и отряды стрельцов, порою – при пушках, отрезали один район города от другого. Словно стоя на месте реально кого-то поймать!

Пребывание в Москве оказалось скучным. Пойти толком некуда, делать нечего. Разве пить пиво по вечерам среди заброшенных сюда судьбой иностранцев. Но я не очень-то люблю пиво…

На наше счастье, Азовский поход скоро закончился. В полном соответствии с историей – неудачей.

Я не очень понимаю, в честь чего вообще привлек Петра этот город? Да, он запирал выход в Азовское море. Но то в свою очередь лишь через Керченский пролив соединяется с Черным. А дальше есть еще знаменитые Дарданеллы. Даже не окно в Европу, а в лучшем случае – крохотная форточка.

Не говорю, что нормальным людям требуется не окно, а дверь.

Дремотная жизнь столицы была нарушена в один миг. Заносились галопом гонцы. На улицах объявились люди не в стрелецких кафтанах, а в форме регулярных полков. В канцеляриях быстрее заскрипели перья.

Мы ждали вызова, однако в суматохе про нас просто забыли. Царь провел в Москве пару дней и вновь умчался куда-то. У него была куча дел.

Примерно с неделю наша славная троица продолжала вести прежнюю жизнь. Власти редко снисходят до простых граждан. Зато граждане, в свою очередь, могут наслаждаться большую часть времени относительным покоем. Так что, может, и хорошо…

Покой был нарушен однажды вечером. Вернее, той частью вечера, которую обыватели привыкли считать ночью. Мы уже тоже собрались ложиться, когда во дворе простучали копыта и через мгновение в дверь «нашей» половины дома постучал хозяин.

– Вас просит царь. – Никакого «герр Питер» вопреки расхожей литературе хозяин не употреблял.

– Сейчас, – кивнул я и только собрался идти одеваться, как из-за спины бюргера объявился рослый преображенец.

– Государь велел доставить немедленно, – он прежде сказал, и уж потом подумал: а понимаем ли мы вообще русскую речь?

Знаков различия еще практически не было, и я чуть запнулся с ответом. Надо же как-то обозначить посланца!

– Мы лишь оденемся. Подождите минуту, – пусть обходится без чина, раз уж сам не представился.

Русская речь из уст иностранца производит некоторое впечатление. Преображенец переваривает услышанное, а мы хоть получаем возможность привести себя в порядок без постоянных понуканий человека служивого.

Нет, никто из нас не медлит. Правители не любят ждать. Нам же все равно не обойтись без встречи с Петром, а ночь или день – разница невелика. И так столько бездельничали…

Повелители действительно не любят ждать. Едва мы садимся в стоявший неподалеку от ворот возок, как тот трогается с места. Носиться со скоростью грядущей курьерской тройки ему не дано, однако возница пытается выжать все из неказистого транспортного средства. Настолько, что в некоторые мгновения кажется, будто возок развалится, подскочив на очередном ухабе.

– Наверно, к Лефорту везут, – предполагает Флейшман.

Он давно проведал обо всех местах, где появляется царь.

Хочу спросить, почему не к Монсу, но благоразумно не спрашиваю. Еще подслушают да потом доложат, как всегда, решительно все переврав. И получится – издеваемся над личной жизнью монарха, а то и в открытую осуждаем ее.

Уж не понять, какое из обвинений хуже.

Юра оказывается прав. Возок подкатывает к дворцу Лефорта. Большому зданию в европейском стиле, которое Петр со своей непосредственностью выстроил для любимца, а потом сам использовал для встреч послов, а то и просто хмельных гуляний.

Никаких послов сейчас нет, не хвалиться же перед иноземцами собственным поражением! Зато гулянка идет вовсю.

Не знаю, как у ребят, но у меня создается впечатление, будто я попал в пособие по истории. Как ни плохо нам ее преподавали, однако память сумела удержать несколько фамилий.

Или тут заслуга не столько учителей, сколько книги Толстого да нескольких фильмов? Все-таки когда-то и читал, и смотрел.

Даже встреча с Людовиком не воспринималась мной как прикосновение к истории. Должно быть, потому, что король-солнце в моем сознании был некой абстрактной фигурой. Только и помнилось, что пара сказанных им самовлюбленных фраз.

Здесь же собрались люди, о многих из которых я слышал с самого детства. В разные периоды жизни их деяния воспринимались иначе. Менялись мои собственные оценки от положительных к отрицательным и наоборот, но раз менялись, значит, я помнил: были на Руси когда-то… Далее следует краткий перечень.

А плюс еще важнейший вид искусства – кино.

Конечно, запомнившиеся актеры оказываются мало похожими на реальных прототипов. Но то искусство.

Я поневоле озираю пьющую и горланящую толпу мужчин в зеленых и голубых мундирах, а то и вообще в камзолах, наподобие моего. Женщин в зале практически нет. Несколько вызывающе накрашенных, явно не принадлежащих к сливкам общества, в счет не идут. Но про нынешних женщин я ничего и не знаю.

После подсказок и наводящих вопросов в краткий момент, пока на нас не обращено всеобщее внимание, вычленяю некоторых лиц.

Франц Лефорт, человек, вольно или невольно подтолкнувший Петра к преобразованиям, выглядит серьезно больным. Он пытается казаться веселым и бодрым, однако порою в глазах читается усталость. Да и лицо одутловатое, бледное, какого просто не может быть у здорового человека.

В противовес ему другой исторический персонаж, знакомый позднее даже самому нелюбопытному соотечественнику, буквально пышет энергией. Алексашка поразительно молод. В нем столько бесшабашности и искреннего веселья, что поневоле любуешься им. Таким полагается быть гусаром. Хмельным, в расстегнутом кафтане, из-под которого выглядывает кружевная рубашка, с кубком в руке…

Хотя наглости в нем тоже хватало…

И конечно же, больше всего меня интересовал Петр.

Будущему первому русскому императору было двадцать три года. Может, поэтому он вел себя как мальчишка. Никакого величия в его облике не было. А вот властности и уверенности в себе было столько, что он даже казался выше своего не настолько высокого, вопреки тем же картинам и книгам, роста.

Судя по лицам присутствующих, выпито к нашему появлению было изрядно. Кое-кто из гостей даже изволил почивать лицом в закуске, однако сам Петр выглядел почти трезвым. Этакая мечта многих – пить, почти не пьянея.

Наконец царь обратил свое внимание на нас. Раньше он был занят беседой с каким-то порядком пьяным юношей в синем семеновском мундире. Юноша что-то упорно доказывал с непоколебимой убежденностью дошедшего до кондиции человека. Разве что не хлопал при том царя по плечу.

Петр что-то бросил юному собеседнику, вскочил из-за стола и порывисто подошел к нашей троице. За спиной государя как-то сам собой возник Алексашка с неизменный кубком. Уж не знаю, в качестве наперсника или телохранителя.

– Говорят, зело русский знаете? – поздороваться царь забыл.

– Немного знаем, Ваше Величество. – Я склонил голову в неопределенном поклоне. Иностранец, что с меня возьмешь?

– Офицер? – Раз я ответил первым, то меня и спросили.

– Так точно. Капитан и кавалер де Санглиер.

– Моряк? – Петр спрашивал отрывисто, словно старался скорее получить ответ, решить нашу судьбу и обратиться к следующим делам. Но на мой пятиконечный орден посмотрел с интересом.

– Нет. Хотя приходилось воевать и на море. – Пусть понимает ответ, как ему хочется.

По воинской специальности я десантник, но доводилось столько заниматься и откровенным пиратством, и каперством… Но все же в очередной раз скитаться по морям я не хочу. Человек – существо сухопутное. А иногда – и крылатое. К земноводным оно отношения не имеет.

Петр пристально всматривается мне в глаза, потом отворачивается к моим спутникам и друзьям.

– Лейтенант де Ширак, – рапортует Григорий.

И лишь Юрий в соответствии с бумагами представляется купцом. Причем с собственной фамилией, а не офранцуженным вариантом, как у нас. Но откуда в Европах взяться Кабановым, Ширяевым и прочим Сорокиным?

– Пойдем поговорим, – Петр увлекает нас за относительно свободный конец стола.

Преданный Меншиков по знаку царя тут же наполняет кубки и двигает к нам. Следом за Петром пьем без тоста, просто за знакомство. Наверное. Хотя, может, это и штрафная.

Хорошо, в кубках было вино. Если хватануть такой же, но водки, то больше одного вдогонку не понадобится. Но и сам царь, и его фаворит внимательно наблюдают, оставим мы что-нибудь в кубках или нет? Мы не оставляем, и Петр довольно хмыкает.

Похоже, в армию здесь набирают не воинов, а алкашей.

– О невзятии Азова слышал? – Петр обращается на ты, причем только ко мне, очевидно, признав старшего в компании.

– Слышал, Ваше Величество.

– И что думаешь? – Петр задает вопросы так, будто я знаю миновавшую кампанию во всех подробностях.

– Думаю, войска плохо подготовлены. – Дальше вспоминаю где-то слышанное, что ко второму походу будет создан флот, и добавляю: – И от моря крепость обязательно отрезать было надо.

– Молодец! С флотом – молодец! – Петр дружески хлопает меня по колену, однако тут же сурово сдвигает брови. – С чего решил, будто войско ни хрена не умеет?

– Хорошо подготовленные люди способны победить любого противника и в любых силах. На войне главное – умение, глазомер и дух. Солдаты должны твердо знать – разбить их нельзя. И тогда они будут творить чудеса.

– Говоришь хорошо, а сам-то умеешь? – подал голос Меншиков.

В отличие от своего государя, он явно захмелел, и в голосе чувствовались интонации уличного забияки. Показалось или нет, но Алексашка напрашивался на драку.

– Подожди. – Царь строго взглянул на приятеля и сподвижника.

– Ваше Величество, любая победа куется задолго до боя. Прежде всего – тщательной подготовкой. Умением стрелять, работать штыком, преодолевать препятствия, совершать длительные и быстрые марши. Наконец, смелостью.

Наверняка эти банальные мысли высказывали царю много раз. Да и сам он проходил воинское обучение начиная с солдата. Только два полка на огромную страну слишком мало. Стрельцы же – не регулярная армия. В последние годы они занимались больше политикой, чем совершенствованием навыков по специальности.

– По-твоему, мои солдаты боятся врага?

– Я этого не говорил. Один и тот же человек в зависимости от обстоятельств может быть и трусом, и героем. Но на войне многое решает сила духа. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, ее в походе не хватило. Насчет умения – надо посмотреть. Я же не видел ваших войск ни на учениях, ни в бою.

– Ладно. Говоришь складно. Посмотрим, каков сам в деле будешь. Зачислю я тебя к преображенцам капитаном. Покажешь, чего ты солдатам преподать сумеешь. Можешь лейтенанта в свою роту поручиком взять, – Петр кивнул на молчаливого Ширяева. – А ты, купец, что скажешь? Что привез?

– Мы привезли некоторое количество ружей, – начал с самого главного Флейшман. – Таковых больше ни в одной армии мира нет.

– Ой ли! В чем новизна? – влез в разговор Алексашка.

– Это правда, Ваше Величество. Ружья эти называются штуцерами. Заряжаются они чуть дольше, зато стреляют дальше. И уж точность боя с обыкновенной фузеей не сравнить. У нас пара штуцеров с собой. Завтра можем продемонстрировать.

– А ты какое отношение к ним имеешь? – Петр вновь уставился на меня. Сочетание дворянина и купца казалось странным даже ему.

– Мы вместе работали, Ваше Величество, – туманно поясняю я. Без уточнений, что работой нашей был морской разбой. – Кроме того, с нами еще один офицер, один отличнейший канонир, очень хороший шкипер, двое купцов, лекарь и кое-кто из работников.

– Ладно. Тащи свои ружья. Посмотрим, каковы они.

– Темно, – напоминаю я, но царя подобное обстоятельство волнует меньше всего.

– На сколько, говоришь, попадешь? – Вдалеке преображенцы разжигают смоляные бочки, освещая мишень. Какую-то вазу, поставленную на пень.

Даже с такой подсветкой видно плоховато, однако на карту поставлено многое.

Я отхожу еще назад, прикидываю расстояние, а затем решаю рискнуть и отдаляюсь еще дальше.

Вместе со мной перемещается свора царских гостей во главе с самим царем и Алексашкой.

Петр тоже с видом знатока смотрит на еле видную вазу и покачивает головой. Попасть из гладкоствольной фузеи отсюда невозможно даже днем.

Где наша не пропадала? Да и мало ли мне доводилось стрелять в темноте вообще без всякого освещения?

Грохот выстрела нарушает ночную тишину. Где-то с возмущенным карканьем срываются вороны, а великолепная ваза разлетается на куски.

– Молодец! – Петр обнимает меня и целует в губы. Хоть не люблю подобных нежностей, однако приходится терпеть. Царь все-таки. Не оттолкнешь.

– Дай-ка я! – Петр азартно вырывает штуцер из моих рук. – Да мы всю пехоту ими вооружим! Пусть знают наших!

– Всю не получится. Штуцера сложнее в изготовлении, следовательно – дороже. – Упоминание о дороговизне чуточку сбивает спесь с царя. Казна, как водится, пуста. – Но этого и не надо. Достаточно в полках учредить специальные команды отборных стрелков. Можно даже назвать их егерями. Сиречь, охотниками.

– Егерь, – пробует Петр слово на вкус. – А что? Попробуем!

А дальше гремит выстрел…

30 Флейшман. Осень на родине

– Как ты держишь фузею, мать твою!

Голос Командора грозно раскатился по полю, служившему импровизированным плацем. Солдаты невольно вздрогнули, словно под неприятельским залпом.

– Смотри, как надо! – Командор выхватил ружье из рук незадачливого недоросля и ловко продемонстрировал несколько приемов. – Запомни, жизнь твоя зависит от того, как ты владеешь оружием, тебе врученным. Сойдетесь с противником вплотную, и кому жить – решит ваше умение. Понятно?

Увиденная картина живо напомнила мне наш первый лагерь на горе. Тогда Командор точно так же гонял нас, стремясь за считанные часы обучить хотя бы азам боя. Не спорю, жестоко, так, что хотелось послать Сергея к той же самой матери. Но только где те, кто отлынивал от занятий тем солнечным и столь мрачным днем?

Мне оставалось терпеливо ждать, пока Кабанов не закончит урок. Ширяев гонял свою часть роты несколько дальше… Как там у военных? На другом фланге. Даже порыкивал вполне на манер своего вечного командира.

Зато стоявший за спиной Командора совсем молоденький юноша с офицерским шарфом больше наблюдал и лишь раз что-то спросил у бравого капитана.

– Продолжать занятия! – Кабанов наконец решил, что солдаты какое-то время смогут подырявить чучела штыками без его присмотра, и легким шагом двинулся ко мне.

Выглядел наш былой предводитель подтянутым, энергичным, этакий традиционный слуга царю, отец солдатам, и только когда он подошел поближе, я заметил в его глазах тщательно скрываемую усталость.

Мы обнялись в полном согласии с русским обычаем. Разве что это шло у нас от души. Когда столько пройдено и пережито вместе, отношения поневоле становятся братскими.

– Как у тебя? – я все-таки успел опередить Командора с вопросом.

– Обычный бардак. – Сергей недовольно скривился. – Вечно учат солдат не тому, а потом, едва доходит до дела, пытаются свалить на них собственные огрехи. А у тебя что?

– То же самое. Сплошная бюрократия. Тому дай, этому дай, а взамен никаких услуг давно не полагается. Почти по Лему. Никак не могу найти место для заводика, а Петр требует готовой продукции. Из чего я только ее сделаю? Сырья нормального нет.

Все последнее время я только и делал, что мотался по бескрайним весям полузабытой в предыдущих странствиях родины. В воспоминаниях она казалась намного привлекательнее. Наяву – сплошные покосившиеся избы, топящиеся по-черному, поля, леса да порою деревянные городки. Не страна – сплошная глухомань.

– Зачем тебе сырье, пока завод не построен? – усмехается Командор. – Где ты его хоть складировать будешь? А потом тащить обратно куда-нибудь на Урал. Слушай, выбери Ижевск. Все равно там с годами появится ружейное производство. Значит, место хорошее. Разве далекое больно.

– Вечно ты меня в какую-нибудь Тмутаракань сплавить хочешь! С глаз долой. Сколько мы не виделись? Месяца полтора?

– Где-то около, – кивает Командор. – Ладно, по глазам вижу, что не такой-то ты и бедный. Колись: что успел сделать?

– Только небольшую мастерскую в Дмитрове. Там Ардылов сейчас заправляет. Учит, как нарезы делать. Ругается похлеще тебя на плацу. Говорит: ни черта не умеют. И вообще, руки у всех из одного места растут. Весьма конкретного места.

– Конечно, не умеют. Если штуцеров до сих пор нигде не было. Только почему именно Дмитров? Чем он тебе приглянулся?

– Черт его знает, – пожимаю плечами я. – Наверно, тем, что сравнительно недалеко. Однако новые веяния обходят его как-то стороной. Маленький патриархальный городок. Тихий, сонный. И внимания никакого не привлекает.

Мы не спеша прогуливаемся в стороне от тренирующихся солдат. Покуриваем, а Командор еще и поглядывает, как идет дрессировка.

– Да. Такой городок загубил, – демонстративно вздыхает Сергей. – Теперь там не будет ни тишины, ни покоя…

– Почему? – машинально переспрашиваю я, но тут же спохватываюсь. – Ах, да. Но это же временно. Все равно придется перебраться в более удобное место.

– Знаю я это временное. Лет этак на триста-четыреста. Но что-нибудь хотя бы сделали? Не говорю про первую партию, хоть один штуцер? Для почина. О паровике не спрашиваю. Понимаю, что это дело долгое и на практике не столь легкое, как в нашем воображении. Но штуцер… Хоть часть людей вооружить.

– Пока нет. Может, в мое отсутствие… А где Костя и Жан-Жак? – Кроме Ширяева, никого на плацу не вижу.

– Сорокина Петр потребовал в Воронеж. А Гранье неподалеку. Возится с пушками да ворчит на качество пороха, тяжесть пушек и неповоротливость пушкарей. А уж матом кроет, нам такое не снилось! Научили языку на свою голову.

Мы смеемся. Жан-Жак – человек способный, а уж что из всего богатства языка он выбрал наиболее выразительную его часть, нашей вины нет никакой. Этому мы его не учили.

– Тогда Костя встретит в Воронеже Валеру, – соображаю я. – Петр лично потребовал нашего шкипера к себе.

– Угу, моряка на реку, – комментирует Командор. – К тому же в ближайшее время – замерзшую.

Сейчас конец сентября, но погода холодная, листья почти все осыпались, и впечатление такое, что зима действительно не за горами. Хорошо хоть солнце светит. Только греть почему-то не хочет.

Или мы просто отвыкли от сурового климата? Столько лет в субтропиках, или к чему там относится Карибское море?

– А это что за молодой офицерик? – киваю на того, кто недавно стоял за плечом у Кабанова, а сейчас старательно пытается подражать бывшему десантнику.

– Поручик Голицын, – улыбается Командор и предупреждает закономерный вопрос: – Нет, корнета Оболенского здесь нет. Кстати, князь – весьма способный юноша. Служит в другой роте, однако с тех пор как решил, что может чему-то научиться у меня, старается присутствовать на занятиях. А потом внедряет у себя. Далеко пойдет. Он и поручиком стал недавно – за первый штурм. Храбр, умен, не стесняется спросить, если не понимает.

– Ты давно видел Петра? – поворачиваю разговор от дифирамбов князю на более важную тему.

Сам я после первой встречи видел царя лишь раз, с полмесяца назад. Петр поинтересовался ходом моих дел, велел поспешать да потребовал срочно отправить Ярцева к строящемуся флоту.

И ведь не забыл оброненной фразы, что в нашей ищущей пристанища компании есть хороший штурман! Валера едва успел перебраться в Москву вместе со своей Женевьевой, как был вынужден мчаться к далеким донским берегам. Словно ему известно прихотливое течение знаменитой казачьей реки!

– Я его вообще больше не видел, – пожимает плечами Командор. – Царь занят строительством флота, а до армии у него пока руки не доходят. Даже Головин за все время появлялся в полку пару раз. Тоже неплохая идея – назначить командиром едва ли не второе лицо в государстве. Ладно, третье, если считать Ромодановского.

В Кабанове явно говорит прирожденный службист, ставящий интересы собственной части даже выше общегосударственных дел.

Зато отсутствию внимания со стороны самодержца Командор явно не огорчен. Он был первым, кто предложил несколько подкорректировать историю с технической стороны, попробовать сделать Россию развитым государством, и он же старательно избегает каких-либо воздействий на Петра и даже встреч с ним.

– Сейчас будет обед, хоть спокойно поговорим. У тебя как, время есть? – запоздало спохватывается Командор.

– До завтра – полно. – Дел у всех нас стало выше крыши, и встречи превратились в маленькие праздники. – Да, – вспоминаю я. – Валера говорил, что видел в Архангельске нашего Чарли.

– Одного? – О том, что британские друзья собираются посетить Россию, Сергей поведал нам давно. – В смысле, без Эдди?

– И даже без его дочери. – Мне кажется, я понял причину вопроса Командора. – Приехал, переговорил с соплеменниками, куда-то умчал и, едва вернулся, стал набивать суда пенькой по верхние палубы. А потом принялся скупать меха. Вроде бы отоварился весьма неплохо. Наверно, умотал уже обратно. Собирался, по крайней мере.

– Ну, Валера, блин, ну, шпион! – смеется Командор, хотя думает явно о другом. Или, о другой.

– А мало ли? Петр привечает англичан. Еще шепнут что на ушко. Надо же избавиться от конкурентов! Война еще продолжается.

– Так мы уже не французы. А на Россию пока смотрят, словно в наши дни на Зимбабве. И будем мы служить здесь или нет, никого не интересует. Хотя… – Сергей задумывается.

Вспомнил, видно, рассказанную лорду с сэром легенду об осколках древних знаний. Но отпустили же его на все четыре стороны, хотя вполне могли бы задержать! Следовательно, сделали вывод, что на практике ничего извлечь из этого нельзя.

– Ладно. Архангельск далеко. Других проблем полно, чтобы о Чарли думать, – отмахивается от собственных мыслей Командор. – Жан-Жак недоволен здешним порохом. Говорит, партии различаются очень сильно. А уж если решимся делать ракеты, тогда вообще абзац будет. В общем, придется пороховую мельницу ставить. Гранье обещал лично помочь в организации процесса.

– Вы все горазды обещать. А как доходит до дела, вертимся мы вдвоем с Ардыловым. Никого из вас и близко нет, – говорю я.

На самом деле, это нечестно. Договаривались действовать сообща, но воинственная четверка поглощена службой. Мы же при некотором практическом опыте многие вещи элементарно не знаем.

– Приедем. Сейчас последние теплые деньки. Потом дожди зарядят, за ними – снег. Занятия поневоле придется отменить. На практике, думаю, через пару недель мы к тебе завалимся всей толпой да вплотную займемся созиданием. Кстати, что-то Григорий увлекся. Обедать пора, а он все солдатушек-ребятушек гоняет.

Но приближение обеда Ширяев уловил сам. Несколько команд, перестроение, и рота двинулась к лагерю, а Григорий – к нам.

При этом он издали улыбался мне самой широкой и радостной из улыбок. Как будто никак не мог подойти пораньше хоть на пять минут. Ох, уж эти военные…

…Дел действительно было полно. Утром друзья вновь занялись подготовкой солдат. Примчавшийся на встречу Гранье ушел к пушкам. А мне пришлось ехать в Дмитров, проверять, что сделано без меня. Да еще по дороге заехать в Москву договориться о поставке кое-какой мелочи.

Командор был не прав в своем пессимизме. Ардылов с компанией нанятых ремесленников успел сделать аж три штуцера, два из которых сам же и забраковал. Но первый блин всегда комом, и теперь бывший раб Командора обещал, что помощники больше портачить не будут. Мол, все осознали, кое-чему научились, но не все же сразу. Пока не попробуешь, считай, ничего не умеешь.

– Ты мне зубы не заговаривай. Лучше скажи: как паровая машина? Хотя бы начали или тоже руку набиваете?

– Начали, – убежденно кивает Володя. От него ощутимо попахивает сивухой и луком. – Уже местечко под нее наметили. Опять же, пробуем потихоньку фундамент, так сказать, возводить, крепления всякие готовим…

– Володя, потихоньку не годится. Мы же всё еще во Франции наметили. Сколько заготовок привезли! Валы, цилиндры, клапана. Не ты ли твердил, мол, теперь сделать паровик – раз плюнуть?

– Так, Юра, не могу же я разорваться! Сам говорил – в первую очередь наладить выпуск штуцеров. Вот и налаживал, а машиной уже занимался в свободное время, – довольно резонно возражает бывший судовой токарь. – Мастерские еще толком не оборудованы…

Время – наш самый страшный враг, однако бороться с ним трудно. Женя и Аркаша постоянно в разъездах, я тоже мотался довольно долго, а один Володя со всеми делами сразу справиться не мог. Значит, надо, чтобы кто-то из нас тоже постоянно находился в Дмитрове. Раз я избрал сей городок временной базой.

Хорошо, через пару дней подъезжает Гранье. Появляется он утром, большую часть дня мы выбираем место для пороховой мельницы, потом Жан-Жак составляет список всего необходимого для производства, дает всевозможные советы и в ночь уезжает обратно. Эпоха узкой специализации еще не настала, и многие из пушкарей разбираются не только в стрельбе, но и в приготовлениях к ней. Включая сорта огненного зелья.

Еще бы Сорокина сюда! Как бывший диверсант он тоже в состоянии посоветовать немало. Но, увы, Костя сейчас далеко. По нынешним временам Воронеж – как в мои какой-нибудь Сидней.

Нет, до Сиднея добраться было быстрее.

Сильно портило отношение ко мне местных жителей. Ардылов как-то сразу был признан своим. Он даже стал посещать церковь, чтобы не слишком сильно выделяться из толпы, и скоро все вокруг стали считать его чисто русским. Хотя документы его, как и у всех нас, были французскими.

Я же для добропорядочных обывателей был немцем, еретиком. В разное время отношение к иностранцам на Руси было различным. Весьма терпимым в Средневековье, подобострастным при первом Александре, подозрительно-подобострастным при Советской власти, однако сейчас по большей части враждебным. Если в Москве для проживания многочисленных купцов, ремесленников, военных был отведен целый район, то в Дмитрове я был единственным, кто вместо длиннополого или короткого кафтана носил французское платье, бороду брил, – короче, выделялся, словно панкующий юнец в толпе приличных граждан.

Один раз на рынке какой-то нищий закричал, показывая на меня грязным пальцем:

– Бей немцев! Понаехали еретики на Русь-матушку!

День выдался праздничным, кое-кто из мужиков находился в подпитии, поэтому призыв частью толпы был воспринят сочувственно. Некоторые группки стали приближаться ко мне, другие, не столь агрессивные, хотели посмотреть, что будет, и довольно быстро я оказался в окружении народа.

Случившаяся на рынке парочка стрельцов как бы случайно отвернулась. Не знаю, были то сторонники отправленной в монастырь Софьи или просто ревнители старины, только помощи от них ждать не приходилось.

Не хватало только малости, которая окончательно превратит людей в звериную стаю. Пока же люди лишь заводили себя и окружающих, пытались соревноваться в придумывании нелестных эпитетов, обращенных ко мне, да в советах убираться в Неметчину.

Знали бы они о некоторых работах! Даже невольно подумалось – хорошо, что сейчас не времена Ивана Грозного! Посадил бы он нас скопом на бочку с порохом за все изобретения и полетели бы мы куда повыше да подальше.

Я прекрасно понимал, что не владею умением Командора справляться с любой толпой. При мне была шпага, под плащом скрывалась пара пистолетов, только случись настоящая драка, и оружие не особо поможет.

Моя русская речь прежде оказала на толпу успокаивающее действие, затем кто-то выкрикнул:

– Так он еще и говорит по-нашему! – И все едва не началось снова.

Меня спасло появление воеводы. Тот имел бумаги царя с указаниями оказывать нам содействие и посему вне зависимости от собственных желаний никакого самосуда допустить не мог.

Изображавшие глухонемых статистов стрельцы чуть подтянулись. Толпа же послушно притихла. Воевода сурово нахмурил кустистые брови, а затем рявкнул так, что где-то испуганно заржала лошадь:

– Всем вон! Сейчас мигом батогов отведаете!

И толпа покорно попятилась назад, а затем, выбравшись на оперативный простор, стала быстро рассасываться.

Пришлось ехать в Москву. Но там Петра не было, князя-кесаря я побаивался, и в итоге о случившемся было рассказано только Командору. Зато через пару дней в город вошла команда из дюжины здоровенных преображенцев. Специально для охраны нужных государству мастерских, мельницы и прочего…

Командор же с Гришей и Жан-Жаком заявились в начале ноября по первому снегу. Дела немедленно пошли веселее. Пока Гранье колдовал над жерновами, добиваясь одинакового помола, мы с ребятами занялись прочими проектами. Штуцера-то, Ардылов оказался прав, потихоньку делались. Зато теперь у нас был почти закончен электрогенератор, а паровая машина стала быстро наращивать плоть.

Скромно промолчу, что в складе аккуратно складировались ракетные корпуса. И, одна из главных тайн, в еще одном помещении хранился промасленный шелк. Сшит он был еще во Франции, и теперь оставалось сплести гондолу да нацепить упряжь из веревочной сетки. Ни к чему монгольфьеру называться монгольфьером…

31 Командор с компанией. Петровский бал

Петр заявился в Москву, как всегда, неожиданно. Даже не заявился – заскочил в столицу в промежутках между другими делами. Царь всея Руси упорно подготавливал новый поход на Азов и поэтому почти все время проводил в дорогах. Если же где задерживался, так в Преображенском, где изготавливались части галер, или в Воронеже, где они собирались. Самодержец самолично и самозабвенно строил корабли. Даже руки у Петра были не царские. Заскорузлые мозоли от топора давно не сходили, и, увидав их, никто не подумал бы, что их обладатель – повелитель пусть не шестой части суши, но уж десятой – так точно.

Своих специалистов практически не было, и Петр пошел на гениальный в простоте ход. Согласно царскому указу воевода Апраксин направил солдат по кабакам, где проводили время зазимовавшие в Архангельске иностранные моряки. Всех их забрали и отправили строить флот российскому государству. Отказы не принимались. Правда, платить – платили, и весьма неплохо. Моряки ворчали по поводу сырого леса, из-за того, чтоих вообще заставляют работать, но втянулись, а обещанное вознаграждение поневоле принудило их относиться к работе добросовестно.

Даже дорога к Воронежу, вопреки расхожим представлениям, была для этого времени превосходной. Прямой, обсаженной деревьями, чтобы никто с нее не сбился.

…Царь успел побывать в нескольких приказах, потом посидел некоторое время на заседании боярской Думы. Но если в приказах все решалось росчерком его пера, то в Думе каждый блюл свою честь. Говорили согласно чинам и родословным, не спеша, витиевато, ссылаясь на многочисленные примеры, проще же говоря – старательно лили воду, ходя вокруг да около и всячески избегая окончательных решений.

Думой Петр остался недоволен. Даже попытка надавить на бояр почти не удалась. Кое-чего по мелочам царь добиться сумел, а важные вопросы утонули в словоблудии, и даже о чем эти вопросы были, к концу заседания вспоминалось с трудом.

Вечером Петр был уже на Кукуе. Он никогда не упускал возможности побывать внутри государства в государстве, каковым во многом являлась иноземная колония, отдохнуть там душой и телом, свободно побеседовать на интересующие его темы, а порою и узнать нечто новенькое. То, что затем обрушивалось на головы населения, ничего нового не жаловавшего.

До Рождества оставалась неделя с лишним. Новый год первого января на Руси еще никто не праздновал. Он наступал первого сентября, хотя и эта дата праздничной в полном смысле пока не являлась.

Строго говоря, в данный момент вообще еще продолжался Рождественский пост и полагалось очищать тело и душу. А уж о хмельных гуляньях речи быть не могло. Но на Кукуе жили по своим законам. О постах там слушать не хотели. Не то что на остальной территории, где проживали люди православные.

Петр был всегда не прочь пойти наперекор установившимся в стране традициям, считая, что этим приближает Россию к статусу полноправного европейского государства. И уж никаких постов он, соответственно, не соблюдал.

Человеку умному все равно когда гулять, а когда отдыхать от загулов. Петр Алексеевич и всю страну с радостью привел бы к этой нехитрой мысли, да только страна не хотела отрываться от традиций предков, и даже царь тут ничего поделать не мог.

Но и ему никто не мог указать, как себя вести. Став единовластным правителем, Петр окончательно перестал считаться с мнением собственных подданных. Его друзья проживали на Кукуе. Вот их-то он еще послушать мог.

Ночь прошла весело. Следующий день Петр Алексеевич вновь ездил по делам. Он принадлежал к счастливейшим людям на земле – к тем, кто похмелья почти не ведает и потому готов гулять день и ночь, а уже рано утром упорно работать. Словно не была принята накануне доза, любого другого человека уложившая бы на пару дней – отлеживаться и страдать.

Ближе к вечеру самодержец пригласил к себе кучу народа, дабы те могли познакомиться с голландскими мореходами, оставшимися зимовать в России. Моряков, как известно, Петр вообще любил.

…В день прибытия государя Командор был дежурным и никуда отлучиться из полка не мог. Даже если бы его позвали.

Но кто позовет? Русские в большинстве своем к иностранцам относились предвзято. Иностранцы же, проживающие на все том же Кукуе, где снимал дом Санглиер, относились к новому соседу довольно настороженно. Сами они были, как правило, почтенными отцами семейств с соответствующим обликом морале. Про Командора уже через какое-то время поползли слухи, что обе женщины, живущие в его доме, как бы сказать… Ну, не просто живут…

Здесь благопристойные обыватели замолкали, не в силах вымолвить пусть недоказанные, однако вполне достоверные сплетни. Откуда они пошли, кто первым так решил, осталось неизвестным.

Зато прямым следствием стало двойное отношение к Командору. В колонии его уважали как профессионального воина, не один он был иноземным офицером в потешных полках, и в то же время косились за весьма сомнительное поведение в свободное время.

В лицо Сергею никто ничего не высказывал. Не стоит огорчать такого человека, ведь он вполне может огорчить вас в ответ. А вот некоторый холодок отчуждения в общении с ним чувствовался.

На мнение обывателей сам Командор просто плевал. Только было чуть неудобно перед женщинами. Ведь шушукались не только за его спиной. Им тоже доставалась некоторая толика.

Командор мельком увидел Петра на другой день. Государь заскочил ненадолго в один из своих любимых полков. Поговорил с солдатами и офицерами, спросил Командора, как ему служится и каковы успехи в обучении, а заодно и остальных делах. Даже шепнул, мол, кое-кто недоволен офицером, для которого закон не писан. Учит людей так, словно не существует никаких правил ведения войны.

И, справедливости ради, изложил мнение командовавшего полком Головина. Того самого, который по совместительству занимал столько постов, что один их список полностью бы занял целую страницу. Мелким почерком, ибо крупным бы не поместилось ни за что и пришлось бы продолжать на следующей.

Головин Санглиера хвалил. Немолодой родовитый боярин, чуть ли не с рождения Петра ему верно служивший, обладал немалым здравым смыслом, да и отнюдь не считал Запад неким эталоном в военных делах.

Похвалой и завершилась вторая встреча с будущим императором. Петр отправился к семеновцам, а Командор некоторое время побыл в канцелярии, доказывая необходимость получения целого ряда хозяйственных вещей. Военное дело не только муштра, учеба, собственно война, наконец. В первую очередь это своеобразный быт. А любой быт нуждается в обустройстве.

Кое-что выбить удалось. Только дать обещали на днях. Добиться большего все равно не получалось. Занятий по случаю зимы практически не было. Какие занятия, если шинели и те не были изобретены, а в плаще русской зимой по улице долго не походишь? Морозы явно опускались под тридцать.

Дома ждал уют, крохотный сын, две женщины, опять вполне помирившиеся, хотя порою и укорявшие единственного мужчину в некотором пренебрежении семьей, и даже их служанка-негритянка. Еще один повод для сплетен обывателей Кукуя. Негров в Европах не видел почти никто.

Самой Жаннет приходилось несладко. Бог с ним, с языком. По-русски говорить она более-менее могла. Но как привыкнуть к холоду, когда снега раньше никогда не видела?

Черный человек и белый снег совмещаются плохо.

Насладиться домашним уютом Сергею не дали. За воротами остановились сани, и в дом ввалился Голицын. Всего лишь поручик, хотя в двадцать лет это тоже порядочный чин, зато самый настоящий князь.

– Добрый вечер, Миша. С чем пожаловал? Проходи, сейчас велю что-нибудь подать. – Собственный возраст, служебное положение, а главное – расположение князя позволяли Командору говорить ему «ты». – Обедал?

– Некогда. – Румяный с мороза Голицын даже не стал снимать шубу. Лишь сделал несколько шагов к печке и протянул к ней озябшие руки. – Нас зовет государь.

– Куда? – односложно уточнил Командор.

Петр мог назначить встречу где угодно.

– Во дворец Лефорта, – так же коротко ответил князь.

Есть приглашения, от которых отказаться невозможно. Хотя встречаться с самодержцем на пиру Кабанову совсем не хотелось. В отличие от Петра, после предыдущей встречи Командор приходил в себя два дня и даже на третий чувствовал себя плоховато. Хотя и потреблял в неограниченном количестве рассол и то, что по идее должно было поправить надорванное царским гостеприимством здоровье.

– Хорошо. Только переоденусь.

Дома в форме Кабанов не ходил. Отправляться же к государю в штатском было неудобно.

– Девочки, я к царю. Скоро не ждите, – попутно успел предупредить Юлю с Наташей Кабанов.

Тем оставалось лишь вздохнуть. А думали, будет вечерок в своем кругу. Прошлый Сергей провел в полку.

Снаружи лютовал мороз. Если бы не меховой полог в санях, то до дворца можно было превратиться в снеговика. Или хотя бы в сосульку. Правда, в форменной треуголке и при шпаге.

Дворец Лефорта был освещен не в пример лучше, чем в прошлый раз. Тогда Петр устроил застолье лишь для ближайших людей. Недавнее поражение не располагало к разгулу. Сейчас неудача успела забыться, да и число приглашенных, своих и чужих, было таково, словно наступил какой-нибудь праздник.

В залах за заставленными столами сидели люди в самой разнообразной одежде. Традиционно русские наряды чередовались с новой формой потешных полков, те – с европейским платьем живущих здесь иностранцев и оставшихся на зиму заморских гостей. Даже боярские шубы и те встречались. Хотя нечасто и только в главной зале за столом для наиболее важных персон. Кое-кто из бояр с самого начала поддерживал Петра, а он еще не догадался в благодарность отрубить им бороды и покромсать шубы. Это придет гораздо позже. После путешествия в цивилизованную Европу.

– А, француз! Все никак не могу поговорить с тобой, – приветствовал Командора Петр. – И князь тут! Да вы присаживайтесь рядом, не стойте.

Будто не он посылал Голицына за Преображенским капитаном.

– Счастлив видеть вас, Ваше Величество, – склонил голову Кабанов.

– Ладно. У нас тут без чинов. Можешь звать герром Питером, – милостиво махнул рукой царь. – Или как у вас во Франции?

– Обычно – месье, а к королю – сир, – чуть улыбнулся Командор.

Мысль называть царя «месье Петр» показалась ему забавной. Как-то не вязалось французское обращение к отнюдь не куртуазному монарху. Невольно вспоминался Король-Солнце. Не как образец властителя, а как образец внешнего лоска. Того, которого не хватало Петру.

– Кто – сир? – влез из-за плеча самодержца Алексашка. В отличие от своего патрона, Меншиков был заметно на взводе.

– Сир – это французское обращение к королю, – пояснил Лефорт. Он по-прежнему выглядел нездоровым, но, как прежде, вполне справлялся с ролью гостеприимного хозяина.

– Понял, балбес? – под хохот вблизи сидящих спросил Петр.

Кое-кто из пирующих в стороне от государя тоже захохотал. Хотя расслышать слов повелителя не мог. Но есть сподвижники, а есть и обычные подхалимы.

Кабанов тоже посмеялся. Ему Петр с Алексашкой в данный момент напомнили Чапаева с Петькой. Не реального комдива, в качестве карателя заявившегося на Урал и там получившего по заслугам, а вечного персонажа анекдотов. Даже усы в наличии для полного сходства.

Сам Командор недавно расстался с уже привычной бородкой и теперь несколько стеснялся голого подбородка. Хорошо хоть, что усы пока можно оставить. Тут ведь как: пока бреешься – смущаешься недельной щетины, а стоит отрастить бородку – и обратный процесс кажется издевательством.

– Ничего. Скоро одолеем султана и сможем плавать, куда только душе вздумается. Главное – Азов сейчас взять. – Петр никак не мог забыть своей цели. – Ведь возьмем, Санглиер?

– Возьмем. – Командор помнил, что второй поход увенчается успехом. Потому голос звучал уверенно.

Но помнил он и то, что на Черном море Россия сумеет утвердиться лишь при Екатерине. Лет через восемьдесят.

– Серж солдат гоняет так, что они будут рады на любых турок броситься. Лишь бы от командира подальше, – сказал Голицын.

Без злобы, напротив, с уважением. Сам он старательно перенимал науку и во всем подражал Командору. Разве что усов не отрастил.

– Нам лишь бы как, но Азов взять, – отсмеявшись, заявил Петр. – О том, что гоняешь, наслышан. А другие дела идут? Кто-то обещал наладить производство штуцеров.

– Идут, но не так быстро, как хотелось бы. Работников приходится учить на ходу. Не хватает сырья. Надо срочно разведать, где лежат запасы руды. Гранье жалуется, порох плох. Приходится ставить пороховую мельницу.

– Ваш Гранье мне все уши прожужжал, – поморщился царь. – Но дело знает. Молодец. А для производства я вам несколько деревенек выделю. Только скажите, где вам лучше?

– Мы готовим не только штуцера, – признался Командор. – Есть еще наброски. Кое-что будет через месяц, кое-что к весне.

– Интересно посмотреть. – Петр отличался любопытством к технике. В том же, что прибывшая из Франции компания способна во многом дать фору специально приглашенным мастерам, он убедился на примере нарезного оружия. – Чем вы еще хотите удивить?

Многие гости из тех, кто сидел поближе, стали вслушиваться внимательнее. Среди них Кабанов заметил нескольких иностранцев, поэтому предпочел ответить достаточно неопределенно:

– Скоро увидите, государь. Сначала надо убедиться, что все получилось как задумано.

Паровая машина сравнительно проста, и ему хотелось обеспечить за Россией некоторый приоритет в ее создании.

Новая группа гостей отвлекла внимание самодержца. Он пригляделся, кто именно вошел в зал, и с немалой радостью поднялся и пошел навстречу.

Подобно всем еще бодрствующим, Кабанов взглянул на опоздавших, однако тут его отвлек Голицын:

– Брось. Это голландские купцы. Лучше скажи по секрету, будет еще какое-то оружие? Ты мне обещал десяток штуцеров.

– Когда вооружим стрелковую команду, – напомнил Командор.

Штуцера для своих солдат князь собирался приобрести на собственные деньги.

– Князь, вы разоритесь, если будете тратить на солдат свои средства. – Лефорта купцы сейчас интересовали мало, и потому он предпочел присоединиться к разговору преображенцев. – Хотя порыв ваш похвален.

Сам он был бессребреником. Петр был готов для друга на многое, однако Лефорт постоянно отказывался и от земель, и от наград. Даже на постройку дворца он согласился лишь в представительских целях и отнюдь не считал его своим.

Может, поэтому Петр так и ценил своего наставника и друга. Бескорыстие для человека при власти – редчайший дар.

– Не разорюсь. Я посмотрел, как стреляет капитан Санглиер. В бою это зело поможет, – ответил Голицын.

Лефорт кивнул и спросил уже у Командора:

– Серж, откуда вы взяли штуцера? Ни в одной армии их нет.

– Сами изготовили. Нам понадобилось оружие более точное и дальнобойное, чем фузеи. – Где именно понадобилось, Кабанов уточнять не стал.

– А это – мои офицеры, – раздался позади голос Петра.

Преображенцы невольно обернулись.

Самодержец стоял в компании голландских купцов. Руки царя дружески лежали на плечах двоих ближайших мореходов, и вообще, вид Петра был непривычно радушным, словно он только сейчас встретил настоящих друзей. За столом, если не считать Лефорта, сидели в основном слуги.

Один из голландцев присмотрелся к Командору и вздрогнул.

Командор в свою очередь тоже признал его. Да и как не признать? Перед ним стоял Ван Стратен, купец и капитан, чьи корабли Кабанов дважды забирал в качестве приза. Один раз в Вест-Индии, и не столь давно – у берегов Англии.

Для некоторых людей мир бывает тесным.

– Но это же… – Ван Стратен поперхнулся собственной фразой.

Может, все бы и обошлось, однако Петр заметил испуг желанного гостя, напрягся и повелительно произнес:

– Что такое? Говори.

Кое-кто даже привстал, пытаясь понять происходящее. Шумели только в дальних концах зала. Здесь же установилась довольно странная для застолья тишина. В этой тишине послышался тихий голос голландца:

– Это Командор Санглиер. Знаменитый морской разбойник.

Если бы сказал «пират», то многие бы не поняли, но разбойники были известны всем. И наказывались без всякой жалости. Поэтому рык самодержца ни у кого не вызвал удивления:

– Арестовать!

32 Флейшман. Испытания

Работа неожиданно не просто сдвинулась с места, а устремилась вперед семимильными шагами. Так иногда бывает. Топчешься на месте, проклиная весь белый свет и собственную глупость, а потом вдруг не успеваешь перевести дух. Только трудишься, смотришь на содеянное тобой да предчувствуешь уже недалекий результат.

Может, на ускорение повлияла суровая зима. Делать больше было решительно нечего. Морозы, сугробы, тьма, начинающаяся едва ли не с полудня… То ли пить без просыпу, то ли трудиться не покладая рук. Второе, оно предпочтительнее. Большинство населения старательно придерживалось поста. Кабаки поражали непривычным безлюдьем. Сидеть в них крохотной, противопоставившей себя миру компанией было неуютно.

А тут еще монахи Борисоглебского монастыря. Зайдет такой, и начинаются нравоучительные беседы о душе, о грехах, на которые падок человек, хоть заранее известно, что отвечать за них все равно придется.

Почему я должен отвечать за каждый несвоевременно съеденный кусок мяса, было не очень понятно. Наверно, я просто нерелигиозный человек. Причем не только с точки зрения православия. Своих соплеменников в этих вопросах я тоже не понимал. Тех из них, которые, не взывая к восхваляемому уму, вдруг пускались в споры, а можно ли в субботу включить телевизор, или это тоже работа? По субботам что-либо делать грех. Нет, смешно, но я знал и таких…

Собственно, дела ощутимо сдвинулись еще во время приезда Командора со товарищи. Но если Жан-Жак занимался исключительно порохом, то Сергей с Григорием помогали нам. Когда же один за другим вернулись из поездок Женя с Аркашей, начался подлинный праздник труда.

Командор долго справлять его не стал. Они с Ширяевым побыли с неделю и отправились в полк, зато мы остановиться уже не могли.

Дело дошло до того, что изготовление штуцеров, собственно, наша прямая задача, было перепоручено работникам, а основные силы уходили на собирание паровой машины.

Несколько комплектов шатунов, цилиндров и прочих относительно сложных деталей были произведены еще во Франции. Культура производства в королевстве Людовика явно превышала ту, которая ждала нас на Руси, а терять время на трудоемкие подгонки, шлифовки и прочее решительно не хотелось.

Зато теперь основным стало изготовление котла, а затем окончательная сборка первой машины в мире.

Как звучит – первая! Только решить, назвать ли ее паровой машиной Ардылова, Флейшмана или Кабанова…

Шучу. Патентного бюро все равно не существует, а потомки в случае удачи пускай решают сами, в чью честь поименовать первый пыхтящий и парящий агрегат. Нам к тому времени будет уже все равно.

На изготовление котла пришлось позвать половину кузнецов с округи. Сваривать корпус было нечем. Оставалось клепать. Стук молотков долго преследовал нас не только во время работы, но и ночью во сне.

Собственно, в паровой машине ничего сложного нет. Придумать ее вполне могли еще древние греки. Но то ли они демонстративно плевали на любую технику в целях повсеместного внедрения спорта (например, гребли), то ли жалели свои чахлые леса, делать этого мудрецы, философы и прочие основатели современной цивилизации не стали.

Огонь в котле нагревает воду, вода превращается в пар, пар двигает цилиндры, кривошип крутит вал, вал передает момент куда требуется. Короче, элементарно, Ватсон. Правда, больше на словах. Но описать агрегат и изготовить его – разница заметная.

Я никогда не ощущал в себе желания стать Сайресом Смитом. Да и сейчас больше подсказывал, советовал, как истинный зевака, одним словом, руководил. Было бы над чем, а уж кому руководить – всегда найдется. У меня ведь два помощника имелись. Плюс Ардылов и Кузьмин в качестве мастеров. И куча народа для непосредственного проведения работ, если уж пользоваться суконным деловым стилем.

Испытание паровика планировали провести в январе всей немногочисленной, но спаянной командой. Но не успел закончиться декабрь, а все уже было готово. До Рождества оставалась неделя. И лучшим подарком к нему являлась заполнившая большой сарай машина. Даже труба торчала наружу. Между прочим, у самого котла металлическая. И уж затем она переходила в каменную.

Целый день в сарае наводился порядок. Мусора набралось столько, что вынести его самим было проблематично. Точнее – лень. Проще заплатить, а там всегда найдутся, кто проделает всю процедуру за копейки. В полном смысле слова – копейки. Покупательная способность денег еще долго будет иная, и та же пресловутая копейка для обычного горожанина как для нас… Даже не знаю сколько. Коров в двадцать первом веке я не покупал, а телевизоров не продают здесь.

Теперь оставалось самое трудное – ждать. Раз уж собрались провести испытания всем скопом. Ждать, пока не приедут наши.

И мы терпеливо ждали. Хмельную по случаю окончания работ ночь, похмельно-сонное утро и даже часть дня…

Искус особенно усилился после отнюдь не постного обеда, сопровожденного соответствующей выпивкой. Обедали мы в купленной избе, стоящей недалеко от места работы. Удобно – не надо переться по морозу черт знает куда, да и никто не оценивает пищу на предмет кошерности.

Зато на тот же предмет попытались оценить дела. Какой-то весьма плотного сложения монах хотел проникнуть в сарай. При этом в порыве кротости и братской любви к людям он едва не избил выглянувшего наружу часового из числа присланных нам на помощь солдат.

Пришлось вставать из-за стола и идти выяснять отношения. А также – качать права и потрясать бумагами.

Оказывается, в монастыре прослышали про собранную нами диковинку, и, хотя никто точно не знал, что она может делать и для чего вообще служит, кое-кто усмотрел в наших действиях происки сатаны. Усугубляло положение, что ни я, ни мои современники на исповедь не ходили. И вера ни при чем. Скажи правду – не поверят, такая получается тавтология. Лгать перед лицом Бога (вопрос о его существовании открыт, но все же…) нет ни малейшего смысла.

Монах потребовал от нас пояснений, для чего мы устроили в сарае форменное железное непотребство. И уж, само собой, покаяться, а содеянное – собственноручно порушить.

Пришлось припугнуть его именем сурового царя, а заодно сказать, мол, штука эта поспешествует (словечко-то какое!) дальнейшей победе над турками, а то и освобождению Гроба Господня. Следовательно, бесовской она никак не является.

Это была битва, ничуть не уступавшая былым карибским баталиям. Только вместо картечи и ядер летали исключительно слова. Порою они перемежались со стороны монаха цитатами из Писания, а с нашей – указами самодержца и здравым смыслом напополам с иронией.

И, как в Карибском море, мы опять победили. Хотя не сразу, с уроном для самоуважения, а заодно и кошелька. Небольшая сумма на свечи и молитвы положила конец спорам. Но не станет ли количество оппонентов еще больше, ведь многие могут захотеть воочию увидеть некоторые из аргументов?

Спор был жарким, но промерзли мы капитально. Этакая странность климата и дел. А вторая странность – хоть изба была протоплена и не успела остыть, но, чтобы из сосулек вновь превратить нас в нормальных людей, пришлось в экстренном порядке принимать тепло внутрь. Иначе даже руки не действовали, а пальцы застыли в согнутом положении, ожидая полной чарки.

Хорошо, не в распрямленном, иначе мы бы так и замерзли без покаяния прямо внутри помещения.

– Ничего. Скоро наши приедут. Испытаем машину, тогда гульнем, – мечтательно вымолвил Кузьмин.

– Это точно. Наверняка уже бросили все дела и мчатся сюда, – поддержал его токарь. – К завтрему будут здесь.

Увидеть ребят было здорово. Погонять паровик на холостом ходу, а потом посидеть в своем, тесном кругу, немного выпить, попеть песни под гитару…

Мысль согревала не хуже водки. Но был в ней трудноуловимый изъян, и мне пришлось поднапрячь оттаявшие от печи и спиртного извилины, чтобы сообразить: какой?

– А послали?

– Кого? – лениво уточнил Кротких, беря в руки гитару.

– Ты бы еще «куда» спросил! – Я едва не возмутился непонятливости нашего признанного музыканта.

– Куда – понятно. А вот кого… С монахом мы вроде были вежливы. Или я что-то не расслышал? – парировал Женя, беря пробный аккорд, а затем тщательно настраивая струну.

– К Командору кто-нибудь с кем-нибудь известие послал? – тщательно выговаривая каждое слово, спросил я.

Все переглянулись, и уже в этом выражался ответ.

– Значит, они завтра не приедут? – жалостливо посмотрел на меня Ардылов, которому больше всех не терпелось испытать созданный им паровой агрегат.

– Ты знаешь кого-нибудь, согласного отправиться в Москву на ночь глядя? По морозцу да во тьме? Я – не знаю.

Никто из моих компаньонов тоже не знал. А Женя в придачу запел своим хриплым голосом:

– Значит, еще дня три ждать. Если не все четыре, – когда песня закончилась, грустно вымолвил Ардылов.

– Зачем же до завтра?

Кто произнес эту фразу, вспомнить потом мы не могли. Она буквально витала в прокуренном воздухе, и вымолвить ее мог любой из нас. Даже странно, что ее не произнесли раньше.

– Ничего. Мы только проверим, посмотрим, попробуем. А то приедут ребята, а паровик почему-то не действует. А так…

Мысль показалась настолько удачной, что была принята на ура. Мы только кое-что прихватили с собой, дабы скоротать время до запуска, и веселою гурьбой устремились к сараю.

Там тоже постоянно топились аж две печки. Часовой по совместительству являлся кочегаром и во второй своей ипостаси старался так, что машинный зал по температуре чем-то напоминал баню. Мы налили солдату на дорожку, да и услали его к товарищам по службе. Все-таки присутствие посторонних в ответственный момент показалось нам нежелательным.

Едва за преображенцем закрылась дверь, как у нас закипела работа. Мы азартно таскали снег, растапливали его в каких-то ушатах, поставив ближе к печкам, смазывали оси, проверяли, не заедает ли механическая часть паровика.

Конечно, порою мы прикладывались к взятому с собой, не пропадать же добру? Да и работа после этого шла еще веселее. Только ждать долгожданного запуска не хватало терпения. А тут еще снег так медленно таял…

Пришлось залить в котел, что накопилось. Поставили следующую партию и заранее начали растапливать топку.

Не сказать, что и эта часть дела шла быстро. Огонь не желал разгораться, да и дрова, солидный запас которых мы внесли в сарай заранее, были сложены как-то не так. Но наконец заполыхало, загудело, и теперь осталось только ждать.

– Воды подлить? – бодренько приняв чарку, спросил Кузьмин, но на него дружно зашикали.

– Тут эта никак не закипит, а ты туда же! До утра же ждать придется! Хватит как-нибудь. Потом, если что, подольем.

Как всегда в таких случаях, закипать вода не желала. А может, и бурлила потихоньку. За гулом пламени было ничего не разобрать. Все приходилось определять на глаз. Манометра у нас не было, есть давление или нет – непонятно. Разве что на интуиции…

Ардылов долго и внимательно прислушивался, потом чуть повернул маховик. Тоненькая струйка пара просочилась через неплотное соединение, однако кривошип оставался неподвижным.

Мы напряженно смотрели на цилиндр. Ничего ле происходило. Мы сами были готовы лопнуть от переизбытка давления, а вот в котле его явно не хватало.

Еще четверть оборота. Что-то скрипнуло, зашипел пар, и вдруг – о чудо! – кривошип медленно двинулся вперед. Он словно упирался, хотел остаться на месте, но сила пара, отныне поставленная на службу людям, гнала его дальше.

Цилиндр выдвинулся до крайнего положения. Теперь пар через клапан давил с другой стороны. И вот он, первый оборот! И пусть вал пока вращается вхолостую, недалек час, когда от него начнут вертеться станки, а затем, будем думать о лучшем, и гребные колеса пароходов.

Кривошип заходил увереннее. Не очень быстро, но уж добавить или прибавить оборотов в нашей власти.

– Ура!!!

Это был один из самых счастливых моментов моей жизни. По крайней мере, в нынешнем времени. Работающая паровая машина наглядно показывала, что мы в состоянии справиться со многим, кое-что изменить, и уж в любом случае гораздо раньше сдвинуть с места так называемый прогресс.

Какой поднялся крик! Мы азартно лупили друг друга по спинам, подпрыгивали, отплясывали дикарские танцы…

Энергия счастья, самая сильная из живущих в человеке, звала нас наружу из тесноватого и ставшего вдруг таким душным сарая.

Мы вывалились как были. Не надевая шуб, под ясное звездное небо, закувыркались в снегу, а Аркаша радостно выпалил в воздух из пистолета.

Не так далеко под небольшим обрывом застыла скованная льдом река Яхрома. Еще дальше за полями тихо спал город. А рядом с нами сарай походил на жилище дракона.

Белый дым клубами вырывался из трубы, струйками тянулся в щели окошек, и это было прекраснейшее зрелище на земле.

– В который раз лечу Москва – Одесса… – почему-то из всех песен завел эту Евгений.

– И вот она подходит… – подхватили мы с Аркашей, и тут…

Сарай вдруг резко вспучился. Оборвалась на полуслове песня. Никто не успел понять, что происходит, а строение с оглушающим грохотом полетело во все стороны.

Запомнилось, как прямо в меня, почему-то словно в замедленной съемке, летит кусок бревна, и я никак не успеваю уклониться, уступить ему дорогу, разве чуть повернуть голову, чтобы встретить удар сбоку…

Очнулся я от холода на лице. Боль была жуткой, что-то солоноватое и противное наполняло рот, а тут еще липкая стужа морозила щеки и нос, пыталась окончательно залепить глаза.

Я попробовал пошевелиться и непроизвольно застонал.

– Слава богу! Живой! – произнес надо мной голос.

Кто-то осторожно убрал часть холода с лица, а я напряг всю силу воли и приоткрыл один глаз, потом попытался второй, но тот упорно оставался закрытым.

Надо мной склонился Кротких. Почему-то без шапки, с оцарапанным лицом, в порванном рукавом камзола.

– Говорил же я: дай воды подолью! – воскликнул неподалеку Ардылов. – И не рвануло бы тогда!

Что – рвануло? Неужели?..

Смутная догадка забрезжила в голове. Если бы не боль, я наверняка все бы понял сразу, а так пришлось хорошенько напрячься, припомнить хоть, где я нахожусь и что делаю.

Где – на снегу. Что делаю – лежу. Только как-то неопределенно. Порождает новые вопросы. Все как-то смутно. И больно.

Рука коснулась чего-то твердого, и я невольно скосил в ту сторону единственный раскрывшийся глаз.

Дерево. Или кусок дерева.

А ведь он летел прямо в меня. Когда сарай раздулся и лопнул. Словно мыльный пузырь. Сарай?!

Я попробовал спросить, но то липкое и солоноватое, что наполняло рот, чуть не хлынуло в горло. Пришлось перекатиться на бок и в несколько приемов сплюнуть скопившуюся кровь. Кажется, вместе с чем-то острым. Угу. С зубом.

Зуба было жаль, но еще больше было жалко взорвавшийся паровик. Единственную машину на всем земном шаре.

Скрипнул над ухом снег. Я приподнял голову, увидел валенок, еще выше… Да это же Ардылов! А остальные где? Кротких – ладно, но Кузьмин, Калинин…

Все-таки мне удалось сесть. Правое плечо ныло, невозможно было пошевелить рукой. Вся правая (опять правая!) половина лица была словно объята пламенем, а уж болела так, что зубная боль показалась бы цветочками.

Или это болели еще и зубы? Да сколько же их у меня?

– Ну, ты и красавец! Руки-ноги хоть целы? – спросил Ардылов.

Я пошевелил конечностями. Кроме правой руки все работало нормально. Если говорить об организме как о машине.

– Правое плечо болит. Что с остальными?

– Отделались больше испугом. Только у Коли нога, кажется, сломана.

– Черт! Этого еще не хватало! – Я провел левой ладонью по горящей половине лица, и ладонь окрасилась кровью.

– Это тебя горбылем приложило, – пояснил Ардылов.

Надо же! А мне казалось – полновесным бревном.

– Едет кто-то! Смотрите! – Голос Кротких заставил посмотреть по сторонам, выглядывая то ли верхового, то ли сани.

Оказалось, сани. Они стремительно неслись прямо на нас. Лишь когда расстояния почти не осталось, возница резко затормозил. Эффектно так, с заносом. И как только они не перевернулись?

Зато выпрыгнувший на снег человек был хорошо знаком. Настолько, что стал почти родным. Как все остальные современники. Созерцать одним глазом было неудобно и непривычно, однако это был именно он, наш милейший доктор. Можно сказать, персональный коновал нашей небольшой команды.

– Ну, ты, Петрович, как чувствовал! У нас, понимаешь ли, паровая машина разлетелась. Вместе с сараем, – сразу ввел Петровича в курс дела Ардылов. – У Кузьмина вроде нога сломана. А Юре чуть голову не проломило. Может, сотрясение?

– Это еще не повод, чтобы на снегу разлеживаться, – заметил врач. – Давай, кто не может идти, в сани. Чья это изба?

– Наша, Петрович, наша.

Зеркал у нас при себе не было, и вместо этого я заглянул в кадку с водой. Свет свечей едва разгонял тьму, заставлял ее отступать к углам нашего временного пристанища, но даже то, что я разглядел, впечатляло. Вся половина лица была настолько залита кровью, что превратилась в подобие страшной маски.

Жаль, пугать некого.

Полночи заняло лечение и выяснение отношений с прибежавшими солдатами, с давешним монахом, с приехавшим посыльным от воеводы. Ладно, хоть рядовых обывателей мороз удерживал дома.

Выяснял больше Петрович. Не знаю, как остальные, я на какое-то время вырубился и очнулся под утро, еще до света.

Даже краткое забытье принесло свою пользу. Голова начала хоть что-то соображать. Например, что вряд ли Петрович приехал к нам абсолютно случайно. Наверняка его послал кто-то из наших с просьбой не то передать новости, не то разузнать их.

– Как ты здесь оказался, Петрович? – Лицо доктора стало тревожным, и я переспросил иначе: – Что случилось?

Петрович вздохнул, словно собирался нырнуть в ледяную воду, а затем выдохнул короткое предложение:

– Командора замели.

Сказанное было до того невероятно, что я даже не сразу обратил внимание на приблатненную формулировку.

– Кто? – Почему-то память нарисовала подкрадывающегося к Сергею сэра Чарльза с толпой приспешников.

И уж совсем невероятно прозвучал ответ:

– Петруха. Кто же еще?

– …мать! – Я даже не понял, кто так замысловато выругался.

Оказалось – я сам.

33 Кабанов. Обвинения

Первым моим побуждением было разметать всю толпу к какой-то матери.

Ко мне подскочили два солдата-семеновца с ружьями в руках.

Наивные! В тесноте толку от этих ружей, да еще наверняка незаряженных! И стоят же вплотную. Как раз так, что штык в дело пустить – проблема. О том, что я привык как раз к потасовкам в ограниченном пространстве, бедолаги даже не догадываются.

Я мог бы уложить их десятком способов, а потом наверняка прорваться к выходу. Только что дальше? Бежать из Москвы зимой? Куда? До Архангельска, который тоже замерз?

И что делать с моими женщинами? Бросить?

Про ребят я не говорю. Хотя за них тоже могут взяться на тех же основаниях, что и за меня. Ван Стратен наверняка запомнил и Флейшмана, и Ширяева… А уж найти их не проблема. Как не проблема будет догнать по дороге меня.

Все эти соображения промелькнули в один миг. Вся наша жизнь в семнадцатом веке превратилась в непрерывный поединок со смертью. А когда борешься, то эта самая смерть уже не страшна. Где-то в глубине души понимаешь: все равно конечная победа будет за ней. Я действительно не боялся. Только что с остальными?..

– Вашу шпагу!

Я оглядел присутствующих. Петр смотрел на меня с нескрываемым гневом, Алексашка – с интересом, словно на диковинку, Лефорт и Голицын – с откровенным сочувствием, Ван Стратен с торжеством, бывший здесь же Головин – бесстрастно…

Покорность редко доводит до добра. Учитывая же склонность к допросам с пристрастием…

Я извлек из ножен шпагу. Сколько можно было бы сейчас натворить! Пока очухаются, пока поймут…

Клинок мягко опустился на стол. Ломать благородное оружие об колено или швырять его на пол мне было жаль. Да и жила надежда…

– В холодную его!

Оказывается, во дворце Лефорта есть и такая. Но чему удивляться, когда порою приходится наказывать нерадивых слуг?

Там действительно довольно холодно. Из мебели – куча соломы в углу. И никакого освещения. Хоть бы факел оставили!

Пожадничали. Ладно. Ночью можно и без факела.

Обыскать меня не догадались. Между тем в правом ботфорте по привычке спрятан нож. Хороший такой, острый, сбалансированный. И для броска подходит, и для боя.

Но главное – трубка с табаком. Раз не воевать, то покурить.

Машинально на ощупь совершаю ставший привычным ритуал, а сам думаю о создавшемся положении.

Меня не заковали в железо, чего я так боялся. Цепи не веревки, их так просто не порвешь и не перережешь. Хотя позвать кузнеца им никогда не поздно. Может, просто лень заниматься на празднике делами. Даже такими рутинными.

А так – обидно. Уцелеть среди непрерывных боев, не утонуть в штормах, суметь добраться до родины и там закончить свой жизненный путь на плахе под топором палача.

Формально я до сих пор подданный Короля-Солнца, у Петра только числюсь на службе. Но – уж эти вечные «но» – толку от всего этого? Расстояние превращает переписку в процесс длительный. Меня успеют казнить раз сто, причем самыми разнообразными способами, пока Версаль соблаговолит ответить. Да и не будет Людовик объявлять из-за меня войну еще и России. Даже если захочет: никаких границ нет, до врага не добраться.

И не захочет он. Кто я такой? К чему считать себя центром Вселенной? Мало ли во Франции дворян? Как правило, более знатных, чем я. Моя судьба там никого не интересует.

В той же Англии существует определенное общественное мнение, с которым приходится считаться королю, действуют конкретные законы и целая куча правил. Здесь же все зависит от минутного каприза взбалмошного самодержца, одного из самых великих, но и самых кровожадных за русскую историю. Потом нравы смягчатся, Россия едва ли не первой отменит смертную казнь, но я до этого момента в любом случае не доживу. Даже если меня отпустят сейчас на все четыре стороны.

Стоило ли так рваться на родину? Могли бы остаться во Франции. Чудесный климат. Тишина. Покой. Но не понравилось.

Колонизировать Америку, как порой предлагал то один, то другой, конечно же глупо. Мы могли бы при удаче доплыть до Калифорнии, даже найти там золото, только зачем оно – там? Вся наша жизнь свелась бы к непрерывной борьбе за существование. Паши, сей, строй… Даже если подчинишь какое-нибудь индейское племя, все равно ничего хорошего в жизни не увидишь. Любую мелочь пришлось бы или производить из ничего на месте, или везти за тридевять земель. Пока довезешь, не меньше года.

В этом и заключена причина, по которой в конечном итоге все отказались от поиска не обжитых европейцами мест.

Россия давала уникальный шанс, с одной стороны, обеспечить некоторый минимальный комфорт, с другой, и более важной, – попробовать хотя бы в мелочах переиграть историю, введя за много лет кое-какие элементы технического прогресса.

Или никакой альтернативной истории быть не может и мое попадание сюда всего лишь доказательство этому? Своего рода защитная реакция времени на попытки как-то изменить его ткань? Ведь вполне возможно, что все наши действия до сих пор уже давно отмечены в памяти. Если мы не встречали никаких упоминаний о себе, то, во-первых, никто из нас на таком уровне прошлым не интересовался, а во-вторых, куча событий не попала в документы из-за своей малозначительности. Мало ли какие флибустьеры бродили по морям, нападая на суда и города?

Мы провернули немало дел, однако ни одно из них не нарушало главного хода истории. Развевался ли над волнами флаг с кабаньей мордой, или нет, никакой роли не играет.

Как когда-то не сыграло никакой роли мое личное участие в войне. Не потому что я был плох. Но был бы кто-то другой – общий ход дел остался бы прежним. Войну, вопреки расплодившимся книгам и фильмам, выигрывает не один человек. И даже главнокомандующему необходимы солдаты, центры их подготовки, вооружение, снабжение, страна за спиной, в конце концов. А что говорить про обычного взводного, а затем – ротного? Тактический бой судьбу кампании не решает. Разве что повезет угробить главкома той стороны.

Мне – не повезло. Главкомов противника видеть довелось только по телевизору во время интервью с демократической прессой. Для них это были не кровожадные бандиты, а стойкие борцы за свободу. Демократия любит называть вещи совсем иными именами. Хоть суть остается прежней.

Так можно изменить происшедшее или нет?

Боюсь, узнать это мне будет не дано.

За грустными размышлениями то о картине мира, то о себе я выкурил три или четыре трубки. На душе было тоскливо и мрачно. Порою мелькали мысли о женщинах, о друзьях. Но сделать я тут ничего не мог. Женщин, надеюсь, никто все-таки не тронет. Их даже обвинить не в чем. А вот с ребятами дела обстояли много хуже. Если возьмутся всерьез…

И уж о чем я вообще не подумал – это о собственном поведении. Не потому, что не волновался, соблюдал нордическую стойкость. Но представлять, нагнетать ужасы заранее – только делать себя слабее. Да и грядущая реальность всегда отличается от наших представлений о ней. Воображаешь одно, получаешь другое. Придут – будет видно. На самый худой конец у меня есть нож. Только чем он тут поможет?

Очередная трубка гаснет. Во рту уже погано от дыма. Как на душе от случившейся нелепости. Руки вновь машинально тянутся к кисету, однако сколько мне здесь еще сидеть – непонятно, и я решаю приберечь табачок. Может, и зря.

Ладно. Надо поспать. Хотя бы для того, чтобы завтра – или уже сегодня? – быть в форме. Вот удастся ли заснуть?..

Заснуть удалось. А вот проснуться довелось от холода. Хоть жалей о покинутых островах, где заморозить человека невозможно при всем желании. Жара не лучше, но сейчас я мечтал о жаре.

Зубы норовили выбить чечетку. Тело трясло крупной дрожью. Даже было бы неловко, увидь меня кто-нибудь. Хотелось свернуться в клубок этаким котом, попытаться согреться, опыт же нашептывал другое. И я доверился опыту.

Самое трудное – это заставить себя встать и сделать первые несколько движений. Дальше дело пошло значительно веселее.

Я отжимался, приседал, отрабатывал стойки. Хорошо, моя камера была достаточно велика, а местоположение стен я определил заранее, чтобы не налететь на одну из них в процессе занятий.

В итоге стало даже жарко. Я присел на свою соломенную постель, достал трубку, однако покурить мне не дали.

За дверью послышались шаги, затем лязгнул несмазанный засов, и мне в глаза больно ударил свет факела.

– Вас зовет государь.

Хоть не тыкают, и то неплохо. Да и пришли за мной не палач с помощниками, а свои же преображенцы. Пусть из другой роты, однако в полку всегда знают своих офицеров. Меня же пока никто не разжаловал, и даже дела я никому непередавал.

Снаружи уже рассвело. По выходе из подвала солдаты загасили ненужный больше факел. Меня по-прежнему не связывали, и это действовало ободряюще. Но и связать, и заковать в железо – дело не настолько долгое. Было бы распоряжение.

В кабинете, куда меня ввели, меня ждали четверо. Сам Петр, бодрый, но несколько угрюмый, чтобы не сказать – злой, Головин, как всегда довольно спокойный, хозяин дворца Лефорт, задумчивый и несколько вяловатый, и еще не вполне отошедший после вчерашнего застолья Меншиков.

– Будешь говорить в свое оправдание? – буркнул Петр.

– В чем меня обвиняют, государь? – Лебезить я не собирался, соглашаться со сказанным вчера – тем более.

Сесть мне никто не предложил, и я оставался стоять. Единственный в комнате.

Впрочем, ко мне вскоре присоединился Петр. Он вскочил, словно ужаленный, в два шага оказался рядом со мной и, уставясь на меня чуть выкаченными бешеными глазами, недобро произнес:

– Хочешь сказать, что не понял? Так я повторю! Тебя обвиняют в морском разбое. А если мало, то могу добавить от себя – в самозваном присвоении звания и в обмане государя.

Он словно хотел испепелить меня своим взглядом. Только такое количество народа уже пыталось проделать это, что желание царя не достигло цели.

– Мой последний патент на чин капитана выдан морским министром Его Величества Людовика Четырнадцатого Поншартреном, – отчеканил я. – А орден мне король вручил лично за заслуги в войне. О чем в моих бумагах есть соответствующие записи.

Я намеренно начал с последнего обвинения. Одно дело быть человеком без роду и племени, и совсем другое – офицером и дворянином, известным лично королю.

Пусть в бушующей европейской войне симпатии Петра принадлежали англичанам и голландцам, не считаться с французским монархом самодержец не мог. Хотя бы как с собратом по ремеслу.

Царь рассерженно хмыкнул. С бумагами не поспоришь. Даже в семнадцатом веке. К тому же помимо моих собственных патентов я предоставил в свое время рекомендательные письма.

– Теперь о морском разбое. Я имел честь служить Его Величеству в качестве корсара и капера, что также подтверждено соответствующими записями, – продолжал чеканить я.

Правда, мой послужной список я в России до сих пор не показывал никому. Но у меня его никто и не требовал.

– Имея патенты, я обладал полным правом захватывать корабли и суда враждебных держав на основании законов, признанных всеми морскими государствами.

– Так есть, – важно подтвердил мои слова Лефорт.

Он был сухопутным офицером, к тому же давным-давно покинувшим родную Швейцарию, но общепринятые правила войны знал назубок. Как и любой европейский военный вне зависимости от рода войск. И уж разницу между капером и пиратом представлял себе прекрасно.

– Мне плевать, как есть! Мой добрый приятель потерял по твоей вине два судна с товаром! – выкрикнул Петр. – А отнял их ты и никто иной!

– Не отнял, а захватил, – уточнил я, чувствуя поддержку Лефорта. Раз уж Франц на моей стороне, то дела обстоят не так плохо. Должен же царь прислушаться к мнению своего друга!

– Право военной добычи – священное право, – вновь подтвердил мой союзник. – Оно признается во всем цивилизованном мире.

Если мой современник что-либо знает о Петре, то это о его желании во всем следовать за Европой. Трактовку данного желания уже можно оспаривать. Например, ругать царя за разрушение векового уклада, хвалить за него же или порицать, что он ограничился нарядами и техникой, а вот внедрить в своей стране демократические ценности преступно забыл.

Да видел я эти ценности!

При дворе французского короля.

Лефорт стойко вынес направленный теперь уже на него взгляд царя и улыбнулся неожиданно доброй улыбкой:

– Питер, ты не прав. Что скажут о тебе в Европе?

Царь вновь повернулся ко мне. Ноздри его раздувались от гнева, однако теперь самодержцу требовался еще какой-нибудь предлог. Раз уж решил играть по международным правилам.

– Почему скрыл, что моряк? – спросил он меня.

– Потому что я им не являюсь. Просто обстоятельства сложились так, что пришлось повоевать на море. Судьба не дала иного выхода. Но офицер я изначально сухопутный.

Четыре пары глаз смотрели на меня заинтригованно. Ни книг, ни СМИ не было, и рассказ бывалого человека являлся любимым развлечением для многих. Тем более когда речь идет о вещах почти не знакомых. Морские путешествия и схватки со стороны всегда казались исполненными романтики.

– Может, выслушаем историю Санглиера? – предложил Лефорт и кивнул мне на один из европейских стульев. – Садитесь, капитан.

Его положение давало некоторое право распоряжаться даже в присутствии царя. Но я все равно вопросительно взглянул на Петра, как на старшего здесь по положению.

– Садись и говори. Только без утайки. – Самодержец сам был заинтригован не меньше остальных. С его-то любовью к морю…

Времени мой рассказ занял много. Я начал с момента нападения эскадры сэра Джейкоба на ни в чем не повинный корабль, а закончил французскими приключениями. Без упоминаний ряда имен, истории с Черной Кошкой и подробностей последнего плена. Только чисто флибустьерская эпопея с добавлением каперских действий.

Слушанием увлекся даже Головин. Остальные и вовсе открыли рты. Перед ними открывался целый мир, жестокий, в полном соответствии со временем, однако все равно притягательный.

– И ты все это смог проделать? – Глаза Алексашки были круглыми, словно у ребенка. – Нет, мин херц, Санглиер – молодец. Но ума не приложу, как с таким малолюдством можно брать крепости? Мы всей толпой под Азовом…

Говорить простонародным языком в присутствии царя Меншиков не стеснялся. Да и не было еще такого жесткого разделения по сословному принципу. Оно придет позднее, когда уровень одних останется прежним, а другие станут получать определенное образование, читать книги, с детства впитывать в себя понятия, о чем и как можно говорить в своем кругу…

– Война в Вест-Индии больше напоминает набеги. Армии минимальны. Да и народ у меня был отборный. Кроме войны, ничего другого не знал. В Ла-Манше уже все обстояло несколько иначе.

– Рота Санглиера сейчас лучшая в полку, – неожиданно поддержал меня Головин. – Мыслю я, офицер сей немало пользы принести России может. Да и Гранье – артиллерист, каких не найти. Только недовольный вечно. Все ему не так.

– Жан-Жак сейчас, помимо всего, сам занимается изготовлением пороха, – напомнил я. – Если все получится, мы еще преподнесем туркам кое-какие сюрпризы.

«И если у нас всех до того времени останутся головы на плечах», – мысленно добавил я.

– Что с тобой поделать? Молодой Михайло просит за тебя, Лефорт просит, Головин хвалит. Ладно, служи, – смилостивился Петр. Он вообще несколько размяк в процессе моего рассказа. – Но смотри у меня! Если что не так! – И, вновь переходя на нормальный тон, поинтересовался: – Что вы там удумали со своим купцом? Воевода из Дмитрова жаловался, мол, занимаются в его городе неведомым бесовским делом. Я пока покрываю, а сам не ведаю что.

– Скоро узнаете, государь. – Большой радости я не чувствовал, но на душе стало заметно легче. Только отныне надо быть осторожнее. Если по нескольким словам меня чуть не осудили…

– Опять скоро. Твое счастье, времени кататься в Дмитров у меня нет. Завтра опять в Воронеж мчаться. Слушай, Санглиер, мне кто-то из попов жаловался. А может, из пасторов Кукуя. Уж не помню. Правда, что ты живешь с двумя бабами, словно султан?

Блин! Еще один Король-Солнце выискался!

34 Флейшман. Труды и беспокойства

Как выяснилось, нам жутко повезло. И причиной везения следовало считать плохую работу кузнецов.

Когда давление пара стало большим, а предохранительный клапан не сработал, в котле не выдержали заклепки. Они-то повылетали первыми, и в итоге произошел не столько взрыв, сколько развал нашего агрегата. Хотя был бы кто в помещении, убило бы с гарантией.

Нам было не до разрушенного паровика. Арест Командора отменял все далеко идущие планы. Ясно же, что под обвинение в морском разбое подходим мы все. Разве что кроме Ардылова. Володя большей частью оставался на берегу и к нашим делам отношения не имеет. Хотя за компанию вполне могут прихватить и его.

К моему удивлению, Аркаша с Женей принялись размышлять, как спасти Командора. Словно это было хоть сколько-нибудь реально! И еще удивительнее, что к этому же спору присоединился Ардылов. Причем обсуждалась даже не сама возможность, сколько вполне конкретные методы для этого.

Если конкретными могут считаться способы нападения на тюремные застенки с разгромом охраны и последующим бегством через заснеженные просторы гигантской страны, в самый центр которой мы имели неосторожность забраться.

Может, нехорошо, но я думал совсем о другом, более прозаическом. И не только о том, каким образом нам следует скорее мчаться к ближайшей границе, раз уж Архангельск с кораблями недоступен по причине замерзания.

Мысли крутились вокруг другого. Стоило ли так рваться на родину, чтобы схлопотать здесь по заслугам? Беда в том, что в спокойные времена выбиться куда-то наверх человеку не светит, а в переломные все слишком зависит от сиюминутного каприза властелина. Мы рискнули – и вот результат…

Или не все так плохо? По международным, нет, не законам, скорее, правилам, никаким разбоем мы не занимались. Все было сравнительно официально и юрисдикции не подлежит. Тем более третьего государства, никоим боком не замешанного в конфликте.

Только береженого и Бог бережет. А надеяться на милость судьбы – первейший путь к полнейшему фиаско.

Самое лучшее и надежное из того, что стоило бы сделать, – рвать когти немедленно. Не обязательно до границы, но хоть куда-нибудь подальше, до выяснения обстановки. Собраться, сорваться, и ищи, как нас звали. И уж потом из безопасного далека думать, что делать и куда двигаться.

Если бы еще быть уверенным, что не сделаем Командору хуже! Бегство легко посчитать признанием вины.

Отсутствие преступления никого и никогда не освобождало от ответственности.

– Не о том спорите, – прервал я компаньонов. – Мы не в Вест-Индии. Освободить мы можем, да надолго ли? Куда деваться потом?

– Но нельзя же допустить… – начал Калинин.

– Допустить нельзя, а подождать можно. – Решение пришло мне в голову само. – Вдруг все разрешится без нашего вмешательства? Самое лучшее – как можно скорее съездить за женщинами, а потом попробовать затеряться неподалеку. Если все хорошо, то объявимся и придумаем причину отлучки. А плохо… Тогда попробуем отбить Командора в последний момент.

Иначе мы просто утратим уважение к себе и нашему общему прошлому. Даже если в такой попытке не будет никакого толка.

И как назло, Сорокин в Воронеже! Да и с Ширяевым абсолютно непонятно, арестуют ли его вслед за командиром, или какое-то время он еще сможет побыть на свободе? Мы-то люди вольные, и наши отлучки никого не касаются. А вот самовольное оставление части при желании трактуется как дезертирство со всеми вытекающими последствиями. При нежелании никто не замечает, что имярек пропал куда-то на несколько дней. Все же люди…

Тут еще Ленка беременна. Я решил, что худшее позади и можно подумать о потомстве. А Фортуна в очередной раз решила повертеться в капризном танце. Ну и оказалась к нам определенной частью тела. Той, которую любят поминать американцы.

Нам повезло. Собраться мы не успели. Примчавшийся Ширяев сказал, что все в полном порядке и Командор на свободе.

А если бы задержался хоть на час? Ох, долго бы Гриша нас искал. Ох, долго…

Сам Командор заявился где-то через недельку. Румяный с мороза, уставший от дороги, но старательно пытающийся придать себе бодрый вид, он долго расспрашивал о судьбе паровика, интересовался прочими изделиями, а потом заявил, что ближе к весне сюда обязательно приедет Петр и надо показать ему товар лицом.

Это-то как раз понятно. Сумеем убедить царя в своей полезности для грядущих славных дел – заживем, нет – чего доброго, опять придется искать себе пристанище.

– А я ведь запретил ребятам думать о твоем освобождении. Сказал, что лучше подготовиться самим к отъезду. Залечь на некоторое время на дно, а там поджидать благоприятного случая, – признался я, когда мы с Сергеем остались одни.

Неловко каяться в потенциальном предательстве, однако все равно кто-нибудь расскажет. И тогда отношения между нами ухудшатся куда больше, чем если это скажу я сам.

– Правильно сделал, – без осуждения кивнул Командор. – Я тоже первым делом хотел разметать всех к такой-то матери. Хорошо, сообразил, что после этого пути никуда не будет. И мне-то уж ваши демарши точно не помогли бы. Ладно. Хорошо все, что хорошо кончается. Других дел по горло.

На этом тема оказалась исчерпанной.

Последующие дни прошли в работе. Пришлось мотаться в поисках материалов и людей, решать самые разнообразные вопросы, строить второй образец паровика, выпускать штуцера, готовить еще кое-какие штучки вроде аккумуляторов и кучи всевозможной ерунды.

Я много раз пожалел, что выбрал для опытов этот город. Пока все шло на предварительной стадии, он еще как-то устраивал, но если нам суждено развернуться, то требовалось выбрать местечко получше. Так, чтобы была большая река, по которой можно возить грузы, будь то сырье или готовые изделия. Других удобных дорог пока нет.

В идеале возможно вообще перебраться ближе к источникам сырья, к тем же Уральским горам, например, но мы не хотели далеко удаляться от столицы. По крайней мере, в первое время. А потом – к чему гадать? Сначала надо все хоть как-то наладить, получить «добро» из уст царя, занять какое-то положение в общественной иерархии.

Успехи чередовались с неудачами. Аккумулятор изготовить никак не получалось. Зато паровик наконец заработал без особых проблем. Приехавший Сорокин долго пытался изготовить капсюли и чуть не подорвался в итоге. Но Гранье сумел наладить на нашей мельнице производство более-менее одинакового пороха, и мы стали начинять им ракеты. Нам сильно не хватало умелых рук, подходящих материалов и инструментов, времени, а частенько – элементарных знаний.

Отношения с горожанами были сложными. С одной стороны, кое-кого мы обеспечили работой, другие сдавали дома прибывшим со стороны мастерам, у купцов и лотошников оживилась торговля. С другой – по городу упорно ходили слухи, что некоторые изделия наши от лукавого. Штуцера – всего лишь ружья, а вот паровик…

Не обошлось без монахов. Сами они пытались воздействовать на нас словом Божьим, но слышавшие их слова миряне пару раз пытались разрушить создаваемое нами. Хорошо, солдатам удавалось подавить недовольство без крови. Хотя, конечно, кое-кого из наиболее активных деятелей уволокли в Москву к недремлющему Ромодановскому. И что потом было с ними, лично я не знаю и знать не хочу. Добра от князя-кесаря никто не видел.

И уж особенно возросло недовольство, когда Кабанов осуществил свою мечту. Этим делом занимался почти исключительно он в период своих кратких наездов, зато испытания произвели в городе такой фурор, что солдатам просто чудом удалось обойтись без стрельбы по возмущенной толпе.

Дел было столько, что я почти не заметил бега времени. Вроде не так давно справляли всей компанией Новый год, этакую пришедшую вместе с нами традицию, и вот уже постепенно удлиняющиеся дни напомнили нам о весне.

Петр действительно приехал посмотреть на результаты трудов. А с ним – неизменный Алексашка Меншиков и Лефорт. Прочие птенцы гнезда Петрова мотались по большой стране, строили флот, готовили к походу армию, пытались наладить производство мундиров и заготовить продовольствие. Людей монарху остро не хватало. Дел же был непочатый край.

Наша компания опять была в сборе. Впервые после встречи Нового года. Даже Валера с Костей примчались ради такого случая из далекого Воронежа. А Командор с Ширяевым и Гранье были у нас еще за три дня до визита.

– Показывайте, – буркнул Петр, вылезая из возка.

Насколько я заметил, верхом он ездить не любил.

– Прошу, Ваше Величество! – На правах хозяина я повел знатного гостя к сараю, где вовсю пыхтела паровая машина.

Для такого случая была специально изготовлена система шкивов, и сейчас она крутила два станка. Токарный, привезенный нами с собой, и ткацкий, кое-как приспособленный на месте.

– Данная машина позволит существенно облегчить целый ряд производств, – стараясь перекрыть шум, буквально кричал я. – В зависимости от размеров можно подсоединить к ней требуемое количество станков. Готовых изделий будет больше, а людей для работы потребуется меньше.

Безработица не грозила России. Населения не хватало для всех планов Петра. Суровый климат заставлял большинство жителей заниматься сельским хозяйством, и даже в городах большинство держали огороды и домашнюю скотину. Поэтому никаких луддитов опасаться в ближайшем будущем не приходилось.

Петр тщательно осмотрел паровик, немного поработал на токарном станке и даже довольно умело выточил табакерку.

Что нынешний монарх – любитель ручного труда, я знал еще со школы. Труд же токаря пока считался аристократическим, и даже в Европе кое-кто из вельмож занимался им на досуге.

Наконец нам удалось покинуть сарай. У меня в какой-то момент сложилось впечатление, что Петр так и будет вытачивать все подряд, а в промежутках подкладывать дрова в пылающую топку.

– Помимо производства, такие машины в будущем можно ставить на корабли, – подлил масла в огонь Командор. – Она еще далека от совершенства, не все получится и не сразу, но с течением времени надо будет обязательно изготовить несколько пароходов.

Последнее слово было понято без пояснений. Командор рассказал о гребных колесах, нарисовал на снегу небольшой чертеж, в который Петр так и впился горящим от избытка энтузиазма взглядом.

– Вряд ли мы на первых образцах сумеем получить большую скорость, – на этот раз Сергей словно пытался остудить монарха. – Зато корабль с машиной не будет так зависеть от ветра. Маневренность возрастет. Думается, первые пароходы надо будет использовать в качестве буксиров. Потом по мере накопления опыта применение машин на флоте станет увеличиваться. Можно было бы использовать самодвижущиеся повозки, но тут надо прокладывать специальные дороги, потребуется много металла. Короче, это уже будет не через год и не через два.

– Зачем металл? – раньше Петра спросил заинтригованный Меншиков. – Можно просто поехать.

Пришлось нам с Командором в два голоса объяснять царю и его спутникам принцип железной дороги. Как и с пароходами, идея увлекла Петра, и довеском мы долго говорили о создании под это дело целой промышленности. Рельсы, паровозы, вагоны – это действительно была отдаленная перспектива. Настолько, что мы, выходцы из более позднего века, отнюдь не уверены, что успеем заняться ею сами.

– Молодцы! Какие молодцы! – Петр перецеловал всю нашу компанию, начиная с Командора.

Моих заслуг тут было побольше, все-таки Сергей основное время занимался своей ротой, но он оказался ближе к будущему императору. Да и я вместо царского поцелуя предпочел бы лучше нечто более существенное. Сундучок с монетами, к примеру.

– Зело порадовали меня сим изобретением, зело, – возбужденно вымолвил молодой царь. – И тем, что решили подарить его России. Спасибо всем. Отблагодарю.

Последнее слово прозвучало обнадеживающе. Не стоит думать, будто я сугубо меркантильный человек. Но мы впервые открывали целые горизонты и уж, по крайней мере, заслужили не одних восторженных слов. Любой труд должен быть оплачен. А труда было положено столько, что цену можно было назначать любую.

– Область применения следующего изобретения не настолько широка, государь. – Командор подвел царя с его небольшой свитой к установке залпового огня. Усовершенствованной сестре тех, которые мы как-то с успехом применили в Южной Америке.

Внешне сцепленные рамой направляющие с посаженными на них ракетами не производили особого впечатления.

– Точности установка не дает и предназначена для стрельбы по площадям. Например, по вражескому строю. Трупов немного, но взрывы вызывают панику, а испуганный враг – уже побежденный. С помощью ракет мы как-то рассеяли большой испанский отряд. Даже догнать многих не смогли. – Сергей невольно улыбнулся воспоминаниям. – Если же сделать их зажигательными, то можно с успехом обстреливать вражеские города и крепости.

Вот что значит истинный военный! Не так давно Командор возмущался англичанами за их попытку взорвать адскую машину у Шербура, а теперь предлагает подпалить город противника. Все верно: что идет на пользу нам – полезно, во вред – преступно.

– Отойдем в сторону, – увлек высоких гостей Командор.

Все-таки и взорваться на старте могло. Стать причиной смерти царя… Тогда уж лучше самому на кол залезть.

Распоряжался, конечно же, Гранье. Он в последний раз осмотрел установку и собственноручно подпалил запальный шнур.

Ракеты одна за другой уходили с направляющих в клубах дыма, со свистом проносились по небу, а затем все поле перед нами покрылось шапками разрывов.

Все это впечатлило даже немногочисленных зрителей, а что тогда говорить о врагах, случись они на вспучившемся поле.

– Изрядно, – первым на этот раз высказался Лефорт.

– Да мы с таким оружием турок до Царьграда бежать заставим! – восторженно поддержал Алексашка. – Только пятки сверкать будут! Покажем им, где раки турецкие зимуют!

Петр выказал восторг гораздо проще и доходчивее:

– Жалую всех дворянством российским и деревнями на прокорм. Говорите, что надо, дабы побыстрее и побольше сделать все это, – он указал рукой на установку. – Все будет. Сегодня же указы подпишу.

– Место для производства, – начал я. – Материалы. Людей толковых, мастеровых, чтобы им меньше объяснять пришлось. Помощников дельных. Чтобы не только штуцера, паровики да ракеты производить, но еще время хватало бы на то, что изготовить не успели. А уж мы постараемся.

– Обрадовали вы меня, пираты. Зело обрадовали, – Петр никак не мог унять радость.

– Мы хотели бы показать вам еще одну штуку, государь.

К показу этой штуки Кабанов готовился с особой тщательностью. В мерзлой земле была даже вырыта яма, наполовину укрывшая здоровенный воздушный шар. Трубы от костра гнали теплый дым в горловину, и кабаньер, как мы называли это детище по примеру монгольфьера, заранее рвался в воздух.

Пояснения были выслушаны внимательно. Мысль о странствиях по воздушному океану была настолько нова, что не сразу укладывалась в головах. Это Кабанов, бывший десантник, был в ладах с небесной стихией. Даже успел несколько раз испытать свое детище к вящему неудовольствию и страху местных жителей.

Но что ему чужие страхи, когда по возвращении из полета глаза Командора светились счастьем и словно отражали небо! Я-то привык относиться к летающим изделиям лишь как к еще одному виду транспорта. А шар на роль транспорта пока не тянул. Забава.

– Сейчас я поднимусь на нем и покажу, что в полете ничего страшного нет, – закончил Командор.

– А мне с тобой можно? – жадно поинтересовался Алексашка.

По своему живому характеру он стремился испытать как можно больше. А уж полетать – это вообще нечто запредельное.

– Конечно. В нынешнем виде шар может поднять троих.

– Троих? – встрял Петр. – Тогда чего мы ждем?

– Но это может быть опасным, Питер… – протянул Лефорт.

Монарх лишь отмахнулся и первым полез в корзину. Самое удивительное – он помнил о весе и, перед тем как залезть, небрежно сбросил на землю тяжелую шубу. Такой же шикарный, хотя и не слишком умный жест проделал Меншиков. Командор же избавился от громоздкой одежды заранее, а теперь лишь отстегнул мешавшую и ненужную в полете шпагу.

На деле воздушный шар намного безопаснее самолетов. Погода стояла солнечная и тихая. Легкий ветерок подхватил величественно поднимающийся в небо шар и медленно понес его над заснеженными полями. Даже завидно стало.

Внизу вслед за шаром едва не бегом неслась свита Петра. Ничего, вот научимся добывать в больших количествах водород, тогда узнают, какие средства передвижения возможны в воздухе. К походу на Азов не успеем, зато к осени – наверняка. И тогда даже паровая машина покажется забавой.

Полет продолжался сравнительно недолго. Наверно, с полчаса. Командор стравил часть еще не остывшего воздуха через выпускной клапан. Шар обрел часть веса, стал опускаться, и крепкие руки вцепились в болтающийся канат, потянули разом, возвращая царя с небес на землю.

Глаза у Петра были такими же, как у Командора. Восторженными и одновременно – умудренными. Как у человека, постигшего нечто, недоступное большинству.

Похоже, России суждено строить не только морской флот. Пятый океан лежит прямо над головами.

35 Кабанов. На Азов!

Мне доводилось воевать в горах, в городах, в джунглях, на море. И лишь в степи приходилось впервые.

Кругом, куда ни кинешь взгляд, стояли высокие травы. Лишь изредка виднелись небольшие рощицы, да тихий Дон плавно катил свои воды к далекому Азовскому морю.

Часть армии шла к турецкой крепости походным порядком. Зато другая просто сплавлялась по величественной реке. Галеры двигались одна за другой. Среди них затесалось несколько галеасов и даже чисто парусных кораблей. Петр твердо решил блокировать Азов с моря и потому тащил с собой заранее построенные морские корабли.

Флотом назвать армаду было трудно. Скорее, скопищем плавающей посуды. Наскоро сделанные из сырого дерева корабли чем-то напоминали одноразовые предметы. Какое-то время протянут, выполнят поставленные задачи, а дальше все равно придется заменять их чем-нибудь более основательным и долговечным.

Никакого опыта практически ни у кого не было. Кучка иностранных моряков не делала погоды. Кадры вообще готовятся долго, и где уж было обзавестись ими за какой-то год?

Однако энтузиазма хватало. Учились на ходу. Поверхностно, наскоро. Хотя мой собственный путь до капитанского мостика (пардон, до квартердека) был еще стремительнее. И ничего. Я не могу пожаловаться на немилость Фортуны, хотя для успеха одной ее улыбки бывает мало. Надеюсь, нынешние моряки тоже сумеют проявить себя, если придется.

Большую часть времени я проводил с ротой. Порой же Петр вызывал меня на флагманскую галеру, и тогда я шел вместе с ним. Вечерами самодержец то и дело заставлял меня рассказывать истории из флибустьерского прошлого. Интересовался парусными маневрами, поведением команды при абордаже, всевозможными хитростями во время жарких схваток.

Иногда мне случалось мчаться к идущей берегом армии с каким-либо поручением. В общем, мне кажется, за время выдвижения я имел возможность составить более-менее объективное мнение о нынешней петровской армии. До того мой кругозор больше был ограничен ротой да полковыми делами.

Сразу скажу – стрельцы никуда не годились. Они скорее являлись ополчением, чем собственно нормальным войском. Привыкшие не столько готовиться к войне, сколько заниматься торговлей да ремеслами, стрельцы даже заурядный поход переносили с трудом. Марши тоже надо уметь совершать. А тут небольшой переход напрочь расстраивал любой полк. Колонны растягивались, масса народа отставала, сотни были перемешаны, и один хороший налет мог посеять такую панику, что о сопротивлении не было бы и речи. Вдобавок ко всему амуниция стрельцов и вооружение явно оставляли желать лучшего. Пищали тяжелые, неудобные в походе, даже без ремней. Да еще сохранившиеся бердыши, явный архаизм, уже малопригодный для боя. Про дисциплину я вообще молчу. Если уж брать аналогии, то стрелецкое войско больше напоминало янычар. Всегда готовые вмешаться в политику, жадные до льгот, однако совсем не годные для войны.

Ничуть не лучше были и солдатские полки, существовавшие почти на тех же основаниях. Они лишь назывались регулярными. На деле же представляли собой нестройные толпы однообразно одетых людей, по недоразумению зачем-то снабженных оружием. Они-то и занимались военным делом от силы месяц-другой в году, а остальное время посвящали ремеслам да промыслам.

Пожалуй, только два потешных полка и два выборных были армией в полном смысле этого слова. Недочетов хватало и у них. Большая часть офицеров была явно не на своем месте. Слаб был сержантский состав. Но по сравнению с остальными полки эти, Преображенский, Семеновский, Бутырский, Первомосковский, были не шагом – скачком вперед.

Конница, на мой взгляд, была тоже плоха. Причем в равной степени что помещичья, что казачья. Индивидуальная подготовка всадников была на высоте. Только набор людей и коней – это еще не кавалерия. Как набор звуков далеко не всегда слово, а самые лучшие стройматериалы отнюдь не дом.

На Азов шло около семидесяти тысяч человек. Насколько помню, у Суворова под Измаилом было вдвое меньше. Даже грустно, честное слово, видеть огромные силы, брошенные на штурм заурядной крепости. Обычная история – когда нет качества, берут количеством. Судя же по предыдущему походу, даже количество спасает далеко не всегда. Война не терпит дилетантов.

Противник действовал грамотно и умело. Не имея сил дать полноценное полевое сражение, он стал навязывать громоздкой и неповоротливой армии мелкие стычки. Татарские наездники налетали то на отставший обоз, то на какой-нибудь растянутый и усталый полк. Если удавалось – рубили, нет – уходили в степь.

Погони за ними почти никогда не давали результатов. Татары галопом уносились прочь, а ни казаки, ни конные помещики не рисковали далеко отрываться от главных сил. Только раз погоня самозабвенно рванула вперед и скрылась за горизонтом.

Обратно вернулись не более одного из пяти. Татары умело навели преследователей на засаду, зажали их в клещи, и только степь была свидетелем последней отчаянной схватки.

Вырваться удалось лишь тем, у кого были лучшие кони. И кому повезло на отходе избежать татарской стрелы.

В другой раз казакам удалось то же самое проделать с обитателями степей. Их точно так же заманили притворным отступлением в засаду и в одной из балок взяли в мешок.

Рубиться казаки умели. Сотню татар превратили в фарш за четверть часа. Все это было сразу представлено Петру как победа, и вечером, когда галеры пристали к берегу на ночевку, начался бурный праздник с орудийной канонадой, фейерверком, водкой и обильной похвальбой.

Был бы я на месте противника, праздник закончился бы плохо. Напрасно я напоминал царю, что война не место для всеобщего разгула. Было бы гораздо больше пользы ускорить марши, чем без конца устраивать стоянки, дневки, праздники…

Да только ускорить – это вряд ли. Стрельцы и солдаты к большим переходам были непривычны. Это не ратовать на площадях в пользу того или иного решения, требовать вольностей и новых привилегий. Для политической борьбы требуется только луженая глотка, а для войны – постоянные учения и высокий воинский дух.

Петр и сам понимал, что армии как таковой у него пока нет. Как и то, что в краткий срок ничего путного сделать в данной сфере не получится. Оставалось полагаться на время да на те кадры, которые постепенно взрастали в потешных полках. Но и нагрузка на любимцев ложилась немалая.

Чтобы окончательно не стеснить армию, и без того едва ползущую со своими обозами, часть провианта доставляли по Дону кораблями, а уж затем перевозили на телегах к основным силам. Мне самому дважды пришлось сопровождать вереницу повозок и стада быков, предназначенных на заклание.

Один раз все сошло благополучно. Даже на обратном пути, когда я резал угол, стремясь вывести людей к месту, куда предположительно переместилась флотилия, мне не попалось ни одного татарского разъезда.

Тут уж как повезет. Уж этот-то урок я сполна усвоил еще на горных дорогах своей первой войны.

Второй раз хоть не надо было перегонять стадо. Но и без него было ненамного легче. Разнообразные повозки были до предела нагружены мешками с мукой и крупой и бочонками с порохом и водкой. Волы, используемые в качестве тягловой силы, – животные, конечно, выносливые и более сильные, чем лошади. Зато заставить их перемещаться быстрее невозможно. Они будут брести и брести все время на одинаковой скорости, и пешеход при желании вполне способен играючи обставить весь этот караван.

На все у меня были две роты преображенцев да казачья сотня.

Часть казаков я сразу услал в дозоры.

– Нападут незамеченными – собственноручно на оглоблях повешу, – предупредил я сотника.

Казаки до сих пор считали себя не столько подданными, сколько союзниками московского царя, и с ними требовалось вести себя построже. Тут просто – отпустишь вожжи, и вмиг сядут тебе на голову. В бою же, в зависимости от настроения, то ли в атаку кинутся, то ли в отход.

– Тады вешать некого будет, – хмыкнул сотник.

Звероватого вида, с чуть раскосыми на восточный манер глазами, Лука производил впечатление воина бывалого и чем-то напоминал мне былых спутников по далеким морским походам. Наверно, тем же стремлением к определенной самостоятельности с признанием в отдельных случаях строжайшей дисциплины. Лишь бы тот, кому придется подчиняться, был с его точки зрения достоин доверия и не подставлял напрасно под убой.

– Ничего. Я и мертвых поближе к небу подниму.

– Да не боись. В запрошлый раз все было спокойно. – Лука был со мной при первом сопровождении каравана. – Дойдем и на этот…

– То в прошлый. Не знаю, как ты, а я стать чучелом для рубки не стремлюсь. Когда дойдем, тогда и будем радоваться. Выполняй.

Я посмотрел, как Лука быстро распределил казаков, часть разослал группками по три-четыре человека, а остальных оставил при себе. Огнестрельного оружия у казаков было мало. Пистолеты и ружья уживались с луками. Зато сабли и пики были у всех, и мне уже доводилось видеть, как ловко пользуются ими казаки.

– Самое паршивое – это то, что при нападении нам придется уйти в оборону, – заметил я Ширяеву и Голицыну. Последний замещал командира другой роты, заболевшего пару дней назад.

Болезни были подлинным бичом армии. В отсутствие элементарного ухода заболевшие солдаты и офицеры с легкостью переселялись в мир иной, и могилы были наиболее заметным следом на проделанном пути. Невольно думалось – коль так пойдет дальше, то к Азову в строю останется не больше половины армии. Остальные будут следовать в обозе. А то и не следовать никуда.

– Разве есть что иное? – несколько удивился Голицын.

– К сожалению, в нашем случае – нет. Пехотой мы можем отогнать кавалерию, а вот догнать ее – увы, не получится. Но запомни, Михаил, обороной сражений не выигрывают. Только нападением. – Голицын был человеком способным и старательным. Но очень уж нынче на Руси въелась в кровь осторожная тактика. Встретил противника – остановись и жди, пока он на тебя нападет. А уж чтоб самим…

Самое же мерзкое – потом история повторится, и мы получим русско-японскую войну с ее чудесами героизма на рядовом уровне и сплошь отрицательными образчиками стратегии – на высшем.

День уже перевалил на вторую половину. Как бы мы медленно ни ползли, однако до основных сил осталось сравнительно недалеко. Без возов я бы довел солдат часа за три. С возами же переться, пожалуй, придется чуть не вдвое дольше.

– Похоже, нам навстречу порожняк идет, – Григорий кивнул на мчавшийся к обозу наметом правый головной разъезд.

– Сомневаюсь. – В душе возник нехороший холодок. – Луку ко мне. И Голицына тоже.

Звать сотника не пришлось. Он тоже заметил казаков, сразу понял все и сам подъехал ко мне.

– Не иначе, накаркали. – Конь под Лукой танцевал, словно возбуждение хозяина передалось и ему.

Один из дозорных на скаку несколько раз махнул пикой, и сотник перевел значение сигнала:

– Татары. Сотни три. Сюда идут.

– Так… – Я вспомнил недавно пройденный путь. – Лука, забирай своих. Видел балку справа? Незаметно уходи туда. Потом сиди и жди. Представится удобный момент – ударишь. Давай, действуй!

Сотник быстро прикинул и согласно кивнул:

– Лады. Сделаем.

Он тут же умчался собирать свою кавалерию. В обороне она все равно ничего особенного из себя не представляла, а так хоть появлялся лишний шанс.

– Возы в круг! – Раз уж Лука так уверен в том, на что наткнулись казаки, то ждать донесения не было никакого смысла.

Возницы засуетились, составляя из повозок некое подобие вагенбурга. Дело было известное, знакомое, и подгонять никого не требовалось. Кроме волов, но флегматичные животные явно не разделяли людских тревог.

Пыль при перестроении поднялась такая, что уход казаков остался незамеченным. Дозор подлетел, и старший выкрикнул то, что мне уже поведал Лука. Вплоть до предположительного числа нападавших.

– Давай в круг. – Я не хотел, чтобы разведчики демаскировали ушедших товарищей.

Остальным дозорам предстояло действовать на свой страх и риск. Кто хочет, могли попробовать успеть к уже устроенному вагенбургу, остальным лучше было попытаться затеряться в степи.

Наконец появились татары. Они сразу заметили наше импровизированное укрепление и понеслись в атаку, постепенно наращивая скорость. А уж крик подняли такой, что мне поневоле приходилось повышать голос, дабы быть услышанным.

– Гриша, на тебе передний фас. Михайло, держи фланги и тыл.

Главное было выдержать первый удар, и я пока поставил сюда всю свою роту. Штуцерников в моей команде была всего дюжина, плюс столько же у Голицына. По меткости и дальности стрелки не знали равных. Зато на перезаряжание штуцера уходило гораздо больше времени, чем на простую фузею.

Я торопливо обходил готовых к бою солдат и в последний раз напоминал им основные правила:

– Помните, чему я учил! Огонь вести по команде плутонгами. Тщательно целиться. Ни одна пуля не должна пропасть зря. Об упреждении не забывать. Сразу после выстрела сноровисто заряжать, чтобы быстрее быть готовым к стрельбе. Гренадерам бросать гранаты тоже по команде. Не бояться. Если каждый будет действовать умело, татарам нас в жизни не взять.

Впрочем, у татар мнение было иным. Им, наоборот, казалось, что удастся доскакать, с налета перемахнуть через препятствие, а там уж всласть поработать саблями.

– Первый плутонг… – я прикидывал расстояние с таким расчетом, чтобы успели перезарядить до того, как всадники окажутся перед возами. А заодно жалел, что так и не успел ввести бумажные заряды к ружьям. Те самые, которые получат распространение несколько позднее. Тогда скорострельность повысилась бы раза в полтора. Но тут виновата нехватка бумаги. Промышленности-то практически нет, и попробуй напаси патронов на всю немалую армию. Или хотя бы на ее наиболее подготовленную часть. Стрельцов чему-то учить уже бесполезно.

– Пли!

Нет, все же не зря я гонял солдат и часть своих денег вкладывал в сверхлимитный порох. Не меньше десятка всадников вылетело из седел. Остальные продолжали нестись, еще надеясь взять нас с ходу, без дальнейших задержек и проблем.

– Второй плутонг… Пли!

На этот раз залп был еще удачнее, да и расстояние ближе.

Солдаты торопливо шуровали шомполами, стремясь успеть выстрелить еще раз, но конница была уже рядом.

– Гранаты!

Убойной силы у нынешних гранат почти нет. Разве в лоб попадет, или кого-то осколок уж очень неудачно достанет. Зато грохота от них столько, что запросто сбивает с толку людей. Коней же может перепугать капитально. Лошадь вообще животное пугливое. А тут сразу и гром, и огонь, и дым. Полный букет лошадиных удовольствий.

Взрывы действительно выглядели со стороны очень эффектно. Казалось, вздыбилась сама земля. Хотя на деле не останется даже воронок. Разве что небольшие круги выгоревшей травы послужат кратковременным напоминанием о падении гранаты.

Лошади знать этого не могли. Они просто рванули в стороны, стремясь убежать от того страшного, что вдруг встало на пути, и все умение всадников не могло сразу остановить их, направить бег в нужную сторону.

Я убедился, что первый плутонг вновь вооружен, но отдавать команду пока не спешил. Стрельба по движущейся цели требует соответствующего умения, и, как я ни гонял своих людей, овладели ею далеко не все.

– Штуцерникам прицельный огонь по готовности. Стараться выбить тех, кто побогаче одет. Остальным ждать.

Пока противник воевал с лошадьми, я и сам успел пару раз выстрелить из взятого с собой ардыловского изделия.

Наездники не решились атаковать нас еще раз в лоб и закружились вокруг вагенбурга в беспокойной карусели. На нас посыпался дождь стрел. К счастью, что бы там ни говорили позднее, попасть на полном скаку достаточно трудно. Но кое-какие потери мы все-таки несли.

С нашей стороны стреляли исключительно штуцерники. Тут тоже дело обстояло не очень хорошо. Многие забывали взять соответствующее упреждение. Поэтому наши пули тоже достигали цели нечасто.

Ситуация получалась патовая. Мы не могли одолеть носящихся по кругу татар, как не может одержать победу любой обороняющийся просто потому, что инициатива принадлежит не ему. Не могли нас победить и татары. Оставалось ждать, пока у кого-то не иссякнут боеприпасы или же у наездников – терпение.

Терпение иссякло быстрее. Очевидно, татары решили, что наши ружья разряжены, и бросок к вагенбургу у них получится.

Они рванули к нам сразу с нескольких направлений, рассчитывая хоть где-то добиться успеха. Вот поэтому я и приказывал не стрелять никому, кроме штуцерников.

Залп практически в упор был для татар неожиданным и страшным. Помнится, Суворов специально приучал лошадей идти прямо на выстрелы. Наш враг не был столь предусмотрительным. А тут еще несколько последних гранат…

Те, кто не был сражен выстрелами, вновь понеслись кто куда. Причем, по иронии судьбы, многие как раз к заветной балке.

Сам я выстрелить со всеми не успел. Зато, едва чуть рассеялся дым, подловил удаляющуюся спину наиболее богато одетого противника и надавил на курок.

Татарин покорно свесился набок. Истинный наездник, он даже мертвым не потерял стремя и продолжал нестись за своим конем. Правда, плашмя и отмечая телом каждую кочку.

По-моему, я угадал, и покойник был или главным, или одним из главных в подловившей нас компании. После его смерти среди нападавших явно наступило замешательство, а тут еще из балки, куда несло добруюполовину уцелевших, навстречу выметнулись казаки Луки…

Нам тоже досталось. От стрел погибло четырнадцать человек. Вдвое больше было раненых. Вдобавок перебита была часть волов, и нам пришлось изрядно потрудиться, где впрягая в повозки трофейных лошадей, а где перекладывая часть груза.

Я уже всерьез стал опасаться, что тьма застигнет нас в пути, но под самый закат навстречу нам показался разъезд помещичьей конницы. Большой разъезд, в сотню с лишним коней.

До армии было совсем недалеко. Да и до Азова оставалось несколько неспешных переходов…

36 Флейшман. У стен Азова

Судьба упорно не давала мне покоя. Напрасно я считал, что уж теперь смогу повесить шпагу на любимый еще не сотканный ковер и заняться исключительно коммерцией и производством. Вернее, та самая коммерция как раз-то и заставила отправиться в края, где скоро должны были загрохотать орудия.

С момента отправления армии мы успели изготовить очередную партию штуцеров, а уж ракет наделали столько, что могли бы закидать ими какой-нибудь заштатный городок, наподобие покинутого нашей компанией Дмитрова.

Да что ракет? У нас даже появилась вторая паровая машина. Верхом совершенства она не являлась, боюсь, до совершенства нам как до пенсии, если не дальше. Тут важен факт. Толчок дан. Потихоньку, полегоньку, но хоть какое-то изобретение появилось значительно раньше положенного времени. Глядишь, прочее тоже появится быстрее.

Кабаньер, к примеру. И не только. Дизель в реальности в состоянии работать даже на подсолнечном масле. Я запомнил передачу, случайно виденную по телику еще там, в будущем, как в какой-то деревне мужики заправляли маслом трактор. Им выходило дешевле солярки. И ничего, работал…

Паровики я оставил в нашей новой «вотчине» – Коломне, а ракеты, порох и штуцера потащил к Азову. Дорого яичко к Христову дню. Оружие – к войне. Если не доказывать свою незаменимость, то кто в нее поверит?

Путь до Дона был ужасным. Зато потом, по воде, стал больше походить на спокойное мирное путешествие.

После Черкасска, по слухам, стало опаснее. Кто-то где-то видел отряды татар. Потому держаться мы старались подальше от берега и даже на ночь не высаживались на сушу, а бросали якоря посреди реки. Ну и, конечно, назначали усиленную вахту и вообще были готовы вступить в бой.

Слухи так и остались слухами. Для нас. К Азову мы добрались на редкость благополучно. Вся местность вокруг крепости была забита войсками. Стрельцы в кафтанах разных цветов, старые полки иноземного строя, преображенцы, семеновцы, казаки, дворянское ополчение, масса артиллерии, а над всем этим приветом из другого времени – наш первый кабаньер.

Глядя на него, многие стрельцы крестились, а то и просто плевали через левое плечо. Мол, сгинь, нечистая сила!

Петра пришлось поискать. В конце концов нас послали на одну из батарей, которой якобы управлял сам царь. А может, не управлял, а смотрел, как управляют другие.

Гремела редкая канонада. Пушки и мортиры то и дело окутывались дымом, посылая очередное ядро в сторону крепости. Насколько я мог рассмотреть, обычно без малейшего толка. Оттуда отвечали с точно таким же эффектом. Словно для обеих сторон важно было соблюсти некоторый декорум. Или выполнить план по расходованию пороха.

– Боюсь, осада опять затянется, – покачал головой Женя.

Он был единственным из помощников, взятым в дорогу. Ардылов и Кузьмин продолжали трудиться в мастерских, а Калинин занимался поисками серной кислоты. По идее, на наши нужды запаса уже хватало, но, как всегда, хотелось иметь его побольше. Тем более необходимые химикаты являлись большой редкостью.

– Мы же пришли ко всеобщему воспоминанию – второй поход на Азов окажется успешным, – ответил я.

– Только сроки назвать не смогли, – улыбнулся Кротких.

– Надеюсь, в чем-то мы их изменили. – Кабаньер был тому лучшим доказательством. Уж о его существовании никто из нас не читал ни в учебнике истории, ни в художественной литературе.

Впереди у пушек кто-то ругался с такой страстью, что порой заглушал пушечный гром. Мы с Женей невольно переглянулись, явно подумав об одном и том же человеке, и ускорили шаги.

Конечно, это был он. Наш славный Жан-Жак крыл матом на пяти языках. Его собеседник пытался возражать в ответ, только кто сравнится по сочности выражений с бывалым флибустьером? Даже будь он царем Всея Руси. И ведь был. Наш бравый канонир усиленно налетал на бомбардира Алексеева, сиречь, царя Петра, последний же с упрямством прирожденного самодержца пытался настоять на своем.

Несколько в сторонке я увидел Командора с Алексашкой и молодым Голицыным, терпеливо ждущих конца спора.

– Ну и бросайте ядра на… К зиме гору навалите, по ней на крепость заберетесь! – долетел крик Жан-Жака.

Нервы француза не выдержали. Он отвернулся от царя, сделал несколько порывистых шагов в сторону и зло уселся прямо на землю. На крепость Жан-Жак демонстративно не глядел.

Неподалеку оглушающе вякнула мортира. Невооруженным глазом было видно, как здоровенная бомба поднимается в небо по крутой дуге, а затем падает вниз, не долетая до стены добрых ста метров.

– Что это они? – после приветствий спросил я у Командора.

– Не могут сойтись во взглядах на артиллерийское дело, – дипломатично ответил Сергей.

Глаза у него были веселыми. Осада явно не давала поводов для отчаяния, хотя и для радости тоже. Как я узнал чуть позднее, импровизированный флот Петра в первые дни отогнал турецкие корабли, отрезав крепость от моря. Но на этом успехи закончились. Стрельба была неумелой, и большинство ядер пропадало впустую. Никаких значительных повреждений стенам нанести не удалось. Поэтому разговоров о штурме пока не было.

Вновь рявкнула мортира, на этот раз другая. И снова бомба упала с недолетом.

Петр долго смотрел на крепость, потом подошел к Гранье, сел рядом и положил руку канониру на плечо.

Обиженный Жан-Жак сбросил руку, словно не царь пытался помириться с ним, а какой-нибудь провинившийся забулдыга.

К чести Петра, каким бы самодуром он ни был, голос разума иногда был для него важнее сиюминутных чувств. Он что-то стал тихо говорить Жан-Жаку, вновь положил руку тому на плечо, и на этот раз бывалый флибустьер оттаял.

Никто из нас не решался подойти к сидящей парочке. Мы лишь пытались понять, о чем идет речь. Гранье явно сказал что-то примиряющее, встал и пошел к ближайшей мортире.

Канонир долго колдовал рядом с ней, прикидывал ветер, подбивал клин, бывший своеобразным механизмом наводки, и наконец сам взялся за пальник.

Казалось, все вокруг, задержав дыхание, следили за полетом грозного снаряда. И наше ожидание было вознаграждено по-царски.

Бомба перелетела через стену и взорвалась сразу за ней.

Среди артиллеристов и стрельцов прикрытия раздались восторженные крики. Совсем как у болельщиков при виде того, как любимая команда забивает в ворота соперников красивый гол.

Сам Петр в несколько широких шагов оказался рядом с виновником торжества и порывисто расцеловал его.

– Дружок у вас! Самого государя переспорил, – восторженно покачал головой Меншиков.

Будущий Светлейший, человек, несомненно, разносторонне талантливый, к пушкам никогда не лез. Артиллерийская стрельба – целая наука, требующая математических знаний и расчета, а как раз науки являлись слабым местом Алексашки.

Только сейчас Гранье заметил меня и Женю в числе зрителей. Он немедленно устремился к нам и, едва успев поздороваться, засыпал простейшими вопросами:

– Ракеты привезли? Сколько? А порох? Уже неплохо.

Подошедший Петр спросил почти то же самое. С добавлением о штуцерах и общем ходе дел. Постройка второй паровой машины привела его в восторг не меньший, чем удачная стрельба.

Тем временем подошла часть груза. Гранье сразу позабыл обо всем и бросился осматривать привезенное богатство. Вскоре прежняя мортира выстрелила уже с нашим порохом. Жан-Жак сделал кое-какие поправки, пристрелялся, после чего заговорила вся батарея. Несколько бомб одна за другой попали в угловую башню. Другие обрушились на стены. Даже те, которые не попали в конкретную цель, упали совсем близко. В памяти всплыло где-то не то читанное, не то слышанное слово: «Накрытие».

Теперь никто бы не назвал канонаду вялой. Орудия одно за другим выплевывали в сторону крепости ядра и бомбы. Вдобавок Командор вызвал сводную команду штуцерников, выдвинул их вперед и несколько в сторону, расположил цепью и устроил своеобразный тир. Мишенями служили мелькающие на стенах турки.

При виде какого-то подобия успеха Петр оживился и теперь то ходил следом за Гранье, то пытался сам воспользоваться наглядными уроками нашего канонира.

Уйти, когда не только царь и Алексашка, но и все приятели оставались здесь, не получалось. Хотя находиться среди грохота было тоже несладко.

Наконец не то Гранье, не то сам Петр вспомнили о ракетах. До сих пор их берегли, а тут с привозом мною новой партии появились как бы лишние. Ну, не лишние, но и не последние.

Серьезного вреда крепости, всем этим стенам и башням, новоявленные предки «катюш» причинить не могли. Зато несколько проредить защитников, посеять среди уцелевших панику, а заодно и подпалить пару домов – вполне.

Залп был впечатляющ. Мы не видели всего, что творилось в городе, зато неподалеку от батареи… Часть стрельцов попадала на колени, вознося молитвы к равнодушным небесам, часть упала ничком в ожидании конца света, а более слабые и нервные бросились в разные стороны, и более выдержанным преображенцам Кабанова пришлось их отлавливать по всему ближайшему полю.

– Зело славно! – Чумазый Петр радовался, словно ребенок, получивший новую, никогда не виданную игрушку.

От удачной стрельбы он пьянел похлеще, чем от вина. Да и не он один. Наверно, люди так бы и продолжали палить по крепости, но уже явно стал проявлять себя вечер.

– Завтра продолжим. – Царь с удовлетворением покосился на поврежденную башню. – А пока пойдем – посидим, отдохнем…

– Я останусь, – отказался Жан-Жак. – Ночью турки обязательно попробуют починить разрушенное. И тут я по ним вдарю. Не хочу завтра начинать сначала.

Мысль увлекла Петра. Глаза на закопченном лице сверкнули в предвкушении очередной козни. Это для солдат война – трагедия и тяжелый труд. Для правителя она забава.

– Хорошо. Я обязательно подойду попозже. Только не начинайте без меня. – Ждать некоего часа было не в характере Петра.

– Я тоже останусь, государь, – после краткого раздумья сообщил Кабанов. – На месте турецкого командующего я обязательно решился бы на вылазку. Раз батарея стала опасной, самое лучшее – уничтожить ее. Было бы неплохо подтянуть сюда часть сил. В худшем случае сумеем отбить нападение. В лучшем – попробуем ворваться на плечах противника в крепость.

По своему незначительному чину претендовать на руководство операцией Командор не смел. Хотя я чувствовал – хочет, и еще как. Тем более крепости нам брать доводилось. Пусть не такие грозные, так и людей у нас было поменьше. Зато каждый из них был не в пример лучше подготовлен, чем любой из собравшегося здесь воинства.

– А турки заметят, и вылазки не будет, – возразил Меншиков.

Мне показалось, что идея подготовить засаду ему понравилась, но то, что она пришла не в его светлую голову, заставляло искать слабые стороны в плане. Зачастую очевидные, на которые легко смог бы найти возражения даже я.

– Полки в любом случае надо подтягивать ночью. А стрельцов убрать к чертовой матери. Толку от них… Только под ногами путаются. – Стрельцов Командор откровенно не жаловал.

Царь тоже стрельцов не любил с детских лет, но все-таки его несколько задевало, когда так пренебрежительно относились к основе его войска. Пока задевало. Скоро полетят стрелецкие головушки, давая Сурикову возможность написать бессмертную картину. Но притом Петр понимал справедливость прозвучавших предложений и возражать не стал:

– Так и сделаем. Я к полуночи Гордона пришлю с потешными и бутырцами. А потом и сам подъеду пострелять малость. Раньше смысла не вижу. Ладно. Не прощаюсь. Михайло! Ты с кем?

– Я останусь здесь, государь, – без колебаний принял решение Голицын. – Со своей ротой.

– Как знаешь, – настаивать на чем-то Петр не стал. Хотя порою пить с ним приходилось в приказном порядке.

– Уж полночь близится, а Патрика все нет. – Несмотря на показную иронию, на душе было неспокойно.

– А ночь в июле только шесть часов, – в тон мне отозвался Сергей. – Вот только укачивать кого-то в колыбели не стоит. И полночь, кстати, давно миновала.

Мы сидели в крохотной ложбинке позади батареи у почти погасшего костра, пили кофе из запасов Командора и курили трубки. Каждые четверть часа очередная мортира грозно бухала, оглушала нас, посылая в сторону крепости бомбу, напоминая тем самым туркам о нашем существовании и о нависшей над ними угрозе.

Гордона с обещанными полками действительно все не было. Как не было и обещавшего подъехать Петра. В итоге все прикрытие составляли две роты преображенцев да стрелецкий полк.

Десяток штуцерников Командор заранее выслал попарно в секреты. Этих людей он готовил не только к стрельбе, но и к разведке. По прошлому опыту знаю, нет ничего хуже – сидеть, не ведая о творящемся в округе.

– Заблудись, наверное, – подал голос Голицын. – Темно же.

Вождение войск в темноте – целое искусство. Тут при дневном свете маневрирование удавалось не очень, а уж ночью…

Разлитую в воздухе тревогу ощущали все. Иначе с чего бы Командору произнести успокаивающе:

– Ничего. Орудия заряжены картечью. Уж пару сюрпризов мы в любом случае преподнесем. А вы бы, Юрик, шли пока к себе. Мало ли чем черт не шутит?

Вместо ответа Женя провел рукой по струнам. Явно хотел исполнить какую-нибудь подходящую к случаю вещь, но Командор покачал головой, и пришлось умолкнуть не начиная.

Мы бы в самом деле могли уйти. Никаких обязанностей у нас с Женей не было. Так, задержались с друзьями. Но что-то продолжало удерживать нас у погасшего костерка. Нечто иррациональное, бессмысленное с точки зрения логики, однако важное для нас.

– Вот так и ходи в гости, а тебя потом гонят в три шеи. Куда мы пойдем, Командор? Ночь же на дворе, а места незнакомые. Еще заблудимся, – возразил я. – Да и сам говорил – утро скоро.

Ответить Командор не успел. От орудий к нам торопливо спустился недавно ушедший туда Гранье и коротко сообщил:

– Идут!

Как он смог что-либо углядеть в темноте, оставалось тайной. Но до сих пор Жан-Жак не ошибался никогда. И подтверждение этому пришло буквально спустя минуту в виде одного из дозорных егерей.

– Турки! Много! Прямо на пушки прут!

– Роты, тихо в ружье! Стрелецкого полковника ко мне! – едва ли не шепотом распорядился Командор.

Стрельцы тоже не спали, и потому полковник, уже в летах, бородатый и вечно всклокоченный, появился быстро.

Чины частенько не играли роли. Даже Алексашка был всего лишь поручиком. Поэтому разбираться, почему им командует капитан, стрелец не стал. Видел его беседующим с царем, и этого было достаточно. А ведь мог бы поспорить. Единого начальства в прикрытии не было, но уж как-то само выходило, что «потешные» всегда главенствовали над прочими родами войск.

– Сразу после залпа атакуешь турок. Задача – хоть всем полечь, но орудия не отдавать. Иначе на том свете достану. Я с преображенцами ударю во фланг. Если получится – пытаться ворваться в крепость. Людям передай – подмога скоро подойдет. Все. Выполнять, – тон у Сергея был таков, что никаких возражений последовать и не могло. Но на всякий случай Сергей повернулся ко мне: – Юра, проследи. На рожон не лезь.

Полковник растворился во мраке, и мне пришлось следовать за ним почти наугад. От покинутой ложбинки грянула песня. Очевидно, Кабанов специально решил позабавить напоследок турок, показать, что их тут явно никто не ждет.

Интересно, многие ли понимали, о чем поется в песне? Вроде по-русски, а явления нет. И еще долго не будет. С нашей помощью – возможно никогда. Если удастся переменить хоть что-нибудь.

Я был несправедлив к стрельцам. Выдвинулись они достаточно тихо. Мы практически подошли к орудиям, когда над полем прозвучал резкий выкрик Гранье:

– Пли!

Тьма раскололась, на миг осветила действительно несметные полчища врагов. Грохот больно ударил по ушам, а тут еще зашипели ракеты, сорвались с направляющих и пошли к городу.

При их прощальном свете можно было рассмотреть, что первые ряды нападавших буквально сметены картечью. Остальные топчутся, не зная: то ли бежать назад, то ли рискнуть и рвануть вперед? Ведь до орудий осталось-то несколько десятков метров…

Ободренные замешательством противника, стрельцы лавиной бросились в атаку.

Я находился рядом с полковником несколько позади основной схватки. Тьма мешала различить подробности, однако даже по крикам было понятно: наша берет! Мы шли вперед к заветной крепости, и я даже подумал, что зря Командор перестраховывался, создавал резерв, когда все так просто, один рывок и…

На середине пути к врагу подошло подкрепление. Крики стали громче, изменили свой тон, а затем на нас хлынула масса людей. Только что побеждавшие стрельцы как-то быстро впали в панику и теперь старались спасти свои жизни, удирая самым бессовестным образом.

– Полковник!

Но он и без моего крика бросился наперерез, а уж крыл при этом так, что мог позавидовать иной боцман.

Бывшая с нами резервная сотня перехватила часть бегущих. А тут на нас нахлынула волна турок, и дальнейшее я воспринимал с трудом. В памяти остались какие-то фрагменты. Выпады, парирования, крики, стоны, рывки вперед, откатывания назад, пока откуда-то сбоку не грянул никогда не слышанный мной наяву, но знакомый по фильмам клич:

– Ура!

Удар двух рот во фланг вновь переменил ситуацию. На этот раз в панику впали турки. Пусть их было в несколько раз больше, но тьма не позволяла оценить реальные силы подошедшей подмоги. Порыв же преображенцев оказался таким, что попытавшиеся что-то сделать были сметены, а остальные сочли за благо не испытывать дальше переменчивую судьбу.

Зато стрельцы, по крайней мере какая-то их часть, воспряли духом и поддержали атаку Командора. Был рывок, бег, а когда я чуть пришел в себя, то оказалось, что стою на стене у той самой башни, которую днем обстреливал Гранье.

Небо начинало светлеть. Потихоньку, медленно, и до рассвета оставалось немало времени. Но для нас гораздо важнее прихода утра был приход подкрепления. Наскоро собранный совет определил наши собственные силы – остатки двух рот преображенцев да меньше сотни стрельцов. Да плюс мы с Женей, попавшие сюда неведомо как, зачем и в каком качестве. Вернее, еще я – понятно, но когда к драке присоединился Кротких?

Со стороны покинутой батареи Гранье слышался частый перестук барабанов. Очевидно, заблудившийся Гордон все-таки вышел к назначенному месту и теперь явно спешил к нам.

– Кротких! Раз уж ты без гитары, то поторопи наших! Всем приготовиться к турецкой контратаке! Ружья зарядить! Попробуем отбиться огнем, – распоряжался Кабанов. – Нам продержаться – всего ничего.

Ничего – это хорошо. Однако турки набросились на нас огромной толпой. Залп фузей, штуцеров и пищалей не остановил их натиска, и все опять завертелось в карусели рукопашного боя. В той самой, которую потом и не вспомнишь толком.

Рядом со мной рухнул стрелецкий полковник. Ятаган едва не разрубил его пополам. Здоровенный турок обрушился на меня, и пришлось применить все умение, чтобы не стать следующей жертвой.

Шпага не ахти какое оружие против ятагана. Не знаю, чем бы кончилось дело, однако какой-то солдат ударил моего противника штыком в спину. Затем солдата в свою очередь рубанули откуда-то сбоку, и мне оставалось только отомстить за смерть моего спасителя. Благо, убийца был менее умелым, чем тот, с которым я дрался перед тем.

Передо мной оказалось сразу двое. Я уж приготовился распрощаться с жизнью, но вокруг раздались яростные крики, и народа на стене сразу стало больше. Только уже не турок, а ворвавшихся сюда солдат. И где-то рядом гремел голос Патрика Гордона:

– Вперед! Не задерживаться!

Сил идти вперед у меня не было. Да это было и не нужно. Мне. Проход в крепость был открыт, и дальнейшее зависело от подошедшей подмоги. Три полка – немного, но это лучшие полки. А там…

Азов был все-таки взят…

37 Кабанов. Командор

Винниус готовил в Москве какую-то особо почетную встречу победителям, и Петр покорно ждал, не вступая в столицу. Самодержец вообще был склонен к дешевым театральным эффектам. Причем относился к ним до неприличия серьезно. В нем было намешано много и хорошего, и дурного. Последнего могло бы быть и поменьше. Только все равно история практически не оставила никакого выбора. Или очередная Смута с последующим прозябанием страны на второстепенных ролях, или перемены. Что там говорили о них китайцы?

Любого исторического деятеля нельзя рассматривать отдельно от его эпохи. Наверно, сейчас России нужен был именно такой правитель. Алкоголик с характерным для многих пьющих самодурством, жестокий, безнравственный, но в то же время деятельный, работящий, не страшащийся неудач, упорный свыше всех пределов. Ошибок он наделает много. Остается надеяться, что хоть какие-то нам удастся предотвратить, а остальные несколько смягчить. Тем более некоторое влияние на царя мне приобрести удалось. Другом я для него не стал, но авторитет имел.

Трудно. Я старался влиять на царя, но и он пытался откровенно распоряжаться моей судьбой. Сам увлеченный морем, упорно стремился сделать из меня моряка. Пришлось отказываться изо всех сил, даже удалось пока отвертеться, только не знаю, надолго ли? Кажется, что нет. Петр уже решил ехать в Европу. Не только учиться кораблестроению, но и набирать кадры для будущего флота. Но нашу компанию он тоже считал этими кадрами, к тому же находящимися под рукой. К счастью, помимо моряков самодержцу было нужно многое, и потому мы как бы оставались в запасе. На некоторое время.

Кроме Сорокина и Ярцева. Костя получил чин капитана второго ранга и строящийся фрегат, Валера превратился в некое подобие личного царского шкипера, раз уж пока отсутствует должность флаг-штурмана. Оба моих бывших сподвижника, помимо этого, превратились в преподавателей учреждаемых с их же подачи морских курсов. Пока для двух десятков отобранных царем дворян. Новоявленные слушатели понятия не имели, как им повезло. Хоть не придется отправляться за границу без денег и знания языка. На месте любая учеба легче.

Сорокин получил еще и третью полуофициальную должность в импровизированном комитете вооружений и изобретений. Куда, кстати, вошли мы все. Гранье, помимо прочего, стал командиром только что основанной бомбардирской роты Преображенского полка. Хорошо шли дела у наших производственников и торговцев.

Что до меня, то майором мне так и не суждено было стать. После взятия Азова Петр немедленно произвел молодого Голицына и Ширака в капитаны. Мне достались три деревни, золотая медаль и повеление сформировать новый полк. А вместе с тем – чин полковника, минуя все предыдущие. И уже по моей просьбе Петр разрешил мне поменять фамилию. Отныне Санглиер исчез, а на его месте появился человек с дословным переводом – Кабанов.

Полк еще только предстояло сформировать. Зато у меня был отличный помощник в лице Григория. Да и сам полк должен был стать егерским, принципиально новым. Это было интересное дело для военного человека. Сложное, трудное, но самое главное – иметь желание и готовность потрудиться от души. И тем и другим я обладал в избытке. И даже время до грядущей войны еще было.

Напрягали две вещи. Необходимость быть рядом с Петром. Конечно, с одной стороны, полезно для дела. В чем-то мне исподволь удавалось убедить царя, на некоторые события я мог даже оказывать некоторое влияние. Но плата…

В качестве платы приходилось пить. Петр по любому поводу, а часто без него был готов устроить грандиозную попойку, причем всегда следил, дабы никто не смел пропустить хотя бы рюмку. Ему самому было хорошо. Я же потом по утрам мучился жестоким похмельем, никак не мог прийти в себя и был не способен ни к каким действиям. Если же учесть количество застолий, то пустые дни случались часто, и я поневоле ждал, когда же будущий император отправится в свое заграничное путешествие.

Вторым, что мне весьма не нравилось, была невозможность выбраться в столицу до торжественного въезда в нее. Сам Петр не обрел семейного счастья. В нем продолжала бурлить молодая кровь с ее гормонами, да и к женщинам царь относился исключительно потребительски. Пусть он позднее позволит прекрасному полу вырваться из заточения в теремах, сделает он это не из-за заботы о половине собственных подданных и не по доброте душевной, а исключительно от желания идти в ногу с Европой. Сам же до встречи со Скавронской, насколько понимаю, так и останется в данной сфере животным. Более того, будет искренне считать, что все его сподвижники тоже таковы.

Я же порой мечтал о моей семье. Пусть странной, ненормальной даже в мое весьма либеральное время, но все-таки единственному моему оазису покоя посреди всеобщих тревог, волнений и дел. Пусть через некоторое время я начинал скучать в четырех стенах, рваться к работе, но потом уставал, и меня вновь тянуло к покою. Может, это возрастное, все-таки не мальчик. Я остепенился, о чем не жалею, только никак не мог добраться до семьи.

Пришлось пойти на небольшую хитрость. Женщины переехали в Коломну под крылышко к Флейшману, а потом мы с Гришей сорвались туда же. Нас звали туда дела, и хорошо, что их удавалось совместить с долгожданной встречей.

Перед Коломной мы с Петром посетили Тулу, осмотрели производство, литейные цеха. Теперь же царь собрался к нам, но ехал он вкруговую, решая попутно массу других дел, и мы всей компанией сумели достойно подготовиться к встрече монарха.

Обе паровые машины исправно коптили небо, потихоньку собиралась третья, в только что построенных мастерских изготавливали штуцера для полка, который мне предстояло формировать в ближайшие дни, вернувшийся с флота Сорокин в лаборатории пытался получить капсюли, еще кое-какие изделия были на подходе.

Так, мы всерьез собирались обуздать электричество. Хотя бы на самом примитивном уровне, но ведь лиха беда начало. Если в ближайшее время нам удастся запустить механизм технического прогресса, то потом дело пойдет быстрее. Тут главное – начать, определить направления, а там уж из одного будет вытекать другое. Предстояло решить кучу проблем, слишком многое пока невозможно из-за отсутствия материалов и технологий. Только если вздыхать и сидеть сложа руки, то ничего и не сделаешь. У нас впереди была масса времени, и мы твердо решили использовать его с максимальным толком.

…Петра мы встретили на дороге. Сверху возки казались игрушечными, мелкими. Было видно, как люди спешно покинули их, встали, задрав головы, да так и застыли, глядя на рукотворное немыслимое чудо.

Им было на что посмотреть. Не зря же мы собирали все запасы серной кислоты, до которой только могли дотянуться. И шелк, страшно дорогой, скупали не зря.

Дирижабль получился небольшим. В той, прежней, жизни никто из нас не видел вживую воздушных кораблей. Зато изображения были в памяти у каждого, а прочее – дело техники.

Недаром мы тащили от самого Карибского моря две спасательные шлюпки. На море они ничего существенного решить не могли. Но один дизель, пусть маломощный, мы поставили на созданный нами летательный аппарат. За неимением солярки движок работал на подсолнечном масле, и запах жареных семечек окутывал работающий агрегат. Скорость дирижабля была небольшой, только это все-таки был не капризный ветер.

Если подумать, творение наше было эффектным, но абсолютно бессмысленным. В крайнем случае мы могли изготовить еще один воздушный корабль. Когда же дизеля окончательно выйдут из строя, то оба дирижабля придется поставить на вечный прикол. Я все понимаю, но только отказать себе в этом дорогостоящем удовольствии не мог. Хотелось мне ощутить себя аэронавтом. Да и наглядно показать, каких вершин сможет достигнуть прогресс, тоже было необходимо. Наверно.

Эффект и в самом деле превысил все ожидания. В шестиместную гондолу собиралось набиться впятеро больше народу, и Петру самолично пришлось отбирать среди своей свиты достойных воздушного путешествия от окрестностей Коломны до самого города.

Мы с тарахтеньем пустились в обратный путь. Город приближался, а я время от времени смотрел на блестящие от восхищения глаза царя и думал: если бы мы действительно могли производить пусть самые примитивные двигатели, то будущий император наверняка вместо морского флота приложил бы самые титанические усилия, но дал бы России флот воздушный.

Увы…

А сколько пришлось объяснять это царю? Чуть мозоли на языке не заработали. Да еще потом доказывать, что участие дирижабля в победной церемонии может дать обратный эффект. Средний обыватель даже мысли не допускает, будто человек может подняться в воздух. Свидетелями полетов на кабаньере была практически вся армия, но она-то как раз еще только войдет в Москву. Для жителей же подобное будет шоком. Пусть лучше постепенно свыкаются с мыслью о крыльях, чем во время церемонии думают о происках дьявола.

В конце концов Петр был вынужден согласиться с нашими доводами. Но выражение его лица было настолько красноречивым, что я не завидовал тем, кто осмелился бы порицать самодержца.

– Хорошо. Мы отдельно устроим обед где-нибудь в Преображенском специально для посланников из Европы. Винниус пишет, что англичане прислали посольство. Вот пусть они и увидят: не токмо нам надо у них поучиться, но и им у нас бы не помешало. Пусть знают наших!

С этим я был полностью согласен. Еще не мешало бы по примеру Екатерины и Суворова показать им небольшое воинское учение. Но люди в мой полк начали прибывать только вчера, и требовалось как минимум несколько месяцев, чтобы превратить их в солдат. Основы же – выделенной мне на развод моей же бывшей роты преображенцев – было мало. Особенно после понесенных потерь.

Последним сюрпризом Петру был приготовлен генератор и несколько дуговых лампочек. Никаких других при нынешнем уровне сделать было невозможно. Но и эти являлись чудом. За столько-то лет до своего изобретения.

Мне страшно сглазить, но, похоже, в чем-то мы все-таки сумеем изменить мир. Вряд ли очень намного. Да хоть послужить тем камушком, который стронет с места лавину. Если бы еще знать – станет ли от этого миру лучше?

Ладно. Мир – понятие слишком неопределенное. Как нет всемирных злодеев (что неграм до какого-то Гитлера или Ленина?), так нет и всеобщих благодетелей. Прочие страны меня пока не интересуют. Мы еще мастеров заграничных пригласим. Русские – это не народ, это субэтнос. И главное – не кровь, а менталитет. Единая система ценностей, выработанная стержневой нацией и перешедшая на остальных.

Самое же главное – попытка стала возможной по одной-единственной причине. И причина та – монархия. Не только строй, но и личность. Пока политики, сенаторы и депутаты судили бы да рядили, Петр обеспечит нам поддержку одним произнесенным словом. У нынешнего монарха много недостатков, но любви к новому у него не отнять. А уж с поддержкой царя, то есть всего государства, хоть что-то мы сделать сумеем. Это в одиночку кроме самых простейших штучек мы не могли ничего. Прогресс делается не отдельными людьми вдали от остального мира. Очень уж многое надо для самого легкого. Но всей страной…

А уж там наследники Петра просто вынуждены будут продолжать его линию, как, надеюсь, наши наследники будут помогать им в этом. Жизнь не заканчивается на одном человеке.

Не зря же мы проделали такой большой путь!

Может, и Швецию удастся сокрушить раньше? Подготовить получше армию, избежать катастрофы под Нарвой. Чем раньше закончится еще не начавшаяся, но неизбежная война, тем меньше жертв понесет родина.

Но это еще впереди. Дел столько…

Появление Петра удалось на славу. Гости собрались в Преображенском в полдень. Их принял Головин. Со всеми положенными церемониями и с извинениями, что царь прибудет чуть позднее. Здесь же в готовности к встрече расположились наши соплаватели. Гриша Ширяев, Костя Сорокин, Юра Флейшман, Валера Ярцев, Женя Кротких, Аркаша Калинин, Петрович, Жан-Жак Гранье, – все, проделавшие долгий путь под Веселым Кабаном.

Они ждали нас у недавно сооруженной причальной мачты. Пока – подальше от посланников, их женщин, помощников и слуг. Мало ли кто может находиться на царском дворе? Гранье, к примеру, считался при пушках.

Появление «Святого Николая» было встречено залпом салюта. За рулем высоты я стоял сам, за рулем поворота был Кузьмин. Ардылов следил за дизелем. Да еще три пассажира – Петр, Алексашка и Лефорт. К сожалению, больше единственный дирижабль поднять не мог. А то бы мы все…

Накануне мы с Кузьминым несколько раз репетировали швартовку. До тех пор, пока операция не стала проходить безукоризненно, словно шли мы не на невиданном воздушном корабле, а на привычной бригантине.

На практике, конечно, все чуть не вышло иначе. Порывом ветра нос дирижабля приподняло. Высота полета чуть увеличилась, вдобавок нас несколько отнесло в сторону. Еще немного – и мы рисковали распороть баллон. Однако Кузьмин успел среагировать, и мачта прошла в стороне.

Может, все и к лучшему. «Святой Николай» описал второй круг, словно демонстрируя себя собравшейся внизу представительной публике, и на этот раз благополучно и эффектно пристроился рядом с причалом.

Наземная команда подхватила концы, подтянула, принайтовила. Петр первым перешел на галерею и величественно стал спускаться к изумленным гостям.

Я, признаюсь, несколько замешкался и догнал Петра с его сподвижниками уже на земле. Перед самодержцем совсем не по положенному ранжиру столпились гости. Мундиры и камзолы чередовались с женскими платьями. Даже жаль, что не могу вывезти в свет своих дам. Они бы порадовались, оказавшись в таком обществе. Женщинам всегда свойственно тщеславие, стремление оказаться посреди публики, на людей посмотреть, себя показать.

Да, на них бы посмотрели. В мои либеральные времена подобное не всем и не всегда сходило с рук, а уж тут даже царь не сможет защитить от церкви. Про пересуды я молчу. Куда же без них? Полностью своими нам никогда не стать.

Тут я заметил, что лицо у Флейшмана стало такое, словно увидел привидение, он силился мне что-то сказать, да подойти пока не мог. И еще старался показать мне рукой на толпу: мол, погляди, кто там.

В итоге я только на Юрика и смотрел. Все пытался понять его странную мимику. И лишь потом до меня донесся чей-то торжественный голос:

– Посланник Британии лорд Эдуард с дочерью. Сэр Чарльз…

Наверно, теперь у меня было лицо намного выразительнее, чем перед этим у Флейшмана. Было бы что в руках – обязательно бы уронил и не заметил.

Мэри явно похорошела, и ее глаза притягивали, лишали воли, заставляли вспомнить многое, что я давно приказал себе забыть.

– Странно. Мы с вами постоянно встречаемся, Командор, – после обмена обязательными приветствиями лорд обратился именно ко мне. – Словно наши судьбы переплетены на небесах.

Петр какое-то время переводил взгляд с британцев на меня и обратно, однако потом вспомнил и усмехнулся.

– Мой капитан-командор воздушного флота, – произнес он на голландском, а мне тихо добавил на русском: – Раз ты всему миру известен как Командор, так и носи это звание.

Но мне было не до того. Леди Мэри – или кто она после замужества, баронесса? – протянула мне руку тыльной стороной ладони вверх. Ее пальцы чуть подрагивали. Кажется, и мои тоже.

Мимолетное касание губами, и Мэри осторожно освободила руку. Петр уже шел дальше вдоль строя дипломатов и купцов, а я продолжал стоять, чувствуя себя полнейшим идиотом.

Кажется, что-то сказал сэр Чарльз, и пришлось собраться, попытаться разобраться со сказанным.

– Вы говорили, будто все тайны утеряны, а между тем…

– За долгую дорогу нам удалось кое-что вспомнить. Жаль, не все. – Я нашел в себе силы улыбнуться, склонил в поклоне голову и двинулся следом за будущим императором.

Когда ты рядом с монархом, то можешь не задерживаться даже около давно знакомых людей.

Только на душе было тревожно и одновременно хорошо. И что-то явно ждало впереди. Только – что?

Ох, не зря тут появились мои старые знакомые. Не зря. И, видно, напрасно я надеялся, что очередная страница моей жизни давно перевернута.

Посмотрим. Как бы то ни было, но все равно отныне история пойдет хоть чуть иначе. Даже поневоле приходит на память знакомое название: «В начале славных дел». И никто не обещал, что все будет совсем гладко. Но в любом деле главное – не наши муки, а общий результат.

Посмотрим…

38 Год следующий, от Рождества Христова 1697-й. На далеких островах

Пираты пили ром. Ром был скверным, так называемый Негро. Тот, который изготавливается из отходов сахарного тростника.

Какова жизнь, таковы и напитки. Затянувшаяся война наконец-то кончилась, и бывшие французские и британские коллеги отныне не считались врагами. Но и испанцы ими тоже больше не являлись, по крайней мере с точки зрения королей.

Жалованные грамоты на добычу испанца больше не выдавались. Отныне любой, осмеливающийся захватывать суда и города, был обычным пиратом со всеми вытекающими последствиями. И как таковой подлежал суду любой страны, которая захватила его. С соответствующим пеньковым вознаграждением в конце.

Не было больше ни одного порта, который принял бы джентльменов удачи с распростертыми объятиями. Если какое-то предприятие удалось, то следовало таиться, скрывать содеянное. И даже не погуляешь с прежней лихостью в кабаках. Еще возникнут вопросы – откуда деньги? А уж сбыть захваченный товар… Нет, можно, только соблюдая такие меры предосторожности…

Распавшемуся Береговому братству не суждено было собраться вновь. Только и оставалось, что при встрече вспоминать былые походы, богатую добычу, людей, с которыми доводилось ходить на самые опасные дела…

– Я недавно видел старого Тома. Помните, с которым ходили в Южное море? – спросил моряк со шрамом на щеке.

Кто-то кивнул, мол, помним, кто-то пожал плечами.

– Он сейчас шкипером на британском купце. Летом ходил в Архангельск, а потом сопровождал хозяина вглубь Московии. И знаете, кого он там встретил?

– Кого? – без особого интереса поинтересовался один из собеседников Меченого.

– Командора.

– Кого?! – совсем другим тоном переспросили сразу несколько моряков.

– Нашего Командора. Большим человеком стал. Приближенный царя. И не только он. Там с ним почти все офицеры, кое-кто из парней с бака. Довольные, живут припеваючи. Говорят, в Московии всех желающих готовы взять на службу.

– Ну, нет. На службу я и здесь могу поступить, – скривился один. – Не хочу быть подневольной скотиной.

– Эх, Жак, – усмехнулся Меченый. – В том-то и дело, что бывалые парни, вроде нас, там в большой цене. Учат местных новичков, а сами катаются, словно сыр в масле.

– Когда это и где парни с бака так жили? – усомнился другой.

– Говорю тебе – в Московии. Сам царь с ними запросто здоровается. И тоже не чурается концы потягать, у руля постоять. Даже думаю: может, махнуть к Командору? Примет ведь по старой памяти. Здесь всё равно больше делать нечего. А Командор звал всех. Передавал – дела намечаются большие и люди ему нужны.

– А что? – загорелся возражавший перед тем Жак. – Можно попробовать. Только там ведь, говорят, холодно. Даже лед плавает.

– Том по секрету сказал, мол, Командор намекнул ему – все будет иначе. Похоже, Московия скоро начнет войну. Не знаю, с кем, но моряки, говорит, понадобятся. А уж такие, как мы…

Люди собрались опытные, знающие себе цену. Плечи их расправились сами собой, а в глазах у некоторых зажглись огоньки надежды. Здесь им не светило ничего хорошего.

– А правда, что он был отличным капитаном? – спросил самый молодой из собравшихся, только недавно вышедший из юнг.

И хотя так и не уточнил, кто именно, остальные поняли, о ком идет речь.

– Таких только поискать. Разве что Граммон. Да, говорят, Морган из старых. Такие дела мы с ним делали, – покачал головой Жак. – Наш флаг был самым знаменитым в здешних водах.

– Только почему – капитан? Капитаном Санглиер никогда не был. – Меченый обвел взглядом приятелей и весомо добавил: – Капитанов было много, а Командор – один. А что? Давайте и вправду рванем к нему. Раз зовет, значит, мы на самом деле нужны.

Никто из присутствующих не мог знать в деталях случившегося между взятием Азова и окончанием в Европе войны. А случилось в России уже столько, что мировой расклад стал меняться. Пусть пока малозаметно, но события сгущались, нарастали подобно снежному кому, и скоро должна была грянуть лавина.

– За Командора! – провозгласил Жак, поднимая кружку, а Меченый добавил:

– И за тех, кто был с ним.

2006, г. Клайпеда.

Алексей Волков Командор Петра Великого

Часть первая Домик в Коломне

1. Сергей Кабанов. Снега и морозы

Человеку свойственно желать недоступного. Если же паче чаяния желание когда-нибудь сбывается, то недовольно ворчать и ждать, когда же это все кончится. Помнится, в годы детства, когда я еще жил у моря, жители дружно ворчали, если вдруг летом наступала жара. Мол, сколько можно, да скорее бы она прошла. А было той жары, как правило, несколько дней в году. Остальное время – сплошные дожди.

Каюсь, порою в Вест-Индии мне хотелось настоящего снега. Райские края с чудесным климатом, теплым морем, пышной растительностью, и все равно душа временами тосковала по родному, хотя и суровому.

И вот теперь за окном снег, и никакой радости по данному поводу. Напротив. Хочется крыть теми словами, которые не пишутся на бумаге, бесконечную зиму. Температура – под сорок мороза. Тепло, по опыту прошлого года, настанет разве что в апреле. А пока хочешь – на печи лежи, хочешь – волком вой.

Я не неженка. Но как полноценно проводить занятия, когда люди в полктолько набраны, а в сугробах можно утонуть? Тут поневоле взмолишься о скорейшем ниспослании тепла. Тем более – никаких казарм еще нет, солдаты стоят постоем по избам обывателей, и все, что есть в моем распоряжении, – это заброшенный дворец Алексея Михайловича. Заброшенный настолько, что привести его в божеский вид требует массы времени и усилий. А под рукой ни материалов, ничего.

Единственное – парадную залу я кое-как приспособил для ротных учений. Теперь там с утра до вечера раздаются команды, и назначенные в полк офицеры, сами мало знакомые с моими требованиями, старательно гоняют новобранцев. Строевой шаг, всевозможные перестроения, – одним словом, мелочи, больше всего вызывающие досаду даже в моем прошлом, которое здесь – недостижимое будущее. Но даже там это необходимая основа порядка, на котором всегда держалась армия. Здесь же строевая подготовка имеет еще и чисто утилитарный смысл.

Я могу сделать из своих солдат рейнджеров. Да только им тогда не выиграть ни одного большого боя. Ни кремневые ружья, ни свежеизготовленные штуцера не гарантируют достаточной для победы плотности огня. Исход боя еще долго будет решать рукопашная схватка. А в ней одиночку или затопчет кавалерия, или сомнет плотный строй вражеской пехоты.

В Америке было хорошо. Ни у одной страны там еще не было войск, которые с полным основанием можно было бы назвать армией. Все силы – небольшие гарнизоны крохотных крепостей, к тому же отвыкшие от полноценной службы, несмотря на потенциальную опасность нападения моих бывших коллег по ремеслу или туземцев. А в Европе процветает массовость. И сражаться с врагом на равных возможно лишь овладев всеми приемами нынешнего боя.

Подготовка бойца всегда несет в себе двойственность. С одной стороны, разумная инициатива в бою – вещь полезная. С другой – без дисциплины и послушания побед не бывает. Вот и приходится гонять солдат, превращать их в своеобразные машины, готовые без размышлений выполнить любую команду. И пока нет дисциплины, нет воинской части. Есть только однообразно одетая вооруженная толпа, опасная для обывателей и безобидная для врагов.

Полка у меня пока не было. Практически – та рота, которая была мне выделена из Преображенского полка. Еще – сманенные мною конюхи. Все у того же Алексея Михайловича были огромные конюшни с соответствующим штатом обслуживающего персонала. Причем этому персоналу порой доводилось выполнять самые разные поручения своего царя. Кстати, сыном одного из конюхов являлся небезызвестный Меншиков. Позднее о нем будут распространять легенды, рассказывать о торговле пирогами. Реальность намного прозаичнее.

В отличие от своего отца, Петр верховую езду не жаловал, охотой не увлекался, да и вообще к лошадям был довольно равнодушен. Работники конюшни поневоле остались не у дел и потихоньку потянулись к преображенцам. А я успел большую их часть перехватить. По уровню подготовки они стояли намного выше нынешних стрельцов, да и вообще представляли собой первоклассный материал.

Впрочем, нынешние стрельцы войском в полном смысле этого слова как раз и не являлись. Несколько бунтов начисто выбили из них воинский дух, превратив в горлопанов и бунтарей. Да и не занимался с ними никто. Мол, служат, и ладно. А в перспективе ведь будет еще один бунт, и наказание за него будет отнюдь не адекватным преступлению. Возможно, это просто месть Петра за страшные картины детства, усиленные желанием никогда не допустить их повторения. Страшная месть…

Но я отвлекся. Прибывшие в последние осенние месяцы новобранцы из самых разных сословий никакой подготовки раньше не проходили и требовали обучения с нуля. Исключением являлись около сотни небогатых дворян, хотя бы владевших оружием. Но и те пехотных строев не ведали, а уж о дисциплине понятия не имели.

Насколько я знал, точно такая же картина наблюдалась во всех полках, кроме двух потешных да двух так называемых «новомосковских» – Лефортова и Бутырского. Моя родина находилась в своем обычном состоянии – полной неготовности к войне. Плывя сюда, я лелеял планы начать пораньше Северную войну да устроить Карлу Полтаву где-нибудь под Нарвой, а то и Ригой. Теперь же был бы рад лишнему месяцу отсрочки от реальной даты.

Да и не только армия. Наша промышленность тоже еще была в процессе становления. Как ни старались Флейшман, Ардылов и прочие, совершить переворот в производстве за год нереально. Да и переворачивать пока было особо нечего. Приходилось создавать практически с нуля, а на это тоже требуется масса времени. Если же мерить все постоянно обновляемыми планами, нам просто не хватит жизни. Сколько ее осталось! А сделать предстоит еще очень и очень много. В идеале – до превращения России в мощную империю и мировой промышленный центр. А тут даже мой полк еще не перевооружен штуцерами. Про другие части я не говорю.

Короче, времени на грусть особо не было. Даже зимой, когда часть дел, по крайней мере у меня, вынужденно была отложена на весну. Или проходила импровизированным порядком.

Впрочем, я ведь тоже занимался не только полком. Иногда время, проведенное в Карибском море, казалось мне чем-то вроде отдыха. Да и не только мне. Наташа и Юля уже упрекали меня, что во времена флибустьерского прошлого я проводил с ними гораздо больше времени, чем здесь, на родине. И, мол, порою толку от меня ни на грош. Прихожу да и заваливаюсь спать, не обращая на своих женщин внимания.

Упрек безжалостный, но, увы, справедливый.

И я решил, что надо хоть сегодня отправиться домой пораньше. Уже стемнело, и за окном избы, которую я отвел под полковой штаб, сияла луна. Ее лучи весело отражались от высоченных сугробов, пытались заглянуть в комнату, но свет свечей напрочь перебивал лунный. Хотя до электрического ему, в свою очередь, тоже было далеко.

Уйти я не успел. Снаружи послышался шум. Выглядывать я не стал. Мало ли кто может шуметь? Тем более, ничего грозного в доносящихся звуках не было.

Дверь отворилась, и в комнату шагнул Петр.

– Не ждал? – Румяное с мороза, лицо царя искрилось весельем.

Следом за ним шагнул верный Алексашка.

Признаться, с памятного торжественного въезда в Москву я видел Петра раза три, не больше. Почти все время приходилось проводить в Коломне. Государь же, напротив, то и дело пускался в небольшие путешествия и порою отсутствовал в Москве неделями.

– Хотел нагрянуть к тебе домой, но подсказали, что в это время ты еще в штабе. – Петр скинул шубу на ближайшую лавку и подсел к столу.

– Дел много, государь, – признался я. – Летом буду в поле.

– Мы и в поле тебя найдем, – улыбнулся из-за спины Петра Меншиков.

– Чаркой с морозца угостишь? – поинтересовался царь.

Как будто я мог отказать!

Не прошло и пары минут, как проворный денщик Василий приволок на стол штоф водки, капусту, хлеб да сало.

Денщика я выбрал себе здоровенного. Напрасно говорят, что в старину люди были помельче. Васька, молодой парень из деревенских, по габаритам напоминал небольшого медведя. Косая сажень в плечах, кулачищи побольше иного лица, если попадет, то убьет без сомнения, а вот у самого лицо широкое, добродушное, с бесцветными бровями и толстыми губами. Уж не знаю почему, но парень чуть не молился на меня. Вот и сейчас присутствие царя на него не подействовало. И взгляды, и забота были обращены только на мою скромную персону.

– Ух, хорошо! – Петр лишь чуть поморщился, залпом выпив чарку сивухи, здесь именуемую то водкой, то хлебным вином, и пальцами подцепил из миски горсть квашеной капусты.

При этом он внимательно проследил, чтобы мы с Алексашкой тоже осушили до дна свою посуду.

Между прочим, в чарке было грамм сто пятьдесят. Необходимость пить наравне с весьма крепким в этом деле царем, а то и больше его, являлась одной из причин, по которой я старался держаться подальше от государя Всея Руси. Не пить? А как, коли собутыльник – сам царь. Повелитель пока еще не одной шестой, но весьма значительной части суши.

Дело не в том, что я испытывал некий пиетет при одном поминании царского имени. Просто хорошие отношения с Петром были мне необходимы для пользы Отечества. Хотя это и звучит несколько патетично.

Ох, где ты, моя армейская молодость, когда наутро мне все было нипочем? В крайнем случае, нипочем было уже после обеда. А тут же весь следующий день псу под хвост! Сегодняшний еще ладно…

– Как дела? – поинтересовался Петр.

По нему было незаметно, что он только что принял довольно большую порцию. Да и не должно так быстро действовать с мороза.

– Производство движется. Не так живо, как хотелось бы, но без дополнительных проблем, – начал я с заведомо хорошей новости. – Штуцеров изготавливается больше. Паровая машина уже третья готова. Сейчас пробуем сделать механический пресс.

Петр удовлетворенно кивал. Он вообще любил технику в любом ее виде. Наверно, поэтому и выделял нашу разношерстную компанию, как этаких производителей царских игрушек. Даже когда от них не было сиюминутного толка. Он бы и пресс сейчас же побежал смотреть, да только понял, что последний пока не готов.

– Вот с полком похуже. Зима развернуться не дает.

– Так это у вас, в Вест-Индии, тепло круглый год. В России климат суровый, – вставил Меншиков.

– О чем и речь. – Я сделал вид, что не заметил этого «у вас». – Надо с весной обязательно казармы ставить. И хоть пару залов, чтобы можно было заниматься.

– Что, совсем ничего? – участливо поинтересовался Петр и кивнул Алексашке, мол, наливай.

– Ну, не совсем. Потихоньку привожу их в воинский вид, – признался я. – Заодно грамоте всех учу.

– Зачем? – удивился Меншиков, который с буквами был не в ладах. Не совсем, но не любил он этого дела.

– Как? Сам? – практически одновременно спросил царь.

– Достаточно обучить первый десяток. Дальше каждый начинает учить своих товарищей. Те, в свою очередь, учат следующих, и так далее, – первому я ответил Петру, в двух словах изложив основы ланкастерской системы. – А зачем… Чтобы сделать страну процветающей, необходимы знающие люди. А уж грамота – эта основа любых знаний. Скажу больше. Необходимы школы, где людей бы учили наукам. Необходимы толковые геологи для разведки мест, где под землей лежат металлы и другие полезные ископаемые. Необходимы навигаторы для будущего флота. Знатоки артиллерии. Путешественники, которые могли бы составить карты земель. Да проще сказать, кто не нужен! – Если бы царь попробовал уточнить, какие профессии не требуются в его царстве, я бы назвал политиков и юристов. Но он не уточнил, и давать пояснений мне не пришлось. В противном случае при вечном любопытстве Петра мне еще пришлось бы долго объяснять, для чего вообще придуманы эти вредные для окружающих профессии.

– Да. Людей потребно много, – вздохнул государь. Затем выдохнул и горестно опрокинул в себя чарку. – Слушай, – после некоторой паузы произнес Петр. – Мы тут задумали послать в Европу большое посольство. Ну и заодно набрать там людей опытных в кораблестроительных и морских делах. Не хочешь отправиться с нами?

Тоже мне, бином Ньютона! Да я об этом посольстве с детства знаю. Столько книг написано про пребывание Петра инкогнито в Голландии, Англии и еще в каких-то государствах!

– Государь, я нужнее тут. В Европе я уже был. Да и те страны, которые посетит посольство… – Я сделал все, чтобы фразы прозвучали поделикатнее. – Я же с ними воевал, Петр Алексеевич.

– Ну и что? – словно год назад не пытался посадить меня за былые проделки, подбоченился царь. – Теперь ты российский офицер! И подвластен только мне. Хотя, ты прав. Тут от тебя побольше пользы будет. Вот заручимся союзом с европейскими державами и тогда такую заварушку туркам устроим!

Я-то знал, что ничего из этой затеи не выйдет. Раньше – по книгам, а теперь, поварившись немного в европейском котле, еще и по собственному опыту. И слава Богу!

– Между прочим, Ван Стратен опять в Москве, – подмигнул мне Петр. – Хотя больше твоей головы не требует.

Признаться, я давно забыл про голландского капитана, пару раз попавшегося мне на морских дорогах, а затем едва не навредившего мне уже здесь. Да и не о нем сейчас речь.

– Позволь слово молвить, Петр Алексеевич!

– Говори!

– Думается мне, что сейчас Европе не до турков. Испания ослабела, и сейчас все усилия других стран обращены на ее заморские территории. Мы для них интереса не представляем. Да и Турция от той же Англии и Голландии далековата. У них сейчас своих дел по горло.

Петру очень не хотелось, чтобы я был прав. Сильно не хотелось. Все-таки, несмотря на всю самоуверенность после взятия Азова, оставаться один на один с грозным врагом было страшновато. По-моему, он втайне даже побаивался содеянного, вот и запоздало искал союзников в разгорающейся войне.

– Но христианские святыни в руках неверных… – Сколько бы потом ни обвиняли первого императора в богоборчестве, на самом деле он был верующим человеком. Церковь и вера – понятия несколько различные. Атеистов в этом веке практически не было даже среди самых закостенелых злодеев.

– …уже который век. Что-то не наблюдаю крестовых походов. В Европе политика давно определяется интересами выгоды. Сейчас важнее торговые пути и заокеанские колонии.

– Головин говорил мне то же самое, – вздохнул Петр. – Мол, мы для Европы малый политик. Но ничего. Тогда одни справимся! Летающие корабли почто?

– Рано нам с турками всерьез воевать, – снова возразил я царю. – Государство у них пока крепкое. На три части света раскинуто. Армия, флот… Один, пусть два дирижабля погоды нам не сделают. Победа будет решаться на земле. А у нас пока даже войск толковых нет. Старые полки иноземного строя никуда не годятся. О стрельцах уже не говорю. Самое лучшее – разогнать их на четыре стороны, а взамен набрать новые части. И уже готовить к боям всерьез.

– Наберем и подготовим. Но и стрельцов используем. – Петр вновь потянулся к чарке. – На первое время и они сойдут.

Если не ошибаюсь, во время Великого посольства стрельцы взбунтуются. Наверно, не все, я не такой знаток истории, но с тех пор никакой заметной роли в войне оставшиеся играть не будут. Однако как заявить во всеуслышание об этом?

– Их надо расформировать, Петр Алексеевич. Тех, кто на что-то годен, влить в новые полки. Остальные пусть становятся мещанами. Воюют не числом, могли бы под Азовом убедиться.

Царь, конечно же, убедился. Только не хотелось ему распускать войско, которое содержалось с минимальными расходами от казны. Казна ведь, я точно знал, была хронически пуста. И вводимые новые налоги не помогали. С одного мужика десять шкур не сдерешь.

Плюс – остаться лишь с четырьмя полками пехоты на огромных пространствах – тут поневоле задумаешься. Даже пятый полк, мой, как я заявил Петру в самом начале, окончательно будет готов только летом. Помимо индивидуальной подготовки требуются всевозможные тактические занятия, спайка, в конце концов. До тех пор у меня не воинская часть, а вооруженная толпа. Законное бандформирование.

Был один способ пополнить государственную копилку, да только при нынешних расстояниях на это должно было уйти минимум несколько лет. А у нас просто не было свободных людей. Поручить же кому-то другому настолько ответственное дело я не мог.

– И потом, зачем нам сейчас Турция? – зашел я с другого конца. – Победить окончательно мы ее не сможем. Пока не сможем, – поправился я, видя, как скривился царь.

– Нам выход к морю нужен. Понимаешь? – за Петра воскликнул Меншиков. – Чтобы в Европы свободно плавать.

– Из Азова свободно никуда не поплывешь. – Ну и пусть гневается! Не такое видали. – В Черное море путь лежит через Керченский пролив, который контролируется турками. Если же и прорваться каким-то образом, то дальше лежит Босфор. И там тоже турки. Но, не миновав Босфора, в Средиземное море не выйдешь. Хотя только оно может позволить нам возить товары в другие страны и что-то привозить оттуда.

– Возьмем мы этот Босфор. И Царьград возьмем. – Меншиков заметно захмелел, и любые препятствия казались ему пустяками.

– А в горах кто-нибудь воевать умеет?

– Чего там уметь? – Алексашку уже несло. – Подумаешь, горы!

– Угу. А русский человек, между прочим, равнинный. И никаких гор отродясь не видывал. – Я-то, в отличие от собеседников, провел в горах свою первую войну. И подготовлен был не в пример лучше.

– Хорошо. Куда ты клонишь? – Петр уже понял, что критику я обрушил неспроста.

– России сейчас нужнее Балтика, государь. Тогда будут у нас пути в европейские страны. Гораздо более надежные, чем южные.

Некоторое время в горнице висело молчание, а потом Меншиков выдохнул с нескрываемым удивлением:

– Так ведь у Швеции первейшая армия в мире!

Сколько будет еще этих первейших армий! При Фридрихе Великом – прусская, во времена Наполеона – французская, затем при Гитлере – немецкая. И куда они подевались после встречи с русскими полками?

То-то же!

– Потому с нее и начнем. Для затравки. К чему мелочиться? – улыбнулся я, и Петр с Алексашкой через несколько секунд дружно захохотали.

Слово прозвучало. Северная война была предрешена без меня. Всего лишь жестокая необходимость. Я лишь надеялся сократить ее продолжительность. Но как-то получилось, что первым грядущую бойню провозвестил я.

2. След былых дел

Помянутый Петром Ван Стратен в это время сидел в горнице своего младшего брата в компании трех людей. Брат, один из этих трех, уже давно имел дела в России. Поэтому и дом приобрел, дабы не мыкаться по чужим дворам при очередной поездке за товаром. Тут ведь как? Можно все и в самом Архангельске приобрести. Только цены в единственном порту подороже. Так что лучше побеспокоиться самому, подобрать требуемое в местах, от моря далеких. Конечно, потом везти все к черту (не к ночи будь помянут!) на кулички, зато прибыль заметно больше. Деваться-то местным некуда. Не продашь подешевле, рискуешь со своим товаром остаться. Пока он в негодность не придет.

Напротив хозяев за накрытым столом сидели двое. Один молодой, нагловатый, в богатом кафтане. Другой, зрелых лет – в потертом стрелецком, оранжевом с малиновой подкладкой, под цвет полка. Даже сапоги у стрельца были положенного зеленого цвета. В отличие от серых сапог напарника. Но тут уж служба.

От собственных желаний ничего не зависит. Как положено, так и одевайся. Дело государственное. Хотя…

Об этом неопределенном «хотя» и шла речь.

– Жалованья, почитай, уж не помню, когда платили, – сетовал стрелец. Был он уже в хорошем подпитии. Да и как тут не пить, когда ничего хорошего нет? – А службу требуют. Половину полков по городам пораскидали. Кого в Азове, недоброй памяти, оставили, кого заставляют энтот, как его, Таганрог строить, а кого и на литовскую границу поперли. Нет, я понимаю, или ты плати, или хоть дай торговлишкой заниматься. Обнищали же совсем.

В подтверждение своих слов стрелец скосил взгляд на явно знававший лучшие времена кафтан и на стоптанные сапоги.

– При Софье-то полегше было. Жалованье порою тоже задерживали, но промыслы выручали. А тут никакого просвета… – Стрелец безнадежно махнул рукой и потянулся к чарке.

Выставлять гостям лучшее вино хозяин не стал. Местной водкой обойдутся. Благо, сам Винсент, как и его младший брат, привыкли пить что угодно. Так чего же понапрасну тратиться?

– Кто такая София? – спросил старший брат у младшего.

До сих пор он как-то не удосужился узнать о перипетиях местной династической борьбы. Оно ему надо?

Ему было в нескольких словах рассказано о схватке сестры и брата. Включая ее итог с заточением царевны, но без особых симпатий и к той, и к другой стороне.

История не впечатляла. Ван Стратен побывал во многих странах и мог бы сам поведать о гораздо более кровавых развязках, которые время от времени происходили у самых разных тронов. Причем никто не смотрел ни на степень родства, ни на пол конкурента.

Софья с любой стороны легко отделалась. Подумаешь, монастырь! Главное, что жива…

– Деньги надо самому зарабатывать, – заявил Ван Стратен стрельцу и кивнул брату, чтобы перевел.

– Понятно, что самому. Но как? – отозвался стрелец.

За этим и пришли, когда Винсент намекнул Михаилу, дворянину, по слухам промышлявшему самыми разными делами, что есть способ разбогатеть, а тот намек оценил вполне правильно и прихватил с собой знакомого стрелецкого полусотника. Уж больно хорошо последний владел саблей.

– Да способы есть разные, – словно в задумчивости процедил Ван Стратен. – Вот, например, недавно к царю Петру нанялся некий Кабанов. Умелый, хитрый. Даже фамилию сменил на местный лад. Между тем по-настоящему его звали де Санглиером. И занимался он в далеких морях самым настоящим разбоем. Грабил чужие суда, а порою – прибрежные города. Денег заимел немерено. Когда же власти решили взяться за него всерьез, то перебрался на другой конец света в Россию и теперь здесь живет себе припеваючи. С деньгами везде хорошо. Никто не помнит, что был он всего лишь разбойником. Правда, талантливым и удачливым.

Михаил с Федотом слушали внимательно. Понимали – не все говорится прямо. Порою лучше намекнуть, а дальше сам решай.

– Видел я его при взятии Азова. Не человек – дьявол. Прости меня, Господи! – привычно перекрестился полусотник. – Саблей такого не возьмешь. Да и бердышом не достанешь.

– Я тоже его в деле видал, – признался Ван Стратен. – Могу сказать, что победить его в открытом бою ни у кого не получалось. Кто пытался, тех уже нет. Он в одиночку с десятком воинов играючи справится. Бывали случаи.

Гости оценили сказанное и даже, кажется, чуть протрезвели. Предыдущий намек был ими понят, но в свете остального… Убийство и самоубийство – вещи достаточно разные.

– Тогда как? – хрипло спросил Михаил.

Ван Стратен снисходительно посмотрел на него. Словно на несмышленого ребенка, которому требуется объяснять каждый дальнейший шаг. Да еще и поддерживать, чтобы не упал и не набил себе шишек.

– Разве обязательно нападать на человека? Он может случайно наткнуться на пулю. Наконец, он может спать, и тогда… Денег у него столько, что потом за всю жизнь не потратишь.

– Будет этой жизни… – пробурчал Михаил. – Царь Петр в нем души не чает. Небось, живо дознается. Из-под земли достанет, да прямо палачу под топор. Еще и на дыбу перед тем подвесят.

– Разве обязательно оставаться здесь? Мир большой. Богатому человеку везде рады. Найдем, как вас переправить подальше.

– Да и сколько Петру осталось? Наши стрельцы зело на него осерчали. Давно разговоры идут, что будя извергу царствовать. Сглупили мы, когда поддержали его супротив сестрички. Да можно и исправить, – Федот прежде сказал и лишь потом спохватился, что явно сболтнул лишнее.

Брат исправно перевел сказанное Винсенту, словно очередной пустяк. Купцы даже не переглянулись, однако оба подумали об одном и том же. Когда занимаешься торговлей, поневоле приходится принимать во внимание некоторые перемены внутри страны.

Надо признать – старший из братьев просто гадал, во что это выльется. Младшему же известие весьма не понравилось. Отношение стрельцов к большинству иноземцев не составляло тайны. А в том, что Софья превратится в марионетку в руках служилого люда, вернее, организованного в войско простонародья, у торговца не было ни малейших сомнений. Петр иностранцам хоть льготы давал, а уж голландцев и англичан почитал за друзей.

Чтобы скрыть произведенное обмолвкой впечатление, Винсент собственноручно разлил хлебное вино по чаркам и приподнял свою:

– Давайте выпьем.

Никто из мужчин от такого предложения отказываться не стал. Чарки коснулись одна другой, а затем их содержимое исчезло в жаждущих влаги глотках.

Зажевали кто чем, и Ван Стратен спросил:

– Ну что, Михаил и Теодор? Беретесь?

Гости посмотрели один на другого, не решаясь взять ответственность на себя. А то и были не вполне уверены в напарнике. Одному же, ладно, не одному, но лишь со своими людьми, рисковать было боязно. Учитывая слухи, ходившие о намеченной жертве. Однако, куш…

– Вам-то что за интерес? – спросил, не выдержав, Михаил.

А ну как сейчас потребует взять его в долю! Даже не за работу, а лишь за поданную идею.

– Его Командор грабил. Как говорят у вас, долг платежом красен, – ответил торговец и лишь потом перевел вопрос брату.

В доме, который снял для себя английский посланник, по иронии судьбы тоже говорили о Командоре.

– Заметьте, нам он говорил, что все секреты утеряны. Разве так порядочные люди поступают? – произнес лорд Эдуард, ноткой горечи подчеркивая обманутое доверие.

– Отчасти его можно понять. Плен, рана. Да и во Франции он ничего делать не стал. Вот тогда бы было плохо по-настоящему. – Сэр Чарльз с виду был более снисходителен.

– Но почему Россия? – вопрос звучал не в первый раз.

– Посудите сами, мой дорогой друг. С Англией Командор воевал. Поэтому ждать чего-либо для себя в нашей стране ему было трудно. То же самое можно сказать о Голландии и Испании. Имея на руках редкий товар, главное – не продешевить и найти хорошего покупателя. Меня только удивляет, неужели Людовик был настолько слеп, что отказался от всех этих чудес? Или Командор по каким-то причинам решил, что во Франции получит за них маловато? Тут он быстро стал одним из самых приближенных к царю.

Лорд Эдуард вздохнул и сделал небольшой глоток из кубка.

– Что толку в высоком положении в этой дикой стране? Ностальгия по родине предков? Но разве тут, – он повел рукой, демонстрируя, что имеет в виду бескрайние холодные просторы, – есть что-нибудь хорошее? Человеку с его талантами и добытыми секретами найдется место в более цивилизованных местах.

– Согласен, – важно кивнул сэр Чарльз и снизошел до улыбки. – Огромной массой взяли ничтожную крепость, а теперь кричат об этом везде, как о великой победе. Дикари!

Тут уж улыбнулся и лорд Эдуард. Московиты могли считать, что угодно, однако в Европе прекрасно знали цену победы. Причем первой за множество последних лет. Только и радость – за Турцией традиционно стояла Франция. Щелчок по носу султану – все равно, что щелчок по носу французскому королю.

Осталось решить, что выгоднее Англии. Косвенно ослабить своего вечного соперника и тем самым, возможно, дать усилиться никчемному и пока безобидному государству или оставить все как есть? Все равно турки должны скоро обрушиться на обидчиков всей своей мощью, и многое ли тогда останется от Московского государства? Раз уж оно до сих пор дань крымским татарам платит, а тут не кочевники, огромная империя, вольготно раскинувшаяся на трех материках.

– Но у этих дикарей появилось кое-что из древних вещей, – напомнил лорд Эдуард. – А вот это уже плохо.

Друзья задумались, каждый про себя прикидывая, могут ли сыграть роль внедряемые Командором забытые изобретения. О том, что они именно забытые и существовали в какую-то незапамятную эпоху, британцы не сомневались. Человеку свойственно искать в прошлом нечто более значительное, чем бывшее на самом деле. Потому и словам Командора о якобы найденных им старых бумагах с описаниями нынешний посланник и его постоянный компаньон верили безоговорочно. Откуда еще у бывших флибустьеров могут взяться подобные вещи? Не сами же придумали!

И черт попутал сэра Джейкоба в свое время напасть на путешественников! Нет, чтобы войти к ним в доверие, выведать все секреты и уж тогда…

– Надо привлечь Командора на свою сторону. Остальные его компаньоны потянутся за ним. Он у них главный. И тогда все будет наше, – убежденно произнес Чарльз. – Потомки нам не простят, если мы упустим подобную возможность. В этом наш долг перед Англией. Хоть и выспренно звучит, но будущее всего рода людского в наших руках.

Лорд согласно кивнул. Соперников у Англии было пока еще слишком много. Франция, Голландия. Хорошо, Испания после почти полутора веков борьбы явно выбывала из их числа. Да и Швеция так и не решилась вырваться на океанские просторы, предпочитая удерживать захваченные куски Европы. Но летающие корабли, неведомые паровые машины и прочие появившиеся здесь, на мировых задворках механизмы могли бы здорово помочь в сокрушении конкурентов. Особенно при монопольном владении всеми этими чудесами техники.

Вышколенный слуга принес трубки. Если закрыть глаза, чтобы не видеть большую варварскую печь вместо привычного камина, то можно представить, что находишься в старой доброй Англии и за небольшими, для сохранения тепла, окнами, не лежат бескрайние снежные равнины с редкими варварскими городами и захудалыми деревнями.

Правда, справедливости ради, места были богатыми, и при минимальном умении отсюда можно вывести столько, что род умелого торговца будет обеспечен надолго.

Как правда и то, что Московия – один из источников дохода Англии и Голландии (опять Голландия, тьфу!), и в таковом качестве ей лучше всего оставаться во веки вечные.

Такая мысль сама по себе способна вернуть на грешную землю.

– Заметьте, Командор слишком старательно избегает нашего общества, дорогой друг. Словно боится, что мы заставим его поделиться секретами, – сквозь клубы табачного дыма поведал сэр Чарльз.

– Признаться, я даже сначала обрадовался этому. Все же Мэри столько пережила. Но дело стоит того. Не зря же мы добирались в такую даль! – в тон ему отозвался лорд.

– А это значит… – Сэр Чарльз сделал паузу, и Эдуард послушно продолжил:

– Ехать в Коломну. Может, и хорошо. Все их предприятия под рукой. Заодно объяснят то, что не стали говорить при всех.

Во фразе прозвучал намек на единственный осмотр предприятия иностранцами. Причем сами новоявленные хозяева многое явно не сообщали, предпочитали отмалчиваться, и лишь Петр самозабвенно говорил о новшествах. А теперь зачастую молчал и он.

– Тут не очень далеко, – благодушно поведал толстяк, словно его друг не помнил столь недавнюю поездку. – Только надо заручиться бумагой от царя. Чтобы лошадей меняли в срок, а не отговаривались их отсутствием.

– Может, прежде послать кого-нибудь с письмом к де Санглиеру? – предложил лорд.

– Мы не в Англии, мой дорогой друг. Здесь принято являться в гости без приглашения.

Подтекстом фразы прозвучало: никуда Командор тогда не денется. Как говорится в этих краях, долг платежом красен.

Правда, оба британца со свойственным их нации высокомерием об этой местной пословице понятия не имели. Стоит ли забивать голову так называемой мудростью дикарей?

Странная это была зима. Уже не первая и, похоже, не последняя в череде странных зим. Кое-что оставалось прежним, заведенным еще от предков. Лютые морозы поневоле заставляли людей держаться ближе к жилью, а летнее напряжение, когда продохнуть времени нет, теперь выливалось в полудремное существование. Обычные бытовые хлопоты, кроме них – отдыхай, сколько душа пожелает. А если завелась лишняя денежка, поезжай на ближайшую ярмарку. Не все можно изготовить у себя в деревне.

А то, что можно, – самое время делать сейчас. Пока поле с его хлопотами не поглотили целиком.

В городах все иначе. Зима – время торговое. Дороги стали доступнее, после летних работ люди чуть разбогатели, кое-что себе позволить могут.

И как всегда, в городах велись разные разговоры. С опаской, вдруг кто подслушает, люди жаловались на жизнь, тут же поминали взятие Азова, но и царя поругивали втихаря за его пристрастие к иноземцам и любовь к диковинкам. Местами ходили слухи про летающие шары, а то и более странные вещи. И только Антихристом царя пока никто не называл. Хотя осуждений было много больше похвал.

Но это были привычные проявления старого. Не в том смысле, что старое – обязательно плохое. Как и новое – отнюдь не всегда хорошее. Чего уж хорошего можно было найти в разворачивающемся строительстве канала Волга-Дон? В морозы при свете горящих смоляных бочек под присмотром солдат. И не только присмотром. За провинность могли тут же выпороть, а то и повесить без особых разговоров.

И совсем уж новым была фабрика в Коломне. Кстати, тоже огражденная войсками. Только поди разберись, то ли служивые стерегут имущество от всякого худого люда, то ли, наоборот, приставлены охранять город от пыхтящих внутри фабрики железных тварей. Одни говорят – драконов, привезенных из-за моря и сдерживаемых мощным заклятием. Другие – рукотворных машин, изготовленных в том числе известным уже половине жителей Володькой Ардыловым.

Какие только разговоры не бродят по белу свету! Не сразу скажешь, чему из них верить, чему – нет.

3. Флейшман. Хозяин

Самочувствие было отвратительным. Уж лучше бы я умер вчера! И это несмотря на то, что вся наша компания попала на пир, когда он был в полном разгаре. Что до Командора, который присутствовал там с самого начала, то вид у него был из тех, про который говорят: краше в гроб кладут.

Это хорошо, что дальше полковой избы мы никуда не пошли. Вернее, не было уже сил идти куда-то. Так и заснули кто на лавках, кто под лавками.

Теперь я наглядно сумел оценить французский вариант. Король ест и пьет совершенно один. Да за одно это ему памятник надо ставить! С надписью «За сбережение здоровья подданных». И пусть никто мне не говорит о королевском высокомерии. Они просто не познали всю простоту Петра. Если это можно назвать простотой.

Самое интересное – похоже, никакого похмелья Петр не испытывал, хотя пил вчера не меньше нас. Так, с самого утра был чуть помят, но после легкого завтрака полностью оклемался и сейчас был единственным из всех собутыльников, который просто кипел энергией. Я же только и мечтал, чтобы завалиться в тихий уголок да отлежаться там пару часиков. А лучше – до вечера.

Не надо было мне возвращаться домой. В крайнем случае – говорить посланнику, что я здесь. Прикинулся бы отсутствующим, и хотя бы человеком себя сегодня чувствовал.

– По сколько часов в день работаете? – внезапно спрашивает царь, следя, как люди довольно сноровисто выполняют свои обязанности.

– По десять, государь. – Говорить тяжело. Хоть бы кваску испить, да как-то неловко.

– Почему так мало? Надо по четырнадцать, не меньше. – Глаза Петра становятся злыми. Усы топорщатся, как у кота, но не мартовского, а готового к битве за свою территорию. Или это тоже следы похмелья? Есть же люди, с утра злые на весь мир!

– Невыгодно. Начиная с определенного момента человек устает. Как следствие, ошибок он делает больше, а производительность труда падает. Плюс накапливается общая усталость от работы без полноценного отдыха, – поясняю я.

Никаким гуманизмом даже близко не пахнет ни здесь, ни в Европе. Но хоть категории выгоды понимать необходимо.

– Нерадивых наказывать, – отрубает Петр. – За каждую ошибку пороть, пока не научатся. И никакой усталости. Пускай забудут это слово.

– Людей надо не только наказывать, но и награждать. За ошибки предусмотрены штрафы, за хорошую работу – дополнительные премии. Мне не нужна смертность от непосильной работы.

– Нужны люди – еще деревни к вашему заводу припишу. – Петр даже производство умудрился сделать крепостным. Но я прекрасно помнил грядущие бунты доведенных до отчаяния людей. И рыть себе яму совсем не хотелось.

– Крепостные у нас заняты на подсобных работах. Большинство мастеров свободные. Те, которые ими не являются, за примерную работу могут получить волю. Раб не заинтересован в конечном результате. А у нас люди работают, зная за что.

В своем кругу мы несколько раз обсуждали, возможно ли надавить на Петра так, чтобы он вообще отменил позорное, хотя привычное, крепостное право. В нашей реальности всю жизнь Петр только укреплял его, сделав едва ли не все население в нечто абсолютно бесправным.

Даже, наверное, всё. Как удалось вспомнить, для тех же дворян служба государству была делом пожизненным. Крестьяне работают на своего помещика, а тот все время проводит в армии. В крайнем случае – на штатской службе. Это уже Петр Третий введет указ о вольности дворянства. Только о крепостных при этом как-то позабудут.

Но даже мы, люди начала двадцать первого века, решили отложить подобные дела в долгий ящик. Нас просто бы никто не понял. Собственники, дворяне, бояре, монастыри, усмотрели бы в этом нарушение своих прав. И даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, если бы царь почему-то решил бы нас поддержать, нас бы просто убрали с дороги. Ни одного союзника в таком деле – равносильно проигрышу, и авторитет высшей власти ничем бы помочь не мог.

А сам народ готов принять волю, но абсолютную. Пока владельцы служат, особого недовольства ими нет. Каждый выполняет свое дело. Хотелось бы иначе, только так Бог велел. Короче, революционной ситуации пока не наблюдается. Но дай слабину – и людям сразу захочется большего. Система пойдет вразнос, как это было в революцию и перестройку, и чем ее удержать – неведомо. Вдобавок, это только сказать просто – свобода, на деле требуется кропотливый труд со всевозможными расчетами, дележом земли, вопросом, как компенсировать утраты помещиков. Последним ведь земли даны за службу, и отнимать их без компенсации тоже не вполне справедливо. Казна же хронически пуста. И как ни крути, пока лучше такие вопросы даже не трогать.

Но это в целом по стране. Все, сказанное мной Петру, на производстве имеет прямой смысл. Рабам не по силам творчество. И сколько их ни наказывай, путного результата все равно не добьешься. Не в этом ли причина, что никаких готовых изделий при Петре в Европу не везли? Просто нечего было. Сплошное сырье, как в мои годы.

Щека царя нервно дернулась. Но распоряжаться здесь он не мог. Все, что мы обещали, делалось. У остальных, кому досталось в приказном порядке заняться добычей или производством, дела шли не столь гладко.

Нет, проблемы были и у нас. Но чисто технические, неизбежные при начале принципиально нового направления человеческой деятельности. До сих пор прогресс шел черепашьей скоростью, мы же решили его подтолкнуть.

В нашу бы компанию да знающего металлурга! На пару с первоклассным инженером и толковым геологом.

– А вот это – наш новый станок, Петр Алексеевич. – На пути вовремя попалось очередное творение Ардылова и всех остальных.

На деле, для нас все нынешние усовершенствованные станки, что токарные, что фрезеровочные, были вчерашним днем. Плохо лишь – не было хорошего металла для резцов. Поэтому менять их приходилось слишком часто.

– И чуть дальше – пресс, – показал в конец цеха Командор.

Все недовольство Петра мгновенно схлынуло. Технику он любил намного больше, чем людей. Да и одним топором был готов махать без перерыва. Причем гордился своими успехами так, как, пожалуй, не гордился своей властью.

Мы многое предпочитали скрывать от пытливого царского ока. Устроил он как-то праздник. Пригласил целую кучу иностранных гостей похвастаться нашими достижениями. Сам был свидетелем, как после визита Командор в лучших советских традициях толковал царю о секретности, о понятии «тайна» и при этом едва не ругал Петра последними словами.

Сергея я понимал. Нам требовалось несколько лет форы. Кое-что вполне могли бы изготавливать в той же Европе прямо сейчас, и только обычная инертность человеческого мышления мешала заняться этим. Да еще избыток рабочих рук.

В своей области Кабанов старательно скрывал все, что возможно. Даже царь не знал, для чего в состав егерского полка включена команда, которую Командор назвал охотничьей. Зачем признаваться раньше времени в том, что охотиться ей суждено на генералов противника? Не по-джентльменски, хотя какие правила могут быть на войне? Победителей не судят. Даже когда про себя осуждают.

А работать Петр и в самом деле любил. Он деловито скинул кафтан, встал к станку, выслушал пояснения работающего за ним мастерового и принялся за дело.

Все бы ничего, да только уйти куда-то от царя было неудобно. Стоять же и ждать, учитывая принятое накануне, было тяжеловато. Алексашка, человек талантливый во многих отношениях, умелый, сноровистый, тоже был вынужден включиться в работу. Но похмельем в отличие от своего благодетеля он страдал, посему результаты были весьма скромны, а сам процесс явно мучительным.

И лишь когда обед был безнадежно пропущен, Петр наконец насытил свою страсть к труду.

– Молодцы! – Утреннего гнева у него словно и не бывало. – Надеюсь, покормите рабочего человека? Признаюсь, зело проголодался. Да и чарку бы не помешало.

Если бы одну! Порой мне кажется, что царская милость ничем не лучше опалы. Да только куда от нее деваться?

– Пойми, Петер, самое главное теперь – как можно быстрее создать нормальную армию! – Сергей явно захмелел и потому упорно пытался вбить царю в голову основные мысли. На «ты», между прочим. Раз уж царь допускал иногда подобную фамильярность. – Государство без армии – как чарка без вина. Не на союзников надо рассчитывать, а в первую очередь на себя. Будет Россия сильной, будут ее уважать другие страны. А слабой стране никто даже помогать не будет. Только помогут урвать от нее какой-нибудь кусочек. Торопиться с этим надо. В одночасье нормальную армию не создашь. Пока еще научишь!

– Нам флот зело необходим, – в ответ талдычил свое Петр. – Без флота нам турков не одолеть. Войско какое-никакое у нас имеется.

– Вот именно, что никакое, – горячился Командор. – Народу хватает, только солдат почти нет. Едва Азов сумели взять. Первым делом надо стрельцов разогнать, как к службе непригодных. И весной набрать новые полки на манер потешных. За лето как раз успеют хоть чему-то научиться.

С разгоном стрельцов я был согласен. Что-то не очень хотелось утром побывать на стрелецкой казни. Даже в качестве зрителя. Тем более – в качестве палача, пусть это и лучше, чем жертвы. Раз уж другого способа предотвратить бунт не существует, то проще всего разогнать потенциальных революционеров по норам. Главное – оружие у них отобрать.

– Для армии офицеры нужны. Да взять негде, – возражал Петр.

– Отбери по десятку толковых из каждой роты преображенцев и семеновцев да экзаменуй их. Кто сдаст, пусть получает офицерские патенты. На первое время полка на четыре, а то и на пять хватит. – Конечно, все, что касается армии, Сергей продумал всерьез и надолго. – И обязательно надо основать школу. Если не пехоту, то пусть артиллеристов готовят. Флот – само собой. Только без армии никакой флот ничего не сделает.

– Не потянем мы все сразу, – не унимался и царь. – Денег в казне нет. Канал построить –и то новый налог пришлось ввести.

– А на флот есть?

– На флот есть. – Нет, все же зря я на Петра наговаривал. Мол, он вообще никогда не пьянеет. Сейчас явно был тот исключительный случай.

– Тогда и на армию найдешь, – с нетрезвой логикой заключил Командор. – Вот если бы и на флот не было, тогда дело швах.

Некоторое время Петр молчал, пытаясь прочувствовать логику Кабанова, а затем вновь начал свое:

– Говорят тебе: денег нет. Или тогда скажи, откуда взять?

– Что я тебе, казначей? – возмутился Сергей.

– Повелю – станешь казначеем, – прорезался в Петре царь.

Для колорита ему еще не хватало добавить магическое «спорим?» Вот был бы номер! Или я тоже начал пьянеть?

– Кадры решают все, – пробормотал я про себя. А может, подумал. – С другой стороны – незаменимых нет. Как и проблем нет, когда нет человека. Еще бы найти этого человека, который создает всем остальным проблемы…

Мысль показалось интересной. Жаль, что сосредоточиться на ней не давали. За столом непрерывно галдели, а Петр с каким-то странным интересом смотрел на меня.

– Зачем тебе флот без моря? – гнул свое Кабанов. – Чтобы до моря дойти, армия нужна. И уж потом корабли.

– Море у нас уже есть, – подал голос Алексашка. – И даже крепость у моря. Теперь дело за флотом. Пешком по воде, аки посуху, не пойдешь.

– Так и на корабле по степям далеко не уплывешь, – в тон ему возразил Сергей.

Петру явно надоело вмешательство Командора в излюбленные планы. Даже не в планы, сомневаюсь, что таковые существовали в оформленном виде, а в мечту. И вдруг кто-то собирается ее разрушить несколькими словами. А не разрушить – так отдалить ее осуществление. Причем в момент, когда она близка, как никогда.

На самом деле до осуществления петровской мечты лежали долгие годы. Но кто это знал, кроме нас? Нескольких выходцев из будущего, уже пятый год обитающих в чужом времени.

– В генералы метишь? – спросил Петр, приглядываясь к нашему предводителю. Так, словно уличил его в чем-то нехорошем.

– Нет, – качнул головой Командор. – Не хочу я в генералы.

– Почему? – усмехнулся Петр.

Царь явно не поверил Сергею. Да и то, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Или поговорка родится позже?

– Мне полка хватает. Генерал – это прежде всего ответственность, – трезвым голосом пояснил Командор. – У меня без того времени нет. Тогда и вовсе не будет.

Интересно, правду ли он сказал? Ответственности Кабанов никогда не боялся. Но ведь ушел он когда-то из армии, просто не согласившись с политикой одного памятного деятеля!

– А адмиралом?

– И подавно. Чего я на море не видел? – Вот тут я был готов поверить Сергею. Тем более что неофициально адмиралом он уже был. Какие люди собирались под Веселым Кабаном! А какой была добыча! Даже Морган мог бы позавидовать нашим походам.

– Посмотрим, – хмыкнул царь. – Поведал мне тут кое-кто о твоих подвигах. Думаю, при случае ты их повторишь с другим противником.

Кабанов едва заметно сморщился. В море ему явно не хотелось.

– Меня с собой возьми, – Меншикова вроде чуть развезло.

– Завтра на учения, – хмыкнул Командор.

– И на учения тоже. А еще на воздушный корабль. – И Алексашка попробовал замахать руками, словно крыльями. Потом вспомнил, что никаких крыльев на нашем дирижабле нет, и тогда затарахтел, старательно подражая дизелю с судовой шлюпки.

– Точно. Пошли полетаем. – Глаза Петра засверкали от предвкушения. Что поделать, если царь до сих пор был большим ребенком? Даже жестокость его была детская, словно он не понимал чужих страданий. Да и не понимал, наверняка.

– Не получится. Холодно. Двигатель не запустить. И оболочка сдута на зиму. Разве что весной.

Но идея уже захватила царя, и остановить его теперь было чертовски трудно.

– Мы на воздушном шаре, – и хохотнул. – На кабаньере.

Командор упирался как мог, но куда там?! Прибывшие с царем были на хорошем взводе и только подливали масла в огонь. Всем было наплевать, что уже стемнело, что снаружи мороз, и вообще, ночью с небес видно плохо. Главное – подняться, а уж зачем – дело десятое.

Единственное, чего сумел добиться Кабанов, – чтобы желающие полетать надели валенки. Причем Петр первым показал пример, и скоро шумная толпа двинулась к ангару, где мы хранили свои воздухоплавательные аппараты.

Была надежда, что на свежем воздухе компания протрезвеет. Пока еще шар наполнится теплым воздухом! Но нет. Горячительное было предусмотрительно взято с собой, и все время подготовки, весьма немаленькое, гульба продолжалась прямо на морозе.

Наверно, уже было за полночь. Прикрепленный к корзине канат был намотан на ручную лебедку, чтобы потом легче было вернуть шар на место, сам кабаньер рвется в облака, его удерживают и вызванные солдаты, и участники пирушки, а вот за полетное место едва не завязывается форменная драка. Я сам видел, как Петр двинул кому-то, вроде Ягужинскому, и гордо перевалился в корзину. Следом легко заскочил Командор. Потом возникла куча-мала, но юркий Алексашка сумел каким-то образом одолеть конкурентов и оказаться третьим счастливчиком.

– Руби канат! Отпускай! – завопил Петр, отпихивая тех, кому места не хватило.

– Счас, мин херц! – Меншиков куда-то пропал, и тут толпа выполнила приказ царя.

Кабаньер буквально прыгнул в воздух, пошел вверх и в сторону под дружный крик свиты:

– Ура!

Ветер был не такой уж слабый. Шар сносило основательно. С земли было видно лишь удаляющееся темное пятно. И совсем не в тему прозвучал крик Ягужинского:

– Канат! Канат отвязался!

– Как? – Все поневоле начали трезветь. Одно дело – подняться в воздух и покуражиться, и совсем другое, когда шар вместе с венценосной особой уносится прочь в кромешную ночную тьму.

Впрочем, Ягужинский ошибся. Канат не отвязался, а был перерублен. В полном соответствии с желанием Петра.

4. Кабанов. Ночной полет

Рывок был такой, что Петр с Алексашкой упали на дно. Я сам удержался лишь потому, что каким-то чудом успел уцепиться за сетку, которая охватывала весь шар и поддерживала корзину.

Первой моей мыслью было: кто-то дал канату излишне большую слабину, и мышцы напряглись в ожидании повторного рывка, на этот раз останавливающего наш чересчур быстрый подъем. Однако костры внизу стремительно удалялись вниз и назад, и это поневоле заставило заподозрить худшее.

Выпито было немало, Петр всегда лично следил, чтобы никто не пропустил ни одной чарки. Потому и реакция у меня была несколько замедлена. Хотя при мысли о случившемся хмель стал покидать затуманенное перед тем сознание.

Петр и Алексашка весело хохотали. Для них все было в порядке вещей. Да и вообще, плавный подъем они бы могли не ощутить, а вот рывок отвечал чаяниям, и вообще, полет должен приносить буйную радость. Тут же даже ветра не чувствовалось, хотя перед взлетом дуло довольно сильно.

Костры уносились настолько быстро, что мне даже не надо было проверять возникшее предположение. Если же я решил сделать это, то больше для порядка, а также чтобы понять, как такое могло произойти. Ведь все было проверено еще до поступления в шар теплого воздуха, и вдруг такое…

Я наклонился. В самой середине корзины было небольшое отверстие, а над ним к специальной скобе привязывался изнутри канат. Как дополнительная возможность здесь могла устанавливаться небольшая лебедка, позволявшая экипажу кабаньера самостоятельно опускаться к земле.

Сейчас лебедки не было. Да и чем она могла помочь? В темноте глаза были бесполезны, зато руки сразу нащупали узел на скобе и небольшой огрызок каната. Причем не лопнувший, а явно перерезанный или перерубленный чем-то острым.

– Ты чего? – толкнул меня Петр, продолжая смеяться.

– У нас проблемы, государь, – я постарался, чтобы голос мой звучал как можно спокойнее.

– Какие проблемы? Летим же! – ликующе прокричал царь. И проорал еще громче: – Летим! Ау!

Меншиков тоже заорал. Торжествующе и вместе с тем дурашливо, явно дразня тех, кто должен был его услышать.

Вот только слушать было уже некому. Нас успело отнести так, что огоньки исчезли из поля зрения. Скорее всего, их закрыл собой высокий лес, раскинувшийся довольно близко от нашего полигона. Вряд ли высота полета была слишком большой. Точно в темноте определить было невозможно, но вряд ли она превышала пару сотен метров.

Хотя кто знает?

– Шар освободился, государь! – размеренно, едва не по слогам, сообщил я. – Нас несет ветер.

– Пусть несет!.. Как несет? Куда? – интонация Петра стремительно менялась. Никакого веселья в голосе уже не чувствовалось, хотя, по-моему, он еще не осознал ситуацию до конца. Так, уловил – не все идет как запланировано.

– Канат перерезан. Нас ничто не удерживает.

Петр легко поднялся на ноги и выглянул наружу.

Там ничего не было видно. Было облачно, и ничто не освещало землю. Ни луна на небе, ни костры внизу.

Про себя я матерился последними словами. Что стоило сделать специально для таких случаев выпускной клапан! Но при клейке шара мы боялись разгерметизации, да и отпускать в свободный полет его никто не собирался. А уж подтянуть по канату намного быстрее и безопаснее, чем травить теплый воздух.

– Кем перерезан? – уже с оттенком некоторого испуга спросил царь. Ему наверняка мерещилось покушение на его личность. Благо, этот страх преследовал Петра с самого раннего детства. С тех пор, когда пьяные стрельцы на его глазах подняли на копья боярина Матвеева, а других, неугодных им, просто растерзали злой безжалостной толпой.

– Мной, мин херц! – поведал Меншиков и снова засмеялся. – Ты же сам кричал: руби канат! Перерубить я не смог, но перерезать… И такой прочный попался! Думал, не справлюсь!

– Да ты что!.. – едва не задохнулся Петр. Он успел полностью осознать ситуацию и уже не видел в ней ни малейшего повода для веселья. – В своем уме?

– Ясно, в своем! – жизнерадостно объявил Алексашка, поднимаясь на ноги и выглядывая за борт. – Ничего не видно!

– Из-за тебя, дубина! – Царь схватил приятеля за воротник шубы и принялся его трясти. – Погубить хочешь? Собака!

Петр легко впадал в бешенство. Здесь же он еще сам старательно заводил себя, и бедному Алексашке досталось по полной. Насколько позволяла тесная корзина.

Я же наоборот почти успокоился. Конечно, неприятно лететь почти вслепую неведомо куда. Однако это самолеты падают камнем. Воздушный шар теряет высоту постепенно и опускается более-менее мягко. Главное – не налететь на какое-нибудь дерево. Но это уже судьба…

В общем, шансы у нас были неплохие. И в любом случае паника еще никому никогда не помогала в сложной ситуации. Зато погубила многих даже там, где любой хладнокровный человек обошелся бы без царапин. Только как объяснить это разгневанному перепуганному самодержцу?

– Са-са-са-сам же сказал: по-полетели! – Голова Меншикова моталась из стороны в сторону, зубы клацали, и говорить ему было трудно.

– Сейчас первым полетишь у меня! – похоже, угроза Петра была нешуточной.

Он подтолкнул Алексашку к краю, и будущий герцог Ижорский опасно перевесился через край.

Пришлось мне сзади вцепиться в самодержца и попытаться оттащить его от намеченной жертвы. Силы Петра многократно умножались кипевшим в нем бешенством, вдобавок здорово мешала шуба, а скинуть ее не было времени.

Петр пытался одновременно сбросить Меншикова за борт и оттолкнуть меня. Корзина раскачивалась от нашей борьбы. Еще хорошо, что сетка не позволяла ей опрокинуться, разом избавившись от своего содержимого. Иначе лететь бы всем нам…

– Пусти! – Царь извернулся, отцепился от своего ближайшего помощника и друга и попытался ударить меня.

Я машинально отбил его руку в сторону и, парируя возможные повторы, крепко прижал Петра к себе. Так, чтобы он не мог шелохнуться. Но и тут царь упорно пытался вырваться, пыхтя похлеще паровоза, а за его спиной белело лицо несчастного Меншикова.

– Я же объяснял, государь: при потере груза шар немедленно поднимается еще выше, – стараясь быть вразумительным, проговорил я. – Стоит кого-то выбросить, и полет продлится намного больше.

Петр какое-то время еще бился в моих руках, затем обмяк. Из предосторожности я почти не ослаблял хватку. Сверх того, во мне появился страх, что сейчас с Петром случится эпилептический припадок. Сам я до сих пор не видел, но где-то не то слышал, не то читал – первый российский император страдал эпилепсией.

– Что же делать? – едва слышно пробормотал Петр. – Что делать?

– Прежде всего – успокоиться. – Сюсюкаться с ним я не собирался. Не с кисейной же барышней имею дело! – Подумаешь, летим! Мороз довольно крепкий, воздух в шаре остынет быстро, а там опустимся.

– Куда? – Царь припал ко мне, как ребенок к матери.

– Куда-нибудь. Ничего страшного. Не над Сибирью же пролетаем. Деревень здесь много. До людей добраться не проблема. Там помогут. Возьмем лошадей или пошлем кого-нибудь в ближайший город. Всего и делов.

Гигантские просторы страны были едва населены. Как я узнал, население России составляло едва шестнадцать миллионов. Это включая часть Украины и всю Сибирь. Остальные земли пока входили в состав других государств или же были чем-то самостоятельным, как Коканд, Самарканд и еще некоторые восточные ханства. Однако, как и в мое время, участки под Москвой уже ценились. Правда, дач пока в природе не было, но все Подмосковье было поделено между барскими вотчинами и дворянскими поместьями. А и те, и другие, в отличие от дач, существовали не сами по себе. Только в окружении принадлежащих им сел и деревень. Поэтому найти тут жилье действительно не представляло проблем. Гораздо удивительнее было бы заблудиться. Иди прямо, не сворачивая, и рано или поздно обязательно наткнешься на жилье. Если перед этим не попадется ведущая к людям проторенная дорога.

– Лучше хлебни, государь. – Я помнил, что кто-то клал в корзину сосуд с выпивкой и даже что-то из закуски. Предполагался не столько полет, сколько своего рода пикник на высоте. Продолжение, так сказать, банкета.

В самом крайнем случае пьяный падает мягче. Все равно не объяснить, как лучше сгруппироваться. Чем смогу – помогу, но тут уж многое зависит от самого человека. И от судьбы.

Давненько не был я в таком глупом положении. На воздушном шаре ночью не летал никогда. А уж оказаться в одной корзине с царем всея Руси мне ни в какой самой буйной фантазии и в голову бы не пришло. В глупом – когда случившееся имеет ничтожную причину, последствия непредставимы, и, главное, от тебя почти ничего не зависит. Ни спуститься пониже, ни изменить направление движения. Даже местности внизу толком не видно. Белое да черное. Только и разобрать порою, где лес, а где поле.

Мои спутники выпили, причем Петр словно ненароком заехал Алексашке локтем. Меншиков снес тычок стоически. Да и то, первый ли? И, сколько известен характер будущего светлейшего, не последний. С разницей – там за государственные дела, тут – за личные. Если не учитывать, что монарх сам по себе персона государственная. При желании весь полет можно трактовать как слово и дело. Хотя слово и было сказано царем.

– Шпаги снимите. – Я первый последовал собственному приказу.

Не хватало еще при случае напороться на эфес! Или зацепиться за что-то, а то и кого-то, клинком. Мы были одеты достаточно неплохо. Полушубки должны были смягчить последствия, не говоря о том, что хоть не грозила опасность замерзнуть.

– Это зачем? – Меншиков вновь повеселел от выпитого.

Пугать объяснениями я не стал. Без того нет ничего хуже ожидания. Уж не знаю, понял ли чего верный наперсник Петра, но распоряжение выполнил. Большего и не требовалось.

Во мне боролись два противоречивых желания. С одной стороны, хотелось, чтобы все произошло быстрее, с другой – задержаться в воздухе побольше, чтобы хоть видеть, куда несет. Пусть управлять шаром нельзя, так подготовиться же можно! А то и не только подготовиться.

Блин, что стоило присобачить какой-нибудь якорь!

Часов с собой не было, время определить было невозможно, и никто не знал, когда же наступит рассвет. Темнота мешала понять: опускаемся ли мы, или нас продолжает нести ветер? Чисто субъективно, воздух в шаре на таком морозе давно должен был остыть, но почему-то не остывал или остывал медленно. Петр с Алексашкой, оба вполне оправившиеся и воспринимающие случившее как небольшое приключение, почти прикончили бутыль вместе с закуской. Меншиков даже начал подремывать. Благо, двигался шар плавно, а если чуть раскачивался, то исключительно от наших движений. Не столько шар, сколько корзина.

Я то и дело выглядывал наружу. Показалось ли, нет, но земля приблизилась. Хотя, может, мы просто пролетали над возвышенным местом. Толком не разобрать.

Нет. Под нами явно проплывали заснеженные верхушки деревьев. Я бы предпочел поле, но тут уж от желаний ничего не зависело.

Шар снизился еще, и я велел своим спутникам на всякий случай опуститься на дно корзины и покрепче уцепиться за что-нибудь.

Впереди возник силуэт настоящего лесного великана. Я уже напрягся, готовясь к весьма неприятной встрече, но ветер пронес нас мимо буквально в нескольких метрах от кроны. Затем под нами оказалась большая поляна. Возможно, вырубка или след бушевавшего когда-то давно лесного пожара. Какая нам разница?

Теперь уже явно чувствовалось падение. Плавное – аппараты легче воздуха опускаются медленно, – но уже неотвратимое. И явно лишним довеском к картине возникла стена леса по ту сторону снежной равнины.

К счастью, первым задел кроны шар. Затрещал разрываемый шелк, а в следующий момент корзину по инерции бросило вперед. Я едва успел пригнуться, как над головой возник крепкий здоровенный сук. Еще немного, и оказался бы я нанизанным на него не хуже попавшейся энтомологу бабочки.

Нас ударило с порядочной силой. В следующий момент корзина накренилась так, что мы чуть не вылетели из нее. Затем мы полетели вниз, зависли на какое-то мгновение, опять стали падать, и все завершилось рывком.

Сверху обрушились потоки снега, на миг закрыли все пеленой. Если можно что-то закрыть глухой ночью.

Шар явно повис. Я не знал, насколько крепко наше нынешнее положение, поэтому поднимался очень осторожно. Когда же моему примеру хотел последовать Петр, я прикрикнул на него:

– Сидите! Сейчас осмотрюсь.

Петр послушался и замер. Меншиков – тот вообще молчал, только, похоже, посматривал то на меня, то на великодержавного друга.

Все оказалось не настолько плохо. Корзина висела метрах в четырех от земли. Был бы один, спрыгнул бы почти без помех. Но мои спутники не имели десантной подготовки. Уже не говоря, что резкое движение вполне могло нарушить нынешнее равновесие и шар упал бы вместе с подвешенной к нему корзиной. А это уже чревато если не гибелью – такое возможно лишь при редком невезении, – то гораздо более реальными переломами.

– Что там? – послышался голос Петра.

– Висим, – односложно ответил я.

Не так-то все страшно. Я видел, как царь ловко лазает по мачтам. Так что разница тут небольшая. Только веревочку подходящую отхватить, а там спустится.

Я пригляделся. Веревок хватало, только все они тянулись к корзине с самого верха. Карабкаться туда – рисковать обрушить наше хлипкое сооружение. Мастерить требуемое из нескольких кусков… Где гарантия, что полученный таким образом конец выдержит тяжесть человека в зимней одежде?

Но не может быть, чтобы ни одна веревка не оборвалась при столкновении! Если бы света побольше!

Глаза потихоньку стали привыкать к царившей тьме. При полностью затянутом небе благодаря снегу здесь, поблизости от земли, она была не такой уж беспросветной. Разве что там, где плотной стеной возвышались деревья.

Веревка нашлась. Она свисала, перекинутая через горизонтальную вязку шара, и осталось перехватить ее кинжалом.

Я осторожно перегнулся, убедился, что теперь она почти достает до земли, после чего привязал другой конец к корзине.

– Можешь спускаться, государь. Только осторожнее. Тут невысоко, но падать все равно неприятно. Особенно если мы полетим следом и все это накроется шелком.

Петр хмыкнул. Привыкнув к морю, он не боялся высоты. Даже на самой слабой качке требуется сноровка и осторожность, дабы не обрушиться с мачты на палубу или в воду. По сравнению с этим спуск по свободно висящей веревке казался зауряднейшим предприятием, лишь малость посложнее, чем по штормтрапу. Да и рукавицы не позволяли сорвать кожу с рук.

Мы с Алексашкой помогли Петру перелезть через борт и поддержали его, пока он поудобнее перехватывал веревку.

Шар опасно закачался, и какое-то время я сильно сомневался, удержится он или на самом деле обрушится вниз.

Не обрушился. Веревка напряглась в последний раз, а потом свободно качнулась. Снизу до нас донесся полный азарта голос царя:

– Эй, на шаре! Долго вы там намереваетесь еще висеть?

– Давай, – подтолкнул я Меншикова.

Капитан уходит последним. Даже если вместо судна у него воздушный шар. Да и вещички надо забрать.

Насчет последних мог бы не беспокоиться. Бутылку с остатками зелья засунул за пазуху Алексашка, последняя закуска, очевидно, вывалилась, когда кренилась корзина, а может, ее вульгарно сожрали мои спутники. Больше ничего с собой не было.

Я выбросил вниз наши шпаги, проверил, в карманах ли пара небольших пистолетов (не мог я в последние годы обходиться без оружия), а заодно и невесть зачем взятый с собой револьвер, и полез вниз.

И конечно же, почувствовал, что шар внезапно потерял опору и начинает падать.

Пришлось отпустить веревку. Приземление вышло мягким. Я привычно завалился на бок, смягчая падение, перекатом ушел в сторону, и… ничего не последовало. Шар только опустился еще на метр, да так и остался висеть над нашими головами.

Рядом послышался хохот. Моих спутников рассмешили отработанные мной в незапамятные дни приемы приземления. Еще бы! До появления десанта – века. А с лошади падают иначе.

Мне вспомнился старый мультик про Винни-Пуха. Тот момент, когда медвежонок летит вдоль старого дуба и приговаривает бессмертное: «Мишка очень любит мед…»

И тогда мне тоже стало смешно. Разрядка…

5. Трое вышли из леса

В путь тронулись, едва только удалось хоть что-то разглядеть. Будь дело в родном времени, Кабанов, пожалуй, рискнул бы остаться на месте. Висящий на ветвях воздушный шар – прекрасный ориентир для летчиков. Только таковых пока не водилось, заметить дорогущую кучу шелка с небес было некому, а наземные поисковые партии в лесу можно ждать до посинения.

Причем посинения в самом полном смысле. Мороз прихватывал, и если торчать на месте, рано или поздно перестанет помогать самая теплая одежда. Да хоть костер – сколько можно у него сидеть? По нынешним временам спасение потерявшихся – дело рук самих потерявшихся. Даже если среди них царь…

Кабанов вел своих спутников наугад. Если не знаешь, в какую сторону идти, то какая разница? Главное – не сбиваться с раз взятого направления. Рано ли, поздно, куда-нибудь придешь. Хоть не перенаселенная Европа лежала вокруг, однако Подмосковье – не глухомань. Здесь тоже хватает народа. Только по зимнему времени большей частью сидящего дома.

Лес был дремуч и выглядел так, словно в нем никогда не ступала нога человека. В прямом смысле – никаких следов на снегу не было. Сам же снег лежал большими сугробами, и приходилось прилагать немало усилий, чтобы продвигаться вперед.

Смешки за спиной Командора быстро стихли. В начале пути Петр и Алексашка воспринимали случившееся как небольшое приключение, о котором можно будет весело рассказать в компании. Только путь оказался тяжел и развеял предвкушения дружеского застолья с неизбежными разговорами и похвальбой.

Оставалось поблагодарить судьбу, что спутники достались молодые, полные сил, невзирая даже на принятое накануне. Кабанову похмелье давалось тяжелее. Хотя он пил несколько меньше. Но приходилось терпеть. Остатки водки были выпиты еще в темноте, почти сразу после приземления. Командор хотел ее сберечь на крайний случай, но на него надавили.

Плюс бутылка оказалась в распоряжении Меншикова. Так уж получилось…

Наверняка направление было выбрано неудачно. Или лес был большой. Путники шли, а ему не было ни конца, ни края. Вдобавок приходилось то и дело огибать буреломы, чащобы, отчего путь был извилистой линией. Зато холодно точно не было. Все вспотели. Командор же мысленно похвалил себя, что для всех своих солдат заготовил лыжи. На случай зимней войны. На своих двоих по сугробам ходить как-то… Если бы еще прихватить три пары с собой, но настолько далеко предусмотрительность новоиспеченного полковника не простиралась.

И не хватало волков для полного комплекта сомнительных удовольствий. Пара перезаряженных пистолетов да три шпаги – не бог весть какая защита от стаи голодных хищников. Хорошо – миновала чаша сия.

День явно перевалил за полдень, когда наконец вышли на небольшую дорогу. Судя по следам, пользовались ею нечасто. Да это уж неважно. Любая дорога куда-нибудь ведет. В монастырь, имение, деревню. Тут уж не заблудишься. Знай только иди, пока к жилью не выйдешь. И буреломы уже обходить не надо.

Путь стал веселее. Наконец, со взгорка увидели впереди небольшую, занесенную снегом деревеньку. Подслеповатые окна, затянутые бычьим пузырем. Сугробы едва ли не выше крыш, почти на каждой – отсутствие трубы. Местный люд явно топит жилища по-черному. Беднота, чтобы не сказать – нищета. Дворов с десяток, да и всё.

– Туда, – теперь Меншиков взял на себя общее руководство.

Указал он на чуть ли не единственную более-менее солидную избу. В такой живет если не староста, то наиболее зажиточный поселянин. Вон и труба дымит, вселяя надежду на тепло и обед. Проголодались же после целого дня пути!

Конечно, усадьба устроила бы больше. Увы, местный помещик – не жили же мужики сами по себе – явно устроился рядом с другим селением. Да за ним и послать кого-нибудь можно.

Несколько деревенских псов почувствовали приближение чужаков, залились предупредительным лаем, показывая хозяевам, что не зря едят свою пищу. Никакой реакции на поднятый шум не последовало. Снаружи холодно, стоит ли выглядывать? Разбойнику здесь явно поживиться нечем. Добрый же человек, коли нужда есть, сам во двор зайдет. Собаки привязаны, покусать не смогут. И тогда хозяину выглянуть можно. Раз именно к нему идут.

– Эй! Открывай! – Меншиков забарабанил по воротам.

Сугробы почти скрывали высоченный забор, сам двор не просматривался совершенно, и только у ворот было небольшое очищенное от снега пространство. Да заливалась собака, судя по лаю, не такая уж маленькая.

– А вот как пса сейчас натравит! – хохотнул Петр. Его настроение заметно улучшилось по окончании утомительного пути.

– Я ему так натравлю! – не принял шутки Меншиков.

Кабанов позволил себе легкую усмешку. Он достаточно устал и от путешествия, и от похмелья. Только угрожать попусту не привык, а шутить не хотелось.

– Смотрите, не выдавайте. Мы лишь случайные путники. – Петр порой не любил афишировать свою особу. Перед кем рисоваться? Перед простым мужиком? Стоит ли?

По ту сторону забора прикрикнули на собаку и только затем поинтересовались:

– Кто такие, люди добрые?

– Путники. С дороги сбились. Пусти отдохнуть, хозяин! – Включившийся в игру Петра Меншиков подмигнул своим товарищам.

Ворота приотворились. За ними стоял немолодой кряжистый мужик с обильной сединой во всклоченной бороде. Он явно ожидал увидеть сани, в крайнем случае – верховых. Вид пешей троицы явно удивил его. Одеты прилично, при шпагах, тогда почему без коней? Это лишь нищие способны вышагивать по зимним дорогам. Нормальному человеку такое в голову не придет. Случись что, замерзнешь. Да и тяжело месить снег ногами. Далеко не уйдешь.

Меншиков первым прошел во двор. Хозяин явно не знал: снимать перед неожиданными гостями потертый треух или не стоит? По одежде – люди не простые, но непростые пешком не путешествуют. Поди разбери.

Разобрался крестьянин вряд ли, однако шапку на всякий случай снял. Вдруг заедут по шее со словами, мол, не по чину встречаешь? Так лучше перестараться на всякий случай.

– Пусти в дом, хозяин, – не столько попросил, сколько потребовал Алексашка. – Холодно, собака!

Если во время полета и похода через лес бразды руководства как-то незаметно взял на себя Командор, то здесь они сразу перешли к Меншикову. Кабанов не возражал. Все равно при общении с обывателями он не был настолько своим, как верный сподвижник Петра. Тот сразу умел взять нужный тон, да и сама речь изобличала в нем человека своего, русского, в то время, как насчет Сергея могли возникнуть сомнения. Ничем серьезным это не грозило, только и несерьезного не хотелось. И вообще, оно все надо? Чье это царство?

Ладно. Царям по штату в подобных случаях делать ничего не полагается. Но Меншиков через какое-то время должен будет стать вторым лицом в государстве. Пусть отрабатывает грядущий пост.

Вблизи изба уже не выглядела добротной. Замшелая, словно вросшая в землю, бревна потемнели от времени. Только радость, что топится не по-черному. Хоть глаза слезиться от дыма не будут.

Внутри было темновато. Пахло крепко. С непривычки голова могла пойти бы кругом. Только запахи еще господствовали в мире, причем большей частью неприятные, и потому воспринимались несколько полегче, чем в родные времена Кабанова.

Алексашка первым привычно сдернул с головы треуголку и перекрестился на красный угол. Следом – Петр. И уж последним Командор. В Бога бывший десантник уверовать так и не смог, но местные обычаи чтил. Разве что исповеди избегал. Правду не расскажешь. Врать же – какая это тогда, к черту, исповедь?

– Замаялись! – выдохнул Алексашка, устало садясь на лавку.

Помимо гостей в избе находилась целая куча (сразу и не пересчитаешь) ребятишек возраста от грудного до девчушки лет тринадцати. А в придачу к ним – три женщины. Одна – явно жена хозяина, две другие по возрасту могли быть невестками. Или дочерьми. И только взрослых мужчин не было видно.

– Один, что ли, живешь? – спросил Меншиков, игнорируя присутствие слабого пола. И то, на деревне без мужских рук – гибель. Хотя и без женских трудновато.

– Почему один? – Крестьянин сел напротив путешественников. – Два сына есть. Но одного канаву рыть какую-то забрали. А второго – корабли строить.

Сказано было без эмоций. Хочешь, проникнись несправедливостью бояр, лишивших хозяйство рабочих рук. А нет – никого тут не осуждали. Кто мы такие, чтоб власти судить?

– Сам-то чьих? – встрял в разговор Петр.

– Астаховы мы. Но барина как забрали воевать под Азов, еще в первый раз, так по сию пору всё в войске. Мы его, почитай, не видели. Вы тоже служивые али как?

Никаких знаков различия на мундирах еще не существовало. Разве что пуговицы у офицеров были позолоченные. А так с виду простой солдат практически ничем не отличался от командира. И где уж было крестьянину понять, кто в данный момент перед ним: начальник или обыкновенный рядовой?

– Астахов? Федька, что ли? Преображенец? Еще за штурм сержанта недавно получил, – просиял Петр.

Своих он знал практически всех. Не так много их пока было.

– Не знаю, кто, преображенец аль семеновец, но кличут Федькой, – пожал плечами хозяин.

Ему тоже стало чуть легче. Раз общие знакомые нашлись, пусть знакомый – это твой барин, то уже гости не совсем чужие люди.

– Тебя-то как звать? – полюбопытствовал Меншиков.

– Иваном.

– Послушай, Иван, покорми. Видишь, служба куда загнала? С утра маковой росинки во рту не было, – продолжил Алексашка.

Крестьянин немного замялся. Видно, с припасами обстояло не слишком благополучно. Такая орава, а тут помощников забрали. Хорошо, если до весны вернутся. А если нет? Как одному управляться?

– Мы заплатим, – подал голос Сергей, а про себя подумал, что надо будет поговорить с царем и об этом.

Что простому мужику до тонкостей государственной политики, до войн и насущных необходимостей? Ему бы какой-нибудь достаток да покой. Чтобы не считать каждый кусок хлеба, а в супе видеть мясо. Легко говорить о народной дремучести и косности. Гораздо труднее сделать что-нибудь. Тем более понять: государство – это вот эти Иваны. И думать надо о них. А не использовать в качестве расходного материала. Будут они жить хорошо, и уже Европа потянется сюда, а не мы в Европу. Там ведь тоже ничего хорошего нет.

Подействовало христианское гостеприимство или обещанная плата, однако на столе довольно быстро появился горшок постных щей, а на второе – тушеная репа.

Дети смотрели на еду откровенно голодными глазами, словно перед ними были особо изысканные деликатесы.

– Сейчас в России появился новый овощ – картофель. – Репу Кабанов не любил, картошку же здесь пока еще не сажали. – Вот где господская пища! По-вкуснее и посытнее репы будет.

Петр с интересом прислушивался к разговору. Сам-то он картофель ел у своих приятелей с Кукуя, а вот завести его в России пока не думал. И сомневался, удастся ли это.

– Дорогой, вестимо? – спросил Иван.

Раз господская еда, то вкуснее должна быть по определению.

– Не слишком. Его главное первый раз посадить. А там что-то оставлять на семена, что-то – есть. Погоди, пришлю тебе немного. – Сергей помнил про картофельные бунты и с иронией подумал, что избежать их – плевое дело. Тут важно заинтересовать людей, и тогда никакой силы не потребуется. Оценят – сами просить будут.

– А ты хват, – тихо шепнул ему Петр. – Думаешь, устроить все как в Европе?

Для него Европа была синонимом всего передового. Некий рай с молочными реками и кисельными берегами. Парадиз, в котором хотелось бы жить, но угораздило родиться в глухой и отсталой стране. Теперь тащи ее за волосы в светлую даль.

– Там тоже далеко не так хорошо, как кажется, – шепнул в ответ Командор. – Не знаю про Германию, но во Франции или в Англии простой люд живет не лучше нашего. Только зимы теплее.

К немалому огорчению царя и к тайной радости Командора, выпивки у Ивана не нашлось. Спорить же при мужике, пусть и хозяине, царь не стал. Не хотел открывать инкогнито. Бухнется крестьянин в ноги, много ли с того радости?

– Иван, усадьба далеко? – спросил Петр, откладывая ложку.

– Дак, верст с пяток будет. Там у Астахова еще одна деревенька есть, а при ней и дом его стоит.

– Тогда запрягай сани. Погостили, пора и честь знать, – против воли в голосе Петра появились привычные приказные нотки.

– Возьми за обед и труды, – добавил Сергей, выкладывая на стол горсть медной мелочи. Целое состояние по нынешним меркам.

Скуповатый по натуре Петр посмотрел на денежку не без алчности, словно хотел забрать ее себе. Но уже как-то неудобно было. Да и крестьянин монеты подхватил, тут же спрятал куда-то, пока гости не передумали.

Довольный мужик ушел во двор и через какое-то время вернулся с долгожданной фразой:

– Готово. Могем ехать.

– Славно, – первым поднялся царь. Ему уже стало надоедать затянувшееся приключение и хотелось поскорее убраться из переполненной избы в привычную обстановку.

Лошадь у Ивана на поверку оказалась старой клячей. Но в санях лежало сено, можно было удобно устроиться в нем. Ведь все равно: плохо ехать гораздо лучше, чем хорошо идти.

Не успели отъехать, как Петр задремал. Сказалась полубессонная ночь, пешая прогулка, нервотрепка. А тут спокойно, плечо Меншикова под боком. Пять верст на санях – не расстояние. Надвинул треуголку на лицо, поднял воротник, так что даже усы наружу не торчали.

Меншиков тоже заснул. При этом он стал похож на ребенка, безмятежного, беззащитного, еще ничего не знающего об окружающем мире. Все мы во сне выглядим иначе.

Сергей тоже чувствовал, как погружается в дрему. Тихонько поскрипывали полозья, покачивались на многочисленных колдобинах сани, уплывали назад вековые деревья по сторонам. Бескрайние просторы без начала и конца…

– Щас будет перепутье, а там и усадьба рядом, – вторгся в сознание голос возницы.

Командор заставил себя встрепенуться. Он чувствовал ответственность перед спутниками хотя бы потому, что был косвенно виноват в случившемся. Не надо было поддаваться подвыпившей компании и запускать шар. Еще хорошо, что обошлось.

Донесшийся шум окончательно прогнал остатки дремы. По другой дороге наперерез путникам двигалась целая кавалькада. Трое саней с дюжиной мужчин да верхами шестеро. Причем у верховых на боку висели сабли.

Обычные путешественники или поисковая партия? Должны же искать царя повсюду! Только для посланных на розыски одеты уж больно разнообразно. Ни на одном нет мундиров, хотя по идее…

К перекрестку подошли практически одновременно. Дорога оказалась перегороженной остановившейся кавалькадой. Один из всадников, хорошо одетый, нагловатый, подскочил к саням:

– Мужик, до Коломны мы так доедем?

– Отчего ж не доехать? Доедете вестимо, – отозвался Иван.

К всаднику подъехал другой. Сергею бросились в глаза зеленые стоптанные сапоги. Мгновение спустя внимание привлек взгляд. Какой-то настороженный, волчий, словно второй наездник высматривал возможную добычу. Потом в глазах промелькнуло удивление и еще что-то, оставшееся непонятным Командору. Зато появившийся хищный оскал заставил насторожиться.

Воспользовавшись невольной остановкой, ехавшие в санях сошли, стали разминать затекшие ноги. Кто-то уже, отвернувшись, справлял нужду. В свою очередь Командор на всякий случай скинул мешавшие рукавицы. Два пистолета в карманах – не бог весть что при таком соотношении сил, и оставалось поблагодарить себя за то, что под кафтаном в подмышечной кобуре лежит последнее напоминание о собственном времени – снаряженный револьвер. Столько было соблазнов для его использования во времена пиратской эпопеи, но не поддался, все время помнил о последних патронах. Новые ни за что не сделаешь. Расстреляешь – выкидывай. Потому чаще всего револьвер мирно лежал дома, запрятанный ото всех. Но тут взял. Словно предчувствовал.

Тот, в зеленых сапогах, что-то шепнул напарнику, повернул коня и оказался рядом со своими людьми. Второй же, нагловатый, спросил:

– Кто будете-то?

– А ты кто, что спрашиваешь? – вступил Командор.

Он быстро прикинул варианты. Вырваться и ускакать не получится. Все равно догонят. Значит, и работать предстоит здесь. Если бы еще все спешились… У конного перед пешим в поле всегда преимущество. Хотя…

– Хозяин здешних мест, – загоготал нагловатый. – Хочу – пропущу. Хочу – проводить до Коломны заставлю.

– Ладно. Кончай шутить. – Кабанов словно невзначай расстегнул полушубок и кафтан под ним. – Давайте с дороги. Мы по государеву делу. Сами доберетесь, куда вам надо.

Рядом зашевелился Меншиков, приоткрыл глаза.

– По государеву? – насмешливо протянул нагловатый. – Ишь ты! Напужал-то как!

От саней к ним уже направлялись его спутники. Даже верховые, включая того, в зеленых сапогах, спешились и присоединились к товарищам. Оружие виднелось не у всех, но двое потянули откуда-то кистени. Разбойнички? Не слишком ли открыто? И у импровизированного обоза парочка людишек возится.

– Что стоим? – Алексашка еще не проснулся по-настоящему.

– Сейчас поедем, – успокоил его Командор, вставая с саней.

Тяжеловато будет в полушубке-то! Но и разбойничкам не легче. Хоть шпага на перевязи, а не на поясе!

Командор вразвалочку, нарочито не торопясь, направился к конному. Тот нагловато подал коня навстречу, заставляя шагнуть в сторону. Даже не удосужился подумать, что так самому будет хуже.

Остальные на ходу разделялись. Некоторые продолжали идти по дороге. Другие сошли на снежную целину, стремясь обойти сани с Петром с обеих сторон. Чего стесняться, когда вокруг ни души? Плохо. Везде не поспеешь. Коня, что ли, забрать? Так трудно: без опыта – и в конный бой. Придется начинать сейчас.

– Ну и что это значит? – довольно миролюбиво спросил Сергей.

– Да кое-кто награбил вволю. Теперь пришла пора поделиться. – Глаза у наездника были безжалостные. – Угадаешь, кто?

Было бы время, Кабанов наверняка бы удивился. Совпадения быть не могло. Но странное даже не в том – как нашли здесь, на дороге, когда те, кому положено, до сих пор носятся неизвестно где? Впрочем, Коломна помянута не зря.

Краем глаза Командор заметил, что Меншиков поднялся. По лицу атамана промелькнула тень удивления. А в следующий момент резкий рывок вышвырнул его из седла. Командор, мимолетно пожалев, что не в сапогах, припечатал упавшего ногой по горлу.

Краем глаза отметил, что оставшиеся у обоза вытянули пищали.

– Стоять, мужики! Дырок наделаю! – В руках Командора словно сами собой возникли взведенные пистолеты.

Шарахнулся от крика и потери седока конь. Большинство подступавших застыли в нерешительности. И отзвуком прозвучал крик мужчины в зеленых сапогах:

– Бей его, робяты! – И рванул из ножен саблю.

Выполнить приказ мешал снег. Все, кто заходил с флангов, сильно отстали от середины. Ждать их Командор не стал.

Один из стрелков попробовал вскинуть пищаль и немедленно завалился с пулей в груди. Кабанов отбросил использованный пистолет, рванул освободившейся рукой перевязь, в несколько приемов освободился от стеснявшего движения полушубка и обнажил шпагу.

Как раз двое нападавших оказались уже совсем рядом. Один крутанул кистень, другой замахнулся саблей. Командор легко ушел от свистевшего кистеня, оказался чуть сбоку и нанизал разбойника на шпагу. Тот еще падал, когда Командор успел переместиться и рубанул его напарника. Зато мужчина в зеленых сапогах, оказавшийся следующим, сумел уйти от удара и попробовал в свою очередь достать противника. Рубиться он явно умел, и пришлось закрутиться с ним в смертельном танце. А тут еще все остальные, напрочь забыв первоначальный план, спешили на помощь одному из главарей. Второй до сих пор валялся неподвижно…

Противник попался действительно достойный. Только не привык он драться против шпаги. Да и полушубок мешал. Командор отбил саблю книзу, воспользовался секундной заминкой партнера и нанес стремительный выпад в горло.

Яркая кровь эффектно брызнула на белый снег. Остальные разбойники еще только подбегали. Кто-то из них на ходу выстрелил в Командора из пистолета, только стрелять в движении он явно не умел, и пуля просвистела далеко в стороне.

Меншиков окончательнопроснулся. Надо отдать ему должное – ни медлить, ни колебаться Алексашка не стал. Он сразу спрыгнул на дорогу и, вырывая на ходу шпагу, помчался к Командору. Но до него было дальше, чем до разбойников.

Однако нападавшие уже не так стремились в драку. Быстрая смерть одного главаря и выход из строя другого наводили на определенные размышления. Оставалось подтолкнуть их в нужную сторону.

Кабанов сам рванул навстречу толпе, уклонился от чьего-то клинка, рубанул подвернувшегося разбойника, отпрыгнул в сторону и с неожиданным поворотом пробил грудь еще одному противнику.

Выстрел в разбойника с пистолетом. Выпад в оказавшегося рядом. Нырок под проносящийся клинок. Зверское выражение лица и крик, напоминающий звериный рык:

– Всех положу, гады!

Ему поверили. Да и как отказать в доверии, если половина товарищей уже корчится на снегу?

Сдали нервы у первого – у оставшегося с санями. Отбросив пищаль, разбойник схватился за вожжи и послал коней с места в галоп.

Его поступок послужил примером. Подскочивший Алексашка успел нанизать на шпагу замершего в нерешительности разбойника, однако остальные уже со всех ног неслись к оставленным лошадям и повозкам. И как бежали! Ни Кабанов, ни Меншиков догнать никого не смогли. Догоняешь всегда медленнее, чем убегаешь. Да и как оставить без охраны царя? Петр выпрямился в санях, и лицо его подергивалось в нервном тике.

– Мин херц, цел? – издалека выкрикнул Меншиков. Хотя в ту сторону вроде никто не стрелял, а саблей на расстоянии не достанешь.

Командор лишь взглянул и занялся другими делами.

Из шести оставшихся разбойников трое еще дышали, но оба главаря успели отойти в мир иной. Первый, выхваченный из седла, упал весьма неудачно. Да еще нога Командора аккуратно и точно перебила ему горло.

– Жаль, – качнул головой Кабанов.

Ему было чертовски интересно, по чью душу отправились разбойники и кто это их надоумил. Рядовые члены банды могут и не знать.

Скрипнул снег под ногами. Подошедший Петр взглянул на зеленые сапоги, потом – в лицо их владельца и дернулся:

– Пятидесятник Федька Ушуев. – А потом добавил: – Переодетый стрелец…

6. Флейшман. Визиты и новости

Всю ночь и весь день никто не находил себе места. Наиболее нетерпеливые ринулись на поиски сразу, в кромешной тьме. Найти они никого не могли. И ничего – тоже. Включая дорогу. Проблуждали до утра по лесам, а то и просидели под сенью деревьев, продрогли, устали, многие заблудились, и лишь с рассветом действительно смогли искать, а не делать вид.

Другие, более умные, дождались утра. Зато с первым робким светом они группами отправились в ту сторону, куда ветер мог отнести шар. По всем расчетам, далеко улететь кабаньер не мог. Если что и тревожило, так это возможная авария. Пусть воздушный шар не самолет, риск гибели все равно остается.

Полк Сергея тоже был поднят по тревоге. Кабанов не зря гонял солдат на лыжах. Теперь отряды лыжников составили существенную подмогу верховым. Еще неясно, у кого было больше шансов. По лесу на коне везде не проедешь, а вот пройти…

Сам я остался в Коломне. Была мысль запустить второй шар. Наверняка ветер пронесет его тем же путем, что и первый. Только управляемого приземления мы не предусмотрели, да и где гарантия, что он сумеет проделать весь путь? Уже не говоря о том, что малейшее изменение направления ветра пронесет его в стороне.

Если бы подключить к поискам дирижабль! Но у нас не было полного запаса водорода. Добыть же его – дело достаточно долгое. Все говорило за то, что задолго до этого времени Петр будет найден. Ведь не иголка же в пресловутом стоге сена! И местность достаточно обитаемая. Даже по европейским меркам.

Кабаньер я все-таки подготовил. Трудно в такой ситуации сидеть без дела да ждать, чем это кончится.

Признаться, я был готов ко всему. Кроме того, что случилось на самом деле. Когда после полудня сани примчали к нам невольных рекордсменов по воздухоплаванию и возмущенный Петр с ходу изложил историю с разбойниками, даже меня взяла оторопь.

Царь настаивал, что это было покушение на его венценосную особу. Из раненых до этого часа был жив только один, остальные скончались, причем этот уцелевший упорно твердил, что атаман вел их не по государеву душу, а облегчить сундуки какого-то человека.

Атаман был из дворян, скорее всего, давно промышлял разбоем, но в этот раз помимо своих товарищей прихватил стрелецкого начальника с несколькими подчиненными. Причем присоединившиеся стрельцы переоделись в обычную одежду.

Тут он не врал. Что до остального – мелкой сошке говорят не всё, и Петр ему не верил.

– Знаешь, похоже, царь ни при чем, – тихо сказал мне Командор, пока мы были одни. – Была вначале обмолвка, да и Петра в санях увидеть разбойники не могли. Мне кажется, ехали они по мою душу.

Он коротко рассказал начало конфликта. Услышанные Сергеем фразы убедили меня в его правоте. Разве что правота эта мне абсолютно не понравилась. С царским вариантом все было гораздо проще. Петр успел досадить слишком многим. Не за горами был стрелецкий бунт. Так что, по большому счету, ничего удивительного в покушении на него не было.

А вот кому мешал Командор? Или, говоря шире, – мы все? Кому-то у трона? Или ревнителям седой старины?

Тут я вспомнил еще одну возможность.

– Думаешь, лорд с сэром опять взялись за старое?

Элементарная логика: раз ехали грабить, причем кое-что знали о нашем прошлом, то как не заподозрить неких людей, уже использовавших против Сергея те же методы?

– Смысла нет. – Видно, Кабан сам заподозрил наших старых знакомых. Уж очень быстро у него был готов ответ. – В воздаяние за старые грехи – Эдик не сентиментален. Прервать нашу деятельность… Но тогда с нами могут исчезнуть какие-нибудь тайны. Проще прежде попробовать перекупить. Мы же по душам так и не говорили. Уже поэтому убивать сразу не станут.

От разговора с британцами Командор уклонялся как мог. Не знаю, только ли из своего армейского патриотизма, или причина была в ином. Все-таки, как мне кажется, к этой иной причине Сергей был не совсем равнодушен. Но то ли, несмотря на странную семью, был по-своему порядочным и не хотел причинять страдания той, кому и так от него досталось, то ли был не в силах простить давней истории с похищением…

– Вытащить можно не только деньги. Какие-нибудь планы, например. Чертежи… – Но я уже сам не очень верил в это.

– Угу, – кивнул Командор, угадав цепь моих рассуждений и полученные выводы.

– Но кто тогда? – Я имел право задать такой вопрос хотя бы потому, что был в одной команде с Командором. Покушение касалось и меня тоже.

– Спроси что-нибудь полегче. Не у меня, а у разбойничка. Еще лучше – у Ромодановского, когда он допросит пленного.

Тут к нам подошел Петр, и мы дружно умолкли.

– А ты герой! – Петр за всю жизнь вряд ли видел в деле хотя бы кого-нибудь, близкого по умению к Командору. Для этого надо походить в моря под Веселым Роджером, а еще раньше послужить в воздушном десанте. В роде войск, который появится спустя два с половиной века. – И что, любой из вас так умеет?

– Кое-чему научились, но Кабанов – самый лучший, – откровенно признался я. – И как начальник, и как воин.

– Как воина видел. Зело впечатляет. – В сущности, Петр был еще очень молод. Вот и смотрел на Командора с чисто мальчишеским восторгом.

Он без того иногда, как кажется, завидовал пиратской карьере Кабанова. Самодержец искренне любил море, только подобные приключения ему в любом случае не светили.

Если честно, я бы тоже предпочел без них обойтись. Очень много крови в той романтике.

– Научишь? – Учиться Петр был готов всегда.

– Показать кое-что могу. Но чтобы научиться всерьез, надо очень много тренироваться. Поначалу – каждый день, – предупредил Кабанов. – И пить все это время поменьше.

– Почему? – возмутился царь.

Не знаю, виноват в том Лефорт или кто другой, но будущий император уже сейчас был алкоголиком. Пусть до последних стадий ему пока далеко, однако обходиться без спиртного он не умел. Даже не представлял, как такое возможно.

– Вино нарушает точность движений, – наставительно произнес Сергей. Не иначе решил излечить государя.

– Ерунда. Я вот этими руками могу построить корабль от киля до клотика, – Петр посмотрел на мозолистые руки. – Ничего мне не мешает. Флот строили – ни одной детали не запорол.

– Тут другое, государь, – без улыбки отозвался Командор. – Чтобы достичь мастерства, жизни порой мало.

Невесть откуда взявшийся Меншиков внимал Кабанову с восторгом. Ему тоже хотелось быть лучше всех. Причем во всем. А уж в подобных делах – тем паче.

Я потихоньку оставил троицу. Пусть поучатся. Вреда не будет. Не ведаю, как пользы. Тут действительно каторжный труд. Хотя победа того стоит. Сам много раз во времена нашей эпопеи жалел, что заранее не готовился к грядущим схваткам. Да и не предполагал такого поворота судьбы.

Оказаться за века до собственного рождения – разве не фантастика? Читать подобное довольно приятно. Побывать в нашей шкуре – никому не советую. Сколько нас осталось?

Большинство полегло в море и на безымянных островах. Зато теперь перед нами лежит такое поле работы! Еще бы Сайреса Смита сюда с его умением делать все без особых проблем!

Коломна бурлила. Еще не все посланные знали о том, что все позади. По улицам носились всадники. Кое-где маршировали егеря Кабанова с лыжами на плече. На базарах торговки обсуждали уже ставшие известными новости, густо обросшие самыми разнообразными слухами. О том же говорили мужики в кабаках. При отсутствии газет и телевидения каждый может выдумывать, что душе угодно. С газетами – эту функцию берут на себя журналисты, а в некоторых случаях – само государство.

Вывод – надо как можно быстрее заводить газету.

Надо. Надо. Все надо. И не знаешь, за что хвататься. Нет, все это будет и без нас. Только почему бы не устроить пораньше?

В подтверждение последней мысли объявился примчавшийся из Москвы Аркаша Калинин. Румяный с мороза, сияющий, довольный.

– Нашел! – радостно сообщил Аркаша, показывая мне бумаги. – Копии сделал. Но взяточники там сидят! Неудивительно, что документы теряются или валяются десятилетиями без прочтения.

– Ну-ка, ну-ка… – Я пролистал принесенные листы. Аккуратным каллиграфическим почерком писца с многочисленными ятями и фитами был переложен доклад Дежнева об открытии им пролива между Азией и Америкой.

Прости, Беринг! Хотя белых пятен на карте много. Может, и твое имя появится где-нибудь в другом месте. Зато будешь избавлен от своей нелегкой судьбы. Нам без Америки никак. Только дела в Европе малость устроим, и надо будет организовывать экспедицию. Если не занять, то хотя бы застолбить. Добычу организовать. Стране нужны финансы. Всегда и в неограниченных количествах. Да и нам они лишними не будут.

Я со вздохом вернул бумаги Аркаше:

– Спрячь пока.

Калинин кивнул. Все планы разрабатывались нами сообща. Зато объяснять что-либо друг другу не было нужды. Увлечь Петра американскими затеями не составляло труда. Только поручать дело кому-то другому не хотелось. Сами мы пока нужны были здесь. И вообще, самое плохое – разбазаривание сил. Старое соседствовало с новым. Все шло через пень колоду. Царь метался от одного к другому, и добавить сюда освоение далекой земли – значило посеять такой хаос, что потом сами же из него не выкарабкаемся. Прежде навести хотя бы видимость порядка, выйти хоть к одному морю, так как Архангельск в качестве единственного порта не подходит ни в коем случае.

– Ладно, Аркаша, пошли пировать. Стол наверняка уже накрыт.

Государь дважды за сутки спасся от смерти – это ли не достойный повод? Сам Петр сидел в окружении своих спутников. Причем Командор находился по правую руку. Невольный спаситель что-то выговаривал царю. Последний внимательно слушал, топорщил усы, временами согласно кивал или задавал уточняющие вопросы.

Шум потихоньку нарастал. Как всегда бывает при большом застолье, люди потихоньку разбивались на компании. Кто с кем ближе сидит. Хотя говорили, скорее всего, об одном, но чуточку по-разному. Громогласно звучали лишь тосты, становящиеся все более выспренними, с частой потерей мысли.

Похоже, сегодня был день визитов. Пир еще не перешел в неуправляемую стадию, как объявили о прибытии британского посланника с помощником.

– Зовите! – Нет, Петр не оживился. Просто потому, что и так был оживлен до предела.

Англию, как и Голландию, царь любил, не подозревая, что любовь у него односторонняя, а с противоположной стороны – только деловой интерес. Лишь не знаю, в чем он заключается в настоящий момент: в продолжении бардака, метаний в разные стороны или в подобии реформ и некоторой упорядоченности? В том смысле, что вопрос вопросов – когда легче качать из России ее богатства? Соперника в нас, пока Петр занят Турцией и не лезет в европейские дела, не видят. Даже некоторый противовес французскому влиянию в Польше. Франция, как государство могущественное, на данный момент является основным соперником Британии, и уже поэтому основные силы направлены против нее. Но наш американский проект пока следует держать в тайне. К чему дразнить гусей и наживать врагов раньше времени?

По мановению руки Петра посланников усадили напротив, согнав для этого с мест своих. Свои, пусть знатные и полезные, могут потерпеть. Тут же не кто-нибудь, а иностранцы!

– Ваше Величество, от лица моего короля поздравляю вас с чудесным избавлением от опасностей, – торжественно произнес лорд Эдуард.

Тайна – наиболее быстро распространяющаяся информация. Пока добирались до зала, наверняка уже услышали недавнюю историю в нескольких вариантах. Даже языковой барьер не помеха. Не зря повсюду таскают с собой переводчика.

Петр кивнул в ответ с важным видом и поблагодарил за внимание.

– Вот кто настоящее чудо, – с улыбкой указал царь на скромно молчащего Командора. – Едва ли не в одиночку расправился со всеми. Меншиков в последний момент подбежать успел.

– О, да, – понимающе улыбнулся в ответ Эдик. – С таким спутником никто не страшен. Имели возможность лицезреть его в бою. Не человек, стихия.

Сергей продолжал молчать, словно речь шла не о нем.

– Не поверите, Ваше Величество, но в Карибском море ваш доблестный спутник был одним из самых знаменитых людей. Попасть под начало легендарного Командора было мечтой всех флибустьеров.

И непонятно, то ли хвалит, то ли намекает о криминальном прошлом. Криминальном – относительно. Бумаги в порядке, следовательно, грабили мы по всем международным законам.

Интересно: почему убивать на войне считается доблестью, а отнимать что-либо у противника – мародерством? Нелогично как-то.

– Я давно прочу его в адмиралы. Только Кабанов утверждает, что армию любит, а море – терпеть не может, – под подобострастные смешки поведал Петр.

Как-то забывалось, что никакого настоящего флота пока нет. Какой флот без моря? Не считать же морем Азовскую лужу!

Но я смотрел на британцев и думал о другом. Они или не они? Что-то уж очень быстро сюда заявились. Но смысл? Запоздалая месть? Гораздо проще было бы прикончить Командора на острове. Никто ничего бы не узнал, а война списывает и не такое. Нежелание, чтобы прогресс коснулся России? Но Сергей прав, тогда проще попытаться перенести его в Англию. Да и помимо Сергея есть я, Гриша, Костя, и британцы просто обязаны знать – все не ограничивается Командором. Он лишь наш несомненный предводитель.

Однако кто же тогда?

Петр первым закурил прямо за столом, и большинство последовало его примеру. Привычка была еще новомодной, за пределами своих компаний курильщики порою стеснялись, однако царь насаждал ее с достойной лучшего применения энергией.

И тут удивил лорд. Вероятно, справки он навел заранее. Не только о табаке, но и о состоянии государственной казны. Иначе как объяснить, что он довольно ловко завел разговор о сортах табака, о трудностях его доставки с далекой Вест-Индии, а затем предложил отдать ему на откуп всю торговлю заморским зельем. Между прочим, за немалые деньги – двадцать тысяч фунтов.

При отсутствии конкуренции вернуть их, прямо скажем, раз плюнуть. Табак разводится пока еще чуть не исключительно в Америке. Портов там у англичан полно уже сейчас. И связей у бывшего генерал-губернатора в тех краях навалом. Выгодное дело, что ни говори. Это нам в любом случае все пришлось бы начинать с нуля. А то и захватывать себе один из островов в качестве базы. С последующей войной против всех.

Пусть богатеют. Курящих еще немного, а когда число увеличится, то самосад будет расти чуть не в каждом огороде.

Петр тоже не возражал. Ему очень были нужны деньги, да и к англичанам он относился с огромным пиететом.

– Еще мы бы хотели купить у вас кое-какие образцы новых изделий. Или их чертежи. – Эдуард внимательно оглядел нашу компанию. – Паровую машину, например.

– Это не ко мне, – качнул головой царь. С явным сожалением. Он только стал входить во вкус распродажи, а тут выяснилось, что все ценное уже закончилось.

– Мы не против. Но вопрос сложный. За столом не решишь. Давайте чуть попозже, не на пиру, – ответил я от лица своих товарищей. И, словно принося извинения, добавил: – Праздник все-таки.

Вопрос уже обсуждался, поэтому согласие далось легко. Ни паровая машина, ни, скажем, воздушный шар тайной быть не могли. Их вполне по силам было изготовить еще древним грекам. Срабатывала инерция мышления да отсутствие ярко выраженной потребности. Теперь же даже со слов дилетантов пытливый человек рано или поздно додумается до наших изделий сам. Так лучше получить энную сумму. Тем более, кабаньер на веки вечные так и останется обычной игрушкой, а паровую машину еще долгие десятилетия придется доводить до ума.

От этих тайн беды не будет. Пусть пользуются нашей добротой.

Командор незаметно подмигнул. Все шло как предполагалось.

Хотя, нет, не все. Когда половина гостей уже почивали лицом в тарелках или стыдливо прятались под столом, в зал ворвался офицер. Он явно скакал сюда как мог быстрее. Лицо раскраснелось от мороза, глаза очумелые, сам пошатывался, но старался держаться и сообщить явно не слишком хорошую весть. С хорошей даже усталый гонец выглядит гораздо бодрее.

Надо отдать Петру должное – он умел переходить от пира к работе так, словно и не пил наравне со всеми. Перед нами сидел повелитель большой державы, занятый исключительно ее делами.

Офицер что-то тихо проговорил царю. Я сидел не так далеко, однако ничего не сумел понять. Зато увидел, как глаза самодержца недобро сверкнули и усы встопорщились, словно у кота. Насколько я знал Петра, подобный вид не сулил кому-то ничего хорошего. Брошенный в сторону Кабанова взгляд заставил прежде всего подумать, что причина монаршего гнева Сергей. Хотя нет. Командор слышал донесение, и на лице его появилось выражение человека, который предупреждал, и вот предсказание сбылось.

– Едем, – довольно громко произнес Петр и толкнул задремавшего было Меншикова.

– Куда, мин херц?

– В Москву. И ты тоже, – последнее относилось к Командору.

– Государь, лучше я поутру выступлю с полком.

– И будешь добираться две недели, – возразил царь.

Очевидно, после сегодняшней истории акции Кабанова здорово поднялись в цене.

– Дня два, – прикинул Командор. – Только распорядись насчет помещений. Чтобы нам на улицах не ночевать.

Ничего себе спешка! Да что же стряслось?

Царь колебался. Ему хотелось иметь Сергея рядом, однако Сергей с полком был явно предпочтительнее. Вот только срок…

– Смотри. Буду ждать, – как-то очень просто вымолвил Петр, крепко обнял Кабанова и стремительно двинулся к выходу.

– Что случилось? – тихо, хотя оба англичанина дремали, спросил я.

– Стрельцы взбунтовались.

– Как? – Я хотел сказать, что бунт должен произойти во время путешествия Петра, но поднапряг память и смутно припомнил, что перед отъездом были какие-то волнения в полках. Или в полку. Само же массовое выступление произойдет позже.

– Вот именно, – Сергей понял ход моих мыслей и согласно кивнул.

Неужели, несмотря на все, история будет повторяться в точности? Вплоть до Сурикова с его картиной?

Кому-то жизнь, кому-то – лишь повод для вдохновения. Хотя жившие зачастую удерживаются в памяти лишь потому, что о них написали…

7. Кабанов. Отъезды и поручения

Случившееся действительно было лишь преждевременной прелюдией к большому бунту. Заговорщики не то поторопились, не то не рассчитали своих сил, считая, что за ними пойдут сразу и все. Но первое вернее. Уж куда проще дождаться отъезда Петра и тогда, пользуясь отсутствием законного государя, возвести на престол его сестру.

В классическом смысле бунта не было. Был заговор с подготовкой бунта. Но с точки зрения закона – ни малейшей разницы. Разве что народа пострадало меньше. Палачи старались вовсю, сам Петр проводил в пыточных времени столько, будто готовился сдавать экзамены на палача и сейчас проходил стажировку, но итоги особо не впечатляли. Обвиняемые связь с Софьей отрицали (я знал, что связь была, однако воспоминания о читанном в далеком будущем доказательством не являются даже при таком способе судопроизводства). Для приговора хватало намерений.

Злоумышленники в лице полковника Цыглера со товарищи были обезглавлены. Никаких эксцессов не случилось. Народ, как всегда, безмолвствовал, притом что недовольных нынешним правлением во всех слоях хватало. Как при любой власти на Руси.

Я со своим полком на всякий случай оставался в Москве. И только после окончания следствия и казни смог вернуться в Коломну. Там ждали иные дела, связанные с бесконечными учениями. С другой стороны, как скажет позднее великий полководец: «Тяжело в учении, легко в бою». Другого способа воспитать солдат просто нет. Альтернатива одна – отсутствующий опыт потом восполняется кровью.

При не слишком частых встречах с Петром я не уставал повторять ему одно: если какие-то полки ненадежны, то их надо разогнать. Зачем вообще нужны солдаты, если от них постоянно ждешь неприятных сюрпризов? Они гораздо опаснее для власти, чем для врага.

Стрелецких полков Петру было жаль. Именно полков, а не служивших в них людей. Шестнадцать единиц – звучит-то как! Целая армия. И вдруг самому распустить ее и остаться с потешными, с новомосковцами Лефорта и Гордона да моими егерями.

Убедила предстоящая дорога. Как-то не по себе стало уезжать, оставляя государство с потенциальным очагом бунта. Потом захочешь вернуться – а некуда.

– Как думаешь, сопротивляться будут? – Не бывает худа без добра. После совместного приключения Петр стал относиться ко мне с большим доверием. Пусть не всегда слушался, но хоть всегда слушал. Тоже немало, когда имеешь дело с представителем власти, будь то неограниченный монарх или формально зависимый от избирателей депутат Думы от какой-нибудь кадетской фракции.

– Сомневаюсь. Пошли меня с полком, а я как-нибудь договорюсь. – Я здорово надеялся, что вид моих егерей сумеет образумить самых буйных.

– Ты – да, – усмехнулся царь. – Только кровь понапрасну не лей. Видел тебя в деле.

Кому бы говорить о пролитии крови! Не на бой же я собирался! Напротив, чтобы предотвратить грядущее столкновение.

Из Москвы стрельцов было решено выселить. Не сразу, постепенно. Конечно, перебираться в глубинку, налаживать там жизнь по новой будет несладко. Да все получше, чем под топором палача.

Первоначально царь хотел провести переселение тотчас же. Пришлось отговаривать, что это легко может вылиться в бунт. А так – всем, не желающим к поступлению во вновь формируемые полки, будет дан срок, в течение которого они обязаны покинуть столицу. А перед тем – обязательная клятва на Библии ни словом, ни делом не злоумышлять против законного государя под страхом казни и отписания всего имущества в казну.

– Зело много сил потратил, пока Думу убеждал, – пожаловался Петр. – Все бы им по старинке.

Тут я его понимал. Один раз, когда после взятия Азова решался вопрос о флоте, я в числе других сподвижников был приглашен на заседание. Впервые за историю посреди бояр затесались офицеры и генералы. Для, так сказать, моральной поддержки грядущей реформы.

Боярская дума произвела на меня не менее тягостное впечатление, чем Дума времен совсем другой России. В той мне тоже доводилось бывать в бытность моей службы начальником секьюрити у депутата Лудицкого. Сплошная говорильня, работа на публику, рисование перед коллегами при полном отсутствии дел. Говорить-то много легче, чем работать. Мели языком, костей там нет, и даже мозоли не вскакивают.

Ну, не сторонник я демократии! В ранней юности, пожалуй, был, но перестройка мигом продемонстрировала все минусы данного строя. Из непроцветающей, но все-таки великой страны за несколько лет умудрились превратиться чуть ли не в банановую республику, развалить все, что только возможно развалить, и лишь каким-то чудом не исчезли с географических карт. Мгновенно выросла преступность, а уж наверху проходимцев всех мастей оказалось столько, сколько их вообще на свете не должно быть.

И невозможно простить предательство. Нас, военных, предавали на каждом шагу, начиная с недоброй памяти Меченого. И сами же чуть что норовили укрыться за нашими спинами.

Ладно, что толку бередить душу? Тем более, когда есть шанс не допустить для России всех этих либеральных штучек. У каждой страны собственный путь, и не стоит подводить всех под одну гребенку.

– Распоряжения я отдам, – кивает Петр. – Будешь отвечать за дело, раз сам напросился.

Я явно чувствую, что царя гложет еще какое-то известие. Приходится осторожно – вдруг решит, что лезу не в свое дело, – насесть с вопросами.

– Ерунда. Татары набег устроили. Доносят – большой полон взяли. И не догнать никак, – отмахивается Петр.

Тут давно смирились с негодностью ответных мер. Ходил Голицын при Софье на Крым, и чем все закончилось? А уж в набеге за татарами действительно не угнаться.

– Они – набег, мы – налет… – Мысль родилась спонтанно, нуждалась в уточнениях и в то же время обязана была сработать.

– На дирижабле? – загорелся Петр.

– На дирижабле – несерьезно. Если б их иметь с десяток… Войдем в Крым, набедокурим малость и уйдем восвояси.

Самодержец сник на глазах. В его памяти всплыли неудачи всех предыдущих попыток вторжения в вотчину ханов.

– Зря, что ли, Азов брали? – возразил я на невысказанные замечания. – Никакой армии и никакого Перекопа. Десант со стороны моря, короткий рейд, а потом – абаркация и возвращение.

Некоторое время царь переваривал новую для него мысль.

– Кораблей мало. Большую силу не поднять, а малой ничего не сделать, – наконец возразил Петр.

– Большой как раз не надо. Маневренность будет не та. Одного моего полка за глаза хватит. Только немного кавалерии добавить для разведки. – И, не сдержавшись, добавил: – Не забывай, государь, кем я был. Все мои успехи на суше связаны с такими рейдами. Хоть английского посланника спроси, хоть Ван Стратена. Тут главное – стремительность. Удивил – победил.

– А я думал, поможешь новые полки формировать. – Чувствовалось, что идея начала увлекать царя. Ему хотелось привлечь внимание победами в Европе. Тогда, глядишь, и союзники появятся. А там можно будет одолеть Турецкую империю и твердой ногой встать на Черном море.

– Сейчас важно татар отучить от набегов. Полки мне по чину формировать не положено. Да и в поле я нужнее. Лишь бы начальников надо мной поменьше было.

Последнее беспокоило больше всего. Я не хочу говорить о людях плохо. Просто они привыкли воевать по-другому, не торопясь, а тут весь успех зависел от стремительности. Плюс ко всему – Петр не особо доверял людям, старался вводить везде, где возможно, коллегиальное управление. Я же привык отвечать за все сам. Представляю рейд, в котором куча начальников спорят, как быть дальше!

После короткой беседы я сумел выторговать полные полномочия по руководству рейдом, включая подготовку, привлечение дополнительных сил и подчинение мне флота.

– Не боишься, что завистники съедят?

Если до нашего совместного с Петром приключения на меня не обращали особого внимания, то с ростом влияния все больше и больше людей посматривали в мою сторону весьма косо. Это были бояре, золотой век которых истекал, да и кое-кто из сподвижников, не желающих подпускать к царю нового человека.

На моей стороне был Гордон. Старый вояка к интригам отношения никогда не имел и ценил меня как профессионала. Лефорт тоже не испытывал неприязни. Я старался вести себя с ним всегда корректно, конкурентом ему не был, да и смотрел на меня Франц как на собрата-европейца.

И конечно же, Алексашка. Когда доводится сражаться плечом к плечу, поневоле становишься если не другом, то соратником. Плюс Меншиков по природе был любознателен и старательно учился у меня то одному, то другому.

– Бог не без милости, – пожал я плечами.

– Я скажу Ромодановскому, чтобы во всем тебя поддержал, – подмигнул Петр. – Против него особо не попрешь.

Это точно. Уже на следующий день князь-кесарь вызвал меня к себе, долго взирал своим тяжелым взглядом из-под набухших век и изрек так, словно имел дело с очередным государственным преступником:

– Не пойму я тебя. Чего ты добиться стараешься? Чинов? Денег? Положения? Власти?

– Чин устраивает. Деньги есть. А власть порой нужна, чтобы лучше выполнить порученное дело, – стараясь оставаться спокойным, ответил я.

В принципе, я достаточно компанейский человек и легко схожусь с людьми. Но с этим грузным боярином общего языка я найти не мог и всегда чувствовал себя рядом с ним не в своей тарелке.

– Какой-то ты не такой, как все, – как нечто разумеющееся объявил князь-кесарь. – Изобретения разные. На исповеди не бываешь, хотя вроде несколько раз в церковь заходил.

Надо же! Даже это знает! Хотя зачем ему? Мало ли вокруг Петра иностранцев, к православной вере не имеющих никакого отношения? И ничего. Никто их не подозревает.

– Я же не местный. – В широком смысле я не врал. Время рождения определяет менталитет не хуже, чем страна.

– Смотри у меня, – без угрозы сказал Ромодановский. Не было у него надобности угрожать. – Про тебя такое порой шепчут, что только диву даешься. Ладно. Государь просил поддерживать тебя во всем. Что потребуется, обращайся сразу ко мне. Помогу. Но коли худое замыслил…

– Моего слова достаточно? – Не люблю, когда говорят таким тоном. Но поддержка Ромодановского стоит дорого.

Боярин грузно шевельнулся, вновь устремил на меня тяжелый взгляд, словно пытался прочитать все, запрятанное мной в душе.

– Ладно. Верю. Но и ты про разговор не забывай. Да. Если кто из стрельцов что-то ляпнет или сомнения возникнут, отправляй сюда. Я сам разберусь.

А спустя два дня Великое посольство покинуло Москву. У Петра были резоны спешить. Сойдет снег, и проехать во многих местах станет невозможно. Следствие отняло время, и уже не за горами была весна со своим извечным бездорожьем.

Урядник Петр Михайлов разве что не светился от предвкушения. И далась ему эта Европа! Хотя… пусть прокатится. Не свет посмотрит, так себя покажет. Дипломатического толка не будет, зато какой пиар! Мечта политика… Царь – плотник саардамский. Даже последующие бессмысленные разборки со стрельцами никак не смогут развеять сей образ.

Нам бы только топором помахать, а что рубить, бревна ли, головы – все равно.

Хотя есть надежда, что в этот раз обойдется без голов.

Мне еще накануне отъезда пришлось навестить британских «друзей». Юра умотал на Урал, договариваться о поставках железа, остальные тоже были в разгоне, а посылать вместо себя Ширяева показалось неудобным.

– Рад видеть вас, Командор. – Лорд старательно изобразил на холеном лице радушную улыбку.

В кабинете, куда провел вышколенный на британский манер слуга, сидели оба старых знакомца.

– Я тоже. – Былые флибустьерские подвиги подернулись романтической дымкой, как это часто бывает с прошлым, и я давно не держал зла на своих персональных врагов.

Да и кто скажет, кто из нас был прав в давнем противостоянии? Добро и зло настолько относительны, что могут существовать или на уровне отдельных личностей, или на уровне целых государств. При этом меняя полярность в зависимости от нашей оценки и принадлежности.

– Могли бы хоть изредка заходить в гости, – мягко упрекнул Эдуард. – Сэр Чарльз уедет, и я останусь один в чужой стране.

Сердце поневоле екнуло в груди. Во рту пересохло. Нестерпимо захотелось спросить: «А Мэри?» Но не выдаст ли голос? И не спросил, промямлил вместо этого, что обязательно загляну, коль будет время.

Получалось едва ли как «никогда». Я собирался выступить почти сразу за отъездом посольства, только в другую сторону. Ждать начала навигации на Дону не хотелось. Я уже давно буду на месте с полком.

Операции удаются лишь при хорошей подготовке. Где же готовиться, как не у морских берегов? Отработать взаимодействие с флотилией, высадки-посадки, наметить оптимальный маршрут, найти проводников, и многое еще в том же духе.

– Вы уже обещали навещать нас, – напомнил Эдуард.

– Сожалею. Дела. Занят буквально с утра и до ночи. – Я не погрешил против истины. Полк, производство, в котором я тоже принимал посильное участие, даже разговоры, что еще реально сделать в самое ближайшее время, что – чуть погодя, и кого необходимо привлечь, и какие материалы получить… Сплав прожектерства с жесткой практикой.

Но если я еще не был в подаренных мне землях… Хотя взглянуть обязательно надо. Хоть жизнь крепостных облегчить. И ту же картошку внедрить. По калорийности она превосходит репу, значит, меньше вероятность голода.

– Но даже у здешнего царя есть выходные. Кстати, как он вам? Вы – опытный человек, много видели на свете. Бывали при настоящем дворе, – попытался польстить мне толстый Чарли.

Раз я опытный, то не мог не видеть недостатков Петра. Но помяни о них – и при случае мне с легкостью пришьют «слово и дело». Мало ли какие альянсы бывают в игре!

Зла я на собеседников не держу, но и верить – не верю.

– Мне нравится энергия, с которой он старается преобразовать свое государство. – И понимай мои слова, как знаешь.

– Да, энергия, – кивает Чарли.

Он тоже не говорит о Петре ни одного плохого слова. По тем же самым причинам. Казнить иностранца, тем более – англичанина, никто не будет. А выслать вполне могут. И королю наябедничать при этом. Вот, мол, какие неосторожные у него подданные.

Я передаю обещанные чертежи паровой машины и схему кабаньера с необходимыми пояснениями. Последний вообще бесполезен. Разве что соединить его с паровиком.

А что? Полученная энергия будет вращать винт, а пар пойдет на подъемную силу. Только придется забыть о весе машины, благодаря которому данная конструкция летать не сможет.

Остальное мы пока держим при себе. Новые казнозарядные штуцера с коническими пулями и пороховой трубкой. В перспективе – капсюли, как только мы научимся их безопасному производству. Штучные экземпляры уже получены, однако до массового производства еще очень далеко.

Оставляем при себе электрогенератор. Его время тоже наступит несколько позже. Разумеется, ракеты. Хотя последние известны с незапамятных времен, однако используются в основном для фейерверков.

Да мало ли что? В ответ на просьбу поделиться прочими изделиями я отвечаю, что все они нуждаются в доводке и потому на продажу выставлять их явно преждевременно. Вот, как только, так сразу. По настоящей цене.

Такой язык мои собеседники понимают и смотрят на меня с уважением.

– Как вы знаете, я еду с посольством до Европы, а потом навещу Англию. Заодно могу поговорить о вас с королем. Нашей стране нужны такие люди. Думаю, полное прощение и дворянство вам обеспечены. А там с вашими способностями вы сумеете забраться на самый верх, – пытается соблазнить меня толстяк.

– Видите ли, в этом случае я, французский дворянин, буду вынужден прямо или косвенно воевать против своей родины. Точно так же как во Франции я связан словом не воевать против вас. Поэтому мое пребывание в России в данный момент является самым лучшим выходом для всех. – Сей логический пассаж я придумал давно – специально для такого случая.

– Да… – тянет толстяк.

Лорд и сэр переглядываются. Возражения подобрать трудно. Зато мои слова звучат намеком на дальнейшее сотрудничество. Даже вкладывать ничего не надо. Петр оплачивает наши опыты, а результаты довольно быстро попадают в Англию.

Блаженны верующие!

Меня радушно приглашают отобедать. Отказаться неудобно, да и что в том плохого?

Я как-то забыл, что в европейских семьях обедают совместно с женщинами. А может, напротив, подсознательно помнил об этом.

Мэри входит в столовую, и я чувствую себя так, словно мне нанесли нокаутирующий удар. На меня она почти не смотрит. Я тоже стараюсь не пялиться на ее бледное и такое притягательное лицо. Только смотри, не смотри… Буквально каждой клеточкой ощущаю присутствие молодой леди, и то, что она точно так же чувствует меня. Какая-то странная, диковинная связь делает ненужными даже взгляды. Обед превращается в изощренную пытку. Кусок не лезет в горло, я постоянно боюсь что-нибудь пролить или уронить, корю себя, словно укорами можно что-то исправить.

А ведь она вроде бы должна быть замужем. Да и я не свободен. Мы уже причинили друг другу столько мучений, что должны испытывать жгучую ненависть.

Если бы все было так просто!

За столом говорит главным образом толстяк. Порою – лорд. Я лишь несколько раз вставляю какие-то замечания. И упорно молчит леди Мэри.

Я не имею права ее мучить, не хочу мучиться сам, а ничего иного наши встречи принести не могут.

В конце концов я не выдерживаю пытку. Сразу после обеда я встаю, ссылаюсь на дела и торопливо ухожу из дома посланника. Но на прощание, согласно этикету, еще раз припадаю губами к девичьей руке, и земля уплывает из-под ног, как палуба во время крепкого шторма. Так и выхожу, слегка пошатываясь и не понимая: плохо мне, а может, наоборот, – хорошо?

8. Азовское море

Взятая в прошлом году крепость спешно отстраивалась. Ремонтировались башни и бастионы, возводились на месте разрушенных новые дома, очищались рвы. Только вместо турок повсюду мелькали разномастные стрелецкие кафтаны и плащи городовых солдат.

На берегу лежали вытащенные на зиму галеры первого в истории России регулярного флота. Вокруг кипела работа. Команды заново конопатили и смолили корпуса, готовясь к новой кампании.

Война формально не закончилась со взятием Азова. Недавний рейд татар, прорвавших кордоны и вдоволь прогулявшихся по малороссийским землям, был жестоким свидетельством того, что до победы еще далеко.

Четыре солдатских городовых полка и четыре стрелецких, всего около девяти тысяч человек, составили новый гарнизон завоеванной крепости. Комендантом был назначен князь Львов, человек опытный, предусмотрительный. Да над ним находился воевода Шеин, по случаю победы получивший диковинный, никогда не существовавший на Руси чин генералиссимуса.

Короче, начальства, как всегда, хватало.

Прибывший с полком Кабанов сразу предъявил бумаги от царя, в которых было указано его независимое положение. Чин новоприбывшего был невелик, однако табели о рангах еще не существовало, звание практически не отделялось от должности, и мешанина во власти была полнейшая. Одновременно существовали воеводы и генералы, десятники и сержанты, и в завершение картины – они даже подчинялись разным Приказам.

Шеин, еще молодой, тридцатипятилетний, однако успевший несколько располнеть, с широким лицом и высокомерным взглядом, встретил Кабанова без особой теплоты. С высоты рода новоявленный генералиссимус надменно взирал на большинство подчиненных. Но полковник к подчиненным, как оказалось, не относился. Вдобавок, именно его действия во многом способствовали взятию Азова, следовательно, полученным воеводой наградам. Плюс – явный и недвусмысленный приказ царя во всем оказывать содействие командиру егерей. Вплоть до передачи части флотилии и усиление егерей на выбор казаками или поместной конницей.

И казаки, и конница должны были подойти только в мае, когда вырастет трава и будет решена проблема с фуражом. Да и кто воюет, пока не сойдет снег?

Тайная, скрываемая от самого себя мысль, что лихой полковник вновь сумеет достигнуть успеха и часть почестей перепадет отвечающему за все войско генералиссимусу, примирило Шеина с особыми полномочиями прибывшего.

Зато абсолютно не понравился царский указ о роспуске стрелецких полков. Егеря, может, и были неплохими вояками, однако было их заметно меньше, да и уйдут куда-то… и с кем прикажете защищать крепость?

– Там стоит дата. Не раньше начала лета, а к тому времени сюда конница подойдет, – заметил Кабанов, подчеркивая ногтем нужное место в бумагах. – Наш государь твердо решил построить всю армию на новых основаниях. Скоро будет объявлен набор в четыре новых полка. Чуть позже – еще в четыре. Нехватка офицеров не позволяет сформировать сразу намеченное количество. Может, кто из стрельцов пожелает вступить туда.

– А городовые солдаты?

– Их пока никто трогать не будет. – Никаких бунтов с этой стороны Кабанов не ждал, потому речи с Петром о них не вел.

Кажется, Шеин собрался облегчить душу отборной тирадой. Рот воеводы приоткрылся, и только звуков не последовало. Каким бы правым Шеин себя ни считал, порицать государя в присутствии его доверенного лица он не стал.

– Что это за отдельные задачи? – с некоторой долей высокомерия спросил вместо ругани Шеин.

– Государь просил под страхом жестокого наказания держать предприятие в тайне. Могу лишь сказать, что вместе с флотом выйду в море малость пощипать турок.

Генералиссимус вспомнил: про Кабанова говорили, будто он бывший пират, громивший в далеких морях испанцев и англичан.

Громить англичан – не слишком укладывалось в голове, однако ведь и полковник не местный. Вроде из Франции, а они там вечно воюют между собой.

Понятно было главное. Царь решил воспользоваться некоторыми талантами нового подданного. Что ж, глядишь, и к лучшему. До сих пор у Шеина создавалось впечатление, будто адмиралы сами понятия не имеют, каким образом использовать построенный флот.

Выросший всухопутной стране, боярин даже не представлял, какие бывают настоящие флоты. Как и то, что пара кораблей и скопище галер флотом может называться лишь с некоторой натяжкой.

По случаю воскресенья никто в крепости не работал. Служивый люд отстоял утреннюю службу и сейчас мелкими и не очень группами наполнял улицы, ведя неспешные беседы. С едой в городе было неважно. Кормили плохо. Жалованье задерживали и не платили уже давно. Все обносились, даже последние нательные рубахи у многих развалились прямо на теле. Новая же форма так и не приходила.

На фоне стрельцов и солдат прибывшие егеря, одетые с иголочки, казались выходцами из другого мира. Понятно – недавно набранные. Послужат немного – тоже превратятся в оборванцев. С таким царем это быстро.

Ширяев не спеша прогуливался по городу. Одет он был поверх мундира в обычную епанчу, как простой солдат. Со стороны не скажешь, офицер или нет. Если же при его появлении частенько умолкали разговоры, так это от возникшего уже давно антагонизма.

К потешным остальные солдаты относились плохо. Как к привилегированным частям, которым и платят вовремя, и одевать не забывают, и почет повсюду оказывают. Егеря, правда, к потешным не относились. Вообще появились недавно, и большинство толком не представляло, кто это такие. Но к новшествам царя многие относились с предубеждением. Солдат ли, офицер, а как побежит докладывать по команде услышанное, так греха не оберешься. Тут это быстро. Лучше помолчать, пока егерь не пройдет, и уже между собой спокойно поговорить за жизнь.

– Пес царский! – донеслось в одном месте до Ширяева.

Григорий спокойно оглянулся и посмотрел на группу стрельцов. Однако те молчали, словно фраза Ширяеву померещилась. Кто-то глядел на него с вызовом. Большинство предпочло отвести глаза.

И ладно. Не выяснять же отношения!

Зато в другом конце улицы окликнули:

– Кто такие будете?

– Служивые, – улыбнулся Ширяев окружившим его стрельцам.

– Это понятно. Навроде потешных али как?

– Мы – егеря.

– А энто как? Слово-то чудное.

Ширяев объяснил. Рассказал о службе, о подготовке, помянул, что жалованье выплачивается вовремя. Целых одиннадцать рублей в год рядовому, а кто повыше – еще больше.

– Надо же – кому-то вовремя, а кому вовсе не платят! – в голосе говорившего прозвучали злые нотки.

– Да ладно, Кондрат! Они же новые! Потом тоже хлебнут горя, – попытался успокоить его сосед.

– Почему не платить? Хозяйств у нас нет, иных доходов тоже. Да и со временем все равно не густо. Сплошные учения, порою передохнуть некогда, – миролюбиво поведал Григорий.

– Будто мы ничего не делаем! – вновь возмутился Кондрат. – Сидим тут вдали от дома, и возвращать нас не собираются!

– А хозяйство на бабах, – поддержал его еще один стрелец. – Много ли бабы наработают? Того гляди, по миру пойдешь.

– Так война же, – попытался урезонить стрельцов Григорий. – Налетят турки на Азов, захватят, и, почитай, все жертвы псу под хвост. Что тогда, сначала начинать?

– Еще раз начинать, вестимо, не годится, – вздохнул второй, рассудительный. – Но и мы тут вечно сидеть не могем. Смена должна быть. Жалованье, опять же. Пообносились совсем, да и домой привезти чегой-то надо.

Его поддержали. Служба службой, но и вознаграждение за нее должно быть. И несправедливо: кто-то в Москве под боком у жены находится. А кто-то – у черта (не будь лишний раз помянут) на куличках. Полковникам да воеводам что? Они свое, чай, получат. Потешные опять-таки всякие…

– Так в чем проблема? Слышал, будто набирают четыре новых полка из охотников. Переходите туда. Будет вам жалованье вовремя. Но спокойной жизни не обещаю. – Ширяеву по-своему стало жалко этих людей, на которых наплевало собственное государство.

Правда, они тоже частенько служили не делу, а отдельным лицам. И давно представляли собой не воинскую силу, а вооруженную толпу, больше занятую своими правами, чем обязанностями. Да еще весьма специфическими методами.

Если бы в жизни все было так же четко и определенно, как в полузабытых учебниках истории!

– А бабу с ребятишками куда? – сверкнул глазами Кондрат. – И лавка у меня. Ее что, первому встречному подарить?

– Так выбирать надо. Или служба, или лавка. – Ширяев знал, что вопрос о роспуске стрелецкого войска уже решен.

– Завсегда совмещали, и ничего. Чай, не последняя голь перекатная. Нам была прибыль и честь, царям – польза, – подбоченился Кондрат.

А Ширяеву припомнились читанные в детстве строки о стрелецких бунтах. Вот уж где польза царям!

– Может, вас на замену прислали? – спросил рассудительный, уводя разговор в иное русло. – А нас того, в Москву? Али просто на усиление? Турка, скажем, идет?

– Ну ты сказанул! Куда же он пойдет зимой? – раздалось из толпы. – Замерзнет по дороге!

– Какая зима? Смотри, подтаивает все, – возразили ему.

– Скоро грязища сплошная будет, – добавил еще один. – По ней вообще не пройдешь, не проедешь.

Зимой-то как раз татарва, говорят, по всей окраине лютовала.

– Так татарва – не турки. Турок больше пеший воюет.

– Слышь, а правду люди бают, будто царь нас покинул?

– Не покинул, а уехал. Надо помощников в войне искать. – Хотя Ширяев знал, что никаких помощников Петр не найдет.

– А как подменят его в Неметчине? Немцы – они такие. Только и мыслят, как поболе православных истребить. Вон, Франчишка Лефорт что учудил…

– Да и сам Петр постоянно с немцами якшается. Словно не русский царь, а бог весть что!

– Наряды басурманские носит, тьфу!

– Вот при отце его, сказывают…

Ширяев вздохнул. Он-то знал, что защитники и ревнители старины обречены. Наверняка все эти люди скоро лягут под топор, даже не чуя под собой вины.

Или нет? Если разойдутся с миром, то даже у Петра не будет причины их преследовать, мстя за виденные в детстве картины. А Суриков пусть ищет другой сюжет. Их всегда достаточно в истории любой страны.

Да, пусть ищет…

Весна действительно потихоньку вступала в права. В сплошном снежном покрове появились проталины. Прежде – малочисленные и небольшие, потом – крупные, обещающие в ближайшее время слиться в одну. Сам снег стал ноздреватым, а за ним лед на Дону перестал внушать доверие и служить естественной зимней дорогой.

Потом как-то в одночасье грязно-белое исчезло, и только продолжающийся по реке ледоход напоминал о миновавшей зиме.

Егеря практически все время проводили в поле. Месили грязь, совершали всевозможные перестроения, а уж стрельбами занимались с таким усердием, что пороха было истрачено едва ли не как за обычную войну.

Последние льдины исчезли, словно их никогда не было. И почти сразу пошла в рост трава. Воздух пропитался ее ароматами. Многим, кто вынужден был сидеть в некогда чужой, а ныне своей крепости, захотелось домой. Там тоже все начинает зеленеть, но, кажется, ярче и сильнее. В родных местах все лучше.

Тут Шеин и собрал стрельцов. Надменно выпятив бороду, новоявленный генералиссимус объявил царскую волю. Прежние полки остаются на службе до конца лета, пока не будут подготовлены новые. После чего каждому стрельцу предоставляется выбор – или идти в солдаты на общих основаниях, или записываться в другое сословие. Понятно, не дворянское. На это могли претендовать разве что высшие офицеры, правда, при условии службы там, где потребуется государству. Но сословий много. При наличии денег можно заниматься торговлей, по мере возможностей – каким-либо иным делом в городе, а то и становиться государственными крестьянами.

– Думайте, кому что лучше. До осени времени много, – закончил Шеин, опуская руку с бумагой.

Новость ошарашила. Хоть и ворчали стрельцы на тяжкую долю, однако сейчас они были сословием служивым, с кучей льгот, а тогда станут простыми людьми. Теми, с которыми власть вообще не считается.

– Да что это деется? – первым озвучил общее настроение пятидесятник Евсей Рыжов, человек, известный в стрелецких полках тягой к правде. – Мы Азов брали, за царя кровь лили, а теперь без надобности?

– Знаем мы крестьянскую долю! Видали, как их на работы гоняют! – донесся голос из толпы. Только этот говоривший предпочел на передний план не выступать.

Дальше отдельных слов стало не разобрать. Зато в сплошном гуле отчетливо чувствовалось общее недовольство.

А вот гнева пока не было. Завести себя как следует люди не сумели. Это же не сразу происходит. Потому обратили внимание, как болтавшиеся там и здесь егеря словно невзначай собрались группами, а группы те больше походили на строй.

Хотя стрельцов было заведомо больше, но солдаты сумели окружить их. Да и ружья говорили о многом. Тем, кто видал, как царские прихвостни умеют с ними обращаться.

Предусмотрительные! Стрельцы явились послушать воеводу при одних саблях. Хоть не шибко любили Шеина, да коварства такого за ним не подозревали. Не немец же, чай! Свой, русский.

Гул поневоле перешел в глухой ропот.

– Я неясно сказал? – громогласно спросил боярин.

Все четверо полковников стояли за его спиной. Им-то что? Начальство! Ох, мало ихнего брата на копья подняли при Софье!

Ширяев стоял со своей охотничьей командой и молил всех святых, чтобы все обошлось. Для их же блага!..

– Вам же лучше! – выкрикнул Колзаков, один из стрелецких полковников. – Сами хотели домой скорее, так пользуйтесь, пока опять в поход не послали. Крым воевать или Валахию.

Фраза заставила призадуматься. Терять привилегии не хотел никто. Но и воевать тоже. Хотелось прежней спокойной жизни под боком домочадцев. Чтобы служба была, но необременительная. И прежние вольности. Не как сейчас.

И уж совсем не хотелось тащиться к Крыму. Тем, кто постарше, еще помнились неудачные походы Голицына, когда умерших было намного больше, чем убитых, а славы и пользы – ни на грош.

Может, и в самом деле лучше по домам?

И уже потянулись прочь самые первые. И благоразумные, и робкие, и те, кому все равно.

Им никто не препятствовал. В глазах егерей читалось откровенное облегчение. Оно понятно, кому же хочется братскую кровь проливать? Не басурмане, такие же православные люди.

Да и при чем здесь служивые? Из века в век все решает начальство, а отдуваться приходится солдатам.

Нет, чтобы решать дела всем миром, по справедливости, правде и совести!

Да только где эту справедливость найти?

До Бога высоко…

9. Кабанов. Крымские берега

Майское солнце припекало словно в июле. Жара стояла невыносимая. Мундиры пропитались потом. Во рту поселилась пустыня с ее безвлажием и пылью. Распухшим ногам было тесно в сапогах. Давила амуниция. Еще задумывая поход, я решил ограничиваться минимумом повозок, этого бича нынешних армий. С одной стороны, солдату, конечно же, легче, когда часть необходимого везут следом, с другой – это сильно замедляет марш.

К счастью, перечисленные трудности являлись единственными. Нынешние властители полуострова привыкли, что под угрозой находится только путь через Перекоп. Им в голову не приходило, что с занятием Азова и наличием минимального флота мы получили возможность нанести удар там, где нам удобнее.

Конечно, не совсем. Сорокин обстоятельно поведал мне обо всех недостатках кораблей и их экипажей. Чуть позже я сам убедился в этом, хотя полностью доверял Косте в подобных делах.

Ни галеры, ни два тридцатишестипушечных корабля, «Апостол Петр» и «Апостол Павел», доверия не внушали. Сделанные из сырого дерева на скорую руку, они были пригодны для плавания по реке или вблизи берегов, но первый же серьезный шторм был для них опаснее любого неприятеля.

И совсем никудышными были команды. Новоявленные матросы моря в глаза не видали, корабельного дела толком не ведали, и хоть учили их, да разве на берегу толком научишь?

Короче, в Черное море с нынешней эскадрой выходить было равнозначно самоубийству. Вот если бы со мной по-прежнему были былые соратники…

Пришлось обходиться так. После нескольких кратковременных выходов эскадра приняла на борт десант и двинулась в первый боевой поход. Не могу сказать, чтобы все шло гладко, но погода, к счастью, благоприятствовала, расстояние было небольшим, да и само море больше напоминало крупный залив. Во всяком случае, мне, привыкшему в последние годы к другим масштабам и глубинам. И лишь вместо привычного Кабана над нами развевались Андреевские флаги. Мы с Сорокиным сумели убедить Петра, что флот должен иметь свои символы, и настоять на принятии косого голубого креста, который появился бы без нашего вмешательства, однако несколько позже.

Высадка прошла почти безупречно. С небольшой скидкой на неопытность новоявленной морской пехоты. Мой полк да две сотни казаков – огромные силы для пиратского Командора.

Казаками командовал Лука. Тот самый, с которым мы когда-то вместе отражали натиск турок при движении к Азову. Он вызвался идти со мной добровольно и сам набрал нужное количество людей.

Впрочем, казакам свойственно пускаться и не в такие отчаянные предприятия.

Артиллерией командовал Гранье. Четыре пушки и ракетная установка. Больше тащить в набег не имело смысла. Зато канониры были натасканы великолепно. Каждый из расчетов во время стрельбы делал одну операцию, доведенную до автоматизма. В итоге скорострельность возросла в несколько раз. Не знаю, как до подобного разделения не сумели додуматься в Европе, но до Наполеоновских войн артиллерию можно было считать богом войны в поле с большой натяжкой. Разве что при осаде крепостей…

Десантировались мы почти у самого основания перешейка, отделяющего Керченский полуостров от остального Крыма. И сразу двинулись к цели.

Еще в Москве из пленных татар я выбрал пару проводников. Люди всегда падки на деньги, и потому проблема привлечь кого-то на свою сторону не настолько велика, как принято думать. Вдобавок ко всему, одному из казаков тоже доводилось прохаживаться нынешним маршрутом. Еще в первом Азовском походе Карп Синельников попал в плен, и в числе прочих невольников этапирован в Кафу. Сметливому казаку удалось бежать, но за время скитаний он сумел порядком изучить местность.

Шли быстро, насколько позволял рельеф и царившая жара. Впереди и по сторонам дозорами маячили казаки. В центре колонны тянулась артиллерия и полтора десятка повозок с боеприпасами. Все остальное люди несли на себе.

Нашего визита не ждали настолько, что весь первый день нас вообще никто не тревожил и не замечал. Прошла спокойная ночь. Костры не разжигали. Город был поблизости. Весь марш строился на том, чтобы выйти к цели утром. И лишь ближе к Кафе, или Кефе на турецкий лад, дозорные казаки сообщили, что за нами следят.

– Пусть. Поздно. Только посеют среди своих панику. – Я делал вид, что все идет строго по плану.

За весь путь отставших не было. Остаться здесь в одиночку означало попасть даже не в плен – в рабство. Лучше идти из последних сил, но вместе со всеми.

– Примкнуть штыки!

Штык – еще одно наше усовершенствование. Потешные полки вооружены багинетами и в итоге в бою поставлены перед выбором – то ли стрелять, то ли колоть. Багинет, как известно, вставляется в ружейное дуло со всеми неизбежными последствиями.

Кафа уже где-то совсем рядом, и осталось привести в исполнение первоначальный план.

Нынешний полк – это десять рот, плюс учрежденная охотничья команда, или по существу – одиннадцатая рота. Итого – полторы тысячи штыков. Следовательно, нельзя показать хозяевам города наши подлинные силы. Задавят толпой. Если сумеют ее организовать.

По моему вызову рядом оказываются заместители и ближайшие помощники. Ширяев, Гранье, Лука и барон фон Клюгенау, занимающий должность большого полкового поручика, иными словами – подполковника. Я бы предпочел Григория, но тот только капитан, а чин и должность в настоящее время – синонимы.

Хотя навязанный мне заместитель – профессионал крепкий и потихоньку впитывает новое в вооружении и тактике.

– Разделяемся. Ширяев – три роты и полсотни казаков. Клюгенау – тоже, плюс артиллерия Гранье. Со мной – оставшиеся роты, охотничья команда, казаки и ракетный станок. Жан-Жак, задача – перекрыть огнем бухту, чтобы ни одно корыто не смогло ее покинуть. Вопросы?

– Не слишком мы рисковаль? – пользуется случаем Клюгенау. – Нас мало, а мы разделяем силы.

– Дитрих, – проникновенно сообщаю я, – воюют не числом, а умением. Еще – нахальством.

– Что есть нахальство? – не понимает подполковник.

Русский он старается освоить добросовестно, как и надлежит выполнять любое дело истинному немцу.

– Это когда ты убеждаешь противника, что он слабее тебя. Даже если дело обстоит наоборот, – поясняю я.

Дитрих задумывается, переводя мысль на немецкий, и потом важно кивает:

– О, йа-а! Хорошо сказано, герр полковник.

Лука хмыкает. Он с некоторым предубеждением относится к иностранцам.

– Больше маячьте, чем вступайте в бой, – напутствую я напоследок. – Будем брать на испуг.

Вся операция подготовлена из расчета, что никакого гарнизона в Кафе нет. Зачем он нужен? Черное море – это внутреннее озеро турецкого султана. Враги здесь не появлялись много лет. Точно так же, как никому давным-давно не удавалось вторгнуться в Крым. Если в Керчи еще сохраняется крепость, то Кафа – торговый порт. Крупнейший невольничий рынок юга.

Кстати, именно здесь французы частенько покупают гребцов для галер. Неприятно, но моя здешняя официальная родина – союзница турецкого султана, то есть как бы враг России.

– Ахмед, – подзываю одного из татар. – Проведешь отряд к выходу из бухты – слово офицера: будет тебе свобода и деньги.

– Моя проведет. Моя знает каждый камень. – Лицо татарина чуть озаряется предвкушением награды.

Я поворачиваюсь к своим помощникам и выдыхаю традиционное:

– С Богом, господа!

Короткие команды, и отряд разделяется на три части. Две торопливо расходятся в стороны, и лишь я с оставшимися ротами продолжаю двигаться прямо. Чуть помедленнее, давая остальным время на обход.

Кефе оказалась окруженной кольцом стен. Да только стены те были изрядно обветшавшими, рассчитанными на войны иных эпох. Не говоря уже о том, что к любым укреплениям требуются воины.

Людей в городе хватало, а воинов не было.

С облюбованной скалы я видел поднявшуюся в Кафе панику. Когда же в отдалении прогрохотали орудия Жан-Жака, в городе стало твориться нечто вовсе неописуемое.

Наш ракетный станок тоже выпустил партию ракет. Так сказать, для вящего убеждения наиболее упертых.

Маячившие там и сям казаки и егеря давали жителям знать, что город окружен и остается или сдаваться победителям, или ждать штурма с весьма вероятными кровавыми последствиями.

– Трубача и переводчика.

Переводчиком вызвался Карп Синельников. Как многие казаки, он говорил и по-татарски, и по-турецки. Ему же пришлось везти белый флаг. Я и в Вест-Индии предпочитал решать дело переговорами. Разве что не хватало последнего дополнительного аргумента в виде нескольких боевых кораблей у входа в бухту.

Опять забабахали пушки Гранье. Судя по частоте, бравый канонир развил максимальную скорострельность, не позволяя какому-то отчаянному капитану выйти из порта.

И вдруг канонада резко оборвалась. Я не мог знать, удалось ли неведомому судну уйти, или оно отправилось на дно морское, однако был уверен в одном – нападения на Жан-Жака со стороны горожан не было. В противном случае к пушечной пальбе обязательно добавились бы ружейные залпы.

В любом случае, это оказалось на руку. Этакая удачная прелюдия к соло на трубе, которое исполнил мой провожатый.

Ценители духовой музыки с пушечным аккомпанементом нашлись практически сразу. Пожилой богато одетый турок с седой бородой, какой-то не то слуга, не то телохранитель и переводчик. Последний – вполне возможно из бывших христиан. По крайней мере, мне он больше напомнил славянина.

– Полковник Русской армии Кабанов. Считаю своим долгом сообщить, что город окружен.

– Но откуда? – перевел ответ турка славянин.

– Неисповедимы пути Аллаха. – Все религии любят говорить о непознаваемости божественного промысла. Удобно, когда не хочешь уточнять детали.

В богословии я откровенно не силен. Потому вместо обсуждения тонкостей высших материй пришлось сразу спуститься на грешную землю. Наши условия были предельно просты: немедленная свобода всем невольникам-славянам и христианам. Обоего пола, вне зависимости, предназначены они для продажи или принадлежат кому-то из местных жителей.

Седобородый турок дернулся, услышав предложение расстаться с тем, на чем базировалось благополучие города.

– К сожалению, могу добавить, что жители Кефе, у которых через два часа обнаружатся невольники указанных категорий, будут повешены на собственных воротах, а все имущество – разграблено. – Я сомневался, есть ли в нынешнем языке слово «конфискация», а если и есть, то сумеет ли его перевести хоть один из наличествующих переводчиков.

Карпу оно точно неведомо. Зато грабеж – это настолько родное и привычное, что понятно гражданам всех стран и народов.

Мой почтенный собеседник был убит. Данные оказались верны. Городской гарнизон был невелик, а сами жители не привыкли защищать свое имущество перед лицом угрозы.

Тем более, о нашей подлинной численности они понятия не имели. Сама уверенность, с которой я выдвигал условия, говорила о том, что перед Кафой стоят немалые силы. Откуда они взялись во владениях султана, вопрос другой. Может, в это самое время такие же полчища стоят перед остальными городами полуострова, а то и ворвались в них и сейчас победители тешат низменные желания.

– Каждый отпущенный на волю должен иметь с собой запас продуктов и воды на три дня, – дополнил я во избежание кривотолков.

Можно было бы точнее обговорить рацион. Ведь наверняка бывшие хозяева дадут самую малость, а потом с пеной у рта станут доказывать, будто человеку вполне достаточно на весь срок одной лепешки. Только не было у меня времени следить еще и за этим. Перешеек невелик, и я хотел до вечера вернуться к оставленным кораблям.

И егеря, и казаки шли почти налегке. Продуктов у нас было в обрез, да в крайнем случае вчерашние рабы потерпят немного. Свобода гораздо важнее бытовых неудобств.

– Все в руках Аллаха, – изрек турок, поворачивая коня.

– Куда вы, почтенный? Мы еще не обговорили сумму выкупа, – остановил я его.

– Какого выкупа? – удивился мой оппонент. – Разве рабы…

– В нашей стране рабства не существует. – Я немного покривил душой. Однако не хаять же родину! – Мы лишь возвращаем собственных граждан в родные места. Но люди ради помощи близким проделали большой поход, и было бы несправедливо оставить их без вознаграждения за богоугодное дело.

Сумма вознаграждения повергла турка в небольшой шок. Он даже не сразу мог найти подобающие случаю слова. Когда же нашел – это оказались избитые фразы о бедности жителей и о том, что у всех них не наберется и четверти таких денег. Даже если отдадут последнее и сами останутся нищими.

Не знаю, может, на кого-то цветастая речь седобородого представителя власти произвела бы впечатление. Только я несколько лет занимался тем, что торговался со всевозможными губернаторами и комендантами, и, как ни странно, всегда умел находить нужные аргументы, после чего власть и горожане находили просимую сумму.

– Нет значит нет. Придется моим людям поискать самим. Как только Кефе будет взят штурмом, – лениво заметил я и даже не удержался от демонстративного зевка. – Помимо солдат с нами казаки, а они страсть как любят врываться в чужие города. Вам рассказать, что случается после штурма?

Не потребовалось. Отдать захваченный город на разграбление – обычная практика по всей цивилизованной Европе, и шире – по всему известному миру, поэтому в комментариях не нуждается. Озверевших во время штурма солдат остановить невозможно. Вот им и дают спустить пар на сутки, а то и трое. Выживет ли кто из горожан в течение этого времени, никого не волнует…

Турок еще пытался что-то говорить о плохой торговле, о разорении состоятельных некогда людей, однако выслушивать его времени не было.

Я достал приготовленные заранее песочные часы. У меня были механические, карманные, но песочные в данном случае на порядок нагляднее демонстрируют неумолимый бег времени.

– К глубокому сожалению, я могу вам дать только два часа. Люди рвутся на штурм, и стоит больших усилий сдерживать их. Но за этот срок я ручаюсь.

И первые песчинки посыпались вниз.

Двух часов оказалось даже много. Первые невольники появились уже спустя полчаса. А затем – как прорвало. Люди шли и шли. Мужчины и женщины всех возрастов, зачастую – с детьми. Их отводили в сторону, с расчетом, чтобы и они тоже не смогли оценить подлинные силы освободителей.

Выкуп тоже появился раньше предельного срока. Золото, серебро, драгоценные камни… Все более-менее компактное, пригодное к перевозке.

Жаль, пересчитывать времени не было. Это же не пачки ассигнаций в банковской упаковке для удобства счета. Оценить каждый камушек, перевести одну валюту в другую…

– Лука, пошли за Клюгенау. Пусть сдаст команду Жан-Жаку, а сам едет сюда. Мне нужен кто-то, кто займется освобожденными. И вот еще. Через полчаса Гранье и Ширяев должны снять людей. Казаки пусть пока продолжают маячить еще столько же, а потом догоняют нас.

– Сделаю, – кивает сотник.

Понятия о дисциплине у казаков пока своеобразные, они еще не превратились в имперское войско, и потому зачастую фразы звучат отнюдь не уставные.

Между тем количество бывших невольников превышает все ожидания. Их уже минимум тысяч семь, и число все продолжает расти. Поневоле начинаю волноваться, хватит ли у нас тоннажа, чтобы вывести разом всех. Нет, можно потесниться. Расстояния в Азовском море не настолько велики, а в тесноте – не в обиде. Да только всему есть предел.

Наконец появляется Клюгенау. Сразу оценивающе смотрит на добычу и даже сглатывает слюну. Словно драгоценности – это еда.

– Герр полковник… – выдыхает мой первый зам, не находя слов восторга.

– Дитрих, займитесь невольниками. Мы должны как можно скорее выступить в обратный путь.

– Но почему я? – возмущается подполковник.

Боевой офицер – и вдруг такая задача!

– Потому что мне больше некому поручить это дело, – поясняю я. – Вместе с тем, если их хоть немного не организовать, мы рискуем не успеть вернуться до темноты к кораблям.

– Яволь! – подтягивается Клюгенау.

– К казне караул из надежных солдат, – продолжил я.

– Могет, из казаков? – предложил сразу Лука.

Нет, брать себе они не будут. Вечные добытчики, прекрасно понимают: начни мы сейчас дуван делить, и ноги не унесет никто. Но добычу охранять надобно.

– Я сказал: солдат. Тебе, Лука, другое поручение. Подбери дюжину казаков. Надо по Кафе проехать. Посмотрим, всех ли невольников выдали. Только предупреди: никакого грабежа! Жителей не обижать. Мы слово дали.

– Оно конечно, – вздохнул Лука.

Может, ему бы хотелось нарушить, да только злить местных чрез меру не стоило. Обрушатся на нас, шапками закидают.

Седобородый турок встретил нас у ворот. Он словно безмолвно вопрошал: теперь-то вам что надо? Но, раз уступив, теперь возражать не осмеливался.

Мы ехали по городу, провожаемые недобрым молчанием. Жители искоса – открыто не осмеливались – посматривали на нас, как на разбойников. Зато немногочисленный гарнизон спрятался от греха подальше. Безделье и отсутствие опасностей разлагает воина. Это не Азов, вынужденно отражавший казачьи набеги.

Около одного из домов промелькнуло светлое женское лицо.

– Стой! – приподнял я руку. – Красавица, подойди.

Женщина поняла мою речь и с опаской подвинулась к кавалькаде. Точно, откуда-то из Руси или Малороссии.

– Я сказал: отпустить всех невольников. Кто хозяин? – вопросил я сопровождавшего нас турка-переводчика.

– Не губите, господин! – Женщина бросилась в ноги перед моим конем. – Не хочу никуда! Не отбирайте меня у Хасана!

Вытащенный на улицу хозяин, полноватый, однако с холеным лицом, стоял между казаками ни жив, ни мертв.

– Детей отца не лишайте! Ой, лишенько! – причитала женщина.

Сопровождающие меня мялись. Черт их, баб, разберет! Ей добра хотят, дуре, а она…

Но мало-помалу прояснилось. Женщина, действительно с Малороссии, уже давно считалась женой купившего ее Хасана. Даже троих детей успели завести. Если остальным бывшим пленникам наш приход доставил радость, то для нее оборачивался бедой.

– Хрен с ней! – выругался я, делая знак, чтобы отпустили турка. – Вольному – воля. Поехали!

Настроения продолжать объезд уже не было. Да и время. Пока еще доберемся до заветного берега…

10. Возвращение

Обратный путь оказался значительно длиннее. Вроде дорога та самая, и на сердце должна быть радость от успешного дела. Но бесконечная вереница освобожденных из неволи людей замедляла ход, и даже солнце, казалось, палило с небес сильнее вчерашнего.

Отряд растянулся до безобразия – на километры. Среди людских толп едва не терялись стройные ротные колонны. То Командор, то Клюгенау объезжали идущих, зорко следили, чтобы никто из егерей не покидал своего места, и уж тем более по сердобольности не вздумал помогать недавним пленникам. Иная доброта хуже злодейства.

– Лука! Передай спасенным: отставших ждать не будем. Пусть пошевеливаются. Всем шире шаг!

– Сделаю, – сотник понимающе кивнул.

Какой-то мужик едва не кинулся в ноги коню, заставил Командора остановиться.

– Ваша милость! Воевода! – Мужик бухнулся в пыль. – Позволь слово молвить!

– Вставай. Не в Москве, – резко бросил Командор.

Проситель понял, что долго стоять на месте начальник не собирается, торопливо поднялся и устало посмотрел на Кабанова.

– Роздых людям нужен. Бабы устали, воевода. Опять-таки, детишек много. Еле идут.

– Никаких привалов, – отрезал Командор. И повторил сказанное Луке: – Ждать и спасать никого не будем.

Он тронул коня, однако мужик не отстал, пошел рядом:

– Дык хоть подсади усталых на телеги. Силов же нет!

– Повозки заняты. Нет у меня свободных мест, – с некоторым даже высокомерием отозвался Командор.

Лучше уж так, чем пускаться в долгие рассуждения, а то и оправдываться за вынужденное жестокосердие.

От единственной на весь отряд госпитальной повозки надвинулся Петрович. Раненых не было, обошлось без боя, зато среди бывших невольников многие оказались истощены, а кое-кто и болен.

– Боюсь, без тепловых ударов не обойдется, – бывший судовой эскулап кивнул на яростно палящее солнце. – Что делать будем?

– Что мы можем? – уточнил Командор. – Ничего? Значит, ничего и не будем. Если кого из егерей хватит, то грузи к себе, пока не отлежатся. А мирные… Судьба.

Петрович невольно вздохнул. Но он давно ходил в походы, и потому объяснять ничего не требовалось. Нельзя рисковать всеми ради нескольких человек. И даже ради нескольких десятков. Точно так же как нельзя освободить повозки от боеприпасов. Дорога дальняя, случись что – не отобьешься.

– Тут осталось километров десять. Без этой толпы часа два хода. Нам главное – проскочить. Турки ладно, они в любом случае не успеют, а вот татары…

Сказал и словно накликал.

Казак летел наметом и только рядом с людским потоком стал сдерживать скакуна, среди тысяч идущих и едущих выглядывая того, кто нужен.

Командор все понял, выдвинулся навстречу. Оставалось надеяться, что бывшим невольникам случившееся невдомек. Мало ли по каким делам носятся военные люди?

– Татары? – тихо, показывая, что громогласно орать совсем необязательно, спросил Сергей.

– Они, – тихонько выдохнул оценивший ситуацию казак.

Во взгляде, брошенном им на толпу, сквозила досада. Мол, не вы бы, и мы давно сумели бы дойти до заветного берега.

– Много?

– Да кто их считал? Орда.

Командор посмотрел вперед, припоминая пройденное и прикидывая возможные варианты.

– Гранье и Луку ко мне, – обернулся он к вестовому.

Они как чувствовали, подъехали сами. Да еще вместе с Клюгенау. Разве что Ширяев оставался со своей командой.

– Жан-Жак, возьми в прикрытие третью и четвертую роту и бегом займи вон ту горку, – кивнул Командор. – Старайся бить ракетами. Всадников должно впечатлить.

– Сделаю! – привычно вскинулся Гранье.

Он столько бывал в переделках, что не испытывал ни тени волнения. Напротив, из всех собравшихся лихой канонир был, пожалуй, самым довольным. Поход ему напомнил былые рейды по архипелагу. Однако даже пострелять не пришлось. Купеческое судно, попытавшееся вырваться из гавани и буквально расстрелянное в назидание прочим, можно не принимать в расчет. Знатная добыча, успех, а татары… Пусть отведают гостинцев, если еще не поняли, с кем имеют дело.

– Лука! Одной сотней постарайся развлечь татар перестрелкой. Сильно не увлекайся, нам надо выиграть время. Одной полусотне продолжать наблюдение за прочими направлениями. Остальным – подгонять невольников. Если понадобится – хоть плетками, но они должны двигаться быстрее и не путаться под ногами. Кто будет раздувать панику, можете рубить.

Сотник согласно кивнул. Уж он-то представлял, на что способны перепуганные обыватели и какую угрозу они могут представлять своим.

– Дитрих, всем капитанам прикажите проследить, чтобы ни в коем случае не подпускали в строй посторонних. В случае атаки стараться сдерживать противника огнем. Егерям пусть напомнят: никогда кавалерии не прорвать сомкнутый пехотный строй. Пусть каждый помнит, чему их учили, и ничего татары им не сделают.

– Яволь, – согласился подполковник.

Слухи уже неведомым образом пронеслись по толпе. Люди стали сбиваться в плотные кучи, старались прижаться к солдатам. А тут еще две роты бегом устремились вперед, и за ними на рысях двинулась артиллерия и повозки с припасами. Кое-кто из невольников попытался рвануть следом. Казаки немедленно пресекли невольный порыв.

Сыны Дона носились вдоль всей колонны, поторапливали и, одновременно, парировали любые попытки удариться в бегство.

Слева раздались отдаленные выстрелы. Редкие, однако вселяющие тревогу в сердца робких.

И островками спокойствия выглядели егерские роты. Только лица солдат стали более напряженными да чаще – взгляды по сторонам.

– Я к Гранье, – бросил Командор и пустил коня вскачь.

Следом поскакали Карп и Василий. Последний держался в седле неловко, словно мешок, и все равно старался не отстать от своего господина. Так, втроем, залетели на желанную горку.

У Гранье господствовал порядок. Орудия выстроились в ряд. Рядом с каждым на своих местах застыли канониры. Чуть в стороне притулился снаряженный ракетный станок. Одна рота прикрытия рассыпалась стрелками. Другая стояла в колонне. Сам Жан-Жак старательно обозревал окрестности в подзорную трубу.

Командор спешился и присоединился к другу.

Обзор открывался великолепный. Было видно, как татары наскакивают небольшими партиями, давят на казаков, и последние постепенно отступают к дороге.

Степняки явно не ведали сил противника, не столько атаковали, сколько прощупывали да выискивали слабые места.

Зато бывшие невольники валили толпами. Один хороший кавалерийский удар мог натворить столько дел, что при одной мысли об этом на душе Кабанова стало нехорошо. Прикрыть редкими ротами все человеческое стадо было невозможно. Татары имели все шансы врубиться в беззащитные массы, а там сами невольники в панике могли затоптать своих защитников.

Гранье тоже понимал всю опасность, но тут он сделать ничего не мог. Даже огнем поддержать из-за расстояния. Оставалось зорко наблюдать за обстановкой и следить, не зарвутся ли где татары, не окажутся ли в зоне досягаемости орудий? Или все-таки отступающие успеют дойти до горки, а там им будет обеспечена относительная безопасность?

Из-за одной из скал бодро выскочила большая группа наездников и, нахлестывая коней, устремилась вперед. Перерезать отступающим дорогу, посеять панику, а повезет – так и обратить в беспорядочное бегство куда глаза глядят.

Гранье немедленно сорвался с места, подбежал к станку, некоторое время прикидывал расстояние и ветер, подправлял наводку, а потом взмахнул рукой:

– Пали!

Ракеты с шипением змеями ушли в сторону всадников. Загрохотали разрывы. Сила черного пороха невелика. Положить многих – не положишь. Зато взрывы заставили коней шарахнуться в разные стороны, понести, и на месте кавалькады не осталось никого. За исключением нескольких убитых наездников да бьющихся в агонии лошадей.

Те же взрывы заставили часть невольников невольно заметаться в поисках иного выхода. Командор видел, как казаки плетками сгоняют беглецов обратно в колонну, заставляют идти вперед, даже если там стреляют.

Показалось ли, но напирающие на казаков кочевники тоже ослабили напор, не понимая: что же случилось впереди?

Едва не возникшая паника не позволила использовать полученную фору. Пока вереница недавних невольников вновь двинулась вперед, время оказалось потерянным. Татары надавили посильнее, и казачья цепь вынужденно откатилась до колонны. Практически сразу грозная и нестройная орда кочевников понеслась на уходящих людей.

Со скалы было видно, как егерские роты торопливо выдвинулись навстречу и опоясались дымом. С некоторым опозданием долетели отзвуки дружных ружейных залпов.

Толпа невольников инстинктивно попыталась ринуться прочь от несущихся всадников. Командор с некоторым удовлетворением увидел, что Лука не сплоховал. Казаки заметались, не давая людям следовать инстинкту, подталкивая их не прочь от опасности, а ближе к спасению. То есть к горке с орудиями.

Потеряв часть всадников, наездники утратили задор и торопливо отхлынули прочь.

Теперь уже пленники сами стремились вперед. Люди больше не шли, а бежали. Жаль лишь, не так быстро, как хотелось и им, и их освободителям.

– Я к колонне. – Командор запрыгнул на коня. – Если наши противники не дураки и у них достаточно сил, то вполне могут повторить атаку, одновременно ударить с тыла, да еще попробовать здесь перерезать путь к отступлению.

Сказал – словно накаркал. Пыль за спинами беглецов обозначила направление очередного удара. Почти сразу еще одна лавина устремилась с фланга. И не успел Кабанов тронуться с места, как еще один отряд попытался атаковать гору.

Волноваться за Жан-Жака не стоило. Только за тех, кто имел несчастье ринуться на занимаемую им позицию.

– Картечью! – Гранье спокойно, даже с некоторым сожалением, вынул изо рта только что раскуренную трубку.

Номера сноровисто проделали положенные операции и застыли в ожидании следующей команды.

Трое всадников во главе с Кабановым не успели толком спуститься к подножию горы, как позади них громыхнули пушки и отголоском затрещали ружья егерей.

Навстречу Кабанову перла толпа. Люди стремились во что бы то ни стало добежать под прикрытие артиллерии, успеть раньше, чем наездники в халатах сумеют врубиться в человеческое море недавних рабов.

Вновь выдвинувшиеся роты какое-то время бежали с угрожаемого фланга, но затем застыли и привычно вскинули штуцера.

И наверняка хуже пришлось замыкающим. Они вообще оставались одни. Или не совсем одни, раз оружие было при них и каждый из солдат ощущал локоть товарища?

На этот раз татары решили любой ценой достичь цели. Пули сбивали всадников, обрушивали на землю коней, однако оставшиеся в живых продолжали бешеную скачку.

Кто-то на ходу стрелял из луков, большинство же выхватило сабли. Сверкающая сталь ждала людской плоти, чтобы окраситься красным, насытиться предсмертными мучениями.

Не вышло. Редкие ротные островки огрызались огнем настолько зло, что большинство наездников опять не выдержало. Они ожидали, что солдаты побегут, подставят под сабельные удары незащищенные спины, а вместо этого их ждал частокол штыков, и свинцовый град убийственно летел навстречу.

Лишь самые отчаянные проскочили в промежутки застывших каре и сцепились в рубке с рванувшимися навстречу казаками. И только наиболее удачливым удалось миновать новых противников, ворваться в убегающую толпу.

Одна из рот внезапно распалась. Солдаты рванули на помощь избиваемым людям. Только прапорщик не двинулся с места, да рядом со знаменем подзадержалось десятка полтора егерей.

Туда и устремился Кабанов. Он подлетел к крохотной группке с яростью кочевника, резко, так что тот взвился на дыбы, остановил коня и рявкнул, перекрывая шум криков и грохот огня:

– Барабанщик! Сбор!

Яростно затрещал барабан. Его дробь добавилась к крикам обезумевших людей, заставила некоторых солдат заученно откликнуться на призыв, вырваться из всеобщей свалки, в которой казаки рубились с кочевниками прямо посреди мечущихся в панике пленников.

Татары заметили прореху в обороне, и остановившиеся было орды вновь устремились в атаку на помощь своим.

– В две шеренги… Заряжай… – Но как же короток образовавшийся строй! Даже не строй, небольшая зыбкая линия. Такую втопчут в землю и не заметят былого препятствия.

Сзади еще подбегали егеря, торопливо занимали места, однако большая их часть все еще была поглощена неорганизованной схваткой, а то и просто пыталась пробиться сквозь людское море. Кто – к азартно размахивающим саблями кочевникам, кто – уже и сам не понимая толком, куда.

И тут в гущу всадников, несущихся неудержимой лавиной, ударили ракеты. Некоторые рванули прямо перед наездниками, еще несколько упали прямо в толпу атакующих. Кони не выдержали, понесли кто куда, и Командор скомандовал дополнением:

– Пли!

Лава вновь отхлынула, рассеялась по полю. Позади заканчивалась рубка. Немногим татарам удалось проскочить к толпе, и теперь, без поддержки, они были обречены. Но среди камней кроваво лежали в самых разных позах недавние невольники, которым так и не удалось получить долгожданную свободу.

Продолжал призывно стучать барабан. Егерей в шеренгах становилось больше, и лишь кто-то собирал раненых и убитых.

Ротный Олсуфьев наконец тоже подбежал к неполному строю. Возбужденный, без треуголки, он натолкнулся на взгляд Кабанова и замер неподвижной статуей.

– Шарф! – Командор требовательно протянул руку.

Сзади торопливым шагом подтягивались арьергардные роты.

Олсуфьев смотрел на полковника непонимающе.

– Офицерский шарф! – повторил Сергей.

– Но…

– В солдаты без выслуги! – рявкнул выведенный из себя Командор и обратился к прапорщику. – Шевелев, принимай роту! Прапор отдай кому из надежных.

– Не имеете права… – начал Олсуфьев. Он происходил из хорошей фамилии и даже был отдаленной родней Шеину.

Подскочил Лука с так и не вложенной в ножны окровавленной саблей. Перевел взгляд с капитана на полковника, вникая в суть конфликта.

– Было бы рядом дерево, вздернул бы за нарушение приказа в боевой обстановке, – ледяным тоном сообщил Кабанов.

Вид полковника не сулил ничего доброго.

– Шевелев, веди роту! Если есть убитые и раненые среди егерей, забрать. А ты, Лука, гони невольников к горе. Только чтобы не отставали. Кого подберешь, того подберешь. Нет так нет. – Есть ситуации, когда мимолетная доброта может обернуться всеобщей бедой, и быть добрым Кабанов не собирался.

Вновь зловеще прошипели ракеты, уходя в сторону маячивших в отдалении всадников. Долететь до цели они не могли, зато послужили напоминанием неосторожным и горячим.

Олсуфьев наконец понял, что его оправдания никто слушать не будет, и стянул с себя офицерский шарф.

Теперь уже никто не стрелял, и лишь выкрики казаков разносились над местом трагедии. Да слышались местами стоны раненых людей и храп лошадей.

Вся толпа остановилась у подножия горки. Кабанов и Клюгенау торопливо указали капитанам места для их подразделений, а сами поднялись к Гранье.

Бравый артиллерист спокойно покуривал трубку да временами припадал к подзорной трубе, высматривая, не появилось ли в пределах досягаемости достойных целей для его пушек и ракет.

– Думаю, больше не полезут, – без вступлений поведал Гранье подъехавшим офицерам.

– Все равно надо прорываться. – Командор привычно принялся прикидывать оставшийся путь.

– Йа-а, осталось шуть-шуть, – поддержал Клюгенау.

Оставаться на ночь в нескольких километрах от берега – и глупо, и самоубийственно.

– Луку позовите. – Командор посмотрел на пройденное, и лицо его чуть дернулось.

Звать казака не было надо. Он сам оказывался в нужном месте и теперь торопливо двигался к месту импровизированного совещания.

– Пока стихло, пусть твои атаманы-молодцы вернутся и подберут живых, – Кабанов не приказывал, а лишь предлагал.

– Добре, – согласился Лука.

Как и всем, ему было жаль пострадавших. Но если в бою на бывших невольников не было времени, то теперь надлежало исполнить долг человеколюбия.

Отдельные отставшие пленники продолжали подтягиваться к холму. Но некоторым, наиболее далеко убежавшим в стороны, не повезло. Наиболее прыткие татары подскакивали к ним, накидывали арканы и волокли прочь.

Кто знает, что испытывали люди, недавно ощутившие ветерок свободы и вновь возвращенные в рабство буквально у своих товарищей на глазах! Только поделать тут было нечего. Как говорят на Востоке, судьба.

– Дитрих, потери большие? – следя за тем, как казаки высматривают на поле раненых, спросил Кабанов.

– Не отшень. Человек сорок. Четырнадцать убито, остальные… – Клюгенау говорил лишь о егерях. – Лекарь занят перевязками.

– У меня одна повозка освободилась, – сообщил Гранье. – И во второй припасов мало. Перегружу на другие.

Кабанов кивнул. Хотя две повозки явно не могли вместить всех, однако хоть кого-то…

– Сейчас подтянутся казаки, и тронемся дальше. Пушки пойдут с колонной. Надеюсь, противник получил достаточный урок, – в последнем Кабанов был отнюдь не уверен.

Извечная тактика кочевников – наскакивать, а получая отпор, ненадолго отходить, чтобы затем повторить попытку.

Как бы подтверждая это, татары небольшой волной попытались приблизиться к горе и немедленно отхлынули, получив угощение от Жан-Жака.

Вернулись казаки. У многих через седло были перекинуты раненые невольники. В отличие от солдат, места на повозках для бывших пленников не было. Пришлось раздать «штатских» их более удачливым товарищам.

Был кое-какой ропот, но в целом деваться людям было некуда, да и все понимали, что для освободившего их полковника свои люди гораздо важнее.

Не успели отойти чересчур далеко, как поднявшаяся впереди пыль заставила дрогнуть наиболее робких. Но никакой тревоги среди егерей Кабанов не увидел. Только решимость да досаду на новую преграду.

Но скоро досада исчезла, уступив место невольному облегчению. Появившиеся впереди стройные линии пеших шли с привычными знаменами.

Это моряки услышали шум недавнего боя и теперь послали на выручку десант…

11. Кабанов. Корабли и люди

В своих опасениях я оказался прав. Выделенные для операции корабли были не в состоянии поднять всех людей. Как ни доказывал я Шеину, что мне при возвращении потребуется значительно больше места, генералиссимус не верил в успех и думал, что вершина удачи – это половина полка, дошедшая обратно. С пустыми руками.

Ох, не привыкли на Руси к победам! Слишком много бездарностей было последнее время в руководстве и слишком мало времени уделялось подготовке войск. Даже несчастный Азов – едва ли не первая победа над турками за множество лет. Достигнутая с огромным перевесом сил, с таким, какого ни разу не было в дальнейшем ни у Румянцева, ни у Суворова.

А тут рейд одного усиленного полка по враждебной территории! Да это же против всей военной науки! Вернее, против того, что ее тут заменяет.

Теперь предстояло расхлебывать последствия собственного успеха. И еще счастье, что Азовское море – едва ли не лужа.

Недавние пленники грузились на корабли, а мы тем временем занимали позицию для боя. Подготовили ее моряки по инициативе и под руководством Сорокина. На случай если татары появятся раньше нас или же вместе с нами и будут чинить препятствия посадке на корабли. Возвышенное место было едва ли не идеальным для обороны, а наличная артиллерия гарантировала ее успех. Во всяком случае, одолеть нас в конном строю, учитывая камни и прочие неровности, татары не могли. А больших сил пехоты с пушками подтянуть им было неоткуда и некогда.

– Часть казаков может погрузиться, – заметил я Луке, но он с возмущением бросил в ответ:

– Все здесь останемся! Пока корабли не возвернутся!

С собой я оставлял и добычу. Не доверял я начальству и тыловым крысам. Большую часть предстояло отдать, однако какой-то процент, сумма достаточно значительная, полагалась нам. И уж найти ее по возвращению разворованной явно не хотелось. Чем потом награждать соратников по походу? Нет, при себе держать сокровища гораздо надежнее.

В довершение Костя Сорокин подкрепил нас еще четырьмя пушками с запасом зарядов, главным образом картечи, и теперь я не завидовал тем, кто решится на попытку сбросить нас в море.

– Мы только выгрузим спасенных и сразу назад. – Ему явно было не по себе из-за предстоящего ухода.

– Продержимся. – Я себя чувствовал гораздо спокойнее. – Погода бы не подкачала.

Костя внимательно осмотрел горизонт. Его дар предсказания природных изменений давно стал легендарным в Карибских водах. Шторм ли, штиль, практически всегда мы знали об этом заранее, и ни разу чутье бывшего морского котика нас не подвело.

– Штормов не предвидится. – На этот раз Костя ободряюще улыбнулся. – Штиля, кстати, тоже.

Галерам штиль не страшен, однако на веслах больше трех узлов не дашь, а это заметно растягивает срок.

Перед отправлением мы еще успели собраться остатком нашей былой команды. Я, Сорокин, Ширяев, Петрович, давно ставший своим Гранье – все, кто связал пребывание в России с армией или флотом. Остальные предпочли иную стезю. Даже Кузьмин, наш бессменный рулевой, решил окончательно сойти на берег и сейчас трудился вместе с Ардыловым в Коломне.

Хотя тут его мечте сбыться не суждено. Вот наладим дело как следует, и будут ждать дядю Колю в который раз дальние моря и долгие рейсы. Планов громадье, и экспедициям в них отведено отнюдь не последнее место.

– Дня за четыре максимум мы должны обернуться, – попытался ободрить нас Сорокин.

Как будто мы нуждались в ободрении!

– Ерунда. Проредили мы кочевников изрядно. Вряд ли у них сохранился запал. Просто не повезло, что орда вообще оказалась поблизости, – заметил я. – Людей жалко. Вырвались из плена – а тут на тебе!

Петрович явно колебался. С одной стороны, ему вроде бы следовало находиться с ранеными на кораблях. С другой – случись у нас бой, и его услуги потребуются здесь. Другого врача его уровня у нас не было. Хоть эскулап всю зиму старательно учил первую группу будущих фельдшеров, но, по его собственному признанию, опыта у них никакого не было, и доверять им можно было только в простейших случаях.

– Да не волнуйся ты, Костя! Бывало и хуже! Будем считать, что оказались на курорте. Крым же! – Ширяев не терял бодрости духа. – Четыре дня отдыха у моря.

Не знаю, сумели ли мы сообща убедить Сорокина. Аргументы были весомыми. Позиция крепка. Боеприпасов хватало. Даже воды моряки оставляли нам вдосталь. Здесь, в районе Керченского полуострова, колодцы были редки, и татарам придется несладко.

Но всегда тяжело оставлять своих, а самому уходить. Даже если собираешься сразу вернуться.

Как неприятно видеть уходящие вдаль корабли… Но что поделать?

Флотилия тронулась, и нам осталось помахать им вслед. Ночь уже подступила вплотную. На наше счастье, на небеса выбиралась полная луна. Туч и облаков не было в помине. А уж с таким фонарем да чего-нибудь не заметить…

За всю ночь один-единственный раз кочевники решились на вылазку. Скорее даже разведку. Несколько ружейных выстрелов – и они убрались, оставив на камнях одно неподвижное тело.

В остальном все было спокойно. Даже как-то скучновато.

Зато день для егерей и казаков прошел радостно и весело. Кочевники пару раз пытались подойти поближе, нарвались на угощение от Гранье и оставили это никчемное занятие. Мы же тем временем тщательно оприходовали и пересчитали добычу, выделили причитающийся нам процент и поделили его между собой. При этом доля досталась даже нашим проводникам, что перевело нас из разряда нанимателей в разряд друзей.

– Мои казаки гутарят, мол, когда будет надо, ты только намекни. Враз все придут. И как бы за нами остальные не навязались. Узнают – отбоя не будет, – довольно улыбаясь, сообщил мне Лука.

Казаки пока люди почти вольные, не столько подданные, сколько союзники Москвы. И как добытчики чем-то сродни флибустьерам. Удачливость ценится среди них превыше большинства качеств. Раз я был во главе победоносного (бывшие пленные не в счет) похода, значит, и в следующий раз можно отправляться со мной хоть на край света.

Трусов среди детей Дона нет. Они там не выживают.

Полученные деньги взбодрили людей. Тратить тут их было не на что. Оставалось предвкушать. Что само по себе, возможно, даже приятнее непосредственной траты. В мечтах всегда можешь себе позволить гораздо больше, чем наяву.

Сравнительно спокойно прошли остальные дни. Татары гарцевали в отдалении, пытаясь вызвать нас на бой в поле. Словно мы хотели воевать!

Нет, я ничего не хочу сказать плохого о противнике. В схватке один на один кочевники – грозные воины. Но времена туменов Батыя с их строгой дисциплиной давно миновали. Воины у татар есть. Армии нет. И правильно организованные войска всегда возьмут над ними верх. Наверное, хан, или кто командовал перехватившей нас ордой, сам в глубине души понимал это. Потому не пер на нас дуболомом и лишь относительно терпеливо ждал, когда или к нему подойдет подкрепление, или у нас кончатся вода и продукты, и мы сдадимся в плен.

Подкрепления подошли раньше. Тоже кочевники, которые здесь, среди камней нам были не страшны. Вот если бы янычары с артиллерией, тогда могло быть туго. А так, какая разница, тысяча всадников маячит в стороне или две?

Костя обещал прибыть через четыре дня, а умудрился объявиться на четвертый. Увидев вдали корабли, татары все же решились на атаку. Они поняли, что потенциальная добыча сейчас ускользнет от них. А то и испугались, что к нам идут подкрепления и роли переменятся.

Подойти близко атакующим не удалось. Гранье показал, чему научились его артиллеристы, и развил такую скорострельность, что, казалось, пушки грохочут непрерывно. Да и егеря внесли свою лепту в общее дело.

Весь бой занял от силы десять минут. Кочевники не выдержали шквала свинца, и только трупы напоминали об их нелепой затее.

Им бы попытаться напасть во время посадки, когда артиллерия грузилась на подошедшие вплотную к берегу барки и скампавеи! Но боевой задор уже был растрачен впустую. Мы погрузились на редкость спокойно. Лишь под самый занавес отдельные группы смельчаков попробовали приблизиться к урезу воды. Но тут в дело вступила корабельная артиллерия. «Апостолы» ударили всем бортом, их поддержали галеры, и эти залпы прозвучали прощальным салютом негостеприимным крымским берегам.

Я немного опасался, что в море нас попытается перехватить турецкий флот. Азовское море мелко для больших кораблей, однако спустить на нас малые фрегаты – и наверняка кто-то не дошел бы до порта. Но то ли у турок их не было под рукой, то ли они просто заблудились среди волн. Я напрасно гонял по старой памяти команды «Апостолов», прикидывал разные варианты, как прикрыть гребную часть флотилии. Море было пустынно.

Хотя гонял новоявленных моряков я как раз не зря. Пусть меня проклинали втихомолку, но не учась не научишься. А за ученого нынче сотню неученых дают. Пригодится. Война не окончена, да и следующая уже не за горами.

Зато как нас встречали в Азове! В городе почти не было жителей. Гарнизон да назначенные для ремонта крепости рабочие. Плюс неизбежные кабатчики и такие же неизбежные девицы легкого поведения. И все эти категории высыпали к берегу, кто с завистью, кто с восторгом, а кто с ленивым равнодушием да праздным любопытством взирая, как егеря и казаки покидают корабли.

И только не было генералиссимуса. Как мне объявил какой-то мужчина в богатом кафтане, боярин ждал меня во дворце. Я отдал самые необходимые распоряжения офицерам, попрощался с казаками и отправился к начальству.

Ох, отвык я за последние годы подчиняться! Каюсь: отвык!

Шеин занимал бывший дворец хана. Разумеется, подремонтированный, снабженный более привычной русскому человеку мебелью. Кабинет был богато убран коврами. Не знаю, собственными, так сказать, довоенными, или из числа захваченных.

Сам воевода при моем появлении встал, выпятил бороду, которой пока не коснулись знаменитые ножницы Петра, и высокомерно обронил:

– Докладывайте, полковник!

Ох, уж мне эта боярская спесь! Алексашка не в пример приятнее в общении. Или ему еще предстоит стать таким же гордецом? Когда из простого соратника Петра превратится в светлейшего князя, герцога Ижорского, генералиссимуса и второго лица в государстве?

Я отбарабанил заранее приготовленный рапорт и застыл строевым изваянием.

Как говаривал ефрейтор генералу: «Если мы, начальство, ругаться будем, то что подчиненным останется делать?»

Воевода смерил меня высокомерным взглядом, засопел и неожиданно объявил:

– Я недоволен вашими действиями, полковник.

Здрасьте! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Нет, я не ожидал, что генералиссимус бросится мне на шею и будет долго и велеречиво называть меня спасителем Отечества, но вот так…

– Не понял. Какими именно? – Боюсь, мой ответ был далек от общепринятых норм обращения к старшим.

– И ты еще спрашиваешь! – подобие вежливого обращения то и дело сменялось привычным высокомерием представителя знатного рода к какому-то выскочке. – Почему ваш отряд вернулся?

Лицо Шеина налилось краской так, словно его с минуту на минуту должен был хватить удар.

– В связи с выполнением намеченной задачи! – Я уже взял себя в руки и отрапортовал бодрым голосом служаки.

Мои слова, похоже, были пропущены мимо ушей. Не знаю, кто и что наговорил ему, однако генералиссимус в данный момент слышал лишь свой гневный голос:

– Быть в Крыму и не воспользоваться благоприятным моментом! Уйти, испугавшись татар, вместо того чтобы нанести им решительное поражение! Да за это под суд отдавать надо! – Воевода старательно заводил себя.

– Никто не ставил мне задачи захватить полуостров. Точно так же как не давал в мое распоряжение достаточных сил. – Странно, однако на душе у меня стало весело от абсурдности ситуации.

Шеин едва не задохнулся от возмущения.

– Войска обязательно бы подошли! Вашему отряду требовалось не заниматься откровенным разбоем у Кафы, а захватить Керчь и тем обеспечить беспрепятственный выход в Черное море.

Ага. А затем – Константинополь, чтобы господствовать в Дарданеллах, и Гибралтар для рывка в Атлантику. И все силами одного полка при поддержке казаков и галер. Забывая при этом, что для взятия Азова потребовалось сосредоточить огромную армию.

Я подождал, пока воевода выговорится, вернее – выкричится. В общении с начальством главное – не принимать на свой счет пустые слова. Еще лучше – включить сквозное восприятие, чтобы ругань в одно ухо влетала и сразу вылетала из другого. Тем более в подобном случае.

– Керченский полуостров представляет собой каменистую возвышенность, почти лишенную пресной воды, – нарочито скучноватым тоном заметил я при первой же паузе в обвинениях. – Посему для осаждающих крепость он являет гораздо больше неудобств по части лишений. Войска будут нуждаться во всем, зависеть от подвоза по морю самого необходимого и нести неизбежные потери в людях и лошадях. Сверх того, взятие крепости невозможно без должной подготовки и наличия мощной осадной артиллерии. Равно как без господства на море. Каковое до сих пор не достигнуто и без подготовленного обученного флота достигнуто быть не может.

Я, кажется, сполна набрался местных неудобопроизносимых и трудно воспринимаемых оборотов официальной речи. Но, раз начав говорить местным стилем, перейти на другой не мог.

– Обо всем этом судить должны те, кому положено по положению, – с прежним высокомерием, только уже без крика ответил воевода.

– Посему я оставил действия по взятию крепости, равно как по занятию Крымского полуострова на долю тех, кто неизмеримо выше меня чином. – Не знаю, уловил ли Шеин иронию. – Сам же выполнял задачу по освобождению захваченных подданных государя Петра Алексеевича и приучения местных жителей к мысли, что любой набег на территорию Российского государства будет неизбежно вызывать ответные меры. Например, в виде взятой с Кафы контрибуции, коя доставлена в Азов невзирая на противодействие татар.

Я думал, деньги довольно быстро остудят пыл воеводы. Неприятно, однако факт – большинство нынешних деятелей не прочь запустить руку в казну. Противодействовать всеобщему поветрию я пока не мог и был уверен, что часть добытого в бою неизбежно осядет в частных карманах.

Впрочем, в иных государствах дела обстояли точно так же. Знаю по личному опыту патентованного пирата.

Вопреки ожиданиям, весть о сокровищах не успокоила Шеина. О контрибуции ему должны были доложить еще моряки, когда доставили в Азов освобожденных невольников, и потому новостью это не являлось.

Напротив. Я немедленно удостоился нагоняя за присваивание части добычи и дележ некоторой ее части между подчиненными.

Интересно, кто успел сообщить о последнем за то короткое время, пока я следил за выгрузкой отряда и отдавал необходимые распоряжения? Времени с момента прибытия прошло совсем немного.

– Все средства были оприходованы в присутствии большого полкового поручика барона Дитриха фон Клюгенау, казначея полка, всех наличных капитанов и представителей казаков. После чего положенная доля добычи была выдана на руки в соответствии с царским указом и воинскими обычаями.

– В соответствии с указами всю добычу сначала надо было доставить в казну и уж затем получить причитающуюся награду, – объявил воевода.

После дождичка в четверг. Уже не хотелось говорить о том, все ли деньги дойдут до Москвы. Да и те же стрельцы, например, даже положенного жалованья давно не видели. Так что говорить о премиях?

Сам я не нуждался ни в чем. Однако подчиненные обязаны получать все до последней полушки. Прежде чем требовать службу, надо показать людям, что о них заботятся. Хотя бы в границах уставов и действующих правил.

– Приказываю до вечера возвратить похищенные средства под угрозой предания суду.

– Попробуйте собрать их с казаков и егерей сами. – Я почувствовал, как в душе впервые за разговор закипает гнев.

Шеин сполна оценил прозвучавшую в моем голосе опосредованную угрозу. Дело пахло не только бунтом тех, кто проделал трудный поход. Остальные солдаты гарнизона неизбежно должны были принять мою сторону в конфликте. Просто потому, что могли бы оказаться на месте лишенных положенной награды людей. И получалось, что опереться воеводе не на кого. Даже поместная конница не станет поддерживать явно несправедливые требования первого российского генералиссимуса. Да и следствие не найдет в моих действиях состава преступления.

Я протянул воеводе составленную по всем правилам опись контрибуции с подписями господ офицеров, казначея и атаманов.

Рука моя повисла в воздухе. Тогда я положил бумаги на стол.

– Разрешите идти? – Чуть было машинально не поднес руку к виску, позабыв на мгновение, что подобный жест пока не в ходу.

– Не разрешаю. По какому праву был разжалован капитан Олсуфьев? – Теперь было понятно, откуда ветер дует.

Родственнички. Мать их перемать!

– Бывший капитан Олсуфьев виновен в невыполнении прямого приказа на поле боя, – я старательно подчеркнул слово «бывший». – В результате весь вверенный мне отряд был едва не уничтожен. Считаю, таким людям не место в офицерах, пока они не сумеют доказать своим последующим поведением, что достойны доверия.

Шеин явно задался целью испепелить меня взглядом, раз уж больше ничего сделать мне не мог. Даже арестовать и то выйдет ему таким боком!

Правда, разжаловать Олсуфьева своей властью я действительно не мог. Вот вздернуть на ближайшем суку – вполне. Или расстрелять за неимением под рукой дерева и веревки.

– Свободен, – буркнул Шеин, осознав, что игру в глазелки выиграть ему не удастся.

Радовался я рано. Поздно вечером посыльный вручил мне предписание сдать полк заместителю, а самому немедленно отправиться в Таганрог и принять на себя руководство строительством крепости. Вроде бы не наказание, и все ж с глаз долой…

12. Воеводы и военачальники. Решения и последствия

– Государь и повелитель наш! Спешу донести до тебя… Нет, не так. Подожди… – Шеин прошелся вдоль кабинета.

Писарь послушно застыл над бумагой, готовясь занести на нее мысли славного воеводы.

– Спешу обрадовать тебя новыми подвигами войск и флота российского. В ответ на татарский набег войска, мне вверенные, совершили переход по открытому морю, высадились в Крым и после трудного перехода осадили город Кафу. Устрашенные русской силой басурмане выплатили нам большой выкуп. Весь обратный путь прошел под непрерывными налетами татар, отбитыми с большим для них уроном. Казна же доставлена на ожидающие корабли, и все войско благополучно вернулось в Азов.

Шеин задумался, подбирая весомые убедительные слова, обязанные обрадовать находящегося за границей государя.

– Потеря же наша совсем небольшая. Хоть недостаток сил и отсутствие осадной артиллерии не позволил захватить весь Крым, отныне поганые ханы будут знать, что… – Воевода замялся, потеряв нить рассуждений. – Отныне поганые ханы не будут знать покоя, ведая, что их положение не спасет от неотвратимого возмездия российских войск и флота.

Фраза не очень понравилась, однако ничего другого в голову не шло, а письмо хотелось отправить поскорее.

– В довершение хочу отметить службу всех чинов, в походе участвовавших. Особливо отличился Егерского полка капитан Олсуфьев, за подвиги свои пожалованный мной в полковники и командиром этого полка назначенный. Предыдущий же послан мной в Таганрог, как человек опытный во всякого рода делах и могущий привести крепость в положенное состояние в срок самый краткий.

На большее в отношении Кабанова Шеин не решился. Человек знатный, он на подсознательном уровне учитывал расстановку сил в верхах. Царь привечает бывшего пирата, значит, обвинять полковника огульно опасно. А вот так, удалить с кажущимся повышением – и кто что заподозрит? Там, на стройке, столько недочетов, что былые заслуги быстро забудутся под гнетом всевозможных нареканий. Пусть выпутывается, если сможет.

Главное, к самому Шеину претензий не будет. Радел за дело, вот и поставил способного человека на ответственный пост.

Воевода провел рукой по густой бороде и милостиво кивнул писарю:

– Давай подпишу, и сегодня же отправь государю. То-то радости ему на чужбине будет!

А сам невольно представил тот поток милостей, который выльется на доблестного победителя татар. И на душе сразу стало радостно и светло. Ведь победитель – это всегда тот, который по своему положению является самым главным.

Письму предстоял долгий путь. Сначала – до Москвы, откуда его повезут по следам царя за границу царства. Бумаге суждено побывать в Риге, затем – в Кенигсберге, совершить путешествие по многочисленным германским государствам, чтобы в конце концов оказаться в Голландии и вместо самодержавного властелина попасть в руки плотника на Саардамской верфи.

Впрочем, плотник тот и был русским царем, находящимся, так сказать, в длительной командировке. Но до веселого победного пиршества в чужом городе было еще далеко…

Как и до возникших вопросов. Например, кто конкретно руководил рейдом? Не сам же Шеин! И почему Кабанов, по собственному признанию и свидетельствам его былых подвигов, прирожденный руководитель подобных рейдов, вдруг превращен волею боярина в строителя, хотя его место явно не там?

Худо-бедно, крепости умеют строить достаточное количество людей. А вот все остальное, к чему приложила руку прибывшая из далекой Вест-Индии компания, не ведомо даже в просвещенной Европе. Не зря британский посланник торопливо отбыл на остров для личного доклада королю. Да при этом вез купленные чертежи и детали паровой машины.

Или неутомимый флибустьер задумал создать новое в крепостном деле? Или в градостроительстве?

– Надо отписать Кабанову, – решил Петр вслух. – Чего это он?

– Мне тоже любопытно, мин херц, – подтвердил Меншиков. – Непохож визит в Крым на наших бородачей. А вот на Командора, как его описывали, – очень даже. И опять-таки, разрешения у тебя просил он. Не может быть, будто в последний момент вместо командования вдруг сам напросился в строители.

– Думаешь?.. – Петр отличался подозрительностью и уж подобные намеки схватывал на лету.

– А чего тут думать? – Кабанова Меншиков до конца не понимал, но тянулся к нему. Шеин же наоборот для Алексашки был ясен. И потому отношение к первому генералиссимусу было двояким. Вроде бы свой, и в то же время боярской спеси в нем… Равно как и желания почестей.

До которых, кстати, сам Меншиков был тоже охоч.

– Ладно. Отпишем князю-кесарю. Он наверняка знает, как там было. До этого момента награждать никого не будем, – решил Петр.

Но награды – одно, а оповещение иных государств о победе – другое. И уже поэтому скоро о походе в Крым знала вся Голландия. А за нею – другие страны.

– Нет, братья, это все иноземцы придумали. Чтобы веру православную погубить, – Василий Тума говорил с таким убеждением, что собравшиеся поневоле верили его словам.

Да и как не верить, когда происходящее понятно без пояснений? Жили, не тужили, как предками было завещано. Служили царям в мире и войнах. А тут – на тебе – поход за походом, и даже между ними роздыху нет. И вдруг вообще не нужны стали. Почему? Да потому, что испокон веку на стрельцах все государство держалось! И порядок в нем. Разгонят их – и захватят немцы всю Русь. Наведут свои порядки и будут править, словно у себя дома.

– Ох, права была царевна Софья! Зря мы ее тогда не послушали! – вздохнул немолодой стрелец, наверняка еще помнивший истребление Нарышкиных и памятный столб в воздаяние стрелецких доблестей.

– Может, оно и ничего, – робко подал голос его сосед. – Хучь в Москву возвернемся. Не век же здесь гнить!

Молодой еще, неопытный. Наверняка с женой вдосталь не натешился, вот и не думает больше ни о чем. Лишь бы миловаться дальше. Словно в жизни больше ничего нет.

На него шикнули грозно сразу с нескольких сторон. Если своего ума не нажил, так внимай, что зрелые люди говорят.

– Хорошо, коли как встарь все бы было, – веско заметил еще один Василий. Но не Тума – Зорин. – Тогда бы мы хоть постоять могли за себя и за государство.

– Нельзя оружие отдавать, – убежденно поддержал его Тума. – С оружием мы – сила. Без него будем словно простые холопы.

– Оружию отдавать нельзя!

– Куда мы без него!

– Пущай забрать попробуют!

Возгласы были дружными. В Москву хотелось всем, да только по-прежнему в качестве приближенного войска. И уж никак не простыми посадскими.

– Оружие до Москвы отнять не посмеют… – Тума давно успел продумать если не мелочи, то самое основное. – Как мы через степи пойдем? Места небезопасные. Татарва порой прорывается. Да и вести оружие никто потом не станет. Наверняка решат, чтобы мы сами его доперли и уж в Москве сдали в арсенал али в Приказ. Вот и посмотрим, кто кого. Чай, не впервой по набату подниматься.

– С царевной связаться заранее надоть, – напомнил Зорин. – Она не бросит в беде верных слуг. Подскажет, как лучше.

Все же самим по себе начинать было робко. А тут – бывшая властительница, о которой поневоле вспомнишь с теплотой на фоне нынешнего непотребства.

– Уже послали к матушке, – предварительно посмотрев по сторонам, тихо произнес Тума. – Она в беде не оставит, милостивица. Пока Петра на Руси нет, оно самое время правление переменить. Чтобы дышалось легче и жилось веселей.

А кому легче и веселее, уточнять не стал. Просто не задумывался об этом.

С утра Дитриху фон Клюгенау несколько нездоровилось. Как и большинству людей в полку. Оно понятно: после удачного дела солдату и офицеру не грех отметить успех, посидеть в компании своих товарищей, а то и просто в компании. А когда мужские посиделки обходились без чарки-другой соответствующего напитка? Деньги водились, похода в ближайшее время не намечалось. Скорее всего – и не в ближайшее время тоже. Не захватывать же Крым наличными силами! Лето скоро будет в середине. Там осень на носу. Пора будет становиться на зимние квартиры. Лучше всего – в привычной Коломне. Здесь слишком неуютно и необжито.

Но отдых – отдыхом, а служба – службой. Вчерашнее веселье не повод для сегодняшнего безделья. Поэтому как бы себя ни чувствовал подполковник, все занятия, которые наметил Кабанов перед отъездом, должны быть пройдены. Нельзя расхолаживать солдат. Иначе они мигом превратятся в сброд.

Демонстрировать неумение в службе своему командиру Клюгенау не желал. Пусть не сразу, но он сумел оценить методы Кабанова, а в походе – увидеть результаты трудов. Сразу после завтрака погнал полк в поле за городом, дабы потренировать людей в совершении разнообразных воинских эволюций. Вернется командир и увидит: с полком полный порядок. Не подвел заместитель, не поддался настроению ни солдат, ни собственному.

Помимо карьерных соображений Дитрихом двигала профессиональная гордость за порученное дело. Он был доволен, что попал не куда-нибудь, а к Командору. Еще год-два походить в больших полковых поручиках, и можно смело принимать полк. Хоть здесь, хоть в Европе. Там таких войск и приемов никто в глаза не видел. Хотя войны идут сплошной чередой.

Если бы еще голова не побаливала после вчерашнего! Не сильно, в меру, но все равно приходилось прилагать усилия, дабы бодрым видом служить примером подчиненным.

Роты маршировали и перестраивались под руководством своих командиров. Несколько в стороне охотничья команда отрабатывала приемы рукопашного боя. С оружием и без него, один на один и один против двоих, а то и троих.

На правах официального заместителя Клюгенау знал о задачах охотников и хоть не вполне одобрял, осуждал тоже не слишком. На войне зачастую не до рыцарства, а подготовленные люди не помешают.

И отдельно возились у пушек, вытащенных в поле, канониры Гранье. Жан-Жак спуска им вообще не давал, зато нигде таких артиллеристов не видели.

Карету генералиссимуса в окружении конной свиты заметили издалека. Как и то, что направляется воевода прямо сюда. В визите не было ничего необычного. Шеин посещал иногда какую-нибудь часть. До солдат не снисходил, но офицерам делал замечания, порой просто интересовался, как идут дела, или отдавал распоряжения. Сидеть безвылазно во дворце скучно, а тут – занятие, вполне достойное полководца. Как Шеин представлял себе эту роль.

Пышные церемониалы встречи не стали обязательностью. Фон Клюгенау никаких распоряжений отдавать не стал. Все-таки заместитель – не командир. Ротным же это требовалось еще меньше. Занятия продолжались своим чередом, и егеря гораздо больше думали о скором обеде, чем о приближении начальства.

Карета, покачиваясь на неровностях почвы, словно корабль на волнах, приблизилась к Дитриху, стоявшему в окружении нескольких офицеров. Слуга подобострастно открыл дверь, и Шеин важно выбрался наружу. На его лице, как почти всегда, читалось привычное высокомерие в сочетании с некоторой брезгливостью. Мол, снисходи тут до безродных. Притом что за плечами Клюгенау выстроилась длинная череда благородных предков. Да и многие не то что офицеры – рядовые солдаты происходили из хороших семей.

– Соберите полк, – объявил воевода.

В ответ на приветствие временного командира он соизволил важно кивнуть, но никаких подобающих слов произносить не стал. Так, сделал распоряжение, вот и пусть выполняют.

Затрещал полковой барабан. По привычному сигналу егеря торопливо оставляли занятия. Застыли ориентирами грядущего строя унтер-офицеры, ряды наполнились солдатами, на положенные места встали ротные капитаны со своими заместителями.

Прошло не так много времени, и перед лицом военачальника выросли стройные колонны пехоты. Все десять рот с охотничьей командой, да в придачу на фланге бомбардиры Гранье.

Все-таки Шеин был приятно удивлен. Подчиненные ему части если в таких случаях строились, то чуть ли не часами. Чаще же представляли толпу. А тут – идеальная линия. Единственное – офицеры без протазанов, и черта лысого сразу разберешь, кто есть кто. Но Кабанов с самого начала сумел убедить Петра, что вводить холодное оружие в подразделения, созданные для огневого боя, по меньшей мере глупо. Да и строй – строем, помимо прочего егерей учили действовать россыпью, а смыкаться в основном перед атакой вражеской кавалерии или перед рукопашной схваткой с пехотой.

Или – при встрече с начальством. Что в солдатском представлении мало чем отличается от встречи с неприятелем.

Кое-кто из свиты покачивал головой. А то и втихомолку обменивались замечаниями. В армии всегда есть нечто от театра, и именно театрализованность воинского представления затрагивает вольных и невольных зрителей.

Хвалить Шеин не стал. Раз уж за проделанный поход не снизошел, то встречу вообще посчитал вполне закономерной своему положению и заслугам. Хотя умелой, тут ничего не скажешь.

Прошелся чуть вдоль строя. Позади вышагивали Клюгенау и спешившаяся часть свиты. Туда, обратно, как цыплята за наседкой.

Шеин вернулся поближе к карете и какое-то время стоял молча. Ширяеву пришло на ум, что так всегда и бывает. На одном конце – солдаты с офицерами, а напротив – грозным ворогом начальство с неизбежными штабными подхалимами.

– Егеря! – Показалось ли, нет, генералиссимус не сразу решил, как обратиться. – Представляю вам вашего нового полковника. Слушаться словно меня или самого государя. Послужили Петру Алексеевичу вы хорошо, надеюсь, теперь послужите еще лучше.

Из кареты вылез Олсуфьев. С перекинутым через плечо офицерским шарфом, словно не было недавнего разжалования.

Лицо нового полковника светилось плохо скрытым торжеством.

– Знакомиться не будем, – без приветствий заявил Олсуфьев. – Но через час всех старших офицеров прошу к себе на обед. Посидим, поговорим. Вспомним наш славный поход.

Шеин согласно кивнул и повернулся к карете, однако на его пути вырос фон Клюгенау:

– Прошу прощений. Где есть полковник Кабанофф?

Шеин скривился, словно услышал нечто весьма неприличное.

– Кабанов занят на строительстве Таганрога. Поэтому полком командовать больше не может, – отрезал воевода.

Клюгенау продолжал неподвижно стоять у него на дороге, и генералиссимусу пришлось обойти препятствие.

Следом за воеводой в карету запрыгнул его родственник.

Начальственный кортеж направился прочь, и только тогда в строю послышался глухой рокот. До этого изумление было настолько велико, что люди словно онемели.

Они ничего не имели против недавнего ротного. Просто в роли полковника его не представляли.

– Разойтись! Продолжаль занятий по ротам! – Клюгенау, может, и посматривал на солдат несколько свысока, однако настроение подчиненных чувствовать умел.

Послышались команды капитанов, и монолитный строй распался. Егеря потянулись прочь, только ропот не прекращался и даже становился громче.

– Позвольте обратиться, Дитрих Иоганович! – Ширяев не ушел вместе со всеми. – Как это понимать?

– Я есть сам ничего не знай. – Клюгенау выглядел, как всегда, бесстрастным, и только усилившийся акцент свидетельствовал о буре в душе подполковника. – Какой-то интрига.

– Дитрих! – В отличие от Ширяева, когда-то прошедшего армейскую школу, Гранье никаких чинопочитаний не признавал. – Я послан Петером в помощь Командору. Нет Командора, я возвращаюсь назад. Буду делать… как их?.. изобретений.

– Какой изобретений? – не понял Клюгенау.

– Не знаю. Исчо не вечер, – Гранье говорил по-русски почти грамотно. Хотя акцент все-таки был.

– Точно. Надо написать Петру, – загорелся Григорий. Но почти сразу угас. – Хотя пока дойдет… Тогда хоть Гордону. Пусть разберется, что тут происходит.

Гордон не был главой вооруженных сил. У них вообще не было номинального главы. Хотя авторитет бывалого шотландца стоял весьма высоко.

Клюгенау в подобные сферы был не вхож. Потому не знал, что предпринять. И вообще, допустимо ли офицеру протестовать против назначенного начальника?

Остальные ротные тоже подтянулись помаленьку.

– Господа! Я есть просиль вас продолжайт занятий, – напомнил фон Клюгенау. – Хотя скоро есть обед.

– Обед есть, да есть не хочется, – бросил Ширяев.

– Сегодня вообще постный день, – поддержал его один из капитанов.

Посты в походе не соблюдались.

– А ведь точно. Как я мог забыть? – поддержал его другой.

– Я буду готовиться к… как правильно?.. к отъезду. – В своей жизни Жан-Жак гораздо больше времени провел на море, чем на суше. Да и по суше гораздо чаще ходил в составе десантов, чем ездил. Это лишь в последнее время пришлось поколесить по бескрайней стране. – Исчо надо навестить Сорокина.

Клюгенау переводил взгляд с одного офицера на другого.

– Мы обязаны выполняй приказ. Но обед есть не приказ, – принял решение Дитрих. – Я есть послать гонца в Таганрог. Командор просить – что случиться, извещай его.

– Давайте я смотаюсь. Все равно не могу нести службу по болезни. Петрович выпишет освидетельствование, – предложил Ширяев. – В Крыму такой плохой климат.

На него посмотрели с завистью, а потом Клюгенау неожиданно для всех попросил:

– Пусть Петрович меня осмо… посмотреть. Так плохо себя чувствоваль. Их бин больной.

Он не понял, почему Ширяев улыбнулся последней фразе. А тот объяснять ничего не стал. Да и как объяснишь?

13. Флейшман. Брожение

Город бурлил. Я помнил его прошлогодним, только что взятым, когда часть домов была разрушена. На улицах кое-где еще лежали неубранные трупы турок, а уж всевозможного имущества, вернее, его недорасхищенных остатков, было разбросано столько, что пройти местами было почти невозможно.

Тогда я уехал довольно быстро и не видел дальнейших метаморфоз. Теперь Азов был отстроен. Дома стояли если не аккуратные, то целые. Крепостные стены больше не зияли прорехами. Только населения было маловато. Один гарнизон да те, кто решил попробовать счастья на новом месте. Торговцы, их семьи и прочий народ, готовый удовлетворить основные потребности служивого люда.

Теперь этот люд высыпал на узкие улочки, заполонил собой торговую площадь, даже местами выплеснулся за пределы крепостных стен. Доминировали стрельцы в разнообразных кафтанах, попадались и невзрачные мундиры городовых солдат. И только знакомых егерей нигде было не видать.

Еще перед Азовом мне рассказали об очередной истории, приключившейся с Командором. Включая его малопонятное отстранение от командования и назначение в Таганрог. Скорее всего, некто, не будем называть имени, решил присвоить себе лавры удачного предприятия. Вот Сергея и убрали, как говорится, с глаз долой.

Оказалось, поторопились. Бывшие в походе казаки порешили, что раз правды нет, то и делать здесь больше нечего. Под разными предлогами, а то и без них, лихие наездники потихоньку убрались по домам. Что до егерей, то они просто игнорировали нового командира. Приказы как бы выполнялись, однако лишь в тех пределах, которые не позволяли обвинить людей в попытке бунта. Во всем остальном вокруг полковника выросла стена. Его словно бы не было, а отличный полк, без сомнения лучший в армии, перестал представлять воинскую единицу. Или как там это называется у военных?

Шеин лично несколько раз приезжал к егерям, кричал, топал ногами, а как итог – понял, что ничего он тут не сделает.

И вроде бы все вернулось на свои места, Кабанов вновь стал командиром, егеря добились желаемого, но все-таки воеводе удалось отомстить. Если же точнее – напакостить. Вместо Коломны, куда полк должен был вернуться на зимние квартиры, Шеин послал его в Таганрог. Мол, раз Кабанов по совместительству назначен одним из строителей крепости и города, то только справедливо, если его полк будет при нем.

Флот тоже стал базироваться на Таганроге, и такимобразом в едва намеченном городе собралась добрая половина нашей славной компании. Другая – со мной в Коломне. Конечно, хотелось быть всем вместе, годы скитаний сделали нас родными, да только не прохлаждаться же мы прибыли в Россию!

Приходилось утешаться тем, что дела, точнее доставляемый груз, привели меня к друзьям. И уж несколько свободных дней мы по старой памяти сможем провести вместе. Потом – опять возвращение к родным пенатам. Помимо прочего производства я как раз замыслил строительство небольшой бумажной фабрики. Учитывая отсутствие конкуренции, вещь прибыльная. Пусть пока нет газет, но даже патроны требуют массу бумаги. Раз уж гильзы еще не скоро станут металлическими.

Я предвкушал грядущую встречу, а сам пока неспешно осматривал город. Сколько помнится, через сравнительно короткое время его вновь вернут Турции и лишь позднее смогут окончательно включить в состав России.

А может, и не вернут. Раз уж наша компания здесь. Победить Османскую империю у нас не хватит сил, да и нет особого желания. Но на проигрыш кому бы то ни было мы не согласны.

И все-таки стрельцов на улицах попадалось многовато. Не по-хорошему возбужденных, явно разгневанных, косящихся на мой наряд так, что я пару раз пожалел об опрометчиво затеянной прогулке. Вроде наоборот, в городе, где масса служивого элемента, европейское платье не должно вызывать неприятных ассоциаций. Тут же полное впечатление, будто что-то затевается.

Шеина в данный момент в Азове не было. Отослал Кабанова, затем – его полк, а теперь сам уехал. Только не в Таганрог, а в Москву. Не зря же он – один из тех, на кого Петр государство оставил. Следовательно, жить должен по возможности в столице. На окраины можно наведываться время от времени. Например, когда подчиненные татар с турками громят.

Наверно, я не очень справедлив к генералиссимусу. Просто относиться иначе к нему не могу. Раз он пошел против моих друзей, то для меня он поневоле враг. Или если не враг, то и не друг.

– Захватим, а что дальше? – донеслось до меня от одной из групп. – Обложат опосля как зверей. Да и солдаты… – И умолк на полуслове, покосившись в мою сторону.

Городские солдаты действительно старались не смешиваться со стрельцами. У каждого – своя судьба.

Но только что означает услышанное? Как мы установили общими усилиями, бунт стрельцов должен был произойти через год. В реальности к тому времени московских стрелецких полков уже не будет. Следовательно, не будет и бунта.

Не должно быть, но что-то назревало. Если я еще способен хоть что-то соображать. Или это в очередной раз выпускается пар? У русского человека в крови ругать начальство, без различия государственного строя и века на дворе. Но это не значит, что каждый раз наружу выбирается призрак баррикад!

Попавшийся на пути кабак манил, словно оазис в пустыне. Не предстоящей выпивкой – возможностью хоть на время исчезнуть с улицы и перестать ощущать на себе враждебные взгляды. Пить я как раз не хотел. Жарко же, черт побери!

Внутри было почти пусто. Лишь сидела в дальнем уголке пара солдат, не очень-то молодых, неряшливо одетых, ничем не напоминающих подтянутых егерей, преображенцев, бутырцев. Да чуть ближе – трое не то мастеровых, не то мелких купцов. Короче, людей штатских.

– Квасу, – объявил я выросшему передо мной целовальнику.

Он явно разочаровался заказом. Вот штоф бы при соответствующей закуске – дело другое. Тогда каждый начнет тебя уважать. Даже когда мордой в этой закуске заснешь. Притом уважение отнюдь не помешает при случае стибрить кошелек.

Шиковать я не стал. Не стоит казаться богатым, когда вокруг полно бедных. Вводить во искушение малых сих, потом самому жалеть об этом.

Так, заплатить чуть больше, чтобы целовальник из благодарности и в надежде на повторные чаевые был поразговорчивее.

– Послушай, что происходит в городе? Стрельцы повсюду разгуливают. Многие при оружии. – Сабли-то у стрельцов были при себе почти всегда, но тут большинство держало в руках знаменитые бердыши да пищали.

– Бузят потихоньку, – коротко отозвался целовальник.

Я налил себе из жбана полную ендову и залпом осушил ее до дна. Все-таки настоящий квас – великая вещь! В отличие от пива, он не расслабляет, не туманит мозги. Зато жажду утоляет похлеще любого из напитков. А уж перепробовал я напитков немало.

Я положил перед целовальником еще одну монету.

– Чем недовольны-то? Я слышал, их вообще распустить хотят. Или им служба нравится?

Монета исчезла со стола, а целовальник заметно подобрел:

– Какое «нравится»? Вот ежели как раньше, в Москве… Промыслы, месяц в году послужишь… Но и положение терять не хочется. Тут сразу податей столько будет – волком взвоешь. – Целовальник явно не знал, как ко мне обращаться.

Военным я явно не был. Но и на простого купца не тянул. Одет был в немецкое (точнее, французское) платье, при шпаге. Разве что под камзолом укрывал пару пистолетов. Но их целовальник видеть не мог.

– Пусть идут в новые полки. Там жалованье вроде даже больше. Нельзя же все сразу…

– Вчера бумага пришла, – наклонился к моему уху целовальник. – Все стрелецкие полки из Азова направляют к литовской границе. Польского короля поддерживать.

Я едва не выругался. Они там совсем охренели?! Решили же раскассировать, так чего теперь?

Справедливости ради, с набором солдатских полков по извечной привычке здорово проваландались, и только сейчас дело едва стронулось с места. Добавить время на учебу и прочее – получается, что кроме пяти знаменитых полков, включая Кабановский, выставить в поле некого.

– А роспуск? – вопрос был глуп, и я сам знал это.

– Задержали. Мол, сослужите последнюю службу и тогда идите на все четыре стороны.

А служба та может длиться и полгода, и целый год. Да еще лето потихоньку подходит к концу, и приказ отправляться невесть куда и месить в этом «где-то» грязь энтузиазма не вызывает.

Только кто когда спрашивал солдат, хотят они или нет? Даже мне подобная постановка вопроса кажется глупой.

– Так пойдут или нет? – Я выложил еще одну монету.

– Кто ж знает? Ходят, спорят, ругаются. – Целовальник вновь наклонился к моему уху и произнес совсем уж тихо, на самой грани слышимости: – Они бы, может, что и задумали, но тут солдат полно. Опять-таки поместная конница.

Гарнизонным солдатам со стрельцами не по пути. Привилегий у них нет, терять нечего. Приобрести тоже ничего не дадут. Служба тяжелая, но для бунта повод нужен. И желательно – лидер. Лидера нет, а защищать стрельцов солдаты не станут.

Насколько помню разговоры Кабанова, стрельцов в Азове меньше, чем солдат. Поэтому, может, обойдется.

Предупредить местного воеводу? Он без меня должен знать, что творится в крепости. Не настолько она велика. Вот Командор по соседству может ничего не знать.

Хотя что он тут сделает? Или угаснет само, или полыхнет так, что полетят потом глупые стрелецкие головы.

Мои высокогуманные соображения пропали намного быстрее, чем появились. Едва в кабак ввалилась целая компания в стрелецких кафтанах. Не люблю никчемные конфликты с откровенными хамами.

Не оскорбляю – придерживаюсь истины. Точно такими же хамами могут быть вельможи. Доза спиртного, сознание, что все позволено, да желание бить-ломать.

Сразу заметно стушевались купцы-мастеровые, постарались стать незаметными солдаты, умолк целовальник и даже вроде как-то сжался, уменьшился ростом и габаритами.

Ему-то что? Каждый клиент – прибыль. А компания всегда закажет больше, чем одиночка. Радоваться должен. Или относиться спокойно. Пора бы привыкнуть к любым буянам на такой работе. Но тут чувствовалось, что буйство может перехлестнуть через край и обрушиться на любого, кто окажется рядом.

– Вина! – гаркнул широкоплечий немолодой стрелец с растрепанной бородой и перебитым носом.

Вся компания, человек под дюжину, с шумом и гомоном расселась у двух стоявших рядышком столов.

Целовальник едва не бегом приволок здоровенную посудину с водкой, которую тут частенько называли хлебным вином.

– Закуски принеси. Там, хлеба, капусты, – пока разливали, поморщился стрелец с перебитым носом.

– Пожрать чего-нибудь, – вставил другой.

Порой тон гораздо важнее слов. Слова были обыденными, зато интонации откровенно вызывающими. Компании явно не хватало объекта для приложения злобы, которая бушевала в их душах.

Мне оставалось спокойно уйти. Страха я не испытывал. Насмотрелся на всевозможные хамоватые компании и в прежнем времени, и в нынешнем. Но пустой конфликт явно ни к чему. Как и излишнее привлечение внимания к собственной персоне. Тут словно с собаками – облают, а много ли чести быть облаянным?

Поспешный уход мог вызвать обратную реакцию со стороны стрельцов. Поэтому в их сторону я не смотрел, спокойно допивал квас и лишь потом собирался покинуть помещение.

– Тащи все сюда! А вон энтот заплатит! – донесся до меня излишне громкий перевозбужденный от собственного хамства голос.

Что-то неприятное зародилось в душе. Внешне я этого не проявил и вообще продолжал сидеть так, словно нахожусь в кабаке один.

– Ведь заплатишь? А? Эй, немец! К тебе обращаюсь!

Немцем я никогда не был. И уж тем более не собирался за кого-то платить. Шаровиков всегда достаточно. На всех не напасешься. Даже если бы хотелось.

Мне никогда не хотелось служить падению ближнего. Чужие деньги развращают. Соответственно, развращать кого-то грех. На моей душе других грехов висит достаточно.

– Эй! Немец! Чего молчишь, как немой? – Говоривший недобро засмеялся от примитивного каламбура.

Сразу несколько человек поддержали его. Но кто-то, понимавший веселье чуть иначе, торопя его, выкрикнул несколько непечатных эпитетов и гипербол. Так сказать, решил проявить знакомство с филологией.

Эх, не слышал он, как изощренно выражались наши ребята на палубах! А тут что? Столичный уровень. Чувство есть, но ни ума, ни фантазии. Я бы на его месте сгорел со стыда от собственного убожества.

– Глухой, да? – Над моим столом навис вожак с перебитым носом. С его повадками даже удивительно, что остальные кости целы. Насчет мозгов не говорю.

У человека трагедия. Левое полушарие ампутировали по болезни, а правого от рождения не было. Потому никакие сотрясения мозга ему не грозят.

– Месье, вы не находите, что довольно невежливо обращаться к человеку, которому вы не представлены? – Я намеренно выражался на французском. Английский не распространен, стрельцу точно не знаком. А так – может, поймет.

Внутри было неприятно, как бывает порой перед схваткой. Тем более такой бессмысленной.

Стрелец не понял и французского. Руки потянулись к моему камзолу, да так и застыли.

Когда не понимают слов, приходится подыскивать более наглядные аргументы.

– Ша, парниша! Щас пообедаешь без помощи рта! – Я постарался, чтобы в моем голосе прозвучал одесский акцент.

Правда, мне никогда не доводилось бывать в этом славном городе. А стрелец, по понятным причинам, даже не подозревал о его грядущем существовании. Совсем как те арканарские штурмовики, которые понятия не имели о грузовом вертолете на холостом ходу.

Зато упершийся прямо в живот взведенный пистолет был моему противнику явно известен. Как и цели, для которых он служит. Иначе, с чего недавно такое красное лицо с переломанным носом вдруг заметно побледнело? Загар и тот словно исчез. Но южный загар никогда не славился своей долготой. Сходит обычно еще до зимы. В крайнем случае – до Нового года.

Пуля в лоб, конечно, надежнее, если лоб не чугунный, однако в живот – мучительнее. Учесть состояние медицины, антисанитарию и прочее – шансов выжить весьма немного.

Всегда поражало, как самые глупые и упертые люди вдруг начинают все сознавать и понимать, едва речь заходит об их жизни. А может, я не совсем прав, и стрелец не был таким идиотом, каким показался мне сначала. Мало ли в каком обличье мы предстаем перед чужим взглядом!

Прочие члены компании оставались сидеть. Одного стрельца, с их точки зрения, вполне хватало, чтобы вытрясти из случайного немца деньги, а будет сопротивляться – тогда и мозги. Другой оборот событий в их головы не приходил.

– Чего бузите? – Киношные выходы на улицу с прижиманием ствола к боку заложника наяву могут быть опасными. Как влепит кто-нибудь бердышом сдуру, не пожалев товарища! Ну, успею я его застрелить. А вдруг он не товарищ им вовсе? – Шум подняли, бунтовать собираетесь. А того не ведаете, что уже за егерями давно послали. Сколько отсюда до Таганрога? Ходить они умеют. Вот подойдут через часок и как устроят побоище! Они татар и турок били. Вы им – раз плюнуть.

После возвращения Кабанова из рейда мнение о его солдатах поднялось высоко. Сами участники всячески расписывали собственные подвиги, преувеличивали силы врагов. Факт, что отряд вернулся не только с небольшими потерями, но и с хорошей прибылью, заставлял поверить в воинские байки. Как наши пиратские подвиги стократно преумножались молвой и представляли нас в ореоле непобедимости, и это в свою очередь заставляло обмирать сердца врагов. Даже если реально они были сильнее нашей крохотной эскадры.

Так и здесь. Стрельцы могли заводить себя, расправляться в мечтах со всеми явными и кажущимися врагами, но при известии о нашествии егерей запал куда-то делся.

– Мой вам совет: не будите лихо, пока спит тихо. Не плюй против ветра, когда ветер давно превратился в ураган. Хотите воевать – поступайте в солдаты.

Нет – вам дана возможность жить мирно. Так живите, пока головы не полетели! Цыглер тоже ерепенился. И где он сейчас? Хотите отправиться следом?

От агрессивности моего собеседника не осталось и следа.

– Васька! Ты скоро? – окликнул его кто-то из компании.

– Немец понравился?

Последнюю фразу сопровождал недружный смех. Кто-то из нетерпеливых поднялся, желая помочь разобраться со мной побыстрее. Раз вопреки ожиданиям у одного не получилось.

Васька повернулся к приятелям, на мгновение позабыв про наставленный на него пистолет:

– Тихо вы! На Азов егеря идут!

И в кабаке на самом деле стало тихо.

Я спокойно поднялся, спрятал под камзолом пистолет и направился к выходу. Уже у двери остановился.

– Я все понимаю, мужики. Но вы же у себя дома не будете терпеть бардак. А страна тоже дом. И хозяин у нее есть. Не перли бы вы против. Бесполезно.

Не знаю, поняли ли они мою краткую речь. Хотелось бы…

14. Компания

– Застращал, говоришь? – веселился Командор.

За смехом он даже забывал затягиваться трубкой, и последняя давно погасла.

– Не застращал, а облагоразумил, – наставительно отозвался Флейшман, важно и потешно приподнимая указательный палец.

Присутствующие вновь засмеялись. Здесь собрались все свои. Кабанов, Ширяев, Сорокин. Не хватало лишь Гранье, но канонир воспользовался затишьем и пару дней назад умчался в Коломну, проверять, как обстоят дела с литьем новых пушек и все ли в порядке с пороховой мельницей. С ним отправился Петрович. Женевьева, жена Ярцева, должна была скоро родить, и шкипер еще до своего отправления в дальнее плавание просил врача побыть это время рядом. Акушерки, вернее, повивальные бабки были, а доктор по нынешним временам – редкость. Где они с Юрием разминулись – кто знает? Один сплавлялся по реке, а другой мчался по суше.

– Гроза пиратских морей Флейшман напоминает заблудшим душам о возможном приходе своих товарищей. Вот уж никогда не думал! – покачал головой Ширяев.

Ему хотелось повидать жену и детей, но помимо семьи у каждого мужчины обязана быть работа. И обязательно друзья. Те, с которыми прошел все огни и воды и которые давно стали частью тебя.

– Век живи, – усмехнулся Сорокин.

– Флотом надо было пугать, флотом, – подсказал Ширяев.

Он вновь стал патриотом своей нынешней части, однако в глубине души жалел о временах лихих походов по флибустьерскому морю. Покачивающаяся палуба под ногами, флаг с кабаньей мордой над головой…

– Нынешним флотом только пугать, – вздохнул Сорокин.

Он, напротив, был не слишком доволен своей судьбой. Морской спецназовец – не моряк. Да и помимо корабельных дел есть столько интересной и полезной работы… Моряков Петр рано или поздно все равно найдет.

– Заступить им путь к Москве, – Гриша говорил по инерции. Еще не понял, что разговор потихоньку стал отходить от веселья.

И сам осекся, понимая главное.

– Какой идиот там, – Кабанов показал куда-то наверх, – решил переиграть? Договорились же – разогнать здешнюю шелупонь к чертовой матери! Из янычар никогда не сделать настоящих солдат. Так зачем вводить их во искушение?

– Может, хоть теперь начнут понимать, – вставил Флейшман. – Воевода должен доложить о последствиях.

– Как бы последствия боком не вышли! – вздохнул Кабанов. – И вообще, пора заканчивать с этой войной. Пока турки под впечатлением рейда. Боюсь, как бы вместо этого нас не послали следующей весной Керчь брать.

В этом году было поздно. Основная часть войск находилась далеко. Пока подтянешь осадную артиллерию, пока подойдет пехота…

– Могут. Насколько понимаю, Петру не терпится продемонстрировать величие флота. Победу морскую одержать, – кивнул Сорокин. – А то, что на берегу моряков не воспитаешь, в расчет не принимается. Как и то, что корабли гниют на глазах. Дерево сырое, никуда не годное. Да и сделаны большинство тяп-ляп. Не флот, плавающая посуда. А денег вбухано при пустой казне…

– Ладно. – Командору надоели бесконечные разговоры. Все равно морское дело было настолько сильной страстью Петра, что давать ему советы отказаться от флота было бесполезно. – В кои-то веки собрались, и опять об одном и том же. Юра, расскажи лучше: как у тебя дела?

– Не у меня, а у нас. – Дороги разошлись, но все продолжали чувствовать себя членами одной команды. И в свободное время на производстве бывали практически все.

– Хорошо, у нас, – кивнул Командор.

– У нас хит сезона. Небывалое – бывает…

Флейшман удалился в коридор, куда перед тем подручные занесли пару продолговатых и тяжелых мешков. Когда он вернулся, торжественно неся один из мешков на руках, лицо его светилось откровенным торжеством.

– Неужели?.. – продолжать Кабанов не стал.

– Оно, – подтвердил Флейшман, извлекая наружу ружье с большим барабанным магазином.

– Ну-ка, – Сергей властно взял оружие из его рук.

Длинное, с креплением для штыка под стволом, барабан откидной и для скорости перезарядки, и дабы не слишком нарушать жесткость конструкции. Удобный приклад. Курок, чем-то напоминающий кремневые мушкеты и фузеи.

Палец Командора взвел курок, и барабан провернулся, совмещая очередную камору со стволом. Немного туговато, но не беда.

За предводителем потянулись остальные. Воочию плоды совместного изобретательства видел лишь Сорокин, частенько мотавшийся в Коломну по вопросам конструкции и изготовления боеприпасов.

– Сколько?

– Пока дюжина. Что вы хотите с нынешним уровнем производства? На каждое столько времени уходит… Нарезной ствол, поворотный механизм, а металлургия, между прочим, не ахти. Конструкция, конечно, не очень надежная, но кучность выше даже наших штуцеров. И барабан за десяток секунд расстрелять не проблема. Проблема боеприпасы достать… – Тут Флейшман не смог сдержать виноватой улыбки. – Я, правда, скупил всю ртуть где только можно. Но и доставать ее трудновато, и капсюли никак на полный поток поставить не можем. Хоть без взрывов пока обошлось. В общем, на каждый ствол могу выделить пока по полсотни выстрелов. Отсутствие осечек не гарантирую. Пока.

– Главное – почин. – Командор ласкал ружье словно женщину, а Сорокин с Ширяевым ревниво смотрели, когда же он передаст оружие им. – Все равно всю армию перевооружить не сможем. В самом лучшем случае – охотничьи и стрелковые команды в первых полках.

Под первыми подразумевалась все та же пятерка наиболее надежных полков. Потешные, Бутырский, Лефортов, Егерский.

– Точно, что в лучшем. Я прикинул – даже если казна без задержек заплатит, штук шесть в месяц пока предел. И то не прямо сейчас, – сообщил Юрий.

– Значит, через три года будет около двухсот штук, – прикинул Командор. – Действительно, только на мой полк.

Он передал ружье Ширяеву, а сам наклонился над мешком и извлек кожаный подсумок с патронами. Гильзы были бумажными, однако донышки – металлическими, и пули не уже привычные шарообразные, а конические с нарезами.

– Где-то так, – согласился Флейшман. – Хотя на три года вперед заглядывать рано. Может, удастся как-то расширить это дело. Я уже место для бумажной фабрики присмотрел и патенты соответствующие выправил. Чтобы ни от кого не зависеть. Винниус обещал мне хорошего мастера найти.

– Чувствую, подгребешь ты под себя всю местную промышленность, – качнул головой Командор.

– Только половину. Демидовы Урал к рукам прибрали. Теперь не выпустят. Надо будет с ними кооперироваться. Они пусть добывают, а делать буду я, – не без некоторого самодовольства сказал Флейшман. – Зря, что ли, на родину плыли? Слушай, может, ты всю Швецию завоюешь? Там, говорят, такие руды!

– И Латинскую Америку в придачу, – кивнул Командор.

– Зачем Америку, блин? – вступил Ширяев.

– А каучук? Генератор есть, изоляцию делать не из чего. Еще бы придумать, как этот каучук обрабатывать и, главное, как сюда доставлять. Надо с Испанией торговлю налаживать.

– А для этого – захватить Константинополь. Чтобы вокруг Европы не мотаться, – подхватил Сорокин. – Короче, прибрать к рукам весь мир и тогда уж обеспечивать всеобщее техническое благоденствие.

Никакого осуждения или издевки в словах спецназовца не было. Разве сожаление, что задача слишком сложна и вряд ли осуществима. Людей не хватит, не говоря уже о времени.

И диссонансом прозвучали слова Командора:

– Я же не главнокомандующий. Даже не генерал. Мне полка вполне хватает. Лучше, чем строить планы, давайте пойдем ружьишко опробуем.

Разве можно отказаться от такого предложения?

– Только патронов хоть немного на развод оставьте. Новая партия когда еще будет, – честно предупредил Флейшман. – Кузьмин мне обещал изготовить их побыстрее, но что-то сомневаюсь…

15. Судьба

Сомневался Юрий зря. Николай был человеком основательным. Каждый человек обязан внести собственную лепту в общее дело. Раз уж решил остаться на берегу, то должен заниматься чем-то полезным. Случись на южных рубежах бой, и что, ребята останутся без патронов?

День был субботний, канун единственного выходного, и Николай старался успеть сделать побольше. А тут еще вечером прямо в цех (какой там цех, небольшое помещение) заглянул Ардылов. Остальные современники больше привыкли работать головой, Сорокин находился в Таганроге, и посоветоваться о делах практических токарю было больше не с кем.

Разговор насухую старые приятели представляли себе плохо. У Володи с собой был полный штоф одного из последних изобретений – очищенной при помощи угольного фильтра водки. Кое-какую закусь токарь принес с собой. Да и Кузьмин не голодал. Решив поработать подольше, он, соответственно, запасся продуктами для ужина. Сало, хлеб, прошлогодняя квашеная капуста, рыбка. Одним словом, вполне приличная еда. Тем более для человека, не слишком избалованного и привыкшего часто обходиться без горячего.

Правда, Кузьмин вначале посмотрел на штоф с некоторым сомнением, а потом махнул рукой:

– Ладно. Мы по чуть-чуть. Все равно ужинать скоро пора.

Привычный самообман мужчин, хотя долгий опыт должен свидетельствовать, каким количеством иногда оборачивается пара совместно распитых рюмок. Или, в более поздних когда-то родных временах, – бутылка пива.

Потом показалось, что сидеть и пить вдвоем, когда помощники Кузьмина скромно жуют всухомятку, как-то не по-русски. Пригласили и их. От одной чарки ничего не будет, а настроение сразу поднимется.

Водка была крепкой, градусов за шестьдесят, однако штофа на пятерых оказалось мало. Хорошо, у Кузьмина тоже кое-что было в заначке. Не очищенный, однако в определенном состоянии все равно что пить. Главное, чтобы чарки долго не пустовали.

Ардылов, как оказалось, пришел уже слегка на взводе. Поэтому устал раньше всех и сделал попытку задремать в углу. Кузьмин тщетно пытался разбудить бывшего соплавателя, потом махнул рукой и поручил двоим из помощников отволочь токаря до дома.

Самогон тоже закончился, как перед тем кончилась водка. Зато оставалась работа, и посетившая мысль, что там, на юге, ребята останутся без патронов, заставила Николая вернуться к работе. Последнего помощника, правда, пошатывало, зато согревала душу мысль, что унесшие Володю обязательно вернуться с добавкой.

Когда дверь отворилась, Кузьмин сначала решил, что это и есть долгожданные носильщики. Обернулся – и невольно застыл.

В цех вошли Наташа и Юля. Обе одетые в богатые платья, уже потому не очень подходящие к царившему в цеху легкому беспорядку. А тут еще остатки закуски в углу…

Ладно. Когда покойный ныне механик застукал за подобным же делом, было намного хуже. Даже списать хотели, и только вмешательство деда позволило избежать фатальных последствий. А тут всего лишь женщины Командора. Да хоть бы и он сам!

Не в том смысле, что Кузьмин не боялся бывшего предводителя пиратов, а в том, что не государственная работа. Да и не чужие они. Отругал бы как следует, но прогонять-то не стал бы.

– Дядя Коля, вы Ардылова не видели? Сказали, что пошел к вам, – мило произнесла Юленька.

– Так он это… Посидел, поговорил и домой пошел, – уточнять, в каком именно состоянии пошел приятель, Кузьмин дипломатично не стал. Надо будет – сами увидят. – А что вы хотели?

Надо было бы предложить присесть, но в цеху не имелось мебели под дорогие платья.

– Понимаете, из наших в городе никого больше нет. Все в разъездах, все заняты, а мы к Сереже съездить хотим, – призналась Наташа. – Юра нас с собой не взял, сказал, что поедет кругами, а одним добираться как-то не очень.

– Наймите кого-нибудь. – Кузьмин относился к бывшим стюардессам с симпатией, как относился бы к дочерям, если бы они у него были, однако даже ради них не мог забросить работу. Путешествия нынче долгие.

Женщины прекрасно поняли недосказанную мысль. Сами не раз думали об этом. И выход был давно найден. Оставалось лишь претворить его в жизнь.

– А если на дирижабле, дядя Коля? – переглянувшись с подругой, невинно предложила Юленька. – Все равно никто его не использует. Да и вам была бы практика. С вашим умением за день долетим.

– На дирижабле? – потер щетину Кузьмин.

Мысль показалась заслуживающей внимания. Как заполнить баллон, он прекрасно знал, нужные вещества имелись. Вот только с топливом были проблемы. Взятого с собой еще из Вест-Индии подсолнечного масла было мало, посаженные подсолнухи еще не выросли и тем более не дали урожай, и еще в том году все сообща решили использовать летательный аппарат в крайнем случае. До тех пор, пока не появятся запасы топлива.

Но девочки смотрели с таким ожиданием, а алкоголь настолько туманил мозги, что Кузьмину невольно подумалось: а почему бы и нет? Если лететь вчетвером, с Ардыловым в качестве механика, то топлива удастся взять много. В один конец точно хватит. И на полдороги назад, может, останется. Если же удастся использовать попутный ветер…

Да и придумается еще что-нибудь. Нет подсолнечного масла, подойдет конопляное. Потянет как-нибудь.

– Полетим, обязательно полетим, девочки! – заявил Кузьмин. – Только дождемся приезда Петровича, чтобы точно знать: куда? К родам Женевьевы он точно будет. Может, и Валера приедет. Подскажет, как лучше лететь. Я же не штурман, могу заблудиться…

– Дядя Коля!.. – В восторге от неожиданно легкой победы женщины дружно бросились Коле на шею.

Вырываясь из сдвоенных объятий, бывший рулевой ненароком заметил последнего из помощников и стал стремительно трезветь.

Что такое гремучая ртуть, Кузьмин знал достаточно хорошо.

– Держи, мать твою! – рявкнул он.

Понял ли кто, к чему относилось восклицание, осталось неизвестным…

– Ну, кто так ползет? Вас же за версту видать!

Охотники – охотниками, однако Кабанов хотел подготовить весь полк к самым разнообразным действиям. Пусть пока дело решают сомкнутые строи и дружное выполнение команд, обстоятельства меняются. Против кавалерии в одиночку не выстоять. А против пехоты скрытное приближение может вполне пригодиться. Если потребуется – с последующим образованием строя.

И вообще, воевать классическими для этого времени трехшереножными линиями Кабанов не собирался. Вот колонна для атаки, пока никому не известная, – дело другое. В оптимальном случае – довольно разомкнутая, чтобы через переднюю шеренгу могла выдвинуться вперед следующая с заряженными ружьями, а после ее залпа – другая. Этакий вариант атакующего переката. Ничего другого не позволяло имеющееся оружие. С другой стороны, при атаке каждая последующая партия стрелков будет выбегать из порохового дыма. Достаточно большой интервал уменьшит вероятность вражеских попаданий, все-таки солдат во всех армиях обучают не индивидуальной, а залповой стрельбе. И даже завершение атаки, штыковой удар, придется не вдоль всей неприятельской линии, а на определенные участки. И прорвать их, по всем расчетам, не составит труда. А там уже громить разорванное построение и в хвост, и в гриву…

– Вот как надо! – Кабанов никогда не гнушался показать правильное выполнение упражнения.

Даже до знаменитых кубанских пластунов было века полтора, потому обучать подобным элементарным, с точки зрения иных времен, приемам, было просто некому.

Командор старательно прополз ужом метров тридцать, встал и спросил:

– Все поняли? Предупреждаю – от скрытности может зависеть ваша жизнь. Рота! Ползком поочередно…

Егеря дружно рухнули на землю. Каждое отделение было с самого начала разбито на звенья, те в свою очередь – на пары. Последнее – исключительно чтобы при действии в рассыпном строю хотя бы у одного из двоих был заряжен штуцер.

– Вперед!

Одни звенья ползли, другие их прикрывали, затем первые останавливались, условно целились, а перемещались вторые. И так перекатом от укрытия к укрытию до самого момента или обстрела, или внезапного броска.

– Чуть получше, но недостаточно. Капитан! Гоняйте людей, пока травинка не шелохнется! Или до обеда, – Сергей невольно вспомнил старую армейскую хохму.

Легким шагом, подтянутый и стройный, он двинулся дальше.

Летние месяцы надо использовать целиком. Пусть в его распоряжении не армия, однако порой один своевременный удар небольшими силами в состоянии изменить ход сражения. Как знаменитое движение с последующей атакой бригады Румянцева под Гросс-Егерсдорфом.

Во второй роте солдаты отрабатывали штыковой бой. Еще дальше звучал барабан, и под его перестуки солдаты выполняли всевозможные перестроения. Это потом слово «шагистика» станет звучать пренебрежительно. Пока же без нее элементарно не обойтись.

Пока обошел все роты, время приблизилось к обеду. Последними на поле были охотники. Но у них программа была несколько иная. Одни учились метать в цель ножи, другие отрабатывали различные приемы боя без оружия, наконец, в отдалении полдюжины лучших стрелков старательно учились обращению с новым барабанным ружьем.

– Продолжайте занятия, – Кабанов махнул Ширяеву рукой. Мол, обойдемся без чинов.

Не без удовольствия принялся наблюдать за ходом занятий. Но помимо вполне понятных чувств опытный Ширяев уловил еще нечто, явно скрываемое от посторонних.

– Дурные вести, Командор? – Ширяев только в самых официальных случаях обращался к командиру по званию. В основном предпочитал или по прозвищу, или по имени. По прозвищу чаще. Это было напоминанием о тяжелых, но, при взгляде из настоящего, не самых худших временах.

Памяти свойственно окрашивать прошедшее в романтическую дымку. Хотя какая на море может быть романтика?

– Нет. Как и хороших. – Кабанов инстинктивно полез за трубкой, с огорчением повертел ее в руках и спрятал вновь.

Раз уж остальные в данный момент обходятся без перекура, то негоже командиру быть исключением.

– Тогда что же?

Ширяев подсознательно ждал, что Командор отшутится или уйдет от вопроса, однако, вопреки ожиданиям, Сергей тихо произнес:

– Сам не пойму. Вторую неделю что-то гнетет. Как будто должно случиться нечто нехорошее. А то и уже случилось, и лишь мы в этих краях ничего не знаем.

– Вроде бы все… – начал Григорий.

– Знаю, – перебил его Командор. – Стрельцы отправлены в Москву без всякой дембельской службы. Турки ведут себя тихо. Князь-кесарь к нам претензий вроде бы иметь не должен. И все равно неспокойно на душе. Может быть, просто устал. Хочу к своим. Побыть с ними, отдохнуть.

Как ни живи службой, но иногда так хочется навестить свой домик в Коломне!

– Я тоже, – признался Ширяев. – Маратика увидеть, Сергея… – Своего второго сына Григорий назвал в честь командира.

Помолчали. Потом Командор встрепенулся и произнес:

– Давай сегодня позовем Костю и Валеру. Посидим, вспомним былое. Глядишь, легче станет.

Он стоял спиной к городу, поэтому не видел того, что первым заметил Ширяев. Зато сразу обратил внимание, как глаза Валеры сузились, пытаясь что-то разглядеть.

– Кто там? – оборачиваться Командор не стал.

– Не пойму. Скачут двое. Один – явно казак, а второй… – Ширяев напрягся еще больше. – Вроде Петрович. Но не уверен.

– Петрович? – Кабанов мгновенно совершил полоборота. – Откуда ему взяться? Он же…

Лицо бывшего флибустьера чуть дрогнуло.

К ним действительно галопом несся Петрович. Врач не жаловал верховой езды, и уже сам факт заставлял поневоле заподозрить что-нибудь плохое. Да и вид у Петровича был такой, словно он минимум дней десять только и делал, что стремительно мерил километры без остановки на отдых. Не верхом, так в возке. Выматывает не хуже.

Врач подскакал, кое-как остановил коня, сполз с него и выдохнул:

– Мне сказали, что вы здесь. Вот, пришлось взять лошадь.

– Что случилось? – тихо вымолвил Командор.

Похоже, эту фразу ему хотелось прокричать.

Петрович как-то замялся. Можно спешить изо всех сил, а потом не находить слов для передачи дурных известий.

– С Женевьевой? – спросил Кабанов про жену Валерия, тут же понял: не угадал, и глаза его вдруг стали большими. – Что?!

Часть вторая Перепутья

1. Сэр и не только. Разные страны

В камине умиротворенно горело пламя. От этого в кабинете было уютно, особенно при взгляде за окно. Там моросил мелкий противный дождь, вызывал желание забиться куда-нибудь и не выглядывать, навевал сонливость и лень. Но живой огонь вставал на пути меланхолии, не давал впасть в сплин, призывал к спокойным и взвешенным рассуждениям.

– Его Величество, как вам, конечно, известно, нашел время лично встретиться с царем… – Лорд-канцлер задумчиво вертел бокал дорогого стекла, любуясь рубиновыми переливами выдержанного вина. – Могу также сказать, что встреча состоялась во многом благодаря вашей беседе с королем и высказанным замечаниям о переменах в России.

Лорд Эдуард благодарно склонил седую голову. Выносить подобные дела на суд палаты лордов и уж тем более – палаты общин было глупо. Только личные встречи с Его Величеством и теми людьми, которые вершат в данный момент политику великой державы. А во многом и судьбы остального мира.

Важное всегда должно оставаться тайным. Только тогда можно быть уверенным, что никто вольно или невольно не испортит проводимую игру.

Оставалось лишь наметить ее общие правила.

– Надо сказать, царь Петр произвел определенное впечатление на Его Величество. Работящ, не гнушается любой работой. Вместе с тем стремится изменить свою страну, сделать ее более приемлемой для остального мира. И при этом сам остается варваром, в самом прямом значении слова, – так же не спеша продолжал лорд-канцлер.

– Я все это имел честь докладывать, – напомнил, воспользовавшись паузой, Эдуард. – Как и о наиболее значительных или влиятельных лицах из его окружения. По возможности – с достоинствами и недостатками каждого по отдельности. Некоторые из них приехали в Европу вместе с Петром. Другие остались дома.

Лорд-канцлер кивнул, сделал небольшой глоток вина, посмаковал изысканный букет и лишь тогда произнес:

– Его Величество просил передать, что очень благодарен за ваши замечания и ценные наблюдения. Равно как и за привезенную вами машину, которая несомненно найдет применение у многих промышленников и горняков. Даже удивительно, как среди всеобщей дикости вдруг рождается творческое вдохновение.

Последнюю фразу он сопроводил легким движением руки, давая понять, что прекрасно помнит о нахождении чертежей среди древних сокровищ и сказал так ради изящности оборота.

Бокал последовал на столик, и лорд-канцлер взялся за колокольчик. Вышколенный слуга немедленно явился на звонок и застыл изваянием в ожидании распоряжений.

– Джон, принеси трубки.

Не пошло и пяти минут, как Джон вновь вошел в кабинет. На этот раз в его руках был поднос с двумя дымящимися трубками.

Джентльмены не спеша затянулись и продолжили беседу.

Преамбула завершилась. Теперь настал черед переходить к основной части, ради которой состоялась встреча.

– Остается определиться, как нам отнестись к затеянному Петром, – первым сформулировал проблему Эдуард.

– Совершенно верно… – Лорд-канцлер исчез в клубе дыма и лишь через какое-то время продолжил: – Думается, отношение должно быть двойственным. В данный момент мы не заинтересованы в развале Московского царства. В последнее время оно стало активно влиять на Польшу, таким образом не давая укорениться там Франции. Турция также является союзницей Его Величества Людовика, поэтому отвлекающая султана война в определенном смысле нам полезна.

Французский король был противником в только что закончившейся войне, наверняка будет таковым же в следующей, но правила хорошего тона заставляли говорить о венценосном враге исключительно с уважением.

– Никакой помощи на государственном уровне мы оказывать, разумеется, не станем, однако не будем возражать, если некоторые наши подданные в частном порядке наймутся на русскую службу. Кроме специалистов по металлургии. Нам ни к чему, чтобы русские искали у себя руду. Тем более – овладевали тонкостями литья металлов. – Лорд-канцлер вопросительно посмотрел на собеседника, все ли тот понял, дождался легкого кивка и продолжил: – Более того, мы не станем возражать, если царю Петру удастся захватить небольшой, – он подчеркнул интонацией размеры, – участок побережья на одном из морей. Это сделает более удобной торговлю с Московским царством, следовательно, послужит пользе Англии.

– На одном? – уточнил Эдуард.

Вначале он думал, будто речь может идти исключительно о Черном море.

– Как вы понимаете, порт на юге нам просто не нужен, – подтвердил догадку лорд-канцлер. – Дорога оттуда в первую очередь ведет в Австрию, Испанию, Францию. Уже потому для нас она не только бесполезна, но даже вредна. Другое дело – Балтика. Небольшой клочок земли с портом, откуда мы могли бы вывозить пеньку, деготь и прочие необходимые вещи, а также продавать свои товары. Путь до Архангельска тяжел и неудобен.

– Следовательно, желательно подтолкнуть Петра в этом направлении? – вопросительно посмотрел на лорда-канцлера посланник в России.

– Позднее. Когда судьба Испании будет окончательно решена. Или же решение будет отложено на некоторое время. Не скрою, многие заинтересованы в торговле с Россией.

Швеция все еще оставалась союзницей. Но цель любой войны заключается не только в победе над врагом. Не менее важно суметь ослабить друзей. Союзники меняются, и только Англия остается. Англия и ее интересы.

Оба лорда прекрасно понимали это, и если Эдуард иногда что-то уточнял, то лишь стремясь узнать, до каких пор надо давать волю Петру и в каком месте его потребуется остановить.

– Я думаю, что в нынешнем состоянии войска Петра не смогут одолеть шведскую армию. Опыт войны с Турцией наглядно показал, что московиты умеют воевать исключительно числом, буквально подавляя противника. Да и то, одна взятая крепость за столько лет – небольшой результат, – прокомментировал Эдуард.

– Это уже их проблемы. Сумеют одержать победу и отвоевать небольшую, – лорд-канцлер вновь подчеркнул прилагательное, – территорию у моря – хорошо. Нет – шведы все равно выйдут из войны несколько ослабленными. Дела у наших союзников идут не блестяще. По нашим данным, казна у них почти пуста и еще одной войны государство не выдержит. Мы ни в коей степени не заинтересованы в разгроме Швеции. Но, судя по вашим словам, разгром ей не грозит. А финансовые и территориальные потери могут пойти только на пользу.

Как потери могут пойти на пользу, уточнять хозяин кабинета не стал. Правильный ответ – кому на пользу, но не все же говорится прямо! Даже среди своих.

– Но повторюсь: если Петра постигнет неудача, страшного ничего не произойдет. Выход Московского царства к морю для нас был бы желателен, но отнюдь не обязателен. И все это должно произойти попозже. Не сейчас.

Транзит через шведские земли увеличивал стоимость товара. Что касается Польши с ее традиционным извечным бардаком, то об использовании ее территории было смешно говорить.

– К счастью, – продолжил лорд-канцлер, – в любом случае стать мировой державой государство Петра не сможет. С этой стороны мы можем быть спокойными. Остается вопрос де Санглиера с его друзьями и знаниями. Отказ перебраться в Англию вызывает огорчение. Мы могли бы пообещать Командору гораздо больше. Хотя предложенный им вариант тоже неплох. В том случае, если все новые изделия будут своевременно появляться у нас. В этом заключается одна из главных ваших задач, как посланника Его Величества при Московском царстве. Любыми путями заставьте де Санглиера служить на благо Англии. Любыми. Со временем, я думаю, мы сможем даже назначить ему постоянную ренту. А пока – подобрать пару хороших мастеров ему в помощь. Вам же предоставляются самые широкие полномочия. Главное – это результат. Его Величество очень надеется на вашу предприимчивость и опыт. Возвращайтесь, и будьте добрым гением и наставникомКомандора во всем. И я, и Его Величество уверены: вы обязательно справитесь.

Лорд Эдуард склонил голову, безмолвно благодаря за оказанное высокое доверие.

2. Барабан

Снег покрывал землю белым саваном. Беспросветно-серое небо повисло так низко, что ощутимо давило на плечи, грозило разродиться очередным снегопадом. Да только что такое снег? Всего лишь замерзшая вода, падающая с небес.

Трубка в очередной раз погасла. Во рту от непрерывного курева стояло непонятно что, и в то же время хотелось курить опять и опять. Пришлось выбивать, лезть за кисетом, наполнять, уминать, раскуривать… Хоть какие-то действия, давно ставшие машинальными, не требующими ни мыслей, ни усилий.

На усилия Командор был неспособен. Он сидел на лавочке перед домом, почти не обращая внимания на творившееся вокруг. Камзол распахнут, шляпа позабыта невесть где. Даже неизменная шпага осталась дома. Наверное. Командор впервые за последние годы не замечал ее отсутствия.

– Господин полковник, шли бы вы в дом. Замерзли уже, – голос Васьки с трудом проник в сознание.

Командор машинально взглянул на денщика и вновь припал к трубке. Даже затяжки были неглубокими, словно и на это нехитрое действие не оставалось сил.

– Обед таки готов. Поели бы? Который день не емши, – не отставал Васька.

Это он приукрасил. Что-то Кабанов вроде бы ел. Когда-то.

– Хоть немного, господин полковник.

Вот же пристал! И не отвяжется ведь!

Может, и в самом деле пообедать? Все равно же не отстанет, репей! Да и вроде надо…

Все так же безмолвно Командор поднялся с лавки. Сделал он это с видимым трудом, словно вдруг превратился в беспомощного старика. Денщик аккуратно поддержал хозяина за плечи, подсознательно ожидая окрика или выговора за такую заботу. Но то ли Кабанов не заметил помощи, то ли на ругань не хватало сил. Злость тоже требует определенной энергии. Хотя бы душевной.

В доме Сергей все же освободился от Васькиной опеки и самостоятельно добрел до столовой. Осторожно сел на стол, положил в очередной раз погасшую трубку и застыл, глядя в одному ему ведомые дали.

Васька лично, не прибегая к помощи служанки, стал торопливо водружать на стол горшки и тарелки. Вдруг вид толстой негритянки навеет на хозяина определенные воспоминания и все труды пойдут прахом? Да и трудно ли самому?

Соленые грибы, квашеная капуста, хлеб, сало, холодная рыба, икра, горшок дымящихся ароматных щей. Хорошо, хозяин в повседневной жизни неприхотлив и не требует подавать на золоте и фарфоре, как, сказывают, некоторые баре.

– Поешьте горяченького. Холодно на дворе. Чай, не лето.

Как ни странно, Кабанов действительно почувствовал, что его немного трясет. Словно он весь промерз изнутри.

– Водки, – в последнее время Командор говорил так мало, что голос был хриплым.

Васька сразу схватил графин и плеснул в чарку так, как любил хозяин: строго на один глоток. Чарку Кабанов взял, однако надолго застыл с ней, словно думая, стоит пить или нет.

Наконец опрокинул в себя огненную жидкость, как простую воду, звучно поставил чарку на стол и потянулся к трубке.

– Закусите, господин полковник, – жалобным голосом, так не вязавшимся с его внешним видом, попросил Васька.

Командор машинально проглотил несколько ложек щей, явно не замечая вкуса, и тут же взялся за пустую чарку.

Василий торопливо наполнил ее, проследил, как она последовала за первой, и вымолвил:

– Вы ее грибочками, грибочками закусите. Или икоркой…

Сергей послушно захватил ложкой грибов, проглотил их не разжевывая, вновь посмотрел на чарку, которая тут же наполнилась в третий раз.

– Себе налей, – так же хрипло приказал Командор.

Васька послушно сходил за второй чаркой, плеснул в нее столько же, сколько наливал хозяину, но последний отрицательно качнул головой, и денщик налил до краев.

Он был даже доволен. В чем еще избыть горе, если не в вине? Кабанов же с самой трагедии почти не пил. То занимался лихорадочной деятельностью, то, как сейчас, надолго уходил в апатию. Бесконечно молча сидел на лавке во дворе, порой проводя там всю ночь, или валялся на диване, не снимая формы.

Каждый день являлись друзья, пытались разговорить, однако Кабанов их, похоже, даже не слышал. Сидел, отрешенно уставясь вдаль, непрерывно курил трубку и молчал.

Если бы он рыдал, рвал волосы, дебоширил, было бы легче. А так… Показалось ли, нет, но несколько раз Васька замечал, что губы Кабанова слегка двигались. Словно он беседовал с кем-то, но только не с теми, кто находился рядом с ним. Сегодня он был еще многословным.

После третьей чарки организм Командора все-таки потребовал своего. Кабанов как-то машинально принялся хлебать щи, потом вдруг отложил ложку и уже сам наполнил до краев чарки. Только на этот раз уже не закусывал, а ухватился за трубку.

– Намедни опять от князя-кесаря приезжали. Петрович им бумагу дал. Мол, тяжко больны и к службе государевой непригодны, – постарался ввести хозяина в суть происходящего Василий. – Клюгенов приходил, распоряжений спрашивал. Ширяев, опять же. Граньев. Флейшман два раза. Всех не упомнишь.

Егерский полк на зиму был возвращен в Коломну, и потому друзьям не приходилось мчаться за тридевять земель, как в первые дни. Тяжело находиться вдалеке, зная, что в этот момент близкому человеку плохо.

Если Командор и слушал, то, похоже, не слышал. Он явно пребывал где-то в своем собственном мире, куда остальным не было входа и откуда сам не имел выхода.

Графин почему-то оказался пустым. Командор долго смотрел на него, пытаясь что-то понять, потом молча указал средним пальцем на стол. Василий понял, поставил в указанное место новый.

Разливать содержимое по рюмкам Сергей на этот раз не стал. Он поднялся, подхватил пузатую емкость и жестом позвал денщика за собой.

Путь закончился на той же лавке у самой стены дома. И что только Командор в ней нашел? Перед глазами небольшая лужайка, затем – голый сад, за которым виднеется высокий, в соответствии с нынешними обстоятельствами и обычаями, забор. Все по-зимнему заснеженное, унылое. Не на чем взор остановить. Разве что воздух свежий. Даже слишком свежий. Чуть не хватает до крепкого мороза.

Сергей отхлебнул прямо из горлышка и протянул графин Ваське. Несмотря на выпитое, пьяным Командор не выглядел. Так, слегка бледным. Да сквозь щетину на щеке виднелся давний шрам, на котором не пробивались волосы. Но это уже к пьянкам не относится. О том, что надо следить за внешностью, Кабанов давно позабыл.

Странные это были посиделки. Вроде сидели вдвоем. И в то же время Кабанов словно находился здесь в одиночестве. Вначале еще давал компаньону тоже отхлебнуть, а потом позабыл и про это. Время от времени прикладывался сам. После чего ставил графин рядышком и затягивался трубкой. Докуривал, набивал опять и продолжал дымить совсем как паровая машина, которая работала на мануфактуре Флейшмана.

А тут еще навалилась тьма. Нигде не было видно ни огонька. Не слышно было звуков. Только изредка где-то лаяла собака. Кромешный мрак – и тишина.

Вместе с ночью пришел мороз. Настоящий, ощущаемый каждой клеточкой.

Сергей не чувствовал, как заботливый Васька набросил ему на плечи принесенный плащ. Разве холод снаружи? Вот если бы еще глоточек… Жаль, графин почему-то пуст…

Трубка тоже куда-то пропала, как пропадает на свете все дорогое. А потом глаза закрылись, и Сергей обязательно бы упал, однако был подхвачен Василием и бережно отведен в дом.

Очередной посыльный из Москвы примчался ранним утром, когда толком еще не рассвело. За ночь землю покрыл новый снег. Он и сейчас продолжал идти, но уже совсем понемногу. Не снегопадом, а отдельными снежинками. Да и куда уж больше? И так навалило столько, что местами сугробы возвышались едва ли не выше крыш.

– Полковник Кабанов здесь? – Гонец выглядел смертельно измученным, словно проделал весь путь одним махом.

Конь был весь в мыле. Бока вздымались и опадали, как после долгого галопа.

– Полковника совсем больной. Лекарь бумагу писал, в Москва посылал. Служить не может, – отозвался Ахмед.

После возвращения из Крыма он добровольно остался с Кабановым. Поверил в удачу и умение командира, вот и решил, что даже слугой получит денег больше, чем если останется вольным человеком. Такому, как Командор, нужен помощник. Чтоб в лошадях разбирался, ходить за ними умел. Да и так, мало ли чего?

Правда, татарин совсем не пил, но это уже его проблемы. Главное – не покинул дом, даже когда пришла беда.

– Но кто-нибудь командует полком? – выдохнул гонец.

Ахмед наверняка пустился бы в отвлеченные рассуждения, еще более запутанные плохим знанием языка, однако, на счастье посыльного, из дома как раз выглянул Василий. Чуть помятый после вчерашних посиделок и полубессонной ночи и, как Ахмед, готовый горой встать на охрану покоя хозяина.

– Знамо дело, помощник евоный. Клюгенов. Поезжай вдоль улицы, аккурат шестой дом по энту сторону – его.

Гонец кивнул и тронул коня. Скакун двинулся едва-едва, явно не имея сил даже на недалекий путь.

– Ездют и ездют. Мир без господина полковника рухнет, – осуждающе качнул головой Василий.

– Совесть у них нет, – согласился Ахмед, поворачивая к дому.

– Ниче. Поспит, могет, легшее будет. – Самому Василию короткий сон не принес облегчения. Хотелось похмелиться и тем привести организм в здоровое состояние. И еще обязательно надо подготовиться к пробуждению Кабанова. Рассольчику там поднести, графинчик. Опять-таки насчет завтрака распорядиться. Хотя после такого дела и до обеда можно проспать…

Кабанова разбудил барабан. Он выбивал тревогу, и знакомый призыв поневоле заставил очнуться, очумело сесть на постели, пытаясь понять, что и где.

Собственно, вопреки расчетам Василия, Сергей просыпался уже несколько раз. Лежал, смотрел в темноту, а затем, когда начало светать, – в потолок, и через какое-то время засыпал опять. И лишь отдаленная дробь заставила окончательно вернуться в постылую явь.

Но то ли померещилось, то ли барабанщику наскучило стучать, снаружи было тихо. Оно и к лучшему.

Сергей не испытывал ни головной боли, ни классического сушняка. Лишь ныла душа. Все было тускло, беспросветно, бессмысленно, безнадежно, напрасно. И – глупо. Стоит ли тогда тянуть?

Мысль оформилась, стала четкой. В самом деле, зачем? Проигрывать тоже надо уметь.

Если Кабанов некоторое время продолжал сидеть, то не от недостатка решимости. Жить не хотелось, но и вставать тоже.

Трубочку бы выкурить! Куда же она пропала? Да ладно, какая разница? Во рту все равно погано. А ключи?

Ключи оказались на месте. Сергей все же встал, открыл не так давно купленный секретер с хитрым замком и из нижнего ящика извлек аккуратно завернутый в тряпочку револьвер. Патроны лежали там же. Берег, словно чувствовал, что однажды пригодится. Вот и пригодилось. Патронов даже многовато. Одного вполне достаточно.

Пальцы по привычке наполнили весь барабан. Ну, вот и все. Друзья поймут, до остальных нет дела.

И вновь где-то в отдалении пробил тревогу барабан. Сигнал шел со стороны полковых слободок, поэтому Кабанов поневоле напрягся, попытался понять, в чем дело.

В коридоре раздался шум. Похоже, кто-то кого-то не пускал. Безуспешно. Дверь распахнулась, и на пороге появились Ширяев и Клюгенау. За их спинами виднелся Васька с виноватым видом.

– Герр полковник! Полутшен срочный приказ от кнезя-кезаря. Полк не-мед-лен-но должен прибыть нах Москау, – как всегда, от волнения акцент у подполковника пробивался сильнее.

– Бывшие стрельцы взбунтовались! Мать их за ногу, блин! – ругнулся, поясняя, Григорий.

– Я бил тревогу. Через цвай часа полк выступиль поход, – доложил Клюгенау.

– Через час, – поправил Командор.

Оба офицера посмотрели на него с некоторым облегчением. Кабанов настолько долго не вмешивался в жизнь полка, что подсознательно грызла тревога: вдруг он и на этот раз пропустит сказанное мимо ушей?

– Через час, – повторил Командор. – С собой взять только самое необходимое. Патроны раздать на руки. Мобилизовать у населения все подводы.

– Там снег, – вставил Ширяев.

– Тогда – сани. Артиллерия идет в полковых порядках. Ракетные установки не брать. Обоз пусть выступает по мере готовности и обязательно под охраной. Выполняйте!

Переход от расслабленности был настолько резок, что Клюгенау поневоле счел нужным уточнить:

– Герр полковник! Кто поведет полк?

– Как – кто? Я. – На похудевшем, осунувшемся лице Командора выделялись красноватые после вчерашнего глаза. Однако в голосе уже звучали привычные командные нотки. – Охотники Ширяева вместе с кашеварами от всех рот выступают через полчаса. Выполнять! Васька! Где ты там? Пару ведер воды!

И безжалостно рванул с себя кружевную рубаху.

3. Москва – город буйный

Полк растянулся вдоль дороги верст на пять, не меньше. Вереница саней с егерями мчалась к Москве от деревни к деревне. В каждой из них часть саней менялась, и таким образом обеспечивалась главная проблема – усталость лошадей. Людям что? Лежат себе среди сена. Кто дремлет, кто посматривает по сторонам, а кто – мысленно переживает предстоящее.

Справедливости ради, последних – меньшинство.

Подводную повинность Кабанов использовал в полную силу. В деревнях и селах забирал все, на чем только можно ехать. Общался же со старостами и управителями таким тоном, что у тех мгновенно отпадало малейшее желание возражать. Полное впечатление: не понравится – вздернет на ближайшем дереве без лишних слов и проволочек.

С егерями и офицерами Кабанов тоже говорил исключительно приказным тоном. Весь марш командир был похож больше всего на какую-то неведомую машину. Ни чувств, ни эмоций. Исключительно служба, которая превыше радостей и печалей.

На него не обижались. Помнили, что ему пришлось пережить, и радовались, что в ответственный момент он снова с ними. А там, даст Бог, отойдет. Да и требуя, Кабанов в то же время заботился о людях, а такое всегда замечается.

Шедшие вперед кашевары на одном из привалов успели приготовить к приходу полка обед. Потому егерям удалось поесть горячего, а там – снова в дорогу.

Не привыкшим к подобным перемещениям казалось: они несутся на невообразимой скорости. Шутка ли, отмахать столько верст! Это Кабанову и Ширяеву, некогда знакомым с иными средствами транспорта, казалось, что полк едва ползет. Вот они и подгоняли всех без снисхождений.

Какое снисхождение к солдату?

Сам Кабанов с утра успел выхлебать пару жбанов рассола. Да в дороге порой прикладывался, нет, не к чарке – к квасу, который везли Василий с Ахмедом. Иногда ловил себя на том, что начинает потихоньку дремать, особенно когда из седла перебирался в сани. Тер лицо снегом, прогонял дремоту прочь. Командиру в деле спать не полагается.

А где-то ждала Москва, наверняка залитая кровью, полуразгромленная, хмельная, и каждая минута задержки увеличивала число жертв.

В суматохе сборов Кабанов так и не удосужился прочитать письмо князя-кесаря. Клюгенау пересказал основное, и ладно. Да гонец кое-что успел поведать, пока Командор отправлял его назад с запиской из двух слов: «Иду. Кабанов».

По словам гонца, мятеж уже пылал вовсю. Толпа громила лабазы и боярские дома, ворвалась в Кремль, захватила арсенал, а теперь уже, наверное, ровняла с землей ненавистный Кукуй.

На самом деле все обстояло несколько иначе. Точнее – совсем не так. Но – пока. Не происходило, а предстояло.

Стрельцы не понесли наказания за Азовское буйство. Власти давно привыкли к некоторым вольностям служивых людей. Пока все происходило без особых буйств – посматривали сквозь пальцы. Здесь же показалось: ничего страшного нет. Утихомирились сами, а что выступали, так в том немало вины правительства. Сами объявили о роспуске московского стрелецкого войска и сами же потребовали от него еще одной службы. Как тут без неудовольства?

Собравшиеся ближние бояре, Стрешнев, Нарышкин, Ромодановский, Шеин, после сравнительно краткого раздумья решили сор из избы не выносить, стрельцов, как и было решено еще царем, распустить, а на помощь Августу послать потешных.

Напуганные собственной смелостью стрельцы без эксцессов совершили марш до вожделенной Москвы и покорно сдали оружие. На какое-то время в государстве воцарилось относительное спокойствие. Война с турками вроде бы продолжалась, однако военных действий не велось. Даже татары после рейда Командора к Кафе не решались на очередной набег. Где-то шлялись разбойничьи шайки. За ними привычно гонялись. При поимке расправа была короткой. Да всех не переловишь.

В целом же ничего особенного не происходило. Строились в Воронеже новые корабли, копался канал, который должен был соединить Волгу с Доном, набирались новые солдатские полки. Так и не понадобились русские войска в Польше, почему из Великих Лук преображенцам и семеновцам было велено возвращаться в привычные места.

Приказать – одно, выполнить – другое. Два полка шли по бескрайним просторам, а между тем в Москве практически не было верной воинской силы. Лефортов полк находился в Воронеже. Новые пока ничего не представляли. А одни бутырцы на такой город – не слишком серьезно.

И что напрочь проглядели власти – судьбу разогнанных стрельцов. Ромодановский упорно выискивал крамолу среди бояр. Новыми порядками были недовольны многие, но крестьянину податься особенно некуда, а вот люди знатные могут чего-нибудь удумать. Царь далеко. Пока подоспеет, государство может перейти в другие руки.

Но бояре-то как раз терпели. Вздыхали про себя, внешне же послушно выполняли царскую волю и царские прихоти.

Бывший служивый люд, вдруг превратившийся в обыкновенное податное сословие, терпеть не хотел. У них всегда были привилегии, теперь же остались сплошные обязанности. Непривычное бремя налогов обрушилось неподъемной глыбой. Мало того, что всякие старые, а тут еще куча новых. На канал плати, на строительство флота – плати. Еще и на армию, и на многое другое…

Даже поход егерей стал видеться в новом свете, когда доподлинно узнали, что бывших татарских пленников Шеин забрал себе в крепостные. И тут правды не найдешь!

Для взрыва не хватало только повода. Какого-нибудь малейшего толчка. Очень уж много претензий скопилось и к иноземцам, и к боярам, и самому царю. Всех вырезать под корень, посадить на трон Софью и уж тогда зажить чинно и спокойно, как в благословенную старину.

Повод нашелся неожиданно быстро. Народа на Руси было мало, дел – много, и приходилось искать рабочие руки повсюду, не считаясь с желаниями простых людей. Новый указ объявил, что часть бывших стрельцов обязана отправиться в Воронеж на строительство флота и еще большая часть – прокладывать злосчастный канал между реками.

Бывшие стрельцы когда-то сами видели, как проходят там работы. Каторжный труд, по зимнему времени не только при свете, но и в темноте. За малейшую провинность – розги или батоги. За чуть большую – виселица. Ради чего? Жили предки безо всяких флотов и каналов…

Все тот же Тума, призывавший стрельцов к бунту в Азове, теперь звал их к бунту в Москве. Почва была подготовлена, несогласных практически не было. План ясен. Ударить в набат, захватить Кремль с его арсеналом, а там перебить всех неугодных бояр (угодных почти что и не было), иноземцев, главное же – Ромодановского с ближайшими сподвижниками и нынешний служивый люд. Затем поход к Новодевичьему монастырю, вызволить Софью на царство. Пусть правит по справедливости и старым законам.

Перешептывались, вели разговоры почти что в открытую, извлекали припрятанные когда-то сабли. Как всегда, нашелся предатель, который решил откреститься от рискованного дела, прибежал к князю-кесарю и рассказал о планах на следующий день.

Стояла глубокая ночь, последняя, которая обещала быть относительно спокойной. Завтрашним вечером, а то и днем должно было начаться выступление стрельцов. Медлить не годилось. Ромодановский тут же прикинул имеющиеся под боком силы. Наверняка немолодой боярин успел проклясть себя и товарищей за решение о высылке потешных. Или за солдатские блуждания по дороге. Да толку в том!..

Не пропадать же! Ромодановский не стал будить остальных бояр. Время дорого, и надо использовать его с максимальной пользой. Надежный гонец умчался в ночь в Коломну. Невелики шансы, что егеря поспеют вовремя, но даже пусть позже – тогда задача: продержаться до их прихода.

Ничего другого на ум не пришло. Помещичью конницу быстро не собрать. Новые полки подготовкой не блещут. Их пока самих от неприятеля защищать надо. Попробовать первым нанести удар? Но вдруг этим только подтолкнешь стрельцов на решительные действия? Так хоть остается надежда, что разговоры разговорами и останутся. Ведь бывало уже: и покушение на Петра готовилось, и в набат грозились ударить, а подняться – не поднялись. Даже напротив, в качестве итога удалось сместить тогда Софью с трона.

Сейчас смещать некого, но, может, все обойдется?

Прийти к какому-то решению Ромодановский не сумел и все-таки послал своих людей будить ближних бояр. Одна голова – хорошо, а много – лучше.

Утро началось как обычно. Москва просыпалась, не спеша приступала к повседневным делам, и только позднее стала ощущаться какая-то напряженность. Так бывает в природе. Вроде бы светит солнце, все хорошо, но затишье уже предвещает скорую бурю. Ударит ветер, налетят тучи, и весь покой будет уничтожен громом, молниями, смыт потоками воды…

Началось все в двух местах. Стрелецкие слободы бурлили. Бывшие воины с рассветом вывалились на улицы. В своих старых форменных кафтанах, у кого остались – при саблях, наиболее запасливые – с пищалями, копьями, бердышами.

Стрельцы собирались кучками, те сливались, превращались в толпы. Повсюду велись разговоры, висела ругань в адрес бояр и иноземцев. Затем тут и там послышались призывы. Толпа была уже подготовлена. Осталось взбудоражить ее как следует, превратить в грозную стихию, которая сметет всех врагов на своем пути.

Но стрелецкие слободы – не вся Россия, и даже не вся Москва. Город еще ничего не ведал, продолжал вести размеренную жизнь. Лишь на другом конце, в районе Кремля, уже происходило нечто из ряда выходящее.

Прийти к какому-нибудь решению бояре не смогли. Пока собрались, еще не понимая серьезность ситуации, пока в сердцах обвиняли друг друга, а потом поглядывали на обвиняемых в надежде, что те найдут выход, затем – искали его уже сами. Те, кто был здесь, прекрасно знали, что уж им-то пощады не будет. Поэтому договариваться с бунтовщиками не собирались. И решиться на что-нибудь не могли.

– В поле я бы победил любую толпу. В городе у меня сейчас нет сил, – заявил вызванный под утро Гордон и тут же ушел, распоряжаться предоставленным под его руководство Бутырским полком.

Спустя довольно короткое время Кремль принял вид осажденной крепости. На стенах повсюду маячили фигуры солдат. В амбразуры выглядывали орудия. Другие орудия спешно подымались на положенные места. Все ворота были закрыты.

Чуть позже напряжение от Кремля и стрелецких слобод перелилось на остальной город. Почувствовавшие тревогу бояре по кратком раздумьи или отправлялись в Кремль, или готовились защищать свое добро в разбросанных по всей Москве усадьбах.

Улицы тут и там перегородили рогатки. За ними виднелись солдаты из новых полков. Неопытные, непривычные, они отнюдь не излучали уверенность и силу. Стояли потому, что были поставлены, да про себя молились, чтобы пронесло.

Новости разносятся быстро. В стрелецких слободах, где все продолжали готовиться да раскачиваться, весть о затворенном Кремле и заставах на дорогах вызвала небольшую панику. Мол, всё, проворонили, промедлили, а теперь куда соваться?

Настроение заколебалось. Одни кричали, что надо расходиться по домам. Простили за Азов, простят и вдругорядь. Другие – все равно помирать между Доном и Волгой, а тут ударим дружно и обеспечим себе хорошую житуху. Спорили так, что едва грудь в грудь не сталкивались. И постепенно сторонники немедленного мятежа стали перевешивать.

– Бей набат! – распорядился Тума, уставший от пустопорожней болтовни. И сам проорал во всю мощь голоса, так, что даже гомон толпы сумел перекрыть: – Братья! Не выдавай! Прячутся – значит, боятся! Бог не в силе, а в правде! Да и нет у ворогов сил! Бей супостатов! На Кремль! Отобьем арсенал – никто нам не страшен!

В сочетании с мерными и тревожными звуками колокола его слова подействовали на колеблющихся. Терять было нечего, а приобрести можно многое. Вернуть прежний порядок, привилегии, правительницу, да и зажить спокойной размеренной жизнью.

– Бей! – раздались над толпой голоса.

– На Кремль!

– Смерть кровопийцам!

И по нескольким улицам, на одной было бы тесно, устремились к Кремлю. Шли весело, зло. Громили оказавшиеся по пути лавки и кабаки, пьянели от добытого вина и припомненных обид. Зорко следили, чтобы ни один не отстал. Более старые вспоминали, как так же, лет уже пятнадцать с лишним назад, спасали государство от Матвеева и Нарышкиных. Да жаль, не доделали тогда всего до конца. Ничего, теперь уже наверстаем.

Людское море, шумное и грозное, накатилось на рогатки и застыло рядом неправдоподобной неподвижной волной. Солдаты по ту сторону выстроились в нестройную линию, вскинули ружья, но пока не стреляли. Стоявший сбоку от своих людей офицер с красной кистью поручика на протазане отдать команду не решался. Видно, еще надеялся, что обойдется и мятежников устрашит один вид готового к бою плутонга.

– Да это же Федька Жуков! Пятидесятник Колзакова полка! – признал офицера Васька Перебитый Нос.

Согласно указу, довольно много бывших стрелецких начальников самого разного уровня добровольно перешли в новые солдатские полки. В отличие от большинства простых стрельцов, которые предпочли вернуться к ремеслам и промыслам, но только не идти в подневольные люди.

– Федька! Ты пошто дорогу преграждаешь?

Бывший пятидесятник, превратившийся в поручика, помялся, подыскивая ответ, и объявил:

– А вы куда прете? Бунтовать задумали?

– Какое – бунтовать? – возмутился взявший на себя переговоры Васька. – Челобитную несем! Хотим обиды огласить!

Бумага действительно была составлена еще вчерашним вечером. Чтобы ведал московский люд – не бунт происходит на их глазах, а восстановление справедливости.

– Никого пропускать не велено! – отрезал Жуков.

Хорошо, не попросил зачитать перечень прямо здесь.

Он еще не понял, что зря вступил в переговоры. Слова связывают спорщиков, не позволяют действовать, когда необходимо, а потом зачастую становится поздно.

– Да ты что? Али не знаешь, кто мы? Своих признавать перестал? Дорогу преграждаешь?

Глядя на поручика, солдаты опустили ружья. Раз лается, может, все и обойдется миром. Или поручик уступит знакомым, или знакомые поймут, что здесь им не пройти, и отправятся искать другую, свободную, дорогу.

Между разговорами толпа напирала, словно составляющие ее люди желали получше расслышать суть перебранки. Еще нажим – и рогатки разошлись.

Поручик наконец спохватился.

– Назад! – рявкнул он, выставляя перед собой протазан.

Но куда там! Задние напирали, и теперь передние не смогли бы выполнить приказ, даже если бы имели такое желание.

Но желание у стрельцов было другое: пройти. Поручик замахнулся протазаном, сделал выпад, и острие слегка ранило оказавшегося прямо перед ним Ваську. Не столько ранило, сколько оцарапало, и все равно Васька громогласно взвыл:

– Убили! Православные, отомстите!

Крик оказался последней каплей, тем самым толчком, которого не хватало толпе для ее кровавых дел.

Растерявшиеся солдаты не смогли оказать сопротивления. Ружье без багинета – дубина. Но ни дубинами от толпы не отбиться, ни багинет быстро в дуло не вставишь. Стрелять без команды никто не стал. Протазан был вырван у поручика, и незадачливый офицер сразу скрылся в толпе. И тут же пришла очередь солдат.

Справедливости ради, многие из них отделались побоями да утратой оружия. Стрельцы еще не озверели до той стадии, когда человек готов убивать всех без разбору. Тем более людей подневольных, в сущности ничего не сделавших.

Количество трупов не играло никакой роли. Теперь стрельцы были повязаны кровью, и отступать им стало некуда. Дорога же на Кремль была открыта.

Шедшие разной дорогой отряды соединились неподалеку от Кремля. Теперь вид у стрельцов стал более грозным. Если из слобод они выходили кое-как вооруженными, то теперь разгром многочисленных застав дал им солдатские фузеи. Если же к этому добавить разгромленный походя цейтхауз одного из новонабранных полков, то ружья и пищали разных систем имел, наверное, каждый третий, да и остальные выступали отнюдь не с дрекольем. Сабли, шпаги, копья, бердыши в век, когда скорострельность была низкой, тоже кое-что значили в умелых руках.

Увы, для штурма требовались еще и пушки. А главное – готовность умирать. Ворота оказались заперты, без лестниц на стены не залезть. Сунулись было вплотную, но наверху появился Гордон в кирасе и прокричал:

– Всем отойти! Буду стреляйт!

– Нам токмо челобитную прочесть! – прокричали в ответ из толпы. – Откройте ворота! Мы зачитаем и уйдем!

Гордон остался непреклонным. Не то что ворота, калитку открывать не захотел.

– Читай так. Мой слушайть!

Попробовали прочитать с перечислением вин отдельных бояр, иноземцев, особенно – Франчишки Лефорта и Шеина, который даже у татар православных пленных отнял, чтобы себе забрать, а стрельцов, надежду и опору государства, разогнал. Теперь некому за веру заступиться и отечество от врагов оборонить.

– На вас токмо и была надежа! – выкрикнул кто-то, не пожелавший показаться из-за зубцов.

– Слушаль сюда! – громогласно объявил Гордон все так же стоя в открытую. – Разойтись до домам, выдать зачинщиков, тогда можете рассчитавайть на царскую милость. Нет – открываю огонь!

Словно в подтверждение, грянуло несколько ружейных выстрелов. Правда, из толпы по старому генералу.

Попали или нет, однако Гордон исчез.

– На приступ! Постоим как один! – заорали несколько голосов, и стрелецкое море хлынуло к крепостной стене.

Несколько пушек немедленно окутались дымом. Ядра пролетели над самой толпой. Лишь одно попало в самую людскую гущу, круша и калеча человеческие тела на своем пути.

Испуганные крики оказавшихся поблизости заставили многих стрельцов поумерить свой пыл. Когда же еще одно орудие плюнуло картечью, нападавшие отхлынули прочь.

Они не чувствовали себя проигравшими. Но затея штурма без лестниц и артиллерии стала казаться несколько преждевременной. Свидетельством тому являлось больше дюжины тел, так и оставшихся лежать на площади. Да раненые, которые стонали и проклинали все, на чем свет стоит.

Впрочем, еще был не вечер.

Это же понимал Гордон. Только одна пуля ударила в кирасу, однако пробить ее не смогла. Старый генерал перестал показываться на открытом месте. Теперь он наблюдал противников в подзорную трубу, а осторожно подошедшим боярам объявил:

– Завтра к вечер егеря подойдут. Они выручат. Нам бы только ночь продержаться да день простоять.

Чем предвосхитил слова одного книжного героя, диаметрально противоположного генералу по возрасту, роду занятий и взглядам.

Хорошие фразы, как и идеи, витают в воздухе.

4. Вечер, ночь, утро

Как было условлено, Ширяев остановил авангард в версте от московской заставы. Стояла ночь. Растущая луна давала мало света. Даже с учетом отражающих лучи сугробов. В стороне столицы в нескольких местах явно виднелось зарево. Но что там горело, понять отсюда было решительно невозможно.

Грелись приплясываниями да подпрыгиваниями, разминали затекшие за время долгой езды конечности. Прогоняли сон. Что делает солдат в дороге? Дремлет. Не пейзажами же любоваться!

Ждали Командора.

Он подъехал довольно скоро. Наверняка тоже узрел зарево и решил обогнать растянувшуюся колонну.

Белого коня под Кабановым не было. Как и коня иной масти. Для командира полка конь – не роскошь, а средство передвижения. Которое в отличие от автомобиля отнюдь не рассчитано на слишком долгий путь. Если запряженные сани можно реквизировать в любой деревне, то верховую лошадь зачастую взять негде. Посему практически весь путь Кабанов, подобно солдатам, проделал в разнообразных возках, а то и в поставленной на полозья телеге.

Даже немного подремал. Предыдущая ночь сказывалась на здоровье, а в Москве требовалось быть бодрым. Или же умело эту бодрость имитировать. Но только ни в коем случае не клевать носом.

– Горит, – Ширяев кивнул в сторону столицы.

От встречных посыльных и обычных беглецов оба знали о примерном положении дел. Точного не мог знать никто. Город велик, а обстановка во время боя или мятежа может меняться каждую секунду.

Знали и о том, что выступление стрельцов вчера не состоялось. День – тоже немалый срок, но раз восставшим не удалось захватить Кремль с его арсеналами, то время работало против них.

Что не исключало возможных погромов. Именно последнее соображение заставляло Кабанова принять ночной бой. Москва – город большой. Она в состоянии растворить в себе не один полк. Зато в темноте никто не в состоянии точно определить сил нападающих.

Палка всегда о двух концах. Главное понять, каким из них в настоящее время лучше ударить.

– Что будем делать, Командор? – спросил Ширяев, раз Сергей упорно продолжал отмалчиваться.

– Подождем, пока подтянутся все, и ударим. – Кабанов кое-как отогрел замерзшие кисти рук и принялся набивать неизменную трубку. – Я тут одного гонца завернул. Говорил, будто дворянское ополчение по приказу Шеина и Стрешнева должно собираться в Преображенском. Я послал им приказ, чтобы утром все конные были в Москве. А мы в темноте поработаем.

Речь была неожиданно длинной для нынешнего Командора. С момента трагедии он редко произносил кряду больше двух коротеньких предложений. Только говорил он сейчас как-то механически, словно автомат. Мозг привычно работал, чувства – молчали. Даже досады на стрельцов не чувствовалось. Потратить столько сил, чтобы разогнать ставшее небоеспособным войско и тем самым предотвратить бунт с последующими массовыми казнями, а в итоге получить то же самое, только несколько по иному сценарию.

Или ничего по большому счету в истории изменить нельзя? Одни мелочи, которые не играют решающей роли?

Ширяев не удержался от вздоха. Работать он был готов. Плохо, что бывший командир никак не может прийти в себя.

Кабанов истолковал вздох по-своему и спросил:

– Боишься, не справимся?

– Не боюсь. Разве что поплутаем по здешним переулкам. Да друг в друга в темноте можем пострелять. – Говорить об истинной причине Григорий не стал.

Любой самый сильный мужчина порой нуждается в дружеской поддержке. Но в поддержке, а не в жалости.

– Передай – всем повязать на левую руку белую тряпку. Из каждой роты выделить москвичей. Будут проводниками, – Кабанов высказался и опять замолк.

Сам он нынешнюю Москву знал не очень. Большой, разбросанный в беспорядке город с многочисленными прихотливо петляющими улочками, переулками, тупиками. Днем заблудиться легко, а уж ночью…

Москвичей в полку хватало. Посадские, мелкие торговцы, дворяне, из тех, кто имеет в столице усадьбу или усадебку, наконец, бывшие конюшие Алексея Михайловича, по роду службы во время исполнения всевозможных поручений исколесившие город вдоль и поперек…

Кабанов двинулся бы вперед с одним авангардом. Иногда самая малая помощь способна вдохнуть силы в своих и напугать чужих. И все-таки здравый смысл говорил: бить – так всем вместе. Раз и наверняка. Потом ночью не удастся не то что собраться, возможно, и связаться друг с другом.

Приходилось ждать. Под конец марша полк растянулся гораздо сильнее, чем в начале. Тут на сборы не меньше часа уйдет, если не два.

Но терпения у Кабанова всегда было много. Теперь – в особенности.

После неудачного покушения Ван Стратены вначале ударились в панику. Командор был страшен. Но еще страшнее был царь Петр.

Известие, что напавшая на Командора банда умудрилась связаться не только с бывшим пиратом, но и с нынешним царем, повергло братьев в шок. Младший достаточно прожил в России и прекрасно знал многие особенности здешнего сыска. О чем подробно поведал старшему брату.

От немедленного бегства куда глаза глядят спасло одно: весть, что атаман и приглашенный им стрелец убиты на месте. Остальные разбойники знать нанимателей не могли. Скорее, даже заподозрить, что наводчики – иностранцы. Обычно местные жители и прибывшие гости не общались. Разве что по торговым делам.

Но страх все равно оставался. Казалось невозможным сидеть и ждать, когда заявятся в дом грозные посланцы князя-кесаря. Пришлось срочно придумать себе дело на зиму да потихоньку покинуть ставшую опасной столицу.

Потом через посторонних лиц осторожно узнали, что никто их не искал и не приходил. Розыск ничего не дал, и царь по привычке подумал, что покушение на него организовано последователями Милославского и Софьи. Первого давно не было в живых, вторая проводила дни в монастыре. Но это были давние враги Петра. Посему всё привычно валили на происки их идейных наследников или уцелевших сторонников. А уж связать случившееся с любезными царскому сердцу голландцами никто не подумал. Как и о том, что целью может быть не сам государь, а лишь один из его приближенных. К тому же не из самых влиятельных.

С открытием навигации, достаточной поздней, старший брат отплыл из Архангельска. Младший подумал и остался. Не бросать же нажитое добро, раз все обошлось!

Впрочем, старшему тоже было суждено вернуться. Встретив в Амстердаме Петра, Винсент убедился, что царь по-прежнему благоволит к нему. Самое же главное – льняные ткани, кожа и пенька из России уходили быстро и по хорошей цене. Далеко не каждый решится на путешествие суровыми северными морями. Соответственно, конкуренция не настолько велика, прибыль же, напротив, выше самых смелых ожиданий.

Винсент вновь привез в Архангельск товары голландских мануфактур. Хорошо, когда промышленность в стране не развита, и даже иголки можно ввозить из-за моря. А что? Товар ходовой, всегда необходимый.

Плохо лишь было со временем. Вернее, с климатом. Навигация закончилась гораздо быстрее, чем Винсент успел распродать свой товар и приобрести местное сырье. Пришлось вновь остаться в суровой северной стране, а чтобы не торчать долгую зиму в Архангельске, перебраться к брату в Москву.

Братья потихоньку забыли о несостоявшемся плане. Не все и не всегда получается. Пусть никакой прибыли неудачная авантюра не дала, зато убытков тоже не было. Страх не в счет, раз последствий он никаких не имел.

Зато в этот день пришлось пережить немало. Ближе к обеду по Кукую стали гулять известия о разыгравшемся в Москве бунте. Прежде показалось, что это не имеет ни малейшего отношения к обитателям «немецкой» слободы. Выясняют аборигены отношения между собой, и пусть. Добропорядочных обывателей из чужих земель это почти не касается.

Коснулось, и еще как. Новости разлетаются быстро. Как-то чуть ли не разом жители иноземной колонии проведали об обороне Кремля. Это было хорошо. Петр всех жителей Кукуя привечал, ставил выше собственных подданных, и смены властителя голландцам, англичанам, немцам и прочим цивилизованным людям не хотелось.

Плохо было другое. Разогретые гневом бывшие стрельцы видели корень бед в тех, кто поселился рядом с ними и сбил царя с ума-разума. Посему одним из кличей мятежников был: «Бей немцев!»

Сил у бояр на то, чтобы быстро разгромить мятежников и отстоять город, не было. Кукуевцы пробовали послать небольшую депутацию к Ромодановскому, Стрешневу, Гордону с просьбой дать на всякий случай для охраны слободы солдат. Но пройти в окруженный Кремль депутация не смогла. Еще чудо, что вернулись живыми.

Дни стояли короткие. С темнотой жители Кукуя почувствовали себя крайне неуверенно и тревожно. Ходили слухи, что половина города захвачена стрельцами и многие посадские готовы поддержать бунтовщиков. Особенно в грабежах и разбое.

Словно в подтверждение слухов где-то занялся пожар. Пожары в Москве, как в любом другом городе любой страны, случались постоянно. Обычное вроде бы дело, но скоро занялось несколько в стороне от первого. Настолько, что один пожар не мог быть следствием второго. Но и два возгорания достаточно близко и почти в один момент тоже не показались маловероятными. Когда же небосвод отразил еще одно зарево, стихли самые оптимистично настроенные кукуевцы.

Оставалось надеяться, что беда как-нибудь обойдет стороной. Кабачки в слободе быстро опустели. Обыватели торопливо разошлись по своим жилищам, тщательно закрыли двери и ставни и притаились в напряженном ожидании. Каждый переживает свой страх в одиночку. В крайнем случае – с домочадцами и слугами. Тем тоже не приходится ждать ничего хорошего.

Вооружались, готовились отстаивать свое имущество и жизни, но больше все-таки надеялись на Патрика Гордона и солдатские полки да на то, что стрельцам не до стоявшей в стороне слободы.

– Шьорт, – по-русски выругался Ван Стратен-младший. И дальше перешел на родной язык. – Они нас ненавидят. Давно разорили бы, если была бы возможность.

Винсент промолчал. Он клял себя последними словами за то, что не успел вовремя покинуть негостеприимную страну и теперь рисковал остаться в ней навсегда.

Очень далеко со стороны Москвы изредка доносились выстрелы. Тревожно гудели колокола. Здесь же пока было тихо. Но не покоем и умиротворением была наполнена ночь. Повисла напряженная тишина. Ни огонька в окнах на вторых этажах, на первых – наглухо закрытые ставни, и все равно каким-то непостижимым образом чувствовалось, что никто в слободе не спит. Осторожно, чтобы не было видно с улицы, выглядывают наружу, непрерывно прислушиваются, пытаются угадать: идет ли сюда взвинченная, жаждущая крови и добычи толпа?

– Если до утра не явятся, то пронесет, – заявил младший.

Он считал себя знатоком Московии. Темные дела требуют темноты. При свете дня человеку труднее дойти до крайней точки озверения. Да и правители должны с утра попробовать овладеть ситуацией. Не из любви к подданным и гостям, – чтобы самим удержаться у власти.

В темноте невидно было циферблата настенных часов. По ощущениям же время давно приближалось к рассвету. Для проверки Винсент подошел вплотную, долго вглядывался и с отчаянием обнаружил, что едва перевалило за полночь.

Зимние ночи – долгие. Если же при этом еще ждать утра…

Не пронесло. Откуда-то донеслись возбужденные голоса, потихоньку стали приближаться. Ближе, еще. Вплоть до того, что слышно, как скрипит под ногами снег.

Фонари перед домами были предусмотрительно погашены, дабы не привлекать излишнего внимания. Теперь запрятавшимся обитателям уютных жилищ самим было не видно, кто, не скрываясь, идет в темноте и сколько этих идущих.

Хотя кто – как раз сомнений не вызвало.

Если бы спрятавшиеся жители еще были в состоянии рассуждать, то могли бы понять, что пришедших не очень много. В противном случае могли бы громить все подряд. А так – дружно взялись за один из домов, заодно прихватили соседний и этим ограничились. На первое время.

Чем стрельцы руководствовались в выборе объектов для нападения, сказать было невозможно. Они сами наверняка не знали, почему крайние дома, к немалому облегчению хозяев, были пропущены, а вот эти два привлекли внимание. Даже не сказать, что выглядели богаче других. Были и более состоятельные, причем не так далеко. А выбраны оказались эти.

Вначале во дворах послышались требовательные крики и удары по дверям и окнам. Как будто кто-то в здравом уме откроет двери рвущемуся внутрь сброду!

Крики стали более громкими и гневными, удары усилились. Теперь явно молотили не кулаками и ногами, а чем-то более действенным. Топорами ли, знаменитыми стрелецкими бердышами? Такого натиска двери не выдержали, и огласивший окрестности торжествующий рев засвидетельствовал, что пришедшие достигли цели.

Рев быстро стих, сменившись воплями несчастных обитателей. Можно было зримо представить, как разгоряченные застарелой ненавистью, жаждой крови и похотью стрельцы крушат в комнатах мебель, ищут ценности, режут хозяев, а хозяек волокут в спальни, а то и насилуют прямо на полу.

Остальные обитатели вслушивались, пытались угадать: ограничатся ли пришельцы уже захваченными домами или двинутся дальше и кто станет следующей жертвой нападения?

Занятия стрельцам хватило на час, показавшийся обывателям вечностью. Один из разгромленных домов загорелся. В отличие от обычных воров, погромщики почему-то любят завершать дело пожаром. Или хотят так скрыть следы?

Винсент проверил, легко ли выходит из ножен шпага, и взялся за пистолеты.

Столько лет бороздить моря, с полдюжины раз суметь отбиться от пиратов, дважды быть взятым на абордаж и оба раза уцелеть, а в завершение подвергнуться банальному нападению толпы в чужой стране…

Нет! Его так просто не возьмешь! Посмотрим, кто у кого спляшет на костях!

Господи, только бы пронесло!

Господь не то спал, не то слушал соседей, обращавшихся к нему с аналогичной просьбой: чтобы чаша сия обрушилась не на них, а на кого-нибудь другого. Как-то получилось, что этим «другим» оказались братья Ван Стратены. Не повезло.

Кукуевские заборы не шли ни в какое сравнение с исконно русскими, высоченными, глухими. Больше символ ограды, а не ограда как таковая. С другой стороны, остановит ли разбушевавшуюся толпу самый высокий забор?

Больше десятка бунтовщиков мгновенно оказались во дворе. Они подбадривали себя выкриками, кто-то возбужденно ржал, и самый горячий уже попробовал на прочность дверь.

– Винсент, не стреляй! – Младший Ван Стратен заметил движение брата. – Может, обойдется?

– Те, погибшие, наверняка думали так же, – презрительно процедил торговец.

Сам он иллюзий не питал. Толпа пришла убивать, следовательно, надеяться на ее милость – безумие.

Окно приотворилось, впуская в комнату морозный воздух. Винсент осторожно выглянул, вскинул пистолет и выстрелил.

Один из стрельцов упал. Остальные не сразу поняли, в чем дело, застыли в недоумении, а купец торопливо разрядил второй пистолет.

Вроде расстояние было плевым, позиция на втором этаже – удобной, однако выстрел пропал впустую.

Или не совсем? Толпа торопливо отхлынула, оставив одно неподвижное тело. Отставший от общей массы стрелец еще какое-то время метался по двору в поисках укрытия и лишь затем припустил за более сообразительными товарищами.

Мелькнула надежда, что, получив отпор, стрельцы попытают счастья в более безопасном месте. Не воевать же они пришли! Лишь потешить застарелую ненависть.

Увы! Ненависть только усилилась, и сразу несколько пуль ударило в окна и стены дома.

Готовящийся обстрел Винсент заметил вовремя. Потому отодвинулся от окна и принялся сноровисто перезаряжать пистолеты.

В одной из соседних комнат разлетелось дорогое стекло. Младший брат охнул, словно попали в него, а не в имущество.

Плохо, когда человек привыкает к размеренной жизни и думает, что так будет всегда. Утрата вещей тогда кажется страшным горем, а о том, что потерять можно гораздо больше, даже в голову не приходит.

От пожара, нет, уже от двух пожаров, торопливо спешили стрельцы. Судя по возмущенному гомону, они горели желанием покарать вздумавшую сопротивляться жертву. Благо, на штурм одного дома пришельцев хватало с избытком.

– Расставь слуг по комнатам, – приказал Винсент. – Пусть стреляют в каждого, кто окажется во дворе. Иначе сорвут ставни и возьмут нас через окна.

Он ни на минуту не забывал, что дом имеет не только фасад.

Кто-то из пришедших на помощь выстрелил, и пуля разбила еще одно стекло как раз в той комнате, где находились братья.

Винсент выглянул, прикинул, что стрелять из пистолетов далековато, и скрылся опять.

– Мы погибли. Погибли… – прошептал рядом младший брат. – Теперь уже все. Все.

Света в комнате не было, однако в данный момент он был излишним. Без того было ясно, что хозяин сейчас бледный, как пришедшая на Кукуй смерть.

Какой-то чересчур отчаянный стрелец бегом ринулся через двор. В руке у него был топор. Винсент выстрелил. В комнате кисловато запахло порохом. Шапка с бежавшего слетела, а он сам, бросив несостоявшееся орудие взлома, бросился наутек.

– Черт, промазал! – выругался Винсент.

– Мы погибли, – опять донеслось бормотание брата.

– Перестань! – выкрикнул купец. – Расставь людей, кому говорят?! Отобьемся.

Снаружи раздалось несколько выстрелов. Раздосадованные неудачей приятеля, стрельцы обстреливали дом.

Младший Ван Стратен медленно сполз вдоль стены. Винсент прежде подумал: задели. Но хозяин стоял далековато от окон.

Тогда Винсент шагнул и без замаха влепил брату пощечину:

– Очнись! Сказано тебе – отобьемся! Главное – не трусить!

В том, что удастся отбиться, сам он был далеко не уверен. Просто не хотел помирать глупой смертью. Да и была все-таки крохотная надежда.

Эх, если бы кто-нибудь пришел на помощь!

Но вот на это никаких шансов не было.

5. Кабанов. Бунтовщики и властители

Сбор полка занял без малого два часа. Последним прибыл фон Клюгенау. Ему Кабанов с самого начала велел следовать замыкающим и следить, чтобы не было отставших.

– Фсе! Польше никого! – объявил подполковник, стараясь как можно незаметнее размять ноги.

Он считал, что настоящий офицер не имеет права на слабости.

– Хорошо. Выступаем немедленно. За заставами движение осуществляем поротно по разным улицам. Москвичи проведут. При встрече с бунтовщиками и при их отказе сдаться – стрелять на поражение. До рукопашной стараться дело не доводить. – Ночью всеобщая свалка могла привести к потерям, и Кабанов загодя хотел ее не допустить. – Мародеров расстреливать на месте. Дитрих, на тебе гренадерская и три фузилерные роты. Григорий – охотники и три роты. Перед Кремлем каждый отряд соединяется и зачищает окрестности со своей стороны. Я с остальными пройду по городу до Кукуя. Сдается, туда мятежники обязательно должны были направить отряд. Задача понятна?

– А стрелецкие слободы? – уточнил Ширяев.

– Оставим на утро. Не хватало в темноте их из домов вытаскивать! – отмахнулся Командор.

По его интонациям было непонятно, удручает ли выпавшее на его долю дело или… нет, не вдохновляет, но хоть вызывает желание активно действовать? Ровный голос профессионала, если где промелькнет эмоция, то лишь подчеркивая то или иное слово.

– Выполнять!

По мере продвижения роты расходились по улицам. Снег посередине был утоптан, идти было легко, и лишь по сторонам глухие заборы были подперты сугробами.

Многие несли факелы. Только от барабанов Командор предпочел отказаться. Противник будет слышать тебя издалека, а сам ты ничего не услышишь. Конечно, для психологического эффекта было бы неплохо застращать мятежников, заставить их заметаться в панике. Или Кабанов шел не пугать, а карать?

Улочки прихотливо петляли: то вливались в более широкую, то широкая распадалась на узенькие. Словно не по улицам идешь, а по замерзшей реке, и по сторонам не дома, а острова.

Что думали обыватели, за кого они принимали торопливо вышагивающих людей, и на чьей стороне были их симпатии – кто знает? Никто не выбегал с благодарностью навстречу, и никто не сыпал проклятиями вслед.

Посадский люд явно не поддерживал мятежников. Хотя недовольных нынешним правлением наверняка было множество. В провозглашенных лозунгах было слишком много о восстановлении стрелецких прав и ни слова не говорилось об остальном населении. Да и непонятно было: чья возьмет? Со стороны Кремля изредка бухали пушки, свидетельствуя, что мятеж пока остается мятежом. Вот если бы наметился успех, тогда дело другое. Победу готовы делить все, но никому не хочется оказаться в числе побежденных.

Так и прошли посреди безлюдья. Город замер в напряжении, притих за заборами и ставнями и лишь изредка наблюдал в щелки за перемещением людей на улицах.

Один раз Кабанову попалась догорающая усадьба. Егеря сноровисто выяснили: поджигатели разграбили что могли, убили кое-кого из дворни (сам боярин с семьей предусмотрительно скрылся в Кремле под защитой Шеина и Гордона), подожгли дом и двинули куда-то дальше.

Потом весело затрещали выстрелы в районе Кремля. Четкие залпы плутонгами чередовались с разрозненной стрельбой рассыпанных стрелками егерей. И все это быстро стихло.

Командор не переживал за исход отдаленного боя. Он был уверен в подготовке своих людей. Дисциплинированное подразделение легко возьмет верх над любой большой толпой. А быть ничем иным стрельцы, несмотря на прошлое, не могли.

Где-то в стороне полыхал пожар. Москва велика, и нельзя успеть побывать во всех ее частях. Тем более, в стороне Кукуевской слободы тоже виднелось зарево. Простая логика подсказывала: часть бунтовщиков была обязана пойти туда.

Судя по зареву, логика не подвела.

Теперь главное – угадать время. Две другие роты должны были зайти с двух других сторон. На большее у Командора не хватало сил. Он же был всего лишь полковником, а не генералом.

Уже был слышен шум. Толпа не скрывалась. В ночном мраке бунтовщики чувствовали себя хозяевами, которым подвластны жизни и смерти всех живущих в городе.

Роты перестроились на ходу. Вперед выдвинулись наиболее меткие стрелки, остальные превратились в четкий строй. Штыки пристегнуты, ружья заряжены.

Кабанов посмотрел на егерей. В свете факелов их лица были собраны и деловиты.

Солдат не должен интересоваться политикой. Его дело – выполнять приказ. Да и внутренний враг мало чем отличается от внешнего. Порою же он бывает гораздо хуже, ибо наносит удар из-за угла, а жертвами становятся обычные люди.

Едва не бегом проскочили мимо двух горевших домов. Отделение солдат споро переловило оказавшихся рядом стрельцов. Немного, человек пять. Остальные их товарищи штурмовали стоявший подальше дом. Оттуда пытались отстреливаться, однако бунтовщики наконец сумели организоваться. Пока основная толпа держала под прицелами все окна на втором этаже, человек десять сумели подбежать вплотную и сейчас азартно выламывали дверь.

Боя не получилось. Появление солдат стало неожиданностью. Первый же залп практически в упор уложил четверть нападавших. Остальные растерялись. Большинство попытались немедленно удариться в бегство, однако налетели на подходившую по параллельной улице роту. Наиболее отчаянные решили сопротивляться и были частью сметены залпом второй шеренги, частью – пленены на месте.

Потерь егеря не имели. Не считая пары царапин, когда вязали убегающих. Сопротивлявшихся до конца просто пристрелили без особых изысков, согласно полученному приказу.

Теперь двор был заполнен солдатами. Многочисленные факелы победно горели в темноте. Открылась дверь, которую на счастье обитателей так и не успели выломать стрельцы, и наружу вышел человек в камзоле. Наверняка владелец дома.

– Господин полковник, вас ищут, – доложил Кабанову один из егерей и сразу сказал хозяину: – Вот командир.

Сергей машинально взглянул на подошедшего. Высушивать слова благодарности не хотелось. Отвернуться и отойти не позволяла элементарная вежливость.

Что-то показалось в чертах мужчины знакомым. А ведь точно…

– Приветствую вас, капитан. Что-то мы с вами постоянно встречаемся, – заметил Кабанов Ван Стратену.

Но, похоже, Сергей изменился побольше. Голландскому купцу пришлось всмотреться внимательнее, прежде чем в офицере с похудевшим лицом и впавшими глазами он признал человека, которого с радостью бы похоронил.

– Командор?!

– Честь имею, – Кабанов привычно наклонил голову.

И замолчал, ожидая, что скажет старый знакомец.

Говорить Ван Стратену было нелегко. Ладно, встречи на море. Был ведь еще вечер у Петра, закончившийся арестом бывшего флибустьера.

Но сказать было надо.

– Мы благодарны вам, Командор. Без вас мы бы не отбились. Их было слишком много, – Винсент словно старательно взвешивал каждое слово.

– Не стоит благодарности. Вы хорошо держались, капитан. Не бояться врагов – обязанность мужчины.

В стороне коротко и деловито допрашивали пленных. Ничего лишнего: имя, прозвище, возраст, в каком полку служил, причина бунта, кто руководил, цель. Записывали при свете тех же факелов, причем на последние вопросы часто ответов не было.

И повсюду стали появляться обитатели Кукуя. Многие ринулись тушить пожары, другие благодарили егерей, спрашивали, останутся ли они здесь до утра.

Ван Стратен оставался рядом. Вид у купца был несколько нерешительным. Будто не он недавно мужественно отстреливался от целой толпы.

– Еще раз благодарю вас, Командор. Я – ваш должник. Если понадобится, всегда к вашим услугам, – голландец склонился в вежливом поклоне.

– Рад, что сумел помочь, – кивнул Командор.

Никакие услуги ему были не нужны. На душе было пусто. Ни радости победы, ни сожаления, ни раскаяния. Ничего. Только усталость. Когда душа выжжена, сил заметно меньше.

Присоединяться к допрашивающим не было смысла. Фамилии Кабанова не интересовали. Ответы на остальные вопросы он знал еще со школы.

Допрошенных поставили отдельной группой. Другие еще ждали своей очереди. Которая, надо сказать, шла очень быстро. Время терять не годилось. Надо было еще дойти до Кремля, хотя бы немного отдохнуть, а с утра хорошенько прочесать город.

– Этих расстрелять, – кивнул на допрошенных Кабанов.

Он отнюдь не собирался отменять собственного приказа о мародерах. С одной стороны, это было даже благодеянием. Обойдутся перед смертью без дыбы и прочих неизбежных по нынешнему времени мучений.

Не занятые тушением пожара обыватели злорадно наблюдали, как егеря построили обреченных около какого-то забора повыше.

Потерпевшие поражение вели себя покорно. Лишь один выкрикнул ругательство, но тут грянула команда и за нею – залп.

Пока заканчивали допрос, Кабанов прошелся к пожарищам. Их тушили, только надежды отстоять дома не было. Во дворе одного из них лежали трупы. Мужчины без головы, голой женщины со вспоротым животом и изуродованного ребенка, даже не понять, мальчика ли, девочки. И повсюду валялись тряпки, какие-то безделушки, прочие следы незадачливого грабежа отнюдь не самых богатых людей.

Грянул еще один залп. Вот и все.

Кабанов решительной походкой направился к своим людям и привычно выкрикнул:

– Строиться!

Подошел Шевелев, засопел, собираясь что-то сказать и не решаясь этого сделать.

– Что у вас, капитан? – пришел ему на помощь Кабанов.

– Господин полковник, бунтовщики показали, что… – дальнейшее Шевелев предпочел проговорить так тихо, что услышать мог один Командор.

– Что?! – отшатнулся Кабанов.

Казалось, что теперь ничего страшного уже не будет, однако новость обрушилась подобно подлому удару ниже пояса.

– Ручаться не могу, – виновато произнес Шевелев.

Но Кабанов почему-то был уверен, что это правда.

Из тех, что не способна присниться в самом страшном сне. Даже состояние стало как после кошмара – бешено колотящееся сердце и …нет, не страх, его Кабанов испытывал очень редко, а злость.

Утро обещало быть ясным. Не по-летнему, когда природа вокруг напоена романтикой и птичьими голосами. Зимний рассвет морозен и бодрящ. До бьющего тело озноба и одновременно – до пронзительной ясности духа.

Пахло дымом печей. Следов пожарищ оказалось немного. Зато то тут, то там грязноватый городской снег был изукрашен багровыми пятнами крови. Трупы тоже лежали, хотя нечасто. Какие-то наверняка были прибраны соседями, знакомыми.

Ближе к Кремлю картина сразу стала меняться. Бунтовщики вымещали злость за неудачный штурм на ближайших жителях. Власти, в свою очередь, по мере возможности поработали артиллерией по дворам, в которых укрывались блокировавшие Кремль стрельцы. Вон тот угол дома явно разрушен удачно попавшим ядром.

На площади выгнанные жители под строгим присмотром солдат складывали мертвых мятежников. И – отдельно – людей иных званий. Уж не понять, примкнувших к бунту или, наоборот, ставших его жертвами.

Кроваво-красное солнце вставало над Москвой, желало посмотреть, что натворили люди за время его отсутствия на небе.

Куда-то неслись всадники. Неожиданно оказалось, что помимо бутырцев за стенами находилась кавалерия. Немногочисленная, не пожелавшая участвовать в деле вчера, зато готовая поспособствовать поиску разбежавшихся, сломленных духом, напрочь проигравших стрельцов.

Деловито строились солдаты. Командор заметил в их числе егерей и чуть поморщился. Неприятно, когда через голову кто-то пытается распорядиться твоими людьми. Каким бы он ни был начальником.

Пришлось первым делом направиться к своим ротам. От них навстречу устремился румяный от мороза Клюгенау.

– Потери есть? – прервал его несостоявшийся рапорт Командор.

– Четыре зольдата ранены. Мы только стреляль, – важно изрек фон Клюгенау.

– А потом – вязаль, – без тени иронии продолжил за него Кабанов.

Он неплохо представлял разыгравшееся вчера сражение. Точнее – избиение мятежников.

– О, я, – подтвердил Дитрих. – Шеин и Гордон очень хвалили полк. Говорили, напишут царю.

Напишут. Только обо всем ли? Но вслух озвучивать мысль Кабанов не стал.

Из ворот в окружении небольшой свиты выехал Гордон. Как всегда, в латах, сейчас покрытых изморозью, бодрый, прямо держащийся в седле. Увидел Кабанова и немедленно поскакал к нему.

– Полковник! Мы вчера вас не ждали! – Старый генерал слез и с чувством прижал Сергея к холодной кирасе.

Кабанов коротко доложил о марше и событиях в Кукуе.

– Моим людям нужен час отдыха, после чего готовы выполнить любой приказ, – закончил он.

Лучше бы покончить с делами сразу, только люди не железные. И заслужили хотя бы горячий завтрак за все труды.

– Каша готова, – подсказал Клюгенау.

Крохотный обоз следовал с ним.

– Спасибо, Дитрих, – с заместителем Кабанову повезло.

Как довольно часто везло с помощниками и подчиненными.

На самом деле участие егерей сейчас особо не требовалось. Солдаты новонабранных полков, вчера пропустившие мятежников, а частью – разбежавшиеся, сегодня горели желанием продемонстрировать рвение. То и дело на площади появлялись сани со связанными стрельцами под присмотром небольших команд. Или же крохотные колонны пленных, гонимые когда помещичьей конницей, а когда – теми же солдатами. Из которых часть, надо признать, в прошлом была теми же стрельцами.

– Займите караулы в Кремле, – распорядился после краткого раздумья Гордон. – Сил пока мало, большего предложить не могу.

Караульная служба никогда отдыхом не считалась, но хоть не надо куда-то идти и отлавливать разбежавшихся виновников переполоха.

Недорубленный лес опять вырастает. Любое дело надо доводить до конца или вообще не браться за него. Потому приказали бы – и Кабанов отправился бы ловить беглецов, не обращая внимания на усталость и не думая о некоторых обстоятельствах. Пока не думая. Но приказ был – остаться в Кремле. Значит, некоторое время можно – и нужно – заняться иными проблемами.

Судьба пошла навстречу. Подход егерского полка во многом способствовал победе. Потому полковника хотели видеть все. В том числе те, на кого было оставлено государство.

Посыльный явился сразу, едва отъехал Гордон.

– Дитрих, расставь, пожалуйста, посты. Я узнаю общую обстановку и подойду. Всем свободным предоставь отдых. И пусть капитаны обязательно позаботятся о горячем завтраке, – с заместителем Кабанов старался всегда быть вежливым.

Да тот и не давал повода для неудовольствий.

– Яволь, герр полковник, – важно кивнул Клюгенау.

Он явно был доволен и боем, и полком, и доверием Кабанова.

Ни Ширяева, ни Гранье Сергей не увидел. Что не мудрено. Кремль велик, и оба старых соратника могли находиться с любой его стороны, а то и где-то внутри.

Посыльный споро повел Кабанова во дворец, затем какими-то переходами, словно назначенный Петром совет решил на всякий случай обосноваться поглубже, чтобы никто не сумел прервать заседание неуместным появлением.

А может, Кабанов был настолько уставшим, что уже не особо соображал, какой из путей выбрал посыльный.

Командора ждали. Стрешнев, Шеин, Ромодановский, Нарышкин – те, кто отвечал за государство перед царем. А равно – и еще десятка два бояр, находившихся к началу бунта в Кремле или пробравшиеся сюда сразу после его начала.

Все присутствовавшие выглядели устало. Треволнения вчерашнего дня, усугубленные бессонной ночью, вымотали бы и молодых. Здесь же находились люди в возрасте. Шеин, на середине четвертого десятка, среди них был юным.

Но усталость усталостью, а при виде Командора одобрительно зашушукались. По вполне понятным причинам.

Шушуканье быстро стихло, едва пригляделись к вошедшему.

В наступившей тишине Кабанов шагами Командора медленно направился к поднявшемуся Шеину.

Тот прежде изобразил на надменном лице улыбку, однако по мере приближения Кабанова улыбка сама сошла с губ.

Сергей навис над невысоким воеводой и вдруг резким движением ухватил Шеина за бороду, подтянул и ледяным тоном спросил:

– Куда невольников из Кафы подевал?

– Отпустил. Всех отпустил. Видит… – Но клясться и призывать в свидетели Всевышнего вдруг расхотелось.

Любой человек боялся дыбы и прочих прелестей Преображенского приказа, однако взгляд Командора показался генералиссимусу намного страшнее. Словно не заурядный полковник глядел, а сама смерть, от которой ни откупиться, ни отвертеться.

Бояре вскочили с мест. Они не видели взгляда. Для них происходящее было нападением, сродни бунту стрельцов. Не хватало лишь решительного крика, чтобы все встали на защиту воеводы.

– В свои вотчины крепостными? – уточнил Командор.

Его голос заставил всех в зале насторожиться.

– Я же как лучше хотел, – как-то по-бабьи попытался оправдаться воевода. – Куда им было идти? А уж потом…

– Отпусти его, – велел Ромодановский.

Князь-кесарь что-то начал понимать, но считал себя ответственным за порядок. А какой порядок, когда полковник хватает генералиссимуса?

Командор послушался. Он отпустил бороду воеводы и тут же от души приложил жертву кулаком.

Шеин послушно отлетел прочь и врезался в массивное кресло. Мелькнули ноги, и воевода оказался на полу по ту сторону подвернувшейся мебели.

– Этот человек забрал себе всех бывших татарских невольников, освобожденных во время рейда в Крым. – Командор медленно обвел взором застывших бояр.

Первым все понял Ромодановский. Он обошел кресло, навис над поднявшимся на четвереньки Шеиным и мрачно спросил:

– Это правда?

Никакого удивления князь-кесарь не высказал. Он привык иметь дело с людскими пороками и скорее бы удивился, обнаружив в человеке что-то светлое.

– Куда же их было девать? – жалобно отозвался воевода. Вставать во весь рост он не спешил. И даже не жаловался на публичные побои. – У них, чай, и домов давно нет.

Бояре опять зашумели. На этот раз – возмущенно.

Никому по большому счету не было дело до вчерашних невольников. Но факт, что кто-то присвоил людей себе, не поделившись, задевал до глубины души. Даже союзники генералиссимуса в борьбе за власть отвернулись от него, как от предателя. Если же учесть, что на такой высоте соперников всегда больше, чем союзников и каждый из них мечтает свалить удачливого конкурента, то в данный момент все симпатии были на стороне Кабанова.

– Вернешь, откуда они родом, – вынес вердикт Ромодановский. – Я отпишу царю. Пусть он решает, как тебя наказать.

И на всякий случай посмотрел на Кабанова. Вдруг тот не согласен с решением и попытается убить проштрафившегося воеводу?

Убивать Кабанов в данный момент не собирался. Цель была достигнута, бывших невольников освободят вторично, и Шеин больше не волновал его.

– Пойдем поговорим, полковник, – князь-кесарь мотнул тяжелой головой, приглашая следовать за собой.

Какая-то боковая клетушка вполне подошла для разговора.

– Ты почто государю не отвечаешь? – поинтересовался Ромодановский, усевшись у окна.

Свет падал на Командора. Лица собеседника было не разобрать. Но прием этот настолько старый, что его наверняка применяли еще в Древнем Риме.

Сергей чуть пожал плечами. Откровенно говоря, он не помнил, читал ли в последнее время хотя бы чье-то письмо. Равно как приносили ли ему почту вообще.

– Петр интересуется, как ты там. Разве можно? – мягко укорил князь-кесарь. – Писал, чтобы приглядели за тобой, помогли. Тут каждый знающий человек на счету. Я понимаю, погоревал, но жизнь продолжается.

Утешать князь-кесарь не привык и не умел. Потому слова звучали несколько наивно и банально.

Но Сергей был благодарен хоть за то, что не стали поминать баб, которых всюду полно. По крайней мере, в ближнем петровском окружении подобные фразы были в ходу.

– Ладно. Иди хоть немного вздремни. На тебе лица нет, – не стал долго рассусоливать и соболезновать Ромодановский. – Мы тебя так скоро не ждали. Но как проснешься, обязательно отпиши Петру. Будем отправлять известие о бунте, твое письмо заодно присовокупим. Негоже так долго молчать.

– Напишу, – кивнул Кабанов.

Иногда проще что-то сделать, чем объяснять, почему действие не вызывает ни малейшего энтузиазма.

Но энтузиазма не вызывало вообще ничего. И письмо на общем фоне казалось ерундой. Пустой тратой времени. Того самого, которое вдруг стало некуда девать. Хотя столько его промелькнуло незаметно…

6. Калинин. За морями-океанами

Когда-то давно, в будущем, как ни странно звучит это выражение, Аркаша любил Лондон. Сейчас же – терпеть не мог.

Дело даже не в том, что несколько лет англичане воспринимались исключительно как враги. Им мстили за первое, самое страшное и неожиданное нападение, их по мере возможности грабили, с ними постоянно сражались прежде – в далеких морях и джунглях, а затем – в европейских водах.

Но битвы ушли в прошлое. Злости давно не было. Поквитались, и хватит. Планета большая, гораздо больше, чем будет позднее. Транспорт не тот, не та связь. Новости идут годами. И сам путешествуешь еще дольше. А раз не воевать, то вполне можно сотрудничать. И потому в путь Аркаша пустился с легким сердцем.

Кто-то должен сопровождать небольшой торговый караван, наладить связи, повыгоднее пристроить товар. Расходов пока было гораздо больше, чем доходов. Производство – занятие, постоянно требующее вливания новых средств.

Два грузовых судна, а в охранении – родная «Лань». Кораблям вредно долго стоять на приколе. Как и людям, полезно время от времени вспоминать навыки в различных делах.

На море старшим был Ярцев. Треть экипажа составляли назначенные Петром волонтеры. Валеру отпустили с условием, чтобы подготовил из них специалистов. Преподав не только теорию, но и практику.

А какая самая лучшая школа для моряка? Разумеется, дальнее путешествие. Для тех, кто о море разве что слышал – и сразу по северным морям в обход Скандинавского полуострова до морских держав Европы, – это даже не школа, а университет.

Но кому университет, кому – сплошное мучение. Если добавить, что собственно моряков на бригантине почти не было (помимо волонтеров на ней находились солдаты да взятые на флот мужики, и лишь немногие соплаватели Командора чуточку разбавляли экипаж), то плавание было ненамного легче, чем первое, почти забытое. То, которое совершили пассажиры «Некрасова» на самой первой захваченной у сэра Джейкоба бригантине.

В чем-то даже сложнее. Климат суровее, переходы длиннее, да и групповое плавание – вещь нелегкая. Требует навыков от всех команд, внимания, опыта.

На купцах хоть шли те же моряки, которые доставили корабли в Архангельск. Им «Лань» была больше обузой, чем реальной охраной.

Было все. Шторма, после которых долго приходилось искать друг друга, встречные ветра, как-то раз – штиль. Одного матроса смыло за борт. Другой простудился и умер.

Все равно дошли. Все три вымпела. Война явно подходила к концу, однако в европейских водах шли осторожно, уповая не столько на силу, сколько на новый, никому не ведомый флаг.

Итогом было разочарование. Петр, согласившись на вояж, предписал конечный пункт – Англию или Голландию. Ему вольготно было распоряжаться, думая, что повсюду ждут друзья.

Груз на первое время был тот, которым наполняли свои трюмы британские купцы, – пенька да льняное полотно. Начинать лучше с чего-то проверенного и знакомого.

Знакомым оказался не только товар, но и цена. Англичане были согласны взять все доставленное, однако ровно за столько, за сколько купили бы это в Архангельске. Стоимость перевозки при этом даже не учитывалась.

Аркадий сунулся к одному, к другому, третьему, побывал везде, где только возможно. И везде ждал один и тот же ответ. Купцы явно сговорились. Им не хотелось конкурентов, и они сразу и недвусмысленно дали понять, что делать московитам у них нечего. Пусть отдают товар и убираются ко всем медведям.

Отдавать за ту же цену Аркадий не привык. Биться в непробиваемую стену лбом быстро надоело. Благо, быстро понял, что разрушить всеобщий сговор не сумел бы даже Флейшман.

Решение пришло само. Калинин громогласно заявил, что в таком случае отправляется в Голландию. Сам же повернул к недавно бывшим родными берегам.

Петр упорно старался нажить во Франции врага. Громогласно отмечал победы англичан над ней, если англичане считали очередную схватку победой, в Голландии принял всех послов, кроме французского. Даже волонтеров отсылал в разные страны вплоть до Италии, и лишь королевство Людовика не удостоилось ни одного.

Подобное отношение имело три причины. Друзьями своими русский царь считал англичан и голландцев, а враги друзей – мои враги. Второе же – Франция находилась в союзе с вечным противником – Турцией и уже потому была как бы недругом Московского царства и якобы плела вокруг какие-то интриги. И ко всему этому добавлялось соперничество в Польше. Если объективно – единственное на данный момент противостояние двух стран. Ну, не заботило пока французский двор вечное противостояние русских и османов. Не видели здесь угрозы.

Но отношение Петра секретом не было. Посему и ответные чувства были такого же рода. В тех случаях, когда о России вообще вспоминали. Большей частью были заняты другими делами, гораздо более важными. Войной с Аугсбургской Лигой, к примеру. Пусть она заканчивается, однако уже ясно: не за горами другая война, на этот раз за испанское наследство, и противниками опять будут те же самые страны. Англия, Голландия, Австрия. Серьезные противники, не чета северной стране.

Нарываться на неприязнь властей Аркадий не собирался. Все три корабля официально могли считаться французскими. Документы на этот счет сохранились. Да и сам Калинин был как бы подданным короля-солнца.

Дальнейшее было просто. В Ла-Манше корабли спустили русские флаги и подняли французские. Перемирие позволило избежать встречи с врагами в тесном проливе, а в Шербуре Калинина помнили и по старой привычке встретили как родного. Здесь весь груз ушел по достойной цене.

Калинин закупил, как договаривался с друзьями, картофеля. Заказал кое-что из деталей механизмов. Пока их делали, через вторые и третьи руки договорился о доставке ртути из Испании.

Судьба поднесла сюрприз под конец, когда Аркадий считал миссию выполненной и собирался в обратную дорогу. Погода испортилась. Ремонт такелажа и разыгравшийся не на шутку шторм заставил сидеть в порту больше недели. Когда же в итоге Калинин с Ярцевым прикинули примерное время возвращения, то оказалось: до Архангельска сумеют добраться лишь в самом лучшем случае. Одна-две задержки наподобие небольшого хорошего шторма, вещи по времени года отнюдь не редкой, или встречных ветров, и на севере появится лед.

Вне зависимости от собственных желаний приходилось оставаться на зиму здесь.

Ярцев рвался на родину хотя бы по сухопутью. Калинин хотел туда же. О волонтерах нечего говорить. Но мало ли кто чего хочет? Люди взрослые обязаны прислушиваться к голосу разума.

Чтобы не бездельничать до весны, Аркадий занялся перевозками и торговлей в Европе. Сильно это не обогащало, но какие-то деньги шли. Можно было не только содержать команды, не проедая основной капитал, но еще и откладывать некоторую сумму.

В Испании удалось закупить семена подсолнуха. Растение, вывезенное из Америки чуть ли не два века назад, до сих пор использовалось исключительно в качестве декоративного. О возможности получения из него масла никто не подозревал. Кроме тех, кто этим маслом пользовался спустя столетия, а в нынешнем даже сумел получить из него слабое топливо.

Валера с Аркадием еще посидели вдвоем, повздыхали, что люди перенеслись не совсем те. Сюда бы парочку хороших геологов, несколько знающих металлургов, опытных химиков, биологов-практиков, обязательно – фармацевтов, а также представителей других профессий.

Вместо этого чеши репу да вспоминай полузабытое: как сделать то, а как – другое. Или мечтай, а как до дела – с горечью осознавай: создать очередную штуку не позволяет общее состояние промышленности, существующие технологии и отсутствие соответствующего сырья.

Теперь в Лондон небольшую флотилию привело известие о Петре. Как-то невежливо не нанести визит собственному государю. Сверх того, очень хотелось узнать о друзьях. Всеобщей почты еще не существовало, и письма отправлялись с оказией, а вместо новостей зачастую питались слухами да официальными бюллетенями правительств. Которые уже в те годы были далеки от истинного положения вещей.

На этот раз Лондон встретил сравнительно гостеприимно. Корабли были вновь под российскими флагами, «Лань» – под недавно введенным Андреевским, купцы – под коммерческим.

Обычные процедуры, а там Калинин и Ярцев сошли на берег и довольно быстро сумели найти государя.

Им повезло. Этот вечер Петр проводил дома, лишь недавно вернувшись откуда-то из города. И, вопреки многочисленным слухам, бороться с Ивашкой Хмельницким сегодня не собирался.

По крайней мере, до прихода бывших флибустьеров.

Валера поведал об успехах волонтеров. Аркадий рассказал о торговле. Первому царь обрадовался. Второму – огорчился. Даже принялся пенять Аркадию, что тот посетил Францию и распродал товар там.

Пришлось подробно объяснять политику лондонских купцов и заявленные ими цены.

– Я поговорю с королем Вильгельмом, – помрачнел Петр. – Пусть наведет порядок среди дельцов.

– Бесполезно. Король не имеет права вмешиваться в частные дела. А торговля здесь – дело частное. Только налоги плати, а почем и что продаешь и покупаешь, государству дела нет, – объяснил Аркадий.

Петр сам давно должен был знать, но, будучи самодержцем, иногда забывал про некоторые европейские реалии. Он еще не избавился от иллюзий, будто в Европе только ждут прихода России и готовы помогать ей во всем.

Это Аркадий и Валера обладали опытом конца двадцатого – начала двадцать первого века с его горьким выводом, что никому мы не нужны. А если нужны, то или в качестве источника сырья в годы спокойные, или в военное лихолетье как пушечное мясо.

– Яхту мне подарил, – поведал Петр со смесью гордости за приобретение и досады за прием купцов.

Приятели невольно переглянулись. За время флибустьерской эпопеи им довелось захватить столько кораблей и судов, что вполне хватило бы на небольшой флот с огромной транспортной флотилией в придачу. Хотя яхт в Карибском море не было.

Подумаешь, корабль! Эка невидаль!

Петру не хотелось думать о неприятностях. Вильгельм убеждал его в своем неизменном дружелюбии, и недоверчивый к согражданам царь ему верил.

– Говорите, зело волонтеры науку постигли? – перевел он разговор на то, что казалось более важным.

– Куда же им было деваться? – усмехнулся Валера.

В разговорах с царем он пытался следить за речью, не допуская привычных восклицаний.

Петр с присутствовавшим здесь же Меншиковым громогласно рассмеялись. Они были убеждены в полезности опыта, всегда были готовы учиться сами и заставлять делать то же самое других.

– Завтра проэкзаменую. Посмотрю, чему научились. – Петра явно съедало нетерпение, но он прекрасно понимал, что вечером после прихода команда просто обязана проводить время в кабаках. Благо, всевозможные питейные заведения были буквально в каждом пятом доме. – Но за прибавление – спасибо!

– Да мы еще стараниями Крюйса многих наняли, – напомнил Меншиков.

Раз государя в данный момент больше всего заботил флот, то он больше всего заботил и фаворита.

– Вот скоро попляшут у нас турки! – Царь еще не охладел к вялотекущей войне. Ему казалось, будто достаточно приложить усилия – и на пустом месте возникнет грозный флот, которому по силам будет бороться со своими более старшими собратьями.

– Можно каждый год посылать корабли в практическое плавание, – предложил Меншиков.

Надо сказать, к немалому неудовольствию Ярцева. Тот тоже подумывал об этом, но уходить каждую весну в долгое плавание вдоль Скандинавии не хотел.

– Только без заходов во Францию. – Ну, не любил Петр эту страну, считая ее едва ли не врагом.

– Во Франции есть принадлежащее нам имущество, – напомнил Аркаша. – Равно как там мы разместили кое-какие запасы. И еще кое-что приобрели в Испании.

Он рассказал о подсолнухах и выгодах, которые можно извлечь из похожего на солнце цветка.

– Вот! Все приходится приобретать в Европе! Растения и то, – воскликнул Петр.

– В Европе тоже никто не знает об использовании цветка. Его сажает кое-кто из богачей для красоты. Прочее никому не приходит в голову. – Аркаша никогда не считал себя патриотом. Но также и не думал, будто все светлые головы живут исключительно западнее Польши.

Петр даже чуть поморщился. Он постоянно искал таланты у себя дома, но все же за образец брал уже известное в других странах. Даже компания Командора для него была выходцами с Запада. Пусть по знаниям намного опережающая всех на своей мифической родине.

Чуть поговорили о подходящем для цветка климате. Аркаша указал на юг, благо во времена поздние подсолнухов на Украине было полно.

На столе как-то словно сами собой появились чарки, бутылки и кое-какая закуска.

Аркаша помянул о картофеле. Хотя о нем много говорилось, однако не мешало бы напомнить еще раз. И только затем спросил о друзьях. Вначале Петр просто не давал вставить ни одного вопроса, заставлял отвечать на свои, а теперь – почему бы не спросить о том, что занимало все мысли?

– Ваш Командор тут в Крым успел наведаться, – возбужденно хихикнул Меншиков. Жалел, что самого там не было. – Дошел до Кафы, освободил пленников, а потом вернулся обратно. Устроил себе небольшую прогулку.

– Так это Командор! – многозначительно заметил Аркадий. – Если от него англичане шарахались, то уж туркам сам бог велел.

– Это что! Шеин отписал нам так, будто сам руководил походом, – заговорщицки подмигнул Алексашка. – Словно мы не знаем нашего генералиссимуса!

Последнее слово фаворит Петра вымолвил, словно примеряя к своей фамилии. Вдруг это сочетание звучит гораздо лучше?

– Кого обмануть захотел? – Царь пристукнул кулаком по столу. – Но Командор молодец. Хотя многое про него говорили, но такого не ожидал. Утерли нос и туркам, и татарам. Я даже подумал произвести Кабанова в генералы. Много пользы бы он принес.

Петр хватанул чарку, закусил и умолк в некоторой задумчивости. Пауза не осталась незамеченной.

– Что с ним, блин? – первым не выдержал Валера.

– С Командором ничего, – успокоил друзей Меншиков, видя, что государь предпочитает помалкивать.

Но не успели они успокоиться, как тот же Алексашка рассказал о взрыве в Коломне.

– Вот с тех пор Кабанов, пишут, сидит мрачный и ровным счетом ничего не делает, – вздохнул фаворит.

Но вздохнул искренне. Командор как соперник им не воспринимался. Пользы же от него было много.

– Царствие им небесное, – потрясенно пробормотал Валера.

Он практически никогда не поминал Господа, а тут пришлось.

Выпили за упокой. Петр с Меншиковым за компанию, Аркадий и Валера искренне. Припомнилось, как ради спасения женщин гонялись за Ягуаром по морям и джунглям. Наверно, поэтому смерть подруг Командора казалась еще более абсурдной.

Все как-то стало казаться незначительным. Ладно, когда современники один за другим погибали в боях, но так…

И кому что объяснишь? Петр явно непонимал. Он относился к женщинам чисто с практической стороны. Использовал, не испытывая особых чувств, и тут же переключался на другие дела.

Веселья как не бывало, а царь даже не понял причины. С его точки зрения поводов для радостей было гораздо больше.

А утром, когда вернулись от Петра, на «Лани» был приспущен кормовой флаг. Былые соплаватели скорбели вместе со своим далеким предводителем…

Рейсы чередовались с долгими стоянками в портах. Когда по причине отсутствия груза, когда, и гораздо чаще, из-за погоды. Зима – не лучшее время для мореплавания даже в сравнительно мягком европейском климате.

Волонтеры, люди, вопреки названию, подневольные, потихоньку привыкли к доставшейся им доле. А Аркадий и Валера уже давно чувствовали себя везде как дома. Или же дома для них было все равно что в гостях.

В начале весны стали потихоньку собираться домой. Дорога дальняя, многотрудная, и надо сделать необходимый текущий ремонт, заменить прогнившее дерево, просмолить корпуса, очистить днища от налипшей на него дряни.

Корабль – словно ребенок – требует постоянного ухода и надзора. И не стоит говорить, что ожидает беспечных мореплавателей, забывающих об этом.

Но бывают такие дни, когда судьба преподносит нам внезапные приятные сюрпризы. Таким сюрпризом для двух карибских ветеранов стало вхождение в гавань видавшего виды корабля. Вроде в чем невидаль, однако было в небольшом фрегате нечто, напоминающее иные дни и иные воды.

Трудно оформить в слова, что именно привлекло к нему внимание. Мало ли в Шербуре плавающей посуды! Одни приходят, другие уходят. Щеголеватые и запущенные, только с верфи и помнящие совсем уж далекие времена, на любой вкус и его отсутствие. Ну, разве филигранные маневры, словно работающие с парусами моряки просто не представляли себе иного.

Толпа в порту едва не аплодировала. Здесь видали всякое и умели ценить настоящую лихость.

Но странность была не в том. Вскоре, когда таможенный контроль был завершен, от фрегата отвалила шлюпка и ходко направилась прямиком к «Лани». Почему к ней? В гавани стояло множество кораблей, среди которых бригантина терялась.

– Блин! У нас что, знакомцы объявились? – Валера посмотрел на Калинина так, словно последний был ответственным за все, происходящее на рейде.

– Почему бы и нет? Не первый же день! – Аркаше оставалось лишь пожать плечами.

Шлюпка подошла ближе, но еще до того, как она пристала к борту бригантины, оттуда донесся веселый голос:

– Эй, на «Лани»! Командор у себя?

Челюсть Калинина отвисла, и от невозмутимости не осталось и следа. Зато прореагировал Ярцев. Вполне в своем стиле:

– Да это же наши! Ядрен батон! Никак Билл?

Под своими подразумевались те, кто сейчас должен был находиться далеко. В районе Карибского моря, гораздо чаще именуемого флибустьерским.

7. Флейшман. Дела и тревоги

Начала лета за делами я почти не заметил. Первая половина весны запомнилась бездорожьем с мгновенным нарушением регулярного подвоза, поднявшимся уровнем воды в реках и прочими прелестями, о которых я никогда не задумывался в свои времена.

Потом подсохло. Снабжение вроде наладилось, но все равно сырья упорно не хватало. Демидов только принялся осваивать Урал. В большой стране не было сколько-нибудь развитой добычи железных руд. Из-за нехватки металлов многие проекты повисали в неопределенности. Другие пробуксовывали. Новые задачи требовали новых технологий, а те – качества поступавших к нам металлов.

И чертовски не хватало рабочих рук. Я старался платить рабочим. Слухи об этом привлекали многих, да только многие ли могли делать то, что при нормальном развитии должно было появиться спустя десятилетия, а то и века?

Каждый новый станок, каждая паровая машина была чуточку совершеннее предыдущих. Но только чуточку. Промышленный прогресс быстро не происходит. Особенно такой, не вызванный назревшими предпосылками, а подстегнутый исключительно нашей волей.

Выпуск штуцеров наладился, а револьверные ружья по-прежнему были изделием штучным. Сверх того, гибель запасов ртути делало невозможным производство патронов, и приходилось складировать изделия до лучших времен. Точно так же провисали наши электрические проекты. На этот раз – из-за отсутствия хороших изоляторов. Не инженеры мы и не химики, чтобы вот так, с ходу, найти заменители того, с чем в будущем не будет никаких проблем.

Зато заработала мануфактура по производству бумаги. Нет, никаких новых технологий. Обычное в нынешнем веке сырье из льна, но тут ничего поделать мы не могли.

Бумаги требовалось много, производимое раскупалось мгновенно или же шло на другие проекты, наподобие производства патронов к обычным штуцерам и фузеям, и я уже договорился об открытии сразу двух аналогичных мануфактур, в Москве и в Твери.

Не менее хорошо шла сдача в казну очищенной водки.

Строилась мануфактура по изготовлению мундирного сукна.

На очереди был довольно неприбыльный проект по внедрению на Руси картофеля, а южнее – подсолнуха.

В общем, работы непочатый край.

Единственное облегчение – рекламу картошки взяла на себя церковь. Мы еще в том году внесли нехилое пожертвование и потратили массу времени на убеждение священников, что новый продукт послан Богом. По православному календарю половина дней в году являются постными, а что в такие дни может быть лучше американского продукта?

Нас бы мужики проигнорировали. Своих пастырей не смогли. Не все и не сразу, однако запасы у нас были разобраны быстро, и теперь приходилось ждать, пока Аркаша привезет еще. Явление еще не стало повсеместным, но хоть в коломенских деревнях картофель получил шанс на существование.

Женя Кротких фактически все время проводил в разъездах. Ардылов после гибели племянницы, ее подруги и своего друга почти не вылезал с производства.

Словно надеялся ударным трудом оправдаться за невольное участие в трагедии. А вот перед кем…

Наверно, перед Богом. Вчерашний атеист стал по воскресеньям посещать церковь, и я всерьез побаивался, как бы он на исповеди не ляпнул правду о нашем происхождении.

Как и прежде, наскакивали то Сорокин, то Гранье, но они больше возились с порохами и артиллерией, да и были привязаны к службе.

Вот уж где блажь! Ясно же, что военных найти гораздо проще, чем тех, кто производит все необходимое. Но, с другой стороны, грядущая Нарва мне не нравилась. Следовательно, армией и флотом заниматься пока необходимо.

Валера с Аркадием так и не появлялись. Иногда я беспокоился о них. Не слишком уж сильно. Ясно же – чуточку не успели к окончанию навигации, вот и были вынуждены зазимовать в Европах.

И кто почти не появлялся в Коломне – это Командор. Даже полк его был переведен в Москву, уж не знаю, по просьбе ли Сергея, или по требованию бояр, желавших иметь под рукой надежную часть.

Но по своей ли воле, по чужой, мне кажется, Сережа был этому только рад. Ладно, не рад, но хоть отчасти доволен ситуацией.

Впрочем, даже Москва его не устраивала. Еще по зимнему пути Кабанов умчался в Таганрог, оттуда перенесся в Воронеж, вновь объявился в возводимой крепости. Заскочил на обратном пути, проведал сына, побыл несколько дней в Москве и по весне ушел на юг вместе с охотничьей командой Ширяева и теми из наших моряков, кто не ушел вместе с Аркадием.

Я не мог последовать за своим другом. Двадцати четырех часов в сутках катастрофически не хватало. Если бы хоть вернулся Аркадий! Рассчитывать на кого-нибудь из местных я до конца не мог. Старался за всем следить сам и только по воскресеньям позволял себе небольшой отдых в семье.

Лена ждала уже второго ребенка. Первенец, славный малыш, названный в честь моего давно погибшего друга Павлом, по обстоятельствам был главным образом на руках кормилицы и няньки. Не пристало жене отнюдь не бедного человека самой работать по хозяйству или ухаживать за маленьким человечком.

Да и кто тогда будет ухаживать за мной? Я мужчина в полном соку и предпочитаю в подобных вещах оставаться прагматиком. Лена отнюдь не возражает. Более того, по-моему, более-менее довольна жизнью. Не хватает развлечений, на которые было падко наше время, но тут уж ничего не поделаешь.

Лорд Эдуард со своим неизменным компаньоном появились в Коломне где-то в самом конце весны. Дворцом я еще не обзавелся. Так, типичная усадьба, в каких тут живут помещики средней руки, разве что чуточку на европейский лад. Даже парк пока толком не разбит. Намечен, и только. Но гостей принять было уже не стыдно.

– Мы приехали выразить сочувствие Командору, – заявил мне Эдди, когда мы уселись в кабинете в ожидании обеда. – К сожалению, застать его не удалось ни в Москве, ни здесь.

– Командор находится где-то на юге. Война с Турцией еще не закончена, а он человек военный.

Уж не знаю, насколько соболезнование было искренним. По бесстрастным в лучших британских традициях лицам понять подлинные чувства было почти невозможно.

– Понимаю, – важно кивнул лорд.

Тут он действительно, похоже, понимал. После такой трагедии поневоле отправишься на поиски опасностей. И права отговаривать ни у кого из нас не было.

– Но все-таки я на месте Командора просил бы отставку, – вставил свои пять копеек Чарли. – У вас – дело, и оно в состоянии принести гораздо больше пользы, чем лихие налеты на мусульман. В делах забываешься не хуже, чем в трудных походах.

– Каждому – свое, – дипломатично отозвался я. – Никто не вправе указывать Командору, что и в каком порядке надлежит делать. Да и он в данный момент человек служивый и обязан выполнять приказ.

Дружно вздохнули по поводу обязанностей, от которых никто не вправе уклониться.

– Мы подыскали вам двух отличных специалистов по металлам, – после краткого и содержательного разговора о погоде сообщил лорд. – Думается, в ваших делах они лишними не будут. Царь Петр жаловался, что своих мастеров здесь нет.

Интересно. Наверняка спецы по совместительству обязаны вынюхивать секреты. Раз стала появляться промышленность, то одновременно с ней появляется промышленный шпионаж. Насколько знаю, Петру не удалось привлечь в Россию ни одного специалиста в области металлургии. Мне же их доставили с полагающимися ленточками и бантиками без малейших просьб с моей стороны. Даже не поинтересовались, сколько я готов платить. Или плата – наши секреты?

Я рассыпался в благодарностях. «Металлисты» действительно требовались позарез. И уж не спускать с них испытующего взгляда – не столь великая цена за полученные выгоды.

После всевозможных уверений в дружбе и тому подобной ерунды британцы попытались вплотную узнать, как идут дела.

Я был только рад благодарным слушателям и весьма подробно принялся рассказывать о бумажных мануфактурах и той прибыли, которую уже успела принести единственная действующая из них.

Англичанам оставалось кривиться, да и то только в душе. Сами спросили, теперь идти на попятный как-то невежливо.

Разговор продолжился за обедом. На многочисленные намеки о прочих делах пришлось туманно оправдываться последствиями катастрофы и восстановлением погибших материалов. Цинично немного, однако мертвых не вернуть. Не думаю, чтобы они возражали против моих обтекаемых фраз.

Но все-таки я несколько обнадежил гостей, намекнув, что с помощью специалистов и при некотором наличии времени несомненно удастся сделать гораздо больше полезного. Не уточняя, кому будет полезно, а кому – не совсем.

В свою очередь я расспрашивал дипломатов по их специальности, пытаясь узнать общую расстановку сил в Европе на данный момент. Как свойственно политикам любых рангов, никаких откровений мне не поведали. Но намекнули, что ожидается война за испанское наследство. Только что закончившаяся не решила большинства проблем, и едва вышедшие из нее страны дружно задумывались о продолжении увлекательного действа.

Самое главное – судя по намекам, ожидался выход из турецкой войны Австрии. Про Венецию, тоже являющуюся союзником, ничего сказано не было, однако наверняка все эти действия будут выполняться согласованно. А как итог – Россия останется одна против Османской империи. Что бы ни говорили в поздние времена, довольно могучего государства. Невольно вызывало опасение: не помешают ли турки нашему предстоящему конфликту со шведами? Балтика пока намного нужнее далеких южных морей.

Но разрешилось же это каким-то образом в нашей реальности!

Недавний стрелецкий бунт вновь породил вопрос: в какой степени мы реально влияем на события, и насколько они вообще предопределены? Столько сил было потрачено, дабы избежать ненужного мятежа, а в итоге он все равно произошел. Только несколько раньше и не на дороге к столице, а в самой Москве. Или все, что мы можем, – это чуточку изменять места и даты, а в остальном истории суждено катиться по отведенному ей руслу? Ей ведь безразлично, какую жизнь прожил некий Флейшман. Прозябал ли он в бедности, или, напротив, был счастлив и богат? При всем своем самомнении я прекрасно понимаю: это волнует исключительно завистников, грядущих наследников, жену, друзей и меня. Причем мою скромную персону гораздо сильнее, чем всех остальных. И ради этого приходится не только решать личные проблемы, но поневоле как-то беспокоиться о происходящем вокруг и около.

Британцы уехали, а через два дня прибыли обещанные ими специалисты. Худощавый Уормсер с вытянутым породистым лицом мог бы сойти за типичного аристократа. Зато второй, с невзрачной фамилией Смит, имел такую же невзрачную внешность. Мечта разведчика – глазу даже не за что зацепиться. Посмотришь на человека и через минуту напрочь забудешь, как он выглядел.

Оба новых сотрудника русского языка не знали, но чуточку владели французским, и мне пришлось еще искать специально для них переводчика. Тоже, между прочим, проблема.

А тут примчался Кабанов. Егерский полк по его настоянию опять был целиком переброшен на юг, и его полковник специально заглянул проверить, все ли распоряжения выполнены.

Он мотался весь день, и только вечером мы смогли уединиться, чтобы скоротать время за бутылочкой да обсудить очередные проблемы.

Командор несколько постарел за прошедшие месяцы. Может, не столько физически, сколько духовно.

Нет, Сергей не сломался. Просто, похоже, свел свою жизнь исключительно к определенному кругу дел, а про остальное предпочитал не вспоминать. Он и раньше был достаточно жестким, сейчас же напоминал скалу.

Водка не заставила его чуточку размякнуть. Напротив меня сидел не человек, а воин, суровый и равнодушный к большинству мирских радостей. Точно таким он был при похищении женщин. С той разницей, что тогда существовала надежда.

– Что ты задумал, Сережа? Опять набег или сразу полный разгром супостата?

Губы Командора все же чуть тронула улыбка.

– Хотелось бы второе, но за неимением сил придется ограничиться первым… – Но потом все же снизошел до разъяснения. – Надо чуточку моряков выгулять. Сколько можно сидеть на берегу да посматривать на Азовскую лужу!

Примерно это я и предполагал. Раз Кабанов отправился на юг первоначально с одним личным спецназом, то, следовательно, решил малость пошалить у чужих берегов.

– Стоит ли? – спросил я и рассказал то, что сумел выудить у британцев. – Так что скоро мир. Не ты ли говорил: сейчас гораздо важнее запад, а юг еще подождет?

– Говорил, – не стал отпираться Командор. – Пойми, Юра, выйти из войны намного сложнее, чем влезть в нее. Тем более в такую вялотекущую. Султан сам должен захотеть мира, а для этого надо его как следует попугать. Пусть думает, что может потерять не только Азов. Сговорчивее будет.

Звучало логично. Если, конечно, под прикрытием логики Командор просто не решил немного рискнуть.

Я поискал слабое место в плане. Керчь брать Сергей не станет. Для этого в его распоряжении нет ни осадной артиллерии, ни достаточно войск. Нет, только набег. Наверняка попробует проскочить ночью в Черное море и уже там развернется вовсю.

Городов на побережье хватает. Укреплений в них быть не должно. Раз они выходят во внутреннее море султана, то против кого возводить стены и держать могучие гарнизоны?

Нет, тут у Командора шансы были неплохи. А вот при возвращении турки могут запросто перекрыть Керченский пролив. И прорваться будет ох как проблематично!

Именно это я высказал Сергею, присовокупив, что и он сам, и Костя весьма нелестно отзывались о моряках созданного второпях флота. Море не любит дилетантов. Еще неясно, чем бы завершилась в свое время наша карибская эпопея, если бы к нам не ринулись толпой опытные флибустьеры.

– Да, матросы еще те, – кивнул Сергей. – Но надо же когда-то делать из них морских волков! Других людей все равно не будет. Отберем самых способных и займемся воспитанием. Жаль лишь, что Валера до сих пор не прибыл. С ним как-то легче.

Должно быть, мои мысли были написаны на лице. Или Командор давно успел изучить ход моих размышлений.

– Не переживай. Зря рисковать не буду. Я еще Нарву собираюсь малость подкорректировать, – подмигнул он и перевел разговор на производственные дела.

Я, грешным делом, думал, что Сергея уже не интересует ничего, и, к счастью, ошибся. Командор по-прежнему был в курсе всех наших дел. Его интересовало не только оружие, которое исправно поставлялось в полк, или, как револьверные ружья, складировалось до лучших времен. Нет, Сергей прекрасно понимал, что война только средство, целью же является совсем другое.

Мы проговорили почти до утра. Утром Командор навестил сына и отправился на юг.

Как-то несправедливо, однако – ему в поход, а мне всего лишь на работу. Хотя кто знает, что в данный момент важнее? И что – в перспективе?

С отъезда Командора прошла неполная неделя, когда примчался Валера. Привезенная им новость была потрясающей. Товар товаром, эти дела безусловно важны и необходимы, но в данный момент гораздо важнее – и неожиданнее – было другое.

Следом за нашим славным шкипером сюда направлялись наши соплаватели по архипелагу. Политика всех государств после войны стала таковой, что флибустьерам стало тесно в привычных водах. Их повсюду пытались превратить в плантаторов, а то и в обычных моряков. К Испании отныне следовало относиться дружелюбно. Нынешний испанский король был бездетным, и Людовик имел законные основания посадить на престол своего внука, тем самым потихоньку присоединив Иберийский полуостров к своим владениям.

Но даже с этим смирились бы. Однако Вест-индская компания полностью монополизировала торговлю во французских заморских владениях и цены при этом держала такими, что нормально жить на берегу тоже стало невозможно. Вот целая группа бывших флибустьеров и решила податься подальше оттуда. А куда? Конечно же, к Командору. С ним, считали, не пропадешь.

Валера и Аркаша специально смотались в Англию, где все еще обретался Петр. Государь достаточно наслышался о наших подвигах. Склонность все подгрести под себя мало сочеталась с пиратской вольницей, но Петр не особо представлял наши реальные отношения. Как и то, что за одними капитанами люди пойдут в огонь и воду, а от других – сбегут при первом удобном случае или вообще без оного.

Короче говоря, теперь самодержцу казалось: победа на море ему обеспечена. И он не только согласился принять наших бывших моряков на службу, назначив всем довольно высокие оклады, но и официально объявил, что при захвате добычи соответствующий процент будет поделен подушно. В полном соответствии с обычаями Берегового братства. И теперь ребята направлялись сюда, заранее предвкушая грядущую долю, которую они непременно получат под началом своего прежнего предводителя.

– А где Командор? – спросил в завершение Валера.

И тогда я понял, что идея прогуляться по Черному морю – это судьба.

8. Два командора. Походы и учения

– Рад вашему прибытию, командор. На одного хорошего моряка будет больше, – адмирал говорил по-английски, хотя за окном лежал русский город.

Сидящий напротив офицер с вытянутым лицом породистого джентльмена благодарно склонил голову.

– Вы хотите сказать, что все так плохо? – уточнил он.

Благо, прибыл командор только сегодня и о здешнем флоте знал немногое. А основное вообще оставалось для него тайной за семью печатями.

Адмирал вздохнул:

– Ваше счастье, что здесь мало кто знает языки. Еще восприняли бы как критику! С соответствующими последствиями.

Но уточнять, какими именно, не стал.

– Не критика, а лишь интерес, – возразил Пит. – По-моему, я имею право знать, как обстоят дела. Раз уж нанялся на службу к здешнему царю.

Замечание было резонным. Да и адмиралу не терпелось поделиться с новым человеком тем, чем поневоле приходилось жить.

– Служба как раз довольно необременительная. Город – откровенная дыра. Как, впрочем, все государство. Но деньги платят хорошие, а реального дела очень мало. Царь Петр решил за пару лет сделать из страны морскую державу, хотя никто из населения моря не видел. На мой взгляд, это напрасная трата средств. Посудите сами. Корабли делаются на реке и могут быть спущены на воду только во время половодья. Большинство из них плоскодонные и для моря не годятся. Лес на них идет сырой. Корпуса часто сделаны кое-как. Ни хода, ни маневренности. Разве что тонуть… Хотя море – просто мелкая лужа, выход из которой перекрыт турками. А здешние моряки не годны даже для плавания по мелководью в хорошую погоду. По-моему, царь Петр сам прекрасно понимает это. Недаром приказов выйти в море я не получал. Один небольшой шторм – и половина кораблей пойдет ко дну.

Собеседник, а теперь еще и сослуживец адмирала, ничем не показал своего огорчения. Да и чему огорчаться? Жалованье идет, а что служба проходит без напряжения, так это даже лучше. Похоже, даже не придется выполнять поручения, ради которых оказался в чужой дикой стране.

– Все равно. Мне бы хотелось сразу узнать свои обязанности. Надеюсь, я получу в распоряжение корабли и людей?

– Обязательно получите. Только стоит ли спешить? Вы знаете местный язык? – Адмирал не столько обещал, сколько спрашивал. Причем вопросы были больше риторическими.

– Конечно, нет, – пожал плечами Пит.

– Вот. Аборигены, в свою очередь, не знают иных языков, кроме своего. Значит, в первую очередь вам надо подыскать переводчика. Не думайте, что это так просто.

– Насколько знаю, царь Петр нанял довольно много моряков из Европы. Дайте мне для начала их, – предложил командор.

Нет, в море он особенно не рвался. Но как-то спокойнее, когда ты вроде при деле. Да и что за офицер, если он не может никем распоряжаться?

Адмирал задумался, а потом улыбнулся скупой улыбкой старого морского волка.

– Как раз на днях прибыла целая партия. Но в данный момент никого из них нет. Вам бы приехать на недельку раньше.

– Где же они? Отправились за новым кораблем? Кстати, мне упорно твердили о том, что флот растет на глазах. Но я посмотрел бухту. Судов в ней не так-то много.

– Это все местный бардак, – вздохнул адмирал. – Никакого порядка. Кто хочет – тот командует. Представляете, не так давно объявился один полковник, между прочим, хороший друг и доверенный человек царя Петра. Показал бумагу, в которой написано, что ему надо оказывать содействие. Отобрал самые лучшие корабли, посадил на них свой полк и казаков, тщательно отобрал матросов, прихватил прибывших недавно моряков и отплыл.

Командор некоторое время переваривал полученную информацию, а затем подчеркнуто уточнил звание:

– Полковник? Сухопутная крыса?

– Говорят, ему доводилось командовать на море, – признался адмирал. – И я этому верю. Во всяком случае, матросы его сразу признали. Видели бы вы, с каким энтузиазмом они собирались в поход! А я даже не знаю, куда лежит их путь.

– Да кто он такой? Меншиков? – фамилию царского фаворита Пит произнес с некоторым трудом.

– Нет. Кабанов. Командир Егерского полка.

– Русский? Вы же сами утверждали, что местные моря в глаза не видели! Как он решился?

– Он не русский. Насколько знаю, француз.

– С такой фамилией? – Удивление пробило даже хваленую выдержку.

– Говорят, он ее изменил, когда поступил на здешнюю службу. По слухам, просто перевел свою на язык аборигенов.

– И что она означает? – Командор уже овладел собой и вопрос задал с неприкрытой иронией.

– Откуда я знаю? Мои познания в русском не настолько глубоки, – признался адмирал.

Он был не слишком любопытен, если речь шла о предметах абстрактных. Достаточно было, что тот, кто скрывался сейчас под русской фамилией, имел некоторые представления о мореходстве. И имел соответствующие полномочия от царя. В прошлом году Кабанов уже ходил в Крым и, вероятно, решил повторить удачное дело.

В другой ситуации адмирал, возможно, сам бы попытался возглавить эскадру, но просто послужить грузовым средством, когда все лавры сорвет себе десант, было унизительно для флотского достоинства.

Все это адмирал выложил новому сослуживцу. Не прямо в лоб, но кому надо, тот поймет.

– Говорите, это он взял в прошлом году Кафу? Странно. Не думал, что кто-то решится на подобное дело. Кроме одного человека. Но, судя по вашему описанию, это не он, – задумчиво решил командор. – Да он бы и не стал повторять набег на тот же город во второй раз…

Камешек предательски скрипнул под чьей-то ногой, и Махмуд встрепенулся. Рука сама вцепилась в длинное ружье, предусмотрительно прислоненное к парапету.

– Фу, шайтан тебя забери! Напугал! Я уж подумал, что это кто из начальников, – Махмуд с облегчением узнал своего приятеля Саида, чей участок стены находился правее.

Или левее, если встать лицом к крепости.

– А ты заснул, – насмешливо произнес Саид.

– Какое заснул? Присел только, чтобы ноги отдохнули. – О том, что сон действительно сморил его, Махмуд не хотел признаваться даже приятелю. Еще сболтнет ненароком, а ты потом отвечай. Паша порой бывает строгим.

Неправда, будто военная служба тяжела. Тут главное – устроиться в соответствующем месте. Как, например, Ени-Кале. Даже население свое. Ни бунтов, ни беспорядков. Единственная задача крепости – следить, дабы никто без разрешения не сумел пройти проливом. Благо, Ени-Кале стояла на скалах, и пушки с ее стен свободно простреливали фарватер, который в этом месте проходил всего лишь в полукилометре от берега.

До взятия русскими Азова даже эта задача была чисто умозрительной. Противнику просто неоткуда было взяться в здешних водах. Да и теперь враг вроде бы был, однако соваться к проливу не рисковал. Оно правильно. Целыми здесь не пройдешь, а пытаться взять крепость дураков нет.

На этой же, сухопутной стороне вообще было тихо. А в такую ночь, облачную и непроглядно-темную, – вообще. По ту сторону стен, где только камни да безлюдье, при самом большом желании ничего не увидать. Да и смотреть не на что. Все видено-перевидено во время дневных дозоров и прогулок в свободное время.

– Рассказывай сказки! – коротко рассмеялся Саид.

Не зло рассмеялся, а как человек, неоднократно бывший в такой же ситуации.

– Ты чего шастаешь? – перевел разговор Махмуд. – Тьма такая, что под ногами ничего не видно. Еще споткнешься, да и полетишь вниз. Не птица же…

– Я ногами сон прогоняю, – признался Саид. – Ничего, недолго осталось. Я потом опять подойду.

И зашагал прочь. Не успели стихнуть шаги, как глаза Махмуда вновь закрылись. Какая разница, открыты они или нет, если вокруг все равно сплошной мрак?

Показалось, будто где-то совсем рядом что-то брякнуло. По краешку сознания мелькнула мысль встать да посмотреть, что там такое, только мысль была из тех, которые не побуждают к каким-либо реальным действиям.

Приятная дрема неожиданно была прервана прикосновением ладони к лицу, а в следующий момент меж ребрами, прямо в сердце, вошла резкая боль. Захотелось вскрикнуть, но ладонь намертво перекрыла рот, а дальше стало уже все равно. Мертвецы – самый равнодушный народ на свете.

Силуэт человека скользнул мимо мертвеца в ту сторону, в которую перед тем ушел Саид. Бодрствующий часовой оказался прав. Осталось недолго, но не смены, а жизни.

– Все чисто, Командор, – послышался шепот на заполнившейся людьми стене.

– Хорошо. Открывайте ворота. Только осторожнее, – таким же шепотом отозвался тот, к кому обращались. – Действуем по плану.

Значительная часть людей исчезла во внутреннем дворе, устремившись к иным стенам и зданиям. Другие заняли позицию у ворот, и скоро тяжелые створки медленно сдвинулись с места.

Несколько раз уже по ту сторону, с таким расчетом чтобы видно было лишь с окрестных скал, вспыхнул фонарь. Спустя еще полчаса в крепость тихим шагом вступали солдаты. Они подгадали как раз вовремя, к занимающемуся на востоке рассвету…

Командор не собирался захватывать Керчь. Проскользнуть в темноте проливом, выйти на оперативный простор, а там пройтись вдоль незащищенных берегов. На большее не хватало сил. Не сухопутных, морских. Корабли в основном были никудышными, матросы – неопытными, и строить планы приходилось с учетом этих обстоятельств.

Состав десанта был решен еще ранее. Охотничья команда да сотня казаков, отобранных Лукой из числа самых умелых. Когда же практически все было готово и на три отобранных корабля погружены запасы, случилось неожиданное.

Без малого сотня бывших флибустьеров, горящих желанием вновь идти за своим Командором, представляла такую силу, что не использовать ее было просто грешно.

Три корабля превратились в небольшую эскадру, к охотничьей команде был присоединен весь полк, число казаков удвоилось, а весь план изменен в своей первоначальной части.

Несколько дней Командор, к проклятию непривычных солдат, держал корабли в море. Маневрировали, отрабатывали различные задачи, и мало кто знал, что на самом деле является целью похода.

Лишь когда Сорокин гарантированно объявил, что ближайшая ночь будет облачной, Командор посетил каждый из кораблей, кратко рассказал о цели похода, после чего приказал держать курс к Керченскому полуострову.

Операция прошла на редкость успешно. Командор еще ранней весной, в рваном халате и грязной чалме, на пару с Ахмедом излазил все окрестные тропы, наметил места высадки и изучил Ени-Кале. Тогда еще так, больше на всякий случай. Но раз он наступил…

Скрытная высадка, ночной марш-бросок, выдвижение на исходные… Командор был уверен в своих людях, а раз так, то никаких препятствий не существовало.

Гарнизон просто не ожидал нападения, поэтому нес службу спустя рукава. Случись все по правилам – подступ, осада, – и дело растянулось бы на месяцы. Причем результат угадать было бы трудно. А так бывшие флибустьеры вкупе с отборными охотниками Ширяева захватили стену, после чего судьба крепости была решена.

Настоящего сопротивления никто не оказал. Турки элементарно не успели ничего понять, как Ени-Кале была захвачена. Даже убитых практически не было. Если не считать часовых.

Асан-паша, бывший комендант бывшей турецкой крепости, только вздыхал да поминал то аллаха, то шайтана, а в завершение произнес магическое, все объясняющее слово:

– Кисмет.

Судьба.

– Вот именно, – согласился с ним Командор. – Не переживайте так. Вашей вины в случившемся нет. Просто мы пришли на эти берега и уже никогда не уйдем отсюда.

– Теперь мне конец, – сообщил Асан-паша, имея в виду ожидавшее его наказание.

– Необязательно. Вы можете просто не возвращаться в Стамбул. Зачем вам это? Россия велика, наш государь всячески привечает новых подданных, и уж поверьте, ему все равно, какому богу вы молитесь.

Насчет последнего Кабанов с Петром никогда не говорил. Однако элементарная логика подсказывала: решивший выйти к южным берегам самодержец просто обязан считаться с тем, что отныне в России будет не только православие. Любая империя по своему определению толерантно относится к национальностям и вероисповеданию своих подданных. Лишь бы те сохраняли верность ее императору. Так было с Византией, так неизбежно будет с Россией. И не только в этой истории, превращающейся в альтернативную, но и в той, что знал Кабанов. Иного пути у империи просто нет и быть не может.

С этими уверениями он оставил Асан-пашу подумать о своем будущем, как и о будущем здешнего края. Хотя последнее действительно предрешено и весь вопрос заключается в одном слове: когда? Хотелось бы побыстрее, а внутренний голос скептически нашептывает: «Не рановато ли?»

Войны на два фронта не выдержать, но хоть обеспечить более скорый и выгодный мир, продемонстрировав султану ту силу, которая в противном случае обрушится на него.

Сам по себе город был небольшим. Все подходы к нему перекрывались казаками. Местные жители покинуть его не могли. Сейчас они наверняка сидели в страхе да ждали начала грабежей и прочих прелестей захвата.

Но грабежи Кабанов запретил под страхом немедленной смерти. Мирные люди не должны страдать во время войны. Только тогда они могут стать достойными подданными твоей державы, а не пополнить ряды противников.

Что до добычи, то в крепости было захвачено много военного имущества: пушки, ружья, порох, ядра, свинец. Добавить к этому запасы продовольствия, а главное, деньги, которых тоже оказалось немало…

Как установили, в Ени-Кале как раз пришло долгожданное жалованье гарнизону, а сверх того, значительная часть средств предназначалась на всевозможные закупки. Сам Керченский полуостров представлял собой безжизненное из-за недостатка воды нагромождение скал, и все необходимое приходилось или доставлять морем, или везти из глубины Крыма.

И это туркам, которые находились практически на своей земле, если учесть вассальные отношения Крымского ханства и Османской империи. Командор представил, как будет выглядеть снабжение в российском варианте. Море, между прочим, зимой замерзает, делая доставку почти невозможной.

Сверх того, разочаровывала бухта. Практически открытая, не дающая укрытия кораблям.

В общем, если забирать, то весь Крым. Одна крепость – только обуза, которую мало-мальски настырный неприятель обязательно заберет при случае назад.

Вот если первую линию обороны провести в районе Ак-Маная… Клок каменистой, ни на что не годной земли. Не размышления, сплошные отрицания собственного свершения. Причем отрицания, предвиденные заранее. Не зря доказывал в свое время Петру, что Керчь пока не нужна и ничего особого не дает. Разве что возможность схватиться с неприятелем в Черном море, а не в Азовском. Или не допустить в последнее.

Кабанов привычно прогнал никчемные мысли. Начальства наверху много, вот пусть оно и решает, что делать с неожиданным подарком. Потерь не было, следовательно, оставить крепость в случае чего будет не жалко.

– Вас ждут, – напомнил вошедший Василий.

– Сейчас буду, – кивнул Командор.

Он еще перед беседой с пашой приказал собрать всех начальников. Что бы ни решали наверху и что бы ни думал он сам, пока надо четко определить задачи на первое время.

В одном из больших залов уже собрались командиры рот и кораблей. Сидели по-восточному, на коврах за неимением стульев. Чуточку выпивали по случаю победы, закусывали, чем Бог послал. Не слишком сильно, так, в меру, для поднятия настроения. Которое и без того было у всех прекрасным.

При виде Командора все немедленно поднялись. Послышались приветствия. Победа не только радует душу, но и превращает начальника в некое подобие бога.

Кто-то вложил в руку Сергея тяжелый золотой кубок. Дружно и шумно выпили за успех, потом, почти без перерыва, – за предводителя. Кабанов в ответ поднял тост за всех присутствовавших и, когда вино было выпито, уже другим тоном объявил:

– Пока хватит. Теперь слушайте приказ. Пленных переправить на корабли и еще до вечера отправить в Таганрог. Командовать эскадрой будет Памбург. Донесение я передам в ближайшее время.

Опытный моряк, взятый Кабановым в качестве помощника, согласно кивнул. Может, хотелось задержаться в захваченной крепости подольше, однако требовалось как можно скорее известить начальство. К тому же принесшему хорошую весть всегда достается награда. Соразмерно, так сказать, успеху.

– Комендантом крепости назначается подполковник барон фон Клюгенау. Силы гарнизона – Егерский полк в количестве десяти рот, бомбардиры и казаки. За разведку местности отвечает Лука, за артиллерию – Гранье.

Дитрих невольно приосанился. Он не собирался участвовать в морских операциях, зато на суше всегда чувствовал себя уверенно.

– А вы? – подал голос один из ротных.

В первоначальный план Кабанов их не посвящал.

– Я беру прибывших моряков, охотничью команду, два корабля и немного прогуляюсь по морю и побережьям. Со мной пойдут Сорокин, Ярцев и Ширяев, – как нечто разумеющееся поведал Сергей.

– А я, Командор? – возмущенно спросил Гранье.

– А кто будет командовать местной артиллерией? – в тон ему отозвался Сергей.

– Кто угодно. Я цели пристреляю, останется подносить фитиль да палить. – Жан-Жак настолько привык повсюду быть с Командором, что не допускал мысли остаться в крепости. – В море тоже могут понадобиться пушки. Что тогда?

Вопрос был в точку. Действовать вдали от берегов и не иметь стоящего канонира было явной глупостью.

Гранье смотрел так требовательно, что Командор не смог сдержать невольной улыбки:

– Договорились. Но чтобы сегодня же вечером продемонстрировал мне готовность новоявленных крепостных канониров. И по морским целям, и по берегу.

Гранье согласно кивнул и вышел, не спрашивая разрешения. Он всегда понимал дисциплину довольно своеобразно.

9. Круги на воде

– И вы даже не знаете, куда они пошли?

В сложной иерархии чинов, введенных Петром, было не очень ясно, кто и кому должен подчиняться. Никакого единоначалия практически не было, и все решения должны были приниматься коллегиально. Но глава Адмиралтейства Апраксин имел право спрашивать с остальных хотя бы из-за близости к царю.

– Полковник Кабанов никому не сообщал. Предъявил бумагу от царя Петра, выбрал корабли, моряков, посадил свой полк и ушел.

Апраксин скривился, словно отведал кислого яблока, и задумчиво почесал парик на голове.

Что теперь делать?

Человек добросовестный, он решил самолично проверить, в каком состоянии находится с таким трудом создаваемый флот. Благо, работа на верфях была налажена и несколько дней отсутствия адмирала повлиять на нее не могли.

Часть флота едва покачивалась в бухте. Да, Апраксин был готов признать, что не лучшая часть. Он знал о многочисленных недостатках наспех сделанных кораблей, но разве может быть все гладко в совершенно новом деле?

Зато лучшая часть флота просто отсутствовала. И где она находилась, никому было не ведомо.

Хуже всего было то, что уже у самого Таганрога Апраксина догнал гонец с недавно долгожданным, а ныне не слишком приятным известием: в Москву вернулся Петр. Зная характер своего государя, Апраксин был просто уверен в скором появлении царя в Воронеже, а может, и здесь.

Моряки тоже сидели понурые. Лишь один из них, прибывший только на днях и даже не умеющий связать по-русски несколько слов, невозмутимо обозревал собравшихся. Пытался понять: почему взволнованы остальные?

Апраксин никак не мог запомнить фамилию ничего не ведающего счастливца. Только помнил титул: баронет. Во многом потому, что баронов адмирал навидаться успел, а с баронетом встретился впервые. В первый раз подумал: ослышался. Оказалось же: есть и такой. Но лишь в Англии. В остальных странах обходятся баронами.

Сосед баронета сжалился, перевел ему суть конфликта. Баронет выслушал и сурово поджал губы. В британском флоте заслуженных адмиралов вешают за элементарное нарушение линии, а эти русские позволяют себе непонятно что.

Впрочем, он уже высказывался, что думает о сухопутных крысах, взявшихся командовать кораблями. Даже если у этих крыс есть, по утверждению некоторых, морской опыт. Никакие грамоты царя не могут изменить положения.

Поневоле пожалеешь, что по просьбе дяди взялся некоторое время послужить в этой варварской стране. Но дядя твердо обещал после возвращения долгожданный адмиральский чин, и ради этого стоило некоторое время потерпеть дурное общество и дурные порядки на здешнем флоте. Если это можно назвать флотом.

– С воздуха что-нибудь видно? – спросил Апраксин, имея в виду повисший в синеве наблюдательный кабаньер.

Вот значит как. Баронет вспомнил, где слышал фамилию самозваного флотоводца. Это тот, который задумал путешествовать не только по земле и воде, но и по небесам.

Что ж, возможно, для всех будет лучше, если изобретатель бесследно исчезнет вместе с флотом и своими людьми. Или не лучше? Дядя что-то намекал на то, что Англия готова купить все новинки, и вроде бы даже их владелец не очень против.

Как ни странно, ответ на вопрос Апраксина прозвучал практически сразу. Ворвавшийся в зал без стука молодой офицер возбужденно выкрикнул:

– Паруса на горизонте! Наши возвращаются!

За короткой вестью последовал всеобщий вздох облегчения. Теперь оставалось ждать, когда корабли смогут приблизиться к бухте. А там уж среди присутствующих найдутся люди в чинах, которые смогут поставить на место сухопутного наглеца.

Прошло не меньше трех часов, пока флотилия, не слишком умело, вразнобой, подошла ко входу в гавань. К этому времени их успели пересчитать, обнаружить отсутствие двух кораблей и даже выстроить целый ряд предположений по поводу их отсутствия. От банального «заблудились» до зловещего «разбились на камнях». Раз уж в эти дни не было шторма.

Возвращающиеся испытывали такое же нетерпение, как и дожидавшиеся их. С головного линкора спустили вельбот, и тот ходко пошел на веслах прямо к вышедшей на берег толпе капитанов и адмиралов.

Опасались худшего, но Памбург, едва поднявшийся в шлюпке и еще не сошедший на сушу, гаркнул:

– Керчь захвачена!

Обо всем передумали, и только это даже в головы прийти не могло. Потому не сразу поняли, о чем говорит Памбург и кто у кого захватил какую-то Керчь. Когда же поняли, не сразу поверили. Вплоть до того момента, когда Апраксин (Шеин находился в Москве, и глава Адмиралтейства был самым старшим по положению) зачитал протянутый ему лист бумаги:

– Захватил крепость Ени-Кале и город Керчь. Жду подкреплений или повелений. Полковник Кабанов.

И только тут наконец дошло…

Дитрих фон Клюгенау был человеком обстоятельным и надежным. Потому служба на клочке Крыма была налажена сразу. Казачьи разъезды рыскали далеко впереди в тщетных поисках возможных врагов. Заряды были поднесены поближе к орудиям. Часовые находились на стенах. Наблюдение неслось во все стороны, и никому не удалось бы подойти к крепости незамеченным.

Здесь, в отличие от предыдущего гарнизона, егеря остро ощущали чуждость захваченной земли. Так же, как свою малочисленность и оторванность от остальной армии. Потому понукать к службе их не требовалось.

Сказалось и отсутствие в крепости спиртного. Хотелось бы отметить успех, да всерьез было нечем. В данном случае, оно только к лучшему. Нет искуса, нет и не выдержавших его.

Отслужили благодарственный молебен, по-походному краткий, выпили по чарке из запасов – и на этом праздник был завершен.

Было немного боязно из-за такой оторванности от родной земли. Случись что, и пока еще подойдет помощь! Уйти некуда и не на чем. Останется или отбиваться до последнего, или погибать.

Но жалко же покидать то, что сумели так лихо захватить! Обидно взять твердыню, без потерь, с налета, а потом тут же отдать. Зачем тогда брали?

Клюгенау тоже несколько побаивался, но совсем иного. У него было чувство, словно он сдает главный экзамен в своей жизни. Справится, удержит крепость, и впереди ожидает успех и карьера, нет – тогда лучше бы было не появляться на свет.

Перед отправлением Командор поделился здравой мыслью. Попытку отбить крепость всерьез могли совершить только татары. Однако у них не было артиллерии, следовательно, толку от кавалеристских наскоков быть не могло. А у турков никаких сил поблизости не было. Как не было в здешних водах флота. Море не зря долгое время считалось внутренним озером султана. Зачем же на нем держать боевые корабли?

Подтянуть их было нетрудно. Только поход эскадры нуждается в подготовке. Пока новости дойдут до самого верха, пока там примут решение, пока начнут проводить его в жизнь, пройдет немало времени. До Азова гораздо ближе, чем до Стамбула. Главное – удержать завоеванное вначале, а там свои в беде не оставят. И вообще, он, Кабанов, верит подполковнику и потому оставляет его здесь старшим начальником. Вплоть до своего возвращения или прибытия подкрепления с большой земли.

Что ж, Клюгенау был готов держаться, лишь бы оправдать доверие Командора. И подполковник, и офицеры, и егеря, и казаки верили: с Кабановым они победят любого противника. Уж если их командир что-то сказал, так непременно и будет.

Вот только где он сейчас, полковник по прозванию Командор?

Море мерно раскачивало корабли. Ветер надувал паруса. Скрипели корпуса. Временами раздавались звучные команды, и тогда матросы дружно брались за такелаж, кладя корабль на новый галс.

Командор вел крохотную эскадру на запад. По его расчетам, лежащие там города были богаче своих азиатских собратьев.

Можно сколько угодно твердить о разумных доводах, о порядочности и прочих весьма правильных и необходимых материях. Только лучшим аргументом остается сила. Сильного уважают, даже если не любят. Слабого не уважают никогда. Точно так же, как жалость во взаимоотношениях спорящих – синоним презрения. Война же – тот же спор.

– Боцман! Как настроение у людей?

Билл, проделавший с Кабановым все походы, начиная с бегства с Ямайки, а потом решивший обосноваться на берегу, прибыл вместе с другими флибустьерами. Как он объяснил, французское правительство зажало колонистов так, что даже дышать стало трудно. Перебираться же в родной английский сектор после всех подвигов Билл не рискнул и решил вновь попытать счастья под началом своего Командора. Пусть в неизвестной стране и в неизвестных водах.

– Настроение боевое. Даже новички готовы на все.

Под новичками подразумевались набранные Петром на флот русские парни, моря никогда не видевшие, а вот теперь вынужденные тянуть нелегкую морскую лямку.

– Только опыта у них маловато, – подумав, добавил боцман.

– Опыт – дело наживное. Погоняй их как следует. Что мне, учить тебя, как это делается?

Странно: Кабанов всегда говорил, что не любит моря. Однако море подействовало на него, заставило вновь ощутить вкус жизни. Одно дело – действовать из сознания долга, и совсем другое – когда к сознанию добавляется ощущение собственных сил.

– Сделаю, – ухмыльнулся Билл.

Он, как и все былые соплаватели, знал о трагедии и теперь радовался за Командора.

– Корабль тебе как?

– Не очень, – признался боцман. – С «Вепрем» не сравнить.

Верный «Вепрь» остался лежать на дне возле Южной Америки. Какой был фрегат!

– Ничего. Главное на корабле – люди. А корабль сделаем другой. Или добудем, если попадется. – Кабанов дружески хлопнул Билла по плечу и стремительно взлетел на квартердек.

Там колдовал Валера. Как ни хотелось штурману хоть немного побыть с семьей после долгого похода, однако первым делом …нет, не самолеты, – корабли. И сугубо мужские дела, которые ты просто обязан выполнить.

– Что скажешь, Шкипер?

– Скажу, ядрен батон, что карта нужна. Нормальная, а не эта схемка со множеством неизвестных, – пробурчал Ярцев. Взглянул на Кабанова и не сдержал улыбки.

– С картой каждый дурак умеет. А ты без нее попробуй. И вообще, чему вас только учили? – Кабанов не укорял, а просто говорил, словно ему наскучило продолжительное молчание.

– Все, блин, не запомнишь. Я питерский, по Черному морю никогда не хаживал.

– Будет тебе Питер. Через несколько лет. Вот мир с турками заключим и на шведа двинем. А там тебе персонально город построим. В самом что ни на есть болоте, – Командор говорил так, что непонятно было, шутит или всерьез.

– Блин! В мои годы никаких болот там уже не было… – Валера едва ли не впервые задумался о том, во что вылилась постройка родного города. И в каких условиях она происходила.

– В твои – не было. А в наши – есть. Ладно. С этим разберемся попозже. Лучше скажи, Варна скоро?

– По идее, завтра к вечеру дойдем, – прикинул Валера.

– А по карте? – усмехнулся Командор. Хотя прекрасно знал, что карты на борту просто нет.

В первый раз, что ли?

Петр был помазанником Божьим, фактически – его наместником на земле. Ему полагалось не ходить, а шествовать, не говорить, а изрекать, не появляться на людях, а являться им.

Но мало ли что полагалось! Государь любил работать не только головой, но и руками. Более того, гордился освоенными профессиями, многие из которых были недостойны не только царя, но и простого дворянина. Частенько же Петр, не овладев навыками до конца, полагал себя непревзойденным мастером в каком-либо ремесле.

Но если человеку хотелось уметь все и он был царем, остальным поневоле оставалось терпеть его умения, а желательно – еще восторженно охать и выражать восхищение всеми другими доступными способами.

Сейчас царь считал себя цирюльником. Не заурядным подмастерьем, нет, модным придворным брадобреем из тех, к кому знатные щеголи вынуждены заранее занимать очередь. А затем в строго назначенный час дожидаться мастера у себя дома или приходить к нему домой, в занятую им часть дворца или иное место, но тоже строго минута в минуту. В противном случае он будет работать над кем-либо другим, и отношения со счастливцем придется выяснять при помощи холодной стали.

Почасовой записи не было, но сама очередь была. Та, которую принято называть живой.

Бояре стояли в затылок друг другу, разве что не вплотную. Куда денешься, коли царь приказал? Петр был главным лицом сего действа. Временами прикладываясь для вдохновения к кубку, он сосредоточенно кромсал здоровенными ножницами бороду очередного «счастливца». Обычно получалось как-то вкривь да вкось. Однако царя это устраивало, до мелких нюансов он не опускался, лишь окидывал скептическим взором полученный результат, кивал в сторону, где подмастерья стояли наготове с бритвами и тазиками, мол, они поправят, ежели что, и буркал:

– Следующий!

Справедливости ради надо сказать: денег за свой труд царь не брал. Напротив, еще наливал собственноручно по чарке, как бы награждая за мужество.

В первые дни бывало иначе. Шеина Петр не только побрил, но перед этим побил, а если бы не Лефорт с Меншиковым, то совсем бы убил прямо посреди пиршественного зала.

Другим утешением было знакомство с царем в ипостаси парикмахера, а не палача. Как раз в это время отовсюду свозили участников бунта. Как ни ругали втихомолку Ромодановского, обзывая его кровопийцей, князь-кесарь обошелся со стрельцами сравнительно милостиво. Уцелевших допросил, главарей перевешал, остальных распихал по ближним и дальним монастырям. Потому Петру пришлось возвращаться много раньше запланированного, дабы лично повторить розыск и наказать всех достойно. Как они того заслуживают.

При этом царь порой жалел, что государственные дела не позволяют взять в руки топор. А о поездке на верфи в Воронеж приходится только мечтать.

Очередь заметно уменьшилась, когда в зал едва не вбежал плотно сбитый мужчина. Могло показаться, будто он торопится стать клиентом государя. Однако если про вошедшего и нельзя было сказать, что он чисто выбрит, бороды у него не было – только щетина, каковую, к примеру, легко можно было объяснить сумасшедшей скачкой, когда некогда остановиться и привести себя в надлежащий вид.

– Памбург? Ты? – узнал мужчину Петр.

– Государь! – охрипшим голосом произнес капитан и сделал несколько неверных шагов к самодержцу. Моряка заметно покачивало, как на палубе судна в хорошую качку. Или по возвращении, когда под ногами точно так же колышется земля.

– Что?! – Петр вскочил, пытаясь понять, какая причина заставила одного из помощников покинуть Таганрог и примчаться в Москву.

– Осмелюсь доложить: Егерским полком совместно с флотом захвачена крепость Керчь, – отчеканил Памбург давно заготовленную фразу.

– Что?!

Не одному Петру показалось, будто он ослышался.

– Керчь взята! – повторил Памбург.

Вид у него был измученный, глаза красные, но он старался держаться молодцом, как надлежит победителю.

– Как? – изумленно переспросил Петр в третий раз.

Совсем недавно в Европе, узнав, что Австрия при посредничестве Англии и Голландии садится с турками за стол переговоров, царь пытался настаивать, дабы в окончательную редакцию включили пункт, по которому Керчь переходит к России. Однако зарубежные дипломаты дружно и довольно обидно заявили, мол, нельзя требовать от турок то, что у них не завоевано. И вообще, пусть Россия свои проблемы решает сама.

И вдруг такой поворот!

– Налетом с моря и суши, – не слишком понятно пояснил Памбург. – Весь гарнизон, включая пашу, пленен.

Царь наконец поверил. Шагнул к моряку, обнял и крепко поцеловал. Под всеобщие одобрительные взгляды.

– Кто руководил? Почему не доложили о предполагаемом действе? – последнее было сказано больше для порядка.

Победителей, как известно, не судят.

– Полковник Кабанов! – рявкнул Памбург.

– Вот! – Самодержец обвел бритую и небритую толпу торжествующим взглядом. – Молодец! Все молодцы! Видите, как надо воевать! Пока думали да раскачивались, крепость уже взяли!

– Так это Кабанов… – со смесью уважения и зависти протянул Меншиков.

Ему захотелось точно так же бросить к ногам государя целый город, только он пока понятия не имел, каким образом можно проделать подобную штуку.

– Пират, – донеслось откуда-то из толпы.

– Кто сказал? – Взгляд Петра мгновенно стал недобрым.

Желающих признаться почему-то не нашлось.

– Многих потеряли? – Петру вспомнился Азов и окровавленные трупы, валяющиеся на его улицах.

– Ни одного человека! Полковник Кабанов ночью с егерями и моряками тайно захватил стену, а затем впустил в город весь полк, – сообщил Памбург.

– Не полковник, а генерал, – поправил его государь.

– Генерал, – согласно кивнул моряк.

– Расскажи как это было, командор.

Памбург сглотнул. За минуту до этого он был лишь капитаном первого ранга.

– Подожди. Подкрепись вот, – царь протянул посланцу полную чарку. Ту, из которой перед тем пил сам.

Рассказ был по-военному краток. Затем повторен в более развернутом виде с многочисленными, зачастую путаными уточнениями по просьбе слушателей.

Неожиданно Петр расхохотался. Заразительно, так, что многочисленные собравшиеся в зале бояре и офицеры последовали его примеру. Даже не понимая толком причины смеха.

– Алексашка, помнишь, что нам ответствовали цезарцы? – все еще смеясь, обронил Петр и вольно процитировал: – Турки не отдают незавоеванных крепостей. Но до переговоров еще много времени. Коли вам зело Керчь нужна, так возьмите. И взяли же! Взяли!

О бородах и стрельцах было забыто.

– Едем! – Петру захотелось как можно скорее увидеть завоеванную крепость. Вторую в его короткой жизни. – Алексашка, Франц, Шеин… Велите закладывать! И без остановок! Время дорого! Памбург, помощь послали?

– Я уезжал – как раз собирались.

– Надеюсь, собрались уже… – Теперь казалось, будто турки с минуты на минуту примутся отбивать утраченное. А в Керчи, со слов гонца, всего один полк.

Маловато!

Для непосредственной обороны крепости одного полка кое-как хватало. Но это на крайний вариант. Под боком лежал целый город, который тоже было жалко отдавать противнику. Пусть население не выражает восторга, напротив, косится на новых повелителей. Все равно жалко. Зачем и кому нужна одинокая крепость?

Казачьи разъезды каждый раз возвращались с довольно однотипными известиями: противник не обнаружен. Никто против подобной однотипности не возражал. Не было не только противника. Кочующие татары – и те не забредали на Керченский полуостров. Отсутствие воды делало его не особо нужным. Пасти лошадей негде. Торговать – так Кафа под боком. Там порт более оживлен и удобен. А здесь за все время две шальные фелюги. Одну удалось захватить нахрапом с лодок. Вторая же ушла, а с нею ушли новости о последней проделке Командора.

Теперь приходилось ждать беды. Хотя в любом случае шила в мешке не утаишь. Рано ли, поздно ли… Но поздно – лучше.

Тем плохо крепостное сидение. Жди, кто раньше появится. Свои с севера или чужие с юга.

Первыми появились все-таки свои. Не слишком большой отряд кораблей, оказавшийся наспех собранным авангардом. И скоро командовавший им молодой подтянутый англичанин с высокомерным породистым лицом уже что-то говорил подполковнику, не потрудившись избрать другой язык вместо непонятного родного.

Клюгенау только разобрал, что перед ним баронет, и невольно задумался, чей титул выше? И чем баронет отличается от простого барона?

Хотя прибывший был командором, подчиняться ему Клюгенау не собирался. Раз дело на земле, то нечего морякам тут командовать! Вот если бы это был генерал или хотя бы полковник…

Хотя полковник в числе прибывших тоже был.

10. В новом русском городе

Появившиеся с юга паруса вызвали немедленную тревогу. На стенах сразу появились все начальники – от младшего по чину Клюгенау до Апраксина, который не утерпел и заявился в отвоеванную крепость вместе со вторым отрядом кораблей. Не все же строить, порой хочется взглянуть на завоеванное с помощью созданных тобою морских посудин.

По дороге Апраксин имел возможность убедиться в качестве построенного. Вроде бы и расстояние не настолько велико, и море, по словам истинных моряков, больше напоминает лужу, однако шли с явным трудом. Держать строй не получалось. Корабли то растягивались, то наваливались друг на друга. Вместо стройной кильватерной колонны получалась какая-то куча мала.

Как объясняли Апраксину, виною тому были не только плохо обученные команды. Нет, они, конечно, тоже. Парусное дело требует от каждого матроса немалой сноровки и умения. Однако многие корабли обладали плохой управляемостью, а уж течи были едва ли не всеобщей бедой.

Тем более, лучшее еще в самом начале отобрал Кабанов, а хорошее чуть позже – британский баронет.

Сейчас корабли нестройной грудой мерно покачивались в открытой бухте. Стоявший рядом баронет через переводчика монотонно объяснял, что в качестве базы флота Керчь никуда не годится. Любой шторм легко проникнет в гавань и натворит в ней столько бед, что по последствиям это может оказаться похлеще проигранного сражения. Саму же бухту в любом случае надо укрепить выставленными на оконечностях береговыми батареями.

– Но это на будущее. Сейчас все равно не успеть, – докончил баронет, присмотрелся к далеким парусам и добавил: – Этих я сумею победить в море. Там всего шесть вымпелов.

Теперь хоть стало возможным посчитать идущих.

Клюгенау незаметно вздохнул. Если бы это возвращался Кабанов, то вымпелов было бы три.

Нет, не надо было вверять судьбу морю! Ушел – и что теперь?

Моряки тем временем осторожно заспорили. Было бы весьма здорово порадовать царя победой. Более того, при имеющемся соотношении она была вполне реальна. Но грыз страх. Важен не только уровень капитанов и адмиралов. Важна выучка команд. А в последнем сомневались все.

Как бы не наворотить дел! Пролив узкий, еще протаранишь своего или выскочишь на скалы, и туркам останется только добивать терпящие бедствия корабли.

Но и покорно ждать тоже немыслимо. В итоге дружно при одном протестующем баронете сошлись на компромиссе. Раз главные сомнения внушает маневрирование, то надо встать на якоря, перегородить вход в бухту, и пусть враги попробуют прорваться через плотный строй.

Клюгенау устал ждать, пока моряки придут к единому решению, и раньше них объявил тревогу. Забили барабаны, егеря, артиллеристы и солдаты переброшенных сюда полков торопливо разбежались по своим местам, встали, переговариваясь, ожидая вероятного боя.

Следом многочисленные вельботы и баркасы развезли капитанов по кораблям. Тут порядка было заметно меньше. Парусами не рискнул пользоваться почти никто, и большинство кораблей вставало на новые места при помощи шлюпок.

Даже при этом способе не обошлось без происшествий. Два корабля сошлись настолько, что едва не переплелись выступающим за пределы корпусов такелажем. Другой умудрился неведомым образом едва не вылезти на берег. Но все же потихоньку, с густым матом, кое-как линкоры выстроились поперек входа в две линии с таким расчетом, чтобы вторые могли стрелять в промежутки между первыми.

Перестроение заняло столько времени, что идущая к Керчи флотилия оказалась совсем рядом, и многие уже видели напрасность затеянной процедуры.

Три небольших линкора, не столь давно в Таганроге стоявших рядом, какой-то незнакомый фрегат и два низко сидящих купца. И над каждым из них развевался Андреевский флаг.

Вообще-то, над купцами не положено. Однако у Командора просто не было с собой других русских флагов…

– Гляди, Шкипер, как нас встречают! Когда еще мы удостоимся подобных почестей? – притворно вздохнул Командор.

– Хороши почести, блин! В бухту не пройдешь! – качнул головой Валера. – Что они, ослепли?

– Почему – не пройдешь? Вдоль северного берега – пожалуйста. А там – мат в два хода. При такой скученности.

– Хочешь напугать младенцев? – улыбнулся Валера.

– Да ну их! – под общий хохот отмахнулся Командор. – Еще с перепугу такое натворят! Жан-Жак! Хоть отсалютуй им! Зачем в тишине подходить? На некоторых флаги адмиральские развеваются. Нам нетрудно, а им приятно.

Канониры с шутками и прибаутками выпалили холостыми. Гулко отразилось от берега эхо, и густой дым на какое-то время скрыл корабли от наблюдающих глаз.

Со стороны человеку неопытному могло показаться, что грянул бой. Тем более, когда один из стоявших линкоров с промедлением ответил. Правда, только одним орудием. Но впечатление неизбежно исчезло бы без следа, едва только растаял дым.

Матросы вели себя явно не воинственно. Напротив, со стоящих поперек входа в бухту кораблей донеслось «Ура!», бодрящее, восторженное, какое бывает при встрече кого-то особо дорогого.

Ритуалы салюта были еще не разработаны. Поэтому стрельнули – и умолкли. Пушечные порты закрылись.

– Убавить паруса! Приготовить мой вельбот!

Билл на славу погонял морячков. Команды выполнялись с шиком, пусть все смотрят, какие орлы следуют в порт! Таких тут еще не бывало!

Моряк должен гордиться своим кораблем, товарищами, капитаном. И выучка – тоже часть этой особой гордости.

Рухнул в воду якорь. Канат натянулся, а затем линкор застыл, чуть повернувшись бортом.

– Ладно. Раз не пускают прямо к причалу, нанесем адмиралу визит, – подмигнул Командор.

Для тех, кто был с ними в Вест-Индии, Кабанов был выше любого типа в позументах. Теперь, после похода, на него точно так же смотрел любой новичок.

Потому и захохотали на палубах, заранее смотря сверху вниз на неизвестного командующего. Еще неизвестно, кто выше! Пусть никакого морского звания Кабанов и не имел.

Есть звание, а есть признание. И что из этого выше?

На палубе застывшего под адмиральским флагом линкора, похоже, тоже смутно понимали это. Во всяком случае, кто-то выстроил команду на шканцах, и едва Командор поднялся на палубу, сотни глоток восторженно и самозабвенно грянули извечное русское:

– Ура!

Дисциплина существовала лишь в зародыше. Приветственно мелькали шляпы, а когда Командор поднялся на палубу, перед ним был не строй, а радостная толпа.

Понятно, в таких условиях начальство не могло встретить победителей у трапа. Но и на квартердеке было многолюдно. Глаза рябило от разнообразных камзолов. Минимум два адмирала, куча офицеров, все принаряженные, многие при париках. Это не Командор, который вновь выглядел классическим пиратом.

Поверх мундира у Кабанова опять перекрещивались перевязи с пистолетами, несколько ножей торчало из-за плеча. Отросшая в походе бородка не ведала бритвы. Раз моряки суеверно считают, что стричься и бриться в плавании – дурная примета, то пусть так и будет.

Один из встречающих, холеный с надменным лицом, внезапно дернулся. Рука непроизвольно потянулась к шпаге, однако тут же застыла, чуточку не доходя до эфеса.

Командор машинально бросил на него взгляд. На мгновение глаза Сергея приобрели цвет стали. Только к оружию он не потянулся. Не привык обнажать без дела, а драться уже не было повода.

– Докладываю. Вернулись из рейда. Привезли знатную добычу, собранную с вражеских городов. Плюс – попавшийся фрегат. Ходкий, зараза. Если бы к берегу прижать не смогли, ушел бы гаденыш.

Даже эти несколько фраз дослушали с трудом. Ясно же – победа, а как не отметить такое дело?

Апраксин обнял, кто-то хлопнул по плечу, и Командор с долей иронии подумал, что если бы хлопками приветствовали все, то вполне могли бы забить не сходя с места.

– В порт хоть пустите. Люди устали, а тут у вас даже кабаков нормальных нет. Или уже появились? – ершился Командор в ответ на сыпавшиеся со всех сторон похвалы.

– Сейчас отметим это дело, – кивнул Апраксин. – Я уже распорядился, чтобы нам приготовили обед.

– А моим людям? – Насчет себя Командор не сомневался. – Надо же им промочить горло и смыть морскую соль.

В этом тоже была двойственность. С одной стороны – насаждать дисциплину, с другой – следовать незыблемым правилам Берегового Братства. Раз возвратился, то команда может гульнуть. Даже не может – обязана.

Стоявшие за спиной Апраксина иностранные офицеры согласно закивали. В большинстве своем они догадывались, кем были укомплектованы вернувшиеся корабли. Вот если бы исключительно русскими – тогда можно даже на берег не пустить.

– Придумаем. На каждый корабль – по три бочки вина! – распорядился Апраксин. – Раз уж кабаков нет…

– Не ожидал вас здесь увидеть, – когда Командор двинулся прочь, тихо произнес оказавшийся рядом англичанин. – Опять решили за старое взяться?

– Только показать местным, как это делается, баронет, – хмыкнул Кабанов.

Прошедшее казалось настолько далеким, что он не видел причины для ссоры. Так, кольнули отблески воспоминаний, но Командор научился бороться с прошлым.

Что думал баронет, осталось тайной. После первых мгновений растерянности Пит сумел овладеть собой, и его лицо вновь являло бесстрастную маску.

Да Командора и не интересовало чужое мнение. Тем более какого-то англичанина. Пусть когда-то и являвшегося персональным врагом.

Мало ли врагов на свете?

– Барин, просыпайся. Царь кличут. – Васька осторожно потормошил Кабанова за плечо.

Сергей с трудом приоткрыл глаза. Вчера устроили проводы уходившим в Таганрог соплавателям. Корабли все равно нуждались в текущем ремонте, и Кабанов уговорил Апраксина отослать их на базу. Хотя дело было не только в кораблях, но и в людях. Пусть отдохнут, пока есть возможность. Понадобятся – прилетят. Уж в своих флибустьерах, равно как и в тех из моряков, которые успели побывать в рейде, Кабанов был полностью уверен.

Гуляли большую часть ночи, а с рассветом корабли отправились на север. Сам Кабанов после краткого отдыха занимался всевозможными текущими делами. Но день был воскресный, по традиции выходной для солдат, церковь и все такое прочее. Караулы нес другой полк. Короче, Сергей решил немного вздремнуть после обеда. Недосыпание давало порой о себе знать, и раз уж выпало свободное время, то следовало сполна использовать его для отдыха. Никому не ведомо, когда такое может случиться в следующий раз.

И вот теперь Кабанов никак не мог взять в толк, зачем его будит слуга.

– Какой царь? Откуда? – пробурчал он, еще не решив, считать разговор продолжением сна или явью.

– Вестимо, какой. Нашенский. Приплыл тока что и сразу велел вас к себе позвать. Еще хорошо, сам не приплелся. – Никакого пиетета к монарху Василий не испытывал.

Другое дело – к собственному барину.

– Сколько тебе говорить: по морю не плавают, а ходят. Плавает знаешь что? – Кабанов приподнялся.

Голова после сна была дурная. Или не столько после сна, сколько с похмелья? Выпито тоже было немало. Хотя время ближе к вечеру… Значит, со сна.

Командор снял для себя крохотный домик на окраине крепости. Дворец казался ему слишком чуждым. Да и народу там сейчас было – не перечесть. Флотские, армейские, и все в чинах да при гоноре. Каждый с толпой слуг, и как следствие – вечный шум и гам.

Шума Командору хватало в полку. Дома же больше ценил тишину. Даже если это не дом, а очередное временное пристанище.

– Умываться! – Чем был хорош двадцать первый век – наличием в каждой квартире водопровода и канализации.

И как ни странно, только в такие минуты вспоминается о грядущих достижениях цивилизации. Как видно, самых важных.

Ледяная вода привела в чувство, хотя какая-то сонная дурь в голове еще оставалась. Это в молодости пробуждения даются легко. С возрастом организм требует больше времени на отдых, да только по его желаниям никак не получается.

Побрился Командор еще вчера. Светлые волосы имеют немалые преимущества. Например, в том, что однодневная щетина почти не видна. Раз уж на берегу приходится обходиться одними усами…

Сейчас бы большую чашку ароматного кофе под трубочку, и тогда мозги окончательно прояснятся. И главное, кофе есть. Из захваченных здесь же запасов. Только раз царь зовет, то особо рассиживаться не станешь.

Мундир, ботфорты, шпага… До летней формы одежды додумаются нескоро, и приходится напяливать на себя целый ворох. А солнце, между прочим, печет вовсю. Камень прогрелся, так и пышет жаром, и короткая прогулка превращается в пытку.

Царь облюбовал для себя дворец паши. Сам Петр тоже не слишком жаловал большие здания, однако надо куда-то девать свиту, да и не подыскивать же специально пристанище на несколько дней! Больше все равно не позволяли государственные дела.

Как часто бывало, проблемы обсуждались за столом. При виде Командора Петр вскочил, сделал навстречу несколько шагов, обнял и расцеловал:

– Молодец! Настоящий молодец!

Царь увлек пришедшего к своему концу стола, заставил сесть рядом и протянул наполненную чарку:

– Теперь рассказывай.

– Что именно, государь? – уточнил Командор.

– Все. Наворотил ты делов в мое отсутствие. Смотрю, много на себя стал брать. Что в голову взбредет, то и творишь. Так в следующий раз без моего ведома Константинополь возьмешь… – Трудно было понять, насколько Петр шутит, а насколько обвиняет в нарушении монарших прав на принятие решений.

– Так ты был далеко, а письмами пока снесешься, – скупо улыбнулся Командор. – Да и на месте виднее.

– Я, уезжая, вместо себя бояр оставил, – напомнил Петр.

Нет, все-таки, самодержец был несколько недоволен. Не сильно, однако проскакивали нотки.

– Беда любых коллегий и советов, что болтовни в них гораздо больше, чем дела. Пока бы сомневались да решали, момент был бы упущен, – твердо отозвался Кабанов. – Я не говорю про то, что никто бы не поверил, будто реально захватить крепость без долгой осады и крепостной артиллерии.

Петр кивнул. Сам он не поверил бы тоже. К тому же результат какой! Столько дипломатических усилий, а тут небольшая операция – и выход в Черное море захвачен. И по самому морю погуляли изрядно. Показали туркам, что их владычеству на юге приходит конец. Даже мелькнула мысль не заключать никаких мирных договоров, а продолжать воевать дальше. До тех пор, пока твердо не встанем на черноморские берега.

Кабанов в нескольких словах поведал о подготовке к операции, помянул разведку, особо отметил помогавшего ему Ахмеда. Затем признался, что, собственно, вначале планировал лишь проскочить мимо Керчи и малость пройтись вдоль берегов, а подступами интересовался на всякий случай. Но случай наступил в лице прибывших моряков, вот и пришлось срочно изменить все планы.

– Особо хотел бы отметить моего подполковника барона фон Клюгенау, капитана охотничьей команды Ширяева, командовавшего кораблями капитана первого ранга Памбурга, капитана второго ранга Сорокина, шкипера Ярцева. Равно как всех господ офицеров, егерей, казаков и моряков, принявших участие в захвате крепости.

– Всех награжу. Готовь список. – Петр был щедр.

– Уже, – Кабанов протянул исписанные листы.

Петр пробежал их взглядом и заметил:

– Себя позабыл.

– Мне ничего не надо. А люди заслужили. Получив награду, человек станет служить еще лучше.

– Я лучше знаю, что тебе надо, а что нет. Адмиралом хочешь стать? Я смотрю, ты один всех моих моряков стоишь.

– Адмирал – большой чин. Я пока не дорос, – медленно промолвил Сергей при всеобщем молчании.

Показалось ли, но кое-кто вздохнул с облегчением. Чин – синоним должности, а высоких должностей на всех не хватит.

Сидевший по правую руку от царя Лефорт улыбнулся и что-то шепнул Петру на ухо. Петр расхохотался и весело объявил:

– Уговорил! Будешь капитан-командором флота! Или от этого тоже откажешься?

– От этого – нет. – Кабанов вполне оценил шутку.

Дружно выпили за новый чин. Затем – еще за один. Петр держал слово, и раз при первом известии о взятии Керчи сказал о Кабанове как о генерале, то так оно и стало. Соответственно, Клюгенау превратился в полковника. Плюс каждый из списка получил деревни, и решено было отчеканить медаль «За взятие Керчи».

– Государь, мы можем поговорить наедине? – Кабанов хорошо усвоил, что стены имеют уши, а за столом было достаточно много англичан и голландцев, которым явно лучше не слышать предстоящего разговора. Хотелось бы верить в лояльность новому сюзерену, но вдруг?..

На лице монарха появилась тень удивления. Путешествие в Европу дало ему первый урок недоверия к иностранцам, и все-таки результаты еще не были усвоены окончательно.

– Пошли, – все же решил царь, направляясь в сторону ближайшей комнаты.

Наедине оказались вчетвером с Алексашкой и Лефортом. С собой были прихвачены пара бутылок и пара блюд с первой попавшейся закуской.

– Пора заканчивать эту войну, государь, – как нечто само собой разумеющееся изрек Кабанов, когда было выпито.

– Это не новость. Знаешь, что натворил Вильгельм? Клялся в дружбе, а сам тайком выступил посредником между Австрией и Турцией. – Обида Петра на английского короля еще не прошла.

– В политике главное – выгода, а все прочее служит ей лишь внешним оправданием. Европа готовится к дележу испанского наследства. Схватиться должны Франция и Австрия, но Англия готова на все, лишь бы стать первой державой мира и расправиться со своей нынешней соперницей. Потому союз Британии с Австрией дело решенное. А так как Вильгельм правит еще и Голландией, то противников у Франции уже трое. К этому добавится часть немецкой мелочи. Но все равно государство Людовика пока настолько сильно, что в силах своих союзники до конца не уверены. Австрию они спешно мирят с Турцией. Нас же, напротив, готовы стравливать дальше. Чтобы мы ненароком не напали на Швецию и не лишили их ее поддержки в готовящейся бойне. В нашу победу никто не верит. Просто шведская армия будет вынуждена потерять часть драгоценного времени.

Кабанов умолк, занявшись набиванием трубки.

– Дельно изложено, – прокомментировал Лефорт.

Любитель удовольствий, он обладал здравым умом.

Пусть не очень любил применять свои соображения на практике.

– А дальше? – поинтересовался Петр.

– Нынешние удары для Турции не смертельны, однако заставят призадуматься о нашей силе. В общем, я написал несколько писем знакомым из окружения Людовика, – сквозь табачный дым изрек Кабанов. – Изложил те же самые соображения и попросил довести до сведения короля, что если он, как союзник Турции, поддержит нас при заключении мира, то немало выиграет при этом. Франция лишится одного из противников. Или – не только одного, учитывая, что Пруссия, к примеру, может занять в грядущей войне нашу сторону. Сверх того, если Франция настоит на открытии проливов для наших торговых судов, то наши страны получат дополнительные выгоды. Мы можем закупать у них части машин, что, кстати, и делаем, ртуть в Испании, кое-какие изделия их мануфактур, предметы роскоши. Они у нас – основной набор. Пеньку, ткань, со временем еще что-нибудь. Возможно – кое-что из оружия. До тех пор пока торговля идет из Архангельска, она почти невозможна, так как на доброй половине пути находится под ударами голландцев и англичан. Теперь ожидаю ответа.

Ноздри Петра раздулись в гневе. Несколько раз конвульсивно дернулась щека.

– Кто ты такой, дабы решать о политике? – раздраженно объявил самодержец.

– Человек, который радеет о благе Отечества, вам врученного, – невозмутимо ответил Командор. – Оговорюсь сразу – мои предложения преподнесены как частная инициатива.

– Вильгельм принял меня, показал все, чем славна Англия, обещал помочь, – перечислил Петр.

– Например, за вашей спиной замирив Австрию и Турцию. Если бы посольство прибыло во Францию, его тоже ждал бы радушный прием. Который точно так же ничего бы не значил. – Никакими иллюзиями Кабанов давно не страдал. Страха перед Петром не испытывал. Лишь было бы обидно не сделать того, что собрался.

Петр смотрел на него совершенно бешеным взглядом. О предыдущих заслугах было забыто. Молчал Алексашка. Ждал, куда повернется дело. И совершенно неожиданно высказался Лефорт:

– Питер, он дело говорит. Если Людовик нам поможет, войне конец. Тогда займемся Швецией.

Гнев быстро исчез из глаз Петра. К Лефорту он прислушивался. К голосу разума – тоже. Кроме того, остаться с турками один на один было страшновато, а воевать шведа уже было обещано в тайне саксонскому и польскому королю Августу, к которому Петр испытывал определенные симпатии.

– Ладно. Посмотрим, что будет с твоих писем, – буркнул Петр. И добавил: – Но впредь о таковых вещах советуйся со мной. Взял в моду тайком города захватывать, тайком союзы заключать…

Часть третья Гром победы раздавайся!

1. Заговор

Кампания была закончена. Приближающиеся морозы заставили позабыть о мореплавании. Скрылись в гарнизонах солдатские полки. Зимой особо не походишь и в поле без нужды ночевать не останешься. Да и противник думает точно так же.

Зато вовсю продолжала кипеть работа на верфях. Петр горел желанием проверить полученные в Голландии и Британии знания. Как свои, так и новых корабельных мастеров.

Флотские офицеры разделились. Часть осталась в Таганроге вместе с обезлюдевшими кораблями. Часть перебралась в Воронеж – участвовать в строительстве новых или хотя бы наблюдать за таковым. Наконец, кое-кто сумел на время перебраться в Москву, но не для отдохновения (Петр не терпел праздных людей), а для решения каких-либо вопросов. Как, например, Сорокин и Ярцев, которые были обязаны преподавать ряд морских наук отобранным для морской службы дворянам.

Впрочем, хватало забот помимо преподавательской деятельности. Женя Кротких наконец смог привести большой груз шелка, и теперь шелковая нить шла на изоляцию заготовленных из меди проводов. Помимо генераторов был изготовлен первый электродвигатель и первый аккумулятор. Потихоньку совершенствовались паровые машины. Мысли о пароходе становились реальностью, только было немного боязно, да и Дон – не лучшее место для первого испытания. Тогда уж Волга, однако река еще не стала одним из символов России, и никаких верфей на ней не было. А ведь предстояло доставить массу материалов, да и вообще…

Военные начали колдовать над торпедой. Сжатый воздух, винт – не столь уж трудный механизм. Хотя, по нынешним временам и технологиям, трудности ожидали в любых с виду несложных делах.

Испытали противопехотную мину. Флейшман ворчал, что много сил и средств уходит на военные дела, но сам же смирялся. В поздние века затраты на подобные забавы возрастут на много порядков, а раз уж человеческую природу не переделать, остается наживаться на ней. Не ты, так другой. Принципиальной разницы нет. Даже имеется плюс – принадлежать лучше к сильной стае.

С Урала от Демидовых стало поступать первое железо, и Жене пришлось срочно ехать туда. Налаживать деловые связи, уговаривать объединить усилия в некоторых областях. Под шумок туда же сплавили одного из британских металлургов. Второго поставили на изготовление станков, где он не мог выведать ничего из сюрпризов, готовящихся шведам.

Короче говоря, об отдыхе даже речи быть не могло. Вот если бы в сутках было сорок восемь часов! Или побольше…

Баронет тоже перебрался на зиму в Москву. У него уже появился там свой дом, пока не слишком большой, однако приличествующий молодому адмиралу. Чин, вместе с денежной наградой, британец получил за своевременное прибытие в Керчь и имел все основания быть довольным жизнью. Вот если бы еще жена относилась хоть чуть лучше!

Сразу после свадьбы она ясно дала понять супругу, что брак не делает людей родными друг другу и, более того, ни к чему не обязывает. Стыдно сказать, баронет, совсем недавно весьма завидный и желанный жених, практически не мог пройти на женскую половину. Если же мог – ничего не получал из желаемого.

Вдобавок ко всему, то супруга отправлялась с отцом на несколько месяцев в Россию, то, когда в путь собрался баронет, напротив, осталась в Англии. Поделать с этим молодой адмирал ничего не мог. С британской спесью он свысока относился к мудростям других народов, а зря. В числе их была и такая: «Насильно мил не будешь».

Сейчас баронет сидел в кабинете в нанятом не слишком большом доме и принимал у себя посланца с далекой родины.

– Кое-кто у нас всерьез обеспокоен направлением, которое приняли местные дела, – вещал посланец.

– Вы имеете в виду перемирие с турками? – уточнил баронет.

Посланец важно кивнул.

– Будем называть вещи своими именами. Практически, мир, – снизошел он через некоторое время до прямого ответа. – Турки не ожидали от московитов такой решительности. Теперь они напуганы так, что готовы на многое. В противном случае османы всерьез опасаются появления вражеских кораблей у самых стен Стамбула.

– До этого не дойдет, – позволил себе слегка улыбнуться баронет. – Один пиратский рейд ничего не значит. Общая подготовка такова, что о действии всем флотом смешно говорить.

– Туркам этого не объяснить. Дикий народ, – вздохнул посланец. Человек с достаточным положением, он мог вести себя свободно в обществе важного хозяина.

Дикими являлись все народы, живущие за пределами родного острова. Разве кроме французов, голландцев и, отчасти, шведов.

– И все из-за одного человека! – продолжил он. Нейтральная с виду фраза прозвучала упреком. Мол, не упусти вы тогда пленника, и ничего такого бы не произошло. К сожалению, сказать откровеннее не позволяли приличия.

– Надо как-то покончить с ним. Сколько он может путаться под ногами? – гораздо откровеннее заявил баронет.

– Этот человек нам чрезвычайно полезен, – веско вымолвил посланец. – Что до его инициатив, в данном случае они вполне объяснимы. Человек потерял близких людей, вот и решил забыться в чем-то отчаянном.

Комментировать баронет не стал. Но весь его вид выражал осуждение бывшего противника.

– Насколько известно, царь Петр категорически запретил Командору любое действие без приказа, – дополнил гость. – Поэтому никакой опасности с этой стороны не предвидится.

Баронет кое-что слышал об изделиях Командора и его компаньонов, поэтому возражать дальше не стал. Но будь его воля…

– Что хотят там? – Англия находилась далеко на западе, однако баронет поднял глаза вверх, словно остров чудесным способом воспарил к небесам.

– Там хотят, чтобы царь Петр не объявил войну Швеции. В преддверии известных событий подобный поворот был бы крайне нежелательным, – пояснил посланник. – Вернее, есть на родине некие весьма влиятельные силы, которым подобный поворот событий даже сослужит хорошую службу. Те люди, которые ведут торговлю с местным царем. Но ведь есть еще общие интересы державы…

– Разве что-то планируется? Петр ничего нам не говорил.

– Он никому не говорил. Но есть косвенные данные. Переговоры с Августом, стремление царя выйти к морю. Знаете ли вы, что восточная часть Финского залива когда-то принадлежала русским? Поэтому вполне естественно попытаться вернуть утраченные земли.

Баронет вначале удивился экскурсу в историю. Потом подумал – ничего удивительного. Сильные талантливые нации приращивают территории, слабые – их теряют.

– Мало ли кто что терял! Это еще не факт.

– Однако наши шведские друзья тоже сильно обеспокоены. Их юный король рвется в бой. Он вообразил себя Александром Македонским или Цезарем. И с кем воевать – ему по молодости все равно. Что не устраивает ни шведскую общественность, ни нас. Если известные события не состоятся, тогда дело другое. Пусть громит поляков, немцев, московитов до полного истощения казны. Не слишком полной, между нами. Но не теперь. – Посланец приостановился после слишком длительной речи и отхлебнул глоток вина. – Главное – чтобы несколько лет против Швеции не было никаких провокаций.

Баронет слушал внимательно, понимая: сейчас будет произнесено главное, для чего затеян этот разговор.

– В Москву прибыл лекарь, – видя, что баронет молчит, продолжил гость. – В военных делах Петр полагается на трех человек. Лефорта, Гордона и Шеина. Если их не станет, царю придется умерить аппетиты. Не сразу, конечно, – видя, как встрепенулся баронет, предупредил толстяк. – Пока ко двору султана отправится посольство, пока пройдут переговоры, года полтора пройдет. Там тоже постараются насчет задержек.

Поэтому срок у нас большой. С промежутками, дабы не было подозрений, но вся троица должна уйти. Лорда Эдуарда как человека, находящегося на виду, в такое деликатное дело впутывать нельзя. Вас, кстати, тоже. Ваша задача – найти человека, который введет лекаря в ближний круг Петра. Так введет, что о вашей роли никто знать не будет. Мы вам дадим адрес, пароли, и пусть выбранный вами человек сам навестит лекаря под предлогом какой-нибудь болезни. Лекарь, кстати, итальянец. С этой стороны, если что откроется, мы тоже будем в стороне.

Баронет задумался, перебирая в уме известных здесь людей.

– Вы не слишком торопитесь, – понял ход его мыслей гость. – Время пока есть.

Время действительно было. Расстояния делали связь медлительной. Пока весть доходила до нужного человека, она запросто могла устареть. В итоге всё вокруг по меркам двадцать первого века было неторопливым. Медленно снаряжались посольства, обговаривался пышный протокол, согласовывался с принимающей стороной. Потом пока посольство добиралось до места, пока велись переговоры, неспешно, обстоятельно, словно в запасе вечность…

Точно так же делалось большинство других дел. Торговые вояжи требовали месяцев, а то и лет. На кампанию хорошо если приходилось одно сражение, а между ними шли бесконечные перемещения войск, своего рода шахматная партия со своими правилами и возможными ответными ходами. Товары не менялись столько лет, что любая новинка казалась чем-то экстраординарным.

Все было неспешным. И даже лихорадочно работающие Командор, Флейшман и их товарищи торопились во всем, кроме главного. Войны. До известной им даты оставалось года полтора, и стоит ли передвигать вперед ее начало? Тут столько всего еще надо успеть! Только поворачивайся!

Да еще Петр в Воронеже лихорадочно строил корабли. Словно одно количество гарантировало вступление России в число великих морских держав.

Если бы все было так просто!

Ни открытых морских путей, ни подготовленных моряков, ни, чего греха таить, качества большинства построенного. Легко ли на пустом месте?

Баронет имел не столь много знакомых в новой для него стране. В основном круг общения ограничивался сослуживцами, в большинстве своем такими же наемниками, как и он сам, да лицами из окружения Петра, с которыми приходилось сидеть на пирах. Обе эти категории явно не годились для деликатного дела.

Поразмыслив, баронет пришел к выводу, что самым лучшим был бы какой-нибудь известный купец. Иностранных коммерсантов вовсю приглашали на пиры, они были вхожи в дома если не чопорной боярской знати, так нарождающейся новой элиты. Сам царь не гнушался общением с ними, всячески привечал, давал всевозможные льготы и частенько сиживал за одним столом.

На помощь пришел случай. Он вообще достаточно часто приходит на помощь тем, кто его упорно ищет. Тут главное – не оплошать, суметь воспользоваться им, а то следующего можно дожидаться очень долго.

Случай предстал в образе богатого голландского купца, с которым судьба несколько раз сводила в кажущейся далекой Европе. На чужбине любой знакомый становится поневоле ближе, роднее, и баронет поспешил воспользоваться этим обстоятельством.

Молодой адмирал пригласил Ван Стратена в гости, угостил, долгое время вел обычные разговоры о пустяках. Выслушал историю бунта бывших стрельцов, по-восхищался мужеством рассказчика.

Своего спасителя Ван Стратен называть не стал. Баронет не интересовался. Для него все аборигены были одинаковы. Так стоит ли давать себе труд и запоминать сложные, неудобопроизносимые фамилии! Если бы еще речь шла о каком-либо нужном человеке, можно было бы постараться. Но исключительно в этом случае.

– Ноги бы моей здесь больше не было! – признался Ван Стратен. – Но уж очень выгодное дело подвернулось. Пришлось вновь тащиться сюда. А с этим их единственным портом вечно застреваешь на всю зиму. – И подытожил: – Сволочи!

До цели разговора в тот вечер баронет не добрался.

Пили по исконно английской традиции, соблюдать которую прямой долг любого джентльмена – пока не рухнешь под стол. Как бы ни хотелось поскорее перейти к делам, прежде полагалось соблюсти ритуал. Потому пришлось встретиться еще раз через пару дней. На этот раз чисто по-деловому под кофе и трубки.

С раннего детства баронет усвоил одну простую мысль. Человек в состоянии трудиться исключительно в расчете на материальную выгоду. Остальное – это хобби.

Сумма была предложена сразу. Без конкретного указания за что. Надо сказать, достаточно аппетитная сумма. Глаза Ван Стратена алчно полыхнули, а затем в них появилась настороженность. Деньгами так просто не разбрасываются. Раз предлагают, то потребуют работу. Судя по вознаграждению – немалую. Хотя за такую плату можно сделать многое.

Всего лишь отрекомендовать одного лекаря как очень хорошего специалиста некоторым людям?

Тут поневоле заподозришь неладное. В итоге пришлось баронету намекнуть на интересы держав и на то, что кое-кому из окружения Петра не мешало бы заболеть. Конкретно – четверым.

Число вырвалось словно само. Что бы ни говорил тесть, Командора баронет продолжал воспринимать как врага. Не только личного, но всего цивилизованного мира.

Под цивилизованным миром подразумевалась Англия и только Англия. Была, правда, пара полуцивилизованных стран. Но джентльмен остается джентльменом только до Ла-Манша.

Перечисление не заняло много времени. Не удивил и перечень лиц. Если, к примеру, Ромодановский был опасен только для своего народа и никак не мешал остальным, то стоявшие у истоков новой армии потенциально угрожали и ближним, и дальним.

Хотя мало ли генералов в самых разных странах?

– Я знаком только с Лефортом и Гордоном, – с некоторым сожалением признался Ван Стратен.

Раз кому-то выгодно подобное дело, почему бы не воспользоваться случаем и не заработать? Деньги не пахнут.

– У вас еще будет время познакомиться с Шеиным. Я же сказал: спешить не надо. А с командором Кабановым вы и так, насколько помню, знакомы, – губы баронета чуть тронула улыбка, которую при некотором желании можно было бы назвать издевательской.

– Именно поэтому попасть к нему я не смогу в любом случае, – парировал Ван Стратен.

– Вы постарайтесь. – Но на этот раз в голосе баронета не прозвучало привычной уверенности. – Это же в ваших интересах. И потом, вспомните о встречах с ним…

Ван Стратен помнил. В том числе и о последней, в которой Командор спас его от расправы…

2. Обратное путешествие

Кто сказал, что в порту у судовладельца нет никаких забот? Напротив. Когда рейс относительно короткий, в порту их бывает намного больше. Особенно в промежуточном порту, задерживаться в котором нет никакого смысла, и основные дела требуют как можно скорее идти дальше. Тут бы быстрее сбыть кое-что из товара да прикупить другой, более нужный в конце пути.

Собственно, путешествие было вызвано не торговой необходимостью. Аркаша умудрился наконец получить нужные письма. Те, за которыми был послан во Францию. Нет, никакой аудиенции у короля не было. Людовик не снисходил до людей простых или почти простых. Все шло через знакомых и через их знакомых. Но все равно ответы были получены, как полагается, в запечатанных конвертах, и теперь требовалось срочно доставить их домой.

Однако Калинин неспроста был коммерсантом в своем времени. Гонять корабль просто так, впустую, казалось сродни мотовству в особо извращенной форме, и потому товара на судне было хоть отбавляй. Но часть нашла покупателя здесь, в Данциге, и теперь требовалось срочно занять освободившееся место.

Здорово помогли две вещи. В это время года редкий моряк рисковал пускаться в путь по беспокойной Балтике. И в то же время погода вроде бы стала налаживаться. Конечно, не факт, что удастся благополучно проскочить до Кенигсберга, однако хоть какую-то часть пути…

– Хозяин, вас спрашивают. – Матрос поймал Аркашу, когда тот в последний раз осматривал трюм.

– Кто? – задал закономерный вопрос Аркадий.

– Не знаю. Интересовался, не можем ли мы доставить в Кенигсберг одну важную даму с небольшой свитой, раз все равно идем туда.

В тоне матроса прозвучало легкое недовольство. Баба на корабле – к несчастью. Тут и так каким-то чудом добрались сквозь сплошные шторма, а если еще с женским полом – наверняка сгинули бы без следа.

– Иду, – Аркадий суевериям верил лишь отчасти. В той мере, в которой нахватался их от нынешних современников.

Если деньги будут предложены неплохие, почему бы не взять? Все равно народа на судне немного. Пиратов в здешних водах повывели еще в Средние века. Потому в пути обходились без канониров и прочей военной братии. И пара кают для пассажиров была, пустовавшая всю дорогу.

На палубе в ранних зимних сумерках его уже ждал важный господин. Настолько важный, что Калинин сразу определил его как дворецкого какого-нибудь знатного англичанина. Есть у этой породы такая спесь. Мол, знали бы вы, кому мы прислуживаем и какое это счастье!

– Я слушаю, – для проверки предположений по-английски произнес Аркадий.

Посланец не удивился. Скорее наоборот, дворецкого бы потрясло, что кто-то не желает понять его речь.

– Одна знатная британская леди со слугами желает добраться до Кенигсберга. В порту мне сказали, будто вы идете туда.

– Идем. – Желание брать пассажиров куда-то пропало. После всех неладов с этой нацией терпеть кого-то из них на судне – увольте! Но все же спросил из элементарной вежливости: – Сколько вас?

– Девять. Леди, две служанки, я и пятеро слуг. Леди велела передать, что мы готовы нанять все судно.

Подразумевалось, что рейс будет оплачен, даже если груза на борту нет. Интересно…

– Сколько? – совершенно машинально уточнил Аркаша.

Дворецкий ответил. Не сказать, чтобы сумма была совсем уж из ряда вон, но впечатляла. В конце концов, не настолько тут далеко. Можно потерпеть несколько дней, ну, ладно, недельку.

Подошедший шкипер одобрительно хмыкнул. Ему случалось возить пассажирок не раз и не два, и уже потому суевериями страдать он не мог. Вот судьба – она есть.

– Интересно, что такого есть в Кенигсберге, что вынуждает идти зимой по морю? – риторически осведомился Калинин.

Ответа он не ждал, но тот все-таки прозвучал:

– Моя госпожа едет в Москву. Там у нее муж и отец.

Ничего себе! Хотя… Петр нанял на службу немало англичан. Почему бы кому-то из них не вызвать семью, не скупясь на путевые расходы?

– Хорошо, – после краткого раздумья решил Аркадий. – Выходим в пять утра. Опоздаете – ждать не буду.

– Мы можем перебраться на судно через час, – словно делая одолжение, произнес дворецкий.

Видно, решил перестраховаться.

– Хорошо. Шкипер, примешь пассажиров. Я буду на берегу. – Аркашу обещали свести с одним профессором, специалистом по поискам различных ископаемых. В Данциге к ученому относились словно к безопасному чудаку. В России же он мог вполне понадобиться. Если действительно специалист, а не очередной кабинетный шарлатан.

Рассвет застал судно еще вблизи берегов. Собственно, само солнце так и не появилось, но вокруг развиднелось, и серые небольшие волны лениво колыхались под таким же серым небом.

Несильный, но на редкость холодный ветер заставлял Аркадия кутаться в плащ. Снаружи находились лишь те моряки, без которых в данный момент не обойтись. Остальные коротали время в кубриках. Там тоже не тепло, но хоть не дует.

Тем удивительнее было появление на палубе стройной женской фигуры в плаще с накинутым на голову капюшоном. Очевидно, та самая леди, которая решила во что бы то ни стало добраться до России. Предположение подтверждал вчерашний дворецкий, державшийся чуть поодаль.

– Она? – на всякий случай уточнил Аркадий у шкипера.

– Да, та самая леди, – не разжимая зубов с зажатой в них трубкой, пробурчал шкипер.

Что ж, парусное судно – не круизный лайнер. Знакомиться все равно придется. Почему бы это не сделать сейчас?

Аркадий легко – какие наши годы? – сбежал на палубу и уже гораздо степеннее направился к пассажирке.

Дворецкий узнал, кивнул с таким видом, словно был по меньшей мере наследным принцем.

Незнакомка стояла у планшира, рассматривая отдаляющийся берег. Но – расслышала, повернулась, и челюсть Аркадия отвисла. Память услужливо нарисовала дремучие джунгли, яростную схватку, разбросанные повсюду мертвые тела…

Судя по дрогнувшему лицу и расширившимся глазам женщины, Калинин тоже был узнан.

– Леди Мэри? – Аркадию удалось быстро взять себя в руки.

Лорд Эдуард – посланник при русском дворе. Да и сама Мэри год назад находилась в Москве. Что ж тут удивительного, если она возвращается туда опять?

– Вы? – Женщине было гораздо труднее. Она наверняка не помнила об Аркадии, и вряд ли удивилась бы, встретив его в России. Но встретить случайно в Балтийском море одного из людей Командора…

– Я, – склонил голову Аркадий. И, избегая дальнейших вопросов, сообщил: – В данный момент я являюсь владельцем этого судна. И тоже возвращаюсь в Россию.

Англия и Голландия – единственные европейские страны, где купеческим ремеслом не зазорно заниматься даже самым знатным людям. Это в других местах для дворянина главное – честь и его долг перед престолом.

О своей дипломатической миссии Аркадий, разумеется, упоминать не стал.

– Решили навестить отца? – В памяти всплыли слова дворецкого, но напоминать о муже Аркадий деликатно не стал.

– Да. – Мэри тоже не помянула о законном супруге. – А вы, значит, относитесь к тем, кто занялся коммерцией?

Конечно же, ей было известно, что компания Командора разделилась по прибытию в Россию.

– Не всем же быть военными. В этих делах мне все равно не сравняться с Командором, – признался Аркадий. И зачем-то сообщил: – Последнее, что я знаю о нем: наш бывший предводитель захватил у турок важную крепость. Причем без потерь и совсем малыми силами.

– Я помню о его талантах в войне и любви, – окончание вырвалось у Мэри непроизвольно, но теперь надо было как-то продолжить. – Как поживают Наташа и Юля?

Она не знала.

Аркадий невольно замялся.

– Они погибли, – с некоторым трудом выговорил он.

– Как?! – От британской чопорности не осталось следа. – Что случилось?

Пришлось рассказать. Повествование поневоле вышло коротким. Подробностей не знал никто. Взрыв, разнесший мастерскую, уничтожил не только находившихся там людей, но и все улики. Лишь удалось восстановить некоторые мелкие детали, вроде хмельных посиделок, предшествовавших визиту женщин.

Аркадий вспомнил кое-какие догадки о собеседнице, но, вопреки всем ожиданиям, женщина была искренне огорченной. Даже, кажется, едва могла сдержать слезы.

– Кто мог подумать? Так нелепо…

– Вы не видели Сергея. Он словно бы находился не в нашем мире, а где-то там… Что мы только не делали… – вздохнул Аркадий.

Как-то подумалось: почти полтора года прошло. Летит время.

– Если не возражаете, я составлю вам компанию до Москвы. Я тоже туда, – предложил Аркадий.

– Буду благодарна, – кивнула Мэри. – А теперь извините. Спущусь в каюту.

Она прошествовала вдоль палубы. Спина была прямой, походка – гордой, но что-то говорило Калинину: старая знакомая только старается казаться бесстрастной. Глаза такие красные. Того гляди, заплачет.

Женщина. Им можно.

3. Командор. Смерти и встречи

Если подумать, странные существа – люди. Рвутся к власти, готовы на любую подлость и гадость, лишь бы занять положение повыше и должность попочетнее, а в сущности – зачем? Ладно, когда речь идет о депутатах. Просиживать штаны, пользоваться кучей льгот, красоваться в газетах и на экранах, и при этом ни за что не отвечать. Это понять еще можно. Но когда конкретные дела… Неужели настолько хочется взвалить на себя груз ответственности побольше? Не было у бабы забот, пока не купила порося…

Или я чего-то не понимаю?

Было время, когда я хотел стать генералом. Да только прошло давным-давно, в далеком будущем. Но что делать, когда иного выхода просто нет?

Я стал капитан-командором, звание, промежуточное между капитанским и адмиральским, генералом, и что, принесло мне это счастье?

Но если флотские обязанности висели на мне по-скольку-постольку, учитывая зимний сезон и отсутствие боевых действий, то армейские нависали неподъемной глыбой.

Мой полк, вернее, уже полк Дитриха, по-прежнему остался в моем подчинении. Однако помимо него я отвечал за формирование вполне обычных солдатских полков в количестве четырех штук. Петр назначил меня помощником Репнина, и теперь надо было тянуть лямку.

Новые части больше не набирались из охотников. Массовая армия не возникает по добровольному принципу. Нет, какой-то процент людей вступал в них по собственному желанию. Только основу отныне составляли рекруты. Вчерашние крестьяне, не знавшие другой жизни, да и не хотевшие ее знать, по указу самодержца да жребию становились солдатами. Не на двадцать пять лет – пожизненно. До тех пор, пока вражеская пуля, а гораздо чаще – болезнь, не отправит в бессрочный отпуск.

Соответственно, служить им не хотелось. Родной двор, соха, поле составляли все помыслы новоявленных защитников отечества. Пусть ничего хорошего не ждало их в родных деревнях, однако как же хотелось вернуться туда!

Я понимал их стремления, так же как понимал их неосуществимость. Ни одна страна не может существовать без армии. Значит, кому-то всегда придется защищать остальных. Гораздо лучше иметь в своем распоряжении профессионалов, чем ополченцев или наемный сброд. Первые, практически включавшие уцелевших стрельцов, никуда не годились из-за низкой подготовки. Вторые при случае вполне могли предать.

Новая армия со временем обязательно должна превратиться в национальную, плоть от плоти народа, как бы выспренно это ни звучало, однако пока она лишь находилась в трудном и мучительном периоде становления.

Солдатами не рождаются. Однако сколько потов должно сойти с парней, прежде чем из крестьян они станут достойны этого высокого звания?

Учить приходилось буквально всему. Постоянной опрятности, гигиене, строевой стойке, дисциплине, чувству полка, как единой большой семьи. Я уже не говорю про владение фузеей, штыковым боем, стрельбой, пусть не прицельной, но хотя бы залповой.

Это были не егеря. Но тот полк состоял из людей, пошедших на службу согласно желанию. К тому же я сам отбирал, решая, кто достоин служить в новой части. Здесь попадался самый разный народ. Соответственно, первоначальной мороки с ним было гораздо больше. Хотя подготовка у егерей была на несколько голов выше.

Очень плохо было с офицерами. Петр объявил на Западе что-то вроде набора, и в Россию хлынула масса авантюристов, которым все равно, кому продавать свою шпагу.

И это было бы ладно. На первое время. На беду, слишком многие из прибывших ничего толком не умели и не хотели уметь. Не знаю, купили ли они свои патенты, или это нынешний среднеевропейский уровень, но, будь моя воля, многих я бы не поставил в строй даже рядовыми.

Плюс ко всему большинство офицеров почти не владели русским языком и не особо стремились к этому. Нет, попадались всякие. Мой доблестный Дитрих – пример противоположного рода.

Хуже всех из наемников были поляки. Понять их солдатам было легче, братья-славяне как-никак. И саблей владеть в большинстве они умели. Но этим познания ограничивались. Пехотный строй для них был непостижимой наукой. Поэтому научить солдат они ничему не могли. Зато смотрели свысока, словно не слуги отечества перед ними, а дворовые холопы.

Как же, шляхта, мать ее так! А кроме гонора за душой – ничего. Интересно, почему так похожи слова гонор и гонорея? Словно одно – производное от другого.

Один такой гонористый чрезвычайно обиделся, когда я вспылил и в ответ на его спесь при всех покрыл распоследними словами. Он даже вызвал меня на дуэль. Великовозрастный щенок.

Он не учел силу моей злости. Я тут же предложил дать ему удовлетворение прямо перед строем роты. После чего выбил у наглеца шпагу и нанес ему пару ударов. Кулаком. Под молчаливое одобрение солдат.

Надо было видеть окровавленную морду этого хама, когда он с трудом выбрался из принявшего его сугроба. А еще лучше – прочитать жалобу царю на учиненное мною публичное поношение его чина и знатного рода.

Петр выслушал мои объяснения о недопустимости пререканий с начальством, которые царь как наиглавнейший из начальников полностью одобрил. Итогом был вылет офицера со службы на все четыре стороны.

Не знаю, в какую армию он в дальнейшем направил свои стопы. Мы ничего не потеряли, зато кто-то приобрел некое бесценное (цена – полуполушка в базарный день) сокровище. С чем их можно поздравить.

Это была одна из моих самых легких разборок с Петром. Иногда бывало много хуже. Как после взятия Керчи. Тогда один из бывших флибустьеров, Бертран, уже в Таганроге попробовал расплатиться в кабаке сохранившимся у него песо. Бравый моряк не ведал, что всякое хождение иноземной монеты на территории России является делом запрещенным и строго наказуемым.

Будь Бертран хотя бы трезв, он сумел бы отбиться, когда в кабак ввалились тайно вызванные целовальником солдаты. Еще счастье, что я вскоре прибыл в город. В противном случае Петр вполне мог бы лишиться хорошего моряка.

Пришлось мне повторить визит дона Руматы в Веселую башню. В смысле – в местный, недавно построенный филиал приказа пыточных дел. Вышло довольно похоже. Разве что Бертран не был, подобно барону Пампе, подвешен вниз головой. Он даже на дыбе не успел еще побывать, хотя еще бы немного…

Чем горжусь – повторить подвиг давнего кумира с перебиванием одним ударом стола я сумел. А удалиться вместе с освобожденным даже проблемы не возникло.

Зато когда Петр самолично отчитывал меня за самоуправство, не желая слушать оправданий, это был номер. Я выслушал о себе столько гадостей, что о существовании некоторых даже не подозревал. Вернее, не относил до того вечера на свой счет.

Обошлось. У Петра здравый смысл все-таки частенько брал вверх над праведным гневом и иными эмоциями. Главное тут было разъяснить, что существованию России и нынешнего строя данное событие не угрожает. В случае с Бертраном имело место незнание законов. В другом – еще что-то.

В том смысле, что поводов для оправдываний находилось достаточно. По счастью, не слишком серьезных.

Проблему с офицерами мне удалось разрешить лишь отчасти. Пришлось надавить на Петра. В итоге сорок человек из моего полка были произведены в офицеры и распиханы по новым частям. Получилось по одному, по два на роту. Хоть что-то.

Я ведь не был ни командиром бригады, ни командиром дивизии. Полк пока оставался самой крупной воинской единицей. Более крупные части формировались по мере необходимости и расформировывались по исчезновению надобности. Генералы же вне войны являлись не столько командующими, сколько инспекторами. Этакими высокопоставленными поверяющими с некоторыми правами и неограниченными обязанностями.

Дворянская конница тоже стала потихоньку расформировываться, а на ее месте создавались драгунские полки. Но тут я настоящим специалистом себя не считал. Я на лошадь впервые сел уже на Гаити. Какой из меня кавалерист?

Большую часть времени я проводил где угодно, только не в Коломне. То мчался в Воронеж, то на юг, а в Москве приходилось бывать столь часто, что Лефорт даже отвел мне пару комнат в своем дворце.

Хороший человек Франц! Пусть никудышный полководец и адмирал, зато всегда готов поддержать толковое новшество. Даже казармы для солдат он построил первым. В краях, которые позднее стали именоваться Лефортово.

И только в своих деревнях мне до сих пор бывать не довелось. Все никак не хватало на это времени.

Кто и когда решил, будто прошлые века отличались неторопливостью? Плюнуть бы тому человеку в морду!

После Нового года, не нынешнего, справляемого в сентябре, а европейского, январского, заболел Лефорт. Вначале я не придал этому значения. Все мы не юноши. Мало ли что бывает?

Уже попозже, трясясь в возке в Тулу, я вспомнил то, что не должен был забывать. О смерти Лефорта еще до Северной войны.

Нам так и не удалось полностью переиграть нелепый стрелецкий бунт, только видоизменить его, и все-таки снова и снова мы пытались исправить известное нам, сделать чуточку лучше.

Петрович как раз должен был вскоре возвращаться из Воронежа в Коломну. В речном адмиралтействе морского флота он проверял санитарную часть, как слышал, частенько ругался с Петром, однако с февраля нашего эскулапа ждали студенты в его импровизированной фельдшерской школе. Да перед тем он просто должен был навестить нашу базу.

Я послал гонца прямо с дороги, а сам был вынужден следовать дальше. Требовалось договориться о скорейшей поставке ружей в полки, убедить заменять багинеты штыками. Корпорация Флейшмана выпускала в основном штуцера, а линейные полки обеспечивала Тула да поставки из-за границы.

Еще хорошо, что Петр внял нашему старому предложению и расширил дороги. Раньше приходилось путешествовать в возке, запряженном одной-единственной лошадью, в крайнем случае впрягать вторую цугом. Зато теперь появились знаменитые впоследствии тройки, и езда сразу пошла быстрее. Еще бы колокольчик, дар Валдая, но о такой штуке никто до сих пор не слыхал.

В Москву я вернулся не то поздним зимним вечером, не то ранней зимней ночью. Стража пропустила беспрепятственно. Только успевали раздвигать рогатки на заставах. Еще бы! Это простым людям ночные прогулки были запрещены. Этакий вечный комендантский час. Я относился к лицам, для кого законы писаны, а правила – нет.

Дворец Лефорта встретил меня относительной тишиной. В том смысле, что затянувшийся ужин изрядно недотягивал до пира. Играл небольшой оркестр, в зале находилось десятка два гостей, но поедание пищи и беседы шли без кутежа.

Лефорт выглядел значительно хуже, чем несколько дней назад. То краснеющий, то, напротив, бледный, с темными кругами под глазами, явно нуждающийся не в застолье, а в постельном режиме. И все равно сидел из последних сил, явно не желая поддаваться болезни.

– Как ты, Франц? – вопрос был глуповат, но ничего другого на ум не пришло.

– Чуть получше, – улыбнулся тонкими бескровными губами Лефорт. – Последние пару дней было совсем плохо.

Со мной он особенно не притворялся. Уж не знаю почему, обычно я вызываю у людей определенное доверие. Да и поддерживал в конфликтах с царем Лефорт, как правило, меня.

– Я послал за Петровичем. Не знаю, где его найдут, но крепко надеюсь: мешкать он не станет.

– Спасибо, Серж. Мне в самом деле лучше. Знакомый порекомендовал хорошего лекаря. Говорит, не таких ставил на ноги. Вот только пить пытаются запретить.

– Иногда лучше воздержаться, – поддержал я незнакомого эскулапа. – Вино доставляет нам удовольствие, но оно же препятствует порой лечению. Зато по выздоровлению становится гораздо слаще. Жизнь не всегда состоит из одних удовольствий.

– Зачем же тогда жить? – грустно спросил Франц.

На самом деле алкоголиком по нынешним меркам он не был. Бывало, напивался, однако гораздо чаще придерживался меры, когда эйфория еще не переросла в безудержное свинство. Да и помимо приятного времяпровождения занимался многими делами. А для меня главным качеством царского фаворита было его абсолютное бескорыстие. Лефорт мог бы иметь все, что угодно, стоило только даже не шепнуть, а намекнуть царю, на деле же даже дворец являлся собственностью государства.

Это остальные птенцы гнезда Петрова будут запускать в казну загребущие руки. С другой стороны, какой Лефорт птенец? Если уж говорить подобными сравнениями: когда он встал на крыло, Петр ни о каком гнезде еще не думал.

В числе гостей я заметил незнакомого мне мужчину явно южной наружности. Черные волосы, почти такие же глубоко посаженные глаза, то и дело устремляемые в мою сторону, полноватые губы…

Мне мужчина сильно не понравился. При том, что обычно я не сужу о совершенно посторонних людях.

– Кто такой? – Спрашивать у Франца было неудобно. Пришлось улучшить момент и шепнуть вопрос поднесшему очередное блюдо слуге.

Слуги вообще зачастую знают о гостях гораздо больше, чем этим гостям бы хотелось.

– Лекарь из Италии. Джузеппе… – Фамилию слуга запамятовал, да я все равно вряд ли мог слышать ее.

Тогда понятно. Во мне наверняка взыграла обычная нелюбовь к медикам. Толку от этой породы… И в то же время куда от них деться? Сам я никогда не лечусь, организм сам справится там, где медицина бессильна, но помимо болезней существуют раны.

Нет, наш Петрович – нормальный мужик. Не бывает правил без исключений. Я больше о профессии в целом. Профессии, до сих пор отдающей шаманством или шарлатанством. Да и позднее будут сестрички и прочие врачихи женского рода, весьма способствующие исцелению раненых мужиков.

Лицо Лефорта едва заметно скривилось. Франц явно чувствовал себя очень плохо и старался скрыть свой недуг.

На другом конце стола сразу напрягся Джузеппе. Может, зря я на него наговариваю? Вдруг он действительно в чем-то разбирается и старается вылечить своих пациентов, а не просто запустить руку в их кошельки?

Нет, надо все-таки разыскать Петровича! Как будто я мог всецело располагать собой, а наш эскулап являлся заместителем Господа Бога по медицинской части.

Два последующих дня мне пришлось мотаться из полка в полк. Еще хорошо, что стояли они не так далеко друг от друга, хотя, увы, и не в Москве. Когда же на третий день, точнее, уже вечер, я, усталый и опустошенный, добрался до дворца Лефорта, то в одном из коридоров увидел, как несколько человек несут на руках хозяина. Рядом с ними шел Джузеппе и что-то говорил на смеси итальянского с французским.

Я увидел обмякшее лицо царского друга, а затем услышал из уст гостей, что Францу стало настолько плохо, что он потерял сознание прямо за столом.

Пришлось наскоро перекусить, выпить с мороза водки и распорядиться, чтобы запрягали. Беседовать с лекарем о состоянии Франца мне не требовалось. Как ни отрывочны знания по истории, даже в них порой гораздо больше скорби, чем бы того хотелось.

Не мог я, подобно многим, сидеть и ждать конца. Оставалась последняя надежда, пусть иллюзорная, зыбкая, и все же надо было использовать единственный крошечный шанс до конца.

Как оказалось, Петрович где-то разминулся с моим посыльным и ничего не знал. Впрочем, он и вернулся-то в Коломну накануне, буквально пару дней назад, и еще толком не отошел с дороги.

Он срочно сорвался и уже вместе со мной понесся в Москву. Рассуждая по дороге, что сделать он может очень немногое. Вот если бы чуть пораньше, да и то…

Не учли…

Мы прибыли поздней ночью, когда было уже поздно. Дворец напоминал растревоженный муравейник. Носились слуги, офицеры, успел прибыть кое-кто из ближних бояр. Тех, кто успел узнать о случившемся.

Впрочем, кое-кто из узнавших наверняка спокойно завалились спать, дабы потом отговориться неведением. Еще свечку поставили, но не за упокой, а в благодарность за избавление.

Кто всерьез рыдал, а кто глаза слюнил…

На какой-то по счету день из Воронежа примчался Петр. Никуда не заезжая, сразу бросился сюда, припал к ушедшему навеки другу. Глаза царя были красными от сдерживаемых слез.

– Тяжелая утрата, Питер, – в отличие от многих, я был искренен. – Прости. Я хотел привести Петровича, но не успел.

– Спасибо, Сергей, – Петр почти никогда не называл меня по имени. – Он… – говорить дальше самодержец не смог.

Зато с какой ненавистью посмотрел на столпившихся тут бояр, многие из которых давно жаждали смерти царского друга!

И были небывало пышные похороны, когда сам государь шел во главе первой роты Преображенского полка. Прощальные салюты, искреннее и показное горе…

– Какая-то странная смерть, – сказал мне наедине Петрович. – От таких болезней настолько легко не умирают.

– Хочешь сказать, ему помогли? – Мысль напрашивалась сама собой. – Кто?! Новый лекарь?

– Я говорил с ним. Джузеппе божится, что, когда его представили Лефорту, что-то делать было уже поздно. Пока он разобрался… Подозревает какой-то медленный яд, но говорит, что сам он не специалист и вполне может ошибаться. Сообщим?

– Зачем? – Я сразу прикинул, что при нынешних методах следствия и количестве недоброжелателей Франца Москва вполне может обезлюдеть. – Надо как-то попытаться самим. Хотя я думаю, что если был отравитель, то его след давно простыл.

Учитывая уровень здравоохранения, вернее, полное отсутствие какого-либо уровня, люди мрут словно мухи от любой ерунды. Случается – от попыток лечения. Подозрения Петровича – далеко не факт. Судовой врач, он если имел дело с отравлениями, то сугубо пищевыми. А про яды разве что слышал краем уха.

Может, мы просто стали чересчур мнительны? Золотой век отравителей давно в прошлом. Да и почему Лефорт? Чем и кому он был настолько опасен?

Не факт. Далеко не факт…

Аркаша прибыл в Коломну недели через три после похорон. Сияющий, словно золотой луидор, каждой черточкой лица демонстрирующий успех порученной миссии.

– Вот, – Аркадий торжественно извлек из шкатулки целый ворох бумаг. – Здесь все.

Пояснять дальше он не стал. И так было ясно.

– Аркаша, ты гений по дипломатической части! – не выдержал я. Хотя мы рассчитывали на определенный успех миссии, вероятность неудачи была достаточно велика.

– Не только по дипломатической. По коммерческой тоже, – с наигранным самодовольством изрек Калинин. – Знал бы ты, какую я заработал прибыль! Причем при европейской конкуренции. Да и помимо прибыли… Вот, – он протянул мне аккуратный чертеж.

Так. Явный план города, нарисованный, признаться, довольно умело, хотя без нынешних художественных изысков. Есть у здешних манера каждую карту сопровождать многочисленными ненужными завитушками и старательно пытаться прорисовать внешний вид каждого дома. А если река, то уж пара лодок – вещь просто обязательная.

Здесь все было гораздо строже. Линия укреплений с помеченными высотами стен, довольно прихотливые изгибы улиц, дома обозначены, но без старательного изображения фасадов. Довольно грамотная схема по меркам моего времени.

Вглядывался я недолго. Все-таки центральная часть изменилась не настолько сильно. Гораздо меньше, чем в той же Москве. Есть города, в которых мы бывали, а есть – которые мы обречены помнить до своей смерти.

– Рига?

– Она самая. Специально пришлось задержаться. – Аркадий притворно вздохнул, но тут же не сдержался и расплылся в улыбке.

– Молодец! Удружил так удружил! – Я действительно был рад. Как, наверно, не радовался взятию Керчи.

Рига – это не никчемная Нарва или какой-нибудь Ниешанц. Это настоящий город, к тому же прикормленный порт, и взятию его я придавал большое значение.

– Сколько тебе нужно на приведение в порядок? – Аркаша заглянул ко мне прямо с дороги, отправив домой только возок с вещами. Хорошо, день выдался воскресный, и я случайно был дома.

– Хоть пару часиков дай, – усмехнулся Аркаша.

– Даже три. Завтра мы выезжаем к Петру в Воронеж, но сегодня надо обязательно заглянуть к Юрику. Хоть посидеть немного.

В бытовом плане Флейшман устроился лучше всех. Хотя времени в Коломне он проводит больше любого из нас. А то и всех нас, вместе взятых. Если не считать Ардылова. Вот и завел себе лучших поваров. Не то что мы, грешные, которые вечно вынуждены есть где придется и что придется.

Давненько мы не собирались все вместе! Но хоть в усеченном, так сказать, виде. Посидеть, поговорить…

– Знаешь, с кем я проделал остаток пути? – Вместо того чтобы уйти, Аркаша продолжал сидеть и улыбаться с плутоватым видом.

– Откуда?

– Ну, Командор, попробуй. Слабо угадать с трех раз?

– Сплясать не требуется? – с иронией уточняю я.

В подобные игры играть бесполезно. Хотя, не скрою, искру интереса Аркаша во мне зародил.

– Колись.

– Ладно. Что с тобой делать? – притворно вздыхает Калинин. – С леди Мэри. Она как раз решила навестить отца.

Сердце чуть дрогнуло. Я попытался взять себя в руки и суховато уточнил:

– У нее тут не только отец, но и муж.

Уточнять дальше не имело смысла. Не любил я баронета, а он вообще меня ненавидел и даже не особо пытался скрыть свои пылкие чувства.

– Муж – ерунда. Мне ее слуги все рассказали. Мэри с ним не живет. Дала от ворот поворот и даже видеться старается с ним как можно меньше.

– Это не наше дело, – отрезал я.

– Конечно, не наше, – Аркадий старательно выделил последнее слово. С этаким не слишком приличным намеком.

– И не ваше тоже, – дал ему понять, что намек понят.

– Ну-ну, – покачал головой Аркадий. Но все же ему хватило такта не продолжать эту тему, и он встал. – Ладно. Тогда через пару часиков у Флейшмана. До встречи, Командор!

– До встречи, – машинально кивнул я, а мысли стремились улететь куда-то далеко. Туда, где им находиться вообще не положено. Отнюдь не к вожделенному рижскому плану.

4. Дипломатия и подготовка

Разговор с Петром получил неожиданное продолжение. Монарх был чрезвычайно доволен исходом дела. Хотя отношение его к Франции ничуть не изменилось, однако в практической деятельности он был готов договариваться хоть с чертом. Лишь бы польза была.

– Такие таланты в купцах пропадают!

– Тогда – в пиратах, – усмехнулся Аркаша.

Петр всегда оставался царем, но если человек делал дело, то в повседневной жизни мог беседовать с монархом достаточно фамильярно.

– Вот где банда! – Петр покачал головой. Не с осуждением, а с неприкрытым восхищением.

Пусть порой он бывал недоволен своеволием свалившейся ему на голову компании, но в целом был вынужден признать: работал в ней каждый не за страх, а за совесть. А тружеников царь любил. Сам был таким же.

– Да уж, что есть, – прокомментировал Командор.

Все-таки приятно, когда воспринимают их небольшую группу именно как целое. Пусть пути несколько разошлись.

– В дьяки пойдешь? – неожиданно предложил самодержец.

Аркадий чуть не поперхнулся. Сразу представил себя на клиросе в роли священнослужителя. Конечно, человеку далеко не старому, склонному к довольно вольному образу жизни станет не по себе. Даже если предложат не в дьяки, а в какие-нибудь архиереи.

И лишь чуть позже дошло, что дело идет о занятии дипломатической должности в Посольском приказе.

– Я уже говорил, что надо все звания привести в определенную систему. Этакую табель о рангах, – напомнил Командор.

Ему, как человеку военному, в подобных вещах импонировала стройность. Чтобы сразу было видно, кто кому обязан подчиняться.

Хотя у самого Кабанова с подчинением возникали некоторые проблемы. Отвык за время флибустьерской эпопеи.

– Я не могу. У меня дело, – наконец, извиняясь, отозвался Калинин.

– Совмещай, – отмахнулся Петр. – Одно другому не помешает.

– На нем сейчас вся наша флотилия, – напомнил Командор. – Фрегат, бригантина и семь торговых судов.

– Языки знаешь? – Перечень впечатлял, однако царь остро нуждался в знающих людях.

– Английский, французский, испанский, – перечислил Аркадий. – Голландский совсем немного.

– Государь, давай решим это чуть позднее. Годика через полтора, – вставил Кабанов.

В одном из его планов флотилии отводилась важная роль. Но одно дело, когда корабли принадлежат частному лицу, и совсем другое – представителю дипломатического корпуса. Если передать флот Сорокину или возглавить его самому, это могло повести к обрыву наметившихся деловых связей. Все-таки коммерсантами ни Сергей, ни Константин никогда не были. И каким бы важным ни было одно предстоящее дело, терять ради него другое не годилось.

Делиться этим планом Командор с монархом пока не хотел. Когда до воплощения добрых полтора года и все базируется исключительно на неожиданности, не стоит заранее расширять круг посвященных. До сих пор этот круг состоял из одного Командора. Зато вероятность утечки информации стремилась к нулю.

Петр недовольно поморщился. Он стремился как можно скорее переделать весь существующий уклад и пока смотрел вперед не на годы и десятилетия. До составления долговременных планов монарх-реформатор не снисходил. Хотелось всего и сразу, а чего всего – Петр порою сам не понимал.

– Я не отказываюсь. Но пока не могу всецело посвятить себя государственной службе, – дополнил своего бывшего предводителя Калинин.

– Ладно. Мое предложение остается в силе, – не стал настаивать Петр.

Он предвкушал победу и потому был настроен довольно миролюбиво. Да и разница между штатным дипломатом и человеком, трудящимся на этой почве по совместительству, представлялась ему небольшой. При нехватке людей каждый из приближенных к монарху занимал по несколько должностей. Плюс трудился в тех отраслях, в которых вообще не числился.

Аркадий уехал. Его ждали дела в Коломне, а затем очередное путешествие в Европу. Командор хотел отправиться поближе к столице вместе с ним, однако Петр категорически заявил, что в данный момент флот – это главное. Поэтому он не может отпустить Кабанова в глубину континента. Имеешь флотский чин, так и находись с флотом.

Сергей попытался возразить, мол,без армии флот не нужен. Прежде надо сделать хотя бы одно. Но уж тут самодержец слушать его не пожелал.

Пришлось утешиться тем, что на данный момент мирный договор был самым важным делом. А подобные вещи почему-то охотнее подписываются с сильными.

Умер Гордон. Старый генерал прожил немалую жизнь, но был еще бодр, и вдруг… Это был еще один удар по Петру, и царь поспешил скрыть горе многочисленными делами.

Река вскоре вскрылась. Едва прошел лед, как один за другим на воду стали спускаться построенные за зиму корабли. Их было много. Благо, согласно указу, деньги на строительство были обязаны выдать практически все жители государства. Купцы, монастыри, помещики и, уж само собой, крестьяне. С этой стороны повезло сибирякам. Добраться до них было и трудно, и долго. Пока соберешь, все срока выйдут.

Один из кораблей построил сам Петр. Причем по качеству – один из лучших. Царь демонстрировал полученные в Европе умения, как бы собственным примером показывая подданным, каких успехов можно достичь в любом деле при малейшем желании.

Жаль только, при этом как-то забывалось: желание махать топором есть не у каждого. Точно так же, как и способности к данному делу.

Часть построенного, довольно значительная, никуда не годилась. Другие корабли сразу нуждались в переделках и ремонте. Но самодержец настолько хотел иметь мощный флот, что в его состав принималось все, хоть сколько-нибудь держащееся на плаву.

Не прошло месяца, как весь флот вышел из Таганрога и отправился к Керчи. Кораблей было много. Куда ни кинешь взгляд, повсюду виднелись паруса. У Петра были все основания быть довольным. Создать за самый короткий срок с нуля этакую мощь!

Гораздо скептичнее смотрел на все Кабанов. Как толпа одинаково одетых людей еще не является армией, так и скопище кораблей – это еще не эскадра. Отряд самого Кабанова на общем фоне был наверняка лучшим. Три линкора и фрегат, те самые, с которыми в прошлом году Командор совершил рейд по Черному морю, уверенно совершали групповые эволюции. Как ни хотел Петр распределить бывших флибустьеров равномерно по всей эскадре, Кабанов сумел его убедить, что несколько настоящих моряков на корабле особой погоды не сделают. В то время как собранные вместе они представляют собой нешуточную силу.

Бедой основных сил было отсутствие опыта. Да и где его набраться, когда даже уже побывавшие в кампании корабли всю зиму стояли на приколе, а новые, укомплектованные главным образом новичками, за исключением иноземных офицеров, вообще в первый раз вышли в море?

Всю дорогу капитаны и адмиралы пытались на ходу учить команды. Как ни короток был путь, однако в каких-то пределах цель была достигнута. В хорошую погоду без противника флот стал смотреться на глаз дилетанта достаточно грозно. Большего пока не требовалось.

В Керченском проливе эскадра продолжала маневрировать. По предложению Кабанова попробовали отработать бой с воображаемым противником. Вернее, самый простейший вариант. Перегородили пролив, якобы преграждая врагу путь в Азовское море. Постреляли залпами. Как подозревал Командор, реальных попаданий было бы немного. Но хоть что-то для начала.

Вскоре от эскадры отделился линкор «Крепость» под командованием Памбурга. Дипломатам удалось договориться, что посол Украинцев прибудет в Блистательную Порту морем.

Памбург ушел. Эскадра какое-то время еще находилась под присмотром Петра, но затем самодержец был вынужден отправиться в Москву. Дело в том, что туда уже прибыло посольство от нового шведского короля Карла Двенадцатого. Послы требовали, чтобы русский царь подтвердил условия грабительского Столбового мира на вечные времена.

По этому миру Россия отдала Швеции все свои земли, лежащие у берегов Финского залива и Балтийского моря. Без малейшего права требовать их обратно. Но тогда Россия была ослаблена долгой войной то с Польшей, то с той же Швецией, а сейчас потихоньку возрождалась. Если сам король, взбалмошный, мечтающий о воинской славе, с радостью бы подрался с любой страной, то общественность Швеции относилась к подобным делам гораздо осторожнее. Захваченного возвращать не собирались, но и воевать не хотелось. Хотя бы из-за пустой казны.

А еще здорово хотелось унизить своего соседа. Даже пункт в требованиях был помещен – дабы русский царь целовал крест в знак мирных намерений. Пусть знает свое место!

Объявить Швеции войну прямо сейчас Петр не мог. Еще не был подписан мир с Турцией. Драться на два фронта Россия не могла. Необходимо было прежде обеспечить покой на юге, и уж тогда требовать возвращения отторгнутого ранее.

Потому поневоле требовалось послов принять. Хотя, вопреки обыкновению, в Москву царь не торопился. Пусть подождут. От них не убудет.

Почти одновременно с посольством в столицу приехал генерал Карлович, посланник польского короля и саксонского курфюрста Сигизмунда Августа. Как раз – с предложением о союзе в грядущей войне со Швецией. Еще раньше о том же заговорила Дания. Шведская гегемония на Балтийском море не устраивала остальные страны.

Да к тому же лифляндские и эстляндские бароны, шведские подданные, были готовы отложиться от навязанного «отечества». В поисках денег отец нынешнего короля, тоже Карл, только Одиннадцатый, пошел на секуризацию. Потребовал, чтобы все владельцы земель предъявили письменные свидетельства, на каком основании получили свои вотчины.

Дело было давнее. Войн на этой территории велось много. Большинство документов было давно утеряно. На это и рассчитывали шведы. Нет документов – нет земель. Приобретенные (или отнятые – в зависимости от точки зрения) земли распродавались казной среди самих шведов.

Впрочем, бывшим владельцам никто не запрещал выкупить собственное имущество и таким образом остаться его хозяином. Только плата была почему-то чуть повыше, чем для представителей коренной нации королевства.

Неудивительно, что практически все бароны стали посматривать на своих соседей. Вдруг кто-то захочет отобрать земли, Швеции никогда не принадлежавшие? Если права наследников рыцарей будут подтверждены, то это государство приобретет немало новых подданных, готовых защищать его во всех войнах с оружием в руках. Одни надеялись на крепнувшую Россию, другие, во главе с Паткулем, – на Польшу.

Польша устраивала больше еще и потому, что в своем извечном бардаке не нуждалась ни в каких услугах. Если бы бароны превратились в шляхтичей, то одновременно с этим приобрели бы кучу прав без каких-либо обязанностей.

Вот Паткуль и старался, нашептывая польскому королю о том, с каким нетерпением его ожидают в Прибалтике.

В свою очередь Август старался убедить Петра обрушиться на Швецию. Да и как иначе, если одним из главных обещаний в ходе предвыборной королевской борьбы он сам выдвинул присоединение к Речи Посполитой лифляндских земель?

На церемонии приема посольства Кабанов не присутствовал. По дороге вместо Москвы он завернул в Коломну. Проведал сына, росшего на попечении нанятых дядек и мамок, причем главной мамкой была негритянка Жаннет. Потом посидел с Флейшманом, обсуждая, что из намеченного уже сделано, что делается и какие проблемы стоят на пути.

Дела шли довольно хорошо, хотя не совсем так, как хотелось. Поддержка была, но на пути частенько вставали чисто технические трудности, и не всегда удавалось их преодолеть. Инженеров в распоряжении Флейшмана не было. Многое поневоле приходилось делать методом тыка. Да и общий уровень технологий не позволял изготовить многого. Или же не обеспечивал нужной точности.

Из Коломны Командор отправился в сформированные недавно полки. Он многого ждал от этого лета. Но время прошло во флотских проблемах. Теперь предстояло узнать, как выполняли полковники оставленное им предписание по боевой подготовке.

Во всех четырех полках картина была одинаковой. Кабанова встречали развернутые ряды. Стояли солдаты с разномастными ружьями. Производимых Флейшманом штуцеров едва хватало на полк Кабанова и егерские команды старых полков. Все новые части вооружались с миру по нитке. Довольно много фузей закупил Петр в бытность в Англии. Что-то произвел Тульский завод. Подчистили арсеналы, вплоть до стрелецких пищалей. Пошли в дело турецкие ружья, захваченные в Азове и Керчи. В итоге в каждой роте царил полнейший разнобой. Каждый солдат был обязан сам отливать пули под калибр доставшегося ему оружия. А уж говорить о меткости даже не приходилось.

Как тут же выяснил Командор, полковники прекрасно понимали данную проблему. Потому никаких учебных стрельб не велось. Новобранцев лишь кое-как научили заряжать оружие да прикладывать его к плечу, имитируя выстрел. На первое время сойдет, а там уж как-нибудь…

Зато как стояли! Каждый офицер на положенном месте. Сверкали в руках командиров протазаны с соответствующими званиям кистями. Золотыми у полковников, серебряными у подполковников, серебром с золотом у майоров. Чуточку поскромнее выглядели обер-офицеры. Их знаками различия (никаких погон еще в помине не было) был белый цвет кисти у капитанов, красный у поручиков, зеленый у подпоручиков. У прапорщиков в руках вместо протазанов были ротные знамена.

Довольно красочно. Отчасти – удобно. Соответствующий протазан – это ориентир в строю. Зато абсолютно бесполезно в качестве оружия. Не шестнадцатый век на дворе. Все давно изменилось, и только инерция составителей уставных порядков не позволяла выкинуть отслужившие свое штуки.

И уж совсем дикими казались Кабанову унтер-офицерские алебарды с некоторыми изменениями формы лезвия в зависимости от чина.

В Егерском полку Кабанов с самого начала вооружил командный состав такими же штуцерами, как у простых егерей. Несколько десятков стволов в бою лишними не бывают. В отличие от протазанов, алебард и прочих пережитков прошлого.

Но это у себя. В других полках он был не властен. Штатную численность определял не он.

Черт с ними, с алебардами. Вот подготовка… При перестроениях путались порой не только солдаты, но и разноязыкие офицеры. Большинство рядовых штыком или багинетом практически не владели. Стрелять вообще никому не доводилось.

И с такими воевать?

Командор неистовствовал. Он пытался демонстрировать приемы солдатам. Распекал офицеров. Всем командирам полков повелел в кратчайшие сроки переделать злосчастные багинеты на штыки. Перенервничал сам и издергал всех остальных. В заключение пообещал, что в самое ближайшее время вернется, и тогда на нерадивых обрушатся не слова, а кары.

В общем, поездка вышла еще та. Четыре остановки, и четыре разноса по самой полной программе.

И только в летнем лагере среди родных егерей Командор чуть отдохнул душой. Люди здесь были сплоченные предыдущими походами. Дитрих вовсю старался оправдать высокое звание полковника. Каждый офицер служил примером для рядовых. Рядовые, по крайней мере дворянская их часть, мечтали поскорее выйти в офицеры и уже потому могли служить образцом. Перестроения совершались четко. Каждый воин владел штыком. Стрельба прошла отменно. На своеобразный десерт Ширяев продемонстрировал скрытное перемещение своих охотников, а Клюгенау – стремительное наступление егерей, сведенных в невиданные нигде колонны к атаке. Один из приемов, вытащенных Кабановым из прошлого, здесь являвшегося будущим, и творчески развитым сочетанием непрерывного огня с завершающим штыковым ударом.

Хочешь сделать генерала счастливым – покажи ему доведенное до совершенства учение.

Эти четыре дня, проведенных среди егерей, Кабанов был если не на седьмом небе, то уж наверняка не ниже какого-нибудь четвертого.

Уже на подъезде к Москве настроение стало вновь ухудшаться. Вспомнились предыдущие полки с их бестолочью, и снова захотелось рвать и метать.

В столице государства внешне ничего не изменилось. Все те же глухие заборы, бессчетные переулки, толпа на базарах, размеренная, выверенная веками жизнь. Выезды бояр по старинке цугом, да иначе по многим закоулкам и не проехать, верховые дворяне, пеший простой люд. Снующие всюду коробейники с самым разнообразным товаром, несущиеся по своим детским делам мальчишки, изредка – куда-то спешащий служивый человек в немецком платье. Разве что вместо стрельцов в их разноцветных кафтанах проходили небольшие команды солдат. Ружья на плече, до погонных ремней еще не додумались, зеленые мундиры, треуголки, офицер с протазаном, а то и просто с тростью во главе колонны…

Сонный город, внешне абсолютно равнодушный к происходящим в стране крутым переменам. Только под прикрытием толстых стен собственных домов обсуждали и осуждали происходящее, а в людных местах произнести что-либо опасались. А ну как раздастся зловещий, подводящий некую черту крик: «Слово и дело»?!

Лефортов дворец со смертью хозяина опустел. Можно было бы остановиться в прежних комнатах. Кое-кто из прислуги оставался, приютили бы. Но Кабанов предпочел пожить у Миши Голицына, былого соратника по Азовскому походу. Молодой князь жил просторно. Потеснится как-нибудь.

Впрочем, ни князя не оказалось в хоромах, ни Кабанов там задерживаться не стал. Лишь велел Василию, чтобы перенес вещи, а сам уже верхом в сопровождении Ахмеда отправился на поиски Петра.

Найти царя в его столице было посложнее, чем взять с налета иную крепость. Во многих местах Петра видели, кое-где он был, но куда уехал – тут мнения расходились самым диаметральным образом. Вначале Кабанов пытался следовать хотя бы некоторым советам, потом понял, что начинает объезд некоторых мест по второму кругу, и плюнул на все.

Зато попутно довелось услышать целую кучу последних московских сплетен. Например, что царь вернул свое расположение Шеину. В общем-то правильно. При всех своих личных недостатках первый российский генералиссимус был человеком деятельным. Вдобавок, уже успел набраться опыта, имел задатки полководца. После недавней скоропостижной смерти Гордона лучшего военачальника на Руси не было. Кабанов помнил, во что выльется приглашение иностранца под Нарву. И потому радовался примирению царя с полководцем.

Еще больше порадовала другая новость. Петр категорически отказался целовать крест, заявив, что никакого целования в договоре нет и не было. Послы долго мялись, переписывались со Стокгольмом и в итоге были вынуждены уступить.

Целование креста было для нынешних времен слишком серьезно, чтобы его можно было нарушить просто так. Следовательно, Петр твердо решил забрать обратно российские земли и пробиться к долгожданному морю. Вот только развязать руки на юге, а там можно вспомнить про рижское бесчестие.

Командор не был царем и не вершил высокую политику. Потому помнил о шведском высокомерии постоянно и даже отплатить собирался именно в Риге.

После новостей, вернее намеков на них, хотелось торопиться. Еще столько всего предстояло сделать!

Вообще-то было место, где Кабанов еще не искал самодержца. И, кстати, место весьма вероятное…

5. Командор. Кукуевские последствия

На Кукуе я не был практически с той самой кровавой ночи.

Нет, однажды мы забрели сюда весьма развеселой компанией. Петр, Алексашка, Лефорт, я. Были мы уже весьма тепленькие, поэтому уже тогда все воспринималось словно в тумане, а уж по прошествии времени кроме самого факта посещения с уверенностью не вспомню ничего. Наверно, добавляли, но что и где – покрытая мраком тайна.

Теперь я был трезв, и мир предстал передо мной цельной, реальной картиной.

Была вторая половина дня, грозящая скоро перейти в вечер. До темноты было еще по-летнему далеко. Труженики Кукуя в большинстве успели закончить работы. Теперь мужская их половина направлялась в многочисленные кабачки. Какой же добропорядочный бюргер проводит вечер с семьей? Только вне дома и за кружкой пива. Если же случится разгул – за двумя.

Пиво я особо не жаловал. Оно навевает лень. Гораздо лучше квас. Если же есть желание – то чего-нибудь крепкого.

Желания у меня не было. После всего случившегося я серьезно опасался, что могу пойти по наклонной. Да и радости от пития не стало никакой. Порою вспоминалось такое – хоть волком вой. Если выть пристало Кабану.

Нет, не кровавые походы. Напротив, приятные мгновения жизни. И становилось больно, что не сберег и не вернуть.

Да ладно об этом.

Мне сказали, что наибольшей популярностью стала пользоваться новая ресторация. В отличие от пивных, вполне демократическое заведение, которое – страх сказать москвичу – посещают даже с женами. Вкусные обеды, вечерами – танцы, весьма приличное общество. А раз приличное, то кто-нибудь подскажет, не маячил ли поблизости Петр. К Монсихе заваливать без приглашения мне было неловко. Знал ее чуть-чуть – и не более.

Меня узнавали. После стрелецкого бунта я поневоле стал довольно популярной фигурой на Кукуе. Пусть я сюда не забредал, многие помнили о моем полуночном появлении.

Ресторация, как оказалось, обосновалась на месте одного из сожженных домов. Довольно большое, двухэтажное новое здание, чуть в стороне от которого стояло несколько возков и карет. И даже конюшня имелась. Среди русского дворянства ходить по городу пешком считалось неприличным. Только верхом, сразу подчеркивая свой социальный статус.

На одной из карет я вроде бы увидел герб лорда Эдуарда. Захотелось свернуть назад, не встречаться с британским посланником, и пришлось обругать себя за малодушие. Не мальчишка, чтобы избегать встреч подобным образом.

В следующий момент я позабыл про всех англичан на свете. Над дверями ресторации висела надпись: «У кабана», а на вывеске чуть в стороне от входа был изображен этот самый кабан. Довольно похоже, с клыками, в треуголке, с явным намеком на человека, и я даже смог бы сказать, на кого именно.

Мне стало весело. Правда. Когда имеешь звериную фамилию, поневоле привыкаешь к зубоскальству знакомых и сам частенько принимаешь в нем самое активное участие. Пусть владелец к числу близких мне людей не принадлежал, однако юмор я оценил и внутрь ступил в самом хорошем расположении духа.

Несмотря на большие окна, после солнечной улицы в зале показалось темновато. Пришлось оглядываться, прикидывать, где бы тут можно поместиться.

С виду впрямь было довольно уютно. Обильно заставленные бутылками и тарелками столики, приличная публика, девушки в качестве официанток. Даже, кажется, подальше имелись отдельные кабинеты для особо важных господ.

Ко мне с угодливой улыбкой на губах подскочил мужчина. Как я узнал чуть позже, хозяин этого заведения.

– Рад приветствовать своего спасителя!

Я пригляделся. А ведь это Ван Стратен, не тот невезучий купец, которого я несколько раз грабил в разных частях света, а его брат. Но все равно, этот мог при желании объявить, что обязан мне жизнью. Учитывая обстоятельства нашей ночной встречи.

Он объявил. Как и то, что такого дорогого гостя обязан накормить за счет заведения.

По-моему, ресторатор тут же пожалел о сказанном, но отменять приглашение не стал. Как бы ни было жалко продуктов, а следовательно, денег, разок отблагодарить меня он считал своей прямой обязанностью. И вообще, он поглядывал на меня как-то странно, словно чего-то недоговаривал. Или – недоделывал.

Только тут я вспомнил, что в самом деле сегодня практически ничего не ел. А пахло так аппетитно…

– Воспользуюсь вашим любезным приглашением, – кивнул я, соблюдая некоторую дистанцию между знатным, если не происхождению, то по положению, человеком и представителем сферы услуг.

Даже Ахмеда пригласить внутрь было неприлично. Слуга – он и есть слуга. Не поймут-с.

Я уже совсем собрался потребовать отдельный кабинет, как какой-то слуга подскочил к хозяину, что-то быстро зашептал на ухо, и выражение лица Ван Стратена стало еще более приторным.

– Простите, вас приглашает к себе за стол высокочтимый лорд Эдуард. – И посмотрел выжидающе: соглашусь или нет?

Ладно. Не велик труд отобедать вместе с лордом. За столом паузы кажутся более естественными, поэтому всегда можно получше обдумать ответы.

Я предполагал увидеть Эдика вместе с неизменным Чарли. В моем представлении оба джентльмена являли как бы одно целое. Практически всегда вдвоем, этакие закадычные друзья, проведшие вместе столько дел и лет, что расставаться давно стало невмоготу.

Я ошибся. Чарли по непонятным причинам отсутствовал. Лорд был вдвоем с женщиной, и хоть та сидела ко мне спиной, я по екнувшему сердцу понял, с какой именно.

Мы церемонно поздоровались. Я понимал: все это предосудительно, ненормально. Я настолько старательно избегал любых встреч. Да и сколько их было! Без малейшего труда могу перечислить их все, начиная с самой первой на палубе только что захваченного британского фрегата. Того, который потом стал нашим верным «Вепрем».

Аппетит куда-то пропал. Я что-то ел, чем-то запивал, не воспринимая вкуса и следя только за тем, чтобы вести себя адекватно несложной ситуации. Обедают отец с замужней дочерью и их знакомый – что в том такого?

Мэри почти не поднимала на меня глаз. Лишь пару раз посмотрела, словно обожгла, пронзила насквозь, а дальше сидела, скромно потупившись в тарелку. Я тоже старательно старался не смотреть на нее, разглядывая обстановку. Честно признаюсь, никакого толку от разглядывания не было. Как выглядел кабинет, не имею никакого понятия. Нечто зыбкое, теряющееся в непонятной пелене. В странном мареве, будто я находился не в реальном мире, а во сне, когда не в состоянии сфокусировать взгляд на окружающем.

– О вас много говорят, Командор, – пробился в сознание голос Эдуарда. – Туркам сильно повезло, что царь Петр ищет мира. В противном случае я бы им не позавидовал. Такое впечатление, будто из всего русского флота действуете только вы.

Показалось, будто лорд вздохнул.

– Остальным просто не представилось случая. – Лесть на меня не действовала. Напротив, когда хвалят прямо в глаза, всегда чувствую некоторую неловкость. – Вы же понимаете, флот совсем молодой, большинство моряков неопытны. Нельзя сразу требовать от них умения. Всему свое время. Научатся потихоньку. Не без помощи ваших соотечественников.

– Вы бы тоже могли многому научить, – заметил Эдик. – Признаться, думал, что вы находитесь на юге. Даже удивился, встретив вас в Москве.

– Я же еще занимаюсь армией. – Только не надо говорить, будто Эдик этого не знал.

– И каковы успехи? Не вполне понимаю, зачем Петру формировать новую армию. Мир с турками не за горами. Вы же не собираетесь ни с кем воевать?

Что за охота говорить о делах в присутствии женщин?

– Чтобы заключить выгодный мир, надо быть сильным противником, – заметил я.

Грядущая война со шведами – тайна, и меньше всего хочется посвящать в нее британских друзей. Кто знает, что им выгоднее в данный момент – крушение недавнего союзника или, напротив, он нужен сильным и крепким в предчувствии очередной англо-французской свары?

Мэри упорно молчала. Хотелось как-нибудь привлечь ее к разговору, однако едва ли не первый раз в жизни все возможные слова казались фальшивыми.

Да и что я мог ей сказать? Она замужем, к тому же за моим врагом. Баронет с виду демонстрировал мне, что прошлое позабыто напрочь, однако я не настолько дурак и чувствую подлинное отношение. Да и сам я помнил о страстном желании бывшего победителя вздернуть меня повыше.

Вошедший в кабинет слуга что-то подобострастно прошептал на ухо Эдуарду.

– Прошу прощения, я вас покину ненадолго. – Лорд поднялся и ушел, оставив меня наедине со своей дочерью.

Ему что? Молчание повисло, стало давить, и я ляпнул первое, что пришло в голову:

– Аркадий рассказал о вашем совместном путешествии.

Я чуть было не добавил, что далеко не каждая женщина рискнет путешествовать по Балтике зимой. Едва успел прикусить губу. Зачем напоминать Мэри о ее пиратском прошлом?

Как давно это было!

– Раз рассказал, то могли бы навестить. Знаете же, что я здесь одинока. – Мэри вновь обожгла меня взглядом, но тут же опустила глаза.

Очевидно, из милости, чтобы не сжечь меня живьем.

Но слова – как удар поддых. Как публичное уличение в трусости.

– Мне было неудобно к замужней даме, – пробормотал я.

Мэри зарделась. Словно услышала вопиющую бестактность. Нестерпимо захотелось извиниться непонятно за что. Я едва подавил заведомо глупый порыв.

Молчание вновь стало непереносимым. Почему обычно я легко чувствовал себя с женщинами, а здесь постоянно ощущал не неловкость, нет, но какое-то странное напряжение, едва ли не состояние неведомой вины? Или это и есть та самая воспетая романтическими поэтами сладострастная мука? И больно, и как величайшим счастьем дорожишь этой болью…

– Я еще не выразила вам свое сочувствие, Командор, – произнесла Мэри. – Поверьте, мне очень жаль, что так случилось.

– Спасибо, леди, – я едва не назвал ее по имени в нарушении всех и всяческих правил британской чопорности.

На этот раз во взгляде женщины был не огонь, а обволакивающая душу теплота.

В следующий миг моя рука легла поверх руки леди. Странно, коснулся руки, а ощутил Мэри целиком: каждую клеточку, каждый изгиб тела. Отчетливо, неведомым мне самому чувством. Такого со мной не было с ранней юности и первой влюбленности. И как в юности мир вокруг покачнулся.

Мэри вздрогнула. Мы вдруг стали одним, и никакая физическая близость ничего не могла добавить к этому ощущению.

Мое горькое невозможное счастье…

Слова нам были не нужны. Мы просто сидели. Я – жадно пожирая взглядом женское лицо, старательно ловя ее взгляд. Она – опустив очи долу, словно боясь посмотреть на меня.

Чувство времени исчезло. Наверно, то было пресловутое «Мгновение, остановись!».

Не остановилось. Время может застыть, но тут же, спохватившись, рвет вперед. На этот раз при помощи вернувшегося в кабинет лорда Эдуарда.

– Мэри, только что сообщили: пришли депеши из Лондона. Надо ехать, узнать, что пишут. – Эдик должен был заметить наши встретившиеся руки, однако милостиво сделал вид, будто ничего не происходит.

Подумаешь, люди сидят так, как им удобнее! Что тут такого?

Я осторожно переместил свою руку на свободный участок стола.

– Прошу прощения, Командор. Дела… – Лорд постарался придать лицу соответствующее выражение.

Впервые захотелось быть приглашенным к британцам. По крайней мере, сегодня я бы точно согласился. Но, видно, Эдуард не хуже меня понимал, во что это может вылиться, и никакого приглашения с его стороны не последовало.

Хотя, может быть, дела действительно были тайными. Мы сотрудничали с Эдиком и внешне вели себя словно старые приятели, однако я не доверял своему партнеру, и, думается, он мне тоже.

– Позвольте проводить вас до кареты. – Я встал и протянул Мэри руку.

Леди уже немного опомнилась. Даже попыталась сделать вид, словно не замечает моего жеста. Но тут ее покачнуло, и волей-неволей пришлось опереться на мою руку.

Путь до кареты оказался до обидного короток.

Лорд с дочерью уехали, а я еще некоторое время смотрел им вслед. Захотелось вернуться в ресторацию и хватануть добрую чарку водки, чтобы хоть немного возвратиться в реальность. Да только поможет ли? Вряд ли…

Ахмед подвел коня.

– Твой женщин, Командор? – Лицо татарина выглядело довольным. Подсмотрел, как-никак.

– Нравится?

– Худой больно. Женщин должен быть во! – Ахмед руками отобразил желанные габариты.

Габариты, надо сказать, впечатляли. Кажется, мой конь был несколько меньше. Но – дело вкуса. Кому-то нравятся стройные женщины, кому-то полные. И уж испортить мне настроение чужим вкусом не получится.

– Зачем мне в хозяйстве такая кобыла? – Напротив, от слов Ахмеда стало весело. – Любимая женщина – это та, которую хочется носить на руках.

Настроение требовало выхода. Я подстегнул коня и погнал вдоль улицы, словно пытаясь догнать улетевшее счастье.

Сзади гикнул Ахмед. Он обожал скачки, и что дело происходило посреди города, не играло особой роли.

Прохожие шарахались в стороны. Кажется, уже начинало смеркаться. Свежий ветер обдувал лицо, пытался проникнуть под плотный мундир.

Хорошо!

Наверно, я с легкостью проскочил бы через весь город, но в одном из дворов промелькнул знакомый возок.

Я натянул поводья так резко, что конь взвился на дыбы. Рядом взвился конь Ахмеда. Только, в отличие от меня, кочевнику сей маневр был привычнее.

– Нам сюда.

Теперь оставалось проверить, кто лучше, а кто хуже – незваный гость в моем лице или татарин за моей спиной?

Монс не была царицей, и стать законной женой монарха ей было не суждено. Но бедную Евдокию уже отправили в монастырь, и теперь любовница чувствовала себя едва ли не самой важной женщиной в стране.

Но только женщиной. Никакого влияния на дела Анна не имела. Да они ее, наверно, и не интересовали. Зато самомнения у фаворитки стало хоть отбавляй.

Уже у входа я был остановлен важным мажордомом, а может, привратником в ливрее.

– Сюда нельзя, – с акцентом, но как нечто твердо заученное объявил мажордом-привратник.

– Доложи: командор Кабанов. – Я подпустил на свое лицо выражение непробиваемого высокомерия.

Шум во дворе привлек внимание. В окне второго этажа появилось веселое лицо Петра, и зычный голос долетел даже сквозь дорогое стекло:

– Командор! Иди сюда!

Я небрежно отодвинул слугу плечом и прошел в дом.

Не люблю холуев. Мужчина может получиться из дворянина, из беспризорника, из вора – но никогда из слуги.

У Монс Петр был вместе с неизменным Алексашкой и каким-то явно военным мужчиной, хотя в данный момент обряженным в обычный «штатский» камзол. Следовательно, царь прибыл сюда отнюдь не для любовных утех. А отсутствие на незнакомце формы – очевидно, предосторожность против узнавания. По мундиру легко узнать страну. Сразу возникает вопрос: зачем? Но партикулярное платье превращает человека в частное лицо. Мало ли с кем порой общается государь?

Незнакомцем мужчина оставался не дольше минуты. Нас представили друг другу, и я узнал, что передо мной посланник Августа генерал Карлович.

Не скрою, впечатление он производил приятное. Или я после предыдущей встречи размяк настолько, что был готов любить весь мир? Кроме одного баронета. Уж к нему меня не заставит хорошо относиться никто и ничто.

Стол был накрыт на четверых, и сейчас слуги спешно ставили пятый прибор.

Анна прежде посмотрела на меня со скрытым недовольством. Сказалась немецкая бережливость и нежелание тратиться еще на одного гостя. Затем ее взгляды стали в чем-то даже интригующими. Она была любовницей государя, но любила ли своего повелителя? Уж я-то помню ее конец…

Может, я просто недопонял женщину и в данный момент приписал ей то, чего пока нет?

О делах почти не говорили. Дело не в том, что Петр опасался утечки информации. Хотя подкупить подарками и лестью любовницу царя был бы весьма неплохой ход для любого дипломата. Если бы не одно «но».

Не знаю, как будет со Скавронской, пока Петр относился к женщинам исключительно как к объектам вожделения. Неким безмозглым и бесчувственным куклам, предназначенным лишь для удовлетворения мужских потребностей.

– Это тот самый человек, который совершил рейд на Кафу и захватил Керчь, – отрекомендовал меня царь. – Между прочим, бывший флибустьер.

– Видели бы вы, как он дерется! – подхватил Алексашка. – Один десятерых стоит!

Но мне показалось, Меншиков немного завидует моим последним делам. Раньше этого не было. Теперь будущий Светлейший мало-помалу начинает ревновать ко всем, кто пользуется доверием Петра. Пока не настолько сильно, однако в грядущем вполне возможны осложнения с этой стороны.

Карлович посмотрел на меня с уважением. Он принялся расспрашивать, как мне все удалось. Пришлось объяснить – все дело в турецкой беспечности и неготовности отразить удар. В противном случае ничего бы у нас не вышло.

И конечно, подготовка. Драться самому – не велика заслуга. Надо научить драться других. Да так, чтобы, идя в бой, они были уверены в своей непобедимости.

– Одна беда, – с оттенком веселья сообщил Петр. – Повелений не дожидается. Что в голову придет, то и творит.

– Я просто предугадываю невысказанные желания Вашего Величества, – в тон ему отозвался я.

Потом разговоры перетекли на обычную болтовню, частенько именуемую «светской». Под вино можно говорить о чем угодно. В смысле, о любых пустяках.

После обеда, вернее ужина, перешли в другую комнату и закурили. Тут мы уже оставались чисто мужской компанией, и Петр смог переключиться на дела.

– Карлович специально приехал, чтобы договориться о совместных действиях против шведов. Август нападет на Ригу, датчане – на Шлезвиг, мы – на Нарву.

Идея с нападением на Ригу мне не понравилась. Я помнил, что Август являлся нашим союзником в той войне, только не помнил, на каких условиях он ввязался в это дело. Похоже, на весьма эгоистичных.

– Что кому достанется? – на всякий случай уточнил я.

– Полякам – Лифляндия, нам – устье Финского залива, – охотно пояснил царь.

Я едва не поперхнулся дымом. Внутри стал закипать гнев. Захотелось бросить Петру в лицо хрестоматийное: «Ты чего, сука, казенные земли разбазариваешь?!»

Нет, но грабят среди бела дня, а царь при этом сияет, словно ему золотой дукат подарили! Да тут впору на себе тельняшку рвать и посыпать парик пеплом!

Однако не объяснять же это при посланнике короля! В качестве друга он не слишком нужен. Но в качестве врага не нужен вообще.

– Государь, я провел инспекцию формирующихся полков. Скажу прямо – впечатление удручающее. Солдаты ничего не умеют, офицеры – кто не умеет, а кто просто не хочет ничем заниматься. С такой армией в Европе воевать нельзя. Разобьют.

Петр недовольно дернул щекой. Он пока мало обжигался на молоке и на воду дуть не собирался. Более того, недавние победы на юге казались ему гарантом побед на западе.

Поморщился Карлович. Этому не терпелось доложить королю о полном успехе миссии. Может, генерал в самом деле неплохой мужик, однако ему ли считать грядущие чужие потери? Большинству до своих дела нет.

– Шведская армия невелика. А король известен только своими безобразиями. Да и кто он? Мальчишка, – пренебрежительно заметил Карлович. – Вдобавок, лифляндские бароны заявили о своем желании войти в состав Речи Посполитой и готовы поднять восстание против шведского владычества.

– Шведская армия – одна из лучших в Европе, – отчеканил я. – Воюют не числом, а умением. Победа определяется силой духа, воинским умением, способностью армии к маневрированию. Шведы все это умеют, а мы пока – нет. Война с нашей стороны преждевременна. Какая война, когда в новых полках солдаты ни разу не стреляли? В целях экономии пороха, которого действительно очень мало. А на баронов я бы особо не рассчитывал. Важны не слова, а дела. Самое лучшее пока – как можно дольше водить за нос шведское посольство. Желательно – до следующего лета. Не стоит заключать унизительный мир с теми, кого рано или поздно разобьешь.

От хорошего настроения царя не осталось следа. Он смотрел на меня с неприкрытой злостью, словно это я был виноват во всех перечисленных проблемах.

У меня настроение пропало тоже. Да и как ему не пропасть?

Разговор продолжился чуть позже уже во дворце и без Карловича. Видно, до царя дошло, что всего я в присутствии посланника Августа говорить не буду.

– Ты что себе позволяешь? – Петр едва не набросился на меня.

– Государь, помимо доложенного мною есть еще два момента. Союз с Польшей нам не нужен, а Лифляндия – нужна. В первую очередь – это известный порт. Прикормленное место, в которое пойдут корабли. Довольно большой город, удобно расположенный, который сравнительно легко оборонять.

– Кто ты такой, чтобы рассуждать? – Петра несло. – Август – мой друг. Я ему обещал, что мы выступим против шведов вместе. С кем говоришь таким тоном?

– Мы можем выступить с кем угодно. Но Лифляндия должна быть нашей. В Риге России было нанесено оскорбление, и виновные должны за него ответить. Да и Август – друг, но монархия в Польше выборная. Надоест шляхте, изберут другого короля, и что тогда? Заплатит ли кто, уговорит – выборность и продажность неотделимы друг от друга. В итоге получим еще одного врага возле границ. Нет, хочет Август помочь – пусть претендует на что-либо другое. Не нравится – может продолжать ухлестывать за юбками. У него это весьма недурно получается.

Если юный Карл до сих пор действительно был известен своим крайне безалаберным, мягко говоря, образом жизни, то и Август ничем не прославился. Разве что любвеобильностью и склонностью к непрерывным развлечениям.

– Да… – Я никогда не видел Петра в таком гневе. Казалось, его сейчас хватит удар. Он даже не мог найти слов. Зато вместо них схватился за шпагу.

Наши взгляды скрестились похлеще клинков. В отличие от царя, за оружие я не брался. Не хватало нападать на законного государя! И вообще не думал угрожать. Но и подчиняться преступным глупостям не собирался.

Шпагу Петр вынуть так и не смог. Он первым не выдержал нашего поединка и словно в отместку прокричал:

– Убирайся! Чтобы духу твоего в Москве не было! Слышишь? Никогда! И носа не показывай!

Мог бы с этого начать. Во мне тоже кипел гнев, и я не собирался унижаться, доказывать очевидное тому, кто вбил себе в голову какую-то глупость.

– Честь имею! – Я щелкнул каблуками, хотя подобный жест был еще не принят, склонил на секунду голову, повернул через левое плечо и едва не бегом двинулся прочь.

Да пошло оно все!..

Но перед тем как покинуть Москву, я еще по большому секрету успел кое-что шепнуть на ухо Карловичу. Исключительно по-дружески, из уважения к коллеге-генералу.

6. Окончание года

Дороги подвели. Баронет тщательно спланировал последний перегон, чтобы подъехать сразу после полудня, но осенняя слякоть с легкостью спутала все расчеты. Возок еле двигался по грязи, несколько раз вообще застревал так, что приходилось с большим трудом вытаскивать его, помогая измученным лошадям, и в итоге Москва открылась уже ближе к вечеру. Да еще сколько ехать до дворца посланника…

Как назло зарядил мелкий противный дождь. Влага была привычна, но ведь так хотелось подъехать в солнечную погоду, как известно, повышающую самое плохое настроение!

И еще постоянные сомнения – как-то встретят? Может, хоть теперь прежний холод в отношениях исчезнет? Все-таки чужбина сближает даже едва знакомых, а уж родных…

Баронет перестал бы себя уважать, если бы не сумел справиться со съедавшим его нетерпением. Истинный джентльмен должен владеть своими чувствами. Хотя бы внешне.

Оказавшись под кровлей, молодой адмирал первым делом заглянул в отведенные ему комнаты. Переоделся, побрызгался духами и лишь тогда отправился… но не к жене, а к тестю, как к хозяину дома.

Лорд Эдуард на пару с неизменным сэром Чарльзом терпеливо ждали гостя в кабинете. Чуть выпили, баронет – с дороги, остальные – за компанию, взялись за трубки.

После обязательных вопросов о дороге и погоде (и то, и другое было отвратительным) чуть коснулись здоровья и лишь потом перевели разговор на дела.

– Кампания закончена. Корабли разоружены до весны, команды свезены на берег. Делать в Таганроге мне пока нечего, – сообщил баронет. – Надо встретиться с царем Петром, обсудить планы на следующую навигацию. Будет заключен мир с турками или нет?

– Будет, Пит, – по-родственному назвал адмирала лорд Эдуард. – При дворе ожидают этого со дня на день. Весь вопрос: какие условия удастся выторговать у османов? Сколько знаю, царь Петр потребовал оставить ему завоеванные крепости, Азов и Керчь, а также – право на свободное плавание торговых судов через Босфор. Надо сказать, требования довольно смелые, но, учитывая последние успехи русского оружия, вполне реальные. Наш общий знакомый постарался очень даже неплохо.

При упоминании о Командоре баронет невольно скривился, позабыв о правилах хорошего тона.

– Сколько можно… – вырвалось у него, однако дальше Пит сумел справиться с собой.

– Вы могли бы сами провести нечто подобное операциям Командора, – с мягкой укоризной произнес сэр Чарльз. – Помимо почестей, получили бы некоторое влияние на русского царя. Орешек это твердый, но при такте и осторожности в какой-то мере можно подтолкнуть его к желанным для нас действиям.

Баронет молча проглотил упрек. Оправдываться тем, что в его распоряжении не было войск, да и к флоту он прибыл, когда все уже произошло, адмирал посчитал ниже своего достоинства. Сами должны понимать.

– Что говорят по этому поводу в Англии? – спросил он самое главное.

– Разное, – признался лорд Эдуард. – Нам не помешал бы более удобный порт для торговли с Россией. Архангельск, как вы имели возможность заметить, очень далеко, а нам необходимы некоторые местные товары. Но, с другой стороны, южные порты приведут торговые суда в Средиземное море, а там на пути – Франция. До сих пор французы не проявляли интереса к русским делам. Однако ситуация вполне может измениться. У Австрии своего флота почти нет, и тогда нам придется держать каперские флотилии в австрийских портах. Насколько я знаю, наши посланники при османском дворе получили указания по мере возможности противиться условиям мира.

– Я бы сказал больше, – вставил сэр Чарльз. – Оптимальным выходом на данный момент было бы завоевание Россией какого-нибудь клочка земли на берегах Балтийского моря с последующим строительством там порта. Тогда все пути вели бы к нам, а расстояния сильно бы сократились. Мы нуждаемся в русском товаре. Это не только мое мнение, но и многих деловых людей.

Для баронета отнюдь не было секретом, что сэр Чарльз, пользуясь поддержкой своего друга, весьма выгодно и активно сам вел торговлю с Москвой. Поэтому такая позиция толстяка была вполне естественной.

– Однако сейчас Англия нуждается в шведской вооруженной силе для борьбы с Францией, – со вздохом докончил сэр Чарльз. – И война Петра со Швецией крайне нежелательна.

– Вот именно, – подтвердил баронет.

И дополнительным подтверждением где-то в доме гулко забили часы. Лорд внимательно посчитал количество ударов, будто мог не знать времени, после чего торжественно объявил:

– Прошу к столу!

Дверь открылась, и выросший на пороге важный дворецкий эхом отозвался на слова хозяина:

– Обед подан!

Баронет невольно подтянулся еще больше. Если такое вообще было возможно. Но, к его разочарованию,в столовой они оказались втроем. Прибывшая служанка скромно произнесла, что госпоже нездоровится и потому обедать она не будет.

Это был удар, подлый и незаслуженный. Но баронет стерпел и его. Он высидел всю трапезу, старательно пробовал каждую перемену блюд, беседовал на приличествующие случаю темы. И только по окончании извинился перед хозяевами и отправился на женскую половину.

Он все еще надеялся на что-то. Вдруг Мэри ждет его, а к столу не вышла из вполне понятного смущения благонравной женщины? Он так спешил к ней!

Напрасно. Все та же служанка повторила слова о плохом самочувствии госпожи и добавила, что леди велела никого не принимать. Словно поставила на одну доску мужа и неведомого «кого-то».

Ладно, пусть ей плохо. Но разве не хочется увидеть собственного супруга, специально покинувшего эскадру на несколько дней раньше положенного? Сама Мэри ни разу не удосужилась объявиться в Таганроге и лишь пару раз написала общие, дышащие холодом письма.

Баронет едва не заскрежетал зубами. И угораздил же дьявол полюбить эту бесчувственную равнодушную особу!

Домогаться собственной жены было отнюдь не смешно.

Это было унизительно!

И только служанка с затаенной усмешкой смотрела вслед удаляющемуся прочь баронету.

На свое счастье, обманутый в лучших ожиданиях супруг этого не видел.

Петр пребывал в тягостном раздумье. Полюбившийся генерал Карлович пробыл несколько дней и уехал для окончательного согласования действий. Он обещал вернуться в самое ближайшее время, но так и не появился. Вместо него пришло личное письмо от Августа. Король, вопреки всем обещаниям, написал, что из-за сложной внутренней обстановки в Речи Посполитой войну в текущем, а равно и в следующем году начать не может. Но не оставляет надежды, что чаемое обязательно осуществится. Надо лишь подождать пару лет. Едва все успокоится и возмутители спокойствия будут выявлены, а по возможности и наказаны, – можно будет смело напасть на шведов.

Это был удар. Оставалась еще одна союзница – Дания, но без любезного друга Августа вступать в сражения со шведами было страшновато. Дания была далеко, в отличие от той же Польши. Да и ладилось с Августом получше.

Что у него произошло?

Эх, Август! Порубал бы сотне-другой заговорщиков головы, глядишь – остальные опомнились бы, перестали плести интриги против выбранного короля. Но как раз рубить головы Август прав не имел. Казни одного шляхтича, и найдется множество других, которые сразу объявят короля низложенным и тут же примутся выбирать себе нового правителя.

Стоило так тянуть с подтверждением мира со шведами!

Может, отказаться пока от планов выхода к Балтике, прервать переговоры с Османской империей да и обрушиться на турков всеми силами, закрепляя недавние успехи? Флот в Азовском море уже большой и растет с каждым годом. Армия потихоньку становится новой, регулярной, а такого полка, как Егерский, нет нигде в мире. Нанести еще несколько хороших ударов, сделать своим не только Азовское море, но и Черное…

Как раз накануне Украинцев прислал очередное донесение о ходе переговоров. Последние как раз стронулись с мертвой точки. Турки уже согласны на дарование русским судам свободного плавания по проливам, на сохранение за Россией Азова и Таганрога, лишь требуют возвратить крепость Керчь и уничтожить военный флот.

Жаль, друг Лефорт умер. Он бы смог посоветовать, как лучше поступить в такой ситуации. Не в силах решить сам, Петр собрал на вечер совет из самых приближенных людей. Головин, Шеин, Ромодановский, Стрешнев, Лев Нарышкин, Алексашка…

Долго судили и рядили, но к решению прийти не могли. Шутка ли – обрушиться на шведов! При Алексее Михайловиче попробовали, да так, что надолго оказались сыты.

Стрешнев и Нарышкин предложили позвать Кабанова, которого весьма уважали за победы над турками. Оба ближних боярина не знали, почему Командор вдруг впал в опалу.

Но если подумать, то вроде бы он был прав. Предупреждал насчет Августа, и вон как оно все обернулось!

– Чем он занимается? – спросил самодержец у Ромодановского.

– Солдат учит, – вздохнув, отозвался князь-кесарь.

Глава Преображенского приказа по просьбе Петра следил за опальным генералом. Вдруг задумает бунт?

– А еще?

– Больше ничего. Целыми днями гоняет. Репнин не даст соврать. И своих егерей, и рекрутские полки, и даже моряков к себе вытребовал. Тоже гоняет. Говорит, каждый русский воин один должен троих стоить.

– Послать? – предложил Меншиков, как всегда остро чувствующий, куда ветер дует.

– Обожди пока. – Петр еще до конца не решил: прощать Командора или пока подождать? Он, конечно, вояка хороший, но очень уж много воли себе дает…

– Вы не считаете, что нам хотя бы надо поговорить?

Баронет старался выглядеть невозмутимым, но порою в глазах проскальзывало нечто жалобное, как у нищего, просящего кусок хлеба.

Кто был действительно невозмутимым, так это Мэри. Женщина сидела в кресле с видом правящей королевы, и если бросала порой взгляды на своего супруга, то с высокомерной скукой, словно спрашивая: он что, еще не ушел?

– Раз вы так считаете, то я слушаю, – тон походил на русскую пасмурную зимнюю ночь. Ни проблеска света, ни капельки тепла.

Прозвучавший в голосе холод бросил баронета в жаркий гнев. Такого отношения к себе он не прощал никому. Захотелось схватить женщину, по-звериному, грубо и зло, насытиться ее телом, не обращая внимания на возможные жалобы и мольбы.

Да и разве она не законная супруга?

Из горла баронета вырвалось звериное рычание. Он в два шага преодолел разделяющее их расстояние и застыл, упершись во взгляд молодой леди.

Нет, Пита не остановило бы сопротивление, хотя он краем уха слышал кое-какие намеки о прошлом своей жены. Страх только раззадорил бы адмирала. Любая просьба оставила бы равнодушным. Но в прекрасных глазах не было ни страха, ни гнева. Лишь одно всеобъемлющее презрение, настолько глубокое, что сделать последний шаг оказалось невозможным.

Пропал не гнев – напрочь пропало желание.

Видеть этот взгляд было невмоготу. Баронет отвернулся, подошел к окну и сделал вид, словно разглядывает пейзаж за ним.

На что там смотреть?! Ночью выпала какая-то снежная крупа и теперь густо лежала прямо на грязи, чуть-чуть подтаивая, увеличивая и без того немалое количество воды.

И тут зима! Или почти зима.

– Надеюсь, леди, вы хотя бы объясните свое поведение? – Пит приложил максимум усилий, чтобы голос звучал как можно более бесстрастно.

– Что я вам должна объяснять?

– Как? – Баронет вновь чуть не задохнулся от возмущения. – Вы считаете, будто это нормально?

– А на что вы рассчитывали? – в свою очередь спросила женщина. – Я обещала выйти за вас замуж. Я выполнила свое обещание. А больше, дорогой баронет, я вам не обещала ничего.

Это было слишком! Баронет с силой ударил кулаком в стену, отбил руку, почти не почувствовав этого, и выскочил прочь. Нельзя терпеть издевательство до бесконечности. Джентльмен тоже мужчина.

Но леди Мэри это совсем не задевало. Даже чуть развеселило, и вошедший в комнату отец застал свою дочь улыбающейся.

– Куда так выскочил любезный баронет? – поинтересовался лорд. – Словно за ним гонятся… – следующее слово он из приличия говорить не стал.

– К себе домой, наверное. Может – в Таганрог. Или Воронеж. Я не интересовалась.

Лорд Эдуард сумел скрыть нарождающуюся улыбку.

– Все-таки к собственному мужу надо хоть порой проявлять снисходительность. О вас уже такое говорят в Англии!

– До Англии далеко. – Женщина стала серьезной.

– Но мы все равно не должны забывать о ней, – важно изрек лорд.

Подобно баронету, он встал у окна и задумчиво принялся изучать природу по ту сторону стекла.

– Что-то случилось? – Мэри внимательно наблюдала за отцом.

– Нет, что ты! Просто я иногда думаю: не пора ли мне на покой? Всю жизнь занимаюсь делами. Надо же когда-нибудь отдохнуть!

С некоторым удивлением Мэри обратила внимание, что ее отец действительно выглядел постаревшим. Или это накопилась усталость вкупе с дурной погодой?

Она встала, подошла к лорду и утешающе положила руку на его плечо.

– Если хочешь, вернемся. – О муже не было сказано ни слова.

Эдуард вздохнул. Он сам пока не знал, хочет оставаться на посту или обосноваться в своем поместье. Если бы удалось уговорить Командора, то наверняка второе было бы более предпочтительнее. Таких дел можно было бы наворотить! Ведь явно бывшие флибустьеры продают далеко не все. Кое-что придерживают по понятным причинам для себя.

– Командор впал в опалу, – сообщил лорд.

– Как? Когда? – Опала частенько влекла за собой смерть и в Англии, и в России.

– Вскоре после нашей с ним встречи, – признался Эдуард.

Сам он тоже узнал о случившемся далеко не сразу. Кабанов-Санглиер появлялся при дворе достаточно редко, и его отсутствие не бросалось в глаза. Даже причину случившегося выяснить не удалось. Никто толком ничего не знал, и лорд, поразмыслив, пришел к выводу, что дело в норове Командора. Наверняка просто попал к царю под горячую руку, а уступать не захотел.

Хорошо, обошлось без особых последствий. Чины, должности, имения – все осталось при нем. Разве в Москву въезд запретили. Значит, царь понимает: терять такого подданного нельзя.

Мэри же чисто по-женски прежде вздохнула с облегчением. Не пренебрег, просто не смог под гнетом обстоятельств.

– Его сослали? – ничего более страшного Мэри не заподозрила. Просто потому, что иначе события в государстве стали бы развиваться иначе. Тут же столько бывших соплавателей легендарного флибустьера! Они бы как-нибудь попытались помочь предводителю. А еще есть нынешние солдаты, которых Командор водил на штурм Кафы и Керчи.

Лорд Эдуард рассказал, что знал. Включая категорическое предписание царя – в Москву Командора не впускать.

Он обратил внимание, как загорелись глаза дочери. Зная же ее характер, поневоле стал прикидывать, как лучше помешать тому, до чего Мэри рано или поздно додумается.

Иначе возвратиться в Англию станет невозможным. А лорд хотел когда-нибудь вернуться на родину и дожить там в покое последние годы.

Жалко, внуков, судя по всему, никогда не будет…

Баронет тоже хотел вернуться. Но раньше желание было абстрактным. Мол, в свое время обязательно он покинет эту дикую отсталую страну, которой всегда суждено остаться отсталой и дикой, несмотря на все старания ее деятельного царя. В идеале – хорошо бы чем-то прославиться. Но нет – сойдет и так. Дядя постарается, распишет несуществующие подвиги, и ускользнувший в последний момент чин британского адмирала найдет достойного владельца.

Общественное мнение порою способно играть в странные игры. Тогда, в последние годы войны, поползли слухи, будто баронет собрался из мести повесить пленника, и даже весьма влиятельные люди не смогли никого ни в чем убедить. Крохотное пятнышко на безупречном послужном списке привело к тому, что Пит закончил кампанию всего лишь командором. Но теперь то же самое общественное мнение способно помочь в получении вожделенного чина.

То, что под общественным мнением подразумевается мнение определенного круга людей, было вещью само собой разумеющейся. В любых временах и странах.

Вернуться! Примирения с женой не получилось. С окончанием турецкой войны никаких поводов для подвигов не представится. Опасения, что Россия попытается взять реванш у Швеции, тоже оказались напрасными. Вполне возможно – из-за своевременных действий Пита. Тех действий, афишировать которые не принято и за которые официальных наград не дают.

Но на всякий случай Пит решил перестраховаться. На этот раз – без посредников. Итальянец оставил свое коронное зелье, уже налитое в бутылки с вином. Даже рецепт противоядия имеется. На тот случай, если вдруг придется угощать неугодного человека. Благо, действует яд достаточно медленно, и даже самый проницательный следователь не сумеет связать вместе причину и следствие.

Обойдемся без приглашений и совместных возлияний. Не так далеко до Рождества. Никому не покажется странным, что уезжающий на родину контр-адмирал на прощание решил послать некоторым людям по корзинке хорошего вина. Кто разберет, что в двух корзинках среди бутылок будут скрываться те, которые помогут родной Англии?

В двух – баронет все же решил поступить по-своему и «поздравить» не только Шеина, но и Командора. Опасен же, что бы про него ни говорил лорд Эдуард вместе с пронырливым другом.

Баронет даже заранее прикинул, что напишет давнему обидчику. Мол, все былое пусть будет навеки забыто. Служили на одном флоте, в одной кампании приняли участие, и пусть данное вино послужит лучшей гарантией моего к вам отношения.

Иногда баронет чувствовал, что с радостью преподнес бы точно такой подарок супруге, но потом желание проходило. Даже раскаяние началось из-за мыслей. Пополам с надеждой когда-нибудь добиться своего.

К тому же вина было очень мало. Итальянцу что? Скрылся – и вряд ли где найдешь. Хоть это оставил, и то ладно.

Скоро установится санный путь. Можно будет с относительным комфортом добраться до Воронежа, где царь Петр вновь собственноручно занимался строительством кораблей. А там – домой.

Какое приятное слово…

7. Командор. Канун

Табачный дым висел под потолком плотным облаком. Поневоле хотелось взять пресловутый топор да и проверить: сможет ли он повиснуть без дополнительной опоры?

За окном стоял мороз. Поэтому о проветривании речи не было. Хорошо, дом у Флейшмана большой, и комнат этих столько, что можно прокурить не только одну, хоть целый десяток без малейшего ущерба для прочих помещений.

– Знаете, мне иногда уже не верится, что когда-то у нас был двадцать первый век. Словно жизнь началась со злосчастного круиза. – Хозяин плавно махнул рукой с зажатой в ней трубкой.

Флейшман заматерел, даже небольшой животик наметился на относительном покое. Положение обязывает. Шутка ли, практически – местный олигарх! Куча мануфактур, ткацких, бумажных, всевозможных механических, торговые дела, Коломна – без малого собственная вотчина. А уж деревень потихоньку нахапал…

– А мне вспоминается наш первый Новый год. Помните? – вставил Ширяев. – Который девяносто третий…

Еще бы! Мы тогда были полны планов и боевого настроя.

Как давно это было! Маратик как вытянулся! Еще несколько лет – и можно подключать к делам.

Что Маратик? Моему собственному сыну идет пятый год.

Бежит время. Мы, помнится, тогда сидели все вместе, обильно пили, пели песни под гитару, и жизнь казалась сплошной чередой всевозможных побед.

Только было нас тогда побольше. Но никто не исключал вероятной гибели. Если припомнить все обстоятельства, нас, пожалуй, уцелело еще слишком много. И боль потерь потихоньку переродилась в скорбь по тем, кто навсегда покинул наш небольшой коллектив.

На самом деле до очередного Нового года оставалось еще порядочно времени. Круглые цифры – и мы договорились встретить его вместе. Так что в ближайшее время стоит ждать остальных. С разных концов большого государства, а кого-то – из-за его пределов. Это пока мы сидели вчетвером – я, Ширяев, Ярцев и Флейшман – да, так сказать, слегка репетировали грядущее празднество. Плюс оставленные в столовой дражайшие половины моих друзей.

Но репетировали именно слегка. Так, не столько для процесса пития, сколько в качестве аккомпанемента для неспешной беседы.

– Блин, так мы здесь что – уже семь лет? – Валера словно удивился.

Но это отдельный день порой может тянуться до бесконечности. Жизнь же проходит быстро. Не успел оглянуться, а позади гораздо больше, чем впереди.

– Плюс-минус, – пожал плечами Флейшман.

Точную дату переноса мы не знали. Тогда было не до того. Да и событий первого времени большинству хватило на всю жизнь.

И по-прежнему меня интересовал вопрос: мы изменили хоть что-нибудь или время обладает некоторой инерцией? Пытались предотвратить стрелецкий бунт, а он в итоге вспыхнул еще раньше. Только не по дороге к Москве, а в самой столице.

И так со многим. Но, с другой стороны, мы взяли Керчь, освобождали невольников в Феодосии, на три четверти века раньше построили паровую машину и на сколько-то – электрогенератор и электродвигатель. И по мелочам.

Жаль, использовать все в полную силу не получается. Одно тянет за собой другое, то – третье… Выстраивается бесконечная цепочка, в которой нам суждено заложить лишь первые звенья. Возможно, многое в этом периоде задано изначально. Выход к морям, реформы, создание сильного государства. Наше же вмешательство лишь помогает кое-чему осуществиться несколько иначе. Будем надеяться, лучше, чем было бы без нас.

– Все потихоньку меняется, – в такт моим мыслям произнес Юрик. – Эдик с Чарли столько нам крови попортили, хотя мы им, надеюсь, еще больше. А теперь оба так и набиваются в кореша.

– Баронет мне корзину отборного вина прислал, – вспомнил я. – При соответствующем послании. Мол, ребята, давайте жить дружно! А кто прошлое помянет – тому глаз вон и голову с плеч.

– Вино хоть хорошее? – посмеиваясь, уточнил Ширяев. – Мог бы поделиться с друзьями.

– Заныкал, ядрен батон! – подмигнул Валера. – Все лучшее – себе. Как хохол из анекдотов.

– Вылил я его в нужник, – под общий смех признался я. – Только баронету не рассказывайте.

– Вот ведь кадр! Хоть бы прислуге отдал! Пусть бы побаловалась господским винишком, раз самому такое пить старая вражда не позволяет. Пополам с нынешней ревностью.

Последнее замечание Юрика задевало неожиданно больно. Остальное так, треп. Привычные дружеские подначки, на которые обижаться бессмысленно. Но это…

Постарался сделать вид, что ничего особенного не прозвучало.

Юра все-таки что-то понял и немедленно перевел разговор на другое.

– Мне понравилось, как ты нашептал Карловичу про заговор. «До меня дошли сведения от французского двора…»

– «Как дворянин дворянину», – подхватил я. – А что оставалось делать? Когда правитель непрочно сидит на троне, поневоле будешь искать происки врагов. Недовольные всегда найдутся. Зато видел бы ты, с каким видом Карлович просил назвать хоть одно имя!

Мне тоже легче говорить на эту тему. Я не депутат, лить воду не привык, но несколько сказанных посланнику фраз – это моя гордость. Всего лишь намекнул на заговор, и предполагаемый союз уже расстроен. Лишь конкретных имен не назвал. Мол, не имею допуска к тайнам такого уровня.

Лифляндию отдавать не хотел никто из нашей компании. Потому к исчезновению союзника мы отнеслись с некоторым энтузиазмом. Саксонцев мало, поляки воевать не умеют. И на хрена они нам сдались? Чтобы субсидии из Петра выбивать?

Не подозревал за собой дипломатических способностей. Чему только не научишься, когда нужда заставит?

Флейшман вытянул откуда-то бутылку, и я сразу вспомнил о главном:

– Все, господа. Время не такое раннее, а на завтрашнее утро я назначил учение Егерскому полку. Примет Петр наш план, решит действовать по-своему, но войска должны быть готовы. Вы как хотите, я пошел. Не хочется завтра предстать перед егерями с опухшей мордой и больной головой.

Гриша немедленно встал следом за мной. Чуть погодя – Валера. У него назавтра никаких особых дел не предвидится. Зато в зале сидит законная супруга. Неудобно задерживаться в гостях, когда остальные разбрелись по домам.

В столовой я попрощался с дамами и друзьями. Женщины собираются долго, даже если перед тем торопят своих мужей. Мне ждать некого, да и дома в небольшом расстоянии друг от друга. Провожать никого не надо.

Один Юра на правах хозяина пошел следом за мной к выходу.

– Послушай, Сережа, почему ты не в Москве? – неожиданно спросил он.

– Меня Петр выгнал, – демонстративно усмехнулся я, хотя прекрасно понял смысл вопроса.

Не люблю, когда пытаются влезть в мои личные дела. Но в глазах Флейшмана вижу искреннее участие, попытку сотворить мне добро. Так, как это слово понимает он.

– Тебя останавливает какой-то запрет? – По-моему, Юра удивился довольно искренне. – Так переоденься, замаскируйся. Возьми дирижабль, в конце концов!

– И на нем останусь неузнанным?

Представшая взору картинка, как я с фальшивой бородой, в крестьянском тулупе спускаюсь по веревочной лестнице из гондолы воздушного корабля, а вокруг народ старательно делает вид, что ничего не происходит, представляется забавной. Пришлось сдержать смех, дабы не обидеть Юрку.

До Флейшмана дошел смысл сказанного. Он улыбнулся, но почти сразу вновь стал серьезным:

– Я не узнаю тебя, Командор! Почему ты ни разу не был в Москве? Только не говори мне о прощении!

Я постоянно помнил о завтрашнем учении и только чуть пригубливал напитки. Флейшман выпивал всерьез. Наверно поэтому осмелел и всерьез решил устроить мою личную жизнь.

– Какое прощение? – Я даже не сразу понял, о чем он ведет речь. – Забудь! Ты лучше подумай, что я могу ей дать? Здесь, в этом времени. Отец, муж, общество… Ты хоть представляешь, чем это пахнет? Нет, Юра, я так больше не играю. Хватит.

Кого я пытался убедить? Его? Себя?

– Да наплюй ты на всех, Командор! Какое тебе дело?..

– Не мне… – На лестнице раздались чьи-то голоса, и я старательно закончил никчемный разговор: – Давай, Юра! Может, когда потом…

Я дружески хлопнул приятеля кулаком по плечу и торопливо направился к двери.

Хотелось выть по-волчьи, тоскливо и протяжно.

Домой возвращались верхом. Я специально не брал сани. Верховая езда по морозу весьма способствует выветриванию остатков хмеля. Поэтому со мной находился Ахмед. Он больше никому не доверяет во время конных прогулок. Вот если бы я ехал в санях, тогда бы меня дожидался Василий. Уж не знаю, как они договорились между собой, но это деление проводится между двумя слугами неукоснительно.

По дороге я решил, что Флейшман в общем-то прав. Я просто придумываю отговорки там, где надо действовать. И не петровского гнева страшусь. Ох, не его.

Кажется, я готов был сорваться и прямо сейчас мчать сломя голову в Москву. Единственное, что удерживало, – завтрашние учения. Офицер не может нарушить данного слова. Сам объявил, следовательно, должен явиться. Иначе какой я офицер?

А вот после учений…

Мысль согрела. Я начал представлять, как завтра вечером сорвусь из Коломны, а там будь что будет.

Уже около усадьбы мое внимание привлек горящий в окнах свет. В это время большинство людей давно спит. Тут же такое впечатление, будто слуги затеяли свою гульбу по случаю гульбы хозяина. Но почему на втором этаже? В моем кабинете, к примеру?

Нет, на гулянку это непохоже. В кабинете могут прибрать, но находиться там лишнее время запрещено даже самым близким людям. Тому же Ваське. Или Ахмеду.

Гости? Какие? Их бы, кстати, тоже поместили в гостевых комнатах, но не в святая святых хозяйских апартаментов.

Лихорадочно начал перебирать варианты. Разбойное нападение? Угу. В доме находятся несколько денщиков и Василий. Уж они бы не позволили бандитам врываться в усадьбу.

Но кто тогда? Молодцы Ромодановского? Эти могут все, и никакой закон им не писан.

В некоторой тревоге подъехал к дому, перебросил поводья Ахмеду, а сам торопливо ворвался в дом.

У самых дверей меня встретил Василий. Вид у бугая был сконфуженный, и сразу стало ясно: на самом деле случилось нечто, не предусмотренное никакими моими наставлениями. Мне показалось даже, что в глазах Васьки промелькнуло некое подобие страха. Чувство, которое он не выказывал ни при встречах с царем, ни при рейде на Кафу, ни при каперском морском походе.

– Я не виноват, барин! Они ворвались в дом да еще угрожали.

Это отдавало каким-то детским лепетом. Мечтательность с поразительной быстротой уступила место гневу. Я едва сдерживался, чтобы не наорать на слугу. Лишь сбросил плащ и быстро взлетел по лестнице на второй этаж.

Дверь на женскую половину была закрыта. Кажется, наглухо. Никто не пытался осторожно выглянуть, подслушать. Только непонятно было: спят уже или пребывают в тревожном ожидании.

Сзади громогласно топал Василий. Я проскочил приемную и ворвался в свой кабинет.

Ожидалась никогда не виденная, но все же штампованная картинка: несколько человек торопливо перебирают мои бумаги, сортируя те, в которых может быть какой-нибудь компромат. Выдвинутые ящики секретера, перевернутый невесть для чего стол и тому подобная дребедень. Самое главное – непонятно, как себя вести? Драться? В одиночку с целым государством? Покорно опустить голову при нынешних методах допроса?..

Конечно, никто не копался в вещах. Да и не было в кабинете нескольких человек. Одинокая женская фигура, вставшая с кресла при моем появлении.

На меня взглянули знакомые глаза, и гнев куда-то уплыл, словно его никогда не было.

– Я говорил, барин, а в ответ… – попытался пробубнить сзади Василий.

Я прикрыл дверь, оставив его с той стороны. Еще успел взглянуть так, что, думается, надолго отбил охоту соваться без спросу к хозяину.

– Леди… – больше слов у меня не нашлось.

Мэри молчала. Она лишь стояла и смотрела на меня с каким-то непонятным выражением, в котором были перемешаны грусть, страдание, смущение, ожидание и многое другое.

А может, я абсолютно не понял значение взгляда. Приписал желаемое и воображаемое, а на деле было нечто иное. Женщин порой трудно понять. Особенно когда их не ждешь.

Мир чуть расплывался перед глазами. Шумело в ушах. Что-то с силой било изнутри по ребрам.

Мэри стояла все так же молча и неподвижно. Я не выдержал, сделал несколько шагов в ее сторону и опустился перед ней на колени. Лишь руки не осмелился поднять.

Мэри осторожно запустила ладони в мои волосы. Ладони были холодны. Наверняка леди приехала незадолго до моего приезда, иначе успела бы согреться хоть немного.

– Встаньте, Командор, – слова прозвучали почему-то по-русски, хотя с очень сильным акцентом.

Я перехватил одну из ладоней и осторожно припал к ней губами. Пахнуло морозцем и какими-то духами.

– Встаньте, – повторила Мэри уже на английском.

Кажется, я подхватил ее, отнес на диван. Оказались же мы на нем, сидящие рядом, причем женская голова уютно покоилась на моем плече, а я руками и губами пытался согреть нежные ладони.

Невероятно, мы оба молчали. Слова были ненужными там, где люди чувствуют друг друга.

Так длилось очень долго. Мы были вместе, а больше ничего не требовалось.

– Я так ждала… – очень тихо произнесла Мэри.

Показалось, будто она тихо плачет. Пришлось бережно коснуться губами ее волос. Лицо англичанки оказалось рядом с моим, а в следующий момент наши губы слились в обжигающем, лишающем дыхания поцелуе.

Вопреки всему, что говорят о дочерях Альбиона, Мэри оказалась неожиданно страстной, как дочери юга.

Где-то под самое утро я, кажется, задремал, и тотчас послышался далекий крик первого петуха.

В первый момент я не понял, где нахожусь. Каюсь – даже не был до конца уверен, было случившееся явью или сном. Но рядом полыхало жаром женское тело. Голова покоилась на моем плече, рука и нога были закинуты на меня, словно Мэри боялась, что я исчезну, и таким образом стремилась удержать, не дать ускользнуть из объятий.

Вторично пропел петух, и словно эхом где-то прогрохотал барабан. Поневоле вспомнились намеченные на сегодня учения.

Я попытался осторожно выбраться из сладострастного плена, но Мэри только прижалась крепче и что-то пробормотала во сне.

Пришлось освобождаться медленно, стараясь в то же время не разбудить.

Попутно я отметил, что мы по-прежнему находимся в кабинете все на том же диване. Хорошо хоть, что я в последнее время частенько ночевал здесь и потому тут хоть было постельное белье. Хотя вспомнить, когда я его расстелил, было трудно. Да и не нужно по большому счету.

Зато в неярком свете лампады я впервые обратил внимание на лицо Мэри. Оно было одухотворенным и счастливым, разнеженным, каким я не видел его никогда. До сих пор мы гораздо чаще встречались как враги. Если же нет, то все равно между нами оставалась какая-то напряженность.

Наверно, я все-таки где-то поторопился. Мэри потянулась, обхватила меня покрепче, а потом, еще сонная, прижалась ко мне поцелуем.

Ох, как мне не хотелось выбираться из постели!

Я ответил, но нашел в себе силы наконец выскользнуть и принялся торопливо одеваться. Вернее – искать предметы одежды и уж потом напяливать их на себя.

Внезапно я почувствовал на себе внимательный взгляд и повернулся.

Мэри проснулась и теперь наблюдала за мной.

– Мне надо идти. Я вернусь к полудню.

Большинство моих бывших современниц легко обиделись бы на такое заявление, но воспитание здесь было другое, и то, что мужчина обязан в первую очередь выполнять свои дела, воспринималось совершенно естественно.

Должно восприниматься. Мэри натянула одеяло до подбородка и продолжала молчать.

И тут я понял. Леди столько доставалось в жизни, что она наверняка думает: я получил желаемое и теперь буду относиться к ней иначе. Мелькнула мысль приставить к дверям караул из самых надежных людей. И тут же вспомнилось кое-что из прошлого. Еще вопрос: удержат ли не ожидающие подвоха мужики бывшего грозного Ягуара?

– Мне действительно надо. Прошу вас, Мэри, дайте мне слово, что обязательно дождетесь меня.

Черт бы побрал этот английский с его отсутствием «ты»!

– Уходите, – односложно отозвалась Мэри.

Передо мной снова лежала британская леди, холодная и высокомерная даже в постели. Словно не было этой безумной ночи и не запоминаемых, но от того не менее важных слов.

Как же мы будем теперь? Но есть ли смысл думать о такой ерунде?

Я опустился на колени рядом с кроватью, коснулся растрепанных волос и проговорил:

– Я люблю вас, Мэри. И не могу без вас жить. Вы – самая лучшая женщина на свете. Мое счастье.

И внезапно леди вновь куда-то исчезла. Сильные и одновременно нежные руки обхватили мои голову, прижали, а нежный голос произнес совсем другое:

– Идите, Командор. Я вас столько ждала, что подожду еще немного.

Но как хотелось остаться!

И вновь вдали прогрохотал барабан, призывая к походу…

8. Последние штрихи

Несколько возков влетели в Коломну в легких клубах снежной пыли. Кабанов в последнее время передвигался только так, словно желал подтвердить еще не прозвучавшую фразу о русских, которые любят быструю езду.

Дел было, как всегда, много. Егерский полк был в полном порядке, зато оставались другие, и на них генерал перенес все свое внимание.

Никаких казарм у новых частей не было. Стоянка постоем как бы автоматически освобождала войска от боевой подготовки. Если что оставалось от службы – так это неизменные караулы да мелкие хозяйственные дела.

Кабанов энергично ломал устоявшиеся порядки. Несколько часов усиленных занятий в день в любую погоду, кроме сильной метели, а вечерами еще отдельные занятия с офицерами. Причем с последних спрашивалось много больше. Им за солдат ответ держать.

В отличие от егерей, новонабранные полки обучались более традиционным методам действий. Сомкнутый строй, в котором солдаты и офицеры были только винтиками слаженной машины. Повороты по команде, перемены движения, перестроения из колонны в развернутую линию, залповый огонь плутонгами, всем строем или так называемым «нидерфален». Шведы сильны несокрушимым строем, значит, обычным полкам придется биться с ними точно таким же образом. Тактику во многом определяет имеющееся оружие, и ничего более действенного предложить фузилерам Кабанов не мог. Если не считать косой атаки и пары других штучек, опять-таки требующих общей слаженности и чувства локтя.

Кое-какие плоды работа принесла. Полки стали потихоньку походить на воинские части. Территориальная система комплектования позволила быстрее наладить внутреннюю спайку. Повышенная требовательность к офицерам заставила последних больше времени уделять службе. Непрерывность занятий не позволяла забывать усвоенное. Постоянная требовательность одновременно с системой поощрений заставляла солдат постоянно чувствовать себя воинами, забыть о покинутых домах, стремиться делать все согласно импровизированным наставлениям.

Пока рано было говорить о способности полков противостоять закаленным в битвах шведам на равных, но то, что нарвская конфузия уже невозможна, Кабанов был убежден.

Если бы остальные генералы и полковники так же понимали свое предназначение!

Опала не была снята, но Командор почти не обращал на это внимания. Он был занят делом, рядом находилась любимая женщина, и прочее казалось не столь важным. Разве что было чуть обидно, что действовать наверняка придется не по своему плану. Авантюрному до последнего пунктика, зато неожиданному и потому, вполне возможно, сулящему некоторый успех.

Головной возок ворвался во двор усадьбы и лихо развернулся у входа. Кабанов, румяный с мороза, немного ошалелый от долгой дороги, но бодрый и энергичный, первым соскочил на утоптанный снег и подал руку выходящей следом Мэри. Леди с благодарностью приняла руку, оперлась, даже, кажется, хотела на миг прильнуть к Командору, однако правила приличия…

Кабанов привычно сбросил дорожную шубу на руки подоспевшей прислуге и устремился в детскую.

– Папа приехал! – Сынишка восторженно бросился на руки, прильнул, счастливый и буйный от счастья.

Жаннет взирала на свидание отца и сына с довольной улыбкой. Потом увидела поднимающуюся сюда Мэри и бочком стала отступать в следующую комнату.

Толстая негритянка понимала неизбежность появления новой женщины, однако бывшую Ягуариху по привычке побаивалась. Хотя теперь-то чего?

– Баньку растопите, – бросил в пространство Кабанов.

Он знал: любое распоряжение будет исполнено.

– Барин, царь в Коломне. У Флейшманова остановился. Сюда присылал, вас спрашивал.

– Ладно, – Кабанов кивнул и повернулся к Мэри. – Извини, придется идти. Я постараюсь не задерживаться.

– Идите, Серж, – изо всех вариантов имени Мэри чаще всего называла возлюбленного на французский манер.

Она протянула руку, ладонью вниз. На людях леди держалась так, словно никаких иных отношений, кроме рыцарственно-дружеских, вообще не существует в природе.

Сын перешел в распоряжение возлюбленной. Только с русским у Мэри все еще были проблемы, но двое дорогих Кабанову человека умудрялись договариваться на каком-то своем языке.

– Вовремя прибыл! – Петр обнял вошедшего, словно не было между ними никаких размолвок. – Аникита очень хвалил тебя. Молодец! Если бы все помощники были такими!

– Я только исполняю свой долг, государь, – чуть склонил голову Кабанов.

Вид у Петра был несколько усталый. Да и помимо усталости его явно тяготила некая не слишком приятная новость.

– Ты вот что… Извини. Понимаю, радел о благе, только понимал его чуть по-своему, – неожиданно извинился самодержец.

Кабанов лишь пожал плечами. Мол, пустое, стоит ли о таком вспоминать?

Петр был лишь с неизменным Алексашкой. Плюс – хозяин дома.

– Что-то случилось, государь? – прямо спросил Командор.

– Шеин умер, – тяжело вздохнул Петр.

– Шеин?! – Генералиссимус был моложе Кабанова, и его смерть в первое мгновение показалась невероятной.

Вдобавок новости распространялись медленно, и, пока узнаешь что-либо, они зачастую могли потерять актуальность.

Теперь причина царской грусти стала понятной. Кабанов имел несколько столкновений с высокомерным боярином, но понимал, что заменить того во главе армии пока просто некем. У Шеина был некоторый опыт, достаточно неплохой глазомер, а нынешним генералам еще предстояло учиться и учиться.

Но учеба на войне всегда обходится лишней солдатской кровью.

– Даже не знаю, кого теперь поставить во главе, – признался царь, когда помянули ушедшего полководца.

Кабанов прикинул. Аникита Репнин звезд с неба не хватает. Шереметьев, по слухам, слишком медлителен. Из Меншикова со временем получится превосходный кавалеристский начальник, однако для этого должно пройти несколько походных лет.

Получалось, действительно некому. Разве что…

– Есть Головин, государь, – напомнил Кабанов.

Петр несколько рассеянно кивнул. Он доверял Головину настолько, что последний занимал сразу ряд высоких должностей, однако не был уверен до конца в полководческих способностях своего былого наставника.

– Может, лучше нанять кого из Европы? – с некоторым сомнением изрек царь.

– Хорошие к нам не пойдут, а плохие – без надобности. – Кабанов помнил одного из главных виновников Нарвского позора. – Нам лучше обойтись своими силами.

На свои силы Петр не надеялся. Да и Алексашка тоже. Хоть и хотелось, но очень уж серьезным противником были шведы. Если бы хоть любезный приятель Август согласился выступить против общего врага! Вместе сразу стало бы веселее. Может, зря так тянули с ответом посольству? Хоть с турками мир, но… Сплошные «но»…

– Главное – ошеломить противника, нанести первый удар там, где нас не ждут. И как не ждут. – Командор очень долго вынашивал свой план и теперь старался донести его до сомневающегося Петра. – Чем отчаяннее будут наши действия, тем больше шансов, что шведы просто не сумеют отреагировать на них. А дальше будет видно. Преподнесем Карлу кое-какие сюрпризы.

Петр с Алексашкой смотрели с явным недоумением. Мол, что он задумал? Тут впору локти грызть, а вместо этого Кабанов даже подтянулся и так и излучает бодрость и уверенность в себе.

– Вот смотрите… – Командор стал старательно излагать намеченное им начало кампании.

Нельзя сказать, что речь привела царя и его верного компаньона в восторг. Скорее наоборот. Предложенное отдавало явной авантюрой, да и противоречило всем правилам ведения войны. Что скажут в Европе на подобные действия России? Еще обвинят во всех смертных грехах, и что потом?

Кабанов ожидал примерно такой реакции. Петру мерещились сдавшиеся или взятые на шпагу крепости и отнюдь не смущали кровавые потери при штурмах и смертность от болезней при осадах. То есть то, чего стремился избежать Командор. Но главное – царь выслушал безумный план, и теперь осталось убедить, что именно в безумии кроется сила.

И Командор взялся за дело. С расчетом времени и даже обнародованием кое-каких секретов. Его немедленно поддержал Флейшман. Хотя Юра познакомился с подобным вариантом совсем недавно и не сразу поверил в его осуществимость, но защищал предложенное так, словно от этого зависела его карьера. А говорить Флейшман умел не хуже любого адвоката.

К полуночи Петр не выдержал аргументов и двойного напора. Алексашка сдался еще раньше и даже пару раз поддержал бывших флибустьеров.

– Ладно. Но все будет на вашей ответственности, – махнул рукой царь. – Если подведете…

– Мы хоть раз подводили? – отозвался Командор.

Хотя в данном случае отнюдь не был уверен в успехе.

Петр вздохнул и уже совсем другим тоном объявил:

– Хватит тебе киснуть на задворках. Завтра же перебирайся в Москву. Там все вместе окончательно обсудим это дело и решим, какие потребны нам силы.

– А вот этого не надо, – твердо ответил Командор. – Пусть все думают, что я продолжаю находиться в опале. Еще лучше – пусть вообще забудут о моем существовании. Нет такого человека – значит, и думать о том, что он выкинет, не приходится.

В противном случае Кабанов просто не мог сам принять участие в осуществлении собственного плана.

– Мое почтение, лорд. Мое почтение, сэр. – Адмирал держался так, словно заехал не к родственнику, все-таки тесть тоже относится к близким людям, а к самому королю.

Истинный джентльмен – это тот, который всегда относится с подчеркнутым уважением ко всем, кто выше или хотя бы равен ему по положению.

– Мое почтение, баронет, – лорд склонил седую голову. – Присаживайтесь. Побеседуйте с двумя стариками.

За вином, поданным важным слугой, коснулись почти ритуальных тем погоды и здоровья. Именно – коснулись, так как баронет довольно скоро спросил:

– От моей супруги вестей никаких?

– К сожалению. – Лорд Эдуард развел руками. – Вы же знаете, какие ужасные дороги в Европе. Тут порой государственные депеши идут месяцами, а уж частная почта… Я думал, может, леди Мэри написала вам?

– Ничего, – вынужден был признать баронет. И не сдержал упрека. – Вы могли хотя бы поинтересоваться, какие страны она намеревалась посетить. Мало ли что может случиться? В Европе полно разбойников.

– Вы же знаете мою дочь. Если ей что-то втемяшилось в голову, она все равно добьется своего.

– Хотел бы я посмотреть на того разбойника, который отважится напасть на леди Мэри, – вставил сэр Чарльз. – И на то, что от него останется.

– К тому же вы как муж сами обязаны были воздействовать на леди, – добавил Эдуард.

Баронет невольно вскинулся. Уж не насмешка ли это? Однако лица старых друзей были непроницаемо-спокойны и серьезны. Словно оба понятия не имели об особенностях супружеской жизни баронета и леди.

Говорить больше на эту тему Пит не мог. Иначе вполне можно сорваться на никчемные жалобы и нарваться на ответ, что муж сам должен управляться с собственной женой, а не просить поддержки ее родителя.

– Как ваша служба? – невольно пришел ему на помощь толстяк.

– В мае мой срок истечет, и я навсегда покину эту варварскую страну, – объявил баронет.

– Как? Вы не думаете продлить контракт? – вроде бы удивленно спросил лорд.

– Нет. Я получил известие, что полученный чин сохранится за мной в нашем флоте. Никакого смысла обучать здешних дикарей я больше не вижу. – Пит скривился, не выдержав воспоминаний о местных нравах и моряках. – Кстати, лорд, вы ничего не слышали о планах Петра?

– О каких именно? – Лорд Эдуард переспросил таким тоном, словно тех планов было ему известно невероятное множество.

– Касательно дальнейших действий. Мир с Турцией заключен. Прямо скажем, весьма выгодный для Московии мир.

Баронет сделал крохотную паузу, отпивая вино, и толстяк счел нужным вставить:

– И не очень выгодный для нас. Теперь Петр может направить основную торговлю к нашему вечному врагу: Франции. Приходится с сожалением признать, что в данном случае наша дипломатия оказалась не на высоте. Но кто знал, что Людовик вдруг решит поддержать требования московитов?

Все трое невольно замолчали, вновьпереживая случившееся.

– Нет, я имел в виду дальнейшие шаги Петра, – наконец вставил адмирал.

– Какие могут быть шаги? Сейчас ему надо закрепиться на завоеванных землях. Промелькнул слух о намерении Петра перенести столицу в Таганрог, однако, признаться, не очень в это верится, – обстоятельно поведал посол.

Баронет удовлетворенно вздохнул. Раз промелькнул такой слух, значит, можно быть спокойным за союзников. Не то чтобы Пит принимал близко к сердцу шведские проблемы, однако война за испанское наследство могла начаться в самое ближайшее время, и закаленная в боях армия молодого короля вполне могла сослужить службу британской короне.

Когда он ушел, толстяк повернулся к лорду:

– Дело тут двойственное. С одной стороны, баронет прав. Но с другой – наличие у Петра гавани на Балтике вновь переориентировало бы торговлю на наш рынок. Хотя шведов победить практически невозможно. Так, отвлеченные рассуждения. Хотя если бы один наш знакомый…

Продолжать Чарльз не стал. Лорд без того прекрасно понял его мысль. Скорее – просто сам успел подумать в том же направлении. Есть люди, способности которых нам кажутся едва ли не безграничными. Иногда даже не знаешь, к добру это или к худу.

– Я тоже думаю, что царь совершил весьма серьезную ошибку, – признал Эдуард. – Но Петр далеко не глуп и рано или поздно должен осознать это.

– Вам не кажется, дорогой друг, что нам надо навестить вашу дочь в ее… э… заграничном странствии? – после некоторой паузы предложил толстяк.

От любого другого человека услышанная фраза прозвучала бы оскорблением, намеком на то, о чем принято молчать, но Чарли был старым другом, от которого просто не могло быть тайн. И на которого не было обид.

Чарли был единственным человеком, кому лорд показал полученное от дочери письмо. Там было всего три слова: «Папа, я счастлива». Эти три слова сумели обезоружить посла, заставили пойти на обман с якобы отправлением дочери в путешествие по Европе. Равно как не вмешиваться в ее отношения с Командором.

– Если бы знать, где они находятся в данный момент, – вздохнул лорд. – Флейшман сообщал, будто де Санглиер почти постоянно находится в разъездах. И лишь иногда появляется в своем доме в Коломне. Знать бы, когда.

– Давайте просто нагрянем туда, а там будет видно. Подождем, если что, – предложил Чарльз. – Петр тоже куда-то уехал. Если и не застанем, то хоть узнаем новости от Флейшмана.

Лорд вздохнул и согласился.

Поговорить с Командором все равно было надо.

Разговора о ближайших делах Кабанов старательно избегал. Он не хотел разлучаться с Мэри, терять ее и в то же время не был уверен в ней до конца. Вдруг в благородной леди взыграет квасной британский патриотизм? И что тогда? Какой будет выбор – любовь или родина? Уж лучше вообще не ставить человека, тем более – женщину, перед подобной проблемой.

Без нее все слишком запутано. Все люди как люди. А тут… Можно оправдываться чувствами, обстоятельствами, но фактом является то, что Кабанов живет с замужней женщиной. К тому же – дочерью британского дипломата. И ладно бы, в начале двадцать первого века, когда на мораль стали смотреть сквозь пальцы.

Иногда Сергей ругал сам себя за слабость. Порой ему казалось, что он предал память Наташи и Юленьки. И все равно был готов отстаивать внезапно свалившееся на него нечаянное счастье хоть против всего света.

Только как быть с грядущей войной? И вообще, можно ли не доверять своей подруге, учитывать возможность предательства с ее стороны?

Но есть ли женщины, которые не предадут ни при каких обстоятельствах? Не в одном, так в другом? И почему в голову всегда лезут вопросы, не имеющие однозначного ответа?

И громом среди мартовского неба явился визит лорда Эдуарда. Вопреки обыкновению – одного, без привычного толстого сэра.

Ни о каких делах Эдик особо не расспрашивал, в планы проникнуть не пытался, ни в чем из случившегося не обвинял. Лишь еще раз предложил перебраться в Англию и, услышав очередной отказ, привычно не огорчился этому.

Зато совершенно неожиданно вдруг сообщил, что уже готовит бумаги для бракоразводного процесса.

Под испытующим взглядом лорда Кабанов от души поблагодарил былого противника, а затем официально попросил руки его дочери. Как только она станет свободна.

Мэри же проявила свою радость чересчур бурно для воспитанной британской леди – просто бросилась отцу на шею. Вроде бы хотела следом и Кабанову, но тут сумела сдержаться, взглядом пообещав проделать и это, и многое другое наедине.

– Не стоит благодарностей. – Эдуард выглядел не привычно надменным, а несколько усталым и даже постаревшим. – Я просто очень хочу двух вещей: счастья для дочери и, обязательно, – внуков.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Мэри выполнила гораздо больше, чем обещала взглядом, и теперь умиротворенно обвилась вокруг Кабанова и доверчиво положила голову ему на плечо.

– Серж, я хочу вам сказать…

Будь проклят язык, в котором даже нет доверительного обращения на «ты»! Получалось как-то отстраненно вежливо, невзирая на нежный тон.

Возможно, Мэри сама поняла разницу, и потому окончание фразы неожиданно прозвучало по-русски:

– Я счастлива, Серж.

Вместо ответа Кабанов припал к распухшим от поцелуев нежным губам. Да и что слова? Все они кажутся настолько бледными для выражения обуревающих чувств! Пусть вместо них говорят губы и руки…

Но скорая разлука давила, а принятое решение скрывать ее причину поневоле мучило совесть. Кабанов привык не делиться с женщинами собственными проблемами, стараться оберегать их от суровых реалий мира, но тут женщина была несколько другой, непохожей на остальных, да и причиной скрытности являлось недоверие. Хотя как можно не доверять той, с которой ты составляешь одно целое?

Мэри явно что-то почувствовала и потому спросила:

– Серж, что-то случилось?

– Пока нет, – вздохнул Кабанов. – Но как только сойдет снег, мы на некоторое время расстанемся.

– Зачем? – не поняла Мэри. – Война с турками закончилась. Разве я не могу поехать с тобой?

– В этом случае боюсь, что нет.

– Так, – в голосе леди промелькнуло нечто от Ягуара. – Командор, я дала повод что-то скрывать от меня?

– Мэри, есть вещи, о которых лучше не знать, – попробовал защититься Командор. – Я служу России, а ее интересы могут несколько отличаться от тех, которые близки тебе.

– Мне близко только то, что беспокоит тебя, – твердо произнесла женщина.

Она даже отстранилась от Кабанова, словно подчеркивая неизбежный в противном случае разрыв.

– Просто намечается одно весьма деликатное дело. И я не хочу, чтобы ты… – Командор замялся, пытаясь подобрать такие слова, которые не обидели бы благородную леди.

Вдруг горячее женское тело вновь прильнуло к нему, и Мэри тихо шепнула:

– Серж! Я так долго тебя ждала!.. Или прогони, или…

А дальше слова вновь стали абсолютно не нужны. По крайней мере – на какое-то время… И только чуть позже приговором обоим прозвучали слова:

– А ведь я от тебя уйду, Серж. Не могу я так. Пойми, не могу…

9. Старый город Рига

По европейским меркам Рига считалась весьма крупным городом. Шутка ли сказать – больше шести тысяч постоянных жителей! Если же считать вместе с постоянным шведским гарнизоном – то чуть ли не в два раза больше. Как ни крути, один из самых больших городов Прибалтики.

Разумеется, почти все жители Риги были немцами. Латышам вообще запрещалось селиться внутри крепостных стен. Исключение составляла только прислуга да небольшое число чернорабочих. Хотя по обычному городскому праву каждый, кто сумел бы прожить в городе два года, становился свободным, на практике провести здесь хоть одну ночь для коренного жителя было почти неразрешимой проблемой.

Шведское владычество довольно болезненно ударило по бюргерам. Как любой порт, Рига жила торговлей. Вот только казна Швеции была пуста, и чтобы ее наполнить, не столь далекая метрополия постоянно увеличивала всевозможные налоги, а то и вводила новые. Одним из них стали так называемые лицензии – дополнительные торговые пошлины со всех товаров, идущие непосредственно в королевскую казну. Фактически Швеция пыталась жить за счет своих колоний. Пусть не заокеанских, как у Англии, Голландии, Франции, но все же заморских.

Лицензии настолько увеличили цены, что товарооборот в Риге упал в несколько раз. Купец трудится ради прибыли, а с нынешней властью в результате могли быть лишь убытки. Потому традиционный поток грузов несколько изменил направление и теперь шел главным образом через Кенигсберг или Либаву.

Появление каждого судна превратилось для горожан если не в праздник, то в нечто, весьма близкое к нему. Поэтому был вдвойне удивителен нынешний наплыв кораблей. Прежде поодиночке заявилось два судна, а потом под охраной фрегата – еще целых четыре.

Охрана не вызвала нареканий даже у подозрительных шведов. Недавняя попытка Дании схватиться со своей давней соперницей хотя и была быстро подавлена союзным англо-голландским флотом совместно с небольшим шведским десантом, поневоле вызывала недоверие моряков к спокойствию балтийских вод. А тут еще на борту был большой груз металла, тканей и даже специй, то есть вещей изначально дорогих, которые приходилось охранять волей-неволей.

Да и командовал флотилией уже хорошо знакомый местному начальству человек. Он же объяснил, что товар предназначен для Вильно и скоро за ним должны явиться заказчики. Взамен они доставят груз пшеницы, на которую как раз появился спрос в Норвегии. Время весеннее, до следующего урожая далеко, а тут подвернулся удобный случай… Скоро еще должны подойти два грузовых судна под охраной бригантины.

Все из-за той же короткой войны на судах были усилены команды. Пусть плата экипажам несколько возрастет, но скупой платит дважды, а то и вообще лишается всех денег.

Теперь все суда застыли на Даугаве почти вплотную к крепостным стенам, а фрегат остался возле Динамюнде, небольшой крепости, запиравшей вход в реку.

Впрочем, крепостные стены уже не играли прежней роли. Шведы дополнительно построили вплотную к городу новую цитадель по последним требованиям фортификационного искусства. Земляные валы с каменной кладкой представляли собой неодолимую преграду для вражеских бомб, а сильный гарнизон с легкостью мог держать в подчинении всю Лифляндию, а при случае отразить любой натиск соседних государств. В первую очередь – Речи Посполитой или России.

Генерал-губернатором Лифляндии был Эрих Дальберг. Тот самый, который несколько лет назад высокомерно отказался встречаться с находившимся в составе посольства инкогнито русским царем и с самими великими послами. Более того, Дальберг пригрозил Петру и его спутникам арестом, если они в порыве любопытства не прекратят осматривать крепость.

Сейчас как раз продолжали идти переговоры между двумя государствами. В ответ на шведские требования подтвердить Столбовой мир памятливый русский царь требовал прежде наказать оскорбившего его губернатора. В противном случае о каком мире может идти речь? Честь царя и его официальных лиц – это еще и честь государства, и унижать ее нельзя ни в коем случае. Иначе кто и когда отнесется с почтением к этой стране?

Но и Карл не собирался выдавать своего губернатора. Более того, усиленно доказывал, что тот был в своем праве, относясь к гостям, словно к врагам. Из-за этого переговоры длились и длились, и обе стороны уже стали терять терпение. Воодушевленный легкой победой над Данией, Карл в открытую говорил, что пришла пора хорошенько проучить Россию. Петр же пока предпочитал молчать, дожидаясь заранее оговоренного часа.

По примеру своего короля, Дальберг абсолютно не боялся русских. Столько лет правя рядом с их границами, он успел вынести о соседях мнение, как о народе, весьма негодном к воинской службе. Потому церемонился с ними не больше, чем с местными крестьянами или горожанами.

Пусть горожане были немцами, но, если подумать, именно шведы в данный момент спасали их от выступлений лифляндской черни, страстно ненавидящей наследников Ливонского ордена. Следовательно, с этой стороны можно было не ждать ни подвохов, ни бунтов, ни бед. Пусть ругаются, сколько влезет. Никаких действий за руганью последовать не может.

Дальберг не принял в свое время ни русских послов, ни русского царя. Зато появление в Риге знатной британской леди заставило старого генерала немедленно отложить все текущие дела. Помимо того, что Англия являлась могучей союзницей, Дальберг хорошо помнил, чьей дочерью и женой являлась возвращающаяся на родину путешественница. Посему визит последовал едва ли не сразу после извещения о прибытии леди.

Весь маленький дворик гостиницы был занят повозками. По вполне понятным причинам леди перемещалась с комфортом. Одних слуг было с ней больше дюжины, и это не считая неизбежных служанок. Хотя на этот раз общество путешественницы отнюдь не исчерпывалось подневольными людьми.

В комнате, куда после доклада вступил Дальберг, рядом с уже знакомой ему леди восседал одетый в богатый камзол мужчина средних лет. Лицо мужчины, суровое, украшенное шрамом, с холодным взглядом глаз, сразу обличало в нем бывалого воина.

– Знакомьтесь. Губернатор Риги генерал Дальберг – мой муж, – называть имя супруга леди не стала.

Есть люди, которых обязан знать каждый. Хотя бы в силу их происхождения. А Дальберг отнюдь не был невежей.

– Безмерно рад, – искренне улыбнулся малоулыбчивый генерал. – Я думал, вы остаетесь на службе у царя Петра.

– Нет. Война с турками закончена. Делать там мне больше нечего. Да и дядя настойчиво зовет вернуться.

И снова, как в случае с леди, уточнение имени родственника не последовало.

– Вы недавно из Москвы. Осмелюсь полюбопытствовать – что там слышно о продолжающихся переговорах? – уже за неизменным кубком вина спросил Дальберг. – Сами понимаете, мы здесь кровно заинтересованы в продлении договора.

Еще бы! Если переговоры споткнулись на требовании наказать лифляндского губернатора!

– По-моему, царь Петр просто не может простить вам холодную встречу. Вот и упорствует в подписании. Но разве Карл станет наказывать столь нужного ему человека? Неужели вас, генерал, беспокоит поведение России?

– Нет. Эта варварская страна не представляет никакой угрозы. Они с турками столько лет справиться не могли. Куда же им идти на нас? – Губернатор вновь улыбнулся. На этот раз с откровенным презрением.

– Однако ходили неясные слухи, будто царь Петр искал союза с саксонским и польским Августом. И что последний даже собрал на всякий случай армию где-то в районе Митавы. Впрочем, поляки и саксонцы ничем не лучше русских медведей. На вашем месте, генерал, я послал бы пару полков к границе. Солдаты засиделись на месте, а тут бы вспомнили походную жизнь. А Август сразу задумается. И на это все вы потратили бы от силы неделю.

Идея пришлась Дальбергу по душе. Он тоже считал, что солдаты время от времени должны разминаться в небольших походах. А тут еще от прогулки намечалась непосредственная польза.

– Я смотрю, мне будет на чем добраться до Голландии, – перевел разговор британец.

– Я на одном из судов плыла сюда, – заметила ему леди.

– Да, судов в Риге достаточно, – кивнул губернатор. – И в ближайшее время должны подойти еще два или три.

– Хорошо, – англичанин удовлетворенно кивнул. – Я сегодня поговорю с хозяевами, а перед отправлением обязательно устрою вечер для всех офицеров гарнизона. После пребывания в России так хочется побыть в хорошем обществе.

В этом плане Дальберг его очень понимал.

Обещанные губернатором суда подошли к Динамюнде через два дня уже почти в темноте. Бригантина и два грузовых судна, на которых помимо груза прибыла целая толпа мужчин. Как пояснил таможеннику капитан бригантины, искатели счастья, нанятые Августом где-то в Европе. Довольно обычное дело по нынешним временам.

Сам капитан привычно отправился в гости к коменданту крепости. Благо, они уже были знакомы по прошлому году.

– Прошу прощения, Валери, но ваши пассажиры не слишком желательны. Как предупредил губернатор, с Августом вполне возможны небольшие осложнения. А тут – пополнение в его армию, – признался начальник Динамюнде Будберг.

– Нам платят, мы перевозим, – философски заметил капитан.

За разговором он протянул коменданту необходимые бумаги, хотя тому уже доводилось видеть все эти патенты и аналоги грядущих деклараций.

– Я понимаю, – согласился Будберг. – Но и нас можно понять. Два полка вчера ушли на границу с Курляндией продемонстрировать нашу готовность и силу, а тут такое…

– Они все равно не задержатся в Риге. Даже на берег сходить не будут. Наймут повозки – и отправятся дальше, – успокоил его моряк. – Да и что такое сотня человек против вашего гарнизона?

– Ничего, – обещанный британским путешественником вечер должен был уже начаться, и потому приглашенный туда Будберг спешил завершить необходимые формальности. – Все в порядке. Только, боюсь, сегодня в Ригу вас уже не пустят. Хотя вы можете отправиться туда со мной.

– Благодарю, – кивнул капитан. – Только перед этим можете взглянуть еще на одну бумагу.

Будберг непонимающе склонился над протянутым ему листом.

– Что это, Валери?

– Каперский патент от царя Петра, – хладнокровно ответил ему капитан и в подтверждение своих слов направил в лоб капитана пистолет.

Званый вечер действительно был в полном разгаре. Ни один из рижских кабаков не мог вместить всех приглашенных, и потому губернатор разрешил использовать для этой цели Рижский замок. Со своей стороны британец нанял в городе едва ли не всех поваров в придачу к своим, а уж продуктов и вина закупил столько, что торговцы были готовы молиться на богатого путешественника. И даже солдатам было послано в казармы несколько бочек вина.

Шведские офицеры были приглашены все. Вернее – все те, кого Дальберг посчитал достойными такой чести. Но разве в армии короля служат недостойные?

Замок располагался почти вплотную к городской стене, с ее наружной стороны, на территории не столь давно построенной цитадели. Поэтому формально офицеры находились на положенном им месте, и никакого нарушения службы не наблюдалось.

Столы ломились от напитков и яств. Однако офицеры и их жены насыщались с таким аппетитом, что бутылки и блюда опустошались едва ли не раньше, чем слуги успевали подавать новые.

Но всему существует предел. Через некоторое время многие потомки викингов осоловели, а наименее стойкие даже стали явно подремывать.

Виновник застолья успел продемонстрировать некоторые умения вывезенных им из России слуг. Весьма здоровенный увалень, такой же белобрысый, как собравшиеся в зале офицеры, с легкостью гнул подковы и прочие металлические предметы. Другой, с явным лицом азиата, показывал свою меткость, с легкостью вонзая метательные ножи и короткие дротики в повешенные на стену импровизированные мишени.

– И все-таки представляю вашу радость, когда вы покинули варварскую страну. – Дальберг отяжелел, но все еще не производил впечатления сильно пьяного. В отличие от большинства своих подчиненных.

– Я очень рад оказаться в Риге, – кивнул британец. – Хотя не назвал бы Россию варварской. В последнее время там появилось несколько изобретений, совсем не известных в Европе. Признаться, я прихватил с собой несколько образцов. Хотите посмотреть на новые русские ружья?

Дальберг, разумеется, захотел. Не потому, что думал увидеть нечто действительно новое, однако какой военный не желает подержать в руках оружие возможного противника? Равно как и оружие союзников.

Британец что-то проговорил своему слуге на непонятном языке. Тот кивнул, удалился, чтобы через некоторое время вернуться с диковинной конструкцией в руках.

Нет, она была похожа на ружье. Ствол, приклад, однако между ними помещался здоровенный барабан, явно ненужный для оружия.

– Что это за уродство? – брякнул Дальберг, разглядывая принесенный предмет.

– Это – револьверный штуцер. – Гость принял из рук слуги ружье, на что-то нажал, и барабан отошел в сторону.

В его ячейках тускло светились какие-то непонятные металлические донышки.

– Вот посмотрите, – гость потянул за одно из них и извлек бумажный патрон. – Это – снаряженный выстрел. Внутри порох и пуля с нарезами. И еще капсюль, позволяющий избавиться от кремневого замка. Остается вложить ее на место, взвести курок, а дальше можно смело открывать огонь. Весь барабан выпускается за несколько секунд. Причем нормальный стрелок очень редко дает промах. Представляете? Вот посмотрите. Каких-то два десятка стрелков без перезарядки могут уложить всех, собравшихся в этом зале. Стоит лишь отдать команду.

Дальберг подозрительно вскинул голову. В зал как раз спокойно входили слуги британца. Только было их значительно больше, чем прибывших вместе с ним. И каждый из них держал в руках револьверный штуцер, словно все вместе они собрались доказать правдивость заявления хозяина.

– К сожалению, губернатор, вынужден довести до вашего сведения, что вы арестованы, – довольно равнодушным тоном поведал гость. – Прикажите своим людям не сопротивляться во избежание ненужного кровопролития.

– Как? – Дальберг был ошарашен.

Вошедшие дружно вскинули оружие и нацелили его на шведов. Большинство последних уже было малоспособно с сопротивлению. Лишь один резко вскинулся, хотел что-то выкрикнуть, но тут же упал с ножом в горле. Азиат, тот самый, который демонстрировал свою меткость, деловито достал другой нож.

– Шведскому владычеству над Ригой пришел конец. С этого момента город вошел в состав Российского царства. Вы так не хотели видеть царя Петра, что он вынужден будет нанести вам повторный визит. Я думаю, утром он уже прилетит, – пояснил главарь налетчиков.

– Как – прилетит? – Дальберг все еще ничего не понимал. – По какому праву? Между нашими странами мир…

– Вы что, не слышали, что у России есть воздушный флот? Вот с его помощью и прилетит. Кстати, вчера с посольского крыльца была объявлена война Швеции. Надо внимательно следить за новостями, – хмыкнул гость.

Дальберг наконец стал что-то понимать. Его рука ухватила шпажный эфес и так и застыла на нем. В лоб губернатору смотрел пистолет. Направленный, кстати, британской леди.

– Только не трудитесь вызывать солдат. В доставшихся им винных бочках было снотворное. Так что сейчас весь гарнизон мирно спит. Если же кто из патрулей уцелел, то пара десятков человек не сыграет никакой роли. Да и наберется ли их два десятка? Это благородным даже подсыпать ничего не требуется, – продолжал спокойно говорить путешественник, кивнув на пьяных офицеров. – Отдайте вашу шпагу. И не волнуйтесь. Мне случалось захватывать в плен настолько важных особ… Кстати, урок на будущее. Я действительно муж леди. Честь имею представиться: генерал майор русской армии, капитан-командор воздушного флота и капитан-командор военно-морского, кавалер Кабанов. В Вест-Индии и Европе меня называли де Санглиером. Может быть, слышали?

Лицо Дальберга нервно дернулось. Пистолет в руке леди продолжал смотреть точно между глаз губернатора, но в этом больше не было никакой нужды.

Ночь существует для сна. Если же кто из знатных изволит гулять (люди простые встают с первыми лучами, соответственно, вынуждены ложиться с последними), то отнюдь в ином смысле. Небо интересует их в самую последнюю очередь. А зря. Порою там можно увидеть поразительные вещи. Например, темную сигару, порою затмевающую звезды, в медленном дрейфе. Но это – если внимательно смотреть.

Внутри гондолы было темно и тихо. Лишь чуть шуршала работающая на прием рация. Одна из снятых когда-то со спасательной шлюпки. Дальность действия оставляла желать лучшего, и потому старались держаться поближе к Риге и повыше.

Нервы у всех троих воздухоплавателей были напряжены до предела. Получится или нет? Тут бы впору закурить, да куда там, имея над головой столько кубометров водорода!

Наконец, в рации пискнуло, и Флейшман первым схватился за наушники.

– Да… Понятно. Сейчас идем. – Он повернулся к двум товарищам и неожиданно громко выкрикнул: – Получилось! Все получилось!

– Ура!

Кротких и Ардылов принялись хлопать друг друга по спинам, словно это они приняли участие в захвате старого города.

Но у каждого своя роль. Взять город – половина дела. Его еще требуется удержать. А для этого одной охотничьей команды явно маловато. Даже если она подкреплена бывшими флибустьерами, ставшими вслед за своим предводителем моряками российского флота. Потому и дежурил Флейшман в воздухе, чтобы в случае удачи как можно скорее доставить весть к изготовившимся к броску главным силам.

Причем изготовившимся втайне. Только командиры полков под большим секретом и страхом смертной казни знали предстоящее. Для всех остальных собравшаяся небольшая армия была предназначена для помощи дружественному Августу в его непрекращающейся войне за польский престол. Благо, Латгалия принадлежала Речи Посполитой, а где Латгалия, там и Лифляндия. Ни о какой единой Латвии пока даже речи не было.

– Заводи!

– Сейчас! – Ардылов торопливо скрылся в моторном отсеке.

Дизель несколько раз фыркнул, а затем послышался равномерный перестук поршней.

Три человека – фактический минимум команды воздушного корабля. Флейшман взялся за вертикальный штурвал, Кротких – за горизонтальный, и дирижабль послушно стал разворачиваться прочь от захваченного города.

Где-то внизу, невидимая в темноте, тревожно залаяла собака. Зря. За шумом дизеля, снятого все с той же спасательной шлюпки, все равно не было слышно ничего, что происходило на земле.

Да и что может происходить в этих глухих, позабытых Богом краях?

Хотя…

Командор чуть приукрасил. Никаким официальным мужем Мэри он все еще не был. Лорд Эдуард сдержал слово, послал в Англию все необходимые бумаги, но развод – дело неприятное и крайне долгое.

Настоящий муж, если под настоящим понимать того, кто официально считается таковым, в этот момент был еще только на пути к Риге. Долгожданная отставка была получена, ничто больше не держало баронета в далекой северной стране, и теперь он двигался к одному из близких портов.

Утро застало баронета и его свиту на постоялом дворе совсем рядом с городом. Вокруг простиралась такая же дикая страна, как и та, которую он покинул накануне. Да и что взять с этих мест? Одно слово: колония. Еще хорошо, что один из слуг довольно сносно владел немецким языком. Подавляющее большинство местных жителей не знали ни английского, ни французского.

По словам нанятого проводника, угрюмого крестьянина, производящего впечатление человека откровенно туповатого и недалекого, город должен был открыться с минуты на минуту. Но говорил он это уже не в первый раз, и потому никакой веры его словам не было.

Баронет как раз подумывал, не остановиться ли на ленч, когда где-то вдалеке послышалось странное тарахтение. Звук приближался, заставляя тревожиться лошадей, а затем в стороне от дороги на довольно большой высоте показалась летящая в сторону Риги сигара с подвешенной под ней гондолой.

Эту штуку Питу доводилось видеть один раз. Дирижабль было невозможно спутать ни с чем, хотя бы потому, что другого такого больше не было. Развевающийся под ним Андреевский флаг как бы подчеркивал национальную принадлежность воздушного судна, а другой, рядом, указывал, что на борту находится царь.

– Черт! – следом за одним ругательством последовали другие. Словно баронет находился на корабельной палубе, где даже джентльмену не возбранялось крыть последними словами.

За каким дьяволом московиты разлетались, словно у себя дома?

Теперь ни о каком ленче не могло быть и речи. Небольшой караван из повозок двинулся в дальнейший путь так быстро, как только позволяла отвратительная дорога.

Впрочем, ответ на свой вопрос баронет получил не доезжая до Риги. Хотя отсюда уже был виден далекий шпиль Павловского собора. Попавшийся навстречу купец сообщил через переводчика такое, что у британца не нашлось даже ругательств.

– Сегодня ночью Рига захвачена московитами, – перевел основное знавший немецкий слуга. – Сейчас туда прибыл царь и принимает присягу жителей на верность.

– Кто? – выдохнул баронет, хотя уже догадывался, каков будет ответ.

После довольно продолжительного обмена словами слуга вздохнул:

– Какой-то не то генерал, не то адмирал. Но его люди называют его Командором.

Дальше переводчику пришлось торопливо шарахнуться в сторону. Баронет словно обезумел и принялся размахивать тростью, пытаясь выместить свою злость если не на виновнике случившегося, то на собственных слугах. В этот момент никто не сказал бы, что перед ним блестящий аристократ, представитель одной из лучших фамилий британского королевства.

Но разве можно осудить баронета за вынужденную несдержанность?

Трость встретилась с деревом, переломилась, и гибель любимого предмета заставила британца хоть чуть взять себя в руки.

– Что стоим? Едем! – рявкнул он на рассеявшихся за пределы досягаемости слуг.

Никому не хотелось искушать судьбу, и сопровождающие баронета люди торопливо бросились к повозкам.

– В Ригу? – все же осмелился уточнить тот, который играл роль переводчика.

– В какую Ригу? В Ревель!

Теперь баронет четко осознал свой долг. Раз не вышло предотвратить несчастье, надо хотя бы сделать так, чтобы в Стокгольме узнали о нем как можно раньше. Порты Курляндии были ближе, однако Курляндия находилась в вассальной зависимости от Августа, а Пит помнил приятельские отношения, связывающие двух монархов. Нет, Ревель пусть дальше, зато надежнее.

– Быстрее! – И баронет добавил несколько слов, которые заучил в русском языке.

Про себя подумал: ничего, Командор еще пожалеет, что опять стал на его пути. Ох, как пожалеет! Только на этот раз ему неоткуда будет ждать пощады.

Неоткуда.

10. Командор. Возвращение к Балтике

Следующие дни запомнились бы мне на всю жизнь своей тревогой. Если бы не было в моей жизни других, не менее тревожных дней и ночей.

Горожане отнеслись к смене власти довольно спокойно. Прибывший на следующий день Петр лично подтвердил им все права и привилегии. Поэтому никаких особых возражений не было. Как, впрочем, и радости. Но зато имелись опасения – вдруг шведы вернутся? Не в том смысле, что они настолько плохи, а в том, что штурм грозит для обывателей вполне предсказуемыми неприятностями.

Такие же опасения имелись и у меня. Я ни на минуту не забывал об ушедших накануне полках. Людей со мной для обороны города было немного. Пусть они были лучшими, но и шведы – вояки не из последних. Если бы вместо вероломства мы бы пошли на честный штурм, то солдат полегло бы – тысячи. А так потерь не было. Нам удалось даже захватить лежащий на противоположном берегу Коброншанц.

Успех пока был зыбкий, не закрепленный подходом подкреплений, и Петр довольно скоро улетел торопить идущие к Риге войска. Мы же оставались, еще не ведая своей судьбы.

Дирижабль по два раза в день летал на разведку, выглядывая с высоты противника. Слухи о перемене в Риге власти довольно быстро достигли шведского начальника, однако возвращаться и пытаться отбить город он так и не решился. Молва, как всегда, преувеличивала наши силы. Наверняка сказалось отсутствие с собой тяжелой артиллерии. Без ее поддержки успех штурма городских укреплений был весьма сомнителен.

Короче, как бы там ни было, но шведы ретировались в сторону Эстляндии.

Я же бродил по Риге и не узнавал города. Вроде бы так же возвышался собор Павла. Попадались другие памятные дома. Но в общем и целом…

Довольно небольшой с моей точки зрения городок, вдобавок довольно закопченный от топящихся печей, грязный, с тесными улочками… Я же родился когда-то не столь далеко отсюда. В годы, когда еще никто не предвидел перестройку с последующим развалом. Можно считать – возвращение…

Клюгенау оказался достоин своей нынешней должности. Егерский полк прибыл к Риге самым первым, на целых два дня опередив авангард петровской армии. Шли налегке, где могли – реквизировали телеги и лошадей. Без дневок, суворовским марш-броском. Только пехота да некоторый минимум артиллерии. И лишь тогда я окончательно поверил: получилось!

Получилось!!!

Пусть впереди война с крепким умелым противником, но первый ход был выигран нами. Сорокин уже споро перегородил вход в Даугаву заранее изготовленными минами. Предстояло полевое сражение, наверняка не одно. Однако история уже пошла иным путем, и только в нашей власти сделать так, чтобы этот путь был менее кровав и тяжел. Россия станет первой державой мира, иначе – зачем это все?

Станет. Я не любитель патетики. Просто знаю: каждый из нас чего-то да стоит. Вместе мы – сила, а с поддержкой Петра – сила неодолимая.

Лишь жаль тех, кто не дожил…

Море было на редкость спокойным. Полный штиль. Только отражающая солнечные лучи вода да песок. Даже отдыхающих не было. Не модно пока отдыхать на пляжах.

Мы приехали сюда своей небольшой компанией. Подошедшие к Риге полки позволяли отвлечься от дел хотя бы на полдня. Слышал, что Петр собрался щедро наградить нас. Как будто мы делали это ради наград. «Служил я не за звания и не за ордена». Но и не отказывался от них. В тех редких случаях, когда все-таки давали.

Мэри спешилась рядом со мной и с интересом смотрела, как я подошел к воде. Тогда, в ту ночь, она пригрозила мне полным разрывом, хотя я знал, насколько ей будет это тяжело. Или потому что знал? А потом дала слово никому не говорить о моих делах. В итоге после моего признания план был изменен. Моя британская леди напомнила, что является знакомой Дальберга и в таковом качестве поможет мне в новой авантюре.

В общем, она меня убедила. Хотя я очень переживал и никогда бы не простил себе, если бы с Мэри что-то случилось. Достаточно моих женщин. Достаточно… Над нами довлеет судьба. Это не значит, что мы должны покорно ждать утрат или подарков. Если человек упорен, он может многое изменить. И не только в своей жизни. Главное – это бороться… Ничего. Карл – способный полководец, но еще посмотрим, чья возьмет в нашей скорой встрече.

Я стоял босиком в холодной воде. Не далекое Карибское море. Балтика. Как долог был путь!

Ничего еще не закончилось. Прав был поэт, когда сказал ставшее хрестоматийным:

Дорогу… Не ту ли, которая отражается сейчас на воде, уходя к горизонту? Начинающуюся у ног и идущую дальше без конца.

Мэри решительно разулась, чуть приподняла юбку и стала рядом. Чуть поодаль тоже в воде стояли Юра Флейшман, Костя Сорокин, Валера Ярцев, Женя Кротких, Аркаша Калинин, Жан-Жак Гранье, Петрович, Ардылов…

Клайпеда, 2007 г.

Алексей Волков Командорские острова

Часть первая Возвращение утраченного

1. Кабанов. Рижские посиделки

В соседней комнате Гранье ожесточенно спорил с Брюсом. Два наших артиллериста, один – талантливейший практик и бывший флибустьерский канонир, второй – теоретик, знаток многих наук, а заодно и маг-чернокнижник. Впрочем, как чернокнижник Брюс получит известность позднее. Зато известность эта переживет всех нас. Насколько я помню будущее.

Впрочем, настоящее, в годы моей юности бывшее далеким прошлым, изменено, и о грядущих событиях мы знаем не больше, чем любой нынешний обыватель. Этакая вот временная путаница во фразах и падежах. Когда-то она казалась нам дикой, но теперь привыкли и сейчас с легкостью меняем знаки времен с будущее на прошлое и обратно.

Нам удалось самое главное – изменить ход событий, и теперь остается следовать его новому руслу. А к добру или худу – кто знает? Хочется верить, что к добру.

Спор идет об артиллерии. По-моему. Оба собеседника все время сбиваются с языка на язык, и понять что-либо конкретное трудно. Может, потому и спорят, что сами не ведают, какую позицию отстаивает оппонент?

Зато какой азарт! Прямо горячие финские парни!

Один – француз, другой – шотландец. Одним словом, настоящие русские, поскольку русские не нация, а судьба. Точнее, менталитет и все, что из него вытекает. К примеру, судьба. Вернулся же я с товарищами в Россию, хотя мог остаться в той же Вест-Индии, во Франции, а то и в Англии. Ранее мы долго враждовали с островной страной, однако теперь она готова нас принять вместе со всеми нашими изобретениями.

Но – не тянет. Чужое там все. Даже наши былые соратники освоились здесь, считают страну своей, лишь ворчат порою на затяжные холодные зимы.

Сейчас лето. Правда, прибалтийское, прохладное, наполненное ветрами. Зато лить перестало и вполне можно жить.

Да и при чем тут климат, когда это уже наши земли?

За Ригу еще предстоит борьба, Карл обязательно попытается вернуть город, но обратно он его не получит. Дырку ему от бублика, а не Ригу.

Голоса спорщиков между тем становятся громче, и приходится направиться в их комнату.

Гранье с Брюсом сидят за столом. Между ними – наполовину опорожненная бутылка вина. Еще одну, уже пустую, замечаю у стенки. Дымятся неизбежные трубки, хотя оба спорщика о них почти забыли. Да и до затяжек ли, когда спор кипит вовсю?

– О чем речь, господа? – с показной вежливостью осведомляюсь я, а сам думаю: заметят ли вообще мое появление?

– Представляете, Командор, Яков утверждает, будто из пушек можно стрелять, не видя цели! – Жан-Жак заметил меня и повернул в мою сторону раскрасневшееся лицо.

Собственно, о такой возможности первым упомянул я. Зашел как-то разговор о дальнейших перспективах военного дела. Поэтому повторяю специально для Гранье:

– Со временем обязательно так и будет. Нужен другой порох, позволяющий стрелять дальше. Нужны соответствующие орудия. Снаряды не круглые, а продолговатые. И, конечно, тщательные расчеты. Создать специальные таблицы, где-нибудь на высотке посадить наблюдателя, который будет вносить поправки, и все. А вот когда это случится… – пожимаю плечами.

Пока стрельба с закрытых позиций лишена смысла. На нынешних дистанциях противника увидит даже слепой.

– Значит, все-таки можно… – протягивает Гранье.

Мне он доверяет безоговорочно. Даже когда речь идет о самых фантастических вещах. С точки зрения нынешнего века, конечно. Ибо многое из того, с чем нынче согласны многие, кажется фантастическим мне. Чернокнижие того же Брюса, к примеру. Пока Яков лишь изредка балуется подобным, но лиха беда начало.

Вообще интересный вопрос: имеем ли мы право форсировать военные разработки? Я готов сделать все, чтобы Северная война получилась возможно более скоротечной. И уж подавно – малокровной с нашей стороны. Сторонники гуманизма могут вешать на меня любых собак. Жалеть вооруженного противника глупо. Другое дело – пленных и обывателей. Но как раз с этой точки зрения нынешние войны значительно лучше грядущих. Мирных жителей в Европе трогать не принято. Хотя бы в расчете на то, что они могут стать собственными подданными. Жертвы среди них возможны только при осадах и штурмах.

Речь о другом. Любая техническая новинка рано или поздно появится в других странах. При всякой секретности подобное неизбежно. Благо все это не выходит за рамки нынешней промышленности. Или почти не выходит. А войн впереди при любом раскладе предстоит много. Гораздо проще подстегнуть технический прогресс, чем хоть в чем-то улучшить людей. Мои, прежние, времена тому наглядный показатель. Да еще какой!

Сейчас у подавляющего большинства людей есть труд и хотя бы некие заповеди. Спустя триста с лишним лет останется лишь тяга к наслаждениям да стремление красиво жить. Так что регресс с развитием прогресса налицо.

К сожалению, другого пути у нас нет. Надо срочно выводить Россию к морям, и уж тут поневоле займешься не только безобидными паровыми машинами, но и револьверными ружьями, минами и многим другим.

Мои размышления прерываются протянутым кубком.

Ох уж эта нынешняя манера пить ежедневно! Причем отнюдь не в одной России. Здесь хотя бы крестьянство свободно от порока. В Европе пьют все.

Наш врач Петрович объяснял, что все это – своего рода защита от микробов. Воду кипятить не принято, медицина на нуле, вот люди опытным путем и пришли к некоему подобию профилактики. Пусть не слишком действенной, но лучше что-то, чем вообще ничего.

– Новостей никаких? – спрашиваю, отхлебнув вина и принимаясь набивать трубку.

Дело происходит в рижском замке. Сам город переполнен войсками, да и лучше нам находиться в одном месте, чем расселяться по разным домам. У меня в замке, к примеру, целые апартаменты из четырех комнат. Хотя сейчас и нахожусь совсем в другом, деловом крыле.

– Пока нет, – отвечает мне Брюс.

– Государь где?

– Поехал в Динамюнде. Выбирает место для верфи.

Петр буквально одержим морем. Раз уж мы решили обосноваться здесь, то первое, о чем он думает, это флот. Будь его воля, он бы уже вышел в море во главе нашей небольшой флотилии. Пришлось старательно отговаривать монарха, что пока не время и надо первым делом достойно встретить Карла, а уж потом отправляться в морской вояж.

Со стороны может показаться, что мы тут бездельничаем. На деле же времени у каждого слишком мало. Часть войск закрепляет территорию. Пока – ближайшую к городу и ту, которая ведет к России. Захватывать остальное пока нет смысла. Прежде надо разделаться со шведской армией и уже затем занимать весь край.

Командирам посланных партий было строжайше внушено: местным разор не чинить, бесчинства – тем паче. За все взятое расплачиваться. Требовалось обеспечить симпатии населения. Не столько крестьян, которым было все равно, в каком государстве они живут, сколько помещиков.

Приходилось заниматься местным управлением. Мы пришли сюда на века, значит, требовалось вести себя соответственно.

И, конечно, много занимала подготовка армии. Чем больше гоняешь солдат в мирное время, тем больше шансов, что они останутся живы в военное.

А еще – постоянная разведка. Как кавалерией, так и при помощидирижабля. Шведы могли подойти едва ли не отовсюду. Будь я на месте Карла, я бы первым делом ударил по нашим коммуникациям, а то и вообще совершил бы рейд в глубь России. Но Карл в моей истории, сколько помнится, был чуть ли не гениальным тактиком и никудышным стратегом. Он просто был обязан сразу обрушиться на нас с теми войсками, которые окажутся под рукой. В другой ветке истории, под Нарвой, это принесет шведам победу. Тут – еще посмотрим.

Можно было бы попробовать отсидеться за рижскими бастионами. Штурм – не полевое сражение. Тут нужна осадная артиллерия, а то и инженерные работы. Только нам тоже, как и Карлу, требовалась убедительная победа. И потому столкновение выходило неизбежным.

Мы были вынуждены действовать способом, который затем частенько будет называться «по обращению неприятеля». За нами было начало партии, и теперь следовало ждать ответного хода. Берега Балтики удобны для десантирования. Тут даже не требуется заходить в какой-нибудь порт. Попробуй угадай, какое место выберет Карл для начала похода!

Приходилось держать большую часть сил в кулаке. Плененные шведы были почти сразу отправлены под небольшим конвоем в глубь России. Благо их теперь можно не опасаться. Времена таковы: раз попал в плен, то и сиди в нем. О каких-либо бунтах никто не слышал. Даже попытки побега чрезвычайно редки. А для их предотвращения достаточно взять слово. Нарушить его никому в голову не придет. Это не грядущие времена. Интриг хватает, однако понятие чести все еще свято. И будет оставаться таковым вплоть до появления демократии.

Именно над картой я и сидел, в сотый раз перебирая варианты возможных действий и места грядущих боев. Да только споры отвлекли.

Если подумать, оно мне надо? Я же не главнокомандующий. Чином пока не вышел. Им числится номинально Головин. Мужик толковый, и дипломат, и организатор, и еще много чего. Но полководец из него посредственный. В чем он мне как-то признался совершенно откровенно.

Ладно. Бой покажет. Какая разница, кому достанется слава? Главное, чтобы она досталась вообще.

– О чем задумались, Командор? – доносится голос Гранье.

Я слишком засиделся с пустым стаканом.

– Думаю, надо навестить Петра. Посмотрим, что он выбрал. Заодно проведаем Динамюнде.

Предложение принимается с энтузиазмом. Самое паршивое – сидеть и ждать. Лучше уж в сотый раз проводить рекогносцировки, объезжать бастионы, проверять готовность войск, намечать места будущих строек. Все, что угодно, лишь бы двигаться, создавая ощущение реального дела.

Мельком возникает мысль – не взять ли Мэри? Увы! Петр не терпит присутствия женщин, когда занят делами. Да и посматривал он уже в сторону моей половины. Не стоит вводить царя в искушение.

Будь моя воля, я бы отправил дочку лорда подальше. Не в том смысле, что мне с ней плохо. Напротив. Однако мы не в бирюльки играть собрались. Мне ли не знать, как переменчива порою бывает фортуна? Даже если ей не помогают в том специально. А я больше не хочу терять родных людей. Хватит. Слишком это больно.

Но как объяснить это Мэри, когда она и слушать не хочет о разлуке? И можно ли вообще объяснить что-либо женщине, даже весьма умной и достаточно самостоятельной? И стоит ли объяснять, когда мы счастливы?

В путь пускаемся втроем. Брюс хотел взять карету, однако мы с Жан-Жаком дружно обрушились на него, и в итоге пришлось Якову оседлать смирного конягу. Не жаловал будущий чернокнижник верховую езду. Что тут поделаешь?

Дорога быстро избавила меня от излишних сумбурных дум. Не хватало еще мне подхватить какие-нибудь комплексы!

Верховая езда благотворно действует на настроение. Особенно когда стоит хорошая погода. Широкая река, зелень, солнце, близость устья – короче, лепота в полном виде.

Мы шли легкой рысью по правому берегу Западной Двины, которую я по старой привычке называл для себя Даугавой. На левом фактически ничего не было. Кроме Коблешанца, небольшого форта, прикрывающего Ригу со стороны весьма близкой Курляндии.

Кстати, с Курляндией тоже надо что-то решать. На очень уж опасном расстоянии от нашего нового порта лежит чужое государство. Теоретически ждать от него гадостей не приходится, но мало ли кто может попытаться воспользоваться им в качестве плацдарма? Один хороший рывок – и Ригу можно взять с налета.

Впрочем, только зимой по льду. Летом надо еще успеть заготовить и перевезти лодки. Вплавь через Даугаву – несерьезно.

Но – проблема, которую нам тоже предстоит решить, раз мы вынуждены обосноваться на этих берегах.

Делюсь со спутниками своими соображениями.

– Если поставить побольше укреплений с пушками… – начинает Гранье, но сам же перебивает себя: – Брали мы эти укрепления. Тут главное – быстрота.

– Надо прежде разобраться со шведами, – напоминает Брюс.

– Разберемся, – отмахиваюсь я. – Просто думать надо заранее.

– О, да, – важно соглашается с подобным аргументом Брюс. – Думать надо всегда и обо всем.

После чего пускается в довольно пространные рассуждения о сути природных вещей.

Пофилософствовать порою я тоже не прочь. Но Яков излагает свои мысли настолько тяжелыми периодами, что понять его решительно невозможно.

– Где же государь? – перебивает Якова Гранье.

Бравому канониру первому надоедает напрягать мозги над чем-то абстрактным, не имеющим отношения к текущим проблемам.

Петра действительно нигде не видно. Хотя если закладывать верфи, то где-то здесь, между городом и крепостью, запирающей устье Даугавы.

Разминуться мы не могли. Петр не настолько сентиментален, чтобы пуститься в объезд и любоваться красотами природы. Зато вполне может отправиться прямиком к берегам Рижского залива и часами взирать на водную гладь. Или лазить по кораблям нашей небольшой флотилии, часть которой тоже стоит здесь.

Действительность оказывается чуть более прозаической, хотя и вполне предсказуемой. Петр просто решил попутно заглянуть в Динамюнде, да и задержался за посиделками с нынешним комендантом.

Комендантом был мой старый соплаватель Сорокин. Атака Риги с моря была весьма вероятной, и потому здесь требовался человек надежный, умеющий пользоваться приготовленными для шведского флота сюрпризами. Сюрпризов было много.

Здесь же находились еще два моих соплавателя и современника – Аркаша Калинин и Женя Кротких, причем последний с гитарой.

Петр музыку не понимал и не любил. Репертуар Жени являлся исключением. Наверно, потому, что пел Женя песни прославленных бардов, где главное – это текст. Музыка же играет лишь роль интонации, усиливающей его значение.

Наше появление было встречено не только восторженными приглашениями и приветствиями, но и песней про пиратскую бабушку, причем Жене подпевали все. Вплоть до Меншикова и Петра.

Недостаток музыкальности восполнялся чувством. Каждое слово подчеркивалось голосами, мимикой, жестами, словно все участники нынешнего сборища самолично наблюдали когда-то эту забавную картину.

По-моему, Петр порою завидовал мне и моим соплавателям. С его любовью к морю только и воображать себя на палубе пиратского брига. Благо в мечтах все видится совсем иначе. Романтичнее и светлее. И не только в мечтах. Еще – в воспоминаниях.

Романтика нам еще предстоит! Только где же Карлуша? При его горячности пора бы объявиться.

Песня закончилась, и Женя запел другую, из Лукина:

Но где же Карл?

2. Король и баронет

Карл на самом деле хотел обрушиться на венценосного собрата немедленно. Как только узнал, что тот вероломно захватил город. Самый большой в шведской Прибалтике.

Русскую армию шведы давно в расчет не принимали. Считали толпой варваров, многочисленных, но не особенно опасных. Да и чем могут быть опасны дикие отсталые азиаты?

Правда, в последнее время доходили сведения о каких-то изменениях в России, о технических новинках, о растущем на юге флоте, о новой армии. Но хотя это и подкреплялось успехами в Турецкой войне, Карл упорно продолжал не верить. Когда привык относиться к соседям как к явным дикарям, то даже слух становится избирательным. Все, что служит подтверждением собственных мыслей, слышишь отчетливо. Противоположное – пропускаешь между ушей.

Раз я в это верю, то так оно и есть.

Война с Россией отнюдь не исключалась. Многие в Швеции хотели ее предотвратить. Не из-за боязни – казна находилась в довольно плачевном состоянии. От самой же России ничего не требовалось. Новые территории, да еще в глубине континента, сейчас были просто не нужны. А больше взять с России было вроде и нечего. Так зачем же воевать и тратить деньги? Ради самой войны?

В противовес большинству, король был готов ответить на этот вопрос утвердительно. Ему хотелось лавров Александра Македонского, и лишь врага он предпочел бы более известного. Чем грознее враг, тем больше слава. Других целей войны, кроме славы, Карл просто не признавал.

Известие о захвате Риги привело шведского короля в недоумение и бешенство. Вначале он не поверил, однако сведения упорно продолжали поступать в столицу, причем сведения какие-то зыбкие, неопределенные. Вроде бы Рига взята, и вроде без боя. Но как?!

Дальберг считался опытным генералом, не первый год управлял краем, войск в его распоряжении находилось более чем достаточно, чтобы отразить любое нападение. Да и время… Армию с осадной артиллерией заметишь издалека.

Хотя, может, дело было решено наскоком? Но и тогда – сколько надо пройти от границы?

Ясно было, что московиты, не имея ни смелости, ни сил, продемонстрировали врожденное коварство. С немалым успехом. И лишь позднее пришли известия об объявлении войны. Хотя последнее вполне закономерно. Любые бумаги идут достаточно медленно. Порою за это время в месте отправления ситуация успевает измениться на противоположную. Потому опоздание считалось чем-то естественным.

В горячке Карл наскоро собрал всех солдат, оказавшихся под рукой, и с этой небольшой армией хотел немедленно мчаться через море – отбивать свое, кровное. На чем? Какая разница? Как полки были взяты из тех, что находились рядом, так и корабли и суда те, что стояли в ближайших гаванях. Тут главное – стремительность удара. Ни одна армия мира не устоит перед шведской. В том Карл был уверен твердо. Московиты коварны – а мы обрушимся на них, и пусть все решит сила вместе с воинской доблестью!

Войска уже готовились грузиться, когда приплывший на каком-то купце англичанин потребовал срочной аудиенции у короля. Карл вначале отказал, не до бесед сейчас было, однако услышал фамилию и принял.

Все-таки британцы союзники, и не стоит портить с ними отношения, отказывая в приеме отпрыску одной из знатнейших фамилий и родственнику таких людей!..

Ладно. Полчаса времени еще можно потратить. Но погрузку все равно начать немедленно. Война не умеет ждать.

Красиво сказано, черт возьми! В духе любимых с детства героев Плутарха. Надо будет проследить, чтобы записали. В истории остаются не только дела, но и крылатые фразы, произнесенные в критический момент.

Король принимал британца по-простому, в первой попавшейся комнате, даже не садясь. Подчеркивая тем самым, что очень спешит по важнейшим государственным делам.

Когда король стоит, остальные поневоле следуют его примеру. Даже если этот король – повелитель другой страны.

– Ваше величество, я к вам с прискорбной вестью, – после обычных приветствий объявил Пит.

– Что еще стряслось?

Карл был человеком без страха, однако сразу подумал: а вдруг на Швецию напал кто-нибудь посерьезнее московитов и недавно разгромленных датчан? Кто-то из дипломатов говорил, будто в последнее время у Петра улучшились отношения с Францией. Так, может, Людовик успел заключить союз и прислал какой-нибудь корпус? Не самый худший ход, дабы нанести урон одному из членов Лиги.

– Город Рига захвачен.

– Я знаю. – Карл вздохнул с облегчением. – И как раз сейчас собираюсь выступать против московитов. Кстати, вы не знаете, как все это произошло?

– К сожалению, нет. Но могу предполагать – город был захвачен молниеносно, врасплох. Даже знаю, кто это все проделал. Дело в том, что некоторое время я служил царю Петру.

Это было интересно. Врага надо знать. По крайней мере, его основные приемы. Поэтому Карл присел и жестом предложил гостю сделать то же самое.

– Какого вы мнения об армии московитов?

– Еще не так давно – откровенно плохого. Однако сейчас вынужден признать: она стала сильнее. Я моряк, мне трудно судить об армии, но, насколько я в этом разбираюсь, большинство полков – просто набранное под ружье мужичье. Однако есть несколько частей, которые не стыдно было бы иметь даже европейским странам. Особенно так называемый Егерский полк. Он специально тренирован для внезапных нападений, захватов крепостей и тому подобных действий. Не знаю, насколько полк хорош в правильных сражениях, однако со своими задачами справляется великолепно. Пример тому – захват крепости Ени-Кале в Крыму. Думаю, и в этом случае было применено нечто подобное.

Карл слушал внимательно. Главный вывод он сделал сразу. Несколько полков – ерунда. Егерский… Может, он и неплох для внезапных налетов, однако в предстоящем бою будет неизбежно втоптан в землю сомкнутыми шеренгами превосходной шведской конницы или рассеян доблестной шведской пехотой. Одно дело – коварное нападение, другое – война по всем правилам.

– Царь Петр приблизил к себе одного знаменитого авантюриста. Раньше в Вест-Индии тот был известным флибустьером, позже – капером у Людовика. Теперь перебрался в Московию. В Европе он был известен как де Санглиер. Сейчас взял себе фамилию Кабанов. Царь Петр щедро наделил его землями, произвел в контр-адмиралы и генерал-майоры. К своему бывшему предводителю явились многие из распавшегося Берегового братства. Да и ближайшие сподвижники – люди разносторонне талантливые, деловые. По многим данным, в их распоряжении оказались забытые бумаги с какими-то изобретениями прошлых веков. Во всяком случае, я сам видел изготовленные машины, работающие посредством пара, шары, летающие по воздуху, штуцера, стреляющие намного точнее известных мне ружей. И многое другое.

Король встал, вынуждая подняться гостя, сделал пару шагов к небольшому окну и задумчиво спросил:

– Что значат новинки по сравнению с доблестью? Или коварство? Даже самое изощренное?

– Поверьте, Ваше Величество, много, – твердо ответил Пит.

– Можете отправиться со мной, если хотите. – Король улыбнулся. Улыбка вышла самодовольной. – Я вам докажу, что вы ошибаетесь.

– Есть вещи, перед которыми пасует доблесть.

– Например?

– Например, хорошая крепость. Взять ее одной доблестью без помощи артиллерии невозможно. Зачем московитам выводить полки в поле, когда они вполне могут укрыться за бастионами?

Это был тот аргумент, который уже приводили молодому королю его более зрелые генералы. Тогда он не слышал, а теперь та же фраза неожиданно прозвучала в сознании.

Нет, Карл отнюдь не был глуп. Просто гнев затмил разум. Сейчас же он впервые задумался над предстоящим походом. Он был уверен в полевой победе над любым противником, однако штурмовать хорошую крепость (а Рига была заново укреплена по последнему слову фортификационной науки) без должной подготовки действительно не годилось. Тем более в самом начале своей воинской карьеры. Оступись – и вся Европа будет смеяться над незадачливым полководцем.

Не было у Карла права ошибиться в первом серьезном деле! Не было! Только победа, да такая, чтобы сразу было понятно – в мире появился новый полководец. Такой, какие были разве что в глубокой древности.

– Сидя в крепости, войну не выиграешь, – нашел аргумент король. – Царь Петр вынужден будет сразиться по правилам.

– Не думаю. Часть войск засядет под прикрытием бастионов. И пока вы будете сидеть по другую сторону, тот самый Санглиер-Кабанов, о котором я вам докладывал, со своими легкими войсками, отнюдь не приспособленными для правильного боя, начнет вас тревожить то в одном, то в другом месте. Уничтожать мелкие партии, совершать ночные нападения, то есть делать то, на что он действительно великий мастер. Поверьте, Ваше Величество, я знаю этого человека. Его можно и нужно ненавидеть. Нельзя только одного – недооценивать. Надо лучше подготовиться к схватке. Взять с собой побольше войск…

О численности предполагающейся армии возмездия британец знал. Да и как не знать, если об этом судачили повсюду!

– Чем дольше я буду собираться, тем больше войск сумеют подтянуть московиты, – резонно заметил Карл.

– Я уже говорил: серьезную силу представляют лишь несколько полков. А они уже наверняка в Риге. Все прочее – сброд. Кроме того, у московитов на Балтике нет флота. Подтянуть несколько крупных кораблей и спокойно обстрелять, а еще лучше – расстрелять Ригу с реки.

– Соберешь моряков, как же! – В отличие от венценосного собрата и противника шведский король любви к морю не испытывал. – Они будут говорить, что корабли требуют подготовки, ремонта, еще не знаю чего. Это солдаты получили приказ – и немедленно выступили.

– Как адмирал флота Его Величества Английского короля, я думаю взять под свое командование те из британских кораблей, которые окажутся поблизости, – выпятил квадратную челюсть Пит.

Им, как и его собеседником, руководил гнев. Правда, не к Петру, а к его сподвижнику. И это несмотря на то, что британец не знал многого, касающегося лично его.

Если бы не гнев, Пит наверняка сам бы был поосторожнее. Призывать других к благоразумию гораздо легче, чем самому слушаться собственных советов.

Карл отвел на аудиенцию полчаса, однако еще целый час британец убеждал его собрать побольше сил и нанести такой удар, после которого московиты уже не оправятся. Он не учел одного – часть своих секретов Командор предпочитал держать в тайне. А надо бы учитывать, зная характер своего врага.

Да еще ошибся в звании. После взятия Риги Петр произвел Кабанова в генерал-поручики и пожаловал ему единственный российский орден – Андрея Первозванного. Орден, которого сам еще не имел. Посему знаки были возложены Головиным, первым кавалером новой для России награды.

Хотя звания и ордена – это мелочь. В отличие от подготовленных сюрпризов.

– Хорошо, – наконец согласился король. – Я так и сделаю. Но долго ждать не буду. Лишь соберу осадную артиллерию да подтяну кое-какие полки.

О чем действительно жалел сейчас Пит: почему британских кораблей нет в любой точке земного шара? Потребовалось проучить очередных туземцев – взял небольшую флотилию и прошелся вдоль берегов. А так – думай, где могут оказаться грозные парусники под родимым флагом. Голландцы не столь далеко, но захотят ли нынешние союзники в открытую выступить против царя Петра? Они помогли Карлу разобраться с Данией, а с Московией? Все же тут есть еще и чисто торговые интересы. Да и отдавать свой флот под командование чужого адмирала – это вещь вообще неслыханная.

Пит подумал и пришел к выводу: скорее всего, Голландия займет пока выжидательную позицию. Московитов всерьез никто не принимает, потому и решат: пусть шведы разбираются сами.

Значит, надо искать своих. Эти не выдадут, вернут дикарей в привычные им берлоги. Пусть стоящий рядом молоденький король добивает их там. Если захочет. Только вряд ли на этом деле можно раздобыть серьезную славу.

Карл думал об ином. Одно дело – высадиться поближе и обрушиться с ходу на врага и другое – не обрушиваться, а готовиться к возможной осаде. Тяжелую артиллерию в любой точке берега не выгрузишь. Значит, надо как следует продумать весь план. Ударить с одной стороны или взять противника в клещи, положиться при штурме города на корабли или отвести им вспомогательную роль – словом, коль сил становится больше, то у главнокомандующего соответственно возрастает хлопот. И обязательно надо поставить британца на место.

В молниеносной войне с Данией союзный флот очень помог. Перебросил шведскую армию, затем держал под прицелом Копенгаген. Однако, по общему мнению, честь победы принадлежала всецело шведскому королю. Так должно быть и здесь. Помощь от союзников не зазорно принять. Только так, чтобы слава досталась одному человеку. Достойному продолжателю дел античных героев, воспетых любимым Плутархом. Прирожденному полководцу Карлу Двенадцатому.

Король наскоро прикинул, какие полки и где расположены, примерный срок их прибытия в порты, время, потребное для погрузки осадной артиллерии, возможные задержки. Кто не успеет – их проблемы. Настоящие воины не ведают препятствий на пути к славной битве. Трусы же просто не нужны.

Хотя в шведской армии нет трусов.

– Я могу вам дать две недели. Хотите присоединиться – присоединяйтесь. Ждать дольше я не могу. Честь моей страны потерпела урон, и надо в самое ближайшее время достойно наказать оскорбителя. Рига вновь станет шведской. Навечно. С вами или без вас.

Король кивком головы показал, что беседа закончена, и первым покинул комнату.

Изменившийся план требовалось срочно довести до сведения ближайших помощников. Благо они совсем недавно настаивали на более тщательной подготовке.

Вот пусть теперь и готовятся.

3. Царь и король

Сверху видно все. В полном соответствии с неизвестной здесь песней.

Чтобы воевать, надо не только обладать армией и иметь противника. Надо еще знать, где этот противник находится. Простейший способ – выслать во все стороны конные дозоры, и пусть они, как говорится, освещают местность. Повезет – увидят вражеский лагерь или колонны. При везении, может, даже посчитают, сколько пехоты, сколько конницы, много ли орудий. При удаче захватят в плен одного, а то и нескольких человек и уже от них узнают поподробнее. В том случае, если пленным известны эти подробности.

Может, солдат и должен понимать каждый маневр, но совсем не обязан знать численность своей армии. Да и маневр… Одно дело – смысл, другое – направление готовящегося удара.

Но это при везении. Враг тоже не дурак. Он окружает себя такими же дозорами, которые обязаны не только узнать, не скрывается ли где засада и есть ли поблизости супостат, но и не допустить до главных сил вражеских разведчиков. Уж все равно, в большом количестве или в малом.

Поэтому разведка всегда была делом опасным, требующим сноровки и умения.

Другое дело – дирижабль. Средств маскировки еще не придумали, ПВО не существует даже в зародыше, а с небес на самом деле видно гораздо лучше и намного дальше, чем с коня. Летай себе да высматривай: не пылит ли где пехота, не скачет ли конница, не ползут ли по узким дорогам орудия. И даже не надо нестись сломя голову назад. Высмотрел, передал увиденное по рации, а там уж дело высокого начальства – решать, как поступить с обнаруженным неприятелем.

К слову сказать, само начальство частенько и летало. Вплоть до бомбардира Петра Алексеевича. Чин у последнего был невелик, зато титул – выше не бывает. Царь и самодержец всероссийский. Если и есть кто над ним, так лишь только Бог.

Дирижабль частенько проходил вдоль береговой линии, порою углублялся в залив в поисках кораблей, прочесывал территорию уже своей Лифляндии, а порою, пользуясь тем, что никаких норм международного права для воздушных аппаратов не существует, залезал на территорию Курляндии.

Командор относился к противнику с определенным уважением. При таланте шведского монарха что последнему стоит высадиться в одном из портов нейтральной страны да попытаться нанести удар, откуда не ждут? Не самый глупый ход. Новых же врагов Карл не боялся, как не боялся и старых.

Скверно, когда нападения приходится ждать едва ли не с любой стороны.

В той же Курляндии явно стали сосредотачиваться войска. Пусть не шведские, а саксонские, но вчерашний союзник вполне может сегодня выступить на стороне врага. По самым разным причинам. Руководствоваться же собственными знаниями грядущего уже невозможно. Раз уж сами изменили весь ход истории.

Хотя как раз-то создание коалиций Карлу вроде не свойственно. Этакий волк-одиночка, готовый принять помощь, но отнюдь не полноправное партнерство. Чем он может прельстить Августа? Свои земли не отдаст, а захочет ли завоевывать чужие…

Курляндская граница была фактически рядом. Даже по нынешним меркам, когда основное средство передвижения – лошадь, а в армии – того проще: собственные ноги.

Отряд всадников, пересекший границу, заметили сразу. Просто оказались в нужное время в нужном месте.

Граница по нынешним временам была условной. За лишнюю пядь земли могли порвать глотку или устроить войну, но до пограничной службы никто еще не додумался. Поэтому и перебраться через нее такой проблемой не являлось.

На нашу сторону шло эскадрона два. Плюс штук шесть карет. Больше похоже на представительное посольство, чем на нападение. Раз в здешний край пришла война, охрана лишней быть не может.

– Похоже, от Августа, – заметил Командор.

На этот раз экипаж дирижабля состоял из него, Юрия Флейшмана и Жени Кротких.

Дизель с бывшей спасательной шлюпки работал ровно, без перебоев. Ветер был слабенький. Управлять аппаратом не составляло труда.

– Как бы не он сам, – хмыкнул Юра.

Буквально перед этим он слегка ворчал на уснувших шведов. Шутка ли – у них такой город отобрали, а они все никак прийти отбивать его не хотят!

– Это же несерьезно! – горячо доказывал Флейшман. – У меня дела стоят. Это же такие убытки!

– Не прибедняйся! Можно подумать, что никого за себя не оставил, – возражал Командор.

– Оставил, но свой глаз вернее. Если бы хоть на пару дней слетать. Посмотреть, как да что.

– И не мечтай. Дирижабля тебе не дам, – тоном Верещагина из известного фильма ответил Кабанов. – Без разведки – никак.

– А без дирижабля туда минимум неделю скакать, если на перекладных. И обратно столько же.

Конечно, Флейшман всерьез не рассчитывал на единственный управляемый аппарат, но надо же хоть поворчать, раз иного не дано! Забавно, когда бурчит не кто-нибудь, а человек богатый. В ближайшей перспективе – один из богатейших людей страны.

– Мне самому уже надоело, – серьезно отозвался Командор. – Столько дел еще надо успеть, а тут трать время на всякую ерунду.

– Ерунду? – с иронией посмотрел на друга Юра.

– Или – почти ерунду. В смысле нам нужен результат и отнюдь не нужна чрезмерная трата на него денег и сил. Чем быстрее Карл заявится в гости, тем быстрее займемся другими вещами. Нам еще с Демидовыми надо договориться. Не забыл?

Добыча металлов до сих пор оставалась слабым местом. Пусть она непрерывно возрастала, но росли и потребности, и удовлетворить их полностью было пока невозможным делом. А тут еще транспортировка с Урала. Далековато при гужевом транспорте.

Проблем действительно было море, и вынужденная война была лишь одной из них. Стране требовался выход к Балтийскому морю. Вот и пришлось вплотную заняться этим. Даже в ущерб некоторым другим планам.

И теперь, спустя меньше часа после некоего подобия жалоб, друзья наблюдали с высоты за строем неведомых всадников. Вот едущие тоже заметили воздушное чудовище, смешались, сбились в кучу, словно не обычный дирижабль был над ними, а сказочный злобный дракон.

Из карет вышли несколько мужчин и уставились в небо.

Командор чуть наклонил нос воздушного корабля. Травить водород не хотелось. Да и не собирался Кабанов высаживаться.

– А ведь точно – Август, – заявил завладевший биноклем Флейшман. – Я его портрет у Петра видел.

В толпе всадников наконец разглядели волочащийся за дирижаблем флаг. Кто-то приветливо замахал шляпой. Видный мужчина, очевидно Август, тоже чуть коснулся края своей треуголки. Этакая небрежная дань вежливости.

– Значит, на переговоры едет, – хмыкнул Кабанов. – Ладно, возвращаемся. Предупредим Петра о визите.

Флейшман кивнул в ответ и взялся за горизонтальные рули. Кротких прибавил оборотов, и дирижабль послушно устремился в сторону Риги.

Петру надоело ждать прихода шведов. Его деятельная натура не могла долго оставаться без дела. Нет, нынешний царь умел быть терпеливым, но раз уж все равно ждешь, почему бы не заняться еще чем-нибудь? Тем более откладывай или нет, а все равно делать придется. Да и любил Петр работать. По-настоящему любил.

Несмотря на риск, он все же решил заложить верфь. Военное счастье переменчиво, однако Бог не без милости. Отобьют Карла, и сразу встанет проблема флота. Так лучше заняться ею прямо сейчас. Пока будет готова верфь, пока начнут строиться первые корабли, времени пройдет столько, что может начаться ледостав. Но все равно без флота окончательно шведов не одолеть.

Вот и кипела чуть пониже Риги работа. Сам Петр с приближенными подавали пример солдатам и привезенным с собой мастеровым. Надо бы к делу новых подданных привлечь, но только как отнесутся к этому бароны? Лето – пора сельских работ. Тут каждая пара рук на счету.

Ничего. Пусть в этот раз еще попользуются подневольным трудом в полную силу, а со следующего года придется выделять часть людей на нужные работы. Ибо крепкое государство – крепкие люди.

Так, с топором в руках, в рубахе, простых штанах и башмаках, и застали царя вернувшиеся разведчики.

Известие о приближении саксонского курфюрста и польского короля заставило Петра перекосить лицо. Все же, по первоначальному плану, Рига должна была отойти к Польше, а России следовало удовлетвориться устьем Невы. Но Август сам виноват. Отказался на этот год от нападения на Швецию, вот и пусть пожинает плоды.

Если при проезде Риги город Петру не понравился, то сейчас, уже ставший своим, он казался родным. Даже роднее, чем русские города. От узких улочек веяло вожделенной Европой, а главное, здесь рядом было море.

И все равно перед Августом было неудобно. Словно взял чужое да и прикарманил.

– Ладно. Раз едет, то надо встретить, – вздохнул Петр.

Про себя же подумал: может, отложить строительство верфи? Кто знает, как повернутся переговоры?

– Захотелось королю на готовенькое, – вслух прокомментировал ситуацию Кабанов.

В отличие от остальных он знал, что послужило причиной отказа Августа от союза. Более того, сам же эту причину и выдумал.

Но, кроме самых близких, этого никто не знал. Поэтому все прочие восприняли сказанное в качестве шутки и громогласно рассмеялись.

Война началась легко и бескровно, и отношение к ней было таким же легким, а уверенность в собственных силах – беспредельной. Все, не только приближенные царя, но и каждый солдат считал завоеванный город своим и не собирался отдавать его ни врагам, ни возможным союзникам.

Петр укоризненно качнул головой, но не стал ни ругать, ни хвалить. Лишь заметил:

– Надо было его на дирижабле прокатить. Пусть бы почувствовал… – а продолжать не стал.

Пусть каждый додумывает сам. Прелести полета, или русскую силу, или то и другое вместе.

– Их там много было. Да и кто знает, захотел бы король карабкаться по штормтрапу? – пожал плечами Командор под новый взрыв смеха.

Это Петр на царское достоинство обычно смотрел сквозь пальцы. Другие властители больше обращали внимание на внешнее проявление уважения, забывая о сути.

– Ладно. Раз едет, то надо встретить. – На этот раз Петр разделил общее веселье. Но первым оборвал смех, оглядел толпящихся вельмож и обратился к Репнину: – Возьми соответствующий конвой и поезжай навстречу. Но не шибко поспешай. Все равно назад возвращаться.

Репнин кивнул, мол, понял, и двинулся выполнять приказание.

Петр вздохнул, а потом рука сама подхватила отложенный было топор.

Любил царь работать. Любил.

Событий в последнее время было слишком много для непривычных к такому темпу рижских обывателей. Внезапное завоевание, вхождение в состав другого государства, личное пребывание в городе русского царя, непривычно энергичного, грозящего перевернуть весь традиционный уклад. И вот теперь неожиданный визит еще одного европейского государя. Короче говоря, к вечеру жители Риги стали свидетелями встречи правителей двух крупнейших европейских стран.

Над Коблешанцем висел дежурный кабаньер. Еще один занял позицию чуть в стороне от замка. Картина отдавала явной фантастикой. Особенно если учесть, что вид у Риги был полностью средневековым. Этакое сочетание отсталой Европы и рвущейся вперед России.

Назвать начало встречи торжественным было трудно. Пока подали лодки, пока Август со своей свитой переправился на правый берег, времени прошло немало. Единственное – когда он первым из прибывших ступил на землю, салютующе рявкнули пушки с ближайшего бастиона. С намеком – приветствуем на землях российских польского короля.

Намек был понят. Лицо короля исказила гримаса недовольства, но, к его чести, тут же сменилась дружественной улыбкой.

Властители обнялись. Совсем недавно они симпатизировали друг другу, да и сейчас чисто по-человечески не держали никакого зла. Просто есть чувства, а есть политика. Вещи, довольно плохо совместимые. Но пока еще было неведомо, что возьмет верх у молодых, в общем-то, людей.

Внимание Кабанова привлек один мужчина из свиты Августа. Ничего особенного в его внешности не было, однако Командора поразил контраст. Выражение лица мужчины было радушным, зато глаза смотрели внимательно и недобро.

– Кто это? – тихо спросил Сергей у стоявшего рядом с ним Меншикова.

– Паткуль, – так же тихо ответил Алексашка.

– Понятно.

О Паткуле Командор был наслышан. В основном здесь, хотя кое-что краем уха слышал раньше. В том своем прошлом, которое для всех остальных было отдаленным будущим.

Ярый противник шведов, ратовавший за их изгнание из Прибалтики. В той, знакомой Командору истории – один из организаторов Северной войны. Но, насколько успел понять уже здесь Командор, стремящийся отдать Лифляндию и Эстляндию не под русскую, а под польскую руку. И потому непонятно – друг или враг?

Хотя, конечно, личность…

– Вы действовали так стремительно… Никто не ожидал, – донеслась фраза Августа.

– Этой победе я обязан одному из моих людей. Рекомендую – генерал-поручик, контр-адмирал и кавалер Кабанов. – Петр указал на Командора.

Кабанов склонил голову. По случаю приезда короля польского и саксонского он был при параде. Через плечо была надета голубая орденская лента, слева поместилась звезда ордена Андрея Первозванного, в петлице висел орден Святого Людовика.

Но, один из немногих, положенного парика Командор не носил. Более того, несколько раз пытался убедить царя, что не во всем следует подражать Европе. Придворные моды могут быть какими угодно, но в армии должна господствовать целесообразность. К тому же генерал – тот же солдат и стоит ли расфуфыриваться, изображая из себя петуха?

Август произнес приличествующие случаю похвалы. Трудно сказать, насколько искренние. Но Меншиков ревниво посмотрел на соратника. Алексашке очень хотелось быть в центре внимания, и он поневоле ревновал к Командору. Последнему приходилось делать все, чтобы будущий Светлейший считал его не соперником, а приятелем.

– Прошу в замок, – гостеприимно пригласил Петр. – В честь вашего приезда состоится небольшой дружеский пир.

Августа, наверно, больше бы устроил серьезный разговор. Но пир по случаю приезда венценосной особы был едва ли не дипломатическим ритуалом, потому отказаться было невозможно. Да и вряд ли хотелось с дороги.

Для придания большей пышности Петр пригласил не только соратников, но и случившихся неподалеку представителей прибалтийской знати, а также магистрат вместе с семьями.

Теперь главная зала замка была полна народу. Присутствие дам несколько облагораживало мужское общество. И больше всех блистала Мэри. Одетая в роскошное платье, с многочисленными драгоценностями, она казалась воплощением женственности. Вряд ли кто поверил, что эта молодая женщина была одним из главных действующих лиц захвата Риги, а до того – знаменитым пиратским капитаном.

Польский король, видный, широкоплечий, с самого появления леди не сводил с нее глаз, напрочь забыв о цели своего появления. Напрасно Паткуль несколько раз пытался нашептать что-то Августу в ухо. Король его просто не слышал. Увлекающаяся натура, он с легкостью забывал обо всем при виде хорошенькой женщины, а уж Мэри этим вечером была не просто хороша – бесподобна.

А когда стемнело и гости насытились, объявили танцы. Август немедленно оказался рядом с Мэри. Леди посмотрела на Командора, и тот чуть кивнул, разрешая…

4. Командор. Балы и последствия

Я никогда не любил танцы. Разве что в пору курсантской юности использовал их для знакомства с очередной девицей. Но где те девицы и та юность?

Никаких причин изменять привычкам я не видел. И ни разу не приложил старания узнать что-либо о нынешних танцах. Благо возраст и положение позволяли мне уклониться от чинного хождения под музыку или приплясывания в неком подобии польки. Или это полька и была? Я не слишком разбираюсь в танцах.

Но я никогда не навязывал собственных пристрастий. Особенно женщинам. Каждый отдыхает так, как ему нравится. Да и не с кем-нибудь танцует – с королем.

Если же вдуматься: кто такой польский король? Марионетка в руках шляхты. Не столько правитель, сколько представитель. Практически – всего лишь президент.

Сам Петр лихо отплясывал с какой-то юной баронессой. В зале был явный переизбыток мужчин при недостатке женщин. Мои друзья по обыкновению оставили семьи дома, и я был единственный из всей армии, который имел при себе жену. Пусть официально Мэри все еще числилась супругой другого.

– Смотри, как Август старается. Не ревнуешь? – спросил Флейшман.

Он тоже не любил танцевать.

– А ты провокатор, – хмыкнул я.

– Какое там? Кто такой польский король по сравнению с легендарным Командором? – тоже улыбнулся Флейшман. – Зато Август увлечен так, что начисто забыл о цели приезда. Паткуль весь из себя исходит, а королю хоть бы хны.

– Я тоже заметил. Может, переубедить этого деятеля? Доказать, что российский порядок намного лучше польского бардака? – предложил я. Сам не знаю, в шутку или всерьез.

– Думаешь, таких интриганов лучше иметь на своей стороне? – уловил мысль Флейшман.

Определение «интриган» в наших устах было не оскорблением, а лишь неким фактом. Человек, старательно создававший коалицию одних государств для борьбы с другим, иначе быть назван не может.

Я тоже являюсь поджигателем войны, хотя мне совсем не стыдно. Вообще, одно дело ярлык и другое – моральные оценки. Паткуль, похоже, играл против нас. Хотя враг ли он? Или просто человек со своим представлением о благе?

Вообще интересно, что им двигало столько лет? Ненависть к шведам? Желание видеть родной край счастливым? Честолюбие?

Кто разберется в чужой душе? Это с нами все ясно. Даже такой ненавистник России, как Маркс, признавал завоевание Прибалтики жизненной необходимостью. Мы просто следовали железной логике истории. По крайней мере, в этом вопросе. Лишь постаравшись сделать войну намного короче, чем она была в нашем прошлом. Если получится, конечно. На бумаге всегда все гладко.

Паткуль в стороне беседовал с несколькими местными помещиками. При нашем приближении беседа оборвалась. Хотя ни я, ни Юра не владели немецким языком. Разве что в пределах самых общих классических фраз. «Хенде хох», «Хальт», «Дас ист фантастиш». Времена меняются, а с ними меняется и распространенность тех или иных языков.

– Насколько понимаю, барон, вас можно поздравить, – говорю по-французски. Нас уже представляли друг другу, и это дает право завязать беседу на любые темы.

– С чем, генерал? – уточняет Паткуль.

Обращение по титулам и чинам имеет большие плюсы. Можно не запоминать имена. Баронов в здешних краях много, а генералов хватает всегда и везде.

– Как? О вас все говорят как о главном противнике шведской власти в Лифляндии. И вот теперь господству шведов пришел конец.

– Да, конечно. – Паткуль старательно улыбается. Но глаза у него остаются холодными. – С вашей помощью, генерал.

Я благодарно склоняю голову, а барон продолжает:

– Осталось лишь решить дальнейшую судьбу отвоеванных земель.

Делаю удивленное лицо и спрашиваю невинным тоном:

– Разве все не решено? Я, конечно, человек военный, далекий от политики, но, по-моему, дальнейшее ясно. Жители Риги и окрестностей уже присягнули на верность российскому монарху. А некоторые уже записались в Лифляндский драгунский и Рижский пехотный полки.

Последнее тоже было правдой. В свое время мне удалось убедить Петра, что полки надо называть не по фамилиям полковников, как повсюду в Европе, а по городам, где они комплектуются. Пополнение из одной местности сразу обеспечивало некоторую спайку части, а название напоминало солдатам, откуда они родом, и заставляло любить свой полк как часть оставленной ими земли.

Объявление же о создании двух новых полков должно было сразу показать друзьям и врагам, что Россия пришла навечно на балтийские берега. А заодно и пополнить войска теми, кто желает посчитаться со шведами за предыдущие унижения и вдобавок знаком с местными условиями.

Не сказать, что добровольцев было много. При шведах местных помещиков в армию не брали. Речь, понятно, об урожденных немцах, но на приток новопоселенных шведов мы не рассчитывали. Потому пришедшим аборигенам предстояло пройти весь курс подготовки на общих основаниях. Офицерские должности сразу они получить не могли. И вообще, если в науках главное – знание, в искусстве – талант, то в армии – воспитание. А как раз соответствующего воспитания пока у прибалтийских баронов не было.

Ничего. Главное – почин и хорошо поставленная реклама. Скоро вспомнят, в чем заключается долг дворянина. У русского служивого сословия служба всеобщая и пожизненная. Здесь пока добровольная, но тоже обязательно со временем станет всеобщей. Непорядок – у завоеванных больше льгот, чем у завоевателей. В настоящейИмперии равны все.

Ничего. Костяк появился. Потом и мясо нарастет.

– Подумайте сами, барон. Принадлежать всегда лучше к сильной стае. Россия сейчас на подъеме. Сравните с Польшей. Сегодня шляхта думает так, завтра – иначе. Поодиночке они, может, сильны, но судьбу войны решают большие батальоны. Обязательно – хорошо дисциплинированные. Я уже молчу, что Россия – единственная страна, которой подвластен даже воздух.

До покорения пятого океана было очень далеко. И паровая машина, и электродвигатель слишком тяжелы, а изготовить самый примитивный двигатель внутреннего сгорания не позволяют нынешние технологии. Но на непосвященных кабаньер оказывает незабываемое впечатление. Про дирижабль уже не говорю.

– В ближайшее время Рига станет крупнейшим портом на Балтике, – бросает свои пять копеек Флейшман. – Наша торговля с Британией растет. Помимо традиционных товаров мы поставляем англичанам паровые машины и еще некоторые изделия. А что может продавать Польша? Разве что жителей. Скоро Лифляндию будет не узнать. Развитая губерния развитой страны.

Паткуль явно задумывается. Про русские успехи уже начинают говорить повсюду. Нам бы еще одержать крупную военную победу, и тогда многие не будут возражать против своего завоевания.

Пока еще сильны предубеждения против азиатских дикарей. В чужом глазу соломинку мы видим. Европа сама далековата от культуры и просто привыкла взирать на других свысока.

Еще посмотрим, кто кого.

– Но… – все пытается что-то возразить Паткуль.

– Извините, барон, – перебиваю собеседника. – Я краем уха слышал, что здесь будет учреждено губернаторство. Причем вице-губернатором будет кто-то местный. Вы не могли бы порекомендовать кого-нибудь умного, энергичного и пользующегося авторитетом среди жителей? Не торопитесь, подумайте. Пост высокий и ответственный. Не каждый с ним справится.

Намек наверняка понят. Если Паткуль честолюбив – а кто из нас без греха? – обязательно должен проглотить наживку.

– О чем речь? – вырастает рядом Петр.

Он разгорячен вином и танцами.

– О новом губернаторстве. Сколько край может находиться без власти? – невозмутимо говорю я.

Разговоры об этом уже шли. Перейти к делу мешало только ожидание решительного сражения со шведами.

Петр косится в сторону продолжающего танцевать польского короля, а затем решительно произносит:

– Быть посему. Назначаю губернатором… – Он смотрит на меня, однако я опережаю монарха:

– Я думаю, что лучшая кандидатура – это Александр Данилович Меншиков. Государь, мне хватает иных дел. Да и не справлюсь.

Никогда не пробовал себя в роли администратора и не хочу. Тут успеть бы основное. Жаль тратить время на текущие дела, а за положением не гонюсь. Оно у меня без того высокое.

Сверх того, Алексашка в последнее время стал посматривать в мою сторону с завистью. Пусть получит свою порцию почестей и хоть чуть успокоится. Энергии у будущего Светлейшего хоть отбавляй, талантами он не обижен, а тут такое поле деятельности!

– Гут, – по-немецки отвечает Петр.

Меншиков словно чувствует, что речь идет о нем, и направляется к нашей группе.

– Слышь, Алексашка, будешь с сегодняшнего дня губернатором Лифляндии.

Меншиков кланяется и лишь затем выдавливает из себя:

– Спасибо за доверие, государь.

Глаза Алексашки сверкают, как у кота, завидевшего миску вожделенной сметаны. Насчет пирожков не знаю до сих пор, но знатностью рода Меншиков не блистал, а тут в один миг стал одним из главнейших воевод. Теперь-то он точно будет удерживать край руками и зубами.

– Не меня благодари. Это все Кабанов за тебя просит. Говорит – лучшего не найти. – Петр панибратски хлопает меня по плечу.

Меншиков действительно смотрит на меня с благодарностью. Зависти вновь нет следа.

Паткуль с жадностью прислушивается к нашей речи.

– Еще надо вице-губернатора из местных, – напоминаю я.

– Есть кто-нибудь на примете? – Петр в хорошем настроении и явно готов согласиться еще с одной моей кандидатурой.

– Барон Паткуль.

Петр внимательно смотрит на барона. Он наслышан о взглядах и предпочтениях представителя местного дворянства. Но молодой царь схватывает на лету и понимает мою идею.

Помимо привлечения авантюриста на свою сторону в назначении на такую должность есть еще один плюс: лучше уж держать его перед глазами, чем позволить шляться и шептаться за спинами.

Но Паткуль еще не давал присягу на верность и потому подданным считаться не может. Подданного просто назначают, а иностранца приходится спрашивать.

– Пойдешь? – коротко осведомляется Петр.

В ответ слышится поток благодарностей на смеси немецкого и французского, а также заверения в том, что все силы будут приложены для процветания края и выполнения воли Его Величества.

– Указ надо написать, – напоминает Юра.

Без бумаги любое назначение недействительно. Раз уж должностей таковых официально нет.

– Пошли в кабинет, – кивает Петр.

Долго ли настрочить пару строк да скрепить своей подписью?

Мы пробираемся среди гостей.

Король Август продолжает танцевать с Мэри. Он что-то шепчет ей, увлеченно и самозабвенно, и даже не замечает нашего ухода.

Танцуй, король! Ты все равно выборный. Тебе о государстве думать не надо.

Указ объявляется спустя полчаса. Толпа немедленно бросается поздравлять новое начальство. Лишь Август со своими приближенными стоит несколько в стороне и то краснеет, то бледнеет. От волнения он даже позабыл о моей супруге.

Но возражать, тем более публично, нельзя. Приходится принять нейтральный вид да надеяться на то, что после разговора наедине Петр отменит свое решение.

Я тем временем наконец-то оказываюсь рядом с Мэри.

– По-твоему, это порядочно – бросить меня одну с королем?

Кажется, Мэри обиделась.

А я хотел как лучше. Женщины…

– Почему одну? Полный зал гостей. Я не бросал, лишь не хотел мешать вашим танцам.

– Да? И ты не ревнуешь? – Мэри говорит тихо. Воспитание мешает ей устроить мне сцену прямо на людях. Зато потом может отыграться наедине.

– К танцам? – уточняю я.

– Не только. Слышал бы, какие он мне комплименты делал!

– Было бы странно, если бы Август молчал. При виде тебя оживают даже камни. Ты – самая лучшая и в этой зале, и на всей земле…

Но лесть не удается.

– И не только комплименты. Он мне еще и предложения делал.

– Звал в королевы?

– Нет. Всего лишь ехать с ним. – Мэри отворачивается от меня, идет прочь, и приходится догонять ее так, чтобы это не бросалось в глаза.

Еще в пору первого распавшегося брака я научился философски относиться к женским капризам. Радовались бы, что не скандалю в ответ, но их и это бесит.

Даже такую выдержанную и благовоспитанную леди, как Мэри.

– Хочешь, я набью ему морду? – предлагаю примиряюще.

– Командор! Ты же человек с положением. И вдруг такое!

Любой ответ предпочтительнее молчания.

– Но не могу же я вызвать на дуэль короля! Зачем нам его смерть? К тому же убивать человека только за то, что потерял голову при виде самой прелестной женщины в мире, – этак людей скоро не останется. Да и поверь, он уже наказан. Тем, что ты со мной.

Мэри вздыхает и спрашивает уже другим тоном:

– Серж, ты не боишься, что однажды я от тебя уйду?

Как ни странно, боюсь.

– Но разве тебя удержишь, если ты решишь? – отвечаю вопросом на вопрос.

– Не уйду я никуда. Я так долго ждала, когда же мы будем рядом…

Британская леди куда-то пропадает, и передо мною стоит очаровательная женщина. Без меры любимая и родная.

После ее заявления нам не остается ничего другого, как незаметно улизнуть с праздника и направиться в свои покои.

Кажется, ночью кто-то нас искал. Не уверен. Но если и так, то верные Василий и Ахмед наверняка объяснили, что барина нет, не приходил и непонятно, придет ли, а посему не пошли бы уважаемые и не очень посетители ночною порою да подальше в надежде на желаемую встречу?

Утро было отнюдь не мрачным. Немного не выспался, зато своевременный уход избавил меня от затяжного похмелья.

Полетов сегодня не предвиделось. Володя еще вечером заявил, что дизель требует переборки. А раз он сказал…

Только был Ардылов в неважном состоянии, и работа могла затянуться надолго.

Хотя нет. Как ни удивительно, мой бывший раб и нынешний российский дворянин умел трудиться в любом виде. И никогда никаких нареканий по поводу его работы не было.

Раз сегодня разведка не состоится, то, следовательно, именно в этот день Карл объявится в пределах досягаемости. Вопрос лишь: на суше или на море? Шведский король может попытаться десантироваться прямо в виду Риги, а может высадиться где-нибудь в Ревеле и оттуда двинуться пешим порядком.

Ладно. Это под Нарвой в другой истории ему удалось обрушиться на русскую армию как снег на голову. И вместе со снегом. Сейчас сезон не тот. И вчерашний облет ничего не дал. Даже в самом худшем случае идти ему на нас не меньше двух полноценных дневных переходов. Морем быстрее, но морем эскадрой стремительно не подойдешь. Пока будешь маневрировать у берега, мы вполне успеем подготовиться. Сорокин говорил, на последние штрихи ему потребуется пара часов.

Все же я велел Ардылову максимально поторопиться. Володя хмуро буркнул, что постарается. Он остался, а я направился к Петру.

В кабинете царя как раз шла горячая беседа.

– Мы же договаривались, Питер! – пылко вещал Август. – Устье Невы – твое, а Лифляндия с Эстляндией отходят к Польше.

– Где это видано – отдавать завоеванное? – вместо Петра возразил Головин.

– Население присягнуло на верность России, – поддержал его Меншиков.

Тихонько сопел в углу Паткуль.

Для этих двоих уступка земель означала лишение их новых постов. Да и с какой стати уступать?

Страх Августа тоже был понятен. В свое время шляхта выбрала его благодаря обещанию присоединить к Речи Посполитой Прибалтику. Хотя сама рисковать и воевать не собиралась. Теперь трон под королем пошатывало.

– Не боись, – хмыкнул Петр. – В Польше мы тебя поддержим.

Я послушал еще немного, убедился, что все идет должным образом, и потихоньку отправился прочь.

Политика политикой, однако судьбу Риги придется вскоре решать силой оружия. И не только Риги…

5. Флейшман. Первые стычки

Карл вел себя как последний подлец.

Нас ждала куча дел. Пусть производство было отлажено, но все же я испытывал постоянное беспокойство: как же там? Это даже не бардачные девяностые годы двадцатого столетия. Помимо самого процесса постоянно приходилось прилагать массу усилий, чтобы достать нужное сырье, а уж его доставка при отсутствии транспорта каждый раз превращалась в целую эпопею.

А непрерывные попытки усовершенствовать как качество изделий, так и технологический процесс? А первый пароход, который мы намеревались заложить уже в этом году? А геологическая экспедиция, посланная нами на Южный Урал?

Коллективно и запоздало нам удалось вспомнить, что золото водится не только на далекой Аляске и в солнечной Калифорнии, но и в российских пределах. Даже примерно наметить район. И вот теперь приходилось ждать итогов экспедиции. Из-за нынешних расстояний и отсутствия связи посланные молчали. Наш же единственный дирижабль был пока необходим здесь, в Прибалтике.

И Демидовы никак не могли наладить добычу железа в потребных нам количествах. Хватало бы металла, можно было бы попытаться потихоньку начать строить железные дороги. При здешних расстояниях это не дань прогрессу, а насущная необходимость. Но, увы, все это остается лишь в дальней перспективе, как и многое другое.

Пока железо сплавляется на баржах по речке Чусовой, затем перевозится на Каму, оттуда – на Волгу, затем – вверх по течению до Нижнего Новгорода и оттуда по Оке. Крюк порядочный, но гужевым транспортом получается еще дольше.

Дел была масса, на всю оставшуюся жизнь. Неотложных, требующих отдачи всех сил, а вместо этого мы должны были сидеть в Риге в ожидании прихода юного мальчишки, считающего себя наследником Цезаря и Македонского в их бранной славе.

Хоть бы тогда ждать не заставлял! Это уже попахивает откровенным свинством. Сдавался бы сразу, и дело с концом.

А тут еще Август с надуманными претензиями! Подумаешь, обещал избирателям! Словно хоть кто-то когда-то выполнял предвыборные обещания!

Но была и хорошая новость. С Дона прибыли первые три полка казаков во главе с Лукичом. Тем самым, который уже сопровождал Командора в Крыму. В правильном бою казаки вряд ли могли бы выступить против дисциплинированных шведских драгун, зато были мастерами на всякие козни и сулили шведам немало хлопот еще до генеральной баталии.

Кто-то наверху наконец услышал наши дружные молитвы и не менее дружные проклятия. Ардылов после обеда объявил о готовности дизеля, и первый же полет оказался удачным. Настолько, что совершавшие его Женя, Аркаша и Ардылов сообщили результаты по рации, не дожидаясь возвращения.

Шведская эскадра шла с норда. Не эскадра – армада. Судя по донесению, собранная наспех, из того, что случилось под рукой. Куча всевозможных грузовых судов, очевидно, с войсками, разнообразная вооруженная мелочь, но среди них – полдюжины линкоров и десяток фрегатов. Причем один линейный вместе с парой фрегатов шли под британским флагом.

Непроходимый для грядущих броненосных флотов Муху-Вейн, северный пролив Моонзундского архипелага, был вполне судоходным для парусных судов, и теперь они гордо ползли по серой глади Рижского залива.

До них было еще далеко, однако сам факт присутствия больших кораблей говорил, что, скорее всего, армада постарается напасть на Ригу с моря. Высадят вне досягаемости орудий из Динамюнде десант, а линкоры с фрегатами тем временем выступят против прибрежной крепости.

Вот только англичане… Как-то очень оперативно они решились помогать своим союзникам. Это же надо было не только узнать о случившемся, но и принять соответствующие постановления, отправить корабли… Несколько странно, учитывая растущий объем торговли и то, что теперь мы вполне можем отказаться от нее в пользу Франции.

Или попытка запугать?

Планы на все случаи жизни были давно составлены. Бой под стенами Риги нас не устраивал, соответственно, требовалось заставить Карла высадить войска пораньше. Пусть флот будет отдельно, а армия – отдельно. Каждого ожидают свои сюрпризы.

Подготовка началась еще до возвращения дирижабля. В итоге, когда он вернулся, осталось лишь нагрузить его зажигалками да заменить команду.

Кабан в любом случае собрался лететь сам. Во-первых, ему не терпелось оценить силы врага самому. Так сказать, генеральская рекогносцировка. Во-вторых, он все же считался капитан-командором русского воздушного флота, и, следовательно, налет на врага входил в его непосредственные обязанности.

С Серегой отправлялись я и Меншиков. Последний столько тренировался вместе с нами, что в воздухе чувствовал себя не менее вольготно, чем на твердой земле.

Больше никого на перегруженный бомбами дирижабль мы взять не могли. Хотя желающих хватало, и в их числе был сам государь.

Мы шли над самым берегом. Внизу проплывали песчаные пляжи, на которых еще никто и никогда не отдыхал. Дюны, сосновые леса, редкие рыбацкие поселки, а чуть в стороне – еще более редкие помещичьи усадьбы. И по левому борту – водный простор.

Ветер дул прямо в лоб. Дирижабль слегка покачивало. Приходилось много сил отдавать управлению. Командор с Меншиковым стояли на рулях, мне же на этот раз досталась должность механика. Ардылов справлялся с ней получше, только наш единственный мастер на все руки сейчас был нужен на земле. Да и невелика премудрость, пока дизель работает, как часики. Разве что местечко мне выпало пошумнее.

До темноты времени еще хватало, но солнце постепенно скатывалось к горизонту.

Мы шли больше двух часов, когда наконец узрели далекие паруса.

– Посмотрим, кто против нас лапу поднять посмел, – обронил Командор, поворачивая дирижабль.

Как всегда перед боем, Сергей преображался.

Армаду Карл собрал знатную. Шли низко сидящие, наполненные войсками купцы. За закрытыми портами скрывали орудийные жерла линкоры и фрегаты. Тут и там мельтешила всевозможная мелочь, которая могла бы стать незаменимой при штурме. И, конечно же, никакого порядка не было. Разве что британцы шли более-менее приличным строем да один из отрядов шведских кораблей пытался изобразить подобие кильватера. Остальные двигались наобум, заполонив собою огромное пространство. Сюда бы порядочный шторм, наподобие того, который уничтожил испанскую армаду, – и все наши приготовления оказались бы излишними.

Но шторма не было. Даже ветер вопреки обыкновению дул довольно умеренный, и, значит, рассчитывать можно было только на себя. Да на воздушный корабль, кое-как приспособленный под бомбардировщик.

Хорошо, что мы не стали выводить в море нашу крохотную флотилию. Перевес шведов был не подавляющий, а раздавляющий. Все шансы были за то, что нас просто расстреляли бы на дальней дистанции или окружили и взяли на абордаж. При таком соотношении сил любые таланты бесполезны.

Но это при равных условиях. Сейчас все козыри были на нашей стороне.

От обилия целей разбегались глаза. Мы по очереди рассматривали идущий флот в бинокль, выбирая жертву.

Королевский штандарт над одним из шведских линкоров первым заметил Меншиков. В сухопутном бою стрелять по королям не принято. На море выведение из строя флагмана – первая цель любого сражения.

На этот раз полноправной схватки быть не могло. Мы шли на высоте в две сотни метров, и никакие пули были не страшны. Для нас предстоящее было чем-то типа обычного тира. Или полигона для тренировки в бомбометании.

Шведы должны были нас заметить давно, но что они могли сделать? Попробовать пострелять из ружей? Так нынешние пули высоко не летят.

Палубы были полны народа. Не знаю, что испытывали солдаты и моряки при виде летающего чудовища. Я бы на месте Карла отказался от похода и попытался найти более разумный способ действий. Но король был молод и горяч. Да и не представлял, на что мы способны.

Мы уравняли скорости и повисли чуть впереди шведского флагмана. Несмотря на многочисленные тренировки, каждый из нас поневоле волновался.

Бомбы были зажигательными. Наподобие тех, которыми мы немало пожгли кораблей во времена Карибской эпопеи. Хорошая горючая смесь против деревянных корпусов намного эффектнее любой взрывчатки.

– С Богом! – К некоторому моему удивлению, Командор вдруг перекрестился.

Хотя чему тут удивляться? Вокруг нас все люди были верующими. Даже такие, как вольнодумец Брюс или создатель Всепьянейшего собора Петр. Поневоле мы все посещали церковь хотя бы для того, чтобы в нас не видели врагов. Осенить себя животворящим крестом в соответствующем случае стало привычкой. Хотя трудно сказать, насколько каждый из нас верит в Бога. Я, например, до конца не могу. Командор, по-моему, тоже. Но основные обычаи мы соблюдаем.

Первая партия бомб отделилась от дирижабля и начала падение туда, где через некоторое время должен оказаться флагман.

Потерявший часть веса дирижабль рванулся вверх, и пришлось компенсировать этот подъем перекладкой вертикальных рулей с одновременным увеличением оборотов дизеля. Выпускать драгоценный водород нам не хотелось.

Нос накренился, но высота все равно выросла. Дирижабль лег в широкий разворот, а мы постарались проследить путь сброшенных гостинцев.

Я не уверен, но мне показалось, что из шести сброшенных зажигалок в цель попало четыре. Хрупкие корпуса должны были разбиться при столкновении с любым препятствием вплоть до хорошо натянутого каната. На испытаниях так оно и было. Как, впрочем, и здесь, в реальном бою.

Внизу заполыхал костер. Экипаж на линейном корабле доходит до тысячи человек, если учесть абордажную команду и канониров. На моряка приходится меньше двух квадратных метров площади. При такой населенности ни о каком потребном количестве шлюпок не может быть речи. Спасайся кто может да надейся, что с других кораблей помогут.

– Горит! – восторженно завопил Алексашка. – Горит, мать его!

Он не был участником наших старых походов. Это для нас зрелище пылающего вражеского корабля было обыденностью. Хотя с воздуха жечь супостатов не приходилось и нам.

– Работаем, – спокойно произнес Командор. – Видите следующий линкор?

Он решил первым делом проредить крупные боевые корабли. Очевидно, из расчета, что лишенные охранения транспорты к Риге не пойдут и предпочтут выбросить десанты подальше.

Вторая серия бомб легла менее удачно, но и этот корабль запылал. Теперь на море было два костра.

Внизу царила паника. Никто не знал, сколько у нас бомб. Вдруг с лихвой хватит на всю ползущую к Риге посуду?

Капитаны лихорадочно поворачивали в самые разные стороны, словно могли уйти на парусах от кары с небес. Результат не заставил себя ждать. Прежде в одном, затем в другом месте корабли столкнулись, и список жертв стал увеличиваться уже без нашего участия.

Флагман взорвался, что еще больше подняло шведам настроение. Мы не могли знать, уцелел ли король. Вообще-то лиц такого ранга эвакуируют при первых же признаках опасности, но ведь бомба могла попасть ему прямо в голову. Или же бедолага мог загореться не хуже, чем сухое и просмоленное корабельное дерево.

Жестоко? Да. Только на войне нет места жалости к врагам. До тех пор, пока они не выкинули белый флаг и из категории врагов не перешли в категорию пленных. На войне существуют только две категории людей – свои и чужие. И только одной из этих категорий суждено победить.

Ни злости, ни ненависти не было. Азарт был. И не больше. Враг где-то далеко внизу воспринимался отвлеченно. Не как люди, а как игрушечные существа, которых необходимо остановить.

Именно остановить. Уничтожить флот при помощи единственного дирижабля – полнейший абсурд. Но предупредить, что на силу нашлась сила, к тому же снабженная небывалой техникой и более умелая, – надо. Вдруг поймут: идти на Ригу отныне не стоит? Если не поймут, то все равно настрой уже будет не тот. Воля ослабнет, подведет в решающем бою.

Убийство на расстоянии, когда ты практически не видишь людей, сознанием не воспринимается как убийство. Разве – подобием игры, в которые все мы играли в детстве, а потом, в зрелые годы, доигрывали уже на компьютерах.

Впрочем, мне доводилось убивать лицом к лицу не так уж мало, и никогда не приходили ко мне по ночам окровавленные тени убиенных. Меня тоже могли убить не раз и не два, так зачем переживать?

Возросшая высота ли тому виной или ставшее хаотичным движение вражеских кораблей, но несколько следующих бомб пропали впустую. Ну хоть паника явно увеличилась.

В Европе народ темный. Они дирижабль впервые в жизни видят. Понятия не имеют, что это такое. Я молчу про принципы полета, грузоподъемность и иные вещи, уму обычного современного человека попросту недоступные. Уверен – многие не подозревают о том, что это созданный людьми и людьми управляемый аппарат, а не неведомое чудовище. И сколько у нас таких воздушных монстров, никому в точности не известно. Вдруг армада не меньшая, чем толпящаяся под нами?

Потеря большей части груза забросила нас к самому поднебесью. Надо было бы хоть компрессор смастерить и второй баллон. Был бы создаваемый по мере надобности балласт. Или не был бы? Плохо без настоящего толкового инженера.

Горизонты раздвинулись сверх всех мыслимых пределов. Залив был широк, но для шведского флота он оказался тесен.

Одни корабли пытались идти вперед, другие старательно лавировали в сторону берегов, третьи застыли на месте, четвертые умудрились столкнуться при полном отсутствии порядка и хотя бы самого зачаточного управления. Наглядное пособие, до чего паника может довести флот, да еще явно собранный на скорую руку. Ладно, боевые корабли. Тут целиком вина команд и капитанов. А вот многочисленные транспорты не имели и иметь не могли никакого опыта совместного плавания, да еще такой армадой. И теперь сполна расплачивались за упущение.

Мы маячили в небесной синеве грозным напоминанием о Божьей каре, которая обрушится на каждого, идущего с мечом.

Жаль, попасть отсюда можно было разве случайно.

Мы наслаждались зрелищем, а наше время уходило вместе с опускающимся к островам светилом.

Причалить в темноте было дьявольски сложно. Да и отыскать причальную мачту, учитывая, что дирижабль боится огня. Хотелось бы посмотреть представление «на бис», но только занавес скоро должен был прийти в движение.

– Спускаемся, – коротко распорядился Командор.

Запасы водорода в хранилище были невелики. Однако тащить назад бомбы тоже было глупо.

Не хотел бы я оказаться на месте моряков, вдруг увидевших снижающегося в поисках очередной жертвы воздушного хищника!

Хотелось отбомбиться по нашим старым приятелям-британцам. Дабы впредь неповадно было влезать в чужие разборки. Жаль, нельзя. Англия нам войну официально не объявляла, и не стоит дразнить ее раньше времени.

Последняя серия легла удачно. Две из трех зажигалок плюхнулись на один из шведских линкоров, и тот послушно украсился языками пламени.

Мы описали прощальный полукруг и взяли курс на Ригу.

– Хорошо всыпали Карлушке! – Меншиков восторженно смотрел на бедлам за кормой.

Не знаю, уцелел ли юный шведский король. Монархи так просто не погибают. По мне, пусть живет. Лишь бы не лез не ко времени.

Тут столько дел, а всякие шляются, как у себя дома.

Отвлекают…

6. По ту сторону

Флейшман был прав. Короли так просто не умирают. Карл уцелел, хотя и благодаря случайности. Но война – это всеобщая лотерея. Тут уж кому что выпадет.

Случайность приобрела облик английского адмирала с квадратной челюстью. Пит позарез хотел еще раз встретиться со шведским королем, обговорить некоторые детали и потому упорно зазывал Карла на свой флагманский корабль.

Как истинный британец, Пит предпочитал принимать гостей у себя, а не ездить в гости. С точки зрения нормального островитянина, будущий английский лорд намного выше короля другой державы. Независимо – враждебной, нейтральной или союзной. И как бы швед ни звал к себе, после переговоров вышло встретиться у Пита.

Так и получилось, что Карл стоял на квартердеке британского линкора и в бессильной злобе смотрел вслед улетающему русскому воздушному кораблю.

– Почему не предупредили, что московиты способны на такие штучки? – резко бросил король.

Пришлось стерпеть его тон. Ведь можно понять – тут любой рассвирепеет, понеся потери без всякого боя. Лишь из-за того, что противник воюет не по правилам.

– Я сообщал Вашему Величеству о воздушном корабле. Равно как и о воздушных шарах. Московиты хотят освоить не только море, но и небо, – холодно ответил Пит.

– Я помню. Но одно дело – просто парить, а другое – сбрасывать сверху зажигательные снаряды, – еще более резко возразил король. – Об этом с вашей стороны разговора не было.

– При мне они не только не делали ничего подобного, но даже не говорили о такой возможности. Московиты – крайне скрытные существа. И такая же компания Санглиера, которая во многом задает тон. Воздушный корабль изготовили они.

– Да кто они такие! – возмутился король и, не дожидаясь ответа, спросил: – Сколько у них таких кораблей?

– Был один, но поговаривали о строительстве новых.

Компания Кабанова действительно настояла на режиме секретности во всем, что касалось новых изобретений. Да еще порою сама запускала всевозможные слухи, чтобы сбить всех потенциальных шпионов с толку.

На самом деле о массовом строительстве дирижаблей не было речи. Даже второй воздушный корабль до сих пор смолился. Прямой непосредственной нужды в нем не было. Не в том смысле, что не к чему приспособить. В том, что погоды это не сделает. Второй дизель заведомо был последний, и порою во время очередных мозговых штурмов рождались самые фантастические предположения для его использования.

Берегли, берегли, а сейчас жалели.

Карл упорно думал, разглядывая царящий вокруг кавардак.

Два корабля взорвались. Еще на одном пожар каким-то чудом удалось потушить, но ни к каким действиям корабль был не пригоден. Даже для дальнейшего плавания.

Еще как минимум одно судно и шнява затонули при столкновении, и сколько-то едва держались на плаву. Все – без боя, далеко от врага. Сколько солдат погибло, не хотелось даже думать. И моряков. Но солдаты сейчас нужнее.

Зато приходилось думать о другом, и Карл напряженно размышлял над этим «другим».

– Будем высаживаться здесь, – наконец решил король.

– Где – здесь? – Вопрос вертелся на языке у всех окруживших короля генералов, но задан был тем же Питом.

– Здесь – это здесь, – отрубил Карл. – Где находимся. Дальше армия двинется по суше.

Генералы согласно кивнули. На земле эти потомки викингов после сегодняшнего налета чувствовали себя намного увереннее.

– Но по суше долго и тяжело, – начал британец.

– Зато не пожгут и не перетопят. Из-за кого я так задержался с походом? – напомнил Карл.

– А флот?

– Флот пойдет к Риге самостоятельно. Задача – захватить Динамюнде, а затем содействовать захвату города.

Только тут король сообразил, что находится на союзном корабле. Пришлось перебираться на первый же попавшийся уцелевший шведский линкор и уже оттуда посылать приказы.

Никаких сигналов еще не существовало. Важные распоряжения стали развозить на шлюпках и оказавшихся под рукой мелких судах. Флот был рассеян настолько, что передача распоряжений заняла кучу времени, да и то оставалось неясным, все ли получили необходимые приказы.

Время было летним, темнело поздно, однако управиться до ночи не успели. Высаживаться в темноте – негоже. Собранные кое-как корабли поставили на якорь неподалеку от берега, и с первыми лучами солнца многочисленные шлюпки тяжело двинули к песчаным пляжам Лифляндии.

Усилившийся ветер поднял волну. Потому высадка проходила тяжело и медленно. Особенно когда дело коснулось перевозки лошадей и артиллерии.

Корабли мотало на якорях, шлюпки бились о борта и, отвалив, то появлялись на гребнях, то проваливались в провалы между волн. Солдаты высаживались промокшие, а шлюпки с большим трудом преодолевали прибой, отправляясь за новыми партиями. Будь ветер хоть чуть сильнее, и десантирование стало бы вообще невозможным.

Солдаты радовались твердому берегу, как редко радовались чему-либо в жизни. Каждый из них без колебаний готов был встретить грудью любого неприятеля. Но летающее чудовище наводило на всех ужас. Сиди в трюме и жди, кого оно изберет своей жертвой. Скорей бы сойтись с коварным противником в честном бою да показать ему, что значит шведская доблесть!

Утро подтвердило правоту молодого короля. Часа через три после восхода солнца на юге послышался гул, и спустя какое-то время на горизонте показалось крохотное пятнышко.

Пятнышко стало расти, приблизилось, превратилось в знакомый воздушный корабль.

Не по себе стало даже самым бесстрашным. Тем, кому неоднократно приходилось в плотном строю стоять под выстрелами неприятеля. Там хоть была уверенность, что пройдет время и уцелевшие сойдутся с неприятелем, поднимут его на штыки, опрокинут, погонят прочь жалкие остатки. Здесь господствовало чувство приговоренных к смертной казни.

Дирижаблю тоже приходилось несладко. Большая парусность делала его весьма подверженным воздействию ветра. Маломощный движок с трудом удерживал аппарат на курсе.

Но внизу этого не понимали. Век других скоростей – и то, что воздушное чудовище двигалось медленно, воспринималось внизу само собой разумеющимся. Напротив, тяжелый и трудный для экипажа полет с земли казался грозным и неотвратимым.

Напрасно король ругался последними словами. Руганью нельзя было ни остановить вражеский дирижабль, ни предотвратить панику на собственных кораблях.

На берегу все было бардачно, но хоть относительно спокойно. Солдаты разбирались по ротам и полкам, выгружали вытащенные на берег шлюпки, кое-где разводились костры, чтобы хоть как-то обсушиться, по командам выдвигались разведывательные партии и охранение. На море ничего такого не было.

Кое-кто из капитанов пытался поставить паруса, рубил якорные канаты, чтобы попытаться уйти от опасности, хотя вчерашний вечер показал, что это невозможно.

Другие, наоборот, всеми силами старались ускорить высадку, облегчить суда в надежде, что пустые скорлупки не заинтересуют воздушное чудовище.

На этот раз дирижабль долго не бомбил. Он лишь совершал облет, наблюдая за происходящим внизу. Но и этого хватило.

Одна из спускаемых пушек рухнула в воду. Другая была расположена на баркасе настолько неудачно, что тот опрокинулся. Грузовой галиот, обрубив канат, не справился с управлением и выбросился на берег.

Но ему хоть повезло. Еще одно грузовое судно зацепилось за подвернувшийся некстати риф и затонуло в виду остальной армады. И хоть глубина была невелика, даже мачты остались торчать над водой, большинству находившихся на нем хватило и этого.

Карлу оставалось клясть в бессильной ярости коварство противника да мечтать о карах, которые настигнут экипаж воздушного корабля, если ему суждено будет попасть в плен.

Дирижабль попробовал все же отбомбиться. Но ветер неожиданно выступил союзником. Рыскание воздушного корабля на курсе мешало прицелиться. Даже бомбы не желали падать отвесно вниз и отклонялись в полете. Из шести сброшенных снарядов только один достиг цели. Прочие упали поблизости от бортов, бессильные нанести какой-либо вред.

Полет над местом высадки продолжался довольно долго. Потом дирижабль развернулся и улетел в сторону Риги. К немалому облегчению как моряков, так и солдат.

До вечера никто не тревожил шведов, если не считать непогоды. Но любой ветер и шторм казались мелочью по сравнению с воздушным налетом.

Ближе к вечеру зарядил дождь. Но пехота находилась уже на берегу, кавалерия и полевая артиллерия – тоже. Опустевшие суда, не занятые перевозкой осадной артиллерии и необходимого для взятия Динамюнде десанта, были отпущены. Боевые корабли снимались с якорей, начинали движение в сторону вожделенной Риги, и туда же по знакомым служившим в здешних местах дорогам двигались непобедимые шведские полки.

Что бы ни замышлял враг, атаки воздушного корабля добились противоположной цели. Все в армии, от солдата до едущего верхом короля, мечтали только об одном – посчитаться с московитами за перенесенный по их вине страх.

Пусть никто не признавался в этом, но испытали бывалые вояки многое и теперь горели желанием отомстить за испытанное унижение.

Есть вещи, которые прощать нельзя.

Весь следующий день дождь лил почти без перерыва. Прибалтийское лето больше напоминает осень в иных краях. Отяжелели от впитавшейся воды плащи. Заблестела шерсть на лошадях. Дороги, и без того не слишком хорошие, превратились в сплошную грязь. Пехота с трудом выдирала из этой грязи неподъемные сапоги. А уж пушки вообще приходилось поминутно толкать, вытаскивать из каждой колдобины.

Несколько легче было кавалерии. Драгуны хотя бы не шли сами. А что до уставших лошадей, то кто и когда их спрашивал?

Дождь сослужил шведам хорошую службу. Пусть они проклинали льющуюся с небес воду, раскисшие дороги, собственную усталость, зато над ними ни разу не прошелся московитский дирижабль.

Ладно – над ними! Флот тоже двигался в этот день беспрепятственно. Напрасно моряки с тревогой вглядывались в низкие тучи, прислушивались, не донесется ли сквозь завывания ветра и шум дождя знакомый басовитый гул воздушного чудовища. Кабанов решил не рисковать имеющимся козырем. По всем расчетам выходило, что время в запасе еще было. Да и плох тот полководец, который не рассчитывает ни на что, кроме чуда. А дирижабль тем чудом и был. Высадка шведов прямо под Ригой не состоится, армия и флот разъединились, и пришла пора испытать вновь созданную армию в открытом сражении с умелым противником.

За Динамюнде Командор был более-менее спокоен. Сорокин знал свое дело и подготовил шведским морякам кое-какие сюрпризы.

Карл честно разделял со своими солдатами все тяжести нелегкого похода. Рожденный не столько королем, сколько воином, он не делал себе льгот и поблажек. Да и не желал их. Великие полководцы стойко переносили лишения, значит, надо следовать их примеру. Это было сущностью натуры молодого государя, и любой из солдат мог лицезреть своего предводителя, время от времени объезжающего растянувшиеся полки.

На ночлеге Карл уступил своим генералам оказавшееся поблизости поместье. Крестьянскую халупу он тоже занимать не стал. Расположился по-походному. Пусть не на промокшей земле, подобно простым солдатам, в поставленном для него шатре, но все-таки…

Утро выдалось солнечным. Дороги еще не просохли, однако идти сразу стало веселее. Скоро выяснились минусы хорошей погоды. Знакомый гул возвестил о прибытии вражеского дирижабля, и многие сотни губ поневоле прошептали разнообразные ругательства.

Московиты прошли над колоннами, наблюдая за противником с высоты. Нападать они не пытались, но все равно было неприятно, что все движения известны противнику.

Впрочем, сейчас Карл делал ставку не на неожиданность, а на силу удара. Пусть попробуют остановить шведских солдат в их всесокрушающем гневе! Даже лучше, если сумеют заранее вывести свои войска в жалкой попытке преградить армии путь на Ригу.

И пусть лучше летают здесь, чем бомбят идущий заливом флот.

Карл не имел с ним связи и не мог знать, что флоту еще достанется, но чуть позже. Не слишком сильно, но еще один фрегат взлетит на воздух в пороховом дыму и пламени да сгорит перевозящее часть осадной артиллерии судно.

Могло быть хуже, если бы Командор не уделял столько времени разведке. Во всяком случае, над армией воздушный корабль появлялся еще раз. Поближе к вечеру, чтобы точно знать место грядущего ночлега противника.

В сущности, какое-то время в запасе еще было. Или не было. В зависимости от того, где принимать бой.

7. Командор. Последние приготовления

…Я здорово волновался в предчувствии своего первого боя. Именно волновался, а не боялся. Хотя страх тоже присутствовал в той мешанине чувств. Но не страх быть убитым или раненым. По молодости я не верил в возможную смерть. Страх повести себя недостойно, не справиться, растеряться. Я был молод тогда, неопытен, ведь не считать же опытом учебу и учения. Пусть тяжело в учении, но и в первом бою нелегко. Просто потому, что еще сам не познал на собственной шкуре, что это такое – бой. Своего рода жестокий экзамен на знание выбранной профессии. А кто же не волновался перед первым экзаменом?

Никогда не вспоминал тех ощущений, а теперь вдруг вспомнилось. Наверно, ситуация в чем-то похожа.

Тогда тоже было долгое ожидание. Без малого две недели я находился в войсках и в то же время ни разу не побывал на боевых. Лишь видел возвращение других подразделений. Чаще – удачное, но было и с двухсотым грузом.

Нет, один раз, не то на пятый, не то на шестой день, подняли по тревоге, и рота на броне устремилась к месту диверсии.

Я трясся вместе со всеми, переживая про себя грядущее столкновение, прикидывая различные варианты, но действительность оказалась намного прозаичнее.

Никакой диверсии не было. Может, в штабе напутали, а может, сам штаб ввели в заблуждение. Нам не объясняли. Да и не такая структура армия, чтобы ждать объяснений. В общем, переживал, а выяснилось – зря.

Боевое крещение состоялось для меня чуть позднее. Мы вышли на операцию, и я опять волновался. Недолго. Пешая ходьба по горам не располагает к душевным терзаниям. Помимо собственного груза мы несли ленты к АГСу и пулемету, мины для минометчиков, «мухи»… При такой нагрузке посторонние чувства куда-то уходят на втором километре. У особо крепких – на третьем.

Идешь да идешь. Работа такая.

А потом началась стрельба. В горах порою сразу не сообразишь, откуда она ведется. Я инстинктивно пополз прочь, стремясь укрыться, и уж потом…

Испугался ли я? Не знаю. Вроде бы нет. Вот что растерялся малость – это было. Молодой же был, неопытный…

Самое смешное, что полз я к противнику. А ребята решили, что отчаянно храбрый. На войне бывает и так.

К чему я это вспомнил? Наверно, к тому, что вновь оказался в той же ситуации. Уже не очень молодой, прошедший все огни и воды, но впервые выступающий если не в роли главнокомандующего, то где-то на уровне начальника штаба.

Мне доводилось командовать флотилиями, вот только на суше все операции, по существу, являлись партизанскими набегами. А так, армия против армии, не доводилось.

По нынешним временам силы с обеих сторон были немалыми. Это позднее появятся линии фронта, всевозможные оборонительные и наступательные операции. Сейчас судьба войны зачастую решается в одном большом сражении. Вернее, предопределяется.

Формально армией командовал Головин. На самом деле – Петр. Первый отнюдь не был злосчастным герцогом де Круа. Сдаваться в плен или предавать боярин не станет. Но, выдающийся государственный деятель, дипломат, один из старших сподвижников Петра, военным в исконном значении слова не был. Исполнитель – да, а вот вершитель – увы.

Русский самодержец, несомненно, обладал всеми талантами стратега. Петр видел войну целиком. Постоянно помнил ее задачи, подчинял им прочие дела. Помнил о снабжении, о возможных передвижениях противника, о подготовке резервов и о многом другом, без чего не выиграть войну. И лишь как тактик он уступал шведскому монарху. В моей истории – так точно. Противника нельзя недооценивать. Карла не зря станет восхвалять вся Европа. Если мы не сумеем сразу дать ему от ворот поворот.

Выходило, что полностью надеяться мне не на кого. Так, чтобы самому решать лишь полученные задачи, а общее руководство чтобы принадлежало другому.

Номинально – да, принадлежит. На деле я чувствовал себя ответственным за все, что произойдет при столкновении армий. Молодые курсанты мечтают стать генералами. Они еще не ведают, какая это тяжелая ноша. В твоих руках – судьбы тысяч людей. Пожалуй, даже больше, чем соберется их на поле сражения. Ведь от исходазависит жизнь тех, кто пойдет в армию в случае неудачи. Возможно – мирных жителей. И уж наверняка – родных и близких всех, кому суждено пасть.

Вот я и волновался. В те минуты, когда оставалось свободное время. Главным образом – по ночам.

Узнав, что помимо шведской эскадры на нас идут англичане, Петр в первый момент откровенно растерялся и едва не впал в панику. Островная нация для него была образцом для подражания. Хорошо хоть, не во внутренней политике, а лишь в технике. И главным образом до нашего появления. Но отношение к ним как к первым учителям самодержец сохранил. И некоторый страх перед ними – тоже.

Все ему казалось, будто британцы – некие могучие и непобедимые существа. Но моя-то компания их бивала не раз…

Пришлось напомнить царю о нашем прошлом. И о том, что в политике друзей не бывает.

Но официально никакой войны Англия нам пока не объявляла. И это давало некоторый простор для маневра. Петр это тоже осознал и несколько успокоился.

Я уже заметил за ним такую склонность – при возникновении чрезвычайных обстоятельств легко впадать в панику, напрочь теряя способность здраво мыслить. Но если его вовремя поддержать, подсказать выход, то через некоторое время перед всеми вновь выступал неограниченный властелин довольно большого участка суши. Да и воли Петру было не занимать. Главное – переждать первые мгновения.

Наследство детских лет, блин!

Гораздо больше меня беспокоила Мэри. Как она отнесется к тому, что противником оказалась ее родина? Британский патриотизм – не пустые слова. В чем отдаю моим былым противникам должное – почти все они чувствуют ответственность перед своим государством. Мэри доставила нам столько хлопот…

Оказаться с ней еще раз в разных лагерях я не хотел. Принять ее сторону – не мог. Не люблю я Англию. Раз уж именно эта страна на протяжении всей истории вредила моей Родине.

Но – обошлось. По крайней мере пока. Мэри даже выразила удивление свершившемуся и предложила выступить в качестве посредницы. Но это уже явно было излишним.

Зато в борьбе со шведами предложил свою помощь Август. В обмен на захваченные нами земли. Словно вся моя отчаянная авантюра предпринималась во имя того, чтобы одному красавцу королю усидеть на колеблющемся троне, а полякам – хапануть территории в добавление к уже имеющимся. Пусть на последних царит форменный бардак, но почему бы не распространить его на большую часть Европы, а в перспективе – на весь мир? Гонору у панства было хоть отбавляй. Лишь бы самим при том ничего не делать.

Сейчас Август предлагал не польские войска. Их попросту не было. Только шляхетское ополчение, которое можно будет собирать лишь с разрешения сейма в зависимости от исхода сражения.

Нет, польский король был еще курфюрстом саксонским и предлагал нам в помощь саксонскую армию. Полностью европейскую армию, организованную, вроде бы даже боеспособную.

Называется, хотел удружить. Никаких громких побед за саксонцами я не припомню. Если бы и припоминал, подойти они не успеют. Если бы и успели, шиш им с маслом, а не Рига. Вывод?

Петр был такого же мнения. После успеха воздушных налетов самодержец был настроен весьма оптимистично. Я даже несколько заколебался. Характер позднего Петра закалился в долгой и упорной борьбе, где победы чередовались с поражениями. А что случится, если успехи будут сыпаться непрерывно? Не вообразит ли он себя баловнем Фортуны, чтобы при первой же неудаче впасть в отчаяние?

Вряд ли. «Невзятие» Азова во время первого похода тому пример. Основа характера сформирована давно. Да и за всеми своими забавами Петр не забывает об Отечестве, ему врученном.

Некоторое время я думал: не применить ли охотничью команду по прямому назначению? Устранение высшего командования противника в мои годы превратилось в одну из целей войсковых операций всех стран. Но это – в мои. Сейчас все кому не лень обвинят нас в сознательном убийстве. Может, не слишком большая беда. Поговорят и перестанут. Да и смерть всегда можно списать за счет непредвиденных случайностей. Вот пуля пролетела – и ага. Она же дура. Не разбирает, король перед ней или солдат-простолюдин. Свинцу наши иерархии до лампочки.

Остановило меня совсем другое. Если уж не только после Полтавской виктории, но и после смерти Карла шведы продолжали сопротивляться в том времени, почему они должны сдаться в этом? Свято место пусто не бывает. Найдут другого претендента на трон. Зато смогут говорить в случае любого жестокого поражения, что виновата в том лишь гибель короля и по совместительству – военачальника. Иначе бы наломали из нас дров.

Нет. На первый раз нам нужна лишь чистая победа. Чтоб никаких сомнений. А что до технического превосходства, так, милые, кто вам мешал развивать промышленность и воинскую науку, вместо того чтобы по старинке переть напролом?

Великими полководцы становятся не только в силу таланта и удачи, но и благодаря введенным ими приемам. Дальнобойные штуцера, многозарядное оружие, ракеты, усовершенствованная артиллерия – это ведь тоже прием. Ничем не коварнее, чем аркебузы конкистадоров и их лошади против индейцев, не ведавших ни пороха, ни скакунов.

Собственно, обеспечение превосходства в вооружении и силах – одна из аксиом военной науки.

Да и так ли велико нынешнее превосходство?

Сверх того, не хотелось вводить террор в ранг государственной практики. Убрать Карла нетрудно, а если подобное возьмут на вооружение остальные государства? Пока убийства нежелательных монархов – редкие исключения. Но содействовать череде бесконечных покушений на правителей самых разных стран…

Нет уж. Хватит девятнадцатого века с его непрерывным террором. И тем более – двадцатого и двадцать первого. Пусть война остается войной. В ней и так хватает уголовщины, возведенной в правила. Не считая той, которая включена в разряд «преступлений воинских».

В эти последние дни я занимался и другими вопросами. В свое время не успел убедить Петра, приходилось наверстывать это сейчас.

Армия – организация иррациональная, некоммерческая. Тут главное – воинский дух, понятия долга и чести. В Европе с ее вечными вывихами удалось даже службу сделать статьей дохода. Пусть получают наемники немного и часть зарплаты выдается им палками капрала, но все-таки главных стимулов два – получить денежку и избежать наказаний.

К счастью, хоть тут Петр не стал перенимать не лучшие образцы. Армия в своей основе сразу стала национальной. Плоть от плоти народа. Пусть пока лишенная вековых традиций, но они появятся сами.

Однако армия – не только солдаты. Главное – создать офицерский корпус, сделать военную службу не просто обязательной для дворян, а в первую очередь престижной. Для укрепления же воинского честолюбия учредить награду.

Один орден Петр уже учредил. Святого Андрея Первозванного, чьим кавалером я неожиданно стал. Однако орден по своей сути предназначался для высших чинов армии и гражданской службы. Подвиги же совершаются всеми, независимо от занимаемой должности.

Военный орден учредит Екатерина. Правда, не будет ее в этой реальности. Но разве может быть русская армия без Святого Георгия? Орден, вручаемый за небывалый подвиг любому офицеру, дабы видел каждый: перед ними – подлинный герой. Лучший из лучших.

Мы долго вспоминали с Сорокиным все, что знали об ордене, и в итоге перед самым появлением эскадры составили проект. Ничего принципиально нового в нем не было. Четыре степени. Четвертая – для награждения офицеров. Третья – генералов. Вторая – за исключительные заслуги. И еще выше первая. Плюс – Знак отличия военного ордена для солдат.

Кавалерам даже в отставке разрешить носить мундир. Обязательно – полную пенсию. Еще кое-какие льготы. А главное – честь. Это для партийных советских работников награды были чем-то вроде подарков к юбилею. Для военных орден – прежде всего символ доблести. Совсем другой коленкор.

Женя Кротких, в добавление к своим музыкальным талантам весьма недурно рисовавший, изобразил внешний вид орденов и черно-оранжевые ленты. Мы с Костей написали статут.

Я побаивался, что Петр отмахнется от нашего прожекта как несвоевременного. А то и просто не заинтересуется им.

Вопреки опасениям, все прошло на удивление гладко. Петр уточнил некоторые пункты, подумал и размашисто написал: «Быть по сему. Петр». Сидящий тут же Меншиков сглотнул слюну и посмотрел на свой камзол. Он, видно, уже прикидывал, что надо сделать, дабы в самом ближайшем будущем стать кавалером ордена.

Да что осуждать! Признаюсь, я довольно спокойно воспринял мое награждение Андреем, зато вдруг очень захотел иметь заветный эмалевый крестик. Но разве подобное желание плохо? Даже если служить не за звания и не за ордена?

Вечером я имел серьезный разговор с Мэри. Она нам очень помогла в захвате Риги, однако одно дело – неожиданное нападение, а другое – полевое сражение. Ядра и пули рвут женские тела так же жестоко и тупо, как мужские. Я боялся, что моя леди и тут решит следовать за мной.

К счастью, напрасно. Еще в полной мере сохранялось разделение между мужскими обязанностями и женскими. А что может быть более мужским делом, чем война?

Мэри была изначально воспитана не лезть в дела мужчин. Хотя порою и лезла, но тут воспитание все же сказалось и женщина неожиданно легко согласилась остаться в Риге. Даже не попросила беречь себя. Это тоже эпоха. Мужчина не должен бояться. Если уж суждено умереть, то умирать надо без страха, не оглядываясь на семью и незавершенные дела.

Умирать я не собирался. Как и праздновать труса. Но чем черт не шутит! От судьбы не уйдешь.

Еще один камень с плеч долой! Я был очень благодарен Мэри за понимание. Только не знал, чем ее отблагодарить за все, для меня сделанное. Я ведь даже не мог уделять ей много времени, по горло и выше заваленный самыми различными делами.

К полудню следующего дня нас ждала хорошая новость. Высокий пышноусый офицер объявил, что явился в наше распоряжение с двумя слободскими казачьими полками. Изюмским и Ахтырским. Пусть это еще не были привычные названия гусар, но ведь грядущая слава на чем-то основывалась!

Я не очень доверял имеющейся у нас кавалерии. Помещичья конница была типичным ополчением с низким уровнем дисциплины, разнообразно вооруженная, малопригодная к регулярному бою. Новые драгунские полки, по-моему, были еще сыроваты. Конная служба требует немалой подготовки, да в придачу ко всему – соответствующих начальников, умеющих мгновенно реагировать на быстро меняющуюся обстановку боя. Подготовка пока хромала. Во всяком случае, я не заметил безупречных рядов на маневрах и отличного владения оружием. С начальниками вообще была беда. Иностранцы попадались неумелые. Свои тоже мало на что годились. Все придет с опытом, только потом может быть поздно.

Будь моя воля, я бы начал войну года на два-три позже, более тщательно подготовившись к каждой мелочи. Тогда можно было бы открыть сражение собственной атакой. Пока же армия для сложных маневров приспособлена мало. Одни полки великолепны, другие – неплохи, а третьи могут сражаться лишь на отведенных им рубежах.

Да… Получить пару лет отсрочки было бы очень кстати. Но ситуация не оставила нам выбора. Конфликт назрел сам собой, вне зависимости от желаний. Я лишь смог перенести его на несколько месяцев раньше, чтобы не воевать поздней осенью. Ладно. Устроим шведам досрочную Полтаву под Ригой.

Шведская эскадра болталась уже неподалеку от Динамюнде. В дела Сорокина я не вмешивался. Самое плохое на войне – это обилие начальства. Костя справится сам.

А я?

Вечером Петр вызвал Шереметева и приказал идти с кавалерией навстречу шведам. Задержать, насколько возможно, а если получится, то и потрепать. Поход намечался на утро, и два слободских полка имели минимум времени на отдых.

Шереметев на роль кавалерийского начальника вообще не подходил. Основательный, но без огонька и готовности к риску, он неплохо бы командовал пехотой в обороне.

И все равно больше назначить было некого. Но я уговорил Петра дать в помощь боярину Алексашку. Меншиков – человек способный, к тому же горящий желанием быть лучше всех. Готовый в любой момент поставить на карту все. Еще бы опыта побольше, тогда всю конницу можно было бы отдать ему.

И еще с ними шел Лукич. Казак, пусть выбранный походным атаманом, командовать остальными частями войска не мог, к тому же – не рвался, зато умел действовать со своими полками. Этот не будет рассуждать о невозможном. Как и не будет атаковать сломя голову. Зато ночью Карл получит несколько приятных часов.

Ничего. В его возрасте много спать вредно. Пусть получит легкое предупреждение о поджидающей его судьбе.

Но все равно волнуюсь. Пусть у нас солидный перевес в силах, минимум полуторный, а если учесть скорострельность и убойную силу нашего огня – то как бы не десятикратный.

Здорово обнадежил Петрович. Он поднапряг память и сумел изготовить так называемую мазь Вишневского. В принципе в первоначальном рецепте – мед в сочетании с чем-то там еще. В былой реальности на полях Второй мировой эта мазь спасла десятки тысяч жизней, залечивая разнообразные раны. Теперь бывший корабельный эскулап со всеми выпускниками своей школы, ставшими военными фельдшерами, находился при армии в готовности лечить тех, кому не слишком повезет. Убитых не воскресить, однако раненых спасти будет можно. Хотя бы часть.

– Может, использовать мины? – в десятый раз предлагал Сорокин во время последней встречи перед боями.

Мы давно наготовили морские мины для защиты устья Даугавы, однако использовать сухопутные образцы я отказался наотрез. Косте хорошо. Он не воевал в горах, а у меня неожиданно встала перед глазами, казалось бы, давно забытая картина.

…Операция была большой. По меркам той войны. Все ведь на свете относительно. Шесть батальонов из четырех разных полков, которые командование сумело собрать, было невиданной силой в сравнении с нашими раскиданными на огромных пространствах гарнизонами.

Но и территория проведения была немалой. Настолько, что большинству участников увидеться было не суждено. Кого-то десантировали на горные площадки вертолеты, но большинство, подобно нам, выдвигались на исходные позиции на броне.

Наш батальон вместе с приданной танковой ротой пылил к близким горам. Мирных земель в здешних краях не было нигде. Сколько раз случалось возвращаться после операции и нарываться по дороге на засады! Потому шли мы, как всегда, по-боевому.

Тут тоже превалировала местная специфика. Было странно видеть сидящие снаружи танковые экипажи. Одни механики-водители обреченно занимали положенные места. Но так в случае подрыва хоть у троих из четверки был внушительный шанс уцелеть.

Мины. Они были везде. На дорогах и обочинах, на горных тропах, везде, где только могли лежать наши пути.

«Бээмпэшки» были облеплены людьми. Никто не хотел находиться внутри. Пуля – она дура. Может, мимо просвистит. Тут ведь судьба. Да и сидеть – не бежать. На большинстве солдат были бронежилеты и каски. Безопасность они гарантировать не могли, но порою помогали. Бронежилет – больше, каска – меньше. Не каждая пуля бьет по прямой и в полную силу. Многие долетают на излете. Какая-то скользнет рикошетом. Кому как повезет. Некоторые вообще предпочитали просто подкладывать штатное средство защиты под зад. Вся дополнительная защита при подрыве.

Перед спешиванием все это спасительное железо почти все оставляли в машинах. Каждый нес с собой оружие, боеприпасы, пайки, воду, спальник, да еще дополнительно – ленты к автоматическому гранатомету (между прочим, четырнадцать с половиной килограммов) или к пулемету. Ну и парочку мин к миномету. Этакий человеко-верблюд. Тащить на себе еще и бронежилет было уже свыше человеческих сил. Без того спасала только молодость…

Лица, одежда, оружие – все было в вездесущей пыли. Трудно было дышать. Даже во рту, кроме пыли, не было ничего. Ни слюны, ни слов.

Тишина. Так называлось время, когда не стреляли. Рев моторов казался такой мелочью… На этот раз никто не нарушил покоя, не попытался достать кого-нибудь пулей или несущейся к броне гранатой. Пока везло.

Дорога разошлась у подножия гор. Собственно, тут они были не настолько велики. Но – не равнина.

Роты стали расходиться каждая в свою сторону.

Если верить карте, нашей надо было проскочить еще километра полтора, а дальше – спешивание и, скорее всего, бой.

Что такое полтора километра? Проедешь и не заметишь. А тут метры отсчитывают порою жизнь.

Моя машина шла второй после «бээмпэшки» ротного. Бойцы напряженно вглядывались по сторонам. Никто не знает, откуда и когда начнется.

Рвануло сзади. Я повернулся мгновенно. Настолько, что увидел несущиеся из-под левой гусеницы вверх дым и пыль и тела сброшенных бойцов в коротком полете.

Колонна резко встала. Бойцы привычно спрыгнули на землю. Наводчики скользнули в башни, и пушки стронулись с места в поисках цели.

Обычная тактика: мины – а в стороне засада со стрелками. Но выстрелов не было. Я мельком отметил сноровку солдат и рванул к подраненной машине.

Сброшенные взрывом бойцы поднимались на ноги. Кто-то рывком, кто-то осторожно, пытаясь проверить: цел или ранен? Двое удержавшихся на броне торопливо спрыгнули вниз, заозирались, все еще не веря в спасение.

– Целы?

Кто-то кашлял от набившейся в легкие пыли и дыма, кто-то потирал ушибленное колено. Я готов был ощупать ребят в попытках убедиться, что все в порядке, скользил взглядом по лицам и телам и еще не забывал непрерывно оглядываться – нет ли засады?

– Шамиль! – вспомнил кто-то.

В сдвинутом по-походному люке никого не было. Я торопливо вскочил на броню и заглянул внутрь.

Сквозь нерассеявшийся дым был виден лишь затылок шлемофона да плечи. Голова водителя свесилась, а значит…

Кто-то из бойцов оказался рядом. Я так и не успел увидеть кто. Не до того было. Руки сами подхватили мехвода под мышки, напряглись, помня, каким тяжелым бывает обмякшее тело.

Оно пошло вверх неожиданно легко, словно вопреки всему вдруг стало легче.

Без «словно». Нижней части туловища просто не оказалось. Мина легко пробила слабое днище БМП. Если бы взрыв произошел под правой гусеницей!.. Но рвануло под левой, и механику откуда-то из-под Казани оторвало ноги.

Нет ничего хуже левого подрыва.

Потом я видел людей, наступивших на «итальянки», как звали мины итальянского производства. Их мощности хватало лишь на то, чтобы оторвать ногу. Человек оставался калекой в двадцать лет.

Видел зацепивших растяжки и разорванных на части или изрешеченных осколками в зависимости от величины заряда.

Видел, как разлетелась на части наткнувшаяся на фугас боевая машина десанта, слишком легкая для рассчитанного на танк «подарка». Видел и поврежденные танки. Видел, как катил без отлетевшего колеса удачливый БТР. Им при подрыве иногда везло.

Наконец, сам был слегка контужен при правом подрыве своей БМП. Но в тот раз все остались живы.

– Шамиль!

Кто-то вытащил кусок брезента, и водителя положили на него. Из обрубка тела обильно текла кровь.

– Вот суки! – выругался кто-то.

Попадись сейчас противник – и его могли бы голыми руками разорвать на куски.

Но молчали горы.

Уже потом мне сказали, что «бээмпэшка» ехала буквально след в след за моей. Кратный взрыватель, срабатывающий лишь после определенного числа проходов.

Механик-водитель на БМП сидит слева. Потому так страшен левый подрыв…

Никаких мин на суше! Лучше уж пусть противников будет трое на одного, но только не таящаяся под землей смерть! Такие изобретения внедряются в дело слишком быстро, и как бы нам самим не наткнуться на повторение собственных сюрпризов…

Я готов устроить врагу любые пакости, но только не это.

Другое дело – на воде…

8. Накануне

– И что вы думаете по этому поводу?

В вопросе звучала скрытая укоризна. Как же так! Быть в Москве – и не заметить никаких приготовлений к войне.

– Я предупреждал: московиты умеют быть очень скрытными. Как и о том, что царь Петр хочет вернуть утраченные когда-то земли в Прибалтике, – напомнил лорд Эдуард.

– Но Рига к числу русских земель не относилась, – напомнил первый лорд Адмиралтейства.

– Как и к числу шведских, – парировал его собеседник. – Бывшие владения Ливонского ордена, по его исчезновении оставшиеся без хозяина и захваченные шведами.

– Все равно… – Лорд задумчиво повертел в руках бокал. – Никто вас не укоряет. Юный шведский оболтус все равно бы не внял нашим предостережениям. Вопрос в другом – что нам предпринять в связи с изменением ситуации? Вы лучше знаете царя и его страну, поэтому ваше мнение весьма ценно.

Эдуард кивнул, мол, знаю, однако мнение высказывать не спешил.

– Как посол в России вы имеете право знать. Существует два взгляда на происшедшее, – медленно проговорил лорд. – Первый – помочь Швеции, как не столь давно помогли ей с Данией. Война за Испанское наследство может разразиться в ближайшее время, и помощь шведской армии будет отнюдь не лишней. Мы поможем Карлу, он поможет нам.

– А вторая точка зрения? – уточнил Эдуард.

– Вторая – предоставить событиям течь своим чередом. Мы заинтересованы в торговле с Московией. В случае войны наши отношения на некоторое время охладеют, а это означает большие убытки для многих лиц. Кроме того, Карл неуправляем. Мы не можем поручиться, что он начнет помогать нам, а не бросится в глубь Московии, чтобы навсегда покончить с этим государством. Поэтому многие полагают за лучшее выждать. Справятся шведы сами – хорошо. Не справятся… Что ж, один порт на Балтике мы вполне можем московитам позволить. Особенно в связи с тем, что царь Петр стал налаживать торговлю с нашими противниками, используя для этого Черное море и договор с Великой Портой о свободном проходе купеческих судов через Дарданеллы. Или же, как вариант, мы можем выждать, пока Карл сам попросит у нас помощи, и потребовать в ответ выполнения ряда условий.

– Мне кажется, выждать гораздо предпочтительнее. Насколько я изучил Петра и его приближенных, в случае наших действий они вполне могут отказаться от торговли с Британией. – Лорд Эдуард скорбно вздохнул. – До сих пор царь очень хорошо относился к нашей стране, но тут вполне может не только переориентироваться на Францию, но и в отместку заключить с ней союз. Пока все противоречия между ними заключаются в Польше. Но почему бы им не найти общий язык?

– Союз, говорите? – хмыкнул хозяин кабинета. – И что Людовик от этого выиграет?

– Поверьте, многое. Армия московитов уже не та, как при моем первом приезде. Рейды в Крым, захват крепостей – это далеко не все, на что она способна. Я присутствовал на учениях некоторых частей и не могу не сказать о высоком уровне подготовки. Есть слабые полки, но есть весьма сильные. И при энергии царя Петра и его ближайших помощников остается признать: пройдет немного времени и слабые будут равняться на сильных. Добавьте к этому новинки в вооружении. Плюс – незаурядного полководца во главе. Не удивлюсь, если король Карл высадится в Прибалтике и будет там немедленно разбит.

Лорд Эдуард начал говорить спокойно, как подобает джентльмену, но под конец в голосе поневоле прорезалось чувство. И непонятно какое – восхищение сделанным или страх перед ним же. А то и оба чувства вместе.

Хозяин кабинета внимательно посмотрел на гостя и спросил:

– Вы предлагаете заключить союз с московитами?

Моральность прежнего со шведами при этом не обсуждалась. Союзы существуют до тех пор, пока они выгодны.

– Только выждать. Нет нужды помогать северному медведю. Лучше посмотрим, во что выльется война. Справятся сами со шведами – молодцы. Нет – и не надо. В первом случае можно будет завести речь с царем Петром о совместных действиях против Франции. Во втором – говорить со шведами. Но ни в коем случае не ввязываться в их потасовку.

– А этот, как его?.. Кабанов-Санглиер? Он что?

– Дело в том, что у меня в настоящее время с ним установились неплохие отношения. Пусть другом Англии он не является, но он уже не является и ее врагом.

В кабинете воцарилось молчание. Первый лорд напряженно размышлял. Потом отставил недопитый бокал в сторону и скупо улыбнулся:

– Хорошо. Считайте, что ваши рекомендации приняты. Будем ждать. Вам же надлежит как можно скорее отправиться опять ко двору царя Петра. Инструкции получите завтра утром.

Войска растянулись сверх всякой меры. Прибалтика традиционно не изобиловала количеством дорог. Как и их качеством. Римские легионы в свое время сюда не совались, а местные жители, будь то дикие ливы, тевтонские рыцари или нынешние культурные шведы, прокладкой сухопутных путей себя не утруждали. Есть кое-какие протоптанные дороги, и ладно.

Теперь об этом приходилось сожалеть. Для ускорения марша обоз с собой был взят минимальный. Все продукты конфисковывались у местных крестьян. По летнему времени запасов у последних почти не сохранилось. Ну, так это их проблемы. Не заботиться же о пропитании каких-то рабов!

Артиллерия была только полевая. Всю тяжелую везли корабли. Скорость – самое важное качество армии.

Солдаты все были бывалыми, привычными к долгим переходам, и все равно армия растянулась на километры. Ничего поделать с этим было нельзя.

Карл мог находиться в любом месте. Он то и дело мчался вдоль колонн, подбадривал, подгонял, обещал скорую победу, а с нею вместе – богатую добычу, славу и долгожданный отдых. Но чаще всего король находился впереди. Он в полном смысле вел войска. Как и положено полководцу, без сомнений и колебаний.

Если не считать пролетавшего изредка дирижабля, поход проходил довольно гладко. Плохо, что московитам известно направление движения и расстояние. Но что с того? В борьбе против европейских армий Карл сделал бы ставку на внезапность и маневр. Против московитов достаточно будет грубой силы.

Тот, кто привык действовать исключительно коварством, в открытом бою стойким быть не может.

Втайне Карл опасался, что московиты давно сбежали из Риги. Убедились, что их налеты на корабли не смогли остановить доблестных шведов, да и торопливо скрылись среди необъятных азиатских просторов. Ежедневное же появление дирижабля – не более чем очередная хитрость, дабы король не пустился в погоню раньше времени и продолжал движение к покинутому городу.

Это было бы обидно. Невелика честь разбить дикие орды. Зато очень хочется поквитаться с московитами за все. За отказ целовать крест и клясться в вечном мире, за подлый захват Риги, за гнусное нападение на шведский флот. Да так поквитаться, чтобы у их правнуков при одном упоминании шведского имени поджилки тряслись.

Выстрелы, раздавшиеся где-то спереди, там, где находился головной дозор, заставили всех вздрогнуть. Не от страха. Просто на смену ожиданиям наступила пора действий. Король хотел немедленно поскакать туда, узнать, в чем дело, однако был немедленно задержан сопровождавшими его генералами и офицерами.

– Подождите, Ваше Величество, – решительно встал на его пути полковник Шлиппенбах. – Не дело главнокомандующего мчаться на каждый выстрел. Вдруг там засада? Зачем же доставлять противнику радость?

В словах полковника был определенный резон. О коварстве московитов говорили в войске все. И предположение о засаде выглядело вполне возможным. Как, впрочем, и об обычной стычке встретившихся разъездов.

Шлиппенбах не учел одного – король не боялся опасностей. Напротив, мысль, что впереди дерутся, только подстегнула его желание немедленно оказаться там, принять участие, показать всем свою удаль и воинское умение. Но на пути короля стеной встала свита, и лесная дорога не позволяла объехать ее.

Впереди в ожидании застыли головные эскадроны драгун. Прошло несколько томительных минут, и вдоль их края к королю галопом промчались двое всадников – из головного дозора в два десятка человек.

– Засада, Ваше Величество! – рявкнул один.

Второй лишь морщился да зажимал рукой окровавленный бок.

– Подробнее, – потребовал Шлиппенбах, нимало не смущенный присутствием короля.

– На нас напали. Какие-то дикари. Кого застрелили, кого изрубили. Вот только нам удалось вырваться, – в несколько приемов выдохнул драгун.

– Много их было?

– Не меньше полусотни.

Карл окинул взглядом свиту и резко выкрикнул одному из адъютантов:

– Пауль! Бери три эскадрона и уничтожь эту шваль! Нет! Погоди! Возьми в плен хотя бы пару человек.

– Слушаюсь! – Адъютант дал коню шпоры и помчался вдоль передней колонны.

В ней немедленно возникло движение. Три головных эскадрона согласно приказу короля дружно помчались по дороге, на ходу выхватывая из ножен тяжелые шпаги.

Остальные двинулись следом. Узкая дорога не позволяла развернуться в боевой порядок, но солдаты теперь зорко смотрели по сторонам: не притаился ли кто за кустами или деревьями?

Снова ударили выстрелы. Но значительно дальше, чем в первый раз. И звучали они дольше. Будто стреляло не полсотни человек, а минимум раз в пять больше.

Король вновь попытался рвануться навстречу схватке и вновь был удержан готовой к этому свитой.

Зато теперь оба головных полка без всякой команды помчались вперед, и, огибая генералов, застывших у самой кромки дороги, туда же едва ли не бегом направилась шедшая чуть позади свиты пехота.

Король наконец-то смог принять участие в общем движении. Через некоторое время открылось место схватки. Вдоль дороги и в близлежащих кустах валялись трупы. Как тут же отметили генералы, почти все – шведские. Попалась среди них пара людей, одетых даже не в форму, а в некое подобие простонародного костюма, и это соотношение павших подействовало на всех далеко не лучшим образом.

– Мы уложили их гораздо больше! – возбужденно пытался доказать драгунский офицер в распоротом мундире. – Но они, похоже, забирают своих. Московиты вообще ведут себя нечестно. Нападают из-за кустов. Чуть что – удирают, а когда погоня углубится в лес, нападают на нее еще раз с самой неожиданной стороны. Так же нельзя!

И какой-то сержант поддержал его матерной тирадой, в которой приличными словами было: «Когда же кончится этот… лес!»

– Уже скоро, – отозвался кто-то из свиты, очевидно бывавший в этих местах.

И тут рвануло сзади. Раз, другой, третий… После взрывов некоторое время говорили ружья, и вдруг повисла тишина. Или это только показалось после грохота? Едва пропал звон в ушах, как стало ясно, что ничего еще не закончилось. В чаще то тут, то там стреляли. Слышались крики. Не обязательно боли и ярости. Прочесывающие лес драгуны перекрикивались между собой, то обнаруживая следы нападавших, то, напротив, не находя ничего подозрительного.

Не обошлось без ошибок. Несколько раз стреляли в своих. Хорошо хоть, обычно запоздало узнавали форму. Но были и жертвы.

Прочесывание леса не дало никаких результатов. Налетчики словно растворились среди деревьев. Выбравшись на свободное от них место и подсчитав потери, Карл невольно выругался.

Убитых, раненых и пропавших без вести оказалось больше полутора сотен. Плюс шесть взорванных больших фур с порохом. На поиски злоумышленников пришлось выслать половину всей кавалерии, но результатов это не дало.

Местные крестьяне рассказали о каких-то чужих отрядах, рыскавших по окрестностям. Забитым, лишенным всяких прав ливам было глубоко наплевать, кто именно правит здешними землями. Лишь бы не грабили, ограничиваясь и без того неподъемными поборами, да не трогали просто так.

Драгуны и не трогали. Если же забирали кое-что из еды, то надо же солдатам чем-то питаться в походе! Да если позволяет время, то почему бы не порезвиться с женщинами? Мужья и отцы все равно возражать не осмелятся.

Этим и исчерпывались все итоги поиска.

На ночь пришлось предусмотрительно расположиться в поле. Под прикрытием стражи и многочисленных костров, поминутно ожидая налета из темноты.

Но нападения не было. Лишь порой на свет костров прилетали редкие пули, и несколько часовых поплатились здоровьем, а кто и жизнью за нахождение поблизости.

Утро застало шведов невыспавшимися, злыми. Единственный, кто был бодр, – это Карл. Юный король спал едва ли не меньше всех в лагере, но сознание того, что Рига уже недалеко и, следовательно, близок час решительного удара по коварному противнику, придавало ему сил, опьяняло не хуже вина. Если бы еще враг перестал наносить удары исподтишка, принял честный бой! Король возносил об этом пылкие мольбы, надеясь, что там, наверху, его обязательно услышат и дадут долгожданный шанс поквитаться сразу и за все.

Молилась о том и вся армия. От генералов до обозных. Лучше уж генеральная баталия, чем ежеминутное ожидание нападения и засады в каждом удобном месте. А там Бог поможет своим верным сынам, как помогал множество раз до этого и, несомненно, будет еще много помогать позже.

Бог, он всегда на стороне правильно верующих. А чья вера подлинна, в отличие от московитских ересей?

Вот то-то же. И сколько бы врагу ни помогал сам дьявол, в схватке им не устоять.

И день такой настал.

Впрочем, до этого был другой, когда корабли, устав маячить рядом с устьем Даугавы, решились на штурм небольшой крепости…

9. Динамюнде – крепость у устья

Небольшой парусный бот ходко двигался от берега по направлению к стоящей наготове эскадре. Ветер был не очень благоприятный для подобного путешествия. Гораздо удобнее с таким идти к берегу, чем прочь от него. Но погоду не заказывают. К тому же бот весьма умело лавировал, что доказывало опытность находящихся на его борту.

Собственно, именно ветер несколько задержал предстоящую операцию. Целых три дня он упорно дул с берега. В сочетании с мощным течением из реки это делало одновременный вход эскадры в устье почти невозможным. А попытка приблизиться к крепости поодиночке превращала бы предприятие в неоправданно опасное. Дуэль береговых батарей с одиноким кораблем не сулила последнему ничего хорошего. Понятно же, что с твердой земли гораздо проще попасть в цель, чем с качающихся палуб. Всей эскадрой подавить форт вполне реально, а вот единственным фрегатом или линкором – тут требуется невероятное везение.

Потому моряки и ждали. Даже несмотря на риск вновь подвергнуться бомбежке с воздуха.

Кое-кто на совете предлагал отойти подальше от берега, пока не переменится ветер. Словно дирижабль московитов не мог далеко отдалиться от суши. Ясно же: сверху видно все и найти эскадру летунам не составит ни малейшего труда. Что стой здесь, что прижмись к дюнам Сааремы – итог будет один.

Угнетала полная беззащитность от атак с воздуха. Противник мог напасть в любое время и безнаказанно громить хоть весь флот, хоть отдельные цели – поделать с этим ничего было нельзя. Но и уходить, не попытавшись добиться цели, было попросту стыдно. Те, кто не побывал под сыплющимися с небес зажигательными бомбами, кто не видел, как горели без славы и надежды могучие корабли, сочтет подобное очередными побасенками. Из тех, которые в изобилии привозят моряки из любого большого похода.

Виданное ли дело – летать по воздуху!

Не зря ползут по командам слухи, что московитам помогает сам дьявол. И только надежда, что за шведов – Господь Бог, как-то удерживала людей от немедленного бунта и требований повернуть прочь от лифляндских берегов.

Но даже надежда бы не помогла, повторись нападение. Однако московиты лишь пролетали пару раз над эскадрой, не пытаясь ее бомбить. Немногочисленные оптимисты как-то не очень уверенно стали говорить, что дьявольский огонь у противника кончился и потому они отныне будут лишь летать, в бессильной злобе разглядывая грозные корабли. Пессимисты же молчали и с тоской глядели то на небо, то на виднеющийся в отдалении берег. Что им оставалось после того, как наиболее говорливых по приказу адмирала повесили на реях?

И вот теперь ветер стал меняться. Лучше уж бой с его неизбежным риском, чем бесконечное ожидание гибели.

Корабли стали распускать паруса. Канониры привычно подносили к орудиям порох и ядра. Рядом с пушками поместили сосуды с уксусом для охлаждения стволов. Приготовили песок, чтобы засыпать кровь, которая неизбежно прольется на палубы. Десантные команды с облегчением стали готовиться к высадке. И тут появился этот бот под белым парламентерским флагом.

Вековые обычаи войны не только не препятствовали общению с парламентерами, но, наоборот, всячески поощряли их.

Никакой ненависти к врагу. Воины дерутся ради славы и чести, как в рыцарские времена. Даже убивать врага надлежит с улыбкой. А перед тем вполне можно с ним поговорить. И даже подружиться. В войне ли, в мире ли, но благородства нельзя терять никогда.

А вдруг враг испугался и хочет капитулировать на почетных условиях?

Ерунда, конечно. А вот уйти московиты могут вполне. Увидеть, чем им грозит дальнейшее пребывание в захваченных землях, да и пойти на попятную.

К изумлению многих, бот направился не к флагманскому кораблю, а к британскому линкору.

Впрочем, Пит этому обстоятельству ничуть не удивился. К кому же обращаться, если не к представителю Его Величества?

На боте спустили парус, и небольшой кораблик по инерции подошел к высокому борту «англичанина».

Немедленно был спущен трап, и спустя полминуты русский парламентер оказался на чужой палубе.

– Капитан-командор Сорокин, – представился он встречавшему его офицеру.

В представлении не было нужды. Стоявший на шканцах Пит узнал одного из людей Командора. Разве что неприятно поразил новый чин старого знакомца.

Ох, быстро растут они по службе! Не успели расстаться, как почти догнали по званию. Единственное утешение – быть капитаном английского флота намного почетнее и весомее, чем адмиралом русского. Да и не капитан уже Пит.

Сорокин тоже узнал британца, однако приветствие прозвучало бесстрастно, как и положено в подобных случаях.

– Государь Петр Алексеевич желает знать, на каких основаниях британские военные корабли подошли к Риге.

Вопрос был безжалостно точен.

– Англия является союзницей Швеции, – твердо ответил Пит.

– Означает ли это, что Его Величество английский король объявил войну России? Никаких извещений об этом пока не было.

Пит поневоле замялся. Ответь утвердительно, и если в Лондоне вдруг решат иначе – тогда не сносить головы. Британец достаточно хорошо знал гибкость политики своей родины. При сохранении общей направленности сегодня вопрос решается так, а завтра – иначе.

– Рига – исконно шведский город. Мы явились сюда по приглашению Его Величества шведского короля.

– Отныне Рига – часть русских владений. Заодно могу напомнить, что город был завоеван шведами и посему не может являться исконно шведской территорией.

Два представителя разных держав твердо уставились друг другу в глаза.

– По поручению Его Величества Государя и Самодержца всея Руси Петра Алексеевича довожу до вашего сведения, что любые враждебные действия со стороны вверенных вашему командованию британских кораблей будут расцениваться как начало войны. Все британские корабли, находящиеся в российских портах, будут немедленно интернированы. Имущество британских подданных – конфисковано, а сами они – арестованы как представители вражеского государства.

А это уже был удар под дых. Коварный и неотразимый.

Как бы ни хотелось британцу поквитаться с московитами, но после этого вместо награды за благое дело последует неизбежное наказание. Пит знал, какие высокопоставленные люди замешаны в торговле с этой дикой страной. А также – как они отреагируют на понесенные убытки.

Да и кто бы на их месте поступил иначе?

Даже предупредить находящихся в Архангельске купцов не успеть. В России прекрасно налажены дороги. Вернее, сами дороги как раз не очень, но развитая система станций с подменными лошадьми позволяет посланцам царя делать больше трехсот миль в сутки. И повеления монарха здесь обсуждать не принято. Только неукоснительно исполнять.

Теперь Пит понимал, что поддался чувству и сглупил. Конечно, потом английский флот сумеет разорить Архангельск, но это не возместит убытки почтенных людей, да и сделать большее сухопутной стране Британия не в силах.

– Мы не собираемся принимать участия в боевых действиях. – Голос Пита прозвучал вполне вежливо. Даже не скажешь о той гамме чувств, которая породила соответствующий ответ. – Лишь сопровождаем союзный флот до города, который каждая сторона считает своим.

Сорокин склонил голову, давая понять, что удовлетворен ответом, и тихо сказал:

– Мой вам совет, адмирал. Как человеку, тоже служившему Петру и России. Если шведский флот не оставит своих намерений и атакует Ригу, то вряд ли от него что уцелеет. Поэтому самое лучшее для вас на какое-то время уйти прочь, а потом возвратиться уже в качестве нейтрального гостя. Сами понимаете, когда все будет гореть и взрываться, подданные Его Величества английского короля могут пострадать совершенно случайно. Очень бы не хотелось, чтобы какая-нибудь досадная нелепость омрачила отношения между двумя государствами.

От Сорокина исходила такая уверенность, что британец поневоле подумал: а не подготовили ли московиты каких-либо сюрпризов для собравшихся здесь кораблей? Помимо дирижабля, который может прилететь в любое мгновение и вновь щедро забросать зажигательными бомбами готовящийся к атаке шведский флот. А еще удобнее – атакующий, когда линкорам и фрегатам будет толком не развернуться в реке.

– Наверно, мы воспользуемся вашим советом. – Пит изобразил на лице радушную улыбку. – Не подскажете, каким образом царь Петр собирается выполнить свою угрозу? – Небрежный кивок в сторону шведских кораблей.

– К сожалению, я связан словом чести, – вежливо улыбнулся Сорокин.

Шлюпка вскоре тронулась прочь. Британец задумчиво проводил ее взглядом, а затем повернулся к капитану линкора:

– Уходим.

– Куда? – не понял тот.

При разговоре с парламентером он, как и прочие офицеры, не присутствовал.

– Подальше отсюда. В Курляндию.

Капитан явно собрался спросить о причине изменения планов, посмотрел в ставшее хищным лицо Пита и вместо вопроса зычно скомандовал:

– Поднять паруса!

– Двинулись, ядренбатон! – Ярцев не отрывался от бинокля.

Штурман был единственным из путешественников во времени, который находился рядом с Сорокиным. Остальные занимались другими делами. Шведская армия приближалась, а с нею – решающая битва, которая, хотелось верить, решит исход войны.

По сравнению с грядущей сухопутной баталией морское сражение казалось мелочью. Хотя и заслуживающей серьезного внимания.

Впрочем, мелочей на войне не бывает.

– Наконец-то, – вздохнул Сорокин.

Долгое ожидание уже начало действовать ему на нервы.

– Дай-ка сюда. – Константин протянул руку за биноклем.

Хорошая оптика приблизила выстраивающиеся в кильвальтерную колонну шведские корабли.

– Скверно маневрируют, – процедил новый комендант. И пояснил, чем именно он недоволен: – Больно медленно.

– Брось придираться, Костя, – отозвался Ярцев. – Берег недалеко. Опять же, фальватер, блин. Не ровен час, въедешь не туда всей колонной. Лучше обрати внимание на тот люггер. Видишь? Идет, ядрен батон, к норду.

– А что на него смотреть? Спешит предупредить Карлушу об уходе англичан, только и всего, – пожал плечами Сорокин.

Островитян он, как и все соратники Командора, привычно недолюбливал. Но личные отношения – это одно, а государственная политика – другое. Не было ни малейшего смысла затевать войну с Англией. Во всяком случае, пока загребущая империя не начнет первой. Делить с ней в данном случае нечего, а худой мир всегда лучше доброй ссоры.

Остается надеяться, что свежеиспеченный британский адмирал не воспользуется приглашением и не заглянет в гости как представитель нейтральной страны. Встреча соперников будет отнюдь некстати. Хотя ее итог и можно предсказать почти со стопроцентной гарантией.

Но все равно – ни к чему.

Мысль об удаче посольства взбодрила, и Сорокин подмигнул старому приятелю:

– Туда они идут. Туда. Да и куда им еще идти?

Сказанное относилось к шведской эскадре. Путь ее был ясен заранее и предопределен фарватером. Потому не составляло труда подготовить небольшой сюрприз. Электрогенератор, детонаторы, изолированные провода были, а с остальным справится любой новичок.

Стандартное крепостное минное заграждение. Параллельные подсоединения цепи, старательно расположенные на заданной глубине мины, и дальше остается только ждать, пока желанные гости вступят в отведенную под это дело акваторию.

И пусть они думают, будто судьбу боя будет по старинке решать артиллерия. Это как раз тот случай, когда мечтать оказывается вредно. Пушки тоже заговорят, может быть, но лишь завершающим аккордом.

– Кто жаловался, блин, что шведы плохо маневрируют? – спросил Валерий, показывая на ровный строй.

– Могли бы и покомпактнее.

– Может, блин, еще пусть крюйт-камеры сами запалят?

– А что? Нам меньше возни. Результат же – точно такой же. – Уголки губ Сорокина дрогнули в подобии улыбки. – Ладно. Вызывай наших. Пока отчалят, пока прилетят…

Теперь шведы двигались в довольно плотном боевом строю. Но не в исполнение желаний Сорокина. Просто пушки не отличались дальнобойностью и командовавший эскадрой адмирал хотел сразу концентрированным огнем подавить возможное сопротивление небольшой крепости.

Семь вымпелов, те, которые могли представлять угрозу. Остальные или держались чуть мористее, или двинулись в стороне к берегу, готовясь к высадке десанта.

– Вылетели, – сообщил Валерий, оставаясь рядом с рацией.

– Хорошо. Работаем. – Сорокин прикидывал расстояние.

Теперь в бинокле не было никакой нужды. Невооруженным взглядом можно было отчетливо разглядеть подходящие корабли со всей их оснасткой и мелькающими над бортами головами моряков.

– Пора. – Комендант повернул ключ, замыкая цепь.

Теперь для моряков все решало личное счастье. Кто-то напорется на мину раньше, кто-то – позже, а кого-то может и пронести мимо.

– И десанту тоже. – Сорокин включил второе заграждение, стоявшее как раз там, куда подходили, готовя шлюпки, суда с пехотой.

Артиллеристы в крепости полного доверия не внушали. Они не были новичками, прошли положенную подготовку, хотя, конечно, до пушечных богов Гранье им было далеко. Но не поэтому Сорокин им не доверял – просто он еще не видел их в настоящем деле. Бой – не учение. Здесь многое иначе.

Хотя, судя по настрою, подвести не должны.

Сорокин уже стал переживать: вдруг что-то рассчитали неправильно и ловушка не сработает, – когда под вторым мателотом вырос столб воды.

Через пару секунд до крепости донеся грохот взрыва.

Никаких теорий непотопляемости не существовало. Как не существовало на кораблях водонепроницаемых отсеков. Пушечное ядро, да еще выпущенное при посредстве слабого черного пороха, в воде быстро теряло силу и крайне редко было в состоянии пробить борт корабля ниже ватерлинии. А тут – сразу взрыв, буквально выхватывающий часть борта, и потоки воды, неудержимо врывающейся на нижние палубы…

Понять причины случившегося шведы не могли. А чтобы их запутать еще больше, Сорокин немедленно скомандовал артиллеристам давно ожидаемое:

– Пали!

Крепость окуталась дымом выстрелов. Их грохот послужил погребальным салютом стремительно скрывающемуся под водой кораблю. А тут еще на мину наскочил идущий третьим фрегат. Следующий за ним отвернул в сторону и тоже налетел на подводную смерть.

Надо отдать шведам должное. Даже при виде мгновенного разгрома не все из них потеряли мужество. Строй распался, некоторые корабли попытались повернуть на обратный курс, однако борт флагманского линкора скрылся в дыму ответного залпа.

Практически все ядра упали, не долетев до крепости, и лишь некоторые попали в земляную защиту бастионов. Разумеется, не причинив ей вреда.

Зато линкор скрылся в собственном дыму. Если бы все дело заключалось в артиллерийском огне, это могло бы помочь шведам. Минам же было все равно, видят ли те, кто их поставил, вражеские корабли или нет.

Когда пелена рассеялась, над водой были видны лишь мачты да заваливающийся борт недавно грозного корабля.

Появившемуся дирижаблю оставалось только наблюдать за происходящим.

Спустя каких-то четверть часа все было кончено. От некогда могучей эскадры остались лишь плавающие обломки да цепляющиеся за них счастливцы из тех, кто сумел спастись с погибших кораблей. Летняя вода давала им некоторые шансы на спасение, и скоро от Динамюнде на помощь недавним врагам отошла целая лодочная флотилия.

Десантным судам повезло больше. Просто потому, что часть их не дошла до заграждений. Да и некоторые из дошедших начали спускать шлюпки до того, как низко сидящие корпуса коснулись мин. Несколько баркасов успели даже отойти и потому не пострадали от гремящих повсюду взрывов. Разве что кому-то слишком невезучему попало по голове одним из летящих обломков.

Но всякое везение когда-либо меняется на свою противоположность. И несколько зажигательных бомб, сброшенных с дирижабля на уцелевшие суда, вполне подтвердили эту нехитрую истину.

Если учесть, что гибель обрушилась с воздуха на тех, кто пытался уйти, то становится понятной быстрота, с которой остальные поняли намек.

Сначала на одном судне, потом на другом флаги послушно поползли вниз. Покорно плюхнулись в воду якоря, и Сорокин аккуратно отключил идущие к минам цепи.

– Что, Валера? Еще не забыл пиратское прошлое? Выводи нашу флотилию. Будем собирать добычу. Жаль, боевые корабли нашли свое последнее пристанище…

10. Полтава под Ригой

Воин должен знать, во имя чего приходится умирать. Во имя идеи, возможной добычи, славы, чести, Родины, вождя, семьи, партии, выборных политиков, религии, жалованья, любви к драке, привычки… За долгую историю человечества бывало всякое. Причины то поднимали воинский дух, то, напротив, опускали его, а ведь от духа во многом зависит победа. Или хотя бы стойкость как в сражении, так и в повседневной службе.

Конечно, объявленные причины и причины подлинные не всегда совпадают. Да в правильной армии это и не нужно. До сокрушительного поражения, когда начинаются поиски виновников.

В создаваемой русской армии солдатам никто не врал. В той части, которую им положено знать. Да и идея поддерживалась национальным сознанием, опытом, взглядами.

Настоящий русский человек по своему менталитету совершать подвиги за жалованье не будет. Ему требуется более возвышенная причина. Вот тогда, если поверит и проникнется, любые горы покажутся камушками, а реки – ручейками. А что до врагов – то зачем их считать? Мозги напрягать без толку.

Идею в привычной кабановской истории сформулировал Уваров, но сама она так долго витала в воздухе, более того, издавна в силу разных факторов была неотъемлемой частью национального мировоззрения, что высказанное даже нельзя было назвать плагиатом. Всего три слова, но в них – квинтэссенция долгого пути России, вплоть до ее падения в злосчастном феврале тысяча девятьсот семнадцатого года. И всем все понятно настолько, что не найдешь при их произнесении ни вопросов, ни возражений.

«За Родину» не годилось. Сама по себе Родина – понятие достаточно расплывчатое. Что такое родина для простого крестьянского парня? Деревня да окружающие ее леса и поля. Действительно, не считать же родиной все места, где живут люди, разговаривающие на одном с тобой языке!

А вот если этими землями правит тот же самый царь, воспринимаемый как старший в большой семье и потому ласково именуемый батюшкой, и все это благословила впитанная с молоком матери вера, тогда они в самом деле воспринимаются родными.

Три понятных каждому слова.

За Веру, Царя и Отечество.

И больше ничего не надо объяснять.

Тем более царь был с войском. Как и священники имелись в каждом полку.

Помимо духа не забывали о боевой подготовке армии. И уж тем более – о ее вооружении. Теперь предстояло проверить на практике и прочность духа, и степень подготовки, и новое оружие…

Приказа Шереметев не выполнил и вражеской армии задерживать не стал. Правильно, в общем. Все равно ничего путного из этого не получилось бы.

Зато постоянные мелкие укусы казачьих отрядов действовали на психику как солдат, так и полководцев. Вечное ожидание нападения утомляло. Пусть потери при стычках были невелики, однако шведская армия ни минуты не знала покоя. Словно находилась не на принадлежавшей им недавно земле, а в диком краю, где каждый встречный – враг.

Раз попались беглецы из Риги. Не коренные рижане, которые законопослушно и без всякого ропота присягнули на верность Петру, а шведское семейство в лице мужа и жены, путешествующее по Лифляндии по каким-то своим делам и не пожелавшее оставаться на ставшей вражеской территории.

От них Карл услышал некоторые подробности захвата крупнейшего города Лифляндии. В частности, что офицеры гарнизона вместе с генералом Дальбергом были арестованы на балу, который дала британская чета.

Роль британцев в случившемся была непонятной, сами беглецы на празднике не присутствовали, однако любому было ясно, что таких совпадений не бывает.

Если известие о двойной игре союзной Англии неприятно подействовало на Карла, то названная фамилия британцев ударила под дых.

Первым мгновенным побуждением шведского короля было отдать приказ о немедленном аресте находящегося при флоте английского адмирала.

В роли защитника британца неожиданно выступили собственные генералы. Нет, они не искали в его поведении смягчающих обстоятельств, разве что пытались понять суть задуманной интриги, но указали королю на несвоевременность приказа.

Британцы не выдают своих. Любая попытка ареста повлечет неизбежную схватку между английскими и шведскими кораблями. И пусть последних больше, но от потерь не застрахован никто. Как-то глупо терять корабли и людей накануне решительной встречи с врагом. Без того сколько потеряли от налета дирижабля!

Однако теперь приходилось быть настороже. Вдруг англичанин и тут задумал какую-нибудь пакость? Например, в решающий момент штурма нанесет удар в спину? Должна же быть какая-то цель в его появлении при дворе короля после того, как он столь деятельно принял участие в захвате Риги московитами!

Только собрались срочно послать к флоту гонца с приказом следить за британцами, как прибыл вестник от моряков.

Флот приступал к своей части операции. Больше ждать моряки опасались. Пока московиты не предпринимали против них ничего, но вдруг захотят повторить налет? С воздуха корабли беззащитны. Лучше воспользоваться благоприятным ветром и ударить по Динамюнде до очередной выходки противника.

Помимо этого, сообщалось, что британцы покинули эскадру. В кратком пояснении английский адмирал заявил, что в данный момент изгибы политики не позволяют в открытую выступить против московитов и надо дожидаться инструкций из Лондона. После чего все три корабля ушли в направлении на Ирбенский пролив.

С одной стороны, уход англичан даже радовал. В свете их участия в делах московитов. Лучше не иметь союзников вообще, чем иметь таких, от которых поневоле ждешь любой пакости.

С другой – бегство накануне сражения, после того как британский адмирал сам предлагал свои услуги, казалось подозрительным.

Если бы понять интригу! Но времени на понимание не было.

Почти одновременно с моряками прибыли с рекогносцировки кавалеристы. По их донесению, русская армия стояла совсем рядом, у Белого озера. Если точнее, в дефиле между озерами, упираясь флангами в их берега. С расстояния трудно было разглядеть подробности, вдобавок кавалеристы были быстро обнаружены, и пришлось в спешке уходить, потеряв во время погони едва не половину людей, но в главном сомнений не было – московиты решили принять бой и теперь укрепляли выбранную позицию.

Это была самая лучшая новость, которую слышал Карл в последнее время. Пусть позиция русских не давала атакующим простора для маневра, но стоит ли себя утруждать, имея отборную, прекрасно подготовленную армию? Одна решительная атака – и от противника не останется ничего.

К сожалению, позднее время не давало возможности завязать сражение уже сегодня. Даже при самом форсированном марше к моменту соприкосновения наступит темнота. Но ладно, ночь можно и потерпеть. А уж с утра…

Лишь двух вещей опасался Карл. Что московиты уйдут и тогда их вновь придется искать и что они попробуют напасть ночью. Но первое по размышлении показалось маловероятным. Не зря же вражеские полки заняли дефиле!

Что до второго, то часть армии пришлось держать всю ночь наготове. Как выяснилось – совершенно напрасно. Никаких попыток нападения не было. Лишь виднелись вдалеке костры, обозначавшие русскую армию. Да царила предгрозовая тишина.

Командор тоже подумывал о нападении на шведов под покровом тьмы. И быстро отказался от подобной затеи. Одно дело – налет ограниченными силами, и совсем другое – ночное сражение. На практике для нападающих оно не менее трудно, чем для подвергшейся удару стороны. Управление войсками неизбежно нарушается. Слишком многое приходится решать командирам всех звеньев. Если к этому добавить многочисленные случайности…

Ночные удары хороши лишь с прекрасно обученными войсками и подготовленными офицерами. Настолько оптимистично Кабанов созданную армию оценить не мог. Он и в грядущем дневном сражении настоял на оборонительной тактике. Принять шведские атаки на заранее выбранной позиции, использовать против них новые образцы оружия и лишь тогда, нанеся потери, обрушиться на врага всеми силами.

Да и что еще предпринять, когда основная часть армии еще не готова к всецело наступательным операциям? Большинство солдат не обстреляны, многие полки обучены формально, офицерский состав в них довольно посредственный.

Армия – система, на создание которой требуются долгие годы. Или же – тяжелые испытания. Как было в реальной истории. Но как раз тяжелых испытаний и связанных с ними людских и материальных потерь Командору и хотелось избежать.

Официально армией командовал Головин, неофициально – Петр, но во многом – Кабанов, чей военный авторитет почти никем не подвергался сомнению.

Теперь, когда угроза со стороны шведского флота была устранена, можно было не опасаться удара со стороны моря. А остальное должен был решить наступающий день… В самом же крайнем случае можно было отступить под прикрытие рижских бастионов и дать Карлу еще один бой.

Петр с вечера был возбужден. В составе экипажа он вылетал на дирижабле против шведской эскадры. Сравнительно легкий разгром грозного противника кружил царю голову не хуже вина. Сорокин тут же был произведен в генерал-майоры и контр-адмиралы, получил Андрея Первозванного и Георгия третьей степени. Ярцев стал капитаном первого ранга и кавалером Георгия четвертой. Получили денежные награды минеры и артиллеристы, а равно – захватившие остатки флота моряки.

В состоянии эйфории царь хотел немедленно отпраздновать грандиозную победу, и пришлось долго отговаривать его от этого.

– Пир перед сражением недопустим, государь, – твердо объявил Командор. – Флот разбит, зато с армией нам суждено встретиться уже утром. А для таких случаев лучше иметь свежую голову.

Его поддержали почти все. Как-то не с руки веселиться, когда завтра предстоит сойтись здесь же со шведами не на жизнь, а на смерть. В итоге перед войсками был отслужен благодарственный молебен, а само празднование перенесли на день. Вера в очередную победу теперь была крепка, как никогда.

О разгроме флота Карл узнал под утро от случайно уцелевшего и бежавшего из плена офицера. На самом деле побег был умышленно подстроен с вполне понятной целью, и цель эта была достигнута.

Король ожидал чего угодно. Вплоть до гибели от воздушного налета части флота. Но полного уничтожения… Тут поневоле задумаешься и начнешь колебаться: может, лучше повернуть, пока не поздно? Но отступить в виду неприятеля…

Нет! На суше московитам не поможет никакой дирижабль. Как и их артиллерия. Уж непонятно, каким образом им удалось с такой легкостью перетопить корабли, но в каждого солдата не попасть. На земле решает дело обученность армии, а кто может сравниться в том со шведами?

Карл хотел удержать новость в секрете. Но, как всегда бывает, скоро вся армия знала о судьбе, постигшей моряков.

Тайна – это наиболее быстро распространяющаяся информация.

Особенно если эта информация – плохая.

Среди солдат поползли разговоры, что московитам помогает сам дьявол. Чем еще объяснить потрясающую мощь и меткость артиллерийского огня, за несколько минут уничтожившего целый флот? Да и умение московитов летать по воздуху… Разве дано человеку такое?!

Но разве не является долгом христианина бороться с дьяволом везде, где только обнаружатся его следы?

В последнем особо убеждали пасторы. Вот только верили ли они сами в происки нечистого или все же допускали мысль, что на стороне московитов помноженное на некие технические усовершенствования умение да самое натуральное везение?

Карл сам не знал, во что верить. Но все же, стиснув зубы, убеждал себя в грядущей победе. Кто бы ему в данный момент ни противостоял. Моряком он не был, зато считал себя прирожденным полководцем. И уж ни в коем случае не собирался отступать.

Забрезжила заря. Поднимающееся солнце стало разгонять стелющийся по земле туман. День обещал быть жарким. Во всех смыслах. Вдали, там, где расположилась русская армия, виднелся воздушный шар. Еще один медленно поднимался в небо у самого озера.

– А ведь они видят каждый наш шаг, – заметил стоявший рядом с Карлом Шлиппенбах.

– Пусть видят, – отмахнулся король. – Скоро посмотрим, кто кого. Вот только сойдемся вплотную…

Сейчас в нем никто не заподозрил бы недавнего шалопая. Лицо не по возрасту суровое. Губы плотно сжаты. Взор пристальный, волевой. В голосе звучит командный металл.

Короткая молитва. Взмах руки – и ровные шеренги слаженно тронулись под барабанный бой. Следом тихо двинулись драгуны. Еще подальше – пушки. Но все-таки впереди всех ехал король со своей свитой.

Раз нет возможности осмотреть позиции противника с настоящей высоты, приходится это делать с высоты конского седла.

Но разве не так поступали любимые герои Плутарха?

И так тверда была поступь пехоты, что сомнения окончательно оставили юного короля.

– Ну, вот и славно, – хмыкнул Командор. – В обход они не пошли, а в лоб нас не взять.

В корзине кабаньера они были вдвоем с Петром. Царь был серьезен. Ни следа вчерашней эйфории на его лице не было. Да и как иначе, если именно сейчас будет решаться судьба кампании? В поношенном преображенском мундире Петр отнюдь не походил на повелителя самого большого по территории государства Европы.

В противовес ему Кабанов оделся как на праздник. Новый, с иголочки, камзол был украшен голубой Андреевской лентой со звездой, в петлице поместился орден Святого Людовика, галуны и пуговицы сверкали золотом.

Командору было непривычно выступать в бою разряженным павлином, но в глазах солдат генерал на поле битвы должен смотреться эффектно. Кроме того, пусть свои видят: начальство с ними, а не отсиживается на ближнем пригорке. Если же и находится там – так должен кто-то наблюдать за общей обстановкой, чтобы в решающий момент опять-таки оказаться в самом опасном месте.

В корзине были заранее сложены вымпелы. Оставалось лишь написать или начертить самое важное и сбросить вниз, а там стоявшие наготове казаки мигом доставят донесение адресату. Но вымпелы были приготовлены уже тем наблюдателям, которые поднимутся следующими. И Петр, и Командор не собирались проводить сражение, паря над полем боя.

Было видно, как солдаты внизу причащаются и немедленно спешат в строй. Вдали, принимая на ходу боевой порядок, виднелись ровные шеренги шведов.

– Спускаемся. – Кабанов подал условный сигнал, и наземная команда налегла на ручную лебедку.

Кабаньер потянуло вниз.

– Красиво шведы идут. – Петр старался, чтобы голос звучал спокойно, но это давалось ему с явным трудом.

– Главное – не подпустить их сразу для удара, – напомнил Командор то, что уже говорил много раз. – И от всей красоты останется один пшик.

Корзина почти коснулась земли, и сразу в нее полезли двое наблюдателей из отобранных и соответственно подготовленных офицеров.

– Пора! – Кабанов дождался, пока спустится Петр, и лишь затем спрыгнул сам. – С Богом, государь!

– С Богом! – эхом отозвался царь, направляясь к левому флангу построения.

– Как-то странно они стоят, – заметил Шлиппенбах.

В самом деле, вместо привычных линий московиты расположились на поле небольшими квадратами. В промежутках между ними застыли пушки с расчетами. Еще ближе к шведам располагались непонятно для чего предназначенные редкие цепочки солдат в непривычных зеленых мундирах.

– Хотят подражать римлянам, – отмахнулся Карл. – Напрасно. Только лишают себя возможности полноценно стрелять.

Его солдаты, как и положено, двигались трехшереножным строем. Так, чтобы иметь возможность при сближении дать по врагу полноценный залп.

Кавалерия продолжала держаться позади, готовясь добивать сломленного неприятеля.

– Солдаты! – Карл привстал на стременах. – Отомстим московитам так, чтобы навсегда запомнили!

Немногие могли услышать своего предводителя за мерным рокотом барабанов. Да и без перестуков – далеко ли может разнестись человеческий голос? Зато армия была едина в своих чувствах с полководцем. Отомстить за унижение страхом, за беспомощность, которую испытали на кораблях под сыплющимися с небес бомбами, за ночные налеты, за то, что посмели бросить им вызов…

И за барабанным рокотом не сразу услышали рокот мотора проклятого дирижабля…

– Юра! Действуй, как договорились. Удачи! Конец связи!

Командор дождался ответного пожелания, отошел от рации и легко запрыгнул в седло. Конь под ним был белым, заметным издалека. Чуть позади гарцевала неизбежная свита.

Кабанов рысью проехал вперед прямо к цепи егерей и зычно скомандовал:

– Огонь по готовности! Помните, чему вас учили! В первую очередь выбивайте офицеров! Попадете в солдата – тоже не беда.

Кое-кто из штуцерников невольно рассмеялся.

Цепь егерей привычно опустилась для стрельбы с колена. Точно так же поступили стрелковые команды обычных фузилерных полков. А спустя полминуты грянул первый выстрел.

Шведы поначалу не поняли, зачем московиты стали стрелять с дистанции, которую не пролетит ни одна пуля. Но тут упал один человек, другой, третий, и шагать сразу стало неуютно, а в душе непонимание стало тесниться под напором страха. Пока еще легкого, привычно загоняемого внутрь. Потери же все возрастали, и все чаще приходилось смыкать шеренги, заполняя места убитых и раненых.

Пули новых штуцеров были коническими. Такие летят точно и далеко, а заряжаются ничуть не медленнее, чем обычные шаровидные в гладкоствольные фузеи. В известной путешественникам во времени истории они назывались пулями Минье и использовались в середине девятнадцатого века. Как раз во времена Крымской кампании. Но здесь Минье надлежало изобретать нечто другое, если он захочет остаться в памяти потомков. Может, даже что-то вполне мирное, не имеющее отношения к смертоубийству.

– Яков Вилимович! Ваша очередь, – повернулся Командор к начальнику артиллерии своего крыла.

Гранье он, скрепя сердце, отдал Петру. Пусть левый фланг подкрепляют преображенцы и семеновцы, но егеря-то здесь. Значит, недостаток ружейного огня у старейших пехотных полков придется компенсировать более крепкой артиллерией.

– Пли!

Все же Брюс был на редкость способным человеком. Он сполна перенял методы подготовки расчетов, когда каждый человек делает при заряжании одно-два привычных движения. Плюс – заранее подготовленные заряды и стандартный калибр.

Пушки дружно полыхнули дымом, и первая партия ядер полетела к приближающимся шеренгам.

Часть чугунных шаров ударила с перелетом. Другие коснулись земли слишком рано и рикошетом устремились к цели. Некоторые все же пробили бреши среди ровной линии.

Шведы были опытными солдатами. Строй сомкнулся, вновь становясь ровной движущейся стеной, однако через десяток секунд орудия дали новый залп.

Никто из врагов даже не подозревал о том, что возможна такая скорострельность. И все же продолжали двигаться дальше, а в разрывы торопливо выдвигали пушки.

Часть русской артиллерии немедленно обрушилась на вражеские орудия. В небе возник дирижабль. Он зависал ненадолго то в одном месте, то в другом, и небольшие бомбы падали рядом со шведскими канонирами. Порою взрыв выводил пушку из строя. Если же нет, то гибель прислуги делала стрельбу невозможной. Плюс канониры гибли под пулями штуцерников. Наконец, шведам было намного труднее попасть в небольшие русские колонны, которые в другой истории возникли только во время наполеоновских войн и получили название «колонны к атаке».

Барабаны забили чаще. Это было последним шансом – сблизиться с противником как можно быстрее и уже в рукопашной переломить ход сражения.

На этом пути их ждал еще один сюрприз. Местность чуть повышалась, и старательно выкопанный вдоль всей линии ров заметили, когда он был уже рядом. Неширокий, метра три с небольшим, как раз чтобы не перепрыгнуть, и неглубокий, однако с отвесными стенками, чтобы не очень легко было спуститься и еще труднее – вскарабкаться наверх.

Поредевшие шеренги поневоле приостановились и немедленно получили залп картечью. Довеском к нему дружно ударили револьверные ружья. Дистанция для последних была такова, что большинство пуль попадали в цель. Если же учесть, что первым делом выбивались офицеры…

Шведы успели дать один ответный залп. Как было принято, больше дружный, чем прицельный. В ответ первые ряды русских колонн опустились на колени, давая задним возможность стрелять.

Залп, и опускается очередная шеренга. Еще один – и дружно приседает следующая. И так до самых последних. И торопливо посылают пулю за пулей егеря, и покрывают царящую трескотню громом своих пушек артиллеристы…

Шведские пули и ядра тоже сумели нанести противнику потери. Тем не менее происходящее больше напоминало расстрел. Вторая линия подоспела ко рву, когда от первой почти ничего не осталось. Сразу получила свою порцию картечи и пуль и торопливо устремилась в ров. Уже непонятно, с какой целью – все же атаковать или хоть на время укрыться от смертоносного свинцового ливня.

Это тоже было предусмотрено. Небольшие бомбометы, давно пристрелянные как раз для подобной цели, дружно громыхнули. Бомбы описали крутую кривую, упали в ров, и оттуда полыхнуло взрывами, а следом раздались вопли боли.

Тех, кто пытался вылезти на «русскую» сторону, встретили выстрелы ружей егерей, перезарядивших барабаны.

– Вперед! – Командор выхватил шпагу, показывая путь.

Колонны бегом бросились в атаку. Солдаты на ходу передавали вперед заранее изготовленные мостки. Переправа была тщательно отработана и не заняла много времени. Лишь некоторые батальоны развернутыми шеренгами выстроились вдоль края рва и наставили оружие на находившихся внизу.

Шведские солдаты были храбрыми вояками. И кто их упрекнет, что они стали сдаваться в плен? Не помирать же без всякой надежды не то что на победу, но даже на неравный последний бой?

Не все и не везде шло так гладко. В отдельных местах обрывки шведских линий пытались сопротивляться. Им на подкрепление двинулись драгуны. Лишь доскакать не смогли.

Гранье расчетливо выпустил по кавалерии ракеты. Свист, огонь и разрывы напугали лошадей, и вместо стройных шеренг поле покрылось носящимися в беспорядке в разные стороны всадниками.

– Клюгенау! Эта шеренга твоя! – Командор указал своему бывшему заместителю на самый большой шведский отряд.

– Яволь! – Клюгенау махнул своим егерям, и те торопливо двинулись на врага.

Шведы сноровисто вставляли в ружья багинеты, готовясь к рукопашной. Егеря двумя небольшими колоннами сблизились с неприятельским строем. Пользуясь тем, что штык не мешает стрелять, первые шеренги дали залп в упор, фактически без промахов, и лишь затем нанесли направленные удары.

Вражеская линия легко порвалась в двух местах. Колонны, повинуясь призывному взмаху своего полковника, развернулись и принялись методично перемалывать уцелевшие части шеренги.

Кто-то из шведов старался подороже продать свою жизнь, но дух большинства был уже сломлен разгромом.

Лишь местами еще кипела схватка. Вдали виднелся небольшой резерв, наполовину пехотный, наполовину конный. Только никакой роли он уже сыграть не мог. Разве что попробовать прикрыть отход своего короля, если тот попытается найти спасение в бегстве.

В ту сторону галопом помчались драгуны Шереметева. Впереди Кабанов заметил размахивающего шпагой Алексашку. Чуть приотстав, туда же неслись казаки.

Откуда-то выскочил разгоряченный Ширяев. В руке он сжимал повод второй лошади, на которой сидел какой-то полноватый швед без треуголки. Судя по шитью на мундире – какой-то генерал, уже успевший подрастерять былую спесь.

– Мы сделали их, Командор! – восторженно проорал Ширяев. – Сделали! Устроили Полтаву под Ригой! Пусть знают наших!

Кое-где еще слышались выстрелы, все еще неслась к выстроившемуся шведскому резерву кавалерия, но это были уже мелкие штрихи.

Шведской армии как могучей организованной силы больше не существовало. По крайней мере той ее части, которая высадилась в Прибалтике.

И торжествующе звучал над полем крик:

– Мы сделали их, Командор!

Часть вторая Круги на воде

11. Прибалтийская осень

Деревья теряли остатки листвы. Уже не празднично нарядные, а невзрачные, пожухлые листья обреченно раскачивались вместе с кронами под порывами холодного приморского ветра, слетали то поодиночке, то небольшими группами, падали в грязь, словно норовя прикрыть ее от глаз путников, хоть чуть облагородить пейзаж.

Одни только наклонившиеся прочь от моря сосны стояли уверенные в себе, не боящиеся ни бесконечных дождей, ни зимних морозов. Хотя и под ними все было густо усыпано хвоей.

Впрочем, дождя, к счастью, сейчас не было. Даже солнце порой проглядывало в просветы уносящихся прочь облаков, словно надеясь своим мимолетным появлением немного скрасить довольно безрадостную картину.

Если только смотреть, то унылая, безнадежная пора.

Зато если слушать, то впечатление сразу менялось.

Откуда-то издалека, приносимый ветром, доносился бодрый перестук топоров. Еще подальше уже можно было расслышать взвизгивание пил. Еще дальше – людские голоса. Кто-то покрикивал, кто-то что-то указывал, кто-то просто тянул монотонную песню, некое подобие своеобразной шенги, знакомой каждому, кто хоть раз выходил в море.

Деревья наконец чуть расступились, и лорд в очередной раз поразился кипучей энергии молодого царя.

Здесь, между Ригой и Динамюнде, вырастала новая верфь. И не только верфь. В нескольких местах уже виднелись остовы новых кораблей. Повсюду трудились люди. Судя по одежде, лишь в крайне малой части своей из местных, а в большинстве – присланных или пригнанных сюда из России.

Иногда среди сермяг и зипунов виднелись военные мундиры и просто немецкое платье. Петр не делал особой разницы в положении подданных. Если работать, то уж всем, невзирая на сословие и древность рода. Труженик по натуре, монарх сам старался быть примером во всем. И в трудах, и в гулянках.

– Быстро строят, – заметил, оглядываясь, лорд Эдуард.

– Все равно до зимы корабли спустить не успеют, – с видом знатока отозвался сэр Чарли. – Да и лес, как всегда, наверняка сырой. Спешат так, что не успевают высушивать.

Лорд посмотрел на своего друга и возразил:

– Какие плавания зимой? Зато к новой навигации у Петра уже будет здесь небольшой флот. С лесом серьезнее. Но зато темп…

– Да, энергии у царя Петра хоть отбавляй, – согласился Чарльз. – Вы не считаете, дорогой друг, что подобное возвышение России может нести нам угрозу? Очень уж у них убедительные победы.

– Несомненно. На мировой сцене появился новый игрок. Надо приложить все усилия, чтобы он стал нашим союзником хотя бы на ближайшее время. И заодно спланировать новую стратегию в наших отношениях. Вряд ли нам удастся укоротить их так просто. Значит, надо искать другие средства воздействия.

Карета между тем поравнялась с первыми работающими. Мужики практически не обратили на нее внимания. Мало ли кто может приехать на стройку? Да и какое им дело до снующих господ? Работа намного важнее.

А вот искать царя не пришлось. Может, он заметил сам, может, успел доложить кто из приближенных, однако Петр оказался у кареты достаточно быстро. Разгоряченный, в распахнутом, несмотря на холодный ветер, камзоле, отнюдь не производящий впечатление государя.

– Приехали! – Петр без этикетных экивоков, как старых знакомых, поочередно обнял приехавших дипломатов.

От царя пахло потом и табаком.

– От души поздравляем Ваше Величество с громкими победами над шведской армией и флотом, – освободившись, вежливо склонился лорд Эдуард. – Европа потрясена грандиозными свершениями вашего государства и рукоплещет Вашему Величеству.

Слушать подобное было приятно, и Петр не сдержал улыбки:

– Ничего. В ближайшее время у нас будет флот на Балтийском море. Я уже отдал распоряжение, чтобы товары доставляли в Ригу. Думаю, что это послужит к взаимной выгоде наших стран. Как добрались? Я ждал, что вы прибудете морем.

Государь посмотрел на покрытую волнами реку.

– К сожалению, в последнее время обнаглели шведские каперы. Они не обращают внимания на флаг и нападают на всех, идущих в эту сторону. Не поверите, но, по нашим данным, уже потеряно минимум четыре британских торговых судна. Наше правительство решило, что данное положение несовместимо с интересами подданных короны.

Это было правдой. Политика политикой, а убытки убытками. К последним англичане всегда были особо чувствительны. Горе тому, кто посмеет встать между джентльменом и его прибылью!

Унизительно послам великой державы высаживаться в Кенигсберге, а дальше плестись сушей по непролазному бездорожью. Еще хорошо, что через цивилизованные земли Пруссии и Курляндии. А если бы через кишащую разбойниками дикую Польшу? Но и стать жертвой шведских каперов было недопустимо, а прибытия военных кораблей можно в этом году не дождаться. Их посылка, по сведениям дипломатов, была делом решенным. Однако навигация скоро должна была подойти к концу. Максимум два месяца – и из-за ледостава плавание станет невозможным. Вполне вероятно, что командование задержит корабли до середины будущей весны, чтобы не гонять их понапрасну.

Ждать полгода… Что еще за это время успеет выкинуть неугомонный русский царь со своими талантливыми помощниками?

Нет! За ним глаз да глаз нужен. Не говоря уже о делах сугубо личных, но оттого не менее важных.

– Ничего. – Теперь Петр взирал на строящуюся верфь и растущие остовы кораблей. – К весне спустим на воду флот, тогда всерьез займемся предотвращением этого безобразия. Если до этого времени Карл не согласится на мировую.

Британцы знали, что конница в победоносном сражении подвела. Шведы сумели задержать кавалерийскую атаку, а затем, во время погони, устроить небольшую засаду и даже нанести преследователям некоторый урон.

И уж совсем не показал себя заранее отправленный в обход отряд из двух пехотных полков и многочисленной кавалерии. Отступавшие шведы прошли сквозь него, как раскаленный нож сквозь масло. Пехота не устояла, а кавалерия понесла потери в напрасной атаке и ушла в сторону от места прорыва.

Во всей разыгравшейся суматохе королю удалось ускользнуть. Сейчас он, по имевшимся сведениям, находился в своей столице и лихорадочно собирал новые войска, взамен безвозвратно утерянных под Ригой. Даже в Лондон и Амстердам посылал в надежде на помощь. Только недавние союзники отнюдь не горели желанием влезать в чужие разборки.

– Флот Его Величества будет сопровождать британские корабли. Но приказ четок – при нападении на наших подданных уничтожать всех нападавших без разбора, однако в войну не вступать ни на какой стороне.

– Понятно.

На англичан как на союзников Петр не рассчитывал, поэтому даже подобное заявление выглядело для него дипломатической победой.

Хотя у его собеседников создалось впечатление, что русский царь и на этот раз имеет в запасе какой-нибудь козырь, позволяющий и здесь устроить убедительную победу.

По мнению дипломатов, сделать это было намного труднее, чем на суше. Просто потому, что у Петра пока не было кораблей и, главное, – достаточно опытных моряков. Флот ведь не появляется мгновенно по мановению волшебной палочки. Даже если эта палочка в руках у монарха. А пришедших с Командором не так уж и много. Пакостей противнику они могут натворить, но разбить…

– У нас тут уже заложено два корабля и три фрегата. Как только прибудет лес, заложим еще, – гордо сообщил Петр. – До зимы должны успеть сплавить. Приходится одновременно обустраивать верфь и сразу строить на ней суда. Очень не хватает людей. Особенно – опытных мастеров. Да и простых работников тоже. Здешние крестьяне слишком тупы и ленивы. Приходится вызывать людей из самой России. Там они попонятливее. С мастерами похуже. На два флота их не хватает. Не поможете нанять у себя? Или в Голландии? Я отписал Крюйсу, но ответа пока нет. Прямо не знаю, что и делать.

– Мы со своей стороны готовы помочь Вашему Величеству, – склонился лорд Эдуард. – Но считаю своим долгом предупредить: дело это достаточно непростое. Верфи в Британии загружены. Работы очень много. Сами знаете: обстановка в Европе вновь напряженная. Приходится готовиться к возможной войне. Вот если бы Ваше Величество согласилось выделить в подобном случае некоторую часть своей армии…

– У нас тоже война, – отрезал Петр. Но не грубо, а не пошли бы вы, мол, сами знаете куда, а лишь в значении «не могу».

– Война не вечна, – философски заметил лорд Эдуард. – Рано или поздно закончится. Но хотя бы ваше принципиальное согласие в случае большой европейской стычки занять нашу сторону…

– Давайте не заглядывать так далеко, – ушел от ответа Петр и сразу перевел разговор на другое: – Где остановились? Обедали?

– Пока – на постоялом дворе, – на этот раз ответил сэр Чарльз. – Немного перекусили с дороги.

– Немного – не годится. – Петр посмотрел на небо, как раз сейчас покрытое прилетевшими облаками, словно пытался определить время по положению отсутствующего солнца. – Приглашаю на обед. Заодно и обговорим основные новости. Ничего особого пообещать не могу, но голодными не уйдете. А уже вечером устроим небольшие посиделки.

– Простите, я что-то не вижу тут ни Меншикова, ни Командора, – словно вскользь заметил лорд.

– Их здесь и нет.

– Где же они?

– Гоняют остатки шведов по всей Прибалтике, – с довольной усмешкой сообщил царь. – Сейчас вот под Нарву подались.

– Почему под Нарву? – На бесстрастном лице лорда было написано искреннее недоумение. Мол, где Рига, а где – Нарва.

– Потому что Лифляндия и Эстляндия уже очищены от вражеского присутствия, – весело поведал Петр. – Население дружно присягнуло на верность России, а остатки шведской армии частью пленены, частью уничтожены, а частью бежали в Ингерманландию. Вот Командор их там и добивает. Раз по-хорошему не хотят.

Новость произвела впечатление на дипломатов. Они-то думали, что успехи Петра пока ограничились одним разгромом шведов под Ригой, а оказывается, весь край успел отойти под державную руку нового государя. Тут было над чем подумать. Скорее даже – пожалеть, что какие-нибудь меры принимать уже поздно.

Или тревоги напрасны? В конце концов, победа в одном сражении – это еще не победа в войне. Армия Петра оказалась лучше подготовленной, чем кто-либо мог предположить. Вдобавок использовала новые приемы и новое оружие. Все это можно перенять, было бы время. Если же учесть, что Швеция отделена от захваченных областей морем, то у Карла остается шанс на реванш. Да и денег в русской казне для длительной войны нет.

Но главное не в этом. Исчезнет Швеция с мировых карт как могучеегосударство – и что? Главное – это перенять опыт русских, получить образцы оружия и затем уже использовать полученное против врагов цивилизованного мира. Будь то Франция или та же Россия.

Одновременно с закономерными в подобном случае сомнениями лорд Эдуард испытывал невольное удовлетворение. Он знал, кто именно являлся косвенным виновником побед, и не мог не одобрить выбор своей единственной дочери.

Петр тем временем отдал какие-то распоряжения и без приглашения полез в карету к британским дипломатам.

– Какой-то части шведов удалось удрать к Ревелю и там погрузиться на корабли, – повествовал царь по дороге. – Большую часть беглецов удалось догнать и пленить, но, увы, не всех. Еще кто-то рассеялся по Лифляндии и Эстляндии и пополнил гарнизоны крепостей. А дороги здесь сами видели какие. Пока подтащишь артиллерию, зима наступит. В основном справились. Но Нарва… Сказывают, там самый сильный гарнизон в Ингерманландии. Плюс – хороший комендант.

Царь сделал паузу, и в нее вклинился сэр Чарльз:

– Позвольте узнать. Какую именно территорию вы собираетесь присоединить к России?

Британцы ничуть бы не удивились, услышав в ответ, что всю Швецию. Но царь был сравнительно скромен. Сравнительно – ибо за пару лет до этого мечтал всего лишь о клочке земли у устья Невы. Аппетиты растут быстро. Был бы стол накрыт.

– Отсюда и немного за Неву. Там бывшие русские земли. Нам много не надо. Иметь выход к морю для торговли с европейскими странами, плюс как-то обеспечить его безопасность, – успокоил дипломатов Петр и рассмеялся. – Король польский Август торчал во время нашей баталии со шведами в Риге, так, узнав о результатах, ажно перекосился весь. А потом долго пытался нас убедить, что Лифляндию мы должны отдать ему. Он, оказывается, на нее тоже виды имел.

Тут позволили себе улыбки даже флегматичные англичане. Где ж это видано, чтобы завоеванное отдавали другим просто так? Сверх того, Польша издавна находилась под влиянием Франции, и уже поэтому ее усиление было нежелательным.

Но хорошая сторона в желании Августа тоже имелась. И весьма неплохая сторона. Вот только как воплотить ее в жизнь?

– Нам не до войн, – перескочил на другое Петр. – Столько всего предстоит сделать! Прежде всего – сломать всю прежнюю систему воспитания дворян и бояр, чтобы были знающими, полезными сынами Отечества. Я своего сына отправил вместе с Кабановым. Пусть учится, как воевать надо.

Собственно, царевича Алексея Кабанов сам упросил отдать ему на воспитание. Командор со своими товарищами помнили о последовавшей за смертью Петра эпохе дворцовых переворотов и старались как-то избежать этого. В том числе – соответствующей подготовкой наследника. В их прошлом этим всерьез не занимался никто, зато спросили с царевича по полной.

Резон был прямой. Государство не может существовать без порядка. Основой же его всегда была преемственность власти. Любой временщик на троне может оказаться вредителем. Что ему до страны, в которой он дорвался до власти? А вот если та же власть дана свыше как тяжкая ноша, то тут поневоле отношение к ней будет иным. Заодно у любых желающих устроить переворот будет выбита почва из-под ног. Стоило Павлу принять строгий и четкий Закон о престолонаследии, и никаких попыток выдвинуть на роль монарха «своего» кандидата больше никем не предпринималось. Исключения – неудавшаяся попытка декабристов создать полицейское государство задолго до большевиков и удавшийся заговор самых разнообразных предателей в феврале семнадцатого.

Но на то, что ниспровергнет Россию спустя двести с лишним лет, напрямую Командор повлиять не мог. Лишь предпринять кое-какие меры, которые, возможно, смогут помешать этому. Например, он постоянно втолковывал Петру о необходимости сохранения патриаршества. Веское слово главы Церкви в смутное время может сделать многое, даже если заколеблется трон. Какие бы модные течения ни завладели верхушкой, простой народ долго, при удаче – навсегда, останется верующим в традиционные русские истины. В том числе – в высшие христианские ценности. Есть такое свойство у религии – объединять. В отличие от поздних материалистических учений, превративших человека в обособленный атом, из отвечающей за свои поступки личности в самодостаточного потребителя.

Все это не было сказано. Да и никто из едущей в карете троицы, в отличие от нечаянных путешественников по времени, не знал о возможном, теперь уже будущем. Их всех интересовало сейчас совершенно другое. Петра – текущие проблемы государства, не только не исчезающие, но нарастающие снежным комом. Лорда Эдуарда – в первую очередь судьба собственной дочери. И лишь о сэре Чарльзе ничего нельзя было сказать точно. Но уж вряд ли он думал о том, что случится лет через двести—триста.

– А леди Мэри? Вашему Величеству неизвестно, где она? – не выдержав, спросил лорд Эдуард.

– Отправилась с Кабановым, – отвлекся от размышлений Петр.

И лишь после сказанного до него дошла собственная бестактность. Существуют вещи, о которых с приличными людьми не принято заговаривать вслух. А уж тем более – с отцами.

– То есть с армией. Ваша дочь живо интересуется всеми новинками, которые используются в военном деле.

– Я хочу ее навестить, – твердо произнес лорд. При этом он никак не отреагировал на невольный неприличный намек Петра.

– Насколько безопасны дороги в присоединенных областях? – уточнил сэр Чарльз. – Не потребуется охрана?

– Охрану я вам дам, – отмахнулся Петр. – Хотя… Есть другой способ. Но придется немного подождать. Все равно так будет намного быстрее, чем плестись по здешним дорогам.

– Быстрее? – Лорд с сомнением посмотрел туда, где должно было лежать море.

Ветер клонил деревья, сообщая о разыгравшемся среди волн шторме. В такую погоду сушей путешествовать намного надежнее. И порою пешком дойдешь быстрее, чем под парусами.

Петр понял ход мыслей британцев и в очередной раз широко улыбнулся:

– Ветер уляжется, и доберемся за день. У нас это быстро.

И с намеком посмотрел на мрачнеющее небо.

12. Командор. То было раннею зимой

Если в той части Прибалтики, что называлась Лифляндией, царила грязь, то в ее северо-восточной части уже выпал первый снег. Ранний, только позавчера был Покров, но здесь были старые русские земли, следовательно, и зима начиналась намного раньше, чем в Европах.

По обочинам снег был девственно белым, каким бывает вскоре после первого снегопада, но на самой дороге уже был перемелен солдатскими сапогами и копытами лошадей, превратился в ту грязь, которую был призван скрыть.

Мороз стоял по российским меркам игрушечный – два-три градуса. Если бы дело касалось прогулки, никто бы не заметил. А двигаться без надежды хоть ночью обрести крышу над головой было уже зябковато. Пальцы, опять-таки, постоянно мерзли.

Мне, как начальнику отдельного корпуса и генерал-поручику, хоть всегда светила какая-нибудь лачуга на ночлег. Равно как и прочим генералам и полковникам. Но уже обер-офицеры зачастую спали вместе со своими солдатами прямо на земле или снегу.

Тут поневоле с ностальгией вспомнишь о вечно теплых карибских берегах.

Под Ригой шведская армия была разбита, как говорится, наголову, но это не значит, что она прекратила свое существование. Я не говорю об одиночках и небольших толпах. Какие-то подразделения сумели вырваться с рокового для Карла поля, какие-то даже не успели прибыть туда. Наш противник так торопился дать сражение, что даже не стал поджидать всех идущих к нему подкреплений. В какой-то степени это здорово ему помогло. Вряд ли несколько лишних тысяч сумели бы вырвать у нас победу. Шведы показали себя прекрасными вояками, они просто не ожидали всех новшеств, которые мы обрушили на их несчастные головы.

Организовать преследование на должном уровне мы не сумели. Наша армия имела еще массу недостатков. В числе их – маневрирование большими силами удавалось далеко не всегда и далеко не гладко. А уж кавалерия вообще показала себя, мягко говоря, не ахти. Если те же дворяне или казаки могли продемонстрировать весьма неплохую индивидуальную выучку, то вместе ставшие регулярными драгуны пока ничего из себя не представляли, а казаки являли собой некий аналог флибустьерской вольницы, и в правильном бою на них рассчитывать было трудно. Догонять шведские отряды они догоняли, но смять стройные линии им не удалось ни разу.

Ничего. Еще научатся.

Большинство уцелевших шведов смогло переправиться обратно в Швецию и Финляндию, часть пополнила гарнизоны крепостей, остальные бродили по всей территории, надеясь непонятно на что.

Им бы завязать против нас партизанскую войну, кусая по частям. Благо лесов здесь пока хватало. Прецедент был. Корпус Шереметева, человека крайне осторожного, раз на марше подвергся неожиданному удару. В корпусе было шесть драгунских полков и четыре пехотных. У шведов – от силы чуть больше полутора тысяч человек. Тем не менее управление было потеряно, солдаты дрогнули, превратились в стадо. Драгуны смешались с пехотой, а затем обратились в бегство. Хорошо хоть Шереметев смог опереться на два не пострадавших арьергардных полка, сумел на какое-то время устоять, а затем невероятным усилием собрал беглецов, привел их в чувство и в свою очередь отбил натиск.

В конце концов шведы довольно организованно отошли, потеряв треть первоначального состава, но наши потери были вдвое больше. Сыграл роль и сам факт неожиданного (дирижабль как раз несколько дней не летал) нападения, и отсутствие заметного преимущества в вооружении, и сыроватость шереметевских полков.

Но револьверных ружей было крайне мало. Хватало на небольшие команды, и только. А артиллерия, более-менее натасканная, но на треть осадная, неповоротливая, частью даже не успела развернуться и понесла большой урон. Вплоть до потери многих орудий, которые удалось отбить лишь в самом конце сражения.

Еще чудо, что обошлось. Шереметев, разумеется, изобразил случившееся грандиозной победой, чуть ли не под стать шведскому разгрому под Ригой. За такую грандиозную победу следовала соответствующая награда. Тем более что боярин попутно сумел заставить сдаться пару небольших крепостей.

И награда последовала. Ни много ни мало – орден Андрея Первозванного и чин генерал-фельдмаршала.

Я никого не осуждаю и никому не завидую. Еще Бисмарк заметил: нигде так не врут, как на охоте и войне. Видно, рыбалка с удочкой в его времена была непопулярной. Причем речь далеко не всегда идет о сознательном обмане. Так, неизбежные преувеличения, тем более не каждому и не всегда дано вспомнить, как там было на самом деле. О самом страшном порою не расскажешь, невольно забывая пережитое, зато на передний план зачастую лезут мелочи, вдруг становясь главным.

А уж чужие потери – это все равно что размер пойманной рыбы. И не хочешь, а руки раздвигаются сами.

Формально я стал как бы подчиненным, но на деле Петр повсюду стал вводить коллегиальность, и единоначалием пока не пахло. Да и относился ко мне Шереметев с уважением. Не приказывал, а советовался. Уже молчу, что сейчас сержант может значить больше фельдмаршала. Если сержант приближен к Петру, а фельдмаршал – сам по себе.

Надо будет и тут порядок навести. Армия должна иметь строгое подчинение. Или прежде в чинах еще подрасти немного? Мало ли кого назначат главнокомандующим…

После баталии Шереметев удвоил осторожность и стал передвигаться еще медленнее. Чего нельзя сказать о моем корпусе. Я предпочитал идти как можно быстрее, хотя и тщательно проводил разведку и обеспечивал охранение колонн. Для скорости у меня почти не было осадной артиллерии. Зато имелись ракетные установки. Осаждать, тем более штурмовать крепости – дело неблагодарное. Хитростью или налетом после наших успехов захватить их было уже невозможно, но кое-какие другие возможности у нас для этого имелись.

К счастью, шведы не обременяли себя и бюджет строительством совершенных крепостей во внутренней Прибалтике. Имеющиеся укрепления могли противостоять восставшим крестьянам, но никак не регулярной армии. Поэтому особых препятствий на моем пути не встретилось. Так, несколько заурядных стычек, которые трудно было назвать сражениями, захваты мелких крепостей, порою – покинутых при нашем приближении, а чаще – спускающих флаги при первом обстреле ракетами. Или же, в паре случаев, при появлении нашего чудо-оружия.

Не скажу о шведах плохого слова. У них не было ни одного шанса вне зависимости от нашего оружия. Есть такая вещь в военном деле – подавляющий численный перевес. Скорее даже – раздавляющий. И против него не поможет никакое мужество. Можно попытаться задержать неприятеля в расчете на подмогу. Если же подмоги не предвидится, то сопротивление – разновидность самоубийства.

Словом, внутренняя Прибалтика не доставила нам особых проблем. В точности как ожидалось.

Оставались крепости ближе к российской границе. И главной из них являлась Нарва. Она одна стоила всех мелких укреплений, которые мы захватили походя. Вдобавок гарнизон ее усилился за счет вырвавшихся из Лифляндии и Эстляндии солдат и целых подразделений. Так что с перевесом в силах, учитывая укрепления, обстояло сложно.

В моем корпусе насчитывался Егерский и шесть фузилерных полков. Плюс кавалерия. Два слободских, Ахтырский и Изюмский, два драгунских и два казачьих. Кровавых потерь было немного. Зато в результате трехмесячного похода, как ни старались мы с Петровичем, почти третья часть солдат выбыла из строя по разнообразным болезням. Плюс в некоторых местах пришлось оставить небольшие гарнизоны, выделить всевозможные конвойные команды, отдельные партии и много чего еще. В итоге в пехотных полках было в среднем штыков по пятьсот. Драгуны наполовину оказались пешими. Казаки, что донские, что слободские, лошадей смогли сберечь, однако вооружены они были кто чем, и не уверен, насколько смогли бы противостоять шведской кавалерии в открытом бою. Тем более – штурмовать укрепленные стены.

Собственно, не стены в прежнем значении слова, сколько земляные валы. Стены утратили свое значение с развитием артиллерии. Но ни одно ядро или бомба не в состоянии пробить земляную насыпь. Камень что? Его развалить гораздо проще…

Некоторое время я подумывал, не повторить ли рижскую авантюру. Прикинуться беглецом, а дальше действовать по обстоятельствам. Вот только шведского языка я не знал, немецким владел в зачаточной степени, номер с британскими путешественниками второй раз не прокатит. Несколько латышских фраз, памятных по прошлой жизни? Так латышам вход в города закрыт. Да и живут вокруг эстонцы. Которых, кстати, тоже никуда не пускают. А уж мой эстонский вообще состоит из двух слов. Что в многократные разы превышает степень владения языком у нынешних хозяев края.

Или уже бывших?

Все равно. Ход истории неотвратим, и России суждено стать великим государством. Как Швеции суждено из числа подобных государств выбыть.

И еще жила тревога за Ригу. Наш не только крупнейший, но и, по существу, единственный порт на Балтике находился вплотную к курляндской границе, а политика – вещь настолько переменчивая…

Людей же катастрофически не хватало. Приходилось действовать отдельными корпусами на широком фронте, вопреки нынешней военной науке. Да еще держать большие силы у Риги во избежание всяческих случайностей.

Плюс – юг. Хоть с Оттоманской Портой подписан мир, но реваншисты найдутся всегда. В ту сторону тоже надо посматривать.

Перехода за три от Нарвы ожившая в условленный час рация известила о прилете Петра.

Мы специально устроили несколько воздушных станций в подходящих местах. Зато теперь можно было без особых проблем использовать дирижабль как курьерское средство. Даже один из дирижаблей. Вполне по-русски второй воздушный корабль окончательно вступил в строй уже после рижского сражения, в котором так был необходим.

Государь несколько раз навещал то один, то другой корпус. Пару раз появлялся в Москве. Поэтому исполнителям монаршей воли приходилось тяжеловато. Век еще являлся неторопливым, а тут в любой момент жди, что царь может внезапно нагрянуть с небес, хуже кома снега за шиворот.

Егеря привычно и сноровисто подготовили переносную причальную мачту, а когда дирижабль появился, помогли ему обрести временное пристанище у земли.

Мы стояли неподалеку отдельной короткой шеренгой. Я, на правах старшего, и мои ближайшие сподвижники: Клюгенау, Меншиков, Ширяев, Гранье – чуть подальше, продолжали ее командиры полков.

На этот раз царь заявился не один. К моему некоторому удивлению, следом за ним из гондолы вышли лорд с неизменным сэром.

Государю виднее. Я привычно отбарабанил строевой рапорт, радуясь, что дипломаты не понимают русского языка. К чему им слышать о наших сложностях? Помочь – не помогут, а слухи за границей пойдут. Да такие, что вовек не отмоешься. Хотя любая армия в нынешние времена больными теряет гораздо больше, чем ранеными и убитыми. У нас хоть смертных случаев мало. Время пройдет, и почти все выбывшие выздоровеют и встанут в строй.

Петр с чувством обнял всех в нашей шеренге. Эдик и Чарли, как истинные британцы, ограничились долгими церемонными поклонами.

Да и что им Гекуба?

– Прошу всех в дом, – пригласил я.

Своевременное сообщение позволило устроить дневку у усадьбы эстляндского помещика. Сам хозяин отнесся к перемене власти достаточно равнодушно. Мародерства я не допускал, его права сразу же подтвердил именем нового государя. Так какая ему разница, чьим подданным числиться? Благо до принятия присяги он даже не считается изменником. Да и после ее принятия тоже. Если не вступит в наши ряды. А вступать в них он явно не собирался, предпочитая выжидать.

В принципе семнадцатый век – один из самых гуманных в истории. Казней в каждом государстве хватает, зато в боевых действиях никто мирное население не третирует. Могут по случаю прихватить что либо из плохо лежащего, главным образом съестного, но в целом любое войско старается проявить лояльность. Населения слишком мало, и земли интересуют те, на которых уже живут потенциальные подданные.

Террор против мирных жителей развяжут предтечи демократов – французские революционеры. Но демократии свойственно, скрываясь за высокими словесами, стремиться уравнять всех под одну гребенку, а несогласных убрать с лица земли. Просто сначала это будет происходить более откровенно. Потом – завуалированно, с большей заботой не о физическом устранении противников, а об их духовном убийстве.

Слава богу, еще раз до демократии я не доживу.

В усадьбе царил переполох. Не каждый день помещику, пусть и барону, приходится принимать у себя могущественного монарха вкупе с дипломатами и кучей генералов. Хозяйка и дочери торопливо примеряли вытащенные из сундуков платья, челядь носилась как угорелая, выполняя многочисленные распоряжения по приготовлению обеда, уборке и еще непонятно чего.

Сам хозяин суетился не хуже, чем мальчишка. Да еще что-то выговаривал сыновьям, один из которых был уже вполне взрослый, а другой – чуть старше Маратика. Тут же присутствовал сам Марат вместе с царевичем и Мэри. Всегда прелестная и с виду холодная, как и подобает истинной леди.

Хотя внешность обманчива…

Я был таким же гостем, как и остальные. Но Петр явился в мой отряд, и потому часть хозяйских функций перешла ко мне. Вплоть до выделения барону в помощь нескольких человек.

После церемонии представления хозяев и перед ожидаемым обедом мы на короткое время уединились с царем. Насколько успел заметить, Мэри тем временем расположилась в уголке с отцом и сэром Чарльзом.

Петр похвастался перед нами успехами в кораблестроительстве, повздыхал, что результаты скажутся лишь во время следующей навигации, поведал о возможной помощи Англии в защите купеческого флота, посмеялся, вспоминая несколько баталий с Ивашкой Хмельницким.

Это мы на походе пирами не баловались. Хотя я этому был только рад. То ли старею, то ли умнею, но редко хочется приема спиртного в неограниченном количестве. Просто посидеть в кругу друзей порой хочется, а вот в толпе самого разнообразного народа – увы, уже нет.

Но самую главную для меня новость сообщила Мэри, когда мы усаживались за обеденный стол. По европейским правилам – мужчины вместе с женщинами.

Лорд Эдуард сумел оформить развод дочери, и теперь моя подруга была юридически свободной.

Я не ханжа и не восторженный юноша. После моего давнего неудачного брака связывать себя повторно узами Гименея я долгое время не хотел, а потом и не мог. Нет в Европе законов, чтобы сочетаться сразу с двумя. После гибели своих женщин я крестился в православие не столько из-за проснувшейся веры – мне трудно быть искренне верующим человеком просто по воспитанию и привычкам, – сколько от понимания: иначе я никогда не стану в России «своим». После крещения старые грехи автоматически списались. Зато появились новые. Попы мне втихаря пеняли за сожительство вне брака, хуже того – за сожительство с замужней женщиной.

Но и не только в этом дело. Мне хотелось нормальной семьи. Законных отношений, обязательно – еще одного ребенка, но уже от Мэри. Но бастарды в это время…

Сразу после обеда я подошел к Эдуарду:

– Лорд, я прошу руки вашей дочери.

Мой бывший враг смотрел на меня внимательно. Словно случившееся являлось для него сюрпризом и он хлопотал о разводе просто так, из-за нелюбви к нынешнему зятю. Или задумал завербовать меня прямо здесь и сейчас решает, как подступиться к этой нелегкой задаче.

Наговаривал я на лорда зря. Просто он не был бы лордом, если бы не обставил процедуру соответствующими случаю церемониями.

– С вашего позволения, я поинтересуюсь мнением дочери, – сообщил мне Эдуард и на самом деле отправился к Мэри.

Я прекрасно представляю и его сообщение («Леди Мэри, вашей руки просит генерал Кабанов»), и уж тем более ответ. Но не слушал и даже старался не смотреть в ту сторону, терпеливо дожидаясь решения своей участи.

– Моя дочь согласна, – наконец важно изрек вернувшийся лорд Эдуард. – Мы должны обговорить размер приданого.

Далось оно мне! Капитала хватало. Как привезенного из пиратских морей, так и заработанного здесь. А все подаренные мне за разные сражения деревни и села я даже перечислить не мог. Тем более что почти ни в одном из них еще не был. То одни дела, то другие, и какое в таких условиях может быть хозяйство?

Однако каждому времени – свое. Откажись я от приданого, и люди будут называть Мэри бесприданницей. Да и сама она, дитя своего времени и своей страны, будет чувствовать себя гораздо лучше, привнеся некую собственную долю в семейный котел.

– Я удовлетворюсь тем, которое назначите вы, – склонил я голову, не желая вступать в торги.

Пусть вылезает по собственному разумению.

– О чем беседуете? – вклинился к нам Петр.

– Я попросил руки леди Мэри, и лорд Эдуард ответил согласием, – не стал скрывать я.

Глаза царя сверкнули в предвкушении, словно женихом был он сам. Как же пропустить такое знаменательное событие и не отметить со всей широтой души!

– Когда свадьба?

– Я думаю, после взятия Нарвы, государь. Как только выберемся в Москву.

– В посаженые отцы пригласить не забудь, – хлопнул меня по плечу Петр.

Что ж, за язык меня никто не тянул. С другой стороны, теперь из кожи вон вылезу, но крепость возьму как можно скорее. Максимум – за неделю. А до Москвы можно добраться быстро. Двух дирижаблей вполне хватит не только на нас с Мэри, но и на всех гостей. Пусть не за один раз, но все равно же придется подготовиться к ответственному шагу.

Ох, грехи мои!..

13. Свадебный подарок

Нарва была переполнена. Помимо горожан и постоянного гарнизона сюда отошло много солдат из числа тех, кто идти в русский плен не хотел, а к берегу пробиться не смог. Или смог, но кораблей не нашел. В самом начале большинство таких беглецов проследовало сушей дальше в Финляндию. И лишь самые отчаянные и отважные остались в городе, желая еще раз попытать счастья в схватке с противником.

Первоначальный гарнизон города в тысячу триста пехотинцев и двести кавалеристов стал больше в полтора раза и все продолжал расти.

Скоро город оказался отрезанным с востока подошедшим русским корпусом Аникиты Репнина, и беглецы вынуждены были задерживаться в Нарве поголовно. От этого наблюдалась большая скученность, однако солдаты, в отличие от горожан, только радовались этому. Раз их больше, то, значит, больше и шансов отбиться от московитов, когда блокада сменится осадой, а последняя – штурмом. В крепости каждый становится сильнее. Так неужели не удержимся?

Артиллерии хватало. Боевых припасов было в избытке. Несколько хуже обстояли дела с продовольствием. Еще в самом начале войны летучие партии московитов сумели разорить окрестности, и новый урожай погиб на корню.

Стали редко прорываться в крепость обозы, идущие издалека. Но, слава богу, имелись запасы прошлых лет и какое-то время даже увеличившийся гарнизон мог не страдать от голода. А вот если осада затянется, тогда придется туго.

Но зачем думать о плохом? Прорвавшийся курьер привез послание короля, в котором говорилось о сборе новой армии взамен рассеянной под Ригой. Да и не вся армия успела перебраться в лифляндскую ловушку. Много полков оставалось в метрополии.

Комендант крепости полковник Горн был старым солдатом. Его Величество поручило его попечениям главный опорный пункт рядом с землями московитов, и Горн делал все, чтобы оправдать доверие монарха. Еще в мирные дни полковник старался вовсю, теперь же вообще редкую ночь проводил в постели. Все больше на стенах, в городе, а то и в поле, организуя короткие вылазки против зарвавшихся московитов.

Вылазки чаще всего оказывались безрезультатными. Основные силы русских оставались на другом берегу реки. На этом же большей частью действовали разъезды да всевозможные конные партии. Очевидно, решимости приблизиться к крепостным стенам вплотную у русских не хватало. А уж идти на штурм…

Горн был осведомлен, что московиты накатываются и с запада. Но, по тем же данным, осадной артиллерии у идущих от Риги крайне мало. Потому старый полковник крепко надеялся, что враги обломают о Нарву зубы, а там наступит настоящая зима, и придется им уйти восвояси до следующего года.

Потому со стен достаточно спокойно наблюдали, как вдалеке появляется неприятельское войско. Русские даже не стали сразу обкладывать крепость. Было видно, что основные силы располагаются сравнительно компактно и лишь кавалерия расходится подальше на фланги.

Но еще до того, как русские полки стали обустраиваться, а на окрестности упала ранняя темнота, к крепостным воротам подскакал парламентер в сопровождении неизбежного трубача и знаменосца.

– Царь и Великий князь… – бойко принялся перечислять полный титул московского государя парламентер.

В довольно длинном перечне неприятно резанули слух слова «герцог Лифляндский и Эстляндский».

Старый полковник едва сдержался, чтобы тут же не перебить наглеца. Но раз уж московиты решили придерживаться воинских обычаев, то не годится первому выступать их нарушителем. Потому Горн возвышался безмолвно и гордо, левая рука на рукояти шпаги, кираса и шлем начищены до блеска, лицо не выражает никаких чувств, лишь глаза блестят пламенем.

Само предложение было максимально щедрым. В случае сдачи крепости гарнизон отпускался на все четыре стороны со знаменами, оружием и музыкой. Разрешалось даже взять с собой обоз. Но щедрость эта полковником была воспринята как лишняя наглость. Чтобы выдвигать условия, надо прежде победить.

– Передайте своему государю, самозванно объявившему себя повелителем чужих земель, что я, полковник Горн, в ответ предлагаю следующее. Русские войска могут со знаменами и музыкой смело покинуть пределы Шведского королевства. В чем я обещаю им не мешать. Другого ответа для вас у меня не будет, – холодно ответил комендант, повернулся и нарочито медленно пошел прочь.

Стоявшие на стенах солдаты и офицеры восторженно приветствовали его слова. Правда, не все, но молчавших было настолько мало, что их можно было не принимать в расчет.

В любой семье не без урода.

Дали озарились сиянием костров. Что ж, пусть постараются возле них погреться. Надолго ли хватит московитов при такой жизни? Если учесть, что продовольствия в окрестностях практически нет.

Утро поначалу не принесло ничего нового. Пару раз в поле между новым русским лагерем и крепостью появлялись всадники. Приближались, однако, держась на расстоянии, превышающем дальность ружейного выстрела, разглядывали презрительно молчащие бастионы и отъезжали прочь. До них не бывало ближе восьми сотен шагов. Осажденные морщились, ругались вслух, но ничего не могли поделать с противником.

– Угостите их разок, – не выдержал Горн, наблюдая со стен, как всадники, богато одетые, с шитьем на мундирах и перьями на треуголках, в очередной раз обозревают крепость в подзорные трубы.

Невелик был шанс попасть, но уж очень обидно ничем не помешать врагу.

Ближайшая пушка громыхнула, окуталась дымом. Ядро быстро скрылось из поля зрения, и только в подзорную трубу было возможно проследить его полет.

Чугунный шар не долетел до всадников, взрыл землю, попытался подпрыгнуть в последней попытке достать податливую человеческую плоть, но напрасно.

– Дьявол! – в сердцах высказался Горн.

Остальные выругались гораздо более замысловато.

Двое из всадников спешились, передали поводья сопровождающим и один за другим опустились на колено. В их руках были ружья. Это смотрелось настолько нелепо, что полковник не выдержал и сплюнул:

– Совсем с ума сошли! И еще что-то пытались требовать!

Это было даже не абсурдом, а какой-то несусветной дурью, непозволительной даже дикарям.

– Попробуйте достать их еще раз, – начал было Горн стоявшему вплотную адъютанту, но тут над фигурками, сначала над одной, потом над другой, всплыли дымки выстрелов.

Адъютант вдруг вздрогнул. На лице его возникло выражение предельного изумления, а уже в следующий миг он стал стремительно заваливаться на спину.

Горн поневоле повернулся. По шлему что-то ударило, со свистом унеслось дальше, и лишь спустя несколько долгих секунд полковник сообразил, что это была вторая пуля.

Оба стрелка не спеша поднялись, о чем-то переговорили с остальными и лишь тогда запрыгнули в седла. Кавалькада не спеша затрусила прочь.

– Им помогает сам дьявол, – с ноткой испуга произнес кто-то из солдат.

Горн посмотрел на тело адъютанта и повернулся к стоявшим неподалеку. Кто именно произнес паническую фразу, определить было невозможно. Лица у всех свидетелей были одинаково бледны.

– Никому не говорить о случившемся. За нарушение – смерть, – обронил полковник.

Пуля может пролететь мимо, а вот петля никогда не промахнется мимо шеи. Как и топор палача.

Спустя час в русском лагере забили барабаны. Через некоторое время под их неумолчный бой к Нарве стройными колоннами двинулась пехота. Полагалось бы линиями, но московиты шли словно не на бой, а в обычный поход.

Колонны подошли и вдруг застыли, не решаясь преодолеть тот предел, где их сумеют достать ядра.

В промежутках остановились орудия. Еще дальше встала кавалерия в тех же походных колоннах.

– Может, надеются на наш выход? – предположил кто-то из свиты Горна, безуспешно пытаясь понять смысл совершаемого на глазах странного маневра.

– Не дождутся, – проскрипел полковник.

Он тоже терялся в догадках. Не считают же его таким глупцом, чтобы просто так выйти из-под защиты стен! Пусть московитов с виду немного, только кто поручится, что они тут все?

Между тем русские продолжали чудить. От колонн отделились небольшие отряды пехотинцев, одетых во все белое. Под руководством нескольких всадников, явно из тех, кто недавно наблюдал за крепостью, они торопливым шагом двинулись вперед, а затем прямо на ходу стали разворачиваться веером. Веер превратился в редкую цепь, где каждая пара солдат была отделена от других пар большим промежутком. Но и внутри пар расстояние между людьми было великовато, и свалить ядром больше одного человека не стоило и пытаться.

Дальше произошло то, после чего даже у невозмутимых шведов от удивления отвисли челюсти.

Пехотинцы в цепочке, явно повинуясь командам начальников, вдруг, вопреки любым воинским наставлениям и правилам, легли прямо в снег. Лицом к крепостным стенам. Белые одежды слились с белой целиной, и спустя минуту лишь самый зоркий глаз сумел бы различить на заснеженном поле прилегших людей. Одни всадники продолжали разъезжать вдоль рядов тех, кто лишь притворялся солдатами.

И вдруг то тут, то там стали расплываться дымки ружейных выстрелов. Сначала редко, затем – чаще, чем это было возможно для самого проворного стрелка.

Плюс – расстояние. Но, как и накануне, на стенах вдруг начали падать люди. Офицеры, солдаты, горожане, записавшиеся в ополчение и поднявшиеся посмотреть, что происходит.

Наверняка жертв было не настолько много, как казалось осажденным. Людям свойственно преувеличивать то, что происходит у них на глазах. Как, впрочем, и то, что они сами не видят. Если бы дело шло о честной схватке, когда нет времени рассуждать! Знай стреляй в прущие на тебя вражеские полчища или коли противников багинетом. А тут…

Лицо Горна посуровело еще больше. Полковнику не суждено было узнать: происходящее на его глазах было всего лишь боевыми учениями, устроенными Командором для своих егерей. Горн видел другое: противник не пытается устроить безнадежный штурм или разыграть честную артиллерийскую дуэль. Вместо этого московиты ограничились выдвижением колонн на случай вылазки, а сами тем временем применили нечто непонятное, но несомненно дьявольское.

Полковник всю жизнь твердо верил в милость Божью, и вдруг Бог не то отвернулся от шведов, не то вообще перешел на сторону их противников. Но даже в этом случае человеку надлежит выполнить свой долг перед Небом, и лишь тогда Небо вновь изольет неисчислимые милости на верного раба своего.

С грохотом, перекрывая стоны раненых и выстрелы московитов, ударили крепостные пушки. Попасть в практически незаметных залегших людей было делом безнадежным, и артиллеристы попытались достать хотя бы разъезжающих франтоватых всадников.

Достать их первыми же выстрелами не удалось, хотя несколько ядер пролетели в опасной близости от намеченных целей. Залегшие стрелки немедленно перенесли огонь на канониров, и ряды орудийной прислуги стали редеть на глазах.

Спустя десять минут огонь из крепости почти смолк. Если бы речь шла о нанесении врагу реального урона! Рисковать же жизнями ради нескольких человек, какое бы положение они ни занимали, не хотелось никому.

Гарнизон оставался на стенах. Только солдаты и офицеры предпочитали держаться в укрытии. Смертоносный свинцовый ливень – лучшее средство от излишнего любопытства.

– Стыдитесь, господа, – проскрипел комендант, обращаясь к своей жмущейся свите. – Солдат не имеет права бояться смерти.

Сам он продолжал гордо стоять и наблюдать за врагом. Лишь один раз полковник позволил себе отвлечься и посмотреть на творящееся внутри городских стен.

В глубь города по узким улочкам тянулись раненые. Одни кое-как ковыляли сами. Других поддерживали или несли товарищи. Прямо под стеной складывали тех, кому уже ничья помощь не понадобится. Причем шеренга ушедших в мир иной получалась достаточно внушительной.

Но их хоть не надо будет лечить…

Неподалеку от полковника еще один офицер решил последовать примеру начальника, выпрямился и без звука завалился на спину. Лицо его было в крови.

– А это еще что?

Горн посмотрел, чем именно был вызван удивленный голос.

Московиты подтянули поближе к залегшим стрелкам какие-то странные решетчатые конструкции и теперь сосредоточенно возились вокруг них.

Вглядеться внимательнее полковнику не довелось. Что-то вдруг с силой ударило по руке, выбило из нее зрительную трубу, а в довершение звякнуло о кирасу.

Мир вокруг покачнулся, потерял четкость, но кто-то заботливо поддержал полковника, не дал упасть.

– Горна убили! – родился было крик, но комендант нашел в себе силы твердо оборвать панику:

– Тихо! Никому не говорить!

Боль была сильной, но дух потихоньку брал верх над ставшим немощным телом. Горн сумел выпрямиться и посмотреть на обвисшую перебитую руку.

Один из адъютантов уже проворно бинтовал рану прямо поверх мундира. Только что бывшая чистой тряпка быстро напитывалась кровью.

– Не так. Так слишком видно, – проскрипел Горн.

Не хотелось, чтобы по гарнизону разнеслись слухи о его ранении. Не хватало еще, чтобы дух солдат упал из-за подобной мелочи! Начальство должно казаться неуязвимым.

Он хотел оставаться на посту до конца. Адъютанты насилу уговорили коменданта уйти хотя бы на перевязку. Полковник запахнулся поплотнее в плащ и твердой походкой направился к ближайшему дому. Со стороны и не скажешь, что тело терзает боль. Разве что два офицера идут рядом в полной готовности поддержать да в ту же сторону спешит лучший лекарь гарнизона.

Но мало ли кто и зачем спешит на войне!

– Вам повезло, господин комендант, – спустя пять минут бормотал лекарь, осматривая рану. – Кость едва задета. Пуля прошила руку насквозь. Пройди она чуть в стороне, и был бы перелом. Надо быть осторожнее, господин комендант. Ваша жизнь принадлежит всем. И так столько доблестных воинов выбыли сегодня из строя!.. Пули какие-то странные. Не круглые, как должны быть, а конические. Но скажите, разве могут быть на свете такие дальнобойные ружья?

– Выходит, могут, – вымолвил Горн. – Но запомните, Свен, из ружья можно убить человека. А вот крепости при помощи одних только ружей не взять. Тут артиллерия нужна.

В подтверждение его слов снаружи загрохотали разрывы. Их было так много, что ухо отказывалось выделять каждый в отдельности и воспринимало их как один непрерывный гром.

Из узкого окошка вылетело дорогое стекло.

– Что это? – Лекарь оторопело посмотрел на полковника, а затем – на порезанную осколком руку.

Горн уже сорвался с места и устремился на улицу.

Первое, что увидел полковник снаружи, был пролетевший над головой, оставляющий за собой дымный след снаряд. Другой такой же, непонятный и дымящийся, ударил в черепицу одного из домов. Взрыв раскроил крышу. Куски ее полетели в стороны. Где-то послышался крик ужаса и боли.

– Дьявол! – выругался полковник.

Он поневоле ожидал худшего, однако бастионы с виду почти не пострадали. Лишь вдалеке было видно разбитое орудие. Да тут и там валялись трупы. Зато в городе продолжало все рваться и греметь и где-то уже поднимался в воздух дым первого пожара.

Московиты вдалеке вновь возились у своих решеток. Залегшие стрелки продолжали стрелять, хотя уже гораздо спокойнее. Но после всех взрывов на ружейные пули большинство защитников не обращали внимания.

Теперь артиллеристы вновь вернулись к орудиям. Раздались первые выстрелы. В ответ решетки окутались дымом и оттуда к городу вновь вылетела очередная партия снарядов.

Некоторые из них не смогли долететь до цели, в злобе своей лишь вздыбив снег перед бастионами. Другие перелетели стены и обрушились на дома и улицы. Лишь небольшая часть взорвалась среди защитников. Разрушить укрепления снаряды русских явно не могли. Зато от них хватало других бед.

Но шведские артиллеристы тоже показали свое мастерство. Пара наиболее метко пущенных бомб упала неподалеку от одной из решеток, и было видно, как несколько человек повалились в снег.

Русские дали еще один залп, после чего спокойно потащили свои странные орудия прочь.

Первую дуэль можно было считать выигранной. Так и было объявлено во всеуслышание разосланными комендантом офицерами. Только почему-то никого это не радовало.

Ладно, сегодня московиты почему-то отошли. А если они устроят правильные укрепления и займутся обстрелом вновь? Чем тогда закончится огненная перебранка?

Полковник словно слышал, как в уцелевших домах жители начинают робко спрашивать друг друга:

– Может, лучше сдаться?

Государства сменяют друг друга, но имущество остается. А будешь сопротивляться – потеряешь не только нажитое, но и саму жизнь.

Стоит ли игра свеч?

14. Твердыня

Кабанов прекрасно понимал: использованные в первый день средства не годятся для взятия первоклассной крепости. Все это больше воздействует на психику защитников, чем на оборону. Вот только именно от духа осажденных и зависит стойкость крепостных сооружений.

Преодолеть под обстрелом голое заснеженное поле – это сколько же людей поляжет! Да еще потом карабкаться на стены…

Пусть оружие у шведов менее совершенное, оно убивает ничуть не хуже, чем штуцера и револьверные ружья. А уж картечь…

Нет, штурм – последнее средство. Главное – лишить гарнизон веры в свои силы. А там, может, удастся заставить шведов выбросить белый флаг без напрасных потерь со своей стороны.

А уж сколько погибнет врагов – никакой разницы. Гуманизм тут ни при чем. Война – жестокая по определению штука. Пока идет бой, чужие – не люди, а только мишени. Любая жалость к ним – это безжалостность к своим. Аксиома, которую любой военный усваивает в первом же бою. Если не раньше.

Кабанов просто выполнял определенную работу. По возможности – как можно эффективнее, с минимальными издержками.

Совсем без потерь не обошлось. Но для боя они были небольшими. Ставший уже далеким штурм Азова обошелся на несколько порядков дороже. А уж первое «невзятие» турецкой твердыни – и вовсе. Да и сражение у Риги шло отнюдь не в одни ворота. Тут же – сущие мелочи. Не бывает так, чтобы вообще никого не задело.

Сами солдаты относились к гибели товарищей достаточно спокойно. Люди умирали просто так, безо всякого боя, от обычных болезней и тягот. От пули или осколка даже не столь обидно.

Сознание людей было религиозным. Вера – крепка. Что такое смерть? Всего лишь переход от краткой земной жизни к вечной небесной. Значит, никакой смерти и нет.

Грустно от разлуки. Больно от раскаяния, что не все дал при этой жизни ушедшему в долгий путь человеку. Но Царствие Небесное всем,кто положил живот свой на поле брани за Веру, Царя и Отечество! И вечная им память!

Первый день осады прошел. Войска отошли в лагерь. Лишь казаки продолжали бдительно наблюдать за происходящим в городе. Командор еще до наступления темноты выехал прочь. Прибалтийское бездорожье сильно мешало планам. Дело ведь не только в том, чтобы подойти к нужной крепости. Требуется продовольствие для людей и корм для коней, боеприпасы и многое другое. Например, не слишком отдаленное место для организации шведам еще кое-каких сюрпризов. Раз уж Рига далеко.

Тоже не смертельно для крепости. Зато, наверное, впечатляюще для местного отсталого населения. Любое оружие должно быть максимально испытано в полевых условиях.

Совещаний Горн не любил и не признавал. Пусть каждый отвечает перед Богом и королем за свой участок. А он, комендант, в ответе сразу за все. Так зачем лишние разговоры?

Еще меньше его интересовало мнение простых солдат. И уж вообще не затрагивали чувства и мысли горожан. Их дело – трудиться и торговать да пополнять налогами королевскую казну. При осаде же, как сейчас, выставлять положенное ополчение. Прочее – не их забота.

В данный момент полковник был верен себе. Он обошел город, выслушал доклады подчиненных, но выводы из них предпочел делать сам.

Разрушения в городе оказались намного меньше, чем представлялось поначалу. Многие дома пострадали. Взрывами снесло черепицу, вскрыло крыши, кое-где даже пробило стены. И тем не менее не рухнуло ни одно строение. Видно, обрушившиеся на город ракеты были не так сильны, как представлялось под обстрелом.

Укрепления вообще были почти не повреждены. Ничего серьезного, что нельзя было бы восстановить в ближайшее время. Несколько разбитых и поврежденных орудий можно не принимать в расчет. Московитам потребуется минимум месяц, чтобы пробить в стенах хоть одну брешь. А за месяц может случиться многое.

Гораздо хуже были людские потери. Без малого полторы сотни защитников выбыли из строя убитыми и ранеными. Да еще горожане…

До этого дня Горн скептически выслушивал россказни беглецов из-под Риги о всесокрушающих дальнобойных ружьях русских, но теперь вынужден был отнестись к этому иначе. Пусть многие пострадали при взрывах, но все равно число сраженных пулями было достаточно велико. Похоже, им действительно помогает сам дьявол. Или же Бог по каким-то причинам отвернулся от своих верных сыновей.

Или речь идет всего лишь о ниспосланном свыше испытании?

Ныла простреленная рука. Полковник старался прогнать боль прочь, думать только о деле.

Осадной артиллерии у противника с собой пока нет. Подвоз ее требует времени. Судя по времени появления и расстояниям, московиты шли без тяжестей. Другой их отряд, тот, что подошел со стороны границы, тоже не имеет при себе ни тяжелых пушек, ни мощных мортир. Недаром так и держится по ту сторону реки. Следовательно, завтра крепость ждет то же самое. Комбинированный обстрел стрелков и ракетами.

Итог размышлений вылился в сравнительно короткий приказ. Пехоте держаться в укрытиях и быть в готовности отразить возможный штурм. На стенах оставаться артиллеристам. Главная задача – борьба с ракетными станками противника. По мере возможности – со стрелками. Использовать подручные средства для укрытия от огня противника: мешки с песком, фашины и прочее.

Полковник пожалел, что перед крепостью нет какой-нибудь укрытой лощинки. Можно было бы скрытно сосредоточить там небольшой отряд и обрушиться на цепь московитов. Перед сомкнутым строем никаким одиночкам не устоять.

Увы! Еще в самом начале войны по приказу Горна поле перед крепостью было освобождено от деревьев и кустарника, а все ложбинки были засыпаны гораздо раньше. Как раз для того, чтобы противник не смог подобраться к крепости незамеченным. Но в таких делах палка всегда о двух концах.

Но, может, и к лучшему? Тот, кто командовал московитами, не зря держал за стрелковой цепью вне досягаемости огня пехотные колонны и кавалерию. Так что опрокинуть врага на первом этапе отнюдь не значило победить.

С этой стороны действия противника были безупречны. Наверняка Петр взял в командующие какого-нибудь кондотьера из Европы. Но вот то, что тот понадеялся на ружья и ракеты и не взял с собой осадной артиллерии, говорит не в его пользу.

Зря он. Ох зря…

Карл не думал выручать Нарву. Нет, он не забыл о гарнизоне и не отчаялся. Молодой король по-прежнему горел жаждой реванша. Все находившиеся в самой Швеции части были собраны в кулак. Беглецы из Прибалтики переформированы. Практически все остатки казны пошли на наем новых солдат. Теперь армия была больше той, что имелась под Ригой. Но надлежало использовать ее с толком, нанеся врагу удар в самое чувствительное место. Такой удар, после которого московиты вновь на века исчезнут в своих дремучих лесах.

Некоторые выводы из случившегося Карл сделал. Например, что нападать следует по возможности внезапно. Кто знает, как обернулось бы сражение, если бы московитам не было известно о каждом его шаге? Вот они и сумели подготовиться к встрече со всей азиатской хитростью.

А если обрушиться, когда не ждут, смешать планы, сойтись в штыки, лишить огневого превосходства, то вряд ли они сумеют продержаться против доблестных солдат хотя бы полчаса.

По некотором размышлении Нарва для решающего боя на данный момент не годилась. Крепость была обложена со всех сторон, отрезана от цивилизованного и даже полуцивилизованного мира.

Эстляндия почти полностью захвачена противником. Наверно, можно высадиться в Ревеле или Пернове, московиты, по рассказам беглецов, не укрепляли эти города так, как укрепили устье Двины, но это значит сразу поставить противника в известность о собственных планах. Решат московиты, что их силы под Нарвой недостаточны, – и спокойно сумеют перебраться на другой берег. Тем более их оружие сможет нанести немалый урон переправляющимся следом. Или же если враг силен, то опять-таки сможет не торопясь подготовиться и вновь преподнести какие-нибудь сюрпризы наподобие рижских.

Ингерманландия тоже захвачена. Но там еще хуже. Мели не дают возможности большим кораблям приблизиться к берегу. Высадка поневоле растянется настолько, что московиты обязательно обнаружат диверсию в своем тылу. А тут еще сплошные болота, по которым с армией не очень пройдешь. Еще небольшими группами пробраться возможно, но ни артиллерию, ни обоз протащить не удастся. А в крепости вряд ли есть в избытке обычные припасы.

Те же непролазные болота мешают подойти из Финляндии. То есть оттуда, где несколько портов обеспечат высадку армии. Никаких дорог в тех суровых краях отродясь не водилось. Для кого и зачем их прокладывать? Для нищего местного населения, никуда не ушедшего по дикости от московитов? Даже вездесущие купцы предпочитают обходить весь район далеко стороной. Купить нечего, продать некому, да и в болоте утонуть – раз плюнуть.

А тут еще отношения с Англией.

Едва добравшись до Стокгольма, Карл потребовал к себе британского посланника и высказал ему все, что думает о двурушнической политике бывшего союзника. Беседа едва не закончилась объявлением войны, и лишь советники короля в промежутке сумели настоять на более мирном окончании. Воевать против всего света Швеции не позволяло финансовое положение.

Будь посланник посамостоятельнее, в ответ на подобную речь короля объявил бы войну сам. Но любой дипломат – это передатчик политики своего правительства. И в итоге действия посланника свелись к выяснению нынешних намерений Лондона.

Отношения были неоднозначными. Главным конкурентом, а соответственно и врагом, оставалась Франция. Смерти испанского короля ждали в самое ближайшее время. Без прямых наследников неизбежно должна была начаться схватка. Англия не могла допустить, чтобы на освободившийся престол взошел племянник Людовика со всеми неминуемыми последствиями. Потому и прочее пока волновало лишь в перспективе. Или как возможная помощь в грядущей войне. Потому в открытую выступать не спешили ни на одной из сторон.

Пит доказал свою невиновность. Дядюшка тихонько устроил ему выволочку за поспешность и готовность оказать помощь шведам до официального решения Лондона, и дело пока тем и ограничилось.

Относиться по-прежнему к недавним союзникам Карл не мог. Даже после всех объяснений и доказательств невмешательства Англии. Что с того, что захват Риги явился сюрпризом для всех? Червь сомнения в душе короля остался. Может, в другое время он бы из принципа перешел на сторону Франции, однако сейчас ему хватало собственных проблем.

И тут в самый разгар поисков решения начал проклевываться новый союзник. Тот, о котором раньше и подумать было нельзя. Более того, он всю жизнь рассматривался в качестве врага, а тут вдруг сам, вначале – осторожно и исподволь, стал предлагать помощь в войне против России.

Но и запрошено было столько, что встал вопрос: в чем смысл? Кто в здравом уме отвоевывает собственные земли, чтобы потом передать их кому-то другому?

Карл отказался от предложения наотрез. Однако кое-кто из советников продолжил неофициальные беседы. Началась торговля. Долгая, упорная. Постепенно прорезалась несколько иная цель возможного союза. Не отвоевание, а полный разгром России. Соответственно, торг стал приобретать смысл. Предполагаемый союзник тоже не мог забыть старых обид и жаждал вернуть потерянное, попутно присоединив к нему все, что могло бы быть когда-то своим, да в силу разных обстоятельств не стало.

Когда королю стали известны результаты переговоров и показаны на карте новые чаяния добровольных помощников, то Карл поневоле присвистнул.

Хотели столько, что второе по величине европейское государство в одночасье становилось первым.

Единственное, что привлекало, – место, откуда становилось возможным нанести удар. Причем удар неожиданный, которого московиты в любом случае не ждут.

А Нарва… Крепость первоклассная. Должна продержаться до наступления холодов. Зимой московиты поневоле будут вынуждены отойти от ее стен. В поле долго не проторчишь. Да и кормить армию там нечем.

Что осталось до той зимы?..

Горн тоже ждал настоящей зимы. Нищий край не мог дать московитам достаточно продовольствия. Как не мог предоставить жилье для солдат. Следовательно, продержаться надо было не так долго. Может, от силы месяц. В крайнем случае – чуть больше. Если русские не подвезут осадную артиллерию, небольшой срок. Нынешними их методами ничего они не сделают. Вселят страх в сердца робких. Нанесут гарнизону потери. Причинят горожанам убытки. Ерунда. На то и война.

Да и тяжелые пушки не гарантируют победы. На стенах Нарвы артиллерии хватало. В честной дуэли еще неясно, кто кого сумеет одолеть.

В глубине души суровый воин мечтал о штурме. Тогда все преимущества перейдут к гарнизону крепости. Московиты узнают силу шведского духа, а окрестности будут завалены трупами врагов.

Но это только в глубине. Горн хорошо знал: никто не решится атаковать крепость без солидной подготовки. Сначала надо хотя бы стены проломить. Иначе будет не приступ, а массовое самоубийство. Да и не похож русский командующий на сумасшедшего. Вот на самоуверенного сверх всякой меры человека – весьма. Считать, что оружие, весьма губительное в поле, может помочь при штурме крепостных бастионов, – это, знаете ли…

Ничего, скоро убедится в обратном и дальше будет вынужден воевать по принятым правилам. Или ждать прибытия осадной артиллерии, или снимать осаду. Причем второе – скорее. Пока еще по здешнему бездорожью удастся протащить тяжелые пушки. Да еще к ним – соответствующие запасы пороха.

Нет, уверенность должна базироваться на чем-то более серьезном, чем недавние победы и упование на новое оружие. А тут даже незаметно, что у московитов действительно есть значительный перевес в силах.

Или это авангард, а основная армия вместе с осадным парком отстала и движется следом? В таком случае понятным становился наглый ультиматум. Русский генерал просто решил попробовать: а вдруг выйдет – и тогда вся честь занятия крепости достанется ему?

Пути для московитов открыты. Ничто не мешает им подтянуть сколько угодно сил и средств.

Ничего. Дело солдатское. Надо как-нибудь выстоять с Божьей помощью.

Утро преподнесло Горну сюрприз. Он ожидал чего угодно. Повторения вчерашнего комбинированного действа со стрелками и ракетами. Начала планомерного строительства батарей в ожидании прибытия мощной артиллерии. Попытки провести мину в замерзающей почве. Еще чего-нибудь в этом же роде.

Ничего. Вместо нормальных действий к крепостным стенам не спеша направлялся позавчерашний парламентер в сопровождении неизменного трубача и переводчика.

Горн молчаливо и мрачно смотрел на них с высоты, не понимая, зачем нужен второй визит.

– Государь вновь предлагает гарнизону крепости почетную капитуляцию на условиях, объявленных ранее. Время для размышлений – до полудня завтрашнего дня. После полудня условия будут гораздо более жесткими. Командующий осадным корпусом генерал Кабанов предупреждает от себя: в случае штурма крепость будет отдана на разграбление на три дня и вся вина падет на вас. В этом случае пощады не будет.

– Не слишком ли он самоуверен? – проскрипел Горн.

– Не волнуйтесь, – с откровенной издевкой отозвался парламентер. – Наш генерал всегда держит слово.

Полковника обуял гнев.

– А теперь выслушайте меня. Если вы или кто другой еще раз подъедете к крепости с наглыми предложениями, то я прикажу стрелять. И в этом клянусь перед Богом я, комендант крепости полковник Горн. Второй раз повторять не буду. Запомнили? А теперь – убирайтесь.

– Что ж. Вы сами выбрали свою судьбу, – оставил за собой последнее слово парламентер и все так же нарочито не спеша поехал прочь.

О как хотелось Горну приказать дать по отъезжающим один-единственный залп! Да больше бы и не потребовалось. Но ладно. Пусть живут и передадут начальству, что шведские крепости просто так не сдаются.

Горн посмотрел на сопровождавших его офицеров. На всех лицах была написана решимость и твердость.

– Нахалы! – счел за нужное прокомментировать полковник. – Не имеют никаких средств для взятия Нарвы, а ведут себя, словно стены вот-вот падут.

Но вдруг подумал: а может, все же надо было взять время на раздумье? Зато был бы один спокойный день…

Ладно. В самом деле, что московиты сделают?

15. Командор. Нарвский орешек

Взять крепость без артиллерии и должной огневой подготовки почти невозможно. Я прекрасно понимал, что стрелки с самыми дальнобойными ружьями – плохая замена мощным пушкам и мортирам.

Мой расчет строился на психологическом давлении на противника. Штурмовать крепость я собирался лишь в самом крайнем случае, когда гарнизон будет окончательно сломлен.

Самое страшное для любого солдата – гибнуть и не иметь возможности нанести противнику хоть какой-нибудь урон. Тут уж самая отчаянная решимость дает сбой и человек поневоле начинает задумываться, во имя чего он ежесекундно ждет смерти? А ведь в городе помимо гарнизона полно мирных жителей, которым умирать непонятно за что вообще не с руки. Если даже не умирать – так имущества жалко! Свое же, не королевское, нажитое собственным потом…

Миндальничать я не думал. За одного погибшего солдата даже десятка врагов маловато. И все равно, носят они форму или нет. Время либерастов осталось в будущем. Хотя и они с легкостью оправдывают любые бомбардировки, если жертвы на дух не переносят демократических ценностей. Мой былой век – лучшее подтверждение этому.

Посылка парламентера была вызвана двумя причинами. Я хотел дать людям последний шанс решить дело миром. И одновременно закончить строительство базы.

Шведы понятия не имели, что на другом берегу, в десятке километров от крепости, уже сооружены ангары для двух дирижаблей, установлены причальные мачты, оборудованы склады бомб, топлива и водорода. Наверняка старый полковник Горн не может понять, почему войска Репнина даже не делают попыток переправиться. А они просто обеспечивают прикрытие нового объекта. Остались кое-какие штрихи, и все будет готово.

По-своему дирижабль в условиях отсутствия противовоздушной обороны – идеальное средство для бомбардировки. Самолет атакует в движении. Летчику или штурману требуется рассчитать траекторию бомб, и все это в краткие мгновения пролета над целью. А тут – завис над нужным местом да швыряй вниз все, что душе угодно. Или то, что имеется на борту. Даже спешить никуда не надо. Сбросил – посмотрел оценивающе на результат.

Конечно, разрушить целый город до основания проблематично. Но мы же не англичане и не американцы, чтобы сеять разрушения из одной только любви к ним! Самим восстанавливать придется. Так стоит ли увеличивать предстоящий фронт работ? Так, постращать малость да понагнать страху. А там посмотрим…

– Почему он летает, Командор? – Царевич с интересом разглядывал принайтовленный к земле, но рвущийся в небо воздушный корабль.

Зря на него наговаривали позднее историки. Мальчишка как мальчишка. Пусть в нем нет неукротимой энергии отца и стремления все делать собственными руками, зато нет и ненужной жестокости к своим и чужим, стремления перекроить мир по своей мерке, даже не задумываясь, хороша она или плоха.

Зато в Алексее много природной любознательности. Ум достаточно остер. Есть определенная доброта. А прочее приложится. Петр сам виноват. Поручил воспитание сына первым попавшимся проходимцам, а потом еще что-то требовал от него да удивлялся, почему это родная кровь не является его точной копией. С чего бы это вдруг? Да и нужна ли копия? Может, каждому человеку лучше оставаться самим собой?

Нет, в десятилетнем мальчишке я решительно не находил черт, знакомых мне по популярному в грядущем фильму. Правда, там царевич показан уже взрослым, но все-таки…

Стоявший рядом с царевичем Маратик тоже навострил уши. Сын Ширяева был слишком мал, когда нас забросило в эти времена, а последовавших вслед за тем событий было столько, что ранние детские впечатления практически стерлись из памяти. Мальчик не помнил ни компьютеров, ни самолетов. Зато разбирался в типах парусных судов, в их довольно сложном такелаже, знал основные принципы маневрирования на море, умел говорить на французском и чуть меньше – на английском.

Даже странно – пиратский сынок моего бывшего солдата.

А я сам? Наверное, теперь тоже больше пират, чем десантник.

Жаль, мой собственный сын еще мал, чтобы приучать его к походным условиям. Пусть прежде хоть грамоте выучится.

– Понимаешь, Алексей, все в мире имеет вес. Даже воздух, который вокруг нас. Но воздух ведь тоже бывает разным. – Я старался говорить так, чтобы мальчишки меня поняли без дополнительных вопросов.

– Знаю. Холодным и теплым, – радостно кивнул царевич.

– Не только. Воздух – это смесь разных газов. Тот, который нужен нам для дыхания, – это кислород. Но помимо него есть много других. Даже вода может быть воздухом. Видел, как поднимается пар, когда она кипит? А пар – это тоже воздух.

– Еще вода может стать льдом, когда замерзнет, – самостоятельно дополнил Алексей.

– Молодец, – похвалил я царевича. – И так любое вещество. Только температура для каждого своя.

– Но так летают кабаньеры, – вставил Марат. – А тут же воздух не нагревают.

– Правильно. Потому что в дирижаблях используется самый легкий газ. Он настолько легкий, что спешит подняться наверх и тянет за собой оболочку, гондолу, людей, груз. Но если груза будет много, то газ поднять его не сможет.

Алексей вздохнул. Он явно что-то напряженно обдумывал и лишь потом опять спросил:

– А птицы? Они тоже вырабатывают газ?

Вот же настырный ребенок! Хотя мне эта настырность нравилась. Хорошо, когда ребенок в детстве задает бесконечные «почему?». А тут ведь не только задавал, но и делал некие логические выводы!

Пришлось попроще объяснить то, что на скорости воздух тоже является опорой. А также – что движение относительно и все равно, дует ли ветер или мы с той же скоростью несемся или ползем сквозь атмосферу. И, дополнительно, – о восходящих и нисходящих потоках.

Я стал эгоистично подумывать: считать любознательность положительным качеством или, напротив, занести ее в отвратительные черты характера?

Шутка, конечно. Но не всегда и не все легко объяснять. Особенно когда многое сам воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся, а для иного маловато доходчивых образов.

– Значит, можно сделать крылья, поставить мотор от дирижабля и полететь? – никак не хотел сдаваться Алексей.

– Мотор очень тяжел, – пришлось вновь рассказывать легенду о найденном древнем кладе. – К сожалению, сделать новый мы пока не можем. Как – понимаем, а способов у нас нет.

– И в Европе нет? Папа говорил, там умеют делать все.

– В Европе умеют гораздо меньше нашего. Там нет ни паровых машин, ни кабаньеров, ни дирижаблей.

– А еще у них нет нашей веры, – дополнил царевич.

Нет, все-таки он мне нравился. Вот только наставники ему попались никудышные. А так – может, после Петра именно такой царь и нужен будет России? Более склонный исконно русскому менталитету, не столь сильно подверженный иноземному влиянию. Если к тому времени уже будет закончено обновление армии, появится основа промышленности, займет нужное место флот, то следующей задачей неизбежно окажется предотвращение разрыва между дворянством и народом, воссоединение сословий, уже нарушенное Петром. И потребуются совсем иные черты характера, чем у энергичного, работящего государя.

– Скоро полетим бомбить шведов, – сообщил я.

Первый налет планировался на полдень, а сейчас все еще стояло утро.

Странная штука – это время. Одиннадцать часов утра, но двенадцать – уже полдень. По самому значению – середина дня. Тогда сколько же длится этот день, если его середина начинается менее чем за час? Да и про одиннадцать часов вечера никто не говорит: уже ночь.

– Шведы нехорошие? Поэтому мы их бьем?

Ого! Ну и вопросик!

– Почему нехорошие? Весь народ не может быть хорошим или плохим. Есть хорошие и плохие люди. Просто России нужен выход к морю. Иначе трудно торговать с другими государствами. А эти земли когда-то давно были нашими. Вот мы и возвращаем себе то, что отняли у нас.

– А еще нашими были земли на юге. – Маратик наслушался своего отца и теперь старательно демонстрировал эрудицию.

– Правильно, – кивнул я.

– Когда я вырасту, я тоже буду пиратом и воином, как мой папа и вы, – без особой последовательности сообщил сын Ширяева.

Алексей посмотрел на него с завистью, как смотрит один ребенок на другого, когда тот хвастается вещью или планами.

– Я тоже, – без особой уверенности сказал царевич.

– Нет, ты будешь царем, – отрезал Марат.

При нем мы никогда не говорили о нашем варианте истории, предпочитая творить ее сами.

Царевич вздохнул. У меня сложилось впечатление, что о царской доле он судит в основном по отцу. Обязательные пьянки с приближенными, участие в строительстве кораблей, определенное самодурство… Если учесть, что большинство приближенных отца царевича не жалует, то понятно, почему мальчик не слишком хочет править ими. Но хоть не мечтает казнить из мести, как Петр стрельцов.

Снаружи ангаров послышался шум. Следовательно, подъехал Петр Алексеевич и скоро солдаты начнут осторожно выводить дирижабли.

Точно. В ангар ввалился царь в сопровождении небольшой свиты. При виде того, что я беседую с его сыном, на лице его мелькнуло выражение недовольства.

Нынешняя система чинов настолько запутана, что порою трудно разобраться, кто кому и когда подчинен.

– Господин капитан-командор! Поручик воздушного флота Петр Алексеев к полету готов! Какие будут приказания? – вполне серьезно отрапортовал государь.

Все обговорено еще с вечера, но воинская служба имеет свои ритуалы. Пока еще не слишком сформированные, но я постоянно стараюсь следить, чтобы все было по форме.

– Действуем по плану. Вывод дирижаблей через двадцать минут. Нагрузка – максимальная. – Я помолчал и добавил то, что пришло в голову во время беседы с детьми: – Во второй вылет каждый корабль возьмет по ученику, – и кивнул на мальчишек.

Петр поморщился вторично. Наверное, прикинул, сколько бомб в итоге мы не сумеем взять.

– Пусть с детства привыкают к небу, – твердо закончил я.

Это было уже другое. Петр усиленно пропагандировал учебу, посылал молодежь для стажировки на заграничные флоты и, следовательно, возразить тут ничего не мог.

– Государь, можно на два слова?

Может, и не дело отвлекаться перед важной задачей, но откладывать на потом мне не хотелось.

Мы отошли в сторонку. Меншиков попробовал увязаться за нами, но Петр так посмотрел на фаворита, что Алексашка счел за благо отправиться распоряжаться причальными командами.

– Я подумал, что надо привести в порядок все основные законы. Сейчас одновременно действуют и старые уложения, и новые указы, а это дает право подьячим трактовать любое дело в желаемом русле. Иначе говоря, создает простор для злоупотреблений. Нужен свод основных положений.

– Хорошо, – кивнул государь. – Но кто этим займется?

Людей не хватало настолько, что каждый более-менее способный человек совмещал по нескольку должностей. Я сам умудрялся числиться и по армии, и по флоту, и по воздушным силам. Помимо командных функций на мне лежали вопросы комплектования, обучения, усовершенствования организационной структуры и многое в том же духе. В ближайшее время я должен был войти в создающуюся комиссию по составлению Военного и Морского Уставов. Это если не считать наших общих с Флейшманом дел по производству, возни с новыми изобретениями и многое другое. Вплоть до дипломатии, хотя никакого поста в ней я не занимал.

Что говорить? В своих вотчинах я так и не побывал, сына видел урывками, и вообще, даже на отдых порою не мог выкроить достаточно времени.

– Тот, кто хорошо разбирается во всем этом. Не может не найтись нужного человека. – Я сразу дал понять, что эта область не для меня. – Могу лишь подсказать, что необходим четкий закон о престолонаследии.

– Это еще зачем? – Петр был недоволен подобным вмешательством в его жизнь. Начисто забывая, что жизнь монарха частной быть не может по определению.

Или в его отношении к сыну сказывалось отношение к бывшей жене? У мужчин нет инстинкта отцовства. В разное время мне доводилось слышать от многих, кто, разведясь, начисто забывал о детях. Петр, похоже, был из таких.

– Чтобы в дальнейшем избежать всяких смут.

Государь посмотрел на меня таким взглядом, словно заподозрил во мне грядущего зачинщика одной из них.

Но в отличие от монарха я помнил все последствия отсутствия подобного закона. Недаром последующее время окрестили эпохой дворцовых переворотов. В каких-то случаях Россия, возможно, и выиграла, но полагаться на случай…

– Кто?!. – прохрипел Петр.

Его с детства преследовал страх перед вполне возможным бунтом. Порою ожидание становилось навязчивым, а поиск возможных злоумышленников принимал вполне маниакальные формы.

– Никого, государь. Но царь должен мыслить веками. Без четкого закона в дальнейшем наверняка найдутся люди, которые заходят при смене властителей возвести на трон удобного им кандидата. Жену ли правителя, кого-то из ближайших родственников. А тут все заранее будет обговорено, и это сразу выбьет у возможных заговорщиков почву из-под ног.

Петр покосился в сторону наследника. В ангар уже торопливо входили шеренги солдат, чьей обязанностью было осторожно вывести дирижабли и подвести к причальным мачтам. Оба наших корабля, «Святой Петр» и «Святой Павел», были уже нагружены топливом и бомбами, поэтому излишек подъемной силы был невелик.

– И еще. Надо как можно тщательнее подходить к воспитанию наследника. Я несколько раз говорил с царевичем. Мальчик любознательный, многое схватывает на лету, однако ему не привита любовь к труду, к военному делу. И вообще, наставники отнеслись к порученному делу спустя рукава. Надо исправлять, пока не поздно, чтобы был еще один помощник и продолжатель дела.

В двадцать восемь лет трудно думать категориями эпох. А именно столько было государю. Он и реформы-то свои затеял, не имея малейшего плана, насколько могу судить – вначале из-за одного желания устроить дела как в Европе. Тоже мне, нашел образец для подражания!

Но учился Петр быстро. Буквально взрослел на глазах. По крайней мере, я чувствовал разницу между тем царем, с которым познакомился четыре года назад, и нынешним повелителем одной шестой части суши. Или одной седьмой, учитывая, что земель в составе России намного меньше, чем во времена моего детства.

– Я подумаю, – буркнул Петр. И вдруг без перехода сообщил: – Будешь сам старшим наставником моего сына. Но смотри, если что не так…

Вот уж не было печали! Я и своего-то практически не вижу!

Хотя есть надежда, что после победы какое-то время появится. Или даже не время – дел по горло, – но хоть дорог будет меньше, и я ненадолго смогу осесть на одном месте.

– Взяли! – послышался голос Ширяева.

И сразу стало не до отвлеченных проблем. Недоглядишь – еще попортят оболочку. Но и держать корабли на открытом воздухе рискованно. Парусность у корпусов большая, а Прибалтика всегда славилась своими ветрами. Мало ли что?

Первый налет прошел как по маслу. Ни сучка ни задоринки. Моя крохотная флотилия появилась над Нарвой незадолго до полудня. Я вместе с царем был на «Петре», Ширяев с Меншиковым – на «Павле». Роль механиков исполняли лучшие ученики Ардылова. Между прочим, из дворян. Но не разорваться же моей небольшой команде, стремясь успеть сделать все и сразу! Благо помощь со стороны получить легко. Петр решает такие вопросы в приказном порядке. Взял два десятка недорослей и в приказном порядке приказал им учить матчасть. Кто-то не справился, зато теперь у нас была полудюжина довольно неплохих механиков из числа тех, у кого душа лежала к этому делу. Да и престиж. Это в пехоте надо отслужить солдатом и только потом получить шанс выйти в люди. Здесь после экзамена сразу давался чин поручика воздушного флота. Если же учесть личный состав, который до сих пор нетрудно пересчитать по памяти, причем с перечнем не только фамилий, но и всех личных данных, то недоросли только выиграли. Теперь это были приближенные государя. Жалованье, красивая форма, вес в обществе…

С высоты Нарва была видна как на ладони. Этакий игрушечный городок, покорно ждущий своей участи. Было видно, что гарнизон постарался как-то защититься от егерей. Вдоль стен, там, где стояли многочисленные орудия, торчали щиты, очевидно деревянные. Другие пушки прикрывались мешками с песком.

Но чем они могли помочь в данном случае? Вот именно, ничем.

Мы сделали круг над городскими стенами. Что ж, каждый сам выбирает свою судьбу. А этих храбрецов еще по-хорошему предупреждали!

Ветер был, как по заказу, слабенький. Удерживать дирижабль над целью было легко. Да и цели определены заранее.

Мы обменялись с Петром знаками, выбирая конкретное место, и я, на правах командующего, махнул рукой:

– Начали!

Три пары глаз проводили падающую бомбу. Внизу рвануло пламя.

– Есть! – восторженно выкрикнул Петр, разглядывая разнесенное орудие.

В стороне от находящегося пониже «Павла» отделился темный предмет. Было видно, как дирижабль качнуло и стало поднимать вверх. И новый взрыв предупредил шведов об ожидавшей их участи.

Вот только пушек многовато, часто придется летать. Для тренировки полезно, хотя и утомительно. Зато без потерь.

– Пошла вторая!

Взрыв. Взрыв. Взрыв.

16. Последние дни

Город горел. Не весь, все же дома были каменными, да и пожарные команды старались погасить любой огонь. Тем не менее то один дом, то другой вспыхивал от попавшей ракеты, и горе было тем, кто его населяет.

Кто-то из жильцов погибал при взрыве. Большинство спасалось. Им в чем-то было даже хуже. Хорошо, если взрывом дело и обошлось. По возможности залатаешь крышу или дыру в стене, а нет – постараешься заткнуть ее всеми имеющимися тряпками. А если дом загорелся? Тогда вообще погибнет часть имущества, и дальше живи как знаешь. А на дворе, между прочим, поздняя осень, фактически – зима.

Горн попытался запретить жителям разжигать в домах огонь. Да где там? Пусть печи и камины, разрушаясь, влекли за собой пожары, но и сидеть в холоде никто не хотел.

Зато сколько было криков! Женщины буквально не давали коменданту дороги, окружали его, требовали немедленной сдачи. Приходилось повсюду ходить с охраной, но и лица солдат были недовольными. Хотя они пока молчали.

То и дело над Нарвой появлялись дирижабли. Зависали над стеной, сбрасывали бомбы, расчетливо уничтожая орудия. Не было никаких средств бороться с воздушной напастью. Нервы у людей не выдерживали. Стыдно сказать – храбрейшие солдаты при пролете дирижаблей торопливо бежали прочь от стен, не дожидаясь сброса бомб. Хоть штурмуй в это время – некому будет встать грудью на защиту твердыни.

Но на штурм русские упорно не шли. Они вновь и вновь выдвигали стрелковую цепь. Пользуясь бегством защитников, разворачивали ракетные установки, давали по городу несколько залпов и отходили прочь. Напрасно Горн пытался объяснить солдатам замеченный им факт – московиты никогда не стреляли, пока дирижабли не отходили чуть в сторону. Страх солдат перед небесными чудовищами был настолько велик, что лишь отдельные храбрецы находили в себе мужество, не дожидаясь окончательного отлета дирижаблей, подняться на стены и попытаться угостить бомбой или ядром обнаглевших ракетчиков.

Дирижабли избрали своей целью лишь артиллерию. Только раз один из них сбросил бомбу на проходивший улицей строй солдат. Даже видавший виды Горн морщился при одном воспоминании об открывшемся ему зрелище. Вся улица была покрыта кусками человеческого мяса. Один дом рухнул, на печной трубе другого повисла чья-то оторванная рука.

Но это – один-единственный раз. Ракеты же летели, не разбирая цели. Даже ночью от них не было никакого покоя. Тишина, темнота, и вдруг во мраке вспыхивает пламя, несется на город, а дальше – кому как повезет. Нападавшим-то проще. Подошли под прикрытием ночи, город велик, куда-нибудь всегда попадешь. А в ответ даже целиться бесполезно. Ракетчики сделали свое дело да ушли.

Со стены несколько раз пробовали бить зажигательными, чтобы хоть осветить местность, но чему гореть в ровном заснеженном поле? На вторую ночь небольшой отряд самых отчаянных попытался сделать вылазку, чтобы неожиданно напасть на ракетчиков. Горн видел, как во тьме замигали вспышки ружейных выстрелов. Потом донеслись крики схватки. И все. Из отряда не вернулся никто. А утро осветило ровную шеренгу трупов. Потом, когда солнце поднялось чуть повыше, московиты решили, что достаточно демонстрировали осажденным участь их собратьев, и увезли погибших прочь.

Павшие достойны погребения.

Напрасно Горн пытался изо всех сил подбодрить гарнизон. Он не уходил со стен даже во время воздушных налетов, лично распоряжался открыть огонь, как только московиты выволакивали решетчатые установки. Его почти не слушали. Дух людей стремительно падал. И что с того, что стены до сих пор не имели никаких брешей? Полковник чувствовал: через какое-то время их просто будет некому защищать.

В гарнизоне явно нарастал бунт. Полковник повелел повесить несколько солдат, которые вели паникерские разговоры, и их трупы болтались перед казармами, оповещая остальных о том, какая участь ждет предателей.

Но какая разница – от чего умирать? От петли или честной солдатской смертью – от вражеского снаряда или пули? Чувствовалось, что вопрос вполне может быть повернут и так, и приходилось постоянно следить за подчиненными.

– Ничего, – со скрипом говорил Горн офицерам. – Московиты все равно должны будут пойти на штурм. Они наверняка считают, будто мы уже сломлены. Вот тогда сполна и посчитаемся за все.

Офицеры согласно кивали. Только глаза их говорили уже о другом. Мол, до штурма еще надо дожить. Да и неизвестно, что будет раньше – штурм или бунт гарнизона и горожан? И долго ли можно держаться в таком аду?

– Ракеты на исходе. – Гранье вздохнул. – Я несколько раз посылал нарочных, но транспорт с ними идет слишком медленно. На завтрашний день кое-как хватит, а дальше все. Придется устроить небольшой перерыв.

– Когда подвезут? – спросил Петр.

– Не раньше, чем послезавтра, – повторно вздохнул Жан-Жак.

Корпус Кабанова имел при себе минимальный обоз. Большая часть ракет была доставлена Репниным из России. Теперь оттуда же ждали очередного транспорта. На худой конец можно было бы использовать дирижабли, но грузоподъемность была невелика.

– Может, штурм? – предложил Репнин, который тоже принимал участие в совете.

Часть его корпуса давно переправилась и усилила осаждающие войска. Другая – оставалась на «русском» берегу, обеспечивая прикрытие от возможного нападения Карла с той стороны.

Каждый день один из дирижаблей совершал облет в поисках возможного противника. Вдруг шведский король решится на сикурс осажденной крепости и попытается скрытно высадиться и напасть на русских с тыла? Или со стороны Эстонии. Пока Финский залив не покрылся льдом, приходится учитывать все варианты. Вдруг рижский урок пошел не впрок и Карл вынашивает идею реванша?

Петр посмотрел на Кабанова, словно только тот и мог ответить на вопрос Аникиты.

Командор молчал. Ему уже надоела осада. Три дня комбинированных бомбардировок, и до сих пор шведы гордо не спускают своего флага. А когда его несколько раз сбивали, упорно поднимали опять. Поневоле задумаешься: возможно ли нынешними мерами захватить город?

– А что? Мы уже половину орудий их снесли к чертовой матери, – высказался Меншиков. – Шведы даже на стенах боятся показаться. Выпустить по ним все ракеты, так, чтобы половина гарнизона пожарами занималась, и сразу рвануть к городу. А дирижабли в то же время зависнут да отгонять чересчур храбрых будут.

– Я – за, – поддержал его Клюгенау. – Зольдаты хотят в бой.

– В крепости ни одной бреши, – нашел возражение Кабанов.

Но возражал он без особой уверенности. Не вечно же здесь куковать! С другой стороны, потери…

– Я могу снести ворота, – объявил Гранье. – Быстро подскакать поближе с парой пушек да дать залп.

– Ворота укреплены изнутри, – напомнил Кабанов.

И сам подумал: сбросить на эти подпорки с каждого из дирижаблей по двухсоткилограммовому гостинцу – вот и вся проблема. При корпусе имелась пара достаточно мощных орудий. Прямой наводкой да с близкого расстояния вполне могут снести ворота напрочь. Расчеты натренированы. Мало будет одного залпа – даже из больших пушек успеют за минуту дать три, а то и четыре. Если проделать все это под прикрытием стрелков и огня всех ракетных установок и выдвинутой артиллерии, то противодействие будет не сильным. Шведов в последнее время на стенах немного. Точечные бомбардировки заставили коменданта держать большую часть людей где-то в укрытиях. Или люди разбегаются сами. Пока выдвинутся резервы, пока подготовятся… Потом – бросок тех же стрелков в качестве первого эшелона. Если выдвинуть их поближе, то бег к цели займет пару минут. В идеале – применение кавалерии. Раз уж драгуны – кавалерия, предназначенная для действий как в конном строю, так и в пешем, им и карты в руки.

Если бы дирижаблей было не два, а хотя бы четыре! Чтобы первая пара обеспечила взлом ворот, а вторая осколочными бомбами перекрыла прилегающие улицы! Не хотелось Командору потерь, столь неизбежных при любом штурме!

Сверх того, Сергей привык всю жизнь брать на себя самое трудное. Теперь его смущала мысль, что сам он в безопасности будет наблюдать за происходящим с дирижабля. В то время как другие – рисковать своей жизнью.

Самая большая трагедия войны: в подобных операциях впереди идут самые подготовленные, самые лучшие. Они же гибнут. А кто потом придет им на смену? Поневоле задумаешься: может, продолжать обстрелы в надежде окончательно сломить дух гарнизона без особых потерь со своей стороны?

Однако сколько времени на это потребуется? Испортится погода, и встанут на прикол дирижабли, да и ракеты будет сносить в сторону ветер. Еще повезло, что за последние трое суток воздух был почти спокойным, словно природа решила помочь осаждающим.

Лишь о желательной свадьбе не думалось совершенно. Не было у Командора привычки думать о личном перед важным делом.

– Рановато нам еще на штурм идтить, – осторожно высказался Шереметев.

Часть его корпуса, полки Преображенский, Семеновский, Суздальский и Смоленский, подошла еще позавчера. С ними были вызванные Командором Кротких и Калинин. Первый перед тем выполнял кое-какие поручения Флейшмана в Лифляндии, последний торчал в Риге, но что делать моряку по окончании навигации?

Банальной была и причина вызова. Дирижабли использовались все светлое время суток. Кабанову просто не хватало времени для прочих дел, связанных с осадой, а подготовленных пилотов было мало. Если точнее – то и не было вообще. Кроме выходцев из двадцать первого века, Петра с Алексашкой и еще пары человек из числа бывших флибустьеров.

– Надо артиллерии дождаться. Чтобы надежно, по всем правилам, – развил мысль новоявленный фельдмаршал.

Осадой руководил не он. До сих пор сиюминутные симпатии царя значили больше пожалованных званий. Да и кто вообще может считаться командующим в присутствии государя? Разве номинальным, а так – все советчики. В худшем случае – крайние при неудаче.

Наверно, потому Петр молчал. Взять крепость ему хотелось. Оконфузиться – нет. Пусть генералы сами решают, а он уже сделает на основании сказанного окончательный вывод.

Ширяев смотрел на Командора. Выполнить он мог любой приказ, но привык доверять мнению командира.

– Я за штурм, – наконец решился Кабанов. – Но при одном условии – в мои распоряжения не вмешиваться. Раз уж я начал, то мне и ответ держать.

– Быть по сему, – неожиданно быстро согласился Петр.

Утро было пасмурным и морозным. Но гораздо холоднее были взгляды нескольких обывателей, попавшихся Горну на его привычном пути ккрепостной стене. Отношение к коменданту со стороны горожан портилось буквально по часам, словно он не защищал Нарву, а, напротив, пытался захватить ее.

За ратушей на одной из улочек случилось вовсе невообразимое. Из полуразвалившегося дома вдруг разъяренной фурией выскочила женщина. Возраст определить было трудно. Вроде не слишком старая, но растрепанные, непокрытые – о, ужас! – волосы были наполовину седы. Платье грязное, порванное в нескольких местах, хотя, судя по материалу, женщина когда-то принадлежала к зажиточной семье.

С каким-то утробным воем выскочившая бросилась на коменданта. С невероятной ловкостью женщина проскочила мимо солдат конвоя и с отнюдь не женской силой несколько раз ударила Горна большим кухонным ножом. Лезвие звякнуло о металл кирасы, отскочило. Лишь после этих звуков солдаты опомнились, набросились на несостоявшуюся убийцу, стали оттаскивать ее прочь. Она сопротивлялась так, что вчетвером не могли с нею справиться. Но наконец скрутили. Нож выпал. И тогда женщина метко плюнула коменданту в лицо.

– Убийца! Убийца! – выкрикнула она, обмякая после вспышки гнева.

Горн вытер слюну со щеки и повернулся к адъютантам:

– Кто такая?

– Это же Марта, – приглядевшись, ответил один из офицеров. Видно, женщина была не похожа сама на себя, раз узнать ее сразу он не смог. – Вчера бедняжка потеряла мужа и троих детей. Вот, наверное, и спятила, – добавил офицер.

– Спятила или нет, но она пыталась убить меня. Человека, волею короля поставленного комендантом Нарвы, – проскрипел Горн. – Посему – повесить!

– Но Марта – женщина… – как-то робко начал тот же адъютант. Возможно, чуть ранее увлеченный нынешней преступницей.

– Перед законом равны все, – твердо ответил Горн и посмотрел на защитника так строго, что последний поневоле умолк. – Выполнять!

Солдаты послушно поволокли Марту к Ратушной площади, на которой стояла переполненная виселица. Женщина не сопротивлялась. Видно, ей было все равно. Но и не шла сама. Висела, подобно кулю, чем вызывала вполне понятное раздражение вояк, вынужденных тащить ее.

Впереди защелкали выстрелы. Московиты начинали очередной день осады с привычной уже перестрелки.

Поднявшийся на стену Горн убедился, что дела обстоят точно так же, как вчера. Основные силы русских стояли в колоннах вне досягаемости выстрела. Пехота, кавалерия, орудия и ракетные установки в запряжках… Лишь одетые в белое стрелки сливались со свежим снегом, изредка выдавая себя дымком выстрела. Да, как и вчера, совершали перебежки в направлении крепости. Залегали поближе, дожидались, когда таким же образом подтянутся остальные, а там осторожно двигались дальше.

Горн по опыту знал, что близко стрелки не подойдут. Не свойственная солдатам осторожность вызывала в полковнике внутреннюю брезгливость, заставляла не принимать стрелков всерьез. Хотя их пули до сих пор приносили ощутимый урон и заставляли орудийные номера прятаться за дополнительными укрытиями.

Пули посвистывали и сейчас. Наблюдатели поневоле пытались втянуть головы в плечи, и лишь полковник стоял спокойно. Раненая рука скрыта под плащом, вид гордый и неприступный. Как сами стены самой мощной шведской твердыни в Ингерманландии.

Равномерный перестук где-то вдалеке оповестил о скором прибытии воздушного противника. Гораздо более грозного, чем наземное оружие московитов.

Старый и опытный воин Горн давно заметил: ракеты рассеиваются в полете. Попасть ими в конкретную цель невозможно. Разве что эта цель является целым городом. В противовес им дирижабли зависали над намеченной жертвой, и их бомбы обрушивались вниз с немыслимой точностью. И не было от них ни спасения, ни защиты.

Вот два чудовища не спеша поплыли под серым небом. При их пролете нервы некоторых солдат не выдерживали. Стыдно сказать – некоторые самовольно покидали стены, и даже те, кто оставался, бросались прочь от орудий.

Горн продолжал стоять на месте. Начальнику надлежит во всем быть примером подчиненным. Да и разве упадет с головы хоть волос без воли на то Всевышнего? А будет воля умереть – все равно не скроешься и не спрячешься. Так какой смысл суетиться?

Но все-таки внимание полковника отвлеклось. Он стал меньше смотреть в поле. И даже то, что цепь стрелков сегодня была более плотной и более короткой, как бы сосредоточенной на небольшом участке, прошло мимо сознания. А дирижабли медленно двигались вдоль стен, словно никак не могли выбрать себе достойную жертву.

Егеря двигались вперед осторожно, медленно, но неуклонно. Вначале, повинуясь недавно введенным офицерским свисткам, перебегала вперед одна часть шеренги. Остальные прикрывали их, при необходимости ведя огонь. Потом наступала очередь следующих. И так – пока все не сосредоточивались на новом рубеже. После чего движение возобновлялось опять.

Револьверные ружья были лишь у охотничьей команды и первых взводов двух рот. Остальные егеря имели на вооружении штуцера. Потому приходилось каждый раз ждать, пока все не перезарядят оружие снова. Хорошо, что долгие тренировки приучили людей делать это достаточно быстро даже в неудобном положении «лежа».

Командор двигался вместе со всеми. Здорово мешала шпага. Довольно неудобная вещь, когда приходится ползти. Но револьверные ружья были громоздкими, барабан по понятным причинам помещался точно по центру тяжести. Чтобы его не нарушать, штыков не полагалось. А внутри крепости без рукопашной не обойтись.

Где-то тут же, но чуть в стороне вел егерей их новый командир – Ширяев. Хоть и не положено быть командиру полка в чине бригадира, но для егерей было сделано исключение.

Клюгенау, еще один верный помощник и надежный генерал, по своему нынешнему чину считался заместителем Кабанова и командовал стоявшими в колоннах пехотными полками. Там же находились Меншиков с драгунами, Лукич с казаками и Гранье с артиллерией.

В самом начале шведы еще изредка стреляли из орудий. Один раз вроде бы удачно. Но с появлением дирижаблей крепость окончательно затихла.

Командор много раз летал на бомбежки и прекрасно помнил, как это бывает. При зависании над конкретным участком стены расчеты орудий торопливо бросаются в разные стороны. Этакая игра из цикла «кто не спрятался», где победителю достается жизнь, а проигравшие присоединяются к мертвым. Тут уж не до каких-то стрелков в поле.

Из-за отсутствия целей почти утихла ружейная стрельба. Воспользовавшись тишиной, Гранье выдвинул на позиции ракетные установки. Крепость в ответ продолжала молчать.

Еще одна перебежка. Стены ощутимо приблизились. Происходи дело весной, и рывок до крепости занял бы меньше минуты. Но по снегу, пусть неглубокому, быстро не пробежишь. И ближе подходить пока не стоит. Еще немного – и противник может понять замысел, вызвать пехоту и открыть самый банальный ружейный огонь. Как бы ни стреляли шведы, но какие-то пули все равно найдут себе цель.

Длинные трели свистка. Внимание. Повинуясь собственной команде, Кабанов откинул барабан и заменил использованную гильзу новой.

В воздухе тоже ощутили приближение решающего момента. Под головным «Святым Петром» распустилось полотнище вымпела.

Новый сигнал, и первая цепь егерей во главе с Кабановым и Ширяевым рванула вперед.

На ходу Командор оглянулся. Увидел, как вдалеке с места двинулись два мощных орудия. Расчеты верхом неслись рядом.

До стены осталось полторы сотни метров, когда егеря, тяжело дыша от пробежки, попадали в снег.

Вовремя. Кто-то из шведов набрался мужества, и дым известил о скором прилете бомбы. А может, картечи. Что в лоб, что по лбу.

Было отчетливо видно, как от «Святого Петра» отделилась бомба. Дирижабль повело вверх. Заработал в полную силу мотор, уводя воздушный корабль в сторону.

Громыхнуло так, что заложило уши. В дыму и огне поднялись какие-то доски, камни… Путь одних был недолог. Другие словно решили поставить рекорд. Хорошо еще – в основном в сторону города. Но парочка предметов едва не долетела до головной цепи егерей.

Над стеной в нескольких местах появились головы наблюдателей, и егеря немедленно открыли огонь.

Вторая цепь рванулась к залегшим товарищам. Ее уже догоняли шедшие широким карьером орудия, а еще дальше с места сдвинулись колонны пехоты и кавалерии.

«Святой Павел» занял место собрата, и еще одна бомба полетела по ту сторону ворот.

Едва стих грохот взрыва, Кабанов поднял егерей. Сзади их догоняли две тяжелые, подпрыгивающие на рытвинах пушки.

Заскрежетало, засвистело. Над головой в сторону города понеслись ракеты. Момент был опасным. Разброс порою бывал велик, и несколько штук вполне могли не долететь, упасть прямо посреди своих.

Егеря дружно залегли. Лишь Гранье гнал артиллеристов вперед, хотя уже вполне мог бы поставить их на позицию. Но, видно, Жан-Жак решил подстраховаться.

Его пушки очутились впереди кабановских егерей, в какой-нибудь сотне метров от крепости. Только тогда запряжки совершили лихой разворот. Номера торопливо соскочили с лошадей, кинули поводья коневодам, а сами вмиг оказались рядом со своими тяжелыми голубушками.

Ракетные станки опустели. Кабанов вновь послал людей вперед, теперь уже – вдогонку сноровисто копошащимся канонирам.

Орудия бухнули залпом. Не успел рассеяться дым, как каждый из номеров совершил два-три движения и пушки вновь оказались готовыми к стрельбе.

Теперь цепь егерей залегла на одной линии с орудиями. Новый залп совпал с первыми пушечными выстрелами опомнившихся шведов. Хотя еще как сказать – опомнившихся. Судя по дымам, ответили три орудия, остальные пока молчали.

Лежащий рядом с Командором Ахмед выстрелил и радостно воскликнул:

– Есть!

Кабанов и сам стрелял, и даже вроде бы попал один раз, но полностью в том был не уверен. Человек исчез, а попробуй скажи, убит он, ранен или просто залег под укрытием!

Кто воевал, не слишком доверяет похвальбе снайперов…

– Смотрите, полковник! – Адъютант так торопился привлечь внимание, что начисто опустил необходимое обращение.

Горн оторвался от наблюдения за медленно проплывающими дирижаблями. Причина тревоги была понятна без лишних слов. Настолько, что полковник простил провинившемуся неправильное обращение.

Цепь русских стрелков стремительно бежала к крепости. Вряд ли с намерением атаковать, но ведь чем ближе дистанция, тем точнее огонь.

– Вызовите канониров. Остался же кто-нибудь на стенах!

Большинство артиллеристов спустилось вниз, не желая стать жертвами русских воздухоплавателей.

Двинувшиеся с места пушки Горн заметил сам. И сам же понял первоначальную ошибку.

– Пехоту сюда! Русские готовятся идти на штурм!

Одно из крепостных орудий все-таки выстрелило. И почти в этот же миг бомба с дирижабля упала где-то у ворот. Счастье, что полковник со свитой стоял в стороне и никто из них не пострадал.

Впрочем, один из офицеров неосторожно выпрямился и сразу стал медленно падать. На груди его расплывалось кровавое пятно.

– Где пехота?! – выкрикнул Горн застывшему адъютанту.

Тот наконец-то сорвался с места и под грохот новых разрывов устремился вниз. Туда, где коноводы с трудом удерживали перепуганных, рвущихся прочь лошадей.

Надо отдать должное шведским канонирам. Взрывы ракет вернули им мужество, и номера без всяких команд, да их было бы и не слышно, торопливо карабкались назад на стены, занимали свои места, а те, чьи орудия были заряжены заранее, без промедления открыли огонь.

Ракеты у московитов кончились. По сравнению с непрерывным обстрелом следующие минуты показались всем тишиной.

– Пару пушек скорее к воротам! – Горн не отрывал взгляда от происходящего на поле. – Шевелитесь! Победа или смерть!

Самому коменданту судьба преподнесла последнее. Полковник едва успел докончить фразу, как пуля Ахмеда вошла ему точно между глаз. Горна отбросило на спину. Застывший взгляд был устремлен в пасмурное небо.

– Как же так? – Не столь важно, кто из свиты озвучил общий вопрос. – Что же теперь?

Словно в ответ ворота вылетели под очередными ударами ядер и со стороны поля послышался крик «Ура!»…

Как ни спешил Командор, до ворот он добежал отнюдь не первым. Его обогнали не кавалеристы. Казаки и драгуны погоняли лошадей еще на полпути от исходных позиций. Первыми добежали более молодые, чем Кабанов, егеря.

Возраст – безжалостная штука. Пусть до старости далеко, но все же не мальчик. Сердце от бега колотилось как бешеное, и никак не могло прийти в порядок дыхание. Хотя что такое полторы сотни метров? Еще совсем недавно – пустяк. Или виною тому образ жизни? Тот же табак, например?

Хотя при чем тут табак? Кабанов курил как до всей эпопеи, так и во время ее. И ничего. Не мешало.

Буквально за полминуты до того, как самые прыткие егеря достигли вожделенных ворот, «Святой Павел» прошелся вдоль них со стороны города и сыпанул несколько осколочных бомб. Кротких облегчил дирижабль до предела, однако в добавление к фугаске смог взять на борт немного гранат. Многим это спасло жизнь. Пусть шведы успели подтащить и зарядить только одно орудие, но залп картечи в упор мог бы выкосить всю первую шеренгу егерей.

Гибель канониров остановила тех шведских солдат, которые все же решились выполнить приказ и спешили на защиту опасного участка. В итоге егеря ворвались в город с налета, практически не встречая сопротивления, и лишь на ближайших улочках столкнулись лицом к лицу с противником. Сразу затрещали выстрелы, затем послышались крики – это егеря сошлись в короткой рукопашной с немногочисленными уцелевшими шведами.

На стенах тоже разыгрались схватки. Хотя тут перевес ворвавшихся был таков, что любое сопротивление было напрасным.

Жители города пытались торопливо забаррикадироваться в своих домах. Как будто двери и ставни могли спасти от захватчиков!

И тут на полном скаку в ворота проскочил Меншиков. Следом за ним вперемежку неслись драгуны и казаки, и положение защитников сразу стало безнадежным.

Но еще до того, как егеря и кавалеристы сумели добраться до Ратушной площади, флаг на шпиле крепости дрогнул и быстро пошел вниз.

Нарва без условий сдавалась победителям…

17. Новый посол

Хорошо жить в нормальной европейской стране. Территория небольшая. Все под боком. Дела и люди сосредоточены на крохотном участке. Даже если требуется куда-то съездить, то настолько недалеко, что, как правило, за несколько дней можно обернуться туда и назад. Если же дела требуют большего времени, то в крайнем случае на выходные можно быстро смотаться домой. Побыть с семьей, немного отдохнуть и вновь вернуться к отдаленной работе.

Другое дело – необъятная страна. Тут есть города, от которых скачи хоть во весь опор, все равно до ближайшей границы придется нестись, по выражению классика, три года.

Разыгравшаяся война потребовала некоторого напряжения, но почти ничего не меняла в жизни обычной глубинки. Не на одних шведах свет клином сошелся.

Огромные территории лежали в областях рискованного земледелия. Потому основная часть не такого уж большого по сравнению с бескрайними просторами населения была вынуждена выращивать урожай. Начали работать не так давно учрежденные мануфактуры. Велась торговля. Да мало ли дел?

Знающих людей было немного по сравнению с задачами. Потому, едва шведы были разбиты под Ригой, все, без кого в данный момент можно было обойтись, покинули театр военных действий. Что в этом театре делать простым зрителям?

Флейшман с Ардыловым сразу отправились в Коломну. Надо было успеть многое из намеченного к следующему году. Да и вообще, производство требует постоянного глаза.

А вот Валере Ярцеву по тем же делам пришлось ехать на юг.

Война со шведами была в тысяча семисотом году от Рождества Христова главной проблемой в жизни России. Главной – но не единственной.

Мир с Турцией был подписан, но доверия старый противник не внушал. В политике все просто – хочешь, чтобы тебя уважали, докажи свою силу. Или хотя бы продемонстрируй ее. Пусть первые торговые суда ушли в Средиземноморье через Дарданеллы, все равно приходилось держать на юге довольно значительные воинские силы. Помимо армии в Таганроге продолжал базироваться молодой русский флот. Новые корабли сейчас строились в меньших количествах. Сказывалась переброска части мастеров в Прибалтику. Да и средств на наращивание корабельных сил без всякой меры не было. Как и прямой нужды. Центр политической активности временно переместился на северо-запад. Здесь же пока требовались сдерживающие силы.

Помимо чисто политических задач флот играл учебную роль. Вдали от моря мореплаванию не научишься, а создавать кадры с нуля – вещь достаточно долгая.

Понятно, почему из всей компании для поездки на юг был выбран именно Ярцев. Балтийский флот был только заложен. Эта навигация в любом случае уже была пропущена. Частные корабли и суда ушли знакомым маршрутом в Европу, и опытному штурману в это время заняться в Риге было нечем. А тут надлежало проверить уровень подготовки Черноморско-Азовского флота, провести практические и теоретические занятия для слушателей Морской школы, будущих офицеров российского флота, обеспечить учения. Да и Флейшман еще просил проверить, как идут дела на верфях Воронежа и помочь оставленному там лучшему из русских корабелов Скляеву в проекте принципиально нового корабля.

Не любил Петр не занятых делом. Оставалось радоваться, что друзья и соратники пока не довели до царя лелеемой мысли о постепенном продвижении России от Дальнего Востока к Америке. Не довели все по той же банальной причине – для осуществления столь масштабных планов требовались время, деньги и люди.

Времени не хватало. Хотелось сразу и всего, а на практике постоянно приходилось возиться с кучей разнообразных мелочей, без которых не сделаешь ничего по-настоящему большого. Одна проблема влекла за собой следующую, та – другую, и так без конца. Громадное же большинство из них были вообще нерешаемы при нынешнем уровне техники. Ведь одно дело – изготовить примитивную пороховую ракету, и совсем другое – космический корабль.

Денег в казне не хватало на самое необходимое. Частный капитал компании Командора тоже вечно вертелся в самых разнообразных проектах, и выделить на экспансию потребную сумму не представлялось возможности.

Да и кем заселять, когда страна, можно сказать, безлюдная? Шестнадцать миллионов человек на огромную территорию. Тут впору к себе колонистов приглашать, как позднее в иной истории сделала Екатерина.

Но разговоры все же велись, и Ярцев знал, на кого из компании будет свалено дело. В том случае, если до него дойдут все-таки руки.

А странствия уже так надоели…

Выйти бы спокойно в отставку, поселиться в одной из подаренных деревень да зажить тихой жизнью! Куда там! Это во Франции такое вполне возможно и естественно. Петр требовал от дворян пожизненной службы. Посему мечтать об отставке было все равно что мечтать о переносе обратно в свое время.

Вопреки тайным мечтаниям и желаниям, выполнять порученную работу Ярцев привык добросовестно. В Воронеже он много времени провел со Скляевым, объясняя ему суть задания, ради которого самый способный отечественный корабел был оставлен на юге. Даже поприсутствовал при закладке будущего судна. Затем в Таганроге, согласно предписанию государя, осмотрел флот и на одном корабле вышел в море с курсом на Керчь. Команда на треть состояла из морских учеников, и всю дорогу Ярцев заставлял моряков производить всевозможные эволюции, раз провел артиллерийские стрельбы и почти постоянно учил, учил, учил тех, кто когда-нибудь придет ему на смену.

Вторая половина плавания выдалась на редкость тяжелой. Разыгравшийся шторм едва не утопил корабль. Больше половины людей укачалось настолько, что только физическое воздействие (проще говоря – кошки) боцманов заставляли моряков бороться за свое спасение. В довершение в Керченский пролив в такую погоду войти оказалось невозможным. Пришлось вновь отходить от берега и пережидать непогоду посреди открытого моря.

Три дня, с точки зрения новичков целую вечность, пришлось болтаться по волнам и ветрам. И лишь когда морские боги сменили гнев на милость, лечь на нужный курс.

Внешне Керчь выглядела почти такой же, какой Валера запомнил ее по прошлому году. Новых строений практически не было. И в то же время что-то неуловимо изменилось и в городе, и в крепости. Или все дело было в попадавшихся на каждом углу солдатах, а то и простых людях в русском платье, купцах, мужиках? Посреди древнего города вдруг повеяло русским духом, хотя население его было крайне многонациональным. И первая построенная церковь мирно уживалась со старой мечетью.

Напрасно молодые моряки надеялись на отдых. Ярцев поставил на ремонт всех. Старый флотский закон – прежде приведи в порядок корабль, а потом веселись на всю катушку. Мало ли дел на корабле после шторма?

Лишь на третий день Валера отпустил людей на берег с предупреждением, что утром корабль уходит в обратное плавание. Приближалась зима, и следовало спешить в родную гавань.

Впрочем, ближе к вечеру коменданту крепости, у которого гостил Ярцев, сообщили о приближении с юга неизвестного корабля. Комендант, племянник Головина и человек сухопутный, заколебался – не объявить ли боевую тревогу?

– Зачем гоношиться, блин? – недовольно буркнул Ярцев. – Ну, корабль. И что? Раз он один.

И лишь потом сквозь легкий хмель берегового отдыха пробила мысль: «А чей он, собственно, раз Черное море до сих пор было внутренним озером султана?»

Ответ пришел быстро. Стоило Ярцеву один раз взглянуть издали на флаг. Да и как не признать, когда не столь давно в бытность в Европе приходилось видеть точно такое же полотнище у себя над головой?

– Кто они? Кто? – волновался Головин.

Словно была особая разница. Нет, могла бы теоретически быть, да только шведам здесь взяться было неоткуда.

– Французы, – коротко произнес Ярцев.

И хоть никогда не отличался особой сентиментальностью, но сердце разок все же екнуло. Вдруг кто из знакомых?

– Французы? – переспросил комендант и досадливо качнул головой. – На каком же языке мы объясняться будем? У меня и толмача таковского нет.

– Я сам переведу, – улыбнулся Валера и добавил любимое: – Ядрен батон!

Но гораздо больший сюрприз ждал Шкипера спустя пару часов, когда шлюпка с французского фрегата уткнулась в берег. Встречавший ее Ярцев сразу признал сходящего на твердую землю франтоватого дворянина. Был тот после плавания немного уставшим, однако взгляд его встретился со взглядом Ярцева, и глаза сверкнули искренней радостью.

– Валери!

– Мишель, блин!

Мужчины обнялись. Вот уж кого Валера точно никогда не надеялся увидеть! Память поневоле воскресила старые картины. Тюрьма, ожидание кары, неожиданное избавление в лице ворвавшегося Командора, а за его спиной – нынешний путешественник со шпагой в руке.

Как давно это было!

– Откуда вы здесь? Решили навестить? – От волнения Ярцев даже позабыл вставить в речь неизменное «блин».

– Решили. Причем не я, – широко улыбнулся д’Энтрэ.

– Наташа? – догадался Валерий.

– Берите выше. Его Королевское Величество собственной персоной. Хотя Натали была очень рада.

– Король? – не понял Ярцев.

– Он самый. Отныне я назначен полномочным посланником при дворе русского царя. А если все будет хорошо, то и послом.

– Блин! – помотал головой Ярцев, а чуть позади переминался комендант:

– Что он говорит?

Долгое время никаких русско-французских отношений практически не было. Если не вспоминать Ярославну и прочих личностей совсем давних лет. Вернее, как? Стороны прекрасно знали о существовании друг друга, изредка обменивались какими-то письмами, поздравлениями и прочим. На этом вся дипломатия завершалась. Между двумя странами лежала вся Европа с ее многочисленными государствами. Попробуй доберись!

Впрочем, до Петра путешествия русских за границу не поощрялись. А французы считали, что делать им в России попросту нечего. Торговля была перехвачена давними соперниками – англичанами. Делить с русскими было нечего. Других проблем хватало. Тут Испания под боком. Опять-таки, Голландия. Англия, Австрия… Да и за Атлантикой лежат земли, лишь по недоразумению присвоенные кем-то другим. Так что в целом отношения были безразличными. Ни одна страна ни представляла для другой опасности, ни оказывала помощи.

Взаимное равнодушие сдвинулось с мертвой точки стараниями молодого Петра. Не в лучшую, надо признаться, сторону. В окружении юного царя было немало англичан и голландцев, давних недругов Франции. От них Петр воспринял не только любовь к всевозможным техническим штуковинам, но и стойкую неприязнь к далекому, пока ничем не виноватому перед Россией государству. Вплоть до того, что с шумом и помпой отметил пару побед англичан над супостатом.

Даже во время своего вояжа в Европу во Францию Петр демонстративно не заглянул. А уж что посланников Короля-Солнца не принимал – о том можно и не заикаться.

Командору с приятелями пришлось приложить немало сил, чтобы хоть чуть нормализовать ставшие странными отношения. Политика не признает такой категории, как неприязнь. Хорошо все, что может быть выгодно. Франция проявила интерес к русским товарам, как традиционным, наподобие пеньки, так и к новым, тем, которые начал производить Флейшман. Итогом стала помощь в заключении мира с турками. Особенно в той части договора, который разрешал торговым судам свободно проходить проливы.

Помимо собственно экономической выгоды Людовик преследовал иную цель. Русские товары традиционно скупали враги-англичане. Значит, получив что-то из России напрямую, Франция косвенно наносила ущерб вечному сопернику.

В Париже сочувственно отнеслись к началу русско-шведской войны. Несколько лет назад Швеция входила в Аугсбургскую лигу, и борьба с ней как бы являлась продолжением затихшей европейской войны. Новые сражения маячили не за горами (вернее, как раз за горами, конкретно – Пиренеями), потому чем дольше русские воюют с одним из возможных противников, тем лучше.

Проигрышу России никто в Версале особенно бы не огорчился. Самонадеянные московиты получили бы свое, и над ними бы искренне посмеялись, втайне мечтая о вторжении шведов в русские пределы с дальнейшим взаимным кровопролитием. Но вместо ожидаемого поражения от лучшей армии Европы едва появившиеся в качестве реальной силы русские смогли разнести противостоявшее им войско в пух и прах.

Самым интересным было услышать в числе наиболее отличившихся фамилию человека, еще не так давно активно сражавшегося под знаменами французского короля. Вернее, фамилию он перевел на местный язык, но при дворе нашлись советники и знатоки, которые смогли подтвердить, что, по всем данным, Кабанов и Санглиер – одно и то же лицо.

По мнению некоторых приближенных, вполне согласных с королем, это давало некоторый шанс не только сблизиться с Россией, но и вступить с ней в союз. Солдаты лишними не бывают, и гораздо лучше, когда третьи страны сражаются на твоей стороне, чем на стороне неприятеля.

Первоначальные проанглийские симпатии Петра секретом не являлись. Сменить их на диаметрально противоположные было трудно, но чужих трудностей Король-Солнце не признавал.

Кто-то подсказал, что Командор был дружен с Мишелем д’Энтрэ. И вот уже в далекую провинцию помчались королевские гонцы. Король срочно требовал своего подданного к себе.

– На аудиенции Его Величество выразил пожелание, чтобы в Россию в качестве посланника отправился я, – рассказывал Мишель. – На мое оправдание, что я воин, а не дипломат, он ответил, что верит в мои способности. Да и может ли быть иначе, когда перед ним представитель такого старого и знатного рода? А тут еще Натали… Я же знал, как ей хочется повидать своих подруг, и согласился. И вот я здесь.

– А супруга? – Все же в беседе с породистым аристократом называть его жену фамильярно по имени было не очень удобно.

– Разумеется, со мной. Просто подумалось: среди здешней дикости появление прекрасной женщины может вызвать нежелательные последствия. Я ничего не боюсь, но впереди еще такая длинная дорога! – искренне поведал Мишель.

Валера лишь покачал головой. Откуда взялись вековечные представления о России как о стране кровожадных дикарей? На себя бы лучше хоть раз внимание обратили!

– Конечно, в дороге может быть всякое, – как можно мягче произнес Ярцев, – но поверьте, Мишель, шансы нарваться на разбойников ничуть не выше, чем в Европе. А уж про города говорить нечего. Даже про такой, как Керчь, лишь недавно ставший русским. Так что можете смело свозить на берег свое семейство.

– Я распоряжусь. – Судя по немедленному отзыву Мишеля, за томящуюся на корабле супругу он искренне переживал.

Пока они не спеша беседовали во дворце коменданта, снаружи наступила темная беззвездная ночь. Лишь огонь фонарей освещал ближайшую улочку да светился фонарь на идущей к французскому фрегату шлюпке.

– Правда, что Командор стал большим человеком при дворе царя? – спросил посланник.

– Большим – да. Но при дворе – вряд ли, – посмеялся Валера. – Блин, он и генерал, и адмирал, и кавалер высших орденов. Только у нас нет двора в его европейском понимании. Балы, приемы… Даже не знаю, стоит ли это, ядрен батон, заводить. Хотя, наверное, придется…

Ярцев вздохнул, представив, как его Женевьева отплясывает с пьяными (зная манеры Петра) кавалерами. Тут поневоле задумаешься: стоит ли перенимать с Запада все без разбору?

– Ладно, сами увидите, – продолжил Валера. – А так – все наши офицеры заняли кое-какое положение. Даже я теперь капитан первого ранга и личный шкипер царя. Государь щедро награждает за заслуги. Хотя и работы требует. Лучше скажите, как вы рискнули идти морем перед самой зимой? Тут же бывают такие шторма!

– Испытали. Но сушей еще хуже. Через Австрию, с которой, того и гляди, может разразиться война? Нет уж. Морем надежнее. Только очень долго. Лоцмана хоть дадите? Наши офицеры совсем не знают Азовского моря.

– Зачем вам лоцман? Завтра я ухожу в Таганрог. Можете пристроиться в кильватер. Скоро могут начаться морозы, потому лучше не медлить.

Мишель вздрогнул. О легендарных российских морозах он наслушался достаточно и заранее страшился встречи с ними.

– Хорошо. Но мы взяли с собой теплые вещи, – а про себя подумал: настолько ли они теплые?

– Тогда вместе и поедем. Мне все равно надо заглянуть в Москву. Там я вам помогу пристроиться до приезда царя.

– А он разве не в своем дворце? – удивленно приподнял холеную бровь француз.

– Петр Алексеевич бывает в нем от силы пару месяцев в году. А когда и еще реже. Государство огромное, а наш царь любит все делать сам. Так что в столице он теперь будет вряд ли, – охотно пояснил Валера.

Вообще-то Наташа могла сообщить это своему мужу сама. Уж характер-то Петра известен всем, кто в грядущие века будет жить в России.

Может, и сообщала, да Мишель не поверил. На фоне важного Людовика труженик Петр смотрелся белой вороной.

Ничего. Познакомится с государем, сам убедится: на Руси главным для монарха является не развлечение, а труд.

– Петр, наверное, сейчас в Лифляндии. А может, в Эстляндии, – докончил Ярцев, наблюдая, как шлюпочный огонек скользит обратно к берегу. – И Командор где-то там…

18. Флейшман. Размышления и подарки

Командор с Петром появились в Москве почти сразу после взятия Нарвы. Без всякой помпезности и театральности, столь любимой иногда молодым царем, два дирижабля высадили людей, а утром умчались за следующей партией.

Я сразу узнал о последних новостях от прискакавшего курьера и в свою очередь по первопутку отправился на встречу победителей.

Москва ликовала. Даже те, кто втихомолку осуждал государя, искренне радовались убедительным успехам русского оружия. Давненько войны не были настолько победоносными. А победы над внешним супостатом в глазах народа искупают многое.

Трезвонили церковные колокола, празднично одетые люди поздравляли друг друга, на Красной площади глашатаи выкрикивали очередные реляции… И все это на фоне искрящегося на солнце свежего снега.

Красиво…

Война продолжалась, но кампания этого года была закончена. Часть войск оставалась для охраны вновь присоединенных к России земель. Прочие уходили на зимние квартиры. В основном – не слишком далеко от Прибалтики. И лишь несколько полков получили приказ идти на Москву для участия в торжествах.

Командора в столице не было. Улетел опять к Нарве. Пилотов было немного, потому и Сергей, и Алексашка в данный момент были вынуждены заниматься вульгарными перевозками.

Петра мне застать не удалось. Он носился по широко раскинувшейся столице, решая накопившиеся за время отсутствия дела, а может, просто похваляясь успехами. Везде мне отвечали: «Только что был, но умчался». В конце концов это надоело так, что я отправился в свой московский дом. Появился у меня в последнее время и такой. Не ночевать же по знакомым во время частых поездок по делам!

С Командором мне довелось увидеться только утром. Он сам заявился ко мне довольно усталый, но возбужденный и довольный.

Рассказал некоторые подробности последних дел. Выслушал мои. И лишь тогда объявил мне о прибытии в Россию лорда с сэром и о разводе Мэри.

– Так что скоро женюсь. Мэри готовится креститься в православие. С этой стороны проблем не будет. Кто посаженный отец, говорить не надо.

Еще бы! Любил русский царь выступать в подобном качестве. Особенно – если речь шла о его приближенных. Будь то вельможа или простой солдат.

– Вы все, разумеется, приглашены, – докончил Сергей.

– А ведь церковный брак – на всю жизнь. Не боишься?

– Чего бояться в мои годы? – улыбнулся Командор.

– Исповеди, – нашел я.

– Не страшно. Все, что было до крещения, Церкви не касается. Тут я как младенец, начинающий жизнь с чистого листа. А сейчас… Не такой уж большой я грешник, чтобы не заслужить прощения, – серьезно ответил Сергей. – Разве что не тверд в вере.

– Или вообще не веришь? – уточнил я, сам уж не знаю зачем.

– Не знаю. По-моему, верить по-настоящему я вообще не способен. Я же прекрасно знаю: Земля – не пуп Вселенной, а довольно заурядная планета, вращающаяся вокруг довольно заурядной звезды, в свою очередь находящейся на периферии заурядной галактики, а галактик тех считать – не пересчитать. Хотя порою мне кажется, что существует в мире некая высшая сила, которую можно назвать Богом за неимением другого термина.

Тут я с ним был согласен. Атеистом я не был. Верующим тоже. Но существование Бога готов был признать.

– Опять-таки опиум для народа, – поддел я Сергея главным образом для порядка.

– Почему обязательно опиум? Скорее, нравственная основа. – Командор был настроен явно философски. Это бывало с ним редко. Наш предводитель больше внимания уделял вопросам сугубо практическим. Но иногда каждому хочется разобраться в тайнах мироздания.

Разум дает нам только знания, а нравственность – религия. Мораль христианина – одно, язычника – другое, твоих соплеменников – третье, мусульманина – четвертое. Даже коммунисты после разрушителя Ленина вынуждены были создать некий суррогат религии. Помнится, у Пушкина к одной из вещей был эпиграф «Нравственность в природе вещей». Но в природе нет нравственности. Потому либерасты наших дней отказались от всякой морали. «Не укради» – но почему, если, украв, я стану жить лучше? Главное – не попасться. «Не убей», «не прелюбодействуй»… Так можно пройтись по всем заповедям и обнаружить, что жить гораздо легче без них. И в итоге оказаться в тупике, слишком хорошо нам знакомом по прежнему времени. Нет уж, лучше религия. Плохому она не учит.

– А как же испанцы, с упоением резавшие и грабящие еретиков? Святая инквизиция? Суровые протестанты, уничтожившие коренное население Америки? Наши бывшие коллеги по пиратскому цеху, наконец? У них, если помнишь, в сундуке обязательно лежала Библия. Хотя большинство читать не умело.

– Инквизиция, положим, рассчитывала спасти души… – Сергей попытался затянуться трубкой, но табак весь выгорел и пришлось выбивать его, потом набивать трубку по новой.

– Ладно. А остальные? – не сдавался я.

– Остальные? – Командор вздохнул. – Протестантов в расчет можно не брать. У них во главу угла поставлен личный успех. А вот прочие… Понимаешь, Юра, если при наличии такого сдерживающего фактора люди ведут себя хуже скотов, то что будет, если их лишить даже основы? Представляешь?

Конечно, представлял. В нашем веке я был мирным человеком, не имевшим дело с оружием. А тут довольно скоро стал убивать, чтобы не быть убитому. Потом – просто чтобы выжить. А затем уже – по мере необходимости без жалости и ночных кошмаров. И это я, человек иного времени и воспитания.

Но согласиться я не успел. Во дворе поднялась суматоха, и минуту спустя к нам ввалился Петр в сопровождении неизменного Алексашки.

Первым делом царь налил из стоявшего на столе штофа водки в попавшуюся под руку чарку, залпом выпил ее и лишь потом поздоровался со мной.

– Помнится, кто-то обещал мне новое чудо показать. Даже уговорил Скляева ему отдать, – намекнул царь.

– Так по весне, – напомнил я. – Но сложа руки не сижу. Школу мастеровых открыл. Для расширения производства нужны умелые люди, а взять их негде. Даже в Европах таковых нет. Вот теперь набираю со всех сословий. Главным образом – молодежь, но обращаются и люди зрелые, кто работал по какой-нибудь близкой специальности. Кстати, государь, надо бы давать вольную тем, кто хочет и имеет способности учиться. В идеале – поискать по городам и деревням, а не только в наших вотчинах да в Коломне с Москвой. Людей очень мало, а дел много.

– Я тебе еще деревень отпишу, – вскользь заметил Петр.

– Ко многим работам необходим талант.

– Брось. Человек научится всему. Надо только заставить.

Сам Петр последнему принципу следовал всегда. Ставил людей в шеренгу, не считаясь с возрастом и происхождением, после чего первый десяток превращался в моряков, второй – в дипломатов, а третий – в пушкарей. Никакие личные предпочтения в расчет не брались. Надо – и точка.

– Разумеется, – согласился я. – Но талант у каждого разный. Один не поднимется выше подмастерья, а другой достигнет немыслимых высот. У каждого человека в любом деле есть некий потолок, который не перепрыгнешь. Потому и необходим отбор самых способных.

– Так отбирай, – отмахнулся Петр. – Подготовь бумагу, я подпишу. Как производство?

– Растет. – Мне было чем похвастать. – Бумаги за месяц произвели в два раза больше, чем в январе. Выпуск ружей тоже возрос. Паровиков скоро будем собирать по три в месяц. Стандартных, не считая более мощных. Короче, выпуск всех товаров растет. Ардылов обещал ткацкий станок немного усовершенствовать для простого народа. Все равно зимой крестьяне ничего не делают, так пусть хоть парусину какую ткут. И им лишний доход, и государству польза.

Петр не удержался, через стол хлопнул меня по плечу своей длинной рукой.

– Слушай, почему у вас все получается? Сердце зело радуется, глядя на вас. Все бы такие были, давно бы построили здесь рай земной.

– Потому что мы не гонимся за Европой, а стремимся быть впереди нее, – ответил за меня Командор. – Еще обязательно надо создать несколько учебных заведений. Обязательно – техническое училище, которое бы готовило специалистов для самых разных производств, университет. Вот только преподавателей хороших найти. В идеале открыть школы для народа. Чем грамотней население, тем больше путей открыто перед каждым человеком. Соответственно – лучше для государства. Но это потом. Сначала надо какие-нибудь программы составить, учительские школы создать. Да и платить… Казна, насколько понимаю, опять пустая.

Вечная беда – нехватка денег, рабочих рук и голов. Не зря мы при каждом удобном случае стараемся внушить Петру, что одна из первейших задач – увеличение населения. А пополнение казны – торговля, производство в сочетании с поиском ископаемых.

– Война… – Петр сам хотел скорейшего подъема России. Но война тоже отняла немало денег. Да и прочие бесконечные проблемы.

И вновь разговор был прерван. На этот раз – известием о возвращении Ярцева и скором прибытии в Москву французского посланника.

– Надо идти встретить, – поднялся Петр. – Едем со мной. По дороге все обговорим.

– Свадьба-то хоть когда? – поинтересовался Алексашка, торопливо дожевывая кусок окорока.

– Как только Мэри примет православие. Каноны она выучила. Надеюсь, не сегодня завтра крестится. Мне откладывать тоже не с руки, – хмыкнул Командор.

Разумеется, если учесть, что не за горами Рождественский пост, а во время поста никакие браки не заключаются. И даже сам царь что-либо изменить в том бессилен.

Петр рассмеялся, будто услышал откровенную скабрезность.

Впрочем, ничего большего в отношении Мэри он себе не позволял. Все же дочь знатного британского лорда. Да и поведение избранницы Командора было таким, что лишний раз подумаешь, говорить про нее что-либо или нет.

Прием французского посланника представлял смесь между Россией старой и новой. Наличествовали бояре из до сих пор не распущенной Думы. Уже без классических бород и даже без шуб, в предписанном польском или немецком платье, но все еще с остатками спесивости. А в дополнение к ним – новая служилая знать. Количеством знатных предков многие из них похвастать не могли, зато кое у кого на груди сверкали ордена за последнюю шведскую кампанию. Даже я, скромный мирный человек, имел Георгия третьей степени за баталию под Ригой. А что говорить о Командоре с его второй?

Собственно, из наших мы были вдвоем. Валера вроде бы прибыл с юга, но уехал повидать семью. Калинин отправился в Европу. Ардылов трудился. Сорокин сидел в Риге. Ширяев вместе с Клюгенау, Гранье и Петровичем вел полки к Москве. Кротких тоже где-то мотался. Поневоле вспомнишь счастливое карибское время, когда мы практически каждый день были вместе!

Новым для меня было присутствие на церемонии царевича Алексея. Видно, Петр внял нашим общим уговорам и решил потихоньку подключать наследника к делам. Пусть мальчонку он в памятьматери не слишком любил, но дети государя – дело государственное. Прошу прощения за невольный каламбур.

Но что не просто удивило, а едва не вогнало в ступор – личность посла. Всего я ожидал, только не нашего Мишеля, с которым, был уверен, в нынешней жизни увидеться нам не суждено.

Вот, поди ж ты… Жизнь еще не разучилась подбрасывать нам всевозможные сюрпризы. Даже приятные. Мишелю-то было полегче. Он успел узнать о нас многое. Да и сразу стало понятным, почему послали именно его. А вот для нас прибытие хорошего приятеля явилось сюрпризом.

Вручение верительных грамот – процедура утомительная и неинтересная. Стандартные движения, положенные вопросы, расплывчатые ответы. Ничего выходящего за рамки установленного протокола. Потому Петр, как человек конкретных дел, сразу после приема назначил посланнику аудиенцию. Чтобы поговорить уже более четко. Почему, зачем и что мы с этого можем иметь?

Тут уже не было никакой Думы. Любой представительный орган – это прежде всего пустая болтовня. Потому – лишь несколько ближайших соратников, в число которых на этот раз вошли мы с Командором. Помимо прочего – как знатоки французского вопроса. А то и как бывшие подданные Франции.

– Вначале позвольте мне, Ваше Величество, выполнить приятное поручение, возложенное на меня королем, – приятно улыбнулся Мишель и после милостивого кивка Петра торжественно встал. – От имени и по поручению Его Величества за заслуги в прошедшей войне Серж де Санглиер награждается орденом Святого Людовика первой степени и пожизненной рентой, – изрек посланник, к удивлению всех присутствующих.

После чего Командору были вручены соответствующие знаки и грамоты. Недурной ход – попытаться привязать бывшего подданного пожалованием высокой награды, когда даже прославленный Барт имел лишь вторую степень.

Впрочем, наград у Командора хватало и русских. Разве что Георгий был второй степени, но я не сомневался, что скоро Сергей сдаст его в учрежденный недавно Капитул орденов в обмен на первую. Война-то еще не окончена, и должен кто-либо стать первым кавалером первой степени.

Завистливо сглотнул Меншиков. Награды Алексашка любил до безумия. Не меньше, чем деньги и почести. И жадно пытался собрать их везде, где только можно. Но вот беда – король Людовик вряд ли знал о существовании будущего Светлейшего. Знал бы – может быть, и расщедрился бы на всякий случай.

После поздравлений пошел собственно разговор о главном. Если вкратце, то король предлагал свое посредничество в заключении мира со Швецией. Франция признавала все завоевания России в Прибалтике, очевидно даже те, о которых еще не было известно в Версале. Ведь пока Мишель добирался, случилось многое.

Интересно, а если бы мы проявили прыть и захватили Стокгольм, это тоже было бы признано?

В посреднике Петр нуждался. До сих пор все предложения о мире не находили ответа. Потеряв в течение лета и осени заморские колонии и потерпев ряд поражений, на капитуляцию шведы не шли. Конечно, не говоря уже об амбициях короля, которому, кстати, случившееся вполне может стоить трона, официальное признание поражения немедленно выбросит Швецию из числа тех держав, с которыми считаются в мире. Одно дело – проиграть в тяжелой войне, и совсем другое – встать на колени после первой же проигранной кампании.

Предложение Людовика было немедленно принято. Государь находился в некотором упоении от череды побед, но продолжения войны не желал. Еще до нее он был вообще готов удовлетвориться кусочком Ингерманландии, отдав все остальное грядущим союзникам. Но союз с Польшей разрушил Командор. Он же навязал Петру совсем иной план войны. Теперь Петр был более чем удовлетворен в своих притязаниях. Порт на Балтике получен. В придачу к нему – большой кусок территории. Цели достигнуты с избытком, и, по мнению царя, теперь требовалось бросить все силы на развитие торговли, поднятие промышленности, строительство военного и торгового флота, на переустройство внутренней жизни, то есть на то, чему война только мешала.

А вот прозвучавший вскользь намек на возможный союз против грядущих врагов Петр проигнорировал. В чем надо отдать ему должное – воевать за чужие интересы русский царь не хотел.

Да и действительно – нам-то что до испанского наследства?

Зато появился простор для маневрирования. Две сильнейшие на данный момент страны искали нашей дружбы. Соответственно, ни одна из них не могла напасть или хотя бы помочь чем-то Швеции, чтобы не увидеть нас вслед за этим во вражеском стане.

Мечта любого дипломата, да и только!

И, конечно, аудиенция завершилась дружескими посиделками. Поговорили о европейских новостях. Мы с Мишелем успели вспомнить былое. И, разумеется, просто повеселиться. Как оказалось, посиделки были мальчишником накануне свадьбы Командора.

Уж не ведаю, Петр ли поднажал на священников, Мэри ли проявила недюжинные способности в религиозных вопросах, но торжественное бракосочетание состоялось буквально через два дня. Да и то лишь ради не успевавших прибыть гостей.

Народа хватало, и какого народа! Я уж не говорю о наших скромных персонах. Даже Сорокин прилетел из Риги, благо погода делала любые боевые действия невозможными. Да и Гриша с Жан-Жаком и Клюгенау оставили ненадолго вышагивающие к Москве войска.

Но были здесь и знатнейшие бояре из числа сторонников преобразований. И сам Государь всея Руси. И послы государств, как едва ли не враждебных друг другу, вроде Мишеля и лорда с сэром, так и европейской германоговорящей мелочи.

Наш доблестный французский соратник смотрел на британцев так, словно собирался бросить им вызов. Они же старались его не замечать.

Ничего. Привыкнут. Работа дипломатов как раз и заключается в том, чтобы тщательно скрывать свои симпатии и антипатии. И разводить вокруг любого пустяка сплошные церемонии.

Если кого и не было – это посланника Речи Посполитой. Но того вообще не было в этот момент в России. Август так завидовал нашим успехам, что на некоторое время даже отозвал всяких поверенных в делах. Очевидно, для обсуждения текущей политики.

Но все равно нелегко сейчас Командору. Гости, конечно, знатные, да что толку, если на свадьбе есть одна абсолютно глупая роль, и это роль жениха?

Шаг вправо, шаг влево – побег. Прыжок на месте – попытка улететь. И хоть Командор никуда улетать не собирался, но все равно тщательное следование роли и жестко заданное поведение – вещи не из приятных.

А может, я и не прав, если все свершается по любви…

Во всяком случае, Командор выглядел не менее счастливым, чем невеста. И даже солнечный луч вдруг пробился из затянувших небо туч и скользнул по пышному платью и драгоценностям новобрачной и орденам жениха. Хотя и солнце не могло соперничать с сияющими лицами молодых…

Часть третья Курляндский вопрос

19. Известие

Снаружи безостановочно мела метель. Снежинки неслись сплошной пеленой. Так что, если смотреть из окна, казалось, это ты несешься в своем доме мимо какой-то белой непрерывной пелены. Словно зима захотела навек похоронить мир под слоем снега. Ни выйти, ни войти…

– Блин, погодка! Как по заказу! – Ярцев мотнул головой. – Я-то думал, быстренько все сделаем, а тут…

– А тут до Женевьевы не дойдешь, – хмыкнул Флейшман.

Ему-то идти никуда не требовалось. Разве что до спальни.

– Может, утихнет к утру. – Командор тоже покосился на окно. К счастью, ветер дул сбоку и дорогое стекло оставалось незаметенным. – Хотя, конечно, не вовремя.

Представился недавно накатанный тракт до Воронежа, сейчас наверняка ничем не отличающийся от лежащих в полях сугробов. И время, потребное на его расчистку. Тут поневоле на язык придут слова, по сравнению с которыми обычные Валерины высказывания покажутся шедеврами утонченного стиля.

Паровая машина была полностью готова, проверена и приспособлена к транспортировке. Скляев недавно отрапортовал, что у него тоже полный порядок, и теперь остановка за двигателем. Тем самым, доставить который мешает разыгравшаяся метель. А ведь дел хватает и в других местах.

– Подождем, – философски заметил Флейшман, разливая по чаркам вино.

Да и что оставалось делать, раз дороги временно стали неодолимыми? Только сидеть да ждать погоды. Или утра, когда можно будет пойти по многочисленным цехам. Благо производство от погоды не зависит.

С другой стороны, часто ли удается посидеть немного в своем кругу, никуда особенно не торопясь? Если бы не мело и не надо было бы волочь паровую машину на юга, все равно каждый из троицы занимался бы сейчас своим делом. В крайнем случае – усталым пришел бы домой да коротал вечер с домочадцами, памятуя, что вставать придется еще до света.

– Жени не хватает. – Командор кивнул на висящую на стене гитару. Увы, Кротких был далеко. Наверняка сидел в какой-нибудь тьмутаракани да так же смотрел в окно в надежде на дальнейшую дорогу.

Кабанов задумчиво взял инструмент, провел по струнам, убедился, что гитара не очень расстроена, и тихонько пропел на манер популярного когда-то Учкудука с его тремя колодцами.

С хорошими вестями в спешке не являются.

– Что? – односложно спросил Командор.

Гитара мягко полетела на диван.

– Нападение на Ригу, – с трудом выдохнул курьер.

Видно, еще не отошел от скачки в метель.

– Блин! – послышался голос Ярцева.

– Кто? С какой стороны? – Хмель мгновенно улетучился из глаз Кабанова.

– Шведы. Через Двину. Только что пришло донесение. Государь немедленно велел быть у него, – рассказать подробнее курьер не мог. Может, и сам не знал никаких подробностей.

– Сейчас выезжаю. Лишь домой заскочу. – Командор и в самом деле немедленно устремился на выход. Лишь у двери приостановился и бросил приятелям: – Придется вам самим…

И исчез. Только метель продолжала бушевать за окном.

Снег шел всю ночь. Порою он просто валил хлопьями, порою несся над белой землей белой метелью, порою превращался в буран, и тогда становилось непонятным, где земля и куда подевалось небо. Лишь сплошная пелена, мокрая, злая, секущая лица, стоило их только высунуть в промежуток между шапками и поднятыми воротниками тулупов. Каким образом сидевшие на козлах Ахмед и Василий сумели не сбиться с дороги, вернее, уже не столько с дороги, сколько с направления, осталось тайной. Они и сами не могли понять почему. Но возок не миновал ни одной почтовой станции, измученные лошади каждый раз перепрягались, и уже под утро возок въехал в Москву.

Хорошо еще хоть, что некогда монголы учредили почтовые тракты и станции. И что на каждой из них были кони специально для спешащих по государственным надобностям людей.

Дорогой Кабанов радовался только одному. Военный совет во главе с Петром так и не вернул Егерский полк в Коломну, расположив его постоем в Пскове. В составе небольшого отряда поддержки Лифляндского корпуса. Следовательно, солдатам придется меньше переть до неприятеля. А вот двум другим гвардейским полкам предстоял марш от самой Москвы.

Прочее – огорчало. Баллоны обоих дирижаблей лежали аккуратными пустыми полотнищами в ангарах, их дизеля находились в переборке, и на воздушные силы рассчитывать не приходилось. Понятно, что те полки, которые расположены гарнизонами в самой Прибалтике, могут успеть к Риге раньше, чем ядро армии, даже если гвардия и сопутствующие ей войска сумеют выступить сегодня, но вопрос: стоит ли подходить по частям, которые Карлу будет легче бить? И вообще, сто2ит ли еще Рига? В донесении говорилось только о факте нападения и ничего – о численности неприятеля.

И как проморгали факт высадки шведов на побережье? Не говоря о том, что Рижский залив замерз?

Как?

Командор напрасно корил себя и всех, кто был ответствен за наблюдение за побережьем. На этот раз Карл проявил в полную силу и свой талант, и возможности нового союзника.

Армия была скрытно перевезена в Либаву прямо зимой, когда встретить в море какие-либо корабли практически невозможно. Сама же Либава принадлежала Курляндии, герцогству, находящемуся в вассальной зависимости от Польши. Понятно, постоянного наблюдения за недавним союзником не велось и высадки шведов русские здесь не ждали. Присматривали за самой границей, раз уж она проходит в опасной близости от нового российского порта и провокации со стороны поляков не исключены, хотя бы из-за их стремления лезть везде, куда не просят, но именно поляков, а не шведов.

Меж тем новым союзником Карла был не кто иной, как Август. Сочетание республики с монархией имеет свои минусы, а вот плюсов – увы, нет. Это законный государь сам решает, какую политику лучше проводить на благо государства. Выбранный – лишь должен выполнять пожелания своих избирателей. В противном случае ничто не помешает последним выдвинуть кого-нибудь другого. Например, его соперника Лещинского.

Те же недостатки характерны и для прочих выборных форм правления, когда руководит не сам правитель, а люди, формально признавшие его главным.

Одним из главных условий, на которых на престол Речи Посполитой был выдвинут саксонский король, было присоединение Лифляндии и Эстляндии. Причем исключительно силами саксонских войск. Зачем ясновельможным панам отвлекаться от любимых дел – охоты, попоек и прекрасных паненок?

Не умея наладить порядок на своей территории, шляхта с вожделением смотрела на чужие земли, видя в них залог своего процветания. А ведь неподалеку лежала Малороссия, не так давно отошедшая под власть Москвы. Да и сами русские территории представлялись панам весьма лакомым куском.

Обхаживание Августа длилось недолго. Вначале прекрасные паненки, от которых Август терял голову, в ответ на ухаживания намекали, что видный мужчина должен быть не только любовником, но и героем, который бросает к ногам возлюбленных целый мир. Потом, когда Август стал созревать, явились представители сейма и поставили перед ним вопрос ребром. Или он выполняет обещания, или прощается с короной.

Август хорошо относился к Петру. Но и терять одну из своих корон не хотел. Власть – это в первую очередь разнообразные удовольствия, до которых был так охоч Август.

Немалую роль сыграл и Паткуль. Обласканный и приближенный Петром, даже назначенный помощником лифляндского губернатора по гражданской части, Паткуль довольно быстро разочаровался в новом хозяине. Вернее, не в нем – русского царя Паткуль успел узнать достаточно неплохо задолго до войны, – а в самом государстве.

Петр требовал от всех службы. В полную силу. В сравнении с этим польская безалаберность казалась раем. Еще бы! В мутной водице шляхетских вольностей рыбку ловить намного проще, чем в жесткой иерархии нарождающейся империи.

Да и терзали его сомнения: уж не сделает ли Петр новоприобретенные земли обычными губерниями со всеми вытекающими последствиями? Вон уже строит верфи, а к ним – небольшой городок, в котором селится разнообразный люд, связанный с кораблестроением. Так потихоньку городок может превратиться в город, и как в нем чувствовать себя истинному лифляндцу?

И Паткуль со своей стороны тоже стал осторожно зондировать Августа на предмет возможного пересмотра границ. Он прямо писал польскому и саксонскому королю, что дворянство Лифляндии и Эстляндии хочет отойти под Речь Посполитую и даже готово поддержать поляков своей вооруженной силой.

Тут, правда, таился небольшой обман. Кое-кто, может, и был бы не прочь. Но в своей массе прибалтийские бароны присягнули на верность российскому царю и не собирались отступать от клятвы. Как не собиралось отступать от присяги торговое сословие, почуявшее возможность новых барышей.

Им лишь бы была прибыль, а грядущее и не важно.

Под напором двух сторон Август не выдержал. Саксонские полки находились в Курляндии с начала войны. Дипломаты потихоньку вышли на Карла, и тайный союз в конце концов был заключен. Лифляндия должна была отойти к Польше, Эстляндия – вернуться к Швеции, и обе державы затем вплотную собирались приступить к дележу русских и малороссийских земель.

Четырнадцать тысяч пехоты и три – конницы, больше, чем было у Карла под Ригой, появились в Либаве и скрытно двинулись к границе, где их уже ждали саксонские войска.

Правда, сам Август с Карлом так и не встретился. Очарованный очередной красавицей, король проводил время неподалеку от Дрездена. Красавица на войну не рвалась, а королю было не до всякой ерунды. Его черед придет позже, когда настанет пора пожинать лавры. А пока пусть справляются генералы. Да и венценосный собрат, раз ему так нравится дым костров и свист картечи.

Не обошлось без накладок. Время года было суровым, на Балтике бушевали шторма, и прибытие союзной армии здорово растянулось во времени. Да и не была приспособлена Либава для приема столь большого количества кораблей…

– Судя по донесению, саксонцы среди нападающих тоже есть. – Петр вздохнул и качнул головой. – Ах, Август, Август…

– А ведь это даже неплохо. – На красном с мороза, усталом лице Командора промелькнула тень улыбки.

– Что – неплохо? – не понял Головин.

В кабинете они находились втроем. Все прочие уже носились по Москве и окрестностям, готовя необходимое к походу.

Это же только кажется так просто – отдать приказ войскам к выступлению, и все. На самом деле марш на большое расстояние – дело сложное. Надо наметить маршруты, пункты ночевок и дневок, собрать обоз со всем необходимым – от провианта и одежды до боеприпасов. А также предусмотреть кучу всякой мелочи, вроде подковывания лошадей и прочих чисто бытовых, но, увы, неизбежных дел.

– Саксонцы. Один раз дадим урок, больше никогда лезть не захотят. – Развивать мысль Кабанов посчитал пока преждевременным. Хотя в голове уже роились некоторые соображения, как навсегда обезопасить Ригу с юга.

– Ты думай, о чем говоришь, – встрепенулся Петр. – Был один противник, стало двое. Если же к ним еще присоединятся поляки…

– Поляки – вояки не страшные, – отмахнулся Командор. – Хотя… Надо бы срочно написать в Малороссию. Пусть на всякий случай подготовятся к встрече. И еще послать им какие-нибудь войска на подкрепление.

– Какие?

Армия была не настолько велика, чтобы прикрыть страну с разных направлений. Часть находилась в Прибалтике. Другая – в столице и окрестностях. Плюс приходилось держать войска на юге на случай каких-либо действий со стороны Турции. Малороссия прикрывалась в основном казаками да гарнизонами из сохранившихся там стрельцов.

Ответа на свой вопрос Петр не ждал. Он перебрался за стол и начал сразу писать бумагу.

Лицо царя чуть подергивалось, как всегда с ним бывало при волнении.

Неудивительно, что Петр не вспомнил сам о возможной угрозе с юга. Все его мысли были заняты происходящим под Ригой, и он просто не успел до конца прочувствовать все вероятные последствия измены несостоявшегося союзника.

Перо скользило быстро, порою едва отрываясь от листа, порою роняя по пути чернильную кляксу.

Царь размашисто подписался и крикнул:

– Ягужинского ко мне!

В дверях немедленно вырос молодой подтянутый офицер.

– Доставишь Мазепе. Срочно!

Командор невольно вздрогнул.

Он несколько раз мельком встречался с человеком, чье имя стало синонимом предательства. Впечатление было довольно неприятное. Несколько одутловатое лицо гетмана дышало властолюбием и жестокостью, однако при виде Петра в глазах появлялся самый обычный подхалимаж мелкого хозяйчика к хозяину крупному. Царь плохо разбирался в людях, принимал лизоблюдство за искреннее уважение и любовь, но обмануть Командора было труднее.

Любой нормальный офицер просто обязан быть психологом. Иначе он просто не сможет управлять людьми, которые волею судеб стали солдатами. Да и за годы работы начальником охраны у народного депутата Кабанов насмотрелся всякого. Было в гетмане что-то нечистоплотное, как в тех очень важных, важных просто и не слишком важных людях, с которыми частенько имел дело его бывший патрон. Конечно, была в отношении Командора некоторая предвзятость, но все же он привык доверять своему чутью.

Предателями не рождаются. Ими становятся благодаря обстоятельствам и свойствам характера. Другой, быть может, и предал бы, но условий не создалось, и он остался честным человеком. В известной Кабанову истории Мазепе показалось, что Карл одержит верх в растянувшейся схватке, и он поспешил забить себе местечко при новом хозяине. Но если в данный момент сильнее Петр, то для измены не найдется места. Не все люди идеальны, так что из того?

Но порою тянуло заложить Петру гетмана как изменника. Благо при нынешних методах дознания главное – это попасть к палачу, а там уж сознаешься сам во всем, в чем тебе предложат сознаться. Вот только останется тогда наградить себя тридцатью сребрениками Иуды…

Ягужинский кивнул государю и торопливо вышел.

– Все же, государь, послать туда армию необходимо, – твердым голосом произнес Командор. – Нет у меня веры, что казаки могут справиться одни в случае необходимости.

– Нет у меня свободных полков. Нет, – отозвался Петр. – Сейчас главное – не дать шведам отвоевать Лифляндию.

– Но и дать им вторгнуться в пределы нашего государства мы позволить не можем. – Командор говорил, а сам вспоминал, какие из частей находятся поближе к Малороссии. – С одной стороны, наличие крупных сил способно остудить самые горячие польские головы. С другой – собрав там кулак, мы сами будем иметь возможность в случае необходимости перейти в наступление с той стороны, с которой нас не ждут. Думаю, без особого риска туда реально направить Костромской и Курский пехотные полки из Орла, Самарский из Воронежа и по одному – из Таганрога и Азова. Все равно зимой турки никаких действий предпринять против нас не смогут, да и на юге чуть что – хватит моряков. И еще Тверской драгунский. Все равно он стоит в тех краях без дела.

– А что? По-моему, дело, – поддержал Командора Головин.

– Да? И кого вы предложите в командующие? Уж не себя ли? – поинтересовался Петр.

Это тоже было извечной проблемой. Не хватало надежных людей, а про людей не просто надежных, но еще и талантливых – не стоило и говорить.

– Можно Шереметева, – вздохнул Командор. Он немного побаивался, что сейчас его обвинят в зависти. Мол, старается устранить конкурента с поля грядущей битвы. – Одно дело – если Мазепа вынужден будет подчиниться какому-нибудь генералу, и совсем другое – когда фельдмаршалу.

– Не доверяешь гетману? – по-своему, хотя вполне правильно понял подозрительный Петр.

– До сих пор у него не было случая проявить свои полководческие способности, – уклонился от прямого ответа Кабанов. – Лучше иметь там проверенного человека.

– Быть по сему, – согласился царь. – Мы же выступаем, как только все будет подготовлено.

Петр поднялся, давая понять, что разговоры закончены и пора заняться живым делом.

– Государь, разреши. – Кабанов тоже поднялся. – Можно я выеду прямо сейчас на Псков? Заберу стоящие там полки, потом присоединю какие-нибудь гарнизоны по дороге и буду у Риги на несколько дней раньше.

– Разобьют, – веско заметил Головин.

– Я осторожно, – слегка улыбнулся Командор. – Но Риге необходима помощь как можно быстрее. Буду действовать налетами, не ввязываясь в сражение. Это здорово отвлечет шведов и саксонцев. Тут главное – не лезть под удар.

По лицу Петра было видно, что ему очень хочется поставить на место строптивого подданного. Но до сих пор Командор не подводил царя ни разу, более того – всегда помогал в самых сложных положениях, и царь поступил справедливо.

– Действуй. Но потерпишь поражение – ответишь головой.

– Отвечу, государь, – согласился Кабанов.

Но весь его вид говорил: «Поражение – не дождетесь!»

– Ты хоть уверен, что Рига еще стоит? – вдруг спросил Петр.

Ему было до боли жаль вожделенного порта.

– Куда она денется, государь? Там же Сорокин. А Костя себя застать врасплох не даст.

Однако на войне бывает всякое, и полной уверенности Кабанов не чувствовал. Потому и спешил, что постоянно терзался вопросом: «Как там Рига?»

Ставший русским город у нерусского моря…

20. У рижских стен

Еще никто не додумался в те времена закрывать границы на замок. Если что препятствовало жителям приграничных районов навещать друг друга – так это крепостное право. Помещики зорко следили, чтобы их крестьяне не отдалялись от своих жилищ далеко. Да и что они там могли увидеть? Такие же деревни, но с иным помещиком. Потому следили не столько за приезжающими, сколько за отъезжающими.

Сами люди в большинстве своем тоже были не склонны к путешествиям. Поездка к соседям за десяток верст считалась событием. Даже жители вольные предпочитали сидеть дома. Разве что заработок зависел от дорог, как у торговцев, или была возможность поискать лучшей доли.

Но все же определенные связи между частными лицами разных государств сохранялись. Кто-то с кем-то встречался раньше, кто-то был связан делами, кто-то состоял в родстве. Никаких пунктов о родственниках за границей еще тоже не придумали. Да и к самим родственникам относились иначе, чем в начале двадцать первого века.

Где путешествия, там и новости. До эпохи средств массовой информации оставались еще века. Ни телевидения, ни радио, ни Интернета. Газеты – и те редки, да и выходят мизерными тиражами.

Оно, в общем-то, и неплохо. Хотя бы никто не навязывает свою точку зрения. А путнику хочешь – верь, а хочешь – не верь. Дело исключительно твое… Более того – можешь и вообще не слушать, как путешественник излагает вперемежку были и небылицы, в которых известия о свадьбах и смертях общих знакомых причудливо переплетены с описаниями неведомых царств и видений ангелов. Последнее – взамен грядущих летающих тарелок и особенностей сексуальной жизни звезд на какой-то там фабрике.

Какая сексуальная жизнь может быть у сгустков плазмы, разбросанных друг от друга на светогода?

Первым известие о шведах в Курляндии доставил из Митавы Зиберн. Ни шведам, ни русским он особо не симпатизировал. Какое дело управляющему чужим имением до схваток двух государств? Урожай поздних яблок повыгоднее продать да свежепосоленное сало, так, чтобы и в свой карман что-нибудь перепало, – вот это да. Достойная тема для размышлений.

Собственно, поэтому Зиберн и объявился в Риге. Был у него тут свояк, державший корчму, который обычно покупал вышеназванные продукты. Из яблок гнал сидр, а уж сало в корчме лишним не бывает.

Обойти молчанием новость о шведах Зиберн не мог.

Вначале свояк рассказал ему о новых повелителях края. Нормальные люди, расплачиваются аккуратно, не буянят. Рядом растет целый городок кораблестроителей, а это тоже неплохо. Больше людей – больше и прибыль. Самое же главное – уменьшена вдвое таможенная пошлина. В сочетании с русскими товарами это обещает такие барыши, что остается только радоваться грядущему открытию навигации.

– Не шибко радуйтесь, – возразил Зиберн. – В Митаве объявились шведы. Так что скоро все может вернуться на круги своя. И плакали ваши пошлины.

Сами планы воюющих сторон он знать, понятно, не мог, но для чего еще в соседнем государстве может обосноваться армия противника? Только для нападения.

– Что? – Свояк не на шутку взволновался. Он-то уже прикидывал, насколько удастся расширить торговлю, а тут…

Новость мгновенно облетела остальных посетителей корчмы. И на этом прервала свой полет.

Кто-то успел сбегать до Паткуля с самыми лучшими намерениями – предупредить о грядущей осаде. Помощник губернатора по гражданской части среагировал мгновенно. Он объявил, что намечается бунт, прихватил с собой дюжину солдат и отправился на место.

Солдаты немецкого языка не понимали. Им велели исполнять приказы начальника, а уж на каком языке их отдадут, никого не озаботило. Потому смысл разговора Паткуля с посетителями корчмы остался солдатам непонятен. Они ждали какого-нибудь знака, мол, хватай всех, ребята, но Паткуль если и жестикулировал, то исключительно для посетителей и хозяина.

Речь помощника губернатора была краткой. Мол, кто обмолвится за этими стенами хоть словом, немедленно отправится на эшафот как распространитель опасных слухов.

– Я поступлю еще проще, – решил в конце речи Паткуль. – Все находящиеся здесь будут тщательно переписаны, и если хоть кто-то в городе заговорит о шведах за рекой, то даже не буду разбираться, от кого пошел слух. Казнены будут все.

Он бы с радостью арестовал собравшихся, но опасался, что их начнут искать жены или какие-другие родственники. Так причина может легко дойти до кого-нибудь из русских начальников. Самого Меншикова, назначенного рижским губернатором, в городе не было, но имелся комендант. Тот самый Сорокин, который прославился разгромом шведского флота в устье Двины. В повседневную жизнь города новоиспеченный генерал и адмирал вмешивался мало. Ему хватало дел на верфи, где уже почти готовые стояли корабли грядущего Балтийского флота, в лихорадочно строящемся городке корабелов и флотского люда, на батареях и среди расквартированных в городе войск.

Нападение должно было состояться семнадцатого января поздним вечером, практически – ночью. Ночной штурм предложил сам Паткуль. Он достаточно усвоил уроки новых правителей края и посчитал неожиданность и дерзость лучшей гарантией успеха, чем традиционную ставку на силу.

Сейчас приближался вечер шестнадцатого. Следовательно, надо было соблюсти тайну совсем немного. Чуть больше суток, а там она из разряда тайн перейдет в действительность. Весьма неприятную для ничего не подозревающего гарнизона.

Даже меньше суток, если учесть, что с наступлением темноты все ворота в крепость закрывались и вестникам пробраться в Ригу становилось невозможно.

Свой собственный отъезд Паткуль спланировал на завтрашний полдень. Август обещал ему массу благ, вплоть до грядущего губернаторства, но в Швеции авантюрист еще несколько лет назад был приговорен к смертной казни, и приговор никто не отменял. Так что самое лучшее – это исчезнуть на какое-то время. Пока шведы не уйдут бить русских дальше.

Выехать Паткулю было нетрудно. Все же его должность охватывала всю Лифляндию, и всегда можно было придумать некий пункт, который он якобы собирался осмотреть.

В городе было спокойно. Горожане прогуливались или шли по делам. Изредка попадались русские патрули. На карету помощника губернатора посматривали, но без малейшего удивления. Мало ли куда может ехать высокопоставленный человек?

Точно так же не было и подобострастия. За минувшие полгода жители Риги насмотрелись на самых разных вельмож, включая русского царя, так что какой-то там помощник губернатора, к тому же, можно сказать, практически свой, не вызывал никаких особых эмоций.

Мелькнуло в голове: может, он зря затеял все это? Собственное положение хорошее, население особого недовольства испытывать не может. Недаром те, с кем Паткуль осторожно заговаривал о возможной смене власти, лишь пожимали плечами. Мол, от добра добра не ищут. Под русскими намного лучше, чем под шведами. А каково станет под поляками – еще неизвестно. Что могут дать паны, кроме собственного бардака?

Но поздно. Войска уже должны идти на Ригу, и отменить это движение не сможет не только какой-нибудь генерал, но и любой из королей.

Паткуль не знал, что, когда он выезжал из города, с другой стороны в него влетел небольшой возок, запряженный парой взмыленных от долгой скачки лошадей.

Это была та самая накладка, которой так боялся Паткуль.

Была ли она неизбежна? Пожалуй, была. Шила в мешке не утаишь. Просто до этих пор несколько человек, которые пытались рассказать про смутные слухи о высадке в Либаве шведских войск, попадали к самому Паткулю и после отеческого внушения сознавались: да, слухи. Сами никаких войск не видели и только с чужих слов…

А тут – прямой свидетель, да еще рижский купец, человек, заслуживающий доверия.

Купец имел ту самую фамилию, имея которую в Германии можно считать, что не имеешь никакой. Мюллер. И как те, кто привозил слухи, он точно так же отправился первым делом к Паткулю.

Увы, помощник губернатора уже уехал и должен был вернуться не скоро.

У Мюллера хватило ума не кричать в гражданской канцелярии о грядущем нападении. Об отсутствии губернатора он был осведомлен и потому отправился к коменданту.

Вообще-то с него и надо было начать. Кого больше касаются известия о войне, как не старшего в крепости генерала? Но Сорокина купец не знал, а с Паткулем был знаком лично. К тому же, как было известно Мюллеру, немецким комендант почти не владел, разве что успел нахвататься в последнее время каких-то слов. Купцу, в свою очередь, был пока неведом русский.

Коменданта на месте тоже не оказалось. Но на этот раз Мюллер проявил настойчивость и при помощи какого-то офицера, владеющего основным прибалтийским языком, сумел узнать, что комендант находится на верфи.

А время все шло, неумолимо отсчитывая оставшиеся часы.

Впрочем, едва Сорокин уяснил полученную информацию, события понеслись вскачь, словно старались наверстать упущенное.

Гонца Константин отправил сразу же. Времени на подробное донесение не было. Он лишь написал несколько слов о нападении шведских и саксонских войск. Именно – о нападении. В любом случае путь гонцу предстоял неблизкий, и, следовательно, к тому моменту, когда бумага попадет в руки Петра, штурм станет свершившимся фактом. Фраза же о разыгравшемся сражении поневоле заставит торопиться больше, чем вести о дошедшем намерении шведов атаковать вверенный попечению Сорокина город.

Почти сразу же за реку умчались казачьи разъезды. И еще быстрее они вернулись. Цепь казаков была развернута в кратком промежутке между Курляндией и Западной Двиной почти сразу после занятия города. И теперь посланные просто встретили спешащих с известиями товарищей.

Сорокин действовал энергично. В его распоряжении было всего пять пехотных полков и один драгунский. По одному полку насчитывали гарнизоны Динамюнде и Коблешанца. Следовательно, в самой Риге он мог располагать лишь тремя полками, не считая кавалерии.

Ни о каком сражении перед стенами думать не стоило. Точных цифр нападавших Сорокин знать не мог, но они в любом случае превышали имевшиеся у него силы. Главное, было удержать город и обе крепости, благо артиллерии хватало.

Оба «местных» полка были в Цесисе, где проходили боевую подготовку вдали от родимых мест и неизбежных соблазнов. Константин не знал, радоваться этому или печалиться. С одной стороны, лишние штыки и сабли. С другой – у него не было стопроцентной уверенности в преданности лифляндцев новому престолу. Вроде бы все добровольцы, никого силой в армию не тянули, но мало ли что? Вдруг решат переметнуться на сторону того, кто им сейчас покажется сильнейшим?

Самое плохое, что может случиться в осажденной крепости, – это бунт в гарнизоне. Лучше уж иметь меньше людей, зато пусть все они будут проверены. Коренным русакам уж точно изменять нет причины. В чужих краях им и деться-то некуда.

Поднятые в ружье полки торопливо занимали места на стенах. На узких улочках галопировали усиленные драгунские патрули. Но оставалось еще одно дело, которое ни в коем случае нельзя было откладывать в долгий ящик.

За несколько месяцев за пределами крепостных стен успели вырасти не только верфи. Корабелам необходимо было где-то жить, и рядом с верфями появились бараки и дома. Пусть пока небольшой, но городок рядом с большим городом.

Защитить его Сорокин не мог. Никто не думал строить там какие-либо защитные сооружения, и теперь явно поздно было наверстывать упущенное.

Комендант предпринял то единственное, что оставалось в этом положении. Он лично выехал во главе двух драгунских эскадронов в Корабельную слободку, как ее частенько звали между собой ее обитатели. Может, и лучше было бы употребить последние часы на подготовку войск, но Сорокин знал, что среди жителей пользуется немалым авторитетом, и потому предпочел сделать заявление лично.

Оно было кратким. Ввиду вторжения неприятеля все обязаны немедленно отойти в Ригу. С собой взять только одежду и продукты. Если у кого есть мебель или иные громоздкие вещи, то пусть остаются на месте. Времени перетаскивать их уже нет.

Корабли тоже бросались на произвол судьбы и вражеских солдат. Пушки, к счастью, еще не пришли. Лед на реке помешает противнику использовать парочку судов, которые реально было бы ввести в строй в ближайшее время, а до весны осада должна прекратиться. Или корпуса грядущих пенителей моря останутся нетронуты, или враг их самым элементарным образом сожжет.

Хотел спалить все сам на всякий случай, но не поднялась рука. В конце концов, к себе шведы или поляки недостроенные остовы не утащат. Да и вдруг налет удастся отбить тем или иным способом? Зачем сразу собственное добро жечь? Не по-хозяйски как-то. Сорокин даже бараки жечь не приказал. Хотя именно их стоило бы. Ведь наверняка осаждающие станут использовать их по прямому назначению.

Обитатели слободки не роптали. Русского человека трудно испугать внезапным нашествием. Тем более – распоряжением уходить от противника прочь. Кому охота оставаться под врагом? А тут рядом крепость, неужели за стенами не отсидимся? Не хватит солдат, так можно помочь всем миром.

Эвакуация завершилась быстро. Люди хватали нехитрый скарб, грузились на мобилизованные волею коменданта телеги рижан и двигались в город. Благо мужики подневольные доставлены сюда были без семей. А вольные – мастера и те, кто хотел научиться мастерству своей охотой, – жен и детей вызывать тоже не торопились. Разве что несколько человек. А с сугубо мужским коллективом проблем всегда меньше.

Так же быстро была решена проблема размещения. Сорокин клял про себя не вовремя исчезнувшего помощника по гражданской части, но тут был редкий случай, когда начальство являлось скорее помехой. Или, во всяком случае, не слишком большим помощником. Жители сами разобрали беглецов из Корабельной слободки, и лишь те из строителей, кто изъявил желание, отправились в казармы, в формирующееся ополчение.

Ополчение формировалось не только из русских. Кое-кто из местных немцев тоже выразил желание защищать родной город. Не много: большинство выжидало, чем кончится очередная заварушка, – так и объявление коменданта прозвучало совсем недавно.

Зимняя ранняя ночь накатилась на Ригу. На счастье, выглянула луна. Ее лучи мягко отражались от снега, освещали округу. И в крепости и за ее пределами царила тишина. Последние казачьи разъезды втянулись под защиту бастионов. Теперь оставалось только ждать.

Сорокин несколько сожалел, что в пехотных полках есть лишь штатные стрелковые команды, полсотни штуцеров на полк, но производство все равно не позволяло большего. Револьверные ружья, например, до сих пор имелись лишь у егерей. Но в принципе сейчас должны были помочь сами стены.

А тревожило больше другое. В Динамюнде за старшего остался князь Александр, в Коблешанце – полковник Головин, еще один родственник формального главнокомандующего. Справятся ли они? Тут главное – выдержать первый натиск, не сробеть. А потом шведы с саксонцами будут вынуждены начать планомерную осаду, и появится время, столь необходимое на подход помощи…

Потихоньку время перевалило за полночь. Солдаты поочередно в две смены то мерзли на стенах, то согревались в ближайших домах. Тлели рядом с орудиями жаровни. Со стороны наверняка трудно было определить, что крепость находится в напряженном ожидании. Редкие тихие разговоры, а так – полное впечатление, что город мирно спит.

Молчал Коблешанц. Тихо было в стороне Динамюнде. Оставалось гадать: на кого первым будет совершено нападение? Хотя Сорокин примерно представлял. Казаки успели донести, что шведско-саксонская армия направляется тремя основными потоками. Причем больше всего сил идет в левом, которому придется переправляться чуть выше по течению. Скорее всего, противник попытается первым делом атаковать Ригу левой колонной и лишь чуть после или одновременно напасть на одинокий Коблешанц и позже – на Динамюнде. Во всяком случае, сам Сорокин поступил бы именно так. Без Риги прочие крепости долго не продержатся, а вот если гарнизон крупнейшего города в Лифляндии успеет занять свои места – штурм окажется проблематичным.

– Идут!

Лед чуть в стороне от крепости потемнел.

Разбежались посыльные. Солдаты занимали места на стенах молча, без тревожащих слух барабанов. И так же молча к городу направлялись пехотные колонны атакующих.

Теперь не требовалось даже приглядываться. На белом расчищенном пространстве виднелись длинные темные прямоугольники. Потом стал слышен хруст снега под ногами. Колонны неотвратимо приближались. Тысяча шагов. Пятьсот. Триста.

– Пали! – Дальше медлить было опасно.

Одна за другой выплеснули картечь пушки. Затрещали ружья. Полдюжины оставленных в крепости ракетных установок заскрежетали, выбросили в сторону атакующих огненные снаряды. Другие ракеты взмыли ввысь, чтобы осветить происходящее.

Какое-то время враги еще надвигались на стены, даже попытались перейти на бег, чтобы быстрее добраться до крепости. Но крепость грохотала без перерыва. Атакующие подразделения теряли людей и управление, смешивались, наконец остановились и уже без всяких команд повернули прочь.

Спустя полчаса лишь удаляющиеся силуэты беглецов, масса неподвижных тел да доносившиеся оттуда стоны напоминали о попытке внезапным броском захватить крепость.

Зато загрохотало на том берегу. Коблешанц, в свою очередь, подвергся атаке и теперь яростным огнем не давалпротивнику приблизиться…

А потом отдаленная канонада донеслась от моря. Третья колонна двух королей сблизилась с Динамюнде…

21. Сикурс

– Долго мы еще будем торчать в этой дыре? – осведомилась Вика.

– Сколько понадобится. Я же не могу оставить армию, – как можно спокойнее ответил Ширяев.

Он уже давно относился философски к заскокам жены. Тем более сейчас Виктория в третий раз была на сносях, а в это время портится характер даже у самых нежных женщин.

– Командор же оставил. Отдыхает сейчас в Москве, – упрекнула супруга. – Не то что некоторые.

– Отдыхает, – согласно кивнул Григорий, но не удержался и добавил: – На пути в Воронеж.

Вроде бы чего не хватает? Муж отмечен царем, имеет неплохое положение. О богатстве не стоит и говорить. Так нет, все равно находятся какие-то поводы для недовольства.

Ну никак не может Вика понять, что положение – это не почивание на лаврах, а в первую очередь постоянная служба на благо государства. А дел столько, что делать – не переделать.

Да и не звал ее никто в Псков. Могла бы спокойно сидеть хоть в той же Москве, где у них была собственная усадьба, хоть в Коломне, где была еще одна, хоть в любой из пожалованных деревень, в которых пока даже не побывали. Но нет. Сама приехала сюда сразу после свадьбы Кабанова и теперь старательно отыскивала поводы для очередных упреков. Хотя здесь дома у Ширяева не было и он снимал всего лишь несколько комнат у воеводы.

Дыра! Между прочим, древний город, известный с тех времен, когда Париж был не более чем деревней.

Но, справедливости ради, центром цивилизации назвать Псков было трудновато. Город как бы застыл в прошлом, не проявляя никаких тенденций к развитию.

Развлечений маловато? Так где их много? Не пришло еще время для пышных балов и танцев. Танцы – безделье. Не любил их Ширяев. Тут вполне хватает попоек, которые периодически устраивает Петр.

Как тут не вспомнить Стругацких с их понедельником, который начинается в субботу!

И, между прочим, во Франции с ее утонченными развлечениями был всего лишь лейтенант Ширак, а здесь – генерал Ширяев. Разницу чувствуете?

Супруга меж тем обдумывала дальнейший ход. Мчаться в Воронеж ей абсолютно не хотелось. Да и какие дальние дороги в ее положении?

– Все равно. Мог бы взять отпуск. Или настоять на переводе в Москву. С твоими-то заслугами…

– Какой отпуск? Война не закончена, – вздохнул Ширяев. – Да и Командор, чует мое сердце, объявится здесь в самое ближайшее время.

Предчувствие его не обманывало. Правда, первым объявился не Командор, а курьер из Риги.

– Папа! Там гонец прискакал! – прокричал ворвавшийся в горницу Маратик.

Вот ему здесь было раздолье. Бесконечные игры с мальчишками, катание на санках и лыжах, снежки, даже снежная крепость – настоящий рай.

Сейчас от Маратика тоже веяло морозцем. Мальчишка даже шубы не снял. Раскрасневшийся, веселый, еще не понимающий, что вестники далеко не всегда приносят радостные известия.

– Иду. – Ширяев мгновенно сорвался с места.

Расквартированным в Пскове отрядом командовал по старшинству Клюгенау, но без Григория не обходилось ни одно действо. Клюгенау сам вызывал его по всякому поводу, а еще чаще просто заходил не чинясь. Для бывшего заместителя Кабанова что Командор, что Ширяев были учителями в некоторых специфических областях службы, благодаря которым карьера заурядного подполковника стремительно пошла вверх.

Да и вообще, Клюгенау относился к службе серьезно. Как и к стране, ставшей ему новой родиной. Даже по-русски говорил почти свободно, и лишь порою в речи прорезался акцент.

– Надо готовиться к выступлению, – бодро заявил Ширяев, когда бумага была прочитана, а курьер умчался оповещать другие гарнизоны.

Мысленно Григорий похвалил себя за то, что практически каждый день тренировал все три полка ходить на лыжах. По здешнему времени года и климату – единственное средство проделать быстрый марш. Пешим порядком по снежным дорогам – долго и чрезвычайно утомительно. Перекладными, как когда-то егеря двигались от Коломны до Москвы, – невозможно из-за редкого населения. Элементарно неоткуда взять лошадей и саней на всех. Тем более полки пополнены после похода как новобранцами, так и выздоровевшими от хворей и ран ветеранами. Пусть не совсем штатная численность, но уже где-то близко.

На лыжные тренировки особенно упирал Командор. Егеря имели лыжи еще с прошлого времени, прочие солдаты изготовили их сами, едва стали на постой в Псков.

– Йа. Надо, – согласился Клюгенау. – Пять-шесть дня, и получим приказ. Надо быть готовым.

– Приказ? – Ширяев задумчиво коснулся виска. – Приказ может быть. Но, Дитрих Иоганнович, ты забыл про Командора. Он тут объявится значительно раньше. Разве что успел добраться до Воронежа. Так что…

– Так есть, – неожиданно рассмеялся Клюгенау. Потом задумался, подсчитывая, и озвучил итог: – Тогда завтра вечером. Мы должны торопиться. Обоз, повозки… Времени нет.

Клюгенау был прав в своих расчетах. Командор примчался в вечерней тьме. Немного очумелый от бесконечной скачки, но буквально искрящийся энергией.

– Готовьте части к выступлению, – с порога объявил он.

На торопливо налитую чарку водки Кабанов даже не взглянул. Хотя наверняка успел продрогнуть в дороге.

– Полки готовы, – важно ответил Клюгенау. – Когда выступать?

– Молодцы! – Командор попробовал улыбнуться, но мускулы лица слушались плохо. Он попытался растереть их руками, потом наконец взялся за чарку. – Ваше здоровье!

Опрокинул залпом, не поморщившись, и вроде чуть подобрел:

– Здорово, черти! Рад вас видеть!

Генералы обнялись. От Кабанова пахло морозом.

– Быстр, – посмеивался Ширяев.

Они с Клюгенау выглядели именинниками. Успели же к сроку без малейших приказов со стороны!

Впрочем, дело – в первую очередь. И Кабанов сразу принялся распоряжаться:

– Обозы отправить после полуночи. При них – соответствующее охранение. Роты выходят на рассвете. К их приходу чтобы в каждом месте привала была готова горячая пища и дрова для костров. Дайте карту. Разберемся с маршрутом и местами остановок.

– Может, сначала обед? – предложил Ширяев. Хотя заранее предвидел ответ.

Кабанову явно не мешало бы немного согреться и отдохнуть с дороги. Средняя скорость недавно введенной курьерской тройки – двадцать верст в час. С перепряжкой на каждой станции лошадей, на которую у опытных смотрителей уходят минуты, и опять бесконечная скачка по зимним лесам с вкраплениями полей.

Пока несли карту, Сергей подошел к печке и с видимым удовольствием почти прижался к ней. Он чувствовал, как под воздействием тепла понемногу начинает клонить ко сну, и привычно встрепенулся, прогоняя негу.

Клюгенау принес карту. Как водится, весьма далекую от совершенства. Настолько, что любой малоопытный читатель, пользуясь ею, рисковал превратиться в Ивана Сусанина.

Все же ужасно плохо, когда многое приходится делать сразу и на ходу. Буквально перед Новым годом Петр по настоянию Кабанова учредил школу квартирмейстеров и колонновожатых. Одной из задач нового учебного заведения была подготовка офицеров-картографов. Что для войны, что для мира, но в стране должны быть хорошие, детально выверенные карты. Пусть все тот же Командор по старой привычке предполагал приложить все усилия, чтобы они были засекречены. Мало ли?

Если верить свидетелям грядущих войн (и если эти войны действительно будут), у агрессоров карты Русской земли вечно были намного лучше, чем у ее защитников. Защитников Кабанов планировал вооружить получше, а потенциальным агрессорам помогать отнюдь не собирался.

От учреждения до выпуска должны были пройти годы. Тут сама программа школы находилась в стадии становления, и, как всегда, остро не хватало грамотных учителей. Пока же приходилось пользоваться тем, что есть.

Особого выбора в путях не было. Земли бывшей псковской Украины имели немного дорог. Еще меньше тех, которые могли вывести к цели. Поэтому с этой стороны проблем не было. Зато пришлось тщательнейшим образом рассчитать марш. Лишь непосвященным кажется, будто для похода достаточно отдать приказ. На самом деле требуется учесть все. Среднюю скорость обоза и боевых частей, необходимость отдыха, места, где удобно сделать привал. Больших селений, способных вместить в свои строения все три полка, по дороге почти не было. Расположить в чащобе три с половиной тысячи человек невозможно. Словом, не все так просто, как кажется.

Наконец план похода был намечен, закреплен в приказе, и тогда пришел черед обоза.

Командор не любил досаждать мелочной опекой. Он верил подчиненным. По крайней мере тем, кто был достоин веры. Потому проверять подготовленные сани, уложенную поклажу, лошадей и прочее он не стал. Но список взятого все же потребовал. Вдруг в спешке упущено нечто важное и, наоборот, взято не столь нужное? В походе и на полковой стоянке требования ко многому различны.

Список удовлетворил. Ничего не забыто, зато никакой ерунды, которую лишь зря таскать туда-сюда.

– Молодцы! – качнул головой Кабанов. Когда хвалишь за дело, сам тоже испытываешь не меньшее удовольствие. – Как настроение солдат и офицеров?

– Боевое, – отозвался Ширяев.

– Какое может быть настроение, когда Командор с ними? – развил его мысль Клюгенау.

Прослужив с Кабановым больше трех лет, Дитрих полностью усвоил его систему. Основа армии – подготовка. Солдат и офицер должны в полном объеме уметь всё, что полагается обязанностями. Даже чуточку больше, чем все. Но не менее важна сила духа, уверенность в своей непобедимости. А она далеко не в последнюю очередь базируется на вере в отцов-командиров. Солдат обязан умереть по приказу, но должен знать, что зря тот приказ не отдадут. И что командир тщательно все взвесил и нашел самое лучшее решение, которое обязательно приведет к победе.

И, конечно же, чувствовать заботу о себе. Начальник может быть строг, как строг отец в большой семье, но обязательно справедлив и старается сделать все, чтобы любой солдат был своевременно накормлен (в любой армии еда всегда занимает одно из первых по значимости мест), одет, обут. А что гоняет – солдат всегда видит, когда это делается для его блага и когда из одной придури.

До сегодняшнего дня поражений Командор не знал. Все, кто был с ним при взятии Азова, во время крымских диверсий или сражений в Прибалтике, без колебаний были готовы идти за ним в огонь и воду. Не только солдаты, но и сам Клюгенау. Даром что генерал и кавалер.

Командор улыбнулся. Он вполне отошел с мороза и сейчас чувствовал себя одновременно и бодро, раз предстояло серьезное дело, и чуточку устало.

– Ладно. Раз так, то можно пока пообедать. Признаться, в этой спешке остановиться не было времени.

Стол был накрыт в соседней комнате. Оставалось подать на него томившиеся в печи щи и мясо. Зимой горячее гораздо лучше любых самых изысканных закусок. И, конечно же, по случаю войны к позднему обеду женщины приглашены не были. Тут не до политесных разговоров и вежливых улыбок.

– Из Риги какие-нибудь новости были? – спросил Клюгенау, словно Москва располагалась гораздо ближе Пскова к атакованному городу.

Но мало ли?

– Нет, Дитрих, не было. – Кабанов разболтал в щах сметану и потянулся к предобеденной чарке.

Даже самый внимательный наблюдатель не смог бы разглядеть на его лице тень тревоги.

Старый армейский принцип – никогда не сей панику. А лучше – не проявляй показного беспокойства раньше времени.

– Там Костя Сорокин, – вздохнул Ширяев. – А его голыми руками не возьмешь.

– Ну, за его успех! – Чарки сдвинулись.

Пить плохо, но по одной с мороза да перед едой – ничего страшного. А больше никто не собирался. Еще требовалось проводить обоз, хоть немного поспать перед завтрашним походом, а с рассветом – в путь.

Какие тут посиделки?

Сорокин тоже пользовался немалым авторитетом. Гарнизон и жители Риги прекрасно помнили учиненный им разгром шведского флота. Чтобы такой боевой генерал не справился с блокирующей город армией? Бросьте. Не может быть!

Большинство рижан после принесенной присяги на верность Петру не ждали для себя от шведов ничего хорошего. Потому и завербовал Паткуль немногих. Вдобавок военное положение, сохранявшееся с момента перехода под власть России, никто не отменял. Провести в город и поселить там какой-нибудь отряд переодетых саксонских солдат было невозможно. За этим строго следили поставленные в помощь гарнизону добровольные помощники из горожан, которым были обещаны за это дополнительные льготы.

Те же, кто разделял мнение Паткуля и хотел польской власти, вовремя подойти к воротам изнутри не сумели. Сорокин не зря не только подготовился к грядущему штурму, но и наводнил Ригу патрулями и усиленной охраной всех важных мест.

Охотники Ширяева или бывшие карибские флибустьеры, быть может, рискнули бы и при таком неблагоприятном раскладе, но ни у лифляндских помещиков, ни у горожан, вовлеченных в заговор, подобной подготовки не было и быть не могло.

Несостоявшиеся диверсанты крохотными группками и в одиночку посмотрели на происходящее на улицах, оценили и решили подождать, чем дело кончится.

Кончилось отбитием штурма. Справедливости ради, еще до того, как нападавшие шведы и саксонцы сумели приблизиться к городским укреплениям. Так что осторожность спасла заговорщиков. Хоть целыми остались. Сорокин, даром что родился в более гуманное время, церемониться в подобном случае не стал бы. Перевешал бы всех как собак. Если же точнее – тех из них, кому повезло бы уцелеть в неизбежной схватке с драгунами.

Но штурм был отбит, и теперь какое-то время городу ничего не угрожало. Как бы ни был горяч Карл Двенадцатый, однако и он не собирался бросать солдат в безумную атаку на подготовленную крепость. Военная наука давно доказала невозможность этого, так зачем поступать вопреки ее проверенным временем положениям?

Еще меньше желания умирать было у саксонцев. Если перед шведскими солдатами готова была содрогнуться Европа, то их новых союзников никто всерьез не воспринимал. Разве что по сравнению с поляками и – до недавнего времени – дикими московитами.

Раз не удалось захватить крепость с наскока, приходилось начинать правильную осаду. Вначале три разрозненные крепости следовало обложить со всех сторон, чтобы прервать их связь с миром. На направления, с которых к осажденным могли подойти подкрепления, были выдвинуты сильные отряды. Еще дальше ушли дозоры и разведка. Остальным солдатам предстояла работа. Та самая, которая, по представлениям марксистов, должна облагораживать человека.

На безопасном расстоянии стали возводиться укрепления против возможных вылазок гарнизона. Потом, когда подойдет осадная артиллерия, укрепления потихоньку начнут приближаться к крепости. Затем придет пора артиллерийских дуэлей. По мере сближения они станут все жарче, и лишь в том случае, когда удастся проделать брешь, наступит пора штурма.

В самом крайнем случае военная наука рекомендовала подвести под городские укрепления минные галереи, начинить их порохом и подорвать. Но в данной ситуации это граничило с фантастикой.

Земля промерзла. Шанцевого инструмента в обеих армиях было мало. Работы превратились в каторгу. Пока расковыряешь почву, пока возведешь, сто раз поневоле позавидуешь осажденным, которым не надо работать. Сиди в тепле, ходи в караулы да терпеливо жди следующего хода противника.

Из всех солдат повезло лишь тем, кто блокировал Ригу ниже по течению. Оставленная в неприкосновенности Корабельная слободка хоть обеспечила их жильем. Было где переночевать после тяжелой работы, поспать в тепле, благо московиты успели запасти на зиму немало дров. Всем прочим солдатам приходилось проводить ночи в снегу.

Вначале Карл хотел отдать приказ сжечь захваченные корпуса кораблей. Однако советники убедили его немного подождать с приказом. В случае успеха наиболее готовые суда можно было достроить и ввести в состав флота взамен нашедших гибель в здешних водах. Если же фортуна в силу извечных женских капризов вдруг повернется задом, то запалить деревянные остовы будет никогда не поздно.

По всем расчетам выходило: помощь осажденным подойдет не раньше чем месяца через полтора, а то и два. Пока соберут отведенную на зимние квартиры армию, пока выступят в поход, пока одолеют огромное расстояние, пройдет столько времени, что весенняя распутица вполне может застать русских по пути. А через грязь пробиваться еще хуже, чем через сугробы.

Да и через сугробы несладко. Собственная артиллерия до сих пор никак не может дотащиться до Риги. А та, что при войсках, имеет малые калибры и ничем не может повредить стенам.

На всякий случай Карл предложил блокируемым гарнизонам почетную сдачу и получил в ответ ожидаемый отказ.

Ничего. Посмотрим, как они запоют, когда осадной парк все-таки подойдет и на город обрушится дождь ядер! Без надежды на сикурс, обложенные со всех сторон, московиты поневоле будут вынуждены капитулировать, как почти всегда капитулируют в подобных случаях гарнизоны крепостей.

Сейчас-то, конечно, сдаваться они не собираются. Это тоже входит в незыблемый воинский кодекс – вначале противник должен доказать, что сильнее, и потом слабейший принимает его условия.

Это им не прошлое лето, когда они смогли сосредоточить здесь огромную армию. Сейчас все преимущества отнюдь не на их стороне. А у московитов что? Одни стены. Только нет таких стен, которые не пали бы без подмоги извне…

Снег скрипел. Только этот звук да шумное дыхание многих людей нарушало устоявшуюся зимнюю тишину.

Шли быстро. Даже соблюдали относительное равнение. Конных почти не было. Все три генерала точно так же скользили на лыжах в голове колонны. Лишь изредка то один, то другой из них останавливался, пропускал мимо себя мчащихся лыжников. Подбадривали уставших, отпускали соленые мужские словечки, шутили, а потом торопливо догоняли колонну.

Старые русские воеводы боярских кровей, родовитые французские, британские, австрийские генералы на походе важно ехали в сопровождении свиты из помощников и слуг, тащили за собой целые обозы всевозможного добра, скрашивающего суровый военный быт.

Но что требовать с Клюгенау, когда в многочисленных немецких княжествах да герцогствах генерал зачастую не намного богаче солдата? Тут поневоле привыкнешь экономить на всем и приучишься обходиться минимумом благ. А уж про неизбалованного жизнью Кабанова или Ширяева не стоит и говорить.

Но была в том и другая цель. Солдату всегда легче, когда он видит, что начальство целиком разделяет его труды. Пусть у офицеров и генералов есть денщики, понятное дело: некогда командирам самим готовить себе пищу или место ночлега, зато насколько прибавляется сил, когда видишь в своих рядах любимого командира!

И конечно, не давало отстать сознание, что спешат помочь своим. Сам погибай, а товарища выручай. А тут не о погибели речь, а лишь о том, чтобы встать рядом, плечом к плечу.

Нелегко, но скоро наступит вечер. Еще немного, и где-нибудь впереди замаячат горящие огни костров. Чарка, горячая пища, отдых, а утром снова в путь.

Вон чуть в стороне остановился Кабанов. В такой же меховой длинной куртке, внешне почти ничем не отличающийся от солдат, раскрасневшийся, веселый.

– Поднажми, братцы! Скоро привал! Еще два дня, и будем у цели!

И по колонне отзвуком пробежало: «Два дня, два дня…»

Всего-то…

22. Командор. Партизан – это звучит

Я менял уже третью точку наблюдения. Ни одна мне не нравилась. Окинуть целиком лагерь двух вражеских армий никак не удавалось. Да что там целиком, хотя бы сколько-нибудь большую часть! Но равнинная местность имеет свои недостатки. Повсюду в поле зрения попадались леса и лесочки, закрывали поле зрения, и попробуй разберись, что скрывается за ними!

Поневоле закрадывались сожаления об отсутствии в моем небольшом авангарде хотя бы одного кабаньера. Сорокину было легче. Даже без бинокля можно было разглядеть крохотную точку воздушного шара, висевшего над Ригой. Еще одна проглядывалась в мощную оптику штурманского инструмента в той стороне, где был Коблешанц. Это радовало. Значит, укрепления держатся.

Оставалось решить, чем им помочь. На людях я привычно изображал всеведущего и всемогущего командующего, у которого все давно обдумано до мелочей, но на деле не имел никакого реального плана. И в этом наличие или отсутствие кабаньера не играло никакой роли. Все равно я бы не стал его использовать, чтобы не привлекать внимания.

При нынешнем соотношении сил, три полка против целой армии, вернее, двух армий, пытаться напасть на противника было безумием. Нас просто и элементарно окружили бы, едва схлынула первоначальная растерянность. И никакие револьверные ружья и штуцера нам бы особо не помогли. Не тот случай, и перевес у противника не тот.

Но и пассивно ждать подхода основной армии во главе с Петром я не мог и не хотел.

Когда невозможно нанести решающий удар, поневоле приходится переходить к тактике укусов. Вот только найти бы у противника местечко, где можно куснуть побольнее!

Потому я и ползал с самого утра вокруг лагеря осаждающих. Не один, со мною были Григорий, Василий, Ахмед, еще десяток егерей из охотничьей команды. В общем, компания подобралась достаточно большая и, на беду врага, умелая.

В эпоху едва ли не карнавальной яркости военного костюма никому из противников в голову не приходило, что можно не торчать вызывающе празднично на виду, а нацепить маскхалат и старательно изображать, что тебя попросту нет на расстоянии по крайней мере сотни верст. Для его вящего спокойствия.

Кое-что я уже знал от захваченных пленных. При приближении к Риге я не повел отряд ни по одной из дорог, а предпочел уйти несколько в сторону, выслав повсюду разведывательные партии из ширяевских орлов. Итогом этого стала достаточно очевидная картина шведско-саксонского охранения и несколько солдат, в поисках пропитания разбредшихся по дальним хуторам.

Солдат не может ничего знать о планах командования. Зато мне достаточно подробно расписали неожиданный отпор во время внезапного штурма. А равно – и не слишком-то радующие солдатские души земляные работы и ожидание тяжелой артиллерии.

Последнее было интереснее всего. Понятно, что, спеша нанести неожиданный удар, Карл с Августом не стали волочить на себе малоподъемный артиллерийский парк. Теперь им приходилось исправлять последствия собственного оптимизма. А мне, соответственно, следовало помешать им в их новой затее.

Но не хотелось зацикливаться на одном, имея перед собой гигантское поле приложения сил. Вернее, главная цель была ясна, но почему надо ограничивать себя главным? Вдруг в раскинувшемся вокруг каждой из трех крепостей лагере тоже найдется что-нибудь лакомое?

Лакомое упорно не находилось. Имелось несколько мест, вполне подходящих для короткого энергичного удара с последующей ретирадой, но поднимать шум ради шума – слишком вульгарное занятие. Не сулящее особой пользы, кроме некоторого развлечения для неприятеля.

Оставались бараки и избы Корабельной слободки. Не к лицу доблестным шведо-саксонцам подвергаться искусу ночевок под крышей. Истинному воину постель – мать сыра земля, крыша – небо над головой, а подушка – собственный кулак. Кавалеристу – седло. Нельзя же оставлять на ночь без присмотра табельное имущество! Народ такой – не успеешь оглянуться, как уже свистнут. И седло, и шашку, и пистолеты, а то и самого коня.

Вроде бы жалко сжигать собственное имущество, пусть с чужими обитателями, набившимися в него, как тараканы, но ничего другого пока придумать было нельзя.

Конечно, после артиллерии. Сообщать шведо-саксонцам раньше времени о своем нахождении где-то в окрестных лесах у меня желания не было. Пока, во всяком случае. Самые лучшие сюрпризы те, которые преподносятся вовремя.

– Отходим, – тихо произнес я лежащему рядом Ширяеву.

Ох, знал бы Карлуша, что совсем неподалеку разлеглись два русских генерала!

Григорий взмахнул рукой, и наша охрана медленно, не приподнимаясь, стала отползать назад.

Все на виду у шведов. Но нельзя же военным быть такими невнимательными! Учишь их, учишь…

Беспечность нашего противника была потрясающей. Мало того что он не потрудился обозначить линию фронта, так и границы Курляндского герцогства практически не охранялись. Мы третий день базировались в Курляндии, и ни одна собака об этом проведать не смогла.

Большой отряд для подобной диверсии мне был не нужен. Скорее, просто мешал бы. Потому я отправил Клюгенау с пехотой в район Огре, небольшой деревушки, со временем обязанной превратиться в городок. Туда должны были подойти собираемые со всей Прибалтики подкрепления. Пока же они соберутся, я с одними егерями устремился на перехват осадной артиллерии.

Не то чтобы меня съедала жадность. После наших прошлогодних побед трофейных пушек и мортир у нас было в избытке. Но это не повод оставлять столь ценную вещь противнику. Тем более что шведам без нее делать у Риги абсолютно нечего. Разве что сидеть и ждать подхода наших главных сил.

Они на нашей территории, мы – на ихней. Хотя разве народ Курляндии виноват в глупости своих правителей? Здешнему народу все равно, какая власть и кто сидит наверху. Да и настолько ли чужая эта земля? По мне, так своя. Надо же раз и навсегда обезопасить главный порт на Балтике от всяких неприятных сюрпризов!

Но Митаву я пока решил не трогать. Да и осадной парк, как выяснили мои разведчики, шел чуть в стороне от нее. Уж не ведаю, из каких соображений. Может, чтобы ненароком не потревожить покой малолетнего герцога?

Лесов в Курляндии было в избытке. В отличие от умных людей. Причем моя оценка умственных способностей в полной мере относилась и к хозяевам, и к гостям. Представьте, орудия волочились до того беспечно, без головных и боковых дозоров, словно дело происходило где-нибудь в районе Стокгольма или Дрездена!

Уму непостижимо, насколько далеко может простираться человеческая глупость! Так и тянуло крикнуть: «Люди! Опомнитесь! Все вы не хозяева, а гости на этой земле! Так проявите хоть капельку уважения к собратьям по профессии, но одетым в иную военную форму!»

Но кричать было слишком далеко. Я ведь наблюдал за едва ползущей колонной отнюдь не вблизи.

Имелось и более серьезное возражение. Шведского языка я не знал. При попытке перевести фразы на немецкий получились три банальных слова: «Хальт! Ахтунг! Партизанен!»

Прямо младшие классы советской школы с их пиететом к событиям Второй мировой войны! Нет, объявлять подобное во всеуслышание мне было стыдно.

А вот сделать доброе дело – нет.

Каждую из трех десятков тяжеленных пушек и мортир тащила чуть не дюжина здоровенных лошадей. Никому в голову не пришло поставить смертоносные игрушки на полозья, и потому все эти громоздкие конструкции двигались еле-еле. Тем более дорога то чуть поднималась, то шла вниз да еще умудрялась петлять. Затащить массивную чушку на крохотный взгорок стоило неимоверных усилий. Еще тяжелее было спустить ее, не переломав лошадям ноги.

Парк охранял батальон саксонцев, только вместо несения службы солдат припахали в помощь артиллеристам и лошадям. Бедолаги, уж сами решайте, кого я имею в виду, буквально валились с ног от усилий.

Не лучше было и шведским рейтарам, целый эскадрон которых был рассеян вдоль всей растянувшейся колонны. Эти не утруждали себя работой. Но, словно в наказание за лень, похоже, успели промерзнуть в седлах так, что даже по сторонам смотреть не могли. Наверное, взгляды тоже имеют свойство замерзать на такой холодрыге. Так что не понять, кому было хуже – вспотевшей пехоте или задубевшей кавалерии.

Я убедился, что колонна вот-вот втянется в лес, и осторожно отправился к своим егерям. Им тоже необходимо было немного погреться.

Дальнейшее было просто до элементарности. Одно дерево случайно упало поперек дороги, преграждая колонне путь. Другое – сзади, отрезая отступление. Из чащобы вдруг выскочили егеря, в своих белых маскхалатах больше похожие на привидения, чем на живых людей. Только оружие в их умелых руках призрачным не являлось и прекрасно могло убивать вполне материальными пулями и штыками.

Ружья у саксонцев в целях облегчения были сброшены на затесавшиеся в общий ряд повозки. Потому саксонцы даже не пытались оказать сопротивление. Покорно подняли руки вверх да и застыли, радуясь передышке в работе.

Рейтары, напротив, решили пробудиться от спячки. Если бы дело происходило в поле, где у них было место для разгона, да если бы они не проявляли крайний индивидуализм и ехали в плотной колонне, а не поодиночке, то какой-то шанс у них наверняка был бы. А так им даже некуда было ускакать. Дремучий лес – не лучшее место для конного.

Пороха на полках пистолетов у рейтаров не было. Видно, решили, что все равно отсыреет, пока доберешься до Риги. Наиболее воинственные пытались махать вынутыми шпагами. Но задубевшие руки слушались плохо. Да и мы не зря не жалели пороха в обучении егерей. Стреляли те метко, прицельно, и забияки один за другим окрасили снег красной кровью. Остальные образумились или замерзли настолько, что не могли шевелиться вообще.

Уйти никому не удалось. Нашими пленными стали восемьсот с лишним человек, включая четыре десятка офицеров. Добычей – весь артиллерийский парк, большие запасы пороха и ядер к нему, кони, повозки…

Вспотевшие саксонцы и артиллеристы смогли отдохнуть, замерзшие рейтары вынуждены были сойти с коней и хоть немного согрелись, опять-таки, егеря получили неплохую практику.

Потерь в моем полку не было. Так, несколько царапин не столько от оружия противника, сколько от неловко задетых веток. Зато теперь появилась проблема.

Осадной парк мог ползти со скоростью от силы полтора десятка верст в день, и добраться с ним до Огре в обход всех вражеских постов было проблематично. Оставаться на месте с таким количеством пленных тоже не стоило. Потому выход был один.

От леса до реки Курляндская Ая было версты три. Мы ликвидировали все следы схватки, а затем проделали путь до реки часа за полтора. По уверениям двух егерей из числа поступивших в полк лифляндских дворян, неплохо знавших здешние места, глубины на этом участке реки хватало. Правда, пришлось долбить толстый лед, но не мы же сами! Пленные на что?

Короче говоря, с наступлением темноты мы их там и утопили.

Нет, не горемык-солдат, а всего лишь пушки. При нынешнем морозе через пару дней здесь все схватит так, что не отличишь одно место от другого. Если же кто ненароком попытается проехать пораньше, что ж, всегда существует надежда, что нечаянный ныряльщик принадлежит к племени моржей.

Там же, на дне, нашли успокоение ядра. Карлу будет очень не хватать заготовленных запасов, но зачем нужны ядра без пушек? Что вообще делать под крепостью без артиллерии? Разве что вздохнуть или выругаться и отправиться в далекую Швецию.

В отличие от короля мне осадная артиллерия сейчас была ни к чему. По весне же можно будет спокойно вытащить трофеи и там уже решать: то ли принять их на вооружение, то ли пустить в переплавку.

Порох я брал с собой. Эта вещь на войне лишней не бывает. Подумывал я еще об одном сюрпризе для наших противников, но теперь мой отряд слишком оброс пленными и грузом, да и маловато для следующего мероприятия одного-единственного полка.

Кстати пошедший снег старательно заметал следы нашего окаянства.

Сплошной линии фронта в нынешних войнах не было. Потому обратная дорога была не менее спокойной, чем путь сюда. Разве что, в отличие от противника, мы шли со всеми полагающимися предосторожностями. Небольшие заставы егерей скользили со всех сторон, оберегая нас от нежелательных встреч. Лыжи – самый лучший вид передвижения в зимних условиях. По крайней мере, идущие в колонне пленные порою смотрели на нас с завистью. Но шведы хоть большую часть пути хранили гордое молчание. Саксонцы же то и дело тихонько проклинали собственного короля, втравившего их в зимнюю авантюру.

То ли еще будет, как пелось в одной неизвестной здесь песне! Ой-ой-ой…

За время нашего недельного отсутствия Огре стало не узнать. Вокруг крохотного городка вырос другой, намного больший по размерам.

Впрочем, о втором городе я узнал задолго до того, как увидел его воочию. От разъездов, перехвативших нас за добрых полтора десятка верст. Клюгенау службу знал отменно и никогда бы не допустил оплошности попавших в мои лапы артиллеристов.

Пока в лагере приветствовали егерей и рассматривали пленных, мы с Григорием воспользовались приглашением Дитриха и направились к нему.

Дитрих изредка кидал на меня какие-то странные взгляды, словно пытался что-то сказать и никак не мог решиться.

Я ничего не стал спрашивать. Пока имелись дела поважнее и все прочее могло подождать.

Одни люди, выбившись наверх, начинают кичиться новым положением. Другие ведут себя так, словно не прибавили ни в чинах, ни в богатстве. Представителем первых был Меншиков. Вторых – Клюгенау.

Дитрих снял для себя две комнаты в небольшом доме на самой окраине, и лишь пара часовых у входа свидетельствовала, что тут остановился генерал.

– К нам прибыли оба полка из Цесиса, Смоленский пехотный из Тарту и два полка казаков, – коротко и по существу докладывал Дитрих. – В двух переходах находятся нижегородские драгуны, Изюмский и Ахтырский слободские полки во главе с Меншиковым. С ним же идет артиллерия под командованием Гранье. Основные силы, по последнему письму Петра, приближаются к Пскову. Казаки постоянно следят за осаждающей армией, доставляют пленных, при возможности уничтожают небольшие партии фуражиров. – И неожиданно закончил: – Я снял каждому из вас жилища по соседству.

– Мог бы и одно на двоих, – отмахнулся я.

– Не положено, – почему-то улыбнулся Дитрих. – Я бы советовал посмотреть, вдруг будут пожелания и претензии?

Удивительно такое слушать от службиста! Но в чем-то Клюгенау был прав. После похода требовалось хоть чуть привести себя в порядок. Если не сходить в баню, то хотя бы помыться, поменять белье. Насколько было понятно, срочных дел не предвиделось. Вполне можно выделить себе полчаса, а уж потом намечать дальнейший план действий.

Да и пообедать бы не помешало, хотя умыться – важнее. Снег – плохая замена мытью. Даже машина нуждается в уходе. Вот только…

– Лагерь для егерей подготовлен, – понял мои затруднения Дитрих. – И баня.

Ох плут! А еще порою говорят о немцах плохо!

– Ладно. Встречаемся здесь через полчаса, – решил я. – Показывай, где пристанище.

– Рядом. – Дитрих вышел с нами, даже не позаботившись накинуть что-нибудь поверх мундира. – Только не перепутайте. Этот дом – Григория, а этот – твой.

Да… Мог бы и предупредить. Занятый делами, еще не отошедший от похода, я и не думал ни о каких сюрпризах. Меж тем…

– Долго я буду ждать? – Мэри спросила это так, словно не было никакой разлуки и я выходил из дому за несуществующими сигаретами.

Дыхание перехватило. Вот уж не ожидал!..

– Мэри…

И лишь тогда супруга поднялась и вдруг оказалась в моих объятиях.

– Но как?.. – глупо спросил я, когда вернулось дыхание после затяжного поцелуя.

– Ты мне что говорил? Что едешь в Москву. А не в Ригу. – Надо отдать Мэри должное: она никогда не опускалась до крика. – Забыл про обещание? Быть вместе в радостях и горестях…

Леди говорила со мной почти исключительно по-русски. А уж с момента свадьбы… Надо сказать, успехи в языке она делала просто потрясающие. Небольшой акцент чувствовался, но все ли коренные русаки говорят правильно?

– Но не на поле брани. – Я попытался вновь прибегнуть к самому безопасному средству при общении с женщинами – поцелую, однако Мэри ловко отстранилась.

Ох, чувствую, не придется мне сегодня помыться!

– На войне не только бои. И я не лезу в твои дела, – напомнила мне Мэри.

– Почти не лезешь. – Я не смог удержаться и поправил леди.

В ответ меня ожгли таким взглядом, что все дальнейшие поправки остались при мне.

– Как ты сумела добраться? – Наверное, надо было спросить это в первую очередь, но я был ошарашен встречей для подобного элементарного вопроса.

– Как и ты. В Пскове узнала, что вы уже ушли, и пришлось пуститься следом. – Мэри говорила так, словно речь шла о пустяках.

– Надо будет приставить к тебе охрану. – Для меня подобные вояжи супруги пустяками не являлись.

– Попробуй, – улыбнулась Мэри. – И кто кого будет охранять?

Вопрос, что называется, интересный. Но мало ли что?!

– Мэри, извини, мне надо хоть чуть привести себя в порядок. – Встреча – встречей, но неловко стоять перед любимой грязным и пропахшим дымом костров.

– Горячая вода в другой комнате. – Мэри успела позаботиться обо всем.

Странно, что она не вышла встречать, ведь о нашем прибытии было известно заранее, но тут я ее в чем-то понимаю. Сюрпрайз, господа!

В некоторых вопросах моя страстная супруга оставалась истинной леди. В частности, никогда не лезла ко мне, когда я мылся или переодевался.

Лохань – не такое большое удовольствие. Банька – это да. Но на баньку не было времени, поэтому пришлось обходиться самым примитивным из всех примитивов.

Минут через десять я, почти чистый, уже вновь стоял перед возлюбленной.

– Обедать будешь?

– Извини, чуть попозже. Надо заглянуть к Клюгенау, наметить план действий.

Никаких сцен по поводу новой отлучки Мэри закатывать не стала. Она с детства воспитывалась в мысли, что главное для мужчины – дела, а любовь – потом.

– Что ты задумал на этот раз, Сергей? – спросила она, пытливо уставившись своими несравненными глазами.

– Так, ерунду, – попытался отмахнуться я, окунаясь в глаза, словно в омут.

– Я же чувствую, – тихо произнесла Мэри.

И было в ее голосе нечто такое, что я, видавший виды мужик, не удержался и в двух словах поведал то, что пока не говорил никому, кроме Ширяева.

Но Мэри давно уже была частью меня самого. И немалой частью…

23. Затянувшаяся осада

Карл был зол. Все шло наперекосяк. Хорошо продуманный налет не оказался для противника неожиданностью. Вместо победоносного захвата главного города Лифляндии войска получили осаду со всеми неизбежными трудностями. Вдобавок трудности эти непрерывно множились день ото дня.

Артиллерийский парк, без которого невозможно было сделать бреши в укреплениях противника или хотя бы нанести городу такой урон, после которого гарнизон и жители поневоле заговорили бы о сдаче, так и не прибыл к армии. Парк просто пропал по дороге. Во всяком случае, те из адъютантов, кто вернулся из поисков, ничего о судьбе артиллеристов и охране рассказать не смогли. А многие из посланных не вернулись сами. И думай про них что хочешь. Волки ли загрызли, метель ли замела.

Выдвинутые в сооруженные кое-как укрепления полевые пушки ничего поделать с вражескими стенами не смогли. В то время как сами понесли изрядный урон от более крупных и дальнобойных крепостных калибров.

Вдобавок к холоду перед солдатами соединенных армий замаячил призрак голода. Посылаемые в Лифляндию отряды фуражиров вдруг стали бесследно исчезать. Вначале Карл пытался объяснить это дезертирством союзников, однако многие партии были составлены не из саксонцев, а из доблестных шведов. Тех, кто сбежать не мог, но пропадал точно так же, как ненадежные солдаты непутевого курфюрста.

Дальше – больше. Стало хуже поступать продовольствие из Курляндии, где еще Август заложил большие магазины. Причем гонцы оттуда сообщали, что обозы уходят по-прежнему. Но тогда где они? Распродаются по дороге? Разворовываются?

От вороватых поляков можно было ожидать всего, но тут же Курляндия, вассальные земли и хоть какие-то законы действуют! Да и население – все те же немцы, а не спесивые паны. Про латышей Карл и не думал.

Происходящее объяснилось сравнительно быстро. Вначале несколько вырвавшихся из вражеской засады кавалеристов рассказали, что весь их отряд, посланный за сбором продовольствия, подвергся налету каких-то варваров с бородами и русских регулярных солдат.

На следующий день информация подтвердилась еще одним беглецом, единственным уцелевшим из другой партии. Посланные на разведку в разные стороны драгуны и рейтары, вернее, те из них, кто сумел вернуться, доложили, что, судя по всему, осаждающие, в свою очередь, обложены противником. Силы противника неясны, лишь понятно, что это – московиты. Как их регулярные части, так и легкая иррегулярная конница, называемая странным словом «казаки».

Наглецов следовало проучить.

Карл взял несколько пехотных и драгунских полков с артиллерией и выступил в поход. Без всякого результата. Враг как сквозь землю провалился. Хотя кое-кто утверждал, будто видел на опушках лесов неприятельские разъезды.

Московиты явно не желали вступать в честный бой, зато не прочь были напасть из лесной чащи на слабейшего.

О летней конфузии Карл предпочитал не вспоминать и совсем как тогда злился на коварство противника.

Возвращение ни с чем привело еще к одному неприятному сюрпризу. Как стали доносить доброхоты, среди саксонских солдат потихоньку поднимался ропот. Вместо обещанной легкой прогулки и богатой добычи им приходилось мерзнуть, многим – на голой земле, голодать и пропадать неизвестно за что.

Вдобавок жалованья им Август опять не заплатил. Должно быть, промотал казенные денежки на очередную красотку. Не появлялся курфюрст и сам. Подобное легкомыслие совершенно не укладывалось в голове его венценосного собрата, и Карл стал всерьез подумывать: не заменить ли владельца польской короны кем-нибудь более покладистым и надежным?

Если бы на этот ход оставалось время! Пока добьешься согласия панов, пока они на сейме сумеют убедить остальных, пройдет явно не один месяц. Как бы еще не год.

Но все равно Карл не сдавался. Теперь он разделил войска на три части. Одна, как и прежде, блокировала крепости. Другая повернулась к ним спиной для защиты от прячущегося где-то поблизости противника. Наконец, третья, состоящая из одних шведов, была собрана в кулак в ожидании решительного боя.

Но как Петру удалось настолько быстро добраться до Риги? По всемданным, русские войска успели встать на зимние квартиры в самых разных местах.

Как?!

Насчет Петра Карл заблуждался. Основные силы русской армии все еще находились в походе, и против шведско-саксонских войск действовал только отряд Кабанова. Просто он не стоял на месте, а постоянно курсировал небольшими партиями, фактически блокируя блокирующего Ригу противника.

Вступать в крупные бои при превосходстве врага Командор запретил. Своей задачей он считал деморализацию противника, лишение его подвоза, но никак не полный разгром.

Конечно, последнее было бы здорово, но тут уж не по Сеньке шапка. Любой риск должен быть оправдан. Тем более – риск на войне. Кутузов не выигрывал сражений, зато выиграл подряд две войны. Заставил прежде турок, а затем французов жрать конину. Так почему не воспользоваться опытом одноглазого старца?

Имеющиеся в распоряжении казаки быстро ухватили мысль Кабанова. Малая война с ее засадами и уловками была их стихией. Чего не скажешь о крупных баталиях.

Егеря тоже создавались во многом для действий, в нынешние правила не вписывающихся. Остальных потихоньку приходилось подтягивать.

Первыми подключились слободские полки, в сущности, те же казаки. Глядя на них, ободрились драгуны. Особенно русские, где в рядах простыми солдатами служили многие дворяне. Но и лифляндцы не отставали. Им в чем-то даже было легче на своей земле.

И, наконец, пехота. Оба полка Клюгенау успел натаскать еще в Пскове. Похуже было с прибывшими. Но потихоньку дело пошло и у них. Зимой хороший лыжник бывает маневреннее кавалериста. Тем более в лесах, где и происходили все схватки.

Тон задавали егеря и казаки. Они так хвастались своими победами, куражились удалью, что остальные готовы были вылезти из кожи, но тоже хоть раз на бивуаке иметь право рассказать о лихом деле.

Разведчики постоянно издали следили за лагерем осаждавших и при выдвижении какого-нибудь отряда как могли быстро докладывали, сколько и куда пошло голодных ртов.

Дальше искатели съестного подвергались нападению в какой-нибудь чащобе. Герои шли на тот свет, остальные – в плен.

Каждый новый отряд фуражиров становился осторожнее, но люди Кабанова тоже на глазах набирались опыта, входили во вкус схваток, и победа каждый раз оказывалась на стороне партизан.

Были потери и у русских. Как же без них? Но все же врагов погибало гораздо больше. Быстро настал момент, когда почти все отряды начали попадать не в одну ловушку, так в другую. Если у Командора не хватало сил на генеральную баталию, то на широкую блокаду их имелось с избытком.

Потом первая партия партизан перешла в Курляндию. Местные жители в военные дела не вмешивались. Их никто не трогал, и они, в свою очередь, не стремились оказаться между воюющими противниками. Тут ведь как? Вмешаешься, а потом рискуешь получить от обоих. Лучшая политика – оставаться в стороне.

Едва ли не единственный лифляндец, кому успехи русских не давали покоя, был Паткуль. Победы Петра уже не просто тревожили – откровенно страшили пригретого ими авантюриста. В кошмарных снах ему уже мерещился мир под русской пятой. Паткуль просыпался весь в поту, горя одним желанием – не допустить!

Хотя что он Гекубе?..

В первые дни помощник губернатора скрывался на хуторе, принадлежащем, вместе с крестьянами, одному знакомому помещику. Все ждал известия о падении Риги. Когда же верные люди донесли, что шведы с саксонцами осадили крепость, то понял: внезапный налет сорвался.

Дальше – больше. Кампания пошла явно не так. Мелькнула мысль перебраться в Курляндию, но там можно было наскочить на давних неприятелей, крайне желающих получить его голову. Но почему-то без тела.

Вечно скрываться невозможно. Пришлось Паткулю появиться в русском лагере. Объяснение было простым – поехал по губернии, а тут нападение. Обратно в Ригу не пробраться. И что делать дальше – неизвестно.

Командор отнесся к рассказанной истории довольно равнодушно. Мало ли чего бывает в жизни? Зато прибывший с драгунами Меншиков был искренне рад видеть своего номинального помощника. Алексашка очень переживал за судьбу «своего» города. Он был рад, что теперь рядом объявился еще один ответственный за завоеванный край, причем тот, кто не покидал его ради далекой Москвы и общения с царем.

Сам Меншиков делал все, чтобы побыстрее отбросить шведо-саксонцев вспять. Принимал участие едва ли не в каждой стычке, если успевал туда примчаться, много раз руководил сам засадными операциями, помогал Кабанову планировать дальнейшее – словом, буквально кипел от переполнявшей его энергии. И такой же точно энергии он ждал от Паткуля.

Если Паткуль и собирался кому помогать, так это отнюдь не непосредственному начальнику или кому повыше. Напротив, он по-прежнему был готов сделать все, чтобы русские не увидели больше этих земель. Но только как это сделать?

Оба полка из местных уроженцев отпадали. В них служили те, кто искренне связал свою судьбу с Россией, и подбить их на выступление против новой родины было невозможно. Уж это Паткуль прекрасно понимал.

Его собственные единомышленники почти все остались в Риге, и теперь никто не мог сказать, живы ли они. Те немногие, кто в силу разных обстоятельств оказался за пределами крепостных стен, с готовностью кивали на призывы поговорить со знакомыми и соседями, но каждый раз после встреч лишь старательно разводили руками. Мол, ни о каких саксонцах бароны даже слушать не хотят.

Может, врали, а сами не решались на откровенный разговор. Донесут – и тогда не миновать дыбы. На этот счет никто не обольщался.

А то и еще хуже. Втайне решили для себя, что от добра добра не ищут. Лучше находиться в составе сильного государства, которое само верных подданных не обидит и от других возможных обидчиков защитит.

Дошло до того, что Паткулю некого было послать с донесением в саксонский лагерь о местоположении русского. Послать же было необходимо. При всех несомненных военных дарованиях Командора и хорошей подготовке войск ничто не компенсирует численного перевеса союзных армий. Уж Паткуль-то был прекрасно осведомлен, сколько русских полков вызывали головную боль у осаждающих. А в придачу к ней – урчание в полупустых желудках.

В итоге пришлось прибегнуть к помощи одного из слуг, полунемца-полушведа Отто. По крайней мере, Паткуль доверял ему настолько, насколько вообще можно доверять слуге.

При расставании помощник губернатора особо подчеркнул, что записку надо передать исключительно саксонцам и ни в коем случае не отдавать шведам. Если же случится худшее и Отто встретится с русскими, тогда листок бумаги требуется уничтожить.

Слуга флегматично кивнул в ответ, мол, все понял.

Теперь оставалось ждать результата. И, как в первом случае, по возможности обезопасить себя.

Но расшалившиеся нервы не позволяли думать об укрытии. Прятаться, не ведая в очередной раз, как обернутся дела, казалось невыносимым. Тем более, по замыслу Паткуля, командовавший саксонскими войсками Флеминг вряд ли захочет делиться честью победы с союзниками. Вернее всего, он приложит все усилия, чтобы вывести из лагеря свои войска. А раз так – то, чем прятаться, лучше, напротив, устремиться ему навстречу. Тем более Паткуль, будучи в русском лагере лицом известным, мог бы помочь саксонцам подойти к русским укромными тропами, а при удаче еще и обвести вокруг пальца часовых.

После долгих раздумий и колебаний Паткуль решился. Под первым попавшимся предлогом он выбрался на волю, якобы навестить союзников из числа местных помещиков, а сам направился к небольшому поселку Икскюль, находящемуся как раз на пути из Риги. В крайнем случае, если в числе нападавших окажутся шведы, всегда можно выдать себя за местного жителя: вряд ли кто из шведских офицеров знал его в лицо. А солдаты даже фамилии наверняка не слышали.

Что им, больше делать нечего, как все фамилии подряд запоминать?

– Ваня, смотри, куда это он намылился?

– Кто? – так же тихо, чтобы голоса не разносились дальше тщательно укрытого секрета, переспросил напарник.

Но в следующий момент он уже увидел сам.

– Это же Паткулев слуга!

Две пары глаз внимательно следили за одиноким всадником.

Услышав отдаленный перестук копыт, к ним присоединился старший секрета, до того отдыхавший с остальными солдатами. Если простое лежание в укрытии можно считать отдыхом.

В поздних предутренних сумерках последний раз мелькнула тень, и лишь позвякивание сбруи пару раз нарушило тишину.

– Докладайте.

Сержант, как и большинство солдат в секрете, был ветераном гвардейских егерей. Тех, кто гордо именовал себя кабанятами. Это теперь, когда полк стал одним из самых прославленных, почти половина нового пополнения состояла из дворян. Но молодежи было еще служить и служить до лестного прозвища.

Ему в двух словах сообщили об увиденном. Отдельно добавили свои подозрения. Сержант, совсем еще не старый, – среди егерей вообще не было стариков, ибо для тяжелой службы набирались лишь молодые, – раздумывал лишь несколько мгновений.

Весь секрет, полдюжины человек, уже успел собраться, почуяв неведомым образом, что их тайное пребывание здесь принесло толк.

– Семен и Василий, хватайте лыжи и дуйте за ним вслед. Токмо осторожно. Не вас учить.

– Можно мне? – Единственный новик в секрете, Петр Марков, дворянский сын, посмотрел на сержанта с юношеской надеждой. И даже добавил совсем не по-военному: – Я смогу, Козьма Митрофаныч. Честное слово…

Сержант чуть скривился. Лестное обращение по отчеству его не тронуло. В армии важнее звание, чем происхождение. Но молодой Марков успел принять участие во взятии Нарвы, да и в последних сшибках зарекомендовал себя весьма неплохо. Наверное, сильно помогало то, что новик с детства был заядлым и умелым охотником. Да и втроем сподручнее.

– Ладно. Действовать осторожно. Ежели впрямь к шведам едет, то перво-наперво одного пошлите сюда, предупредить. Сами же наблюдайте, не выйдут ли шведы из лагеря. И сторожко, сторожко. Чтобы он ни сном ни духом. Действуйте.

Несколько мгновений, и трое солдат, облаченных в белые маскхалаты, легко и проворно устремились по следу.

Зима была снежной. Повсюду в лесу громоздились сугробы. При таком раскладе лыжник всегда сумеет догнать конного. А вот конный лыжника – еще вопрос.

Сержант взглянул на оставшихся и кивнул:

– Давай, Ваня, в лагерь. Пущай подбросят кого-либо. Негоже на посту втроем оставаться.

Обстановка в стане осаждающих явно оставляла желать лучшего. Осадная артиллерия не прибыла. Как теперь стало ясно, была перехвачена по пути. Взять без нее первоклассные крепости нечего было и думать. Тут впору отступить, чтобы получше подготовиться, и уж тогда попытать счастья сначала. По мнению же саксонцев, так вообще лучше больше не пытаться. Жалованья все равно не платят, а голодать непонятно за что…

Отношения между двумя армиями ухудшились. Саксонцы вообще не рвались воевать. Но и шведы были злы от голода и неудач и теперь во всем стремились обвинить союзников. Не выставлять же главным виновником собственного короля! Тем более он по-честному делит с армией все трудности. А где саксонский курфюрст, он же – польский король? Где?!

Черт с ним, с курфюрстом! Но кто проворонил артиллерию? С мощными пушками и мортирами вмиг бы сумели захватить все три крепости. А если и не вмиг, то все равно очень быстро. Теперь сиди здесь…

И большинство отправившихся за провиантом отрядов тоже были из саксонцев. Еще вопрос: действительно на них напали или они просто дезертировали на все четыре стороны?

Следом за своими солдатами перестал доверять союзникам Карл. Нет, в прямой измене он их пока не подозревал, но что-то не было веры ни в стойкость саксонцев, ни в то, что они в конце концов не взбунтуются прямо в виду неприятеля. Потому за линией дозоров, выставляемых от каждой армии, дополнительно рыскали конные шведские патрули.

Рыскали – слишком сильное слово. Дела с фуражом обстояли еще хуже, чем с продовольствием. Вдобавок зима, морозы. Кони шведских рейтар и драгун едва переставляли ноги. Но кобыла Отто после долгой поездки по заснеженным лесам вымоталась полностью и теперь вряд ли смогла унести своего всадника даже от пешего.

Разъезд взял подъезжающего всадника очень аккуратно. Несколько человек сумели зайти с противоположной стороны, и, даже если бы Отто имел свежего коня, он бы еще трижды подумал, стоит ли рисковать.

– Кто таков?

– Мне нужен командующий саксонской армией по чрезвычайно важному делу.

Страха Отто не испытывал. Не из-за храбрости. Просто он провел весь зимний день в седле, и теперь от усталости ему было уже все равно. Да и что сделают шведы своему соотечественнику?

– Ишь ты… – протянул усатый рейтар с красным от долгого пребывания на морозе лицом. – Аж самого командующего! – И неожиданно рявкнул: – А почему саксонского?

Отто все-таки вздрогнул. Другой рейтар, такой же краснорожий, как и первый, потянул из ольстры пистолет.

– У меня для него важное письмо, – признался посыльный.

Но раз армия одна, то большая ли разница, кто именно прочитает послание?

О нависшем над Паткулем приговоре слуга думал меньше всего.

– Шпион? – спросил товарищей рейтар с пистолетом.

Происходящее мгновенно перестало нравиться. Никто не трогает мирных жителей. Если не считать, конечно, всевозможных реквизиций, а равно – порчи жены и дочерей, буде таковые имеются. В самом крайнем случае пнут хорошенько, дабы не путался под ногами и не мешал предаваться нехитрым солдатским радостям. Однако короток разговор со шпионом. Веревка, на которой ему предстоит висеть, и то зачастую длиннее.

– Какой я шпион? – наполовину возмущенно, наполовину плаксиво спросил Отто. – Говорят вам, послали меня к Флемингу с важным письмом. Там все о русских сказано. Где находятся, сколько их, как их лучше разбить…

Пояснение немедленно возымело свое действие. Власть соединенных армий до сих пор распространялась лишь на ту территорию, на который они находились. А именно – на сравнительно небольшой клочок земли вокруг удерживаемых русскими крепостей. Все, что лежало за его пределами, казалось сплошным зловещим морем, откуда практически никто не возвращается.

И вдруг узнать, где именно скрывается противник!..

– Тогда тебе, приятель, надо прямиком к Его Величеству, – вымолвил старший из рейтаров.

– Меня послали к Флемингу, – напомнил Отто.

– К какому Флемингу? Кто он вообще такой?

В тоне рейтар скользнуло такое, что Отто понял: спорить с ними бесполезно.

В самом деле, чем генерал лучше короля? Тем, что саксонец? Тоже мне, государство! Уж если кому-то бороться с русскими, так явно не им…

24. Налет на налетчиков

Петр вел армию вперед почти без дневок. Но все равно темп продвижения был не слишком высок. Причин было много. Зимнее время года, бесконечные обозы, без которых было просто не обойтись, вечно застревающая артиллерия, общая усталость людей… Наконец, в полках было много рекрутов, которые еще не успели втянуться в нелегкую военную жизнь. Да и далеко не все полки были на высоте. Все же почти всем частям было чуть больше года, каким-то – два. А кое-какие, главным образом драгунские, являлись, можно сказать, младенцами.

Без всякого соприкосновения с врагом армия несла большие потери. Многие заболевали, и каждое село по дороге превращалось во временный госпиталь. И тем не менее Петр не останавливал движения.

Война не ведает жалости не только к чужим, но и к своим. Сегодня ты пожалеешь уставших солдат, а завтра им придется умирать лишь потому, что сегодня они не успели упредить неприятеля. Потому любое добро легко оборачивается в конечном итоге злом. На войне важна лишь победа, все прочее должно быть подчинено ей и только ей.

Сказанное не значит, что солдат надо расценивать исключительно как пушечное мясо. Напротив. О них необходимо постоянно заботиться, кормить, одевать, учить, стремиться, чтобы свои потери были намного меньше, чем у противника… Но заботиться и жалеть – понятия разные.

Собранные обозы везли все необходимое. Солдаты получали на привалах всю положенную пищу. Водку, хлеб, мясо, крупу. Утром и вечером их кормили горячим, в мешках – ранцы еще собирались ввести – всегда были сухари. Даже посты были отменены на весь период боевых действий, и бывшие с войском священники объясняли солдатам, что этот грех сейчас отмаливает весь православный клир и даже сам патриарх.

Мечтавший о море Петр вдруг испугался, что возвращенный порт внезапно перейдет опять к шведам и тогда придется отвоевывать его, но уже большой кровью. Да и итог любой войны предвидеть трудно.

Как бы ни был царь разбалован победами, в глубине души он очень боялся проиграть одно из самых главных дел в своей жизни: обеспечить стране выходы к морским дорогам, а с ними и контакты с остальным миром. Цель казалась почти достигнутой, и вдруг такой удар в спину!

Петр не находил себе места. Была бы его воля, он бы мчался вперед, далеко обогнав тяжело идущие полки. Но какой толк в его одиночном появлении? Один лишь вред, если учесть, что повелитель всегда является желанной добычей для неприятеля.

Если уж рисковать жизнью, то на поле боя. Там, где решается судьба войны. Сейчас главным было как можно скорее прийти на помощь осажденному городу. Не одному, вместе с армией, которая сумеет отбросить нападавших. И Петр терпеливо ее вел.

Кабанов каждый день докладывал о положении в Лифляндии. По мере сокращения расстояния эстафеты приходили все быстрее.

Судя по донесениям, дела были не настолько плохи, как померещилось в первый момент, когда во дворец ворвался курьер от Сорокина. Город держится. Более того, без осадной артиллерии шведы застряли под ним без особых шансов на победу. И без продовольствия, кстати.

Командору Петр доверял. Успел привыкнуть, что тот слов на ветер не бросает. Раз пишет об окружении осадной армии и уничтожении отходящих за снабжением партий, значит, так оно и есть. Кому еще партизанить, как не бывшему пирату?

Теперь вовремя поддержать бы Кабанова, и шведы с саксонцами и поляками зарекутся вторгаться в чужие земли.

Может, даже удастся заключить мир. Воевал Петр исключительно по необходимости. Хотел же больше мира. Тогда удастся переключить все силы на благоустройство государства. Построить не только военный, но и коммерческий флот, всемерно развивать промышленность, исследовать недра в поисках полезных металлов, всерьез заняться реформой управления, поправить финансовое положение. Война пожирает столько денег, что казна вечно пуста. Даже недавно открытые на Урале залежи серебра пока не очень спасают положение. А страна должна быть богатой.

Но тревога грызла все равно. Сил у Кабанова не настолько много. Вдруг Карл сумеет нанести удар? Или не Карл, а Флеминг? Помнится, Август сильно хвалил своего генерала.

Вдруг?..

Карл возбужденно прохаживался из одного угла палатки в другой. На войне крайне редко удается узнать подлинное положение противника. Разве что во время боя, когда многие решения принимать становится поздно.

Но теперь он знал если не все, то многое. Первый раз идя в поход против срывающего планомерную осаду неприятеля, король действовал наугад и проиграл. Вернее, не выиграл, лишь зря исходив некоторые ближайшие места. Противник старательно избегал боя, прятался, и соединенным армиям не удалось ни достигнуть его, ни хотя бы найти.

Ничего. На этот раз промашки не будет. Как не будет пощады врагу, когда он наконец подвергнется сокрушительному удару.

Карлу до одури была необходима победа.

Еще недавно юному шведскому королю рукоплескала вся Европа. Военные и политики восторгались гением полководца, сумевшего одним маневром победить Данию. Сам Карл был на седьмом небе от счастья. И вдруг рукоплескания сменились недоумением, недоумение – смешками. За какие-то полгода могущественная Швеция лишилась всех заморских территорий. И кто был ее победителем? Жалкие московиты, чьи предки терпели поражение за поражением от гордых наследников викингов.

Лишь по крайней нужде пришлось согласиться на союз с Августом. Да и какой ценой! Главное – с каким результатом! Хоть снимай осаду и уходи. Все равно без тяжелых пушек сделать что-либо крепости не получается, а нужда в осаждающих армиях только дает дополнительный повод для насмешек.

Теперь, когда вдруг замаячил призрак победы, Карл воспрянул духом. В первый миг ему захотелось тотчас же вывести часть своей армии из лагеря, дабы союзник ни с какого бока не был причастен к победе.

К сожалению, подобный маневр был невозможен. Карл был знаком с настроением саксонских солдат, полководец просто обязан знать, чем живут его люди, и отдавал себе отчет в том, что внезапный и необъяснимый уход части шведских сил вполне способен вызвать у незадачливых союзников панику.

Хочешь не хочешь, а все же пришлось вызывать командовавшего саксонским войском Флеминга.

– Мои разъезды совершенно точно установили, где находится противник. – Самое интересное, что Карл ни в чем не лгал.

Разве не шведский разъезд перехватил скачущего к саксонскому главнокомандующему посыльного с весьма подробным донесением о положении неприятеля?

– Где? – встрепенулся саксонец.

В первый момент ему показалось, что речь идет о всей русской армии. Чем черт не шутит, вдруг царь Петр вновь перехитрил всех и теперь его войско остановилось перед решительным ударом где-нибудь неподалеку?

По дернувшемуся лицу генерала Карл сумел догадаться о его мыслях и опасениях и потому счел нужным уточнить:

– Речь идет о тех партизанах, которые последнее время тиранят местное население и нападают на наших фуражиров.

Флеминг облегченно вздохнул.

– Их, между прочим, не так уж много. Пять пехотных полков, два регулярных кавалерийских и четыре конных полка ополченцев. – Карл, подобно многим, пока еще считал казаков не столько профессиональными военными, сколько мирными жителями, выступившими в поход «для числа».

– Но и немало. Где-то тысяч шесть-семь, – прикинул Флеминг. – И все это сумел посчитать ваш разъезд?

– Они захватили пленного, – небрежно отмахнулся король. – Тот им все с готовностью рассказал.

– Вы собираетесь на них напасть? Сколько моих полков вам требуется? И где этот таинственный лагерь? – Флеминг был одним из приближенных курфюрста, следовательно, царедворцем. Но генералом он тоже был и потому задавал вопросы по существу.

– Бить противника по частям порой гораздо удобнее. – Еще не так давно Карл считал, что лучше решить дело в одной генеральной баталии, но опыт не столь давнего сражения в здешних местах частично заставил его изменить первоначальное мнение. – Тут один большой переход, и мы сможем внезапно атаковать московитов. Я вполне обойдусь своими силами.

Раз уж внезапное взятие Риги не удалось, надо попытаться одолеть противника самим. Тогда можно будет смело разорвать союз с польским королем.

Насмотревшись на саксонских солдат вблизи, Карл перестал считать их серьезными вояками. Таких главное – догнать во время их бегства, а победить – даже проблемы нет.

Флеминг, похоже, понял ход мысли союзника. Первую их часть.

– Войска под моим командованием пришли сюда драться. Партизаны причинили солдатам столько неудобств, что они горят желанием рассчитаться с ними.

– Переход будет тяжелым. Придется двигаться очень быстро, чтобы атаковать московитов внезапно. Простите, генерал, но мне кажется, что саксонцы, доблестные солдаты во многих отношениях, по части ускоренных маршей уступают шведам. Я же не могу ждать, пока они подтянутся к полю битвы. Потому ваша основная задача – сделать так, чтобы противник ничего не узнал о выступлении. Придется несколько растянуть полки. Мы выходим через два часа налегке. В темноте будет невозможно заметить уход.

– Тогда возьмите нашу кавалерию. – Саксонец был вынужден признать правоту союзника. Шведская пехота действительно передвигалась намного быстрее саксонской.

Начался спор. Поневоле сдержанный, когда ни один из спорщиков не высказывает всего, что думает, но от этого не менее напряженный.

Помогло Флемингу одно. Конский состав шведской кавалерии значительно ослаб. Недостаток фуража, суровая зима, как следствие вместо целых полков пришлось думать о выделении из каждого наиболее боеспособных всадников.

Саксонцы находились не в лучшем положении. Но почему бы не воспользоваться их помощью хотя бы в виде небольшого сводного отряда? В известиях, которые распространятся после завтрашнего боя, об их существовании можно будет ненароком забыть.

И пусть попробуют оспорить короля!

Командор был невыспавшимся, привычно бодрым и злым. Его подняли в середине ночи, когда он только лег, но новость была такой, что о продолжении сна не было речи.

Паниковать Кабанов тоже не собирался. В первый раз он уклонился от боя, но теперь имел гораздо больше сил. Подходящее место было облюбовано заранее. Да и не хотелось сниматься с насиженного места. Дело было за малым. Поточнее определить численность карательного отряда. Если союзное командование задействовало большую часть своей армии, то тогда лучше все же отойти без боя. Задачи разгромить все войско противника никто перед Командором не ставил. Но если перевес будет не настолько велик, то почему бы не попытаться огрызнуться? Агрессивно, нагло и в то же время не теряя головы. Станет худо – всегда есть возможность отойти. Лесов вокруг хватает. Людей, знающих их, тоже. Так почему бы и нет?

В худшем случае даже самые большие потери особо ничего не решали. Судя по вчерашнему письму, Петр находится недалеко – учитывая артиллерию и обозы, днях в шести-семи пути. То есть союзникам в самом ближайшем времени предстоит встретиться со свежими силами. А вот им пополниться негде. Швеция далеко, Саксония – тоже. Местное население воевать не умеет и не пойдет. Курляндское герцогство имеет маленькую армию. Поляки с удовольствием дерутся друг с другом, и новый противник им попросту не нужен. Сосед поколотит, а потом выпить предложит от щедрот панского сердца. А тут убить могут за здорово живешь.

Тоже мне удовольствие! Да еще без привычных удобств.

План был прост в своей основе. Вся восточная Прибалтика, впрочем, как и северная, сплошной медвежий угол, захолустье Европы. Дороги здесь скорее случайность, чем правило. Потому любой путь предсказать не составляет труда.

Тропинками большую армию не проведешь. По полю – тоже, ведь оно рано или поздно упирается в лес. Реки в нужном направлении нет. Значит, все известно заранее.

Командор загодя, специально для подобного случая, подобрал неплохой овраг. С крутыми стенами, главное – длинный да вдобавок лежащий посреди леса, он идеально подходил для намеченного плана. Даже больше – если бы его не было, то нечто подобное стоило бы выкопать.

Оставалось подтянуть к себе выдвинутые на случай поиска фуражиров части, занять позицию и ждать.

Немного смущала мысль: вдруг движение Карла как раз продиктовано отвлечением внимания? Пока придется преграждать шведам путь, другие отряды выскочат из лагеря и спешно отправятся на грабеж ближайших поселений.

Или оставить для такого дела казаков? Все равно в пешем порядке со шведами им не справиться, в конном нет простора для маневра, без которого казак – не казак.

Итогом стал некоторый компромисс. Казачьи полки растянулись в отдалении вдоль места засады с главной задачей – наблюдать и докладывать обо всех, кто попытается влезть в лес с любой другой стороны.

А вот драгунам пришлось вспомнить, что они хоть и ездящая, но все равно пехота…

Утро застало шведов в пути. Солдаты и лошади сильно устали, но первые мечтали отомстить московитам за непредусмотренный лютеранской верой вынужденный пост, а вторых никто не спрашивал. Веди, пока погоняют. Иначе вгонят шпоры в бока.

По сторонам лежал зимний заснеженный лес. Казалось, он так и будет тянуться не то до моря, не то до таинственной Сибири – практически все солдаты уже не очень понимали, в какую сторону движется втягивающаяся под кроны бесконечная колонна. Да и дороги практически никогда не бывают прямыми. Каждая вдоволь напетляет, вымотает душу и лишь потом доведет до цели, которая по прямой лежит минимум вдвое ближе.

Ночью было холодно, но к утру тот мороз показался забавой. Или казалось? Ведь уже столько пройдено. Большинство кавалеристов были вынуждены спешиться, идти рядом с лошадьми и хоть так согреваться. Оставаться в седлах казалось невозможным. Лишь король упорно изображал из себя незамерзаемого и несгибаемого человека. Да вынужденно подстраивались под него свита и конвой.

Странное дело – дорога зимой. Еле ноги волочишь от усталости. Тяжесть амуниции прижимает к земле. Спина то и дело становится мокрой от пота, а руки и ноги замерзают так, что болят. Но лучше уж пусть болят, чем вообще не чувствуются.

– Уже не так долго. Скоро лес закончится, а там часа за два-три дойдем.

Карл не смог узнать говорившего по охрипшему голосу. Повернуть же голову показалось тяжело. Молодой король поймал себя на том, что тело пытается согнуться, и с некоторым усилием гордо выпрямился в седле.

Два часа – совсем немного. Только два часа. А там станет так жарко, поневоле вспомнишь утренний мороз.

Командор мерз значительно меньше. Он просто был теплее одет. Как и все бойцы его отряда. Когда приходится лежать в засадах, то поневоле заботишься о соответствующем обмундировании.

Секунды шли медленно, как всегда идут последние секунды перед боем. Внизу в просветах между елками текла сплошная масса людей. Но сейчас был тот случай, когда чем больше врагов, тем лучше.

Кабанов осторожно стянул правую рукавицу и пошевелил пальцами. Жизнь солдата всегда зависит от стольких мелочей, и ни к чему пренебрегать ни одной из них.

Рядом в готовности застыли егеря. В белых маскхалатах они сливались с белым снегом. Да еще вездесущие деревья, за которыми надо лишь уметь укрываться.

Чуть позади расположилась вторая линия. Уже с тяжелыми гранатами в руках, ждавшая лишь сигнала, чтобы наконец запалить фитили.

Последние секунды…

Пора!

Резкая трель, совершенно неожиданная в спящем зимнем лесу, заставила солдат вздрогнуть.

– Засада! – прокричал над ухом Карла кто-то из наиболее сообразительных адъютантов.

Впрочем, сейчас это ему ничуть не помогло. Сразу за трелью сигнала сверху частой скороговоркой затрещали ружейные выстрелы. Адъютант вскрикнул и стал валиться с седла. И не он один.

С такого расстояния по плотной людской массе промахнуться было трудно даже плохому стрелку. Но плохих стрелков Кабанов в егерях не держал. Он и простых фузилеров гонял почем зря, не жалея пороха. Потому творился сейчас внизу самый настоящий ад.

Стрельба специально велась вразнобой по готовности. Револьверными ружьями была вооружена лишь половина егерей. Охотничьи команды пехотных полков и остальные егеря имели на вооружении менее скорострельные штуцера, а обычные пехотинцы – фузеи. Неудобное оружие, когда перезаряжать его приходится в положении «лежа». Впрочем, многие уже успели встать на колено и теперь вовсю шуровали шомполами.

Стрельба гремела по всему лесу. Только дальше приходилось вести ее не сверху вниз, а прямо, прикрываясь стволами деревьев. Но быстрее всего она стихла впереди. Там, где находился пропущенный мимо шведский дозор. Он был не настолько велик, чтобы зря тратить пули. Одного человека дважды не убьешь.

Над краями оврага плыл густой дым. Целиться стало невозможно. Приходилось пережидать. Кабанов, например, так и не разрядил всего барабана и теперь ругал про себя местный порох, не дающий развить нормальную скорострельность.

Но тут в ложбину полетели десятки дымящихся гранат, и ощущение ада стало более острым. Пусть гранаты те были маломощными, грохота и дыма они давали столько, что окончательно сбивали с толку мечущихся внизу людей.

Застигнутые врасплох солдаты не знали, что делать. Кони в панике пытались вырваться, мчались одни вперед, другие назад, а вокруг все грохотало и один за другим падали убитые и раненые.

Это было то, что на военном языке называется коротко и ясно: разгром. По крайней мере, той части армии, которая находилась в овраге. Большинство людей не думали ни о каком сопротивлении, организации отпора. Они просто пытались спастись, вырваться куда-нибудь, где сверху не сыплются дождем гранаты и не стреляют в упор.

Карл хотел отдать какую-то команду, но просто не успел. Одна пуля вошла ему в плечо. Вторая пробила ногу. Конь короля начал валиться, и его всадник в первый раз не сумел соскочить с него.

Это спасло ему жизнь. Граната упала у живота рухнувшего коня, и осколки впились в конскую плоть, а другие просвистели выше.

– Спасайте короля! Король ранен!

К чести шведов, при всей панике король был не забыт. Несколько пар сильных рук приподняли коня, кто-то другой вытащил королевское тело, и сразу несколько всадников, удержавших лошадей, спешились, давая Карлу шанс.

Одна из лошадей забилась в предсмертной агонии, другая вырвалась и понеслась, топча упавших и сбивая с ног продолжавших стоять, но короля все же подняли, перекинули через седло, и небольшой отряд пустился на прорыв. Но не вперед, что казалось логичнее, а, выполняя выдохнутый через сжатые зубы последний приказ короля, – назад. Туда, где больше стреляли.

Невероятно, но именно это спасло. Конечно, не всех. Кто-то вылетел из седла не по своей воле, под кем-то рухнул конь, но впереди, где полностью расправились с дозором, перестреляли бы всех. Здесь же повсюду кипел бой, причем успех его местами колебался то в одну, то в другую сторону. Шведов было слишком много, чтобы можно было уложить всех. Кое-где они сумели организоваться. Одни группы пошли на прорыв, другие в горячке набросились на противников – на дороге и между деревьями кипел рукопашный бой.

Да и не настолько густой была цепь фузилеров и спешенных драгун. Большая часть сосредоточена на гребнях оврага, там же стояли резервные роты, а по лесу русских было не так много. Потому в некоторых местах цепь была прорвана, в остальных отступила сама согласно приказу: Командор отнюдь не желал потерь и велел при нажиме противника лучше отойти в чащу, а там двигаться к егерям.

Наверное, многое можно было исправить. Два сводных полка саксонских рейтар еще даже не вступили в лес и оказались целыми. Целым был шедший замыкающим шведский пехотный полк. Вполне достаточно для создания кулака, а там бы к нему примкнули те, кто уцелел и при расстреле, и в рукопашной схватке. Однако идти вперед саксонцы отказались наотрез. Они же перегородили дорогу так, что шведская пехота не сумела их обойти. Шведы хотели помочь своим, саксонцы – скорее мчаться к Риге, и в итоге два потока, пытаясь двигаться навстречу, просто бурлили на месте.

Король бы сумел наладить порядок, но он был ранен, а прочие не имели такого веса в глазах солдат. Все, на что хватило авторитета у нескольких уцелевших полковников, – это собрать вокруг себя выскочивших из леса людей и хотя бы прикрыть дорогу.

Но их никто не атаковал. Отряд Командора тоже понес не такие уж маленькие потери, и теперь солдаты торопливо собирали своих раненых и убитых, гнали перед собой пленных, волокли несколько захваченных легких шведских пушек. Опять вступать в бой Кабанов не хотел. Люди ему требовались для выполнения другого плана.

Хватит пока со шведов. Вот только куда подевался король? Пленные твердят, что он был с ними, но в овраге тела его не нашли.

Жаль. Может, война тогда закончилась бы…

25. Командор. Курляндский вопрос

Мне доводилось видеть митавский дворец в далеком будущем, неведомом всем нынешним обитателям, а теперь уже и нам. Раз уж мы сумели создать новое настоящее, то дальнейшие события пойдут иной чередой. Не знаю, насколько лучшей или худшей, чем когда-то известная нам.

Мы же не стремимся облагодетельствовать человечество. Да и что это такое? Европа, исламские страны, Африка, Китай – везде свои представления о счастье.

Зачем же все богатство мира сводить к общему знаменателю?

Да и что такое всеобщее счастье? Если кому-то хорошо, это не значит, будто нет того, кому плохо. Все в жизни относительно, а счастье – такая зыбкая категория…

Наша задача была более скромной. Сделать Россию более могущественной и богатой, и пусть остальной мир идет по ее пути или следует своей дорогой. Это его право.

Теперь уже и нам было не дано заглянуть на триста лет вперед и оценить последствия своих деяний. И ладно. К чему жалеть о невозможном? Надо действовать, а дальше что-нибудь да будет.

В памяти дворец курляндских герцогов остался некогда великолепным, а в мои дни уже порядком обветшавшим комплексом розового цвета. Отсутствие владельцев всегда пагубно отражается на зданиях. Сейчас же я поневоле ожидал увидеть нечто величественное, находящееся в поре расцвета.

Действительность обманула. Никакого розового дворца в Митаве не наблюдалось. Я уже решил списать все на погрешности памяти. Мало ли в жизни было видено мест? Да и прошлое зачастую видится нам совсем иным, чем было в действительности. Вдруг я что напутал? В конце концов, в Елгаве я был пару раз проездом, и с тех пор в жизни случалось столько…

Хотя нет. Память подсказала мне, что тот дворец был вроде построен при Бироне и Анне Иоанновне. То есть гораздо позже нынешнего года.

Сейчас Анна – крохотная девочка. Бирон тоже вряд ли дорос до подросткового возраста. В нынешней реальности ему не светит подняться повыше конюха. Хотя кто знает?

Но хватит о бироновщине. Старый дворец находился перед нами, и это было намного важнее любых размышлений о превратностях судьбы.

На бастионах между пушками расхаживали часовые. Рядом лежала граница, шла война. Но номинальные сеньоры здешних мест проводили время в развлечениях и укреплении панской демократии. Им было не до защиты вассального герцогства. Саксонцы и шведы по-прежнему мерзли под Ригой в каких-нибудь сорока километрах отсюда, а сами курляндцы воевали так давно, что успели позабыть, как это делается, и утратили основные воинские навыки. Придворно-показушная служба сильно отличается от боевой.

Бесшумными белыми призраками скользнули на стены охотники Ширяева. Души часовых устремились на небеса или в земную глубь в полной зависимости от прожитой жизни. Надеюсь, большинство отделалось беспамятством, так как я специально отдал приказ: без особой нужды не убивать. Курляндские солдаты нам ничего не сделали. Ни плохого, ни хорошего.

Условленным знаком сверкнул фонарь.

Путь свободен.

Я вступал в резиденцию герцогов без внешнего эффекта. Не били барабаны, не трепыхались развернутые знамена. Кто увидит в темноте и к чему раньше времени будить обитателей?

Я даже не воспользовался своим генеральством. Карабкался на стену наравне с егерями, лишь следил за Мэри, которая заявила о своем непременном участии в разворачивающемся действе.

Егеря действовали сноровисто и привычно. Десяток минут – и дворец со всеми пристройками был взят под контроль. Обошлось без выстрелов, хотя кое-где особо прыткие обитатели успели получить по зубам. Нечего лезть в государственную политику!

Иметь соседнее государство рядом с крупным портом – абсурд. Это означало постоянно подвергаться возможности внезапного нападения. Польские паны и короли могли быть союзниками, но гораздо чаще оказывались противниками, и с этим надо было что-то делать. У всего есть максимальные пределы допустимого. Границу требовалось отодвинуть. Вплоть до Пруссии, которая являлась нашим естественным союзником.

Простым людям пока все равно, как называется их государство. А тем, кто чего-то хочет достичь в этой жизни, империя всегда предоставит больше возможностей, чем крохотное герцогство, да еще находящееся в вассальной зависимости от некогда великого, а ныне бардачного государства, упорно старающегося соединить несоединимое. Порядок монархии с истинно демократическим борделем. Пусть занимаются экспериментами на своей исконной территории.

Война уже вторглась на территорию Курляндии. Вначале – в лице шведов. Затем – моих партизанских отрядов. В такие времена лучше иметь сильного защитника. Нынешний герцог был малолетним, вместо него пытались править то его дядя Фердинанд, то мать. И каждого поддерживали свои сторонники. Этакий миниатюрный слепок с придворной жизни больших государств.

Или так и должно быть рядом с любой властью, даже если это власть над крохотным городком?

Не верится, что эта маленькая страна, всего лишь часть современной мне Латвии, не так давно, лет тридцать – сорок назад, имела собственную колонию в Новом Свете. Остров Тобаго, если точнее.

Поневоле задумаешься: стоит ли жалеть, что колонии той больше нет? Была бы опорная точка в важном месте.

Без толку. Удержать колонию в случае европейской войны Россия не может. Нет выхода в Атлантику, черт бы ее побрал! Балтика заперта Датскими проливами. Черное море перекрыто Дарданеллами. Да и Средиземное, в свою очередь, – Гибралтаром. Хоть Дания недавно была нашим союзником, в долгосрочной политике уповать на нерушимость союзных уз не стоит. Следовательно, жалеть о Тобаго незачем.

Немного все-таки жаль, если честно. Райское местечко, пару раз виденное мной в прежних флибустьерских скитаниях.

Разумеется, я решил навестить курляндского герцога не для того, чтобы поделиться с ним воспоминаниями о давно утраченном владении. И не планами его возвращения. Зачем нам еще конфликтовать с Голландией?

Имелись дела поважнее. Потому, едва солдаты и слуги были блокированы в помещениях, а стены взяты под охрану егерей, пришлось послать за хозяевами. Невежливо же заставлять человека столько ждать после трудной дороги!

Я проверил систему обороны, наметил вероятные действия на случай неприятных сюрпризов. Не люблю, когда мешаются посторонние. Лучше сделать так, чтобы проходили мимо.

Потом мы тихонько и скромненько стояли в парадной зале. В кабинет никто не звал, а вторгаться в чужой дом без спросу – верх невежливости.

Наконец хозяева появились. Сразу стала ясна причина задержки. Вот что значит порода! Мальчик, дядя, мать, еще какие-то личности были одеты, словно на важный прием. Икогда только успели! С момента побудки часа не прошло…

Мама-герцогиня старалась молодиться. Словно могла сравниться с моей Мэри.

Помимо Мэри тут же присутствовал Ширяев. И Вася с Ахмедом для пущей солидности. Неприлично двум генералам совсем не иметь свиты.

Татарин с любопытством рассматривал обстановку и хозяев. Первую – словно хотел украсть. Вторых – будто мечтал зарезать. Узкие глаза порою прищуривались, и каждый раз правители Курляндии почему-то вздрагивали. Зря. Ахмед – человек хороший. Таких еще поискать.

Васе смотреть не требовалось. Его массивная фигура говорила лучше любых взглядов. Но раз человек силен, это не значит, что он обязательно по камушку и по бревнышку будет разносить каждый встреченный по дороге дом!

– Прошу прощения за визит, – сразу после церемонии представления обратился я к хозяевам. Как не владевший немецким, на французском. При дворе живут люди образованные, и я увидел, что понят. – Однако – война. Поневоле приходится пренебрегать некоторыми правилами этикета.

– Что вы, генерал? Мы не в обиде. – Фердинанд умело изобразил радушную улыбку. – Для нас большая честь принимать в своем доме таких знаменитых полководцев. Тем более – такую очаровательную леди.

Мэри успела переодеться в платье, как подобает даме света. Не знаю, кто из егерей был вынужден тащить с собой на дело порядочный тюк с женскими причиндалами. Тем более сомневаюсь, что егерь и тюк были в единственном числе.

Наказать бы, однако что это даст? Моя супруга пользуется уважением солдат, вот они и рады хоть в чем-то доставить ей радость.

– Немного удивляюсь вам: вокруг война, а служба во дворце идет из рук вон плохо, – попенял я.

Вельможи переводили взгляд с Ахмеда на Василия и обратно. Прямо как дети. Те все подозревают, что позарез нужны каждому встречному.

– Что вы хотите? – не выдержала герцогиня-мать.

– В такое сложное и опасное время маленькому государству трудно оставаться независимым, – вздохнул я в ответ. – Большая страна всегда может отбиться от любого врага, а вот герцогство наподобие вашего становится проходным двором для всех враждующих сторон.

– Мы находимся в вассальной зависимости от Речи Посполитой, – напомнил Фердинанд.

– И много вам помогли ваши ляхи? – Да, чем-то смахивает на цитату из ненаписанной, но знаменитой книги.

Судя по молчанию, в помощь Польши особо не верилось. Вернее, не верилось в ее силу.

– И вообще, разве не хлопотно быть у власти? Доходы невелики, даже дворец обветшал. Постоянные трения с соседями, поиски источников денег, интриги… Во имя чего?

– Что вы себе позволяете? – возмутилась герцогиня.

Я не воюю с женщинами. Однако со мной была Мэри. Герцогиня явно хотела что-то добавить, но наткнулась на взгляд моей половины и замолчала на полуслове.

– Я не позволяю, а предлагаю, – все же уточнил я.

– Что? – поинтересовался Фердинанд.

Насколько знаю, они с герцогиней постоянно боролись за власть, пользуясь малолетством номинального правителя. Но дядя был явно человеком деловым, в отличие от более импульсивной женщины.

– Скажем, два миллиона.

Сумма по нынешним временам баснословная. Уверен – в казне Курляндии никогда не набиралось и четвертой части. Да какой четвертой? Восьмой! Это же годовой бюджет нынешней России. Даже у герцогини глаза полыхнули алчным блеском.

– Вы передаете права на герцогскую корону русскому царю, подписываете все необходимые бумаги, после чего получаете указанные деньги, – уточнил я, чтобы у собравшихся не было иллюзий по поводу дальнейшего.

Вассальная система отжила свое. В государстве должен быть один властитель. Без всяких удельных князей. В противном случае нельзя исключить борьбу за независимость в самых разнообразных вариантах.

Петр ничего не знал о моем демарше. Но, думаю, он не откажется приобрести герцогство за названную сумму. Нельзя же иметь крупный порт буквально на границе! Как ни усиливай гарнизон, но осада – вещь довольно неприятная.

В крайнем случае, если два миллиона покажутся чрезмерными, я готов выплатить разницу из собственного кармана. Нельзя жалеть на хорошее дело. Не хватит – одолжу у Юрика. Не откажет же он на благое дело!

– Я не тороплю. Подумайте, посоветуйтесь, взвесьте. Дворец находится под надежной охраной, бояться нападения нечего. Надеюсь, вы предоставите нам какие-нибудь комнаты? За продукты и гостеприимство будет заплачено отдельно.

Все же народу со мной было много. Не хотелось чересчур злоупотреблять гостеприимством хозяев и ввергать их в дополнительные расходы. Да и в гости нас никто не звал.

Воскликнул бы: «Незваный гость хуже…», но посмотрел на Ахмеда. Татарин среди нас тоже есть, и применить поговорку сложно.

Хозяева любезно предоставили нам все необходимое.

Перед тем как зайти в свои временные апартаменты, я еще раз вместе с Ширяевым и Гранье обошел захваченные укрепления.

Жан-Жак, по собственной инициативе принявший участие в нашей авантюре, непрерывно возмущался качеством курляндской артиллерии. Бывшие с ним артиллеристы уже проворно готовили заряды к пушкам, для чего измерили калибры, достали где-то материю и даже мобилизовали женскую прислугу, дабы она сшила мешки под порох. Заряжать по старинке, отмеряя порох совком, питомцам Гранье не хотелось.

Солдаты – самые приспособленные люди на земле. Не имея своего постоянного пристанища, они чувствуют себя дома везде, куда забрасывает прихотливая военная судьба. Одни егеря несли службу на стенах, другие деловито готовили ранний завтрак, а кое-кто уже спал, словно Митава – исконно русский город и опасаться тут некого и незачем.

– А ведь наступает оттепель, – заметил я.

Ветер с моря сулил преждевременную весну и таяние льдов и снегов.

– Что? – не сразу понял Григорий. Он-то никогда не был связан с Прибалтикой.

– Обычное дело в здешних краях. Скоро все потечет и превратится в грязь… – И тут я представил себе сказанное.

Ноздреватый непроходимый лед, поля, где грязь и вода перемешаны с остатками снега. Ни пройти, ни проехать. Осталось решить, кому от этого будет хуже.

Плакали наши лыжи, но и противник лишится всех возможностей для маневра. Еще вопрос – сможет ли он переправиться обратно на этот берег Даугавы или так и вынужден будет остаться на «нашей» стороне? Если же переправятся, то в какую сторону пойдут? Здешние укрепления не слишком серьезные. Пусть у шведо-саксонцев нет осадной артиллерии, но и Митава – не Рига.

Я не гадал. Бесполезное занятие. Алексашка вместе с пехотой и драгунами продолжал заниматься прежним делом – догонял партии неприятеля, легкомысленно отправившиеся на поиск съестного. Но при мне были казаки старого знакомца Лукича, и сейчас эти дети степей вели разведку на широком фронте.

Многое о казаках можно сказать плохого. Высокий уровень индивидуальной подготовки соседствует с весьма посредственным общим. В одиночку большинство донцов справятся чуть ли не с любым противником, но казачий полк никогда не одолеет в открытом бою шведский драгунский. Последние действуют как единое целое, казаки же всегда немного сами по себе. Они не ведали целенаправленной воинской муштры, а ее придумали отнюдь не для того, чтобы унизить солдата или сделать его жизнь несносной. Но есть воин, и есть подразделение.

Зато по части инициативы казакам равных нет. Разве что мои егеря. Но при гораздо меньшем стремлении чего-нибудь да хапануть. Казак ведь не только воин, но и добытчик. Этакий конный мародер, всегда готовый ограбить врага, порой выбирающий в неприятели того, кого приятнее ограбить. С нищего взять нечего.

В общем, воинство Лукича имело как положительные стороны, так и отрицательные. Я старался насколько можно пригасить вторые и использовать первые. Уж во всяком случае, на казачью разведку можно положиться всерьез. Тут они никого незамеченным не пропустят. Не тот народ.

Не знаю, чего больше желать: вражеского отступления, учитывая, что мы окажемся на его пути, или задержки до подхода Петра и второго генерального сражения?

Долго в здешних стенах не продержаться. Хорошо, главные силы, по последним сведениям, находятся в нескольких переходах. Иначе я не стал бы впутываться в нынешнюю авантюру.

Я отдал несколько распоряжений, показавшихся нужными, и решил отдохнуть. Ночка и предыдущий день выдались беспокойными. Да и с Мэри побыть хотелось. Все равно решать хозяева будут долго.

Если подумать – душа я человек. Предлагаю покупку, а ведь вполне бы мог захватить здешние земли по праву сильного. Как ту же Лифляндию с Курляндией вместе. Обычная практика, которую осуждают разве что жертвы, да изредка – конкуренты, сами желавшие присоединить к своим владениям лакомый кусочек.

Мэри лежала в платье на неразобранной постели, и вид моей супруги мне не понравился. Буквально недавно, в зале, леди была само очарование в сочетании с воинственностью, а теперь милое лицо стало бледным с каким-то зеленоватым отливом.

Или мне мерещится? За окном рассвело, однако денек намечался серый, когда и не поймешь, сумерки это или уже полдень.

– Тебе плохо? – Я опустился на краешек широкой кровати и осторожно взял руку Мэри в свои.

– Устала чуть-чуть, – виновато улыбнулась леди.

– Ничего. Поспи немного, а там и завтрак подоспеет.

При упоминании о еде Мэри конвульсивно согнулась и едва успела поднести платок к губам.

И тут я все понял. Все же не первый день живу на земле, и, что такое токсикоз, известно не понаслышке.

Был бы помоложе – завопил от восторга, но эмоции давно улеглись, и вместо бурных проявлений чувств я лишь обнял супругу и принялся целовать ее за ушком.

Мэри в ответ прижалась ко мне так доверчиво и беззащитно, словно не она некогда была грозной предводительницей пиратов.

Однако была в этом деле еще одна сторона, обходить которую я ни в коем случае не собирался.

– Леди Мэри. – Я специально обратился к супруге официально. Говорят, в порядочных домах подобное в порядке вещей, но мы таковыми не являлись из-за своего лихого прошлого и бурного настоящего. Потому, едва тело Мэри напряглось, перешел на обычный тон. Лишь старался говорить раздельно и четко, чтобы слова дошли до прекрасной, но такой упрямой головы. – Отныне никакого риска. В твоем положении этого нельзя. Поняла?

От Мэри я мог ожидать чего угодно, но моя супруга быстро и покорно кивнула.

Ну и что мне какие-то шведы, когда мне порой удается справиться даже со своей женой?

26. Дела военные

Петр торопился, как мог. Хорошо хоть, что во многих местах были устроены магазины и войска не испытывали нужды в продовольствии. Войну никто не отменял, а какая война без снабжения всем необходимым? В каждый период истории этот вопрос решается по-разному. Реквизицией, покупкой на местах, доставкой из глубокого тыла, оборудованием складов на территориях, потенциально относящихся к грядущему театру военных действий. Эти склады в терминологии эпохи и назывались магазинами, или магазейнами. А так как продолжения столкновений ждали, причем в районах, недавно отвоеванных, то устраивались склады как раз поблизости.

В остальном было трудно. С одной стороны, зимой часть пути преодолевается по замерзшим руслам рек, не являются препятствиями болота и иные непроходимые летом места. С другой – ночевать в морозы приходится под открытым небом, да и одежды на солдатах побольше, чем в теплые дни года.

Но воевать легко не бывает. Во все века для солдата труден не только сам бой, но всевозможные утомительные маневры, сидение в окопах под дождем и снегом – короче, обычные будни войны, времени, которое требует от человека напряжения всех сил. Зато как обидно, когда итогом всех трудов является не громкая победа, а срамное поражение. Пусть успех на войне порой оплачивается гораздо большей кровью, но даже потери не сильно омрачают радость. Тогда как при собственном разгроме неизбежно наблюдается полный набор всевозможных эксцессов. Падение дисциплины, мародерство, дезертирство, а то и чего-нибудь похуже…

Сражение сравнивают с шахматной партией. Напрасно. Недостаточно умело расставить фигуры и своевременно перемещать их по полю. Одни и те же фигуры не равны между собой. Играют роль вооружение, снабжение, физическое состояние солдат, профессионализм всех – от командующего до последнего кашевара, и то неуловимое, которое обычно обозначают воинским духом, готовность умирать, наконец. Если уж сравнивать, война – скорее карточная партия со многими неизвестными. Порой какая нибудь случайность способна превратить все в катастрофу буквально накануне победы. Примеров тому – тьма.

Петр это все знал. Потому иногда волновался, мучился, не зная, насколько может полагаться на военное счастье. Тех, кто мог бы его поддержать, рядом не было. И непреклонный, упорный Командор, и энергичный Алексашка находились впереди. От них регулярно приходили обнадеживающие донесения, но малая война – это не генеральное сражение. Сил у шведов на этот раз было много больше. Плюс саксонцы. Тоже европейская армия.

Рига была главным пунктом, где решалась судьба сторон. Но помимо нее, непонятно было, как повернутся дела в Малороссии: поднимутся поляки или так и будут проводить время в дебатах и пьянках? Еще был Крым. Отнюдь не дружественный. Что помешает хану забыть договоры, воспользоваться нынешним нелегким положением северного соседа и пуститься в набег, добывая средства привычным грабежом и продажей пленных?

Наконец, сам султан. Как поведет себя он? По донесениям посла при Оттоманской Порте, эмиссары от Карла уже пытались наведаться в Турцию. На первый раз им дали от ворот поворот, однако политика – вещь переменчивая. Не секрет: выход России к Азовскому и Черному морю для многих турок – как кость в горле.

Порою враги мерещились всюду, и в эти минуты царь был готов пойти на все, лишь бы избавить страну от возможных бедствий. Вплоть до возвращения завоеванного. Оставить себе клочок берега у устья Невы, и пусть желающие делят все остальное. Но потом слабость проходила. Оставалась лишь тревога. Как все повернется? Не последует ли за одним ударом другой? И откуда ждать новой напасти? С запада от поляков или с юга от турок и татар?

Откуда?

Опасения Петра имели определенные основания. Но не все. Кое-чего Петр опасался явно зря. Хотя нельзя в том упрекать государя. Правитель постоянно должен предполагать все самое плохое. Иначе это плохое может застать врасплох. Как в случае с нападением на Ригу. Уж если в ком Петр был уверен, так это в Августе. И вот итог…

На султана царь грешил зря. Может, в глубине души тот был не прочь попробовать переиграть сыгранную партию. Однако воином по характеру Мустафа не был, предпочитал проводить время в гареме или на охоте, а война – вещь настолько хлопотная…

Свою лепту вносила заинтересованная в торговле с Россией Франция. Но все же главным было то, что Порта элементарно была не готова к войне. Хронически пустая казна, брожения на всех окраинах, не только на православных Балканах или, скажем, в Греции, но и в мусульманской Африке, и в азиатских регионах. Тут удержать бы многочисленных пашей, а не помышлять о битвах с неверными. Нет, лучше пока мир, а там посмотрим, кто из европейцев станет побеждать другого в схватке.

Спешить не стоит. Нет, не стоит. Глупые спешат, а умные ждут. Так оно всегда вернее.

В отличие от номинального повелителя и реального покровителя крымский хан думал иначе. Ханство долгие века жило разбоем и вдруг в одночасье лишилось главного источника дохода. Грабить намного прибыльнее, чем работать. Тем более что грабить крымцы умели.

Бескрайние и безводные степи, отделявшие полуостров от русских окраин, не являлись преградой на пути привычной к набегам коннице. Зато они же не позволяли русским приблизиться вплотную к небольшому государству. Походы Голицына при Софье – достаточное доказательство, что не всегда судьба войны решается сражением. Два раза войско шло к Перекопу и оба раза поворачивало назад, потеряв немалую часть людей от болезней, бескормицы и стремительных татарских налетов.

Теперь все стало иначе. Азовский флот сделал Крым доступным для русской армии. В любой момент достаточно было собрать полки, посадить их на корабли, и ханство сразу оказывалось под ударом. И уж совсем бельмом на глазу на окраине Керченского полуострова торчала русская крепость. Даже повернута она теперь была не столько к морю, сколько к суше. А от крепости той, между прочим, рукой подать до Кефе. Да и до Бахчисарая добраться – невелика проблема.

И все-таки, невзирая на угрозу, убытки были так велики, что поневоле побуждали правившего ханством Кази-Гирея на активные действия. Раз уж русские перестали платить дань, то хоть набегом восполнить недополученное, вернуть утраченное.

И принялись эмиссары крымского хана осторожно зондировать почву у султанского престола. Сам султан подписал с русскими мирный договор, но если поставить его перед фактом? Что тогда он будет делать? Да и не о полномасштабной войне речь. Так, налеты, стычки, привычное для крымцев состояние. К тому же союзники появились. Враг моего врага не обязательно мой друг, но обязательно – партнер в общем деле.

Как тут не рискнуть? Много ли сил удастся высвободить русским из далекой Прибалтики? Может, вообще не смогут нанести ответный удар? Сделают вид, словно ничего не было. Раньше ведь так и бывало. Никто даже не пытался преследовать нагруженных добычей лихих всадников. Вернее, пытались, но отставали задолго до нейтральных пустых земель, отделявших владения ханов от владений царя.

Мир, война – это все крайности. Самое лучшее – нечто среднее между ними, когда ты можешь позволить себе все, а противник – нет.

Кази-Гирей уже готов был отдать соответствующие распоряжения, однако из Порты одернули. Султан считался верховным повелителем всех земель и не хотел портить отношения с Россией.

И как только пронюхал о набеге? Хотя… У дивана везде есть уши…

Командору приходилось ждать. Отдавать захваченное глупо. Даже если крепостные стены являются таковыми лишь по названию. Взять их можно и без осадной артиллерии. Тем более весь гарнизон – один Егерский полк да горстка казаков.

Вот и распространял Кабанов слухи о том, что в Курляндии появилась целая армия. Народ доверчивый, мало кому придет в голову, что возможно такое нахальство: захват столицы прямо в тылу мощной вражеской армии, да еще небольшими силами. Людская молва любит все преувеличивать да приукрашивать. Если же ее еще подтолкнуть в нужном направлении…

Трудно сказать, как могли бы повернуться события. Поверить слухам – поверили. А вот действия в ответ могли быть какие угодно.

Разлад между двумя армиями еще больше усилился. Шведы напрямую обвиняли союзников, что те не поддержали избиваемую шведскую пехоту, предпочли уклониться от боя. Мол, нынешнее поражение – это следствие отказа саксонских кавалеристов идти в атаку. Иначе итог сражения мог быть иным. При этом забывалось, что толку в лесу от кавалерии – ноль.

Но чего не наговоришь, лишь бы оправдать собственную неудачу и свалить вину на других!

В свою очередь саксонцы огрызались, как могли. Их дух упал окончательно. Желание воевать пропало. Оно с самого начала было не слишком велико. Пока речь шла о короткой прогулке с гарантированным успехом и грабежом города – еще куда ни шло. Но пустое прозябание у рижских стен и перспектива генерального сражения с главными русскими силами не устраивали никого.

Потому известие о том, что Курляндия захвачена русскими, породило среди саксонцев откровенную панику. Теперь все казалось потерянным. Даже пути бегства.

Все держалось только благодаря силе воли Карла. Но шведский король был ранен…

Во время панического отхода произошло еще одно событие, для большинства оставшееся совершенно незамеченным. В Икскюле шведский разъезд наткнулся на человека, которого долго и безуспешно пытался увидеть Карл Двенадцатый.

Не просто, конечно, наткнулся. Попавшее в руки шведам письмо было подписано, потому Паткуля искали. В предчувствии удачи король был готов простить изменника и отменить в его отношении приговор. Вернее, заменить его на не столь фатальный. Вместо смерти конфисковать имущество и лишить дворянства, к примеру.

Нет, даже дворянства можно не лишать, если сведения подтвердятся. Пусть Паткуль живет и хвалит королевскую щедрость и доброту. Только в глаза ему посмотреть.

Потому Паткуля искали весьма целенаправленно. Вряд ли изменник останется в русском лагере накануне разгрома своих нынешних покровителей. Скорее всего, затаится где-нибудь поблизости и попробует прикинуться невинной овечкой.

В каждую из поисковых партий был обязательно включен солдат или офицер из местных уроженцев. Паткуль был в свое время достаточно популярной личностью в Лифляндии, и многие знали его в лицо. Те же местные уроженцы сильно бы пригодились по пути следования основной колонны, может, кто-то даже и сообразил бы о вероятной засаде, узрев знакомые места, но что сделано, то сделано.

Король увидел бывшего подданного не в лучший момент своей жизни. Его Величество лежал на конных носилках, и лишь нервное напряжение удерживало сознание на грани между явью и беспамятством.

– Здорово, Иоганн. – Губы Карла скривились. Непонятно – в усмешке или гримасе боли.

Ответа король ждать не стал. Почувствовал, что не слишком похож сейчас на грозного повелителя крепкого государства. Потому от дальнейшей беседы уклонился, лишь бросил толпящейся вокруг свите:

– Стеречь как зеницу ока! Головой отвечаете!

После чего на какое-то время забыл и о собственном приказе, и о существовании Паткуля.

Ненадолго. На следующий день часть войск была выстроена аккуратным четырехугольником, в центре которого возвышался новенький эшафот. На церемонии присутствовал и кое-кто из саксонцев. Конечно, генералов. Простых солдат не позвали, да им было все равно. Что они, казней не видели?

Но если солдаты отнеслись к известию о поимке какого-то шведского врага равнодушно, то Флеминг с приближенными на всякий случай обсудили ситуацию. Они помнили: еще недавно Паткуль состоял на службе у Августа, да и последний в беседе с командующим признался: союз со Швецией возник не без влияния перешедшего на русскую службу авантюриста.

Следовало решить, как отнестись к пойманному. Может, выразить протест от лица курфюрста? Хотя… Вопрос интересный: кому, собственно, служил Паткуль? Не было его, вдруг не пришлось бы торчать среди здешних снегов?

А если бы шведы не перехватили последнее послание? Кто тогда бы вышел в злосчастный поход со всеми вытекающими последствиями?

Так что пусть Карл разбирается со своим бывшим подданным. Это их внутренние проблемы.

Надо отдать Паткулю должное – вел он себя достойно. Не скулил, не ныл. Спокойно исповедовался патеру, так же спокойно взошел на эшафот.

Карл сидел напротив в кресле. Кресло служило еще и носилками: ходить сам король не мог. В принципе Паткуль мог бы даже гордиться. Далеко не каждому удается в свой последний миг узреть коронованную особу.

Гордился ли бывший помощник губернатора – кто знает? Но на короля посмотрел, и взгляд Паткуля был надменен и горд, словно из них двоих повелитель сейчас стоит на эшафоте, а не наблюдает за зрелищем из покойного кресла.

А потом палач поставил жертву на колени. Топор сверкнул, и голова Паткуля покатилась в снег…

Вечером королю стало совсем плохо. Раны не были смертельны сами по себе, но успели загноиться, и король метался в бреду, как какой-нибудь нищий бродяга.

С болезнью Карла раскол в лагере еще больше усилился. Теперь он перешел на генеральский уровень. Ведь одно дело – подчиняться королю, пусть и чужому, и другое – чужому генералу. Тут еще вопрос: кто же главнее в табели о рангах?

Вечный вопрос всех носящих военную форму и сумевших подняться повыше по длинной лестнице армейской иерархии…

Дух шведов тоже надломился. С ними временно не было взбалмошного, но упорного и волевого короля. Предоставленные сами себе генералы смогли спросить себя, а затем и друг друга: зачем они здесь? Опытные вояки прекрасно знали, что крепости без тяжелой артиллерии им не взять, так какой смысл торчать у рижских стен и дожидаться подхода русской армии?

Когда же эта армия обнаружилась в тылу, очередной воинский совет проявил не свойственное ему единодушие. Да и что оставалось делать в подобной ситуации? Отступление – это не разгром. В нем нет бесчестия. Вполне обычное на войне дело.

Зато какой был фейерверк! Огонь празднично рвался в низкое серое небо, пожирая остовы никому не нужных кораблей и окончательно брошенных домов. Раз не мое, так ничье. А ничье жалеть не пристало.

Две армии уходили под зарево этого пожара, и шаг их был довольно скор. Даже несмотря на усталость и настроение.

Дух – это очень хорошо. Он позволяет совершить то, что в обычных условиях кажется невозможным. Преодолеть высоченные горы, пройти через дремучие леса, прорваться сквозь неисчислимые вражеские полчища. Была бы вера в конечную цель.

Если же веры нет, то угроза бывает не меньшим стимулом. Спеши, солдат. Смерть идет по твоим пятам. Она караулит впереди и с боков, и потому не ведай усталости. Жизнь дается один раз, и потому спеши, солдат!

– Что это? – Петр был зол.

Пусть противник отступил, не приняв сражения, пусть город устоял и зимняя кампания была выиграна, однако едва ли не любимое детище царя – корабли – превратилось в груду жалких головешек.

Столько тяжелого труда, и все понапрасну!

Потому протянутые Командором бумаги не вызвали особого любопытства. Нет, конечно, люди сделали что смогли и потому достойны награды, но все же как жаль сгоревшего флота!

– Его Высочество курляндский герцог Фридрих-Вильгельм сообща с регентами нижайше просит принять его земли под высочайшую руку православного царя и надеется получить за это дело некоторую обговоренную сумму, – в не свойственной ему манере поведал Командор. – Все необходимые подписи и печати наличествуют, осталось лишь подтвердить решение с нашей стороны.

– Что? – Царь отнюдь не был тугодумом, однако сразу понять свершившееся не смог.

Пришлось повторить еще раз. На этот раз – с указанием платы.

Это был довольно пикантный момент. Петр иногда отличался некоторой скуповатостью, и вдруг ему предлагалось отдать годовой доход государства.

Петр молчал, и тогда Кабанов выложил на стол карту. Нет, не козырную и вообще не игральную. Обычную, географическую, с пояснениями на немецком языке.

– Смотри, государь. Рига – наш крупнейший порт на Балтике. Удобный, чуть не вся Западная Двина к нашим услугам. По реке удобно сплавлять товары. Плюс – порт известен уже несколько веков. Хорошее, прикормленное место. Моонзундский архипелаг в состоянии послужить дополнительной защитой с моря. Недостаток только один. Близко расположенная граница. Один хороший рывок – и враг под стенами. Надо или увеличивать крепость так, чтобы она включала в себя порт и верфи, или возводить цепь защитных сооружений вдоль всей границы с Курляндией. Плюс держать в этих укреплениях соответственное количество войск. Далее. Курляндия находится в вассальной зависимости от Речи Посполитой. А что решат паны, не ведает порой сам Господь Бог. Потому нам необходимо отодвинуть границы как можно дальше. В идеале – до Пруссии. Немцы – наши естественные союзники в Европе. Нападать на нас в ближайший век-два у них нет ни сил, ни резона. Потому мое мнение однозначно. Предложение надо принимать.

– Предложение? – красноречиво хмыкнул Петр.

Его настроение улучшалось на глазах. Корабли что? Сгорели эти, летом построим новые. Не последний день живем.

– Проект договора, – без тени смущения уточнил Кабанов.

– Ох, пороть тебя некому! – качнул головой царь.

– Так ведь и не за что, – улыбнулся Командор.

– Ох плут! Ну и плут! – Но в голосе осуждения не было. – Не слишком много на себя берешь?

– Только то, что в данный момент необходимо.

– Вы видели? – Петр обвел остальных соратников красноречивым взглядом. – Вот послал Бог помощничка! У одних вообще инициативы нет, а у этого – зело ее многовато. Ну и что мне теперь делать?

– Подписать, что же еще? – в полном молчании присутствующих сказал Командор.

И деловито пошел за стоявшим на соседнем столе чернильным прибором.

– Ох, пороть тебя некому! – повторил Петр.

Надо же что-то сказать!

Часть четвертая Командорские острова

27. Флейшман. Историческое событие

Скляева мне удалось отстоять. Петр напрасно пытался привлечь лучшего из русских корабельных мастеров к спешному воссозданию Балтийского флота. Я сумел убедить царя, что тут он намного нужнее. Да и сам Скляев хотел остаться в Воронеже. В Риге он был бы одним из многих, здесь был первым. Причем не по мастерству, а по той работе, которой сейчас занимался. Вернее, которую уже заканчивал.

Может, итог трудов мало походил на красавца. По сравнению с парусниками, каждая линия которых казалась совершенной, новое творение было несколько неуклюжим, смахивающим на… Даже не знаю, с чем можно его сравнить. Гораздо важнее, что за его потомками было будущее, потому наше отношение к этому чуду было особенным.

Дела не позволяли мне находиться в Воронеже постоянно. Заказов на производстве была масса. Просили свои, и казна, и частные лица для вновь сооружаемых фабрик. Просили англичане и враждебные им французы. Просили все, а опытных рабочих рук не хватало. Хорошо хоть, приближался выпуск ремесленной школы, и были все основания расширить следующий набор.

В простом народе рабочие профессии становились престижными. Многие горожане стремились пристроить своих отпрысков к новому делу, потому в учениках недостатка не ожидалось.

Каюсь: помимо уже открытых производств я спешно устраивал еще одну ткацкую мануфактуру. Все мундирное сукно сегодня покупалось за границей, главным образом в Голландии и Англии. Если не считать ту его часть, которую поставлял я. Потому дело было крайне выгодным. К тому же помимо армии существовало многочисленное гражданское население. Понятно, простому крестьянину моя продукция будет пока не по карману, да и не по потребностям, если уж говорить честно. А вот всевозможные дворяне, купцы, а затем, даст бог, и ремесленники, пожалуй, будут от нее в восторге.

Моя Леночка тоже решила внести вклад в общее дело. Фантазия у нее по части фасонов оказалась богатой, и теперь в придачу к фабрике пришлось планировать ателье. В перспективе маячило еще одно производство – готового платья для простого народа.

А что? Почему законодателем мод должна быть Франция? Чем хуже Россия? Тут главное – начать, а потом работать не покладая рук, сочетая труд с умелой рекламой.

Если рабочие трудились по десять часов в день – за все, что сверх, им начислялась отдельная плата, то я – не меньше четырнадцати. И без всяких сверхурочных. Хорошо хоть, прибыль шла мне. И, конечно же, прочим компаньонам в зависимости от долевого участия.

В Воронеж мне удалось выбраться лишь дважды. И оба раза – буквально на пару дней. С моей загруженностью и это много. Но на испытания не прибыть я уже не мог.

И не только я. Прямиком из действующей армии явились Петр, Командор, царевич Алексей и Меншиков.

В последнее время боевые действия велись на территории Польши. Даже не столько велись, сколько плелись. Войска беспрестанно маневрировали, однако в крупные бои не вступали, ограничиваясь мелкими непрерывными стычками. А уж в них удача гораздо чаще оказывалась на нашей стороне.

Ярцев и Ардылов были здесь почти все время строительства. Один – на правах будущего капитана-наставника, другой – как наш флагманский механик.

Петр самолично излазил весь корабль. Побывал в машинном отделении, осмотрел топки, тщательнейшим образом исследовал корпус. И постоянно спрашивал то одно, то другое.

Впрочем, сын по любознательности мало уступал своему отцу. Работать руками он не очень любил, это верно, но с чисто теоретической точки зрения интересовался многим. В итоге кто как, а я откровенно устал отвечать на бесконечные вопросы.

Но вот закончился наполненный хлопотами бесконечный день, прошла полубессонная ночь и наступило долгожданное утро.

Яркое, словно на заказ, солнце осветило первую, самую красочную и сочную зелень, широко разлившийся благодаря паводку Дон, золотые купола городских церквей, толпы работающих или праздно шатающихся людей на берегу…

Хорошо, что я привык на подсознательном уровне относиться к свинине как к некошерному продукту. Любого правоверного хохла хватил бы кондратий от одного лишь количества сала, потребного на спуск корабля. Другого вида смазки пока не изобрели, да и в нашем перечне дел новшеств тут не предусматривалось.

Петр самолично обрубил один из канатов. Свита с готовностью заработала топорами. Даже на мою долю пришлась пара ударов по натянутой толстой веревке.

И – свершилось. Полноватый корпус с дополнительными утолщениями гребных колес и высокими «парусными» мачтами сошел в воду. Поднятая им волна качнула выстроившиеся на Дону лодки и пару новых галер. Торжественно бухнула пушка. Упали в воду якоря. Послышались восторженные крики зрителей.

Пароход, крещенный в честь покровителя моряков «Святым Николаем», обосновался в своей стихии.

Теперь предстояло главное. Хотя все вроде было испытано, но все-таки…

Всевозможные проверки заняли еще несколько часов. Наконец кочегары развели пары. Заработала машина. Гребные колеса стронулись с места, ударили по воде в первый раз. И пароход пошел. Медленно, пока Ярцев приспосабливался к новому кораблю, но затем все увереннее и увереннее.

Вот он развернулся против течения. Звучно били по воде спицы колес. Шел черный дым из высокой трубы. Какое-то время пароход едва выгребал, оставаясь на одном месте, но затем, к вящему восторгу публики, берега стронулись для нас, поплыли назад.

– Дай я! – Петр отстранил Валеру от штурвала.

Мы заранее предусмотрели переговорную трубу, и Государь всея Руси склонился над ней:

– Полный ход!

– Осторожнее, тут могут быть мели, – предупредил Ярцев.

Меншиков наблюдал за Петром с завистью. В этом отношении он был сродни своему повелителю и сам норовил попробовать все на свете. Но царь никому не хотел доверить новую игрушку. Ни Алексашке, ни Командору, ни Валере, ни мне.

Пароход лег в крутой разворот, а мне подумалось: надо делать отдельный привод на каждое колесо, чтобы в случае необходимости поворачиваться на месте.

Палуба слегка накренилась. Петр весело рассмеялся. Подскочивший тут же Командор несколько раз дернул выпускной клапан, и рев пароходного гудка, первого гудка первого парохода, торжествующе разнесся по окрестностям.

На берегу ему испуганно стали вторить собаки, что еще больше увеличило царившее на палубе веселье.

Теперь мы шли по течению, и скорость сразу увеличилась. Не торпедный катер и не судно на подводных крыльях, но все-таки первый самоходный корабль во всем мире. На сто с лишним лет раньше Фултона. Густой черный дым стелился за кормой.

Так и хотелось запеть нечто полузабытое, типа «Пароход белый-белый…». Вряд ли меня понял бы кто-нибудь, кроме друзей, да и не было наше чудо выкрашено в белый цвет, но остановило не столько это, сколько незнание слов. Мелодия пришла, первая строчка – тоже, а остального я никогда не давал себе труда запомнить. Не любил я раньше попсы, а в этом мире ее, слава богу, еще нет.

Мы отдалились от пристани так, что потеряли ее из виду за очередным поворотом. Сесть на мель, наскочить на топляк или камень на реке можно запросто, а вот заблудиться – никак. Берег левый, берег правый, а остальное – или по течению, или против него. Куда еще денешься?

Похоже, Петр решил испытать все возможности нового корабля. Он не отходил от штурвала, то поворачивал, то шел по прямой, по подсказке Командора испробовал задний ход – словом, забавлялся как мог.

Раз, увидев в стороне затон, он умудрился засунуть внутрь его нос парохода так, что невольно подумалось: вот и конец нашему путешествию.

К счастью, там оказалось не очень мелко. Пароход лишь слегка налез на дно, и даже сняли мы его без каких-то особых проблем. Мелкие в счет не идут. Учитывая беспокойный характер нашего царственного капитана, дело закончилось довольно хорошо.

Когда одни забавляются у руля, другим приходится подбрасывать в топку дрова или уголек. Но капитана видят все, он гордо возвышается на палубе, а кочегаров – никто. Зачем на чумазых смотреть? Пусть орудуют у своей топки.

Котельная команда вымоталась полностью, когда Петр соизволил направить «Николая» обратно.

Уже близился вечер. Спицы шлепнули последний раз и застыли. Пароход по инерции, уже ведомый Валерой, подошел к деревянной пристани и мягко коснулся ее укутанным матрасами носом. Зашипел выпускаемый пар. Картина Репина «Приплыли»…

– Всех строителей наградить деньгами. Вас, – царь повернулся к нам, – и Скляева поблагодарю отдельно. А сейчас надо отметить это дело.

На берегу уже смастерили столы и теперь торопливо уставляли их всевозможной снедью. Не заморскими деликатесами, понятно, но лежала в блюдах и икра, и красная рыба, а откуда-то со стороны уже тянуло ароматом варящегося мяса.

– Кочегаров не забудьте, – кивнул я на вылезающих наружу чумазых тружеников топки.

Они жадно втягивали теплый воздух, после жара котельной казавшийся прохладным, и не было им сейчас дела до стоящего в отдалении царя.

– Бочонок вина, нет, два бочонка и по рублю каждому! – провозгласил Петр.

Усталости на лицах кочегаров словно не бывало. И не столько выпивка была важна им в этот момент, все равно два бочонка за вечер не выпить даже вчетвером, важно было царское внимание.

Праздник все-таки. Каждый день, что ли, новый тип транспорта появляется? До следующего руки дойдут не раньше чем через год.

– Вы бы там поскорее войну заканчивали, – сказал я, когда мы всей высокопоставленной толпою умывались прямо у бочек с водой. Проще говоря, окатывали ею друг друга. Не садиться же за парадный стол перемазанными в саже!

Петр бы сел, гордился бы проделанной работой, да нам стало несколько неудобно. Мы-то с детства привыкли умываться по утрам и вечерам плюс – энное количество раз днем.

Потом, во время флибустьерских скитаний, малость поотвыкли, но когда есть возможность, то все же возвращаемся к подобию чистоты.

– Сразу видно почти штатского человека. – Кабанов улыбнулся, давая понять: говорящееся – шутка. – А военным, между прочим, при удаче и вакансиях чины идут. Порою – ордена и другие награды. А при неудаче – все там будем.

Вырос до аншефа, без малого фельдмаршал, теперь может зубоскалить. И Меншиков растет в чинах только так. Позавидовал бы, но к чему бедному еврею чины?

– Не от нас одних сие зависит, – хмыкнул Алексашка. – Мы бы рады, но есть такие вредные Карлушка…

– С Авгушкой, – закончил за него Командор.

– Хорош зубоскалить, – прервал их Петр. Но не строго. Сегодняшний день явно зарядил его положительной энергией.

– Война – в первую очередь траты, – пришлось напомнить мне. – Было бы куда лучше, если бы эти денежки пустили в дело. Строительство Волго-Дона почти замерло. Недавно узнал: Сибирский тракт тоже застыл.

– Нет у меня свободных людей, – скривился Петр. Мол, в такую веселую минуту – и опять о делах.

– Для тракта надо найти, – поддержал меня Командор.

Освоению Сибири сильно мешало отсутствие нормальных путей. Вот мы все вместе и подбили царя начать строительство хорошей трассы от европейских территорий до Дальнего Востока. Не асфальтированных, это фантастика, но чтобы не застревать на каждой версте в колдобине – следить на некоторых участках за дорогой некому, поменьше пережидать разливы сибирских рек, опять же гати на болота настелить, если путь проходит мимо.

Хорошо, почтовых станций побольше, но чем смотрителям питаться, когда в иных местах один медведь на сто километров?

Дорогу тоже надо было прокладывать другую. Кое-какие наброски соглашения с Демидовыми уже имелись. Все упиралось в неизбежные технические сложности, время и нехватку рабочих рук.

– Объявить: те, кто отработает на прокладке дорог некий срок и расстояние, получат волю, – предложил я.

– Хочешь беглых плодить? – Настроение Петра портилось на глазах. Не любил он слушать разговоры о воле.

– Ни в коем случае. Но государство станет сильным, если в нем появится класс свободных людей, заинтересованных в результатах своей работы. Ты же был в Англии, в Голландии. Развитые страны, в которых живут свободные люди.

– Чтоб я от тебя этого вздора больше не слышал! – Лицо Петра дернулось, а глаза полыхнули так, что показалось – сейчас он меня ударит. Но мы уже приближались к столу, и близкое застолье подействовало на государя успокаивающе. – Ох, допрыгаешься когда-нибудь, Юрий! Много воли на себя берешь. Рассуждать о делах, которые тебе неподвластны. Твое счастье – дело делаешь нужное.

Вот и поговори с этим сатрапом!

Разговоры продолжались посреди общего пира. За столом царь бывал демократичен. Рядом могли сидеть и вельможа, ведущий род едва ли не от Рюрика или Гедимина, и простой работяга, ловко орудующий топором.

– Следующий пароход будем строить в Риге, – сообщил Петр. – Понимаю, сейчас к навигации можем не поспеть. Но хоть какой-то флот учредить там надобно. Сволочные шведы пожгли почти готовое, а нам теперь восстанавливай.

– Пароходы в первую очередь нужны на Волге, – заметил я. – Естественный путь, проходящий по всей России. Если же прорыть канал, то сразу будет выход к Азову.

– Нам море зело необходимо, – качнул головой Петр.

– На море парусники послужат еще долго. Пароходы еще надо совершенствовать. Не все же сразу! В портах, как буксиры, – это да. А на реках они уже могут бегать спокойно. К морям товары тоже надо доставить. И еще. Как только стихнет война, можно обратиться к народам Европы. Пусть, кто хочет, едет в Россию. В том же Поволжье хватает пустых земель. Вот пусть и обрабатывают. Помещиков хватает своих, к торговле иностранцев допускать – последнее дело, а вот вольных землепашцев у насявная нехватка. Предоставить льготы на несколько лет, и пусть себе работают. Государству только польза будет.

– Вот это дело! – загорелся Петр. – Заодно покажут нашим сиволапым, как трудиться надо!

– Кто кому покажет – это еще вопрос, – дипломатично отозвался Командор. – Климат у нас далеко не европейский. Привычка нужна.

Но вопрос был решен. Да и Сергей возражал не против немецких колонистов, подобные вопросы у нас давно были обсуждены и решены в собственном кругу, а против обвинения русского народа в лени.

Главное теперь было покончить с войной. Основные задачи решены, и теперь требовалось упрочить их соответствующим мирным договором. Но завершить войну всегда труднее, чем начать.

Присоединение Курляндии вызвало гнев польской шляхты. Она осталась безучастной к неудачам собственного короля под Ригой, во всяком случае никто не потрясал оружием и не требовал мщения, а вот утрата части земель, пусть исконно далеко не польских, породила стремление к мести. И теперь Польша забушевала.

Даже шведы, давние враги Речи, нашли на ее территории гостеприимный прием. Относительно гостеприимный, так как часть шляхты немедленно восстала против них. Нация вообще странная – им бы объединиться хоть раз, но если один поляк сказал: «Да», то другой обязательно скажет: «Нет».

Не от них ли нахватались подобного менталитета хохлы, прославившиеся уже во времена более поздние непрерывным политическим бардаком?

Как всегда в подобных случаях, послышались голоса, что неплохо было бы переизбрать короля. Кандидатура имелась – Лещинский. Чем его политика могла отличаться от политики Августа, сказать было трудно. Август в данный момент поддерживал шведов, а Лещинский как раз и был ставленником последних. Но саксонский курфюрст испугался возможной потери одной из своих корон и через третьи руки уже пытался примириться с Россией в обмен на ее поддержку.

В свою очередь, Карл стал усиленно искать союза с Оттоманской Портой. Зашевелились крымские татары. Они были крупно недовольны нынешним положением вещей, когда наше присутствие в Керчи разом лишало их возможности устраивать набеги. На любой из них сразу последовал бы весомый ответный удар.

Нам пришлось прибегнуть к помощи Франции. Хорошо, что последняя традиционно имела некоторое влияние на султана, а Людовик был заинтересован в наших товарах и в перспективе – в военном союзе с Россией.

В целом же положение было намного серьезнее, чем год назад. Тогда перед нами был один противник, пусть весьма грозный. Сейчас приходилось частью сил воевать на территории Польши, частью прикрывать завоеванную Прибалтику, часть держать в Малороссии да еще иметь резерв на случай возобновления турецкой войны. И все это в условиях реформ армии и промышленности.

Но мы сейчас рассуждали не о войне, а о том, что надо будет сделать после ее окончания.

– Надо покрепче утвердиться в Крыму. – Похоже, мысли Сергея текли в том же направлении. – Есть там прекрасная Ахтиарская бухта. Керчь как стоянка флота годится мало, а там мы сразу станем хозяевами на Черном море. Скажем, выкупить эту территорию в аренду. Пока. А там видно будет.

Все надо. И с Крымом решать надо, и войну вести надо, и технику развивать.

А ведь были у нас еще и другие планы…

28. Под Андреевским стягом

Ветер весело играл Андреевским флагом. Чуть пели снасти, привычно поскрипывал корпус, пахло солнцем и морем.

Порой на солнце набегали белые облака, и тогда вода теряла ласковую голубизну, становилась суровой и серой. До очередного появления светила. И хоть началась осень, но в солнечных лучах казалось, что до сих пор продолжается лето.

Очень далеко, на пределе видимости, угадывался берег. В его сторону ползло толстое купеческое судно. Тяжело груженное, малоповоротливое, оно упорно желало оказаться поближе к суше, словно родная морская стихия перестала быть по нраву.

– Совсем как в Карибах. Помнишь, Командор? – Глаза Гранье пылали азартом неизбежной встречи.

– Да… – ностальгически протянул Кабанов.

В дымке лет прошедшее приобретает светлый ореол, и даже перенесенные невзгоды кажутся ничего не значащими пустяками. Напротив – придают совершённому романтический колорит. Мол, вот какими мы были тогда…

Шансов уйти у купца не было. До темноты оставалось порядочно времени, а расстояние до спасительного берега было слишком велико, чтобы надеяться уйти от неотвратимо приближающейся погони.

Командор фактически не вмешивался в распоряжения капитана. Змеевич был умелым моряком, вдоволь побороздившим моря и океаны, а теперь уже второй год служившим русскому государю. Половину экипажа составляли ветераны флибустьерских походов. Правда, вторую – новобранцы, но и среди них хватало учеников Сорокина и Ярцева. Последние вели себя, словно заправские морские волки, поневоле равняясь на бывших спутников Командора. А уж совсем зеленые моряки вынужденно стремились сравняться с ними.

Умение приложится. Были бы старание и хорошие учителя. И того и другого хватало. Собственно, весь поход был всего лишь практическим учением, хотя по обстоятельствам войны приходилось быть готовым ко всему. Вплоть до встречи со шведским флотом.

Перед отплытием Петр дал Кабанову инструкцию, общий смысл которой был следующим: «В бой по возможности не вступать». Только глаза царя говорили другое. При его трепетном отношении к флоту морская победа обрадовала бы царя гораздо больше, чем любые сухопутные подвиги.

Морских побед на долю Кабанова выпало столько, что, в отличие от государя, новые его абсолютно не прельщали. Судьба войны должна была решиться на суше. Но тут Командор был согласен с Петром: флот России жизненно необходим. А какой же флот может обойтись без своей истории? И какая история без моряков?

Можно сколько угодно грезить морской романтикой, но моряками не рождаются. Их воспитывает море. Уже не говоря о том, что в континентальной Московской Руси водными просторами никто не грезил. Море-окиян было чем-то фольклорным, сказочным, не вызывающим никаких реальных ассоциаций.

Как представить бескрайнюю водяную пустыню тому, кто не видел ничего, кроме крохотной речушки? Московскому жителю были понятными леса. Да и степь, куда ходили походами и откуда частенько визжащей татарской конницей налетала опасность. А море… Да есть ли оно вообще?

Оказывается, есть. Петр не спрашивал желаний своих подданных. Государству нужны моряки, значит, они будут. Не из тех, кто хотел бы ими стать, тогда от силы укомплектуешь экипаж одного фрегата, а те, кого назначат на эту службу.

Может, и правильно. Пусть призванные, но все же не каторжане и не обитатели тюрем, как в просвещенной Европе. Это в начальники любых рангов найти желающих не проблема. Только намекни – и немедленно выстроится бесконечная очередь. Хотя из сотни разве что один имеет представление о грядущей работе и всех ее проблемах. Но в начальники люди хотят попасть не во имя работы или службы, а во имя получаемых благ.

Стране требуются работники. Иждивенцев хватает без того. Потому не только простой народ, призванный в матросы, попадал на рождающийся флот. Дворянские недоросли, согласно царскому указу, отправлялись в дальние края, чтобы там осваивать морскую специальность. Без знания языка, на минимальном коште, а зачастую – за свой счет, по принципу: захочешь – выплывешь. А нет – так куда ты денешься? Все равно плыть придется.

Так что попавшим в Навигацкую школу очень повезло. Хоть на родной земле, без всяких заморских затей. Но спрашивали строго, сам царь порою навещал будущих морских офицеров и экзаменовал нещадно по всем дисциплинам. Служба.

Теперь в поле зрения новоявленных моряков, пока служивших матросами, маячил шведский купец, и каждый радовался, что судьба выбрала ему такую стезю.

Есть нечто ласкающее душу и вселяющее уверенность при виде удирающего от тебя вражеского корабля. Особенно когда чувствуешь, что чужаку не уйти и скоро он окажется в твоей власти.

В Риге стояли новые, только что построенные корабли, но Командор перед тем как отправиться в поход, осмотрел их и остановил выбор на проверенных в дальних походах собственных фрегатах. Да на старушке «Лани», помнившей его самые первые флибустьерские подвиги. Благо Калинин как раз вернулся в новый русский порт со своей флотилией.

Петр строил корабли быстро, к концу лета успел спустить на воду два линкора и фрегат, не считая всякой мелочи. Просто в торопливости лес для кораблей брался сырой, не просушенный как следует, корпуса грешили недоделками, маневренность и мореходность были не ахти. Только и смотри, как бы не затонули при небольшом волнении. Разве что парочка люггеров для прибрежного плавания получилась вполне отвечающей своему назначению. Остальное, по мнению Командора, еще как-то подходило для учебы команд, а на серьезные испытания посылать их не годилось.

Лиха беда начало. «Святой Николай», первый пароход, тоже далек от идеала. Но от него пойдут более совершенные суда. Так и тут. Не учась, не научишься. Годик-другой, и будут под российским флагом корабли не хуже английских и французских. А там на берегах Балтики вырастет целый флот, с которым поневоле придется считаться всем возможным врагам. Настолько, что кое-кто из потенциальных недругов вынужден будет задуматься: стоит ли игра свеч?

Не все же такие упертые, как юный шведский король!

Приходилось, пока на сухопутном фронте наблюдалось некоторое затишье, воспитывать моряков. Все-таки Кабанов был не только генералом, но и контр-адмиралом, а звание надо оправдывать. Вроде бы Петр уговорил англичанина Крюйса перейти в русскую службу и возглавить Балтийский флот, но пока суд да дело…

Командор, частенько схватывавшийся с британцами в далеких морях, отдавал должное их морской выучке, однако считал былых противников изрядными формалистами, давно не способными на свежее решение. Чего можно ожидать от адмиралов, когда за нарушение устава их ждет петля? Линейный порядок хорош, но все же это не гарантия побед. Шаблонное мышление в ряде случаев приводит к катастрофе.

Преследуемый купец был уже третьим шведским судном, встретившимся в походе. Одному удалось удрать, пользуясь ночной темнотой. Другое наверняка уже дошло до Риги с призовой партией. Правда, ни разу не попались военные корабли, но, может, это и к лучшему? Приучать людей надо постепенно. Время пока есть.

– Через полчаса сможем сойтись вплотную, – прикинул Командор. – Может, чуть раньше.

– Раньше, – улыбнулся Гранье. – Четверть часа с небольшим – и я его достану.

Бравый канонир напросился в поход сам. Нынешнее высокое положение не смогло превратить лихого флибустьера в высокомерного вельможу. Артиллерийский генерал, один из трех на всю Россию, богатый помещик, акционер самого большого концерна, член всевозможных комитетов по специальности, кавалер, в сущности, оставался вечным любителем приключений. Он чаще всех вспоминал былое и даже искренне сожалел, что нет больше в Карибском море славного Берегового братства. Но притом чувствовал себя вполне своим в новой стране и служил ей не за страх, а за совесть. Хотя раньше считал, что служить кому-либо вообще нельзя.

Захват купца был для Кабанова с Жан-Жаком рутиной. Как и для тех, которые пришли с ними из Вест-Индии. Это для практикантов подобное было внове. Зато какой азарт был написан на обветренных лицах молодых моряков!

Все было просто и банально. Флагманский фрегат вышел на траверс купца, и Гранье положил ядро аккурат под носом шведа. Намек был понят. Матросы торопливо стали убирать паруса. Жизнь дороже любого товара.

К тому же везли не товар, а снаряжение для шведской армии. Продукты Карл то покупал, то просто реквизировал на месте, но развитого производства в Польше не было, и оружие приходилось доставлять из метрополии. Ружья ведь имеют свойство ломаться.

Надо отдать Карлу должное. Он умел учиться. Вместо прежних багинетов в трюмах были сложены штыки. Идея носилась в воздухе задолго до применения, и ничего удивительного в том не было.

Прочий груз был такого же рода. Порох, мундирное сукно, кожа – короче, все то, что в Польше достать было трудновато. Судно ушло с призовой партией в Ригу, а небольшая эскадра осталась патрулировать дальше.

Следующая жертва появилась на горизонте через два дня.

– Зачастили, – качнул головой Командор.

– И под охраной, – заметил Гранье.

– Какой?

С глазастым канониром не мог поспорить никто. Если для других в отдалении маячили паруса двух судов, то Жан-Жак уже успел разглядеть, что одно из них явно военное.

И, как всегда, оказался прав. Тяжело груженный купец шел под охраной фрегата. Это было нечто новое. До сих пор шведы игнорировали систему конвоев. Есть груз, имеется судно, а как доставишь и то и другое в Померанию – это уже проблемы капитана. Не то флот никак не мог отойти от разгрома в устье Западной Двины, не то скандинавы не верили в возможность появления русских у чужих берегов.

Потому прибытие фрегата поневоле наводило на размышления. Если бы шведское командование пронюхало о курсирующей почти под носом эскадре, то к берегам Померании был бы послан не конвой, а военная флотилия. Значит, или фрегат просто идет по своем делам, или… Или груз настолько важен, что охранение приставили к нему на всякий случай.

Шведов нельзя было упрекнуть в трусости. Фрегат выдвинулся вперед в готовности принять неравный бой, но дать конвоируемому судну шанс на спасение.

В трюмах «Лани» хранились две торпеды. Изготовленные перед самой войной, они ни разу не испытывались в деле. Мелькнула мысль использовать одну из них и тем сразу разрешить проблему, но Командор решил, что воспитательный эффект боя намного важнее. Легкие победы развращают. Потом, если вдруг приходится туго, у людей может упасть дух.

По сигналу «Лань» отошла от остальной эскадры и проворно двинулась за уходящим купцом. Несмотря на возраст, бригантина отличалась превосходным ходом. От нее еще никто не уходил – ни в флибустьерском море, ни здесь.

Шведский фрегат был больше любого из находящихся в распоряжении Кабанова. Но у Командора их было два. Да и мортирки с зажигательными бомбами были уже наготове.

Нет ничего плохого в том, чтобы использовать в бою численное превосходство. Напротив. Именно умение создать перевес в нужном месте и в нужный момент показывает профессионализм полководца.

Командор не зря гонял команды каждую свободную минуту. Плюс ядро моряков составляли те, кто ходил в флибустьерском море под «Веселым Кабаном». Два корабля действовали слаженно, управляемые одной волей.

Нет, Кабанов не стал ставить шведов в два огня. Пусть враг при этом получает удары с двух сторон, но и сам имеет возможность использовать артиллерию обоих бортов.

Оба русских фрегата прошли мимо шведа на встречных курсах, угостили его картечью и ядрами и один за другим послали на вражескую палубу зажигательные бомбы.

Итог был знакомым по многочисленным схваткам в Карибском море. Палуба шведского корабля занялась пламенем. Дальнейшую его судьбу предугадать было нетрудно.

Все было привычным. Взрыв за кормой, шлюпки, подбирающие уцелевших счастливцев, доклады о повреждениях фрегата (не слишком серьезных) и потерях (небольших), возбуждение новичков, еще не привычных к победам…

А потом «Лань» привела незадачливого беглеца. В отличие от военных моряков их торговые собратья отнюдь не стремились к излишнему геройству. Это при встречах с пиратами торгаши боролись до последнего, не зная, что ждет их в случае неудачи. Вполне вероятно, что проигравших просто вырежут, как нежелательных свидетелей, или заставят прогуляться по доске. А тут… Подумаешь, плен! Раз не сопротивляешься, то врываться с обнаженным оружием на палубу никто не станет. Культурно высадятся, осмотрят груз… Даже по морде вряд ли кому дадут. Так чего зря дергаться? Жизнь-то дороже…

Груз, разумеется, был военным. Но тут Командора ждал сюрприз. Помимо всевозможного барахла на судне оказалась партия штуцеров. Целая сотня. Та самая, которую продали Англии в конце весны. Лорд Эдуард очень просил, вот и пришлось Флейшману с Ардыловым поработать над экспортным вариантом продукции.

В отличие от принятых на вооружение в русской армии выставленная на продажу модель была попроще. Не та центровка, менее тщательная отделка, главное – более стандартные боеприпасы. Егеря уже давно применяли конические пули, которые гораздо проще и быстрее было вбивать в дуло. Скорострельность штуцеров в итоге была такой же, как обычных гладкоствольных ружей, хотя обычное нарезное оружие не получило должного распространения именно благодаря сложности заряжания.

Теперь Кабанов старательно ломал голову. Неужели новоявленный тесть потихоньку помогает противникам? И по собственной ли инициативе? Или такова политика Англии? Ничего удивительного, если справедливо последнее. Островная страна любит стравливать другие народы, а потом выходить победителем, не сделав ни одного выстрела, когда враги теряют последние силы.

Сотня штуцеров в шведских руках не сделают в войне погоды, однако потенциал Швеции высок, и там вполне могут наладить собственное производство. Не зря до сих пор противник высокомерно отказывается от любых переговоров о мире, хотя пока не приобрел ни капли славы. Если же их еще спонсируют, дабы придержать северного медведя…

– Странно, – качнул головой Жан-Жак, разглядывая добычу.

Он тоже узнал родные изделия. Да и фирменное клеймо на каждом…

Мысли старых соплавателей текли в одинаковом направлении.

Первоначально планировалось продлить крейсерство еще на недельку, но разборки с лордом были намного важнее одного-двух перехваченных судов.

– Курс на Ригу! – оповестил Командор.

Засвистели дудки боцманов, послышались команды офицеров, и паруса вновь наполнились ветром.

Каперская эскадра уходила от берегов Померании. Даже жаль…

Дальше в дело вмешалась погода. Морские приключения на редкость однообразны. То штиль, то шторм. По осеннему времени последнее намного вероятнее. Нет ничего удивительного, что эта вероятность сбылась.

Всякое продвижение вперед остановилось. Корабли швыряло с волны на волну, относило прочь, разбрасывало в стороны… И так трое суток подряд. Потом – затишье на день, и опять…

Балтика.

Потом пришлось искать собственные корабли. Хотя точка рандеву была задана заранее, но все-таки…

В итоге возвращение затянулось. Так что не стоило жалеть о потерянной для крейсерства неделе. Все равно оно было бы невозможным. Времени же ушло гораздо больше, чем планировалось, и Командор теперь никак не поспевал к намеченному сроку.

Обычная жизнь моряка, где человек предполагает, а решает все судьба. И строй планы, не строй, результат предсказать трудно. А уж загадывать сроки…

Обидно. Ведь прочие сроки природа выдерживает практически безукоризненно.

Но – судьба…

29. Командор. Рижские разборки

Наша небольшая флотилия медленно прошла мимо Динамюнде. Даугава – все же, по старой памяти, не привык называть ее Двиной – выглядела неприветливо и мрачно. Серая темная вода тяжело вздымалась небольшими волнами, негостеприимно двигалась навстречу кораблям, словно не хотела допустить их к порту.

Но, несмотря на серость небес и воды, на душе было радостно. Вернулись же! А погода… Главное – было бы светло на душе.

Каюсь! Полного мира в душе у меня не было. Имелись причины для переживаний как личных, так и чисто деловых. Общественных, как сказали бы в моем принудительно-комсомольском прошлом.

Мне не терпелось сойти на берег, но как-то не пристало командующему сбегать с эскадры еще до постановки на якоря.

И, вопреки всем тревогам, радовала картинка по левому борту.

Здесь, чуть пониже старой Риги, стремительно рос новый город. Верфи с их стапелями, складами, временными бараками для рабочих не в счет. Именно город, во всяком случае пригород.

Наша компания в свое время принимала самое горячее участие в обсуждении проекта еще сразу после деблокады крепостей. Главную роль играл, разумеется, Петр, которому очень хотелось иметь свой собственный, европейский по виду город, но и к нашим советам он прислушивался.

Разумеется, здесь не было никаких типовых пятиэтажек и прочих «шедевров» грядущей массовой архитектуры. Но кое-что отнюдь не напоминало стандартные западные города. Те первоначально росли в кольце крепостных стен, и потому улочки были кривыми и узкими. На таких две кареты не разминутся, хоть вводи правила одностороннего движения.

Новые улицы были проспектами. Прямые, ровные, если же отклоняющиеся – то по линии реки. Сетка грядущих кварталов, пока существующая больше в воображении, но уже тут и там вовсю шло строительство. Сразу из камня – к чему возводить временные деревянные строения? Потом временное становится постоянным и только портит пейзаж.

Грядущие особняки и дома пока стояли в строительных лесах. Лишь несколько штук было относительно готово. Зато сразу делалась канализация. А что? Она известна с Древнего Рима, и особо изобретать ничего не требовалось. Лишь применить уже имеющийся опыт.

Флейшман не был бы Флейшманом, если бы не объявил о своем решении застроить сразу несколько кварталов. Помимо собственно наших домов он задумал возвести целый ряд разнообразных зданий. Мол, это пока земля тут бесплатная, только стройся. Если же все пойдет положенным путем, то через некоторое время недвижимость в здешних краях настолько вырастет в цене, что окупятся любые нынешние расходы.

Деловая хватка! Это не мои скромные способности, которых только и хватает на всевозможные военные дела.

На противоположном берегу солдаты укрепляли Коблешанц и возводили целый ряд других укреплений. Раз опасность для Риги исходила главным образом со стороны Европы, то данное направление нуждалось в усилении. Другая линия всевозможных военных сооружений, своего рода оборонительная линия Петра, раз уж до Мажино и Маннергейма еще века, строилась вдоль границ Курляндского герцогства.

Это была главная причина, почему основные силы армии не шлялись по Польше в поисках Карла. Требовалось закрепиться на завоеванных землях, встать на них твердой ногой и лишь потом пускаться в прочие предприятия. По малолюдству заниматься всем сразу мы не могли, вот и приходилось каждый раз определять некие приоритеты на каждый отрезок времени.

Все равно, при отсутствии общего результата, открывающаяся картина радовала глаз. Пусть город еще не построен, однако начало положено, работы идут, и все это без осушения болот и крайнего напряжения сил.

Петр еще в конце прошлого года посетил район устья Невы, долго осматривал его, норовил всерьез заняться обустройством болотистого края, и пришлось приложить массу сил, дабы убедить самодержца в несвоевременности затеянного. Мол, лучше пока воспользоваться имеющимся, расширить и обустроить его, чем распылять силы, забрасывая по необходимости прочие проекты. Ведь много проще расширить город, чем строить его с нуля.

Каюсь. В далеком будущем, или прошлом – тут уж как смотреть, я любил Северный Парадиз. Его ансамбли, неповторимый дух, каналы, его людей… Но цена… Толпы безымянных мужиков, на чьих костях воздвигнут один из самых величавых городов Европы.

Имея перед глазами результат, я воспринимал жертвы отстраненно. Мало ли что когда было? Но сейчас, волею судеб оказавшись в данном времени, не желал подобной судьбы тем, кто мог бы пригодиться в другом месте и с гораздо большей пользой. Как для себя, так и для государства.

Нам бы мир поскорее, чтобы спокойно заниматься главным!

Рижане не поняли, чем чреваты для них растущие кварталы пригорода, и потирали руки, подсчитывая прибыль. А может, кто из наиболее дальновидных, напротив, все понял и теперь радовался еще больше. Не все же жить в захолустье! И ведь даже переезжать никуда не надо.

Разумеется, одним из строящихся зданий был собор. Не та временная церковь, что была возведена на скорую руку для нужд корабелов и сгорела вместе с верфями и бараками. Нет, величественный монументальный храм в честь апостолов Петра и Павла. В самой Риге жили лютеране, а ведь православному человеку надо исполнять где-то положенные обряды.

Временные церквушки уже торчали тут и там, но какой город может обойтись без главного храма?

Наконец корабли бросили якоря у стен старой Риги. Мои мысли и мои тревоги – разные вещи. В свое время в училище нам крепко вбивали в головы, что служба гораздо важнее любых личных проблем. Наверно, я был не самым худшим из курсантов, раз сумел усвоить это на всю дальнейшую жизнь.

Но теперь осталось доложить Петру результаты похода и можно будет нестись в свой дом. Не тот дворец, который я строил в пригороде согласно своему положению в создаваемой табели о рангах, а простой дом, снятый в пределах крепости в качестве временного обиталища и места, где горел семейный очаг.

Хорошо, когда в мире есть местечко, где тебя ждут!

Меня действительно ждали. Прямо на пристани. Но не возлюбленная, а Петр с порядочной свитой. Влюбленный в море царь не мог пропустить такого события, как возвращение своих кораблей из похода. В числе нужных и ненужных людей я разглядел тестя собственной персоной. Оно и к лучшему. Можно будет сразу сделать дела и уж потом со спокойной душой отправляться домой.

Я попал в дружеские объятия царя и свиты. Лишь после взаимных приветствий удалось коротко доложить о результатах похода.

Петр особенно порадовался уничтожению фрегата. Хотя мало ли мы потопили разнообразной посуды в прошлом году?

– Немедля отписать в Москву о победе флота российского. Пусть салютуют победе там, а мы отсалютуем сегодня же здесь. – Государь радовался, словно я присоединил к стране еще одну область.

– У тебя сын родился, – вдруг дополнил Петр.

Теперь стало понятным, почему лорд Эдуард выглядел таким довольным. Это же не только мой ребенок, это еще внук и наследник старинного британского рода.

– Сын? Когда? – Мысли о тесте – одно, а собственное удивление – другое.

– Сегодня утром, – вступил Эдуард.

Опоздал! И уж тем обиднее, что всего ненамного. Но все равно – сын!!!

Захотелось пройтись колесом, пострелять в воздух, дико заорать, хоть шляпу в воздух подбросить, но вокруг было столько народа, что как-то вдруг оказалось неудобно демонстрировать свои чувства.

Зато сразу стало неважным то, что я так хотел высказать тестю на протяжении обратной дороги. Сейчас он мне казался родным человеком. Все-таки раз я отец, то он – дед.

Ладно, потом разберемся.

– Государь, я пойду. – Попробовал бы меня сейчас кто-нибудь остановить!

Никто не пытался. Все просто двинулись со мной вместе. Но не гнать же мне их! Люди искренне поздравляли меня, да и мне хотелось поделиться своей радостью с окружающим миром.

В него пришел новый человечек, разве это не повод для радости? Надеюсь, судьба его сложится счастливо и его ждет масса интересных дел. Мы ведь только начали, а продолжать предстоит нашим детям. И внукам. И так далее, ибо, надеюсь, развитию не будет конца.

Идущая толпа перегородила узкие рижские улочки. Так что встречным прохожим приходилось вжиматься в стены, дабы пропустить нашу процессию. Но царь в одиночку и со свитой стал уже настолько привычным, что многие здоровались запросто, а кое-кто даже присоединялся к процессии.

Дальше все шло так, как должно было быть. На женскую половину ходу не было даже царю. Потому пока гости располагались кто где – все же не дворец у меня тут был, а всего лишь дом, и на такую ораву места не было, – я смог спокойно пройти к Мэри. Со мной был лишь лорд на правах отца супруги.

Лицо жены было усталым и одновременно одухотворенным. Этакое сочетание, возможное лишь у женщин.

Фразы, легкие касания, вид орущего комочка, специально принесенного на встречу с папой…

Потом – гул голосов, здравицы в честь народившегося человечка, горячее желание Петра стать его крестным отцом, раз уж не довелось стать крестным моего старшего сына. Даже пожалование новорожденному какой-то вотчины и чина сержанта лейб-гвардии Егерского полка.

Младший в первый же день сумел догнать в чинах старшего. Хотя помимо звания играет роль срок службы, а он у Андрея куда больше.

Но кому дано угадать судьбу ребенка? Это я старый армеец, в свое время побывавший даже пиратом. Но список профессий не исчерпывается военными. Мир не исчерпывается военным делом. Хотя на многих этапах истории оно становится главнейшим.

Мы помещались в тесноте, но не в обиде. Выпивки хватало, ее было даже слишком много. Закуски – тоже. Специально никто не готовил к нашему приходу, и теперь не только опустошалось содержимое погреба, но из ближайших кабаков спешно таскались все новые и новые блюда.

В водовороте отцовской радости и хозяйственных хлопот я на какое-то время позабыл про перехваченный груз. Лишь потом, когда кое-кто из гостей умудрился заснуть посреди всеобщего гама, вдруг вспомнился презент Карлуше, и я все же сумел кое-как уединиться с тестем для разговора.

– Лорд, вы, надеюсь, помните о проданной вам партии штуцеров? – Я пытливо, насколько позволял хмель, пытался вглядеться в лицо Эдуарда.

– Разумеется.

Но лорд на то и был лордом, чтобы сразу заподозрить в моем вопросе подвох. А у меня сейчас не было ни малейшего желания вести какую-нибудь чересчур тонкую игру.

– Вся партия обнаружена на последнем из захваченных шведских купцов. И везли их в Померанию.

– Не может быть! – Похоже, Эдик удивился искренне.

– Может. Это те самые штуцера. Да и вы были единственным, кому мы продали подобные изделия. Но вам, а не шведам.

– Я их передал Ван Стратену с наказом доставить в Англию. – Лорд оправдывался, как мальчишка. – И тот передал мне, что всю партию продал в Британии, причем получил в полтора раза больше, чем я просил. Зная Винсента, склонен предполагать – вдвойне. Чтобы Ван Стратен упустил свою выгоду?

– Кому? – Обычно Эдик действовал заодно с Чарли, однако в этом году толстяк занемог и не покидал России. Болезнь не мешала ему заниматься коммерцией на месте, однако, по моим данным, сэр и сейчас находился в Москве.

Лорд был истинным британцем. В том смысле, что ни за что бы не стал делиться с союзником тем, чего нет в достаточном количестве в самой Англии. Тут же партия штуцеров была первой, да и Швеция в это время союзником как бы не являлась.

– Питу. Тот сказал, что дальше все устроит сам.

Странно. При чем тут мой несчастливый соперник? С его-то положением! Или ему настолько хотелось хоть в чем-то насолить мне? Но сотня штуцеров погоды на войне не сделает. И сама Британия вот-вот ввяжется в войну. Как-то не слишком сочетается с образом британского аристократа.

Лорд явно размышлял в этом же направлении.

– Не может быть! Вы хорошо расспросили капитана, откуда этот груз? Не мог же Пит…

– Капитан ничего толком не знает. Судно зафрахтовали, предложили доставить кое-что для шведской армии и дали не только достаточно солидную сумму, но даже фрегат для охраны. А уж почему именно это, тем более – откуда, он не гадал.

Разговор был прерван. Кто-то из гостей сумел вспомнить повод сегодняшнего пира, и краткому уединению наступил конец.

– Я обязательно подробно расспрошу Ван Стратена, как только он объявится в Риге, – пообещал мне Эдуард. – Он должен быть со дня на день. Корабли его здесь. Сам вроде бы в Москву подался. И по своим каналам разузнаю о подробностях сделки.

Мне кто-то упорно пытался всучить бокал. Говоря откровенно, пить не сильно хотелось. Разве радость обязательно надо подогревать вином? Но что поделаешь, когда сквозь толпу прет хмельной Петр? Не бежать же из собственного дома?

И радости и горести давно отмечались нами на бегу. Времени не хватало постоянно. Фактически была середина осени. Со дня на день должны были начаться дожди. С ними неизбежно заявится грязь, сделает невозможными боевые действия. Меня это только радовало. Вряд ли Карл решится повторить зимнюю диверсию. Следовательно, у нас будет чуть ли не полгода относительно мирной жизни. Надо подтянуть уровень новых полков, получше подготовить их к грядущей кампании. Принять участие в экзаменах на офицерские чины тех сержантов, кто хорошо показал себя в последних боях. Провести первый выпуск школы топографов. Наконец, армия не может обойтись без устава, и надо принять участие в его составлении.

Штатским не понять. Но… существуют же правила дорожного движения, многочисленные инструкции для каждой выпускаемой вещи и прочие бумаги? Почему никто не смеется над ними?

Устав – основные правила воинской службы. Только и всего. Дабы военнослужащий не задумывался в каждом простейшем случае, как ему поступить.

А ведь помимо армии в четких правилах нуждался создаваемый флот. Эта часть работы тоже во многом лежала на мне.

И без этого работ и забот было хоть отбавляй. Порой мне даже казалось, что морской поход в моем положении – это единственный способ отдыха. Знай занимайся одним делом, а не десятками одновременно.

Ван Стратен успел еще до бездорожья. Винсент подтвердил сказанное лорду. Его вины не было. Он не ведал, что Пит может распорядиться полученным как-то иначе и самым элементарным образом просто перепродать товар.

Зато тот же Винсент принес еще одну новость, гораздо более приятную. Август рассорился с Карлом. Совместная удача может сплотить, а вот совместное поражение обычно разъединяет. Союзники стали ссориться еще во времена неудачной рижской осады. Еще больше разногласий стало после отступления. Вопреки ожиданиям Карла и опасениям Петра, Польша не поднялась единой войной на захватчиков Курляндии. Ей вообще трудно было объединиться хоть для чего-либо. Кто-то громогласно возмущался, потрясал на пирах оружием, кто-то отмахивался от новости, и лишь единицы сумели собраться в поход.

Но недовольство королем росло. Август обещал присоединить к Речи новые земли, сам же потерял уже бывшие. А вновь объявившийся Лещинский обещал панам и земли, и райскую жизнь. И вот число союзников нового претендента на престол стало неудержимо расти. Союзник Карл совершенно неожиданно для Августа поддержал его соперника. Ведь кто знает, что сильнее – небольшая профессиональная саксонская армия или многочисленная шляхта? Выбор в конце концов пал на шляхту…

Пока Винсент сообщил все это в виде слухов, но уже через день было получено подтверждение. Собравшийся сейм большинством голосов объявил Августа низложенным. Меньшинство не согласилось с подобным решением и заявило, что король в Польше есть, и это саксонский курфюрст. Да и Август был против «народного» волеизъявления.

Вот между собой паны сцепились охотно. В Польше стала разгораться междоусобица. Если же при этом попадало то шведам, то саксонцам, то к чему им лезть не в свое дело?

Разве что приближающаяся зима несколько охлаждала разгоряченные головы. Некомфортно воевать среди снегов. Опять-таки холодно. Лучше дождаться теплых дней, и уж тогда сполна показать миру молодецкую силу…

А после Нового года к Петру заявились посланники Августа с предложениями о возобновлении союза.

Август был крайне ненадежным другом, но Лещинский являлся заведомым врагом. Царь долгое время колебался, не зная, принимать ли предлагаемый союз. Конец колебаниям пришел по весне, когда Мишель по своим каналам сообщил, что новый польский король ищет союза с турками.

Все завертелось, закружилось, понеслось. Войны на два фронта Петр не хотел. Я ждал назначения в Польшу, однако государь решил иначе. Вместо польских болот и лесов меня вновь ждал юг. Турок следовало охладить, и я стал начальником всех сухопутных и морских сил, назначенных на случай войны с Портой.

Как только позволила природа, на помощь Августу двинулись шесть пехотных и два драгунских полка под командованием Вейде.

Это и к лучшему. Я уже так отвык подчиняться, что только разругался бы с саксонскими генералами. Равно как и с их ветреным королем. А тут – самостоятельность и дело, пожалуй, даже более ответственное. Турки-то раскачиваться могут долго, но вот крымские татары… Что им помешает пуститься в набег и тем спровоцировать столкновение?

Разве что мое имя…

30. Тревожное лето

Сил в распоряжении Командора было мало. Больше половины армии прикрывало завоеванный край. Так называемый вспомогательный корпус ушел к Августу. Большая группа войск прикрывала Малороссию от поляков и была наготове выступить к Дунаю против турок. В итоге на Таганрог, Азов и Керчь почти ничего не осталось. Обычные гарнизоны да пришедшие с Кабановым егеря, казаки и два пехотных полка.

Зато под командованием Командора оказался целый флот. По количеству вымпелов это выглядело впечатляюще. Корабли самых разных классов – от галер и полугалер до линкоров. Даже имелось три парохода. Одних команд хватило бы на несколько полков. А еще многочисленная корабельная артиллерия. Тоже сила немалая.

Но в целом именно флотом Кабанов был недоволен. Если армию за последние годы удалось изрядно подтянуть, превратить в боеспособный организм с более-менее упорядоченной структурой, то про морские силы сказать этого было нельзя.

Морское дело требует гораздо больше подготовки. Достаточно сказать, что на суше больше половины офицеров уже были «своими», русскими если не по происхождению, то по подданству, на флоте же русские в крайнем случае занимали младшие должности. Первый выпуск Навигацкой школы получил вожделенные чины мичманов, несколько человек успели дойти до лейтенантов, однако все капитаны оставались иностранцами. Многие матросы не отличались умением в своем деле. А уж корабли…

Петр слишком спешил, гонясь за количеством. Лес не успевали высушивать, корпуса зачастую подтекали, мореходность многих кораблей была настолько низка, что первый же серьезный шторм грозил проредить флот серьезнее любого боя.

Вдобавок на Балтике в удобной Риге с закладкой и последующим спуском не было особых проблем. Здесь же, на юге, корабли строились на Дону, реке не настолько судоходной. Провести их к морю было возможно лишь во время весеннего половодья, зачастую без вооружения. Существовавшие ограничения по тоннажу и осадке заставляли делать корпуса почти плоскодонными, с минимально выступающим килем, что сильно влияло на остойчивость кораблей на морской волне.

Вдобавок Керчь не годилась в качестве базы флота. Открытая всем ветрам бухта не давала кораблям укрытия. Хотя еще в прошлом году по приказу Петра начали возводить волнолом, но он разбивался во время штормов едва ли не быстрее, чем строился.

Сплошные проблемы при минимуме средств для их решения.

Пришлось выделить из имеющегося флота ядро и уже с получившейся эскадрой несколько раз демонстративно пройтись вдоль крымских берегов. Попробуй разберись издалека во всех имеющихся недочетах!

А тут еще несколько пролетов дирижабля, чуда невиданного не только в здешних глухих местах. Плюс – демонстративное прибытие в Керчь дополнительных войск во главе с Командором.

Татары хорошо запомнили рейды Кабан-паши на Кафу и Керчь. Одно его имя подействовало отрезвляюще. Как бы ни хотелось Кази-Гирею пройтись по землям гяуров в поисках добычи, однако останавливало сознание, что в ответ русские немедленно объявятся у Бахчисарая. Крым не настолько велик, чтобы суметь на его просторах избежать удара. А еще когда сверху видно все и флот в состоянии доставить войска хоть на противоположный берег…

Султан, правда, попробовал возражать. Мол, почему флот разгуливает в море как у себя дома и не готовятся ли русские к войне? Но тут уже сработала дипломатия. Откуда-то всплыли документы о предполагавшемся набеге и предложениях Лещинского. Султан был разгневан, Кази-Гирей смещен и казнен, но все это заняло так много времени…

Пока Командор демонстрировал свое присутствие у берегов Крыма, в Европе вновь началась война. Расклад сил был близок к предыдущему. С одной стороны – Франция. С другой – коалиция из Англии, Голландии и Австрии. На этот раз главным призом была возможность посадить на освободившийся испанский престол своего родственника, соответственно француза или австрийца, и потому война сразу получила название войны за испанское наследство. И что с того, что оба претендента на престол приходились родственниками друг другу, то есть их родители тоже состояли в родстве? Как, впрочем, большинство европейских государей. Материальные блага портят самые близкие отношения, и нет иногда врага злее, чем собственная родня.

Что до Англии, то она, как часто бывало в ее истории, просто искала предлога для ослабления своего нынешнего наиболее грозного конкурента и для этих целей была готова вступить в союз хоть с дьяволом. Когда-то главным конкурентом была Испания, теперь – Франция. Враги меняются, не меняются лишь интересы.

Австрия, континентальная держава, могуществу Британии угрожать не могла, в отличие от морской Франции, потому выбор союзников и противников был определен задолго до первых пушечных залпов.

По многим причинам никаких союзников у Франции не было. Делались попытки спровоцировать войну Турции и Австрии и тем самым вывести из игры не только номинального соперника, но и его многочисленную сухопутную армию, однако, несмотря на все приложенные усилия, уговоры и намеки, турки заартачились и испытывать воинскую удачу не пожелали.

В этой связи все позабыли бы о двух враждующих северных странах. Позабыли бы, если бы не нуждались в дополнительной военной помощи.

Мишель д’Энтрэ, полномочный посол Его Величества французского короля, нашел Кабанова в Керчи. Командор занимался привычными делами. Старательно муштровал солдат, а попутно успевал заниматься флотом. Но посол – лицо официальное, требует внимания. Плюс старый приятель, а дружба тоже невозможна без общения.

Так как посол прибыл вместе с семьей, то принимал его Кабанов по полной программе. Был бы один, могли бы беседовать прямо в поле, у крепостных стен, на виду у занимающихся воинскими науками солдат. Сейчас же был снимаемый Командором дом, гостеприимная хозяйка в нем, накрытый стол…

Пока женщины беседовали о своем, мужчины удалились в кабинет выпить по бокалу вина да выкурить по трубочке.

– Как добрались?

Посолв качестве оказии использовал идущий в Крым «Святой Николай», первый, но уже не единственный пароход азовско-донского флота.

– Признаюсь, не без интереса. Немного грязно, немного дымно, немного шумно, однако весьма необычно, – вежливо улыбнулся Мишель, словно неудобства действительно значили для него немного.

Впрочем, к подлинному комфорту не привыкли даже короли. Не было еще такой заботы о всевозможных удобствах, которая будет проявляться в последующие века. Потому аристократы были во многом такими же неизбалованными, как простолюдины. Тряские дороги на каретах с плохими рессорами, тесные вонючие корабли, дни, проведенные в седле, наконец, дворцы без элементарных удобств… Это потом будут писать книги и снимать фильмы о романтических временах. На деле романтики было на редкость мало. А то и не было совсем.

– Однако так исчезает из мира красота, – неожиданно продолжил посол. – Вместо гордых парусных красавцев – дымящая, хлопающая колесами по воде машина.

– Что поделать? Историю не остановить. То ли еще будет в дальнейшем! – пожал плечами Командор. – Тем более – в этой стране. Тут пространства огромны, на лошадях ехать долго. Поневоле задумаешься о других способах путешествия! Что до парохода, то пока они весьма далеки до совершенства, тихоходны, однако разве плохо не зависеть от ветра? Главное – начало. Первые парусники вообще маневрировать почти не могли. Так что можете гордиться. Вы шли сюда на корабле, за потомками которого несомненное будущее.

– Поневоле начинаешь задумываться: может, лучше бы нам всем оставаться в прошлом?

– Ну уж нет, – не согласился Командор. – Чем дальше в прошлое, тем мрачнее существование. Я, напротив, за то, чтобы скорее перенестись вперед по времени. Лишь бы там сохранилось все хорошее и не появилось откровенно дурное.

– Что вы подразумеваете под дурным? – заинтересовался Мишель.

– Так, всевозможные социальные идеи. – Командор имел в виду демократию, которую по старой памяти ненавидел, но расшифровывать свои опасения и пугать приятеля грядущим торжеством серости не стал.

– Я поражаюсь вам, Командор. В Вест-Индии вы были рубакой, прирожденным главарем флибустьеров, а здесь превратились в мыслителя и государственного деятеля, постоянно выдвигающего какие-то новые идеи.

– Любая идея нуждается в людях и поддержке. В Карибском море им не было места. Здесь же – развивающаяся страна, в которой можно совершить все. Были бы силы и желания. Когда чувствуешь за своей спиной поддержку государя…

Кабанов замолчал. Он уже начал понимать цель, ради которой Мишель затеял весь разговор. Посол не может просто проведать приятеля. Всегда и везде он преследует некие цели, поставленные перед ним в этот момент. И хорошо, когда цели совпадают с чувствами.

– Кстати, о государе, – вполне ожидаемо вставил Мишель. – Король Людовик хотел бы заключить военный союз с царем Петром. Помнится, вы ведь воевали против наших противников?

– Я – да, – чуть улыбнулся Командор. – Но государство – пока нет. И правителем России я, слава богу, не являюсь. Потому заключать союзы, определять друзей и врагов не входит в круг моих обязанностей.

– Но определенное влияние на царя вы имеете, – напомнил француз. – Потому вполне можете помочь в моей миссии.

– В данном случае – нет. Ничего личного. Просто Россия сейчас воюет с мощной державой. Даже если не считать Речь Посполитую и возможность выступления турок. Проблем столько, что еще одну войну государство не потянет. Не хватит ни сил, ни денег. Уже поэтому ни о каком выступлении не может идти речи. Это проблема главнейшая. Я уже не говорю, что войны ведутся во имя чего-то. Не важно – амбиций руководителей, спорных земель, межгосударственных проблем, иных каких-либо причин. Но тут… Мишель, вы знаете, я не враг Людовику, напротив, проливал кровь за Францию, но, откровенно между нами, во имя чего Россия должна драться с Англией? Ладно, пусть будет иначе. Почему надо поддерживать Францию? В чем смысл? Вы же не помогаете нам в борьбе со Швецией.

– Король готов выступить посредником при заключении вами мирного договора. Тогда ваша армия освободится. Не думайте, Командор, в Версале все понимают и не питают надежды на прямой военный союз с Россией. Но мы могли бы обсудить другие формы нашего сотрудничества. Например, поставки во Францию вашего оружия. Новых ружей, пушек, ракет, воздушных кораблей…

– Дирижабли сразу исключаются, – вставил Кабанов.

– Даже за большие деньги? – уточнил Мишель.

– За любые. Но насчет ружей можно подумать. В зависимости от возможностей промышленности и нужд собственной армии.

Шила в мешке не утаишь. Если револьверные ружья являлись в определенной степени тайной, тем более – капсюли в их патронах, то до усовершенствованных штуцеров могли легко додуматься в любой стране.

Впрочем, помимо торговых интересов и авторитета России Кабанов сразу прикинул основное. Вывозить товар во Францию возможно только морем через Дарданеллы. Следовательно, Людовик будет еще больше заинтересован в нейтралитете Турции. А ведь Командора специально послали в южные края, чтобы избежать еще одной войны. Ради такой цели не жалко выделить некоторое количество оружия из числа излишков. Производство Флейшмана постоянно расширяется, а экспортный вариант штуцера давно отработан и в любой момент может быть поставлен на поток. И никто не скажет о помощи Франции. Дела торговые мало зависят от дипломатических дел. Обычно – наоборот. Тем более Юра вполне может выступать как частное лицо.

Лучшая основа любого союза – обоюдная выгода. Кровь проливать за чужие интересы не стоит, но торговать можно вполне. Особенно когда помимо прибыли получаешь другие существенные вещи.

– Кроме того, Его Величество интересуется, не согласитесь ли вы перейти во французскую службу?

Чего-то подобного Командор тоже давно ждал. Раз давний враг – Англия – уже несколько раз предлагала примирение и переезд на остров практически на любых условиях, было бы странно, если бы не последовало аналогичное предложение от французского короля.

– Мишель… – покачал головой Кабанов.

Тот улыбнулся в ответ, давая понять, что не сомневается в ответе.

Можно быть нужным человеком, но стать своим при дворе намного труднее. Это Петр старательно ломал установившиеся отношения и порою вытаскивал на самый верх людей разного происхождения. Во Франции Короля-Солнца, так же как в Англии, подобное даже представить было нельзя. Все определялось длинным рядом предков, желательно восходящих к временам крестовых походов, а еще лучше – к эпохе Карла Великого.

– Давайте лучше отобедаем, – предложил Кабанов. – У меня такой повар! Вы должны непременно оценить его искусство. Петру и Флейшману я сегодня же отпишу, но дальнейшее не в моей власти.

А сам подумал: теперь недельки через две надо ждать визита тестя. В крайнем случае – через две с половиной.

Командор ошибся. Лорд Эдуард явился на одиннадцатый день. На этот раз – вместе с выздоровевшим сэром Чарльзом. Благо что может быть естественнее, чем визит дедушки к внуку?

Соответственно, начало встречи было несколько иным. Стареющий лорд первым делом навестил маленького Кабанова, подержал его на руках, поговорил с дочерью и лишь затем, уже после обеда, удалился с Командором и толстым сэром в тот же кабинет.

– Кабинет Его Величества крайне заинтересован в союзе с Россией, – сообщил лорд после обычных, уже которых по счету, упоминаний о погоде.

– Против Швеции? – не смог удержаться Командор.

Гости едва заметно улыбнулись, демонстрируя, что шутка понята и оценена.

– Против Франции.

– Видите ли, Россия не имеет никаких претензий к названной вами стране. Как не имеет их к Англии, – развивать мысль Командор не стал.

Британцы были людьми понимающими и сами знали невероятность пожеланий своего Кабинета. Но долг должен быть исполнен. Предложение поступило, и следовало довести его до всех лиц, занимающих важные посты в России.

– Мы ведем торговлю с обеими державами и потому занимаем в конфликте сугубо нейтральное положение, – после затянувшейся паузы все же уточнил Кабанов.

– Кстати, о торговле. Британия хотела бы закупить в России большие партии оружия, – оживился сэр Чарльз.

– Надеюсь, не в качестве посредника для Швеции? – улыбнулся уголками губ Командор.

– Вы еще не знаете? – спросил лорд.

– Что? Прошу простить, но некоторые новости доходят до здешних краев с большим опозданием.

– Пит, – Эдуард демонстративно поморщился, – сознался в том, что перепродал купленные штуцера названной вами стране. Его спасло только родство с некоторыми лицами и то, что разбиравшие дело высокопоставленные лорды были снисходительны. Особенно – узнав сумму, вырученную за сделку. Все же человек заботился о своем благосостоянии. Но так как оружие позарез необходимо Британии, то Пит в наказание направлен в североамериканские колонии королевства. Теперь подобный случай исключен.

Люди, сидящие высоко, редко слетают вниз по социальной лестнице. Разве что сразу на плаху. Командор даже не стал уточнять, в качестве кого сослан его несостоятельный соперник. Не каторжанина же! Скорее всего, ссылка была почетной, сопровождавшаяся некой должностью в отдаленных землях империи. Какой именно – не столь важно, раз явный враг на какое-то время выведен из игры.

– Почему бы и нет? Если это оружие действительно пойдет для нужд Англии… – Хотя особо Командор не волновался. Одно дело – перепродать штуцера в мирное время, и совсем другое – в военное. Тут вполне вероятно не обойтись заурядной ссылкой в места заокеанские, отдаленные.

Визитеры выглядели довольными. Они, на правах посредников, просто обязаны были наварить неплохие суммы на грядущей сделке.

– Только не знаю, насколько много мы сможем продать. Понимаете ведь: война. Основное количество оружия идет на нужды собственной армии. – Намек был прозрачен, и лорд среагировал так, как предполагал Кабанов.

– Правительство Британии готово выступить посредником при мирных переговорах, – отчеканил лорд.

Воевать Командору надоело настолько, что он готов был продавать оружие всем желающим. Лишь бы помогли быстрее заключить мир. Конечно, оружие это было немного похуже того, что поступало в родную армию. А в число желающих включались те, кто в ближайшем будущем не мог конфликтовать с Россией.

Что до продолжающейся войны – зачем она нужна? Самое время подписать мирный договор и жить по соседству в тихом согласии.

Жаль, этого никак не хочет понять Карл Двенадцатый.

Неужели так не хочет отдавать то, что ему уже давно не принадлежит? Чудак…

31. Командор. Радости и печали

Порою дни бывают насыщенными событиями под завязку. Столько событий, что просто диву даешься, каким образом они поместились в двадцать четыре часа? В такие дни выигрываются или проигрываются крупные сражения, захватываются города, делаются открытия, происходят памятные и удивительные встречи.

Зато бывают года, не отмеченные практически ничем. Скажем, в известной мне истории тысяча девятьсот четырнадцатый год – начало Первой мировой войны, которую еще звали Отечественной и Великой. Девятьсот тринадцатый – год, с уровня производства в котором так любили сравнивать новое государство коммунисты в восьмидесятых. Хотя могли бы и вообще с восемьсот тринадцатым, дабы еще больше подчеркнуть достигнутые успехи. Как сейчас помню: в нынешнем году произведено столько-то лампочек, что в несколько раз больше, чем в царской России в тысяча девятьсот тринадцатом году. А тракторов – тут вообще разница не в пользу Романовых.

А вот спроси кого-нибудь о девятьсот двенадцатом – и сразу выяснится, что вспомнить нечего. Если ты не продвинутый историк, конечно. Ведь в каждом году что-то происходило, только многое ли из этого вошло в учебники?

Так и семьсот второй год у нас. Начался он достаточно тревожно, а прошел весьма мирно. Не в том смысле, что наконец был заключен долгожданный мир. Война продолжалась. Куда без нее? Просто никаких особых сражений не велось. Так, по мелочам, и только.

Русский вспомогательный корпус находился при Августе. Сам Август особо воевать не желал. Саксонско-русско-польская армия занималась тем, что старательно уклонялась от сражений со шведско-польской. Войска маневрировали, то приближаясь, то удаляясь друг от друга, и лишь иногда происходили небольшие стычки отдельных партий. Ничего не решающие, разве что дающие некоторый опыт.

Сами поляки тоже не слишком дрались между собой за право видеть наверху того или иного короля. Иногда какой-нибудь пан с прихлебалами нападал на владения другого пана, но сколько в этом нападении было от политики, а сколько – от желания свести счеты за какие-нибудь былые обиды, сказать было невозможно.

За все время только два раза сравнительно крупные отряды пытались перенести боевые действия на земли Украины, или, как ее здесь называли и соседи и сами жители, – Малороссии, но один раз были разгромлены Шереметевым, а в другой – конницей под командованием Меншикова.

Последнее сражение было особо отрадным. У нас реально появилась конница, и не зря Алексашка был произведен в генерал-поручики.

Остальное… Петр большую часть времени провел в Риге. Строил город и порт, создавал корабли, даже собственноручно изготовил чертежи парохода, а потом еще сумел воплотить проект в жизнь. Сказал бы – в металл, однако пароходы пока были деревянными. Эпоха металлического судостроения еще не пришла.

Новые кварталы росли буквально на глазах. У меня, к примеру, там к Новому году появился дворец. Хорошо, Мэри еще в середине лета отправилась в Ригу и лично проследила за ходом работ. Не Версаль, но и не тот домик, в котором обосновался Петр.

Кроме шуток – мой дом напоминал хорошо устроенную усадьбу. Просторный, с многочисленными комнатами для обитателей, гостей и слуг, по вводимой нами моде – с некоторыми удобствами в виде канализации и водопровода. Не слишком-то я привык жить в подобных хоромах, однако положение обязывает. От многих моих желаний ничего не зависит. Положено – и точка.

Еще на свои деньги я строил целый квартал для Егерского полка. Мои солдаты окончательно покидали Коломну, и требовалось позаботиться, чтобы грядущий комплекс жилищ был возможно более удобным. Жизнь не заканчивается с нами. Надеюсь, полк будет существовать столько, сколько просуществует Русское государство.

Вообще, пригород рос настолько стремительно, что скоро должен был перерасти первоначальный город. По размерам он был уже намного больше, теперь была очередь за населением. Люди знатные стремились сюда, чтобы быть поближе к царю, люди деловые ценили близость моря и возможность ведения дел с иностранцами, а простой народ попадал сюда в качестве рабочих на верфях, стройках и постепенно открывающихся мануфактурах и мастерских. Не все сразу, но скоро появится целое поколение, считающее прибалтийское взморье своей родиной.

Балтийский флот тоже рос. Даже быстрее Азовского. В самой Риге строились линкоры, фрегаты и малые парусные суда. В устье Невы, где на месте Питера были основаны верфи и небольшой городок, – галеры и прочие шхерные корабли.

Что до меня, то я, согласно распоряжению, в основном провел год на юге. Войны с султаном, к счастью, не случилось, однако бездельем я не маялся. Дела были привычные и неизбежные. Я усиленно занимался с армейцами и моряками. Порою выбирался в своего рода инспекторские поездки, добираясь не только до полков вдоль границы с Польшей, но и находящихся значительно дальше. Вплоть до столицы.

Армия значительно подтянулась. Теперь не приходилось бояться никаких врагов, будь то шведы или кто еще. Два новых егерских полка, плюс егерская команда в каждом фузилерном. Штуцеров становилось все больше, а через пару лет уже сможем перевести стрелков на револьверные ружья, а штуцера оставим обычной пехоте.

Да и моряки потихоньку становились моряками. Так что прогресс был налицо.

Помимо учений, инспекций, демонстраций, морских походов, поездок и прочего я успел написать «Памятку егерю», краткое «Наставление по стрелковому делу» и даже несколько глав для устава. Пока одного, хотя в будущем ему предстояло разделиться на всевозможные караульные, боевые и прочие.

И уж вообще в своем амплуа был Флейшман. Он пытался захватить монополию везде, куда только добирались его загребущие руки. Сукно для мундиров, бумага, самые разнообразные механизмы, вплоть до строительства в рижском предместье, в Коломне и в Москве небольших тепловых электростанций. Про пароходы, которые мой приятель стал строить для Волги, я уже молчу.

Штуцера шли едва ли не конвейером, паровые машины становились совершеннее, мощнее и тоже стремительно росли в числе, налаживалось производство электродвигателей и аккумуляторов, наши станки можно было встретить наверняка едва ли не по всей Европе, но Юре этого было мало, и он постоянно изыскивал, где бы еще сорвать денежный куш. Если большинство нынешних российских богатеев было знатными боярами да князьями, в крайнем случае талантами вроде Меншикова, то Флейшман, по существу, превращался в первого русского олигарха.

Или превратился? Кто с ним в состоянии сравниться? Демидовы? Но они тоже были компаньонами Юры. Плюс, в отличие от легендарных железных королей Урала, Флейшман обращался с работниками по-человечески, платил, а его ремесленная школа делала уже второй выпуск, и в ней появлялись все новые и новые отделения. Электротехники, например. Плюс Юра вполне всерьез стал завлекать к себе ученых из разных стран, в надежде создать этакий центр всевозможных наук с разнообразными лабораториями. Положительным в данном случае было основное: где и что искать, мы знали. Оставалось подталкивать в нужном направлении, раз уж мы многого не помним сами, а начинать совсем уж с нуля нет времени. Руководить иногда гораздо нужнее.

Во всевозможных делах прошла зима. Войска стояли на зимних квартирах, флот – на приколе. Мир да и только.

Европейская война тоже не блистала событиями. Противников было много, и, наверное, поэтому они никак не могли решить, кому, где и как воевать. Войска постоянно маневрировали в теплое время, отдыхали в холодное и не проявляли особого желания решать судьбу в ходе одного сражения.

Мы подпитывали обе стороны оружием. Стычки с его применением обещали быть более кровопролитными. А ведь продавали мы отнюдь не лучшие образцы. Но разве в нас дело? Отними у людей ружья – и они станут сражаться мечами. Отними мечи – перейдут на каменные топоры. Виноваты не военные, а политики, которые развязывают войны. А любые новинки в деле умерщвления ближних долго не утаишь. Хотя лучше бы у нас покупали что-либо более мирное.

У французов при этом было явное преимущество. Через Черное море они могли забирать потребное им круглый год, а Балтика, основной наш путь к англичанам, на зиму замерзала.

Попытки примирить нас со шведами не удались ни гордым британцам, ни элегантным французам. Карл не желал слушать никого. Он все еще верил в свою звезду, в то, что сумеет переломить явно неблагоприятную для себя ситуацию и отомстить обидчикам. Упрямый человек…

Оружие – не единственное, чем занимались мы в области созидания. К весне ожидалось кое-что еще – гораздо более мирное, хотя и более бесполезное. Вообще-то мы старались в ближайшее время изготовить паровоз, но тут пока были свои трудности, и преодолеть их с налета оказалось невозможным.

Зато в частном порядке Ардылов изготовил довольно простую, но полезную вещь. Конные грабли – два колеса с длинными зубьями между ними. Плюс простейший подъемный механизм. Скорость уборки сена с подобным приспособлением вырастала значительно, и даже то, что их нельзя было использовать на всевозможных буераках, не мешало – и ровных мест в России достаточно. В перспективе Володя обещал сделать образцы других сельскохозяйственных орудий наподобие сеялки, косилки, молотилки и чего-то там еще, существенно облегчающего крестьянский труд. Простому крестьянину мало дела до оружия и пароходов, ему бы урожай побольше, чтобы семью прокормить да помещику положенное отдать. А тут – то недород, то иная напасть.

Грош нам цена, если мы не сумеем прокормить население. Климат в России более суров, чем в Европе. Земледелие считается рисковым. Но та же постепенно расползающаяся по хозяйствам картошка, думается, спасет не одну жизнь.

У Петра в добрую минуту удалось выбить еще один указ. Раз неделя состоит из семи дней, то пусть половину времени крестьянин работает на себя, день отдыхает и не больше трех дней гнет спину на барщине. В какой-то степени царская бумага ослабит произвол помещиков, вернее, не самих помещиков, мужчины все равно поголовно служат, а их управляющих. Раз уж нельзя вообще отменить крепостное право, то требуется ввести его хоть в какое-то более или менее нормальное русло.

Наши агенты в Германии сообщили, что первая партия переселенцев ожидает только подъемных, после чего готова выехать в Россию. Это тоже была важная часть нашего плана – привлечь переселенцев на пустующие земли Поволжья. Надо было наращивать население, и хозяйственные немцы вполне подходили на роль российских граждан. В рассылаемых по Европе объявлениях было обговорено, что Россия готова принять лиц христианского вероисповедания и выделить им участки земли и некоторые льготы по прибытии на место.

– Юра, ты знаешь, что я не антисемит, – сказал я Флейшману, когда мы обсуждали текст, перед тем как нести его к Петру. – Но на земле твои соплеменники работать не станут. А торговцы, адвокаты и банкиры нам без надобности. Как и сапожники с портными и скрипачами. На Руси запрещено селиться иудеям, пусть так и останется. А зная способность вашей нации поддерживать друг друга… Антисемитизм возникает лишь там, где проживают семиты. Потому в данном случае лучший способ избежать конфликта – это оставить прежний закон в силе.

Я ждал возражений, но их не последовало. Слава богу.

Впрочем, Юра давно принял православие и в глазах соплеменников считался выкрестом. Верил ли он, подобно нынешним жителям, или делал вид, в данном случае никого не интересовало.

Тревожные известия пришли в начале лета. Как обычно бывает – в тот момент, когда никто их не ждал. Буквально накануне, за несколько дней, по реке были доставлены первые образцы нашего нового изделия – самодвижущиеся электрические кареты. Раз уж мы могли производить электрические двигатели, то требовалось их куда-то приспособить помимо производства. Много возни было с аккумуляторами, запас хода без подзарядки у наших самобежек был невелик, скорость тоже не впечатляла, в отличие от цены, но для поездок по городу они годились вполне.

Изначально ориентированные на людей богатых, электромобили внешне напоминали те же кареты. Не совсем, но что-то общее было. Высокие, с аккумуляторами внизу и двигателем сзади, на больших деревянных колесах, вот только салон расположением сидений больше походил на грядущий автомобиль. Два сиденья спереди, два – сзади. Но не ностальгии ради, просто учитывалась тяга Петра любым делом заниматься самому. Вдруг захочет править новой игрушкой самостоятельно? Так пусть хоть не сидит на месте кучера.

Жаль, отсутствие резины или какого-нибудь заменителя не позволяло сделать нормальные шины. Кроме того, управление было несколько тяжеловатым, руль-то по необходимости вертелся вручную, но мы и так сделали все, что могли. И никто в целом свете не смог бы сделать большего.

Был у нас еще один, грузовой вариант, этакий электрокар для заводов, но для начала требовалось произвести впечатление, и «парадные» экземпляры годились гораздо больше.

А для чего мы электростанции строили? Конечно, для подзарядок нового вида вельможно-городского транспорта! Производство лампочек еще не налажено, и непонятно, когда мы сумеем их сделать, электродуговые годятся лишь на то, чтобы произвести впечатление.

Эффект от демонстрации самобеглых экипажей был именно таким, как мы себе представляли. Флейшман первым совершил долгую публичную поездку. За ним – Женя Кротких. Третьим, конечно же, был Петр. Правда, наука вождения далась царю не настолько гладко и разок он зацепил стоявшее в стороне от пути дерево. Но максимальная скорость экипажа была вряд ли больше десятка километров в час, и потому ничего серьезного не произошло.

Зато надо было видеть эту незабываемую картину. Диковинный самоходный экипаж, смахивающий на открытую карету с поднятым верхом, разве что без оглобли впереди. Высокая фигура Петра на водительском месте, так и хочется сказать: «На облучке». Я в качестве инструктора рядом. Все же, помимо военной специальности в училище нас снабжали дипломом инженера по эксплуатации колесного и гусеничного транспорта. Рысящие по бокам вельможи и офицеры. Толпы народа, взирающего на изволившего кататься монарха. Даже жаль, что мне не дан талант художника и я не могу запечатлеть все на полотне. Это зрелище незабываемо.

Первую повозку мы подарили Петру. Еще одну я оставил себе. Третью за изрядную сумму купил Меншиков. А после этого пришла пора заказов. Их оказалось столько, что Флейшман был готов схватиться за голову. Не в ужасе, а в попытке подсчитать грядущую прибыль. Все первые вельможи, бояре посостоятельнее, генералы и сановники, наконец, иностранные посланники. Последние – не только для себя, но и в дар своим монархам. При том электромобилям требовалась электростанция для подзарядки. Хотя бы в самом примитивном виде: паровик, вертящий генератор. Соответственно, Юра получил заказы на постройку ТЭЦ сразу в нескольких странах и долго обговаривал транспортные расходы, а равно – командировочные для грядущих строителей.

Учитывая, что благодетелем Юра никогда не являлся, как не являлся и альтруистом, сумма набегала порядочная. Вполне сопоставимая с бюджетом иного германского государства.

И стоит после этого воевать, если деньги бегут рекой? Тем более имея в распоряжении знания грядущих эпох и неменяющейся людской психологии. Ради престижа люди готовы покупать даже то, что им явно не по карману. Про потребность в той или иной вещи я уже молчу.

Юре было отчего потирать руки. Петру – тоже, учитывая не только факт обладания чем-то невиданным, практически – сказочным, но и налоги, которые потекут в государственную казну. Финансовое положение страны было вполне нормальным даже невзирая на продолжающуюся войну, строительство городов и флотов, покупку Курляндии. Не в последнюю очередь благодаря расширяющейся торговле с Европой. Продавали мы не только сырье, но гораздо более дорогие вещи, произведенные в корпорации Флейшмана. Недаром в числе акционеров помимо нашей компании числились сам Петр, Меншиков и масса других лиц.

На третий день после триумфа в Ригу пришло известие о разгроме Августа. Карл внезапно очнулся от спячки, совершил стремительный марш-бросок и в генеральном сражении нанес саксонцам сокрушительное поражение. Именно так понял я довольно туманное послание, в котором говорилось об отходе Августа на более выгодные позиции в глубь страны. Не очень ясна была роль русских войск. Буквально за три месяца Вейде в них сменил Репнин. Аникита доносил, что полки нанесли шведам огромный урон и отступили лишь потому, что отступила вся саксонская армия. Но что-то в его словах настораживало. Как-то не слишком убедительно описывалась стойкость русских войск, да и проскальзывало между строк нечто такое, что заставляло подозревать гораздо худшее.

Спустя неделю дипломаты по своим каналам подтвердили мои худшие опасения. Победа Карла была убедительна. Саксонцев буквально раздолбали, обратили в бегство. Да и Репнин зачем-то занял в начале боя абсолютно невыгодную позицию, собрал все свои войска на небольшом холме, на котором негде было даже толком развернуться, и после первой же атаки отступил в величайшем беспорядке. Последние два слова на военном языке обозначают то же самое бегство, но уже облагороженное нежеланием огорчать вышестоящее начальство.

Нет. Войну надо было заканчивать как можно скорее и любой ценой. Дел слишком много, а времени мало, чтобы тратить его на бесконечные схватки.

Я слишком долго не хотел применять радикальные средства. Наверное, зря. Сколько в моем прошлом длилась Северная война? Больше двадцати лет? Не много ли?

Хоть не лежала у меня душа к вполне естественному шагу, однако другого выхода я не видел.

Что ж… Охотничья команда создавалась не только для захвата городов. Надеюсь, я пока не слишком состарился.

И обязательно надо захватить Гангут и западное побережье Финляндии. Если нынешний мой план почему-то не удастся, есть же еще барклаевские тропы. Михайло Богданович ведал толк в войне…

32. Неудачная охота

В корчме было малолюдно. Неудивительно. Вся ближайшая территория была объята войной, и не всегда было понятно, кто против кого воюет. Но уж местным жителям доставалось ото всех проходящих мимо, будь то шведы, саксонцы или шляхта из соседнего воеводства. Тут подумаешь, стоит ли лишний раз покидать дом, коль на дорогах творится непонятно что.

Хотя дома тоже не слишком безопасно. Война требует денег, продуктов, фуража, а простейший способ их получения – реквизиции у местного населения. Кому же подобный способ кажется не вполне справедливым, всегда докажут, что лучше расстаться с накопленным или заработанным добровольно, чем вместе с жизнью.

А что? Раз солдаты воюют, то несправедливо, когда прочий народ не разделяет выпавших на долю служивых трудов и лишений.

Владельцу корчмы тоже было не слишком весело. Закрыть заведение до лучших времен – так околеешь с голода. Продолжать дело – ничего, что путники редки. Цены в годы войны растут, соответственно, навар тоже. Но всегда могут заявиться служивые любой армии и взять все бесплатно. А то и не служивые, просто дезертиры или обычные грабители. Разницы почти никакой.

На этот раз в зале было две компании, на опытный взгляд корчмаря связанные между собой.

В одном углу восседало полдюжины разнообразно одетых крепких мужчин. Все вооруженные, при саблях и пистолетах, да еще у каждого под рукой в чехле лежит ружье. По виду мужчины – типичные наемники. Искатели простого человеческого счастья на фоне общей беды. Говорили они между собой по-французски, что не слишком удивительно. Во время войны кого только не встретишь на дорогах! У них там тоже, сказывают, свои заварушки.

Вопреки предполагаемой профессии, мужчины не столько пили, сколько ели. Но не всегда же кутить! Раз комнаты для ночлега не заказывали, то после обеда наверняка тронутся дальше. А пьяному любая дорога становится длиннее.

Трое мужчин расположились в стороне от большой компании. Один – местный, в ермолке и с характерным носом и толстыми губами – был явным земляком корчмаря. Двое других, побогаче одетых, являли загадку намного сложнее. Один вроде бы тянул на немца. Во всяком случае, говорил он на смеси немецкого с польским, довольно типичной для вечно ищущих теплого местечка жителей одной из германских земель. Второй же, со шрамом на лице, немецкого явно не знал, но и по-польски не говорил. Если что требовалось, уточнял по-французски, но был ли этот язык ему родным? Вроде бы пару раз в его речи мелькнуло несколько слов, похожих на речь здешних крестьян.

Какая разница? Лишь бы платили. А заплачено было сразу и не торгуясь. И полудюжиной проезжих наемников, и двумя, выслушивающими земляка корчмаря.

Но о чем говорит троица, лучше не слушать. Меньше знаешь, крепче спишь. Если же что долетало до ушей, то хозяин старался как можно скорее забыть об этом. Кое-что разобрал в самом начале и теперь решил: дальше не стоит. Не ровен час…

Француз со шрамом внимательно вслушивался в то, что говорил земляк корчмаря, но то и дело спрашивал своего напарника, что означает то или иное выражение.

– …Пан Ковальский завтра с утра обещал незабываемую охоту. Сегодня они, понятно, гуляют. Чего не гулять, когда дом Ковальского – полная чаша? Я бы тоже гулял, если бы был так богат. Но откуда у меня могут быть такие деньги? Только ясновельможные паны, да и то не все, могут позволить себе не считать золота. В то время как остальным приходится дрожать над каждым грошом. Да и тот пытаются отобрать все, кому не лень. Те же ясновельможные паны. Вот потому они такие богатые, а Янкель – бедный и не может свести концы с концами…

– Спроси его, сколько там будет человек. – Французу явно надоело выслушивать сетования на судьбу. Но если хочешь получить информацию, будь готов попутно узнать все, что думает человек о несправедливости окружающего мира.

– Сколько человек? С ним к пану Ковальскому прибыло около сотни. Или две. Да и у пана около сотни прихлебателей и егерей. Крестьян же без счета, но кого интересуют крестьяне? Мир создан для богатых. Кто-то живет, а кто-то – существует…

– Так сотня или две? – Губы француза чуть скривились в улыбке.

– Сотня или две? Но когда же я мог посчитать? Едут и едут. Все конные, при оружии, веселые. Будешь тут веселым, когда впереди праздник! Так всегда – кто-то может себе позволить забавляться и гулять, пока остальные вынуждены гнуть спину из-за куска хлеба…

– Хорошо, – прервал излияния собеседника француз. – Где именно будут охотиться, знаешь?

– Знаю ли я место охоты? Да кто же его не знает! Здесь лишь в одном лесу можно найти достойную дичь. Хотя я не охотник, но прекрасно ведаю, куда ездят за добычей пан Ковальский с гостями…

– Вот тебе обещанный задаток. Если слова подтвердятся, получишь остальную сумму. – Француз выложил на стол увесистый кошелек, который мгновенно исчез в складках одежды Янкеля. Словно его никогда не было.

– Как не подтвердятся? Конечно подтвердятся, – бормотал при этом Янкель. – Раз я обещал, то сделаю все…

– Мне нужна пара проводников, хорошо знающих лес. Желательно – из числа крестьян, – весомо проговорил француз, не обращая больше внимания на речи собеседника.

– Пара проводников? Будут. Сейчас же будут. Между нами, крестьяне очень недолюбливают ясновельможного пана. За что его любить, когда он творит в округе все, что хочет? А желания у него бывают такие дурные…

– Вот и хорошо, – подвел итог наниматель.

Плохое тоже может быть хорошим. Для посторонних людей.

Карл Двенадцатый жил одной страстью – войной. Все прочее не играло особой роли в его жизни. Смелый до безрассудства, пылкий, напористый, он не любил мирных повседневных дел. Всякие налоги, законы, переговоры… Разве это занятия для настоящего мужчины? Славу приносит только война, а все прочее – откровенный вздор. Молодого короля даже не смущали понесенные поражения. Слабый ломается при неудачах, сильный становится еще сильнее. Карл был сильным.

Поражения лишь закалили его волю. Он сумел учесть кое-какие ошибки и теперь вновь горел желанием помериться силами с врагом. Пусть даже придется воевать против всего света.

Первая победа окрылила короля. В его голове возник новый план кампании. Русские сами разделили свои силы. Следовательно, надо громить их по частям. Одна часть в Польше уже разбита, тут Кабанов был прав. Победителям в числе прочего достались не только десяток пушек, но и штуцера, и даже несколько револьверных ружей. Правда, патронов к последним практически не было. Но и то…

Оставалось решить, куда теперь обрушить следующий удар. Некоторое время Карл преследовал отходящие войска Августа, а сам все строил дальнейшие планы. Что лучше – добить незадачливого курфюрста или же первым делом разобраться с более грозным противником? Наверное, все же второе.

И шведы повернули к южным рубежам Московии. По данным разведки, находившаяся там русская армия на две трети состояла из малороссийских казаков, в правильном сражении более слабых, чем регулярные части. Да и жила надежда, что уж теперь-то можно будет рассчитывать на помощь крымских татар. Вечные разбойники, они вряд ли упустят случай в очередной раз пройтись по тылам общего врага. А там, глядишь, султан очнется от спячки и тоже захочет вернуть то, что потеряно в последней войне. У Петра же после двойного разгрома просто не хватит сил продолжать бороться дальше. Когда от армии останется едва ли треть, где тут будет прикрыть Лифляндию с Курляндией, защитить столицу да еще богатейший южный край? Новые полки не рождаются по мановению руки. А старых будет слишком мало.

Так что теперь посмотрим, кто кого. Да и смотреть тут не надо. Теперь уж никакое оружие противнику не поможет.

Пройдя половину пути, армия была вынуждена остановиться. Даже при самом высоком духе нельзя совсем забывать о питании тела. Время уборки урожая еще не наступило, запасы продуктов у жителей были невелики. Приходилось заняться их сбором, чтобы обеспечить войска хотя бы на пару недель.

Денег у Карла не было. Война пожирает средства с немыслимой быстротой. А тут еще захват колоний больно ударил по скудной казне государства, лишил ее дохода как с заморских земель, так и с торговых пошлин. Пришлось прибегнуть к реквизициям. В общем-то, обычное дело на любой войне, которая протекает вдали от дома.

Пока же солдаты волокут к организуемым армейским магазинам все, что только найдется у крестьян, почему бы не воспользоваться любезным предложением одного из окрестных панов и не принять участия в охоте? Охоту Карл любил, хотя и несколько меньше войны. А тут такой случай…

Правда, вполне возможно, что причина любезности знатного шляхтича крылась в том, что, побывав в гостях, Карл отдаст своим людям приказ обходить земли хозяина стороной и, уж во всяком случае, не будет грабить всех подряд.

Столы ломились от напитков и снеди. Оголодавшие гости глотали все в неимоверных количествах, но и вполне сытые хозяева старались не отстать. На охоту надлежало выехать с зарей. Тем не менее спать разбрелись поздно. А большинство так и осталось в зале, заснув кто под столами, кто на полу, а кто и лицом в блюдах с объедками. Гостеприимство пана Ковальского распространялось настолько далеко, что даже немногочисленным шведским солдатам, обязанным охранять своего повелителя, досталась своя доля выпивки и обильной закуски. Сомлевшие часовые едва стояли на посту, даже не подозревая, что Командор в последний момент решил изменить первоначальный план.

Впрочем, ни о каком первоначальном плане, как и вообще о присутствии поблизости Командора, никто из находившихся в усадьбе понятия не имел. Меж тем логика была простейшая. Сначала Кабанов решил подкараулить охотников в лесу, превратить их в дичь, но затем решил не изобретать сущностей сверх необходимого. До ближайшей шведской части было чуть ли не десяток верст, стоит ли особо осторожничать? Так, выставить в соответствующих направлениях дозоры из бывших с отрядом казаков. Эти не проворонят. Да и кто решится помешать своему королю предаться мужской забаве?

В каждом деле существует своего рода классика. Время медленно приближалось к утру. Часовых клонило в сон. Обильная еда, не менее обильная выпивка, начинающееся похмелье у одних и продолжающееся опьянение у других. Они находились в завоеванной стране и даже мысли не допускали, что кто-то вдруг решится напасть на победителей. Не было никаких мыслей в их головах. Только желание достоять оставшееся время да завалиться поспать хотя бы на пару часов.

Всех собак пан Ковальский предусмотрительно запер. При таком обилии гостей они могли пролаять всю ночь. Не столько на воображаемых врагов, сколько на шатающихся по пьяни друзей. К чему тревоги без всякого повода?

На этот раз егеря и бывшие флибустьеры действовали жестко. В полном согласии с полученным приказом. С курляндцами Командор воевать не собирался. Весь захват митавского дворца был предпринят с целью договориться с правителями герцогства. Сейчас Кабанов ни с кем договариваться не собирался. Его небольшой отряд из охотничьей команды лейб-гвардии Егерского полка, бывших соплавателей и сотни казаков почти две недели незаметно следовал за шведской армией, выжидая удобного момента для нападения.

Шведы грабили мирное население – крестьян, горожан, еврейские общины, всячески бесчинствовали, и потому недовольных ими хватало. Если же недовольному еще и заплатить, то он всегда будет готов превратиться в разведчика. Потому Командор был неплохо осведомлен о перемещениях отрядов противника, и особенно того человека, ради которого он находился чуть ли не посреди вражеских войск.

Не зря Кабанов и Ширяев постоянно гоняли команду. Дело свое охотники знали прекрасно. Зато если гвардия имела старшинство по сравнению с армией на два чина, то охотничья команда – на целых четыре. Простой солдат в ней равнялся армейскому прапорщику, а уж сержант – вообще капитану. Но и на дело сейчас их вели три генерала, причем один – генерал-аншеф. Кому сказать – ни за что не поверят.

В предутреннем тумане бесшумно скользнули тени. Все было давно отработано до мелочей и на бесчисленных тренировках, и на практике. Первую линию постов миновали не хуже, чем на учениях.

Усадьба пана Ковальского представляла собой целый комплекс зданий. Помимо основного дома, внутри обширнейшего двора стояли несколько флигелей и флигельков, многочисленные овины, конюшни, амбары, вплоть до крохотной казармы на случай, если хозяину будет угодно обзавестись небольшой армией.

В казармах теперь, понятно, располагалась прибывшая вместе с королем охрана. А вот многочисленная офицерская свита могла быть где угодно. Наверняка частями, группами, группками и поодиночке, в зависимости от чинов, близости к королю и стойкости во время вчерашнего пира.

Лучше, когда все рядом. Хоть можно вязать всем скопом, без опасений, что некто особо удачливый избежал всеобщей участи.

Доброхоты из местных крестьян – судя по говору, этнических белорусов или украинцев, точно говор Командор определить затруднился, все же не современный ему, а с приставкой старо-, да еще в приложении к местности, само же дело происходило где-то на стыке будущих государств – подробно обрисовали, где и что находится, даже составили некое подобие плана, и теперь нападавшие действовали наверняка.

Ни одно строение не осталось без присмотра. На всякий случай группа поддержки окружила усадьбу цепочкой, и теперь наступило время начинать.

Все по-прежнему совершалось втемноте, без удалых а-ля разбойничьих посвистов, криков и резких команд. Роли распределены заранее, зачем же сопровождать их лишним шумом? Не в театре, аплодисментов и криков «бис» все равно не дождаться. Слава богу! Не стоит слишком часто захватывать в плен чужих королей. Европа не поймет, еще обидится, войной пойдет… И куда потом всех пленных королей девать прикажете?

С одним тут предстоит хлопот…

Как всегда в операциях такого рода, без накладок не обошлось. То ли кто-то проснулся слишком рано, то ли, напротив, еще не лег, но в стороне послышался испуганный крик, и почти сразу грянул пистолетный выстрел. Многие шляхтичи постоянно таскали на себе оружие, словно опасаясь, что снимут – а потом не найдут. Жулья везде хватает…

Группа Кабанова в этот момент еще не успела достичь главной усадьбы. Теперь все решали секунды.

Надо отдать должное парным часовым у входа. Оба среагировали почти мгновенно. Один из них немедленно вскинул ружье и тут же повалился со стрелой в горле – находившийся рядом с Командором Ахмед всегда славился отменной стрельбой из лука.

Второй часовой успел раскрыть двери в дом и прокричать что-то короткое. По всей вероятности, хрестоматийное в подобных случаях «Тревога!». Крик тут же сменился стоном – татарин, как многие представители его народа, умел «держать» в воздухе по нескольку стрел, и сейчас одна из них торчала из спины солдата.

Но крик сделал свое дело. Шведы были действительно прекрасными вояками, и кое-кто из них сумел не только пробудиться, но и схватиться за оружие.

Охотники ворвались в дом и ринулись по лестницам и коридорам. Те из гостей и хозяев, кто принял вчера чуть побольше или спал чуть покрепче, очухались, когда на них уже были наставлены стволы револьверных ружей. Большинство сдалось, даже не понимая толком кому. Другие, еще не до конца протрезвевшие, в пьяном угаре бросились на егерей и поплатились жизнью. Но кое-где вспыхнули короткие схватки, ничего особенно уже не решающие, однако от этого не менее жестокие.

Сам Командор рвался на второй этаж. Туда, где, по всем предположениям и предварительным данным, должны были находиться покои короля.

В конце лестницы у входа в коридор, освещенный торчащими из стен канделябрами со свечами, тоже маячили часовые, лишний раз демонстрируя, что нападавшие находятся на правильном пути. Командор на ходу метнул нож в одного часового. Другого таким же манером достал Антуан.

Еще двое часовых около одних из дверей успели подготовиться получше. Грянули два выстрела. Рядом с Кабановым вскрикнул раненый егерь. Вторая пуля просвистела рядом с головой и умчалась куда-то дальше. В ответ сразу несколько человек выстрелили, не замедляя бега, и оба храбреца повалились перед последней преградой.

Двустворчатая дверь оказалась закрытой изнутри. В ответ на попытки ее открыть по ту сторону загрохотали пистолеты и из двери полетела щепа. Кто-то из находившихся в королевской передней стрелял наугад, пытаясь защитить своего сюзерена.

Егеря поневоле отпрянули в стороны. Внезапно откуда-то вынырнул Василий с огромной вазой в руках. Здоровяк не раздумывая использовал ее как таран. Сила удара была такова, что двери сорвало с петель.

Командор первым ворвался в светлое, благодаря тем же свечам, но задымленное помещение.

Здесь находились четверо шведских офицеров. Не то королевская охрана, не то адъютанты. Пистолеты у них оказались разряженными, зато в крепких руках сверкнули обнаженные шпаги.

Клинки скрестились. Перед королевской опочивальней стрелять егерям не хотелось. Королей берут живьем, а пуля – дура. Еще ненароком пробьет дверь в спальню, и останешься без ценного приза. Брать так брать.

Шведы дрались отчаянно и умело. Они защищали не только короля – свою честь. Да и воинами эти четверо были превосходными. Кабанов с радостью зачислил бы таких в свой полк.

Упал один из егерей. В ту же секунду Василий изловчился и огрел одного из офицеров креслом по голове. Кресло было массивным, голова – тоже. Мебель не устояла, сломалась, но и владелец головы повалился на пол. Не понять – оглушенный или мертвый.

Второго шведа сразил Командор. Без особых затей, сумев изловчиться и полоснуть клинком пониже грудной клетки. В бою гуманизма не бывает…

И тут же врагов оказалось на одного больше. Из королевской опочивальни выскочил молодой человек лет двадцати трех. Судя по имевшимся описаниям, сам Карл Двенадцатый собственной персоной. Почти полностью одетый, разве что в расстегнутом камзоле, скорее всего так и спавший после пира, но ни его движения, ни лицо не несли следа жестокой пьянки.

Напор короля был поразительным. Оказавшийся на его пути Антуан, старый соплаватель из числа самых первых, был зарублен сразу. Другого егеря королевская шпага пробила насквозь. Лишь Ахмед неведомым образом успел отскочить в сторону и тем избежать гибели.

Король продолжал рваться вперед. Тяжелая шпага, скорее даже легкий меч, с легкостью порхала в его руке. Командор принял очередной удар на свой клинок и смог оценить физическую силу противника.

Все же годы брали свое. Одиннадцать с лишним лет в этом времени, а ведь не зря существует крайний срок выхода офицера на пенсию. Не из-за заботы о человеке. Исключительно потому, что с годами начинает падать реакция и ухудшаться здоровье. На здоровье Командор пока почти не жаловался, но в сегодняшней схватке впервые почувствовал, что тело движется уже не так проворно, как несколько лет тому назад.

Карл был не просто молод. В бою он совершенно терял голову и был готов драться хоть с сотней, причем ни в коем случае не стал бы просить пощады.

Но Кабанову король был нужен живым. Потому схватка шла не на равных. Командор старался только обезоружить противника, тот же стремился убить всех нападавших, собравшихся в комнате.

Число в подобных делах лишь мешает. Места без того не хватало. Стены, мебель, двое шведских офицеров, пятерка егерей во главе со своим прославленным предводителем, тела под ногами…

Кабанов предпочел бы поединок один на один. Тогда бы было много легче. Здесь же нельзя было толком уклониться и приходилось парировать каждый удар.

Карл почти не защищался, лишь непрерывно атаковал. Он сумел вскользь зацепить Командора, тут же повернулся и занес клинок над сцепившимся с другим офицером Васькой.

Кабанов машинально сделал стремительный выпад. Он целил королю в правое плечо. Пусть Карл – правитель государства, весьма крупного по нынешним меркам, но это не дает ему права убивать уже второго из близких соратников Командора. Удар был выверен и рассчитан долгой практикой, и Сергей гарантировал его точность, однако противник как раз в этот момент споткнулся о тело Антуана, дернулся, и шпага Командора, остро наточенная, прошедшая со своим хозяином всю флибустьерскую эпопею, вместо плеча пронзила королю грудь. Да еще под таким углом, что острие рвалось не к спине, а к противоположному боку.

Рывок назад в попытке уменьшить вред… Но уже во время этого движения Кабанов почувствовал: напрасно. Карл еще развернулся к нему, глаза шведа сверкали ненавистью, но в углу раскрытого рта появилась кровавая пена.

Король попытался достать своего убийцу ответным выпадом. Молодой, отчаянный, еще не осознавший собственную нелепую смерть, продолжающий жить в бою и таковым оставшийся в памяти…

Выпад был отбит. Карл резко занес шпагу для рубящего удара, но это уже было последним осознанным движением. Остальные были агонией…

– Я не хотел…

Сердце Командора кольнуло. Смерть короля никак не входила в планы, напротив, была вредной, но еще никогда и никому не удалось повернуть время и переиграть случившееся.

Судьба…

Судя по всему, бой в усадьбе уже закончился, и Командору осталось бросить привычное:

– Доложить о потерях.

В тылу врага он не имел права ни на какие сантименты.

Если же совсем честно, то настоящего раскаяния не было. Рядом с Карлом лежал Антуан, а он в глазах Командора стоил всех правителей европейских стран, вместе взятых. Его было жаль. Но и это позже, позже…

33. Командор. Барклаевскими тропами

Холод стоял чувствительный. Оставалось поблагодарить себя за предусмотрительность. Введенная по моему настоянию еще после захвата Риги шинель имела на спине складку, стянутую в походном положении хлястиком. Стоило расстегнуть хлястик – шинель становилась настолько широкой, что полностью могла сойти за небольшую палатку. Собственно, подобные шинели носила царская армия, вот только, сколько помнится, немного позже. Если не ошибаюсь – со времен Павла.

Тяжеловатая, зато спать в ней можно прямо на снегу. Если же добавить теплое белье, шерстяной жилет, валенки, то все обстояло совсем не так плохо.

И все равно холод чувствовался. Каждый вдох вносил в легкие морозный воздух. Пусть от ходьбы потела спина, а попробуй сними рукавицы – и руки замерзнут в момент.

Хорошо еще, лед сверху был заметен снегом и было не скользко. Зато бесконечные торосы не позволяли использовать лыжи. Лежали в санях запасы, не все же солдату тащить на горбу, но это уже по прибытии…

Артиллерия перевозилась на санях. Стрелять с них было невозможно, однако время привести все в боевое положение у нас будет. Сейчас главное – не сражаться, а просто дойти.

Поход частенько бывает сложнее любого сражения. И уж всегда длится намного дольше.

Два дня в довершение всех напастей дул сильный ветер. С ног он не сбивал, просто все эти зефиры субъективно добавляют не меньше десятка градусов мороза. Пока бредешь – греешься от ходьбы, но на привале терпеть его было невыносимо. Спрятаться же просто негде.

Даже костры разжечь было не из чего. Нельзя наращивать обоз до бесконечности. Иначе получится, что не он дан в помощь строевым солдатам, а строевые солдаты даны в помощь ему. Сани-то иногда вытягивать из сугробов надо, помогать преодолевать те же торосы, и вообще, у лошадей тоже существует некий предел выносливости. Наши четвероногие соратники и соратницы брели покрытые попонами. Даже кавалеристы предпочитали проделывать путь пешком. В седле по такой погоде намного холоднее.

Небольшой запас дров все же был. На морозе людям хотя бы пару раз в сутки необходима горячая пища. Классические русские щи, жирные, наваристые, за которые хорошо садиться после принятой внутрь чарки водки.

Хотя дрова уже кончались. И сплошная ледяная равнина вокруг, на которой по определению не может расти ни одно растение. Зато под нами толстая кромка льда и масса воды…

Бесконечная изнуряющая дорога. Ранним утром – подъем, попытка как-то разогреть задеревеневшие за ночь мышцы, завтрак и монотонное движение среди выматывающе-однообразного пейзажа. Глазу буквально не за что зацепиться. Что эта верста, что предыдущая – ни малейшей разницы. Переставляй уставшие ноги да волочи на себе то, что позднее назовут полной выкладкой.

Даже в моем давнем прошлом, когда многие от безделья нарочно придумывали для себя всевозможные трудности, – а как же, надо же чем-то гордиться! – ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь попробовал освоить наш нынешний маршрут. Но грядущие экстремалы совершали путешествия и походы ради пустой славы, а мы – по велению долга и необходимости. Войну-то заканчивать надо!

Мы хорошо помнили, что Северная война долго длилась даже после потери Швецией армии под Полтавой, а затем – своего воинственного короля где-то не то в Померании, не то в Польше. Потому мне так хотелось захватить Карла в плен. Пленный король – это отнюдь не то что король убитый. Наши проблемы могли разрешиться без дальнейших напряжений. Но – не удалось.

Шведская армия была остановлена, рейд к Малороссии заглох сам собой, однако на новые мирные предложения вновь не последовало никакого ответа. Напротив, шведы активизировали свои действия. Их небольшие отряды постоянно нападали на наши посты в устье Невы. Шведские каперы едва не парализовали торговлю в Балтийском море. Мы могли контролировать только Рижский залив и прибрежные воды Курляндии. Были, правда, ответные рейды, однако моряков было мало, хороших кораблей – тоже, и большой погоды они не делали.

Хорошо, англичане, остро нуждавшиеся в нашем оружии и сырье, стали формировать конвои и теперь ходили в Ригу исключительно под охраной. Но подобное положение могло тянуться годами, а мы не хотели ждать.

Гибель Карла уменьшила количество сторонников Лещинского. Август вновь претендовал на польский престол. Бардак там продолжался. Можно было бы собрать армию и попытаться вновь встретиться с находившимися там шведами в открытом бою. Вот только принесет ли это победу или метрополия будет упорствовать, скрываясь за морской преградой?

Десант в Швецию исключался. Это сложнейшая операция с неизбежным морским сражением с главными силами наших противников. Потери даже при успехе могли оказаться такими, что еще вопрос, будет ли победа победой.

К несчастью шведов, великий русский полководец Барклай-де-Толли как-то доказал, что берегов Скандинавии можно достигнуть посуху. Хотя наши противники, похоже, об этом даже не подозревали. Оставалось повторить путь наших потомков, пусть сама фраза звучит несколько странно.

Высадка на Гангуте состоялась еще летом, пока я преследовал Карла. С бесконечными стычками, в неблагоприятной местности наши войска сумели закрепиться не только на полуострове, но и на более северном побережье. Их пытались бить с суши, высаживали тактические десанты с Ботнического залива, успехи чередовались с неудачами, однако несколько полков сумели продержаться до зимы. Дальнейшее же было уже вопросом организации.

Вопреки всем правилам, Шереметев усилил демонстрации против шведов на юге. При дворе Петра, фактически располагавшемся в Риге, точнее, во вновь отстроенных пригородах, дозированно распускались слухи о грядущем завоевании Финляндии. Говорили про усиление войск в Польше. Обо всем, кроме того, что предстояло в ближайшем времени.

Меж тем потихоньку в западную Финляндию переправлялись необходимые запасы. Двигаться предстояло по ледяной пустыне, следовательно, все необходимое тащить на себе и с собой. Продукты, фураж, боеприпасы, даже дрова, а сверх того – кучу мелочей, без которых невозможно функционирование армии и человеческое существование.

Эстляндия и Лифляндия – не самые богатые провинции нарождающейся империи. Многое пришлось доставлять из России. Да еще делать это по возможности скрытно, чтобы никто не сумел проведать наши планы. В итоге подготовка затянулась.

Стоял февраль тысяча семьсот четвертого года, когда экспедиционный корпус наконец-то сошел на лед Ботнического залива. Все три гвардейских полка, четыре армейских фузилерных, два драгунских и два казачьих. Плюс необходимая артиллерия, считая ракетные установки и большой обоз.

Раз идея похода принадлежала мне, то и возглавил корпус тоже я. Пехотой командовал Клюгенау, артиллерией – Гранье, кавалерией – Меншиков. Кроме того, с нами шел царевич Алексей в качестве моего воспитанника и Марат Ширяев. Сын моего старого сослуживца и друга всю кампанию, уже вторую, отходил юнгой, сумел заслужить уважение наших старых карибских волков и благоволение Петра, а теперь отрабатывал полученное звание сержанта Егерского полка. Правда, никем он не командовал, лишь числился моим ординарцем, но чувствовалось: мальчишка пойдет далеко.

Мог бы быть и с отцом – Григорий, разумеется, тоже участвовал в походе, – но почетный шеф охотничьей команды сам решил, чтобы сын был при мне.

Жаль, своих сыновей в поход я взять не мог. Не говорю про младшенького, но даже Андрей был маловат для подобного предприятия. Еще бы пару лет…

Сам поход был тяжелым. Намного тяжелее любого сражения. Постоянный холод, глыбы льда, через которые приходилось перебираться, тяжести, которые приходилось тащить… Никаких мыслей, никаких чувств, ничего, кроме усталости и желания хоть ненадолго очутиться в тепле.

Ветер, один раз – метель. Сам путь был разведан заранее, для его разметки были привлечены все выпускники Квартирьерской школы. Этакое подобие практического экзамена. Их небольшие посты, заранее выдвинутые вперед, не позволяли нам заблудиться посреди ледяного однообразия. В противном случае не знаю, как бы мы сумели выйти к намеченной точке.

Люди нуждались в примере. Потому практически весь путь я прошел пешком, наравне с простыми солдатами. Только иногда Ахмед подводил мне коня, и я объезжал чрезвычайно растянувшуюся колонну. Перебрасывался с солдатами и офицерами репликами, старался шутить, насколько позволяли застывшие от холода и усталости мозги… Но в глазах армии командующий обязан всегда выглядеть бодрым, и я старался, как мог, соответствовать этому образу. Тут главным было заставить двигаться непослушные челюсти да следить, чтобы голос звучал не слишком сипло.

Отставших не было. Каждый понимал, что остаться одному означало погибнуть, и потому двигался, даже когда не было никаких сил. Люди брели вперед, машинально подталкивали застревавшие порою сани с припасами, и далекий шведский берег становился все ближе. Хотя и недостаточно быстро, чем нам всем хотелось бы.

Хуже всего было в последние сутки. Близость вражеской земли не позволила разжечь костры. Нельзя было допустить, чтобы нас заметили раньше времени. Лучше уж как-нибудь перетерпеть.

Мы терпели. Я не слышал ни одной жалобы, словно люди прогуливались, а не совершали тяжелейший поход. Грызли промерзшие сухари, утоляли жажду снегом и шли как заведенные, наверняка уже не представляя, что ждет нас у цели.

Казалось, согреться не суждено уже никогда. Каждая клеточка тела промерзла насквозь. Никакой костер не смог бы растопить накопившийся в организме холод. Но даже царевич не жаловался. Только вырывался пар от дыхания да в глазах стыл тот же лед.

К берегу мы вышли утром. В целях большей внезапности последние участки маршрута были проделаны без ночевок. Корпус брел в кромешной тьме, не освещаемой даже предавшими нас звездами. Наконец в тусклом свете зарождающегося зимнего пасмурного утра дозоры ступили на твердую землю.

Солдаты падали на заснеженные камни, какое-то время лежали и упрямо вставали, чтобы идти дальше. Прямиком к вражеской столице.

Войска были вымотаны настолько, что у наших противников были неплохие шансы нанести нам поражение. Вряд ли солдаты смогли бы действовать штыками в полную силу. Даже метко и сноровисто стрелять было бы трудновато. Пусть основные и лучшие силы шведской армии до сих пор находились в Польше, перевеса противникам сейчас просто не требовалось. Но гордые и смелые скандинавы были деморализованы нашим появлением. Эти земли несколько веков не видели врагов. Мы наверняка казались шведам этакими выходцами из страшных сказок, потусторонними существами, бороться с которыми бессмысленно и безнадежно.

Воля к сопротивлению у противника была сломлена. Они даже не смогли сосчитать, сколько нас. Впрочем, чтобы помешать шведам заняться арифметикой, мы наступали на город несколькими отрядами с разных сторон, развернутым строем, создающим впечатление больших сил, с мельканием кавалерии и чуть ли не включением обозных саней в боевые порядки. Издалека выглядело внушительно. Вблизи рассматривать нас не рекомендовалось. Щеки у всех заросли щетиной, лица красные от мороза и ветра, глаза – от недосыпания, всех пошатывает от усталости… Банда разбойников, а не регулярная армия. Но бандиты пугают многих гораздо больше, чем солдаты. Хотя после удачного штурма последние весьма похожи на первых.

Шведы явно не поверили своим глазам. Настолько, что послали парламентера. И первый вопрос офицера был достаточно красноречив: «Кто вы такие?»

– Генерал-аншеф русской армии Кабанов, – представился я.

Известность порой помимо минусов имеет определенные плюсы. Парламентер взглянул на меня, как средневековый монах посмотрел бы на появившегося перед ним дьявола.

– Раз уж вы все равно здесь, то передайте, пожалуйста, вот этот ультиматум, а также известите всех, что через два часа я буду иметь честь атаковать Стокгольм.

Бумага с ультиматумом была изготовлена заранее. Обычное требование сдать город без боя с обещанием в этом случае всех милостей и благ. В противном же случае, тоже как обычно, сообщение, что после штурма город будет на три дня отдан на разграбление.

В ответ на подобный же ультиматум полковник Горн послал меня далеко, хотя и совсем не по-русски: всего лишь к черту. Думается, бывший губернатор Риги Дальберг поступил бы так же. Если бы я допустил до этого.

Гарнизоны столиц не имеют ничего общего с гарнизонами беспокойных областей. Никакой угрозы даже в отдаленном будущем. Близость королевского двора заставляет уделять больше времени не боевой подготовке, а всевозможным торжественным церемониалам. Даже офицеры делают карьеру не столько боевую, сколько придворную. Воинского духа в них хватает лишь на подкручивание усов в обществе блистательных дам да похвальбу былыми, а чаще – грядущими успехами.

Конечно, сыграли свою роль наше внезапное появление под стенами, прошлые победы, а также моя репутация.

Я блефовал насчет двух часов. Люди устали настолько, что вести их в бой было бы очень трудно. Но назначенное время еще не истекло, когда от города отделилась торжественная манифестация и сам бургомистр подобострастно поднес мне на блюде здоровенные ключи, к которым наверняка давно не было никаких замков.

Ключи от города Стокгольма…

Стоявшие рядом со мной Алексашка, Жан-Жак, Дитрих, Гриша и царевич расцвели торжествующими улыбками. Словно не было тяжеленного перехода и мы перенеслись сюда по воздуху. Я же не чувствовал никакой радости, только усталость. В голове бесконечно вертелось: «Вот и все… Вот и все…»

А ведь на самом деле – все. И когда я осознал это, мне вдруг захотелось петь.

– Вот и все. – Прибывший Петр самодовольно оглядывал чужую столицу.

Действительно, фактически все было закончено. Дипломаты уточняли последние спорные пункты мирного договора, но главное уже было ясно. Россия окончательно присоединяла к себе завоеванные земли в Прибалтике, получала первоочередное право закупать у наших недавних противников железо вместо сомнительной, из-за состояния шведской казны, контрибуции. Никакой платы за новые земли, как было в моей реальности, разумеется, не было.

Мы твердой ногой становились у моря. Не пресловутое окно, а нормальные двери, давным-давно известные, пользовавшиеся когда-то определенной популярностью у разноязыкой купеческой братии. И даже эти двери значительно расширены. Уже сейчас новый город, стремительно растущий рядом со старой Ригой, в несколько раз превышал ее по площади. Он же не был изначально замкнут в кольцо стен! Да и строений в нем – Адмиралтейство, многочисленные мастерские для флота, военные городки для гвардейских полков, куча особняков, церкви, включая спешно достраивающийся собор Святого Петра… И по населению оба города успели сравняться, хотя Риге много веков, а ее пригороду нет и трех лет.

Но как же иначе? С любовью государя к морю здесь уже негласная столица грядущей империи. Пока негласная. Я сам несколько раз слышал, когда жители пригорода говорили друг другу: «Давай съездим в Ригу», имея в виду старое немецкое поселение. Новые кварталы были русскими…

Теперь мы, командовавшие переходом генералы, стояли рядом с царем и разглядывали чужой город.

– Красиво. Правда, фельдмаршал? – спросил меня Петр.

– Да, государь.

И лишь чуть позже до меня дошел смысл сказанного. Я посмотрел на своих спутников – уж не ослышался ли? – и по завистливо вытянувшемуся лицу Алексашки понял, что нет.

Пока шла война, мы действовали сообща. Меншиков признавал мой авторитет во многих вопросах. Но сейчас, в дни мира, начнутся неизбежные интриги, а в эти игры я не игрок. Тут еще неясно, как сложится судьба. Хотя… Еще столько дел впереди. Мы ведь в самом начале пути.

– Скажи, фельдмаршал, ты ничего не потерял по дороге сюда? – Петру явно понравилось называть меня новым званием.

– Трубка и табак со мной, а больше ничего я не брал.

– Обманываешь, – плутовато улыбнулся Петр. – Потерял, а я, представь себе, нашел.

Он протянул мне сверток. Я развернул ткань и увидел там оранжево-черную ленту «цвета дыма и пламени» и ромбическую звезду Георгия первой степени.

– Я же не выиграл сражения! – Награда казалась столь высокой, что принять ее было неловко.

– Зато выиграл войну, – отрезал царь. Он повернулся к моим товарищам по походу: – И вы потеряли тоже. Вот компания подобралась! Пришлось мне собирать ваши Георгии второй степени.

Четверо моих сподвижников стояли с таким же видом, с которым наверняка за минуту до этого стоял я сам.

– Проси все, что хочешь, – вновь обратился ко мне Петр.

– А ты выполнишь?

– Да! – Мой вопрос задел Петра.

– Просьба у нас одна на всех… – Мы уже говорили между собой об этом. – Ты должен принять титул императора.

– Что?! – опешил государь.

– Московское царство выполнило свои задачи. Теперь пришел черед Российской империи. Мы и так занимаем чуть ли не шестую часть суши. А теперь, с выходом к морям, Россия переходит на новый этап развития.

Жаль, не слышал меня прежний мой шеф, надеюсь, покойный. Он вечно носился с построением рыхлой, небольшой и слабой страны с развитой демократией и постоянным чувством вины за все грехи мира. Зато – чутко слушающейся более опытных коллег по части народоуправства. Мы же сейчас диктовали Европе свою волю и создавали свою Империю.

Собственно, уже создали. Прочие земли будут присоединяться постепенно, пусть не все, что были в моем прошлом, но все и не нужны. История уже пошла иным путем, и теперь никто не сможет предугадать ее повороты. Мы начали, а продолжать предстоит нашим сыновьям и далеким прапра– и сотню раз правнукам.

– Еще, государь. – Меншиков поспешил лично вставить второй пункт нашей общей договоренности. – Рига – это старая крепость с небольшим городом внутри. А все, что вокруг, обязано иметь другое название.

– Какое? – Никаких возражений против нового титула не последовало, зато, кажется, готовилось возражение против переименования. При этом Петр смотрел на меня, словно угадав главного инициатора этого.

– Раз собор называется собором Святого Петра, то пусть так и зовется новый город, – ответил за всех я.

– Как? – все еще не понял Петр, и пришлось мне торжественно провозгласить имя грядущей столицы:

– Санкт-Петербург!

34. Командорские острова

Коронация состоялась только через год. Это на выборах президента можно ограничиться краткой церемонией. Что ее растягивать, когда власть приходит к человеку на несколько лет? Здесь же было не просто помазание на царство, подобную процедуру Петр давно проходил, но переход России в новое состояние. Не каждый день на земле появляются империи. И далеко не каждый век.

Всевозможных церемоний было столько, что даже ледовый переход не казался таким утомительным по сравнению с ними. Службы, театрализованные представления, парады, пиры, раздача наград, фейерверки…

Наконец праздничная череда закончилась и вся компания выходцев из будущего сумела собраться, если так можно выразиться, наедине. Не столь часто удавалось собираться действительно всем, если учесть загруженность делами и громадные пространства, по которым приходилось мотаться. Это же не грядущие века, когда новый транспорт существенно сократит расстояния!

Как раз накануне коронования наконец-то состоялись испытания первого паровоза. Махина пыхтела, окутывалась паром и тащила за собой пару специально изготовленных вагонов. Только к паровозу еще требуются рельсы. Не те, что проложены для демонстрации новой техники, а те, которые соединят города. Колоссальный труд, длиною в десятилетия. Ладно, если брать только старую и новую столицы – в несколько лет, при большой удаче и бесперебойных поставках. А ведь сразу стало ясно, что придется тянуть еще одну линию – к Уралу с находящимися там Демидовыми в обмен на их железо. Да еще продолжить потом ее дальше, вплоть до Великого океана. А тут еще канал Волга—Дон не закончен.

Кстати, по договору с Демидовыми для них разрабатывалась несколько иная модель паровоза, упрощенная, в расчете на короткие рейсы для нужд производства. Уральская семья давала много, но многого требовала взамен.

– Я предъявил бумаги Дежнева, в которых говорится об открытии пролива между Азией и Америкой. А потом договорился с Петром и казачьей верхушкой, что нам отдадут всех беглых, которые еще не стали казаками, но прожили на Дону не меньше года. Плюс некоторое количество казаков-добровольцев, – то и дело окутываясь клубами табачного дыма, рассказывал Командор.

– И Петр согласился? – Флейшман покачал головой. – В таком случае это достойно занесению в анналы, как подвиги Геракла.

Все рассмеялись. В общем-то, благоволивший к компании император на какие-либо просьбы о послаблении крепостного права реагировал чрезвычайно болезненно и отказывал, пересыпая речь руганью. Кроме того случая, когда все тот же Кабанов выбил у него указ о трехдневной барщине. А тут – беглые, которых требовалось вернуть помещикам!

– Я сумел убедить его – тут интересы державы важнее, – усмехнулся Командор. – Людей все равно взять больше негде, а помещики как-нибудь не умрут. Раз до сих пор не умерли.

Вся компания тоже относилась к помещикам, причем к крупным. Даже Ардылов имел несколько вотчин в разных уголках необъятной страны, а уж о прочих не стоило говорить. Но никто из них своим положением не злоупотреблял. Хотя, конечно, особых послаблений крестьянам тоже не давал. Но все заменили барщину оброком и на финансовое положение не жаловались. Пусть мужики отдавали налогами порядочную часть урожая, однако чем больше заготовишь, тем больше останется. А на себя у каждого человека работа идет намного легче.

– Самое интересное, – после паузы добавил Командор. – С атаманами оказалось договориться труднее. Для них беглые – это рабсила. И отдавать их ох как не хочется. Пришлось пригрозить всеми карами, вплоть до моего визита на тихий Дон. Но дело добровольное. Кто из беглецов захочет – может отправляться на Дальний Восток или еще дальше, даже получат от казны инструменты, зерно – короче, подъемные. А кто не хочет – возвращаются к помещикам. Но последних вряд ли будет много.

– Если будут, – засмеялся Калинин.

Он-то больше вертелся по торговой части, постоянно совмещая эти труды с дипломатическими поручениями.

– Вот именно. Так что поселенцы на первое время у нас есть. Да нам пока много не надо. Главное – застолбить участок, а там используем местные ресурсы. Или есть какие-нибудь другие предложения? При наших нынешних возможностях… Лишь учтите – беглецы на Дон не преступники. Всего лишь люди, хотевшие воли и доведенные до отчаяния помещичьим гнетом. Впрочем, в любом случае надо будет произвести среди них отбор. И еще – я договорился, что нам предоставят монахов из числа наиболее деятельных. Какая Россия без православия?

– Я бы все-таки двинулся на юг, навстречу Франции. Недаром британцы сразу стали более покладистыми. – Аркаша не зря половину времени проводил в Европе.

– Юг от нас никуда не уйдет. Мы же говорили об этом, – поддержал Кабанова Флейшман. – Элементарная логика событий приведет к тому, что в результате новых столкновений земли Причерноморья станут нашими. Стоит ли спешить с этим, когда людей для расселения все равно нет? Самая большая беда – когда государство заглатывает сразу слишком много, а потом не может переварить. Лучше не спеша, по маленькому кусочку…

– Хороший маленький кусочек вы собираетесь скушать на десерт… – Калинин поднял руки. – Сдаюсь и все понимаю. Тем более что тут действительно промедлишь, а потом окажется поздно.

Кротких тронул струны и тихонько пропел из Лукина:

И почему к нему опять привязалась именно эта песня?

Зато Марат слушал с восторгом. Он только что получил вожделенный чин мичмана и теперь мечтал о дальних странствиях. Если с маленького возраста гордишься, что папа – флибустьер, то как не стремиться к морским путешествиям?

И с затаенной гордостью следил за сыном Ширяев. Все остальные дети были маловаты для участия в серьезных разговорах.

– Федосей Скляев с первой партией уже должен достичь Камчатки, – тихо проговорил Командор, но в его голосе звучали командные нотки. Он словно не разговаривал, а доводил до собравшихся грядущую диспозицию. – Валера, Аркадий и Марат отправляются по первопутку туда же. Задача – прибыть на место до весны, доставить пушки и необходимые припасы, принять под свое командование корабли. Думаю, Федосей до этого времени управится. Ваша цель – не отвлекаясь пока на мелочи, найти залив Святого Франциска и договориться с местными племенами о поселении. Никаких эксцессов не допускать. Постоянно помните, что вы имеете дело с будущими подданными.

– Легко найти этот залив, блин! – вздохнул Ярцев. – Да мимо него в той реальности десятки раз проплывали и не заметили! Он вроде бы с моря плохо заметен.

– Они не знали, что надо искать, – парировал Командор. – А вы – знаете. Если сумеете найти в грядущую навигацию, то я выступаю в путь следующей осенью уже вместе с поселенцами. По дороге можете создавать опорные пункты на островах. Но слишком не увлекайтесь. Главная ваша цель – Калифорния. Все остальное приложится.

– Только я не понял – почему Франциск? Не доводилось слыхать о таком православном святом, – заметил Флейшман. – Тогда уж логичнее святого Сергия или святого Петра. Существует же право первооткрывателя.

– Точно, ядрен батон! – поддержал его Ярцев. – Пусть знают наших! Переименуем все так, чтобы сразу знали, чьи в лесу шишки, блин! А то привыкли – Сан-Франциско, Санта-Барбара…

Он давно знал, что возглавить первую экспедицию к Америке предстоит ему. Прежде вздыхал, а потом привык к мысли и уже сам настроился на привычную морскую работу. И уж вообще не было пределов восторгу молодого Ширяева. В молодости плавание – это романтика, хотя на деле в нем нет ничего, кроме тяжелого труда.

Испанцы еще не добрались до Калифорнии, и выходцы из будущего еще несколько лет назад решили, что просто обязаны прибрать к рукам бесхозные земли. Пока за них не надо сражаться с целым светом. Да и золото той же Калифорнии лишним не будет.

– Но уж одни острова мы точно назовем так же, как в нашей реальности, – неожиданно серьезно сказал Аркадий.

– Какие? – едва ли не впервые за беседу спросил старший Ширяев. Он тоже хотел бы отправиться в экспедицию, но удерживали армейские дела. Беспорядки в Польше продолжались, и приходилось держать там небольшой контингент. Да и юг требовал внимания.

Аркадий переглянулся с Валерой и Маратом, после чего все дружно в один голос торжественно объявили:

– Командорские!

На какое-то время в комнате повисла тишина, а затем мужчины разразились громким смехом. И лишь Кабанов выглядел чуть-чуть смущенно. Но он уже почувствовал: именно так и будет на самом деле. И вдруг потянуло в дальние страны, прочь от войн и европейских проблем. Туда, где ждет не до конца исследованный материк и не известные пока архипелаги.

Командорские острова…

А прервавший было песню Кротких вновь коснулся струн:

Юрий ВОЛОШИН КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ

Глава 1

Боричев взвоз кишел людом. Торги завершались, но народ еще бродил по рядам в поисках снеди подешевле.

Стоял теплый день начала мая-травеня. Легкие облачка плыли в синем небе. Ласточки носились наперегонки со стрижами, оглашая воздух веселым писком.

Кущи откосов зеленели молодой листвой и почками кустов и деревьев.

Молодой оборванный босой хлопец с косматой головой, покрытой давно не мытыми русыми спутанными волосами, казалось, бесцельно бродил среди возов и лотков торговцев и крестьян, готовившихся покинуть это великое торжище. Он жадными глазами высматривал, что бы стащить, чем бы наполнить требовательно урчащий желудок.

Он был осторожен и внимателен. Знал, что за воровство могут и забить до самой смерти, если поймают. Потому не спешил, поглядывал на кручи, выискивая пути для бегства.

Вдруг вздрогнул и, обернувшись, поискал глазами.

– Лука! Неужто ты, бисов сын! Топай сюда!

Лицо парня сморщилось в подобии улыбки, серо-голубые глаза заискрились веселыми огоньками. Он шагнул к возу, на котором сидел, свесив босые ноги, большеусый дядька, призывно щуривший глаза под кустистыми седеющими бровями.

– Узнал, паскудник! Иди, расскажешь, что у тебя да как.

– Дядько Макей! Вот так встреча! – чуть ли не прокричал парень. – Здоровы будете, казак!

– Как ты, Лука? – Глаза дядьки Макея погрустнели, он стал серьезным. – Я у вас побывал по дороге сюда. И многое знаю. Но тебя не ожидал увидеть, сынку! Не думал, что ты жив.

– Да, дядько Макей. Всех порубали, пожгли. Я случайно остался жив. С Ганкой рано утром пошли в лес, к речке. Вернулись, а село горит. Мы испугались и не пошли туда. Так и спаслись, а теперь я здесь, дядько Макей.

– С Ганкой?

– Нет. Она осталась у родных. Дальних. А меня… – Лука нахмурился и замолчал, опустив кудлатую голову.

– Понятно. Не приняли. Хоть богатые были?

– Да нет, дядько Макей.

– Ладно, дело прошлое, и негоже вспоминать, – ответил бодро казак, натолкал в люльку табаку, примял пальцем, заскорузлым от работы и грязи, прикурил от фитиля и лишь тогда спросил:

– Чем промышляешь? – В голосе его послышались недоброжелательные нотки.

– Чем придется, – тихо ответил Лука и еще ниже опустил голову.

– Понятно. Да и осудить тебя трудно, хлопчик. Кругом моровица шастает, неурожаи, а тут еще паны да униаты орудуют. Как выжил-то?

Лука неопределенно пожал плечами, промолчал, рассматривая грязные босые ноги.

– А всех похоронили в общей могиле, сынку. Хотел твоего батьку помянуть.

– Да. Я знаю, дядько Макей. Мы ушли в Киев в тот же день, после обеда.

– А ты сильно вытянулся с тех пор, как я приезжал с твоим батьком после похода в Крым. Это сколько же тебе годков теперь, хлопец?

– Под Пасху Христову стукнуло восемнадцать, – буркнул Лука.

– Да, да, припоминаю. Тогда тебе вроде бы лет пятнадцать было. Верно?

– Ага. Вроде того.

– Славно нас тогда посекли, хлопец. Грицька чуть не скинули с кошевого. Это я по старинке так его называю. Его гетманом не все и признавали. Да и какой он гетман? Предатель, душегуб! Туда ему и дорога, паскуде!

– Отец говорил, дядько Макей, – ответил Лука, чтобы прекратить излияния казака. Он ждал чего-то другого.

– Понятно, хлопчик. С твоим батьком мы едва утекли, хоть и нас малость посекли. Да вот теперь я уже сколько годков хожу в выписниках.

– И чем зарабатываете, дядько Макей?

– Теперь я казак снова! Записался к сотнику Петру Мелецкому. До похода приторговываю здесь для пана сотника. Все же какой-то грош в кармане бренчит. Садись, Лука, поедешь со мной. И на, поешь, у меня осталось, – и с этими словами дядька Макей протянул юноше кусок черствого хлеба, ломоть сала и пучок зеленого лука. – Небось рыщешь тут за тем же?

Лука немного покраснел, еду взял и запрыгнул на сено.

– Мы с сотником на Подоле обретаемся. А куда вы собираетесь, дядько Макей? – немного безразлично спросил юноша.

– Ох, далеко, хлопец! Аж в Австрию. Немчуру бить. У них там долгая война идет, ну пан король и разрешил набрать из таких, как я, казаков для войны.

– Так ты возьми меня с собою, дядько Макей! Уговори пана сотника взять меня в обоз, – воскликнул Лука обеспокоенно.

– Так мы же на войну едем, а там и убить могут, сынку.

– Убить и здесь не трудно. Вон как в Мироновке порубали всех… – очень серьезно ответил Лука. – А там, может, и зипуна добуду. Да мало ли чего можно с войны привезти. Мне бы в Мироновку не хотелось вернуться, дядько Макей. Что у меня там осталось? Ты бы поглядел на наше подворье. Ничего нет. Еще под пана запишут, и горбись тогда на него всю жизнь. Возьми, дядько, век буду за тебя Бога молить.

– Так ведь кто же возьмет тебя в обоз?

– Возьмут, дядько! Ты уговори. Пан сотник знал моего отца. Не посмеет отказать. Да и выгодно меня взять. Платы мне не надо. Лишь еду и одежду. А там, глядишь, и оружие добуду, и зипуна. Чем тут пропадать, так лучше мир поглядеть. Я молодой еще и многое могу увидеть. Ты ведь вон сколько походил по свету с моим батьком. И в Кафе с Сагайдаком были, и в Стамбуле побывали, и в Болгарии. Интересно, дядько! Попроси за меня, не прогадаешь. А смерть?.. Она от нашего брата никогда не отворачивалась, где бы мы ни были.

Они медленно спустились к Подолу и узкими переулками тащились дальше к Днепру, где обосновался пан сотник.

Вода в реке синела, отражая белые облака. Она притягивала, манила, но была еще по-весеннему холодной. Ребятня еще не гомонила на берегу, не плескалась с визгом и гоготом. Кусты едва зеленели и сквозь них хорошо просматривался еще не вошедший в свои берега Днепр.

– Приехали, – тихо молвил дядька Макей. – Ты посиди тут, я испрошу позволения поговорить с паном сотником.

Лука осмотрелся по сторонам. Хата была просторная, в несколько окон. Обширный двор с коновязями, где хрупали овес привязанные кони. Люди в казацком одеянии входили, выходили из хаты, переговаривались, поглядывали безразлично на Луку.

Дядька Макей долго топтался у порога, пока не осмелился войти внутрь.

В горнице было два казака, которым пан сотник выговаривал за какие-то проступки. Дядька Макей переминался с ноги на ногу, пока пан Мелецкий не обратил на него внимание.

– Идите и больше не злите меня, – бросил тот казакам, те вышли с понурыми головами, свесив длинные чубы-оселедцы. – Как расторговался, Макей?

– Как велели, пан сотник, – поклонился дядька Макей. – Вот вам выручка, – ипротянул мешочек с монетами.

Пан Мелецкий мельком глянул в мешочек, хмыкнул удовлетворенно.

– Чего топчешься? – хмуро спросил сотник.

– Да вот, пан сотник… Дело небольшое появилось. Можно?..

– Давай, только побыстрее, мне недосуг.

– Пан сотник, может, помнит казака Остапа Незогуба?

– Ну и что?.. Вроде припоминаю. Встречались где-то небось.

– Под Цецорой, пан сотник, и под Хотином вместе стояли от Браславского полка, пан сотник.

– Слишком долго тянешь, Макей! Быстрей ворочай языком. Уже вспомнил.

– Сынишка его, пан сотник… Всех порешили в Мироновке головорезы Лаща. Он теперь один. Нельзя ли пристроить хлопца в обоз? Работящий он, пан сотник!

– Небось, мал еще?

– Нет, пан! Почти девятнадцать лет! Добрым может стать казаком. И платы не требует. Идет за еду и одежду, пан…

Тот задумался, покрутил длинный ус, заправил оселедец за ухо, пыхнул облачком табака.

– Все места заняты, Макей. – Сотник немного подумал еще, поглядел на напряженно смотревшего ему в рот Макея, вздохнул и ответил: – Ладно, Макей. Только из уважения к твоей прежней славе. Пусть остается. Ты в ответе за него. А теперь иди и не мешай мне.

Макей лишь склонил голову и плечи и выбежал во двор.

– Порядок, Лука! Все устроил! Будешь под моим началом. Доволен?

– Бог тебя спаси, дядько Макей, – ответил обрадованный юноша. – Спасибо тебе. А я отслужу, в долгу не останусь.

– Ну вот ты и казак! Вот подстригу тебя, а там и оселедец можно отрастить. И все тебя зауважают, казак ведь! Идем в конюшню, я тебе покажу, где мы будем с тобою спать. С конем управляться не забыл как?

– Чего уж там. Не забыл. Всегда был рад с ними повозиться, дядько Макей.

– Вот и хорошо, хлопчик! Пошли, распряжем потом.

Лука быстро свыкся с новой жизнью. Больше не надо было искать жратву и вздрагивать от опасения быть пойманным. В конюшне было тепло, кони тихо жевали сено, переступали ногами, всхрапывали, но все это не мешало усталым казакам крепко спать после трудов дневных.

Стало известно, что дней через шесть обоз выходит в поход, и теперь все занимались последними приготовлениями к длительной дороге.

– У нас с тобой будет три мажары под ряднами, – заметил дядька Макей. – Я, Кривой Лабза и ты. Хорошо, что у нас нет груза соли. С ней одни хлопоты. То дождь подмочит, то туман, то еще что, а ты отвечай.

– И долго будем путь держать? – допытывался Лука.

– В те края я еще не ходил и ничего не могу тебе сказать, хлопец. Думаю, однако, что не больше месяца. А там, как Бог положит.

Лука щеголял теперь в старых чёботах, в шароварах когда-то синего цвета, в рубахе и старой свитке. На голове возвышалась шапка-колпак из тонкого валяного войлока. Это для юноши была чуть ли не праздничная одежда, от которой он давно отвык, но уже хотелось ему и лучшего.

– В Неметчине, дядько, обязательно разживемся хорошей одеждой. Там, говорят, люди живут побогаче, и крепаков там нет.

– Разживемся, Лука, всего добудем. Еще ой как утрем носы разным нетягам с Сечи, которые носятся по полям и жгут панов. Всех не выжечь.

– Ты что, Макей, – сверкнул глазом Кривой Лабза. – Держишь руку этих панов? Мало они попили нашей народной кровушки? Еще придет время, и поплачут они кровавыми слезами!

– Да ты что, Лабза? Разве я за панов? Только за их спинами король, войско!

– А у нас разве нет войска? Сечь поднялась. Трясило с Кривоносом гуляют по панским маеткам, пускают красного петуха.

– И раньше такое случалось, Лабза, а что толку? И Северин поднимал народ, а что получилось? Только крови пролилось людской сколько!

– Кровь нашу считать не надо, Макей, – огрызнулся Лабза. – Ее у нас и так пьют всякие паны – хоть чужие, хоть свои. И еще неизвестно, какие хуже. Казаков бабы нарожают еще, а свободы казацкой нам не видать с панами.

– Надеешься устроить жизнь без панов? – недовольно бросил Макей, попыхивая люлькой.

– А как же?! Обязательно! Ты не слушал Кривоноса и Трясилу? Так не говори, Макей. А они люди грамотные, не то что мы, серое быдло. Им виднее.

– Такие, как они, были и раньше, да их надолго ли хватало? А паны всегда найдутся на наши шеи, Лабза. Вот ты потерял глаз, а что имеешь? Ничего, хоть и рубился за своих, за волю и народ. А гетманы, кошевые, да и такие, как наш пан сотник, живут и в ус не дуют. Все себе заграбастали и о народе думку не думают. Паны всегда были и всегда будут. Так людство устроено, что без панов жить не может.

– Погоди, Макей! Посмотрим, что будет. Тогда я тебе напомню.

– Напомни, напомни, Кривой. А я погляжу, долго ты проживешь без панов. Они быстренько головы поднимут и еще зубами щелкнут в поисках твоей шеи.

Кривой Лабза махнул со злостью рукой и отвернулся.

Лука с интересом слушал перепалку друзей. Ему было чудно видеть, как эти люди, вместе прошедшие столько жутких сеч и походов, так злобно препираются.

Потом вспомнился последний поход отца в Крым, где их турки и татары погромили, и отец пришел с незажившими ранами и без медяка в кармане. Мать тогда сильно ругала отца, а тот лишь молчал и курил люльку за люлькой.

И еще вспомнилось, что отец часто говорил, как богатеют те, кто не прикладывает рук к труду хлебороба и ремесленника, не тянет лямку простого казака в походе.

А после того как отец попал в выписники, дела пошли и того хуже. Едва не записали всех за паном и не сделали крепаками. Лишь это было светлым пятном в их жизни.

Было жалко, что после пожарища он не смог взять отцовского оружия. Все разграбили проклятые ляхи и их подручные, теперь придется самому добывать оружие и становиться казаком. Сумеет ли он? Обязательно сумеет!

Ночью приснилась Ганка. Он опять пережил страшное волнение, возникшее при мысли о близости с этой девчонкой, встречаться с которой он осмеливался лишь тайком. Они целовались под вербой, а Луке казалось, что он парит в воздухе и его сжигает что-то необъяснимое, приятное и в то же время страшное.

Он проснулся в поту с колотящимся сердцем и в сильнейшем возбуждении. С трудом успокоил бурное дыхание, прислушался к спящим Макею и Лабзе. Они похрапывали, ворочались иногда, слегка шуршали сеном.

Потом теплое томление обволокло его тело. Жалость к себе заполнила его. Вспомнилась тетка Горпина, пристававшая к нему ранней весной, то, как он смущался, волновался и в то же время желал ее близости, ее потного и немытого тела, представляя себе все, что могло произойти, согласись он на ее домогания. И теперь он жутко жалел, что не смог преодолеть смущение и робость. Злость наполнила его нутро, он стремительно повернулся на другой бок.

Хлопец долго не мог заснуть. В голову постоянно лезли мысли о женщинах. Он вспоминал, что некоторые из них бросали на него странные взгляды, особенно молодые вдовушки. Он краснел, убегал, а потом клял себя за трусость и нерешительность и за лохмотья, которые висели на его тощих юношеских плечах.

Вся кровь в нем бурлила, пульсировала в жилах, не позволяла успокоиться.

Продолжая беспокойно ворочаться, Лука никак не мог отмахнуться от возникавших видений, так будораживших его воображение. Он злился на себя, на всех баб, которых мог вспомнить, и в бессильной злости продолжал ворочаться.

Лишь под утро удалось придремать, но тут же строгая рука Макея пробудила юношу, а заспанный голос молвил с хрипотцой:

– Хватит бока отлеживать, хлопчик! Вставай к коням. Уже утро на дворе.

Лука был хмур, молчалив, но ни у кого не было времени обратить на это внимание. Эти мелочи не волновали казаков.

– Завтра на рассвете выступаем, – сказал Кривой Лабза, вернувшись в конюшню. – От Степки Сыча услышал.

– Стало быть, кончилась привольная житуха! – воскликнул Макей, но в его голосе Лука не услышал тревожных ноток.

– Когда еще доберемся до места, Макей, – разумно заметил Лабза.

– Да и то верно. Идти нам положено по мирным землям до самой Неметчины. Интересно, что за земля там? Лука, ты хотел бы поглядеть? – Макей с хитринкой в глазах глянул на юношу.

– Конечно, дядько Макей!

– Девки там, я слыхал, знатные! Небось задумываешься, а?

Лука покраснел, отвернулся и не ответил. Казаки похабно загоготали, а юноша даже озлился немного.

Весь день занимались погрузкой снеди в мажары, крытые толстой рядниной.

Подводы все прибывали, с ними возницы и казаки охраны. Сотник Мелецкий покрикивал, видно было, что он неспроста озабочен. Под его началом было не менее шестидесяти мажар с кучерами – и все надо принять, распорядиться. И за припасами постоянный догляд нужен.

– Эх, казаки! – Макей блаженно щурил глаза. – Повезло нам! Ни соли, ни пороха нам не доверили, хе-хе! С ними одна морока. То и дело доглядай и береги от дождя и сырости. А это в дороге не так-то просто. Поживем!

– Поглядим, как ты будешь управлять нами, Макей, – скептически заметил Лабза и поправил повязку на лбу. – Все ж начальным человеком стал. Угодил пану сотнику. Не обидишь?

– Нашел начальника, Кривой! Подумаешь, десятник в обозе! Но все же спуску не ждите. Спрашивать буду по всей строгости. Дело – прежде всего.

– Вот-вот! А еще друзья с бог весть какого года! – Лабза скривился и сплюнул. – Сколько кулеша с тобой поели в походах, а теперь спрашивать? Я и так дело знаю.

– Полно злиться, Лабза! Не обижу, коль нужда не припрет. Понимаю.

– Дядько Макей, а что если на нас нападут? – спросил Лука, посчитав, что их спор заходит дальше разумного. – Где ваше оружие?

– Зачем обременять себя зря, Лукашка? – весело ответил дядька Макей. – Мы его в возах держим, но под рукой. И сабли, и пистоли, и луки со стрелами. Да и мушкеты имеются. Вмиг вооружимся, коль потреба случится. Хорошо, что напомнил, надо бы проверить, почистить, поострить. Как бы пан сотник раньше нас не поинтересовался. Хоть обоз, а все ж казаки.

Полдня Лукашка чистил оружие, примеривал руку к рукоятям сабель.

– Смотрю, ты справно службу несешь, хлопец, – неожиданно услышал Лука. Перед ним стоял пан сотник, придирчиво оглядывая мажары и кладь. – Это Макея хозяйство?

– Макея, пан сотник! – вскочил Лука стремительно.

– Добре, хлопец. А ты не его юнец, за которого тот просил?

– Так, пан сотник! Лукой Незогубом кличут.

– Добрый был казак, не в одной сечи стояли плечом к плечу. Жаль, что помер. Слыхал я про это, Лука.

Мелецкий не стал задерживаться и пошел проверять другие обозы.

А Лука все стоял и думал об отце. Вспоминал его рассказы, приезды дядьки Макея, когда на столешницу выставлялась макитра пенной горилки, а мать тяжко вздыхала, глядя на друзей.

И Лука вздохнул. Но долго смута в голове не держалась. Он поискал глазами Макея, с улыбкой представляя, как поведает о похвале пана сотника.

Его мысли переключились на оружие. Так захотелось иметь собственное, но приходилось ждать. Просто так ему никто оружия в руки не даст, а денег на покупку и за год не насобираешь. Да и как их собрать-то? Одна надежда – взять в бою.

Спать казаки легли рано, только стемнело. Вставать надо было еще до восхода, а день теперь начинался рано, время к лету двигалось.

Длинный обоз из более чем пятидесяти мажар загромыхал по шляху еще до восхода. Мальчишки долго бежали в пыли, провожая.

Возчиками были в основном люди пожилые, знающие толк в этом деле и в случае необходимости способные быстро и со сноровкой соорудить из возов защитный круг.

Конные казаки плелись впереди и позади обоза, растянувшегося почти на версту. Иногда кто-нибудь из верховых трусил вперед или назад с докладом пану сотнику. Перекидывались парой фраз и продолжали вяло разговаривать или перекликались громкими возгласами. Да десятники нет-нет да разрядят тишину отборной руганью, распекая нерадивого возчика.

Лука с опаской поглядывал на свою пару коней, стараясь не прозевать какой-нибудь неувязки или недогляда.

Обоз миновал Подол, втянулся в Крещатый Яр и по нему поднялся на дорогу до Василькова. С обеих сторон зеленели деревья и густые кусты с зарослями крапивы и лебеды. Многие были уже изрядно обобраны жителями для похлебки и борщей, люди спешили насытиться молодой зеленью весны.

Лука с тоской оглянулся на юг, где остались родная деревня Мироновка и братская могила родных.

Оставив по правую руку Паньковщину и переправившись по гати через речку Клов, обоз вышел на шлях и покатил в сторону Василькова, где намечалась ночевка. Солнце уже припекало, хотелось пить, но лишь удалось несколько раз брызнуть себе в лицо не совсем чистой воды из речки да смочить босые ноги.

Лука избавился от первого волнения и теперь поглядывал вперед и назад в надежде перекинуться парой слов с товарищами. Но те не обращали на хлопца никакого внимания. Становилось скучно, клонило ко сну, но допустить это было стыдно и боязно. Даже дядька Макей за сон в дороге по голове не погладит.

Пришлось затянуть песню, что возникла в памяти, хотя всех слов он и не помнил. Кто-то поддержал, и скоро часть обоза нестройными голосами тянула песню, постукивая в такт кнутовищами по оглоблям.

Скоро и речка Лыбедь осталась позади, Киевские горы растаяли вдали, а впереди виднелась всхолмленная местность в пятнах, квадратах пашни, где копошились селяне и лошади с волами. Заканчивалась посевная.

На обед остановились в дубраве. Распрягли коней, бросили им по охапке свежей травы, наскоро накошенной сноровистыми конюхами. Дым костров приятно щекотал ноздри.

Поздно вечером прибыли в Васильков и расположились на лугу за городком.

Лежа под мажарой, Лука высматривал редкие звезды, просвечивающие в щели между оглоблей и сбруей, развешанной на ней. В голове роились волнующие мысли, хотелось чего-то непонятного и хорошего, и все это обязательно сочеталось с Ганкой или какой другой девкой. Это волновало, тревожило и не давало заснуть. А вставать приходилось еще в сумерках. Работы с лошадьми, упряжью и грузами было много.

Первую дневку устроили вблизи Фастова на берегу речки Уновы.

Здесь к обозу присоединился отряд казаков человек в триста. Они уже ждали два дня и торопили с продолжением пути.

Сотник Мелецкий не соглашался.

– Панове, мы не можем без отдыха. Кони устали, а угнаться за вами будет трудно, – пан Мелецкий решительно рубанул рукой. – Придется ждать день.

– Да и то, – вдруг согласился сотник Яцко Качур. – Куда спешить-то? Успеем навоеваться. Это от нас не уйдет, панове. Останемся. Вместе веселее.

Потом долго тащились вдоль Каменки, – эта часть пути была одной из приятнейших. Воды вдоволь, травы и тени достаточно. И деревни попадались, где казаки успешно добивались благосклонности молодых вдов, которых было достаточно после голода, мора и казацких восстаний.

– Лука, – как-то обратился к юноше Макей, – я смотрю и удивляюсь на тебя.

– Что так, дядько Макей? – удивился Лука.

– Ты уже большой, а девок стесняешься. Гляди, сколько кругом молодиц! И у каждой в голове засела мыслишка о казаке.

– Ну и что? При чем тут я? – ответил, слегка смутившись, юноша.

– При том, что ты обижаешь баб, хлопец, – вдруг сурово бросил дядька Макей. Лука отвернулся, поняв, что имеет в виду десятник. Его обдало жаром волнения. Слов для ответа не находилось. А Макей продолжал безжалостно:

– Сегодня мы рано остановимся на ночлег. Поручу тебя Степке Сычу. Он в делах с бабами весьма удачлив. Пора тебе становиться казаком, хлопец. И не возражай десятнику! Иначе… – и Макей покачал увесистым кулаком.

И действительно, еще солнце не склонилось над зубчатой верхушкою леса, а голова обоза уже остановилась на ночлег. После ужина появился Сыч.

– Эй, Макей! Где твой хлопец? Поспеши! Еще успеть поспать надо!

Луку бросило в жар, руки и ноги задрожали, не то от страха, не то от волнения. А Макей уже толкал его в бок, приговаривая:

– Слыхал? Поторопись, а то Степанко не любит ждать. Проваливай, пока добром говорю. Иди!

Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:

– Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.

Они быстро удалились, а Сыч все бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.

Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.

– Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.

Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.

– И много вас, таких казаков, понаехало? – спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. – Видели, как ваш обоз колесил к роще.

– На вас хватит, бабы, гы! – осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.

– А как тебя кличут, хлопец? – спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.

– Лука, – буркнул, покраснев, хлопец.

– А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?

– Еще не посвящен, бабы, – пришел на помощь Сыч. – Еще все наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!

Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:

– Небось, захотелось домашней снеди казакам?

– То было б очень кстати, Марфутко, – ответил с готовностью Сыч.

– Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, – заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.

– Ой, бабы! – вскочила третья с озабоченным лицом. – Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.

Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:

– Порядок, хлопец! Все идет, как надо. – И к Марфуше: – Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?

Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:

– Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!

Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.

– Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…

– Не беспокойся, Марфута, – беспечно махнул рукой Сыч. – Мы прихватили с собой малость. На вот – порежь этот огрызок, – и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, – да и штоф нам не помешает, – победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.

– Ой! Как здорово! – не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. – А можно детишкам немного, а?

– Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?

– Двое, Степан, – серьезно ответила женщина. – Девочка и хлопчик. Три и два годика. Маленькие еще. В соседней хате с бабкой сидят. Я сбегаю?

– Беги, но не задерживайся долго. – Степан был за хозяина и всем показывал это с удивительным довольством. – А твои где пострелята, Марфутка?

– Гостят у тетки. Через три хаты. Они любят гостить там. И ночевать будут там, – многозначительно закончила она.

Лука ничего не говорил. Он только слушал и дрожал от возбуждения, поглядывал на товарища и удивлялся, как он легко и свободно мог разговаривать с незнакомыми женщинами, ничуть не стеснялся и был весел.

Появилась Мотря. Она явно спешила и смущенно оглядела собравшихся за столом.

– Как раз вовремя, Мотря, – заметил Сыч. – Лука, подвинься, дай бабе сесть.

Юноша подвинулся, пряча пылающее лицо и радуясь, что солнце закатилось, а света огонька лучины было явно маловато.

– Ты что это отодвинул кружку? – тихо спросила Мотря, пододвигаясь к хлопцу.

– Не хочу, – буркнул тот, ощущая дрожь в теле.

– Не трожь его пока, Мотря, – бросил Сыч и опрокинул келих в рот. Крякнул, занюхал коркой хлеба и добавил: – Я его знаю. Душа не принимает. Оно и к лучшему. Еще молодой, успеется. Казаком станет – и душа примет. Куда ей деться!

Он весело засмеялся, а Лука чуть не горел. Мотря подкладывала ему сала, лука, подливала борща. Вкуса он почти не ощущал, лишь прислушивался, как гулко бухало в груди сердце. Вдруг до его слуха долетели слова Сыча:

– Крали мои милые, не пора ли на боковую? Уж стемнело, чего бы не случилось. Огонь загасить пора.

Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:

– Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.

Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:

– Пошли, а то уже поздно, Лука. Смотри не споткнись, – и потянула за рукав рубахи.

Юноша покорно встал и кое-как потащился на ватных ногах следом.

– Да ты не волнуйся, хлопчик! – вдруг задышала Мотря ему в лицо и приблизила свои губы к его. – Поцелуй меня.

И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.

Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Все было как удар молнии. Она торопливо все делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и все происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти. Она захлестнула Луку всего, пока не опустошила, и он с ужасом и удовлетворением одновременно ощутил себя мужчиной.

– Вот и получилось, милый, – прошептали губы Мотри. – А ты боялся, глупый. Тебе понравилось?

Он ощущал ее запах, теплоту тела, прижимавшегося к нему, и вдруг понял, что он гол, и никак не мог вспомнить, как это произошло. Его руки стали шарить по телу Мотри; оно было податливо, желанно и трепетно одновременно.

– Отдохнул? – зашептала она на ухо, и стало щекотно. Желание опять нахлынуло на него.

– Ты чего стонешь, Мотря? – осмелился он спросить. – Тебе больно?

– Дурачок! Это так приятно, что все само рвется из нутра. Ты доволен?

– Еще бы, Мотря!

– Я рада, что ты получил меня первой. Но ты не думай, что я гулящая. Это случается редко, да и то Марфа постоянно меня уговаривает. Без человека тоскливо и муторно. А теперь где его взять, когда столько казаков полегли в восстании да от мора и неурожаев. Сами едва живы остались. Хорошо, что мой был казаком и нас не записали в крепаки. Да надолго ли?

Лука услышал в голосе женщины такую скорбь и тоску, что стало неловко и жалко эту бедную молодицу. Он спросил участливо:

– И как же ты теперь будешь? И сколько же тебе лет, Мотря?

– Старая я уже, Лука, – ответила Мотря тихо и грустно. – На Афанасия будет двадцать шесть.

– А мне только восемнадцать, – почти про себя молвил Лука. – И никого у меня нет. Всех порешили ляхи Лаща. Хорошо, что друг отца упросил взять меня в поход. Может, судьба смилуется надо мной, пуля или сабля не слишком меня заденет, добуду казацкой славы, грошей и всякого добра. Молюсь, чтобы услышал меня Господь.

– Должен услышать, Лукашко! Ты молод, и не тебе погибать в такие годы! Живи на радость людям и нам, глупым бабам!

Послышался со двора голос Степана:

– Эй, казак! Спишь? Вылазь, пора возвращаться!

– Уже кличут, – с сожалением прошептала Мотря. – Возьми меня еще на прощание! Ты люб мне, Лукашко!

Волна нежности обволокла юношу. Он не стал себя упрашивать и не слушал уже сердитых призывов Сыча. Но расставаться приходилось. Мотря жадно целовала его и просила умоляюще:

– Обещай, что если будешь жив, то заглянешь ко мне на обратном пути, любый!

– Обещаю, Мотря. Вот увидишь, я сдержу слово! Но теперь прощай, я вернусь!

Лука опрометью бросился догонять Сыча, который не стал его ждать и в темноте ночи уже скрылся. Лишь тихие отдаленные звуки шагов давали Луке понять, что тот ушел еще не очень далеко.

– Дядько Степан, я не знал, что надо так скоро, – оправдывался юноша.

– Ладно! Получилось у тебя с Мотрей?

– Получилось, дядько Степан. Просила на обратном пути заглянуть. Обещал.

– Правильно сделал, хлопец. Однако с тебя причитается за содействие, гы-гы!

– Ага, – согласился Лука слегка смущенно. – Позже, когда будет с чего.

– Гляди, не забудь.

Глава 2

Не прошло и месяца, как обоз достиг Львова. Здесь он влился в другой, больший, и после трехдневного отдыха тронулся в сторону границы с Неметчиной.

– Это сколько же идет с нами казаков, дядько Макей? – все спрашивал Лука на роздыхах.

– Не они с нами, а мы с ними, хлопец, – отвечал казак. – Думаю, что тысячи две должно быть, будет еще больше, не все еще собрались. Хоть так нас, выписников, отметили, а то выбросили, как ненужный мусор, и живи как хочешь. А как?

– А чего меньше стало реестровых казаков, а?

– Пан король жадничает и не хочет выделить для нас грошей. Войны нет – вот он и не хочет раскошелиться. Сагайдак, тот умел выбить гроши. А теперь пошли не гетманы, а тряпки. Трясило панов трясет, вот король и жмотничает.

Дня через три возы остановились вблизи крохотного сельца дворов в двадцать. Оно белело в версте от лагеря казаков.

Макей со своими возчиками сидели у костра, курили люльки и вели тихую беседу. Легкие облака набегали на небо и заслоняли звезды. Луна всходила поздно. Было тихо, темно и мирно.

– Погоди-ка, Макей! – предостерегающе поднял руку пожилой конюх Яким Рядно. – Кажись, кто-то идет к нам. Может, от коней кто.

– Пусть идет себе, – махнул рукой Макей.

Светлая фигура человека появилась в свете костра и остановилась в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.

– Кто ты, человече? – спросил Макей, признав незнакомого. – Чего тебе?

– Добрые люди, я пришел просить помощи.

– Сидай, хлопец, – пригласил Макей, указав на кучку хвороста у костра. – Что у тебя стряслось, что ты тут появился?

– Житья нет от нашего пана, казаки! Измордовал! Особенно меня.

– Эх, хлопец! Кого паны не мордуют? Скоро всех крепаками сделают, тогда и жалости не у кого будет просить. А что так?

– Да я осмелился заступиться за сестру, пан казак. Вот он меня и возненавидел. А сестру все равно взял себе. А я больше не могу, пан казак! Возьмите к себе! Буду служить вам верно!

– Я не сотник, хлопец. Куда мне тебя взять? Могу отослать к пану сотнику, да вряд ли он тебе поможет. А усадьба у пана большая?

– Какой там! Хата немного больше обычной, а дерет нас нещадно, словно ясновельможный! Даже мать свою мордует. А чего? Она наша, украинка, а он по батьке лях!

– Это уже плохо, хлопец, – бросил Макей. – Все ж мать.

– А сегодня приехали к нему ляхи и пируют, собрали в деревне живность, побили батогами многих – и в ус не дуют. Обжираются себе, а люди голодают. Возьмите, пан казак! – Парень упал на колени.

Он был молод, не больше семнадцати-восемнадцати лет, в ободранной рубахе и рваных полотняных штанах. Больше никакой одежды на нем не было.

– И не проси, хлопец, – отрезал Макей. – Мы казаки, идем на войну и взять тебя не можем. Ищи своей доли сам.

– Дядько Макей, – тихо молвил Лука, – может, можно, а?

– Цыть, куренок! Не твоего ума дело! Замолкни!

– А сколько приехало ляхов, хлопец? – поинтересовался Терешко Богуля.

– Да пятеро молодых, пан казак! Сидят, уже напились, а все требуют еще. И девок наших требуют. Вот все и разбежались кто куда от греха подальше.

– Гляди, как обнаглели, паразиты папские! – вскричал Яцко Качур. – Всыпать бы им хорошенько! Прямо руки чешутся!

– Можно было б и почесать, – заметил Терешко мрачно. – Что с тебя возьмешь? Ты казак в походе и завтра будешь далеко. Ищи ветра в поле.

– И то верно, дядько Терешко! – воскликнул Лука. – Сходить бы в деревню и накостылять по шеям этим проклятым панам!

– Сиди, молокосос! – остановил Макей юношу. – Ишь, разорался, казак!

– Да брось ты, Макей, – остановил начавшегося злиться десятника Яцко. – Я с большим удовольствием бы взялся за это, братья-товарищи.

– А что? Всего верста, а их пятеро перепившихся панов. Ну и еще один. – Лука оглядел собравшихся у костра. – Дядько Макей, дозволь сходить. Охота косточки поразмять, а то я все с лошадьми возился. А впереди война. Надо мне привыкать к оружию, да и свое раздобыть. Дозволь, мы быстро смотаемся, и никто не узнает.

Макей засопел, казаки дружно наседали.

– Слушай, дядько Макей! – предложил Лука. – Ты ничего не знаешь, а мы сами все сделаем. Пана сотника нет, и вернется поздно, да и на кой ему проверять нас после гульбы с австрияками, что вчера встретили нас на дороге. Идет?

Макей продолжал молча сопеть, жадно затягивался табачным дымом, но все в обозе уже знали, что это лишь видимость. Он просто побаивался сотника и не хотел брать ответ на себя.

Терешко не выдержал и крикнул задорно:

– Собираемся, товарищи! Макей не возражает. Он просто ничего не знает. Тебя как у вас в деревне кличут? – обернулся он к пришедшему хлопцу.

– Яким Ярыга, пан казак, – тихо ответил парень.

– Во! Еще один Яким появился! Яким, Рядно, гляди, тезка твой! Хватай сабли, пистоли и пару пик. Мушкеты не трогаем. Обойдемся. Яким Малый, так пока будем звать, веди коротким путем. И тихо.

Скоро семеро теней скрылись в темноте. Макей вздохнул, покачал головой, выколотил люльку о палку и полез под мажару спать, укрылся попоной и затих.

– Вот и пришли, казаки, – прошептал Яким Малый.

– Это панская хата? – спросил Терешко.

– Она самая. Окна еще светятся. Пьют еще.

– Говорил, что маленькая, а там, наверное, окон десять. Да ладно. Собаки во дворе есть?

– Есть, да заперты в сарае. Гости, – ответил Яким.

– Веди, только тихо, – приказал Терешко.

Казаки, пригибаясь и стараясь не шуметь, прокрались во двор. Кругом было темно и тихо. Лишь смутные голоса доносились из открытых окон, где теплились лучины и одна свечка.

– Как договорились, казаки, – прошептал Терешко. – Пугаем пистолями, вяжем, а потом видно будет. Оружие держать наготове. Не стрелять без необходимости. Не стоит поднимать шум. Пошли.

Прошли сени. Дверь в горницу была открыта и тусклый свет освещал немного просторные сени.

Заглянули в горницу. Там сидели пятеро панов в расхлестанных рубашках, один лежал на лавке и спал. Две девки со страхом в глазах сидели на коленях панов, руки которых жадно шарили под юбками и сорочками.

Казаки поправили повязки, закрывавшие им нижние части лица, шагнули в горницу. Терешко зловеще приказал, наставив пистоль в грудь одному из панов:

– Всем молчать, панове! Сидеть смирно или умрете! Руки на стол!

– Этт-то чт-оо за быдло? – прошамкал с полным ртом один пан.

Лука вспомнил Мироновку, порубанную родню, подскочил и хрястнул того в зубы, ободрав суставы. Яким Рядно двинул стволом пистоля в лицо хозяину, крикнув зло:

– Молчать, паскуды польские! Убью!

Попытка вскочить была остановлена нервным взмахом сабли. Один лях со скрипом зубовным свалился в лужу собственной крови.

– Зря ты это, хлопец, – заметил Терешко, но без сожаления, обращаясь к казаку по имени Ермило Гулай с черным оселедцем и пронзительными глазами того же цвета. Ему было лет под сорок, но выглядел он совсем молодым и легким в движениях.

Побледневшие ляхи оторопело застыли в напряженных позах, ожидая, что произойдет дальше.

Хозяин, моложавый рыхлый мужчина лет тридцати пяти, трясущимися руками шарил по столешнице. Его влажные губы наконец промямлили:

– Чего вам здесь нужно, холопы?!

– Это тебе за холопов! – наотмашь ударил того по лицу Лука. – Еще раз вякнешь – и я отправлю тебя к Богу на небеса! Выкладывай гроши, падло!

Яцко несильно кольнул кинжалом в шею хозяина, тот чуть не свалился с лавки от страха, но молчал.

Терешко взял чью-то люльку, раскурил и выбил об голову пана ее содержимое. Поляк, с кем это случилось, только открыл было рот для вопля, как Терешко сунул дуло пистолета тому в рот, ощущая крошево зубов, и прошипел зловеще:

– Спросили, где гроши, так отвечай, иначе поджарим по-настоящему! Быстро!

Тот только в недоумении пожимал плечами, не в силах проговорить хоть бы слово, и лишь мычал, пытаясь языком вытолкнуть ствол пистолета изо рта.

– Хватит его пугать, – отстранил руку Яцко Терешко. – Попробуем хозяина. У него язык лучше подвешен. Ну, пан, где гроши? Выкладывай живо!

Лабза уже накалил конец шомпола от пистолета и вопросительно поглядывал на Терешко. Тот мотнул головой.

– Нет! Не надо! Я все отдам! – упал на колени хозяин. – Только не пытайте!

– Это хорошо, пан, – язвительно ответил Терешко. – Торопись.

Хозяин затрусил в соседнюю комнату. Терешко последовал за ним.

Лука все это наблюдал округлившимися глазами. Потом его взгляд упал на ковер на стене, где был набор оружия из двух сабель, копья с коротким древком, топора старинной ковки и лука с сагайдаком со стрелами.

Глаза у него загорелись. Он вопросительно глянул на Яцко, и тот ответил с усмешкой в глазах:

– Правильно, бери, хлопец. Теперь это все твое, и еще пистоли где-то у панов должны быть. Ага, вижу. Их тут целых восемь. Тебе повезло. И припас к ним! Все забираем. Пригодятся.

Лука благодарно ответил немым взглядом, торопливо стал срывать со стены оружие и неумело цеплять его на себя. Потом, отойдя от страха и оцепенения, сказал беглому Якиму:

– Чего стоишь, словно пень трухлявый? Слыхал, что сказано? Бери, пока есть что.

Яким неуверенно взял пистоль, осмотрел и попробовал засунуть его за штаны. Но бечевка вдруг лопнула, и штаны сползли на пол.

Громовой хохот огласил горницу. Юноша смутился, подхватил штаны и затравленно огляделся.

– Ну, хлопец, теперь тебе не отвертеться от хорошей клички! – вскричал со смехом Ермило. – Быть тебе прозвищем Штаны! Да ты не очень-то серчай! Это не самое страшное! Могло быть и хуже. Однако поспеши поднять их.

Лука вдруг заметил злорадно ухмыляющуюся физиономию пана хозяина, а потом и услышал его голос:

– Погодите, холопы, я вам еще покажу, где раки зимуют!

Гнев отразился на побледневшем лице юноши. Его, казака, который уже раз назвали холопом! У него открылся рот, захлопнулся, опять открылся. Он шагнул к пану хозяину, посмотрел в его выкаченные глаза. В руке появился пистолет. Терешко заметил:

– Погоди, хлопец. Мы еще гроши не пересчитали. Может, еще что утаил этот паскудник!

Но Лука уже ничего не слышал. Он ткнул пистолетом в живот хозяину, надавил спуск. После выстрела тот кулем повалился на пол.

– Поговори теперь с нами, холопами, пан хозяин! А мы послушаем!

– Добре, Лука! – протянул Яцко тихо. – Видать, доставалось тебе от панов. Вот и отыгрался хоть на одном. А теперь мотаем отсюда, пока не поздно.

– Яцко, – подал голос Лука, – неужто мы оставим их тут? – И тут же добавил, как бы поспешая: – Опасно. Дознаться могут.

Яцко с Терешко скривили рты в сожалеющую гримасу, качнули головами в знак согласия. Несколько взмахов саблями, всхлипы, стоны вперемешку с тихими воплями – и все было кончено. Все шестеро поляков уже плавали в лужах крови.

– Уходим, товарищи, – бросил хрипло Терешко. – Поспешим.

– Жратвы захватить бы, – предложил Яцко. – Яким, ты все тут знаешь. Займись этим с Омельком.

Казаки ушли, а остальные похватали закуску и торопливо жевали.

– Брось горилку! – прикрикнул Терешко, увидев, как Яким Рядно тянет келих ко рту. – Не искушай судьбу! Так нас быстрей узнают. Поостерегись пока.

Тот тяжко вздохнул, но согласился.

Собрали все оружие, распихали по кушакам, сняли с убитых кольца и, дождавшись Омелько с Якимом, тронулись в путь, к табору.

– Смотрите, хлопцы, держите языки за зубами, – предупредил всех Терешко. – И Макею ничего не говорите. Оружие тут же спрятать в мажарах. Яким Штаны, ты не высовывайся. Придется тебе идти с нами. Оставаться здесь опасно.

– Спасибо, пан казак! Я охотно!

– Дня два не показывайся из схоронки в мажаре. И не вздумай шутить с таким делом. Голову оторвут.

– А где мне прятаться, пан казак?

– В моей мажаре, – решительно ответил Терешко и добавил: – Ко мне Макей не станет приглядываться.

Стан казаков уже спал. Караульные узнали своих и пропустили, стараясь не рассматривать их, полагая, что те возвращаются из деревни, где искали приключений с бабами.

Яким Штаны забрался в мажару, где с помощью Терешко устроил между кладью лежбище, укрытое от постороннего взгляда.

Утром Макей придирчиво осмотрел мажары, прошелся вдоль их ряда. В глазах угадывалось любопытство, но он ничего не спросил, будто ничего и не произошло вечером. И возчики хранили мудрое молчание, лишь Лука иногда сверкал гордо глазами. Теперь у него было свое оружие, у панов взятое.

Прошло дней шесть. При сопровождении польских и австрийских офицеров обоз с боевыми сотнями казаков пересек границу и углубился в Неметчину.

К этому времени Яким Штаны уже шествовал рядом с мажарами на правах, которые ему никто не давал. Макей молча сопел, когда тот подсаживался к их костру и тянулся ложкой к общему котлу. Но перечить не осмеливался, понимая, что и сам молчаливым согласием способствовал недозволенному.

Сотник почти не тревожил обозников, предоставив все десятникам и своему помощнику, пану Свищнику. Тот больше заботился о сбыте обозного продовольствия на сторону, но делал это помаленьку и с оглядкой. Поэтому старался не портить отношения с обозниками.

Обоз тащился по землям, всхолмленным и цветущим, деревни сильно отличались от украинских, хотя было и много общего. Попадались каменные замки, их вид возбуждал удивление и почтение. Удивлялись – как можно штурмовать их, такие высокие и грозные.

– Народ здесь поопрятнее живет, – заметил Лука возле костра, где булькал пшенный кулеш с салом.

– Один хрен! – с недовольством буркнул Макей. – Разве что тут нет крепаков, а поборами так давят, что бедному крестьянину и продохнуть невозможно.

– Война, Макей. Немец уже сколько лет бьется с соседями и шведом. – Рядно многозначительно оглядел товарищей. – Слыхал, нас отправят в какой-то табор и начнут обучать, как воевать в Европе.

– Чево! – воскликнул Терешко недовольно. – Наших казаков обучать? Ты спятил, Яким? Хотя мне это даже нравится. Все подальше от войны, а талеры идут.

– Шесть монет, да и то не всем!.. Разве это гроши за такую работу! – воскликнул с возмущением Лука. – Вон офицеры и старшины гребут лопатой! А отдуваться нам.

– Такова наша доля, хлопче, – философски отозвался Макей.

– Это уж точно, – вздохнул Яцко и зачерпнул из котла каши попробовать готовность. Подул в ложку, пожевал. – Кажись, готово, казаки.

– Наша серома да нетяги завсегда первыми ложками кровушку хлебают, – не унимался Лука. – А старшина мошну набивает и нас, дураков, кабалит.

– Умолкни, сынку! – незлобиво прикрикнул Макей. – Так Господом заведено. И не нам то исправлять. Пан завсегда найдется на людскую шею.

– То Макей верно молвил, – отозвался Омелько и предложил: – Не пора ли за кулеш приняться? Поди, остыл небось.

Обоз с полками казаков втянулся в поросшие лесом горы Силезии. Редкие деревни ютились в широких долинах, а на вершинах холмов иногда возникали, упираясь в небо островерхими крышами башен, красивые замки местных вельмож и графов.

– Похоже на наши Карпаты, – молвил Рядно, оглядывая невысокие горы. – Я в тех краях бывал.

– Эй, казаки! – Это подскакал к обозникам Степанко и озорно оглядел подводы. – Скоро конец дороги! Завтра-послезавтра приедем!

– И где остановимся? – спросил Лука.

– А хрен его знает! Возле какого-то большого селища или городка. Несколько месяцев, слыхал, проживем тут.

– Ну и ладно, Степанко! – Терешко довольно перекрестился. – Хоть отдохнем в этих благодатных местах! А война от нас не уйдет.

И действительно – два дня пути, и обоз остановился в долине, на дне которой весело звенел широкий ручей с каменистым дном, усеянным обкатанной галькой.

Уже через день под руководством немецких офицеров начались учения. Казаки ворчали, но приходилось подчиняться. Никто не понимал чужой речи, и это в значительной степени тормозило обучение. К тому же казаки и нарочно притворялись непонятливыми.

В трех верстах начиналось большое село, куда по воскресеньям отпускали некоторых казаков небольшими группами развеяться от постоянных учений и грубых окриков и ругани офицеров.

На смотр приехал пан полковник Носович с помощником Тарским. Они долго совещались с представителем имперских войск, и казаки вскоре узнали, что к зиме им предстоит выехать в места боевых действий против шведов и баварских немцев.

– Тут сам черт не разберется с этими немцами! – волновался Степанко. – Одни – католики, желают погибели другим немцам – протестантам, а что это такое, никто пояснить не может! Тьфу, проклятье!

– А у нас разве не так, Степанко? – заметил Лука. – Униаты, католики и мы, православные. Со стороны и нас трудно разобрать.

– Это ты, хлопче, как в точку попал, – ответил бодро Степан. – Ну я поскакал! Бывайте, товарищи!

Не прошло и недели, как полки казаков получили приказ сняться с места и в походных колоннах выступить на северо-запад, где уже сколько лет гремели бои.

Продвигались медленно, с остановками и длительными дневками. Незаметно потянулись места, тронутые войной. Стали попадаться покореженные деревни с потоптанными полями и сожженными избами. Людей было мало, и выглядели они не так опрятно, как раньше.

– Да, эти места не то что прежние, – заметил Макей после прохода одной из таких деревень. – Люди смотрят волком – их понять можно.

– Самое страшное бедствие для народа, дядько Макей, – ответил Омелько. – Вспомни, какие села у нас оставались после набега татар или карателей-ляхов. То же самое. Одни слезы и разорение. Когда Господь смилуется над простым людом и покончит с этими войнами?!

– Это точно, Омелько. Видимо, Богу до нас и дела нет. Идем за шесть монет на смерть, а кому достанутся наши денежки, коль ляжем в чужой земле?

– Ты уверен, что вы все свои талеры получите? Сомневаюсь, дядько Макей. Простым людям завсегда кто-то был должен. А всегда мы получали эти долги? То-то!

– И это точно, Омелько. Такая наша доля.

На одной из дневок Макей отправил шестерых казаков своего десятка поискать по деревням живности.

– Хоть телка какого захудалого приволоките, а то давно мясца в рот не клали. А впереди дела паршивые нас ждут. И долго не задерживайтесь.

Терешко взял Омелька, Якима Рядно, Луку, Яцка Качура и в последнюю минуту, с дозволения Макея, Якима Штаны. Все на обозных лошадях, вовсе не приспособленных для верховой езды, но все же лучше, чем пешком.

Выехали под вечер. Был погожий день, лето вразгаре, ночь наступала медленно. Углубились в сторону от дороги в надежде отыскать в глубинке не тронутое войной село.

– Терешко, впереди по левую руку вижу село! – Это кричал Лука, ехавший шагах в полутораста впереди отряда.

– Будь впереди и следи, Яким! Мы поспешим, если что!

Через полчаса въезжали в небольшое село, раскинутое на пологом склоне долины в окружении поспевающих хлебов и огородов.

– Хорошо, что дотемна наскочили на это село, – промолвил Терешко. Он был за старшего. – Без нужды не грабить. Сначала осмотримся и поглядим, что и как можно добыть. Деньги есть, Макей выделил для такого дела.

Их уже заметили, селяне явно забеспокоились. Девки и дети скрылись в хатах, мужики с вилами, топорами и косами ожидали настороженно.

Яцко Качур поприветствовал селян. Он лучше всех осваивал немецкую речь и уже знал с сотню слов и выражений.

Селяне с удивлением и испугом взирали на необычных людей. Их вид и одежда им казались страшными, не сулящими ничего хорошего. Лишь малая численность казаков немного успокаивала мужиков.

Казаки не спешивались, готовые применить оружие в случае необходимости. А Яцко силился разъяснить мужикам, что им надо.

В конце концов те поняли, закивали в знак согласия, загомонили.

– Кажись, договорился, – улыбнулся Яцко, повернувшись к своим. – Сторговал бычка за полтора талера. Добро?

– Попытай еще что-нибудь добыть, Яцко, – попросил Терешко.

Долгие переговоры закончились успехом. Но к этому времени темнота окутала долину, и казаки стали совещаться.

– До лагеря верст пятнадцать, – заметил Терешко. – Трудно будет добираться в темноте почти по бездорожью. Может, заночуем тут или отъедем на версту и раскинем лагерь?

– Что-то мне сдается, что лучше остаться в деревне, – предложил Лука. – Погода может испортиться. Дождем попахивает.

– Яцко, спроси деревенских, можно рассчитывать на ночлег тут? – Терешко озабоченно оглядел кривую улицу и людей, темневших неподалеку.

Тот долго говорил, жестикулировал и наконец повернулся к казакам:

– Они могут отвести нам вон тот сарай, что стоит у околицы. Там солома и крыша, хоть и прохудившаяся, но от небольшого дождя спасет.

– Тогда айда туда, казаки! – И Терешко развернул коня. – Будем сторожить по очереди, как бы чего не произошло ночью.

Недалеко от ворот сарая разожгли костер, повесили котелок с пшеном и тут заметили трех девок, скромно стоящих шагах в десяти, кутающихся в платки.

– Идите к нам, девчата! – Лука забыл, что те не поймут его, потом обратился к Яцко: – Позови их к огню, чего им торчать там.

Яцко с трудом добился понимания, и девки несмело присели на колоду, которую пододвинул к ним Яким Штаны.

Одна из них принесла двух общипанных голубей и показала, что их можно бросить в котелок.

– Данке, данке! – весело откликнулся Яцко, и его улыбка сняла напряжение с лиц девушек. – Любопытно глядеть на нас? – сказал тот по-своему, не заботясь о том, что его не поймут.

Девушки заговорили непонятно, но было ясно, что они сгорают от любопытства. Они жадно всматривались в незнакомцев, в их одежды и бритые головы со свисающими чубами, заложенными для удобства за уши.

Когда ужин поспел, все принялись есть, запивая терпким вином, принесенным в глиняном кувшине девушками.

Одна из них все поглядывала на Луку, тот тоже не стеснялся, пытался что-то сказать, но ничего не мог вспомнить из того, что могло понравиться девушке. Омелько, заметив это, засмеялся и молвил лукаво:

– Лука, может, ублажишь девку? Вон она как липнет к тебе. Не посрами казацкую славу. Казаки, – повернулся он к остальным, – надо помочь хлопцу.

– А чего там! – отозвался Яким со смехом. – Парубок молодой, пусть набирается телячьей мудрости, ха-ха! Яцко, помоги хлопцу поговорить с дивчиной.

Тот усмехнулся, прожевал кусочек мяса голубя, отпил глоток вина, молвил:

– Лука, да ты становишься бабником! Гляди, как поглядывает на тебя эта краля. Не теряйся, пока есть что получить.

– Да я и не теряюсь, плохо только, что сказать ничего не смогу, – Лука отвернулся от казаков и встретился глазами с девушкой. Та улыбнулась, подруги захихикали, затараторили непонятно, а Лука смело тронул девушку за руку.

Та руки не отдернула, заулыбалась, протянула в кружке вина, Лука взял ее, отхлебнул глоток, хотя и не хотелось, и, вспомнив, сказал:

– Данке, спасибо!

Девушка была светловолосой, курносой и полнотелой. Вздрагивающая грудь нахально и соблазнительно тряслась при ее смехе, и Лука с трудом мог отвести глаза от этого зрелища. Девушке было лет восемнадцать, а может, и больше. Во всяком случае, она не выглядела простушкой. Ее подруги продолжали хихикать, но со страхом поглядывали на село, где еще светилось несколько тусклых огоньков.

Наконец они встали и стали прощаться. Курносая осторожно взяла Луку за руку и что-то сказала, показав на черневший невдалеке сруб. Подруги прыснули в платки и пошли прочь, оставив подругу наедине с юношей.

Тот чувствовал волнение, хорошо уже понимал, что ему предлагают. Улыбнулся и решительно пошел за девушкой.

Через полсотни шагов они оказались в срубе, вроде бани с ворохом сена и запахами мышей и прели. В смеси с душистым сеном эти запахи не могли взволновать мужчину, но Лука был слишком взволнован, чтобы обращать на эти мелочи внимание.

Девушка оказалась достаточно опытна, и Луке вспомнилась Мотря. Та тоже споро помогала ему, но теперь это почти не потребовалось. Лука сам поцеловал в губы девушку, та с легким смешком завалилась в сено и прижала его к себе.

Что-то сказала, вытащила из-за кушака оба пистолета – они сильно мешали – и приникла к юным губам Луки, шаря по его телу горячей потной рукой. От ее тела исходили запахи молока, навоза, пота и еще бог знает чего…

На рассвете пришли крестьяне и привели бычка, принесли вместе с ним две общипанные тушки гусей. Яцко долго благодарил, Лука искал глазами ночную свою подругу, но ее нигде не было видно. Казаки распрощались и спешно тронулись в путь.

До лагеря добрались, когда обоз уже вытягивался в длинную змею, растянувшись на две версты.

Конные казаки шли целиной в несколько рядов, выставив передовое охранение, в арьергарде трусили два десятка казаков, отстав на двести шагов от последних подвод.

– Чего так долго?! – окрысился Макей, встретив своих людей.

– Ночью не решились вертаться, Макей, – ответил Лука. – Зато смотри, какого бычка привели! И пару гусей. Селяне оказались сговорчивые и не осмелились перечить. Мы и переночевали в сарае.

– Чтоб вас!.. Однако бычок хорош! Да и гуси нам не помешают. Ладно, поспешите запрягать. Мы тронемся подальше к хвосту.

Несколько дней десяток Макея отъедался мясом, пригласили и Степанка со Свищиком. Макей посчитал, что такой старшой им не помешает. Лучше задобрить.

Через несколько дней встретили большой отряд имперских драгун. Те долго вели переговоры с полковниками казаков и офицерами сопровождения. Пополз слух, что им предписано изменить маршрут и идти на север, где должны соединиться с войсками, сдерживающими продвижение шведов к Саксонии.

– Тут названия какие-то чудны2е, что и не запомнишь! – ругался Лука.

– Чего серчать, когда в каждом народе свои названия, – утешал того Яким Рядно. – Нам-то до ихних названий нет дела. То пусть начальство запоминает.

– Да и то верно. Чего это я?

Тем временем и Лука, и молодой Яким Штаны продолжали упорно заниматься отработкой приемов с холодным оружием, стрельбой из лука, пистоля и мушкета. Коней у них не было, поэтому они были вписаны волонтерами в пеший отряд под командой сотника Рудловского. Тот был по отцу поляком, но воспитывался матерью-украинкой и довольно скептически относился к полякам. Ему только что исполнилось тридцать лет, он недавно удостоился звания сотника и хотел побыстрее влиться в товарищество казаков.

Яким Штаны и Лука особенно преуспели в стрельбе из лука. Теперь они с гордостью посматривали на остальных казаков, уступавших им, молодым сосункам, в умении, которое другим не давалось.

Макей немного злился, что Лука почти отошел от дел обоза, хотя тот почти каждый день работал у Макея.

– Скоро ты, Лука, и вовсе забудешь про обоз, – ворчал старый казак.

– Нет, не забуду, дядько Макей! Посмотришь. Я слишком задолжал вам.

– О долге не беспокойся, Лука. Мы с твоим батькой были друзьями, и я в ответе за тебя. Больше некому о тебе подумать и позаботиться. Так что учти.

– Спасибо, дядько Макей! Я не забуду.

Колонны казачьего войска медленно продвигались в глубь земель, ощутивших на себе тяготы войны. Война длилась уже около двух десятков лет, а ощутимых результатов почти не было видно. Погиб уже не один миллион людей, а сильные мира сего все не могли успокоиться и гнали людей и средства в эту прорву, пожирающую все, что достигли эти земли за предыдущие десятилетия.

Сотня, где обосновались Лука с Якимом, состояла в основном из молодых хлопцев, но таких, как наши друзья, было мало. Им приходилось нелегко. Более старшие частенько отлынивали от работы и взваливали все самое трудное на еще не окрепшие плечи юношей. Приходилось терпеть и ждать настоящего дела на поле битвы.

Правда, они частенько со страхом признавались друг другу, что побаиваются первых боев. Старшие подсмеивались, дразнили, и теперь у юношей была одна главная думка: как бы не опозориться в первом бою, как бы не потерять голову в кутерьме боя, не подвести товарищей и не покрыть себя ужасом позора.

– Вы, ребятки, – бубнил Макей им на привале, когда узнал об их страхах, – в кучу особенно не лезьте. Поглядывайте по сторонам, на старших, кто уже обстрелян, понюхал пороху. И делайте как они. И главное – не удариться в панику. И держитесь рядышком. Смерть в толпе не так страшна. А от нее, костлявой, все одно не уйти. Когда-то она любого догонит и приберет.

– А если забоимся, дядько Макей? – тихо спросил Лука и просительно глянул в глаза старого вояки.

– Это не очень страшно, хлопцы. Боятся почти все. Лишь дурни и отчаянные рубаки ничего не боятся. Остальные обязательно боятся. Главное – не поддаться этому страху. И молчать, как бы ни было страшно.

– А чего это так, дядько Макей? – спросил с интересом Яким.

– Да потому что крики могут всех взбудоражить и заставить броситься бежать. А хуже паники ничего быть не может. Запомните это, хлопцы.

Юноши переглянулись, вздохнули, а Яким спросил:

– А вы не знаете, когда можно ожидать боя, дядько Макей?

– Это только старшина может знать, да и то, если командующий соизволит довести до ихнего сведения. То нам, простым казакам, неведомо.

Распространился слух, что новый главнокомандующий католическими войсками Валленштейн намерен осадить Нюренберг и овладеть им. Казачий корпус в две с лишним тысячи человек был брошен на помощь под этот немецкий город.

Учения приняли характер, сильно приближенный к боевым. Лука едва доплетался до палатки, где он спал, и лишь утром с трудом поднимался на очередные занятия по маршировке, стрельбе и рукопашному бою. Пехотинцы были вооружены копьями, довольно тяжелыми, и орудовать ими было не так-то легко.

И вот корпус прибыл под Нюренберг. Большой немецкий город был окружен рядами рвов, траншей, утыкан пушками и ощетинился тысячами мушкетов.

– Да тут несметные полчища войск! – воскликнул Макей, когда его обозники расположились в шести верстах от укреплений города.

– Да, это тебе не татары, тут все распланировано и подготовлено, – ответил Яким Рядно. – Баталия, наверное, предстоит знатная. Слыхал – в городе сам король шведский квартирует.

– Ну! Вот это да! – удивился Макей. – Да и наш главнокомандующий не лыком шит. Совсем недавно коронный гетман водил войска на войну со шведом. Вернулся не солоно хлебавши.

– Да, швед силен. Мы с тобой еще не встречались с ним, Макей.

– И не дай бог, Яким. Мне вот беспокойно за Лукашку. Он мне как родной. Уж теперь он понюхает пороха, это точно.

– Ничего, надо же когда-нибудь начинать. Мы все когда-то начинали.

Тем временем бои велись каждый день. То шведы совершали вылазки, то имперцы атаковали позиции шведов, каждый раз теряя сотни убитых и раненых. Однако все оставалось на своих местах.

И вот две казачьи сотни получили приказ атаковать вместе с баварцами траншеи саксонцев.

Ранним утром, помолившись и попив водицы – аппетита не было, наши молодцы строем вышли из лагеря и под грохот орудий с обеих сторон зашагали в сторону городских стен.

Они временами останавливались, укладывали мушкеты на крюки копий, давали залп и отходили во вторую шеренгу заряжать мушкеты. И так по очереди все четыре шеренги. За время, пока сотни подходили к траншее саксонцев, с десяток казаков осталось лежать на склоне холма.

Лука как во сне выполнял все команды сотника Рудловского, наклонялся, когда над головой прошелестит ядро или близкий разрыв обдаст его пылью и смрадом смерти. В голове было пусто. Он даже забыл, что рядом должен шагать Яким.

Потом шеренги нарушились, было много крика, бега, затем последовал приказ отходить. Сотня пятилась, огрызаясь мушкетными выстрелами, уже не залпами, а одиночными. На ходу подхватывали раненых, и только тут Лука обнаружил, что друга Якима нет рядом.

Словно очнувшись ото сна, он оглядел местность. Она была изрыта окопами, воронками от ядер, покрыта трупами людей и лошадей. Вдали лава конницы галопом куда-то рвалась – сабли в руках конников посверкивали в лучах утреннего солнца. Издали они казались игрушечными и совсем не страшными.

– Василь, ты не видел Якима? – спросил Лука казака, пятившегося рядом. – Он с тобой рядом шел.

– Было такое, Лука. Упал он, а убит или ранен, не ведаю. Скоро подойдем к тому месту. Поглядим.

Близкий разрыв бомбы заставил Луку упасть. Его обсыпало землей, осколки с противным визгом пронеслись в пустоту. Приподнялся, огляделся. Василь стонал, и лицо его стало сразу серым и неузнаваемым.

– Василь, тебя ранило? Куда?

– В ногу, Лука! Ой, печет! Помоги подняться!

На ватных ногах Лука подполз к товарищу. В ноге его торчал маленький осколок, и Лука удивился, что такой маленький кусочек железа может причинить столь сильную боль.

Штанина у Василька была распорота, кровь неторопливо сочилась из-под осколка. Лука растерялся, но потом в голове возникли какие-то мысли, воспоминания. Он торопливо достал из сумки скатанную полоску полотна, примерился, схватил осколок пальцами. Он был скользким, и пришлось сильно сжать его.

– Что ты делаешь? – испуганно спросил Василь. – Ай! – тут же хрипло прокричал тот, когда Лука с силой рванул осколок на себя. Он не успел посмотреть на него. Кровь обильно заструилась из ранки, но Лука стал быстро заматывать ее полотном.

Он оглянулся. Почти все казаки ушли вместе с баварцами. Обстрел почти прекратился, лишь отдельные выстрелы еще слышались с обеих сторон.

– Ты можешь идти? – спросил Лука.

– Помоги, я обопрусь на копье. Дай плечо!

Они стояли, не решаясь ступить. Лука все оглядывался, пока не подумал, что можно забрать того коня, что топчется около убитого хозяина шагах в пятидесяти, и тем облегчить Василю страдания и ускорить выход из боя к своим.

– Василь, ты погоди, я попробую привести того коня, – и кивнул в сторону.

– Хорошо бы, Лука, иди, я посижу здесь.

Конь никак не мог освободиться от мертвой хватки убитого воина. Судя по одежде, тот был офицером. Лица разобрать было невозможно. Оно было разворочено картечью и представляло собой сплошное месиво из мяса и костей.

Серая в яблоках кобыла прядала ушами, вскидывала голову и вздрагивала от каждого пушечного выстрела или разрыва. Лука осторожно отцепил повод, с трудом разжав окоченевшую кисть офицера. Огладил шею кобылы, ласково приговаривая при этом. Скоро лошадь немного успокоилась. Лука повел ее к раненому.

– Вот, Василь, теперь мы быстро доберемся до своей сотни. Поднатужься, я тебе помогу.

Потом Лука забрался сзади на круп лошади, и они поехали быстрым шагом искать товарищей. Василь кряхтел от боли, но держался бодро. А Лука все осмысленнее ощущал реальность затихающего боя. Лишь в отдалении имперцы все еще пытались оттеснить шведских пехотинцев и выбить их из окопов.

– Кажись, нашли, Василько! Вон наши очухиваются от боя. А мы забыли о Якиме!

– Я поглядел на то место, Лука. Его там не было. Наверное, свои подобрали.

– Глядите, Василь с Лукой приперли! – услышал Лука довольно веселый голос сотенного балагура Фомки. – Молодец, Лукаш! Не оставил товарища.

Подошел сотник Рудловский, оглядел прибывших, спросил:

– Лука, как ты? Не ранен?

– Вроде нет, пан сотник, – ответил Лука и помог снять с седла Василя.

– Ты ведь из обозников? – и, получив утвердительный кивок, приказал: – Тогда бери пару казаков с легкими ранениями и отправляйся в обоз. Повезешь фуры с ранеными. А конь тебе достался знатный, Лука. Завидно! Молодец, я видел, как ты бой вел. Поздравляю с крещением. Хорошо у тебя получилось. Ну, иди.

На одной из фур Лука заметил Якима. Тот лежал на соломе и без выражения смотрел равнодушными глазами в небо, прижатый с двух сторон ранеными.

– Яким, что с тобой? Ты меня слышишь?

Тот не ответил, а рядом лежащий казак сказал тихо:

– Оглушило его. Не скоро очухается. Но отлежится. Вези лучше скорее к лекарю, а то невмоготу терпеть более, хлопец.

Через полчаса быстрой езды четыре фуры добрались до обоза. Лука сдал раненых лекарям и пошел искать Макея.

– Сынок вернулся! – встретил тот Луку и полез обнять. – Вот обрадовал, хлопчик! Я думал о тебе. Обошлось?

– Да вроде бы, дядько Макей.

– Ну и слава богу! Много наших полегло?

– Человек десять убило да больше двух десятков поранено, – ответил Лука. – И Якима оглушило. Лежит и молчит, и смотрит не мигая в небо. Страшно!

– Ничего, он парень сильный. Бог не отдаст его вот так сразу костлявой. А как ты, Лука?

– Сам не знаю. Сотник похвалил, а сам я почти ничего не помню. Все как в густом тумане. Лишь потом стал соображать. А смотри-ка, дядько, какую я красавицу добыл!

Макей осмотрел кобылу, заглянул в зубы, охлопал шкуру.

– Да, тебе повезло с кобылой. Хороша! Офицерская, наверное.

– Ага. Я на ней Василя привез с поля. Теперь он здесь. Надо бы осмотреть седло. Я еще не заглядывал в торбы.

Лука с восторгом вытащил из седельной кобуры отличный пистоль, потом второй, огневой припас к ним, несколько бумаг, которые читать все равно не смог бы. Их он отбросил. Нашел пачку табака и люльку, отделанную серебром. Красивую флягу с хорошим вином он отдал Макею. Тот попробовал, крякнул от удовольствия, молвил:

– Вкусно, но слабовато. Наша горилка лучше.

Последними Лука вытащил туго стянутые ремешком новые ботфорты желтой кожи. Повертев, спросил:

– Дядько Макей, эти чёботы можно хоть носить казаку?

– А чего ж? Казаку можно носить что угодно. Носи и езди на здоровье.

– Сейчас жалею, что не захватил саблю. Хорошая была.

– Не жалей, Лука! Еще представится случай. Будь рад, что коня приобрел. А это может стать доро2гой в конный отряд.

– Вот здорово будет, дядько Макей!

Глава 3

Лука еще раз участвовал в бою под Нюренбергом. Здесь он получил небольшую рану в бок, но пролежать пришлось больше месяца. Была уже осень, и войска имперцев вернулись в Чехию.

Там Лука и выздоровел, после чего он был переведен в конную сотню, где сотником был пан Андрей Серый. Казак он был высокий, с сивыми усами, хотя лет ему и не так уж много. Всего-то чуть за сорок. Сивые волосы оселедца и были причиной такого прозвища.

В первом же выезде на дело Лука сумел добыть второго коня и с готовностью предложил его другу Якиму. Тот уже отлежался и теперь был зачислен в ту же сотню, что и Лука. Это сильно скрасило тяжесть службы обоим, тем более что в осеннюю распутицу воевать не очень приятно.

Казачьи сотни спешно влили в конный корпус хорватов, нанятых императором. И это скопище конницы было брошено под немецкий городок Люцен, где готовилось большое сражение со шведами и немцами-протестантами.

Полковник Носович со старшинами вел успешные рейды по тылам и коммуникациям шведов, нарушая снабжение армии и тревожа тыловые части противника.

В одном из рейдов поздней осенью казацко-хорватская конница бросилась в атаку на отряд шведских кирасиров. В отчаянной рубке великаны-кирасиры, закованные в крепкие панцири, крушили палашами легкие сотни казаков и хорватов.

Лука скоро понял, что с этими грозными вояками им не справиться, и потому старался держаться в толпе своих, полагая, что скопом им легче будет прорубаться из стальных лав шведов.

– Яким, держись ближе! – кричал Лука, с трудом уклоняясь от натиска мощного кирасира. Его палаш легко сломал саблю Луки, но для второго замаха времени не хватило. Лука успел выхватить трофейный пистоль и разрядить его в живот солдата.

Друг подлетел к нему и отразил удар второго кирасира, но сам получил по плечу. Кровь брызнула из раны. Лука подхватил друга и, нахлестывая лошадей, вырвался из свалки.

– Давай быстрей перевяжем рану, Яким! Кровь сильно идет!

– Пустое, Лука, – силился бодриться Яким. – Гляди, наших теснят! Сколько посекли казаков! Быстрее!

Лука едва успел перетянуть рану другу, как казаки и хорваты с поспешностью заполнили поле, где Лука с Якимом занимались раной.

Юноша подобрал с земли саблю, успел еще раз зарядить пистоль, как снова оказался перед кирасирами. Но их большие тяжелые лошади уже устали и не могли быстро маневрировать.

– Яким, заходи сбоку! Вот этого мы можем срубить! – это Лука орал другу, опасаясь, что кирасир может успеть развернуться и атаковать их.

Яким, превозмогая боль, бросил коня влево, Лука вправо, и солдат немного растерялся. Этим быстро воспользовался Лука и сбил ударом сабли его каску. А Яким заметил, что швед отвлекся на Луку, и слегка рубанул по голой голове. Кирасир еще какое-то время качался в седле, но после второго удара Луки поник и свалился на землю.

– Тикаем! Наши почти все ушли вперед! Лука, поспеши!

Лука едва увернулся от хлесткого удара другого солдата, пришпорил кобылу, и она вынесла его далеко в низину, где земля была размочена дождями.

Свою ошибку Лука понял поздно. Но оказалось, что погнавшиеся за ним два кирасира на своих тяжелых лошадях попали в куда худшее положение. Они никак не могли заставить лошадей скакать быстрее. Лука придержал лошадь, оглянулся в поисках Якима. Тот скакал по лучшей почве и уходил все дальше.

Враги были уже шагах в десяти. Пришлось Луке опять вытащить пистоль. Кирасир занервничал, пришпорил коня, но Лука не стал ждать. Пуля угодила в грудь, пробила панцирь, и солдат свалился на шею лошади.

Второй кирасир бросился к товарищу, а Лука, уже не торопясь, боясь завязнуть, шагом погнал кобылу дальше, к своим. Кирасиры не осмелились пуститься по вязкому грунту, обходили его стороной, и Лука вскоре успел выбраться на твердь.

– Как ты умудрился выскочить, Лука? – кричал Яким, уже не владея рукой. Хорошо, что это была левая рука, но теперь от потери крови и от боли он и правой едва мог держать саблю.

– Одного свалил, второй не осмелился преследовать по топи! Как рука?

– Не очень, друже. Болит, я слабею. Наверное, крови много вышло.

– Вот не повезло тебе. Уже второй раз! Иди ищи лекаря. Пусть посмотрит, а то я все сделал наспех. Я тебя найду, если что. На, глотни немного, – и Лука протянул ему флягу с вином, разбавленным водой.

После передышки, на другой день, конный хорвато-казачий корпус бросили на ликвидацию прорыва шведов, которые так сильно потеснили имперцев, что те почти в панике начали отступать, бросив артиллерию, окопы и раненых. Казаки немного сдержали наступление, но и им пришлось отступить. Натиск был уж очень стремительным, а дух имперцев сломлен.

Солнце клонилось к западу, спеша уйти на покой за осенние тучи. Полк, где дрались Лука и Яким, отошел, получив другой приказ. В версте от них грохотали пушки, трещали мушкеты. Дым полосами и клубами плыл в предвечернем небе, временами заволакивая поле битвы.

Подскакал сотник, закричал, указывая на спешно отступающие толпы имперской пехоты:

– Сотня, обходим бегущих! Ударим по пешим немного сбоку! Вперед, за мной!

Казаки пустили лошадей рысью, проверяя свободной рукой оружие. Усталость целого дня боя давила. Лошади с трудом преодолевали изрытое пространство. Многие спотыкались.

– Лука, боюсь, конь подведет! – прокричал Яким, трусивший несколько сзади. – Притомился совсем.

– Что делать! Попридержи его, может, перед боем и отдохнет малость! Моя кобылка еще держится!

Две сотни казаков с визгом и воплями выхватили сабли и понеслись сквозь расстроенные ряды имперских пехотинцев на саксонскую пехоту, теснившую отступавшие толпы солдат.

Лука оглянулся, но Якима не заметил. Времени на поиски уже не было. Он с остервенением махал саблей, смутно ощущая, как ее клинок врубается в чье-то тело.

Проскочив первый ряд пехотинцев, казаки наткнулись на следующий. Тот не раздумывая поспешил с залпом. Пули проносились с визгом, несколько казаков и лошадей упали.

Несколько минут отчаянной рубки – и Лука услышал звук трубы, приказывающий прекратить атаку и отходить. Это удивило его, но он не задумался ни о чем. Кругом наседали пехотинцы с пиками, мушкетами и алебардами.

Лука погнал кобылу правой стороной плохо обозначенного фронта атаки, забирая больше назад, где пехотинцев было поменьше. Он уже не стремился наносить удары саблей, а больше смотрел, как бы самому не получить в бок острием алебарды.

Он уже разрядил оба пистолета, оглядывался на отходивших казаков. Его кобыла, вся в пене, уже с трудом дышала от усталости, но еще мчала и вынесла его прямо на нескольких шведских солдат, которые бежали тяжело и медленно, пытаясь занять побольше территории и оттеснить казаков подальше.

Холодный пот прошиб истомленное тело Луки. Он был один среди врагов. Его товарищи ушли назад, их фигуры маячили уже далеко. Он придержал кобылу, осмотрелся. Сзади напирали плотные ряды пехотинцев, впереди виднелись разрозненные фигурки солдат противника, и выхода, казалось, не было.

– Милая, выручай! – шептал Лука лошади на ухо, наклонившись вперед. Он похлопал ее потную шею, огладил мокрую шерсть. – Выноси, голуба!

Он рысью направил лошадь туда, где почти не было солдат. Его заметили, и Лука пришпорил лошадь. Кобыла рванулась вбок, пронеслась мимо трех солдат, юноша отмахнулся от четвертого, круто завернул лошадь вправо, и она тяжело вынесла его на небольшой пригорок. Противник остался близко, но позади. Мушкеты их были разряжены, а холодным оружием достать теперь его было невозможно.

– Спасибо, милая! Спасибо! Выручила! Отдохни немного!

Лука тяжело спрыгнул с лошади и повел ее в поводу, спеша побыстрее сблизиться со своей сотней.

Едва он приблизился к своим, как далеко за ним прокатилась волна криков. Что-то происходило неподалеку. Там, куда отступали расстроенные отряды имперцев.

– Что это? – крикнул Лука, поспешив соединиться со своими казаками. Те уже спешились и обтирали мокрые крупы своих лошадей. Хорошие лошади – вот их последнее спасение от поднимающихся по пологому склону шведов.

– Да кто ж его знает! Что-то там случилось. Хоть бы не отрезали нам отход! Но сдается мне, что это что-то получше, чем окружение, – отвечал ему замученный казак с кровавым потеком, спускающимся по лицу.

Скоро все увидели, как конная масса приближается к ним. Опытным глазом можно было легко заметить, что это свежие лошади, а по одежде казаки поняли, что это подкрепление, пришедшее неизвестно откуда.

– Сотня! По коням! Освободить проход! Это свежие силы! – Сотник поспешил вскочить в седло и погнал коня в сторону. Сотня бросилась следом.

Несколько тысяч конников пронеслись мимо, оглашая окрестности воплями и размахивая саблями.

– Слава богу! Хоть передохнем, а то и в седле трудно усидеть, не то что орудовать саблей, – проговорил пожилой казак с седым оселедцем и без шапки.

– Да, Панас, пусть теперь сами поработают, – согласился его сосед.

А Лука крутил головой в поисках Якима. Тот оказался на правом фланге, и пробиться к нему было трудно.

Тут Лука заметил, что легко ранен в двух местах. Пуля пропахала бок, но ребро не задела, а алебарда оцарапала голень, разорвав голенище сапога.

Он еще раз оглянулся на поле битвы, где шведские полки начали отходить, отбиваясь от наседавших конников.

Пришлось сойти с лошади и заняться ранами, пока они еще свежие. Боль в них нарастала, причиняла большие неудобства и беспокойство. Лука злился, оглядывался по сторонам, боясь пропустить новый приказ.

Утром был получен приказ покинуть позиции, где никто не одержал победы, и уходить из Саксонии. Это всех обрадовало. Казаки в вечернем сражении участия не принимали и теперь хоть немного отдохнули.

До зимних квартир казаки не дошли. Им поручалось совершать рейды по тылам противника, нарушать снабжение войск, перехватывать и уничтожать мелкие отряды, добывать пропитание самим и ждать дальнейших указаний.

Зима выдалась довольно теплой, морозов почти не было, но дороги раскисли и сильно выматывали лошадей.

Казакам придали несколько сотен хорватов. И теперь их набеги приняли более планомерный характер.

Сотня, в которой служил Лука, под командованием кряжистого казака Боровского ушла далеко на юго-запад в опасное предприятие. Их главной целью был перехват почты противников. Особенно почты Франции, которая вела интриги с княжествами Германии, сколачивая союз против Испании.

Лука последние дни казался злым, хмурым и недовольным.

– Что с тобой, друг? – спросил однажды Яким. – Ты вроде бы чем-то недоволен? Поведай мне.

– А чем тут быть довольным, Яким? Я зачем сюда пришел?! За славой казачьей, за грошами на хорошую жизнь. Вот и думаю, какого лешего мы тут гибнем за шесть талеров? Ведь не меньше половины из нас не вернутся домой, а часть будет калеками! А что мы получим, если нас минует смерть? Какая же тут слава?! Обидно за себя, Яким!

– Ты что, один такой? И никто не думает об этом. Каждый надеется на удачу!

– Какая там удача! Смерть, а перед нею мучения – вот наша удача! Муторно, и нет никакого желания больше воевать, Яким.

– Что ж теперь делать, Лука? Надо ждать окончания войны, мирного договора, тогда лишь можно вернуться домой. Все у нас такие, как ты. И не бери в голову эти мысли!

– Хочу, да не получается! Сколько мучений, сколько крови, а толку никакого! Дома хоть многие бьются за лучшую долю, а мы? Что тут мы делаем? Тем же католикам помогаем, против которых постоянно выступаем дома. Послать бы их к бесам и вернуться домой!

– Да успокойся ты, Лука! Сейчас у нас не так трудно. И харч добываем, и в набегах немного разживаемся для себя. Денег-то нам платить император не очень спешит.

– Это так, да все ж не по душе мне все это. Уже полдюжины ран заимел. А сколько будет впереди?

После Нового года, когда зима пошла на убыль, сотня Луки перехватила гонца с охраной в десять солдат. Их атаковали, порубили, а письма уложили для отправки главнокомандующему.

– А остальное, казаки, разделим между собой, – объявил сотник. – Тут оказались несколько мешочков с монетами. Талеры нам не помешают, а?

– Пан сотник мудро рассудил, – бросил озорной взгляд Панас. – Мы возражать не собираемся.

После долгих подсчетов каждый казак получил по восемьдесят талеров. Сотник Боровский оставил себе двести монет. Все были довольны и теперь смотрели на жизнь с легкостью и блеском в глазах.

– Вот тебе и плата за нашу кровь, Лука! – воскликнул Яким, стараясь ободрить друга. – С такими деньгами и домой можно уходить. Что скажешь?

– Сам же говорил, что этого нельзя сделать. Товарищество нарушу.

– То-то и оно, Лука! Да одним нам вовек отсюда не выбраться. Мы даже читать не умеем, не то что писать. Что ты можешь объяснить людям по дороге? Ничего! Мы если и запомнили три десятка слов, так с этим далеко не уедешь! Темные мы, и куда нам рыпаться!

– Наверное, ты прав, Яким. Однако от этого не легче.

– Вот получили мы по восемьдесят талеров. Ну и что? Большинство из нас их спустят за месяц или два. И что тогда? Опять нищие! Темнота, Лука!

Юноша вздохнул и задумался.

А тем временем сотня, вернее, и не сотня даже, а всего чуть больше пятидесяти казаков-конников продолжали рыскать по огромной территории в поисках почты, харчей и добычи зипунов.

Весна застала их недалеко от Вюрцбурга на берегах Майна. Март выдался дождливым. Река вздулась, неся грязные воды к Рейну. Деревни вокруг были до такой степени разорены и ограблены, что большинство мужского населения не приступили к полевым работам, а подались на дороги промышлять грабежом.

– Хлопцы, на дорогах стало уж очень опасно, – предупредил сотник. – Постараемся держаться плотнее и начеку. Оружие всегда должно быть наготове. Народ здесь уже отчаялся и готов на все. И с продовольствием плохо, поэтому не транжирьте харчи попусту.

– Не лучше ли податься в не затронутые войной места, пан сотник? – спросил кряжистый казак по имени Михай.

– Как без приказа? Сомнительно это, Михай.

– Какой приказ, пан сотник? Мы уже давно без приказов тут перебиваемся. И где теперь нам искать наш корпус? Того и гляди, наткнемся на шведов.

– Думаю, что следует подаваться на восток. Там мы скорей встретим своих. Или узнаем о них. Да и война те места меньше пограбила.

– А я согласился бы подойти к маленькому городку, осадить, если не пропустят внутрь, и потребовать выкуп, – решительно молвил Панас. – А просто грабить здешний люд мне не по душе. Он и так измордован дальше некуда.

– Ишь, пожалел! – раздался голос из глубины.

– Чего там! Они же люди, а сколько лет колотятся из-за этой войны!

– Это их дело! А нам нужно побыстрее к своим пробиться. Дороги подсохнут, тогда будет труднее это совершить.

Споры продлились бы и дольше, но сотник остановил их, приказав:

– Разговоры прекратить! Будем пробиваться на восток. Готовьтесь!

С пустыми подсумками, с отощавшими лошадьми, казаки потянулись топкими дорогами на соединение со своими.

Идя вверх по Майну, они рассчитывали, что по его берегам найдутся деревни, да и корма для лошадей будет больше. Так оно и случилось. Но деревни были пусты. Лишь на четвертые сутки казаки подошли к селению, раскинувшемуся вокруг монастыря.

Жители не успели затвориться за тощими стенами, и казаки, недолго посовещавшись, легко проникли в городок.

– Захватим старшин городка и тогда будем требовать выкуп, – распорядился Боровский. – Заложников пригнать в храм. Монастырь оставим на потом.

– Пан сотник, – подал голос Панас, – это лучше сделать тотчас, пока святые отцы не успели припрятать добро.

– Подождем! Выполняйте приказ!

К полудню человек восемь именитых горожан со страхом топтались у церкви.

В сотне имелся казак, который немного говорил по-немецки. Научился самому простому. Он-то и сумел объяснить, что от города требуется.

Он коротко и решительно приказал принести две тысячи талеров к вечеру, и городские мужи после долгих причитаний разошлись по домам собирать выкуп. Кроме этого казаки добыли овес для лошадей, сено, две подводы с лошадьми и перед вечером, получив затребованное, приступили к небольшому доминиканскому монастырю. Открыть ворота монахи отказались.

– Михай, возьми людей и обойди монастырь. Найди возможность без хлопот проникнуть за эти стены, – сотник был зол.

Вскоре за стенами послышались крики, грохнули два выстрела, и голоса затихли. Послышалась возня, ворота отворились, и казаки въехали в обширный двор. Монахи стояли толпой, понурив головы. Настоятель, сухощавый старик с бритым лицом, что-то говорил, но никто его не понимал.

Переводчик, повинуясь кивку сотника, выступил вперед и молвил:

– Выкуп! Две тысячи! Быстро!

Настоятель заговорил, понять его было невозможно, но можно догадаться по голосу, что он возмущен и платить отказывается.

– Брешет, пан сотник! Бедные, говорит. Прижать надо посильнее.

– Обыскать монастырь! – крикнул сотник. – Раз не хотят по-доброму, придется действовать силой! Всех старших монахов запереть в одном месте в подвале и держать заложниками. Остальных выгнать за ворота. Будем ночевать здесь, в монастыре. Действуйте!

Казаки похватали самых важных монахов, согнали вместе и тумаками заставили спуститься в подвал.

– Закрыть и сторожить! – распорядился сотник. – Все, что найдете ценного, снести в одну келью. Панас, подбери нам всем место для ночлега.

Прошел час, и в келье появились почти все ценные вещи монастыря, громоздившиеся кучей.

– Нет денег, хлопцы, – объявил сотник. – Придется пощекотать католиков. У них должны быть деньги, и немалые.

Несколько казаков с факелами и фонарями спустились в подвал. Шестеро монахов смиренно сидели на жесткой скамье и со страхом взирали на страшных пришельцев. Толмач опять коротко бросил:

– Выкуп! Талеры! Две тысячи! Быстро!

Монахи пожимали плечами, что-то говорили, но не соглашались отдать требуемое. Сотник напряженно смотрел на каждого из них, выбрал самого слабого, как ему казалось, и кивнул на него:

– С этого начинайте!

Монаху ткнули в лицо факелом. Запахло горелым волосом. Монах закричал, а толмач громко крикнул:

– Выкуп! Выкуп! Быстро!

Ничего не получалось. Монахи не хотели говорить или не знали, где тайник. Последнее было сомнительно.

– Раскалите прут, казаки, – приказал сотник. – Воткнем этот прут в монашью задницу! Может, после этого откроют тайник.

Казаки повалили одного монаха, сорвали сутану, оголили нижнюю часть тела, растянули на лавке. Остальных поставили так, чтобы всем было видно.

– Начинай, – кивнул сотник. – Слегка пока что.

Душераздирающий вопль заметался под низкими сводами подвала, ища выхода. Толмач продолжал твердить одно и то же.

Один монах, дрожа всем телом, согласно закивал, не в силах произнести нужное слово.

– Кажись, один скис, – молвил сотник. – Посмотрим, что из этого выйдет.

Он потянул монаха за рукав. Они вышли в темный низкий коридорчик, прошли по нему, спустились в подвал, дверь которого была сорвана. Фонарь едва освещал захламленное помещение. Монах дрожащим пальцем указал на стену.

Боровский посветил, присмотрелся к стене. Было заметно, что кладка еще не высохла, и сотник разозлился, поняв, что казаки не слишком усердно осмотрели подвал. Жестом он приказал монаху вскрыть тайник.

С немалыми усилиями монах вытащил несколько кирпичей. Сотник обнаружил в тайнике мешочки с монетами, церковную утварь из золота и серебра, украшенную драгоценными каменьями.

Боровский внимательно поглядел на ценности, взвесил их на руке, вздохнул и положил на место. Мешочки с монетами вынул, обернулся и опять стал рассматривать утварь. Вытащил кинжал и довольно сноровисто выколупнул почти все крупные камни, поглядел на них и сунул в карман.

Он вернулся к оставшимся с монахами казакам, молча показал мешочки и пригласил казаков следовать за собой. Монахов оставили в подвале, закрыв на засовы и замки, привалив бочками из-под вина.

– Радуйтесь, казаки! Выкуп у нас, – радостно сверкнув глазами, объявил сотник и выложил на стол в трапезной все мешочки. – Поделим, а то мне тяжело их будет таскать с собой, ха-ха!

Выкупа оказалось более пяти тысяч талеров. Сотник благодушно молвил:

– Разделим по справедливости, паны-братья. Каждому доля, и от каждого мне по два талера. Согласны?

– Слава сотнику! – крикнул кто-то радостно. – Вот настоящая справедливость!

– Согласны, пан сотник! Делите!

Казаки умильно щурили глаза. Им досталось несметное богатство, о котором и мечтать-то было страшно. Это не те крохи, что обещаны императором. Шесть несчастных талеров! Тут получается почти в сто раз больше!

Однако Боровский заявил сурово и решительно:

– Вы убедились, что я поступаю справедливо. Но нам потребуются и общие деньги. Мы еще не соединились со своими. Предлагаю отдать на общие нужды по два талера. С меня пять.

Это не вызвало ни у кого возражений. Дело нужное и необходимое. А Боровский добавил, хитро усмехнувшись:

– И постарайтесь молчать об этом, казаки. Это ни к чему совсем, трепаться языками про наши дела. Они лишь наши, и другим нечего о них знать.

– Понятное дело, пан сотник! Мы согласны!

– Лука, ты все равно вина не принимаешь, так тебе особое задание. Пока мы тут будем пировать, ты отдохни и хорошенько выспись, а потом мы тебя разбудим – встанешь на стражу. Мало ли что! Иди ложись.

Юноша было немного обиделся, но потом решил, что это не очень-то и плохо. Он устал, глаза и так слипались. Лука отправился в одну из келий, где завалился на жесткое монашье ложе и спал, пока его не подняли.

Казачья полусотня утром с веселым гомоном, нагруженная снедью и вином, тронулась дальше. Лука вызвался править парой лошадей, запряженных в повозку. Он решил, что его кобыле лучше идти в поводу, чем тащить седока по топким дорогам.

Они сильно привязались друг к другу – юноша и лошадь. Он подкармливал ее корочками хлеба с солью, не жалел ничего, вот и теперь припрятал лишний мешок овса для своей любимицы. Боровский уже два раза предлагал продать ему кобылку.

– Нет, пан сотник, – отнекивался Лука. – Лошадь не продается. Эта моя Нэнька, как я ее назвал, уже многое понимает, и я не могу ее продать. Простите, пан сотник.

И теперь Лука нет-нет да и оглядывался на свою красавицу, бредущую за телегой. Та поводила острыми ушами и косила фиолетовый глаз по сторонам.

Полусотня медленно продвигалась на северо-восток среди буйства весны. Деревни по сторонам дороги были полупусты. Там работали почти сплошь женщины и дети, и то лишь на огородах. Только в редких местах кое-где зеленели хлеба.

Сотник Боровский часто оглядывал местность в подзорную трубу, добытую в монастыре, а Лука с вожделением взирал на это. Ему так сильно хотелось взглянуть в эту диковинную трубу, что часто настроение его портилось после таких обзоров сотника. Он мечтал о такой трубе и постоянно искал ее в тех деревнях, которые они миновали.

Так прошло дней десять. Продовольствие уже подходило к концу, надо было искать источник его пополнения.

– Версты три до деревни, – молвил сотник, просмотрев с пригорка местность. – Попробуем отыскать харчи. Авось повезет. Казаки, – обернулся он назад, – будем проезжать лесок, так держаться настороже.

Въехали в лесок, протянувшийся на полверсты в ширину, отделявший деревенские угодья. Огромные дубы, вязы, сосны величаво шелестели молодой листвой. Дорога, малоезженая в этосмутное время, уже зарастала бурьяном. Место казалось глухим и мрачным. Казаки поминутно оглядывались, держа оружие наготове, прислушиваясь к посторонним звукам.

– Проклятье, засада! – закричал задний казак.

Все оглянулись назад, выхватив сабли и опустив пики. Там медленно, величаво падала большая сосна, загораживая отступление. И тут же с шумом и треском повалилась сосна спереди, ломая сучья и теряя иголки. С воплями и руганью на дорогу высыпали страшные, заросшие бородами мужики в рваных рубахах. Их оружием служили косы, серпы, топоры и вилы.

Они дружно бросились на казаков. Прозвучали первые выстрелы пистолей. С остервенением и те и другие рубились. Лошади визжали, топали, брыкались и падали, придавливая седоков и мужиков.

Казаки крутились волчками, отражая нападение и отстреливаясь из пистолей.

Лука успел вскочить на кобылу и едва отбил косу, как острия вил стремительно рванулись ему в бок. Ударом сабли, которая тут же переломилась, он немного изменил их путь, кафтан затрещал, распоротый, а обломок сабли ничего не мог уже сделать. Лука еще успел выхватить древко вил из цепких рук мужика, не ожидавшего такого. Удар в бедро чем-то твердым едва не вышиб Луку из седла.

Теперь он отмахивался вилами, как копьем. Мельком заметил замах топора в руке мужика, инстинктивно вскочил на прямые ноги и ощутил, как мощный удар, задев штаны, обрушился на заднюю луку седла. Нэнька присела на задние ноги, но устояла и вынесла Луку из этого ада. Здесь Лука отразил удар косы, зацепил нападавшего вилами, выхватил из-за кушака пистоль и выстрелил в грудь другого человека, нацелившегося копьем.

Пронзительный свист прекратил побоище. Мужики быстро отступили и так же стремительно их шумные шаги по подлеску затихли по обе стороны дороги.

Казаки огляделись. На дороге лежали тела людей, рядом дрыгала ногой смертельно раненная лошадь. Несколько человек были ранены и блажили, свои просили помочь, чужие – пощадить.

Казаки матерно ругались, спрыгивали с коней и осматривали раненых.

– Черт! – выругался сотник Боровский. – Потерять троих казаков! Словно настоящее сражение! Дьявольщина!

Его тоже зацепило, он зажимал колотую рану правой руки тряпкой, пропитанной кровью. Зло крикнул:

– Всех раненых в повозку! Быстрее перевязывайте – и в дорогу! До деревни с версту будет!

Лука с удивлением обнаружил, что не может стать на правую ногу. Бедро у него распухло и сильно болело. Под штаниной темнел огромный синяк. Он пощупал его, но ничего не обнаружил. Спросил подошедшего Якима:

– Ну-ка глянь, что там? Болит жутко!

Яким, в пятнах крови, опустился на колени и осторожно прощупал, не обращая внимания на вопящего друга.

– Не похоже на перелом, Лука. Просто сильный удар. Как же ты проморгал?

– Трое напали! Едва отбился! И саблю сломал! Что теперь без сабли я?

– Ничего, Лука! У нас трое убитых и раненые есть. Возьмешь одну из освободившихся. Однако слышишь приказ? Заряжай пистоли.

Убитых оттащили к обочине, раненых мужиков добили, а своих четверых наиболее тяжело раненных уложили в повозку.

Казаки быстро вырыли общую могилу и забросали землей убитых товарищей. Поставили крест из связанных палок, помолчали, пошептали молитву и тронулись дальше.

Деревня оказалась в два десятка дворов. Бедность и запустение торчали из всех щелей. Женщины, изможденные и худые, с озлобленными прищуренными глазами, с недоумением и страхом взирали на казаков.

Попытка узнать о возможности ночлега не увенчалась успехом. Бабы уже узнали, что произошло в лесочке, – было очевидно, что это их мужики напали на отряд. И теперь они обреченно ожидали погрома, пожара и насилия. Но им, казалось, это было безразлично.

– Никакого добра тут нет, казаки, – изрек сотник. – Но ночевать придется в деревне. Раненым нужно хоть денек отдохнуть и подлечиться.

А перед самым закатом трое казаков пригнали бычка из леса, поймав его на ужин. Боровский с облегчением вздохнул и впервые за день улыбнулся.

– Ужин у нас есть, казаки! Готовим его! И посмотрим раненых. Выставить стражу!

Большой костер пылал жарким пламенем. На жердине крутились куски говядины, а шагах в двадцати стояла толпа баб, которые глотали слюни, жадно втягивая ноздрями восхитительный запах жаркого.

Лука сидел около костра и следил за жарким. Он уже приспособил палку из вил и теперь мог ковылять с нею, не беспокоя ногу.

Он встретился глазами с молодой девкой лет двадцати на вид, хотя после голода и лишений она могла выглядеть и старше своих лет. В глазах стояла мольба. Даже в сумерках Лука обратил внимание, что девка хороша собой и пригожа, и грязные лохмотья на ней казались не такими ужасными.

Лука вернулся к костру, оглядывался несколько раз и даже улыбнулся ей. Ответа он не получил, но это его не оскорбило и не разозлило.

Он оглянулся по сторонам, схватил нож и быстро отрезал ломоть мяса от одного из кусков, завернул в два листа лопуха, бросил утверждающий взгляд на девку и спрятал кусок в два фунта за пазуху, ощущая горячее.

Девушка еще шире раскрыла глаза и инстинктивно подалась вперед. Лука с готовностью потряс ладонью, предупреждая опрометчивый шаг.

Он отрезал кусочек для пробы, подул, положил в рот, пожевал. Скоро будет готово, хотя можно есть и сейчас. Он покричал, созывая казаков, и еще отрезал кусок с ладонь.

– Казаки, ужин готов! Начинайте, а я пошел, – и он многозначительно кивнул в сторону стоящих баб.

– А ты не теряешься, хлопец! – усмехнулся один казак. – Смотри, возвращайся.

Лука усмехнулся и подошел, ковыляя, к бабам. Он смотрел на девицу и глазами приглашал погулять, придерживая выпирающий кусок на груди.

Она оглянулась по сторонам, ища поддержки у товарок. Те были невозмутимо суровы и молчаливы. Лука протянул руку, приглашая. Она колебалась недолго.

Когда они отошли подальше, а Лука при этом опирался на ее худое плечо, он достал мясо, отрезал кусочек и протянул к ее рту. Губы жадно потянулись, схватили, а зубы торопливо заработали. Луке стало жалко эту несчастную девушку, и он спросил, с трудом подыскивая слова, сколько ей лет. Она поняла с трудом и ответила, подтверждая слова пальцами.

– Ого! Только шестнадцать, а я думал, что больше!

Она его, конечно, не поняла, но приняла очередную порцию мяса. Так, со смехом и шутками, Лука скормил половину куска. Проглотил и свою долю. Остальное отдал девушке, показав, что может взять. Та заулыбалась, завязала мясо в грязный фартук, а Лука многозначительно стал ощупывать ее худое тело. Она быстро поняла его намерение, помялась, но согласительная улыбка вдохновила его.

Девушка отвела его в дряхлый сарай, где на соломе они начали целоваться и обжиматься. Лука скоро понял, что девушка не намерена сопротивляться. Это его устраивало. Лишь боль в бедре слегка мешала ему насладиться юным телом.

Он вернулся удовлетворенным и радостным. У костра сидели два казака с мушкетами и пиками наготове.

– А вот и котейко наш гулящий пожаловал! – усмехнулся старший. – Сиди теперь и сторожи. А я посплю малость.

– Лукашка, как у тебя все это получается? – спросил другой казак, вопросительно глядя на товарища. – И быстро ж ты управился. Наши тоже ходили, но те насильничали. А у тебя как?

– Я никогда не насильничаю, – ответил уверенно Лука. – Мне интересно, когда по доброй воле. А так… Нет, это не по мне. Никакого интересу.

– Прыткий ты, хлопец. А меня и не тянет.

– Так оно же у каждого свое. Лучше скажи, что пан сотник думает?

– Сказал, что завтра можно остаться тут, если ничего худого не случится.

Утром казаки дружно доели бычка и поглядывали на хаты с намерением обыскать их. Потом прибежал один казак, что уже немного кумекал по-здешнему.

– Казаки, узнал, что сюда идет обоз чей-то. Мужик говорил бабам, а я уразумел. Вот только не знаю, как далеко. Узнать бы. Пан сотник, послать бы к бабам нашего толмача Андрейко. Он быстрее все разузнает.

– И нашего кота гулящего, – добавил казак, стороживший с вечера. – Ему легче будет свою девку разговорить.

– Может быть, – согласился сотник. – Лука, пойдешь с Андрейком. Без вестей не вертайтесь.

Лука вздохнул, схватил оружие и вместе с Андрейком, раненным в голову, которая белела повязкой, поковылял искать баб и свою Анюту.

Долго искать не пришлось. Анюта сама вышла и с улыбкой просительно поглядела на Луку. Тот сожалеюще пожал плечами. Но подтолкнул толмача, и тот с большими потугами расспросил об обозе, идущем к деревне.

– Я понял, что обоз подвод в пятьдесят, но чьи они, она не знает. Им без разницы это. Для них все мы – враги.

– Пошли быстрее, расскажем сотнику.

– Далеко они? – спросил Боровский, выслушав донесение.

– Версты три, за лесом, что мы вчера прошли. И охраны человек сорок, пан сотник, – закончил отчет Андрейко.

– Пан сотник, – вступил в разговор Лука. – Маловато нас, одним тяжеленько будет. Надо бы пойти к бабам и постараться им втолковать, что хорошо бы напасть на обоз сообща с ихними мужиками. Так будет сподручнее и легче.

– Добре, Лука. Устроим засаду в деревне, так будет удобнее. Приготовить мушкеты и пистоли. Лошадей спрятать.

– Пан сотник, у меня лук где-то должен быть в фуре. Если возьму я его и отправлюсь вперед? Буду начинать бой. Постараюсь сразить начальников, а там и вы подоспеете.

– Молодец, давай, Лука. И пистоли не забудь. Дело опасное, а ты почти неподвижен.

Лука поспешил исполнить задуманное, забрался в седло, порубанное в схватке, и погнал кобылу к роще.

Там он долго и тщательно выбирал место, отвел лошадь в кусты, длинный повод закрепил рядом. Обломал несколько веток для лучшего обзора и стал с волнением ожидать появления обоза.

Ждать пришлось с полчаса. Послышался перестук колес, скрип и голоса.

Впереди ехали три всадника – по одеянию Лука определил саксонцев. В голове сразу стало легче. Все же не своих бить придется.

Наладив стрелу на тетиву, разложив пистолеты, Лука постарался сдержать волнение. Это удавалось плохо. Быть одному в таком месте и на таком задании было непросто.

Он вытер потные ладони о шаровары, поморщился от боли в бедре. Передних он решил не трогать. То было передовое охранение – с ним легко справятся другие.

Появились еще два конника, следом потянулись фуры, запряженные парой крупных лошадей каждая. В одном из передних Лука признал командира. Он был не дальше двадцати пяти шагов и хорошо просматривался.

В него-то казак и прицелился. Тетива тонко дзинькнула, всадник оглянулся и стал заваливаться набок.

Лука торопливо наложил вторую стрелу и, пока второй всадник не начал вопить тревогу, выпустил ее. Та угодила в ногу всаднику. В седле он остался и кричал, указывая на кусты, где затаился Лука.

Три охранника пустили лошадей к нему. Лука быстро прицелился и спустил стрелу. Передний конник наклонился к шее лошади, пытаясь вытащить стрелу из плеча. Но остальные быстро приближались.

С десяти шагов Лука сделал три торопливых выстрела. Один всадник тут же упал, а третий стал сдерживать лошадь. Лука пустил стрелу и не стал смотреть, что случилось. Потянул повод, и Нэнька тут же появилась из-за кустов, настороженно прядая острыми ушами.

Опираясь на костыль, Лука с трудом взобрался в седло и оглянулся на вопли и выстрелы, доносившиеся с дороги. Его никто не преследовал, а всадник, в которого он выпустил стрелу, удалялся, склонившись к шее лошади.

На дороге шла жестокая сеча. Лука удивился, что мужики мелькали среди воинов и их число с каждым мгновением увеличивалось. Казаки в основном не ввязывались в рукопашную схватку, а стреляли из пистолей и мушкетов и бросали пики. Но три казака все же рубились.

Лука наладил стрелу, выбрал цель и пустил смертоносное жало. Пораженный солдат бросил поводья, и лошадь понесла его в сторону.

Какое-то спокойствие навалилось на юношу. Он стрелял, выпуская стрелу за стрелой, не следил, каков результат, но знал, что часть его стрел достигала цели.

У Луки кончились стрелы, да и бой стал затихать. Обоз собрался в кучу, подводы перепутались. Возницы лезли под возы, солдаты бросали оружие и поднимали руки. А казаки носились из конца в конец обоза, искали вооруженных людей, секли их, потом бросились за добычей. Мужики торопились делать то же.

Лука выехал из укрытия. Его встретили довольными криками.

– Лука, тебя ищет пан сотник! – крикнул Тарас, смахнул струйку крови с лица и широко осклабился щербатым ртом.

Сотник Боровский сам подъехал на гнедом жеребце и еще издали крикнул:

– Ну, Лука, не ожидал! Молодчина, казак! Теперь уж тебе никто не откажет в праве на оселедец. С нас причитается! Не ранен?

– Нет, пан сотник! Все хорошо у меня. Убитые есть у нас?

– Слава богу, Лука, нет! Шестеро раненых, но не сильно. Зато обоз наш! У нас теперь полно харчей!

– Угу, – ответил неопределенно Лука и погнал кобылу вперед.

Он думал о том, что хотя бы половину надо отдать мужикам. И ему хотелось, чтобы Анюта получила какой-нибудь хороший подарок.

Прибежали бабы из деревни и с гвалтом и воплями растаскивали раненых и мертвых мужиков.

Лука заметил Анюту. Подъехал, улыбнулся и ужаснулся, заметив слезы, ручьями текущие из ее глаз. Рядом плакала ее мать над убитым мужиком.

Стало тоскливо, печально и гадостно на душе. Он не нашел слов для девушки, да и чем можно было утешить ее, коль впереди одна нищета и голод, а может быть, и смерть. Он повернул кобылу и поехал, думая, как одарить ее в это ужасное время, чтобы эта девушка, почти ребенок, могла выжить.

Здесь же произошло разделение добытого добра. С десяток фур были пусты. Их еще не успели наполнить награбленным. Но остальные были полны мукой, зерном, овчинами, сухарями и одеждой. За обозом гнали стадо коров и отару овец. В фурах визжали свиньи, кудахтали куры, шипели гуси.

Казакам досталось шестнадцать фур, но не все они были с продуктами. Пустые отдали крестьянам, а шесть решили взять с собой. Их нагрузили до самого верха. И после обеда решили отправиться дальше.

Лука подошел к сотнику и неуверенно топтался около.

– Чего ты, Лука?

– Хочу пана сотника попросить.

– Говори, я тебя слушаю.

– Не мог бы пан сотник разрешить отдать одной семье корову и лошадь?

– А чего это ты просишь за них? Это не та ли девка, с которой ты ночью тешился?!

– Она самая, пан сотник. У нее отца убили. Как им жить теперь?

Боровский подумал немного, потом ответил с сожалением:

– Коровы я дать не могу. Самим нужно позарез. Но вот пару коз и лошадь можно. Это у нас еще осталось. А взамен коровы пусть возьмут мешок муки и мешок зерна. Ты хорошо поработал сегодня! Свалил капитана первым же выстрелом! Тебя можно отметить. Да и потом на твоем счету еще четыре солдата. Бери и порадуй своих новых знакомых.

Лука вместе с Якимом отвели скотину к хате Анюты, узнав, где они живут. А по дороге Яким стянул с воза курицу и гуся.

В убогой хибарке слышался плач. Мать Анюты еще причитала и подвывала, а девушка молча лила слезы, смотрела на мертвое лицо отца и была убита горем.

– Анюта! – позвал Лука, не слезая с лошади. – Вот вам добавок привезли.

Девушка ничего не поняла, но потом сообразила, вышла во двор, приняла подарки, с благодарностью глянула на Луку. У того сжалось сердце от жалости.

– Храни тебя Господь, Анюта, – молвил Лука горестно и неумело перекрестил ее. – Прощай, Анюта, – и помахал рукой.

Он потом еще несколько раз оглянулся. Девушка стояла и смотрела ему вслед. Лицо ее было бледно, измученно и некрасиво.

Глава 4

Целый год казаки Носовича отдыхали, если не считать мелких походов и стычек с отрядами саксонцев и шведов. Казаки и не подозревали, что творится в верхах власти. Полковник Носович, конечно, знал многое, но кто же из казаков осмелится спросить. Да и не интересовали казаков интриги, заговоры и козни власть имущих.

Они с трудом запоминали имена военачальников. И даже генералиссимуса Валленштейна знали лишь по кличке. Здесь его называли Штаниками. Они лишь недавно узнали, что были в непосредственной близости от поля битвы при Люцене, где был застрелен король Швеции Густав Адольф, слишком близко подъехавший к месту схватки.

Паппенгейма, который спас имперские войска в этом знаменитом сражении и коннице которого сотня Луки давала проход, называли Папой. Мало кто знал, что в этой битве и он был смертельно ранен и скончался два дня спустя, будучи счастлив узнать перед смертью, что король Швеции убит.

А генералы в этот период занимались вовсе не военными делами. Они делили должности, требовали наград, денег, земель и переходили из одного лагеря в другой, добиваясь благосклонности императора Фридриха Второго.

А о знаменитом первом министре Франции кардинале Ришелье и вовсе почти никто не подозревал. А ведь именно он направлял политику в этом регионе, пытаясь обескровить Австрию и Испанию, заполучить выгоду и новые территории за счет ослабления своих главных противников.

Назревал новый очаг войны, Франция готовилась вступить в нее. Ее политики нацелились на Нидерланды, где уже почти столетие Испания никак не могла окончательно закрепиться. Мало того, она постоянно теряла свои позиции, и теперь Нидерланды, поддерживаемые Англией, неуклонно укреплялись и расширяли свои заморские владения за счет ослабленных Португалии и Испании.

А тем временем казаки Носовича ушли походом в Пфальц и далее к Нердлингену, где нарастало напряжение. И теперь даже простые казаки не могли не удивляться, как же это шведы могут спокойно смотреть на успехи католиков Австрии.

Корпус казаков и хорватов под командованием принца Фердинанда, будущего императора Австрии и Священной Римской империи, приступил к осаде сильной крепости на Дунае Регенсбурга.

Понеся небольшие потери при осаде этого города, казаки быстрым рейдом на запад овладели городком Данауверт и вышли на подступы к очень важному городу Нердлингену.

Полковник Носович долго добивался от принца дозволения на глубокие рейды своих казаков по тылам шведской армии. Он боялся, что свирепствующая в осажденном городе чума выкосит его, уже и так поредевшее, войско.

Частично его требования были удовлетворены, и вот сотня Боровского ушла от города и с мелкими стычками просочилась в Швабию. Это герцогство было еще не тронуто войной и благоденствовало, снабжая шведов продовольствием.

До сентября сотня носилась по холмистым просторам Швабии, разрушала, жгла и уничтожала склады продовольствия. Это было раздолье для казаков. Их карманы полнились звонкими монетами.

Весть о поражении шведов настигла казаков Боровского недалеко от Ульма. Приходилось подчиниться положению дел и возвращаться в корпус. Предстояло переходить на зимние квартиры.

– Опять наши казаки будут сосать лапу, – бурчал Лука, узнав о скорой встрече с товарищами. – Говорят, что император задерживает плату. Нам хоть это не так важно, но все же не всем так повезло.

– Это и должно было случиться, – отозвался его сосед. – Где это видано, чтобы казак вовремя получил деньги? Вечные задержки и одни обещания. Хорошо бы сейчас домой. Деньги накопили хорошие, хозяйством можно обзавестись.

– Это верно, друг! Однако контракт еще продолжается. Как вырвешься?

– Раненых отправляют домой, – мечтательно проговорил Михай.

– Нет! Лучше так жить, чем быть поранненым! – Лука сплюнул табак и выбил люльку о каблук сапога.

Зимой поползли слухи, что к весне могут перебросить казаков на запад.

– Франция зашевелилась, – подтвердил слухи сотник Боровский. – Они уже и с голландцами договорились бить испанца, а те – союзники императора Фердинанда.

– Господи, сколько народов на земле живет! – раздался голос казака. – И все воюют! Никто не хочет мириться!

– Да не народ воюет, дурень, а правители. Народу что? Спокойная жизнь и возможность работать для семьи, – ответил Боровский. – А правителям нужны власть и деньги. Хотя деньги и нам нужны. Не помешают, верно, казаки?

– Куда уж верней, пан сотник! – ответил кто-то.

– Потому я думаю, что вскорости придется нам кашу хлебать поближе к этой самой Франции, – Боровский многозначительно покачал головой.

– А что за вояки эти французы, пан сотник? – спросил Лука.

– За них ничего сказать не могу. Не встречался. Поглядим, казаки.

В корпусе оказалось много интересных новостей. Первой из них оказалась весть о прибытии новых отрядов из Украины.

Узнав об этом, казаки толпами ходили друг к другу и расспрашивали о делах.

Лука с другом Якимом довольствовались пересказами товарищей или сами слушали, не задавая вопросов. Родных у них не осталось, и спрашивать было не о ком, но послушать вести с Украины было интересно.

– У нас что ни год, то бунт или восстание, – вздохнул Лука с сожалением.

– Чего ты хотел? Паны лютуют, а народ огрызается. Сколько ни бей панов, а они вырастают как грибы после дождя. Видно, так устроен мир, что без панов не обойтись.

– Сдается, что так, друг Якимко, – согласился Лука. – Об этом я уже слышал, и не раз, от умных казаков. Да и сотник наш намекал.

– Что-то мне кажется подозрительным его доброжелательное отношение к нам, простым казакам, – заметил Яким, оглянулся по сторонам и продолжил: – Я так думаю, что это неспроста.

– Что же он тогда мог задумать? – насторожился Лука.

– А чего ему задумывать? Он просто легко может нас дурить. Когда старшина не дурила нас? Таких, как Кривонос да Трясило, редко можно встретить. Мне казаки бывалые рассказывали. Остальные только о своем кармане и думают.

– И то верно. Но мы с тобой получили за последние месяцы хороший куш. С такими деньгами можно припеваючи жить и горя не знать. А взяться с умом, то и землицы можно прикупить и паном сделаться. Если с умом, повторяю, – Лука скривил губы в неопределенную гримасу.

– И ты туда же, Лука! Все о панстве думаешь!

– А почему нет? Думаешь, без богатства можно что-то путное сделать? Без богатства ни у одного казака ничего не выйдет. Главное – правильно им воспользоваться и не мордовать людей.

– И ты знаешь, как это сделать, Лука? – с интересом спросил Яким. Лука отрицательно покачал головой, помолчал, а затем сказал:

– Можно подучиться у знающих людей. Ведь не все же дураки и пропойцы.

– Вестимо, не все, но большинство, я так думаю, Лука.

– И мы, по-твоему, дураки? – с некоторой обидой спросил Лука.

– Самые настоящие, друг мой!

– Это почему же так ты решил?

– Потому, что мы и понятия не имеем, как можно устроить жизнь. Деньги у нас имеются, а что с ними делать – мы не знаем. И какого черта мы тут околачиваемся столько времени?

– Об этом и я подумывал, только ни до чего не додумался, – ответил немного грустно Лука.

– Потому что дурак, как и я. Я тоже ничего придумать не могу. Но оставаться здесь я больше не хочу. Надоело! Сколько уже наших полегло в чужой земле, и сколько еще ляжет! Не хотелось бы быть среди них.

– Не предавать же своих казаков?! Разве так можно поступать? Это просто подло и нечестно, Якимко! Лучше ты мне об этом и не напоминай!

Яким не стал продолжать столь скользкую тему, но задуматься Луку заставил. А тот лишь удивился, что и у него самого иногда возникали в голове подобные думки, хотя признаваться в этом даже себе было неудобно.

Зима прошла вполне сносно, если не считать больших холодов, обрушившихся в конце января. Сотня Боровского два раза участвовала в небольших походах и оба раза возвращалась почти без потерь.

Теперь, когда буйно цвела весна, поползли уверенные и настойчивые слухи о большом походе к французской границе.

Полковник Носович много раз выступал перед казаками, призывал сохранять спокойствие и строго выполнять условия договора. Некоторые казаки пытались требовать выплат по задолженностям, но этот вопрос полковник не пожелал обсуждать. Его поддержали почти все полковники и сотники, и казакам пришлось смириться. Это для них было привычно, и все они рассчитывали в походе во Францию добыть себе зипуна.

В конце мая конный корпус Носовича выступил к французской границе. Казаки переправились на левый берег Рейна и совершили глубокий рейд к Саберну и Нанси. В мелких стычках с французами немного познакомились с их тактикой ведения войны.

– Ничего страшного в этих французах нет, казаки! – кричал бодрым голосом сотник Боровский. – Мы уже три раза с ними сшибались, и всегда они ретировались после нашей атаки с воплями и свистом.

– Пан сотник, может, им не по нутру наш свист, ха-ха-ха!

– А визга они отродясь не слыхали! Можно придумать и чего-нибудь получше! За этим дело не станет! Мы можем, пан сотник!

Казаки были в благодушном настроении. Новые места давали пока что много продовольствия и вина. Перепадало иной раз и кое-что более ощутимое.

Однажды с воплями, свистом и гиканьем галопом ворвались в большое селение с вполне добротными домами – жители с перепугу полезли в погреба, и деревня словно вымерла. Даже собаки попрятались и лишь скулили, выглядывая из своих убежищ.

Казаки, не увидев жителей, набросились на живность, потом обнаружили селян. Мужиков заставили снести в обоз побольше вина и снеди, женщин многие казаки поволокли по сараям, и истошные визги еще долго доносились оттуда.

– Это не по мне! – равнодушно молвил Лука в ответ на рассказ Якима. – Если девку я не смог уговорить, то она мне и не нужна.

– А мне все равно! Лишь бы девка.

– Нет, Яким. Я так не могу. Сейчас мне не попалась подходящая, так я и не грущу. Обожду!

– Твое дело, Лука.

В благодушном настроении казаки шагом покинули деревню, а к вечеру неожиданно встретили большой отряд французской конницы числом сотни в две.

Отступать было некуда. Они только что перешли мост и подожгли его. Речка хоть и узкая, но глубокая, и брода поблизости не было.

– Казаки! – голос Боровского звенел волнением и решимостью. – Сабли наголо! Вперед! За мной! Рубай их!

Казаки не заставили себя упрашивать. Дружно выхватили сабли, коней пустили карьером. Разбойничий свист, гиканье и визг с воем, куда вплелись звуки трещоток и барабана, лава странных воинов, мушкетные выстрелы и неудержимость атаки вмиг повергли французов в растерянность и неуверенность. Они топтались на месте. Их командиры не решались на решительные действия против этих ужасных азиатов в невиданных одеждах.

А тем временем казаки приблизились на пистолетный выстрел. Много французов и лошадей попадали, сраженные при этом неожиданном, яростном до отчаяния порыве. Командиры повернули коней, остальные тем более не заставили себя просить – и весь отряд бросился отступать.

– Отсекай обоз! Обходи! Руби!

Эти вопли слышались со всех сторон. Лука с Якимом скакали рядом, нацеливаясь на группу солдат, скакавших на тяжеловатых конях. Они оглядывались, в их лицах был заметен откровенный страх.

Кобыла Нэнька быстро догоняла группу из четырех солдат. Яким и еще один конник-казак поотстали, но продолжали визжать, охваченные азартом, накручивали саблями над головой.

Задний солдат оглянулся. Это был совсем молоденький парнишка с побледневшим лицом и с испуганными глазами. Лука уже замахнулся саблей, юный солдат с ужасом озирался и что-то кричал. И Луке показалось кощунством рубить этого юнца, еще, наверное, не понюхавшего пороха. Возможно, это была его первая встреча с врагом и он не ожидал, что все будет так страшно и стремительно.

Лука ударил его плашмя по голове, юноша стал валиться с седла. Лука подхватил его и придержал, пока тот не упал на траву.

– Яким, бери пленного! Пусть живет!

Он послал Нэньку вперед. Догнал солдата, отбил его удар и с силой рубанул по руке. С отвратительным хрустом клинок перерубил кость, рука повисла на коже. Кровь брызнула из раны, а Лука погнался за третьим. Тот успел развернуть коня и приготовиться к поединку. Он был высок, кряжист и в зрелом возрасте.

Лука проскочил, обменявшись с противником сабельными ударами. Почувствовал уверенную и опытную руку. Развернув Нэньку, он выхватил пистоль и выстрелил в грудь. Солдат мигом опрокинулся на круп коня, повис в стремени и запрыгал телом по неровностям луга.

– Ну ты и ловок, Лука! – подскакал казак на тяжело дышащей лошади. – И лошадь у тебя знатная! Вот бы мне такую. А чего это ты пощадил того юнца?

– Не знаю, Тарас. Жалко стало. Он такой молодой, моложе меня. Жаль рубить стало. Он даже и не думал защищаться. Живой он?

– Куда он денется! С ним Яким. А ты отработал за нас двоих!

– Обоз захватили?

– Сразу же. Пан сотник уже там хозяйничает, Лука. Поехали поглядим. Здесь нам делать больше нечего. Ну и дали мы им жару! – казак кивнул на далеких всадников, маячивших в полуверсте.

– Вот что значит стремительность и отвага! – восторженно кричал Боровский. – Мы их одним видом победили. И обоз наш со всеми потрохами. Осмотреть убитых и прикончить раненых. Нам нельзя обременять ими себя.

Вечерело. Мост вдали догорал, еще виднелось небольшое пламя. Дым медленно поднимался в вечернее небо.

– Разбиваем лагерь, казаки! – распорядился Боровский. – Телеги в круг, коней пастись! Жги костры, казаки! Сегодня у нас пир.

Дней десять спустя отряд, отяжелевший от добычи, был замечен большим конным соединением. Французы совещались недолго. Две сотни ушли наперерез, а три остальные пошли в атаку в лоб.

– Хлопцы! – Боровский тревожно оглядывался по сторонам. – Дела плохие! Бери харчей в сумки – и по коням! Обоз бросить! Вперед!

Казаки легким галопом погнали коней наезженной дорогой, не зная, что впереди их ждет отряд в две сотни, готовый сражаться.

Три казака во главе с Лукой шли в головном дозоре шагах в двухстах впереди. Выехав на продолговатую поляну, заметили всадников, рысью выезжающих из леса.

– Назад! – крикнул Лука и вскинул мушкет. Выстрел прокатился и заглох в подлеске. Разъезд помчался назад, а следом прозвучало несколько выстрелов. Крики подгоняли казаков все быстрее.

Сотня казаков уже рысила назад. Боровский не мог ориентироваться на извилистой дороге. Противника он не видел.

– Лука, ты со своими людьми останешься у дороги и постараешься хоть чуток задержать преследователей! Мы погоним через лес! Лук приготовь!

Казаки с шумом продирались в лес, а Лука успел со своими двумя товарищами укрыться немного впереди. Топот копыт уже слышался отчетливо, и вскоре передовые всадники выскочили из-за поворота дороги.

Лука выпустил две стрелы. Французы придержали коней. Тут казаки выстрелили из пистолей, свалили двух солдат, остальные посунули коней назад. А Лука послал еще одну стрелу и крикнул:

– Уходите лесом! Я вас догоню!

Казаки охотно выполнили приказ, а Лука приладил еще одну стрелу и выжидал. Когда французы показались у поворота дороги, он спустил тетиву. Солдат схватился за руку, несколько выстрелов прозвучало в ответ, но пули с визгом пронеслись в лес.

Лука разрядил последний пистолет, пробежал шагов десять, вскочил в седло и погнал Нэньку по отчетливо видным следам казаков.

Он слышал редкие выстрелы, крики, но звуков погони не доносилось. Наверное, французы решили дождаться остальных и решить, как поступить.

Лука догнал казаков минут через двадцать. Те уже шли по следам, оставленным сотней.

– Неужели нас не подождут? – с оттенком недовольства спросил казак.

– Нам самим надо их догонять. Они ноги уносят, не могут тратить время на ожидание, – бросил Лука и пришпорил Нэньку.

И лошади, и казаки были исхлестаны ветками, но обращать внимание на это не приходилось. Время было дорого.

Лишь часа через три, когда лошади едва передвигали ногами, Лука и его казаки выехали на луг и заметили впереди темную массу сотни Боровского. Вечерело, сотня спешила уйти за речку, поблескивающую впереди.

Едва переправившись, казаки повалились на траву, держа лошадей за поводья. Потом лениво и нехотя принялись обтирать коней, поить их и готовить еду. Настроение было подавленное, разговоры слышались редко.

– Казаки, трубок-люлек не курить, костры не палить, – распорядился Боровский, – разговаривать тихо! Два казака сторожат на дереве. Два переправляются назад и ведут разведку.

Тревога и озабоченность сотника передалась и казакам. Они присмирели, но о люльках забыть не могли. Однако приказа ослушаться никто не решился.

Тем не менее ночь прошла спокойно. Лишь перед рассветом с противоположного берега донесся свист тревоги.

– Седлать коней, казаки! Снимаемся! – Боровский был непреклонен, и казаки в молчании бросились ловить коней.

Не прошло и десяти минут, как сторожа с того берега прискакали с вестью.

– Пан сотник, три сотни конников легкой рысью приближаются к речке, – доложил старший разведки.

– Хлопцы, быстрее выступаем! По коням! Двоим остаться вон на том холмике и проследить за движением отряда французов! Потом догоните.

Лука с Якимом вызвались это выполнить.

Когда казаки скрылись в редколесье, к берегу подошли передовые посты и в подзорную трубу оглядели местность. Юноши отлично видели, как те совещались, пока не появились остальные всадники.

После недолгого совещания они начали переправу.

– Пора и нам сматывать удочки, – бросил Лука и сбежал с холмика к коням. Они догнали свой отряд вблизи деревни, за которой на холме возвышался старый запущенный замок, скорее напоминавший усадьбу с одинокой сторожевой башней.

– Обойдем деревню стороной! – приказал сотник. – Сейчас ни к чему лишние глаза, хотя трудно поверить, что нас никто не заметит.

Скоро сотня скрылась в роще из больших развесистых дубов и акаций. Почти без подлеска, она хорошо просматривалась на полторы сотни шагов.

Лошади споро шли рысью, трясли головами и отмахивались хвостами от слепней и мух. Сзади, шагах в двухстах, трусили три казака арьергарда.

К полудню сотня еще раза четыре уклонялась от прохода через деревни. В прозрачной голубизне воздуха вдали иногда маячили шпили церквей и замков, но посещать их было преждевременно. Сзади догоняли французские драгуны.

На привале казаки не успели перекусить, как разведка прискакала и доложила о приближении французов.

– Гляди-ка, не отстают, лягушатники! – пробурчал Лука. – Я бы согласился устроить им небольшую ловушку или засаду. А то так и до беды недалеко.

– Сотнику виднее, Лука, – ответил равнодушно его сосед. – Садись на свою Нэньку, да и в путь, казаче. Пора.

После часа довольно быстрой скачки сотник Боровский остановил сотню.

– Казаки, так дальше не пойдет! Что-то надо нам делать. Кони уже притомились, а погоня не отстает.

– Пан сотник, впереди хороший лесок виднеется! Не устроить ли там им трепку? Надоело, словно зайцы, убегать, – сказал вдруг Лука.

– Все согласны с этим? – оглядел сотник казаков. Они молчаливо согласились.

– Тогда вперед! Поспешим!

Перед леском протянулся неглубокий овраг.

– Десяток казаков в овраг! – распорядился сотник. – Ударите в бок. Разведайте путь отхода по оврагу! Выполняйте!

Михай отобрал десяток. В него попали и друзья Лука и Яким.

Лука и еще двое казаков вытащили луки и приготовили их. Лошадей отвели чуть ниже, послали одного на разведку оврага.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и двадцати минут, как послышался топот приближающейся конницы.

– Эге, да у них кони куда хуже наших, – протянул Михай. – Долго они не протянут.

– Это точно, – согласился сосед. – Выносливости им не хватает.

Передовые всадники не решились проникнуть в рощу и поджидали подхода основных сил. Те появились минут через пять. Лошади, покрытые темными пятнами пота, роняя клочья белой пены, тяжело поводили боками и тянулись к траве.

Скоро отряд в сотню всадников углубился в рощу. Остальные ожидали перед рощей.

Михай покачал головой и пробормотал недовольно:

– Осторожен француз! Плохи наши дела. Надо тикать, пока нас не обнаружили. Разве что обстрелять их по-быстрому.

Тут из рощи донеслись дробные выстрелы. Они нарастали, долетел неясный гул голосов. Французы заволновались. Одна сотня рысью потрусила в рощу.

– Не будем тянуть, хлопцы, – подал голос Михай. – Цельтесь лучше!

Прогрохотал залп казачьих мушкетов, три стрелы умчались в цель. Потом загромыхали пистолеты, а Лука с остальными лучниками торопились со стрелами.

Французы тут же ответили несколькими выстрелами, но основная часть сотни рассыпалась по лугу, не решаясь приблизиться к оврагу.

– Хватит жечь порох зря! – крикнул Михай. – Заряжай мушкеты! Они, видно, не думают, что нас мало. Попугаем еще малость.

Лишь лучники еще пускали стрелы, но они, как правило, не достигали цели. В сотне французов царил беспорядок, и организовать отпор им не удавалось. И все же вскоре человек тридцать всадников рысью стали приближаться к оврагу. Их клинки грозно поблескивали на солнце.

– Делаем залп – и к лошадям! – распорядился Михай. – Подпустим поближе, шагов на пятьдесят. Приготовься, казаки!

Залп прогрохотал нестройным раскатом. Несколько всадников упало, а казаки бросились вниз по оврагу к лошадям. А французы еще с минуту топтались в нерешительности перед оврагом и дали возможность казакам начать отход.

– Выстрелы в роще глохнут, – заметил Яким.

– Наверное, наши тоже отходят, – ответил Лука. – Хорошо бы поглядеть, что у них там происходит.

Казаки торопливо гнали коней по редким кустам и вскоре вышли к низине, в дальнем конце которой поблескивала речка. Овраг кончился, и десяток казаков вышел на простор.

– Берем чуть правей, казаки, – приказал Михай. – Так мы с вами легко поравняемся со своими. Вперед, погони, кажись, нет.

Роща в правом углу выдавалась далеко к речке и была почти закрыта высоким кустарником. И не успели казаки проскочить эти кусты, как заметили свою сотню, скакавшую к речке. Шагах в полутораста за ними летела плотная масса французов, нахлестывая лошадей.

– За мной! – прокричал Михай, выхватил саблю и пришпорил коня.

Десяток казаков, наставив пики, понеслись на французов, которые, увлеченные погоней, долго не замечали кучки казаков. К тому же кустарник скрывал от них этих смельчаков.

Лишь в двадцати шагах французы заметили атаку, но не сумели быстро развернуться. А казаки, не сбавляя аллюра, врезались в густые ряды драгун. Молниеносная сшибка, отчаянная рубка – и десяток казаков проскочил сквозь строй неприятеля.

– К своим! – ревел Михай. – По дуге к речке!

Несколько французов бросились вдогонку. Казаки на скаку сделали несколько пистолетных выстрелов и умчались по лугу, огибая купы кустов.

– Михай, нет Тарасика! – прокричал один из казаков.

– Кто его видел? Где он был?

– Я только заметил, что он скакал чуток позади меня, Михай, – ответил запыхавшийся казак.

– Что ж, теперь его не сыщешь. Наверное, срубили. Кто ранен?

Раненых оказалось четверо, но лишь один серьезно. Он едва держался в седле и теперь склонился к шее коня.

– Перевязать хлопца и следить за своими и французами! – распорядился Михай.

Казаки остановились за кустами, торопливо перематывали раны. Лука тоже пострадал. Чей-то лихой и кровожадный клинок прочертил на щеке неглубокую полосу, кровь обильно сочилась из раны.

Яким поспешно прилаживал повязку, пытаясь остановить кровь. Запихивал под материю расходившиеся края раны и туго стягивал полоску чистого полотна.

– До свадьбы заживет, Лука, – приговаривал Яким. – Даже не насквозь прорезал тебе француз щеку. Во рту крови нет?

– Вроде не чувствую, – ответил Лука, почти не разжимая губ.

– Скажи спасибо, что губы целы, Лука. А то как целовать девок станешь? – усмехнулся Яким. – Да и борода еще не успела отрасти. Она у тебя что-то почти не видна. Я помоложе тебя, а уже отрастил бороду. Не девка ли ты, ха-ха!

– Михай, наши переправились на другой берег речки! – прокричал казак. – Не отрежут ли нас от своих? Поторопиться бы!

– Вперед! – вместо ответа прокричал десятник. – Поддержите раненого! Пусть потерпит!

Французы подходили к речке. Переправляться они не торопились и рассыпались по берегу. Два десятка повернули коней в сторону оставшихся казаков Михая.

– Браты, торопись! Погоня! Уходим вправо! – Десятник озабоченно оглядывался.

Казаки не очень нахлестывали коней. Им было видно, что французы не в состоянии их догнать. Их лошади уже спотыкались, шатались и едва держались на ногах.

– Не гони! Пусть думают, что и у нас лошади устали, – бросил Михай, хитро улыбнулся и предложил: – Зарядить оружие! Пригодится.

На ходу казаки затолкали в пистоли пули, пыжи, вложили в седельные кобуры.

Лука с сожалением посмотрел на всего-то две оставшиеся стрелы.

Впереди возвышался высокий берег речки. Она здесь сужалась, пробиваясь через каменистую гряду. Узкая дорожка протянулась у самого берега. Казаки направили туда усталых коней. За грядой речка круто поворачивала вправо.

– Вон там, за бугром, остановимся! – приказал Михай. – Подождем голубчиков, преподнесем гостинцев. Вперед!

Казаки доскакали до бугра с валунами, разбросанными природой в беспорядке, прежде, чем французы показались из-за излучины.

– Спешиться! Выбирай позиции, казаки! Встретим огнем. Их не так много, и мы можем избавиться от них!

Казаки вначале бросились к речке и жадно пили. Потом залегли за камнями, спрятавшись среди подсохших стеблей трав.

Французы показались быстро. Их лошади шумно дышали, поводя темными от пота боками. Они осторожно трусили рысью, но, не заметив ничего подозрительного, пришпорили коней.

– Пали, хлопцы! – закричал Михай, и его слова заглушил дружный залп из мушкетов. Три француза тут же упали с коней, остальные сбились в кучу.

– Из пистолей по ним, из пистолей! – заорал десятник и выпалил в противника.

Французы лишь трижды выстрелили в показавшиеся дымки и повернули коней. Но и вдогон им раздавались выстрелы, и два драгуна свалились на берег.

– Теперь можно подумать и о переправе, хлопцы, – отдувался Михай. – Все целы? Добре получилось. Знатно. Напоим коней – и в путь. Теперь они не сунутся.

Казаки улыбались, слушая пространную речь десятника.

Шагом прошли с полверсты, нашли брод и легко перешли на другой берег. Потом поднялись на холмик и оглядели местность. Было видно, что французы так и не решились переправиться через речку, а сотня казаков медленно удалялась от реки, держась плотной кучкой.

К вечеру сотня Боровского, куда уже влился десяток Михая, остановилась переночевать в крохотной деревушке, раскинувшейся на берегу неширокой речки. В стороне, на бугорке, виднелась усадьба какого-то небогатого, судя по постройкам, помещика.

– Деревню оставим в покое, казаки, – приказал Боровский. – В усадьбенам будет удобнее и легче обороняться в случае нападения французов.

Усадьба затаилась за запертыми воротами. На стук никто не реагировал.

– Ломай ворота! – озлился Боровский.

– Не стоит, пан сотник, – встрял Лука. – Перелезем и откроем, а вот ворота и нам сгодятся.

– Давай, Лука, – согласился сотник.

Три казака попроворнее быстро перелезли, открыли ворота, и сотня въехала во двор. Все окна были темны и зашторены или закрыты ставнями. Гнетуще давила тишина.

Казаки, держа оружие наготове, быстро осмотрели дворовые постройки. Там, в соломе, обнаружили какого-то мужика. Две лошади, явно рабочие, хрустели в стойлах сеном и травой.

Добиться от перепуганного мужика ничего не удалось. Его оставили в покое.

– Обойдем господский дом, – распорядился Боровский. – Хозяин богатством не блещет, но накормить нас, уверен, сможет. Давайте, казаки!

Казаки бросились в дом, но двери были заперты.

– Ломай ставни этого окна! – Панас топором поддел доски и быстро отворил ставню. – Можно залазить, только поосторожнее, хлопцы.

Казаки полезли в окно, а Лука с Якимом приставили лестницу к слуховому окну и быстро вскарабкались наверх. С чердака спустились на верхний этаж дома. Оглядевшись, прислушались. Было тихо, если не считать голосов казаков, доносившихся снизу.

Лука качнул головой, предлагая обследовать помещения.

Две комнаты были пусты и явно давно не использовались. Третья оказалась запертой. Они стукнули несколько раз эфесами сабель, но ответа не получили. Переглянувшись, Лука шепнул тихо:

– Там кто-то есть. Откроем?

– А чем? Саблю лишь сломаешь. Топор бы или ломик.

– Я сбегаю за инструментом, – сказал Лука.

Он вернулся с одним здоровенным казаком с перевязанной головой. Дверь затрещала под мощными ударами казака, а юноши стояли рядом с пистолями наготове, ожидая всего.

Дверь открылась – кто-то изнутри сам отворил ее.

На пороге стоял староватый француз в сильно потертом, но когда-то роскошном кафтане. Лицо его было смертельно бледным, в глазах застыл страх, стойко сдерживаемый силой воли.

Он что-то сказал, но его не поняли. Казаки грубо отстранили старого и вошли в обширную комнату. В ней была хорошая, но старинная мебель, в дальнем углу сидели на оттоманке пожилая женщина и трое ее детей. Все с бледными от ужаса лицами, трясущимися руками.

Казаки с интересом оглядывали комнату, людей. Они впервые находились в господском доме француза, и все им казалось необычным и интересным.

Подойдя ближе к оттоманке, Лука взглянул на сидящих там детей. Мальчик лет тринадцати в добротном кафтанчике и две девушки. Старшей было лет за двадцать, а младшей не более восемнадцати. И эта младшая настолько поразила Луку своей беззащитностью и красотой, что он так и остался стоять с полуоткрытым ртом, не в силах оторваться от прекрасного видения. И его не отвлекло то, что на лице этой девушки проступали явные признаки ужаса, а крик готов был в любую секунду сорваться с ее алых, несколько побледневших губ, окаймлявших небольшой красиво очерченный рот.

Так они и смотрели – Лука на девушку, она – на него, с немым ужасом и ожиданием чего-то неотвратимого и страшного.

Лука вспомнил, что он в окровавленной повязке, смутился и отвернулся. А в комнату уже врывались казаки, с криками, не обращая внимания на присутствующих, рвали красивые, хоть и старые ткани, шарили в ящиках столов, бюварах и в других местах мебели. Один из казаков грубо схватил девушку за руку и дернул на себя. Та завизжала, отбивалась. Лука дернул казака за плечо и бросил:

– Оставь! Не видишь – это моя добыча! Отойди и отпусти девку!

– Так бы и сказал сразу. А теперь я и вторую прозевал, Лука!

Старшая девушка визжала вместе с матерью, пожилой француз, осмелившийся броситься защищать дочерей, уже лежал в луже крови.

А Лука взял все еще кричащую девушку за руку и толкнул на оттоманку. Он старался успокоить ее, не обращая внимания на вопли и визги других дам.

Он подождал, пока девушка перестанет кричать. Ее голубые глаза и светлые русые волосы обрамляли прекрасный овал лица с небольшим прямым носом, темными бровями и длинными ресницами.

Казаки покинули комнату, девушка бросилась к телу отца, припала к нему, запачкав в его крови свои завитые локоны и ленты. Она рыдала, а Лука стоял над ними – в голове пусто, а на душе противно.

Вздрагивающие плечи девушки были столь же прекрасны, как ее лицо. Лука со стойким любопытством и восхищением продолжал смотреть на нее, потом показал жестами, что готов помочь перенести тело ее отца на кушетку, стоящую вблизи.

Она поняла, и Лука осторожно подхватил еще теплое тело. Девушка помогала, удерживая ноги. Тело положили на кушетку, девушка бросила мимолетный взгляд на Луку, и тот впервые углядел в нем что-то вроде теплоты или благодарности.

На душе стало легко и тепло, он непроизвольно коснулся ее руки. Она вздрогнула, дернулась, но не отвернулась. Лука глянул в ее наполненные слезами глаза и с замиранием сердца ощутил прилив такой жалости к этой беззащитной девушке, что внутри все защемило.

А снизу уже доносились подвыпившие голоса казаков. Воплей женщин больше не было слышно, но Лука остро ощутил опасность для этого создания. И это подтвердилось с приходом другого казака. Тот с хитрой и коварной усмешкой поглядел на эту печальную картину у тела старика, спросил грубо:

– Лука, ты и дальше будешь возиться с этой кралей? Пора и дело делать, ха! Смотри, как бы ее другие не поимели, пока ты тут собираешься, ха-ха! Вот дурень так дурень! Гляди, хлопец!..

– Пошел ты!.. – огрызнулся Лука, но покраснел и отвернулся.

Он поднялся, взглянул на девушку, сказал, подтверждая слова жестами:

– Тебе надо спрятаться, девка! Оставаться здесь опасно. Иди!

Лука энергично махал руками, подталкивал к двери и всячески давал понять, что надо делать. Он подвел девушку к двери, подтолкнул и показал, что надо торопиться. Она не понимала, слезы текли из ее глаз, но Лука был настойчив.

Наконец она пошла к темной лестнице и, оглядываясь и всхлипывая, спустилась вниз и растаяла в темноте.

Лука вернулся в комнату. Было уже достаточно темно, свечи не горели, а вечерний свет угасающего дня почти не проникал в окна.

Он бросил взгляд на мертвого француза, представил родное село Мироновку. Вздохнул и побрел вниз, где гуляли казаки.

– Эй, Лука! Ты хоть попользовался кралей? Надо глянуть! Где она?

Лука молча махнул рукой и прошел к столу, где исходила ароматом только что изжаренная говядина. Машинально взял, отрезал кусок плохо поджаренного мяса, ломоть хлеба и вышел во двор, где толпились кони.

Подошел к Нэньке, охлопал ее, скормил половину хлеба, прижался здоровой щекой к ее мягкому носу. Перед глазами возник отчетливый образ девушки. Подумалось, а не сон ли это? Неужели на земле могут быть такие красивые лица? И где она сейчас? Сумела ли спрятаться, уйти хотя бы в деревню и там переждать их нашествие?

Вечер был теплый, звезды уже начали зажигаться в темнеющем небе. Он сел на бочку, вонзил зубы в мясо и поморщился от боли в щеке. Приходилось жевать осторожно. Представил свою морду со шрамом – стало муторно.

Покончив с ужином, он вернулся в зал, где продолжали пировать казаки. Отпил из чьего-то кубка пару глотков красного вина и подивился его вкусу. Оно было немного терпким, но приятным.

Лука вышел на воздух, устроился на охапке сена у конюшни, закрыл глаза и с видением заплаканного лица этой хрупкой девушки заснул.

Проснулся он как от толчка. Что-то насторожило его. Оглядевшись, заметил в двух окнах первого этажа пляшущие отсветы пламени. Потом мельком увидел две тени, мелькнувшие за углом и тут же исчезнувшие.

Лука вскочил, выхватил пистолет и нажал курок. Осечка разозлила его. Он торопливо подсыпал пороха и выстрелил в воздух.

– Тревога! Пожар! Тревога!

Сонные казаки, еще покачиваясь после пьянки, выскакивали из дверей, натягивали кафтаны, вооружались и с криками стали собирать вещи. Никто не подумал тушить пожар. А он быстро разрастался, начал гудеть, вихриться и заливать окрестность кровавым заревом.

Кони метались, визжали, рвались с привязи. Лука схватил седло, бросил на спину Нэньки, успокаивая кобылу.

Не прошло и десяти минут, как казаки были готовы тронуться в путь.

– Не спешите, казаки! – кричал Боровский. – Тут есть коляска. Запрягайте пару коней, грузите раненых и харч, что сумеете добыть! Шевелите ногами, браты! Хватай кабана, вяжите – и в коляску!

Еще двадцать минут – и отряд с криками покидал усадьбу. Она уже пылала вся. Два человека из прислуги метались по двору, спасая живность. Казаки даже остановились и принялись ловить кур и гусей. Связывали им ноги и крылья и с гоготом вешали через седла.

– Трогай, трогай! – командовал сотник. – Нечего тут делать! Вперед!

Глава 5

Через два дня сотня Боровского покинула пределы Франции, вышла к Рейну и переправилась через него. Вскоре казаки узнали расположение некоторых сил имперцев и спустя две недели оказались в составе своего корпуса.

Поскольку казакам дали несколько дней роздыха, Лука с Якимом разыскали свой старый обоз и появились среди старых товарищей. Расспросов было столько, что хватило бы и на месяц. Однако Лука был неразговорчив, а Яким сказал в ответ на недоуменные вопросы обозников:

– Рана у него никак не заживет, а тут еще случай в одной усадьбе. После этого он и примолк. Ничего, пройдет.

– Лука, что там у тебя случилось? – участливо спросил Макей, по-отечески заглянув в глаза молодому казаку.

Тот помялся, но потом оживился и поведал о случившемся.

– Это и все?! – с удивлением воскликнул старый казак. – И ты от этого раскис? Удивляешь, Лука! Брось даже думать об этой безделице! Забудь!

– Не забывается, дядько Макей. Все думаю, что мы на татар да на ляхов зубы точим за их набеги и зверства, а сами творим так же!

– Так ведь война, сынок! Куда от нее денешься. Люди еще не научились обходиться без войн. Так и живем. И не забивай голову мусором. Он никогда тебе не поможет, сынок! Охолонь, успокойся! Еще не такое увидишь!

– Голова и у меня так считает, а в сердце все одно тоска и печаль, – ответил Лука, а в его голосе старый казак заметил искренность и пожалел его.

– Вином все это залить не можешь, так что потерпи малость. Со временем это пройдет. Ты хоть узнал ее имя, хлопец?

– Ничего не знаю. Ни имени, ни местности, ничего, дядько Макей! Самому обидно становится, что не подумал об этом раньше. Но теперь поздно. А сердце щемит и ноет.

– Все пройдет, сынку. Впереди многое может произойти, и времени пройдет достаточно. А время – хороший лекарь. Оно все лечит. Пройдет, Лука.

Теплота, с которой говорил старый казак, сильно взбодрила Луку. Он улыбнулся одним краем лица и ответил:

– Спасибо, дядько Макей, за добрые слова. Ты меня утешил. Спасибо!

– Э, хлопец! Не расстраивайся! Все сгладится, хоть и не все забывается.

Осенью часть казаков с двумя тысячами хорватов были вынуждены отправиться на Рейн к французской границе. На этот раз его старые друзья-обозники были в составе отряда в тысячу сабель. И теперь Лука с Якимом частенько встречались с ними.

Рана на щеке у Луки наконец зажила, но шрам оказался заметным. Пришлось отпустить светло-коричневую бороду, которая росла все же медленно и не так густо, как хотелось бы. И все же шрам был скрыт. Лука даже иногда подбривал бороду на манер французов, за что получал много насмешек.

Отряд несколько раз участвовал в мелких боях с французами. Лука даже встретил после одного такого боя пленного, очень похожего на того юнца, которого он пощадил, ударив лишь плашмя, и потом отпустил. Но это оказалась ошибкой. Пленный был не тот юнец.

Отряд часто дробился на сотни и совершал длительные походы в глубину французской территории, громя коммуникации и пути снабжения армий и отрядов союзницы Швеции.

Лука воевал теперь в составе двухсотенного отряда под общим началом Боровского. И тот после гибели одного десятника назначил Луку на его место. Это вызвало у старых казаков некоторое недовольство, но Лука оказался покладистым и рассудительным командиром. И что важно, сильно переживал за своих казаков, часто спорил с сотниками, доказывая чрезмерную опасность того или иного приказа, грозящего большими потерями.

– Ты, Лука, долго не засидишься на десятнике, враз слетишь, – как-то раз проговорил казак с седыми усами и кустистыми бровями бывалого вояки по прозвищу Губа. – Таких начальство не жалует. И как это тебя такого пан Боровский поставил десятником?

– Я и сам не держусь за эту должность, Губа. Пусть идет, как получится.

– Однако буду жалеть, коль тебя сместят, хлопец, – заметил Губа.

– Невелика потеря, – отмахнулся Лука, но слова Губы заставили его призадуматься, что же он такого делает, что может стать неугодным начальникам.

Отряд медленно продвигался на юго-запад, опустошая ближние деревни и громя малые гарнизоны и отряды французов. Эти отряды, набранные из крестьян или бродяг, при первых признаках опасности старались побыстрее разбежаться.

– Этак мы могли бы и до ихнего Парижа дойти при таких защитниках! – усмехались казаки после одного такого боя. Лишь два десятка солдат с офицерами смогли уйти оврагами от казаков, остальные просто побросали оружие и сдались.

– Казаки, вы заметили, какие тяжелые мушкеты у французов? – взвесил на руке тяжеленный мушкет казак Панас. – Шведские намного легче. Вот бы и нам такими вооружиться! Благодать!

– Теперь до шведа не достать, – ответили ему. – Далеко теперь швед. А мы будем таскать эти тяжести и дальше.

– Зато эти французы совсем не охочи до войны, – подбросил словечко еще один казак.

– А что дает эта война им? Одно разорение. Слышал, что этот ихний кардинал, что за короля правит, так задавил селянство налогами да поборами, что многие деревни и вовсе опустели. Народ разбежался по лесам и разбойничает, грабя кого придется.

– Война еще никому не приносила пользы. Разве что татарам, которые живут военными грабежами. Здесь это, мне кажется, не так, – это говорил степенный казак с тощим оселедцем седеющих волос.

– Кто их знает, Максим. Здесь, как и у нас в Украине, постоянная драка за веру. И кто поймет, кого слушать. Слыхали, как тут местные князья переходят то в одну веру, то в другую? Как им выгоднее. А народ отдувается точно так, как и у нас. Всюду одинаково.

К весне две сотни Боровского орудовали в междуречье Мозеля и Мааса на землях Люксембурга. Здесь было смешанное население, но большинство говорило на немецком.

– Казаки, мы должны подумать и о себе, – уже не раз призывал сотник Боровский казаков. – Здесь городки богатые. Мы можем хорошо позаботиться о себе. Будем брать с них выкупы – и домой многие из нас вернутся богатеями.

– Слава сотнику Боровскому! – гаркнули казаки. – Слава!

– А что? Жалованье задерживают. Пан полковник Носович лишь переговоры с австрияками ведет, а воз и поныне там. Когда еще нам выплатят задолженность! Слава пану сотнику!

Теперь две сотни, несколько поредевшие в боях, рыскали по междуречью в поисках легкой добычи. И она находилась.

За зиму и весну казаки обзавелись тяжелыми поясами, набитыми талерами да экю. Правда, некоторые монеты имели облегченный вес, но это не тревожило казаков.

Спустившись по Маасу, сотни оказались в сильно всхолмленной местности с деревнями и замками, уже крепко запертыми. Старые рвы еще хранили следы воды, перейти их было не очень-то легко, да казаки и не пытались этого делать. И сотник Боровский как-то сказал, кивнув на один из таких замков:

– Зубы поломаем, а толку? Вряд ли там можно добыть много ценного. Города намного богаче, да и брать их легче.

– Что верно, то верно, пан сотник, – важно ответил Михай. А старый Макей добавил, пустив в воздух струю дыма:

– Это вам не Кафа, верно, пан сотник! В этих старых замках ничего не осталось от былых богатств. Ихний кардинал здорово пощипал своих ясновельможных.

– Впереди, верстах в десяти, есть городок, – продолжал Боровский. – К нему мы и подтянемся к утру. С открытием ворот ворвемся в городок, и он наш без особой крови. Нам этого не нужно.

Казаки дружно поддержали сотника. Послали вперед легкую разведку, переодев Луку и еще двух казаков в снятые для этих целей одежды французских солдат.

После полуночи три казака, одетые драгунами, отправились в путь. Остальные должны подоспеть к рассвету.

Разъезд подошел к городку еще до света. Ворота дряхлой крепостцы еще не отворялись, пришлось затаиться вблизи заросшей кустарником речки. Когда ворота наконец отворили и старики-стражники с алебардами оглядели местность за воротами, казаки выехали на дорогу и шагом, не спеша, потянулись к городку.

– Что-то наших не видать, Лука, – заметил один из казаков. – Как бы не опоздали.

– Не должны, – ответил тот и поправил рукоять пистоля в седельной кобуре. Троица казаков медленно подходила к воротам, договорившись не проронить ни слова при въезде в ворота. Это было, конечно, подозрительно, но ничего другого придумать было нельзя.

Перед самыми воротами, переезжая старый мост, Лука обернулся. Вдали его цепкие глаза заметили змейку всадников в полуверсте от городка.

– Показались наши, – шепнул он другу, и они спокойно проехали в ворота. Стража навалилась с вопросами, отвечать на которые они просто не могли. Но и долго молчать было опасно.

– Пора, – тихо молвил Лука.

Казаки выхватили пистоли, нацелили на двух стражников. Быстро выхватили из рук солдат алебарды, затолкали их в привратную сторожку, где охрана опрометчиво оставила мушкеты, и повернули пистолеты в сторону заволновавшихся горожан и селян, что появились у ворот.

Толпа загалдела, появилось дреколье в руках горожан, но дробный топот копыт и вопли казаков охладили их пыл. А завидев в проеме ворот скакавший к воротам отряд казаков с саблями наголо, все постарались исчезнуть побыстрее, толпу как ветром сдуло. Лишь вопли и визг были ответом на это видение.

Казаки влетели в открытые ворота и растеклись по узким улочкам городка. В двадцать минут объехав весь городок, они остановились на рыночной площади, где красовалось двухэтажное здание ратуши городского совета.

Сотник Крук немного знал французский и быстро договорился с городскими мужами из совета. К тому же Боровский торопился и не заламывал слишком большого выкупа. Его больше интересовал фураж и продовольствие.

Скоро был собран выкуп, повозки нагружены добром, и отряд казаков с добродушными улыбками и криками покинул городок.

– И не стоит жадничать, казаки. Зато все сделали быстро и без потерь, – с веселым смехом отвечал Боровский на ворчание некоторых казаков. – Мы еще пощекочем городки, и будет у нас плата за пролитую кровь.

В начале осени отряд Боровского кружил в районе Рокруа, далеко оторвавшись от основного войска. Связь с ним была давно потеряна, но это Боровского мало волновало.

– Хлопцы, мы с Круком узнали, что недалеко имеется городок. Крук гутарит – дюже богатый городок. А стены уже полуразрушены, и проникнуть в город не составит труда.

– И что нам делать, пан сотник? – с интересом спросил Лука.

– Подойдем к городку под утро, спешимся, но не все, проникнув за стены, откроем ворота, перебив стражу, если будет сопротивляться, и заберем выкуп. К полудню мы будем уже далеко вместе с деньгами и харчем!

– Здорово, пан сотник! Мы готовы!

Разведка обошла городок кругом перед заходом солнца, ничего подозрительного не обнаружила и вернулась в отряд, который расположился в семи верстах от местечка в глубоком овраге, заросшем дубами и соснами, источавшими смолистый запах хвои.

Без костров и курева казаки устроились на ночлег с усиленной охраной.

Поднялись затемно, за два часа до рассвета. Отряд быстрым аллюром направился к городку. Шагах в трехстах полторы сотни спешились и тихо подошли к стене. Она во многих местах была обрушена, и перелезть ее не составило труда. Сорок конных казаков тихо ожидали в ста шагах от ворот, когда их откроют.

Сонный городок оглашался редкими криками сторожей, бивших в колотушки. К воротам подошли без препятствий, если не считать усилившегося лая собак.

Стража дремала в сторожке. Ее быстренько связали, заткнули рты, открыли ворота. Конные казаки тихо въехали в город с табуном коней, их быстро разобрали, и в серевшем предрассветном воздухе прокатились боевой вой и свист. Стук копыт гулко раздавался по мостовым улиц.

Как это бывало и в других городках, жители выскакивали из домов и в ужасе взирали на круговерть казачьих лошадей, которых горячили нарочно. Страшные конники стреляли в воздух и вопили истошными голосами, запугивая несчастных жителей.

Выкуп получили хороший, никого не тронули и опять отбыли с нагруженными фурами подальше от этого места.

Два дня спустя отряд отдыхал в двадцати верстах от ограбленного городка.

Осень уже расцвечивала перелески в яркие цвета, воздух посвежел. Ночами было прохладно, но казаки, обзаведясь одеялами, горя не знали. Утром десяток Луки был отряжен охранять обоз. Это было ему приятно. Он с удовольствием болтал с товарищами, особенно с Макеем. Тот был благодушен, лишь иногда тоскливо вспоминал Украину и с мечтательными нотками в голосе представлял себе возвращение домой.

– Только б не растерять добытого, Лука, – вздыхал он. – С такими деньгами, как у нас, можно будет зажить на старости лет припеваючи! Эх! Скорее бы!

– Ты прав, дядько Макей, – соглашался Лука мечтательно. – Надоело бегать в чужой земле. Я уже подкопил порядочно талеров, можно и делом заняться. В Мироновке отстрою хату, прикуплю землицы, скота и буду хозяиновать! Сам себе пан! Хорошо, правда, дядько Макей?

– Ой правда, сынок! И я бы рядком с тобой. Хорошо!

Как-то получилось, что отряд ушел на целую версту вперед. Обоз оказался позади, когда казаки услышали выстрелы, доносившиеся со стороны отряда.

– Неужто наскочили на француза? – вскричал Лука. – Поскачу вперед поглядеть, а вы тут притормозите малость и приготовьтесь.

Лука пришпорил кобылу, та быстро вынесла его на пригорок. И Лука в ужасе углядел, как несколько сотен французской кавалерии атакуют казаков. Одна из сотен отделилась от полка и направилась рысью в сторону обоза.

Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что казаки попали в ловушку и теперь отбиваются в окружении по меньшей мере четырех сотен, а еще дальше виднелись ряды пехоты и обоза неприятеля.

Лука похолодел. Конец был неминуем. Еще несколько мгновений он раздумывал, что делать, но потом развернул Нэньку к обозу. Его заметили, французы пришпорили коней и понеслись следом, стреляя на ходу из кавалерийских мушкетов.

Вдруг Нэнька споткнулась, ее повело в сторону, и она завалилась на бок, с тоскливым храпом забив ногами.

Лука едва успел отскочить, но нога запуталась в стремени. Когда он высвободился, французы уже показались на дороге.

Юноша затравленно озирался, вытащил пистолеты, попробовал юркнуть в кусты. Всадники с саблями окружили Луку и, гогоча, отобрали оружие.

Его толкали в спину, смеялись. Лука посмотрел на Нэньку. Из брюха кобылы сочилась кровь, она жалобно утробно ржала, смотрела на Луку, а у того слезы навернулись на глаза. Он бросился к лошади, упал к ней на шею, обнял, а французы перестали смеяться, окружили его и мрачно смотрели.

Лука посмотрел затуманенными глазами на французов, потом стал просить пристрелить лошадь, прекратив мучения, жестикулировал, пока те не поняли. Младший офицер вытащил пистолет, подошел к Нэньке и выстрелил в ухо. Лука отвернулся и зажал руками уши.

Офицер вдруг дружески положил ему руку на плечо, стал что-то говорить, как показалось Луке, утешительное. Остальные солдаты молча вздыхали, понимая горе утраты. Их поразило, что этот варвар из азиатских степей так убивается над потерей лошади. И они с уважением отнеслись к этому порыву врага.

А со стороны обоза доносились выстрелы и крики, но потом все быстро затихло.

Лука сидел около трупа Нэньки, в голове ничего не было, кроме пустоты, горя и глубокой тоски. И вдруг всплыл образ французской девушки, так же убивавшейся над телом отца. Ее лицо так четко высветилось в его мозгу, что он забыл перипетии сегодняшнего дня, так трагически завершившегося.

Лука прислушался. Сражение уже окончилось. Выстрелов больше не было слышно, а со стороны обоза нарастал перестук и скрип колес.

Лука было встал, но его придержали сильные руки солдата. Он обернулся – солдат сделал предостерегающий жест.

Показались фуры. Ими правили французы, а казаки со связанными руками шли следом. Лука жадно всматривался в их суровые лица. Определил, что троих нет с ними, но облегченно вздохнул, заметив Макея и Якима. Последний был ранен и держал руку другой рукой. Рана была наспех замотана окровавленной тряпкой.

Казаки поглядели на Луку, на мертвую Нэньку, а Макей спросил тихо:

– Как там наши, сынок?

– Плохо! Наверное, порубали всех. Слишком много было врагов. А вы?..

– А что мы? Сам видишь, сынок. Я смотрю, твоя Нэнька убита?

– Из-за этого и в плен попал. Что теперь будет?

– На одного Бога надежда, сынок! Будем уповать на него. Больше не на кого. А там посмотрим. Не казнят, надеюсь.

Пленных погнали дальше. Луку почему-то не стали связывать, и он брел вместе с остальными, переговариваясь и охая.

Скоро вышли к месту схватки. Повсюду лежали трупы казаков и французов. Пленных казаков было человек двадцать, остальные погибли.

– Вот так и кончается все, – как-то неопределенно молвил Макей. – Вскоре и нам может быть уготована такая судьба, ох, горе наше, горе!

Лука помог Якиму перевязать рану. Рука ниже локтя была пробита пистолетной пулей и теперь не двигалась. Ее туго замотали, подвесили к шее, и Яким с трудом ковылял вместе с остальными. Были и другие раненые, чьи бледные лица говорили о страданиях и горестях, свалившихся на их головы.

Пленных развязали и заставили рыть могилу и хоронить своих убитых. Казаки смешались, рассказывали один другому весь ужас неожиданного нападения большого отряда французов.

– Смотрю, нас осталось человек сорок, – заметил Лука, оглядев казаков и повздыхав. – Хоть похоронить разрешили по-человечьи.

– И сотники полегли, – сокрушался Макей, орудуя лопатой.

К вечеру похороны завершили. Пленных опять повязали и погнали на запад. О кормежке никто не заикался, и казаки довольствовались лишь тем, что было в карманах да что нашли у убитых товарищей.

– Хорошо, что хоть пить дали, – ворчал Омелько Гащ. – А без харча отощаем.

– Молчи лучше и шагай себе! – зло буркнул Лука.

– Чего ты ругаешься! – обиделся Омелько. – И сказать ничего нельзя!

Поздно вечером пленных пригнали в деревню, где им дали воды и моркови. Загнали в сарай, заперли двери и поставили охрану.

Утром выпустили по десятку к колодцу попить, дали еще по морковке и небольшой луковице, а о хлебе никто больше и не мечтал. Луке повезло поднять два не совсем целых яблока. Одно он отдал Якиму, и они быстро проглотили эту скудную еду.

– Лука, я не выдержу, – тихо говорил Яким, сдерживая стон, рвущийся с его потрескавшихся губ.

– Крепись, хлопец! Мы поможем тебе. Может, не так далеко нас погонят. И я буду просить дать тебе место в фуре, если такая будет.

– Да кто бы тебя послушал, Лука.

Пленных согнали в колонну и под окрики солдат охраны погнали дальше. Лука поддерживал друга, ему помогали и другие казаки. Но были и еще раненые, и Лука долго просил солдат помочь им, пока те не сжалились и не разрешили трем раненым сесть в одну из трех фур.

Лука прислушивался к разговору солдат, пытаясь уловить знакомые слова. У него почти ничего не получалось. Было тоскливо, голодно, в животе сосало, в голове гудело, а в ногах ощущалась слабость и дрожь. Потом слабость стала распространяться и на все тело. Оно требовало отдыха и еды.

– Хоть не связали, – бубнил Яким Рядно. – И когда же хоть немного дадут в рот положить? Больше мочи нет.

– Брось ты стонать, Рядно! – прикрикнул на того Терешко. – И не такое выдерживали, а пока Бога гневить нам нечего. Не бьют, и то слава Богу. Татары хуже гонят свой ясырь. Бывал я у них однажды, да удалось высвободиться быстро. Не успели далеко отогнать, дней пять потом добирался до своих.

– И что надумали с нами делать? – спрашивал сам себя Макей. – Зачем гонят в такую даль? И куда, хотел бы я знать.

Лука старался идти поближе к фуре, где ехал Яким. Он переговаривался с ним, на дневном отдыхе перевязал ему рану, промыл, понимая, что у друга может статься нагноение и тогда тот легко покинет этот свет.

После Рокруа пленных погнали на юг. К середине октября наконец пленных пригнали к городу, на окраине которого высился старый замок с двумя полуразвалившимися квадратными башнями. Длинное строение было приспособлено под тюрьму для пленных. Там уже находилось до ста австрийцев, немцев и венгров с хорватами.

– Вот и наш дом, казаки! – мрачно воскликнул Лука. – Поглядим, как тут нас устроят. Холодновато будет зимой в этих камнях.

Ему никто не ответил. Измученные долгим голодным путем казаки лишь тупо взирали на обомшелые стены тюрьмы и мечтали лишь о том, чтобы поскорее отдохнуть и попить. О еде никто больше не заикался. Ее уже давно не выдавали.

Пленных разделили на две партии и загнали в тесные каменные мешки с одним зарешеченным окном и каменным полом, где лежали охапки старой соломы.

Лука оказался со своими обозниками и некоторыми из казаков обеих сотен.

Яким уже немного поправился, но рука еще полностью не зажила.

Потянулись дни и месяцы тоскливой отсидки. Лишь дни, когда их водили на работы по ремонту крепостных стен, были хоть какой-то разрядкой. В основном таскали кирпичи и камни с бревнами да известковый раствор в больших деревянных ведрах.

Кормили очень плохо, приходилось постоянно терпеть муки голода. А зима, хоть и не очень холодная, но в соседстве с сыростью доставляла не меньше мучений.

Казаки приспособились, когда были дрова, уворованные на стройке, палить маленький костер на пропитанном зловонием каменном полу, а дым выходил в окно, где стекол, конечно, не было. Тогда все ложились на пол и блаженно щурились на огонь, вбирая редкое тепло. Этим хоть немного подсушивали камеру.

Тюремщики сначала ругались и запрещали костер, но потом смирились и оставили казаков в покое.

У некоторых казаков сохранились монетки, запрятанные поглубже в одежды. Лука тоже имел несколько, и им удавалось покупать на всех хлеба и каши из чечевицы или гороха. О мясе они и не мечтали.

Пленных можно было обменять или выкупить, но надежды на это не было почти никакой. Так что приходилось ждать чего-то другого, чего никто из них не мог предвидеть.

И вдруг, когда апрель уже бушевал в садах, их ночью спешно вывели во двор, построили и под охраной конных солдат погнали в неизвестном направлении. Они шли всю ночь спешным маршем, подгоняемые окриками и прикладами.

Утром сделали небольшой привал, попили воды, и голодных казаков погнали дальше. Лишь к вечеру они увидели вдали что-то синеющее. Михай неуверенно молвил:

– Похоже на море, казаки. Глядите, синеет.

– И верно, – откликнулся Терешко. – Неужто хотят нас к галерам приковать?

Это предположение напугало казаков. Но что они могли поделать?

Тем временем они вошли в город с довольно крепкими стенами крепости. Как потом узнали казаки, это был город Булонь, порт и крепость на берегу пролива Па-де-Кале.

Измотанным долгим переходом казакам не дали и минуты передохнуть. Их погнали через весь город, благо он не превышал трех четвертей версты в поперечнике, пока не уперлись в портовые причалы.

Солдаты покрикивали на пленных, сбивали их в плотную кучу и не давали даже присесть. Офицер куда-то ушел, но через час появился. Было уже почти темно, усталость давила к земле, сон опускал веки.

Но вот солдаты погнали казаков вдоль причала, и вскоре они оказались недалеко от двух больших шлюпок с матросами, вооруженными мушкетонами и длинными тесаками.

Казакам приказали сесть на весла. Они стали грести, едва шевеля руками.

Две шлюпки шли близко одна от другой. На носу каждой горел тусклый фонарь. На рейде светились и другие фонари. Там, видимо, стояли суда на якорях.

Было тихо, волны почти не ощущалось. Матросы не подгоняли гребцов, а те с угрюмым видом помалкивали.

Наконец шлюпки ткнулись в борт судна, что чернело впереди. Кто-то посветил фонарем, поговорил с рулевыми, сбросили веревочный трап. Казакам показали на него, и те полезли на борт судна. Их встретили офицеры корабля, матросы с оружием в руках.

После беглого осмотра капитан, как поняли казаки, что-то приказал, и казаков повели к трюму. В люке виднелась лестница-трап, куда и спустились казаки. Им передали фонарь и ведро воды. Потом в это же ведро навалили горохового варева, и казаков закрыли, оставив одних.

– Вот так дела, казаки! – воскликнул Омелько, оглядывая помещение. – Похуже нашей тюрьмы будет. А вонь какая! Даже мне трудно дышать.

– Чем же есть, братцы? – беспокоился Яким Рядно. – Ложек-то у нас нет.

– Руки у нас завсегда имеются при себе, – бросил Макей. – И не спешить. Мы все должны поесть, без воровства. Подходи, бери в ладонь и отходи. Я прослежу за порядком.

Казаки подходили, черпали руками и жадно поедали невкусное варево. Оно было сыроватое, приходилось долго жевать. Но это была еда.

Утром их разбудили, вывели на палубу и построили на шкафуте. Появился капитан и, грозно осмотрев рваное воинство, проговорил злобно:

– Я – капитан Эсеб де Казен. Теперь вы матросы моего корабля и обязаны подчиняться и слушаться меня и моих офицеров, как самого Бога!

Не каждый казак понял эти слова. Но основное дошло до них. Они были теперь матросами. А по виду нескольких пушек, стоящих вдоль борта с закрытыми пушечными портами, понимали, что это не торговое судно.

Капитан еще долго говорил, его мало понимали, да он, видимо, и не особенно стремился к этому.

Казаков накормили вонючим варевом из чечевицы и солонины, потом к ним подошел офицер с усатым матросом с золотой серьгой в одном ухе.

Они подняли сидящих казаков и повели вдоль борта, говоря названия снастей и рангоутных деревьев. Это повторялось несколько раз, но казаки плохо понимали, а некоторые вообще не знали больше пяти слов французского языка. Лишь Лука с Якимом да еще два казака кое-как могли разобрать смысл того, что говорили им офицер и человек с серьгой, боцман, как им втолковали уже.

Корабль имел название «Хитрый Лис». Судно грузилось продовольствием, порохом, ядрами, картечью, запасными парусами и рангоутными деревьями, канатами, запасными якорями, блоками, дровами и прочими необходимыми в плавании вещами.

Казаки постоянно были заняты работами, уставали за день ужасно, а на ночь их опять запирали в трюм. Это было тесное помещение на носу. Никаких подстилок там не было, спать приходилось на голых досках настила, под которым хлюпала трюмная вода, источавшая зловоние.

Крысы шныряли всюду. Нашлись казаки, что били их, потом обдирали и просили корабельного кока сварить их. Тот долго сопротивлялся, пока не сжалился и в отдельной кастрюле не сварил двух крыс, правда, хорошо обработанных.

– Жрите, дурачье! – говорил казак, инициатор ловли крыс. – Это же мясо, не то что вонючая солонина! Чем это хуже кролика или свиньи? Привычка? Так привыкнуть можно ко всему! Жрите, другого нет.

Пришлось есть это варево, и оказалось, что оно намного лучше прежнего. Со временем казаки привыкли и ловили уже не две крысы в день, а штук пять.

Над ними смеялись, а офицеры улыбались, отвешивали оплеухи, покрикивали на непонимающих и с презрением смотрели на этих вонючих азиатов.

Недели через две судно ранним утром снялось с якоря и медленно вышло в море. К этому времени казаков распределили по вахтам. Они спешно учили французский, но большинство плохо с этим справлялось. Они путали команды, снасти и постоянно вызывали гнев боцмана и офицеров.

Теперь казаков не запирали в трюме. Они постоянно несли вахты, спали на носу в тесноте и вони, постоянно просыпались при сильной качке, скрипе снастей и сочленений судна. Людей постоянно будили по ночам.

«Хитрый Лис» был трехмачтовым кораблем с высокой осадкой. На борту имелись шестнадцать пушек. Казакам дали возможность показать свои возможности во владении разными видами оружия, и капитан оказался довольным. Многие казаки знали, как обращаться с пушкой.

Лука с удивлением осматривал арбалет, которого раньше не видел. Попробовал стрелять с разрешения боцмана и скоро приловчился попадать в мишень довольно хорошо.

Судно направлялось на юг, где, как сообразили некоторые казаки, они должны были останавливать суда под испанским или английским флагом, осматривать их и конвоировать во французские порты, особенно испанские корабли.

На траверзе острова Уэсан они остановили двухмачтовое испанское судно с грузом продовольствия для Дюнкерка, где засел испанский гарнизон.

Вся команда пошла на корм рыбам, судно отбуксировали в Брест, отдохнули и опять вышли в море. Капитан и владелец судна получили хорошие деньги. Матросам досталась ничтожная часть этого приза. Казаки же вообще ничего не получили. До первого абордажного боя, как им растолковали французы.

К осени, когда Бискайский залив начинал бушевать штормами, «Лис» направился на север. Неделю спустя заметили судно, идущее на юг под английским флагом. Прозвучала команда ставить все паруса, и началась гонка. Англичанин пытался уйти до темноты, французы же имели лучший ход и большую парусность.

За час до заката начался обстрел англичанина. Тот отвечал редкими выстрелами. Ни тот ни другой корабли не потерпели от перестрелки, пока не сблизились на мушкетный выстрел.

Треск выстрелов, вопли раненых и боевые кличи французов огласили предвечернее море. Пушки уже стреляли картечью, и эти выстрелы доставляли англичанам большие неприятности.

– Приготовиться к абордажу! Сети, крюки готовь! Стрелки на марсы!

Лука как стрелок бросился по вантам на марс грот-мачты. Стрелу за стрелой он пускал в англичан, видя, как те падали или корчились при удачном его выстреле.

Он хорошо видел, как крюки замелькали в воздухе, вцепились в борта. Дюжие руки быстро стягивали суда вплотную. Англичане явно уступали и в численности, и в вооружении, и сопротивление почти прекратилось, когда толпа французов устремилась на палубу англичан.

– Никого не щадить! – орал капитан. – Нам не нужны свидетели! Всех за борт!

В несколько минут все было закончено. Французы потеряли лишь двух убитыми, да шестеро были ранены, в том числе два казака.

Ночь надвигалась быстро, и французы поторопились пуститься к берегу, где можно было укрыться, продать груз, получить деньги, отсчитать десятую часть в пользу казны короля и спешить в море за очередной добычей.

Через пять дней зашли в порт Сен-Назер. До этого осмотрели груз. Там было в основном оружие и, главное, отличные английские мушкеты облегченного типа с пистонами. Они заряжались в три раза быстрее и были во столько же раз легче.

Был большой запас других припасов и оружия. Порох, ядра, пули, картечь, сабли, копья и обмундирование, вернее, материал для него.

Де Казен тщательно осмотрел мушкеты, довольно кивнул и приказал оставить сотню стволов на судне. Почти весь порох и продовольствие он продал в порту, оставив себе самое малое для нужд команды.

После захвата английского судна казаки стали почти равноправными членами команды, разве что им выплачивали лишь половину матросского жалованья.

– Вот мы и опять казаки! – усмехнулся Лука. – Только морские.

– А вот поживиться здесь нам что-то не удается, – ответил Ермил Гулай. – Я замечаю, что здесь капитан заграбастывает себе большую часть добычи.

– Как и наши полковники да гетманы, – отозвался Лука.

В Сен-Назере казакам разрешили посетить город. Однако их отпускали малыми группками и обязательно вместе с французами. Это было понятно, и казаки не обижались.

Они дружно и весело расстались со скудными подачками капитана и после уж не пытались сходить на берег. Разве что Лука, так и не научившийся пить, купил себе штаны и куртку с башмаками. Приближалась зима, и ему не хотелось сильно мерзнуть.

Из Сен-Назера «Лис» пошел на север, в Булонь, где должен был стать на зимовку и ремонт. Пройдя мыс Аг, судно попало в сильный восточный ветер и было отнесено к берегам Англии. Французы уже молились о ниспослании им милости божьей и отпущении грехов, когда ветер изменился и корабль сумел уйти от опасной близости английского берега. Вдоль берега постоянно курсировали военные корабли англичан, которые сами были не прочь иногда поживиться французским судном.

Примерно через восемь часов, уже ночью, а она была светлой от полной луны, в миле от французов зачернел силуэт большого военного галеона. Он шел на юго-восток с единственным огнем на форштевне.

– Это наверняка английский военный корабль, – заметил де Казен, долго всматривавшийся в зрительную трубу. – Он нас должен заметить и обязательно захочет досмотреть.

– Мсье капитан хочет избежать этого? – спросил вахтенный офицер, лейтенант Никон, мужчина лет за тридцать с черными волосами и бородкой под Ришелье. Он был старшим офицером и пользовался уважением матросов.

– Хотелось бы, но сомневаюсь в успехе. Как бы наш маневр не показался им подозрительным. Повременим малость.

И все же англичане изменили курс и стали заходить левым бортом на курс французов. Было очевидно, что досмотр неизбежен.

– Убрать фок и марсель! Лево руля два румба!

Матросы побежали по вантам, споро подвязали паруса.

– Подтянуть шкоты левого борта! Обрасопить бизань!

«Лис» резко замедлил ход и почти остановился – ветер был слабым.

Галеон продолжал идти прежним курсом. Там полагали, что готовится досмотр, и капитан заранее положил судно почти в дрейф.

Де Казен дождался, пока галеон пройдет линию курса французов, и приказал ставить все паруса. Матросы проворно выполнили команду, корабль слегка накренился и, увеличивая ход, обошел англичан с кормы. Те остались по левому борту, и исправить положение им было нелегко. На это потребовалось бы много времени, за которое французы могли исчезнуть из виду.

Англичане немного замешкались с парусами, а французский корабль уже набрал ход и легко удалялся на юго-запад, намереваясь потом резко изменить курс, чтобы избежать новой встречи с преследователями.

Два часа спустя огонь галеона исчез влегкой дымке, затянувшей море.

К утру судно уже шло курсом на северо-восток, спасаясь от возможной погони в прибрежных водах родных портов. Несколько дней прошли в напряженном ожидании неприятностей, однако вскоре появились очертания Булони. Плавание удачно завершалось.

Поднялся ветер – войти в гавань было нелегко, пришлось долго лавировать. Команда измоталась на снастях, но все же «Лис» бросил якоря на рейде вблизи причалов.

Из-за ухудшающейся погоды матросы на берег не съехали и коротали время за игрой в кости и карты. Казначей выдал матросам жалованье, доля с добычи ждала их после продажи груза и выплаты в королевскую казну причитающихся десяти процентов.

– Интересно, что с нами будут делать? – задавал себе вопрос Яким. – Может, отпустят домой? Я бы согласился.

– А на какие шиши ты бы это сделал, хлопец? – поинтересовался Лука. – Мы теперь голые, как церковная мышь. Вся наша прежняя добыча перекочевала в другие карманы и кошели.

– А хоть бы и так! – воскликнул Рядно. – Я согласен с Якимкой. Доберемся!

– Черта с два вы доберетесь! Кругом война, разбойники, множество земель и владений, через которые придется пробираться. И всюду будут ждать тебя с ножом или топором. Или капитан с вербовочным листом.

– Думаешь повременить, Лука? – спросил Макей. – Деньжат поднакопить?

– С деньгами дела у нас всех плохи, дядько Макей. Дело в другом. Хорошо бы подучиться языку. Иначе загремим в первом же селении. Ну и, конечно, добыть хоть малость грошей. Все наши накопленные гроши пропали, так что следует подумать, как это дело решить, казаки.

– И что ты надумал, Лука? – спросил Омелько почти безразлично.

– Думаю, что в следующем плавании мы будем получать наравне со всеми. И с добычи часть будет. Вот так и наскребем, коль пить на берегу не станем. Трудно, но другого выхода я не вижу, казаки.

Такие разговоры теперь происходили частенько.

Судно ремонтировалось, большая часть матросов ушла по домам, а казакам приходилось работать постоянно, осваивая и плотницкие, и такелажные работы. А с погрузками они управлялись с первых дней пребывания на судне.

Море часто штормило. Туманы плотной ватной завесой окутывали и порт, и город, и море. Редкое судно отваживалось выйти в море.

Каждое воскресенье казаки выходили в город, рыскали в поисках простой работы, иной раз находили ее, получая гроши. Но они поставили перед собой цель и теперь старались осуществить ее.

– Казаки, я придумал, как нам получше разведать местность, – воскликнул в один из зимних дней Лука.

– Ну-ка, хлопец, выкладывай свою думку, – тут же откликнулся Терешко. – Послушаем молодика.

– К нам часто привозят материал откуда-то издалека. Вот бы подрядиться нам туда ездить и работать, и узнаем много интересного. Разведаем, что и как.

– Ничего интересного, – ответил Терешко.

– Не скажи, – запротестовал Омелько. – Я согласен с Лукой. Он дело сказал.

– Верно, Омелько, – поддержал и дядька Макей. – Будем проситься на эту работу. Андрейко, будешь нашим толмачом и посредником. А потом и участником.

– Так и Лука уже хорошо понимает их язык. Говорит плохо, но понимает.

– Еще лучше, – воскликнул Михай оживленно. – Вдвоем сподручнее.

– Чего галдите! – остановил заговорщиков Яцко недовольно. – Еще ничего не сделано, а вы уже делите шкуру неубитого медведя! Погодите малость!

Но идея многим понравилась. Уже через неделю хозяин, а потом и главный артельщик из французов посчитали, что им выгоднее не тратить время на плохо оплачиваемую работу, а переложить ее на казаков. Тем все равно деваться было некуда.

И вскоре пятерых казаков отправили верст за двадцать на склад древесины. С ними поехал на подводах помощник владельца склада. В среду, чтобы успеть до воскресенья, отправились в дорогу.

Капитан даже разрешил им взять с собой два пистолета и короткие абордажные сабли и тесаки. Дороги были небезопасными.

Шесть телег, запряженных каждая парой тяжелых коней, катились по грязи дорог, а казаки с любопытством взирали на серые холмы медленно проплывающих пейзажей.

Андрейка сидел с французом и расспрашивал о дорогах, о войне, о городах и замках. Тот был доволен, что его отвлекали от томительного созерцания унылого зимнего дня, и болтал без умолку, тем более что Андрейка угощал того специально захваченным для этого случая вином из крохотного бочонка.

В деревнях, через которые проезжали, Лука и еще один казак – Иванко, старательно расспрашивали жителей о дорогах и живности, особенно о конях.

После благополучного возвращения в порт казаки устроили совет прямо на палубе в воскресенье, благо день выдался теплым и не по-зимнему солнечным.

– Что можно сказать, казаки, – начал Лука. – Я по дороге много думал и прикидывал. Примерно верст на сто с гаком мы уже кое-что разузнали. Я даже запомнил некоторые, самые большие города. Это Лилль, Дуэ, Монс, а дальше уже Бельгия. Что за страна – я не знаю, но мы давно о ней слышали. Вроде бы там война идет между Францией и Испанией. Так что нам туда нет смысла соваться. И я успел разузнать о другой дороге. Это вдоль границы Франции, где легко можно встретить и своих или союзников. На юго-восток, казаки. Собственно, в те земли, где мы и промышляли когда-то.

– Лука, сынок! – растроганно проговорил Макей. – Ты словно пан говоришь! Не всякий сотник так смог бы сказать!

– Да уж! – Терешко одобрительно покивал головой. – А что узнали про коней?

– С конями дело хуже, Терешко, – ответил Лука. – Вот и Андрейко постоянно спрашивал. Мало здесь коней. Но с десяток выкрасть можно, а там, продвинувшись дальше, может быть, и больше достанем.

– Мы все о дорогах, – заметил Яким, – а как без оружия нам все это проделать?

– Оружие можно достать прямо здесь, друже. Мы же знаем, что в погребке на борту хранятся английские мушкеты, что захватили на море. И припас к ним на судне имеется. Вон у нас и умелец по чужим замкам есть, – и он бросил взгляд на длинномордого казака с рыжими усами и клочковатой бородой. – Скажи, Савко, сможешь открыть два замка в погребец?

– Дело нехитрое, казаки. Да охрана же имеется.

– Это не беда. С этим справиться можно. Вина добудем, подпоим и помаленьку выберем, что нам нужно и сколько. На худой конец можно и по голове…

– Это в крайнем случае, – бросил Терешко и добавил, глянув на Луку: – Попробуем без этого. Нам ни к чему раньше времени поднимать шум.

– Казаки, главное – не спешить, – вставил Лука. – Все делать по уму и с расчетом на успех. Наверняка. Подготовиться и разом исполнить.

– Казаки, а что, если морем, а? – спросил Губа. – Большую лодку или малое судно захватить намного легче, я думаю. И лошадей не надо.

– И куда ты в море денешься? – неприязненно спросил Терешко. – Кругом рыщут и испанцы, и англичане, и французы. Вмиг добьют. На море мы плохие вояки, да и уйти труднее. Все видно.

– Терешко правильно говорит, – отозвался Лука. – Море не для нас.

– О море и думать нечего, казаки! – это Макей пробасил из дальнего угла, где сидел на бухте каната.

– Будем придерживаться земли. Она ближе к нам, – согласился Яким Рядно.

А зима перевалила за середину. Приближался февраль, и работы на судне шли к завершению.

Казакам удалось еще два раза съездить на подводах за материалами, как эти работы закончились. Но и этого оказалось достаточно, чтобы пополнять свои познания о ближайших городах и дорогах.

– Казаки, думаю, что следует нам поторопиться, – заговорил Лука уже в первых числах февраля. – Можем скоро выйти в море, тогда все, пиши пропало.

– Может, и так, – согласился Губа. – А у нас только восемь мушкетов с огневым припасом. Лука дело говорит.

– Савко, сегодня же ночью достанешь еще оружия, – приказным тоном заметил Макей. – Чем черт не шутит. Вполне могут скоро в море выйти.

Савко согласно кивнул, затянулся дымом и сплюнул в воду через борт.

– Как бы наши схоронки не нашли, – тревожно молвил Михай. – Тогда все пропадет, казаки.

– А ты не каркай! – озлился Лука. – Время не то, чтобы такое говорить.

Ночью Савко с Якимом Штаны принесли еще шесть мушкетов с припасом. Их спрятали в трюме, специально устроив для этого нишу и зашив досками вдоль бортов. Порох распределили по многим местам, сохраняя его сухость.

– Дня через три-четыре можно будет бежать, казаки, – предложил Лука.

– Лучше в воскресенье, – заметил Макей. – Будет церковный праздник, и мы с корабля можем легко уйти на берег. Это не вызовет подозрений, и нас не хватятся до утра.

– Верно, – согласился Лука. – Так и сделаем. Одной большой шлюпки нам хватит. Осталось добыть сабли. Савко, за тобой дело.

Тот по обыкновению молча кивнул.

Ночью он благополучно добыл одиннадцать сабель, шесть шпаг да еще четыре пистолета. Этого было мало, но на большее времени уже не хватало. Отложили на следующую ночь.

К вечеру ветер задул с севера. Похолодало. Потом повалил мокрый снег, море зашумело, ветер засвистел в снастях. И хоть бухта была достаточно удобной и безопасной, но и в ней волна постепенно повышалась. Качка все увеличивалась.

Боцман и трое матросов, что находились постоянно на борту, подняли казаков, и они всю ночь закрепляли брезент, шлюпки, пушки, крепили якоря дополнительными канатами, следили за такелажем, готовые тотчас исправить повреждения.

– Черт! Теперь уже не добраться до погребца! – ругался Лука.

– Что ж делать?! Этак мы все провороним, – волновался Омелько.

– А чего ждать? Связать матросов с боцманом и тикать!

– Опасно в такой ветер, – охладил пыл друзей Макей. – Погода такая, что в поле за час околеешь или с дороги собьешься. Одежонка-то у нас какая?

– Вот дьявольщина! Скоро воскресенье, а мы можем тут застрять! Сколько этот ветер продлится? – Лука скрипнул зубами в бессильной злобе.

А ветер все свирепел. Лишь в последние часы воскресенья он стал незначительно слабеть и менять направление.

– Как назло, лишь в воскресенье стал утихать! – кипятился Лука. – Придется ждать следующего воскресенья. Но тогда не будет праздника!

– Посмотрим, – бросил зло Рядно. – Может, Бог со всеми святыми угодниками и помогут нам. Потерпим. Все одно в такую погоду далеко не уйдешь. Макей верно заметил.

А в пятницу на судно вскарабкался капитан с двумя офицерами и четырьмя матросами. Оглядел судно, расспросил о чем-то боцмана, бросил придирчивый взгляд на казаков, отдал какие-то распоряжения. Боцман взял двух матросов и отвалил в город.

Казаки переглянулись. В их глазах метался не то чтобы страх, но неуверенность и острое недовольство и отчаяние.

– Дотянули! – зловеще прошептал Лука, хотя никто из французов его понять не мог. – Конец!

– Погоди ты психовать! – одернул того Губа. – Ничего еще не известно. Посмотрим, что происходит.

– Тут и смотреть нечего, – огорченно молвил Лука. – Я слышал, как капитан намекал, что в воскресенье уходим в море. Сам слышал.

– Тогда нечего терять время! – Терешко рубанул воздух ладонью. – Хватаем оружие, перебьем всех тут – и на шлюпку.

– Шлюпка-то ушла, Терешко, – остановил того Петро. – На чем переправимся? На малой лишь половина уместится. Думай башкой!

– Можно перебить тут всех, подойти к причалу и высадиться, – неуверенно и смущенно проговорил Яким Штаны.

– Мы не сможем сами этого сделать. А с берега сразу поймут, что на борту что-то неладное, – ответил Лука. – Наверное, придется ждать более удобного и благоприятного момента. Судьба!

Казаки послушали юношу и как-то сразу приуныли и притихли. А тут еще на палубу вышел капитан с пистолетами за кушаком, со шпагой на боку. Он подозрительно глянул на кучку казаков, помолчал и потом спросил, медленно произнося слова:

– Что приуныли, ребята? Скоро кончается ваше сидение. В море добудем призов, и сможете идти на все четыре стороны. Радуйтесь!

Казаки загомонили. Многие мало что поняли из слов капитана, и остальные торопливо разъясняли им.

Капитан подождал, пока утихнут разговоры, и продолжал:

– Надеюсь, вы уже достаточно понимаете мой французский? Значит, меньше будет недоразумений. Воины вы отличные, а вот матросы еще не очень. Придется поднатужиться, ребята. Вы теперь равноправные матросы каперского судна и добычу свою получите согласно договору. Так что молитесь своему Богу и просите удачи и благословения! За дело, ребята!

Казаки молча кивали чубатыми головами. Некоторые тихо переспрашивали у соседей.

Новые корсары только недавно поняли, что такое каперское судно. И Лука старательно разъяснял товарищам:

– Есть королевская бумага, которая разрешает топить, грабить неприятельские суда. За это владелец судна получает девяносто процентов добычи, отдавая в казну только десять.

– А чего ж матросы получают так мало? – недоверчиво спросил Рядно.

– Им причитается лишь одна или две доли с добычи, а капитану и офицерам по несколько. Да и владелец судна получает много. Он же снаряжает его, а это стоит дорого. А у нас и владелец, и капитан в одном лице. Вот и богатеет, казаки.

Те с сомнением чесали затылки, хмыкали, додумываясь до смысла услышанного.

– Ты вот скажи мне, Лукашка, – повернул люльку к молодому казаку Макей, – я слыхал, что есть еще какие-то пираты. А это что?

– Пираты грабят любые суда, а каперские – только определенного противника. Мы будем орудовать против испанцев и в отдельных случаях против англичан. Остальных мы не трогаем.

– А почему в прошлом плавании мы изничтожили всех англичан?

– Чтоб свидетелей не оставлять. Французы в плохих отношениях с ними из-за помощи Испании, но не воюют. Понял?

Старый казак скривил губы в понимающую гримасу, качнул головой. Что-то пробормотал себе в прокуренные усы.

Два дня спустя «Лис» отвалил, подняв якоря, и вышел в море.

Погоды стояли свежие, казаки и матросы мерзли, но работы было много и им было не до тепла. Море было неспокойно, опасность подстерегала за каждой волной. Никто не знал, куда направляется судно, тем более что солнце показывалось редко.

И все же казаки смогли определить, что судно держит курс почти точно на запад. И матросы вскоре подтвердили это.

– Знаете, казаки, куда мы держим путь? – таинственно проговорил Лука.

– Ну и что? Будто мы знаем эти места, – недовольно буркнул Терешко. – Нас никто не спросил и спрашивать не собирается.

– Все равно интересно, – немного обиделся Лука.

– Ладно, хлопец, говори, – разрешил Макей.

– Подслушал, что идем в какое-то Ирландское море. Что бы это могло быть?

– Тебе же сказали, что ничего мы тут не знаем! – бросил Терешко. – И чего ты кипятишься! Не наше это дело.

Но Лука больше не заговаривал, а вскоре матросы, плававшие много лет, рассказали, где и что это такое. И Лука обеспокоился, о чем и поделился с Якимом.

– Матросы говорят, что это море между каким-то большим островом и Англией. И говорят, что там очень опасно из-за большого числа кораблей.

– Где мы не пропадали, Лука, – философски ответил Яким. – Терешко прав, что не интересуется всем этим. Один ты вечно забиваешь себе голову требухой.

– Мне это интересно, Яким! И чего все против меня?

– Лучше скажи мне, почему мы вчера подняли английский флаг, когда заметили впереди судно?

– Наверное, капитан маскируется под англичан. Так легче избежать опасности. Он хитрый как лис.

– Недаром и судно у него называется «Хитрый Лис».

– Да уж. Будет ли нам удача от этого названия?

Недели через две, оставив мыс Лендс-Энд далеко по правому борту и в виду скалистых островков Силли по левому, «Лис» вышел в Ирландское море.

Стояли туманные дни, судно медленно, трехузловым ходом шло на север. На бушприте и на марсах постоянно сидели впередсмотрящие. Они пялили глаза, вслушивались в звуки, стараясь определить встречное судно.

– Слева по курсу судно! – пронеслось от бушприта.

– Что за корабль? – рявкнул капитан, хватая подзорную трубу.

– Не могу определить, господин капитан! – Голос матроса был глуховат из-за плотного тумана. – Видимость плохая, господин капитан! Лишь колокол слышу!

Прошло томительных десять минут.

– Господин капитан! – донеслось с марса фок-мачты. – Судно двухмачтовое! Идет курсом на юго-восток! Сближается с нами, господин капитан!

– Приготовиться к бою! Соблюдать тишину! На марсе, сколько до судна?

– Чуть больше ста саженей, господин капитан! Идет узла три!

– Все на реи! Убрать паруса! Оружие к бою! Пушки зарядить картечью!

Вскоре и все остальные увидели контуры судна. Оно шло медленно, осторожно, и звук судового колокола постоянно носился в тумане.

– Канониры, наводи! Готово? Пали!

Прогрохотал залп. Дым густой пеленой заволок палубу, смешавшись с туманом. Вопли и ругань тут же пронеслись над тихими водами моря.

– Приготовиться к абордажу! – гремел голос капитана. – Сближаемся! Приготовить крючья! Багры и сети!

Суда были уже на расстоянии не более десяти саженей. Матросы стреляли из мушкетов и пистолетов. Крючья на линьках уже летели к судну, вгрызались в фальшборт. С десяток матросов с криками и воплями стягивали борта.

Кто-то из матросов, держа в зубах тесак, уцепившись за канат, пролетел между бортами и свалился на палубу вражеского судна, затеяв отчаянную рубку. Однако сопротивление почти не оказывалось. Англичане едва пытались отражать наскоки того смельчака, что перелетел к ним на борт.

А когда борта оказались стянутыми, волна матросов перескочила на вражеское судно, рубя всех не разбирая. Сопротивление было в момент подавлено. Палуба покрылась трупами, кровь ручьями стекала к бортам.

Последние защитники с поднятыми руками кричали о пощаде. Им рубили головы, всаживали в животы клинки. Азарт добытчиков захлестнул матросов.

Лука с чувством некоторого ужаса выглядывал с марса, где он устроился с арбалетом, пуская стрелу за стрелой. Картина бессмысленной резни была ужасна. Она холодила кровь, шевелила волосы на голове. И он пожалел, что оказался свидетелем столь жуткого зрелища. В свалке это сглаживалось общей и близкой опасностью и общим порывом.

Он слез по вантам. Крики, гвалт, вопли и беготня на захваченном судне захватила наконец и Луку. Он отбросил арбалет и бросился помогать матросам осматривать судно.

– Ферон! – донесся голос капитана. – Бери с десяток матросов и следуй за нами! Мы уходим!

Ферон, один из лейтенантов судна, быстро отобрал команду из десяти матросов. В нее попали только французы. Видимо, казакам еще не полностью доверяли.

Захваченное судно было небольшим, вооружено всего четырьмя малыми пушками. Да и те не были использованы при отражении нападения.

«Хитрый Лис» развернулся, сделав большой круг. Матросы обезьянами лазали по реям и вантам, распуская полотнища парусов. Суда сблизились, соединились буксирными канатами и двинулись на юг.

– Неужели идем домой? – спрашивал Яким Штаны.

– Думаю, что да, – ответил Лука. – Приз добыт, его надо доставить в порт, груз распродать, судно продать, а добычу разделить. Капитан ведь должен средства свои оставить дома. Стоит ли ему рисковать ими в море.

– А если встретим военный корабль?

– Это заботы капитана. Он должен думать.

Два с лишним дня суда медленно продвигались в тумане, рискуя столкнуться с встречным кораблем или сесть на мель. Капитан почти не покидал полуюта и постоянно смотрел в подзорную трубу и спрашивал впередсмотрящих об увиденном.

Но вот туман разошелся, солнце засияло в небе. Капитан стал готовить инструменты для определения местонахождения судов.

Лука с интересом и любопытством следил за манипуляциями капитана. Очень хотелось подойти поближе и заглянуть на эти приборы. Но подходить к капитану было настрого запрещено.

Глава 6

Месяц спустя пришли в порт Шербур. Надвигался шторм, а этот порт был самым близким.

Теперь они шли без буксирного троса. За время плавания призовое судно, пострадавшее от обстрела, немного отремонтировали.

Небольшой городок на полуострове Котантен имел довольно открытую бухту с небольшим молом и дамбой, отделявшей порт от моря.

– Знаешь, что я подслушал вчера, – шепнул Луке один из казаков по имени Максим, хорошо осваивавший язык, но предпочитавший притворяться непонимающим, чем сильно раздражал боцмана Стевенара.

– Разве ты так хорошо знаешь их разговор, Максимко?

– Ш-ш! Тише! Я не хочу этого показывать, но тебя я в этом переплюну, Лука. Так вот. Слышал я, как капитан говорит этому самому Реше, что ли, что будто бы намерен уйти к берегам Америки. Ты знаешь, что это такое? И далеко ли это?

Лука пожал плечами, помолчал, давая понять, что ничего не может ответить.

– Может, спросить у кого? Есть много матросов, что давно ходят в море. Они должны знать это.

– Только поостерегись лишних разговоров, – Максим посмотрел по сторонам.

– Ты уж лучше сам поостерегись, а то поглядываешь по сторонам так, будто заговор какой готовишь. Чего тут остерегаться? Но я послушаю тебя.

– Узнаешь, мне поведай, договорились?

Лука согласно кивнул и немного задумался. Потом подошел к матросам. Его принимали охотно. Он был незлобив, мало ругался и вид его был вполне миролюбивым. Он посидел на бухте каната, послушал разговоры. И тут ему повезло.

Он услышал, как один матрос упомянул Америку. Лука тут же спросил с интересом, подсаживаясь ближе:

– Берар, ты говоришь об Америке? Я кое-что о ней слышал, но ничего не знаю толком. И что это за земля такая – Америка?

– Ну и темнота ты, казак! Все об этом знают!

– Ты же знаешь, откуда мы прибыли сюда. Там ничего об этом не говорят.

– Ладно, дикий ты человек! Так и быть, поведаю тебе. Америка – это большой материк далеко на западе. Надо переплыть океан.

– И долго плыть через него? – не унимался Лука.

– По-разному, Лука. Иногда и двух месяцев не хватит. Как ветры да течения будут располагаться.

– И что там интересного?

– Там все интересно, Лука-дикарь! Тепло, если будешь на юге. А в Канаде будет похолоднее, чем у нас. Снегу по грудь выпадает каждую зиму. И индейцы бродят по лесам, охотятся за скальпами белых людей.

– Кто это индейцы? И почему ты называешь каких-то людей белыми?

– Дурья голова! Индейцы – это тамошние дикари, а мы все для них будем белыми людьми. В отличие от них – краснокожих. У них цвет кожи немного красноватый.

– А что это ты сказал про охоту на каких-то ск… Не запомнил я.

– Ха-ха-ха! Ну и тупоголовый ты, казак! Ничего не знаешь! Скальп! Это кусок кожи с волосами, снимаемый победителем с головы убитого им воина.

– А зачем это им? – со страхом спросил Лука.

– От кровожадности, друг мой Лука, чтоб тебе лопнуть, нахлебавшись соленой воды в День Всех Святых! Ну и бестолочь! Вы видели таких, ребята? – повернулся Берар к товарищам.

Матросы весело смеялись, добродушно похлопывали Луку по спине, пыхали трубками и продолжали ржать от восторга.

Лука не стал обижаться. Он даже был согласен с этими бывалыми морскими бродягами. Они действительно многое знали, и ему стало еще интереснее поговорить с ними.

Лука поспешил к Максиму поделиться сведениями, которые он получил от матросов. Тот с удивлением и некоторым страхом поглядывал то на Луку, то на далекое море, накатывающее валы на берег. Судно качало.

И Лука вспомнил с отвращением, как он мучился первую неделю плавания. У него выворачивало все внутренности, он с трудом двигался, болела голова, а в ногах была такая слабость, что было страшно ходить по палубе.

Даже теперь, по прошествии нескольких месяцев, некоторые еще ощущали приступы морской болезни. Особенно в дни больших штормов, когда море качало судно на могучих валах и не было нигде спасения от этого кошмара.

– Даже страшно подумать, что мы можем уйти так далеко, Лука! – шептал Максим, вцепившись в рукав его куртки. – Как же тогда вернуться?

– Возвращаются же. Сотни кораблей ходят туда и обратно. И мы вернемся. Лишь бы денежек добыть достаточно.

– Тебе хорошо, Лука! – с горькими нотками в голосе протянул Максим. – А я только послушаю звон монет в кармане, так тут же охота их пропить.

– Как ты можешь столько пить? Меня начинает мутить от трех глотков. Батька говорил, что так было и с моим дедом по матери. Все сверстники и друзья смеялись над ним.

– Хмы! – неопределенно промычал Максим.

Ему было лет тридцать пять. Был он худ, жилист и черен. Его иногда дразнили турком, а он сильно обижался. И все же признался по пьянке, что его бабка была татаркой, взятой когда-то в полон и выкупленной дедом.

Его немного плоский нос был широковат, но глаза смотрели с оттенком хитринки и редко надолго останавливались на одном месте. Мысли его постоянно вертелись вокруг богатства. Это была его мечта, и все знали об этом. Однако никто не верил в осуществление его стремлений. Он все топил в водке и вине, и лишь длительное воздержание в походах, а теперь в плавании, сохранили его человеческий облик.

Надвигалось лето. Теперь казаки часто съезжали на берег и проводили много времени в тавернах и притонах, где спускали гроши на вино и баб и тешили себя одними мечтами о возвращении домой.

Лишь Макей почти не посещал кабаков. Он изредка довольствовался женским обществом и копил деньги на дорогу. К нему быстро примкнули Яким Рядно и Ермило Гулай. Они часто шептались, склонив головы над столом.

Казаки и смеялись над ними, и завидовали. Откровенно посмеивались и над Лукой, когда он пренебрежительно отзывался о проститутках.

– На кой черт они мне сдались!? – волновался он. – Мне без интереса продажная любовь. Я нахожу себе по душе и согласию. Это интереснее.

– Вот дурень! Да и хитрец! Хочет сохранить деньжата!

– Чего там сохранять? Я все их трачу на подарки моим девкам. Зато и удовольствие получаю не то, что вы! А здешние девки ласковые, если им понравиться. А я им нравлюсь. Шрам на щеке я уже научился прятать в бородке. А одна мамзеля даже гордилась тем, что у меня такой шрам. Просила бороду сбрить.

– А ты что, Лука?

– Не. Не согласился. Пусть такого любит.

– То-то и оно, Лука! Недаром ты частенько подбриваешь свою бороденку на местный лад. Ишь какая остренькая! А усы! Точно бравый драгун!

Казаки весело смеялись, а Лука оглаживал маленькую бородку и усы. От висков шла полоса коротких бакенбардов, один из которых закрывал шрам. И теперь в порту у него, Луки, было достаточно времени заниматься своим туалетом. Он даже пользовался душистой водой, что вызывало взрывы гогота и насмешек его товарищей.

А перед глазами часто возникал образ той божественной девушки, которую он встретил в усадьбе какого-то помещика. Она не оставляла его в покое. Он часто видел ее во сне, изредка она представлялась ему по вечерам. Он не мог вспомнить ни ее платья, ни фигуры, а только лицо с русыми локонами и бледным тонким лицом и глазами, полными слез. И губы. Бледные, дрожащие, готовые искривиться в рыданиях. Но она держалась с достоинством, и гордость была заметна во всем ее облике.

И Луке иногда очень хотелось бы предстать перед нею в красивом наряде богатого человека с ухоженной бородкой и приятным запахом. Этот запах! Он и теперь остро ощущался им при воспоминании об этом создании. Он был едва уловим, но восхитителен и запомнился ему до сих пор.

Признаться в этом он не решался даже Якиму, хотя и намекал. Но у того это не вызывало отклика. Он был равнодушен к мечтам и чувствам друга.

До выхода в море оставалось дней пять. Капитан Эсеб де Казен уже объявил об этом, вернувшись из Булони еще три дня назад.

Человек шесть казаков возвращались из таверны теплым июньским вечером. Воздух был чист и ласкал приятным ветерком загорелые лица казаков, разгоряченных вином.

Они громко переговаривались. Омелько и Савко пытались затянуть песню.

Вдруг перед ними возник в темноте силуэт человека.

– Ой, приятель! – икнул Яцко, вздрогнув телом. – Чего тебе?

– Братцы! Неужто вы с Украины?! – в голосе человека звучали слезы.

– Ба! Глядите-ка! Собрат! Ты кто такой? – это рявкнул Губа, покачиваясь.

– Я? Из Киева, братцы! Правда, давно уже. Учился здесь, да неудачно.

– Ишь ты! Ученый, стало быть? – воскликнул Петро. – И что ж ты тут делаешь?

– Мыкаюсь, братцы! Вот услышал родной голос и подошел. Был тут рядом, – и человек неопределенно мотнул головой.

– Вот так встреча! – заорал Яцко пьяно. – Отметиться хорошо бы. Есть чем?

– К сожалению, ничего не могу предложить, братцы.

– У нас еще найдется малость, – серьезно заметил Губа. – Встретить родного человека на чужбине – это вам не люльку выколотить. Пошли! Угостим тебя!

– Мне бы лучше поговорить, братцы! Откуда вы тут?

– Мы-то?.. – отозвался Петро. – Воевали тут недалеко, да в полон попали. Теперь мы на судне. Каперском. Слыхал про такие?

– Слыхал, братцы! И много вас тут?

– А сколько нас, казаки? – оглядел темные лица Петро. – Человек восемнадцать. Не ошибся ли я, казаки?

– А как тебя зовут, братец? – обратился Яцко к человеку.

– Матушка нарекла Назаром. Так что я Назар Смулка. Бывший послушник Киево-Печерского монастыря.

– Эгей, казаки! – радостно воскликнул Яцко и хлопнул Назара по плечу. – Я так думаю, что нам его не след отпускать от себя! Это ж почти настоящий поп! Он-то нам и нужен больше всего! Сколько времени без благословения и службы живем! Отпустить грехи и то некому!

Казаки заговорили разом, окружили Назара, а тот лишь поворачивал голову и никак не мог вставить слово.

– Хватит, казаки! – рыкнул Губа решительно. – Берем попика на судно – и все тут! Хватит ему одному гулять на чужбине. А нас много. Все ж свои. Идем!

Казаки бесцеремонно подхватили Назара под руки и, пошатываясь и крича во все глотки, направились к шлюпке, что ожидала их у причала.

Лишь в шлюпке, гребя невпопад, казаки немного успокоились. А Петро спросил Назара доверительно:

– Ты хоть согласен с товариществом, Назар? Мы скоро уходим в море, а когда вернемся – один Господь ведает. Ну, может, немного капитан. Ха-ха!

– Согласится ли ваш капитан взять меня в команду? – неуверенно спросил Назар. Он все оглядывался на темнеющий берег, на редкие огни и вздыхал.

– А чего там! – хорохорился Петро. – Мы заставим его взять тебя! Мы ведь уже не пленные, а свободные моряки. И казаки, – поправился он тут же. – Верно я говорю, хлопцы?

– Верно, верно! – донеслось с носа. – Лучше вперед посматривай, а то и мимо судна пройдем с таким рулевым, Петро!

– Это не хитро, Яцко! Но будь спокоен…

Шлюпка грубо стукнулась о борт «Хитрого Лиса».

– Эй, на судне! – орал Петро зычным голосом. – Спускай трап! Мы явились!

Он говорил на родном языке, но был уверен, что его поймут. И оказался прав.

– Это вы, казаки? – послышался голос в ответ. – Спускаю трап, ловите. Да не свалитесь в воду, бродяги голопузые! Лезьте!

Казаки с трудом вскарабкались на борт. Вахтенный матрос к ним не присматривался, а фонарь едва светил.

– Теперь спать, братва! – прошамкал Яцко. – Попика устроим, а завтра поговорим с капитаном. Он не осмелится нам отказать.

Утром Андрейко и Лука с Макеем говорили с капитаном. Тот внимательно выслушал просителей, но отвечать не стал. Лишь сказал, пыхнув трубкой:

– Хочу глянуть на вашего попика, как вы говорите. Ведите.

Капитан с интересом оглядел Назара. Он выглядел бедным, но в одежде чувствовалась некоторая аккуратность. Все было французское. Удлиненное лицо с серыми глазами, темной бородкой и усами, прямыми бровями и длинными густыми волосами светлого шатена. Прямой нос и довольно яркие губы делали этого тридцатилетнего мужчину вполне привлекательным и приятным.

Де Казен спросил, растягивая слова:

– Так это ты монах, парень?

– Был монахом, месье, – ответил тот на отличном французском. – Теперь мещанин, с вашего позволения.

– Откуда так хорошо знаешь французский?

– Учился в Сорбонне, месье.

– Ого! Да ты ученый! Это хорошо!

– Не совсем так, месье. Я бросил университет. Немного не дотянул до бакалавра. Простите.

– Вот как? И какова причина, если не секрет?

– Не скажу, что секрет, но говорить не хотелось бы.

– Однако придется, монах. Говори, я должен знать все!

Назар вздохнул, оглянулся на казаков и молвил:

– Женщина, месье капитан. Думаю, этим сказано достаточно.

– Вполне, – усмехнулся де Казен. – И ты желал бы идти в море?

Назар неопределенно пожал плечами, помолчал, но ответил потом:

– Я встретил своих – и в душе все перевернулось, месье. Хотел бы попробовать, месье. Я многое умею, хотя еще в море не ходил.

Капитан подумал, огладил бородку, спросил:

– Другие языки знаешь?

– Английский и испанский, месье капитан.

– Гм! Отлично! В таком случае можешь подписывать контракт. Как тебя называть, монах?

Назар ответил, а в голове завихрились противоречивые мысли и чувства.

– Ну что ж, месье Назар, – усмехнулся капитан с веселым блеском в глазах, – поздравляю с назначением тебя на должность толмача и матроса. Иди, знакомься с народом и работами.

– Вот и устроилось, Назар! – воскликнул Губа, услышав, что произошло у капитана. – Интересно, что за контракт ты подпишешь? И что это такое?

– Это договор на участие в деле, – ответил Назар. – Там указываются твои права, обязанности, плата и наказания за невыполнение условий договора.

– Мы ничего не подписывали, – заметил Яцко.

– Вы пленные казаки, и вас просто использовали на бесплатной работе, – ответил Назар. – Но теперь, как вы говорите, вам необходимо это оформить. Я осмотрюсь здесь и попробую что-нибудь сделать для вас.

– А что за женщина у тебя была? – спросил Андрейко. – Рассказал бы, а?

Назар вздохнул, помолчал, словно не решаясь открыть тайну, но все же молвил:

– Я с несколькими монахами был послан в Париж Петром Могилой для обучения европейской премудрости. Нас было восемь человек. Мы здорово взялись за учебу и два года корпели над книгами, изучая науки и языки.

– И ты все это изучил? – ужаснулся Омелько.

– Какое там! Всего изучить и познать невозможно, Омелько. Но языки я знаю.

Назар замолчал. Было заметно, что он волнуется, переживает прошлое и не решается продолжать. И все же, словно собравшись с силами, сказал:

– А потом я встретил женщину. Из старого рода, обедневшего, но знатного. И хоть ее отец был всего лишь шевалье, но это ни о чем не говорило.

– Погоди, Назар! – остановил того Лука. – Что это за шевалье?

– Вроде младшего дворянского титула, – ответил Назар недовольно.

– Лука, не перебивай! – озлился Омелько. – Пусть продолжает, пока нет работы и мы свободны.

– А я в сане, как вы уже знаете, – вздохнул Назар. – Долго колебался, сомневался. Так прошло с полгода. Знал я, что и она ко мне питает некоторые чувства, а потому решился и объяснился с нею. Она была в замешательстве, не согласилась, но не отвергла сразу.

– Вот стерва! – не выдержал Михай, с интересом слушая монаха.

– Зачем же так, – мягко ответил Назар. – Она не виновата ни в чем. А я после этого потерял голову, решив, что могу на что-то рассчитывать. Глупо, конечно, но я был так влюблен, что многого не замечал.

– Папаша заартачился? – вставил Терешко, как всегда со злобинкой в голосе.

– И не только, – вздохнул Назар. – Все родственники поднялись на дыбы. И теперь я их понимаю. Что я мог дать ей? Жил я на средства митрополита Могилы, а у самого ничего не было за душой.

– Ну и что! – воскликнул Петро. – Умыкнул бы – пусть тогда бы поплясали!

Назар снисходительно усмехнулся краем рта, помолчал, но отвечать не стал. Просто продолжил, как видно, желая сам побыстрее очистить душу от давно копившихся переживаний:

– Нет, так поступить я не мог. Я просто засел с головой за книги. Меня хватило месяца на три. Я опять искал встречи и нашел ее. Она была благосклонна ко мне, но я чувствовал, что это дается ей нелегко. Она понимала всю обреченность наших отношений. Понимал и я, но чувству не прикажешь. Около месяца мы тайно встречались.

Назар замолчал, отмахнулся ладонью от клубов табачного дыма, потом заметил:

– Как вы можете столько смолить этой дряни?

– Привычка, парень, – за всех ответил Макей. – Но продолжай, ты так гладко говоришь. Сразу видно грамотного человека.

– А что говорить-то? Расстались мы. Меня просто изловили, избили до полусмерти и бросили в Сену. Это река в Париже. Думали, что утону. Но я выбрался. Долго отлеживался среди нищего люда, пока не поправился. Но больше не пытался искать с этой женщиной встречи.

Назар замолчал. Казаки грустно переглядывались, не осмеливаясь нарушить горькие воспоминания нового товарища. И все же Яцко не вытерпел и спросил:

– А как же учение?

– Бросил. Почти два месяца я провалялся больным. Деньги мои украли. Спасибо, что хоть подкармливали из сострадания добрые люди. Но жить мне не хотелось. Видимо, поэтому и долго не мог поправиться. Потом промышлял чем мог, используя те знания и умения, что приобрел в университете. Писал прошения, помогал в делах судейских, был секретарем одного скряги и вот подался сюда. Мне говорили, что здесь легче найти подходящую работу. Да, Париж мне больше не хотелось видеть.

– И давно ты тут, Назар? – участливо спросил Макей.

– С весны. Ничего путного мне найти не удалось. Зато встретил вас. А это мне так необходимо! Все ж свои люди. Противно только то, что я не оправдал надежд моего учителя и благодетеля Петра Могилы. Стыдно и горько. Столько денег на меня было потрачено, а я так его подвел. Хотел на Украину пробираться, да как представлю себе встречу с учителем, так сразу же вся охота пропадает. Горько на душе, тяжело. Простить себе не могу!

– Э, парень! Это дело поправимое, – Макей выбил трубку о каблук. – Руки-ноги целы, голова на плечах вертится, а остальное приложится, даст Бог!

Казаки потом целый день перетряхивали историю Назара, а вечером Омелько с Губой заявили всем остальным:

– Ладно, казаки. Будет горевать и лясы точить! Пошли в кабак, что под ивовой веткой. Там, может, в последний раз отведем душу в кружке с пойлом, каким нас потчует хозяин. Кто со мной? Назар, мы угощаем. Собираемся, гроши еще остались, а в море с ними делать нечего!

Человек восемь расселись в шлюпке, и весла дружно ударили по воде…

«Лис» неторопливо держал курс на юго-запад. Вторую неделю шло плавание, а подходящего приза не попадалось. Капитан де Казен злился и с удовольствием отводил душу на матросах, гонял их нещадно, раздавая оплеухи.

Зато частенько вел беседы с Назаром, увлекая его в каюту, где капитан напивался до чертиков, и Назар каждый раз опасался, что тот прикончит его за настойчивые попытки уложить в койку.

Ближе к осени все же удалось взять два приза. Пустили на дно одного испанца, а португальца с грузом ценных пород древесины из Бразилии захватили.

– Этого отбуксируем в порт, – распорядился капитан. – Судно крепкое, его можно легко сбыть в любом порту.

Когда через две недели «Хитрый Лис» был уже недалеко от Нормандии, его встретил английский военный корабль.

Капитан сразу же понял намерения англичан и приказал готовиться к бою.

– Мы попытаемся уйти, – заметил он лейтенанту Реше. – Позиция у нас предпочтительней. Ветер нам благоприятствует, да и до вечера недалеко.

Оба судна подняли все паруса и попытались уйти от англичан. Те разгадали намерения французов и попытались отрезать им путь к берегу. Это им в какой-то степени удалось сделать. Расстояние сильно сократилось. Бортовой залп англичане произвели достаточно удачно. Два ядра угодили в борт ниже ватерлинии, а книппель – спаренные цепью ядра – повредил бегучий такелаж.

– Заделать пробоины! Приготовиться к залпу! – голос капитана был уверенным, зычности ему не занимать, а в хитрости он был вполне достойным соперником англичан.

Им повезло, что все внимание англичан было приковано к основному противнику. А призовое судно тем временем оказалось в непосредственной близости и сумело залпом из трех пушек малого калибра сбить фок-мачту противника ниже марса. Она медленно завалилась, запутав снасти и частично порвав паруса грот-мачты. Вопли радости с бывшего португальского судна донеслись и до «Хитрого Лиса».

– Вот не ожидал от Ферона такой прыти! – гремел голос капитана. – Теперь у нас появился шанс, ребята. Огонь, пока мы не изменили курс!

Борт «Лиса» окутался дымом. Два ядра слегка задели рангоут галеона, не причинив никакого вреда, но тот уже был не в состоянии ответить. Поврежденное судно стало плохо слушаться руля. Этим воспользовались французы и отвернули в сторону.

Матросы с трудом заделали пробоины, истово работали помпами. Ход был сохранен. Надвигался вечер, море темнело.

Англичане сделали еще один залп. Ядра пролетели мимо, вспенив волны. Французы и казаки орали восторженно, радуясь, что им удалось избежать серьезных неприятностей.

Четыре дня «Хитрый Лис» добирался до ближайшего порта Лорьян. Дальше капитан не рискнул идти с повреждениями. Слишком трудно было откачивать воду, которая постоянно поступала в трюм.

Городок оказался мал, и экипажу едва удалось своими силами обеспечить ремонт судна.

Зато раненых удалось пристроить к хорошему лекарю. Их было мало, но один из них, Губа, был тяжел. Потом он больше месяца выкарабкивался из настойчивых лап костлявой, пока не стал на ноги и не окреп.

Капитан сумел продать захваченный португальский корабль, а груз отправил в Нант на мебельные фабрики и в мастерские. Остальное он оставил для поздних и более прибыльных торгов в Булони.

В Булонь пришли уже поздней осенью. Несколько раз спасались от шторма в разных портах. У Гавра их едва не выбросило на берег. Потом пришлось спасаться от четырех испанских кораблей, загнавших «Хитрого Лиса» в Дьеп.

В этом давнем пристанище корсаров и каперов всех мастей судно надолго задержалось. Капитану пришлось рассчитываться с давним кредитором, которого он неожиданно встретил в порту.

Назар потом рассказывал, что эти давние приятели оказались злейшими врагами.

– Выходит, наш капитан нечист на руку, – прошептал Лука зловеще.

– Еще бы! – воскликнул Назар. – Ему едва удалось откупиться от бывшего друга и собутыльника. Он считал его погибшим и не вернул долг семье.

– Этак и нам ничего не перепадет от этого, – опечалился Макей.

– Поглядим еще! – бросил Лука.

– Чего тут глядеть, хлопче! Тебя не спросят, – ответил Макей. – Сам знаешь, как требовать денег у панов.

– Ничего, и у нас теперь есть некоторые права, дядько Макей! – огрызнулся Лука.

Зима застала наших моряков в Дьепе. За время стоянки они много нового узнали от бывалых корсаров, побывавших в разных местахАтлантики.

Уже в Булони, куда вернулись в середине зимы, Лука как-то сказал Назару:

– Понимаю, что россказни дьепских матросов во многом пустые, но все же интересно было бы узнать о далеких местах и землях побольше правдивого.

– А правду ты сможешь узнать, лишь побывав там сам. Знаешь, какие любители матросы на разные байки и небылицы. Но многое из их рассказов и правда.

После этого разговора он стал сближаться с Назаром. Тот не сопротивлялся этому – юноша ему нравился. Он заметно отличался от остальных казаков. В нем Назар заметил искорки чего-то другого – мягкого, незлобивого и в то же время достаточно сильного и, главное, вдумчивого. Назару нравилось в Луке стремление узнать что-то новое.

Так помаленьку у них завязалась дружба.

Яким Штаны заметил это и не раз приставал к Луке с претензиями, что тот перестал замечать старого друга.

– С чего ты взял, что я с тобой не дружу, Якимко? – пытался оправдаться Лука. – Если я дружу с Назаром, это ничуть не мешает и нашей дружбе.

– Ты все больше с ним общаешься, Лука, – продолжал канючить Яким.

– С ним интересно, Якимко! Он много знает, и я многому учусь у него. Что тут плохого или обидного для тебя?

Друг пожал плечами. Ответа у него не было, но осадок отчужденности не покидал юношу.

Как и ожидали казаки, им досталось меньше призовых денег, чем они должны были бы получить. И матросы высказывали недовольство. Капитан же оправдывался слишком большими расходами на ремонт судна, потом обещал выплатить остаток после следующего похода.

Из-за этих обещаний большинство матросов не согласились покинуть судно. Они заключили новый договор и теперь ожидали хорошей погоды и попутного ветра, чтобы выйти в море.

Наконец, в начале марта было объявлено, что уход в море состоится в самое ближайшее время. После жестокого шторма, который загнал все суда в гавань, наступили погожие дни. Ветер позволял выйти в море.

Отремонтированный и окрашенный «Хитрый Лис» горделиво покинул гавань, и к вечеру берег растаял в предвечернем туманном море.

Шли курсом на юго-запад. Начались трудные и голодные времена. Матросы и казаки опять сели на сухари, горох, чечевицу и солонину, уже тронутые плесенью и гнилью. Опять бессонные ночи и множество работы со снастями. Погоды были неустойчивыми.

– Казаки, – зашептал однажды взволнованный Андрейко. – Я слышал, как Ферон говорил, что капитан намерен отправиться к берегам Америки! Это ж так далеко! Даже жуть берет!

– Да, это занятно, – молвил Лука, хотя в душе был доволен. – В Дьепе мы слышали много о тех местах. Там много добычи можно себе отхватить!

– Мне это не нравится, – мрачно заметил Терешко. – Слишком далеко. Как мы сможем вернуться?

– Возвращаются же другие, – бросил Лука и посмотрел на Назара.

Тот хранил молчание, в разговор не вмешивался, но что-то в голове держал.

На траверзе мыса Ортегаль, что на севере Испании, повстречали испанский купеческий корабль. Мористее марсовый заметил на самом горизонте паруса еще нескольких судов. Видимо, шел караван из Америки, а этот одинокий парусник отбился от остальных, спеша побыстрее укрыться в родном порту.

– Приготовиться к бою! – прокричал капитан в рупор. Матросы бросились выполнять приказ.

Палубу и паруса поливали водой, сыпали песок, готовили оружие и крюки с сетями, заряжали мушкеты и пушки.

До порта Ортигейра было еще миль сто с лишком, и уйти тяжелогруженому судну было невозможно.

«Хитрый Лис» пошел на сближение. Предупредительный выстрел из пушки потребовал лечь в дрейф. Испанец пытался уйти, подняв все паруса. Ветер был довольно свежим, и маневрировать было легче французам. Их судно было быстроходнее и не отягчено грузом.

Не прошло и полутора часов, как суда сблизились. Пушки «Хитрого Лиса» грохнули залпом. Корпус судна, качнувшись, обволокло дымом.

– Какого черта! – орал капитан. – Ни одно ядро не попало в цель! Собаки вонючие! Всем морды набью! Разворот левым бортом! Дьявол вас забери! На реи!

Матросы бросились на ванты. Распустили верхние паруса. Их повернули в соответствии с маневром судна. Расстояние уменьшилось, и новый залп прогрохотал над волнами.

На этот раз он был более удачным. Стеньга грот-мачты накренилась и рухнула на палубу. Из кормовой надстройки потянуло дымом.

– Стрелкам приготовиться! – вопил капитан. – Сближаемся! Пушки зарядить картечью! Быстрее, медузы паршивые! Кашалот вас проглоти!

Испанцы, надеясь на помощь далеких кораблей, начали отстреливаться. Их пушки палили торопливо, вразнобой, большая часть ядер не достигала цели. Но на «Лисе» уже вопили раненые. Их, пока было время, стаскивали в трюм, где оказывали помощь.

Затрещали мушкетные выстрелы. Испанцы отчаянно защищались. Но корабли на горизонте не приближались. Наоборот, их паруса исчезали, и французы уже собирались праздновать победу. По огневой мощи «Хитрый Лис» был сильнее испанского корабля, а по маневренности превосходил его многократно.

Казаки и матросы скрывались за толстыми досками фальшборта. Он трещал, щепки летели на палубу от попадания пуль. Испанцы палили залпами, в перерывах между ними беспрерывно палили французы, меняя мушкеты, которых пока хватало. А испанский огонь редел. Было заметно, что много тел уже покрывали палубу.

В ход пошли пистолеты. Борта испанца уже притягивались крючьями, матросы готовы были броситься на абордаж. В это время две пушки «Лиса» громыхнули картечью. Палуба брызнула кровью. Человек пять испанцев упали, остальные в растерянности замешкались, ожидая нового выстрела.

Французы полезли на палубу, рубя, коля и хватая испанцев. Защитники пали духом. Ожидаемой помощи не было. Они поднимали руки, падали на колени, моля о пощаде. Их никто не слушал, и рубили уже беззащитных.

– Всех за борт! – гремел голос капитана. – Очистить палубу! Осмотреть груз!

Де Казен носился со шпагой и разряженным пистолетом в руках по палубе, потом забрался в капитанскую каюту, позвал Назара, и они стали обыскивать каюту.

– Искать карты, лоции и ценности! Письма, если попадутся, сохранить!

– Сундук надо расколоть, капитан! – бросил мимолетный взгляд Назар и стал сбивать замки. – Вот бумаги, капитан! И деньги…

– Хорошо, Назар! Потом прочитаешь. Убери пока от глаз подальше. Все! Теперь груз. Оставайся здесь и собери что надо для отправки на наше судно. Я пошел!

Груз был обычным для таких кораблей. Табак, ценная древесина, немного жемчуга, краска и смола, но главное – много продовольствия. И никакого оружия, кроме того, чем отбивались в бою.

– Все оружие и припас к нему – на корабль! – распоряжался капитан. – Продовольствие, вино и воду перегрузить! Одежду с убитых снять, все ценное забрать и перегрузить! Поторопитесь, олухи!

– Чем это капитан недоволен? – спросил Яцко у Луки.

– Да кто ж его разберет! Можно спросить у матросов. Они лучше знают.

– Мало ценностей, – лаконично ответил один из матросов на вопрос Луки.

Еще не наступила ночь, а корабль испанцев запылал огромным костром. Он долго был виден на горизонте, пока «Лис» отходил на восток.

Три недели «Хитрый Лис» тащился до ближайшего порта Байонны. Противные ветра и штормящее море сильно затрудняли плавание, а матросы просто выбивались из сил. Одна отрада – обильная и хорошая еда, добытая из трюма испанца.

Городок в устье речек Адур и Нив был слишком мал, чтобы там застаиваться. Капитан де Казен с трудом нашел покупателей на груз. Он спешил избавиться от него по каким-то неизвестным матросам причинам, и небольшой ремонт судна провели в считанные дни.

Лука с некоторым сожалением покидал городок. Он вспоминал девушку Мари, которая попалась ему в первый же день стоянки. Они отлично провели пять дней, и теперь карманы его были полностью опустошены. Он не жалел об этом, хотя над ним и посмеивались товарищи.

– Зато получил полное удовольствие, – огрызался Лука. – Девчонка – просто ягодка! И я жалею, что мы расстались, казаки.

– Ничего, Лука! Их будет еще много на твоем пути! – похохатывал Омелько.

– Но Мари мне запомнится надолго. Мы просто любились – и больше нам ничего не требовалось.

Назар поглядывал на своего юного друга, слегка улыбаясь. Ему все больше нравился этот молодой казак. Назар с удовольствием делился с ним своими знаниями и даже обещал подучить друга французскому. Особенно им хотелось приступить к чтению. Назар уговорил Луку начать учиться читать.

Глава 7

«Хитрый Лис» вышел в океан. Стояла свежая погода. По небу ползли белые облака. Огромные пологие волны мерно качали судно. Оно шло длинными галсами – ветер был не совсем благоприятный. Матросы сильно уставали.

Назар в свободное время пытался найти Луку – они были в разных вахтах, – и поведать тому свои наблюдения. Перед заступлением на вахту он разбудил друга за полчаса до работы.

– Знаешь, друг мой, что мы держим курс в странном направлении?

– Слыхал, что в Америку. А что?

– Америка большая, Лука. Но почему на север? В тех краях имеются английские колонии. Что нам там делать? Там бедные земли и мало судов с добычей.

– А на юге что?

– О! Там масса богатых городов и кораблей множество. Правда, и пиратов всяких мастей хватает. Вот там можно рассчитывать на отличную добычу. Если, конечно, повезет.

– Поглядим, что получится, – неопределенно ответил Лука. – Нам все одно куда плыть, хотя мне боязно так далеко удаляться от берега. Кругом на тысячи верст одна вода. А вдруг шторм!

Назар улыбнулся, отвечать не стал, а потом спросил:

– Ну так ты решил учиться читать?

– Осилю ли я такую премудрость? Боязно. Засмеют еще.

– Глупец! Научишься, столько книг сможешь прочесть!

– Где мне их взять, Назар? В море не купишь, да и времени мало.

– Меньше по девкам побегаешь, так и времени хватит. А книги и у капитана имеются. Я берусь их достать. Вроде для себя. Хотя и мне не мешало бы почитать книги по морскому делу. Может, чему и научусь. Не век же простым матросом служить.

– Ладно, Назар. Уговорил. Только не спеши. А я уже пошел, кличут.

Еще полтора месяца тяжелого перехода – и матросы заговорили о приближении берега. Их приметы оправдались. Назар сказал как-то:

– День-два – и мы подойдем к берегу. Слыхал от лейтенанта Ферона.

К этому времени Лука уже складывал слоги и слова, хорошо выучив буквы. Путался во многом, но дело шло довольно быстро. Назар радовался и хвалил.

– Видал! Вот и научился! Еще немного поработаешь и читать будешь вполне сносно!

– Забуду я все, Назар. А где взять книжку? Ты обещал.

– Я помню. Погоди малость, и я тебе достану что-нибудь. Прочитаешь первую книжку – и сразу окрепнешь в грамоте.

Появился низкий берег. Капитан в полдень тщательно вычислял что-то, потом приказал изменить курс. «Хитрый Лис» пошел вдоль далекого берега на север.

Два раза вдали замечали паруса. Капитан порывался броситься в погоню, но благоразумие взяло верх. Догнать корабли было невозможно – в такой ветер и при таком расстоянии это не получилось бы.

Наконец подошли к Джеймстауну. Этот городок раскинулся на полуострове и темнел десятками посеревших домиков. На рейде стоял двухмачтовый парусник.

Капитан внимательно осмотрел городок в подзорную трубу, посовещался с помощниками. А на рассвете следующего дня подняли паруса и двинулись дальше на север.

Больше месяца «Хитрый Лис» медленно тащился вдоль берега, не заходя в глубокие заливы.

Приближалась осень. Продовольствие кончалось. Воду, правда, пополняли на безлюдном берегу. Один раз встретили десятка два индейцев, обменяли у них мяса на старые мушкеты. С большим трудом удалось расспросить их о колонистах.

Наконец подошли к голландскому поселению Новый Амстердам. Расположенный в удобной и глубокой бухте по соседству с несколькими островами, он представлял собой нечто среднее между городком и поселением. Однако голландские приметы просматривались вполне ясно. С сотню домиков сбегали к примитивному порту, где покачивался единственный корабль, готовый к отплытию. Несколько небольших баркасов и рыбачьих посудин с одной мачтой приткнулись к единственному причалу.

Капитан приказал спустить большую шлюпку, и десяток матросов с капитаном отвалили от борта.

Голландцы были союзниками Франции в борьбе с Испанией и Англией и потому охотно поделились своими сведениями об англичанах. Де Казен вернулся на борт в приподнятом настроении, разрешил отдохнуть экипажу больше недели.

За это время трюм пополнился солониной, рыбой, маисом, свежей водой и дровами. Всего этого уже давно почти не было на борту.

– Что-то капитан часто уединяется с помощниками. Что они там обсуждают? – все допытывался Лука, поглядывал в сторону полуюта, посасывал виргинский табак и сплевывал за борт.

– Скоро узнаем, – отвечал Макей. – Вон Назар и тот ничего не узнал, хоть и ездит постоянно с капитаном на берег.

– Могу сказать лишь то, что скоро опять двинемся на север, казаки, – ответил Назар на этот вопрос казаков.

– Холода надвигаются, а у нас все поизносилось, – заметил матрос Жак с удлиненным носом, за что его прозвали Дятлом.

– И на берег никого не отпускает, черт! – выругался Лука. – Сколько мы будем сидеть в этой вонючей бочке?

Казаки вздыхали, французы им поддакивали, но помалкивали. Все ожидали выплаты обещанного жалования и доли с добычи.

Команда явно копила недовольство. Это чувствовалось, хотя никто открыто не высказывался. Лишь казаки тихо говорили между собой, не боясь, что их подслушают.

Наконец капитан отдал приказ сниматься с якорей. «Хитрый Лис» осторожно и очень медленно вышел на внешний рейд, поставил почти все паруса и взял курс на север.

Обошли остров Нантакет, обогнули полуостров Кейп-Код и вошли в Массачусетский залив.

Милях в двадцати от Бостона повстречали большое торговое судно, которое наверняка спешило в метрополию с грузом, добытым в этих диких и богатых, но еще до конца не освоенных землях.

– Ребята! – закричал капитан в рупор и указал на парус милях в трех мористее. – Вот та добыча, которую мы так долго ждали! Вперед! Мы добудем это корыто! Оно до бортов нагружено ценным грузом! Готовьтесь к бою!

Восторженный вопль прокатился по палубе. Обезьянами побежали по вантам и реям босоногие матросы, пушкари бросились готовить пушки, стрелки тащили охапки мушкетов и спешно заряжали их.

«Хитрый Лис» шел не прямо за судном англичан, а заходил к северу. Капитан недаром дотошно расспрашивал голландцев о ветрах, течениях и вообще о погоде в этом районе. Теперь эти сведения пригодились.

Нужно атаковать, подавить огнем и в абордажной схватке захватить приз.

После полудня паруса англичанина едва различались на горизонте. Капитан рассчитывал, что его маневр может успокоить купцов. К тому же вряд ли им в голову придет мысль о пиратах в этих дальних диких водах.

– Мы должны подойти к англичанину примерно часа за полтора до сумерек, – настаивал капитан. – Не думаю, что у них будет много пушек. А мы за последнее время сильно прибавили в огневой мощи. Правда, в основном за счет малых пушек и фальконетов, но это даже лучше перед абордажем.

– Пальбу откроем с дальней дистанции, господин капитан? – спросил лейтенант Реше. Он был ответственным за судовую артиллерию.

– Не стоит, мой друг, – ответил капитан. – Подойдем поближе, так будет наверняка. И огонь вести самый интенсивный. Только выше ватерлинии. По парусам и палубе. До абордажа побольше вывести из строя стрелков и матросов.

«Хитрый Лис» развернулся по большой дуге и стал держать курс к судну англичан. Этого заметить было невозможно, так как паруса можно было видеть только в зрительную трубу с самого высокого марса на грот-мачте.

Судно набрало ход. Качка уменьшилась, пенный след далеко уходил за корму, в нос ударяла волна, обдавая матросов холодными брызгами.

Как и предполагал капитан, «Хитрый Лис» довольно быстро сближался с англичанами. Те пока еще не подняли тревогу. И лишь когда между кораблями оставалось не более полутора миль, стало заметно оживление на борту англичанина. Там бухал барабан, бегали матросы, ставили дополнительные паруса.

– Ничего у них не выйдет, – кричали французы, наблюдая за маневрами призового судна. – Слишком тяжел! Мы догоняем!

С расстояния меньше мили англичане открыли огонь. Ядра вспенили волны в непосредственной близости от бортов «Хитрого Лиса».

– Прилично стреляют! – бросил лейтенант Реше. – Но теперь придется ждать следующего залпа долго. Готовься! – повернулся он к пушкарям.

Прошло не менее двадцати минут в полном молчании. Суда сближались.

Залп качнул корабль, дым быстро отнесло немного в сторону. Два ядра проломили борт англичанина у самого фальшборта. Появился дым. Одна рея скособочилась, парус заполоскал.

– Приготовиться к повороту! – кричал капитан.

Матросы разбежались по снастям. Ждали окончательной команды.

Паруса медленно поворачивались за реями. Рулевой внимательно следил за ними, боясь упустить момент.

Наконец судно развернулось, продолжая сближение. Еще несколько минут – и жерла другого борта угрожающе уставились в близкий уже борт английского судна. Реше прокричал команду, взмахнул шпагой.

Грохнул залп, картечь с визгом врезалась в судно. Было хорошо видно, как не меньше десятка матросов упали на палубу.

А пушкари торопливо чистили стволы пушек, готовили заряды, пыжи, ожидая нового маневра судна. «Хитрый Лис» уже поворачивался другим бортом. Матросы остервенело тянули шкоты, фалы и брасы, поворачивая реи и паруса в нужное положение.

Стрелки занимали позиции вдоль фальшборта, прячась за ним в ожидании залпа противника.

Англичанам никак не удавалось поспевать за французами. Их тяжелый корабль был слишком неповоротлив. Они открыли огонь из мушкетов. Пули иногда долетали, впивались в доски обшивки, фальшборта, но в большинстве попадали в море.

Де Казен выжидал. Он хотел дать еще один залп. Суда уже сблизились на мушкетный выстрел, а капитан все помалкивал.

Огонь англичан все нарастал. Расстояние позволяло вести его на поражение.

Но вот де Казен дал команду канонирам, прогрохотал очередной залп. Дым унесло, множество тел в крови лежало на палубе английского судна.

Прозвучала команда стрелять из мушкетов. Матросы, выстрелив, тут же прятались вниз за фальшборт, хватали другой мушкет, вскакивали, быстро прицеливались, спускали курки и снова падали на палубу.

Появились раненые. Кто-то зажимал руку, кто-то живот. Один матрос уже наполовину свесился через фальшборт, выронив мушкет в воду.

Капитан заорал:

– На абордаж! На абордаж, черт вас задери!

Борта уже стягивали крюками на тросах, матросы с пистолетами и саблями, шпагами и тесаками уже прыгали на палубу к англичанам. Пики вонзались в трепещущие тела, пистолеты посылали пули в тела врагов, все это слилось воедино с оглушительными криками, свистом, воплями, скрежетом металла о металл.

Англичан оставалось мало. Многие из них уже были мертвы. Остальные отбивались от пиратов, теснимые к бортам. Рубка проходила быстро.

Не прошло и десяти минут, как англичане, оставшиеся еще живыми, побросали оружие и подняли руки.

– Всех за борт! Пленных не брать!

Этот уже знакомый приказ был воспринят со спокойствием. Он не вызвал почти ни у кого возмущения или недовольства. Люди еще не отошли от боевой горячки. Времени на обдумывание поступков не было.

Уже в темноте, когда происходила перегрузка грузов, Лука улучил момент и спросил у Назара:

– Неужели нельзя оставить живыми несчастных пленных и раненых?

– Значит, нельзя, – ответил тот, и в тоне его голоса Лука услышал те же вопросы без ответа, что были и у него. На душе стало легче, он улыбнулся, но в темноте Назар этого не заметил. Назар призадумался, потом добавил:

– Капитану необходимо, чтобы никто не знал о наших делах. А для этого приходится убирать свидетелей. Хорошо хоть, что он не бросает в море живых. Сколько мучений им выпало бы, пока смерть не прибрала бы их к себе.

– Господи, помилуй нас от такого! – прошептал Лука и пошел работать.

– Судно не сжигать! – распорядился капитан. Потом добавил: – Утопить его! Пусть пропадает бесследно и незаметно. Все перегрузили, Стевенар? – повернулся он к боцману, покрикивавшему на матросов.

– Заканчиваем, капитан! Еще с полчасика – и можно отваливать!

Добыча состояла из пиломатериалов, меда, солонины, шкур оленей и бизонов, что доставляли с юга, и, главное, пушнины. Это был самый дорогой товар.

Пиломатериалы оставили на месте, взяв немного для нужд судна и на дрова, продовольствие и остальное перегрузили на «Хитрого Лиса». Теперь и этот корабль опустился до ватерлинии.

Проломили днище, покинули судно, отвалили и медленно уходили, следя, как купеческий корабль медленно опускается в пучину океана. Темнота поглотила его прежде, чем он пропал в морских глубинах.

Под штормовыми парусами «Лис» медленно потянулся на юго-восток. Спешить больше было нечего. Свободного места для груза в трюме не было. Снятые трофейные пушки стояли на палубе, прикрученные канатами к палубе и бортам.

Капитан имел карту этих вод и берегов и спокойно отдал распоряжение устроить праздничный пир по случаю одержанной победы.

Девять раненых и четверо убитых французов и казаков еще ждали своей очереди. Раненые – ухода, убитые – погребения.

Из казаков убили Михая, а ранеными оказались Макей, Омелько, Губа и Андрейко. И лишь Омелько был тяжел, остальные отделались легко и теперь участвовали в празднике, потягивая пиво и ром, который захваченный корабль вез в Англию.

– Откуда тут ром? – спросил Назар одного француза.

– Иногда испанцы привозят с юга, или контрабандисты оттуда же, – ответил матрос. – Отменное пойло, верно, приятель?

– Спорить не стану, Жан. Я такого еще не пробовал. Лука, отхлебни малость для пробы. Один глоточек, а то спросят, а ты ничего ответить не сможешь.

– Я все равно ничего не понимаю в таких напитках, Назар, – вытерев губы, ответил молодой казак. – Крепкий уж больно.

– А мне больше нравятся старые французские вина, друзья, – заметил Назар. – Мне лишь дважды пришлось пробовать их, но я запомнил. Отменный вкус!

Несколько фонарей слабо освещали палубу, где пировали матросы. Капитан и лейтенанты устроились в теплой каюте. А здесь приходилось кутаться в кафтаны, добытые у англичан.

Лишь на следующий день матросы под окрики боцмана принялись за работу. «Хитрый Лис» оделся парусами, слегка накренился и побежал на юг. Сзади в корму все туже ударял холодный ветер Лабрадора.

Пустынные берега исчезли из виду. На горизонте ни одного паруса. А здесь, на борту «Хитрого Лиса», матросы с вожделением поглядывали на полуют в ожидании долгожданного дележа добычи.

– Наш капитан что-то задумал, ребята, – прошептал матрос Жак, когда выдалась свободная минутка.

– С чего ты взял? – спросил Лука и подозрительно глянул в глаза Жака.

– Так мне сдается, Лука. По его виду уже знаю, и сюда он не просто так забрался. Здесь встретить испанца очень трудно. Они сюда редко заглядывают.

– Хорошо бы Назара спросить. Он часто с капитаном общается.

– Это точно. Ваш Кардинал – человек с умом.

– Вы что, такую кличку ему дали? – усмехнулся Лука.

– А ты не слыхал? – удивился Жак. – Уже давно! Он чем-то смахивает на нашего Ришелье, а тот ведь кардинал.

– Вот наши посмеются! – засмеялся Лука. – Я им скажу обязательно!

Встретились друзья лишь под вечер.

– Назар, ты знаешь, что у тебя теперь кличка Кардинал? – спросил Лука с веселыми нотками в голосе.

– Слыхал, – недовольно ответил Назар.

– А что? Хорошая кличка. Все ж этот кардинал Ришелье стал вторым человеком во Франции. И умом ты не обделен. Вон сколько знаешь.

Назар похлопал Луку по спине. Они посмотрели друг другу в глаза, и обоим стало легче на душе.

Настроение команды постепенно ухудшалось. Матросы уже не скрывали своего неудовлетворения затяжкой с выплатой жалованья. А приближались обжитые земли, где без денег делать просто нечего.

А тут еще Максим подлил масла в огонь.

– Казаки, я слышал, как Ферон выговаривал капитану за задержку жалованья!

– И что тот? – тут же спросил Макей, даже бросив сосать свою люльку.

– Огрызнулся и заявил, что это не его дело. Мне это не понравилось.

– Надо поведать об этом матросам, – Лука подозрительно сощурился.

– Верно, – поддержал Губа. – Они, как и мы, недовольны капитаном. Говорят, скоро войдем в воды, где много городов и кораблей. Что мы без денег там делать будем?!

Скоро весть о коварстве капитана и его потаенных замыслах распространилась среди всей команды. Матросы шептались, собирались группками и поглядывали на капитана косыми злыми глазами.

Лейтенант Реше уже несколько раз подходил к матросам и казакам и исподволь выведывал настроение и намерения команды.

– Какого черта этот сопляк крутится рядом?! – возмущался Лука, остервенело сплевывая в море.

– Он не так плох, как может показаться, – остановил излияния казака матрос Берар. – Что-то мне подсказывает, что он тоже что-то замыслил.

– Не бунтом ли пахнет на борту? – спросил Лука. – Уж очень подозрительно ведут себя офицеры судна. Вон и боцман Стевенар перестал раздавать зуботычины во все стороны.

Казаки переглянулись, оглядели матросов, толпившихся редкой группкой на баке. Молча погримасничали, но продолжать разговоры не стали.

– Черт их знает, этих французов! – прошипел Петро, когда те удалились. – Что им надо, что они ошиваются поближе к нам?

– Наверное, хотят сблизиться, – заметил Лука. – Мы достаточно солидная сила на корабле – с этим нельзя не считаться. Они хотят иметь в нас союзников на случай заварушки. Вот и прощупывают нас.

– А чего, я с ними согласен дружбу поддерживать, – заявил Лука уверенно. – Лучше вместе быть, чем порознь прозябать. Ребята они неплохие. Во всяком случае, лучше нам держаться вместе, одной командой, – Лука вопросительно обвел глазами казаков.

Спасаясь от надвигающегося шторма, капитан приказал заходить в устье реки, попавшейся на пути судна. Дни стояли теплые, хотя был конец ноября. На берегу мотались на ветру султаны пальм, кустарник был обсыпан розовыми цветами.

Пройдя миль восемь вверх по реке, бросили якоря на середине реки. Оба берега поросли густым лесом. Благоухание цветов и трав доносилось и до судна.

– Вот так земля! – с восторженным лицом прокричал Яким Штаны. – Сроду бы не поверил, что такое увижу! Благодать-то какая! Настоящее лето! А как тут летом? Наверное, жара нестерпимая.

– Еще не то увидишь, друг, – заметил матрос Бакон, слывший знатоком южных земель. – Дальше на юге еще не так бывает, – слов для описания тех мест у него не хватало, и он замолчал.

Казаки с жадным интересом глядели на берег. Очень хотелось высадиться и подышать пряными испарениями. И Лука спросил:

– Может, попросить капитана разрешения на высадку?

– Попробуй попроси! – воскликнул Яцко. – Так он тебя и послушает. Вон ветер все усиливается. Вода прибывает, с моря нагоняет.

Никто не разрешил высадку, а боцман пояснил, что в лесах могут таиться индейцы, готовые напасть и перебить непрошеных гостей.

Дня через три, когда ветер стал помаленьку утихать, на берегу появилась группа индейцев в ярких головных уборах из перьев, в набедренных повязках-фартуках, украшенных ракушками, перьями и какими-то блестящими пластинками. В руках у них были луки, копья и палицы. Оперенные стрелы выглядывали из-за спины.

– Вот тебе и дикари появились, – воскликнул Жак и указал на индейцев.

Казаки и многие из французов с интересов наблюдали, как те, отчаянно жестикулируя и крича, показывали на корабль, пританцовывали, но дальше двинуться не осмеливались.

Вскоре появилось две довольно вместительные пироги. Они причалили к песчаному берегу.

Дикари продолжали обсуждать виденное, плыть к кораблю они побаивались.

– Спустить большую шлюпку! – прокричал боцман, выслушав капитана. – Восемь человек с мушкетами и пистолетами на весла!

Шлюпку быстро спустили на воду. Река еще волновалась, но уже не так, как вчера. Вызвались добровольцы. Среди них были и Лука с Назаром.

Гребли осторожно, не спешили, оглядываясь поминутно на берег. Заряженные мушкеты, шпаги и сабли матросы держали наготове. Боцман сидел на корме и правил. Минут через пять пристали шагах в тридцати от толпы индейцев. Те отступили к кромке леса, поднявшись по песчаному откосу.

Матросы мирно подняли руки, оставив мушкеты на песке. Выложили немного ярких побрякушек, ножей и зеркалец, отошли немного и жестами пригласили индейцев подойти.

После недолгих колебаний те подошли и с осторожностью похватали подарки. Уже через пару минут они улыбались, говорили что-то по-своему, указывали на берег, приглашая, видимо, посетить их деревню.

– Никто никуда не пойдет, – распорядился боцман.

Индейцы, поговорив друг с другом, видимо, что-то решили, и многие из них торопливо убежали в лес. Остальные показывали, что те скоро вернутся с ответными подарками. Еще три индейца тоже скрылись в лесу и вскоре появились с ветками, усыпанными крупными ягодами и плодами. Протянули подарки матросам, да и сами отправили эти плоды в рот, показав, что они вкусные.

Матросы быстро очистили ветки от плодов, улыбались и жестами показывали, что очень вкусно.

Потом пришли туземцы в довольно большом количестве, все без оружия. Они с веселыми лицами принесли бананы, картофель, поджаренное мясо какого-то животного и еще много разной снеди.

– Ну и благодать! – удивлялся Лука, наклонился к Назару и добавил: – И люди здесь чудны2е какие-то! А зачем они лица раскрашивают?

– Кто ж их знает, – ответил Назар, сам с интересом разглядывая и людей и пышную растительность берега. – Наверное, обычай такой. Заметил, Лука, сколько тут разных плодов? Мы таких и не видывали.

Тем временем индейцы настойчиво приглашали в деревню. Матросы отказывались, боясь попасть в переделку, да и капитан ничего не говорил о посещении селения индейцев.

– Лучше, если они к нам на корабль придут. Лодки у них есть, – и боцман Стевенар стал жестами показывать, что он хочет.

Дикари посовещались, потом старший из них улыбнулся и показал, что он согласен посетить корабль. В пирогу уселись четверо индейцев и старший. Матросы взялись за весла, и все пустились по довольно бурной реке к кораблю.

Ветер еще трепал пальмы и вздымал волны, но его сила уже утихала.

Индейцев принял капитан с лейтенантами. Им всем преподнесли яркие куски ткани, зеркальца, а старшему – большой тесак в ножнах и шляпу с полями.

Дикари были в восторге, бегали по судну, трогали блестящие предметы, а матросы следили, чтобы ничего не было унесено. Было много разговоров, улыбок и криков, индейцы настойчиво приглашали моряков в гости.

– Думаю, что можно принять их приглашение, – наконец согласился капитан. – Ферон, останешься за меня. Я погляжу их деревню. Надо договориться о продовольствии. Это будет дешевле, чем покупать у переселенцев. Да и найдем ли мы их в этих местах?

– Капитан, у них ведь украшения из золота, – почему-то шепотом проговорил боцман и указал глазами на старшего.

– Это мелочь, Стевенар. Но разузнать о золоте не мешает. Пойдешь со мной.

День клонился к вечеру. Лодки индейцев и шлюпка с десятью моряками отвалили от борта судна. На берегу их встретили туземцы, весело что-то покричали и толпой повели в лес.

Лука остался на борту вместе с остальными казаками.

Когда капитан со своими людьми не вернулся после заката, Ферон забеспокоился. Он нервно ходил по полуюту и поминутно поглядывал в зрительную трубу в сторону берега, хотя темнота уже опустилась на реку и берег едва был виден.

Ветер свистел в снастях. Судно покачивалось, натягивало якорные канаты. Матросы по приказу лейтенанта приготовили оружие и находились в готовности отразить неожиданное нападение индейцев.

Капитан с людьми вернулся лишь утром. Четверо были ранены стрелами, немного побиты палками и красовались с синяками и ссадинами.

– Чертовы дикари! – тут же принялся ругаться капитан.

– Что произошло, капитан? – спросил Ферон, участливо заглядывая в глаза. – Мы беспокоились. Я всю ночь держал людей при оружии.

– Не сунутся! Пришлось показать, что такое наше оружие! Пусть знают, что с белыми людьми шутки плохи. Проклятье, руку чуть не перебили, язычники проклятые!

Офицеры удалились в каюту, а вернувшиеся матросы с неохотой отвечали на вопросы товарищей.

– Постреляли мы этих обезьян, – буркнул Жак Дятел, удерживая раненую руку на повязке. – Вздумали сопротивляться!

– А что случилось? – спросил Назар.

– Сам должен понимать! Мы изголодались по бабам, а они – ни в какую. И со своими побрякушками из золота никак не хотели расставаться просто так.

– Так вы сами и виноваты, – попробовал усовестить матроса Лука.

– Пошел к дьяволу! Чтоб я посчитался с их желаниями! Да никогда! И бабу взял, и отправил к их предкам не одного краснокожего! И остальные так же!

– Вон, глядите, сколько жратвы приперли! – бросил Яким Рядно, помогая с товарищами таскать корзины с едой из шлюпки, а Яцко осклабился и добавил:

– Хотел бы и я попробовать, что это такое индейская баба, ха-ха-ха!

– Они все одинаковые, – ответил матрос. – С голодухи и не успеешь разобрать, особенно когда та отбивается, как кошка.

Лука заметил, как Яцко плотоядно облизал губы. Усмехнулся, но говорить с ним не стал.

Утром капитан приказал сниматься с якорей. Ветер еще шумел, но потерял силу. Перед полуднем вышли в море. Оно катило огромные пологие волны, качка усилилась, а ветер оказался почти противным. Пришлось идти почти на восток.

Две с лишним недели пришлось потратить, чтобы дойти до Флоридского пролива. Погода стояла довольно тихая, иногда налетал шквал средней силы, и потому все паруса не поднимали. Шли в основном на штормовых.

Несколько раз виднелись паруса на горизонте! Капитан всматривался в них через подзорную трубу, забирался на марс, но так и не решился преследовать ни один корабль. Даже встретив в проливе небольшое судно, он пропустил его мимо.

– Что это с нашим капитаном? – недоумевали матросы. Бочки с водой уже попахивали плесенью, и пора бы пополнить их свежей водой, а капитан все осторожничал.

– Все изучают карты и лоции, – доложил Назар после одного визита к капитану. – Не могут прочитать испанские надписи. Вот и зовут меня.

– Важным человеком ты становишься, Назар, – заметил Терешко и подозрительно глянул на бывшего монаха.

Тот вскинул брови, усмехнулся, но промолчал.

Время шло. Никто из матросов не знал, куда намерен направить судно капитан. Лишь Назар мог слегка догадываться об этом по тем замечаниям, что слышал в каюте капитана. Но он ничего не знал о водах и землях, о которых говорили офицеры.

Этим он поделился с друзьями, решив остальным не говорить.

– Все время говорят о каком-то маленьком острове Тортуга. И что им там понадобилось? Не спросишь ведь.

– Может, у бывалых матросов поинтересоваться? – предложил Лука.

– Не стоит, – отказался Назар. – Не хотелось бы подвергать себя опасности. Капитан может по головке и не погладить за болтовню.

– Это уж точно, – согласился Яким. – Лучше повременим. Лишь бы побыстрее с нами рассчитался. А то что мы без денег?

– И как далеко до этого острова? – поинтересовался Лука.

– Понятия не имею. Но курс взят на юго-восток. Еще там есть рядом большой остров Гаити. И еще запомнил, что путь проложен вдоль огромного острова под названием Куба. Странные названия какие-то.

– Это уже ближе к нам, – заметил Яким. – Может, скоро будем возвращаться?

– Не похоже, Яким, – с сомнением ответил Назар. – Капитан, я слышал, намекал, что хорошо бы тут задержаться подольше. А потом? Кто это может сказать.

Ближе к оконечности Кубы «Хитрого Лиса» вознамерился остановить испанский военный корабль. Он, заподозрив что-то, пушечным выстрелом приказал лечь в дрейф. Положение его было выгоднее по отношению к ветру, и капитан после недолгого раздумья приказал спустить паруса, тут же заметив:

– Придется драться! Готовьте оружие, пушки и все остальное, мы их подловим неожиданностью и мощью огня. Только без суеты и так, чтобы испанцы ничего не заподозрили! Тащите все мушкеты! Пушки зарядить только картечью.

Испанец находился еще в двух с лишним милях, и времени на приготовления было достаточно. «Хитрого Лиса» положили в дрейф с тем, чтобы при подходе испанца, ударить неожиданно и мощно.

Однако испанский капитан оказался предусмотрительным и осторожным. Его корабль остановился меньше чем в миле, спустил большую шлюпку с двадцатью с лишним вооруженными солдатами и матросами.

«Хитрый Лис» по команде капитана помаленьку приближался к испанцу, тот еще быстрее спускался к нему, и в момент, когда шлюпка с испанцами ткнулась в борт у шторм-трапа, суда оказались не далее полумили друг от друга.

Офицер с боцманом и вооруженными солдатами и матросами вскарабкались на борт и оказались перед дулами мушкетов и пистолетов.

– Что это значит? – побледнел офицер и схватился за шпагу, но его тут же обезоружили, а Назар сказал решительно:

– Сеньор, вы находитесь на французском каперском судне и являетесь пленниками Франции. Сложите оружие! Сопротивление бесполезно!

Протестов никто не слушал. Фок спустили достаточно низко, с испанского корабля почти ничего не было видно. Матросы, оставшиеся в шлюпке, сидели тихо – сверху на них были направлены пистолеты.

Испанцев быстро обезоружили, корабль развернули для бортового залпа и ждали лишь команды капитана.

Все уже знали, что на испанском судне находятся сорок девять матросов, солдат не более двадцати, не считая офицеров. Это намного больше, чем на «Лисе», но капитану ничего не оставалось, как рисковать.

Матросы залегли за фальшбортом, пушкари прятали фитили.

Наконец голос капитана рявкнул в рупор:

– По испанскому кораблю, залпом, огонь!

Пушки прогрохотали дружно. Дым еще не рассеялся, а матросы уже ставили паруса. Судно разворачивалось, пытаясь сделать залп другим бортом. А капитан в рупор кричал довольным голосом:

– Молодцы, ребята! Человек с десяток угрохали! Готовься к залпу. Испанец никак не очухается! Торопись, ребята!

Наконец испанцы сумели открыть огонь из пушек. Пара ядер ударили в корпус корабля. Сбитый бушприт повис на снастях. Трое раненых ругались отчаянно, поливая кровавыми каплями палубу.

Суда сблизились еще на сотню саженей. «Хитрый Лис» вздрогнул от второго залпа. Этот оказался более удачным. Была сбита грот-стеньга, и больше десятка матросов и солдат упали на палубу.

На «Лисе» быстро потушили начавшийся было пожар. Матросы делали залп за залпом из мушкетов, поражая неприятеля. Стрельба же испанцев почти не причиняла вреда. Видимо, солдаты были вооружены старыми мушкетами, и их пули только впивались слегка в борта, не пробивая их.

– Ребята, не спешить! – кричал капитан. – Цельтесь лучше, выбивайте солдат! Малые пушки, к бою!

Он сам прильнул к фальконету, поджег фитилем затравку. Пушки грохотали вразнобой, но их картечь иногда достигала цели.

Испанские солдаты и матросы почти не прятались, уже было слышно, как те с насмешками кричали французам, что они трусы и не смеют показать нос из-за бортовых досок и брусьев.

Однако прошло еще минут двадцать, а до абордажа дело еще не дошло. К этому времени удалось зарядить пушки правого борта. Они вновь грохнули и окутали корабль дымом. Картечь с отвратительным визгом устремилась на поиск жертв. И жертвы нашлись – при таком малом расстоянии промахнуться было трудно. Палуба испанского корабля покрылась новыми телами.

– Приготовиться к абордажу! – голос капитана с трудом пробивался сквозь грохот боя.

Стрельба с «Хитрого Лиса» ослабевала. Мушкеты не успевали заряжать. Но малая артиллерия продолжала палить. Не часто, но убийственно.

Лука лежал на спине с открытыми глазами и с недоумением смотрел в сеть из тросов, среди которых запутались белоснежные облачка. Он смутно слышал гром боя, но не ощущал ни страха, ни боли. Лишь пульсация в голове и гул, как он решил, от выстрелов, беспокоили его.

– Лука, братишка! Что с тобой?!

Это Яким улучил момент и подбежал к другу.

– Э, да ты ранен! Или что еще?

Лука хотел что-то ответить, но не смог. Язык не слушался. Да и слова друга едва доносились до его слуха и сознания.

Яким оттащил Луку под прикрытие фальшборта и навалил на него размочаленную бухту каната.

Лука смутно слышал шум абордажного боя и не мог понять, что с ним происходит. Он попытался подняться, но ни руки, ни ноги не слушались. Он даже не смог сбросить с себя канаты.

А бой разгорелся уже на палубе испанского корабля. Французские корсары отчаянно бросились на испанцев. Палили из пистолетов, которые были у них в кобурах по несколько штук у каждого. Огонь был таким яростным и плотным, что испанцы еще до рукопашной схватки потеряли множество своих.

Теперь численное преимущество было на стороне французов. Они ожесточенно рубились, кололи шпагами, валили испанцев кошками на тонких тросах. Не прошло и четверти часа, как последние очаги сопротивления были подавлены. Человек двадцать предпочли сдаться, рассчитывая на пощаду.

Весь забрызганный чужой и своей кровью, Яким прибежал к Луке.

– Как ты, Лука? Подняться можешь?

Поддерживаемый товарищем, Лука кое-как встал на ноги. Прошептал с большим трудом:

– Голова идет крутом. Держи меня, а то упаду. Меня тошнит!

– Тогда тебе лучше лежать, друже!

Он оттащил Луку к полубаку и уложил на доски палубы. Осмотрел голову.

– Да тебя шарахнуло по голове, Лука! Смотри, какая гуля на виске. То-то тебя тошнит, и ноги не держат! Лежи теперь спокойно и жди. Оклемаешься. Я вот тоже получил несколько царапин. И молчи, Лука, молчи! Тебе нельзя говорить! Даже глаза закрой. Я побежал!

Лука хотел спросить о Назаре и Макее, но не успел. К тому же его мутило.

Близился вечер. Испанский корабль был полностью очищен от защитников. В живых оставили лишь одного лейтенанта и капитана. Оба были ранены.

Казаки и матросы потеряли четверых. Петро и Карпо Обух были убиты, как и два француза. Всплеск сине-зеленых вод – и тела навсегда исчезли в море. Лишь шепот молитв прошелестел вслед.

Почти все казаки были хоть немного, но ранены. Терешко получил пулю в бок и с побелевшим лицом лежал на палубе, прерывисто дыша.

Остальные казаки чувствовалисебя получше, но Губа и Савко оказались в лежачем положении и не могли подняться. Легче всего отделался Омелько – лишь небольшой раной в голову от удара не то сабли, не то тесака.

Назар едва двигался после нескольких легких ран. Весь обмотанный тряпками, он полулежал и жадно пил вино, которое ему дал лейтенант Реше.

Испанский корабль решили не топить. Его взяли на буксир, оставили пятерых матросов и уже ночью пошли дальше к Тортуге.

Капитан де Казен опять вызвал Назара в каюту. Там находились капитан и лейтенант испанского судна.

– Перетолмачишь, Назар, – приказал капитан. – Мне надо знать, что может нас ожидать до Тортуги. Пусть поведают, есть ли в том районе военные суда испанцев и что вообще сейчас происходит на том острове.

Назара мучили раны, но он превозмогал себя. Он поговорил с испанцами, те не стали запираться и выложили все, что знали, в надежде, что им сохранят жизнь.

– Что ж, – довольно вздохнул де Казен. – Теперь мы со спокойствием можем идти на Тортугу. Там у нас будет время и отдохнуть, и полечить раны, и подремонтировать нашего старичка «Лиса». Срочно двигаемся к цели! Спасибо, Назар. Иди отдыхать, ты это заслужил.

Глава 8

Три дня спустя подошли к Тортуге. Этот остров и точно издали напоминал панцирь черепахи, за что и получил свое название. Рейд и гавань были достаточно обширны, и там стояли на якорях несколько кораблей самого различного вида и тоннажа.

К этому времени Лука уже мог немного двигаться и теперь стоял на палубе, облокотившись о планширь. Он с интересом вглядывался в очертания острова и форта на вершине утеса. Над фортом развивался французский флаг, что сильно удивило его.

Городок на берегу карабкался на склон холма, пестрел белыми домиками в гуще деревьев. Была поздняя осень, но некоторые деревья стояли в цвету. Это казалось удивительным и необычным. И воздух был теплым и приятным, не то что постоянная вонь на корабле, которой пропитались тут все предметы и закоулки.

«Хитрый Лис» осторожно входил в незнакомую бухту. При заходе на стоянку капитан внимательно вглядывался в берег и бухту, определяя на глаз, что за корабли здесь стоят.

Наконец якоря плюхнулись в темные воды бухты, судно развернуло, и оно остановилось.

Капитан прокричал в рупор:

– Поздравляю команду с отдыхом. Прибыли на благословенную землю Франции, на Тортугу! Всем вина и праздничное угощение! За все плачу я! Вот и лодки с закусками и лакомствами! Веселимся и отдыхаем!

Все, кто мог двигаться, столпились у фальшборта, а оттуда протягивали корзины, мешки и просто связки кур, бананов, визжащего поросенка и ром.

– Все берем! – распорядился капитан. – Боцман, плати людям в лодках!

Целую ночь на борту слышались пьяные песни, крики и шум. Матросы отводили душу после стольких месяцев трудного перехода через океан, походов вдоль американского берега. Теперь они могли насладиться вином, жратвой до отвала и бездельем на многие недели.

Лука с друзьями веселились вяло. Никто из них не чувствовал себя хорошо. Раны еще болели, приходилось быть осторожными, чтобы не зацепить их нечаянно. И другие матросы и казаки были еще нездоровы, но вино все же возбуждало, а обилие еды, свежей и вкусной, делало многих вполне веселыми и счастливыми. А к боли и невзгодам жизни моряки привыкли. Многие ничего другого никогда не видели и не мыслили себя вне судна.

Лишь под утро матросов одолели сон и усталость. Прямо на палубе они храпели и стонали во сне, переживая перипетии трудной безысходной жизни.

Боцман не стал будить их утром. Лишь кок по распоряжению капитана возился с поросенком и курами, готовя для команды отменный завтрак.

А утро было великолепным! Ярким, свежим и прозрачным. Море едва дышало и сонно ворочалось где-то за рифами. И только чайки, как обычно, кричали и носились над водой, выхватывая рыбешек и уносясь с ними куда-то.

Бухта выглядела живописно на фоне высокой скалы с фортом и раскидистыми деревьями среди камней и скал. Рыбачьи лодки уже чернели в море. В бухте остались лишь три незнакомых корабля и «Хитрый Лис» с призовым судном.

Капитан де Казен распорядился спустить малую шлюпку. Он был одет в праздничный кафтан малинового цвета со множеством пуговиц и галунов. Малиновые же чулки плотно облегали крепкие ноги, под коленками развевались ленты и кружева. Белоснежный кружевной воротник и широкополая шляпа с пером дополняли его туалет. Лейтенант Ферон и матросы-гребцы мало отличались от капитана. Все были одеты в парадную форму и выглядели бравыми и красивыми.

– Отправился наносить визит губернатору острова, – бросил Назар, кивнув в сторону отвалившей шлюпки.

– А не сцапают его там? – с некоторым удивлением спросил Лука.

– Зачем его арестовывать? Он имеет королевскую грамоту, разрешающую захват испанских судов, а это очень важно для Франции. Франция имеет большой интерес в таких людях, как наш капитан.

– И что он намерен делать дальше? – не унимался Лука.

– Прежде всего заручиться поддержкой губернатора в сбыте товаров, что находятся в трюмах. Получить сведения о делах в этих водах. Мне кажется, что наш капитан не намерен возвращаться во Францию. Во всяком случае, теперь.

– Откуда тебе это известно, Назар? – воскликнул Лука обеспокоенно.

– Из намеков и многих слов капитана, которые мне приходилось слышать во время наших переводов, Лука, – ответил Назар, но Луке стало не по себе от его безразличия и спокойствия.

Он глянул на друга с подозрением, а потом спросил:

– Ты словно не беспокоишься, что возвращение во Францию откладывается, Назар.

Усмехнувшись, тот ответил с кислой миной на лице:

– А что мне делать во Франции, Лука? Что я там потерял? А здесь есть возможность начать новую жизнь. Возможно, она будет не такой сложной и безысходной, какой была до сих пор.

– Ты не хочешь вернуться на родину? – возмутился Лука.

– Хочу, но не могу, Лука. Я так виноват перед всеми, особенно перед митрополитом Могилой! Как появлюсь перед его очами? Этого никогда не будет. Во всяком случае, пока у меня не появится возможность вернуть с процентами то, что я истратил.

– Но это же большие деньги, Назар! Может, мы сможем тебе помочь? Должен же капитан нам выплатить долги!

Лука тронул голову ладонью. Она начала пульсировать и болеть.

– Тебе нельзя волноваться, Лука, – участливо молвил Назар. – Успокойся и не растравляй себя моими заботами. Иди в тень и полежи.

Назар заботливо оттащил друга в тень фальшборта на одеяло и, постояв немного, удалился. В голове вертелись мысли, собрать которые воедино он не мог.

К вечеру вернулся капитан. По его виду матросы поняли, что настроение у того хорошее, и воспряли духом.

А после непродолжительного отдыха капитан, уже в домашних просторных и легких одеждах, вышел на палубу и громким голосом оповестил:

– Ребята, вас ждет приятная новость! Я договорился о продаже грузов! И по этому случаю прошу получить ваши денежки! Радуйтесь, свинячьи уши!

Матросы не оскорбились прозвищем, а огласили палубу громкими ликующими криками и топотом.

Каждый матрос получил по несколько золотых монет, многие, но почему-то только французы, были отпущены на ночь в поселок. Это были только французы. Казакам это удовольствие разрешено не было.

– Какого черта мы должны сидеть тут! – возмущался Терешко и плевал за борт.

– По мне – так и лучше, – обронил Лука. – Все равно многим из нас лучше оставаться на борту – раны еще не зажили.

– Не все же такие неженки, как ты, – огрызнулся Яцко.

Казаки еще немного пошумели на баке и успокоились, хотя и продолжали ворчать и тихо ругаться. А Лука проговорил недовольно:

– Не нравится мне это, казаки.

– Ты о чем это, Лука? – спросил Макей.

– О том, дядько Макей, что нам заплатили в три раза меньше, чем должны были.

– Так после продажи грузов добавят, – сделал предположение Рядно.

– Сильно сомневаюсь в этом, – протянул Лука. – Темнит капитан. Уверен – французы вернутся и поднимут шум.

– Если так, то мы поддержим их! – тут же вступил Терешко. – С какой стати довольствоваться жалкими грошами, коль можем рассчитывать на большее!

– Погоди кричать, Терешко, – остановил того Макей. – Пусть Лука говорит.

– Что тут говорить, казаки? Погодим, пока вернутся матросы. Утром должно многое проясниться. А пока шуметь не стоит. Лучше поиграйте в кости.

Казаки разошлись, разбившись на мелкие группки.

Днем прибыли купцы и стали договариваться с капитаном о покупке товаров. А французы, опохмелившись малость, стали задумываться, как и казаки вечером. Вскоре пошли разговоры, косые взгляды и недовольные лица. Все говорило за то, что команда недовольна.

Лейтенант Ферон часто подходил к матросам и казакам, бросал пару фраз и удалялся. Вид у него был загадочный.

– Думается мне, что лейтенанты тоже недовольны капитаном, – проговорил Назар уже вечером. – Реше говорил со мной, хотя намеками и иносказательно, но понять было можно.

– И что ж он говорил? – спросил Рядно и поглядел на Губу, ища союзника.

– Ничего точного и ясного не сказал, но я понял его недовольство. Наверняка ищет поддержки среди нас. Вот только никто не знает, что они задумали.

– Не нравится мне эта чертовщина, – буркнул Макей. – До добра это не доведет, помяните мои слова.

– А ты б не каркал, – рубанул ладонью Терешко.

Макей обиделся, отвернулся и больше не вмешивался в разговоры.

А через несколько дней всем стало известно, что остров лишь на бумаге принадлежит французам, на самом деле заправляют здесь английские пираты. Им помогают голландцы, а французы уже готовы смириться с этим.

– Плыли к своим, а попали почти к врагам, – бурчал Терешко недовольно.

– Мне это без разницы, – бросил Омелько. – Как тут разобраться? Лучше бы подумать, как заставить капитана заплатить нам сполна.

– Здесь у нас ничего не выйдет, казаки, – ответил Лука. – Надо ждать выхода в море. А это произойдет нескоро.

– А чего это так? Вон призовое судно почти готово. Его отремонтировали, а это может и подождать, – Губа обвел взглядом товарищей.

– Это не нам решать, – бросил Макей. – Капитану виднее.

– Оно-то так, – ответил Лука, – но и нам стоит о чем-то подумать.

– Что тут думать? – Терешко взбеленился и даже вскочил. – Вон французы готовы идти с жалобами к капитану. И мы их поддержим!

– Не все матросы будут с нами, – ответил Назар. – Точно знаю, что человек двенадцать согласны ничего не требовать с капитана.

– Ну и что? – не унимался Терешко. – Одних нас, казаков, больше, а еще французы! Мы ничего не проиграем, потребовав доплаты!

– Повторяю, надо ждать выхода в море, – настаивал Лука. – Здесь нас вряд ли поддержат.

– Брось пугать, хлопче! – Терешко отмахнулся от товарища, готовый продолжать словесную баталию.

Лука пренебрежительно отмахнулся и не стал продолжать спор. Он недолюбливал Терешко за его непримиримость и склочность.

Французы с интересом наблюдали за перепалками казаков. Они ничего не понимали, хотя и догадывались, о чем шла речь. Это им нравилось. Они частенько подсаживались к ним и вели бунтарские речи, провоцировали казаков и всячески подталкивали к единому взгляду на действия капитана.

– Теперь можно с уверенностью сказать, что французы затевают большую свару, – говорил Назар Луке с Якимом. – Нам надо будет держаться с ними заодно.

– Надоело мне все это! – с досадой бросил Лука. – Обман, интриги из-за денег… Сколько можно?

– Без этого, Лука, не обойтись, друг мой хороший, – обнял того за плечи Назар. – Таков человек. Кто согласится, чтобы его обманывали и использовали, не давая ничего взамен? Вот и бродят буйные головушки в поисках справедливости.

– Найдут ли ее хоть когда-нибудь, – вздохнул Лука. А Яким с подозрением уставился на друга.

Прошел месяц стоянки и ремонта в бухте Тортуги. Матросы уже открыто выражали свое нетерпение. И де Казен выдал еще немного денег. Он рассчитывал успокоить команду, но эта подачка ничего не изменила. И матросы и казаки продолжали шуметь, хотя немного потише, пока денежки в кармане побрякивали. Но этого многим хватило лишь на неделю.

И к этому времени капитан приказал готовиться к отплытию в море на призовом корабле.

– Пять матросов останутся продолжать ремонт здесь, – распоряжался капитан. – Дня через три уходим. Готовьтесь.

Однако через три дня выйти в море не удалось. Приближался ураган. По всем признакам было видно, что это будет достаточно опасный и длительный шторм, его приближение уже давало о себе знать сильным ветром.

Потом почти десять дней ветер не стихал. И хотя ураган прошел чуть в стороне, но и здесь, на острове, многие хибары бедняков были сметены напрочь, а остальные лишились крыш.

Суда в гавани мотались на якорных канатах, как ополоумевшие дикие звери. На одном корабле, стоящем недалеко, рухнула фок-мачта. На остальных были незначительные поломки и повреждения.

– Придется и нам повременить с выходом в море, – заявил лейтенант Ферон.

– Господин лейтенант не подскажет, куда мы должны были направиться? – закинул удочку Лука.

Тот усмехнулся, давая понять, что такие вопросы на каперском судне простому матросу задавать не следует. Но потом все же сказал:

– На запад, Лука, на запад. Больше сказать не могу.

– А во Францию будем возвращаться, господин лейтенант? – не отставал Лука.

– Это решит только капитан, если… – он помолчал весьма таинственно, – если сможет, – добавил он заговорщицки. – Ты парень с головой и должен сам все понимать, Лука, – и он многозначительно опустил углы губ.

Неожиданно капитан договорился о продаже призового судна, и теперь «Хитрый Лис» спешно готовился к походу.

В трюм загрузили продовольствие, военные припасы, воду и дрова, оставили достаточно места для добычи. Лишь балласт уложили на дно.

Ранним утром корабль поднял якоря и вытянулся из гавани, ведомый шлюпками по уже спокойной глади моря. На юге темнел берег Эспаньолы. Прошли Наветренным проливом, обстреляли кубинский городок Сантьяго, всполошив жителей и два корабля в бухте. Быстро удалились, а капитан пояснил:

– Мы долго отдыхали и потеряли военные навыки. И сейчас просто развлекались и упражнялись в стрельбе из пушек. Скоро это нам может сильно пригодиться, ребята!

Лука теперь часто заставлял Якима и Назара заниматься фехтованием.

– Вы до сих пор имеете много изъянов в этом, друзья. Да и мне не мешает держать шпагу увереннее.

Друзья посмеивались, вяло возражали, но принимали вызов. Матросы пренебрежительно поглядывали на молодежь, иногда сами брались за оружие, но больше отдыхали, когда на борту не было аврала или их вахты.

Терешко и Макей часто учили их приемам, французы не отставали от них, а Реше одобрительно взирал на это и сам часто участвовал в учебных поединках.

Приходилось залечивать мелкие ранения, но это не остановило Луку. Яким со злостью ругался с другом, однако перечить не решался, понимая, что это для него необходимо.

А тут еще один француз по имени Колен показал метание топорика и ножа в цель. Это Якиму понравилось больше.

– Вот это мне подходит, Лука! Буду учиться у Колена. Чудно2е имя какое-то!

Они вместе принялись за дело, но Яким быстро осваивал премудрость. У Луки это получалось плохо, но он был упорнее. Назар лишь несколько раз попробовал и бросил, предпочитая шпагу.

Ферон как-то заметил Назару, остановив его схватку:

– Ты и в самом деле похож на нашего кардинала, Назар. Кстати, он тоже неплохо владел шпагой в молодости. Мой дядя с ним был в одном деле при осаде Перпиньяна. Так что кличка Кардинал тебе подходит по всем статьям.

Назар раскланялся с лейтенантом по всем правилам этикета, подмел полями шляпы палубу и с улыбкой ответил:

– Благодарю вас, сударь, за комплимент. Весьма польщен вашим вниманием, господин лейтенант!

Ферон понял шутливость Назара, не обиделся, но продолжать разговор не стал.

– Назар, ты так здорово кланялся! – воскликнул Лука восторженно. – Откуда у тебя такое?

– Я ж учился в Сорбонне, Лука! И многое пришлось постигать. В том числе и правила хорошего тона, принятые среди приличного общества. И возлюбленная у меня была подходящая. Вот и освоил.

– Надо будет не забыть эти твои способности. Может, когда и пригодятся. Меня научишь?

– Зачем это тебе, Лука? – искренне удивился Назар.

– Не знаю. Мне просто нравятся такие. Хотелось бы им научиться, но ты и в самом деле прав, говоря, что они мне не нужны.

– Ничего, Лука! Если это тебе понравилось, то ты сможешь все это освоить. Но главное в этом деле – иметь хорошую одежду. А она стоит дорого. Столько, сколько ты и за год не добудешь грабежом испанских кораблей.

– Добуду! – уверенно ответил Лука. – Попадется хороший приз, обязательно постараюсь обзавестись дорогим платьем. Как у капитана.

– У него еще простоватое платье, Лука. Бывают наряды намного дороже и вычурнее.

– И на это надо столько денег тратить? Господи! Ну и дураки эти богачи!

– Оттого и тратят, что денег много. Простой люд едва с голоду не помирает, а им одеться надо, потратив на это столько, что целая деревня и за месяц не в состоянии наработать.

– Наверное, и наш капитан так делает, Назар?

– Именно так, Лука. Мы все вместе меньше имеем, чем он один. Правда, у него корабль, но и мы что-то стоим. Что он без нас?

– Ты ж сам говорил, что без этого не обойтись, Назар, – вопросительно глянул на друга Лука.

– Не обойтись, но потому, что обязательно находятся проныры и наглецы, которые умеют прибрать к рукам таких дураков, как мы. А нам и деваться некуда.

– Однако надо отдохнуть, Назар. Скоро моя вахта. До скорого!

Оставив Ямайку по левому борту, «Хитрый Лис» продолжал путь на юго-запад.

Погоды стояли хорошие, со свежими ветрами, вполне попутными. Работы со снастями и парусами было мало, и матросы много болтали, перемывая косточки капитану.

– А вы, казаки, заметили, что наши лейтенанты перестали тыкать нам в зубы? – сказал Савко.

– Это лишний раз доказывает, что они с нами заигрывают. Стало быть, свои замыслы они не оставили, – молвил Лука. – Надо ждать чего-то нового.

– Скоро повернем строго на запад, – заметил Назар. – Слышал, как капитан об этом говорил Реше. Интересно, что он там хочет добыть? Трюм пустой.

– А что там, на западе? – поинтересовался Лука.

– Какой-то Гондурасский залив. Мы ничего не знаем о тех местах. Но жара там будет не меньшей, хоть и зима на дворе.

– Как это получается, что зимой и так жарко? – Лука недоуменно сплюнул.

– Так в природе задумано, Лука, – ответил Назар. – Дальше на юг проходит экватор, там будет еще жарче, а потом становится все прохладнее, и там лежат земли, где так же холодно, как и у нас на севере.

– Выходит, мы недалеко от этого места, экватора? – спросил Лука.

– Это не место, Лука, а воображаемая линия. Она опоясывает всю землю вокруг. А по обе стороны этой линии на север и юг тянутся земли и воды, где с каждой сотней верст становится все прохладнее.

– Это ж надо так устроить! – Лука покачал головой и стал набивать люльку, что делал сосредоточенно и задумчиво.

Несколько дней спустя на горизонте появился парус. Он медленно приближался, и впередсмотрящий матрос наконец доложил с высоты:

– Господин капитан, слева по курсу купец! Три мачты, сидит глубоко. Идет на север! Тяжелый купец, господин капитан!

Капитан сам взобрался на марс. Он долго наблюдал судно в подзорную трубу, слез на палубу. Оглядел матросов, в ожидании смотрящих на него, и молвил:

– Это испанец. Будем атаковать, ребята. Готовьтесь.

Матросы в возбуждении полезли по вантам и реям. Пушкари чистили стволы, остальные поливали водой палубу, рассыпали песок, крепили сеть, разносили мушкеты и заряды.

Лука с одним матросом уже устроились на марсах, готовя луки и арбалеты.

Примерно через час купец заметил, что его преследует какой-то корабль. Мачты его пополнились парусами.

– Право руля! – послышалась команда Ферона. – Подтянуть левые шкоты! Убрать слабину!

«Хитрый Лис» легко сделал небольшой полукруг, накренился слегка и шел наперерез испанцу. Он явно превосходил того в скорости, и все надеялись, что не позже чем через час суда должны сблизиться на пушечный выстрел.

Купец же быстро сообразил что к чему. Паруса повернули, и он, сделав большой полукруг, изменил курс.

– Пытается улизнуть! – усмехнулся Яким и кивнул головой на маневр корабля.

– Не получится, – ответил Назар. – Наш капитан достаточно умен и сведущ в этих делах. Его не проведешь.

Началась откровенная гонка. Два часа с лишним «Хитрый Лис» сокращал дистанцию, пока его пушки не сделали первый залп. Он почти не причинил вреда, но заставил купца занервничать.

Было видно, как матросы переставляли паруса. Ход испанца слегка замедлился. А де Казен уже отдавал приказ сманеврировать для следующего залпа.

Этот второй залп сбил фока-рей, парус упал на палубу. Матросы бросились обрубать снасти.

Прогрохотал ответный выстрел, но ядро пролетело за кормой. Второй выстрел разворотил надстройку бака.

– Черт, они неплохо стреляют! – выругался Назар. – Еще пара таких выстрелов – и можно начинать молиться во спасение.

– Капитан еще больше злится, – ответил Яким. – Гляди, как ярится. Сейчас он развернет борт и разворотит купца.

Дистанция еще уменьшилась, и третий залп, сделанный уже картечью, разбросал по палубе больше десятка тел. Ответный выстрел не принес результата испанцам.

А борт «Хитрого Лиса» окутался дымками мушкетных выстрелов. Палили беспрестанно, стремясь до абордажа проредить защитников. Это удавалось. Тела испанцы уже с трудом успевали оттаскивать в укрытие, многие оставались лежать без движения.

Грохотали малые пушки, картечь с визгом вгрызалась в тела и рангоут, кроша то и другое.

– Капитан испанцев свалился! – донеслось сквозь грохот. – Испанцы бросают оружие! Мы победили!

– Приготовиться к захвату! – это голос капитана, усиленный рупором, перекрыл мушкетную трескотню.

– Испанцы сдаются! Они выбросили белый флаг!

– Это им не поможет! Наш капитан пленных не берет! Приготовились!

Стрельба прекратилась. Необычная тишина резала уши. Лишь отдельные команды раздавались на «Лисе», да вопли раненых щемили сердца.

Пираты попрыгали на палубу испанского судна, согнали всех живых на бак и разбежались по кораблю – искали драгоценности и осматривали груз.

Лука слышал, как капитану доложили, что груз состоит из красного дерева, индиго, какао в зернах, полудрагоценных камней вроде нефрита и еще многого другого, что можно было бы выгодно продать в нейтральном порту.

Всех еще живых испанцев поубивали, побросали в море, корабль очистили, оставив на нем лишь то, что было не очень ценным.

– Днище прорубить! – Капитан не стремился сильно привлекать к себе внимание, устроив пожарище на захваченном корабле. – Одежду распределить среди матросов, оружие и припасы к нему сложить! Уходим!

Под звуки топоров, доносившиеся из глубины трюма, матросы покидали корабль.

Две захваченные шлюпки теперь болтались за кормой, одна поджидала плотников. Все были довольны и радостны. К тому же никто не был убит. Лишь шестеро раненых, и то ни одного серьезно. Бой оказался удачным.

Но Лука с Назаром ходили мрачные, Яким подскочил к ним с вопросом:

– Что это вы такие недовольные? Ведь праздник!

– Разве бой может быть праздником? – в свою очередь спросил Лука. – Сколько убитых, и не все в бою! Муторно, Яким!

– Я уже привык! Капитан всегда так делает. Прячет концы в воду. Война.

– Если это война, то пленных надо щадить, Яким, – не унимался Лука. – А в этой войне столько жестоких убийств! К чему это?

– Брось, Лукашка! Не растравляй душу свою! Это ни к чему. Гляди, все радуются хорошему призу!

– А что тебе достанется от этого? – спросил Лука.

– Что-нибудь да достанется! Нам не привыкать к малому.

– Вот и плохо, Якимко, – отозвался Лука серьезно и вздохнул.

– Да ну вас! – и Яким убежал.

Друзья переглянулись, пожали плечами. Говорить было не о чем. Они поняли друг друга и без слов.

И все же вечером, когда капитан выкатил бочонок с вином и раздал по паре золотых на брата, казаки вздыхали, вспоминали старые сечи и признавали, что здесь жестокости было поболее.

– Даже с татарами мы так не поступали, – вздохнул Макей и выпустил струю табачного дыма.

– Так и с нами поступят, коль захватят, – поддакнул Андрейко. Он был молод, и ему не улыбалось такое в его судьбе.

– А ты что думал? По головке нас никто не погладит, – бросил Лука.

– Бросьте об этом думать! – всполошился Терешко. – Еще ничего нет, а вы уже каркаете! Замолкните!

Его послушались, но горечь и страх, закравшись в души, холодили нутро и волновали сердца казаков.

– Кардинал! Тебя к капитану! Кличет быстрее! – матрос махнул рукой в сторону капитанской каюты.

Назар стал на пороге, вопросительно глядя на собравшихся.

– Садись, Кардинал, – указал трубкой капитан на табурет. – Прочтешь и переведешь, что тут написано.

Назар молча уселся, взял листы толстой бумаги и углубился в чтение.

– Что там такое, Кардинал? – спросил капитан, заметив, что чтение закончено.

– Ничего особенного, господин капитан. Вот разве что лоция берега Гондурасского залива. Это может вас заинтересовать, – Назар протянул листы.

– Это хорошо, Кардинал. Возьми чистый лист, перерисуй и напиши все по-французски. Только не упусти мелочей. Это очень важно.

Назар кивнул и тут же принялся внимательно и осторожно чертить береговую линию залива и наносить названия и пояснения.

– Молодец ты, Кардинал! – воскликнул капитан, разглядел чертеж и спросил: – Что скажешь о настроении своих друзей, Кардинал?

– Люди недовольны, капитан. Мало платите. Сейчас, правда, успокоились. Надеются.

– Правильно делают. Иди и скажи, что завтра получат добавку. И вина бочку в придачу.

– Скажу, господин капитан. Будут довольны.

Весть о добавке действительно понравилась казакам. А вино развязало языки еще до распития. Рядно заметил с грустью:

– Эх! Если б нашей горилки сюда! А это вино… Слабовато, сладковато, не в нашем вкусе! Я ведь не Лука, хе-хе!

– Лука, хоть он и не пьет, однако не хуже вашего бьется, – встал на защиту друга Назар.

– А чего ему? Сидит себе на верхотуре да постреливает спокойненько! Так биться можно! – и Терешко дернул себя за ус.

– Ладно тебе, Терешко, – остановил того Макей. – Лука не прячется и дело свое в бою делает отменно. Чего грех на душу брать. Не трожь казака.

Лука сидел поодаль, слушал болтовню товарищей, в суть не вникал, пропуская насмешки мимо ушей.

Показался низкий берег. «Хитрый Лис» уже две недели боролся с противными ветрами, и теперь капитан надеялся найти тихую бухту и отстояться в ней, дав отдых команде.

Очень медленно судно продвигалось вдоль береговой линии, держа курс на запад. Мелкие деревушки индейцев пропускали без внимания. И лишь заметив небольшое селение с церковью на возвышении, капитан отдал распоряжение подойти ближе.

Де Казен долго рассматривал селение в трубу, приказал бросать якоря в четверти мили от берега, в непосредственной близости от селения.

– Спустить две большие шлюпки! По одиннадцать матросов в каждой. Пушки зарядить и быть готовыми обстрелять деревню в случае необходимости! Ферон, ты возглавишь первую шлюпку, а я вторую.

Матросы навалились на весла и через четверть часа высадились у шаткого причала с подгнившими сваями.

Немногочисленные люди, здесь собравшиеся, не скрывали страха. Большинство из них были индейцы или метисы. Попадались изредка негры и мулаты. Белые мелькали редко.

– Где ваш коррехидор? – спросил Назар по приказу капитана. – Или алькальд?

Вперед выступил пожилой испанец, подошел и спросил, учтиво поклонившись:

– Что за судно зашло в наш городок, сеньоры?

– Корабль его величества короля Франции, – ответил Назар решительно.

– Франции? – воскликнул растерянно испанец. – Но…

– Прошу быть предельно внимательными, сеньоры, – продолжал Назар. – Нам нужны продовольствие, деньги – и мы уходим, не сделав вам ничего плохого. Пять тысяч песо, сеньор, – добавил Назар после подсказки капитана.

Толпа быстро редела. Несколько вооруженных не то солдат, не то добровольцев нерешительно топтались поодаль.

– Прошу простить, сеньоры, но мы не сможем добыть такое количество и за месяц! – лепетали побледневшие губы испанца. – Продовольствие еще можем вам предоставить, но песо… Простите…

– Передай этому господину, что я выколочу все, что смогу, и не оставлю от этого селения камня на камне, а жителей отправлю прямо к праотцам! – проговорил жестко капитан. Он кивнул матросам.

Те споро преградили отход людям, изготовили оружие и застыли в ожидании. Назар перевел слова капитана. Испанец совсем осунулся, мертвенно побледнел, потом пролепетал, силясь сохранять достоинство:

– Да свершится все по воле Господней! У нас ничего нет, сеньоры.

Выслушав Назара, капитан крикнул матросам:

– Начинайте, ребята, – выхватил саблю и, не раздумывая, рубанул испанца по шее. Голова наклонилась к плечу, кровь хлынула из артерии, и тот кулем свалился в пыль.

Вопли перепуганных людей огласили селение. Послышались пистолетные выстрелы, вопли, стоны и визг женщин.

– Церковь быстрее захватить! – гремел голос капитана. – Там можно добыть немного утвари из золота и серебра!

Час спустя толпа человек в двадцать понуро стояла перед капитаном и его матросами, ожидая самого худшего.

– Вы должны показать, где запрятаны ценности! – проговорил капитан, а Назар перевел это.

Люди пожимали плечами, тихо переговаривались, но ничего не могли ни показать, ни рассказать. Их перепуганные лица и глаза молили лишь об одном: отпустить их с миром и пощадить хоть эту горстку людей.

– Капитан, они ничего не знают, – сказал Назар, сам бледный и испуганный.

– Знают, Кардинал! Эти оборванцы только с виду нищие, а у самих обязательно припрятано что-то!

Капитан кивнул матросам. Один из них подскочил и рубанул по руке метиса. Рука повисла на сухожилиях, кровь брызнула, а человек с воем согнулся до земли. Остальные вторили ему громкими голосами.

– Капитан, они ничего не знают. Вы же сами видите это! Что с них взять?

– Заткнись, Кардинал! Я знаю, что делаю!

Упал еще один мулат. Толпа бросилась было бежать, но всех опять согнали в кучу ударами шпаг.

Часть матросов не двигались с места. Они были бледны.

– Чего застыли? – рявкнул капитан. – Вперед, бродяги!

– Капитан… – попробовал Назар остановить де Казена.

– Молчать! Бунт! Я вам покажу, как не слушать капитана! – и с этими словами он взмахнул шпагой.

Лука успел схватить того за руку и отвести удар. Проговорил тихо:

– Капитан, не стоит так… Одумайтесь!

– Что?! И ты, сопляк, туда же? Да…

Он не успел закончить. Все казаки, что были здесь, и часть французов зашумели, закричали. Ферон стоял в сторонке и не вмешивался. Он наблюдал.

– Капитан, вы делаете не то, – проговорил Назар.

– Кто ты такой, чтобы учить меня, вонючий осел?! Убрать его с глаз долой!

Почти никто не тронулся с места, а Лука сказал с дрожью в голосе:

– Вы ничего не добьетесь своей жестокостью, капитан. Эти люди не враги. Сами знаете, что в этом селении ничего больше нет для нас.

– Смотрите, как заговорил этот сосунок? Взять его, заковать в железа!

– Капитан, не стоит так волноваться, – пытался успокоить того Назар.

Капитан задохнулся от злобы и возмущения. Он обернулся к Ферону и крикнул, брызгая слюной и размахивая шпагой:

– Ты что стоишь как столб, лейтенант? Это же бунт! Изволь выполнять мои распоряжения, Ферон!

– Прошу простить меня, капитан, – подошел ближе лейтенант, – но должен заметить, что вам и в самом деле следовало бы успокоиться. Все тут слишком возбуждены, капитан. А я не получал еще никаких приказов, простите.

– Так получите мой приказ, лейтенант! Арестовать всех этих ослов и отправить на борт! Всех, кто не подчинился моим приказам!

– Сожалею, господин капитан, но выполнить такой приказ будет трудновато, – и Ферон обвел глазами матросов.

Он заметил, что лишь треть их готова поддержать капитана. Расклад сил был не в его пользу.

После короткой перепалки капитан смирился с положением, отпустил жителей и решительным шагом направился к шлюпкам, бросив на ходу:

– Грузите добро!

На борту весть о стычке на берегу взбудоражила команду. Она разделилась на две неравные части. Бо2льшая часть поддержала казаков. С капитаном осталось человек около пятнадцати.

– Теперь надо ждать ответных действий, – заметил Лука. – Капитан так просто не забудет этот случай.

– Тогда чего нам медлить? – взвился Терешко. – Сейчас, пока у нас в руках оружие, сместим капитана и выберем другого. Лейтенанты хоть и не вмешиваются, но стоять с капитаном вряд ли будут.

– Погоди ты, Терешко! – Макей положил ему руку на колено. – Так просто такие дела не делаются.

– Дядька Макей дело советует, – подал голос Лука. – Еще неизвестно, сколько французов могут поддержать нас. А без уверенности в их поддержке нам не сбросить капитана. Да и лейтенанты не внушают мне доверия. Слишком осторожны и пока только намекают, а сами ждут нашего выступления. Повременим, казаки.

На том и порешили, но договорились, что хоть малые ножи, но должны сохранить при себе, коль такое дело подворачивается.

Бочонок вина и много еды развеселили матросов. Лунная ночь была теплой и тихой. Море дышало миром и благодатью. Ураган пронесся, и теперь можно будет спокойно бороздить воды в поисках лучшей добычи.

Ближе к полуночи многие матросы захмелели и повалились спать прямо на палубе. Заснули и казаки. Лишь несколько вахтенных да рулевой бодрствовали.

А ранним утром казаков разбудил громкий голос капитана.

Вокруг них стояли вполне трезвые вооруженные мушкетами матросы из тех, кто безоговорочно поддержал капитана.

– Вы что, ребята? – бросил в их сторону Яким, вскочил и тут же сел после крепкого тычка прикладом.

– Вы нарушили мои приказы, – говорил капитан с приторной улыбкой. – Вы оказали сопротивление капитану на борту! За это вам полагается виселица! А пока посидите в трюме до суда. Французов, которые выступали против меня, запереть отдельно! Их не более десяти найдется, и не только те, кто был на берегу. Я знаю этих бунтовщиков!

– Капитан, мы не нарушали договора! – крикнул возмущенно Назар.

– Заткни пасть, если не хочешь первым ощутить крепость петли на шее. Увести бунтовщиков проклятых!

– В договоре нет пункта об убийстве мирных людей! – продолжал вопить Назар, уже потерявший надежду уговорить капитана.

Казаков обыскали, выбросили на палубу ножи, затолкали в трюм и решетку задвинули засовом. И еще прикрыли парусиной.

– Вот гнида! Воздуха совсем лишил нас! – вскричал Терешко. – Говорил я вам, что надо было вечером дело делать!

Ему никто не ответил. Все были сильно обеспокоены и возбуждены. Темное помещение трюма воняло всеми отвратительными запахами уже давно плавающего судна. Было душно уже сейчас, а что будет в полдень, когда солнце начнет палить нещадно?

Когда глаза привыкли к темноте, казаки огляделись. А Лука вдруг с таинственным видом зашептал:

– Казаки, это же тот самый трюм, где мы запрятали оружие. Оно ведь и сейчас здесь. Вот нам и шанс!

– А ведь верно! – воскликнул Макей и воровато оглянулся на люк в потолке.

– Так в мушкетах и пистолетах нет ни пороха, ни пуль, – заметил Губа.

– Я сам зарядил несколько пистолетов, когда прятал, – ответил Лука шепотом, словно его мог кто-то понять там, наверху.

– Не может быть! – Терешко даже охнул от волнения.

– Не очень-то радуйтесь, ребята, – охладил пыл Макей. – Порох наверняка в этом месте будет сырым. Ничего не выйдет у нас.

– Еще как выйдет, Макей! – ответил Лука. – Порох мы подсушим и зарядим снова. Это можно сделать. Беремся за дело, казаки! Только тихо. Двое работают, а остальные разговаривают, но погромче. Лучше ссориться. Нас никто все равно не поймет, а шум заглушит нашу возню. Эх, жаль, что ножи у нас отобрали! – посетовал Лука.

– Я сохранил свой, – сказал Савко, вытащил нож и показал его, хотя мало кто мог его различить.

– Молодец, Савко! Теперь можно рассчитывать на успех, – и Лука начал намеренно громко ругаться.

Первую доску удалось оторвать лишь к полудню. Остальные пошли веселее. Но дышать в трюме было нечем. Духота туманила головы, в горле все пересохло, особенно после вчерашней выпивки.

– Эй, кто там! – постучал кулаком в потолок Лука. – Дайте хоть воды попить!

Ему никто не ответил, но звук шагов и голоса на палубе слышались.

– Вот суки! Жаждой сморить намерены нас! – выругался Терешко.

– Придется терпеть, – просипел Лука. – Мы только два мушкета добыли, и те заржавели. Почистить хоть сверху надо, а то не признают за настоящие.

– Верно, – заметил Яким Штаны. – Хоть и незаряженные, а все угроза. Никто не заподозрит, что они без зарядов.

Ближе к вечеру добыли почти все мушкеты и восемь пистолетов. Три из них оказались заряженными. Лука старательно пыхтел над ними. Он шомполом ковырял пыжи, вытаскивал их, потом достал пулю, снова пыж и осторожно высыпал порох на тряпочку.

– Сырой, – убитым тоном произнес он. – Постараемся высушить. Может, сгодится, а пока надо почистить и проверить кремни и курки. Давайте, казаки.

Пистолеты осторожно чистили, терли, взводили курки, щелкали ими и радовались, видя искры, сыпавшиеся из-под кремня.

Темнело быстро, но в трюме этого заметно не было. Казаки изнывали от жажды. Назар уже несколько раз стучал обломком доски в потолок, кричал, молил. И дождался. Голос матроса проговорил, с издевкой, но обратил внимание:

– Это ты, Кардинал? Чего тебе?

– Брось издеваться, Сабен! Ты что, не человек? Открой парусину! Тут дышать нечем! И принеси хоть малость воды. Трое тут уже без сознания! Поторопись!

– Ладно! Пойду спрошу у капитана. Разрешит, так я с удовольствием!

Послышался шум, парусина отдернулась. Все бросились к люку и жадно втягивали живительный поток свежего воздуха.

– Стойте, хлопцы! – Лука наклонился к Назару. – Он сейчас вернется. Может, откроем люк. Тогда можно будет втащить его сюда, а самим выскочить и попытаться захватить их врасплох!

– Здорово сказано, Лука! Поспешим! – Назар огляделся по сторонам.

В густых сумерках вечера Лука шепотом приказал самым грузным и неповоротливым, а это были Макей и Губа, стать у люка в наклоне. Сам Лука и Максим, как самые ловкие и знающие язык французов, с пистолетами стали на их спины и затаились, приноравливаясь руками к краю люка.

Минут через десять пришел Сабен. Он что-то мурлыкал под нос, остановился перед люком, спросил:

– Вы отживели, ребята? Я должен вас обрадовать. Капитан разрешил дать вам ведро воды. Только не разлейте. Там не так много этой самой воды, хи-хи!

Он отодвинул засов, поднял крышку и стал опускать ведро, почти лежа на палубе. Лука одной рукой схватил ведро, другой уцепился за кисть француза и с силой дернул вниз.

– Вы что, реб… – докричать ему не дали. Удар прикладом по голове оборвал фразу. Послышался голос с палубы:

– Эй, Сабен, что там у тебя?

Лука и Максим уже были на палубе, лежали, прислушиваясь, сжимая в руках пистолеты. А Назар с кряхтением ответил, стараясь получше скопировать Сабена:

– Ведро уронил, проклятье!

– Ну и хорошо! Пусть лижут пол эти крысы! Закрывай и топай к нам.

Лука с Максимом уже пробирались на голос, а сзади слышался шум, это вылезали остальные казаки. В свете фонаря на палубе сидели два матроса и играли в кости. У фок-мачты полулежал их приятель, а из трюма на баке доносились голоса запертых матросов.

Лука с Максимом встали с пистолетами в руках, и Лука сказал тихо:

– Хотите жить – лучше молчите!

– Вы что это… – но удар по голове рукояткой пистолета заставил матроса захлопнуть рот.

Чьи-то проворные руки быстро разоружили матросов. Им заткнули рты, связали руки и оттащили в темный угол около пушки.

Тихий шорох босых ног слышался на палубе. Тени крались на полуют, где в свете фонаря можно было различить силуэты рулевого и вахтенного офицера.

Несколько теней промелькнули в сторону капитанской каюты и скрылись по трапу вниз. Терешко и еще трое казаков поднялись на полуют. Лейтенант Реше спросил тревожным голосом:

– Что случилось? Чего это вы претесь сюда? Вон!

– Тихо, лейтенант, – сказал Лука. – Хочешь жить – молчи. И рулевому посоветуй. Руки вверх!

– Вы что, ребята? Я с вами! Я молчу!

Рулевой сам протянул руки, но Лука отстранил их, заметив:

– Рули, Батист! Только отдай оружие. Лейтенант, сколько у капитана людей? И где они все?

– Погоди, посчитаю, – он помолчал, а потом отметил: – Матросов четырнадцать, сам капитан, два лейтенанта, боцман и кок. Всего девятнадцать человек. Да, еще интендант, но он болен и лежит в каюте. А лейтенант Ферон, как и я, готов присоединиться к вам, Лука.

– Это хорошо, Реше. Мы приветствуем это решение. Но оружие пока будет у нас. Где ключи от оружейного погреба?

– У капитана. Но он, судя по шуму, уже не капитан. Я готов выполнять все ваши распоряжения. Ты ведь сейчас главный на борту?

– У нас пока нет главного, Реше. Это потом решим. А пока надо уговорить матросов сложить оружие, а то, слышите, дошло уже до выстрелов. Это ни к чему. Идите!

– Выпустить французов! – Голос Луки перекрыл весь остальной шум. – Хватит им дохнуть под палубой. И всем нам воды и еды! Кто будет сопротивляться, немедленно полетит в море! Где капитан?

Зажгли еще фонари. Капитан с огромным синяком под глазом и в разорванной сорочке стоял у грот-мачты и отчаянно ругался, грозил всеми мыслимыми и немыслимыми карами, отмахивался от тычков казаков.

Появились французы, выпущенные из трюма на баке. Все бросились пить воду и обливаться ею. Из сторонников капитана один был убит, двое ранены. У казаков двое ранены. Это Максим и Омелько Гащ. Первому зацепило слегка пулей шею, второй получил колотую рану в грудь. Теперь он лежал и постанывал, а Максим ходил с наклоненной головой и обмотанной шеей.

– Дело сделано, – провозгласил Макей. – Что делать с капитаном?

– Думаю, что лишать его жизни мы не будем, – сказал Лука. – Отпустим его с сообщниками, и пусть сами выбираются, коль Господь будет им благоволить.

– Лучше отправить на корм рыбам! – это Терешко гремел своим голосом, а остальные казаки нестройнымиголосами поддержали его.

– Погодите, – прервал их Лука. – Есть еще и французы. Послушаем их. К тому же их больше, – и он рассказал тем о предложении казаков.

Разгорелся спор. Долго кричали, грозились друг другу, пока не приговорили капитана и его приспешников к посадке в шлюпку с малым количеством еды и воды и без оружия, кроме ножей.

Их тут же спихнули в шлюпку, оттолкнули и махнули руками без пожеланий счастливого пути.

Глава 9

Отправив капитана в плавание, матросы и лейтенанты оказались в сложном положении. Прежде всего надо было решать, кто же теперь будет отдавать приказы, а значит, и отвечать за все, что случится с судном и командой.

Лука, видя, что перепуганные лейтенанты сами не намерены брать бразды правления в свои руки, заявил решительно:

– Матросы, мы остались без опытного капитана. Так дальше быть не должно! Необходимо немедленно избрать нового. Давайте думать.

– Что тут думать? – раздался голос матроса по имени Оливье. – У нас есть два лейтенанта. Пусть один из них и будет капитаном.

– Думаю, что лучшего предложения быть не может, – отозвался Лука. – Но у нас нет боцмана. Его тоже необходимо назначить.

– Хочу Левера! Левера Тантена! Давай Левера!

Левер выступил вперед. Это был моряк лет за сорок. Молчаливый, с тяжелым волевым подбородком и карими, широко поставленными глазами под прямыми нахмуренными бровями. Он казался надежным человеком. Никого другого на этот пост не выдвинули, и Левер Тантен был утвержден боцманом.

Вопрос с капитаном решился быстро. Реше тут же предложил эту важную должность Ферону. Тот согласился.

– Договор! Договор давай новый составлять! – Голоса матросов звучали решительно, это требование поддержали все.

К этому важному делу были призваны новый боцман Тантен, матрос Берар и от казаков Назар и Лука. Капитан Ферон после некоторого обсуждения так же был включен в состав комиссии по составлению договора.

В течение трех дней комиссия с великими спорами составляла этот документ, пока он не был представлен на общее одобрение.

«Хитрый Лис» стоял на якорях вблизи небольшого острова из группы Суон, окруженного коралловыми рифами и покрытого мощной зеленью.

Команда продолжала галдеть и выяснять, что и как делать.

– Я уже несколько раз повторял, что с грузом мы должны расстаться, – нервничал капитан Ферон. – А выгодно продать его можно лишь на Тортуге.

– Это слишком опасно, капитан, – возражал Назар. – Как мы объясним властям отсутствие капитана де Казена? Все наши отговорки будут выглядеть очень и очень неубедительно. Да, в команде обязательно найдется ренегат. И что тогда?

– Не так все страшно, Назар, – не унимался Ферон. – Можно проследить, чтобы корабль никто не покидал на время переговоров и продажи.

– Этим мы ничего не добьемся, капитан. Может, отправиться в северные воды, в английские колонии, и там сбыть товар?

– Вряд ли там мы сможем найти покупателя. Они слишком бедны для этого.

– А почему бы нам не вернуться во Францию? – спросил Реше, но сам понял неуместность своего вопроса.

– Туда тем более нам соваться не стоит, – отрезал Ферон.

– Тогда попытаем счастья в островных колониях голландцев, – предложил Назар. – Ихние купцы достаточно сговорчивые, если дело пахнет барышом.

– Это уже что-то дельное, – сказал Ферон. – С этим можно согласиться. Но куда направиться?

– Прежде всего на ближайший остров, где есть купцы, – ответил неуверенно Назар. – Вам лучше об этом знать.

– Надо подумать и прикинуть, – ответил Ферон. – Сгоряча это не делается.

А команду больше беспокоили сокровища бывшего капитана. Сундук в его каюте оказался доверху набит драгоценностями и золотыми монетами.

– Вот сучонок! – волновался Колен, разглядывая массу сокровищ. – Столько награбил, а нам бросал крохи!

– Надо все это поделить по справедливости, – заметил Рядно. – Хоть раз в жизни ощутить тяжесть золота на ладони!

– Правильно! – отозвался Берар. – Хватит все отдавать капитану, – он оглядел товарищей. – Молодец Назар, что добился справедливого дележа добычи!

– А сколько тут может быть, в пересчете на песо или дублоны? – алчно блеснул глазами Рядно.

– Кто ж его знает. Одно ясно – много, на всех хватит, – и Колен блаженно сощурился, пыхнул трубкой и сплюнул.

– Поторопим наших начальников с дележом, – предложил Оливье. – Нечего сокровищам лежать в одном месте.

– Как сказать, – вставил свое слово Лука. – Прежде всего надо избавиться от груза, а уж потом решать все остальное. Не век же нам рыскать по свету в поисках топора на свою шею.

– Или петли, ха-ха-ха! – добавил Терешко.

Наконец сошлись на том, что лучше всего попробовать устроить свои дела на Сен-Мартене. Остров почти пополам был разделен между Францией и Голландией.

– В случае неприятностей легко можно перебраться с одной стороны в другую. Да и народа там не так много, и наш «Хитрый Лис» будет чего-то стоить, – Ферон этим дал согласие на такой маршрут.

Снялись с якорей и, преодолевая противный ветер, двинулись на восток.

При подходе к Ямайке заметили испанский двухмачтовик, явно опасавшийся встречи.

Азарт и алчность тут же сыграли свою роль, после недолгих споров корабль решили догнать и захватить.

До вечера неслись под всеми парусами, но достаточно близко подойти не сумели. Судно оказалось скоростным. Их разделяли каких-то три мили, когда ветер быстро затих и полный штиль опустился на море. Лишь пологая волна покачивала «Хитрого Лиса», да течение слегка несло его к двухмачтовику.

– Проклятье! Надо же такому случиться! – кипятился Ферон. – А ночью он от нас может уйти подальше.

– Подождем, когда полностью стемнеет, и на шлюпках попробуем подойти и захватить, – предложил Реше.

– Три мили – это слишком большое расстояние. Если они не зажгут фонари, то найти их будет трудно, – с сомнением ответил Ферон.

– Посмотрим, как будут развиваться события. Луна всходит поздно, уже за полночь, и можно отложить до этого времени наш поход.

– Да. Подождем. И фонари не жечь. Пусть гадают, где мы.

Двухмачтовик не засветил огни. Его капитан думал так же.

Ферон перед темнотой точно определил по компасу местонахождение судна противника, нанес это на карту и пояснил:

– Можно использовать этот чертеж и с помощью компаса подойти ближе к судну. Они вряд ли ожидают такого маневра. В любом случае, мы можем выиграть.

– Тогда нет смысла ждать луны, капитан, – предложил Реше. – Чем раньше мы выйдем, тем больше шансов на успех.

– Правильно, друг, – согласился Ферон. – Готовь команду. Двух шлюпок будет достаточно. Думаю, что тридцать человек вполне справятся с этим делом.

– Понял, капитан. Я иду готовить команду.

Час спустя две большие шлюпки отвалили от борта и быстро растворились в темноте ночи.

Почти все казаки пошли на шлюпках. Лишь Макей по причине недомогания остался на борту, но долго наставлял своих молодых товарищей, как со шлюпок лучше атаковать корабль.

Реше внимательно следил за компасом, подсвечивая его огоньком сигары, аккуратно прикрывая ее полой кафтана.

Больше часа матросы гребли в указанном Реше направлении. Андрейко, как самый зоркий, следил за морем, и он первым заметил немного в стороне черный неясный силуэт корпуса корабля и более светлые пятна парусов.

– Теперь тихо! – приказал Реше.

Матросы гребли осторожно, стараясь не производить шума.

– Подходим с кормы, как и договорились. Вторая шлюпка зайдет с носа, – Реше явно волновался.

Корпус судна все явственнее проявлялся в черноте ночи. Наконец подошли к корме, руками придержали шлюпку от удара о доски корпуса. Прислушались.

До слуха долетали неясные голоса и звуки шагов на полуюте. Вахта не дремала. Пришлось подождать, пока вторая шлюпка, сделав дугу, не подойдет к носу.

– Готово, – прошептал Реше. – Лезем наверх!

Матросы цепляли кошки за выступы кормовой надстройки, подсаживали друг друга, сдерживая дыхание. Все были босыми и легко поднялись до ближайших окон надстройки.

Лука с Андрейком и Якимом первыми заглянули в открытое окно каюты. Было темно, и ничего углядеть им не удалось. Зато храп доносился явственно. Казаки тихо залезли в каюту. Им удалось определить, что здесь спят двое.

Молча, понимая друг друга и без слов, казаки навалились на головы спящих и ударами кинжалов заставили умолкнуть испанцев навеки.

Они слышали, как другие матросы заполняют каюту. Вторая группа в это время пробиралась в соседнюю.

Подождав, когда все собрались в тесноте каюты, Лука толкнул казаков к двери. В это время с бака послышались крики, грохнул выстрел, и весь корабль огласился воплями.

Группа Луки ринулась в проход, поднялась по трапу на палубу. По дороге они закололи двух не то матросов, не то офицеров, выскочивших в коридор.

На палубе шла пистолетная трескотня, звенели клинки. По светлым теням казаки определяли противника и рубили, стреляли и кололи с остервенением и ожесточенностью.

Испанцы оказались застигнутыми врасплох, казаки и французы быстро сломили вялое и неорганизованное сопротивление. Половина команды сдалась. Многие выскакивали из трюмов и кают без оружия и тут же валились на окровавленную палубу.

– Зажечь фонари! – голос Реше гремел властно и решительно. – Пленных повязать! Офицеров, если они имеются, отделить! Их допросим отдельно!

Захват оказался успешным. Матросы и казаки отделались пустяками, но раненые были, а один француз вскоре умер от ран. Рядно и Губа с Максимом получили небольшие ранения, а Лука умудрился схлопотать увесистый удар по голове чем-то тяжелым и теперь ходил покачиваясь, держась обеими руками за голову.

– Спустить шлюпки! – приказал Реше. – Пленных на весла! Идем к своему судну!

Четыре шлюпки шли, ориентируясь на огни, зажженные теперь на борту «Хитрого Лиса». Пленные испанцы гребли старательно в расчете на помилование. Но раненых пришлось добить и побросать в море.

Три часа тяжелой работы, и показался корпус корабля. В тусклом свете всходящей луны он казался таинственным и мрачным. Несколько фонарей светились и на корме, и на баке, и на грот-марсе.

– Вы быстро управились! – возбужденным голосом встретил товарищей Ферон.

– Наши казаки оказались такими прыткими, что успех был обеспечен в самом начале, – ответил Реше, взобрался на борт и пожал руку капитану.

– Что за груз на борту?

– Еще не смотрели, капитан. Я оставил там часть людей. Мы поспешили сюда, пока нет ветра. Утром посмотрим.

– Надо хорошенько обыскать корабль, – распорядился Ферон. – Я пошлю других людей. Твои пусть отдыхают.

Утром груз осмотрели. В сундуках капитана нашли большое количество жемчуга, а в трюме какао, табак, фасоль, индиго и смолу для церковных служб. Несколько тысяч реалов пошли в общую казну, которой по решению всей команды полновластно распоряжался Назар.

– Как неожиданно и успешно мы провернули это дельце, – радовался Ферон в своей каюте, распивая с Реше красное испанское вино.

– Теперь можно не оглядываясь идти на остров, – заметил Реше. – Трюм уже полон, и нет необходимости искать еще чего-то.

– Я намерен оставить призовой корабль нам, – предложил Ферон. – Судно еще не старое и может хорошо послужить с десяток лет.

– У нас мало людей, капитан.

– У нас есть испанцы. Не думаю, что они откажутся помочь нам в обмен на свою свободу. А этого будет достаточно.

– Это мысль, капитан. Судно тоже стоит приличную сумму.

К полудню подул ветерок. Корабли распустили все паруса и двинулись дальше. А к вечеру вдали затемнели берега Ямайки.

Теперь Реше командовал новым судном, Назар был назначен помощником Ферона, Лука стал боцманом на «Хитром Лисе».

Левер был произведен в лейтенанты на двухмачтовик, Терешко оказался там боцманом. Все посмеивались столь бурному и блестящему повышению матросов, подшучивали друг над другом, но множество работ и малочисленность людей мало способствовали веселью.

Погода испортилась. Лил дождь, налетали шквалы, сменяющиеся штилями. Суда двигались, меняя галсы, и старались избегать встреч с другими кораблями, особенно испанскими.

Оставив по левому борту Эспаньолу и Пуэрто-Рико, «Хитрый Лис» с двухмачтовиком вышли к Наветренным островам.

Ферон долго снимал показания приборов и все же ошибся в расчетах на добрых сто с лишним миль. Вышли значительно южнее Сент-Кристофера – английской колонии, где им пришлось долго уходить от большого трехмачтового корабля под английским флагом.

Лишь две недели спустя удалось приблизиться к Сен-Мартену, да и то к голландской части острова.

– Это даже лучше, – сделал предположение Ферон. – На французской стороне у нас могли бы возникнуть осложнения.

– Вряд ли в такое время нами кто-то заинтересуется, – возразил Реше.

– Остров достаточно мал, а в таких местах приход даже такого корабля, как наш, – событие значительное. И губернатор наверняка задаст нам множество вопросов. А на многие ли из них у нас имеются убедительные ответы?

– Не спорю, капитан, – усмехнулся Реше. – Посмотрим, что нас ждет у голландцев. Дай бог, чтобы все хорошо обошлось.

– Интересно, что ты намерен делать, Реше? – спросил капитан и с интересом посмотрел на лейтенанта.

– Еще не решил, капитан. Но одно мне ясно. Быть корсаром мне явно не хочется. Слишком опасное и хлопотное это занятие. Хотелось бы заняться стоящим делом.

– Не собираешься ли ты заняться сельским хозяйством? Купить плантацию, рабов и жить себе в кругу семьи?..

– Перспектива заманчивая, капитан. Но все это требует обдумывания, – ответил Реше и задумался.

– Однако нам предстоит еще много работ и здесь, мой друг Реше, – как бы заканчивая разговор, вздохнул Ферон. – У де Казена был большой опыт в подобных делах, а нам придется многим поступиться.

– Все образуется, капитан, – философски ответил Реше.

– Дай-то бог, мой Франсуа. Будем молиться и просить помощи Всевышнего.

Небольшая бухта была почти пуста. Несколько малых рыбачьих суденышек покачивались на волне. Городок, как игрушечный, поднимался от берега, вряд ли можно было насчитать намного больше ста аккуратных домиков. На окраинах ютились хибары белых бедняков и цветного населения. Лишь дом губернатора выделялся размерами и величием в сравнении с остальными. Но и он был под стать этой миниатюрной части Голландии.

– Наш приход, мой Франсуа, привлек пристальное внимание, – заметил Ферон и передал подзорную трубу помощнику.

– Понятно, не часто сюда заходят настоящие корабли. А тут сразу два.

Вскоре от причала отвалила шлюпка. Гребцы дружно выгребали к «Хитрому Лису», матросы и офицеры на котором уже приготовились к встрече.

Трап был спущен, офицеры успели приодеться, а Реше обеспокоился за свой двухмачтовик, сказав:

– Как там мои люди, не подкачают, если кто заявится к ним?

– Вначале придут к нам, а мы уж поясним им что к чему. Бумаги у нас в порядке.

Довольно молодой чиновник легко вскарабкался на борт и с усмешкой, в которой можно было разглядеть и радость, и настороженность, и превосходство одновременно, сказал на неважном французском:

– Губернатор от лица жителей города приветствует прибытие вашего… – он покосился на двухмачтовик, – ваших кораблей в наш маленький город. Чем вызван этот визит, господа?

– Чисто коммерческий интерес, господин… – отвечал учтиво Ферон.

– Ван Ноорт, господин…

– Капитан Ферон, к вашим услугам, господин ван Ноорт. Это мой помощник и капитан того судна, – мотнул он головой в сторону двухмачтовика. – Мы имеем патент от кардинала Ришелье на каперскую деятельность, господин ван Ноорт. Изволите взглянуть?

– Избавьте, господин Ферон. Это и так видно. Надеюсь, ваше плавание было удачным?

– Не совсем так, – несколько печальным тоном ответил Ферон. – Мы потеряли капитана де Казена и многих матросов, ну а в остальном наше предприятие можно считать успешным.

– Надеюсь, с таможенными пошлинами и формальностями запинок не будет, господин Ферон?

– Уверен, господин ван Ноорт. Не угодно ли зайти в каюту? Мы хотим угостить вас отменным испанским вином.

Встреча прошла успешно. Нагруженные бочонком вина, мешочками с монетами, довольные чиновники откланялись.

Проводив глазами удаляющуюся шлюпку голландцев, Ферон молвил:

– Думаю, мой друг, что осложнений у нас не предвидится. Эти голландцы достаточно рассудительные люди и не станут делать ничего такого, что может повредить их торговле!

– Да, капитан, – согласился Реше. – С ними мы договоримся, хотя потеряем на этом немного больше, чем если бы нашими делами занимался капитан Казен. Простите за сравнение, капитан.

– Ничего, Франсуа. Я понимаю. Нам будет нелегко, но мы справимся.

Часть команды была отпущена на берег, остальные принялись готовить судно к разгрузке. Чиновники обещали прислать купцов ранним утром.

Они прибыли, как и было договорено, и ван Ноорт крутился среди них.

Образцы товаров были разложены для осмотра. Цены, естественно, купцов не устраивали, и начался торг. Он длился до вечера и завершился легким возлиянием. После такой сделки многие купцы ползали по палубе в невменяемом состоянии, едва способные с помощью матросов свалиться в свои шлюпки.

– Должен заметить, Реше, – потирал руки Ферон, – что условия сделки вполне приемлемы. Я предполагал худшее. А еще не договорились о судне.

– Я немного прикинул с подсчетами, капитан, – ответил Реше.

– И на что мы можем рассчитывать, имея дело с этими скрягами?

– Чуть больше тридцати тысяч гульденов. Думаю, что это не так уж плохо.

– Прибавь сюда несколько тысяч за судно, и получится достаточно круглая цифра, Франсуа! – радостно потер руки Ферон.

– Не забудь и о том, что у нас уже имеется, капитан, – напомнил Реше и загадочно усмехнулся.

– Нет, я на это не пойду, Франсуа, – с готовностью ответил Ферон, понимая, на что намекает его друг. – Лучше быть осторожнее и не зарываться. Этот Назар вполне грамотный и поэтому очень опасный человек. Не хочу повторить участь де Казена. Избави бог!

– Да я и ничего не говорил, капитан!

– Не говорил, но подумал, Франсуа! И хватит об этом! С меня вполне хватит шести-семи тысяч, на что я имею право. К тому же и судно что-то стоит.

– Согласен, согласен, капитан! – тут же ответил Реше.

За неделю груз был распродан. Остался корабль. Экипаж совсем не устраивала цена, которую давали за него голландцы, и торг продолжался.

Четверо французских матросов рассчитались и покинули корабли. Они решили сами выбраться на французскую часть острова и начать новую жизнь. Им выплатили по тысяче монет золотом. И по этому поводу Реше не удержался и заметил капитану:

– Вот и сберегли несколько сот монет, капитан! Так и наберем…

– Я просил не затевать про это разговоры, Франсуа. Мне это не по душе.

– Но ведь матросы были довольны. Кто виноват, что они не учитывают стоимости судов. Это уже не наши заботы, капитан.

Ферон вздохнул, но не ответил, смирившись с доводами Реше.

«Хитрого Лиса» полностью разгрузили, освободили от всякого лишнего, вытащили лебедками на берег и принялись килевать. Днище полностью обросло ракушками и водорослями. Матросы целыми днями скребли его, готовили смолу и пеньку для конопачения. Купцы доставляли бочки с красками, канаты и древесину для ремонта стоячего и бегучего такелажа.

Дело шло быстро и дружно. Многие из матросов соскучились по мирной спокойной работе и с удовольствием предвкушали те времена, когда они начнут работать на себя, организовав собственное дело. Но таких было не больше половины. Остальные с большим удовольствием проводили свободное время в тавернах, где пропивали и прогуливали заработанное потом и кровью.

– Вот вам, хлопцы, наглядный пример того, как люди относятся к своей жизни, – ворчал недовольно Назар. – Не пройдет и трех месяцев, а у них ничего в карманах не окажется. И опять будут мыкаться по свету, драться за кусок сухаря и вонючей солонины.

– Назар, а что можно сделать на тысячу монет? – поинтересовался Лука.

– Кое-что, но не так уж и много. Можно открыть таверну, лавку или какую мастерскую. Купить несколько десятин земли и три раба.

– И всего-то? – удивился Яким.

– А ты как думал? Еще и на жизнь надо иметь. Не сразу же ты будешь получать достаточную прибыль. Да и большинство народа и это могут потерять по своей неумелости. Так что не очень-то рассчитывайте разбогатеть, друзья.

Те призадумались, помолчали, но в головах ничего путного не прояснилось.

– Есть один небольшой выход, ребята, – продолжал Назар.

– А ну-ка, послушаем, – оживился Лука. – Говори!

– Если сложить наши средства, то можно сделать намного больше.

– Ты хочешь сказать, что можно сообща работать?

– Можно, Лука. Теперь многое делается сообща. У одного средств маловато. Вот и объединяют капиталы и так создают большие предприятия с хорошим доходом и оборотом. Иначе мало кто в состоянии сотворить что-то солидное и значительное. Так создаются большие компании.

– А как же делить доход, Назар? – спросил Яким с заинтересованностью.

– По отдаче в общую казну денег, Якимко. Кто больше внес, тот больше и получит из дохода.

– Выходит, никакого равенства? – проговорил обескураженно Яким.

– Наоборот, Якимко! – воскликнул Лука. – Разве это не равенство, когда каждый получает в соответствии с тем, что внес? Или есть иное решение?

Яким не ответил, но его явно разочаровал такой подход.

– Якимко, ты просто еще не понимаешь в коммерции, – успокаивал друга Назар.– Иного решения не существует. Тем более что в коммерции действуют очень жесткие законы. И тут постоянно надо держать уши настороже.

– А друзья как же? – пытался отстоять хоть что-то Яким.

– Друзья друзьями, но деньги любят счет. Иначе обязательно найдется любитель легкой наживы, желающий захапать все, не давая ничего или очень мало. Так что учти это и пойми мои слова правильно. И без обид, – добавил Назар.

Три месяца подходили к концу. «Хитрый Лис» уже покачивался на якорных канатах.

Лука теперь выглядел франтом. Он тщательно следил за внешностью, носил небольшие усы и тонкие бакенбарды. Он завел знакомства и часто в компании Назара и Реше посещал богатые дома горожан.

Реше странно благоволил Луке, хотя к Назару относился с подчеркнутой холодностью и надменностью.

И здесь Лука оказался на высоте. Он завел интрижку с дочкой богатенького купца, но скоро, едва избежав побоев разгневанного отца, расстался с девицей. И тут ему показалось, что молодая супруга солидного горожанина многозначительно строит ему глазки.

Молодая горожанка возбудила жгучий интерес Луки. Она была привлекательна, немного старше Луки и очень аппетитна.

Не прошло и недели, как они уже тайно встречались. Эти встречи так восхищали юношу, что он уже грезил увлекательными приключениями и мнил себя чуть ли не вельможей.

Оказалось, что муж его дамы часто отлучается то во французскую часть острова, то и вовсе на соседние острова, и для Луки представлялся случай воспользоваться этим обстоятельством.

Его Луиза оказалась любвеобильной женщиной, явно недовольной супругом. Это она подсказала, как им использовать отсутствие мужа.

– Снимем на ночь комнатку в таверне, – шептала она горячим ртом.

– Но твое отсутствие могут заметить дома, – вяло возражал он, трепеща от возбуждения.

– Я все предусмотрела, милый! Ты не должен об этом беспокоиться. Ты согласен, дорогой мой?

– Не только согласен, но жажду этого! – старался выражаться поприличнее Лука. Они говорили на плохом французском, но это не мешало им. Любовь во всяком народе одинакова.

Она появилась в одежде служанки с затененным лицом, да в этом и не было особой необходимости – в таверне царил полумрак от слабого освещения и табачного дыма.

Лука был на седьмом небе. Луиза любила страстно, неистово, а Лука был уже достаточно опытным любовником и свой опыт с восторгом использовал с Луизой.

– Дорогой, ты смог бы остаться здесь навсегда? – капризно спрашивала женщина, припадая к его губам.

– Как я могу, любовь моя? Я бы с удовольствием, но меня ждут на родине, – врал Лука, так как отлично знал, что на родине его никто не ждет.

– Как это тоскливо, любимый! Ты можешь оставить меня этому противному человеку? Ты жесток и не любишь меня!

– Как ты можешь такое говорить, моя любимая?

– С тобой мне так хорошо, что я не могу и представить, что со мной будет, если ты исчезнешь из моей жизни!

Лука пытался успокоить женщину, но лишь любовные утехи заставляли ее сменить свои мрачные мысли и слова на жаркие поцелуи. Она так спешила насладиться этими короткими часами, будто они были последними в ее жизни.

Так продолжалось несколько недель.

А тем временем на общем сборе матросов было решено возвращаться во Францию. Для казаков даже разработали продолжение этого плана. И Ферон доложил:

– После нашей высадки во Франции вы на этом судне отправляетесь в Польшу и оттуда добираетесь к себе по домам, казаки.

– А судно потом куда? – спросил Назар.

– Стоимость судна будет вычтена из вашей доли, разбитой на всех членов команды, – бодро ответил Ферон. – Думаю, что это честно.

– Мы подумаем об этом, капитан. Когда планируется отплытие?

– Надеюсь, что недели через две, если ветер не подведет. Дел еще много.

А Лука с каждым днем все больше привязывался к Луизе. И скорый отъезд его не радовал. Это заметили и друзья. А Назар однажды спросил таинственно:

– Ты чем-то озабочен, Лука? Что происходит с тобой? Не хотел бы ты остаться здесь? Остров просто райский.

– Нет ничего такого, что могло бы меня задержать здесь, – неуверенно ответил Лука. – Просто мне некуда податься, когда вернусь домой. Да, собственно, и дома никакого нет. И что делать, я до сих пор не решил.

– Странно, но и у меня такое же настроение. Что мне делать дома? Я вроде как расстрига, изменник. Остаться в Польше? Душа не лежит к этому. А здесь великолепно! И жизнь намного легче и красивее, чем под гнетом Польши. Кем бы ты там ни был.

– Как странно ты говоришь, Назар! С чего бы это?

– Все с того, Лука, с неуверенности. Никак не могу решиться ни на что. Если бы что-то меня подтолкнуло.

После этого короткого разговора Лука часто стал задумываться. Вспоминались слова и просьбы Луизы. А она была так восхитительна! Как бросить такую женщину?

А тайные встречи продолжались. Муж уехал на Антигуа, и для Луизы с Лукой вновь настали восхитительные ночи в таверне.

– Ты придумал, как поступить, милый? – спрашивала она довольно часто. – Я готова пойти на многое, любовь моя. Решай!

– Но я не могу дать тебе столько денег, как твой муж, Луиза! Это меня сильно и постоянно беспокоит.

– Глупый! У меня есть и свои средства. И весьма приличные.

– При чем тут твои средства, Луиза?! Я должен все решить сам. Не мужчина я, что ли?

– Нет, ты послушай! Я имею больше десяти тысяч приданого, и это мои деньги! Разве мы не смогли бы жить на них припеваючи? Уехали бы, и никто нас не осудил бы. Кто узнает, что я замужняя женщина? Можно переселиться на испанский, а еще лучше на французский остров.

– Ты так хорошо говоришь, Луиза, что у меня дух захватывает! Но ты не задумываешься, что это великий грех, любимая?

– Разве любить – это грех, дорогой? Это Божья благодать! И Господь нам завещал эту любовь, Лука! А люди многое извратили в его учении.

– А мы еще разной религии, Луиза, – пытался он как-то охладить пыл женщины.

– Разве ты не веришь в Христа? – ужаснулась Луиза.

– Как можно так говорить? Я верую именно в Господа нашего! Но вера у нас разная, Луиза, любовь моя!

– Не вера разная, дорогой! Лишь обычаи, ритуалы или обряды. Остальное не может быть разным, коль мы оба верим в Господа нашего, Иисуса Христа!

– Мне трудно это уразуметь, Луиза! Лучше я потешу тебя собой! Ты не возражаешь, любимая?

Она бросилась в его объятия, их тела слились в едином порыве, и все посторонние мысли, заботы и вопросы потонули в блаженстве обладания друг другом.

Лука все больше задумывался и уже не был так уверен в необходимости возвращения домой.

Но время неумолимо приближало отъезд. Голова шла у него кругом от постоянных переживаний и дум.

А тут еще на остров навалился жестокий шторм, почти ураган. В воздухе летали соломенные крыши домов, целые хибарки бедняков срывало с места и уносило в холмы. Пальмы трепались на ветру, гнулись чуть ли не до земли, а некоторые деревья ломались, и ветви с шумом носились в воздухе.

Ливень обрушивал на остров ужасные потоки воды. Плантации погибали, и у людей прибавлялось забот.

Глава 10

Ветер стал несколько стихать, но пока это было мало заметно. Гром грохотал, в небе носились зигзаги молний, и дождь продолжал лить потоками.

В это предвечернее время Лука не мог опоздать на очередное свидание с Луизой. Она прислала ему записку с посыльным мальчишкой. И записка сильно взволновала юношу. Что-то в ней было тревожное и зовущее.

Он уже три дня не был на борту «Хитрого Лиса». Было очень опасно идти к судну на шлюпке в такой ветер. Он нашел пристанище в крохотной таверне, что располагалась не так далеко от дома Луизы. Путь занимал минут десять, но под таким дождем был неприятен и труден.

Он шел, закрываясь от ветра капюшоном плаща, но это почти не помогало, и не проделал он и половины пути, как был уже мокрым до нитки.

Сверкнула молния, он едва ощутил что-то непонятное и упал. Тело еще не коснулось грязи дороги, а сознание покинуло его.

Сколько он пролежал, пока не открыл глаза, определить Лука не мог. Он лишь с удивлением оглядел потолок грязной комнаты, где лежал на топчане, застеленном соломенным матрасом.

Лука повернул голову и ощутил жжение в плече и в голове у затылка. В полутьме он заметил тень человека. Тот подошел, наклонился и что-то спросил. Лука его не понял и спросил:

– Что со мной произошло? И где я нахожусь?

Человек говорил, но Лука не понимал его и удивлялся этому. Так они разговаривали, пока им это не надоело.

Лука лежал и думал. Пощупал плечо у шеи, ощутил жжение. Такое же жжение чувствовалось и на затылке. И волосы там были опалены, но раны особой не было, лишь жжение.

Молнии сверкали за стенами хижины, и Лука силился, но никак не мог вспомнить, где он и что с ним происходит. Это стало раздражать его. Он попробовал приподняться, но огромная слабость не позволила этого сделать. Он позвал человека, разглядел его получше и удивился, что тот сильно смуглый, почти коричневый, а волосы его были короткими и курчавыми. Лука спросил раздраженно:

– На каком языке ты говоришь, что я тебя не понимаю? Где я? Отвечай!

Он внимательно слушал, но ничего не мог понять. Прислушивался к интонации и почти ничего не смог уловить. Лишь то, что человек расспрашивает его о чем-то.

Они так и не смогли понять друг друга, человек отошел, а Лука прислушивался к грохоту грозы, шуму дождя. Духота и влажность воздуха удивили Луку так же, как и внешность человека.

Появилась женщина. Она была чуть светлее и волосы ее были длиннее, но лицо неприятнее, губастое, с приплюснутым носом и выдающимися челюстями.

Лука не мог даже представить, что такие люди живут на свете.

Он долго лежал так, пытаясь разобраться в этом странном происшествии, пока свет утра не засветился в щелях хижины без окон, и никак не мог сообразить, откуда такая гроза и столько воды льется с небес. Пытался что-то вспомнить о жизни, но в голову ничего не приходило.

Он лежал и ждал, сам не зная чего. Женщина подала ему ковшик, и он с жадностью выпил теплую воду и ощутил тоску по другой, холодной и чистой, с запахом снега, льда. И почему так силен дождь и так много молний?

Ему принесли еду. Она была странной и необычной. Сладкие фрукты, зелень и желтая мякоть какого-то плода, запеченного в золе. Она была сладковатая, но неприятная. Голод заставил Луку есть, но скоро он отказался и отодвинул глиняную миску. Лишь вареный продолговатый плод почти белого цвета понравился Луке. Но ни мяса, ни рыбы не подали. А как можно без этого жить?

К вечеру дождь прекратился. Молнии ушли и сверкали далеко на севере. А гром добродушно ворчал, с каждым часом все отдаляясь и затихая. И ветер не так завывал. Теперь с крыши не капало, пол просыхал.

Незаметно Лука заснул. Проспал он долго. Открыл глаза лишь под утро, но знать этого он не мог. Ночь была темной, влажной, ветер стихал и уже не завывал, не стонал и не грохотал. Хотелось пить, да и голод чувствовался. Он ждал, боясь потревожить сон хозяев.

Наконец стало сереть, и не прошло и пяти минут, как солнце засияло, проникая во все щели этого ветхого, растрепанного ветром жилища.

Лука услышал возню рядом, повернул голову и удивился, увидев, что человек, его женщина и двое детей спали совсем рядом на низких топчанах из жердей.

Женщина встала, наклонилась над ним, посмотрела и заговорила вполне миролюбиво, но Лука ничего не понял, лишь в свою очередь попросил:

– Дай пить, женщина. Пить хочу, – и показал губами и рукой.

Женщина поняла и тут же, обернувшись назад, зачерпнула в бадейке ковшиком воду и поднесла. Он сел, чувствуя в теле большую слабость. Выпил воды, ужаснулся виду женщины, которая была почти голой.

Полежав немного и поразмыслив, он пришел к выводу, что находится в плену у какого-то неизвестного народа, но что же именно произошло с ним, никак вспомнить не мог.

Он прислушивался к звукам снаружи. Там кричали женщины, дети, ругались мужчины. Стало любопытно. Лука с трудом встал, постоял немного – в голове стучали молоточки и перед глазами ходили круги.

Держась за стены ветхой лачуги, он вышел в дверь и остановился, ослепленный ярким светом. Солнце уже ощутимо жгло, и он в который раз удивился столь необычному явлению.

А кругом работали темнокожие люди, убирали стволы пальм и горы сломанных ветвей. Шагах в ста пятидесяти синело море, сливавшееся у горизонта с небом. Даже отсюда было заметно, что оно теплое и ласковое.

На рейде стояли два судна без парусов, у причала – несколько лодок странной конструкции, но не такие чудные, как корабли. Несколько лодок были разбиты, доски от них вытаскивали люди и складывали в штабель.

Появились белые люди, что еще больше удивило Луку. И вели они себя не так, как темнокожие. И одежда у них была странная. Но потом Лука оглядел себя и определил, что и он одет точно так же, но только его одежда была в грязи. Почему так? Ответа он не находил.

Потом к нему подошли человек пять, радостно улыбались, протягивали руки и что-то говорили. Хлопали по плечам, обнимали, жестикулировали, а Лука в недоумении взирал на этих странных людей и ничего не понимал.

Он стал спрашивать, говорить и сообразил, что его не понимают. Это еще сильнее удивило его. Судя по всему, эти люди его знают, но он-то видит их впервые.

Слабость заставила его сесть на поваленное дерево. Он сгорбился и молча вслушивался в слова этих белых людей.

А они подождали немного, поговорили с хозяином хижины, посетовали, поохали. Потом взяли Луку под руки и повели к причалу. Но не к тому, что был недалеко, а дальше, где он заметил ряды домов, достаточно крепких и надежных.

Он дал усадить себя в лодку, гребцы ударили веслами. Бухта еще волновалась, но это не мешало гребцам. Скоро лодка причалила к борту большого корабля, и все вскарабкались на палубу.

Лука с изумлением оглядел корабль, снасти, пушки, назначения которых он не знал. Зато шпаги и кинжалы его заинтересовали. Он даже попробовал вытащить клинок из ножен, но потом опустил его и продолжал разглядывать судно.

– Что с ним случилось? – все спрашивал Назар и не находил ответа. – Хозяин хижины говорит, что нашел его на дороге. Он лежал в грязи и едва дышал.

– Он еще сказал, что у него немного опалены голова и плечо, – заметил Макей с видимым волнением.

– Может, его молния ударила? – высказал предположение Реше. – Такое случается иногда. И куда он направлялся в такую погоду?

– Так ведь он любовь крутит с одной местной дамой, – вставил Яким.

– Тогда понятно, куда он шел, – заявил Рядно. – Кобель всегда за сучкой побежит, какая бы погода ни случилась.

– При чем тут это?! – заступился за друга Яким. – И какое это имеет значение? Главное, что он ничего не помнит. А говорит на каком-то чудном языке. Кто-нибудь хоть что-то понимает из его слов? – И Яким обвел глазами товарищей, с любопытством взирающих на Луку.

– Такое впечатление, что он впервые видит пушки, – заметил Реше. – С ним произошло что-то совершенно странное. Куда делся капитан?

– Ушел в город, – ответил Колен. – Искать мастеров для ремонта.

Они долго судачили, пока Лука не утомился и не присел на бухту канатов. На следующий день появился доктор в очках, с седой бороденкой на длинном лице. Он осмотрел Луку, ощупал почти все тело, осмотрел ожоги и заявил:

– Наверное, его все же ударила молния. И это повлияло на потерю памяти. А что произошло с его речью, то этого вам никто не пояснит. Возможно, это пройдет, но я еще не встречался с таким явлением, господа. Это все, что я могу вам сказать. Телом он здоров, а ожоги в скором времени заживут.

Доктор удалился, а матросы продолжали обсуждать это необычное обстоятельство, но ни к чему не пришли. Назар сказал:

– Мы ничего не можем сделать, и потому остается лишь ждать и надеяться на Господа нашего. И молиться о здоровье нашего товарища.

У Луки был странный, немного испуганный вид. Все подходили к нему, заговаривали, пожимали плечами и отходили. А Лука все думал, силясь что-то вспомнить, и не мог. Лишь удивлялся, что все называют его Лукой, а настоящего своего имени он так и не вспомнил.

Он впал в прострацию, перестал обращать внимание на людей, окружающих его.

Дней через пять к судну подошла небольшая лодка с закутанной в покрывало женщиной. Было сумрачно, солнце уже почти спряталось в море, и лица ее никто не разглядел. Она спросила тихо, но настойчиво на плохом французском:

– Я хотела бы поговорить с Лукой. Где он?

– А кто вы такая? – спросил вахтенный матрос.

– Я бы не хотела себя называть, да вам это и не обязательно знать. Прошу провести к Луке.

– Это, наверное, его женщина, – сделал предположение Назар. И, обращаясь к даме, предложил: – Следуйте за мной, мадам.

Лука стоял и смотрел безучастно и равнодушно на гладь бухты, опираясь на планширь. Он вздрогнул, когда Назар сказал:

– К тебе пришли, Лука.

Женщина посмотрела на Назара, и тот понял, что она просит его удалиться.

– Люк, что с тобой? – бросилась она к нему. – Я узнала, что тебя поразила молния, когда ты шел ко мне. Ты меня узнаешь?

– Женщина, кто ты? Я тебя не знаю и никогда не видел, – ответил Лука и по выражению лица женщины понял, что та его не понимает. Он отвернулся и устремил взгляд на исчезающее за горизонтом солнце.

– Неужели ты меня не признаешь, Люк? Я Луиза! Мы с тобой любим друг друга, и я сгорала от отчаяния, когда ты не появился. Ну посмотри на меня, милый!

Луке было неинтересно, что она говорит. Он не повернулся к ней, дожидался, когда она уйдет. Он даже пытался вспомнить эту женщину, но в голове ничего не возникало.

Он слышал, как женщина что-то еще говорила, чувствовал, как она касалась его рукой, но оставался безучастным и угрюмым.

Лука слышал, как она всхлипнула и застучала каблуками по палубе, обернулся посмотреть на нее, но темнота уже поглощала судно.

Стало очень тоскливо и одиноко. Эта женщина, как он разглядел, была хоть и не красавица, но привлекательна, и Луке вдруг стало жаль, что она ушла.

«И она меня знает, – подумал он в смятении. – Кто она? И что у нас с ней было? И когда это наваждение кончится?»

Стойкий пассат задерживал выход «Хитрого Лиса» с выходом в море. Назар этому радовался, надеясь, что за это время Лука поправится. К сожалению, этого не происходило.

Он часто обсуждал с друзьями, что делать с Лукой.

– Пусть едет с нами, – настаивал Яким. – Что он один тут будет делать? Общаться не может, с деньгами быстро его облапошат, а так есть надежда, что за месяц-полтора он поправится.

– И то верно, – поддержал Макей. – С нами ему будет лучше. Научится говорить, и все нормально будет у него.

И вот настало время, когда «Хитрый Лис» смог выйти в море, покинув гостеприимные берега Сен-Мартена. Пришлось немного спуститься к югу в надежде поймать попутный ветер.

В трюме лежали товары, которыми запаслись матросы, рассчитывая продать их во Франции и тем пополнить свои капиталы. В основном это был сахар, бобы какао, красители и многое другое, что имело цену в Европе.

Плавание проходило не так гладко, как хотелось бы. За неделю судно с трудом удалилось от островов миль на триста, постоянно меняя галсы, ловя ветер. А он был довольно свеж, волнение сильное. Работы матросам хватало, и скоро они стали ворчать.

Лука не отлынивал от работы, помаленьку учился говорить и понимать других. Он легко осваивал сложную работу со снастями и парусами, не испытывал неудобств от качки и вел себя, как заправский моряк.

Наконец ветер немного успокоился, волнение улеглось. И на четвертый день после этого марсовый крикнул, что в море виден странный корабль.

Ферон рассмотрел его в трубу, потом объявил:

– Судя по всему, это судно только что вышло из шторма и изрядно потрепано. На нем цела только бизань-мачта с зарифленным парусом, остальные мачты исчезли.

– Надо подойти, – советовал Реше. – Может, что-то им нужно?

– Обязательно нужно, но, по-моему, людей там нет. Судно идет само по себе. Им никто не управляет. Оно дрейфует в нашу сторону. Подходим!

После трудного маневра «Хитрый Лис» приблизился к судну, и Ферон заметил, передав подзорную трубу Реше:

– Странно, люди есть, а управления нет. Этак его скоро выбросит на рифы, когда ветер и волны прибьют судно к острову.

– Мне кажется, капитан, что это негры. Это невольничье судно. Оно, скорее всего, покинуто командой во время шторма, имеет небольшой крен на нос.

– Тогда на кой черт оно нам сдалось?! – ругнулся Ферон.

– Как сказать, капитан. Это большие деньги, если хорошо распорядиться призом.

– Что ты этим хочешь сказать, Франсуа?

– А то, что если черных продать, то получится приличная сумма. Придется, правда, потратиться на прокорм. Да и судно можно сбыть, хоть оно и изрядно потрепано. Но на плаву же!

Ферон задумался и согласно кивнул.

Через полтора часа суда сблизились настолько, что отлично было видно бродящих по палубе черных. Их было много, но не все они ходили. Множество их лежали не томертвые, не то обессиленные голодом и жаждой.

Еще полчаса маневра, и суда стянули баграми. Они были почти одинакового размера. «Хитрый Лис» оказался лишь на пять-шесть футов короче при такой же ширине.

Толпа изможденных чернокожих со страхом и надеждой одновременно взирала, как матросы споро стягивали борта, как при абордажном бое, прыгали на палубу. Те, в свою очередь, с интересом и отвращением разглядывали ходячих скелетов.

Негры кричали и жестами показывали, что умирают от жажды. Женщины протягивали детей, в их глазах стояла мольба.

– Выкатить пару бочек с водой! – распорядился Ферон. – Только воду давать малыми дозами и под охраной, по очереди!

Скоро бочки были водружены на палубе, и матросы с мушкетами и саблями следили за порядком. Вначале поили самых слабых и детей. Одновременно вели подсчет черного товара.

Когда всех напоили и многие чуть ожили, Реше доложил капитану:

– Сто девятнадцать человек, капитан. С детьми и женщинами. Несколько трупов выбросили в море.

– Бочки охранять, приготовить немного еды, и пусть отдыхают. Осмотрели судно? Что в трюме?

– Ничего, капитан. Продовольствия и воды нет. Все съедено и выпито. Судовых бумаг нет, каюты почти пусты. Шлюпок на борту не обнаружили.

– Значит, команда в шторм покинула корабль, оставив этих негров подыхать самостоятельно. Установлена причина крена?

– Обычная течь в трюме, капитан. Можно подвести пластырь, откачать воду и продолжить путь на острова.

– Без мачт и парусов? Это будет сложно, Франсуа.

– Капитан, какой остров ближе всего к нам? Просмотрите, прошу вас, – и Реше вопросительно глянул на Ферона.

Ферон спустился в каюту, долго что-то проверял и вычислял. Вернувшись на невольничий корабль, сказал:

– При нашем сложном курсе трудно с уверенностью сказать, но мне сдается, что Гваделупа – самая подходящая для нас. Завтра в полдень можно определиться точно и выбрать курс. А пока начинаем ремонт и откачку воды. Самых крепких негров использовать на всех работах.

Невольникам дали немного еды, понимая, что много дать опасно. И воды дали лишь по половине кружки, хотя негры и умоляли криками и глазами дать больше.

– Обойдутся этим, – распорядился Ферон. – У нас на такую ораву воды может и не хватить. Неизвестно, будет ли дождь, а с таким судном тащиться до острова можно и две недели.

– Капитан, – обратился Назар к Ферону. – Не лучше ли вам взять черных на борт и скорым ходом уйти на Гваделупу? А на этом судне оставить нескольких матросов, которые будут потихоньку за вами идти. Поставить небольшие мачты, натянуть паруса, и узла два можно будет делать. А тем временем вы можете вернуться и помочь добраться до Гваделупы. Этим мы сохраним и воду, и продовольствие.

Ферон подумал, глянул на Назара немного неприязненно, но ответил:

– Возможно, ты и прав. Надо прикинуть и посчитать. А кто останется на невольничьем судне? Это будет сложное дело.

– Можно оставить и меня с казаками. Человек пять хватит. Остальных можно и из негров взять, что поздоровей. Мы и ремонтом будем заниматься и воду откачивать. Только продовольствие и воду оставить.

– Тогда назначаю тебя капитаном, вижу, ты поднаторел в морском деле, Кардинал. Отбери по своему усмотрению людей, но негров надо будет тебе оставить человек десять. Работы на борту много.

– Я согласен, господин капитан, – коротко ответил Назар.

С раннего утра и до полудня Ферон и Реше посвящали Назара в премудрости кораблевождения. И хотя времени было слишком мало, но Назар все же усвоил правила пользования компасом, научился определять направление судна, учитывать его снос ветром и течениями, о которых Ферон рассказал и начертил их схему в этом районе моря. Он добавил перед уходом:

– Расстояние не так уж велико, и ты сможешь довести судно. Лишь бы не случился шторм. Но мы все будем молиться за вас.

– Но я прошу побыстрее выйти нам навстречу, капитан. Это очень важно. И расскажите мне о приметах и ориентирах Гваделупы. Иначе как мы узнаем, что это за остров.

Ферон дал Назару французские и испанские лоции, сам поспешил определять местонахождение судов, а Назар углубился в чтение.

Описания были не очень подробные, скорее поверхностные, но выбирать было не из чего.

А уже через два часа Ферон отдал последние указания, начертил на клочке бумаги маршрут с указанием склонений на ветер и течение, посоветовал строго следить за компасом и приказал отваливать.

С Назаром остались его друзья казаки и француз Колен. Из негров выбрали десять человек покрепче, которые становились матросами.

Назар радовался, что хоть миль сорок они прошли в нужном направлении по точному курсу, и теперь он внимательно следил за удаляющимся «Лисом».

На палубе стучали инструменты. Мастерили мачты, реи и латали паруса. Их нашли в трюме вместе с некоторыми другими вещами, нужными на корабле в море.

Негры с опаской поглядывали на белых, беспрекословно выполняли их приказы. Понимали они все с большим трудом, но приходилось терпеть это.

Мачты поставили небольшие, не выше трех с небольшим саженей, но ведь и парусов было мало. Они вместе с оставшимся косым парусом бизань-мачты давали судну небольшой ход, оно достаточно слушалось руля. Благо тот оказался на месте.

К вечеру парус «Хитрого Лиса» исчез за горизонтом. Настроение команды испортилось. Они остались одни в океане, почти в четырехстах милях от острова. А умения было явно недостаточно.

– Колен, ты сможешь измерить скорость судна? – спросил Назар. Тот утвердительно кивнул и пошел исполнять приказ.

Через полчаса он доложил:

– За точность не ручаюсь, но мы идем около двух с половиной узлов, капитан! – Матрос усмехнулся. – Однако ветер уменьшился к вечеру. Потому мы можем рассчитывать на все три узла.

– Ничего, и так хорошо. Завтра, может быть, поставим и грот, тогда будет у нас все четыре узла. И можно надеяться, что с божьей помощью мы за неделю выйдем к островам, хотя и неизвестно точно, к каким именно.

– Лишь бы выйти, Назар, – грустно ответил Колен.

Ночь прошла спокойно. К утру ветер еще больше уменьшился, но потом задул свежий, и судно пошло уверенно и бойко. Негры беспрестанно качали воду помпой, крен едва заметно уменьшался и облегченное судно бежало весело.

– Колен, придется тебе еще раз измерить скорость, – с веселым видом заявил Назар. – После пойду прилягу поспать. Будешь капитанствовать за меня, Колен, друг мой.

Матрос с помощью Якима бросил тонкий трос с узлами, подсчитал их и заявил уверенно:

– Поздравляю, капитан! Идем сейчас чуть больше четырех узлов! Здорово! Но к ночи сбавим. Ветер утихнет.

Довольный Назар заснул и лишь вечером его разбудил Яким.

– Что-то ветер вроде бы изменился, Назар. Иди взгляни. Колен беспокоится.

Предположение Колена не оправдалось. Ветер явно посвежел, и Назар спросил с тревогой:

– Не надвигается ли шторм, Колен?

– Вроде не похоже, но тревожно, признаюсь.

– Тогда будем идти прежним курсом.

– Постараемся, капитан Назар. А там видно будет. Надо шкоты правого борта подтянуть.

– Хорошо. Зови негров.

Ночью никто не спал. Было тревожно, всех беспокоила погода, хотя звезды в черном небе сияли ярко и облаков видно не было. Но и луна не появлялась еще.

Неожиданно ветер упал почти до штиля. Днем судно едва продвигалось вперед, в жарком небе не было ни облачка, и солнце палило нещадно.

Все с надеждой всматривались в горизонт, но он был чист.

Прошло еще пять томительных дней. В небе появились птицы, и это подняло дух команды. Значит, берег не так далеко. Но и ветер едва надувал паруса. А воды в бочке становилось все меньше.

– Перенести бочку в каюту, – распорядился Назар. – Будем пить строго по норме. Да и еды остается мало. Дня на три, не больше. Постарайтесь сдерживать себя.

– Назар, – Макей был озабочен и не скрывал этого. – У нас нет шлюпки. Надо бы хоть плотик связать на всякий случай. Может понадобиться. А время есть, да и материал найдется.

– Хорошо, дед. Приступай к работам. Возьми пару негров с помпы.

Плотик Макей делал основательно и неторопливо. Нашли одно весло и выстругали второе. Приладили даже рулевое весло на стояке. Низкие борта должны были немного ограждать плотик от волн.

На следующий день плот был готов, и его привязали к мачте на случай усиления качки. Устроили даже гнездо для небольшой бочки. Рассчитывали, что она может понадобиться.

Прошло еще четыре дня, а земли все не было видно. Не показывался и парус, хотя это и могло оказаться опасным. Вдруг парус чужой, а у них лишь четырнадцать мушкетов и два пистолета. Оружие Назар на всякий случай выпросил у Ферона перед уходом «Хитрого Лиса».

На судне нашли две бутылки рома и огрызки галет, тронутые мышами или крысами. Их отдали неграм.

Воды осталось в бочке на донышке, а из еды только по три сухаря и больше ничего.

– Завтра допьем последнюю воду и будем ждать смерти, – заявил совершенно спокойно и невозмутимо Назар.

– Ферон обещал же вернуться за нами! – вскричал Колен. – Он что, забыл?

– Не так просто это сделать, – ответил Назар. – С неграми хлопот немало, это может занять много времени. Да и найти селение на острове будет не так просто. Всего пять лет, как французы начали осваивать остров.

– Да, попали мы в историю, – сокрушался Макей. – Воды целое море, а пить нечего. Того и гляди, негры взбунтуются. Хорошо, что мушкеты прихватили с собой.

Через два дня наконец увидели землю. Она медленно приближалась, и матросы с жадным нетерпением взирали на долгожданный берег, манящий их влагой и обещающий спасение.

Где-то на горизонте промелькнул светлым пятном парус и вскоре скрылся.

– Это не наш корабль, – уверенно сказал Назар. – Он идет другим курсом.

Когда приблизились мили на полторы, Назар принес лоцию, торопливо читал и поглядывал на остров. Потом разочарованно промолвил:

– Это не Гваделупа, друзья! Это Доминика! А наш остров немного к северу.

– Далеко отсюда? – торопливо спросил Макей.

– Надо прочитать. Погоди, – Назар посмотрел в текст, а потом сказал: – Миль сорок на север будет. Но чуть ближе к нам остров Мари-Галант.

– Это целый день пути! – воскликнул Яким. – Может, попробуем высадиться на этом острове и поискать воду? Иначе сдохнем от жажды!

– На него трудно высадиться. Гляди, какой прибой. Высадиться-то еще можно попытаться, а вернуться назад будет труднее. Если вообще возможно. Так говорил Ферон. Он знает это.

– Нет, ребята, так невозможно! – настаивал на своем Яким. – Возьму негра или двух и поплыву к острову. Глядите, ручей сбегает с кручи, видно же!

– Куда ты рвешься! – остановил Макей. – Пропадешь там. А так вернемся на север, перетерпим и будем у своих.

– Нет, друзья мои! Я иду на остров, – и Яким пошел готовить плот к спуску, захватив с собой двух негров.

Остальные переглянулись, вздохнули и принялись помогать спускать плот.

– Лучше постарайтесь приблизиться к острову, а то мы слишком далеко от берега. Долго добираться!

Назар вернулся на полуют, отстранил Луку, стоящего за штурвалом, и повернул руль, направляя судно к берегу. Негры бросились к снастям, ловя ветер парусами.

Судно медленно делало полукруг, в полумиле или меньше от берега закончили поворот и спустили плот с бочкой, привязанной к нему тросами.

Волнение было небольшое, и плот отлично держался на воде.

– Ждите меня через час! – кричал Яким и махал рукой, правя к берегу. Негры гребли, спеша утолить жажду.

Оставшиеся с нетерпением и страхом наблюдали, как плот подхватили буруны, он скрылся в пене и волне, потом вынырнул и снова скрылся. И вдруг оказался на берегу среди разбросанных редких камней. Негры и Яким тащили плот выше.

– Вот паршивцы! – выругался Назар. – Как они думают возвращаться? Это будет труднее высадки. Поглядим.

– Они уже пьют воду! – вопил Макей.

Это было отвратительное зрелище! Их друзья пили, а у них не было уже ни капли воды.

А на берегу негры и Яким грузили бочку, привязывали ее, заколачивали крышку, готовились в обратный путь.

– Глядите! – завопил Макей и указал пальцем на берег. – Индейцы!

Два десятка индейцев быстро сбегали по косогору к морю. Они были вооружены луками, копьями и дубинками. Яким с неграми их еще не видели и продолжали неторопливо увязывать бочку. Вдруг кто-то из них обернулся, и все замерли.

С корабля было хорошо видно, как индейцы похватали матросов, быстро связали и посадили на землю. Они что-то кричали, жестикулировали, указывали на корабль и приплясывали. Их фигурки казались игрушечными.

– Проклятье! – шипел Назар в растерянности. – И мы ничем не можем им помочь!

Вдруг с полуюта раздался голос Луки:

– Что там случилось? Мне плохо видно из-за паруса! Что с Якимом?

Матросы резко обернулись и с недоумением поглядели на Луку.

– Люк заговорил! – воскликнул Колен радостно, несмотря на трагизм происходящего на берегу.

Макей заспешил к Луке, остальные обратили свои взоры на берег. Там ничего не происходило. Все было по-прежнему. Индейцы толпились вокруг пленников, а те продолжали сидеть связанными.

Прибежал Лука и чисто сказал, вглядываясь в берег:

– Неужели ничего нельзя сделать? Хоть бы шлюпка была!

– Лука, как это ты заговорил? Неужели очухался! – вопил Назар, не веря своим ушам и глазам. – Ты вспомнил все?

– А что я должен был вспоминать, Назар? – удивился Лука.

– Тебя ж шарахнуло молнией, и ты потерял память, Люк, – закричал Колен. – Да еще заговорил на каком-то непонятном языке. Никто не мог тебя понять, Люк!

– Ничего не помню, ребята, – признался Лука. – И давно это произошло?

– Больше месяца назад. Мы уже во Францию направились, да вот повстречали брошенный командой корабль с неграми и решили вернуться.

– Да? Интересно! А я никак не пойму, где это я и что за корабль с такими странными мачтами и парусами?

– Это после недавнего шторма, Лука, – заметил Макей. – Все остальные ушли на остров Гваделупу. А мы вот заблукали. Теперь сидим без воды и пищи. Совсем очумели. Языками с трудом ворочаем. Распухли.

– А что делается на берегу? – кивнул Лука в сторону острова.

– Якимко с неграми пошел на плоту воды добыть. Видишь, там ручей к морю сбегает. А тут дикие индейцы их схватили.

Лука перестал расспрашивать и посмотрел на берег. Там продолжали бесноваться карибы, и хоть с трудом, но можно было различить своих.

– Глядите, лодки появились! – указал Назар на север.

Несколько пирог шли в недосягаемости прибоя, гребцы ритмично и споро гребли короткими веслами, стоя на одном колене.

Казаки пристально всматривались в эту флотилию. Назар заметил:

– Откуда они появились? Берег очень крут везде. Наверное, из-за того мыска, что в полумиле на север.

– Что теперь будет? – ужаснулся Лука. – Неужели наши пропали?

– Может, пальнуть из мушкета? – неуверенно предложил Колен.

– Эти, – Назар кивнул на берег, – вряд ли испугаются выстрела. Да и по своим попасть можно. Карибы слишком воинственны и просто так не отступятся.

Безвыходность положения была очевидна. Они ничего не могли сделать. Оставалось только ждать и надеяться на всемилостивейшего Господа Бога.

А на берег высадились вновь прибывшие индейцы, они говорили о чем-то со своими.

Около часа спустя трое индейцев уверенно вывели пирогу за буруны, впрыгнули в нее и торопливо погребли. Один сидел на корме и правил веслом.

– Решили завязать переговоры, – предположил Лука.

– Интересно, чего они хотят? – спросил Макей. – А наших оставили на берегу.

Скоро пирога подошла к борту. Два индейца вскарабкались по трапу и остановились перед матросами.

– Это ж надо! – воскликнул Макей удивленно. – Баба!

Перед ними действительно стояла женщина в короткой юбке, расцвеченной вышивкой. Груди прикрывались хлопчатой накидкой, отороченной такой же вышивкой, но с бахромой. Руки украшались выше локтей браслетами из перьев, на шее красовались низки бус из цветных камушков.

– Да она весьма красива, – заметил Колен, пока те еще не начали говорить.

– Мой народ хотеть говорить с вы, – вдруг спокойно и уверенно сказала индианка, и ни один мускул не шевельнулся на ее строгом лице. Она говорила на французском, и голос звучал странно для ушей матросов. В нем слышались металлические нотки.

Матросы переглянулись, а Назар спросил весьма учтиво, склонив голову в подобии легкого поклона:

– Мадемуазель хочет вести переговоры о пленниках?

– Да! – коротко ответила женщина. – Мы очень хотеть добро вы. Мы знать, вы нет вода и еда. Мы дать вы вода, – и она передала калебасу, взяв из рук спутника увесистую высушенную тыкву. – Вы пить. Мы говорить потом.

Назар схватил калебасу, поискал глазами. Макей понял, засеменил на корму и так же бегом принес две кружки.

Матросы с жадностью пили, но это давалось некоторым весьма трудно. Языки и гортань уже высохли и не пропускали воду. И все же они опорожнили калебасу и немного ожили.

– Большое спасибо вам! – воскликнул Назар и протянул руку индейцу для рукопожатия. Тот неуверенно ответил.

Он был в возрасте, имел несколько шрамов на полуголом теле и лице, и весь облик его говорил о бурно проведенных годах.

– Можно говорить? – спросила индианка.

– Мы все вас внимательно слушаем, мадемуазель, – ответил Назар. – Что вы можете нам предложить?

– Мы отпускать ваш люди, вы нам дать мушкет, припас.

Назар посмотрел на товарищей, те заулыбались в знак согласия, а Назар с готовностью протянул девушке свой мушкет.

Она отстранила его и, подняв растопыренные пальцы рук, сказала:

– Много мушкет.

– Десять? Не слишком ли много?

– Мой народ дать вы еда, вода.

Индианка гордо вскинула голову с длинными каштановыми волосами и открыто и смело оглядела матросов. Всех поразил цвет ее глаз. Они сияли синим чистым цветом под тонкими, слегка раскосыми бровями.

– Ух и баба! – проговорил Макей на родном языке, а Лука ответил:

– Откуда такие синие глаза? Просто чудо!

Индианка ничего не поняла, посмотрела подозрительно и спросила:

– Они британ? – и кивнула в сторону Макея и Луки.

– Нет, нет! – Назар заспешил, заметив в глазах индианки злой огонек. – Не англичане. Мы очень издалека! Из таких мест, что и объяснить трудно.

Тон Назара вроде бы убедил девушку. Она помолчала, переговорила тихо со спутником, а потом спросила:

– Мы говорить. Вы говорить.

Назар догадался, о чем она спрашивает.

– Ваши условия, мадемуазель, принять можно. Мы готовы обменять наших друзей на десять мушкетов и припасы к ним. Только привезите нам воду и еду. И хорошо бы одну лодку. У нас ничего нет после урагана.

Индианка опять тихо переговорила с индейцем.

– Мы готов платить, – коротко ответила она.

– А наши пленники? Их отпустите?

– Да, – отчеканила девушка, повернулась и быстро спустилась в лодку.

– Неужели нам может так повезти? – протянул Колен, проводил глазами пирогу, сглотнул голодную слюну и вздохнул.

– Не сглазь, – отрезал Назар. – Еще ничего такого не произошло, чтобы радоваться. Подождем немного. Однако мой мушкет она взяла. А какая девушка! Смотрит, как королевна, своими синими глазами. Откуда это у нее?

– Наверное, отец или мать у нее были европейцами, – предположил Колен.

– Скорей всего, так оно и есть, – процедил Назар рассеянно.

Пирога быстро прошла буруны, индейцы выскочили в воду и вытащили ее на берег. А матросы со жгучим интересом всматривались в происходящее на берегу, где индейцы оживленно переговаривались, не обращая внимания на пленников.

Близилась ночь, индейцы развязали пленников и повели их вверх по крутому откосу, в то время как пироги пошли морем на север.

– Глядите, они не хотят освободить наших! – завопил Макей возмущенно, указал пальцем на берег и оглянулся на товарищей.

– Видим, видим! Что тут поделаешь! – Назар озабоченно прищурился. – Неужели обманули? Вот негодники! Ни жратвы, ни питья, ни ребят наших!

– Вообще-то, не похоже это на индейцев, – заметил Колен. – Наверное, что-то их не устроило в наших переговорах. Видите, как торопливо они покинули берег.

– Проклятье! – Назар не на шутку разозлился. – Как легко мы поверили этим дикарям! Простаки и только!

– Успокойся, Назар, – вдруг сказал Лука. – Надо надеяться на то, что все будет хорошо.

– Да откуда ты можешь это знать?! – возмущенно откликнулся Назар.

– Ничего я не знаю, но и причин для волнений у нас пока нет.

– Лучше бы ты заткнулся, Лука!

Тот немного обиделся, не стал настаивать и отошел к неграм, которые тихо переговаривались между собой на непонятном наречии.

Лука со вниманием оглядел их всех, но ничего не сказал, а те с удивлением и настороженностью оглядывали молодого матроса, не понимая, что его заинтересовало в них.

Солнце закатилось за гористую линию острова, но темнота еще не наступила.

Жажда не покидала людей. Те четыре кварты, что были в калебасе, лишь слегка помогли уменьшить остроту страданий. А теперь и голод начал всех терзать. К тому же прибавились волнения за судьбу Якимки и негров.

Вскоре темнота опустилась на море. Остров почти не был виден. Макей запалил фонарь. Назар приказал поработать с парусами, стараясь не позволить течению и ветру выбросить судно на камни.

Взошла луна. Судно натянуло якорный канат, перестало дрейфовать и было совсем близко от малого мыска, за которым исчезли пироги индейцев.

Усталые от голода, матросы устраивались на ночлег, надеясь хоть так избавиться от мучений голодом и жаждой.

Сон мало кому помог в этом, а тут вдруг раздался голос за бортом.

Назар вскочил, поправил пистолет за поясом, наклонился через фальшборт и увидел пирогу, покачивающуюся в черноте моря.

Два индейца что-то говорили, протягивали темные предметы. Пришлось осветить их фонарем.

– Глядите, индейцы привезли корзины и калебасы! – взволнованно завопил Назар. – Помогайте быстрее! Сколько еды и воды! Вот благодать, хлопцы! Истинно благодать Божья!

Матросы и негры быстро подняли груз на палубу. А Назар перегнулся через борт и спрашивал о товарищах. Его не понимали, но потом один индеец все же крикнул:

– Утро, утро!

Сказал он это по-французски и тут же оттолкнул пирогу от борта судна.

– Не значит ли это, что пленников вернут утром? – проговорил Назар, а Лука ответил:

– Скорее всего, именно так и будет. Утром они, наверное, привезут пленников и еду с водой. Произведем обмен и сможем двинуться в путь.

Матросы и негры набросились на воду и еду. Здесь были ананасы, маниоковые лепешки, вареные початки маиса, печеная рыба и какие-то плоды, печеная тыква и вареное мясо попугаев. Дня на два еды должно было хватить.

Лишь поев основательно, люди успокоились и почти все разом заснули, блаженно ощущая приятную тяжесть в животах.

Проснулись еще до света. Некоторые уже маялись животами. И Назар с упреком говорил:

– Я вчера предупреждал вас от обжорства! Не послушались? Вот и болеете! Дурачье! Теперь уж терпите!

Взошло солнце, и вскоре из-за мыска появилась флотилия пирог. Они шли довольно быстро, рассекая морскую гладь своими узкими носами.

– Плывут! – Лука приплясывал от нетерпения и радости. – Я говорил, что все будет хорошо! Глядите, вон и наши пленники машут руками.

Флотилия лодок перед кораблем растянулась, и пирога с пленниками оказалась позади всех.

Лишь одна пирога стукнулась о борт судна у трапа. Опять те же двое индейцев ступили на палубу и молча поклонились, едва нагнув темные головы.

– Почему вы не освобождаете пленных? – тут же спросил Назар.

– Белый человек коварство, обман, – ответила индианка. – Ваш люди быть свобода, наш люди иметь мушкет, припас.

Назар непроизвольно глянул на Луку. Тот кивнул согласно, не отрывая глаз от индианки. Остальные напряженно стояли рядом.

– Макей, возьми людей и принеси оружие и припасы к нему. Побольше.

Пока Макей с неграми таскали требуемое, индейцы осмелели и прохаживались по кораблю, осматривали все, трогали руками, но молчали.

Пироги покачивались в отдалении.

Когда все было принесено, индеец что-то коротко сказал людям на ближайшей пироге. Та быстро приблизилась, один из индейцев вскарабкался на палубу и стал передавать своим оружие и мешки с припасами.

Потом пирога отвалила, индеец крикнул, и лодка с пленными приблизилась.

– Как дела? – спросил Назар у Якима.

– Сносно, Назар! Нас не обижали.

– Якимко, привет, разбойник! – закричал Лука. – Я все вспомнил! Иди сюда быстрее, я тебя потискаю!

– Боже мой! Ты ожил? Вот здорово-то! Бог услышал наши молитвы! Привет, дружище! Я так рад, борода!

Друзья обнимались, охлопывали друг друга и кричали, не слушая другого. Тем временем подошли другие пироги. Индианка тронула Назара за руку.

– Мой народ обещать, мой народ исполнять. Пирога, еда, вода, – и она широко повела рукой. В этом движении ощущалась гордость, достоинство и осанка владетельных сеньоров.

Негры перенесли на борт корзины и кули, сложили их на палубе, а Лука с восхищением глядел на индианку. Та не обращала на него никакого внимания, неторопливо спустилась в пирогу, и гребцы ударили веслами. Она так и не обернулась на всем протяжении пути до мыса, за которым и скрылась вместе с остальными лодками.

Вскоре корабль развернули, поставили паруса, подняли якорь и двинулись на север. И вдруг Назар встрепенулся:

– Какие же мы дурни! Забыли расспросить девицу о Гваделупе. Не обходить же весь остров кругом в поисках наших? Вот черт!

– Ничего, найдем! – крикнул Лука, обернувшись к Назару.

– Пошел ты!.. – огрызнулся тот и ушел на полуют к рулевому Колену.

Как оказалось, пленников отвели в деревню в миле от берега, за мыском. Их накормили, напоили и долго расспрашивали, но мало чего узнали – Яким почти не понимал, что говорила ему индианка, а негров вообще во внимание брать было бесполезно.

– Зато я узнал, как зовут эту индианку, Лука!

– Да? И как же, если не секрет?

– Катуари! Все ее так называют. Она там важная особа, Лука.

– С чего бы это так? Разве у индейцев женщин так сильно почитают?

– Кто его знает, но это так. С ней обращаются не так, как с остальными женщинами. Ее слушают, с ней советуются.

– Интересно, откуда же она знает французский? – задумчиво спросил Лука, но ответа не получил. – И что ты еще узнал интересного?

– А что можно узнать? Речи ихней я не понимаю, да и французский едва. Потому и сидел, почти как те негры. Надо речь осваивать. Тебе-то хорошо. Ты уже неплохо понимаешь, а я так и не выучил больше полусотни слов.

Весь день судно тащилось на север. Назар часто заглядывал в чертеж Ферона, поглядывал на море, на горизонт. Он ожидал землю, старался не отходить от штурвала, поминутно поглядывая на компас.

К вечеру ветер посвежел. Это и радовало матросов и в то же время беспокоило. Вдруг ночью проглядят остров и пройдут мимо.

– Взять паруса на гитовы! – приказал Назар. – Будем идти осторожнее. И глядите почаще на море, ребята.

– Думаешь дойти до Гваделупы до утра? – спросил Колен.

– Леший его знает! – волновался Назар. – Что тут думать, коль ничего не понимаешь в судовождении? И определиться мы не умеем.

– Что-то мне море не нравится, – заметил Колен и крутил головой в разные стороны. – Попахивает штормом.

– Не дай бог! Не пугай, Колен! Этого еще нам недоставало!

– Господи, пронеси и помилуй! – взмолился Колен, закатив глаза к небу.

– Назар, лучше немного изменить курс судна на северо-запад.

– Почему ты так говоришь, Лука? – озабоченно спросил Назар.

– Потому что птица туда полетела. Не морская она, на воду сесть не может. Значит, берег там, я уверен.

– Ну и глаз у тебя, Лука! Идем курсом запад-северо-запад, ребята. Подтянуть шкоты. Левого, левого борта, олухи! Теперь убрать слабину брасов левого борта!

Люди с трудом выполняли команды. Негры еще слабо разбирались в снастях, смотрели, что и как делали казаки с Коленом. Но маневр был выполнен. Судно изменило курс и пошло в нужном направлении.

Тревога передалась всем людям. Спать не хотелось. К тому же луну часто закрывали облака, плывущие на север.

Море дышало утробно, волны увеличивались, хотя ветер еще не достиг нужной для этого силы. Ясно было, что где-то недалеко бушевал шторм, и его отголоски проявляются в виде усиления волнения.

А ранним утром, едва взошло солнце, на горизонте появилась волнистая полоса земли. Это было радостное событие. Настроение людей тут же подскочило, на лицах заиграли улыбки. А тут еще поспел завтрак. Раскупорили последнюю бутылку рома, и каждый по глотку отведал его.

И хоть радость близости земли была искренней, но и тревога не покидала команду. Ветер усиливался, облака сменились тучами, и их бег по небу убыстрился. Чайки тревожно носились над морем, кричали тоскливо, тревожно.

– Мы должны успеть, – не раз повторял Назар, поглядывая на землю.

Та приближалась медленно, но неуклонно. К полудню подошли так близко, что смогли разглядеть строения поселка немного дальше на северо-западе, где начиналась скалистая коса бухты.

– Надо обойти мыс мористее, – советовал Колен. – Можно напороться на камни. Осадка у нас небольшая, судно идет лишь с балластом, но все же не стоит рисковать.

Назар послушался. А через пару часов вошли в бухту, в глубине которой заметили домики числом не более полусотни. На склонах холмов виднелись обработанные участки, засеянные и ухоженные.

– Это должен быть Бас-Тер! – воскликнул Назар возбужденно. – Так написано на чертеже Ферона.

– Хорошо бы, – согласился Колен. – Но я не вижу нашего судна.

– А это что за корабль? – спросил Макей и прищурил подслеповатые глаза.

– Это двухмачтовик, дед, – пренебрежительно бросил Колен. – Это не наша посудина. Странно. Неужели «Хитрый Лис» еще не пришел? Этого не может быть. Шторма ведь и в помине не было.

Вскоре заметили на берегу толпу людей. Те махали руками, платками и приплясывали от возбуждения.

Прошло еще с четверть часа, и с судна узнали казаков.

– Но наши там не все! И почти не видно французов! – Яким в волнении взирал на этих людей и чувствовал, что тут что-то не так.

– Да, хлопцы, дело пахнет горелым, – произнес Лука. – Побыстрее бы узнать, что произошло.

Колен посоветовал зайти правее и бросить якорь ближе к скалистому мысу.

– Ветер усиливается, а так судно будет лучше защищено от него. Только не мешает проверить глубины. Будем бросать лот.

Когда бросили якоря, предварительно укрепив канат дополнительным тросом, поспешили в пирогу, приказав неграм ждать их возвращения.

– Что тут у вас случилось? – не успев ступить на землю, спросил Назар.

– Ой, Назар! Много чего случилось, – ответил Яким Рябой.

– Где негры? – спросил Лука.

– Э! Да ты заговорил! Вот это здорово! – это кричал Терешко, и было видно, что выздоровление Луки его несказанно радует.

– Ладно, рассказывайте, – потребовал Назар.

Оказалась, что Ферон с Реше решили завладеть судном и уйти одни во Францию, к тому же выплатили остающимся только половину причитающихся денег.

– Ну и паскуды! – выругался Лука. – Как же вы допустили это, дурни?

– Нас просто обманули, – ответил Савко. – Отпустили на берег, а сами подняли якорь и были таковы. Мы только их корму и успели заметить. Ушли, паразиты! И негров бросили. А мы не знаем, что с ними делать.

– Да, попали мы в историю, – сокрушенно протянул Лука. – Надо как-то выходить из нее. Ладно, где вы живете? Надо устроиться и думать. Вы, я так полагаю, ничего тут сделать не могли.

Казаки смущенно пожимали плечами, опускали головы и молчали. Они отвели прибывших в сарай, который сняли на окраине поселка. С ними были французы Оливье и Жак Дятел.

– А вы как же остались? – спросил Лука, устроившись на обрубке ствола.

– Видно, мы не подошли Ферону с Реше, – ответил Оливье. – Сильно досаждали им своими претензиями по оплате.

– Хорошего во всем этом мало, – протянул Лука. – Скажите хоть, когда это произошло? Давно они покинули остров?

– Вчера утром, – ответил Терешко. – Мы как раз спешили на судно, а оно уже на всех парусах вышло в море. Уже скрывалось за мысом.

– А где Андрий и Панас? – оглянулся Лука.

– С ними, – вздохнул Терешко и зло сплюнул. – Предатели! Убить их мало!

– Погоди, Терешко! – остановил того Лука. – Сразу уж и убить! Может, они были не по своей воле с ними? Ушли в море, когда те были на борту. Не спеши их сразу осуждать.

Весть оказалась столь горестной, что все ходили как пришибленные. Разговоры не клеились. А ветер набирал силу. Он уже завывал под крышей, ломал ветки деревьев, рвал листву и солому с крыш. Море шумело и плескалось. Теперь на судно вернуться почти невозможно. Слишком силен ветер и высока волна.

Утром Лука разбудил Назара. Сказал тихо:

– Назар, наше судно вчера выброшено штормом на берег. Команда спаслась.

– Какое судно, Лука? – встрепенулся Назар встревоженно.

– «Хитрый Лис», Назар. Оно не так уж и далеко.

– Что ты буровишь, проснись лучше! Откуда тебе знать?

– Знаю, Назар! Из местных один видел, мне сейчас рассказал. Это точно.

– И что из этого? Что дальше?

– А дальше то, что мы его сможем достичь, пересекши остров. Это, повторяю, не очень далеко. Верст двадцать примерно.

– Чертовщина какая-то! Как их можно найти, если это на самом деле случилось?

– Я готов провести, Назар. О пути расспросил, приметы знаю. И надо поспешить, пока они не добрались до какого-нибудь селения. Мы смогли бы вернуть свои деньги. И не только их…

– Что ты хочешь этим сказать, Лука? – с подозрением спросил Назар.

– Можно и отомстить им за предательство. Это всех устроило бы. Так что ты на это скажешь? Решайся, Назар, пока время не упущено. Надо спешить.

– Да у нас и оружия нет. С чем идти? Те три мушкета остались на судне, а до него не добраться. Одни ножи да пистолет, что был со мною.

– Можно прикупить немного. Остальное будет решать внезапность. Ну же, решай!

Глава 11

Третий час казаки с восемью неграми пробирались слабо видимой тропой в юго-восточном направлении. Уже полтора часа как рассвело, но солнца видно не было. Тучи неслись на северозапад. Временами струи дождя полосовали людей, лес и густой кустарник, через который тянулась тропа.

Это была индейская тропа, и белые поселенцы редко ею пользовались. Отношения с аборигенами у них помаленьку портились. Теперь уже мало находилось французов, отваживающихся пускаться в дальние путешествия.

Ветер трепал ветви деревьев, носил листву. Часто приходилось с большими трудностями перебираться через целые стволы огромных старых деревьев, поваленных ураганом.

Лука шагал впереди всех, и в голове его возникали события последних двух дней.

Как казаки ни спешили, но раньше пуститься в путь им не удалось. Закупка оружия, припасов к ним, продовольствия и некоторого снаряжения заняла много времени.

Слева, в просветах между деревьев темнела гора-вулкан Суфриер. А здесь, в предгорье, тропа вилась прихотливой змейкой, временами почти исчезала, выводила в узкие долины, взбиралась на каменистые холмы с выступами скальных пород, поросших мелким кустарником и высокой травой.

Вся живность попряталась в щели, пережидая ураган. Он уже терял силу, но мог еще причинить многие хлопоты и неприятности. Длинная вереница людей торопливо шагала к цели, зло переговаривались, ругались, проклинали французов. У всех было достаточно груза, в руках – мачете и огнестрельное оружие. Все же карибы были опасны, хотя поселенцы и уверяли, что на юге их нет. Их помаленьку вытесняли за перешеек. Он в прилив заливался водой океана, и тогда Гваделупа делилась на два острова: западный, под названием Бас-Тер, и восточный – Гранд-Тер.

И поскольку Бас-Тер был довольно высок и пересечен хребтом, то путь предстоял трудный. Лука, посоветовавшись с местными, предпочел дорогу более длинную, но полегче. Они доберутся до побережья, оставив хребет слева, а потом двинутся на северо-восток, пока не выйдут к месту кораблекрушения.

К полудню вышли на прибрежную возвышенность.

– Может, передохнем тут? – спросил Макей с надеждой в голосе.

– Спустимся к берегу, перекусим, отдохнем с полчасика, – ответил ему Лука. – Осталась большая половина пути. Хорошо бы, чтобы она полегче была.

– Скажите спасибо, что солнышко проглядывает. Одежонку высушило, так и то хорошо, – благодушно молвил Яким Рядно.

После отдыха потянулись берегом. Тропа была легче, как и ожидал Лука, но иногда берег обрывался в море так круто, что приходилось взбираться вверх, а это сильно тормозило ход и утомляло.

Ближе к вечеру уставшие, измученные люди повалились на узкой песчаной полосе, жадно пили воду и трудно дышали.

– Так, казаки, – молвил Лука, оглядев своих людей, – сейчас передохнем и двинемся дальше. Тут осталось ходу часа на три, самое большее. Старайтесь идти потише, здесь уже следует быть поосторожнее.

Скоро все поднялись и медленно пошли дальше.

Свет дня быстро мерк. Ночь опустилась на остров и море. Оно грохотало, выло, остервенело бросалось на берег огромными валами. Брызги иногда долетали до казаков.

Примерно через два часа Лука, шедший впереди, остановился, подняв руку.

– Глядите, огонь! Это наши голубчики!

– Точно! Они! – почему-то шепотом прошипел Рядно. – Больше версты будет.

– Теперь тихо, ребята! – предупредил Лука. – Пошли.

Вскоре огонь исчез, но потом снова появился. Видимо, скалы заслоняли его.

Отряд вышел к пологому откосу, спускавшемуся к морю. Узкая полоска пляжа виднелась бледной линией, обрамленной пенным прибоем.

Два костра четко светились шагах в трехстах. Ничего больше разглядеть не удалось, и Лука дал знак двигаться дальше.

Берег постепенно понижался, и к тому месту, где обосновались потерпевшие, можно было подойти незамеченными не ближе чем на сто с небольшим шагов. Здесь были валуны, скалы в зарослях кустарника, терзаемого ветром.

– Ложись, ребята, – подал тихо команду Лука. – Отдохнем и поглядим. Не шуметь, хлопцы!

Казаки не заставили себя ждать. Они быстро устроились на траве, еще влажной от дневного дождя. Ветер шумел ветвями, а с моря долетал грохот океанских валов, продолжавших бесконечные атаки на стойкий берег.

– Назар, – позвал тихо Лука, – давай отдохнем, а потом надо разведать. Шагов пятьдесят вполне скрытно можно проползти, а дальше придется пробираться предельно осторожно. А в лагере у них тихо. Наверное, спят все. И сторожей не видно.

Поздняя луна тускло светила, появляясь среди туч, и тут же, поглощенная ими, пряталась, опуская на шумящий и грохочущий берег ночное покрывало мрака.

– Пора, – прошептал Лука. – Назар, ты лучше останься здесь. И пусть все будут наготове. Проверьте порох и вообще оружие. Может пригодиться.

Назар молча кивнул, проводил глазами пробиравшегося на полусогнутых ногах Луку и растолкал задремавших было казаков.

– Пора, ребята. Приготовить оружие и ждать.

Лука уполз к лагерю.

– Ну и зря он один полез! – сказал Савко. – Лучше было бы вдвоем нам поглядеть, что там и как!

– Ладно, Савко, – ответил Назар. – Ползи и ты. Подмогнешь Луке в случае чего.

Савко поправил саблю, пистолет, оглянулся на казаков и поспешил к лагерю. Назар отметил, что он хорошо использует местность и почти не шумит.

– Лука! – прошептал Савко, заметив в нескольких шагах темную тень человека. – Это я, Савко!

Тень подняла руку, предупреждая об опасности. Савко подполз ближе, до лагеря французов оставалось не более сорока шагов.

– Я подползу ближе и погляжу, – молвил Лука. – Жди меня здесь. Я быстро.

Лука ужом пополз к морю. Грохот волн был так силен, что опасность быть услышанным ему не грозила.

Он подполз ближе. У догорающего костра сидел человек и дремал, опершись на мушкет. Лука не узнал его в темноте. Тут же рядами лежали люди, закутавшиеся в парусину или прикрывшиеся полами драных кафтанов.

Лука подполз совсем близко, разглядывая спящих. Наконец в самом конце этого лежбища он узнал Андрейку. Тот сопел, ежился от холода.

Лука тронул его за плечо, готовый тут же зажать рот.

– Кхе, кхе! Кто это? – Андрейко говорил тихо, недовольно и с опаской.

– Тихо! Это я, Лука!

Андрейко тихо охнул и быстро приподнялся. Спросил взволнованным шепотом:

– Откуда ты взялся?

– Потом! Тихо! Оружия у них много? И сколько их всех?

– Я вроде до ветру отойду, Лука! Это не вызовет подозрений. Да и спят все. А ты ползи за мной.

– Захвати мушкет или пистоль. Это важно.

Молодой казак огляделся, осторожно вытащил мушкет у соседа и пошел выше по берегу, в сторону, где лежал Савко.

Сторож проворчал что-то, бросил мимолетный взгляд на тень и устроился поудобнее.

– Это ты, Андрейко? – воскликнул Савко радостно.

– Ну, рассказывай! – это уже подполз и Лука. – Сколько их там, как с оружием?

– Здоровых всего восемь человек, Лука. Оружия мало. Мушкетов на всех не хватает. По-моему, штук шесть. А теперь и того меньше, – и показал свой мушкет.

– Теперь слухай, Андрейко. Мы нападем вскоре, но ты должен вернуться и попробовать что-то сделать с порохом. Чтоб мушкеты и пистоли не выстрелили. Ты понимаешь меня?

– Думаю, Лука, что это сделать можно. Если что, я выстрелю, а вы тогда бежите сюда. Уверен, что нам это удастся. Ферон тут командует, а Реше сильно поранен и еще не отлежался. Он-то все и затеял, уговорил Ферона. Ну и французы позарились на наше с вами добро.

– А добро-то спасли?

– Удалось! Но пора идти. Ты, Савко, пойди лучше со мной. Вдвоем будет сподручней.

Тени двух казаков растаяли в ночи, а Лука поспешил к своим. Он боялся, что может не успеть прийти на помощь, коли такая понадобится.

А Андрейко с Савко приближались к часовому. Тот дремал. Савко накинул ему на шею удавку и рывком свалил на спину. Андрейко выхватил мушкет, ударил им по голове часового, и тот перестал сучить ногами.

– Порядок, – прошептал Савко. – Иди, а я здесь посижу. Смочи порох у мушкетов. Этого будет достаточно.

Андрейко оттащил сторожа ближе к спящим.

Минут пять было тихо. Потом раздался сонный недовольный голос француза. Тут же послышался удар, вскрик, и лагерь стал просыпаться. Прозвучал крик Савко, вскочившего на ноги:

– Индейцы! Спасайся!

И хотя его французский был прямо-таки отвратителен, но в ночной темноте и при наличии в лагере казака Андрейки это никого не насторожило. Поднялась паника и гвалт, люди сбегались к Ферону.

Савко мимоходом прикладом оглушил одного француза, возившегося с пистолетом,подхватил оружие и выстрелил в подбегавшего и орущего матроса.

С откоса уже бежали казаки, вопя во все горло и свистя, как в былые времена славных походов и набегов.

Прозвучали два выстрела, но на этом и закончилась пальба. Когда казаки ворвались в лагерь, французы сдались, побросали оружие и с удивлением и ужасом взирали на своих бывших товарищей.

– Запалите еще костры! – приказал Лука. – Всех пленных сюда. Убитые есть?

– У них двое, атаман, – усмехнулся Терешко. – У нас двое легко ранены. Оклемаются!

В свете разведенных теперь костров были видны хмурые лица матросов. Ферон с уже перевязанной рукой стоял впереди, лицо его было бледным.

Лука оглядел редкую толпу французов. Лишь некоторые имели наглость посматривать на казаков злобно, остальные угрюмо молчали, потупив головы.

– Что прикажете с вами делать, господа? – спросил Лука. – Вы поступили с нами преступно и подло. Ограбили, угнали корабль и потеряли его.

– Мы не хотели этого, Люк! – подал голос Жак Дятел.

– Это все козни Реше! – бросил боцман Левер. – Его мало кто поддерживал.

– Но все согласились с ним! Вы все предатели и грабители! Вам нет пощады! Где наши денежки?

– Они и нас грабанули, Люк! – зло выкрикнул Бокан. Он был сильно избит, и в свете костров его лицо выделялось свежими ссадинами и кровоподтеками.

– Хорошо! Поступим так. Будем всех вас судить. И уж не обессудьте, господа, если вам что не понравится.

– Мы готовы с вами мириться, Люк! – смиренно молвил Левер.

– Это решит суд нашего товарищества, – прямолинейно отчеканил Лука. – А теперь всем связать ноги и руки, и пусть досыпают до утра. Да и нам надо передохнуть. День выдался жарким.

Утром после завтрака Лука и Назар организовали суд.

Всех обвиняемых посадили полукругом, и Назар стал дознаваться, как и по чьему почину случилось такое преступление.

Разговоры длились около часа, после чего казаки высказали свое решение по каждому человеку.

Назар потом произнес окончательный приговор:

– Лейтенантов, боцмана Стевежара и еще четверых их пособников – утопить в море! Левер, Бокан и Жак Дятел признаются невиновными. Они освобождаются от наказания, отпускаются на свободу без гроша в кармане и устраивают свои жизни по собственному усмотрению. В случае козней с их стороны мы оставляем за собой право снова осудить их. Если они согласны и дают обещание не вредить нам, то могут удалиться.

Четверо оправданных тут же поклялись на Библии, что не станут мстить.

Им все же выдали по одной монете золотом и проследили, как те удаляются на север, где, по слухам, обосновались французские поселенцы.

Гнетущая тишина опустилась над этой частью берега. После казни семерых моряков настроение не располагало на веселый лад.

Единственное, что немного развеселило казаков, так это осмотр доставшейся им казны Ферона и Реше.

– Теперь надо определить наши дальнейшие действия, – произнес Лука, когда день уже клонился к концу. – Что будем делать и как жить?

– Наверное, прежде всего надо вернуться в поселок, – молвил Макей. – Там у нас захваченный корабль, негры и возможность хоть временно переждать невзгоды и обо всем подумать.

– Именно подумать, – встрепенулся Лука. – А тот корабль требует слишком большого ремонта, и надо вначале прикинуть, стоит ли игра свеч.

– Во всяком случае, мы должны вернуться в поселок, – заметил Омелько. – Там поглядим и решим. Не жить же здесь, на берегу, где и жратвы-то нет никакой.

– Я согласен, – ответил Лука. – Тем более что с едой у нас и вправду плохо. Потому надо торопиться. Завтра на рассвете тронемся. К вечеру следующего дня должны будем вернуться.

На том и порешили, разве что поделили казну, и каждый теперь нес свое сам.

Оказалось, что лейтенанты присваивали себе большую часть из добычи, и теперь каждый казак получил почти вчетверо больше. Это грело душу и сердца, давало надежды на лучшую жизнь.

В Бас-Тер вернулись часа за два до заката. Ветер почти утих, и путешествие прошло без приключений. Даже разговоров было мало. Каждый был погружен в собственные мысли, да и немалый груз давил на плечи изрядно.

На следующий день оказалось, что оставшиеся в поселке французы многое и хорошо сделали. Они обеспечили негров едой, на корабле начали ремонтные работы, а место для жилья увеличили вдвое. Негры уже заканчивали крыть обширный сарай, где вполне можно на первый случай пожить.

И Назар тут же включился в деятельность. Он обзаводился знакомствами, изучал положение дел и уже через неделю заявил, что не намерен возвращаться на родину.

– Я и раньше не хотел, а сейчас и подавно. Остров только обживается, и в этих местах легко обзавестись приличным земельным участком и заняться хозяйством. Я остаюсь!

– А как же мы? – встрепенулся Терешко, его поддержали многие.

– Могу только советовать, но решать будете сами, казаки. Кстати, я почти договорился об обмене судами. Тот двухмачтовик, что стоит в бухте, вполне хорошее судно.

– И что из этого? – с подозрением спросил Губа.

– А то, что желающие смогут на нем вернуться домой. Надо только найти капитана, но это не очень трудная задача. Теперь отсюда будут ходить суда во Францию. Выбор за вами.

– Маловат кораблик-то, – засомневался Рядно.

– Зато никаких трат, даже можно будет выторговать несколько сотен монет в свою пользу. А в нашем положении и это хорошо.

Этот разговор казаки долго обсуждали. Многим нравилось на острове, но тяга к родным местам пересиливала.

Лука теперь часто вспоминал Луизу и мечтал о встрече с нею. Но как это осуществить? Временами и образ гордой и неприступной индианки представал перед ним. И та и другая странно волновали его, хотя совершенно по-разному. Если Луиза влекла его своим телом, то индианка чем-то другим. Разобраться в этом он не мог.

Неожиданно Назар как-то сказал ему со вздохом:

– Знаешь, Лука, мне не дает покоя та индианка. Ты помнишь ее? С синими глазами и светлой кожей.

– Еще бы! Я тоже вспоминаю ее. Но Луизу чаще. Хотелось бы повстречаться с нею. Хорошо бы корабль в те края пошел отсюда.

Назар подозрительно глянул на друга, вздохнул, но ничего не сказал. А Лука ничего не заметил.

Уже потом, много дней спустя, Лука поймал себя на мысли, что он почти не думает о возвращении на родину. Его больше занимали дела на острове.

И опять слишком часто его голова была занята воспоминаниями о женщинах.

К этому примешивалось странное чувство не то ревности, не то недовольства Назаром, который, как и он, думал об индианке.

Лука злился, что никак не вспомнит точного имени этой загадочной индианки с синими глазами под черными бровями. Как он понял, его друг еще больше заинтересовался этой дикаркой. И часто Лука ловил его отрешенный взгляд, ничего не видящий, устремленный в себя.

А в поселке новых членов приняли настороженно и с оглядкой. Лишь у Назара завязывались дружеские отношения с местными жителями, и он уже начал поиски подходящих участков земли.

Лука немного завидовал другу, но не решался признаться в своем собственном желании последовать его примеру.

Казаки готовились к уходу во Францию. Двухмачтовик обменяли, отремонтировали и теперь загружали товаром, чтобы не с пустым трюмом прибыть в страну. Оставалось лишь нанять знающего капитана. Но с этим были непредвиденные затруднения. Поселок только полгода как строился, суда приходили редко, и можно было достаточно много времени потратить на поиски знающего капитана или лейтенанта и штурмана.

– Лука, я нашел отличный участок! – с сияющим лицом заговорил Назар однажды вечером. – Одна загвоздка – слишком дорого. – Хотелось бы побольше денег оставить на хозяйство. Вот бы кто ко мне в компаньоны согласился пойти. Да что-то с этим мне не везет.

– А французы? Они ведь могли бы и остаться, – ответил Лука.

– Могли, но… не остаются. Двое почти промотали свои деньги, а остальные хотят вернуться во Францию. Да и денег у них не так много, как хотелось бы.

– И что за участок ты нашел?

– Миль двадцать на север. Ближе к перешейку. Там земля получше, и от восточных ураганов защита. Почти две с половиной квадратных мили. И лес отличный, и под пахоту много земли. И море рядом. Словом, все прекрасно, можно устроить себе хорошую жизнь.

Лука больше не расспрашивал друга, но потом два дня ходил и думал. А утром, проснувшись, вдруг ощутил в себе непреодолимое желание присоединиться к Назару.

Целый день он бродил после этого разговора, пытался разобраться в своих чувствах и желаниях. Ощущал постоянное жгучее стремление последовать за Назаром, встретиться с Луизой и… индианкой. Ох уж эта индианка! Он порывался спросить у Назара ее имя, но что-то останавливало его.

На следующий день он отбросил все колебания. Решительно сказал другу:

– Назар, я долго думал и решил присоединиться к тебе. Я готов войти в долю с тобой. Покупай участок. Будем хозяйствовать вместе!

– Неужели, Лука? Как я доволен таким решением! Так ты отказываешься возвращаться? Это удивительно, но я рад. За тебя рад, друг!

– Что меня ждет на родине? А здесь я свободный человек и могу распоряжаться собой по своему усмотрению. Я остаюсь! Но поместимся ли мы на одном участке? Не прикупить ли еще немного рядом?

– Лишь бы были деньги, друг мой! Пока земли здесь продают за бесценок, но со временем это изменится. Но я обещаю присмотреть участок по соседству, как ты просишь. Это даже лучше, чем я ожидал и о чем мог мечтать! Ты меня несказанно обрадовал!

Назар ушел, а Лука ощутил легкость и приятное волнение в груди. К концу дня эта весть была известна всем. Казаки озлились, упрекали и ругали Луку, но он стоял на своем.

– В конце концов, хлопцы, а что я теряю? Дорога дальняя, опасная, во Франции неизвестно как повернутся наши дела, а денежки к тому времени будут помаленьку таять. У некоторых из вас их уже стало намного меньше, а с чем вы появитесь дома? И хватит меня упрекать!

Этот ответ утихомирил казаков, но их недовольство и обида не проходили. Назар уже через неделю объявил другу, что с выкупом земли все улажено.

– Я выторговал даже небольшую рассрочку. На полгода. Это дает нам возможность спокойно наладить хозяйство.

– Я рад, Назар, что так успешно продвигаются наши дела. Деньги я готов выделить хоть сейчас.

– Мы еще поговорим об этом, Лука.

Еще прошло несколько дней, и Лука оказался более чем удивлен, когда к нему подошли смущенные Макей и Яким Штаны.

– Лука, друг, – начал Яким, запинаясь. – Мы тут с Макеем долго судили да рядили. Много было переговорено и вот…

– Да не тяни ты, Якимко! Говори быстрее!

– Сынок, – вступил и дядька Макей, – мы решили не оставлять тебя одного в чужом краю. Поверь, нам очень было трудно решиться на это.

– Макей хочет сказать, Лука, что мы остаемся на острове! – выпалил Яким разом, как ныряя в прорубь на Крещение Христово.

– Как это остаетесь? – воскликнул, радостно удивляясь, Лука. – С чего это вы так?

– Сам посуди, сынок, – вздохнул Макей. – Я уже стар и могу не выдержать такой дальней дороги. Да и что меня ждет на родине? А тут ты, Назар, вот Якимко тоже с нами. Будем жить, вспоминать и ждать, когда Господь призовет к себе. А остров мне очень даже понравился. Тепло, море рядом, красиво.

– Ты хоть согласен, Лука? – спросил Яким.

– Не только согласен, но и в восторге от вашего решения! Вот здорово!

– Тут еще Савко подбивает клинья. Еще колеблется, но готов присоединиться.

– Да! – молвил Лука. – Такого оборота никто не ожидал. А как остальные воспримут ваше решение? Друзья ведь.

– Тут каждый должен решать сам, сынок, – отозвался с неохотой Макей. – Да у некоторых и денег мало осталось. И мы сами вряд ли сможем распорядиться своими. А вы с Назаром не оставите нас на бобах.

– Надо предупредить Назара, чтобы прикупал побольше земли. Придется ему побегать и за вас. Надеюсь, вы не откажетесь войти в долю?

– Об этом и просим тебя, Лука, – ответил Яким. – Поговори с Назаром. Пусть и на нас прикупит малость.

– Об этом и просить не надо, друзья! Все будет сделано! Готовьте денежки!

Среди казаков произошел разлад и большая свара. Ругани не было конца. Наконец две группы разделились. К остающимся присоединился и Савко, заявив решительно и зло:

– Что мне делать в Украине? Опять воровать и ждать, когда голову снимут? И денежки я свои наполовину уже промотал в кабаке. С чем вернусь? Лучше уж с умными людьми остаться, жить в дружбе и согласии. Так хоть не пропаду.

Дядька Макей опустил голову и молчал. Ему было муторно, но менять принятое уже решение он не собирался.

А через пару недель казаки расстались. Отъезжающие ждали капитана, поселенцы перебрались на купленный участок и начали поднимать хозяйство.

Пришлось потратить большие деньги на приобретение скота, инвентаря, инструмента и материалов для постройки дома и барака для негров.

На острове почти не было еще рабов, и у казаков оказалась самая большая партия чернокожих.

– Надо тщательно продумать местонахождение нашего дома, – говорил Назар.

– Думаю, что удаляться далеко от моря не стоит, – подсказал Лука.

– Для дела лучше строить посередине участка. Так легче заниматься управлением.

– Назар дело говорит, – вмешался дядька Макей. – Зачем далеко ходить и ездить, когда можно все иметь под руками.

И порешили строиться на холме в двух милях от моря.

Когда дом был готов наполовину, прискакал посыльный и передал записку.

– Гляди-ка, ребята! Наши старые друзья все же не сильно на нас обижены, – проговорил Назар, прочитав записку. – Приглашают на проводы. Они скоро уходят во Францию. Поедем проводить их?

– Обязательно, Назар! – воскликнул Лука.

– Как же не проститься с такими друзьями, казаки? – расплылся в улыбке Макей. Он был рад безмерно этому приглашению.

– Все же дружба взяла верх, – отозвался Савко. – Когда надо ехать?

– Завтра и выедем все вместе, – ответил Назар. – Думаю, что хозяйство можно оставить на Колена. Он мужик строгий и приглядит за неграми.

– А что? Правильно, – заметил Лука. – Он и так у нас вроде управителя. Вот и пусть потрудится. Такое не каждый день происходит. Прощаемся навеки. Хорошо бы сброситься на наших пропойц и поддержать им штаны, ха-ха-ха!

– Хоть и трудное это дело, но я согласен, – отозвался Назар. – Дохода нам еще ждать и ждать, но на такое дело жалеть не стоит.

На двух тарантасах друзья выехали в поселок и к полудню были на месте.

Встреча оказалась теплее, чем наши друзья могли ожидать. Словно никаких обид и не было. Все перецеловались, переговорили и вечером отправились в местную таверну отметить проводы.

– Вот завтра закончим последние грузы укладывать в трюм и на рассвете отваливаем, – с грустью заявил Омелько Гащ.

– Грустно говоришь, Омелько, – заметил Лука.

– А чего? Расставаться всегда грустно, Лука. Друзья ведь. Столько лет в одном котле варились.

– И то верно. Но так распорядилась судьба. А от нее не уйти, так Господом положено было.

– Вы хоть православную веру не бросайте, ребята, – попросил Губа. – Блюдите веру пращуров своих.

Ранним утром наши поселенцы собрались на берегу у причала. Шлюпка уже ждала их. В бухте покачивался двухмачтовик в ожидании команды.

– Счастливого пути, казаки! Пусть Господь хранит вас и не даст в обиду!

– Да благословит вас Господь! Храни вас Бог, хлопцы!

– И вы тут живите и не тужите! Счастливо оставаться, казаки! Не забывайте нас, вспоминайте и будьте счастливы и благополучны!

Друзья последний раз обнялись, перецеловались. Шлюпка отвалила, и потом долго еще друзья махали друг другу руками, пока судно поднимало якоря, ставило паруса и медленно разворачивалось, набирало ветра в паруса и неторопливо тянулось к выходу в открытое море.

Долгих полтора часа наши новые поселенцы еще провожали глазами корабль. Перед последними рифами борт судна окутался дымком прощального салюта. Ветер отнес дым в сторону, а корабль медленно скрылся за дальним утесом, унося друзей в неизвестность.

В понуром состоянии поселенцы потащились к тарантасам.

– Вот и остались мы совсем одни, – вздохнул дядька Макей, отвернулся и украдкой смахнул предательскую слезинку.

Новоселы вернулись домой с грузом закупленных товаров и продовольствия.

Работ на участке было очень много. Необходимо было расчищать площади под пашню, знакомиться с новыми культурами, делать посевы, производить посадку бананов, кокосовых пальм и главного для пропитания – маиса и маниоки.

Лука, вынашивавший мечту о собственном судне, пытался уговорить Назара приступить к его постройке.

– Сейчас это не реально, Лука, – отнекивался Назар. – Забот и без него хватает. Оставим это на потом.

– Жаль. Мне хотелось бы посетить Сен-Мартен.

– Сен-Мартен? Не к своей Луизе ли собрался?

– А почему нет? Мне она очень нравилась и до сих пор не выходит из головы. Баба очень приятная. И богатая к тому же. А это нам не помешает, особенно сейчас. Стоит попытать счастья.

– Она же венчанная жена! Как можно думать об этом, Лука?

– Она готова была бросить все ради меня. Ты должен понимать меня, Назар.

– Мне будет трудно это понять, друг мой. Все ж я еще немного монах.

– Пора и тебе забыть свой сан. Мы уже не в Украине живем. А без хозяйки никак не обойтись. А здесь женщин слишком мало, трудно найти хоть какую.

– Тут ты прав, – согласился Назар. – Я хотел бы тебе помочь в этом. Надо попросить наших знакомых поставить нас в известность, если появится какая подходящая для тебя особа. Так что можешь готовиться. В ближайшее время я буду в поселке и договорюсь.

Лука поглядел на Назара, и ему показалось, что тот слишком уж благосклонно и с излишней готовностью откликнулся на его замысел. Это показалось ему занятным. Усмехнувшись про себя, Лука отметил, что Назар еще лелеет надежду на встречу с индианкой.

Однако забот было слишком много. Они поглощали все мысли и силы поселенцев и будущих плантаторов. И главной были рабы. Их пока трудно было прокормить. Нехватка продуктов постоянно о себе напоминала. Часто приходилось и самим сидеть на полуголодном пайке, но выхода не было.

– Назар, я настаиваю на постройке хоть небольшого судна. Можно будет наладить рыбную ловлю и тем первое время прокормиться. Да и продавать в поселок, коли улов хороший будет, – и Лука с интересом поглядел на друга.

Тот немного подумал и вдруг, оживившись, воскликнул:

– Я согласен с тобой, Лука. Но где ты найдешь плотников, знающих толк в этом деле? В поселке? А вдруг их там не окажется?

– Мы и сами сможем небольшое суденышко построить. Для прибрежного лова. В два десятка шагов длиной. Этого будет достаточно.

– Хорошо. Но пусть это будет только твоя забота. Сам управляйся. Дам тебе троих чернокожих, и руководи ими. И поищи плотника в поселке.

Лука с рвением приступил к заготовке материала. Лес рос поблизости, и он с неграми приступил к его заготовке.

Но прошло не менее месяца, прежде чем удалось заложить судно. К этому времени нашелся плотник, сведущий в этом деле.

И Лука многому научился у этого пожилого француза, делавшего все медленно, но добротно.

– Прежде всего необходимо установить килевую балку, мосье, – предлагал плотник, которого звали Аман Ларю. Он был низковат, кряжист и молчалив. Лет этому человеку было под пятьдесят, прибыл он на Гваделупу около полугода назад.

– Делай, как считаешь нужным, Ларю, – с готовностью ответил Лука. – Главное, чтобы судно было вместительным, остойчивым и хорошо ходило под парусом.

– Не слишком ли много требований, месье Люк.

– Хорошо. Я согласен, но и ты уж постарайся сделать получше.

Оказалось, что постройка судна, даже такого небольшого размера, требовала больших затрат. Нужно было закупить много железа и изготовить необходимые детали крепежа: блоки, скобы, болты и многое другое.

– Приходится мне самому тратиться на все это, Назар. И это достаточно дорого. Как бы нам организовать у себя кузницу? Может, найдутся среди негров умельцы по этому дела?

– Откуда им знать кузнечное дело, Лука? Они же полные дикари.

– И все же я попробую. Чем черт же шутит.

И оказалось, что среди негров нашлись кузнецы. Только уговорить Назара отпустить их на эти работы было нелегко.

– Как ты не поймешь, что в хозяйстве всегда надо иметь кузнеца, – кипятился Лука. – Ремонт инструмента, повозок, подковать лошадь, и все это надо добывать в поселке? Тратить деньги и время на поездки? Это просто не выгодно!

– Хорошо, хорошо! Убедил! Бери своих двух кузнецов и оборудуй кузницу. Я согласен с тобой. Она нам необходима.

Так в хозяйстве задымил горн, застучали молотки, и скоро эта кузница показала свою необходимость и полезность в хозяйстве.

Главным кузнецом был назначен тощий негр лет сорока с очень черным лицом и короткими кучерявыми шерстистыми волосами на голове. Его толстые красные губы были неприятно вывернуты, желтые большие зубы выпирали изо рта, глаза, слегка навыкате, смотрели пристально и таинственно. Звали его Яо Сипи.

Он был рад своей новой работе и горд тем, что его отличили от остальных. Его помощника звали Асамо, он был низкорослым, плотным и говорливым.

Они вдвоем споро трудились, и Лука позволил им уже через две недели построить отдельные хижины поблизости от кузницы.

Острая нехватка женщин часто портила мир и спокойствие в колонии. Это ощущали не только белые поселенцы, но и негры. Несколько негритянок попали сюда вместе с мужьями, на которых остальные рабы постоянно поглядывали с жестокой завистью.

– Нам надо что-то делать с этим, – говорил Савко и кивал в сторожу женщин, занятых на кухне под навесом, крытым пальмовыми листьями.

– Что тут сделаешь, – сокрушался Назар. – Рабов слишком мало, и брать женщин неоткуда. Постараюсь прикупить хоть парочку.

– И устроить публичный дом, – предложил Колен без тени шутки.

– Пустое говоришь, Колен, – ответил Назар, но в голосе его не слышалось уверенности. Он поглядел на остальных товарищей, вздохнул. – А может, ты и прав. Надо подумать и прикинуть.

По-видимому эта мысль запала Назару в голову, потому что не прошло и месяца, как он привез из поселка двух женщин. Одну купил, вторая была метиска, и он обещал ей хорошее вознаграждение за работу и даже отпустить после рождения ребенка. Именно это было одним из условий найма.

Больную негритянку он просто купил задешево, надеясь, что та выздоровеет и послужит своим телом обществу.

– Зачем было покупать больную? – заволновался Макей. – Что проку от нее?

– Попробуем вылечить, – ответил Назар. – Других просто никто не соглашался продавать. Хорошенько накормим, и с Божьей помощью она поправится.

– Будем лечить, – коротко бросил Лука. – У нас здесь имеется колдун из рабов. Я слыхал, что он может многое. Поговорю, может, он и вылечит ее.

Лука нашел на лесоповале колдуна. Это был пожилой мужчина дет пятидесяти с небольшой седой уже бородкой, кучерявившейся на лице. Пронзительные глаза смотрели умно и беззлобно.

– Тебя Эфу звать? – спросил Лука.

Негр обернулся, глянул на белого господина, утвердительно кивнул.

– Хозяин привез новую женщину. Она страдает. Ты должен помочь ей. Вылечишь – получишь ее первым на целую неделю. Да и я тебе заплачу за это. Позволю отправлять ваши обряды и молиться своим богам.

Эфу долго смотрел в глаза Луке, а потом, опять же молча, кивнул.

– Тогда бросай работу и иди за мной.

Эфу долго разглядывал негритянку, что-то спрашивал, согласно кивал, а потом повернул продолговатую голову к Луке и молвил:

– Лечить я, господин. Быть хорошо. Она быть мой. Мешать я нет.

– Делай как знаешь, но вылечи. Тебе никто не будет мешать.

Эфу с некоторым недоверием посмотрел на Луку, но не ответил ничего. Взял женщину за руку и уверенно повел к лесу. Лука проводил их глазами, вздохнул.

Любопытство разбирало его. Он долго колебался, потом взял пистолет и отправился в лес по следам негров.

Не прошел он и четверти мили, как услышал глухие удары бубна. Лука остановился, прислушался и пошел дальше. Скоро он оказался на невысоком холмике. Звуки доносились из глубины небольшого оврага. Тянуло дымком, и его запах был необычен.

Луке очень хотелось поглядеть, что делается в овраге, но он решил, что не стоит искушать судьбу. Мало ли что может произойти при чужих глазах. Пусть знахарь занимается своим делом. Лишь бы была польза.

Вечером Эфу вернулся с женщиной. Та была истомлена, измучена, но в глазах ее Лука заметил проблеск чего-то хорошего. Они светились уже не таким мутно-тоскливым светом.

– Что скажешь, Эфу? Получается у тебя?

Негр согласно кивнул и ответил:

– Плохая боль, господин. Много день лечить.

– Мне кажется, что у тебя получается хорошо, Эфу. Женщина вроде бы довольна. Не такая хмурая и подавленная.

– Женщина быть мой, господин.

– Не поспешил ли ты с этим, Эфу? – усмехнулся Лука.

Колдун не ответил, но Луке показалось, что он попал в цель. Это его позабавило. Препятствовать он не стал, решив, что колдуну виднее. Тем более что негритянка выглядела уже получше.

Приблизительно через неделю Эфу заявил, что больная здорова. Негритянка стояла рядом, и вид у нее был смущенный и просящий одновременно.

– Что ж, Эфу, – усмехнулся Лука. – Ты ее заслужил. Можешь жить с ней две недели. Потом она понадобится другому.

В глазах колдуна промелькнуло что-то недовольное. Он все же промолчал, а Лука сказал уверенно:

– Я не нарушаю своего обещания, Эфу. Я даю ее на целых две недели. Это больше, чем я обещал. И вот тебе монета за работу. – И обернувшись к негритянке, спросил: – Ты лучше себя чувствуешь? Ничего не болит больше?

– Нет, господин. Ничего не болит. Эфу меня вылечил. Боги вас наградят. Спасибо, господин!

– Вот и хорошо! Живи и радуйся! Через две недели тебе построят хижину, и ты будешь жить одна, принимая посетителей по своему вкусу.

Негритянка не все поняла, но в главном разобралась. Она понуро стояла, не смела поднять глаза и протестовать. Луке стало ее жаль.

– Лука, а колдун-то делает успехи! – усмехнулся Назар. – Негритянка-то здорова. А я ее купил почти что задаром. Выгодная сделка оказалась. Может, и дальше покупать хворых, а? А что он с ней делал?

– Хотел я подсмотреть, но не решился. Забоялся, что могу навредить.

– Экий ты пугливый, Лука! Я бы не устоял. Интересно же глянуть, как этот черный колдует над больными. Но должен признаться, что не верил этому твоему колдуну. И что теперь ты намерен делать с ним?

– Ничего, Назар. Пусть работает и лечит одновременно. Думаю, что благодаря ему многие невольники останутся еще живы.

– Что верно, то верно, – согласился Назар. – Без них нам хозяйство не поднять. Вон местные французы почти все сами вынуждены делать. Когда еще привезут рабов, а индейцы не соглашаются работать.

– Кстати об индейцах, Назар. Я слышал от негров, что они появились на границах наших владений и что-то высматривают.

– Да? Это плохо, Лука. Можно ожидать нападения, а у нас и оружия мало. Два пистолета да три мушкета. Если нападут, то нам не отбиться. Эти карибы очень воинственны и опасны.

– Поедешь в поселок – постарайся купить хоть сколько-нибудь мушкетов и пули к ним с порохом. Но лучше просто свинец. Это будет дешевле.

– Это хорошая мысль, Лука. Обязательно. А как твой корабль?

– Слишком медленно, Назар, продвигаемся. Людей мало. Но остов уже стоит. Бимсы поставлены, башмаки для двух мачт установлены. Теперь промаслить их, и можно приступать к обшивке.

– Я смотрю, ты хорошо придумал с кузней. Я не верил, что негры могут кузнечить, а теперь мы много экономим и в деньгах, и во времени. Голова у тебя есть, Лука, – и Назар похлопал друга по плечу.

Слухи об индейцах продолжали витать в воздухе. На острове находилось три или четыре туземных деревни, жители которых начали делать набеги на поселенцев. Имелись уже убитые. И французы готовы были уже организовать карательную экспедицию против индейцев.

Это были неприятные вести. Наши поселенцы принимали меры предосторожности, однако их было явно недостаточно. Слишком беззащитно они выглядели перед этими аборигенами.

Глава 12

Время бежало быстро, а дел не убавлялось.

Лука все беспокоился об индейцах. Пришло известие, что у перешейка они сожгли усадьбу и убили двух французов. Это уже было ой как серьезно. Наши поселенцы теперь не расставались с пистолетами и шпагами.

Лука смастерил несколько тугих луков, раздал их неграм, которые быстро и хорошо вспомнили старые навыки. Это отнимало некоторое время, но было необходимо.

Он часто отправлялся в лес на склонах холмов на поиски подходящих для судна деревьев. Лука их отмечал, потом негры пилили их, свозили к верфи на берегу, там сушили и обрабатывали.

Постройка корабля все же продвигалась, хоть Лука частенько переживал по поводу медленности работ.

Кузня не успевала выполнять все заказы, Лука нервничал, торопил, но дело двигалось слишком медленно.

И сейчас, пробираясь по склонам холмов, он успокаивал себя мыслью, что не так уж все и плохо.

Выйдя на небольшую полянку, Лука заметил на краю ее дерево, подходящее для суденышка. Он вытащил мачете и сделал затес на коре. Отдохнул и поднялся, собираясь идти назад. Четверо индейцев с раскрашенными лицами и с изготовленными для стрельбы луками стояли в десяти шагах, напряженно глядя на белого человека.

Рука метнулась к рукояти пистолета, но в то же мгновение ее пронзила боль. Стрела пронзила мякоть и вышла по другую сторону руки, оцарапав живот. Кровь закапала из-под стрелы.

Индейцы молча подошли, один из них, с размалеванным лицом и грудью, бесцеремонно отломал наконечник и рванул стрелу из раны. Лука непроизвольно вскрикнул, в голове помутилось, ноги подкосились, и он повалился на траву.

Очнулся он тут же, но не заметил, как его пистолет оказался в руках того же индейца. Тот усмехнулся, обернулся к воинам, что-то сказал, толкнул Луку ногой и показал, что надо подниматься.

Лука поднялся. Боль в руке жгла огнем. Кровь обильно капала на траву. Он стащил с шеи платок, перетянул, как мог, рану и повесил руку на платке, забросив его на шею.

Индейцы молча смотрели на него, ухмылялись и ждали.

Старший что-то заговорил, жестами показал, что надо двигаться, и все они углубились в лес, где вскоре вышли на малозаметную тропу, исчезающую в зарослях подлеска.

Его не связали, полагая, что с раной убежать он не сможет. Лука и в самом деле еще не помышлял о побеге. Его больше беспокоили боль в руке и собственная судьба.

Лука быстро устал, еле передвигал ноги. Индейцы подталкивали его в спину и негромко переговаривались.

Хотелось пить, но воды у него не было, а туземцы не предлагали. Приходилось терпеть и ждать. Только чего? Он этого не знал.

Сколько прошло времени, Лука не знал. Слишком плохо он себя чувствовал, чтобы следить и за тропой, и за временем.

Но вот тропа расширилась. Идти стало легче. Послышались голоса, лай собак и смех женщин. Лука встрепенулся, поднял голову. И удивился, заметив, что солнце сильно склонилось к земле – значит, шли они довольно долго. Усталость камнем давила на плечи, в глазах ходили цветные круги.

Наконец группа вышла к деревне. Толпа ребятишек и прочих любопытных с криками окружила Луку. Ему уже все было безразлично, кроме боли и жажды, томившей его все это время.

Он мутными глазами обвел площадь, заполненную людьми и собаками. Здесь же прыгали обезьянки, верещали, скалили желтые зубки.

Его отвели в хижину, стоявшую тут же на площади, и он с наслаждением лег на подстилку из кукурузных листьев. Огляделся по сторонам и в полумраке заметил глиняный сосуд приземистой формы. Потянул его. Там плескалась вода. Он с жадностью припал к краю горшка, расплескивая драгоценную влагу. Стало легче.

Лука пытался было задуматься, прикинуть свое положение. Не получалось. Он ощущал лишь слабость, усталость и наступавшую лихорадку. Его неудержимо клонило на пол, и он повалился, придерживая раненую руку. Глаза сами закрылись. Он заснул.

Проснулся он в темноте. Было немного душно. Его бил озноб. Рука горела. Лука пошарил свободной рукой по полу, нащупал горшок и с трудом поднес к губам, боясь уронить. Слабость давила, а тут еще и озноб.

Боль не давала заснуть. Он не знал, сколько времени оставалось до рассвета. Было почти тихо, и лишь лай собак или шорох мелких животных в ближних кустах доносился до слуха Луки. В голове было пусто. Думалось плохо и отрывисто.

Утро наступило неожиданно и быстро. В щели его хижины просочились солнечные лучи, и стало посветлее.

Вошли двое молодых индейцев в набедренных передниках с чистыми лицами. С напускным спокойствием и бесстрастностью они вытащили Луку на свет. Бросили на вытоптанную площадку. Он оглянулся по сторонам.

Большой дом, крытый листьями, стоял рядом, и на его пороге сидели какие-то мужчины почтенного возраста, наверное, старейшины деревни. Вокруг теснились хижины.

Ни женщин, ни детей поблизости не было. Они мелькали в отдалении, занимаясь повседневными делами.

– Белый человек боль? – услышал он исковерканный французский. Говорил довольно молодой воин с бусами из раковин на груди. Лука согласно закивал.

– Старики дать ты шаман. Шаман делать боль вон.

Лука с трудом соображал, о чем говорит индеец. В голове было муторно, хотелось пить. Он заметил, что старики разговаривают и поглядывают на него.

Вдруг кто-то тронул Луку за плечо. Он обернулся. Перед ним сгорбился седой хилого сложения старик и поманил за собой.

Лука с трудом встал, прошел в дальнюю хижину. Это оказалось жилище колдуна и знахаря. Это было понятно по пучкам трав, подвешенным к жердям у потолка, и по рядам горшков, стоящих на полках. Они были испещрены затейливой резьбой и выглядели достаточно таинственно.

Знахарь осторожно размотал платок и осмотрел руку. Она опухла, покраснела. Он достал горшок, подлил в него горячей воды из стоящего у огня горшочка. Смочил в отваре хлопковую вату и приложил к ране.

Сильная боль обожгла руку. Лука заскрипел зубами, обильный пот оросил тело. А шаман продолжал прикладывать к ране вату, и с каждым разом больного пронзала жгучая боль. Но потом Лука ощутил, что она утихает.

Шаман смазал рану вонючей мазью, приложил еще какой-то лист и довольно туго перевязал белой хлопчатой тканью. Он что-то бормотал, махал руками, гремел погремушкой из маленькой тыковки, вскрикивал и пританцовывал на месте.

Все это Лука видел словно через полупрозрачное стекло. До него мало что доходило, пока шаман не окурил его дымом вонючего табака. Дым он пускал на руку Луке, продолжал бормотать, иногда подвывал противным голосом. Затем сунул к губам горшок с настоем, горьким, словно желчь. Лука машинально выпил, поморщился от отвращения, а потом откинулся на спину и застыл.

Очнулся он днем. Рука ныла, но это была уже не та изнуряющая боль, а тихая, нудная, хотя противная, но вполне терпимая.

Он лежал один в хижине колдуна. В деревне слышались голоса, лай собак и крики детей. Он снова не смог сосредоточиться. В голове звенело, озноб продолжал трясти, хотя и не так сильно. Лоб был горячий, и это обеспокоило молодого человека.

Появился шаман и злым взглядом оглядел пленника. Дал еще выпить настоя, добавив в него желтого порошка невероятно горького вкуса, и удалился, оставив горшок холодной воды. Видимо, недалеко был родник. Вода была вкусная, или Луке так хотелось пить, что любая могла показаться нектаром.

Незаметно он заснул и проснулся лишь вечером. Сквозь щели в стене светил костер. Дымок приятно щекотал ноздри. Хотелось есть, но пить больше. Он напился, услышал возглас мальчишки. Видимо, тот наблюдал за Лукой и подавал сигнал о его пробуждении.

Опять появился шаман, подбросил в костерок сухой травы. Хижина осветилась, шаман оглядел Луку, пощупал шею, полез под мышки, потрогал живот, потом нос.

Опять дал желтого порошка. Запил его Лука другим отваром, не таким горьким. Огляделся и заметил на листе пальмы какую-то еду, голод заставил протянуть к ней руку. Это были ананасы, маниоковая лепешка и сок с медом.

Шаман внимательно наблюдал за тем, как ест белый человек, потом пробормотал что-то и удалился. Но вскоре вернулся и стал молиться перед идолами, расставленными на полке. Потом начал возиться у низкого топчана, где перебирал что-то в полутьме, пока не улегся в гамак и тут же засопел.

Лука долго лежал и с радостью ощущал, что боль в руке утихает. На душе полегчало, а голова прояснилась и могла осознанно мыслить.

Прошло еще два дня. Лука постоянно думал о том, что его ищут, волнуются, а он не может дать весточку о себе и не знает, что ему уготовано.

Рука медленно исцелялась. Лихорадка почти прекратилась. Жар прошел, и Лука уже ощущал себя в состоянии принимать какие-то решения. И он, естественно, задумался о побеге. Правда, он не знал, в какую сторону надо бежать.

Однажды его повели в тот большой дом, но внутрь не впустили. Он стоял перед четырьмя старейшинами, среди которых был и вождь деревни.

Индейцы, не любители длинных разговоров, тут же приступили к делу. Переводил тот же молодой индеец, что и вначале.

– Белый человек быть свобода. Дать десять мушкет, пуль, порох.

– У меня нет столько, – ответил Лука, понимая, что торг здесь бесполезен.

– Добыть, дать, свобода, – коротко заявил индеец после совещания со стариками. Их лица были решительны и бесстрастны. Амулеты на груди зловеще шевелились при их движениях, перья в волосах трепыхались.

– На это нужно время. Я и так много мушкетов отдал вашей женщине.

Это возбудило интерес старейшин. Индеец перевел:

– Какой женщине? Не понимать.

– Я забыл, как ее звать. Это было на Доминике, так мы называем этот остров.

И Лука подтверждал свои слова жестами. Показывал на лоб, где у женщины была ровная челка, на глаза, показывая на небо и объясняя цвет. Наконец его поняли. Молодой переводчик спросил:

– Катуари? Женщина имя Катуари?

– Да, да! Катуари! Я вспомнил! Это ей я дал десять мушкетов и пистолеты! Она меня знает! Мы хорошо ладили.

Старцы долго переговаривались, потом молодой индеец сказал:

– Вождь быть думать. Иди сон, еда, пить.

Лука удивился, но понял, что его знакомство с индианкой что-то для этих дикарей значит.

Его отвели в крохотную новую хижину. Она, как подумал Лука, была построена, видимо, специально для него. Он залез в нее, увидел на листе фрукты и обрадовался еде. Он был голоден, хотел мяса, но и фрукты с печеной тыквой были хороши.

Он лежал и думал. Как добыть столько оружия? Оно ведь будет использовано против них же и других поселенцев. Но и выбраться из деревни он не мог. Знал, что мальчишки постоянно следят за ним и донесут о любой попытке побега.

На другой день Лука получил досочку, и молодой индеец-толмач сказал:

– Рисовать слово белый человек. Я нести твой люди, получать мушкет.

Лука понял, что от него требуется. Вздохнул, взял острую палочку, обмакнул в горшочек с краской и задумался. Что же писать? Да и пишет-то он с трудом. Индеец напряженно следил за ним. Следил и молчал.

Наконец Лука приступил к письму. С трудом, но все же справился с этим непривычным делом. Он написал: «Я в плену у индейцев. Они требуют за меня десять мушкетов, пули и порох. Я не знаю, где нахожусь. Смотрите сами, как поступить. Лука».

Индеец внимательно смотрел за тем, как старательно Лука чертил буквы. Он взял дощечку, просмотрел ее, словно умел читать, потом глянул на Луку, спросил:

– Рисовать верно?

– Конечно! Что мне остается? Неси в усадьбу. Пусть сами решают, что делать, – ответил Лука, а в сердце защемило. Было неуютно и страшновато.

Индеец ушел, захватив дощечку.

Луке оставалось теперь только ждать.

Рука подживала, он уже мог свободно шевелить пальцами. Опухоль почти исчезла. А шаман продолжал смазывать и перевязывать руку, поить отваром и порошком, который уже не лез в горло, но так хорошо помог против лихорадки. Лука свободно бродил по деревне, но сзади обязательно маячили мальчишки с легкими дротиками в руках и луками за спинами.

От этих сторожей никуда не скроешься. К тому же они прекрасно знали местность, а у него было лишь смутное представление о ней. Правда, он заметил на юге вершину вулкана и по ней приблизительно определил свое местонахождение.

Проходили дни в томительном ожидании. И вдруг в деревне послышались голоса, явно не обычного характера. Судя по возбуждению, здесь ожидали скорого прибытия гостей.

Лука вышел встретить прибывающих в деревню гостей. Они показались на тропе в окружении толпы местных индейцев, а на околице их встречали старейшины и вождь.

Лука всматривался в лица прибывших и с волнением ожидал, что это может значить для него. Но о нем, казалось, все позабыли. Он огляделся и с сожалением убедился, что один сторож все же остался.

Он проследил, как гости проследовали к большому дому, остановились у порога, обменялись подарками, выкурили трубку и уселись полукругом для беседы.

Лука все же не смог приблизиться к беседующим. Воин преградил ему путь.

За час до заката пришел толмач и повел Луку к большому дому. Они не обменялись ни единым словом, и Луке показалось, что ему что-то угрожает. В голове мелькали отрывочные мысли, губы шептали молитву за молитвой, но страх в сердце не проходил. Он сжимал его, заставлял покрываться потом тело, замирало что-то в груди.

Перед домом сидели старейшины и несколько гостей. Горел костерок с душистыми веточками в нем, от которых шел приятный аромат. Москиты вились рядом, их отгоняли ветками и листьями. Все курили трубки и молча глядели на приближающегося белого человека.

Лука слегка поклонился, делая усилия, чтобы не выказать страха и волнения. И, подняв голову, вдруг остолбенел от неожиданности. Сердце заколотилось так сильно, что перехватило дыхание.

На него глядела своими синими глазами индианка Катуари. Он смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Потом, словно опомнившись, поклонился именно ей, но говорить поостерегся. Ждал, что будет дальше.

Вождь заговорил, его слушали внимательно, а Катуари, глянув на Луку, перевела бесстрастным тоном:

– Вождь спрашивает, белый человек, ты узнать я?

– Да, да, мадемуазель! – заторопился Лука и покраснел. – Как можно не узнать такую девушку?

– Я мадемуазель нет, Лука. Я мадам.

– Прощу простить, мадам! Я не думал, что вы… замужем.

Она отвернулась от него и говорила некоторое время с вождем. Потом обернулась и спросила спокойно:

– Ты жить здесь? Рядом?

Ее французский показался Луке немного лучше, чемраньше, на Доминике.

– Да, мадам. Мы купили землю и расчищаем ее для посадок.

– Купить у кого?

– У властей, мадам. В городе.

– Это наша земля. Продавать только мы.

– Я понимаю, но простите, мадам. Так узаконили французы. Мы должны подчиняться их законам.

– Я помнить, Лука. Ты француз нет, забыть я.

Она долго беседовала со старейшинами, потом обратилась к Луке:

– Ты чертил буква. Ответ пришел? Что ты думать?

– Думаю, что мои друзья закупят оружие и скоро его пришлют.

– Хорошо, Лука. Быть ждать.

– Вы не собираетесь напасть на усадьбы? – осмелился спросить Лука.

– Мы война хотеть нет. Француз хотеть война. Мы хотеть защита свой земля!

При этих словах лицо Катуари показалось Луке злым, твердым и решительным.

– Мне это понятно, мадам, – торопливо ответил Лука. – Моя земля так же захвачена врагами, и ее у нас постоянно отнимают. Но что я могу сделать для вашего народа? Он слишком слаб против французов. Они не дадут вам жить на своей земле. Таковы законы белого человека, мадам.

Она пристально вглядывалась в его лицо, словно пыталась проникнуть в самые сокровенные мысли. Потом спросила жестко:

– Ты хотеть мы покорность?

– Мне трудно теперь советовать, мадам. Я сам пленник. Но думаю, что вам ничто не поможет. Смирение лишь продлит ваше существование. Французам нужны земли и рабы. Или вы подчинитесь, или они вас уничтожат.

– А ты? – спросила индианка с каким-то странным оттенком в голосе.

– Я готов жить с вами на правах соседей. Я не питаю к вам ничего плохого, но вы не сможете принять условия французов. Их жизнь далека от вашей, и ужиться будет невозможно.

– Ты француз помогать?

– Нет, мадам, но и вредить вам у меня желания нет. Я хотел бы быть с вами в дружбе.

– Я вера ты. И ты быть свобода. Когда мушкет быть мы.

Лука понял, что аудиенция закончена. Он поклонился и удалился со смутным предчувствием чего-то необычного и томительного одновременно.

Гости пробыли в деревне еще два дня. Лука так и не понял, для чего они приходили.

В день их ухода Лука наблюдал за сборами в дорогу, потом, определив, что индианка не появляется, направился к своей хижине и ощутил чей-то пытливый взгляд. Он быстро обернулся и успел заметить, как Катуари отвернулась, явно не желая, чтобы Лука заметил ее движение и взгляд.

«Почему она так резко отвернулась? – подумал он, и сердце его тревожно забилось. – Что может означать это?»

Потом Катуари ни разу на него не взглянула, хотя гости прошли в шести шагах. Он проводил ее глазами. Лицо было у нее бесстрастное, гордое, независимое. А Лука подумал, что она и здесь, на Гваделупе, пользуется почему-то немалым почетом.

Он не отрывал глаз от стройной фигуры, пока та не исчезла за поворотом тропы и не скрылась в зелени подлеска.

Остаток дня Лука часто возвращался мыслями к индианке. Это были волнующие и томительные размышления. Ему было жаль снова расставаться с этой странной и гордой женщиной.

Потом его кольнула мысль, что она вовсе не мадемуазель, как он считал. Но где же ее муж? Он ничего и никогда о нем не слышал.

Теперь он решил расспросить молодого индейца, что перетолмачивал его речь. Найти того было просто.

– Окуопа, – спросил Лука, остановив индейца у большого общего дома, – я бы хотел задать тебе несколько вопросов. Ты можешь со мной говорить?

Тот некоторое время смотрел на Луку.

– Что хотеть белый человек знать?

– Кто эта Катуари? И почему она здесь была?

– Зачем белый человек хотеть знать?

– Мы с ней встречались на Доминике. Расскажи о ней.

– Окуопа плохо понять ты, белый человек.

– Ну, кто она такая? – не отставал Лука. – Поведай! Прошу тебя.

Индеец помолчал, словно обдумывая, стоит ли продолжать разговор. И все же ответил, тщательно подбирая слова:

– Катуари, племянница вождя с Доминики. А приплыть они туда с остров на север, – и индеец махнул в нужную сторону, – с Лиамуиги. Их выгнать оттуда три или четыре года англичанин.

– Я не слыхал такого острова, Окуопа. Где это?

– Белый человек звать остров Сент-Киттс, белый человек.

– Что-то припоминаю. И кто муж Катуари?

– Муж уходить в рай. Так говорить белый человек. Два год, – и индеец показал два пальца. И добавил: – Война с белый человек. Британ убил.

Эта новость почему-то отозвалась в душе Луки спокойствием и радостью. Настроение поднялось. И он спросил торопливо, заметив, что Окуопа намеревается уходить:

– А почему у Катуари синие глаза и светлая кожа, Окуопа?

Индеец призадумался, но ответил:

– Мать Катуари быть белый человек. Быть плен. Умерла давно.

Лука проводил индейца благодарным взглядом. Теперь он многое знал об индианке.

Но долго раздумывать о своем ему не пришлось. Уже на следующий день прибежал в деревню индеец, и жители с повышенным интересов стали поглядывать на Луку.

Вскоре Окуопа позвал его к старикам и вождю.

Выслушав вождя, он перевел:

– Твой друг дать лист, белый человек. Разрешать смотреть, – и протянул клочок бумаги.

Назар писал, что мушкеты закупаются, и скоро можно будет обменять его на них. Просил не волноваться и сообщал, что в усадьбе пока все спокойно.

– Белый человек говорить, – напомнил Окуопа задумавшемуся Луке.

– Да, да! Прости. Тут написано, что оружие и припасы закупаются, и скоро они будут здесь у вас. Несколько дней надо подождать.

Лука хотел спрятать записку, но Окуопа забрал ее и передал вождю.

– Быть ждать, белый человек, – перетолмачил индеец, выслушав слова старцев.

И потянулись дни томительного ожидания. Правда, за это время он выведал у Окуопы, что затевают индейцы с Доминики.

– Катуари готовить большой поход на Лиамуигу, белый человек. Приходить нас уговорить.

– И что ваши старейшины?

– Думать. Мало хотеть. Здесь война.

– Разве договориться нельзя? Я готов уговорить поселенцев жить с вами мирно. Мы не будем мешать друг другу.

– Решать вождь, старейшина, – и Окуопа пошел прочь, не удостоив пленника дальнейшим разговором.

Это заставило Луку отвлечься от мыслей о скором освобождении. Потом он вдруг вспомнил Луизу. И опять остро захотелось ее мягкого, податливого тела и жарких объятий.

Он вздохнул с чувством глубокого сожаления и надежды. Вспомнил, что его судно можно будет использовать для путешествия, и посетовал про себя, что не может сейчас никак ускорить постройку своего детища.

Лука сдружился с одним из мальчишек, следящих за ним. Это был двенадцатилетний паренек со смышлеными глазами и улыбчивым лицом добряка, звали которого Мягкая Улитка. Над ним часто посмеивались за неповоротливость, медлительность и отсутствие необходимой воину смелости и жестокости. Он не мог просто так раздавить жука или лягушку. Охотился неумело и неудачно.

Лука решил смастерить для него самострел. Тем более что кормили в деревне пленника скудно, и поправить рацион можно было охотой.

И теперь они с Улиткой бродили по ближнему лесу. Удавалось иногда подстрелить небольшую птичку или агути, и тогда они разжигали костерок и с удовольствием готовили себе маленькое угощение. Остальные ребята лишь посмеивались, потешаясь над новыми приятелями с их смешным самострелом.

Этот мальчик в долгих утомительных беседах, больше жестами и мимикой, чем словами, рассказывал Луке об индейцах острова, о скрытой войне с французами. И хоть Лука мало понимал из всего этого, но какие-то сведения все же черпал.

Так он с трудом, но понял, что местные индейцы не все хотят принимать участие в походе на Лиамуигу, но имеются добровольцы, и скоро можно будет ожидать их выступления. В полнолуние, а это через две с небольшим недели, флотилия индейцев намерена выступить.

Наконец несколько индейцев принесли в деревню ящики и бочонки, мушкеты и два пистолета. Лука ликовал. Теперь его должны были отпустить!

Он с нетерпением ожидал освобождения, но торопить индейцев не решался. Они могли расценить это как неуважение, что здорово повредило бы их отношениям.

Он отказался идти в лес на охоту и тем расстроил Улитку. Но было не до мальчишки. Мысли были заняты другим.

Лишь на следующий день его привели к большому дому, и старейшины с вождем согласились отпустить его домой.

Окуопа сказал Луке:

– Белый человек свобода. Можно идти. Бери провожать.

Лука торопливо благодарил, кланялся, приветливо махал руками и побежал в большую хижину искать провожатого. Сам он мог дорогу не найти.

Никто не хотел провести его к усадьбе. И лишь Улитка согласился помочь.

Он быстро собрал немного еды, налил воды в калебасу, и они быстрым шагом направились в лес по хорошей тропе, ведущей на запад.

Поздно вечером они, сильно измученные, появились в усадьбе.

– Лука! – воскликнул радостно Макей и вскочил с раскинутыми руками навстречу. – Наконец-то! Мы уж думали завтра готовиться в поход за тобой.

– Наконец я дома! – блаженно оглядывался Лука. – Сколько же это я отсутствовал?

– Почти месяц, друг! – приветствовал Назар, и остальные присоединились к нему, а Макей спросил:

– Кто это с тобой пришел, Лука?

– Это мой друг и товарищ. Он любезно согласился проводить меня. А то в этих дебрях сам черт ногу переломает. Он хороший парень. Накормите нас, а то оголодали с дороги.

– Оно и видно, – вставил слово Яким. – Исхудал ты изрядно. Мойтесь и садитесь за стол. Сейчас принесут еду.

Она была обильной. Мальчик впервые в жизни сидел на табурете и неловко орудовал непривычной совсем ложкой. Он поглядывал по сторонам, и глаза его были испуганными.

– Он не знает нашего языка, – пояснил Лука, когда Макей по-отечески заговорил с мальчиком. – Но мне сдается, что он может быстро научиться. Соображает. Мы с ним охотились с самострелом. Вместе мастерили, – и Лука дружески потрепал мальчишку по щеке.

Мальчика уложили на веранде, постелив пару одеял с подушкой, что сильно удивило того. Он тут же заснул – усталость от целого дня быстрой ходьбы свалила его почти мгновенно.

А друзья еще долго сидели при свете лучин и говорили, и говорили.

Утром Лука первым делом пошел на берег смотреть корабль. С ним отправился и Улитка. Тому все было в диковинку, и теперь он постоянно оглядывался, глазел по сторонам, долго стоял и наблюдал, как Яо с Асамом били молотками по раскаленной полосе стали.

Лука был приятно удивлен тем, что судно строилось быстро. И плотник Аман Ларю с живостью в голосе рассказывал, как этого достиг.

– Господин Люк, я долго просил ваших друзей выделить взамен вас хотя бы троих негров. И вот господин Назар дал мне их, и даже больше. Теперь работы у нас движутся быстрее. Ждали вас, месье Люк.

– Да, Аман, я удивлен и обрадован. Скоро можно будет спускать судно на воду, ставить мачты и ладить такелаж. Отлично! Завтра и я примусь за работу. Вот с мальчишкой разберусь – и сюда!

Лишь в конце дня они вернулись в усадьбу. По дороге Лука долго пытался растолковать мальцу, что тому надо возвращаться. Однако мальчишка стал просить не отсылать его и позволить остаться в усадьбе.

Лука долго думал, а потом был вынужден согласиться, видя, как мальчишка умоляет его и жестами, и глазами, и всем своим видом.

Так Улитка стал жить в усадьбе. Он быстро, как и предполагал Лука, осваивал французскую речь, помогал во всех работах, особенно на строительстве судна. Аман принял мальчишку хорошо, помогал быстрее осваивать незнакомую тому речь.

Уже через пару недель судно спустили на воду. Оно покачивалось на мелкой волне, выглядело пока бесформенным обрубком, но скоро уже должно было ощетиниться остриями мачт, одеться паутиной снастей и забелеть парусами.

– Фок-мачта будет нести прямые паруса, а бизань – латинские, – мечтательно говорил Лука. – Вот только где взять капитана? С этим будет осложнение.

– Надо самому подучиться, месье Люк, – отвечал плотник. – Управлять таким суденышком не составит большого труда. И если хотите, то я могу поговорить с одним старым рыбаком в поселке. Он ходил на таком же приблизительно корыте, как и это. Справится легко.

– Было бы хорошо, Аман, – согласился сразу же Лука. – Поезжай и договорись. Прямо завтра же и выезжай. Я поеду с тобой. Двинемся рано утром. Все равно завтра воскресенье, и работы не будет.

– Я с удовольствием, месье Люк. Давно не был в поселке. Вырос он, наверное. Я слыхал, недавно судно пришло из Франции и привезло поселенцев.

– Тем более будет интересно побывать в поселке. Я в деревне индейцев и вовсе отвык от города.

Лука прихватил с собой и мальчишку. Его назвали здесь Жаном, и он не возражал. Непутевая кличка порядком поднадоела ему. Он постоянно что-то шептал под нос, и Аман утверждал, что так он запоминает новые слова и выражения. И добавил:

– Удивительно понятливый мальчишка! Хватает на лету. Диву даюсь, как этот дикарь может творить такое. Он уже почти все понимает. Но не говорит пока.

– Успеется еще. Научится и заговорит, правда, Жан? – наклонился Лука к мальчику.

Тот утвердительно закивал, не прекращая поглядывать по сторонам.

В поселке решили переночевать в домике плотника. Жана определили в шалаше под огромным деревом, где уже обосновались два сына Амана.

Со старым рыбаком договорились быстро. Хорошая плата сделала свое дело.

Рыбака звали Самюэль Сартан, было ему не больше пятидесяти. Он был совершенно лыс, седеющие космы лишь редкими прядями торчали у затылка. Большие глаза смотрели с прищуром, пристально, в них можно было обнаружить волевые искорки. Этот кряжистый человек с кривыми ногами и короткой шеей, загорелой и морщинистой, был холост и не сетовал на это. К женщинам относился пренебрежительно и лишь иногда готов был пользоваться их телами в отдаленных портах. А такое случалось редко.

Он жил в подобии шалаша, немного более приличном, чем халупы нищих. И без сожаления покинул его, уложив свои пожитки в обширный мешок.

Поскольку с продовольствием в усадьбе было по-прежнему туго, а рыба очень помогла бы прокормиться, Назар разрешил выделить еще трех негров для работ на судне. И теперь дела шли очень быстро. Уже стояли мачты, подтягивали и крепили реи, натягивали канаты, отделывались помещения на надстройке бака и юта.

Женщины спешно плели сети для рыбной ловли, и тут большую помощь оказал Самюэль. Он отлично знал свое дело, получил, хоть и не в собственность, судно и надеялся со временем обеспечить себе приличную жизнь.

В день, когда судно было готово к испытательному плаванию, утроили праздник. Зарезали быка, накупили снеди, выгребли почти все запасы в поселке, и целый день и часть вечера на берегу гремела негритянская музыка, пелись песни, а в клубах пыли отплясывали босые ноги.

Лука и почти все белые, кроме Макея, составили команду судна. Колен стал боцманом и был доволен, снова ощутив под ногами качающуюся палубу.

– Ну, Лука, поздравляю тебя с новой собственностью! – Назар пожал руки друга, а тот, усмехнувшись про себя, подумал:

«Знал бы ты, что я встречал индианку! Вот бы всполошился!»

Эта мысль частенько посещала его, но заботы о судне как-то отодвинули ее на второй план. А в ожидании первого плавания все чаще думалось о Сан-Мартене, где могла его ждать Луиза.

Подняли самодельный кованый якорь на рассвете. Легкий ветер зашевелил паруса, надул, судно плавно пошло к морю и уже на просторе, подхватив струю свежего ветра, накренилось и двинулось на север, оставляя за кормой короткий пенный след.

Самюэль командовал уверенно. Он приказал приготовиться к пробному лову.

– Поглядим, какими дарами нас осчастливит наш первый рейс! Работайте, ребята! Не ленись! Рыба любит сильных и ловких!

Вернулись ближе к вечеру. Улов был не очень хорош, но для начала и это всех радовало, давало приятное ощущение собственного участия в важном деле.

– Ничего, ребята! – бодрил Самюэль. – Главное, что начало положено! Фунтов триста наловили, и то хорошо. Будет чем побаловать и себя и черномазых!

– Думаешь, что дальше пойдет лучше? – интересовался Лука.

– Обязательно, клянусь хвостом мурены! Будем выходить пораньше, и обещаю не менее пятисот фунтов улова. Только надо обучить народ.

– И сколько тебе надо народа, Самюэль?

– Хватит и десяти человек. А там поглядим.

– Многовато, не так ли? – засомневался Назар.

– Я же сказал, что поглядим. Народ ведь без умения и опыта, господин.

И все же было радостно и приятно ощущать хоть небольшой успех. Ведь денег оставалось слишком мало для содержания большого хозяйства. А урожай в этом году еще только собираются снимать. Каким он будет и как его продать? Все это требовало и умения, и труда.

И все же слова Самюэля оправдались. Меньше пятисот фунтов улова он не привозил. Этого хватало на день с учетом всего остального.

Собрали маис, маниоку, картофель и прочую огородину. Сгрузили в приготовленный заранее погреб, зерновые засыпали в закрома.

– Если ничего чрезвычайного не случится, то на год продовольствия нам хватит, – довольным голосом говорил Назар. – И на продажу немного оставим.

– Как бы нам не прогореть со всем этим, – Макей был не очень уверен в успехе. – Рабы слишком дорого обходятся.

– Ты хочешь на них экономить? – вскипел Назар. – Забыл, как сам возмущался на панов за это самое?! Голодный раб, мне сдается, будет обходиться дороже сытого!

– Уж это точно, – бросил Яким. – Будут только делать вид, что работают. И я таким был. Так пусть едят от пуза и трудятся на совесть.

– Держи карман шире, Якимко! – Макей говорил на родном языке, хотя остальные по договоренности разговаривали только на французском.

– Ладно, ребята! Посмотрим, как у нас получится, – остановил Лука. – Я готов стать на сторону Назара.

Тем разговоры на эту тему и закончились.

Назар постоянно наезжал в поселок и договаривался о продаже излишков.

Это дело оказалось сложнее, чем он предполагал. И первый урожай он продал почти без прибыли.

– Нам еще многому надо поучиться, – заявил он, когда с этим делом было покончено. – Прибыль так мала, что ни на какое расширение хозяйства денег не хватит. Мы рассчитывали на большее.

– И плохо делали, – изрек Макей. – Кто может рассчитывать на барыши с первого урожая? Надо поднимать хозяйство, чтобы первые пробы оказались достаточно хороши. Расходов было много. Дальше они сократятся, и прибыток возрастет.

– Но дальше придется платить налог, – не останавливался Назар.

– Все помаленьку наладится. Продал весь товар – хорошо. Думай о завтрашнем дне. Так и проживем.

Лука эти дни был поглощен мечтою о поездке на Сен-Мартен. Он никому об этом не говорил, но постоянно прикидывал, что и как надо предпринять.

Самюэль не был против столь дальнего путешествия и уверял, что с имеющимися у него картами он легко доведет корабль до нужного острова.

– В тех краях островов много, но легко можно определиться. Лоция у меня уже есть. Чего еще надо? Не беспокойтесь, господин Люк. Готовьте товар, не с пустым же трюмом идти туда.

– Не забывай, что в тех водах шныряют пираты всех мастей, – возражал Лука.

– Бог даст – проскочим, господин Люк. Да и добыча будет так мала, что никто на нас не позарится. Всего-то шестьдесят тонн. Кому мы такие нужны?

Лука согласился и уже решительно заявил, что готов пуститься добывать себе жену.

– При всех опасностях и возможных неудачах в пути ты решил правильно, – воскликнул Назар, а Яким заметил бодро и решительно:

– И я с тобой, Лука! А то здесь и бабу найти невозможно. Слишком мало их на острове. А там колония старая и обжитая. Легче добыть этого добра.

– Вы и мне привезите старушенцию какую-нибудь, – молвил Макей. – Только не черномазую. А то надоело одному куковать! Договорились?

– Это хорошая мысль, дядько Макей, – воскликнул Лука. – Можно попытаться в тех краях добыть нескольких женщин для нашего хозяйства. Это многое могло бы решить здесь.

– Лука, так ты берешь меня? – продолжал канючить Яким.

– Вы что же, все хотите покинуть усадьбу? А кто работать будет? Назар, разберись ты с этим. Мне они надоели.

– Яким, Лука прав. Нельзя всем оставлять хозяйство. Мы еще не стали на ноги, а вы уже разбегаетесь. Угомонитесь.

– Да что я, не имею права поискать себе жену? Всем можно, а мне нет? Поеду, да и все тут!

На том и остановились.

Судно было загружено товаром, продовольствием, водой, дровами и с утренним бризом вышло в море. Путь на север был знаком Самюэлю, он уверенно вел корабль, поглядывая на дальний берег, медленно проплывавший справа по борту.

Антигуа прошли в середине ночи. Там делать было нечего и заходить смысла не было. К вечеру следующего дня оставили по левому борту Сент-Киттс, и впереди для Луки уже вырисовывались в воображении коричневые скалы Сен-Мартена. Он волновался, и не только за себя.

На борту было восемь человек команды, груз, и за все уплачено из последних денег Луки. Если все это погибнет, то он останется нищим. Правда, есть его доля в хозяйстве, но это уже не то.

Однако эти беспокойства чаще всего перекрывались надеждами на возможную скорую и приятную встречу. И все же в его голове иногда возникали противоречивые, достаточно тревожные мысли, связанные с индианкой. И лишь уверенность в том, что с ней он больше никогда не встретится, успокаивала его и вселяла уверенность.

И все же было приятно вспомнить эту загадочную индианку. Хотя она скорее походила на европейку, например испанку. Вот только глаза слишком контрастировали с ее обликом. Они заставляли задуматься, волновали и возбуждали одновременно.

– Что задумался, Лука? – уже который раз приставал к другу Яким. – Чем на этот раз забиваешь себе голову?

– Э, друг! Забот и мыслей хоть отбавляй, а как их все решить? Вот в чем загвоздка.

– А ты брось думать, от этого голова может разболеться. Живи попроще, и никакие мысли тебя не станут тревожить, – оптимистически заметил Яким.

– Не получается, друг. Я уж и так завидую тебе. Ты молодец, а у меня постоянно что-то в голове шевелится и не дает спокойно спать.

– Смотри не свихнись, Лука.

– До этого не дойдет, Якимко! Что я, дурак какой?

– Может, поэтому и можешь свихнуться. Я за тобой наблюдаю, Лука. Не нравишься ты мне последнее время. Книжки почитываешь. Не к добру это. Раньше ты был лучше, понятнее.

– Это потому, что мне не хотелось бы оставаться дурнем. Приходится почитывать. А в книгах заложена мудрость человеческая. Не самому же доходить до всего того, что уже известно.

– Мудрено говоришь. Тебя не всегда и поймешь. От Назара нахватался. Вот и Макей жалуется на тебя.

– А ему-то с какой стати жаловаться? Что я ему плохого сделал?

– Вроде ничего, но говорит, что отдаляешься ты от него. Раньше все советов просил, а теперь сам все решаешь.

– Так время поспело для такого, Яким. Да и чему он может теперь меня научить, коль сам ничего в этой жизни не кумекает? Пустое это.

– Не скажи. Жизненный опыт – большое дело. А у Макея его предостаточно.

– Согласен, но на одном старом опыте далеко не уедешь. Сегодня и здесь у нас другие заботы, для них другой опыт нужен.

После таких разговоров Лука ощущал какую-то пустоту в голове. Он соглашался, что отдаляется от друзей, но ничего не мог с этим поделать. Злился на себя, признавал, что он неправ. Но с другой стороны, друзья уже мало чего могли ему дать в этой жизни. А ее необходимо налаживать.

Но вот как именно, он еще не понимал полностью. И завидовал Назару, который в этом преуспел значительно больше. У того появились знакомые предприниматели, деловые люди, и с ними надо было вести дела и ни в чем не проигрывать. У Луки так пока не получалось.

Три дня спустя суденышко благополучно бросило якорь в бухте Филиппсбурга.

Такое название имел городок, разместившийся на голландской части острова. Он приятно удивил Луку своими четкими улочками с домиками под красной черепицей. В подзорную трубу он искал жилье Луизы, а когда обнаружил его, сердце заколотилось в груди. Он заволновался, заспешил.

– Я больше не могу ждать, ребята, – бросил Лука, когда маленький ялик уже покачивался у шторм-трапа. – Вы тут развлекайтесь сами, а я на свидание иду.

– Бог тебе поможет, Лука! – напутствовал друга Яким. – Счастливо тебе!

Лука мощно греб, запыхался и лишь у причала стал успокаиваться. Солнце сильно склонилось к горизонту, тени удлинились и жара спадала. Он выбрался на пристань. Народу было мало. Его суденышко не интересовало зевак, а он и не хотел привлекать к себе внимания.

По знакомой мощеной улице он направился к довольно просторному дому Луизы, обдумывая, что сказать при встрече с мужем этой дамы.

Ему открыла темнокожая служанка и вопросительно уставилась на молодого человека. Она что-то спросила на голландском, Лука смутился и заговорил сбивчиво, торопливо. Та его никак не могла понять и спросила на французском:

– Господин хотеть мадам смотреть?

– Да, да! Мадам Луизу. Она дома?

– Мадам траур, господин. Принимать нет.

Эта весть оглушила Луку. Он растерялся, долго молчал, пока не услышал в прихожей голос Луизы. Она что-то говорила служанке. Та повернулась и ответила. Но в это время сама Луиза появилась в дверном проеме, ахнула, привалилась всем телом к косяку и замерла.

– Луиза! Это я, Лука! – Голос молодого человека срывался от волнения. – Я ничего не знал о том, что у тебя произошло! Прости!

Она тяжко вздохнула, оторвалась от двери, бросила коротко:

– Входи, – и посторонилась, пропуская его в дом.

Они молча прошли в гостиную, она вопросительно раскрыла глаза. Они были те же, но в них светилась печаль. Он медленно подошел к ней, спросил тихо:

– Ты не рада? Я выздоровел, все вспомнил и поспешил к тебе. Я постоянно думал об этой встрече. Я так мечтал о ней!

– Дорогой! Фоогт исчез! Погиб в море, и я осталась совсем одна!

– Теперь я с тобой, дорогая! Успокойся! Мы сможем зажить вместе. Как ты захочешь. Только не убивайся. Или ты уже разлюбила меня?

– Я ничего не знаю, Лука! Я и думать про тебя забыла после несчастья. А ты свалился, как снег на голову! О Боже! У меня голова ходит кругами! Я сяду. И ты садись, Лука. Неужели ты опять со мною? В это немыслимо поверить!

– Тогда обними меня, Луиза! И ты убедишься, что я не призрак, а живой, здоровый и любящий, как и прежде!

Он заметил, как она бросила мимолетный взгляд на служанку, ожидавшую приказаний, потом сказала ей зло:

– Чего стоишь, глаза таращишь? Приготовь ужин и подай лучшего вина господину Луке. И не стой столбом! Вон!

Та исчезла, а Лука обнял женщину, вдохнул давно знакомый запах ее духов, ее кожи. Волнение и желание овладели им, он покрыл ее лицо поцелуями.

Она задышала бурно, часто, словно задыхалась, потом с силой сжала его в своих объятиях, бурно отвечала на его ласки, пока, полузадохнувшиеся они, не оторвались друг от друга и не посмотрели друг другу в глаза.

– Не приглядывайся ко мне. Я подурнела. Все же горе, сам должен понимать.

– Ничего, дорогая! Скоро ты расцветешь. Ты опять засияешь, и мы будем наслаждаться друг другом столько, сколько будет угодно тебе.

Женщина грустно улыбнулась, промолчала, а Лука все же отметил, что она уже не так красива и молода. Она поблекла, хотя многое и сохранилось. А прошло не больше года! Как время меняет людей! И все же он был рад, что свидание состоялось.

Глава 13

Лука прожил у Луизы с неделю. Он вроде бы был всем доволен, но в глубине души чувствовал какое-то легкое неудовлетворение.

Луиза, как он и говорил, расцвела, похорошела, улыбалась, но этого, казалось, было недостаточно для Луки. Его тянуло к ней, но возникало и ощущение фальши или обмана. Оно было размытым, неопределенным, но иногда он его присутствие чуть ли не осязал. Это часто приводило его не то чтобы в недоумение, а в некоторое расстройство. Он злился на самого себя.

Лука уже не раз порывался предложить Луизе руку и сердце, но всякий раз откладывал разговор и объяснения на более позднее время.

Он чувствовал, что Луиза ждет этого, надеется, глаза ее об этом говорили, но все не решался. И лишь заставив себя, он все же заговорил:

– Дорогая, ведь я так и не признался, что приехал к тебе для создания семьи. Мне было неловко это предлагать тебе, особенно теперь, когда ты богата, а я, вложив последние деньги в хозяйство и это суденышко с товаром, остался без средств. И все же я предлагаю тебе себя.

– Как долго я ждала этого, милый! И что за глупости ты говоришь? Разве деньги могут так сильно влиять на наши чувства? Ты не представляешь, как я переживала, когда ты потерял память, и мне показалось, что свет померк. А потом гибель мужа, и я готова была расстаться с жизнью. Благо отец меня поддержал и удержал от рокового шага.

– Но теперь мы опять вместе, милая! Ты согласна?

– Конечно, любимый! Только назначь время. Думаю, что тянуть нам нет смысла.

– Как хочешь, но я согласен с любыми твоими предложениями.

Начались приготовления к свадьбе. Луиза с помощью отца и его друзей помогла выгодно продать товар, привезенный с Гваделупы. Теперь Лука был при деньгах, хотя они и не шли ни в какое сравнение с теми, что имела Луиза.

Свадьбу сыграли через две недели. Луиза пригласила только близких родственников и друзей. Лука был рад этому. Он еще плохо себя чувствовал среди приличного общества богатых купцов, мешало и незнание голландского языка. Правда, почти все на острове хоть как-то, но понимали французский.

– Дорогая, тебе не кажется, что твой папаша не очень рад нашему браку?

– Пусть тебя это не беспокоит, любимый. Это наши дела, и не должны его касаться. Он хотел бы иметь зятем очень богатого человека, но и ты ведь не нищий. А с моим капиталом ты сможешь отлично управиться. Муж был у меня не из транжир и сумел подкопить немного. Проживем!

– Мне радостно слышать такое, милая. Тебе обязательно надо будет посетить Гваделупу и посмотреть, как мы устраиваемся там. Надеемся, что через несколько лет будем достаточно богаты.

– Не сомневаюсь, Люк. Так тебя называют французы?

– Именно. Тебе не нравится?

– Наоборот! Мне все нравится у французов. Мы часто встречаемся, и я жалею, что родилась голландкой. Девушки у нас совсем не так красивы и привлекательны, как во Франции. Не находишь? – и она лукаво погрозила ему пальцем.

– Нисколько! Во всяком случае, к тебе это не относится. А имя Люк мне и самому немного даже нравится. А я тебя буду называть Лиза. Не возражаешь?

– Почему же, раз это нравится тебе, любовь моя!

Они жили в доме Луизы. С судна их часто навещали, но в основном Яким, в надежде познакомиться с какой-нибудь приятной женщиной. Но ничего подходящего для себя Яким не нашел. Да, и тут с женщинами были неувязки. Их было мало.

– Хорошо бы поехать к французам, – предложила Луиза, узнав от Луки причину плохого настроения Якима. – Он парень симпатичный, не бедняк и может рассчитывать на хорошую партию. И даже с приданым, пусть не огромным, но все же.

– Молодец! Ты просто клад, Лиза! – Лука был рад сменить обстановку этого дома и принял с радостью предложение жены. – Я немедленно отправлюсь на судно и обрадую друга.

– Ты уверен, что там мне может повезти больше? – с недоверием спросил Яким.

– Я ни в чем не уверен, но так считает Луиза. А она здесь прожила большую часть жизни и хорошо разбирается в таких делах. Поехали, чем черт не шутит!

Лука с Якимом и Луизой пересекли остров на кабриолете, запряженном парой крепких коней. Дорога была отвратительной, но пейзажи вокруг восхищали. Это немного помогало переносить постоянную тряску на рытвинах и ухабах.

Они проезжали красочные поместья с плантациями сахарного тростника, табака и ананасов. Широкие листья бананов восхитили Луку, и он поклялся, что и у себя на Гваделупе обязательно насадит такие же. Гористый остров был во многих местах покрыт тропическим лесом. Легкая дымка по утрам смягчала резкие краски зелени и цветов.

Мариго, столица французской части острова, ничуть не уступала Филиппсбургу в чистоте улиц, но здесь было больше цветов, веселых улыбок, а женщины прогуливались в достаточно вызывающих нарядах, смело поглядывали на мужчин.

– Да, женщины тут хороши! – не смог удержаться от восторженных восклицаний Яким.

– Не спешите, молодой человек, – охлаждала его пыл Луиза. – Надо хорошенько присмотреться, порасспросить, выбрать как следует. А уж потом решать. Брак ведь очень серьезное предприятие в жизни. Тут желательно не ошибиться.

– Но над нами не довлеют воля и желания родителей, дорогая, – заметил Лука, решив немного взбодрить друга.

– Это не снимает с вас, мужчин, ответственности, – философски ответила та. – У меня имеются здесь несколько знакомых семей. Я вас познакомлю, и там вы, Яким, обязательно найдете ту, что вам нужна.

После недельного пребывания в Мариго Яким уже присмотрел себе невесту.

Она была дочерью состоятельного ремесленника, отвечала Якиму улыбками и слегка кокетничала. Яким был уже почти влюблен в девушку, но не решался на объяснения.

– Придется мне взять на себя роль свахи, – вздохнула Луиза с притворным сожалением. – Надо же помочь другу моего слишком скромного мужа.

Она весело засмеялась, показывая, что эта затея веселит и забавляет ее. Вскоре Луиза доложила жениху, что дело почти сделано.

– Отец согласен, Яким. Мне пришлось немного приукрасить твою жизнь, но тебе нечего опасаться. Девушка не возражает, хотя и восторгом не отвечает. Да и что с нее взять, если она знает тебя не больше недели.

– И что же?.. – краснея, спросил Яким. – Когда я смогу договориться окончательно? Мне много ждать не хотелось бы.

– Смотрите, какой нетерпеливый! – смеялась Луиза. – Завтра же и пойдем в дом месье Тарана. Его зовут Туасон, а матушку – Эрминда. Хотя ты мог бы это и сам узнать, Яким, – напустила она на себя важный вид, надув губы.

– Кое-что я и так знаю, Луиза, – буркнул Яким, и было видно, что он сильно волнуется и переживает.

Месье Таран с супругой были рады побыстрее сплавить дочь. Доспевали еще две, но те могли немного подождать. А Можетта уже засиделась в девках в свои без малого восемнадцать лет.

Яким удивился, что здесь принято заключать брачный договор, но согласился на это.

– Мы люди предусмотрительные и расчетливые, господа, – разъясняла Луиза. – Всякое в жизни может случиться, все надо предусмотреть, пока живы и в здравом уме. Потом будет легче все оформлять…

– Может, оно и так, однако мне это не по душе, – пробормотал Яким. – Но, как не раз говорил наш друг Назар, мы живем в другом мире, и надо подчиняться его законам.

– Очень умно сказано, – бодро ответила Луиза. – Значит, все устроится наилучшим образом. А Можетта приятная девушка, не правда ли?

– Да, – согласился Яким. – Она мне понравилась еще раньше. Просто не думал, что все так быстро может решиться. Это меня устраивает.

Яким был приятно удивлен, что за Можеттой он получает приданого в тысячу экю. Это больше, чем он мог предположить или помечтать. Хотя он согласился бы взять жену и вовсе без приданого.

Со свадьбой пришлось поторопиться. Времени было потрачено слишком много, и пора было возвращаться на Гваделупу. Но получилось так, что Яким уехал с Можеттой раньше. Попутное судно забрало их, а Лука и Луиза остались дома по причине ее недомогания и нездоровья.

Только после отъезда Якима врач установил причину недомогания. Луиза оказалась беременной. Эта весть ошеломила Луку. Он был и рад, и обескуражен неожиданностью, свалившейся на него. Видно было, что он не был готов к такому быстрому изменению всей своей жизни.

– И все же я настаиваю на переезде на Гваделупу, дорогая, – говорил Лука.

– Любимый, посуди сам, – возражала Луиза. – Здесь все налажено, есть врач, и уход будет намного лучше, чем у тебя. К тому же я поняла, что вы живете все в одном доме. Это очень неудобно, милый. Нам нужен отдельный дом. А это долгое дело.

– Но мне нужно быть там, Лиза!

– Согласна, милый. Поезжай на месяц. Потом приедешь, привезешь товар и будешь пополнять доход семьи. И польза будет, и разлука не столь длительна. Я переживу, дорогой. И понимаю, что надолго свое дело бросать никак нельзя.

После долгих переговоров доводы Луизы победили. Лука согласился ехать один, обещая через месяц с небольшим вернуться.

Судно ушло на юг, Луиза осталась тосковать одна, а у Луки опять начались мучительные размышления, причину которых он еще не осознал.

И сразу же по выходу в открытое море сильный юго-восточный ветер стал неудержимо сносить судно на запад. Шторм так и не разразился, но удерживать нужный курс было невозможно.

Самюэль не отходил от румпеля, постоянно подправлял паруса. То зарифливал, то брал на гитовы, то поворачивал реи, но снос судна на запад остановить не смог. И наконец к вечеру сказал Луке:

– Люк, я ничего не могу поделать. Мы неуклонно смещаемся к западу. Что прикажешь делать?

Лука внимательно рассматривал карту этого района, добытую у голландских купцов, долго раздумывал и молвил:

– Мучить людей нет смысла. Иди в крутой бакштаг. Так мы быстро дойдем до Санта-Круса и там переждем противный ветер. Да и поторговать будет возможность. К тому же и знать острова не помешает. А так мы только измучим и себя, и людей. Их у нас и так мало.

– Как скажешь, хозяин, – улыбнулся старый рыбак.

Судно пошло с попутным ветром. Качка уменьшилась, люди вздохнули с облегчением. А Лука все раздумывал, как использовать это с толком.

Утром он вышел на палубу. Ветер был свеж, но казался тише вчерашнего. В море ходили большие пологие волны. А на горизонте белели паруса.

Через час паруса приблизились. Судно явно шло на сближение. Самюэль забеспокоился.

– Что-то не нравятся мне эти паруса, хозяин. Слишком явно идут на нас.

– Уйти мы все равно не сможем. Груз у нас не тот, который может заинтересовать пиратов, подождем, что будет дальше.

Вскоре с парусника донесся звук выстрела. Это могло означать лишь одно.

– Самюэль, ложись в дрейф. Иначе нас расстреляют.

В четверти мили от них парусник лег в дрейф, большая шлюпка наполнилась вооруженными людьми, явно пиратами.

Лука внимательно рассматривал в подзорную трубу эту шлюпку. Все говорило о том, что это настоящие пираты. Тоска и отчаяние охватили душу. Он быстро ушел в каюту и постарался спрятать подальше несколько сотен монет.

Пираты весело вскарабкались на борт суденышка. Главарь этой шайки заговорил на французском:

– Что за груз в трюме? Есть ли ценности? Выкладывай, – кричал главарь, с разочарованием разглядывая надстройки.

– Прошу простить старика, – лепетал Самюэль, заикаясь. – Вряд ли вас заинтересует наш груз, господин. Смотрите сами. Можете спросить у хозяина, – и указал на Луку.

– Так вы французы? Откуда?

– Вы правы, господин. Мы с Гваделупы. Туда и возвращались, да противный ветер не позволил. Пришлось идти к Санта-Крусу. Рассчитывали расторговаться.

– Интересно! Ладно, пока ничего не трогайте! – обернулся он к своим матросам. – Хочу взглянуть на бумаги. Пошли в каюту, – махнул он рукой Самюэлю и Луке. – Если все в порядке, то плывите себе спокойно.

Они спустились в крохотную каютку Луки. Тот достал из ящика бумаги. Самюэль выставил бутылку рома и стаканы. Разлил.

– Что делали на Сен-Мартене? – спросил главарь.

– Тут слишком личные причины, месье, – проговорил Лука. – Я ехал к невесте.

– Где же она?

– Осталась на острове. Она беременна и не может путешествовать на таком маленьком судне, месье.

– Ты голландец? Говоришь с сильным акцентом.

– Сожалею, но я не голландец, – тихо ответил Лука. – Я… из Польши. Слыхали про такую державу?

– Польша, Польша, – в раздумье промычал пират. – Вроде слыхал. Где-то на севере, не так ли. Там еще морозы зимой страшные. Точно! Вспомнил! И как ты вдруг оказался здесь?

– Нанялись воевать против Испании, да в плен попали. Потом французы нас захватили и посадили на каперский корабль.

– О, так мы почти коллеги! Интересно, разрази меня молния! И кто был капитаном этого капера?

– Эсеб де Казен, месье. Слыхали?

– Казен, Казен… Вроде слыхал. Он не плавал в этих водах?

– Года полтора или больше мы стояли на Тортуге.

– Точно! Вспомнил! И где он теперь?

– Никто с тех пор его не видел и не слышал. Команда высадила его в шлюпку вместе с несколькими людьми.

– Бывает. Нахапал, значит, без меры.

– Что-то в этом роде, месье, – ответил Лука. Он опасался, что пират рассвирепеет, но этого не произошло. Тот лишь отхлебывал ром и рассеянно просматривал бумаги.

– Но вот что странно, хозяин. Откуда у тебя его королевский патент на каперство? И где то судно?

– Это просто, месье, – заволновался Лука. – Почти все французы решили возвращаться домой, а казаки договорились уже оттуда добираться на родину.

– Постой! Что еще за казаки? Кто это?

Лука пространно объяснял пирату все это, тот внимательно слушал, кивал и хмыкал, потягивая ром. Особенно его заинтересовали сведения о Назаре. И он промолвил со смешком:

– Интересно, интересно! Я ведь тоже учился в Сорбонне. И тоже несколько лет назад сбежал от тамошних ханжей и задавак-профессоров. И не жалею. Возможно, мы даже встречались, хотя не припоминаю, что там были студенты из Польши.

– Вообще-то не из Польши, а из Киева, месье, а это не одно и то же.

– Что это еще за Киев, позволь спросить?

– Это столица когда-то могущественного государства, павшая при нашествии татар. И она до сих пор никак не восстановит своих прав, месье.

– Значит, вы слабы в коленках, парень! Скажи, а ты не слышал там, на Сен-Мартене, некоего Тарана ? Был у меня года три назад приятель. Мастер на все руки!

– Таран? Не Туасон ли? – изумился Лука.

– Он самый! Значит, ты с ним встречался? Интересно! Вот чертяка! Все же устроил себе спокойную жизнь! Всегда стремился к этому. Ну и как он там?

– Выдал дочь за моего друга. Несколько дней назад. Они ушли на Гваделупу.

– Интересно! Я знал, что у него есть дочка. Еще по прошлым делам. Не ожидал от Тарана такой прыти! Ха-ха! И как у него?

– Мне показалось, что хорошо. Солидная семья, дочери растут.

– Погоди! Какие дочери? У него была только одна! Наверное, жену с потомством взял! Вот шустряк! Ну, молодец! Надо бы заглянуть к нему как-нибудь! Ха-ха!

Пиратский главарь от души веселился, пил ром и балагурил. Потом посерьезнел и сказал:

– Интересно мы поговорили! Но пора и честь знать. Ухожу. Тебе повезло, что встретил именно меня. Постарайся другим не попадаться. И говори, что ты друг Алавуана. Меня в этих водах многие знают. И счастливого плавания! Берегись, такое малое судно не выдержит даже небольшого шторма.

Алавуан приветливо махнул рукой, спустилсяс матросами в шлюпку и отвалил.

– Фу! – облегченно вздохнул Самюэль. – Пронесло! Счастье, что оказался француз! Могло бы быть намного хуже.

– Хвала Всевышнему, что не случилось худого! – воздел руки к небу Лука.

До Санта-Круса они добрались после полуночи. Редкие огоньки показали, что до острова остается не более шести-семи миль.

– Ложимся в дрейф, Люк, – разбудил Луку Самюэль. – Остров перед нами.

– Хорошо, Самюэль. Ложись отдохни.

Утром подошли к поселению. Домики числом где-то с сотню с моря выглядели живописно, привлекательно и мирно. Кокосовые пальмы трепались на ветру, в бухточке не видно было кораблей, а в море белели паруса рыбачьих лодок и баркасов.

Жители встретили французов настороженно, без подношений и с оружием в руках.

Выяснилось, что поблизости шныряют английские и французские пираты, и испанские поселенцы готовились к отпору. Но малое суденышко не возбудило особого беспокойства.

С трудом объяснившись, Самюэль, немного знавший испанский, договорился об обмене части товаров на десяток чернокожих рабынь. Лука посчитал это выгодной сделкой и был доволен.

К вечеру погрузили воду и дрова, разместили рабынь на палубе и утром с большим трудом вышли в море под одним косым парусом на бизань-мачте.

– Можно рассчитывать, что ветер вскоре изменится, – промолвил Самюэль, пристально вглядываясь в небо. – Думаю, что к полудню мы сможем поставить все паруса.

– Хорошо бы послать матроса на марс. Пусть глядит за чужими парусами. Пораньше углядим пирата, побыстрее можно будет смотаться, – Лука озабоченно оглядывал горизонт в подзорную трубу.

– Это можно, Люк.

Как и говорил Самюэль, после полудня задул ветер с востока. Поставили паруса, судно грациозно накренилось и побежало на юго-восток, к Наветренным островам.

Однако перед заходом ветер снова поменялся. Задул с севера, постоянно поворачивая на западный.

– Очень хороший ветер, Люк, – довольно говорил Самюэль. – И закат благоприятную погоду обещает. Продержится такой пару дней, и можно считать себя в безопасности, – и он что-то прошептал себе под нос.

Утром небо было чистое, ветер почти западный, волнение малое, а ход суденышка составлял более пяти узлов.

Негритянки боязливо жались друг к другу, поглядывали на трех негров-матросов с надеждой. Те уже давно пытались заговаривать на своем наречии, но женщины не понимали их, хотя и относились к этим попыткам достаточно благосклонно.

– Что, ребята, выбираете себе спутниц жизни? – с улыбкой спросил Лука. Негры заулыбались, просительно глядели на господина, на женщин, а Лука неожиданно сказал Самюэлю:

– Попробуй растолковать этим несчастным, чего хотят наши черные матросы.

Когда негритянки уразумели, что и как, поднялся оживленный гомон и раздавались даже жидкие смешки. А Лука обратился к неграм-матросам:

– Выбирайте себе жен и с помощью капитана договаривайтесь с женщинами. Только без принуждения. Все должно быть по согласию. Вы поняли?

Негры восторженно осклабились, благодарили, кланялись и несмело подступали к Самюэлю, прося помочь им. Тот вопросительно глянул на хозяина, Лука согласно кивнул и ушел в тень паруса, вытирая обильный пот с шеи.

Самюэль быстро договорился с двумя молодыми женщинами. Матросы возбужденно смеялись, тащили негритянок за собой, торопили, а Лука заметил строго:

– Вначале надо обвенчаться, ребята. Так что подождите, если только сами женщины не согласятся с вами переспать.

Лука погрозил неграм пальцем, усмехнулся. К нему подошел Колен и спросил:

– Люк, а мне можно выбрать себе женщину? Уж больно я тоскую без них.

– Ты серьезно? Как тебе такое пришло в голову? И ты согласен соединить свою жизнь с таким страшилищем?

– А что? Не все они такие уж и страшные. Вон, глянь-ка на ту, в синей кофте. Вполне прилично выглядит.

Лука думал недолго. Он понимал, что в этих местах найти белую женщину трудно. И потому ответил с некоторой неохотой:

– Раз так, то я согласен. Иди и бери, но обещай, что бракосочетание обязательно устроим.

– Какой же ты правильный, Люк, ну да ладно, я готов и на это. Хватит жить без двора, без кола. Денег у меня на прожиток немного имеется, да и доля в хозяйстве есть. Проживем! Хуже не будет.

– Что ж, Колен, поздравляю тебя с поворотом в жизни. Отстроишь себе дом и будешь плодить детей. Я слыхал, что негритянки – плодовитые бабы.

Колен улыбнулся, вздернул брови и пошел к женщинам. Взял за руку одну, ту самую, в синей кофте, отвел ее в сторону, к Самюэлю, сказал решительно:

– Растолкуй ей, что я намерен взять ее себе в жены, Самюэль.

– Прямо-таки в жены?! Иначе не надумал?

– А чего тут думать? И тебе бы посоветовал, но могу и подождать, пока у меня жизнь наладится. И обязательно спроси, я ей нравлюсь хоть немного?

Капитан долго говорил с негритянкой, пока та поняла, что от нее хотят. Она потупилась, долго молчала, а потом взглянула на Колена и молча кивнула в знак согласия.

– По этому поводу я устраиваю сегодня вечером небольшой пир! – весело объявил Лука. – Самюэль, объясни негритянкам, что и они будут участницами. Пусть готовят еду. А то наш Жан вовсе забегался тут один.

К вечеру зарифили паруса, установили на палубе на досках еду и питье. Негры стеснялись, но после уговоров постепенно осмелели и набросились на вареное мясо, добытое на Санта-Крусе, на фрукты и кашу из маиса, приготовленную с маслом и рыбой.

– Через два дня будем дома, и нечего скупиться на еду! – провозгласил Лука, который и сам с аппетитом уплетал мягкое ароматное мясо и бананы.

Слегка захмелевшие, моряки и негритянки пустились в пляс под аккомпанемент самодельных трещоток, дудок и наполненных камушками калебасов. Было весело, и Луке показалось, что этим чернокожим так мало надо, чтобы скрасить рабскую жизнь. Немного внимания, побольше хорошей еды, поменьше побоев и изнурительного труда.

На следующий день к вечеру Самюэль объявил, что завтра судно придет на Гваделупу.

– Точнее не могу сказать, но то, что завтра, обещаю точно, – заверил капитан.

– Откуда такая уверенность? – спросил Лука.

– Мы прошли Монтсеррат час назад, Люк. Ты просто не заметил. Он едва виднелся на горизонте. Значит, до Гваделупы совсем близко. Каких-то сорок миль, если не меньше. Если ветер не утихнет, то можно ожидать, что остров увидим утром.

Утром действительно увидели далекий берег. Но мористее, на севере, заметили вереницу больших индейских пирог. Они шли к острову и, заметив судно, замешкались, остановились и в нескольких кабельтовых сгруппировались в кучу.

– Что за индейцы? – воскликнул Самюэль с тревогой. – Откуда они тут взялись? Это мне не очень нравится. Надо бы приготовить оружие.

– Их не так много, Самюэль, – сказал Лука, отрываясь от окуляра трубы. В пирогах сидят человек по шесть-восемь. А пирог всего пять.

– Думаешь, этого мало? Они и с такими силами в состоянии захватить нас.

– Мы можем легко уйти от них, – не соглашался Лука. – Но оружие приготовим.

– Капитан, на севере парус! – голос марсового Жана заставил всех поднять головы вверх. – Мили четыре, у горизонта!

– Куда идет? – спросил Самюэль.

– Трудно определить! Надо подождать. И без трубы ничего нельзя сказать!

Лука быстро залез на марсовую площадку и оглядел горизонт в трубу.

– Идет прямо на нас, – доложил он капитану. – По-видимому, трехмачтовик.

– Поднять все паруса! Быстрей, обезьяны! Уходим!

Отдав команду, Самюэль с Лукой сами бросились к снастям. С криками подняли паруса. Судно увеличило ход.

– Гляди-ка, индейцы следуют за нами, – указал Колен на пироги.

– Поспешают, – подтвердил его слова Лука, поглядывая на пироги в трубу. – С чего бы им-то бояться какого-то парусника? С него их и не заметить.

– Они не такие дураки, чтобы не бояться белого человека. От нас им всегда что-то плохое перепадает, – недовольно ответил Самюэль.

– И то верно, – согласился Лука и вдруг вспомнил миссию индианки, уговаривавшей со своими вождями гваделупских карибов пойти вместе с ними в военный поход. – Эй, Жан, иди сюда!

– Что господин хотеть? – спросил с готовностью мальчишка.

– Погляди в трубу на индейские пироги. Узнаешь ли ты кого там? Только смотри повнимательней. И окуляр подкрути, если плохо будет.

Мальчик с восторгом схватил подзорную трубу, приставил к глазу и долго водил по морю, прежде чем поймал пироги индейцев.

– Ну что, Жан? – нетерпеливо торопил Лука.

– Это наши, господин! Я узнал троих. Остальные с Доминики. Возвращаются с набега. Есть раненые. Много.

– Вон оно что, – протянул в волнении Лука. – Значит, все же организовали поход на Сент-Киттс. И по всей вероятности – неудачный.

– Тогда тот парусник может быть погоней за ними. Только непонятно, чей он. Английский или французский? – сделал предположение Самюэль.

– Убавь паруса, Самюэль! – крикнул Лука и схватил трубу. Капитан недоуменно пожал плечами, но приказ отдал.

Судно резко сбавило ход, и Лука, не отрывавшийся от трубы, наконец увидел, что искал. На одной из пирог лежала индианка. Ее шея была замотана тряпкой. Это так испугало Луку, что он едва удержался от вскрика. Что-то трепыхнулось в груди, засосало под ложечкой. Это и напугало его и удивило. Подумалось тут же: «Господи, неужели эта дикарка так действует на меня? С чего бы это? А Луиза?»

Его тревожные, сумбурные мысли прервал Самюэль.

– Люк, индейцы приближаются. Что будем делать?

– Брать на буксир! – зло ответил Лука.

– На кой черт они тебе? С ними мы не сможем уйти от корабля, если то, о чем я думаю, верно.

– Берем на буксир, Самюэль! – решительно бросил Лука. – Так надо! Жан, иди сюда, – и когда тот подошел, приказал строго: – Кричи им во всю глотку, что мы поможем им, возьмем на буксир. Кричи!

Мальчишка немного поколебался, недоуменно глянул на Луку и перегнулся через фальшборт.

Он стал кричать, слушал и снова кричал, пока не получил ответ. А тем временем пироги уже достаточно приблизились. Переговоры начались. Наконец, видя, что преследовавший их корабль находится уже совсем рядом, они согласились, поймали брошенный трос и закрепили его на носу передней пироги, остальные связали тонкими линями. Самюэль приказал поднимать паруса, и судно тронулось к берегу острова, уже хорошо видимому в трех милях по левому борту.

Корабль медленно приближался. Он уже находился менее чем в трех милях и вырисовывался все отчетливее. Лука смог определить по флагу, что это англичане. Он позвал Жана.

– Спроси у своих, с кем они воевали? Только пусть говорят правду, им за это ничего не будет. Кричи.

Переговорив с индейцами, Жан сказал:

– Это англичане, господин. Они хотеть захват, казнь. Война быть с англичанами. Так наши говорить, – и он кивнул в сторону пирог.

– Тогда сомнений быть не может. Это точно англичане. И они нас догоняют довольно быстро. Жан, прокричи своим, пусть гребут. Они уже немного отдохнули, и пора помочь нам и себе.

Индейцы взялись за весла, и ход немного прибавился.

Судно направили прямо на восток. Самюэль сказал Луке:

– Подойдем к перешейку. Скоро прилив начнется, и в случае необходимости можно перебраться через перешеек.

– Бросить судно? Никогда!

– Предпочитаешь оказаться в плену у англичан? Это не лучший выход, Люк!

Тот не ответил и опять стал смотреть в трубу. Теперь он отлично мог наблюдать, как ведет себя индианка. Понял, что ей плохо. Это сильно взволновало его. Ему даже показалось, что она лежит без сознания. Захотелось спустить на воду ялик и поспешить к ней, посмотреть, помочь. И все же он остался на месте. Боялся разоблачить себя.

Гонка продолжалась до полудня. Погоня уже приблизилась на две без малого мили, и вскоре можно было ожидать обстрела из пушек.

– Самюэль, далеко до перешейка?

– Самое большее час, Люк. Там мелкое море, и мы сможем оторваться от англичан. Они не осмелятся идти на мелководье. Ближе двух миль к берегу они не подойдут.

– Жан, прокричи и спроси, кто из индейцев хорошо знает подходы к перешейку и самый перешеек. Если такой есть, пусть перебирается сюда, на борт.

После недолгих переговоров одна пирога подтянулась по тросу к борту. Индеец вскочил на палубу и огляделся. Лука протянул ему руку для пожатия.

Жан бойко толмачил, и вскоре определили место, где можно ближе всего подойти к берегу.

Индеец стоял возле рулевого, а им был сейчас сам капитан, указывал фарватер и приметы берега. Жан старательно толмачил, а судно осторожно шло под половиной парусов. Англичане довольно быстро приближались.

– Бросайте лот! – орал Самюэль с полуюта. – Глубина?

– Пять футов, капитан! Три с половиной, капитан! Четыре, капитан!

– Дно ровно нет, – дополнил недоумение капитана Жан.

– Три фута, капитан!

– Черт! Это уже меньше, чем осадка! Видимо, грунт слишком мягкий и дно судна не царапает по нему.

– Жан, зови все пироги сюда, к борту. Есть предложение.

– Ты что задумал, Люк? – в голосе капитана слышались страх и беспокойство. Когда пироги подошли к борту, Лука через Жана приказал:

– Грузите людей и гоните через перешеек! Потом перевезете груз! Торопитесь! Англичане скоро начнут стрелять!

Индейцы поняли. Быстро приняли в лодки людей и торопливо погребли по бурному перешейку. Прилив клокотал, кружил воду, водоросли носились везде.

А Лука не мог оторвать глаз от безжизненного тела индианки. Она действительно была без сознания и, как казалось, не подавала признаков жизни. Хотелось спрыгнуть вниз, схватить ее тело и взлететь на палубу. Но он не осмелился.

В миле к югу перешеек чуть выступал из воды. К нему и стремились индейцы на пирогах. Они работали веслами стремительно, видно было, что их силы на пределе возможного. С палубы корабля было хорошо видно, как они причалили к берегу. Он поднимался над водой не более чем на полтора фута, но это была земля, где можно было переждать прилив.

Лишь только начался второй рейс пирог, на сей раз с грузом, как англичане произвели залп из шести орудий правого борта.

Ядра с глухим всплеском вспенили волны в непосредственной близости от суденышка. Оно еще продолжало медленно двигаться, но с каждой минутой все оставшиеся на борту ожидали посадки на мель.

Второй залп прогрохотал четверть часа спустя. Англичане сбросили паруса и дальше не двигались. Ядра опять пролетали мимо или не долетали.

– Скоро они пристреляются, и тогда нам придется худо, – говорил Лука.

Он оставался на борту лишь с Самюэлем. Остальные уже шли на пирогах к холмику. И Лука сказал решительно:

– Хватит испытывать судьбу, Самюэль. Спускаемся в ялик. Следующий залп может накрыть нас. Поторопимся.

– Но судно, Люк!..

– Мы ему не сможем помочь, Самюэль. Уходим!

Они неторопливо гребли, ожидая залпа. Он прогрохотал, когда ялик был на полдороге до берега.

– Гляди, Люк! Они попали! Полбака снесли! – Самюэль чуть не плакал от досады и бессильной ярости.

– Не преувеличивай, капитан, – стоически ответил Лука. – Всего-то повредили несколько досок обшивки. Успокойся, капитан! Еще поплаваешь!

На холмике из песка и ракушек столпились все люди. Было тесно, но англичане больше не могли достать их своей артиллерией. А на десант они вряд ли осмелятся.

– Все ж французская земля, – бросил Колен и глянул на корабль. – А что с нами будет?

– Посмотрим, Колен, – ответил Лука безразлично, поискал глазами индианку. Она лежала на циновке бледная, едва дыша. Тряпка на шее была уже грязной и заскорузлой от крови. Он подошел осторожно и стал на колени. Подняв голову, спросил индейцев:

– Что с нею? Чем ранена?

Лука подождал, пока Жан переведет ему ответ индейца, потом медленно стал развязывать повязку. Все молча, в напряжении окружили их и смотрели.

Рана оказалась загрязненной. Лука отбросил тряпку, посмотрел на Самюэля. Тот понял, ушел и вскоре вернулся с ящичком с различными мазями и порошками трав. Это были снадобья колдуна и знахаря Эфу, которыми тот снабдил Луку при отплытии.

Лука снял корочку с раны. Сукровица проступила обильно, смешалась с гноем и текла тонкой струйкой на плечо индианки. Он осторожно ощупал края раны, слегка надавливая на них. Гной засочился сильнее.

Лука обмыл рану тампоном, смоченным ромом. Индианка застонала, и индейцы двинулись ближе, угрожающе загнусавили тихими голосами.

Лука полностью сосредоточился на ране. После долгого промывания он потребовал тонкий нож, накалил его на огне, обрезал малые части помертвевшей кожи и мяса, прижег края, посыпал порошком и лишь затем осторожно перевязал шею чистыми полосками ткани.

Лука вздохнул тяжко, прерывисто и тяжело опустился на песок, не отрывая глаз от изможденного лица индианки. Смотрел и думал.

Вспомнилось вдруг, как давным-давно, в забытом почти и таком далеком Киеве, он, голодный и бесприютный, просил дядьку Макея взять его на войну, как мечтал о казачьей славе, о богатой добыче и дальних неведомых странах.

Была слава, лихие сшибки на земле и на море, были раны, женщины и добыча, а дальние страны – так вот они, куда уж дальше-то. А было ли счастье? Да и что это такое, где оно, в чем? Что сделать надо, чтобы оно пришло и согрело душу? Может быть, надо успокоиться, перестать ломать голову и просто жить? А там время покажет, расставит все по своим местам…

Луку вывел из задумчивости далекий грохот. Он встал, посмотрел на море.

Его судно пылало, подожженное раскаленными ядрами английской артиллерии. Он смотрел, и в голове больше ничего не возникало. Ни жалости, ни сожаления, ни обиды или чего-то еще. Он был спокоен.

Юрий ВОЛОШИН КАЗАК В ОКЕАНЕ

Глава 1

Утреннее солнце, встающее над теплым морем, осветило узкую полоску земли, тянущуюся от берега острова Гваделупа и прикрытую от доступа больших кораблей коралловыми рифами и мелководьем. К ней приткнулись шлюпка и несколько индейских пирог. За рифами догорало небольшое судно, в открытое море уходил корабль под английским флагом. Это его пушки устроили пожар и загнали людей на уже затопляемый приливом перешеек высотой всего-то в полтора фута. А люди на перешейке были на удивление разные. Негры, индейцы, несколько белых. Один из них чуть в стороне от остальных склонился над телом молодой индианки и обрабатывал рану у нее на шее.

История его началась давно, в безумно далеком теперь и почти забытом уже городе Киеве. Восемнадцатилетним хлопцем пришел туда Лука Незогуб, когда в селе Мироновка порубили поляки всю его родню. Голодал, воровал еду, да на счастье свое встретил бывалого казака дядьку Макея, старого боевого товарища своего отца, и упросил его замолвить словечко перед паном сотником. Так оказался Лука в казачьем обозе, отправлявшемся в Австрию, где гремели сражения Тридцатилетней войны. Дрался он со шведами и саксонцами, прошел чуть ли не всю Германию, добыл казачьей воинской славы, получил первые раны и добычу, стал лихим рубакой и отменным стрелком.

Но в одном из рейдов во Франции не повезло казакам. Попали они в плен и оказались аж в городе Булонь, что на берегу пролива Па-де-Кале. Их взял в свой экипаж капитан капера «Хитрый Лис» Эсеб де Казен, и после сухопутных сражений пришлось Луке и его товарищам участвовать в морских. Захватывали, грабили и топили англичан, испанцев, подворачивался в пустынном море голландец, вроде бы союзник, так топили и его. Ведь капитан не оставлял свидетелей.

Но жадность основательно его подвела. Экипаж, постоянно обделяемый добычей, взбунтовался, и капитан де Казен вместе с несколькими людьми, оставшимися верными ему, был высажен в шлюпку в Карибском море с минимальным запасом воды и пищи. Судом, принявшим такое решение, как раз и руководили Лука и его товарищ Назар, бывший монах, волею судьбы оказавшийся на борту «Хитрого Лиса».

Вольная жизнь на роскошных островах Карибского моря нравилась Луке, которого называли здесь месье Люк, поэтому он отказался возвращаться на родину, где никто его и не ждал. С другом Назаром, дядькой Макеем, казаками Савко и Якимом и французом Коленом остались они на Гваделупе, на деньжонки, полученные на «Хитром Лисе», завели усадьбу и начали довольно успешно хозяйствовать. Лука, вдоволь уже хлебнувший сражений и получивший немало ран, хотел теперь просто жить нормальной, спокойной и безбедной жизнью. Он даже женился недавно на богатой вдове голландского купца, которую звали Луиза, и теперь она ждала от него ребенка, поэтому и осталась дома, в городке Филипсбург на острове Сен-Мартен. Именно от нее он и возвращался сейчас, да вот нарвался на английские каленые ядра.

Сам он был в этом виноват. Англичане и не тронули бы его, но Лука вздумал помочь индейцам, которые на пирогах пытались уйти от преследования. Их восстание закончилось поражением, и теперь англичане добивали бегущих.

В экипаже судна Луки был индейский мальчишка Жан Улитка, который узнал нескольких своих соплеменников, а самое главное – он разглядел в одной из пирог раненую Катуари. Вот Лука и приказал капитану Самюэлю взять индейские суденышки на буксир.

Дважды до этого сводила судьба Луку с этой удивительной индианкой с синими глазами. Мать ее, от которой на память остался только золотой медальон, была белой, отец – вождем племени, муж года два назад погиб в схватке с англичанами. Наравне с воинами участвовала она в боях за свободу своего народа, и с самой первой встречи не мог Лука отделаться от какого-то наваждения. Заколдовала она его, что ли?! Да и не только его, но и верного друга Назара. Не мог Лука спокойно вспоминать об этой женщине и вот снова встретил ее, раненую, в утлой пироге, преследуемой английским кораблем.

Он спас индейцев, спас Катуари, но судно его было сожжено. Мечты о спокойной и размеренной жизни внезапно улетели в тартарары, надо было думать, как спасаться самому и выручать своих людей и индейцев.

Англичане ушли. Начинался прилив, и перешеек местами уже заливало водой. Люди плохо спали, были злы и раздражительны.

Еды было мало. У индейцев ее почти не осталось, и пришлось поделиться с ними последним. От судна остались одни обломки, обгоревшие и неприглядные. У индейцев умер один воин, и его тут же похоронили. И вообще половина их была изранена, остальные сильно измотаны, истощены и ослаблены.

После короткого совещания было решено идти в усадьбу на лодках. Сделать это тяжело, но пробираться пешком по зарослям – намного хуже.

Лука почти не принимал участия в совещании. Он всецело был занят индианкой. Белые уже поняли, что это значит, помалкивали с серьезными лицами и не приставали к нему с расспросами.

А он опять тщательно осмотрел рану, промыл ее, очистил, присыпал целебным порошком и перевязал.

Катуари ненадолго открыла глаза. Ее мутный взгляд был бессмысленным, но Лука надеялся, что все поправимо, что она вновь станет той самой волевой и решительной женщиной, какой он запомнил ее по прежним встречам.

Он вертел в пальцах странный золотой медальон на цепочке. На нем были видны какие-то вензеля, но Лука не мог их хорошо рассмотреть. Он был явно европейского происхождения и мог бы рассказать о многом. Видимо, он был захвачен вместе с остальной добычей в этом походе или в предыдущих.

Лука часто щупал пульс, считал его удары.

Индианка пришла в себя. Она оглядела склоненного над ней Луку, что-то прошептала. Ничего не поняв, тот спросил медленно:

– Мадам, как вы себя чувствуете? Вам стало лучше?

Она медленно склонила голову, закрыла глаза и заснула.

– Люк, скоро начнется прилив, и нам надо спешить с отъездом, – напомнил Самюэль, тронув того за плечо.

– Я боюсь, что женщину опасно переносить, капитан, – ответил Лука и, посмотрев в глаза старого рыбака, понял, как того беспокоит его внимание к индианке. – Однако придется это сделать. Приготовьте лодку для нее.

Когда перешеек был окончательно залит морем, флотилия лодок тронулась в путь.

Лука предпочел индейскую пирогу, куда и перенесли индианку. Он беспокоился, что это ей повредит, но все обошлось.

Индейцы уже поняли, что Лука хочет добра женщине из их племени, и не волновались теперь за ее здоровье. А Лука неотрывно смотрел на изможденное осунувшееся лицо индианки и постоянно щупал то пульс, то лоб, проверяя, не спадают ли жар и лихорадка.

До темноты флотилия преодолела только половину пути. Приходилось ночевать на берегу, для чего зашли в крохотную бухточку с песчаным берегом.

Катуари за день несколько раз приходила в сознание или просыпалась и каждый раз что-то тихо говорила. Это были короткие фразы, и индейцы не успевали даже понять ее слова, как она снова засыпала.

Лука за этот день дважды менял повязку и теперь был уверен, что сделал все, что нужно. Теперь только время и молодой организм должны решить судьбу женщины. И Лука определенно был уверен, что она выздоровеет.

Он поил ее водой с желтым порошком, лихорадка помаленьку отступала, а утром она уже внятно сказала по-французски:

– Как ты тут очутился, Люк? Мне уже лучше. Это ты меня лечишь?

– Спокойно, Катуари! Вам нельзя так много говорить. Все идет хорошо.

Она сделала попытку улыбнуться, но кроме гримасы ничего не получилось. А через несколько минут, выпив настой, она опять заснула. Две индейские женщины обмыли ее, обтерли по приказанию Луки и оставались с нею рядом всю ночь.

Лука же свалился и проспал до зари, поднявшись только тогда, когда лагерь уже снимался, люди готовились отправляться в дальнейший путь.

Катуари уже не спала и следила взглядом за лагерем. Она улыбнулась уже вполне осознанно, увидев Луку, и у того защемило в груди от ее взгляда.

– Мадам, вы хорошо выглядите! Вам лучше? А я проспал всю ночь!

– Да, мне лучше, Люк, – ответила она, и Лука в который раз удивился тому, как за последние месяцы улучшился ее французский. И он спросил:

– Как вам удалось так быстро освоить язык, мадам?

– Я старалась, Люк. Очень старалась. Теперь мы одинаково хорошо можем говорить друг с другом. Ты доволен?

– Доволен? Я в восторге, мадам! Это просто замечательно!

– Куда мы направляемся, Люк?

– В нашу усадьбу, мадам. Там у нас есть очень хороший лекарь, и вы быстро поправитесь. Дальней дороги вы не выдержите, уверяю.

– Я согласна, Люк. Но не называй меня мадам. Просто Катуари. Прошу…

Ее взгляд опять обдал его жаром, он задышал бурно, в голове забили молоточки. Уже сколько раз он ощущал столь сильное волнение, когда она смотрела на него такими глазами.

Вдруг Лука испугался. За эти три дня он ни разу не вспомнил о Луизе. А она ведь вынашивала его ребенка! Стало неприятно, грустно и не было возможности объяснить и оправдать все это. Настроение его тут же испортилось.

Она заметила это, спрашивать не стала, и он был благодарен ей.

После полудня вдали показались очертания берега, мысок, за которым начинались земли их усадьбы. А час спустя они уже расположились в домике для плотников, сейчас пустовавшем.

– Жан, беги в усадьбу и сообщи о нашем прибытии, – распорядился Лука. – И пусть немедленно привезут побольше еды. Для всех! Беги, мальчик!

Катуари осторожно перенесли в дом, уложили на топчан, сменив старые соломенные матрасы на свежее сено и морскую траву.

Индейцы и негры с негритянками разжигали костры, готовясь к получению продуктов из усадьбы. Они повесили котлы для кипячения воды и перекусывали ничтожными остатками пищи.

Первым прискакал на неоседланной лошади Назар. Он спрыгнул на землю, поискал глазами Луку и быстро направился к нему.

Друзья обнялись, расцеловались, но тут взгляд Назара выхватил вдруг индианку. Вначале он не придал этому значения, потом резко обернулся и впился глазами в ее лицо. Спросил хрипло:

– Это она? Катуари?

– Да, – вынужден был ответить Лука с замиранием в сердце. Не понравилось ему почему-то такое волнение друга. – Мы подобрали ее с индейцами в море и привезли сюда. Она ранена и страдает.

– Она выздоровеет?

– Уже выздоравливает, Назар. Не пройдет и месяца, как все будет забыто.

– Куда ее ранили, Лука? Опасно?

– Рубанули по шее саблей. Хорошо, что не очень сильно и жилы не затронуты. Но рана загноилась, и пришлось много повозиться с нею. Теперь лучше.

– Как это могло произойти?! Ужасно! Женщина – и воюет!

– Индейцы организовали поход на Сент-Киттс, но их разбили. Лишь треть их сумела добраться до Гваделупы. Да и то благодаря нам. Но мы потеряли корабль. Англичане его сожгли на перешейке Ривьер-Сале. Мы отсиделись на крошечном островке. Хорошо, что прилив был не особо высок, они не смогли пройти рифы и достать нас из пушек.

– Господи! Ее немедленно надо отнести в усадьбу. Там знахарь Эфу сможет полечить ее.

– Назар? – раздался слабый голос Катуари. – Ты уже здесь. Я рада снова с тобой встретиться.

– Господи! Она запомнила мое имя! И как хорошо говорит!

– Я тоже этому удивился, Назар. Ну а как дела в усадьбе?

– Это потом! Главное – побыстрее отвезти ее в усадьбу.

– Лучше этого не делать, Назар. Она еще слишком слаба. Это может ей повредить. Оставим здесь, дня на три хотя бы.

– Люк правильно говорит, Назар. Лучше мне остаться здесь. Я люблю шум моря. Он меня усыпляет и успокаивает. А мне хотелось бы побыть одной и о многом подумать. У нас слишком плохие дела после неудачного похода. И спасибо за заботу, но Люк уже все сделал, что нужно. Все будет хорошо.

Катуари замолчала. Было заметно, как она устала. И Лука потребовал:

– Вам нельзя так много разговаривать! Надо немедленно закрыть глаза и сразу же заснуть! Немедленно! – повторил он решительно.

Она чуть улыбнулась, закрыла глаза, а друзья отошли подальше, чтобы не мешать ей своими разговорами. И долго еще потом раздумывал Лука над тем, чего это его друг так обеспокоен судьбой какой-то индианки. Не нравилось ему, честно говоря, такое беспокойство.

Через два дня отдохнувшие и подлечившиеся индейцы ушли назад к перешейку, чтобы посетить береговых карибов и отдохнуть перед отправкой на Доминику.

На прощание вождь индейцев Тусуанак преподнес Луке пригоршню золота, жемчуга и драгоценных камней в ювелирной обработке.

– Спасибо, но мне ничего не надо! – отстранил их рукой Лука.

– Ты потерял корабль из-за помощи нам, белый человек. Это лишь малая частичка того, что я должен тебе, – ответил Тусуанак через Жана. – Бери, и будем дружить. Ты хороший белый человек. И спаси Катуари! Она слишком дорога для нас, белый человек Люк. Мы еще встретимся!

Вождь приподнял раненую руку в прощальном приветствии и осторожно устроился на корме пироги.

Лука долго провожал его глазами. Он сжимал в руке горсть драгоценностей и подавлял в себе стремление отшвырнуть их, как нечто отвратительное. Потом вспомнил, что англичане сожгли его любимый корабль, и отогнал глупое желание.

– Что он тебе передал? – спросил Назар, пытаясь заглянуть в ладонь.

Лука осторожно разжал ее, и Назар ахнул. Яким с любопытством щурил глаза, а Назар долго перебирал драгоценности пальцами, потом промолвил слабым голосом:

– Здесь вполне хватит на хороший корабль, Лука. Один этот сапфир чего стоит! А бриллиант! Карат десять, не меньше! Тебя здорово одарили, Лука! Ты теперь можешь оказаться самым богатым человеком на этом острове! Поздравляю!

– Спасибо, брат. Ты верно сказал, что на это можно построить хороший корабль. Этим я и займусь в ближайшее время. А то Самюэль переживает, что остался без работы. Так я ему ее предоставлю!

На берегу в домике остались Лука с Катуари и две рабыни с мужьями-неграми. Остальных Лука отправил в усадьбу. Работа не ждала.

Катуари теперь много часов проводила, сидя в специально для нее сделанном кресле в тени пальмы. Она довольно быстро поправлялась, ходить сама еще не отваживалась, но проводить время на берегу и смотреть на море ей было приятно.

Лука старался быть рядом, она постоянно ему улыбалась, и он забывал понемногу свои первые впечатления о ней, как о жесткой, неприступной и гордой индианке.

Теперь она ему казалась совершенно иной. Женщина с каждым днем хорошела, лицо ее приобретало приятные мягкие очертания, худоба проходила, а глаза светились голубизной неба все ярче и значительнее.

Луку волновало то, что он не рассказал ей о своем браке. Это пугало его, он боялся ее реакции, подспудно понимая, что такая женщина может быть непредсказуема, решительна и жестока.

И он уже осознал, что Катуари для него не просто загадочная, волнующая его женщина, но нечто гораздо большее. Он боялся, но понимал, что рано или поздно, но придется признаться себе самому в том, что влюблен в индианку, что она притягивает его всего, не оставляя свободной частички ни для кого.

А что будет, когда и Луиза узнает о его чувстве? Об этом даже и думать не хотелось.

Он корил, ругал и жалел себя, но это не успокаивало. Стал плохо спать, часто вскакивал по ночам, бродил по берегу и ничего не мог придумать. Лишь заботы о постройке нового судна, заготовка материала, поездки в поселок и бесконечные обсуждения с Самюэлем и Аманом особенностей будущего корабля отвлекали немного от тяжких дум.

И еще беспокоило Луку то, что он не в состоянии вернуться на Сен-Мартен, как обещал Луизе. Попутного судна все не подворачивалось. И письма отправить невозможно. Одни неприятности!

– Люк, ты стал таким нервным. С чего бы это? – Катуари пристально поглядывала ему в глаза, но он отмалчивался или уверял, что простые житейские заботы занимают его.

– Все ломаю себе голову, как осуществить постройку нового корабля, – отговаривался он, понимая, что индианка этим не удовлетворится.

– Все верно, но это не главная причина твоего плохого настроения. Что-то тебя гложет, Люк. Ты не хотел бы поделиться со мною своими неурядицами?

Хуже всего было то, что Лука знал, что Катуари может догадаться о причине его плохого настроения. Это страшило его. Он даже подумывал, что пора отправлять ее в деревню индейцев. Она уже ходит, немного работает с негритянками по хозяйству, даже вчера искупалась в море, и Луке нестерпимо хотелось при этом подсмотреть за нею.

Прошло уже три недели, как он вернулся в усадьбу.

Неожиданно пришла большая пирога индейцев. Девять бронзовых воинов мощно гребли, вспенивая голубую воду у берега. Десятый сидел на корме. Это был вождь, и он наверняка пришел за Катуари.

Пока индейцы причаливали, Лука лихорадочно обдумывал, что произойдет. Он трепетал от мысли, что индианка покинет его, но в то же время в голове сверлила мысль, что это к лучшему. Он избавится от наваждения и, может быть, хоть частично забудет про эту индианку. Ведь он женат, Луиза ждет ребенка, и он рад этому. Но эта женщина! Она разрушает все его планы и надежды!

Тусуанак с радостным лицом вышел на берег, Лука радушно его обнял, Катуари с улыбкой сказала вождю, что теперь уже почти здорова.

Они долго говорили между собой, а Лука все пытался вникнуть в их непонятные переговоры, но лишь растравил себя еще сильнее.

Наконец, уже в доме, Катуари обернулась к Луке. Ее глаза неожиданно затуманились как-то странно. Луке показалось, что он услышит сейчас что-то очень страшное или даже трагичное. И она сказала упавшим голосом:

– Люк, я должна уехать. Так нужно. Я дочь своего народа и должна быть с ним. А ему сейчас очень тяжело. Прости.

– Но как же так?! Ты ведь еще не совсем поправилась! Ты слаба и…

– Твои слова ничего не изменят, Люк. Я еду завтра. Так решил большой совет вождей, и мой долг подчиниться ему.

Лука ожидал этого, но услышав, был оглушен и подавлен. Он клял себя за то, что так и не объяснился с индианкой, хотя много раз делал попытки. И теперь, когда в его распоряжении была лишь одна ночь, он растерялся.

Она глядела на его расстроенное лицо, понимала, что его так пришибло, но говорить ничего не стала. Все это видел вождь, и она не могла позволить себе упасть в его глазах.

Наступил вечер, индейцы сидели у костра, курили трубки, тихо переговаривались. Катуари была задумчива, невпопад отвечала на обращения к ней. Лука с потерянным видом сидел на обрубке ствола и все раздумывал. На душе была пустота и отчаяние.

Индейцы вскоре отправились спать в дом, Катуари в задумчивости спустилась к самой воде и шлепала босыми ногами по полосе прибоя.

Лука последовал за ней, и они молча прохаживались в темноте. Наконец Лука проговорил очень тихо и грустно:

– Катуари, мне будет грустно без тебя. Ты слишком много значишь для меня.

Она вздохнула, повернула голову в его сторону и ответила:

– Ты для меня тоже. Но я не могу иначе, Люк.

– Ты должна! Ведь, скорее всего, всех вас ждет плохой конец! Я знаю!

Она вопросительно вскинула глаза, пристально посмотрела на него, спросила:

– Что ты знаешь, Люк? Скажи!

– Знаю, что скоро вы будете втянуты в войну с французами. И вы погибнете!

– Все погибнем? Совсем все? Почему ты так считаешь?

– А разве может быть иначе, когда у одних только копья и луки со стрелами, а у других ружья и пушки?! Пусть не все, но большинство людей погибнет! Тебе нельзя уходить с ними! И ты можешь погибнуть!

Она долго молчала, потом сказала глухим голосом:

– Значит, так угодно духам, Люк. Такова наша судьба. И я приму ее вместе со всеми. Так надо.

– Что ты говоришь? Так вовсе не надо! Останься здесь, и ты будешь в безопасности! Прошу тебя!

– Нет, Люк! Я не могу, не имею права бросить свой народ!

– Да твой ли это народ, Катуари? Ты почти белая, и глаза у тебя от белой матери! Не уходи!

– Откуда ты знаешь про мою мать, Люк? – насторожилась Катуари.

– Услышал в индейской деревне, когда был в плену. И этот медальон, – он тронул золотое украшение на груди индианки, – от нее?

– От нее. Но я никогда не видела своей матери. Она умерла при родах. Так говорят все. Но у меня есть мой народ, и я разделю его судьбу.

– Катуари, я люблю тебя! Не уходи!

– Я знаю, Люк. И я тебя люблю! Но я уйду. Только я хочу уйти с ребенком в чреве. Мы, туземцы, не понимаем вас, белых, но ты должен меня понять. Я хочу от тебя ребенка.

Лука опешил в первое мгновение, потом бурно обнял ее, покрыл поцелуями ее лицо, наклонился, взял на руки и почти бегом, шепча что-то на ухо, понес к кустарнику среди высокой травы.

Она бурно отвечала на его ласки, он же сгорал от желания, сжимал женщину в страстных объятиях, пока оба не слились в едином порыве, поглотившем их целиком.

Они лежали, устремив взгляды в звездное небо. Мыслей в голове у Луки не было. Он просто переживал восторг и ликование.

– Люк, как же мне этого мало, – прошептала она, повернулась к нему и неумело поцеловала в губы. – Прости, но у нас любят иначе. Я хотела бы научиться, да времени нет. Прости, Люк.

Он был в восторге от ее простоты, незатейливости и наивности. Поэтому, наверное, и спросил:

– Сколько тебе лет, Катуари? Ты такая непосредственная!

– Я старуха, Люк! Мне скоро двадцать.

– Разве это старость? Это даже еще не кончилась первая молодость!

Они любили друг друга почти до утра.

– Люк, мне пора, – прошептала Катуари с явным сожалением. – Помни, что я люблю тебя. Надеюсь, что у нас будет ребенок. Буду молить и просить богов и духов ниспослать мне эту радость. И ты молись своему богу, Люк. Обещаешь?

– Конечно, обещаю, Ката! И буду молиться за тебя, чтобы Бог даровал тебе жизнь и счастье.

– У меня не может быть счастья без моего народа, Люк. Прощай, любимый! – И она приникла к его губам долгим поцелуем.

Она ушла, и он проводил ее глазами, отметив, что такой походке вполне может позавидовать любая дама из хорошего общества.

Лука был в отчаянии. Она уходила в утреннюю дымку. Ее стоящая стройная фигура еще некоторое время просматривалась, потом растаяла, растворилась.

Он продолжал стоять, пока солнце не разогнало туман. Лука увидел, что Катуари стоит в пироге. Гребцы работали веслами осторожно, и Лука отчетливо наблюдал, как она махала ему рукой. Он махал в ответ, и так продолжалось чуть ли не час, пока пирога не скрылась за мыском.

Потом он долго сидел на берегу и думал почему-то о том, что расставание это навсегда. Пустота и горечь утраты соединялись при этом даже с некоторым облегчением. Он стеснялся самого себя, это надо же было так разнюниться казаку! Хорошо еще, что не видел этого никто. Особенно друг Назар, который и сам… Но думать об этом нельзя.

Однако дела не ждали. Лука в этот же день принялся торопить рабов с заготовкой материала для нового судна. Но теперь он поручил это Самюэлю и Аману-плотнику.

Договорились, что слишком большой корабль строить не будут. Всего на тринадцать футов длиннее прежнего и почти на фут шире. С двумя мачтами, но на две каюты больше. Судно должно поднимать не менее ста тонн. Этого, решили все, будет вполне достаточно для нужд усадьбы.

Лука засел за книги. Ему захотелось самому научиться управлять судном, а Самюэль только посмеивался над ним, хотя частенько спрашивал про те или иные премудрости судовождения.

Наконец он дождался попутного корабля до Сен-Мартена. Лука поспешил в Бас-Тер, где заплатил за себя и небольшой груз и стал ожидать отплытия.

Перед Сен-Мартеном он подсчитал, сколько же времени не посещал жену, и с ужасом осознал, что больше двух месяцев, даже почти три. Лука был уверен, что Луиза устроит ему отменную головомойку и скандал.

Однако в доме Луизы царил покой и мир. Жена встретила его восторженной улыбкой и даже не посетовала на столь долгое отсутствие.

Это так удивило Луку, что он заподозрил подвох. Тем не менее он, оглядев жену, заметил ее полноту, сияющие глаза и немного успокоился.

Он счел необходимым поведать о несчастье, случившемся с ними по пути на Гваделупу, рассказал о гибели корабля, умолчав о Катуари, естественно.

– Господи, а у нас тут недавно прошел слух, что индейцы напали на Сент-Киттс и разграбили многие поселения.

– Но ведь для Сен-Мартена эти индейцы не представляли никакой опасности, дорогая. Расскажи лучше, как ты тут жила без меня?

– Скучно и тоскливо, милый! Особенно когда прошли все сроки твоего прибытия. Теперь ты рассказал про все то, что произошло, и я спокойна. Хотя, конечно же, очень жаль, что погиб твой любимый корабль.

– Вот и пришлось очень долго ждать оказии. Наш остров еще не так хорошо обжит, и суда пока редко заходят к нам.

– Ничего страшного, Люк. Ты построишь дом, я рожу тебе ребенка, и мы соединимся. Осталось недолго. Как идет строительство дома, любовь моя?

– Не очень хорошо, – уклончиво ответил Лука. – Людей мало, а дел много. Вот и движутся они медленно.

– Поспеши. Мне хотелось бы, чтобы дом был просторный. Мы ведь не ограничимся одним ребенком? – Она заглянула мужу в глаза, потянулась кнему губами.

– Я и так поспешаю, Лиза! И корабль строится, но до переезда еще далеко.

– Ну да ладно, не будем это обсуждать. Я так рада, что ты наконец приехал, готова ждать и надеяться сколько угодно.

Ее поведение обескураживало Луку. Он ощущал нарастающее безразличие по отношению к жене, но показывать это для него было просто никак не возможно. Все же она будущая мать его ребенка, да и брак не расторгнешь так просто.

Он решил стараться не огорчать жену, и это ему удавалось. Все же она многие месяцы была его мечтой. Да и теперь благодаря ей он вошел в общество состоятельных граждан. И этот уровень надо удерживать.

И все же время для Луки тащилось медленно, неинтересно, не происходило ничего, если не считать нескольких встреч делового характера. Они сейчас его мало интересовали, но были необходимы и требовали большого внимания. К тому же и дела самой Луизы без пристального внимания к ним нельзя было оставить. Управляющий мог и искажать положение дел, приходилось все проверять самому, а это было трудно. Ведь голландского языка он не знал.

Лука с трудом выдержал месяц и обрадовался, когда узнал, что из Мариго через неделю отправляется корабль на Малые Антильские острова с грузами для переселенцев.

– Дорогая, я не могу не воспользоваться такой удачей, – поспешил сообщить жене Лука. – Я срочно собираюсь в дорогу. Дела этого требуют.

– Какая плохая весть, милый! Я опять стану тосковать в ожидании тебя!

– При первой же возможности я прилечу к тебе, любовь моя, Лиза!

Они расстались. Луке стоило больших усилий не показывать своей радости по поводу отъезда.

Всю дорогу до Гваделупы Лука постоянно думал о том дурацком положении, в котором он оказался по собственной вине. Искал выход, но пока не видел его. Он был уверен, что с Катуари у него ничего не получится, но и отказаться от нее не мыслил, да и расстаться с Луизой не было возможности.

Этот тупик он пытался даже гасить за игрой в карты. Но потом занялся чтением «Французских Маргариток» Франсуа Дерю, одолжив книжку у попутчика, жителя Мартиники. Она много интересного рассказала о французском обществе.

Высадившись в Бас-Тере, Лука задержался здесь по делам и вернулся в поместье с тревожными вестями.

– Значит, индейцы опять взялись за оружие, – озабоченно проговорил Назар, выслушав новость.

– Скорее, это французы взялись за оружие и призывают всех следовать этому примеру, – с недовольством ответил Лука. – Это мне совсем не нравится! Я не сторонник подобных поступков!

– Но от нас ничего не зависит, Лука, – вскричал Назар.

– Это понятно. Но участвовать в их бойне я не намерен! Пусть обходятся без нас!

– Ты боишься за Катуари? – тихо спросил Назар, и в его голосе Лука услышал трагические нотки.

Лука ничего не ответил. Его мысли перенеслись к Катуари. Да, в словах Назара прозвучала истинная причина его волнений.

Лука давно уже понимал, что Назар влюблен в Катуари, что он на что-то надеется. Это он чувствовал, но ничего не мог предпринять. Ведь самая важная для казака вещь на свете – товарищество. Выступить против товарища, хоть слово недоброе ему сказать из-за бабы, пусть и самой что ни на есть королевны распрекрасной, жемчугами и золотом осыпанной, – подлее подлого, как в бою сбежать, раненого бросить. Это было не в его силах.

А Назар все прекрасно понимал, переживал, мучился, себя уговаривал, но чувства его теплились, надежда не покидала его. Лишь сознание, что он проиграл настоящему товарищу, проверенному в боях и невзгодах, заставляло молчать, не показывать виду. Лука оставался для него другом, а это важнее всего на свете.

– Господин, – прибежал к Луке негр с плантации. – Там пришел индеец! – Он показал в сторону горы. – Требует господина!

Лука удивился, потом подумал, что это может быть вестник от Катуари. Он заспешил в указанном направлении и через полчаса оказался на месте. Кругом стеной стояли заросли колючих кустарников, и опасность могла подстерегать в любом уголке крутого склона. Лука огляделся.

Появился индеец. Он осторожно приблизился, посмотрел внимательными глазами на белого, протянул руку и раскрыл ладонь. Там лежал медальон, который Катуари всегда носила на груди.

– Она просить встреча, – коротко сказал индеец.

– Где и когда? – взволновался Лука.

Индеец молча повел Луку по едва приметной тропе. Она вилась затейливыми петлями, и запомнить дорогу было трудно. Они поднялись в гору, вышли за пределы усадьбы и углубились в лес, росший среди нагромождения камней и утесов. Индеец молчал, уверенно и быстро шел, а Лука все думал, что же понадобилось Катуари от него. Но он был рад встретиться с индианкой.

Еще через полчаса они вышли в узкую долину, на дне которой журчал ручеек с прохладной водой.

На теплом камне сидела Катуари. Она была в своей обычной коричневой юбке до колен, в короткой накидке и с цветной лентой на лбу.

– Люк! Наконец-то! Иди сюда, я хочу с тобой поговорить.

Она встала, и Лука пытливо оглядел ее фигуру. Ничего не заметив, он подошел, молча обнял ее, нежно поцеловал, огладил прямые коричневые волосы, ниспадавшие почти до пояса, спросил тихо:

– Милая, как я ждал твоего приглашения! Почему так долго его не было?

– Я боролась с собой, Люк. Но ты всегда побеждал. И вот я здесь.

– Как твое здоровье? – Лука посмотрел на живот, положил ладонь на него и заглянул в глаза.

– Хорошо, – спокойно ответила Катуари. – Я жду ребенка. И это замечательно, но меня беспокоит другое. Мне нужна твоя помощь, Люк!

– Я всегда к твоим услугам, дорогая! Говори, что тебе надо?

– Мне надо оружие, Люк. Мы готовимся к войне, и без мушкетов нам будет во много раз труднее.

Лука поразился столь категоричному требованию, подумал и ответил:

– Милая, ты понимаешь, чего просишь? Как я достану тебе оружие, если точно знаю, что оно будет применено против моих же людей?

– Это не твои люди, Люк! И они захватывают наши земли! Они наши враги!

– Но я и мои друзья приняли их условия, законы и все остальное! Я понимаю, что твои требования по защите своих прав справедливы, но оружие… Не знаю, дорогая моя Катуари! Да это и слишком опасно.

– Ты должен это сделать, Люк! Помоги нам! Нам больше не к кому обратиться. Мой народ терпит бедствия, и никто не хочет нам помочь! Никто не хочет нас понять! Мы погибаем!

– Успокойся! Тебе нельзя так волноваться, милая! Подумай о ребенке!

– Что я должна сделать, чтобы уговорить тебя? – в отчаянии воскликнула женщина. – Помоги мне, моему народу, и я выполню любое твое требование!

– Катуари, твой народ обречен. Вы или примете условия французов, или исчезнете. Разве это так трудно понять? Смиритесь, и вы выживете!

– Мой народ не смирится, – убитым голосом молвила Катуари, положила голову ему на грудь и прижалась к нему.

Лука нежно обнял ее, ощущая, как трепещет ее тело, готовое принять его в любую минуту. Стало так жалко и ее, и ее народ, такой наивный, гордый и непримиримый.

Она подняла глаза на него, тихо спросила:

– Ты сделаешь это, милый, для меня?

Лука вздохнул, ответил обреченно:

– Что с тобой делать? Вот только с деньгами плохо. Их у меня почти нет. Почти все, что от вашего вождя получил, потратил на хозяйство, на строительство нового корабля.

Она встрепенулась, отстранилась, порылась в сумке, висящей на ремешке, и протянула ему сверток мягкой выделанной кожи:

– Вот, возьми. Я подумала об этом.

– Что это, Ката? Деньги?

– Всякое, Люк. Посмотри, хватит ли?

Лука развернул пакет. Там было несколько сот золотых монет, золотые украшения, жемчуг и сверкающие каменья. Их стоимость он не мог определить, но остальное было не трудно оценить. Он взглянул на индианку, в ее просящие глаза, и ответил:

– Вполне. Даже лишнее будет. Однако большое количество оружия достать здесь будет невозможно. Надо ехать на другие острова. Да и подозрительно будет, если столько закупить сразу и в одном месте.

– Если надо будет отправляться куда-то, то мы дадим тебе людей и пироги.

– Да, без этого не обойтись. Мой корабль еще не скоро будет достроен.

– Когда ты будешь готов, Люк? – уже строго спросила Катуари.

– Присылай пироги через два дня в бухту севернее нашей усадьбы. Мы отправимся на Монтсеррат, а потом на Антигуа. Это ближайшие острова, и они принадлежат Англии. Там и лучшие мушкеты в мире. Двух пирог будет достаточно.

Катуари тут же успокоилась, но все еще просительно глядела ему в глаза. Благодарность и любовь были отчетливо видны в ее взгляде.

Они, не сговариваясь, углубились в чащу, где и предавались любовным утехам, пока время не подсказало, что им пора расставаться.

Лука шел домой и размышлял. Он понимал, что ввязался в рискованную авантюру, понимал, что его может ожидать. Но не помочь Катуари он не мог. Было грустно, немного тоскливо, но почему-то совсем не страшно. Он не боялся даже того, что его связь с индианкой в скором времени раскроется и семейная жизнь окажется разрушенной.

Лука даже усмехнулся, вспомнив, что обе женщины ждут от него детей, и представив, что может произойти, если они встретятся. А это очень даже может когда-нибудь произойти. Он уже заложил дом для семьи, и тот успешно поднимается недалеко от берега, где строится корабль, на котором сюда прибудет Луиза, может, уже и с ребенком.

Все эти мысли мало радовали молодого человека. Он придумывал возможность уехать с острова, не вызывая подозрений своих товарищей. И лишь вернувшись в усадьбу, пришел к решению.

– Знаете, друзья, – начал Лука после обильного ужина, сидя на веранде и любуясь игрой света на западе, где заходило вечернее солнце. – Мне необходимо побывать в поселке. И думаю навестить Мари-Галант. Поглядеть, чем этот остров может нам пригодиться.

– И что же это тебе там понадобилось? – подозрительно уставился на него Назар. – Разве мало тебе работы здесь?

– Это тоже будет полезная работа, Назар. Я кое-что задумал и решил проверить свои планы на месте.

– Занимался бы своими делами тут, сынок, – поддержал Назара и дядька Макей. – Что тебе не сидится? Носишься с какими-то задумками, а работы стопорятся.

– Может, я, дядько Макей, задумал себе усадьбу небольшую присмотреть на Мари-Галант?! Не век же мне с семьей сидеть на одном месте, когда тут и так много народа. Хозяйство наше даст хороший барыш, а там и Луиза может подкинуть несколько тысяч. Вот и думаю о будущем.

– Ты что же, хочешь прикрыть дело на Сен-Мартене? – спросил Назар.

– Пока лишь обдумываю и прикидываю. Сразу это не решишь. Дело там налажено, и рушить это не выгодно. Но и здесь надо расширяться. Дня через два и отправлюсь. С Жаном.

Лука отправился в поселок на бричке. Но потом, как и предполагал, оставил ее в двух с лишним милях у соседа и пешком вместе с Жаном пустился берегом на север, в обратную сторону.

Недалеко от верфи они разыскали небольшую пирогу, спрятанную для этого случая Жаном, и через час были в условленной бухте. Индейцы уже ждали на берегу с двумя пирогами по четыре гребца на каждой.

Они встретили Луку с Жаном настороженными взглядами, поздоровались и вопросительно смотрели на белого человека. В их глазах отчетливо просматривалось недоверие.

Жан, как уже было договорено с Лукой, поговорил с индейцами, и те спустили пироги на воду. Все расселись, и гребцы принялись за работу. Они ритмично и мощно работали веслами, держась ближе к берегу.

Лука уже знал, что индейцы рассчитывают до вечера следующего дня достичь Монтсеррата.

Море было спокойно, опасаться шторма не имелось оснований, и индейцы неторопливо толкали легкие пироги вперед. Лука сожалел, что они не пользуются парусом, и думал предложить им это на обратном пути, чтобы побыстрее вернуться.

Ночью индейцы гребли по очереди. Пара спала, вторая неторопливо гребла, посматривая на звездное небо.

Ветер был попутным, волны небольшие, и, как и предполагали индейцы, к вечеру они вытащили пироги на пустынный берег южной косы Монтсеррата.

– До поселка всего три мили, – сказал Лука через Жана. – Мы с мальчиком уйдем на малой пироге туда, переночуем, и я буду искать оружие. Вы ждите здесь и не высовывайтесь. Мы постараемся вернуться побыстрее.

Индейцы кивками дали понять, что согласны.

Уже в темноте Лука и Жан высадились на пристани Плимута. Поселок был обжит еще недостаточно, но Лука с помощью нескольких английских слов получил комнатенку в таверне.

Утром он узнал, к кому обратиться. Сэр Бримстон сносно говорил по-французски и быстро согласился за два дня предоставить Луке пятьдесят мушкетов с порохом и пулями.

Он хорошо понимал французов, вынужденных вести непримиримую борьбу с людоедами-индейцами, полностью поддерживал эту борьбу и охотно согласился помочь Луке, тем более что тот не скупился и почти не торговался. Лука даже получил от него рекомендательное письмо к партнеру на Антигуа, что должно было там заметно ускорить сделку.

Лука вернулся к индейцам и сперва не нашел и следов их. Но они тут же обнаружили себя, подав криком попугая сигнал, приглашая подняться на берег.

– Они хорошо прятаться, господин, – заметил Жан. – Индеец давно нас заметить.

– Очень рад это узнать, Жан. Выставляться нам не стоит.

Лука объяснил, что после того, как будет получено оружие, одна пирога тут же уйдет с этим грузом на Гваделупу.

– А мы со второй пирогой идем на Антигуа, где закупим еще партию мушкетов. Хорошо бы дойти туда за один день. Сможете?

Жан перевел:

– Трудно, господин. Ветер против. Волна большой.

– Тогда придется все же поставить малую мачту и натянуть парус, – решительно заявил Лука. – Ищите подходящее дерево для мачты. Высотой не более двух ростов человека. И для реи потоньше. Завтра я принесу веревки, парусину, поставим мачту и легко дойдем под парусом до острова.

Во второй половине следующего дня Лука вернулся с необходимыми предметами, и к вечеру мачту наладили. Она легко снималась и ставилась, укреплялась веревками к бортам, к которым пришлось прибить гвоздями прочные планки с отверстиями. Парусину раскроили, подшили, и получился треугольный парус, которым легко было управлять.

Еще через сутки Лука привез оружие и припасы. Хорошо, что море к вечеру стало потише. Пирога была перегружена и временами черпала бортом воду. Но все прошло хорошо, и Лука был доволен.

Индейцы перегрузили оружие в большую пирогу и тут же отчалили в ночное море. А Лука с остальными пораньше устроились спать, плотно поужинав привезенными из Плимута продуктами.

Вышли в море еще до света. Ветер был слабым, но парус работал вполне сносно. В помощь ему гребцы ритмично взмахивали веслами, и пирога шла очень хорошо.

Когда солнце взошло, остров был уже в трех милях позади.

– Перед полдень видеть остров, господин, – заметил Жан и оказался совершенно прав.

Остров появился на горизонте именно перед полуднем.

Как и прежде, высадились миль за шесть от поселка Сент-Джонс. Немного южнее, в двух милях еще с моря они заметили крохотный поселок из нескольких домиков. Возможно, это была плантация, но пришлось зайти за мысок, чтобы никто не заметил прибытие на остров индейской пироги.

– Укройтесь на берегу, а я опять пойду на малой пироге к поселку. – Лука заторопил Жана. – Поужинаем в пироге, Жан. Надо до темноты устроиться и передать письмо. Оно ускорит нашу сделку.

Лука и Жан взялись за весла. Добираться было далеко, оба они очень устали, но все же успели перед заходом пристать к причалу.

Найти адресата не составило большого труда. Разыскиваемый дом оказался всего в ста с небольшим шагах от берега.

Хозяин, прочитав письмо, проявил любезность, пригласил Луку в дом переночевать, отправив Жана на конюшню.

Этот пожилой англичанин угостил Луку отличным ужином с элем и обещал с утра заняться доставкой шестидесяти мушкетов для несчастных французов Доминики, якобы страдающих от нападений кровожадных индейцев.

– А что, на Гваделупе оружия добыть вам разве не удалось? – спросил хозяин дома.

– Там еще хуже положение, чем у нас, – ответил Лука. – К тому же ни одного судна за последний месяц не появлялось в наших водах. Мы послали людей за оружием и на Мартинику. Индейцы уж слишком разошлись и угрожают усадьбам. А в Бас-Тере говорили, что есть угроза и самому городу. Успеть бы вернуться!

– Я вас понимаю, уважаемый господин Люк. Мы когда-то изгнали туземцев с острова и теперь не имеем никаких проблем с ними! И вам следует поступить так же, сударь.

– Об этом уже имеется договоренность и поддержка метрополии. А поселенцы только об этом и мечтают, сэр.

Купец занялся оружием с раннего утра, и уже к вечеру товар был доставлен к причалу.

Лука расплатился, купил крохотную лодочку, которую не жалко было бы тут же бросить, погрузил в суденышко закупленное оружие и припасы и перед закатом отправился в путь, немало удивив поселенцев столь поспешным уходом.

– Все, друзья! – облегченно вздохнул Лука, показывая индейцам груз. – Я выполнил свои обещания. Теперь домой и побыстрее. Придется идти сразу же, в ночь.

Индейцы не возражали. Они быстро перегрузили оружие, прикрыли его парусиной, распустили парус и отвалили от острова.

Ветер был не вполне благоприятный, и пришлось уклониться в океан. Это было довольно опасно, но Лука положился на опыт индейцев и лишь немного волновался, поглядывал на звезды, прикидывал курс и вздыхал.

Индейцы неторопливо гребли, парус хорошо забирал ветер, и пирога шла ходко, слегка накренившись.

Лука не спал, боялся доверить лодку одним индейцам, но те вели себя спокойно, уверенно, часто поглядывали на небо, на море.

После полуночи ветер немного изменился, посвежел, стал более благоприятным, и Лука счел необходимым слегка изменить курс, направляя пирогу ближе к берегам Гваделупы.

Утро оказалось туманным, прохладным. Ветер сначала слегка стих, но посвежел, когда туман рассеялся. Увеличилась волна, было заметно, что недалеко в океане гуляет шторм.

– Жан, спроси своих друзей, есть ли опасность до вечера попасть в шторм?

Мальчик переговорил, а потом перевел:

– Говорят, что шторм будет у берегов Гваделупы лишь после полдень, господин. И то не очень сильный.

– Для нас любой шторм может оказаться сильным. Когда, они говорят, мы достигнем берега?

– Завтра до полдень, господин.

– Не называй меня господином, Жан! Ты свободный человек. Для тебя я просто Люк. Ты ведь не раб!

Мальчик с недоумением посмотрел на Луку, но отвечать не захотел.

Лука, боясь шторма и желая поскорее добраться до берега, постоянно сменял на веслах то одного, то другого гребца. Индейцы не показывали своих чувств, но Жан говорил потом:

– Очень доволен индеец, гос… Люк. Говорить, ты хороший белый человек.

– Просто я боюсь шторма, Жан. Ты теперь понимаешь, как мы выигрываем с парусом? Без него мы могли бы не успеть.

– Да! Индеец доволен! Два раза быстро! А с одними веслами пирога тяжело.

Утром следующего дня на горизонте появились признаки земли. Какие-то темные пятна проглядывали из-за горизонта.

– Другой остров, – молвил Жан, переговорив с индейцами. – Гваделупа нет.

– Я думал, что это уже Гваделупа, – с сожалением ответил Лука.

Ветер крепчал. Грести становилось все труднее. Волны поднимали пирогу и тут же стремительно несли ее вниз, словно в провал. Было жутковато.

Парус туго дрожал от напряжения.

Лука заметил, что индейцы забеспокоились и прибавили усилий в гребле.

Часа через два подошли к острову. Он тянулся длинной полосой с востока на запад, темнел буйной зеленью леса. Местами голая порода выступала коричневыми пятнами, оживляя вид. Множество чаек с тревожным писком носились над водой и выхватывали рыбешек.

– Мы выходить тут, – молвил Жан с нескрываемым страхом. – Шторм позволь нет ходи Гваделупа.

– Так индейцы говорят? – спросил Лука. Жан в ответ согласно покивал.

Голый, мало изрезанный берег не имел бухт и заливов. Приходилось выбрасываться на берег, подыскав более пологий и безопасный пляж.

Пологий пока вал подхватил пирогу, индейцы торопливо гребли, пытаясь удержаться на его зеленоватом гребне. Это им почти удалось. Вал гнал пирогу на берег. Вот он обрушился всей своей мощью на пляж, пирога окуталась пеной, множеством струй воды, заполнившей ее. С глухим треском лодку швырнуло днищем о гальку.

Индейцы что-то кричали, барахтались в воде, как и Лука. Они тянули тросами и за борта пирогу выше на берег, пока очередной вал не накрыл их.

Отплевываясь и хватая воздух открытыми ртами, они продолжали тащить затопленную пирогу все выше и выше.

Наконец волны лишь лизали корму пироги и можно было перевести дух. Люди сидели на берегу, вымокшие до нитки. Некоторые особо настырные валы опять окатывали их каскадами брызг и клочьями пены, но это было уже не страшно.

Отдохнув, люди снова взялись за пирогу. Но она уже была неподъемной.

– Придется разгружать, – понял Лука. Жан перевел это индейцам, и те споро и торопливо принялись за дело. Ящики с мушкетами тащили все вместе. Они намокли и тянули вниз.

Тяжелая работа длилась часа полтора.

Шторм усиливался. Пирогу вытащили дальше на берег и теперь искали место посуше. С моря надвигались тучи, скоро должен был непременно хлынуть дождь.

Дальше к западу Жан обнаружил расщелину в скале, покрытую мхами и травой. Она была всего пару футов глубиной, но ее можно было использовать как нехитрое укрытие от дождя и ветра.

– Снимем парус и прикроем вход. Все не так будет забивать дождем, – предложил Лука.

Индейцы основательно закрепили парус. Стало тесно, но зато теплее. Пока не начался дождь, разожгли костерок и подогрели воду для кофе. Индейцы пить его не решались, а Лука с Жаком с удовольствием грелись горьковатым ароматным напитком.

Два индейца ушли, захватив луки. Уже в дождь они вернулись с агути в руках. Лепешки из маниоки с маисом поспевали на костре, животное быстро освежевали, и в грохоте волн и завывании ветра распространился восхитительный аромат поджаренного мяса.

Его хватило на хороший обед, но больше еды почти не оставалось. Правда, индейцы говорили, что видели неподалеку кокосовые пальмы.

– Надо пойти и попробовать собрать орехи, – предложил Жан. – Я пойду.

Он захватил мешок и скрылся в струях дождя.

Ветер забивал дымом их убежище. Приходилось ложиться на песок голыми телами, так как одежда была мокрой, неприятно холодила, и Лука мечтал переодеться в сухое. В короткие сумерки вернулся Жан с десятком орехов.

Глава 2

Лишь через неделю путешественники сумели вернуться на Гваделупу. Шторм и починка пироги не позволяли этого сделать раньше.

Голодные, усталые и обеспокоенные, они высадились на плоский берег Длинного мыса, что на самом востоке острова. Это было не то место, куда им было надо, однако выбирать не приходилось. Пирога протекала, парус имел уже дыры, а ветер сменил направление и стал неблагоприятным.

– Нас должны заметить наши наблюдатели, – говорил Жан. – Наши люди говорят, что это было договорено.

И действительно, на небольшой возвышенности поднялся столбик дыма. Костер дымил на одинокой скале милях в двух на северо-запад.

– Я говорить! Это наши люди! Скоро приходить!

Но индейцы появились лишь вечером. Они прокричали условленный сигнал, им ответили, и группа воинов с копьями, луками и топориками вышла из леса.

Они сдержанно приветствовали путешественников, с любопытством поглядывали на белого, равнодушно сидящего на камне.

Лука устал, беспокоился о своем затянувшемся отсутствии и думал, как ему добраться побыстрее до брички с лошадью.

Он не сомневался в том, что эту бричку уже обнаружили его товарищи, а объяснить им ее местонахождение будет трудновато.

Хорошо, что хозяин усадьбы, где оставлена бричка, не знал, куда направился Лука после.

– Ладно. Оставим это на потом, когда все прояснится, – бормотал он себе под нос. – Поглядим, как отреагирует Назар на то, что осталось у меня от драгоценностей Катуари. Наверное, это перевесит его возмущение опасностью моей авантюры.

А индейцы уже растаскивали оружие и припасы, стараясь припрятать то, что не смогут унести сразу.

– Люк, – подошел к Луке Жан. – Наши сказать, что французы уже поселились недалеко. – И он махнул рукой в сторону северо-запада. – Домов десять.

– И как далеко? – встрепенулся Лука.

– Не знаю. День пути, говорить.

– Это далеко, – успокоился Лука. – Ты уже расспросил своих, как нам попасть домой? Это важно.

Мальчишка смутился. Он этого не знал, не догадался спросить. И поспешил исправить свою промашку.

– Быстро до перешеек, Люк. Перейти перешеек. Дальше близко, Люк.

Лука не сразу понял объяснение Жана. Потом сообразил, что индейцы заботятся о его тайне и не хотят, чтобы французы из поселения узнали о его проделке. Тем легко догадаться, что за одинокий белый появился с моря.

– Люк, люди помогать тебе ходить до перешеек.

– Это уже лучше, Жан. Скажи им, что я благодарен за заботу и помощь. И спроси, как там Катуари. Меня это беспокоит.

Мальчишка лукаво усмехнулся, кивнул согласно и помчался выполнять просьбу.

– Катуари ушел Доминика, – вернувшись, сообщил Жан.

– Что ей там делать? Зачем? – удивился Лука и забеспокоился еще сильнее.

– Надо, – коротко ответил Жан и посерьезнел.

– С ней ничего плохого не приключилось?

Жан отрицательно помотал головой. Больше он ничего не знал, и Лука перестал его донимать расспросами.

В полночь Луку разбудили. Жан уже не спал и сказал тревожно:

– Быстро ехать, Люк. Француз близко искать.

– Что он ищет? – спросил Лука, готовясь в путь.

– Не знать, Люк. Быстро! Пирога готов.

Лука с индейцами вывели по воде пирогу в море, сели в нее, и ночь поглотила их. Четверо индейцев молча гребли, Лука сел на корму и рулевым веслом помогал выдерживать нужное направление. Потом Жан передал ему совет индейцев устроиться на отдых.

– Конец пути через два день, Люк. Далеко, а ветер противный. Трудно гребля.

Лука не заставил просить себя дважды. Он устроился на подстилке из травы, покрытой драным парусом, и быстро заснул, прижав к себе мальчишку.

Ночью же они прошли далекое селение и, подождав прилива, перебрались к утру на противоположный берег острова. Здесь индейцы распрощались с Лукой. Старший из них вручил ему несколько сверкающих камней, а Жан перевел значительно и важно:

– Это подарок наш народ, Люк. Ты друг наш народ. Брать, благодарить нет!

Лука был немного смущен, но отказываться не стал. Понимал, что карибы от чистого сердца расстаются с этими драгоценностями. То, что он сделал для них, намного перевешивало их стоимость. Тем более что они понятия не имели об этом.

Они быстро распрощались.

– Что ж, Жан, – сказал Лука задумчиво. – Пора и нам двигать. И так слишком задержались мы с этим делом.

Они подхватили сумки с едой и водой и зашагали через заросли кустарника, среди которого высились отдельные деревья. Местность была довольно плоской, идти не очень мешала, хотя одежда постоянно цеплялась за ветки и колючки.

К полудню путешественники вышли на заросшие лесом горные склоны, пробираться по ним было очень трудно и приходилось постоянно прибегать к помощи мачете.

Тридцать миль до усадьбы им пришлось тащиться больше двух дней. Измученные и ободранные, они пришли домой и даже не стали отвечать на тут же посыпавшиеся вопросы. Либо есть, либо спать, так думалось Луке. Победило последнее желание, он повалился на койку и заснул; и Жан последовал его примеру.

Лишь поздним утром они проснулись, голодные, словно февральские волки. И тут же опять посыпались вопросы и требования на них ответить.

– Мы были захвачены индейцами, когда отправились поохотиться на склонах Суфриера, Назар, – нашелся Лука. – Две недели нам пришлось ожидать возможности удрать.

– И кто же помог это сделать? – подозрительно спросил Назар.

– Кроме Катуари этого никто не мог. Но ее долго не было поблизости, и только два дня назад она появилась и настояла на том, чтобы нас отпустить.

– Какое же чудо эта индианка! – В словах Назара явно слышалось то, что он обычно так старался скрывать, не желая обидеть друга. Но Лука отнесся к этому спокойно.

– Еще какое чудо-то! Кстати, она просила тебя принять небольшой подарок, – с этими словами Лука порылся в кармане и протянул Назару крохотный сверток. – Разверни.

Назар развернул, и в глазах мелькнул восторг, быстро сменившийся показным равнодушием.

– С чего бы это ей дарить мне такие подарки?

– Сказала, что это компенсация за твое беспокойство. И подтверждение того, что она хорошо относится к тебе. Разве подарок так уж плох?

– Наоборот! Слишком хорош, и это побуждает задавать вопросы. Ты можешь на них отвечать?

– Что за глупость, Назар? Что за вопросы могут быть тут? Бери и пользуйся, друже, а мне хотелось бы искупаться, наесться от пуза и снова завалиться спать. Два дня по лесам-джунглям шляться – это тебе не борщ хлебать!

Лука был уверен, что Назар правильно все поймет и воспримет этот подарок как проявление его самых лучших намерений, как доказательство того, что никакая баба никогда не сможет испортить их отношения, разрушить товарищество.

– Ну и жулик ты, сынок! – воскликнул Макей, когда все разошлись. – Неужто думаешь, что я поверю твоим байкам? Говори, что случилось? Чем занимался, дурень?

– Оставь, дядько Макей! Спать хочу, а ты даже поесть не даешь!

Макей обиделся, засопел, но больше не стал докучать.

А Лука, прежде чем заснуть, задумался о Катуари. Зачем она отправилась на Доминику? Что еще задумала эта поборница прав и свобод своего народа? Все это сильно беспокоило Луку, но ничего поделать было невозможно.

Скоро месяц, как он встречался с нею последний раз. И теперь ему жутко захотелось увидеть ее, ощутить тепло и любящий взгляд. Все же приятно сознавать, что ты любим такой женщиной. «А Луиза?» – обожгла мысль Луку.

И опять, как было уже много раз, он злился, переживал и не мог определиться.

Работа постепенно втянула его в тот самый ритм, который в последнее время так требовался возбужденному мозгу Луки.

Корабль помаленьку строился, и только сейчас Лука заметил, что он получается немного больше, чем было запланировано. Он не стал выговаривать Самюэлю, но заметил:

– Что, старый разбойник, решил поплавать на настоящем судне?

Старый рыбак немного смутился, но ответил решительно и бодро:

– А что плохого в этом? Зато корабль как корабль. И всего-то длиннее на десять футов.

– На десять ли? Ладно, старина. Пусть это будет на твоей совести. Лишние три тонны ничего не значат. Влетим мы в копеечку с этим строительством. А денег слишком мало.

– Но ведь вы же хорошую партию себе устроили, Люк?

– Так все средства Луизы вложены в дела, причем совсем не мои. Это надо учитывать. Мне негоже жить за счет жены.

– Это так, Люк. Но сдается, тебе немного подфартило в той таинственной отлучке на три недели. – И старый рыбак хитро прищурился, пытливо глянул в лицо собеседнику, а тот и ухом не повел, ответив:

– Ничего таинственного, старина, а подфартило мне не так уж и сильно, как ты, может быть, считаешь.

– Однако ты не отрицаешь, что получил что-то!

– Мелочь по сравнению с тем, что мне надо. Дом не достроен, а скоро надо и жену забирать. Где ей жить прикажешь? То-то! И земли надо прикупить. В этих местах одни холмы и горы. Что проку от них?

– Я слыхал, что тут есть красивый и мягкий камень, Люк. Вот бы наладить каменоломню, а? Наверное, стоящее дело. Потребность в нем большая.

Лука с интересом глянул на старого рыбака, хмыкнул и задумался.

Время шло. Поползли слухи о новых стычках с индейцами. Французам потребовались новые земли, индейцы пытались не допустить их захвата. В Гранд-Тер сгорели несколько усадеб. Имелись жертвы.

По острову собирали добровольцев, в которых не было недостатка. Озлобленные поселенцы охотно шли в отряды, нападали на индейские деревни, вырезали жителей, а оставшиеся в живых индейцы мстили французам.

– Лука, между прочим, у индейцев оказалось много мушкетов, – сказал как-то Назар. – Хотелось бы узнать, откуда они у них?

– Мало ли откуда, – неохотно ответил Лука.

– Тут не обошлось без участия испанцев, – сделал предположение Савко. – У них давно огромный зуб вырос на всех иных поселенцев.

– Это вполне может быть, но не обязательно, – Назар гнул свою линию, и Лука понимал, в какую сторону.

– Почему нас это должно интересовать? – вяло ответил Лука. – Я, например, не намерен рисковать шкурой, когда Луиза вот-вот должна родить.

– Ну, не так уж и скоро, сынок, – вмешался Макей.

– Мне бы успеть к этому времени дом отстроить. А людей маловато. Мне и самому приходится махать топором или молотком. А корабль? И после этого я должен еще драться с индейцами? Тем более что мне понятны причины их борьбы.

– Они всем понятны, но не все столь решительно настроены против участия в общем деле, – не сдавался Назар.

– Я так понял, что ты собираешься вступить в отряд французов?

– И не только я, Лука. Вон Савко, Колен готовы присоединиться. Надо включаться в общее дело. Слыхал, что на Мартинике индейцы уже оттеснены в гористую местность и готовы сдаться.

– А что слышно о Доминике? – осмелился спросить Лука.

– Что так беспокоишься об этом острове? Красавица индианка не дает покоя?

– Это тут ни при чем, – слукавил Лука, но должен был признаться самому себе в том, что Назар отлично понимает его чувства и растерянность. Не зря же он впервые сам заговорил об этой женщине и Луке.

– Как знать, – неопределенно молвил Назар.

– А девка, надо признать, знатная! – воскликнул Савко. – Я б не отказался с нею провести звездную ночку! Да только вот занята она…

– Да хватит вам эту девку обсасывать! – вступился Макей. – Что она положила глаз на Лукашку, так это и ежу известно. Да он женат и ждет сына!

Такие разговоры велись в доме довольно часто. Они раздражали Луку, он подозревал, что все отлично осведомлены о его шашнях с индианкой, да и о прочем если не знают наверняка, то обязательно догадываются. Особенно Назар, который уже не раз давал повод в этом увериться.

– Жан, ты что долго молчишь о Катуари? – спросил Лука мальчишку, который теперь постоянно крутился рядом.

– Ничего нет, Катуари нет вернуться, Люк.

– Ее ожидают здесь?

– Похоже, Люк. Я слышать, она скоро быть здесь.

– Зачем ей быть здесь, Жан? – заволновался Лука.

– Не знать, Люк. Так наши говорить.

Лука и рад был известию о возможной встрече с Катуари, и беспокоился. Уже минуло почти четыре месяца беременности, и ей трудно было бы путешествовать в утлых пирогах по морю. Да и здесь слишком беспокойно.

Лука отправился в поселок. Там носились всевозможные слухи и сплетни о событиях, приключившихся в связи с войной. Уже несколько французов погибли в стычках. Индейцы были настроены решительно и не отказывались от борьбы.

Там Лука узнал, что в поселке упорно ищут француза, вроде бы добывшего индейцам две сотни мушкетов. Это сильно встревожило его.

– Жан, ты никому не рассказывал про оружие? – строго спросил Лука у мальчишки. – Ходят слухи, что это какой-то француз во всем виновен!

– Нет, Люк! – воскликнул Жан обиженно. – Разве мог я так сказать?

– Да я верю. Просто это слишком рядом с правдой, а это очень опасно. Слишком опасно.

Он думал, что кто-то мог подметить его при высадке или кто-то из пленных индейцев не выдержал допроса и проболтался. Хорошо, что никто из них не знал его имени. Но и это может выплыть. Тем более что англичане не станут скрывать своих сделок с каким-то человеком по имени Люк.

Лука с трудом приобрел один английский мушкет. В поселке в эти дни с оружием было плохо. Слишком большой спрос установился на него.

Дома он бросился ускорять строительство судна. Однако Назар, озабоченный и иными делами, наотрез отказался выделить людей. Приходилось увеличить рабочий день, самому целые дни трудиться и Жана приобщить к некоторым работам.

Дней десять спустя Жан таинственно поманил Луку за собой. В укромном месте, где подслушать никто не мог, мальчишка сказал, боязливо оглядываясь по сторонам:

– Катуари. Она здесь!

– Вернулась?! – ужаснулся Лука. – Где она? Скоро появится?

– Так много вопрос, Люк! Я сейчас ничего не знать. Скоро знать. Тогда говорить.

Лука от досады и волнения лишь рубанул ладонью воздух и, вернувшись на корабль, в смятенном возбуждении принялся неистово колотить молотком. На следующий день Жан опять отозвал Луку:

– Надо ходить, Люк, – и указал направление к северу, где высился обрывистый мыс. Лука торопливо шагал за мальчишкой, думал о предстоящей встрече, о том, что ему сейчас скажет Катуари.

На пути к мысу имелся пониженный участок, заросший густым кустарником. В глубину его вела едва приметная тропа. И поскольку ею пользовались редко, она быстро зарастала. Лука знал о ней, но обнаружить ее всегда было не так уж легко.

Мальчишка же уверенно продрался через кусты и оказался посередине крохотной полянки в несколько футов шириной, окруженной деревьями, цветущими почти круглый год, сменяя друг друга.

Полянка была пуста, Жан прокричал птицей, прислушался. Ответ последовал очень быстро. А вскоре кусты и трава зашуршали, и на поляну прокралась Катуари в индейском наряде.

– Ката! Как долго ты не появлялась! – воскликнул Лука, подхватил женщину, бережно усадил ее на пенек.

Он торопливо поцеловал ее, она не сопротивлялась. Лука ощутил ее запах, волнение от встречи, но она внешне ничем не выдала этого. Лицо было закаменевшим и серьезным.

– Ты плохо выглядишь, Люк, – пытливо оглядела она Луку. – Болеешь или волнуешься?

– Милая моя Ката! Конечно, волнуюсь! Ты всегда стоишь у меня перед глазами. Когда ты перестанешь носиться с острова на остров? Мне так недостает тебя, любовь моя! Я тоскую постоянно!

– Я тоже, Люк! Знаешь, как я ждала этого дня? Только об этом и думала.

– Почему тогда так долго задержалась на Доминике?

– Так надо, милый. Мой народ нуждается во мне, и я не могу отказать ему. И хочу передать глубокую благодарность за оказанную помощь. Это так благородно с твоей стороны!

– Что тут благородного? Надо было помочь, вот и помог. Кстати, на острове уже знают, что оружие достал вам какой-то француз. Как это стало известно?

– Это не так страшно, любимый. Никто не знает твоего имени. Пусть ищут. Я уверена, что ни один кариб не выдаст тебя.

– Ох, Ката! Ты не знаешь, как белый человек изощрен в пытках! Они все могут вытрясти из человека. А индейцы попадают в плен и будут еще попадать. Потому я спешу побыстрее построить корабль. Да только людей мало.

Индианка нежно поглядела в расстроенные глаза Луки, прижалась к нему горячим телом. Он ощутил теплоту ее уже выросшего немного живота. Это взволновало еще сильнее. Спросил участливо:

– Как наш малыш, Ката? Растет?

– Растет, Люк! Все хорошо. Не беспокойся, прошу тебя.

– Как же не беспокоиться, если ты ввязываешься постоянно в самые опасные и трудные предприятия! Ты не обязана во всем этом участвовать. Это дело мужчин. Может, останешься со мной и переждешь войну у нас?

Она улыбнулась снисходительно. Лука понял, что уговаривать бесполезно.

– Ты же знаешь, что я не могу уйти от своего народа, но я буду осторожна.

– Знаешь что? Надо достать тебе французское платье. Ты ничем не отличаешься от смуглых француженок и, в случае захвата французами, легко выдашь себя за белую женщину, которая была в плену у индейцев. Сделай это для меня, Ката!

Она задумалась, потом улыбнулась и, кивнув, ответила:

– Ты уверен, что я смогу носить французское платье?

– Если ты несколько лет провела в плену, то могла и отвыкнуть носить европейскую одежду.

Она не ответила, потянулась губами к нему. Луке было радостно, что она не забыла его поцелуев. Они жадно ласкали друг друга, пока индианка не показала, что готова соединиться с любимым.

Лука едва сдерживался от грубости. Это ему удавалось, а Катуари не выдержала, заметив лукаво и даже с долей врожденного кокетства:

– Ты был излишне осторожен, Люк! Но и так все получилось восхитительно, любимый! Я подарю тебе хорошего сына.

– А если будет дочь? Ты будешь недовольна?

– Я да, а ты? Что ты на это скажешь, Люк?

– Конечно, сын был бы лучше, но я не обижусь, если родится дочь. Она будет такая же красивая, как и ты.

– Она должна быть намного красивей, Люк! Ведь мы зачали ее в любви, милый!

– Это верно, дорогая.

– Однако ты какой-то замкнутый, переживаешь о чем-то. Что тебя беспокоит, любимый? Расскажи мне.

Лука сделал непонимающую гримасу, пожал плечами, заметив беспечно:

– Право, не знаю, что и ответить. Разве что беспокойство о постройке судна и неприятных слухах. Больше ничего, уверяю.

– Может, Назар тебя беспокоит? Я знаю, что он влюблен в меня. Это серьезная причина для волнения.

– Не думаю, Ката. Мы все же друзья и многое вместе пережили.

– Как у вас говорят, Люк, от любви до ненависти всего один шаг. И часто он оказывается так мал, что сделать его не представляет труда. Помни об этом.

Они расстались. И Лука так и не понял, что, кроме желания встретиться с ним, привело ее сюда. А может быть, именно это желание и было главной причиной?

Он вернулся домой уже вечером. Жана поблизости не было. Лука шел один и раздумывал, что его ждет в ближайшем будущем.

Утром на верфи появились три индейца. Они о чем-то говорили с Жаном, и Лука поспешил к ним.

– Что это за люди, Жан? Что им нужно здесь?

– Это от Катуари, Люк, – тихо ответил он. – Пришли помочь в работа. Они с недостаток. Воин плохо.

– Что за недостатки? Поясни, а то я не понимаю.

– Вот этот и этот, – указал на двоих, – хромые и сильно. А третий болеть грудь и не можно много ходи. Давай им работа, Люк.

Лука удивился, подумал немного и согласно кивнул.

– Будешь ими руководить. Погляди, что они могли бы делать. – Лука улыбнулся, вспомнив Кату. Стало тепло на душе от ее заботы.

Однако дела все равно подвигались медленно. Слишком много было работы.

А события на острове развивались стремительно. Вблизи Бас-Тера индейцы напали на две усадьбы и вырезали поселенцев. Это взбудоражило народ. Быстро был сформирован отряд в полторы сотни мушкетов. Два десятка добровольцев на конях носились по округе, выискивая индейцев.

Ушли в отряд и Назар с Савком. Причем Савко не горел особымжеланием, а больше шел за Назаром.

Дней десять спустя произошло большое сражение. Индейцы были оттеснены в предгорья Суфриера и там скрылись. Потери с обеих сторон были значительными. Вернулся и Савко, раненный стрелой в грудь. Его привез товарищ и оставил на попечение колдуна Эфу.

Лука не отходил от товарища, допытывался о Катуари.

– Даже не слыхал ничего про нее, – успокаивал друга казак. – К тому же я даже доволен, что получил стрелу. Рана пустяковая, но я теперь могу остаться здесь. Нас и так полегло больше двадцати человек за последние две недели.

– Так много? – удивился Лука.

– Что ты хотел? У них у половины были английские мушкеты. Правда, и мы у них выбили с полсотни человек. Да все это мне не по душе, Лука. Не стоило мне туда ввязываться.

– Пленные были? – допытывался Лука.

– Раненых добили, а нескольких пленных пытали, но что выпытали, мне неизвестно. Я как раз получил стрелу и уехал домой.

– Как ты считаешь, Савко, нашей усадьбе грозит что-нибудь?

– Бог его знает, Лука! Во всяком случае, поблизости от нас ни одна усадьба не пострадала. Больше по ту сторону горы. Но оружие надо держать наготове, это я знаю точно, Лука. А может, это твоя краля оберегает здешние усадьбы?

Сверкающие глаза Савка лукаво прищуривались, давая понять, что тайна Луки уже ни для кого не является тайной.

Исчез Жан. Лука целый день его не видел. Индейцы продолжали работать на верфи, а мальчишки нигде не было.

Лишь через три дня он появился, весь ободранный и измученный.

– Ты где пропадал, паршивец? – накинулся на мальчишку Лука.

– Быть лес, Люк. Хотеть сам поглядеть, что там делать.

– И что ты увидел? Говори же!

– Плохо, Люк! Карибы победить нет! Я плакать. Плохо!

– Ты в этом не виноват, Жан. Ты ведь очень даже многое сделал для своего народа. А Катуари? Ты ее нашел?

– Нет, Люк. Один кариб говорить, что она на гора. Прятаться.

Лука немного пришел в себя, поняв, что с Катой пока ничего страшного не случилось. Но смертельно захотелось увидеться, поговорить, убедить в бесполезности ее участия в этой бойне, исход которой предрешен.

Он понимал, что это пока невозможно, но мысль эта прочно засела в голове.

Всем было ясно, что война не закончена. Французы горели непреодолимым желанием покончить с карибами раз и навсегда и не успокаивались.

Отдельные группки индейских воинов еще появлялись то в одном, то в другом месте, с дерзостью отчаявшихся жгли усадьбы. За ними бросались отряды поселенцев, устраивали настоящую охоту.

А ряды карибов таяли почти каждый день. Их женщины и дети были первыми жертвами бойни, а мужчины горели мстительным огнем, мало помогавшим им.

Приехал Назар. Был он угрюм и неразговорчив. Лишь на следующий день у Луки появилась возможность разведать, что так повлияло на настроение друга.

– Знаешь, Лука, ты, видимо, был прав, отказываясь от участия в этой бойне.

– Что так, Назар? Чем ты расстроен?

– Ужасное зрелище! Такая жестокость! Причем совершенно бессмысленная и не оправданная. Резали, кололи всех без разбора. При чем тут малые дети и старухи? Всех уничтожали, как у нас говорят, до ноги. Ужасно! И это христиане! Жуть берет. Пираты – и те так не поступали.

– Говорят, что хуже войны ничего не может быть, – философски заметил Лука. – Идет уничтожение целого народа. Согласен, что это ужасно. Ты должен знать по книгам, как это было и у нас при нашествии татар. В Киеве никого не осталось живыми. А это тебе не горстка карибов в тысячу человек.

– Это верно. Но то были завоеватели, дикие и необузданные. А это французы! Цивилизованные люди! Словно татары. Но те хоть детей, баб да хороших мастеров в плен брали, а эти резали всех. А пленных брали лишь для пыток, чтобы выведать какие-то тайны.

Лука насторожился. Назар, конечно, не имел в виду его личное участие во всей этой истории, но одно упоминание о пытках пленных встревожило.

– Про индианку ничего не слышал? – осмелился спросить Лука. Тот покачал головой и замолчал. Потом сказал угрюмо:

– Попадись она им, тут же вспороли бы живот, как многим женщинам, особенно беременным. Как такое могут творить христиане?! В голове не укладывается!

Назар был сильно взвинчен, обескуражен и никак не хотел успокоиться. Прошел месяц. Назар понемногу успокаивался, но от предложений опять поехать в отряды французов категорически отказывался.

– Я считаю себя христианином и не приемлю такой войны, поголовного и жестокого уничтожения народа. А они тут были хозяевами, с которыми надо считаться.

– Сударь, речь идет о судьбе наших усадеб, – говорили посланцы, вербовавшие добровольцев.

– Мы несколько лет жили мирно с туземцами. Чего ради начали их преследовать? Мы готовы жить и сейчас с ними в мире и согласии. Места хватило бы на всех. Нет, я больше не участвую в ваших авантюрах. С меня довольно!

Вербовщики с недовольством, граничащим с озлоблением, покинули усадьбу.

– Это нам может повредить, – вздохнул Лука, хотя в душе был доволен решением Назара.

– Ну и пусть! Лучше терпеть плохое, чем участвовать в кровавых избиениях несчастных карибов, вина которых лишь в том, что не могут они вынести издевательства белых.

– Что ж, придется готовиться к худшему, – отозвался Лука. – Нам не привыкать. Переживем, друже.

Больше месяца их никто не трогал. Потом начались непонятные вещи. С Лукой и Назаром не хотели совершать сделки, некоторые торговцы не продавали им товар, оправдывая себя различными глупыми отговорками.

– Придется нам переходить полностью на свое хозяйство, – заметил Лука спокойно, хотя внутри бушевало раздражение и озлобление.

– Это не так просто, Лука, – ответил Савко. – Попробую я заняться делами. Все ж пострадал за общее дело. Посмотрим, как они поступят со мною.

Свои слова он вскоре проверил на практике. Поехал в поселок покупать товары для корабля и усадьбы.

Все было хорошо, и фуры уже были почти наполнены, когда торговцы узнали, что Савко приехал из усадьбы Назара.

Тут же начались трудности, торговцы стали отказываться продавать ему что бы то ни было.

– Вы что, господа! – злился Савко. – Я сам сражался, получил стрелу от карибов, а вы так ко мне! Бога не боитесь, да?

Возмущение Савко никто во внимание не принимал. Пришлось залить злость в таверне, благо там никто не обращал внимания на него.

– Точно, ребята! – кричал он, вернувшись в поместье. – Теперь мы будем вариться в собственном соку! Мало кто осмелится иметь с нами дела.

– Придется побыстрее достраивать судно, – промолвил Назар после недолгого раздумья. – Оно нам может сильно помочь в наших делах.

– Верно молвишь, Назарка, – поддержал Макей. – Пусть подавятся своими товарами! Мы в других местах сможем закупать. Еще дешевле, чем здесь.

– Не так это просто, дядько Макей, – с сомнением ответил Лука.

– И это верно, сынок. А суденышко так и так надо поспешать строить. Завтра же отправлюсь топориком тюкать. Хватит старые кости на солнце греть.

Все заулыбались, но отговаривать не стали.

А Лука уехал к соседу, живущему за восемь миль, договориться о посредничестве в закупке нужных товаров, без которых невозможно было обойтись.

Он уже давно поддерживал приятельские отношения с месье Кледоном. Тот владел среднего размера плантацией, но сильно нуждался в деньгах.

– Я понимаю ваши трудности, месье Люк, – отвечал сосед озабоченно, – но и меня надо понять. Стоит ли терять уважение общества из-за чужих, пришельцев, какими вас считают? Да, задали вы мне задачку.

– Зато вы получите определенную выгоду, месье Кледон. – Лука понимал, что сосед просто тянет время, выгораживая себя и набивая цену. – Мы готовы заплатить наличностью и немедленно. Да и товара нам нужно не так уж много.

– Договоримся так, сосед. Я вам доставлю товар, но вы будете об этом молчать. Лишних забот мне не нужно. Договорились?

– Конечно, месье Кледон! О чем речь?

Лука выложил перед хозяином кучку последних золотых монет и перечислил товары. Среди них, кроме того, что было необходимым для судна, значилось и оружие, что являлось вполне понятным в это смутное время.

– Проедете на обратном пути мимо нас, и мы быстренько сгрузим все, – попрощался Лука.

А на судне работало уже вдвое больше работников. Лука радовался, прикидывал, когда можно будет спускать корабль на воду. По его расчетам получалось, что при таких хороших темпах можно рассчитывать на это через две недели.

Сразу после спуска судна на воду пришла весть о новом всплеске войны.

Жан, уже давно ставший связующим звеном в отношениях с Катуари, прибежал с плохой вестью:

– Француз узнал наш лагерь. Ходить туда, Люк. Я мог нет ходить, предупредить. Плохой дело!

– Что у них, своих разведчиков нет?! – возмутился Лука. – И Катуари там?

– Катуари там, Люк. Уже ходить нет. Дорога, тропа закрыть.

– И нет возможности пробраться туда?

– Можно, Люк. Трудно ходи. Лес густой, долго путь.

– Пусть так, Жан! Я должен увести ее из того опасного лагеря!

Лука надолго задумался. Да, ребенком рисковать нельзя никак. Затем с отчаянной решительностью заявил:

– Завтра ты поведешь меня тем дальним путем, Жан! Собирайся!

Мальчишка вздохнул и ушел в смятении.

Лука отдал распоряжения о строительстве судна, собирал вещи в дорогу, а в голове билась одна неотвязная мысль: «Успеть бы, успеть!»

Ранним утром они на лошадях выехали к вулкану. Рядом трусил негр, он должен был забрать лошадей, когда путь на них будет уже невозможен.

После полудня негр ушел с лошадьми, а путники продолжили путь пешком.

Тропа, вскоре исчезнувшая, петляла в предгорье причудливыми изгибами. В сплетении лиан, веток и кустарника трудно было пробираться в нужном направлении. Мачете крушили зеленое безмолвие, оно сопротивлялось, цеплялось, затрудняло ход вперед. За оставшееся до ночи время путники не одолели и двух миль.

– Этак нам до вулкана недели две придется тащиться! – в отчаянии восклицал Лука, вытирал обильный пот, ругался, проклиная тяжесть груза и оружия.

– Дальше, Люк, быть трудно. Ходить в гора, много камень, ущелье, ручей.

– Не пугай, Жан! Все равно мы пробьемся! Надо успеть.

Неделя пути сильно вымотала их. Они едва передвигали ноги, но Лука требовал двигаться только вперед и без остановок.

– Люк, я больше не мочь! – взмолился Жан. Он повалился на землю и затих.

– Жан, надо успеть! Надо идти! Поднимайся!

Мальчишка не отвечал. Лука оглядел его. Тот спал, пульс колотился, голова была горячей. Лука испугался. Он торопливо достал желтый порошок и с трудом всыпал его в сухой рот мальчика. Дал запить. Сам опустился рядом.

В голове был сумбур. Все тело жаждало покоя, отдыха и сна. И он не заметил, как погружается в тяжелый сон без сновидений.

Проснулся он внезапно. Сон как рукой сняло. Лука прислушался. В отдалении услышал звук не то выстрела, не то горного обвала. В груди что-то громко колотилось, подступало к горлу, не давало дышать.

И тут он отчетливо понял, что где-то далеко идет перестрелка. Одиночные выстрелы чередовались с залпами. Это было мили за две с лишним. Стало невыразимо страшно. Страшно, что он не успел!

Лука вскочил, начал собираться, в темноте заметил, что Жан еще спит. Он не стал его будить, схватил мушкет, пистолет, флягу с водой, немного еды и бросился кромсать мачете зеленые щупальца леса.

Ориентируясь только на звуки выстрелов, он медленно продирался дальше.

Было трудно. Множество камней, расщелин, завалов сильно замедляли его продвижение, но он неутомимо лез все выше, не обращая внимания на царапины и ушибы.

Лука остановился, прислушался. Было тихо. Он не слышал больше выстрелов. Это пугало и обескураживало.

Постояв немного, Лука бросился дальше, стараясь выдерживать взятое ранее направление. Движения его становились все неувереннее, медленнее. Он изнемогал.

В предутренней тишине Лука вдруг услышал одинокий выстрел. Он прозвучал довольно близко и заставил нащупать пистолет. Потом затрещали еще выстрелы и смолкли. Это происходило в полумиле. Значит, кто-то кого-то преследует.

Лука продолжал рубить ветки и лианы. Светало, но в лесу было пока достаточно темно. Лишь посерели кусты и защебетали птицы.

И вдруг снова грянула нестройная трескотня мушкетов, раздавались одиночные выстрелы и отдаленные крики. И опять тихо стало вокруг, лишь птицы, на мгновение замолкшие, вновь заверещали, приветствуя новый день.

Он прошел еще с полсотни шагов и, услышав шум впереди, притаился. Вскоре появилась вереница индейцев с оружием, прорубавшихся немного в стороне.

Лука затаился, раздвинул ветки и с замиранием сердца стал смотреть.

Солнце уже поднялось, и лес немного осветился. Здесь, в горах, деревья росли не очень густо, и он вдруг заметил женщину в европейском платье. Оно было изорвано в клочья, она шла без груза, и было видно, что ей очень трудно. Лука присмотрелся и ахнул. Это была его Ката!

Лука выскочил к веренице индейцев. Те встрепенулись, один из них поднял мушкет и прицелился.

– Ката, это я! Не стреляйте!

Индеец не выстрелил. Лишь в недоумении уставился на продиравшегося к ним белого человека.

Индианка остановилась, пораженная. Ее изможденное лицо выражало изумление, радость и страх одновременно. Она сделала несколько шагов в его сторону и опустилась на колени.

– Ката, милая! Я спешил к тебе! Мы укроемся, и ты отдохнешь. Я понесу тебя! Вставай, нам надо идти! Враги близко!

Она молчала, потом медленно вскинула голову, пристально посмотрела на Луку, сказала тихо:

– Я больше не могу, любимый! Спасайся сам!

– Что ты такое говоришь?! – воскликнул Лука, не обращая внимания на говоривших ему что-то индейцев. – Я не могу оставить тебя, Ката!

Индейцы заговорили громче, а потом бросились бежать. Прогремели выстрелы. Пули проносились мимо, крушили ветки. Карибы скрылись, а Лука с Катуари остались на месте. Лука лихорадочно соображал, что сделать, куда скрыться.

Совсем рядом кричали люди, гремели выстрелы. В голове Луки что-то взорвалось, и он тут же упал, закрыв Катуари своим телом. Он больше ничего не чувствовал.

Он не слышал, как французы окружили его и кто-то сказал с недоумением:

– Что за черт! Откуда здесь появились эти белые люди? Что они тут делали? Ого, он вооружен! Наверное, отбивались от карибов!

– Может, пленные? – предположил другой.

– Она – может быть, но он вооружен. Романтичная парочка! Смерть настигла их одновременно. Похоронить бы…

– Вперед, ребята, вперед! Надо догнать этих краснокожих бестий! Мы не должны их упустить. Этим двоим уже ничем не поможешь! Вперед!

Отряд французов с шумом удалился, постреливая в чащу.

Ката лежала, придавленная телом Луки. Она все слышала и шептала заклинания, прося у духов быстрой и легкой смерти. Но костлявая отступила. Шум французов затих, выстрелы отдалялись, и лишь эхо громыхало в скалах.

Она осторожно поднялась, отодвинув тело Луки. Голова его была залита сгустками уже сворачивающейся крови.

Слезы текли по грязному лицу Катуари. Она приложила ухо к груди Луки. Сердце слабо стучало. Она вздохнула, размазала слезы грязной рукой. Поискала глазами, нашла флягу и осторожно обмыла рану. Пуля пропахала глубокую борозду в коже, повредила череп. Рана была серьезной.

Катуари подтащила безжизненное тело Луки к лучу света, пробивавшемуся сквозь листву, и пристально осмотрела промытую рану. Слезы закапали на голову Луки.

Женщина перевязала рану, достав чистую тряпочку из сумки Луки. В ней же находились толченые травы и пузырьки с настоями. Она попробовала их, дала чего-то попить Луке, потом развязала тряпочку и присыпала рану порошком.

Женщина села и горестно закачалась в беззвучном плаче.

Выстрелы прогрохотали еще два раза, и лес затих. Она вздохнула, оглядела близкие кусты и камни. Что делать? Как помочь любимому? Ей не под силу вытащить его отсюда. И самой не выбраться. Она стала молить духов помочь ей и Луке достойно встретить смерть.

После полудня Катуари все же сумела медленно и осторожно перетащить Луку шагов на двадцать и спрятать его среди валунов и расщелин, укрытых кустарником и лианами.

В сумке оказалось немного еды. Она поела без аппетита и пошла искать ручей. Он оказался шагах в двухстах, сочась из-под скалы тоненькой струйкой. Катуари набрала полную флягу и с трудом пробралась назад, стараясь не оставлять следов.

Лука в сознание не приходил. Он трудно дышал, тело горело в жару, и Катуари постоянно обтирала его тряпочкой, смоченной в холодной воде. Ей было нехорошо. Живот уже заметно выделялся, мешал, затруднял движения.

Она зажгла крохотный костерок из сухих сучков, раскалила несколько камушков, побросала в кружку, заварила корни какого-то растения, настояла на потухающих углях и влила в рот Луке. Тот открыл глаза, вздохнул, что-то прошептал, но Катуари не разобрала, что же именно. Она долго говорила с ним, однако он, казалось, ничего не понимал.

Катуари в отчаянии прижалась к нему. Тело горело, пришлось опять отбросить нежности и обтирать его холодной водой.

Утром Лука вновь открыл глаза. Взгляд его был более осмысленным. Он спросил тихо и едва понятно:

– Ката, что случилось? Я едва могу терпеть, так трещит голова! Что со мною?

– Тебя ранили в голову, любимый. Молчи, тебе плохо будет от разговоров. И надо выпить настой. Сейчас он будет готов.

– Дай мне желтого порошка, Ката. Найди его в сумке.

Катуари выполнила его просьбу. Лука с трудом проглотил лекарство и закрыл глаза. Наковальня в голове постепенно затихла, и он опять заснул.

Катуари вылезла из укрытия. Прислушалась. Было тихо. Французы, по-видимому, возвращались другой дорогой.

Она набрала немного ягод, орехов, выкопала из земли коренья. Набрала воды и вернулась к Луке. Тот смотрел на нее полуоткрытыми глазами и молчал.

– Тебе лучше, Люк? Ты так странно смотришь. Сейчас приготовлю поесть. А то мы с тобой так отощаем, что уже никогда не выберемся отсюда.

– Как трещит голова! Глаза больно открыть!

– А ты и не открывай. Лежи с закрытыми.

– Что с французами? Где они?

– Ты упал на меня, кровь нас испачкала, и они посчитали нас убитыми. И в ту же минуту опять погнались за нашими. Так и получилось, что мы с тобой в этом лесу остались одни. И что теперь делать, Люк? Я не смогу тебя дотащить, едва сумела сюда устроить, подальше от тропы.

– Не могу думать, голова болит. Потом.

– Хорошо, хорошо! Только попей отвара.

Время тянулось медленно. Катуари волновалась, молила своих духов о милости, проклинала французов, но сделать ничего не могла. Так прошел этот день и ночь.

Она опять искала еду, бродила по окрестным склонам и ущельям, набирала во флягу воду и старалась поддержать свои силы и силы Люка. Их было мало.

Прошел и этот день, а утром она услышала знакомый крик птицы. В это время она, как правило, молчит, и Катуари заволновалась. Наконец ответила и получила тут же очередной крик. Так они перекрикивались с четверть часа, пока голоc Жана не прозвучал совсем недалеко от них:

– Катуари! Где ты? Отзовись.

Он кричал на своем языке, и Лука ничего не понял. Он лишь догадался, что их нашел мальчишка.

– Вот мы где, Улитка! Иди к нам! Как хорошо, что ты нашел нас!

– Что с Люком, Катуари?

– Ему плохо. Он ранен и не может двигаться. Надо что-нибудь придумать.

– Что тут придумаешь? Надо только ждать, пока он сможет двигаться.

– Но мы помрем с голоду, пока это произойдет! Придумай что-нибудь!

– Ничего пока не выйдет, Катуари. Я лишь могу предложить свою помощь в отыскании еды. Буду охотиться, лазать по деревьям и рыть землю. Но мы не сможем снести его вниз.

Лука не мог разговаривать, голова медленно успокаивалась, рана еще сильно болела, но осложнения не предвиделось. Ему так казалось или хотелось.

Жан приносил мелких зверьков и птиц, орехи и плоды, которые сумел отыскать, Катуари готовила еду и ждала, когда можно будет уходить.

– Ты хоть бы рассказал, как ты искал нас, Улитка, – просила Катуари.

– Не хочу! Нечего рассказывать! Нашел вас, и все тут! Хорошо, что Люк оставил прорубленную тропу. Было легче идти.

– Ты плохо выглядишь, кариб, – не отставала Катуари.

– Сильно устал. Да и теперь приходится столько лазать по рытвинам и зарослям, а что добываю? Мелочь! Есть постоянно охота.

– Вы говорите, а я вас не понимаю, – тихо проговорил Лука. – Говорите по-французски. А то голова еще сильнее болит. Я все силюсь понять вас!

– Как длинно ты говоришь! Отживел, Люк?

– Какое там! Едва языком ворочаю.

– Через неделю обязательно начнем спускаться к усадьбе. Будь готов, Люк!

– Постараюсь, хорошая моя, – вяло ответил Лука.

Но полуголодное существование все-таки сказывалось. Силы у всех помаленьку убывали. А болезнь Луки не давала возможности начать спуск.

Жан вдруг заявил решительно, по-взрослому:

– Завтра я ухожу. Хочу наведаться в лагерь. Там может оказаться еда. А без еды нам не дойти до места.

Все возражения Луки и Катуари не подействовали. Мальчишка настаивал на своем.

– Обязательно надо глянуть, а вдруг там кто-то живой остался. Очень хочется. Может, больше никогда не получится попрощаться со всеми.

Он ушел, захватив с собой один пистолет и мачете с сумкой, и отсутствовал три дня с лишком. Вернулся истощенным, измученным и опечаленным. Сказал, бросив тяжелую сумку на землю:

– Попрощался! Все кончено! Нашего народа больше нет.

– Не говори так! – вскричала Катуари. – Многие укрылись, я ведь с ними шла! И существуют другие группы, которым удалось уйти. Я в этом уверена.

– А я уверен, что все они погибли. Сама же говорила, что французы всех убивали! Никого не щадили! Что теперь будет с нами, Катуари?!

Та лишь притянула голову мальчика к груди и погладила ее. Слов утешения не находилось. Да и что скажешь, когда все и так понятно.

Глава 3

Три человека осторожно пробирались по тропе, недавно прорубленной в густом лесу, напоенном дождем и ароматами многочисленных цветов.

Впереди шагал мальчик с мачете в руке, за ним мужчина, опираясь на палку, и замыкала шествие женщина.

Все они были обессилены, истощены и оборваны. Они не разговаривали, часто останавливались, прислушивались, отдыхали, пили воду и снова шагали. Шагали трудно, медленно, обходя валуны и поваленные деревья.

– Все, – сказал мужчина. – Больше нет сил. Голова раскалывается.

– Я говорила, Люк, что еще рано пускаться в такой трудный путь, – сказала смуглая женщина.

Это была Катуари и ее спутники.

Они молча сидели на влажной земле, пили воду и обтирались от пота и капель дождя, недавно прошедшего. После него тропа раскисла, и ходить по ней стало еще труднее.

– Надо день отдохнуть, Люк, – безвольно молвила Катуари. – Так мы не дойдем – или с голоду околеем, или помрем от усталости.

Лука не отвечал. Сил даже на это недоставало.

– Смотри, Жан едва держится, – не унималась Катуари. – А без него нам и дня не пройти.

Лука молча кивнул, опрокинулся осторожно на спину и прикрыл рукой глаза.

Сутки отдыха пошли всем на пользу. Даже на следующий день они не спешили в дорогу. Лишь после полудня тронулись, немного подкрепившись тем, что нашли в окрестностях. Благо воды было достаточно.

– Так мы и за две недели не дойдем, – ни к кому не обращаясь, говорил Лука, когда они сидели у костра, грызли корешки и листья, улиток, которых Лука и в рот-то смог взять лишь после долгих уговоров Катуари. Она и Жан ели еще и толстых гусениц, а ящерицы, иногда попадавшиеся Жану, были верхом наслаждения и доставались только Луке.

– Мы проходим за день не больше шести миль, – еще раз заметил Лука вечером. – А до усадьбы не менее двадцати. Сколько это нам надо шагать?

– Но ведь немного мы уже прошли, Люк, – отвечала бодро Ката. – Обязательно пройдем и то, что осталось. Главное – не спешить. Так будет надежнее.

– Так это сегодня мы столько прошли, – не сдавался Лука. – Потому что отдохнувшие, да и с едой повезло. Завтра хорошо если четыре мили одолеем.

– Не расстраивай себя, Люк. Все самое страшное уже позади. Смотри, я хорошо себя чувствую. И ты с каждым днем поправляешься.

– Да, но мы уже идем почти неделю!

– Ну и что из этого? Еще немного, и мы будем в усадьбе.

Лука вздохнул, продолжать разговор не хотелось. Только спать, чтобы избавиться от этой проклятой изнуряющей его головной боли. Уже и рана почти зажила, а голова все продолжает болеть. Не так, как раньше, но сильно. Особенно от усталости.

Еще три дня трудной дороги, и они вышли в предгорье. Тут тропа была почище, уклон не такой извилистый и крутой, и настроение у всех улучшилось.

Наконец вышли к месту, где Лука и Жан отпустили лошадей.

– Вот теперь я верю, что мы дошли! – радостно воскликнул Лука. – Еще день – и мы дома! Скорее бы!

С каждой милей идти становилось все легче, хотя это не ощущалось из-за сильнейшей усталости и голода.

Они не дошли всего две мили и повалились уже в коротких сумерках на землю, проклиная все на свете.

Ночь прошла в возбуждении. Все часто просыпались то от холода, то от укусов москитов, то от смутного ощущения опасности.

Последние мили прошли с огромным желанием перейти на бег. Сил на это у них не было, лишь мечта побыстрее оказаться дома.

Негры, заметив их, бросили работу на плантации. Прибежали, помогли, дали немного еды и отвели в усадьбу.

– Господи! – воскликнул дед Макей, увидев Луку. – На тебе лица нет, сынок! И где ж ты столько времени пропадал? Мы давно похоронили тебя! Ну здравствуй, бродяга ты этакий!

Макей нежно обнял Луку, облобызал, слезы выступили у него на глазах. После недолгих расспросов их накормили и уложили спать в самом прохладном месте дома.

Назар, вернувшись с верфи, узнал о возвращении Луки и бросился к нему.

– Погоди, Назар! – остановил того дед Макей. – Пусть поспит. Намаялся он за эти дни, ранен был в голову. И сейчас еще не очухался. Малец спас его. И эту, его индианку. Никак не могу запомнить ее мудреного имени.

– Катуари с ним пришла? – Назар остолбенел от этого известия, хотя прекрасно знал, что же заставило его друга мчаться в горы, в самое пекло.

– Заявилась! На сносях девка, должен тебе сказать, – лукаво промолвил дед Макей и весело захихикал. – Видать, скоро тут ребенком запахнет. А крику от него сколько! Но дети – это дело доброе, как же без них-то, – серьезно заметил Макей.

– Ты так говоришь, словно уверен в отцовстве Луки, – с тоской в голосе ответил Назар.

– А как же? Это все знали, что Лука таскается с этой бабой. Один ты не замечал или не хотел отчего-то замечать.

– Да-а! – протянул Назар в растерянности. – Ну и дела! Он же женат!

– Э, парень! Дело молодое, и не нам судить их проделки. Пути Господни неисповедимы. И все, что ни делает Бог – все к лучшему!

– Не примешивай всякое непотребство Богу, Макей! Не богохульствуй!

– Сам-то ты как поглядывал на эту бабенку? Сердишься, что не получилось? А и верно! Не про тебя эта бабенка. Староват ты для нее. Ищи себе постарше, постепеннее!

Назар отмахнулся и ушел переживать в одиночестве.

Пока Лука спал, колдун Эфу сумел осмотреть его и принялся лечить, бормоча заклинания, хотя Назар ругался и протестовал.

– Да пусть колдует, Назар! – вступился Савко. – Что он, повредит, что ли?

– Бесовское это дело! Христианину это негоже, Савко! Стыд, да и только!

– Поглядим, что получится. Я верю этому чернокожему кудеснику.

С утра все собрались в усадьбе. Ожидали пробуждения прибывших. Тихо переговаривались и обсуждали новости из поселка. Савко сказал:

– Я недавно был там. Слышал про пару убитых в лесу. Тоже подумал про Луку. И теперь понимаю, что случилось на самом деле.

– И что ж ты понял? – неприветливо спросил Назар.

– Это наверняка были они! Только французы говорили, что женщина была белой. Все в крови! Я не хотел вас огорчать и промолчал. И хорошо сделал.

– Так она и не похожа на индианку, – заметил Назар.

– Ну и хорошо! – воскликнул Колен. – Я вот живу с негритянкой, и ничего хорошего. Никуда с нею не появишься. Смотрят на тебя, как на чумного!

– А куда тебе выходить с твоей пиратской рожей? – взвился дед Макей, с трудом подбирая нужные французские слова.

– Будто ты, дед, не пират? – обиделся Колен. – Вместе грабили испанцев.

– Ладно, ребята, не шумите, – предупредил Савко. – Вон Лука вроде бы появился. Поспешим узнать новости.

– Дайте умыться, ребята! – отбивался Лука. – Не приставайте сильно, а то голова у меня расколется. Хотя сегодня не так болит. Это дом помогает!

– Да не дом, Лука, а колдун Эфу, – Савко весело осклабился и добавил: – Он часа три выплясывал вокруг тебя, когда ты спал. Значит, помогло. Назар тут разорялся, протестовал против бесовских наваждений. Да я не дал знахаря прогнать!

Лука немного рассказал свои мытарства. Появилась Катуари. Она была завернута в простыню, совершенно не стеснялась этого, и Лука заметил строго:

– В каком виде ты пришла, Ката?

– Не в лохмотьях же мне ходить? – усмехнулась она. – Ты бы приготовил мне платье, раз уж я в вашем обществе.

– Олухи! – завопил дед Макей. – Колен, тащи платье своей чернушки! Надо же одеть бабу, а то и впрямь срам один.

Колен с веселым смехом умчался и вскоре вернулся с платьем, выбрав самое красивое и новое.

– Бери, Ката! Дарю! Потом тебе Лука купит лучшее, но и это сойдет пока!

Индианка благодарно взглянула на Колена, кивнула и вышла переодеться.

– Лука, у тебя появились новые заботы! – хохотнул Савко. – Справишься ли? Ведь и жену надо ублажить. А двоих-то потруднее будет.

Лука стрельнул глазами на балагура и подумал, что тот по сути прав. И настроение испортилось.

– Вот это действительно великая забота и головная боль! – согласился Лука. – С нею и Эфу не справится.

– Насчет Эфу ты не очень-то сомневайся, Лука, – не унимался Савко. – Я с ним много говорю. И смотрел, как он колдует. Вроде одни глупости и несуразности, а как помогает! И в своем деле он мастак.

Появилась Катуари. Она причесалась, в волосах алел цветок, и выглядела женщина в подаренном платье очень привлекательно. Фигура и осанка были гордыми, грациозными, беременность нисколько этому не мешала.

А Лука подумал неожиданно: «Вот бы ей научиться держаться по-европейски! Никто бы и не заметил, что она метиска. С ее-то глазами!»

А вслух заметил, немного смущаясь:

– Ката, я не ожидал, что ты будешь так здорово смотреться в платье. Оно тебе очень идет. Немного широковато, но мы купим лучшее, и ты будешь неотразима. Вот немного отдохнем и поедем в поселок покупать тебе туалеты.

– Смотрите, как он заговорил, – хохотнул Савко. – Прямо-таки настоящий француз! Этак ты скоро сможешь посещать лучшие дома Бас-Тера!

– Брось ты, Савко! Вон Назар всеми премудростями этикета овладел, а что толку? Кто хочет его принимать? А со мною еще хуже будет.

– Не горюй, Лука! Все утрясется.

– Лучше скажите, как строятся корабль и мой дом?

– Да что они?! Ты поведай нам про свои приключения, Лука, – не унимался Савко. – Мы уже битый час ждем твоего пробуждения именно для этого. Начинай.

Лука хоть и отнекивался, но пришлось уступить. И они с Катой принялись рассказывать про свои мытарства и несчастья.

Это продолжалось и за завтраком, который устроили в их честь отменным.

Лука все порывался поехать на верфь и к дому. Пришедший Эфу настаивал на полном покое. И Ката с готовностью присоединилась к нему.

– Тебе никак нельзя много говорить и тем более двигаться, Люк. Эфу прав. С головой шутить опасно. Скажи ему, Эфу, – вскинула она голову на негра.

Тот энергично закивал, а потом бесцеремонно стал выплясывать по комнате, выкрикивать заклинания, вопить, греметь, и все это не прекращая отплясывать замысловатый танец. Весь мокрый от пота и запыхавшийся, он заставил Луку проглотить отвар странного вкуса и запаха.

Потом колдун стал что-то тихо бормотать, делать руками пассы вокруг головы раненого, и Лука, ощутив приятное тепло и сонливость, погрузился в забытье.

Колдун оглядел Луку, подул ему в лицо и на цыпочках ушел, забрав амулеты.

Ката с интересом смотрела на эту процедуру, потом проводила колдуна до дверей.

Лишь через несколько дней Луке разрешили выйти погулять, а потом и отправиться на верфь.

Он удивился, углядев, что судно уже с мачтами и якорями, добытыми на перешейке, куда Самюэль направил людей за ними и всякими другими железками. Изнутри слышались перестук молотков и топоров, визг пил, крики и ругань Самюэля. Луку приятно поразило то, что на стройке много людей. И работали они интенсивно и добросовестно.

– О, Люк! – приветствовал того Самюэль. Он появился из люка трюма и теперь с раскрытыми объятиями приглашал хозяина на борт. – Быстрей на палубу, Люк! Я покажу, как много мы успели сделать!

Лука поднялся по длинным шатким сходням на палубу. Она была вся завалена стружками, щепками, досками и канатами. Негры работали усердно, завидев хозяина, кланялись, скалили белые зубы и старались еще сильнее.

– Самюэль, дружище! Как я рад, что дела спорятся! Это Назар побеспокоился о работниках?

– Не только, Люк. И Савко, и Колен посодействовали. Так что через месяц я буду готов выйти в море в пробный рейс.

– Поздравляю, Самюэль. Сколько кают устроили?

– Четыре, Люк. Как ты и просил. И реи поставили на два фута длиннее. Ход должен быть хорошим. Соотношения для этого подходящие.

– А сам-то изучаешь премудрости навигации? Я вот больше месяца книжки не брал в руки. Надо наверстывать время, друг ты мой!

Самюэль избежал ответа, а Лука был слишком увлечен осмотром. Настроение его разом подскочило. Он улыбался и не мог наглядеться на свой корабль.

– Я смотрю, ты и мачты поставил выше, чем обычно. Не будет ли это влиять на остойчивость?

– Все будет зависеть от силы ветра. А в ураган мало какое судно может устоять. Будем надеяться, что мы успеем убрать верхние паруса. И на бизани поставили рею для дополнительного паруса. Одного латинского, как мне показалось, будет маловато, а мачта позволяет это.

– Что ж, через месяц поглядим, что за корабль ты отгрохал. А шлюпки построил? Я их что-то не вижу.

– Две у нас уже имеются. Если понадобится – построим третью. Пока обойдемся двумя.

Лука обошел еще раз судно, заглянул в трюм, в каюты, где заканчивалась отделка, и заметил Самюэлю:

– Я хотел бы вооружить судно пушками. Время неспокойное, и на море это не помешает. Пусть устроят пушечные порты. Не более трех с каждого борта.

– Так ведь пушек нет, Люк!

– Будут. Это дело достаточно важное, и я не собираюсь отказываться от вооружения. Так что и пороховой погреб потребуется устроить надежный.

– Как скажешь, хозяин. Сделаем.

– До скорого, Самюэль, – закончил осмотр Лука. – Гляну на дом. Скоро жену надо будет привозить.

– А как же индианка, Люк? – не преминул напомнить старый рыбак.

– Не знаю, Самюэль. Все ломаю голову и ничего придумать не могу. Подожду, когда само что-то прояснится. До рождения ребенка я ничего не хочу предпринимать. Впрочем, время покажет…

С домом дела обстояли еще лучше. Он был практически готов, и внутри производились отделочные работы.

Лука обошел все пять комнат для хозяев и три для слуг. Ему было приятно сознавать, что это его собственный дом, что он ни от кого не будет зависеть и что друзья окажутся поблизости.

Он оглядел окрестности. Дом стоял в двухстах шагах от моря на невысоком бугре. Верфь видна не была, ее закрывал скалистый мыс с башнеобразным возвышением на самой оконечности.

Лука легко поднялся по ступеням, вырубленным самой природой, и оказался над пенными волнами, яростно лизавшими каменное основание мыса. С высоты в семьдесят футов волны не казались столь грозными, но грохот их отчетливо долетал сюда. Брызги пронизывали лучи солнца, и этот каскад расцвечивался обрывками радуги. Все это было величественно и очень красиво.

Лука спустился вниз, на тропу, вьющуюся среди кустарника и редких пальм. Он подумал с сомнением, а понравится ли Луизе это уединенное место? А Катуари?

Он задумал привести ее сюда и показать дом, где он хотел бы жить с этой немного необычной женщиной, так волновавшей его. Но как это будет, ведь есть еще и Луиза, которая вряд ли согласится на такое.

Потом Лука вспомнил, что жена его не католичка и с разводом у протестантов дела обстоят проще. И все же он сильно волновался, сомневался и злился. Злился на самого себя, сам не зная за что.

Катуари долго в задумчивости стояла на узкой площадке утеса над бушующими внизу волнами – ветер был свежим. Почти отвесный обрыв блестел от влаги, манил своей тайной и страшил одновременно.

– Ты что так задумалась, Ката? – спросил Лука, осторожно обняв ее за талию и заглядывая вниз. – Не стоит так близко подходить к краю. Высоко, а ветер сильный и порывистый.

Она повернула к нему задумчивое лицо, улыбнулась, затем промолвила:

– Здесь так одиноко и величественно. Я раньше никогда здесь не бывала.

– Согласен, Ката. Место красивое и грозное одновременно. Здесь ты будешь высматривать наш корабль в ожидании моего возвращения. Романтично, не так ли? Что скажешь на это, любимая?

– Это меня не устраивает, Люк. Я хочу постоянно быть рядом с тобой.

– Это не очень удобно для женщины, Ката. К тому же скоро появится наш ребенок, и ты не можешь оставлять его на такое длительное время.

– Первое время да, но потом смогу, Люк!.. Меня всегда тянуло к морю. Я не испытываю никаких неудобств в пироге, а на этом судне и каюты есть. Полное удовольствие плавать на таком судне. Мне постоянно завидно, когда вижу вдали парус.

– Я рад, что твои стремления могут осуществиться не так скоро, как ты хотела бы, – ответил Лука, нежно прижал женщину к себе и поцеловал, ощутив ее трепетное желание.

Она требовательно притянула его к себе, просительно глянула в его глаза. Лука задышал бурно, с трудом и тут же ответил страстными поцелуями, торопливо расстегивая крючки платья.

Это были восхитительные минуты! Тугой ветер, теплый и влажный, грохот волн и неистовые ласки, слегка сдерживаемые ее положением.

– Милый, ты не покинешь меня? – спросила она покорно, когда они отдышались и сидели под струями ветра на краю пропасти.

– Зачем такие глупые мысли заполняют такую милую головку? – ответил Лука слишком поспешно, смутился в душе, но ничего больше не добавил.

– Ты как-то странно ответил, Люк. Что у тебя на душе? Поведай, прошу.

– Что у меня может быть на душе, Ката? Просто вспомнил про всевозможные приключения, если французы дознаются про мою помощь вам с оружием.

– Разве для этого имеются основания? Ты меня пугаешь.

– К сожалению, поиски того, кто это сделал, продолжаются. Мне вчера говорил Савко. Он вернулся из поселка, там ходят слухи, что это житель острова, и его все еще разыскивают. Ты понимаешь, что будет?

– Конечно, милый! Может, нам уехать на другой остров? Например, на Доминику или даже на Мартинику, как вы ее называете.

– Если они докопаются до меня, то уходить надо будет очень далеко. Дальше Сент-Мартена, дорогая моя.

Катуари сильно опечалилась. Она затихла и долго молчала. Молчал и Лука, задумавшись о своих запутанных делах, разобраться с которыми он пока не мог.

– Я бы хотела на Доминику, Люк, – наконец промолвила она неуверенно.

– Это слишком близко, Ката. Там легко нас обнаружат. Кстати, ты ничего нового не можешь мне поведать о своих родителях? Откуда была твоя мать?

Она помолчала, как бы собираясь с мыслями, ответила тихо, с грустинкой:

– Мне ничего не говорили о ней. Только и узнала, что она англичанка и захватили ее в плен наши карибы больше двадцати лет назад. И с тех пор на шее у меня этот медальон. Колдун и жрец, который мог об этом рассказать, уже умер и захватил с собой в могилу мою тайну.

– А отец? Он ведь мог тебе что-то говорить?

– Не знаю, Люк. Но он ничего мне не говорил. Никогда не вспоминал о ней. Да я и сама только несколько лет назад узнала правду о своем рождении. Отца уже не было в живых.

– А муж? Ты его любила? Как вы жили?

Женщина задумалась, пощурилась, но ответила:

– Муж погиб в стычке два года назад. Я не чувствовала к нему ничего, но должна была уважать и слушать. А он был довольно груб, и я только теперь стала понимать, что это от ненависти к белым, к моему происхождению.

Они долго молчали, пока Лука не спросил:

– Почему у тебя не было детей, Ката?

– Не знаю, Люк. Меня и муж постоянно спрашивал, ругал, пытался бить. Теперь знаю, что не во мне дело. И я так довольна, Люк!

Он услышал в ее тоне так много теплоты и любви, что разволновался, представив, что ей придется пережить, когда он привезет сюда Луизу. Стало тоскливо на душе.

А Ката продолжала ворковать, хотя Лука почти не вникал в это. Понимал лишь, что женщина, сама не зная, что ее ожидает, мечтает и радуется.

И чтобы охладить ее пыл, спросил:

– Что слышно о твоих карибах, Ката?

Она быстро глянула на него расширенными глазами, ответила в раздумье:

– Какие вы странные, белые. – Она помолчала немножко, потом сказала: – Плохие вести принес один кариб.

– Что за вести? Я не знал, что здесь был кариб.

– Зачем волновать людей. Он был тайно, и я с ним говорила.

Лука вопросительно глянул на индианку.

– Мало нас осталось. Зовет на свой остров.

– На Лимагуигу, как ты его называешь?

– Нет. На Доминику, так этот остров теперь называется, – усмехнулась Ката и прислонила голову к груди Луки.

– И что ты решила? – в волнении спросил Лука.

– Я долго думала над твоими словами, вспоминала, что произошло с моим народом здесь. Так будет и на Доминике. И ничего мы не сможем сделать. Противостоять белым у нас нет возможности, Люк. Ты был прав. У меня есть ты… и наш ребенок. Я вдруг захотела, чтобы он был белым и не испытал того, что мой народ.

– Его народом будем мы с тобой, Ката.

Она взглянула на него странным взглядом и промолчала.

Наконец судно можно было отправлять в пробное плавание.

Самюэль, разодетый по такому случаю в праздничный камзол с кружевной сорочкой, короткие штаны и белые чулки, постукивал новыми башмаками по новенькой палубе, горделиво оглядывал свое детище и ждал лишь приказа хозяина поднимать якоря.

Лука явился с Жаном, взошел на палубу, сходни убрали, он задрал голову, глянул на реи, где ждали команды матросы. Он кивнул, паруса упали, развернулись, ветер потрепал их и слегка надул. Якоря медленно вынырнули из воды, корпусслегка качнулся, и судно сдвинулось с места.

Рулевой Колен орудовал штурвалом, выводя судно в море. На берегу стоял Назар, негры скалили зубы.

– Вот мы и в море! – воскликнул Лука, вдыхая полной грудью свежий влажный ветер. – Все же приятно снова ощутить под ногами родную палубу, не так ли, – посмотрел он на Савку и деда Макея.

– Не знаю, не пробовал, сынок, – хохотнул Макей и добавил: – Это ведь твое судно, а мы лишь матросы.

– У нас, Лука, кишка тонка. Не по нашим грошам корабли себе заводить, – поддакнул Савко.

– Погодите вы! И у вас может быть такой корабль, друзья! Придет время.

– Держи шире карман, Лука! – Савко не сдавал позиций. – Где нам найти такую богатую жену, как у тебя? И где взять такую любовницу, как твоя Ката с ее кучей драгоценностей? Это только тебе так повезло. А что до нас, то я буду рад и просто работать рядом с тобой!

И хотя Савко говорил в шутливом тоне, Лука слышал в его голосе сожаление. Он хлопнул друга по плечу, улыбнулся добродушно и ответил:

– А ты не грусти, Савко. Быть и тебе богатым! Работай, жди и надейся!

Глаза казака заблестели, заискрились. Он пробормотал себе под нос:

– Вот бы сбылись твои слова, Лука! Я бы поставил тебе такую выпивку, что ты и за неделю не осилил бы!

– Я ж не пью, Савко! Может, что другое поставишь?

– Забыл, друг! Но обещаю, что поставлю обязательно. Лишь бы твои слова сбылись, осуществились!

– Не сомневайся, Савко! Так и будет!

Через сутки путешественники вернулись. По общему мнению, корабль получился вполне сносный. Руля слушался, ход давал хороший, но Лука все же предложил:

– Хорошо бы прорезать отверстия ниже палубы для весел. Больше четырех пар не надо, будет в самый раз. И весла вытесать.

– Люк, на кой черт это тебе сдалось? – возмутился дед Макей.

– Что-то ты, дед, меня по-французски назвал, – улыбнулся Лука.

– Так все тебя здесь так величают. Вот и сорвалось, – смутился дед.

– Ладно, не горюй! Все правильно.

Судно стало на якорь в сотне саженей от берега в ожидании груза и выхода по намеченному маршруту. Все знали, что первым делом Лука отправится на Сент-Мартен на встречу с Луизой.

На него поглядывали с чувством некоторой жалости. Как он выкрутится из этого положения? Всех это занимало, и хотя говорить вслух при Луке никто особо не решался, но вопросы отражались на лицах.

Сам Лука только и делал, что возвращался к этому вопросу, и ничего до сих пор придумать не мог.

Покидать Луизу было бы постыдным делом, но и оставить Кату он не мог. К тому же его бросало в жар при мысли, что может устроить Ката, узнав, что он женат и что жена ждет ребенка. А от нее можно ждать всего. И самого ужасного. Она достаточно решительна и целеустремленна. Лука побаивался за нее.

И все же он отправлялся на Сент-Мартен, так и не выяснив отношения Катуари к предполагаемому знакомству с Луизой. С тяжелым сердцем он покидал берега Гваделупы.

Груза было мало, но это его не интересовало. Главное, побыстрее покончить с двусмысленностью, вернуться с чем-то определенным.

Луиза встретила Луку так же, как и в прошлый раз. Она не упрекнула в столь долгом отсутствии, а Лука был нежен и предупредителен. Показал рубец на голове, заметив значительно:

– Вот что меня задержало, Луиза. Индейцы напали. К тому же я потерял у берегов Гваделупы свой корабль и пришлось строить новый. Сама понимаешь, как я переживал все это время.

– Господи, Люк! Что это на тебя валятся все невзгоды?! Как приятно снова видеть тебя рядом. А скоро ты станешь отцом. Осталось не больше месяца. Ты будешь со мною? – И глаза женщины просительно улыбнулись.

В них Лука прочел мольбу, покорность и много еще такого, что трудно было распознать умом. Чувства его потеплели, хотя он заметил, что Луиза постарела, расплылась и уже не казалась ему столь желанной. Мелькнула мысль, что он так и не смог распознать ее, когда познакомился.

Он маялся в этом городке, не понимал здешней речи, а французский звучал редко.

Лука поехал на французскую часть острова. Ему хотелось поговорить с бывшим пиратом и зятем его друга Якима, который не смог приехать по причине беременности жены. Да и жили они отдельно, в пяти милях ближе к Бас-Теру. Встречались довольно часто, но эти встречи не давали больше того удовольствия, как прежде. Яким тоже не испытывал особой потребности в дружбе Луки. Он это ощущал.

И все же поговорить с пиратом, передать привет от дочери с мужем, рассказать про их жизнь ему хотелось. Да и общество французского городка ему больше нравилось.

Он взял с собой только Жана. Мальчишка подрос, возмужал, в европейском костюме мало отличался от густо загорелых поселенцев-работяг.

Легкая таратайка быстро неслась по уже знакомой пыльной дороге. Лука с интересом поглядывал на плантации и прикидывал, как у себя можно использовать тот опыт, который уже накоплен на этих северных островах, давно заселенных французами, голландцами и англичанами.

Жан вертел головой, восторгался красотами местных пейзажей. С высоты острова было видно скалистое побережье с несколькими маленькими островками в окружении рифов. Они были покрыты буйной растительностью, манили к себе уединением и красотой.

А Лука все размышлял о своем незавидном положении, о том, как он запутался в отношениях к Луизе и к Катуари. Он так и не решился рассказать им правду.

Опрятный городок Мариго показался Луке необычайно симпатичным. Раньше он этого не замечал, но сейчас ему чудилось, что он давно живет здесь и все ему знакомо с детства.

Дома богатых поселенцев прятались в тени развесистых сейб и пальм, покачивающих сейчас своими перистыми султанами из жестких шуршащих листьев. Везде было много цветущих деревьев и кустарников, и в голове Луки мелькнула мысль о том, что люди здесь думают не только о достатке и барыше, но и о красоте, которая обязательно должна окружать их жизнь.

Эта мысль почему-то заставила его взгрустнуть.

Бывший пират мессир Таран встретил Луку настороженно, с недоверием. Оглядев прибывшего гостя и ответив на приветствие, он спросил, не обращая внимания на выглянувшую жену:

– Чем обязан столь неожиданному визиту, господин?

– Зовите меня Люком, господин Таран. Я привез привет от вашей дочери и от моего друга Якима. Должен сказать, что их жизнь вполне удается. Они довольны почти всем, а дела идут сносно.

Все это Лука выпалил на одном дыхании. Боялся, что хозяин, встретив его так настороженно, не захочет выслушать.

– Спасибо за привет и сообщение, господин Люк. Заходите, коль приехали. Жене будет интересно побольше узнать о дочери и ее муже.

Жена, довольно дородная женщина со следами былой привлекательности, появилась в дверях с кувшином вина и кружками.

– Промочите горло, месье, – предложила она и заискивающе посмотрела на мужа, потом на Луку.

– Спасибо, мадам. Я не пью вина. Если можно, то сока. Вы позволите? – И он несмело ступил в гостиную.

Лука с Тараном вели неторопливую беседу о делах, о дочери и видах на ближайшее будущее. Жена бывшего пирата сидела рядом и нетерпеливо ожидала момента, когда можно будет задать вопрос Луке.

– Ладно, я пойду по делам, сударь, а вы располагайтесь. Жене будет любопытно поговорить с вами о дочери.

Лука приподнялся, кивнул и откровенно обрадовался уходу хозяина, с которым он собирался поговорить позже.

Атмосфера в доме сразу изменилась. Женщина и еще две ее дочери быстро накрыли стол и засыпали гостя вопросами о житье-бытье молодых людей.

Пришлось долго и обстоятельно пересказывать то, что он знал о ее дочери и Якиме. Девочки из кожи лезли, стараясь показать себя с наилучшей стороны, и Лука улыбнулся, подумав, как сам даже сейчас стремится выглядеть более респектабельным, чем это есть на самом деле. Обычаи обязывали, а он не хотел слыть деревенщиной.

Когда к вечеру хозяин вернулся, Лука уединился с ним на веранде и спросил, делая беспечный вид:

– Вы не обидитесь на меня, если я осмелюсь передать привет от старого вашего друга?..

– Что за друг? – встрепенулся хозяин и пристально глянул на гостя. – Выкладывайте, коли так!

– Вам привет от Алавуана. Он помнит о вас и желает вам спокойствия. Говорил, что это ваша давняя мечта.

Таран долго молча созерцал свою кружку с пуншем, потом спросил:

– Где вы его встретили, сударь?

– Где ж еще! В море. Он остановил мое судно – так мы и встретились. Должен заметить, что обошелся он с нами весьма благосклонно. Ничего не взял.

– Гм! Это похоже на него. Французов он никогда не трогал. И что же он?..

– Выразил удовлетворение тем, что вы довольны жизнью, и обещал навестить вас.

– Этого еще не хватало! К чему это мне?

– Не знаю, сударь. Я лишь передаю его слова. Он больше ничего не сказал.

– Вы, надеюсь, никому не говорили про эту встречу, сударь?

Лука заметил откровенное недовольство в глазах собеседника и ответил спокойно:

– Я не любитель вмешиваться в жизнь других, месье. Это ваше личное дело. И я хорошо понимаю, что это для вас значит. И будьте спокойны – я никому о вашем друге не говорил.

– Спасибо, сударь. Мне здесь нет никакого резона распространять сведения про собственное прошлое. Надеюсь, вы меня понимаете и не осуждаете.

– Я все прекрасно понимаю, месье.

Неожиданно Лука с помощью Тарана договорился о выгодной сделке по доставке на Гваделупу нужных там товаров.

– К тому же у меня свое судно, и я легко доставлю на место все здесь закупленное, – заверил Лука. – Дня через три я пригоню корабль сюда под погрузку.

– Я могу рассчитывать на комиссионные? – глянул на Луку Таран.

– Конечно, месье! О чем речь! Это законно.

Лука отправил судно с грузом на Гваделупу, а сам остался ждать рождения ребенка.

Луиза была рада его решению. Но через несколько дней прибежал посыльный с известием о тяжелой болезни ее отца.

– Как это некстати, дорогой! – воскликнула Луиза. – Я едва передвигаюсь, а тут такое горе! Ты не посетишь отца, милый?

– Конечно же, Лиза! Я сейчас же поеду к нему! Или лучше пойду пешком – тут ходьбы пять минут. И не волнуйся. Я скоро вернусь.

В доме отца Луизы царили полумрак и тихая суета. Доктор только что вышел, и Лука бросился к нему. Тот с трудом объяснил на ломаном французском, что произошло с хозяином.

– Паралич, сударь. Месяц нет смерть, будет жить.

– Значит, положение трудное, доктор?

– Очень трудно, сударь. Надо готов быть к плохо. Бедная Луиза! Хорошо, она быть дом!

Лука как мог мягче обрисовал жене состояние отца и просил не волноваться.

– Этого надо было ожидать, дорогая моя Луиза, – говорил он утешительно. – Старики умирают. Это смерть детей трагедия, а стариков – неизбежное явление.

– Тебе хорошо так говорить, Люк! Не твой отец умирает!

– Мои родные были убиты, когда мне и восемнадцати не было, Луиза. И я горевал. Так мои были еще не старые. Не то что твой батюшка. Сколько ему?

– Скоро должно быть семьдесят два, – удрученно ответила Луиза.

– Дорогая! До таких лет мало кто доживает! Это же хорошо, что так долго прожил батюшка! И не волнуйся, еще ничего неизвестно. Все может измениться, и он поправится. Доктор сказал, что с этим можно прожить и десяток с лишним лет. И, кстати, посоветовал тебе не выходить из дому. Был доволен тобой, тем, что ты осталась дома.

Дни потянулись медленные, тоскливые. И когда посыльный оповестил о кончине отца, у Луизы тут же начались схватки. Поэтому похороны прошли без нее.

Хорошо, что нашлись дальние родственники жены, которые все хлопоты взяли на себя. Лука был благодарен им за эту заботу.

Луиза пошла на могилу отца лишь тогда, когда здоровье позволило это сделать.

Лука же больше занимался сыном, который был не совсем крепок и нуждался в постоянном присмотре.

– Придется нанять кормилицу и няньку, – вздохнула Луиза с отчаянием в голосе. – У меня со всеми этими несчастьями совсем нет молока. Как все плохо сложилось!

– Главное, что ты здорова. В твоем возрасте родить не так уж просто, да еще в первый раз. Благодари Всевышнего, что он ниспослал тебе такую благодать, Луиза! Могло быть много хуже.

– Ты прав, Люк. Надо отслужить молебен и за упокой и за здравие. И возблагодарить Господа нашего за то добро, что он положил нам!

– Не нам, дорогая Луиза, а тебе! И этого не стоит забывать.

И все же Лука был доволен. Кормилица-негритянка, которую звали Марта, отлично справлялась со своими обязанностями, и ребенок рос здоровым. Его окрестили в церкви и дали имя Максим, как настоял Лука. Да Луиза и не возражала.

Но прошло самое трудное время, и Лука стал задумываться. Он с нетерпением поджидал возвращения своего судна. С ним должны были прибыть сведения о Катуари. И теперь, когда невзгоды миновали, сердце опять защемила тоска по индианке. Она тоже должна была родить скоро, и его неудержимо тянуло к ней. Его разрывало между сыном и Катуари. А судна все не было.

И когда оно бросило якоря в бухте Мариго, Лука вскочил в ялик и скоро уже вскарабкался по трапу на палубу.

– Почему так долго не возвращались? – тут же закричал Лука, не отвечая на приветствия друзей.

– Не гонять же судно с балластом, Люк, – спокойно ответил Самюэль. – Ждали груз. Зато теперь можно с чистой совестью отдохнуть и поговорить.

– Где Жан? Я что-то его не вижу!

– Я здесь, хозяин! Готов слушать, говорить.

– Ладно, ребята! Занимайтесь делами, а вечером быть у меня. Я стал отцом! Жан, ты отправляешься со мной прямо сейчас.

– О! Люк! Это следует отметить! Обязательно будем у тебя, – Самюэль расплылся в радостной улыбке.

Лука греб к причалу, а Жан подробно рассказывал про усадьбу. Но больше о Катуари.

– Она тоскует, хозяин. Волнуется, страх, роды скоро, а хозяин нет. Просила поторопить с возвращением.

– Ты ей говорил про Луизу?

– Нет, хозяин! Как я мог? Приказ нет! Молчать!

– Хорошо! Но что мне делать?

– Надо ехать в усадьба, хозяин. Потом придумать.

– Легко сказать! Ладно. Что слышно об индейцах?

– Ничего слышать нет, хозяин. Карибы прятать в лес, гора.

– Про меня слухи есть?

– Я не знать, хозяин. Слышать нет. В поселок ходить нет. Назар говорить нет, а Катуари сидеть дом.

Лука задумался. Мысли не дали ему спокойствия.

Две недели спустя он уговорил Луизу отпустить его домой.

– Окончательно приготовлю все необходимое для вашего переезда и вернусь за вами. Это будет через месяц, если ничего не задержит, дорогая Луиза.

– Люк, милый, мне кажется, что ты что-то от меня скрываешь. Не томи душу! Расскажи, прошу тебя!

– Луиза! Что тебе рассказать? Меня зовут дела. Теперь я не имею права на беззаботную жизнь! У меня семья, и я должен заботиться о ней!

– Милый, здесь все есть! Все налажено! Почему бы не остаться на месте? Зачем переезжать, да еще с младенцем? Это может быть опасно!

– Так это через месяц, Луиза! И идти всего дня три. От силы четыре. Успокойся и не переживай. Мне необходимо завершить там много дел.

Он уехал с тяжелым ощущением неприятностей, ожидающих его.

Всю дорогу до Гваделупы он думал, что объяснение с Катуари неизбежно. С трепетом представлял, как она воспримет это. От такой женщины всего можно ожидать. Но и вести себя по-прежнему, скрывать все было бессмысленно и даже опасно.

И все же он был уверен, что Кату можно уговорить, хотя это будет очень и очень трудно. С Луизой все сложится проще. Так, во всяком случае, ему казалось.

Глава 4

Лука еще издали заметил Катуари. Она медленно шла, неся большой живот гордо, непринужденно, почти не изменив свою походку. Лицо ее ему не понравилось своей хмуростью и сосредоточенностью.

И все же голос прозвучал бодро, когда она крикнула с причала:

– Люк! Быстрей греби! Я жду!

Этот голос несколько приободрил молодого человека. Он лихо подвел ялик к причалу и вскочил наверх, ощущая прилив радости и волнение от встречи.

– Осторожнее, Ката! – прошептал он на ухо женщине, прижал слегка к себе и нежно поцеловал в губы. И удивился, что эта нежность сама, непроизвольно выпирает из него.

– Ты здорова, Ката? Как дела? – И он взглянул на живот.

– Все хорошо, Люк! Только слишком долго пришлось ждать тебя. Это очень тоскливо, милый мой Люк.

Ее слова напомнили ему его главную заботу. Луиза! Что произойдет вскоре? Догадывается ли Ката о том, что ее ждет?

Вихрь мыслей на мгновение затуманил голову, и Катуари спросила, с подозрением заглядывая в глаза:

– Ты чем-то озабочен, Люк? Не все в порядке с поездкой?

– Именно, Ката! Но тебя это не должно волновать. Не думай о плохом.

Они отправились пешком в новый дом. Лука с замиранием в груди представлял, как тут окажется Луиза и что из этого может получиться.

– Тебе нравится дом, Ката? – спросил Лука, когда они обошли все комнаты.

– Не представляю, как буду в нем жить, – призналась женщина. – Это так непривычно для меня.

– Надо было привыкнуть без меня, – ответил Лука. – Дом ведь уже давно готов. Можно было и переселиться в него.

– Без хозяина я не могла, Люк, – заглянула она ему в лицо.

– Что за глупости, Ката! – воскликнул Лука и сам озлился на себя за такие слова, полные обмана и трусости.

И все же Лука испытывал блаженство рядом с Катуари. Она действовала на него возбуждающе и в то же время успокаивающе. Ему казалось, что она защищает его от какой-то опасности, неприятности.

И даже сейчас, в ее положении, она ему невероятно нравилась, была для него очень привлекательна, желанна. Он был уверен, что это настоящая любовь.

Вдруг в памяти всплыл образ той далекой бледной девушки, спасенной им когда-то во Франции. Он ворвался в его мозг, заставил вздрогнуть и задуматься. Та была воплощением беззащитности, горя и прелести. Эта источала силу, волю и достоинство. Они были слишком разными, но первая была мечтой, в то время как вторая – жестокой реальностью, хотя и желанной. К Катуари он постоянно испытывал физическое влечение, готов был сдавить ее в своих объятиях. А та девушка действовала лишь духовно. Ничего физического, словно она была воздушным каким-то образом. Ничего телесного!

– Люк, что с тобой? – удивилась Катуари, никак не ожидавшая, что он мог так погрузиться в свои тайные мысли, что перестал замечать ее.

– Да вот, задумался о прошлом, Ката. О тех временах, когда я воевал во Франции. Почему-то нахлынули воспоминания.

– Ты стал немного странным, Люк, – голос женщины выдавал волнение и подозрительность, что и заметил Лука.

– Не бери в голову, Ката. Лучше приготовь мне чего-нибудь перекусить. Я проголодался, мечтая о встрече с тобой.

Лука погрузился в дела и каждый день разъезжал по участку, отправлялся в поселок или на пристань.

Назар был доволен привезенными товарами.

– Теперь мы надолго сможем отказаться от услуг местных торговцев, – говорил он. – Пусть теперь попробуют нас свалить.

– Назар, надо хорошенько продумать, куда и как сбывать все то, что дает наша усадьба. Без этого мы быстренько сядем на мель и уж не снимемся с нее, – заметил с тревогой Лука.

– А не воспользоваться ли судном для торговли с Францией, – предложил Назар.

– Опасно, Назар, – возразил Лука. – Судно слишком мало для океанских плаваний. Да и связей у нас там никаких нет. Трудное это дело.

– Тогда надо бы прикинуть, что нужно здесь, на островах и в самой Америке.

– Давай так и будем делать, – с готовностью ответил Лука. – Я слышал, что далеко на севере англичане основали колонии, и там всего нехватка. Наши товары были бы там ходовыми. И в плаваниях постоянно можно будет держаться вблизи берегов.

– Так далеко ходить на север? Это может быть дальше, чем во Францию.

– Зато всегда у берегов, – не соглашался Лука.

– Надо подумать, Лука. Эта идея, как мне кажется, может дать неплохой барыш, – усмехнулся Назар. – Хорошо бы поговорить с людьми, уже бывавшими в тех краях.

– Трудно таких найти, но попытаться можно. Да и капитан нужен настоящий, а не Самюэль. Он хорош на местных маршрутах, но не на тех, о каких мы думаем.

В конце второго месяца Лука, вернувшись из поселка, узнал, что Ката рожает.

Он бросился в дом и уже перед порогом услышал картавый писк и крик новорожденного. Это кричал его ребенок!

Лука ворвался в спальню. Мулатка почтенного возраста держала на руках крошечное орущее создание, завернутое в белоснежные простынки. Ката счастливо улыбалась, глаза ее лучились, хотя вид говорил о только что перенесенных страданиях.

– Ката! Это произошло? Я не думал, что так скоро! Как ты? Кто родился?

– Все хорошо, милый! У тебя дочь! Ты отец, Люк!

Лука приник сухими губами к влажному от пота лбу Катуари. Та мягко обняла его за шею.

– Хозяин, у вас прекрасная девочка, – услышал Лука голос мулатки. – Подумайте, как назвать эту милашку.

– Почему она так кричит? – спросил Лука, заглянул в сверток и удивился такому непривлекательному виду орущего ребенка.

– Развивает силу, хозяин. Это говорит о крепости девочки. А как похожа на мамашу. И глаза голубые, и волосики темненькие.

Лука почти забросил дела и полностью занимался Катой и дочкой. Уже через две недели он мог с любовью рассматривать это создание и часто вспоминал Максима, думая, какое имя дать дочке. Это они с Катой обсуждали много раз и до сих пор не пришли к единому мнению.

– Ката, ну как можно давать девочке, живущей среди белых, индейское имя?

– Можно дать два имени. Это ведь не запрещается и у вас, – предлагала Ката. – Мне хотелось бы назвать ее Тиэра. Правда, красивое имя?

– Помилуй Бог, Ката! Как мы окрестим ее с таким именем? Ни один священник на это не пойдет. Лучше Лоранс. Можно звать ее просто Лора.

После долгих споров Лука все же добился своего. Девочку окрестят Лоранс, а имя Тиэра у нее будет как второе, ласкательное, для дома.

Еще через три недели Лука решил все же поведать Кате свою тайну. Он долго собирался с духом и наконец решился. Тем более что подходило время возвращаться на Сен-Мартен.

– Ты сегодня слишком подавлен, Люк, – сказала Ката, поглядела на Луку и добавила: – Неприятности в делах?

– И большие неприятности, Ката, – вздохнул Лука. – Только не в делах, а личные, связанные с тобой.

– Что же такое может быть со мною связано? Ты меня пугаешь. Может, расскажешь?

– Именно это я и собираюсь сделать, любовь моя. Только обещай, что выслушаешь и не будешь бушевать и совершать необдуманных поступков.

– Так страшно, Люк, ты говоришь! Что за таинственность? Но я готова пообещать все, что ты просишь. Только говори, а то мне боязно.

– Помни, что ты обещаешь спокойно выслушать, Ката, – повторил он в волнении.

– Да говори же, Люк! Не тяни!

– Ката, должен признаться, что у меня уже давно, задолго до знакомства с тобой, была и есть жена, – Лука остановился и испытующе глянул на Катуари. Та застыла в оцепенении и молчала. – Прости, но я боялся тебе об этом сказать раньше. Но уверяю, что я люблю лишь тебя. Ты для меня все в этом мире! Пойми меня, Ката!

Она долго молчала, бледная, осунувшаяся и поникшая. Потом вдруг подняла голову, пристально глянула в глаза Луке, сказала зловеще тихим голосом:

– Это ты к ней плавал на Сен-Мартен?

– Да, Ката. Она была беременна, а теперь родила сына. Максимом назвали, я должен был быть там. Что теперь будет, Ката?! Я ведь люблю тебя, только тебя!

– Она красивее меня, Люк?

– Нет, что ты, милая! Как женщина она вовсе меня не интересует. Я намерен развестись. Раньше не мог по причине беременности, а потом – рождение сына. Сама понимаешь, как мне было трудно все это время.

Он пугался ее трагического спокойствия, но Катуари продолжала тихо сидеть и размышлять. Лука горел в возбуждении и больше не находил слов для разговора. Казалось, что все уже сказано.

– Я тебя понимаю, Люк, – проговорила она как-то мирно, и это испугало Луку еще сильнее. – У карибов тоже есть обычай иметь две и больше жен. Пусть будет так и у нас.

– У нас так не может быть, Ката! У нас может быть только одна жена! Правда, у нас имеется такое понятие, как любовница. Ты понимаешь значение этого слова?

– Любовница? Что это такое, Люк?

– Это когда у мужчины кроме жены есть еще женщина. Но она не является ему женой и чаще всего живет с ним тайно.

– Выходит, я была тебе любовницей?

– Но мы же не венчались, Ката! И даже по вашим обрядам не заключали брака. Выходит, что… – он не закончил, боясь признать то, что никак не хотел и не осмеливался признать.

– Понятно, – тихо протянула Катуари.

– Дорогая моя Ката! Что ты надумала! Я разведусь, возможно, даже при ближайшей поездке туда.

– Только так ты сможешь взять меня в жены, Люк?

– Только так, Ката, – согласился Лука. – У нас иначе никак нельзя!

Она задумалась, но быстро встрепенулась, молвила спокойно, хотя Лука знал, что внутри у нее клокочет вулкан:

– Тогда мне придется покинуть тебя, Люк. Уеду к себе на Доминику.

– Погоди, не стоит так сразу решать, Ката! Развод можно быстро устроить. Какой-то месяц, и я свободен. И мы будем вместе, Ката! Навсегда!

– Ты поезжай, Люк, а я подумаю. В одиночестве хорошо думать. Видишь, милый, я выполнила свое обещание и спокойно выслушала тебя. Я хорошая?

Ее глаза не улыбались. Они пугали Луку своей непреклонностью, и он ничего не мог с этим поделать.

Катуари замедленно поднялась и удалилась в молчании, оставив Луку со своим смятением и неуверенностью. Он был в растерянности, голова уже не работала, и лишь смутная надежда на то, что Катуари не выкинет ничего страшного, немного успокаивала его душу.

Они вели себя друг с другом спокойно, но Катуари этим лишь подчеркивала свою непреклонность в том решении, которое, как догадывался Лука, она приняла. И это никак не давало ему покоя. Он пытался расспрашивать ее несколько раз, но Катуари или отмалчивалась, или отделывалась незначительными отговорками.

Наконец Лука ушел на судне к Сен-Мартену. Он долго стоял и смотрел, как на площадке мыска маячила одинокая фигурка Катуари.

Что она задумала? На что решилась? И как сложится их жизнь?

Все эти вопросы неотступно вертелись у него в голове, пока он продолжал всматриваться в далекую фигурку женщины. Потом мыс скрылся из виду, а мысли продолжали будоражить его на протяжении всего пути.

Луиза встретила Луку радостными глазами, но Лука заметил, что в них мелькнуло беспокойство. Она показалась ему старой и неряшливой и совсем не притягивала его. Он вздохнул, пытаясь скрыть свое впечатление, заставить себя относиться к этой женщине по-доброму, спокойно и предупредительно. Это стоило ему больших усилий.

Его мучило сознание того, что скоро это лицо опечалится страшной для нее вестью. Ему было жаль ее и в то же время хотелось побыстрее разрубить этот гордиев узел. Однако решимости ему не хватало.

Он много времени занимался сыном. Тот уже сидел, был здоров и походил на отца. Сам Лука признал это и был доволен. Лишь сын несколько смягчал его тягостное состояние. Он отвлекал от надоевшей жены, все время требовал заботы и внимания, что, однако, не укрылось от Луизы.

– Ты так занят сыном, что полностью перестал замечать меня, – жаловалась она уже не в первый раз.

– Разве он того не стоит, Луиза? – отвечал он вопросом. – Посмотри, какой он шустрый и милый!

– Я его постоянно вижу, Люк, а вот тебя – лишь изредка. А мне тоже необходимо внимание. Ты так не считаешь?

В ее голосе звучал справедливый укор, но перебороть себя Лука не мог и не старался. Он лишь увиливал от близости с нею, хотя изредка до этого снисходил, что давалось ему с трудом.

Лука уже не раз заводил разговор о переезде, но Луиза отвечала каждый раз одинаково:

– Дорогой, ты уверен, что там будет лучше для нас?

В душе Лука соглашался с Луизой, но стоял на своем, не решаясь признать ее правоту.

Он все думал о той минуте, когда две его женщины встретятся, и о том, что же из этого выйдет.

И вдруг многое изменилось.

Жан неожиданно заявил поздно вечером, когда отправлялся спать:

– Господин, – начал он официально, чем удивил Луку. – Должен вам сказать важно. Так просила Катуари.

– Катуари? – почему-то шепотом спросил Лука и оглянулся. – О чем она могла тебя просить, Жан? Говори!

– Катуари уходить Доминика, Люк.

– Как на Доминику? Зачем? Ты что-то скрываешь, Жан!

– Так говорить Катуари. Она на Доминика, господин.

– А ребенок? Она взяла дочь с собой?

– Так, Люк. Больше я ничего не знать. Так велеть Катуари.

– А ты знаешь, как ее найти на Доминике?

– Нет, господин. Жан на Доминика никогда быть нет. Катуари не хотеть говорить Жан, где быть жить.

– Господи! Этого еще не хватало! Как там она будет жить с малюткой? У них же нет никаких условий для этого! Бог мой, помоги мне вернуть ее!

Жан потихоньку удалился, а Лука продолжал волноваться, пока Луиза не позвала его в спальню.

– Что-то случилось, милый? – встревожилась она, заметив состояние Луки.

– Оставь, Луиза! Мне не до объяснений! Я получил дурные вести из усадьбы!

– Да что случилось, Люк? Расскажи!

– Потом, Луиза! Когда-нибудь потом расскажу, – огрызнулся довольно грубо Лука и отвернулся к стене.

Луиза повздыхала, потом затихла, а Лука все думал и не мог заснуть почти до самого утра.

Теперь Лука мог перевезти семью в свой новый дом. Он еще долго уговаривал жену, пока та не согласилась просто погостить там некоторое время.

– Хорошо хоть так, Луиза, – вздохнул с облегчением Лука, хотя должен был признать, что это не самый лучший выход из его щекотливого положения.

Он так и не осмелился потребовать развода, хотя эта мысль постоянно сверлила его мозг, и не только в последние дни.

Минуло время ураганов. Лука объявил день отплытия. Луиза неторопливо и с неохотой что-то собирала из вещей, хотя служанка уже все приготовила к отправке на судно.

Гваделупа встретила новоселов приветливо. Рабы с интересом поглядывали на новую хозяйку и старались не проговориться относительно Катуари, о чем были строго предупреждены заранее.

– Должна признать, Люк, что дом ты отстроил красивый. И вид на море великолепный! И вообще, мне здесь нравится. Не ожидала этого.

– Очень рад слышать, что ты довольна, Лиза. Скоро ты совсем привыкнешь и не захочешь уезжать.

– И не надейся, милый! Там могилы моих родителей, и я должна их навещать.

– Непременно, дорогая, – тут же согласился Лука. – Я предоставлю тебе такую возможность. Знаешь, я думаю строить еще одно судно. Побольше. И заниматься перевозками грузов. Возможно, и в Европу. Как тебе нравится моя задумка? Хотела бы ты посетить Голландию или Францию?

– Почему нет, Люк? Очень хотелось бы.

– Тогда наберись терпения и подожди с годик.

Лука чувствовал облегчение в отсутствие Катуари. Но постоянная тоска из груди не уходила. Он все больше и больше отдалялся от Луизы. Она это уже отлично понимала. Они перестали быть любящими супругами и жили каждый своей жизнью. Она переживала этот разрыв, но упрекнуть его в измене не могла.

А Лука все вынашивал план посещения Доминики. Останавливало его лишь то, что он не представлял, где искать Катуари. Вспоминал место, где он впервые увидел эту индианку, но найти теперь его было бы затруднительно.

– Послушай, Жан, – приставал он к мальчишке, – не может быть, чтобы ты ничего не знал о Катуари.

– Клянусь, господин! Ничего не знать! Может, она давать знать себя?

– Когда это случится? И случится ли вообще? Постарайся разузнать хоть что-нибудь! Я просто места себе не нахожу без нее!

Жан ничего не обещал, но глаза его хитровато щурились.

Потому Лука продолжал выспрашивать, хотя результат был прежний. Мальчишка упорно отнекивался или молчал.

А Луке часто хотелось, чтобы оба его ребенка были рядом. Он мечтал о том моменте, когда сын и дочь будут бегать здесь, оглашая все вокруг радостными криками и смехом.

Однажды Савко принес из поселка тревожную весть.

– Ты бы поберегся, Лука, – сказал он другу, выбрав момент, когда никого рядом не было. – Люди в поселке в открытую говорят о том, что это ты купил индейцам мушкеты. Как бы они чего не учинили против тебя.

– Откуда стало известно о моем участии в снабжении индейцев оружием? – все допытывался Лука.

– Да точно-то оно и не известно. Прямых улик нет, но это не остановит некоторых буйствующих, и они могут на свой страх и риск решиться на нападение.

– Ты считаешь, что такая угроза существует, Савко?

– А почему нет? Горлопаны всегда готовы на драку. Так что лучше тебе с семьей перебраться к нам в усадьбу.

– Нет! Лучше я приму некоторые меры здесь. Вооружу рабов и буду отбиваться, коль нападут. Да и матросы будут поблизости.

– Во всяком случае, мы можем услышать стрельбу и прийти на помощь. Ты только пальни вовремя, Лука.

– Так это же надо будет палить из пушки, а то не услышите. Кстати, хорошо бы приобрести хотя бы малую пушчонку. Ты сможешь это устроить? Я в свое время не подумал об этом, а теперь было бы необходимо.

– Трудное дело, Лука. Такое просто так не купишь.

На этом дело вроде бы закончилось, но тревога осталась.

Лука предупредил рабов и матросов о возможном нападении. Рабы немного постреляли из трех мушкетов, что были у Луки на судне, и успокоились.

А примерно через две недели прибежал негр и с трудом доложил, что со стороны поселка движется отряд человек в двенадцать с мушкетами и шпагами.

– Куда они идут? – спросил Лука озабоченно.

Негр ничего не мог на это ответить, кроме того, что идут в эту сторону.

– На всякий случай беги в усадьбу и предупреди наших, – приказал Лука Жану. – И сам постарайся проверить эти сведения.

Мальчишка вскочил на лошадку и помчался в усадьбу.

Близился вечер. Негры, что были посмелее, получили мушкеты и находились в доме. Остальные отдыхали в хижинах, расположенных шагах в двухстах в глубине острова.

Шлюпка с четырьмя матросами пристала к причалу. Они были вооружены тесаками, топорами и баграми.

Прежде чем солнце закатилось за горизонт, примчался Жан.

– Люк, они остановились за два миля, – и он показал два пальца. – Лагерь устроить в лесу. Еда готовят.

– Сколько их всего и какое вооружение?

– Человек, – Жан подумал и показал тринадцать пальцев за два приема. – Вот сколько, Люк. Все с мушкет, пистолет, шпага.

– Приличное войско. Почему они остановились, не дойдя до усадьбы?

Жан неопределенно пожал плечами, потом заметил:

– Я сам смотреть, Люк, – и в голосе его слышалась не то гордость, не то хвастовство. Лука этого не заметил, полностью поглощенный предстоящим событием.

– Ты предупредил наших в усадьбе, Жан?

– Савко и дед знают, Люк.

Следующий день прошел в томительном ожидании. Раб, посланный в усадьбу, вернулся и рассказал:

– Они пришли в усадьбу и почти весь день торчали там, господин. Половина ушла, их отговорил Назар-господин. Остальные грозят напасть, если господин не сдастся.

– Чего захотели! Перебьются! Встретим их здесь.

Лука уже начал делать лук, тот был почти готов. Жан точил стрелы и насаживал наконечники. Лука приговаривал:

– Мы с тобой выйдем на охоту с луком. Пока они сообразят, что да как, мы парочку храбрецов подстрелим. Все легче с остальными будет справиться.

К вечеру Лука сумел выпустить для пробы с десяток стрел. Навык был потерян, но после тренировки стало неплохо получаться.

– Ничего, Жан! Мы еще посмотрим, кто кого! Надо послать чернокожего разведать, что там у них делается. Пусть говорит, что он из усадьбы. А лучше отправить двоих. Пусть движутся в отдалении друг от друга.

Мальчишка с гордостью помчался исполнять распоряжение.

Когда негры вернулись и доложили, что французы еще находятся в своем лагере, Лука решил, что они не решаются на нападение и чего-то выжидают.

Ночь прошла спокойно. А к полудню появились люди с мушкетами. Издали один из них прокричал, сложив ладони рупором:

– Эй, Люк! Выходи к нам! Поговорим!

Лука вышел к изгороди, прокричал в ответ:

– Чего вы хотите, господа? Пусть кто-нибудь подойдет и скажет, что привело вас в мою усадьбу!

Пришельцы посовещались, один из них отделился и осторожно приблизился к ограде, держа руку на пистолете.

– Опустите руку, месье! – крикнул Лука. – Я без оружия. – И поднял руки, показывая. Француз поколебался, но ладонь с пистолета убрал.

– Чего вы хотите от меня?

– Вас подозревают в сношениях с индейцами, Люк.

– Есть свидетели этого, месье?

– Есть косвенные сведения. Но мы уверены, что это вы снабдили их оружием.

– Эти свидетельства бездоказательны. И я не намерен отвечать перед вами, – ответил Лука. – И кого вы представляете? Губернатора?

– Господин де Казен знает о наших намерениях и одобряет их. Но мы и сами по себе хотим выяснить это дело!

Лука обомлел, услышав это имя.

– Как вы назвали губернатора? Повторите!

– Господин Эсеб де Казен. Он уже две недели как прибыл из Франции, куда отозван прежний губернатор.

Вот это была новость, так уж новость! Эсеб де Казен, тот самый капитан капера «Хитрый Лис». Именно на его судно попали когда-то во Франции пленные казаки, именно он обучал их всем тонкостям морского разбоя и безжалостно обирал команду, лишая ее законной доли добычи. И не зря экипаж взбунтовался. Капитана тогда оставили в живых, высадив в шлюпку вместе с несколькими людьми и небольшим запасом воды и пищи.

Получается, что выкрутился этот и вправду хитрый лис. Ишь ты, из Франции прибыл. И совершенно понятно, что он теперь попытается отыграться, отомстить за все то, что пришлось пережить. Еще бы ему не одобрять намерения тех людей, которые пришли сейчас сюда с оружием в руках. Надо бы Назара предупредить, ведь именно он и Лука руководили тогда судом на борту «Хитрого Лиса». Да и остальным не мешало бы поберечься. Ну да это не сейчас…

– Выясняйте, но только за пределами моих владений, – вернулся Лука к прервавшемуся было разговору. – Иначе мои люди будут стрелять при малейшей попытке проникнуть дальше. Уходите! Я больше не намерен разговаривать и обсуждать всякие домыслы праздных людей.

Лука поднял мушкет и демонстративно положил его на ограду.

Француз потоптался немного и вернулся назад, к своим. Те долго совещались, затем что-то прокричали и скрылись за кустарником.

Ночью истошные крики со стороны негритянских хижин подняли Луку и его людей. Ночь озарилась заревом горящих хижин.

– Хватайте оружие и за мной! – прокричал Лука.

Они обогнули далеко с юга строения негров и вышли к широкой тропе для вьючных мулов. Тут же послышались негромкие голоса.

– Вы пройдите чуть дальше и встретите их выстрелами. Не переживайте, если промахнетесь. И тут же убегайте к дому. А я подожду их здесь с луком.

Лука сделал всего шагов десять, как французы уже появились тенями среди ветвей. Их было человек шесть. Они спешили. Лука не стал вслушиваться в их редкие фразы, затаился, пропуская их мимо.

Когда они прошли, Лука поднялся, прицелился в последнего и спустил тетиву. Раздалось ругательство, шум, а Лука успел ранить еще одного из напавших. В ответ грохнуло несколько выстрелов. Пули сбили ветки и унеслись дальше. Лука держал руку на пистолете и ждал. Но французы скоро заспешили дальше, и в темноте блеснули вспышки выстрелов, крики, шум убегающих людей и вопли раненого человека.

Грохнуло еще несколько выстрелов, и все затихло. Лука прислушался. После нескольких секунд тишины он услышал негромкий говор, а потом и проклятья, сквозь зубы пропущенные ранеными.

Лука пробрался ближе, затих за стволом дерева. Впереди смутно маячили тени французов. Они тихо переговаривались, по голосам было ясно, что они в панике и готовы дать деру.

По отрывочным словам Лука догадался, что трое ранены, а разговор идет о том, куда двигаться далее.

Прицелившись, Лука пустил стрелу. Промахнуться с десяти шагов было немыслимо. В ответ снова прозвучали проклятья, и французы шумно бросились бежать.

– Не бросайте меня! – простонал голос. – Мне конец здесь!

Ответа не последовало. Лишь шум удаляющихся шагов затихал впереди.

– Не двигаться! – произнес Лука негромко и тут же отскочил в сторону. – Мушкет и пистолет отбрось! Выполняй, иначе прикончу!

– Уже отбросил! Кто ты?

Лука не ответил и осторожно приблизился, нацелив ствол пистолета на еле различимый силуэт. Выждав немного, он подошел вплотную. Человек сидел на земле и шумно дышал. Спросил жалобно, но с нотками озлобления:

– Это господин Люк?

– Не имеет значения, приятель, – тихо ответил Лука. – Какого черта вы сожгли хижины рабов? Месть?

– Все считают вас пособником индейцев, господин.

– Это власти так считают? Тогда пусть вызывают в суд и предъявляют доказательства. А самосуд наказывается строго. Даже в колониях. Даже губернатору это с рук не сойдет. Что вы еще задумали? Отвечай!

– Хотели захватить вас и повесить, господин Люк.

– А кто вас уполномочил на это? Губернатор?

– Да, он согласен был с этим, господин.

– И что с тобой делать? Как ранены твои товарищи?

– Легко, господин! Один я получил и стрелу, и пулю в ногу. Помогите, господин Люк! Я все скажу!

– Все и так ясно, парень. Придется тебя оставить умирать здесь. Ты преступник и должен понести наказание.

– Господин Люк, помогите, и я останусь вашим должником на всю жизнь! Я истекаю кровью! Умоляю, смилуйтесь, прошу Господом Богом!

Лука молчал, раздумывал. Потом высек огонь, разжег костерок, и огонь осветил человека лет тридцати, заплывшего черной кровью. Он был слаб.

Осмотрев раны, Лука вытащил стрелу из спины француза. Она засела не более как на дюйм и не представляла опасности. А в ноге сидела пуля, и француз идти самостоятельно уже не мог. Пришлось Луке перетянуть ему бедро тугой повязкой из пояса, потом он сказал:

– Сиди здесь и жди. Я пришлю рабов, они отнесут тебя в дом.

Глаза француза блеснули благодарностью, он кивнул в ответ, а Лука подобрал оружие с припасами и поспешил к дому. Зарево над хижинами негров затихало.

– Они намерены повторить нападение? – спросил Лука раненого француза, когда его обмыли, перевязали и уложили на топчан.

– Они озлоблены, господин. Но думаю, что теперь они уйдут. Их слишком мало, и получили они достаточно, чтобы успокоиться. Это Франсуа все подбивал всех на это дело, говорил, что губернатор неплохо заплатит. Но ведь не все пошли против вас, многие легко согласились с доводами вашего друга Назара и ушли в поселок.

– Это хорошо. Значит, не все такие оголтелые разбойники, как этот Франсуа и ты вместе с ним.

– Умоляю простить меня, господин Люк. Я и не особо рвался в это дело, да друг мой был заодно с Франсуа, и я не смог отказаться. Простите!

– Ладно уж! Лежи! Хватит об этом. Хорошо, что никто из моих людей не пострадал, а то тебе было бы намного хуже. Молись во спасение!

Утром прискакал Савко. Поохал, разругался с раненым. Оказалось, что они с ним знакомы, и теперь Савко поносил своего знакомого, грозился отомстить за друга. Лука положил ему руку на плечо и миролюбиво молвил:

– Что теперь ругаться? Может, посоветуешь еще подать в суд на этого Франсуа? Жалобу губернатору написать?! А знаешь, Савко, кто сейчас у нас на острове губернаторствует?

– Да и знать не хочу! Какая мне разница-то?

– А такая, что две недели назад должность эту занял господин Эсеб де Казен, – спокойно сказал Лука.

Савко чуть не подпрыгнул на месте от изумления:

– Как? Неужто уцелел, выкрутился наш капитан?

– Выкрутился, как видишь. Даже и выслужился. Теперь понимаешь, кто на меня людей натравил?

– Да как тут не понять! А чего же на нас-то не пошли?

– Вас больше, Савко, да и как против вас людей поднять? Никто же не поверит, что это вы оружие индейцам покупали. Ты вот даже и воевал с ними, ранен был.

– Погоди, Лука. Хорошо бы посоветоваться с Назаром. Он в этих делах разбирается лучше.

– Ты ему и остальным про де Казена расскажи, конечно. Пусть настороже будут, но особо бояться вам нечего. Да и мне теперь тоже какое-то время дадут пожить спокойно. Притихнет пока господин губернатор.

– Лука, а ты как же?.. – Савко недобро как-то ухмыльнулся. – Неужто простишь ему такое?

– Ага, – теперь точно так же ухмыльнулся уже Лука. – Он меня ударил по щеке, а я ему другую подставлю! На-ка вот выкуси, господин губернатор. Мы, казаки, народ, конечно, христианский, на добро добром ответим, но бить себя никому не позволяем. Да и денег у бывшего капитана небось немало. Такие должности ой как дорого стоят. Вот и уговорим поделиться. По-хорошему этак, по-доброму попросим, он и согласится. Так, Савко?

– Так, товарищ! Вместе нам не жить. Либо он, либо мы! Только ты уж сделай милость, один-то на него не ходи. У меня прямо руки чешутся, да и Назар с дедом Макеем не откажутся тихонечко поговорить по душам с бывшим нашим капитаном. Назар ведь монахом когда-то был, вот он и исповедует, и грехи тяжкие отпустит, и причастит перед кончиной. Да и деньги считать он мастак. Договорились?

– Договорились, Савко. Только не сегодня и не завтра это надо делать. Пусть время пройдет, а то ведь люди сразу на меня подумают.

– Лады, Лука. Когда решишь, что пора, позовешь. И учти, пойдешь один, так ты мне болше не товарищ!

– Экий же ты суровый, Савко. Ладно, дружище, обещаю, что один не пойду. Не буду лишать тебя удовольствия.

На следующий день после этого разговора Савко привез другу оружие. Пушку он не раздобыл, конечно же, но и несколько мушкетов с пистолетами были очень даже необходимы и полезны сейчас.

Лука был доволен и не скрывал этого. И теперь, когда у него было оружие, он рассчитывал противостоять любой наемной банде де Казена.

Успокоилась и Луиза. Она стала задумчивой, неразговорчивой. Часто уединялась в комнате и подолгу не появлялась на людях. С недавних пор ей понравилось ходить на мыс и там наблюдать закат по вечерам. Потом она почти милю медленно шла по тропе, и лицо ее в это время было всегда умиротворенным и спокойным. Видимо, красоты заката так благотворно действовали на нее. Она иной раз сетовала лишь на отсутствие протестантского проповедника в этом католическом мирке.

– Луиза, может, отправимся в город? – не раз предлагал Лука жене. – Развеешься немного, а то сидишь одна и тоскуешь.

– Меня туда не тянет, Люк. Я лучше буду здесь воспитывать Макса. Ты заметил, как он хорошо растет?

– Еще бы! Я постоянно стараюсь быть рядом, хотя заботы и отвлекают меня. Никак не ожидал, что он так быстро окрепнет. Ты подарила мне хорошего сына!

– Я рада, что ты так думаешь, Люк, – ответила она и мимолетно взглянула в его светлые глаза.

Лука заметил в них покорность, тягу к нему и жалость к себе. Ему стало нехорошо. Он искренне жалел жену, но другого чувства не испытывал. Он по-прежнему часто переносился в мыслях на Доминику и представлял себе, как там живут его Ката с Лоранс-Тиэрой. Стало тоскливо, невыносимо одиноко. Его охватила непонятная дрожь при мысли, как долго он не был близок с Катуари. Страстное желание поскорее увидеть ее, желанную женщину с их прелестной дочуркой, так захватило его всего, что он поспешил удалиться, чтобы Луиза не заподозрила ничего странного в его поведении и виде.

Долго он не мог успокоиться после мысленного свидания с Катой, полночи ворочался на горячей простыне, выходил, обливался водой, но жар не проходил, не оставлял его разгоряченное тело и сердце, жаждущее любви желанной женщины.

А дела снова требовали его участия. Судно готовилось к отплытию, его загружали товарами на продажу, свозили товары к складу, накапливали их. Надо было снова подбирать команду, уже поболее числом. А людей явно недоставало.

Катуари кралась с индейцем по светлому прореженному лесу. Стояла лунная ночь, и даже в тени деревьев было отчетливо видно тропу, по которой они шли.

Голова Катуари пульсировала от дум и сомнений. Это ее раздражало. Так не поступают истинные дочери карибов. Они должны идти к цели прямо и неуклонно. А ее цель была достаточно серьезной.

Чтобы не волноваться, она стала думать о дочери. Совсем недавно Тиэра болела и чуть не перешла в земли предков, на прекрасный остров, где полно дичи, плодов и добрых людей. Благо лучший колдун их народа много дней и ночей провел у ложа крошки и спас ее жизнь, хотя она еще и не могла ходить.

Это сильно задержало Катуари на Доминике. Иначе она уже давно бы посетила Гваделупу и исправила бы свою судьбу. Об этом говорил ей и колдун.

И теперь она была близко от цели. Их пирога спрятана в надежном месте. Родич отца, точнее, его племянник согласился сопровождать ее сюда. Он не одобрял ее, но и не смел перечить. У нее был ребенок от белого человека, да и сама она была наполовину белой, и кровь, как думал индеец, брала свое.

– Стой, Хитора! – проговорила тихо Катуари. – Отдохнем немного. Мы уже поблизости от усадьбы.

– Будем ждать мальчишку?

– Нет! Он не знает, что мы пришли. Его надо найти и привести сюда. Без него будет трудновато. Завтра ты отыщешь его.

Хитора согласно кивнул и занялся костерком, аккуратно прикрыв его ветвями от случайного взгляда.

– Ты отдохнул, Хитора, и можешь отправляться к усадьбе, – спустя какое-то время уверенно говорила Катуари, а индеец не мог не подчиниться ей, раз согласился ее сопровождать в это трудное и опасное предприятие. – Найдешь Жана. Условный крик ты знаешь. Смотри не обнаружь себя. Он может быть и на корабле. Так что будь повнимательнее.

Индеец молча кивнул, закинул за спину плетеную сумку с едой и водой и в мгновение скрылся в темноте, едва прошуршав ветвями кустарника.

Катуари устроилась на земле, подстелив под себя травы и накрыв ее полосатой тканью местного производства.

Женщина была одета в индейский наряд с украшениями по краям юбки и безрукавки, сшитой из плотной хлопчатой ткани светлого тона, изрядно загрязненной, покрытой дырами, полученными при продирании по лесу. Волосы ее были стянуты цветной лентой, косы спускались вниз длинными змеями коричневых тонов.

Она быстро заснула. До усадьбы было полдня ходьбы, и опасаться ей было нечего. Под рукой у нее лежал длинный кинжал испанской работы и пистолет.

Индеец появился лишь через два с лишним дня.

– Ты нашел Жана?

– Нашел, Катуари. Он просит прийти ближе к усадьбе. Он готовится уйти в море и не может долго отсутствовать, не вызвав подозрений.

– Хорошо, Хитора. Ты выполнил свою работу. Отдохни, а потом мы пойдем.

Хитора тут же заснул, едва проглотив маниоковую лепешку с несколькими плодами дерева пассифлора. А Катуари задумалась, что делать дальше.

К вечеру Катуари с индейцем подошли к усадьбе и укрылись на холме с валунами на вершине, поросшем цветущим кустарником и винными пальмами. Среди этих валунов и назначена была встреча с Жаном.

Хитора ушел за мальчишкой. Он вернулся через полтора часа. Было уже достаточно темно, но Катуари предусмотрительно укрылась подальше, хоть и слышала предупреждающий крик птицы.

Жан довольно бесцеремонно приветствовал Катуари. Он спешил.

– Ты правильно сделал, что пригласил нас сюда, Жан. Рисковать тебе не стоило. Как дела в усадьбе? Говори быстро и уходи. Лучше придешь завтра.

– Скоро, дней через десять, уходим с Люком на север торговать, – начал Жан торопливо. – С женой живут врозь, сына очень любит и много с ним возится. Часто допытывается у меня, как найти тебя, Катуари.

– Где бывает его женщина?

– Мало где, Катуари. Но последнее время зачастила на мыс. Вроде молится на его вершине. Недавно на нас напали французы, хотели убить Люка.

– С чего бы это так?! – ахнула Катуари, не в силах сдержать страх.

– Пошли упорные слухи о том, что Люк помог нам достать оружие. Но мы отбились. Я был с ним, Катуари. Теперь вроде все спокойно.

– Как его сын? Большой?

– Растет. Он, по-моему, месяца на два старше вашей дочери, Катуари.

– Народу много живет вокруг усадьбы?

– Не очень, Катуари. Скорее мало, чем много. Люк хочет нанять несколько матросов на корабль. Удастся ли?

– Хорошо, Жан, – в раздумье проговорила индианка. – Ты не говори никому, что я была здесь и с тобой. Особенно не говори Люку. Обещаешь?

– Раз просишь, то можешь быть спокойна, Катуари. От меня о тебе никто не узнает. Теперь можно идти?

– Еще один вопрос. Когда женщина Люка посещает мыс? Часто ли?

– Всегда на закате. Раза три-четыре в неделю.

– Спасибо, Жан! Ты мне сильно помог. Иди, а то заметят твое отсутствие.

Мальчик не попрощался и удалился, стараясь подражать своим взрослым соплеменникам.

– Катуари, ты доверяешь этому перебежчику? – спросил Хитора.

– Доверяю, – коротко ответила женщина. – Успокойся, он никогда ничего плохого нам не сделает.

– Дай мне совершить задуманное тобой, Катуари!

– Зачем, Хитора? Это мое дело, и я его завершу. Отдохни, ты сильно устал.

Со следующего дня Катуари стала осторожно пробираться к мысу и наблюдала за ним после полудня, когда солнце склонялось к морю.

Жан был прав. Женщина действительно приходила на мыс, долго сидела там и смотрела на закат. И Катуари сама впервые и неожиданно для себя обнаружила, что это зрелище по-настоящему восхитительно и прекрасно. Целая феерия пылающих волн и полос сияла у горизонта, заполняя часть темнеющего неба.

Она таилась среди кустов и камней на склоне мыса. Луиза сидела не дальше тридцати шагов и была безмятежно спокойна или делала вид, что спокойна. Катуари своими зоркими глазами увидела стареющую женщину, излишне полную и рыхлую и вспомнила с радостным сознанием своего преимущества, как о ней отзывался Лука. И теперь она не сомневалась, что он не будет убиваться по этой женщине. Настроение ее улучшилось. Она почти ликовала, и в голове ни разу не мелькнуло и мысли, что она задумала страшное черное дело.

Через день она снова прокралась на мыс. Было еще рано, и Луизы пока не было. Лишь через полчаса она появилась на тропе. Медленно поднималась по пологому подъему, дышала шумно, и Катуари злорадно отметила про себя, что та еще и не совсем здорова.

Луиза постояла на верхнем уступе мыса. Под ногами зияла пропасть, где о камни разбивались волны каскадами брызг. Грохот их был слышен везде.

Катуари подумала, что такой грохот поможет ей неслышно подобраться к этой женщине. Это обрадовало ее. Она потрогала рукоять кинжала, усмехнулась тихо.

Луиза присела на камень, расправила подол платья. Катуари залюбовалась нежным цветом материи. Ей очень понравилась и шляпка, прикрывавшая светлую голову с локонами завитых волос. На мгновение Катуари показалось, что эта белая женщина красива, но потом она сообразила, что видит ее со спины и лишь наряд был достаточно красив. И ей захотелось вдруг иметь такой же.

Катуари подождала еще немного. Ей почему-то казалось, что при ярком свете солнца ее действия будут неуместны. Она лишь поднялась на несколько футов выше и затихла среди лиан и тонких деревьев, растущих повсюду.

Как только солнечный диск коснулся горизонта, Катуари тихо поднялась на тропу и осторожно приблизилась к Луизе. Та вдруг резко обернулась, вскочила и с ужасом, расширенными глазами уставилась на Катуари. Ее полуоткрытый рот удивил индианку бледностью губ. Кислая усмешка искривила губы Катуари. Она смотрела в лицо Луизы, словно задалась целью запомнить его навсегда.

– Кто вы? – пролепетали бледные губы Луизы. – Что вы здесь делаете?

– Я вторая жена Люка, мадам, – ответила Катуари тихо. – Правда, невенчанная.

– Как жена?! Разве такое может быть?

– Может, мадам! Как пояснил Люк, я просто любовница, как у вас таких называют. И у нас имеется дочь. Люк ее отец. Она всего на два месяца младше твоего сына.

– Да кто вы такая? Я никогда не слыхала о вас! Оставьте меня в покое!

– Скоро у тебя будет вечный и полный покой, мадам!

– Что вам нужно? Я закричу!

– А кто тебя услышит? Слишком далеко ты зашла. И не только здесь, но и с Люком.

– Но чего вы хотите от меня?

– Ты должна исчезнуть, мадам.

– Нет! Я не хочу! Я не сделала вам ничего плохого! У меня младенец на руках! Он сын Люка! Нет!

– Сына вашего я полюблю, как своего. В этом можешь быть уверена.

Катуари сделала шаг к Луизе, и та шарахнулась от нее и едва не упала в пропасть, замахав руками и вскрикнув от ужаса.

– Дайте мне пройти! Я оставлю вам мужа! Мы и так уже давно не живем! Пощадите! Я дам вам много денег! Они у меня есть!

– Не говори глупостей, мадам. Я не понимаю ценности денег, и они мне не нужны. Посмотри, солнце вот-вот закатится за горизонт.

Луиза судорожно оглянулась, а Катуари сильно толкнула ее мягкое тело к пропасти. Руки вскинулись вверх, тело потеряло устойчивость и опрокинулось в пропасть. Вопль ужаса, смертельного страха коротко пронесся над темнеющим мысом и потонул в грохоте волн у его подножия.

Катуари даже не посмотрела вниз. Она лишь мгновение оставалась на месте. Взглянула на полыхающий закат и повернулась к пропасти спиной.

Она неторопливо спускалась вниз по тропе, виляющей среди камней, деревьев и высокого кустарника, цепляющегося за скудную почву.

На холм с валунами она пришла уже глубокой ночью. Луна взошла, было светло, тихо, и лишь тучи москитов непрестанно гудели в воздухе.

Индеец и Жан поднялись навстречу, заслышав ее приближение. Они молча смотрели в спокойное лицо женщины, ждали ее слова.

– Можно отправляться домой, – бросила она тихим голосом. – Жан, ты должен намекнуть Люку, что я готова вернуться, но это скажешь недели через три. Не спеши с этим. Я подожду.

– К-катуари, – сбивчиво спросил мальчишка, – ч-что ты с-сделала с Луизой?

– А что я могла с ней сделать? Ничего особенного. И это не должно тебя интересовать. И никого это не должно касаться. Разве я была здесь?

В ее словах Жан услышал скрытую угрозу. Мальчишка поежился от страха, закрыл рот и притих, пришибленный всем тем, что сейчас случилось. Он был уверен, что Луизы больше не существует. Это его оглушило.

Он бросил боязливый взгляд на Катуари, а та, заметив это, молвила:

– Надеюсь, ты меня хорошо понял, Жан Улитка. Иди в усадьбу и сиди незаметно.

Тот молча кивнул, сорвался с места и мгновенно исчез, лишь шум его торопливых шагов затихал в ночной тиши.

– Боюсь я за него, Катуари, – тихо произнес индеец.

– Он будет молчать, Хитора. Из страха или из уважения ко мне, но будет молчать. Я не сомневаюсь в этом. Ты готов?

Индеец молча кивнул, закинул оружие и сумку за спину и зашагал вниз по склону холма. Им предстояло два дня нелегкого и опасного пути до того места, где была спрятана лодка.

Глава 5

Луизу долго искали, пока один негр не обнаружил ее истрепанное тело, прибитое волнами к скалистому берегу недалеко от мыса.

После недолгих обсуждений все решили, что она по неосторожности оступилась и упала в море, разбившись об острые выступы подножия.

Лука странным образом почти ничего не испытывал, узнав о смерти жены. В голове вихрем вились разные мысли, но главная была о Катуари. Без всяких радостей и восторгов, но он все же был рад такому повороту судьбы. И лишь неуверенность в самой Катуари, неясность даже того, где она сейчас находится, заставляли его беспокоиться и волноваться. Было, конечно же, жалко и сына, оставшегося без матери.

И он почти все время носил Максима на руках, лишь на время отдавая кормилице.

Друзья поглядывали на него со смешанным чувством сожаления и благодушия.

Луизу похоронили под развесистым деревом сумамейра с воздушными корнями. Скромный крест едва возвышался над лужайкой. Лука специально выбрал место подальше от дома, где могилу трудно было бы обнаружить.

Он не горевал. Внутри ничего не осталось от Луизы. Это его немного беспокоило, он опасался, что стал чересчур черствым, бездушным эгоистом.

Это ощущение потом надолго оставило неприятный осадок в его душе. Он был недоволен собой, и плохое настроение не покидало его несколько недель.

– Лука, ты когда собираешься в дорогу? – спросил Назар, когда прошло уже дней десять после похорон. – Время не ждет.

– Может, ты заменишь меня на этот раз? Да и товар в основном твой.

– Товар не мой, а наш, Лука. А судно твое, и тебе им распоряжаться. Решай, но побыстрее. Иначе мы можем многое потерять. Де Казен пока ничего не предпринимает, но ведь рано или поздно не вытерпит и устроит какую-нибудь гадость. Как вернешься, надо будет нам самим с ним разобраться. Помнишь, ты же говорил об этом с Савко?

После недолгого раздумья Лука кивнул согласно, проговорив:

– Ты прав, Назар. Надо отправляться в дорогу. Дела не должны остановиться из-за меня. Иду немедленно, Назар. Распорядись об этом, прошу тебя. А с господином губернатором после возвращения обязательно потолкуем по-казацки.

– И не будет это смертным грехом, Лука. Бог милостив, он простит. Или господину де Казену не жить, или тебе, детям твоим и Катуари, да и нам всем. Капитан наш бывший не успокоится, пока этого не добьется.

Лука ушел на север через два дня. И ветер оказался благоприятным.

Он посетил Сен-Мартен и оформил вступление во владение наследством жены.

– Люк, ты теперь богат! – улыбнулся Жан, заглянул в глаза и загадочно усмехнулся.

Лука отмахнулся от мальчишки, не заметив его коварного намека.

– Меня, Жан, постоянно мучает вопрос: где мне отыскать Кату. Это не дает мне покоя. Ты не можешь это узнать? Постарайся, прошу тебя!

– Я мало знать, Люк. Много день нужно тратить на поиск. – И опять Лука не обратил внимания на интонацию и выражение лица мальчишки. – А что я буду за это иметь, Люк?

– Тебя начали интересовать деньги? – удивился Лука. – С каких это пор ты так изменился, Жан?

– Я понимать, что деньги дать свобода и власть.

– Да ты не так прост, как я думал, Жан! Это уже занятно. Но я обещаю, что внакладе ты не останешься. Ты веришь мне?

– Я верить, Люк! – И Жан довольно засмеялся. – После прихода домой я постараться отыскать Катуари. Две или три недели надо.

– А лодка? Как без лодки добраться до Доминики?

– Лодка надо, Люк. Это так. И один человек.

– А судно не подойдет? Мы бы вместе пошли искать Катуари.

Лука подумал немного, просительно смотрел на мальчишку, а тот ответил решительно и определенно:

– Нет, Люк. Судно нет. Лучше лодка. Хорошо с парус.

– Так это еще легче, Жан. Рыболовный баркас будет тебе предоставлен тут же по приходу домой.

Оставив дела на острове управляющему, Лука поспешил на Гваделупу.

Жан отправился на поиски Катуари на следующий же день после возвращения. Он согласился взять с собой лишь одного индейца, который остался жить в усадьбе еще при строительстве первого корабля.

Лука не находил себе места от нетерпения и волнения. Найдет ли Жан его женщину? И дочь. С этими мыслями он ложился спать и с ними же просыпался. Тем более что разговор по душам с де Казеном пришлось пока отложить из-за отъезда губернатора по каким-то делам.

Прошло две недели, а Ката не появлялась. Лука уже подумывал о походе на Доминику на корабле, но друзья отговаривали. А потом появился парус баркаса.

Лука узнал об этом от раба, который прибежал к нему с этим известием.

Он взбежал на мыс с подзорной трубой и торопливо поймал в окуляр приближающееся суденышко, узнал Катуари с ребенком на руках. Сердце его зашлось от нахлынувших чувств. Он замахал шляпой, закричал, потом остановился, сомневаясь, что его заметили.

Но когда Лука опять навел трубу, то увидел, как Катуари встала, подняла над головой ребенка и так стояла неподвижно, пока Лука в волнении не испугался, что дочь может выпасть из рук матери и погибнуть.

Он торопливо сбежал с мыса и уже у причала нетерпеливо пританцовывал в ожидании баркаса.

– Ката, как долго ты не появлялась! Я с ума сходил от страха потерять тебя! Как наша Лоранс-Тиэра?

Лука нежно обнял Катуари вместе с захныкавшим ребенком, поцеловал долгим нежным поцелуем. Он чувствовал себя на седьмом небе, готов был совершить для них любой поступок.

– Лоранс, Лора, вот твой братик! – поднес Лука к ним своего сына. – Ката, ты посмотри, какой мальчуган растет! И наша дочь нисколько не хуже, правда?

– Да, Люк! Я буду любить его, как своего. Я обещала себе это, если судьба улыбнется нам с тобой. Я так рада снова оказаться рядом, всем вместе нам будет хорошо, любимый мой.

Она приникла к его губам. Лука чувствовал ее страсть, желание и трепет тела. Это так взволновало его, что он не находил слов для выражения всей полноты чувств.

– Пойдем в дом, милая, – наконец пробормотал он и взял в обе руки своих малюток. Они таращили глазенки друг на друга, готовые разразиться плачем, но лишь кривили губы и что-то мычали, пускали слюни, а Лука все поглядывал на них умильными глазами и покачивал, успокаивая.

Катуари наотрез отказалась жить в прежней спальне Луизы. Пришлось Луке срочно обставлять другую комнату. Но это его не тревожило. Не обратил он внимания и на то, что Катуари ни разу не спросила про Луизу и не посочувствовала Луке. Лишь много времени спустя это показалось ему странным, но и тогда он утешил себя тем, что Катаури испытывает чувство ревности к его мертвой жене.

Уже через несколько дней Лука заметил, что Ката усиленно и не без успеха приобщается к европейским привычкам, обычаям и особенно к одежде.

Они навестили семью Якима, и его жена согласилась помочь Катуари в приобретении приличного гардероба.

Мари, жена Якима, была рада новому знакомству и с удовольствием окунулась в приятное для каждой женщины занятие. Она щебетала с Катой, обсуждая планы, фасоны и материи.

– Дамы, – улыбнулся Лука, войдя к ним в комнату, – я предлагаю пригласить сюда из поселка портниху, и вы в прямо здесь, в собственном доме, отлично справитесь со всеми своими заботами. Согласны?

– Ой, Люк! Это было бы так удобно, но ведь будет весьма дорого стоить! – тут же забеспокоилась Мари.

– Об этом не беспокойся, Мари, – улыбнулся Лука. – Теперь с этим у меня не будет затруднений. Да и ты должна обновить свой гардероб. Думаю, что это будет тебе приятно, а нам с Катой доставит удовольствие, не так ли, любимая? – Он с удовольствием кинул взгляд на Кату.

– Конечно, Люк! Я только буду рада отплатить Мари за ее доброту и заботу.

– Тогда пусть Яким поедет в поселок и привезет портниху, и пусть она же и закупит все необходимое для шитья. И обувщика не мешает пригласить, – добавил Лука с азартом. – Хочу обуть вас в самые лучшие туфли на всем острове! Яким, мы в этих делах мало смыслим, а ты и вовсе держишь жену в ежовых рукавицах, так что пусть обо всем позаботятся те, кто хорошо в этом разбирается.

Яким скорчил немного недовольную гримасу. Лука с усмешкой заметил это и успокоил друга:

– Не гримасничай, Яким! Я все оплачиваю. Вот тебе мешочек с монетами. Потом мы уточним все с портнихой. Завтра же с Мари отправляйтесь. Мы будем вас ждать у себя. У нас просторнее и удобнее. Мари, ты согласна пожить дней десять у нас, пока ваши гардеробы будут пополняться?

Мари метнула взгляд на Якима, тот скривил губы, но возражать не стал и согласно кивнул. Жена его с благодарностью посмотрела на него, улыбнулась, а Луке показалось, что Яким не очень-то балует свою жену, и живут они весьма скромно и простовато. Потому он сказал приветливо и радушно:

– Яким, женщинам необходимо общество. Иначе они начинают чахнуть и быстро отцветают. Думаю, что это не в наших интересах.

Яким вроде бы согласился, но Луке показалось, что друг не совсем разделяет его взгляды в этом вопросе.

Лука с Катуари вернулись домой. Ката была в приподнятом настроении, Лука с любовным томлением ожидал ночи, довольный тем, что доставил и Кате, и Мари небольшое удовольствие. А может быть, и не такое уж небольшое.

Когда приехала Мари с портнихой и помощницами, с обувщиком и запасом материала на все вкусы, женщины были в восторге и не скрывали этого.

Десять дней пролетели так быстро, что когда они кончились и Мари должна была возвращаться домой, она с сожалением огляделась по сторонам с горькой печальной улыбкой прошептала Катуари:

– Неужели я пробыла у вас все десять дней? Даже не верится! Они промелькнули так незаметно, быстро, и так было приятно у вас быть!

– Не печалься, Мари, – утешала ее Ката. – Я буду приезжать к вам в гости, да и ты наведывайся к нам почаще. Живем ведь мы совсем рядом. Всего несколько миль удобного пути. Договорились, Мари?

– Я с удовольствием, Ката! Но мой муж… Он не одобрит этого.

– Почему же? Ведь наши мужья – друзья. Я поговорю с Люком, и он убедит Якима не препятствовать тебе. Так было бы лучше для нас обеих.

– Спасибо тебе за все, Ката! Я это буду помнить всегда.

Она уехала, а Катуари потом взглянула на Луку и спросила:

– Почему у них так, Люк?

– Видимо, мой друг придерживается слишком строгих правил в семейных делах. А может, у них все дело в любви. Мне кажется, что там ее маловато.

– А у нас? – пытливо спросила Ката.

– У нас? – поцеловал он ее. – У нас ее достаточно, Ката! Ничего большего я не хотел бы. Одно меня смущает.

– Что такое, Люк? Что тебя беспокоит?

– Мы не оформили свои отношения в церкви, Ката.

Она задумалась:

– Это так важно, Люк?

– Конечно, дорогая моя Ката! По-настоящему мы не муж и жена. И лишь церковь может узаконить это.

– Но я не принадлежу к вашей церкви, Люк!

– Если откровенно, то и я не принадлежу к этой церкви. Только никому об этом не говори, Ката. Это слишком серьезно для нас.

– Я тебя не понимаю. Разве ты не веришь в вашего Христа?

– Конечно, верю, вера моя не совсем такая, как у французов. Мы у себя на родине молимся иначе, а тут без этого просто нельзя.

– Как же быть теперь нам, Люк?

– Сам не знаю. Мы все изредка посещаем церковь в поселке, но это кощунство, это совершенно неправильно. Хотя если посмотреть с другой стороны, то ведь все мы верим в одного Христа и у всех нас одна священная книга – Библия, а разница лишь в обрядах и незначительных трактовках одного и того же учения.

– Так нечего и беспокоиться, Люк! А вот как со мною быть? У меня вера совершенно другая, и я не приемлю вашего учения. Тем более что, как я немного понимаю, у вашего учения много несоответствий. Как можно принять вашу веру, когда она учит одному, а люди делают совершенно другое? И все это прикрывают верой в вашего Бога. Разве можно убивать столько людей, если это запрещено вашим Богом? У нас это намного проще и естественнее, Люк!

– Согласен, Ката. Но мы живем в этом мире и не можем отгородиться от него, не получив по носу щелчок. Приходится принимать его или удаляться в пустыню и жить отшельником.

– Что такое удалиться в пустыню, Люк? – не поняла Ката.

– В нашей вере есть такое понятие, как пустынник, отшельник. Это святой человек, полностью отдавший себя служению Богу, и для этого он удаляется в пустыню, голодает, молится и совершенствует свой дух. Этим он приближается к Богу и служит ему. Людей он совсем не видит или видит очень редко.

Катуари долго думала. Лука посматривал на сосредоточенное лицо, понимая, какая заварилась у нее в голове каша из всего услышанного. Поймет ли она все это?

– Мне трудно понять вашу веру, Люк. А разве нельзя без этого?

– Без веры? – не понял Лука.

– Без веры никак нельзя, Люк. Я это прекрасно понимаю. И не об этом я хотела сказать. О браке. Может, проще по нашим обычаям его оформить, как ты говоришь. Ты мог бы принять это?

– Трудный вопрос, Ката. Я не могу так просто ответить на него сейчас. Давай немного подождем с этим. Подумаем и обязательно придем к правильному решению. Согласна?

– Да. Согласна. Но как много у вас строгих правил, Люк!

– Наверное, они есть у любого народа, Ката. Всяк живет по своим понятиям.

Лука опасался, что Ката будет равнодушна к его сыну. Однако этого не произошло. Катуари быстро привязалась к Максу и вскоре не отличала его от Лоранс. Им было уже по нескольку месяцев, они, особенно Макс, начинали ползать и беспокойства причиняли все больше и больше.

Лука все же ушел на судне на север. Сбыть товары удалось, но прибыль едва покрывала затраты. Это сильно обеспокоило Луку. Он понимал, что без связей и налаженных знакомств трудно будет хозяйствовать и торговать с прибылью.

Он вникал в дела на Сен-Мартене, убедился, что они пока еще приносят доход. К тому же удалось выгодно продать ненужный теперь дом отца Луизы и тем покрыть недобор в торговле.

В голландской части острова удалось купить три трехфунтовые пушки. Это было радостным событием для Луки. Потом он решил прикупить рабов и отправился к берегам Пуэрто-Рико.

На траверзе острова Исабель-Сегунды Лука в подзорную трубу углядел на фоне возвышенностей острова два корабля, окутанные дымом. Едва различимый гул пушечной пальбы говорил о том, что там идет бой.

– Мы попали в самое пекло, Самюэль, – встревожено проговорил Лука. – Не отвернуть ли нам от греха подальше?

– Хорошо бы, Люк! Я не любитель встречаться с пиратами. А это наверняка пираты добывают себе приз.

– Мили три до них будет?

– Чуть поменьше, Люк. Но ветер как раз такой, что мы быстро подойдем к ним. Чего доброго попадем под выстрелы, или и вовсе нападут.

Лука долго рассматривал корабли, потом опустил трубу, молвил неуверенно:

– Знаешь, Самюэль, они друг друга уже так расколотили, что, думается мне, оба и пойдут ко дну. На-ка глянь сам.

– Это точно, Люк, – отдал через минуту трубу Самюэль. – Один уже в огне, а другой имеет заметный крен. Что прикажешь?

– Подойдем ближе. Может, нужно оказать помощь. И подзаработать на этом можно. А если вдруг возникнет опасность, то у нас теперь есть немного оружия.

Самюэль согласно, но неохотно хмыкнул и приказал подправить паруса.

Через час подошли достаточно близко. Пылающий корабль оказался пиратским, и все пираты уже сидели в шлюпках, пытаясь завладеть испанским трехмачтовиком, тоже изрядно изрешеченным их артиллерией.

С расстояния в четверть мили Лука наблюдал за решающим моментом схватки. Пираты во что бы то ни стало рвались на палубу испанского судна. Испанцы отстреливались, и довольно успешно.

– Сомневаюсь, что пиратам удастся захватить судно, – изрек Самюэль с беспокойством.

– Посмотрим, что будет дальше, – ответил Лука. – Испанцы не уступают, а пиратов становится все меньше.

– И двадцати человек не насчитаешь. Гляди, шлюпка перевернулась! Пираты в воде! Их расстреливают, а они все лезут на борт!

– Ничего у них не выходит, Самюэль, – ответил Лука, не отрываясь от трубы. – Готовы! Попадали в воду! Не то убитые, не то спасаясь от испанцев! Трое плывут к своим в шлюпку!

Тем временем судно Луки медленно дрейфовало к сражающимся.

Пираты подобрали своих, сделали залп из ружей и отвернули от испанцев. Весла мелькали в воздухе, вспенивали воду. Шлюпка удалялась к берегу острова.

Испанцы еще продолжали осыпать шлюпку пулями, и несколько пиратов, Лука хорошо это видел, или пали убитыми, или были ранены.

– Они будут проплывать вблизи нас, Самюэль! Поставь паруса, мы возьмем их на борт. Сдается мне, что они везут с собой казну.

– Что ты, Люк! Не дай бог с ними повстречаться! Их около десятка, и они в момент нас перережут и захватят судно!

– Приготовить оружие, Самюэль! Пушки у нас заряжены. Иди выполняй маневр!

Судно приблизилось к шлюпке саженей на пятнадцать. Пираты уже давно заметили его и вдруг произвели залп из мушкетов. Тут же шлюпка стремительно метнулась к судну.

– По шлюпке, картечью, пали! – засуетился Лука и сам бросился к пушечке.

Пушчонка грохнула. Один пират упал в воду. Его не стали спасать.

– Мушкеты к бою! Пали!

Лука прицелился в бородатого пирата и выстрелил из пистолета. Тот согнулся и повалился на дно лодки.

Мушкеты нестройно стреляли, а шлюпка была уже в пяти саженях. Еще один пират упал, другой скорчился, схватившись за живот.

Шлюпка стукнулась о борт судна, Лука выстрелил из второго пистолета, уложил одного. Остальные матросы тоже стреляли, Колен повалил пирата багром, а Лука отрубил пальцы еще одному, схватившемуся было за фальшборт.

Кто-то из матросов закричал, другой тыкал шпагой в шею пирата, показавшегося над фальшбортом. Остальные нападавшие быстро оттолкнулись от борта, пытаясь отвалить от судна.

Лука схватил багор, зацепил край шлюпки и не давал ей отойти. Ему на помощь пришел негр, и оба они тянули шлюпку к себе, в то время как пираты старались перерубить древки багров и уйти. Их оставалось всего пять человек, и шансов у них в этом бою уже не было никаких.

Колен свалил из пистолета еще одного, весло другого сломалось, и сидевшие в шлюпке больше не сопротивлялась.

Под дулами мушкетов пираты бросили весла и подняли руки, крича на английском и французском о милосердии. Они вопили очень громко, бросили оружие, и им позволили подняться на палубу.

Четверо пиратов, почти все крови, не то в своей, не то в чужой, понуро стояли у фок-мачты, ожидая участи.

– Капитан есть среди вас? – спросил Лука.

– Вы его убили, господин, – ответил один пират на французском.

– Остальные кто будете?

– Я француз, остальные англичане, господин. Хотели взять испанца, да он нас подловил. Сами видели, что получилось. Кстати, и ему не повезло. Они покидают судно! Тонет оно у них! Знатно продырявили его наши ядра!

– И что теперь нам с вами делать, ребята? – в раздумье спросил Лука.

– Отпустите нас, и мы заплатим вам, – ответил француз, – В шлюпке казна лежит. Договоримся, господин?

– Платить вам больше нечем, ребята. Эта казна по закону принадлежит мне, – ответил Лука. – А вы пока посидите в трюме. Я решу потом, что с вами делать. Самюэль, покажи им их место. И стерегите их хорошенько. Я посмотрю нашего раненого матроса. Колен, подними казну и оружие. Все, что там есть. Да и шлюпку не упусти – пригодится!

Подплыли шлюпки испанцев. Один из них прокричал в рупор по-французски:

– Что вы будете делать с пиратами? Отдайте их нам! Мы с ними рассчитаемся! Можем заплатить за них! Договорились?

– Плывите дальше, сеньоры! – прокричал в ответ Лука. – Мы сами разберемся с ними. Они нам должок еще не оплатили. Прощайте, сеньоры!

Испанцы погребли к берегу острова. Он тянулся в двух милях южнее, и надо было спешить, чтобы дойти туда до темноты.

– Колен, бери людей и иди к испанскому кораблю. Там может оказаться для нас нечто полезное. Он вроде бы не спешит тонуть. Посмотри оружие, припас и, если возможно, сними пару пушек. Они нам пригодятся.

Пока Колен готовил команду, Самюэль подтянул судно ближе к испанцу. Тот имел сильный крен на нос, но тонул медленно. Где-то в трюме пробоины, видимо, завалило грузом, и вода заполняла его не так быстро.

Уже в темноте ночи Колен вернулся с шестифунтовой пушкой, несколькими мушкетами и пистолетами, привез два бочонка с порохом и много картечи. Кроме того на борту испанца нашлось с десяток шпаг, тесаки и пригоршня монет, колец и разной подобной мелочи, собранной у убитых матросов и офицеров.

– А это для команды, – осклабился Колен и поднял с большим трудом бочонок, передавая его на палубу. – А эта пушка едва не потопила шлюпку, Люк!

– Понимаю, ребята! Шлюпка перегружена, но вы славно поработали. Эти побрякушки можете оставить себе, ребята. Они вам пригодятся. А за оружие большое спасибо, Колен! Теперь мы достаточно хорошо вооружены и можем отбиться от шаек пиратов. Идите ужинать и пить. Сегодня у нас праздник!

Самюэль приказал поставить паруса, и судно отошло от берега миль на пять. Он опасался, что с берега легко можно было на шлюпках достичь судна и захватить его. Испанцы легко могли пойти на это, лишившись своего.

Утром Лука выпустил пиратов на палубу. Свои раны они уже перевязали сами. Им дали по кружке вина, по сухарю и миске маисовой каши.

– Итак, – обратился Лука к французу. – Как мне поступить с тобой и твоими товарищами? Как тебя звать?

– Галуа Поклен, господин.

– Так что ты можешь мне посоветовать, Галуа? Убивать вас я не собираюсь.

Тот поговорил с англичанами, потом ответил:

– Может, вы доставите нас на Сент-Киттс, сударь? Это было бы наилучшим из того, что мы с товарищами можем предложить.

Лука подумал немного:

– Что ж, Галуа. Я могу согласиться с тобой. Это почти по пути мне. Но я должен добыть себе десятка два рабов. Может, посоветуешь что?

– Это можно, сударь. Тут рядом остров Кулебра. Мы знаем, что там стоит судно с грузом черного дерева, хе-хе! Оно потрепалось в последнем шторме и стоит на ремонте. Негры дохнут, и их задешево можно будет купить. Или захватить, господин.

– Далеко это отсюда, Галуа?

– Да рядом! Всего миль пятнадцать. Берега уже можно разглядеть в подзорную трубу, капитан. И мы могли бы помочь вам…

– Посмотрим, – коротко ответил Лука. – Корабль стоит в порту или в селении?

– В селении, господин. Бухта закрытая, глубокая, к ним легко подойти в сумерках незаметно. Команда небольшая, да и та почти все вечера проводит на берегу в таверне и в кустах с бабами, хе-хе!

– Самюэль, держи курс на Кулебру. Она должна быть обозначена на нашей карте.

К полудню подошли ко входу в узкую бухту-залив. Впереди в подзорную трубу Лука заметил мачты судна, а на берегу селение домиков в полсотни.

– Советую подождать вечера, капитан, – подошел к нему Галуа. – Тогда владелец рабов будет более сговорчив. – И пират многозначительно подмигнул. Его серебряная серьга блестела на солнце.

Лука не ответил, хотя прекрасно понял, на что намекает пират.

Однако, поразмыслив и прикинув, он согласился с Галуа. Эти работорговцы не только загребают деньги лопатой, но и пускают тысячи негров на тот свет! А как содержат их в трюмах, пока переходят через океан? «Так что, – убеждал он себя, – не будет большой неправды, если я немного сыграю на их страхе».

Как и советовал Галуа, Лука с Самюэлем подвели судно почти вплотную к ремонтирующемуся кораблю. С борта недовольный голос закричал по-английски:

– Какого черта приткнулся ко мне?! Расшибиться намерен, дурья голова!

– Заткни глотку, торговец черным деревом! – прокричал в ответ Галуа. – Принимай покупателя твоего грязного товара!

– Кто такие? – донесся ответ.

– Не твое собачье дело! Принимаешь, или нам самим даром взять твоих черномазых? – продолжал грозить Галуа на довольно сносном английском.

– Кому эта мелюзга угрожать вздумала?

– Хочешь получить пробоину ниже ватерлинии? Или картечи в задницу? Мы готовы к этому! Ну что, договорились, старина?

Последовало молчание, в это время Галуа поднял повыше зажженный фитиль, как и некоторые другие матросы.

– Ладно, договорились! – прокричал голос. – Сколько вам отсчитать этой падали? Предупреждаю, что товар низкого сорта. Жрать нечего!

– Два-три десятка, смотря по цене, старая карга! – не унимался Галуа.

– Стоит из-за такой малости поднимать столько шума? Приходите и выбирайте сами, если захотите! Я жду. И захватите монеты, господа!

Самюэль, Колен и Галуа с несколькими матросами отправились на борт работорговца. Там продолжалась ругань, угрозы, и уже через час рабы с трудом перелезали через борт и спрыгивали на судно к Луке.

Это были ходячие скелеты, обтянутые сморщенной сероватой кожей. Большинство были женщины – так распорядился Лука.

– Что это за товар? – возмутился Лука.

– Зато взяли за бесценок, капитан, – отозвался довольный Галуа. – Каждый из них стоит в десять раз дешевле нормального, вновь прибывшего на острова раба.

– Да ведь их откормить будет дороже стоить, – не унимался Лука.

– Ничего, хозяин! Будете в прибыли! Я вам говорю!

Утром Лука приказал поднимать паруса. Ветер был не очень благоприятный, в открытое море вышли лишь после полудня, и пришлось, меняя галсы, медленно продвигаться вперед.

Лишь два дня спустя ветер задул с севера, и судно ускорило ход. К этому времени рабы немного отошли от ужасов прежней жизни. Они жили теперь не в трюме, а на палубе, свежий чистый воздух и приличная по корабельным меркам кормежка быстро ставили их на ноги.

Их было двадцать два человека, и все они передвигались по палубе свободно, хотя им было запрещено болтаться под ногами матросов. Поэтому они ютились на баке, вытеснив оттуда матросов, которые были теперь размещены позади фок-мачты и довольны этим.

Через неделю стали на рейде в небольшой бухте в английской части острова.

– В бухте виднеется поселок, – указал Лука на берег. – Мы высадим вас с монетой на первое время – и живите, как устроитесь.

– Капитан, – обратился Галуа к Луке, – может, позволите мне остаться на вашем судне? Мне нечего делать на английском острове. Да и пиратство порядком поднадоело. Долго это не может длиться. Обязательно найдется или пуля, или шпага, или петля на мою шею.

– С чего это вдруг такое решение, Галуа? – поинтересовался Лука.

– Сказал уже, хозяин, что надоело. Охота попробовать мирной жизни. А вы мне показались человеком справедливым, зря обижать никого не хотите. Чего еще желать? Такое не так часто встречается. А я многое могу, сами видели.

– Осложнений с властями из-за тебя у меня не будет?

– А кто знает, откуда я взялся? Разве я не мог быть подобран с тонущего корабля, что, собственно, и было.

– Хорошо, Галуа. Я согласен. Будешь матросом, а там посмотрим. Грамотен?

– Читать, писать могу. Английский знаю. Немного испанским владею. Чего еще вам нужно, хозяин?

– Откуда ты родом, Галуа?

– С юга Франции. Из Прованса. Арль, слыхали про такой город?

– Нет. Я ведь не француз.

– То-то я никак не пойму ваш акцент. Откуда вы, позвольте спросить, хозяин. Я обошел много мест и стран, многое повидал, хоть лет мне не так уж и много, да вот закинула судьба в эти воды.

Лука не стал распространяться о себе, промолчал, а Галуа не стал настаивать.

Еще шесть дней пути – ветер был противным, – и с утеса мыса Лука заметил что-то яркое, машущее в воздухе. Сердце его радостно застучало.

Он навел трубу на утес, но к своему удивлению увидел не Кату, а кого-то другого. Стало тревожно на душе.

Когда подошли ближе, он различил негра, махающего красным полотнищем.

– На берегу что-то не так, Самюэль, – молвил озадаченно Лука. – Бросим якоря подальше от берега.

– А что может случиться, Люк?

– Бог его знает, но что-то произошло нехорошее. Будем осторожнее.

Шлюпка с Коленом и несколькими матросами отвалила от борта, а Лука с напряженным вниманием следил за берегом.

Он договорился с Коленом, что тот даст знак, если на берегу ему будет грозить опасность.

Шлюпка причалила к пристани, люди неторопливо поднялись наверх в сопровождении встречающих, а Лука стал ждать.

Негры толпились у борта, разглядывали берег и усадьбу, где им предстояло начать новую жизнь. Тоска и уныние были на их лицах, но они все же немного поправили свое здоровье и теперь выглядели не так ужасно. Жизнь вернулась к ним.

Лука с волнением и нетерпением ожидал возвращения Колена с вестями из усадьбы. Его все не было, и это беспокоило еще сильнее. Что именно означали сигналы негра с утеса? В подзорную трубу было видно, что вокруг дома ничего необычного не происходит. Какие-то немногочисленные люди двигались, что-то делали.

Вечером, когда терпение Луки было истощено, он приказал спустить ялик.

– На борт никого не пускать, Самюэль, – приказал Лука. – Вплоть до применения оружия. Кстати, его держать наготове. Рано утром я намерен вернуться.

– Нам бы не мешало знать, куда ты направляешься, Люк, – сурово заметил старый рыбак. – В случае чего будем знать, где искать.

– Думаю заехать к соседу, мессиру Фромантену. Вряд ли те, кто может меня в усадьбе поджидать, знают меня в лицо. К тому же я отпустил такую бороду, что меня и Ката не сразу узнает. Попытаюсь разузнать, что приключилось в усадьбе.

– Оружие захватил, парень?

– Да, Самюэль. Два пистолета, шпага, кинжал. До встречи, капитан.

Лука с негром-гребцом отвалили и скрылись в темноте.

Часа два спустя ялик пристал к небольшому причалу вблизи усадьбы мессира Фромантена. Было тихо, безлюдно, лишь одинокая лодчонка изредка постукивала бортом о доски причала, болтаясь на мелкой зыби.

– Переберись ближе к мысу, – сказал Лука матросу. – Будешь ждать там до утра. Если не появлюсь, то плыви на корабль. Ялик хорошенько спрячь.

Лука поднялся по узкой дороге к усадьбе. Все вокруг уже затихло. Лишь один фонарь тускло светил на крыльце дома мессира Фромантена.

Собаки с вялым лаем бросились на пришельца, покружили, признали соседа и недовольно последовали за Лукой. Сторож-негр спросил со страхом в голосе:

– Кто такой? Стой, стрелять буду!

– Я Люк из соседней усадьбы, приятель. Опусти мушкет. Хорошо сторожишь. Господин Фромантен дома?

– Да, господин. Только он спит уже. Что вы хотите?

– Я хотел бы одолжить одну из ваших лошадей под седлом. Но можно и без него. Для этого обязательно нужно разрешение хозяина?

Негр помялся, переступил с ноги на ногу:

– Не знаю, господин. Хозяин в плохом настроении лег спать.

– Напился? Это у него постоянно случается. Лучше не будить тогда. Так я возьму лошадь?

Негр неопределенно пожал плечами, но этого оказалось достаточным. Лука прошел в конюшню, оседлал первую попавшуюся лошадь и вывел ее во двор.

– Можешь сказать, что я силой заставил тебя дать лошадь, приятель.

Негр промолчал, проводил Луку до ворот и закрыл их.

Четыре мили до своей усадьбы Лука проехал за час с небольшим. У ворот его встретил сонный солдат, поднявший мушкет.

– Кто такой? Слезай с коня!

– Что такое? Я узнал, что мессир Люк пришел на корабле и решил побыстрее договориться о покупке обещанных товаров. Я его сосед, Фромантен. Так что за дела тут у вас?

– Здешнего хозяина поджидают. Хотят арестовать, есть приказ губернатора. Он помогал индейцам, снабжал их оружием. Да что-то не появляется. Сидит на корабле. Наверное, почуял опасность. Так что его нет тут, господин.

– Жаль, приятель. Что ж мне делать? А его жена дома? Я бы хотел оставить мессиру Люку записку. Пусть его жена передаст ее, когда повстречается с ним. Это можно? Я пройду, а?

– Не положено, господин. Сержант не позволяет.

– Сержант? А почему не лейтенант де Борель? Мессир Люк достаточно уважаемый человек, чтобы посылать за ним какого-то сержанта.

– Может, оно и так, господин, но пропустить вас я не могу. Если найдете лодку, то сможете легко доплыть до корабля и там встретиться с хозяином, коли он вам так срочно нужен.

– Что ж, солдат. Ты прав. Начальство надо уважать и подчиняться ему.

Лука отъехал, укрылся в ближайшей рощице, привязал лошадку и прокрался к ограде. Перелезть через нее не составило труда. Собаки, гавкнув, узнали хозяина и, виляя хвостами, стайкой последовали за ним.

Двор перед домом был пуст. Лука уже догадался, что солдат здесь немного.

Окно Каты выходило на задний двор. Он подошел к нему, потрогал – заперто. Постучал тихо, прислушался.

Хотел постучать еще, но услышал легкий шум и движение в комнате. Шторка отошла, и в окне появился темный абрис лица. Лука прильнул к стеклу. Ката приложила ладонь ко рту, открыла тихо створку.

– Люк! Ты пришел? Я знала, что ты придешь! Но это опасно! Залезай!

Лука тихо перелез в комнату, Ката тихо закрыла окно.

– Ката, милая, – он обнял ее и поцеловал. – Что тут происходит?

– Уже неделю солдаты сидят здесь, Люк! Они пришли арестовать тебя! Я в страхе и не знаю, что делать! Я так ждала тебя!

– Сколько их здесь, солдат?

– Восемь человек и сержант.

– Как дети? Здоровы? Где они?

– Они с кормилицей, Люк. Меня не допускают к ним. Боятся, что я удеру. И меня тоже подозревают в чем-то. Что нам делать?

Лука задумался, с наслаждением ощущая теплоту ее тела и жаркое дыхание.

– Вылезай из окна, проберись к окну детской комнаты и вызови кормилицу.

– И что я ей скажу?

– Пусть приготовит детей в дорогу. Мы тотчас уходим на судно. Здесь небезопасно. Где солдаты и сержант?

– Один сторожит у ворот, один у причала, остальные спят. Сержант спит в дальней комнате. Солдаты в конюшне на сене.

– Молодец, Ката! Говоришь коротко и ясно. Иди, но постарайся быть поосторожнее. Детей бы не разбудить. Они рядом?

– Да. За стенкой. Я сейчас, милый!

– Кормилицу не забудь захватить, – напомнил Лука.

Ката вылезла в окно и растворилась в темноте. Поднялся легкий ветерок. Кусты зашумели. Лука удовлетворенно хмыкнул. Он торопливо собирал вещи, засовывал все в мешок из простыни и в наволочки, все время прислушивался. Послышался приглушенный плач ребенка. Лука узнал Лоранс. Нежность охватила его грудь.

Он потрогал дверь. Они в доме не запирались, но эта не подавалась. Видимо, ее приперли снаружи.

Детское хныканье усилилось, потом смолкло, и Лука услышал, высунувшись в окно, как Ката успокаивает ребенка тихим голосом.

Лука торопливо вылез через окно, помог Катуари вытащить детей и кормилицу.

Лоранс успокоилась, а Макс даже не проснулся, лишь почмокивал губами.

– Идите за мной, – шепнул Лука и пошел в окружении собак к дальнему углу двора.

С трудом все перелезли через ограду. Макс тоже проснулся было и начал хныкать, но быстро успокоился, и беглецы торопливо пошли в рощицу.

Там Лука посадил Кату с детьми в седло и повел лошадь в поводу к мысу.

Усадьба темнела в тишине, и лишь легкий шум ветра нарушал ночное безмолвие. Лука часто оглядывался, прислушивался, но все было спокойно. Даже собаки не лаяли, словно понимали, что хозяину надо помочь хоть этим.

Ялик нашли с трудом. Пришлось подать сигнал голосом. Негр спал, не ожидая хозяина так рано. Лука не стал ругаться на него.

– Ката, садись на корму, а мы с негром на весла. Марта пусть устраивается на носу.

Лодку столкнули на воду, и гребцы поспешили взяться за весла. Вахтенный еще издали, видимо услышав плеск весел, крикнул с борта:

– Что за лодка?

– Это я, Люк, ваш хозяин! Принимай гостей! Спусти трап!

Два матроса и Самюэль приняли гостей. Лука спросил озабоченно:

– Никто не появлялся вблизи?

– Все тихо было, Люк. Мы беспокоились. Что, уходим?

– Да, Самюэль. Вызывай вахту. Ставим паруса.

– Куда держать курс, Люк?

– В Бас-Тер, Самюэль. Хочу посчитаться кое с кем.

– Да ты что? В своем ли ты уме, Люк?! Зачем это тебе?

– Так надо. Что, я должен терять столько средств и сил, бросать нажитое? У меня семья! Да и вас содержать на что-то надо. Это приказ! Выполняй!

Самюэль вздохнул. Ему это было явно не по душе. Но он не стал больше возражать и прокричал команду. Матросы полезли на ванты, с криками тянули снасти, судно качнулось, якоря вылезли из черной воды и повисли на кран-балках.

– К городку надо подойти в сумерках, – приказал Лука. – Хоть мой корабль в тамошнем порту никогда не стоял, но так будет надежнее.

– Так что ты надумал делать, Люк? – с нарастающим беспокойством спросил Самюэль. – Ты кладешь голову в пасть льву.

– Галуа, иди сюда! – позвал Лука пирата. – Мы с тобой завтра вечером проделаем небольшое путешествие в город. Надо потолковать с губернатором, сполна получить с него за все то хорошее, что он нам устроил. Нельзя же не ответить за такое. Как ты считаешь?

– Неплохая мысль, хозяин. Я всегда готов! Приказывайте.

– Хочу появиться в доме губернатора и сделать свое дело. Пусть потом поищут нас.

При этом Лука подумал, как жаль, что Савко рядом нет, обещал ведь без него не ходить. Да и Назар с дедом Макеем с удовольствием бы поучаствовали. Ну да сейчас не до них. Придется самому управляться, а товарищи простят.

– Думаю, что пойдем без мушкетов, хозяин? – хохотнул Галуа. Лука ответил серьезно:

– Берем два пистолета, шпагу и кинжал. Больше ничего не надо, разве что пару саженей тонкой веревки, чтобы не крутился голубчик при разговорах-то наших.

– Будет сделано, хозяин! – Нет, Луке определенно все больше и больше нравился этот человек. Деловой, исполнительный, за словом в карман не лезет, но и не задает ненужных вопросов.

– Самюэль, ты должен быть готов тотчас отвалить в море, как мы вернемся. Паруса поставить заранее. Может быть, мы подадим сигнал фонарем, когда готовы будем отплывать на судно.

– Сколько гребцов вам оставить?

– Хватит двоих. Больше не надо. И постарайся кого-то из рабов посмышленнее подучить морскому делу. Они уже достаточно очухались и должны работать.

– Они ж ни бельмеса не понимают, Люк!

– Поймут, Самюэль, когда объяснишь хорошенько.

Судно медленно выходило в море. Лука зашел в каюту, где устраивалась Ката. Дети с кормилицей приютились в другой каютке.

– Ката, дорогая, видишь, как все плохо получается? Я не ожидал такого. Да еще именно в то время, когда мы так хорошо зажили. Ты не сердишься на меня?

– Глупый! С чего бы это я сердилась на тебя? Это ты должен сердиться. Ведь это я уговорила тебя помочь моему несчастному народу, снабдить его оружием, и ты согласился, любимый. Я готова вытерпеть любые испытания и невзгоды, лишь бы нам быть всем вместе.

Он поцеловал жену, прижал ее, и они вместе повалились на узкую койку, забившись в страстных объятиях истосковавшихся любовников.

Самюэль вывел судно далеко в море и с юго-востока направился в порт. Шли очень медленно, так как до вечера было еще часа два. Их наверняка заметили. В это время на Гваделупу корабли заходили редко, и появление парусов обязательно вызовет большой интерес в городке.

Лишь перед заходом солнца корабль вошел в гавань, сбросил паруса и стал на якорь.

– Итак, мы у цели. Надеюсь, в такой час к нам никто не пожалует из портовой чиновничьей братии, – Лука внимательно разглядывал в трубу причалы. – Точно! Никто не намерен тащиться сюда перед самой темнотой.

– И то слава Богу! – произнес довольный этим Самюэль. – Ты скоро собираешься в город, Люк?

– Через часок. А ты потом подойди поближе к берегу. Встретишь нас посередине бухты. Хорошо, что нет посторонних судов.

Лука с Галуа и двумя вооруженными гребцами отвалили от борта судна и быстро растворились в темноте безлунной ночи.

Набережная была пустынна. Одинокие фонари редко пронизывали темноту ночи.

– Сидите тихо и ждите нас, – приказал Лука гребцам. – На вопросы не отвечать, разве что стражники прицепятся. Говорите, что ждете хозяина из таверны. Все поняли? – спросил Лука негров.

Те согласно кивнули.

Лука с Галуа быстро пошли вверх по улице, застроенной небольшими домиками простолюдинов, мелких чиновников и торговцев. Зажиточные люди селились выше, подальше от портовой суеты.

Дом губернатора нашли быстро. Он был в два этажа, чуть ли не единственный такой в молодом городке.

– Обойдем кругом, поглядим, – предложил Галуа.

– Жаль, не захватили Савка, – вздохнул Лука. – Он мастер открывать чужие замки. Придется лезть в окно.

– А чего меня захватывать-то? – послышался вдруг знакомый голос. – Не маленький, ноги есть, могу и сам дойти. Да и зачем пешком идти, ноги трудить, если на лошади доехать можно?

– Савко! – признал друга ошарашенный Лука. – Ты как это тут, чертов сын, оказался?

– Да так вот и оказался. Судили мы с Назаром да дедом Макеем, рядили и решили этого дела так не оставлять. На охотничка нашего поохотиться. Из них вояки не ахти какие, вот я и пошел. Да, честно сказать, еще и думка такая была, что тебя здесь встречу. Не такой ты человек, чтобы этой ночью да мимо пройти. Обязательно должен ты был сюда заглянуть. Так оно и вышло, как видишь.

– Так ты что же, один решил такое дело провернуть?

– Но и ты ведь… Постой-ка, Лука, а это с тобой кто?

– Это Галуа. Рассказывать о нем некогда, в деле познакомитесь.

– Так получается, что нас трое?! Да этак мы с кем хочешь управимся. Пойдемте, чего ждать-то…

– Погодите, господа, – вступил в разговор Галуа. – Посмотрим, прикинем и тогда решим, как дальше действовать.

– Ты его слушай, – сказал Лука товарищу. – По всему видно, что он по этой части человек опытный.

– Да ведь и мы с тобой тоже кое-что можем, – хмыкнул Савко.

– Можем, конечно. Вот нам бы еще суметь деньги у него найти. Может, сам скажет, где они запрятаны, если пообещаем не убивать.

– И что же, так и сделаешь? – тон Савко был откровенно ехидным.

– Ну а коли и совру, то это же мой грех, – ответил ему Лука.

После обхода дома они направились к ограде, перемахнули ее, скрываясь в тени деревьев, окружавших дом. Собак во дворе не оказалось. Лишь где-то в глубине дома тявкнула маленькая шавка и затихла.

Савко повозился с замком, надавил несколько раз на ручку, что-то скрипнуло, и дверь приоткрылась.

– Готово, товарищи! – прошептал Савко. – Темно, как бы не загреметь чем.

– Иди за мной, – ответил Лука. – Я бывал здесь и знаю расположение. Галуа, оствайся на всякий случай у входа. Если что, дай знать. Да и дело это наше, а не твое.

Лука и Савко прошли дальше, остановились перед дверью, из-за которой раздавался негромкий храп. Лука тронул друга за руку, давая понять, что они у цели.

Савко осторожно нажал на дверь. Она легко открылась с легким скрипом.

В комнате горел ночник, и было кое-что видно. На широкой кровати спал мужчина, радом с ним – какая-то женщина. Несмотря на то что де Казена друзья не видели несколько лет, они сразу же узнали его.

Лука взглядом показал на женщину, Савко неслышно подошел к кровати и рукояткой неизвестно откуда извлеченного пистолета аккуратно, совсем даже не сильно тюкнул ее по голове. Та даже не шевельнулась, моментально потеряв сознание.

Лука толкнул плечо мужчины.

– Что, что? – пролепетал губернатор Эсеб де Казен, просыпаясь. – Кто это? Ты, Анри?

– Тише, уважаемый! Будешь кричать – перережем глотку и тебе, и этой особе, – Лука указал на женщину.

– Кто вы такие, черт побери?! – испуганным шепотом спросил губернатор. – Грабители?

– По вашей милости мы стали чем-то в этом роде, капитан. Я Люк из команды «Хитрого Лиса», если не забыли. Вы еще с неделю назад направили в мой дом солдат, чтобы меня арестовать. А это мой друг Савко, который тоже много чего натерпелся на вашем корабле. Тихо, прошу вас, – поднял руку Лука. – Так вот, уважаемый, нам, конечно же, было бы очень интересно узнать, как вам удалось не только уцелеть, но и так выслужиться, но некогда, да и дело в другом. Я по вашей вине потерял усадьбу и намерен получить компенсацию. Всего лишь пятнадцать тысяч экю. Мне больше не надо. Я получаю это, а вы продолжаете спокойно грабить остров и индейцев, мессир. Договорились? – Лука чуть заметно подмигнул Савко.

– Нет, Люк, не договорились! Вам отсюда не выбраться! Я… – он не успел договорить, как Лука с силой ткнул дулом пистолета в нос губернатору.

– Я просил по-хорошему, уважаемый. Или вы тотчас выполняете мои требования, или последуете за нами на корабль вместе с этой вот дамой, здоровью которой, я надеюсь, наш общий друг Савко не очень повредил. Но это обойдется вам вдвое дороже. Выбирайте, но побыстрее.

– Вы… вы!.. – де Казен не находил слов, заикался, но кричать не осмеливался, лишь вращал выпученными глазами.

– Обшарь-ка, Савко, комнату, – тихо сказал товарищу Лука. – Тут должны быть деньги. Больше негде, разве что в кабинете. Но это потом.

Савко принялся осторожно шарить по комнате, стараясь не поднимать шума.

Губернатор не на шутку испугался. Его тонкие губы тряслись, и Лука спросил также тихо:

– Вы, может быть, сами поможете нам получить причитающееся, или отвезти вас на корабль?

– Пошли вы к черту! – заставил себя сказать де Казен. Но это далось ему с трудом, и Лука это понимал.

Он приставил к шее бывшего капитана кинжал и слегка надавил. Струйка черной крови испачкала простыню. Губернатор ойкнул, пот заливал его тело.

– Лука, да тут совсем мало, – сказал тихо Савко, подойдя поближе. – И двух тысяч не наберется.

– Уважаемый, так где у вас хранятся деньги? Прошу отвечать немедленно. – И Лука чуть придавил клинком шею.

Губернатор молчал. Тогда Лука ткнул ему в рот пистолет, потом, вынув ствол, запихнул на его место большой ком простыни и сказал Савко:

– Посторожи здесь. Мы должны найти деньги в кабинете. Я скоро вернусь.

Лука тихо прошел в кабинет, расположенный рядом со спальней. Здесь он зажег свечу и осмотрелся. Он бывал уже здесь и теперь вспоминал, где же может быть бювар красного дерева со скрытыми ящиками.

Лука быстро отыскал его глазами, подергал ручки. Все они были закрыты.

Пришлось поискать что-нибудь, чем можно было взломать замки. По традиции, как в далекой Франции, здесь был камин, а при нем обязательные щипцы и кочерга.

Взвесив на руке кочергу, Лука в пять минут взломал ящики. В одном из них лежали мешочки с монетами и небольшие шкатулки с драгоценностями. Лука все сложил в узел из шторы, прикрыл ящики и, потушив свечу, вышел из кабинета.

– Все готово! Собирайся, товарищ! – сказал он, оказавшись опять в спальне. – Свяжи эту образину и заткни ему пасть покрепче.

Когда Савко выполнил приказ и дополнительно связал очень крепко так и не пришедшую в себя женщину и де Казена, Лука окинул комнату взглядом и промолвил:

– Кажется, все правильно. Пошли, – и повернувшись к губернатору, добавил: – Можете считать меня непорядочным человеком, уважаемый. Но ведь вы обязательно попытаетесь и дальше преследовать меня, мою любимую женщину и моих детей, поэтому вам придется отправиться на кладбище раньше времени. Прощайте, капитан де Казен.

Лука коротким ударом вогнал кинжал в грудь губернатора, резко повернул его в ране и вытащил лезвие. После такого никто и никогда живым не оставался, но и долго не мучился, смерть наступала мгновенно.

Лука с Галуа покинули спальню и, подсвечивая себе свечкой, вышли к двери во двор. Потушили свечу, позвали тихонечко Галуа и окунулись в темноту ночи.

Вместе пройдя изрядное расстояние от губернаторского дома, друзья решили разделиться. Лука с Галуа возвращались на корабль, а Савко – в усадьбу на лошади, которую все это время сторожил где-то мальчишка-негритенок. При этом он и знать ничего не знает и ведать не ведает о том, что произошло этой ночью. Встретив Луку утром, когда тот на корабле подойдет к усадьбе, он точно так же, как и все остальные, с ним здоровается, обо всем расспрашивает и внимательно выслушивает все, что Лука сочтет нужным рассказать.

На том они и разошлись.

Шагах в ста от причала Луке и Галуа повстречались два стражника.

– Кто такие? Чего ночью шляетесь без огня?

– Господа, – начал Лука, приближаясь к стражникам, – позвольте объяснить.

– Кто вы, отвечайте немедленно! – Старший стражник потянул франтоватую шпагу из ножен.

Галуа метнулся к нему. Его кинжал вошел в тело как-то легко, а Лука уже выхватил пистолет и, направив его на второго стражника, сказал примирительно:

– Лучше веди себя потихоньку, без шума, и ты останешься жить. Смотри, что случилось с твоим чрезмерно шустрым товарищем. Брось оружие!

Стражник не посмел и пикнуть. Он осторожно положил шпагу и пистолет на мостовую и приподнял руки.

– Свяжи его и заткни рот, – приказал Лука Галуа. – Пусть полежит, пока с ним не случилось то же, что с его напарником. И собери оружие – пригодится.

Стражник молча дал себя связать по рукам и ногам, глядел выпученными от страха глазами, как бандиты, которых он так и не рассмотрел по причине темноты и жуткого перепуга, удалялись к морю, и молил Бога, что избавился от ужасной участи товарища, истекающего кровью.

– Черт! – выругался Лука. – Не хотелось делать этого, но…

– Да ладно, хозяин! Чего уж там? Пока все идет отлично. Лишь бы так было и дальше.

Лука не ответил на пустые разглагольствования нового товарища. Они уже подошли к лодке, в которой сидели гребцы в ожидании хозяина.

– Хозяин, мы уже собрались идти вас разыскивать, – сказал один из них.

– Да вот мы и сами нашлись, – буркнул Галуа. – Отваливай, приятель!

Через час судно уже вытягивалось из бухты при слабом ветре. Огни его были потушены. Жители только утром начнут обсуждать необычное происшествие, случившееся в городе.

Глава 6

Утром судно было вблизи усадьбы.

– Интересно, что там происходит? – спросил сам себя Лука, прильнув к окуляру подзорной трубы. – Ушли ли солдаты? Могли и уйти, узнав о нашем исчезновении. Но как это проверить?

– Проще всего спустить большую шлюпку, посадить человек двадцать с мушкетами и высадиться, хозяин, – предложил решительный Галуа. – Против такого войска наш сержант наложит в штаны и предпочтет ретироваться.

– И то верно, – согласился Лука. – Самюэль, приблизимся к причалу и высадимся. Хочу узнать подробности и попрощаться с друзьями. Да и Колена надо прихватить. Парень он нужный.

– У него ведь здесь семья, – возразил Самюэль. – Согласится ли?

– Посмотрим. Семью можно взять с собой.

Лука с вооруженными матросами, оставив на борту капитана с рабами, высадился на берег, где его уже поджидали негры. С ними Лука заметил и Савко. Тот махал руками, приветствуя. На лице его играла довольная усмешка.

– Здравствуй, Лука, здравствуй, Галуа! Ну и как вы добрались? Что еще вчера приключилось?

– О чем это ты, товарищ? – усмехнулся Лука. – Мы люди мирные, тихие. И вообще с корабля не сходили. Пришлось, правда, заколоть одного стражника и связать второго, но, может, это нам с Галуа просто приснилось?

– Приснилось, хозяин, – поддакнул тот понятливо. – Ох как много я за свою жизнь таких снов повидал.

– Ну а здесь-то что? Меня все дожидаются или надоело им это?

– Не бойся, Лука! Солдаты ушли еще с утра! Привет тебе от всего честного народа! Особенно от деда Макея. Уж он-то сокрушался за тебя изрядно.

– Он что, уже знает, что мы пришли назад?

– А как же? Уже доложили. Гонец прискакал, как только заметили ваши паруса. Спешит сюда. Ты ведь не станешь нас навещать в усадьбе?

– Рискованно, Савко. Лучше побуду здесь, поближе к судну. Что тут было?

– Переполох, Лука! Сержант готов был всех растерзать, да что можно было поделать? Бродили, мол, тут какие-то недобитые индейцы, которые и помогли удрать Катуари с детьми и кормилицей. Поди их теперь сыщи в лесу-то. А вот усадьбу твою теперь обязательно конфискуют. Ты потерял почти все, Лука!

– Не скажи. Мы с тобой позаботились о том, чтобы с пустыми руками не остаться. Так что с деньгами все обойдется. Плохо, что приходится покидать уже насиженное место. Да побыстее надо сматываться. Только вот где теперь поселиться? Во французских пределах опасно. А в других не хочется – языка не знаю, да и вообще…

– Понимаю тебя, Лука. А по мне, так чем новее, чем необычнее, тем интереснее. Вон и Колен с этим согласится. Верно, Колен?

– Лука, а ты не хотел бы вернуться на родину? – спросил Назар, подойдя к другу и пожимая тому руку. Лицо его было серьезно, неулыбчиво.

– Привет, друг! Что дед Макей запаздывает?

– Торопится, Лука. Да стар стал. Неповоротлив и ленив. Но прибежит.

– Как сложатся ваши дела, Назар? Не отразятся ли мои трудности на вас?

– Боюсь, что может так случиться, Лука. Особенно после ночной прогулки и беседы с губернатором, о которой так красиво Савко рассказал. Это было бы очень плохо. Мне так не хотелось бы менять место жительства. Уже привык и мне здесь нравится.

– Я согласен с тобой. Мне еще хуже, но я надеюсь на то, что все сложится хорошо. Придется немного поплавать в поисках лучшего места. Если найду, обязательно приду сюда и расскажу. Возможно, вам и понравится рядом со мной жить. Обещаю.

– Спасибо, но надеюсь, что этого не случится. А тебе желаю благополучия.

Они вошли в дом, негритянки уже приготавливали обильный не то завтрак, не то обед. За большим столом все едва поместились, и начался прощальный обед на веранде, обвеваемой морским ветерком.

Дед Макей не отходил от Луки, заглядывал ему в глаза, хотел что-то сказать, но ему постоянно кто-нибудь мешал, и он лишь вздыхал, махал рукой и вяло ковырял душистое мясо руками, выискивая кусочки помягче.

Вечером Лука отправлялся на корабль. Он не хотел рисковать, да и надолго расставаться с Катой и детьми.

– Назар, я хотел бы с тобой совершить небольшую сделку, – молвил он на прощание. – Не могли бы мы с тобой обменяться неграми? У меня на борту их два десятка, но они еще ничего не умеют. Я тебе их даю, а ты мне десяток из наших общих по моему выбору.

– Это и твои негры, Лука, – ответил Назар. – Я согласен. Завтра можно это проделать спокойно.

– Тогда договорились. Сегодня же переправлю тебе всех новых, пусть обживаются.

Утром Лука с несколькими вооруженными людьми выбрал десяток негров поздоровей, отправил их на судно, погрузил продовольствие, дрова, воду, оружие, что нашлось в усадьбе и не было конфисковано сержантом. В последний момент Колен решил присоединиться к нему, заявив:

– Негритянка мне надоела, детей нет, чего мне сидеть тут и ждать, что и я попаду под подозрение? Иду с тобой, Люк! Берешь?

– Еще спрашиваешь, Колен? Конечно! Вон и Савко идет. Жаль деда оставлять здесь. Привык я к нему.

– Чего меня оставлять, сынок? Я с тобой! Что мне тут делать? Сидеть сидмя и ждать смерти? Лучше я буду нянчить твоих деток. Бери, сынок, обузой не буду. Да и старость может на что-нибудь сгодиться.

– Дед Макей! Этого я не ожидал! Рад, очень рад твоему решению. Собирайся!

– Чего мне собираться? Люлька всегда со мною, сабельку уже захватил, остальное на мне и при мне. Десять монет я уже взял у Назара. Я готов!

Лука покидал усадьбу с тяжелым сердцем. Было жалко, обидно, но другого выхода он не видел.

На судне все было забито грузами и людьми. Для такого малого суденышка около тридцати человек слишком много. Однако Лука посчитал, что чем больше, тем лучше. Неизвестно, что им сулит недалекое будущее.

Прозвучал прощальный пушечный выстрел, и скоро мыс скрыл от глаз пристань и толпу людей на берегу.

Ката неподвижно стояла на полуюте. В глазах застыли тоска и печаль. Она так и не попрощалась со своим народом, с теми, кто остался на Доминике. Да и на этом острове еще скрывались в отрогах вулкана Суфриер несколько десятков загнанных и обреченных карибов. Их участь была понятна ей.

Перед сном Лука поцеловал Кату и сказал, понимая, что ей неприятно будет это услышать:

– Мне необходимо зайти на Сен-Мартен, милая.

– Без этого никак нельзя? – встрепенулась она.

– Там наше дело осталось, милая. Больше ничто не связывает меня с этим островом. А средства нам могут понадобиться. И большие, раз у меня корабль.

– Я понимаю и согласна, хотя мне и неприятно.

– У нас все будет хорошо, – сказал Лука.

Каждый день Лука требовал, чтобы весь его экипаж овладевал приемами боя. Для этого он заставлял матросов ежедневно упражняться в стрельбе из мушкетов, а канониров стрелять из пушек. На палубе стояла кутерьма, грохот, и часто команды приходилось орать в рупор, чтобы перекрыть шум учений.

Ката часто сама брала в руки мушкет, палила из него, потирая ушибленное отдачей плечо, за что Лука ей постоянно выговаривал:

– Посмотри, какой синяк у тебя на плече, Ката! Зачем тебе это? Лучше из пистолета пали. У меня как раз есть для тебя подходящий, совсем маленький. Он не так тяжел.

– Я хочу тоже овладеть оружием белых, Люк! Это может пригодиться в любой день. А на борту наши дети.

– Не женское это дело, Ката. Ты меня пугаешь. А детьми пусть побольше занимаются кормилица Марта и дед Макей.

– У них это хорошо получается, Люк. А дед просто потешный. Он так плохо говорит по-французски, что его трудно понять. Почему это так?

– Старый он, Ката. У вас тоже ведь не все хорошо овладевают чужим языком. Помнится, только ты да Жан и научились говорить по-французски. Остальные запомнили лишь десяток-другой слов и этим ограничились. Я и сам с трудом научился. Зато Назар говорит без акцента. Вот это способности!

В Филипсбурге Ката наотрез отказалась сойти на берег и поселиться в доме Луизы. Это не удивило Луку. Он уже знал твердый характер Катуари. Не настаивал, но потом отвез ее в Мариго на французской стороне.

– Здесь ты познакомишься с местным обществом, развлечешься, пока я буду заниматься делами. Это будет тебе интересно, Ката. И полезно, – добавил он.

Она согласилась с неохотой, но перечить не стала. Прежняя закваска и суровое воспитание давали свои плоды.

– Постарайся надолго меня здесь не оставлять, – просила Ката. – Это тот дом, где поселился бывший пират, о котором ты мне рассказывал?

– Тот самый, Ката. Здесь живут две молодые девушки. Они тебе составят компанию, познакомят с обычаями и привычками. Должна же ты привыкнуть к ним. Это не больше чем на неделю. Или десять дней. Потерпи, любовь моя индейская! – И поцеловал ее в губы долгим поцелуем, ощущая, как ей нравится этот европейский обычай.

– Мне не нравится, что ты сказал «индейская»! Я просто твоя жена, белая, если хочешь, – и Ката засмущалась, чем сильно удивила Луку.

– Неужели ты стала причислять себя к белым? Это мне приятно слышать!

– В какой-то мере, Люк. Разве я не права?

– Конечно, права! Я очень рад, очень!

Прибежали девушки, подождали пока Люк попрощается, не дождались и спросили при нем:

– Мадам, вы не согласитесь с нами пройтись по лавкам? А то нас одних не пускают. Просим вас, мадам!

– Она пойдет, девочки! – улыбнулся Лука. – Я уже ухожу и оставляю эту мадам на ваше попечение, а чтобы вам было веселее, возьмите по золотому экю на сладости. Только не говорите отцу, а то он меня отругает.

– Спасибо, месье Люк! Вы очень добры! Мадам Ката, мы вас будем ждать.

– До скорого свидания, дорогая моя. – Он поцеловал ее и удалился.

Жан уже ждал его в бричке.

Неделя пролетела очень быстро, и Лука едва успел привести дела в относительный порядок вместе с управляющим мессиром Бертраном.

Он спешил за Катой. Судно почти было готово к отплытию, и дело было за его женщиной.

Она встретила его радостным вскриком, чем поразила Луку. Это уже явно здешнее влияние. По-видимому, общество горожанок потихоньку изменяло эту сдержанную и спокойную дикарку.

– Ката, ты выглядишь просто восхитительно! – не смог удержаться от восклицания Лука. – Эти две проказницы так изменили тебя?

– Мне неловко, Люк. Я сопротивлялась.

– Не огорчайся! Тебе очень все идет. Так красиво смотришься. Наверное, и поклонники появились? – улыбнулся он весело.

Ката покраснела, потупила глаза.

– Ты что? Это правда, про поклонников? Ха-ха! Вот забава!

– Не смейся, но это так, Люк. Ты уехал, и ко мне привязался один господин.

– И ты его чуть не убила, ха-ха-ха!

Она побледнела, но ответила тихо:

– Мысль такая была, но девочки отговорили.

– И правильно сделали! Ты-то тут при чем? Это же не ты к нему, а он к тебе подкатывался, этот самый некий господин. Не печалься! У белых это в порядке вещей. И не стоит придавать этому значения, Ката. Это вроде невинной, но приятной игры между мужчиной и женщиной. Называют это флиртом. Он, как правило, ни к чему не обязывает.

– И ты так играешь, Люк? – вскинула она на него синие глаза, и в них Лука прочитал беспокойство и зародыш гнева.

– Конечно, Ката! Но это было задолго до знакомства с тобой. Успокойся!

– А с твоей первой женой ты тоже так играл?

– Все начинается, как правило, с игры, Ката. Потом пара смотрит, что из этого получается. Большинство после этого расстаются, но некоторые продолжают встречаться, возникает любовь, и они вступают в брак и создают семью.

Ката надолго задумалась. А Лука покровительственно обнял ее и приник к холодным трепетным губам.

– Какая сложная у белых жизнь, Люк, – вздохнула она.

– Ты привыкнешь, Ката! Я верю в тебя! Ты уже многое переняла, осталось совсем немного! Вот устроимся на новом месте, и ты всему научишься. Мне ведь тоже нелегко было приспособиться к новой жизни.

Они вернулись через день и тут же стали собирать вещи. Судно было готово к отплытию. Она так и не посмотрела дом Луизы, но и о продаже его не заикнулась, хотя Лука этого ожидал.

– Ката, ты должна пойти со мной в банк. Я хочу показать тебе, как ты сможешь воспользоваться нашими деньгами.

– Зачем это, Люк? – встрепенулась она. – Разве нам нужны деньги?

– Деньги всегда нужны, милая моя дикарка. У нас без денег человек ничего не значит, и никто его не будет уважать. Это необходимо, любовь моя!

Управляющий отделением попросил Кату поставить подпись на бланке.

– Простите, господин, но она не умеет писать. Может, какой-нибудь знак?

– Можно и знак, месье, но она должна запомнить его и суметь воспроизвести.

– Ката, ты должна поставить вот здесь свой знак. Придумай его и запомни. И надо научиться его рисовать. Иначе денег ты не получишь.

Она долго не могла понять, что от нее требуют, а главное – зачем. Но все же с трудом согласилась.

– Ты вначале попрактикуйся рисовать, Ката.

Она неумело взяла в руки перо гуся, осмотрела его и осторожно начала рисовать какой-то сложный рисунок.

– Ката, знак должен быть простым. Вот, гляди, как я рисую свой. – И Лука быстро расписался на клочке бумаги, на котором она рисовала. – Так и ты постарайся нарисовать. Просто и быстро. Но обязательно запомни знак.

После некоторых усилий Ката поставила закорючку и вздохнула облегченно.

– Пусть мадам не потеряет этот клочок бумаги. Там ее знаки, и это облегчит ей задачу, – улыбнулся управляющий. И добавил, глянув на Люка: – А вам желаю побыстрее внести очередной взнос, месье Люк. Вы у нас ценный клиент. Желаю удачи! Мадам, месье! – И он галантно поклонился.

– Тебе срочно необходимо учиться читать и писать, Ката, – сказал Лука, когда они вышли на улицу.

– Наверное, это трудно, Люк, – взглянула она на него.

– Трудновато, но возможно. Ты уже неплохо говоришь и, думаю, без хлопот сможешь освоить грамоту. Будешь вместе с Жаном этим заниматься. Договорились?

Она согласно кивнула.

Лука зарегистрировал судно в Филипсбурге и мог рассчитывать на некоторые послабления в голландских землях. Однако испанцы были слишком озлоблены на голландцев и при случае не остановятся от захвата.

– Люк, изменений в курсе не будет? – спросил Самюэль, как только Лука поднялся на борт.

– На Мартинику, Самюэль! Там нехватка товаров, и мы можем выгодно расторговаться. Заодно заглянем на Гваделупу и Доминику, – ответил Лука и взглянул на Кату.

– Мы будем на Доминике? И я смогу посетить своих?

– Посмотрим, милая Ката. Загадывать трудно. Но на Гваделупу обязательно завернем. Мне хочется узнать, что с моей усадьбой. Да и доля моя достаточно большая у Назара. Возможно, она мне понадобится.

Гваделупа показалась на шестой день плавания. Вулкан Суфриер выплывал из моря величественно и гордо. Вот и низменный Грен-Тер с его перешейком и уже не такими редкими плантациями сахарного тростника.

– Убери почти все паруса, Самюэль, – распорядился Лука. – Вечереет, и мы с таким ветром будем на месте ранней ночью. Лучше прийти утром. Ложись в дрейф до утра.

Утром, еще солнце не поднялось из-за гряды гор, паруса зашелестели, надулись слабым ветром. Судно двинулось к бухте. С восходом заметили знакомый мыс. Лука позвал Кату.

– Смотри, Ката, наш мыс виден! Мы уже дома!

– Не хочу я смотреть на него, – недовольно буркнула женщина и отвернула голову к кормилице. – Как поели дети, Марта?

– Хорошо, госпожа. Им на судне хорошо! Свежий ветер, чистый воздух! Им, я думаю, это нравится. Макс очень непоседливый, госпожа.

– Он мальчик и должен все время двигаться, иначе как он станет мужчиной?

Вскоре Марта вынесла детей на палубу. Макс стал тут же вертеть головой, бормотать что-то невразумительное, тянуть руки в сторону острова, темневшего в двух милях восточнее. Лоранс сидела спокойно, лишь любопытно таращила на все глаза. Лука взял Макса, поиграл с ним, поговорил, потом поменял его на Лоранс. Та оживилась, стала тянуть ручку к усам и, схватив за них, улыбнулась.

– Люк, тебя Лоранс больше любит, чем меня, – шутливо заметила Ката.

– Ну и хорошо! Пусть любит. Я ее тоже очень люблю. Она меньшая и достойна такого отношения. А Максим слишком озорной растет. И какой крепкий! Как ручкой схватил твой палец! Весь в бабку. Та у нас была крепкой, не уступала деду. Жаль, что ни деды внуков, ни внуки дедов никогда не увидят. Плохо это!

– А я на что? – подал голос дед Макей. – Чем не дед этим бесенятам? Идите ко мне, я вами займусь!

Судно стало на якорь в миле от берега, Лука посмотрел на него в подзорную трубу. Там стояли люди, но разобрать, кто это, было трудно. Он понял лишь, что они не вооружены.

– Спустить ялик! Колен, Галуа со мной! Взять оружие.

На берегу Луку встретили негры и какой-то незнакомый ему европеец. Он вышел вперед, представился настороженно:

– Совер. Эжен Совер, мессир. Управляющий. С кем имею честь?..

– Я Люк, бывший владелец этой усадьбы. Чья она теперь? – Лука внимательно осмотрел пожилого мужчину лет пятидесяти. Он был черен, зарос бородой до глаз, которые смотрели с подозрением и опаской.

– Ее купил у властей мессир Морлиер. Знаете такого?

– Слыхал. А как соседи, друзья мои?

– Должен сказать вам, мессир, что и им грозит что-то, хотя я ничего конкретного больше не знаю. Мессир Назар готов продать усадьбу. Особенно теперь, когда расследуется убийство губернатора де Казена. Ваших друзей допрашивали, много спрашивали о вас.

– Понятно. Теперь и их выживают, значит. Плохо, очень плохо, месье Совер.

Лука помолчал, а затем сказал как бы безразлично:

– Приготовьте мне пару быков для прокорма команды и несколько мешков маиса и маниока, месье. А я навещу Назара. Галуа, проследи за выполнением. И веди себя прилично. Это все-таки уже не мои быки и маис.

– Сделаем, хозяин, – с готовностью отозвался Галуа.

Лука нашел неоседланную лошадь, вскочил на нее и помчался в усадьбу к Назару. Голова работала четко. Он решил забрать друга с собой на обратном пути и готов был прямо сейчас уговорить его.

– Слыхал, что дела твои здесь неважные, Назар, – после приветствий проговорил Лука. – Я иду на Мартинику, загляну на Доминику, а на обратном пути вернусь к тебе. Если решишься, то можешь рассчитывать на мое гостеприимство.

– Трудное это будет решение, Лука. Я ведь уже здесь обжился. Но, возможно, ты прав. Ко мне подступают со всех сторон. Продохнуть не дают. Просто и откровенно выживают. Расспрашивали, где я был в ночь убийства губернатора, что делал, кто подтвердить может. Про тебя интересовались, но я утверждал, что ты всю ночь был в море и никак не мог оказаться в Бас-Тере. Сколько времени ты будешь отсутствовать?

– Недели три. Успеешь за это время покончить с продажей усадьбы?

– Ничего не обещаю, но подумаю, Лука. А ты не проходи мимо. Загляни ко мне. Кстати, увидишь знак опасности на мысе, если так получится. Негр помашет темным полотнищем. Тогда сам решишь, как поступить.

– Договорились, друг! Я буду здесь обязательно.

Лука вернулся к своей бывшей усадьбе лишь к вечеру. Заметил, как шлюпка отваливает от причала с грузом продовольствия. Управляющий с тоской в глазах спорил с Галуа и Коленом, но негры неторопливо продолжали работать.

– Мессир! – кинулся управляющий к Луке. – Это грабеж! Хозяин с меня три шкуры сдерет! Сжальтесь! Они берут втрое больше, чем вы приказали!

– Я же сказал, что все это уже не мое, месье Совер. И не мне теперь решать. Спрашивайте с этих грабителей. – И он подмигнул своим матросам.

Уже в темноте судно, подняв паруса, растворилось в ночном море.

– Ката, мы зайдем на Доминику на обратном пути, – говорил Лука Катуари на палубе ранним утром, когда на горизонте уже темнела слабо видимая полоса берега. – Слишком много груза у нас, и я хочу от него избавиться. Возможно, на Гваделупе придется загрузиться новым.

– Я согласна, однако нетерпение мне покоя не дает. Но я подожду, Люк. – И она вскинула на негосиние встревоженные глаза.

Вулкан Мон-Пеле возник на горизонте и медленно наплывал, весь в кудрявых зарослях лесов. Облака белыми барашками обтекали его вершину, иногда заслоняли, и она терялась среди их хаотических стад.

После полудня бросили якоря на рейде Сен-Пьера. Городок живописно поднимался по склону берега, весь в зелени пальм и других деревьев. От него веяло весельем, беззаботностью и покоем.

– Какое приятное место, – сказал Лука, показывая Катуари на улицы, аккуратно карабкавшиеся по склону. – Здесь хорошо бы поселиться. Но слишком близко от Гваделупы.

– А мне нравится вид на вулкан. Как величественно он возвышается над городом! Ты прав! Красивые у нас острова! И все они уже не наши, – с грустью закончила Ката. – Белые завоеватели все присвоили!

– Не надо об этом, Ката. И всегда помни, что это и есть история. Ваш народ ведь тоже отвоевал эти острова у араваков. Так что обижаться не стоит.

– Это так, – вздохнула женщина, – но все же жаль потери. Мы давно привыкли к этим островам и не хотели ничего другого. И тут пришли белые люди!

– Не стоит расстраивать себя, Ката. Этим делу не помочь. Успокойся.

Она грустно улыбнулась и прислонила голову к его плечу.

В Сен-Пьере пришлось простоять почти две недели, торговля шла вяло. И лишь к концу второй недели удалось сбыть груз с небольшой прибылью. Лука был недоволен.

– Хоть нашел немного груза для Доминики, – с некоторым облегчением проговорил Лука. – Будет на что закупить продовольствие для команды.

– Зачем тебе такая большая команда, Люк? – спросила Катуари. – С судном и половина ее может отлично управиться.

– Чем еще отбиться от пиратов, Ката? Это надежнее.

– С неграми? Да они тут же побросают свои мушкеты, и ты останешься почти один. Тебе не отбиться с таким воинством!

– У меня не только негры, Ката. Есть и кое-что понадежнее. Например, ты!

Лука засмеялся, но Катуари не успокоилась.

Два дня спустя Лука приказал сниматься с якорей.

При противном ветре судно три дня добиралось до Доминики. Груз продавали и выгружали в четырех селениях, и это занимало много времени. Лука нервничал, обещанные три недели прошли, а он все еще так далеко от Гваделупы.

Наконец подошли к тому берегу, где располагалось селение карибов, соплеменников Катуари.

– Если не возражаешь, то я одна посещу своих, – просительно сказала она.

– Это не опасно? Я буду переживать и волноваться за тебя.

– И напрасно, Люк. Я пробуду с ними самое большее два дня и вернусь к тебе, детям. Мне о многом надо поговорить со своими соплеменниками. Хочу убедить их изменить отношение к жизни. Как ты учил меня, Люк.

В конце второго дня несколько пирог причалили к борту судна. В одной из них сидела улыбающаяся Ката в индейском наряде, в других громоздились корзины с кокосовыми орехами, початками и зерном маиса, маниоковой мукой, картошкой, тушками ощипанных птиц и поросят.

– Люк, принимай подарки! Это передают тебе мои соплеменники в знак дружбы и уважения! – Ката сияла радостью, тянула руки к детям, спешила подняться по трапу на палубу. – Милый, я так скучала! И по тебе, и по деткам. Все хорошо?

– Урагана не было, а остальное не имеет значения, Ката, – он помог ей взобраться на борт. – Надо же, сколько продовольствия! И где только твои карибы его достали? Спасибо, милая!

Лишь в сумерках удалось перегрузить все на судно, одарить индейцев подарками и поднять якоря. Предстоял довольно опасный переход, а ветер по-прежнему был не совсем благоприятным. Впереди поджидали коварные островки Ла-Сент с опасными рифами и ужасными ураганами, приходящими из открытой Атлантики.

В полдень третьего дня стали на якорь вблизи усадьбы.

Лука внимательно осмотрел в подзорную трубу местность, мыс, но ничего подозрительного не обнаружил.

– Все спокойно. Самюэль, готовь шлюпку. Колен, Галуа, возьмите пять матросов и на берег. Я с вами. Оружия берите побольше.

На берегу их встретил обеспокоенный месье Совер. Он тут же взмолился:

– Мессир! Прошу вас больше не грабить меня! Я и так должен теперь хозяину слишком много за прошлое ваше посещение. Я не ожидал, что вы снова посетите нас. Мне вовеки не расплатиться.

– Не хнычь, Совер! Ты сумеешь свое добыть. Усадьба достаточно богата для этого. Наверстаешь потерю. Зажарь лучше хорошего бычка, а то команда уже соскучилась по настоящему ужину. Торопись, а то попрошу Галуа заняться этим.

– Хорошо, хорошо, мессир! Я уже бегу, – заторопился управляющий и умчался.

– Савко, поедешь со мною к Назару. Надо узнать, что он надумал.

– С удовольствием, Лука. Я готов.

Назар встретил их радостно, но с упреком:

– Почему так запоздали, ребята? Я уж думал, что ничего не получилось, и у вас возникли-таки неприятности с властями.

– Все нормально, Назар. Просто ветер был не тот, да и торговля шла медленно. Так ты продал усадьбу?

– Продал, Лука! – вздохнул горестно Назар. – Жду вас. Приготовил продовольствие, но боюсь, что мы у тебя не поместимся.

– Савко, гляди-ка на этого пана! Уже тесно ему на палубе! Забыл, как перебивались, идя через океан? Вот что значит привычка к хорошему. Она сразу и прочно засасывает тебя! Ничего, поместимся. Бог даст, добудем корабль побольше. Нужно лишь время!

– Что ты задумал, Лука? – спросил с беспокойством Назар.

– Ты знаешь, Назар. Я хочу всего лишь найти подходящее место для жительства. Больше ничего.

Полночи доставляли на борт груз Назара. Он состоял в основном из продовольствия. Утром с бризом вышли в море. И тут Ката сказала Луке таинственно, отведя его в сторонку:

– Я только сейчас вспомнила, милый, нечто важное для тебя.

– О чем это ты, Ката? Говори, ты меня заинтриговала.

– На склоне вулкана, или Большой горы, как говорят карибы, у них был спрятан небольшой клад на всякий случай. Например, откупиться или оружие купить.

– И что с того? Ты знаешь, где он спрятан?

– Конечно, Люк! От меня у них секретов не было. Вот я и подумала, что раз у белых без денег нет ни свободы, ни уважения других людей, то можно было бы добыть его.

– Но это же не твои сокровища, Ката!

– Теперь это не имеет значения, Люк. Никому они уже не понадобятся. Все, кто знал о них, уже погибли. Осталась одна я.

– И ты готова на это пойти, Ката? – удивился Лука.

– Хочешь, чтобы они достались когда-нибудь белым незнакомым людям? Я так не хотела бы. Хотя мне и не особенно это по душе, но я готова их присвоить. Ведь они пойдут на благо моей дочери, а она все же немного карибка. Ты осуждаешь меня, Люк?

Он повел бровью, ответил:

– Сам не знаю, Ката. Это так неожиданно слышать от тебя. И далеко это?

– Дня четыре надо идти, если ничего непредвиденного не случится по дороге, Люк.

– Это будет весьма опасно, Ката. Нам могут повстречаться люди.

– Что с того? Можно отговориться разными причинами. Никто ведь не знает, что клад существует.

– Я понял, что ты настаиваешь на его поисках?

– Вроде этого, Люк. Если ты решаешь, то пора остановить корабль. Мы и так слишком удалились от горы. Придется возвращаться назад.

Лука долго думал, потом крикнул Самюэлю:

– Эй, капитан! Курс в обратную сторону! Лови ветер удачи, он нам благоприятствует сейчас!

Самюэль недоуменно пожал плечами, но команду отдал.

Матросы бросились к снастям, они громко кричали для облегчения работы. Судно с неохотой сделало широкий круг, паруса ухватили в свои объятия ветер и понесли корабль на юг. Этим курсом идти было легко – ветер был попутным.

Миновали бухту Буйант и вечером легли в дрейф до утра.

Никто ничего не знал, все лишь недоумевали, почему хозяину пришла в голову такая несуразнаямысль.

А Лука после полуночи разбудил Колена, Савка и Галуа. Они с недовольством смотрели на хозяина и молча слушали его приказ.

– Взять оружие, продовольствие на неделю с небольшим и в путь.

– Куда это? – спросил Савко в недоумении.

– Пока это секрет. Но скажу лишь одно: отправляемся ловить удачу. Надеюсь, вы не против этого? Быстро готовьтесь, мы отваливаем через десять минут. Самюэль уже предупрежден и будет торчать здесь до нашего возвращения.

В шлюпку погрузили все необходимое, матрос-негр с Галуа сели на весла, и лодка утонула в легком тумане, направляясь к берегу. Все с интересом и любопытством поглядывали на кутающуюся в одеяло Катуари, сидящую на корме рядом с Лукой.

Не прошла и часа, как шлюпка ткнулась в берег.

– Ты возвращайся на судно, – приказал Лука негру. – Скажешь капитану, что мы высадились. Иди!

Когда лодка ушла и плеск воды под веслами затих, Лука обернулся к Катуари:

– Теперь твоя работа, Ката. Веди, мы готовы.

Индианка взяла сумку с припасами и молча зашагала по пологому подъему к лесу, черневшему в ста шагах от берега.

Она шла не торопясь, часто останавливалась, присматривалась к тропе, по которой они шли, проверяла что-то и снова пускалась в путь. Все следовали за нею в полном молчании, лишь тяжело дышали под тяжестью ноши.

Они шли до самого утра, когда Ката остановилась среди выветрившихся камней, торчащих из земли. Сквозь щебенку прибивались ростки трав и кустарника. Над всем этим беспорядком возвышались четыре дерева, кроны которых создавали густую тень.

– Передохнем тут, – коротко бросила женщина. – Костер лучше не разводить.

– Черт, я так устал! – жаловался Галуа. – И что за таинственность с этим походом? Господин Люк, хозяин, разве нельзя нам сказать?

– Скажу, Галуа, но попозже. Теперь отдыхай и поешь. Предстоит еще долгий и трудный путь.

– Шагах в двухстах имеется ручей, – сказала Ката. – Можно обновить запас воды. И там должно расти дерево с плодами. Это кухейра. Нарвать хорошо бы.

Мужчины переглянулись. Савко неохотно поднялся, прихватил пистолет и мачете и направился в указанном направлении.

Остальные молча ели холодное мясо, запивали его водой из фляг, отмахивались от мошкары и покуривали трубки или сигары.

Вернулся Савко с калебасами воды и мешком плодов. Они были похожи на тыквы, из их высушенных кожистых поверхностей делали емкости.

– Прикончим их на закуску, хоть они и не так вкусны, – проговорила Ката. – Дальше будут другие деревья с плодами. Обязательно надо их собрать.

– Мадам здесь так хорошо все знает? – спросил Галуа не к месту.

– Мадам знает больше тебя во много раз и будет командовать и дальше, – с резкими интонациями в голосе ответил за Катуари Лука. – А вы все будете слушать ее и выполнять все то, что она скажет! И заткнитесь, поспите лучше, пока есть время отдохнуть.

Никто не стал выяснять причины столь резкого выпада хозяина. Но в отряде стало как-то неуютно. А Лука ругал себя за столь грубое выступление.

Ближе к полудню, несмотря на жару, выступили дальше.

Тропа с каждой милей становилась все уже и труднее. Начались крутые и довольно опасные подъемы. Приходилось цепляться за лианы и ветки, чтобы хоть как-то преодолеть очередной крутой отрезок дороги.

К вечеру все вымотались и рухнули на небольшую плоскую полянку, посреди которой выдавалась голая каменистая вершинка.

– Вода далеко внизу, – сказала Ката. – Кто хочет, может спускаться, но я не советую. Лучше подождать до завтра.

Среди камней устроили в небольшом углублении костерок, поставили на огонь котел с водой, чтобы сварить картофель с куском мяса.

– Долго еще нам тащиться? – спросил Колен, повернувшись к Луке.

– Самое меньшее еще столько же. Дорога трудная, и мы двигаемся медленно, – ответил Лука.

– И что в конце пути нас ждет, Лука? – спросил Савко на украинском.

– Ката ведет нас к кладу индейцев. Возьмем его и сразу отправимся назад. Она боится, что его могут обнаружить другие.

– Вон оно что! Это хорошая новость, теперь и идти будет не так тяжело. Наверное, дальше дорога будет еще труднее?

– Может быть. Я не знаю. Знает только Ката. Но она пока что не хочет об этом говорить. Подождем немного. Думаю, что ты можешь намекнуть всем про клад. Это поднимет их настроение.

– Да уж точно, Лука! Обрадую! Пусть взбодрятся.

– Это другое дело! – воскликнул Галуа, услышав рассказ Савка. – Колен, ты слышишь? Теперь и разговор совсем иной! За сокровищами я готов идти куда угодно.

Об этом поговорили немного и после ужина заснули под гул москитов, укрывшись с головами легкими пледами.

Теперь все шли бодрее. Шутили, даже смеялись друг над другом при курьезах в пути. Охотно помогали друг другу, освободили Кату от всей поклажи, хотя она этого совсем и не требовала. Сказывалось индейское воспитание.

– Остановимся здесь, – сказала Катуари на склоне, покрытом переплетенными густыми растениями. – До нужного места не более полумили. Завтра мы все найдем. А пока отдыхаем, уже ночь приближается.

Опять затеплился крошечный костерок, над которым витали запахи ароматного кофе и отвратительной кукурузы. После ужина последовал почти молчаливый сбор на ночлег под неумолчный гул москитов.

У всех в головах была одна мысль о кладе, который завтра будет у них в руках. Это долго не давало усталым людям заснуть. Но с рассветом они уже поднялись, в глазах стоял лихорадочный блеск, слышны были нервные шутки и смех, откровенно наигранный.

Лишь Катуари хранила строгое молчание и была сосредоточена и угрюма.

– Ката, тебя что-то тревожит? – не раз спрашивал Лука. – Ты нервничаешь. С чего бы это, любовь моя?

– Что-то тревожно мне, Люк. В груди щемит от предчувствия. И оно мне кажется не очень хорошим.

– Тогда это действительно серьезно, Ката. Надо бы нам быть поосторожнее.

– Ладно, Люк. Пора собираться в дорогу. Она будет трудной, хоть и недолгой. Придется преодолевать крутой подъем. Пусть твои товарищи хранят молчание. Скажи им об этом.

Галуа не удивился словам Луки о молчании и перечить не стал, решив, что это из-за страха перед дикарями.

Сразу за лагерем начался тот самый крутой подъем, о котором предупреждала Катуари. Извилистая тропа, скорее похожая на звериную, вилась по склону, обходя скалы и глыбы гранита. Иногда она была не шире стопы взрослого человека. Лишь обилие лиан, веток и жесткой травы помогали людям сохранять равновесие и быть хоть немного уверенными в своих движениях.

Два часа поднимались они по склону. Наконец достигли карниза шириной не более двух футов. Он тянулся на десяток саженей, то сужаясь, то расширяясь, и терялся за поворотом в зеленом обрамлении растительности.

– Здесь! – коротко бросила Ката и осмотрела ближние окрестности.

– И где это может быть, Ката? – поинтересовался Лука.

– Хорошо, что нас много. В одиночку ничего бы не вышло. Идите за мной.

Она подошла к почти отвесному откосу горы, терявшейся в вышине и обвитой вьющимися растениями, пестревшими цветами и бабочками. Множество ящериц в страхе разбежались во все стороны.

– Вот плита, – указала Ката на малозаметную глыбу в откосе, – ее надо отодвинуть. Она тяжелая. Нужно три человека, чтобы сдвинуть ее с места. Отодвигайте ее. Поосторожнее, она может придавить.

Мужчины переглянулись, положили оружие, вещи и припасы. Колен внимательно осмотрел глыбу, потрогал руками, словно прицеливаясь.

– Поехали, ребята, – молвил он тихо. – Двигаем в эту сторону. – И указал направление.

Глыба поддавалась плохо. Наконец она качнулась. Еще усилия, и показалась щель. В нее сунули обломок ствола тонкого деревца, нажали – и щель расширилась. Двигать камень стало легче.

– Достаточно, – распорядилась Ката. – Оставайтесь здесь. Я одна пролезу и достану клад. Ждите меня. И прислушивайтесь. Возможно, я позову.

Она взяла плетеную сумку, протиснулась в щель и исчезла в темноте пролома, таинственно черневшего в склоне.

Мужчины переглянулись с недоверием и озабоченностью на лицах.

– Чего она темнит? – ни к кому не обращаясь, сказал Галуа. – Что за тайна?

– Прикуси язык, Галуа, – шепнул Лука. Он был сам захвачен той таинственностью, которую создала Ката своим поведением. – Мы должны исполнять ее пожелания. Она здесь свой человек и хорошо разбирается в этих горах. Молчите!

Они замолчали. Присели на камни, закурили трубки, задумались.

Время тянулось медленно, тягуче, но никто не решался его торопить разговорами. Лука уже несколько раз вставал, подходил к щели, прислушивался, наставив ухо и затаив дыхание. Все было тихо.

Вдруг Колен воскликнул, приложив палец к губам:

– Ш-ш-ш! Тише!

Все прислушались. Вокруг, кажется, было тихо. Но Лука неожиданно вспомнил страхи Катуари.

– Молчок! – прошептал он и тихо сделал несколько шагов по карнизу.

Он дошел до поворота. Карниз здесь был узок, и он остановился, ухватившись за пучок тонкого кустарника, и прислушался. На висках и горле бились жилки, мешали сосредоточить внимание.

И все же он услышал далекие звуки, совсем не похожие на звуки леса. То были отдаленные человеческие голоса. Где-то поблизости были люди. Это было странно, тревожно, загадочно. В этом глухом месте никого не могло быть. Лука вернулся и тихо сообщил об услышанном.

– Черт! – выругался Колен. – Кого еще тут не хватало?

– Проверим оружие, ребята, – тут же откликнулся Савко. – Чем черт не шутит!

– Пойду-ка я посторожу за поворот, – решительно прошептал Галуа. – Сидите тихо и ждите. Хорошо бы предупредить мадам, чтоб не шумела.

– О ней не беспокойся, – так же тихо ответил Лука. – Она вообще не любит шуметь. И предчувствие опасности у нее было.

Товарищи посмотрели на Луку с интересом и беспокойством.

Галуа ушел, и его скрыл поворот карниза. Остальные проверили оружие, приготовили порох и другие припасы. Трубки затушили и сидели тихо, прислушиваясь к посторонним звукам.

Не прошло и четверти часа, как голоса людей стали доноситься явственнее. Теперь все поняли, что идут люди, поднимаются с обратной стороны, куда вился карниз, переходящий в тропинку, заросшую и неприметную.

Прошло еще с четверть часа. Послышался шорох. Все обернулись. Из щели протискивалась Катуари. Она протянула сумку, Лука подхватил ее и помог женщине выбраться наружу. Он приложил палец к губам, прошептал:

– Сюда идут люди, Ката. Галуа сторожит их на карнизе.

– Я так и знала, что что-то случится! – побледнела Ката. – Надо уходить!

– Не лучше ли подождать и определить их силы? Может, лучше из-за камней обстрелять их, заставить отступить, – шептал Лука.

– Если их мало, то это легко сделать, – согласился Савко. – А так будем в постоянном страхе, что догонят, выследят.

– Хорошо, – согласилась Ката. – Берите клад. Уложите, приготовьтесь в дорогу. И дайте мне пистолет.

Голос ее был требовательным и решительным.

Все замолчали. Уже отчетливо слышались голоса усталых людей. Катуари шепнула на ухо Луке:

– Кто-то указал им эту дорогу. Она короче, но круче и труднее. Ею пользовались, когда прятали клад.

– А почему ты была там так долго? – поинтересовался Лука.

– Лаз узкий и длинный, Люк. И темно было. Ползла медленно. Да и назад с кладом было неудобно выбираться. Устала. Даже коленки оцарапала.

– Хорошо бы пойти на подмогу Галуа, – предложил Колен. – Он там один может и не управиться.

– Не стоит, – сказала Ката. – Тропа узкая, и одному трудно по ней двигаться. Лучше пусть кто-нибудь залезет на скалу позади нас. Там можно это сделать. С нее видна тропа шагов на тридцать.

– Покажи, я полезу, – тут же отозвался Савко.

Он забросил мушкет за спину и полез на скалу, указанную Катуари. И не прошло и пяти минут, как он уже был наверху и бросил камушек вниз, предупреждая о занятой позиции.

Томительное ожидание прервал Савко. Он сбросил три камушка, что означало трех человек, идущих к охотникам за кладом.

– Вот теперь мы знаем, что поступили правильно, оставшись здесь, – прошептал Колен. – Скоро Галуа выстрелит, да и Савко от него не отстанет.

Прошло еще минут десять или пятнадцать. Неожиданно гулкий выстрел прокатился по отрогам и затих вдали. Тотчас выстрелил Савко и прокричал со скалы:

– Готово! Двух пришили! Последний пытается улизнуть! Это индеец! Я его сейчас достану!

– Не трогай его! – крикнула Ката. – Он нам не помешает! Оставь его в покое!

Показался Галуа:

– Вот и все, ребята! Дело выеденного яйца не стоило. Кто это поддержал меня сверху? Отличная работа!

– Савко, ты проследил, куда делся индеец? – крикнул Лука, задрав голову.

– Погоди, дай слезть! Это намного труднее, чем я думал. Лучше помогите мне, а то могу свалиться!

Мужчины поспешили на помощь и наблюдали, как Савко осторожно и боязливо ищет ногой опору.

– Брось мушкет, Савко! – советовал Лука.

– Как бросить, коль я руку не могу оторвать от выступа скалы? Ловите, если сорвусь! Тут и разбиться можно.

Долгий спуск Савко удался, хотя и не без трудностей и ушибов. Он все же сорвался с высоты в пять футов, но его поддержали, не дали скатиться в пропасть.

– Ух и натерпелся! – вздохнул он, потирая колено. – Думал, что конец подступил. Уже всем святым начал было молиться, да все молитвы перезабыл! Слава богу, я спустился! Дайте воды, горло пересохло от страха и усталости. Весь мокрый от пота. Вот жара!

Его говорливость была понятна. Все улыбались, а Савко, отдышавшись и напившись, сказал:

– Надо бы посмотреть, что мы с Галуа наделали. Вдруг не совсем прикончили этих индейцев!

– Поздно смотреть, – отозвался Галуа. – Если и живой кто, так давно ноги унес отсюда подальше. Лучше поглядим на то, что добыто с таким трудом, да перекусим малость. От страха желудок требует пополнения.

Он был доволен, но желание увидеть наконец клад горячило его сверх меры.

– Ката, надо поглядеть. Галуа прав. Без этого всем нам будет не по себе.

Она согласно кивнула. Лука принес тяжелую сумку, потряс ее. Что-то металлическое забряцало внутри. Он высыпал содержимое на одеяло, расстеленное на расчищенное каменистое покрытие карниза.

– Ничего себе индейцы! – воскликнул Галуа восторженно. – Откуда у них такие сокровища!

– Это собрано за десятилетия войн с белыми. Тут и то, что мы вывезли из Лиамуиги, после того как нас с него изгнали, – грустно ответила Ката.

– Это их название Сент-Киттса, – пояснил Лука. – А сокровищ не так уж и много, ребята. Тысяч на двадцать золотых. Не больше.

– А это разве мало, господин Люк? – воскликнул Галуа. – Сколько вы нам выделите?

– Это клад Каты. Пусть она решит.

Все глаза устремились на женщину. Она в недоумении посмотрела на Луку.

– Говори, Ката, мы ждем! – подтолкнул Савко женщину.

– Как, на половину вы согласны? – неуверенно молвила она.

– Гм! – отозвался Галуа. – Я думал, что будет меньше. Согласен!

Катуари довольно глянула на Луку, тот одобрительно кивнул и сказал:

– Делить сейчас будем или подождем?

– Сейчас, хозяин! Чего ждать? – Галуа с живостью перебрал драгоценности и монеты. – Мне лучше деньгами!

– Нам будет трудно оценить все это, – молвил Лука. – Трудно и поделить. Давайте лучше подождем. Камни надо показать знатоку этого дела. А монеты можно и поделить немедленно.

На лицах появилось выражение разочарования, но люди все же должны были согласиться с доводами Луки. Он сосчитал монеты.

– Всего сто восемнадцать монет, ребята. Вам половина, а это пятьдесят девять штук. Берите и делите сами. Хотя берите все. Я возьму из драгоценностей. Мне не к спеху.

Это были золотые ливры, экю, английские фунты, испанские дублоны и песо. Лука с интересом смотрел, как разгорается спор о достоинстве каждой монеты, подмигнул Катуари, завернул остальные сокровища в одеяло и засунул в сумку.

На корабль все вернулись усталые, довольные приключением и добытым кладом. А Катуари все думала о там, как ужасно на белых людей действуют золото и драгоценности. Это ей еще предстояло понять.

Самюэль с нетерпением курсировал вдоль берега в ожидании авантюристов. В голове его мелькали грустные мысли о судьбе кладоискателей, но он сам побаивался их. Потому старался думать о приятном, хотя это получалось не так-то легко.

Глава 7

Казаки распрощались с милым островом, где чуть было не сбылись их мечты, и в который раз пустились на поиски пристанища.

Назар был хмур, неразговорчив, слонялся по палубе как неприкаянный и даже не обратил внимания на разговоры о кладе Катуари. Участники похода, правда, не делились ни с кем своими доходами, но ведь дед Макей просто не интересовался деньгами, Самюэль получил жалованье и был доволен, а негры и вовсе не имели никаких прав. Тем более что их очень даже устраивал этот хозяин. Он не дрался, хорошо кормил, надсмотрщик не хлестал их плетью и не ставил у позорного столба на солнцепеке под роями мух и комаров.

А Лука с Катуари и другими близкими друзьями все думал, как и где бросить якоря в этой их новой жизни? Он постоянно изучал карты Карибского моря, выискивал подходящие острова и земли, где можно было бы в безопасности обосноваться.

А пока он приказал Самюэлю идти на остров Сент-Киттс.

– Там попытаемся продать товары и осмотреться, – говорил он друзьям.

К берегу подошли утром и бросили якоря на рейде небольшого городка во французской части острова.

Здесь Катуари с удовольствием сошла на берег, и Лука поселил ее в местной гостинице, оплатив лучшую комнату с видом на рейд.

– Люк, ты не представляешь, как мне надоела корабельная теснота и скученность! Как хочется наконец осесть где-нибудь постоянно!

– Думаешь, мне не хотелось бы? Я только об этом и мечтаю! Но где найти подходящее место, чтобы никто нас не трогал? Это будет не так просто. Не хотелось бы жить на испанских землях. И языка мы не знаем, и смотреть они на нас будут подозрительно и свысока. Может, попробуем поселиться в Европе?

– Нет, что ты! Ты же говорил, что там вода становится белой и легкой и ложится на землю белым толстым слоем! Это же холодно, мерзко! Нет, только не в твою Европу. Я хочу остаться здесь, на островах!

– Тогда, если ты захотела бы, можно обосноваться на твоем родном острове, а?

– Ты говоришь об Лиамуиге?

– О нем, Ката. Что скажешь? Это достаточно далеко от Гваделупы, и там у нас будет больше шансов укрыться от преследований французских властей. К тому же легко перебраться и к англичанам. Или на Сент-Мартен к голландцам.

– Это заманчиво, Люк. Я подумаю. Поживу здесь, осмотрюсь и скажу тебе мое мнение об этом. Но чем тут заниматься?

– Пока не знаю. Возможно, брошу сельское хозяйство и займусь морскими перевозками. Буду возить грузы в Европу. Это довольно выгодно и интересно.

Почти месяц они пробыли на Сент-Киттсе. Катуари понравилось здесь. Она часто посещала старые места их деревень, откуда их выдворили французы с англичанами почти двадцать лет назад. Она даже присмотрела один вполне приличный участок, который можно было бы купить не для плантации, а для постройки загородного дома.

– Твоя затея мне по душе, Ката, – быстро согласился Лука. – Это можно обдумать после того, как вместе осмотрим место.

Лука решил продолжить плавание, перевозя грузы местным хозяевам. Перед отъездом они с Катуари посмотрели место, облюбованное ею.

– Маловато, но нам больше и не требуется, – согласился Лука. – Детям здесь будет отлично. А у нас ведь будут и другие детишки, да?

Она вскинула голову, глаза лучились довольством. Женщина согласно кивнула и потянулась губами к нему.

– Покупаем. Денег должно хватить и на постройку дома. Ручей здесь рядом, можно устроить плотину и пруд. Да и море недалеко. Решено! Покупаем!

Луке пришлось задержаться на несколько дней для оформления купчей, и лишь потом он ушел в плавание, рассчитанное на три недели. Он пригласил с собою Назара, но тот заявил, что устал бродяжничать и решил осесть здесь, на Сент-Киттсе. Он уже присмотрел подходящее хозяйство, расположенное довольно далеко от городка, которое можно было выгодно купить. Но Лука понимал, что дело не только в этом, а еще и в том, что не хочет товарищ мешать ему жить. В истории с Катуари один из них должен был уйти, и этим человеком оказался Назар. При этом Лука знал, что, если он попадет в беду и попросит у друга помощи, Назар ни в чем ему не откажет, придет и выручит.

Лука возвращался с Сент-Мартена. Там он успешно закончил все сделки, погрузил немного товара для Монтсеррата и Антигуа и с попутным ветром продолжил путь, думая вскоре вернуться домой к Катуари.

На траверзе небольшого безымянного островка, который был едва виден с марса, их застал после полудня штиль. Море дышало пологой волной, солнце палило с неба, а судно не двигалась.

Перед вечером впередсмотрящий матрос крикнул:

– Справа по курсу парус!

– Как он мог появиться в такой штиль? – недоумевал Лука.

– Он далеко, – ответил Самюэль. – Возможно, в том месте задул ветерок, или отдельная струя течения сносит его к нам. Всякое может быть, Люк.

До заката оставалось часа полтора, и все ждали ветра. Штиль хоть и не давал работы команде, но все же действовал удручающе. Моряки очень не любили такие погоды.

Свободные от вахты матросы играли и восторженно гоготали, считая выброшенные пальцы. Иные резались в кости или карты. Было скучно от безделья, душно, жарко и томительно.

Солнце только что закатилось за горизонт, сумерки быстро сменились ночной темнотой, а ветер так и не задул.

Лука вышел на вахту после полуночи, сразу же посмотрел в сторону предполагаемого судна. Его огни виднелись довольно ярко, и он решил, что суда сблизились мили на две. Это его удивило еще раз, но не вызвало беспокойства.

Подошел Галуа, постоял молча и вдруг сказал:

– Хозяин, а ведь это хороший пирог к нам приближается.

– Что ты имеешь в виду, Галуа?

– То судно, что светит фонарями, как на параде. Хорошо бы проверить его.

– Как это проверить? – не понял Лука.

– Проверить груз и прочее. Ветра до утра не предвидится, я думаю. Очень даже можно подойти и проверить.

– Сам говоришь, что ветра нет.

– Вы сами предусмотрели четыре пары весел. Стоит только поставить к ним гребцов, и мы за час будем на месте. Фонари погасить – и нас никто не приметит.

– Предлагаешь захватить судно?

– А вы до сих пор не поняли, что я предлагаю? Конечно, хозяин!

– Мы ведь договорились больше не заниматься этим промыслом! К чему нам это? Будем зарабатывать на хлеб честным трудом.

– Бросьте вы, хозяин! Кто заработает достаточно средств честным трудом? Сами знаете, что это почти бесполезное занятие!

После долгого раздумья Лука ответил:

– Ты ведь не знаешь, чей это корабль, Галуа.

– Разве это имеет значение? На море все грабители, все почти как пираты.

Лука молча отошел и долго всматривался в огни корабля. Вздыхал, что-то невнятно бормотал про себя.

Галуа нерешительно подошел, остановился и молча уставился в черноту вод.

– Хозяин, решайтесь, – наконец произнес тихо Галуа. – Еще есть время. Сразу решите все свои затруднения, да и нам перепадет малость. Вы человек не жадный, не то что большинство судовладельцев и капитанов. Ну!

В голосе Галуа слышались напряженное ожидание, раздражение и нетерпение.

– Ладно! Согласен, но ты должен знать, что мне это не по душе. И я не хотел бы быть изобличенным в этом деле.

– Это можно, хозяин! – оживился пират. – Только не показывайте, что вы хозяин. Оденьтесь попроще, и вас никто не признает, особенно ночью. Ну так я распоряжусь? Пора уже.

Лука кивнул и ушел в каюту готовить оружие.

На палубе забегали. Тихо говорили, гремели чем-то где-то в трюме. Лука понял, что там готовили весла. Пушкари забивали заряды в пушки, матросы спешили зарядить пистолеты, мушкеты, раскладывали бомбы с фитилями, багры, поливали палубу водой.

Самюэль ворвался в каюту к Луке и с порога спросил испуганно:

– Люк, что происходит на борту? Почему без меня? Это ты приказал?

– Успокойся, старина! Я не приказывал, просто смотрю сквозь пальцы на то, что задумал Галуа. Пусть руководит. Если не хочешь в этом участвовать, сиди в каюте.

Старый рыбак хотел еще что-то спросить, но махнул рукой и удалился на полуют, откуда зло поглядывал на мечущиеся тени, мелькающие в темноте нити весел и далекие огни судна.

Рулевой четко выполнял распоряжения Галуа. Судно медленно приближалось к призовому кораблю. Матросы разговаривали вполголоса, никто не курил, все фонари были погашены.

До рассвета оставалось не более часа с четвертью, когда в темноте ночи начали проступать очертания корабля. Вскоре стало видно, это трехмачтовое судно с поставленными парусами, светлеющими на темном фоне неба.

Фитили у пушкарей чадили, прикрытые корзинами. Канониры постоянно подправляли прицел, наводя поточнее стволы на палубу.

Подходили левым бортом. Весла тихо опускались в воду и с легким плеском поднимались. Негры, напуганные Галуа, гребли очень осторожно.

До судна оставалось саженей десять, когда в трюме сверкнуло кресало. По этому сигналу весла были втянуты внутрь, матросы повыскакивали на палубу и хватали приготовленные мушкеты и шпаги с копьями.

Вдруг с борта незнакомого судна раздался тревожный крик. Его никто не понял, но сразу стало ясно, что нападающих заметили. Прогремел пистолетный выстрел – это стрелял вахтенный помощник, оповещая команду об опасности.

– Не стрелять! – прошипел Галуа. – Подождем, когда они вылезут на палубу.

В свете нескольких фонарей незнакомые матросы выскакивали на палубу, метались по ней, кричали командиры, а Галуа зычно скомандовал:

– Огонь! Пали!

Загрохотали две пушки, затрещали мушкеты. Дым обволок оба корабля, почти не двигаясь в неподвижном воздухе. Вопли едва перекрывали мушкетный огонь.

– Стягивай борта! – орал Галуа, размахивая шпагой и пистолетом, зажатым в левой руке. – Бросай бомбы! Пали, чернокожие дьяволы!

Негры тянули багры, упирались ногами в фальшборт, а другие уже готовились перескочить на чужой корабль. Мушкетная трескотня ослабла, лишь пистолеты трещали, да вопли матросов носились в воздухе.

Наконец борта были стянуты, матросы хлынули на абордаж, а защитники пришли в себя и открыли огонь по нападавшим. Но рубка уже началась. Силы были почти равными, но на атакованном корабле было множество раненых, что затрудняло оборону.

Галуа носился со шпагой и мачете в обеих руках и рубил, колол без разбора. Все это он подкреплял отборной руганью, воодушевлял негров, которые не особо старались.

Дед Макей методично стрелял из мушкетов, Жан торопливо заряжал их ему. Лука с саблей в руке в гущу не полез и рубился в одиночных схватках. Он уже уложил трех матросов, когда чья-то шпага проткнула ему руку выше локтя. Он едва успел перехватить саблю в другую руку, как кто-то сделал выпад в его сторону и клинок прошел в дюйме от его бока.

Прогремел выстрел, и напавший свалился с раной в боку.

Скоро защитники отступили на ют, где распоряжался молодой офицер со шпагой в руке. Дед Макей прицелился, нажал курок. Офицер завалился к фальшборту, остальные оторопело глядели на своего командира, на секунду отвлекшись от защиты трапа. Негры и французы навалились на них, сломили, заставили побросать оружие и сдаться.

Пленных тут же загнали на бак и заперли там вместе с ранеными. В море полетели мертвые, а их было достаточно. Одних негров было убито больше десятка. Погиб и плотник, и Лука, сидящий у фок-мачты с повязкой на руке, горевал по нем больше всех.

Защитники потеряли убитыми почти два десятка. Среди раненых оказался капитан, один его помощник и штурман. Остальные имели незначительные ранения, некоторые были обожжены взрывами бомб.

Лука почти не принимал участия в осмотре судна. Он баюкал руку. Она болела и горела, чувствовалось, что жар постепенно охватывает все тело.

Галуа, раненный в нескольких местах и весь белевший перевязками, носился по захваченному судну, осматривал с матросами при свете фонарей груз, пассажиров и вел себя как настоящий капитан. Самюэль оставался на своем судне и лишь однажды выстрелил из пистолета, заметив, как один матрос замахивается кинжалом на Колена. Он ранил нападавшего и теперь переживал, каялся и волновался.

Когда наступил день, победители определили добычу точно и тщательно все подсчитали. Галуа еще держался, но был бледен и слаб.

Он подошел к Луке. Присел рядом, помолчал, потом сказал невесело:

– Не думал, что у нас будет столько убитых и раненых.

– Негры не те вояки, – вяло ответил Лука. – Настоящие воины потеряли бы в два раза меньше. Сами виноваты.

– Это точно, хозяин! Но я сумел их заставить драться. Все же дело сделано, Люк!

– Что будем делать теперь?

– Ветер поднимается, хозяин. Надо ставить паруса и отправляться в путь. Распределим матросов по кораблям и пойдем на Антигуа. Подводить заказчиков вам не стоит.

– Если будет мало матросов, то возьми человек шесть-семь из пленных. Думаю, что они не станут возражать. Тут есть лекарь. Пусть займется ранеными.

– Уже занимается, Люк. Это ведь испанский корабль. Тонн около двухсот, не наша скорлупка, хозяин. Груз хороший, и ценности имеются. Все будут довольны.

Перед полуднем суда уже подходили к острову.

Англичане, владеющие островом Антигуа, встретили гостей довольно благосклонно. Любое поражение испанцев здесь воспринималось с радостью. И груз захваченных кораблей легко сбывался купцам, как местным, так и прибывшим из метрополии.

Две недели спустя Лука начал поправляться, Галуа не отставал от хозяина.

Несколько тяжело раненных умерли, но это не воспринималось как трагедия. В порту наняли троих французов и одного англичанина. Этого пока хватало.

– Малое судно надо отправить на Монтсеррат, – распорядился Лука. – Его поведет Самюэль. Он доставит груз и вернется сюда. Мы за это время отремонтируем захваченное судно и приготовим его к плаванию.

Галуа внимательно слушал, соглашался и молча ждал дележа добычи. Это понимал и Лука. И время для этого настало. Груз был продан, деньги лежали в сундуке Луки. И он проговорил:

– Надо разделить добычу, Галуа. Пусть все повеселятся.

– Это приятное сообщение, хозяин! Надо обрадовать команду.

Под вечер, когда Самюэль уже вывел судно в открытое море, Лука вынес сундук, и дележ начался.

Пятую часть добычи получал Лука, остальное распределили среди матросов, негры получили лишь по три серебряные монеты и были отпущены в городок отметить праздник. Галуа получил тысячу экю в пересчете с песо, Колен триста, остальные по двести монет. Луке также досталось судно и выкуп за пленных испанцев.

Его еще предстояло получить, и ясно было, что не за всех испанцев заплатят.

Среди пассажиров Лука обнаружил семью довольно знатных арагонцев. Главой семейства был младший отпрыск графов де Систьерна, дон Мануэль, с ним попали в плен жена его донья Эрканасьон и двое детей. Старшей дочери было лет под двадцать, сыну, дону Диего, – шестнадцать лет. Он был красив, горд этим, по-дворянски спесив и по этой причине не раз от матросов получал щелчки по носу и насмешки.

Это так его унижало, оскорбляло и угнетало, что он заболел, не выходил из трюма, где им определили место в углу.

Его сестра, сеньорита Эстелла, была некрасива, высока и худа, просто точная копия отца, который ее боготворил. Она отличалась сдержанностью, умом и не кичилась своим высоким происхождением, которое постоянно подчеркивал ее брат.

Остальные пленники были простыми людьми из провинций Испании. Они переселялись в Мексику и вот попали в плен и молили Бога вызволить их из этого несчастья. Лука, ознакомившись с содержанием графского ларца с деньгами, заявил, что ничего не возьмет с этих простых тружеников, если граф согласится заплатить за них из своих накоплений. При этом он многозначительно и хитро ухмыльнулся.

– Это не так много, и вы вполне можете это сделать, граф, – заявил он через толмача, знавшего испанский.

Граф был возмущен, фыркал, а сеньорита Эстелла заметила тихо:

– Отец, пусть будет так, как предлагает этот сеньор. Вы возместите эти потери за несколько месяцев.

Глава семейства метнул на любимую дочь недоумевающий и даже яростный взгляд, а Лука заметил:

– Сеньор, ваша дочь намного мудрее вас. И вы должны оценить всю уместность ее совета, – и Лука хитро усмехнулся, слушая перевод.

Эстелла покраснела, бросила мимолетный взгляд на Луку, промолчала, опустив глаза. Мать ее сидела, сжав губы, и молчала.

Лука посчитал молчание за согласие, выложил все содержимое из шкатулки, заметив благодушно, но с издевкой:

– Бог вас не оставит за ваши благие дела, сеньор. Вы поступили справедливо, и я обещаю доставить вас в ближайший испанский порт уже на этой неделе.

Граф чуть не поперхнулся от этой наглости, но дочь положила ему руку на плечо, тихо погладила. Говорить она ничего не стала, просто успокоила взбешенного родителя.

Две недели спустя Лука ушел на Пуэрто-Рико. В маленьком городке Гуаяма он потребовал выкуп за всех испанцев и продовольствие для команды. Переговоры длились с переменным успехом, но все же завершились соглашением, когда Лука пригрозил бомбардировать поселок в случае дальнейших проволочек.

Получив требуемое, Лука ушел на Сент-Киттс.

Он получил большую прибыль в этом плавании, но в душе его бродили сомнения, недовольство собой и всей жизнью. Настроение было паршивым, и даже скорая встреча с Катуари особо не радовала. Происшествия последних недель сильно подорвали его легкий и жизнерадостный характер.

Да и Катуари встретила его без обычного восторга. Он понял, что его длительная задержка не могла поднять ее настроение.

– Ката, дорогая, так случилось, что я вынужден был задержаться. Прости, но дела – штука серьезная и требуют большого внимания, я и так в них не очень-то преуспеваю. Вот и приходится выкручиваться, как уж могу.

– Пустое, Люк! Просто ты обещал, и я надеялась на это. Ведь я здесь никого не знаю, и мне было очень скучно и тоскливо. Можно было бы поехать к дочерям Тарана, да все ждала тебя, не думала, что ты так задержишься.

– Тебе ведь уже рассказал Самюэль про наши приключения?

– Поведал, да что-то скрыл. Я это почувствовала, Люк. Что это было?

– Ты о чем, Ката? – не понял Лука.

– С тобой что-то случилось нехорошее, и мне было страшно. Что произошло?

– Наверное, он не хотел тебе говорить о моем легком ранении. Уже все прошло. Я даже начал об этом забывать. Лучше скажи, ты осуждаешь меня за захват судна?

Она подумала немного и ответила:

– Ты же знаешь, что я ко вему стараюсь относиться так же, как и ты, Люк. Если тебя это устраивает, то и я довольна.

– Тогда я спокоен, Ката! А то мнеказалось, что ты осудишь меня.

– Ты забыл, что я все же наполовину карибка. А наш народ всегда любил всякие набеги, войны и победы. И я так воспитана.

Она улыбнулась, потянулась губами к нему, прося немного смущенно:

– Ты меня еще не поцеловал в губы, Люк.

Лука обнял ее, прильнул к ее жадным губам, потом схватил на руки и грубо бросил на кровать. Она даже охнула от неожиданности и нетерпения.

Потом он достал из ящичка черного дерева драгоценности из графской шкатулки, сказав с улыбкой:

– Погляди, что я тебе привез, Ката! Какие красивые вещицы! Примерь.

Он знал, что Катуари к драгоценностям относится довольно равнодушно, но эти были слишком изысканы и сверкали так привлекательно, что она с большим интересом стала перебирать их, примеривать. Лука обрадовался, видя, как женщина довольна.

– Большое спасибо, Люк! – Она поцеловала его, заглянула в глаза, а потом с загадочным лицом проговорила:

– Знаешь, Люк, мне кажется, что у нас будет еще ребенок.

– Это точно? – встрепенулся Лука радостно.

– Почти, милый. Скоро буду знать наверняка. Ты рад?

– Конечно, Ката! Я всегда хотел иметь много детей. А теперь мы опять богаты и можем себе это позволить! Спасибо за отличную весть, Ката!

Они опять слились в одно целое. Страсть захватила их полностью, и они отдались ей безоглядно.

Узнав о том, что Катуари ждет ребенка, Лука решил немедленно заняться обустройством семейной жизни. Он присмотрел домик в центре городка и вскоре переселился туда с Катой, детьми, кормилицей и служанкой. Четыре приличные комнаты их вполне устроили, тем более что для слуг была построена прежними хозяевами маленькая пристройка.

– Теперь думаем о загородном доме, Ката! – сказал как-то Лука. – Участок мы уже смотрели. Пора строить дом.

– Да, милый! Это было бы хорошо. Я там еще раз побывала и нашла на одном из камней загадочные рисунки. Наверное, это наши предки высекли их. Стало так грустно, Люк! А что они означают, я не смогла понять.

– Это не важно, Ката. Древние люди не так мыслили, как мы.

Она вздохнула, а Луке показалось, что Катуари никогда не забудет той жизни с индейцами, с которыми прожила детство, юность и часть зрелости. «А разве забываю я про то, где и как сам жил в детстве и юности?» – подумал он, и та же тихая грусть окутала его.

Дом на купленном участке был готов уже через полтора месяца. Лука подивился, как быстро здесь, где нет холодов, метелей и затяжных противных дождей, можно построить дом. Правда, случаются ураганы, которые делают местную жизнь не такой уж и безмятежной. Особенно это сказывается на Доминике, Гваделупе и Мартинике. Но и в этих местах они свирепствуют ежегодно, особенно в августе и сентябре. Как же хорошо, что до этого времени еще далеко.

Лука временно отказался от торговых перевозок. Он принял нового капитана на испанский корабль, на малом ходил Самюэль, а сам он отдался детям, Катуари и ожиданию нового семейного пополнения.

Максим уже ходил, ковыляя на еще нетвердых ножках. Лоранс едва поспевала за ним, и было смешно и умильно наблюдать, как детишки возятся на песке или на траве, отнимают друг у друга игрушки и визжат как от злости, так и от радости. А в общем они были довольно дружны. Их голубые глазенки смотрели с хитринкой, выискивали любую возможность сделать что-то недозволенное, и кормилице частенько приходилось их наказывать.

Макс при этом тотчас жаловался отцу или матери, Лоранс только надувала губки и замолкала надолго.

– Ты замечаешь, какие они разные, – говорил своей любимой Лука после очередного наказания детей. – Лоранс больше похожа на тебя, а Макс, наверное, на своих голландских родственников.

Он заметил, что при этих словах Катуари слегка задумалась, понял, что зря он вспоминает про это, но слова уже вылетели, и с этим ничего не поделать.

Лука тут же пообещал себе, что больше не станет ничем напоминать ей о Луизе. И вдруг подумал, что тут скрываются не просто антипатия и ревность. И эта мысль почему-то сильно встревожила его.

– И что это вдруг с тобой стало, Люк? – повеселевшим голосом спросила Катуари. – Ты вдруг как-то сразу потускнел, милый. Считаешь, что я глупо поступаю, так реагируя на имя твоей первой жены?

Лука пришел в себя, улыбнулся и обнял ее, посмотрел в синие глаза, поцеловал и спросил беспечно:

– Ката, ты ничего не утаиваешь от меня? Что-то мне подсказывает, что это может быть так.

– Может, и утаиваю что-то из моей прежней жизни, но даже и не знаю, что именно, милый, – и она соблазнительно потянулась к его губам. – В жизни нельзя все запомнить.

– Ну и хорошо! – воскликнул Лука, как бы отбрасывая все сомнения и тревоги. – Я спросил просто так, Ката. Наверное, показалось что-то.

И все же в душе остался осадок, который иногда портил ему настроение.

Семья помаленьку обзаводилась знакомствами. Никто не подозревал в Катуари индианку. Некоторые предполагали, что она испанка, и относились к ней с определенной отчужденностью. Особенно этим страдали местные женщины. Зато у мужчин были совершенно иные взгляды на это.

– Ката, ты здесь пользуешься большим успехом в мужском обществе, – улыбнулся Лука как-то после одного из вечеров в доме богатого коммерсанта. – Я полагаю, что тебе будет нелегко отбиваться от домогательств, милая. Будь поосторожнее. Я это говорю для того, чтобы ты не совершила опрометчивого поступка, дорогая.

– Что ты хочешь этим сказать, Люк? – строго глянула она ему в глаза.

– Ничего особенного, Ката! Просто я знаю, какой ты можешь быть резкой с мужчинами в вопросе знакомств и общения.

– И что же? Пусть не пристают!

– Здесь не принято такое отношение, милая, – пытался убедить Лука Кату. – Не на все надо обращать внимание, любимая моя. Многие мужчины просто рады побыть с красивой женщиной и поговорить, подать скромные знаки внимания. И больше ничего.

– Но они лезут целовать мне руку, Люк!

– Мужчина так показывает свое почтение и уважение к даме, Ката. Таков обычай! И с этим ничего не поделаешь. Надо принимать это как должное.

– Мне трудно это понять и принять, Люк! Я теряюсь в этом мире. Мне в нем неудобно, иногда даже страшно.

– Я понимаю тебя, Ката! Но должен с удовольствием заметить тебе, что этого ты не показываешь, если не считать излишней холодности, исходящей от тебя.

– А что я должна делать? Притворяться, что мне все это приятно?

– Мы все немного притворяемся в этом обществе, Ката. Так уж заведено в нем. У более простых людей иначе, но мы уже вышли из такой простоты. Деньги сделали нас иными, и мы должны принимать правила игры. Иначе нас не примут, и придется опять искать пристанища. Мы можем остаться в одиночестве, что совсем не в наших интересах. Постарайся понять это.

Лука видел, что Ката сильно озабочена. Она никак не могла примириться с условностями французского общества, и это ее угнетало.

Лука решил, что в отношениях с Катуари ему лучше придерживаться несколько шутливого поведения и не очень серьезного восприятия действительности.

И все же он видел, что она с трудом принимает здешнее отношение к ней в частности и к жизни людей в целом. Лишь надежда на то, что время исправит ее миропонимание, немного успокаивала Луку.

А тут еще появился изрядный ловелас из метрополии по имени Огюст де Лабрус. Он был красивым мужчиной, и женское общество тут же окрестило его сердцеедом и любителем поволочиться за какими угодно юбками.

Этот Огюст тут же обратил внимание на Катуари и стал выписывать круги, рассыпая комплементы и постоянно бросая горячие взгляды в ее сторону.

Вначале Луку это забавляло. Но поведение Катуари по отношению к этому дамскому угоднику становилось все агрессивнее, и это всерьез обеспокоило его.

– Этот господин мне просто отвратителен, Люк! – вскричала она после очередного увеселительного вечера. – Он пристает ко мне на каждом шагу! Я едва сдерживаю себя! Сделай что-нибудь, Люк!

– Хорошо, Ката, – посерьезнев, ответил Лука. – Я поговорю с ним при первой же встрече. Обещаю.

– Он просто нахал! Думает, что если многие женщины без ума от него, то и я не устою! Он жестоко ошибается, Люк!

– Успокойся, моя прелесть! Я все улажу!

– И ты туда же, Люк, со своими словечками!

Она немного надулась, поняла, что переборщила с Люком, но признать этого не пожелала. А Лука усмехнулся ей вслед, приметив, что она все же постепенно изменяется, и можно будет надеяться, что со временем индианка смирится и примет европейские условия игры.

Случай представился уже через два дня. Огюст с распростертыми руками и радостной улыбкой приветствовал Катуари и Луку на побережье, где некоторые горожане постоянно прогуливались.

– Позвольте приветствовать вас, месье, и вас, мадам! – наклонился он к руке Катуари для поцелуя.

– Месье де Лабрус, – сказал Лука весьма серьезно. – Прошу не докучать моей жене своим вниманием. Она воспитана в строгих моральных правилах. Ей ваше обхождение неприятно. Прощу оставить ее, месье.

– Господин Люк, сударь! Я только хотел изъявить свое почтение вашей супруге! Разве это так уж неприлично?

– Не заставляйте меня повторять, сударь, – довольно резко ответил Лука.

– Простите, месье! Извините! Я удаляюсь. – И де Лабрус, гордо вскинув голову, отошел, покручивая трость.

– Ката, надеюсь, он больше не будет приставать к тебе со своими ухаживаниями. Ты довольна?

– Что-то мне подсказывает, что это не так, Люк, – с сомнением заметила Катуари. – Он не из тех, которые просто так сдаются и уходят в тень.

– Откуда у тебя такие суждения? – удивился Лука.

– Слышала разговоры женщин. Он не совсем честный человек, Люк. Так о нем говорят в городе.

– Вряд ли он теперь приблизится к тебе, Ката. Смелости не хватит.

Она не ответила на это, но в голове Луки тяжело заворочались совсем не радостные мысли. От их наплыва настроение испортилось. Он не стал выяснять причину этого, и они раньше обычного вернулись домой.

Вскоре этот случай вроде бы забылся, но Катуари при воспоминании о нем почему-то хмурилась и волновалась. Это сильно раздражало ее, заставляло выискивать обходные пути преодоления неприятного осадка.

Она возобновила занятия фехтованием, чему сильно удивился Лука.

– Что это тебе пришло в голову, Ката? К чему это тебе?

– Мне скучно без дела. Хочу чувствовать себя бодрой и сильной. Скоро об этом придется лишь мечтать. А пока я с удовольствием чувствую, как силы во мне растут, а сама я становлюсь спокойнее и увереннее, Люк.

– Что стрелять ты любишь – это я заметил, но фехтование! Мне рассказали, что ты и кинжалом владеешь не хуже опытного воина.

– Когда я жила в племени, то в походах участвовала не только в качестве поварихи, которая кормит воинов, но и сама сражалась очень часто. Ты ведь выхаживал меня после одного такого случая. Не хочу терять навыки и сноровку. Может пригодиться, – улыбнулась женщина лукаво.

Эта улыбка успокоила Луку. Он решил, что это лучше, чем безделье. Хозяйство у них было маленькое, и две служанки вполне справлялись с работами. Тем более что у Каты не было к домашним делам особого пристрастия.

Зато Лука заметил, что Катуари очень требовательна к служанкам и гоняет их за каждый пустяк. Хорошо еще, что не бьет.

– Зачем ты так, Ката? – пожурил он ее, когда она спокойно, но грозно и резко отчитала горничную за какую-то мелочь.

– Они должны добросовестно выполнять свою работу, Люк. И распускать их я не намерена.

– За такую ничтожную провинность и так жестоко выговорить? Это излишне.

– Зато в доме всегда будет порядок, Люк, – безапелляционно ответила она.

Лука неопределенно пожал плечами и не стал развивать эту тему дальше. Теперь он иногда брал с собой Катуари в поездку на участок, где заканчивалось строительство их дома. Они выезжали верхом на арендованных лошадях.

– Ката, я заметил, что тебе понравилась верховая езда, – Лука с улыбкой поглядывал на жену, величественно восседавшую в седле.

– Ты прав, Люк. Мне очень нравится верховая езда. Вначале я побаивалась.

– Хорошо бы купить собственных лошадей. Что скажешь, Ката?

– Если хочешь сделать мне такой подарок, то лучше поторопиться, – лучисто улыбнувшись, ответила женщина.

Он вплотную приблизил коня к ней, обнял и поцеловал в губы, получив в ответ все признаки трепетного желания. Она явно получала удовольствие от некоторых привычек белых людей. Лука легонечко улыбнулся, но вида не показал.

Время шло, и Катуари постоянно ловила на себе пристальные взгляды де Лабруса. Эти взгляды ей не нравились, внушали опасения и говорили о коварстве этого человека.

Одна из знакомых женщин, не подумав, промолвила ей на ухо:

– Милочка, не доверяй этому де Лабрусу. Он ведь не спускает с тебя глаз.

– Мой муж его предупредил, что это мне неприятно, мадам.

– Вряд ли это может остановить его. Берегись его. Он опасен.

Это короткое предупреждение сильно испугало и озадачило Кату. Она много дней не выходила из дома, отказывалась бывать в обществе. Лука забеспокоился.

– Ты плохо себя чувствуешь, Ката? – участливо спрашивал он, заглядывая в ее глаза, но утвердительного ответа никогда не следовало.

– С чего ты взял это, Люк? Все идет хорошо. Беременность меня почти не тревожит, на живот еще даже нет и намека. Не волнуйся. Иногда бывает плохое настроение. Но это нормально.

И вдруг случилось то, чего Лука никак не ожидал.

Они возвращались с прогулки домой. Сумерки быстро сменились ночной темнотой. Слегка влажный, слишком теплый воздух все обволакивал своим покрывалом. Лука был весь мокрый и часто вытирал лицо и шею платком.

Они были уже в ста шагах от дома, когда услышали звук торопливых шагов.

Не успел Лука обернуться и посмотреть, кто это их догоняет, как что-то тяжелое ударило его по голове, искры на короткое мгновение сверкнули перед глазами, и все перестало существовать.

Чьи-то сильные грубые руки схватили Катуари, затолкали ей в рот тряпку, и в мгновение ока она оказалась в легком тарантасе, зажатая с двух сторон потными вонючими телами.

Тарантас прогромыхал по мостовой и вскоре въехал во двор, где и остановился у сарая.

Громилы легко подхватили женщину под руки и чуть ли не понесли в дом.

– Птичка прилетела? – услышала она голос де Лабруса, узнав его мгновенно.

– Принимайте, хозяин, – ответил один из громил и толкнул Катуари вперед.

– Все спокойно? – спросил де Лабрус.

– Не беспокойтесь, хозяин. Мы работаем добросовестно. Зря денег не берем.

– Флур, бери обещанное, и уходите оба с глаз долой. Я не хочу вас больше видеть. Вон!

– Нас уже нет, хозяин, – ответил Флур и удалился вместе с товарищем в темноту.

– Видите, мадам, как просто делаются эти дела, – мягко молвил де Лабрус. – Я не из тех, кто прощает грубость и несговорчивость по отношению ко мне.

Ката зашипела, замычала.

– Понимаю, мадам. Сейчас я вас освобожу от этого тряпья. Лишь прошу проследовать за мной внутрь дома. Пожалуйста, проходите. – И он галантно пропустил ее в дверь, из которой сочился неяркий свет канделябра.

Де Лабрус провел ее в спальню, окна которой были зашторены, а снаружи закрыты толстыми ставнями.

– Здесь нам никто не помешает, мадам, – и с этими словами он вырвал тряпку из ее рта. – Вот вы и свободны, моя птичка. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.

Де Лабрус не обращал внимания на то, как она отплевывается, готовая закричать и вскочить. Он опередил ее, сказав:

– Кричать бесполезно, мадам. В доме никого нет, а стены и окна достаточно толстые и не пропускают ни звука. Нам никто не помешает. Хотите вина? Сока, фруктов?

– Хочу убить вас, паршивый пес! – наконец сумела бросить ему в лицо Катуари.

– О, как романтично, грозно и многообещающе это звучит, мадам. Кстати, что это за имя у вас? Ката. И кто вы с супругом такие? Вы плохо говорите по-французски, и хотелось бы узнать, откуда вы и кто такие?

– Не ваше дело, негодяй и преступник! Вы поплатитесь за это перед Богом! Отпустите меня немедленно!

– Успокойтесь, мадам Ката. Вы ведь видели, как я расплачивался за вас, выслушивая наглости от вашего мужа. Я хочу получить за это нечто такое, что вы легко можете дать мне. И всего-то! Стоит ли волноваться из-за такого пустяка?

Он приблизился к ней, попытался обнять. Катуари с силой ударила его по лицу, оттолкнула и отбежала к дальней стене спальни, подальше от кровати.

– Это вы зря, – молвил де Лабрус зловещим шепотом. – Вы за это должны будете заплатить, мадам.

Он двинулся к ней, обманным приемом схватил ее руку, занесенную для удара, завернул ее за спину и впился в губы. Тут же ойкнул, отскочил, приложил ладонь к губам, посмотрел на кровавое пятно.

– Стерва! Так ты кусаться!..

Катуари оттолкнула стул, отпрянула, но стена преградила ей путь. Его удар был точен. Она покачнулась, ухватилась за штору и едва устояла. В голове гудело, перед глазами на мгновение поплыл туман.

Второй удар был слабей, но от него щека заалела и запылала жгучим пламенем. А Огюст остановился, словно сожалея о содеянном, и сказал, тяжело дыша:

– Запомни, стерва! Или ты будешь моей, или тебе не жить. Можешь выбирать!

Она молчала и вдруг вспомнила о том, что с некоторых пор всегда носит в складках платья маленький кинжальчик. Рука метнулась к тому месту, остановилась, а мозг пронзила острая, как молния, мысль: «Хоть бы не догадался!»

– Дайте платок, негодяй! Моя сумочка пропала!

Он заторопился, протянул платок, источавший аромат дорогих духов. Ката смочила его водой из кувшина, стоящего на столике, и приложила к щеке, пылавшей огнем.

– Я вижу, вы немного успокоились, мадам. Не пора ли завершить наше дело?

Она не ответила, смотрела, как он неторопливо раздевался. В голове лихорадочно мельтешила мысль о том, как бы наверняка поразить это ненасытное похотливое тело? Она немного повернулась, скрыв правую руку, и нащупала ею ножны кинжала. Сердце женщины забилось с надеждой.

Тем временем де Лабрус почти оголился, вопросительно глянул на Катуари, потом усмехнулся и заметил:

– Прощу простить, мадам. Я вам быстренько помогу раздеться.

Он приблизился, жадные пальцы забегали по спине Катуари, все тело ее напряглось.

Де Лабрус тяжело и возбужденно дышал, расстегивая множество пуговиц. А рука Катуари уже нащупала рукоять и тихонечко вытащила клинок.

Его горячие губы присосались к ее шее, она резко повернулась к нему лицом. Он расценил это как предложение, потянулся к губам и вскрикнул. Глаза полезли из орбит, губы дрогнули и прошептали:

– Гадюка! Паскуда! Ты осмелилась ударить меня!

Он был страшен. Катуари на секунду остолбенела, и в этот момент он ударил ее в живот. Резкая боль обожгла ее внутренности. Она наклонилась, но в голове блуждала одна мысль: «Он не убит, он не убит! Надо преодолеть боль и добить этого ублюдка, подонка!»

Катуари ткнула кинжал в тело еще раз, потом еще и еще. Она уже не соображала, что и зачем делает. Кровь текла ручьями, де Лабрус медленно оседал на пол, что-то бормотал, а она все продолжала и продолжала тыкать в его голову, шею, лицо.

Потом она словно очнулась, едва дыша. Воздуха не хватало. В свете канделябра она на полу увидела тело, еще дергавшееся в предсмертных конвульсиях.

Катуари сделала шаг назад. Боль опять чуть не опрокинула ее. Согнувшись и обхватив живот рукой, она потащилась к выходу, с трудом открыла дверь и выползла на двор. Темнота и свежий воздух немного ослабили боль и слабость. Она поковыляла к воротам, затем вышла на пустынную улицу и поплелась к дому. Ее вело чутье. Голова не работала. Она продолжала сжимать в руке окровавленный кинжал, платье было забрызгано кровью, но она этого не видела, не ощущала. Лишь непреодолимое желание, стремление побыстрее добраться до своего дома.

Лишь изредка мелькали кусочки мыслей о Луке. Она почти ничего не видела, но знала, что с ним произошло что-то очень плохое. И это чувство гнало и гнало ее дальше, превозмогая боль и слабость.

Дом был освещен. Служанки носились с выпученными глазами. Они быстро заметили хозяйку, подняли вопли. Соседи открывали окна, выглядывали наружу, спрашивали, что случилось.

Приковылял Лука с белой повязкой на голове. Он шатался, но подхватил Катуари и с помощью служанок уложил ее в постель. Одну из них он послал за врачом, другая с охами и причитаниями раздела и умыла ее.

Доктор долго возился с Катуари. Лука сидел рядом и молча ждал, поглядывая на постель с содроганием и яростью.

Когда доктор закончил, Лука спросил упавшим голосом:

– Что скажете, доктор?

– Кровотечение остановлено, месье, но ребенок потерян. Я сожалею, месье.

– Она изнасилована, доктор?

– Нет никаких признаков этого, месье. Кто-то очень сильно ударил ее в живот, и она… словом, она потеряла ребенка. Но ее жизнь, мне кажется, вне опасности. Я пропишу курс лечения, и через недельку она встанет. Успокойтесь, ведь вы, я смотрю, тоже пострадали. Кто это вас так отделал?

Лука, превозмогая боль, поведал о происшествии, приключившемся с ними. Доктор сказал:

– Месье, вам следует самому полечиться. У вас повреждена голова, и волноваться, работать и прочее противопоказано. Занавесьте окна, лежите и ждите в полумраке. Никаких волнений и резких движений, месье! Завтра я к вам загляну.

Лука все думал, что же случилось, но беспокоить Катуари, расспрашивать ее не посмел. Да и у самого голова кружилась, болела страшно. Служанка постоянно прикладывала к его лбу компресс с холодной водой, но боль не утихала. Спать он не смог. Только под утро, когда служанка напоила его настоем трав, он заснул.

Глава 8

Прошло несколько дней, а Катуари ничего не говорила, молча взирала на мир, едва прикасалась к еде и лишь пила лечебные настои.

Медленно приходил в нормальное состояние и Лука. Голова продолжала болеть, кружилась, стоило ему лишь подняться на ноги. Он постоянно пытался заговаривать с Катуари, хотя это давалась ему с трудом и болью. Она не отвечала и лишь с детьми что-то лепетала, ласкала их.

Она медленно ходила по дому, ни во что не вмешивалась, никого не ругала. Служанки шарахались от нее, старались не попадаться на глаза, а она словно ничего не замечала.

Наконец, когда Лука уже мог свободно передвигаться, Катуари неожиданно заговорила.

– Люк, мы должны переменить место жительства, – решительно заявила она.

– Зачем это, Ката? Мы только обжились.

– Я не смогу здесь больше жить.

– Но тебе ничто больше не угрожает, милая моя! Весь город тебя жалеет и ищет преступников. Главному ты уже отомстила. Он мертв.

– Я все понимаю, но если ты не согласен, то я уеду на Доминику с детьми.

– Ты меня разлюбила, Ката?! – ужаснулся Лука.

– Я так не говорю, Люк, но обязательно уеду.

Лука задумался. Он понимал, что такая натура, как Катуари, будет долго и остро переживать случившееся. Он и сам пребывал в горе по случаю потери ребенка. И теперь, услышав жесткие слова Катуари, он не находил нужных тонов в разговоре с нею. А к тому же и корабль был в плавании, и надо еще дождаться его возвращения. А когда это будет?

Катуари даже словно сторонилась Луки, была холодна, гордо одинока и молчалива. Не выходила в город, вела замкнутый образ жизни.

– Ката, дорогая, ты можешь мне объяснить, что с тобой происходит? – приставал он к ней чуть ли каждый день. – Нам надо все обстоятельно обсудить и договориться наконец.

– Мы уже договорились Люк. Придет судно, и мы уедем, иначе я здесь умру.

– О чем ты! Почему говоришь о смерти? Мы еще так молоды! Взбодрись!

– Я оживу, когда покину этот проклятый город! Я и так изнемогаю здесь. Держусь из последних сил, Люк.

Он вздохнул, хотел обнять жену, она отстранилась и ушла в спальню, не произнеся ни слова больше.

Лука остался с горестными мыслями, печалью и недоумением.

Когда в гавани бросил якоря их корабль, Ката в тот же день стала собираться в дорогу. Лука молча наблюдал за этим, все раздумывал, что бы такое предпринять, но в голове ничего не рождалось путного.

– Ката, как ты можешь так вот просто покидать дом, меня? Этого мне не понять, хотя я понимаю, что творится у тебя в душе.

– Люк, лучше собирайся сам, иначе я уйду одна.

– Но ведь я могу и не отпустить судно, дорогая, – несмело молвил он. Она глянула на него строго, гордо и ответила:

– Тогда я достану лодку с гребцами и все равно уйду с этого острова.

Лука понял, что спорить бесполезно и скрепя сердце принялся собираться сам. Он вызвал капитана и приказал:

– Завтра выходим в море, капитан. На юг, к Доминике. Это пока, потом видно будет. Готовь команду и судно.

– Но… хозяин…

– Никаких отговорок, капитан! Это приказ. Плачу премию всем. Загрузи в трюм побольше продовольствия, оружия и всего необходимого для длительного похода. Всякое может произойти в море.

Капитан ушел, Лука приказал вызвать управляющего. Сам нашел Катуари и с откровенно наигранной веселостью заметил:

– Ката, я еду с тобой! Ты довольна?

Она взглянула на него широко открытыми синими глазами, подошла и, слегка коснувшись губами его губ, поцеловала.

Лука сам был доволен. И хотя ни один мускул лица Каты не дрогнул, он почувствовал теплоту ее поцелуя. В груди забилось сердце, радостно и с надеждой, которую он уже начинал терять.

– Завтра снимаемся с якоря, дорогая моя Ката. Курс на Доминику. Кстати, я никак не могу запомнить ваше название ее.

– Уаи-Тукубули, Люк, – ответила она, и Лука подметил довольные искорки в ее глазах. – Это очень простое название, милый.

– Это для тебя, Ката. А мне твой родной язык никак не дается.

– Ничего. Это не важно, Люк. Мой народ слишком мал, чтобы его языком кто-то интересовался.

– Тут ты неправа, Ката, – оживился Лука. – Недавно я услышал про какого-то миссионера, который очень даже интересовался вашим языком. Даже составил словарь. Так что не надо так говорить, Ката. Как дети готовятся к путешествию? Или они так малы, что ничего еще не понимают?

– Скорей всего так, Люк. Но поторопись. Я тебе помогу, когда со своим управлюсь. Мы со служанками этим займемся.

Лука был доволен, что Катуари повеселела. Ее словно подменили. Она двигалась стремительно, как в былые времена, осанка выправилась, глаза энергично поблескивали.

Утром судно, подняв все паруса, величаво покидало гавань. Солнце вышло из-за горы, остров темнел лесистыми отрогами и прямоугольниками полей. На причале стоял Назар, который приехал проводить друга, и махал на прощание шляпой.

Команда работала быстро, как на военном корабле. Сытный завтрак с вином, сыром и ветчиной явно пошел людям на пользу.

Дети ковыляли по палубе, довольные, что есть возможность посмотреть что-то новое и интересное. Им шел уже второй год.

К вечеру миновали остров Невис, впереди скоро должны появиться берега Монтсеррата, но его никто не увидит в ночной темноте.

– Пройдем поближе к берегу Гваделупы, – предложил Лука мечтательно. – Хочется взглянуть на родные места, Ката.

– Надеешься до темноты пройти свои земли? – усмехнулась Катуари.

– Капитан обещал. Да и ветер хорош. Успеем, да что толку? Никто нас там не ждет. Думаю, что и на твоей Уаи-Тукубули нас тоже не ждут, – уже суровее закончил Лука.

– Может, и так, но никогда не откажут в пристанище, – строго ответила Катуари. Как и предполагал Лука, его усадьбу прошли перед закатом. Он внимательно всматривался в берег, видел и утес, с которого упала Луиза. Это навеяло на него воспоминания, и они были нерадостными.

Катуари рядом не было. Он оглянулся по сторонам. «Наверное, в каюте, с детьми», – подумал Лука и до самой темноты глядел на берег.

Редкие огни Бас-Тера проплыли через два часа и скрылись в темноте. Ветер дул слабый, судно шло медленно, и это было хорошо. Впереди довольно опасное место между Доминикой и островом Мари-Галант. Необходимо было приблизиться к восточному берегу Доминики.

Перед полуднем заметили в крошечной почти открытой бухте стоящий на якоре корабль, немного меньших размеров, чем их.

– Что может делать у этого пустынного берега это судно? – спросил Лука у капитана. – Место здесь почти не посещаемое кораблями. Стоянок нет приличных. Это странно.

– Сюда иногда наведываются пираты, чтобы пополнить запасы воды, поторговать с индейцами или починить мелкие поломки, хозяин.

Лука осмотрел судно в подзорную трубу.

– Скорей всего ты прав, капитан. К тому же они поднимают паруса. Хотят захватить нас? Этого еще не хватало! Выбросить пиратский флаг!

Капитан в недоумении посмотрел на Луку, но не стал возражать. А Лука добавил хитро:

– Салютуйте им холостым выстрелом из пушки!

Вскоре грохот выстрела прокатился в утреннем воздухе, уже нагретом горячим солнцем. Дым медленно отнесло в сторону. Пираты перестали ставить паруса, но якоря не бросали, предпочитая дрейфовать.

– Капитан, шлюпка отвалила от борта! – доложил наблюдатель-матрос.

– Знакомиться идут, – заметил Лука. – Капитан, распорядись вооружить матросов и выкатить бочонок рома.

Шлюпку пиратов приняли у трапа. Трое в треуголках, при параде поднялись на палубу, осмотрелись.

– Что за судно, ребята? – спросил старший на французском жаргоне.

– Промышляем, воды надо набрать и отдохнуть, – ответил Лука.

– Французы? – спросил первый, пристально поглядев на Луку. – Что-то ты плохо треплешь языком.

– Еще не научился, приятель, – отшутился Лука. – Лучше ополосни глотку да и товарищам предложи.

Жан подавал кружки с зельем. Пираты с удовольствием высосали ром до дна, от закуски отказались и стали осматривать корабль.

– Пушек маловато, капитан, – заметил один. – С чем призы добывать собираетесь? С этими черномазыми? И где вы их набрали, ха-ха!

– Так получилось, что еще не успели, – усмехнулся Лука. – Мы даже на Тортуге еще не побывали.

– Новички, стало быть? Это хорошо, клянусь всеми святыми! – гоготнул один из пиратов. – Может, присоединитесь к нам?

– А кто у вас капитан? – поинтересовался Лука.

– Я капитан, – выступил вперед старший пират лет сорока с короткой черной бородой и серебряной серьгой в ухе. – Жерве Ленгар. А ты кто? – бросил он взгляд черных глаз на Луку.

– Люк Негубэн, капитан. Знакомый и приятель Алавуана, слыхал о таком?

– Встречался, – коротко ответил Жерве. – Давно о нем нет известий.

– Неужели попался этим испанским псам? – посетовал Лука.

– Так как с присоединением? – повторил вопрос пират. – Мы тут немного поразвлеклись с индейцами. Потешное дело было, но ребята довольны.

Лука бросил взгляд на Савко, сказал по-украински:

– Поди предупреди Кату. Пусть не высовывается с детьми. Расскажи, что тут у нас происходит.

– Что за тарабарщину ты несешь, приятель? – подозрительно спросил Ленгар.

– Он плохо понимает французский и пришлось растолковать по-нашему, по-украински. Слыхал про такой народ?

– Не приходилось, – скорчил гримасу Жерве, потрогал серьгу и добавил: – А что это за народ такой?

– Долго объяснять, капитан. Лучше поговорим. Что ты предлагаешь делать после объединения наших судов? Мы не очень ищем приключений на свою голову. Получить бы немного добычи и обосноваться в тихом месте, подальше от властей любого ранга.

– Вряд ли получится, Люк. Табачком угостить?

– Не курю, Жерве. А почему не получится?

– Наш брат редко отказывается от мечты, которая маячит перед глазами и не дает покоя. Так и у тебя будет. Хотя случаются исключения. Но редко!

Лука понимал, что пират не хочет раскрывать карты малознакомому собрату. Потому отвечает уклончиво, сам пытаясь побольше узнать.

– И как вы тут развлекались, Ленгар? – перевел разговор на другое Лука.

– Два дня назад обчистили деревню индейцев, с женщинами повеселились, ну а воинов, сам понимаешь, пришлось немного порезать. Собирались уже отваливать, да тебя засекли. Думали, приз сам в руки идет. Ошиблись. Стало быть, вместе брать испанские призы не желаешь?

– Надо подумать, с ребятами поговорить, капитан. Это дело серьезное. Так просто не решишь.

– Тогда прощай, капитан. Иди дальше, здесь тебе делать нечего.

Жерве многозначительно гоготнул, икнул, опрокинул еще одну кружку рома в большой рот, утерся рукавом камзола, повернулся к своим, приказал:

– Отваливаем, ребята. Это не для нас компания. Сосунки.

Похохатывая, пираты спустились в шлюпку, и она отвалила. Жерве пренебрежительно помахал рукой.

Когда шлюпка пиратов была поднята на борт, Катуари подошла к Люку. Она облокотилась на планширь, помолчала немного и спросила:

– Что ты намерен делать, Люк?

– Я? Ровным счетом ничего, Ката. Хорошо, что легко отделались. Могло быть хуже. Я просто схитрил, и это удалось.

– Я слышала, как этот пират говорил об индейцах. Я могла их знать, Люк.

Лука вопросительно, с некоторым испугом и тревогой посмотрел на нее.

– Что ты хочешь этим сказать, Ката?

– А то, что эти бешеные псы должны получить по заслугам за свои надругательства! Этого нельзя прощать, Люк!

В глазах Катуари Лука заметил мстительные огоньки. Они горели жадно, горячо, и Луке стало не по себе. И он ответил, без надежды уговорить:

– В нашей религии, Ката, положено прощать прегрешения людей.

– Эти люди лишь прикрываются вашей религией, Люк. И больше не напоминай мне об этой вашей религии! Люди остаются людьми и часто, слишком часто превращаются в вампиров. А вампиров надо уничтожать!

Люк был сильно опечален настроением Каты. Ее слова посеяли в нем предчувствие беды.

Он был уверен, что Катуари что-то задумала, и эта уверенность его беспокоила. А Катуари вдруг громко позвала капитана. Тот пришел и посмотрел на нее.

– Капитан, немедленно приготовить корабль к бою! Мы атакуем пиратов!

– Хозяин… это ваш приказ?

Лука с изумлением взирал на Катуари. Та горела решимостью и непреклонным упрямством. И Лука спросил:

– Дорогая, ты понимаешь, чего требуешь?

– Очень хорошо понимаю, Люк. Если ты не согласен, то я беру тех, кто пойдет со мной на шлюпке. Этого-то ты мне не сможешь запретить. В наше дело и мои средства вложены!

В ее жестких словах сквозил фанатизм. Этого Лука всегда не принимал. И все же еще раз спросил:

– И как ты собираешься покарать этих разбойников? С какими силами?

– С теми, кто пойдет со мною! Я уже тебе говорила об этом!

Она отошла, собрала матросов и долго говорила с ними. Ей удалось уговорить восемь негров и одного француза.

– Люк, мы берем шлюпку и идем драться с пиратами, – решительным тоном заявила Ката и посмотрела долгим строгим взглядом в его растерянные глаза.

– Дорогая моя! Это будет обыкновенная гибель, причем бесполезная. Пиратов человек пятьдесят, они закалены в сражениях и прекрасно разбираются в таких вот делах. Это безумие.

– Они подумают, что мы решили изменить свое решение и присоединиться к ним, Люк. Этим мы и воспользуемся. Ты и сам часто говорил, что число не всегда выигрывает. Успех решает и многое другое.

– Погоди, Ката. Давай подумаем вместе. Спросим Галуа. Он сведущ в таких делах. Ему виднее. И потом, ты ведь не одна. Я с тобой. Ты хорошо придумала, и твой замысел легче выполнить всей командой.

Она строго глянула на него своими пронзительными глазами, тихо вздохнула:

– Люк, это правда?

В голосе он услышал огромное облегчение и нежность. В груди гулко забухало, дыхание перехватило от нахлынувшей любви.

Он обнял ее, прижал к себе, поцеловал в макушку, отстранил и глянул в ее синие просящие глаза.

– Я же твой муж, Ката. Хоть и не перед законом, но перед моей совестью. И мы должны всегда поддерживать друг друга. Иначе какие мы муж и жена? Верно?

Она не ответила. Глаза наполнились слезами. Катуари отвернулась, потом посмотрела на него и сказала:

– Тогда командуй, капитан, – и улыбнулась впервые за много дней.

– Дюпрэ, мы атакуем пиратов, – сказал Лука капитану. – Готовь людей и все остальное. Выступаем немедленно. Пираты еще не готовы к отходу. Воспользуемся этим.

Дюпрэ был поражен столь неожиданным решением, но перечить не осмелился. В выражении лица и голосе хозяина он услышал непреклонность и решимость.

Холостой выстрел дал понять пиратам, что их предложение принимается. Во всяком случае, так был понят этот знак.

А Лука торопливо и незаметно готовился к абордажному бою. Матросы заряжали пушки, мушкеты и пистолеты. Некоторые с вант махали пиратам шейными платками и что-то кричали. А оружие уже раскладывалось вдоль борта.

– Савко, – позвал Лука друга. – Тебе ответственное задание. С марса подстрелить капитана и его помощников. Сам определишь, когда стрелять. Твой выстрел будет сигналом для атаки. Гляди не промахнись!

– Как близко мы подойдем, Лука?

– Думаю, что удастся подобраться саженей на двадцать. Лучше меньше. Там видно будет.

– Сделаю, Лука. Дай только выбрать мушкет.

Несколько матросов полезли по вантам ставить паруса. С ними и Савко с двумя мушкетами и пистолетами за поясом.

Расстояние, разделявшее суда, медленно сокращалась, и уже через три четверти часа они сблизились достаточно, чтобы Савко мог прицельно и наверняка сделать выстрел.

Матросы с веселыми лицами приветствовали пиратов. Те отвечали тем же, весело, беззлобно матерились и выкрикивали шутки в адрес новичков, приглашая на общее привольное житье.

Пираты ничего не подозревали. Ни у кого не было в руках оружия, если не считать ножей за поясами. Их было около пятидесяти человек, и все они горели жаждой побыстрее заполучить хороший приз в виде испанского корабля, груженного драгоценностями Мексики.

На палубе появилась Катуари в штанах, кожаной куртке, с пистолетами и шпагой за поясом. Лука побледнел, толкнул женщину к двери каюты и прошипел зло:

– Ката, иди к детям! Тут не твое дело начинается! И брось оружие! Заметят, что тогда будет! Немедленно в каюту!

Она молча удалилась, а Лука прикидывал расстояние до пирата. Уже меньше двадцати саженей, а выстрела все нет. Он поглядывал на марс. Матросы убирали паруса, готовились лечь в дрейф. Капитан Дюпрэ откровенно волновался. Он еще ни разу не участвовал в морском сражении, тем более с пиратами.

– Эй, Люк, ты что, на абордаж хочешь нас взять?! – кричал в рупор капитан Ленгар. – Смотри, а то придется платить за ремонт моего корабля!

– Хочу подойти ближе и не пользоваться шлюпкой, Ленгар! – прокричал в ответ Лука, и в этот момент грохнул выстрел с марса.

Ленгар схватился за грудь и осел на палубу.

Загрохотали мушкеты, грохнули пушки, и их тут же стали спешно перезаряжать.

Палуба пиратского судна покрылась трупами и ползающими ранеными. В грохоте частой стрельбы их вопли, проклятия и матерщина прорывались отдельными всплесками ярости и обиды.

Совсем с близкого расстояния пушки прогрохотали еще раз, посылая смертоносные пучки картечи. Опять пираты падали на палубу, метались по ней, хватали оружие и вяло отвечали на огонь нападавших. Но силы становились явно неравными. Половина пиратов была убита или тяжело ранена. Остальные, потеряв капитана и помощников, не смогли еще организовать отпор и стреляли без прицела, торопливо и почти безрезультатно.

Рулевой плавно подвел судно к пирату, борта сцепили, и волна матросов, стреляя из пистолетов, ринулась на палубу пиратского корабля. На своем судне остался чуть ли не один дед Макей, который палил из мушкета по пиратам, спокойно его перезаряжая и не переставая посасывать трубочку.

Пиратов оставалось в строю всего не больше десятка, но они отчаянно рубились саблями, кололи шпагами, стреляли из пистолетов.

Лука, Савко и Галуа были впереди всех. Они были уже в крови, но еще не понимали в чьей. Это будет позже, когда азарт и волнение боя пройдут. Немного в стороне махала шпагой и Катуари. Она уже дважды поражала из пистолета пиратов и теперь помогала неграм. Те были не столь опытны и смелы, и их приходилось подбадривать.

Последние защитники в числе шести пиратов сдались, побросали оружие и подняли руки.

Бой закончился. Палуба алела пятнами и потоками крови. Трупы лежали густо, и их пока что никто не убирал. Все очумело посматривали по сторонам, удивляясь, что живы.

Катаури со шпагой в руке подскочила к пленному матросу и крикнула ему в лицо со злобной ухмылкой:

– Признавайся, собака паршивая, сколько индейских женщин ты изнасиловал?!

– Что это за баба такая? – усмехнулся матрос, стараясь бодриться. – Ну всего-то двух, если тебе так хочется! Подумаешь, ценность какая!

– Так получи два удара, негодяй!

Катуари с силой вонзила в его живот клинок. Пират охнул, согнулся, но получил еще один укол в живот. Он выпучил глаза, завалился на бок, продолжая недоуменно смотреть на эту ужасную женщину. В глазах застыли вопрос, смертная мука, и с этим взглядом он и отошел в мир иной.

Лука оттащил Катуари от пленных. Та вырывалась, но Лука не отпускал и наконец отнял у нее шпагу.

– Успокойся, прошу тебя! Ката, все свершилось по твоему желанию! Так приди в себя и успокойся! Ты отомстила!

Она вдруг перестала сопротивляться, поникла и опустилась на замызганный настил палубы. Лука придерживал ее.

– Жан, отведи ее в каюту. Пусть умоется и выпьет вина. И последи за ней.

Лука строго глянул на мальчишку, и тот заторопился выполнить приказ.

Экипаж потерял пятерых убитыми, и восемь человек были ранены. Немного досталось и Луке. Чей-то клинок проткнул кожу на бедре, и Савко старательно перевязывал рану чистой полоской хлопчатой ткани.

Груз у пиратов был небольшой, но достаточно ценный. Денег и драгоценностей у них собрали на полторы тысячи экю, а в трюме по подсчетам находилось на четыре тысячи экю груза. Тут были бруски ценного красного и розового дерева, ящичек вполне приличного жемчуга, продовольствие, вино и ткани. Половина трюма была пуста.

– Хозяин, что будем делать с кораблем? – спросил Дюпрэ, поглаживая перевязанную руку.

– Где ты прихватил пулю, Дюпрэ? – поинтересовался Лука.

– Судьба, хозяин! Да это пустяки. Царапина. Так что делать с судном?

– Пойдет с нами. Это ценное приобретение, Дюпрэ. Грех его оставлять в море, когда у нас и так дела не из блестящих.

– Распределю людей, и двигаемся дальше?

– Да, капитан. Уже пора, и так дело к вечеру клонится.

Час прошел в приготовлении кораблей к плаванию. Людей явно было мало, однако приличный корабль оставлять не хотелось. Пленных матросов определили на разные суда, и оба корабля медленно потащились на юг.

Лука зашел в каюту к Катуари. Она лежала на койке, уже переодетая и с широкооткрытыми глазами, неподвижно устремленными в неизвестность.

– Как ты, Ката? – спросил он, присел на край койки, положил руку ей на горячий лоб.

Она улыбнулась, долго смотрела в его глаза, лицо, потом сказала:

– Почему не все белые такие же, как ты, Люк?

– А что я? Я как все. Только люблю тебя, Ката. Кстати, коль я почти французом стал, не называть ли тебя по-французски? Катрин, а?

– Тебе так лучше будет, Люк?

– Думаю, что так будет всем лучше. Меньше вопросов и подозрений. Я и себе придумал французскую фамилию. Теперь я Негубэн. Это немного похоже на мою прежнюю, но на французский лад.

– Я согласна со всем, что ты делаешь, милый мой Люк Негубэн. – И она засмеялась напряженным смехом.

– Ты выполняешь свое обещание? – спросил Лука.

– Ты мой муж, и я должна тебя слушаться и подчиняться, Люк.

– И ты этого хочешь?

– Конечно, мой муж! Я ведь люблю тебя и хочу всегда быть с тобой. Теперь я не позволю тебе уходить в море одному. Я пойду с тобой.

– А дети, Катрин? Им нужна мать больше, чем отец, особенно в таком возрасте.

– Тогда и дети будут с нами, Люк. Если погибать, то всем вместе. Мне так хотелось бы. Это возможно?

– Ох, Катрин! Ты постоянно задаешь мне трудные вопросы. И ответить на них очень трудно, почти невозможно!

– Все возможно, милый мой! Только нам нужно найти постоянное место для житья.

Лука вздохнул, не ответил. Он боялся нарушить тот мир и покой, который у них воцарился только что. Он лишь заулыбался, наклонился и долго нежно целовал чистую, умытую кожу лица, шеи.

Катрин улыбалась в ответ, молча подставляла губы, а он их избегал.

– Почему ты уклоняешься, Люк? – спросила она немного с обидой в голосе.

– Губы – это страсть, как я понимаю, а мне сейчас хочется только нежности, мягкости, понимания, моя Катрин.

– Как странно звучит мое новое имя, Люк, – бросила она с улыбкой, и в голосе сквозила та нежность, в которой так нуждался сейчас Лука.

Потом они долго сидели обнявшись и ни о чем не думали, наслаждаясь наступившей тишиной и покоем. Но прибежали дети, вырвавшись из-под опеки кормилицы, и нарушили эту идиллию своим щебетанием и требованием внимания.

Пришла кормилица забрать детей. Катрин строго глянула в ее черные глаза и промолвила:

– Ты хорошо смотришь за детьми, но этого мало, Марта. Придется тебе научиться заряжать мушкеты и пистолеты. Нас стало слишком мало, и каждая пара рук много значит.

Негритянка смутилась, не пытаясь даже скрыть страх. Она промолчала и удалилась, надеясь, что госпожа забудет свое распоряжение.

– Катрин, стоит ли тревожить эту женщину подобными приказами?

– Пусть она тоже помогает. Не такое уж и хитрое дело – заряжать оружие. Я вот двоих ранила и тем помогла сохранить кому-то жизнь, милый мой Люк, – уже с улыбкой закончила она.

– И мне это очень не нравится, Катрин. Очень! И прошу, больше не делай попыток воевать. Ты нужна детям.

Она не стала спорить, но Лука был уверен, что не убедил жену.

Показались берега, к которым они шли. Катрин смотрела на них с надеждой и любовью.

– Катрин, что мы тут будем делать? – спросил Лука, прильнув к окуляру подзорной трубы.

– Жить, работать, Люк. Что ж еще? Как все.

– Что-то слишком много собралось воинов на берегу. И нет ни женщин, ни детей. Это похоже на встречу неприятеля.

– Они же не знают, что мы друзья и что я на борту, Люк. Наверняка им известно о нападении пиратов на соседей. Вот и приготовились к встрече.

– Ты пойдешь в шлюпке, или подождем прибытия индейцев?

– Я рассчитываю, что мы вдвоем отправимся к ним на берег. Они знают, что ты друг индейцев, и хорошо примут тебя.

Суда сбросили паруса, легли в дрейф в четверти мили от берега. Спустили шлюпку, двое негров сели на весла, Лука с Катрин устроились на корме, и гребцы принялись за работу. Волна была довольно высокой, шлюпку бросало вверх, потом опускало, в нее залетали брызги, охлаждая разгоряченные лица.

На полдороге Катуари пересела на нос, потом встала во весь рост и стала махать платком с улыбкой на губах.

– Катрин, мне не нравятся твои собратья, – молвил Лука, изредка прикладываясь к подзорной трубе. – Они возбуждены и агрессивны.

– Они еще не узнали меня, Люк. Далеко. И я в европейском платье.

Немного погодя с берега раздался тихий хлопок выстрела, потом вжикнула стрела. Катуари закричала что-то по-карибски.

Стрелять перестали. Начались переговоры. Лука приказал гребцам поднять весла. Он беспокоился и имел для этого повод. Индейцы вели себя непримиримо, угрожали оружием и кричали что-то, чего Лука понять не мог.

– Катрин, что происходит? – не выдержал Лука.

Она продолжала кричать, сердилась, но индейцы, казалось, были непреклонными.

– Люк, они не хотят принять нас! – повернулась она к корме. – Угрожают. Что нам делать? Я в недоумении и ничего не могу понять.

– Но что они говорят, Катрин?

– Что я переметнулась к белым, и теперь я не их дочь. Требуют уходить, иначе начнут стрелять в нас.

– Они обозлены и их можно понять, Катрин. Надо поворачивать назад, пока не поздно. Я вижу, что они распаляются все больше.

– Но как же так? Они ведь хорошо знают, что мы друзья индейцам! Этого не может быть! Надо высаживаться!

В это время стрела пролетела в футе выше головы Катуари как прямой знак серьезных намерений карибов. Это уже поняла и Катрин.

Волны и ветер постепенно приближали шлюпку к берегу. Стало очень опасно. Лука, не дожидаясь конца переговоров с карибами, крикнул гребцам:

– Поворачиваем и идем назад! Судьбу искушать не стоит!

Негры с рвением взялись за весла. Они уже считали себя мертвецами, и слова хозяина обрадовали их.

Шлюпка круто развернулась, снопы брызг окатили людей, Катуари уцепилась за борт и перестала кричать. Лишь смотрела, как карибы неистово пританцовывали, выказывая все признаки радости.

А Катуари согнулась на носу и больше не смотрела на берег. Она была в высшей степени обескуражена, унижена, оскорблена и подавлена. Такого ей и в жутком сне не могло присниться.

Лука молчал, благодаря Господа, что уберег от смертельной опасности. А она была так близко! По-видимому, карибы все-таки испытывали какие-то добрые чувства к Катуари, вот и не прикончили их всех, лишь показывали свою неприязнь.

На борту их молча встретили матросы. Им было не понять, что происходит и почему супруги так трагически подавлены. Хотя если быть честными, то Лука всем случившемся был даже доволен, но боялся в этом признаться даже самому себе.

Они прошли в каюту. На ходу Лука бросил капитану:

– Идем дальше на юг, капитан. Что там дальше по курсу?

– Мартиника, хозяин, – коротко ответил капитан.

– Французский остров. А дальше?

– Сент-Алуэн, хозяин. Французский остров.

– Слишком близко от Гваделупы. Ну ладно, следуем курсом на Мартинику.

Катрин долго молчала. Лука не стал приставать с расспросами, понимая, как она расстроена и оскорблена в самых лучших своих намерениях. Ему было жалко ее, хотелось обнять, приласкать, но он вышел, поспешил к детям. Это сейчас было ему необходимо. С ними он пытался отвлечься на время от случившегося с Катрин.

Перед заходом солнца на горизонте показался силуэт гор Мон-Пеле.

Капитан убавил парусов, второе судно последовало его примеру, и, сбросив ход, оба изменили курс на юго-западный. Дойти до Сен-Пьера засветло было невозможно, потому нужно было отойти от берега подальше.

А ранним утром подошли к небольшому порту на склоне вулкана. Тот возвышался на востоке громадиной, покрытой темными лесами.

Городок был главным на острове. Несколько парусных баркасов и одна барка покачивались на якорях вблизи берега.

– Капитан, бросим якоря вблизи внешнего рейда. Поглядим, как тут дела и можно ли тут сбыть товар и закупить продовольствие, – Лука не отрывался от окуляра трубы, но ничего, предвещавшего опасность, не заметил.

Лука с капитаном Дюпрэ отправились в шлюпке на берег выяснять положение дел. При этом Лука выступал в роли простого гребца и усердно работал веслами.

Таможенная служба здесь была лишь в зародыше, и никто не чинил препятствий предприимчивым людям. Лишь один из чиновников поинтересовался по поводу контрабанды. Капитан Дюпрэ заверил, что таковой нет, и на этом чиновник формальности завершил, заметив на прощание:

– Прошу не задерживаться с платежами в казну города.

Рынок располагался у самых причалов, и Лука с капитаном еще до полудня договорились о поставке некоторых товаров местным купцам.

– Что ж, – проговорил довольный Лука. – Всего-то ничего на острове, а все почти дела завершили. И не без успеха!

– С чем и поздравляю вас, хозяин, – ответил Дюпре. – Какие будут приказания, месье Негубэн?

Лука улыбнулся, услышав новую фамилию:

– Отложим этот вопрос на завтра. Мы еще не весь товар распродали. Впереди Сент-Алуэн. Надо и для этого острова что-то оставить. И познакомимся с ним поближе. Не помешает.

– Не помешает, – согласился капитан.

На Сент-Алуэне шла война с карибами. Было неспокойно, но в поселке Кастри встретили корабли с радостью и надеждой. С товарами на острове было совсем плохо, и поселенцы надеялись воспользоваться неожиданным визитом двух судов для удовлетворения своих потребностей.

Однако Лука почти ничего не мог предложить из того, что нужно было поселенцам. Ни оружия, ни припасов к нему он выделить не решился. И продовольствие самому было нужно. Лишь сбыли все ткани, что находились в трюме.

– Здесь нам явно не повезло, – недовольно заметил Лука капитану Дюпрэ. – Будем двигаться дальше на юг, капитан? Что там у нас впереди?

– Следует изучить карту, хозяин. Я в этих водах никогда не плавал. Позволите удалиться? Я быстро. И штурман мне поможет.

После недолгого отсутствия капитан и штурман, месье Отен Коше, доложили:

– Хозяин, на юге цепь маленьких островов. Они вряд ли могут представлять интерес. Но дальше лежит большой остров. Испанцы назвали его Консепсьон.

– И чей он теперь?

– Трудно сказать, хозяин. Но судя по тому, что испанцы не заинтересовались этими островами, и Консепсьон мог быть ими отдан. Только кому? Тут и англичане могут быть. Как и на Сент-Висенте. Он лежит приблизительно в тридцати милях к югу. Два часа хода, и мы его можем заметить.

– Тогда держим курс на Консепсьон. Англичане мне не подходят. А Консепсьон может оказаться свободным.

– Понял, хозяин. Отен, проложи курс. Но сдается мне, что эти малые острова следует обойти западнее. Не доверяю я им.

– Постараюсь, капитан, – ответил штурман и поспешил в каюту.

Не заходя на Сент-Висент, оба судна несколько дней находились в открытом море и не видели земли.

И вот марсовый матрос закричал, указывая рукой:

– Слева по курсу земля! Вижу вершину горы!

– Это Консепсьон, – заметил капитан. – Хорошо бы найти европейское селение, а то индейцы могут и пощипать нас. Тут они отчаянные. Как, впрочем, и на более северных островах.

Лука согласно кивнул.

Ночь продрейфовали вдали от берега. Утром приблизились к северной оконечности острова. Слева виднелась группа скалистых островков, покрытых пальмами и кустарником. По-видимому, они были безлюдны.

Лука долго изучал берег. Где-то далеко он различил дымок.

– Берег пустынен, но дымок виден. Есть довольно удобная бухта, можно организовать стоянку. Поселенцев не заметно.

– Можно высаживаться? – спросил Савко. – Место вроде бы неплохое. Потом можно будет и поселенцев поискать.

– Сначала надо разведать берег. Вдруг индейцы окажутся негостеприимными, а это будет слишком хлопотное дело – воевать с ними.

– Можно взять с собой Катрин. Хоть язык знает и будет договариваться с карибами.

Лука взглянул на друга с укором. Тот понял, чем так недоволен Лука, но все же повторил:

– Но если на берегу карибы, то как мы с ними будем вести переговоры? А Катрин своя для них. И я не хотел тебя обидеть, Лука.

– Ладно, уговорил. Но спрошу у Катрин. Ей решать.

– Уверен, что она согласится, Лука.

– И ты сомневался в моем согласии? – спросила с удивлением Катрин, услышав предложение друзей. – Конечно, я поеду с вами и сделаю все, чтобы подружиться с карибами.

– Как ты думаешь, брать нам оружие? – спросил Лука. – Эти карибы уж слишком воинственны и долго не думают перед нападением.

– Лучше взять, Лука, – откликнулся Савко. – Все спокойнее будет.

Две шлюпки высадили на берег пятнадцать человек. Он был пустынен, зарос высокой травой, кустами в цвету и высокими пальмами. Птицы распевали утренние песни, насекомые верещали в траве, воздух благоухал восхитительными пьянящими запахами нетронутой природы.

Дальше возвышались пологие холмы, а за ними виднелась вершина горы в сизой дымке. Место оказалось отличное. Здесь можно было устроить свою жизнь.

– Хозяин, карибы! – закричал негр и указал пальцем в сторону леса на склоне холма, спускавшегося к морю.

Человек двадцать воинов в полном снаряжении и с раскрашенными лицами стояли на опушке, немного скрытые высокой травой. Они не угрожали, просто спокойно смотрели на белых людей.

Те молча переглянулись. Руки сами потянулись к оружию.

– Катрин, давай подойдем к ним поближе, – сказал в волнении Лука. – Ты поговоришь с ними. Объясни, что мы хотели бы поселиться на этом берегу и быть хорошими соседями.

Катрин молча кивнула. Она была взволнована не меньше Луки, и это было видно по выражению ее лица.

Лука и Катрин с двумя неграми прошли шагов пятьдесят по направлению к индейцам. Те не тронулись с места. Лишь поправили свои луки.

Когда сблизились шагов на двадцать, Катрин крикнула по-карибски:

– Белые люди приветствуют вас, славные воины! Они хотят с вами дружить!

Начались переговоры. Индейцы сделали несколько шагов навстречу, остановились, и переговоры продолжались еще добрых полчаса. Наконец они прекратились. Карибы, не поднимая оружия, подошли вплотную и с любопытством разглядывали пришельцев. А Катрин в это время рассказывала, чего она добилась:

– Они приглашают к себе в деревню. Там вожди договорятся с нами. Они вполне дружелюбны. Говорят, что уже встречались с белыми, и те живут в нескольких местах к югу. Живут мирно, торгуют, и все довольны.

– Очень хорошо, Катрин, – воскликнул Лука. – Скажи им, что мы принимаем их предложения и приглашаем за подарками.

Индейцы охотно последовали за белыми и неграми, которые их больше интересовали. Наверное, они еще не встречались с такими странными черными людьми.

Лука хорошо, не скупясь, одарил индейцев, и те ушли с довольными улыбками, повторив приглашение пожаловать на разговор.

К вечеру от карибов пришли посыльные и отвели белых в деревню. Она располагалась в двух милях к югу. По этому случаю был устроен праздник, горели костры, аромат жареного мяса распространялся в воздухе.

Вокруг площади, где стоял большой дом без окон, крытый пальмовыми листьями, располагались дома поменьше для отдельных семей. Через щели было видно внутреннее убранство этих домов с гамаками между столбами, резными скамьями для глав семей и домашней утварью в виде плетеных корзин, сумок и праздничных женских передников, расшитых бисером и цветными нитками с геометрическими узорами и стилизованными животными.

Гостей приняли немного настороженно, но вполне приветливо. Вожди и старейшины важно курили трубки, вокруг сидели самые достойные воины со множеством шрамов на лицах и телах.

Бездымный костер горел ровным пламенем. Лука, Катрин и еще двое белых – это были Савко и штурман – расселись все вместе вокруг костра, выкурили по трубке, помолчали и лишь потом через Катрин начали переговоры.

Они длились долго, обстоятельно, были приостановлены лишь поздно вечером. И тут начался праздничный пир. Кушанья уже были готовы, женщины в праздничных передниках и с лентами в волосах разносили на широких листьях и деревянных резных блюдах гостям и вождям куски мяса, рыбу, лепешки из маниока и плоды.

Катрин шепотом передавала результаты переговоров:

– Мы можем занять небольшую часть берега, – говорила она, не прекращая уплетать давно не приготовлявшихся у них кушаний. – Это более тысячи шагов по берегу и столько же в глубину острова.

– Для нас этого будет недостаточно, Катрин, – опечалился немного Лука.

– Они хотят вначале присмотреться к нам, Люк. Потом можно выторговать и другие участки. Надо немного подождать, и все наладится. Они не знают цены своим землям, и тебе почти ничего это не будет стоить.

– Хорошо, Катрин. Ты узнала, где ближайшее поселение белых? И кто они?

– Я поняла, что это французы, и ближайшее их селение, как они говорят, в дне пути на юг по берегу.

– Значит, их легко можно найти. Это мы попытаемся сделать позже. И много здесь французов?

– Вряд ли, Люк. Они всего не знают. Я и не спрашивала. Позже узнаем.

Лука обдумывал услышанное, а Катрин продолжала разговаривать с вождями. Они удивлялись, как женщина смогла стать чуть ли не во главе белых, и Катрин никак не могла, да особо и не хотела убедить их в обратном.

Они хорошо знали остров Уаи-Тукубули, но ничего не слышали про Лиамуигу. Видимо, тот был слишком далеко от них.

Уже по пути к берегу Катрин поведала Луке еще одну приятную весть:

– Они согласились выделить человек десять-двенадцать для расчистки земли под посевы, Люк.

– Это ты хорошо устроила, Катрин, – ответил довольный Лука. – Я как раз подумал, что один корабль надо бы отправить на закупку скота и семян различных культур. Я уже заметил, что здесь хорошо растут бананы, и их надо посадить и нам.

– Я поеду с тобой? – пытливо спросила Катрин.

– Я останусь здесь. Слишком много работ. А с кораблем справится и капитан. Разве я могу оставить нашу колонию без хозяина? – улыбнулся он.

Скоро на участке начали расчищать землю от деревьев и кустарников, строить жилье, в том числе и большой дом для Луки. Посадили несколько кокосовых орехов, благо кокосовые пальмы на острове уже росли в небольших количествах. Посеяли картошку, маис и овощи, но основное было впереди.

Лука с дедом Макеем за несколько дней оснастили большую шлюпку мачтой и парусом, готовя ее к путешествию вдоль берега. Надо было налаживать отношения с французскими поселенцами.

Пленные пираты, а их оказалось больше десятка, были приняты в колонию и принялись обустраиваться, подписав контракт, по которому обязывались три года работать бесплатно и не пытаться бунтовать. После чего они получат надел земли или исчезнут по своему усмотрению.

Негры, как рабы, никаких особых прав не имели, но могли получить небольшие участки земли для личного пользования, если заведут семьи.

Савко вскоре объявил, что берет в жены индианку и будет жить отдельно. Вожди выделяли ему надел земли по соседству с участком Луки. Кстати, он заплатил за свои владения двумя штуками ткани, несколькими топорами и ножами. От рома в качестве платы он отказался, боясь, что дети природы слишком быстро приобщатся к этому ужасному пороку.

– Скажи своим карибам, что рома пусть и не просят, – говорил он Катрин. – Я лучше им передам десяток мачете, которые заказал. Это им будет куда полезнее и никакого вреда не принесет.

– Хорошо, Люк, я передам, хотя это и обидит их. Постараюсь убедить.

– И намекни, что я хотел бы еще немного угодий прирезать. Заплачу хорошо.

– Ты и так много платишь по сравнению с другими, Люк.

– Откуда это тебе известно? Индейцы сказали?

– Сказали. И им очень приятно это сознавать. Они довольны этим и с радостью позволят тебе приобрести любые угодья.

– Катрин, ты меня удивляешь! Ты говоришь, как настоящий поселенец. Это не похоже на тебя. Что произошло?

– Но ты ведь сам учил меня изменить отношение к жизни. Потому я подумала, что раз я твоя жена, жена белого, то и поведение мое должно соответствовать нормам белого человека. Разве ты не рад этому?

Катрин как-то необычно повела плечом, и это кокетливое движение возбудило Луку. Волнение охватило его, а Катрин улыбнулась соблазнительно, сказав вдруг:

– Ты не хотел бы немного отвлечься от забот, милый?

Лука опешил от такого откровенного предложения и ничего не смог придумать, кроме как согласно кивнуть.

Забравшись в дальний угол участка, где еще стояли нетронутыми густые заросли, а людские голоса почти не долетали, они жарко обнялись и в страстных объятиях окунулись в бурные ласки, наслаждаясь близостью, которой у них давно не было.

– Ты, Люк, по всему видно, сильно скучал по мне, моему телу, верно ведь?

– Еще бы, милая Катрин! Ты столько времени была в дурном настроении, что было не до этого. Зато теперь мы полностью принадлежим друг другу. Ты довольна, моя смуглянка?

– Конечно, Люк! Я ведь так тебя люблю! Мне хочется побыстрее ощутить себя хозяйкой всего этого, но главное у меня уже есть. Это ты, Люк.

Лука был в восторге. Он неутомимо ласкал жену, а та лишь стонала от наслаждения, царапала его в экстазе, шептала ласковые слова, вылетавшие из ее рта непроизвольно. Это было не похоже на нее, но так было, и потом она никогда не могла вспомнить эти слова, тем более повторить.

Они словно впервые познали друг друга. Их ласки были безудержными, бурными, неистовыми, пока оба в изнеможении не оторвались друг от друга, устремив в голубое небо счастливые взоры.

Лука отправил судно на юг, к материку, надеясь в испанских колониях подешевле закупить скот, инструменты, инвентарь и семена. Необходимы были и материалы для строительства.

– Прошу быть очень осторожными, – напутствовал он капитана Дюпре. – Торгуйся яростно и постарайся не задерживаться.

– Как насчет новых матросов, хозяин? Я могу их набирать?

– Конечно, Дюпрэ! Люди нам необходимы. Бери сколько надо. И оружия побольше старайся закупить. Сам знаешь, время тревожное и неспокойное.

Судно ушло, а Лука продолжал строительство.

Вожди и старейшины без особых торгов уступили Луке еще столько же земли, что и в первый раз. Даже давали людей для работ.

А Лука собрался в путь, желая познакомиться с соседями и наладить отношения с ними с выгодой для себя. Он часто жалел, что Назар не пожелал присоединиться к нему, постоянно ощущал отсутствие друга, но должен был мириться с этим. Их дороги разошлись.

Лука с Коленом и двумя неграми-матросами отправились на юг на большой шлюпке. Катрин умоляла не задерживаться, долго стояла на берегу, пока парус шлюпки не скрылся за мысом.

Перед закатом подошли к шаткому причалу. Дальше по склону стояли дома поселенцев с возделанными полями, огородами и редкими животными, пасшимися на холме.

Их встретили почти все поселенцы. Они пришли на берег, чуть завидев приближавшееся суденышко. И теперь окружили гостей, разглядывая их с детским любопытством. Было видно, что такое событие здесь было редким.

– Я Баконье, месье. Здешний староста, – протянул руку кряжистый мужчина в старом кафтане. – Можете звать просто Рубер. Мы тут уже третий год, но до сих пор никак не встанем на ноги. С чем пришли к нам?

Лука отрекомендовался и ответил:

– Мы с севера. Месяц с небольшим как прибыли с Сент-Киттса. Хотим обосноваться здесь. Землю уже купили у индейцев и заняты расчисткой.

– Если не возражаете, месье, давайте пройдем в дом. Скоро стемнеет. Прошу вас.

Они зашли в новый дом господина Баконье. Жена его встретила их улыбкой, тут же пригласила к столу. По тому, что на нем стояло, Лука понял, что дела поселенцев и в самом деле не блестящи.

– Чем вы можете помочь нам в нашем житье? – опорожнив кружку вина, тут же спросил хозяин дома. – Мы испытываем нужду абсолютно во всем. Из Франции к нам никто не заглядывает, а одним пока очень трудно.

– Вряд ли я смогу вам помочь в ближайшее время, господин Баконье, – ответил Лука. – Но в дальнейшем мы смогли бы договориться. У меня есть суда, и я намерен организовать транспорт грузов и товаров на приемлемых условиях.

– А если в кредит, месье Люк? Это было бы большим подспорьем для нас.

– Мне пока трудно на это ответить, месье, не уверен… После ознакомления с островом это можно решить положительно.

– Был бы вам признателен за помощь, месье Люк.

– Через месяц я ожидаю возвращения судна с грузами и скотом, – заметил Лука значительно. – Тогда посмотрим, что можно выделить для продажи вам. Мы и сами в затруднительном положении. Слишком много забот по участку. Людей мало.

– Как у вас дела с карибами, месье? – поинтересовался Рубер.

– С ними все обстоит отлично, господин Баконье. Мы живем мирно, дружно, и никаких трений у нас не происходит.

– Мы, к сожалению, тем же похвастать не можем. Вначале все было хорошо. Потом нашим поселенцам захотелось большего – и пошло-поехало. Уже намечается склока, а там и до войны недалеко. Люди у нас неспокойные, и всего можно от них ожидать.

– У себя я постараюсь не допустить такого, месье Рубер, – Лука испытующе посмотрел на хозяина, но тот был замкнут и не показывал своих мыслей. – Уверен, что с местными племенами необходимо мирно уживаться, торговать и не доводить до войны.

– Трудное это дело, – вздохнул хозяин. – Я и так только тем и занимаюсь, что уговариваю своих поселенцев избегать вражды с карибами. И оружия у нас маловато. Компания из метрополии ничего не делает для нас, хотя договоренность такая имеется.

– Что это за компания, месье?

– «Компани дез иль д'Америк», месье Люк. Мы даже не знаем ничего о том, что в мире происходит. Ходят различные слухи, но что соответствует истине – трудно сказать. Мы иногда посещаем соседний поселок и там узнаем немного о жизни.

– Далеко этот поселок? – заинтересовался Лука.

– При хорошем ветре вы на шлюпке засветло сможете до него дойти. А при таком ветре, как сейчас, и полутора дней не хватит.

– Тот поселок будет побольше вашего? – продолжал выспрашивать Лука.

– Да! – воскликнул Рубер. – Раза в два или даже три! Это настоящий городок! Туда и корабли раз или два в год приходят. Вам обязательно надо там побывать, месье Люк. Там даже есть что-то вроде мэрии. И мэром там месье Бужардон. Весьма солидный и авторитетный господин. Передавайте ему привет от меня, и прошу напомнить, что и на нас следует обращать внимание.

Пробыв в поселении еще день и обговорив будущие отношения, Лука ушел на юг. Там он рассчитывал более обстоятельно договориться о сотрудничестве с поселенцами. Да и выгоднее было бы вести дела с теми, у кого хозяйство дает нужные товары.

И поскольку ветер был не очень благоприятным, шлюпка вышла в море вечером с тем, чтобы днем прибыть в городок.

Городок был спрятан в глубокой бухте с отличной стоянкой для судов. И господин Бужардон оказался именно таким, как его охарактеризовал Рубер.

Лука посетил его дом, получив радушное приглашение хозяина. Они долго беседовали и договорились, что будут поддерживать постоянные отношения.

– Очень рад, месье Люк, что на острове будет проживать такой предприимчивый и серьезный поселенец. Жаль, что вы поселились слишком далеко. Но у вас есть суда, и это не расстояние для вас. Надеюсь, что тем самым вы поможете всем в освоении прекрасных плодородных земель.

– Я думаю наладить торговые дела с поселениями, господин мэр. Надеюсь, вы поддержите меня в этом начинании.

– Не сомневайтесь в этом, месье Люк! Мы здесь должны постоянно помогать друг другу. Иначе как нам выжить на этом острове, где карибы так кровожадны и жестоко непримиримы?

Лука задержался в городишке на пару дней. Удалось предварительно договориться о перевозке грузов, о поставках самых необходимых товаров и материалов. В общем Лука был доволен путешествием.

Он спешил вернуться, но ветер был неблагоприятным. Приходилось ожидать.

Это ожидание продлилось целых четыре дня. Он уже осмотрел все окрестности городка, узнал все новости и обычаи островитян, познакомился со многими деловыми людьми и теперь с радостью отчалил от гостеприимного причала.

Дома все было в порядке. И Катрин, и Колен, помощник Луки, с делами не тянули. Дома были почти готовы, но приходилось строить новые для других поселенцев, которых ожидали с капитаном Дюпрэ. Уже росли первые посадки, но с продовольствием было пока плохо. Хорошо, что благодаря хорошим подаркам и дипломатии умницы Катрин карибы помогали поселенцам маисом, маниоком и мелкой дичиной, которую добывали для себя и теперь делились с новыми друзьями.

– Что-то задерживается наше судно, – уже не в первый раз сетовал Лука.

– Еще нет причин для беспокойства, Люк, – успокаивала его Катрин. – Сам ведь говорил, что месяца вряд ли хватит для этого путешествия.

Лишь почти три недели спустя корабль пришел. Все поселенцы высыпали на берег встречать прибывших.

Еще издали капитан Дюпрэ закричал в рупор:

– Господин Люк! Принимайте побыстрей скотину! Заголодала она тут у нас!

Глава 9

Новое поселение разрасталось. Появились лошади, коровы, овцы и три козы. Кроме того, капитан Дюпрэ привез трех ослов и двух собак. Доставил он и множество необходимых материалов, как, например, гвозди, скобы, болты и просто железо в полосах и брусках, много инструмента, мачете, топоры, долота, стамески, пилы, сверла и довольно всего остального.

– Капитан, ты просто молодец! – радовался Лука, разглядывая это богатство. – Можно приступать к полноценным работам. Поздравляю! А почему так долго?

– Хозяин, испанцы еще не привыкли к нормальным отношениям с Францией. Только что пришло известие о мире после этой тридцатилетней войны. Замирились, но она шла так долго, что люди отвыкли от спокойной жизни. Все рады и тому, что хотя бы в рабство не попали. А могло ж так случиться.

– Спасибо, капитан! И за негров спасибо, хоть их и мало. И за четверых новых поселенцев, которых ты выкупил. Ты отлично справился с заданием и заслужил награду, Дюпрэ!

– Рад слышать, хозяин. Готов и дальше служить вам.

– Пора, капитан, обзавестись семьей. Тебе ведь уже за сорок, и совсем негоже быть в одиночестве. Ищи себе спутницу жизни, капитан. – И Лука довольно хохотнул.

– А что слышно о Галуа Поклене, хозяин? Он ведь должен знать, где нас искать. Или вы оставили его с малым судном на прежнем месте, у Сент-Киттса?

– Именно, капитан. Пусть пока работает там. Через несколько месяцев мы в те места отправимся по делам. Посмотрим, как пойдут дела здесь. Не исключено, что придется свертывать там наше дело. Но это в будущем.

Через пару месяцев поселенцы собрали первый урожай продовольствия. Его едва могло хватить до следующего. И так последние недели питались впроголодь.

– Ничего, друзья, – уверял Лука, – теперь у нас достаточно земли под посевы. А будет еще больше. С продовольствием задачу, можно сказать, решили. Надо думать о развитии. Нет умельцев. Их надо найти.

Он мечтал о кузне, как на Гваделупе, хотелось строить рыболовное судно. Плавать с торговыми делами в разные места, по всем островам и побережью материка. Но всего этого никак нельзя было совершить сразу. И еще нельзя упускать воспитание детей. А они росли быстро, уже начинали говорить, и это забавляло отца.

– Катрин, мы с тобой скоро отправимся в дорогу на юг, – заявил Лука однажды вечером, ложась спать.

– И я еду? – воскликнула женщина, и в глазах ее мелькнул радостный огонек.

– А почему нет, Катрин? Тебе необходимо познакомиться с местным обществом. Не век же тебе сидеть в этой глуши? Надо и развлекаться. Мы все много работаем и заслужили это небольшое развлечение.

– Я с удовольствием принимаю твое приглашение, – улыбнулась она и вдруг помрачнела лицом.

– Что такое? – спросил Лука озабоченно.

– У меня все старое, изношенное, Люк! Мне стыдно будет показаться на людях. Это меня и беспокоит, и раздражает.

– Я тебя не узнаю, Катрин! Ты стала настоящей француженкой! С теми же замашками и условностями! Поздравляю!

– Ты сам этого хотел, Люк, – смутилась она.

– А ты вспомни, как сопротивлялась этому. Сколько месяцев носила одну и ту же одежду, когда жила среди своих соплеменников! Ха-ха! Прелестно! Ничего, приедем в главный поселок, и там тебе все сошьют. Надеюсь, там есть приличные портнихи, а средств у нас достаточно для этого.

– Ты не сердишься на меня, милый? – И она прильнула к его губам своими требовательными и жаждущими устами.

Две недели спустя они погрузились на судно. Теперь оно называлось «Катрин». Второе носило название «Тиэра». Лоранс-Тиэра сумела разбить бутылку вина о его борт, хотя и не понимала всей торжественности момента.

– Люк, ты обделил сына, – заметила Катрин. – Его имени не носит ни один твой корабль. Это несправедливо, милый!

– У него все еще впереди, Катрин! Он свое получит сполна, будь уверена. Но ведь ты принесла мне счастье, и какими же еще именами называть суда, как не женскими?

Катрин благодарно прислонила голову к его плечу, заглянула в его довольные глаза с тихой улыбкой счастливой женщины.

Первую остановку «Катрин» сделала в поселке Рубера Баконье. Он был так удивлен и обрадован, что не находил слов благодарности.

– Господи, пресвятая Дева Мария! – суетился он. – Мы никогда не думали, что какой-нибудь корабль завернет в нашу тихую бухту! Прошу вас, господин Люк!

Два дня шли торги. Лука с интересом отметил прибавление домов в этом маленьком поселке, и хоть денег у поселенцев было мало, не возражал против рассрочки платежей.

– Дай Бог вам, сударь, благополучия, здоровья и счастья семейного! – провожали его женщины, особенно радующиеся покупкам. – А супруга ваша просто обворожительна, сударь. Она в большом поселке всех мужчин с ума сведет, хи-хи! Присматривайте за нею, месье Люк.

Тот ухмылялся, довольный, обещал не забывать их и высказывал надежду, что их отношения останутся дружескими и обоюдно выгодными.

И большой поселок понемногу разрастался. Новые дома белели в облаках зелени, приятно радуя глаз свежестью и опрятностью.

Месье Бужардон сам вышел к пристани и был приятно удивлен появлению в городке старого знакомого.

– Рад, очень рад, месье Люк! – мэр радушно протягивал обе руки для пожатия. – Надеюсь, это ваша супруга? – И любопытные уставились на Катрин. – Совершенно прелестная, невероятно очаровательная дама.

Он галантно представился, поцеловал руку и предложил свою для следования в его гостеприимный дом.

Целый вечер они просидели в дома Бужардона в шумной и многочисленной компании местных влиятельных людей. Катрин была недовольна всем этим, как и тем, что была все еще в старом платье, но приходилось терпеть это общество довольно развязных людей, с бесцеремонностью поглядывающих в ее сторону.

Они поселились в номере недавно построенной гостиницы. Ничем не блеща, она все же давала возможность уединиться и отдохнуть. А было от чего.

Лука все дни проводил в деловых беседах и встречах, договаривался о поставках, обсуждал вопросы атлантического плавания, что сильно привлекало его. Торговля с метрополией сулила большие выгоды, и об этом стоило подумать.

Катрин в обществе местных дам-модниц была занята обновлением туалетов. Это было приятное и в то же время волнующее времяпрепровождение. Она принимала уже как должное оказываемое ей внимание, не сердилась, не злилась, но в остальном была непреклонна и строга.

По городу пошли слухи, что она испанка благородных кровей, потому так гордо и независимо держится и говорит со странным акцентом. Да и ее муж вызывал большой интерес поселенцев. Откуда он, что тут делает? Хотя на второй вопрос ответить было легче. Он был торговцем, плантатором, немного авантюристом и вообще персоной весьма интересной и загадочной.

Так решило общество, и теперь отмыться от этого было непросто. Однако у Луки все это не вызывало протеста. Он с любопытством поглядывал на местных красавиц, отвечал на их улыбки и комплименты, раздавал свои, но ни с кем не хотел сближаться, что еще больше возбуждало интерес к нему у дам.

Катрин нервничала больше обычного. Она не могла не заметить его интерес к женской половине общества. И хотя он не давал повода для ревности, но и не убеждал жену в противном.

– Люк, тебе не кажется, что ты слишком вольно себя держишь с дамами? – не утерпела как-то Катрин.

– Что ж тут такого, милая Катрин? Женщины всегда были для меня интересны.

Лука не стал вилять. Он слишком уважал Катрин и предпочитал вести себя с нею откровенно и честно. Она это понимала, но ревность делала свое черное дело, отравляла ей жизнь, настроение портилось, и Луке приходилось долго успокаивать ее, утешать и подсмеиваться над нею.

Три недели пролетели незаметно. Пора было уезжать. Катрин покидала городок с двояким чувством радости и печали. И разобраться в этих чувствах не могла. Была грустна, задумчива, не отвечала на вопросы Луки, не одаривала его мягкими улыбками.

– И все же я считаю, что мы провели время и с пользой, и в свое удовольствие, моя Катрин, – заключил Лука, когда берег почти скрылся у горизонта.

Катрин согласно кивнула. Потом вдруг спросила:

– Ты и дальше намерен посещать это селение, Люк?

– Конечно, дорогая моя! Я заключил много деловых договоров, которые надо выполнять, а для этого придется довольно часто наведываться сюда. И ты будешь всегда рядом. Тебе понравилось там? – кивнул он в сторону берега.

– И да и нет, Люк. Но время покажет, чему я отдам предпочтение. Ты ведь не завтра вернешься в этот городок?

– Ты меня беспокоишь, Катрин. Что-то у тебя на уме, что тревожит или беспокоит тебя. Может, поведаешь об этом?

– Я и сама не разобралась, что случилось, Люк. Но у меня двойственное отношение к тому, что я увидела в этом городе. Я и рада и недовольна. И сама не пойму, что я хочу. И хочу ли вообще?

– Не думай об этом – и все пройдет. По приезде займись детьми. Они тебя отвлекут от дум, и ты все плохое забудешь.

А дома их ждали неприятные известия.

– Французы согнали индейцев с их мест, и теперь началась война, – доложил Савко, примчавшись к Луке, едва завидев его судно.

– У нас? Или где-то в другом месте?

– У нас спокойно, хотя карибы волнуются. Вблизи озера Антуан произошли стычки. Есть убитые и раненые. Это тревожно и неприятно.

– Ты прав. Хорошо бы повидать здешних вождей и разузнать подробности.

– Хорошо бы, Лука. Иди с Катрин и поговори с ними, прощупай их настроение. Что они могут предпринять против нас?

– Мы ведь живем дружно и мирно, помогаем друг другу. Вряд ли они задумывают что-то против нас. Но ты прав, Савко. Пойдем сегодня же к вечеру.

Лука с Катрин и Жаном пошли в индейскую деревню с двуколкой, запряженной ослом, в которой везли подарки и товары для обмена.

Нормальной дороги еще не было, и ослик петлял среди деревьев, следуя изгибам узкой тропы.

Вожди встретили их внешне приветливо, но с некоторым напряжением, хотя и скрываемым.

Катрин долго расспрашивала вождей, те сосредоточенно покуривали трубки, коротко отвечали, а Лука терпеливо ждал конца разговора.

– Они сильно обеспокоены, Люк, – говорила Катрин на обратном пути. – Возмущены попытками французов вытеснить их соседей с лучших земель. Настроены довольно воинственно.

– Каково их отношение к нам, Катрин?

– Сам видел. Настороженное. Их можно понять. Мы для них такие же белые, как и остальные французы. Правда, они полагают, что мы будем придерживаться нейтралитета. И я заверила их, что они и дальше могут рассчитывать на нашу помощь или содействие.

– Стоило ли так обещать, Катрин? Мы уже обожглись однажды. Мне не хотелось бы снова вляпаться в эти междоусобицы. Единственное, что можно обещать, – это защиту тем, кто не может отстаивать себя. Я имею в виду женщин и детей.

Катрин задумалась, потом ответила с сожалением:

– Наверное, ты прав, Люк. Этого будет достаточно для них, и не поставит нас в положение врагов. Ведь нам здесь жить и жить. Я поговорю с ними и разъясню наше положение и отношение к их проблемам. Думаю, они нас поймут.

А война вспыхивала то в одном месте, то в другом. Отчаянное сопротивление карибов подавлялось жестоко и безжалостно. Многие сотни индейцев уже покинули этот мир. И французы несли потери, что служило поводом для новых и новых схваток и резни.

Больше года карибы сопротивлялись натиску французов. Жадность до чужой земли гнала поселенцев в бой. И превосходство индейцев в численности не приносило им успеха. Мушкеты и пушки делали свое черное дело отлично.

Наконец война добралась и до соседей наших поселенцев.

– Французы захватывают земли наших друзей, – говорил Жан, прибежав из деревни карибов. – Отряд французов окружил их. Слышите пальбу? Карибы держатся, но долго это не продлится.

– Печальные вести, – промолвил Лука задумчиво. – И помочь им нельзя ничем.

– Мне страшно подумать, что сделают захватчики с карибами! – сетовала Катрин. – Хорошо бы отвести из деревни беззащитных людей в тихое место. Пусть уж воины сражаются одни.

– Хорошо бы, Катрин, но ведь это достаточно опасно, – ответил Лука.

– Но там могут погибнуть дети! Жан, ты сможешь пробраться в деревню и посоветовать воинам отправить женщин и детей к нам? Это спасет хотя бы какое-то число карибов. Я их знаю! Они не успокоятся и будут сражаться до последнего! Беги, Жан!

Лука вздохнул, представляя, что может случиться после этого. Жан вернулся уже ночью.

– Они отбились, Катуари! Французы отступили! Они победили!

– Они не могут победить, Жан, – печально ответила Катрин. – Французы придут снова с куда большими силами. И это произойдет скоро.

– Еще я узнал, что карибы договорились с соседями. Они объединятся и будут бить французов до полного их уничтожения!

– Я не возражаю, Жан, но это невозможно и немыслимо. Силы явно неравны.

– Карибы уверены в победе, Катуари!

Катрин кисло улыбнулась и уже отпустила Жана, но потом остановила, спросив:

– Ты передал им наше предложение?

– Да, Катуари! Они благодарят тебя и хозяина, но думают, что этого не понадобится. Они сильно радуются победе.

– Убитых много?

Жан помрачнел, опустил голову и ответил тихо:

– Одиннадцать человек, Катуари.

– А сколько потеряли французы?

– Говорят, что троих, но я не могу утверждать.

– Видишь, Жан? И они еще ликуют, празднуют победу. Так карибы долго не продержатся. Их просто всех перебьют. Не останется мужчин, способных вести войну.

Мальчишка ушел в трудных раздумьях.

Катрин долго обдумывала разговор с Жаном. Ей было муторно, но в любом случае она мало что могла предпринять. Смерть уже расправила свои крылья и над этим гордым и отважным народом. Ихконец близок!

И действительно, не прошло и месяца, как большой отряд французов снова появился в этих местах. Они теперь привезли на мулах легкую артиллерию и методично стали обстреливать деревни и укрепления карибов.

Стычки случались почти каждый день. Кровь лилась обильно, сдабривая и без того красноватую почву своими потоками.

Несколько женщин прибежали в усадьбу, прося защиты и крова. Катрин немедленно распорядилась построить для них хижины, где те и пережидали ужас войны.

Савко тоже принял несколько беженцев, тем более что у его жены-индианки было много родственников в деревне.

А война шла с переменным успехом. Карибы уже имели несколько десятков трофейных мушкетов и пистолетов. Их объединенные силы делали отчаянные вылазки, громили тылы французов, но общая картина складывалась не в их пользу.

Вскоре французы захватили ближайшую деревню. Женщины разбежались по лесу, их ловили и приканчивали или отправляли на свои плантации. Воины отступили на север, где бои продолжались.

В усадьбе уже скопилось около сотни женщин и детей; старики не пошли с ними, предпочтя смерть в сражении плену или рабскому существованию.

Савко прискакал на лошади в усадьбу. Он был сильно озабочен.

– Жена требует моего вмешательства, нужно спасти ее брата, – говорил Савко. – Что посоветуешь, Лука?

– Что тут советовать? Ничего утешительного не вижу. Для этого ведь надо хотя бы пробраться к побережью, а это верст с десяток будет. Можно и под подозрение попасть. И так на нас поглядывают косо. К тебе наверняка приходили французы с претензиями.

– Были, конечно. Я им объяснил, что моя жена карибка, и я дал приют родственникам. Мне пришлось доказывать, что эти индейцы согласились стать моими рабами. Представляешь мое положение? Хуже некуда! И никто из моих людей не вступил в отряды французов. Могут быть осложнения, а я их никак не хотел бы. Можно я хотя бы возьму твоего Жана? Он может помочь мне в поисках.

– Савко, а что же, ты меня уже и за казака не держишь?! Обижаешь, товарищ! Ты ведь мне всегда помогал, даже когда я и не ждал совсем этого. Разве я могу иначе поступить? Едем. Ката поймет и одобрит. Хороших лошадей я дам.

Лука и Савко с Жаном выехали на рассвете. Тропа вела на северо-восток, слегка поднимаясь на холмы, покрытые густым лесом. Местами заметны были явные следы совсем недавних схваток.

Проехав часа два, услышали отдаленные выстрелы из легких пушек. Потом можно стало различить и мушкетную трескотню.

Въехали в расположение французского лазарета. Женщины суетились вокруг раненых. Их было человек двадцать. В воздухе роились мухи, стоны перемежались с матерщиной и проклятьями. Два лекаря в кровавых халатах больше походили на мясников с кровавыми руками и ужасными инструментами.

Лука поговорил с несколькими ранеными.

– Карибов прижали к берегу моря, – говорил он друзьям. – Они пока удерживают большую скалу у самого берега, но их обложили, и судьба их решена. Долго карибы не продержатся.

– Карибы в плен не сдаются, господин, – бойко ответил Жан.

– В любой войне сдаются, парень. И карибы – люди, с их страхами и надеждами.

Им указали дорогу к побережью. Лишь через час удалось добраться до места расположения французов. Три сотни поселенцев и солдат обстреливали скалу, где засели карибы. Лука спросил у одного поселенца:

– Сколько индейцев засело там, – и кивнул в сторону скалы.

– Кто его знает, думаю, что сотни две еще есть. К вечеру мы их захватим.

Лука посмотрел на скалу. Она возвышалась над местностью коричневой громадой в зеленых клубах. Изредка легкий дымок вырывался из расщелин. Это защитники отстреливались последними зарядами.

У самого подножия утеса цепь французов залегла среди кустарника и камней и методично, не спеша, посылала пули в защитников. Гулкие выстрелы пушек иногда перекрывали общий треск выстрелов и крики людей. Французы очень медленно продвигались вперед, перебегали от камня к камню, прятались, выжидали.

Лука посмотрел на Жана. Тот жадно взирал на эту картину, на то, как разыгрывается последний акт трагедии его народа. Какие мысли теснились в голове парня? Какие чувства он испытывал? Этого никто не узнает.

Они слезли с лошадей. Присели на камень, разогретый солнцем. Перекусили в молчании. Савко все убеждал себя и друзей, что они сделали все, что могли. Как можно отыскать брата жены, если никто их не пропустит на скалу. Да и жив ли он?

– Лука, поехали обогнем скалу с востока. Поглядим, что там происходит.

Тот согласно кивнул.

Полтора часа спустя они подъехали к почти отвесному склону утеса. Он был усеян острыми торчащими выступами, перевитыми лианами и заросшими кустарником и жесткой травой. Прекрасное место для ящериц и пауков.

Их окликнули, французский пикет и четверо поселенцев с мушкетами вышли навстречу всадникам.

– Как там дела, приятели? – спросил один поселенец.

– Тянутся так себе, – ответил неопределенно Лука. – Никто не хочет рисковать жизнью в последние часы войны. Но до темноты все рассчитывают покончить с бойней.

– А у нас тихо. Залезть на утес здесь не удастся. Индейцы это знают и не охраняют, хотя попытаться взобраться можно было бы.

– И без этого скоро все закончится, – неохотно ответил Лука. – А достать пулей отсюда можно?

– Пробовали, приятель, да толку нет. Далеко. Вот сидим здесь и отдыхаем. Надоело все это! Скорей бы домой. Дела ждут.

– Это точно, – согласился Лука.

В это время сильная пальба донеслась с другой стороны утеса. Французы переглянулись, усмехнулись, сбив шляпы на затылок. Один молвил:

– Что-то затевается. Видать, нашим надоело сидеть без дела. Подойдем поближе, там есть где устроиться.

Лука и Савко с Жаном спешились, пустили стреноженных лошадей на траву и последовали за поселенцами. Те привели их к возвышенности, куда они забрались по уступам. В вышине хорошо было видно, как индейцы передвигаются, их головы маячили среди почти голых камней утеса. А внизу рокотал прибой. Солнце клонилось к горизонту. Было еще жарко, но ветер с моря хорошо обвевал эту площадку.

Мушкетная стрельба все нарастала, пушки стреляли теперь чаще. Их ядра выскакивали из жерл, ударялись о камни, поднимали облака пыли и осколков. А грохот разрывов прокатывался по склонам утеса, затихая постепенно в зеленых зарослях.

– Точно, нашим надоело бездельничать! – воскликнул поселенец. – Хотел бы и я проскочить на вершину, глянуть, как эти краснокожие бестии будут просить пощады.

– Сиди уж лучше здесь, Поль, – обернулся его товарищ. – Здесь тебя не подстрелят, а там сколько наших получат оперенную смерть в грудь.

– Бернар дело говорит, Поль. Сиди и не рыпайся.

С утеса все реже и реже доносились выстрелы карибских мушкетов. Наконец они смолкли вовсе. Поль заметил:

– Все! Порох сожгли весь. Видимо, и стрел больше нет. Это конец!

Вдруг один из поселенцев, прикрыв глаза ладонью, указал вверх и сказал:

– Глядите, толпа индейцев собралась на самом краю утеса! Что они задумали? Вроде запели. Что это?

– Это прощание с жизнью, – проговорил Жан тихо.

– Ты что – индеец, парень?

Жан кивнул, но отвечать не стал. В горле его образовался комок. Говорить он не мог. Он напрягал слух, ловил мелодию песни, хотя слов не различал. Он с уверенностью мог сказать, что последует за этой песней. Но говорить об этом и не хотелось, и не мог он заставить себя проглотить этот дурацкий комок в горле.

Французы почти не стреляли. Можно было предположить, что они торопливо карабкаются вверх, надеясь захватить побольше пленных, которые потом пригодятся в хозяйстве. Ведь черных рабов почти не было на острове.

Жан закрыл глаза рукой. Песня подошла к концу. Он боялся глядеть, но потом решился и отдернул руку.

Примерно две сотни воинов, обнявшись парами и тройками, прыгали вниз и исчезали среди зелени. Это было ужасно, нереально и жутко.

Один поселенец сказал с затаенным восхищением:

– Отчаянный народец! Непокорный и гордый. Жаль таких!

– Замолкни, Жак! Это лучшее, что могло произойти. Пусть исчезнут навсегда! Меньше будет хлопот для нас.

Поселенец не ответил. А карибы продолжали прыгать, пока на вершине не осталось ни одной фигурки.

Жан не сдержался и всхлипнул. Его плечи вздрагивали. Тот поселенец, что жалел карибов, сказал:

– Не переживай, парень. Тебе повезло. Ты жив.

– Он с Гваделупы, – бросил зачем-то Лука.

– Один черт! – ответил Поль. – Все эти дикари краснокожие одним миром мазаны. Ненавижу!

Никто ему не ответил. Только что виденное все же было слишком трагичным и значительным. Они молчали, переживая каждый на свой лад, Жан уже не вздрагивал. Он тихо молился своим богам и духам, вспоминая старые времена.

– Полагаю, мы свое выполнили, – произнес поселенец. – Можно и возвращаться.

– Слышите? Это наши орут на вершине! – закричал радостно Поль. – Везет же некоторым! А мы тут просидели два дня без дела и пользы. Пошли быстрее.

Поселенцы ушли, а Лука, Савко и Жан еще некоторое время оставались на месте.

Они вернулись в усадьбу лишь ночью, едва продравшись сквозь лес. Было безлунье, и лишь звезды светили в черном небе. На душе у людей было пусто. Говорить не хотелось.

Их ждали, хотя здесь никто еще не знал об исходе войны.

– Вот народ! – воскликнул Лука с волнением, рассказывая о недавно виденном. – Гордость их необыкновенна!

– Мой народ всегда больше всего дорожил свободой, – тускло отозвалась Катрин.

– Вечная память им! – проговорил дед Макей.

Некоторое время спустя по острову пошло название этой скалы: Мори де Сутер, что означает «Гора Самоубийц». Память об этом удивительном народе навсегда осталась в этом названии, как памятник мужеству и жажде свободы.

Катрин теперь на целый месяц была занята обустройством индейских женщин с детьми.

Лука не вмешивался в ее дела, полагая, что это последняя дань верности ее народу.

Он ошибался, но понял это слишком поздно.

Катрин набрала с десяток молодых женщин и тайно обучала их владению огнестрельным оружием и фехтованию. Лука узнал об этом где-то через месяц.

И что поставило Луку в тупик, так это повышенное внимание к нему Катрин. Она была нежна, общительна, податлива, предупредительна. И вот теперь его голова была забита мыслями о жене, которая что-то задумала и идет к цели упорно и настойчиво.

Он долго раздумывал над тем, зачем она это делает, и решил поговорить с нею и выяснить ее цели и замыслы.

И после одного из бурно проведенных вечеров он спросил вроде бы равнодушно, без особого интереса:

– Катрин, я слышал, что ты готовишь женщин-карибок к вооруженным действиям. Зачем тебе это, и что ты затеваешь?

Она быстро взглянула на него, помедлила немного, но ответила спокойно вопросом на вопрос:

– Кто тебе проболтался об этом, Люк?

– Разве это главное? Лучше ответь мне, милая.

– Что ж, Люк. Ты прав. Я не должна была это делать в тайне от тебя. А в настоящее время ты уже многое знаешь.

– И?..

– И я хочу упросить тебя дать мне малый корабль. Хочу выйти в море и поохотиться на французов. Это глупо, скажешь ты, я с тобой могу и согласиться, но избавиться от этой навязчивой идеи я уже не в силах.

Лука в изумлении уставился в ее синие глаза, не находя слов для того, чтобы выразить свое возмущение и обиду. Лишь спустя минуту он спросил глухим голосом:

– И ты на что-то надеешься? Это же безумие чистой воды!

– Я это знаю, дорогой мой! Но эта идея так захватила меня, что пути назад нет. И если ты не поддержишь меня, то мне придется организовать флотилию лодок и выйти в море на ней.

– Уму непостижимо, Катрин! Что ты сможешь сделать с дюжиной женщин?

– А что смогли сделать те карибские воины, которые бросились со скалы в пропасть? Они показали твердость духа, как надо дорожить свободой, и что такое настоящие патриоты, как у вас говорят.

– Прости, но понять тебя я отказываюсь. И не проси, прошу тебя. Ты совершенно не думаешь ни обо мне, ни о детях. С кем ты их оставляешь?

– Ты хороший отец, Люк, и я уверена, что они не будут ни в чем нуждаться и вырастут хорошими и порядочными людьми.

– Бесподобная логика! Просто сказать нечего! Хочешь повторить групповое самоубийство? И что это даст тебе, твоему несчастному народу, который уже не существует? Ты ничего и никому этим не докажешь, Катрин. Господи! Вразуми эту голову, поставь на путь истинный! – воздел руки к потолку Лука.

Они долго молчали.

– И как долго продлится обучение твоих женщин военному делу? – жестко спросил Лука. Он не посмотрел на Катрин, но ощущал ее интерес.

– Еще месяц или немного больше – и будем готовы.

– Какое безумие! Какая глупость!

Лука не находил слов, в груди бушевал протест, непонимание, а Катрин с нежностью прижалась к нему, поцеловала в плечо, прошептала горячо:

– Ты мне поможешь, Люк?

– Ты с ума сошла! – подскочил он как ужаленный. – Ты хочешь осиротить наших детей?! Никогда!

– Но ведь ты клялся, что будешь поддерживать меня во всем, милый.

– Ты тоже клялась, что будешь слушать меня беспрекословно! А что теперь?

– Это не я прекословлю. Это голос моего народа требует отмщения, милый.

– Твоего народа больше не существует! Он погиб, перестал существовать! Не хочу даже слышать ничего подобного! Или я рассержусь не на шутку!

– Ты уже сердит, Люк. Остынь, подумай. Ты ведь не глупый ребенок. Прошу тебя!

Лука не стал даже отвечать. Лицо его приобрело жесткое выражение. Он давал понять, что возвращаться к этому он не позволит. Катрин с хмурым и недовольным лицом ушла к детям.

Дни шли, и Лука упорно искал хоть малейшие признаки охлаждения Катрин к своей бредовой идее. И не находил. Наоборот, он узнал, что она сумела привлечь к себе троих негров и двух подростков из карибов. Они, как и Жан, были готовы выйти в море.

Он понял, что это граничит с сумасшествием. Дело приобретало слишком опасный и непредсказуемый оборот.

Ему доложили, что под ее началом уже находятся более двадцати человек, и все они проходят интенсивную подготовку. Половина из них были женщины.

Неожиданно появился Галуа Поклен на малом суденышке. Как он нашел их? Это было загадкой, которая, впрочем, скоро была разгадана. Он просто посетил почти все значительные острова, начиная с Доминики, и наконец обнаружил хозяина на севере Консепсьона.

Галуа немало удивил Луку тем, что привез невероятное количество всякого добра. Он тут же заподозрил неладное. И его подозрения подтвердились. Сам Галуа, припертый к стенке, признался:

– Хозяин, это ведь испанское добро! Оно лежало так открыто, что я не мог утерпеть! Простите, если сможете!

Лука призадумался, но больше бедового француза ругать не стал. К тому же Галуа оказался преданным человеком и опытным моряком, а это надо было оценить. Нечасто можно встретить такого. К тому же он ничего не утаил из добычи, а она оказалась довольно внушительной. Почти двадцать тысяч песо в испанских монетах. И еще груз на десять тысяч. Вполне достаточно, чтобы обеспечить выгодные вложения в дело.

К тому же, помня о большой потребности в оружии, Галуа привез несколько десятков мушкетов, пистолетов и фальконетов с большим количеством припаса.

Его команда состояла из восемнадцати человек. В ней появились новые люди весьма ненадежного вида, но Лука пока не стал вмешиваться в эти дела старого пирата. Только сказал довольно решительно:

– У тебя большая команда, Галуа. Часть негров я хочу поставить на работы в усадьбе. Дел много, а людей мало.

– Сколько угодно, хозяин! Это ваши люди.

– Заплати им всем хорошо, себе оставь, сколько сочтешь нужным, остальное мы вложим в торговлю. Я уже имею несколько договоров и обязан их выполнить.

– Спасибо, хозяин!

Лука хмыкнул неопределенно. С ним Галуа выглядел и вел себя вполне благопристойно, но о том, что творится в его пиратской голове, догадаться иной раз было просто невозможно.

Прибывшее судно поставили на ремонт, команда после небольшого отдыха была переведена на «Тиэру» и отправлена под командованием Самюэля, который часто болел, но при этом все же хорошо выполнял свои обязанности, на юг, развозить грузы по поселениям.

– Хозяин, вы изменили название малого судна. Хотел бы узнать его новое имя. Мне говорили, но хотелось бы услышать от вас, – спросил француз.

– Ты прав, Галуа. Теперь это малое, как ты говоришь, суденышко носит имя «Малютка». Я уже несколько раз менял название, и теперь остановился на этом.

Галуа загадочно ухмыльнулся, однако ничего не ответил. А Лука потом долго думал, чем вызвано такое странное поведение.

– Поклен, – обратился к пирату Лука, когда прошло несколько дней. – У нас имеется с десяток бывших пиратов. Ты должен каждого хорошо знать. Поработай с ними. Ведь куда выгоднее их использовать матросами, боцманами, чем загружать работами на плантациях. Эти люди в морском деле все же намного лучше, чем негры.

– Эта мысль мне по душе, хозяин! Я немедленно займусь этим с вашего позволения. А как Колен?

– Он иногда исполняет должность помощника, но может и сам управлять кораблем в прибрежных плаваниях.

– Хозяин, вы что-то задумали?

– Почему ты так решил? Вроде повода я не давал.

– Так мне показалась, – хитро усмехнулся Галуа.

А в голове у Луки постоянно вертелась мысль о Катрин. Она по-прежнему была ласкова, нежна, но о своих замыслах помалкивала. Но Лука уже нашел осведомителя в ее среде и теперь был в курсе всех ее таинственных дел.

Не раз уже он ловил себя на мысли, что идея Катрин может иметь теперь какое-то продолжение. И в этом его убеждало настойчивое стремление Галуа организовать сильную команду, собрав туда всех пиратов и наиболее смелых негров.

Он это делал незаметно, тихо, но Лука уловил эту возню. Он даже узнал, что Галуа наладил хорошие отношения с Катрин. Это и вовсе обеспокоило его.

После долгих колебаний и сомнений Лука все же посчитал возможным поставить все на свои места. Он позвал Галуа для откровенного разговора, и пока того искали, обдумал свое поведение.

– Вы звали, хозяин? – пират вопросительно глянул в лицо Луки, пытаясь догадаться, что же заставило хозяина так неожиданно потребовать его к себе.

– Садись, наливай себе, выпей. Я хотел бы поговорить с тобой откровенно. Этого же жду от тебя.

Пока Лука молчал, собирался с духом, Галуа тянул ром и мрачно поглядывал на хозяина. Тот все же начал издалека:

– Я все время наблюдаю твою большую активность, Галуа, – тот вопросительно посмотрел на Луку, ожидая продолжения. – Ты как-то слишком уж рьяно взялся за формирование корабельной команды. К чему ты стремишься?

Поклен долго молчал, потягивал ром, воткнув взгляд в столешницу. Ясно было, что он раздумывает.

– Не слишком ли долго собираешься с ответом? – поторопил Лука.

Пират вздохнул, вздернул голову и сказал, словно нырнул в ледяную воду:

– Раз так, хозяин, то я готов ответить.

– Продолжай, я слушаю, Поклен.

– Мы задумали совершить несколько походов за призами, хозяин. Все условия для успеха имеются. Команда подобралась отличная. Мы не проиграем. И вам будет большой куш, обещаю. Все мы в этом уверены.

– Кто это «мы», Галуа? – значительно спросил Лука.

Пират глянул в глаза Луки, и ему показалось, что хозяину известно намного больше, чем он полагал. Он вскинул брови, огладил бороду и сказал:

– Я, матросы. Даже негры, которые хотят идти с нами. Последний поход оказался очень удачным, и все горят надеждой и желанием повторить успех.

– Я бы хотел более откровенного ответа, милейший. Ты многое недоговариваешь. К тому же корабли мои, а я ничего не знаю о подготовке. Выходит, вы и меня решили ограбить? Предлагаю еще раз ответить откровенно и честно. Говори, Галуа!

– Что ж, хозяин. Я не хотел этого, но вы вынуждаете меня. Ограбить вас я не собирался, хотя такие предложения были, и не раз. Просто я смотрю немного дальше остальных. Я рассчитывал, что вас, хотя и с трудом, но можно будет уговорить. Вы и сами промышляли этим делом и можете хорошо понять нас.

– Ты забыл рассказать о роли моей жены, Катрин, во всей этой возне с пиратством. Не так ли?

Галуа немного побледнел, поставил кружку с недопитым ромом на стол, вытащил трубку и стал медленно набивать ее табаком. Он молчал, опустив голову.

Луку разбирал гнев. Он выбил трубку из рук Галуа, тот встрепенулся, а Лука, уже не сдерживаясь, закричал:

– Какого черта! Говори, я все равно многое знаю и скоро узнаю еще больше! Я жду, Галуа!

Тот поднял трубку с пола, положил ее в карман.

– Вы правы, хозяин. Ваша жена тут играет не последнюю роль. Вы это и сами знаете. Она рвется к мщению, и я ее в этом поддержал. Мы заключили соглашение о совместных действиях. Это меня вполне устраивало. К тому же она утверждает, что вы скоро и сами согласитесь на участие в этом предприятии.

– Дьявольщина! Она так и не может угомониться! И когда вы намечаете в море выходить? Надеюсь, я об этом узнаю заранее?

– Это трудный вопрос, хозяин. Многое зависит от вашей жены. Я хоть и считаю ее затею рискованной глупостью, но она совпадает с моей, и я поддержал ее. Думаю, что вам лучше присоединиться к нам, хозяин.

Лука готов был взорваться негодованием, но вдруг остыл и устало навалился на спинку кресла. Чувствовал он себя отвратительно. Потом сказал тихо:

– Она ведь хочет отомстить французам. Это ведь так ясно, и так невозможно! Ты можешь это понять, Галуа?!

– Прекрасно понимаю, хозяин. Но считаю, что для нас нет разницы в национальности тех, у кого слишком много денег. Тем более для вас, – многозначительно закончил пират.

Лука понял значение его тона, разозлился и лишь смог вымолвить:

– Пошел вон, интриган!

Галуа не стал себя упрашивать. Он быстро поднялся и выскочил за дверь.

Лука несколько дней после этого не разговаривал с Катрин. Она знала о его разговоре с Галуа, тот и сам это подтвердил. И она не осмелилась приласкаться к нему, понимая, как трудно Луке понять ее.

Потом Лука вдруг решил, что делать нечего. Не держать же Катрин под замком. К тому же у нее оказалось неожиданно много сторонников. Несколько часов раздумий привели к тому, что он опять вызвал Галуа.

– Можешь готовить корабль, Галуа. Я согласен с вами. Скажешь об этом моей жене. Пусть празднует победу.

– Спасибо, хозяин! Вы очень добры! Но…

– Что еще тебе надо?

– Ваша жена, хозяин…

– И что с нею случилось, Галуа?

– Понимаете… – он замялся, потом продолжил несмело: – Она женщина, и с нею их много. Не очень… понимаете, хорошо это будет на одном корабле… Словом, надо бы снарядить и малый корабль, «Малютку» для женщин.

– Ты хочешь, чтобы моя жена была на корабле только с женщинами?! Да ты с ума сошел, Галуа! Как тебе могло прийти это в голову?

– Почему одна, хозяин? Дать ей капитана, плотника и несколько мужчин. Это понятно, что одну отпускать в море нельзя. Пусть Колен будет за капитана, и еще подобрать человек пять мужиков. Можно негров. Это надежнее.

Лука надолго забылся, погруженный в нелегкие размышления. Галуа ждал.

– Ладно. Пусть будет так. Но с условием, что она постоянно будет под присмотром. Никогда не выпускай ее «Малютку» из поля зрения! Слышишь, никогда!

– Хозяин! Это само собой! Как можно?

– Иди! Ты мне надоел! Проваливай!

Лука бесился в бесплодной ярости. Он не находил себе места. Все складывалось до смешного глупо и бестолково. Но что тут поделаешь, раз жена попалась такая бесшабашная и мстительная.

Появилась вдруг мысль все бросить на произвол судьбы и ждать, что будет.

Он вспомнил, что не предупредил Галуа о строжайшей тайне всего намеченного предприятия, но потом криво усмехнулся, поняв, что это бессмысленно. Почти все уже или знают об этом, или догадываются. Оставалось надеяться лишь на молчание жителей усадьбы. А это довольно скользкое понятие, и еще более скользкой будет надежда на такое.

Катрин уже вечером подобралась к Луке и бесцеремонно принялась ласкать его, нашептывая всякие приятные слова, откровенно предлагая себя. И после недолгих колебаний он, сильно скучавший без нее, бросился к ней в объятия с горячими ласками и поцелуями.

Они провели бурную ночь любви и блаженства.

А подготовка к отплытию шла полным ходом.

«Катрин» уже была готова к походу, а «Малютка» самым тщательным образом снаряжалась всем необходимым. Днище было очищено, покрашено, оружия завезено столько же, сколько и на большой корабль. Лишь пушки были малого калибра, и их было меньше.

Перед днем святого Сильвестра, 20 декабря, суда подняли якоря, распустили паруса и потянулись к выходу в море.

Катрин не знала, что в последнюю минуту Лука неожиданно ступил на палубу «Малютки» и теперь сидел с коварной усмешкой в трюме, ожидая, когда верный Колен выпустит его на волю.

По договоренности с Галуа, суда двинулись на запад. Экипажам нужно было поупражняться в стрельбе из пушек и постановке и уборке парусов. Женщины уже пробовали несколько раз это делать, но практики было мало.

Два дня спустя, осмотрев с грот-марса горизонт и убедившись, что поблизости нет ни одного паруса, приступили к учениям.

До этого женщины постоянно занимались наводкой орудий, их чисткой, заряжанием и всем прочим, необходимым для стрельбы. Мужчины посмеивались над этими новоиспеченными матросами и канонирами, но их усердие и серьезность постепенно убедили скептиков в том, что и женщины при желании могут на что-то сгодиться кроме варки, стирки и рождения детишек.

Глава 10

Как и было договорено заранее, первым делом корабли должны были обстрелять городок на юге Консепсьона. При этом решили использовать стратагему, проще говоря, военную хитрость, придуманную Галуа.

– «Малютка» входит в порт, обстреливает городок, – повторял он перед тем, как изменить курс и направиться в залив. – Это будет длиться часа два или немного дольше. Затем на рейд входим мы и берем пиратов на абордаж. Всех пиратов, естественно, убиваем, спускаем в море и освобождаем город от набега и высадки десанта, после чего благодарные жители сами несут нам свои денежки или не успеют и охнуть, как мы их уже заберем.

– Не слишком ли все это сложно и коварно, если не сказать – подло? – заметил Лука.

– Люк, перестань говорить о подлости! – вспылила Катрин. – Уж то, как подло они с нами поступали, и обсуждать не стоит. Мне только кажется, что за два часа мы нашими пушечками мало что сможем сделать.

– Верно, – отозвался Колен. – Нам бы хоть одну шестидюймовую для страху.

– Думаю, что это можно, – согласился Лука. – И поновей, чтобы быстрее перезаряжать и лучше наводить. И, Катрин, необходимо так все устроить, чтобы у жителей не возникло подозрения о том, что все это игра. Приготовить красной краски побольше и тканевых белых полосок для раненых. И сражаться яростно при абордаже.

– Не переколите друг друга в запале, – усмехнулся Галуа. – Мы высадим призовую команду к вам на шлюпках. Стрелять только холостыми.

– Это понятно, господа, – серьезно ответила Катрин. – Мы даже пули спрячем и пороховой заряд уменьшим.

– Тогда все, – распорядился Лука. – Можно возвращаться на «Малютку», Катрин. До скорого свидания, господа, – махнул он рукой на прощание.

Это было после полудня, а ранним утром через день «Малютка» ворвалась в порт при легком тумане и ветре. Близко подходить не стали, чтобы не было возможности с берега хорошо рассмотреть людей на борту.

Вымпел с черепом и скрещенными костями тут же показал жителям, что это за корабль. А когда борт окутался дымами выстрелов, паника в городке поднялась сумасшедшая.

Негритянки в мужских костюмах и шляпах суетились довольно естественно и орудовали у пушек вполне сносно. Мужчины помогали им, забыв про насмешки и издевательства.

В городе появились дымы пожаров. Дома горели, церковь получила удар ядра по крыше, и стропила торчали во все стороны. Колокол истошно бил тревогу, жители спешили в холмы со своим прихваченным наскоро скарбом.

Два часа прошло, а «Катрин» не появлялась.

– Готовим десант! – распорядился Лука. – Ложный десант! Пусть в городе перепугаются еще сильнее. Подтаскивайте шлюпки к трапу!

Шлюпки не спеша подвели к трапу. Матросы с мушкетами прыгали в них, разбирали весла. На борту все видели, что в городе паника поднялась до высшей точки. Катрин злорадно сощурилась и оскалила зубы в довольной усмешке.

Пятнадцать матросов готовы были отвалить, когда вопль ужаса прокатился по бухте, достиг берега.

В бухту входил корабль под французским флагом.

Матросы торопливо забирались на борт «Малютки», хватались за снасти, спешили ставить паруса, но грохот пушек уже прокатился по заливу. Ядра падали в воду, столбы воды взлетали вверх. Судно быстро приближалось. С него спустили шлюпки, матросы попрыгали в них. Пушки все грохотали, осыпая вроде бы картечью маленький корабль пиратов. На палубе уже лежали убитые и раненые. Панически бегали матросы, стреляли из мушкетов по шлюпкам.

Картина была великолепная. Призовая команда лихо взобралась на низкий борт, пираты отчаянно рубились, сбрасывали матросов в воду, но и сами куда чаще падали то в воду, то на палубу.

Мушкетная трескотня затихала. На палубе шли последние минуты рубки. И вскоре с маленького корабля донесся до городка победный клич. Пираты сдавались, однако пощады им не было. Их продолжали рубить, и окровавленные тела устилали палубу. Их тут же бросали в воду, где под прикрытием борта вылавливали и сажали в шлюпки. Бой закончился. Несколько дыр в фальшборте доказывали его серьезность.

Негритянок быстро переодевали, спускали в трюм и там запирали под видом рабынь, как и немногих негров.

Вскоре на борт судна поднялся губернатор месье Бужардон. Он оглядел палубу в лужах и ручьях крови, которую матросы смывали забортной водой, щепки и дыры от пуль и картечи. Два пленных пирата сидели у грот-мачты со связанными руками, измазанными в крови мордами, в рваных рубахах. Узнать их было невозможно.

– Неужели это вы, месье Люк?! – воскликнул Бужердон. – Как вовремя вы появились со своим кораблем! Слава Всевышнему, что он послал вас нам во спасение! Благодарю тебя, Господи! И вас, сударь!

– Полноте, сударь, – отвечал снисходительно Лука. – Это наш долг, прийти на помощь, даже рискуя собственным кораблем. Да и вам можно было бы организовать оборону, месье Бужардон. Но не будем об этом. Порадуемся, что Бог соизволил сподобить меня как раз в это время появиться в бухте.

– Проклятые разбойники уже готовились высадить десант! – продолжал мэр. – Мы же готовились отразить его, собирали вооруженных людей и солдат, – врал он.

– Это правильно, сударь. Но не думаю, что вы сами бы управились с целой сворой хорошо вооруженных пиратов. Даже и нам пришлось нелегко, вы сами видели, какие мы понесли потери, защищая вас.

– Вы, безусловно, правы, месье Люк. Благодарность жителей города должна перекрыть все ваши утраты. Назовите сумму, которую вы сочтете достаточной для того, чтобы компенсировать их.

– Я вынужден принять ваше благородное предложение, месье Бужардон. Семьи погибших никоим образом не должны пострадать, а сам я не имею возможности удовлетворить даже самые малые их нужды. Если не возражаете, этот вопрос мы решим завтра, когда окончательно станет известен наш ущерб.

– Конечно же, месье Люк. Кстати, я, кажется, вижу двух пленных. Не отдадите ли вы их нам? Мы бы устроили суд над ними и повесили бы на рыночной площади.

– Сожалею, месье Бужардон, но это уж мне решать. Я сам обещал своим людям позабавить их казнью этих негодяев. Увольте и извините.

– Что ж, сударь, не буду оспаривать ваше право, хотя и сожалею. С чем пришли к нам? Чем порадуете, хотя самая большая радость нам уже вами подарена.

На палубу тут же вынесли маленький стол, накрыли белой скатертью, расставили бутылки и легкие закуски, нашедшиеся на «призовом» судне, и Лука угостил губернатора и его людей легким завтраком.

Три дня спустя, получив приличную сумму за избавление городка от пиратского нападения и решив еще кое-какие вопросы с местными деловыми людьми, Лука откланялся в доме губернатора, и суда покинули гостеприимную гавань.

Галуа усмехался от удовольствия.

– Думаю, что во Франции вы могли бы ставить прекрасные спектакли в придворном театре и на этом заработали бы приличные денежки, наголову разбив всех своих конкурентов.

– Может быть, оно и так, Галуа. Но главное в другом. Ведь Катрин на этом не успокоится. Ты получил возможность добыть себе настоящий приз, а она вряд ли удовлетворится этим. Она ведь хочет настоящей мести за гибель своего народа.

И Катрин не успокоилась. Она даже считала себя оскорбленной тем, что устроил Лука, и уже в море высказала желание навестить Гваделупу и отомстить французам по-настоящему, без всякого спектакля.

– Мне бы очень хотелось посмотреть, как забегают французы под обстрелом наших пушек, – заявила она решительно.

– Ты такая жестокая, Катрин? Это очень плохо. Женщине это не к лицу, – попытался было образумить ее Лука.

– Не уговаривай, Люк! Иначе мы опять поссоримся или надуемся друг на друга. А я этого не хочу, милый мой! – И она обняла его и поцеловала в губы.

После предъявления таких весомых аргументов Лука не стал ввязываться в спор и замолчал, посматривая на жену с новым интересом. Она его беспокоила и волновала одновременно.

И уступая настоятельным требованиям Катрин, он повел флотилию к Гваделупе. Галуа был недоволен, но это лишь немного нарушало его планы, и он согласился участвовать в этом непутевом деле.

Они подошли к Бас-Теру вечером. Короткие сумерки не позволяли разглядеть и потом узнать суда. И в ночной тишине прогрохотали первые залпы.

Катрин внимательно смотрела в подзорную трубу, как городок озаряется вспышками разрывов, как полыхнули пожары и в свете пламени замельтешили люди.

Ей было приятно это наблюдать. Ее душа ликовала, успокаивалась, молодела.

Лука, заметив состояние Катрин, сильно обеспокоился. Ему было неприятно, что его жена так жестока и неумолима. Это его пугало и настораживало.

Три с лишним часа продолжалась бомбардировка города. Десяток пожаров в разных частях города освещали дома и людей, бегающих туда-сюда. Издали они казались крошечными гномами в царстве подземелья.

– Дорогая, нам пора уходить, – тронул Лука Катрин за плечо. – Сколько можно тратить заряды, да и кто это поймет? Никто даже и не узнает, что это месть за уничтоженных индейцев.

– Пусть так, но это интересно, захватывающе и успокаивает душу и сердце.

Катрин посмотрела на Луку, в отсветах далеких пожаров ее глаза лихорадочно блестели.

– Хорошо, Люк, – согласилась она неохотно. – Пусть будет по-твоему. Уходим.

К рассвету на берегу Гваделупы едва виднелась вершина горы Суфриер.

– Катрин, теперь ты успокоилась? – спросил Лука, еще не ложившийся после бурной ночи в бухте Бас-Тер.

Она только что вышла на палубу после недолгого оздоровительного сна. Ее лицо было умиротворенным, спокойным и очень привлекательным. Глаза смотрели мирно, благодушно, словно отрешенно. Во взгляде, устремленном на Луку, можно было заметить благодарность, нежность и еще что-то, возможно, любовь.

Но теперь Лука больше представлял ее себе стоящей на палубе с подзорной трубой, в сверкании огненных выстрелов пушек, в грохоте и клубах вонючего дыма и суеты обслуги. Вспоминать эту ночь было неприятно.

– Милый мой, мы можем возвращаться домой, – проворковала Катрин.

Лука осмотрел ее придирчивым взглядом. Она была одета в красивое зеленое платье, перетянутая талия красиво подчеркивала стройность фигуры. Полуоткрытые плечи, локоны прически, обрамлявшие продолговатое лицо, усиливали очарование. Он залюбовался ею, отметив, что, видимо, она нарочно так изысканно оделась, чтобы смягчить впечатления страшной ночи.

– Хорошо, но мне надо еще закончить некоторые дела и зайти для этого на Сент-Киттс.

– Это необходимо? Подождать не может?

– А зачем? Это не займет много времени, не больше недели, во всяком случае торопиться нам больше некуда.

– Не возражаю, Люк. Дела надо делать. Ты уже сказал об этом Галуа?

– Пока нет. На траверсе Монтсеррата я сообщу ему об этом.

Солнце быстро нагревало воздух, но прохлада еще чувствовалась. Легкий ветер слегка поднял волну, но качка ощущалась едва заметно. Было тихо, мирно. Но Лука знал, что в любой час эта идиллия может окончиться. Любой парус на горизонте мог означать или пиратов, или испанцев, которые постараются не отпустить просто так его корабли.

Суда шли в бакштаг с легким креном. «Катрин» следовала западнее в четверти мили и хорошо просматривалась на фоне синего моря и голубого неба. Галуа отлично управлялся с парусами, опыт долгого плавания в этих водах давал ему возможность хорошо ориентироваться в скоплении островов и островков.

Показались берега Монтсеррата. Лука приказал подать сигнал на «Катрин», предлагая сблизиться и поговорить.

Суда приблизились на двадцать саженей, шли параллельно, и Галуа прокричал в рупор:

– В чем дело, хозяин?

– Хочу договориться о дальнейшем, Галуа. Ложись в дрейф и перебирайся сюда!

Матросы обрасопили реи, суда сбавили ход до минимума. Шлюпка Галуа ткнулась в борт у грот-русленя, и Галуа легко взошел на палубу.

Они сидели в каютке, Галуа потягивал ром и слушал.

– Сам понимаешь, что мне присоединяться к тебе смысла нет. Мы идем на Сент-Киттс, возможно, я загляну на Сент-Мартен и потом лишь вернусь на Консепсьон. Дела не ждут, и их надо делать. А какие планы у тебя?

– Хотелось бы пройтись вдоль берегов Эспаньолы, Кубы. Возьму два-три приза и вернусь, хозяин. Особо зарываться и мне не очень охота.

– Постарайся не наскочить на сильного испанца. Да и англичане, если встретятся, будут не подарок. Интересно, что сейчас происходит на Тортуге?

– Я был намерен заглянуть, хозяин. Меня тоже занимает этот вопрос.

– Думаю, что особенно долго ты не проплаваешь, Галуа. Я согласен, отправляйся. Буду ждать. Постарайся привезти хоть с десяток рабов.

– Если будет Господь благоволить ко мне, то и больше привезу.

– Надеюсь на это, хотя и сомнения гложут, признаюсь, – усмехнулся Лука. – Ты ведь рискуешь!

– Риск вполне оправдан, хозяин. Я не подведу, если провидение не отвернется от меня. Буду надеяться на лучшее. Я помню, что вы для меня сделали, хозяин. И делаете, – закончил он.

Расставаясь, они пожали друг другу руки. Лука немного волновался, сам не зная почему.

Монтсеррат уже почти потерялся за горизонтом и лишь едва угадывался. Суда еще два часа шли параллельными курсами, потом с борта «Катрин» грохнул прощальный салют, дым отнесло в сторону. Лука салютовать не стал.

Галуа отвернул корабль румба на четыре к западу, и «Катрин» медленно, но неуклонно стала удаляться.

С грот-марса закричали:

– Земля слева по курсу!

– Это Сент-Киттс, – бросил Лука Катрин, стоящей рядом у румпеля.

Ветер стихал. Паруса слабо брали ветер, судно сбавило ход. Качка утихла.

Лука долго искал парус «Катрин», пока не обнаружил у самого горизонта, еще дольше наблюдал за ним. Вдруг до них донесся едва уловимый звук пушечного выстрела. Он долетел от «Катрин», и это сильно взволновало Луку.

– Никакого паруса не видно, но пушки стреляют! Откуда это?

Лука торопливо полез по грот-вантам на марс. С высоты он увидел второй парус и легкий дымок выстрелов. Отсюда трудно было определить, что происходит, но было ясно, что идет перестрелка. Галуа встретил противника и ведет бой. Лука сбежал на палубу.

– Колен, идем к Галуа! Вызывай команду на брасы! Пять румбов западнее!

«Малютка» ретиво изменила курс. Ход был не более трех узлов. Лука нервничал, понимая, что при такой скорости он не подойдет к судам и за два часа.

Однако через час, когда уже легко было наблюдать в трубу, что происходит, ветер слегка изменился, задул свежее. Паруса напряглись, ход заметно прибавился. До Галуа оставалось мили две.

– Скорее всего, он сражается с испанцем, – заметил Лука, не отрываясь от окуляра трубы. – Палят друг в друга, но результата что-то не видно.

– Полагаю, расстояние слишком большое, хозяин, – ответил Колен.

– Пожалуй. Галуа постоянно меняет галсы и уходит от сближения.

– Наверное, не уверен в себе. Испанец, это по всему видно, военный корабль сторожевого охранения. Но думаю, что он и сам побаивается сближения.

– Похоже на это, Колен. Нам стоит пройти дальше, словно мы не имеем отношения ко всему этому. Потом в бейдевинд подойти ближе и посмотреть, что можно предпринять. Командуй, Колен!

«Малютка» отвернула к северу и стала удаляться от места боя. Это было естественно для такого малого судна. Никто не осмелится приблизиться к испанцу, ведущему перестрелку с пиратом.

День клонился к вечеру. Через пару часов зайдет солнце, и в темноте один из противников сможет незаметно скрыться. Но Лука надеялся, что Галуа проследит за маневром «Малютки» и поймет его замысел.

Через полтора часа «Малютка» вышла на исходную позицию. К этому времени ветер продолжал медленно менять направление и теперь благоприятствовал сближению с испанцем. На фоне близкого заката испанцы могли и не заметить маневра или не обратить на него внимания. В любом случае Лука был пока уверен, что они не считают его корабль опасностью для себя.

– Бабье, приготовиться к стрельбе! Картечь в стволы! Мушкеты к борту!

На него смотрели испуганные глаза, но тут появилась Катрин в мужском костюме со шпагой у пояса и двумя заряженными пистолетами, обвешанная амуницией и припасами для стрельбы.

Лука хотел было отругать жену, но осекся, встретив ее твердый взгляд.

Колен старательно орудовал румпелем, стараясь держаться на фоне заходящего солнца. Галуа, понявший, видимо, суть дела, внезапно резко отвернул корабль и пошел на сближение с противником. Это сильно обеспокоило испанцев. Было видно, что они готовят мушкеты и фальконеты.

– Эти спесивые болваны полностью игнорируют нас! – довольным тоном процедил Лука. – Колен, подводи под корму. Там у них нет орудий! На пушках! Приготовиться! Целься по палубе!

Индианки и негритянки с неграми стояли с посеревшими лицами в ожидании приказа запаливать затравку. В бою им было страшно, но ослушаться и не выполнить приказ было куда страшнее.

– Жан, тебе ответственное задание, – бросил Лука мальчишке. – Надлежит с первого выстрела расколотить рулевое устройство испанца. Сумеешь?

– Я постараюсь,Люк! – ответил Жан не очень уверенно. – Подождать?

– Пятьдесят саженей тебе хватит? – спросил Лука. – Ты, я помню, отличался в наводке. Покажи это в деле, парень!

Колен направил судно на корму испанца, рассчитывая пропустить его не дальше как в пятидесяти саженях от левого борта «Малютки». Так приблизительно и получилось. С испанца их заметили, и несколько стрелков начали обстреливать «Малютку» из мушкетов. Правда, без особого успеха.

– Жан, поторопись! – крикнул Лука. – Пора!

Он едва закончил кричать, как пушка грохнула, сноп картечи с визгом вспенил воду возле рулевого устройства. Щепки закачались на волне.

– Вроде попал! – промолвил Жан в недоумении.

– Бабы! Не зевай! Пали по палубе! Мушкеты, огонь!

Лука сам приложился к тяжелому прикладу, взял на мушку грудь испанца и нажал курок. Испанец исчез за фальшбортом. Трескотня разрасталась с обеих сторон. На «Малютке» стрелки прятались за толстыми досками фальшборта, высовывались, спускали курки и снова исчезали, заряжая мушкеты. Появились раненые, и страдальческие вопли и стоны проносились по палубе из разных мест.

– Пушки заряжай! – вопил Лука, оглядывался и снова стрелял. «Малютка» шла наискосок от испанского корабля, постепенно удаляясь. Пушки палили картечью, и после каждого залпа испанцы теряли трех-четырех солдат.

– А я попал! Испанец-то виляет, рыскает! – закричал Жан с нервным смешком.

– Так ему и надо! – ответил Колен.

– Что там делает Галуа, Колен? – прокричал Лука.

– Плохо видно, Люк! Все в дыму! Кажется, готовится бросить людей на абордаж! Поможем?

– Погоди малость! Лучше издали! У нас слишком много женщин! Подводи ближе, Колен! Убери слабину у брасов! Шкоты, шкоты подтяни! Шевелись!

«Малютка» вышла из полосы дыма. Стало видно, что «Катрин» очень близко подошла к испанцу. Мушкетный огонь трещал не умолкая, пушки изредка палили картечью. Испанская палуба была завалена телами и темнела потоками крови.

В это время рев голосов и пистолетная трескотня показали, что суда сцепились, и Галуа бросил людей в абордажную схватку.

– Подходи, подходи, Колен! – орал Лука. – Стреляем, не ленись! Катрин, где ты?

– Я рядом, Люк! Атакуй, не бойся! Испанцам не до нас!

«Малютка» медленно проходила в шести-семи саженях от борта испанца. На палубе шла ожесточенная рубка. Матросы Луки прицельно стреляли из пистолетов, выбивая защитников. На абордаж Лука идти запретил.

С последними проблесками света испанцы были сломлены и начали сдаваться. Сторожевик оказался в руках Галуа. Начавшийся было пожар быстро затушили в зародыше, и теперь лишь несколько фонарей освещали страшную бойню, вернее, ее результаты.

Большая часть испанской команды погибла, остальные сдались на милость победителей. Их было человек пятнадцать.

Лука осмотрел Катрин. На ее лице кровоточила ссадина. Он заботливо вытер кровь платком, присыпал табаком и дал платок, чтобы прикрыть ранку.

– Больше ничего с тобой не случилось, Катрин?

– Нет. Все хорошо, Люк. Ты не ранен?

– Вроде нет, – ответил он неуверенно. – Пойду на испанца. Погляжу, как там. Займись ранеными, Катрин. Я смотрю, две твои индианки убиты и несколько ранены. Позаботься о них.

«Малютка» толкнулась о корпус испанского корабля, их скрепили, и Лука залез на высокий борт, очутившись на палубе, среди хаоса и крови.

– Галуа, как ты вляпался в это гнилое дело? – спросил Лука, обводя палубу взглядом.

– Наверное, мы проглядели. А он выскочил так неожиданно. Я не успел поставить наблюдателей. Вот и поплатился, дурак!

– Людей много потерял?

– Человек десять убитыми, проклятье! Еще ничего не начали, а потери уже имеются. Хоть бы груз оказался подходящим. Да что взять со сторожевика!

– Ты ранен?

– Царапина, хозяин! Не стоит обращать внимания. Заживет, как на собаке!

– Осмотрим груз, заберем ценности – и я отваливаю. Мне нечего здесь делать, – Лука многозначительно огляделся. – Что с пленными?

– Попробую обменять, хозяин. Пошли смотреть добычу.

За полчаса они облазили корабль. Груз действительно был малоценным, но продовольствия имелось достаточно, чтобы спокойно плавать месяц.

Из ценностей Лука забрал немного денег из капитанской каюты, видимо, хранившихся там для выплаты матросам и солдатам. Значительную их часть он оставил Галуа для раздачи команде.

– Возьму пару мешков риса, я видел его в трюме, – Лука глянул на Галуа.

– Еще кофе и солонины берите, хозяин. Там этого добра много.

– Кофе можно, а солонина останется тебе. Питайся, – усмехнулся Лука.

Еще Лука перетащил на борт «Малютки» две шестифунтовые пушки, припас к ним и десяток мушкетов. Этого, посчитал он, будет достаточно для обеспечения безопасности корабля.

Ближе к полуночи «Малютка» отвалила от борта испанца и ушла в сторону Сент-Киттса.

Лука прожил на острове почти две недели. Он наслаждался нежностью и любовью Катрин. А она отдавалась этому со всей страстью, на которую была способна, в благодарность за столь великую услугу и помощь.

Лука же никак не мог избавиться от тревожных мыслей, вспоминая жену в те часы, когда ее мщение совершалось. Это его тревожило и немного пугало.

Дела на острове он помаленьку сворачивал, но часть их оставил на попечение управляющего.

Пришлось зайти и на Сент-Мартен. И опять Катрин не захотела сходить на берег. Она так и заявила:

– Не сердись, милый мой Люк! Я не хочу ступать на землю этого острова… Ты знаешь, почему это так. Не сердись. Я буду ждать тебя на борту каждый вечер.

Лука не стал настаивать и теперь спешил побыстрее закончить дела и вернуться на корабль.

Его прибыль была мала, но он не хотел бросать здесь свои торговые дела. Он рассчитывал использовать эти острова для расширения операций, если его планы относительно торговли с метрополией окажутся реальными.

Вскоре они ушли на Консепсьон и через две недели бросили якоря в знакомой бухте у усадьбы.

На душе у Луки было неспокойно. Он опасался, что проделки Катрин могут быть замечены, и тогда беда неминуема.

Но встреча с детьми и радость возвращения домой отвлекли его от этих мрачных мыслей.

– Ну, дед! Отчитывайся о своих успехах в воспитании детей! – радостно кричал Лука, с восторгом вдыхая запах родной плоти. – Макс, Лора, вы не забыли папу с мамой? Или отвыкли от них с этим страшным усатым дедом?

Дети что-то лепетали, тянулись к матери, и пришлось оставить их Катрин.

– Как тут дела, дед? – тут же спросил Лука, намекая на недавнее прошлое.

– Ничего, сынок! Все тихо. Самюэль три дня назад ушел по поселениям торговать и перевозить грузы. Никаких слухов… – понизил голос дед Макей, хотя говорил на родном языке.

– Ну и слава Богу! И у нас все в порядке. Потеряли трех женщин, но это не очень много. Так получилось, что пришлось вмешаться и помочь Галуа. Он и без нас мог бы справиться, да потерь лишних не хотелось. И так десять его людей сложили головы. А толку чуть!

Они проговорили до глубокого вечера, потом дед Макей заснул прямо в кресле, а Лука отправился в спальню. Катрин глубоко спала, блаженствуя после стольких дней качки, вони и тесноты судна.

Лука стоял со свечой в руке и думал, что все же жена у него очень красивая. Его охватило желание, но будить ее он не стал.

Потекли дни в заботах и трудах, сдобренных необыкновенной любовью и нежностью Катрин. Потом, вспоминая это время, Лука с улыбкой на губах должен был признаться, что оно было самым приятным, счастливым временем совместной жизни с Катрин.

Как-то под вечер в усадьбе появился незнакомый вершник. Он с любопытством оглядел усадьбу, слез с лошади и отдал повод конюху-негру. Спросил:

– Хозяин с хозяйкой дома?

– Хозяин еще не вернулся, господин, а мадам в доме.

– Доложи, что с нею хочет поговорить господин Дардар. По очень важному и неотложному делу.

Это был мужчина лет сорока пяти с рыжеватой бородкой и неопрятными усиками, глаза его были настороженными и пытливыми. Он был среднего роста, худощав, держался с наигранным спокойствием и уверенностью.

– Что привело вас, месье, в нашу уединенную усадьбу? – спросила Катрин и предложила гостю сесть. – Я слушаю вас.

Она с некоторым волнением и опаской смотрела в темные глаза посетителя, на душе ее было неспокойно. Она ждала, пока гость осмотрится и объяснит ей цель своего визита.

– Я из Сент-Джорджеса, мадам, – и он пытливо заглянул Катрин в глаза.

– Жаль, что мужа нет, но он должен скоро вернуться…

– Мне без разницы, с кем из вас говорить, мадам. Лучше даже с вами.

– Я вас слушаю. Может быть, выпьете чего-нибудь?

– Рома, если можно, сударыня.

Когда служанка принесла ром, гость выпил, отер губы шейным платком.

– Итак, сударыня, я хочу поставить вас в известность, что мне многое известно о вашей семье, мадам. Особенно лично о вас.

– И что с того, месье Дардар? – насторожилась Катрин.

– Вы богато живете, мадам, – еще раз огляделся этот господин.

– Чего вы хотите? – уже с некоторым раздражением спросила Катрин.

– Я бы хотел, мадам, чтобы вы поделились со мною всем своим богатством.

– С этим вам следует обратиться к моему мужу, месье Дардар, – ответила Катрин и встала, нервно теребя платок.

– Почему же, мадам? Мне казалось, что именно вы инициатор обстрела Сент-Джорджеса. А ваш супруг лишь исполнитель, вернее, сообщник в вашем злодеянии, мадам. Советую послушать меня и не брыкаться.

Катрин внутренне сжалась. Она побледнела и не смогла ничего ответить. Гость же после минутного молчания произнес будничным голосом:

– И еще один совет, мадам. Не пытайтесь меня убрать. То, что я вам сообщил, записано, а документ этот хранится в надежных руках. И если вдруг со мной приключится несчастье, то эти сведения тут же попадут в руки губернатора месье Бужардона, мадам.

Он замолчал и с интересом наблюдал за Катрин. Та застыла у окна, ее мозг лихорадочно работал, однако ничего стоящего в голове не появлялось. Она была убеждена, что этот человек не пугает. Это он дал понять ей с самого начала и теперь не отстанет, пока не добьется своего.

– Я не могу разговаривать с вами без мужа, сударь. Прошу покинуть меня.

– Только учтите, мадам, я долго ждать не намерен. Путь от города слишком долог и утомителен. Я буду ждать лишь сутки. Через сутки я появлюсь снова, и мы продолжим разговор, мадам. Приятного аппетита!

Дардар слегка поклонился, усмехнулся в усы и неторопливо покинул комнату. Катрин в смятении заметалась из угла в угол. Она поглядывала в окно в ожидании Луки.

Тот появился перед закатом и с удивлением спросил:

– Катрин, что произошло? На тебе лица нет! Дети?

– Нет, милый! Намного хуже! Иди, я тебе все расскажу.

Они заперлись в кабинете. Лука внимательно выслушал Катрин, долго молчал, потом спросил:

– Он так и заявил, что у кого-то в городе есть его письмо с изложением наших прегрешений?

– Думаю, что оно именно в городе, Люк. Он сам сказал, что приехал из Сент-Джорджеса. Хотелось бы знать, кто мог рассказать ему обо всем. Ведь этот человек обязательно из тех, кто был с нами на кораблях. Я обязательно займусь этим.

– Конечно же, надо выяснить, кто у нас шпион, и примерно наказать его. Будет просто здорово, если ты сумеешь его найти. Но ведь то, что написано в припрятанном документе, надо будет еще доказать!

– А дети, Люк? Пока будет идти разбирательство, у нас не останется ни гроша. Тебя могут просто арестовать, а потом и доказывай свою правоту, как уж сумеешь.

– Ты права. Жди меня, Катрин. Я к Савко смотаюсь. Это недолго. Посоветуюсь.

Он торопливо ушел, и вскоре во дворе простучали и смолкли вдали копыта лошади.

Савко удивился, увидев друга у себя в такой поздний час.

– Опять что-то случилось, дружище? – спросил он, пропуская Луку в дверь.

– Случилось, Савко, и очень плохое.

Лука подробно поведал другу о дневном разговоре Дардара с Катрин.

– Представляешь, что разразится, когда это дело станет известно!

– А избавиться от него и этого документа нет возможности?

– Мы ничего не знаем о его друзьях! – воскликнул Лука. – Может, документ вовсе и не в городе!

– Нет, Лука. Это в городе, я уверен. Стало быть, надо срочно искать его сообщника, пока он в этих краях. К вечеру наглец вновь появится у вас.

– Думаешь, мне необходимо ехать в город?

– Тебе нет, Лука. Зачем себя подставлять?! Поеду я. Мне легче провернуть это дельце. Старые навыки еще не потеряны.

– Ну уж нет, товарищ! Не будет такого, чтобы ты один из-за меня рисковал. Много лет связаны мы одной веревочкой, умываемся одной кровью, так тому быть и дальше. Или никто никуда не едет, или едем вместе.

– Экий же ты упрямый, Лука!

– Не хуже тебя, товарищ. Так что, уговорил?

– Куда же от тебя денешься. Едем! Но ведь надо твою Катрин предупредить. Пусть гостя примет. Хорошо бы попридержать его у тебя на денек-другой, чтобы мы все успели сделать.

– Это я мигом, Савко. Сейчас же доскачу туда и вернусь. Но как ты собираешься найти сообщника этого негодяя?

– Городок маленький, и все там друг друга знают. А деньги нужны всем.

– Хорошо, что напомнил. Денег я прихвачу.

Лука быстро доехал до дома, рассказал Катрин о разговоре с Савко, о том, что нужно будет задержать подольше незваного гостя, говоря ему, что муж вот-вот должен уже быть, прихватил с собой денег и вернулся на усадьбу друга.

Через час после этого Лука с другом отправились в путь. С ними поехал дальний родственник жены Савко, индеец Мирука.

Друзья гнали лошадей всю ночь и к утру были уже недалеко от Сент-Джорджеса. Загнанные кони едва передвигали ногами и плелись шагом, понурив головы.

– Остановимся здесь, Савко, – бросил Лука и слез на землю. – Негоже появляться в городе на таких замученных лошадях. Подозрительно.

Путники передохнули, дали отойти от гонки и коням. Лишь перед полуднем они въехали в городок. Там оставили коней под охраной Мируки в конюшне постоялого двора, отдохнули, перекусили и пошли бродить по городу. Они долго размышляли по дороге и теперь решили осторожно определить круг знакомств этого Дардара.

В первом же кабаке они завели о нем разговор, и им указали другой кабак, где тот проводил больше времени. Туда и направили свои стопы Лука и Савко.

Потратив несколько ливров на выпивку и представившись давними друзьями Дардара, они выяснили, где тот живет, кто его знакомые и кто его женщина.

На этой женщине они и решили сосредоточить свое внимание.

Они прошлись возле домов и Дардара, и его женщины, осмотрели все внимательными глазами людей, разбирающихся в такого рода делах.

Как только стемнело, они подождали, пока последние прохожие укроются в своих домах, и прокрались к дому женщины. Ее звали Жаннет. В окне светилась свеча, и тень на окне мелькала за занавеской.

Открыть отмычкой дверь для Савко не составило труда.

У дверей, ведущих непосредственно в комнату, слышался шорох, шаги и тихий разговор. Потом друзья поняли, что хозяйка разговаривает с кошкой. Дверь открылась, и она, пушистая и ленивая, прошла в щель, потерлась о сапог Савко и важно удалилась к двери, ведущей во двор.

Подождав немного, Савко открыл слегка прикрытую дверь.

Комната не блистала роскошью. Было заметно, что это простая мещанская конура. Немного душный воздух был настоян на запахах рыбы и прогорклого пальмового масла.

Женщина подошла к окну, намереваясь открыть его. Савко шагнул и тихо, с интонацией угрозы, проговорил:

– Не торопись, милашка. Успеется, и не вздумай кричать.

С этими словами он многозначительно повертел в руке небольшой кинжал. Женщина охнула, прикрыла рот рукой и застыла в испуге.

– Если будешь благоразумной, то ничего с тобой не случится, – с прищуром глаз добавил к сказанному Лука.

– Что вам нужно, господа? – пролепетали дрожащие губы Жаннет.

– Очень немногое, милашка, – ответил Савко. – Ты знаешь некоего Дардара?

Она энергично закивала. Ее локоны запрыгали вдоль лица.

– Скажи-ка, где он теперь? Я его давно не видел, а в городе говорят, что он уехал куда-то. Так куда же он подевался? – поинтересовался Лука.

– Он уехал по делам на север, сударь.

– Что за дела у него там? Он говорил?

– Н-нет, сударь. Сказал только, что вернется дня через три.

– Это все? Ничего не утаиваешь? А то мой присутствующий здесь друг – человек нервный, он вполне может и вспылить.

– Нет, нет! – слишком торопливо ответила Жаннет.

Савко, понявший намек, вдруг подошел ближе и неожиданно схватил женщину за волосы, приставив к горлу клинок.

– Советую говорить правду и только правду, милочка! Говори! – и он надавил слегка на рукоятку кинжала. Капля крови заскользила, оставив красный след.

– Ой! – тихо вскрикнула женщина. В глазах ее метался ужас. – Я скажу, господа!

– Так-то лучше, – опустил Савко кинжал. – И что же он говорил, что тебе в этом доме оставил?

Женщина вращала глазами, и в них читались тщетные поиски выхода из того жуткого положения, в которое ее загнал сожитель. Савко поторопил ее, дернув за волосы.

– Он просил передать конверт с бумагой губернатору, если он не вернется через три-четыре дня.

– Где конверт, милочка? – поинтересовался Лука.

Она заторопилась, Лука последовал за нею. Она недолго порылась в трухлявом комоде и с самого низа его достала большой конверт желтоватой грубой бумаги. Протянула его дрожащей рукой.

– Он меня убьет, сударь! Он так грозился это сделать, если я его потеряю!

Слезы текли по ее лицу. Она села после толчка Савко и закрыла ладошкой лицо.

– Что в конверте? Он говорил об этом? – спросил Лука.

– Я ничего не знаю, сударь! Он пригрозил изувечить меня, если я открою его и прочитаю. Да я и читать по писаному не смогла бы.

Лука подошел к свече, разорвал пакет и принялся изучать все то, что было написано на листе бумаги корявым и грубым почерком малограмотного человека.

Не все смог разобрать Лука при плохом освещении, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, насколько оправданы те опасения, которые так взволновали его.

Бросив мучиться, Лука поднес бумагу к пламени и подождал, пока она почти полностью не сгорит. Бросил уголочек листа на пол, затоптал ногой, повернулся к женщине.

– Кому он говорил об этом письме еще? У него были друзья?

– Не знаю, сударь! По-моему, он никому не говорил. И особых друзей у него нет. Просто собутыльники и случайные приятели на день-два.

– А чем он занимается вообще?

Она помолчала, но ответила, пожав плечами:

– Вот подобными делами и занимается, сударь. Мне всегда было страшно с ним.

Лука подумал немного, помолчал, а женщина со страхом поглядывала на него и ждала, продолжая орошать свое лицо слезами.

– Договоримся так, – молвил Савко угрожающе. – Убивать я тебя не стану. Но ты должна обещать, что эта ночь полностью забудется и в твоей голове об этом ничего не останется. Поняла?

Она затрясла головой, не в силах ответить словами от страха.

– Узнаю – прирежу, найду даже под землей! Слышала? И мы тебя не посещали!

Она продолжала трясти головой, расширенные глаза горели надеждой и жаждой жить. Это немного успокоило Савко.

– А вот это вам, милочка, чтобы вы не очень были на нас в обиде. Ведь все хорошо, что хорошо кончается, не правда ли? – И Лука протянул перепуганной женщине несколько монет.

Они вышли во двор, оглядели улицу и скользнули в тень.

В двух милях от городка дорога, а вернее, широкая тропа раздваивалась. Одна полоска уходила в глубь острова, другая вилась вдоль берега моря. Именно по ней почти все путники и ехали в Сент-Джорджес.

– Мы подождем здесь, Мирука. Отведи лошадей в кусты. Пусть пасутся. А мы будем ждать, – сказал Савко.

Индеец согласно кивнул и удалился.

Лука и Савко устроились в тридцати шагах от развилки и осмотрелись. Закат уже пылал над морем. Было тихо, лишь москиты неутомимо гудели, да цикады верещали без умолку.

До полуночи они прождали в тишине, укрывшись легким одеялом. Огонь разводить не стали, не желая привлекать совершенно не желательного сейчас постороннего внимания.

Спали по очереди и утром плотно, хотя и всухомятку, поели.

Весь день они наблюдали за дорогой. Путников было немного. И лишь одна телега прокатила в город, видимо, с соседней усадьбы.

К вечеру дороги и вовсе опустели.

Они пролежали еще добрых два часа, прежде чем Мирука не встрепенулся и прислушался. Потом приложил ухо к земле, послушал.

– Что? Едет? – спросил Савко тихо.

Индеец молча закивал и показал один палец.

– Приготовимся, Лука. Его надо угрохать тихо и быстро.

А Лука вдруг подумал, что то, что сейчас произойдет, будет радостным событием в жизни этого индейца, чуть ли не единственного оставшегося в живых мужчины из деревни по соседству.

Торопливый топот лошади приближался. Она шла широким шагом по тропе побережья. Засада была устроена у группы кустарника с двумя развесистыми деревьями, недалеко от развилки.

Савко жестом приказал товарищам лечь, сам вышел на тропу и укрылся в густой тени.

Он не видел лошади, но хорошо слышал ее усталое сопение.

– Стой, приятель! – тихо вскрикнул Савко, схватил отпрянувшую лошадь за уздечку и остановил.

В темноте было видно, как человек, сидящий в седле, попытался было схватиться за пистолет у пояса, но тень сзади метнулась из темноты. Мирука опередил Луку. Вскрик, хрипение – и тело всадника с тихим шуршанием сползло на землю. Лошадь плясала на месте, Савко с трудам удерживал ее.

– Готов? – спросил Савко.

В ответ индеец что-то говорил, но друзья поняли лишь то, что дело сделано.

Они потом долго разметали место убийства ветками. Уложили убитого через седло, привязали его, и Мирука погнал лошадей по тропе в глубь острова. Лука и Савко ехали следом, прислушивались, но все было тихо.

Они проехали мили полторы, добрались до неглубокой долины с ручьем на дне.

– Здесь будет хорошо, Мирука, – остановил индейца Савко. – Отнеси его подальше и сбрось среди камней.

Индеец унес жертву, предварительно обыскав его самим тщательным образом.

Ничего интересного не нашли. Из денег было всего несколько ливров. Их Савко забрал, чтобы было похоже на ограбление. Седло с лошади сняли и выбросили вслед за трупом. Лошадь стегнули, и она умчалась, довольная, что освободилась от страшного груза.

Они молча сели в седла и так же молча продолжили путь, вернувшись домой на следующий день.

Лука сразу же поспешил к Катрин с радостными вестями.

– Все в порядке, милая. Письмо я нашел и сжег. И этот негодяй никогда больше не будет угрожать нам. Спасибо, что задержала его, как я тебя и просил. А как насчет того негодяя, что шпионит у нас?

– Пока я не знаю, кто это. Но все мои индейцы предупреждены, они обязательно найдут доносчика и сами разберутся с ним. Ну и натерпелась я за эти дни, Люк! Хоть бы больше никто не копался в наших делах! Ты сильно сердишься на меня, милый?

– Порядочно. Ей-богу, Катрин, когда ты успокоишься и перестанешь выдумывать разные приключения на наши головы?

– Уже перестала, мой хороший! Больше ничего такого не позволю себе. Хватит! Надо думать о детях.

– Это единственное мудрое решение, Катрин! Наконец-то ты угомонишься! Спасибо и на этом. Давай спать.

– Не обижайся на меня, прошу тебя, Люк! Сам понимаешь, я не хочу причинять тебе неприятности, но почему-то всегда получается наоборот.

– Ладно, Катрин! Хватит об этом. Спи, я сильно устал, а завтра много работы. Спокойной ночи!

Глава 11

Катрин и Лука возвращались в гостиницу после небольшого приема в доме губернатора Бужардона, где они провели несколько часов в полезных беседах.

– Люк, не приобрести ли нам здесь дом? – спросила Катрин, когда они подошли к гостинице, или постоялому двору, что более соответствовало правде.

– Ты права. Эти комнаты слишком убогие. Я подумаю, что можно сделать. У нас сейчас нет наличности для этого, но скоро она должна появиться.

– Ты не против, если дом у нас будет большой и красивый, даже лучше, чем у губернатора?

– Почему так, Катрин? Ты становишься слишком требовательной. Это на тебя не похоже. Хочешь блистать в этом обществе?

– Хочу быть лучше французов, милый. Ты ведь и сам этого хотел. Теперь я созрела для этого. Мне нравится жить богато, без трудностей, связанных с пропитанием, и прочих неприятностей.

– Вот уж не ожидал от тебя такого, Катрин. Ты и с мужчинами стала помягче. Просто удивительно! И пользуешься большим успехом. Надо лишь немножко подучиться манерам, и ты тут всех затмишь.

– Тебе, кстати, тоже не мешает иногда последить за своими, Люк. Ты бываешь слишком прост, а это многими расценивается как неумение себя показать, прости за резкость.

Лука призадумался и должен был признать правоту жены. Это немного его обидело, вида, однако, он не подал, но решил все же присмотреться к себе и сделать соответствующие выводы. Он усмехнулся, вспомнив прием и Катрин в окружении соискателей ее внимания. Ревности это не вызвало, однако заинтересовало необыкновенно.

И предложение завести городской дом ему понравилось. Тут Катрин права. Ей хочется и у себя принимать гостей, быть на виду и пользоваться всеми благами привилегированного общества. Лука улыбнулся, а в голове у него уже витали планы осуществления того, что задумала Катрин.

– Катрин, мы задержимся в городе на несколько дней, – сказал Лука за обедом. – Я долго думал и решил не откладывать в долгий ящик постройку дома. Но вначале надо выбрать и купить участок земли. Это будем делать вместе. Ты согласна со мною?

– Даже очень рада, что ты так быстро согласился, Люк.

– Завтра и поищем что-нибудь подходящее. Надеюсь, в кредите мне не откажут. А через месяц должны поступить деньги.

С помощью губернатора господина Бужардона участок они нашли отличный. На нем стоял обветшалый дом, построенный еще в первые годы освоения острова, прямо за домом виднелся бугор, заросший бурьяном.

– На бугре будет крыльцо, а дальше дом, Люк. Обязательно в два этажа. Как лучшие дома города. С широкой верандой, балконами и в окружении пальм. Их обязательно надо насадить заранее, – мечтала Катрин.

– Прекрасно, дорогая! Ты, оказывается, не лишена современного вкуса. Недаром носишь на шее этот медальон. Кстати, хорошо бы поискать твоих родственников на Сент-Киттсе. Как ты думаешь? Это было бы интересно. Вдруг найдутся такие!

– Они мне не нужны, Люк. – Катрин гордо вскинула голову и замолчала, видимо, ей было неприятно слушать такие разговоры и предложения.

– И все же меня это интересует, Катрин. И я обязательно займусь этим при ближайшем же посещении острова. Жаль, что я не понимаю по-английски.

Она метнула и него недовольный взгляд, отвернулась и заспешила в коляску.

Уже через неделю местный архитектор согласился приступить к созданию проекта дома и после утверждения его начать строительство.

Они вернулись домой. Там их ждала «Тиэра» под командованием Самюэля, который приготовил отчет о последних каботажных плаваниях вокруг острова и на ближайшие к нему островки.

Лука просмотрел отчет, потом обратился к Катрин:

– Все устраивается, дорогая Катрин! Деньги появились, кредит не понадобится. Можно приступать к строительству. Думаю, что ты лучше сможешь его контролировать. Поэтому отправишься с Самюэлем в город и будешь распоряжаться по своему вкусу. Посмотришь проект, утвердишь его – и вперед!

– Я поеду одна?! А ты чем будешь занят?

– Разве у меня мало дел? Их хоть отбавляй! А с домом ты должна справиться. Тебе помогут. Плохо, что ты еще не научилась как следует читать. Но за несколько дней сможешь наверстать упущение. Ты поняла меня?

– Не слишком ли много ты даешь мне поручений?

– Нисколько. Ты ведь не глупышка, просто упрямая девчонка. И все сможешь осилить, когда захочешь. Теперь именно такое время. И мы еще поговорим об этом. Не завтра же ты отправишься в дорогу.

Он с улыбкой смотрел, как жена раздумывает, силясь принять услышанное.

Дней через десять судно, груженное заказанными товарами, отвалило от причала. Катрин долго махала платком стоящим на берегу Луке и детям. На душе у нее было тревожно, немного страшновато, но эта новизна волновала и захватывала.

Самюэль осторожно спросил:

– Мадам не желает отдохнуть в каюте?

– Не в каюте, капитан, а в собачьей конуре. Нет, лучше я постою на свежем ветерке и подумаю. Мне ведь, старый, придется решать, каким будет наш дом.

Самюэль усмехнулся. Ему нравилось, когда она так его называла. Он уже с уверенностью мог сказать, что эти слова были явным признаком удовольствия.

Путешествие немного затянулось. Нужно было заходить в каждое поселение, а иногда и в отдельно стоящие усадьбы. Грузы нужны были всем. Поселения и усадьбы росли с каждым годом, но земли еще было много, особенно теперь, когда индейцы уже не составляли конкуренции.

На причал Сент-Джорджеса Катрин вступила с волнением и решимостью.

В городке было шумно. Возбуждение чувствовалось всюду, носились слухи о новых выступлениях индейцев. После сокрушительного поражения они затаились в неприступных горах. Мелкие группки их теперь опять нападали на усадьбы.

Это удивило даже Катрин, которая была уверена, что с индейцами покончено.

А тут еще в Сент-Джорджес вернулся из Франции истинный владелец острова, купивший его некогда у компании «Дез иль д’Америк». Это был знатный вельможа дю Парк. Он уже неделю заседал с Советом острова, обсуждая положение дел.

Было очень трудно получать приличные доходы с острова, не давая ему ничего. Население еще не окрепло и едва справлялось с собственным пропитанием в поселках и усадьбах. Рабов поступало очень мало, трудиться на полях приходилось самим, а это не давало больших результатов.

Поговаривали, что дю Парк собирается продать остров. Но это мало волновало поселенцев, намного меньше, чем бунт отдельных индейских групп.

Но Катрин больше заботили собственные дела. Она с удивлением обнаружила, что слухи об индейцах далеко не так сильно взволновали ее. Куда больше ее интересовал дом.

Архитектор и инженер месье Рувэй уже мог представить Катрин проект, и та с интересом рассматривала малопонятные чертежи, забросала мастера множеством вопросов.

Тот терпеливо выслушивал даму, долго объяснял все подробности, Катрин внимательно слушала, делала поправки, и к концу обсуждения их накопилось так много, что несчастный мессир Рувэй вздохнул горестно, поняв, что весь чертеж необходимо будет переделать.

– Сударь, я хотела бы начать строительство немедленно. Деньги я привезла. Представьте смету, я посмотрю, утвержу расходы, и начинайте! Мне проволочки не нужны. Сколько времени вам понадобиться на строительство?

– При ваших поправках, мадам, меньше трех месяцев никак не будет.

– Три месяца?! Немыслимо! Почему так долго? Рабочих нет? Материалов?

– Простите, мадам, но это и так очень малый срок. Быстрее никто вам его не построит, уверяю вас, мадам! Вы слишком усложнили это дело.

Она испепеляюще посмотрела на него, вздохнула, сказала гордо:

– Неужели здесь нет больше мастера, который смог бы убыстрить строительство? Я поищу такого, мессир Рувэй.

– Прошу простить меня, мадам, но другого здесь просто нет. Придется вам примириться с тем, что есть, мадам.

Катрин больше не спорила. Настроение ее заметно испортилось. Она пешком пошла в гостиницу, и по дороге ее остановила чета де Кресан.

– Мадам Катрин! Как хорошо, что мы вас встретили! – да, если уж эта мадам де Кресон раскрыла рот, то закрывался он с трудом. – Знаете, господин дю Парк дает завтра бал для хорошего общества. Вы получили приглашение?

– Ничего пока об этом не знаю, милочка. А там будет интересно?

– Ну что вы, Катрин! Конечно! Это же дю Парк! Вы еще не знакомы?

– Однажды я его видела, но никто мне его не представлял.

– Какие манеры! Он постоянно бывает на приеме у короля, милая Катрин! Это так чудесно! Вы будете? Я могу замолвить за вас словечко, если приглашение будет запаздывать.

– У меня много дел, дорогая, – осторожно ответила Катрин. – Муж взвалил на меня строительство дома, а этот мессир Рувэй никак не поймет, что мне надо.

– Господи! Как ваш муж мог такое сделать? Это не женское дело, уверяю я вас! Пусть этим занимаются мужчины, верно, Анри, – обернулась она к супругу.

– Право, не могу судить такого уважаемого господина, как Люк, – ответил уклончиво де Кресон.

Ему было приятнее просто смотреть на Катрин, чем вдаваться в ее дела.

Они расстались, а в гостинице ее уже ждало приглашение на прием. Он был назначен в большом доме дю Парка, который спешно готовили к торжеству.

Перед закатом к дому стали подъезжать коляски с гостями. Их было не так уж и много для такого случая. Катрин уже знала, что прием был лишь для самых уважаемых граждан острова.

Слуги зажигали множество свечей, дом огласился голосами и тихой музыкой.

Катрин приехала с Самюэлем, который по такому случаю вынужден был одеться в жаркий кафтан с кружевными манжетами, короткие штаны с лентами под коленками и белые чулки.

– Мадам Катрин, зачем вы меня сюда притащили? – шептал несчастный Самюэль, нещадно потея и задыхаясь.

– Я не могла явиться сюда одна, без сопровождения мужчины, капитан. Это неприлично и может вызвать ненужные толки. Ничего, развлечетесь немного. Посмотрите, как живут по-настоящему богатые люди, вспомните вашу Францию.

– Какая там Франция, мадам! – он махнул рукой, явно смирившись с необходимостью промучиться здесь несколько часов.

И вдруг хриплый голос отвлек Катрин от созерцания разодетых дам:

– Дорогая Катрин! Я вижу, вы со спутником. Познакомьте нас непременно. Кто этот благообразный господин?

– О, мадам де Лямуэт! – обернулась Катрин к пожилой даме в старомодном и вызывающем платье со множеством лент, затянутой в тесный корсет. – И вы здесь?

– Тише, душечка! Я без приглашения. Меня уже забыли здесь. Вот я и осмелилась напомнить о себе. Вы не против, Катрин? Я не оскорбляю вас, называя по имени? Простите старуху.

– Что вы такое говорите, мадам де Лямуэт! Нисколько! Польщена даже.

– Так представьте меня этому господину, – указала она веером на несчастного Самюэля, не знавшего, куда же ему деться от такой напасти.

– Прошу вас. Капитан Самюэль Сартан. Старинный друг моего мужа, весьма порядочный господин.

– О! Очень приятно, капитан! Вы военный капитан или морской?

– Он служит у мужа капитаном торгового судна, мадам де Лямуэт, – добавила Катрин с искренним весельем, наблюдая реакцию Самюэля. – Прошу меня извинить. Я отойду на минутку. – Катрин с легкостью повернулась и удалилась, оставив Самюэля в лапах мадам де Лямуэт.

– Капитан, вы не откажетесь от бокала вина? – заглянула она в перепуганные глаза капитана. – Я бы не отказалась. У господина дю Парка, помнится, всегда были прекрасные вина.

– Я… – запинался Самюэль.

– Вот и отлично, капитан! Пойдемте, да подайте мне руку, месье Самюэль. Я могу вас так называть?

– Да… Конечно, мадам, – пролепетал несчастный старик и неуклюже предложил локоть.

Катрин разговаривала с двумя женщинами, поглядывала с легкой улыбкой на странную парочку, а одна из дам спросила пренебрежительно:

– Катрин, это вашего старика подхватила эта старая зануда?

– Моего, – весело ответила Катрин. – Пусть позабавят нас.

– Еще окрутит она его на старости лет, – заметила другая дама.

– И хорошо! – отозвалась Катрин. – Пусть устраивают свои жизни. Капитан, правда, человек простой, но много ли нужно такой даме, как мадам де Лямуэт? К тому же на это смешно посмотреть, не правда ли!

А мадам и Самюэль медленно потягивали вино, и де Лямуэт тараторила без умолку, почти не давая возможности Самюэлю вставить словцо, чему он был очень рад.

К дамам подошел немного неуклюжей походкой мужчина средних лет. Поклонился учтиво, спросил у одной из них:

– Лизетта, не представите ли вы меня этой даме? Очень буду обязан вам.

Лизетта ответила реверансом и познакомила Катрин и дю Парка.

– Наслышан, наслышан! Очень рад, что вы с вашими капиталами соизволили поселиться на Консепсьоне. Это большое приобретение для нас. На таких людях должен держаться остров.

Они немного поговорили о пустяках. Дю Парк расточал комплементы в адрес Катрин, а потом спросил:

– Судя по акценту, мадам, вы не француженка. Не так ли?

Катрин немного смутилась, огорошенная вопросом, столь неожиданным для нее, потом гордо вскинула голову и ответила:

– Вы правы, сударь. Я по рождению англичанка с острова Сент-Киттс, но с пяти лет воспитывалась у индейцев. Они похитили меня при одном из нападений. Я забыла язык и теперь стараюсь восполнить пробелы в воспитании.

– И как вы оказались среди нас, мадам?

– Муж отбил меня у карибов. Это произошло лет пять назад.

– И вы ему благодарны за это?

– Не только, сударь. Я его люблю. Он слишком много для меня сделал. Я не представляю, как сложилась бы без него моя жизнь.

– Слышал, у вас в усадьбе много индейцев живут. Так это, мадам?

– Да, это идея мужа, сударь. Рабочих рук слишком мало, рабов почти не привозят. А тут разгром карибов. Почему не воспользоваться почти даровой силой?

– Однако говорят, что они живут вполне прилично, мадам, – все с большим и большим интересом спрашивал дю Парк.

– Муж считает, что скот должен быть ухожен, иначе он плохо работает, – улыбнулась Катрин. – Я не раз с ним спорила по этому поводу. Не мне поощрять его выдумки, когда я провела столько лет в плену и была лишена благ цивилизации.

– Я смотрю, вы умная женщина, мадам. Рад был познакомиться. Передайте мужу, что с удовольствием познакомлюсь и с ним.

Дю Парк галантно поклонился и отошел, а Катрин тихо вздохнула. Она устала от душевного напряжения и теперь хотела расслабиться. Поискала глазами, поманила слугу с подносом и взяла бокал вина.

– Мадам, вы такая взволнованная, вроде бы даже смущенная, – заметил Самюэль, когда она вернулась к нему и мадам де Лямуэт.

– Ты прав, Самюэль. Я была приятно потрясена вниманием хозяина.

– О, Катрин! Я говорила, что господин дю Парк весьма приятен и знает толк в обхождении с дамами. А вы произвели на него впечатление. Впрочем, как и на других, – улыбнулась старая дама. – А мы здесь с месье Сартаном весьма приятно проводим время. – И она блеснула глазами в сторону капитана.

– Это правда? – усмехнулась Катрин, чтобы посмотреть, как смутится в очередной раз Самюэль, что и произошло к радости этой возбужденной женщины.

Неожиданно Самюэль встрепенулся и смело заявил:

– Мадам очень предупредительна. Мы с ней отлично ладим…

– Очень рада это слышать, мой капитан. Только не надо так волноваться! Беседуйте, дорогие, развлекайтесь, я пройдусь в сад. Мне душно.

Обмахиваясь веером, Катрин удалилась, провожаемая взглядами мужчин.

Время летело быстро и незаметно. Катрин все же удалось убедить архитектора в необходимости изменений, внесенных ею в проект дома, и строительство началось. При поддержке губернатора и расположении дю Парка ничто больше не тормозило этого.

– Мессир Рувэй, – заявила Катрин через несколько дней. – Я уезжаю и появлюсь не раньше как через месяц. К этому времени я должна увидеть дом наполовину готовым. Деньги привезу тогда же.

Рувэй поклонился и заверил, что приложит все старания к исполнению ее требований.

Дома Лука встретил жену торопливыми вопросами.

– Самое интересное то, что я разговаривала с дю Парком. Он владеет многими островами здесь и горит желанием встретиться с тобой. Мы с ним минут десять любезно беседовали. И он показался мне достаточно осведомленным о нас с тобой. Особенно его интересовали индейцы, что живут и работают у нас.

– Странно. Надеюсь, ты не дала повода для подозрений?

– Никоим образом, милый! И сама удивлена, как это я с легкостью сыграла отказ от своих прежних взглядов и поведения. Я заверила его в своей ненависти к индейцам, продержавшим меня в плену столько лет. Представляешь! И до сих пор не чувствую угрызений совести, Люк! Это ужасно, но это так!

– Еще раз скажу, что это довольно странно и удивительно. Но полезно, – с улыбкой молвил Лука. – Как дом?

– Я внесла много изменений в его проект, но он уже строится. Через месяц я обещала посмотреть, что сделано, и оплатить выполненную работу.

– Молодец, Катрин! Я был уверен в тебе. Что губернатор?

– Сплошная любезность и предупредительность, – улыбка Катрин была игривой и таинственной одновременно.

– Похоже, что тебе понравилось посещение города, Катрин.

– Не «похоже», а так оно и есть, Люк. И я хотела бы в следующий раз быть там с тобой. Обещаешь?

– Придется, Катрин. Думаю, что тебя больше нельзя оставлять без присмотра. – И Лука весело засмеялся, а Катрин показалось, что в его смехе проскакивали нотки какой-то чисто мужской настороженности.

Это привело ее в отличное настроение.

Лука понял, что его тайна раскрыта, засмеялся сам, схватил озорницу и в притворной ярости бросил на кровать. Она не сопротивлялась.

Лука после этого долго размышлял над интересом дю Парка. Расспрашивал Катрин о подробностях их разговоров.

– Понимаешь, Катрин, мне все время кажется, что интерес дю Парка к нам – не простое любопытство. Ты думала об этом?

– Мысль мелькала, но я на ней не задерживалась, Люк. Это тебя беспокоит?

– Представь себе, да. И исходит все из нашей усадьбы. Как бы нам найти этого шпиона и доносителя? Ты же говорила, что твои индейцы ищут его. Так пусть поторопятся. Обязательно должен обнаружиться такой человек. Есть он у нас, точно же есть, – Лука никак не мог освободиться от тревожных мыслей, связанных с утечкой сведений.

Примерно через две недели Катрин уединилась с Лукой в спальне. Вид ее сразу насторожил Луку. Он спросил:

– Катрин, что-то случилось? Ты взволнована.

– Да, случилось, Люк. Помнишь, ты говорил, что надо обязательно разыскать того негодяя, который продает наши секреты?

– Неужели что-то наметилось?

– Еще как наметилось. Сегодня мне сказали, что один негр может быть этим осведомителем. Точно известно, что пару месяцев назад он познакомился с каким-то белым, и они разговаривали довольно часто и подолгу. Кроме того, и после этот негр несколько раз исчезал на несколько часов.

– Имя этого негра, Катрин, – посерьезнев, спросил Лука.

– Жак Верзила. Так его все называют. Ты его знаешь?

– Немного. Хорошо, Катрин. Значит, это именно он доносилна нас?

– Да. Индеец, сообщивший мне это, уверен, что именно он и есть. И сам Жак Верзила с месяц назад на празднике проговорился, что ожидает хороший куш за одно незначительное дельце. Разве это не настораживает?

– Ты права, Катрин. Хорошо бы этого Верзилу тихо увести подальше и поговорить. Твои индейцы мастера в таких делах, не смогли бы они этим заняться?

– Это необходимо, Люк?

– Совершенно, Катрин. Не мне же этим заниматься. Поговори с ними.

Катрин согласилась.

А через три дня она сообщила, что все опасения окончательно подтвердились.

– Верзила признался, Люк. Именно он сообщил тому Дардару за обещанную свободу и солидное вознаграждение все подробности учиненной мною глупости.

– Он жив, Катрин?

– Нет, Люк. Карибы были слишком возмущены и обозлены. Он исчез. Можно заявить, что сбежал. Тем более что он частенько отлучался и все это знали.

– Подходит. Интересно, у него были друзья, с которыми он мог обменяться своими мыслями и планами?

– Вряд ли, Люк. Но это можно узнать. Мои карибы будут таких искать, расспрашивать. Это может дать результат.

– Хорошо, Катрин, – согласился Лука озабоченно. – Распорядись. Думаю, карибам не надо напоминать, что это не должно быть известно никому, кроме посвященных? Ты меня поняла?

– Само собой, Люк! Но я напомню им об этом. Не помешает.

Сыск карибов увенчался кое-каким успехом. Они подозревали, что один из приятелей Жака Верзилы в курсе всех его дел, и тот быстро сознался, что Жак много раз говорил ему о том, что жизнь его резко изменится к лучшему в самом скором времени. Обещал и ему помочь, но ничего конкретного не сообщал.

– Уверяет, что ничего не знает про дело, задуманное Верзилой, – Катрин с неуверенностью посмотрела на Люка. – Правда ли это, кто его знает.

– А твои индейцы основательно его расспросили? – спросил Лука озабоченно.

– Куда уж основательнее, Люк. С неделю еще на ноги не поднимется. Но он ничего больше не сказал. Карибы считают, что он говорит правду. Что с ним делать?

– Что же, если он не врет, то подождем немного и отправим на судно матросом. Подальше от греха, – заявил Лука.

И случай скоро подвернулся.

На горизонте появился парус, и к вечеру у причала бросил якоря корабль.

– Что за судно? – удивился Лука, приложил окуляр трубы к глазу и внимательно рассмотрел корабль. – Да это наш пират Галуа! Я вижу его! Он вернулся! Только почему на чужом судне?

– Скоро узнаем, – ответил дед Макей. Он всматривался подслеповатыми глазами в судно, но, конечно же, ничего не мог толком рассмотреть.

Грохнул салют, спустилась шлюпка, и через пять минут красочная фигура Галуа выскочила на пристань.

– Привет, хозяин! Принимайте гостя! Готовьте пир, я привез подкрепление и добычу! Добро уже вынимают из трюмов и скоро доставят на причал! Здравствуйте, сударь!

Он постоянно перескакивал от панибратства к уважительному обращению, но это было в порядке вещей. Галуа особо не церемонился с этим.

– А что у тебя за судно, Галуа? – спросил Лука с интересом.

– Пришлось поменять, хозяин. Так уж получилось. Но горевать не стоит. Это побольше, поновей, хотя и малость уступает в ходе прежнему. Почистим, и оно еще послужит. Как тут у вас дела, хозяин?

– Да что у нас? Ты о своих рассказывай. Идем в дом.

– Погодите, хозяин, – посерьезнел Галуа. – Надо поспешить с переправкой на берег живого груза. Я привез вам полтора десятка отличных рабов. Думаю, они пригодятся в хозяйстве! Посылайте лодки. Есть и еще кое-что поинтереснее. – И Галуа загадочно усмехнулся.

Негров выгрузили до темноты и отвели пока в сарай негритянского поселка. С корабля сгрузили ящики и пожилую женщину со служанкой. Это удивило всех, а Галуа похохатывал, обещая рассказать пикантную историю.

– Эта была жестокая сеча, хозяин. Мы рубились отчаянно и сломили испанцев. Благородные доны сдались, оставив нам свои сокровища. Вы их скоро увидите. Их принесут. Это ваша доля и компенсация за корабль.

Матросы внесли два ящика небольшого размера и несколько тюков. Все сложили в угол, выпили предложенный ром и удалились.

– Тюки в подарок мадам, остальное ваше, хозяин. С меня будет достаточно и судна с его требухой.

Зажгли еще свечей. Открыли ящики. В них лежали шкатулки розового и черного дерева. Отперев их, увидели груду драгоценностей, камней и золотых дублонов. Гора жемчуга, кораллов и прочих красот радугой разлилась на большом столе, куда все это вывалили.

– Этого хватит вам, хозяин, для успокоения совести и приведения в порядок финансов? – хохотнул Галуа. – Я намерен завтра выгрузить еще одну шлюпку с товаром для усадьбы.

– Вижу, ты удачно поплавал. Это сколько же ты времени был в походе?

– Наверное, не менее полугода, хозяин, – осклабился Галуа. – Но думка есть другая, хозяин. И тут я хотел бы посоветоваться с вами.

– Прежде всего я должен выразить тебе признательность за честность и твердость данного тобой слова, Галуа. Ты оправдал мой риск, а он мне казался значительным, не буду скрывать. И рад буду помочь советом. Говори.

– Хочу бросить это опасное дело, хозяин. Может, стоит направить стопы по другую сторону океана?

– Что ты хочешь этим сказать, Галуа?

– Здесь повсюду острая нехватка рабочих рук. Хочу заняться доставкой рабов из Африки. Думаю, что это намного прибыльнее, а главное, не так опасно, как пиратство. Как вы считаете, хозяин?

– Ты прав, Галуа. Рабы здесь повсюду нужны просто как воздух, и заработать на этом можно хорошие деньги. Стоит попробовать. Если нужна будет помощь, я готов ее предоставить.

– Я ожидал такого ответа, хозяин! Мне нужна база для этого предприятия. Здесь все налажено и можно легко поработать. Так вы даете добро на использование вашей бухты?

– Располагай всем, что здесь есть, Галуа. Рассчитывай на меня, как я рассчитываю на тебя. Мы всегда договоримся к обоюдной нашей выгоде.

– Мадам Катрин довольна моим подарком, хозяин? – с интересом спросил пират и бросил в сторону Катрин загадочный взгляд.

– Мне кажется – очень. Особенно тем зеленым муслином, что ты привез.

– А что мне делать с моей донной, хозяин? – спросил Галуа и поморщился.

– Кто она такая? И зачем ты ее приволок сюда?

– О! Это знатная старая дева, хозяин! Перебиралась из Толедо на новые земли, тут у нее родственники. На родине у нее почти ничего не осталось, а здесь появилась надежда безбедно прожить остаток лет в тепле и заботе.

– Почему ты ее не обменял, Галуа?

– Тут занимательная история, хозяин. Она так заносилась, попав в плен, что я решил ее обломать. Отдал одному мулату на усладу. Тот согласился. И можно себе представить, хозяин, как эта чопорная гордячка вцепилась в этого несчастного мулата! Она наотрез отказалась меняться без него. А мулат никак не хотел оставаться с нею в доме ее родственников на Кубе. Представляете себе это, хозяин?

– Я так понял, что у них любовь? – усмехнулся Лука.

– Правильно поняли, хозяин! Только этот мулат особо с нею не церемонится, а она не отпускает его от себя. Ха-ха! Потеха!

– Сколько же ей лет?

– Она скрывает, но думаю, что около пятидесяти. И до сих пор была девственницей! Потеха да и только! Кстати, она из грандов, да только денежек, чтобы достойно поддерживать этот титул, у нее больше нет. Предки все промотали еще в прошлом веке.

– Как ее имя, Галуа? Ты так и не представил мне ее.

– Успеется, хозяин! А звать ее сеньора де Суансабар. Не то графиня, не то маркиза. Я в этом не разбираюсь. Ракель де Суансабар. Служанка ее препротивнейшая мегера, хозяин. Откликается только на «сеньора Эсмеральда». Сами посмотрите, что за птичка.

– И что ты хочешь от меня, Галуа?

– Если не возражаете, то пусть госпожа де Суансабар поживет у вас некоторое время. Мулат должен немного отдохнуть от ее ласк, ха-ха! Вернемся из Африки и пристроим эту особу куда-нибудь, если мулат ее не прогонит. Смешно, не находите ли?

– Возможно, Галуа. Что ж, я согласен. Дама знатная и может помочь Катрин в освоении должного уровня поведения в обществе. А как она говорит на французском?

– Не хуже вас, хозяин. Даже лучше. Вам будет с нею интересно.

Лука с Катрин долго обсуждали это, посмеивались, а потом Катрин заметила:

– Давай не будем потешаться над нею. Разве это не прекрасно, когда пожилая женщина стала получать от жизни такую радость, как любовь и наслаждение. Возможно, когда мы узнаем ее поближе, мы не будем так насмешливы и придирчивы, Люк.

– Может, ты и права. Каждый человек имеет право на счастье.

Сеньора Ракель предстала в столовой во всем блеске старомодных туалетов. Лука даже непроизвольно встал из-за стола и ждал, когда дама подойдет и представится.

– Графиня Ракель де Суансабар, – произнесла она на хорошем французском. – Мои родственники живут в Гаване. Губернатор приходится дальним родственником по линии матери, а его помощник – по линии отца.

Голос у нее был довольно молодой, приятный, но внешне она сильно контрастировала с окружающими. Ее поведение выдавало знатную даму, гордая посадка головы, прямая спина, опущенные плечи, все говорило о воспитании, всосанном с молоком матери.

Выглядела она моложе своих лет. Так, во всяком случае, показалось Луке.

Он поцеловал руку графини, представил ей Катрин и детей и предложил садиться за стол, не упуская заметить:

– Прошу прощения за простоту, так заметную в нашем доме, графиня. Надеюсь, что вы поможете нам исправить это, – и улыбнулся в усы.

– Месье Люк, прошу не обращаться ко мне так официально, с титулом «графиня». Я вижу, что нахожусь в простой семье. Поэтому называйте меня сеньора Ракель. Спасибо за приглашение. Вы очень предупредительны, сударь. Кстати, – обратилась она к Катрин, – вы мне кажетесь дамой из хорошего общества. Мы поговорим после.

Лука с интересом наблюдал ее. В голове его витали странные мысли. Он хотел, чтобы его Катрин хоть немного походила на эту сеньору, получила от нее уроки хорошего тона.

Он взглянул на Галуа и удивился. Тот отнюдь не выглядел таким уж мужланом, теперь в нем проглядывали иные манеры. А мулат, присутствующий здесь же, и вовсе скорее мог сойти за преуспевающего мещанина, чем за простого пирата из какого-то захудалого городка или селения с Ямайки.

Мулата звали Мигель, и теперь за столом к нему обращались «сеньор». Было ему лет немного за тридцать, высок, строен, лицом продолговат, с длинными, волнами ниспадающими темно-каштановыми волосами. Полные губы среднего по величине рта возбуждали, по-видимому, у женщин мысли весьма греховные.

Лука пригласил на завтрак Савко, и тот тоже весьма заинтересованно украдкой разглядывал необычных гостей.

– Савко, – поднял глаза на друга Лука. – Тут наш друг Галуа хочет заняться доставкой рабов из Африки. Ты не хотел бы присоединиться, вложить небольшую долю в его предприятие? Думаю, что это будет выгодное дело.

– Полностью согласен с тобой. Однако денег сейчас я добыть не смогу.

– Могу одолжить без процентов, – улыбнулся Лука. – И на неопределенный срок. Подумай. Мы не можем освоить наши земли без достаточного числа рабочих рук.

– Если так, то я могу согласиться. Лишний десяток рабов мне только прибавят прыти, Лука. Я принимаю твое предложение, если Галуа не против.

– Можешь успокоиться, – ответил Галуа. – Для друзей я готов на многое. А вы доказывали не раз, что друзья настоящие. Гоните деньжата, месье, и мы в компаньонах! Много не обещаю, но не обижу. Лишь бы Нептун не осерчал, ха-ха!

– Почему тогда сам не увеличишь свою долю, Лука? – спросил Савко.

– Почему же не увеличу?.. А может, и не просто увеличу, но и сам с ним схожу.

Сеньора Ракель тихо разговаривала с Катрин. Та иногда краснела, слушала внимательно, даже пропустив мимо ушей ту весьма значительную фразу, которую Лука только что бросил своему другу, поглядывала на Мигеля, который не обращал на все это никакого внимания, занятый отменным завтраком.

Прошло всего несколько дней, и Ракель, женщина под пятьдесят с гладко зачесанными седеющими волосами, стала вроде как бы всеми признанной наставницей хозяйки дома. Все ее слушались, почитали, а она принимала эти знаки внимания как должное, и никого это не возмущало.

– Вот бабка! – говорил Лука жене иногда. – Как незаметно и прочно она в наш дом вошла! Ты заметила, Катрин?

– Во всяком случае, это меня не тяготит и не обижает, – ответила она с готовностью. – И много полезного я от нее получаю, Люк. Ты не находишь?

– Нахожу! Еще как нахожу, Катрин!

– Между прочим, она сразу заметила, что я не католичка. Стала выпытывать. Пришлось ей поведать мою историю. И она взялась меня просвещать в религии.

– И ты приняла это?

– Представь себе, да! Я не смогла ей отказать. К тому же это не может заставить меня изменить себя внутренне. Думаю, что это будет лишь внешнее проявление религиозности, Люк.

– Там видно будет. Думаешь, я настоящий католик? Ничуть не бывало. Но делать вид мне необходимо. Ты понимаешь?

– Теперь да, мой Люк! Теперь я понимаю! Слушай, милый, а насколько серьезно твое решение отправиться за неграми вместе с Галуа?

– Совершенно серьезно. Я понимаю, что годы идут, пора остепениться, сам давно мечтаю лишь о том, чтобы жить спокойно с тобой и детьми. И пусть это будет мое последнее путешествие. К тому же в нем есть и прямая необходимость. Нам очень нужны работники, а какой же я хозяин, если их подбор поручу кому-то другому. Пусть даже и Галуа. Ты согласна со мной, милая?

– Я не хочу тебя отпускать, Люк, но ты прав.

– И пусть это будет мое последнее плавание, Катрин.

– Это было бы просто замечательно, милый мой Люк!

Галуа же был целиком занят подготовкой корабля к новому и необычному для него плаванию. Корабль перестраивался для перевозки живого товара.

Лука закупал по ближайшим усадьбам скот, маис и картошку, муку маниока и пшеницы. Ладили бочки для запаса воды.

Через месяц упорного труда рвение Галуа заметно убавилось. А Лука постоянно подогревал его затею. В голове уже вертелись планы расширения посевов, постройки новых мастерских и хижин для негров.

– Черт! – сердился Галуа. – Все не дает покоя мысль, услышанная от сведущих людей, месье Люк.

– Что еще тебя беспокоит, Галуа?

– Говорят, что до восьмидесяти процентов товара дохнет в пути. Представляете убытки! Это просто отпугивает меня.

– Понятное дело. Но тогда возникает вопрос: а за каким чертом набивать полный трюм? Лишняя вода, лишние продукты, а в результате привозишь полумертвых людей! Не лучше ли взять половину и привезти в нормальном состоянии. И Бога не прогневим, губя людей напрасно.

– Хочешь сказать, что все остальные дураки, Люк?

– Не дураки, но слишком жадные. Это их и губит. Да и считать толком не умеют, теряют прибыль.

– Значит, советуешь не гнаться за количеством?

– Зачем, если больше половины умирает? Да и опасность болезней сильно увеличивается. А в первом рейсе необходим успех. Тогда появится опыт и можно будет думать о количестве, Галуа.

– Хорошо бы прикинуть все расходы, потери и прибыток, хозяин. Поможете?

– Охотно, Галуа. Мы ведь компаньоны, и моя доля не такая уж и маленькая. Мы все с тобой посчитаем и выведем наиболее выгодный вариант этого предприятия.

Уже через три дня Лука показал расчеты Галуа.

– Гляди, вот затраты на одного раба при условии, что половина помрет. Видишь? Теперь затраты на половину груза. Прибыль увеличивается почти на двадцать процентов. Есть прямая выгода. И трудов меньше. Можно даже загрузить в трюмы корабля порядочно груза для торговли. Это дополнительная прибыль. А затраты увеличиваются незначительно. Даже если только на половину увеличить обычную рабскую порцию воды и еды, и то уже должно получиться вполне прилично. Всех привезем живыми и здоровыми.

– Похоже, вы правы, хозяин. Надо и мне прикинуть в голове. Хорошо бы узнать, какие товары можно взять для обмена или продажи в Африке и какие везти сюда. А где это узнать?

– Надо посетить Сент-Джорджес и поговорить со знающими и опытными людьми, разбирающимися в таких делах. Можно быстро смотаться на «Малютке» или на лошадях. Это не займет много времени.

– Договорились, Люк. Поедем, когда скажешь. Думаю, что верхом интереснее.

В городе их выслушали, немного посмеялись, поглядели их расчеты, и один из знатоков такого рода торговли заявил:

– Каждый надеется на благополучный исход перевозки живого товара, господа. Но практически такого никогда не бывает. Работорговцы набивают в трюмы максимум людей.

– Я не понял, мессир, что вы можете нам порекомендовать? Мы только собираемся заняться этим делом и хотели бы все тщательно взвесить и просчитать.

– У вас хорошие расчеты, господа, вы очень даже можете оказаться правы, но никто так не делает. Попробуйте. После рейса все станет на свои места. Пробуйте, – повторил знаток неуверенно, но с долей надежды.

Лука с Галуа вернулись домой верхом и по дороге все время провели споря, доказывая друг другу свое, соглашаясь и не соглашаясь.

И все же Галуа считал за лучшее не экспериментировать, а идти проторенной дорогой работорговцев, пока Лука с жаром не стал доказывать обратное.

– Ты не сбрасывай со счетов и то, что это люди, Галуа! Они Божьи создания, и мы не должны так жестоко обходиться с ними. И я уверен, что все это окупится сполна и дело будет сделано без тех безобразий, которые происходят на других кораблях.

Эти слова Лука произносил не раз, и они наконец возымели успех. Галуа согласился с доводами Луки. Даже заметил, что хороший хозяин скотину холит, зря палкой не бьет и кормит хорошо. Тогда и она приносит больше пользы.

Корабль ушел три недели спустя. Лука и Галуа уже знали, в каком месте наиболее дешевые рабы, набили трюм старыми мушкетами, зеркалами, ромом, бисером, ножами, топорами и прочей мелочью, не забыли и недорогие яркие ткани, лишь бы они были попестрей и покрасочнее.

Глава 12

Пройдя северную оконечность Консепсьона, Лука направил судно точно на восток. Противные течения и ветры заставляли делать длинные галсы, и продвижение вперед происходило медленно. Лишь почти четыре недели спустя подошли к Азорским островам и, используя благоприятное течение, спустились к югу. Вошли в Гвинейский залив и вдоль берега двинулись дальше, пересекли экватор и на траверзе реки Конго легли в дрейф, затратив на переход больше месяца, а вернее, почти шесть недель.

У капитана встречного судна, набитого неграми, Лука узнал много интересного и полезного для себя.

– Войдем в устье Конго, – сказал он Галуа. – Пройдем миль сто вверх по реке. Там дешевле купим рабов у местных вождей. Они уже набрали много пленных, и можно с выгодой для себя отбирать лучших.

Галуа засел за карты, имеющиеся на борту, и долго изучал их, чертил да высчитывал что-то.

Целую неделю судно поднималось вверх по течению. Лука и Галуа часто вступали в переговоры с вождями, но товар предлагали слишком убогий.

В одном селении вождь сильно озлился на них, когда они отказались брать рабов за непомерно высокую цену. Ночью он организовал нападение на корабль. Однако Лука учитывал такую возможность.

Усиленная вахта успела заметить приближающиеся к судну лодки с вооруженными воинами. Подняли тревогу.

– Пали из мушкетов, ребята! – орал Галуа, носясь по палубе с пистолетами в руках. – Пушки наводи! Картечью, огонь!

Борт корабля засверкал выстрелами. Дым почти скрыл реку, но направление матросы знали и продолжали палить, пока одна лодка все же не ткнулась в борт носом и два десятка черных дьяволов с воплями не полезли на палубу.

В короткой схватке Лука узрел вождя.

– Ребята, бери его живым! Отсекай от борта!

Пистолетная трескотня, частые мушкетные выстрелы эхом прокатывались по ночной реке, запутывались в зарослях джунглей, затухали, а на палубе текла кровь и звучали предсмертные вопли и стоны.

Вождя захватили, хотя он был слегка ранен. Трех негров повязали и запихнули в трюм.

Предприимчивый Галуа тут же сообразил свою выгоду и предложил вождю свободу в обмен на шестьдесят мужчин отменного здоровья. Тот вопил, грозился, но все это лишь для виду. Никакой угрозы теперь он не представлял. К утру он отправил на берег в полузатонувшей лодке гонца с требованием отобрать шестьдесят лучших мужчин из недавно захваченных пленных, так или иначе предназначенных для продажи, и доставить на борт.

Ждали до утра следующего дня.

Галуа уже потирал руки от удовольствия, да и Лука был доволен. Без особых усилий и потерь он добудет отличных рабов. Он надеялся заполучить для их пропитания и продовольствие на пару недель.

– Получив рабов, мы уже сможем считать свою миссию почти законченной, – говорил он Галуа.

– И все-таки не пойму я вас, хозяин. Столько места будет пустовать! Сколько монет потеряем!

– Не канючь, Галуа! Посмотрим, как дело повернется. Что за товар будет.

Негров привезли на четырех пирогах. Их было ровно шестьдесят, и они выглядели вполне сносно.

Галуа внимательно осматривал людей. Четверых он предусмотрительно забраковал, остальных загнали в трюм и заперли.

– Ты, вождь, обманул меня, – приставил к горлу вождя клинок кинжала Галуа. – Придется тебе идти с нами в Америку в качестве раба.

Когда вождь понял смысл этих слов, он завопил, замахал руками. Потом притих, задумался и заявил, что готов оплатить свою свободу еще несколькими рабами и продовольствием.

– Пообещай за себя что-нибудь подороже, – предложил Галуа, вспомнив, что некоторые из вождей имеют драгоценные камни, добываемые где-то в глубине материка.

Вождь долго раздумывал, пока его не затолкали в трюм в духоту и вонь. Он все орал, визжал, колотил в люк руками.

Галуа усмехнулся, кивнул матросу, бросив торжествующе:

– Выпусти этого дурака. Послушаем, что он нам предложит.

Вождь тяжело вылез на палубу, бросился к Галуа и тут же долго что-то кричал, пока Галуа и Лука через толмача не поняли, что он хотел.

– Он согласен на все ваши условия, – сказал толмач.

– Когда доставит обещанное на борт? – поинтересовался Лука.

– Через три-четыре дня.

– Скажи ему, что я долго ждать не могу, пусть поторопится.

Вождь согласно кивал, обещая все выполнить.

Скоро легкая лодка причалила к борту судна. Вождь долго кричал гребцу, тот икал от страха, кланялся, падал на колени и быстро погреб к берегу вверх по течению, где и скрылся за поворотом.

Четыре дня прошли в тоскливом ожидании не то нападения, не то прибытия выкупа. К вечеру на реке появились три лодки. Они были гружены чем-то и медленно сплавлялись к судну. Гребцы неторопливо работали веслами.

Вождь еще издали стал кричать, видимо, спрашивал о результатах исполнения его приказа. Лицо его осветилось довольством.

Лодки причалили. Здоровенные негры подняли на борт большие бивни слонов, шкуры леопардов, жирафов и зебр и небольшой ящичек черного дерева.

Этот ящичек вождь сам преподнес Луке. Он что-то говорил, а толмач слушал и говорил коротко:

– Эти драгоценные камушки лично преподносит в дар лично вам.

Лука открыл ящичек. Внутри сверкали округлые камушки величиной с крупный горох и продолговатые, с фасолину. Он вопросительно глянул на вождя. Тот заговорил быстро, указывал на камушки грязным коричневым пальцем, а толмач пояснял:

– Он говорит, что белые люди очень ценят эти камушки. Он просит принять их и побыстрее освободить его.

– Галуа, можешь отпустить его. И пора сниматься с якорей, – заметил Лука. – Галуа, команду на шпиль! Погрузить добро в трюм. Выпустить половину негров на палубу. Пусть погуляют на воздухе. Это их взбодрит.

По виду негров можно было судить, что они обрадованы свежему воздуху, хотя страх, озлобление и ненависть были отчетливо видны на их почти черных лицах. Лука сказал толмачу:

– Скажи им, что они будут регулярно гулять по палубе, и пища будет лучше, чем на других кораблях.

Толмач долго и мучительно объяснял предложение капитана. Негры поняли, вид их не внушал доверия, но многие лица разгладились.

Судно шло вдоль берега на север. Легкий береговой бриз надувал паруса, след за кормой был далеко виден. Дельфины неслись впереди, подныривали под днище у самого носа. Далекая полоса низменного берега темнела почти черной зеленью.

Лука был в приподнятом настроении. Он поглядывал с полуюта, как негры прогуливаются по палубе под охраной матросов с мушкетами и пистолетами наготове. Народ был отменный. Рослые, молодые и сильные, они должны стать хорошими работниками на его усадьбе.

Больше недели судно шло вдоль африканского берега, иногда удаляясь от него и вновь приближаясь. С левого борта вдали проплыли острова Сан-Томе. Африканский берег не просматривался уже второй день.

Лука порылся в кармане, достал трубку, набил ее табаком и закурил. В голове копошились разные радужные мысли и планы. Он позвал Галуа.

– Как дела с неграми?

– Нормально. Ежедневно выпускаем на палубу прогуляться на час. И жратва сносная. Трюм моется ими самими каждый день. Никто не заболел.

– Хорошо бы посетить устье какой-нибудь реки. Обменять наши побрякушки на ходкий товар. Не везти же его домой.

– Посмотреть по карте, хозяин?

– Только гляди, чтоб подальше от фортов англичан да испанцев. И не снимай с грот-марса наблюдателя. Здесь начинается оживленное судоходство.

Прошло два дня. Судно приблизилось к берегу. Галуа верно рассчитал курс, и справа по борту можно было в подзорную трубу разглядеть устье реки среди песчаных наносов.

– Что за река, Галуа? – спросил Лука.

– Если мои карты не врут, хозяин, то это Кампо. Она впадает в глубокий залив, и это, скорее всего, вход в него. Входим?

– Пожалуй. Паруса не видно поблизости?

– Горизонт чист, хозяин. Вчера видели один, помните?

– Да. Команду на брасы! Румпель пять румбов вправо!

Три часа спустя судно медленно вошло в залив, окруженный зеленым буйством лесных зарослей и пятнами коричневого гранита.

– Вон устье реки, – указал Галуа.

– Вижу селение чуть в глубине, – ответил Лука, не отрываясь от подзорной трубы. Наверное, рыбачье.

Они приблизились на четверть мили, паруса взяли на гитовы и почти остановились, очень медленно продвигаясь вверх к устью за небольшой приливной волной. С берега уже спешили к ним несколько лодок в надежде на выгодный обмен.

Он произошел тут же у борта судна. Негры предлагали рыбу, бананы, пшено и сорго. В одной лодке визжали свиньи, блеяли козы.

– Отличный выбор! – воскликнул Лука.

Два дня простояли в устье. Загрузили трюм дополнительным продовольствием. За него пришлось отдать половину того, что осталось для обмена, но теперь с едой не должно быть непредвиденных затруднений.

Рабов два раза купали в реке, кормили почти даровыми бананами и бульоном из сваренных на берегу туш антилоп и быка, которых приобрели в соседнем селении. Кости негры так обглодали, что и собакам делать было нечего.

Покинули реку с хорошим настроением.

Оставив устье Нигера далеко по правому борту, судно пошло на запад. Миновали испанские форты и вошли в устье реки Бандамы. А пройдя миль десять вверх по течению, бросили якоря у большого селения.

Здесь торговались яростно, с азартом, и все стороны были довольны, когда эти торги увенчались наконец обоюдным согласием. За оставшиеся товары Лука получил кучу слоновьих бивней, малый бочонок полудрагоценных камней, мясо быков, плоды и распрощался с туземцами с чувством выполненного долга.

А к вечеру встретили испанский корабль. Тот дал предупредительный выстрел по курсу судна, требуя лечь в дрейф.

– Ветер нам не благоприятствует, – заметил Лука. – Как бы нам не влипнуть с этим кораблем.

– Он не так грозен, как может показаться, хозяин, – ответил Галуа, продолжая рассматривать судно. – Пушек у нас, слава богу, больше, мушкетов наверняка не меньше. Если успеем, то можно и выйти на более удобную позицию.

Лука думал недолго.

– Команду на реи! Ложимся в дрейф! Приготовиться к бою! Мушкеты на палубу! Пушки заряжать! Не суетиться! Спокойно! Время у нас есть. Они еще должны подойти, спустить призовую команду, а мы тем временем совершим небольшой маневр и постараемся выйти ближе к ветру. Задраить трюмы с рабами!

Полчаса спустя от борта испанца отвалила большая шлюпка. В ней сидело не менее двадцати матросов с мушкетами, на носу был установлен фальконет.

– Когда подойдет саженей на десять, расстрелять мушкетным огнем. Пушки прибережем для корабля. Приготовиться, ребята!

Матросы залегли за фальшбортом. Они незаметно следили за приближением шлюпки. Пушечные порты были закрыты, по палубе шатались несколько матросов без оружия, на полуюте стояли Лука и Галуа. Они посматривали в трубы, тихо переговаривались. Судно медленно дрейфовало на юг. Испанский корабль покачивался в полутора кабельтовых со спущенными парусами, матросы глазели на встреченное судно и свою шлюпку.

Шлюпка подходила с наветренного борта, весла ритмично взмахивали, капли алмазами сверкали в лучах жгучего солнца. Матросы держали мушкеты по-походному.

Лука постучал ножнами шпаги по фальшборту, что означало готовность.

– Огонь! – крикнул Лука, и борт тут же запестрел цветными головами матросов, окутался дымками выстрелов.

Шлюпка отвернула в сторону. Половина матросов уже попадала на ее дно, остальные спешили повернуть назад. С борта палили уже и пистолеты. Несколько испанцев свалились в воду, шлюпка так и не смогла выровняться и покачивалась на волнах с перебитыми веслами.

– Паруса ставить! Команду на брасы! Руль шесть румбов влево!

Лука кричал в рупор. Выстрелы продолжали греметь. В шлюпке кто-то отвечал, но толку от этого было мало. Лишь одна пуля задела матроса, и он ругался, зажимая рану шейным платком.

Наконец в шлюпке не осталось ни одного испанца, способного стрелять. Раненые и убитые лежали вперемешку, и лишь вопли о пощаде неслись в сторону корабля.

– Хозяин, испанец поднимает паруса! Спускается по ветру!

– Разворачивай бортом к нему! Пушкари, наводи! Жди команду! Мушкеты, заряжай!

Испанцы произвели залп из пушек. Ядра с жутким шипением пронеслись вблизи палубы. Одно из них разрушило часть кормовой надстройки. Рулевой упал с разбитой головой.

– Убрать раненых! – Лука чихал от дыма и пыли. Кафтан его был в дырах.

– Капитан, пробоина у самой ватерлинии!

– Вода проникает?

– Пока нет, хозяин! Что прикажете?

– К бою! Пушки готовы? Пали!

Пять пушек грохнули почти одновременно. Картечь с жутким визгом врезалась в испанца. Палуба тут же затемнела телами упавших.

– Команду на брасы! Руль налево двенадцать румбов! Спускаемся по ветру!

Пальба из мушкетов почти прекратилась. Матросы работали на брасах и шкотах. Судно резко отвернуло в сторону берега, делало большую дугу, выходя из-под готовящегося второго залпа испанца.

– Убитые есть? – кричал Лука с полуюта.

– Шесть раненых, хозяин! – прокричал в ответ Галуа. – Пушки левого борта готовы!

Лука внимательно смотрел в подзорную трубу, стараясь не прозевать время залпа. Он отлично видел, как испанские канониры торопливо снуют вокруг пушек, прикинул положение судов. Время настало.

– Право руля! Правые брасы, убрать слабину! Руль, восемь румбов вправо!

Не успел корабль полностью развернуться, как испанец окутался дымом, прогрохотали пушки. Два ядра разворотили часть надстройки, фок-стеньга накренилась, упала на штаг, он едва не лопнул.

– Пожарную команду на полуют! Три человека! Бегом, ребята! – Лука продолжал следить за испанцем, не обращая внимания на потери и разрушения. – Пушки, огонь!

Судно вздрогнуло, окуталось дымом. Картечь снова проредила испанцев.

– Право руля! – орал Лука. – Еще право! Заряжай! Мушкеты готовь! Брасы, брасы! Работай! Шевелись, ребята! Убитые есть?

– Двое, хозяин! И пятеро ранены!

– Убрать тяжелых, перевязать остальных – и к фальшборту! Приготовиться!

В грохоте выстрелов, криках и воплях матросов корабль сделал широкую дугу, временно ушел от обстрела и теперь готовился дать залп левым бортом. Испанцы старались побыстрее спуститься к ним по ветру, сцепиться и овладеть судном в абордажном бою. Это было заметно.

– Какие потери у испанцев? – кричал Лука.

– Человек двенадцать убитых, хозяин! – донеслось с грот-марса. – И вдвое больше раненых. У них некому обслуживать пушки!

– Еще один залп – и берем их на абордаж! Пробоину не заливает?

– Только при крутом повороте, хозяин! Я послал плотника в трюм! – кричал боцман, носясь по шканцам с пистолетом в руке.

– Подтянуть шкоты левого борта! Канониры, готовься! Целься по палубе! К абордажу приготовиться!

Корабль снова вздрогнул. От борта испанца брызнули щепки, люди в числе не менее пяти упали, некоторые уползали подальше, но им это плохо удавалось.

– Хозяин, их капитан или ранен, или убит! Они в панике! – это кричал матрос с грот-марса.

– Отлично! Команду на брасы и шкоты! Сближаемся. На румпеле, следить! Крюки готовь! Как там испанцы, – задрал голову Лука.

– Пытаются ставить паруса, хозяин. Да народу у них мало. Пальнуть бы из мушкетов и фальконетов!

– Фальконеты, готовьсь! Наводи, картечью, пали!

Пушчонки негромко прогрохотали. Два человека, Лука это заметил, поползли по палубе, оставляя кровавые следы.

– Мушкеты, огонь! Целься лучше! Рулевой, ты заснул? Подправь румпель!

Лука видел, что матрос ранен и едва стоит на ногах. Он подскочил, отстранил его и навалился на рычаг. Корабль слушался руля не так охотно, как всегда. Было ясно, что он поврежден. Но пока это могло подождать. Лука все же вывел корабль на нужный курс, и суда стали сближаться.

Редкий огонь испанцев мало что мог сделать. Противник был почти подавлен и думал лишь о бегстве. С парусами испанцы управлялись медленно, в то время как судно Луки шло довольно быстро, и при этом матросы не переставали палить по палубе испанского корабля.

Испанская пушка произвела одиночный выстрел. Картечь пронеслась по палубе, снесла двух матросов. Но на большее испанцы уже были не способны.

Они так и не успели полностью поставить паруса. Лука сумел вывести корабль из опасной зоны, сблизился с испанцем, миновал его нос и подходил уже с наветренной стороны. Это было уже полпобеды. Испанцы это поняли.

– Капитан, испанцы поднимают белый флаг! Они сдаются! Ура! – закричал Галуа, зажимая ладонью цапнутое картечиной плечо.

– Прекратить огонь! Готовьсь к сцеплению! Абордажная команда, приготовиться к высадке! Подходим!

Не прошло и четверти часа, как суда сошлись бортами. Их скрепили, и абордажная команда тут же заполнила палубу призового судна. Испанцы сгрудились на шканцах с поднятыми руками, побросав оружие.

– Оружие собрать, припасы к нему перегрузить! Осмотреть судно! Пленных в трюм! Раненых к врачу! Но вначале пусть наших посмотрит!

Лука прошел в капитанскую каюту. Капитан лежал на койке с бледным осунувшимся лицом. Он был ранен в голову и в бок, врач, возившийся с ним, посмотрел на вошедшего вопросительным взглядом.

– Вы врач? Идите к нашим раненым. Ваши могут и подождать!

Врач, как показалось Луке, понял, побледнел, поторопился схватить свой ящик и удалился в сопровождении матроса.

– Капитан, я сожалею, но я не виноват в случившемся, – повернулся Лука к испанскому капитану. – Прошу не волноваться и выслушать. Надеюсь, вы меня понимаете?

Испанец прикрыл глаза в знак согласия.

– Очень хорошо, сеньор! Мне ничего от вас не надо, но вы сильно повредили мое судно, капитан. Придется вам оплатить его ремонт и прочие издержки. Где ваши деньги, сеньор?

Капитан смотрел на Луку тоскливыми глазами и молчал, пока юнга не показал пальцем на угол каюты, где стоял объемистый сундук с горбатой крышкой. Он был покрыт красивой резьбой и блестел позолотой. Медные обручи поблескивали в свете солнечных лучей, проникавших через высокое окно в корме.

– Жак, – обратился Лука к матросу, – открой и загляни внутрь.

В сундуке под слоем одежды лежали две шкатулки черного дерева с замками. Юнга уже предусмотрительно протягивал ключи, ожидать приказа он не рискнул.

– Тащи к свету, – бросил Лука. – Посмотрим, что там такое.

В одной шкатулке, что побольше и потяжелей, находилось несколько мешочков с дублонами и песо. Их было несколько тысяч, по прикидке Луки. В другой, поменьше, обнаружились драгоценности, определить стоимость которых Лука не рискнул.

– Сеньор, мы вынуждены забрать все, что нам необходимо, на свой корабль. Потом вы сможете продолжить свой путь, – Лука слегка поклонился и вышел из каюты.

На палубе его люди уже побросали мертвых за борт, раненых убрали, а у грот-мачты росла гора дерева, которое боцман отбирал для перегрузки.

– Боцман, найди их плотника. Если он не убит, пусть перебирается на наш корабль и занимается ремонтом. Узнай, кто еще может этим заниматься. Надо спешить. Скоро солнце сядет.

Боцман кивнул и побежал выполнять приказ. Скоро он направил двух испанцев с инструментами, и те тут же принялись стучать, пилить и тесать.

– Надо пробоину хорошенько заделать, – Лука осматривал судно. – Груз есть?

– Какой груз, хозяин? Это же военное судно. Припасы имеются, вино для офицеров отменное, – доложил Галуа, плечо которого белело свежей перевязкой.

– Распорядись хорошенько накормить негров! Припасов в избытке, и нечего жадничать. Как там доктор работает с нашими ранеными?

– Справляется, хозяин, – усмехнулся Галуа.

– Это хорошо.

К закату все огневые припасы, оружие и одежда были приготовлены для погрузки, но пробоина еще не была заделана. Галуа тщательно осматривал судно, поглядывал на свою палубу, где негры уплетали дармовую еду и скалили большие зубы. Выглядели они достаточно хорошо, и Лука подумал, что этот рейс себя очень даже оправдает. Плохо только одно – не подумали вовремя о том, чтобы привезти в усадьбу не только мужчин, но и женщин. Негры завели бы себе семьи, плодили бы детишек…

– Галуа, какой курс ты избрал для перехода через океан? – спросил Лука за несколько сот миль от островов Зеленого мыса.

– У островов течения будут благоприятствовать нам, и ветры устойчивые до самых берегов Южной Америки, хозяин. Я уверен, что это наилучший курс для нас. Ведь продовольствие на борту не бесконечно.

– За месяц дойдем до места?

– Обязательно, хозяин. Правда, в тех районах могут быть длительные штили. Однако время для них еще не наступило. Будем надеяться, что этого не случится. На островах или материке можно еще пополнить запас продовольствия.

– Что-то мы расходуем его в неимоверных количествах!

– Сами приказали кормить негров от пуза, месье Люк, – Галуа улыбнулся, но тут же сморщился от растревоженной раны.

– Беспокоит? – поинтересовался Лука.

– Бывает. Но дело идет на поправку. Испанский доктор дело сделал хорошо.

– У островов простоим не более двух дней. Хоть бы Бог избавил нас от еще одной встречи с испанцами или португальцами.

– Сейчас это один черт, хозяин. Испания до сих пор владеет своей соседкой и выкачивает из ее колоний все, что только может.

Лука окинул горизонт взглядом. Море было пустынно. Лишь на востоке едва угадывался берег. Альбатрос величаво плыл в вышине, даже не взмахивая крыльями. Было жарко и душно. Ветер дул слабый, судно тащилось не скорее четырех узлов. Пробило три склянки.

– Пора и перекусить, Галуа, – сказал Лука. – Облиться бы пресной водой, да жалко ее. Хоть бы дождь пошел.

На островах с трудом запаслись водой, раздобыли и немного продовольствия. Улизнули из-под обстрела с ближайшего испанского форта и взяли курс на запад.

Попутный ветер и течение позволяли делать до десяти узлов. Лука радовался скорому возвращению и отдыху. А главное – ему не терпелось проверить расчеты и проанализировать результаты предприятия. Хотя и сейчас он мог с уверенностью заявить о выгодности этого рейса.

Кончалась третья неделя плавания. Впереди в мыслях уже маячили давно ставшие родными острова. Перед утром пошел ливень. Рабов по партиям выводили на палубу, заставляли мыться. Это им самим нравилось.

– Как кстати этот дождь! – радовался Лука, вышагивая по полуюту. – Хоть немного пополним запасы воды. Старая уже отдает плесенью и затхлостью.

– Скоро и плаванию конец, хозяин, – отозвался Галуа.

Солнце разогнало туман, но сияло в небе как-то тускло и горячо.

– Не нравится мне небо, месье Люк, – заметил Галуа. – Все идет к штилю. Не дай бог застрять у самого дома!

Ближе к полудню ветер стих. Паруса повисли, духота становилась нетерпимой.

– Вот и накаркал беды! – зло бросил Галуа сам себе.

– И сколько времени может это продолжаться? – поинтересовался Лука.

– Сколько угодно Всевышнему. Я читал лоции, там сказано, что и две недели можно проболтаться в этом пекле, хозяин.

– Этак и продовольствия может не хватить! Вот дьявольщина! Зло берет!

Через два дня на горизонте появился парус. Чей-то корабль дрейфовал и постепенно приближался.

– Что за судно? – приставив зрительную трубу к глазу, спросил Лука.

– Отсюда этого не разглядеть, господин, – ответил рулевой. Он лениво посматривал на компас, трогал накалившиеся рукоятки румпеля, вытирал потную шею и отдувался.

– Боцман, выпускай негров на палубу! – распорядился Лука. – А то задохнутся в трюме! Партиями, как всегда. Подать забортной воды в трюм. Пусть его освежат!

В три приема негров выпускали на палубу и заставляли ходить вокруг мачт. Тень от парусов немного облегчала им жизнь. Бочка воды быстро иссякала, и казалось, что напиться неграм так и не удастся.

– Выдать каждому по полпинты разбавленного водой белого вина. У нас оно еще осталось.

Негры с жадностью пили эту кисловатую жидкость, блестели довольно глазами.

Перед закатом, когда небо расцветилось феерией красок, а солнце на некоторое время словно повисло над морем, Лука просмотрел горизонт.

– Действительно, мы сближаемся с тем далеким судном. Но определить его флаг пока невозможно. Оно явно побольше нашего, но дрейфует медленнее. Мы к утру подойдем достаточно близко, чтобы на шлюпке посетить его и обменяться новостями.

За два часа до полудня суда оказались в миле друг от друга. Это был английский корабль с невольниками на борту, вернее, в трюме. Суда обменялись приветствиями, пушечными салютами, а потом Лука приказал спустить ялик.

– Галуа, останешься за старшего, – бросил Лука. – Следи за порядком.

Лука сдвумя гребцами отправился в гости.

Его приняли довольно любезно. Капитан и его помощник немного говорили на французском, а среди матросов оказался и настоящий француз. Так что поговорить они могли.

В тени паруса поставили столик, кок принес ром и вино, кофе для Луки, который от спиртного сразу же отказался, чем несказанно удивил хозяев, подал закуски, и прием начался.

– Дух у вас на борту уж очень тяжелый, – повел носом Лука.

– Две сотни негров внизу! Думаете, от них благовониями должно нести? – ответил капитан Хендриксон.

– Двести человек! – удивился Лука. – У меня на борту меньше сотни.

– Уже не двести, сударь. Половину уже скормили акулам. А теперь каждый час кого-нибудь да швыряем в море. Хоть бы с полсотни довезти до рынка.

И в подтверждение слов капитана двое матросов вытащили из люка труп чернокожего и швырнули его в море.

Лука отметил себе страшную худобу негра. Ребра его выпирали из-под кожи, чуть не прорывая ее.

– У вас на борту такая же картина? – осведомился помощник.

– Отчего же, я рассчитываю всех своих доставить живыми, сэр, – отозвался Лука.

– Да, хорошо вам! А мои мрут, гады, как мухи! Одни убытки понесем с этим штилем! – выругался капитан.

– Вы хотите сказать, что прибыли не будет, капитан? – спросил Лука с интересом и пытливо заглянул тому в глаза.

– Прибыль зависит от того, сколько мы тут проторчим. Вот в чем вопрос. Если штиль не окончится хотя бы завтра, то о прибыли можно будет забыть. Воды и жратвы почти не осталось.

– Капитан, несколько дней назад шел хороший дождь.

– Над нами лишь покапал. Вы были намного восточнее. Я это заметил по направлению бега туч. До нас он не дошел.

– Это печально, сэр. Я вам сочувствую.

Англичанин посмотрел на Луку, помолчал, потягивая трубку и запивая табачный дым ромом. Потом спросил без особой надежды:

– Вы не могли бы избавить меня от небольшой партии этих обезьян? Боюсь, что до рынка я их не довезу. А так вода экономится, да и с едой будет получше. Вдруг выживут, и я сумею сплавить этот товар на Барбадосе. Но ведь это три дня при попутном ветре, а штиль продолжается! Будь он проклят. До Дня Всех Святых так и не дойдем до места! Так что вы мне ответите на мое предложение, месье?

– Два-три десятка женщин я бы взял. Так ведь вы предложите мне полумертвых баб, толку от которых не будет.

– Сами можете выбрать, месье Люк, – вскочил с табурета капитан. – Хоть сей же миг я вам покажу товар! Соглашайтесь. Задаром отдам, лишь бы сохранить остальных. Договорились?

– Да у меня на борту у самого положение не лучше. Лишь с водой все в порядке, а еды едва хватает. Но посмотреть можно.

Англичанин с воодушевлением приказал выгнать на палубу всех женщин, которые еще находились в трюме.

Ходячие скелеты без всякой одежды столпились на баке. В их глазах читалось только одно – желание пить!

– Теперь вы можете понять меня, месье Люк, – торопился англичанин сторговаться. – По три соверена за штуку, и мы договорились! Идет?

– Простите, капитан, но за такой товар и соверена жалко. Они не доживут до ближайшего рынка. Одни убытки будут.

– Хорошо, что вы предлагаете? Назовите свою цену!

– Больше соверена дать не могу, если всех скопом. Сколько их тут?

– Двадцать две, сэр! – подбежал боцман с докладом.

– Вон те три бабы уже сегодня умрут, – продолжил гнуть свое Лука.

– Их можно откинуть, – тут же согласился англичанин. – Значит, по полтора соверена, месье?

– Увольте, капитан. Это слишком дорого для меня. Я не хочу терять свои кровные, сэр. У меня нет еды для их восстановления.

– Ваша окончательная цена, Люк? Говорите!

– Двадцать соверенов за всех и ни пенса больше, капитан.

Англичанин поговорил с помощником, повернулся к Луке и произнес со вздохом сожаления:

– Договорились, месье Люк! Ударим по рукам! Гоните деньги!

– С собой таких денег у меня нет. Отвезите женщин на мой корабль, там и получите плату в полном объеме, капитан.

Англичане спустили большую шлюпку, погрузили женщин и неторопливо погребли по застывшему морю.

Негритянки сами не смогли подняться на палубу, и их пришлось втаскивать. Для этого выгнали десяток негров из трюмов, и те с интересом и усердием выполнили это трудное и неприятное дело.

Лука отсчитал монеты, распрощался с капитаном, а тот на прощание заметил:

– Как вы умудрились сохранить негров в таком виде, Люк? Это просто непостижимо! Ну да это ваше дело, старина. Прощайте! Желаю успеха!

Шлюпка отчалила и удалилась. Лука проводил ее глазами, обернулся к негритянкам, произнес решительно:

– Облить их забортной водой. Принести воды и еды. Еды пока дать немного. А то и в самом деле помрут. Поместить всех на палубе в тени паруса!

Ночью одна негритянка все же умерла. Но остальные жили. Свежий воздух, пища и вода довольно быстро оживили их. А через два дня подул ветерок.

Быстро поправили обвисшие паруса. Судно двинулось на запад.

Ветер крепчал с каждым часом. Длинные волны бороздили океан. Скоро гребни их украсились пенными гребешками.

– Не дай бог шторм нас накроет! – Лука постоянно поглядывал на небо.

– Не должно, хозяин, – заметил Галуа. – Это просто свежий ветер, он лишь приблизит нас к острову.

Облака бежали по небу, временами затеняя солнце и бороздя море темными пятнами. Было не очень жарко, негры почти все время проводили на палубе, помогали матросам в работе со снастями. Женщины уже немного отошли от голода и выглядели чуть получше.

Поглядывая на негров, Галуа заметил с хитрой ухмылкой:

– Рабы все же не потеряли интереса к женскому обществу, хозяин. Гляди, как подкатывают к ним.

– Природа берет свое, Галуа, бороться с нею трудновато.

– Это точно! Мне тоже невмоготу стало. Видать, пришло время подумать и о семье, как вы думаете, хозяин?

– Согласен, Галуа. Тебе есть на что содержать семью. Да и годы… Тебе ведь лет сорок?

– Уже сорок пять. Да, это возраст солидный.

– Бросишь плавать, Галуа?

– Зачем? Еще поплаваю. Но хотелось бы завести свой дом, семью. Хочу сына.

– За чем же дело стоит? Это можно устроить.

– Придем на остров, обязательно поищу себе подругу. Смотаюсь в Сент-Джорджес, пригляжу мещаночку попригляднее и устрою свою жизнь. Будет кому меня поджидать из похода. А Консепсьон мне очень нравится. Тихий, ураганов почти нет, не то что на севере. Хочу купить небольшой участок земли, построить дом и жить себе в свое удовольствие.

За сотню миль до острова ветер изменился и стал противным. Пришлось то и дело гонять матросов на реи, тянуть то шкоты, то брасы, то бегать по пертам и вязать рифы. А перед самой северной оконечностью острова, когда до гавани оставалось не больше пятнадцати миль, он и вовсе стих. Легкие дуновения лишь слегка колыхали полотнища парусов.

Двигаясь со скоростью один узел, судно и за день могло не дойти до бухты. Все с нетерпением ожидали конца плавания, и эта задержка сильно действовала на нервы.

– Все! – воскликнул Лука. – Обогнуть этот мыс – и мы у входа в бухту! Это не больше двух часов пути. Скорее бы!

Судно бросило якоря вблизи берега, благо глубины здесь были достаточными.

– Спустить все шлюпки на воду! Грузите негров, сами грузитесь! Все на берег! Оставить двух вахтенных! Мы дома!

Вечером Лука и Катрин сидели за столом на веранде. Рядом возились дети, за которыми, как обычно, присматривали кормилица Марта и дед Макей.

– А помнишь ли, милый мой Люк, что ты сказал мне тогда, перед отплытием в Африку?

– И что же, Катрин?

– Ты обещал, что это будет твое последнее плавание, Люк. Так ты сдержишь слово?

– Конечно, милая. Теперь у нас есть все, что нужно, мы ни в чем не нуждаемся и можем быть спокойны за себя и за будущее детей. Я так давно хотел этого, Катрин, и вот наконец-то… Знаешь, я многое повидал в жизни, хотел быть воином и стал им, хотел повидать дальние страны, и вот я здесь, хотел стать богатым… Но я долго не мог понять, Катрин, что богатство что-то значит лишь тогда, когда есть с кем его разделить, кому передать. Теперь у меня есть и это, а большего грех и желать. Будем жить Катрин!

– Будем, милый мой Люк. Но вдруг кто-то захочет отнять у нас наше счастье?..

– Что же, тогда я снова возьмусь за мушкет. Да и друзья в беде не оставят. Верно я говорю, дядько Макей? – спросил вдруг Лука на давно забытом, казалось бы, украинском.

– Верно, сынку. Не может такого быть, чтобы оплошали казаки!

31 марта 1999 г.

Януш Мейсснер Черные флаги

Перечень основных действующих лиц

Альваро Педро-иезуит, секретарь резидента в Сьюдад-Руэда

Бельмон Ришар де — француз, капитан корабля “Аррандора”, впоследствии “Торо”

Барнс Перси-матрос с корабля “Зефир”

Ведеке Зигфрид-член гданьского сената

Визелла Франческа де-жена португальского губернатора Явы

Геррера и Гамма Винсент-губернатор Веракруз

Дрейк Френсис-англичанин, корсар, капитан корабля “Гольден хинд”(“Золотая лань”)

Иника-дочь индейского кацика Квиче-Мудреца

Каротт Пьер-француз, капитан корабля “Ванно”

Квиче-Мудрец-индейский кацик, владыка страны Амаха

Клопс-матрос с корабля “Зефир”

Куна Ян, он же Мартен-корсар, капитан корабля “Зефир”, поляк

Куна Кароль-брат Яна Мартена

Куна Катарина-мать Яна мартена

Куна Миколай-польский капер, отец Яна Мартена

Ленген Эльза-мещанка из Антверпена

Матлока-индианка, бабка Иники

Мэддок Гарви-английский корсар, капитан корабля “Найт”

Паливода Мацей-гданьский ремесленник, отец Ядвиги

Паливодзянка Ядвига-дочь Мацея Паливоды

Поцеха Томаш-кашуб, главный боцман корабля “Зефир”

Рамирес Диего де-губернатор Сьюдад-Руэда, испанец

Рамирес Бласко де-сын Диего, капитан корабля “Санта Мария” Тессари-итальянец, матрос с корабля “Зефир”

Тотнак-индеец, вождь племени хайхолов

Уатолок-жрец индейского бога Тлалока

Уайт Соломон-англичанин, капитан корабля “Ибекс”

Хагстоун Уильям-англичанин, офицер с корабля “Ибекс”

Штауфль Герман-парусный мастер на “Зефире”

Шульц Генрих-помошник капитана “Зефира”.

Перечень кораблей и судов

“Ванно” — фрегат, собственность Пьера Каротта, капитан-Пьер Каротт

“Гольден хинд” — каперский корабль, собственность Френсиса Дрейка, капитан Френсис Дрейк

“Зефир” — галеон, собственность Миколая Куны, капитан-Мико лай Куна, позднее Ян Мартен-Куна

“Каролина” — каперский хольк, собственность Готлиба Шульца с компаньонами, капитан-Миколай Куна

“Кастро Верде» — торговое судно португальской компании

“Найт” — фрегат, собственность Гарви Мэддока, капитан-Гарви Мэддок

“Ревендж” — военный корабль Ее величества Елизаветы, коро левы Англии, капитан-Джон Хоукинс-младший

“Санта Вероника» — судно, захваченное Мартеном, капитан Ген рих Шульц

“Торо” — судно, захваченное Мартеном, капитан-Ришар де Бель монт

“Черный гриф» — каперский когг, собственность Готлиба Шуль ца с компаньонами, капитан Миколай Куна

ЧАСТЬ 1. КАСТРО ВЕРДЕ

ГЛАВА 1

Ян Куна, которого все звали Яном Мартеном, шкипер корабля корсаров “Зефир”, стоя на палубе смотрел вверх, где на вершине грот-мачты трепетал черный флаг с метнувшейся в прыжке золотой куницей. Под мощным напором северо-восточного пассата тяжелая шелковая ткань извивалась как длиннохвостый дракон, сверкая на солнце золотым шитьем. На макушке фок-мачты, под самым навершием в форме орла, развевался другой флаг, прямоугольный, в четыре поля с гербами Тюдоров, английскими львами и ирландской арфой.

Убедившись, что черно-золотое знамя “Зефира” закреплено надежно, Мартен наконец окинул взглядом четыре других корабля, окутанных тучами дыма от артиллерийской пальбы.

Две больших трехмачтовых каравеллы маневрировали под ветром, окружая гораздо меньший английский корабль, низко сидевший в воде, — явно для того, чтобы дать по нему залп всем бортом. На мачтах их развевались красно-золотые испанские флаги. Англичанин — “Гольден хинд”, как сумел прочитать Мартен надпись на корме, — с попутным ветром шел курсом прямо между ними, а самый большой корабль-четырехмачтовое торговое судно со сбитыми и изодранными ядрами — парусами неуклюже дрейфовал, подставляя борта волне. Его бело-голубой флаг указывал на португальскую принадлежность, а состояние рангоута и такелажа показывало, что орудийный огонь нападавших был точен и эффетивен. Теперь же обидчик сам в свою очередь стал объектом атаки испанских кораблей, однако до сих пор довольно ловко от них увертывался.

Мартен в душе удивился ловкости его маневров: теперь ни одна из каравелл не могла его обстрелять, не рискуя при этом, что ядра продырявят борта и палубу португальского судна. Но он прекрасно понимал, что тот уже недолго будет прикрывать собой англичанина, который скоро должен был его миновать. И потому, желая обратить внимание воюющих сторон на “Зефира”, приказал поднять на фок-мачте английский флаг. Тем самым он надеялся отвлечь хоть один из испанских кораблей, а заодно поддержать дух экипажа “Золотой лани”, прежде чем самому вмещаться в битву.

Но испанцы, уверенные в своем перевесе и будучи вплотную к врагу, видимо решили покончить вначале с ним, а только потом приняться за другого, пока ещё только спешившего тому на помощь. Надеялись на число своих орудий и мощь огня, намного превосходивших возможности тех двоих; но не приняли в расчет их мастерства в управлении легкими и подвижными кораблями.

И вот в тот момент, когда обе каравеллы выполнили поворот и двойные ряды орудийных жерл уставились на “Золотую лань”, ее капитан резко сменил курс, повернув влево под самой кормой португальца. Почти тут же загремели его четыре фальконета, размещенные на кормовой надстройке, и одно из ядер перебило рею фок-мачты ближней каравеллы. Большой прямоугольный парус рухнул на палубу, произведя там замешательство, и залп, нацеленный в борт англичанина, прошел в нескольких ярдах от цели.

В тот же момент пустая до тех пор палуба португальского судна заполнилась людьми. Мартен издалека увидел клубы дыма, потом услышал густую, беспорядочную ружейную пальбу, сразившую на английском корабле нескольких матросов. Другая каравелла по широкой дуге ушла влево, отрезая англичанам путь отступления, а её носовые орудия раз за разом гремели парными залпами с верхней и нижней палубы.

Это заставило Мартена поспешить с решением.“Зефир”, летя как на крыльях, наконец оказался на дистанции прицельного огня, и если его вмешательство могло спасти “Золотую лань”, то было самое время действовать. Канониры с зажженными фитилями уже стояли у орудий рядом с наводчиками, ровнявшими дула; главный боцман Томаш Поцеха ждал только знака капитана, чтоб соскочить в люк на нижнюю палубу к своим батареям; рулевой Генрих Шульц следил за Мартеном с юта, готовый к маневру; матросы застыли у борта на брасах в ожидании приказа на разворот рей. Все взгляды сошлись на высокой, плечистой фигуре капитана, пристальные, напряженные, горящие нетерпением.

Он стоял посреди верхней палубы, широко расставив ноги, крупный, крепкий, словно молодой дубок из родным поморских лесов. Ноздри его дрожали, втягивая соленое дыхание пассата; казалось, он чует запах пороха и крови, которую предстоит пролить. Крови испанцев, столь же, а может и более ненавистных, как и кровь гданьских патрициев, с которыми в будущем тоже придется посчитаться.

Но сейчас он о них не думал; перед ним были испанцы, а исход схватки, к которой он готовился, был весьма неопределенным. Последний раз окинул взглядом экипаж, украдкой бросив взгляд назад, за корму, надеясь, что на горизонте увидит мачты “Ибекса”. Но его товарищ Соломон Уайт опаздывал. “Ибексу” по скорости далеко было до “Зефира”. Так что нечего было рассчитывать на его помощь, которая могла бы уменьшить перевес испанцев.

Мартен решил все поставить на карту: миновать первую каравеллу, где ещё наверняка не успели вновь зарядить орудия правого борта, и атаковать ту, которая отрезала отход англичанину.

— Два румба вправо! — скомандовал он.

— Есть два румба вправо! — повторил рулевой.

“Зефир” накренился, входя в поворот, а когда прозвучала следующая команда — “Так держать!” — тут же выровнялся, словно сам звук этих слов управлял его стремительным полетом.

Мартен кивнул главному боцману, указывая цель.

— Реи и паруса, — прогремел он. — Нужно снести их первым залпом.

Бородатое, заросшее до глаз лицо Поцехи исказила гримаса, считавшаяся у него улыбкой. Подняв огромную мозолистую ручищу, он сделал жест ладонью по горлу и исчез под палубой.

Тем временем экипаж испанской каравеллы, которая обстреляла “Золотую лань” и теперь приближалась к ней с наветреной стороны, готовился к абордажу: десятки моряков с длинными крюками в руках толпились у борта, а другие, стоя на носовой надстройке, пытались сверху забросить лини с крюками в ванты англичанина, чтобы притянуть корабли борт к борту.

Вторая каравелла все больше отставала, капитан её, видимо, решился на поворот, и корабль медленно уваливал влево, словно намереваясь миновать два других корабля и атаковать “Золотую лань” на встречных курсах.

Тут громыхнули четыре орудия “Зефира” с нижней палубы по левому борту, а секундой позже-еще три, стоявших между фок — и гротмачтами.

Стволы пушек прыгнули назад, рванув лини, лафеты подскочили и вернулись на место, туча черного дыма на миг заслонила обзор. А когда её развеял ветер, триумфальный вопль вырвался из груди пушкарей. На гротмачте не уцелел ни один парус, а реи либо свисали на обрывках рангоута, либо рухнули на палубу, сея замешательство и опустошение в рядах команды.

Мартен прыгнул к штурвалу.

— Приготовиться к развороту! — крикнул он.

Шульц помчался на нос, боцманы отпустили брасы, матросы ухватились за снасти-и “Зефир” резко развернулся направо, входя под ветер, пересек свой собственный пенный след, вновь набрал ход и помчался за другой каравеллой.

Вплотную минуя все ещё беспомощно дрейфовавший португальский парусник, Мартен прочитал его название, выложенное золочеными буквами на резных стенах носовой надстройки:“Кастро верде”, — и тут же десятью своими аркебузами ударил по палубе, где бестолково суетились матросы, подгоняемые капитаном и его помошником на постановку парусов. Залп “Зефира” загнал разогнал их по укрытиям, а засевшие на марсах отборные стрелки Мартена разили из мушкетов всякого, кто отваживался оттуда высунуться.

Но Мартен пока не собирался добивать португальца, который опасности не представлял. Зато обе испанские каравеллы-несмотря на повреждения, причиненные парусному вооружению одной из них-все ещё имели перевес. На каждой было не меньше сорока пушек и человек триста-четыреста экипажа. На “Золотой лани” их могло быть не больше двухсот, ее вооружение не превышало тридцати стволов, считая мортиры и фальконеты, а “Зефир” был ещё вполовину меньше. Мартен подумал, что восемнадцать пушек “Ибекса” сейчас очень бы пригодились.

Но эта мимолетная мысль ни на миг не отвлекла его напряженного взгляда от хода битвы; не было времени даже взглянуть на север, откуда мог появиться Уайт. Капитан сам взялся за штурвал, а боцман подался назад, освобождая ему место.

Гром орудий сотрясал воздух, ядра с адским воем и визгом пролетали над палубой “Зефира” и рушились в воду, вздымая в воздух огромные фонтаны брызг, рой мушкетных пуль непрерывно свистел над головами, врезаясь в мачты, дырявя паруса и расщепляя стены кормовой надстройки. Кто-то рухнул сверху, цепляя по дороге ванты и тросы, и с грохотом разбился в лепешку у самых ног Мартена, обагрив кровью палубу. Мельком взглянув на тело, капитан поморщился: он потерял одного из лучших мушкетеров.

— А ну-ка ответь им! — крикнул он Шульцу.

Три выстрела из легких пушек с носовой надстройки прорыли три большие борозды в рядах экипажа испанской каравеллы, но их шестифунтовые ядра не могли причинить серьезного ущерба её бортам. Мартен на это и не рассчитывал; он только ждал подходящего момента, чтобы скомандовать Томашу Поцехе дать залп орудиями с нижней палубы.

“Зефир”, поймав боковой ветер, плыл теперь почти вдвое быстрее тяжелого испанского корабля, уже нагоняя его, и теперь Мартен решил пройти вдоль левого борта, надеясь, что испанские канониры не успели ещё перезарядить там орудия.

Надежды эти подтвердились, когда бушприт “Зефира” поравнялся с кормой испанца: град мушкетных пуль и картечи пронизал воздух, в основном не долетев до цели, и только вспенив воду у борта корабля корсаров, но артиллерия каравеллы молчала.

Мартен рассмеялся. Маленький двухсотлаштовый “Зефир” — неподражаемый “Зефир”, верткий, как хищная птица, — в очередной раз брал верх над втрое более крупным и мощно вооруженным врагом.

И тут семь его пушек извергли огонь и дым,“Зефир” содрогнулся, а испанский корабль, пораженный ядрами и над, и под ватерлинией, отвалил вправо, накренился на левый борт и отчаянно затрепетал потерявшими ветер парусами.

Крик радости пролетел над палубой и тут же смолк, как обрезанный. Из туч дыма прямо по носу “Зефира” вынырнула вторая каравелла, пересекая их курс так близко, что столкновение казалось неминуемым. Корабли сближались под острым углом: испанский с опустошенной гротмачтой, но с полными ветром парусами на двух других, и “Зефир”, чьи разряженные орудия ещё дымились после залпа. Но теперь это не имело значения. Столкновение с могучей массой каравеллы так или иначе могло закончиться только катастрофой для меньшего корабля. Высокий, кованый железом нос, острый форштевень и грозно торчавший над ним дубовый бушприт возвышались над палубой “Зефира” как скала, о которую тот неминуемо должен был разбиться.

Но Мартен сохранял хладнокровие. Мощным усилием плеч он раскрутил штурвал с такой скоростью, что спицы его засверкали на солнце как полированный щит, и “Зефир”, послушный как хорошо объезженный конь, крутнулся на месте и борт в борт притерся к высокому корпусу каравеллы. Все заглушил треск, скрежет и визг твердого дерева, крошащегося в смертельном усилии.

Пораженные и потрясенные испанцы ошеломленно уставились сверху вниз, недоумевая, почему их каравелла не разделала на части жалкое суденышко, Прежде чем они опомнились, стая дико визжащих корсаров с топорами, ножами и пистолетами в руках уже вторглась на их палубу.

Отступив вначале под этим диким натиском, но заметив, что нападавших всего несколько десятков, испанцы бросились на них со всех сторон, пытаясь оттеснить их ближе к носовой настройке, откуда началась густая пальба. Это несколько смутило корсаров, но ситуацию спасли главный боцман Томаш Поцеха и плотник Броер Ворст. Вооружены они были топорами, которыми орудовали с исполинской силой. Под их ударами окованные металлом двери надстройки разлетелись вдребезги, и в пролом они ринулись вместе, увлекая за собой с десяток остальных.

Испанский офицер, осмелившийся им противостоять, был разрублен буквально надвое гигантом Ворстом. Поцеха, орудуя обухом, ширил опустошение среди столпившихся солдат, которые теперь не могли ни стрелять, ни толком применить свои пики и алебарды с длинными древками. Десяток воющих дьяволов орудовал ножами, потроша им внутренности, рубя и коля короткими тесаками, пробивая себе дорогу. Раздались вопли о помощи; потрясенные испанцы бросали оружие, падали на колени, вздымали руки к небу-и умирали или истекая кровью валились на осклизлую палубу.

Тем временем снаружи кипела схватка между какими-то тремя десятками людей Мартена и чуть ли не всей остальной командой каравеллы. Там было больше места и огромный численный перевес испанцев, казалось, склонит победный жребий в их пользу. Напрасно Мартен с окровавленной рапирой в руке раз за разом кидался в гущу схватки; напрасно устремлялись за ним здоровяки-боцманы с парусных дел мастером Германом Штауффлем во главе. Шеренги регулярной морской пехоты хотя и поддавались под этими безумными наскоками, но с боков напирали другие, а на корме офицеры собирали резервы, чтобы переправить их на опустевшую палубу “Зефира”, где оставались только Шульц да несколько юнг.

Мартен знал, что если до сих пор “Зефир” еще не был атакован, то только потому, что испанцы считались с возможностью, что экипаж в отчаянии мог поднять его на воздух. Но увидев два десятка испанских мушкетеров, карабкавшихся по вантам фокмачты, понял, что он на грани поражения: его людей перестреляют как зверей, загнанных в тупик, откуда нет возврата…Осталось только сдаться или отбиваться до последнего в носовой надстройке, которую захватили Ворст с Поцехой.

Без раздумий он выбрал второе. У него мелькнула мысль, что оттуда, быть может, им удастся пробиться на нижнюю палубу каравеллы и взорвать пороховой погреб. Такой конец лучше плена и смерти на дыбе после нечеловеческих пыток.

Оглянувшись на Штауфла, указал на разбитый вход.

— Туда! — крикнул он. — Все туда!

Отступая, прикрывал отход с горсткой своих старых кашубских боцманов, которые на “Зефире” служили ещё при Миколае Куне, и его, Яна Мартена, знали с детства. Каждый из них бился за четверых; каждый был готов отдать жизнь за молодого капитана; каждый-как и он-предпочел бы смерть с оружием в руках позору испанского плена, даже если бы тот плен и не грозил муками и смертью.

Когда все уже пробились ко входу, Мартен последний раз окинул взором свой корабль, лазурный горизонт, и вдруг заметил приближавшуюся с севера стройную белую пирамиду парусов. Сердце застучало у него в груди, и горячая волна крови ударила в лицо:“Ибекс” шел на помощь!

— Уайт! Уайт на подходе! — прокричал он.

Этот крик, подхваченный боцманами, вызвал у корсаров дикую радость, прибавил им сил, словно жаждущему-добрый глоток вина. Ни на что не обращая внимания, они вырвались из надстройки и ещё раз ринулись вперед, клином врезавшись в пехоту, которая раздалась в стороны от такой неожиданности.

И в этот момент где-то рядом прогрохотал залп, тень упала на палубу каравеллы и с вант фокмачты градом посыпались мушкетеры, словно яблоки с дерева.

Это “Золотая лань” взяла на абордаж противоположный борт испанцев и разила их оружейным огнем, а толпа английских матросов уже налетала сбоку на онемелых от неожиданности испанских пехотинцев.

Теперь ничто уже не могло удержать ужасной резни. Через несколько минут палуба каравеллы устлана была трупами и ранеными, а кормовую надстройку, где забаррикадировались несколько офицеров с остатками команды, охватил огонь, разложенный боцманом “Золотой лани”.

Ее капитан, щуплый невысокий мужчина с курчавыми огненно-рыжими волосами и густыми бровями, выгнутыми крутой дугой над небесно-голубыми глазами, разглядывал эту кровавую картину, словно ища взглядом того, кому обязан был неожиданной помощью в схватке с испанцами. И наконец увидел его: Мартен, чуть живой, весь в поту и крови, показался во главе кучки своих людей. Направлялся он в сторону пылавшей надстройки, и его гневное лицо и метавшие молнии глаза явно показывали, что только пожара ему не хватало и что он готов был атаковать теперь тех, кто это затеял. Заорал на них ещё издалека, и ничего не добившись, уже повернулся к своим, чтобы отдать приказ, когда капитан “Золотой лани” возник рядом с ним и спокойным, сдержанным голосом спросил:

— Кто вы?

Посмотрев на него сверху вниз, Мартен сделал жест, словно собираясь отстранить его с дороги, но в последний момент сдержался. Во взгляде, в облике, в тоне вопроса этого человека, бывшего на голову ниже его, было что-то, требовавшее уважения.

— Это ваш корабль? — спросил тот снова, указывая кивком на “Зефир”.

— Мой, — ответил Мартен. — Я захватил эту каравеллу и теперь…

— Я капитан “Золотой лани”, — перебил его англичанин, протягивая руку. — Меня зовут Дрейк. Френсис Дрейк.

Мартен отступил на шаг.

— Как? — пораженно спросил он. — Дрейк?

Машинально пожал протянутую руку и не раскрывая своей могучей ладони потряс её.

— Дрейк! — повторял он. — Дрейк! Это вы? Черт возьми…

Имя величайшего английского морехода подействовало на него, как глоток крепкой водки, хваченный по ошибке вместо воды: он буквально не мог перевести дух.

Дрейк рассмеялся.

— Погасить огонь! — бросил он, повернувшись к своим матросам.

Те исполнили приказ молча, с явной неохотой, хотя белый флаг, давно высунутый наружу, подтверждал, что испанцы готовы сдаться.

Капитан “Золотой лани” вновь взглянул в глаза Мартену.

— Благодарю, — сказал он. — Вы появились как нельзя вовремя. Я хотел бы знать, кому принадлежит “Зефир”.

Мартен наконец опомнился.

— Мое имя Ян Мартен.

— Вы англичанин?

— Я корсар на службе королевы. У меня на родине меня зовут Куна. По-польски это тоже, что Мартен-по английски.

— А это? — спросил Дрейк, указывая на приближавшийся корабль Уайта.

— Друг, — коротко ответил Мартен. — Только запоздал.

Вторая каравелла все больше кренилась на борт, явно погружаясь; с неё спускали лодки и плоты.“Кастро Верде” с лишенными парусов мачтами все ещё дрейфовал по ветру, однако на горизонте, далеко к югу, можно было заметить четыре белых пятнышка, форма которых не оставляла никаких сомнений: корабли!

Резко повернувшись, Мартен встретил спокойный взгляд Дрейка.

— Это мои, — сказал капитан “Золотой лани”. — Тоже немного запоздали. Только вы прибыли вовремя.

— Ага, — успокоившись буркнул Мартен. — Я думал…

— Что собираетесь делать с этой каравеллой? — спросил Дрейк.

— Затопить, — без раздумий ответил Мартен. — Не люблю живьем жечь людей. Даже испанцев.

Дрейк иронически усмехнулся.

— Предпочитаете, чтобы они утонули?

— Разрешу им спустить шлюпки. Португальцам тоже.

В светлых глазах Дрейка сверкнули искры. Он приподнял бровь.

— Вы полагаете, что захватили и “Кастро верде”? — поинтересовался он, не меняя тона.

— Сейчас захвачу, — заявил Мартен. — Пока ваши корабли не оказались на дистанции прицельного огня.

Дрейк рассмеялся.

— Черт вас возьми! — воскликнул он. — А вы мне нравитесь, слово даю! Никто не будет открывать огонь, — добавил он. — Забирайте себе этот корабль-он ваш по праву. Только-если хотите доброго совета-не топите его слишком поспешно, и не отпускайте всех, кто на нем есть. Там неплохой груз и-быть может-кое-кто стоящий приличного выкупа.

Мартен с симпатией взглянул на него.

— В таком случае можем сделать это вместе-предложил он, — пополам.

Но Дрек покачал головой.

— Вы и сами справитесь. У меня и так добычи хватает: такого количества золота и серебра вы ещё в жизни не видели; думаю, и никто в Англии тоже.

— Ого! — воскликнул Мартен с некоторым недоверием. — Открыли новый Теночтитлан?

— Быть может, — уклончиво ответил Дрейк. Глава II

Захват португальского судна “Кастро верде” обошелся без кровопролития. Пока “Ибекс” и “Золотая лань” держали его под прицелом,“Зефир” пошел на абордаж и Мартен поднялся на палубу во главе половины своего экипажа. Оружие-мушкеты, пистолеты, шпаги, алебарды и топоры, ножи и стилеты лежали грудой посреди палубы, а команда-отдельно офицеры, отдельно матросы-была построена в шеренги, как пожелал корсар-победитель.

Капитан, низенький смуглый толстяк с седеющей бородой, опираясь на свою шпагу, взирал исподлобья на Мартена с таким хмурым выражением, словно собирался сопротивляться, а не разоружаться. Но когда Мартен, остановившись перед ним, требовательно протянул руку, выхватил шпагу из ножен и, ухватив клинок обеими руками, плашмя ударил им об колено. Жест этот, имевший целью сломать шпагу, чтоб не досталась врагу, однако не вышел-клинок прогнулся, но не лопнул, и Мартен громко рассмеялся.

— Это не так делается, — заметил он, мгновенной хваткой переняв рукоять. — Дай ножны!

Португалец, сгорая от стыда и гнева, отпустил клинок, боясь, чтоб лезвие не рассекло ладони, потом дрожащими руками отцепил серебряные, украшенные гравировкой ножны и бросил их перед собой. Мартен их на лету подхватил, вставил шпагу и без видимого усилия согнул их кольцом перед лицом капитана. Треск лопающейся стали и хруст серебряных ножен разнеслись в мертвой тишине; сломанная шпага блеснула в лучах заходящего солнца, описала высокую дугу в воздухе и вылетела за борт.

— Благодарю, — буркнул португалец.

Мартен на него уже не смотрел. Его заинтересовали четыре железных фальконета, установленных под углом к бортам на крыше носовой надстройки.

— Это нам пригодится, — сказал он своему помошнику.

Генрих Шульц кивнул. Его необычайно длинный тонкий нос, нависавший над верхней губой, легонько шевелился, словно обнюхивая орудия. Длинная бледная меланхоличная физиономия не изменила выражения, но прищуренные черные глаза с любопытством обшаривали палубу.

— Посмотрим, что там внутри? — предложил он, облизнув губы кончиком языка.

— Да, — решил Мартен. — Оставь здесь Поцеху. Штауфль пойдет с нами. И этот тоже-указал он на португальского капитана.

По крутому узкому трапу спустились на самое дно. Португалец сопровождал их молча, лишь коротко отвечая на вопросы Мартена. На нижней палубе он носа до кормы тянулся длинный темный коридор, в нескольких местах пересеченный ограждениями из мощных балок. В каждой из преград были маленькие, окованные железом двери, которые капитан отворял большим ключом, отодвигавшим внутренние засовы, и распахивал настежь.

В обширных кладовых, достигавших в высоту верхней палубы, громоздились тюки хлопка, паки кошенили, мешки бадьяна, имбиря, кардамона, перца, ларцы с ванилью, гвоздикой, мускатным орехом, фисташками и прочими пряностей. Сильный запах как прозрачный ароматный туман висел в воздухе, перехватывая дыхание.

Выше по другому борту был склад провизии: там висели длинные пластины вяленого мяса, стояли мешки муки и круп, ящики сухарей, бочки с водой и вином, а ещё дальше-бухты канатов, парусина и дельные вещи. И наконец-несколько бочек пороху и ядра, сложенные в специальных загородках.

При виде этакого богатства у Шульца совсем перехватило горло. Острый торчащий кадык прыгал вверх и вниз, капли пота текли по лицу и пальцы рук хищно сжимались.

Герман Штауфль, упитанный и румяный как спелое яблочко, восхищенно таращил свои детски невинные голубые глазки и непрестанно покачивал левым плечом, как всегда, когда был чем-то взволнован. Был он левшой, и это характерное движение шло от метания ножей, в грозном искусстве которого парусный мастер “Зефира” не имел себе равных среди всех корсаров Англии, Нидерландов и Франции.

Ян Куна, которого звали Мартеном, громко смеялся и время от времени хлопал по плечу португальского капитана, который аж приседал от таких любезностей, хотя корсар и старался сдерживать свою медвежью силу.

Да, было там на что посмотреть и чему радоваться. На столь ценную добычу, да ещё с такой легкостью, никто из них не рассчитывал, когда меньше двух недель назад “Зефир” с “Ибексом” покидали Плимут. За какой-то час они стали богачами; за вычетом десятины, надлежащей доли Ее королевской милости, даже минимальная доля простого матроса представляла кругленькую сумму, которую можно было отложить на черный день, или поместить под проценты в выгодное предприятие, или прогулять наконец по бесчисленным кабакам.

Только теперь Мартен понял, каким лояльным союзником оказался Дрейк. Ведь он мог потребовать как минимум трети, если не половины добычи; мог попытаться захватить этот корабль сам, поскольку схватка с “Золотой ланью” на виду у приближавшихся четырех английских кораблей была предприятием весьма рискованным.

“ — Разве что он не знал, от чего отказывается”, — подумал Мартен.

Тут у него мелькнула мысль, не кроется ли в поведении Дрейка подвоха. Разве не может быть, что Дрейк лишь тянет время? Как только прибудет его четверка, кто сможет им противостоять?

Он нахмурился, но тут же отбросил такую возможность. Во-первых, то, что он слышал о Дрейке, не позволяло допускать такого коварства. Во-вторых, Дрейк уже неоднократно возвращался из Вест-Индии с сокровищами, и слава этих его экспедиций не оставляла сомнений, что и на этот раз ему сопутствовал успех.

Да, Френсис Дрейк не обманул: его возвращение из трехлетнего плавания могло быть только новым великом триумфом. До Мартена уже долетали невероятные слухи об этой кругосветной экспедиции; о десятках захваченных испанских кораблей, об ограбленных и сожженных городах на побережьях Мексики, Перу и Чили, об открытии Нового Альбиона, о золоте и серебре, награбленном в Закатеас, Потоси и Вета мадре.

Дрейк возвращался с огромной добычей; каждый из его кораблей был плавучей сокровищницей. И он не стал бы рисковать потерей хоть одного из них в столкновении с таким крепким орешком, которым показал себя Ян Куна по прозвищу Мартен, а на что другое можно было рассчитывать? Из разбойников, схватившихся за добычу, побеждает чаще тот, кто сильнее голоден, и даже если гибнет под натиском сытых, наносит немало смертельных ран.

Несмотря на эти доводы, Мартену захотелось поскорее оказаться вновь на палубе “Зефира”. Только там он чувствовал себя уверенно и неуязвимо; только там готов был встретить любую неожиданность.

— Хватит! — бросил он капитану “Кастро верде”. — Хочу видеть ваших пассажиров.

Португалец, понуро взглянув на него, зашагал вперед. Поднявшись палубой выше, они оказались в коридоре пошире, с которым пересекались проходы к бортам и батареям между помещениями для команды. Повсюду стояла глухая, мертвая тишина, нарушаемая лишь отзвуком их шагов. Палуба под ногами ритмично вздымалась и опадала, колеблясь с борта на борт, лучи света, падавшие сбоку через пушечные порты и сверху-через люки-перекрещиваясь, выхватывали в полумраке яркие пятна. В конце коридора вился кормовой трап, как змей, поднявший голову перед атакой жертвы.

И тут, когда они миновали последний проход, из-за маленьких дверей с зарешеченными окошком, которые остались у них за спиной, раздался сдавленный вскрик и шум падающего тела, а через миг двери вдруг распахнулись и из них вылетел какой-то человек с всклокоченными волосами и давно не бритой щетиной, в лохмотьях тонкой, когда-то белой сорочки, в черных атласных панталонах. В руке у него была простая длинная рапира с широким бронзовым эфесом, за поясом-мачете без ножен. Выглядел он грозно, а пронзительные черные глаза пылали безумной отвагой.

Шульц и Штауфль отскочили в стороны, а Мартен мгновенно обернулся, ухватив за воротник пораженного португальца и держа его перед собой как набитый тряпьем манекен. Маневр этот, выполненный в мгновение ока и говоривший о незаурядной силе молодого корсара, вызвал вначале изумление, а потом тень улыбки на лице вооруженного оборванца.

— Бросай оружие! — потребовал Мартен, упреждая какое-либо его движение.

Человек с рапирой на это не отреагировал; чуть склонив голову, округлым жестом приложил эфес рапиры к груди…и в тот же миг два ножа один за другим вонзились над самой его головой в доски открытой двери.

Штауфль, опустив руку, скользнул к Мартену, ожидая только знака, чтобы от предупреждений перейти к решительным действиям. Но Мартен такого знака не дал, хотя рапира, завершив плавную дугу салюта, вновь застыла в руке незнакомца.

Сам он, покосившись на две одинаковых костяных рукояти ножей, еще дрожавших на сверкавших клинках, глубоко вонзившихся в твердое дерево, уважительно покачал головой и, обращаясь к Мартену, сказал:

— Я не принадлежу к экипажу этого судна. До этого момента был здесь узником. Полагаю, по крайней мере отчасти я обязан поблагодарить вас за возможность выбраться из этой дыры.

Ловко перехватив рапиру в воздухе, взял её за клинок и подал рукоятью Мартену.

— Мое имя Бельмон, — склонил он голову. — Шевалье Ричард де Бельмон, капитан корсарского корабля “Аррандора”, который, к несчастью, теперь покоится на дне океана, причем в весьма дурной компании португальского фрегата, далеко отсюда. Эту мелочь мне тоже отдать? — спросил он, потянувшись к поясу за мачете.

— Нет, — ответил Мартен. — И эту колючку можете тоже оставить себе, шевалье де Бельмон, — он весело рассмеялся. — Что касается меня, — я капитан корабля “Зефир” и зовут меня Ян Мартен. А это мой помошник Генрих Шульц.

— Господа. — живописный оборванец поклонился, — я несказанно рад.

Шульц, глядя на него, ни на миг не изменил меланхолической мины своего бледного лица, только в его прищуренных глазах скользнула тень подозрительного недовольства. Зато Штауфль разинул рот от удивления, прислушиваясь к странному для него раскатистому выговору шевалье де Бельмона, первого человека, который даже глазом не моргнул, когда два ножа вонзились впритык к его голове.

Капитан “Кастро верде” тоже молчал, уставившись в пол, а когда Мартен наконец отпустил его, чтобы пожать руку Бельмона, оперся на поручни трапа и облегченно перевел дух: набрякшие сосуды на его лбу и шее свидетельствовали, что он едва не задохнулся в стальном захвате корсара.

— Не хотел бы обременять вас просьбами, — продолжал тем временем Бельмон непринужденным тоном светского человека, — тем более судя по всему вы спешите. Но нельзя ли попросить моего бывшего…хозяина, чтобы он запер эти двери? Думаю, что человек, который сторожил меня там, некоторое время не в силах будет передвигаться без посторонней помощи, но на всякий случай…

Шульц, стоявший ближе всех, заглянул в тесный закуток. Кроме простой лавки, стола и жесткого топчана там ничего не было. В темном углу неподвижная фигура валялась на полу.

— Лучше забрать его отсюда, — буркнул Шульц. Кивнул Штауфлю и вдвоем они выволокли бессознательное тело в коридор. Увидев богатырское его сложение, Мартен приподнял бровь и с уважением взглянул на Бельмона.

— Вижу, вы неплохо с ним управились, — усмехнулся он.

— О, его больше волновала канонада, чем моя персона, — небрежно ответил шевалье де Бельмон. — Я этим воспользовался, чтоб его разоружить, а потом… — он изобразил удар ребром ладони в горло. — Что будем с ним делать? Он чертовски тяжел.

Марен дал знак Штауфлю.

— Наш человек им займется. Пришли ему кого-нибудь в помощь, Генрих, — повернулся он к Шульцу. — Пошли!

Капитан“Кастро верде” проводил их наверх, в кормовую надстройку. По дороге Мартен вполголоса давал Шульцу какие-то указания. Понимающе кивнув головой, помошник отправился на палубу. Де Бельмон собрался следом за ним, но корсар его задержал.

— Я хотел бы, чтобы вы пошли со мной, — сказал он. — Вы наверняка лучше меня понимаете их язык.

Бельмон с неудовольствием оглядел остатки своей одежды, но Мартен решительно взял его под руку.

— Это не визит ко двору. Переоденетесь позднее.

Пассажиры-трое мужчин и две женщины-ждали в обширной, хотя и низкой каюте, которая занимала всю корму. Там царила роскошь-если и не королевская, как решил Мартен, то по крайней мере не присущая обычным судам: стены, обшитые полированным деревом, восточные ковры, тяжелые мягкие кресла, обитые атласом, столы и скамьи из красного дерева и палисандра…

На одной из скамей в глубине сидел седовласый старец в величественной позе, опираясь на эбеновую трость с золотым набалдашником. На его длинных тонких пальцах сверкали два перстня-один с розеткой из сапфиров, другой с большим брильянтом.

Рядом, вполоборота к нему, сидела молодая, необыкновенно красивая женщина с черными волосами, высоко поднятыми под золотой сеткой, и диадеме с жемчугами. На ней было легкое голубое платье, отделанное белыми венецианскими кружевами, и брыжжи, заколотые у шеи богатой брошью из золота и драгоценных камней. В руке она держала огромный, оправленный слоновой костью веер из белых страусовых перьев, до половины заслонявший лицо. Чуть шевеля им время от времени, вызывала легкий звон браслетов на запястьях. По дугами нахмуренных бровей как крылья бабочки трепетали её роскошные длинные ресницы, скрывая глаза, чей взгляд напрасно ловил Мартен.

По обе стороны скамьи, чуть позади, стояли двое мужчин-один уже в годах, весь в черном, с кружевным воротником вокруг короткой толстой шеи, и с золотой цепью, свисавшей на большой живот; второй-молодой, с одутловатым бледным лицом и срезанным подбородком. Еще дальше, в самом углу, сгорбилась чья-то девичья фигурка, сдавленно рыдая в скомканный платочек.

— Кто они? — спросил Мартен, обращаясь к Бельмону.

Живописный оборванец ткнул концом рапиры молчащего португальца, повторил вопрос на его родном языке, после чего, выслушав ответ, пояснил:

— Перед вами, капитан Мартен, его превосходительство Хуан де Толоса, королевский уполномоченный по делам Восточных Индий. Та прелестная и гордая дама, которая нас словно не замечает, — его дочь и зовут её синьора Франциска де Визелла. Ее муж в настоящее время-губернатор Явы. Толстяк с цепью-это дон Диего де Ибарра, владелец огромных поместий на Яве, откуда возвращается на свои виноградники в долине Дуэро. Могу похвастаться, капитан, что знаю толк в хороших винах; лучшего портвейна не сыскать во всем свете. Надеюсь, среди запасов на борту “Кастро верде” найдется и бочонок этого нектара из личных запасов дона Диего, и мы сможем осушить его до конца нашего дивного путешествия, хотя я лично и предпочитаю бургундское.

— Хорошо, а этот? — нетерпеливо спросил Мартен, указывая пальцем на бледного юношу.

— Благородный кабальеро Формозо да Ланча, личный секретарь его превосходительства, — сообщил Бельмон. — Одно из лучших семейств в Тразос Монтес. А хорошенькая и весьма расстроенная малышка, которая заливается слезами, не переставая при этом с восторгом на вас поглядывать, что между прочим говорит о её хорошем вкусе, выполняет обязанности камеристки синьоры Франчески.

Мартен взглянул на девушку и действительно перехватил блеск её черных глаз. Рассмеялся, позабавленный наблюдательностью своего случайного переводчика, но тут же на его лбу появилась морщинка, а лицо приобрело выражение серьезное и озабоченное. Закусив черный ус, мягко вившийся над верхней губой, казалось, молча он всерьез взвешивает в уме судьбы этих пятерых.

Де Бельмон вполголоса выпытывал о чем-то португальского капитана, благородный старец каменным взором неподвижно уставился перед собой, синьора де Визелла пару раз шевельнула веером и опустила руки, отчего драгоценные браслеты испуганно звякнули, а двое стоявших за ней мужчин коротко переглянулись.

— Прислуга этих господ находится на палубе вместе с командой, — заметил Бельмон.

— Прислуга? — повторил Мартен.

— Да. Шесть человек, не считая камеристки.

— К черту прислугу, — буркнул Мартен. — Я думаю, что с ними делать…

В этот момент Хуан де Толоса медленно поднялся с места и, опираясь на трость, сделал два шага вперед.

— Капитан Мартен, — заговорил он по-английски, — не хотите ли вы меня выслушать?

Мартен взглянул на него немного растерянно. Высокий и худой, гордо выпрямившийся Толоса, казалось, смотрит на него сверху вниз, хотя и был ниже ростом. Его дочь тоже встала и подошла ближе. Только теперь стало заметно, что она на последних месяцах беременности, что ещё больше смутило Мартена. Особенно когда он встретил её враждебный, презрительный взгляд. Отвернувшись, та бросила отцу несколько гневных слов, после чего удалилась к противоположной стене и снова опустилась в глубокое кресло.

— Слушаю, — сказал Мартен.

— Я достаточно богат, чтобы заплатить любую цену за её жизнь и здоровье, — сказал старик. — Синьор Ибарра, несомненно, тоже вознаградит вас так, как вы пожелаете, а родители этого юноши тоже на выкуп не поскупятся.

— Где и когда? — небрежно спросил Мартен.

— Не знаю, куда вы плывете, — протянул синьор Толоса. — Но если бы вы согласились зайти в Бордо или в Ля-Рошель, можно было бы…

— Я не собираюсь заходить в французские порты, — перебил Мартен.

Толоса нетерпеливо пожал плечами.

— Я собираюсь заплатить за нашу свободу такую сумму, которая обеспечила бы вас на всю жизнь…на спокойную жизнь — терпеливо начал он.

Но Мартен только рассмеялся.

— Ни за какие деньги я не соглашусь на спокойную жизнь, также как ни за какие деньги я не согласился бы продать свой корабль. Вы должны это понять, ваше превосходительство.

Он на миг отвернулся, ибо в эту минуту вошел в каюту Генрих Шульц.

— Все готово, — доложил он вполголоса.

Мартен кивнул.

— Эти двое перейдут на “Ибекс” — показал он на дона Диего и шевалье да Ланча. — Уайт должен обращаться с ними как следует. Женщины займут твою каюту на “Зефире”. А вы, ваше превосходительство, — обратился он к Толосе-останетесь на “Кастро верде” под опекой моего офицера.

Толоса побледнел и задрожал, услышав это решение. В отчаянии взглянул на дочь. Но синьора де Визелла ласково улыбнулась.

— Успокойся, отец, — сказала она. — Этот мозо не посмеет меня коснуться. А если, то…пор Диос! Живой ему меня не взять!

Четыре фрегата, возглавляемые “Золотой ланью”, описали широкую дугу вокруг места, где вода кипела от пузырей воздуха, вздымавшихся из трюмов тонущей испанской каравеллы. Ее склонившиеся назад мачты погружались все быстрее, а красно-золотой флаг отчаянно трепетал на ветру, пока набежавшая волна не слизнула его с поверхности моря. Тогда пять английских флагов приспустились и вновь вернулись на место, а “Зефир”,“Ибекс” и “Кастро верде” ответили таким же салютом.

Ричард де Бельмон, вымытый, выбритый, надушенный и освеженный, сверкающий локонами цвета воронова крыла, одетый в снежно-белую сорочку тончайшего фламандского полотна, черный бархатные панталоны до колен и легкий сюртук из мягкой кожи серны, стоял на корме “Зефира” рядом с Мартеном, смотревшим на восток, где ещё маячили в спускавшися сумерках паруса испанских шлюпок и плотов с обоих затонувших кораблей.

— Дня за три-четыре доплывут, — заметил Мартен. — До берега недалеко.

— Повезло им, что нарвались на вас, — ответил Бельмон. — Дрейк наверняка не стал бы о них так заботиться.

— Дрейк сейчас был бы на дне, если бы не я, — довольно заметил Мартен.

Бельмон, покосившись на него, усмехнулся.

— Вы нашли в нем друга, — сказал он. — Это стоит побольше, чем этот трофей, — он кивнул на потругальское судно, дрейфовавшее рядом.

“Золотая лань” миновала их всего в нескольких десятках ярдов. Френсис Дрейк стоял на высоко поднятом юте за плечами рулевого. Ветер трепал его рыжие кудри медного оттенка. Когда корабли поравнялись, подняв правую руку, крикнул:

— Встретимся в Англии, капитан Мартен! Найдете меня в Дептфорде!

— До встречи, капитан Дрейк! — прокричал в ответ Мартен. — Мы наверняка встретимся!

Потом повернулся к Бельмону и взяв его под руку сказал:

— Моя дружба, шевалье де Бельмон, стоит не меньше, чем дружба Дрейка. Разве что их цену кто-то стал бы измерять только числом кораблей и пушек или весом захваченного каждым из нас золота и серебра. Полагаю, вы к таким не относитесь?

Бельмон смотрел на него со все большим интересом.

“ — Нельзя сказать, чтобы этот балтийский авантюрист грешил лишней скромностью, — подумал он. — Во всяком случае то, что он сумел совершить, доказывает, что лучше не стоять у него на пути. Даже защищая честь прелестной синьоры де Визелла…” — добавил про себя.

— Не отношусь, — сказал он вслух. — Но все же умею ценить силу орудийного огня и мощь золота. Правда, за золото нельзя купить истинной дружбы, но с его помощью можно добыть и вооружить корабль. А я, капитан Мартен, потерял свою “Аррандору”…

Горечь прозвучала в последних его словах и Ян Куна по прозвищу Мартен тут же почувствовал её и все понял.

— Не могу предложить вам ни этот трофей, — сказал он, указывая на могучий корпус “Кастро верде”, — ни даже доли, которую получат мои люди от продажи груза. Могу предложить вам только место первого помошника на “Зефире” — такое же, как занимает здесь Шульц. Принимаете?

Казалось, шевалье де Бельмон колеблется, что явно сердило Мартена. Экипаж судна-трофея ему пришлось укомплектовать своими людьми, оставив часть португальцев и забрав боцмана от Уайта. В результате он сам остался без помошника и Бельмон пришелся бы очень кстати. С другой стороны, свое предложение он считал небывало великодушным. Ведь ещё перу часов назад этот человек, познавший удары судьбы, был узником в руках своих врагов, и вот перед ним открывается возможность, которой позавидовал бы любой не менее опытный моряк даже в гораздо более благоприятной ситуации. А этот колебался вместо того, чтоб с благодарностью ухватиться за такой шанс!

— Можете рассчитывать на меня до конца плавания, — наконец решил тот, и Мартен вдруг почувствовал себя так, словно ему оказали неоценимую услугу.

Глава III

Соломон Уайт, капитан корсарского фрегата “Ибекс”, с трудом взобрался по трапу, спущенному с борта “Зефира”, и постукивая деревяшкой, заменявшей ему левую ногу, неторопливо поковылял на корму. Шульц отдал какое-то распоряжение гребцам ялика, который доставил их сюда, и поровнявшись со старым корсаром, заметил:

— Можете предложить ему по пятнадцать шилингов за фунт. Рыночная цена составит около двадцати пяти. Таким образом каждый из нас заработает по три тысячи гиней сверх своей доли.

Уайт, приостановившись, в упор взглянул ему в глаза. Лунный свет отражался на его лысом черепе, обтянутом гладкой, желтой как пергамент кожей, образуя вокруг головы что-то вроде ореола на остатках редких седеющих волос на висках и за оттопыренными ушами. Сморщенные щеки, напоминавшие почерневшие сушеные груши, покрытые белесой плесенью щетины, и но, острый словно клюв хищной птицы, тонули в тени. Только пара пылающих глаз светилась в глубоко запавших глазницах, казалось, просвечивая насквозь каждого, на кого только падал взгляд.

Генрих Шульц таких вещей не любил и машинально отшатнулся.

— В чем дело?

Уайт ощерил зубы в злобной ухмылке, обнажая остатки почерневших зубов.

— Я случайно знаю, что рыночная цена кошенили составляет больше тридцати шилингов за фунт, — негромко сказал он. — Если ты собираешься иметь со мной дело, не пытайся обмануть, понятно?

— У меня и в мыслях такого не было, — полным обиды тоном возразил Шульц. — Мы уже не раз совершали сделки, и разве когда что теряли, а? Если все так, как вы говорите…

— Я знаю, что говорю, — рявкнул Уайт. — Тридцать шилингов и ни пенса меньше!

— Может быть вы все же войдете? — раздался за их плечами любезный голос, в тоне которого явно была заметна легкая ирония.

Шульц вздрогнул и едва не отскочил в сторону, словно на него кипятком плеснули; Уайт выпрямился и, бросив торопливый взгляд через плечо, машинально схватился за рукоять ножа, торчавшего за поясом.

— Капитан Мартен ждет вас к ужину, — продолжал шевалье де Бельмон в своей обычной манере, — а синьора Франческа де Визелла удостоит нас за столом своим обществом. Прошу, господа, — он слегка поклонился, протянув руку в сторону входа в кормовую надстройку.

Уайт презрительно пожал плечами.

— Я дорогу знаю, — буркнул он, — и не надо мне указывать.

Двинувшись вперед, он вошел в ярко освещенную каюту, которую действительно хорошо знал, но которая теперь показалась ему переменившейся словно по волшебству. Простые дубовые стулья, стоявшие здесь ещё вчера, были заменены дорогой мебелью с богатой резьбой, пол покрывали ковры, а низкий стол красного дерева сверкал зеркальной полировкой поверхности, в которой отражались серебряные приборы, китайский фарфор и венецианский хрусталь.

При виде всего этого Уайт поморщился и хмуро уставился на шевалье де Бельмона, словно молча его в чем-то обвиняя. Его пуританская простота содрогалась от отвращения к такой роскоши. Он даже склонен был допустить, что вся эта роскошь-дело сатаны и что Бельмон при содействии адских сил уже сумел опутать Мартена.

“ — А может, эта женщина?..” — подумал он.

Ее он ещё не видел, но знал от Шульца, что та-жена португальского вельможи,“папистка” — как все испанцы и португальцы, которых он одинаково ненавидел.

И сесть за тол в её обществе! Мысль эта лишала его покоя, как яд травила его кровь. С какой же целью Мартен принуждал его к этому? Был это только каприз, или это чертов Бельмон вместе с ней затеял какой-то заговор против них всех?

Бельмон подошел к тяжелой портьере из бордового бархата, которая заслоняла проход в каюту Шульца, откинул её, словно собираясь переступить порог, но услышав возбужденный и гневный женский голос, заколебался.

— Да я лучше умру от голода и жажды! — долетели к нему последние слова.

Усмехнувшись, опустил портьеру.

— Похоже, у синьоры де Визеллы нет аппетита, — произнес он как бы про себя.

И тут за ним хлопнули двери, тяжелая ткань резко отлетела в сторону от рывка могучей руки и Ян Мартен вошел в каюту. Брови его сердито хмурились, а глаза пылали гневом, но встретив удивленные и любопытные взгляды троих мужчин, он вдруг прыснул от смеха.

— Легче захватить португальскую каравеллу, чем убедить эту даму, что ничто не грозит её чести! — сказал он. — Садитесь: пусть мы недостойны её общества, но надеюсь, как-нибудь это переживем.

Все подошли к столу, Уайт, перекрестившись, вполголоса прочел молитву. Шульц набожно сложил руки, чуть отвернулся, чтобы его не видеть, и беззвучно шевелил губами, уставившись на хрустальный графин.

Он не был уверен, что не совершает смертного греха, вознося молитву рядом с еретиком, чуть не вместе с ним, и вдобавок при Мартене, о котором знал, что тот сын колдуньи Катаржины Скоржанки, и внук Агнешки, сожженной на костре. Кто мог ручаться, что Ян не прибегает к помощи сатаны в своих головокружительных авантюрах? Все семь лет, с того момента, как “Зефир” ускользнул от датского флота, стерегущего Зунд, Мартену неизменно сопутствовала удача; он благополучно уходил от смертельной опасности, пули его не брали, он не был даже задет ни в одной из битв, хоть вокруг него люди падали как колосья в жатву. Погиб его отец, Миколай Куна, смерть скосила половину старой гданьской команды “Зефира”, у любого из уцелевших тело было покрыто рубцами от ран, только он один не пролил ни капли своей крови, проливая столько чужой…

С той поры-после смерти матери и прорыва через Зунд и Каттегат в Северное море-Ян ни разу не был в церкви, не исповедовался, не постился. Порвал с церковью, связался с еретиком Уайтом, а теперь вот приютил этого Бельмона, который-как и он сам-даже не перекрестился, садясь к столу.

— И избавь нас от лукавого, аминь, — прошептал он, и вздохнув в глубине души, повторил ещё дважды это заклятие с мыслью о двух других-англичанине и французе.

Мартен терпеливо ждал, пока они кончат, а Бельмон искоса приглядывался к ним, не проявляя особого интереса к этому обряду, хотя ничто из происходящего и не ушло от его внимания.

Наконец уселись все четверо и когда слегка утолили голод, Мартен спросил Уайта, что, по его мнению, нужно теперь предпринять: возвращаться кратчайшим путем в Англию, или использовать захваченные запасы и далее искать счастья между архипелагом Зеленого мыса, Канарскими островами и Мадейрой.

— Возвращаться, — без раздумья ответил Уайт. — Возвращаться так быстро, как только сможем. Не понимаю, чего мы ждем; почему не отплыли вместе с кораблями Дрейка, раз уж Провидение дало нам шанс их встретить.

Мартен поднес к губам бокал с вином. Пил и поглядывал сквозь хрустальное стекло на суровое хмурое лицо старого корсара. В шлифованной резьбе и розетках бокала многократно отражались лица Бельмона и Шульца. Заметил быстрый взгляд, которым последний обменялся с Уайтом, заметил и ироничный изгиб губ Бельмона, который в молчании наблюдал их обоих.

“ — Они что-то от меня скрывают, — подумал он, — А Бельмон об этом знает.”

Издавна он закрывал глаза на их мелкое жульничество при продаже добычи. Его это не волновало; не было желания вдаваться в мелочные подсчеты и контролировать их коммерческие аферы. Наверняка и на сей раз их поспешность продиктована какой-то спекуляцией, на которой рассчитывали сорвать немного больше, чем им причиталось.

— У трофейного судна были перебиты реи и сорваны паруса. Нужно привести все в порядок. Кроме того, нужно было разместить португальский экипаж в шлюпках испанцев, и притом таким образом, чтобы они не повыкидывали друг друга за борт. Приняли их там не слишком гостеприимно: едва хватало места для своих, но ведь не могли мы лишиться шлюпок с “Кастро верде”.

— Еще бы этого недоставало, — буркнул Уайт. — Так или иначе гореть им в аду.

— А что вы думаете об этом, шевалье де Бельмон?

— Про ад или про возвращение?

— Про возвращение или продолжение плавания.

Бельмон взглянул вначале на Уайта, потом на Шульца и наконец прямо в глаза Мартену.

— Мне ничего не причитается с “Кастро верде”, — сказал он после короткого колебания. — Так что в моих интересах захват новых трофеев. Но такая возможность может нам предоставиться с тем же успехом на обратном пути. Будем плыть под ветер, причем не прямо, а то одним, то другим галсом. Придется уравнивать ход “Зефира” и “Ибекса” со скоростью “Кастро верде”, которому в этом с ними не сравниться. И наконец, — он сделал паузу и, взяв свой бокал, посмотрел его на свет. — И наконец, — повторил он, — насколько мне известно, сейчас самое время, чтобы получить высокую цену за пряности, да и за кошениль тоже, в Англии.

Помолчав, поднял бокал.

— За ваше здоровье, капитан, — он слегка склонил голову. — И за ваше, господа, — повернулся поочередно в сторону Шульца и Уайта.

Мартен чокнулся с ним бокалами. Шульц побледнел ещё больше, так что его желтоватое лицо приобрело землистый оттенок. Уайт, который не пил ничего, кроме воды, машинально схватился за бокал, причем рука его заметно задрожала.

“ — Он их напугал, — подумал Мартен. — Наверняка что-то знает.”

— Что касается кошенили, продолжал шевалье де Бельмон, — знаю, что оптом за неё платят по восемнадцать шилингов за фунт.

Мартен довольно рассмеялся.

“ — На этот раз им не удастся ничего заработать”, — довольно подумал он.

— Ты слышал? — спросил он вслух, обращаясь к Шульцу, который облегченно вздохнул.

— Я слышал о пятнадцати, — ответил помошник, потупив глаза. — Но…

— У шевалье де Бельмона явно слух получше, раз он слышал о восемнадцати, — прервал его Мартен. — Полагаю, он захочет тебе помочь, если сам не сможешь найти купца, который готов будет заплатить столько.

— Разумеется, — любезно подтвердил Бельмон.

Уайт встал, перекрестился и заявил, что возвращается на свой корабль. Мартен удержал его; предстояло ещё установить, когда и каким курсом они поплывут, как будут держать связь и какого строя придерживаться.

Обсуждение это прервали громкие крики, донесшиеся с палубы. Экипаж “Зефира” пил под открытым небом за здоровье своего капитана.

— Выйду к ним, — сказал Мартен. — Через пару минут вернусь. Подождите.

Уайт в ярости сжал увядшие губы. Когда за Мартеном закрылись двери, дикий крик снаружи ещё усилился.

“ — А его любят, — подумал Бельмон. — Пойдут за ним хоть в ад, если прикажет.”

Взглянув на своих молчащих товарищей, налил себе вина и, цедя его понемногу, заговорил, глядя прямо перед собой, словно размышляя вслух о деле, целиком захватившем его в эту минуту.

— Цена на фунт кошенили в Лондоне доходит до тридцати трех шилингов. Зимой цена подскочит до тридцати шести. Но не будем ждать до зимы и, по-видимому, не получим больше тридцати двух шилингов за фунт. Поскольку от имени нас троих я предложил капитану Мартену по восемнадцать, вся сделка принесет нам восемь тысяч четыреста гиней…

Отставил опустевший бокал.

— То есть на две тысячи четыреста больше, чем вы рассчитывали, — вдруг повернулся он к Шульцу, словно сам потрясенный результатом своих расчетов.

Шульц лениво взглянул на него из-под опущенных век и тыльной стороной ладони отер капельки пота, которые выступили у него над верхней губой.

— И что дальше? — спросил он.

— Остается только вопрос раздела этой суммы, — ответил Бельмон. — Полагаю, скромная надбавка причитается тому, кто сумел её добиться, то есть мне. Остальное поделим на троих. Таким образом каждый из вас получит по две тысячи сверх своей доли.

— Это все? — снова спросил Шульц.

— Насчет кошенили-все, — отрезал Бельмон. — Что касается иных сделок, посоветуемся в Лондоне или в Плимуте. Всегда готов помочь, если…

Неожиданно молниеносно повернулся к Уайту.

— Прекратите, капитан, — повелительно бросил он. Шульц удивленно уставился на них. В руке Бельмона сверкнул пистолет, оправленный в серебро и слоновую кость. Непонятно было, ни откуда он взялся, ни когда шевалье де Бельмон успел его выхватить. Правая рука Уайта ещё миг блуждала где-то на боку, где в кожаных ножнах торчал длинный толедский стилет, но потом упала вниз.

— Руки на стол! — приказал Бельмон. — Эта игрушка может выстрелить, — добавил он, оскалив в усмешке зубы.

Уайт пронизал его яростным взглядом, но послушался.

— Господа Бога вашего чтите, и он вас вырвет из рук всех врагов ваших. И пришельцев, которые гостями у вас, будете иметь за рабов ваших, — прошептал он.

Ни Шульц, ни Бельмон не могли слышать этих слов: их заглушил новый, еще громче прежних, взрыв воплей и возгласов, от которых задрожали стены каюты. Это капитан “Зефира” в свою очередь пил за здоровье своей команды.

Синьора Франческа де Визелла стояла на коленях у изголовья своего ложа, которое Мартен велел перенести с португальского судна и установить в каюте по правому борту “Зефира”. Пыталась сосредоточиться только на молитве. Но мысли то и дело разбегались, а Пресвятая Дева, чей образ в сияющем ореоле призывала она в своей памяти, казалось, не слушает её слов; отворачивает нежное лицо, удаляется, исчезает в тумане и перед взглядом Франчески-несмотря на сомкнутые веки-являлись поочередно фигуры отца, дона Диего де Ибарра, шевалье да Ланча, капитана “Кастро верде” и его блестящих офицеров. Но тут же толпа корсаров сметала их прочь, как вихрь сметает опавшие листья. Слышала их крики, гром выстрелов, рев битвы и стук собственного сердца.

Нет, смерти она не боялась, отваги ей хватало. Гнев и презрение испытывала она и к португальскому капитану, и к его офицерам, и к испанцам тоже. Никогда бы она не поверила, что три больших корабля могут уступить столь незначительным силам корсаров; что горстка разбойников, как она их называла в душе, сможет в течении получаса разгромить несколько сотен португальских солдат. Но пришлось убедиться в этом собственными глазами. Португальские и испанские кабальерос, дворяне из лучших семей, дрогнули перед каким-то чужеземным вакеро, перед деревенщиной, которого выпороть нужно было за каждое слово, что осмеливался он им сказать, за каждый взгляд, что осмелился на них бросить! Видела его лицо, когда он разговаривал с её отцом, словно с равным. Ба! Словно разговаривал с первым попавшимся из своих бандитов, а не с наместником короля! Его мина, дерзкая усмешка, гордый и твердый взгляд, гневно нахмуренные брови-ничто не ушло от её внимания. Как смел этот простолюдин! Как он смел!

“ — Будь здесь дон Эмилио… — подумала она о муже и прикусила губу. — Дон Эмилио и этот корсар?.. Нет!”

Это к лучшему, что она не увидела их вместе. Дон Эмилио не сумел бы одолеть такого человека, не имея за спиной той власти и силы, что имел в обычных обстоятельствах.

Нет, его фигура не была импозантной, если бы не окружала её толпа высших чиновников, офицеров и адьютантов. Дон Эмилио был человеком довольно толстым, небольшого роста, а его возвышенность и благородство бросались в глаза только когда он восседал в резном кресле за столом Королевского Совета, или когда ехал в открытой карете, небрежно поглядыая сверху на толпу. Без величия своего положения, нос к носу с молодым и лихим капитаном “Зефира”, он мог бы оказаться столь же беспомощным, как и кабальеро да Ланча или дон Диего де Ибарра. Возможно, не сумел бы даже так сохранить достоинство, как сумел её отец…

“ — И лучше, что я одна, — думала Франческа. — Пресвятая Дева мне поможет, сотворит чудо; не допустит, чтобы мне пришлось посягать на собственную жизнь, спасая свою честь; вырвет меня из рук этого бандита. А я её отблагодарю: у не будет собственный собор, не только алтарь у Святого Креста в Альтер до Чао.”

В ней росло воодушевление. Разве не по воле Провидения этот корсар до сих пор не посмел её тронуть? Что его удержало? Ее состояние, близость материнства? Для таких, как он, это наверняка не имело никакого значения! А ведь он на свой плебейский манер даже выказывал ей некоторое уважение.

Что он собирался делать? Или его соблазнила перспектива высокого выкупа? На миг она задумалась над этим вопросом. Не хотела признаться себе, что предпочла бы открыть иную причину его сдержанности. Забрал её сюда, на свой корабль, чтобы легче совершить насилие, или чтоб её от насилия спасти?

В первый раз такая мысль пришла ей в голову, и в воображении всплыли стаи пьяных пиратов, выламывающих двери и кидающихся на нее. Содрогнулась от ужаса и омерзения. Так могло случиться; это могло её ожидать.

— Но теперь уже не случиться, — прошептала она с облегчением.

Почувствовала что-то вроде благодарности к Мартену и тут же устыдилась этого. Вся её благодарность принадлежала Пресвятой Мадонне, Мадонне из Альтер до Чао-покровительнице семейства Толосса, разумеется лишь её она имела ввиду. Но все же Мартен…

Снова она думает о нем! Ее злило, что он непрестанно проникает в её мысли. Ведь она его ненавидела, презирала, но одновременно не могла устоять перед чем-то…чем-то граничившим с восхищением.

“ — Будь он дворянином, — думала она, — и будь я не в положении, и встреть я его год назад…Quien sabe?”

И поразилась: о чем я думаю? Торопливо перекрестившись, стала бить себя в грудь: изыди, сатана!

Глава IV

Генрих Шульц лежал навзничь, уставившись в низкий потолок капитанской каюты. Еще до ужина он на “Зефире” успел подробно ознакомиться с накладными, счетами и фрахтами “Кастро верде”; рассчитал не только свою долю добычи, но и примерную сумму побочных доходов и процентов от продажи груза и самого трофея.

“ — Будь у меня вдвое больше, чем сейчас, — думал он, — бросил бы плавать. Вернулся бы в Гданьск, вошел в компанию с дядюшкой Готлибом. Купил бы дом. Или может открыл бы меняльную контору. Или основал судоходную компанию. Открыл бы филиалы в Антверпене и Лондоне, завел агентов во всех крупных портах. Да, будь у меня вдвое больше, точно перестал бы плавать.”

Генрих Шульц был натурой мечтательной, но в то же время человеком практичным: свои мечты он воплощал в жизнь, причем с самых юных лет, с самого детства.

В одиннадцать остался сиротой. Опекал его дядя, Готлиб Шульц, богатый гданьский купец, совладелец нескольких торговых судов и каперских кораблей. Но у дяди Готлиба было двое сыновей и только они могли стать наследниками огромного состояния. Только они носили роскошные дорогие одежды, учились в гимназии, брали уроки иностранных языков, ездили на мессы в костеле в карете. Генрих и мечтать не мог ни о чем подобном.

Ел и спал он с прислугой, чистил обувь своим двоюродным братьям, бегал на посылках. Сам научился читать, писать и считать. Познания свои добывал обрывками из подслушанных разговоров, украдкой перелистанных тетрадей и книг, от своих счастливых ровесников, посещавших монастырские школы, с которыми поддерживал деловые отношения, поставляя им сласти и лакомства, купленные на Длинном Рынке, и наконец в порту, где с весны до поздней осени кипела жизнь.

Там он себя чувствовал лучше всего. Мог бы с завязанными глазами найти любой склад пшеницы и ржи, показать чужеземцу, где он может продать ячмень, овес и просо, где хранятся огромные штабели древесины-балок, досок, брусьев, бревен березовых, сосновых и еловых, груды обручей и дубовых клепок; где длинными стройными рядами стоят бочки со смолой и дегтем.

Знал по имени всех знатнейших купцов гданьских и знал, куда направляются их тяжелые повозки, груженые английским и голландским сукном, итальянскими шелками и бархатом, бочонками французских и португальских вин, ящиками нидерландского фарфора, коробками и плетеными корзинками с фигами, лимонами, апельсинами и пряностями.

Шатался по пристаням, где выгружали сельдь из Норвегии, железо из Швеции, соль из Франции; крутился по мостам и рынкам, встревал в разговоры с моряками из Мекленбурга, Эльзаса, Фризии, Шотландии и Англии, показывал им кабаки, завязывал контакты с маклерами и переводчиками, предлагал свое посредничество чужеземным купцам и польским шляхтичам, приглядывался и прислушивался к заключаемым сделкам, знакомился с пробами товаров, с их ценами, с накладными, векселями и договорами.

Порой получал какие-то гроши или кружку пива за свои услуги, только чаще при упоминании о плате награждали его пинками и руганью. Но он не отчаивался.

В августе, от святого Доминика до святой Елены, а часто и дольше-до святого Георгия-недели две-три бывала в Гданьске большая ежегодная ярмарка. В порту собиралось свыше четырехсот чужеземных судов и неисчислимое множество барок, шкутеров, когг, плотов, сплавляемых Вислой, в город сотнями и тысячами съезжалась шляхта, а за их каретами тянулись целые обозы подвод и возов.

В устьи Мотлавы от рассвета до захода солнца бдили стражники Зигфрида Ведеке, члена сената и распорядителя делами в порту. Длинный деревянный барьер, замыкавший вход, раз за разом поднимался, чтобы пропустить судно, шкипер, внесший сбор, возвращался из Таможенной палаты на его борт, принимал лоцмана и судно медленно двигалось по фарватеру, чтобы отшвартоваться у пристани, на месте разгрузки.

Ладьи и ложки, плоскодонки и пузатые комеги подходили к парсам, грузчики сгибались под тяжестью товаров, вкатывали с берега по трапам и помостам бочки с провиантом для команды, опускали на канатах и блоках ящики, мешки, тюки, складывая их на телеги, метались туда и обратно, с берега на палубу и с палубы на берег, копошились как муравьи, обливаясь потом, в грязи и пыли. А поблизости, на мостах, у проемов улиц, сбегавших к реке, и на площадях поджидали бочары и столяры, не имевшие своих мастерских и кормившиеся случайными заработками. Латали ящики, набивали обручи на разбитые бочки, зашивали рваные тюки. В толпе крутились маклеры, посредники, оценщики, толмачи, ростовщики и менялы, спекулянты, жулики, воры и скупщики краденого. Разноязыкий говор, крик, скрип талей, скрежет блоков, грохот телег, стук ремесленников смешивались с стуком топоров и звоном пил, доносившимся с Ластадии, где строились новые суда, и с Брабанции, где занимались их ремонтом.

Обороты торговли зерном, древесиной, смолой, дегтем, льном, воском, медом и соленым мясом-с одной стороны, и вином, шелками, коврами, сукном, оливковым маслом и фруктами с другой-достигали головокружительных сумм. Потом суда, груженые плодами земли польской выходили в Балтику и плыли к своим родным портам, а шляхта шумно и гордо разъезжалась по усадьбам, увозя с собой заморские деликатесы, гданьскую мебель и дорогие ткани.

В Гданьске оставалось золото: флорины, фунты, гинеи и эскудо, червоные злотые и дукаты. Гданьск богател. Местные патриции строили все более великолепные дома, покупали поместья и летние резиденции, возводили костелы, украшали свой Двор Артуса словно королевский дворец. На улицах Господской, Долгой, Броварницкой, Огарской, на Длинном рынке, над темными водами ленивой Мотлавы и над быстрой пенистой Радунью все быстрее вырастали прекрасные каменные дома с треугольными фронтонами, украшенными по бокам каменными цветами, гирляндами, башнями, шпилями, резьбой и статуями. Кованые железные решетки и баллюстрады окружали террасы со столами и скамьями, где богатые хозяева любили вечерком отдохнуть за бокалом меда, пива или вина.

Знаменитый архитектор Ян Брандт сооружал крупнейший и роскошнейший в Польше Мариацкий костел с высокой башней, на которой повесил шесть колоколов. Одновременно возводились три других святыни: Святых Петра и Павла, Святого Яна и Святой Троицы, и восстанавливали костелы Святого Бартоломео и святой Барбары. На ратуше на вершину высокой башни с позолоченным куполом поместили золоченую статую короля Зигмунта Августа, а внутри резиденция городских властей все богаче украшалась скульптурами, живописью и изделиями лучших европейских мастеров.

Гданьск богател, но Генрих Шульц все ещё оставался бедняком. И притом он знал, что добыть богатство для человека столь бедного, как он, почти невозможно. Бедняки обитали в старых полуразвалюхах, гнездились целыми семействами в истлевших сараях по предместьям, тяжело работали, голодали и почти никогда им не удавалось переломить свою судьбу. Кто родился бедняком, так и умирал в бедности от недолгой тяжкой жизни. Чтобы начать зарабатывать, нужно было для начала что-то иметь. А у Генриха Шульца не было ничего.

“ — Если бы попасть на корабль, — думал он, — тогда может что-нибудь и выйдет. Зарабатывал бы девять прусских марок в год. Восемь месяцев в году-на казенных харчах. Мог бы перевозить бесплатно до полулашта товара для себя. А позднее, став боцманом, зарабатывал бы целых восемнадцать марок и мог перевозить целый лашт товара! Да, попасть бы на корабль, наверняка чего-нибудь бы в жизни добился!..”

Кроме торговых судов в Мотлаву часто входили каперские корабли, чаще всего трехмачтовые холки, водоизмещением от ста двадцати пяти до ста пятидесяти лаштов, или маленькие крайеры с экипажем всего в шесть-восемь человек. Но Генрих вскоре узнал, что даже самые малые из них приносили судовладельцам доходы куда выше, чем от торговых операций. Узнал он также, что экипаж участвует в дележе добычи, и эта новость направила теперь все его мечты на каперские корабли.

“ — Если бы мне повезло, — думал он, — стал бы капером. Сам продавал бы свою долю добычи. Через несколько лет накопил бы столько, что мог бы открыть небольшую маклерскую контору. И тогда скупал бы добычу других каперов и снабжал бы их корабли…”

Путь Генриха к этой цели вел не через порт и не непосредственно через протекцию дяди, хотя Готлиб Шульц в то время был совладельцем стадвадцатилаштового когга “Черный гриф”.

Генриху этот корабль не нравился. Это был старый неуклюжий одномачтовый торговый корабль с коньковой обшивкой, плоским дном, с высокими надстройками на носу и корме, вооруженный несколькими шестифунтовыми пушками и двумя мортирами. Его скорость никогда не превосходила пяти узлов, а любой шторм грозил катастрофой.

Пока “Черным грифом” командовал Миколай Куна, один из лучших каперов на Балтике, корабль зарабатывал на свое содержание и даже приносил владельцам кое-какую прибыль. Но два года назад шкипер разорвал договор, а вместе с ним корабль покинуло и большинство экипажа. Новый капитан, Ян из Грабин, не имел такого опыта, как предыдущий; это было его первый командирский пост. Потому приличная добыча редко теперь попадала в руки экипажа, Готлиб Шульц собрался выйти из дела и ждал только подходящего момента, чтоб повыгоднее забрать свой пай.

Генрих присмотрел себе другой корабль. Красивый новый корабль, построенный в Эльбинге и спущенный на воду в 1570 году. Корабль, хозяевами которого были всего двое: его строитель, Винцентий Скора, и зять последнего Миколай Куна.

Корабль этот назывался “Зефир”.

Но попасть в экипаж “Зефира” было нелегко. Даже юнгами туда брали юношей, уже знакомых с морским ремеслом-людей ловких, сильных, отважных, сыновей и внуков моряков. Служить на “Зефире” было почетно, и те, кто такой чести удостоились, держались гордо и торжествующе, хотя среди них попадались и дети бедняков, и сироты королевских и гданьских каперов. Кто попал на “Зефир” и выдержал там, мог уверен быть в хороших заработках. Кто отличился, скоро становился матросом. Кто стал калекой, мог рассчитывать на справедливую компенсацию, а если погибал-то с сознанием, что его семья кроме компенсации получит двойную долю добычи.

“ — Да, стань я юнгой на” Зефире “, — думал Генрих Шульц, — будущее было бы обеспечено. Ходил бы в кафтане тонкого сукна и в лосинах с ботфортами до колен. Мог бы хоть каждый день есть кокебаккен и пить крепкое пиво. Было б в кармане серебро, чтобы весело позванивать им по кабакам. Без труда накопил бы больше, чем на любом другом корабле. Да, впереди было бы славное будущее, стань я юнгой на” Зефире “…

В одном из закутков Старого Мяста, в доходном доме, принадлежавшем Готлибу Шульцу, помещалась мастерская Мацея Паливоды. Генрих часто туда захаживал то с какими-то поручениями дядюшки, то сопровождая клиентов с иностранных судов, желавших закупить канаты и веревочные лестницы со скидкой, прямо у изготовителя, и, наконец, чтобы увидеть Ядвигу Паливоджанку.

Ядвига была его ровесницей-светловолосой девушкой с синими глазами и грустной улыбкой. Ему она казалась существом неземным, ангельски прекрасным, и пробуждала в его сердце чувства, которых он поначалу не мог облечь даже в мысли, а не то что в слова. Увидев её впервые мельком, подумал, что это сон, что святая Агнесса Салернская сошла с образа, который он видел в костеле. Когда однако оказалось, что она-существо из плоти и крови, его это отнюдь не разочаровало. Правда, особого внимания на него она не обращала, но всегда улыбалась в ответ на несмелые приветствия, а позднее, когда познакомились поближе, с известным интересом слушала его рассказы о порте и кораблях. Он же, чувствуя потребность кому-то отрыться, говорил ей о своих мечтах, вспоминая и про” Зефир “. Название это вызывало легкий румянец на лице Ядвиги, а когда Генрих спросил, знает ли она кого из команды, отрицала, но заметно смутилась.

Вскоре после этого” Зефир “зашел в гданьский порт, и Генрих, примчавшийся назавтра с этой новостью в мастерскую Мацея Паливоды, застал мастера в беседе с капитаном, а Ядвигу-засмотревшейся в здоровое веселое лицо Янка Куны, забавлявшего её фокусами с веревочками.

Генрих почувствовал в сердце укол ревности, но старался не подавать виду. Ни в тот момент, ни позднее. Пожертвовал своими чувствами к суженой и всеми надеждами на взаимность, пожертвовал ею самой, чтобы добиться дружбы младшего Куны, возбуждавшего в нем только неприязнь и зависть.

Навсегда отрекся от Ядвиги, но не перестал о ней думать. Только мысли были теперь не те, что раньше. Обожать её он давно перестал. Счел, что та сама уготовила себе судьбу, достойную сожаления, и по этому поводу ощущал смешанное чувство сочувствия и превосходства.

” — Она ещё пожалеет, — повторял себе, — что выбрала его. Не сумела меня оценить и когда-нибудь пожалеет об этом…“

Ему казалось, что между ним и Ядвигой существовало некое понимание-какое-то негласное соглашение, от которого она отреклась. Он же оставался верен до конца. Внушал себе, что готов был посвятить ей всю свою жизнь. Она должна была это понять; должна была отдавать отчет, какое её ждет счастье. А она теперь ничего не видела кроме Янка Куны.

” — Ну ладно, — думал Генрих, — пусть наслаждается им, сколько влезет. Не буду им мешать, даже помогу. Но и мне за это кое-что причитается.“

И он добился того, о чем мечтал: через некоторое время капитан” Зефира” навестил своего бывшего хозяина Готлиба Шульца и сам предложил принять его племянника в команду.

В то время Миколай Куна был капером королевским. Он сам и его корабль не только уцелели после разгрома каперской флотилии под Хелем и в Пуцком заливе в июле 1571 года, но прорвав блокаду адмирала Франка, сумел потопить вспомогательный датский крайер. Еще до осени Миколай Куна захватил два французских судна, плывших в Нарву, а после создания королем морской базы в Гданьске постоянно возвращался туда в промежутках между плаваниями в прибрежных водах.

Именно в это время Генрих Шульц был зачислен на “Зефир” юнгой, совершил свое первое плавание в Колобжег, а оттуда-до Диамента и Парнавы, и даже принял участие в захвате датского галеона с богатым грузом для московских купцов.

“Зефир” зимовал в Гданьске, а весной 1572 года снова начал выходить в море. Крейсировал в водах Лифляндии, вступал в мелкие стычки под Ревелем, заходил в Диамент, бывал в Гданьске и Пуцке. Только силы каперского флота короля польского таяли как прошлогодний снег. Вновь и вновь приходили вести о потоплении очередного корабля датчанами; вновь и вновь возникали трения с гданьским сенатом, который арестовывал корабли, бросал в тюрьму капитанов и команды; вновь и вновь очередной капитан бросал тяжкую королевскую службу и подавался в шведский военный флот.

Седьмого июля 1572 года умер Зигмунт Август, и когда не стало этого опекуна польского флота, перестала действовать и Морская комиссия, оставив каперов на произвол судьбы. Корыстолюбивый Гданьск, желая примирения с Данией в своих торговых интересах, весной 1573 года вновь задержал в порту несколько каперских кораблей, среди прочих и “Зефир”, и большой, двухсотлаштовый холк капитана Вольфа Мункенбека.

Генриху это не нравилось. Не понимал, почему капитаны так упираются из-за королевского флага, если каперство на службе Речи Посполитой перестало окупаться. Почему не переходят под крыло Гданьска? Зачем Мукенбек и Миколай Куна ломают головы над способом бегства, если могли заключить выгодный союз с богатейшими купцами?

Он догадывался, что дело тут нечисто, что готовится какой-то заговор. Бдительно подслушивал их беседы, и убедившись в своих подозрениях, испытывал все большее искушение разрушить эти планы.

“ — Скажи я об этом господину Ведеке, — рассуждал он, — и награда меня не минует. Заслужу доверие и покровительство сената. И меня оставят на” Зефире” с новым капитаном и другой командой. Наверняка меня вознаградят за такие сведения…“

Он все же колебался: не знал, когда должен произойти побег и не знал подробностей его плана. И ещё он не знал, каким образом незамеченным выбраться на берег и удастся ли ему убедить господина Ведеке в правдивости доноса; да и вообще захочет ли его выслушать такой вельможа?

Происшедшее застало его врасплох, прежде чем он сумел принять какое-нибудь решение. В одну прекрасную ночь неизвестные злоумышленники устроили два пожара: один поблизости от стоянки каперских кораблей, другой у выхода в Мотлаву. Среди замешательства и переполоха Мукенбек и Куна перерубили швартовы, вывели свои корабли в море и направились на северовосток к Диаменту.

В отместку за это бегство городские власти велели бросить в тюрьму Катаржину, жену Миколая Куны. Обвинили её в колдовстве и устройстве пожаров. Пока” Зефир “крейсировал в водах Лифляндии, одерживая успехи в мелких стычках под Ревелем, несчастную женщину подвергли пыткам, от которых та умерла в тюремном подземелье.

Миколай Куна узнал об этом через несколько недель от другого шкипера, которому удалось покинуть Гданьск по ходатайству каштеляна Костки и давнего председателя Королевской Морской комиссии, епископа Краковского. Шкипер правда думал, что на решение выпустить его корабль повлияли скорее угрозы, чем просьбы. Угрозы, подкрепленные ростом польских воинских сил, оставшихся под командованием Эрнста Вейера в соседнем Мальборке.

Одновременно в Диаманте и в Парнаве разнеслись вести о выборах нового короля. Им должен был стать Генрих Валуа, и вместе с его прибытием из Франции на Балтику должен был прибыть мощный флот из сорока кораблей.

Перед польскими каперами открывались новые горизонты: свободный выход в океан, прием в французских портах, равенство в правах и привилегиях с французскими моряками. Когда наконец адмирал Матеуш Шарпинг получил от нового монарха подтверждение каперской лицензии, все сомнения исчезли: тяжкие времена миновали и Гданьску придется подчиниться воле Речи Посполитой.

” — Провидение хранит меня, — набожно думал Генрих Шульц. — А ведь я едва не совершил глупость. Не предвидел, что случится. Нет, меня явно хранит Провидение.“

Миколай Куна и его сын уже не доверяли опеке Провидения. Не в первый раз оно оставляло тех, кто был всех ближе и дороже. Сердца у них пылали жаждой мести.

В июле 1573 года” Зефир “участвовал в конвое, который вышел из Гданьска во Францию под командованием капитана Михала Фигенова. Целью конвоя была защита судна французского посла Желе де Ланзака, которого сопровождал посол польский, каштелян рацянский Станислав Кржиский.

При благоприятной погоде корабли вышли в Балтику, прошли вдоль поморского побережья, миновали Колобжег, повернули на север и вошли в Зунд. Никто не пытался их беспокоить или задерживать почти до Копенгагена. Только тут, в теснине Дрогден, произошло первое столкновение с тремя большими датскими галеонами, командир которых потребовал спустить паруса и предъявить документы. Однако после двухчасовых переговоров, где польскую сторону поддержал господин де Ланзак, сославшийся на существовавшие между Данией и Францией соглашения, датчане решили пропустить конвой при условии, что пушечные порты будут закрыты, а экипажи сойдут под палубу за исключением людей, нужных для маневрирования.

Пойдя навстречу этим требованиям, подняли паруса и корабли снова тронулись в путь. Но три датских галеона плыли следом, вскоре по обе стороны появились ещё два, а когда перед заходом солнца конвой добрался до Эльсинора, пролив оказался блокирован и пришлось опять остановиться.

На этот раз датчане уже не тратили время на переговоры: их пушки были наведены на маленькую флотилию каперов, которая получила приказ войти на рейд порта и бросить якоря.

Только Михал Фигенов и Миколай Куна не подчинились приказу, и только” Зефир “смог ловким маневром обмануть два датских фрегата, пытавшихся преградить ему дорогу. Корабль Фигенова выскочил на мель и разделил судьбу остальных, и через некоторое время головы его команды пали под топором палача вместе с головами других матросов и капитанов.

Миколай Куна избежал такой судьбы. Раз пути возвращения на Балтику были отрезаны, решил пробиться на север. Первым открыв огонь, смел реи и паруса самого большого галеона, который ринулся в атаку, и подхваченный резким порывом ветра на всем ходу” Зефир” пролетел под самым носом береговых батарей так близко, что те не могли поразить его своим огнем.

Вырвавшись из Зунда в Каттегат, и плывя вслепую всю ночь под всеми парусами, на рассвете увидел полуостров Скаген. Обогнув его на почтительном расстоянии, среди налетавших с северозапада шквалов проложил себе путь через Скагеррак и вышел в Северное море.

В сердца измученной команды проникла надежда: они свободны, они плывут на юго-запад, во Францию! И вернутся оттуда вместе с мощным флотом нового короля…

Но “Зефир” не добрался ни до одного из французских портов: в нидерландских водах до самого фризского побережья кишели корабли Филиппа II, а каперский лист Миколая Куны, выданный Генрихом Валуа, был не лучшим документом для испанских капитанов.

“Зефир” с успехом вышел из пары стычек с каравеллами архикатолического владыки, но сам при этом получил повреждения и вынужден был укрыться в рыболовецкой зеландской гавани Бриель.

Этот маленький порт в устье Мозеля меньше двух лет назад стал колыбелью восстания против испанских властей. Именно туда прибыла флотилия каперов Вильгельма Оранского, так называемых “морских гезов”, и именно оттуда был изгнан небольшой гарнизон герцога Альбы, королевского наместника. Сразу после этого восстали Флиссинген и Роттердам, и пламя восстания охватило северные провинции.

В то время, когда “Зефир” оказался в Бриеле, значительная часть Нидерландов была уже в руках повстанцев. Миколай Куна, получив помощь от гезов, присоединился к ним и получил новый каперский лист от герцога Оранского.

Такой поворот событий стал причиной разлада в душе Генриха Шульца. Католическая церковь заклеймила повстанцев как еретиков, а Вильгельм Оранский, их предводитель, тоже был приверженцем Кальвина. Но с другой стороны-война против испанцев, война голодных против сытых, начала приносить команде “Зефира” все большие трофеи, в дележе которых Генрих принимал участие наравне со всеми.

“ — Если бы я мог получить отпущение грехов хотя бы раз в месяц, — думал Шульц, — наверняка смог бы избежать адских мук. Тем более что доля моя от этого ничуть не уменьшится. Если бы только хоть раз в месяц я мог исповедоваться и получить отпущение грехов…”

Время от времени, будучи в центральных провинциях, ему это удавалось, а позднее он сообразил узнавать от случайных исповедников и бродячих монахов, торговавших индульгенциями, где и когда их можно наверняка встретить, чтобы за небольшую часть добычи купить спасение души.

На службе Вильгельма Оранского “Зефир” оставался почти четыре года. Война на суше то затихала, то вспыхивала вновь, заключались и срывались перемирия, менялись наместники Филиппа II, протестантские армии из Франции и Германии опустошали страну наравне с католическими войсками испанцев, но все больше городов и провинций требовало свободы. Фландрия, Гельдрия, Брюссель и Антверпен, вся Голландия и Зеландия, двенадцать центральных и южных провинций добивалось удаления испанских гарнизонов. На море же военные действия продолжались без перерыва. Нидерландские гезы заключали союзы с английскими и французскими корсарами, пользовались прибежищами в Кале, в Дувре и в Дисунгдейле; топили испанские каравеллы с войсками, брали трофеи, добывали оружие и золото или в случае поражения сами шли на дно, поднимая свои корабли на воздух, чтобы избежать пыток и страшной смерти, которые их ждали в неволе. Ведь на море пощады не было.

“Зефир” за эти четыре года как правило выходил победителем из битв и стычек. Капитан его действовал осторожно и осмотрительно. Если атаковал в одиночку, то только слабых противников; если атаковал сильнейшего, то только когда был уверен в помощи со стороны союзников. Если вдруг сталкивался с превосходящими силами врага, предпочитал полагаться на скорость своего корабля, а не испытывать счастья в бою.

Но война на море-это игра, и каждый игрок когда-то проигрывает. И Миколай Куна не избежал этой участи…

Однажды осенней ночью 1577 года в тумане “Зефир” случайно оказался окружен тремя испанскими кораблями, которых занесло к юго-восточному побережью Англии. Когда утром туман рассеялся, Миколай Куна заметил ловушку, подстроенную фатальным стечением обстоятельств. Немедленно приказал поднять все паруса и попытался исчезнуть. Но капризные, едва ощутимые порывы ветра сорвали это намерение, а испанцы спустили шлюпки, чтобы с их помощью верповать свои каравеллы на дистанцию прицельного огня и отрезать корсарам все пути к отступлению. И когда ветер стал наконец крепчать, прогремели первые залпы.

“Зефир” ответил на них из всех двадцати орудий, но только половина ядер преодолела расстояние, на котором вели огонь тяжелые испанские пушки. Все же часть оснастки ближней каравеллы была повреждена и Миколай Куна направил свой корабль в ту сторону.

На миг показалось, что ещё раз ему улыбнется счастье.“Зефир” скользил по морской глади, набирая ход, в то время как испанцы все ещё не могли маневрировать без помощи шлюпок. Но их артиллерия била далеко, и следующий залп, нацеленный на мачты “Зефира”, оказался точен. Половину парусов разнесло в клочья, а две реи рухнули на палубу. Одна из них угодила по голове Миколаю Куне, который был убит на месте, другая тяжело ранила рулевого.

Заслуга спасения “Зефира” от окончательной гибели в этих обстоятельствах принадлежит двоим: Соломону Уайту и Яну Куне.

Первый из них плыл во главе флотилии английских корсаров, состоявшей из шести фрегатов. Минуя мыс Норт Форленд услышал канонаду, а потом-когда “Ибекс” вышел из залива в открытое море-увидел, что происходит, и немедленно открыл огонь по ближней каравелле.

Правда, испанский корабль не получил серьезных повреждений, но Ян Куна тем временем успел опомниться от потрясения, вызванного смертью отца, и поднял команду “Зефира”, которая вдруг лишилась вождя. Люди, закаленные в битвах, испытанные в морском ремесле, тут же подчинились его приказам. Ни один не колебался ни секунды, когда восемнадцатилетний юноша послал их на ванты. Единодушно признали его своим капитаном. Под градом пуль из испанских мушкетов поставили новые реи и паруса, пока он руководил огнем, надежно удерживая испанцев от абордажа, на который те явно рассчитывали.

Тем временем из-за мыса показались ещё два английских фрегата, а за ними ещё пять разных кораблей, и отчаянная оборона одинокого “Зефира” превратилась в разгром его преследователей. Две испанские каравеллы были охвачены огнем, третья быстро тонула, продырявленная ядрами, среди которых несомненно были и выпущенные из стволов польского корсара.

Так началось знакомство, а потом и тесная многолетняя дружба между шкипером “Ибекса”, суровым пуританином Уайтом, и Генрихом Шульцем. Ведь Генрих с поразительной быстротой заметил и тут же использовал шанс, который в этих драматических обстоятельствах предложила ему судьба.

За плечами Яна Куны были шесть лет морской практики и достаточный запас приобретенных от отца познаний в навигации, чтобы командовать кораблем, ставшим его собственностью, но ему недоставало опыта в коммерческих делах и ловкости в сложных юридических вопросах. И когда появлялась нужда в урегулировании таких проблем, как портовые сборы а потом и официальное зачисление “Зефира” в реестр корсарских кораблей Ее королевского величества Елизаветы (на что он решился по совету Уайта) — ими занялся Шульц.

Тот все устроил тонко и толково, удивив не только Соломона Уайта, но и королевских морских чиновников в Дептфорде, с которыми вел переговоры перед подписанием контракта на каперскую лицензию для Яна Куны, он же Ян Мартен-так было переведено на английский его польское имя. При этом он завоевал немалый авторитет среди команды, а потом-уже естественных ходом вещей-стал незаменим при любых закупках и торговых операциях, при дележе добычи и её сбыте, в спорах о размере доли или особых интересах тех, кто стоял на страже интересов королевы.

Соломон Уайт ценил их обоих: порывистого и неустрашимого капитана, который оказался столь же толковым моряком, как и как и командиром в схватках, и его рассудительного, прожженного помошника, который сумел почти удвоить доходы обоих кораблей, не забывая и о своих собственных.

Уайт был опытным моряком и человеком весьма отважным, и вместе с тем очень религиозным. Полагал, что Провидение призвало его для истребления как можно большего числа “папистов”, и прежде всего испанцев. Считал это своим долгом перед Господом, вернейшей дорогой к спасению. Но не брезговал и золотом. Напротив: среди соблазнов этого мира лишь оно вызывало в нем жажду обладания.

Потому он и сдружился с этими двумя; потому вскоре отказался от роли опекуна молодого капитана и стал его другом, уступая ему во всем, что касалось тактической стороны совместных операций. Потому, наконец, заключил негласный союз с Шульцем-союз, с которого он имел вполне приличный побочный доход.

Вот так втроем они и дополняли друг друга: фанатичный пуританин Соломон Уайт, романтичный и неустрашимый язычник-сын знахарки и внук колдуньи Ян Куна, прозванный Мартеном, и набожный католик, мечтатель и вместе с тем практичный человек Генрих Шульц, некогда бедняк, сирота в людях, сейчас-обладатель состояния, которое собирался удвоить.

Глава V

Закончив бормотать вечернюю молитву, Соломон Уайт растянулся на жесткой койке, потом потянулся за Библией. Открыв её наугад, при неверном свете свечи начал читать с середины стиха:

“И сказал Господь о царе ассирийском: Не войдет он в град сей, и стрелу в него не пустит, и на щит его не возьмет, и осаду держать не будет.

Дорогой, которой пришел. назад вернется, а в град сей не войдет, — сказал Господь.”

Снова подумал о Бельмоне. Появление этого человека беспокоило его с самого начала. И как быстро оказалось, что предчувствие его не обмануло!

Бельмон был опасен; его проницательность и ловкость застали врасплох не только Уайта, но и Шульца. Оба угодили в ловушку, которую он им расставил. Нужно было любой ценой от него избавиться. Но как? Уайт непрерывно ломал над этим голову, но пока не нашел ответа на тревоживший его вопрос. Теперь, казалось, он наткнулся на подсказку Провидения: то, что в Ветхом Завете касалось владыки Ассирии, в нынешней ситуации могло относиться и к этому пришельцу. Он старался убедить себя, что так и есть. Бог хотел поддержать его и поднять дух.

Читал дальше:

“И защищу град сей, и сохраню его для меня и для Давида, слуги моего.” Разве это не звучало как пророчество? Если под царем ассирийским можно было понимать Бельмона, то Давидом мог быть только он сам, Уайт-слуга Господен.

“И вот в ту ночь пришел ангел господен и побил в стане ассирийском восемь тысяч и ещё четыреста. А вставши поутру, узрел царь Сеннашериб все тела умерших и ушел восвояси.

И вернулся, и жил в Ниневии.”

“ — Восемь тысяч четыреста, — повторил про себя Уайт. — Что же это за число?”

И тут он вспомнил, что именно в эту сумму Бельмон оценил побочный доход от продажи кошенили. Это потрясало!

Он решил прочесть до конца божественное пророчество, нависшее над шевалье де Бельмоном.

“А когда поклонялся в храме Незрох Богу своему, Адрамелех и Сарасар, сыновья его, убили его мечом и бежали в землю Арамейскую. И царствовал Асараддом вместо него.”

“ — Так он погибнет! Сгинет, хотя Господь и удержал мою руку, когда я хотел его убить,” — подумал Уайт, забывая, что лишь пистолет Бельмона удержал его от удара стилетом.

На душе у него полегчало. Нет, Господь не покинул его ни с того ни с его. Бог следил за ним и руководил его поступками. Быть может, хотел испытать его, но тут же утешил, давая убедительный знак насчет будущего того пришельца, которого он, Соломон Уайт, так опасался.

Горячий порыв ветра ворвался в каюту через открытое окно и заставил затрепетать пламя свечей. Издали долетали песни и крики пьяной команды “Зефира”.

Уайт нахмурился. Его собственная команда в море пила только воду, но дурной пример заразителен. Некоторые из молодых моряков завидовали тем-он это знал. Не держи их в ежовых рукавицах, Бог знает что могло бы произойти и на его корабле тоже.

Но во время стоянок в портах он не мог помешать разгулу и разврату. Только некоторых старых боцманов с “Ибекса” он встречал в соборах на богослужениях; молодежь гуляла по корчмам и портовым притонам, и ночевала в лупанариях вместе с матросами Мартена, которого это совершенно не огорчало.

“ — Не свяжись я с ним, не погряз бы в грехе,” — подумал он.

Но прекрасно знал, какие выгоды принес ему этот союз. В тот момент, когда три года назад осенним утром вышел из залива Герн и, миновав мыс Норт Фарленд вмешался в схватку “Зефира” с тремя испанскими кораблями, даже подумать не мог, что это поворотный пункт его судьбы.

Год 1577 от Рождества Христова принес ему одни неудачи, а поддержание “Ибекса” в пригодном к выходу в море состоянии поглощало все доходы. Приходилось самому заботиться о корабле (хотя только на одну двадцатую тот был его собственностью) — так гласил договор, который был подписан с остальными совладельцами. Не мог разорвать его, ибо чем тогда жить, имея на шее жену и семерых детей? Правда, был у него небольшой капитал, вложенный в торговую компанию, приносившую ему четыре процента в год, но того не хватило бы даже на самые скромные потребности семьи. А “Ибекс” требовал ремонта, капитального ремонта.

И вот перед Соломоном Уайтом раз за разом вставало видение краха-перспектива утраты всех доходов и неотвратимости прибегнуть к последним двумстам фунтам.

Этого он боялся больше всего. В пятьдесят четыре года-тронуть последний капитал? Это было бы смертным грехом, большим, чем клятвопреступничество, большим чем кража, большим чем прелюбодеяние! Ведь тем соблазнам можно противостоять. Если регулярно каждый день читать Библию и следить за собой, чтобы не потерять голову в минуты возбуждения, можно их вообще избежать. Но черпать из отложенного на черный день и растрачивать капитал-совсем другое дело.

Уайт знал, что такие вещи случаются. Случаются даже с самыми уважаемыми людьми. Вроде тайного беспробудного пьянства. Семьи распадаются, разрываются супружеские узы, репутация гибнет в глазах соседей-и все из-за растраты капитала.

И вот тогда, на самом краю пропасти, Бог послал ему Яна Мартена с его “Зефиром”. С первой же совместной экспедиции с молодым шкипером счастье улыбнулось им обоим: грузы с испанских судов и каравелл, которые они захватили, не только покрыли прежние убытки, но и сделали Соломона Уайта человеком состоятельным. Но что касается дел духовных, то и на благо веры и чистоты религии он сделал за это время больше, чем когда либо прежде. И он сам, и его матросы. Надеялся, что заслуги его на морях с избытком уравняют перед Господом тяжесть грешных деяний команды “Ибекса” на суше, ибо все же каждый из них искупал свои грехи, проливая кровь испанцев, а если и погибал, то в борьбе против “папистов”, обеспечивая себе тем самым спасение души. В результате пока баланс сходился, и даже кредит превышал дебит. Провидение должно было учесть это на Страшном суде.

Утешенный этими мыслями и надеждой на скорую кончину шевалье де Бельмона, Соломон Уайт, капитан “Ибекса”, задул свечу, помолился в темноте и перевернувшись на бок, уснул сном праведника.

Ян Мартен не спал и не предавался ни мечтам, ни воспоминаниям, ни излишним размышлениям, потому что был полностью поглощен азартной игрой в кости с шевалье де Бельмоном.

Началось с того, что Мартен, вернувшись от своих матросов в каюту, где оставил троих собеседников, заметил в руке Бельмона прекрасный пистолет, оправленный в слоновую кость и серебро. Ему и в голову не пришло, что это оружие во время его краткого отсутствия сыграло какую-то роль в связи с предыдущей беседой о цене кошенили. Он решил, что Уайт и Шульц попросту пожелали осмотреть эту игрушку и потом вернули её владельцу.

Сам он тоже пожелал её осмотреть, но поскольку Бельмон тем временем засунул пистолет за пояс, а Шульц вернулся к обсуждению деталей обратного плавания, отложил это на потом. Только когда Уайт с Генрихом по окончании совещания спустились в поджидавшую их шлюпку, Мартен остался один на один с новым помошником и вспомнил о его пистолете.

— Он вам нравится? — спросил шевалье де Бельмон, протянув ему резную рукоять.

Мартен взвел и спустил курок, прикинул навскидку, потом прицелился.

— Славная штучка, — признал он.

Встал, взял со стола один из подсвечников, поставил его в открытом окне с подветренного борта, потом отошел к противоположной стене, и повернувшись выстрелил почти не целясь. Пламя свечи погасло, и одновременно за стеной раздался сдавленный вскрик.

Бельмон рассмеялся.

— Вы забыли о соседках!

— В самом деле, — буркнул несколько смешавшись Мартен.

На минуту прислушался, но поскольку за стеной царила полная тишина, вернулся на свое место за столом.

— Славная штука, — повторил он, взвешивая пистолет на ладони.

— Славный выстрел, — заметил Бельмон. — Оставьте эту безделушку себе, если она вам нравится. Это единственный мой трофей с “Кастро верде”.

Но Мартену претило принять такой подарок.

— Если бы вы решили его продать-другое дело.

Бельмон отрицательно покачал головой.

— Продать? Ни в коем случае. Но можем на него сыграть, если хотите.

Из кармана достал пять костей из черного дерева и высыпал их в кубок.

— Идет, — сказал Мартен. — Ставлю три дуката. Играем только на число очков.

Бельмон тряхнул кубком и высыпал кости на стол. Три шестерки и две единицы. Мартен сгреб их в кубок и перевернул тот вверх дном. Проиграл: не хватило двух очков. Снова вынул три золотых и снова проиграл. А потом ещё раз и еще.

— Дорого вам обойдется этот пистолет, — заметил Бельмон. — Сыграем на все сразу: двенадцать дукатов и пистолет против пятнадцати золотых.

— Ладно, — ответил Мартен и проиграл снова.

Теперь ему пришлось встать, чтобы достать из тайника новый запас золота. Но счастье по прежнему не благоволило к нему. Перед Бельмоном лежала горка золотых рядом с пистолетом, который словно притягивал их к себе. Только на седьмой раз удача отвернулась от Бельмона, но как раз тогда Мартен поставил только три дуката.

— Золото или пистолет? — спросил Бельмон.

— Я играл на пистолет, — отрезал Мартен. — Проигрыш меня не волнует.

Бельмон подал ему оружие, и Мартен положил его рядом со своим полупустым кошелем.

— Играем еще? — спросил он.

Бельмон тряхнул кубком.

— С удовольствием. Но теперь можем играть как обычно, на два броска.

— С правом удвоения ставки, — добавил Мартен, кладя на стол три золотых.

Бельмон подал ему кубок с костями и налил себе вина.

— Выигравший-начинает.

У Мартена выпали две пятерки, две тройки и шестерка; он решил играть осторожно и добавлять не стал. Бельмону выпали две шестерки, пятерка, двойка и единица, и он тоже не повысил ставки.

На втором броске Мартен взял три кости, оставив две пятерки. Получил ещё одну пятерку и две единицы. Но зато Бельмон бросив три кости ничего не приобрел и проиграл.

Зато в следующем туре, имея всего две тройки, поднял ставку и метнув ещё две тройки, выиграл против двух шестерок Мартена.

Так они пили и играли до рассвета. Только шум на палубе и громкий окрик Генриха Шульца, приветствовавшего “Зефир”, обходя его под всеми парусами на “Кастро верде”, напомнил им, что ночь миновала и что пора в путь. И тогда же Мартен осознал, что проиграл больше половины всей своей наличности. Да, пистолет шевалье де Бельмона обошелся ему слишком дорого…

Сеньора Франческа де Визелла удостоила Яна Мартена краткой беседы. Не переступила порога его каюты, лишь послала туда свою горничную с просьбой, чтобы su mersed commandante de salteadores заглянул на минутку к ней.

Мартена рассмешил этот титул, явно придуманный девушкой. Догадывался, что её хозяйка назвала его просто picaro, или в лучшем случае jtfe de partida, что однако казалось этой хорошенькой малышке-морените слишком оскорбительным.

Прежде чем исполнить желание сеньоры де Визелла, ему захотелось выказать свою симпатию камеристке, которая не сводила с него глаз. Но не доверяя своему скудному запасу испанских слов, пригодных для этой цели, выразил её гораздо проще, запечатлев жаркий поцелуй на её полных, цветущих губках, и при этом убедился что выбрал верный путь и был вполне понят.

Сеньора Франческа приняла его, стоя посреди своей каюты, опираясь о спинку кресла, представлявшего своего рода защитный барьер между нею и корсаром. Была сдержанна и холодна. Жаловалась на на шум, крики и выстрелы, которые не дали ей уснуть. Требовала встречи с отцом, о судьбе которого и состоянии здоровья так беспокоилась. И наконец заявила, что её обокрали: в калабозо, куда её поместили, недоставало двух кофров с её личным гардеробом и бельем. Требовала найти их и немедленно-ей нужно было переодеться.

Мартен все это выслушал молча, глядя на её стройную фигуру, заслоненную до пояса спинкой кресла, на прекрасное лицо с тонкими чертами, застывшими в оскорбленном выражении. Ловил взгляд её глаз и пытался заглянуть в их черную бездну, словно надеясь, что обнаружит там что-то ещё кроме гнева и презрения.

И вот когда она кончила говорить, а он продолжал молчать, их взгляды на мгновение встретились, и Мартену показалось, что в черных зрачках мелькнули искорки усмешки. Лицо донны Франчески залил румянец, губы её чуть дрогнули.

Эта перемена длилась не дольше секунды, но за эту секунду Мартен вдруг понял, как сеньора де Визелла напоминает ему Эльзу Ленген, и волна воспоминаний тут же унесла его в прошлое.

Пообещав, что вечером оба кофра будут доставлены и состоится её встреча с доном Хуаном де Толоса, правда только на расстоянии, которое нужно сохранять между двумя кораблями в открытом море даже во время дрейфа, отвернулся и вышел, чтобы скрыть возбуждение.

Эльза Ленген, первая его любовь…Собственно-мимолетное увлечение, как скорее можно было назвать их короткую связь, будь он взрослее. Но Яну Куне, позднее прозванному Мартеном, было тогда всего семнадцать.

Познакомился он с нею в Антверпене, куда отец отправил его за квадрантом, заказанным у знакомого механика и часовщика Корнелиса, который несколько лет был помошником самого Тихо Браге. Но когда Ян Куна заявился в его мастерскую, оказалось, что Корнелис куда-то уехал и что несколько дней придется ждать его возвращения.

Ян не имел ничего против. Поселился в соседней гостинице “In den Reghen-boog” — “Под зонтиком” и как раз там впервые увидел Эльзу, когда та разносила кокебаккен-клецки из пшеничной муки, и подавала гостям бруинбир или кловер. Ее рыжие волосы сверкали, как полированная медь, а черные глаза были точно как у сеньоры Франчески де Визеллы. И полные чувственные губы-такие же. И похожая улыбка-и тогда, когда смеялась над его приставаниями, и когда сказала, что он люб ей…

Вначале он робел в “In den Reghen-boogh”. Это была одна из лучших гостиниц в городе, с большим обеденным залом и огромной стойкой, за которой царствовала толстая румяная буфетчица. В двух соседних залах принимали родовитых клиентов. На втором этаже и в мансарде находились номера для гостей, а в соседних флигелях-конюшни и жилье прислуги. Тут останавливались богатые купцы и даже большие господа, чьи кареты стояли на обширном подворье, но по большей части обитали состоятельные горожане, богатые ремесленники и шумные, самоуверенные офицеры испанского гарнизона.

Ян Куна сидел в углу у печки и терпеливо ждал, пока его обслужат. Но девушка, казалось, вовсе его не замечала, хоть он и подавал ей знаки, чтобы подошла. В конце концов, когда в третий раз она миновала его с кувшином пива в одной руке и миской дымящихся сосисок в другой, загородил ей дорогу.

— Я изнываю от голода и жажды, — заявил он, заглядывая ей в глаза. — Съел бы тебя с колбасой вместе, красотка.

— В самом деле? — удивилась она. — Ты не похож на людоеда.

— Если подашь мне доббель-кут и порцию жареной ветчины, оставлю тебя в живых.

— Подожди; возможно, что и получится, — ответила она.

Скоро принесла его заказ.

— Знаешь, а ты очень хорошенькая, — заметил он, пока она наливала ему пиво в оловяный кубок.

Прищурившись, она оглядела его сверху вниз.

— Нет, не знаю. Еще никто кроме тебя мне об этом не говорил.

— Как тебя зовут? — спросил он, не замечая её иронии.

— О, можешь меня называть Мария Стюарт, если хочешь.

— Найдется у тебя для меня свободная минутка?

— Нет, я работаю без перерыва весь день и всю ночь-двадцать пять часов в сутки.

— Над Шельдой я видел цирковой шатер; не желаешь сходить туда со мной?

— Желаю, но не с тобой.

— У тебя есть жених?

— Четверо.

Нет, разговор не получался, она только смеялась над ним. Когда, поев, отвалил ей большие чаевые, даже не поблагодарила.

— Приду вечером, — сказал он уходя. — Может, у тебя настроение будет получше.

— Можешь не торопиться, — бросила она вслед.

И точно-спешить было незачем: вечером она была не менее колючей и неприступной, чем днем. Не меньше-но все же раз или два он перехватил её хмурый взгляд, причем тогда, когда меньше всего на это надеялся: когда она обслуживала других клиентов у противоположной стены. Значит, он вызвал в ней некоторый интерес.

Назавтра был четверг-торговый день. Ян встал поздно и за неимением лучшего занятия пошел на рынок. Толкался между возами и прилавками, когда вдруг заметил Эльзу. (Знал уже, что зовут её Эльзой, так называла её толстуха, стоявшая за стойкой.)

Так вот, он увидел Эльзу, отчаянно торгующуюся из-за костяного, окованного серебром гребешка для волос. Стал проталкиваться к ней сквозь толпу, но пока пробился на место, она уже ушла, оставив гребень в руках упрямого торговца. Ян торопливо едва не вырвал его из рук, не торгуясь заплатил запрошенную цену и, расталкивая толпу зевак, помчался за девушкой, которая тем временем исчезла из виду.

Так и не найдя её, расстроенный вернулся в гостиницу. Но и тут его ждало разочарование: немногочисленных гостей, потягивавших пиво, обслуживала толстая конопатая подавальщица с кухни.

Спросив про Эльзу, узнал, что сегодня та ещё не приходила. Она либо в городе, либо у себя.

— А где она живет?

Девушка подозрительно взглянула на него.

— Как это где? Тут, по соседству-и показала на низенький домик, примыкавший к конюшне. — Живет у конюха, она его родственница.

Поблагодарив, Куна вышел на двор, заставленный каретами и телегами, из которых выпрягали лошадей. Не знал, как убить время. Заглянул внутрь карет побогаче, вспугнул кота, дремавшего на стеганом сиденьи какого-то большого ландо и наконец присел на уступе стены у въездных ворот.

Он уже подумывал, не заглянуть ли ещё раз в мастерскую Корнелиса, когда вновь увидел Эльзу. Та возвращалась домой.

Кивнув головой в ответ на приветствие, хотела его миновать, но он загородил путь.

— Купила другой гребень, Эльза? — спросил он.

Та удивленно уставилась на него, наморщив брови.

— Ты за мной шпионил? — спросила она. — Невелика будет польза.

— Я вовсе не шпионил, — возразил Ян. — Чего мне шпионить?

— Затем тебя сюда и прислали.

Пожал плечами.

— Короче: я купил для тебя тот гребень, — сообщил он, вынимая его из-за пазухи.

Машинально протянула руку, но тут же её отдернула. Взглянула ему в глаза, а когда улыбнулся, губы её дрогнули, словно невольно тоже хотели улыбнуться.

— Очень милый, — заметил Ян. — И будет тебе к лицу.

Ловко вставил гребень ей в волосы, прежде чем успела отступить.

— Взгляни-потянул её к дверям лакированной кареты. — Тут есть зеркало.

Открыв дверь, поднял её вверх, чтобы могла взглянуть.

Эльза была так поражена, что даже не протестовала, а увидев отражение в маленьком овальном зеркальце, не могла на него сердиться. Так ей хотелось иметь этот гребень!

— Прошу, пустите меня, — в конце концов попросила она, разрумянившись и смешавшись.

Ян, выполняя это желание, острожно поставил её на высокую подножку кареты; она же, опираясь на его плечо, вынула гребень из волос и вертела его в пальцах во все стороны, а потом, уступив искушению, воткнула снова и вновь поглядела в зеркало.

Взяв себя наконец в руки, соскочила на землю, после чего Ян Куна узнал, что подарок его хоть и принят, но ему не стоит рассчитывать на какие-то доказательства благодарности, и особенно ни на какую информацию о жителях Антверпена, посещающих гостиницу и харчевню “In den Reghen-boogh”.

Это последнее заявление показалось ему странным и смешным. Ответил, что обыватели Антверпена его нисколько не интересуют, за исключением мастера Фредерика Корнелиса, который как раз уехал. Что же касается горожанок, интересует его исключительно Эльза, причем гораздо больше, чем Корнелис, возвращения которого он ожидает. Изложив свое кредо, хотел подкрепить его поцелуем, но Эльза увернулась.

— В самом деле ты знаешь мастера Корнелиса?

Пришлось рассказать, с какой целью он приехал в Антверпен, и после короткого колебания помянуть, на чьей службе состоит “Зефир”.

— Ах, вот как! — воскликнула она. — А я думала… — она огляделась вокруг. — В Антверпене полно испанских шпионов, — шепотом сказала она. — Крутятся они и у нас “Под зонтиком”…

— И ты приняла меня за одного из них, — подхватил он смеясь. — Никогда бы не подумал, что похож на шпиона. Ты должна просить прощения!

На этот раз уступив, чмокнула его в щеку, но ему этого было мало. Он хотел еще. И своего добился.

В субботу она была свободна, и после обеда они пошли вместе на берег Шельды, где большой бродячий цирк разбил свои шатры. Они разглядывали зверей, кормили морковью верблюдов, зебр и слонов, а потом смотрели на выступления циркачей и акробатов, жонглеров, лошадей, прыгающих через обручи и клоунов, передразнивавших их всех, отвешивая друг другу увесистые пощечины.

Когда они покидали с толпой зрителей шатер, пахнувший конским навозом и выделениями собранных там зверей, шел снег, а туман так сгустился, что не стало видно дороги. Держась позади, они шли за теми, кто оказался достаточно предусмотрителен, чтобы взять с собой фонари.

Довольная толпа с веселыми криками и смехом медленно продвигалась вперед к мосту, переброшенному через крепостной ров, окружавший город. Оставалось ещё много времени до закрытия городских ворот, так что никто особенно не спешил, а густой снег, необычный в ноябре, вызывал только шутки: все лепили снежки и бросались ими наугад.

Тут сквозь шум забавы долетел бой колокола. Толпа остановилась и умолкла. Колокол бил тревогу, а потом к нему присоединились другие: на гигантской соборной башне, на церквях святого Якова, святого Андрея и святого Георгия. Над всем городом, от Бруннетор до Кёнигстор, начало вставать алое зарево пожаров…

Люди бросились вперед, перешли на бег. Поднялся гвалт, но совсем не веселый. Тревога охватила горожан; беспокойство за тех, кто остался дома, опасения за сохранность имущества; страх перед неизвестной опасностью.

Издалека, сквозь все нараставший колокольный звон, слышен был шум, крики, выстрелы из мушкетов. На стенах громоздкой черной массы цитадели, воздвигнутой герцогом Альбой, блуждали лучи фонарей, а потом оттуда долетел звук одиночного выстрела.

Никто не мог понять, что происходит: может быть, неожиданная атака кораблей и войск Вильгельма Оранского со стороны порта? А может быть восстание заговорщиков-восстание против испанцев, как в Брюсселе, Роттердаме и Флиссингене?

Толпа неслась вперед, к городским воротам, сгрудилась у рва, ринулась на мост и вдруг смешалась, взвыла, стала убегать назад в страшном переполохе, а из устья улицы вслед за ней выскочили испанские солдаты, рубя, коля и стреляя наугад.

Потрясенный крик заглушил все остальное. Те, кто были сзади и не понимали, что происходит, напирали вперед; те, которых убивали на мосту, сталкивали друг друга в воду, топтали других, падали под ударами и пулями солдат.

Яна и Эльзу в толкучке отбросили в сторону, между постройками и заборами предместья, тянувшихся вдоль вала до основания холма, на котором вздымалась цитадель. Когда на мосту началась резня, изрядная часть перепуганных людей кинулась следом, ища спасения от свистевших вокруг пуль. Некоторые метнулись по уходящей вглубь кривой, незамощеной улице, в надежде что этим путем достигнут в безопасности соседних ворот, прикрытых выдвинутым перед стеной барбаканом, который охраняли обычно местные ополченцы. Но тут и с той стороны послышались выстрелы, раздались крики раненых и вопли о помощи. Люди кинулись назад, спотыкались, падали и больше уже не подымались.

Внезапно на задворках начался пожар. Пылали деревянные амбары или, может быть, конюшни, чьи чердаки забиты были сеном и соломой, и в пламени показались фигуры испанских солдат, которые старались окружить толпу и отрезать ей путь.

Ян увлек Эльзу в тесный закоулок, которым намеревался попасть в чистое поле, но и там уже были солдаты. Те впопыхах разграбили какой-то дом побогаче-под окнами его ещё валялись распоротые подушки и перины и ломаная утварь-и теперь, войдя в раж или в отместку за сопротивление жителей подпустили огня, и из окон уже валил дым и пробивались кровавые отблески пожара.

В тот момент, когда Ян с Эльзой уже почти миновали дом, в выбитых дверях появилась пара вооруженных громил в высоких шлемах, облегающих куртках и полосатых штанах. Один из них заметил Эльзу и схватил её за руку, но Ян Куна тут же кинулся на него и свалил с ног могучим ударом в челюсть. Другой что-то крикнул, обернувшись назад, и кинулся на помощь своему компаньону, но у Яна в руках уже была алебарда, которую он успел вырвать у первого. Наотмашь ударил обухом, услышал треск лопнувшей кости и громкий вопль, и тут же-топот ног по ступеням и крики набегавших солдат. Глянул в выходу из проулка-оттуда тоже бежали враги.

— Назад! — крикнул Эльзе. — Живее!

Вырвались на главную улицу, теперь уже почти опустевшую, но устеленную мертвыми и ранеными. Солдаты, очевидно, занялись грабежами жилищ, откуда выбрасывали все пожитки и где убивали все, кто пытался сопротивляться, ибо только то тут, то там вдоль стен и заборов скользили редкие тени горожан, ищущих спасения в бегстве. На мосту, на дороге, идущей к лугам, где стояли шатры и фургоны цирка, тоже было пусто, если не считать тел погибших. Зато по ту сторону стены, в городе, гвалт не стихал, а зарево пожара охватило все небо.

Ян решил обойти город вдоль валов и взглянуть, что делается у южных ворот. Ему показалось, что там все спокойно; полагал, что волнения охватили только ближние окрестности цитадели, хотя по-прежнему ломал голову, с какой стати они возникли.

Эльза, бледная и перепуганная, уже немного отошла и заявила, что может идти сама, так что они спустились с холма и в полной темноте продвигались вперед, держась за руки. Снег падал и тут же таял на мягкой, изрытой земле. Не было видно дороги, так что шли они наобум, вязли в глине, спотыкались о борозды и межи, хлюпали по лужам и перепрыгивали канавы.

Через час наткнулись на обширное болото, которое пришлось обходить, и в конце концов заблудились среди зарослей и кустов над ленивой речушкой, вившейся между отмелями и омутами, образуя настоящий лабиринт.

Когда выбрались наконец на открытое пространство, зарево пожара над городом уже погасло, во всяком случае его уже не было видно, так что теперь они и не знали, в какой же стороне Антверпен.

Эльза была измучена и застыла. Ледяной ветер сек глаза снегом. Ян, обняв за талию, поддерживал её, иначе она идти не могла.

Наконец уже далеко заполночь они вышли на широкую дорогу, обсаженную деревьями, и миновав небольшую рощицу увидели какое-то строение на росстанях. Ян начал стучать в запертые ворота, но никто не отзывался, так что он взобрался на невысокий кирпичный забор и втянул за собой Эльзу, а потом помог ей спуститься во двор.

Там стояла мертвая тишина-видно даже пса не было в этой одинокой усадьбе. Но когда после безуспешных попыток достучаться Ян хотел разбить стекло, чтобы попасть в дом, кто-то шевельнулся в темных сенях, раздался какой-то шорох, блеснул тусклый свет, двери наконец чуть приотворились и в узкой щели замаячила согбенная старческая фигура.

Вначале тот так перепугался, что невозможно было добиться от него ни слова. Силился захлопнуть дверь, но Ян просунул за порог ногу и кое-как сумел его убедить, что он не злодей, а просто заблудился и ищет ночлега. Но старик все равно упирался. Был глуховат, и шамканье его едва можно было разобрать. Повторял все время, что хозяев дома нет а он никого не может впустить. Только вид серебряных монет одолел его опасения, хотя и не развязал язык. На вопрос, куда делись хозяева и когда вернутся, пожал плечами, но почувствовав в руке талер, проводил Яна с Эльзой в маленькуючистую комнату в мансарде, оставил им коптящий светильник а сам удалился вниз и утратил к ним интерес.

Комната, точнее небольшая мансарда с одним окном, видимо использовалась главным образом как кладовая или чулан, хотя у стены и стояла узкая кровать, а в углу темнела решетка очага. Там лежали несколько тюков с пером и шерстью, висели два овчинных тулупа, целый тюк полотна белел на тяжелом, окованном медью сундуке. Но было холодно. Так холодно, что Куна решил развести огонь.

— Схожу за дровами, — сказал он. — Может быть, удастся заодно раздобыть что-нибудь поесть.

Вернувшись с охапкой ольховой щепы, развел огонь.

— Будет хлеб и горячее молоко, — весело сообщил он и опять пошел вниз.

Эльза подумала, что не сможет проглотить ни кусочка. Сняв промокшую обувь, сидела на краю кровати, стуча зубами, хотя от очага тянуло теплом. Чувство страха все не оставляло её. Перед глазами маячили жуткие картины: кровь, трупы с рассеченными черепами, дикие жестокие физиономии пьяной солдатни, багровое зарево пожаров, потрясенные, кричащие женщины, дети, раздавленные толпой…

С того мига, как все началось там на валу, у стен, не промолвила ни слова, не кричала, не отвечала на вопросы, которые задавал ей Ян по дороге. Болезненная судорога сжала ей горло и не отпускала. В голове царила полная пустота; она только хотела, чтобы Ян ни на минуту не покидал ее; даже держала его за руку, чтобы быть уверенной, что он тут, близко, иначе боялась обезуметь от страха.

Только теперь к ней возвращалось сознание того, что произошло. И что все кончилось и теперь ей ничего не грозит. Но ещё не могла с этим освоиться.

“ — Мне ни за что не уснуть”, — думала она.

Хотела встать, но голова вдруг закружилась и она провалилась в бездонную пропасть. А на самом деле уснула тяжелым, но глубоким сном.

Пробудил её луч солнца, который заглянул в окно и проник сквозь смеженные веки. Она не знала, где находится. Только через некоторое время вернулось воспоминание о пережитом ужасе. Теперь она была одна, в чужом доме, в чистом поле! Ее охватило беспокойство.

— Может быть я ещё сплю? — растерянно подумала она.

Оглядевшись по комнате, рядом с кроватью увидела чью-то фигуру, растянувшуюся на полу под овчинным тулупом. С перепугу ей взбрело в голову, что это чей-то труп. Но тут же заметила, что тулуп слегка приподнимается и опадает.

— Ян! — пронеслось в голове.

Склонившись над ним, увидела его большие и сильные руки, руки, которые спасли её от самого страшного…

Теперь она едва не расплакалась, но смогла сдержать слезы. Присев рядом, осторожно приподняла тулуп. Не видела лица, закрытого плечом, но зато увидела и голову, и могучую шею, и чуть вьющиеся черные волосы, хотя не помнила, когда это успела их заметить. Ей снова захотелось плакать-от нежности к этому юноше, который её спас. Медленно, осторожно, чтобы не разбудить его, легла рядом и прижалась щекой к его волосам.

Он шевельнулся, повернулся и взглянул на неё с сонным удивлением во взоре. Потом на его усталом лице сверкнула та самая ослепительная улыбка, которая с самого начала не давал ей покоя. Обняв, притянул её к себе.

В гостиницу “Под зонтиком” они вернулись только к полудню. В городе после вчерашних столкновений, затеянных взбунтовавшимися солдатами, которыми не выплатили жалования, царило настроение беспокойства и ожидания. Магистрат заседал в ратуше, гонцов отправили в Брюссель и подали жалобу на коменданта гарнизона, который правда пообещал, что виновные будут наказаны, но сразу же после этого тайком уехал в неизвестном направлении.

По улицам шагали патрули, а разграбленный и частично сожженный квартал, прилегавший к цитадели, окружил кордон войск, прибывших из Мехельна. Ворота домов и лавки были заперты, окна закрыты ставнями.

Гостиница “In den Reghen-boogh” опустела; в зале только несколько постоянных клиентов-ремесленников-попивали пиво; зато не видно было никого из заносчивых испанских офицеров.

Хозяин, невзрачный мелкий человечек с меланхолическим выражением желтоватого лица, шепотом посоветовался со своей толстой румяной женой, как обычно царившей за стойкой, и потом низко кланяясь подошел к Яну Куне, чтобы сообщить, что мастер Корнелис этим утром вернулся. И при этом добавил, что Ян, разумеется, скоро покинет Антверпен, и что уже на рассвете отправляется почтовый дилижанс, который мог бы забрать его в Бреду.

Ян заявил, что ещё не знает, когда сможет уехать. Мысль о расставании с Эльзой его поразила; до того он об этом не задумывался; не пришло ему в голову, что то, что теперь их связывало, так быстро кончится. Но ведь он знал, что взять её с собой не сможет: возвращался на корабль к отцу.

“ — Пойду к Корнелису, — решил он. — Может быть, придется ещё подождать, пока он закончит квадрант.”

Так и сказал хозяину, избегая его настойчивого, хотя и покорного взгляда. Печальное лицо маленького человечка вытянулось ещё больше. Украдкой взглянув на жену, заявил, что сегодня заведение закроется с темнотой. Просил, чтобы Ян вернуся не позднее четырех.

Дом Корнелиса находился сразу за рынком, на средине узкой старинной улицы. Когда после долгих переговоров Куну впустил туда недоверчивый слуга, оказалось, что заказанный инструмент давно уже готов. Тем не менее Корнелис ещё раз тщательно осмотрел и проверил его, а потом педантично пояснил, как им надлежит пользоваться. Наконец, уложив квадрант в деревянный футляр, обитый войлоком, велел подать жбан ржаного пива и начал распрашивать Яна о новостях из северных провинций и о Миколае Куне и его последних похождениях.

Ян не мог отказаться от угощения, но не принял приглашения на ужин и ночлег, отговорившись ранним отъездом. Мысль об отъезде терзала его теперь непереносимо, хоть он с старался себя утешить тем, что вскоре сможет ещё раз попасть в Антверпен, что будет приезжать сюда часто, по крайне мере зимой, пока “Зефир” не выйдет по весне в первое плавание.

Был настолько расстроен, что не заметил внезапного беспокойства хозяина. Только когда Корнелис встал и подошел к окну, услышал далекий шум и гомон, похожий на гудение пчелиного роя.

— Что случилось? — спросил он.

Лицо Корнелиса было бледнее бумаги. Прежде чем он смог ответить, на улице громыхнуло несколько выстрелов, раздался крик, топот бегущих, ругань, звон разбитых стекол, грохот ломаемых ворот.

“ — То же, что вчера,” — подумал Куна.

Сквозь тяжелые шторы на окнах пробивалось кровавое зарево.

— Горит рынок, — выдавил Корнелис. — Испанцы…

Ян его уже не слышал. Ледяная рука сдавила ему сердце. Сорвавшись с места, подгоняемый злым предчувствием выбежал он на лестницу, а оттуда вниз, в мрачную тьму …

Прошло несколько минут, пока он выбрался на улицу, но о том, чтобы пробиться к гостинице кратчайшим путем через рынок и речи быть не могло. Толпа испанских солдат забавлялась там стрельбой по окнам и мордованием любого, кто попадал к ним в руки. Отряды, присланные из Мехельна, присоединились к беспорядкам, грабили и жгли город наравне с местными, а их офицеры тоже не оставались в тени. Ян не добрался даже до рынка, когда вынужден был вернуться: заметив, кинулись за ним, как свора псов за лисом.

Вовремя поняв, что при таком перевесе сил схватка неминуемо закончится его поражением, метнулся в первый же переулок и припустил что было сил, подгоняемый свистом мушкетных пуль, пока упершись в стену не перескочил её одним махом и не оказался в лабиринте сараев, загородок, пристроек, штабелей досок, бочек, кирпича какого-то большого склада. Крутился между ними, не находя выхода, пока случайно не наткнулся на кучку перепуганных людей, которые указали ему направление.

Вылез через дыру в высоком заборе и огляделся. Стоял над глубоким вонючим каналом, в котором шумела темная, пенистая вода. Двинулся вдоль него по узкой коварной тропке, перешел кладку, снова оказался на узкой улице и вновь в её конце заметил зарево пожара.

Бродил он так с час, избегая встреч с бандами солдат, продираясь сквозь пылающие закоулки, дымящиеся пепелища и перебегая вымершие площади. Клубы дыма стелились над землей, смрад пожарищ бил в ноздри, крики вздымались и опадали, гремели колокола, раз от раза то тут, то там возобновлялась беспорядочная стрельба. Дважды ему приходилось пробиваться с боем, когда неожиданно попадал в окружение солдат. По счастью те были пьяны и уже извели все патроны, так что ему удалось с ними справиться с помощью дубины, которую отнял у какого-то головореза. Наконец добрался на другую сторону рынка, в те кварталы, где уже немного ориентировался. Но теперь их вид потряс его до глубины души: ослепшие окна без стекол, закопченные клыки труб, торчащих посреди закопченых стен без крыш, трупы на улицах…

Волна резни, грабежей и опустошения прокатилась здесь, оставляя за собой смерть и руины. Что же стало с Эльзой?

Ускорив шаги, он наконец увидел большой, приземистый дом с распахнутыми настежь воротами, над которыми дугой сверкала золотая надпись “In den Reghen-boogh”.

В спускавшихся сумерках заметил, что окна целы и не заметно следов пожара. Колебался, войти вначале в ресторан, или искать Эльзу в каморке, где оставил её, отправляясь к Корнелиусу. Нигде не было ни огонька. В конце концов помчался наверх, и с замиравшим сердцем остановившись перед запертыми дверьми, постучал.

Никто ему не ответил, потому нажал на ручку и вошел. Маленькая комнатка, обычно чистая и ухоженная, была обыскана видимо наспех, а раз ничего ценного там не было, грабители убрались, оставив только раскиданные вещи и грязные следы на полу.

Удостоверившись в этом, Ян вернулся во двор и черным входом вошел в зал. Там было темно. В сенях между кухней и буфетом в луже засохшей крови лежал, свернувшись клубком, малыш-хозяин. Он уже застыл и окоченел. Куна попытался повернуть его навзничь, но застывший труп качнулся на скрюченной спине и с глухим стуком упал в прежнее положение.

В обеденном зале за перевернутой стойкой среди осколков битого стекла и глиняной посуды, на своем обычном месте сидела буфетчица. Не поникни голова её так низко на грудь, можно было подумать, что она просто ждет гостей. Если бы не голова-и если бы чуть ниже головы не торчало обломанное древко пики, которой несчастная женщина была пригвождена к стене…

Куна в тот момент не в состоянии был оценить страшную картину. Не думал, не возмущался, не испытывал никаких чувств кроме дикого ужаса-ужаса перед тем, что его ещё ждало: Эльза…

Ее он нашел в боковой нише.

Полуголые тела двух кухонных подсобниц, истерзанные, избитые, поруганные. И она…Испанцы, видимо, позабавились в своем духе, а потом перерезали им горло…

Он застыл на месте, словно врос в землю. Не замечал, как проходит время. Болезненная судорога свела ему челюсти, стянула все мышцы, сдавила сердце так, что кровь в жилах едва не перестала течь. Боль пронизывала его мозг, раскалывала череп, проникала до мозга костей, а окружавшая его тьма казалось, плывет вокруг все быстрее и быстрее, до головокружения. Тут сквозь шум в ушах он уловил какой-то шум, что-то двигалось в темноте, шуршало и бегало у его ног; какой-то мелкий силуэт тенью промелькнул мимо посиневшего лица Эльзы, замаячил на фоне её волос.

Куна наклонился. Две крысы, испуганные его движением, шмыгнули по сторонам. Он содрогнулся от отвращения, покачнулся и едва не упал.

Это привело его в чувство. Пав на колени возле тела девушки, осторожно подсунул руку ей под голову, поднялся и взяв на руки застывшее тело, наощупь выбрался с ними на двор.

Похоронил он её под кустом бузины в маленьком садике под окнами комнаты, в которой жила. При свете зарева пожаров, догоравших на рынке, засыпал могилу. Потом пешком отправился в сторону Бреды.

С той поры-уже четыре года-ни разу не был в Антверпене. В тот же год потерял отца и сам стал командовать “Зефиром”. Пережил и эту утрату; в приключениях, битвах и опасностях юноша стал мужчиной.

Время шло. Воспоминания стирались, бледнели и возвращались все реже, в каких-то особых ситуациях-как в тот день, когда сеньора Франческа де Визелла вдруг улыбнулась ему улыбкой Эльзы Ленген.

Глава VI

Кофры сеньоры де Визелла нашлись в каюте “Кастро верде” и были переправлены на “Зефир” под личным наблюдением шевалье де Бельмона.

Помимо этого шевалье де Бельмон привез с португальского корабля две колоды карт для раскладывания пасьянсов. Прекрасные, рисованные вручную французские карты с портретами королей-Давида, Александра, Цезаря и Карла Великого, и дам-Минервы, Юноны, Рашели и Юдифи.

Бельмон намеревался найти им лучшее применение, а именно-заинтересовать Мартена игрой в монте, что ему и удалось.

“Ибекс”,“Кастро верде” и “Зефир” медленно плыли, лавируя под ветер, то восточным галсом, то северо-западным, не встречая на своем пути ни одного судна. Солнце всходило где-то в стороне африканского берега, катилось по безоблачному небу и уходило за горизонт на западе, чтобы уступить место луне и звездам. Ночи и дни тянулись над океаном, похожие друг на друга как близнецы, а Мартен и Бельмон предавались азарту.

Счастье не улыбалось капитану “Зефира”. Преде чем они миновали острова Зеленого мыса, проиграл весь запас золота и большую часть своей доли в богатой добыче, какой после всех подсчетов оказался груз “Кастро верде”. К Канарским островам успел частично отыграться, но когда раззадоренный минутным везением удвоил ставку, потерял почти все. И в результате на траверзе мыса Сан Винсент шевалье де Бельмон стал состоятельным человеком, а у Мартена остался только “Зефир”, изящный пистолет да доля в предстоящих доходах от продажи груза.

Бельмон знал, что Мартен слишком любит свой корабль, чтобы на него играть; не принял бы игры на пистолет, который во-первых был слишком мелкой ставкой на фоне проигрыша, во-вторыхедва не подарком от него самого, и в третьих-как он думал-с самого начала приносил неудачу. Оставалась доля от продажи “Кастро верде”, но эту неизвестную ещё сумму Мартен предназначал на перевооружение “Зефира”.

Шевалье де Бельмон был расстроен. И даже почти искренне. Во всяком случае он предпочел бы, чтобы Ян хоть немного отыгрался. Не слишком, разумеется; лишь настолько, чтобы не возвращаться с пустыми руками. Но Мартен не хотел играть в кредит.

Тогда Бельмон припомнил о пленниках-о сеньоре де Визелла и её отце. По договоренности с капитаном Уайтом выкуп за этих двоих должен был достаться Мартену, в то время как Уайт должен был получить выкуп за Диего де Ибарру и Формозо да Лянча.

Ах, да-была там ещё та хорошенькая горничная, muj linde morenita. Она также досталась Мартену.“ — Душой и телом, — усмехнулся он. — Это приносит удачу!”

Решил, что если Мартен согласится сыграть на выкуп Хуана де Толосы и его дочери, то он, Бельмон, со своей стороны поставит на кон две тысячи гиней. И… — и что он проиграет! Исключительно в знак симпатии к капитану “Зефира”.

Но Мартен вдруг утратил интерес к игре. Заявил, что на Франческу играть не будет, даже если Бельмон поставит весь предыдущий выигрыш.

— Ты же не рассчитываешь на ещё больший выкуп за эту даму? — спросил шевалье, удивленный его отказом.

— Я вообще не рассчитываю на выкуп, — ответил Ян. — И не намерен его требовать.

— Так что же ты с ней сделаешь? С ними троими, — поправился тот. — Ведь через пару месяцев их будет трое: сеньор Хуан, его дочь и внук или внучка.

Мартен принужденно усмехнулся.

— Увидишь, — сказал он. — Скоро увидишь. Еще до того, как это произойдет. Может быть даже завтра.

Весь следующий день они плыли круто под ветер на восток, ни разу не меняя курса. Мартен почти не показывался на палубе, сдав командование Бельмону, которому выдал соответствующие указания. Только под вечер, когда как обычно “Ибекс” и “Зефир” приблизились к “Кастро верде”, вызвал к себе капитана Уайта и заперся с ним на полчаса в своей каюте.

Бельмону это совсем не понравилось; он даже несколько обеспокоился, хотя и не подозревал Мартена в каких-то злых намерениях. Полагал, что знал его уже насквозь и что Ян не способен был насильно добиваться возврата денег. К тому же для этого он не нуждался бы в помощи Уайта, имея под рукой всю команду. Но не намеревался ли тот избавиться от него каким-то более жестоким образом? Нет. Насколько шевалье де Бельмон разбирался в людях, Ян Мартен был не из таких. Тут речь не шла ни о проигрыш, ни о его персоне. Но в таком случае-о чем?

Когда Уайт после этого совещания захромал через палубу к ожидавшей шлюпке, Бельмон перехватил его хмурый взгляд и заметил, что старый корсар незаметно сплюнул в сторону и украдкой перекрестился. Значило ли это, что разговор с Мартеном все же касался его персоны, или такая реакция Уайта не имела с ним ничего общего?

Пожал плечами. Что за черт!

И тут услышал, как зовет его Мартен. Увидел его могучую фигуру в дверях каюты. Машинально нащупал рукоять ножа, который торчал за поясом, и приблизившись с деланной небрежностью спросил:

— Меняем курс, капитан?

Мартен покачал головой.

— Еще нет. Подождем его превосходительство. Сейчас его привезут.

— О! Значит ты решился…

— Решился, — перебил его Мартен. — Хочу, чтобы ты приказал поднять все паруса, как только сеньор де Толоса взойдет на палубу. Пойдем дальше тем же курсом. До тех пор, пока это будет возможно, — добавил он с таинственной усмешкой.

— До самого берега? — рассмеялся Бельмон.

— Вот именно. Это возьми на себя. Мне нужно предупредить женщин.

Отвернувшись, Ян исчез за дверью.

“Зефир” шел левым галсом прямо на восток, накренившись под напором ветра, наполнявшего высокую пирамиду белых парусов. Шум воды и шипение пены поднимались и затихали в такт с накатом океанской волны, рассекаемой носом корабля, украшенным под бушпритом фигурой крылатого юноши, увенчанного цветами. Лунная дорожка лежала на воде как узкая серебряная лента, и казалось оседала серебристой пылью на палубе, которую вновь и вновь сметали черные тени мачт.

“Ибекс” и “Кастро верде” давно уже исчезли из виду, направляясь на северо-запад и все быстрее удаляясь от них. Зато далеко впереди по курсу “Зефира” становилась все заметнее темная полоска земли.

Мартен и Бельмон стояли за плечами Томаша Поцехи, который сам стал к штурвалу, ни на миг не отрывая взора от береговой черты. Главный боцман “Зефира”, казалось, вырастал прямо из квадратного возвышения за штурвалом. Его мощные ноги, обнаженные до колен, были покрыты густой кучерявой растительностью, а в глубоком вырезе рубахи из грубой парусины та же светлая поросль напоминала внутренность распоротого матраса.

Ниже, на палубе, сидели на корточках у фальшборта матросы, отобранные капитаном для особого задания. Курили, или жевали табак, время от времени разражаясь проклятиями, что должно было облегчить им выражать свои мысли. В темноте сверкали только глаза и зубы при взрывах смеха от очередной удачной шутки.

Парусный мастер Герман Штауфль стоял среди них, опираясь плечами на фальшборт, и поглядывал сверху вниз, прислушиваясь к разговору. Невинный детский взгляд, гладко выбритая шарообразная голова с падавшим на лоб чубом и румяное лицо придавали ему добродушный вид, делая похожим на сельского священника. Но шесть одинаковых тяжелых ножей с костяными рукоятками, торчавших у пояса на левом бедре, говорили о том, что служение господу не было главным его занятием и призванием. Люди с “Зефира” очень любили его за невозмутимость, которой он отличался даже когда остальные впадали в смятение и растерянность. Умел поддержать настроение и подбодрить, хотя, казалось, был немногословен и с виду не слишком умен. При этом возбуждал изумление своей ловкостью в метании ножей, хотя и не похвалялся этим искусством без нужды.

Теперь ему предстояло командовать шлюпкой, в которой Мартен намеревался отправить на сушу своих пленников-португальских hombres finos.

Беседа шестерых матросов, выбранных для этой цели, как раз и касалась “благородных господ”. Спор шел уже не меньше часа, шел хаотично и наивно. Каждый старался убедить остальных не столько силой аргументов, сколько силой глотки. Спорили они собственно о том, чем “сильные мира сего” отличаются от простых смертных. Преобладало мнение, что только размером состояния и как следствие этого-отсутствием всех проблем и необходимости зарабатывать на жизнь. Но не все с этим соглашались, а некий Тессари, наполовину итальянец, наполовину англичанин, прозванный Цирюльником за свои парикмахерские и фельдшерские таланты, заявил:

— Попробуйте дать хотя бы Барнсу даже сто тысяч фунтов-все равно никогда ему не стать джентльменом. Даже мыться не будет!

Перси Барнс, слывший самым отчаянным грязнулей на “Зефире” и носивший потому кличку “Славн”, нисколько не обиделся, но за ответом не постоял.

— Цирюльник-то в этом разбирается, ха-ха-ха! — выкрикнул он. — Что вы хотите? Он вращался ведь исключительно среди господ-всем пекарям и мясникам у себя в деревне брил бороды, а портным даже кровь пускал!

Все грохнули от смеха, лишь Тессари даже не улыбнулся. В его чуть прищуренных глазах блеснула искра гнева-и тут же погасла, уступая место холодной иронии, которая была обычным их выражением. Цирюльник взирал на свое окружение на такой манер, словно родился с безмерно превосходящим всех жизненным опытом и с безграничным всепрощением для всех остальных людей на свете.

— Я видывал в жизни больше hombres finos, чем ты мясников и пекарей, — заметил, когда все успокоились. — И все они слеплены из того же теста, из которой Господь Бог вылепил и всех нас.

— Вот и выходит по-моему! — крикнул Перси.

— Не совсем, — возразил Цирюльник, — ибо в то тесто, из которого тебя лепили, вместо капельки разума добавили неизвестно зачем кучу грязи и мусора. Ты вырос в сточной канаве, Славн, и пропах помоями. А hombres finos…

— Знавал я и таких господ, что валялись в канавах, — заметил кто-то.

— Но в основном нам за них приходится это делать, — заметил молодой парнишка, которого недавно из юнг перевели в матросы.

— Ну, ты ещё не много наработал, — буркнул боцман. — И притом не задаром!

— Точно! — подтвердил Перси. — Вернешься, братишка, с толстым кошельком! Все дамочки в Лондоне так на тебя и слетятся! Если сам не справишься, возьми меня в помощь-я тебя научу, как с ними обращаться.

— Покажи ему сегодня, будет две на выбор, — иронически процедил Цирюльник.

— Эх-ма! Если б я только захотел, — заявил Перси, — они бы из-за меня ещё подрались! Только я предпочитаю блондинок.

Снова все рассмеялись, и когда Перси начал подтрунивать над молодым матросом, расписывая достоинства тех самых блондинок, смех нарастал волной и наконец закончился взрывом громкого хохота, напоминавшего конское ржание или ослиный рев. Матросы хлопали друг друга по плечам, падали вперед или задирали покрасневшие физиономии к небу, утирая тыльной стороной ладони слезы, стекавшие по щетинистым щекам. Герман Штауфль трясся, не в силах перевести дух. Даже Поцеха оторвал на миг взор от горизонта и с любопытством покосился на них, а шевалье де Бельмон двинулся в их сторону. Сбежав по трапу, поднял руку, словно пытаясь этим жестом их утихомирить.

Перси, довольный таким успехом, триумфально озирался вокруг, обдумывая новую забористую шутку, но выдать её уже не успел-Бельмон категорически потребовал тишины.

— Мы вблизи от берега, — добавил он, — если будете так ржать, накликаете сюда весь португальский флот.

Велел погасить трубки и приготовиться к высадке. Потом отозвал в сторону Штауфля и вполголоса начал объяснять тому детали предприятия.

— Я дарую вам жизнь и свободу, — говорил тем временем Ян Мартен, глядя прямо в глаза его превосходительству королевскому наместнику дону Хуану де Толоса. — Вас высадят неподалеку от Лиссабона, на мысе да Рока. На всякий случай я дарю вам ещё и пару пистолетов. Вместе с вами отпускаю двоих матросов с “Кастро верде”. Им обещано, что вы вознаградите их за помощь в пути или застрелите при попытке ограбить вас или оставить на берегу. Вы понимаете меня, экселленц?

— Мне кажется, понимаю, — ответил Толоса. — Хотел бы только сказать вам…

На миг умолк. Наморщил брови, вертикальная складка перерезала его гладкий белый лоб, жилки на висках напряглись. Опустил глаза, словно не в состоянии найти нужные слова.

Что он мог сказать этому необычному авантюристу, который даровал ему больше, чем он, вельможа из вельмож, мог даровать тому? Знал, что Мартен делает это не из боязни мести или в ожидании награды, и даже не для того, чтобы застраховаться на будущее, добившись его симпатии и протекции на случай каких-то недоразумений. Нет, он не требовал ничего, даже благодарности. Ничем нельзя было отплатить ему за эту милость, и вместе с тем её нельзя было отвергнуть. Что за унижение!

Взглянул на Мартена, который, казалось, терпеливо и даже с некоторым любопытством ожидал завершения начатой фразы. Взгляды их скрестились словно шпаги противников в поединке. Но гордый старец знал, что поединок этот проиграет. Был вне себя. Лицо его покрылось слабым румянцем.

— Благодарю, — хрипло выдавил он. — Благодарю от имени моей дочери. Будь я тут один, предпочел бы смерть, чем…

— Ваше превосходительство забывает, что и в таком случае право решать принадлежало бы мне, — прервал его Мартен. — Что же касается сеньоры де Визелла, то полагаю, что благодарите вы меня вопреки всякому её желанию. Она бы предпочла утопить меня хоть в ложке воды на прощание, хоть я и не причинил ей никаких обид.

И небрежным жестом словно отодвинул в сторону этот несущественный вопрос.

— Прошу вас только об одном, — с нажимом продолжал он. — О сохранении полной тишины по дороге на берег. Я отправляю вас со своими людьми и хочу, чтобы они вернулись целы и невредимы. И только.

Слегка поклонившись, вышел. Минуя узкий коридор, казалось, слышал голос Франчески, произносящий его имя, но не остановился и даже не повернул головы.

Войдя в свою каюту, прошелся взад-вперед, остановившись у окна, откуда мог окинуть взглядом всю палубу и весь морской простор до самого горизонта.

Пространство это теперь не превышало двух миль. Замыкали его черные, обветренные скалы да Рока с голой, поблескивавшей в лунном свете скалой Ойрас. Берег выглядел неприступно и дико, но Бельмон, который хорошо знал эти места, утверждал, что там есть удобное место для высадки, а поблизости-две рыбацких деревушки. Он даже набросал план дороги, ведущей к одной из них, и вручил его португальскому боцману с “Кастро верде”, которой должен был служить проводником. Оттуда в Лиссабон уже можно было без проблем попасть за несколько часов, едучи на ослах или даже в запряженной мулом повозке.

Бельмон, кстати, не советовал Мартену подходить к берегу так близко от Лиссабона. Португальские и испанские корабли днем патрулировали прибрежные воды, охраняя от возможных десантов корсаров дороги, ведущие в столицу, и гоняясь за контрабандистами, ночь же пережидали, укрывшись в бухтах. Но Мартен уперся, что высадит своих пленников именно тут.

Хотел подойти к берегу так близко, чтоб держать его под прицелом пушек “Зефира” и в случае надобности открыть прицельный огонь по любому нападавшему, который осмелится их атаковать. Правда, отдавал себе отчет, что если подойдет так близко, то под завесой скал потеряет северо-восточный ветер и попадет в ловушку. Значит нужно было хорошо рассчитать поворот в нужном месте, а для этого он должен был в эти минуты находиться на палубе, а не в своей каюте.

Но он все тянул. Встретившись с сеньором де Толоса, надеялся увидеть и его дочь и-быть может-еще раз увидеть её улыбку-ту, какой когда-то улыбалась ему Эльза Ленген.

Но его ожидало разочарование: Франческа все время оставалась в соседней каюте, отделенной тяжелой бархатной портьерой. И показываться не собиралась. Предпочла не видеть его. Он конечно ошибался, когда вдруг решил, что она произнесла его имя.

И тут оно прозвучало прямо за его спиной. Вздрогнув, обернулся-она стояла рядом! И улыбалась! Улыбалась именно так, как он представлял себе!

Ян был так поражен и растерян, что не мог сказать ни слова и вначале не понял, что говорят ему. Только потом смысл её слов начал проникать в его сознание. Смысл…и тон, которым эти слова были сказаны.

Понял, что она благодарит его за благородство и бескорыстность, — но таким образом, как благодарят конюха за хорошее содержание карет и лошадей, или повара-за удачный обед.

Да, она была уверена в себе и горда, хоть при этом и любезна, и явно хотела дать ему понять, что принимает во внимание его добрую волю и готова забыть о разбойном нападении на “Кастро верде”. Зашла даже так далеко, что пообещала уговорить своего мужа, губернатора Явы, чтобы Мартена приняли на службу, причем “Зефир” был бы предназначен исключительно для услуг супругов де Визелла.

Мартен отупело уставился на нее. Ярость, гнев, оскорбленная гордость забурлили в нем. Но последнее обещание показалось ему столь забавным, что внезапно вызвало настоящий пароксизм смеха. Он смеялся все громче и громче, хлопая руками по бедрам и топая ногами, пока, наконец, согнувшись пополам, не схватился за живот, словно внутренности лопались от избытка веселья.

Сеньора де Визелла перепуганно уставилась на него, не понимая, что произошло. Ей пришло вдруг в голову, что он сошел с ума, и перепугавшись ещё больше, шаг за шагом начала отступать к дверям. Но он вдруг наконец успокоился и, сдерживая новый приступ хохота, сумел выдавить срывающимся голосом:

— Соизвольте, мадам, присесть и…и теперь выслушать меня.

Придвинув ей кресло, оперся руками о стол и заговорил, переведя дух.

— Вы ошиблись. И ошибка эта была столь забавна, что…Приношу мои извинения: просто не мог удержаться. Вы ошиблись, принимая меня, Яна Мартена, вольного корсара, за кого-то совершенно иного. Я ведь тоже ошибался. Мне казалось, что вы похожи на одну девушку…Но это оказалось заблуждением. Я буду невежлив, но откровенен. Я-то думал, что у вас достанет ума в вашей хорошенькой головке и чувства в сердце,, чтоб понять мое поведение. Но и тут, и там, видимо, пусто. Так что-как вы поняли-в слуги я не гожусь.

Он умолк и уставился в окно. Хотел высказать ещё что-то, что задело бы её, ранило до глубины души. Подумал, что должна благодарить своего мужа, от которого забеременела, иначе…Иначе он, Ян Мартен, взял бы это на себя. Спала бы с ним все ночи, проведенные на “Зефире”, и никто б её согласия не спрашивал. Только на это она и годна-больше ни на что!

Но то, что увидел он, на миг обернувшись, удержало его от лишних слов. Черные скалы да Рока вздымались из моря, заслоняя горизонт, и “Зефир” летел к ним как на крыльях, скользя по ласковой волне.

— А теперь идите к отцу, — торопливо бросил он. — Выходите на палубу. Сейчас будем спускать шлюпку!

И выбросив её из головы, выбежал из каюты, став рядом с Бельмоном, который напряженно вглядывался в гигантские береговые скалы. Базальтовая стена бросала на воду тень, и нос корабля уже погрузился в нее, казалось, влекомый неведомой силой.

— Круче к ветру? — спросил Бельмон почти шепотом.

— Еще круче! — подтвердил Мартен.

Поцеха беспокойно оглянулся на них.

— Так держать! — громко повторил Мартен.

— Есть так держать, — буркнул Поцеха.

Мартен вызвал плотника и Штауфля, и когда те показались внизу на шкафуте, спросил, все ли готово.

— Да, — подтвердил Ворст, тараща единственный глаз. — Все на палубе. Шлюпка висит на блоках.

— Нужно её спустить, когда корабль снизит скорость на повороте, еще прежде, чем ляжем в дрейф, — сказал Мартен, глядя сверху на его физиономию, покрытую рубцами и рябую от оспы.

Ворст кивнул, переступил с ноги на ногу и толкнул локтем Штауфля.

— Ну, что там? — спросил Мартен.

— Да девчонка, — буркнул парусный мастер. — Не хочет садиться в шлюпку. Говорит, что останется здесь.

Мартен щелкнул пальцами.

— А, черт! — выругался он.

Снова глянул на берег и заколебался. Вершина скалы Ойрас, казалось, нависала над мачтами “Зефира”; становилась все ближе, казалось так близко, что с марса фок-мачты можно было коснуться её рукой, протянутой в темноту. А корабль все плыл вперед, подгоняемый слабеющим ветром, который наполнял паруса ласковым дуновением.

“ — Успею,” — решил Мартен.

— Приготовься к развороту, — велел он Бельмону.

Сам сбежал по трапу на палубу к шлюпке, уже вывешенной на развернутых внутрь шлюпбалках, так чтобы в любой момент можно было вывалить их за борт и спустить лодку на воду. Двое португальских матросов и сеньор де Толоса с Франческой сидели уже на банках. За ними разместили багаж и кофры сеньоры де Визелла. Ее горничная Хуана стояла в стороне, спрятав лицо в ладонях, хотя это совсем не мешало ей видеть, что происходит вокруг, ибо только Мартен приблизился, ухватилась за его руку.

— Querido! — услышал он страстный шепот. — Позволь мне остаться! Я боюсь…

— Тебе нечего бояться, — отрезал он. — Я ничего тебе не обещал и ни о чем не просил. Сама пришла ко мне. Но теперь должна уйти с ними. Ты же говорила, что тебя ждет жених…

— Я знать его не хочу, — перебила она. — Зачем ты гонишь меня? Я тебе больше не нравлюсь? Надоела? Приелась за несколько дней?

— Ничуть! — со смехом возразил он. И солгал: — Но и меня кто-то ждет там, куда я плыву. Мы должны расстаться. Будь счастлива и сохрани это на память, — втиснул ей в руку перстень, сняв его с пальца.

Потом обхватил её за талию, поднял как перышко, она же обняла его за шею и прижалась мокрой от слез щекой к его лицу.

— Будь счастлив, querido, — шепнула сквозь слезы, когда оказалась в шлюпке. — Никогда я тебя не забуду…

Сеньора да Визелла недовольно отвернулась. Мартен в этот миг показался ей просто отвратителен. Как она могла сравнивать этого picaro со своим мужем? Как могла хоть на миг поддаться его вульгарному обаянию? Восхищаться им! Думать о нем так, как не раз думала, пока он и эта глупая Хуана…

Пламя стыда и унижения обожгло её лицо. Не знала, куда спрятать глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Но он на неё и не смотрел: все его внимание было занято сейчас черной стеной скал да Рока.

Когда “Зефир” начал медленно заваливаться влево, теряя ход на гладкой полосе неподвижной воды, Мартен приказал обрасопить паруса. В мертвой тишине, окружавшей теперь корабль, раздавался только легкий трепет парусины и затихающее шипение пены вдоль бортов. Крутые скалы Ойрас, вздымавшиеся над мачтами как мрачный гигант, закрывали небо, гася звезды. Берег скользил все медленнее, удаляясь от бушприта и переходя по дуге на правый борт. Наконец, когда уже невозможно было различить никакого движения, и корабль закачался на месте, Мартен скомандовал:

— Шлюпку на воду!

Не повысил голоса, но эхо все же повторило его слова; отразившись от скал, они пролетели над палубой, и им тут же стал вторить легкий скрип смазанных блоков, словно и там, в темной горловине невидимой бухты тоже спускали шлюпку.

Плеснула волна, заскрипели весла, тень шлюпки замаячила на темной воде и стала удаляться, отмечая свой путь слабым светящимся следом.

Как не напрягал Мартен взгляд вслед шлюпке, скоро все равно потерял её из виду. Велел переложить руль на другой борт и обрасопить реи так, чтобы “Зефир” лег в дрейф. Потом на палубе снова воцарилась тишина.

Миновали четверть часа, полчаса, час. Небо на востоке посветлело. Звезды над Ойрас поблекли. Несколько чаек пролетели над неподвижным кораблем; две-три сели на воду. Ветер, казалось, совсем стих и полотнища парусов беспомощно повисли, время от времени чуть трепеща, будто пробираемые ознобом на зябком рассвете.

Мартен начал терять терпение. Если высадка прошла нормально, Штауфлю пора было возвратиться. Где он застрял?

Со стороны суши не долетало ни звука. Заря все решительнее разгоняла предутренний сумрак и ночь, все ещё полная сонной неги и покоя, отступала, скрываясь у берега, среди скал да Рока, ища убежища в их тени.

Тут один за другим грянули два пистолетных выстрела. Звук их, многократно помноженный эхом, раскатился по берегу, сотрясая воздух. Сразу после этого раздался громкий пронзительный вопль и снова эхо понесло его туда и обратно, туда и обратно, как волну прибоя.

Люди на палубе беспокойно зашевелились, начали перешептываться, ища какого-то знака или сигнала на берегу. И он появился: на фоне темных скал блеснул огонь, заклубился дым!

Почти тут же заметили возвращающуюся шлюпку. Шесть весел торопливо пенили воду; рулевой на корме сгибался и выпрямлялся в том же лихорадочном ритме.

— Предательство! — воскликнул Бельмон. — Развели огонь, чтобы привлечь внимание патрульных кораблей. Но откуда у него оружие?

— Я дал Толосе пару пистолетов на всякий случай, — ответил Мартен. — Не доверял матросам с “Кастро верде”. Ему доверился…

— Корабль по правому борту! — крикнул кто-то с носа.

Мартен и Бельмон посмотрели направо. Из-за северного края да Рока медленно выплывали паруса большого фрегата, с трудом маневрировавшего на последнем дуновении ночного бриза.

Но это ещё не все: с юга, из залива Таг, выходили два других корабля, до сих пор скрытые за далеко выдававшимся мысом. Эти шли полным ветром и очевидно не хотели потерять его, приближаясь к берегу: держали курс прямо на запад, где открытое море явно рябило под свежим ветром.

Мартен сразу понял опасность, угрожавшую “Зефиру”. Фрегат, маневрировавший по правому борту, отрезал ему путь отхода вдоль берега на север; на юге открывался залив-подход к Лиссабону, откуда в любой момент мог показаться хоть весь португальский флот, а те два корабля, что вышли оттуда, отрезали отход на запад, причем были уже в открытом море, где могли развить полный ход. В то время как “Зефир”, прикрытый скальным массивом да Рока, мог ещё идти под парусами благодаря исключительным достоинствам своих обводов и парусного вооружения, но уже утратил лучшие качества, на которые рассчитывал Мартен, помня о ночном бризе, тянувшем с суши. Вдобавок шлюпка была ещё далеко и приближалась довольно медленно несмотря на отчаянные усилия гребцов. Возникало опасение, что прежде чем она доберется до борта “Зефира”, стихнет последнее дуновение и настанет мертвый штиль, а тогда…

Бельмон понимал это ничуть не хуже, а беспокойные взгляды Томаша Поцехи да и других моряков говорили о том, что и они верно оценивают ситуацию.

Мартен чувствовал на себе эти взгляды и знал, что все напряженно ждут его решения; что без колебаний выполнят любой его приказ. Прикажи он сейчас поднять все паруса, может быть и успели бы ещё проскользнуть между португальскими кораблями за пределами досягаемости их орудий. Но тогда пришлось бы команду шлюпки бросить на произвол судьбы. Это означало обречь на смерть Германа Штауфля и шестерых матросов.

Снова взглянул на них. Гребли те как сумасшедшие, у носа шлюпки вскипал бурун. Видно, те с самого начала поняли, что происходит, и боролись теперь за свое спасение.

“ — Им ещё нужно не меньше четверти часа”, — подумал он.

Повернувшись, встретил взгляд шевалье де Бельмона.

— И что дальше? — спросил тот.

В этом коротком вопросе были и нотки вызова, и триумфа, но прежде всего в нем звучало любопытство. Шевалье де Бельмон сам был человеком рисковым и немалой отваги. Но идею переправы пленников на берег считал неоправданным риском. Предвидел, что это может плохо кончиться, и вот теперь оказался прав. Ему было любопытно, что в таких обстоятельствах предпримет этот самый романтичный корсар, которого он когда-либо встречал. Пожертвует ли своим румяным парусным мастером и шестью его товарищами, чтобы спасти остальных, или ввяжется в безнадежную схватку, связанный наступавшим штилем.

— Прикажи ставить грот, как только шлюпка подойдет к борту, — велел Мартен. — Пришли Ворста к штурвалу, а Поцеха пусть приготовит пушки по левому борту. Остальные мне будут нужны для маневрирования.

Бельмон не ожидал столь целеустремленного ответа. Спокойствие Мартена и его несокрушимая уверенность в себе удержали его от дальнейших вопросов, которые он задавал в душе.

Почему, например, Мартен хотел иметь готовые к бою пушки именно по левому борту? Что он задумал? Какой маневр имел ввиду, если по оценке Бельмона “Зефир” мог бы в лучшем случае идти под парусами при ветре в бакштаг, прямо на северо-запад, где последние шансы на спасение были уже отрезаны?

Мартен на него уже не смотрел. Мерял взглядом пространство воды, отделявшее шлюпку от корабля. Потом взглянул в сторону двух фрегатов, которые теперь шли по широкой дуге к северу, держась подальше от штилевой зоны. И наконец покосился на патрульный корабль, маневрирующий по правому борту, и чуть заметно кивнул, словно утвердившись в своих расчетах.

“ — Не успеем, — подумал Бельмон. — Бриз стихает. Не один корабль не будет слушаться руля при таком сквознячке…”

Несмотря на это, в соответствии с полученным приказом вызвал вахту и отправился на бак проследить за маневром. Встретив там Ворста, велел тому отправляться к штурвалу. Голландец уставился на него единственным взглядом, переступил с ноги на ногу и спросил:

— Не ждем шлюпку, сэр?

— Ждем, — буркнул Бельмон.

Заросшая рыжей щетиной физиономия плотника довольно осклабилась. Вздохнул с видимым облегчением.

— Да, нам придется несладко, — заметил он, указывая кивком на португальские корабли. — Но и наших жаль, правда.

— Точно, — согласился француз. — Иди уже.

Гигант вразвалку поспешил на корму, а Бельмон снова взглянул на шлюпку. Та приближалась. И приближалась быстро. Теперь было видно, как летит она вперед, подгоняемая сильными ударами весел. Спины гребцов сгибались дугой, руки рвали на себя весла, так что жилы едва не лопались от натуги. На миг показывались багровые, напряженные лица, рты, хватавшие воздух, и исчезали снова, словно в глубоком поклоне, отбиваемом этой шестеркой вздымавшемуся алтарю Ойрас.

Еще пятьдесят поклонов, тридцать, двадцать…Герман Штауфль выпрямился на корме, широко раскрыл рот и закрыл его снова. Только потом до Бельмона долетел изданный им крик. Шестеро гребцов осушили весла. Шлюпка скользнула под правый борт “Зефира”, коснулась трапа.

— Поднять паруса! — скомандовал Бельмон и боцманы на мачтах повторили приказ.

Реи скрипнули и содрогнулись. Одновременно внизу у борта раздался лязг крюков, скрип талей, и через борт перевалились Перси, за нимЦирюльник и ещё двое. Рухнули на палубу, хрипя и задыхаясь, словно в приступе спазматического кашля. Не могли перевести дух; легкие судорожно работали, и лица искажали гримасы боли.

Никто не обращал на них внимания: матросы, оттащив их в сторону, занялись подъемом шлюпки вместе с оставшимися в ней Штауфлем и двумя гребцами.

— Реи на фордевинд! — крикнул Мартен.

— Тяни! — вторил ему грозный оклик Бельмона.

Матросы впились в снасти. Под ритмичные выкрики и команды боцманов реи начали разворачиваться, пока не стали едва не вдоль, лишь немного наискось к продольной оси корабля.

Бельмон велел обтянуть шкоты и теперь легкий, едва ощутимый ветерок раз за разом разглаживал обвислые полотнища, не в силах однако их наполнить.

“ — Нет, невозможно, чтобы он двинулся с места, — подумал Бельмон о” Зефире “. — Не будет слушаться руля.”

В самом деле, тишина, воцарившаяся после закрепления такелажа, казалась ещё глубже и неподвижней, чем прежде. Воздух вокруг корабля, казалось, впал в дрему, а большое пространство тихой воды медленно вздымалось только от мертвой зыби, приходившей с отрытого моря. Только милей дальше к северу, где караулил португальский фрегат, видна была мелкая, сверкающая рябь на поверхности воды, а на западе веял норд-вест, гоня пенистые белые гривы на хребтах зеленых валов Атлантики.

Первый из двух других фрегатов находился тем временем на полпути между выходом из бухты Таг и линией, отмеченной бушпритом “Зефира”, смотревшим строго на запад. Шел все время в бейдевинд, на север, с косо выставленными реями, так что даже если бы “Зефиру” удалось добраться до границы зоны штиля, пытаясь скрыться в юго-западном направлении, с легкостью отрезал бы ему дорогу, находясь гораздо лучше к ветру. Второй фрегат спешил следом, держась однако позади, и Бельмон заметил, что часть парусов взята на гитовы, чтобы уменьшить скорость.

“ — В любом случае возьмут нас в клещи, — подумал он. — А ещё через час нам на шею свалятся не три, а не меньше десятка кораблей”.

Его предчувствия исполнились правда только частично, но зато гораздо раньше: на севере, в нескольких милях оттуда, появились ещё два парусника, развернулись влево и пошли на сближение.“Зефир” же продолжал оставаться на месте.

— На месте? — Бельмон взглянул на воду, но не видя поблизости никакого плавающего предмета не мог убедиться, не ошибся ли он. Напряг слух. Слабый шум и плеск долетел до его ушей. Подойдя к борту, вынул из рукава тонкий муслиновый платочек, обшитый кружевами, и швырнул его в море. Легкий шелк скользнул вниз, отлетев к носу корабля, но коснувшись воды стал приближаться, а потом, миновав прогиб борта, все скорее удаляться в сторону кормы. Бельмон проводил его взглядом, высунувшись далеко за борт.

— Пошли! — громко воскликнул он. — Неслыханно!

Был настолько поражен и полон восхищения, что забыл обо всем. Да,“Зефир” достоин был своего имени: казался легким, как перышко: можно было увериться, что хватило бы глубокого вздоха, чтобы привести его в движение. Он плыл! Плыл, приводимый в движение дуновением, которого шевалье де Бельмон не ощущал даже на своих щеках! Да ещё набирал ход! Под его носом шипела и пенилась, плескалась все громче волна, рассекаемая острым, окованным медью форштевнем. Два зеленоватых буруна расходились по сторонам, убегая вдаль и сверкая веселыми отблесками на лениво вздымавшемся темном атласе спокойной воды.

Когда шевалье де Бельмон оправился наконец от изумления и восторга, вызванных возможностями “Зефира”, и оглядевшись понял, что корабль плывет прямо на запад, его снова охватили сомнения в здравом рассудке Мартена. Помимо всего прочего, не мог же Мартен рассчитывать на успех в поединке с фрегатами, которые с двух сторон перерезали ему дорогу, плывя к тому же под ветер. Теперь их было три, не считая четвертого, который первым появился из-за скал да Рока и теперь передвигался вровень с “Зефиром”. Пятый оставался в резерве, и неизвестно сколько ещё их могло появиться в любую минуту, после первых же выстрелов. Нет, все кончится, как Бельмон и предвидел: перекрестным огнем десятков португальских орудий, под которым у “Зефира” не одной мачты не останется.

Но Мартен, казалось, совсем об этом не думал. Не готовил даже всех огневых средств, ограничившись орудиями левого борта, поскольку нуждался в максимальном числе людей на палубе для быстрого исполнения маневров.

“ — Что за маневры могут нас спасти? — спрашивал себя шевалье де Бельмонт. — После первого же залпа ни о каких маневрах и речи не будет…”

“Зефир” уже приближался к хорошо заметной на воде границе, за которой дул свежий ветер. Еще минута-и дистанция между ним и ближним фрегатом сократится настолько, что начнется битва. И два тех, что походят с севера, в самое время смогут открыть огонь с противоположной стороны. Это было ясно, как день!

Тут с кормы раздался голос Мартена:

— Эй там, на брасах! Выбирай!

— Выбирай! — повторил Бельмон, а за ним все трое боцманов.

— Руль лево на борт, — скомандовал Мартен.

Корабль резко накренился, развернулся почти на месте, и люди на снастях уперлись изо всех сил, чтобы удержать реи, которые развернулись сами.

Поворот произведен был так быстро, что капитан фрегата, шедшего встречным курсом, просто растерялся и вовсе не отреагировал,“Зефир” же, набрав полные паруса ветра, мчался теперь прямо на юг и уже разминулся с ним правым бортом на безопасной дистанции, направляясь ко входу в залив.

Только тогда португальский капитан понял, что его провели, и развернувшись кинулся в погоню за удалявшимся корсаром. И снова совершил ошибку: вместо того, чтобы повернуть влево, замыкая петлю снаружи и оставаясь все время в зоне устойчивого свежего ветра, отвалил вправо. Прежде чем успел перебрасопить реи, корабль потерял ход и лег в дрейф, а в результате по окончании маневра оказался ближе к берегу, чем “Зефир”, теряя все преимущество в скорости, которое имел.

Несмотря на столь благоприятное развитие событий, Бельмон все ещё сомневался в возможности бежать из этой западни. Мартен не мог миновать тем же способом фрегат, оставленный в резерве ближе к заливу: он должен был пройти левым бортом у того перед носом и видимо так и собирался поступить, раз велел приготовить орудия с этой стороны. Но два португальских корабля, которые все ещё двигались на юг вдоль берега, приблизились уже настолько, что и правый борт “Зефира”, где канониров не было, мог быть обстрелян их пушками. Так что ситуация не слишком изменилась.

Его размышления и расчеты прервал новый окрик Мартена:

— Больше парусов, Ришар! Ставь все, что только есть!

Бельмон впервые почувствовал себя озадаченным. Всего пару раз ему доводилось видеть корабли, которые кроме прямоугольных парусов пользовались и косыми, причем не только на бушприте для облегчения маневров. Он правда слышал о такой новинке, как топсели, стаксели и кливеры, или как их там ещё именовали, но не имел ещё возможности ни рассмотреть их вблизи, ни изучить, как нужно ставить их и спускать, хотя бы на “Зефире”.

На счастье Штауфль в самый раз тут оказался под рукой и избавил его от хлопот. Длинные белые полосы парусины по очереди поползли вверх, тут же ловя ветер, напрягались и начинали тянуть;“Зефир” уже не плыл, и даже не скользил-летел!

“ — Если на такой скорости решит свернуть на запад, — подумал Бельмон, — перевернемся.” Но Мартен не собирался поворачивать на запад, безжалостно гоня свой корабль к бухте Таг.

Португальские капитаны наконец это поняли, как и шевалье де Бельмон. Фрегат, к которому “Зефир” приближался, спешно ставил паруса, готовясь к повороту на фордевинд, а все остальные взяли правее, чтобы отрезать беглецу путь на запад.

Погоня продолжалась, шансы обеих сторон сравнялись, но “Зефир”, вырвавшись наконец из-за скал да Рока, с каждой минутой набирал ход.

Низкий юго-западный мыс, за которым открывался вход в залив, вынырнул из моря, освещенный лучами восходящего солнца. Мелкие суденышки и рыбацкие лодки лавировали возле него, пробираясь на север, а какая-то барка покрупнее медленно двигалась в обратную сторону, пересекая бухту поперек.

“Зефир” поровнялся с фрегатом, закончившим тем временем маневр, и некоторое время корабли плыли рядом на дистанции, превышавшей дальность стрельбы. Португальский капитан даже и не пробовал открыть огонь; решил вначале сблизиться, прижимая неприятеля к берегу. Для этого направил фрегат наискось на юго-восток, правда в результате добился лишь того, что стал отставать, в то время как “Зефир” мчался вперед, все больше отрываясь от него все больше.

И тогда раздался первый выстрел из носовой пушки. Выстрел, который никуда не попал, но зато оповестил все корабли в радиусе многих миль. От грохота задрожал воздух, прокатился по морю, эхом отразился от скал и ещё гремел, когда клуб дыма поднялся над палубой и рассеялся за кормой фрегата. Сразу после этого загремели остальные орудия, одиночными выстрелами с равными промежутками, словно меча громы и молнии или взывая о помощи.

И помощь пришла.

Бельмон заметил верхушки мачт и верхние паруса, двигавшиеся на фоне неба по другую сторону узкого, едва возвышавшегося над водой полуострова. Видимо, бухта хорошо охранялась. С самого начала у него не было в этом никаких сомнений.

“ — Ну, теперь все кончено, — подумал он. — Мы угодим прямо под их огонь”.

Окинул взглядом гигантскую пирамиду парусов “Зефира”, розовевшую на солнце. Вид был великолепен. Почувствовал жалость, что это розовое чудо скоро рухнет на палубу, сметенное орудийными залпами. Разглядывал их с наслаждением и сочувствием, позабыв на миг о собственной судьбе, навсегда связанной с этим кораблем. Тут что-то его остановило; нехватка какой-то мелочи в почти идеальном силуэте парусника, спешащего навстречу своей гибели.

“ — Нет флага! — блеснуло у него в голове. — Почему Мартен не велел поднять его перед этой смертельной последней схваткой?”

Уже хотел крикнуть, чтобы привлечь его внимание, когда вдруг ему пришло в голову, что Ян сделал это умышленно, чтоб не выдать раньше времени, кто они на самом деле. Капитаны кораблей, спешивших из бухты, не могли сразу сориентироваться в ситуации; наверняка они не были готовы к тому, что корабль, чьи мачты и паруса были так близко, и есть тот корсар, за которым идет погоня. Осознание этого факта, прицеливание и сам залп могли последовать только через несколько десятков секунд. Зато сам Мартен знал наверняка, что любой корабль, оказавшийся в пределах досягаемости его огня-корабль неприятельский; он не мог ждать, ибо не имел права на ошибку.

Бельмон удивленно покачал головой. Этот двадцатилетний юноша предвидел все заранее! Оказался не только блестящим моряком, но и способным тактиком. Сумел перехитрить капитанов двух фрегатов, а теперь сам больше угрожал двум другим, чем они ему.

“ — Если ему удастся, — подумал шевалье де Бельмон, — это будет самая блестящая ретирада, которую я видел в жизни.”

Тут он почувствовал, что “Зефир” чуть изменил курс. Темная, выщербленная береговая черта стала отклоняться влево, а косо торчавший бушприт описал широкую дугу по горизонту. Почти одновременно две тяжелые португальские каравеллы вышли из бухты в открытое море. Каждая из них была вместимостью не меньше шестисот лаштов. У них были по две орудийных палубы и на них не меньше шестидесяти или семидесяти орудий разного калибра.

— Огонь! — закричал Мартен. — Огонь!

И левый борт изверг огонь и дым.“Зефир” отшатнулся вправо, как от могучей оплеухи, закачался, и гром ударил в тишину, которая рухнула со стократным эхом. Ветер носил тучи дыма вокруг мачт, так что корабль на какое-то время просто исчез с глаз преследователей. Их пушки молчали; слышны были только удаляющиеся возгласы растерянных голосов и сигналы тревоги.

— Флаг поднять, Ричард! — крикнул Мартен. — Живо! Пусть знают, с кем имели дело!

Матросы кинулись к грот-мачте и Бельмон увидел, как длинный треугольник черного флага с золотой куницей посредине вздымается вверх и трепещет на ветру.

Повернулся к заливу. Сквозь клочья дыма, все ещё скрывавшие перспективу, разглядел разодранные паруса, сломанные реи, порванные штаги и ванты каравеллы, которую течением сносило прямо под нос второго корабля.

Десятки вспышек сверкнули вдоль её корпуса. Прогремел залп и целая стая ядер провыла над кормой “Зефира”.

— Мазилы чертовы! — насмешливо крикнул кто-то из матросов.

Еще кто-то рассмеялся, и тут же град оскорблений посыпался на португальских пушкарей. Обзывали их свинопасами и недоучками, канальями и засранцами, не щадя и более жестких эпитетов по адресу их самих и их предков.

Тем временем Мартен вновь повернул на юг, и сразу после этого-на юго-запад, в самое время, чтобы избежать очередного залпа, поднявшего высокие фонтаны воды в ста ярдах от борта “Зефира”. Это был, кстати, последний залп, которого стоило опасаться. Беспорядочная стрельба, которая за этим последовала, вызвала только громкий смех команды. Ядра не долетали, вся португальская флотилия, разбросанная по морю, оставалась все дальше позади, а “Зефир” летел по волнам под ликующие крики.

Когда на палубе появился Томаш Поцеха, Мартен первый схватил его в объятия и расцеловал в обе щеки. Того хлопали по плечам, трясли за руки, тормошили со всех сторон и превозносили до небес.

Бельмон наблюдал за всем этим с усмешкой, но в конце концов сам тоже пожал узловатую ладонь главного боцмана, который слова сказать не мог от возбуждения.

Ян сиял от удовольствия. Его многочасовая молчаливая сдержанность разрядилась теперь необычным многословием.

— Вот что я называю настоящей жизнью, — повторял он, хвалясь перед Бельмоном каждой деталью удачного приключения. — Мы показали этим крысам, на что способны! Будут меня помнить! Скажи сам, разве это игра не лучше, чем монте? Ты выиграл у меня немного золота, которое и так утекло бы у меня между пальцев, я же выиграл славу!

— Об одном только жалею, — это уже позднее, когда они вдвоем сидели за завтраком. — Жаль, что эта португальская кукла и её почтенный отец не видели, как расправились мы с их семью кораблями, которые собирались нас прикончить-из избытка благодарности наверно! Много бы я дал, чтобы могли увидеть хотя бы только этот единственный залп Поцехи.

— Ну уж это они точно видели, — возразил Бельмон. — Убежден, что любовались всем со скал да Рока; с того места, где развели огонь. Ручаюсь, что не сделали ни шагу дальше.

— Ты прав! — воскликнул Мартен. — Должны были видеть! О, друг мой, полагаю, что стоит выпить ещё по бокалу вина по этому случаю.

Шевалье де Бельмон думал точно также.

Глава VII

Встреча “Зефира” с “Ибексом” и “Кастро верде” должна была по уговору между Мартеном и Уайтом произойти к северу от Азорских островов, на расстоянии нескольких миль от восточного побережья острова Санта Мария. Однако уже на следующее утро матрос, дежуривший на марсе фок-мачты заметил оба корабля, лавировавшие против ветра, а часом позже “Зефир” их нагнал.

Пришлось взять на гитовы часть парусов, чтобы хоть немного приспособиться к скорости призового судна, после чего опять началась монотонная лавировка-то левым, то правым галсом-курсом на Англию.

Шевалье де Бельмон ещё раз попытался склонить Мартена к игре в монте, но Ян решительно отказался.

— Мы играли на твой пистолет, — сказал он. — Я его выиграл и не хочу рисковать его утратить. Ты тоже выиграл у меня все, что только мог. На что же ещё нам играть?

— Хотя бы на часть моего выигрыша, — возразил Бельмон. — Ведь можно подумать, что я тебя просто ограбил.

Мартен легкомысленно махнул рукой.

— Не преувеличивай. Мне остался “Зефир”. Пока я им командую, больше мне ничего не надо. Сам видел, в боях мне везет куда больше, чем в карты. Отыграюсь на испанцах, а не на тебе.

Бельмон почувствовал себя задетым таким ответом.

— Ты же не думаешь, что я выиграл в карты “Аррандору” и все то золото, что вместе с ней пошло на дно? — спросил он.

Мартен покоился на него.

— Я не хотел тебя обидеть! — воскликнул он. — Хотел только сказать, что предпочел бы вместе с тобой захватывать испанские суда, чем играть в монте.

Шевалье де Бельмон, казалось, взвешивал его слова.

— Крупнейшие сокровища Испании далековато отсюда, — задумчиво протянул он. — Там, откуда вернулся Френсис Дрейк. Если на это отважиться…

— Нет такого, на что бы я не отважился! — прервал его Мартен. — Говори!

И Бельмон заговорил, и по мере того, как он разворачивал перед Мартеном картину великой экспедиции, сам постепенно распалялся.

Он рассказывал о несчитанных богатствах Новой Кастилии и Новой Испании, о золотых и серебряных приисках в Потоси, Закатекас и Вета мадре, о неисчислимых стадах скота, пасущегося на равнинах и в предгорьях, о садах и виноградниках, дающих вкуснейшие плоды, о жирных землях, на которых дважды в год убирают пшеницу и рожь, сахарный тростник и хлопок. Описывал цветущие острова и города, роскошью которых наслаждался: Дезирада, Доминика, Гваделупа, Пуэрто-Рико, Гаити, Куба и Ямайка… Изабелла, Санто-Доминго и Сан-Антонио; Вера Крус и Тлаксали, Тумбез, Сан Мигель и Лима. И прежде всего Мехико с его дворцами и соборами, где алтари и подсвечники литого серебра и кованые решетки перед алтарями из серебра и золота.

Рассказывал о дворах вицекоролей, богатства и власть которых превосходили богатства и могущество многих монархов Европы; о сворах “гачупинос” — испанских чиновников, кабальерос, коррехидоров и алкальдов, правящих креолами и безжалостно их обирающих, в то время как креолы в свою очередь не стесняясь грабили своих подданных-индейцев и негров-невольников, трудившихся на ранчо и гасиендах; о законах и высшем духовенстве, в руках которого находились колоссальные капиталы, обращаемые не только на украшение соборов, но прежде всего на ростовщические займы и спекуляции; о сокровищах, накопленных в монастырях, о роскошной жизни епископов и приоров…

— Лишь ничтожная часть этих богатств ежегодно попадает в казну Филипа II, — мимоходом заметил он. — Крошки от доходов светских вельмож, латифундистов и владельцев приисков, сборщиков налогов, таможенников, торговцев и плантаторов. Светских, я подчеркиваю, ибо доходы церкви не облагаются никакими налогами.

— Но Золотой Флот… — начал Мартен, но Бельмон прервал его на полуслове.

— Золотой Флот, по сути дела, флот скорее серебряный, — сказал он. — Но и серебро — достаточно ценная вещь, чтобы стать желанной добычей, тем более что как правило оно густо украшено золотом и драгоценными камнями. Потому только раз в году, обычно в феврале, громадный конвой грузовых судов под охраной военных кораблей отправляется в Испанию, везя королю его долю. Каждое из этих судов стоит куда больше, чем “Кастро верде”, и все равно это только крохи.

— Королевским галеонам и каравеллам приходится нелегко с их охраной, — продолжал он. — Золотой флот медленно плывет от порта к порту. Так, например, плавание из Вера Крус или Панамы до Ла Хабаны на Кубе длится иногда шесть недель и более. А по дороге, у полуострова Кампече, между мелкими островками и дальше-у берегов Флориды и среди многочисленных, почти безлюдных Багамских островов-поджидают их корабли корсаров.“Аррандоре” тоже досталось там королевского серебра и золота-иронично улыбнулся он. — Но что это в сравнении с добычей какого-нибудь Дрейка или Хоукинса? Они грабили целые города! Целые провинции!

У Мартена заблестели глаза.

— И я бы мог, — заявил он. — Будь у меня проводник.

— Не сомневаюсь, — буркнул Бельмон больше про себя. — Я знаю такую бухту, — медленно продолжал он, глядя куда-то в пространство над головой Мартена, — такую бухту, о которой не ведают ни испанцы, ни их противники. А если б даже и узнали о её существовании, добраться туда не сумеют.

Умолк, словно сомневаясь, говорить ли дальше. Взглянул Мартену прямо в глаза и вдруг оживился, видно приняв решение.

— Послушай, — начал, склонившись к нему. — Я оказал когда-то важную услугу одному индейскому вождю. Зовут его Квиче, Квиче-Мудрец. Речь шла ни больше, ни меньше как о царстве. О царстве самом земном, естественно, не о том, которое обещают нам попы в обмен на жизнь праведную, умервщление плоти, молитвы и исповеди. Речь шла о королевстве, весьма недурном к тому же: примерно равном размером Фландрии. Край этот лежит к северу от испанской провинции Тамаулипас, в северо-западном углу Мексиканского залива и вдоль реки Амаха, от которой берет свое название.

Квиче тогда ещё не носил почетного титула Мудрец. Зато у него был воинственный, заносчивый и жадный до власти свекр, который поднял против него бунт-что-то вроде пронунциаменто или куартелазо. Законный владыка Амахи должен был бежать из своей столицы-то есть из деревушки над рекой, состоявшей десятков из четырех хижин, — и с горстью верных воинов вначале долго оборонялся на побережьи, потом даже заключил перемирие и провел какие-то политические переговоры, раз за разом срываемые то одной, то другой стороной, совсем как в Европе. Речь-то шла о королевстве! Ну, а я искал там места, пригодного для высадки, чтобы набрать пресной воды, и едва не посадил “Аррандору” на проклятую мель в той бухточке.

Квиче вовремя предостерег меня. Выслал навстречу кораблю пирогу, полную визжащих дикарей. К счастью, я не стал в них стрелять, а один из моих боцманов сумел с ними объясниться. Они провели “Аррандору” в бухту и указали нам источник прекрасной воды. Потом на борт прибыл сам Квиче в окружении свиты, разукрашенной перьями и вооруженной копьями, луками и щитами. Выглядел он весьма импозантно! И при этом был и вправду интеллигентен, если можно так сказать о gente sin rason, как бы назвали его испанцы.

Нет, ума у него хватало, по крайней мере сообразительности. Сумел убедить меня помочь ему. По правде говоря, я рассчитывал на золото в этой его Амахе. Но золота там было очень мало, разве что чуть больше, чем потом он мне преподнес.

Гражданская война, в которой я принял участие на его стороне, для меня продолжалась едва ли несколько часов. С дюжину лодок отбуксировали “Аррандору” в верховья реки, а там, где это было возможно, несколько десятков людей тянуло её на буксире, идя по берегу. По дороге мы отбили две атаки индейцев. Каждый раз достаточно было одного залпа из мушкетов. Его грохот производил куда большее впечатление, чем незначительное число убитых и раненых. А когда в конце концов я открыл орудийный огонь по столице, свекра моего союзника привели на берег, связанного по рукам и ногам. Выдали его главные сообщники-два колдуна или жреца какого-то Тлалока, который там играет роль Зевса. Оба, кстати, были отправлены на смерть вместе со свекром-не помню уже, как его звали.

Я посоветовал вождю объявить всеобщую амнистию, и он оказался менее кровожаден и мстителен, чем многие из цивилизованных европейских владык, тем самым доказав свою политическую прозорливость.

Мы были там ещё дважды; последний раз примерно год назад. Столицу я нашел восстановленной, а всю страну в гораздо лучшем состоянии, чем мог ожидать. Квиче-мудрец заслужил свой титул. Заключил перемирие с вождями нескольких соседних племен и правит своим независимым королевством деспотично, но справедливо.

Как я уже говорил, Амаха неприступна со стороны моря из-за коварных мелей; со стороны суши эти края окружают высокие дикие горы, болота и непроходимые джунгли. Видимо, потому не заглядывали туда ни корсары, ни испанцы, хотя слухи о Квиче-мудреце кружили по Мексиканскому заливу. Знаю, что у него укрываются беглецы с креольских плантаций, причем и индейцы, и негры. Квиче наделяет их участками земли, которые те сами обрабатывают. Образовалась уже целая колония, которая называется Пристань Беглецов.

Вот я и думаю, что Амаха отлично подошла бы для тайной базы экспедиции, рассчитанной на два-три года. Можно бы укрепить устье реки, и сам черт не заметит этого с моря. Залив уже защищен самой природой. Кто не знает нужных проходов, не сможет миновать рифы, образующие атолл, окружающий мелкую лагуну, закрытую вдобавок мысом с высокими деревьями. Кто не знает рукавов и лиманов, не найдет истинного устья реки даже во время отлива. Два-три корабля могли бы там обороняться против целой военной флотилии. Пары сотен людей хватит, чтобы отразить любой десант. В глубине, в нескольких милях от моря, находится столица-Нагуа. В мое последнее пребывание Квиче там начал строительство помоста на сваях, вбитых в дно у правого берега Амахи. Кажется, он намеревался строить ещё какие-то склады или что-то в этом роде, чтобы хранить припасы. Можно бы их расширить, перестроить и соответственно защитить, предназначая для хранения добычи. А потом, имея такую твердыню на севере…

Зажмурившись и приподняв брови он покачал головой, словно сам удивлялся размахом возможностей, вытекавших из этой идеи.

Мартен уставился на него пылающим взглядом. Ноздри его дрожали, словно уже ловя горячий душный запах тропических лесов над таинственной рекой, кровь стучала в висках и согревала мышцы при одной мысли о столь необычном приключении.

В первый момент он уже готов был оставить возвращение в Англию, развернуть корабль на юго-запад и плыть туда, к той ласковой бухте, укрытой от чужих взглядов. Но тут же сдержал свой порыв. Понимал, что ни “Зефир”, ни его экипаж не готовы к такому предприятию. Что сам должен все обдумать, во всех деталях, обговорить с Уайтом и своими людьми. Что нужно собрать запасы оружия, аммуниции и всяческих инструментов. Заранее предусмотреть основные потребности и все трудности, а также обеспечить себе участие и помощь Бельмона.

Это последнее многих усилий не потребовало. Шевалье де Бельмон не скрывал, что давно уже намеревался за свой счет оснастить и вооружить второй корабль, чтоб отправиться в Амаху. Собирал для этого деньги, и экспедиция вдоль западных берегов Африки принесла ему столько, что уже был близок к воплощению своих планов, когда гибель “Аррандоры” у мыса Падруо отняло их безвозвратно.

Теперь же, раскрыв Мартену свою тайну, он не колебался сообщить тому все дополнительные данные и заключить соответствующий уговор.

В основном договорившись об условиях ещё в тот же день, впредь они обсуждали только шаги, которые надо было предпринять в Англии, да ещё все остальные детали предстоящих приготовлений к экспедиции, начало которой Бельмон планировал на весну.

За обсуждением планов и проектов быстро пролетели последние дни плавания. В конце сентября “Зефир”,“Ибекс” и “Кастро Верде” миновали остров Оссан у западного побережья Бретани и вошли в воды Ла-Манша, тремя днями позднее оказались в устье Темзы, а второго октября бросили якоря в Дептфорде.

Прибытие двух небольших кораблей корсаров и завидного трофея особого интереса в порту не вызвало. Дептфорд и весь Лондон оставались под впечатлением возвращения Френсиса Дрейка, его флотилии, груженой сокровищами, награбленными у испанцев у берегов Перу и Чили, в западной Мексике, в Калифорнии и на Моллуках, где до той поры не видали неприятельских флагов. Эхо их подвигов затмило все остальное. Ходили разговоры о грудах золота и серебра, хранящихся в трюмах пяти кораблей, о сундуках драгоценных камней, которыми заставлена “Золотая лань” и о роскошных драгоценностях, которые новоиспеченный адмирал преподнес королеве.

Испанский посол подал на него жалобу и требовал выдачи разбойника, но Елизавета избавилась от него уклончивыми ответами и возражениями. Было секретом полишинеля, что она участвовала в финансировании экспедиции и получила свою долю добычи. Вскоре разнеслась новость, что лучшими драгоценными камнями, полученными от Дрейка, она велела украсить свою королевскую корону.

Толпы собирались на берегу Темзы, чтобы хоть издалека взглянуть на “Золотую лань” в ожидании случая увидеть смельчаков, на ней плававших. Городские стражники разгоняли толпу каждый раз, когда тяжелые кареты, окруженные кордоном конной стражи, раз за разом съезжали на пристань, чтобы забирать и перевозить в королевскую сокровищницу и в подвалы банков ценный груз.

Первых несколько дней ни Генрих Шульц, ни Уайт, ни даже Бельмон не моги заняться расчетами с налоговой палатой, потому что все чиновники заняты были исключительно подсчетами, качавшимися добычи Френсиса Дрейка. Трюмы “Кастро верде” опечатали, а капитанам посоветовали подождать с заключением сделок. Только вмешательство владельцев “Ибекса” и личный визит шевалье де Бельмона к лорду Баркли, а может быть ещё и те дары, которые Шульц скрепя сердце вручил нужным людям, сумели пробить дорогу в чащобе бюрократических формальностей.

Соломон Уайт не без помощи Шульца получил выкуп за сеньоров де Ибарра и да Ланча, после чего все четверо отправились в храмы двух разных вер, чтобы воздать хвалу Провидению за окончание треволнений. Груз “Кастро верде” был продан, как и сам приз, с которого Мартен снял четыре фальконета для “Зефира”.

Управившись с этим, Ян раскрыл наконец Уайту и Шульцу свои планы на будущее. Горячего приема он не встретил. Генрих их счел слишком рискованными, особенно из-за серьезных затрат, которых потребует подготовка к такой крупной экспедиции. Уайт поставил свое участие в зависимость от согласия владельцев “Ибекса”, почтенных обывателей, которые тянули с окончательным решением, ведя долгие дискуссии. Шевалье де Бельмон тоже то ли колебался, то ли тянул время, занятый обновлением и укреплением своих связей в лондонском высшем свете. Большая часть команды “Зефира” разбежалась, чтобы прогулять добычу за зиму, которая нагрянула тем временем, ограничив судоходство и сковав корабли в портах. Нет, никто не спешил воплощать в жизнь фантастические планы Мартена.

Лишь он сам возился с подготовкой, горько проклиная себя за легкомыслие, с которым проиграл огромную долю в добыче с “Кастро верде”. Будь у него те деньги, не оглядывался бы ни на кого.

Погрязнув в хлопотах и трудностях, решил искать совета и помощи у Дрейка, но и там его ждала неудача. Правда, адмирал тотчас его принял и беседовал весьма любезно, даже поддержав идею экспедиции, но Мартен почувствовал, что интерес этот не слишком искренен. Не добившись ничего, вскоре понял, что Дрейк не пытается отговаривать от его планов главным образом потому, что не верит в их осуществимость.

“ — И все же побаивается, — подумал он не без внутреннего удовлетворения. — Не хочет мне помочь, потому что боится, что мое плавание сможет затмить его славу.”

Тем не менее Мартен не жалел о визите к адмиралу. Дрейк явно оставлял ему развязанными руки, и по кране мере мешать не собирался. Его планы были связаны с его новым положением в Англии и с милостями, которых он ждал от королевы. Даже обещал, что при случае вспомнит при дворе и о заслугах Мартена.

Ян вовсе не рассчитывал, что обещание это будет исполнено, так что приглашение на чествование Френсиса Дрейка не произвело на него особого впечатления. Пойти он решил исключительно из любопытства, не придавая особого значения.

Бельмон же напротив, узнав о чести, которой удостоили капитана “Зефира”, был очень рад и заявил тому, что такую оказию нужно использовать в связи с их планами. Поскольку до торжества осталось всего несколько дней, поспешно занялся не только дипломатическими переговорами насчет Мартена среди своих титулованых приятелей, но и подготовкой его самого к встрече с королевским двором, а может быть и к разговору с самой королевой.

Ян воспринимал его инструкции, поучения и замечания с некоторым интересом, но когда зашла речь о костюме, решительно отказался от кружевных воротников и манжетов или “городского” костюма типа того, что носил де Бельмон.

Нарядился он богато, но то, что было на нем, нисколько не походило на одеяние светского кавалера. Надел светлые лосины до колен, красные сапоги из тонкой козлиной кожи, снежно-белую сорочку фламандского полотна. Бедра опоясал широким красным атласным кушаком, за которым торчал пистолет, а на плечи набросил короткий камзол бордового бархата с брильянтовыми пуговицами, расшитый золотом и украшенный собольим воротником. Дополняла все это соболья шапка с атласным шлыком и пучком перьев, приколотых драгоценным аграфом с тремя рубинами. Бельмон должен был признать, что в этом колоритном костюме Ян выглядит слишком оригинально на лодонский вкус, но тем не менее весьма представительно.

Он увидел его издалека, следуя в свите королевы, и дружески кивнул. Мартен стоял в одном ряду с прославленными мореходами, среди которых были такие знаменистости, как Ричард, Уильям и Ян Хоукинсы, или Мартин Фробишер, и отнюдь не казался оробевшим.

Сэр Уолтер Рэйли, один из фаворитов королевы, сам моряк до мозга костей, обратил на него внимание, и Бельмон поспешил объяснить ему, что этот необычный молодой человек-личный друг Френсиса Дрейка. Но Рейли воспринял эту информацию с небрежным кивком и презрительной усмешкой. Он не симпатизировал ни Дрейку, ни его приятелям. а Бельмон вовсе не рассчитывал на его поддержку. Он вообще считал, что ещё не наступил подходящий момент, чтобы заинтересовать королеву особой Мартена: Елизавете предстояло посвятить своего адмирала в рыцари и сейчас это занимало все её мысли.

Она неторопливо шла по палубе, ступая по расстеленным коврам, в конце которых на возвышении вздымался багряный бархатный балдахин и стояло приготовленное для неё кресло. Не села. Любила стоять, даже когда принимала послов и проводила совещания со своими министрами и советниками. Обернулась, и свита расступилась перед ней в обе стороны, так что только теперь Мартен её увидел. Была она женщиной за сорок, среднего роста, со следами былой красоты. Фигура её, роскошно наряженная в широченное платье, поддерживаемое сзади целой системой эластичных обручей, задрапированная золотыми кружевами и рюшами, увенчанная жесткими брыжжами у шеи, производила впечатление странное, но величественное. Он бы сказал-божество из языческого святилища низошло среди смертных; божество, полное зловещего величия и тем не менее полное жизни.

Мартен видел её впервые, хотя слышал немало. В портовых трактирах под аккомпанемент лютни пели в её честь преувеличенные мадригалы; подчас кровавых цирковых зрелищ, когда огромные британские псы боролись с волком или медведем, изысканные джентльмены с ухоженными длинными волосами, с колечками в ушах, в голос рассказывали скандальные сплетни о её любовниках, выражали восхищение её отвагой и ловкостью на охоте, обсуждали её речи перед послами или в парламенте; от её имени отрезали уши тем, кто посмел высказаться против властей и тем, кого подозревали в симпатии к врагам монархии, и происходило это под поучения судей и смех зевак. За неё молились в соборах и проклинали за скупость.

Были такие, кто утверждал, что ею овладела целая стая демонов, но огромное большинство обожало дочь Генриха YIII, которая взрывалась от гнева, плевалась, стучала кулаком по столу, хохотала во все горло, торговалась как перекупщица, водила за нос могучих владык, то изводя их надеждой на женитьбу, то грозя войной, и все-таки поддерживая непрерывный многолетний мир.

Ее неслыханная энергия и жизнелюбие вызывали удивление подданных. Вокруг этой жесткой, отчаянной женщины с мужским умом и великим дипломатическим талантом сложилась легенда, покорившая сердца простых людей. Ей прощали любовные похождения и вероломство, славили её образованность, отвагу и деловые качества; никакую хвалу она не считала чрезмерной; а удача и везение всюду сопровождали её.

Мартен, глядя на нее, не был разочарован. Нет, она не была красива-это правда. Над бледным лицом с острыми чертами и крупным носом вздымалась высокая пирамида выкрашенных в рыжий цвет волос, меж накрашенных увядших губ показывались длинные, кривые, почерневшие зубы, а синие глаза, глубоко посаженные и в то же время чуть вылупленные, бросали быстрые острые взгляды. Но какой-то неуловимый нимб славы, казалось, окружал эту стареющую женщину в фантастическом наряде, с фигурой чуть сутуловатой, но стройной и полной величия.

Когда Френсис Дрейк, одетый в золоченую кирасу, из-под которой у шеи вздымалась волна кружев, подошел к ней и упал на одно колено, королева начала говорить. Голос у неё был резким, высоким, чуть хрипловатым, но слова текли плавно и царственно, чуть подчеркнутые местами изящным жестом, тут и там украшенные изысканно латинской или греческой цитатой. Елизавета благодарила своего адмирала за дары, восхваляла его воинский дух и отвагу, выражала признание его заслуг. Наконец, приняв легкий меч, который ей подал Уильям Сесиль лорд Баркли, произнесла надлежащие слова возведения в рыцарское достоинство и коснулась клинком плеча Дрейка, а потом подала руку для поцелуя.

На этом официальная часть торжества и закончилась. Языческая богиня сошла с возвышения, начала грубовато шутить то с тем, то с другим, выпила бокал вина, за ним другой, с аппетитом обглодала куриное крылышко, с улыбкой выслушала комплимент какого-то прекрасно сложенного юноши и, возбужденная его красотой, легонько ущипнула его за щеку. Наконец снизошла к просьбе Дрейка осмотреть его корабль.

Адмирал-щуплый, невзрачный на первый взгляд мужчина чуть выше её ростом-казался ей нудным и простоватым, но в тот день она старалась быть любезной с ним, тем более что была его гостьей.“Золотая лань”, надраенная до блеска, вызвала у неё некоторый интерес. Но когда в окружении свиты она перешла на нос и взобралась по ступеням на невысокий полубак, внимание её привлек другой корабль, стоявший на якоре невдалеке. Он был меньше “Золотой лани”, но его совершенные пропорции, прекрасное резное украшение под бушпритом, изображавшее крылатого юношу, высокие стройные мачты, а также черный флаг с изображением золотой куницы, поднятый на одной из них, заинтересовали её гораздо больше.

— “Зефир”, — прочитала она название. — Чей это корабль? — спросила, ни к кому персонально не обращаясь.

Шевалье де Бельмон ждал этого вопроса. Он его предвидел. Это он через Мартина Фробишера подал Дрейку мысль пригласить королеву осмотреть “Золотую лань”, и это он благодаря своим связям получил разрешение портовых властей перевести “Зефир” к носу адмиральского корабля, а теперь в нужный момент оказался под рукой, чтобы ответить.

Но не успел раскрыть рот, как услышал за спиной голос Яна Мартена, который в таких делах и не думал на кого-нибудь полагаться.

— “Зефир” принадлежит мне, ваша королевская милость, — громко заявил он.

Елизавета, несколько опешив, взглянула на него, а Бельмон почувствовал, как мурашки пробежали по спине: этот неотесанный корсар мог все испортить, не слушая его инструкций и советов; не считаясь с величием королевы, разговаривал с ней едва не дерзко-как с равной себе.

Но в глазах монархини не было гнева, лишь любопытство, а может даже искра любезной улыбки. Красивый, рослый, беззастенчивый смельчак ей очень понравился. Смотрела на него с удовольствием, и легкая дрожь эротического возбуждения защекотала ей грудь.

Дрейк выдавил несколько фраз насчет своего знакомства с Мартеном, а шевалье де Бальмон ещё добавил от себя. Этого было достаточно, чтобы в памяти Елизаветы всплыли цифры перепавшей ей доли от захвата “Кастро верде”.

— А, знаю… — протянула она.

Взяв Мартена под руку, спустилась вместе с ним на главную палубу, а потом остановилась против него в открытых дверях надстройки. Тут он обнаружил, что её наряд, столь обильно драпированный, оставляет очень много-слишком даже много-обнаженных мест, причем необычайно глубоко. Под разрезанной спереди верхней блузой из черной тафты, обшитой золотой тесьмой и галунами, была другая из серебристой парчи, тоже с разрезом до самой талии, а под ней-только тонкая белая сорочка, тоже с разрезом и не закрывающая грудь. Кружевное жабо, вшитое в воротник сорочки, окружало её шею только сзади и по бокам, спускаясь на плечи и высоко возвышаясь над головой, но нисколько не закрывая декольте. Напротив-каждое дуновение ветра отклоняло тонкие кружева вместе с воротником сорочки и тогда Мартену казалось, что он видит слишком многое. Прятал глаза, хотя вид был недурен, ибо белая кожа Елизаветы и её тело сохранили молодую свежесть и упругость. Она заметила его замешательство и вполне сознательно выставляла напоказ свои достоинства, ощущая при этом восхитительное волнение.

Разговаривала с ним свободно и откровенно, распрашивала о подробностях битвы, в которой был добыт столь ценный трофей, и с явным интересом выслушала проект экспедиции в Мексиканский залив, даже пообещав материальную помощь в подготовке этого предприятия.

Была очаровательна и соблазнительна, однако не забывала о собственных интересах: как будто мимоходом заметила, что как бы там ни было, это изрядный риск, согласиться с которым она могла бы только при условиях значительного участия в прибылях.

— Не думай, что я так уж богата, мой мальчик, — сказала, касаясь его плеча и даже слегка его пожав, словно желая ощутить крепость упругих мускулов. — Корабль, которым я командую-вся Англия. И он требует куда больше расходов, чем твой великолепный “Зефир”.

Качнув рыжим париком, усыпанным ослепительными жемчугами, и позванивая драгоценными браслетами, подала ему для поцелуя тонкие длинные пальцы, унизанные бесчисленными перстнями.

С этой минуты все проблемы, связанные с экспедицией “Зефира” и “Ибекса”, стали решаться с невероятной быстротой. Вид сокровищ, добытых Дрейком, и явная симпатия королевы склонили компаньонов Соломона Уайта к принятию решения; Бельмон за один день добыл необходимые кредиты и бумаги из канцелярии Уайтхолла, а Шульц не встретил никаких трудностей в обеспечении кораблей нужными припасами. Оружие, аммуниция, инструменты, бочки с порохом, солонина и сушеный картофель, мука, сухари, крупы, всякая живность, и наконец бочки воды и вина заполнили трюмы. Мартен выбирал и закупал запасы канатов, парусов, красок и смолы, следил за работами по установке новых пушек и комплектовал команду.

Вместе с весенним теплом и солнцем в порт потянулись моряки. Большинство тех, что с полными карманами осенью покидали борт “Зефира”, теперь возвращались в лохмотьях и без гроша. Любой из них готов был подписать контракт на два года, даже не интересуясь, куда плыть. Но Мартен, имея из кого выбирать, нанимал только лучших,здоровых и сильных.

Через две недели после подписания специального контракта между личным казначеем её королевского величества, действовавшим от имени Елизаветы, и корсаром Яном Куна, прозванным Мартеном, оба корабля — “Зефир” и “Ибекс” — снялись с якоря и с первой волной отлива направились к устью Темзы.

ЧАСТЬ 2. ПРИСТАНЬ БЕГЛЕЦОВ

ГЛАВА VIII

Перси Славн стоял на полубаке, свесившись за борт на широком кожаном поясе, который держал молодой матрос, невесть почему прозванный Клопсом. Раз за разом, кряхтя от напряжения, бросал он вперед тяжелый лот, закрепленный на длинном лине, а когда железный шар с плеском падал в воду перед носом корабля, пристально вглядывался в марки, нанесенные белой и красной краской, выкрикивая отсчет глубины.

— Четыре сажени!

Лот поднимался вверх, вода стекала по рукам Перси, показывался облепленный илом шар, описывал в воздухе дугу и снова падал в море.

— Четыре сажени!

— Четыре-е!

Продолжалось так уже с полчаса. “Зефир” под зарифленными парусами медленно двигался вдоль берега по удивительно тихой глади залива, слепившей глаза отблесками солнца. Берег — темная полоса заросшей тропической зеленью земли — выплывал из ослепительного блеска неприметный, молчаливый и таинственный, ничем не выдавая входа в бухту, притаившегося где-то среди зеленой стены.

Вдали над лесом на фоне ослепительной синевы неба маячили призрачные силуэты гор, с противоположной стороны виден был силуэт “Ибекса”, стоявшего на якоре, и цепочка черных, как уголь скалистых островков, которые “Зефир” миновал меньше часа назад. Два из них, покрупнее, целиком поглощали в этот момент внимание шевалье де Бельмона. Ближний, лишенный всякой растительности, прогибался посредине, напоминая силуэт верблюда с двумя торчащими горбами; другой, лежавший чуть правее, был украшен роскошными мангровыми кустами. Бельмон не спускал с них взгляда, выжидая, когда они встанут на одной линии с “Зефиром”, так, чтобы кусты оказались посредине между горбами. Мартен стоял рядом, глядя в сторону носа, в напряженном внимании, готовый отдать приказ на срочный маневр. Томаш Поцеха неподвижно застыл у штурвала, экипаж замер у такелажа. В тишине, охватившей сушу, залив и корабль под палящим небом, слышен был только плеск лота, шелковистое журчание стекающей воды и протяжные возгласы Славна.

— Четыре сажени!

— Четыре сажени!

Двугорбый остров медленно, потихоньку стал заслонять тот дальний, с мангровыми кустами. Когда первый горб закрыл заросли, равнодушный голос Перси вдруг перешел в громкий крик.

— Три с половиной! Три с половиной сажени!

Мышцы его бронзовых, опаленных солнцем и ветром плеч, шея, плечи и торс, покрытые давно не мытой грязью и потом, лихорадочно заработали. Лот летел вперед, падал на дно и выныривал у борта, оставляя на поверхности клубящиеся пятна ила.

— Три сажени!

— Шестнадцать футов!

— Шестнадцать!

Бельмон на мгновение повернул голову, покосившись на Мартена. Ян был бледен, по его напряженному, окаменевшему лицу катились крупные капли пота.

— Еще рано, — шепнул Бельмон.

— Пятнадцать футов, — заорал Перси. — Пятнадцать.

Мартен прикрыл глаза. Красные и зеленые круги поплыли под веками. У “Зефира” оставалось не больше двух футов воды под килем. Если сядет на мель…

— Четырнадцать футов! — надрывался Перси.

Илистый, темный, как сажа, смешанная с пеплом, след оставался за кораблем и уплывал по течению влево.

“ — Задеваем дно, — думал Мартен. — Господи Боже, мы ползем по дну!”

Он почти ощущал это прикосновение, хоть “Зефир” и продолжал двигаться плавно, без малейшей дрожи по мутной воде. Может быть, он только взбаламутил верхний слой мути, застоявшейся над топким дном? Но капитану казалось, что он видит, как массивный киль рассекает илистое болото, врезаясь все глубже, увязая в борозде в предательской зыбкой топи.

— Четырнадцать футов, четырнадцать! — орал Перси Славн.

— Четырнадцать…Четырнадцать.

Паузы между его выкриками казались Мартену бесконечными. Посмотрев вперед, он заметил на темном фоне берега такое, что кровь его застыла в жилах. Посреди ослепительного блеска мелкой ряби в полумиле по носу “Зефира” торчали из воды три мачты и остатки носовой надстройки какого-то судна, которое видно давно уже гнило тут и успело глубоко уйти в ил.

— Руль право на борт! — разнеслась команда Бельмона.

Ян резко обернулся. Бельмон все ещё смотрел в сторону кормы на те два островка, теперь уже совсем закрывшие друг друга, и Мартен заметил, как между двумя горбами ближнего из них вырос третий, увенчанный кучкой деревьев.

— Посмотри туда, — хрипло выдавил он. — Видишь?

Бельмон мельком оглянулся.

— О! — пораженно воскликнул он. — Кто-то был тут до нас! Наверное…

Но Мартен его уже не слушал: “Зефир” разворачивался и в любой момент мог потерять ветер.

— Выбрать шкоты! — заорал он.

Только когда реи развернулись и закреплены были в новом положении, снова перевел взгляд на обломки, которые теперь остались слева по курсу. Остальные тоже уставились в ту сторону, причем Перси так засмотрелся, что на миг забыл о замерах глубины.

— На лоте! — гаркнул Мартен.

Железный шар взлетел вверх и скользнул вдоль борта.

— Пятнадцать футов! — выкрикнул Перси, едва не плача.

И потом-с радостным восторгом:

— Шестнадцать! Шестнадцать!

— Банку мы уже миновали, — заметил Бельмон. — А эти на неё сели, и то, пожалуй, во время прилива, иначе не прошли бы так далеко, — добавил он, указывая на останки судна. — Засели в иле по самую палубу.

— Сдается, нам немного недоставало, чтобы тоже тут засесть, — перевел дух Ян.

— Немногого, — признал Бельмон. — Я ошибся ярдов на сто; нужно было брать ближе к берегу, там на пару футов глубже.

Но эта рябь…

Одновременные крики с марса фокмачты и с носа прервали его оправдания. Прямо перед “Зефиром” в сплошной стене леса открылся вход в лагуну. Берег как бы расступался в обе стороны, открывая гладкую, как зеркало, поверхность спокойной воды. Только посредине вода заметно рябила от напора реки, которая вытекала из леса, принося размытую черную землю, оседающую неровными валами на дне.

Бельмон сам стал за штурвал и повел корабль вдоль берега, который медленно перемещался по правому борту, молчаливый, таинственный и безлюдный. Миновав вход и описав плавную дугу, чтобы не попасть в течение, приказал спустить последние паруса и, используя остатки хода, направил нос “Зефира” влево, после чего дал знак Мартену бросить якорь.

Долгий грохот выпадавшей через клюзы якорной цепи сотряс тишину и утонул в ней без эха. Корабль остановился, дернулся, развернулся вокруг якоря и наконец замер бортом к берегу.

— И что дальше? — спросил Мартен.

— Подождем, — ответил Бельмон. — Ручаюсь, за нами наблюдают со всех сторон. Но не знают, кто мы и не уверены, не откроем ли мы огня при их появлении. И я не уверен, помнят ли они английский флаг.

— Я не вижу на берегу ни души, — усомнился Мартен. — Не похоже.

— И тем не менее они там, — перебил Бельмон, — и знают о каждом нашем движении. Видели все маневры. Это должно было убедить их, что мы знаем дорогу, но пока они не убеждены, что мы прибыли как друзья.

Его уверенность была лишь наполовину искренней. Что могло случиться в Амахе за время его долгого отсутствия? Правит ли в Нагуа по-прежнему Квиче? Что означает остов корабля на мели? Какой-то корсар забрел сюда в одиночку, или другие корабли, бывшие с ним, сумели вторгнуться в лагуну? Может, тут побывали испанцы? И захватили или разграбили страну?

Это не казалось ему правдоподобным — слишком труден был проход, а Амаха не славилась золотом. Впрочем — кто знает?

— Если за полчаса никто не покажется на берегу, я возьму шлюпку, — сказал он Мартену. — Меня должны помнить. Прийди я на “Аррандоре”…

Он запнулся. “Аррандора”! Должны помнить название!

— “Ар-ран-до-ра”! — громко прокричал он. — “Ар-ран-до-ра”!

И голос снова улетел в пространство, чтобы утонуть в нем без эха, как до этого без эха пропал в тишине грохот брошенного якоря.

Мартен некоторое время прислушивался и наконец с сомнением покачал головой.

— Нет там никого, — бросил он.

Но ещё не успел договорить, когда странный отзвук долетел из глубины леса.

— Слушай, — шепнул Бельмон.

Тишина, казалось, колебалась теперь в переменном ритме, раз за разом взрываясь приглушенным громом. Глубокие, низкие, то мягкие, то опять твердые и звучные удары накатывались из чащи, грохот опадал и вздымался, стихал и раздавался снова.

— Барабаны, — сказал Мартен.

Четыре громких удара прогремели с равными интервалами и все смолкло. Тишина, как и прежде, повисла над лагуной.

Ян взглянул на Бельмона и хотел о чем-то спросить, но тот жестом удержал его. Издалека, словно из самого сердца джунглей. долетел ответ. Он был куда короче, чем вызов или вопрос, и звучал как решение или приказ.

И мангровая чаща на илистом берегу вдруг ожила: зашелестели листья, закачались ветви, из них высунулись головы, украшенные воткнутыми в прическу перьями, черные густые кудри, полунагие темнобронзовые тела — множество тел, прыгающих, бегущих, склоняющихся над водой. Бог весть откуда как по волшебству среди тростника обнаружились длинные лодки, туча лодок, полных гребцов. Поднялся гомон, который прорезали резкие гортанные крики, и спокойная, зеркально сверкавшая гладь лагуны вспенилась под ударами коротких весел.

Пироги широким полукругом двигались в сторону “Зефира”, весла сверкали на солнце, крик становился все громче. И вдруг стих. Весла затормозили бег пирог, замерших на полдороги. Только одна продолжала плыть вперед, медленно сбавляя ход.

Шевалье де Бельмон сделал несколько шагов к борту.

— “Аррандора”! — прокричал он ещё раз, подняв руки в приветственном жесте.

— “Аррандора”!!! — поднялся вокруг радостный крик. — “Аррандора”!

Странная фигура, покрытая вылинявшей шкурой оцелота, с кошмарной маской на лице, рогами антилопы кабри на голове и пучком черных перьев в руке, стояла на носу пироги.

— Это их главный жрец, — сказал Бельмон Мартену. — Будь с ним радушен.

Мартен приказал спустить с правого борта трап. Пирога пристала и жрец всемогущего бога Тлалока, а вместе с тем советник короля и вождя вступил на палубу в сопровождении переводчика, молодого негра с быстрыми глазами и умным выражением темного, почти черного лица. Двое воинов огромного роста, опираясь на длинные копья, стояли поодаль, как две статуи, отлитые из бронзы, а остальные пироги, выстроившись в форме полумесяца, теперь приблизились, окружая корабль со стороны суши.

Мартен ожидал представителя Квиче — мудреца на ступенях трапа, ведущего на ют, в обществе шевалье де Бельмона и Генриха Шульца.

Этот последний с нескрываемым отвращением и некоторой опаской поглядывал на индейского жреца, чуя своим длинным кривым носом запах адской серы и украдкой крестясь для защиты от нечистой силы, которая наверняка окружала этого слугу Антихриста.

Бельмон, торжественный и серьезный, готовился к посредничеству при знакомстве и обмене вступительными приветствиями, а Мартен, одновременно позабавленный и заинтересованный, отступил в сторону, не спуская взгляда с посла.

Жрец — посол был низкорослым и толстым. Его плечи, живот и ноги покрывал тонкий слой жирной красной глины. Приближался он очень медленно, танцевальным, раскачивающимся шагом, покачивая бедрами, поворачивая то влево, то вправо увенчанную рогами голову и потрясая пучком перьев, прикрепленных к короткому шнуру с серебряными бубенцами. На полпути, посредине главной палубы, задержался и жестом призвал одного из воинов, стоявших у трапа. Бронзовый исполин торопливо подошел, оттолкнув негра-переводчика, не убравшегося вовремя с дороги, и стал за плечами жреца. Тот склонился низко, словно в поклоне, перед тремя белыми, резким рывком сорвал маску и выпрямляясь подал её назад, за спину. Показалось лицо, почти столь же страшное, как и маска; лицо, меченое тремя рубцами с каждой стороны от горбатого носа с раздутыми ноздрями, разрисованное черными и белыми линиями, выгибавшимися вокруг губ. Сверкавшие синеватые белки и черные радужки прятались глубоко подо лбом, до половины закрытым черной, ровно подстриженной челкой. Крупные пожелтевшие зубы при разговоре щерились между губ.

Быстро шагнув вперед, жрец вознес ладони на уровень лицо. Голос его звучал хрипло, слова прерывались, словно произносил он их с трудом или с сомнением. Мартену казалось, что среди чуждых гортанных звуков он различил повторенное несколько раз имя Бельмона и название его корабля.

Вступление было довольно коротким и содержательным. Из несколько дольшего пересказа переводчика, говорившего по-испански, следовало (после приветствий белому брату от его королевского величества) что Квиче-Мудрец все ещё властвует над своим народом в мире и благополучии, что он рад прибытию столь видных гостей и приглашает их в Нагуа, где приготовит для них достойный прием; что ему к тому же известно, что второй корабль белых братьев ожидает поблизости и что надлежало бы ввести его в лагуну до наступления темноты.

Когда негр умолк, у входа на трап показались ещё шесть индейцев, несших на двух больших щитах овощи, фрукты, лепешки и битую птицу. Сложив дары у трапа, они отступили и выстроились в ряд вдоль борта.

Теперь пришла очередь Бельмона. Шевалье спустился на две ступеньки и заявил, что на этот раз прибыл не как вождь, а как товарищ и друг могучего владыки морей, прозванного Золотой Куницей, что на языке, которым пользуются величайшие мореходы мира, звучит как Мартен.

— Вот он, — показал Бельмон на Яна. — Гроза испанцев, победитель во многих сражениях, и притом человек большого и щедрого сердца; он переплыл океан, чтобы предложить свою дружбу мудрому вождю Квиче, укрепить его власть в Амахе ибыть может — расширить её на соседние земли.

Далее Бельмон заявил, что Мартен с благодарностью принимает приглашение в Нагуа и отправится туда на обоих кораблях, чтобы предложить королю скромные дары. У него нет, правда, золота и серебра, которыми так богата Мексика, но зато он привез железо, которого тут недостает; топоры и пилы, плуги и бороны, и даже мушкеты и пушки. Чтобы не остаться в долгу перед многоуважаемым жрецом бога Тлалока, он преподносит ему вот этот пистолет вместе с мешочком пороха и пуль, а также стилет со стальным клинком и рукоятью из перламутра.

Пока негр переводил его слова, ворочая глазами и давясь слюной от возбуждения, и сам посол, и остальные индейцы на палубе “Зефира” не могли скрыть охватившего их возбуждения.

Инструменты и оружие, особенно оружие огнестрельное — это дары куда ценнее, чем золото и серебро!

Жрец грозного Тлалока не скрывал радости, разглядывая старый пистолет с раздутым дулом. Пробовал пальцем острие стилета, гладил полированную рукоять, и наконец захотел поделиться хорошими новостями с остальными воинами, которые напряженно ожидали в пирогах результатов его дипломатической миссии. Подойдя к борту, он во весь голос сообщил им благие вести.

Ответом был вопль радости. Копья, перья, весла, каменные томагавки, луки взлетали вверх и возвращались в вытянутые руки, удивительно ловко подхватывавшие их на лету. Лодки качались, тыкались в борт “Зефира”, сталкивались друг с другом, кружились внизу, как стая разыгравшися рыб. Имя героя этой манифестации проникло в толпу и теперь возносились крики в его честь.

— О-хе! Мартен, о-хе! — вопили гребцы и воины, потрясая булавами и щитами.

Мартен шагнул на главную палубу, обнял Бельмона и вымазанного красной глиной дипломата и стал между ними, повернувшись к берегам Амахи и смеясь во все горло.

Еще до захода солнца “Ибекс” был отбуксирован мимо банок с помощью шести больших индейских лодок и бросил якорь на спокойных водах лагуны в устье реки, рядом с “Зефиром”. Когда пали короткие сумерки, и потом ночь легла на залив и тьма покрыла море и сушу, весь берег засверкал красными точками огней. От них доносился гул многочисленных голосов, и черные силуэты мелькали на фоне пламени. Временами под аккомпанемент бубнов и свистулек вдруг взрывался гомон, крик, шум, у огня клубился вихрь фигур, напоминая поистине дьявольский шабаш. Видны были топающие ноги, мечущиеся тела, воздетые руки и хлопающие над головой ладони. Потом все успокаивалось, и лишь грохот барабанов разносился по реке, повторяемый другими барабанами где-то в глубине суши.

Только в полночь огни начали гаснуть и глубокая тишина, дожидавшаяся до тех пор окончания этих взрывов массового безумия, терпеливая и зловещая, вновь распростерлась вокруг.

На рассвете пришел туман. Теплый и липкий, он накрыл лагуну, а когда солнце взошло над морем из-за невидимой подковы атолла, белизна, пронизанная его сиянием, стала более слепящей, чем мрак ночи. Не было видно ни устья реки, ни берегов, ни леса, даже ближнего края суши, поросшего мангровыми зарослями, и даже “Ибекса”, стоявшего всего в нескольких десятках ярдов, а вершины мачт и верхние реи “Зефира” расплывались и исчезали из виду, словно погружаясь в молоко.

Пелена скрывала все, словно толстый слой пушистой ваты. Сквозь неё не проникало ни звука, а шум жизни на палубе тут же вяз, не уносясь за борт. Могло показаться, что корабль висит в молочно-белом сияющем пространстве, и что весь остальной мир исчез, пропал неизвестно куда, не оставив по себе и следа.

Потом мгла поднялась, словно занавес, и сквозь белесую муть проглянула поверхность воды. Показалась темная линия берега, чаща зарослей вокруг лагуны и повисший над заливом бледный диск солнца. Все это продолжалось едва ли несколько секунд, после чего белый занавес опустился снова и мир опять перестал существовать, если верить глазам и ушам.

Лишь потом из невидимой дали донесся приглушенный окрик, за ним быстрый размеренный плеск и шум разбивавшихся волн. Несколько лодок вынырнули из мглы у самого борта “Зефира”, а их рулевые требовали немедленно поднять якорь и подать концы для буксировки.

Мартен заколебался, стоит ли рисковать, но Бельмон заверил его, что проводникам можно доверять. Двое из них с обезьяньей ловкостью вскарабкались на палубу. Один стал у штурвала, другой сел верхом на бушприт. Несколько матросов под командой Ворста понимали якорь, поворачивая тяжелый дубовый кабестан, пока якорь не оторвался от илистого дна и, смывая грязь, поднялся в клюз. Корабль, сдвинутый этим маневром, медленно, почти незаметно двигался вперед, а потом стал поворачивать вправо, куда тянули его буксировщики. Два ряда пирог, расходившихся под острым углом в форме буквы “V”, рьяно взялись за дело, увлекая его к устью реки. Мгла, казалось, редеет; уже можно было различить ближайшие пироги и даже фигуры гребцов, за кормой замаячил силуэт “Ибекса” и буксировавшие его лодки, нанизанные на лини как бусины.

Мартен заметил, что течение, пересекавшее лагуну, шло не из основного русла Амахи. Это был только один из многочисленных рукавов, и явно не главный. Дельта реки занимала несколько миль побережья, создавая множество иных заливов, почти совершенно недоступных, как утверждал Бельмон. Только в эту лагуну выходили устья трех рукавов, из которых лишь средний был пригоден для прохода крупных кораблей, и то во время прилива.

Прилив как раз начинался. В море на востоке шумел мощный прибой, чьи валы перекатывались через низкую подкову атолла, мчались по заливу, проникали в лагуну и, растратив свою энергию на преодоление препятствий, тихо угасали у берега. Уровень воды заметно поднялся, течение реки забурлило, обращаясь вспять, и со дна вздымались на поверхность тучи бурого ила.

Потянул легкий ветерок, мглу порвало в клочья, солнце выглянуло раз, другой — и наконец открылась синева неба.

Пироги, тянувшие “Зефир”, входили в широкую горловину судоходного устья. Несколько шалашей из тростника и пальмовых листьев стояли на высоком левом берегу. Жили там, по-видимому, исключительно воины Мудреца — что-то вроде пограничной стражи, ибо когда те выбежали на полянку среди деревьев, чтоб приветствовать и проводить корабли белых людей, Мартен не заметил среди них ни единой женщины.

Потом сторожевой пост исчез за поворотом, а лес, становившийся все выше и все темнее, навис над водой. Ветер стих совсем, воздух стал густым и теплым, насыщенным запахом гнили и ещё сотнями других, наплывавших тяжелыми волнами: ванили, меда, свежей крови, благовоний, трупного яда, источаемого великолепными золотыми цветами, свежей мяты, сладкой акации, забродивших пивных дрожжей, чеснока, пижмы, гнилых шкур, лимона, навоза, мирра, камфары, перца, амбры…

Крупные пересохшие излучины заполнялись теперь водой, образуя обширные заливы и озера; на длинных песчаных отмелях грелись на солнце ленивые кайманы с темными, почти черными спинами и подбрюшьем в желтых пятнах; острова и островки, поросшие чащей кустов и деревьев, преграждали путь, а коварные мели таились под самой поверхностью воды, оставляя лишь узкие проходы то у правого, то у левого берега. Вдруг за поворотом в устье притока открывалась широкая гладь чистой воды — и все тут же исчезало в тени огромных деревьев. Их могучие, удивительно высокие, прямые стволы вздымались вверх, к солнцу, как колонны небывалого храма.

“Зефир” со своими высокими мачтами проплывал у подножья их словно букашка, заблудившаяся среди травы. Плыли весьма медленно, и чем дальше вверх по реке, тем медленнее. Непроходимые чащи, переплетения лиан, раскидистые кроны, чудовищно скрученные коренья, плотные стены зелени раскрывались перед носом и смыкались за кормой, словно джунгли сбегали к воде, чтобы отрезать им дорогу назад.

Тучи москитов гудели в тени под разлапистыми листьями, невидимые птицы отзывались в вышине, временами плескала рыба, раздавался шелест, крик — и стая обезьян мелькала среди ветвей.

А вокруг царил покой. Который, однако, казался только напряженным ожиданием того, что таилось в глубине леса — коварного и дикого, колебавшегося с выполнением своих невообразимых намерений.

Генрих Шульц, который с самого начала с недоверием отнесся к затее Мартена и Бельмона, чувствовал себя отвратительно как физически, так и душевно. Тропический климат, липкая влажная духота лишили его сна и мучили неописуемо. Генрих непрестанно потел, и с потоками воды покидали его силы, аппетит и присутствие духа.

Ко всему добавлялся тот факт, что теперь свое положение помошника капитана ему приходилось делить с Бельмоном, и при этом не раз тому уступать. Теоретически у обоих были равные права на “Зефире”, но Бельмон был все же лоцманом и навигатором, и его влияние на Мартена неустанно росло.

Кроме того — как всегда в долгих плаваниях — Генрих страдал от невозможности отправления религиозных обрядов, и прежде всего исповеди и причастия, что наполняло его опасениями насчет спасения души — он ведь мог и позабыть о совершенных грехах! Особенно тут, среди язычников и идолопоклонников, в столкновении с колдунами, рядом с их дьявольскими обрядами, он чувствовал себя в страшной опасности. Одни лишь молитвы и украдкой совершаемые знаки святого креста не могли предотвратить поползновений сатаны. При мысли, что силы зла подберутся к нему, смогут проникнуть в его одежду, поселиться в волосах или под ногтями, его брала дрожь, мутило и сдавливало горло. Он не раз слыхал о таких случаях, но не мог представить, как им можно надежно противостоять без святой воды и экзорцизмов. А Мартен решительно воспротивился участию в экспедиции миссионеров или хотя бы простых монахов…

Осовелый и страдающий Шульц скитался по палубе, стоял у борта и возвращался под парусиновый навес, растянутый над штурвалом и ютом. С неохотой, почти с ненавистью взирал он на джунгли, медленно проплывавшие по сторонам.

Берег был высокий, ненамного ниже палубы, и корабль плыл к нему вплотную, с обрасопленными реями, чтобы не задевать за ветки деревьев. Несмотря на это время от времени какая-нибудь полусухая ветвь, низко нависавшая над водой, застревала между вантами фокмачты, ломалась и с треском рушилась вниз, и на палубу сыпались листья, сучья, лишайники и тучи трухи. Шульц перегнулся за борт, чтоб широким ножом перерубить лиану, которая тащилась за кораблем, и внезапно увидел дьявола…Дьявола собственной персоной!

Жуткая, искривленная в ухмылке физиономия показалась ему среди зарослей, блеснули широко раскрытые, горящие глаза, и потом — словно пелена спала с его глаз — в сплошной чаще узрел он другие лица, руки, груди, нагие, бронзовые, блестящие тела, целую толпу неподвижных фигур, которые, казалось, жадно вглядывались в него, готовые накинуться и утащить с собой прямо в ад.

Потрясение лишило его речи и парализовало мышцы. Не мог издать ни звука, не мог даже двинуться с места, и сердце у него готово было выскочить из груди.

Тут ветви дрогнули, зашелестели листья, и стадо дьяволов кинулось вперед, вверх по реке. Генрих видел, как они мчатся, пригнувшись к земле, мелькают то тут, то там, исчезают в тени и вновь показываются в просветах зелени. Наконец вся орда рассеялась в непонятном безумном испуге и пропала, словно сквозь землю провалилась.

Он все ещё стоял, всем весом навалившись на релинг, с трудом переводя дух и чувствуя, как струи пота текут во всему телу. Его мутило от отвращения и тревоги. Побелевшими губами он пытался шептать молитвы. Вздрогнул, почувствовав на плече чью-то руку; не слышал ни шагов, ни слов, произнесенных шевалье де Бельмоном, остановившимся рядом.

— Вам плохо, мсье Шульц? — ещё раз спросил тот.

Генрих выпрямился и оглянулся через плечо.

— Душно, — буркнул он.

— Точно, — согласился де Бельмон. — Любуетесь нашими помощниками? — любезно продолжал он. — Они сильны, как лошади, и любопытны, как мартышки.

— О ком вы? — удивился Шульц.

— Да вон о тех, — Бельмон кивком указал на чащу. — Они нас будут брать на буксир. Сейчас джунгли кончатся, по крайней мере отступят от берега. Подадим линь на берег и эти люди…

— Люди?! — воскликнул Генрих.

— Gente sin razon, если хотите — так именуют их испанцы. Но лично я считаю, что они люди, между прочим, как счел и Павел III ещё сорок пять лет назад.

Генрих недовольно поморщился: упоминание о Папе прозвучало в устах этого еретика как насмешка. Однако Папа непогрешим, а существа, которые мелькнули среди зарослей, видимо, были индейцами, а не обитателями преисподней. Как бы там ни было, все к лучшему.

— Если они достаточно сильны, остальное не важно, — буркнул он. — Где закрепим лини?

— Пожалуй, к клюзу, и ещё за фок — и гротмачты.

Они занялись этим, а потом Шульц и сам увидел, что джунгли действительно отступают от воды по обеим берегам реки.

Около двух сотен индейцев, выйдя из леса, ждали, когда подадут буксир. Русло сужалось, вода становилась глубже и темнее, почти черной, ленивое течение тоже оживилось и рвалось навстречу. Гребцы налегали изо всех сил, однако пироги едва продвигались против течения.

Еще несколько лодок выскочили из-под кормы “Зефира”, и когда оказались у бортов, стоявшие в них воины подхватили лини и перевезли их на сушу. Полунагие “дьяволы”, разделившись на три отряда, впряглись в буксиры и принялись тянуть. Остальные отталкивали нос корабля, чтобы не слишком приближался к берегу.

По истечении часа опять пришлось перейти на буксировку исключительно лодками, поскольку пешим на берегу дорогу преградили болотистые притоки — или рукава — Амахи.

Так повторилось ещё несколько раз. И каждый раз индейцы переправлялись на лодках, перевозя и лини тоже, и снова трогались дальше.

Джунгли отступали все дальше, солнечные поляны раскрывались все шире, тут и там появились хижины с острыми крышами из пальмовых листьев, окруженные ухоженными полями и садами молодых плодовых деревьев. Дети, в основном чернокожие, выбегали к самой воде, а мужчины и женщины оставляли работу в поле, чтобы разглядеть корабли белых. Наконец — уже под вечер — показался большой поселок из деревянных домов на высоких сваях, протянувшийся вдоль левого берега реки.

— Нагуа, — сказал Бельмон.

Шульц был разочарован. Он воображал, что увидит улицы и дворцы, если и не такие, как в Теночтитлане, то во всяком случае напоминающие город. Тут же не было даже улиц — только длинный, тянущийся на милю, если не больше, ряд прямоугольных деревянных сараев без окон, обращенных входом на сушу. “Улицей” же служила дорога шириной ярдов шесть, укрепленная со стороны реки крупными валунами и тянувшаяся между сваями, на которых стояли те самые сараи.

Единственным каменным зданием оказалась резиденция местного владыки. Она была выстроена на небольшом пригорке в нескольких сотнях ярдов от реки, напротив пристани, разделявшей поселок на две равные части. Помост из огромных бревен, опиравшийся на могучие сваи, вбитые в дно параллельно берегу, выступал до середины протоки. За ним, по сторонам обширной площади, возвышались два навеса на каркасах из нетесанных бревен, с глинобитными стенами, а дальше — ещё несколько более представительных зданий, тоже из глины, подкрепленной каменными контрфорсами.

Еще дальше почва поднималась, образуя довольно крутой холм, склоны которого были превращены в террасы, окруженные на половине высоты мощным двойным частоколом. На плоской вершине за каменной стеной с амбразурами поднималось тяжеловесное сооружение, формой напоминавшее пирамиду со срезанной верхушкой, с двумя окружавшими его галереями и чем-то вроде квадратного павильона с острой крышей, украшенной яркими орнаментами. Там жил Мудрец.

Толпа на помосте и на площади застыла в молчании. Состояла она исключительно из индейцев. В первых рядах, за шеренгой воинов, вооруженных то копьями и щитами, то луками и каменными топорами на коротких деревянных рукоятках, видны были только мужчины. Женщины с детьми скрывались за их спинами или выглядывали из кустов и из-за изгородей. Было их куда меньше; мужчины составляли большинство населения Нагуа, а может быть и всего царства.

Четверо белых — Мартен, Бельмон, Шульц и Уайт — на палубе “Зефира” ожидали прибытия Квиче, который должен был приветствовать их и проводить в свой дворец. Уайт был в бешенстве, что приходится ждать “какого-то дикаря”, и Шульц разделял его настроение. Вдобавок он опасался какого-нибудь подвоха или просто предательства. По его мнению, нельзя было доверять созданиям, вид которых слишком смахивал на подданных Вельзевула.

Тут толпа на помосте зашевелилась и Генрих увидел две женские фигуры, приближавшихся со стороны улицы, тянувшейся вдоль реки. Старшая, уже сгорбленная, в темных одеждах, с волосами, стянутыми в плотный узел на темени, опиралась на палку. Младшая — ей было не больше шестнадцати — стройная и гибкая, как тростинка, завернутая в полосатую шелковисто блестевшую материю, вышагивала гордо, звеня браслетами из золота и серебра. Кожа у неё была светлее, чем у других женщин, щеки нарумянены, а блестящие черные волосы заплетены в толстую кому. Украшали её многочисленные ожерелья из стеклянных бус, какие-то мелкие разноцветные побрякушки — возможно, амулеты, — подрагивали при каждом шаге. Была она дикая, пламенноокая и по-варварски прекрасная.

Шла неторопливо, не обращая внимания на толпу, подняв голову и не сводя глаз с Мартена, стоявшего у борта в том же наряде, что и при встрече с королевой Елизаветой в Дептфорде. Издалека выделила его среди спутников и угадала, что он здесь главный. Задержалась у трапа, переброшенного с палубы на пристань, и молча глядела на него, так внимательно, словно собираясь запомнить его облик. Легкое удивление появилось на её лице, когда Ян улыбнулся ей и склонил голову, снимая соболиную шапку с пером. Красавица отвечала ему также улыбкой и приветственным жестом.

Старуха нахмурилась, приблизилась и торопливо и гневно заговорила, раз за разом указывая на корабль.

— Как тебе не стыдно, Иника! Совсем стыд потеряла! Только увидела белых чужеземцев и уже улыбаешься им как последняя негритянка. Забываешь, что ты дочка вождя! И что ты моей крови, крови Кора, как и твоя мать.

Иника нетерпеливо взмахнула левой рукой, словно прерывая этот поток слов. Раздался звон браслетов, но старуха не унималась.

— Чужеземцы! — заговорила она ещё громче, с презрением и ненавистью. — Пусть злой рок покарает чужеземцев! Хватит с нас их всех, и черных, и белых, и схожих с нами. И хуже всех-белые. Никогда от них не жди ничего хорошего. Я стара, и я-то знаю. А ты им улыбаешься, бесстыдница! Бесстыдница!

Мартен с удовольствием следил за этой сценой. Догадываясь о её смысле, любопытствовал, чем дело кончится. Но не дождался: в толпе началось движение, и со стороны частокола показалась небольшая процессия, во главе которой торопливо шагал плечистый, рослый индеец с непокрытой головой, украшенной только золотым пояском, который придерживал волосы, заплетенные в несколько косичек. На нем было нечто вроде замшевой куртки с короткими рукавами, открытой спереди, расшитой по бокам ремешками разноцветной блестящей кожи и украшенной металлическими колечками, ниже — длинная юбка с разрезами по швам от бедер до самых стоп, обутых в мастерски сплетенные мокасины.

За исключением торчавшего за поясом топорика со стальным лезвием, он был без оружия. Сопровождавший его жрец и ещё двое вельмож также были безоружны. Зато скромная свита, состоявшая из шести высоченных, подобранных по росту воинов, выглядела весьма впечатляюще в головных уборах из перьев, в шкурах кагуаров, переброшенных через левое плечо, открывавших плечи и соединенных на груди пряжками из бронзы. В руках они держали длинные щиты из узорчатой тисненой кожи и копья с пучками выкрашенных в черное и красное волос у наконечников; за поясами поблескивали каменные топорики с резными топорищами. Их лица, похожие как две капли воды, были одинаково разрисованы черными и белыми линиями и украшены одинаковыми рубцами.

Когда Мудрец с тремя спутниками взошли на трап, гвардейцы выстроились в шеренгу вдоль помоста, поставив щиты и копья на землю.

Квиче без колебаний остановился перед Мартеном.

— Здравствуй, друг, — сказал он, глядя ему прямо в глаза.

ГЛАВА IX

Первых три дня пребывания Мартена и экипажей кораблей в Нагуа прошли в торжествах, пиршествах и взаимных наблюдениях. Ни одна, ни другая сторона не касалась в разговорах самого важного.

Мартен велел выгрузить и сложить у ворот частокола двенадцать мушкетов, бочонок пороха и мешок пуль, сорок пил по дереву, столько же больших топоров, лопат, вил и мотыг, десять ящиков гвоздей, комплект столярных инструментов и два ящика всякой всячины, вроде игл, ниток, ножей и ножниц, стеклянных пузырьков, свечей и дешевых фонарей. Сверх того лично Мудрецу он преподнес пару пистолетов с рукоятками, выложенными перламутром и серебром, и толедский клинок с золоченым эфесом. Дары чуть поскромнее получили два индейских вельможи, оказавшиеся посланниками и одновременно близкими родственниками вождей дружественных племен, для Иники же Мартен припас штуку голубого шелка, несколько ожерелий и серебряный колокольчик, который особенно ей понравился. Наконец теща вождя получила отрез червоного атласа и кружевной воротник.

Щедрость Мартена произвела большое впечатление. Столько всего сразу, и таких ценных вещей — особенно оружия и инструментов — никто тут до той поры не видел. Даже Мудрец не мог скрыть радости, хоть и старался не подавать виду и ограничивался любезными благодарностями.

Мартен и Бельмон получили для жилья два стоявших по соседству небольших павильона, выстроенных в тени деревьев парка, окружавшего резиденцию Мудреца. Квиче устроил их удобно и даже роскошно для своих возможностей. Ян спал на низком, очень широком ложе, обитом плетенкой из кожаных ремней и выстеленном шерстяными покрывалами. На каменном полу из гладко тесаных плит лежали рыжие, пушистые шкуры пум, на стенах висели рогатые черепа оленей и антилоп кабри. Вид, открывавшийся оттуда, говорил о покое и достатке.

Внизу, прямо за площадью с глинобитными домами и складами по обе стороны, лежала пристань. У деревянного пирса “Зефир” и “Ибекс” неподвижно застыли на фоне темной реки, которая утром и вечером пылала в отблесках солнца. Противоположный правый берег казался необитаемым. Там, правда, тянулись какие-то плантации, и многочисленные пироги сновали поперек реки взад-вперед, но домов не было видно. На левом берегу, вверх и вниз по Амахе, над самой водой высились бурые деревянные дома, каждый на четырех высоких столбах, с лестницей, приставленной к входному проему, завешенному рогожей или циновкой. Их окружали плодовые деревья, а посредине между столбами бежала тенистая улица.

Вокруг поселения, среди холмистых полей, садов и пастбищ, тут и там были видны одинокие домики под высокими крышами в тени деревьев. Над домами, над огороженными плантациями, над плодовыми садами, над людьми, погруженными в свои заботы, простиралось бездонное темно-сапфировое небо, опиравшееся на непроходимые леса, замыкавшие со всех сторон горизонт. Только очень далеко на северо-западе виднелся в дымке синеватый силуэт гор.

Могло показаться, что нет никакого доступа, никакой дороги в этот безмятежный край тишины и покоя. Но всего в нескольких милях к востоку лежало неспокойное море — арена непрестанных битв, побед и поражений; море, несущее богатые дары, надежды, угрозы и гибель.

Все три дня перед заходом солнца, когда прохладный ветерок с реки умерял жару, Мудрец в сопровождении двух гвардейцев спускался к павильону Мартена. Молчаливые воины с лицами, словно отлитыми из бронзы, оставались перед входом, опершись на копья, и замирали, а вождь поднимался на несколько ступеней внутрь. Приветствовал своего белого друга и гостя, спрашивал, хорошо ли тот спал, и заводил разговор о вещах отвлеченных или маловажных. Потом в косых лучах заходящего солнца они прогуливались по террасам, среди цветущих растений, и Мартен старался поддерживать беседу, в которой произносилось столько слов только для того, чтобы скрыть невысказанные мысли.

Говорили они по-испански; Квиче научился этому языку от беглецов из Тамаулипас и Вера Крус. Они долго испытующе глядели друг на друга, и Мартен ощущал или скорее догадывался, что Мудрец старается его понять, изучить, отыскать в нем что-то, что позволит ему открыть, насколько можно доверять белому мореходу.

Потом они ненадолго расставались, чтобы снова встретиться в многолюдной компании за ужином.

Уайт и Шульц только в первый раз были званы на такой прием. Они предпочли жить и питаться на борту вместе с экипажами.

Марен признал это верным. Сам же он восседал рядом с Бельмоном, ведя беседы с послами и верховным жрецом Уатолоком при посредничестве негра-толмача, который стоял за спиной.

В конце пиршества, когда подавали тыквы с мате, появлялись женщины — Иника и Матлока. Ян обменивался несколькими вежливыми фразами с каждой из них. Иника говорила по — испански лучше, чем отец; её бабка не понимала ни слова. Они сидели с гостями, пили мате и уходили раньше, чем Мудрец вставал, чтобы распрощаться и пожелать всем доброй ночи.

Два дня Мартен их видел только за ужином и только вместе. Но на третий день утром, спускаясь к реке, встретил Инику одну на нижней террасе, возле ворот в частоколе. Ему показалось, что встреча была не случайной — девушка ждала его.

Поздоровавшись, он спросил, не собирается ли она тоже на пристань. Иника покачала головой.

— Иди со мной, — сказала она смело и свободно. — Я хочу кое-что тебе рассказать.

Отведя его за забор, заслонивший их от замка, она заговорила. Начала с того, что считает его другом и доверяет ему. Больше, чем Бельмону. Вопреки мнению бабки, которая её воспитала.

— Берегись её. Она не одобряет твоих намерений. Боится, что ты приведешь сюда других белых — и даже испанцев.

— А ты?

— Я уже сказала.

— Знаешь, что я намерен делать?

— Ты привез инструменты, которые нам так нужны, и оружие для нашей защиты. Полагаю, ты умен и порядочен. Если тебе нужно будет надежное укрытие, Нагуа его предоставит. А сражаться ты будешь далеко, чтобы не привлечь сюда своих врагов. Тут Пристань беглецов. Тут должен царить мир.

Последнюю фразу она повторила не раз, с особым нажимом.

Мартен слушал, не перебивая. О внутренних проблемах своей страны она рассуждала как государственный муж, хотя и не представляла всех опасностей, грозящих извне.

Население Амахи постоянно росло. Росло быстрее, чем мог дать естественный прирост, потому что непрерывно прибывали сюда беглецы-индейцы и негры, и даже метисы. Правда, земли для них хватало, но её покрывали джунгли. Чтобы отвоевать у джунглей землю, обработать её и выстроить новые поселки, нужны были инструменты, железные орудия. Нужны были семена, рассада, саженцы новых деревьев, скот и птица. Прежде всего нужны были женщины в жены поселенцам.

И эта проблема уже наболела. Беглецы были почти исключительно мужчинами. Девушки из соседних племен Аколгуа и Хайхол выходили замуж за индейцев, крайне редко — за негров. Но и там избыток женщин уже был исчерпан. Такое положение могло вызвать столкновения и трения. Нужно было их каким-то образом предотвратить.

Матлока, теща Мудреца, ненавидела чужеземцев. Среди вельмож и советников зятя, среди жрецов и старейшин у неё было немало сторонников. Она вышла из рода Кора, её предки были вождями кочевников-воинов и охотников, и когда те стали переходить к оседлой жизни, главным их ремеслом по-прежнему оставалась война. Матлока было честолюбива, жаждала властиесли не для себя, то для зятя и внучки. Разумеется, власти абсолютной — не союза с другими племенами, а их подчинения власти Квиче.

Ее бесило, что чужеземцы получают земли в Амахе, — нет, конечно, они должны их обрабатывать, но как невольники. Кроме того, должны воздавать хвалу Тлалоку, и их надо приносить в кровавые жертвы этому богу, культ которого приходил в упадок, как она считала, именно от наплыва чужеземцев.

Она подстрекала жреца Уатолока, намекая тому на возможность женитьбы на Инике. Раз у Мудреца не было сына, Уатолок после его смерти мог бы стать вождем и владыкой Амахи. А может и раньше?..

Но жрец полузабытого бога колебался. Мудрец был силен и противостоять ему было рискованно. Уатолокколебался между ним и его тещей, стараясь сохранять нейтралитет. Обе стороны прибегали к его советам, а союзные вожди Аколгуа и Хайхола осыпали подарками.

— А твой отец? — спросил Мартен, когда Иника умолкла.

— Будешь говорить с ним сам, — ответила она. — Вы оба — великие вожди, а твой белый друг сражался вместе с нами и извел для нас немало ядер. Знаю, ты ещё могущественнее его. Если захочешь, можешь многое сделать для моей страны. Если нет, можешь стереть нас с лица земли. Но мы приняли тебя как гостя и друга, хоть могли вас перебить и сжечь ваши корабли, прежде чем вы вошли бы в лагуну. Мой отец не позволил этого.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Теперь ты знаешь все.

Тем же вечером, когда женщины как обычно удалились, Мудрец взмахом руки отпустил всех остальных участников ужина и спросил своих белых гостей, не хотят ли те пересесть вместе с ним поближе к огню, угасавшему под развесистым деревом.

Было полнолуние, серебристый свет луны проникал сквозь ветви, бросая их черные тени на покрытую росой траву. Но возле обугленных тлеющих поленьев было сухо, низкий вал из дерна служил удобным сиденьем.

Квиче долго молчал, пошевеливая жар сырой зеленой веткой. Мелкие сучки тлели, вспыхивали язычками пламени и гасли.

— Пришло время нам открыть друг другу душу, — наконец произнес Мудрец. — Чего вы хотите?

Мартен обменялся взглядом с Бельмоном, который чуть кивнул и сказал:

— Помочь тебе, Квиче, и вместе с тем получить от тебя помощь. Амаха стала Пристанью Беглецов, которые нашли здесь безопасное убежище. Но мир вокруг велик и в нем царят испанцы. Вы знаете о них достаточно, чтобы понять, что рано или поздно они попытаются завладеть и твоей страной, и тогда…он сделал жест, словно сметая что-то на земле перед собой. Тогда тебе не устоять, не имея оружия, орудий и кораблей.

— Лагуна мелкая, и воды в ней коварные — возразил Мудрец, — Вы видели мачты испанцев, которые там торчат?

Бельмон кивнул. Хотел было спросить, что стало с экипажем, но счел такой вопрос слишком некорректным. Допускал, что перебиты были все до одного.

— Видели, — сказал он. — Но тот корабль плыл в одиночку, а капитан его был безрассуден. Раз он рискнул все же войти в бухту, значит найдутся и другие, и судьба первого их предостережет. Испанцы сильны. И сдержать их можно только силой. Будь у твоего свекра тогда несколько орудий,“Аррандоре” не стоять бы тогда в Нагуа.

— Это правда, — вздохнул Мудрец.

Бельмон продолжал говорить, излагая проект укрепления побережья и устья реки, а также возможных проходов со стороны суши. Обещал оружие, пушки, запасы пороха и пуль, помощь в организации армии в обмен на убежище для кораблей и хранение добычи, а также на разрешение вербовать людей в экипажи среди обитателей Амахи.

Мудрец выслушал его молча, потом заговорил сам, обращаясь главным образом к Мартену.

Говорил о своей молодости, которая прошла среди убийств и войн; о сражениях с воинственными и кровожадными кочевниками, которые постоянно опустошали страну; о кровавых внутренних разборках с воинственными жрецами и бунтующими вождями мелких родов, о восстаниях и бунтах, во время которых потерял родных, ещё не вступив в возраст мужчины; о более поздних отчаянных схватках с какими-то пришельцами с гор; о злосчастном перемирии с племенем Кора, из которого взял себе жену, и о её смерти от рук жадного до власти свекра; о серии поражений, нахлынувших как волна, сметя его с горсткой верных людей в глубь лесов, а потом и на побережье, откуда уже не было выхода.

— Амаха стала тогда пожарищем, а Нагуа скрыли джунгли, вздохнул он.

— Когда “Аррандора” показалась в заливе, — заговорил он вновь, глядя на Мартена, — нас охватило отчаяние. Мы были окружены, и наши пироги не могли выйти в море, чтобы увезти женщин и детей. Ведь мы собирались покинуть родные края и и отдаться на волю судьбы, ища счастья на юге, подальше от этой реки, в которой текло столько крови. Пожалуй, мы бы погибли от голода, выполни это намерение. Но он помешал нам, вождь показал на Бельмона, — и спас нас.

Снова смолк, глядя на жар углей, словно узрев среди пепла картины пережитого. Потом продолжал рассказ, как при виде парусов “Аррандоры” решил было лишить жизни женщин и детей, чтобы те не попали в руки белых, и напасть на корабль, дабы пасть в борьбе. По счастью он успел увидеть, что пришельцы спускают шлюпки. Так что изменил намерения, охваченный безумной мыслью, что те могли бы ему помочь, если предостеречь их перед своими врагами. Выслал пирогу с несколькими гребцами навстречу шлюпке, а потом и сам поднялся на палубу “Аррандоры” и сумел убедить Бельмона в опасности, грозящей со стороны воинов и жрецов Кора.

Бельмон, которому нужна была только пресная питьевая вода, был вынужден добывать её под аккомпанемент огня своих орудий. Потом — как сам он признался Мартену, о чем Мудрец не знал, или во всяком случае не вспоминал, — дал убедить себя “гласу злата” и согласился на экспедицию вверх по реке, до самого Нагуа. И, наконец, вернув власть Квиче, оставил ему немного оружия, несколько топоров и старых инструментов, и отплыл, обещая вернуться при случае.

— А мы, — продолжал Мудрец, — мы остались на пепелище, чтобы начать все сначала. Там, над рекой, не уцелело ни единого дома, огороды заросли кустами и высокой травой, джунгли наступали со всех сторон, захватывая обработанные земли и прижимая нас к кромке берега. Мы боролись с ними, как до этого боролись с людьми. И знаете, это тоже была борьба не на жизнь, а на смерть.

Мартен задумчиво кивнул, представляя этого человека во главе кучки уцелевших, которые примитивными орудиями корчевали деревья, выжигали пни, вырубали колючий кустарник, засевали крошечные делянки, на которые тут же вновь наступали джунгли. Потом перед его глазами возникла картина обширных полей, садов и плантаций, виденных им с дворцового холма; вид цветущего изобилием края, погруженного теперь в сон среди бескрайнего ночного покоя, под холодным светом луны и звезд.

Подняв глаза, он с уважением взглянул на Мудреца. Тот был творцом этого чуда. Это он заключил союз с беглецами, которых прибывало все больше, принося в Амаху добытые у испанцев навыки и даже иногда кое-какие орудия, или немного посевного зерна, и джунглям пришлось уступить перед их совместными усилиями и отчаянным упорством. Край, разоренный войной, возрождался и расцветал под его руководством. Он указывал места под строительство индейских домов в Нагуа и под поселки пришельцев в глубине страны; построил пристань и амбары на берегу; организовал дозор над лагуной; укротил фанатизм жрецов; проявил религиозную терпимость, редкую даже для Европы! Да, он был мудрецом. И все же…

— Я дал этим людям покой и мир, — говорил он с горечью. Никто в Амахе не умирает с голоду, никто не погибает в муках на алтарях Тлалока, и плоды их труда не гибнут в пламени набегов. Много поколений так они не жили, не ели и не спали так спокойно. И все равно, бунтуют и проклинают, ненавидят и чинят против меня козни. Может, зря я послушал твоих советов, — повернулся он к Бельмону. — Может, лучше было моим людям умереть, когда “Аррандора” впервые стала на якорь у нашего берега.

Он склонился к Бельмону и говорил шепотом, с долгими паузами, словно с трудом извлекая сокровенные мысли.

— Не могут забыть! Ни те, ни другие. Не могут забыть о прошлом, о годах войн, о мести, о пролитой крови. Глупцы! Они не могут понять, что такое мир. Жаждут обратить в рабов людей, живущих к югу от Амахи, чтобы захватить их женщин, и горцев на севере — где есть серебро. Жаждут военных походов, крови, жертв, схваток. Глупцы, — повторил он, — глупцы!

Да, некоторым пришлось заплатить жизнью за эту глупость. Но не мог же он казнить всех: было их слишком много. Потому он склонен был принять помощь Мартена. Имея вооруженную, верную ему армию и столь могучего союзника, сможет овладеть внутренней ситуацией, удержать и укрепить свою власть. Никто не отважится бунтовать против него, а вожди Аколгуа и Хайхола станут ещё больше ценить мирные и дружественные отношения с его державой. С другой стороны, вербовка добровольцев в экипажи кораблей удалит из страны наиболее воинственные элементы — беспокойные души, готовые на все. Нет сомнений, их будет предостаточно. Достаточно объявить набор в Нагуа и разослать гонцов вверх по реке и вглубь страны, в другие поселения, и слетятся они, как мошки на свет.

Говорил он о них с презрительной надменностью, не лишенной однако некоторой грусти. Может, даже зависти к их будущему участию в военных приключениях? Сам он не мог позволить себе ничего подобного, поскольку был Мудрецом; нес тяжесть решений и ответственности за мир в Амахе. Губительная мудрость парализовала его порывы; они же будут сражаться, добывая славу или смерть.

— Глупцы! — повторил он ещё раз, ударяя палкой по угасшему огню.

Рой искр взлетел вверх от удара и опал в неподвижном воздухе. Квиче подбросил немного сухого хвороста и встал, следом поднялись Мартен с Бельмоном. Когда вспыхнуло пламя, Мудрец протянул им обе руки, они подали свои над пламенем, и замерли так в молчании, соединенные пожатием крепких рук.

Тогда и так был заключен их союз.

ГЛАВА Х

Когда “Зефир” с “Ибексом” отошли от пристани в Нагуа, Мартен велел спустить на воду все шлюпки с вооруженной командой. Шлюпки плыли вниз по реке, ощетинившись мушкетами, на палубах кораблей пушкари в боевом порядке стояли возле заряженных орудий, аркебузеры — вдоль бортов с оружием наготове, отборные стрелки — на марсах. Английские флаги трепетали на мачтах, а черный флаг с золотой куницей развевался над “Зефиром”.

Эта демонстрация силы белых мореходов должна была подтвердить их союзникам факт заключения полезного союза, и заодно предостеречь их на будущее от возможных возмущений против законного владыки страны.

Толпы индейцев, группки негров, старики, женщины и дети сбежались на это зрелище. Люди стояли молча, пораженные и потрясенные. Порывы ветра развевали флаги, колыхали листья и ветви деревьев, а длинный караван шлюпок все плыл по течению, опережая парусники, шедшие на буксире у пирог.

Мартен смотрел на помост, на котором в окружении свиты остался Квиче. Тот застыл неподвижно, опираясь на плечо дочери, за ним видны были гигантская фигура Броера Ворста, Шульца и группы белых матросов, отобранных из экипажа “Зефира”. Их оставили в Нагуа для строительства укреплений и как военных инструкторов.

Мартен долго раздумывал и колебался, коме доверить это дело. Больше всего подошел бы Ричард де Бельмон, но он в то же время был единственным человеком, знавшим воды и берега Мексиканского залива, имел связи среди тамошних корсаров и знал их укрытия. Потому его участие, по крайней мере в первых экспедициях, стало неизбежным.

Шкипером на “Ибексе” был некий Уильям Хагстоун, человек несомненно отважный и хороший моряк, но весьма ограниченный. В роли, требовавшей дипломатии и такта, он мог причинить больше вреда, чем пользы.

Вот и оставался только Генрих, у которого не было на это ни малейшей охоты, хоть в конце концов он и поверил, что имеет дело не с дьяволом, и что индейцы относятся к какому-то хоть и низшему, но все-таки людскому племени.

Главным источником тревоги Шульца было опасение, что “Зефир” с “Ибексом” могут никогда не вернуться в Амаху; что Мартен может потерпеть неудачу. Тогда он обречен на долгие годы прозябания среди дикарей, отданный на милость их вождя, без надежды на спасение и возвращение в Европу.

Но у Мартена и в мыслях не было считаться с его опасениями и желаниями. Он лишь позволил ему самому отобрать людей из экипажа и добавил в помощь плотника, разбиравшегося в вопросах фортификации. Обещал вернуться максимум через два месяца и забрать их в следующую экспедицию.

И вот Генрих, хмурый, недовольный и молчаливый, стоял на деревянном настиле пристани и вместе со всеми смотрел вслед удалявшемуся “Зефиру”, который замыкал процессию, опережаемый шлюпками и “Ибексом”. Когда шлюпки одна за другой стали исчезать за поворотом реки, над кормой “Зефира” блеснула вспышка и взлетел клуб дыма; ядро с рокотом пролетело высоко над гладью реки и ударило в воду за селением, вздымая фонтан серебряных брызг. Тут долетел и гром выстрела, и толпа дрогнула, заволновалась, словно охваченная тревогой, но поняв, что это только прощальный привет удалявшейся флотилии, принялась плясать, смеяться и бить в ладоши.

Иника выбежала на край помоста и громко крикнула, взмахнув рукой, и Шульцу показалось, что он видит высокую фигуру Мартена, который ответил ей таким же жестом. Один из послов приблизился к Мудрецу и шепнул ему что-то на ухо, показывая на девушку, но владыка пожал плечами и небрежно отмахнулся.

Генрих прищурился, ухмыльнувшись.

“ — Это может стать началом конфликта, — подумал он. — Женщины! Когда — нибудь они его погубят!”

Относилось это к Мартену.

Квиче по прозванию Мудрец, жизнь которого с ранней молодости проходила в войне и тревоге, разумный владыка, упорно стремящийся к поддержанию мира в Амахе — вооружался. Был он не только опытным вождем, но и ловким политиком и дипломатом. Сумел разгадать и подчинить своему влиянию кислого, замкнутого Шульца. С вниманием и деланным или подлинным интересом слушал его скупые пояснения, касавшиеся организации вооруженных сил и задуманных укреплений. Постоянно их расхваливал, выражал свое уважение знаниями и способностям молодого коменданта гарнизона белых людей, после чего обходным путем подсказывал ему неизбежные в местных условиях решения и поправки.

Оба были донельзя довольны друг другом, и работы по укреплению берегов лагуны и устья реки быстро шли вперед. Негры под командой Ворста насыпали шанцы и валы, на которые тут же затянули две старые пушки, привезенные Мартеном из лондонского арсенала. Остальные орудийные позиции должны были получить пушки, добытые с испанских кораблей, не пригодных для усиления пиратской флотилии.

На дворцовом холме в Нагуа Шульц тоже велел установить и окопать две небольшие мортиры, нацеленные на реку, и когда Ворст палил из них, тренируя при оказии пушкарей из чернокожих добровольцев, немало жителей столицы признавало извергающих огонь и гром чудовищ за новых богов, по крайней мере равных Тлалоку.

Генрих, узнав об этом, презрительно пожал плечами, но Квиче по крайней мере не недооценивал таких явлений. Он был осторожен и предусмотрителен. Опасался, что если Шульц наберет в обслугу орудий исключительно негров, это возбудит зависть индейского населения. И потому потребовал, чтобы артиллерийская команда в Нагуа состояла исключительно из индейцев, а негров перевели в форт над лагуной. Кроме того, чтобы не навредить традиционной религии Амаха, между позициями мортир было возведено каменное изваяние Тлалока, словно отдавая ему под опеку громогласные божества.

Управившись с укреплениями, Шульц хотел немедленно отправиться вверх по реке, чтобы изучить её истоки и исследовать проходы среди пограничных болот, которые в будущем должны были охранять специальные укрепления и гарнизоны или полувоенные поселения. Но Мудрец отсоветовал ему предпринимать это путешествие летом.

Начинался сезон дождей, что ни день на небе громоздились гигантские белые облака, около полудня они заслоняли солнце и землю затоплял мощный ливень. Воды Амахи резко поднимались, становились мутными, потом илистыми, и наконец густыми, как шоколад. Крупные хлопья пены плыли посреди бурного потока и оседали на берегу, на заторах из ветвей и вырванных с корнем кустов. Влажная духота все усиливалась, солнце всходило среди густого тумана и едва успевало подняться над покрытой росой землей, как уже показывались облака, густые, как взбитые сливки. Опускались все ниже, темнели, закрывали все небо, и вдруг раздавался шелест, шум, плеск огромных капель, а потом серебристо-серый занавес скрывал все вокруг. Словно срываясь откуда — то сверху, из бушующего моря туч, падал вниз с невероятной скоростью, рассыпался по земле и тысячью струй, струек, ручейков, речушек и ревущих потоков несся к реке.

Шульц быстро понял, что в этих условиях дороги сушей стали непроходимыми, а подъем против течения на лодках просто невозможен. Безводные или болотистые в сухой сезон притоки Амахи вышли из берегов, в низинах образовались озера и трясины. Несмотря на это, истоки реки не грозили наводнением, очевидно потому, что поток растекался по множеству старых русл и рукавов. Квиче на вопрос Генриха ответил, что без особого риска можно предпринять поход вниз, к устью Амахи, и Шульц отправился туда, чтобы сделать промеры глубины лагуны и составить её карту, облегчающую кораблям проход.

Идея была его собственной — Мартену не было дела до таких мелочей, он полагался на свою память, в которой раз увиденные берега, проходы среди мелей и фарватеры оставались навсегда.

Справившись и с этим, Генрих вернулся в Нагуа, чтобы ждать прибытия Мартена. Шел к концу второй месяц его отсутствия, и тревога снова охватила коменданта гарнизона, оставленного в Пристани беглецов.

Продолжали лить дожди, земля парила на утреннем солнце, жара все не спадала. Генрих чувствовал, что долго в этом климате не выдержит. Он не раз слышал о желтой лихорадке, которая не щадила белых. Временами удивлялся, что никто из его людей ещё не заболел.

Чтобы отогнать преследовавшие его мрачные мысли, наблюдал за учениями индейских отрядов, ходил на стрельбище, следил за подвозом материалов для постройки бастионов, обработкой камней для колонн и балок для перекрытий. Потом, когда новая волна ливня загоняла его под крышу, с купеческой тщательностью записывал выполненные работы и их стоимость, и наконец принимался за составление и шлифовку обстоятельного соглашения между владыкой Амахи и вождями Аколгуа и Хайхола с одной и Яном Мартеном — с другой стороны.

Это соглашение, или скорее изложение его в письменном виде, тоже было его идеей, проистекавшей отчасти из любви к порядку, отчасти из врожденного стремления втянуть контрагента в ловкие юридические ловушки, чтобы сделать максимально зависимым от себя.

Тот факт, что и Квиче, и тем более его индейские союзники не сумеют даже подписать этот документ, или что никто не сможет толком изложить его на понятном для них языке, его нисколько не смущал. Параграфы, закрепляющие за белыми все возможные привилегии, должны были оправдать любые возможные претензии и даже репрессии против индейцев. И к тому же оправдать их перед чувствительной совестью Генриха Шульца.

Он писал чудным каллиграфическим почерком, перьями, которые для него собирала негритянская детвора, а поскольку договор он составлял в двух экземплярах и непрерывно его перерабатывал, это занимало немало времени. Впрочем, его ещё хватало, чтобы учить Инику.

В один прекрасный день, через неделю после отплытия Мартена, дочь Мудреца показалась на пороге павильона, который теперь занимал Генрих. Застав его над рукописью, спросила о смысле этой странной деятельности. Нелегко ей было объяснить, о чем идет речь, но поняв наконец цель и пользу, вытекавшие из такого искусства, она пришла в восторг от изобретательности белых, и немедленно пожелала сама приобщиться к этой тайне.

Шульц не имел ничего против: нашлось ещё одно развлечение, чтобы скрасить ожидание возвращения “Зефира” и “Ибекса”. Через пару дней он заметил, что Иника оказалась способной ученицей и быстро делает успехи. За две недели она научилась читать, за три — писать и считать до ста. Среди прочих вновь приобретенных знаний она усвоила и несколько десятков английских слов. Ему это доставляло все большее удовольствие, а её ежедневные визиты стали пробуждать в нем странное, но отнюдь не неприятное волнение.

Иника была хороша собой и привлекательна. Генрих напрасно повторял себе, что она ещё дитя, а не женщина. Касаясь её тонкой смуглой руки, помогая рисовать литеры и цифры, он ощущал дрожь внутри. Не мог удержаться от взглядов украдкой на её гладкие округлые плечи и стройную шею, когда та склонялась над листом бумаги, а от запаха её волос и горячего молодого тела у него кружилась голова.

Но она, казалось, не замечала впечатления, которое производит. Была любопытна и непосредственна, но не кокетлива. Чувства её ещё не пробудились, и во всяком случае особа Генриха не вызывала в ней никаких чувственных порывов.

Эта холодность, высокое положение, которое она занимала, и прежде всего то, что она была язычницей, удерживали Шульца от попыток сближения. Генрих считал, что молодые матросы, тайком совокуплявшиеся с индеанками и негритянками, совершают содомский грех, не говоря уже о том, что завлекаемые их чарами легко могут оказаться во власти дьявола и что эти отношения вызывают неизбежные скандалы с обманутыми мужьями или родственниками. Сам же он, карая или милуя виновных, должен был подавать пример сдержанности и порядочности.

Все это вместе взятое не нравилось ему с самого начала, с того самого решения, которое принял Мартен под губительным влиянием шевалье де Бельмона.

Союз с Мудрецом как-никак изрядно ограничивал свободу действий белых в Амахе и к тому же обходился все дороже. Разве не проще и дешевле было бы завоевать эту страну, обратив всех местных жителей в невольников, как это делали испанцы? У Мартена хватило бы на это сил, а реши он заодно окрестить этих людей — заслужил бы благословение Господне, спасая их души от вечных мук. Не стало бы хлопот и с женщинами для матросов, скандалов с ревнивыми мужьями и отцами, возни с набором добровольцев в плавание. Можно было бы править тут железной рукой, разместив с полсотни хорошо вооруженных людей во дворце Квиче за частоколом и установив меж двух мортир крест вместо мерзкого истукана Тлалока.

“ — Будь я на его месте, — думал Генрих о Мартене, — правил бы тут силой. И принудил бы этих дикарей к покорности и послушанию. Даже сделал бы для них гораздо больше, спася их души. Повелел бы повесить Уатолока, уничтожить изваяния его богов, а покидая этот край навсегда, вверил бы страну испанцам, которые все-таки католики. Нет, решай тут я, правил бы только силой.”

Даже мысленно он страшился добавить, что тогда учил бы Инику вовсе ни письму и грамоте. Запрещал себе категорически столь развратные и грешные мысли. Но прекрасно знал, что так бы все и было.

Весть о возвращении Мартена значительно опередила его прибытие в Нагуа, и даже появление кораблей в устье реки. Сообщил о нем далекий грохот барабанов, которые на рассвете загремели над лагуной, вызывая ответ других, скрытых в лесах вдоль берегов Амахи. Еще не взошло солнце, как ответил им большой барабан Уатолока, помещенный перед его домом за дворцовым холмом, и этот шум разбудил Шульца.

Генрих перепуганно вскочил и выбежал из павильона, не имея понятия, что означает этот переполох: бунт, внезапное нападение, наводнение, пожар?..

Внизу был слышен гул голосов; индейцы собирались на площади. От замка мчались посланцы Мудреца. Их он узнал по черно-красным украшениям из волос, но на его оклик те не обратили внимания. Тогда он пустился к орудиям, где ночевало несколько человек с “Зефира”, но по дороге встретил Инику.

Та спешила вниз, взволнованная, едва одетая, с распущенными волосами, без обычных украшений. Заметив Генриха, сверкнула зубами в улыбке.

— Вернулся! — крикнула она издалека. — Вернулся целым и невредимым!

Шульц понял, что речь идет о Мартене. Подумал, что её сияющее лицо и горящие глаза говорят о большем, чем радость за успех могущественного союзника её страны. И горечь стиснула ему сердце.

Иника задержалась перед ним.

— Пойдешь его встречать?

— Нет. А ты откуда знаешь, что он вернулся?

Девушка удивленно уставилась на него.

— Так говорят барабаны. Они в заливе. Мы вышлем пироги, чтобы перевезти сюда добычу с кораблей.

— А ты поплывешь с ними?

— О да! — воскликнула она. — Я не могу ждать.

— Я не могу плыть с тобой, — ответил он, силясь говорить спокойно и равнодушно. — Нужно все приготовить здесь.

— Так оставайся. Вечером мы вернемся. Привет, Ян, — произнесла она с немалым усилием на непонятном языке, оказавшемся куда труднее испанского. — Я правильно произношу эти слова?

Огромные костры горели у пристани, со всех сторон площади и вдоль дороги, ведущей к воротам в частоколе. Земля просыхала после ливня, который начался в полдень и не переставал несколько часов. Теперь распогодилось, и звезды засверкали в бездонной глубине неба.

Свита Квиче стояла в нескольких шагах за плечами владыки, который сидел, скрестив ноги, на циновках рядом с Шульцем. С другой стороны помоста, с оружием на караул ожидала прибытия белых двойная шеренга индейцев-мушкетеров, а отряд пушкарей с топорами и лопатами для отсыпки шанцев замыкал каре.

Когда шлюпка Мартена, шедшая на буксире у трех пирог, показалась в мерцающих багровых отсветах пламени, её приветствовали громкие крики и рукоплескания, которые правда тут же стихли от охватившего толпу изумления. Мартен стоял на корме, а рядом с ним Иника. Иника, преображенная до неузнаваемости, одетая в малайский саронг из тяжелой материи, затканной золотыми нитями; Иника, волосы которой были зачесаны высоко — на испанский манер-с резными гребнями из перламутра, украшенными золотом и жемчугами, с множеством ожерелий, спадающих на грудь, с брильянтовыми кольцами в ушах.

Мартен, смеясь, ей что-то говорил, а когда шлюпка поравнялась с пристанью, перескочил на помост и помог ей сойти на берег. Только потом он огляделся вокруг и шагнул к Мудрецу, который встал и тоже сделал несколько шагов навстречу.

— Приветствую тебя, Квиче, — непринужденно заговорил Ян. Как тебе нравится твоя дочь?

Мудрец смотрел ему в глаза и молчал.

— Привет тебе, — сказал он наконец, и после паузы добавил, — друг.

В мертвой тишине, которая воцарилась, как только белые вступили на берег, все услышали эти слова, и хоть те сказаны были по — испански, поняли их смысл. Гвалт поднялся снова, все показывали на Инику, которая теперь одна стояла на помосте, поджидая следующую шлюпку, и обсуждали её небывалый наряд.

— Я ей привез негритянку, которая умеет укладывать волосы, — сообщил Мартен, весьма довольный собой. — Смотри, как она её разукрасила!

— Очень красиво, — ответил Квиче, — и очень необычно. Наши соседи из Хайхола наверняка никогда не видели девушки с такими волосами.

— Из Хайхола? — переспросил Мартен. — А им какое дело до прически твоей дочери?

— Их молодой вождь, Тотнак, — сын великого воина, — пояснил Квиче. — Когда-то мы сражались вместе.

— Понимаю, — усмехнулся Мартен. — И Тотнак жаждет стать твоим зятем?

Квиче едва заметно кивнул.

— Ответа я ещё не дал, — добавил он.

— А он зависит от Иники?

— Быть может.

— Я сделаю ей прекрасный свадебный подарок, — пообещал Мартен. — Надеюсь, твой Тотнак не будет пробовать проткнуть меня копьем за это.

— О, не думаю, — Мудрец опустил глаза.

Казалось, Ян не замечал его сдержанности.

— У меня кое — что есть и для тебя, — продолжал он. — Две пушки и четыре мортиры. Остальные, к сожалению, пошли на дно; снять их мы не успели. Зато удалось добыть немало пороха и ядер.

Квиче кивнул и выдавил несколько слов благодарности. Внешне он казался довольным и спокойным. С явным интересом слушал рассказ Мартена о битвах поочередно с двумя испанскими военными кораблями и о захвате торгового судна с ценным грузом. И даже выразил радость таким успешным исходом экспедиции.

— Ну, могло быть и лучше, — вздохнул Мартен, — но для начала сойдет.

В эту минуту он заметил хмурого и кислого Шульца, который явно чувствовал себя обиженным таким невниманием.

— Не думай, что о тебе забыли! — воскликнул Мартен, потрясая его руку. — Я видел, что вы с Ворстом соорудили на побережье. За это тебя ждет сюрприз. Он в следующей шлюпке. О, уже причалили, — добавил он, увлекая того на край причала.

Генрих недоверчиво взглянул в сторону шлюпки, которую два индейца привязывали к деревянным сваям. Среди гребцов он углядел человека в черном и схватил Мартена за плечо, спросив сдавленным голосом: — Кто это?

Ян рассмеялся.

— Некий Педро Альваро. Уверяет, что он резидент из Сьюдад Руэдо. Я в титулах иезуитов не разбираюсь, но думаю, что угодил тебе, не так ли? Дарю его тебе…

Разгрузка и перевозка добычи заняли почти неделю. Шлюпки и пироги, переполненные мешками, сундуками и всяческим добром медленно, с натугой взбирались против течения, оставляли свой груз на бревенчатой пристани в Нагуа и поспешно плыли вниз к лагуне, а Шульц разбирал и регистрировал товары, руководя их размещением по складам.

Назавтра после прибытия Мартена посол вождя Хайхола отплыл вверх по Амахе, увозя несколько мушкетов и тюк иных даров, которые Квиче посылал Тотнаку. Ян слишком был занят своими делами, чтобы спросить Мудреца о содержании ответа по части свадьбы дочери, Иника же вовсе не показывалась, чего он даже не заметил.

Встретил он её только через несколько дней и только тогда припомнил разговор с Квиче. Иника была причесана как в тот раз, когда он подарил ей драгоценный гребень, но уже не в саронге, а в каком-то красном цветастом платье, которое не закрывало плеч и едва прикрывало колени.

— Я слышал, ты собралась замуж, — заметил он.

— Quien sabe… — ответила она, глядя ему в глаза. — Может быть…Когда нибудь.

— И как его зовут? — спросил он, позабыв.

— Откуда я знаю? — она усмехнулась.

— Ага: Тотнак! И твой отец…

— Не буду я женой Тотнака! — резко перебила она.

— О! — удивился Ян. — Почему?

— Я хочу быть владычицей Амахи.

— Но в таком случае Уатолок.

— Не смей так говорить! — она в гневе топнула ногой.

— Ну не сердись, — Ян рассмеялся. — Я на твоем месте тоже не был бы в восторге от Уатолока. Но раз ты хочешь стать владычицей Амахи…

— Хочу. Мне Генрих говорил… — она запнулась.

— Генрих? Но ты же не собираешься замуж за Генриха?

Это показалось ему таким забавным, что грохнул раскатистым хохотом, но видя, что Иника отвернулась и уходит, задержав её за руку повторил:

— Ну не сердись, малышка. Что же наговорил Генрих?

— Он сказал, что в стране, откуда вы прибыли, правит великая королева. И она не замужем.

— Ба! — воскликнул Мартен. — Елизавета!

— Так это правда?

— Правда, — подтвердил он, не зная, как объяснить ей разницу в положении Елизаветы и её самой.

— Англия лежит на острове, — начал он. — Она недоступна для врагов…

— Почти как Амаха, — вставила она.

— Ну да, — согласился он и продолжал: — У королевы за спиной целый народ. Народ, который многим ей обязан. У неё мудрые советники и друзья. Ну и…

— А у меня есть ты…И Генрих. А у Генриха теперь есть очень мудрый друг, которого ему подарил ты.

Ян беспокойно покосился на нее.

— Тот иезуит? И он тоже дает тебе советы?

Она сердито отрицательно тряхнула головой.

— Откуда же ты знаешь, что он мудр?

— Так Генрих говорит.

— Генрих осел! — взорвался Ян.

Но Иника никогда в жизни не видела осла и не могла сделать никаких выводов. Потому она вернулась к предыдущей теме.

— Решись ты мне помочь, я сделала бы для Амахи много хорошего, — заявила она.

— Что, например?

— Ох, этого в двух словах не скажешь. Но если ты захочешь…

— Подумаю, — буркнул он. А сам подумал:

“ — Малышка в самом деле изумительна. Будь она парнем, Мудрец имел бы достойного наследника.”

ГЛАВА XI

В тот год “Зефир” и “Ибекс” ещё трижды выходили в море в поисках добычи, и счастье неизменно улыбалось Мартену. Черный флаг раз за разом появлялся на мелководьях Кампече, в Юкатанском проливе и в Карибском море, и испанские корабли и суда, экипажам которых довелось увидать золотой герб корсара, редко возвращались в родные порты. Губернаторы провинций Вера Крус, Табаско, Кампече, Кубы и Ямайки слали панические рапорты вицекоролю, военный флот гонялся за Мартеном, и награда в размере пятидесяти тысяч песо ждала смельчака, который его убьет, или предателя, который выдаст его убежище, а “Зефир” оставался как прежде неуловим, появляясь там, где в этот момент его меньше всего ожидали.

Страх охватил испанских моряков. Суда сбивались в конвои, коррехидоры придавали по несколько боевых кораблей для их охраны, но потери все равно росли. Был даже случай, когда Мартен, заключив союз с французскими корсарами, атаковал между Кубой и Флоридой целый конвой, потопил пять каравелл, насчитывавших в сумме сто восемьдесят орудий, и захватил двенадцать судов, направлявшихся в Европу с ценным грузом.

Во время одного из этих плаваний он сам, без помощи Уайта, взял на абордаж отличный четырехмачтовый парусник “Торо”, построенный явно на какой-то голландской верфи, на что указывал очень длинный, круто поднятый бушприт, отсутствие носовой надстройки и высокая двухьярусная кормовая, занимавшая едва не половину палубы. Парусник был крупный, наверняка не меньше четырехсот лаштов, и скоростью не уступал “Ибексу”. Мартен не стал его топить, предпочел отказаться от иной добычи, чтобы сохранить эту.

Переполнив трюмы, “Ибекс” и “Зефир” возвращались в Амаху и тогда черный флаг с золотой куницей исчезал на пару недель, скрытый от чужих взоров в недоступном устье реки. Мартен плыл в Нагуа, приветствуемый толпами индейцев, раздавал дары, наблюдал за танцами и слушал песнопения в свою честь, совещался с Мудрецом в его дворце и вел долгие беседы с Иникой на террасах, окруженных частоколом, или в лодке на реке.

Временами они уплывали вниз по реке до самой лагуны, чтобы ловить тунцов и марлинов или охотиться на дельфинов.

Ян поражался отваге Иники и её ловкости во владении гарпуном, веслом и парусом. Раз, когда они буксировали к берегу огромную рыбину, их атаковали акулы и едва не перевернули лодку. Мартен уже хотел перерезать лесу и оставить им добычу, но Иника вонзила гарпун промеж глаз одного из чудовищ, угодив в самый мозг, и голубые махос с бурыми галанос бросились на могучее тело хищника и разорвали его на куски, оставив только голову с торчащим в ней гарпуном. Ян сумел вырвать гарпун и убил другого галанос, а Иника поставила парус и стихающий вечерний бриз подогнал лодку вместе с добытой рыбой к берегу.

Квиче знал об их поездках и приключениях; казалось, знал он и о чувствах своей дочери, и гораздо больше, чем Мартен. Но не выдавал своих мыслей. И беседуя с союзником о делах государственной важности, избегал любых намеков на эту тему. Просто ждал.

Мартен же все больше интересовался развитием Амахи и все дольше растягивал свое пребывание в Нагуа между выходами в море. Больше того — обдумывая очередное плавание, принимал в расчет не только свою собственную выгоду, но и нужды края, о которых узнавал от Иники. Стал её советником и другом. То, что поначалу в её замыслах его забавляло, теперь столь же сильно привлекало его воображение. Научившись языку Амахи, кое-как он мог бы объясниться и на наречии Алкогуа. Решил освоить ещё и язык Хайхола, поскольку собирался изучить края в верховьях реки и добраться по её течению до подножья гор, чтобы заключить соглашение с тамошними вождями.

Свои намерения он обсуждал с Мудрецом и его дочерью, в конце концов доверил их и Бельмону. Но так и не получил ожидаемой поддержки и понимания.

Ричард де Бельмон пристально взглянул на него и высказал сомнение в целесообразности такого предприятия. По его мнению, внутренние дела Амахи следовало оставить естественному течению вещей или рассудительности Квиче.

— Какой смысл имело бы для тебя знание трех-четырех местных наречий? — говорил он, прогуливаясь с Яном по палубе “Зефира”, давно уже готового к новому плаванию. — Знай ты их в два раза больше, что с того? Или ты думаешь, что сумеешь организовать и вооружить индейцев так, чтобы отразить испанцев? Тут, в Новом Свете, где они уже вырезали под корень целые племена, покорили целые народы, покорили царства большие, чем Польша или Франция. Даже Альваро, тот иезуит, которого Шульц возит с собой, как величайшее сокровище, и который нам пригодился как переводчик, не всегда умеет найти общий язык с посланцами из самых отдаленных селений. А ведь он бегло владеет шестью или восемью наречиями! И вообще… — он запнулся и махнул рукой. — Зачем тебе это?

— Это мне нравится, — неуверенно ответил Мартен.

Однако подумал, что Бельмон прав, по крайней мере насчет знания языков. И ещё подумал, что в союзе, о котором мечтал, должен быть один, общий язык. Но какой — не раз он спрашивал себя.

Все беглые, как индейцы, так и негры с метисами, наплыв которых все нарастал, знали язык своих господ и палачей — испанский. Да, только испанский мог быть общим языком объединенных народов.

Так же обстояло дело и с верой. Среди беглых было много христиан, католиков, разумеется, “обращенных” миссионерами. Культ этот, с молитвами, возносимыми Деве Марии, святому Иакову Кампостельскому и к целой плеяде прочих святых, со своими реликвиями, ладанками, крестиками, которые так напоминали амулеты, с торжеством литургий, с процессиями и исповедями — легко совмещался с верованиями язычников. Так что по всей Новой Испании и Новой Кастилии, как и повсеместно в селениях Амахи “католики” индейцы и негры вместо своих прежних богов чтили Богоматерь и святых. Сооружали их деревянные изваяния, ярко раскрашенные, украшенные перьями и цветами, обладавшие чудотворной силой излечения болезней, повышения плодородия или избавления от плохой погоды во время сбора урожая. И плясали перед ними, услаждали Пресвятую Деву игрой на гитарах, жгли костры, приносили жертвы.

Разумеется, свершались чудеса: набожные женщины рождали близнецов, и даже тройню, к больным возвращалось здоровье, прививки на дичках, посвященные опеке святого патрона, приносили чудесные плоды, грозовые молнии, раскалывавшие могучие деревья, щадили хижины и так далее.

Вести о таких небывалых событиях, приукрашенные и приувеличенные стоустой молвой, разлетались по стране и легко принимались на веру. Большая часть жителей Нагуа оставила алтари Тлалока ради новых богов и веселых обрядов. Столь удобная религия, опиравшаяся на десять заповедей, казалась Мартену наиболее подходящей для страны Амаха. Она смягчала нравы, исключала кровавые жертвоприношения, утверждала основы мирного сожительства в разноплеменном народе.

Но кто должен был её распространять? Мартен знал достаточно о судах и пытках инквизиции, а также о способах “обращения” язычников испанцами, чтобы избегать передачи дела в руки монахов и миссионеров. Нет, нельзя было им доверять; невозможно допустить их в страну.

Иника разделяла эти взгляды: жрецами нового культа должны были стать местные уроженцы, индейцы — подданные Квиче, над которыми следовало установить строгий надзор.

Кроме этого, она заботилась о просвещении, хотела, чтобы молодежь в Амахе училась ремеслу, земледелию и ткачеству, а также искусству строительства больших лодок — и может быть даже кораблей — по образцу чужеземных. Жаждала расширить свои знания о мире и передать их своему народу.

Мартен общал ей помощь. В душе он восхищался необычайной зрелостью её рассудка и смелостью намерений, и сам увлекся ими.

“ — Да, она будет великой владычицей, — думал Ян. — Она мудра, как отец, и превзошла его честолюбием. Где же найти мужа, достойного ее?”

Педро Альваро был не совсем не прав, выдавая себя за наместника ордена иезуитов, хотя в действительности служил у того только секретарем и имел степень схоласта, добытую пятнадцатью годами учения и службы в ордене. Но он был парень способный и в самом деле не раз представлял своего хозяина в столице округа Руэда, и коррехидор Диего де Рамирес ценил его гораздо больше, чем старого, впавшего в детство наместника Святейшего престола.

Альваро надеялся в ближайшее время пройти окончательное посвящение — professi quatuor votorum, после чего перед ним открылась бы дорога к высшим должностям. И именно тогда, когда он направлялся из Сьюдад Руэда в Вера Крус, чтобы добиться посвящения, произошло столь жуткое приключение: корабль, на котором он плыл, подвергся нападению пиратов, и он стал пленником знаменитого Мартена. Правда, ему не причинили вреда, и даже не ограбили, но и судьба его, и карьера были загублены.

Корсары относились к нему с презрительной снисходительностью. Его кормили и позволяли спать в кубрике, а Мартен даже согласился на отправление им месс по воскресеньям.

В богослужениях приняло участие немало моряков, которые до этого побывали на исповеди. Альваро отпустил им грехи и благословил. Но это все, что он мог сделать. Им было не до проповедей и поучений. Похлопывая его по плечу, корсары уверяли, что если не будет вмешиваться в их дела, волос с его головы не упадет.

Встреча с Генрихом Шульцем воскресило надежды Педро. Генрих оказался куда религиознее других людей с “Зефира”. Он явно был расстроен и возбужден. Во время исповеди так сокрушался над тяжкими грехами, которые успел натворить, покорно выслушал слова укора и принял назначенную епитимью. Но под конец заявил, что не может обещать исправиться, поскольку также как Альваро — находится во власти Мартена и до поры должен ему служить, выполняя его приказы.

— До поры… — повторил он, опуская глаза, и монах счел это многообещающим признаком и не пытался сразу добиться большего.

Только по возвращении из следующего плавания, которое совершил он на борту “Зефира” вместе с Шульцем, Педро осознал, что пора эта ещё не пришла и что неволя у корсаров может продлиться гораздо дольше, чем он полагал. Он насквозь видел Генриха, что было нетрудно, тем более он был его исповедником, и в глубине души одобрял терпение, осторожность и выдержку этого человека. С известной точки зрения они были похожи друг на друга, хоть цели были разными. Друзьями стать они не могли, поскольку презирали откровенность и никому не доверяли, но могли опираться друг на друга, пока это было в их общих интересах.

Альваро был лет на пятнадцать старше Генриха, а знания и опыт давали возможность подчинить его себе. Он уже знал, что рано или поздно сумеет управлять им и получить свободу, отомстив заодно такому безбожнику и преступнику, как Мартен, и всем гугенотам и еретикам, которые его окружали. Нужно было только запастись терпением и ждать подходящего момента.

Капитан “Ибекса” не обладал таким терпением, как Шульц и его испанский исповедник. Правда, пока чтодобыча обоих кораблей превосходила все ожидания и безусловно мексиканская экспедиция стократно окупила весь риск и все расходы, а в недалеком будущем могла каждому из участников принести немалое богатство и славу, но поведение Мартена вызывало все большие опасения Соломона Уайта.

Прежде всего Мартен не хотел соглашаться на продажу нескольких десятков негров-невольников, которые в числе всего прочего входили в добычу, захваченную на одном из испанских судов. Уговорить его удалось только Бельмону, которому пришлось немало потрудиться, чтобы убедить Яна, что в Амахе не было бы с них толку, поскольку тех везли прямо из Африки: они не знали никакого ремесла, ни даже земледелия, были совсем дикими и вели себя, как несчастные зверушки, попавшие в капкан.

Но это — то Мартена и трогало: он сокрушался над их судьбой и сдался только тогда, когда Уайт пригрозил выходом из союза. Однако, отказавшись от своей доли в доходах от продажи мужчин, всех женщин он оставил и отвез в Амаху, где те тут же нашли себе мужей.

Спор этот, улаженный Бельмоном и завершившийся компромиссом, положил начало разногласиям между капитанами. По мнению Соломона Уайта, Мартен последнее время начал куда больше заботиться о снабжении Квиче и его страны, чем об интересах экипажей. Пока это касалось постройки форта над лагуной и укрепления высот, господствующих над Нагуа, Уайт не протестовал, поскольку трофейные орудия и мушкеты должны были охранять спокойствие не только Амахи, но и кораблей и складов с добычей. Но Мартен требовал, чтобы с захваченных судов забирали все инструменты, топоры и пилы, даже гвозди и все для подданных Мудеца. Это создавало трудности с перегрузкой куда более ценных товаров, добавляло хлопот и труда, и не приносило никаких доходов.

И наконец — что больше всего бесило Уайта и наполняло горечью его пуританское сердце — Мартен по-прежнему щадил испанских пленников, отпуская их в море на плотах и шлюпках перед тем, как затопить захваченный корабль. Уайт со своей стороны старался убивать их как можно больше, но все равно хватало тех, что спаслись, чтобы навлечь на голову корсаров погоню и месть военных кораблей вицекороля. Уайт же полагал, что надлежит беспощадно искоренять или топить захваченных “папистов”, чтобы ни один свидетель поражения не мог донести испанским властям, где в данный момент находятся “Ибекс” и” Зефир “. А Ян играл с судьбой, бравировал, зная, что пятьдесят тысяч песо ожидают любого негодяя, кто только отважится. И он играл с судьбой не только собственной, но и с судьбой его, Соломона, и с судьбой всех истинных протестантов, не говоря уже о католиках и атеистах с” Зефира “.

На этот раз терпение Соломона Уайта подверглось новому испытанию: Мартен тянул с выходом в море под предлогом довооружения” Торо “, которому предстояло к ним присоединиться.

Проблема раздела экипажей и пополнения их местными добровольцами вызвала дополнительные трудности. Уайт не соглашался передать часть своих людей под команду Бельмона и принять на их место индейцев или негров; Шульц чувствовал себя обиженным из-за того, что командование” Торо” доверено Бельмону, а не ему. Когда же наконец все это было улажено, Мартен вдруг заявил, что направляется на пару недель в верховья реки, чтобы завязать сотрудничество с вождем Алкогуа.

Только после его возвращения начались последние приготовления к выходу в море. Грузили бочки с водой и живность, чистили пушки, а трое капитанов и Шульц вели непрерывные тактические и навигационные учения.

Зной спал, поскольку стояла вторая половина февраля, самого холодного месяца в этих краях, дожди шли редко, а чистое и пронзительно синее небо сулило устойчивую погоду.

Наконец двадцать восьмого на рассвете “Зефир” поднял якорь и на буксире собственных шлюпок пересек лагуну, а за ним тронулись “Ибекс” и “Торо”, чтобы выбравшись из бухты поставить все паруса и двинуться на юго-восток, в сторону отмели Кампече.

ГЛАВА ХII

Дон Винсенте Херрера и Гамма, коррехидор провинции Вера Крус, кивком отпустил наконец капитана конвоя, с которым так долго беседовал. Он был разочарован и утомлен, а беседа, или точнее монолог, произнесенный им в наставление слишком самоуверенному офицеру, не оставил приятного ощущения превосходства, которое он обычно испытывал в отношении креолов. Поскольку такое ощущение потрафляло натуре губернатора, и удовлетворяло врожденную жажду власти, сейчас он был разочарован и едва ли не считал себя обманутым.

Вот именно: его обманули! И причем вдвойне!

Этот капитан, какой-то Район или Рубио, наверняка простой mozo или vaquero из сьерры, доставил последний транспорт серебра из рудников Орисабы, подчиненных алькальду тамошнего округа. Обычно с такой оказией алькальд присылал своему могущественному покровителю Херрере два-три слитка, “сэкономленных” в учетных книгах рудника. На этот раз столь приятная посылка не пришла…

Херрера подозревал капитана конвоя и его людей в краже, алькальда — в преступной скупости, чиновников Орисабы — в растрате, и всех вместе взятых — в заговоре против себя и власти.

Был он по натуре подозрителен, и если временами эта подозрительность усыплялась лестью и подношениями, то все равно держала ухо востро.

Кто знает, что за этим кроется? Неужели бунт?

Он даже вздрогнул при этой мысли, какой бы неуместной та ни казалась.

“ — Будь так, никто не сдал бы серебро на склады”, — подумал он уже спокойнее.

Храбростью коррехидор не отличался. Наверно потому и не осмелился арестовать и бросить в крепость этого Рубио-или Района; ограничился измышлениями и угрозами, которые лишь вызвали у того презрительное пожатие плечами.

Видно, не слишком высоко он их всех ставил; служил в войсках вицекороля и знал, конечно, что сам этот факт хранит его, по крайней мере пока, от произвола губернатора. Быть может, знал также, что почти весь гарнизон губернатора два дня назад отправился в карательную экспедицию против мятежного вождя какого-то племени, который спалил окрестные испанские гасиенды в ответ на непрестанные притеснения и угон индейских юношей на хлопковые плантации. У капитана было при себе около сотни солдат, индейцев и метисов, поэтому он чувствовал себя в безопасности в Вера-Крус, где Дон Винсенте временно не располагал большими силами.

— Ну, он меня ещё попомнит, — прошипел губернатор.

Чтоб досадить капитану, он не позволил конвою заночевать в городе. Не собирался иметь под боком этих бандитов вместе с их командиром. Пусть возвращаются туда, откуда прибыли. В конце концов, могут расположиться по дороге, в Тукстле или какой-нибудь рыбацкой деревушке на побережье.

Он потянул за шнур, конец которого свисал у окна над креслом. Где-то в дальних покоях раздалась серебристая трель звонка. И тут же в дверях показался секретарь, согнувшийся в поклоне.

“ — Подслушивал”, — подумал Херрера, подозрительно покосился на него и отвернулся. Этот человек был ему отвратителен своим фальшивым угодничеством и послушностью. Даже его, который привык требовать такого поведения! Но обойтись он без него не мог: Луис знал насквозь все секреты провинциальной жизни, знал обо всех сплетнях, ориентировался в настроениях богатых креолов, владельцев латифундий, доносил ему о самых доверительных беседах, которые вели между собой кабальерос в винных погребах и офицеры в пульхериях. Дон Винсенте настолько же не мог его терпеть, как и нуждался в его услугах.

— Узнай, как зовут капитана, который только что был здесь, — велел он. — Имя, фамилию, полк и так далее.

Луис склонился в поклоне, скрывая довольную ухмылку. Такого приказа он ждал. Знал уже, что простодушный офицер, не выказавший к нему никакого почтения, вызвал серьезный гнев губернатора. И готов был тут же взяться за поручение, чтобы как следует насладиться возможностью отомстить заносчивому капитану. Но нужно было выждать, поэтому, сдерживая радость, он спокойно подошел к столу, чтобы поправить фитили свеч, горевших в двух серебряных пятирожковых канделябрах.

— Что нового? — спросил губернатор.

— На закате в порт вошли два корабля, — начал Луис.

— Наши корабли?

— Не те, которых мы ждем, но во всяком случае под нашим флагом. О флотилии, которая должна прибыть за серебром, я к сожалению до сих пор не имею никаких известий.

— Тогда зачем завел об этом разговор? — взорвался дон Винсенте. — Какое дело мне до двух кораблей, вошедших в порт? Давно уже пора прибыть тем, нашим… — добавил он, нахмурившись.

Подумал, что излишне поспешил с отправкой войск в карательную экспедицию. Нужно было подождать прибытия Золотого флота с юга и освобождения складов, полных серебра и кошенили. Но Золотой флот запаздывал, а владельцы латифундий требовали защиты и мести.

— Эти корабли, — продолжал Луис, — дали сигнал, что их преследуют корсары, ваша светлость. Поэтому в порту зажгли все фонари, чтоб облегчить им вход в бухту.

Губернатор вздрогнул.

— Корсары? Здесь?

— Но не осмелились приблизиться, — успокоил его секретарь. — Эти два капитана наверняка преувеличивают. У страха глаза велики.

— Ничего нового не слышно о Мартене?

— Нет. Он не показывался уже пару месяцев. Разве что ушел отсюда. А может быть, его корабль разбился и Мартен уже кипит в смоле в аду?

— Если бы так! — вздохнул Херрера.

Услав секретаря и заперев двери на щеколду, извлек из тайника в стене тяжелую серебряную шкатулку с личными бумагами, письмами и счетами. Отыскав перечень неофициальных доходов от рудников в Орисаба, углубился в подсчеты.

Капитан Мануэль Рубио проклинал собачью службу в армии вицекороля, поминая при этом всех святых с Мадонной во главе и понося их честь совершенно неслыханным образом. Как каждый креол, он терпеть не мог гачупинов, а эти двое — дон Винсенте и его секретарь — особенно его достали. Правда, Луис хоть услышал все, что о нем Рубио думает, но ведь нельзя было сказать того же губернатору, либо дать ему порядочного пинка, чего тот явно заслуживал.

Рубио был в ярости. Люди его выбились из сил, а кони и мулы едва волокли ноги, когда во главе конвоя выезжал он из негостеприимного Вера Крус. Нужно было дать им отдохнуть, и не в Тукстле, куда они бы просто не дошли по трудной и опасной горной дороге, а в первой же деревне. А там он не рассчитывал найти пристанища даже для себя. Предчувствовал, что ночь придется провести у костра или на одной из повозок.

Погруженный в воспоминания о возмутительных подозрениях со стороны губернатора, он в полной темноте ехал во главе отряда через песчаную нетронутую сельву, что начиналась сразу за городской стеной. Тяжелые, хотя и опустевшие теперь повозки вязли в песке и нужно было их выталкивать под крик возниц и ржание измученных животных. После удушливого дня холод ночи пробирал до костей.

Обоз растягивался, извиваясь, как ленивая змея, огибая высокие приморские дюны, за которыми среди редких колючих зарослей стояли два ряда глинобитных рыбацких лачуг. Свернув в узкий проулок между ними, Рубио задержал коня и оглянулся, чтобы поторопить своих солдат, когда вдруг разглядел во тьме какую-то фигуру, которая перехватила поводья, и услышал тихий повелительный голос:

— Слезай, и тихо мне!

Пережитое потрясение не помешало ему мгновенно инстинктивно рвануть шпагу из ножен…и тут же ощутить, как вместе с седлом рушится на землю.

— Каррамба! — выругался он, успев ещё подумать:“— Подпруги перерезали, мерзавцы!”

Кто-то набросил мешок ему на голову, кто-то выкручивал руку, вырывая шпагу, какие-то люди вязали его и волокли по земле, а потом через порог. Услышал несколько выстрелов, короткую возню, крики. Но это продолжалось только несколько минут, потом все стихло.

Попробовал рвануться, растянуть путы.

— Лежи спокойно, hombre, — бросил чей-то голос с иностранным акцентом.

“ — Кто это, черт возьми? — думал Рубио. — И что с конвоем?”

Ему никак не удавалось сообразить, кто же на них напал. Или произошло какое-то недоразумение, или Херрера подослал наемных убийц, чтоб потихоньку от него избавиться? А может это войска, возвращающиеся из карательной экспедиции, приняли его отряд за банду сальтеадоров? Как бы там ни было, хорош же он: попался как молокосос, и даже если его не удавят прямо здесь в кустах, и он получит свободу, за его шкуру ломанного гроша никто не даст, когда придется отчитываться перед полковником в Орисабе.

“ — По счастью, хоть серебро в безопасности”, — подумал он.

Но эта мысль его не слишком утешала. Если попался он разбойникам или бунтовщикам, а не военному отряду, с карьерой его было покончено.

“ — Да, влип, — говорил он себе. — И все из-за проклятого гачупино, чтоб ему гореть в аду!”

Опять раздались голоса нескольких человек, входивших в хижину, где он валялся на жестком глинобитном полу. Те говорили на чужом, непонятном языке, но явно не индейском. Потом его посадили к стене и сняли с головы мешок.

Перед собою он увидел симпатичного молодого мужчину атлетического сложения, с маленькими черными усами и веселыми синими глазами. Того окружали несколько человек, вооруженных пистолетами и ножами. На головах повязаны были такие же яркие платки, как у главаря; в ушах — золотые или серебряные серьги. Выглядели они воинственно и грозно.

“ — Пираты, — понял Рубио. — Да, не видать мне ни полковника, ни Орисабы. Но может все же…”

Он не додумал, при виде того, как молодой гигант выхватил из-за пояса нож и молниеносным ударом раскроил ему живот. Едва не лишился чувств и даже закрыл глаза, чтобы не видеть своих вываливающихся внутренностей, но не почувствовав никакой боли, снова их открыл. И лишь тогда заметил, что нож всего лишь распорол веревки на его руках, даже не задев кожи.

Синеглазый здоровяк смеялся теперь в голос вместе с остальными. Придвинул себе колоду и присел напротив пристыженного офицера.

— Дурацкие шутки, — буркнул Мануэль, приходя в себя. Могли бы распороть рукав, а это мой единственный мундир.

Пираты грохнули ещё дружнее — шутка пленника пришлась по вкусу.

— Как твое имя, кабальеро? — спросил голубоглазый.

— Не представляюсь незнакомым, — отрезал тот, добавив: Особенно когда те надевают мешок на голову, вместо того, чтобы поздороваться по — человечески.

Эта реплика смеха уже не вызвала, и уголок рта молодого корсара дрогнул. Стоявший ближе к Мануэлю щуплый, смуглый пират с иронично прищуренными веками ткнул его носком сапога.

— Не знаешь, с кем ты говоришь, hombre, — порывисто воскликнул он. — Ты в руках прославленного капитана корсаров и я тебе советую…

— Хватит! — оборвал его тот, о ком шла речь.

Рубио присвистнул сквозь зубы.

— Не значит ли это, что я беседую с Мартеном, которого прозвали Золотой Куницей?

— Да, — подтвердил Мартен, польщенный собственной славой.

— Меня зовут Рубио, — поспешно сообщил пленник. — Капитан Мануэль Рубио. Я офицер на службе вицекороля и командую, точнее, ещё полчаса назад командовал конвоем, который доставил транспорт серебра в Вера Крус. Да, опоздали вы, сеньор, добавил он с ироничным сожалением, — напади вы на нас в этом же месте на рассвете, серебро было бы ваше.

— О, это ничего, — буркнул Мартен, — возьмем его со складов.

— Как это? — изумился офицер. — Вы собираетесь взять город?

— Много хочешь знать, кабальеро, — заметил корсар. — Уж лучше я тут буду задавать вопросы. И я тебе советую, как говорит наш Тессари, отвечать правду.

Тессари, прозванный Цирюльником, с серьезным видом кивнул, и Мануэль понял, что пора решать: жизнь или…

— Еще одно только, — торопливо начал он. — Могу ли я рассчитывать на ваше великодушие, если не только отвечу на вопросы, но и помогу взять заложника?

— Кого имеете в виду? — спросил Мартен.

— Его светлость Винсента Херрера и Гамма, губернатора Вера Крус, — ответил Рубио. — У меня с ним связаны самые худшие воспоминания, и до сих пор я не высказал все, что о нем думаю. Не хотелось бы упустить такой исключительный случай.

Использовать испанский флаг для входа в порт Вера Крус было идеей Генриха Шульца. Мартен сначала не хотел соглашаться на столь нерыцарский поступок, особенно поскольку это требовало удалить настоящие названия кораблей и заменить их другими. Такой маскарад был слишком унизителен для “Зефира”.

Уайт, услышав это, только пожал плечами и заявил, что в этом случае вся затея невыполнима и нужно от неё отказаться, но шевалье де Бельмон как обычно нашел компромиссный выход. По его совету решили, что в порт войдут только “Ибекс” и “Торо”, как менее известные, “Зефир” же станет ночью на якорь у берега в трех милях от города у маленькой рыбацкой деревушки и там высадит десант, который деревушку и захватит.

Так и произошло, и Мартен, оставив на “Зефире” Шульца с небольшой командой, ждал вестей от Уайта и Бельмона, чтобы окружить Вера Крус с запада и дать сигнал к началу атаки, когда дозорные заметили обоз, тянувшийся к деревне. Захват и обезвреживание отряда вместе с командиром прошли неожиданно легко и быстро: солдаты, видя, что окружены, тут же сдались, никто не пробовал бежать, а несколько пистолетных выстрелов корсары сделали больше для острастки.

Мартен, узнав от капитана Рубио о ситуации, решил действовать немедленно, не дожидаясь гонцов из города.

Рубио просил позволить ему принять участие в нападении во главе добровольцев из конвоя.

— Ни у меня, ни у моих людей нет причин возвращаться в Орисабу, — пояснил он, видя его сомнения. — В лучшем случае меня разжалуют, а каждый десятый из них получит пулю в лоб. Так что мне остается только сколотить команду из добровольцев, а остальных распустить по домам.

— Мне не кажется, что настроение у них слишком боевое, заметил Мартен, — судя по встрече с нами, они вовсе не желают сражаться.

— Ба! Их же не ждала никакая награда кроме ран или смерти. Но имея виды пограбить, они будут биться как…ну, может не как львы, но как стая голодных псов. Год уже не видали жалования…

Этот аргумент Мартена убедил. В конце концов, рисковал он немногим, но при этом отпадала нужда оставлять при пленниках стражу, раз те, — как уверял Рубио, все пойдут с ними.

На всякий случай были приняты некоторые меры предосторожности: солдат конвоя разделили на несколько групп и включили в отряды корсаров под командованием старших боцманов. Цирюльнику была поручена персональная опека над Мануэлем, который стал проводником главных сил. Перепуганных рыбаков и их семьи заперли в каком-то сарае под охраной пары матросов, которым заодно предстояло держать связь с кораблем.

Около одиннадцати небольшая армия отправилась на юг, к городу, окружая его с запада и севера.

Прибытия в порт Вера Крус двух кораблей, якобы преследуемых корсарами, не возбудило никаких подозрений, лишь обычное любопытство обывателей и портовых властей. Эти последние ожидали Золотой флот с мощным военным эскортом и никому не могло прийти в голову, чтобы именно в это время какой-то безумец добровольно совал голову в пасть льва. Если у коменданта порта и были какие сомнения, то касались они только груза обоих судов — это могла быть обычная контрабанда.

Сомнения эти были до известной степени оправданы, поскольку он получил щедрую мзду от капитанов, а после того ещё и приглашение на ужин в ближайшую пульхерию. Олла подрида, которую там готовили необычайно вкусно, была запита таким количеством вина, что комендант, едва держась на ногах, приказал своим подчиненным не доставлять прибывшим никаких проблем и разрешил матросам сойти на берег. Таможенный досмотр отложили на следующий день.

Когда шевалье де Бельмон, который составлял компанию коменданту порта, счел, что с того уже хватит, с “Торо” и “Ибекса” приплыли две шлюпки с заранее отобранными людьми, которые разошлись по городу, чтобы разведать обстановку и сориентироваться в положении. Происходило это в те минуты, когда расстроенный Мануэль Рубио покидал Вера Крус.

Двумя часами позже Бельмон провел короткое совещание с Уайтом и его лейтенантом Хагстоуном, после чего послал Перси Барнса, прозванного Славном, в деревушку, захваченную Мартеном.

Перси вовсе не рвался в эту миссию, считая, что уже обзавелся весьма многообещающими знакомствами с двумя местными обывателями, от которых доведался о прибытии транспорта серебра на городские склады и о карательной экспедиции, предпринятой большей частью гарнизона. При этом он умудрился съесть неслыханное изобилие всяческой жратвы за счет своих случайных знакомых, выпил с ними кварту вина, наговорив в ответ уйму баек о нападении пиратов и отчаянном бегстве корабля, на борту которого он находился.

И наконец, восхищенный их гостеприимством и интересом, расписал свои давнишние подвиги таким колоритным способом, что сам едва мог в них поверить.

После всего он чувствовал себя отяжелевшим и сонным, однако поспешил доложить Бельмону о полученных сведениях. Не полагал, что капитану “Торо” о них уже известно, и снова дал волю врожденной словоохотливости, облекая свой рапорт в наиболее драматичную форму. Умолкнув наконец, гордо огляделся, словно удивленный невероятностью собственных заслуг, — и тут же получил приказ отправиться ночью неизвестно куда разыскивать какую-то паршивую деревушку…

С тяжестью в сердце (и в животе) отправился в путь, но не пройдя и мили наткнулся на передовой дозор Мартена, причем его едва не пристрелили, поскольку он пустился наутек, полагая, что имеет дело с отрядом испанцев. Но тут же был схвачен, и Клопс, догнавший его, уверял, что узнал Перси только по его чудовищной вони.

— Смердишь, как скунс, — бросил он. — И ведешь себя, как скунс. Будь у тебя ещё шкура, можно было бы её содрать…

— Заботься о своей, пока тебе её не продырявили, — буркнул Славн.

Его проводили к Мартену, и после краткого доклада отряд вновь двинулся вперед.

Перси Славн в темноте добрался до окна, прикрытого снаружи жалюзи. Откинув кверху тонкие дощечки, нанизанные на три шнура, попробовал ножом приподнять раму, но окно было заперто. С минуту поразмыслив, как же попасть внутрь, не наделав шума, услышал вдруг дребезжание звонка и громкий окрик. Почти одновременно из-за угла дома донесся треск выламываемых дверей, лязг битого стекла, топот ног, затем один за другим два выстрела.

“ — Нужно было все сделать по-тихому, — со злостью подумал он. — Терпения не хватило, что ли…”

Рванув жалюзи, подхватил камень и швырнул его в окно, потом просунул руку и отодвинул щеколду. После каждого движения испуганно приседал, ожидая, не выскочит ли кто-то, чтобы открыть огонь в нападающих, но это было пустой потерей времени: некому там было защищаться.

Сообразив и успокоившись, торопливо перелез подоконник и оказался в обширном зале. Под ногами ощутил ковер, наткнулся на какую-то мебель, задержался, высек огонь и, углядев фонарь со свечей, довольно ухмыльнулся. Зажег свечу и огляделся кругом: показалось, что услышал чьи-то торопливые шаги. В комнате не было никого, но двери в глубине направо чуть вздрогнули, как будто только что там кто-то вышел.

Бросившись к ним, заметил какую-то фигуру в одном белье, мелькнувшую в соседней комнате.

— Стой! — рявкнул он и бросился за ней.

Выскочив в коридор, заметил белое пятно на фоне неясного прямоугольника ещё одних дверей — как ему показалось, ведущих прямо на двор за домом — и рухнул вдруг, растянувшись во весь рост, запнувшись о что-то тяжелое, что покатилось по полу, издавая глухой, но милый уху звон.

“ — Серебро!» — мелькнуло у него в голове.

Нащупавши руками большой тяжелый предмет, едва поднял его и вернулся в комнату, где оставил зажженную свечу. Убедившись, что держит в руках серебряную шкатулку, почувствовал, как сердце его бьется о всю ту массу доброй еды, которую он поглотил пару часов назад в Вера Крус. Он отыскал сокровище!

Решил его припрятать, поскольку шкатулку наспех открыть не удалось, а была она слишком велика и тяжела, чтобы таскать с собой. К тому же её пришлось бы отдать как долю на дележ.

Ну нет, делиться он ни с кем не собирался! То, что в ней, принадлежит ему одному!

Задув свечу, Перси выскользнул в коридор. Теперь слышен был гул голосов, приближавшийся из дальних комнат, но на дворе, как показалось ему, никого не было. Ринувшись в открытую дверь, на противоположной стороне двора он углядел длинный флигель с крутою крышею и узкими оконцами.

“ — Конюшня”, — решил Перси.

Войдя туда, почувствовал вонь конского навоза. Но лошадей не было. Наверно, они тоже отправились в поход.

“ — Тем лучше, — усмехнулся он. — Никто не будет искать сокровищ в пустой конюшне.”

В дальнем углу нащупал в темноте кормушку с остатками зерна. Поставил шкатулку на дно, надергал сена, торчавшего вверху с сеновала, и прикрыл им свою добычу. Довольно потер руки. Теперь можно вернуться сюда хотя бы завтра, когда все будет кончено.

Все это заняло у него не больше десяти минут. Перси благодарил судьбу, что оказался в отряде Мартена, который атаковал загородную резиденцию губернатора. Тут все прошло, как по маслу, без всякого сопротивления. Не отправь шевалье де Бельмон его в ту деревню, где ждали матросы с “Зефира”, пришлось бы драться в городе, и где там взять такую добычу…

Теперь он обошел дом кругом и наткнулся на Клопса, который выскочил через главный вход во главе группы матросов.

— Куда вы? — спросил Перси.

— Обыскать все постройки, — бросил Клопс. — Губернатора не нашли. Капитан обещал тысячу песо тому, кто его поймает.

Славн презрительно скривился. Тысяча песо? Что это для него теперь!

Не спеша вошел он в большой зал, освещенный всего несколькими свечами в противоположном углу.

Офицер в испанском мундире орал на какого-то перепуганного человека со связанными за спиной руками, прижавшегося к стене. Бил его по лицу, и явно не первый раз, ибо уже текла кровь. Мартен, недовольно приглядевшись к этой сцене, отвернулся и отошел к окну.

— Оставь это, кабальеро, — бросил он. — Ничего он не знает. Херрера наверняка найдется, стоит только засветить тут как следует.

— Я велю его повесить! — взревел офицер.

Мартен поднял бровь и взглянул на него через плечо.

— Если у тебя с ним личные счеты, развяжи его и дай в руки клинок, — посоветовал он. — Это будет по-честному. Ну, вот уже и светлее, — добавил, вновь отвернувшись к окну.

Посмотрев туда же, Перси разглядел зарево пожара, начавшегося на заднем дворе и стремительно нараставшего. Подумал, что сейчас бы стоило как следует пошарить по комнатам в поисках чего-нибудь ценного, что впотьмах могло остаться незамеченным.

Отступив назад, распахнул боковые двери. Но тут дом ещё тонул в темноте. И Перси решил перебраться туда, где уже побывал. Сумел найти коридор, выводивший во двор, и уже собрался свернуть туда, как ужасная мысль пронзила его: что можно поджечь легче, чем конюшни с запасами сена и соломы на сеновале?

В два прыжка оказался уже на дворе, глянул — и внутри все словно оборвалось. Крыша конюшни, крытая маисовой соломой, полыхала, рассыпая искры.

С диким криком он ринулся вперед, разметая крутившихся там и сям людей, и не раздумывая влетел внутрь. Дым душил, резал глаза. Но ему было не до того. Огня там ещё не было. Он должен успеть…

Наугад нащупывая путь, спотыкался о подвешенные на цепях жерди, падал, вставал и снова пер вперед. Слышал над собой треск и гул огня, и желудок поджимало под самое сердце.

Потом ему показалось, что в дыму он окончательно заблудился, и отчаяние охватило его. Но тут налетел на лестницу, ведшую на сеновал, и сориентировался, что двигается в верном направлении. Еще десяток шагов…

И тут что-то тяжело рухнуло ему на плечи, сбив с ног. Перси решил, что это обгоревшая балка с потолка, и что у него наверняка перебит хребет. Но предмет, который придавил его, был мягким. Вроде снопа соломы, только гораздо тяжелее. И к тому же двигался…

Кое-как продрав глаза, Перси чуть не вывернул шею, чтобы удостовериться, что там. В клубах дыма маячила какая-то белая закопченная фигура, по которой ползали тлеющие искорки. Он почувствовал, как чьи-то руки сжимают его горло и царапают щеки.

“ — Дьявол!» — решил он, и волосы встали дыбом.

Заорав нечеловеческим голосом, Перси рванулся, попытался встать. Но напрасно: сатана или может быть оборотень не разжал своих судорожных объятий.

Следующих пять минут были самыми ужасными в жизни Перси.

Над дальней частью конюшни рухнула крыша, и ясли, деревянные перегородки и кормушки с сеном моментально занялись от разлетевшихся углей. Огонь стеной шел на него, шипя и потрескивая, дым стал густым и обжигающим, а безжалостный злодей все сжимал горло.

Перси не мог даже глотнуть воздуха. Лежал в пылающей конюшне, в клубах дыма и огня, и задыхался. Задыхался от дыма и от рук оборотня! Ужас лишил его последних сил…

Но инстинкт заставил биться за жизнь до конца. Поджав ноги, он встал на четвереньки и пополз к выходу, с натугой волоча за собой тяжесть, повисшую на шее и плечах.

Это была схватка — бесконечная схватка — со смертью. В довершение всего — схватка с препятствиями, вначале в виде огромной лестницы, за которую он зацепился и которая тут же с грохотом рухнула на землю, перегородив дорогу, а потомиз-за захлопнутых тягой дверей.

Полуживой, он добрался до них, но никак не мог открыть. Лишь лупил в них кулаком, привалившись к высокому порогу, который казался ему непреодолимым препятствием. Наконец, исчерпав все силы, сдался. Но как раз тогда двери вдруг распахнулись сами — внутрь, а не наружу, как пытался открыть их он. Успев ещё перевалиться через порог, он почувствовал, как множество рук хватают его и вытаскивают из огня вместе с ношей.

Славн не потерял сознания и во всяком случае сохранил ясность мыслей, чтобы уловить смысл восторженных криков, которыми приветствовали возвращение его из геенны огненной: он совершил подвиг, вынеся из пламени пожара на собственных плечах губернатора, который прятался на сеновале.

Выяснив, что он не ранен и даже не обгорел, Перси быстро освоился с этой неожиданной новостью. Приняв надлежащий вид, ухватил Херреру за обрывки обгоревшей ночной сорочки и в сопровождении свидетелей своей небывалой отваги доставил его к Мартену.

Конюшню в гасиенде Винцента Херреры подожгли не только для того, чтобы осветить окрестности; вместе с тем это был условленный сигнал к атаке для Уайта и Бельмона, ожидавших в районе порта на другом конце города.

Уайт во главе своих англичан без особого труда захватил порт, ратушу и городские склады, но Бельмон, атаковавший казармы и арсенал, встретил сильный отпор. Гарнизон, хотя и сократившийся до трех рот и лишенный артиллерии, тем не менее толково защищался, осыпая из-за высоких стен наступавших корсаров градом пуль из мушкетов. Томаш Поцеха, который стал теперь главным боцманом “Торо”, дважды прорывался к воротам во главе индейцев-пушкарей, и дважды вынужден был отступить, не успев заложить взрывчатку. Только на третий раз, ценой немалых потерь, удалось ему закрепить на петлях кованых ворот два бочонка пороха и поджечь фитили.

Но когда шевалье де Бельмон с обнаженной шпагой ринулся в пролом, увлекая за собой весь отряд, испанцы отступили в казармы и продолжали обороняться, стреляя из окон.

Бельмон убедился, что не располагает силами, чтобы здесь справиться. Большую часть людей ему пришлось оставить в ранее захваченном арсенале, да ещё в порту — на охране корабельных шлюпок, а позиция у осажденных была куда лучше, чем у него. Самолюбие ему не позволяло обращаться за помощью к Уайту, хотя ясно было, что рано или поздно так придется сделать, если тем временем не подтянется Мартен.

Чтобы даром не терять людей, он решил вернуться под защиту стен. Знал, что этот отход может спровоцировать испанских пехотинцев на контратаку, но как бы там ни было, выиграл немного времени, мог дать людям передохнуть и перегруппировать силы.

Погнал Поцеху в арсенал, приказав забрать оттуда половину оставленных людей и доставить два легких фальконета. Еще ему пришло в голову, что в арсенале наверняка есть и мортиры, из которых можно бы обстреливать казармы, стреляя навесом через крыши, но некому было доверить столь сложное задание; не слишком опытные артиллеристы не сумели бы наладить прицельный огонь.

Наконец, воспользовавшись тем, что осажденные никаких попыток вылазки не предпринимали, шевалье велел поджечь несколько домов, чтобы показать Мартену, где они.

Это помогло. Мартен, захватив губернатора, с легкостью добился от него капитуляции города и гарнизона, а поскольку Мануэль Рубио не успел-таки повесить Луиса, то несчастному секретарю предстояло теперь сыграть роль парламентера.

Его развязали, позволили умыться и переодеться, после чего Мартен велел усадить его в повозку рядом со стонущим Херрерой и двинулся во главе небольшого обоза через город.

Начавшийся пожар тут же привлек его внимание и весь отряд направился туда.

Прибыв на место и выслушав доклад Бельмона, Мартен похвалил его за рассудительность. Луису сунули в одну руку фонарь, в другую — письмо коррехидора Вера Крус коменданту гарнизона и белый флаг, и протолкнули его через разрушенные ворота внутрь.

Майор, командовавший тремя осажденными ротами, оказался достаточно хладнокровен, чтобы не пристрелить умиравшего от страха посланца, и весьма недоверчив что до подписи Херреры, нацарапанной дрожащей рукой на документе. Потребовал полчаса на обдумывание условий капитуляции, но потом заявил, что окончательный ответ сможет дать только после личной беседы с губернатором.

С Мартена было довольно. Он велел установить доставленные тем временем из арсенала фальконеты на прямую наводку и открыть огонь по стене, окружавшей казармы и плац.

Стена оказалась ветхой, ядра, выпущенные в упор, выбили в ней изрядную дыру. Теперь орудия наведены были прямо на незащищенные окна. И когда вновь запалили фитили, из окон показались белые флаги. Гарнизон сдавался.

Наутро жителей Вера Крус согнали в соборы и заперли там под стражей, отобрав только молодых и сильных мужчин для погрузки серебра и кошенили с городских складов на корабли. Заодно забрали лучшие орудия, порох и ядра из арсенала. Потом начался грабеж лавок, частных домов и пьяные оргии, продолжавшиеся без перерыва два дня и две ночи.

Обезумевшие от насилия корсары вытаскивали из соборов женщин, оставляя мужчин, запертых там, без еды и питья. Они были во власти упоения дикой забавой, жалость, как и все людские чувства, окончательно покинули их сердца. Не щадили ничего и никого. Ни Уайт, ни Мартен не пытались их удерживать. Вера Крус походил на сплошной гигантский лупанарий, разрушаемый ордой безумных пьянчуг.

Чтобы положить конец этому безумию, по совету Шульца город подожгли со всех сторон одновременно. Пожар отрезвил победителей и привел их в чувство. Когда пришлось отступать перед огнем, Мартену удалось навести хоть какой-то порядок и освободить полуживых людей из соборов.

Время было уходить. Страшная весть о захвате и уничтожении города долетела до Орисабы и командиров отправившихся в экспедицию войск. Гарнизон форсированным маршем возвращался после усмирения индейского бунта, а половина военного флота, экскортировавшего суда с серебром и золотом, отделилась от конвоя и, огибая Юкатан, торопилась отрезать путь отхода в море.

На третий день под вечер, в последних лучах солнца, садившегося за величественные хребты Сьерра Мадре, на горизонте показалась целая стая белых парусов.

Их заметили как среди дымящихся пепелищ Вера Крус, так и с кораблей корсаров. Вздохам, стонам и несмелым возгласам на берегу вторили торопливые команды на палубах.

“Зефир”,“Ибекс” и “Торо” торопливо подобрали на борт шлюпки и подняли якоря, а потом, ловя вечерний бриз пирамидами парусов, вышли из порта и направились на север.

ГЛАВА ХIII

Вернувшись из экспедиции в Вера Крус, Мартен решил какое-то время в море не показываться. Нужно было переждать возмущение, которое охватило все города Новой Испании и все порты вдоль побережья от устья Рио Гранде до залива Гондурас. Между Тампико и Юкатаном и дальше, у западных берегов Кубы, до самого мыса Сейбл на Флориде, крейсировали корабли испанского флота, а специальная эскадра под командой кабальеро Бласко де Рамиреса, который был сыном коррехидора Сьюдад Руэда, вышла курсом на северо-запад, обследуя каждую бухту, чтобы наконец выследить и потопить обнаглевших корсаров.

Столь энергичные шаги переполошили корсаров и всех прочих пиратов. Знакомые капитаны остерегли Мартена и сами предпочли укрыться в Карибском море в своих убежищах среди бесчисленных островов и островков Малых Антил, или в водах Багамского архипелага.

Но Мартен верил, что даже сам дьявол не найдет его у Пристани беглецов. Воспользовавшись сухим сезоном, корабли поднялись вверх по реке и стали у причалов Нагуа на длительный отдых.

Мартен доверил Шульцу заботы о перегрузке добычи на склады, а сам через несколько дней поплыл дальше, забрав с собой Ворста и Поцеху, все шлюпки с “Торо” и “Зефира” и девять больших индейских пирог. На них везли пушки, оружие, запасы аммуниции и инструменты для постройки укреплений в Алкогуа и Хайхоле.

Он знал, что там их примут с радостью: вожди племен лучше умели оценить его усилия по их вооружению, чем Иника с отцом.

Правда, отношения с владыкой Амахи оставались дружественными и даже сердечными, но Мартен чувствовал, что Мудрец не слишком доволен быстрым превращением своей страны в военную базу белых. Он жаждал мира. И не раз это подчеркивал. А когда Мартен отвечал, что лучшей гарантией мира будут орудия и укрепления, с сомнением приподнимал бровь.

Что же касается Иники, она свои сомнения выразила куда решительнее.

— Ты ожидаешь нападения и мести испанцев, или планируешь сам напасть отсюда, от нас? — спросила та на прощание.

— Я занимаюсь укреплением безопасности, — отрезал он, задетый за живое. — Твоей собственной безопасности и безопасности твоей страны.

— Не верю, — покачала она головой. — Ты беспокоишься лишь о себе и своих кораблях. И только до тех пор, пока ты здесь. Тебя совсем не интересует, что тут будет, когда ты нас покинешь навсегда. Совсем не думаешь о нас!

— Кто тебе сказал, что я хочу покинуть Амаху?

— Твои склады уже заполнены до половины. Еще несколько плаваний…

— Кто тебе сказал!? — грубо перебил он.

— Жрец в черной мантии. Мне кажется, он говорит правду, хоть и испанец.

— Лжет! — крикнул Ян. — Я проучу его за это.

— И меня тоже? Ведь и я так думаю.

Гнев Мартена сразу спал.

— Перестань, чича, — он рассмеялся. — Разве я не привез ремесленников, как ты просила?

— А их орудия? — напомнила она. — А железные плуги?

— Не мог же я их собирать по латифундиям и ранчо! Придется доставлять из Англии.

Но нет, она не понимала: зачем Мартен гонялся за серебром, бесполезным металлом, из которого ничего не сделать, кроме украшений, вместо того, чтобы привозить железо и сталь?

Она не представляла, как велик мир, и, разумеется, понятия не имела о Европе. Спросила, почему же он до сих пор не сплавал в Англию, чтобы добыть там все недостающее здесь — ей это казалось столь же простым, как и его плавания в местных морях.

— Ведь ты великий мореход и вождь, — сказала она. — И Англия-не твоя родина. Мог бы устроить там то же, что сделал в Вера Крус, где только серебро и кошениль и так мало по-настоящему ценных вещей.

Мартен попытался ей объяснить, но не был уверен, верно ли она поняла. И обещал, что они поговорят ещё раз после его возвращения.

— Возвращайся скорее! — ответила Иника, глядя ему прямо в глаза.

Он честно стремился выполнить эту просьбу, но строительство укреплений и основание предгорных военных поселений заняли гораздо больше времени, чем он рассчитывал. Вернулся только в середине лета, когда тропические ливни заставили прекратить все работы и перерезали пути сообщения по суше.

Ян доволен был своими успехами, хотя только теперь впервые понял, что настоящая защита сухопутных границ потребует гораздо больших сил, орудий и фортов, чем ему казалось поначалу.

“ — Это только вопрос времени, — думал он. — За два — три года такие силы можно собрать. Ну а пока и этого хватит.”

В Нагуа он застал корабли в полной готовности к выходу в море. Эскадра Бласко де Рамиреса два месяца назад прошла мимо залива в устье Амахи, но даже не пыталась обойти мели и войти хотя бы в бухту. Отправили лишь пару шлюпок, чьи экипажи вскоре возвратились, убедившись, что кроме нескольких рыбацких лодок там никаких судов нет и что залив непригоден для убежища корсаров по причине коварных и непроходимых мелей и рифов.

Рамиресу и в голову не приходило, что жалкие рыбаки были вышколенными солдатами, что за густой зеленой мангровой стеной возведены шанцы с орудиями, готовыми открыть огонь, и что в нескольких милях от берега моря бурные воды реки омывают борта трех парусников, которые он так усиленно разыскивал.

По сообщениям, которые разными путями достигли в последние дни Нагуа, Золотой флот якобы прибыл в Гавану и под усиленным конвоем отправился через Атлантику в Европу. А это означало, что число испанских военных кораблей, оставшихся в Мексиканском заливе и Карибском море, резко сократилось. Теперь под их контролем могли остаться только важнейшие проливы и главные порты.

Поэтому Бельмон, Уайт и Шульц постановили приготовить все для следующей экспедиции, и если возвращение Мартена запоздает — отправиться самим или с другими корсарами, без “Зефира”.

Мартен, узнав об этом, страшно рассердился, поругался с Уайтом, а Шульцу пригрозил, что вышвырнет того вместе с иезуитом, которого уже видеть не мог. И горько укорял Бельмона, от которого столь нелояльного поведения никак не ожидал. Но Бельмон на этот раз твердо стал на сторону Генриха и Соломона.

— Мы прибыли в Амаху за богатством, — заявил он. — Ты же, как мне кажется, имеешь здесь совсем другие виды. Если хочешь знать, что я об этом думаю, пожалуйста: все это выдумки, фантазии, замки на песке!

— Я что, не могу позволить себе фантазии, как ты их называешь? — вспылил Мартен.

— Можешь. Но не проси, чтобы в них втягивался Уайт. И не рассчитывай на мое участие в твоей детской затее. Рано или поздно ты потеряешь все, и ничего не добьешься.

— “Торо” принадлежит мне, — началМартен. — Никто из вас не имеет права…

Но Бельмон его перебил.

— Если ты так ставишь вопрос, то нам не о чем говорить.

Он отвернулся, чтобы уйти, но Ян задержал его.

— Куда вы собирались плыть?

— К Багамским островам.

— Зачем?

— За красным деревом.

— За деревом? — поразился Мартен.

— За деревом фернамбуко, — пояснил Бельмон. — Его используют для окраски тканей. В Тампико можно продать любую его партию.

Яну такая затея пришлась не по вкусу.

— Наверно, это идея Генриха? — спросил он.

Бельмон кивнул.

— А кто будет рубить деревья?

— Туземцы. Альваро утверждает, что на некоторых островах все население только тем и занимается. Колоды лежат готовые для погрузки и…

— И значит мы должны их ограбить, — буркнул Мартен.

Ричард рассмеялся.

— Откуда вдруг такая деликатность? Ведь в Вера Крус ты не церемонился.

— Ох, не в этом дело. Только… В Вера Крус мы имели дело с испанцами…

— Вполне возможно, что и там иметь дело придется с испанцами. Намного проще захватить их корабли, уже груженые фернамбуко, чем собирать понемногу по островам и островкам. Это успокоит твою совесть, столь чуткую к обидам туземцев?

— Пожалуй, да, — ответил Мартен, не обращая внимания на иронию в словах Бельмона.

Мартен сидел на гладком камне перед своим павильоном и говорил, не глядя на Инику, которая стояла перед ним, опершись на ствол дерева.

Да, это правда: он видел, как меняются юноши и девушки из школы ремесла, которая возникла в Нагуа; как выражение боязни и дикости исчезает с их лиц; как постепенно исчезает враждебность и отчуждение между детьми индейцев и негров; как начинают сверкать глаза их огнем сообразительности и любопытства; как мир становится для них понятнее и ближе.

— Да, это правда, — повторил он. — Но что значит эта единственная школа? Что значит эта горстка в сравнению со всем народом Амахи, Хайхола и Алкогуа? Не более, чем камень, брошенный в пучину моря!

Задумался. Перед его глазами встали деревни в глубине страны, где продолжали приносить человеческие жертвы Тлалоку или другим не менее кровожадным божествам; где пользовались исключительно орудиями с остриями из камня; где не знали земледелия, где господствовали страх и дикость, а правили жрецы и колдуны.

— Этому нужно посвятить всю свою жизнь, — сказал он сам себе и в тот же момент понял, что эта мысль давно уже ему не чужда.

В глубине души он чувствовал, как постепенно этот край начинает завоевывать его сердце. Европа, Англия, даже Польша казались ему столь далекими и нереальными, словно перестали существовать, словно погрузились в глубины моря. Могли бы никогда не возвращаться — пожалуй, он не пожалел бы.

Иника пристально глядела на него. Лицо её с прекрасными чертами, решительный взгляд, спокойный рот, нос благородных линий с чуть раздутыми ноздрями напоминали облик статуи, отлитой из светлой бронзы. Но в остром, испытующем взгляде из-под прищуренных длинных ресниц был заметен вызов.

— Всю жизнь, — повторила она. — Да, всю мою жизнь. Но что тебе за дело до этого?

Мартен поднял голову. Теперь Иника не смотрела на него. Заметно было, что она борется с желанием высказать какую-то явно мучившую её мысль.

— Знаю, я для тебя ничего не значу! — взорвалась она. — Ты меня вовсе не замечаешь! Не считаешься с моим существованием. Считаешь меня ребенком…

Он перебил, чтобы заверить её, что с самого прибытия в Нагуа прекрасно сознает её существование, хотя и не пытался возражать, что до сего момента относился к ней как к ребенку. Только теперь понял, что она уже женщина.

Тень пробежала по её лицу. Ян встал, шагнул к ней.

— Ты прекрасна, — тихо произнес он, — особенно когда сердишься.

Иника подняла глаза. Ее стремительный взгляд как блеск разящей стали обежал загорелое лицо Мартена, крепкие плечи, высокую, сильную фигуру, и скользнул вниз. Тут она усмехнулась, и Ян подумал, что эта улыбка и румянец подобны солнцу, проникающему сквозь тучи после раскатов бури. Взял её бессильно повисшие руки и притянул к себе.

Через три дня “Зефир”,“Ибекс” и “Торо” снова вышли в море, Иника же осталась в Нагуа наедине с мыслями о расцветающей любви.

Сначала она боялась этой мысли, с которой трудно было освоиться. Только по мере того, как росло чувство уверенности, что Ян принадлежит ей точно также, как и она ему, её охватывали радость и гордость, а заодно и сладкая истома.

Ее ничуть не мучило сожаление о том проступке, который она совершила перед законами и обычаями своего народа. То, что случилось, по её убеждению было прекрасным и естественным, хотя и не могла бы объяснить, почему.

Мартен ей говорил, что это любовь. Она не знала подходящего слова на своем языке. Понятия её народа настолько отличались в этих делах от представлений белых людей, что напрасно было искать какие-то сравнения. Любовь была куда прекраснее, куда волнующей и горячее, чем прежние представления Иники об ощущениях любовников.

Ян перестал быть для неё таинственным существом, прибывшим из того мира, о котором она знала так немного. Стал близким и реальным. Нет, она больше не боялась, что перестанет вдруг понимать его слова и поступки. Напротив, ей казалось, что она все лучше понимает даже невысказанные его мысли, что предугадывает замыслы, которыми он ещё не поделился.

Теперь, хоть он ушел в море, хотя корабль с большими парусами уносил его все дальше, он оставался с ней, так близко. Она могла его увидеть, едва закрыв глаза. И часто это делала — чтобы увидеть его темные, чуть вьющиеся волосы над широким лбом, крупный улыбчивый рот, уверенный неустрашимый взгляд, готовность к смеху и к внезапному гневу. Слышала даже его голос — ласковый, умоляющий или властный и не терпящий возражений. Голос, которому подчинялись матросы, который завоевывал ему друзей и от звука которого дрожали его враги.

Временами, когда после очередного ливня прояснялось, она садилась в большую пирогу и плыла вниз по реке за частью улова, надлежащей владыке от рыбаков побережья. Занимала место у высокого борта; брала весло и в такт тихой песне гребцов несколько часов ритмично отгребала назад мутную, пенистую воду. Когда же лодка, несомая сильным течением, вырывалась на светлую лагуну из-под сени лесов, нависших над рекой, весла тормозили движение, и узкий нос пироги поворачивался к маленькой пристани, укрытой среди скрученных корней мангровых зарослей и свисающих лиан, гребец, сидевший на носу, выскакивал на низкий причал, а все остальные разбегались в стороны, чтобы дочь Мудреца могла пройти, не прикасаясь к ним.

Иника сходила на берег и шла по стежке вдоль лагуны. Садилась на песок и смотрела на восток — в ту сторону, где исчезли паруса “Зефира”. Бирюзовые, гладкие как атлас, волны прибегали издалека, и каждая из них по дороге слегка вздымала туманную линию горизонта и с тихим шепотом ложилась у стоп Иники, словно принося ей привет от возлюбленного.

Ждала его возврата терпеливо, веря, что обязательно вернется. И этой веры, этой спокойной уверенности не могли поколебать враждебные слова Матлоки, которая конечно догадалась, что произошло. Иника не доверилась бабке. Не доверилась даже отцу, хотя совсем не опасалась его гнева. Ведь он давно должен был знать, что так произойдет, что иначе быть не может. Предвидел все наверняка уже тогда, когда дочь заявила ему, что не станет женой Тотнака, молодого вождя Хайхола.

— Никто не избежит своей судьбы, — заметил он тогда. Лишь бы твой выбор оказался так велик и благороден, как ты того жаждешь.

Когда — то он сказал еще:

— Ты моя дочь и будешь владычицей Амахи. Если твое сердце бьется ради этой страны также, как мое, его не могут ограничивать никакие законы. Правом может быть лишь разум и воля владыки.

Сердце Иники билось ради её страны, но её переполняло другое, столь же пламенное чувство. А тот, к кому оно было обращено, обещал, что сделает Амаху могучим и счастливым государством.

Мартен вернулся из плавания к Багамским островам и в Тампико, приведя новый приз, добытый у испанцев. Это была торговая каравелла, неплохо вооруженная полу — и четвертькартауновыми орудиями, напоминающая силуэтом “Кастро Верде”, но чуть быстрее на ходу. Именовалась она “Святая Вероника”.

Индейские пироги отбуксировали её в Нагуа, где ей предстояло оставаться до поры возвращения в Европу с добытыми сокровищами.

Мартен предвидел, что пора такого плавания наступит лишь в конце следующего года, поэтому пока о нем особо не задумывался. Но раз уж “Вероника” почти не получила повреждений и очень подходила на роль транспорта, решил сохранить её для этой цели.

На этот раз стоянка кораблей у Пристани беглецов предстояла короткая. Нужно было использовать отсутствие испанского военного флота, который ещё не вернулся из Европы, и даже наверняка не добрался ещё до Кадикса. Поэтому Ян не отправился вверх по реке, чтобы провести инспекцию вновь заложенных поселений и ход строительства укреплений, а все свободное от подготовки время посвящал Инике.

Его отношения с Квиче в ту пору переживали известное напряжение — или, может быть, скорее обоюдное выжидание первого шага в вопросе, который оба пока не затрагивали, и который нависал над ними, как бочка пороха с тлеющим фитилем. Такое положение не могло длиться вечно, и Мартен знал, что избежать взрыва поможет лишь его собственное решение.

В глубине души он его уже принял, но оставались детали, над которыми Ян ломал голову, не зная, как же быть.

Он решил остаться в Амахе и взять Инику в жены. Но даже не будучи фанатичным католиком и порой сомневаясь в непогрешимости церковных догматов, Ян все же содрогался при мысли о женитьбе на язычнице по обрядам какого-то Тлалока или другого божества, тесаного из камня.

В конце концов решил склонить Инику и её отца к принятию крещения из рук Педро Альваро, и в результате этого-к полному прекращению давнего языческого культа по всей стране.

Когда дошло до откровенного разговора на эту тему, Мудрец вовсе не был ошеломлен таким проектом. Ответил, что обдумает возможность проведения его в жизнь, но это потребует немалого времени. Не видел также в ближайшее время необходимости формального заключения брачного союза между Иникой и Мартеном. Ему достаточно было его слова, как это следовало из местных обычаев.

Ян заметил, что несмотря на видимый покой и благодушие, с которым Квиче принял его предложение, владыка Амахи испытывал противоречивые чувства гордости и озабоченности, радости и опасений. И он не удивлялся: кто мог бы удержать его, реши уплыть отсюда навсегда? Такой вопрос Мудрец не мог себе не задавать. Но все же верил ему! Верил в искренность его побуждений, словно читал в его сердце, которое — как они оба знали — билось ради этой страны.

Секретарь, а заодно помошник резидента из Сьюдад Руэда, Педро Альваро, с привычным согласием и покорностью принял повеление Мартена создать в Нагуа что-то вроде католической миссии. Правда, попытался оговорить себе гораздо большую свободу действиях по обращению язычников, чем прежде, но понял, что таким путем ничего не добьется. Он был единственным христианским духовником в столице страны с деспотическим правлением, где не было иной власти, кроме светской, и к тому же ещё языческой! Мог опираться в своей деятельности только на добрую волю и авторитет человека, которого ненавидел и считал вероотступником, и которому по меньшей мере не доверял. Но несмотря на это решил и в столь трудных условиях завоевать для церкви и уберечь от вечных мук как можно больше душ, не забывая при этом обеспечивать себе влияние на политику и власть.

Как раз такого влияния Мартен и опасался и заранее старался его избежать. В его планах, разделяемых и поддерживаемых, хотя и тайно, Квиче, уже в самой основе введения христианства в Амахе лежала идея, обеспечивающая между прочим полное подчинение церковных дел светской власти монарха — или пусть вождя.

Альваро прекрасно понимал эту тактику, догадывался о её причинах и целях, но ему это не мешало. Как бы там ни было, это был первый прорыв в прежнем абсолютном равнодушии Мартена к вопросам религии в Амахе, а раз уж Педро предстояло стать единственным апостолом новой религии (не считая распространения её самосевом через полуобращенных беглецов) по ходу дела авторитету его суждено было расти. И кроме того, он не верил в продолжительность нынешнего положения дел. Считал Мартена преступным авантюристом с незаурядными способностями и фантазией, которых однако недостаточно для создания и сохранения независимого государства под боком у испанского могущества. Занявшись миссионерской деятельностью, он ждал лишь первой возможности, которая позволит ему приложить руку к ликвидации столь эфемерного творения.

ГЛАВА XIV

Ни последняя экспедиция на Багамские острова, ни одна из предпринятых в наступившем 1583 году не принесли столь ценных трофеев, как взятие Вера Крус. Испанская морская торговля в водах Вест-Индии со стороны Атлантики замирала или точнее переходила в руки корсаров — английских и французских. Все реже можно было встретить в открытом море одинокое судно под красно — желтым флагом, да и груз его обычно немногого стоил. Перевозка золота и серебра, кошенили, прянностей и тканей проходил в конвоях, под сильным эскортом. А корсары занимались перевозкой иных товаров и поставкой невольников, на что испанские власти закрывали глаза.

В таких условиях Мартену оставалось либо тоже переключиться на торговлю, либо заняться контрабандой — что одно другого стоило. Правда, существовали и другие порты и города, столь же богатые, как Вера Крус, можно было попробовать и с ними…

И особенно притягивал мысли Мартена Сьюдад Руэда. Но Сьюдад Руэда лежал над рекой, устье которой стерегли два прекрасно вооруженных форта. Уайт даже слышать не хотел о подобной авантюре, у Бельмона тоже были серьезные сомнения. Взятие Сьюдад Руэда требовало больших сил, чем они располагали, а учитывая скопление огромных трофеев в Нагуа рисковать так именно сейчас казалось тем более легкомысленным и безрассудным. Лучше было думать о безопасной доставке прежней добычи в Англию.

Мартен в конце концов согласился с их мнением, только сам решил остаться в Амахе. Шульца он тоже собирался оставить, доверив командование “Торо” Бельмону, а “Санта Вероникой» — Хагстоуну.

Но тут запротестовал Шульц. Он был болен и измучен; нужно было хоть на несколько месяцев сменить климат, чтобы прийти в себя. Исхудалое лицо с воскового цвета кожей, ввалившиеся глаза и дрожащие руки подтверждали, что действительно силы его на исходе. Вид его при этом стал настолько отталкивающим, словно не осталось приязненных чувств ни к кому, даже к самому себе. Когда говорил, кадык его, нелепо торчавший на тонкой шее, прыгал вверх и вниз как на пружине. Генрих заявил, что заодно должен забрать с собой и исповедника: может умереть в пути, и тогда смерть без отпущения грехов и последнего причастия станет для него приговором на вечные муки. Да и кто же, наконец, займется в Англии делами Мартена, если не он?

Ян после долгих размышлений признал, что в такой ситуации в самом деле можно назначить Уильяма Хагстоуна командиром гарнизонов в Нагуа и на побережье, оставляя руководство им исключительно в руках Мудреца.

Хагстоун едва мог произнести несколько слов по-испански, но — как язвительно утверждал Бельмон, — должен был вообще-то прекрасно знать язык, поскольку всегда понимал все, что говорили ему. Несмотря на это, он прекрасно умел воевать и ловко управлял артиллерийским огнем, а только это и стало бы его задачей, если бы в отсутствие Мартена возникла необходимость обороны от неожиданного нападения врага.

Что касалось Педро Альваро, то Мартен избавлялся от него с радостью, хотя и не мог возражать, что иезуит немало сделал для Амахи, не только дав возможность подданным Квиче войти в царство небесное, но и в делах более вещественных. Однако в результате все расширявшейся общественной, просветительской и проповеднической деятельности миссионера его значение и влияние неуклонно росли, чего Мартен ни в коей мере не желал. Пришло время устранить Альваро со сцены, заменив несколькими молодыми индейцами, которые помогали ему при службах, выказав при этом немалые способности и склонности к пастырскому служению.

Самой трудной проблемой, которую предстояло решить Мартену, был подбор экипажей для трех кораблей. Он не мог их укомплектовать индейскими и негритянскими добровольцами хотя бы потому, что лишь ничтожная их часть решилась бы на столь дальнее путешествие, а большинство явно бы не выдержало плавания в северных водах. Правда, предвидя это, он заблаговременно завербовал в Кампече и на Антилах несколько десятков авантюристов, которые жаждали вернуться в Европу, но по большей части были это люди деморализованные и ненадежные, на которых нельзя положиться. Вот и пришлось ему уступить Бельмону и Шульцу своих боцманов, оставляя на “Зефире” только самых необходимых.

Наконец управившись со всем, Ян вздохнул с облегчением. По сути, он был даже доволен, что надолго расстается с Уайтом, Шульцем и Бельмоном, и даже с большинством старой команды “Зефира”. Вовсе не жаждал видеть их свидетелями своего бракосочетания с Иникой. Знал, что этот шаг и сопровождающий его церемониал небывало их бы огорчил, а может даже и унизил или сделал его смешным в их глазах. Предпочел, чтобы все произошло во время их пребывания в Англии.

Знал, что времени у него будет достаточно; рассчитывал на их возвращение месяцев через шесть-восемь. Перед бракосочетанием Ян решил предпринять ещё одно плавание вместе с несколькими французскими и английскими корсарами, кормившимися контрабандой. Главной его целью была на этот раз закупка скота — лошадей и мулов, а также крупного запаса соли для Амахи.

Соли! Он боялся в этом признаться, чтобы не вызвать иронических усмешек. Сам был виноват: научил “дикарей” приправлять пищу солью, приучил их — и теперь должен был её поставлять, чтобы удовлетворить растущее потребление.

За последние плавания ему не удалось добыть ни мешка, зато в Тампико мог закупить хоть десяток тонн.

Кроме того, на одном из необитаемых островков к востоку от залива Гондурас Мартен некогда укрыл немало разных товаров, среди прочего — несколько десятков бочек рому, представлявших немалую ценность. Теперь он хотел их забрать и продать в Тампико или каком — нибудь другом порту.

Потому решил он выйти в море через пару дней после ухода “Ибекса”, “Торо” и “Санта Вероники”, чтобы поскорее завершить все дела и заняться наконец личными проблемами.

Думая о своем новом положении зятя и наследника Квиче, о будущей неограниченной власти над объединенными племенами Амахи, Аколгуа и Хайхола, как и над соседними землями, которые он покорить и присоединить, Ян намеревался возвести выше Нагуа новую крепость и дворец куда роскошнее того, что занимал Мудрец. Собирался пригласить архитекторов, оживить давно заброшенные каменоломни в горах, и сплавлять по реке материалы на строительство, которому предстояло стать символом его могущества.

А пока же приготовил план небольшого деревянного дома, который должен был подняться на холме по соседству с дворцом Квиче. Жаждал обставить его по-европейски и для этого дал Шульцу перечень утвари, мебели и ковров для закупки в Лондоне.

Кроме этого Генрих получил длинный список товаров, — материалов, инструментов, семян самых разных сортов, которые невозможно было раздобыть на кораблях и даже в портовых городах Новой Испании.

И наконец Мартен поручил ему завербовать как можно больше ремесленников и закупить для них комплекты оборудования, и прежде всего кузницы, слесарных и столярных мастерских.

Все эти заказы и задания окончательно убедили Шульца, что Ян оказался во власти какого-то демона.

“ — Если так дальше пойдет, — думал Генрих, — этот безумец и вправду готов будет стать индейским кациком. Будет жить тут среди дикарей и сам в конце концов одичает. Может ещё раньше, чем испанцы его повесят. Растратит всю добычу. Погубит и себя, и меня.”

А про себя прикидывал, стоит ли сюда возвращаться. Мог бы обратить в деньги и свою долю, и долю Мартена в добыче и уехать с этими деньгами — хотя бы в Гданьск. Сбылись бы давние его мечты стать состоятельным купцом, почтенным обывателем. Женился бы на дочери какого-нибудь городского патриция. Перед ним открылись бы двери в Двор Артуса. А в будущем мог стать городским советником…

Да, только давние мечты бледнели при виде богатейших трофеев. Чем быстрее росли богатства, добытые корсарским ремеслом, тем больше Генрих жаждал их, тем более роскошные перспективы вставали пред его глазами. Зачем ему останавливаться на положении состоятельного обывателя и, начав с этого, лет десять — двадцать добиваться места в сенате, если за два-три года он мог удвоить и даже утроить свое состояние? Мартену улыбалось счастье; захоти он, удалось бы взять не только Сьюдад Руэда, но и склады серебра в Панаме, а может быть даже и запасы золота и сказочные сокровища Новой Кастилии.

“ — К тому же, — думал Шульц, — присвой я себе его долю, кто знает, где потом он меня настигнет? Даже в Гданьске! Он непредсказуем и страшен в гневе. Всю жизнь дрожать?”

Из столь противоречивых мыслей и соблазнов вытекал один вывод: нужно было склонить Мартена оставить фантастические планы насчет Амахи. Вырвать его отсюда, хотя бы против воли; вырыть пропасть между ним и Квиче, и теми дикарями, над которыми он так жаждал властвовать; вырвать его из-под власти чар, которыми опутала его Иника.

“ — Но как добиться этого? — раздумывал Генрих. — Где найти голос, которого послушается Мартен? Где сила, которая заставит его покинуть Амаху?” Сила? Такая сила существовала. Не просто сила-мощь!

Мартен не смог бы с ней тягаться. Могла смести его, раздавить вместе с Пристанью беглецов, с Квиче-Мудрецом и его царством, с шанцами и орудиями, которые собирались её остановить.

Пока он от неё уклонялся. Куснул то тут, то там, где находил слабейшие места, играл с опасностью, но избегал ударов, на которые она была способна. Его хранила тайна узких извилистых проходов среди илистых отмелей лагуны и капризное, изменчивое русло реки, где он укрывался. Но узнай Бласко де Рамирес о существовании Нагуа и найди он проводника…

В первую минуту Генрих сам ужаснулся этой мысли. Ведь в этом случае “Зефир” был бы сожжен или потоплен, и Мартен лишился бы жизни!

“ — Вот если бы, — тут же подумал он, — не было его в Амахе…”

— Его не будет! — тут же воскликнул он вслух. — Не будет несколько недель!

И облизал кончиком языка пересохшие губы.

“ — Я должен рискнуть, — продолжал он свою мысль. — Нужно все устроить так, чтобы его тут не застали. Для него это будет ударом, но нет другого выхода. Должно получиться. Провидение спасет его для меня. Но если Господь решит иначе — на то его воля. Во всяком случае, тогда я получу долю этого несчастного. И закажу мессу за упокой его грешной души. Закажу две мессы в Англии и ещё несколько в Гданьске. Нужно рискнуть…”

Незадолго до того, как покинуть Амаху, Шульц тайно нанес визит теще владыки, старой Матлоке, после чего вместе с ней встретился с Уатолоком на западном конце Нагуа, в заросших джунглями руинах. Там состоялась долгая откровенная беседа, в результате которой решили, что “Санта Вероника” возьмет в устье реки двух рыбаков с лагуны и отбуксирует их парусную лодку на некое дальнее нерестилище лосося.

Место это было труднодоступно из-за сильного течения, шедшего на юг от дельты Рио Гранде дель Норте, и потому посещалось очень редко. Рыбацким лодкам приходилось заплывать слишком далеко от берегов, чтобы обойти течение, зато когда какой-нибудь смельчак изловчался туда добраться, он возвращался уже по течению, везя богатую добычу. Случалось, правда, не вернуться вовсе: капитаны испанских рыболовных судов из Матаморес считали лов лососей в тех водах своей монополией; индейцев, пойманных с поличным, хватали и включали в собственные экипажи. Но это было неизбежным риском.

В самый полдень, когда нагруженные добытыми за три года трофеями корабли спустились вниз по Амахе и поочередно миновали торчащие из воды обломки мачт засевшего когда-то на мели испанского судна, к борту “Санта Вероники” подошла дощатая лодка, наверняка когда-то принадлежавшая этому бедняге. Шульц приказал взять её на короткий буксир, а рыбакам позволил подняться на палубу. Они должны были покинуть борт судна только ночью, на широте северной банки Сьерра Мадре, где им предстояло брать курс на восток.

“Санта Вероника” вышла из бухты последней.“Ибекс” и “Торо” уже поймали ветер, когда Генрих дал приказ привести к ветру реи и ставить паруса. Ряды матросов сломались, они облепили мачты, с обезьяньей ловкостью взбирались по вантам, повисли в вышине на качающемся рангоуте, развернули огромные полотнища, скатились вниз и стали вытравлять шкоты. Паруса хлопали, вздувались, полнились ветром. Судно лавировало, идя против дневного бриза, дувшего с моря.

Покрикивали боцманы, хотя команда работала в охотку, наперегонки, шуточками подначивая друг друга. Закончив работу, разошлись по палубе, явно в хорошем настроении от ощущения, что наконец-то возвращаются в Европу. Никто даже не смотрел в сторону берега. Пристань беглецов они покидали без сожалений.

Только Генрих не сводил взгляда с удалявшихся мангровых зарослей и цепочки черных скалистых островков. На прямой за теми двумя, из которых один походил на двугорбого верблюда, а другой на шлем, украшенный пером, над берегом лагуны укрывались шанцы, отсыпанные Броером Ворстом, плотником с “Зефира”, и вооруженные орудиями Мартена.

“ — Отсюда можно уничтожить их огнем тяжелых пушек, — подумал Шульц. — Не нужно даже входить в бухту, если знать, куда целиться. Если их подавить, река будет открыта, и тогда…”

Он резко обернулся, заметив странную тень на досках палубы. Это была тень Педро Альваро, стоявшего за ним.

— Святой отец, вы ходите бесшумно, как кот, — заметил Генрих.

— Да, у меня легкая походка, — согласился иезуит. — Это те самые островки, что указывают дорогу? — спросил он, понижая голос.

— Да, — кивнул Шульц, — но это не все…Обратите внимание: если с того места, где мы сейчас находимся, навести пушку прямо между ними и рассчитать угол возвышения так, чтобы ядро упало в лес на триста ярдов от берега, оно угодит в самую середину укреплений.

— Понимаю, — шепнул Альваро. — И не забуду.

Ночь пала на берег, все ещё видневшийся по левому борту, а потом на море, которое вмиг погасло, меняя цвет. Ветер стих, словно ожидая появления луны. И лишь когда край серебряного диска вынырнул над горизонтом, легкое дыхание вечернего бриза потянуло с запада. Одновременно на палубе “Санта Вероники” началось движение, затопали босые ноги матросов, раздались голоса боцманов и окрики, всегда сопровождающие перекладку рей на противоположный галс.

Бриз наморщил поверхность воды, которая теперь слегка шипела у форштевня и фосфоресцировала за кормой, паруса напряглись, заскрипели блоки топенантов. Луна поднималась все выше, и её холодный влажный блеск широкой полосой разливался по морю, омывая правый борт корабля. Паруса, черные как сажа, если на них смотреть с кормы, и белые, с атласным блеском со стороны носа, возвышались на фоне темного неба, полного звезд. Силуэты мачт раскачивались взад-вперед, рассекая палубу сеткой теней, отбрасываемых вантами и штагами.

По окончании маневра все стихло. Только морская волна все громче журчала у носа. Генрих некоторое время прислушивался к этому однообразному звуку, а потом вернулся в надстройку на корме, чтоб закончить исповедь.

Опустившись на колени возле кресла, в котором восседал Педро Альваро и торопливо перекрестившись, стал перечислять нарушенные посты и святые праздники, в которые приходилось работать, нарушая третью заповедь. Умолк, задумался, пробежав в памяти счет прегрешений, набежавших за те две недели, что прошли с последней исповеди, и не обнаружив ничего больше, заявил, что других грехов не помнит.

Ego te absolvo in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, amen, — торопливо пробормотал иезуит, сделав знак креста.

Когда Генрих встал, очистившись и окрепнув духом, а монах собрал обрядовые приборы в шкатулку, оба сели ужинать. Генрих был голоден — ничего не ел весь день, чтобы вечером принять причастие. Альваро заставил себя проглотить пару кексов и выпил немного вина с водой. Он едва мог скрыть охватившее его беспокойство. Спросил, христиане ли те двое индейских рыбаков из лагуны Амахи.

— Нет, — ответил Шульц, — но им можно доверять, если речь идет о…

— Понимаю, — перебил его Альваро.

Генрих задумчиво крутил в пальцах бокал с вином. Взглянув исподлобья на своего исповедника, облизнул губы, словно пытаясь облегчить им произнесение слов, от которых сам содрогался.

— Я обещал, что святой отец о них позаботится, — наконец выговорил он. — Не хотел бы…

— Чтобы они умерли язычниками? — торопливо перебил Альваро. — Будь спокоен, сын мой. Если выполнят то, чего я ожидаю, сделаю все, чтобы души их обрели спасение. Дело ведь только в этом, не правда ли?

— Да-а, — протянул Генрих.

Это была первая ложь, совершенная им с момента исповеди.

Незадолго до полуночи Шульц вышел на палубу и стал прогуливаться вдоль левого борта, затененного сейчас нижними парусами. Вахтенные подремывали на своих местах, исключая рулевого и впередсмотрящего высоко на марсе фокмачты. Еще несколько матросов громко храпели под носовой надстройкой. У гротмачты никого не было, как он и надеялся.

Задержавшись там, нащупал закрепленные шкоты, огляделся и, убедившись, что никто не может его видеть в глубокой тени, начал ослаблять узлы, чтобы потом перевязать их на другое место. Закончив, привалился к мачте, запыхавшись от усилий, вытирая вспотевшие лоб и шею. Выждал, пока сердце успокоится настолько, чтобы смог встать на ноги. Перевел дух.

Вернувшись на корму, перекинулся несколькими словами с рулевым, и окинув взглядом силуэты “Ибекса” и “Торо”, хорошо теперь видные в свете луны, приказал ему дать знать, если те вдруг переменят курс. Под конец спросил, где рыбаки, чью лодку он разрешил взять на буксир до банки Сьерра Мадре, и велел прислать их к себе в каюту за письмом, которое они должны были вручить Мартену, вернувшись в Амаху. Индейцы явились немедленно. Им не нужно было объяснять, что делать, покинув корабль. Устрашающие инструкции они получили ещё от Уатолока; были преданными и молчаливыми, а их сонные лица, неподвижные, словно вырезанные из красного дерева, вообще ничего не выражали. Без единого слова забрали они два небольших пакета, заключавших в себе вещи Альваро, и младший сунул их в свой мешок.

Генрих ещё раз напомнил, каким образом подтянуть лодку под корму, чтобы та оказалась точно под окном его каюты. Пройдя с ними, показал веревочную лестницу, которая свисала до самой воды.

— Теперь идите, — заключил он. — Когда начнем поворот, я задержу корабль, чтобы выиграть для вас время. Помните, что если белый жрец благополучно доберется до Матаморос, вас в Амахе ждет большая награда. А в противном случае — смерть.

— Да, — кивнул старший рыбак, — мы это знаем.

Забрав мешок, они вышли на палубу.

Альваро взглянул на Шульца и, поймав его взгляд, заметил:

— Было бы крайним легкомыслием позволить им вернуться. Слишком много знают…

— Слишком много, — согласился Генрих с легкой ухмылкой.

При выполнении поворота для смены галса, понадобившегося получасом позднее, на палубе “Санта Вероники” возникло замешательство. По невыясненным причинам неожиданно ослабли шкоты нижней реи на гротмачте, а потом выбрали не те, что следовало, в результате судно потеряло ход, остановилось и даже начало дрейфовать бортом, сносимое ветром. Прошла четверть часа, пока Шульцу со старшим боцманом удалось исправить дело и навести относительный порядок.

Среди общей суеты никто, разумеется, не обратил внимания на индейцев-рыбаков, которые тем временем сели в свою лодку и уплыли. Только когда “Вероника” снова двинулась вперед, с палубы заметили удаляющуюся лодку по раздутым косым парусом.

ГЛАВА XV

“Зефир” покинул Пристань беглецов через два дня после ухода кораблей, увозящих добычу корсаров в Англию.

У Мартена осталось всего несколько человек из прежнего экипажа, и в том числе — Томаш Поцеха, на которого теперь легли обязанности помошника, Броер Ворст, Тессари-Цирюльник и Перси Барнс, прозванный Славном. Двое последних были произведены в боцманы, а Ворст соединил в одних руках обязанности главного боцмана, плотника и парусных дел мастера. Четыре пятых нынешнего экипажа составили добровольцы-индейцы и негры из Амахи, хотя и толково обученные обращению с парусами, но уж никак не сравнимые с белыми по части боя.

Мартен не слишком волновался: пока что он не собирался кого-нибудь атаковать, а пользуясь защитной тактикой легко мог уходить от боя благодаря скорости “Зефира”. К тому же он располагал весьма недурной артиллерией, обслугу которой Ворст с Поцехой школили непрестанно, не жалея пороха и ядер.

По пути в залив Гондурас за пять дней плавания ничего существенного не произошло. “Зефир” вплотную миновал мыс Катаче в Юкатанском проливе и, сменив курс юго-восточный, на шестой день к восходу солнца оказался на траверзе группы небольших островов, разбросанных как льдинки на обширном пространстве моря. Все они были необитаемы, и только на одном, — Лебедином острове, — имелась пресная вода, годная для питья.

Но Мартен не собирался там высаживаться; якорь он бросил у дорого острова, впрочем, ничем не отличавшегося ни формой, ни размерами, заросшего буйной растительностью и прорезанного глубоким оврагом с крутыми краями и каменистыми осыпями.

Этот овраг, или скорее расщелину в скалистой возвышенности, заслоняли со стороны моря густые заросли, а кусты и лианы, свешивавшиеся по краям выветренных откосов, ещё пуще маскировали его, так что лишь стоя на берегу можно было догадаться о его существовании. Но если даже кто-то незваный высадился бы на острове и заметил осыпи, поросшие колючим кустарником, наверняка не заподозрил бы, что под тонким слоем земли и камня скрываются ряды дубовых бочек с ромом, а рядом с ними, в подземельи — сундуки, полные европейских товаров, и мешки из бараньей шкуры, наполненные ртутью из Альмадены.

Мартен нашел это укрытие случайно, в поисках воды, а позднее, захватив во время одного из плаваний испанский корабль в водах Ямайки и не сумев забрать все трофеи с собой, оставил их тут.

Тайник оказался надежным: лишь только начав рыть землю, лопаты уткнулись в почерневшие клепки бочек. Матросы перекатили их на берег и под руководством Ворста в шлюпках переправили на борт корабля, после чего таким же образом перевезли сундуки и тяжеленные мешки, и наконец опять засыпали расщелину, ведущую к укрытию. Дальнейшее должна была довершить сама природа; Мартен верно полагал, что через пару недель буйная растительность скроет все следы и овраг снова приобретет столь же невинный вид, как и тогда, когда “Зефир” впервые бросил тут якорь.

Обеспечив себе подобным образом использование укрытия на будущее, Мартен направился на северо-восток, к Каймановым островам, где в то время пребывало немало корсаров — и французских, и английских — кормившихся в основном контрабандой или нелегальной торговлей невольниками. Его особенно интересовала встреча с капитаном Пьером Кароттом, который командовал быстроходным фрегатом “Ванно”.

Каротт имел репутацию величайшего ловкача на всем Карибском море, и заодно лучшего компаньона среди французских моряков. Был дружелюбен, говорлив и остроумен, кроме того, знал лично едва не всех испанских таможенников, комендантов портов и коррехидоров приморских городов от устья Рио Гранде дель Норте на северо-западе до дельты Ориноко на юго-востоке. Он торговал и пил с ними, давал им взятки и бессовестно их надувал, обогащаясь больше контрабандой, чем обычным разбоем и грабежом.

В открытом море он обычно пользовался французским флагом, поскольку был патриотом и обладал каперским дипломом, выданным Генрихом де Бурбоном, герцогом Наваррским. Однако входя в порт, поднимал флаг Кастилии, на который имел некие не слишком ясные права, якобы полученные от вицекороля в Лиме. Он никогда им не злоупотреблял в преступных целях и не влезал в рискованные авантюры, которые могли бы повредить его добрым отношениям с испанскими властями. Не принимал участия в налетах на порты, которые устраивали другие корсары, с целью получения выкупа, зато охотно поручался за тех, кто как и он желали что-то там продать, отремонтировать свои корабли или запастись водой и продуктами.

Каротт казался человеком весьма уравновешенным — словно природа соблюла все пропорции, наградив его всеми достоинствами характера. Если какая-то черта из отличавших его и доминировала над другими, так это искусство приготовить пунш из pulke de mahis с ромом и провозглашать тосты за выпивкой в веселой компании.

Знакомство их с Мартеном началось как раз в такой компании, в одной пульхерии в Тампико. Мартен зашел туда, чтоб утолить жажду и дождаться возвращения Шульца, который улаживал вопросы продажи фернамбукового дерева, а капитан Каротт угощал нескольких английских корсаров, живо обсуждая различные рецепты приготовления пунша. Ян несколько минут прислушивался к их беседе, раз-другой громко рассмеялся, позабавленный шутками француза, потом и сам вставил реплику, и тут же был приглашен в компанию.

Они сразу прониклись взаимной симпатией. Каротт был живым толстячком, округлым, как солидный бочонок, наполненный игристым бургундским вином. На его полном румяном лице, чуть искаженном шрамом, пересекавшим щеку и верхнюю губу под маленьким вздернутым носиком, вечно сияла дружеская улыбка. Не деланная гримаса, какой обычно прикрывают свои деревянные физиономии англичане, а настоящая, сердечная и искренняя улыбка — примета доброго характера и цветущего здоровья души и тела. Мартен смеялся столь же откровенно и столь же часто.

Не прошло и четверти часа, как они побились на полсотни песо, кто приготовит кувшин лучшего пунша и кто быстрее выпьет полную кварту.

Каротт, по мнению свидетелей и судей спора, выиграл первый раунд, зато Мартен победил во втором, проглотив свою кварту на две секунды раньше. Ввиду такого результата они выпили ещё по одной за здоровье друг друга и с тех пор стали друзьями.

Отправляясь за ромом и ртутью, оставленными на Лебединых островах, Мартен знал, что Каротт собирается в Мексиканский залив; хотел воспользоваться его протекцией, чтобы вместе с “Ванно” вновь заглянуть в Тампико и по-мирному провернуть там задуманные торговые операции.

Его планы исполнились: бросив якорь на северном рейде бухты Кайман минор, среди множества других судов он сразу разглядел силуэт “Ванно”, а часом позже взошел на его палубу, приветствуемый необычайным красноречием гостеприимного француза.

Тампико переживал в то время короткую пору своего наивысшего рассвета. Вера Крус ещё не успели восстановить после пожара, который пару лет назад вспыхнул от руки Генриха Шульца после ограбления города и уничтожил три четверти строений, не пощадив складов и портовых сооружений. Поэтому торговля и морские перевозки, а также множество компаний, всяческих учреждений и состоятельных семейств перебралось в отстоящий на сто сорок миль Тампико, на границу округа Тамаулипас. Теперь и все связи между метрополией и всей Новой Испанией шли через этот порт. Посланцы Филиппа II, вновь назначенные правители, члены посольств, прибывающие из Мадрида, Кадиса и Севильи, высаживались в Тампико, чтобы оттуда отправляться сушей до самой Мексики.

Город развивался хаотично, вставали новые, наспех построенные кварталы, постоялые дворы, пульхерии; устраивались шумные ярмарки, зрелища, бои быков и петухов, карнавалы, балы — маскарады и приемы. Губернатор округа Тамаулипас, алькальд и управитель Тампико желали соперничать с Мехико — если не величием строений, дворцов и святынь, то по крайней мере в развитии торговли и числе развлечений.

Такая ситуация привлекала в богатевший город и богачей, и бедняков; людей моря — купцов, землепроходцев и авантюристов — и людей суши — аристократов, земледельцев, художников и нищих. Певцы — индейцы и метисы — распевали corridos о знаменитых сальтеадоров и народных героях или импровизировали новые песни и поэмы, аккомпанируя себе на гитарах и маримбах. Живописцы украшали стены пульхерий сценами боя быков или житий святых, а также малевали и продавали для пожертвований в костелы картины на тему чудесных исцелений, избавлений от смерти, огня, змеиных укусов и так далее — и все это с бесспорным участием соответствующих небесных патронов. На крикливых индейских рынках, куда съезжались высокие повозки ранчеро из льянос с плодами земли, среди лавок и корзин с чили, томатами, тортильями и дульчес проходили петушиные бои, а в соседнем Пануко — бои быков, corridas de toros, не уступавшие подобным столичным зрелищам.

Соборы, торговые площади и улицы, за исключением кварталов богачей, заполнялись нищими и прокаженными — leperos, выставлявшими на вид свои гнойные раны, культи и гниющие тела. Попрошайничали и крали днем, ночью же играли в кости и карты, пили, скандалили, а нередко убивали или грабили запоздавших прохожих, если прежде не попадали в руки городской стражи, которая объезжала город, и не оказывались за решеткой.

В дни праздников проходили многочасовые, куда дольше чем обычные, богослужения, и величественные процессии с музыкой, песнями, хоругвями, фигурами святых, статуями, изображавшими крестный путь, с половодьем цветов, рассыпаемых детьми.

Каждый день перед заходом солнца, когда жара становилась не столь изнурительной, через аламеду в сторону Пануко медленно тянулась цепочка экипажей. В них сидели дамы, часто прехорошенькие и всегда богатые — жены и дочери гачупиносвыряженные в шелка, с огромными веерами из перьев, увешанные драгоценностями, пахнущие пачулями. Рядом на конях гарцевали кабальеро и идальго из лучших фамилий. Их седла, чепраки и уздечки сверкали серебром, огромные шпоры позванивали о золоченые стремена, а мягкие сомбреро, цветные шелковые рубашки, атласные болеро, короткие панталоны — зеленые,синие, или желтые, вышитые золотыми галунами и разукрашенные серебряными пуговицами — рябили в глазах.

Толпа пеших, не столь состоятельных креолов, индейцев в живописных ярких серапе, офицеров низших чинов, чиновников, метисов, актеров и художников, гринго, веселых девиц peyn d'oro таращилась на этот выезд hombres finos, а когда экипажи и всадники в сумерках возвращались, рассыпались по пульхериям, игорным домам и цирковым балаганам, притонам и лупанариям.

Развлечения высшего света не слишком отличались от утех простого народа: кавалеры и дамы меняли наряды и съезжались в театр, на бал-маскарад в салонах коррехидора или играли в монте по частным домам, причем горы серебра переходили из рук в руки, а вино лилось рекой.

За два года цены в Тампико возросли втрое, и в результате огромного спроса на европейские товары контрабанда расцвела, как никогда. Чиновники принимали жирные взятки — морбидас и на все закрывали глаза; комендант порта и таможенники получали процент с доходов от контрабанды. Торговые суда с Ямайки и Гаити и корсарские корабли с грузом, о происхождении которого никто не спрашивал, входили в порт якобы для пополнения запасов или ремонта и замены поврежденных парусов; потом с них выгружали сундуки, мешки и тюки, чтобы — в соответствии с законом — передать их на хранение в беспошлинной зоне, шкиперы же отправлялись в город, где в торговых конторах заключались сделки и обменивались расписками в получении. Наконец ночью на склады прибывали получатели — местные купцы, перекупщики и посредники, чтобы с помощью портовых чиновников переправить товар в собственные погреба и магазины. Когда капитаны являлись за своими грузами, все печати оставались не нарушены, только в тюках теперь были серебро и кошениль.

Таким образом пошлины миновали казну Филиппа II и обходным путем перетекали в карманы его подданных в Тампико.

Мартен узнал все это от Пьера Каротта, не успели они опорожнить по первому бокалу вина, сидя под полотняным навесом на палубе его корабля. Потом спросил, есть ли на “Ванно” какой-нибудь груз для Тампико и когда отплывают.

— Утром, — ответил Каротт. — Ты прибыл очень вовремя. Нас будет шестеро, не считая Кривого Мэддока.

— А это кто такой и почему ты поминаешь его отдельно?

Каротт поднял бровь, прищурился и надул румяные щечки, изобразив таким образом беспредельное отвращение.

— Торговец невольниками, — неохотно сообщил он. — Не люблю я иметь с ним дело…

Взглянул на Мартена и усмехнулся снова.

— Это памятка о столкновении “Ванно” с его “Найтом”, сказал он, указывая на шрам на щеке, и добавил: — Не по моей вине.

Наверняка уже не первый раз приходилось ему делать это замечание и пересказывать всю историю, так что с повторением тянуть не стал.

— Чертов Мэддок налетел на меня сзади так стремительно, что “Ванно” не смог увернуться, — вздохнул он с забавной миной. — Это звучит как жалоба одинокой девушки, подвергшейся в безлюдном месте нападению грубого насильника, — заметил он с привычным юмором. — И тем не менее все так и было, и результат тоже весьма схож: “Ванно” пострадал и только после длительного пребывания в доке удалось привести его корму в прежнее состояние.

— А ты? — спросил Мартен.

— Со мной все было тем хуже, что толчок при столкновении свалил меня с ног; рассек всю щеку о кант крышки люка, окованной железом, и ободрался так, что даже моя несчастная матушка меня бы не узнала. Что правда, если как следует задуматься над этим последним фактом, то он не должен удивлять, поскольку умерла она уже давным — давно; точнее говоря, когда мне был год и восемь месяцев. Да, Ян, думаю, что даже если забыть об этой ране и всех набитых мною шишках, я немало изменился с той поры…Во всяком случае, так этот шрам у меня и остался.

— И оттого ты так возненавидел Мэддока? — спросил Мартен, громко рассмеявшись.

Каротт отрицательно покачал головой.

— Джервей — просто скотина. Можешь поверить, это я знаю по своему опыту. Mon Dieu! Да это же он плывет сюда! — воскликнул он, глядя на приближавшуюся шлюпку. — Quel malheur! Просто плакать хочется, имей я склонность к таким сантиментам.

Тем не менее он вовсе не походил на впавшего в отчаяние, и хотя довольная усмешка исчезла с лица, но все равно английского капитана приветствовал он с обычной любезностью. Представив Мартена, пригласил Мэддока садиться и велел принести ему бокал.

У Джервея Мэддока была лисья мордочка, покрытая редкой ярко-рыжей щетиной. Он весь был какой-то мятый, выглядел неухоженно, словно целый день валялся одетым на постели. Темные глаза с набрякшими покрасневшими веками глядели сонно и вместе с тем безжалостно, вдруг оживая, когда он взрывался коротким наглым смехом, который вызывали исключительно его собственные шуточки.

— О, Мартен! — буркнул тот, узнав, кто гостит у Пьера Каротта. — Слышал, слышал. Это вы пару лет назад ограбили Вера Крус? Наверно, вы тогда недурно поживились.

Мартен словно и не слышал. Чокнувшись с Пьером, он молча выпил.

Мэддок, казалось, на ответ и не рассчитывал.

— Вы загубили мне тамошний рынок, — продолжал он. — Пришлось продать весь груз черных за полцены в Табаско, ибо они начали дохнуть у меня в трюме. С голоду, — пояснил он для Каротта.

Отпив вина из кубка, который ему подали, стал рассказывать о бунте несчастных негров на своем корабле. Тот подавили плетями и мушкетами, но потеряли при этом “часть товара”, который пришлось выбросить за борт. Рассказ был столь кровав и омерзителен, что даже у людоеда мог бы вызвать тошноту.

— Но нужно было видеть, с какой охотой они потом выскакивали на берег, чтобы приняться за работу на плантациях! расхохотался он. — Ранчерос, которые их у меня купили, были мягкосердечны: дали им по мешку кукурузы и обещали по второму, когда прибудут на место. Но, кажется, доехали не все: кукуруза им не пошла на пользу поле слишком долгого поста. Отсюда простой вывод: негров нельзя перекармливать, не так ли?

И снова Мэддок хохотнул коротким гортанным смешком, но когда никто не подхватил, окинул капитанов сонным, подозрительным взором и, обращаясь к Мартену, заметил:

— Не слишком вы разговорчивы, Мартен. Не собираетесь ли вы с этим святошей ограбить Тампико?

— Нет, — отрезал Мартен, — а что?

— Ох, тогда ничего. Должен только вам сказать, что тогда, после той истории в Вера Крус, я испытывал большое желание отыграться на вас за мои потери.

— Интересно, каким образом?

— Очень простым: ваша голова как будто стоит пятьдесят тысяч песо…

— А ваша в этот миг — гораздо меньше, — прервал его Мартен, которому кровь ударила в лицо. — Должен вам сказать, что испытываю большое желание опорожнить ваш череп, если в нем что-то есть, или просто сплюснуть его, если он совсем пуст. Вот так!

И он стиснул в руке серебряный кубок с такой силой, что стенки смялись, как бумага, и вино брызнуло на стол.

Мэддок слегка побледнел. Заметно было, что сила Мартена произвела на него большое впечатление. Он явно испугался.

— Шуток не понимаете, — выдавил изменившимся голосом. — Не выдам же я вас испанцам.

— Если это была шутка, — отрезал Мартен, — то моя того же стоит.

— Не считая кубка, — вздохнул Каротт, разглядывая смятую железку. — Не знаю, каким образом мне получить свое с тебя, Джервей. Корма моего “Ванно”, распоротая физиономия, а теперь ещё и этот кубок, который спас твою голову.

— Ну, дело с кубком легко поправимо, — мягко заметил Мэддок, уже обретший уверенность в себе. — Приглашаю вас обоих в Тампико в винные подвалы Диаса. Там сможешь выбрать все, что только хочешь, и выпить за мой счет, сколько сможешь.

— Это обойдется тебе куда дороже, чем обошелся налет Мартена на Вера Крус, — буркнул Каротт.

ГЛАВА XVI

Едва паруса семи корсарских кораблей показались на горизонте и стали приближаться к заливу, образованному совместным устьем Пануко и Темесы, и в порту, и в городе их приняли за флотилию Энрикеса де Сото и Феран, нового вицекороля, к прибытию которого как раз шли приготовления. Только когда корабли миновали вход в гавань, ошибка обнаружилась: вместо больших, сильно вооруженных каравелл стали видны фрегаты с каким-нибудь десятком-другим орудий и чужеземные легкие галеоны, из которых самый большой не превышал водоизмещением трехсот пятидесяти тонн.

Несмотря на это, губернатор Тампико не намеревался создавать им проблем. Правда, продовольствия в городе было достаточно, зато запасы европейских товаров, особенно в столь исключительных обстоятельствах, представлялись слишком скромными и могли быть пополнены только контрабандой. К тому же семь кораблей представляли собой немалую силу, и лучше уж было вести с их капитанами нелегальную торговлю, беря при этом щедрые взятки, чем затевать сражение перед прибытием вицекороля. Вдобавок комендант порта прекрасно знал кое-кого из капитанов, и прежде всего Пьера Каротта, корабль которого возглавлял флотилию, и сам Каротт поклялся, что корсары прибыли ненадолго, с самыми мирными намерениями, а губернатор знал, что на его слово можно положиться.

Что же касается прибытия вицекороля, то ожидали его только через неделю или даже позднее, поскольку в Мексиканском заливе ещё бушевали бури и сильные ветры, затруднявшие плавание. Ждали его с неспокойной душой — ходили слухи, что человек он неподкупный и энергичный, и более того — что Филипп II поручил ему упорядочение положения индейцев и даже ликвидацию экономендас, которые стали орудием притеснения, вызывая бунты и восстания.

Дону Энрикесу де Сото предстояло высадиться в Тампико, после чего кружной дорогой через Сент Луис Потоси, Квератаро, Пачучу и Пуэбло отправиться в Мексику. Все эти города соперничали друг с другом в роскоши приема нового владыки. Вельможи, коррехидоры, богатые креолы, даже церковные настоятели не скупились на расходы, чтобы добиться благосклонности вицекороля. Готовились банкеты, праздники, развлечения, процессии, бои быков, балы, иллюминации; ремонтировали дороги, на которых предстояло приветствовать цветами Энрикеса и его свиту целым индейским племенам, делегациям ранчерос и пеонов.

Тампико и соседний Пануко намеревались блеснуть роскошью, которая затмила бы даже столичные фьесты, так что груз семи корсарских кораблей мог лишь помочь украшению такого приема.

На несколько дней местная Casa de Contractation отменила контроль над торговлей, и сделки заключали открыто, платя за контрабандные товары, как за привезенные из Севильи или Кадиса. Корабли стояли на якорях в северной части большой треугольной бухты, а их экипажи разгуливали по городу, пьянствуя, любуясь трюкамии циркачей, петушиными боями и заглядывая в лупанарии.

Капитаны с помощниками не оставались в тени, что касалось гулянок. Заработав на контрабанде больше, чем могли даже мечтать, они отдавались подобным утехам с той только разницей, что пили в кабаках подороже, выбирали себе гулящих девиц покрасивее, да ещё платили им пощедрее.

В результате визит корсаров затягивался, и обеспокоенные власти города, порта и губернатор не смели предпринять энергичных шагов, чтобы заставить их покинуть Тампико. Даже Каротт заявил, что ждет лучшей погоды, и поскольку в Мексиканском заливе действительно бушевали сезонные штормы, против этого нечего было возразить. В конце концов, однако, наступил критический момент.

В тот день Джервей Мэддок, который с огромной прибылью продал двести негров, привезенных из Африки, пригласил Мартена и Каротта в знаменитую бодегу Диаса. У Мартена не было большой охоты принимать это предложение. Погрузка “Зефира” уже завершилась, и только не слишком благоприятная погода не давали ему поднять якорь и отправиться в обратный путь в Амаху. Если бы не опасения, что коровы и лошади, запертые в загородках под палубой, не перенесут жестокой качки в открытом море, Мартен отплыл бы немедленно.

Но поскольку на “Ванно” все могло быть готово только к следующему утру, а большинство друзей Пьера также намеревались отплыть вслед за ним, Ян поддался их уговорам и согласился принять участие в прощальной гулянке.

Пульхерия и бодега Диаса были полны гостей, но для капитанов корсаров приготовили стол в отдельном алькове, а olla podrida, которую им подали, оказалась столь же вкусна, сколь и возбуждающа жажду. И её заливали всевозможными напитками, начиная от выдержанной пульке и рома, и кончая, после множества сортов вин, пуншем, приготовленным Пьером Кароттом.

Мэддок, видя, как идут дела, настоял на оплате счета за первую часть этого банкета и за серебряный кубок, который преподнес Пьеру, после чего пил на деньги остальных до тех пор, пока не свалился под стол, откуда прислуга вынесла его на двор. Произошло это ещё задолго до полуночи, так что можно было рассчитывать, что до рассвета он уже более-менее протрезвел.

Эти соображения, а вместе с ними и определенные подозрения, зародились у Пьера Каротта наутро, когда дальнейшие события приняли драматический оборот. А пока никто не обращал внимания на исчезновение одного из собутыльников. Уверяя друг друга в вечной дружбе, пили за здоровье, откупоривали все новые и новые бутылки, Каротт провозглашал тосты, и время летело весело и беззаботно.

Только в четвертом часу утра даже самые крепкие питухи начали отпадать по очереди, засыпая прямо на полу, а к восходу солнца Каротт заметил, что и Мартен, растянувшись в удобном кресле, храпит как гиппопотам.

Почувствовав себя одиноким, поскольку последние полчаса Ян был единственным собеседником, которого он ещё видел напротив себя, француз сделал вывод, что пришло время покинуть гостеприимный кров винного подвала синьора Диаса. Однако из любви к светским развлечениям сделал это не сразу: поерзав на сиденьи, чтоб надежнее сохранить равновесие, налил себе полный бокал пунша, осторожно встал, произнес краткую, но полную юмора речь и единым духом выпил тост за собственное здоровье.

Поскольку несмотря на это никто не проснулся, налил себе “еще капельку”, чтобы избежать возможных недоразумений с несколько отяжелевшим желудком, выпил, вытер рот, и слегка покачиваясь поплыл к набережной, счастливо минуя по дороге скалы перевернутых кресел, рифы порогов и прочие препятствия.

Среди слабого ещё утреннего движения курс он выбрал совершенно правильно, ибо свернув с променады на Кале Монтецума и миновав несколько улиц, спускавшихся вниз, оказался в порту. Свежий, довольно сильный ветер с моря отрезвил его, а небольшая, но быстро растущая толпа на набережной пробудило любопытство. Присоединившись к зевакам, высматривавшим что-то в море в ослепляющих лучах солнца и прикрыв ладонью глаза, он понял, что видит паруса — целую стаю парусов далеко на горизонте.

Легкий и приятный шум в голове не давал ему окончательно в этом убедиться. Но возгласы и крики разраставшейся толпы не оставили сомнений: с запада подтягивалась флотилия вицекороля.

Этот факт заставил его действовать немедленно. Прежде всего поспешил он на палубу “Ванно”, чтоб отдать нужные приказы своей команде, а также предупредить боцманов или рулевых других кораблей о необходимости срочно вызвать всех людей из города; потом бросился обратно в бодегу Диаса, чтобы разбудить капитанов и вместе с ними разобраться в ситуации.

Это последнее намерение оказалось настолько трудно осуществить, что Каротт прибег к помощи прислуги. Пьяных шкиперов перенесли к колодцу, уложили в ряд и до тех пор поливали водой, пока те не протрезвели. Но их было только шесть, считая Пьера. Джервея Мэддока найти нигде не удалось.

Дон Энрикес де Сото и Феран был в гневе. Он плохо переносил морское путешествие, бурные воды Мексиканского залива особенно докучали ему, а теперь, когда он уже видел долгожданный порт, вдруг доносят, что там стоят семь корсарских кораблей. И вдобавок это известие он получил даже не от испанских властей, а с парусной шлюпки английского корабля “Найт”, которая на восходе солнца проскользнула в море боковым рукавом Темеси. Двое прибывших на ней сообщили, что среди корсаров находится и знаменитый Мартен, за которого назначена награда в пятьдесят тысяч песо, и что награда эта причитается им.

Первой мыслью вицекороля было открыть огонь по проклятым бандитам, однако, всмотревшись в план порта, он понял, что таким путем ничего не добьется: вход в бухту был неудобен и мелок, а отмеченный вехами фарватер так узок, что неповоротливые тяжелые каравеллы могли преодолеть его только поодиночке. Корсары же, защищенные со стороны моря жилыми домами и зданиями портовых складов, могли поджечь или затопить своими залпами любой корабль, оказавшийся в пределах досягаемости их орудий. Так или иначе, дон Энрикес вынужден был начать с ними переговоры, тем более что опять начиналась буря.

Переговоры проходили на маленьком островке, расположенном напротив северного края лагуны Тамагуа, меньше чем в двух милях от входа в порт. Со стороны корсаров вел их Пьер Каротт, Тампико представлял перепуганный комендант порта, а дон Энрикес прислал адмирала своей эскадры.

После короткой дискуссии стороны пришли к соглашению. Адмирал от имени вицекороля обещал не атаковать корсаров, если те пропустят эскадру в порт и позволят спокойно причалить к берегу, а сами станут в стороне на якорях и отплывут вечером.

Через час после заключения соглашения первая каравелла уже вошла в бухту, а прежде чем зашло солнце ещё девять других уже стояли вдоль берега, на том месте, которое прежде занимали корабли корсаров. Только три самых больших испанских парусника оставались по-прежнему на внешнем рейде, и как только свита вицекороля удалилась в сторону аламеды, загремели орудия его эскадры.

Это было настолько неожиданно и внезапно, что большинство корсаров не успели даже поднять якоря, когда мачты их уже были сбиты и надстройки охватил огонь. Один из французских фрегатов успел поднять паруса и, несомый ветром, выбросился на низкий южный берег. Несмотря на это, капитан его открыл огонь из всех орудий и успел зажечь флагманский корабль испанцев, что на время смешало нападавших. Но зато два других фрегата корсаров уже тонули, продырявленные тяжелыми ядрами, а когда загремели и тяжелые портовые пушки, гибель остальных стала очевидной и неизбежной.

Следующим эта судьба постигла “Найф”. Мэддок, понадеявшись на своих испанских сообщников и обещания де Сото, которые при их посредничестве получил в обмен за выдачу Мартена, чувствовал себя в полной безопасности. Его фрегат стоял на якоре у северного берега бухты, на гротмачте трепетал английский флаг, поднятый заблаговременно, чтобы его легче можно было различить. Но капитаны каравелл, вопреки всем уверениям и обещаниям вицекороля, не получили инструкций кого-либо щадить. Их перекрестный огонь прошелся по палубе “Найфа” как торнадо, сметя все мачты и едва не расколов корпус надвое. Испанцы стреляли по спасательным шлюпкам, словно по домашним уткам, плававшим в садке, так что мало кто добрался до берега, и всего две сумели проскочить на мелководья в устье Темеси.

Вслед за ними двинулся не пострадавший ещё “Ванно”, и Каротт, минуя “Зефир”, на котором срочно поднимали все паруса, крикнул Мартену, чтобы тот плыл в том же направлении.

Мартен поначалу принял безумное решение выйти на внешний рейд под огнем береговых орудий и прорвать блокаду со стороны моря. Но на этом пути все было против него, даже ветер, который со все большей силой дул с востока, гоня пенистые высокие волны по заливу. Лавировка под этот ветер в тесном проходе между мелями уже сама по себе представляла даже для “Зефира” огромный риск. А сейчас отовсюду гремели залпы, а у выхода его поджидали не меньше тридцати орудий с каждого борта испанских кораблей.

Взвесив все обстоятельства, Ян решил последовать примеру Каротта, хотя не имел понятия, каким же образом “Зефир” и “Ванно” смогут попасть в открытое море. Но во всяком случае пока что он — как и Каротт — оказался вне пределов досягаемости орудий испанцев, которые не отважились преследовать корсаров вдоль западного берега залива, где их каравеллы со слишком большой осадкой могли легко сесть на мель.

Правда, плавание по столь мелким водам и для “Зефира” представляло немалую опасность. С востока подходили тучи, ветер свистел в такелаже, и корабль, подставив волнам борта, раскачивался так резко, что команда едва держалась на ногах.

Мартен знал, на что способен “Зефир” в столь трудных условиях, если не подведет команда. Но сейчас на борту были в основном индейцы и негры, а не его испытанные морские волки. Малейшее опоздание с выполнением маневра, малейшая неточность при перекладке рей могли бросить корабль на рифы, не говоря уже о мелях, которые он мог встретить по пути, летя со скоростью десяти миль в час.

И в довершение всего Мартен не знал толком залива, и единственным ориентиром по этой части мог служить “Ванно”, опережавший его на полмили. Приходилось неустанно следить за его маневрами и целиком положиться на Пьера Каротта, не имея понятия, каковы вообще его намерения и что он сделает в следующую секунду.

Тем временем начало темнеть; плотные облака закрыли все небо, преждевременно погасив заходящее солнце. На их темном фоне с головокружительной скоростью проносились клочья грозовых туч, черных и мрачных, с раскатами грома и короткими вспышками молний. С северо-востока катился ещё более тяжелый, массивный вал сизых туч, насыщенных ливнем, который создавал непроницаемую стену между вспенившейся поверхностью залива и мрачным небом. Оба корабля теперь направлялись прямо к правому крылу этой стены, идя круто к ветру, благодаря чему бортовая качка несколько уменьшилась, зато усилилась килевая. Высоченные валы косо рушились на нос, вздымаясь выше надстроек, а брызги и пятна пены, сорванные напором вихря, орошали нижние паруса и обрушивались на доски палубы с грохотом, напоминающим стук града.

И тут Мартен, который стоял рядом с рулевым Поцехой, заметил среди смятения низких туч, белых гребней и дождя, хлеставшего воду косыми струями, багровый отблеск — и секундой позже пораженно увидел, как передняя мачта “Ванно” рушится на палубу. Только потом услыхал он грохот орудийного залпа, бывшего тому причиной.

“Ванно” стремительно завалился под ветер и — словно ткнувшись носом в невидимую преграду — стал разворачиваться на месте, все выше задирая корму.

— Тонут! — крикнул Поцеха. — Там! Каравелла…

Вихрь рвал слова, мешая их с криками команды. В том месте, где блеснул залп, на миг, словно зловещий призрак, мелькнул силуэт испанского корабля и растворился среди туч.

Каротт до последней секунды прекрасно знал, где находится и куда плывет. Отдавал себе отчет и о положении всех неприятельских кораблей, по крайней мере по тому состоянию, какое существовало до начала бури. Хотел миновать их под покровом ливня, верно полагая, что в таких условиях те не тронутся с места. Он не мог однако предвидеть, что якоря одной из каравелл, стоявшей ближе всех к устью Пануко, уступят напору ветра и волн, вспахивая мягкое илистое дно. На протяжении получаса капитан этой каравеллы неоднократно пробовал найти лучший грунт, и на самом деле его обнаружил, но тем временем его корабль продрейфовал почти на две мили дальше к западу.

Обнаружив на своем пути каравеллу, вынырнувшую из туч на расстоянии пушечного залпа, Каротт уже никак не мог увернуться. Не мог и переменить курс из-за близости мелей, о существовании которых предупреждали характерные изломы волн. Приказал готовить орудия, но не успев открыть огонь, “Ванно” был просто изрешечен залпом испанцев и тут же стал тонуть, стремительно погружаясь в воду. Две трети экипажа пали под огнем, многие были тяжело ранены. Каротт сам был ранен в шею и в голову, но пока не терял сознания. Успел ещё спустить две шлюпки, из которых первую перевернула волна. До второй добрался вплавь последним, причем сумел спасти нескольких своих матросов, но настолько был ослаблен потерей крови и борьбой за собственную жизнь, что мысли его путались, как в горячке, глаза застилала мгла, а в сознании осталось только щемящее чувство жалости и боли от утраты “Ванно”. Видимо потому он не отдал гребцам никакого приказа и шлюпка, влекомая волнами, оказалась на пути “Зефира”, который летел прямо на неё на всех парусах, словно дух разрушения и мести.

Каротт заметил его в тот миг, когда шлюпка, отброшенная гребнем огромной волны, падала в глубокую, белую от пены пропасть. Увидел слишком поздно, чтобы увернуться, и утратив самообладание, рухнул навзничь и уже не пытался подняться.

Он был уверен, что пришел конец; когда шлюпку подбросило вновь, увидел длинный, мокрый от брызг бушприт и сверкавший торс крылатого юноши, а за ним темную массу корабля, возносившуюся прямо в облака. Зажмурился в ожидании, что все это рухнет на него, но вместо треска раскалывавшейся шлюпки сквозь рев ветра и моря услышал далекую, но все равно отчетливую команду Мартена:

— Руль право на борт!

Приоткрыв глаза, Каротт с трудом поднялся. Глубоко ушедший в воду левый борт, косо торчавшие мачты и пирамида парусов, вибрирующий от напряжения, промелькнули так низко над ним, что, казалось, их можно было достать поднятым веслом. Под защитой “Зефира” ветер словно ножом отрезало, а через несколько минут он с удвоенной яростью налетел из-за кормы, так что шлюпку отбросило в сторону на добрых двадцать ярдов. Быть может, именно благодаря этому команда наконец сбросила апатию, а Каротт, поддерживаемый своей небывалой жизненной силой, перебрался к рулю и, приняв команду, велел грести так, чтобы в положении носом к волне удерживаться на месте или по крайней мере уменьшить дрейф.

Тем временем “Зефир” проскочил уже почти полмили, прежде чем Мартен сумел выполнить разворот, взяв на гитовы паруса и перебрасопив реи. Теперь он возвращался в наступавших сумерках, медленно лавируя в полветра, смазанный ливнем, который накрыл его вновь вместе со шлюпкой Каротта и сузил видимость до десятка ярдов.

Два десятка индейцев и негров, взгромоздившись на носовую надстройку, напрасно высматривали шлюпку, и Ян уже начал терять надежду, что её удастся отыскать. Опасался, что та могла затонуть, когда “Зефир” миновал её, поднимая на ходу огромные волны. Однако шлюпку наконец все-таки заметили в провале между двумя вспененными водными хребтами. Ловко брошенные лини точно угодили прямо в руки потерпевших крушение и через минуту Каротт уже жал руку Мартена, который помогал ему взобраться на палубу.

Немногочисленные обитатели северо-западного побережья залива, бедные рыбаки, которые несмотря на ночную тьму дежурили у своих пирог и сетей в страхе перед волнами, разбивавшимися под самыми стенами их хижин, рассказывали позднее, что поблизости от их деревни состоялась страшная расправа над душами гугенотов и еретиков. Целые стаи чудовищ и дьяволов слетелись отовсюду, и о страшных схватках свидетельствовали нечеловеческие крики, визги и вой утопающих, тела которых дьявольским происками превратились в конские и коровьи туши.

Когда весть о столь невероятном происшествии долетела до возглавлявшего коллегию инквизиции Алонсо Муньоса, специальная комиссия отправилась на безлюдное побережье и — к ужасу обывателей Тампико — установила, что действительно волны выбросили на берег несколько десятков коровьих и конских туш с перерезанными горлами.

Преподобный Муньос велел собрать эти подозрительные туши, а заодно — на всякий случай — арестовать рыбаков. Этих последних подвергли суровым допросам и пыткам, а когда наутро поблизости от деревни были схвачены ещё несколько потерпевших крушение с английских и французских кораблей, всех вместе сожгли на костре заодно с тушами животных. Столь простым и радикальным способом Святая инквизиция справилась и с дьявольской, и с еретической заразой.

Но победа над силами ада была неполной: портовые власти утверждали, что один из кораблей корсаров не был потоплен и совершенно точно не вышел из залива в открытое море, но несмотря на это исчез бесследно.

Слухи эти подтвердил и адмирал: единственный выход был заблокирован тремя каравеллами, которые правда с началом бури укрылись на внутреннем рейде, но ни на миг не покидали фарватер, так что ни один корсар не мог их миновать. Из показаний свидетелей — капитанов каравелл и их команд — ясно следовало, что огнем орудий потоплены только четыре фрегата и одна бригантина, и один фрегат разбился на берегу. Но ведь все видели собственными глазами, что флотилия корсаров состояла из семи кораблей!

Поиски, предпринятые эскадрой вицекороля и рыбацкими лодками не дали результатов: легко нашли пять разбитых кораблей, мачты которых торчали над поверхностью воды, не считая фрегата, разбившегося на северном берегу; седьмого корабля не было…Не было его и в водах Пануко и Темесы, хотя экипаж каравеллы, которая потопила фрегат “Ванно”, видела какой-то парусник, плывший следом за ним в сторону рукавов дельты, уходивших в море к западу от залива. Там, однако, никогда не плавал ни один крупный корабль, а при низкой воде даже шкиперы малых шхун избегали туда заплывать, если шли с грузом.

Тайна так и осталась бы невыясненной, не раскрой её преподобный Алонсо Муньос. Он недолго думая заявил, что поскольку кораблем, который исчез столь сверхъестественным способом, был “Зефир”, принадлежавший стократно проклятому еретику Мартену — в этом факте нет ничего удивительного. Просто это колдовские чары: Мартен сам вызвал бурю и ураганный ветер, который нагнал массы морской воды в рукава дельты, а потом, тоже с помощью магических штучек, настолько увеличил уровень прилива, что легко прошел одним из них в море.

ГЛАВА XVII

Объяснения святого инквизитора соответствовали истине в той части, что действительно в решающую ночь морской прилив был исключительно высоким, правда не в следствии колдовских чар Мартена, а по причине полнолуния, что Алонсо Муньосу и в голову не приходило. Зато о нем знали и Мартен, и Каротт, причем не на основании теоретических познаний в астрономии, а в результате многолетнего опыта и мореплавательской практики. Знали также, что уровень воды в устье лениво текущих рукавов Темеси должен значительно подняться из-за ветра, дующего с открытого моря, что в итоге на короткое время создавало возможность прохода даже для такого крупного корабля, как “Зефир”, при условии избавления от груза.

По совету Пьера Мартен велел забить всех коров и лошадей, закупленных в Тампико, и выбросить их за борт, а следом вынужден был избавиться ещё и от всех крупных орудий. С тяжелым сердцем пошел он на это, после чего, спустив все шлюпки, высадил в них большую часть экипажа, чтобы как можно сильнее облегчить корабль, и когда буря начала стихать, преодолел те “непроходимые препятствия”, о которых поминал инквизитор.

Выбравшись в открытое море из ловушки Тампико, “Зефир” имел на палубе на тридцать с лишним человек больше, чем входя в этот порт. Число это состояло из спасенных с “Ванно” и с двух шлюпок, которым удалось избежать огня испанских пушек. Пять капитанов, двенадцать помощников и главных боцманов, около шестисот матросов либо утонули, либо скончались от ран, либо сгорели на костре. Это действительно была ночь печали для корсаров…

Мартен не слишком долго горевал над их судьбой, особенно не ведая о жестокой смерти тех, которых схватили испанцы. Сочувствовал он больше живым, чем мертвым, особенно Пьеру Каротту, который потерял свой прекрасный корабль. Он представлял себе — а скорее не мог представить — собственного отчаяния, потеряй он “Зефир”. Потому Ян даже не пытался утешать приятеля, понимая, что никакие слова тут не помогут.

Каротт переносил потерю по-мужски, со спокойствием, которое вызвало уважение Мартена. Тот не отчаивался и даже вслух не вспоминал “Ванно”. И больше того — не замкнулся в себе и с первой минуты, сразу после перевязки полученных ран, занялся делами “Зефира”, выполняя обязанности рулевого наравне с Томашем Поцехой, тут же найдя с тем общий язык. В сердце его однако остался рубец, и куда глубже того, что на лице.

Мартен кипел от гнева и жажды отомстить испанцам. Готов был добраться до самого вицекороля за предательски нарушенное честное слово. Однако граф Энрикес де Сото и Феран наверняка продолжал свое неспешное, полное монаршей роскоши путешествие в столицу Мексики, он же, утратив большинство орудий и весь груз, должен был думать о возвращении к Пристани Беглецов.

И эта мысль жгла его огнем. Как показаться там без обещанных припасов, без тех коров и лошадей, которых пришлось забить, без добычи, на полуразоруженном корабле? Он собирался вернуться роскошно и величественно, во всем блеске своей корсарской славы, а возвращался как беглец, едва избегнув гибели.

Что ответить Инике на вопрос, что он привез? Как перенести испытующий взгляд Квиче, с которым перед самым выходом в это злосчастное плавание он обсуждал способы распространения скотоводства? Каким образом объяснить оставшимся в Нагуа, что “Зефир” вернулся без запасов соли и вообще без всякого груза. Какую мину сделает этот осел Хагстоун, заметив нехватку орудий на борту?

Это было слишком унизительно! Попросту непереносимо!

Каротт не спрашивал, куда они плывут, и это ещё больше мешало Мартену быть с ним искренним, чего он подсознательно желал. Но на второй день плавания на восток, когда подошло время принимать решение на смену курса, первым заговорил об этом француз.

— Не знаю, что ты собираешься делать, — заметил он во время завтрака, — но мне кажется, что прежде чем что нибудь предпринять, надо бы подумать о пополнении артиллерии “Зефира”. С тем, что осталось, можно в лучшем случае отважиться добыть немного фернамбуко, но трудно отстоять даже такой груз от первого встречного противника.

— Фернамбуко? — презрительно буркнул Мартен. — К дьяволу фернамбуко! Будь у меня мои мортиры и фальконеты, за месяц с лихвой перекрыл бы все потери. И задал такого жару испанцам, что те подняли бы награду за мою голову вдвое.

— Я лично не мечтаю ни о чем подобном, — заметил Каротт. Что касается моей головы, мне безразлично, во что её оценят. А вот что касается пушек…

— Что касается пушек, — гневно прервал его Мартен, — те лежат на дне Пануко и Темесы. И оттуда их не добыть!

— Разумеется, — согласился Каротт. — Гораздо легче было бы заполучить их, например, в Кампече. Я знаю там одного человека, который ими торгует.

Мартен насторожился.

— Где?

— На северовосток от алакранских рифов. У нас с ним деловые счеты, и сальдо в мою пользу довольно круглое. Так что если хочешь…

— Hombre! — вскричал Мартен. — Беру тебя в долю, если это устроишь!

— Только пропорционально моему вкладу, — предостерег Пьер. — Я не приму от тебя ни гроша, ведь ты же спас мне жизнь, но в результате придется как-то на неё зарабатывать…Должен также признаться, что не имею желания возвращаться в Европу жертвой кораблекрушения.

— Я вовсе не хочу возвращаться, — отрезал Мартен. — Разве что на время; только для того, чтобы в надлежащее время добиться протектората Англии над неким королевством. И если ты мне сейчас поможешь…Вдвоем мы совершим великие дела!

Он начал с запалом говорить о своих планах, касавшихся Амахи, о деталях, которых не поверял до тех пор никому, даже Инике и её отцу.

Каротт слушал его молча, со все большим удивлением и интересом. Не прерывал, не усмехался иронично, не пожимал плечами, никак не выказал сомнений в возможности реализации столь фантастичных планов.

“ — Если кто и может совершить такое, так именно Ян,” подумал он о Мартене, а вслух сказал:

— Это так необычно, так небывало и дерзко, что почти невозможно. Но Кортес, и Веласкес также совершали вещи на первый взгляд невозможные, причем одной жестокостью и насилием. Если тебе удастся…

— Удастся! — заверил Мартен. — Это вопрос времени. За несколько лет Амаха станет неодолимой. Тогда я поплыву в Англию. Постараюсь убедить королеву. А потом…потом отвоюю огромную территорию к северу от Рио Гранде. Вышвырну испанцев из Матаморос. Построю флот, какой не снился и Филиппу. Организую корсаров. Превращу Мексиканский залив и Карибское море в запретную для испанских кораблей зону. Завладею Мексикой и Антилами. Создам индейскую империю, какой не видел свет!

“ — Ошалел! — подумал Каротт. — Но ему только двадцать пять лет и — быть может — два раза по столько впереди; хватит времени для разочарований и сомнений…”

Двумя днями позднее “Зефир” бросил якорь у берегов одного из бесчисленных островков, рассеянных на мелких водах залива Кампече, а ещё через четыре дня вышел в море, вооруженный новыми орудиями.

Но теперь, казалось, счастье от Мартена отвернулось.

Единственной добычей, которую удалось перехватить, был небольшой бриг с жалким грузом.

Его захватили у западных берегов Кубы, после короткой погони и обстрела, вызвавшего пожар на палубе. Потом две недели они напрасно лавировали между Флоридой и Багамскими островами, поджидая испанские суда, и наконец, обогнув с востока Гаити, вышли в Карибское море.

Там Мартен углубился в лабиринт Подветренных островов и наконец встретил большой конвой судов, плывших в направлении Панамы.

Выглядели те весьма многообещающе, но их стерегли несколько крупных кораблей, так что покружив вокруг три дня и три ночи, высматривая отставших, в конце концов Ян решился на рискованную атаку на рассвете.

Не желая, чтобы грохот выстрелов насторожил мощные каравеллы, каждая из которых несла пушек втрое больше, чем “Зефир”, он подкрался поближе под прикрытием острова Аве де Барловенте и ловким маневром притерся борт к борту крупного и неуклюжего судна, несколько отставшего от других. На его ванты с палубы “Зефира” полетели абордажные крючья, после чего Мартен и Томаш Поцеха во главе орды белых, индейцев и негров ворвались на палубу, чтобы взять купца на абордаж.

Испанская команда, ошеломленная внезапной атакой, защищалась вяло, только нескольким матросам удалось прорваться к вантам и взобраться на марсы, откуда началась стрельба. Мартен знал, что времени у него нет, и скомандовал Пьеру снять их оттуда парой залпов из аркебуз, но тут кому-то из безрассудных вояк пришло в голову поджечь паруса.

Сухое полотно занялось сразу и пламя взлетело ввысь. Правда, жар согнал стрелков, но огонь немедленно привлек внимание конвоя, а вдобавок стал угрожать парусам и мачтам “Зефира”.

К счастью Каротт вовремя сориентировался, приказал убрать паруса и послал на реи людей с полными ведрами, чтобы помешать пожару перекинуться на собственный борт, тем не менее три ближние каравеллы уже развернулись под ветер и оказались всего в нескольких милях от сцепившихся противников.

Испанцы наверняка сочли атакованный корабль безвозвратно утраченным, ибо не колеблясь открыли огонь. Первые ядра дали недолет, но Мартен понял, что если немедленно не отступит, то ему конец.

Он скомандовал отход, но когда дошло до отчаливания от борта уже почти добытого трофея, оказалось, что реи того рухнули из-за перегоревших топенантов и увязли в такелаже обоих кораблей. Это вызвало новую задержку, и когда наконец “Зефир” был освобожден и вновь начал окрыляться парусами, одно из испанских ядер угодило в гротмачту и переломило её между брамреей и верхней марсареей, сорвав или повредив при этом все ванты, штаги и шкоты.

Мартен не утратил хладнокровия. Пользуясь неосторожностью испанцев, которые были уверены, что он у них в руках, и торопливо приближались, встретил их залпом всего левого борта прямо по парусам.

Ближняя каравелла оказалась раздета почти догола и развернулась так круто, что шедшей следом тоже пришлось отвернуть, чтобы избежать столкновения. А третья обошла их по дуге, не обратив внимания на то, что тем самым попадает под огонь с другого борта развернувшегося “Зефира”.

И этот промах тут же был использован: семь ядер угодило ей на палубу, вызвав замешательство, которое позволило Мартену перебросить реи и изрядно удалиться. “Зефир”, искалеченный утратой верхней части гротмачты, от которой теперь и вовсе не было проку, тем не менее сохранил достаточно хода, чтобы выйти из-под огня испанских пушек. Но его обычная скорость теперь упала минимум на треть и явно не превышала скорости обычной каравеллы, а испанцы явно собирались в погоню.

Эта отчаянная гонка, начавшаяся на рассвете среди Малых Антильских островов, длилась целые сутки и закончилась только из — за бури, которая разбросала каравеллы и заставила испанских капитанов укрыться под защитой островов Лос Херманос и Бланкилья. “Зефир” же, основательно потрепанный ветром и волнами, добрался до Тестигос и только там бросил якорь на ночь, чтобы хоть немного исправить повреждения.

Но едва лишь матросы под командой Поцехи и Ворста успели растянуть новые штаги, закрепившие обломок гротмачты настолько, чтобы на него можно было навесить три реи, как с юга показалась новая флотилия испанцев, состоявшая из четырех кораблей, и Мартену вновь пришлось пуститься в бега.

Судьба словно ополчилась на него. Ян не только не компенсировал потерь в Тампико, но и понес новые, и теперь уже не мог рассчитывать на успех, пока “Зефир” плыл с искалеченной мачтой, лишенный свободы маневра, атакуемый и преследуемый вдалеке от своего безопасного убежища.

Карибское море кишело испанскими военными кораблями. Казалось, здесь сконцентрировалась вся морская мощь Филиппа II, и исключительно для того, чтобы уничтожить “Зефир”. Мартен скрипел зубами, сыпал проклятиями, но сохранил достаточно рассудка, чтобы не нарываться на явное поражение. Он ускользал, лавировал меж островов и рифов, уже решившись на возврат в Амаху, где мог приготовиться к решительному отпору. Но от Пристани беглецов его отделяли почти две тысячи пятьсот морских миль, то есть в лучшем случае больше двух недель плавания.

В действительности путь оказался гораздо дольше и занял больше месяца. Два островка, отмечавшие вход в лагуну, он увидел только на сто шестьдесят четвертый день с того момента, как потерял их из виду, отправляясь в это злосчастное плавание, которое по его планам должно было продлиться всего несколько недель.

Увидел он их на спокойном море, при ярком свете дня, вскоре после восхода солнца, которое, казалось, улыбалось ласково и беззаботно. Глубокая тишина лежала над темной полосой берега, а клочья утреннего тумана, подгоняемые легкимбризом, расплывались в ласковом теплом воздухе.

Этот сонный покой успокаивающе подействовал на Мартена, суля отдых ему, команде, кораблю после смертельных схваток с людьми, штормами, ветром, с завистливой, коварной судьбой, которая без малого пять месяцев преследовала “Зефир” и его команду, грозя им гибелью. Тут они были в безопасности. Прямая линия, проведенная через кучку кустов на плоской вершине одного из них и через седло между двумя горбами другого, служила границей, отделявшей безумие остального мира от благословенного покоя Пристани беглецов. Ни один неприятель, ни одна враждебная сила не могли вторгнуться в страну, лежащую среди джунглей за полной опасных мелей лагуной. Глубь страны была открыта лишь для тех, кто знал тайные проходы в коварных водах Амахи.

Мартен сам стал к штурвалу, проводя “Зефир” в бухту. Его несколько удивило, что ни одна пирога не вышла к ним навстречу. Не заметил он и ни одной рыбацкой лодки, а из-за темных мангровых зарослей, затянувших берег, не долетало ни звука, никаких признаков жизни. В мертвой тишине, повисшей над спокойным морем под сияющим небом с застывшими облаками, раздались громкие команды, босые ноги затопали по доскам палубы, заскрипели блоки, с шумом опали косые паруса, реи развернулись и стали вдоль корпуса.

Корабль двигался по зеркальной воде, медленно теряя ход, пока из клюза не выскользнул якорь и грохот якорной цепи не разорвал тишину, которая содрогнулась, лопнула и вновь повисла над лагуной.

Но и это громкая весть о возвращении “Зефира” не вызвала никакого отклика на берегу. Темная чаща леса не дрогнула, не донеслось ни звука, не забубнили свои таинственные сигналы индейские барабаны, гладкой поверхности воды не разрезали морщины от плывущих лодок. Суша — таинственная, глухая и слепая — не заговорила, не очнулась, словно на неё легла печать молчания.

“ — Странно,» — подумал Мартен, чувствуя, как его охватывает беспокойство.

Он велел спустить ялик и, стоя на корме, направил его к причалу, укрытому среди гигантских мангровых кореньев.

Ялик ткнулся в пристань, Ян тут же выпрыгнул на почерневшие бревна и торопливо зашагал вперед под зеленым покровом ветвей, листьев и лиан, но на другом его конце вдруг стал, как вкопанный. В десяти шагах перед ним, поперек тропинки, ведущей к форту, сооруженному Броером Ворстом, лежали разложившиеся останки какого-то негра. Ужасная вонь стояла вокруг, рой огромных синих мух гудел над трупом.

Холодный пот покрыл лоб Мартена.

Что тут произошло?

Задержав дыхание, он шагнул вперед, перешагнул останки и побежал, подгоняемый худшими предчувствиями. Вскоре ему пришлось остановиться: глубокие рытвины от пушечных ядер и сваленные огнем деревья преграждали дорогу. Миновав их, продрался через чащу и по изрытому валу шанца взобрался наверх.

Обломки высокого палисада торчали вокруг разрушенных укреплений, разбитые орудия лежали, погребенные землей, из которой уже пробилась буйная растительность. Трупы чернокожих пушкарей, изъеденные крысами и муравьями, валялись вокруг, белея высохшими ребрами и черепами.

Внезапное хлопание крыльев обратило его внимание. Посреди остывших пепелищ поселка, лежавших неподалеку от форта, взвились несколько стервятников с черно-белыми крыльями и красными шеями. Ян взглянул туда. Посреди площади, которую когда-то с трех сторон окружали деревянные дома, торчали три столба, врытых в землю, и с них свисали три скелета. Лохмотья, представлявшие остатки европейской одежды, указывали, что это были белые моряки, которых Мартен оставил в помощь Хагстоуну. Те явно погибли здесь после жестоких пыток. Но кто убил их? Как это случилось?

Мартен миновал место казни и пошел дальше. Тропинка, уже заросшая молодыми побегами и кустами, едва заметная в чаще, привела его на берег ниже пристани, где когда-то стояли хижины индейских рыбаков. От тех не осталось даже следа: обугленные стены рассыпались, а пепел смыли дожди. Высокая трава, папоротники и вьюнки наступали со всех сторон и вновь захватили почву, отнятую у них людьми. Ни единой пироги не было видно у берега. Остались только рваные, изодранные сети, разметанные ветром и занесенные в чащу.

Мартен вернулся. Холодный обруч ужаса, сдавивший его сердце и мозг, казалось, ослабел. Мозг теперь лихорадочно работал, мысли летели наперегонки.

Судя по следам ядер и по направлении, в котором рухнули поверженные деревья, нападение произошло со стороны моря. И совершить его могли только испанцы. Наверно, захватили местных рыбаков и пытками добились от них сведений о расположении укреплений над лагуной. Значит что-то прослышали про убежище “Зефира”. Слухи о Пристани беглецов давно кружили по Мексиканскому заливу, индейцы и негры, бежавшие с испанских плантаций, находили дорогу в Амаху; почему же не могли найти её испанцы?

Вошли ли их корабли в лагуну?

Мартен в этом сомневался, хотя, конечно, под руководством людей, хорошо знающих расположение мелей, можно было попытаться провести тяжелые каравеллы даже вверх по реке. Так или иначе, после артиллерийского обстрела нападавшие наверняка высадили сильный десант, который расправился с оставшимися в живых защитниками форта и перебил или захватил местных жителей, если тем не удалось сбежать вглубь джунглей.

А Хагстоун? Был он тут или в Нагуа? Погиб или ещё жив?

Задав себе этот вопрос, Мартен задумался. Он не заметил тел других белых кроме трех несчастных у столбов посреди площади. Притерпевшись к ужасному зрелищу и удушающему зловонию, Ян решился взглянуть на жертвы вблизи. Их тела, или точнее кости и иссохшие сухожилия, ещё удерживавшие оголенные кости в суставах, были неузнаваемы. Лишь на черепах сохранились остатки черных волос, а у Хагстоуна волосы были каштановыми.

“ — Это ничего не доказывает, — подумал Мартен. — Его могли забрать с собой. Могли заставить показать дорогу в Нагуа.”

Мысль эта жгла его огнем. Ян не хотел, не мог поверить в столь ужасную возможность. Это было бы хуже всего, слишком непереносимо и жестоко…

“ — Нет, Хагстоун не трус, — продолжил он мысль, — если даже каким-то образом его захватили живым, он должен был знать, что никакой ценой не избежал бы судьбы тех, кого замучили здесь насмерть. Скорее завел бы их корабли на мель, чем провел туда. Закупорил бы реку — это ясно! Ему нечего было терять!”

Эти рассуждения несколько его успокоили, но всех опасений не развеяли.

“ — Нужно попасть туда как можно скорее,» — подумал он.

Уже собрался возвращаться, когда его внимание привлекла небольшая дощечка, криво прибитая над головой скелета, свисавшего на среднем столбе. Там была какая-то надпись, хотя дожди её почти смыли. Мартен сорвал её и попытался прочитать поблекшие письмена. Напрасно; только в правом углу внизу осталось несколько не совсем стертых литер.

“ — …анта…рия, — с трудом расшифровал он. — …ско де…мирес.”

— Бласко де Рамирес, — вскричал он. — Значит он сюда все-таки добрался!..

ГЛАВА XVIII

— Напали на нас ночью, — рассказывал Уильям Хагстоун, сидевший напротив Мартена и Каротта в капитанской каюте “Зефира”. — Это было так внезапно и неожиданно, что разбудил меня только грохот первого выстрела. Накануне я приплыл из Нагуа, оставив там только младшего боцмана Уэбстера, и ночевал в форте, где все застал в наилучшем порядке. Спал крепко, но даже если бы бодрствовал, это никак не могло повлиять на ход событий. У Рамиреса было шесть каравелл и три-четыре сотни орудий разного калибра, а у меня — только четыре пушки и восемь мортир. Попробуй он войти в лагуну и оттуда открыть огонь, потерял бы не меньше половины кораблей, поскольку те пришлось на буксире у шлюпок проводить по узкому извилистому фарватеру, а тот у нас был пристрелян на всех учениях. Но он туда даже не сунулся. Насколько я мог понять по направлению огня, стал на якоре напротив тех двух островков, что указывают проход в залив, и первым же залпом снес главный шанец вместе с двумя тяжелыми орудиями. Потом на форт обрушился такой ад, словно произошло землетрясение. Нет, описать я не сумею…Вы сами видели.

Хагстоун перевел взгляд на Мартена, который уставился в пространство, казалось, ничего не видя и не слыша.

— Я даже не успел развернуть орудия в сторону моря, как их уже разбило, — продолжал Хагстоун. — Да все равно это ничего бы не дало, ведь я не видел цели и не знал толком их расположения. Обстрел продолжался с четверть часа, но уже после третьего залпа у меня уцелело не больше трех десятков людей. Паркинс и Ройд были ранены; с помощью Боуэна мне удалось отправить их в селение. Там я собрал всех уцелевших в надежде, что испанцы удовлетворятся уничтожением форта и уплывут. Но они не уплыли. Высадили десанты: один — со стороны моря, другой — на берегу лагуны. Взяли нас в кольцо, и на каждого из моих людей пришелся с десяток солдат.

Мы оборонялись в домах, которые по очереди поджигали, потом в руинах форта. Оттуда я отправил Боуэна с двумя неграми в рыбацкое селение. Они должны были прокрасться через лес, схватить первую попавшуюся пирогу и плыть в Нагуа с известиями для Квиче. Но не вышло: испанцы взяли их живьем. Я уже боялся, что и нас ждет то же, поскольку кончились заряды, и потому решил пробиться к причалу, где стояли несколько лодок, и либо погибнуть, либо уйти вверх по реке. В атаку я пошел во главе полутора десятков людей, — всего столько осталось способных ещё вести бой. Но до причала нас добралось только четверо. Прыгнули в единственную лодку, которая ещё осталась неповрежденной, и сумели уйти.

Я был ранен в бедро, но пуля не задела кость, так что после перевязки терпеть было можно. В Нагуа мы приплыли вечером. Тут уже все знали, что произошло. Индейские барабаны непрерывно гремели в глубине лесов вдоль реки, толстый черт Уатолок отвечал им раз за разом из своего курятника и — как мне кажется — уговаривал Мудреца оставить столицу. На месте Квиче я велел бы его повесить. Черт его знает, не был ли он в сговоре с Рамиресом.

Я не допускал, чтобы испанцы отважились буксировать свои корабли вверх по Амахе. Откуда они могли знать о существовании Нагуа? Даже вырви эти ведения от Боуэна, в чем я сомневаюсь, кто, дьявол его забери, мог бы показать им нужную дорогу? Для меня до сих пор это неразрешимая загадка. Но именно так все и случилось: барабаны предупредили нас, что четыре каравеллы спустили шлюпки и плывут к нам.

Нужно сказать, что меня это утешило. Тут они уже не могли высадить никакого десанта иначе как под огнем наших мортир и пушек, и мне даже в голову не приходило, что они могут знать о наших позициях, как это было в форте над лагуной. Квиче тоже верил, что мы отобьемся, ибо вопреки советам своего колдуна не оставил Нагуа; велел только удалиться женщинам с детьми. Выслал также гонцов — пеших и на лодках — в Хайхол и Аколгуа с просьбой о помощи.

Я не слишком рассчитывал на эту помощь, — та могла прибыть в лучшем случае через три — четыре дня, но мне казалось, что мы сами справимся с испанцами, и без особых потерь. Любой их корабль, любая шлюпка от ближайшего поворота реки должны были оказаться в пределах досягаемости всех орудий на холме. Я рассчитывал затопить первую же каравеллу, которая покажется, заблокировать дорогу следующим, а потом перебить команды или взять их в плен было только вопросом времени. Беспокоило меня лишь мое бедро. Рана загноилась и очень мне докучала. Я решился извлечь пулю, которая там застряла, но при этом потерял много крови и чувствовал себя чертовски слабым.

Собирался выслать отряд стрелков — индейцев посуху вниз по реке навстречу испанцам, чтобы беспокоить их в пути — обстреливать из засад шлюпки, буксирующие каравеллы. Рассказал об этом Мудрецу, но мне кажется, что не объяснил достаточно ясно, ибо поначалу он не хотел соглашаться на мою идею. Трудно было объясняться с ним по-испански, а переводить оказалось некому. Все — таки я убедил его дочь, которая мне помогла, и в конце концов в ту же ночь пятьдесят человек с мушкетами и около ста с луками, стрелами и копьями вышли берегом до самого первого притока Амахи. Насколько я понимаю, эта толковая девушка старалась склонить отца, чтобы тот велел Уатолоку призвать на подобную войну из засад всех жителей селений по обе стороны реки, что наверняка ещё больше задержало бы приближение испанцев. Квиче согласился и на это, но слишком поздно, ибо Уатолок тем временем взял ноги в руки и сбежал.

Ну, во всяком случае, план мой оказался неплох. С рассвета издалека доносилась непрерывная стрельба, которая приближалась весьма небыстро. Полагаю, акулы в устье реки устроили в тот день настоящий пир из испанских скотов.

Это не удержало Рамиреса от дальнейшего продвижения. Вскоре после полудня последние выстрелы смолкли в каких-нибудь полутора милях отсюда, а ещё через полчаса наш отряд вернулся почти без потерь, оставив только несколько человек в дозоре, — по моему совету. И теперь мы ждали, когда из-за поворота реки появятся шлюпки, буксирующие первый корабль. Заряженные орудия, готовые к стрельбе, были наведены так, что промахов быть не могло; все дома вдоль набережной и холмы заняли отборные стрелки, вооруженными мушкетами, на случай если бы какая-то шлюпка увернулась от орудийного огня и хотела прибиться к пристани. Я был совершенно уверен, что атаку отобьем, и только желал, чтобы битва началось как можно раньше, ибо силы оставляли меня все быстрее.

Испанцы, казалось, колеблются в нерешительности, потому что прошедший час не изменил ситуации. Потом один из индейцев, оставленных в дозоре за поворотом реки, прибежал с известием, что каравеллы стали там на якоре, и по-видимому не собираются высаживать десант, раз все шлюпки подняты на палубу. Разумеется, десант поблизости от Нагуа был почти невозможен и они отдавали себе в этом отчет. Но мы были готовы и к такой возможности. Потому я не знал, что и думать, но после совещания с Квиче и его дочкой мы пришли к выводу, что генеральное наступление видимо отложено до следующего утра. Случись так, мы планировали напасть на них ночью и поджечь корабли. У меня не было сил возглавить атаку, поэтому командовать предстояло Уэбстеру — единственному белому, который кроме меня остался в живых.

Но я не успел даже сказать ему, что задумал, как дела приняли такой же оборот, что и над лагуной: испанцы начали обстреливать взгорья и холмы из самых тяжелых орудий, совершенно не показываясь в поле зрения. Сам дьявол должен был управлять их огнем, — лишь изредка ядра миновали цель, и каждый залп равнял с землей наши укрепленные позиции. За несколько минут дворец Квиче превратился в руины, а сам он погиб под рухнувшими перекрытиями. Пылали дома над рекой и крыши складов. Четыре наших орудийных позиции были разбиты, расчеты остальных разбежались. Погиб и Уэбстер. Я остался один.

— Нет, не один, — тут же поправился он. — Со мной осталась девушка. Ей я обязан своим спасением.

— Что стало с ней? — порывисто спросил Мартен хриплым голосом.

— Не знаю, — покачал головой Хагстоун. — Она меня стащила вниз, потому что сам идти я был не в силах. Потом какие-то индейцы перенесли меня к руинам в лесу у западного края поселения. И с той поры я её не видел.

Умолкнув, он, казалось, восстанавливал в памяти дальнейшие события, и через минуту — другую заговорил снова.

— Видимо, тогда я потерял сознание. Очнулся ночью, наверное от холода. Нагуа догорал, а над окрестными деревнями поочередно вставали зарева новых пожаров. Далекие крики и выстрелы я слышал до утра. Потом заполз в какую — то дыру в руинах; похоже, это был склеп, но основательно уже разграбленный, во всяком случае — без покойника. У меня при себе был пистолет, и я-то знал, что если меня и найдут, то живым не возьмут. Но никто меня не искал. Тайник все миновали. Разыскивали беглых, особенно, как мне кажется, чернокожих. Несколько раз я видел, как их гнали к пристани мелкими группками.

Были они здесь трое суток, потом уплыли. Меня измучили голод и жажда, потому я сразу выбрался в сожженный город, в надежде найти что-нибудь поесть. Едва доплелся, подпираясь двумя жердями, выломанными в ближайшей изгороди. Рана мне докучала, но голод был ещё хуже. По дороге наткнулся на родничок, лег на землю, чтобы зачерпнуть воды, и тут услышал крик. Я повернулся, но не успел схватиться за оружие: трое индейцев набросились на меня сзади. Они были нездешние, как выяснилось позднее — из Хайхола. Видимо, приняли меня за испанца и собирались прикончить. Их удержал какой-то коротышка, который там командовал. Тогда меня понесли к реке, чуть выше тех руин, в которых я скрывался. А там у берега стояли десятка три пирог, и в самой большой сидел их вождь — не помню его имени.

— Тотнак? — бросил Мартен.

— Кажется он, — неуверенно подтвердил Хагстоун. — С ним было трудно объясняться, даже через переводчика, который знал испанский не лучше меня. Но я все повторял “Мартен” и “Зефир”, указывая на себя, и видно это его убедило. Мне дали поесть, и какой-то их знахарь обработал мою рану. Сразу я почувствовал облегчение, а потом сам научился прикладывать отвар из трав, которые он мне оставил.

Поначалу они хотели забрать меня с собой в верховья реки. Я, конечно, отказался, ибо со дня на день ждал вашего возвращения. Силился им как — то объяснить, и видимо это удалось. Они долго совещались, оставлять ли меня, но в конце концов отчалили.

Поначалу я поселился в том полусожженном сарае, который виден отсюда. Еды хватало, потому что там осталось немного кукурузы, а в садах дозревали фрукты. Но меня выжило зловоние разлагавшихся трупов. Я не мог ни закопать их, ни сбросить в реку. Ведь тел там было несколько сотен…Подуй ветер с той стороны, и сейчас бы нечем стало дышать — хотя стервятники уже очистили большинство костей.

Рана заживала быстро, поэтому дабы избежать ужасного смрада я перебрался на холм. Там убитых было относительно немного. Я сумел стащить трупы в рвы на артиллерийских позициях и присыпать землей. Поселился в том павильоне, который занимали вы, капитан Мартен. Там теперь нет ничего, кроме руин, но это здание как-то уцелело. Ах да, уцелел ещё каменный истукан их божества — правда, в это трудно поверить, ведь пушки, между которыми он стоял, были вдребезги разбиты ядрами испанцев. А он там стоит до сих пор!

Потом я все ждал. Месяц, два, три…Ждал вас или испанцев — ведь они могли вернуться. Был голов к этому. Но никто не показывался. Ни снизу, ни сверху по реке, ни со стороны суши. Все это время тут живой души не было. Только стервятники и вороны…Думал, что с ума сойду от их карканья.

— Но не сошел, — триумфально тряхнул он головой. — Занялся поисками какой-нибудь лодки, ещё годной для ремонта. На дне маленькой затоки обнаружил две дырявые пироги. Все остальные испанцы спустили по течению или затопили на глубине. Одну из них сумел вытащить и залатать. Спрятал её в зарослях далеко вверх по течению, там, где Амаха разделяется на несколько рукавов, чтобы в случае чего уплыть в сторону Хайхола. Временами отправлялся на рыбалку, а как-то раз добрался до лагуны и тогда узнал, что Бласко Рамирес сотворил с Боуэном, Перкинсом и Ройдом. Похоронить их останки я не мог — не было никаких орудий, а от зловония, которое там стояло, мне делалось плохо. Вернулся и стал ждать снова, но уже терял надежду на возвращение “Зефира”, потому решил ждать “Ибекс” и всех прочих.

Вчера к вечеру я услышал далекий рокот барабанов — первый раз за четыре месяца! Прислушивался всю ночь, а потом весь сегодняшний день, готовый к бегству на случай, если это испанцы. Увидел лодки на излучине реки, но не был уверен, буксируют ли они “Зефир”. И лишь когда он показался, я смог вздохнуть с облегчением. Сразу заметил, что гротмачта перебита, и понял, что и вам досталось…

Вопросительно взглянув на Мартена и Каротта, но не получив ни подтверждения, ни отрицания своих догадок, он довольно потер руки и сказал:

— Ну, это все можно поправить.

— Нет, ничего уже нам не исправить, — произнес Мартен тихо, но таким тоном, что Хагстоун замолк с разинутым ртом.

Всю ночь Мартен расхаживал по палубе “Зефира”, заложив руки за спину и понурив голову. Хагстоун сидел на трапе, ведущем на ют, чувствуя его отчаяние и тоску, источники которых толком не мог представить. Ему было Мартена жаль, но чувство это в свою очередь невероятно изумляло его. Своего капитана он считал слишком сильным человеком, чтобы за него переживать, и в то же время убежден был, что нужно что-то сделать, чтобы стряхнуть с того апатию. Впервые в жизни замечал он за собой такое. Никогда до тех пор не трогала его так глубоко ни своя, ни чужая судьба. И чувствовал он себя при этом куда более одиноким, беспомощным и лишенным всякой опоры, чем тогда, когда Мартен оставил его в Нагуа, вверив безопасность и защиту его обитателей, и даже когда остался тут один после разгрома.

Мартен же не обращал на него ни малейшего внимания. Не смотрел ни на него, ни на небо, ни на реку. Казалось, что вообще ничего не замечает. Не упрекал его, не задавал вопросов, не допытывался о причинах разгрома.

Так продолжалось уже восемь часов. Взошла луна, перекатилась по небу и снова спустилась, скрывшись за горами. Река плыла лениво, черная и немая. Ветер стих. Было холодно, роса капала с вантов и зачехленных рей.

Хагстоун не мог больше терпеть. С той минуты, когда он умолк, завершив на закате свой драматический рассказ, вместо хоть какого-то облегчения он испытывал все более угнетавшую его ответственность за то, что произошло.

— Не мог я ничего сделать! — не выдержал он наконец. — Можешь ты наконец понять, не мог я совершить чудо!

Мартен остановился перед ним. Гримаса удивления скользнула по его лицу.

— Естественно, — произнес он с явным усилием. — Ничего больше сделать было нельзя. Это ясно.

— Так ты не считаешь, что я не оправдал доверия? — хотел убедиться Хагстоун.

— Нет, не считаю. Это я не оправдал доверия все этих людей, — добавил Мартен словно про себя. — И этого уже не поправить. А остальное… — он махнул рукой и отвернулся.

“ — Нет, этого мне не перенести”, — подумал Ян, окидывая взором пристань, пепелища домов на берегу, полуразрушенные склады и руины дворца Мудреца на взгорье.

Взгляд его задержался на изваянии Тлалока. Кровожадный бог, казалось, поглядывал сверху вниз на следы разгрома бывших своих приверженцев, которые отступились и забыли его. И триумфально воцарялся вновь при помощи тех, чья вера лишила его почитателей.

Хагстоун поднялся и ушел. Мартен этого даже не заметил. Он непрестанно задавал себе вопрос, осталась ли в живых та, кто могла напомнить его слова, кто могла бы посмотреть ему в глаза с укором за невыполненные посулы; кто знала о величии его намерений и планов; кто безгранично доверяла ему и чье доверие развеялось с дымом испанских пушек над Амахой.

— Иника! — шептал он во тьму, словно призывая её. — Иника…

Уже немало дней Мартен пытался стряхнуть с себя подавленность, отбросить пустые сожаления, обрести прежнюю энергию и прежде всего власть над самим собой.

Напрасно.

Ему казалось, что он стал кем-то совсем другим; что Ян Куна, прозванный Мартеном, которому было что делать в этой жизни, который говорил с людьми, слушал их и строил грандиозные планы, — умер.

Он его помнил. И его планы тоже. Рассматривал их с трезвой иронией с высоты своего горького опыта. Хотел создать империю, и вот шесть испанских кораблей за несколько часов превратили в пыль все, что он для этого сделал за четыре года. Как же он был смешон в своем порыве! И как наивны были представления, на которых он основывал свои намерения! С чем замахнулся он на гигантскую мощь Испании, если какой-то мелкий, никому не известный, отнюдь не покрытый славой побед командир провинциальной флотилии одним махом смел с лица земли его “королевство”…

Ян чувствовал себя уничтоженным. Его жгли стыд и угрызения совести. Не мог ни оставаться тут, ни возвратиться в Европу, ибо не видел, зачем жить дальше.

— Нет, ничего уже тут не поправить, — повторял он себе сказанное Хагстоуну. — Все кончено.

Каротт с Хагстоуном спрашивали его, что делать дальше. Поцеха с Ворстом ждали приказаний.

— Делайте, что хотите, — отвечал он.

Он избегал их. Блуждал в одиночестве по взгорью, среди руин, уходил далеко в поля, разглядывал вырубленные налетчиками, засохшие деревья в садах, часами сидел над рекой, прислушиваясь, не раздастся ли плеск весел плывущих с верховьев лодок. Часто просыпался среди ночи, ибо ему казалось, что слышит грохот барабанов или звуки индейских гитар и веселые песни. Только ночи стояли глухие и темные. Барабаны, которые неведомо кому и откуда несли весть о его возвращении, теперь упорно молчали. Никто из прежних жителей не вернулся в Нагуа, словно опасаясь дыхания прошедшей здесь смерти. Брошенные поля и пастбища шаг за шагом опять захватывали джунгли, стирая следы каторжного труда нескольких поколений.

Через неделю индейцы и негры из команды “Зефира” стали исчезать. Уходили в лес и больше не возвращались. Когда Хагстоун сказал об этом Мартену, тот только кивнул, словно принимая их бегство как факт. Они покидали его втихую, не говоря ни слова, как крысы бегут с корабля, к которому по неведомым причинам отказали в доверии. Тут причины были ясны и понятны — возразить было нечего. Они поняли его слабость и беспомощность. Они прозрели. Мощь прежнего союзника Квиче рухнула на их глазах. Это был только мираж, вызванный чарами белого человека. Чарами, которые однако не устояли перед всемогуществом обиженного Тлалока. Прежний бог отомстил отступникам, но — быть может — его ещё можно умилостивить…

В один прекрасный день Мартен заметил, что у подножья изваяния Тлалока лежат венки свежих цветов. А назавтра там же появился забитый козленок, кровь которого оросила грудь божества.

“ — Скоро здесь снова начнут приносить человеческие жертвы”, — подумал он, но ничего не сделал, чтобы помешать.

Но до этого и не дошло. В конце месяца в одну из ночей все оставшиеся индейцы и негры просто сбежали. На “Зефире” осталась только белая команда, состоявшая из нескольких десятков людей, единственным желанием которых было убраться оттуда поскорее.

Но Мартен тянул. Хотел дождаться прибытия Уайта, Шульца и Бельмона — по крайней мере так он утверждал. Каротт и Хагстоун признали весомость его доводов; невозможно было затевать никакой экспедиции со столь скромным экипажем, а корабли из Англии должны были вернуться максимум через несколько недель.

На самом же деле Мартен не думал ни о каких экспедициях и даже не строил никаких планов, а если чего и ждал, то только знака от Иники. Полагал, что она скрылась вместе с остальными в каком-нибудь глухом селении в глубине страны, или нашла убежище в Хайхоле. Эта последняя возможность казалась ему наиболее правдоподобной, поскольку — как следовало из рассказа Хагстоуна — молодой Тотнак прибыл сюда с запоздавшей помощью и наверняка стоял лагерем поблизости, пока испанцы хозяйничали в окрестностях Нагуа.

Возвращение “Зефира” не могло пройти незамеченным обитателями тех селений, подступы к которым защищали джунгли и куда могли добраться только местные жители. Их барабаны донесли эту весть и до предгорных окраин Амахи, в Аколгуа и Хайхол, и её подтвердили беглецы из команды “Зефира”. Так что если Иника осталась в живых, то уже должна была знать, что Мартен вернулся. Если хотела видеть его и говорить, могла дать знать.

“ — Может быть, ей что-то мешает, — успокаивал он себя. Могло что-то случилось по дороге с её гонцом. Или обстоятельства пока не позволяют ей связаться со мной. А может, она ждет вестей от меня? Или усомнилась во мне, как и все?”

Эти мысли нестерпимо мучили его, не давая покоя ни днем, ни ночью. Ян боялся, что когда Уайт с Бельмоном вернутся, придется уплыть, и никогда уже не узнает он о судьбе чудной девушки, которая — быть может — считает его предателем.

Больше он терпеть этого не мог. Сообщил Каротту, что намерен отправиться вверх по реке и вернется через две недели. Отобрал десять человек из старой своей команды и назавтра на рассвете отправился в путь, провожаемый недовольными взглядами французских моряков с “Ванно”, уже позабывших, что обязаны ему жизнью.

Вскоре после того, как шлюпка миновала первую излучину Амахи и её мелкий правый приток, милях в шести от Нагуа, в глубине джунглей зарокотали барабаны. Это было странно и непонятно, поскольку ни на реке, ни по её берегам Мартен не заметил ни малейшего следа людских существ. Но однако чьи-то глаза должны были следить за ними, ибо барабаны рокотали с перерывами целый день до самого вечера, и умолкли только тогда, когда шлюпка причалила к небольшому островку посреди главного русла, где команда провела ночь у костра.

Мартен не скрывал своих намерений. Да и ни к чему все это было. Знал, что за ним следят, и не смог бы противостоять нападению. Но не допускал, что им грозила серьезная опасность со стороны местных индейцев или жителей Хайхола. Он не стал бы сражаться, даже напади они: не хотел проливать кровь своих прежних союзников, что бы окончательно развенчало его в их глазах. Нет, он направлялся к ним открыто, как друг, не такой могущественный, как прежде, но не менее прямой и честный. Только таким образом мог он их убедить и достичь намеченной цели.

Потом пару дней шлюпка шла под парусом, пользуясь попутным ветром. Река по-прежнему оставалась пуста, берега безлюдны. Бескрайние леса, обширные болота, поросшие чащей кустов, тростника и камышами, тянулись по обе стороны. Многочисленные большие и малые притоки, ленивые и заболоченные, или быстрые и шумливые, вливались и слева, и справа, образуя иногда в устье целые озера и мелкие разливы. С них срывались тучи птиц и кружили над шлюпкой, но людей нигде видно не было.

Только на четвертый день на закате Мартен издали увидел столб дыма, поднимавшийся из-за деревьев. Чаща поредела, сквозь величественную колоннаду махагони, сурмий, жакаранд и гевей пробивались алые отблески костров, горевших на сухой расчищенной поляне, а на пологом песчаном берегу, который переходил в небольшой обрыв, сохли вытащенные из воды пироги.

Караулили их трое хайхолов, вооруженных копьями и луками. Когда шлюпка стала приближаться, один из них взобрался на обрыв и помчался к кострам. Двое оставшихся молча следили за пришельцами, не трогаясь с места, словно вид лодки с парусом был им совершенно безразличен. Не дрогнули, не заговорили даже тогда, когда двое белых матросов вбили в песок заостренный кол с цепью, удерживающей нос шлюпки.

Шагнув на берег, Мартен взглянул наверх, на обрыв, который возносился над головами, заслоняя обзор. Четыре силуэта индейцев в складчатых серапе показались на фоне угасающего заката. Он не мог различить их лица, но в одном из силуэтом узнал стройную фигуру молодого вождя.

— Приветствую тебя, Тотнак! — произнес он на наречии хайхолов.

— И тебе привет, — ответил Тотнак. — С чем ты пришел?

Мартен ответил не сразу. Не отводя взгляда, вытащил из-за пояса пистолет и, взяв его за ствол, подал Ворсту, стоявшему за ним. Потом таким же образом избавился от ножа и только тогда сказал:

— Я хочу говорить с Иникой.

Тотнак долго молчал, словно колеблясь. Они стояли лицом к лицу — индеец над самым краем обрыва, белый внизу, на песчаном берегу, разделенные небольшим пространством крутого откоса.

— Иди один, — наконец сказал Тотнак.

Костры широким полукругом окружали шатер из козьих шкур, вход в который заслоняла узорчатая шерстяная ткань, напоминавшая ковер. Вечерняя мгла стелилась над самой землей, образуя слабый багровый ореол вокруг огней. На фоне этого приглушенного сияния изредка сновали черные людские тени, а нечеткие силуэты сидящих временами чуть перемещались, когда кто-то подбрасывал хвороста в огонь. Слышен был тихий гул приглушенных голосов и треск поленьев.

Иника стояла перед шатром, уронив руки и гордо подняв голову. На ней было небесно-голубое серапе с разрезами на плечах, перехваченное на бедрах поясом, сплетенным из тонких ремешков. Багровый отблеск костра слабо озарял её лицо с правильными чертами и отражался в черных, широко раскрытых глазах, не согревая их взгляда. В глубине неподвижных зрачков, направленных на Мартена, было нечто твердое и холодное, как мрамор.

Молча выслушав его, она чуть качнула головой.

— Ты обманул и меня, и себя, — тихо произнесла Иника. Обманул моего отца и мой народ. Твой взор и твой голос, которые были для меня единственной истиной, лгали каждым взглядом и каждым словом. Путь, который ты мне указал, был ложным. Вел он только к твоим целям, а я, моя страна, мои замыслы — это были лишь средства, которыми ты воспользовался. Мы хотели жить в мире, а ты принес нам войну и смерть, хотя утверждал, что твои пушки и мушкеты сберегут мир.

— Будь я в Амахе… — начал Мартен, но она перебила.

— Тебя не было. Именно тогда тебя не было! Кто нас предал? Кто навлек месть испанцев? Почему эта месть обратилась против моего отца, против наших мирных домов, против всех тех, кого уже нет в живых, и против тех, которых угнали в рабство? А теперь, когда все это случилось, хочешь, чтобы я вышла за тебя! Для чего?

Мартен хотел было ответить, но, взглянув в её лицо, понял, что убеждать напрасно. Он не видел никакого выражения, даже гнева или сожаления. В глазах Иники, казалось, жизнь угасла. В них не видел он ни боли, ни надежды, ни следа прежней нежности и ласки, словно после этого разгрома все в ней кончилось, сгорело дотла — даже воспоминания.

— Уходи и забудь, — сказала она.

ГЛАВА XIX

Прежде чем покинуть лагерь Тотнака, Мартен имел с молодым вождем хайхолов долгую доверительную беседу, во время которой обещал тому, что не позже чем через месяц навсегда покинет Амаху и никогда туда не вернется. Со своей стороны Ян хотел быть уверен в судьбе Иники. Тотнак уверял, что дает ей прибежище навсегда.

— У неё будет в моей стране свой дом, — сказал он, глядя в огонь, пылавший перед шалашом неподалеку от её шатра. — И ни в чем она не будет испытывать нужду.

Подняв голову, вождь взглянул на Мартена.

— Было время, — медленно сказал он, — я хотел тебя убить. Пока ещё она была твоей. Но ни одна женщина не стоит жизни мужчины, а твоя смерть повлекла бы за собой смерть многих людей… Если бы я знал, если бы предвидел, что случится!..

Он умолк и снова уставился в огонь.

— Я хотел бы умереть, — признался Мартен. — Пришел сюда без оружия и…

— И уйдешь отсюда живым, — прервал его Тотнак. — Если б ты погиб, дух твой не обрел бы покоя и отнял его у меня. Бласко де Рамирес жив! Можешь отомстить ему. А что мне с того, если я тебя сейчас прикончу? Этим не добиться Иники и не насытить ни своей, ни её жажды мести. Уходи и мсти. И никогда не возвращайся!

Мартен подумал, что ничего другого ему не остается. Он немедленно скомандовал отчаливать и провел бессонную ночь на одном из бесчисленных островков в паре миль ниже индейского лагеря. Ян был в отчаянии.

“ — Все кончено, — думал он. — Не осталось никого, кто не мог бы обвинить меня в фальши, измене, обмане или бросить хоть одно слово в оправдание. Нет никого, кто бы знал о моей верности и привязанности к этому краю; кто в них верил бы. А как тяжко нести это бремя одному…”

Чувствовал, как чужды ему все окружающие, как ему теперь все и вся безразличны. Судьба сбросила его с такой высоты мечтаний, что казалось, он рухнул в пропасть, из которой нет выхода.

“ — Уходи и забудь”, — сказала Иника.

Разве сможет он когда-нибудь забыть?

“ — Уходи и мсти”, — сказал Тотнак.

Разве может месть принести забвение?

Это настроение безнадежности не оставляло его всю дорогу обратно в Нагуа. Прибыв раньше, чем обещал, он застал на борту “Зефира” только Пьера Каротта с его французами с “Ванно”. Хагстоун с остатками команды отправился к Пристани беглецов, чтобы совершить погребение останков погибших и оставить в дозоре Томаша Поцеху с небольшой командой — как для встречи Уайта, так и на случай нового вторжения испанцев. Каротт опасался, что Бласко де Рамирес ещё раз решит попытать счастья и захватить “Зефир”. Если бы каравеллы испанцев в самом деле показались поблизости, Поцехе надлежало немедленно плыть в Нагуа, чтобы предупредить Мартена.

Кроме этих предосторожностей Каротт собирался перевести корабль выше по реке за следующую излучину, куда испанцы могли бы добраться только в шлюпках. Ждал возвращения Хагстоуна и его людей, и когда через несколько дней это случилось, представил свой план Мартену.

Ян согласился молча, равнодушие его вызвало тяжелый вздох Хагстоуна.

— Я — то думал, он уже очухался, — заметил тот Каротту. Но…сами видите. Все из-за той девушки.

Каротт понимающе усмехнулся.

— Такой человек, как он, из-за девушки головы не потеряет. Ведь у него остался “Зефир”.

— Это правда! — с запалом подтвердил Хагстоун. — Будь “Зефир” моим…

— Не о том речь, — перебил его Пьер. — Но время — лучший лекарь. Время все поправит.

Время шло. Ожидание возвращения “Ибекса”, “Торо” и “Санта Вероники” растянулось до бесконечности. Мартена, казалось, это не слишком волновало, но Каротт тревожился все больше. С трудом собранные запасы провизии стали подходить к концу, в команде росло недовольство. Люди не понимали, ради чего они сидят в этой чертовой дыре, вместо того, чтобы выйти в море и завербовать нужное количество матросов в Кампече или на Антилах. Никто уже не верил, что другие корабли когда-нибудь вернутся. Англия была так далеко; кто мог знать, сколько бурь встретили они по дороге и как сумели их преодолеть? Кто мог поручиться, что испанцы их не потопили?

Даже Хагстоун начал сомневаться; даже Поцеха и Ворст склонялись на сторону большинства команды.

Неожиданно Мартен сам принял решение. Однажды вечером, вернувшись как обычно на корабль после целого дня блужданий среди руин, Ян вызвал Пьера и Хагстоуна в свою каюту.

— Завтра выходим в море, — заявил он без всяких предисловий.

Оба были настолько удивлены, что даже не ответили. Да Мартен их мнения и не спрашивал, продолжая говорить в своей прежней, энергичной манере, коротко и ясно. Он намеревался плыть на восток и пополнить команду на побережье Кампече или на Кайманских островах. Надеялся встретить по дороге немало корсарских кораблей, обновить знакомство с их капитанами и добрать немало смельчаков, которые будут готовы на рискованные предприятия.

— Нужно все как следует обдумать, — добавил он. — Ни Тампико, ни Аве де Барловенте не должны повториться.

— Что ты имеешь в вижу? — спросил Каротт.

— Я разделаюсь с Рамиресами, — отрезал Мартен. — И с губернатором, и с его сыном.

— Хочешь напасть на Сьюдад Руэда?

— Я возьму Сьюдад Руэда! И — Богом клянусь — этот город перестанет существовать, так как сгинул Нагуа.

— Помни, что в Сьюдад Руэда куда больше пушек, чем их было здесь, — заметил Каротт. — Диего де Рамирес к тому же располагает ещё и сильным флотом, а его сын…

— Его сын ещё не имел со мной дела, — прервал Мартен. — Их каравеллы не испытали нашего огня в открытом бою. Я противопоставлю им равные силы, и тогда…

Понизив голос, он усмехнулся, едва не в первый раз с той минуты, как вернулся в Амаху.

— И тогда, — закончил он, — я заставлю Бласко Рамиреса биться со мной — один на один.

— Черт возьми, хотел бы я это видеть! — буркнул Каротт.

“Зефир” отчалил наутро, буксируемый вниз по реке четырьмя шлюпками. Мартен стоял на юте, опершись о релинг левого борта, и смотрел на стремительно удалявшийся берег. Минуя поворот реки, из-за которого Бласко де Рамирес бомбардировал столицу Амахи, Ян резко отвернулся и перешел на нос. Взгляд его, твердый и холодный, теперь был устремлен только вперед.

Река лежала перед ним, полная солнечных бликов посередине и затененная кронами больших деревьев ближе к берегам. Широкое её русло временами разделялось на несколько рукавов, омывая продолговатые острова или образуя обширные, уходящие в глубь леса заводи со стоячей темнозеленой водой, в которой плескались крупные серебристые рыбы. Главное течение выбивалось на поверхность, быстрое и нетерпеливое, и “Зефир” спокойно скользил по нему, легкий, нагруженный балластом лишь настолько, чтобы не терять остойчивость и слушаться руля.

Была весна. Джунгли кипели жизнью, птичьими трелями, квохтаньем, цокотом, хрипами и посвистом. Верещание попугаев и обезьян выдавало какие-то их домашние недоразумения, целые рои колибри порхали над цветущими заводями, словно горсти рассыпанных драгоценностей, из болотистых лиманов отзывались лягушки.

Только около полудня, когда солнечный жар раскалил небо и землю, все голоса начали стихать. Лишь мухи, жуки и цикады гудели, жужжали, стрекотали по — прежнему, а на отмели выползли кайманы, чтобы погреться на песке.

“Зефир” миновал большую илистую банку, нанесенную течением посреди реки перед последним поворотом. Здесь фарватер сужался и извивался, приближаясь то к левому, то снова к правому берегу. Нужно было удерживать корабль на глубине с помощью длинных шестов, которые матросы вонзали концами в топкое дно, чтобы оттолкнуть корму на средину узкого прохода. Вода стояла исключительно низко, несмотря на прилив, который как раз кончался. Ветер дул с суши и не нагонял волну, а наоборот — отбрасывал её назад. Нужно было спешить, ведь “Зефиру” предстояло миновать лагуну и выйти за рифы до очередного прилива.

Люди не щадили сил, экипажи шлюпок взялись за весла, чтобы помочь парусам.

Тут издалека со стороны морского побережья долетел знакомый прерывистый рокот барабанов. Он слагался в напряженный ритм, ускользал из него долгой паузой, то спешил, то затихал, вздымался и опадал. Смолкал, словно ожидая ответа, и снова разносился, повторяя нечто бывшее вызовом, предостережением, какой-то вестью, плохой или хорошей — кто мог это знать!

Гул опять умолк, но теперь ответ пришел немедленно. Ответ или просто верное как эхо повторение тех же ударов, пассажей и пауз? Тот другой барабан гремел дальше, выше по реке. И ещё не кончил, как отозвался третий…

Мартен слушал, наморщив брови.

— Прощаются с нами, — сказал Хагстоун.

Ян отрицательно покачал головой.

— Будь это так, сигнал бы шел не от моря в глубь суши, а наоборот. Там что-то случилось, — добавил он тихо, словно беспокоившая его мысль сама неосторожно превратилась в слова.

Окинув взором палубу, на которой молча застыла команда, он покосился на шлюпки. Гребцы застыливыпрямившись, суша весла. Все напряженно прислушивались, словно эти слова “ — Там что-то случилось» — громом разнеслись над головами.

— Вперед! — скомандовал Мартен. — Весла на воду!

— Эгей! — закричали из первой шлюпки. — Эй, на “Зефире”!

— Что там? — закричал Хагстоун.

— Наша лодка! — долетел по воде голос. — Лодка с лагуны!

Теперь её заметил и Мартен. Лодка боролась с течением, подгоняемая торопливыми ударами индейских весел. Видна была коренастая, неуклюжая фигура Томаша Поцехи, который стоял на корме, широко расставив ноги, и отталкивался на перекатах длинным шестом.

Быстро приближаясь, он миновал шлюпки, не отвечая на распросы товарищей.

— Трап! — бросил Мартен. — С правого борта!

Опущен был штормтрап — веревочная лестница с металлическими перекладинами. Поцеха повис на нем, когда лодка притерлась к борту корабля, подтянулся на руках, нащупал ногой перекладину и взобрался на палубу.

— Говори! — бросил Мартен.

Главный боцман “Зефира” с сомнением огляделся. Он тяжело дышал, по багровому лицу, заросшему по самые глаза светлой, жесткой как ржаная солома щетиной, стекали капли пота.

— Говори, — повторил Мартен. — Не время что бы то ни было скрывать.

— Восемь кораблей приближаются к заливу, — доложил Поцеха. — Идут, словно знают дорогу, лавируют так, чтобы лечь в бейдевинд со стороны островов.

— Когда ты их заметил?

— Часа два назад. Разумеется, тогда они шли правым галсом, и не было уверенности, куда направляются. Но позже, примерно с час назад, все легли на противоположный курс. А сейчас…

— Никаких флагов? — перебил Мартен.

Поцеха покрутил головой.

— Я не смог толком рассмотреть даже их силуэты. Трудно сказать наверняка. Первый похож на небольшую каравеллу, тонн на четыреста. Высокие двухъярусные надстройки на носу и корме. Три мачты. Теперь все будет видно, как на ладони — добавил он. — Они уже должны быть совсем близко.

— Да, — протянул Мартен. — Отступать нам некуда, — заметил он скорее самому себе. — Чем скорей, тем лучше.

Ясно было одно — назад пути нет. “Зефир” невозможно было развернуть носом вверх по реке, а если даже и удалось бы в одном из узких протоков между мелями, то буксировка против течения во время отлива оказалась бы не под силу столь скудной команде. А якорная стоянка на этом месте не уберегла бы их перед обнаружением пришельцами, разве что в некоторой степени — от огня их орудий, поскольку до самой лагуны уже не оставалось поворотов, за исключением единственного перед самым устьем.

Положение было трудное, но — по мнению Мартена — не отчаянное. Он изложил это своей команде в нескольких словах, закончив с бесспорной убежденностью:

— У нас один лишь выход: мы должны пробиться в открытое море — и мы пробьемся! Я сам поведу корабль через лагуну. Ветер нам благоприятен, а “Зефир” быстр и маневренен, как птица. От вас зависит быстрота маневров и прицельность нашего огня. Покажите испанцам, на что вы способны, и через час мы их оставим далеко за кормой.

Его спокойствие и уверенность в себе произвели нужное впечатление. Люди воспрянули духом и поверили ему. Но ведь “Зефир” не раз был окружен и все равно уходил от противника, нанося ему тяжелые потери. Почему бы и сейчас не выйти из переделки с честью?

Мартен доверил Хагстоуну и Поцехе подготовку орудий, а когда они миновали последний поворот, приказал срочно поднять шлюпки на палубу и ставить все паруса.

Каротт и Ворст управились в неправдоподобно короткое время. Матросы взлетали вверх по вантам, разбегались по реям, распускали огромные полотнища парусов и сломя голову скатывались вниз, как дьяволы в человечьем облике. Реи уже были развернуты, шкоты натянуты и закреплены, “Зефир” немедленно подхватил ветер и начал набирать ход.

Прямо перед ним лежала широкая светлая лагуна, и только атолл, заметный под вспененным прибоем, отделял залив от открытого моря.

Но чтобы туда попасть, нужно было миновать все банки и мели по обе стороны ничем не обозначенного извилистого фарватера. Правда, Мартен знал его наизусть, но никогда ещё не проходил под всеми парусами и при таком сильном ветре.

Каротт, ловя каждый его жест, со скудной вахтой дежурил при фок-мачте, сам сомневаясь в удаче. Впрочем, он с самого начала сомневался в успехе грядущей битвы против восьми кораблей, запиравших выход из залива. Был убежден, что если даже “Зефир” не сядет на мели, если сумеет проскочить мимо них на таком ходу и не будет сразу после этого разнесен ядрами в клочья, то во всяком случае получит серьезные повреждения и не сможет оторваться от погони.

Француз не выдавал своих сомнений, но готовился к смерти. К смерти в бою, разумеется.

Тем временем последние деревья по обе стороны реки расступились в стороны, берега широко разошлись и “Зефир” вылетел в лагуну.

— Флаг на мачту! — крикнул Мартен.

Ворст сам поднял его. Черный флаг с золотой куницей громко захлопал, закрепленный у верхушки мачты, под лапами серебряного орла, который украшал её вершину.

Все взгляды поднялись к нему и вновь уставились в море.

По ту сторону атолла стояли пять кораблей, два под зарифленными парусами маневрировали у выхода из бухты, один, с оголенными реями, на буксире у шлюпок медленно входил в бухту, держась глубины.

“ — Ну, этого мы приструним сразу, — подумал Мартен. Пусть только выйдет на простор, чтобы потом я мог его миновать.”

— К повороту! — во весь голос скомандовал он.

Ему пришлось свернуть влево перед большой банкой, нанесенной течением реки, а сразу после этого — вправо, ближе к берегу. Рассчитывал, что именно тогда небольшая каравелла дойдет до места расширения фарватера.

Ян оглянулся на Ворста.

— Скажи Хагстоуну, чтобы дал залп из трех орудий, как только этот корабль будет по левому борту, — поспешно бросил он. — Целить по корпусу на уровне ватерлинии. И точно!

Ворст отскочил к трапу, повторил приказ вниз и вернулся. Было уже пора: волны пенились на мели в десятке ярдов перед носом “Зефира”.

— Выбирай шкоты! — скомандовал Мартен.

Реи развернулись, спицы рулевого колеса покатились влево. “Зефир” накренился, качнулся и вновь выровнялся.

— К развороту! — последовала команда.

Матросы потянули брасы. Берег по носу стал уходить влево, и вот уже его место заняла далекая дуга атолла, потом корма каравеллы, потом её правый борт…

И тут раздался громкий крик Ворста:

— Не стрелять! Ради Бога, не стрелять!

— Ты с ума сошел! — рявкнул на него Мартен. Но в тот же миг сам понял, что произошло: капитан каравеллы торопливо поднимал английский флаг, и на мачтах остальных семи кораблей стали разворачиваться такие же — с гербами Тюдоров, тремя леопардами и ирландской арфой.

— Да это “Санта-Вероника» — срывающимся голосом прохрипел Ворст.

У Мартена уже не осталось ни малейшего сомнения: он заметил фигуру Генриха Шульца на кормовой надстройке, а на носу — название корабля, выложенное полированными бронзовыми литерами.

— “Торо” входит в бухту! — крикнул боцман с марса. — Эге! За ним “Ибекс”!

— Верхние паруса спустить! — разнеслась команда Мартена.

И сразу после этого:

— Всю команду на палубу! Верхние паруса на гитовы! Отдать оба якоря, Тессари!

Пока выполнялись эти команды, “Зефир” приблизился к “Веронике”, поравнялся с ней и стал расходиться левым бортом, медленно теряя ход.

Генрих Шульц кончиком языка облизнул губы. Сердце его безумно билось, кровь стучала в висках. Мартен стоял за рулем своего корабля с рукой, воздетой в знак приветствия — или может быть угрозы — и смотрел на него через узкую полоску воды.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Долго же вы заставляете себя ждать!

Шульц машинально взмахнул рукой, но ответить не смог. В голове у него гудело.

“ — Как же так? Ничего не случилось? За восемь месяцев? Ничего?!”

Он искал на лице Мартена следы катастрофы, на которую надеялся, но не мог их найти. Ян держался прямо, стоял с гордо поднятой головой и смотрел на него сверкающими глазами, в которых видны были только возбуждение и триумф.

— Кто с вами прибыл? — крикнул он.

— Френсис Дрейк! — с трудом прокричал в ответ Генрих, проглотив наконец комок в горле.

Хотел что-то спросить, но пока собирался, “Зефир” миновал его и бросил якорь, и лязг якорных цепей загремел над заливом, как гром перед бурей.

ГЛАВА XX

Двое суток девять корсарских кораблей стояли на рейде Пристани беглецов, и на палубе “Золотой Лани” не первый час шло совещание. В результате возник детально проработанный план взятия Сьюдад Руэда и уничтожения главных сил военного флота вицекороля.

Сьюдад Руэда не мог сравниться богатством и значением с такими городами, как Вера Крус или даже Тампико. Он был всего лишь столицей небольшой провинции, резиденцией губернатора и представителя ордена иезуитов. Но порт Сьюдад Руэда в то время уступал размером только Ла Хабане на острове Куба и мог вместить весь флот Новой Испании, охранявший Мексиканский залив.

Бласко, сын губернатора Диего де Рамиреса, командовал флотилией хорошо вооруженных каравелл, которая имела там свою постоянную базу. Кроме неё в Сьюдад Руэда базировались и корабли полегче, бригантины и фрегаты, построенные по голландскому образцу и предназначенные для прибрежной и патрульной службы. Всего их было около тридцати, что составляло почти треть так называемого Северовосточного Флота.

Если бы столь крупные морские силы его величества вицекороля Энрикеса де Сото и Феран были уничтожены, западное и северное побережья Мексиканского залива, а также Кампече и Гондурас, до самых Москитных банок в Карибском море стали бы почти беззащитными, тем более когда все крупные корабли стянулись на охрану Золотого Флота, прибывшего из метрополии в Панаму за сокровищами Новой Кастилии.

Такая стратегическая обстановка склонила Френсиса Дрейка и Джона Хоукинса — младшего вначале рассмотреть предложения, выдвинутые Мартеном, а потом и разработать план действий с участием шевалье де Бельмона, который неоднократно бывал как в порту, так и в самом городе Руэда.

Когда все детали были основательно обдуманы и согласованы, корабли подняли якоря и разделились. Джон Хоукинс на “Ревендже” с тремя другими англичанами отплыл к отмелям Кампече, чтобы привести остальную часть флотилии Дрейка, состоявшую из двенадцати фрегатов Ее королевского высочества Елизаветы; Мартен с Шульцем поплыли вдоль побережья на юг, а Дрейк на “Золотой лани”, Уайт на “Ибексе” и Бельмон на “Торо” сопровождали их на расстоянии, лавируя так, чтобы не возбуждать подозрений и догадок, что действуют они вместе, но при необходимости прийти на помощь.

Задачей Шульца был сбор по пути как можно большего количества индейских челноков в прибрежных рыбацких деревнях. Сбор, или скорее закупка, как ему с нажимом порекомендовал Мартен, и что выводило Генриха из себя. Ведь рассчитываться за челноки предстояло орудиями, привезенными им из Англии: пилами, топорами, молотами, долотами, лопатами, кирками, напильниками, ножами — и всем самого лучшего качества! Для индейцев! В обмен на пироги, которые не стоили даже десятой части этих предметов! За которые Шульц вообще не стал бы платить, а просто забрал их силой.

Но таков уж был Мартен: легкомысленно транжирил деньги, которые в руках Генриха давали бы огромные доходы без всякого риска.

“ — Ах, будь” Зефир” моим, — думал Шульц, — я стал бы богатейшим человеком в Гданьске. Имей я такую долю в добыче, как Мартен, знал бы, куда вложить доход. Не делал бы глупостей; не строил бы замков на песке. Будь “Зефир” моим, Мартен бы подчинялся моим приказам, и тогда…“

” — Я его спас, — продолжал он свои мысли. — Перечеркнул его безумные затеи только ему же на пользу. Но знай он об этом, убил бы! Не должен, не может узнать!“

Он задавал себе вопрос, в Сьюдад Руэда ли Педро Альваро. И это его очень беспокоило. Могло ведь так случиться, что иезуит попадет в руки Мартена и сознается, откуда узнал Бласко Рамирес, как вести обстрел, чтобы уничтожить укрепления, как обойти мели, подняться до самого Нагуа и обратить его в руины, не подвергая опасности свои корабли.

Мысль эта не давала ему покоя. Выяснение его роли в той катастрофе, которая была устроена” только ради добра Мартена” было слишком рискованным. Даже если Альваро погибнет или его не окажется в городе, то оба Рамиреса все равно могут знать обо всем. Удастся ли им уйти из рук Мартена, а если нет, то сохранят ли они эту тайну?

Предупредить он их не мог, а если бы даже сумел это каким — то образом сделать, то обрек бы на неудачу всю экспедицию и вполне мог погибнуть сам.

Нет! Не мог он пилить сук, на котором сидел! Лучше было напрячь всю свои силы, чтобы не опустить встречи Альваро и Рамиресов с Мартеном.

“ — Они должны или бежать, или погибнуть, — подумал он. Лучше — погибнуть.”

За три дня неторопливого плавания с частыми стоянками в маленьких бухточках, у побережья островков и в устьях мелких речушек, где Генрих Шульц вел необычную торговлю, скупая пироги у местных индейцев, “Санта вероника” и “Зефир” добрались до западного края залива Кампече, после чего направились на восток, чтобы подальше обогнуть Вера Крус и направиться на сборный пункт в районе островов Аренас Кей.

Оба корабля являли собой странное зрелище: на палубах их громоздились лодки — десятки пирог, соединенных попарно борт к борту легкими поперечинами, на которых Броер Ворст и Герман Штауфль установили небольшие мачты с парусами. Пьер Каротт вооружил эту флотилию своеобразным оружием: у бортов и на носах пирог закрепили короткие трубы из дерева тагуара, наполненные порохом, со смоляными пыжами, соединенными фитилем в цепочки. После поджигания фитиля порох в тех трубах вспыхивал по очереди, а горящие пыжи разлетались во все стороны, так что в конце концов и пироги охватывало пламя. Тогда происходил дополнительный взрыв всего заряда, помещенного внутри их. В результате деревянным домам, причалам, кораблям и всем горючим предметам, которые оказались бы поблизости от этой самодельной артиллерии, грозил пожар.

После первой удачной пробы, произведенной у берегов Аренас Кей, Каротт рассчитал скорость горения фитиля, так что в зависимости от его длины мог регулировать время начала огня.

Закончив эти приготовления, Мартен, Дрейк и Хоукинс определили окончательно время и порядок действий, после чего “Зефир”, “Санта Вероника” и “Торо”, а также шесть фрегатов королевы Англии отплыли на северо-запад, прямо к побережью перешейка Техуантепек.

Штурм Сьюдад Руэда и захват порта девятью кораблями корсаров и флота Елизаветы под командой её адмирала Френсиса Дрейка потрясли Новую Испанию. Этот первый удар, нанесенный в открытой войне по колониям Филиппа II, отразился, быть может, на его позднейших решениях и ускорил тысячекратно откладываемую вооруженную расправу с Англией, хотя официальная история внятно ничего на этот счет не говорит. Во всяком случае все, что произошло позднее — захват Гаити, сожжение Санто-Доминго, опустошение побережья Кубы и Флориды — не произвело уже столь потрясающего впечатления, как молниеносный налет на Сьюдад Руэда, проведенный всего за одну ночь и увенчавшийся небывалой победой.

Ночь эта — безлунная и темная — казалось, помогала корсарам. Несколько их кораблей незаметно приблизились к берегу всего в трех милях от восточных бастионов порта Руэда и вошли в небольшой пустынный залив, чтобы стать там на якорь посреди спокойной водной глади. Там был высажен на сушу отряд из пары сотен человек, который немедленно, без выстрелов, завладел окрестными латифундиями и ранчо. Оттуда забрали повозки, лошадей, мулов и волов, а людей — как креолов, так и индейцев — заставили помогать в перевозке корабельных орудий на заранее выбранные позиции, бросили на отсыпку шанцев и оборудование артиллерийских позиций.

Тем временем другой отряд в составе шестисот гребцов направился на индейских пирогах вверх по перекатам одного их несудоходных рукавов устья реки Минатитлан, соединявшегося с главным руслом в трех милях к западу от прибрежных портовых укреплений. Шестьдесят лодок, соединенных бортами попарно для большей остойчивости, нужно было неоднократно переносить через пороги пересыхающей протоки или перетаскивать через мели, но и с этим управились ещё до полуночи. Потом лодки спустились вниз по Минатитлан и причалили в полумиле от моста, который со стороны суши соединял валы Восточного бастиона с городом.

Ровно в час, вместе с боем часов на городской ратуше, начался шквальный артиллерийский огонь с двенадцати кораблей, заблокировавших выход из порта. Тяжелые ядра сокрушали позиции испанской береговой артиллерии, а захваченная врасплох прислуга только после нескольких залпов сориентировалась, откуда по ним стреляют.

Вид десятка парусников, которые, — как подумали поначалу испанцы — попытались атаковать с моря мощные укрепления, позволил защитникам перевести дух. Но когда офицеры уже успели справиться с паникой и погнали своих пушкарей к орудиям, загремели пушки и мортиры с суши, и сразу после этого начался отчаянный штурм с тыла — на наименее укрепленные валы у моста.

Этот неожиданный удар, нанесенный с небывалой яростью и быстротой, решил судьбу Восточного бастиона, и едва не общего поражения испанцев. Гарнизон его был вырезан наголову, орудия обращены на порт, мост взят и дорога со стороны суши открыта.

И тогда же командир флотилии каравелл Бласко де Рамирес совершил ошибку, которая окончательно погубила все корабли, стоявшие в порту. Понадеявшись на защиту орудий другого бастиона, возвышавшегося на левом берегу у входа в порт, видя в море только двенадцать противников, он решил выйти из бухты и разбить их, чтобы отрезать — как он полагал — возможность отхода неприятельскому десанту.

Каравеллы, а за ними легкие фрегаты и бригантины, торопливо поднимали якоря, чтобы лавируя под ветер покинуть безопасное убежище и выйти на внешний рейд, где безнаказанно маневрировали небольшие английские парусники. Но как раз тогда от моста на Минатитлан тронулись попарно лодки с парусами. Подгоняемые течением реки, почти неразличимые в темноте, они затесались в ряды флота вицекороля и вдруг начали метать во все стороны огненные шары, а потом взлетать на воздух, сея вокруг пожары и опустошение.

Испанские экипажи охватила паника. Сгрудившиеся корабли вспыхивали один от другого, пылали паруса и мачты, занимались палубы, гудели в огне надстройки, а когда огонь проникал глубже, с грохотом взрывались пороховые погреба.

Капитаны потеряли головы; многие их них вместо того, чтобы укрыться под левым бастионом, в панике мчались прямо под выстрелы орудий правого или поспешно спускали шлюпки, оставляя даже не затронутые огнем фрегаты и бриги на милость ветра, который гнал те обратно вглубь порта.

“Санта Мария”, флагманский корабль Бласко де Рамиреса, один из первых был охвачен пожаром, а его капитан отнюдь не подал примера мужества и хладнокровия перед лицом незнакомого и столь действенного оружия, каким оказались индейские пироги с адской пиротехникой. Его полная беспомощность, путаные приказания, и наконец бегство в первой же спущенной на воду шлюпке лишь усилили замешательство и вызвали полный упадок боевого духа среди подчиненных. Никто уже не думал о спасении пылающих кораблей; задуманная контратака лучшей эскадры Северовосточного флота в течении получаса сменилась её полным разгромом.

Тем временем оба десантных отряда корсаров соединились и, захватив после короткой схватки противоположную сторону моста, перешли на левый берег Минатитлан, чтобы занять город и со всех сторон окружить западные укрепления.

Гарнизон почти не оказывал сопротивления. Оборонялась только ратуша, и то весьма недолго, и ещё казармы на склонах гор между собором и каким — то женским монастырем, куда сбежались богатейшие креольские семейства.

Мартен узнал о бегстве Бласко де Рамиреса от матросов с сожженных кораблей, взятых в плен на портовой набережной. Это склонило его к немедленному броску на дворец губернатора; но, окружив резиденцию, он убедился, что кроме перепуганной прислуги там никого нет. И тогда повернул в сторону казарм, откуда доносились звуки частой стрельбы и где видно было зарево большого пожара.

Вместе с Генрихом Шульцем, который с самого начала неотступно следовал за ним, они добрались под соборные стены в тот момент, когда шевалье де Бельмон во главе сотни моряков из экипажа “Торо” готовился к новому штурму. У Мартена также было с собой около сотни матросов с “Зефира” и “Санта Вероники”, за ним подтягивался Каротт, волоча захваченные по дороге два легких фальконета.

Дождавшись их подхода под защитой монастырских стен, сразу открыли орудийный огонь по забаррикадированным воротам, которые после нескольких выстрелов рухнули, сорванные с могучих навесов. Произошло это в полной темноте, ибо пожар оказался столь же кратковременным, как и буйным.

Мартен на это внимания не обращал. Бросился вперед, увлекая за собой остальных. Столкнулся с кем-то в темноте, свалил его с ног и прорычав: “— Огня!” — ворвался на лестницу.

Выстрел в упор из мушкета обжег ему щеку. Вслепую ткнув шпагой, услышал вопль, миновал катящееся вниз тело и уже мчался по коридору вдогонку за топотом шагов убегавшего.

Шульц, оставшийся чуть сзади, отталкиваемый обгонявшими его матросами, оглушенный их криками, не в силах перевести дух прижался к стене у вершины лестницы. Нужно было хоть чуть отдохнуть. Он слышал топот и уже начал различать во мраке дико мечущиеся вокруг фигуры. В окнах, выходивших на двор, вставало багровое зарево молодой луны, а внизу замелькало пламя факелов.

— Туда! Наверх! — разносились крики. — Дайте огня!

Новая волна потных, орущих людей промелькнула мимо Генриха и ринулась за первой. Золотое пламя металось над их головами как трепещущие флаги, а глубокие тени, притаившиеся в нишах и под стенами, наклонялись вперед и отскакивали назад, словно черные чудища, любопытные и вместе с тем пугливые.

Шульц уже собирался двинуться следом, когда его внимание привлек громкий стон, долетевший снизу. Он огляделся. Там было уже почти светло от многочисленных факелов и горевших под окнами монастырских сараев. Несколько корсаров прогнали перед собой пленников.

Он содрогнулся: это были священники и монахи.

Шульц колебался: он ведь мог их спасти. В числе конвойных он узнал ремесленников, которых по заданию Мартена привез из Англии — кузнецов, столяров и слесарей. Знал, что только исключительные обстоятельства вынудили их поступить на службу на “Зефире”. Но как быстро они стали авантюристами и как легко превратились в морских разбойников, несмотря на былые протесты! Они были англичанами, еретиками: истребление “папистов”, особенно священников, было для них лишь заслугой перед их безумной верой.

Подчинятся ли они приказу? Или накинутся на него самого, если он станет на сторону испанцев? Нет, опасно было нарываться на их гнев, тем более именно он обманул их: они должны были получить спокойную, хорошо оплачиваемую работу, а попали в такую переделку…

“ — Ничего я не смогу сделать, — подумал Генрих. — А грех этот падет на голову Мартена. Я ни в чем не виноват. У меня руки чисты.”

Тут среди других увидел он знакомое лицо и фигуру в черной сутане, перепоясанной шарфом.

— Альваро!

Ему показалось, что он громко крикнул это имя, хотя в самом деле произнес его едва слышным шепотом.

“ — Рисковать нельзя,» — подумал он, и, скатившись по лестнице, схватил за рукав старшего боцмана, который там командовал.

— Куда вы ведете этих гадов?

Боцман его узнал и сверкнул зубами в улыбке.

— Пойдут благославлять штурм фортов, — ответил он. — Капитан Бельмон велел.

— Мне нужен один из них в качестве проводника, — перебил его Шульц. — Я заберу этого, — показал он на Педро Альваро.

И не дожидаясь ответа, ухватил иезуита за ворот и вытянул из толпы.

— Веди в монастырь, — бросил он по-испански. — Живо!

Пхнул его к выходу, а когда они оказались снаружи, поравнялся с ним и повторил:

— В монастырь, отец Педро. Там уже никого нет, и дальше путь свободен. Окружить весь город они не успели.

Торопливо миновав горевшие постройки, они выбрались на монастырский двор, за которым обсаженная деревьями дорога сворачивала к задним воротам.

— Что там? — спросил Шульц.

— Кладбище, — ответил Альваро. — Дальше только виноградники и поля.

“ — Самым умным было бы покончить с ним, — подумал Генрих. — Но мне не решиться на такое…Не могу. Никто, даже сам Святой Отец не простил бы мне такого греха. Нет, на это мне не отважиться…”

Альваро, задыхаясь, что-то лепетал о священниках и монахах, угнанных корсарами. Упрекал его в равнодушии к их судьбе, укорял за участие в этой резне. Генрих его не слушал.

— Хватит! — оборвал он наконец. — Или вы не можете понять, отец Педро, что один я не сумел бы спасти вас всех?

У кладбищенских ворот он остановился.

— Дальше вы пойдете сами. Я спас вам жизнь. Но если кто-нибудь узнает… Ну, лучше об этом даже не думать. Не хочу от вас ничего, кроме отпущения грехов in articulo mortis и отпущения грехов, которые мне ещё придется совершить в этом году.

Альваро неуверенно покосился на него.

— Как это понимать, сын мой?

— Нет времени на исповедь, — нетерпеливо перебил Шульц. Не знаю, когда у меня будет оказия исповедаться и принять отпущение грехов. Не знаю, не погибну ли я, прежде чем это случится.

— Но я не могу… — начал было Альваро, но Шульц его перебил.

— Можете! Можете отпустить мне грехи без исповеди, как умирающему. И — Бога ради! — сделайте это поскорее, чтобы я не начал жалеть, что вырвал вас из рук еретиков.

В его голосе звучала угроза, а Педро Альваро слишком хорошо его знал, чтобы её недооценивать. Потому он сделал то, чего хотел Генрих, и уверил его в действенности этих таинств, несмотря на не совсем формальное их проведение.

Прежде чем они расстались, Шульц спросил ещё о губернаторе и его сыне.

— Были там, — ответил иезуит, кивком указывая на казармы. — Дона Диего уже нет в живых. Из дворца его доставили без сознания. Уже несколько недель он был при смерти, а сегодня в полночь открылось внезапное кровотечение. Бласко с ним — то есть был при нем час назад.

Шульц прикусил губу. В нем нарастало беспокойство.

— Мне нужно вернуться, — сказал он. — Пусть господь ведет вас.

В ту же самую минуту со стороны монастыря долетел новый взрыв крика и шум. Грохнуло несколько выстрелов, и потом совсем рядом раздался топот скачущего коня. Какой-то всадник промчался через монастырский двор, свернул на дорогу, словно вихрь промелькнул мимо них и исчез за воротами кладбища.

— Кто это был? — спросил Шульц.

— Не знаю, — ответил Альваро. — Оставайтесь с Богом.

Подтянув сутану, он припустил следом за всадником.

В тот момент, когда Генрих Шульц заметил преподобного Педро Альваро среди пленников, гонимых в сарай во дворе, Мартен во главе нескольких десятков моряков из команды “Зефира” одолел последнее сопротивление, которое ещё оказывали испанские содаты. Пленных уже не брали: кто бросал оружие, погибал точно так же, как и те, кто бился до последнего. Всего несколько защитников избежали этой участи благодаря Мартену, который хотел допросить их, и не в силах сразу удержать атакующих, сам преградил им дорогу, отбивая удары, пока те не остыли от запала и горячки боя.

Кое-как ему удалось втолковать, что речь идет о захвате живьем губернатора с сыном, чему должны были помочь оставшиеся в живых испанцы. Тут его, однако, ожидало разочарование: когда выломали двери, за которыми по единодушным показаниям должны были находиться Бласко де Рамирес и генерал, командовавший гарнизоном Сьюдад Руэда, огромный зал оказался пуст. Из него не было другого выхода, и к тому же разбросанные в беспорядке бумаги, плащи и шляпы, казалось, свидетельствовали, что действительно здесь только что кипело горячка бегства.

— Куда же, черт побери, они делись? — спросил Мартен, грозно глядя на пленников.

Ему пришло в голову, что в одной из стен должен быть скрытый проход. Но тут же Ян сообразил, что найти его было бы слишком трудно. Оглядел шесть высоких окон, выходивших в сторону города. Те казались запертыми, и к тому же бегство этим путем казалось неправдоподобным, ибо перед главным входом стояла стража и крутились вооруженные люди из отряда Бельмона.

Он уже собрался отвернуться и отдать приказ обыскать все здание, как последнее окно шевельнуло сквозняком. Торопливо подойдя, Ян распахнул его настежь. Узкий карниз с каменной балюстрадой тянулся вдоль наружной стены. По нему можно было добраться до таких же окон соседнего зала.

Мартен, не колеблясь, воспользовался этим маршрутом. Те окна тоже были только прикрыты.

В потемках горели две свечи.

“ — Часовня?» — подумал он.

Перелез через низкий парапет и увидел посреди пустого помещения высокий катафалк, а на нем застывшее тело. Миновав их, заметил полуоткрытые двери налево. Ян достал из фонаря свечу и пошел дальше.

Следующий зал был тоже почти пуст и лишен мебели, не считая кровати с разбросанной постелью, стола и двух кресел.

Прямо — снова двери и снова такая же комната, а за ней — огромный зал с окнами во двор, темной полукруглой нишей в углу и дверьми с правой стороны, ведущими, видимо, в главный коридор.

Мартен подошел поближе, чтобы убедиться в этом, но когда мерцающее пламя разорвало полумрак, заметил, что двери заперты на засов и подперты тяжелой дубовой скамьей.

В этот миг он за плечами услышал легкий шорох, а потом приближавшиеся шаги и голоса. Огляделся. Голоса доносились со стороны анфилады, которую он миновал. Несомненно, это его люди шли за ним. Но вот шорох…

Тот донесся снова. Даже не шорох: нечто, что могло быть дыханием или вздохом, или может быть только биением сердца…Мартен чувствовал чье-то присутствие, чей-то взгляд.

Сделав несколько шагов к средине зала, он поднял свечу. Но утлое пламя осветило только часть обширного пространства; углы, проемы под окнами и глубокая ниша тонули в тени.

Тут через распахнутые двери в соседнюю комнату хлынул поток света; Томаш Поцеха, Цирюльник и Ворст, а за ними прочие с пылающими факелами стали на пороге.

— Мы нашли останки губернатора, капитан, — сообщил Поцеха. — Это он лежит на катафалке.

Но Мартен уже не слышал. В два прыжка подлетев к нише, рванул маленькие, невидимые до той поры дверки, и узрев за ними какую-то скорчившуюся фигуру, поволок её на середину зала.

— Огня! — взревел он.

Их окружили люди с факелами. Мартен отпустил пойманного человека и отступил на шаг. Перед ним стоял высокий мужчина в темном плаще, наброшенном на плечи, со шпагой на боку; на полу валялась его шляпа с перьями, украшенная золотыми галунами.

— Кто вы? — спросил Мартен.

Испанец смерил его надменным взглядом. Не спеша нагнулся, поднял шляпу и, отряхнув её от пыли, водрузил на голову.

— Меня зовут Бласко де Рамирес, — заявил он.

— Ага! — выкрикнул Мартен. — Вас-то я и искал, идальго де Рамирес. Меня зовут Ян Мартен. Вы должны были кое-что обо мне слышать, судя по визиту, который нанесли в Нагуа?

Рамирес дрогнул и отступил на шаг, кладя руку на рукоять шпаги.

— Это вы… — прошептал он.

— Да, это я, — кивнул Мартен. — Можете помолиться, прежде чем извлечь шпагу из ножен. А потом я вас убью.

Рамирес оглядел окружавшие его лица.

— Ясно, — буркнул он. — Вас тут десяток…

— Вы погибнете от моей руки, — прервал его Мартен. — Они будут лишь свидетелями того, что тут произойдет. Расступитесь! — приказал он своим людям.

Рамирес покосился на окно; казалось, он прислушивается к доносившимся оттуда крикам, скрипу повозок, ржанию коней, шуму, производимому корсарами, грабящими соседние дома.

Мартен не спускал с него глаз.

— Ну и что? — презрительно бросил он. — Вижу, нет у вас охоты ни молиться, ни биться. Сбежали от меня со своего корабля, но отсюда сбежать не удастся. Защищайтесь!

Его тяжелая шведская рапира просвистела в воздухе и пучок перьев с адмиральской шляпы, срезанный как бритвой, опустился на пол.

Среди боцманов, державших высоко поднятые факелы, пролетел смешок, а на бледном лице Рамиреса проступил темный румянец гнева. Бласко отбросил прочь шляпу, стряхнул плащ с правого плеча и выхватил шпагу.

Секунду они мерялись взглядами, после чего схватились и сталь зазвенела о сталь. Мартен отступил на шаг, на два, отбил один и другой выпад, словно на пробу, потом отступил ещё и вдруг молниеносной вертушкой скользнул по эфесу шпаги противника. Могло показаться, что он едва её коснулся, но клинок вдруг с дребезгом отлетел назад, а Бласко, бледный как стена, окаменел на месте.

— Подними! — услышал он голос Мартена.

Шевельнуться не мог; чувствовал, как онемело правое плечо, колени стали словно ватные, а сердце сжала боль обреченности.

— Подними и сражайся! — повторил Мартен, касаясь концом рапиры его груди.

Бласко взял себя в руки и повернул голову. Его шпага вонзилась в пол посреди ниши, отколов дубовую щепку. Золоченый эфес ещё раскачивался, словно поднятая голова змеи. Бросившись к ней, он в тот же миг заметил за распахнутыми дверьми огонь. Знал, что это значит; ждал этого.

Быстро вырвал острие из щели в твердом дереве, прыгнул к дверям, захлопнул их за собой и помчался вниз по винтовой лестнице.

За первым поворотом встретил четверых людей с фонарями, которые уступили ему дорогу.

— За мной гонятся! — крикнул он. — Задержите их здесь! Погасите свет!

— Кони ждут за стеной, ваша светлость, — ответил один из них.

Бласко скатился вниз со шпагой в руке. Наверху он слышал гром и треск выламываемых дверей. Темнота осталась позади, впереди слабо светился силуэт выхода.

Он выскочил в укромный маленький дворик, окруженный невысокой стеной, за которой тянулся сад. Не успел ещё перебраться на другую сторону, как из окон полетели стекла и громыхнуло несколько выстрелов. Но во мраке под деревьями он уже увидел двух верховых лошадей, которых держал под уздцы конюх-метис.

Бласко прыгнул в седло, вырвал из-за пояса пистолет и в упор выстрелил в лоб второму коню. Потом дал шпоры своему, заставив его преодолеть стену, смял толпу людей, сбежавшихся к воротам, погнал в сторону собора и, миновав его, свернул к воротам кладбища.

Пленные монахи, захваченные в монастыре, не были использованы для прикрытия отрядов корсаров, которым предстояло штурмовать Западный бастион, поскольку крепость сдалась на рассвете. Мартен велел освободить их, а после уплаты выкупа позволил всем жителям покинуть Сьюдад Руэда и удалиться в сторону Сухали или разойтись по деревням. В своем великодушии он зашел так далеко, что женщины и дети покинули город на повозках, которые выстроились в длинную колонну у южных ворот.

Когда последняя из них миновала мост через ров, начался длившийся весь день грабеж домов и лавок, а вечером флотилия Френсиса Дрейка выпустила пятьсот шестьдесят ядер по городу и порту. И наконец наутро несколько цейгвартов с “Зефира” подожгли фитили в пороховых погребах обоих портовых бастионов, которые четвертью часа позднее взлетели на воздух.

Камня на камне не осталось от Сьюдад Руэда; в груду камней превратилась твердыня, защищавшая порт, на дне которого навсегда почили три лучшие эскадры Северовосточного флота; путь в Карибское море был открыт.

Ян Куна, прозванный Мартеном, стоял на палубе “Зефира”, глядя на дело разрушения, которое было совершено с его участием.

Руины и пепелища, кровь и слезы — вот что оставлял он за собой и у друзей, и у врагов. Но своей клятвы он не выполнил, местью не насытился: Бласко де Рамирес был жив и на свободе.

“ — Сколько городов сгорит, сколько кораблей пойдет на дно, сколько сгинет человеческих жизней, прежде чем я ему отплачу?» — спрашивал он себя.

Подумал, что все больше у него таких долгов. Советникам гданьского сената, и особенно Зигфриду Ведеке — отомстить за смерть брата Кароля он поклялся ещё ребенком. До сих пор не отплатил судьям, которые пытали его мать, обвиненную в колдовстве. Не отомстил за смерть отца и не расправился с убийцами Эльзы Ленген. И ещё не свел счетов с его светлостью Хуаном де Толоса, который отблагодарил ему изменой за великодушное освобождение после захвата “Кастро верде”…

“ — Кто знает, не позабыл бы я их всех, если бы Рамирес не разрушил Нагуа, — подумал он. — Кто знает…”

Януш Мейсснер Красные кресты

Перечень основных действующих лиц

Альваро Педро — иезуит, испанский дипломат

Барнс Перси (Славн) — боцман корабля «Зефир»

Бельмон Ричард де — француз, приятель Яна Мартена, владелец и капитан корабля «Торо»

Визелла Мария Франческа де — невеста командора Бласко де Рамиреса

Ворст Броер — плотник с корабля «Зефир»

Грабинская Ядвига, урожденная Паливодзянка — мать Стефана Грабинского

Грабинский Стефан — рулевой корабля «Зефир»

Деверье Роберт, граф Эссекс (фигура историческая) — фаворит Елизаветы, королевы Англии

Дингвелл Грегори — рулевой корабля «Ванно II»

Дрейк Френсис (фигура историческая) — английский адмирал, бывший корсар

Запата Лоренцо — капитан морской пехоты на каравелле «Санта Крус»

Каротт Пьер — француз, приятель Яна Мартена, капитан корабля «Ванно II»

Клопс — боцман корабля «Зефир»

Поцеха Томаш — главный боцман корабля «Зефир»

Рамирес Бласко де — командор испанского военного флота, капитан каравеллы «Санта Крус»

Тессари (Цирюльник) — итальянец, старший боцман корабля «Зефир»

Хагстоун Уильям — английский корсар, капитан корабля «Ибекс»

Штауфль Герман — парусный мастер корабля «Зефир»

Шульц Генрих — богатый гданьский купец, бывший помощник капитана «Зефира».

Перечень кораблей и судов

«Ванно II» — фрегат, собственность Пьера Каротта

«Зефир» — корсарский галеон-фрегат, собственность Яна Куны, прозванного Мартеном, капитан — Ян Мартен

«Ибекс» — каперский корабль, собственность Соломона Уайта, капитан — Уильям Хагстоун

«Санта Крус» — тяжеловооруженная каравелла военного флота Филипа II. Капитан — командор Бласко де Рамирес

«Торо» — судно, принадлежащее Ричарду де Бельмону. Капитан — Ричард де Бельмон

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА

ГЛАВА I

Ян Куна, прозванный Мартеном, сидел в одиночестве в углу таверны Дикки Грина в Дептфорде и вспоминал о своем поражении, содрогаясь от мысли о пережитом унижении.

Не то было досадно, что проиграл пари, потеряв в результате прекрасно подобранную четверку лошадей вместе с экипажем, а то, что прелестная Джипси Брайд отбыла в том экипаже вместе с шевалье де Вере. Отбыла, оставив его под градом насмешек всяческих хлюстов и разодетых кавалеров, с которыми он даже не мог разобраться на месте при помощи своей разящей шпаги…

Но чего ещё было ожидать от Джипси Брайд? Мать её обитала в Сохо, где держала обжорную лавку и где Джипси Брайд тринадцатилетней девочкой начала зарабатывать на жизнь стиркой белья.

Об отце никто толком не знал; кружили слухи, что он был бродячим игроком — может быть и в самом деле цыганом, а может ирландцем или французом. Во всяком случае, его связь с молодой и красивой хозяйкой лавки носила характер столь же непродолжительный, сколь и не освященный узами брака.

Джипси — так её прозвали соседи — не интересовалась ни торговлей съестным, ни стиркой и глажкой кружевных оборок. В пятнадцать лет она сбежала с труппой итальянских циркачей и комедиантов, где быстро выучилась петь и танцевать под аккомпанемент тамбурина. Поскольку была она стройна и хороша собой, то пользовалась немалым успехом, а когда Мартен увидел её впервые, была как раз в расцвете красоты.

Итальянская труппа, в которую она входила, тогда задержалась в Гринвиче, как раз рядом с поместьем Мартена, где как обычно с утра до вечера и всю ночь напролет шла игра в карты и кости, где ели и пили, стреляли фазанов и голубей, травили на лошадях с собаками лис или, вдруг затеяв ссору, размахивали шпагами.

Разумеется, сборище молодых гуляк не преминуло воспользоваться новым развлечением за счет радушного хозяина: итальянцев пригласили на обед, на площадке перед домом состоялось представление, а потом и праздник на всю ночь, во время которого Джипси Брайд сумела окончательно очаровать Мартена.

Наутро повозки бродячих комедиантов покинули Гринвич, но без Джипси. Вместо неё хозяин труппы получил изрядный мешок золота и три пары мулов из конюшни Мартена.

Джипси же…Джипси всего за несколько месяцев научилась в Гринвиче куда большему, чем за пару лет, проведенных в странствиях. Правда, она по-прежнему не умела ни читать, ни писать, но умела держаться почти как настоящая леди, поддерживать остроумную светскую беседу, декламировать стихи, принимать гостей и играть роль хозяйки за столом, одеваться со вкусом, и сверх всего того — тратить уйму денег.

Мартен всегда был щедр, а часто просто расточителен. Его немалое состояние, добытое во время экспедиции под командованием Френсиса Дрейка в 1585 году, таяло, как снег на солнце, и утекало сквозь пальцы с невероятной скоростью. Поместье в Гринвиче с множеством прислуги, с лошадьми и каретами, с толпами гостей — молодых гуляк, проходимцев, авантюристов и нахлебников, необдуманные финансовые операции, легкомыслие, с которым Мартен раздавал займы своим «приятелям», и необоснованное доверие, которым он дарил своих поверенных и управляющих, за какую — то пару лет весьма серьезно истощили его капитал. Но Джипси Брайд меньше чем за год сумела растранжирить вдвое больше…

И вот теперь, когда Ян, оказавшись на пороге разорения, стал подумывать о подготовке корабля к новой корсарской экспедиции, чтобы спасти себя от долговой тюрьмы, а свое поместье — от продажи за долги, Джипси Брайд покинула его, и каким образом!

Он был настолько неосторожен, что поделился с ней своими намерениями. Решил уволить часть прислуги и постепенно ограничить расходы. Постепенно, поскольку знал, что если сделает это вдруг, в один момент, кредиторы накинутся на него встрахе за свое имущество и тогда не видать ему нового кредита. Приведение в порядок своих имущественных дел он собирался начать с продажи четверки лошадей, чтобы за вырученную наличность пополнить припасы «Зефира». И с этой целью условился назавтра с неким конноторговцем в Саутворке.

Джипси новость эту приняла с пониманием: конечно — конечно, на некоторое время следует сменить образ жизни. Нужно экономить, она это прекрасно понимает. И готова даже поехать в Саутворк, чтобы Ян не передумал по дороге. — Поедем нынче же, — с важным видом заявила она, — и по дороге остановимся в Дептфорде, чтобы посмотреть собачьи бои. Генри говорил, что его дог Робин будет драться с волком.

Мартен охотно согласился, хотя терпеть не мог Генриха де Вере, как между прочим и всех тех надутых дворян, крутящихся при дворе королевы Елизаветы, которых не раз встречал в обществе шевалье де Бельмона. Де Вере, Хаттон, Блаунт, Драммонд или Бен Джонсон поглядывали на Мартена свысока, с оттенком насмешливого презрения, и терпели его только потому, что он был приятелем Бельмона. Обидеть его в открытую никто не отваживался, ибо известно было, что он готов на все и может быть опасен, но при встрече его почти не замечали, в лучшем случае отвечая на его приветствия небрежным кивком. Он же был слишком горд, чтобы добиваться их симпатий, и перестал здороваться первым.

Но на этот раз де Вере сам поспешил заметить его в Дептфорде: поклонился ещё издали, а потом подошел ближе, чтобы поздороваться и как следует разглядеть четверку гнедых рысаков Мартена. Он был полон любезности и открыто восхищался Джипси; вспомнил о Бельмоне, который должен был вскоре вернуться из Франции, и наконец завел разговор о своих собаках и пригласил обоих к загону, где помещался Робин.

Пес был в самом деле огромен и выглядел грозно, но когда Мартен увидел его противника, могучего волка с серой шерстью и горящими лютой злобой глазами, не смог не высказать сомнений в исходе схватки.

Де Вере почувствовал себя задетым: Робин много раз бился с самыми знаменитыми псами Англии и всегда побеждал, а однажды вместе с двумя другими догами разорвал даже медведя.

— Это ещё не доказывает, что он справится с волком, упорствовал Мартен.

Де Вере побагровел, но сдержался.

— Вижу, что вы гораздо хуже разбираетесь в собаках, чем в прелестных женщинах и даже в лошадях, — заметил он с дерзкой ухмылкой. — Держу пари на триста гиней, что Робин справится с этим волком за четверть часа.

— Не думаю, — буркнул Мартен.

Он горел желанием принять пари, но не имел даже сотни гиней и не хотел в этом признаться. Де Вере, видимо, догадался о причинах его колебаний, ибо вдруг предложил удвоить ставку, если Мартен выставит против неё свою упряжку вместе с экипажем.

Ян ещё колебался. Покосился на Джипси, но та теперь улыбалась Генри, пожиравшему её взглядом.

— А может вы хотели бы… — начал де Вере с бесстыдной ухмылкой, — может вы хотели бы вместо этой четверки поставить что-то поценнее? Например… — он понизил голос и снова окинул взором фигуру девушки.

— Я предпочту остановиться на лошадях, — отрезал Мартен. И вам советую поступить также, — добавил он, сверкнув глазами.

Де Вере поморщился, но прикусил язык.

— Как хотите, как хотите, — примирительно повторил он.

Когда волк и пес оказались нос к носу, в толпе зрителей возросло возбуждение, тем большее, что известие о пари между владельцем Робина и Мартеном уже разнеслась среди знакомых шевалье де Вере и простой публики.

Волк поначалу не выказал особой отваги: втиснул зад меж прутьев клетки, поджав под себя хвост, и только щерил большие белые клыки. Пес, напротив, так рвался в бой, что четверо рослых псарей шевалье де Вере едва могли его удержать и потом спустить с привязи. Когда они наконец с этим справились, не успела ещё упасть вниз дверка, через которую выпускали зверей, как Робин в прыжке всем весом хотел обрушиться на врага. Волк ловко увернулся от этого отчаянного натиска, но не воспользовался возможностью для контратаки и вместо того, чтобы наброситься на промахнувшегося дога, замер на туго напряженных лапах и ждал, что будет дальше. Толпа поносила его и свистела, а он ошеломленно озирался на людей, не понимая, откуда и почему такой шум. Эта минутная растерянность могла его погубить: пес вскочил и прыгнул снова, чтобы схватить волка за горло. Удайся это ему, волку наверняка пришел бы конец. Только челюсти Робина сомкнулись на долю секунды раньше, чем нужно, и не на горле, а на шкуре, клок которой, вырванный резким рывком, повис на плече и полилась кровь.

На этот раз ответ последовал молниеносно: волк впился зубами пониже уха, так что Робин даже заскулил от боли, и оба вскочили на задние лапы, покачиваясь в тесном захвате, нанося друг другу удары, от которых кровь обильно растекалась по носам и челюстям. Волк молчал, лишь в горле его кипело глухое ворчание. Пес же скулил и рычал, напрасно стараясь свалить с ног противника, чтобы добраться до его горла. Тут он споткнулся и под напором тяжести зверя отступил, чтобы обрести равновесие, но в тот же миг почуял дикую боль в спине и, крутнувшись на месте, рухнул на бок. Волк уже сидел на нем, придавив к земле, но, клацнув зубами, дог сумел вывернуться, и в мгновение ока заметив открывшуюся серую грудь, вонзил в неё клыки, которые аж лязгнули об ребра, и тут же, высвободившись, вскочил на ноги, чтобы атаковать снова.

Мартен следил за схваткой, затаив дыхание, не обращая внимания на Джипси Брайд, которая повисла у него на плече, вонзив ногти в руку. Как только волк завоевывал преимущество, толпа свистела от восторга; когда одолевал пес, воцарялось напряженное молчание. Публика теперь была явно на стороне волка и Мартена, против разодетых кавалеров и Робина.

Но волк, все сильнее кровоточа, постепенно лишался сил, а запас их у пса казался неисчерпаемым. В какой-то момент ему удалось схватить противника за челюсть снизу, так что теперь ему не приходилось опасаться его клыков. И тогда волк впервые заскулил, и хотя вскоре освободился от болезненного захвата, который наверняка повредил ему кости, но с этого момента больше отступал и оборонялся, редко переходя в атаку. Нет, он не струсил и не решился на бесполезное бегство. Окровавленный, с клочьями шерсти и кусками вырванной кожи, свисавшими на боках и на груди, волк бился до последнего, пока не рухнул в очередной беспощадной схватке и не почувствовал смертельную хватку острых зубов на горле. Он ещё пытался вырваться, ещё судорожно нащупывал лапами опору, но клыки Робина сдавили ему горло, а кровь залила легкие. Пес рвал его, все глубже вгрызаясь в разодранное горло, волок по окровавленной траве, пока не захлебнулся его кровью и не отпустил. Потом обошел вокруг, лег рядом и тяжело задышал, облизывая раз за разом кровоточащие раны.

— Ну что же, вы проиграли, капитан Мартен, — заметил Генри де Вере, когда все кончилось. — Придется мне отвезти вас в Гринвич.

Мартен, несмотря на многозначительные взгляды Джипси, не хотел воспользоваться этим предложением и ответил, что сегодня не намерен возвращаться. Переночует на «Зефире»в Дептфорде, а назавтра дождется прибытия другого своего экипажа, которым и вернется домой. Вот только до порта в Дептфорде было не меньше двух миль песчаной дороги, а на ногах у Джипси были легкие туфельки на высоких каблуках.

Мартен пошел разыскивать своего кучера, чтобы послать его за какой — нибудь повозкой, а обиженная красотка решила подождать в карете, куда её пригласил Генри.

Но ждать она не стала: когда Ян вернулся, четверка гнедых уже увозила её в сторону Лондона. На козлах сидел стройный красавец в желтой ливрее шевалье де Вере, а этот последний склонялся к Джипси Брайд, которая обмирала от смеха. Экипаж промчался, вздымая тучу пыли, за ним проехала тяжелая карета с остальным благородным обществом, которое при виде ошеломленного Мартена тоже покатывалось от хохота.

Смех этот ударил Мартена словно бичом, а вспышка гнева на миг буквально ослепила. Хотел уже броситься следом за этой кучкой барчуков, насытить палящую ненависть их кровью, отхлестать по физиономии неверную любовницу, плюнуть в лицо де Вере. Но тут же он отдал себе отчет, что понапрасну бросившись вдогонку, ещё сильнее рассмешит их. Потому он оставался на месте, глядя им вслед и кусая ус. Тут Джипси оглянулась и сделала ему ручкой, словно посылая издали издевательский прощальный поцелуй. Де Вере тоже обернулся; оглянулся даже застывший как истукан кучер, а из кареты во все стороны высунулись багровые от смеха морды и руки, повторявшие прощальный жест.

Мартен был сыт этим по горло; он резко отвернулся и тут же заметил, что его приключение вызвало не меньшее веселье среди владельцев других экипажей и их гостей. Ян стал предметом шуток и ухмылок, посмешищем для всего высшего света Лондона. Дамы в дорогих платьях и высоких париках с любопытством разглядывали его сквозь перья вееров, шепотом передавая друг другу какие-то скандальные сплетни о нем, кавалеры изощрялись в злорадных шуточках, даже прислуга и толпа зевак показывали на него пальцами. По счастью его кучер как раз подьехал на нанятой паре, и Мартен, вскочив на заднее сиденье экипажа, велел кратчайшим путем ехать в порт.

Но он не сразу поднялся на палубу «Зефира». Прежде хотел одолеть возбуждение и обдумать финансовую ситуацию, в которой оказался, утратив вдруг возможность получить довольно крупную сумму от продажи своей упряжки. По правде говоря, эта упряжка была одной из немногих вещей, которые ещё принадлежали ему и не были ни заложены, ни обещаны по долговым распискам кредиторам. От окончательного разорения его могла спасти лишь новая корсарская экспедиция, увенчанная полным успехом. Экспедиция, которую он откладывал из месяца в месяц весь год, пока «Зефир», забытый и обрастающий ракушками, торчал на ржавых якорях у берега Темзы.

И вот, отправив кучера, Ян зашел в таверну Дикки Грина, где прежде бывал частым гостем, и сидя за бокалом португальского вина силился сосредоточиться на самом важном — как получить ещё один заем. Но задача эта казалась неразрешимой, а возмущение от подлой измены Джипси по — прежнему не давало ему покоя.

Тем временем харчевня постепенно заполнялась людьми. Шкиперы и их помощники, корабельные поставщики, владельцы небольших мастерских и верфей, ремесленники и торговые посредники все прибывали, чтобы подкрепиться, утолить жажду, обговорить какие-то сделки, получить заказ на ремонт такелажа или очистку корпуса судна ниже ватерлинии.

Мартен, сидевший спиной к обширному залу с потолком, опиравшимся на почерневшие от старости дубовые столбы, весьма нескоро осознал, что не один. Теперь он помимо воли слышал смех и разговоры, вылавливая из них обрывки фраз. Был почти уверен, что встретит тут знакомых, и не имел на это ни малейшего желания. Сидел он в дальнем углу, в стороне от входа, и знал, что выскользнуть незаметно не удастся. Да он уже и не рассчитывал, но пока не оборачивался, чтобы ещё немного потянуть время.

За соседним столом, которого он не мог видеть, не повернувшись в ту сторону, сидела шумная компания моряков. Возглавлял её какой-то капитан, говоривший с легким иностранным акцентом, который показался Мартену хорошо знакомым. Его потешные шуточки и росказни о приключениях, излагаемые бодро и шутливо, вызывали всеобщее веселье; шкиперы покатывались со смеху, заказывая новые порции виски и пива чаще, чем за любым другим столом.

— Я как раз возвращаюсь из Инвернесса, — говорил этот морской волк со столь знакомым голосом и манерой выражаться. — Нужно признать, что поначалу меня принимали там весьма сердечно. Только потом мой помощник все испортил, и в результате пришлось его оставить там и возвращаться без него. Но не буду торопить события и расскажу вам, как это случилось. Не знаю, приходилось ли вам принимать когда — нибудь участие в обильном шотландском завтраке, после которого вас пригласили бы на легкий ланч, состоявший из дюжины устриц, полудюжины бараньих котлет с картошкой, десятка кварт пива и двух — трех кубков виски в заключение. Если да, то вы со мной согласитесь, что нужно иметь крепкую голову и здоровый желудок, чтобы потом идти на обед, а сразу после него — на ужин, за которыми едят гораздо больше, а пьют два раза по стольку. Что касается меня, то я кое — как справился, но мой помощник явно перебрал, ибо выйдя в сад по известной личной нужде и встретив там прелестную падчерицу хозяина, несколько слишком решительно стал её атаковать. Не хотелось, чтобы вы думали, что я не могу понять молодого человека, который имеет дело с хорошенькой девушкой. И мне совершенно ясно, что если вы увидите прелестную мордашку с парочкой пухлых свежих губок, если по случаю окажетесь к ним близко и вдобавок наедине — то вы не сможете лучше выразить свой восторг, чем тут же их целуя. Помощник мой так и поступил, заслуживая — по моему мнению — только уважения, но после этого продвинулся гораздо дальше. Так далеко, что схлопотал от неё по физиономии и вернулся с расцарапанным носом, что возбудило некоторые подозрения у отчима и матери нашей красотки. Я попытался защитить его от их гнева, тем более что хорошо знал нашего хозяина ещё до того, как он женился повторно. Полагаю, я не затрону его чести, если скажу, что будучи молодым вдовцом, не раз он принимал в объятия милых дам. И мне припоминается даже, что имел обычай целовать хорошеньких девчат, занятых в некоей швейной мастерской, а раз или два замечен был, обнимая их хозяйку в такой манере, которая не оставляла сомнений в конечной цели этих объятий, причем этот факт и его результаты могли бы подтвердить надежные свидетели. Как видите, у меня в руках были некоторые доводы, или по крайней мере мне так казалось. Только несколько позднее я пришел к выводу, что не стоит вспоминать ничьих добрачных приключений в присутствии законной жены, поскольку это может привести к плачевным последствиям.

Именно так на этот раз все и произошло. Когда я выложил все доводы в защиту своего помощника, наша милая хозяйка залилась слезами, а хозяин стал так холоден, что можно было от него катар схватить. Назавтра был созван семейный совет. Пришли какие-то тетки, бабки и дядья, чтобы решить судьбу двух молодых людей. Могу заверить вас, что все эти особы, не исключая хозяйки дома и её мужа, выглядели словно восставшими из гроба, а мой помощник — точно висельник, только что вынутый из петли. И только девушка цвела средь них как роза. Постановили, что молодые люди должны пожениться, и вообразите себе — этот мозгляк немедленно согласился! Не раз уже он доставлял мне неприятности, и не раз я желал ему зла — например, чтобы его проглотила проклятая акула или чтобы ему выпустили кишки на темной улице. Но — Господь свидетель — я никогда не думал так всерьез и не рассчитывал, что он так влипнет…

Вот, дорогие мои, я и рассказал эту историйку вам в назидание, чтобы учились вы на чужих ошибках. Но тем не менее я вновь остался без помощника, а мой «Ванно» — без надлежащей опеки.

Услышав эту последнюю реплику, Мартен вскочил, словно подброшенный пружиной. «Ванно»?! Ведь так именовался тот стройный маленький фрегат, принадлежавший Пьеру Каротту! Но «Ванно» три года назад затонул в бухте Тампико у берегов Новой Испании…

И тем не менее — это в самом деле был Каротт. Его румяное, добродушное лицо, несколько искаженное шрамом на щеке, озарила радостная улыбка.

— Ma foi, — воскликнул он, срываясь с места и задевая при этом своим округлым брюшком край стола. — Слово чести, ведь это Ян Мартен собственной персоной!

Мартен конечно подтвердил его слова, и ухватив в объятия пухлого француза, едва его не задушил в избытке чувств, потом они засыпали друг друга градом беспорядочных вопросов и ответов, желая поскорее наверстать трехлетний перерыв в своих дружеских отношениях.

Расстались они после возвращения из знаменитой экспедиции корсаров под руководством Френсиса Дрейка, к которой Мартен присоединился в Мексиканском заливе. Пьер Каротт, перед этим потерявший свой корабль, некоторое время выполнял обязанности помощника на «Зефире», и хотя не был собственно корсаром, не покинул Мартена и вместе с ним совершил это полное приключений плавание, которое весь мир повергло в изумление, испанцев наполнило ужасом и гневом, и озолотило всех его участников.

Эскадра, состоявшая из двадцати кораблей Дрейка и четырех, оставшихся под командованием Мартена, для начала захватила порт Сьюдад Руэда, уничтожив в нем лучшую флотилию испанских каравелл и множество военных кораблей поменьше, после чего корсары разграбили город и сравняли его с землей. Потом они двинулись к острову Гаити, без боя захватили Сан Доминго и взяли там огромные трофеи; разграбили побережье Кубы и Флориды, и хоть от них и ускользнул испанский Золотой Флот, добыча оказалась настолько велика, что часть её пришлось выбросить в море, чтобы не перегружать корабли.

Вернувшись в Англию, Каротт на свою долю заказал на одной из верфей Ферт оф Тей новый фрегат и назвал его «Ванно II»в память того, который потопили испанцы. По — прежнему он занимался торговлей, по — прежнему пользовался славой солидного шкипера и компанейского парня, наслаждался отменным здоровьем и всеобщей симпатией. Что касалось остальных сотоварищей по приключениям в Мексиканском заливе и Карибском море, Каротт знал о них ещё меньше, чем Ян.

Первый союзник Мартена, капитан Соломон Уайт, стал владельцем корабля «Ибекс», которым командовал много лет и который смог выкупить у компании прежних владельцев. Его помощник, Уильям Хагстоун, плавал с ним по-прежнему, став вдобавок его зятем.

Шевалье Ричард де Бельмон, капитан приза «Торо», который достался ему при разделе добычи Мартеном, посвятил себя главным образом светской жизни в придворных кругах, путешествовал по Франции, выполняя неофициальную и деликатную дипломатическую миссию и ведя какие-то сложные переговоры со сторонниками Беарнца. Нет, он не оставил ремесла корсара, но трактовал его скорее как развлечение, приносящее к тому же неплохие доходы.

— А Генрих Шульц? — спросил в свою очередь Каротт.

Мартен усмехнулся.

— Генрих настаивал, что купит у меня «Зефир», — произнес он с легким вздохом.

— Но ты же не собираешься его продавать? — вскричал Пьер. — И в мыслях такого не было, — отрезал Мартен. — Но Шульц теперь человек богатый и ему кажется, что за свои деньги может получить все, что угодно. Трудно объяснить ему, что он ошибается.

— А что ещё с ним произошло?

На этот вопрос трудно было ответить коротко. Ведь Генрих Шульц развил весьма многостороннюю деятельность. Он теперь стал крупным купцом и банкиром, а понемножку заодно и ростовщиком. Занимался маклерством, стал судовым поставщиком, владел большим торговым домом в Гданьске с филиалами в Амстердаме, Копенгагене, Гамбурге и Лондоне, поддерживал отношения с Ганзейским союзом, размещал капиталы в солидных судостроительных фирмах. Его склонность к политическим интригам нашла удовлетворение в таинственных переговорах между гданьским сенатом и влиятельными фигурами при дворе Зигмунта III в Польше, Иакова XI в Шотландии, Филипа II в Испании, даже Папы Сикста X в Риме. Благодаря услугам, которые он с виду безвозмездно оказывал кардиналам и епископам, он добивался их расположения, вызывал симпатии и доверие клира набожностью, деликатностью и не столь уж большими пожертвованиями в пользу церкви, которые тем не менее умело придавал огласке; доставлял сведения и получал их сам одному ему известными путями, благодаря чему всегда был прекрасно информирован и слыл наиболее дальновидным человеком в торговых кругах. Если он до сих пор не заседал в магистрате Гданьска, (о чем не раз прежде мечтал) то только потому, что не имел времени на выполнение столь почетных функций; но и там пользовался влиянием и уважением.

С давних времен, ещё когда он плавал на «Зефире» юнгой, а потом помощником Мартена, он сохранил к нему странное смешанное чувство, которое слагалось из зависти и удивления, насмешливого презрения и желания унизить его, и прежде всего — расчета. Шульц верил в удачу Мартена, в его счастливую звезду, считал его самым способным капитаном, а его корабль прекраснейшим парусником на свете. Желал сделать тот своей собственностью, не лишая Яна капитанства, но только подчинив все его начинания своим практичным планам, куда более рассудительным, чем фантастические и рискованные затеи Мартена.

— И в мыслях такого не было, — повторил Ян. — «Зефир» все, что у меня было, когда мне стукнуло восемнадцать, и почти все, что есть теперь. Все прочее… — он щелкнул пальцами. — Все прочее плывет сквозь пальцы и уходит, как вода в песок. Было — и нету! Но пока у меня есть «Зефир»и такие друзья, как Пьер Каротт, мне нет до него дела: нет — значит будет!

— Ты неисправим, — признал Каротт. — Но я не собираюсь читать тебе мораль, — все равно без толку. Будь я на месте Шульца — не дал бы тебе, разумеется, ни гроша, и полагаю, так он и поступит. Но поскольку я не Шульц и не намерен лишать тебя «Зефира», ссужу тебе немного денег на неотложные нужды. Какая сумма может тебя выручить?

Мартен точно не знал, и Каротт казался немало огорчен этим.

— Вижу, придется мне самому заняться твоими делами, — заметил он, качая головой. — Пойдем. Моя шлюпка ждет у пристани. Сначала я хочу показать тебе «Ванно», ну а потом — посмотрим…

ГЛАВА II

Монастырь иеронимитов в Сан Лоренцо эль Реал, воздвигнутый посреди скалистой, пустынной Гвадаррамы, казался погруженным в глубокий сон. По крайней мере так можно было судить, глядя со стороны небольшого местечка Эскориал, которое лежало ниже, по дороге на Мадрид. Но жители Эскориала немногое могли увидеть через наружную стену и в зарешеченных окнах этого могучего сооружения, возведенного в память победы под Сан — Квентином. Два десятка внутренних дворов разделяли монастырь на семнадцать зданий разного назначения, восемьдесят девять башен возносилось в небо, тысячи колонн подпирали своды и аркады, тысяча сто окон смотрели на все четыре стороны света.

Большая часть этих окон была сейчас темна, но из одного, втиснутого между боковой стеной собора и фронтоном замка, пробивался свет. Окно вело в небольшую комнату, увешанную темно-зелеными гобеленами, с палисандровым столом и тяжелым резным креслом, на котором сидел бледный, преждевременно постаревший мужчина в черной бархатной одежде без всяких украшений, кроме небольших кружевных брыжей вокруг шеи. Он ещё работал, хоть минула полночь и хотя в тот день ему докучала подагра, да ещё гноящиеся язвы на шее и в пахах. Он работал, как ни один из современных ему владык, управляя из-за этого стола судьбами множества народов и стран, в которых возводил на трон или свергал регентов и вассалов, назначал епископов, истреблял еретиков и крепил католическую веру. Был он королем Испании и Португалии, владел Нидерландами и половиной Италии, господствовал в Вест — Индии. Считая себя орудием Бога на земле, все, что делал, совершал во имя славы Господней, чтобы стать достойным своего божественного предназначения. Знал, что когда умер его отец Карл X, на небесах того встретила сама Святая Троица. И в отношении столь необычайного факта не испытывал никаких сомнений — ведь сам Тициан Вечеллио поместил эту сцену на своем живописном полотне.

Верил, что и он, Филип II, когда — то удостоится подобного приема в раю. Но прежде чем это произойдет, предстояло ещё столько сделать!..

Он чувствовал усталость, но отгонял мысль об отдыхе. И где бы он мог отдохнуть? Ведь не во дворце же Пастрана рядом с Анной Эболи, которая, как оказалось, не была ему верна…Она, должно быть, постарела за эти годы. Сейчас ей сорок семь, а тогда в Аранхуэсе…

Нет, ему не следует возвращаться к этим воспоминаниям. Маркиза Эболи должна была до смерти оставаться в заключении, ему же предстояло разрешить спорные вопросы в делах церкви, в которых он противостоял папе, нужно было заняться окончательным подавлением восстания в Нидерландах, помочь католикам во Франции, укротить арагонские кортесы. Его терзала болезнь, возбуждали гордость и жажда мести, прежде всего мести Англии и Елизавете, которая столько раз избегала как его любви, так и ненависти.

« — На этот раз ей от меня не уйти!» — подумал он.

Вопреки своим привычкам он стал спешить, разъяренный исполнением смертного приговора Марии Стюарт и дерзким нападением Дрейка на Кадис. Дух его жаждал победы. Кроме благословения, он получил от папы Сикста X немалые субсидии на эту экспедицию, и к тому же обладал мощнейшим в мире военным флотом и самой многочисленной армией — свыше ста тысяч человек под ружьем.

Поставить на колени этих островитян! Вырубить мечом и выжечь огнем их ересь! Покорить Елизавету и заставить её вернуться в католицизм, чтобы потом, когда — нибудь, предстать перед Святой Троицей с такими заслугами — что за прекрасная картина!

Он вдруг очнулся от размышлений.

Его доверенный советник и любимец, тридцатилетний кардинал, эрцгерцог Альбрехт Габсбург, епископ Толедо, начал зачитывать вслух текст документа, отредактированного в тот день Conseio de Estado, по поводу задуманного вторжения в Англию.

— Прежде всего надлежит посвятить это великое предприятие Господу и позаботиться о чистоте и набожности тех, кто будет избран для его воплощения. Поскольку однако Его Королевское Величество уже издал общий приказ по этой части и назначил лицо, которому поручено этим заняться, необходимо только вновь огласить указ Его Королевского Величества и внимательно следить, чтобы тот был исполняем в точности.

Филип II одобрительно кивнул.

— Во — вторых, — читал далее Альбрехт, — используя все возможные способы, следует как можно скорее собрать необходимые фонды на оснащение новых кораблей.

— В — третьих, чтобы определить эти способы, надлежит созвать специальную комиссию теологов, которым можно будет доверить столь важное дело и признать их мнение окончательным.

Взглянув поверх документа на монарха, кардинал встретил его хмурый взгляд. Король, казалось, ожидал продолжения. Но члены Государственного Совета до сих пор не могли согласовать между собой более конкретных и подробных соображений. Они лишь постановили собраться вновь назавтра, в надежде, что ночь вдохновит их на согласие.

Альбрехт не знал, говорить ли об этом, но Филип был уже осведомлен об их бесплодных спорах. Они погрязли в склоках, не в силах были постичь величия задачи, которую предстояло решить. Лишь он один понимал всю её глубину. И сам должен был решать.

Королевская казна была пуста. Огромные доходы, текущие главным образом из Вест — Индии, не покрывали уже расходов на содержание армии и флота, на все разраставшийся чиновничий аппарат, на оплату тайных агентов и шпионов, на подкуп, на поддержку сторонников Испании во Франции, в Ирландии, в немецких землях и в Польше, и наконец на все большую роскошь двора и строительство монументальных замков, пограничных крепостей и дворцов. Одна только постройка собора Сан Лоренцо поглотила за последние двадцать лет сумму в шесть миллионов дукатов — столько же составлял годовой доход страны!

Филип II брал займы, за которые итальянским банкирам приходилось платить убийственные проценты; безжалостно выжимал подати, продавал дворянские титулы и должности, и даже прибегал к обложению духовенства специальной данью вроде «siscidio» или «excusado». Теперь он ожидал от своих советников подобной инициативы, а они старались увернуться, передавая дело в руки теологов!

Король презрительно скривил губы. К счастью, на этот раз он мог с ними не считаться. В стальном шкафчике, укрытом в стене за креслом, покоилось тайное соглашение, подписанное от его имени полномочным послом в Риме графом Оливаресом, а от имени папы кардиналом Карафом. И по этому соглашению Сикст X согласился помимо прочего на заимствование фондов из объемистых денежных мешков испанской церкви. Члены Conseio de Estado ещё об этом не знали. Пусть поломают головы, пусть ищут другие «достойные способы» добычи денег. Ежели найдут-тем лучше, но так или иначе придется им самим выкладывать свои дукаты и крузейдос.

Договор с папой содержал и иные, куда менее выгодные статьи. Сикст был недоверчив и осторожен. Опасался, чтобы Филип не использовал его субсидий на войну с Францией или какие-то другие цели. И потому настаивал начать экспедицию против Елизаветы до конца 1857 года. А с другой стороны, с опаской думал: какая же судьба постигнет Англию в случае победоносного вторжения испанцев? Разве Филип остановится перед её аннексией? А если этот остров будет включен в его королевство, какая сила сможет противостоять Испании?

Чтобы предупредить столь неприятные последствия, в тайном документе было предусмотрено право апостольского престола устанавливать, что будущий католический владыка Англии получит корону из рук папы, а для решения вопросов веры и политики со стороны Рима назначен полномочный кардинал, Уильям Аллен, который в качестве нунция должен был сопровождать экспедицию.

Филип немногое знал об Аллене, кроме того, что этот англичанин пользовался особым расположением и покровительством Ватикана, что само по себе не вызывало доверия. Потому Альбрехт и получил задание добыть о нем более точные сведения, и как раз получил их от человека, который прибыл в тот день вечером в Эскориал, а теперь ожидал в приемной апартаментов Его Святейшества.

Человек этот, рекомендованный влиятельным иезуитом Педро Альваро, секретарем кардинала Маласпина, именовался Генрихом Шульцем. По его сведениям, которые отчасти совпадали с тем, что епископ Толедо уже знал из других источников, Аллен был английским эмигрантом, преследуемым властями Елизаветы. От этих преследований он скрывался в Реймсе, где стал ректором тамошней коллегии. Шульц утверждал, что вновь назначенный кардинал — ярый приверженец католической церкви и сторонник испанской интервенции, но не слишком хорошо ориентируется в нынешней внутренней ситуации у себя на родине. Аллен, между прочим, сумел убедить Сикста X, что для захвата Англии достаточно будет десяти тысяч войска, тогда как Шульц считал, что число это должно быть минимум втрое больше, чтобы вторжение увенчалось успехом.

— На чем он основывает свои утверждения? — спросил Филип.

Секретарь на миг словно бы замялся. Слова Шульца могли показаться умышленным преувеличением; могли возникнуть подозрения, что цель их — убедить отложить или даже отказаться от экспедиции. Но с другой стороны, Шульц прибыл прямо из Англии и точно знал, что там происходит, а его покровитель Педро Альваро не стал бы его столь горячо рекомендовать, имей какие-то сомнения в его преданности.

— Мне кажется, этот человек лучше знает обстановку в Англии, чем нунций, — сказал Альбрехт. — Он утверждает, что на стороне Елизаветы огромное большинство народа. Там уже успели позабыть о казни Марии Стюарт, и народ обожает как королеву, так и её фаворита графа Эссекса.

— Но у Елизаветы нет ни флота, ни армии, — заметил Филип.

— Это верно. Но корабли корсаров…

— Корсары! — нетерпеливо перебил его Филип. — Корсары! презрительно повторил он. — Это жалкое сборище бандитов одерживает победы, нападая исподтишка на торговые суда или мирные города, но им не справиться с Великой Армадой.

— Однако весной им удалось ворваться в Кадис… — начал было Альбрехт и тут же умолк, заметив гневный взгляд короля.

— Созовешь на завтра с утра финансовый совет, — приказал Филип после секундного раздумья. — Нет, на сегодня, — поправился он, взглянув на небо, уже порозовевшее от первых лучей рассвета.

Альбрехт склонился в поклоне, сочтя это повеление концом аудиенции, но король жестом подозвал его поближе.

— Помоги мне встать, — шепнул он тихо, словно опасаясь, что кто-то посторонний может услышать эти слова — свидетельство его физической слабости.

Альбрехт поспешил выполнить желание монарха, и Филип тяжело оперся на его плечо. Медленно, прихрамывая, он перешел в свою опочивальню и опустился на колени перед распахнутым окном балкона, выходившего внутрь собора, как ложа в театре.

Начиналась заутреня; на хорах зазвучал орган, призывая к утренней молитве. Священники в богатых богослужебных мантиях сменялись перед алтарем, переходили слева направо и обратно, опускались на колени, воздевали руки, словно кружились в медленном танце. Монахи тем временем пропели вполголоса три псалма и три антифона, разделенных чтением Писания по латыни, после чего пришел черед бесконечно долгих молитв с «Laudate Dominum» во главе.

Длилось это около часа, и король все это время стоял на коленях, позабыв о своих проблемах. Театральные жесты священников, вся торжественная церемония — почти балет — перед отлитой из чистого серебра фигурой Спасителя, тяжкий синеватый дым кадил, чадящих благовониями, стелящийся слоями поверх золотых огоньков восковых свеч, золотом сверкающие мраморные алтари, великолепные картины и фрески, скрытые в полутени, витражи окон, залитые розовым рассветом, все это вместе с могучим гласом органа и пением хора служило его излюбленным — а теперь и единственным — наслаждением, которому он отдавался после тяжких трудов. Ничего удивительного, если он думал, что Господу Богу это тоже нравится.

Генрих Шульц покидал Испанию под впечатлением её мощи и богатства. Выполнив свою миссию в Эскориале, он поехал в Лиссабон, где собиралась Armada Invencible, и узрев порт, забитый огромными каравеллами с тремя и даже четырьмя артиллерийскими палубами, окончательно усомнился в возможности обороны Англии от такой силищи. Ему было известно, что выход в море этого флота задержала главным образом болезнь, а потом и смерть адмирала де Санта Крус, но также и то, что Филип II на его место уже назначил герцога Медина — Сидония. Судя по всему, ему оставалось совсем немного времени на устройство своих торговых дел в Кале и в Лондоне, который он хотел покинуть до начала военных действий и укрыться в Гданьске. Следовало поторапливаться.

В награду за информацию, содержавшуюся в меморандуме, который он доставил Его Святейшеству епископу Толедо, Генрих испросил лишь дозволения посетить монастырский собор, чтобы исповедаться и прослушать утреннюю мессу, но при этом очень к месту добавил, что надеется таким образом умолить Создателя взять под опеку свое скромное имущество, оставленное в Лондоне. Благодаря этому он получил из рук Альбрехта грамоту, обеспечивавшую ему не только свободу передвижения по Англии при грядущем испанском владычестве, но и охраняющую это «скромное имущество» от конфискации и грабежей во время военных действий. Правда, сам Шульц не слишком верил в эффективность самых грозных бумаг и даже самых страстных молитв в подобных обстоятельствах, и именно потому рвался поскорее очутиться в Дептфорде.

Он надеялся, что ему удастся наконец склонить Яна Мартена к продаже «Зефира», или хотя бы законтрактовать корабль на плавание в Гданьск.

« — Ян без моих денег ни на что не способен, ибо никто не откроет ему кредит, — думал он по пути в Кале. — Но ведь не может он допустить, чтобы» Зефир» сгнил в доке! Редкая возможность, и её нужно использовать. Поставлю жесткие условия. Заставлю его подчинится, стану его арматором. Без моих денег ему не выкрутиться.»

ГЛАВА III

Редкая возможность ускользнула от Шульца не только благодаря встрече Мартена с Пьером Кароттом. Более того — он не только не сумел подрядить» Зефир» на рейс в Гданьск, но не нашел и никакого другого судна, которое в ближайшее время отплывало бы из Англии на Балтику.

Весть о выходе Великой Армады из Лиссабона пришла в Лондон весной 1588 года и вызвала всеобщий ужас. Правда, Елизавета и её советники издавна знали о воинственных намерениях испанцев, но королева все тянула с решением о подготовке к обороне, руководствуясь отчасти врожденной скупостью, отчасти же рассчитывая на разрешение конфликта какими-то мирными переговорами. Ведь многие годы ей удавалось обводить Филипа вокруг пальца и поддерживать неустойчивое равновесие между войной и миром. Теперь, однако, чаша весов перевесила, и Англия казалась почти безоружной…

Лорд Хоуард, верховный главнокомандующий военного флота Ее Королевского Величества, сумел собрать всего тридцать четыре корабля, пригодных к боевым действиям.

По сравнению с силами адмирала Медина — Сидония этого было слишком мало…

Armada Invencible насчитывала свыше ста больших каравелл и около тридцати фрегатов общим водоизмещение шестьдесят тысяч тонн; восемь тысяч матросов, двадцать тысяч солдат, две тысячи четыреста орудий…Тысячи добровольцев из испанских дворян собрались под красно-золотыми стягами, а у берегов Фландрии ожидал погрузки на суда тридцатитысячный корпус Александра Фарнезе.

Но Шульц отнюдь не преувеличивал, утверждая, что и народ, и дворянство примет сторону Елизаветы. Советники королевы не уклонялись от проблем и не передавали военных вопросов в руки теологов; они немедленно призвали весь народ к обороне от папистов. От городских собраний, от лендлордов, от купеческих гильдий и цехов ремесленников поступали средства на вооружение торговых и каперских судов. Все графства выставляли добровольное ополчение — home guard — в количестве пятидесяти тысяч человек. Поспешно укрепляли твердыни побережья, собирали запасы продовольствия и амуниции, наверстывая с избытком упущения, вызванные скупостью и нерешительностью Елизаветы.

Вскоре под командованием лорда Хоуарда, Френсиса Дрейка, Хоукинса и Фробишера на якорях в Плимуте стояло уже сто кораблей. Они не были ни так велики, ни так хорошо вооружены, как испанские, но зато куда быстрее и маневреннее.

Среди них оказались не только «Зефир» Яна Мартена и «Ибекс» Соломона Уайта, но и «Торо», на котором шевалье де Бельмон возвратился из Франции, и даже «Ванно» Пьера Каротта.

Ничего удивительного, что в таких обстоятельствах Генриху Шульцу пришлось вообще отказаться от отъезда и остаться в Лондоне, возлагая единственную надежду на спасение местного филиала своего торгового дома на грамоту, выданную кардиналом Альбрехтом.

Нет, он не бездействовал, глядя на приготовления к войне. Разумеется, не собирался рисковать головой в сражениях на стороне еретиков, но поставив Богу свечку в Эскориале, теперь выставил дьяволу огарок в Англии, снабжая корабли всем, что было нужно. Поскольку цены возросли вдвое, дела его шли превосходно.

Тем временем Непобедимую Армаду с самого начала преследовали трудности и неудачи. Сразу после выхода из Лиссабона корабли разбросало весенними бурями, и им пришлось либо вернуться, либо укрыться в других портах поменьше. Повторялось так несколько раз, так что когда адмирал Медина — Сидония после месяца плавания зашел в Эль Ферол, его сопровождали только пятнадцать из ста каравелл; остальные ремонтировали поврежденные борта, сломанные реи и разодранные паруса вдоль всего западного побережья от Опорто до Ля Коруньи.

Только двадцать второго июня удалось наконец собрать все корабли и выйти в открытое море, чтобы минуя бурный Бискайский залив и северо-западное побережье Франции, направиться к Нидерландам, где Александр Фарнезе уже ожидал прибытия Армады со своим тридцатитысячным корпусом.

Ян Куна, прозванный Мартеном, вновь обрел себя. Позабыл давно о Джипси Брайд, о финансовых проблемах, о заложенном поместье в Гринвиче и приятелях по кутежам, которые именовали себя его приятелями лишь до тех пор, пока не разнеслись слухи о грозящем ему банкротстве. Все эти дела его нисколько теперь не интересовали; получив новый каперский лист с подписью королевы, он уже не боялся ни ареста за долги, ни распродажи остатков своего состояния. Его корабль, обновленный, свежевыкрашенный, с вызолоченной фигурой на носу, изображавшей крылатого бога легких ветров, не утратил ничего из своих превосходных качеств, хоть прошло уже восемнадцать лет, как его спустили на воду в Эльблаге. Недаром дед Яна, Винцентий Шкора, пользовался репутацией лучшего корабельного мастера в Польше; недаром почти десять лет он строил этот корабль, выбирая на его шпангоуты и бимсы лучшие дубовые балки без единого сучка, высушенные ещё перед венчанием дочки с Миколаем Куной.

Самые стройные сосны из поморских боров пошли на мачты и реи «Зефира»; столетний клен — на руль; кованые вручную цыганами медные и бронзовые гвозди, скобы, накладки и клинья — на крепление корабельной обшивки из смолистого твердого дерева.

Ни один корабль в то время не нес больше трех прямых парусов на фок — и гротмачтах; у «Зефира» их было по пять. Миколай Куна вооружил его кливерами и стакселями, придуманными нидерландскими моряками, а Мартен дополнил эти пирамиды парусами собственного изобретения. И когда окрыленный таким образом «Зефир» мчал вполветра, накренившись на борт и рассекая частые пенистые волны Ла Манша, когда лучи солнца отражались от мокрой палубы на носу и сверкали радужными искрами в гребне волны, разрезаемой бушпритом, когда свет и тени играли на белых парусах, сверкал лак на мачтах и реях, а медь и бронза просвечивали червонным золотом из прозрачной зелени морской, когда на фоне облаков трепетал длинный цветастый боевой вымпел у вершины гротмачты, а черный флаг с золотой куницей вился на фокмачте — он воистину мог вызвать восхищение в глазах любого моряка.

Шипение водяной пены, свист ветра в такелаже, приглушенный гул вибрирующей парусины, короткие слова команды, свистки боцманов и протяжные припевки матросов, перебрасывающих реи на противоположный галс составляли сейчас милейшую симфонию для слуха Мартена.

Он опять был сам себе хозяин, находясь среди людей, преданных ему не на жизнь, а на смерть. Он читал это во взгляде главного боцмана Томаша Поцехи, и у рыжего гиганта с побитой оспой лицом — Броера Ворста, который по-прежнему исполнял на «Зефире» обязанности корабельного плотника, и в невинном, детском взгляде парусного мастера Германа Штауфля, который мог пробить двухдюймовую доску ножом, брошенным левой рукой с расстояния в двадцать шагов. Они были тут все — весь его прежний экипаж вместе с Тессари, которого прозвали Цирюльником, с Перси Барнсом — Славном, и с Клопсом, который вечно задирался то с одним, то с другим.

«Зефир» возглавлял небольшую флотилию, выделенную из состава эскадры Френсиса Дрейка и отданную под командование Мартена. Немного сзади и правее белели паруса «Ибекса», левее — «Торо». За ними лавировал «Ванно». С согласияадмирала Мартен сам выбрал эти три корабля и с их помощью уже успел изрядно задать жару испанцам, внезапно атакуя одиночные каравеллы герцога Медина — Сидония, которые неосторожно отделялись от главных сил Великой Армады. Он подстерегал их в бухтах и под защитой скалистых островков Финистера у побережья Нормандии, на неприветливых и бурных водах Сен Мало, на рейдах Шербура и Дьеппа, откуда в конце концов перешел на северо-восток — в Портсмут.

Являлся он внезапно, сильнейшим орудийным огнем сокрушал мачты и реи больших, неповоротливых кораблей, запаливал пожары в их высоких надстройках и ловким маневром избегал ответных залпов, уступая место одному из своих фрегатов. Прежде чем испанцы успевали повторно зарядить орудия, «Торо», «Ибекс» или «Ванно» дырявили ядрами их беззащитные борта, а когда на горизонте показывались паруса других испанских кораблей, привлеченных отголосками битвы, вся флотилии стремительно удалялась, предоставляя каравеллы их невеселой судьбе.

За две недели, между двадцать третьим июня и пятым июля, Мартену удалось таким образом потопить или серьезно повредить четыре неприятельских корабля. Но все эти победоносные стычки его нисколько не удовлетворяли. Френсис Дрейк желал знать, в который из портов Фландрии направляется Великая Армада, но пока он поручил ему действовать осторожно и рассудительно, да Мартен и сам понимал, что не следует рисковать, идя на абордаж на виду у всех вражеских сил, которые в любой момент могли прийти на помощь атакованным. Однако не было иного способа добыть «языка», как как только взять пленных, и именно такой возможности четыре капитана дожидались с растущим нетерпением.

В тот день — шестого июля на рассвете — четыре корабля под командованием Мартена вышли из Портсмута и направились на юго-восток, чтобы как обычно патрулировать Ла — Манш, в надежде, что удастся перехватить какого — то неосторожного капитана, плывущего в стороне от главных сил. Однако неспокойные воды пролива казались на этот раз пустыми и безлюдными, по крайней мере поблизости от берегов острова Уайт и графства Сассекс. Только около десяти, когда «Зефир», а за ним и «Торо», »Ибекс»и «Ванно» переложили реи на противоположный галс примерно на полпути между Портсмутом и Дьеппом, Перси Славн, сидевший на марсе гротмачты, крикнул, что прямо к западу видны паруса одинокого корабля.

Мартен немедленно взобрался на марс, а различив двухпалубную легкую каравеллу с косым латинским парусом на бизань-мачте, велел спустить и флаг, и вымпел, а потом немного принять к ветру, чтобы пересечь её курс и оказаться между ней и солнцем, которое он хотел иметь за спиной.

Такой маневр, неторопливо повторенный Бельмоном, Уайтом и Пьером Кароттом, не должен был вызвать особых подозрений испанцев, тем более что наблюдение им затрудняли слепящие лучи солнца. Как бы там ни было, Ян рассчитывал, что неприятель примет его небольшую флотилию за группировку испанских кораблей.

Так и случилось. На протяжении целого часа каравелла спокойно плыла дальше тем же курсом, а приблизившись к дрейфовавшему «Зефиру» на расстояние двух орудийных выстрелов вывесила несколько сигнальных флагов, значения которых Мартен понять не мог, не зная установленного кода. Поэтому он ответил подъемом комбинации сигналов без всякого смысла, что тоже не было понято испанским капитаном, после чего он за пару минут выполнил поворот оверштаг и, поставив все паруса, помчался навстречу каравелле.

И тут же три оставшихся корабля, до тех пор лениво двигавшихся под зарифленными парусами, разлетелись во все стороны. «Ванно» помчался на север, «Ибекс» — на северо-запад, а «Торо» — на юг.

Неожиданный переполох — как оценили сей маневр испанцы — невероятно удивил их, но удивление возросло ещё больше, когда «Зефир» открыл огонь из носового орудия и ядро взметнуло фонтан воды перед самым носом каравеллы. Сигнал этот звучал вполне недвусмысленно: приказываю остановиться!

Прежде чем там смогли принять какое-то решение, над небольшим кораблем, который, казалось, летел прямо на них, взвился черный флаг с золотой куницей. Мартен не позволил испанцам опомниться: два новых ядра из его полкартаунов прошили паруса каравеллы, сорвав верхнюю марсарею на гротмачте.

Этого хватило, чтобы заставить выполнить приказ. Только теперь испанцы сориентировались, что оказались окруженными четырьмя неприятелями, каждый из которых мог использовать против них свои орудия, не опасаясь повредить товарищам. Их поймали в ловушку так ловко, что всякая оборона казалась безнадежной, потому от неё и отказались без долгих размышлений: шкоты были потравлены и огромные полотнища парусов поехали вверх на горденях, хлопая на ветру, пока не выпустили его из своего складчатого брюха.

Мартен сам был немного удивлен столь поспешной капитуляцией. Чтобы окончательно ошеломить испанских моряков, пролетел вдоль их левого борта, развернулся на фордевинд, сразу за кормой каравеллы спустил все паруса и, теряя ход, причалил к правому борту, чтобы в мгновение ока сцепиться с ним абордажными крючьями.

На такое безумство даже он не отважился бы, имей в своем распоряжении больше времени. На борту каравеллы находилось не меньше двух сотен людей, не считая прислуги орудий, а вся команда «Зефира» не насчитывала и сотни. И вдобавок теперь, когда корабли стояли борт о борт, ни один из товарищей Мартена не мог открыть огонь по испанцам, не рискуя серьезно повредить или даже уничтожить «Зефир».

Будь испанский капитан человеком более решительным и ориентируйся он быстрее в обстановке, сам бы должен был повести свою команду в атаку на палубу врага. Но то ли тот слишком долго раздумывал, то ли ему просто недостало отваги затеять отчаянную схватку на виду приближавшихся трех других фрегатов, но когда Мартен потребовал немедленно сложить оружие и сдаться, после краткого колебания выказал скорее склонность к переговорам, чем к отчаянным действиям.

У Мартена, однако, на переговоры времени не было. В любую минуту он ожидал появления крупных сил неприятеля, и в то же время не хотел топить почти не поврежденную каравеллу, на использование которой имел свои планы. Только потому он и решился на столь большой риск и пошел на абордаж, рассчитывая ошеломить испанский экипаж.

Стоя на высокой надстройке «Зефира», Ян громовым голосом велел капитану и офицерам каравеллы перейти к нему на борт под угрозой немедленно открыть огонь — и испанцы при виде двух рядов мушкетов и аркебуз, готовых к стрельбе, окончательно перестали сопротивляться.

Вечером того же дня в пролив Солент, отделявший остров Уайт от суши, вошел фрегат «Ванно»и, бросив якорь неподалеку от флагманского корабля «Гольден Хинд», поспешно спустил небольшую гребную шлюпку, в которую спустился Пьер Каротт с тремя испанскими офицерами.

— Я привез пленных, адмирал, — крикнул он, когда шлюпка оказалась у трапа, спущенного с «Золотой лани».

Френсис Дрейк, который был занят разговором с шевалье де Вере, посланником Ее Королевского Величества, взглянул на него сверху вниз. Поначалу он возмутился было фамильярным тоном моряка и его иностранным акцентом, но присмотревшись поближе, его припомнил.

— Поднимитесь на палубу, капитан…

— Каротт, к вашим услугам, — помог ему Пьер. — Пьер Каротт, ваша светлость.

— Да, разумеется, я вас помню, — усмехнулся Дрейк. — Мы встречались несколько лет назад в Мексиканском заливе.

Пьеру польстило это замечание, высказанное в присутствии блестящего придворного, к которому он сразу почувствовал неприязнь, как и ко всем подобным франтам. Разрумянившись от удовольствия, Пьер предстал перед адмиралом и, жестом указав на трех офицеров, намеревался было в своей колоритной манере представить их, а затем описать события, сопровождавшие их пленение, когда Дрейк прервал поток его красноречия вопросом о Мартене и его флотилии.

— Мартен мне поручил доставить их сюда, — ответил Каротт. — Сам он взял курс на Кале, где — как утверждают эти трое кабальеро, — собирается вся их армада. «Ибекс», «Торо»и «Двенадцать апостолов» сопровождают «Зефир»…

— Двенадцать апостолов? — изумился шевалье де Вере, который до тех пор прислушивался к разговору с довольно ироничной гримасой.

— Да, столько их и было, не считая Иуды, — бросил через плечо Пьер и специально для адмирала пояснил, что так именуется каравелла, захваченная Мартеном.

— Что он намерен делать в Кале с этими «Двенадцатью апостолами»? — в свою очередь удивился Дрейк, позабавленный живостью его языка.

Теперь уже Каротт казался удивленным недостатком сообразительности у своего командующего. Пояснил, что правда не знаком в деталях с намерениями Мартена, но раз в Кале собирается испанский флот, то вероятно Ян собирается его атаковать.

Генри де Вере снова не мог удержаться от удивленного возгласа:

— С тремя кораблями?

Каротт обернулся и смерил его с ног до головы взглядом, явно дававшим понять, что прибыл он сюда рапортовать адмиралу, а не придворным фертам.

— С четырьмя, — отрезал он и, снова повернувшись к Дрейку, не переводя дыхания продолжал: — Если мне позволено будет высказать свои предположения, ваша светлость, Мартен намерен использовать «Двенадцать апостолов» примерно так, как это сделал Спаситель, с той только разницей, что его ученики распространяли свет святой веры, а испанский приз в Кале будет распространять пламя обычного огня среди великой Армады. Другими словами, — полагаю, что эта каравелла послужит ему брандером, чтобы устроить пожары на кораблях неприятеля.

— А, чтоб ему пусто было! — потрясенно буркнул Дрейк, но на этот раз усмехнулся.

Если Мартен в самом деле затевает нечто подобное, располагая только брандером и тремя кораблями, на которых было около трехсот человек и максимум пятьдесят орудий, он несомненно погибнет вместе с ними.

« — Это ещё не самое худшее, — подумал он. — Но вдруг ему удастся?»

Слава «Зефира»и его капитана гремела все громче. Даже королева помнила о нем и интересовалась судьбой его корабля. Кружили слухи, что некоторые экспедиции Мартена частично финансировались из её личных средств. Если этот безумец в таких обстоятельствах сможет подпалить хоть несколько испанских кораблей, это бы могло затмить славу налета Дрейка на Кадис…

Шевалье де Вере сразу заметил перемену на лице адмирала, и догадался, что её вызвало.

— Этот пират ведет себя так, словно сам стоит во главе всего английского флота, — заметил он. — Или вы назначили его своим заместителем?

Но Френсис Дрейк тоже не любил придворных, а поскольку некогда сам был корсаром, издевательский тон шевалье де Вере мягко говоря пришелся ему не по вкусу.

— Капитан Мартен не пират, а капер на службе королевы, оборвал он. — Действует он в соответствии с моими указаниями, которые только людям совершенно не знакомым с морем могут показаться неразумными. Я велел ему атаковать испанские корабли, где бы их не встретил, а поскольку те укрылись в Кале, поступает совершенно верно, направляясь туда в качестве авангарда моей флотилии. А теперь, шевалье де Вере, извините, но я вынужден с вами распрощаться, чтобы немедленно повести главные силы в том же направлении и с той же целью.

ГЛАВА IV

Мартен верно предугадал, что Дрейк, узнав про его намерения и про место концентрации испанских сил, тут же устремится туда со всей своей флотилией. Потому он не поплыл прямо в Кале на верную гибель, как полагал его адмирал, а стал на якорь в маленькой рыбацкой гавани Фолкстоун на северной стороне Каледонского пролива. Прежде всего отправил экипаж «Двенадцати апостолов» под эскортом местных ополченцев в Дувр, а потом реквизировал весь запас смолы и пакли для конопатки судов, которые смог найти в окрестностях. Было там их не так много, как он рассчитывал, и в Дувре наверняка мог достать больше, но Ян умышленно там не показывался, чтобы преждевременно не наткнуться на какую-нибудь группировку испанских кораблей.

Теперь он дожидался захода солнца, рассчитывая, что на преодоление двадцати пяти миль, отделявших Дувр от Кале, ему хватит трех часов. Хотел оказаться там вечером, в сумерках или даже после наступления темноты, что помогло бы выполнению его плана. А тем временем излагал этот план Уайту, Ричарду де Бельмону и Хагстоуну в своей роскошно обставленной каюте.

От них особого риска не требовалось: «Ибексу»и «Торо» предстояло плыть только до мыса Грис Нез и, спустив паруса, укрыться с его западной стороны, а затем выслать на сушу пару наблюдателей, которые с вершины меловых скал углядели бы зарево пожаров в порту.

— Пожар в Кале станет для вас сигналом, что мне все удалось, — продолжал он. — В таком случае испанцы, очевидно, постараются как можно скорее выйти в море, спасая свои корабли. Вашей задачей будет на время убедить их, что они имеют дело с главными силами нашего флота. Надеюсь, что Каротт тем временем приведет Дрейка, который вам поможет, а если Медина — Сидония попытается уйти на север, там он встретит лорда Хоуарда и Фробишера.

— Прекрасно, — согласился Бельмон. — Но если тебе не удастся…

— Если у меня не выйдет, можешь замолвить словечко за мою душу перед Господом Богом, — легкомысленно отмахнулся Мартен.

— Он уж сам с ней разберется без моего заступничества, заверил его Ричард с сардонической усмешкой. — Меня же интересуют дела земные: где нам тебя искать?

— В Эмблтенсе. Но лучше предоставьте это Перу Каротту. Он будет знать, где я мог бы укрыться.

— А «Зефир»? — спросил молчавший до тех пор Уайт.

— Вот с ним проблема! — вздохнул Мартен. — Я хочу доверить его твоему зятю, ибо вынужден забрать на брандер лучших моих боцманов. Оставляю ему только Ворста и Славна.

Он взглянул на невзрачного шкипера, который с явным недовольством почесывал лысый череп, покрытый желтоватой, похожей на пергамент кожей; потом перевел взгляд на Уильяма Хагстоуна и продолжал: — Придется тебе как-то управляться с их помощью. Поплывете вслед за «Двенадцатью апостолами» до самого Сангатта. Там расстанемся. Проведешь корабль в маленькую бухту, которую тебе покажет Броер Ворст в полумиле к западу от Кале. Развернешь «Зефир» кормой к берегу, спустишь шлюпку, велишь завезти якорь до самого выхода в море и там его бросить, чтобы можно было выйти из залива, выбирая цепь. Понимаешь?

— Чего тут не понять, — буркнул Хагстоун. — В бухте паруса спустить?

— Только подобрать и подтянуть к реям, чтобы быть незаметнее и чтобы можно было срочно их поставить в случае надобности. Не знаю, вернусь я со стороны моря или с суши. В этом втором, более вероятном случае, мне понадобится шлюпка, чтобы до вас добраться. Вышлешь её заблаговременно на берег бухты. Если я так или иначе не окажусь на борту «Зефира» до вступления в дело «Ибекса»и «Торо», присоединишься к ним, а заботы обо мне оставишь Каротту. Вот, пожалуй, все…

Командор Бласко де Рамирес, командующий третьей эскадрой тяжелых каравелл, входившей в Непобедимую Армаду Его Королевского Высочества Филипа II, был в ужасном настроении. Корабль «Санта Крус», находившийся под его непосредственным командованием, отклонился от курса и оказался далеко к северу от маршрута, которым плыли остальные, в результате чего добрался до Кале только в сумерках и уже в темноте оказался поблизости от входа в порт. В довершение всего с востока надвигались тяжелые тучи, а грозные раскаты грома казалось, предостерегали запоздалых мореходов о надвигавшемся шторме. Командор знал, что его ожидает неприятный разговор с адмиралом Медина — Сидония. Правда, он мог бы найти достаточное число более или менее правдоподобных причин, объяснявших опоздание, по крайней мере в его собственных глазах, но был слишком горд, чтобы оправдываться перед человеком, которого считал попросту невеждой и которому приписывал все предыдущие неудачи.

Он полагал, что если бы командование Великой Армадой находилось в его собственных руках, Англия давно уже была бы завоевана. Как бы там ни было, за его плечами не один год службы на военном флоте, и притом в столь небезопасных водах, как Мексиканский залив и Карибское море; неоднократно он эскортировал Золотой Флот от панамского перешейка до самого выхода в Атлантику, одержал немало побед над пиратами разных национальностей, а также уничтожил главную базу знаменитого корсара Яна Мартена и — как не раз похвалялся — навсегда изгнал его из Мексики.

А что до сих пор сумел совершить на море герцог Сидония, который ни с того, ни с сего стал адмиралом, не будучи до того ни шкипером, ни капитаном, и никогда не командуя даже захудалой шхуной, не говоря уже о каравелле? И вот такой человек, сухопутная крыса, добившаяся своего положения единственно благодаря влиянию и семейным связям, а может быть в немалой степени общеизвестному ханжеству, раз за разом делает выговоры ему, Бласко Рамиресу!

Горечь заливала сердце командора. Горечь тем большая, что он не был уверен, сумеет ли в темноте миновать скалистые рифы и мели у входа в порт, чтобы провести туда свой корабль без помощи лоцмана. Правда, фарватер между рифами должен был быть отмечен вешками и буями, а сам проход обозначен двумя парами фонарей, но сейчас не было видно никаких знаков, а фонари, вероятно, уже догорели и погасли.

Когда он, погруженный в мизантропию, стоял на юте «Санта Крус», блуждая взором по темневшему морю, взгляд его остановился на едва заметном силуэте другой каравеллы, которая скорее всего также направлялась в Кале. Несмотря на темноту он различил, что это была легкая двухпалубная каравелла, видимо, входившая в личную эскадру самого адмирала.

Его удивило, что никто её ещё не заметил. Подняв глаза к марсу на гротмачте, командор вышел из себя. Матрос, сидевший там, таращился на порт, вместо того, чтобы наблюдать за горизонтом.

« — Ну, я его проучу!» — вспыльчиво подумал он.

Но сейчас на это времени не было. Бласко решил немедленно зарифить паруса, чтобы пропустить вперед запоздавшую каравеллу, и плыть за ней следом, что до известной степени сняло бы с его плеч ответственность за выбор верного пути.

Подозвав вахтенного офицера, он отдал надлежащие распоряжения. И лишь потом сорвал на нем свою злость и велел заковать в колодки несчастного раззяву, который не сообщил вовремя о появлении корабля за кормой «Санта Крус».

Тем временем запоздавший корабль, гонимый все крепчавшими порывами восточного ветра, значительно приблизился, но тут Рамирес заметил, что и там убирали паруса, так что расстояние между обоими каравеллами перестало уменьшаться. Видимо, упрямый капитан не хотел обгонять флагманский корабль и уступал ему проход.

Командора это привело в ярость.

— Крикните этому дураку, чтобы он нас не ждал! — велел он своему помощнику.

Приказ был выполнен незамедлительно, но только наполовину: вахтенный офицер, приложив ко рту жестяной рупор, едва не сорвал глотку, но с двухпалубной каравеллы ответили только вежливым салютом красно — золотого флага.

С такой любезностью ничего нельзя было поделать: темная полоса береговой линии вырастала все ближе по правому борту и в конце концов могло не остаться места для поворота, а любезный дурень и не думал выходить вперед.

Вахтенный офицер не смел глаз поднять на кипящего от ярости командора и только раз за разом косился на этот берег, прислушиваясь ко все более отчетливому шуму прибоя на невидимых рифах. И тут он разглядел вдали по курсу неторопливо покачивавшиеся на волнах два огня, помещенных один над другим, а дальше ещё два таких же.

— Виден вход в порт, ваша светлость, — осмелился выдавить он.

Рамирес оглянулся и с облегчением вздохнул, после чего велел выбирать шкоты, уже не обращая внимания на каравеллу, тянувшуюся за кормой «Санта Крус». Паруса тут же подхватили ветер, и корабль снова начал набирать ход, ориентируясь на световые маяки, которые так вовремя появились перед ним.

С палубы «Двенадцати апостолов» заметили вход в порт Кале гораздо раньше — ещё когда Мартен велел ответить салютом испанского военного флага на крики, долетавшие с «Санта Крус». Жест этот был продиктован не столько любезностью перед флагманским кораблем, сколько необходимостью обеспечить себе отход. Появись у команды «Санта Крус» хотя бы тень подозрения относительно намерений двухпалубной каравеллы, командор Бласко де Рамирес наверняка бы вплел ещё один лавровый лист в венок своей славы…

Поскольку случилось иначе, брандер плыл теперь вслед за ним, буксируя за кормой маленькую, но быструю парусную шлюпку, взятую с «Зефира». Вдоль бортов «Двенадцати апостолов» на месте легких орудий лежали бочки с порохом, а между ними и основанием мачт — пучки пакли, пропитанной смолой.

Весь экипаж каравеллы состоял всего из шести человек, не считая Мартена, который сам стоял на руле. Корабль оказался неповоротлив, и каждый маневр требовал немалых усилий, но ветер был попутным, а «Санта Крус» послужил весьма недурным проводником: миновав узкий проход, он взял несколько правее, к главной пристани, где был виден рой стояночных фонарей на мачтах.

Большая часть Непобедимой Армады скопилась в порту вокруг адмиральского корабля. Там царил беспорядок и замешательство. Каравеллы различных эскадр бросали якоря, где попало, течение разворачивало высокие корпуса, которые ударялись друг о друга, запутывая цепи и сцепляясь реями с соседями. Экипажи нескольких шлюпок, спущенных по приказу адмирала, напрасно силились навести хоть какой-то порядок, отбуксировав часть самых неудачливых с главного фарватера к набережным. Капитаны сыпали проклятиями и обменивались оскорблениями, а самые завзятые рубили впутанные в собственный такелаж канаты, что оставляло потерпевших без хода и вызвало драки между боцманами.

Бласко де Рамирес даже и не пытался втиснуться туда со своим кораблем: он бросил якоря у правого берега канала и «Санта Крус» остановился почти сразу, как только спустили паруса, заторможенный легким течением реки и начинавшегося отлива; потом чуть-чуть подался — насколько позволяла короткая якорная цепь — и наконец застыл неподвижно в добрых пятистах ярдах от скопища ранее прибывших каравелл.

Счастливо справившись с этим последним маневром, командор велел старшему помощнику убрать паруса, а сам уже собрался удалиться в свою каюту на корме, чтобы переодеться и отправиться к адмиралу, когда второй раз за вечер заметил за кормой накренившуюся под свежим ветром двухпалубную каравеллу из личной эскадры герцога Медина — Сидония. На этот раз, однако, «любезный дурень» — как мысленно называл он её капитана — летел под всеми парусами прямо на лес мачт у главной пристани.

— Он с ума сошел! — во весь голос закричал де Рамирес. Он же влетит в самую средину этой свалки!

И в самом деле, могло показаться, что весь экипаж каравеллы сошел с ума. В темноте были видны несколько полунагих фигур, метавшихся вдоль бортов с зажженными факелами, за рулем стоял какой-то рослый гигант и орал во всю глотку, их подгоняя, а сразу за кормой подпрыгивала на коротком буксире небольшая шлюпка, черпая воду, хлеставшую из-под руля.

Тут у основания передней мачты этого черного призрака вспыхнуло пламя, метнулось на фок, взобралось выше, охватило марсарею, лизнуло натянутое полотно верхних парусов. И тут же оранжевый столб огня взметнулся над форштевнем; громовой раскат раскатился вокруг и крыша носовой надстройки взлетела в воздух, сорванная мощным взрывом.

Вопль ужаса разнесся над главной пристанью Кале и смолк, словно у людей перехватило дыхание. На миг воцарилась мертвая тишина. Бласко де Рамирес, окаменев от страха, уставился на огненный призрак, который миновал «Санта Крус»в треске пламени и шуме рассекаемой воды. Сердце его замерло от потрясения, а в памяти всплыла ужасная картина того, что он уже пережил однажды во время пожара, устроенного Яном Мартеном в порту Руэда на побережье перешейка Техуантепек в Мексиканском заливе. Тогда он потерял свой флагманский корабль «Санта Мария»и едва уцелел сам. Неужели тут повторится то же самое?

И вдруг он вскочил, словно уколотый ножом. На палубе пылающей каравеллы он увидел Мартена!

« — Не может быть! — подумал он. — Ведь это испанский корабль!»

Но в эту самую минуту тот человек — или дьявол (как полагали моряки с «Санта Крус»), который отдавал громогласные команды своим полунагим демонам с дикими, бородатыми физиономиями, закрепив руль, стал торопливо поднимать на мачте длинный черный флаг.

— Черный флаг! — вскричал де Рамирес. — Это он!

Выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Промазал, но пуля просвистела возле уха Мартена, который обернулся и, увидев своего врага, расхохотался во все горло.

— У меня нет для тебя времени, кабальеро! — крикнул он. Лучше сматывайся отсюда. Мы ещё встретимся!

Бласко, несмотря на охватившую его волну гнева и ярости, понял, что совет вполне разумный: покинуть порт, прежде чем начнется всеобщая паника — вот что он должен сделать, чтобы спасти «Вера Крус».

Он заорал на офицеров и боцманов, чтобы немедленно поднимали якоря, и видя, что те занялись этим не слишком рьяно, метнулся к кабестану и принялся обхаживать их шпагой. Благодаря этому вмешательству корабль медленно подался вперед, а когда якорь встал и пошел наверх, набрал достаточный ход, чтобы начать слушаться руля, и, дрейфуя по течению, развернулся носом к выходу из бухты.

Тем временем в паре сотен ярдов за его кормой разразился настоящий ад. Пылающий брандер с разгону втиснулся среди каравелл, топя по дороге шлюпки, ломая реи и мачты, сея пожары и разрушения, пока не увяз в путанице цепей и канатов, сцепившись бушпритом с вантами и штагами какого-то четырехпалубного гиганта. Гул и треск огня, глухой грохот сталкивающихся бортов, треск ломающихся мачт, грохот взрывающихся бочек с порохом и крики перепуганных людей сливались в поистине дьявольский хор, от которого мороз пробегал по спинам команды «Санта Крус», поспешно поднимавшей паруса. Низкие свинцовые тучи багровели от зарева, а ослепительные молнии пульсировали внутри них, как неровные удары сердца.

Командор Бласко де Рамирес только теперь с поразительной ясностью осознал, что Непобедимая Армада оказалась в ловушке: с одной стороны ей грозил пожар в переполненном порту, с другой — буря, надвигавшаяся от Северного моря и нидерландских берегов. Но от бури можно было ещё укрыться за мысом Грис Нез, в Булони или даже в глубоком заливе в устье Соммы; от огня спасения не было.

Это наконец понял и герцог — адмирал, и почти все капитаны. Кто мог, на чьем борту ещё не бушевал пожар, рубил лини и реи, срывал якоря и вместе с отливом мчался к выходу в море. Но теперь, в темноте, при сильном боковом ветре, в панической спешке, им трудно было миновать мели и рифы. То один, то другой натыкался на них, распарывая днище корабля и преграждая дорогу остальным. Каравеллы тонули, экипажы в панике спускали шлюпки, матросы дрались за места в них, перегруженные лодки переворачивались и шли на дно. Прежде всего и любой ценой все хотели выбраться из проклятого Кале.

Только одна маленькая, верткая шлюпка под косыми парусами мчалась с попутным ветром в противоположную сторону, вглубь порта, ловко лавируя среди огромных корпусов и проскальзывая под торчащими бушпритами испанских кораблей. Никто её не задержал и не спросил, куда она направляется. Никто не знал, что на её руле сидит человек, который вначале захватил «Двенадцать апостолов», а потом, превратив эту каравеллу в брандер, поджег с её помощью Непобедимую Армаду. И вот он, опаленный, черный от дыма и копоти, как и шесть сопровождавших его сорвиголов, во всю смеялся среди того пожара, который они устроили.

Перси Барнс, прозванный Славном по причине врожденного отвращения к мытью и стирке своих лохмотьев, обладал пронзительным голосом и страстью к пению. Когда на палубе «Зефира» или в портовом кабаке раздавалось нечто среднее между пронзительными криками осла и блеянием козла, можно было ручаться, что это Перси завел любовную песенку или рыцарскую балладу. Обычно слушатели тут же затыкали уши и перебирались в места потише, либо коллективно протестовали, подкрепляя свои протесты угрозами макнуть исполнителя в море. Однако в тот вечер весь экипаж «Зефира»с нетерпением ожидал его вокальной партии, которая должна была уведомить про возвращение Мартена. Ведь Барнс был выслан Уильямом Хагстоуном на берег бухточки, в которой «Зефир» стоял на якоре в соответствии с распоряжениями своего капитана.

Ожидание затянулось, темный, заросший берег молчал и только ветер раз за разом пролетал над заливом, гоня по небу все более мрачные тучи. Корабль неподвижно застыл посреди гладкой полосы воды, прикрытый скалами, люди разговаривали шепотом, а Хагстоун и Броер Ворст плечо к плечу расхаживали по настилу юта, вновь и вновь поглядыая на восток и тщетно стараясь скрыть терзавшую их тревогу.

Тут издалека со стороны порта донесся раскатистый гулне то пушечный выстрел, не то удар грома. Багровая вспышка озарила небо, погасла и вспыхнула снова.

Ворст и Хагстоун как по команде остановились, шепот стих, все взгляды устремились в одну точку. В полумиле, может быть в миле от залива, за узким перешейком, что-то произошло; что — то начиналось. Волнистый черный контур скал почернел ещё больше, контрастируя с небом, которое все ярче озарялось заревом, а ветер доносил оттуда смесь криков и взрывов, какие бывают в самой гуще битвы.

— Началось, — вздохнул Хагстоун.

Ворст переступил с ноги на ногу, почесывая редкую рыжую щетину, скрывавшую побитые оспой щеки.

— Ja, recht, началось — подтвердил он и взглянул на матросов, которые собрались на шкафуте по правому борту.

— Приготовиться ставить паруса? — спросил он помощника капитана.

— Можно, — согласился Хагстоун, хоть знал, что пройдет ещё немало времени, прежде чем понадобится поднять якорь, и добавил: — Прихвати несколько парней к кабестану.

Плотник вполголоса отдал команды и зашагал на нос, чтобы проследить за маневрами, как только подойдет нужный момент. Подумал, что Мартен может прибыть и парусной шлюпкой, которую забрал с «Зефира». Жаль было бы её потерять…

И тут же укорил себя за эту мысль: пусть черти заберут все шлюпки, лишь бы Мартен вышел невредимым из этого рискованного приключения.

« — Наверняка вернется берегом, — подумал он, — так ближе да и надежнее…»

Взглянул на небо. Сверкали молнии, ветер все крепчал, отблески кровавого зарева падали на темную гладь моря. Шум в порту все нарастал, раз за разом гул взрывов сотрясал воздух и разносился эхом, отраженным от скал за кормой корабля.

« — Ну, — думал Ворст, — сейчас там жарко! Пожалуй, зарево видно даже в Дувре!»

Полез в карман, достал оттуда комок прессованного табаку, отломил приличный кусок и принялся неторопливо его пережевывать. Это была отличная темно-коричневая португальская махорка, жгучая, как перец. Он приберегал её только для минут крайнего напряжения: никотин и размеренные движения челюстей действовали успокоительно, снимали тревогу, умеряли нетерпение.

Но на этот раз и проверенное средство подвело, ожидание в бездействии, казалось, тянется до бесконечности.

В какой-то миг взор одноглазого плотника заметил тень темнее, чем гладь моря, белевшая гребнями волн у выхода из бухты. Тень, а точнее две тени, двигались параллельно в полумиле от берега.

«Ибекс»и «Торо», — подумал Ворст.

Погнал одного из юнг к Хагстоуну с этим известием, и тот примчался прежде, чем два корабля миновали вход в бухту.

— Да, это наверняка Уайт и Бельмон, — согласился он, взглянув в указанном направлении. — Мы должны присоединиться к ним.

— А что же будет с капитаном? — спросил Ворст, заталкивая комок жвачки за щеку.

Помощник заколебался, потом неохотно буркнул:

— Он сам так приказал. Видно, им что-то помешало, раз до сих пор его нет.

Плотник тяжело ворочал мысли в голове, а жвачку во рту, все ещё не убежденный до конца.

— «Зефир» должен был выйти в море только когда они возьмутся за свое, — промямлил он, переступая с ноги на ногу.

Словно в ответ ему из носовых орудий «Ибекса» грянули первые два выстрела, и тут же заговорили орудия «Торо», который выходил вперед и маневрировал, уже скрываясь за скалистым мысом.

— Приказ есть приказ, — начал Хагстоун и умолк — где-то вдали, в глубине бухты звучал триумфальный рык Славна, способный вызвать нервное расстройство самого немузыкального слушателя.

По правде говоря, ни Уильям Хагстоун, ни Броер Ворст не относились к людям, чутким к гармониям звуков, и не отличались музыкальностью, но будь даже и так, в подобных обстоятельствах пение Перси Барнса показалось бы им ангельским хоралом. Во всяком случае, оно на них подействовало как чудесный бальзам, приложенный к кровоточащей ране, как распахнутые двери темницы — на узника, получившего свободу, как вид прохладного источника — на страждущего.

— Слабо им с ним справиться, — буркнул Ворст. — Что, слабо? Он им не дался!

Хагстоун не слушал этих гордых по тону, но убогих по содержанию реплик; вернувшись на шкафут, велел спустить тали, чтобы немедленно поднять шлюпку на борт.

Тем временем «Ибекс»и «Торо» исчезли из поля зрения, но их орудия раз за разом гремели залпами, на которые временами отвечал беспорядочный, но мощный огонь тяжелых испанских орудий. Гром пушек сливался с раскатами грозы надвигавшейся бури, а стократное эхо раскатывалось по темной суше и уносимое ветром возвращалось в море.

Среди всей этой канонады, сквозь шум ветра, воющего в вантах, донесся крик Славна, который окликал корабль. Ему ответили, с борта блеснул желтый луч фонаря. Шлюпка взлетела на волне, нырнула в тень, показалась снова, несколько рук подхватили спущенные тали, заскрипели блоки и через миг экипаж «Зефира» услышал голос своего капитана, который не теряя времени отдавал краткие команды.

ГЛАВА V

Морское сражение в Английском канале (или канале Ла Манш, как гораздо скромнее именуют этот участок Атлантики французы), начатое отчаянной атакой трех каперских кораблей на всю мощь Великой Армады, продолжалась до самого полудня следующего дня.

Поначалу испанцы, охваченные паникой в результате пожара, вызванного в Кале пылающей каравеллой «Двенадцать апостолов», которая по непонятным причинам врезалась в самую гущу судов у причала, пустились наутек, и наткнувшись на этих три корабля сочли, что имеют дел с главными силами англичан. Но после первого обмена залпами сориентировались, что располагают подавляющим превосходством, что позволило им успокоиться и настолько воспрянуть духом, что уже самим перейти в атаку. Наверняка сделай они это сразу, более решительно и с лучшей тактической организацией — три смельчака отправились бы на дно. Но атака запоздала, а небольшие суда англичан оказались гораздо маневреннее и быстрее, чем мощные испанские каравеллы, пользовавшиеся веслами при выполнении трудных маневров. Каперы королевы Елизаветы умели укусить и вовремя уклониться, а погоня за ними не давала никаких результатов. И в довершение неприятностей к ярости и стыду испанских капитанов огонь легких орудий англичан оказался гораздо прицельнее, чем залпы тяжелых дальнобойных мортир, сорокавосьмифунтовых картаунов и картечниц и наносил серьезные повреждения такелажу огромных кораблей, лишая их хода и ломая строй. И наконец буря, которая поначалу благоприятствовала Армаде, вскоре обернулась против нее: ветер сменил направление с восточного на юго — западный и дул все сильнее, гоня высокие, плохо управлявшиеся каравеллы в сторону побережья Англии.

Вскоре после полуночи Непобедимая Армада рассеялась вследствие этого на пространстве около тридцати миль — от мыса Грис Нез до Гастингса — и была вынуждена прекратить погоню за тремя нахальными корсарами, отвечая лишь огнем отдельных кораблей на их укусы. Но что было гораздо хуже, на рассвете в бушующем море с запада показались многочисленные паруса, свидетельствующие, что теперь действительно надвигается столкновение с крупными силами англичан.

Прежде чем оно произошло, адмирал Медина — Сидония с величайшим трудом сумел сгруппировать вокруг своего флагманского корабля около сорока каравелл, которые в бледном свете наступающего дня открыли прицельный огонь на предельной дистанции. Но Френсис Дрейк не хотел подставлять свою флотилию под убийственные ядра испанской артиллерии; держась за пределами досягаемости, он атаковал только одиночные корабли в ожидании прибытия лорда Хоуарда и Фробишера.

«Золотая лань» лавировала во главе королевских фрегатов между южным побережьем Англии и главной группировкой испанских сил, пока каперская эскадра под командой Хоукинса окружала Великую Армаду широкой дугой с юга. В результате герцог Медина — Сидония волей — неволей вынужден был перейти к защитной тактике, и это против слабейшего противника, который превосходил его только скоростью своих кораблей. Обе стороны, казалось, выжидали какой-то выгодной для себя перемены в ситуации, но одни лишь англичане знали, на что могут рассчитывать; испанцы скорее отдались на волю судьбы, которая однако отвернулась от них несмотря на мимолетную видимость удачи.

Эти ошибочные надежды короткое время возлагались на эскадру тяжелых шестисоттонных каравелл командора Бласко де Рамиреса. Эскадра эта, рассеявшаяся после бегства из Кале, утром собралась поблизости от Булони и взяла курс на северо-восток, чтобы соединиться с адмиралом. Примерно на траверсе Дангена её обнаружили с флагманского корабля герцога Сидония, заметив, что она направилась прямо на кордон каперских фрегатов Хоукинса, намереваясь пробиться через них к главным силам Армады.

Два из шести английских кораблей, которые преградили ей дорогу, были уничтожены залпами Рамиреса; два других вышли из боя с перебитыми реями и распоротыми парусами. Но прежде, чем испанцы успели снова зарядить орудия, позади, со стороны пролива Па де Кале, показался целый лес раздутых парусов. Это лорд Хоуард и Фробишер подтягивали на помощь свои шестьдесят кораблей, чтобы взять под перекрестный огонь уже полуразбитый флот Филипа II.

Эскадре Бласко де Рамиреса уже не суждено было добраться до цели: огромные четырехмачтовые каравеллы, несущие по шестнадцать тяжелых орудий по каждому борту и несколько десятков фальконетов полегче на трех или четырех артиллерийских палубах, после поспешно выпущенных залпов рассеялись во все стороны, а отчаянная атака англичан смешала весь строй Медина — Сидонии.

Однако Великая Армада, окруженная кольцом английских кораблей, отчаянно оборонялась. Пять часов длилась канонада, грохот которой был слышен от Брайтона до Рамсгейта и от Дьеппа до Дюнкерка. Пороховой дым и дым пожаров затянули хмурое небо над графствами Сассекс и Кент, а на дне моря почили навсегда останки более чем тридцати парусников.

В конце концов внезапный шторм разогнал как нападавших, так и оборонявшихся. Безумно завывавший ветер и вздыбленные им волны стали опаснее орудийного огня, прицельность которого пострадала от отчаянной качки. Англичане вышли из боя и вернулись в Портсмут, под защиту острова Уайт, но Великой Армаде негде было укрыться.

Александр Фарнезе, который из-за блокады нидерландских портов не мог выйти в море с войсками, погруженными на собственные корабли, советовал адмиралу длительную стоянку в Эмдене. Однако Медина — Сидония отверг этот совет. Даже сейчас, когда его силы таяли в нескончаемой битве, он верил, что Великая Армада все ещё остается Армадой Непобедимой; что при более благоприятной погоде он расправится с англичанами, отомстит за позорную панику в Кале, сумеет высадить десант и одним махом завоевать остров еретиков. Потому он повернул по ветру и поплыл на север, приняв роковое решение напасть на Англию с востока.

Если погодные условия не благоприятствовали намерениям испанцев, то они не были на пользу и флотилии Дрейка и Хоукинса, которые только назавтра отправились в погоню за Великой Армадой. Медина — Сидония успел миновать Па де Кале и возникали опасения, что он попытается высадить десант на побережье Эссекса или где-нибудь дальше к северу. Нужно было ему помешать. Но ветер, ослабевший ночью, днем вновь разбушевался. На его отчаянный вой отозвалась вся мощь Атлантики и огромная масса воды, вздыбленная в гривастые валы, мчалась теперь вдоль южных берегов Англии. Темные тучи летели по небу, сбивались и густели в сплошную серую массу, на фоне которой с головокружительной быстротой пролетали мелкие, черные, злые обрывки облаков, несущих внезапные шквалы.

«Зефир», плывя во главе авангарда, состоявшего из «Ибекса», »Торо»и «Ванно», уже много часов испытывал их ярость, но Мартен не позволил спустить ни единого паруса. Он хотел наверстать упущенное время и до темноты догнать Великую Армаду, чтобы сразу уведомить Дрейка о её передвижениях.

Как только они вышли из пролива Солент и миновали мыс Нидлс, чтобы обойти остров Уайт с запада и юга, огромные волны, длиной не меньше мили от гребня до гребня, начали с шипеньем перекатываться через палубу «Зефира». Шторм срывал шлюпки, сокрушал надстройки, сдвигал орудийные лафеты.

В какой-то миг трое свежезавербованных матросов из Портсмута исчезли со шкафута бесследно, без единого возгласа, словно цифры, стертые влажной тряпкой с черной доски, и Мартен, который сам стоял за рулем, только прикусил губу и громко выругался.

Что значила смерть этих троих по сравнению с опасностью, грозившей «Зефиру»! По сравнению с судьбой Англии!

Он не мог щадить никого и ничего. Любой ценой нужно было пробиться в Северное море и плыть дальше на север, чтобы догнать испанцев и вовремя предупредить Дрейка об их намерениях.

Корабль страдал и боролся молча. Когда штормовая волна обрушивалась на палубу, содрогался от носа до кормы и глубоко нырял, придавленный тоннами воды, обрушивавшимся на него с грохотом, подобным треску рушащегося дома. Потом медленно всплывал, нестерпимо медленно, прямо — таки с болезненным усилием, сбрасывая бремя воды со шкафута и словно переводя дух перед следующим ударом.

Мартен страдал вместе с ним, особенно переживая муку этих медленных всплытий из-под страшной тяжести вспененной купели. Сердце его замирало при мысли, что «Зефир» может вдруг не подняться, что ужасный хребет чудовищной волны накроет склоненные мачты и реи, погружая корпус в буйную пену ипереворачивая его вверх дном. И все-таки он ни на румб не менял курса; верил, что корабль выдержит, что в конце концов несмотря на убийственное неравенство сил победит в этой схватке, единственной целью которой было настолько удалиться от берегов, чтобы получить возможность перебросить реи на противоположный галс и помчаться по ветру в бакштаг.

Когда наконец он решился на этот маневр, за кормой «Зефира» не было видать ни контуров суши, ни мачт и парусов оставшися далеко позади кораблей. Окружали его только серо — серебристые стены дождя и гребни пены.

Первые сведения о курсе, избранном адмиралом Медина — Сидония, предоставили Мартену рыбаки из Уолтона, в руки которых попала каравелла «Святой Иосиф», разбившаяся на бесчисленных мелях, окружавших побережье Эссекса. Узнал он от них немного, поскольку и со «Святым Иосифом», и с его экипажем обошлись они вовсе не по-христиански, так что живым не ушел никто. Во всяком случае из их рассказа об этом событии можно было сделать вывод, что Великая Армада плывет дальше на север, видимо не собираясь заходить ни в один из нидерландских портов, и что она по — прежнему рассеяна.

Так что оставив соответствующие письменные инструкции шевалье де Бельмону и велев рыбакам вручить их капитану первого английского корабля, который приблизится к их деревне, Мартен также отплыл на север — восток вдоль побережья Саффолка и Норфолка.

Шторм стих под вечер, ветер медленно менял направление, и после захода солнца начал дуть прямо с юга, что значительно облегчило плавание. Благодаря столь благоприятным обстоятельствам «Зефир» плыл теперь со скоростью двенадцати и даже четырнадцати узлов и около восьми вечера оказался у входа в залив Хамбер.

И тут Мартен наткнулся на следы испанцев. Печальные следы, которых ему предстояло увидеть ещё не раз. На мелях, вдоль низких берегов и рифов торчали до нитки разграбленные остовы крупных кораблей, а трупы моряков и солдат покачивались на волнах, окруженные стаями чаек. Рыбаки, крестьяне и йомены из Линдсея и Йоркшира, среди которых было немало католиков, истребляли папистов ради жалкой добычи или из опасения перед вооруженным вторжением, не спрашивая об их намерениях и не выказывая жалости.

Такое положение дел успокоило Мартена: какой бы план не родился в голове вождя Великой Армады, Англии пока не грозил никакой десант. В то же время «Зефиру» требовался хоть день передышки для приведения в порядок такелажа и устранения повреждений, полученных во время бури в проливе Ла Манш, а также для соединения с остальными силами авангарда и передачи полученных сведений Дрейку.

Встреча с Пьером Кароттом и Ричардом де Бельмоном произошла на следующий день. Недоставало только «Ибекса», который повернул назад из Уолтона, чтобы встретить флотилию Дрейка и Хоукинса с рапортом, составленным Бельмоном.

Ричард хотел дождаться его возвращения и новых приказов адмирала, но Мартен заставлял поторапливаться. Его сжигало любопытство, что же собственно намерен делать Медина — Сидония, и кроме того, питала некоторая надежда, что найдется случай схватиться с Бласко де Рамиресом, который ускользнул из Кале.

Так что три корабля снова подняли якоря и поплыли дальше на север.

Северное море по части ярости штормов и бурь немногим уступало Английскому каналу, так что Великая Армада, бездарно ведомая своим адмиралом, который плыл без карт и лоцманов, таяла день ото дня. Когда провалились попытки десантов в Тинмуте и на побережьи Шотландии в Ферт оф Форт, стало ясно, что ни одному испанскому солдату не суждено ступить на еретический остров.

Вслед за потрепанной армадой, как стая голодных волков за стадом овец, двигались корабли англичан, топя отбившиеся от главных сил, запоздавшие или заблудившиеся каравеллы, а у берегов собирались вооруженные толпы и войска шотландских баронов, жаждущие грабежа и крови.

Когда в середине июля остатки самой мощной эскадры тяжелых четырехмачтовых испанских парусников вошли в Мюррей Ферт, чтобы пополнить запасы пресной воды, они встретили там притаившуюся среди скал маленькую каперскую флотилию под командованием знаменитого корсара Яна Мартена, и несмотря на свое преимущество в огневой мощи вынуждены были отступить.

Эта победа, одержанная четырьмя каперами, из которых только один оказался англичанином, вызвала восторг и горячую симпатию жителей Инвернесса. Магистрат постановил чествовать большим банкетом героев этой битвы, как защитников города и порта, а когда разнеслась весть, что среди них прекрасно тут известный Пьер Каротт, все самые солидные обыватели присоединились к торжеству.

Но не капитан фрегата «Ванно»и даже не Мартен остались на долгие годы в памяти хозяев. Наибольшее впечатление произвело на пирующих неожиданное выступление Перси Бареса, прозванного Славном. Ведь Славн сумел не только превзойти всех местных бардов, но заодно и прославить легендарную воинственность своих земляков или скорее их предков из Сассекса.

Произошло это на старом рынке Инвернесса, где, пользуясь необычайно хорошей и солнечной погодой, расставили столы перед таун-холлом, и где Мартен мог убедиться лично, что в рассказах Каротта о шотландском гостеприимстве не было ни тени преувеличения.

Поначалу известную трудность во взаимопонимании и провозглашении тостов представлял повсеместно используемый в Верхней Шотландии гэльский язык, которого почти никто из прибывших не понимал; однако Пьер и его бывший помошник Дингвелл, женатый на местной красотке и осевший тут навсегда к огорчению своего капитана, взяли на себя роли переводчиков за почетным столом, а остальные участники банкета сумели установить дружеские отношения с помощью жестов.

Перед заходом солнца оркестр горцев стал играть для танцев, а в перерывах соревновались исполнители баллад и песен Оссиана. Эти выступления, воспринимаемые скоттами с немалым восторгом, вдохновили на действие Перси Барнса, который воспылал желанием познакомить столь благодарную аудиторию и со своим репертуаром, и с этой целью сделал соответствующее предложение Дингвеллу.

К несчастью ни Мартен, ни кто-нибудь из старших боцманов «Зефира» не заметил этих приготовлений, а Дингвелл, которому предложение Славна показалась весьма уместным (поскольку он никогда в жизни не слышал его пения) перевел его слова лорд — мэру города. Этот последний без колебаний встал и к изумлению Мартена представил английского барда собравшимся.

Теперь уже поздно было предотвращать катастрофу: Перси, осчастливленный таким оборотом событий, потер руки и поклонился городским советникам, а потом шепнул что-то сидевшему рядом Дингвеллу.

— Ваша светлость, — сказал Дингвелл, — боцман Барнс желает пояснить вам и присутствующим здесь почтенным управителям города, что песня, которую он исполнит, происходит из времен Вильгельма Завоевателя.

— О, в самом деле? — вежливо вставил лорд — мэр.

— Вот именно, — подтвердил переводчик. — При этом речь там идет о банде разбойников, которые вместе с Вильгельмом прибыли из Нормандии, чтобы захватить твердыню замка Гастингс.

— Ага, — догадался лорд — мэр, — это будет военная баллада?

— Вот именно, — повторил Дингвелл, перемолвившись со Славном. — Боцман Барнс предупреждает вашу светлость, что ему придется одному заменить нескольких исполнителей, которые обычно поют эту балладу в графстве Сассекс. И вдобавок песня эта очень трудна, поскольку некоторые её части лишены слов.

Лорд — мэр вопросительно взглянул на сидящего рядом Каротта, Каротт покосился на растерянного Мартена, Мартен — на искренне позабавленного всем этим Ричарда де Бельмона, который немного понимал по-гэльски, но только пожал плечами.

Каротт спросил:

— Если там нет слов, то как же он будет петь?

— Будет подражать звукам битвы, — пояснил Дингвелл, вновь посовещавшись с исполнителем. — А теперь, ваша светлость, боцман Барнс хочет знать, может ли он начать?

— Чтоб у него язык отсох, — буркнул Мартен.

Но лорд — мэр солидно кивнул, а Славн немотой отнюдь не страдал; сбросив шерстяную куртку, подвернул обтрепанные рукава рубахи — и начал. Начал прыгать галопом взад — вперед перед столом почетных гостей, что сразу привело шотландцев в недоумение, поскольку никто ещё тут не начинал баллады таким манером. Но хорошо информированный Дингвелл пояснил, что это как раз «та банда из Нормандии» оседлала коней и приближается к взгорью, на котором стоит замок.

Тогда Славн оставил роль всадника, вскочил на край скамьи между Хагстоуном и каким-то советником в клетчатом тартане и, прикрыв рукой глаза, начал внимательно озираться вокруг.

— Ого! — воскликнул Каротт. — Вот и страж на стенах замка. Он не даст застичь врасплох!

Славн изящно ему поклонился в знак благодарности за столь уместное замечание, после чего перевоплотился в Вильгельма Завоевателя. Придержал коня и, встав на стременах, с выражение отчаянной решимости на лице поднял руку, указывая на таун — холл.

— Сейчас он затрубит в атаку, — шепнул Каротт Мартену. Слушай.

В самом деле Славн набрал в грудь воздуха, надул щеки и затрубил. Это был сигнал столь пронзительный, что у слушателей кровь застыла в жилах. Мартен подскочил и вновь рухнул на стул; подпрыгнул и шевалье де Бельмон; подпрыгнул лорд — мэр, а по спинам советников пробежала дрожь ужаса. Только предусмотрительные матросы с «Зефира» сохранили спокойствие, поскольку уже зная эту балладу в исполнении Перси Барнса, вовремя заткнули уши.

То, что последовало после сигнала на штурм, вызвало у слушателей головокружение, потому что теперь Славн менял роли с молниеносной быстротой: был табуном ржащих и храпящих скакунов, которые сломя голову неслись по каменистому склону холма; был сразу несколькими главарями, которые отдавали команды и гнали своих людей в бой; был то одним, то другим, то десятым бойцом, мечущим вызовы и проклятия; был звенящими тетивами луков и свистящими стрелами; подражал стадам убегающих в страхе овец, крикам и плачу пастушков, отчаянию женщин, треску лопающихся щитов, звону мечей о броню и — сверх всего этого — вою какого-то пса, которому в сутолоке отрубили хвост…

— Проклятье, — бросил оглушенный Каротт, — я надеюсь, что одна из сторон выиграет наконец эту битву…

Некоторое время Мартен полагал, что надежда Пьера исполнится: нападавшие, все ещё вереща во все горло, тем не менее медленно отступали, пока крики постепенно не стихли у подножья холма, а Славн, тяжело дыша, в раздумьи опустил голову.

Мартен облегченно вздохнул, а шевалье де Бельмон уже приготовился аплодировать, когда Каротт его удержал.

— Опасаюсь, это ещё не конец, — шепнул он.

Перси как-то сразу очнулся и, ступая на пальцах, очертил обширную дугу.

— Вильгельм высылает отряд, который обойдет их с фланга, — догадался Каротт.

— Чтоб его черти взяли, — заскрипел зубами Мартен, но его пожелание утонуло в воплях защитников, которые заметили фланговую атаку.

Перси Барнс стал теперь графом Гастингсом и поспешно перегруппировал свои силы. С этой целью он задыхаясь заметался между столами — то есть между стенами замка — и с мечем в руке отдавал громогласные приказы на отражения атаки. Но его намерения оказались на руку Вильгельму Завоевателю, в которого Перси уже успел перевоплотиться, ибо снова заржали кони и началась атака на замок.

В жаре одновременных фланговых и фронтальных атак на замок Каротт перестал ориентироваться в ходе битвы. Но была она яростной. И шумной. И продолжительной. Настолько, что Мартен собирался уже выступить в роли Провидения, чтобы её прервать, но однако воздержался от этого шага, видя на лицах экипажа «Зефира» облегченные усмешки, которые, казалось, предвещали скорый конец песни. Отер лоб, покрытый крупными каплями пота, и взглянул на городскую знать. Видимо, и с них было довольно — те едва не теряли сознания…

Наконец голос Барнса замер в последнем аккорде. Перси кланялся, а его переводчик Дингвелл встал и, обращаясь к лорд — мэру, произнес:

— Ваша светлость, боцман Барнс хотел бы знать, понравилась ли его баллада вашей светлости и присутствующим тут почтенным советникам.

Мартен почувствовал, что ему становится жарко. Этот болван ещё домогался комплиментов и похвал!

Однако лорд — мэр выказал немалый такт.

— Это была очень красивая песня, — переводил Дингвелл его ответ, — необычная песня, с большим реализмом передающая грозные события. Слышался рык обезумевших мулов…

— Мулов? — удивился Перси. — Не было там никаких мулов!

— Не было? — смешался переводчик, и его брови выгнулись в две крутые дуги на наморщенном лбу. — Гм…Я готов поклясться, что там что-то ужасно рычало. Может быть, это были ослы?

— Но во всей балладе нет ни одного осла! — запротестовал Барнс.

— Сам ты осел, Перси, — убежденно заявил Тессари по кличке Цирюльник. — Перестань наконец дурака валять.

— Во всяком случае, — продолжал Дингвелл, кое-как откашлявшись для того, чтобы взять себя в руки, — во всяком случае это было очень мило. Лорд — мэр говорит, что ещё никогда в жизни не слышал ничего подобного.

— Я думаю, — буркнул Бельмон.

Триумфальная ухмылка от уха до уха разлилась по физиономии Славна, и тут же Дингвелл через стол послал тревожный взгляд Мартену.

— О чем речь? — поспешно спросил тот.

Бывший помощник капитана «Ванно» наклонился к нему.

— Ваш человек хочет, чтобы я сказал лорд — мэру, что вторая часть баллады повествует о повторном штурме замка ночью. Просит тишины, поскольку хотел бы начать с ночных звуков, которые в царящем тут шуме могли бы ускользнуть от внимания слушателей.

— Пусть не смеет даже рта разевать, — решительно потребовал Мартен. — Дайте ему столько виски и пива, сколько сможет вместить его пузо. Это явно недешево обойдется, но во всяком случае спасет нас от верной смерти.

Дингвелл понимающе отнесся к этому совету, что кстати не потребовало больших усилий. Певческие подвиги изрядно разожгли жажду Перси, а мужская половина населения Инвернесса с удовольствием проводила героического барда к свежеоткупоренным бочкам, чтобы на этот раз восхититься его талантом в опоражнивании полных кварт светлого эля.

Устранив таким образом опасность дальнейших выступлений Славна, Мартен под влиянием отличной еды и напитков обрел наконец свой обычный юмор и энергию. До тех пор он был несколько расстроен, несмотря на победу, одержанную над эскадрой Рамиреса, поскольку Бласко снова от него ускользнул. Но в конце концов решил, что не стоит расстраиваться, ибо раньше или позже «Санта Крус» будет в его руках, а тогда…

— Тогда, — сказал Уильям Хагстоун, который лучше других знал причины столь заклятой ненависти, — вы ему отрежете уши, капитан Мартен.

— И нос, — с кровожадной миной добавил Каротт.

ГЛАВА VI

Мартен не успел привести в действие угрозы своих приятелей, поскольку Медина — Сидония, миновав Оркнейские острова, отрядил остатки эскадры командора Бласко де Рамиреса в авангард, а позднее, когда Великая Армада обогнула с запада Ирландию, выслал его вперед в Испанию с известием о неудаче экспедиции.

Но «неудачная экспедиция» на деле была полным поражением. На скалах Оркад и Гебридов, в фиордах Донегал, Коннот и Мюнстер осталась почти половина разбитых бурями кораблей, и даже католическое население этих ирландских графств истребляло испанцев и грабила обломки их каравелл.

Рамирес пристал в Лиссабоне, после чего через Ибрантес, Гуарду и Саламанку поспешил в Эскориал.

Он ехал по стране, превращенной в одну громадную святыню, в которой в соответствии с приказами Conseio de Estado возносились непрестанные молитвы о победе над еретиками. Крестьяне не работали в поле, стада разбежались по долинам, улицы городов, рыночные площади, мастерские ремесленников и таверны опустели, замерла торговля и всякое движение вообще; только нефы костелов, забитые верующими, душные от людского пота и чада кадил гремели молитвенными песнопениями, и гул колоколов и органов разносился вокруг.

Рамирес с суровым лицом снимал шляпу перед соборными крестами, сходил с коня, преклонял колени, набожно крестился и вытаскивал за шиворот из толпы хозяина местной почтовой станции. Скакал он почти без отдыха, днем и ночью, и потому естественно вынужден был часто менять лошадей, которые падали под ним от убийственной скачки по горным дорогам.

Через сорок восемь часов, сам едва живой, он стоял у ворот монастыря Сан Лоренцо эль Реал, чтобы у цели своего путешествия узнать, что будет принят королем только после полудня, поскольку Филип II лежит ниц крестом перед главным алтарем и никому нельзя к нему приближаться.

Бласко знал, что даже лежание крестом уже не отвратит катастрофического развития событий, но не осмелился высказать это мнение вслух. Однако уведомил кардинала Альбрехта Габсбурга о судьбе Непобедимой армады, после чего, не обращая внимания на ужас королевского секретаря, заснул непробудным сном в удобном кресле его святейшества.

Потрясение в Мадриде и Риме при вести о поражении было огромным. Медина — Сидония вернулся в сентябре, приведя едва половину кораблей, и то по большей части настолько поврежденных, что не стоило возиться с их ремонтом. Погибло больше десяти тысяч человек, а материальные потери достигали головокружительных сумм.

Неприятели, и прежде всего удерживаемые до тех пор в руках вассалы Испании, подняли головы, готовясь к новым бунтам и восстаниям. Слава испанской монархии померкла, и под рев штормов, среди воя вихрей и треска каравелл, разбивавшихся о скалы Шотландии и Ирландии, родилась новая морская держава — Альбион.

Наибольшее спокойствие сохранял в этом несчастьи Филип II, хотя все его мечты и планы, главная цель, которую он поставил себе в жизни, — завоевание Англии и покорение Елизаветы — рассыпались в прах.

Он мог ещё выставить новый флот, мог выжать для этого достаточно золота из своих подданных и из богатого духовенства, мог бросить на весы войны сокровища Вест — Индии и наемные армии из Нидерландов, Неаполя и Милана, из немецких и австрийских земель. Надлежало только мужественно сносить волю Божью и вымолить у Создателя благословение для следующей экспедиции.

Этот последний способ, хоть раз он уже подвел, казался Филипу самым надежным, и для подкрепления его действенности во всей стране была усилена деятельность святой инквизиции, которая приговаривала и сжигала на кострах десятки и даже сотни инакомыслящих.

Тем временем в Англии праздновал победу протестантизм. Ведь Господь, в которого там верили, наслал бури и штормы на папистов, неоспоримо тем самым показывая, что он на стороне Реформации. Елизавета, быть может, и не разделяла столь наивной веры и приписывала победу не только воле Провидения, но не высказывала своего мнения публично. Разумеется, она была рада, что заслуги её адмиралов и каперов остаются в тени в пользу сил сверхъестественных. Провидению не нужно было платить жалования — хватит свечек и псалмов, в то время как адмиралы требовали денег для своих экипажей, наград и титулов для себя.

Скупая монархиня торговалась с ними, как барышница, кланяясь, плюясь и стуча кулаком по столу. Раз опасность миновала, она не собиралась выполнять обещаний. Была слишком рассудительна для этого: в искусстве правления избегала широких жестов, которые слишком дорого обходились. Героям должно было хватить их геройской славы; принципы, которыми она руководствовалась, не имели с героизмом ничего общего, хоть её и называли королевой с львиным сердцем.

Сердце, а может быть ещё в большей степени разум Елизаветы подсказывали ей хитрость, гибкость и неторопливость в решениях, и прежде всего — экономность. Ведь поистине ей нужна была лисья хитрость, чтобы добрых двенадцать лет морочить всех своей мнимой любовью к герцогу Анжуйскому, или не выплатить жалование людям, которые разгромили Великую Армаду.

В числе обиженных королевой оказался среди прочих и Ян Мартен. В ходе военных действий экипажу «Зефира» редко удавалось взять добычу на испанских судах, а корабль серьезно пострадал, так что стоимость ремонта поглотила всю небольшую долю капитана. Его кредиторы настойчиво требовали возврата займов вместе с грабительскими процентами и добились в конце концов для их уплаты продажи некогда роскошного, а теперь запущенного и опустевшего поместья в Гринвиче.

Чтобы возместить понесенные потери, «Зефир» принял участие в налете Френсиса Дрейка на Лиссабон, но эта экспедиция, имевшая целью оторвать Португалию от монархии Филипа II, не удалось, и Мартену пришлось снова обратиться за денежной ссудой к Генриху Шульцу.

Генрих принял его в своем новом поместье в Холборне неожиданно любезно — почти сердечно. Оказался весьма великодушен, ни разу даже не помянув об идее продажи «Зефира», словно согласился с мыслью, что никогда ему не стать хозяином этого корабля. Предоставляя Мартену заем, поставил лишь одно скромное условие: до момента его возврата Ян обязуется во время каждого из своих плаваний заходить в Кале, чтобы высадить там одного из агентов Шульца или же забрать его на борт, возвращаясь в Англию.

— Люди эти будут ссылаться на некоего Лопеса, — добавил Генрих. — Он мой приятель.

Мартен согласился без колебаний — ему и в голову не пришло, что «агенты» Генриха Шульца могут иметь и иные задания, кроме коммерческих интересов своего работодателя. Только гораздо позднее он понял, а скорее догадался, в какую кабалу могли его впутать с виду невинные путешествия прилично выглядевших и солидных компаньонов бывшего помощника с «Зефира».

Открытие это состоялось после многих более или менее удачных каперских плаваний, которые Мартен предпринял на свой страх и риск или вместе с шевалье де Бельмоном и Уильямом Хагстоуном при негласной поддержке сэра Роберта Деверье, графа Эссекса.

Соломон Уайт, тесть Хагстоуна, чувствовал себя слишком старым, чтобы командовать «Ибексом», особенно в нелегких условиях все ещё продолжавшейся войны с Испанией. Он достиг того, чего желал в этой жизни и что, как он считал, обеспечивало ему спасение в жизни иной: стал богатым человеком и отправил в ад бесчисленное множество папистов на вечные муки. Так что он передал свой корабль Уильяму, а сам обосновался на южном побережье Девона, чтобы до конца своих дней греться на солнце, ловить рыбу в тихом заливе и петь псалмы в местном соборе, который поддерживал скромными пожертвованиями как уважаемый и почтенный благодетель.

Что же касается Роберта Деверье, фаворита королевы, который однако вечно вступал в конфликты со своей монархиней, то теперь тот стал вопреки её воле предводителем антииспанской партии в Англии. Это по его приказу Френсис Дрейк предпринял неудачную атаку на Лиссабон, чтобы посадить на португальский трон дона Антонио; по его повелению несчастный претендент на корону, захваченную Филипом II, получал постоянное пособие из казны и жил в Итоне, ожидая более благоприятных обстоятельств; наконец, по его повелению все английские корсары, в их числе и Ян Куна, именуемый Мартеном, пользовались убежищем во всех портах английских и во многих французских.

Пожар испанской войны понемногу стихал; она тянулась больше по инерции, без надежд на конкретный выигрыш для одной или другой стороны. Лорд Сесиль выступал за её окончание, и королева, казалось, склонялась на его сторону. В то же время граф Эссекс был настроен скорее воинственно. Он жаждал славы, а романтический и беспокойный темперамент толкал его на великие приключения. Хотел раз навсегда сокрушить мощь Испании, и упорно стремясь к этой цели, не брезговал ни помощью корсаров, ни жалким доном Антонио, который мог ещё сыграть свою роль.

О последнем Филип II думал точно также. Дон Антонио был лишь жалкой пешкой в большой игре, но в руках Эссекса мог объявить шах королю, и даже привести к мату. Потому извилистым путем из Эскориала во Фландрию и оттуда в Кале и в Англию стала сочиться тонкая струйка испанского золота, за которое обнищавшие дворяне и слуги дона Антонио затевали заговор на жизнь претендента. Часть этого ручейка таинственным образом перетекала по дороге в кассу известного солидностью и состоятельностью банкира и гданьского купца Генриха Шульца, до сих пор пребывавшего в своем лондонском филиале, в Холборне, а невольным посредником в этом стал Ян Мартен.

Ближайшим соседом Шульца в Холборне был доктор Руис Лопес, португальский еврей, изгнанный с родины инквизицией. Когда Генрих Шульц столкнулся с ним впервые в 1593 году из-за желудочного недомогания, Лопес пользовался заслуженной славой и авторитетом, был придворным лекарем королевы Елизаветы, в числе его пациентов были молодой Бен Джонсон и сэр Уолтер Рейли, а прежде также Уолсингем и Лейчестер.

Генрих с помощью лести и ценных подарков добился его приязни и доверия, а потом воспользовался как прикрытием для своих интриг. В доме врача останавливались ложные сторонники дона Антонио, состоявшие на испанском содержании, а когда один из них, некий Эстебан Ферейра, был разоблачен шпионами графа Эссекса и арестован, Шульц добился от Лопеса вмешательства у королевы с целью освобождения «невиновного».

Но Елизавета отказала, а через несколько недель схвачен был ещё один подозрительный португалец, Гомес д'Авило, который по странному стечению обстоятельств также жил в Холборне, неподалеку от дома доктора.

Когда д'Авило был заключен в Тауэр и увидел камеру пыток, он тут же рассказал все, что знал о заговоре против дона Антонио, а когда его начали припекать железом — добавил ещё немало всяких фантазий.

Результатом этих признаний стало то, что теперь в руки Эссекса попал некий Тиноко, свежеприбывший из Кале. У того оказались при себе какие-то подозрительные письма, содержание которых касалось с виду торговых операций, но могло иметь скрытое политическое значение.

Под перекрестным огнем вопросов Тиноко лгал, как по нотам. Заявил, что прибыл в Англию, чтобы предостеречь графа о затеянном иезуитами покушении на жизнь королевы. Однако и он испугался пыток. Перевезенный в Тауэр, признал, что был направлен в Лондон испанским губернатором Фландрии с целью встретиться с Ферейрой и склонить доктора Лопеса, чтобы тот согласился оказать известную услугу Филипу II.

Известную услугу! Что это могла быть за услуга?

Эссекс заново начал следствие. В вырванных под пытками признаниях узников раз за разом появлялось имя придворного лекаря королевы. И граф утверждался во мнении, что Руис Лопес служит осью какого-то заговора. Был это заговор на жизнь дона Антонио, или следы вели выше?

Эссекс потребовал ареста Лопеса. Первого февраля 1594 года придворный лекарь Ее Королевского Величества Елизаветы был помещен в Эссекс хаус, а его дом в Холборне подвергли тщательному обыску, который однако не дал ожидаемых результатов.

Несмотря на это Генрих Шульц, испуганный таким оборотом событий, появился вдруг в Дептфорде и потребовал от Мартена немедленно отправляться в Кале, обещая покрыть все расходы.

«Зефир» поднял якорь, вышел в море и наутро пересек пролив. Генрих почувствовал себя в безопасности; теперь он мог спокойно ожидать дальнейшего развития событий хоть в Амстердаме, где процветал филиал его торгового дома, хоть в Брюсселе, где сплетались нити политических интриг, в которых он принимал участие. Мартен немедленно, по-прежнему не сознавая опасности, вернулся в Дептфорд, лишь случайно не везя на борту «Зефира» никого из агентов своего кредитора.

Тем временем дело Руиса Лопеса топталось на месте. Его допрашивали и сам Эссекс, и его политический противник, сэр Роберт Сесиль, граф Солсбери; но доктор Лопес отвечал спокойно, логично объясняя любые подозрительные обстоятельства. Оба Сесиля, Уильям лорд Барли и его сын Роберт, пришли к выводу, что он невиновен, и Елизавета разделила их мнение.

Когда наконец Эссекс потребовал процесса о государственной измене, королева впала в ярость. Обвинила его, что он зарвался и что его зловредные безосновательные обвинения оскорбляют не только невинного человека, который издавна верно ей служит, но задевают и её честь.

Королева все это приписывала антииспанским настроениям графа, который вокруг видит одних заговоры и только шпионов, и все только для того, чтобы склонить её на новую военную авантюру. И наконец велела ему уйти, не дав сказать ни слова.

Эссекс вышел, униженный и взбешенный, но Руис Лопес отнюдь не получил свободы. Даже лорд Барли не хотел взять на себя ответственности за столь рискованный шаг.

Ведь совсем недавно по приказу Филипа был убит Вильгельм Оранский, а через пару лет за ним — проклятый папой Генрих III. На жизни и судьбе королевы Елизаветы держался весь порядок в англии; её смерть означала бы переход власти к католической линии — полный переворот, упадок, может быть даже истребление людей, ныне стоящих у кормила власти.

Граф знал об этом столь же хорошо, как и его противники, и решил довести дело до конца. Не мог, правда, вопреки повелению Елизаветы подвергнуть истязаниям её лекаря, а д'Авило умер под пытками в Тауэре, но оставались ещё Ферейра и Тиноко. Их новые показания, вырванные под пыткой, настолько вопиюще обвиняли Лопеса, что даже Сесили убедились в его вине.

Эссекс настоял на своем: начал процесс о государственной измене — процесс, в котором несчастный старый еврей не имел права ни на какого защитника и должен был сражаться в одиночку против целого сборища изощреннейших юристов и судей с каменными сердцами. Это была ужасно неравная схватка, тем более что по жестокому тогдашнему обычаю ни один человек, обвиненный в государственной измене, не мог быть оправдан.

Вскоре он сдался: исчерпав силы долгим следствием, многомесячным заключением и ужасной тревогой, на беспрестанно повторявшийся вопрос, обещал ли он испанским заговорщикам, что отравит королеву, ответил утвердительно.

Приговор был ясен. Руиса Лопеса вместе с двумя несчастными, которые дали на него ложные показания, приговорили к смерти по процедуре, предусмотренной для изменников. Но Елизавета дольше, чем обычно, тянула с разрешением на экзекуцию. Только по истечении четырех месяцев согласилась она передать их в руки палача.

Генрих Шульц вернулся в Лондон в первых числах июля 1594 года. Знал уже, что Лопес его не выдал, а поскольку непосредственно не имел дела ни с кем из остальных заговорщиков, чувствовал себя относительно безопасно. Беспокоило его только одно: не упомянул ли кто из них во время следствия о «Зефире»? В руках ловкого прокурора это стало бы нитью, позволяющей распутать клубок…

Со всяческими предосторожностями переслал он Мартену весточку о своем возвращении и пригласил того в Холборн, а когда Ян наутро туда прибыл, принял его за роскошным завтраком.

Был в прекрасном настроении, что впрочем не отразилось на меланхолическом выражении его бледного лица с прищуренными глазами и длинном краснеющем носе. Из разговора, который он перевел на громкий процесс Руиса Лопеса, сделал вывод, что ему ничего не грозит. Мартен знал, разумеется, о планировавшемся покушении на жизнь королевы и о смертном приговоре изменникам, но явно не был ни во что замешан и ему даже в голову не могло прийти, что имел что-то общее с этим делом.

Неожиданное озарение пришло совершенно случайно, благодаря стечению обстоятельств, которого Шульц предвидеть не мог. В день его возвращения королева Елизавета приняла решение исполнить приговор, и в ту минуту, когда они с гостем садились к столу и наливали первый бокал вина, за окнами раздался громкий шум: стражники графа Эссекса волокли троих приговоренных через Холборн.

Генрих, уведомленный об этом прислугой, побледнел как стена, а Мартен выбежал на балкон, посмотреть, что происходит. Перед домом доктора Лопеса стояла высокая деревянная двуколка, на которую втаскивали трех перепуганных изувеченных людей. Шестеро конных разгоняли собиравшуюся толпу. Из толпы летели камни и отбросы, которыми забрасывали и стражников, и узников.

Мартен уже собирался отвернуться от этого зрелища, когда испуганные кони понесли повозку галопом, а один из узников спрыгнул и пустился наутек. Конные догнали его почти сразу и после короткой схватки повязали прямо напротив дома Шульца, под балконом. Тогда Ян и увидел вблизи лицо этого человека и издал тихий возглас изумления. Он узнал его! Взглянул на двух оставшихся. Один из них был старцем с ввалившимися глазами и слипшейся седой бородой. Но другой…Тот тоже теперь показался ему знакомым.

Тем временем Генрих взял себя в руки и тоже вышел на балкон, чтобы предложить Мартену вернуться к столу. Но Ян не двинулся с места.

— Послушай! — бросил он, глядя ему прямо в глаза. — Кто это? Тот старик?

— Руис Лопес, — ответил Шульц, — тот, который…

— Лопес! — перебил его Мартен. — Лопес! Это он был тем другом — приятелем, на которого ссылались твои агенты?

— Не кричи, — цыкнул Генрих, хватая его за плечо. — Я все объясню.

Но Мартен подался назад, словно от змеи.

— Эти двое, — продолжал он, указывая кивком на тюремную повозку, — совершили путешествие в Кале и обратно на «Зефире». Один из них, тот, который только что пытался сбежать, плавал со мной дважды. Я его помню, ибо он похвалялся своей силой и даже вызвал меня бороться на руках. Кстати, я его победил без труда. Но что это значит, черт возьми? Говори!

— Может быть, вернемся к столу? — холодно оборвал его Шульц. — Ты же не даешь мне сказать ни слова.

На этот раз Мартен его послушал, и Генрих развернулся во всю силу изощренного вранья, чтобы убедить его в своей невиновности, что впрочем удалось ему только наполовину.

— Совершенно ясно, — заключил он, облизав кончиком языка пересохшие губы, — что не было никакого покушения на жизнь королевы, хотя, возможно, Лопеса пытались подговорить, чтобы он изготовил отраву для дона Антонио.

— Заговора не было? — повторил Мартен.

Шульц взглянул на него снисходительно.

— Ну это же ясно, — ответил он. — Что бы мог приобрести Руис Лопес от смерти своей пациентки? Вероятно, получил бы какое-то мизерное вознаграждение от своих заказчиков, но утратил бы все остальное: королевскую симпатию, положение и все доходы, не говоря уже о том, что подвергся бы большой опасности. Сама идея подобного обвинения была бы доказательство безграничной глупости, если бы не его скрытый политический смысл.

— Какой же?

— Разжигание новой ненависти к Испании, — ответил Шульц. Эссекс неглуп; знал, с какого конца взяться за это дело; король Филип ещё раз пытался убить королеву Англии! Вот что думают её подданные, и те, которые судят, и те, которых судят.

Мартен не мог устоять перед логикой этих выводов, но ещё питал какие-то сомнения. Процесс, показания обвиняемых, доказательства их вины…

Генрих высмеял его. Доказательства? Признания? Для того и существуют пытки! Ян должен бы это знать!

И тут же он пожалел о своих словах: Мартен явно понял намек. Намек на процесс своей матери, обвиненной в колдовстве, и бабки, за то же самое сожженной на костре…

« — Это было ошибкой с моей стороны, — думал Шульц. — Не стоило ему об этом напоминать, даже через столько лет. Ни об этом, ни о казни Кароля Куны. Нужно, чтобы он все забыл, если моим планам когда-нибудь суждено осуществиться. Он должен вернуться в Гданьск. Вместе с» Зефиром «. С моим» Зефиром «. Но чтобы вернуться, он должен забыть.»

Тем временем окруженная эскортом повозка с тремя приговоренными въехала на площадь казней в Тибурне, где уже ожидали толпы, жаждущие кровавого зрелища. Лопесу, который несмотря на иудейское происхождение был верующим христианином, позволили помолиться у подножья виселицы. Закончив, он встал и попытался обратиться к толпе.

— Присягаю, — вскричал он, — что люблю королеву больше, чем господа нашего Иисуса Христа!

Однако только это он и успел сказать; его заглушил визг и смех зевак, а помощник палача отволок его к помосту под виселицей и набросил петлю на шею. Палач дернул за веревку, однако, — в соответствии с жестоким законом — снял повешенного, прежде чем тот отдал Богу душу. Теперь пришла очередь кастрации, потрошения внутренностей и четвертования тела, которое ещё содрогалось в последних конвульсиях.

Пришел черед Ферейры, за ним Тиноко, силача, который мерялся силами с Мартеном. Тот пытался бороться до конца. Слышал вой и стоны своих предшественников, видел фонтаны крови и все ужасные подробности их мук. Он отбивался ногами и зубами, поскольку руки были связаны, а когда полузадушенный рухнул на землю после того, как отрезали его веревку, тут же вскочил и ухитрился высвободить кисти рук. Толпа, возбужденная таким оборотом дела, прорвала кордон и окружила эшафот, а Тиноко бросился на палача и схватил того за горло. Они были одного роста, оба крепкие и ловкие, но отчаяние придавало сил приговоренному. Может он и одолел бы своего мучителя, но двое помощников кинулись тому на помощь. Тиноко получил сзади удар по голове, который оглушил его, после чего свершился акт правосудия: его кастрировали, выпустили внутренности и четвертовали изувеченное тело.

Цель, о которой говорил Генрих Шульц, была достигнута. Ненависть к испанцам разгорелась по всей Англии, и Руис Лопес — невинная её жертва — стал в глазах общества воплощением отвратительных испанских интриг. Народ распевал баллады о его подлой измене и позорной смерти, сотни раз его убивали на подмостках бродячих театров, им пугали непослушных детей.

Но не только английский народ жаждал отомстить испанцам. Граф Эссекс выслал послов к королю Франции Генриху IX и штатхудеру Объединенных провинций Нидерландов Морису Оранскому, чтобы склонить их к совместной вооруженной акции против Филипа. Над Испанией собирались мрачные тучи войны, и готов уже был грянуть гром.

ЧАСТЬ II. МАРИЯ ФРАНЧЕСКА

ГЛАВА VII

Осень небывало урожайного года от рождества Христова 1595 не хотела уступать места зиме. Было солнечно и тепло. В октябре повторно зацвели деревья и ягодные кусты, и такая почти летняя погода простояла до середины ноября.

Год этот, обильный урожаем, оказался столь же благоприятен для Мартена. Экипаж «Зефира» собрал богатую жатву уже в начале лета, взяв на абордаж испанское судно «Кармона», которое направлялось с Моллук в Севилью с грузом гвоздики и цинамона. Случилось это ночью, почти в самом устье Гвадалквивира, и прошло все так быстро и ловко, что в Сан Лукаре узнали о налете только тогда, когда «Кармона» вошла в порт, наполовину облегченная от груза и полностью разоруженная.

Мартен не мог забрать судно в Англию — оно было слишком тихоходно — а потому отбуксировал на несколько миль к северу, бросил якоря на мелководье у пустынного берега Аренас Кордас и там перегрузил на «Зефир» столько, сколько смогли вместить его трюмы. Остальное великодушно оставил испанцам, затопив только их пушки и огнестрельное оружие.

Следующую вылазку предпринял он четырьмя месяцами позднее, совместно с Ричардом де Бельмоном и Уильямом Хагстоуном. Тогда они атаковали Сьюдад Вианна, окружной центр в богатейшей португальской провинции Энтре-Минхо-о-Дуэро, расположенный в устье реки Лимия на берегу Атлантического океана.

Обитатели Вианны даже не пытались оказать отпор и откупились круглой суммой в двести тысяч дублонов. Зато упорно отбивался замок Кастелло да Инсуа и Вианна, в котором проходили свадебные торжества идальго Гонсалеса и Диас Туньона с дочкой управителя да Инсуа. По поводу этих торжеств в замке пребывало немало богатых испанских и португальских семейств из соседних городов и провинций, и воинственные кабальерос не хотели сдаваться.

Несмотря на это, Бельмон сумел взять штурмом въездные ворота и даже ворваться в парадный зал на первом этаже. Наверняка захватил бы он и весь замок, не прийди осажденным помощь из соседней Ла Гуардии. Под натиском регулярных войск пришлось отступить, и довольно поспешно, поскольку с юга, от Опорто, против корсаров вышла флотилия испанских военных кораблей, чтобы отрезать им отход.

К счастью для Ричарда, Хагстоун заметил их достаточно рано и вовремя оповестил осаждавших. Бельмон успел забрать в замке дорогую серебряную утварь и немного драгоценностей, да ещё увести пленницу — одну их подружек невесты, после чего «Зефир», »Ибекс»и «Торо» под всеми парусами удалились в открытое море и исчезли из виду погнавшихся было за ними испанцев.

Трофеи, добытые шевалье де Бельмоном, были несравнимы по ценности с выкупом, внесенным за Сьюдад Вианна, но Бельмон казался ими совершенно доволен, особо рассчитывая на выкуп в наличных за похищенную сеньориту.

Ни Мартен, ни Хагстоун не намеревались оспаривать его исключительных прав на пленницу, но оба жаждали её увидеть, поскольку люди из команды «Торо» рассказывали чудеса про её красоту. Тем временем Бельмон запер её в своей каюте и по-видимому не намеревался похвастаться перед ними добычей.

Мартен не увидел её даже после возвращения в Лондон, что его интриговало тем больше, что Ричард никогда доселе не скрывал от приятелей такого рода сокровищ — напротив, он гордился ими и даже охотно уступал, когда те начинали его утомлять.

Могли быть лишь две причины такой перемены в его поведении: либо пленница оказалась особой столь высокого происхождения, что до завершения переговоров с её семейством и получения выкупа безопасней было держать все в строгой тайне, либо будучи всего лишь обычной дворянкой, не поддалась обаянию и соблазнам своего Париса и оставалась с ним в состоянии войны, чего тот не хотел выдавать.

Второй вариант был более правдоподобен; во всяком случае сплетни, расходившиеся от прислуги и среди приятелей и знакомых шевалье де Бельмона, казалось, это подтверждают. Молоденькая донна Мария, похоже, и в самом деле защищала свою честь в ожидании результатов переговоров между своей семьей и женихом и Бельмоном; а последний не прибег к насилию, хотя и не добился ничего лаской и галантностью.

Правда, однако, лежала посредине, и Мартен узнал её частично от Пьера Каротта, который вместе с Генрихом Шульцем весьма окольным путем посредничал в торгах насчет размера выкупа.

Шульц в таких делах умел хранить полное молчание, но у Пьера так свербел язык, что во время какой-то совместной гулянки в таверне Дикки Грина в Дептфорде он выболтал все подробности. Проделал это как обычно в шутливойманере, с юмором рассказывая о неудачах Ричарда, словно сам был их свидетелем. Несомненно, он хотел оказать Мартену дружескую услугу, может быть даже с молчаливого согласия Бельмона, но был тогда изрядно пьян — дело происходило под утро, после бесчисленных тостов, когда половина участников затянувшегося ужина уже храпели под столом. Наверное потому рассказал он куда больше, чем хотел бы Ричард.

Мартен составлял ему компанию и сам был непривычно разговорчив. Вспоминал последнее плавание и хвалился своей удачей, которая позволила ему выплатить долги Шульцу. Каротт слушал его вполуха.

— Зато ты избежал немалых осложнений, — заметил он. — А вот у Ричарда их выше головы. Ah, les femmes, — вздохнул он, Elles savent s'X prendre pour vus empoisonner la vie…^[1] Эта малышка Мария, например…

Хорошенько глотнув вина, он тут же придвинул опустевший кубок к полному кувшину, у которого сидел осоловевший Хагстоун.

— Налей, приятель, — Пьер толкнул его локтем. — Что — то у меня в горле пересохло. On ne jacasse pas au queule aride!^[2]

Хагстоун несколько удивился, как может быть «всухую», если выпито такое количество порто, но выполнил его желание, и Пьер продолжал:

— Не знаю, заметили ли вы, что Ричард во время налета на Кастелло да Инсуа получил легкую рану. Нет? Ничего удивительного, что он ей не похвалился, ибо рана та не от клинка, а от ногтей Марии. Она поцарапала его в его собственной каюте! Видимо, он немало был разочарован её реакцией, ибо полагал, что после всех воинских подвигов, которые совершил, чтобы её заполучить, следовало перейти к сценам более сентиментальным, хотя бы ради перемены темы. Mais helas! Les femmes ne sont jamais contentes pleinement…^[3]

Покосившись исподлобья на Мартена, добавил:

— Она до сих пор неудовлетворена, хотя Ричард остановился на той единственной попытке и заключил с ней нечто вроде уговора — un armistice…

— А может быть именно поэтому?

— Безусловно нет! — возразил Каротт. — Главной причиной досады нашей прекрасной Марии служит волокита с переговорами о выкупе. Отец её сейчас на острове Ява, то есть достаточно далеко отсюда, а жених, кстати твой добрый знакомый, хронически страдает отсутствием наличных.

— Кто он такой? — заинтересовался Мартен.

— Сеньор Бласко де Рамирес, — ответил Пьер с невинной миной.

Мартен присвистнул сквозь зубы, но Каротт на этой новости не остановился; у него в запасе были ещё более неожиданные и поразительные сюрпризы.

— Тебя может это заинтересовать, — протянул он, опуская до половины веки, что придавало лицу выражение наивности и скромности, — ведь, если верить Ричарду и Генриху, ты также имел дело с почтенным дедом сеньориты Марии и с её очаровательной матерью, которая, кстати, сейчас сопровождает своего мужа на Яве.

— Я? — поразился Мартен. — Я имел с ними дело?

— Да, — кивнул Пьер. — Разумеется, там была женщина! Прекрасная женщина, которая в любой авантюре так же необходима, как соль в пище. Та, кстати, обладала всем, что надо, чтобы за неё поубивал друг друга целый полк таких галантных кавалеров, как вы с Ричардом. Не хочу сказать, что и в самом деле дошло до какой-то свары между вами, mais tout de femme…^[4]

— Может ты скажешь мне наконец, как именуется все это семейство? — рассмеялся Мартен.

— Дедушка именуется Хуан де Толосса, его дочь — Франческа де Визелла, а внучка — сеньорита Мария Франческа де Визелла, — единым духом выпалил Каротт. — Шестнадцать лет назад ты захватил их всех троих на португальском судне «Кастро верде», где находился в плену Ричард де Бельмон.

— Помню! — воскликнул Ян. — Но, черт возьми, не было там никакой Марии!

— Была, — возразил Пьер. — Только не успела ещё появиться на свет. Ей сейчас шестнадцать.

Мартен в уме сосчитал прошедшие годы.

— Сходится, — признал он. — Но откуда, черт тебя возьми, ты все это знаешь?

— Господь Бог даровал мне нос, — ответил Пьер, — чтобы вынюхивать. И если пользоваться им с надлежащим старанием ради собственного любопытства, что-нибудь всегда найдется. Ну, а если речь идет о молоденькой, хорошенькой девушке…

— Похоже на то, что ты сам от неё без ума, — заметил Мартен.

— Ба, мне бы твои годы! — вздохнул Каротт.

— Ты же ненамного старше Ричарда.

— Я скорее ровесник Бласко Рамиреса. Насколько я помню, у тебя с ним кое-какие счеты…

— Не нужно мне напоминать, — порывисто бросил Мартен. Этот трус раз за разом ускользает у меня из рук, но рано или поздно я с ним разберусь по-своему.

Каротт выказал легкое нетерпение: Ян злился и не понимал, о чем идет речь.

— Мне пришло в голову, — протянул он, немного колеблясь, что ты мог бы при случае отплатить и сеньору де Толоса…

Мартен вытаращил на него глаза, но тут же его осенило. Все было так ясно и просто: будь Мария у него в руках, и Рамиресу, и Толосе пришлось бы принять любые условия! Впрочем, Бог с ним, с Толосой — тому было уже под сотню. Но Рамирес!

Рамирес, жених Марии де Визелла, не мог бы отвертеться от встречи с оружием в руках.

— Что, дошло наконец? — спросил Пьер.

Мартен глянул на него исподлобья и вдруг рассмеялся.

— Ты лучший из моих друзей, — сказал он. — Но как быть с Ричардом?

Каротт пожал плечами.

— Это уже твои заботы. Ты ближе с ним, чем я. Могу только сказать тебе, что Ричард не в восторге ни от упрямства Марии, ни от затяжки переговоров о выкупе, размер которого наверняка будет гораздо меньше, чем он поначалу рассчитывал.

— Понимаю, — кивнул Ян. — Еду к нему.

Шевалье Ричард де Бельмон обитал в нанятом доме с садом неподалеку от Кенсингтона. Дом этот, возведенный строителем, явно влюбленным в образцы пригородной ливерпульской архитектуры, отличался снаружи исключительным безобразием; в то же время большой сад — скорее даже парк, тянувшийся за ним, был красиво разбит и прекрасно ухожен.

Мартен прибыл туда, настроенный очень воинственно, поскольку рассмотрев на трезвую голову поведение Бельмона, пришел к выводу, что Ричард оказался весьма нелоялен по отношению к нему, скрывая происхождение своей пленницы и тот факт, что Бласко де Рамирес был её женихом.

— Настоящий друг таким образом не поступает, — заявил он, изложив то, что узнал от Каротта.

Шевалье де Бельмон почувствовал себя несколько задетым, не столько содержанием, сколько тоном этого заявления. Выпрямившись в плетеном кресле, на котором он отдыхал в тени ветвей, пока Мартен расхаживал взад — вперед по газону, вновь и вновь задерживаясь перед ним и объясняясь на повышенных тонах.

— В самом деле? — иронично спросил он. — И почему же?

— Потому, — отрезал Ян, — что истинная дружба не может дрогнуть под влиянием первой попавшейся юбки. Разве что…

— Что? — спросил Бельмон, вставая.

— Разве что шрамы от ногтей на лице отозвались такими же шрамами в сердце, — деланно рассмеялся Мартен.

Де Бельмон тоже усмехнулся, но усмешка была невеселой, а в словах его вновь звучала ирония.

— Я не столь романтичен и не столь влюбчив, как ты, сказал он. — Мог бы напомнить тебе времена, когда ты сам забывал о друзьях ради первой попавшейся юбки — или скорее может быть ради некоего саронга, скрывавшего сомнительные прелести индейской красотки. Я не держал за это на тебя обиды, хоть из-за неё ты едва не стал кациком Амахи, — презрительно добавил он.

Удар был точен: Мартен побледнел от гнева и машинально положил руку на эфес рапиры.

— Услышь я это от тебя в другом месте, — вполголоса сказал он, — ответил бы этим клинком.

— К твоим услугам, — поклонился Ричард. — Мне кажется, что этот сад — место не хуже любого другого. Если тебе нужны свидетели… — Он оглянулся в сторону дома и запнулся.

Мартен проследил за его взглядом и увидел красивую девушку, опершуюся локтями на поручни балкона. Не усомнился ни на миг, кто она — эта прелестница в летящем платье белого шелка, хотя не смог присмотреться к ней получше, поскольку шевалье де Бельмон продолжил прерванную мысль и, указав на стриженный газон у крыльца, громко сказал:

— Мы можем пригласить Марию Франческу в свидетели нашей встречи.

— Если она согласится… — буркнул Мартен, сбрасывая сюртук и заворачивая рукава рубашки.

— Полагаю, согласится, — ответил Бельмон, после чего, став на средину газона, обратился прямо к ней. — Сеньорита, представляю вам капитана Мартена, о воинственности которого и рыцарских манерах вы слыхали не только от меня.

Мария Франческа подтвердила это легким кивком и с любопытством стрельнула взором на грозного корсара, хмуро смотревшего на нее.

— Капитан Мартен, — продолжал Бельмон несколько утрированным, полуироничным тоном, — жаждет вашего общества, и до такой степени, что любой намек о любой иной даме в вашем присутствии считает оскорблением. Поскольку я имел неосторожность вспомнить об одной из них, жаждет моей крови и желает пролить её на ваших глазах. Разумеется, я буду защищаться, и прошу вас, сеньорита, от своего имени и от имени капитана Мартена, согласиться судить, пройдет ли схватка по всем правилам чести и рыцарства.

Он поклонился, и когда Мария вновь благосклонно кивнула, выхватил шпагу из ножен и поклонился вновь — вначале сеньорите де Визелла, потом Мартену, который сделал то же самое, обнажая свою рапиру.

Они смерили друг друга взглядом. Бельмон — с ироничной усмешкой, Мартен — с лицом, налившимся кровью от нараставшего возмущения, вызванного насмешками противника.

Ян атаковал первым, с таким азартом, что Ричарду пришлось отскочить назад. Рапира изобразила два ложных укола в шею и правый бок, после чего блеснула над головой шевалье де Бельмона, но была парирована; сталь лязгнула о сталь. Бельмон оскалил зубы в ухмылке, но не ответил атакой на атаку, только сильнее согнул ноги в коленях, словно готовясь обороняться. Тогда Мартен атаковал снова и вновь его рапира натолкнулась на заслон. Но на этот раз ответ последовал незамедлительно: Бельмон с терции изобразил переход в кварту, как для укола в горло — но обошел парирующий удар Мартена мельницей над его головой, чтобы уколоть в правый висок.

Не вышло: Ян был начеку и гибок, как лоза; хватило короткого движения его кисти — и шпага лязгнула по клинку рапиры.

Теперь уже Ричарду пришлось мобилизовать всю свою ловкость и умение владеть оружием, чтобы устоять перед яростным натиском противника. Мартен азартно атаковал, и его удары и уколы сыпались градом.

Бельмон отступал. Не было времени на встречный выпад — он знал, что что не сможет уколоть прицельно и надежно, не открывшись хоть на миг, но прекрасно сознавал, что удар Мартена его тут же опередит. Потому шевалье продолжал отступать, выжидая удобного момента.

И тут он споткнулся и едва не упал.

« — Конец!» — промелькнуло у него в голове.

Услыхал свист рапиры, но клинок его даже не задел: Мартен в последнюю долю секунды успел прервать выпад, чтобы его не ранить.

Ричард тут же вскочил и галантно отсалютовал шпагой.

Едва он успел занять первую позицию, Ян атаковал снова, но немного промахнулся. Этой мелкой промашки, однако, хватило Бельмону. Конец его шпаги рассек рукав белоснежной сорочки Мартена и окрасил его кровью.

Это была лишь царапина, не стоившая внимания, да Ян и не собрался признавать свое поражение и уже хотел атаковать вновь, когда с балкона донесся повелительный голос сеньориты:

— Arretez vous, caballeros! Cela suffit!^[5]

Бельмон тут же послушался и опустил шпагу, салютуя ей прекрасному арбитру, а потом, сунув клинок в ножны, повернулся к Мартену, протягивая руку.

— Надеюсь, ты не слишком зол на меня? — спросил он с любезной улыбкой. — Была у тебя возможность насадить меня на свой чертов вертел, что вовсе не так забавно. Но поскольку ты ей не воспользовался…

Ян пожал плечами, но подал ему руку, переложив рапиру в левую.

— Я не собирался тебя убивать, — ответил он, уже наполовину успокоившись и склоняясь к примирению. — Не имею привычки пользоваться такого рода оказиями.

— Тогда спрячь клинок, — сказал Ричард, — и позволь Марии проявить свой самаритянский характер. Не сомневаюсь, что он у неё таков, поскольку она весьма набожна, а Святое Писание велит ухаживать за ранеными, даже врагами…Возможно, я ошибаюсь, но во всяком случае там есть что-то о милосердии и о неприятелях.

Мария Франческа уже спешила на помощь, и Мартен отдался в её руки, несколько смущенный и — неожиданно для себя самого — взволнованный.

— Кто бы мог подумать, — вздохнул Бельмон, с усмешкой за ним наблюдая. — Кто бы мог подумать, что это колючее создание сможет выказать столько деликатности и ласки! Bon Dieu^[6], почему этот мерзавец не выпустил потроха мне!

ГЛАВА VIII

За несколько дней перед встречей Мартена с Пьером Кароттом в таверне Дикки Грина у Марии Франчески де Визелла был особенно сильный «приступ набожности», как её религиозное рвение определял скептик и маловер Бельмон. Стоя на коленях в своей спальне, двери которой она запирала на засов в преувеличенных опасениях перед настойчивостью Ричарда, заклинала Мадонну из Альтер до Чао, чтобы та велела Яну Мартену прибыть в дом шевалье де Бельмона. Но столь горячо поручая это Пресвятой Деве, держала глаза и уши широко открытыми, чтобы не только выследить Каротта, но и подслушать его разговор со своим пленителем, а потом очаровать почтенного капитана и склонить его к действию.

О Яне Мартене она слышала не раз, будучи ещё ребенком. Главным источником этих сведений была её молодая и хорошенькая няня Хуана, бывшая камеристка сеньоры де Визелла, разжалованная в няньки в результате недовольства хозяйки. Когда Хуана говорила о Мартене, её бархатные, черные как ночь глаза увлажнялись, а голос дрожал от возбуждения. Этот дикий разбойник и мужлан, временами с презрением поминаемый сеньорой де Визелла, превращался в молодого рыцаря с благородным сердцем и горячей кровью — рыцаря, перед которым не устояла бы ни одна женщина. Он был богат, как король, свободен, как орел, отважен, как лев. Презирал смерть, которой не раз смотрел в лицо, вызывал ужас среди своих врагов и любовь друзей. И при этом был благороден и щедр.

Маленькая сеньорита предпочитала верить Хуане и сохранила этот образ в памяти. Когда её обручили с Бласко де Рамиресом, часто думала о своем незнакомом нареченном в таком же духе, воображая его на манер такого рыцаря, поскольку Бласко тоже был капитаном превосходного корабля и тоже сражался в океане.

Увидела она его, только когда ей исполнилось пятнадцать — и несколько разочаровалась. Рамирес не был красив, у него оказались маленькие бегающие глазки и узкие поджатые губы под закрученными усами, которые пахли сладковатой помадой, как и его мягкая черная бородка и поредевшие волосы. Он показался ей старым — во всяком случае, куда старше, чем она себе представляла. Ему было за сорок и первые морщины уже прорезали лицо.

Он приветствовал её — как делал и все остальное — несколько шумно, поспешно и нервно. Можно было полагать, что его постоянно нервирует несоответствие окружающих его физических явлений его собственным представлениям. Манера разговора у него была взрывчатая, торопливая и сжатая, а короткие реплики звучали, как орудийные залпы. Выслушивал чьи-то доводы, он с едва сдерживаемым нетерпением. Казалось, он отгадывает мысли своего собеседника и имеет на них готовые ответы.

Заверил Марию, что сделает её счастливой, произнес пару комплиментов и преподнес золотую шкатулку с благовониями, после чего разговаривал уже только с её отцом, Эмилио де Визелла. В следующем году его визиты не были частыми, но интерес к нареченной нарастал по мере того, как бутон превращался в прелестный цветок. Блестящий командор эскадры тяжелых каравелл Его Королевского Величества Филипа II был почти влюблен и старался показать это, не сомневаясь, что добьется взаимности Марии Франчески. Она принимала его внимание ласково и благодарно — возможно, главным образом потому, что никто из молодых дворян их округи не мог с ним сравниться воинской славой, ни положением.

Свадьба должна была состояться зимой, после рождественского поста, во время которого ожидалось прибытие в Лиссабон его светлости Эмилио де Визелла с супругой; последние месяцы девичества сеньорита проводила под опекой своего деда на берегах Лимии; судьба распорядилась так, что в качестве подруги одной из своих ровесниц она оказалась в Кастелло да Инсуа в Вианне в день налета Бельмона на замок.

Став пленницей корсара, она нисколько не пала духом и не отчаялась. Была горда и отважна, как мать, и к тому же романтична. Поначалу нападение на замок, стрельба и даже схватка прямо в парадном зале и перевоз её на борт «Торо» казались ей восхитительным приключением. Они ждала финала, который должен был пройти по неизменным канонам, обязательным в романах: прибытие испанского флота под командованием Бласко де Рамиреса, морская битва, победа над разбойниками. Тем временем ничего подобного не происходило, зато через несколько часов в каюту, где её заперли, вошел видный, богато одетый кабальеро, в котором она едва узнала дикого сальтеадора, который с закопченным лицом и окровавленной шпагой ворвался во главе своих бандитов в залы замка.

Дав ему представиться, она не ответила на вежливый поклон, а когда он заговорил, перебила на середине первой фразы. Потребовала, чтобы её немедленно освободили и отослали обратно в Кастелло да Инсуа.

Последовал ответ, что при известных условиях так наверняка и будет сделано, но сейчас он должен отправляться в Лондон, и не желая ни на миг лишаться общества столь очаровательной особы, приглашает её на обед, приготовленный в соседней каюте.

Сеньорита Мария была голодна, поскольку атака на замок произошла перед самым обедом, но заявила, что не унизится до застолья с пиратом и убийцей, которому её отец не доверил бы даже свиней пасти.

Столь незаслуженная обида вывела Ричарда да Бельмона из равновесия. Он пожелал немедленно объяснить сеньорине де Визелла, что может сделать с ней, что хочет, даже если по её мнению он не пригоден стать хотя бы свинопасом у дона Эмилио.

Но кончилось это скорее бесславно: за один вынужденный поцелуй Ричард заплатил тремя глубокими царапинами на щеке и вылетел из каюты, кипя от ярости на сеньориту — и на себя самого.

Мадонна из Альтер до Чао оказалась достойна оказанного ей доверия: с небольшой помощью Пьера Каротта она склонила Мартена — сказочного рыцаря из рассказов Хуаны — прибыть в Кенсингтон и вступиться за оскорбленную невинность.

Он действительно был красавцем-мужчиной, куда моложе Рамиреса и даже шевалье де Бельмона, причем отличался необычной красотой. Густые, темные, слегка вьющиеся волосы падали ему на шею, правильные дуги бровей расходились на высоком лбу, как крылья сокола, а на хмуром, бронзово — загорелом лице сверкала пара голубых глаз, как два больших василька среди зрелой пшеницы. Когда пронзительный взгляд этих проницательных глаз остановился на Марии, сердце её забилось быстрее, а щеки и шею залил теплый румянец.

Она не понимала ни слова из бурного объяснения между Яном и Ричардом по-английски, но инстинкт подсказывал, что речь идет о ней. Так что обращение Бельмона к ней по-французски не слишком её поразило. Зато от поединка, которого она была свидетелем и арбитром, у неё перехватило дыхание. Мария взмолилась своей покровительнице о победе Мартена, а когда Бельмон едва не упал, была почти уверена, что дело кончится его смертью. Но у Мадонны из Альтер до Чао были свои капризы и на этот раз она её не послушалась. Правда, в этом была отчасти и вина голубоглазого рыцаря, который оказался настолько неумен, что пощадил своего противника. И тут же был наказан за это — наверняка также по воле Мадонны, которая, быть может, разгневалась за него за пренебрежение вымоленным шансом.

Такой оборот дела перепугал сеньориту; могло показаться, что шевалье де Бельмон убьет Мартена, и тогда…Нет! Этого нельзя допустить! Она ведь была единственным арбитром этой схватки. И воспользовалась своей ролью, чтобы помешать дальнейшему кровопролитию, после чего помчалась перевязать рану благородного рыцаря.

Заговорила она с ним по-французски, ошибочно полагая, что он не владеет испанским. Мартен ответил ей довольно складно, с усмешкой на крупных, веселых губах, притененных небольшими усами. Он немного поднабрался французского, но произносил французские фразы с вынужденной тщательностью, словно опасаясь каждую минуту споткнуться. Потому он поскорее оставил эти попытки и перешел на испанский, что сеньорита приняла с заметным удовольствием.

Их глаза несколько раз встречались, и Ян каждый раз испытывал непривычное возбуждение. Мария Франческа так походила на мать, и одновременно ещё больше, чем сеньора де Визелла, напоминала ему первую возлюбленную, Эльзу Ленген. Может быть причиной этого были её буйные золотисто-рыжие волосы, которые она закрепляла узлом высоко на голове на греческий манер. Зато глаза у неё были карие, живые, легко менявшие выражение, способные глядеть гордо и отталкивающе, но умевшие и соблазнительно и ласково. Ровные прямые зубы, белые как молоко, и сияющие, как, жемчуг, показывались при каждой усмешке пухлых губ цвета дозревающей малины. Двигалась она с естественной грацией и свободой, а её гибкая фигура с длинными ногами, стройными бедрами и четко обрисованной грудью наводила на мысль о Диане, богине охоты и ночных чар.

Перевязав предплечье Мартена, она собралась наконец взглянуть и на Ричарда, который окинул её испытующим взором, иронически скривив губы.

— Закончила, Мария? — спросил он и, не дожидаясь ответа, обратился к Мартену по-английски:

— Полагаю, мы могли бы теперь побеседовать по-приятельски за бокалом вина, как когда-то.

— С удовольствием, — кивнул Ян. — Я затем сюда и пришел.

Мария Франческа догадалась о значении этих слов, но не знала, что и думать о так скоро достигнутом согласии недавних противников.

Уж не совершила ли она ошибки, прервав их поединок? Чувствуя, что нельзя спускать глаз с Мартена, она опасалась, что если сейчас не сумеет добиться его внимания, может потерять исключительный шанс. Нет, нельзя позволить, чтобы они договорились без нее.

— Я бы тоже не отказалась выпить вина, — вслух заметила она.

— Это в самом деле очень мило с вашей стороны, сеньорита, — поклонился де Бельмон. — Полагаю, и Ян будет в восторге.

Мартен это мнение подтвердил. Ему показалось, что он перехватил многозначительный взгляд Марии, которая их опередила и теперь поднималась по ступеням террасы.

Они шли за ней плечом к плечу, не глядя друг на друга и сохраняя молчание. У дверей в столовую Бельмон пропустил Мартена вперед, после чего хлопнул в ладоши, а когда явился слуга-негр, велел подать вина и какую-нибудь холодную закуску.

Мария Франческа пригубила вино и с деланным аппетитом обглодала куриное крылышко, но вскоре отодвинула тарелку. Не могла она есть; её поочередно охватывали опасения, гнев и стыд. Теперь она уже жалела, что напросилась сюда. Мартен с Бельмоном беседовали по-английски дружелюбно и спокойно, словно разговор касался маловажных дел, словно о ней самой и речи не было. Или она в самом деле значила для них так мало?

Тут она подумала о нареченном. Тот никогда не разговаривал с ней иначе, как льстя и рассыпаясь в комплиментах, словно полагал, что другого она не заслуживает. Она его почти не знала; ничего о нем толком не ведала. Почему он до сих пор не явился, чтобы освободить ее?

Наморщив брови, она вдруг встретила проницательный взгляд Мартена и опустила ресницы, несколько смутившись от вновь нахлынувшей волны симпатии к этому неустрашимому корсару — симпатии, столь отличной от всех чувств, которые она до тех пор испытывала. Но одновременно она осознала свое поразительное одиночество — словно Мартен с Бельмоном находились где-то очень далеко, так же далеко, как Бласко де Рамирес. Ей стало казаться, что между ними тремя существует какой-то тайный сговор, который исключает возможность найти общий язык с любым в отдельности. И впервые в жизни её покинули задор и отвага. Теперь она испытывала страх, страх сильнее всех предыдущих опасений и даже тех ужасов, которые она порою испытывала в мучительных снах, ставших отражением недавних переживаний.

Живое порывистое движение Бельмона вырвало её из задумчивости. Ричард встал, а скорее сорвался с места, чтобы принести колоду карт с секретера, стоявшего в углу комнаты.

— Мы сыграем на высокую ставку, Мария — сообщил он ей, бросая карты на стол. — Тебя это должно заинтересовать и развлечь больше, нежели поединок на шпагах. Правда, капитан Мартен не торгуясь предложил мне сумму, равную выкупу, который должна внести за тебя ваша семья, но я не беру денег от друзей. Пусть судьба решит наш спор, раз твой novio тоже не слишком спешит.

Лицо сеньориты побледнело, потом запылало горячим румянцем.

— Мой novio, — гордо возразила она, — окажется в нужное время в нужном месте, сеньор Бельмон, чтобы вам отплатить. Не только золотом, но и шпагой. И ручаюсь, что не поскупится.

— О! — воскликнул Ричард. — Вы обещаете мне это от его имени?

— И от своего тоже! — топнула она ногой.

— Может вы сумеете придать ему отваги, — вздохнул Бельмон. — Меня не так трудно найти и склонить решить спор с оружием в руках, как его. Уже десять лет он убегает от Мартена, только пыль столбом. Но кто знает…

— Ложь! — выкрикнула она во весь голос. — Бласко никогда ни от кого не убегал.

Бельмон издевательски расхохотался.

— Спросите Яна, а если и ему не верите, то своего приятеля Пьера Каротта. Он все охотно расскажет. Как идальго де Рамирес удирал из монастыря в Сьюдад Руэда, оставив там на полу перья со своей шляпы, срубленные рапирой капитана Мартена. А заодно спросите матросов и офицеров с «Санта крус», как было дело в Кале и Мюррей Ферт, откуда su merced commandore смотался первым, как только разглядел черный флаг, развевающийся на мачте корабля Мартена. Советую при этом помнить, сеньорита, что в Мюррей Ферт ваш жених располагал шестью большими каравеллами против наших четырех фрегатов, а в Кале имел за спиной почти всю Великую Армаду против нескольких боцманов, сопровождавших капитана Мартена.

Мария Франческа смотрела на него пылающими глазами. Наверняка, если бы взгляд мог убивать, шевалье де Бельмон пал бы трупом или превратился в кучку пепла. Тут она вдруг повернулась к Мартену.

— И вы не отваживаетесь это опровергнуть? — воскликнула она.

— К сожалению, сеньорита, все, что сказал Ричард, — правда, — отрезал Ян. — Но я не сомневаюсь, что командор де Рамирес за все мне заплатит, если вы его к этому призовете.

У сеньориты на устах уже был гордый ответ — что в её стране пиратов и разбойников вешают, а не сражаются с ними на поединках, но она вовремя себя сдержала. Если рассчитывать на великодушие Мартена, не стоит его задевать. Мария отошла к двери, открытой на террасу, чтобы скрыть возмущение и немного успокоиться. Подумала, что до поры до времени ей придется играть комедию, выказывая некую симпатию этому головорезу, потом взглянула на него через плечо и с легкой усмешкой отметила в глубине души, что ей это будет нетрудно.

И тут она заметила, что Мартен тасует карты. А если проиграет? Сколько же месяцев ей придется в таком случае ждать освобождения? Или Бельмон в конце концов прибегнет к насилию, или переправит её к кому-то другому, хотя бы к Шульцу, который уже поглядывал на неё с тоской неутоленного желания в жестоких, сонно прищуренных глазах! Она содрогнулась от отвращения. « — Скорее смерть!» — подумала она, касаясь маленького стилета, который укрывала в складках платья.

Ей пришло в голову, что в эти минуты она должна молить свою Мадонну из Альтер до Чао — самую чудную из всех Мадонн, о которых она слышала или видела по другим соборам, — чтобы Мартен выиграл. Вот только Пресвятая Дева, прислушиваясь к её мольбам, могла бы не доглядеть за игрой, ибо карты на столе были уже розданы. Нужно было действовать немедленно, и без чьей-то помощи!

Вернувшись на средину комнаты, она остановилась за креслом шевалье де Бельмона. Оттуда ей видны были карты их обоих. Сориентировалась сразу, что играют они в монте. Игру эту она знала и быстро взвесила шансы противников; те были примерно равны, правда результат зависел от карты, с которой сейчас пойдет Мартен. Будь это бубновый король, Ричард получил бы решающее преимущество, напротив, дама треф обеспечила бы его Мартену.

Ян заметно колебался; его пальцы блуждали между королем и дамой, задерживались на червовом валете, возвращались к королю… Ян взял его, но ещё окончательно не решился; поднял глаза, словно в поисках вдохновения, и встретился взглядом с Марией. Глаза её были неподвижны, и гораздо светлее, чем прежде — почти золотые.

« — Как у змеи», — подумал он и ощутил легкую дрожь, пробежавшую по спине.

Мария отрицательно покачала головой, показала пальцем на себя, коснулась волос. Он понял, что это какой-то знак.

Взглянул в свои карты. Трефовая дама в венке дубовых листьев была с рыжими кудрями, закрученными в фантастические локоны. Он оставил седобородого короля и решительным движением выложил даму.

Мария слегка усмехнулась и кивнула, а шевалье де Бельмон насупил брови, — понял, что совершил ошибку, предоставив первый ход Мартену. Он сам рассчитывал на иной розыгрыш и теперь был озабочен: взять карту, пожертвовав последним козырем, или предоставить противнику дальнейшую инициативу?

Решился он на второе, а Мартен собрал карты и опять украдкой покосился на свою союзницу.

Мария прижала руку к сердцу.

— Туз, — произнесла она одним движением губ.

Ян зашел с червового туза, отобрал у Ричарда последний козырь и выложил остальные карты на стол.

Ma foi! — вздохнул Бельмон. — Тебе сегодня улыбнулось счастье…

ГЛАВА IX

Мария Франческа ошиблась в своем благородном рыцаре, который оказался вовсе не так благороден и бескорыстен, как она полагала. Говоря по правде, недоразумение было обоюдным, поскольку он на свой лад истолковал её симпатию, так отчетливо выказанную во время партии в монте, разыгранной у Ричарда, и тоже был разочарован, когда сеньорита с возмущением отвергла его домогательства.

— Чего, черт побери, ты от меня ждала? — спросил он, больше удивленный, чем разгневанный. — Разве я похож на святошу или на недотепу? Я думал…

— Ты похож на мерзавца, — перебила она. — И ты наверняка такой же мерзавец, как твой приятель Бельмон! Как же могла я этого не заметить! Как могла поверить в сказки о твоем благородстве! Глупая Хуана…

— Какая ещё Хуана? — спросил Мартен.

— Наверняка твоя любовница. Наша прислуга. В самый раз для тебя, пикаро!

— Ага! — рассмеялся он. — Припоминаю. Должен сказать, она была очень мила и лучше разбиралась в людях, чем…

— Меня не интересуют любовные похождения прислуги, — отрезала она.

— Но это ты вспомнила Хуану, не я.

Она испепелила его взглядом, но смогла справиться с воз

— 121 — мущением и спросила:

— Ты выкупил меня у Бельмона только ради прихоти, или польстился на выкуп?

— Я не намерен ни требовать, ни получать за тебя выкуп, ответил он. — Думал, ты это понимаешь. Ведь Ричард говорил…

Она тряхнула головой.

— Я только знаю, что некогда ты отказался от выкупа за моего деда и мать.

Ян усмехнулся, подумав, что обязан Хуане больше, чем когда-либо мог представить.

— Дон Хуан де Толоса меня здорово за это отблагодарил, бросил он. — Наслал на мою голову целую эскадру португальских фрегатов и наверняка ожидал видеть меня на дыбе на палубе одного из них. Но он ошибся. А теперь ошиблась и ты, сеньорита. Мне было тогда двадцать лет и я питал множество иллюзий. С ними я расстался, но ещё осталось свести немало старых и новых счетов. Один такой долг — за твоим novio, который именно потому так от меня скрывается. И вот мне пришло в голову, что будь я на его месте, то вызволил бы тебя даже с того света, схватился бы с кем угодно, будь он разбойник или судья, простой корсар, как я, или адмирал, сам король или даже дьявол! И я подумал, что когда Бласко де Рамирес узнает, что ты находишься на борту «Зефира», он сам начнет искать меня и наконец отважится вступить со мной в схватку, которой до сих пор так старательно избегал.

Мария Франческа смотрела на него широко раскрытыми глазами, выражение и оттенок которых то и дело менялись. В них были гордость и презрение, гнев и удивление — и даже может быть мгновенный проблеск улыбки.

— В этом ты можешь быть уверен, — заявила она, когда Ян умолк. — А что потом?

— Как это — что? — удивился Мартен. — Ты же не полагаешь, что дело кончится одной царапиной, как с Ричардом? Одному из нас придется покинуть этот прекрасный мир. Мне кажется, что я останусь тут.

— А что станет со мной?

— Надеюсь, что до той поры я завоюю твою симпатию, сеньорита.

Лицо Марии вспыхнуло румянцем, глаза метнули гневные молнии, но взрыва не последовало.

— Нельзя сказать, что тебе недостает уверенности в себе, — презрительно заметила она.

— Нельзя, — согласился Ян. — И тебе придется к этому привыкнуть.

Мадонне из Альтер до Чао за несколько зимних недель довелось выслушать немало страстных молитв, заклинаний и отчаянных рыданий своей крестницы, сеньориты де Визелла, запертой в каюте на корме «Зефира». Мария Франческа не была терпеливой богомолкой; если она о чем-то просила, то ожидала, что просьба будет тут же выполнена; если Мадонна тянула с разрешением дела, то её осыпали укоры, а временами даже и угрозы. Поскольку однако и те не действовали, сеньорита вновь покорялась, била себя в грудь и молила о прощении.

В один прекрасный день ей пришло в голову, что Пресвятая Дева может быть обижена отсутствием своего святого образа в столь роскошно обставленной каюте. Ведь над постелью сеньориты висел только простой крест эбенового дерева, выложенный перламутром.

Да, точно! Мадонна ведь привыкла к большему почету в спальне Марии Франчески. Надлежало поправить дело.

Мартену хватало забот по части выполнения желаний своей заложницы. Откуда в протестантской Англии взять такую вещь, которая бы удовлетворяла её требованиям?

Он обратился к Шульцу, который обещал. что привезет из Франции или Рима копию одной из мадонн Рафаэля, а пока дал ему небольшой образок с Богоматерью Ченстоховской, купленный на гданьской ярмарке.

Мартен велел его оправить в богатую золоченую рамку и, довольный результатом, отправился в каюту Марии.

Застал её в ужасном настроении, скучающую и нервничающую из-за опоздания портнихи, которая в то утро должна была закончить её новое платье. Тут же ему было заявлено, что неволя в доме шевалье де Бельмона кажется теперь ей раем в сравнении с судьбой, на которую обрек её Мартен. Ей скучно! Ей приходится довольствоваться единственно обществом Леонии, полуглухой негритянки, которая даже не умеет её толком причесать. Ей не с кем словом перемолвиться. Ее жизнь на «Зефире» так однообразна, что наблюдение за чисткой медяшки и мытьем палубы может сойти в ней за спектакль, а прогулка с носа до кормы и обратно — за увлекательное путешествие. И наконец она спросила, как долго ещё Ян намерен прятаться со своим кораблем в этом жалком вонючем порту, где уж никак нельзя рассчитывать на встречу с Бласко де Рамиресом. Или его обуял страх? Или он передумал и ждет выкупа, ценя золото выше чести схватки с испанским кабальеро?

— Я жду твоего первого добровольного поцелуя, Мария, — с усмешкой ответил он, — и наплевать мне на все остальное, включая и испанских кабальеро.

— О, долго же тебе придется ждать, — высокомерно бросила она, но одновременно украдкой глянула в зеркало. — И не такие, как ты, пытались за мной ухаживать.

— Я думаю, что не такие, — кивнул он. — Может потому им и не повезло.

Его спокойная уверенность в себе выводила её из себя. Хотелось оскорбить его, унизить. Зная о его приходе, она одевалась с особой тщательностью, проводила немало времени перед зеркалом, расчесывая и укладывая волосы, чтобы подчеркнуть свои достоинства, словно опасаясь, что те могли остаться без внимания.

Нет, пусть любуется, пусть смотрит, — тем сильнее будет чувствовать себя униженным упорной недосягаемостью своих желаний.

Мартен и в самом деле любовался и восхищался вслух, но вовсе не казался униженным или несчастным. Напротив, он явно пребывал в прекрасном настроении, а его веселье и любезность служили несокрушимым щитом против вспышек гнева, обвинений и оскорблений, которых она не жалела в словесных схватках.

— Я принес тебе весьма знаменитую Мадонну, — сказал он в спину сеньориты, над которой пенился кружевной воротник. Писал её как будто святой Лука из Антиохии, по крайней мере так утверждает Шульц, который в таких делах разбирается куда лучше меня. Но даже я о ней немало слышал. В Польше этот образ слывет чудотворным.

Спина и кружева Марии повернулись к стене, и на Мартена взглянули карие глаза, в которых вместо гнева блеснуло любопытство.

Но блеска этого хватила ненадолго. Мария Франческа в немом изумлении взглянула на темное лицо Богоматери, после чего отступила на шаг и в невероятном возбуждении топнула ногой.

— И это ваша Мадонна? — крикнула она. — Это!?

— Ну да, — ответил Ян, удивленный её взрывом. — Конечно, это не оригинал, но…

— Ты лжешь! — воскликнула она. — Пресвятая Дева не была негритянкой! Эта мулатка могла быть в лучшем случае прислугой у нашей Мадонны из Альтер до Чао! И это мне пред ней молиться? Por Dios! Можешь подарить её Леонии, а не мне!

На этот раз Мартен почувствовал себя задетым, хотя и не был ни набожным, ни даже просто практикующим католиком. С чего бы Богоматери из Ченстохова быть хуже какой-то Мадонны из Альтер до Чао? Она безусловно не была ни негритянкой, ни мулаткой, и во всяком случае слыла более чудотворной, чем та португальская!

Он уже собирался высказать это свое мнение вслух, когда к онемевшей было от возмущения Франческе вернулся дар речи и та взорвалась потоком жалоб, перемежавшихся проклятиями и обвинениями в его адрес.

Вот как он с ней поступает! Держит взаперти на своем корабле, посягая на её честь; трусливо прячет её от нареченного, в то же время похваляясь, что убьет его; издевается над её религиозными чувствами, а может даже посягает на спасение её души, подсовывая столь жалкие образы, малеванные уж во всяком случае не святым Лукой, а Кальвином или самим антихристом! Вот на что он способен, хотя разыгрывает влюбленного! Его так называемая любовь, или скорее грязная похоть, отдает адской серой. Имей он в самом деле в сердце хоть каплю жалости к ней, немедленно её освободил бы. Но он далек от такого благородства. Он тиран. И трус. Она не может даже помолиться своей святейшей покровительнице, поскольку нету её образа, который можно встретить на каждом христианском корабле…

— Получишь ты его! — прервал её тирады Мартен. — Получишь ты свою Мадонну с христианского корабля. И это будет первый ваш корабль, который мне попадется.

ГЛАВА X

Генрих Шульц из своей поездки в Гданьск привез не только образ Богоматери Ченстоховской, но и прежде всего множество собственных планов, едва проклюнувшихся замыслов и проектов, которые вырисовались в его голове под влиянием слышанных в Польше сплетен и политических новостей. Главным их источником был папский нунций Маласпин, или скорее его секретарь Педро Альваро, которому Генрих был обязан также протекцией и связями.

Альваро посвятил его в дела назревавшего вооруженного конфликта между Швецией и Польшей — конфликта, вызванного собственно династическим спором Зигмунта III и его дядюшки Карла Зюдерманского за шведский престол. Этим спором интересовались, однако, почти все европейские дворы, и как папа, так и Филип II строили на поддержке Польши далеко идущие планы.

Клемент XIII, который взошел на апостольский престол в 1592 году, решил ввести в Европе новый порядок и двигался к этой цели с непреодолимым упорством. Европа должна была стать католической — и никакие жертвы не были слишком велики, когда речь шла о достижении этой цели, о истреблении еретиков и иноверцев. Для этого вопреки желанию Филипа II «блудный сын» католической церкви король Франции Генрих IX, бывший гугенот, преследователь иезуитов, получил папское благословение. Потому и Польше в планах Клемента XIII предстояло стать не только тараном против турок, но и серьезной союзницей в деле разгрома Англии.

Там же, где речь шла об ударе по Англии, пути дипломатии папы и Филипа II сходились. То есть и Ватикан, и Эскориал поддерживали претензии католического польского короля как своего будущего союзника. Ведь воцарение на шведском троне Зигмунта Ваза означало бы во-первых обращение в католицизм этой страны, населенной протестантами, во-вторых — появление на северо-востоке серьезной католической морской державы, которая могла бы угрожать Англии из портов Швеции и Польши.

Первым шагом к достижению этой цели должно было стать соглашение Зигмунта III с Филипом II и взятие Эльфсборга испанским флотом.

Эльфсборг, лежавший напротив мыса Скаген у выхода из Каттегата в Северное море, и Кальмар с Гданьском у выхода в Балтику стали бы тогда ключевыми бастионами морского могущества польско — шведской державы, возникающей под скипетром Зигмунта III, в тесном союзе с папой и Испанией, а может быть и с Францией.

Вся эта политическая комбинация возбуждала ум Генриха Шульца, поскольку он угадывал в ней огромный шанс умножения своего капитала и авторитета, что впрочем было связано со столь же немалым риском. Шульц в числе прочего предвидел, что купеческий, мирно настроенный и притом в большинстве своем протестантский, сенат Гданьска будет противодействовать намерениям короля. Правда, союз Зигмунта с могуществом Испании и папы казался Шульцу непобедимым, но тем не менее столь же непобедимая Великая Армада Филипа II уступила флоту одной только Англии. Тут же кроме Англии в игру входили Швеция и Дания. Может быть и Нидерланды, и даже ненадежная Франция…Гданьск не раз перечеркивал планы польских королей, стоял на своем и выигрывал. Сдастся ли он на этот раз?

« — Сумей я этому помочь, — думал Генрих, — заслужил бы благодарность и благословение Святого Отца. Добился бы наивысшего положения в сенате. Как сторонник короля, мог бы статьбургомистром, а может и коронным наместником Гданьска. Получил бы огромную власть. Правил бы портом и городом. Принимал решения и устанавливал правила. Контролировал всю торговлю и обеспечил себе огромные доходы. Стал бы богатейшим купцом в Польше, а может даже и в Европе. Мои торговые суда и каперские корабли заходили бы во все порты мира. Помоги я овладеть Гданьском, передо мной открылась бы дорога к почету, богатству и власти, а также — по благословения Святого Отца — к спасению души.

Под влиянием таких мыслей и рассуждений Генрих Шульц все больше склонялся к переносу своей главной квартиры из Лондона в Гданьск, где, кстати, помещался центр его разветвленной торговой империи.

Это был солидный трехэтажный каменный дом, стоявший неподалеку от ратуши на Длинном Рынке, весь занятый бюро и конторами, с банком в бельэтаже. Там меняли деньги и на ломбардский манер выдавали займы под залог товаров, а в глубоких подвалах хранили запасы золота, драгоценности, акции и векселя, запертые в окованном железом сундуке.

Шульц устроил себе на третьем этаже этого дома небольшие, но удобные частные апартаменты, в которых обитал, когда находился в Гданьске, но теперь он думал о покупке большой усадьбы за городом, где мог бы выстроить резиденцию, соответствующую его богатству и положению. Резиденцию, которая затмила бы роскошью подобные усадьбы первейших патрициев Гданьских — Ферберов, Циммерманов, Клеефельдов или Ведеке. Впрочем, это он откладывал на потом; пока были дела поважнее.

Одним из таких дел было приобретение в центре города, неподалеку от порта, какого-то дома, который вместил бы склады ценнейших товаров, импортируемых Шульцем, и хранившихся до тех пор в арендованных помещениях, не всегда подходящих и хорошо охраняемых. После долгих переговоров Генрих приобрел и предназначил для этих целей старый доходный дом на улице Поврожничьей, принадлежавший наследникам дядюшки Готлиба, после чего заключил договор со строительным подрядчиком о его перестройке и обновлении.

Дом, облезлый и грязный, с протекающей крышей, был однако построен солидно и имел позади обширное подворье, где стояли какие-то деревянные будки, сараи и кладовки. Размещались там пара мастерских ремесленников и великое множество семейств несчастной бедноты, ютившейся в тесных развалюхах, на чердаках и даже в сараях посреди мусорных куч. Когда среди них разнеслась весть, что новый владелец намеревается все снести и выбросить всех на улицу, поднялся рев, и перед роскошным подъездом дома на Длинном рынке, вдоль железной балюстрады, кованой фантастическими цветами и листьями, с утра до вечера простаивали отчаявшиеся люди в тщетной надежде, что Шульц даст уговорить себя и оставит им крышу над головой, хотя бы эта крыша и впредь протекала как решето.

Генриха это нисколько не волновало. Все контракты о найме, за исключением одного, истекали в течение ближайшего квартала — он проверил это, прежде чем подписал договор купли — продажи. За ним было право и обеспечена помощь со стороны магистрата при выселении упорных жильцов. Что же касалось того единственного контракта на трехлетнюю аренду двух небольших комнат в бельэтаже, он готов был пойти на определенную компенсацию за его расторжение.

Контракт был оформлен на имя Ядвиги Грабинской, вдовы Яна из Грабин, который некоторое время командовал одномачтовым каперским коггом» Черный гриф «, принадлежавшим Готлибу Шульцу. Генрих припоминал и этот небольшой корабль, и имя его капитана. Это была старая история, восходившая к тем временам, когда он одиннадцати — или двенадцатилетним сиротой, которого приютил дядя, мечтал стать капером.

Решил лично поговорить с вдовой, но как человек предусмотрительный поручил доставить ему всю информацию о ней и её материальном положении. Когда же получил её, ироническая усмешка скользнула по его губам, ибо Ядвига Грабинская в девичестве именовалась Паливодзянка.

Тотчас перед его глазами возникла канатная мастерская Мацея Паливоды, в которой он бывал едва не ежедневно, сопровождая иностранных шкиперов, ищущих где купить шкоты для парусов или канаты для восполнения такелажа. Ядвига в то время была светловолосой девчушкой, похожей на святую Агнессу, он обожал её и воображал, как, добившись её взаимности, когда-нибудь в будущем возьмет её в жены. Эти детские мечты вскоре развеялись по вине Янка Куны, который в один прекрасный день появился в мастерской старого Паливоды со своим отцом и тут же очаровал девушку. Но судьбы их троих сложились совсем иначе, чем можно было предположить: Генрих стал юнгой, а потом кормчим на» Зефире «, Ян — его капитаном, а Ядвига — женой другого Яна — Яна из Грабин.

Последний в ту пору уже оставил службу у Готлиба Шульца, который ко всему прочему продал» Черного грифа «. Став капером короля Стефана Батория и под командованием Эрнеста Вейера отличился в войне против Гданьска, а особенно в битве при Глове, во время которой был дважды ранен. Вскоре после того он потерял свой корабль в Гданьском заливе, уступив превосходящим силам датчан, которые под командованием адмирала Клейтона прибыли туда на одиннадцати кораблях, но сумел спастись и с несколькими товарищами доплыть до берега на наскоро сколоченном плоту. Однако был этот берег гданьским…Яна из Грабин и шестерых его боцманов там ждал суровый суд, настроенный против королевских каперов.

Но у городского сената было немало противников среди населения, которые видели в Батории освободителя от гнета патрициата. Лавочники, мелкие купцы, ремесленники и беднота стали на сторону короля. К ним принадлежал и Мацей Паливода, который дал временное пристанище королевскому каперу.

Ядвига была тогда красивой семнадцатилетней девушкой, а с отъезда Янка Куны прошло уже четыре года — и никаких вестей. Детские чувства поблекли, хоть и не стерлись в её памяти. Вдобавок Ян из Грабин живо напоминал молодого Куну. И она долго не раздумывала, когда он попросил её руки, а через год после женитьбы одарила его крепким мальчуганом, которому при крещении дали имя Стефан — в честь короля.

В тот самый 1577 год в Гданьске возникли беспорядки, которые вскоре переросли в открытое восстание населения и бедноты против правления городской аристократии. Во главе этого восстания стал мелкий купец Каспер Гобель, а одним из вооруженных отрядов добровольцев командовал Ян из Грабин.

Гданьский патрициат, который не признавал Батория и опирался на поддержку германского кесаря Максимиллиана, попал меж двух огней: в городе восстали цехи ремесленников и беднота, снаружи грозило вторжение войск Речи Посполитой. Семнадцатого апреля наемные полки Гданьска потерпели поражение над Любешовским озером, а в июле началась осада города. Советники склонились перед королевской мощью: делегация магистрата с бургомистром во главе отправилась в Мальборк, чтобы принести присягу Баторию.

Потом патрициат уже без труда расправился с бунтовщиками при помощи немецких рейтар и датской пехоты. Вернулись прежние порядки, и несколько десятков голов скатились из — под топора палача.

Мацея Паливоду судьба эта миновала, поскольку старого мастера сразила пуля при штурме ратуши. Его зять вместе с женой и ребенком перебрался в Пуцк и снова поступил во флот Вейера. Но в ту пору настали лихие времена для королевских каперов: польские морские силы таяли, а сейм не думал про их обновление. Лучшие капитаны оставляли службу в пуцкой эскадре и перебирались в Швецию или Лифляндию. Туда же, под команду адмирала Флеминга, подался и Ян из Грабин.

Тем временем в 1586 году умер Стефан Баторий, а в следующем на престол вступил Зигмунт III. В Гданьске забыли про бунт, подавленный десяток лет назад, купеческие капиталы все росли, богател и кое-кто из лавочников или виднейших ремесленников, но в основном народ жил по-старому, а беднота страдала, как и прежде.

Не прекращались и вечные свары сената с Речью Посполитой, хоть королевский флаг и начал снова появляться в порту. Когда в сентябре 1593 года Зигмунт Ваза отправился с визитом в свое шведское королевство, и Флеминг привел ему в Гданьск финляндский флот, состоявший из двадцати семи кораблей, на одном из них прибыл и Ян из Грабин, чтобы снова поселиться в родном городе.

Торговый флот Гданьска в то время бурно рос, и спрос на опытных шкиперов был выше, чем когда — либо прежде. Так что Ян незамедлительно получил под свою команду большое судно дальнего плавания» Фортуна «, принадлежавшее Рудольфу Циммерману, а Ядвига Грабинская благодаря протекции арматора смогла опять поселиться в бывшей мастерской отца на улице Поврожничьей.

Правда, не о таком жилище она мечтала, но после ремонта и небольшой перестройки там стало вполне приемлемо и даже мило. Могла было считать удачей, что Готлиб Шульц согласился сдать его дочке Мацея Паливоды, который жил там и работал почти полвека. В Гданьске ведь население прибывало куда быстрее, чем помещения в жилых домах.

Стефану Грабинскому было тогда пятнадцать лет, он вырос рослым и здоровым. Был единственным ребенком — как Янек Куна, и как тот рвался в море. Ему не запрещали — он должен был когда-нибудь стать шкипером, как и отец. Ведь он уже плавал вместе с ним на» Фортуне с ранней весны до осени, а зимние месяцы посвящал наукам у бакалавра городской гимназии.

В это безоблачное, почти счастливое существование вдруг ворвалась беда: во время памятного шторма на Балтике в апреле 1595 года холк «Фортуна» налетел на скалы Кристиансе поблизости от Борнхольма и разбился. Экипаж спасся; погиб лишь шкипер, Ян из Грабин, тело которого так и не нашли.

Генрих Шульц принял Ядвигу Грабинскую в своем рабочем кабинете на первом этаже дома на Длинном рынке. Был настолько любезен, что встал, чтобы её приветствовать, когда она несмело вошла в его святыню. Увидел он перед собой щуплую, преждевременно постаревшую женщину в темном платье с короткой пелериной на плечах и с маленькими кружевными брыжжами на шее.

« — Я бы её не узнал», — подумал Генрих, отвечая: — Во веки веков! — на её набожное приветствие и склоняя голову.

Указал на кресло, прося садиться. Ему пришло в голову, что если бы Провидение не бдило над его судьбой, эта женщина могла бы сейчас быть его женой.

« — А может быть, женой Яна Куны?», — подумал он, облизывая губы кончиком языка.

Выразив свои соболезнования по поводу её вдовства, спросил о сыне. Отвечала она несмело, словно через силу, стиснув нервно сплетенные пальцы. И именовала его «ваша светлость».

Генрих прервал её с ласковой усмешкой, заметив, без особого впрочем нажима, что титул этот излишен: ведь они знакомы с детских лет…

Это придало ей смелости, но она все же не могла заставить себя назвать его по имени, как делал он, обращаясь к ней.

Что мог он для неё сделать? Ох, очень многое! Прежде всего мог бы — если бы захотел — оставить ей и впредь две комнаты в своем доме.

— Я подумаю, — благосклонно пообещал он. — Что еще?

Она заговорила о сыне. В свои восемнадцать лет он получил достаточную морскую практику, чтобы стать главным боцманом или хотя бы парусным мастером. Будь жив его отец…

Генрих приподнял бровь.

— Мне кажется, отец его не всегда верно служил интересам нашего города, — многозначительно заметил он. — Я слышал, что он принимал активное участие в бунте Гобеля против сената…

— Но Стефана тогда ещё на свете не было, — ответила Ядвига, опуская глаза. — Он родился сразу после восстания.

Генрих снисходительно кивнул.

— Ну да, ну да. Не будем об этом. Я им займусь, если он действительно этого заслуживает. Полагаю, что Циммерман его мне уступит. Помнишь «Зефир», Ядвига? Командует им один из самых знаменитых капитанов. Кажется, когда-то он был тебе не безразличен…

Взглянув на её, прищурив глаза, он усмехнулся с меланхолической иронией, ибо лицо Ядвиги Грабинской покрылось темным румянцем.

— Полагаю, — продолжал он, — что Ян согласится принять твоего сына. Не хочу, разумеется, обещать, что тут же сделает его рулевым или главным боцманом, но…Я сам когда-то мечтал служить на этом корабле. И не могу сказать, чтобы потом жалел: это было хорошим началом.

Ядвига собралась его благодарить, но он жестом её остановил — был в мечтательном настроении.

— Я допускаю, — говорил он медленно, наполовину сам с собой, — что раньше или позже «Зефир» перейдет в мою собственность. Я люблю этот корабль. Привязался к нему. Мартен…то есть Ян Куна наверняка на этом ничего не потеряет — напротив, может только обрести. Если бы твой Стефан смог мне в этом помочь…Кто знает…мог бы в будущем сам получить командование.

Он на минуту смолк, но его мысли и дальше плыли в том же направлении.

« — Мартен при всех своих достоинствах прекрасного моряка был бы наверняка достаточно неудобным подчиненным, — признал он в душе. — В то время как молодой Грабинский оставался бы под моим влиянием, а под умелым руководством Яна быстро стал бы хорошим шкипером. И знал бы» Зефир» насквозь. В нем я получил бы преданного союзника, благодарного мне больше, чем кому бы то ни было. Если я поступлю именно так, то смогу извлечь двойную пользу: «Зефир» перейдет в мою собственность вместе с молодым, послушным капитаном.»— Полагаю, раньше или позже так и будет, — сказал он вслух.

Стефан Грабинский едва мог поверить в свое счастье. По воле благородного и бескорыстного приятеля детских лет матери широкий, полный приключений мир открылся перед ним, как по велению волшебной палочки. И ничего, что этот чародей не показался ему на первый взгляд ни привлекательным, ни таким благородным, как он себе вообразил. Ведь был же он человеком большого сердца и ума, если добившись власти и богатства не позабыл о бедной вдове и обеспечил ей спокойное существование, а его, Стефана, решил выучить на шкипера.

Ядвига Грабинская проводила сына в слезах, но это были не только слезы расставания, но и радости. Генрих Шульц выполнил обещание: забрал Стефана в Англию, и более того, доверил ей надзор за поддержанием порядка и чистоты в своих складах на Поврожничьей улице, где она продолжала жить, и назначил жалование, которое она получала в кассе его торгового дома на Длинном рынке.

Не ожидала она таких благодеяний. Ей казалось, что она их не заслужила, и что она теперь по гроб жизни в долгу у Шульца. Когда — то она просила молодого Яна Куну, чтоб тот уговорил отца взять бедного сироту Генриха юнгой; теперь этот сирота отплатил ей со щедростью, о которой можно было слышать разве только в возвышенных проповедях, провозглашаемых с амвона в храме Девы Марии.

Мартен рассеянно выслушал просьбу Генриха Шульца. Только когда прозвучала девичья фамилия Ядвиги, с некоторым любопытством поинтересовался её судьбой, а потом выразил готовность принять Стефана Грабинского на корабль — пока на пробу, простым боцманом.

Парень прибыл на борт» Зефира» назавтра, сразу после сцены, которую Мария Франческа устроила Мартену по поводу образа Богоматери Ченстоховской. Ян выскочил из кормовой каюты в безумном возбуждении и наткнулся на Стефана, который, задрав голову, разглядывал две самые верхние реи гротмачты.

— Что делаешь, ворон считаешь? — жестко спросил он.

Стефан непонимающе уставился на него. Не понял вопроса, заданного по-английски, но тут же догадался, с кем имеет дело, и назвал себя.

— Ах, так это ты, — сказал Мартен по-польски и присмотрелся повнимательнее. — Как долго ты служишь на кораблях?

— Три лета труксманом, год — младшим матросом и год боцманом, пан капитан.

Ян протянул руку, которую Стефан пожал, немного удивленный этим жестом.

— Я знал твою мать, — сказал Мартен. — И Мацея Паливоду. Это был мастер! — добавил он с улыбкой и снова посмотрел на парня, словно ища в его чертах семейное сходство с Ядвигой. Потом, взяв того за плечо, потащил к себе в каюту.

— Пойдем, поговорим.

Начал распрашивать его об отце, о службе на море, о кораблях и судах, о Гданьске, о том, какие тот прошел науки.

Парень отвечал смело, уверенно, и ему понравился. Своим юношеским задором он немного напоминал его старшего брата Кароля, который был повешен, а потом обезглавлен гданьским палачом, когда Яну исполнилось девять лет.

Это страшное воспоминание сейчас ожило в его памяти вместе с ненавистной фигурой Зигфрида Ведеке, который был главным виновником вынесения приговора одиннадцати каперским труксманам.

Случилось это в июле года от рождества Христова 1568, когда Миколай Куна ещё командовал коггом «Черный гриф», принадлежавшим Готлибу Шульцу и остававшимся вместе с другими каперскими кораблями под командой Шарпинга. Тем самым коггом, которым позднее командовал Ян из Грабин.

Вечером 16 июля небольшая польская флотилия, преследуемая шведской эскадрой адмирала Ларсона и загнанная бурей в гданьский залив, укрылась под защитой Лятарни, после чего с позволения коменданта этой твердыни, пана Зандера, вошла в порт.

На рассвете Шарпинг велел выслать на берег корабельных юнг для закупки продовольствия. Те повстречали пару возов, едущих на рынок, но цены, запрошенные крестьянами, показались им слишком завышенными, в результате дело дошло до ссоры и даже до драки. А потом запальчивые и не слишком законопослушные подростки решили проучить противников и, забрав несколько клеток с дичью и корзин с яйцами, вернулись на корабли.

Когда адмирал Шарпинг узнал об этом, то велел посадить их под арест и намерен был передать дело на суд Морской Комиссии. Но пострадавшие крестьяне пожаловались тем временем в магистрат, и бургомистр Фербер выслал сильный отряд с приказом захватить виновных, чтобы те предстали перед гданьским судом.

Это незаконное требование, подкрепленное угрозой открыть огонь из орудий Лятарни по каперским кораблям, поставило адмирала Шарпинга в затруднительное положение. Прежде чем он смог посоветоваться с председателем Морской Комиссии, каштеляном Косткой, прежде чем успел предпринять что бы то ни было, городские стражники с помощью портовой стражи и вооруженных отрядов из форта ворвались на корабли и захватили одиннадцать подозрительных труксманов. Среди них оказался и Кароль Куна, который вообще не принимал участия в злосчастной экспедиции за провизией.

Протесты каштеляна, компромиссные предложения о расследовании и вынесении приговора совместным судом не дали результата. На бургомистра нажимали советники, и особенно Зигфрид Ведеке, с фольварка которого была часть тех самых кур, отобранных у возниц. Суд собрался весьма поспешно, после зачтения обвинительного акта принял к сведению показания свидетелей и торопливо допросил подозреваемых, не веря даже тем, кто отрицал свое участие в событиях. И всех приговорили к смерти.

23 июля состоялась казнь. На шесты, вбитые в землю у Высокой Брамы, палач с помощниками надели одиннадцать голов, увенчанных назло польскому королю соломенными венцами.

Почти два года смотрели эти головы на город, хотя уже на люблинском сейме делегация Гданьска услышала обвинение в государственной измене и хотя 12 августа 1569 года арестовали бургомистров Фербера и Пройте, а также советника Гизи и бургграфа Клеефельда, чтобы поместить их в сандомирскую и петрковскую тюрьмы. Но только в марте следующего года Морская комиссия издала декрет, осуждающий суд над каперами и его приговор как преступление, совершенное над солдатами короля, и в ночь с 27 на 28 апреля магистрат выполнил королевское повеление, касавшееся снятия голов с шестов и устройства им христианского погребения.

Фербера, Клеефельда, Пройте, Гизе и Зандера давно уже не было в живых. Теперь невозможно было даже узнать фамилий остальных судей, которые под их давлением вынесли позорный приговор одиннадцати молодым морякам. Но оставался ещё Зигфрид Ведеке, бывший главной, хоть и скрытой пружиной того суда, и его не постигла ничья кара.

Ян Куна поклялся отомстить ему и повторил эту клятву после смерти матери, замученной в подвалах гданьской ратуши. Он ничего не забыл; ненависть жила в глубине его сердца все эти годы, пока он одерживал победы и терпел поражения, переживал приключения, богател и сорил деньгами, добиваясь все большей славы на море.

« — Не пришло ли время выполнить клятву?» — спросил он себя.

Генрих Шульц уговаривал его вернуться в Гданьск. Польский король Зигмунт готовился к войне, выдавал новые каперские листы, а Генрих соблазнял перспективой войны против гданьского сената, который следовало усмирить. Те же речи вел и молодой Стефан Грабинский, горячий приверженец короля.

Мартен слушал его со все большим интересом, а теперь пожелал узнать побольше о своем враге.

— Знаешь ты Зигфрида Ведеке?

— Знаю, — кивнул Стефан. — То есть, я не раз его видел. Он уже очень стар. Сын его, Готард, стал недавно капитаном порта. Обоих считают самыми заклятыми врагами короля и пуцкого старосты Яна Вейера, который теперь стал старшим над каперами.

Ян сообразил, что Зигфриду Ведеке в самом деле должно быть лет семьдесят.

« — Немного времени нам осталось для сведения счетов, подумал он. — Он одной ногой уже в гробу…»

Тут он услыхал какой-то шум за плечами и обернулся. В дверях, отделяющих его капитанский салон от каюты, превращенной в спальню сеньориты де Визелла, стояла Мария Франческа собственной персоной, ласково улыбающаяся, словно давно позабывшая о жестоком скандале, слезах по причине неприезда портнихи и всех своих претензиях и обидах.

— Кто этот милый мальчик? — спросила она, восхищенно глядя на Стефана, который под её взглядом так и залился румянцем.

Мартену было совсем не по вкусу это внезапное вторжение, и к тому же он ещё не простил нанесенных ею обид.

— Тебе-то какое дело? — буркнул он.

— Ох, совершенно никакого, — согласилась она, переводя взгляд на него. — Я хотела только спросить, когда ты намерен выйти в море, чтобы добыть для меня настоящую Мадонну.

— Добыть тебе Мадонну? — удивленно повторил Ян.

— Или ты уже забыл? Мадонну с испанского или португальского корабля, на который ты нападешь и захватишь.

— Ах так! — Мартен несколько смешался, но гнев уже покинул его. — Будь спокойна, я привык выполнять обещания, — усмехнулся он. — Ты её получишь, не пройдет и месяца. Максимум через неделю мы выходим в море.

Оглянулся на Стефана, который явно ничего не понимал из разговора по-испански.

— Теперь можешь пойти к главному боцману, — бросил он ему. — Найдешь его на палубе. Зовут его Томаш Поцеха и он предупрежден о твоем прибытии. Он тобой займется.

Потом снова повернулся к Марии.

— Этот парень приехал из Польши, если тебя это интересует, — сообщил он. — Его мать через Шульца поручила мне опеку над ним.

— В самом деле? — удивилась сеньорита. — Он что, твой сын?

Мартен пожал плечами.

— Что тебе взбрело в голову! Я в последний раз видел его мать двадцать пять лет назад.

— Значит, ты ей хорошо запомнился, — заметила Мария Франческа. — Он похож на тебя, хотя волосы светлые.

Окинув его скептическим взглядом и кивнув, она шагнула за порог..

— 145 —

ГЛАВА XI

В Эссекс Хаус, в личном кабинете сэра Роберта, проходило совещание в очень узком кругу, в котором кроме графа принимали участие два его приятеля и наперсника: Энтони Бэкон и сэр Генри Онтон, а также шевалье де Бельмон.

Собственно, политическое совещание было закончено ещё до прибытия последнего. В таких делах граф не стал бы спрашивать его мнения, хотя и дарил его большим доверием и даже посвящал в некоторые свои намерения и планы. Шевалье де Бельмон был вызван — как он поначалу полагал — единственно с целью консультации по части способа самой срочной доставки важного письма некоему Антонио Пересу, бывшему министру и советнику короля Филипа II.

Человек этот находился в то время при дворе короля Генриха IX, которых по последним сведениям удалился в благодать родной Беарни и пребывал в По. Лучшим способом связи с этим юго-западным французским герцогством представлял путь морем в Байонну, от которой до По оставалось восемьдесят миль по суше. но и Байонна, и порты поменьше в южной части Бискайского залива были труднодоступны по причине испанской блокады; а письмо к Пересу ни в коем случае не должно было попасть в руки испанцев. И притом письмо срочное. Сеньор Перес должен был его получить максимум через неделю, чтобы выполнить поручение Эссекса до отъезда короля в Париж.

Антонио Перес был поистине человеком необычным, прежде всего потому, что, пожалуй, он один во всей Испании сумел вырваться из рук святой инквизиции, хотя за совершенные преступления ему несомненно грозила казнь сожжением на костре.

Началось все с убийства секретаря Дона Хуана Австрийского, Эсковедо, которого Филип подозревал в опасных политических интригах. Дон Антонио убрал Эсковедо при помощи своих брави, но это вызвало такое возмущение, что король предпочел пожертвовать любимцем, чем его защищать, тем более что Перес пользовался симпатией герцогини Эболи, отвергавшей притязания короля. Оскорбленный монарх обвинил его в контактах с гугенотами в Беарни, повелел арестовать, и слуги инквизиции схватили Переса в его родном городе Сарагоссе, куда тот бежал, спасаясь от гнева повелителя.

Пребывание в тюремном подвале нисколько не сломило Переса. На следствии он прежде всего отверг права инквизиции судить в Сарагоссе, которая по вековым обычаям и привилегиям подлежала юрисдикции арагонских кортесов, и сверх того позволил себе неуважение особы короля и даже самого Господа.

— Если Бог Отец позволил Филипу поступить по отношении ко мне столь вероломно, он заслуживает, чтобы я ему отрезал нос! — выкрикнул он.

У инквизиторов глаза полезли на лоб, а уши едва не завяли от такого святотатства. В протокол его внесли со следующим примечанием:

«Замечание это в наивысшей степени оскорбляет Господа нашего и короля, будучи одновременно лионской ересью, сторонники которой утверждают, что Бог есть существо, обладающее человеческим телом и всеми его членами. Обвиняемый не может оправдаться тем, что имел в виду особу Иисуса Христа (который имел нос, ибо был человеком) поскольку приведенное выше замечание явно относится к первому лицу Святой Троицы».

Уже одного этого эпизода хватило бы, чтобы отправить святотатца на костер, что наверняка бы произошло, если бы не внезапное вмешательство толпы, подстрекаемой семейством Пересов. Жители Сарагоссы, защищая арагонские судебные права, вооружившись вторглись в темницу, разогнали инквизиторов и забили насмерть королевского губернатора, а освобожденный дон Антонио драпанул во Францию.

Для Арагона это кончилось плохо: войска Филипа II заняли страну и стали гарнизоном в Сарагоссе; старинные привилегии были окончательно отменены, а на quemadero сожгли семьдесят девять бунтовщиков…

Но причина и главный виновник этих событий жил и здравствовал, а политическая ситуация как во Франции, так и в Англии ему способствовала. Он сумел проникнуть ко двору Генриха IX и при посредничестве Энтони Бэкона добраться до Роберта Деверье, графа Эссекса. У него в запасе были сотни скандальных историй об интригах Филипа II; он лишен был каких бы то ни было принципов, если речь шла о предательстве дипломатических тайн испанской монархии, и великолепно владел цветистой латынью, которая вызывала изумление сильных мира сего.

Тем временем вопрос войны с Испанией начинал дозревать. Генрих IX ощущал постоянную угрозу от испанцев с севера, да и изнутри, где Филип II поддерживал против него Лигу Шестнадцати и позднее Католическую лигу; граф Эссекс изо всех сил и всеми способами стремился к решающему столкновению, которое не только обезопасило бы Англию от посягательств Эскориала и Рима, но и открыло ей дорогу к богатствам Индии. Антонио Пересу было ясно, что в таких обстоятельствах надлежит объединить силы Франции и Англии, чтобы вместе нанести удар по испанскому могуществу — удар, который свалил бы заодно ненавистного врага — Филипа.

Однако на пути его планов и намерений стояла королева Елизавета. Военное противостояние с Испанией, которое не было открытой войной (если не считать непрерывных мелких налетов английских корсаров), наилучшим образом отвечало её желанию. Напротив, заключение вооруженного союза с королем Франции вызывало у неё опасение: оно могло, и даже должно было повлечь за собой немалые расходы на вооружения, да ещё рискованную войсковую экспедицию на континент. На это королева решиться не могла: колебания тянулись месяцами, а «девица с львиным сердцем» вела себя скорее как лиса, а не львица, водя за нос послов и пускаясь на всяческие уловки, чтобы только оттянуть решающий шаг.

Правда, ранней весной 1596 года испанские войска начали одерживать все новые победы в Нидерландах, угрожая осадой Кале. А Кале в руках Филипа II было бы для Англии слишком опасной позицией в стратегическом раскладе сил. Именно этот момент решил использовать граф Эссекс, чтобы подтолкнуть свою покровительницу к действию.

Энтони Бэкон подготовил письмо к сеньору Пересу, письмо, которое должен был прочитать заодно и Генрих IX. Прозрачными намеками в этом письме давали понять, что если король Франции действительно желает быстрого соглашения с Англией, ему нужно пригрозить Елизавете, что из-за её нерешительности заключит отдельный договор с Испанией.

Именно это письмо и дальнейшие устные инструкции для его адресата предстояло доставить в По посланнику графа Эссекса.

— Это должен быть человек, который хорошо знает отношения при французском дворе и умеет себя вести в придворных кругах, — заметил граф, глядя на Бельмона. — Человек ловкий, который уже не раз выполнял подобные миссии и который сумел бы прощупать, какое впечатление произведет письмо. И прежде всего такой человек, который сумеет добраться в По вовремя, это значит в течении недели. Выбор мой пал на вас, шевалье де Бельмон. Я хотел бы знать во-первых, согласитесь ли вы оказать мне и Англии эту услугу, а во-вторых, знаете ли вы достаточно быстрый корабль и подходящего капитана, который смог бы за четыре дня доплыть до Байонны.

Ричард де Бельмон знал такого капитана и такой корабль. потому он в свою очередь заверил графа, что готов добраться даже да Гадеса и убедить самого Харона, чтобы выполнить его поручение, после чего, снабженный деньгами и посвященный во все детали этой политической интриги, отправился прямо в Дептфорд, на борт «Зефира».

Мартен принял его радушно, а узнав, что Ричард жаждет совершить на «Зефире» довольно рискованное плавание по Бискайскому заливу, откровенно обрадовался.

— Превосходно! — вскричал он. — Именно туда я собираюсь в поисках предметов культа, и особенно образа Мадонны.

Бельмон рассмеялся, позабавленный столь необычной целью плавания корсара.

— Ты вернулся в лоно церкви, безбожник, — спросил он, или просто Мария жить не может без своей покровительницы?

— Второе, — вздохнул Ян. — Но нам нужно ещё дождаться платья, которое она заказала. Оно, видимо, необходимо ей для сохранения душевного равновесия, хотя пожалуй не так насущно для спасения души, как образ пресвятой Девы. Мне же больше всего нужно сохранение этого равновесия. Если шелковые финтиклюшки могут усмирить вспышки гнева и успокоить нервы, готов подождать их ещё неделю или даже две.

— Значит, вот ты до чего дошел… — Ричард покачал головой.

— Даже ещё хуже, — заверил его Мартен тем же жалобным тоном. — Никогда от себя такого не ожидал. Но если серьезно, куда собственно и зачем собираешься ты в Бискайю?

Бельмон в общих чертах рассказал ему о цели своего путешествия.

— Я должен прибыть в Байонну максимум через четыре-пять дней, — добавил он. — Думаешь, это удастся сделать?

— Если говорить о «Зефире» — да. Если о сеньорите Визелла и её портнихе — нет.

— Может быть, однако, мы сумеем убедить её обойтись пока теми платьями, что есть? Ведь она не будет в этом путешествии появляться на банкетах и приемах…

— Убедить ее? — прервал его Мартен. — С тем же успехом можно попытаться убедить чайку, что она не должна летать и плавать, а только ходить на ходулях. Это ничего не даст. Ее нужно поставить перед свершившимся фактом и приготовиться к худшему.

Бельмон испытал истинное облегчение; он уже и в самом деле испугался, что Ян не захочет немедленно выйти в море из-за капризов Марии. Потом покосился на него с ухмылкой.

— Ну, в таком случае с тобой ещё не так уж плохо, — заметил он.

— Плохо, — возразил Мартен. — Именно потому мне приходится делать вид, что интересуюсь я ей гораздо меньше, чем она могла подумать. Иначе я бы пропал. Если мы хотим успеть, завтра до рассвета нужно поднять якорь.

— И отлично, — кивнул Ричард. — Вечером я привезу из Кенсингтона свой багаж. Полагаю, мне удастся заодно раздобыть и ходули для твоей чайки. Может быть, она все-таки захочет походить на них, — добавил он.

Сеньорита Мария Франческа де Визелла пробудилась от глубокого сна, когда солнце уже стояло высоко над горизонтом. Она не сразу осознала, что корабль качает больше, чем обычно, и как-то иначе волны шумят и плещут под окнами каюты. И лишь тишина, царящая вокруг, отсутствие обычного портового шума, который часто с самого утра разгонял утреннюю дрему, привлек наконец её внимание. Она осенила себя крестом, отбросила одеяло и, с трудом сдерживая нетерпение, опустилась на колени у постели, чтобы прочитать молитву. Но именно в этот момент заметила разложенный на кресле полный комплект мужской одежды: облегающие панталоны из оленьей кожи с серебряными пряжками, легкие красные сапожки из сафьяна, вишневый атласный кафтан, белоснежную сорочку с маленьким кружевным воротником, велюровую шляпу с роскошным пером и короткую шпагу в богато украшенных ножнах.

Вскочив с колен, она окинула каюту торопливым взором, а потом решительно открыла шкаф, в котором висели её платья и лежало тонкое белье. Нет, там никто не прятался, она была одна. Но ведь кто-то должен был войти, пока она спала! Леония? Нет, Леония приходила только по вызову; да и как бы она вошла? Разве двери не были заперты?

Она посмотрела на засов, который был задвинут; попыталась нажать на ручку, но дверь не поддалась: засов держал крепко.

Мария ничего не понимала. Тут же не было другого входа, а вчера вечером, когда она ложилась спать, на кресле безусловно не было это нарядного мужского костюма!..

Теперь она рассмотрела его подробнее. Все новехонькое, просто с иголочки. И невольно она приложила кафтан к груди, глядя в зеркало. Ей, пожалуй, шел и цвет, и фасон. Примерила шляпу — показалось, что та немного велика, но решила, что просто нужно иначе причесаться. А лосины? Те наверняка сидели бы, как влитые. Потрогала шпагу с серебряной рукоятью. Легкая, как перышко, и прекрасно сбалансирована. Но откуда же все это взялось?

Еще раз она оглядела свою спальню; заметила, что тонкие занавеси на окнах задернуты. Шагнув их раздвинуть, невольно покачнулась: корабль качало сильнее, чем показалось вначале. Выглянула наружу. Две вспененные волны расходились в стороны, несколько чаек парили в ясной синеве неба, а вдалеке берег затягивала легкая дымка.

— Мы плывем! — произнесла она вслух, и не знала, то ли радоваться, то ли печалиться; гневаться или принять как факт.

Почему Мартен не предупредил её, что выходит в море? Что его заставило? И куда направляется?

Любопытство терзало её, словно ток, вибрирующий во всех нервах, так что даже свербели кончики пальцев и горели уши.

Тут она услышала слова команды и шаги над головой. Машинально подняв глаза вверх, к кессонированному потолку, в одном из квадратов между балками заметила полосу света из щели, а на противоположном краю — петли, скрытые в резьбе. Значит, сюда можно было попасть через люк, открываемый с настила на кормовой надстройке, а не обязательно через дверь! Она прикусила губу, снова уставившись на вишневый кафтане и шляпу с перьями. Видимо, это её дорожный костюм?

— А мои платья? — вспомнила она.

Но в ту минуту проблема платьев казалась ей куда менее серьезной, чем вчера.

Вернувшись к креслу, где лежал мужской костюм, который её так интриговал и так ей нравился, Мария коснулась пальцами мягкой, матовой кожи, и даже понюхала её. Она просто обожала этот запах. И ей так хотелось надеть этот костюм, что она почти тотчас это сделала.

Действительно, все прекрасно подошло ей по фигуре. Натянув сапожки, пристегнула шпагу и, уперев руки в бока, стала перед зеркалом, повернулась влево, вправо, выгибая шею, чтобы удостовериться, как она выглядит со всех сторон. Усмехнулась, удовлетворенная, сделала несколько шагов взад-вперед. Да, в этом туалете она чувствовала себя совершенно свободно. Положив левую руку на эфес шпаги, отвесила низкий поклон своему отражению, после чего села, чтобы расчесать волосы.

Заплела их в две косы и плотно уложила те вокруг головы, оставив за ушами и на затылке свисающие локоны. Надела шляпу. Примеряла её и так, и этак, чтобы можно было снять её и надеть снова, не пользуясь зеркалом. Добившись и этого, испробовала все виды поклонов: с задорной усмешкой, с уважением, с легким презрением, с почтительностью, любезно и холодно.

Потом наложила на щеки немного румян, оттенила веки и слегка подкрасила губы. Критически оглядела себя, вырвала щипчиками какой-то непослушный волосок у брови, поправила локоны.

« — Я красивая, — довольно подумала она. — Может быть, не идеально красивая, но весьма милая и стройная. Это куда важнее красоты.»

Она двигалась все свободнее, освоившись уже даже со шпагой, которая поначалу немного ей мешала. Еще раз попробовала выхватить её из ножен и атаковать, как это делал шевалье де Бельмон во время поединка с Мартеном. Потом отсалютовала в сторону зеркала и…раздался звон хрустального флакона с розовой водой, который разлетелся вдребезги.

Мария несколько смешалась, собрала осколки стекла с ковра и решила, что Мартен должен научить её своим ловким приемам.

Оторвавшись наконец от зеркала, она отодвинула засов, чтобы пройти по коридору в капитанскую каюту, но поскольку Мартена там не оказалось, вышла на палубу. Там она прежде всего увидела Ричарда де Бельмона, который оживленно беседовал с Томашем Поцехой и парусным мастером Германом Штауфлем. Все трое стояли, опершись плечами о релинг у левого борта и не глядели в её сторону, так что с минуту она могла наблюдать за ними незамеченной.

Бельмон — как всегда ухоженный и свежий — рассказывал им что-то забавное, пользуясь при этом округлыми жестами, они же отпускали грубоватые шутки, смеясь во весь голос. Круглый бритый череп Штауфля сверкал на солнце, его полное, румяное лицо, казалось, так и пышет здоровьем, а невинные голубые глаза сияли доброжелательностью ко всему на свете. Мария Франческа ни за что не могла вообразить себе этого спокойного, немного флегматичного с виду человека в гуще битвы, когда ловкость и скорость, беспощадность, сила и отвага решают — жить или умереть. Герман Штауфль казался ей почтенным человеком, который мухи не обидит и скорее позволит распороть себе брюхо, чем нанесет кому-нибудь удар, даже защищаясь.

Другое дело главный боцман Поцеха! Тот был силен как медведь — это сразу бросалось в глаза; достаточно было взглянуть на его плечи и огромные лапищи, поросшие светлой, седеющей щетиной. Не менее грозно выглядел плотник Броер Ворст, перед которым она испытывала необъяснимый детский страх, может быть по причине его слепого глаза, скрытого бельмом. Побитое оспой лицо его заросло редкой рыжей щетиной, непрерывно двигалась мощная, выступавшая вперед челюсть, жуя табак.

Она узнавала ещё кое-кого: высокого, чернявого итальянца с ироничным взглядом, которого называли Цирюльником, немытого задиру Славна, который отличался неописуемым голосом и любовью к пению, или веселого, услужливого Клопса, который именовал её «пани капитанша», подмигивая при этом таким образом, что ей каждый раз хотелось дать ему пощечину.

Эти шестеро — как ей казалось — были костяком всей команды, насчитывавшей около семидесяти человек. Среди остальных были совсем юные и в годах, бородатые и безбородые, темные и светлокожие, в основном рослые и хорошо сложенные, только их она была не в состоянии различить. Все они носили на головах плотно повязанные красные платки, а по праздникам, или сходя на берег — одинаковые шляпы; по такому случаю они надевали лосины с застежками у колен и темные кафтаны тонкого сукна. Многие носили в ушах золотые кольца, а на пальцах — дорогие перстни, а некоторые закалывали поля шляп аграфами, которых не постыдился бы ни один дворянин.

Сеньорита де Визелла вынуждена была признать, что ни на одном другом корсарском корабле в Дептфорде она не видела так прилично одетой, хорошо обученной и послушной команды. И ни один другой корабль не сверкал такой чистотой, как «Зефир».

Впрочем, не об этом думала она в ту минуту. Все её внимание заняли Мартен с Грабинским. Они шли по главной палубе в сторону кормы, оба высокие, узкие в бедрах и широкие в плечах, крепко ставя длинные крепкие ноги, словно ступали по твердой земле. Стефан был немного ниже и стройнее, светлее, с несколько ещё детским выражением красивого лица. Ян — смуглее, с мужественными чертами, но в свои тридцать семь лет походил скорее на старшего брата. Обнимая парня левой рукой за плечи, правой показывал реи и растянутые на них паруса, видимо поясняя какой-то маневр. Их одежда не отличалась от одежды боцманов и матросов, с той разницей, что они были обуты, а их одинаковые рубашки из мягкой шерсти сверкали на солнце безупречной белизной.

Когда они стали подниматься по трапу, ведущему на корму, шевалье де Бельмон, Поцеха и Штауфль двинулись навстречу, после чего все вместе остановились у фальшборта, словно собравшись провести короткое совещание или же выслушать поручения Мартена.

Мария Франческа, до тех пор ими незамеченная, стояла в тени полуоткрытых дверей надстройки и заранее наслаждалась впечатлением, которое произведет, представ вдруг перед их взором. Сделав несколько шагов вперед и уперев руки в бока она произнесла:

— Приветствую вас, сеньоры.

Обернулись сразу все, и на миг онемело уставились на нее. Бельмон прервал молчание первым, склонившись в низком, несколько преувеличенном поклоне, и ответил на приветствие, после чего добавил, что он счастлив видеть её в добром здравии, веселом настроении и цветущей красоте. Мартен и Стефан тоже поклонились, а Поцеха со Штауфлем последовали их примеру, тараща глаза и разинув рты от удивления. Тут же отступивназад, они лишь издали поглядывали украдкой на прекрасную даму, переодетую юношей, которая — как они догадывались — завладела сердцем капитана.

Стефан Грабинский, как обычно разрумянившийся и смешавшийся, едва почувствовав на себе взгляд карих глаз сеньориты де Визелла, тоже хотел отойти, но Мартен удержал его при себе.

— Por Dios! — громко воскликнул он, обращаясь к Марии, Ты просто как принц из сказки, сеньорита!

Мария Франческа ласково улыбнулась.

— До сих пор я слышала лишь о принцессах, охраняемых драконами и чудовищами, — заметила она, и тут же спросила, хмуря брови: — Кто осмелился войти в мою спальню, чтобы принести это одеяние?

— Чудовище, которое тебя держит под замком, — ответил Мартен, сокрушенно ударяя себя в грудь, так что загудело.

— Ты, Мария, не представляешь, как он боялся, что ты проснешься и устроишь ему головомойку, — рассмеялся Ричард. Но все-таки не согласился, чтобы я его выручил.

Сеньорита, казалось, его не слушала.

— Я хочу, чтобы люк над моей каютой был снабжен засовом и заперт изнутри, — заявила она Мартену. — Я вовсе не желаю, чтобы кто-то мог влезать непрошенным. Кроме того, я хочу знать, куда мы плывем и почему ты так поспешно вышел в море, не предупредив меня.

— Ни один дракон, насколько мне известно, не предупреждал зачарованную принцессу о своих намерениях или их внезапной перемене — ответил тот. — Так что я поступил в соответствии со своим отвратительным драконьим характером. Это первое. Второе — обещаю, что и впредь не буду входить незванным в твою каюту, если станешь приглашать туда меня сама, и причем в отсутствие Леонии. Третье — плывем мы в Бискайский залив, чтобы в соответствии с твоим желанием захватить первое встреченное судно или корабль, испанский или португальский, и забрать с него образ Мадонны.

Мария Франческа поджала губы. Значит, он на это отважился! До сих пор она не верила, что Ян выполнит свою угрозу. Если вспоминала об этом, то только чтобы досадить ему. Ей казалось, Ян не захочет рисковать «Зефиром» только ради каприза своей пленницы. Но он не бросал слов на ветер и теперь её охватили опасения. Не за «Зефир»и не за него самого; возможно, за тот корабль, которому предстояло быть захваченным? Легенды о неустрашимом корсаре вновь всплыли в её памяти. Как могла она усомниться в правдивости рассказов Хуаны?

« — А если мы встретим военные корабли? — подумала она. Если Мартен ввяжется в битву с превосходящими силами…Если» Зефир» встретит на своем пути эскадру Бласко де Рамиреса…Если потерпит поражение…»

Сеньорита чувствовала, как сердце её забилось сильнее и как овладевает ей дрожь испуга. Испуга за кого? Ну не за себя же! Значит, за жизнь нареченного? Пожалуй, тоже нет. Она больше боялась, чтобы он не струсил, чем чтобы не погиб. Но тогда за кого же она в таком случае боялась?

Тут она задумалась, что бы её ждало, потерпи действительно Мартен поражение. Она бы получила свободу, вернулась в Лиссабон и наверняка вышла за командора де Рамиреса. А потом? Пребывала бы либо у матери, либо у деда, как и прежде, поскольку Бласко наверняка не забрал бы её с собой в море, а молодой жене не подобало жить одной. По той же причине ей пришлось бы отказаться от участия в банкетах, балах и приемах, и во всяком случае ограничить их чисто семейным кругом. С кем она могла показаться в театре или на корриде де торос? Как же осторожно ей пришлось бы себя вести, чтобы избежать сплетен и обвинений в измене!

Но могла ли она даже думать о разрыве свой помолвки и возможности другого выбора? Это такой скандал! Ее отец, дон Эмилио, не позволил бы ничего подобного; дело уже было сделано. Оставался только отчаянный корсар, но ведь не могла же она стать женой такого человека…

Одна мысль об этом наполняла её ужасом. Мартен наверняка не был даже дворянином и у себя на родине не принадлежал к» омбрес финос «. Кроме того, он был безбожником, а может быть даже имел дело с дьяволом.

Но он был знаменит. И — это она должна была признать — красив, как ни один другой мужчина. Он ей нравился куда больше, чем шевалье де Бельмон, хотя у того были изысканные манеры и происходил он из дворянской семьи. Будь Мартен идальго или хотя бы чужеземным графом…

Как она упрекала себя в душе за подобные рассуждения! Ведь сама же умоляла Мадонну — Мадонну из Альтер до Чао! — о своем освобождении из рук такого ничтожества, который выиграл её в карты, словно девку или невольницу.

« — И я сама ему в этом помогла! — укоряла себя она. — Что за стыд! К счастью, никогда он не узнает о моих мыслях, — усмирила она свой порыв покаяния и добавила: — Нет, никогда, ни за что ему меня не заполучить!»Правда, это последнее утверждение отдавало легкой горечью и меланхолией. Чтобы от них избавиться, сеньорита Мария Франческа де Визелла перешла от размышлений о своем будущем к настоящему и вовремя вспомнив, что она голодна, заявила, что готова позавтракать.

ГЛАВА XII

Самый младший из боцманов» Зефира «, сын Яна из Грабин, именуемый Стефаном Грабинским, уже несколько дней переживал крайнее расстройство чувств и мыслей. Прежде всего по поводу Генриха Шульца, которому был обязан столь неожиданным и прекрасным поворотом своей молодой жизни, и к которому несмотря на это испытывал инстинктивную неприязнь. Эта неприязнь пробудилась уже во время их двухнедельного путешествия из Гданьска в Лондон. Шульц немало времени посвящал беседам со Стефаном, держа его при себе в каюте или прогуливаясь с ним по верхней палубе. Не скупился на советы и науку на будущее, подкрепляя их примерами из собственной жизни или приводя примеры недостойного поведения прочих, причем среди этих» прочих» временами можно было обнаружить самого Мартена. Эти проповеди, как именовал их в душе Стефан, могли его заинтересовать и даже убедить, не будь они столь густо нашпигованы усиленным морализаторством и не будь завуалированные намеки направлены к единственной цели: остеречь неопытного юношу пред губительным влиянием бродяги-капитана, сорвиголовы, авантюриста и безбожника Яна Мартена. Шульц, правда, признавал незаурядные способности капитана «Зефира»и в мореплавании, и в битвах, но отказывал ему в умеренности и рассудительности, как в тех качествах, которыми добывается уважение солидных, порядочных людей и благоволение Провидения.

Вопреки всем усилиям своего благодетеля, Стефан так и не набрался загодя никаких предубеждений против Мартена. Напротив, отчаянный, щедрый, даже расточительный корсар вырастал в его воображении в сказочного героя, в то время как Шульц все более казался скупым, заумным и рассчетливым. Слишком часто тот напоминал ему об обязанности быть вечно благодарным за благодеяния для его матери, вдовы «бунтовщика», и нынешние — для него самого. Слишком ясно давал понять, чего от него ожидает. Слишком прозрачно намекал, что рассчитывает на его помощь в овладении «Зефиром».

Парень слушал и молчал, только часто сгорал от стыда, не решаясь на откровенный ответ. Временами ему приходило в голову, что он неверно понимает разумные слова и выводы благородного, великодушного человека, которым до недавнего времени считал Генриха Шульца, что ошибочно судит о нем; что он сам — испорченный и никчемный мальчишка, что — быть может — Мартен действительно заслуживает осуждения и только он этого не замечает, разумеется не зная его настолько хорошо, как уважаемый, набожный опекун, который каждую неделю исповедуется и причащается, а потому несомненно обладает чистой совестью и верной душой.

Он страдал от этих мыслей и сомнений, но не выказывал их перед Генрихом. В результате казался молчаливым и не слишком развитым, что однако ничуть не мешало далеко идущим планам Шульца. Напротив — тот предпочитал видеть его скорее несколько ограниченным, чем излишне сообразительным и интеллигентным, чтобы уметь в будущем командовать таким кораблем, как «Зефир». Что же до последнего, сомнений у него не было: за время плавания Шульц сам мог убедиться, что Стефан уже сейчас разбирается в мореплавании лучше, чем немало гданьских шкиперов, а тайком собранные в Гданьске отзывы о нем подтверждали это мнение.

« — За год или два под руководством Мартена он усовершенствуется в морском ремесле, — думал Генрих. — И Мартен его полюбит. Все же они чем-то схожи. Не намного, но похожи, что и требуется. Он достаточно одарен для этой профессии и достаточно наивен, чтобы можно было управлять им по своему желанию. А через пару лет уже сможет командовать» Зефиром «.»

Стефан же и не думал о столь завидном положения, тем более на «Зефире»и всего через пару лет. Познакомившись с Мартеном, он с первого взгляда отбросил все сомнения, так усиленно подсовывавшиеся Шульцем: Мартен оказался именно таким, каким он воображал себе в мечтах. Не читал ему нравоучений и морали, с неподдельным интересом распрашивал о матери и ни в коей мере не пытался осуждать Яна из Грабин или Мацея Паливоду за их участие в борьбе народа с гданьскими патрициями. Чаще всего он заводил разговоры об огромном мире, бескрайних океанах и далеких землях, о мореплавании и навигации, о ветрах и бурях, о битвах, маневрах и управлении орудийным огнем.

— Для того, чтобы стать настоящим моряком, — как-то сказал он, — для того, чтобы командовать кораблем и побеждать в схватках как с людьми, так и с природой, ты должен знать не то, чего твой корабль совершить не может; скорее тебе нужно понять, на что он способен, если им надлежаще управлять, и если у тебя самого хватит сил, мужества, выдержки и отваги. Понимаешь разницу? Можешь верить мне, корабль тебя не подведет, если со своей стороны ты сделаешь все, чтобы ему помочь.

И вот каждый день, во время каждого маневра Стефан учился, как надлежит «помогать» «Зефиру». Ни один корабль на Балтике не нес столько и таких парусов, как «Зефир»; ни на одном не было таких высоких мачт и стольких рей; ни один не плавал при столь сильных ветрах с таким количеством парусов, накренившись на борт и летя по волнам как белокрылый лебедь. Разумеется, каждый из боцманов, несущих службу у штурвала, был мастером удержания его на курсе, мастером, в руках которого билось сердце корабля: один неосторожный поворот штурвала, мгновение невнимания или неверное отражение удара волны могли бы в этих условиях повлечь за собой непредсказуемые последствия, вплоть до того, что «Зефир» лег бы на борт или даже перевернулся вверх дном. Потому во время жестоких шквалов, когда корабль летел под всеми парусами со скоростью пятнадцати и даже шестнадцати узлов, на руле стояли только самые опытные моряки, а когда приходило время разворота на противоположный галс, часто сам капитан перехватывал рукояти штурвала. Часто в таких случаях подзывал он и Стефана, отдавал тому штурвал, а сам стоял за спиной, положив ему руки на плечи.

— Как бы ты скомандовал маневром? — спрашивал, склоняясь к его уху.

Внимательно выслушав ответ, дополнял его порою или поправлял, пояснял, почему так, а не иначе, но все чаще только усмехался и уважительно покачивал головой. Да, у парня были врожденные способности к морскому делу; он был создан, чтобы стать моряком; сумел сразу оценить достоинства «Зефира»и очень быстро понял, каким образом их лучше всего использовать. И при этом полюбил сам корабль. Был им так же горд, как сам Мартен, и служил ему самоотверженно, не щадя труда и сил, всегда готовый добровольно поработать сверх своих обязанностей.

Поход в Байонну распалил его воображение. Казалось, сбывались его мечты о самых невероятных приключениях. Мартен вкратце объяснил ему цель плавания, и особенно его трудности в связи с испанской блокадой юго-западного побережья Франции. Мимоходом помянул также о своем намерении, касавшемся захвата образа Мадонны на первом попавшемся испанском или португальском корабле, но именно это довольно загадочное дело ещё больше возбудило любопытство Стефана, повергнув его в изумление своей лихостью.

Даже шевалье де Бельмон выразил определенные сомнения относительно времени, когда Мартен собирался выполнить свой замысел; по его мнению, по пути в Байонну надлежало скорее избегать схваток, чем искать их, даже по столь благородной причине. Только Ян ему ответил, что поклялся добыть образ при первой возможности, и не намерен теперь отступать, даже если от этого будут зависеть судьбы Англии и Франции вместе с интригами графа Эссекса, Антонио Переса и Генриха IX вместе взятых.

— Помни, ты мне обещал не позднее пяти дней доплыть до Байонны, — заметил на это Бельмон.

— Помню, не волнуйся, — кивнул Мартен, а Стефан подумал, что ни за что на свете не отказался бы от участия в этом походе.

И ещё он подумал о том, что так усиленно вбивал ему в голову Генрих Шульц: ведь он должен был по мере сил и возможностей склонять Мартена к оставлению корсарского ремесла на чужеземной службе и к возвращению на Балтику.

Сам не верил, что такое ему может удастся, и по чести говоря, не имел на это ни малейшего желания. Ему пришлось бы поступать вопреки себе, вопреки своим собственным желаниям и мечтам, которые только начинали сбываться.

« — Я неблагодарный, — думал он. — Но ведь я же ничего не обещал…»

И все равно чувствовал себя виноватым. С одной стороны — поскольку уже знал, что его благодетель в нем обманулся, с другой — поскольку считал, что до известной степени дал втянуть себя в интригу против Мартена.

« — Я должен ему сознаться, — рассуждал Стефан. — Мартен должен все узнать. Но это станет предательством благородного опекуна моей матери, человека, который мне доверился…»

Он терзался все больше, не находя решения. Слишком поздно Стефан заметил, в какую двусмысленную ситуацию поставил его Шульц, ведя дружеские беседы и намекая на свои планы на будущее. Теперь он крутился, ка белка в колесе, не находя выхода.

Почему он не потребовал тогда напрямую пояснить все намеки и недоговорки? Почему оставил Шульца в убеждении, что их понял и что согласился принять предназначенную ему роль?

Почему старался верить в чистоту его намерений вопреки предостерегавшему его инстинкту?

« — Знай тогда я капитана, ни на миг не колебался бы», думал юноша.

Но знал ли он его теперь? И Стефана снова охватывали сомнения. Снова ему приходило в голову, что он больше поддается своему наивному воображению, страсти пылкого сердца, чем реальной действительности и доводам разума.

Ко всем этим терзаниям, посещавшим его в те минуты, когда не было работы, или поздно ночью, лишая сна, вскоре прибавилось беспокойство, причиной которого стали взгляды и улыбки сеньориты де Визелла.

Марию Франческу забавляло его замешательство, когда он встречал её взгляд. Она усмехалась, таинственно и многообещающе, с осознанным кокетством, а Стефан опускал глаза и краснел не только под впечатлением её красоты, но и от гнева на себя самого, что так легко и сильно поддается её чарам.

Порой она спрашивала его о чем-то или шутливо с ним заговаривала, чтобы убедиться, какие он делает успехи в испанском, который старательно изучал наряду с матросским англо — голландским жаргоном. Это смущало его ещё больше. Отвечать он старался рассудительно, но прекрасно представлял себе, что при этом выглядит человеком, который пытается разрешить запутанную проблему. Все заученные слова мигом улетучивались из памяти, когда ситуация требовала наибольшей концентрации. Кое — как он все же справлялся с каким — нибудь более или менее удачным оборотом и, краснея от смущения, бесконечно оправдывался за его несовершенство. Сеньорита усмехалась, хвалила его произношение и одаривала его ещё одним затуманенным взором, от которого он пылал, как пион.

— Дамочка-то с тобой заигрывает, — как — то заметил Славн. — На твоем месте я подловил бы её в каком — нибудь укромном уголке, чтобы всласть пообъясняться жестами. Шкипер бы не обиделся, можешь мне поверить.

Стефан только пожимал плечами либо вовсе не реагировал на эти шуточки, но со все большим любопытством прислушивался к разговорам старших боцманов насчет сеньориты Марии де Визелла.

Главный боцман Томаш Поцеха считал её колдуньей и предсказывал, что из её присутствия на борту ничего хорошего не выйдет.

— Ничего хорошего, — твердил он, — ни для Яна, ни для «Зефира».

Так же думал Броер Ворст, который кстати первым в присутствии Стефана выказал свои опасения. Это было в день выхода из Дептфорда, когда Стефан по желанию Мартена принял участие в обеде с шевалье де Бельмоном и Марией, а потом с легким головокружением (как от выпитого вина, так и от её взглядов) выбрался на палубу.

Ворст покосился на него своим единственным глазом, передвинул языком комок табака за левую щеку и заявил, что ничего так не боится, как женских капризов на корабле.

— Ба! — воскликнул Штауфль, который знал его жену. — Мне кажется, что у себя в Роттердаме ты их тоже боялся. И не на корабле, а под теплым одеялом на перине. Твоя старуха…

— Моя старуха тут не при чем, — оборвал его обиженный Ворст.

— И перина тоже, — вмешался Перси Славн, и воспользовавшись паузой, продолжил:

— Эта шустрая девица ещё не впустила к себе нашего шкипера, как мне кажется. Говорю вам, она здорово в таких делах разбирается: чем позднее, тем больше сможет с него выторговать. Знавал я одну такую. Водила меня за нос не меньше месяца и за это время вычистила мне карманы до самого дна. Но сегодня я не дал бы водить себя за нос, как наш капитан. На его месте сказал бы коротко: пан или пропал, моя милая — и никаких церемоний. Можете мне верить — сразу бы помягчала!

— Дурень, — вмешался Тессари со своей ироничной ухмылкой. — Понимаешь ты в этом не больше, чем свинья в апельсинах. Ты бы рта не знал как раскрыть при такой сеньорите. А за женские капризы на «Зефире» опасаться нечего, пока им командует Мартен, — повернулся он к Ворсту. — Не она первая заморочила ему голову, не она последняя. Но — как все мы знаем — ни одной тут командовать не суждено. Прав я или нет? Как полагаешь? — спросил он, вонзив пронзительный взгляд в глаза Стефана.

— Полагаю, да, — ответил юноша, несколько растерянный от такого вопроса.

— Ну вот, — буркнул Цирюльник, кладя руку ему на плечо. Стоит помнить об этом, когда ты с ней разговариваешь, парень.

Дружески хлопнув его по спине, он отвернулся и ушел.

Тем временем «Зефир»с попутным ветром пересек Ла Манш и, огибая побережье Бретани, взял курс к юго-западу, словно направляясь к мысу Финистер и как будто целью его плавания не была ни французская Байонна, ни какой-нибудь другой французский порт в глубине Бискайского залива, а скорее Азоры или Мадейра.

Все последующие часы нигде поблизости не появился ни один испанский корабль, а два парусника, с которыми Мартен разошелся на встречных курсах, шли на север под английским флагом, не возбуждая никаких подозрений.

Несмотря на это вся команда была наготове, а сеньорита де Визелла не могла скрыть возбуждения, охватившего её при виде тех судов и маневров «Зефира», который пролетал вплотную к каждому из них словно ястреб, высматривающий себе жертву.

Теперь она не запиралась в своей каюте, а наоборот — почти целый день проводила на палубе, разгуливая в мужском костюме, со шпагой на боку и распрашивая про каждую смену курса, про постановку парусов и развороты рей не только Бельмона И Мартена, но и Стефана, старших боцманов и даже простых матросов, если те попадались под руку.

Ей отвечали либо услужливо, любезно отвечая на шутки, либо уважительно и обстоятельно, как делали это Поцеха и Броер Ворст. Перси Славн охотно расплывался в ухмылке и тараторил как заведенный, восполняя гримасами нехватку испанских слов, которых знал он немного и которые вдобавок безбожно коверкал, что веселило её не меньше его беспардонных заигрываний. При этом она как-то расслаблялась и временами даже откровенно развлекалась, забывая о том, что любой следующий парусник, замеченный с марса фокмачты, может оказаться испанским, и Мартен — в этом она уже не сомневалась — вступит с ним в бой.

Нет, тут не было страха, по крайней мере страха за собственную жизнь. Мария Франческа во — первых никогда бы не поверила, что может погибнуть сама, во — вторых ни гром пушек, ни крики и шум битвы не настолько её пугали, чтобы ужасаться самой мысли о предстоящей бойне. Однако напряжение, какое-то внутреннее беспокойство, непрерывная нервная дрожь не оставляли её с самого утра. Она словно чувствовала приближение бури; как в минуты перед мраком, сменяющим свет, когда грозные черные тучи гасят солнечный свет. Ей казалось, что это судьба — её собственная судьба или Провидение — приближается к ней, кружит вокруг, заглядывает в глаза, овевает её своим дыханием, взвешивает и колеблется, прежде чем хлынет неудержимая лавина событий.

Спросила Ричарда, допускает ли он, что «Зефир» встретит на своем пути эскадру Бласко де Рамиреса.

— Может быть, — ответил тот. — Но маловероятно. Твой новио, Мария, безусловно получил куда более важное и ответственное задание, чем охрана французского побережья.

— Если бы он знал, — вздохнула она.

Но шевалье де Бельмон перехватил её взгляд исподлобья, сопровождавший эту несколько театральную реплику, и скептически усмехнулся.

— Готов биться об заклад, что ты не совсем уверена, хочешь ли ты встретить его в этом плавании, — заметил он.

Она стала возражать, но не слишком убежденно: разумеется, она хотела бы увидеть собственными глазами, как Бласко захватит «Зефир»и как Мартен вместе с Бельмоном будут болтаться на реях.

— А так безусловно случится, — добавила она, — если только силы обеих сторон буду равны; если корсары не будут обладать подавляющим преимуществом, как прежде.

— Ты и в самом деле веришь в то, что мы когда-нибудь имели над ним перевес? — спросил Ричард.

— Разумеется. Ведь иначе…

— Глупости, — раздраженно оборвал он. — Количественный перевес был всегда на его стороне. Он всегда имел больше кораблей, орудий и команды. И иначе никогда не было. Если речь идет о «Санта Крус», тот почти в три раза больше «Зефира». Он вооружен тридцатью двумя пушками, из них двадцать крупнее калибром, чем на «Зефире». Кроме них флагманский корабль твоего испанского командора несет на борту две дюжины мортир и насчитывает по меньшей мере двести человек команды, когда у Мартена их шестьдесят или семьдесят.

Но любой матрос Мартена стоит пяти прочих и пошел бы за них даже в ад, а любое из двадцати орудий «Зефира» попадает с первого выстрела. Кроме того…

— Достаточно, — решительно оборвала она. — Ты мог бы стать его адвокатом, так ты красноречив. Вот за меня ты никогда не замолвил ни единого слова.

— Ах, Мария, — воскликнул он, рассмеявшись от неожиданного поворота беседы. — Тебе не нужен адвокат! Ты сама прекрасно справляешься даже с Мартеном. Только вот с собой никак не справишься, как мне кажется.

На склоне дня, всего за пару часов до захода солнца, впередсмотрящий крикнул с марса, что прямо с юга к ним приближаются три корабля, и вскоре после этого Клопс, взобравшийся на верхнюю рею, различил две большие каравеллы, сопровождаемые двухпалубным галеоном с испанскими крестами на парусах и красно — золотыми флагами, вившимися на ветру.

Мартен выслушал его доклад, прикусил ус и, казалось, некоторое время размышлял, как быть. Он чувствовал на себе вызывающий взгляд Марии и слегка обеспокоенный — де Бельмона, а также взгляды всей своей команды, но молчал, словно ещё колеблясь. Молчание затягивалось, а он смотрел на все более отчетливые силуэты кораблей, словно не в состоянии принять решение.

Более стройный и, видимо, более быстрый на ходу галеон все больше выдвигался вперед, слегка принимая к востоку. Его капитан явно собирался разойтись с «Зефиром» по левому борту, предоставляя двум тяжелым каравеллам неспешно двигаться прямо, чтобы те на всякий случай отрезали отход на запад, в открытое море.

Бельмон тревожился и злился.

« — Сам дьявол приготовил эту встречу, — думал он.. — Не будем же мы в одиночку атаковать такие силы! Если у Мартена есть хоть капелька рассудка, он должен уклониться, пока есть время. Ни одному из этих кораблей» Зефира» не догнать. Но вот Мария…

— И что теперь? — услышал он иронический, и вместе с тем торжествующий голос Марии.

« — Разумеется, этого следовало ожидать, — подумал шевалье. — Она его будет провоцировать, а он…Нет, тут сам дьявол поработал», — мысленно повторил он.

Мартен обернулся.

— Я атакую этот корабль.

Сказал он это так, словно сообщал, что примет ванну или пообедает.

— Он гораздо скоростнее тех, — добавил Ян, словно поясняя Ричарду. — Это упрощает дело.

Шевалье де Бельмон не сразу понял, о чем речь, но не задавал вопросов, а Мария попросту взорвалась коротким нервным смехом.

— Это будет твоим концом, глупец! — воскликнула она. — Но ты же не осмелишься, я знаю.

Мартен не отвечал, и больше даже не смотрел на нее; все его внимание теперь поглощал галеон, шедший круто к ветру. Тот быстро приближался, и Ян подумал, что там должен быть умелый капитан и хорошая команда, раз они умеют так ловко лавировать.

Он все равно легко мог от них уйти, если бы захотел. Мог попросту перебрасопить реи, развернуться на северо-запад и уйти с попутным ветром, прежде чем обе каравеллы успеют приблизиться на дистанцию прицельного огня. Но тогда он отдалился бы от быстроходного галеона, а это вовсе не входило в его намерения. Нет, он хотел иметь его вблизи, так близко, чтобы капитан ни на миг не терял «Зефир» из виду.

И вместо того, чтобы дать команду на маневр, которого ждал Ричард, он повернул корабль влево, прямо на восток.

«Зефир», поставив все паруса, накрененный тугим дыханием ветра, словно низко кланяясь галеону, на полном ходу описал дугу на безопасном расстоянии от лавирующего испанца и, оставляя его несколько левее за кормой, помчался в бейдевинд.

И хотя в результате этого скорость его несколько упала, испанский галеон начал все больше отставать. Бельмон заметил, что там перекладывают реи на противоположный галс, и у него снова промелькнула мысль, что Ян тем самым получает новую возможность уйти в открытое море. Но в ту же самую минуту Мартен отдал приказ подтянуть несколько парусов к реям на гитовах и гординях, и «Зефир» ещё сбавил ход.

Теперь наконец оба корабля плыли с одинаковой скоростью, что, казалось, соответствовало желанию Мартена, и вместе с тем пробудило новые сомнения в душе сеньориты де Визелла. Вопреки своим заявлениям корсар избегал битвы; он бежал, стараясь приблизиться к берегами Франции!

Она подумала, что он наверняка собирается укрыться под охраной орудий Ля Рошели и что в спускавшейся тьме ночи это может ему удаться. Мария испытывала противоречивые чувства: и триумфа, и боли, и разочарования.

— Вижу, ты не торопишься взяться за дело, — заметила она, став перед ним на кормовой палубе.

— Нет, — рассеянно ответил он. — Некуда спешить.

Капитан испанского галеона «Сант Яго» не питал особых подозрений в отношении небольшого чужеземного парусника, который одиноко плыл в южном направлении так далеко от берегов Франции. Инструкции, им полученные, не предусматривали даже задержания таких судов, и лишь сигнал флагмана эскадры склонил его к перемене курса. Его начальник явно желал, чтобы капитан присмотрелся поближе к этому стройному суденышку, а может быть хотел заодно напомнить тамошнему шкиперу, что в Бискайе как и везде поблизости от Пиренейского полуострова господствует флот католического монарха, которому всем прочим флагам надлежит салютовать.

Но небольшой корабль с необычно высокими мачтами и невиданным парусным вооружением не только не стал салютовать своим странным черным флагом, на котором золотился какой — то зверь или дракон, но и повел себя совершенно не так, как ожидали на «Сант Яго». Его резкий поворот под всеми парусами, по оценке капитана галеона весьма рискованный, казалось, указывал, что у чужеземного шкипера либо совесть нечиста, либо нет охоты свести хотя бы мимолетное знакомство с красно — золотым флагом Филипа II. Теперь он направлялся в сторону Франции и поначалу могло показаться, что ускользает. Но видимо плавание в бейдевинд представляло для него какие — то трудности — может быть, по причине слишком высоких мачт или дополнительных рей на фоке и гроте, а также целой стаи треугольных парусов, которые приходилось опускать поочередно, — и вот он уже не удалялся, и расстояние между ним и «Сант Яго» даже несколько сократилось.

Капитан галеона уже не мог связаться со своим флагманом, поскольку обе каравеллы остались далеко позади, где-то в ослепительном сиянии спускавшегося все ниже над Атлантикой солнца. Он даже не знал, плывут ли они следом; полагал только, что и тем капитанам маневр корабля под черным флагом должен был показаться подозрительным, откуда вытекало, что они должны постараться догнать его и задержать. К тому же он знал, что чужой корабль много меньше «Сант Яго», и рассчитывал, что на нем не может быть больше пятнадцати орудий. А потому предвидел, что чужак не будет защищаться и капитулирует, как только окажется в пределах досягаемости орудий галеона.

Но уже очень скоро он понял, что погоня превратилась в состязание между «Сант Яго»и надвигавшейся ночью; чужой корабль незначительно, но непрерывно изменял курс с восточного на восточно — юго — восточный, все сильнее забирая боковой ветер, а галеону оставалось только следовать его примеру, что всегда труднее и дольше. На западе солнце перевалило полосу фиолетовых туч и теперь озаряло их снизу багровыми отблесками, наполняя ослепительным светом полосу неба между ними и меркнущим морем. На востоке и юге тоже громоздились темные тучи, и, казалось, мрак стекал с них на воду, которая все темнела. Корабль с высокими мачтами и розовеющими парусами выглядел при этом освещении экзотической бабочкой, летящей в объятия ночи. Едва в миле за ним мчался галеон, хотя ночь казалась быстрее.

Через два часа после начала погони солнце скрылось и лишь ещё несколько минут узкая полоска горизонта словно крица раскаленного железа багровела под спускавшейся с небес завесой мрака, пока не остыла совсем и не слилась с гладью моря. В небесах блеснули звезды.

«Зефир» плыл под зарифленными парусами, не меняя курса, лишь перебросив реи на бакштаг, а «Сант Яго» поспешал за ним, все ещё примерно в миле позади.

Можно было потерять всякое терпение и утратить надежду на успех погони, но капитан галеона прекращать её не собирался.

« — Мы можем наткнуться на другой наш корабль, — думал он, — можем загнать этого бродягу ближе к суше, где он уже не сможет свободно маневрировать, а тогда открыть огонь, чтобы привлечь внимание патрулирующих там фрегатов; может произойти нечто непредвиденное, что нам облегчит поимку этого пикаро. Нет, я не поверну назад, видя его перед носом. Ему не уйти, хотя бы пришлось гнаться за ним до самого утра. Мы уже давно миновали Ля Рошель и устье Жиронды; если бы он там хотел искать убежища, то на повороте я мог бы отрезать ему путь. Теперь у него уже нет выбора: остается только бегство на юг, где рано или поздно суша преградит ему дорогу, если прежде мы не встретим наших кораблей. Он в ловушке, и я контролирую его маневры; все, что он может сделать, ясно наперед, потому пока нельзя терять его из виду, и только.»

В самом деле, на протяжении следующих трех часов ситуация не претерпела изменений, и даже несколько ухудшилась для преследуемых. Правда, в спустившейся тьме, разрежавшейся лишь слабым светом звезд, с марсов «Сант Яго» невозможно было разглядеть, что творится с реями и парусами «Зефира», но его силуэт отчетливо вырисовывался по носу галеона, и расстояние между обоими кораблями, казалось, даже немного сокращалось.

Испанский капитан приписывал лишь себе и своей ловкости этот небольшой успех: он очень вовремя заметил, что «Зефир» снова незначительно меняет курс ещё больше к югу, и пересек его след словно по тетиве лука. Но по — прежнему он даже не пытался открывать огонь из носовых орудий: было ещё слишком далеко.

Во всяком случае и это что-то значило. Он удовлетворенно потер руки — предвидение начинало оправдываться — и уже поздравлял себя в душе за терпение и выдержку. Теперь каждая ошибка противника могла стать для него смертным приговором. Надлежало только ждать и неустанно быть начеку.

Капитан действовал очень уверенно. Каждые полчаса сменял матросов на марсах, каждый час — на такелаже. Пушкари подремывали возле орудий. Только он и его офицеры не смыкали глаз, вглядываясь в пирамиды парусов, белевших в трех четвертях мили перед носом галеона.

И тут около полуночи произошло нечто удивительное, чего ни капитан, ни один из его людей не мог себе никоим образом объяснить. Преследуемый корабль вдруг ни с того, ни с сего начал удаляться. Не изменил курса, не свернул на фордевинд, вообще не сделал ничего, что можно бы заметить, но однако удалялся все быстрее, с каждой минутой набирая скорость, пока не растаял во мраке, словно призрак.

Капитан кинулся проверять лаг, но неопровержимо убедился, что «Сант Яго» продолжает развивать свою максимальную скорость в одиннадцать узлов. Что же произошло с тем кораблем? Только нечистая сила могла придать ему такой ход!

Офицеры и боцманы протирали глаза, уверяя друг друга, что не спят, только все это никак не повлияло на тот факт, что они остались где-то далеко за кормой корабля, над которым пять часов подряд добивались все большего преимущества.

Было в этом нечто неестественное; что-то смахивавшее на колдовство, отдававшее духом адской серы…То один, то другой украдкой осенял себя знаком креста, чтобы отогнать силы сатаны, но чары не уступали и корабль — призрак не возвращался из тьмы, которая его поглотила.

Капитан не знал, что делать дальше. Опасался, что несмотря на множество свидетелей столь неслыханного события никто из начальников ему не поверит. Корабли, которые видны менее чем в миле по курсу посреди спокойной тихой ночи в открытом море, не исчезают вдруг, словно их проглотил морской змей. Заранее можно было предвидеть, что командующий эскадрой ответит на эту историю:»— Проворонили!» Но не проворонили ведь! Видели, как тот удалялся, как летел во тьму прямо перед галеоном!

— Он должен быть впереди! — заявил капитан. — Мог попасть в какое — то течение, которое его подхватило. Но если так случилось, то же самое течение подхватит и нас. На рассвете мы увидим его снова.

Этот единственно возможный вывод его почти успокоил. Велел держать прежний курс и послал на мачты свежую смену, чтобы не пропустить появления высоких мачт и парусов. Сам по-прежнему напрягал взор в надежде в любую минуту их заметить. Но от беспокойства и предчувствия неудачи избавиться не мог, и к тому же вновь и вновь посещал его необъяснимый страх перед столь сатанинским фокусом, каким сочли моряки «Сант Яго» исчезновение чужого корабля.

В ту минуту, когда незадолго до полуночи Мартен отдал приказ поднять все паруса, сеньорита де Визелла вновь вышла на палубу. Она уже не заговаривала и не задавал вопросов, поскольку Ян больше не обращал на неё внимания и не отвечал на насмешки и издевки.

Ричард, в одиночку составлявший ей компанию после краткого и очень простого ужина, разумеется уже догадался, что задумал Мартен. Пояснил он это Марии в нескольких словах.

— Галеон, который нас преследует, — сказал он, — гораздо быстрее на ходу тех двух тяжелых каравелл. Мартен плывет с такой скоростью, чтобы капитан его не терял надежды нас догнать. А когда мы отвлечем его достаточно далеко, последует атака.

— Но ты же сам говорил, что галеон гораздо крупнее и лучше вооружен, чем «Зефир», — перебила она.

— Что с того? Победу приносит не только сила огня и численность экипажа, но и ловкость маневра. Это я тоже говорил, только ты не хотела мне верить.

— И ты думаешь, он победит?

— Полагаю, да.

— И потопит тот корабль?

— Наверняка.

— А команда пойдет на дно?

— Если хватит времени, Ян позволит им спустить шлюпки и плоты.

— Он всегда так делает?

— Если обстоятельства позволяют.

— И все только для того, чтобы раздобыть для меня образ Мадонны?

— Похоже, что на этот раз так.

— В таком случае он ещё больший мерзавец, чем я могла представить.

Шевалье де Бельмон выказал некоторое удивление. Вывод, сделанный из его собственных слов, показался ему не слишком логичным.

— Некоторые считают его человеком со слишком мягким сердцем, — заметил он. — Или ты полагаешь, что Рамирес удовлетворился бы потоплением «Зефира», удайся ему это, и смотрел бы спокойно, как мы спускаем шлюпки? Могу побиться об заклад на все, что имею, что он угостил бы каждую из наших шлюпок двенадцатифунтовым ядром и повторял бы это приветствие до тех пор, пока хоть одна доска держалась бы на поверхности.

— Бласко не атаковал бы ни один корабль, чтобы раздобыть образ Мадонны, — гневно возразила она. — Не проливал бы кровь из-за такой ерунды.

Ричард рассмеялся.

— Даже если бы речь шла про образ Мадонны для тебя, — заметил он. — Я его понимаю! У тебя рассудительный жених, сеньорита. Но я полагаю, что на твоем месте предпочел бы Мартена.

— Ничего ты не понимаешь! — разгневанно топнула она ногой. — Твой Мартен — обычный разбойник. Чтобы хоть как — то оправдать свое пиратство и преступления, он ссылается на меня; я буду причиной этого нападения, я и моя просьба образа Мадонны! Что за вероломство!

— В самом деле, что за вероломство! — повторил Бельмон, проницательно глядя на нее. — Ты наверняка просила его купить этот образ при удобном случае на какой-нибудь ярмарке в Артуа или во Фландрии…

— Ни о чем я его не просила! — ударила она ладонью по столу.

Бельмон понимающе покивал и вполголоса добавил:

— Это я и сам догадался.

Они могли бы поругаться окончательно, не призови их на палубу суматоха, вызванная постановкой парусов. Прошло все быстро и ловко, и «Зефир» тут же ответил забурлившей у носа волной и помчался вперед, оставляя за кормой вспененную борозду, за которой уже не поспевал испанский галеон.

— Убегаешь, — шепнула Мария Франческа, стоя за плечами Мартена.

Правда, в тоне её было на сей раз больше удивления, чем насмешки. Только он все равно на неё даже не взглянул — целиком был поглощен задуманным маневром и его рассчетом. Обернулся, но лишь для того, чтобы убедиться, как быстро исчезнет из виду галеон. Напрягая взгляд, ещё разглядел вначале нечеткий контур его парусов, потом только светлое пятно на фоне мрака, и наконец не видел уже ничего.

— Иди на нос, — хриплым шепотом бросил он Ричарду. — Через пару минут мы развернемся оверштаг. Нужно будет перебрасопить реи.

Бельмон кивнул и, минуя сеньориту де Визелла, бросил на неё короткий многозначительный взгляд.

— Начинаем, Мария, — сказал он вполголоса. — Теперь держись.

Она не ответила, лишь презрительно и надменно надула губы.

— Паруса и мачты, — говорил Мартен главному боцману Поцехе. — Мачты и паруса, Томаш. Так как тогда под Ойрас, когда мы высаживали на берег двоих португальцев — отца с дочерью, помнишь? Тех, которые отплатили нам предательством. Твой залп спас тогда «Зефир». Это был лучший залп всем бортом, который мне приходилось видеть. Хочу, чтобы ты сейчас сделал то же самое.

Поцеха понимающе кивнул.

— Хорошо, капитан.

— Стоять к повороту, — бросил Мартен Ворсту.

— К повороту стоять! — повторили в три голоса у мачт.

«Зефир» летел сквозь тьму под свежим северо-восточным ветром, который гнал по небу стаи облаков, заслоняя звезды. Бурун выбивался из-под носа и опадал с монотонным шумом и плеском в море. Палуба вздымалась и опускалась, словно от глубокого спокойного дыхания.

— На брасы! — вполголоса скомандовал Мартен. — Выбирай!

Сам он стал у штурвала, вслушиваясь в тихие команды старших боцманов у мачт. Мария Франческа следила, как рулевое колесо вращается между его ладонями, замедляет ход, останавливается, вращается снова. Ощутила, как палуба наклоняется в противоположную сторону, и вдруг услышала наверху словно громкий вздох — как ей показалось, из лона мчавшихся там туч. Реи развернулись, паруса наполнились ветром и напряглись, а корабль поклонился ветру и выровнялся, чтобы вновь прибавить ход.

— Так держать, — донеслось сквозь шум воды и свист ветра в такелаже.

— Так держать, — долетело словно эхо от фокмачты.

Теперь они мчались назад, описывая широкий полукруг. Где-то перед ними, вправо и наискосок, плыл испанский галеон, но наверное только Мартен мог определить место, где тот находился в этот момент. Ночь была темна, облака гасили слабый свет мерцающих звезд, море чернело, словно покрытое слоем сажи, без малейшего отблеска.

Минуты проходили в молчании, которое, казалось, длится уже много часов, напряженное, чуткое, терпеливое, распростертое от носа до кормы, словно огромный черный кот.

Сеньорита де Визелла испытала дрожь первобытного страха. Палуба словно вымерла. Ни одна фигура, ни одна тень на ней не шевелилась; не слышно было ни голоса, ни единого шепота. Только совсем рядом высокая плечистая фигура Мартена у руля покачивалась с боку на бок, взад-вперед, в такт покачиваниям корабля, что создавало впечатление, что стоит там не живой человек, а какое-то нематериальное явление, легкое и гибкое, поддающееся порывам ветра. Мария вглядывалась в этот призрак широко открытыми глазами с таким напряжением, что минутами у неё кружилась голова. Стояла так близко, что могла его коснуться, вытянув руку, но совсем не ощущала его присутствия, словно дух Мартена оставил свою телесную оболочку и кружил где — то вдали от «Зефира», там, где во тьме, вслепую, под всеми парусами мчался испанский галеон.

« — Он его видит, — думала сеньорита. — Он там. Следит за ним и знает о каждом его движении. Не может быть, чтобы он не пользовался при этом колдовством. Но и Пресвятая Дева должна знать об этом. Почему же она позволяет эти дьявольские штучки? Почему не обратит его в камень? Ведь речь тут идет о её святом образе! О ней самой!»

Какая-то волна покрупнее подобралась сбоку под корму, палуба вздыбилась и рухнула в пропасть. Сеньорита инстинктивно вытянула руку, чтобы удержать равновесие, и схватилась за плечо Мартена — до невозможности материальное, теплое, сильное плечо с гладкой кожей, вовсе не похожее наощупь на плечо призрака или оборотня.

— Ох! — тихонько вскрикнула она и убрала руку.

Заметила его лицо, но миг обращенное к ней, и блеснувшие в улыбке зубы.

— Мы сейчас минуем их, — шепнул он.

Эта короткая реплика рассеяла её былые опасения: Мартен был тут, весь целиком, вместе со своей душой, с его задором, бодрым взглядом и голосом.

— Откуда ты знаешь, где они? — спросила она.

— Из простого расчета скоростей галеона и «Зефира», тихонько ответил он. — А ещё по величине радиуса дуги, которую мы описали.

Она не совсем поняла его объяснения, но кивнула. Явно никакими чудесами тут и не пахло.

Через минуту — другую Мартен вновь велел перебрасопить реи, выполнил ещё один поворот и теперь они плыли с ветром в бакштаг, как тогда, когда галеон был у них за кормой. Но сейчас он их опережал. Высматривая в темноте его паруса, Ян уже не проронил с ней ни слова.

Мария Франческа тоже молчала, силясь проникнуть взором сквозь черную заслону ночи. Различить она ничего не могла, даже тогда, когда ей показалось, что Мартен что-то буркнул под нос и тихонько рассмеялся, а потом начал медленно перехватывать рукоятки штурвала.

Миновала ещё четверть часа, прежде чем она заметила то, что он видел уже давно: прямо по носу маячило во мраке светлое пятно. Они медленно приближались к нему, так что наконец можно стало различить трапецеидальную форму парусов, распростертых над темной массой корпуса, потом высокую кормовую надстройку, потом даже мачту с кольцами марсов и сеть вантов с перекладинами, бегущих от них к бортам корабля.

« — Крикни я, они бы меня услышали», — подумала Мария Франческа.

Но она прекрасно знала, что никогда не решится на предостерегающий окрик. Не смогла бы, пожалуй, извлечь ни звука из сдавленного горла, и к тому же страшное, непреодолимое любопытство к тому, что должно было произойти, взяло верх над всеми её чувствами.

Тем временем «Зефир» незначительно отклонялся влево, разворачиваясь правым бортом к галеону, и одновременно расстояние между ними сократилось до каких-нибудь шестисот ярдов. Казалось, кто-нибудь из испанской команды в любую минуту должен был их заметить, но там упорно всматривались вперед по курсу, и никому не пришло в голову, что противник мог вдруг оказаться позади, за их кормой.

И тут ослепительная оранжевая молния распорола мрак, высветив на миг галеон, его наклонные мачты, большие брюхатые паруса и два ряда орудийных жерл, торчащих из портов на обеих артиллерийских палубах. Раздался продолжительный, оглушающий гул залпа, и одновременно «Зефир» подался влево, словно от удара, нанесенного в его борт сказочным морским чудовищем. Потом тьма вновь сомкнулась над морем, ещё больше сгустившись от дыма, а оттуда, где только что был галеон, долетел треск валящихся мачт и рей, крики ярости и тревоги, и наконец одинокий удар корабельной рынды, который брякнул глухо и коротко, словно бронзовый колокол треснул от удара ядра.

Мария Франческа вскочила на ноги — неожиданное сотрясение швырнуло её на доски палубы. Первым чувством, которое она испытала, поняв, что произошло, были гнев и стыд. У неё мелькнула было мысль, что Ян не предупредил её о залпе всем бортом, чтобы над ней посмеяться. Но её она тут же отбросила: он на неё даже не смотрел, и наверняка не заметил, как она упала. Рукоятки рулевого колеса скользили между его ладонями, «Зефир» поворачивал вправо за кормой галеона, Ян стоял на широко расставленных ногах и смотрел прямо перед собой.

Сеньорита тоже взглянула в ту сторону. Испанский корабль совершенно потерял ход: его бизань-мачту просто смело с палубы, а центральная и средняя образовали на носу хаос расщепленного дерева, хлопавшего обрывками парусов. Оголенный корпус раскачивался с боку на бок, дрейфуя бортом к волне. Тут и там среди разбитых надстроек и остатков такелажа занималось пламя начавшегося пожара, а у борта клубилась толпа моряков, силящихся спустить шлюпки и в панике дерущихся за места.

Тут Мартен прокричал:

— Верхние паруса долой!

— Трави фалы! — пронеслось по мачтам. — Выбирай гитовы!

И через минуту:

— Трави шкоты! Гордени трави! Выбирай! Живо!

Паруса трепетали на ветру, спускались вниз, команды разносились от носа до кормы, раз за разом звучали пронзительные свистки боцманов, «Зефир» замедлял ход, разворачивался, дрейфовал боком, метясь своим левым бортом к правому борту галеона. Когда подошли вплотную, с его марсов громыхнуло несколько выстрелов, а Мартен передал штурвал в руки боцмана, который вынырнул рядом из тьмы.

— Сдавайтесь! — прокричал он по-испански. — Я дарю вам жизнь!

В этот миг на носу галеона полыхнуло пламя — занялись паруса фокмачты. В багровом зареве огня стала видна выстроившаяся вдоль борта «Зефира» двойная шеренга аркебузеров с тлеющими фитилями и стволами, наведенными в толпу испанских матросов. Несколько человек уже ждали наготове, держа длинные багры и канаты с крюками, чтобы с их помощью сцепиться с галеоном. Абордажная партия с топорами и ножами стояла на шкафуте, готовая ринуться в рукопашную схватку и взять штурмом пылающие останки «Сант Яго».

Но штурм оказался ненужным. Испанский капитан умирал, раздавленный обломками бизаньмачты, два его помощника погибли от залпа «Зефира», начальник артиллерии был ранен в живот и потерял сознание, а младшие офицеры, командующие мушкетерами, совершенно потеряли голову и всякое желание организовать хоть какой-то отпор. Несколько белых платков уже развевались на палубе галеона.

Сеньорита де Визелла повернулась к ним спиной, а её свежие, красные губки искривила презрительная гримаса. Она решила, что если бы Мартен решил потопить этот корабль вместе с экипажем, не сказала бы ни слова в их защиту.

ГЛАВА XIII

Оказалось, что сеньорита де Визелла не ошибалась, утверждая, что на каждом испанском корабле можно найти образ Мадонны. Как бы там ни было, это оказалось справедливым в отношении галеона «Сант Яго». Тессари, который во главе абордажной партии ворвался на его палубу, обнаружил в капитанской каюте кроме картины, изображавшей святого Иакова (покровителя Испании и корабля) ещё и изображение Девы Марии с младенцем. Правда, это не была Мадонна из Альтер до Чао, но писавший Пресвятую Деву мастер ясным светом высветил её лицо, столь несхожее со смуглым ликом Богоматери из Ченстохова.

Несмотря на это сеньорита поначалу не хотела принимать добытый образ.

— Ты совершил святотатство, — решительно заявила она. Захватил это на католическом судне, проливая христианскую кровь, как привык грабить золото или ценный груз. Я бы не могла молиться перед таким образом; ни о чем бы не посмела просить и ни за что благодарить Мадонну, которую ту украл.

— Я спас её от затопления, — отрезал Мартен. — Ведь оставь я её на «Сант Яго», она пошла бы на дно вместе со святым Иаковом. Но раз ты не хочешь, я выброшу её за борт.

— Ты не посмеешь! — испуганно воскликнула она. — Не богохульствуй!

— Посмею, будь уверена, — порывисто отрезал Ян и хотел уже уйти, когда она схватила его руку, шепнув:

— Оставь картину.

Отдав её, он снова повернулся к выходу. Но уже на пороге каюты услышал, как она шепнула:

— Благодарю.

Ян оглянулся, но не встретил её взгляда; она стояла на том же месте, обеими руками держа золоченую раму и вглядываясь в ласковый лик своей покровительницы.

« — Показалось, — подумал он. — А может быть, она это ей сказала?»

Кроме образа Мадонны старший боцман Тессари, прозванный Цирюльником, обнаружил на пылавшем «Сант Яго» корабельную казну с небольшим запасом золота и серебра, приличное количество оружия, боеприпасов и пуль и почти не тронутые запасы продовольствия. Отправив Мартену шкатулку с деньгами, он отобрал то, что счел наиболее ценным и самым нужным из остального, дочиста обобрал испанских офицеров и матросов, лишив их наличных и немногочисленных ценностей, после чего вначале приказал им перенести добычу потяжелее на палубу «Зефира», а потом посоветовал загрузить провиантом и бочками с водой шлюпки и плоты, которые те спустили на воду, не слишком веря, что капитан корсаров действительно позволит им отплыть.

Тессари их уверил в этом, произнеся короткую речь.

— Вы свободны, — сказал он. — Благодарите за это благородство нашего шкипера, и потому вам надлежит ежедневно возносить искренние молитвы за его здоровье и успехи. Запомните его имя — Мартен, и имя нашего корабля — «Зефир», а также вид нашего флага. Никому из вас я не желаю увидеть его ещё раз, поскольку вид этот обычно не идет испанцам на пользу и укорачивает жизнь. Можете передать это всем своим знакомым, чтобы их тоже предостеречь. А теперь я вам советую взяться за весла и плыть прямо на юг. Испания там. Если удачно доберетесь до суши, лучше всего вам больше в море носа не совать. Счастливого пути, леперос!

Тем временем огонь охватил весь нос галеона, а вскоре после того, как корабль покинула команда, перебросился на шкафут и проник вглубь. На рассвете пламя побледнело и могло казаться, что пожар стихает, но когда «Зефир» удалился на пару миль, направляясь к востоку, столб огня взлетел в небо за его кормой, а затем грохот взрыва сотряс воздух, и лишенный мачт корпус «Сант Яго» исчез под водой, оставив за собой только черное облако дыма, уносимое ветром на юго-запад.

В тот же день, после четырнадцати часов ничем не омраченного плавания, «Зефир» оказался вблизи песчаных отмелей Грандес Ландес, которые начинаются у северу от Адура и достигают устья Жиронды, а наутро на рассвете, воспользовавшись приливом, вошел в узкую горловину бухты и бросил якорь на тесном рейде неподалеку от крепостных стен Байонны.

Мартен отправился на берег вместе с шевалье де Бельмоном, чтобы проводить его и заодно осмотреть крепость и город, разделенный на три части реками Нив и Адур. Ему там не слишком понравилось. В таверне, куда они зашли, приняли их нелюбезно, а серьезное настроение скромных, молчаливых жителей, их умеренность и суровая гугенотская набожность показались ему просто невыносимыми.

— Возвращаюсь на корабль, — заявил он, недовольный и разочарованный. — Если все королевство Беарнца столь же унылое и тоскливое, не хотел бы я быть его подданным.

— Он не слишком похож на своих гугенотов из Беарна, — ответил Ричард. — Ни он, ни его двор. Но тут в самом деле тоскливо. Возвращайся; меня время подгоняет, да и кони ждут.

Они расстались у ворот, и через минуту шевалье де Бельмон уже мчал по ухабистой дороге на Пуйо и Ортез, в сторону По, чтобы выполнить миссию, возложенную на него графом Эссексом.

Дон Антонио Перес принял Бельмона, не скрывая перед ним своего нетерпения. Письмо Бэкона он прочел, присев на самый краешек кресла, но ещё не закончив, уже вскочил, чтобы заметаться по комнате, словно пол жег ему пятки. Неожиданно остановившись посредине, утвердительно кивнул и взглянул на Бельмона пылающими глазами.

— Вот чего нам не доставало, — сказал он. — Вы прибыли как раз вовремя: завтра мы отправляемся в Париж, а оттуда — быть может — во Фландрию. Но эту карту следует разыграть ещё нынче, немедленно!

И он выиграл. Генрих IX интригу поддержал и немедленно отправил в Лондон специального посла с доверительным сообщением, что Филип II обещает Франции мир на очень выгодных условиях; мир, который безусловно будет заключен, если королева Елизавета не решится на решительную военную помощь против Испании.

Елизавета, однако, с виду оставалась несгибаемой: её ответ, полный укоров и жалоб, был отрицательным. У королевы не было ни людей, ни денег; она не могла впредь помогать Генриху IX.

Но в действительности её терзало беспокойство. Вслед за письмом в Париж отправился её посол, которому предстояло прозондировать истинные намерения короля Франции. Послом этим был никто иной, как сэр Генри Онтон, приятель и политический союзник Эссекса. Он получил инструкции не только от Елизаветы, но и от Энтони Бэкона, согласованные с Робертом Деверье.

Вскоре королева Англии получила два непривычно тревожных письма из Парижа: одно от своего посла, который жаловался на якобы очень холодный прием при французском дворе и подтверждал её худшие опасения; другое — от Антонио Переса, который сообщал, что Генрих IX все больше склоняется принять испанские мирные предложения, и последнее письмо Ее Королевского Величества явно ускорит его решение в их пользу.

Донесение Переса, написанное великолепной латынью, которая откровенно восхитила Елизавету, кончалось осторожным замечанием, что дон Антонио вообще-то не понимает английской политики, но допускает, что за поведением королевы кроется какая-то необъяснимая тайна, поскольку «fines principum abXssus multa». ^[7]

И вновь могло показаться, что замыслы графа Эссекса и вся дипломатическая игра не достигли цели: Елизавета не поддалась и решила поторговаться; она заявила, что могла бы в конце концов оказать Франции определенную военную и денежную помощь, однако при условии, что король Франции «вверит её опеке» город и порт Кале.

Для Генриха IX ничего привлекательного в этом предложении не было. Английская «опека» означала попросту цену, которую предстояло заплатить вперед за союз сомнительной ценности. Но ответить он уже не успел. Испанский корпус после победоносного похода через Фландрию начал осаду Кале, и пехотные отряды, поддержанные мощным огнем артиллерии, взяли внешние защитные валы города.

Гром орудий долетал через пролив; его слышали не только в Сассексе и Кенте, но и в королевском дворце, и это был действительно грозный аккомпанемент к тревоге и опасениям Елизаветы.

Вскоре город сдался, но мужественный гарнизон твердыни, господствовавшей над портом, продолжал сражаться. Граф Эссекс добился все-таки от королевы решения о немедленном вмешательстве: та согласилась отправить его на помощь во главе нескольких тысяч солдат.

Но не успел он прибыть со своей немногочисленной армией в Дувр, как уже пожалела об этом решении. Ей пришло в голову, что судьба может и должна улыбнуться Роберту Деверье, но почему бы ей не сделать того же для французского гарнизона крепости? А если французы сумеют сами отстоять порт и дождутся помощи из Парижа? Зачем в таком случае тратить столько денег на экспедицию?

Эта мысль так терзала её, что назавтра она решила отозвать Эссекса. И когда его войска уже грузились на суда, стянутые отовсюду в Дувр, из Лондона прибыл конный курьер с приказом, запрещающим отплывать.

Граф Эссекс едва не обезумел от отчаяния, но не осмелился выйти в море вопреки приказу государыни, а лишь послал к ней гонца с письмом, в котором заклинал позволить ему действовать.

Елизавета ответила отрицательно, но с каким — то колебанием, так что он возобновил мольбы, приводя новые аргументы.

Прошел день, другой, курьеры носились туда и обратно между Дувром и Лондоном, пока испанцы штурмовали цитадель, а королева как всегда тянула с окончательным решением. Наконец 14 апреля, когда она уже почти дала себя убедить, гарнизон Кале вывесил белый флаг и испанцы заняли цитадель и порт.

Только теперь Елизавета осознала размеры и цену этого поражения. Кале в руках испанцев означал постоянную угрозу английскому судоходству в водах пролива Ла Манш, и к тому же постоянную опасность вторжения. Надлежало каким-то образом исправить допущенную ошибку.

Дон Антонио Перес прибыл в Лондон вместе с шевалье де Бельмоном, а Генрих IX послал вслед за ним герцога де Бульон с целью заключения договора об английской войсковой экспедиции во Францию.

Тем временем, однако, от шпионов в Испании пришли кое-какие тревожные вести, а политическая ситуация, казалось, подтверждала их правдивость. Якобы Филип II готовил и вооружал новую армаду для поддержки ирландских католиков, которые затевали ещё один бунт против Англии. Ввиду этого советники королевы выступили против планов десанта во Франции, в свою очередь выдвинув план атаки морских сил на Кадис, чтобы уничтожить испанские корабли.

Граф Эссекс тоже поддерживал этот план, настаивая однако, чтобы в экспедиции принял участие сильный сухопутный корпус на транспортных судах. Если бы атака на собравшуюся в порту испанскую армаду увенчалась победой, по мнению графа надлежало высадить там мощный десант и одним махом уничтожить порт, потом взять Севилью и, возможно, с двух сторон — с моря и с суши — атаковать Лиссабон.

Елизавета согласилась, хотя замысел Эссекса с самого начала казался ей слишком смелым и рискованным. Она назначила Роберта Деверье и адмирала Хоуарда командующими армией и флотом, после чего впала в новые колебания и сомнения, прислушиваясь к доводам Переса, который — покинутый Эссексом — силился склонить её вернуться к прежним планам.

Тем временем граф в непрерывных спорах и стычках с лордом Хоуардом Эффингемом собирал войска и корабли в Плимуте. Когда все было наполовину готово, из Лондона прибыл королевский гонец. Елизавета приказывала, чтобы оба командующих немедленно явились ко двору.

Роберт Деверье отправился туда, полный худших предчувствий. Расходы на вооружение намного превысили суммы, которыми он располагал; ему не хватало людей, аммуниции, оружия и снаряжения. Не было достаточного числа кораблей и пришлось в кредит контрактовать частные суда, а теперь и вся экспедиция, казалось, повисла на волоске. И в довершение несчастий из Гайаны вернулся его соперник, сэр Уолтер Рейли, которого королева приняла весьма любезно.

Рейли был опасен. Он как — будто открыл в Вест — Индии залежи золота и основал там английское поселение, которое назвал Елизавета — Виктория. Не его ли интригам следовало приписать срочный вызов в Лондон графа и лорда-адмирала? Или этот авантюрист склонил Елизавету отказаться от похода на Кадис? Или сам собрался его возглавить?

Все эти опасения оказались напрасны. Королева, правда, вновь впала в сомнения, колебалась и откладывала, но наконец подтвердила назначение Эссекса и Хоуарда. Рейли, по крайней мер пока, получил другой высокий, но все же второстепенный пост, а дон Антонио Перес был лишен расположения и покровительства; его услуги становились излишними; условия военного союза с Францией были обговорены и подписаны без его участия.

Пока между Лондоном и Парижем ткались нити дипломатических интриг, а в Мадриде и Эскориале созревали планы экспедиции в Ирландию, Мартен, не посвященный в дела высокой политики, вел собственную дипломатическую игру на палубе «Зефира»и приватные военные действия на водах Атлантики.

Его дипломатия имела целью завоевание сеньориты де Визелла, а война же, успеху которой предстояло подкрепить эту дипломатию, доставляла ему кроме этого славу и богатство.

Оставив Байонну, «Зефир» взял курс на запад, к Азорам, в поисках добычи поценней чем та, которая попала в руки его команде на «Сант Яго». Уже на полпути они встретили два португальских судна, из которых одно успело уйти под покровом спустившейся тьмы, но второе было задержано и взято на абордаж, а его груз оказался достоин усилий: среди прочего там были сахар, немало гвоздики и хлопка.

Хлопок Мартена не интересовал; забрав то, что представляло большую ценность, он позволил португальскому капитану плыть в Лиссабон. Потом сменил курс и направился к Канарским островам в надежде наткнуться на эскадру Бласко де Рамиреса.

От оставшихся в живых офицеров «Сант Яго» он узнал, что Рамирес той весной должен был эскортировать Золотой Флот, и полагал, что для этого тот должен был уже покинуть Кадис, чтобы встретить его где-то к западу от Тенерифа. Если бы ему удалось, если бы судьба ему благоприятствовала, можно было одним махом свести давние счеты с командором и заполучить богатую добычу.

Он рассказал Марии о своих надеждах и намерениях, она же на этот раз удержалась от издевок и презрительных реплик.

— Я буду молиться, чтобы ты его встретил, — тихо сказала она.

— И наверно, чтобы потерпел поражение? — спросил он.

Она не ответила, лишь таинственно усмехнулась, глядя куда — то в пространство над его головой, после чего вдруг припомнила, что Герман Штауфль обещал ей показать, как метать ножи, чтобы лезвие попадало точно в цель, и ушла.

Мартен не знал, как истолковать эту усмешку и её слова. Порой ему казалось, что он постепенно завоевывает её симпатии, что отпор слабеет. Но когда пытался к ней приблизиться, тут же с презрением его отталкивала, а когда он переставал владеть собой от желания, которое жгло его огнем и раз за разом вспыхивало буйным пламенем — угрожала, что скорее заколет себя стилетом, чем отдастся ему.

Конечно, он с легкостью мог бы отобрать жалкий стилетик, который она постоянно носила при себе, но не хотел прибегать к насилию. Если суждено ему её заполучить, то не вопреки её воле. Так он решил и так старался поступать, невзирая на иронические взгляды шевалье де Бельмона и даже двусмысленные ухмылки некоторых младших боцманов из своего экипажа.

Тем временем «Зефир» миновал Мадейру и теперь неторопливо плыл под зарифленными парусами в полосе весеннего пассата, лавируя то левым, то правым галсом к западу от островов Хьерро и Пальма, удаляясь от Илхас Азорес и вновь сворачивая на юг. Солнечные теплые дни и звездные ночи пролетали над его высокими мачтами, а пологие волны Атлантики ласково и чутко его баюкали, шумя у носа и плеща о борта.

Могло показаться, что это путешествие — не плавание корсаров в поисках добычи, а приятная развлекательная поездка ради отдыха. Мартен играл со Стефаном Грабинским в шахматы, учил Марию Франческу фехтовать на шпагах, шутил с боцманами, развлекался стрельбой из лука по дельфинам, а из пистолета — по чайкам, которые появлялись неподалеку от островов и тучами кружили над кораблем.

Вскоре, однако, все эти мирные занятия и развлечения ему осточертели, а бесконечное ожидание удобного момента стало нервировать. Будь с ним Хагстоун, он решился бы за неимением других целей атаковать какой-нибудь из небольших портов на Канарских островах. Но в одиночку, без помощи «Ибекса», нечего было и пытаться. Потому Ян решил отправиться на северо — восток от Мадейры, чтобы поджидать там суда, спешащие из Фуншала в Лиссабон с грузом вина.

И вот тут им повезло больше, чем он ожидал. Едва «Зефир» миновал остров Сальвагос, как на горизонте показались паруса какого-то судна, а двумя часами позже Тессари распознал трехмачтовую каравеллу с косым латинским парусом на третьей мачте и могучими надстройками, вознесенными в три яруса на носу и корме, что придавало короткому, нескладному корпусу некоторое сходство с турецким седлом с высокой лукой и опорой сзади. Это, несомненно, был испанский военный корабль устаревшего типа, переделанный в грузовое судно. Он спешил с юга на север, глубоко осев в воду и с трудом лавируя под ветер, который в тот день дул с немалой силой.

«Зефир» легко догнал его и пересек курс, а потом, подняв свой черный флаг, сбросил ход, подбирая на гитовах паруса к реям, словно собираясь лечь в дрейф перед самым носом каравеллы.

Испанскому капитану с самого начала не нравились эти маневры. А увидев черный боевой вымпел с золотой куницей, не питал уже никаких сомнений относительно их цели, и не ожидая нападения приказал открыть огонь из четырех носовых орудий.

Ядра пролетели над баком «Зефира», и одно из них сорвало с бушприта два кливера, которые Ворст не успел убрать.

Но это был единственный залп, который успели произвести пушкари старой каравеллы. В следующий миг с палубы пиратского корабля прогремели три октавы, а следом за ними — три двадцатипятифунтовых фальконета с правого борта.

Результат этих выстрелов превзошел всякие ожидания как одной, так и другой стороны. Нижние реи гротмачты вместе с парусами рухнули на низкий квадратный шкафут, а в передней надстройке образовалась огромная пробоина.

Испанцев охватило замешательство. Прежде чем они опомнились, «Зефир» развернулся и причалил носом к их борту, воткнув оголенный бушприт между вантами, крепившими фокмачту, и разрывая в клочья паруса. Тессари, за ним Стефан Грабинский и Герман Штауфль первыми перескочили на палубу каравеллы. Три десятка боцманов и матросов ринулись за ними следом, рубя топорами, разя ножами и баграми, стреляя в упор из пистолетов.

Испанцы поначалу отступили перед этим отчаянным натиском, но капитан сумел тем временем организовать на корме сильный отряд, состоявший в основном из канониров, и повел его в контратаку, отправив одновременно на марсы несколько матросов, вооруженных мушкетами.

Мартен, однако, вовремя заметил опасность и велел открыть огонь из десяти каронад в самую гущу мчащихся на помощь пушкарей, после чего с кошачьей ловкостью вскочил на бушприт, пробежал несколько шагов над палубой каравеллы, съехал вниз по спутанным снастям и с обнаженной рапирой в руке ворвался в ряды сражавшихся.

Корсары приветствовали его внезапное появление дьявольскими воплями и кинулись за ним следом с такой яростью, что поредевшие от залпа картечью ряды испанцев подались, а потом рассыпались в беспорядке.

Тут сверху, с марсов «Зефира», густо загремели выстрелы из ружей и мушкетов, и испанские стрелки, ещё не успевшие занять своих боевых позиций, посыпались на палубу, либо раненные и убитые, либо просто в поисках спасения от верной смерти от прицельного огня.

Через четверть часа с начала абордажа испанский экипаж был сломлен окончательно. Капитан, бледный от гнева и унижения, стоял теперь перед Мартеном, который, приняв его шпагу, задавал короткие вопросы о цели плавания и грузе. Каравелла была в пути восемь дней, считая со дня выхода с Островов Зеленого мыса, куда заходила на Санто Антао пополнить запасы продовольствия и воды. Плыли они из Ост-Индии, везя груз риса, индиго, перца и благовонного сандалового дерева. Это была весьма ценная добыча, и Мартен снова пожалел, что нет с ним никого из друзей — корсаров, ибо «Зефир» не мог вместить всей добычи.

Пока он так раздумывал, что выбрать и как перегружать, за его спиной, где плотной кучкой стояли разоруженные испанцы под охраной нескольких моряков с «Зефира», поднялся шум и вдруг раздался пистолетный выстрел. Мартен мгновенно схватил капитана за шиворот, поднял его, как сноп соломы, и держа так, обернулся, чтобы взглянуть, что случилось.

К своему изумлению увидел он прежде всего Марию Франческу, которая нагнулась, чтобы поднять с палубы свою шляпу с пучком белых перьев, а в паре шагов за ней — Штауфля, который раз за разом метнул левой рукой два ножа в толпу испанских моряков.

Оба броска попали в цель: стоявший в первых рядах худой, высокий человек, похоже, офицер, осел на колени, потом рухнул навзничь. Из-под его темной остроконечной бороды, над крахмальными брыжжами, торчали рядышком две костяных рукояти, а кровь фонтаном била из перерубленных артерий.

— Он стрелял в сеньориту, — пояснил Штауфль. — Я на мгновенье запоздал.

Мария Франческа несколько неуверенно улыбалась, разглядывая шляпу, простреленную навылет.

— Откуда ты взялась? — спросил Мартен, бледный от потрясения. — Как ты могла…

— Я его увидела издалека, — она словно пыталась оправдаться. — Мне в голову не пришло, что он встретит меня таким образом.

— Этот пикаро? — удивился Мартен. — Ты его знаешь?

Она кивнула.

— Это мой кузен, Мануэль де Толоса. Он не знал, что я тут вопреки своей воле. Видимо думал, что…

— Что — что? — спросил Мартен.

Лицо Марии покрыл легкий румянец.

— Ох, Бог весть что! Могу догадываться, что он заподозрил, увидев меня здесь в таком костюме. Глупец! — она топнула ногой. — Он всегда был дураком!

И отвернулась, пытаясь скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Мартена вдруг осенило. Сердце его безумно забилось, теплая волна возбуждения прихлынула к горлу. Оттолкнув испанского капитана, он порывисто шагнул к Марии. Но она уже взяла себя в руки.

— Мне не нужно ни твоего сочувствия, ни помощи, — торопливо бросила она. — Прошу только другую шляпу.

Ян остановился, удивленно глядя на нее, потому что слезы, которые она пыталась сдержать, не успели просохнуть, и глаза её показались ему ещё прекраснее, чем обычно.

— Ты просто чудо, Мария! — горячо шепнул он.

Страсть, с которой он произнес эти слова, казалось, ускорила бег крови в её жилах. Она чувствовала, что опять краснеет. Чтобы не выдать замешательства, преувеличенно низко поклонилась, опустив голову и прижимая к груди простреленную шляпу, с которым между тем и не собиралась расставаться. Потом в царившей вокруг мертвой тишине осторожно пересекла палубу, обходя лужи крови, и ступила на трап, уже переброшенный меж бортов двух кораблей. Только там она заколебалась, словно о чем-то вспомнив. И оглянулась, ища взглядом Германа Штауфля.

— Благодарю вас! — громко сказала она. — Не за то, что убили Мануэля, но за то, что хотели меня защитить.

Едва произнеся эти слова, она уже пожалела об их неуместности; они показались ей слишком неуважительными к смерти человека, который как-никак был её родственником и если и посягнул на её жизнь, то лишь защищая честь семьи.

Тишина висела ещё секунду, а потом с палубы «Зефира» донесся грубый хохот. Мария Франческа вздрогнула, как ужаленная. Среди нескольких труксманов, распутывавших сорванный такелаж, она увидела Славна, который наверное принял её слова за лихую шутку. Его тощая, прыщавая физиономия сияла удовольствием и восторгом от остроумия сеньориты.

Ускорив шаги, она поспешила миновать парней, которыми он командовал, но успела ещё услышать, как он на свой манер оценивает её достоинства. Говорил Славн правда вполголоса, но так, чтобы эти похвалы достигли её ушей. Знал, что она уже достаточно освоилась с матросским жаргоном, чтобы хоть частично их понять и домыслить остальное. Ощущая на себе его взгляд, Мария содрогалась от гнева и отвращения, и вдруг остановилась, не в силах больше этого терпеть.

— Перси! — гневно крикнула она.

Взглянув на нее, тот с триумфальной ухмылкой ткнул в бок ближайшего парня и со всех ног бросился на вызов.

Но не успел даже сказать «слушаю», как получил одну за другой две увесистых пощечины. И был настолько ошеломлен и вместе с тем удивлен их силой, что не опомнился, пока она не ушла. Взрыв громкого хохота труксманов подействовал на него как ведро холодной воды и вернул к действительности. Оглядевшись вокруг, Славн увидел высокую фигуру Мартена, который показался на трапе, спрашивая, что случилось.

— Боцман Барнс получил по морде от сеньориты! — радостно взвизгнул один из парней.

— Это нужно было видеть, — добавил другой с искренним восхищением.

Мартен рассмеялся.

— За что?

Этого никто толком не знал, не исключая и Славна, который не имел ни малейшего желания делиться своими догадками и предположениями, но весьма многословно стал комментировать постигший его афронт.

Ян не собирался прижимать его к стене, чтобы выведать правду, но нахмурился. Вспомнил ироничные усмешки и шепотки, которые замечал среди молодых матросов, и подумал, что причиной их мог быть бесстыжий длинный язык Барнса.

— Покопайся в своей совести, Перси, — сказал он, кладя тому на плечо тяжелую ладонь. — Наверняка что-нибудь там найдешь. И советую тебе, остерегайся на будущее, ибо в следующий раз можешь получить в морду от меня, а это не кончится тем румянцем, который тебя сейчас так украшает.

Перегрузка добычи на «Зефир» продолжалась слишком долго, вплоть до того момента, когда с северо — востока показались силуэты четырех судов, плывших с попутным ветром к Канарским островам.

Мартен ждал, пока те приблизятся настолько, чтобы можно было их опознать, а тогда, убедившись, что это легкие, но наверняка хорошо вооруженные испанские фрегаты, ускользнул у них из-под носа, оставляя их заботам поврежденную и полуразграбленную каравеллу.

Мария Франческа об этом даже не догадывалась, да её это не слишком и интересовало. Возмущенная и все ещё готовая расплакаться, она заперлась в соей каюте, прогнала из-под двери Мартена, который напрасно в неё стучался, и пыталась молиться, чтобы обрести спокойствие.

Ничего не помогало: её мысли непрестанно возвращались то к Мануэлю, который видимо счел её любовницей Мартена и хотел убить, чтобы положить конец этому позору, то к Славну, от бесстыдных замечаний которого она вся пылала от стыда и гнева.

Мануэль де Толоса был когда-то её поклонником и даже намеревался просить её руки. Но во-первых, не был он ни знатен, ни богат, во-вторых, не сумел добиться даже намека на взаимность. Он ей не нравился: шепелявил, был весьма ограничен, но зато высокого о себе мнения. Знала, что за пару месяцев до её захвата в замке да Инсуа и Вианна он отбыл на Яву, где по протекции дона Эмилио де Визелла ему обещали какое-то незначительное место на военной службе. Потому, увидев и узнав его среди пленников на палубе каравеллы, она так хотела услышать от него хоть что-то об отце, и с его помощью передать в Лиссабон весточку о себе! Он же — несчастный глупец — выстрелил в нее, вместо того, чтобы нацелить свой пистолет в сердце Мартена. Видимо, он знал о её похищении, а увидев рядом с корсаром, со шпагой и в мужском костюме, сделал слишком поспешный вывод.

— Глупец! — громко повторила она. — Видно, даже в офицеры там не вышел!

Но поступок Мануэля меньше её вывел из себя, чем бесстыжее поведение Славна. Этот наглец наверняка был проницательнее, чем Мануэль: он угадывал то, что скрывалось за стенами кормовой надстройки «Зефира», а может быть отчасти и то, что творилось в сердце сеньориты. Объяснял её отпор на свой манер, цинично и бесстыдно, думая и говоря о ней, как о портовой девке, с которой охотно переспал бы. Славн не знал других женщин — разве что тех, которых ему удавалось взять силой в разграбленных городах или на борту захваченных судов. А в ней видел военный трофей своего капитана — до поры до времени неприкосновенный, но который даже он мог получить в подарок как поношенную куртку или лишнюю пару сапог. И наверняка не представлял себе, что Мартен мог относиться к ней иначе.

« — Попади я в руки такого негодяя, — думала Мария Франческа, — даже Пресвятая Дева не сумела бы меня спасти.»

ГЛАВА XIV

Когда «Зефир»в конце мая 1596 года вернулся в Дептфорд, Мартен ощутил себя приезжим из глухой деревни, внезапно оказавшимся в шумном городе, где одновременно проходят ежегодная ярмарка, мобилизация войск и царит паника при известии о близком наводнении. Поминутно узнавал он о событиях, новостях, слухах и сплетнях, от которых гудела голова: взятие Кале испанцами, изменение каперских контрактов в пользу казны, небывалый рост цен, союз с Францией, война с Испанией, бунт в Ирландии, производство Уолтера Рейли в контр — адмиралы, экспедиция во Фландрию, реквизиция частных судов, якобы готовящийся указ о запрете импорта вина и экспорта шерсти, а кроме того погоня за наличными на оплату просроченных податей, которые по слухам собирались взыскивать беспощадно и в кратчайшие сроки. Все это создавало атмосферу горячки и небывалого замешательства.

Беспорядок царил и в конторах, на таможне и у капитана порта. Мартен получал там взаимоисключающие указания и приказы, а уж с налоговыми чиновниками вообще не мог найти общего языка; их аппетиты и желания зашли так далеко, что почти четвертую часть добычи пришлось пожертвовать на удовлетворение прежних и нынешних претензий налогового ведомства, а почти все остальное продать при посредстве Королевской торговой палаты, причем на половину имущества получить векселя, подлежащие оплате только в конце следующего квартала. Ян знал, что его обманывают и обирают, но не мог ничего поделать в этом хаосе и спешке, тем более, что привык все коммерческие дела поручать Шульцу.

Но Шульц находился в Плимуте вместе с целым штабом сотрудников своего лондонского филиала.

После трех дней торгов, споров и ожидания в конторских коридорах Мартен был настолько утомлен и измотан, что сдался и подписал все, что было сказано, после чего в присутствии портовых инспекторов Ее Королевского Величества велел выгрузить добычу на барки и баржи, которым впоследствии предстояло снабдить «Зефир» балластом для рейса в Плимут, куда нужно было плыть немедленно, чтобы присоединиться к силам графа Эссекса.

Недовольный, огорченный и злой, напрасно он допытывался о цели намеченной экспедиции. Ему было заявлено, что узнает это на месте и что там же получит запас продовольствия, пороха и амуниции.

Ян не слишком верил этим заверениям, проклиная в душе условия каперского патента, которые принуждали его подчиняться приказам. По опыту он знал, как мало сможет приобрести в ходе регулярных военных действий и чего стоят королевские обещания насчет выплаты награды. Был уже по горло сыт этой службой: Елизавета слишком дорого заставляла платить за корсарский патент и за свой приватный вклад в оснащение «Зефира».

Среди массы слухов преобладало мнение, что флот под верховным командованием Эссекса должен отправиться в Ирландию.

У Мартена не было ни малейшего желания на подобные путешествия. В первый раз он подумал, что можно бы всерьез взвесить предложения и уговоры Генриха Шульца насчет возвращения на Балтику.

Но пока время для этого ещё не пришло. Прежде нужно было свести ещё счеты с Рамиресом. Не сделай он этого, Мария Франческа могла бы подумать, что он испугался.

Мария Франческа…При мысли о ней его охватило ещё большее раздражение. Она упорно отравляла ему жизнь. В то утро устроила ему сцену по поводу платьев, заказанных перед походом в Байонну, о которых вдруг вспомнила. Потребовала, чтобы он поехал с ней в Лондон забрать платья, не хотела даже слушать его объяснений, что на это нет времени. А когда он решительно отказался, хлопнула дверью и заявила, что не притронется к еде, пока это не смягчит его «золотого сердца».

— Золотого только для врагов, — язвительно добавила она. Ибо для меня сердце у тебя из камня!

Такой вывод неожиданно склонил его послать одного из труксманов за портнихой, миссис Лейтон, которая была испанкой, женой кучера Ее Королевского Величества, и которой Англия была обязана обычаем носить кружевные воротники.

Эта требовательная дама, заправлявшая теперь модой при дворе Елизаветы, ценилась весьма высоко. Наверняка она чувствовала себя обиженной, что за ней не прислали экипаж в конце марта, когда платья сеньориты де Визелла были уже готовы, и что с той поры никто не появился в её мастерской, чтобы их забрать. Надлежало ублажить её каким-то подарком, и Мартен выбрал для этой цели золотой браслет, украшенный крупным карбункулом, который якобы обладал магическим свойством завоевывать симпатии.

Сеньора Луиза Лейтон поддалась его чарам и приехала в Дептфорд, а затем в компании двух девушек, несших коробки с платьями, вступила на палубу «Зефира»и, сопровождаемая посланцем, прошла в кормовую надстройку; но вся эта процессия, экипаж, ждавший на набережной, и прежде всего нескромность труксмана, который направо и налево рассказывал, кого ему довелось доставить из Уайтхолла, вызвали немалую сенсацию как среди матросов на борту, так и среди портовых зевак на берегу.

Мартен был зол: все вокруг могли видеть собственными глазами и убедиться, до какой степени покорялся он капризам сеньориты, которая даже не была его любовницей. Знал, что это положение вещей давно не тайна; что его самые интимные дела обсуждаются командой и служат предметом сплетен по портовым кабакам. Притом его бесило, что он вынужден заниматься такими глупостями наряду с действительно серьезными заботами и хлопотами. Вдобавок ко всему он не получил даже благодарной улыбки от Марии, которая при виде портнихи напрочь забыла про его существование.

Вечером он велел свезти себя на берег и отправился к Дикки Грину. Уже с порога он заметил там Хагстоуна, который одиноко восседал за маленьким столом недалеко от стойки и без малейшего энтузиазма взирал на кружку светлого пива с жиденьким ободком пены. Мартен знал, что встретит его здесь: «Ибекс»в тот день бросил якорь неподалеку от «Зефира»и тоже ждал балласта, чтобы идти в Плимут. Оба капитана уже обменялись первыми приветствиями с палуб своих кораблей и Хагстоун успел уведомить Мартена, что последнее время ему не слишком везет. Теперь он несколько оживился, но уже через пару минут опять повесил нос.

— Что тебя так гнетет? — спросил Ян.

Хагстоун ответил не сразу. Вздохнул, отхлебнул из кружки и отставил её в сторону.

— Не могу сказать, что я без ума от пива, — поморщился он. — Смахивает на помои, так его сейчас паршиво варят. Но по крайне мере дешево.

— О, так твои дела настолько плохи? — сочувственно заметил Мартен. — Виски любишь?

— Люблю ли я виски! — оживился Уильям и воздел очи горе, не тратя слов попусту, чтобы выразить степень своей любви к крепким напиткам.

Мартен велел подать графин и два кубка.

— Три, — поправил его Хагстоун. — Сейчас подойдет Каротт. Я его видел в налоговом управлении.

Каротт действительно показался на пороге, как всегда румяный, улыбающийся и полный юмора. Но когда они с Мартеном пожали руки, и он стал серьезным. Все трое принялись жаловаться на неслыханные поборы и взяточничество, которые разрослись среди королевских чиновников, а также на незаконные повеления капитана порта, на которые некому было жаловаться.

Хагстоун кроме всего прочего жаловался на своего жадного тестя: Соломон Уайт правда передал ему командование кораблем и все связанные с этим заботы, но и не думал отказываться от доходов; был подозрителен, безжалостен и скуп как Шейлок из пьесы Шекспира, которую как раз можно было увидеть в «Глобусе».

— Если так дальше пойдет, — сказал Хагстоун, — не будет окупаться ни морская торговля, ни корсарство.

Мартен полностью с ним согласился. Цены на корабельный инвентарь и продовольствие подскочили вдвое, причем таких материалов как парусное полотно и краски в Дептфорде вообще нельзя было достать.

Недоставало и вина, и вяленого мяса. Зато заморские товары, которые пользовались большим спросом на рынке, скупала у корсаров исключительно Королевская торговая палата, платя чудовищно мало и вдобавок только половину наличными.

— Мы могли бы возместить все расходы, — заметил наконец Мартен, — иди речь о походе против Испании. Но если Эссекс поведет нас на Ирландию…

— Я в это не верю, — прервал его Каротт. — Ведь известно, что испанцы готовят новую Армаду. Если весь наш флот тем временем отправится в Ирландию, кто поручится, что Медина — Сидония не попытается высадиться здесь или положим в Чэтхеме? Помните, Кале теперь у них; они там хозяйничают.

— Так ты допускаешь, что речь идет о Лиссабоне? — спросил Мартен.

— Скорее о Кадисе, — ответил Пьер, понизив голос. — Я слышал, что туда вскоре должен прибыть Золотой флот из Вест-Индии. Похоже, испанский эскорт уже вышел ему навстречу.

— Ба, и я об этом слышал! — воскликнул Мартен. — Искал этот эскорт несколько дней. Видимо, они поплыли до самых Багамских островов, потому что ни у Азор, ни в районе Мадейры я их не видел.

— Могли попросту стоять в каком-нибудь порту, — заметил Каротт. — Например, на Терсейре. Ты ведь туда не заглядывал?

Мартен расхохотался — порт Терсейры слыл совершенно неприступной твердыней.

— Нет, туда я в самом деле не заглядывал, потому что вас со мной не было. Зато охотно заглянул бы в Кадис.

— Что до меня, — заявил Пьер, — то я предпочел бы не соваться туда, где свистят ядра. С корсарством я покончил — слишком стар для этого.

— Тогда зачем ты собираешься в Плимут? — спросил Хагстоун.

Каротт пожал плечами.

— Приходится. Откажись я, у меня реквизировали бы «Ванно». Ведь я плаваю под английским флагом. Но — это между нами — я имею желание сменить его на французский, и наверно так и сделаю.

— Полагаешь, в твоем возрасте лучше иметь дело с мужчиной, чем с женщиной, — констатировал Мартен.

Каротт усмехнулся и кивнул.

— Jamais les choses ne se mettent a alltr vraiment mal, s'il n'X a pas une femme sous la roche^[8] с умным видом заявил он. — Касается это как проблем графа Эссекса и Генриха IX, так и наших с тобой. Да, кстати, как поживает мадемуазель Мария Франческа?

— Спасибо, — буркнул Мартен, — она надеется…

— Oh! Vts felicitations!^[9] — воскликнул Пьер.

— Надеется, что её нареченный со дня на день её освободит, — закончил Мартен.

Пьер смешался, но Ян не рассердился на него за неуместное поздравление. Они взглянули друг на друга и оба рассмеялись.

— Зря я рыскал вокруг Азор, — вздохнул Мартен. — Видимо, он командует эскортом. Может быть и в самом деле ждет Золотой Флот под защитой орудий Терсейры.

Догадка Пьера Каротта, касавшаяся пребывания испанского эскорта в порту Терсейра, была верна. Золотой Флот ещё в феврале вышел из Пуэрто Белло, где шла погрузка сокровищ, целый год доставлявшихся из Новой Кастилии, но дорога Карибским морем до Ла Хабаны занимала обычно пару недель, и не раз в порту приходилось ещё ждать суда с серебром, двигавшиеся из Вера Крус. Только по их прибытию формировался большой конвой под охраной фрегатов и каравелл, которые сопровождали транспорты во Флоридском и Багамском проливах, потом на пути через Атлантику, чтобы соединиться с дополнительным эскортом в условленном месте к западу от Азорского архипелага или неподалеку от Канарских островов. Случалось, что дополнительному эскорту приходилось по нескольку недель дожидаться запоздавшего конвоя либо у Терсейры, либо в других портах или даже в открытом море.

Той весной, в год от Рождества Христова 1596, ожидание затянулось особенно надолго. Командор Бласко де Рамирес отправился из Кадиса примерно в то же время, что Мартен из Дептфорда, и уже месяц торчал в Ангре на острове Терсейра, высылая оттуда легкие фрегаты на поиски приближавшегося Золотого Флота.

Он терял терпение; его личные дела, как финансовые, так и матримониальные, запутывались все больше, приводя его в отчаяние. Вообще — то они были тесно связаны, поскольку его материальное положение зависело от женитьбы на Марии Франческе де Визелла и от её приданого. Пока Мария была заложницей шевалье де Бельмона, он полагал, что сумеет прийти к соглашению с его представителями и выкупить её с помощью дона Эмилио и старого де Толосы. Но узнав, что она попала в руки Мартена, утратил всякую надежду.

Немного позже командор услышал, что Мартен ищет его в море, и понял, что ему придется самому сразиться с Яном, если хочет вернуть невесту. Дело приобретало все большую известность, и от него теперь зависели и дворянская честь, и вся репутация командора. Но как же он мог сразиться с Мартеном, ничего не зная даже о месте его пребывания?

Он уже решил было назначить Яну встречу, когда приказ адмиралтейства отправил его на Азоры. Нечего даже было и думать уведомить об этом своего врага. Это стало бы изменой, угрожающей безопасности Золотого Флота; Мартен мог явиться на место встречи в сопровождении крупных английских сил и покуситься на ценную добычу. Ведь нельзя же было рассчитывать, что корсар сохранит такую новость исключительно для себя! С другой стороны Бласко де Рамирес готов был пожертвовать нареченной, удайся ему любым другим способом подправить свои финансы, одновременно спася честь идальго.

Был такой способ, но чтобы к нему прибегнуть, надлежало прежде всего прибыть в Кадис достаточно рано, чтобы принять участие в планируемой экспедиции в Ирландию, а затем заманить Мартена в ловушку, которую Бласко обдумал до мельчайших деталей.

На Ирландию он возлагал огромные надежды. Надеялся, что король ему доверит если уж не верховное командование целой Армадой, то по крайней мере главными её боевыми силами, которым предстояло атаковать Дублин и обеспечить высадку войск. Если все пройдет успешно, его не миновала бы подобающая награда, не говоря уже о военных трофеях, которые можно захватить в Дублине. Наверняка он наконец-то стал бы адмиралом, мог даже получить графский титул вместе с подобающими владениями. И тогда уже подумать о выкупе из заклада поместий в Новой Испании, о возвращении в Сьюдад Руэда и наконец — о ещё более выгодной женитьбе.

Все эти планы зависели теперь от более или менее удачных результатов плавания в Атлантике. Еще несколько дней отсрочки с прибытием Золотого Флота могли все испортить, если в Мадриде примут решение послать Армаду в Ирландию до возвращения флотилии эскорта в Кадис.

Де Рамирес знал, что каждый день проволочки уменьшает его шансы. В Испании хватало командоров и молодых контр — адмиралов, которые соперничали за командование в ирландской экспедиции. Если он опоздает, ему будет поручена охрана побережья, а не атака на Дублин…

Известие о приближении Золотого Флота к Илхас Азорес пришла в Ангру знойным июньским днем, когда командир эскорта предавался послеобеденной сьесте. Его доставил капитан легкого фрегата, некий Филип Чавес, корабль которого «Сан Себастьян» отличался небывалой скоростью. Из донесения Чавеса следовало, что во главе транспортов плывет группа из четырнадцати галеонов, груженых золотом и серебром, но лишенная всякой охраны. Остальные суда конвоя оставались далеко позади и вероятно дальше к востоку из-за сильного шторма с запада, который несколько дней назад рассеял корабли. Эта вторая часть конвоя перед бурей состояла из тридцати шести хорошо вооруженных судов, эскортируемых несколько уже устаревшими каравеллами военного флота заморских провинций.

Выслушав доклад, командор де Рамирес решил немедленно выйти с главными силами навстречу головной группе конвоя, чтобы взять её под опеку, и одновременно поручил своему заместителю, капитану Паскуале Серрано, заняться поисками запоздавших, которым не угрожала опасность со стороны пиратов ввиду довольно сильного эскорта.

Капитан Серрано, старый, опытный моряк, одобрил этот план, но позволил себе заметить, что после того, как четырнадцать судов с сокровищами окажутся в защищенном порту Терсейры, стоило бы тут же подождать прибытия и тех, которые ему предстояло найти, чтобы в путь на Кадис вышел весь конвой, под усиленной охраной.

Только это вовсе не входило в намерения командора. Он сухо заявил, что не нуждается в советах; делает и приказывает делать то, что считает нужным. В данном случае он приказал не медлить.

Серрано больше не возражал, хотя собиралась буря и ему казалось, что её надлежало бы переждать в порту, не подвергаясь опасности вновь растерять эскорт. Когда его фрегаты спускали шлюпки, чтобы те отбуксировали их из безопасного укрытия в глубоком заливе, небо стало цвета бронзы, земля — как раскаленная железная плита, воздух — как бесцветное дрожащее пламя. Легкие, обманчивые порывы ветра не наполняли парусов; огромные полотнища вздымались и опадали бессильно, а течение разворачивало корабли то в одну, то в другую сторону. Только ближе к вечеру, когда тяжелое расплывшееся солнце опустилось к вершинам гор, освещая косыми лучами грозные гряды облаков, надвигавшихся с северо-востока, оживившийся ветерок наморщил воду залива. Фрегаты Паскуаля Серрано кое — как выстроились в походный порядок и начали отдаляться, а тяжелые каравеллы де Рамиреса величественно двинулись им вслед.

Буря, которую предвидел капитан Серрано, никак не могла решиться на генеральное наступление. Всю ночь тучи клубились, затягивая небо то с востока, то с севера, и вновь отступали. Ветер то бушевал, то стихал. Было душно, и звезды глядели на вспененное море сквозь туманную мглу, словно испуганные тем, что затевалось на горизонте.

Утро занялось бледное, туманное, пасмурное. Ветер снова стих, а потом задул с востока. Какой-то заплутавший шквал пролетел, гоня растрепанное темное облако, брызнул короткий холодный дождь и так же внезапно перестал. И сразу среди туч на мгновение выглянуло солнце.

Бласко де Рамирес счел это добрым знаком.

— Все это минует нас с севера, — сказал он помощнику, или просто рассеется.

Можно было полагать, что угадал он верно: до полудня погода держалась, и даже немного прояснилось. Но с востока набегала все более высокая зыбь, а когда на корме в офицерском салоне подали обед, «Санта Крус» качало уже так сильно, что де Рамирес велел развернуть его кормой к ветру.

В разгар обеда командору доложили, что матросы с марсов заметили паруса нескольких судов, плывущих встречным курсом.

— Это они! — обрадовался он и выскочил на палубу, чтобы убедиться самому. Но расстояние было ещё слишком велико: с палубы ничего не было видно, а он не испытывал желания карабкаться на мачту. Потому командор решил закончить обед, но его стали беспокоить состояние моря и вид неба. Волны ударяли в высокую, бочкообразную корму, словно подгоняя, а небо нависало все ниже, черное и тяжелое, словно своды огромной пещеры, грозившие рухнуть.

У Бласко вдруг пропал аппетит. Он понимал, что вскоре им придется развернуться и плыть в самый центр затаившегося урагана. С ним было девять больших каравелл и шесть поменьше, что вместе с четырнадцатью галеонами, входившими в состав Золотого флота, составляло двадцать девять кораблей; «Санта Крус» был тридцатым. Пока море оставалось спокойным и погода позволяла, управление такой флотилией и руководство её передвижением не встречало особых трудностей, но во время бури…

Буря шла вслед за ними, наступала мощным фронтом, гася перед собой дневной свет и бросая густую тень на море. Каравеллы тяжело колыхались на мертвой зыби, глубоко проваливаясь между валами и лениво взбираясь на вершины темной, лишенной блеска воды. Их мачты и реи низко склонялись, раскачивались и болезненно скрипели. Раз за разом пролетали короткие дожди, подгоняемые резкими порывами ветра, и тогда море покрывалось пеной, а желтые флаги с красными крестами святого Иакова, которые Бласко велел поднять на верхушки мачт, тревожно трепетали, как испуганные птицы, попавшие в предательские сети.

Уже невооруженным глазом видны были галеоны Золотого флота, выстроенные в две колонны по семь судов. Плыли они прямо на север, правым галсом, и явно готовились встретить бурю, ибо верхние паруса поспешно исчезали с мачт.

Де Рамирес приветствовал их тремя орудийными выстрелами, на что последовал ответ с корабля, который поднял комодорский вымпел.

«Санта Крус» продолжал плыть по ветру во главе эскорта, пока не оказался позади конвоя. Только тогда на его мачтах появились сигналы команд. Десять тяжелых двухпалубных каравелл выполнили поворот на север, шесть более легких двинулись дальше, прикрывая конвой с запада.

Сразу после этого маневра небо, посиневшее от гнева, первый раз разразилось долгим, раскатистым громом, который прозвучал как предостережение перед надвигавшейся бурей. Ветер затаил дыхание и воцарилась мертвая тишина.

Потом темные громады туч разорвались, в них метнулся ослепительный зигзаг, раздался протяжный грохот и с сухим треском ударила молния.

В ту же самую минуту перепуганный ветер в панике пустился наутек. Он свалился на море, задел волны, растрепал их гривы, отлетел, ударил вновь, ворвался между кораблями, наклонил их мачты, очистил палубы, истерически завыл в такелаже и умчался неведомо куда.

Но тут же за ним налетел другой. Этот не бежал, он напирал как тяжеловооруженный воин, который шел напролом, не обращая внимания на препятствия. Волна вздымалась под его натиском, рычала и вторила, плевалась белой пеной, штурмовала надстройки. Несколько парусов гулко лопнули и улетели невесть куда. Но походный порядок пока держался.

Только когда началась атака главных сил бури, когда все небо до самого горизонта потемнело, как свинец, а тьма рухнула на поседевшее море, когда ошалевший ветер пригнал с востока огромные гривастые волны и бросил их на измученные корабли — их колонны вначале выгнулись и разорвались, потом лопнули посередине, и наконец рассеялись.

Внезапный шторм, который так долго собирался, отбушевал однако относительно быстро. Еще до захода солнца он пролился ливневым дождем, а в полночь небо уже сияло звездами. Море успокоилось, а ветер, ласковый и свежий, дул так спокойно, словно с ним никогда не случалось приступов бешенства. Но для транспортов страхи не кончились. Один из груженых серебром галеонов сразу пошел на дно; у другого открылась серьезная течь ниже ватерлинии, и только благодаря неустанной работе на помпах можно было удержать его на поверхности; наконец, три из шестнадцати каравелл эскорта получили столь серьезные повреждения рангоута и такелажа, что не могли поспеть за остальными и остались далеко позади.

Командор Бласко де Рамирес не хотел их ждать, спасая то, что можно было спасти. С неимоверными усилиями слитки серебра перегрузили с тонущего галеона на «Санта Крус», после чего поредевший конвой снова выстроился в походный порядок и направился к Азорам, а под вечер следующего дня бросил якоря в порту Терсейры.

Рамирес колебался, не дождаться ли там второй части Золотого флота. Он должен был доставить его в целости, но во-первых хотел как можно скорее оказаться в Испании, чтобы позаботиться о своих делах на месте и принять участие в ирландской экспедиции, во-вторых полагал, что флотилии под командованием Паскуаля Серрано вместе с военными каравеллами флота провинций вполне достаточно для эскортирования тридцати шести вооруженных транспортов. У него самого было теперь тринадцать каравелл (считая «Санта Крус») для охраны двенадцати галеонов, груз которых оценивался в несколько миллионов пистолей в золоте. Были основания считать, что чем скорее доставит он это сокровище, тем больше угодит королю.

В конце концов он решил выйти в море сразу после пополнения запасов продовольствия и воды и завершения самого неотложного ремонта на потрепанных судах.

Семнадцатого июня конвой вышел из Терсейры и после девяти дней плавания добрался до Кадиса, где в заливе стояла на якорях Вторая Армада, ещё не готовая к выходу в море.

В тот же день, двадцать шестого июня, пришло известие, что Серрано разыскал остатки Золотого флота, соединился с ними в Атлантике и сопровождает к Мадейре.

Бласко де Рамирес мог быть доволен собой. Его решение встретило одобрение герцога Медина — Сидония, которому позарез нужны были деньги, чтобы наконец довооружить Армаду, а в соответствии с королевским обещанием он рассчитывал получить нужные средства сразу по прибытии транспортов из Вест — Индии.

Только оба они — и адмирал, и командор — недолго тешились удачным поворотом судьбы.

ГЛАВА XV

Генрих Шульц весьма преуспевал в Плимуте, заключая выгодные сделки как главный поставщик армии и флота. Продавал он накопленные запасы с огромной выгодой, и одновременно заключал такие контракты, с помощью которых обезопасил себя от всякого риска. Знал он больше, чем многие правящие особы, предвидел успешнее, чем командующие войсками, рассчитывал трезво, не поддаваясь политическим симпатиям и руководствуясь только материальной выгодой. Он уже не верил в сокрушительную победу Испании, как восемь лет назад, когда вид Непобедимой Армады и краткое пребывание в Эскориале произвели на него столь ошеломляющее впечатление. Тогда он потерпел неудачу и лишь благодаря известной доле предусмотрительности и везения не понес никаких убытков. Сегодня он стал гораздо дальновиднее и куда меньше поддавался заблуждениям.

Несмотря на это Шульц решил все же продать лондонский филиал, сохраняя с его покупателями самые дружеские торговые отношения и обеспечив себе особые привилегии в их предприятии. Этот метод он намеревался использовать и с прочими своими заграничными филиалами. Таки образом он освобождался от внутренней торговли и концентрировал внимание на крупных международных сделках, обретал надежных контрагентов, немало экономя на персонале, и заодно мог предпринимать другие операции, овладевая новыми рынками. Перед началом первой такой реорганизации в Лондоне, пользуясь небывалой коньюктурой, он опорожнял свои склады и в свою очередь размещал капитал в Бордо, где намеревался развернуть широкую деятельность под опекой короля и мсье де Бетюна, который только что получил титул герцога Сюлли.

Франция теперь привлекала его куда сильнее, чем прежде. Генрих IX снова был католиком, а мсье де Бетюн обладал практической хваткой, отличался трезвостью в хозяйственных вопросах и жаждал разбогатеть. Правда, Бордо продолжал оставаться гугенотским, но взаимная ненависть между приверженцами разных вероисповеданий угасла, уступив — как и по всей Франции — терпимости. Шульц полагал, что без особого усилия и риска добьется там ещё большего, чем до сих пор сумел в Англии.

Его конкретные, всесторонне обдуманные и детально разработанные планы совпали с неясными, едва наметившимися намерениями Пьера Каротта и Яна Мартена, к которым присоединился и Ричард де Бельмон, обиженный неблагодарностью и равнодушием, выказанными ему графом Эссексом по изменению политической ситуации. Шульц тут же почуял их настроение, углядел в нем собственный интерес, а поскольку не брезговал никаким заработком, решил повлиять на их решение, пообещав достать им французские купеческие права или корсарские патенты, затем заняться ликвидацией их собственности и дел в Англии, разумеется за соответствующие комиссионные.

Среди них четверых лишь Мартена мучили сомнения и возражения при заключении такого договора перед лицом готовящейся военной экспедиции. Он думал, что все-таки это смахивает на дезертирство в отношении страны и власти, которым он до сих пор служил, и предпочел бы открыто отказаться от службы, хотя это и повлекло бы за собой убытки посерьезнее, чем комиссионные Шульца.

Ян не стал делиться своими сомнениями, зная, что его поднимут на смех, однако никого из экипажа, даже Стефана Грабинского, не посвящал в детали принятых решений. Это удалось ему тем легче, что Шульц поделился с ним, а также с Ричардом и Пьером как нельзя более доверительной информацией: весь флот, вверенный Рейли, вместе с экспедиционной армией Эссекса должен был под верховным командованием адмирала Хоуарда нанести удар не по Ирландии, а по Кадису.

Эта цель была заманчива, тем более что в Кадис со дня на день должен был прибыть Золотой флот из Вест — Индии. Удар, нанесенный непосредственно в Испании, отвечал политическим интересам Англии и Франции, а для Мартена создавал известную возможность встречи с Бласко де Рамиресом.

— Если вам повезет, — говорил Шульц, — можете захватить огромные сокровища. Разумеется, вам придется поделиться с королем Генрихом, и кое — что пожертвовать мсье де Бетюну. Но это гораздо меньше, чем пришлось бы заплатить в Дептфорде целой стае чиновников Елизаветы.

Де Бельмон уважительно взглянул на него.

— Верно, — живо подтвердил он. — Помните, как было после победы над Великой Армадой? Нам цинично заявили, что «героям должно хватить их геройства», а трофеи уплыли в казну королевы. Что до меня, я предпочитаю, чтобы они шли в мою собственную.

Каротт вздохнул.

— Чувствую, что и я поддаюсь переменчивости человеческой натуры, — заявил он. — Может потому, что не намереваюсь становиться героем.

Мартен молчал, но в душе уже решился: как бы там ни было, он сторицей отплатил за помощь, которую здесь получил, а его военные заслуги и в самом деле не принесли ему никакой выгоды. Так что он считал себя в расчете.

« — Но все-таки, — подумал он, — лучше не говорить этого Стефану…»

Открытый и прямой характер Стефана Грабинского, молодой запал, талант моряка, необычайные способности в освоении как чужих языков, так и науки навигации, покорили сердце Мартена. Это было чувство наполовину отцовское, наполовину братское. Стефан напоминал ему собственную молодость, и все живее вызывал в его памяти облик любимого брата Кароля. Чем больше они были вместе, тем чаще Ян сталкивался с вопросами, которые ему прежде и в голову не приходили. Ведь Стефан спрашивал не только о делах морских, где все можно было объяснить легко и относительно просто. Его, к примеру, беспокоил вопрос, почему Мартен и его корабль служат Англии, а не Испании. Ян тогда решился на долгое и довольно путаное объяснение. Говорил о зверствах испанских войск в Нидерландах, о кровавом покорении Новой Испании и Новой Кастилии, об угнетении, царящем там; рассказал ему историю страны Амаха и описал уничтожение Нагуа, столицы этого индейского княжества, которое когда-то поддерживал и для независимости которого столь многим пожертвовал.

Казалось, ему удалось убедить юношу. Стефан был глубоко взволнован этой романтической эпопеей. Но через несколько дней пришел к Мартену с новыми сомнениями: Англия в свою очередь угнетала ирландцев, которые тоже жаждали свободы…

Мартен ответил, что слишком мало об этом знает, чтобы обсуждать, но уверен, что англичане не допускают таких зверств, как испанцы.

Однако это Стефана не удовлетворило.

— Ты сам говорил мне, что они торгуют неграми. Хватают их и продают испанцам.

— Ну, не все, — ответил Мартен.

— Знаю, ты этого не делал, — согласился Стефан. — Но Хоукинс и Дрейк, и даже шевалье Ричард де Бельмон…

— Ну не могу же я отвечать за то, что делают Хоукинс и Дрейк! — возразил Мартен.

— Но они это делают с согласия королевы.

— И что с того? Люди не ангелы. Ты должен это знать, видев поведение господ из гданьского сената. Тем паче… Что ты или я можем тут изменить? Когда мне приходилось нелегко, добавил он, — мне помогали англичане: вначале Соломон Уайт, потом и другие, не исключая королевы. Так что мне, поминать все их грехи, или быть им благодарным, как ты думаешь?

Аргумент был неотразим: Стефан принял его с таким убеждением, почти с восторгом, что даже устыдил Мартена.

Благодарность? Он не руководствовался ни исключительно, ни даже даже частично благодарностью.

« — Я начинаю жульничать, » — подумал он.

Теперь, когда он окончательно решил оставить службу под английским флагом, ему вспомнился этот разговор.

« — Чтоб его черти взяли! — в душе чертыхнулся он. — Что я ему скажу?»

Накануне отправления экспедиции из Плимута к графу Эссексу прибыл посланец из Уайтхолла. При его виде граф был потрясен: неужели королева снова передумала? Дрожащими руками он распечатал письмо и вздохнул с неописуемым облегчением. Только личные пожелания для него вместе с составленной и собственноручно написанной Елизаветой молитвой, которую монархиня повелела зачитать перед воинами армии и флота.

Нелегко было выполнить это повеление; но чтобы оказать королеве честь, в один из соборов вызвали всех капитанов и командиров армейских частей, и Эссекс сам прочитал вслух сочинение свой покровительницы и благодетельницы, и — как утверждали некоторые её враги — заодно и любовницы.

«Всемогущий Владыка Мира, — обращалась Елизавета к Господу от имени своих воинов, — ты, который вдохновляешь нас на подвиги! Мы покорно молим тебя ниспослать нам удачу и попутные ветры во время плавания; даровать нам победу, которая преумножит славу твою и укрепит безопасность Англии, причем ценой наименьшей английской крови. Даруй же нашим мольбам, о Господи, свое благословение и благоволение. Аминь.»

— Нельзя сказать, чтобы Ее Королевское Величество слишком уж склонялась перед Творцом, — заметил Бельмон Мартену, когда они покинули собор и вместе с Пьером Кароттом и Хагстоуном отправились в таверну в Ист — Стоунхаус. — Ее письмо господу Богу звучит как вежливая дипломатическая нота одного владыки другому: немного лести, много уверенности в себе и несколько просьб с обещанием умножить славу Господню в зависимости от их исполнения. Но если у Бога есть чувство юмора, это должно произвести хорошее впечатление: по крайней мере коротко и совсем не нудно. Воображаю, как Провидение должно быть утомлено непрестанными молитвами испанцев.

Хагстоун исподлобья покосился на него. Не всегда он понимал, что Бельмон имеет в виду, но подозревал, что его слова отдают святотатством. Это раздражало его и наполняло сомнениями в судьбе всякого предприятия, в котором ему приходилось участвовать вместе с этим богохульником. Но он не произнес ни слова: полемика с разговорчивым шевалье превышала его возможности.

В таверне они не получили ни виски, ни пива. Пришлось очень долго ждать, пока им подали вино, кислое, как уксус, по мнению Мартена. Плимут и его окрестности иссушила жажда многих тысяч офицеров и солдат.

— Самое время, — заметил Каротт, — чтобы мы наконец оказались в Бордо. Там по крайней мере есть чем промочить горло.

— В Бордо? — удивился Хагстоун, — Но ведь мы плывем не во Францию?

Трое его товарищей переглянулись, и Пьер запоздало прикусил язык.

— Вы что — то знаете и скрываете от меня, — буркнул Хагстоун.

Прозвучало это обиженно и Мартену стало его жаль: он подумал, что Уильям немало лет был одним из вернейших его товарищей, и вот теперь дороги их разойдутся, быть может, навсегда.

От ответа его избавило замешательство, возникшее из-за двух подвыпивших шкиперов, которые затеяли ссору с хозяином по поводу недостаточно быстрого обслуживания. Этот тип, вытащенный ими из кухни и припертый к стене, выглядел растерянно. Он не защищался, слушая их упреки и угрозы с поникшей головой и отупелым взглядом. Мартен встал, чтобы заступиться за него.

— О чем речь? — спросил он.

— Мистер, — плаксиво выдавил корчмарь, — я уже не знаю, что делать, просто с ума схожу. Жена рожает, корова слегла и телится, хлеб пригорает в печи, а тут… — он беспомощно развел руками.

— Хлеб вынимай, хозяин! — закричал Каротт. — Прежде всего хлеб! Остальное само выйдет!

Все покатились со смеху, но корчмарь, пораженный дельностью совета, поспешил на кухню, предоставив Мартену успокаивать нетерпеливых гостей.

— Садитесь с нами, — пригласил их Ян. — У нас есть кувшин вина, от которого можно получить заворот кишок, но ничего другого вам тут не подадут.

Вопреки этим заверениям по прошествии нескольких минут в дверях кухни вновь показался хозяин с большим кувшином весьма многообещающей формы. Лицо его разрумянилось, на губах блуждала улыбка. Подойдя к столу, за которым теперь сидели шесть капитанов, и поклонившись вначале Мартену, а потом Каротту, он сказал:

— Джентльмены! Не знаю, как вам выразить мою благодарность за то, что со мной случилось, и что я в немалой степени приписываю щедрости вашего ума и доброте сердца. Жена родила мне сына, корова отелилась, а хлеб выпекся на славу. Выпейте, прошу вас, за здоровье и собственную удачу, не забывая также обо мне и моей увеличившейся семье.

Благодаря этому неожиданному происшествию Уильям Хагстоун не дождался разъяснений от своих приятелей и остался не посвящен в их тайну.

Строжайшая тайна скрывала цель экспедиции даже от огромного большинства её участников. О том, что предстояло атаковать Кадис, они узнали только в открытом море, сломав печати и прочитав текст приказов.

Зато испанцы были полностью захвачены врасплох: английский флот вторгся в Байя де Кадис без единого выстрела, не опереженный никакими известиями, словно чудом появившись из волн морских.

Крепостные орудия не вели огонь, поскольку комендант цитадели поначалу полагал, что это прибывает вторая часть эскорта под командованием Паскуаля Серрано, а за ней остатки Золотого флота. Когда он сориентировался, что Серрано никоим образом не мог прибыть через двадцать часов после Рамиреса, было уже поздно. Корабли миновали крепость, на их мачтах появились английские военные флаги, а с бортов загремели могучие артиллерийские залпы. Несколько пылавших брандеров вторглись между стоявшими на якорях каравеллами Второй Армады, разжигая пожары; на беззащитных берегах и причалах — на Пуэрто Реал, Санта Мария, де ля Фронтера и Сан Фернандо — высаживались небольшие десанты, чтобы обезопасить главные силы от внезапной атаки с суши, а густой прицельный огонь из картечниц как косой косил любой наспех собранный испанский отряд, который показывался поблизости.

Роберт Деверье, граф Эссекс, лично руководил штурмом города. Он бежал во главе своих солдат, пока для него не добыли коня, который впрочем тут же пал от шальной пули. Пересев на другого, окруженный несколькими всадниками из своих приближенных, он ударил на испанскую пехоту, которая не успела запереть ворота и поднять мост через ров. За ним, воодушевленные его отвагой, ринулись вперед густые шеренги лучников из Девона, пикинеров и алебардистов из Кента, йоменов и пешего мелкого дворянства, которые добровольно собрались в экспедицию из разных графств Англии.

Город, крепость и весь остров де Леон были взяты. Лишь остатки гарнизона ещё обороняли проход во внутренний порт, где укрылись прибывшие накануне из Вест — Индии галеоны с грузом серебра и золота стоимостью в восемь миллионов пистолей.

Узнав об этом от пленных, Эссекс незамедлительно послал Уолтеру Рейли приказ форсировать пролив и захватить эти сокровища.

Тут, однако, удача отвернулась от победоносных полководцев: опередил их герцог Медина — Сидония. По его приказу испанские капитаны сами подожгли свои корабли. Когда вскоре после захода солнца целая флотилия шлюпок и несколько самых маневренных английских фрегатов под парусами двинулись в сторону порта, огромное зарево поднялось над Кадисом. На глазах Рейли двенадцать галеонов пошли ко дну, а вокруг пылали торговые суда, барки, бригантины и каравеллы, тоже охваченные пожаром.

Среди жуткого гула пламени, шипения воды, кипевшей у бортов, в замешательстве, которое охватило английские корабли, которые впопыхах спускали паруса и бросали якоря, чтобы держаться подальше от огня, незаметно сумела прорваться лишь одна двухпалубная испанская каравелла. Ее капитан ловко маневрировал в тени под самым берегом, обогнул короткий каменный волнолом, пользуясь попутным бризом проскользнул под высоченными стенами крепости и направился к выходу из бухты. Он был почти уверен, что пока никто не заметил его бегства. В двух милях впереди открывалось море. Теперь у него было девять шансов из десяти, что удастся ускользнуть.

Но оглянувшись в последний раз, на фоне зарева он разглядел высокие мачты и паруса какого-то корабля. Вглядевшись получше, без всяких сомнений убедился, что корабль не испанский, и скомандовал, чтобы канониры стали наготове у пушек с тлеющими фитилями, но запретил стрелять, пока сам не даст сигнала открыть огонь. Он не знал еще, преследуют ли их, и решил убедиться в этом в подходящий момент. Отступать он не собирался. Нужно было добраться до Мадейры, чтобы предупредить Золотой флот о том, что произошло в Кадисе, а преждевременные залпы могли привлечь на его шею с полдюжины англичан из Пуэрто де Санта Мария. Только этого ему и не хватало: на борту была лишь часть экипажа, матросов едва хватало для выполнения простейших маневров, а пушкарей — для обслуживания орудий лишь по одному борту. Две другие вахты пребывали на берегу, высланные за аммуницией и продовольствием.

Он все же надеялся, что когда удалится достаточно, то расправится с чужим кораблем за пару секунд, а потом пусть англичане его догоняют! Ночь будет темная…

Через полчаса каравелла вышла из залива, перебрасопила реи и легла курсом на юго-восток. Паруса английского корабля продолжали маячить за её кормой, но все больше оставались позади и отстали уже настолько, что их не достали бы даже выстрелы из самых дальнобойных орудий.

« — Тем лучше, — подумал капитан. — Меньше чем через час он исчезнет из виду.»

Но через час англичанин даже несколько приблизился. Не настолько, чтобы оказаться в пределах досягаемости тяжелых пушек каравеллы, но достаточно, чтобы видеть её и следить за её маневрами.

Теперь стало несомненно: это погоня. Погоня не слишком грозная, ибо неприятель держался осторожно, уважительно, что указывало на его слабость. Но погоня совершенно нежелательная, поскольку — продлись она дольше — могла выдать английскому капитану цель, и уж во всяком случае направление, в котором направлялась каравелла.

Ее капитан спешил. Спасение Золотого флота не терпело отлагательств. Нужно было застать его в Фуншале на Мадейре, от которой отделяло больше шестисот миль по прямой, то есть примерно трое — четверо суток плавания. Но не сумей он до утра отделаться от англичанина, тот мог бы развернуться и уведомить английских адмиралов о своих наблюдениях. Не подлежало сомнению, что столь быстро доставленная информация вместе с показаниями пленных, взятых в Кадисе, облегчили бы английскому флоту нападение на конвой, и притом превосходящими силами.

Потому надлежало либо обмануть упрямого капитана, держа курс прямо на запад, к Азорам, либо подманить его поближе и уничтожить орудийным огнем.

Капитан каравеллы испробовал для начала этот второй способ. Приказал чуть-чуть подобрать паруса, в надежде, что англичанин не заметит этого вовремя. Но тот оказался бдителен и сделал то же самое. Скорость обоих кораблей уменьшилась с десяти до семи, потом даже до пяти узлов, но расстояние между ними оставалось почти неизменным.

В полночь испанец был сыт этим по горло. Его людям был нужен отдых, ему же приходилось держать весь свой скудный экипаж в неустанном напряжении. Кроме того, он терял драгоценное время. Терял понапрасну, а преследователь вовсе не спешил, времени у него, видимо, было достаточно, как и людей, чтобы сменять вахты.

Каравелла вновь перебрасопила реи и вязла курс на Азоры. Ветер теперь дул прямо с кормы, и её капитан надеялся, что английский корабль не выдержит в таких условиях соревнования в скорости.

И ошибся. На рассвете тот был меньше чем в полутора милях за кормой. Оставалось утешаться тем, что по крайней мере его сбили с верного курса и оттягивают все дальше от Кадиса, а сами ненамного удлинняют путь. Только утешение было слабым, тем более что ветер сменился северным, а потому гораздо более выгодным англичанину для обратного пути. Только тот ещё и не думал возвращаться…

Лучи восходящего солнца слепили испанцев. Долго невозможно было разглядеть английский корабль, который маневрировал таким образом, чтобы как можно дольше пользоваться этим преимуществом. Только когда солнечный диск понялся выше над горизонтом, тот показался вновь. Он сильно приблизился, и на вершинах его мачт стали видны флаги. Испанский рулевой, одаренный исключительно острым зрением, с удивлением убедился, что флаги французские.

— Англичанин или француз — один черт, — отмахнулся его капитан.

Но этот черт кроме цветов Франции нес на гротмачте свой собственный флаг, который также в конце концов был замечен и распознан. Черный флаг с золотой куницей.

Тем временем в Кадисе, окончательно захваченном вместе с соседними местечками, портами и усадьбами после четырнадцатичасовой битвы, армия и флот королевы Елизаветы праздновали свой триумф. Лавры победы на водах залива принадлежали Рейли, зато Эссекс победил на суше. Он же отдавал теперь приказы и железной рукой укротил бесчинства своих солдат в побежденном городе. Истинно по-рыцарски пощадил соборы и духовенство, и даже велел перевезти на сушу три тысячи монашек, которые спасались на острове де Леон. Его уважали за это и друзья, и враги; лишь в глазах Елизаветы эти поступки поначалу не нашли признания.

В конце концов Кадис все равно был разрушен, разграблен до основания и сожжен. Нужно все же признать, что граф сопротивлялся столь варварскому поведению так долго, как мог, а продолжалось это почти две недели.

Все это время на военном совете шли упорные споры и дискуссии. Эссекс хотел укрепить цитадель и город, чтобы оставаться в нем до дальнейших указаний королевы. Когда этот проект отклонили, предложил экспедицию вглубь страны, и прежде всего марш на Севилью. Но и на это не последовало согласия Хоуарда и Рейли. Чтобы перетянуть этого последнего на свою сторону, в конце концов он подал мысль о захвате в море оставшейся части Золотого флота.

Рейли колебался; Хоуард решительно отказал.

В конце концов решено было возвращаться в Англию, погрузив добычу из драгоценностей, оружия и ценных товаров, и выкуп, взятый с города. Эссекс был разочарован: правда, Испании нанесли болезненный удар, но её мощь отнюдь не была сломлена.

Некоторым утешением для графа стал захват на обратном пути в португальском городе Фаро, в провинции Альгарве, превосходной библиотеки епископа Григория Осориуса. Но и эта удачная вылазка на берег, увенчавшаяся немалой добычей, не подвигла адмиралов на более крупные действиям. Флот и армия вернулись в Англию.

Тут граф Эссекс стал кумиром толпы. Его удачливая тактика (которая, по правде говоря, была почти исключительно заслугой Рейли), несомненная отвага и благородство разрастались до масштабов романтической легенды. На улицах Лондона его приветствовали восторженными овациями, в его честь слагали мадригалы и распевали рыцарские баллады. Только королева встретила его упреками, поскольку прежде всего подвела баланс трофеев и затрат на экспедицию. Баланс, который вызвал у неё взрыв ярости.

Экипировка кораблей, снаряжение войск и расходы на их жалование поглотили пятьдесят тысяч фунтов. В то же время доля казны в добыче составила меньше тринадцати тысяч. При этом лорд Хоуард домогался от неё ещё двух тысяч фунтов для уплаты жалования морякам, а Эссекс — выплаты оставшегося жалования солдатам.

Графу было заявлено, что он не получит ни пенса. С самого начала она предвидела, что все, кроме нее, сделают себе состояние на этой затее. Куда же девались миллионы, в утрате которых признались испанцы? — спрашивала она. Откуда взялись драгоценности и ценнейшие товары, которыми завалили Лондон? Кто её лишил жемчужных ожерелий, перстней, золотых цепей и брильянтовых пуговиц, которыми теперь торговали ювелиры? Чьи сундуки распухли от денег, полученных от продажи кожаных мешков с ртутью, паков сахара, бочек вина, тюков атласа и парчи?

Она обвиняла Рейли, подозревала Хоуарда и Эссекса, капитанов кораблей и командиров отрядов обвиняла в краже, а своих чиновников — в коррупции. Вдобавок до неё дошли слухи о переходе нескольких корсарских кораблей под знамена Генриха IX. Она требовала их выдачи вместе с трофеями, которые безусловно были огромными. Но Генрих отказал; он наверняка получил свою часть, а корсары были нужны ему самому.

Эссекс сохранял необычайное спокойствие и сдержанность. И защищал своих солдат, имея за спиной как войска гентри, так и мещанство с духовенством. Но эта его популярность раздражала Елизавету. Королева не согласилась на проведение по всей стране благодарственных молебнов за победу, ограничив эти торжества лишь соборами в Лондоне. Во — первых она имела претензии к Господу Богу за то, что тот позволил испанцам сжечь и затопить галеоны с серебром и золотом, во — вторых чувствовала себя обиженной, когда во время проповеди в соборе Святого Павла слишком превозносили Эссекса, сравнивая его с Александром Македонским и Гектором.

Больше всего задели графа её язвительные замечания и насмешки над его стратегическими замыслами, отклоненными Хоуардом. Но тут судьба дала ему полное удовлетворение: вскоре в Лондон пришла весть, что Золотой флот в составе тридцати шести судов, груз которых представлял круглую сумму в двадцать миллионов пистолей, вошел в порт Лиссабона. Казалось бесспорным, что послушайся Хоуард и Рейли советов Эссекса, эти сокровища попали бы в их руки.

ГЛАВА XVI

Когда Мартен в зареве пылающих испанских галеонов заметил ускользавший из порта корабль, который с первого взгляда опознал как «Санта Крус», ему показалось, что сердце у него разорвется. «Зефир»в этот миг неторопливо разворачивался вокруг брошенного с носа якоря, а паруса его громко трепетали, подобранные на все шкоты. В этих условиях, дополнительно усложненных сутолокой среди английских фрегатов, которые поспешно бросали якоря, чтобы не попасть в район пожара, маневр, имевший целью погоню за Рамиресом, оказался особенно труден. Мартен опасался, что не успеет; что «Санта Крус» или исчезнет во тьме, или будет замечен с военных кораблей Рейли, стоявших на рейде. В первом случае где его потом искать, во втором — как рассчитывать на встречу с ним один на один?

Не отвечая на распросы Марии Франчески, которая почти угадала, что его так взволновало, Ян подозвал Стефана Грабинского, в нескольких словах сообщил ему, в чем дело, и послал на нос с целой вахтой экипажа. После короткой паузы, пока две вахты брасопили реи и выбирали шкоты, услышал его решительные, быстрые команды, и скрип проворачиваемого кабестана. Одновременно почувствовал, что «Зефир» подтягивается на якорной цепи и уже слушается руля. У него промелькнула мысль, что если там на носу вовремя не управятся, корабль вновь развернется на сто восемьдесят градусов и тогда несомненно столкнется с соседней бригантиной, которая продолжала приближаться, волоча свои якоря по дну. Ничего поделать он не мог. Все зависело от трезвого расчета Стефана и ловкости команды.

Паруса «Зефира» уже поймали порыв бриза, когда Стефан крикнул:

— Якорь встал! Встал!

И сразу после этого:

— Якорьчист!

— Выбирайте скорее! — рявкнул Мартен.

Но торопить не требовалось. Кабестан поворачивался ещё пару секунд, пока не остановился.

— Якорь под клюзом! — раздался голос Стефана.

«Зефир» набирал ход, разошелся в нескольких ярдах с бригантиной, с которой размахивали кулаками и сыпали проклятиями, опасаясь за сохранность рей, а потом развернулся за каравеллой, скользившей в тени под берегом.

Мартен видел светлое пятно её парусов, и ему этого хватало; не хотел пока подходить слишком близко, во — первых — чтобы не подставлять «Зефир» под испанские ядра, если бы Рамиресу пришла в голову безумная мысль затеять схватку в заливе, во — вторых — не желая его преждевременно настораживать.

Лишь теперь он повернулся к сеньорите, которая не вняла его просьбам оставаться в каюте и с начала битвы торчала на палубе. В душе он восхищался её отвагой и спокойствием. С каменным, застывшим лицом она смотрела на уничтожение Второй Армады, на пылающие корабли и рушащиеся здания, на кровавые столкновения высаживавшихся войск с отрядами испанской пехоты. Гром орудий, вой пролетавших ядер, свист мушкетных пуль, крик и стоны сражающихся и раненых, казалось, на неё не действовали. Время от времени она хмурила брови, втягивая нежными ноздрями резкий запах пороха и дыма. Когда пришло известие о галеонах с серебром и золотом, укрывшихся во внутреннем порту, и сразу после этого — приказ окружить их и отбуксировать в залив, глаза её сверкнули и на щеках проступил румянец. А увидев, что испанцы опередили врагов и без колебаний подожгли свои сокровища, топнула ногой.

— Por Dios, non son hombres — son demonios!^[10] — восхищенно воскликнула она.

— Ба, да они только на это и способны, — возразил Мартен. — У них хватает золота, чтобы его топить, и хватает невольников в Новой Кастилии, чтобы добыть ещё больше его из-под земли.

Она презрительно покосилась на него.

— А вы способны только грабить! — отрезала она.

Но её презрительный тон сразу исчез, когда она увидела маневрировавшую каравеллу. Предчувствие сказало ей больше, чем облик корабля, а внезапное волнение, отразившееся на лице Мартена, укрепило её в догадках. Но она захотела услышать подтверждение из его собственных уст.

— Да, — наконец сказал он, когда «Зефир» вслед за беглецом вырвался на простор залива. — Это «Санта Крус». Командует им Бласко де Рамирес. И он бежит. Но ему не скрыться от меня.

Мария Франческа испепелила его взглядом.

— Знай он, что это ты за ним гонишься, наверняка бы вернулся.

— И я так думаю, — с усмешкой кивнул он. — И потому узнает он об этом только в нужный момент. Я бы хотел, чтобы он узнал и о твоем присутствии на «Зефире», чтобы тебя увидел. И лучше всего в том самом роскошном пурпурном платье, которое сейчас на тебе, — добавил он, окидывая её пылающим взглядом.

— Ты очень хороша, Мария, — продолжал он. — А это платье как нельзя больше подходит для такого случая: она цвета крови, и его видно издалека. Будет неплохо, если ты наденешь его и завтра: Бласко наверняка заметит тебя на палубе…

— Рассчитываешь, что он не будет стрелять по «Зефиру»? спросила она.

— Рассчитываю, что честь идальго не позволит ему бежать, — отрезал он. — Я не стану привязывать тебя к мачте, чтобы удержать его от атаки.

— Очень благородно с твоей стороны, — с иронией заметила она. — Я надену завтра это платье.

Прежде чем оба корабля миновали Илха де Леон, у Мартена был уже готов план действий. Он легко сообразил, что двенадцать галеонов, пылавших сейчас в Кадисе, не могли составлять весь Золотой флот. Значит остальные — наверняка большая часть конвоя — должны были зайти либо в Сан Лукар де Барранеда или Лиссабон, либо находилась в пути, либо ожидали эскорта в порту Терсейры на Азорах. Бласко де Рамирес наверняка знал, где их искать. Так что он спасал не только собственную шкуру, а спешил заодно уведомить комодора Золотого флота и портовые власти о том, что произошло.

Мартен предвидел, что если «Санта Крус» направится в направлении северном или северо — западном, нужно будет атаковать его немедленно, что конечно представляло немалый риск, но во всяком случае давало определенные шансы на успех. Если же направится он к западу, спешить будет некуда, а шансы на выигрыш сильно возрастут.

Напряженно ожидал он решения своего врага, и когда каравелла перебрасопила реи, чтобы взять курс на юго-запад, облегченно вздохнул.

— Плывут к Азорам, — сообщил он Стефану. — Им от нас не уйти. Времени достаточно, чтобы их помучить. Полагаю, они не слишком хорошо готовы к этому путешествию. Постараемся его разнообразить и продлить по мере возможности. А пока можешь поспать; с утра у тебя будет много работы.

Но Стефан заявил, что спать не будет. Затеянная игра поглотила его без остатка; он желал следить за её развитием от начала и до конца.

— В таком случае я сам немного отдохну, — согласился Мартен. — Мне кажется, что в развлечении, которое нас ожидает, достаточное количество сна может сыграть не менее важную роль, чем достаточный запас пороха и ядер.

Он положил руку на плечо Стефана и серьезно сказал:

— Я тебе доверяю. Доверяю настолько, что буду спать спокойно. Знаешь, какова дальнобойность испанских орудий?

— Разумеется, — ответил Грабинский, взволнованный его словами. — Они ведут прицельный огонь на три четверти мили.

— Значит будешь держаться в миле за кормой этой каравеллы. Не ближе и не дальше. Если вдруг Рамирес изменит курс на северный, ляжет в дрейф или развернется, если заметишь любой другой корабль поблизости, словом, если вдруг произойдет любое серьезное изменение общей обстановки, тут же меня разбудишь. Я могу на тебя положиться, верно?

— Совершенно верно, капитан.

Он почувствовал сильное пожатие руки на своем плече и теплое чувство волной поднялось от сердца к горлу. Мартен в первый раз вверял ему таким образом и «Зефир», и собственную судьбу.

Когда он удалился, Грабинский украдкой протер увлажнившиеся глаза, а потом, набрав полную грудь воздуха, громко рассмеялся, давая выход распиравшей его радости.

Впрочем, он тут же взял себя в руки. Подумал, что на нем лежит ответственность, которую ни на миг нельзя недооценивать. Ночь была темна, а верное определение расстояния до «Санта Крус»и наблюдение за его маневрами требовали максимального внимания и сосредоточенности.

— Держите курс вслед за каравеллой, — сказал он боцману, стоявшему рядом. — Я иду на бак.

— Держать за каравеллой, — повторил как положено тот.

Грабинский спустился на шкафут, миновал гротмачту, у которой нес службу Клопс, потом фокмачту с дремавшим под ней Славном, и наконец взобрался по трапу на носовую палубу и выше — на надстройку, где застал Тессари.

— Что нового? — полюбопытствовал Цирюльник.

Стефан сказал, что Мартен у себя в каюте.

— Оставил тебя на вахте? — догадался тот.

— Да, — подтвердил Грабинский.

— Будь спокоен, мы тебе поможем, если понадобится. Что мне делать?

Стефана тронули эти слова, и особенно дружеский тон, каким они были произнесены.

— Спасибо, Тессари, — ответил он. — Я из вас самый младший…

— Это здесь не при чем, — буркнул Цирюльник. — Знаете вы куда больше меня.

— До сих пор мы были на «ты», — сказал Стефан. — Даже стань я кормчим «Зефира», хотел бы, чтобы так и оставалось. А ведь я им ещё не стал.

— Полагаю, что уже стал, — буркнул Цирюльник. — Так и должно быть. Мартену было четырнадцать лет, когда он стал помощником у своего отца, и восемнадцать, когда принял после него командование. Там его злейший враг — сказал он, помолчав и указав кивком на паруса «Санта Крус». — Это будет схватка не на жизнь, а на смерть. Надеюсь, капитан выйдет из неё победителем.

Грабинский ошеломленно взглянул на него. До тех пор ему и в голову не приходило, что могло случиться иначе. Тессари заметил впечатление, которое произвели его слова.

— Капитан все ставит на карту, — пояснил он. — Счастье на его стороне, но он не считается с тем, что имеет дело с мошенником. Будь игра честной…Но речь идет ещё и о сеньорите, и — черт возьми — у Рамиреса нужно следить за руками, иначе…

Он умолк, не договорив. Вновь взглянул в сторону каравеллы, которая, казалось, замедляла ход. Стефан тоже это заметил.

— Мы должны держаться ровно в миле от них, — сказал он. Возвращаюсь на корму.

По дороге он отдал краткие команды Перси и Клопсу. Верхние паруса немного подобрали. Вскоре вновь понадобилось выбрать их гитовы и гордени, а потом подобрать и несколько нижних. Лот показывал восемь узлов, потом пять.

— Тянутся, как мухи в смоле, — заметил кто-то за плечами Грабинского.

— Видно хочется немного с нами поговорить, — ответил другой.

— Поговорим днем, — рассмеялся первый. — Громкий выйдет разговор!

— Я думаю! Уж Поцеха прочтет им проповедь!

— Через дула наших фальконетов, чтобы лучше понимали.

— Да что там, мы им жестами объясним, что нам нужно, отозвался ещё один. — Я такой разговор предпочитаю лицом к лицу, у них на палубе.

Каравелла, казалось, ложилась в дрейф несмотря на свежий ветер, дувший прямо в корму. Продолжалось это уже почти два часа, и Стефан начал подозревать, что в поведении Рамиреса кроется какой-то подвох. В полночь он уже собрался будить Мартена, когда «Санта крус» перебрасопил реи, повернув прямо

— 254 — на запад, и увеличил скорость. «Зефир» сделал то же самое и эта неспешная погоня продолжалась до самого рассвета.

Когда Мартен, свежий и отдохнувший, вышел на палубу и приказал поднять на мачту французские флаги вместо английских, добавив к ним также свой собственный флаг, Стефан Грабинский спросил о смысле этой замены.

— Переходим на службу Генриха де Бурбона, — услышал он в ответ. — Теперь мы будем только союзниками Англии, поскольку непосредственная опека Елизаветы слишком дорого нам обходится. Король Франции не требует от своих корсаров столь многого.

Стефану пока этого было достаточно. О подробностях он не спрашивал; полагал, что если Мартен принял такое решение, оно должно быть верным. Все, что слышал он о Беарнце, склоняло его симпатии к этому героическому вождю, который собственным мужеством добыл королевство и корону. В ту минуту, впрочем, его больше занимали текущие события — то, что казалось ему приключением в сто раз интереснее и увлекательнее, чем смена корсарского патента и флага.

«Санта Крус» разворачивался! Его высокие надстройки, бочкообразный корпус и толстые мачты уже кренились в повороте, а реи разворачивались на бейдевинд.

Мартен с ироничной усмешкой приглядывался к этому неуклюжему маневру. Только когда каравелла, дрейфуя по ветру, повернулась наконец носом к «Зефиру», скомандовал разворот.

— Покажите им, как это нужно делать! — крикнул он своим боцманам, становясь за штурвал и беря двумя руками его рукояти.

Грабинский собрался бежать на нос, но Ян его удержал.

— Не нужно. Последи отсюда, что будет.

И действительно, это казалось образцом ловкости. Рулевое колесо в руках Мартена повернулось вправо, остановилось, покатилось влево и снова замерло на месте. В соответствии с этими импульсами «Зефир», накрененный на левый борт, резко принял под ветер, его реи и паруса развернулись, как распростертые крылья птицы, которая одним их движением меняет направление полета, мачты качнулись вправо, а стройный корпус пересек собственный пенистый след, замыкая петлю. Весь поворот на фордевинд был закончен, прежде чем на «Санта Крус» успели закрепить шкоты.

Мартен блеснул зубами в широкой улыбке, отдал руль вахтенному боцману и повернулся к Стефану.

— Ни один испанский корабль не способен на такой маневр, — похвастался он, и добавил: — И мало какой другой тоже.

— Это правда, — восторженно признал юноша. — Только чайки могут состязаться с «Зефиром». С вами никому не сравниться!

— Ты преувеличиваешь, — без особого убеждения возразил Ян. — Тессари удалось бы проделать то же самое, а ты будешь управлять кораблем не хуже, освоившись с экипажем.

В этот миг с носовой надстройки «Санта Крус» сверкнула короткая вспышка пламени в облачке дыма, раздался грохот орудия и наконец плеск ядра, упавшего в море в нескольких десятках ярдов за кормой «Зефира».

Почти одновременно в дверях настройки показалась Мария Франческа. На ней было то самое платье из пурпурного атласа, украшенное высоким воротником из брабантских кружев. В нем она походила на прекрасный экзотический цветок. Мартен окинул её восхищенным взглядом; Грабинский потупил взор, словно пораженный ослепительностью этого зрелища. Она же, сознавая впечатление, которое производит, некоторое время стояла у них на виду, обводя взглядом горизонт, словно в поисках каравеллы.

— Я слышала выстрел, — наконец сказала она. — Что тут происходит?

— Командор де Рамирес теряет терпение, — сказал Стефан.

— И боеприпасы, — добавил Мартен. — Это потому, что он не выспался.

Все трое теперь смотрели на каравеллу, которая оставалась все дальше позади по правому борту. Мартена явно осенила какая-то новая мысль, ибо он опять усмехнулся.

— Не стоит его разочаровывать, — сказал он. — Попробуем взять такой курс, чтобы он не терял надежды. — И велел взять больше вправо.

— Так держать! — бросил он боцману, стоящему на руле, как только «Зефир» начал описывать плавную дугу. Потом подошел к Марии.

— Спасибо, — негромко сказал он.

Он отшатнулась и нахмурилась.

— Ты что, думаешь, я надела это платье для тебя?

— Что ты! — живо возразил он. — Я только хотел, чтобы он тебя увидел в нем издалека. Чтобы знал, что может получить тебя, если ему хватит мужества и выдержки.

Она взглянула ему прямо в глаза.

— Ты в этом сомневаешься?

— Quien sabe… — задумчиво ответил он. — Я готов ещё поверить… — и добавил: — Тем более у него не будет другого выхода.

Она резко обернулась — воздух содрогнулся от нового выстрела — но и на этот раз оказался недолет.

— Видишь! — триумфально заявила она.

— Вижу и слышу. И даже рад, хотя предпочел бы иметь противником лучшего моряка. Такого, который знает дальнобойность своих орудий и умеет точнее оценить расстояние до цели. Смотри, Мария: теперь виден весь борт «Санта Крус». Если напрячь зрение, можно разглядеть жерла орудий на обоих артиллерийских палубах. Их двадцать четыре, не считая восьми в надстройках. Кроме того, на главной палубе должно быть шесть или восемь легких орудий. Это наверняка октавы или четвертькартауны. Наконец у него около двадцати фальконетов и по крайней мере шестьдесят мушкетов. Он примерно вдвое больше «Зефира», а его команда…

— Мне это известно, — перебила она. — Бельмон поделился со мной этими сведениями, чтобы убедить в твоей неустрашимости. Я в неё поверила. Ты как андалузский бык, который одной парой рогов бьется с целой стаей бандерильерос и пикадоров. Только бык обычно уступает матадору.

— Это твой Бласко — матадор?

— Quien sabe…Я слышала, что однажды он уже разрушил твои намерения и мечты. Может сделать это и ещё раз.

Слова эти, произнесенные необычно спокойно, почти равнодушным тоном, возмутили Мартена. Гнев вскипел в нем, как лава, и он едва не разразился потоком проклятий. В голове его блеснула безумная мысль повернуть «Зефир» против каравеллы и разнести её в щепки, даже если бы пришлось пойти на дно вместе с ней. Но он опомнился.

— Увидим, — процедил он, стиснув зубы.

Сравнение схватки «Санта Крус»и «Зефира» или же де Рамиреса и Мартена с корридой могло показаться красивым и уместным, но только не Мартен играл тут роль быка. Напротив — его тактика обмана врага, его раздражения, тактика отчаянных маневров, которые с виду отдавали все шансы в руки де Рамиреса и провоцировали его на атаки, разрушаемые в последнюю секунду, производила впечатление, что это Мартен — матадор, играющий с разъяренным быком.

Орудия «Санта Крус» гремели раз за разом, поодиночке или залпами, но «Зефир» уклонялся от ядер. Он вертелся в неполной миле перед носом каравеллы, выписывал крутые дуги, позволяя ей приближаться по хорде, но когда наступала пора прогреметь залпу, когда испанские канониры прикладывали фитили к запалам, резко брал влево или вправо и удалялся невредимым.

Де Рамирес был в ярости. Его корабль не поспевал за маневрами врага, а каждая смена галса требовала отчаянных усилий измученной, слишком малочисленной команды. Пушкари целили плохо, заряжание орудий отбирало остатки сил у канониров, не хватало людей для подноски пороха и ядер. Всем был нужен хотя бы краткий отдых.

Бласко знал, что сеньорита де Визелла — свидетель его неудач, и горечь переполняла его душу. Порой он хотел, чтобы Мария Франческа скорее погибла от первого прицельного выстрела, чем и дальше наблюдала за этим унизительным зрелищем.

После трехчасовой безрезультатной пальбы он оставил в покое своего неуловимого противника и опять взял курс на запад, в надежде, что Мартен повернет на Кадис. Но ошибся. «Зефир» плыл за ним, как тень, а поскольку был быстрее и маневреннее, мог в любую минуту сблизиться и атаковать. Рамиресу неустанно приходилось быть наготове: его команде так или иначе приходилось дежурить у орудий с тлеющими фитилями, дым которых заполнял межпалубные пространства и отравлял воздух.

Он сам едва держался на ногах, но его вдохновляла ненависть, ярость и унижение. Каждый раз, оглядываясь на высокую пирамиду парусов «Зефира», невольно искал взглядом красное пятно на палубе, и почти каждый раз его обнаруживал. Сеньорита де Визелла была там, среди тех неотесанных леперос, подвергалась их грубому обращению, слышала скабрезные шутки. Преступник, который командовал этой бандой, видимо хотел защитить свой корабль присутствием Марии; но она должна была понять, что испанский командор не остановится пред уничтожением врага даже в таких обстоятельствах. И он это доказывал, или по крайней мере пытался доказать, три часа подряд обстреливая «Зефир».

Потом ему пришло в голову, что сеньорита могла приписать неточность выстрелов его заботе и опасениям за её жизнь и здоровье. Сам не знал, которая из этих возможностей больше бы его удовлетворила, какая выгоднее обрисовала бы его в её глазах, спасая одновременно честь идальго.

Очередной маневр «Зефира» прервал эти рассуждения и сомнения. Корсарский корабль, казалось, готовился к атаке: с распростертыми парусами он летел за каравеллой, словно Мартен намеревался обойти её с левого борта.

« — Это его погубит», — подумал де Рамирес.

Всю орудийную прислугу он стянул на левый борт и приказал целить в мачты на уровне нижних марсарей, чтобы лишить его хода с одного залпа. Но «Зефир»в полумиле за кормой «Санта Крус» принял вправо, а когда испанские пушкари кинулись заряжать орудия правого борта, моментально убрал верхние паруса, спустил кливеры и стаксели, потерял ход и вновь остался сзади, как раз вовремя, чтобы избежать двенадцатифунтовых ядер, которые разъяренные артиллеристы впопыхах успели выпустить с кормовой надстройки.

Подобные наскоки повторялись раз за разом целый день до самого вечера. Уже тридцать шесть часов испанский экипаж не знал ни минуты покоя, а ночь не принесла никаких перемен в поведении упрямого неприятеля. Люди Рамиреса падали от изнеможения, засыпали на шкотах и при орудиях, а разбуженные приказами, сопровождавшимися пинками, начинали уже возмущаться и бунтовать.

Правда, и на «Зефире» не обошлось без недовольства. Вызвал его Перси Барнс, прозванный Славном, который как боцман командовал несколькими матросами, свежезавербованными в его родном городе Гастингсе. Это были люди, достаточно знакомые с морским ремеслом, но относившиеся к разряду моряков, не привязывающихся к определенному кораблю. В любом порту таких можно было найти предостаточно, и каждый шкипер мог при надобности пополнить ими свой экипаж, хотя не питая уверенности, не потребуют ли они расчета и не оставят его в первой попавшейся дыре, если именно там им надоест работать. Такие чаще бунтуют, никогда не довольны командованием, и никогда не отличаются ни лояльностью, ни коллективизмом, ни особой отвагой в минуты опасности. Эти четверо как нельзя больше подходили Славну, хоть тот и выдержал на «Зефире» уже немало лет.

Так вот, Славну не нравилась эта игра в кошки-мышки; он рассчитывал неплохо поживиться в Кадисе и насладиться всеми мимолетными утехами победителя. Тем временем Кадис с его сокровищами — домами богачей, соборами, резиденциями епископов, ювелирными лавками, пульхериями и винными погребами, а также прелестными сеньорами и сеньоритами — все это ускользнуло у него из-под носа и досталось другим.

И чего ради, Господи? С какой стати? Потому только, что капитану приспичило гоняться по всей Атлантике за де Рамиресом, с которым они некогда повздорили! Если бы хоть та старая сельдяная бочка — «Санта Крус» — везла что-то ценное! Но где там! Если в конце концов они её захватят (черт знает какой ценой), окажется, что кроме пары сотен крыс и мешка заплесневелых сухарей там в трюмах ничего нет. Шкипер добьется своего: повесит за ноги испанского гранд — идальго или выпустит ему кишки, но что достанется команде?

— За что мы дерем руки до кровавых мозолей? — вопрошал он своих приятелей из Гастингса. — За пару шилингов в неделю? За что рискуем головой? Чтобы Мартен мог покрасоваться перед своей куколкой, какой он лихой парень? Тьфу, дьявол бы побрал такую службу!

Слушали те его, раззявив рты, и даже поддакивали, пока за спиной Перси не показался Стефан Грабинский. При его виде все опустили головы, а кое-кто попытался выскользнуть из кубрика на палубу. Но Грабинский заступил им дорогу.

— Стоять! — решительно скомандовал он.

При звуке его голоса Перси поспешно обернулся.

— Вы к нам в гости, — спросил он, зло сверкнув глазами, или шпионить?

— К тебе, Барнс, — кивнул Стефан. — Скажи, случалось тебе видеть звезды ясным днем?

Славн не мог понять, или это оскорбление, или Грабинский не слышал его слов и просто шутит.

— Звезды? — растерянно повторил он. — Ясным днем?

— Сейчас увидишь.

Едва услышав эти слова, он в самом деле увидал, как посыпались звезды, одновременно ощутив пронзительную боль в виске; палуба ушла у него из — под ног, а сам он пролетел через весь кубрик и грохнулся о стену.

На миг Перси утратил способность мыслить и понимать. Голова его гудела, в глазах кружились двери, стены и человеческие фигуры. Не скоро смог он их остановить и поставить на место. Попробовал подняться, что удалось не с первой попытки, но не смог даже разразиться потоками проклятий: не в силах был пошевелить челюстью, которая выскочила из сустава.

Он только громко зарычал от страха и от боли и бессильно рухнул на ближайший рундук.

Грабинский догадался, что с ним, но не мог ничего поделать, поскольку у него от удара занемела рука.

— Позови главного боцмана, — бросил он одному из матросов. — Он на палубе.

Когда Поцеха вправил челюсть Славну и узнал от Стефана о происшествии, к Перси вернулся дар речи. Нет, он не ругался и не проклинал, а ударился в плаксивые жалобы.

— Вот чего заслужил я за годы службы на этом корабле! За что? — спрашивал он. — Что я такого сделал, что меня изуродовали?

Стефану даже стало его жаль.

— Ну-ну, Перси, — примирительно сказал он. — Не прикидывайся невинной жертвой. Я не собирался так сильно тебя ударить.

Поцеха уважительно кивнул.

— Чистая работа, — сказал он, усмехаясь в усы. — Но нет нужды его жалеть. За подстрекательство к бунту тебя нужно повесить, — повернулся он к Славну.

— Я никого не подстрекал, — всхлипнул Перси. — У меня есть свидетели. Скажите сами! — воскликнул он, поглядывая на земляков. — Разве я подстрекал вас к бунту?

— Еще не успел, — вмешался Грабинский. — Мне вовремя удалось тебя от этого удержать. Но если чувствуешь себя обиженным, можем доложить капитану. Как хочешь.

— Обойдется, — буркнул Славн. — При случае я сам сумею разобраться.

Как хочешь, — повторил Стефан.

ГЛАВА XVII

В ту ночь Мартен не позволил себе сомкнуть глаз и отдохнуть. Он хотел окончательно измучить Рамиреса и его людей, а поскольку сам проспал пару часов после обеда, то ощущал себя в силах бодрствовать хоть целые сутки.

Каравелла решительно держалась юго-западного курса, значит не на Азоры, как он вначале полагал, а скорее всего к Мадейре. Атаковать её он собирался только когда они окажутся на полпути от цели. Но случай распорядился иначе, и позднее Мартен смог оценить, как он обязан этой случайности.

Случилось это незадолго до восхода солнца и было настолько поразительно, что в первую минуту ни на «Зефире», ни на «Санта Крус» никто не мог угадать причины происшедшего.

Первоначальная ситуация и все развитие событий с точки зрения командора Бласко де Рамиреса выглядели так: почти вся орудийная прислуга уже давно находилась на артиллерийских палубах по левому борту, и все оттого, что «Зефир» неведомо в который раз маневрировал так, словно собирался обгонять каравеллу именно с той стороны. Рамирес, наученный множеством предыдущих наскоков такого рода, даже не рассчитывал, что Мартен в самом деле решится на проведение столь рискованного маневра до конца; он полагал, что с минуты на минуту тот сменит курс и вновь останется позади. Но несмотря на это погнал своих канониров на боевые посты, не исключая прислуги двух шестифунтовых октав в кормовой надстройке.

«Зефир» приближался медленно; прошло примерно полчаса, а он ещё не вошел в пределы досягаемости октав. Разумеется, огня не открывали, ожидая либо сокращения дистанции, либо смены его курса, но для Рамиреса такое ожидание было настоящей пыткой.

И тут на нижней артиллерийской палубе грохнуло тяжелое орудие, и сразу после этого разнесся раскатистый грохот залпа всем левым бортом. В результате сильнейшей отдачи одиннадцати пушек «Санта Крус», словно ударенный обухом, качнулся вправо, и все попадали на палубу, сбитые с ног могучим внезапным толчком.

Рамирес тоже рухнул, но тут же вскочил и взглянул за корму. «Зефир» плыл прежним курсом, прекрасно видимый на фоне посветлевшего неба; держался в трех четвертях мили сзади и левее каравеллы, но не настолько близко, чтобы его можно было достать хотя бы из фальконетов, горизонтальный угол обстрела которых слишком ограничен. Значит, залп не был направлен в него. Тогда в кого или во что, в таком случае? В море кругом было пусто. Ни паруса, ни следа других кораблей до самого горизонта.

Рамирес выругался и помчался вниз к своим артиллеристам. На первой палубе наткнулся на ошеломленного помощника, который командовал батареей фальконетов.

— Ты куда дал залп? — рыкнул командор.

Офицер не мог произнести ни слова. Зубы его стучали, по смертельно бледному лицу стекали струйки пота. Рамирес был готов пустить ему пулю в лоб, но спохватился, что таким образом лишится единственного человека, способного руководить огнем всей батареи.

— Зарядить орудия! — скомандовал он. — И пошевеливайтесь!

Сам же поспешил ниже, к тяжелой батарее. Там он надеялся найти разрешение загадки: ведь первый выстрел громыхнул оттуда.

« — Измена? — думал он по дороге. — Бунт? Или они обезумели?»

Влетев в мрачный коридор, полный дыма, перешагнул высокий порог и через несколько шагов споткнулся о какого-то человека, лежавшего у лафета первого орудия. Не владея собой, пнул его изо всех сил, но не услышал даже стона. Человек этот — молодой канонир — был мертв; лицо разбито и расколот череп. В судорожно сжатом кулаке застыл ещё тлевший фитиль.

Командир батареи был почти столь же ошеломлен, как и его коллега палубой выше, но все же выдавил несколько слов в ответ на резкие, полные сдержанной ярости вопросы командора.

Уверил, что не спал, хотя наверняка был немного не в себе, когда услышал гром первого выстрела. Он не подал никакой команды, — просто не успел даже крикнуть. И канониры сами приложили фитили к запалам.

Почему они это сделали? Пожал плечами. Грохот вырвал людей из тяжелой дремы; они могли подумать, что в сонной одури пропустили приказ открыть огонь. Такое вполне могло померещиться, ибо уже сорок восемь часов их держали в полной готовности, с дымящимися фитилями в руках.

Рамирес, несмотря на кипящее внутри бешенство, признал такое объяснение весьма правдоподобным. Впрочем, это не угасило ярости, с которой он теперь честил и мордовал канониров. Набросился было и на их командира, но то, видимо, тем временем пришел к выводу, что терять ему теперь нечего, и отскочив назад, выхватил шпагу.

— Я прикажу тебя повесить! — взвизгнул командор.

— Можете велеть расстрелять меня, ваше превосходительство, — отрезал офицер. — Я дворянин, как и вы. И оскорблений не потерплю!

Несколько мгновений они мерились взглядами, после чего Рамирес первый сунул свою шпагу в ножны. Командир батареи сделал то же самое.

— Этот несчастный, — сказал он, указав на труп с разбитым черепом, — видимо случайно коснулся фитилем запала, когда заснул. Отдача орудия разбила ему голову.

— Ему повезло, — буркнул Рамирес. — Останься он жив, я с него шкуру бы содрал.

И тут откуда-то сверху, видимо с кормовой надстройки, раздался грохот выстрела.

— Октава, — заметил офицер, командовавший батареей. — Там, видно…

Договорить он не успел: его прервало содрогание всего корабля и громкий треск, донесшийся с палубы. Секундой позже с левой стороны прогремел короткий раскат залпа, и сразу после этого над головой командора раздался шум, который рос и ширился, как дикий рев и рокот взбесившейся реки.

Рамирес сразу понял, что ему грозит. Мысли стрелой проносились у него в голове, которая готова была лопнуть от ужаса: «Зефир» пошел в атаку! Готовится к абордажу! Огонь легких орудий с палубы не сможет его удержать, а весь левый борт безоружен!

— Разворот! — заорал он во весь голос, словно команда на палубе могла его услышать. — На правый борт! — крикнул он командиру батареи. — Все на правый борт, к орудиям!

Прыгнув к трапу, Рамирес снова споткнулся о лежавшие останки и помчался на палубу.

Мартен, услышав грохот одиночного выстрела, а потом целый залп с «Санта Крус», в первый момент подумал, что там произошел взрыв пороха. Но увидев мачты и паруса каравеллы, вынырнувшие из тучи дыма, сносимого ветром, понял, что произошло нечто иное. Не пытаясь даже отгадать, что именно, Ян тут же оценил возможность для атаки и не замедлил ей воспользоваться.

На то, чтобы откатить тяжелое орудие, зарядить его и вновь просунуть дуло наружу, закрепить лафет и прицелиться, умелой прислуге требовалось не меньше получаса, в то время как «Зефир» мог нагнать каравеллу и оказаться у её левого борта за несколько минут. Из этого простого расчета вытекало столь же простое решение: атаковать!

Свистки и окрики боцманов подняли на ноги всю команду. Канониры заняли боевые посты при орудиях. Кливеры и стаксели побежали вверх, поймали ветер и «Зефир» полетел вперед, круто вспенив волны.

Мартен понимал, что предстоит битва ни на жизнь, а на смерть. Если не овладеть каравеллой с первого удара, отступать будет некуда. И он поставил все на карту: решил бросить на абордаж почти всю команду, оставив на «Зефире» лишь Томаша Поцеху с несколькими пушкарями, зная, что главный боцман в безвыходной ситуации предпочтет поднять на воздух и себя, и «Санта Крус», чем сдаться.

Во весь голос он сообщил об этом своим людям.

— Мы должны победить или умереть! Другого выбора нет.

Ответом был вопль воодушевления, который тронул его до глубины души. От возбуждения, переполнявшего его, Ян забыл про Марию, и тут увидел её камеристку Леонию, выходящую из кормовой каюты. Окликнул, но та видимо не услышала, так как была глуховата. Заколебался: успеет ли ещё раз увидеть Марию Франческу? Взглянул на «Санта Крус». Каравелла не меняла курса и была уже совсем близко, в каких-то восьмистах ярдах. Могло показаться, что ничего особенного на её борту не произошло. Но нет, такого быть не могло. Ведь не салют же он слышал!

« — Это какая-то ловушка, — подумал он. — Нельзя спускать с них глаз. И так я слишком рискую.»

Кто-то потянул его за рукав. Нашедшая его наконец Леония не представляла толком, что происходит, но выглядела испуганной.

— Сеньорита…сеньорита одевается… — повторяла она.

— Скажи, чтобы пришла сюда, — прервал её Мартен.

— Я здесь, — раздался за его спиной спокойный голос, от звука которого Яна охватила горячая волна. — Орудия гремели… Что, уже? …

— Да, — подтвердил он, глядя ей в глаза. — Сейчас все решится.

Снова взглянул на каравеллу, после чего заговорил, уже не отводя глаз:

— Я хотел видеть тебя, Мария. Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, что если мне не повезет, то оба корабля пойдут на дно. Рамирес может уцелеть — и больше того, получит шанс освободить тебя — только в том случае, если мне удастся захватить «Санта Крус».

— Я не боюсь, — сказала Мария Франческа. — Пусть все решится.

— Так сильно ты меня ненавидишь?

Ответа он уже не услышал. Из кормовой надстройки «Санта Крус» сверкнула вспышка пламени, ядро просвистело над палубой «Зефира»и долетел звук выстрела.

— Руль лево на борт! — скомандовал Мартен.

Корабль развернулся почти на месте, повернувшись правым бортом к каравелле. Мартен склонился на открытым люком.

— Огонь!

Багровая молния пролетела вдоль борта, содрогнулась палуба, рявкнули орудия, густые клубы дыма закрыли обзор.

Мартен крикнул:

— Лево руля! — и, перепрыгнув поручни, соскочил на шкафут к своим боцманам.

Сеньорита де Визелла с бьющимся сердцем и раскрасневшимся лицом следила за разыгравшейся битвой. Глаза её не в состоянии были охватить весь ход событий; замечала она только отдельные ситуации и сцены, как в кошмарном сне.

Вот из рассеивавшихся клубов дыма вынырнули две перебитые на середине мачты испанского корабля, который начал дрейфовать боком, сносимый ветром.

Вот на реях «Зефира» опадают паруса, а его длинный бушприт, словно рог сказочного единорога, пронзает ванты и штаги каравеллы, вязнет в них как в сети, и оба корабля сталкиваются бортами.

Вот Мартен с рапирой в руке карабкается на палубу «Санта Крус». Он уже там! Трое в сверкающих шлемах преграждают ему дорогу, колют пиками, но он уворачивается от них и сам наседает. Один из алебардистов падает с проткнутым горлом, два других исчезают под телами корсаров, словно волной заливающих палубу. Крики вздымаются и стихают, слышны одиночные выстрелы, вопли триумфа и ужаса.

Перед кормовой надстройкой чернеет строй солдат; их густые шеренги растут, неустанно пополняясь новыми бойцами, словно какая-то непонятная машина их выбрасывает изнутри корабля. Они строятся клином, который трогается с места, набирает ход и как таран вонзается в самую середину атакующих.

На высокой корме остался только один человек. Он стоит, нагнувшись и всматривается вперед. Это Бласко де Рамирес! Смотрит сверху вниз на палубу «Зефира», что-то кричит, отдает какие-то приказы, указывает шпагой на марсы на мачтах.

И туда уже взбираются его мушкетеры, когда из-за спины сеньориты раздаются выстрелы. Это главный боцман Поцеха и его шесть отборных стрелков. Каждый из них падает на колено, целится, стреляет, встает и перезаряжает оружие. Готовые, заранее отмеренные заряды вместе с пыжами падают в дуло, за ними — свинцовые пули, постукивают шомпола, на полку замка сыплется порох, щелкают взводимые курки. Стрелок опускается на колено, прикладывает мушкет к плечу, прищуривается. Длинный ствол взлетает вверх, к испанцам, которые ещё не успели укрыться в своих корзинах, закрепленных у верхушек мачт. Слышен близкий грохот, кислый удушающий дым взвивается над кормой «Зефира», а с вантов каравеллы падает смертельно раненый солдат. Падает безвольно, как тяжелый мешок, раскинув руки, или на мгновение зависает, конвульсивно хватаясь за канаты, пока смерть не разорвет этих объятий.

Но что же происходит там, ниже, на главной палубе? Что стало с клином пехоты, закованной в сверкающие кирасы?

Нет уже плотного клина с густыми шеренгами. Его строй лопнул, смешался и рассеялся. Корсары, правда, подались в стороны перед этим натиском, но тут же впились в бока стального клина, как слепни впиваются в тело несчастной лошади. Сверкнули ножи, короткие тесаки, тяжелые мексиканские мачете и топоры. Кровь течет по доскам палубы; лязг оружия, вопли раненых, стоны умирающих и крики сражающихся слились в какой — то адский хор.

Где Мартен? В такой толпе невозможно разглядеть его фигуру. Или он убит? Ранен? Захвачен врагами?

Вот он! Вырвался из самой гущи этого ужасного побоища. Проложил себе дорогу окровавленной рапирой, бежит к трапу кормовой надстройки, перескакивает три, четыре ступени, и останавливается перед Рамиресом.

Бласко отшатнулся, словно увидев привидение. В самом деле, Мартен выглядит ужасающе. Истекает кровью, волосы слиплись, глаза пылают, на лице, почерневшем от порохового дыма, белеют зубы, потому что он смеется — хохочет во все горло, словно обезумел. Но Рамирес уже взял себя в руки. Его сверкающая шпага блеснула в первых лучах солнца. Неожиданный укол в самое сердце — неотразимый выпад!

Мария Франческа громко вскрикнула, словно это её сердце было пробито. Но в ту же секунду увидела второй блеск — на этот раз высоко над головой Рамиреса, и тут же поняла, что это его шпага и что Мартен жив. Теперь только он сжимал в руке оружие. Сверкающий клинок, которым Рамирес нанес молниеносный удар, с лязгом рухнул на палубу «Зефира».

Она кинулась вниз, чтобы поднять его. Сталь сверкнула безупречной чистотой — следов крови не было.

Посмотрела на корму каравеллы. Мартен стоял за спиной противника, держа его за шиворот и крича по — испански:

— Сложить оружие! Ваш командир сдался!

Штаб командора Бласко де Рамиреса, изрядно поредевший, поскольку в Кадисе сошли на берег начальник артиллерии, интендант и главный навигатор, дабы уладить всякие формальности и вопросы снабжения корабля в портовых учреждениях, состоял теперь всего из четверых младших офицеров, не считая командиров батарей тяжелых пушек и фальконетов, а также капитана, командовавшего морской пехотой.

Этот последний именовался Лоренцо Запата и служил под командой Рамиреса уже несколько лет, необычайно к нему привязавшись. Как и Рамирес, отличался он вспыльчивым характером, превосходя того жестокостью и хитростью. Родом он был из богатой семьи мексиканских гачупинос и имел приличный доход, а потому любил разыгрывать большого барина, хоть не имел никакого титула. Он был влюблен в профессию солдата и отдавался ей со страстью, которую, однако, не вознаграждали повышениями по службе, и все по причине неудержимого темперамента, вызывавшего непрерывные бесчинства и даже убийства, какие совершал он при любой оказии.

Учитывая его положение и бросавшуюся в глаза близость к командору, Мартен поместил его в отдельную каюту под охрану Славна, как и Рамиреса, которого сторожил Клопс. Остальных офицеров заперли в боцманском кубрике и Ян допрашивал их по очереди, желая разузнать о местопребывании Золотого флота.

Знали они немного, а Рамирес и Запата вообще отказались давать информацию.

К ним относились с особым внимание. Мартен сам принял их шпаги и пистолеты, запретил своим людям любой грабеж пленных и зашел в своем благородстве настолько далеко, что даже не приказал обыскать офицеров, благодаря чему у капитана остался рожок с порохом и мешочек с пулями.

Запата счел такую манеру поведения глупостью, хотя и сам себя в душе именовал глупцом. Зачем же он расстался с пистолетом, который тоже мог припрятать? Оружие всегда пригодится, ведь нет такой ситуации, которая не могла бы вдруг перемениться, если человек способен на лету схватиться за любую возможность.

Лоренцо Запата не раз попадал в переделки, но никогда не расставался с пистолетом, и — нужно признать — был ему обязан не одному избавлению. А вот теперь он был безоружен, и причем исключительно по собственной вине. Всего лишь горстка пороха и несколько пуль — что за ирония судьбы! Для тридцатилетнего мужчины, опытного солдата и командира, ошибка была непростительной. Он поспешил, словно напуганный молокосос, и лишился шанса, который оставило ему провидение…

Сквозь маленький круглый иллюминатор носовой надстройки он мог видеть, что делается снаружи. Наверно, мог бы увидеть и Золотой флот с его могучим эскортом, если бы тот вышел с Мадейры.

Да, если бы!

Но ведь так могло случиться! Ему пришло в голову, что Бласко должен всеми способами затягивать эту вынужденную задержку борт о борт с корсаром, который — не иначе при помощи нечистой силы — завладел каравеллой.

Корсар был глуп — это не подлежало сомнению. Значит можно водить его за нос, используя его легковерие. С какой бы стати ему оставлять их в живых? Что его к этому склонило? Или красотка в пурпурном платье, которую Лоренцо заметил на его корабле, имела с этим что-то общее?

Да, несомненно, — решил он.

Лоренцо заметил, что Рамирес при её виде побледнел, как мел, и опустил глаза. Значит, он её знал! Запата терялся в догадках, поочередно их отбрасывая. Ему не приходило на ум ни одно правдоподобное объяснение собственных наблюдений. И в конце концов он перестал ломать над этим голову.

Его внимание на миг отвлекла возня с такелажем, в котором увяз бушприт «Зефира». Там появились несколько человек с топорами — парни на подбор, нужно признать. Таких моряков в Испании не встретишь. У корсара была прекрасно подобранная команда.

« — Взять бы их в регулярные войска, годик помуштровать — что бы это были за солдаты!» — подумал он.

Разумеется, им пришлось бы отречься от ереси, но уж он — то выбил бы её из их твердых гугенотских лбов.

Еще он слышал торопливый стук молотков, доносившийся из трюмов каравеллы.

« — Заклепывают орудия, » — и при этой мысли волна ярости подкатила к горлу.

Лоренцо прошелся взад — вперед по каюте, чтобы остыть, и вновь взглянул на работавших матросов.

Его поражала их сила и ловкость, когда они затем взялись за перегрузку ящиков с серебром из трюмов «Санта Крус»в трюмы «Зефира». Сердце его сжалось при виде этой картины, но он не в силах был оторвать взгляда.

— Полмиллиона пистолей, — вздохнул он. — Недурной улов. Ничего удивительного, что их главаря не интересуют наши тощие кошельки и убогиеукрашения. До конца жизни он будет купаться в достатке, а его люди…

Он оглянулся через плечо, осененный внезапной идеей. Перси Барнс, который ни на миг не спускал с него глаз, вздрогнул и схватился за рукоять одного из пистолетов, заткнутых за пояс. Но пленник видимо вовсе не собирался прибегнуть к насилию. Он лишь отошел от окна и сел напротив него на край койки.

— Неплохой улов, — повторил он вслух.

Перси осклабился в ухмылке и бросил:

— Нам это не в диковинку.

Он на минуту задумался, которое из своих невероятных приключений рассказать этому благородному сеньору в связи с его репликой, явно приглашавшей к разговору. Любил Перси порассказать о своих подвигах, особенно когда имел дело с джентльменами, с этими hombres finos, которых он с виду презирал. Но, к сожалению, такие оказии перепадали ему чрезвычайно редко. И тем более горел он желанием воспользоваться такой исключительной возможностью.

Славн отдавал себе отчет в своем превосходстве над испанцем, которого считал грандом или хотя бы графом, и который теперь стал обычным пленником. Некоторая снисходительность в отношении его не запрещалась. Зато потом можно будет похвалиться, как вдвоем с неким идальго вели они душевную беседу. Он заранее наслаждался впечатлением, которое произведет среди приятелей, собутыльников и портовых девиц своим рассказом, конечно приукрашенным немного его фантазией.

— Вы походите на порядочного человека, — небрежно обронил Лоренцо явную неправду, поскольку выглядел Славн скорее убого и отталкивающе. — Наверное, вы главный боцман?

Симпатии Перси Барнса теперь явно склонились на сторону узника.

— Что-то в этом роде, — промямлил он. — Я часто остаюсь за него, и вообще если есть ответственное дело — всегда зовут меня.

— Это сразу видно, — поддакнул Лоренцо. — Но если бы вас надлежаще оценили…

— Ба! На другом корабле я был бы уже штурманом, — вздохнул Перси и на миг умолк, припоминая обиды, понесенные на «Зефире».

Но не о них он собирался говорить, по крайней мере не обо всех. Для начала собирался блеснуть перед «графом» своим геройством, а лишь потом пожаловаться не несправедливую оценку своих заслуг. Однако Запата вновь прервал ход его мыслей вопросом, который перевел разговор на другую тему.

— Интересно, какова же ваша доля в этой добыче, — заметил он, кивком указывая на окно, за которым сундуки с серебром поднимались на блоках вверх и описав дугу в воздухе опускались в трюм «Зефира».

— Две шестисотых доли, — не подумав откровенно ответил Перси и слишком поздно прикусил себе язык, сообразив, что будь он «кем-то вроде главного боцмана» — должен был бы получать по крайней мере втрое больше.

Но это его замешательство видимо ускользнуло от внимания идальго, поскольку тот лишь сочувственно и понимающе кивнул и в свою очередь спросил, сколько оставляет себе капитан Мартен.

— Половину, — ответил Перси. — Половину всей добычи.

— И такой дележ добычи не кажется вам оскорбительным? удивился Запата.

— Что делать! — вздохнул Перси. — Таков уговор.

Ему пришло в голову, что в глазах этого знатного сеньора он смахивает на нищего, что вовсе не входило в его намерения. Чтобы поправить дело, он сказал:

— По правде говоря, обычно каждый из нас имеет дополнительный доход с того, что добудет на свой страх и риск…то есть, я хотел сказать, своими силами.

Идальго понимающе усмехнулся. Взгляд его мимоходом скользнул по пистолетам бравого боцмана. Они не составляли пару: один был покороче, не блистал отделкой, другой сверкал серебряной гравировкой и перламутром.

— И эти пистолеты тоже стали вашей добычей? — поинтересовался он.

— Да, — Перси небрежно коснулся рукоятей. — Эти игрушки я добыл в двух разных частях света.

— Мне очень нравится тот, что покороче, хоть он и скромнее с виду, — заявил Лоренцо. — Когда — то у меня был такой. Если бы вы не опасались подвоха и поверили на слово, что я не стану пытаться вас застрелить, хотелось бы посмотреть на него. И разумеется, услышать историю, как вы его добыли, добавил он.

Славн заколебался: можно ли было верить слову идальго?

« — Да что там, — подумал он. — Будь он на свободе — конечно нет! Но здесь он в одиночку ничего с пистолетом не сделает, даже если вдруг пальнет мне в лоб. К тому же и выстрелить не сможет, если я ссыплю с полки порох.»

Вытащив из-за пояса пистолет, он взвесил его на ладони и незаметно потряс, покосившись потом на запал.

— Для надежности можете высыпать остальное, — добродушно посоветовал ему Лоренцо.

Перси устыдился, но скрыл смущение улыбкой.

— Осторожность никогда не мешает, — шутливо заметил он.

— Никогда, — охотно согласился Лоренцо, протягивая руку за пистолетом.

Едва почувствовав тот в ладони, едва взглянув вблизи, он уже знал, что пули, спрятанные в мешочке под мундиром, как раз подойдут по калибру.

— Por Dios! — вскричал он, искренне удивленный. — Он точь-в — точь как мой! Я год назад свой потерял в одной таверне в Севилье!

— Ну, это наверняка не тот, — сухо отрезал Славн. — Я свой добыл лет восемь назад.

— Разумеется, — поспешил пояснить Лоренцо. — Я лишь хотел сказать, что мой был точно такой же. Отличался от этого лишь монограммой и гербом на рукояти.

Перси не знал, что такое монограмма, но успокоился. Пленник не собирался затевать с ним ссоры и не предъявлял никаких действительных или надуманных претензий на пистолет, который впрочем немногого стоил.

« — Что ему так нравится в этом старом хламе? — раздумывал он, следя за каждым движением Лоренцо. — В Амстердаме за два дуката можно купить полдюжины таких пукалок.»

Капитан все ещё разглядывал пистолет и вздыхал, словно не в силах с ним расстаться.

— Память, — шепнул он. — Дорогая память о семье…

Поднял глаза на Славна.

— Боцман, — сказал он срывающимся от возбуждения голосом. — Я дал бы вам за это скромное оружие двадцать пистолей золотом. Все, что у меня есть!

У Славна перехватило дух. Двадцать пистолей! Жадность сверкнула в его глазах, но тут же заговорили остатки здравого рассудка. Продать оружие пленнику? Это грозило петлей.

— Слово даю, все бы сделал для вашего превосходительства, — с сожалением промолвил он. — Сделал бы, хоть и мне пистолет дорог как память! И, — он проглотил слюну и говорил теперь торопливо, понизив голос, — сделал бы это не корысти ради, а просто как солдат солдату, прошу прощения у вашего превосходительства. Но, — продолжал он, торопливо озираясь по сторонам и на запертые двери каюты, словно опасаясь, что те в любой момент могут отвориться, — но не могу я рисковать головой. Ведь капитан Мартен повесил бы меня на рее, если бы…Да за один лишь разговор о чем-то подобном я получил такую взбучку! Другое дело, если он вас освободит. Тогда — пожалуйста. Когда вы соберетесь покинуть наш корабль, я мог бы незаметно сунуть его в руку вашему превосходительству в обмен на горстку золота.

« — Этот осел бредит, — подумал Запата. — Если Мартен нас освободит! Держи карман шире!»

— Я не могу нарываться на неприятности, — тянул Перси, словно силясь убедить самого себя. — Дать заряженное оружие пленнику, прошу прощения вашего превосходительства, это пахнет пулей в лоб или просто камнем к ногам — и за борт. И что мне тогда …

— Ведь можно прежде разрядить пистолет, — заметил Лоренцо. — Я не намерен им воспользоваться, пока нахожусь в плену. Командир ваш ни о чем не узнает: никто не будет нас обыскивать, раз этого не сделали до сих пор. А я добавил бы вам этот перстень — он сверкнул перед глазами Перси крупным зеленым камнем, оправленным в золото.

«Можно разрядить пистолет»и «Мартен ничего не узнает» — эти два аргумента уже давно испытывали стойкость Славна. Алчность нашептывала их ему гораздо раньше, чем они были произнесены ненормальным идальго, который жаждал купить кусок железа с костяной рукоятью за цену, стократ большую её истинной стоимости, и вдобавок предлагал ещё перстень.

— Ну ладно, — сдавшись, протянул он, и вдруг замер от испуга, услышав громкий шум у двери каюты.

Наружный засов отлетел и на пороге появился Стефан Грабинский.

— Капитан Мартен и командор де Рамирес желают видеть капитана, — сообщил он. — Прошу за мной.

Перси широко раскрыл глаза, которые закрыл было со страху. Лоренцо Запата встал и пошел к выходу. Вместе с уходом испанского идальго растаяло соблазнительное видение двадцати дукатов и золотого перстня со сверкающим хризопразом…

ГЛАВА XVIII

Капитан морской пехоты Лоренцо Запата не мог долго сдерживать изнурявшую его жажду убийства. Разговор со Славном стал для него тяжким испытанием, из которого он вышел победителем лишь ценой неслыханного усилия воли. Он мог очень легко завладеть обоими его пистолетами: прыжок, захват за горло — и конец. Дурень не успел бы даже пискнуть. Но это не имело никакого смысла. Приходилось прикидываться, унижаться, играть идиотскую роль, улыбаться и вздыхать, пока кровожадные инстинкты бушевал в нем, как дикий зверь на привязи.

Теперь он с облегчением перевел дух и даже усмехнулся. Его хитрость и случайное стечение обстоятельств оставили наивного стражника в дураках.

Но это было только начало. Лоренцо предчувствовал, что его ожидают ещё более волнующие переживания. Если бы удалось провести Мартена столь же легко, как этого жадного осла! Оба были наивны — это правда, но каждый на свой манер, а наивность Мартена казалась Лоренцо просто непостижимой. Он не мог понять ни его побуждений, ни цели, к которой этот человек стремился.

« — Затягивать любые вопросы, любой разговор, любое дело — вот что нужно, — думал он, шагая с молодым моряком, который пропустил его вперед. — Время играет нам на руку.» Затягивать!.. При виде Мартена он почувствовал, что задыхается от ненависти. Все в нем взыграло. Рука сама нащупала рукоятку пистолета и рожок с порохом. Секундное дело: подсыпать пороху, взвести курок, прицелиться, нажать на спуск!

И он поспешно отвернулся, не смея взглянуть на Мартена снова, попросту не отваживаясь поднять глаза.

Осмотрелся вокруг. Палуба «Зефира» была дочиста вымыта и свеже полита водой. Влажные доски ещё парили, просыхая на глазах. Почти вся команда корабля собралась по обе стороны шкафута. Корсары, одетые по — праздничному, в темных суконных кафтанах и облегающих лосинах с серебряными пряжками, смотрелись лучше, чем матросы адмиральской каравеллы. Они расселись на ступенях трапов, ведущих на надстройки по носу и корме, как зрители на трибунах во время корриды. У левого борта стоял Мартен в окружении своих помощников и что-то говорил, обращаясь то к Рамиресу, которого кроме Лоренцо сопровождал лишь командир тяжелой батареи, то к своим людям, то к прелестной сеньорите, которая опиралась о фальшборт, ни на миг не сводя взгляда с фигуры командора, словно лишь он один занимал её мысли и чувства.

За спиной Мартена вздымалась и опадала палуба «Санта Крус», на которой под обломком одной из сбитых мачт лежали вповалку пленники. Их караулили несколько мушкетеров с «Зефира», но охрана была почти излишня: измученную испанскую команду сморил беспробудный сон.

Ласковые, теплые дуновения западного ветра пошевеливали паруса кораблей, легших в дрейф, оба корабля легонько покачивались, временами потираясь бортами, меж которых были спущены плетеные кранцы, и каждое слово Мартена было отчетливо слышно среди общего молчания.

Лоренцо Запата слушал и все меньше понимал.

Мартен говорил:

— Я даю вам шанс, командор, хотя мог бы вас просто повесить, как вы того заслуживаете. Это было бы самое подходящее завершение наших давних счетов. Но к этим давним добавились новые, иного рода. Потому я готов сразиться с вами, и уверяю, что и я сам, и моя команда будем придерживаться условий этой схватки. Буду говорить коротко и ясно, — повысил он голос. — Один из нас, командор Бласко де Рамирес или я, Ян Куна, именуемый Мартеном, должен в этом поединке погибнуть. Если смерть настигнет меня, мой противник и все его люди смогут быть свободны, хоть и без оружия, и отплыть на своем корабле, куда захотят. Кроме того, командор Бласко де Рамирес сможет забрать на борт «Санта Крус» сеньориту де Визелла с её, разумеется, согласия и по её доброй воле. Никто из вас, — обратился он к своему экипажу, — не будет чинить ему никаких препятствий. Это мое безусловное распоряжение.

Сеньорита мельком взглянула на него и шевельнулась, словно желая что-то сказать, но он этого не заметил. Положив ладонь на плечо своего кормчего, Ян продолжал:

— Я не верю, что могу погибнуть. Но может случиться и так. Потому при вас назначаю своим наследником и преемником Стефана Грабинского, и хочу, чтобы вы это в случае надобности засвидетельствовали.

— Это звучит как завещание, — буркнул капитан Запата Рамиресу. — Надеюсь, оно пригодится, хотя полагаю, что никто его выполнять не будет.

Рамирес ответил ему кратким сонным взглядом, но ничего не ответил. Мартен сделал шаг вперед, наморщил брови, словно раздумывая, все ли он сказал, что было нужно. Ироническая усмешка скользнула по его губам.

— Так что, командор, вы имеете возможность вернуть почти все, чего я вас лишил, за исключением пригодных к делу орудий и серебра, которое так или иначе останется на «Зефире». Но что значит такая потеря по сравнению с утратой чести и нареченной, которая до сих пор осталась вам верна! Не правда ли? Я чувствую себя вашим благодетелем, сеньор! Более того, вам я оставляю выбор оружия. Дважды я заставлял вас скрестить со мной шпаги, и каждый раз выбивал их из вашей руки. Может быть, вы лучше умеете стрелять? Выбирайте.

Рамирес молчал, словно его нетерпеливая натура пребывала в каком-то бессознательном состоянии или частичном параличе.

— Скажи, что тебе нужно посоветоваться со своими секундантами, — шепнул ему Лоренцо. — Нужно потянуть время.

Командор, видимо, признал справедливость этого совета. Заторможенный механизм вдруг сорвался с места, торопливо и шумно, как обычно.

Разумеется — он должен был ещё дать инструкции своим подчиненным, посоветоваться с ними. Какие у него были гарантии, что Мартен и его партида сдержат слово? Домогался разговора с сеньоритой, требовал оружия для своих свидетелей и немедленного освобождения остальных пяти офицеров, возражал против присутствия матросов из команды «Зефира» во время поединка.

Слова его текли неудержимым бурным потоком, сопровождаемые отчаянной жестикуляцией, производившей театральное впечатление.

— Прекрасно! Отлично! — поощрял его Лоренцо. — Скажи ему еще…

И запнулся. Взгляд его случайно задержался на линии горизонта за кормой каравеллы. Там забелели паруса — целое скопище парусов!

Он едва не выдал себя невольным вскриком. Сомнений не было: приближался Золотой флот вместе с эскортом. Приближался незамеченным, с юго — запада. Через минуту их заслонит высокий корпус «Санта Крус».

Он покосился на матросов, на охрану на палубе каравеллы. Его мышиные глазки перебегали с одного лица на другое. Все смотрели на Рамиреса, который исходил потоком гневных слов.

В ушах капитана Запаты звучал победный гимн, кровь стучала в висках, в глазах мелькали искры. Он едва смог заметить, что командор перестал говорить и что Мартен выразил согласие выполнить всего два его желания: велел привести на палубу офицеров, остававшихся под стражей, и разрешил короткое совещание Рамиреса с командиром батареи и Запатой.

Все трое удалились к правому борту. Лоренцо дрожал от напряжения.

— Позволь мне сказать, — шепнул он своему начальнику. — У меня важные новости.

Рамирес нетерпеливо отмахнулся, но тот уже горячо шептал: — Не оглядывайся, не подавай виду. Я только что видел паруса наших кораблей.

— Где? — спросил Рамирес.

— Не оглядывайся! — предостерег его Лоренцо. — Я их видел.

— Не иначе в воображении, — буркнул разочарованный командор.

— Я видел их так, как сейчас вижу тебя, — с нажимом произнес Запата.

— И куда же они девались? — иронично спросил Бласко.

— Они приближаются, — ответил Запата. — Уже в нескольких милях от нас. По счастью их заслоняет корпус «Санта Крус». Уверен, что никто, кроме меня…

— Но если даже тебе эти паруса не привиделись, откуда ты знаешь, что это наши корабли? — прервал его Рамирес. — С тем же успехом это могут быть корабли англичан.

Лоренцо скрипнул зубами, словно раскусывая проклятие. Чувствовал, что вот-вот взорвется.

— Они плывут с юго-запада, — с трудом выдавил он сквозь стиснутые зубы. — Я достаточно давно в море, чтобы отличить силуэты наших каравелл и фрегатов от английских кораблей.

Бледные восковые щеки командора окрасились легким румянцем.

— Por Dios, было бы это правдой…Ты уверен? — порывисто спросил он.

— Абсолютно, — ответил тот. — Но это ещё не все. У меня пистолет. Заряженный.

Рамирес нетерпеливо пожал плечами.

— И я могу получить заряженный пистолет, если выберу его. Что с того? Вдвоем нам не удержать целой банды этих бандитов даже полминуты.

— Не о том речь, — бросил Запата.

— Тогда о чем, черт побери?

— Выбирай шпаги и дерись поосмотрительней. Мы будем оспаривать каждый выпад этого пикаро. Будем прерывать поединок, протестовать против якобы совершаемых нарушений. При необходимости выдумаем какие-то несуществующие правила поединка, которые обязательны для всех hombres finos. Что может знать об этом какой-то Мартен? И если уж ты окажешься в смертельной опасности, пущу пулю ему в лоб.

— И тогда они набросятся и разорвут нас на части, — понуро закончил командор.

— Возможно, — согласился Лоренцо. — Но — quien sabe? Могут не успеть. Когда я крикну им в лицо, что наш флот близко, что он их настигает, прежде всего они кинутся спасать собственные шкуры и награбленное добро в трюмах. Полмиллиона пистолей! Сомневаюсь, что душа их команданто, особенно когда она уже покинет телесную оболочку, будет представлять в глазах этой банды большую ценность. Думаю, нет! И кинутся они к парусам, а не на нас.

Рамирес благодарно взглянул на него и усмехнулся. Это была первая его улыбка с той минуты, как они подняли якорь в Кадисе.

— Заслоните меня, — шепнул Лоренцо. — Нужно подсыпать пороху.

Едва он успел это сделать и снова спрятать пистолет под мундиром, как раздался нетерпеливый голос Мартена, который призывал своего противника поторапливаться.

— Кончайте наконец вашу исповедь, командор! — воскликнул он. — Насколько я знаю, испанским пехотным капитанам не дано права отпущения грехов.

Рамирес не нашел, что ответить, но взрыв смеха среди матросов ударил его как бичом. Румянец на его лице приобрел кирпичный оттенок, ненависть воспылала в груди и внезапно остыла под дуновение страха. Лоренцо мог и ошибаться, а тогда…

— Тогда смотри, — сказал он, конвульсивно сжимая его ладонь. — И вы тоже, лейтенант, — добавил, глядя исподлобья на другого секунданта. — Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь.

— Да, сеньор, — буркнул артиллерист.

— Ну так что? — спросил Мартен. — Шпаги или пистолеты?

— Шпаги, — ответил Бласко де Рамирес. — Но я хотел бы биться собственной шпагой. У меня в каюте две, из которых…

— Может быть, тебе достанет этой? Она твоя, — услышал он голос, который его потряс.

Рамирес повернул голову.

Сеньорита Мария Франческа шла к нему со шпагой в протянутой руке, держа её за клинок, так что золоченый эфес с нарядным темляком был обращен к нему.

— Я подняла её с палубы в ту минуту, когда ты сдавался, сказал она без тени упрека или издевки, словно этот поступок был ей совершенно безразличен.

Рамирес ошарашенно уставился на нее. Что это могло значить? Был это жест симпатии? Или обещания? Символ надежды?

Лицо сеньориты совсем ничего не выражало. Ее карие глаза

— 292 — смотрели не мигая, серьезно и холодно. Он с трудом выдержал её взгляд и молча поклонился, но перехватив рукоять, прижал её к сердцу и шепнул:

— Благодарю, Мария.

Она чуть заметно кивнула и поспешно отступила. Рамирес оглянулся на своих секундантов. Те стояли позади, слева и справа. Перевел взгляд на Мартена, который по другую сторону палубы терпеливо ждал с обнаженной рапирой в руке.

— Начинайте! — скомандовал молодой помощник Мартена.

Противники подняли оружие на уровень лица, поклонились друг другу, потом секундантам, отмерили дистанцию вытянутыми клинками и стали в позицию.

Казалось, оба ожидали атаки. Рамирес предусмотрительно продел руку через толстую плетеную петлю, которой заканчивалась рукоять шпаги. Хорошо помнил, как онемела у него рука, когда Мартен своим ловким приемом выбил у него оружие. На это раз он был настороже. Неплохой фехтовальщик, он понимал, что ему не тягаться с этим воплощением сатаны, хотя надеялся, что нескоро ему поддастся, если сохранит хладнокровие. Заметил, что его позиция выгоднее: он мог при надобности свободно перемещаться, а за спиной Мартена места оставалось немного. Второй секундант корсара, крепкий, заросший до самых глаз боцман с короткими ногами и длинными мускулистыми руками — вылитая седая обезьяна — видимо тоже это заметил, ибо беспокойно косился за спину.

У Рамиреса мелькнула мысль, что этим нужно воспользоваться. А вдруг удастся в первой же атаке заставить противника отступить на два — три шага…Тогда Мартен утратил бы свободу движений; возможно, оглянулся бы, может на полсекунды потерял бы из виду шпагу своего врага…Этого могло хватить на укол в шею…

Все эти мысли промелькнули мгновенно. Рамирес кинулся вперед, отчаянно атакуя. Но Мартен не дрогнул: отбил два выпада, вовремя закрылся от третьего и тут же перешел в атаку.

Бласко отступил на шаг, на два шага. Он чувствовал на клинке силу отражаемых ударов и был ей поражен. На рипосту времени не было. Продлись это ещё немного, ему конец.

Как нельзя более вовремя спасли его протесты Лоренцо. Капитану не пришлось разыгрывать возмущение: в нем кипело безумная ярость, он рычал, как злой пес, утверждая, что Мартен нанес своему противнику два укола ниже пояса. Удары, недозволенные в честном поединке, которые могли стать смертельными. Командор сумел их парировать, но такое поведение Мартена в схватке с идальго освобождало последнего от продолжения поединка. Так было не принято, и вообще смахивало на попытку обычного убийства в пьяной драке.

— Лжешь! — крикнул Мартен. — Я до сих пор не нанес ни одного укола, но скоро ты их увидишь. Укол прямо в сердце, а не ниже пояса. Я только хочу вначале отсечь уши твоему идальго, как ему обещал. А потом отрежу и тебе! Защищайся! крикнул он Рамиресу и атаковал снова.

Рамирес отступал. Он был бледен, как полотно, и по лицу текли капли пота. Обманные финты Мартена мелькали перед его глазами, словно молнии. В какой — то момент, почти припертый к фальшборту, он не успел вовремя перехватить выпад в голову, услышал короткий свист рапиры и ощутил пронзительную боль в правом виске.

« — Ухо», — подумал он и почувствовал себя выставленным на посмешище, опозоренным, обреченным на муки и издевательства. Его охватило отчаяние, и Бласко решил не щадить себя и скорее погибнуть, но отомстить никчемному врагу, который так над ним измывался.

Сжав зубы, он атаковал. И в тот же миг услышал близкий грохот выстрела, споткнулся и рухнул навзничь.

Мелькнула мысль, что он смертельно ранен, хотя не было никакой боли кроме той, от удара рапирой. Но ожидая, что в любой момент боль может пронизать его насквозь, он не смел шевельнуться, не смел глубоко вздохнуть, желая отдалить тот страшный миг, когда откроется, что пуля разорвала ему аорту, застряла в легких или в желудке.

— Кто в него стрелял? Неужели Запата? Вдруг у того дрогнула рука…А может это измена? Может быть, Лоренцо сговорился с Мартеном, купив таким образом свою свободу?

Но боль не приходила, зато Бласко почувствовал, что палуба как-то странно дрожит и дергается под его ногами. И одновременно услышал рядом какие-то хрипы, похожие на спазматический кашель. Осторожно повернув голову в ту сторону, он последовательно увидел: отброшенную в сторону руку с пистолетом; капитанскую шляпу с перьями, и наконец — искаженное судорогами лицо капитана Запаты и костяную рукоятку ножа, торчавшую под его бородой. Это он умирал. громко хрипя. И это не палуба дрожала под коленями Бласко, а тело Лоренцо, которое содрогалось в агонии.

Потом раздались крики, топот ног, визг. Рамирес понял, что прошло всего несколько секунд с того момента, как он упал. Пара секунд, которые показались ему бесконечно долгими. Вскочив на ноги, он увидал людей, которым бежали к нему и вдруг остановились, как вкопанные.

— Ах, так он ещё жив! — воскликнул Мартен. — Тем лучше: я отсеку ему другое ухо!

Мария Франческа стояла на палубе рядом с Германом Штауфлем, чуть в стороне, и не дыша следила за поединком своего нареченного с Мартеном, испытывая невероятное смешение чувств — стыда, испуга, гордости, унижения и триумфа.

Чего она хотела? Чьей желала победы? За которого из противников должна была молиться?

Она подумала было о молитве, но не осмелилась просить Мадонну о том, в чем сама не была уверена. Надеялась, что Бласко будет сражаться, как герой — как Архангел с Люцифером. И, может быть, склонилась бы на его сторону.

Но она обманулась в ожиданиях, и эта ошибка унизила её в собственных глазах. Заметила, а скорее ощутила безошибочным чутьем, что командор трусит. Не так боится, как может бояться даже самый смелый человек, сохраняя при этом спокойствие и не теряя мужества, а попросту никчемно трусит. Ей пришло в голову, что у этого идальго гонор только показной, что если бы не её присутствие, давно сбежал бы или кинулся Мартену в ноги, умоляя о пощаде.

И её охватил пронзительный стыд — и за него, и за то, что столько раз она его защищала, отстаивая его честь, его отвагу, его дворянское благородство.

Мартен ей, правда, казался жестоким и мстительным, но зато воистину мужественным. Теперь, при мысли об этом, гордость наполняла её сердце. Он бился за нее, а не просто чтобы насытиться местью. И может быть, прежде всего за нее? Если и помнил о добыче, то лишь для своего экипажа. Но не мог знать наперед, что рискуя экипажем, кораблем и собственной жизнью добудет что-то, кроме своей пленницы.

Он до сих пор к ней не прикоснулся, хотя и мог бы обладать ей силой. Значит, она овладела не только его чувствами, но и сердцем. Она словно держала его в ладонях, это горячее, дикое, неустрашимое сердце. И это наполняло её триумфом, и вместе с тем боязнью его утратить. Ведь даже трусу может удаться отчаянный смертоносный выпад…

Она напрягла взгляд и вся до предела сосредоточилась на действиях Рамиреса и его секундантов, предчувствуя, что они что-то затевают. Их совещание перед поединком могло касаться только этого, хоть поначалу такое даже не пришло ей в голову. Больше всего она подозревала капитана Запату, особенно с той минуты, когда он силился прервать схватку под предлогом недозволенных приемов, которыми Мартен наверняка не пользовался — она прекрасно это знала.

Позднее, когда рапира Мартена рассекла Рамиресу кожу на виске и ухо, её охватила жалость к осмеянному командору, и вместе с этим волна гнева поднялась в груди. Мартен наращивал свое преимущество и издевался над противником если не словами, то действиями. Но гнев немедленно прошел, изгнанный новым потрясением. Мария Франческа заметила быстрое движение Лоренцо Запаты, который выхватил пистолет. В мгновенье ока она поняла, что грозит Мартену.

В первом порыве хотела было заслонить его своим телом, но тут же поняла, что не успеет. С невероятной быстротой она сумела оценить ситуацию. Рядом стоял парусный мастер Штауфль. Воспоминание двухмесячной давности мелькнуло пред её глазами словно молния, вызвав две сменявшие друг друга картины: вначале пригнувшуюся фигуру Штауфля, его наголо бритую голову, румяные щеки и невинные голубые глаза, и его левую руку, падавшую вниз после стремительного броска; потом же — стынущее тело Мануэля де Толоса с двумя ножами в горле.

Она выкрикнула лишь одно слово: — Там! — и указала пальцем на испанского пехотного капитана.

Безумный страх, что её возглас не будет понят, пронзил её до мозга костей. Но Герман Штауфль реагировал как молния. Нож просвистел в воздухе, Лоренцо рухнул под ноги Рамиресу, грохнул выстрел и отлетела в сторону щепа, отколотая пулей от палубы.

Не меньше трех секунд стояла гробовая тишина. Потом поднялся крик. Матросы сорвались с мест, кинулись к окаменевшим от испуга испанцам и замерли, увидев, что Рамирес встает. Никто, не исключая и Мартена, не понял, что собственно произошло.

Но, видимо, Мартен спешил закончить дело. Когда на его окрик застывший от ужаса командор не шелохнулся, Ян ткнул его кончиком рапиры.

— Опомнись, Бласко, — презрительно бросил он. — У тебя есть ещё шпага в руке и голова на плечах. Не достает только одного уха!

Рамирес непонимающе уставился на него, с отвисшей челюстью и совершенно отупевшими глазами.

— Кто его убил? — едва сумел он внятно выдавить.

Мартен пожал плечами.

— Какого черта… — начал он и вдруг умолк.

Сеньорита де Визелла коснулась его плеча, и он увидел её раскрасневшееся лицо и сверкающие глаза.

— Оставь его, — сказала она. — Я не ушла бы с ним, даже победи он.

— Что — что? — ошеломленно переспросил Мартен.

— Тебя хотели убить. Вон тот — она показала на уже застышее тело Лоренцо — должен был стрелять в тебя.

— И ты об этом знала! — вскричал он.

Она порывисто качнула головой.

— Знай я об этом, предупредила бы тебя. Но я увидела, что он целится из пистолета, и успела предупредить лишь Штауфля.

Мартен онемел. Не мог поверить собственным ушам и оглянулся, ища взглядом Германа Штауфля.

— Это правда, — кивнул парусный мастер.

Он отступил на несколько шагов, склонился над трупом и вырвал окровавленный нож из его горла. Обтер лезвие полой мундира Лоренцо Запаты, после чего заботливо пристроил нож за пояс, на положенное место.

— Ну что, не вышел номер? — с добродушной усмешкой бросил он Рамиресу, и, сплюнув ему под ноги, отвернулся; потом, решив, что больше объяснять нечего, вернулся к левому борту.

Мартен все ещё молчал, хоть у него уже не оставалось ни малейших сомнений. Молчал, поскольку опасался, что если попытается произнести хоть слово, то вдруг начнет кричать, смеяться или плакать. Стоял, словно приросший к палубе, не отводя взгляда от глаз Марии Франчески, прислушиваясь к стуку собственного сердца, которое как молот билось в его грудной клетке. На миг он обо всем забыл, отдавшись безумной безграничной радости. И не осталось ничего кроме нее. Не думал о Рамиресе, о своей славе, о «Зефире», о всех друзьях и всех врагах. Забылся в этом взгляде в карие глаза, которые смотрели на него не дрогнув, суля лишь преданность и любовь.

Из немого возбуждения, в котором неописуемая сладость сливалась с диким, радостным триумфом, Мартена вырвал крик одного из матросов, стороживших пленников на палубе «Санта Крус»:

— Паруса! Э-гей! Паруса с юго — запада!

Все бросились смотреть, а Мартен, который сразу же остыл как от ведра ледяной воды на распаленную голову, в три прыжка оказался на кормовой надстройке «Зефира».

Оттуда он увидел больше шестидесяти кораблей, плывущих в нескольких колоннах, с ветром в бакштаг. Красные кресты на парусах и красно — золотые флаги у верхушек мачт не оставляли никаких сомнений в принадлежности этого флота. Конвой с серебром и золотом шел с Мадейры. Окружал его мощный эскорт каравелл из флота провинций и испанские военные фрегаты Паскуаля Серрано. Его флагман, стройный и быстрый, перебрасывал реи на фордевинд на расстоянии полуторых миль от «Зефира»и «Санта Крус», направляясь прямо к ним.

« — Не атакуй я Рамиреса на рассвете, — подумал Мартен, не смог бы атаковать его вовсе.»

Повернувшись к своим людям, он торопливо отдал команды, сам поразившись ясности своего ума после только что пережитого столь поразительного возбуждения, и был доволен, что сумел так быстро овладеть собой.

Ян спрыгнул на кормовую палубу, оттуда на шкафут. Испанские офицеры так и стояли там, где он их оставил. Рамирес среди них.

— Можешь убираться на свой корабль, — заявил ему Мартен. Я не буду тебя преследовать, если не попадешься на пути. Но если ещё когда-нибудь ты попытаешься предательски меня убить, как в этот раз, я попросту велю тебя повесить. И отрежу тебе другое ухо, — добавил он, взорвавшись коротким смешком. — А вы, — повернулся он к офицерам, — убирайтесь с ним вместе. Живо! — он топнул ногой. — Пока не убрали трап.

Они повиновались и в понуром молчании двинулись за Рамиресом, который шел, согнувшись под тяжким бременем позора, понурив голову и опустив плечи, волоча за собой висящую на темляке шпагу. Печальная процессия пересекла главную палубу, взошла на крутой, сбитый из досок помост, переброшенный на борт каравеллы, и задержалась у её гротмачты.

Сразу после этого матросы «Зефира» сбросили трап и оттолкнули баграми нос корабля. Поднятые паруса поймали ветер и «Зефир» начал медленно скользить вдоль борта «Санта Крус».

На шкафуте остался лишь покинутый и своими, и врагами труп Запаты.

— Что с ним делать? — спросил Грабинский, закончив маневр.

Мартен с отвращением взглянул на остывавшие останки и махнул рукой в сторону борта.

— Уж я займусь этим, с вашего позволения, капитан, — поспешно предложил свои услуги Перси Барнс, который только того и ждал. — У меня с ним свои счеты, — добавил он с отталкивающей ухмылкой. — И я охотно окажу ему эту последнюю услугу.

— Привяжите ему к ногам пару звеньев от старой якорной цепи, — велел Стефан. — Пусть пойдет на дно. Как бы там ни было, он был солдатом и сражался до конца.

— Разумеется, — заверил Перси, уже ощупывая карманы идальго, который едва не обдурил его на двадцать дукатов, и заодно забирая «памятный» пистолет.

Через минуту все было кончено. Тело капитана морской пехоты Лоренцо Запаты соскользнуло с палубы и с плеском погрузилось в пучину моря. Славн, который все это проделал, утер вспотевший лоб, заткнул за пояс свой благополучно возвращенный пистолет и постучал ладонью по бедру, чтобы услышать приглушенный звон золота в кожаном мешочке.

И тут же выражение его лица переменилось, по нему скользнула гримаса боли и бессильной ярости.

— Великий Боже! — охнул он. — Что я наделал?

— А что? — поинтересовался Клопс, случайно проходивший мимо.

Перси недоверчиво покосился на него.

— Я потерял драгоценный перстень с зеленым камнем, — убитым голосом сказал он.

— Сейчас? Сию минуту? — спросил удивленный Клопс. — Он соскочил с твоего пальца?

— С пальца? — переспросил Перси. — Да, разумеется, я забыл снять его с пальца, когда выбрасывал эту падаль за борт.

Клопс покачал головой.

— Да, не умеешь ты обращаться с драгоценностями, Славн, укоризненно заметил он. — Не создан ты для них.

«Зефир» удалялся под всеми парусами, подняв свой новый французский флаг в цветах Генриха IX и черный флаг, который издали опознало немало капитанов Северо — Восточного флота провинций. Только фрегат Паскуаля Серрано попытался его преследовать, но безуспешно: корсар по ветру развил скорость в четырнадцать или пятнадцать узлов, так что ни один испанский корабль не мог с ним тягаться.

Ян Куна, прозванный Мартеном, стоял рядом со своим молодым помощником, глядя на множество испанских парусов, собравшихся вокруг едва заметного силуэта «Санта Крус». Тот ещё можно было различить среди прочих по двум мачтам, перебитым на половине высоты прицельным залпом Томаша Поцехи.

Солнце заходило в золотом ореоле последних лучей, а на востоке, ближе к горизонту, бледные звезды уже ожидали сумерек, чтобы нарядно засверкать на чистом небе.

— Ты прав, — говорил Ян. — Жизнь прекрасна. И это можно в полной мере оценить, когда человек сражается, видит рядом смерть и побеждает. Сейчас я особенно ощущая, как люблю жизнь! Нет, я не знаю, что такое пресыщенность и скука, хотя достиг так многого!

Он обернулся и взглянул на звезды.

— Смотри… — и вдруг умолк.

В дверях надстройки стояла Мария Франческа. Он перехватил её взгляд.

— Держи курс на устье Жиронды, — торопливо бросил Ян Стефану. — Оставляю корабль на тебя. Сегодня я уже не выйду на палубу. Плывем в Бордо.

Грабинский покосился на него немного удивленно, но ни о чем не успел спросить. Мартен шагнул к дверям, слегка пригнулся, и рулевой «Зефира» заметил белые руки сеньориты де Визелла, обвившие шею его капитана.

Януш Мейсснер Зеленые ворота

Перечень основных действующих лиц

Амбаре Арман де, — французский дворянин

Бекеш Владислав — ротмистр короля Зигмунта III

Бельмон Ричард де — приятель Яна Мартена, владелец корабля «Торо»

Бетюн Максимилиан де — министр финансов Генриха IV

Бланкфор Оливье де — французский граф

Ведеке Готард — капитан гданьского порта

Ведеке Зигфрид — отец Готарда, член гданьского сената

Визелла Мария Франческа де — возлюбленная Мартена

Генрих IV де Бурбон — король Франции

Грабинская Ядвига — урожденная Паливодзянка, мать Стефана Грабинского

Грабинский Стефан — кормчий корабля «Зефир»

Карнарьяк Антуан де — французский дворянин

Каротт Пьер — приятель Мартена, капитан и владелец корабля «Ванно»

Клиссон Август де — командующий Западным флотом, французский адмирал

Куна Ян (Мартен) — капитан корабля «Зефир»

Лику Гаспар — французский корсар, капитан корабля «Ля Бель»

Марго Людвиг де — капитан французского королевского военного корабля «Виктуар»

Сассе Эрик фон — бурграф Старой Лятарни в Гданьске Хайен Герд — польский капер, капитан корабля «Вултур»,

Хетбарк Анна фон — бывшая придворная дама королевы Боны

Шульц Гертруда — урожденная Циммерман, жена Генриха Шульца

Шульц Генрих — богатый гданьский купец, бывший кормчий «Зефира».

Перечень кораблей и судов

«Ванно» — фрегат, собственность Пьера Каротта, капитан Пьер Каротт

«Вестерос» — шведский флагманский корабль (каравелла) адмирала Столпе

«Вултур» — фрегат, капитан Герд Хайен, капер Зигмунта III

«Зефир» — галеон-фрегат, собственность Яна Мартена; капитан Ян Мартен

«Йовиш» — гданьская сторожевая каравелла; капитан Фридерик Дюнне

«Торо» — корсарский корабль, собственность шевалье де Бельмона

ЧАСТЬ 1. НА СЛУЖБЕ ГЕНРИХА ДОБРОГО

ГЛАВА 1

С 1562 года тридцать лет Франция была полем почти непрерывных братоубийственных битв между гугенотами и католиками. Религиозные войны, начавшиеся в царствование Карла IX, и особенно при регентстве его матери, Екатерины Медичи, пережили династию Валуа и угасли только в царствование Генриха IV де Бурбона. Этот «король без королевства, солдат без гроша, муж без жены», вождь гугенотов, для которого разница между вероисповеданиями не имела значения и который ради политических целей не раз менял веру, заполучив наконец трон, застал Францию в руинах и пепелищах. Кровь семидесяти тысяч погибших пропитала её землю; девять городов и четыреста замков лежали в руинах, сто двадцать пять тысяч поместий обратились в пепел. То, что не было окончательно уничтожено, погрязло в нищете. В Лионе, в Туре, в уцелевших городах, насчитывавших некогда по пятьсот-шестьсот ткацких мастерских, остались их единицы, а цены на товары и продукты небывало возросли. Огромные пространства непаханных полей и виноградников заросли бурьяном, деревни и целые округа обезлюдели и одичали.

И такое состояние продолжалось даже после февральской коронации Генриха в Шартре и вступлении в Париж в марте 1594 года. Надежды на поправку отчаянной ситуации в стране появились лишь через пару лет, когда рядом с мужественным королем появились мудрые советники, и прежде всего Максимилиан де Бетюн, мсье де Росни, впоследствии герцог Сюлли, боевой товарищ и наперсник Генриха, и Бартоломей Лаффемас, бывший портной, позднее королевский лакей, и наконец — генеральный контролер торговли.

Первой экономической акцией мсье де Бетюна в качестве члена Королевского финансового совета стала в 1596 году инспекционная поездка по Франции для проверки деятельности налоговых чиновников. Де Бетюн взялся за дело с небывалой энергией и работоспособностью. Несколько месяцев он проверял реестры и картотеки, вскрывал мошенничества, взыскивал суммы, присвоенные казнокрадами, сокращал чрезмерные административные расходы и устанавливал новые порядки. В результате королю в Руан он привез полмиллиона талеров, погруженных на семьдесят две повозки, которые эскортировал сильный вооруженный конвой.

И с тех пор, несмотря на ещё продолжавшуюся внутреннюю смуту и тянувшуюся войну с Испанией, начались хозяйственные реформы, которые в очень короткий срок вырвали Францию из разрухи. Мсье де Бетюн, теперь уже суперинтендант финансов, создал первую упорядоченную систему финансовой отчетности и положил конец злоупотреблениям богачей. Оказалось, что свыше четырехсот тысяч состоятельных людей на основе фальшивых документов уклонялись от уплаты налогов. С них было взыскано сто пятьдесят миллионов франков, а доходы и расходы казны не только оказались сбалансированы, но ещё и появилась возможность откладывать около шести миллионов франков в год в чрезвычайные резервы, накапливаемые в золоте в подвалах Бастилии. Вскоре вновь цвели сады и зеленели виноградники, золотились хлебные поля, появился скот на пастбищах. В отстроенных городах поднимались мануфактуры и фабрики: братьев Гобеленов в Париже, производящие ковры и узорные ткани; мануфактуры в Нормандии, Лангедоке и Шампани, славные своими сукнами; бумажные фабрики в Дофине, кружевные мастерские в Санлисе; текстильные в Руане; металлургические под Парижем; фабрики стекла и хрусталя в Мелуне; всяческие промышленные мануфактуры в Лионе, Пуатье, Туре, Орлеане и Манте.

Вместе с развитием промышленности и торговли, благодаря разумной налоговой политике казны, можно было начинать крупные общественные работы. И повсюду стали строить новые дороги и мосты, по которым мчались почтовые дилижансы, копали каналы, осушали болота, углубляли порты. Перед Францией Генриха IV открывалось большое и завидное будущее. Нужен был ей только продолжительный мир.

Темвременем, однако, продолжалась война с Испанией. Дон Педро Энрикес д'Азеведо, граф де Фуэнтес, 14 апреля 1596 года взял Кале, угрожал северо-восточным районам Соммы и уже готовился к маршу на Амьен. Переговоры об английской помощи увенчались заключением союза, но проект совместной акции против испанских войск в Нидерландах провалился. Единственной радостной вестью стала победа англичан в Кадисе — победа столь же блестящая, как и не использованная стратегически и политически. Елизавета удовлетворилась уничтожением испанской Второй Армады, которую король Филип намеревался послать на помощь Ирландии, а — быть может — и на покорение Англии. И на этом остановилась, не собираясь поддерживать Генриха на французской территории.

Известие это, переданное через посла Франции в Лондоне, вскоре подтвердили и дополнили множеством подробностей два английских корсара, которые принимали участие в атаке на Кадис, а также известный купец и банкир Генрих Шульц, имевший разветвленные коммерческие связи и пользовавшийся покровительством самого мсье де Бетюна.

Шульц был родом из Польши, а его торговый дом и банковская контора в Гданьске были хорошо известны не только во Франции, но и во многих ганзейских городах и крупнейших портах Европы. В Гамбурге, Амстердаме и Копенгагене он уже открыл филиалы, а теперь намеревался организовать такой же и в Бордо.

Мсье де Бетюн очень его ценил. Пользовался его советами в некоторых финансовых операциях, даже поручал ему разработку условий займов, в реализации которых Шульц частично участвовал как банкир. Таким образом его весомость и авторитет были обеспечены уже с самого начала.

Что касается корсаров, оба были французами, хотя их корабли и плавали до поры под английским флагом на службе у Елизаветы. Одного из них, Ричарда де Бельмона, капитана корабля «Торо», мсье де Бетюн знал лично; второй именовался Пьером Кароттом и кормился, собственно, скорее морской торговлей, чем корсарством.

За него ходатайствовал Генрих Шульц, испрашивая у своего покровителя права поднять французский флаг над кораблем «Ванно»и внести его в портовый реестр. В этом он не встретил никаких трудностей. Де Бетюн — Росни любил драгоценности, королевской казне нужны были деньги, а Генриху IV — и корабли, и моряки. Двое прибывших из Кадиса отвечали всем этим требованиям; в трюмах «Торо»и «Ванно» лежала немалая добыча; десятая её часть пошла в королевскую казну, а несколько премиленьких безделушек украсили шляпу и воротник будущего министра финансов.

Но это было просто пустяком по сравнению с круглой суммой в пятьдесят тысяч дукатов, которую в качестве десятины внес третий корсар, прибывший в Бордо через несколько дней.

Звали его Ян Куна, хотя был он более известен под именем Яна Мартена. И командовал он очень красивым, хоть и небольшим кораблем «Зефир», черный флаг которого уже много лет вызывал страх среди испанцев, страх не меньший, чем возбуждал у них Френсис Дрейк или Хоукинс.

О «Зефире»и его капитане ходили просто невероятные слухи. Некогда, плывя в эскорте французского посла, возвращавшегося из Польши, лишь он один сумел прорваться сквозь датскую блокаду в Зунде и вышел в Северное море; он сражался у берегов Нидерландов, помогая гезам Вильгельма Оранского; перешел на английскую службу и преследовал испанцев в Атлантике, а потом несколько лет практиковался в корсарском ремесле в Карибском море и Мексиканском заливе; в союзе то с Дрейком, то с другими корсарами взял несколько городов и портов в Новой Испании, и среди прочих Вера Крус и Сьюдад Руэда; едва не стал кациком индейского царства Амаха; захватил огромную добычу и быстро её растратил; в 1588 году поджег корабли Великой Армады в Кале и совсем недавно после победоносной атаки на Кадис догнал в открытом море втрое более крупную, тяжеловооруженную каравеллу, взял её на абордаж и захватил груз серебра и золота стоимостью в полмиллиона пистолей. Подсчитали, что за шестнадцать лет он затопил около пятидесяти неприятельских кораблей и судов, захватив добычу с двадцати из них. И никогда не был даже ранен, поскольку его мать, заподозренная в колдовстве, научила сына какому-то заклятию против пуль и сабель врагов.

На «Зефире» находилась возлюбленная этого героя и авантюриста, похищенная из какого-то испанского замка. Ее красота и отвага поражали всякого, кто её видел, а драгоценности и наряды могли вызвать зависть самой королевы.

Не все верили этим фантастическим россказням, но было фактом, что по крайней мере одна королева, причем владычица победоносной Англии, пылала гневом на капитана «Зефира»и жаждала мести. Не только из-за платьев и драгоценностей его любовницы, а прежде всего потому, что Мартен, оставив без предупреждения службу под английским флагом, не выплатил пятидесяти тысяч дукатов в казну Ее королевского величества, и при этом сумел вовремя обезопасить все свое состояние от посягательств казны, так что на них даже нельзя было наложить ареста. Так же, впрочем, поступили шевалье де Бельмон и капитан Каротт.

Все трое — знаменитый корсар, благородный дворянин, принятый при дворе, и скромный купчик добродушного вида — вероломно её обманули. Елизавета через своего посла потребовала их выдачи вместе с захваченной добычей, протестовала против предоставления им убежища во Франции, угрожала задержанием французских кораблей в своих портах.

Генрих IV наслаждался её яростью. Не раз она ему досаждала, и если порой помогала деньгами и войсками, то только в собственных интересах — он-то знал это даже слишком хорошо.

Услышав от мсье де Бетюна о романтичном корсаре, он прежде всего заинтересовался его пленницей.

— Ты её видел?

Де Бетюн ответил отрицательно — не было времени.

— Стареешь, мой Росни, — вздохнул король. — Стареешь, хоть моложе меня на семь лет. Я бы не выдержал, чтобы не взглянуть! Как только будем в Бордо, ты должен мне её показать.

— Если застанем там Мартена и его корабль, сир, — ответил де Бетюн.

— Ты должен как-нибудь это устроить. Нужно отблагодарить этих дельных капитанов, как они того заслуживают.

— Если Ваше королевское величество имеет в виду Мартена, то полагаю, что симпатия Вашего королевского величества, выказанная его любовнице, вряд ли будет им воспринята как благодарность, — заметил де Бетюн. — Насколько я знаю, он чертовски ревнив, и притом неустрашим и готов на все.

— Ты меня предостерегаешь! — рассмеялся Генрих.

Росни кивнул.

— На этот раз да, сир, — серьезно сказал он.

— Слово чести, ты меня и в самом деле заинтриговал!

— А меня это беспокоит, — буркнул Росни, — хотя… — он усмехнулся и умолк, подумав о Габриэль д'Эстре, которую терпеть не мог и которая отвечала ему тем же самым.

« — А может быть… — подумал он. — Может эта сеньорита сумеет завладеть сердцем Генриха и отодвинуть со сцены Габриэль? Кто знает…»

— Что ты там бормочешь? — спросил король.

Де Бетюн сообщил, что Мартен преподносит Его королевскому величеству шпагу.

— Она должна была стать даром коррехидора Санта Крус Филипу II, — добавил он, кивнув молодому дворянину, подавшему ему шпагу в ножнах, обтянутых сафьяном с золотыми оковками.

Глаза Генриха блеснули. Приняв шпагу, он выхватил полированный клинок. Тот был легок, как перышко. Попробовал отсалютовать, колоть, упер острие в пол и выгнул клинок дугой, потом дал подпрыгнуть вверх. Сталь дрогнула и зазвенела, он довольно усмехнулся, видя, что от прогиба не осталось ни малейшего следа.

Лишь потом король взглянул на рукоять и гарду. Рукоятку из слоновой кости тонкой работы обвивала золотая змея с прочеканенной чешуей и великолепным кроваво-красным карбункулом вместо головы. На резном золоченом эфесе чередовались сапфиры и гранаты; такие же камни украшали оковки ножен.

— Хороша, — протянул Генрих. — Если я не ошибаюсь, карбункул вызывает приязнь, сапфир хранит честь и здоровье, что кстати редко сочетается одно с другим, а гранат улучшает настроение. Если возлюбленная твоего Мартена обладает всеми этими достоинствами, и притом ещё так же хороша, как эта шпага, в самом деле стоит познакомиться с ней поближе. Во всяком случае я не выдам Елизавете твоих корсаров, Росни. Тем более двое из них — французы… Ба! Я ведь видел уже когда-то этого Бельмона? — вдруг воскликнул он.

— В По, Ваше королевское величество, — подсказал Арманьяк, первый камердинер короля. — Он был там с Антонио Пересом.

— Правда! Бельмон…Ричард де Бельмон. Он мне понравился. И Мартен похож на него?

— Ему недостает благородных манер, — ответил де Бетюн, хоть случалось разговаривать и с Елизаветой. Он весьма уверен в себе, как это часто бывает с людьми большой физической силы, которые к тому же отважны и благородны.

— Ты ему льстишь, — рассмеялся Генрих.

— Судя по тому, что о нем рассказывают, он именно таков, — ответил Росни. — И притом похож на человека, которому можно доверять.

— Однако Елизавета в нем несколько ошиблась!

— Ну, мне кажется, что и он, и многие другие прежде всего ошиблись в ней, — возразил де Бетюн. — И к тому же он не её подданный. Он родом из Польши.

— Ну ладно, — согласился Генрих. — Мы принимаем его дар в благодарностью и удовлетворением. Выдадим ему корсарский патент, а при случае и познакомимся. Напомни мне об этом, Арманьяк!

Упоение любви, которому отдавался Мартен в объятиях своей молодой и прекрасной возлюбленной, нашли достойное её красоты окружение среди прекрасных холмов и виноградников Медока.

На левом берегу Гаронны неподалеку от небольшого форта, расположенного к югу от Полье, широкая, усеянная островами река врезается в сушу глубоким заливом со спокойной водой. В конце его скрывается небольшая пристань, выстроенная из громадных дубовых пней, а над ней террасами поднимается в гору виноградник, увенчанный персиковым садом, за которым белеют стены дворянской усадьбы.

Усадьба эта — скорее небольшой замок — принадлежал мсье де Марго, который однако никогда в нем не жил. Потому что Людвиг де Марго, землевладелец по рождению, но по призванию страстный мореплаватель и путешественник, растратил все свое состояние на экспедиции за океан, по следам Вераццани и Кортеса. И осталось у него лишь одно это подзапущенное поместье, с маленьким виноградником и одичалым садом, на которые не нашлось покупателей. Сам он вечно пребывал либо в Ля Рошели, либо в море, где командовал королевским военным кораблем «Виктуар», а за виноградником и усадьбой приглядывал понемногу старый друг семьи, судья из Полье, мсье де Кастельно.

Мартен узнал про возможность приобрести это поместье, громко именуемое шато Марго-Медок, от всезнающего Генриха Шульца, которому доверил свою долю в добыче, после чего не торгуясь купил дом вместе с землей и пристанью в заливе.

«Зефир», избавившись от своего драгоценного груза, был теперь пришвартован к короткому пирсу, а в Марго-Медок прибыла команда ремесленников, плотников, столяров, каменщиков и огородников, чтобы обновить дом и привести в порядок огород, сад и виноградник. Потом, когда крыша, стены и комнаты замка были основательно отреставрированы, когда был уложен прекрасный паркет и заменены мраморные обрамления каминов, когда заросли преобразились в парк с тихими аллеями, подстриженными газонами и цветниками, на которых красовались великолепные розы, Генрих Шульц по просьбе Мартена занялся меблировкой резиденции своего бывшего капитана.

Из Бордо, из Кламси, даже из Парижа прибывали резные комоды, кровати, столы и стулья, кресла, обитые парчой и бархатом, зеркала венецианского стекла, тяжелые шкафы и буфеты из палисандра, а также турецкие и персидские ковры из Марселя, серебряные канделябры и бра, фарфор, стекло и столовое серебро.

Мартен сам подобрал четверку гнедых, купил в Бордо дорожную карету и легкий прогулочный экипаж. Прислуга получила зеленые ливреи с золочеными пуговицами и галунами, горничные — такие же юбки и лифы.

Всем этим изыскам и роскоши все же не сравниться было с нарядами и драгоценностями сеньориты Марии Франчески де Визелла, красоте которой полагалась поистине королевская оправа.

Мартен не жалел на это денег, тем более что ему казалось, что их у него бессчетное множество. Он не слишком задумывался, сколько тратит; расчеты проводили услужливые, всегда любезно улыбающиеся счетоводы Шульца, сквозь пальцы которых в Бордо уплывал просто поток золота.

Но Мария хотела нравиться не только своему повелителю. Кто кроме него должен был восхищаться её нарядами? Кто должен был ему завидовать?

Разумеется, ей мало было восхищения шевалье де Бельмона, застенчивого румянца Стефана Грабинского и голодных, полных тайных ожиданий взглядов Генриха Шульца. Мсье де Кастельно, судья из Полье, и капитан Людвиг де Марго, с которыми Ян Мартен подружился, были пожилыми людьми, солидными гугенотами с незапятнанной репутацией. Комендант гарнизона в Бордо, крикливый пьяница, казался ей заурядным и глупым. Каротт не входил в расчет, хоть она его и любила за остроумие и веселый нрав; он к тому же был в шато редким гостем, весь уйдя в свои коммерческие дела.

Оставались ещё несколько капитанов — корсаров, знакомых с давних времен, которые навестили Марена поздно осенью. Но сеньорита сочла их вульгарными. Нет, не такого общества она жаждала.

— А какого? — спросил Мартен.

Она жаждала развлечений. В Бордо начинался карнавал. В домах высших королевских сановников, в ратуше, во дворце губернатора, в резиденциях аристократов уже закипели первые приемы и балы.

— Но ведь я не знаком с этими знатными господами, — заметил Мартен.

— Должен познакомиться, — отрезала она. — Ричард с Генрихом могли бы это устроить. И к тому же мы не знакомы даже с соседями. Граф де Бланкфор, мсье де Карнарьяк, мсье де Ля Сов…

— Может быть ещё Дю Плесси-Морней и де Бурбон? — рассмеялся он. — Высоковаты пороги для Яна Куны…

Она чуть наморщила бровь, гордо подумав про себя, что род де Визелла ничем не уступает Морнеям и Бурбонам. Но вместо этого сказала:

— Ты знаменит. Знаменитее многих их них.

Ему это польстило. Ян разослал в три соседних замка любезные письма с уведомлением о намерении нанести визиты. По прошествии недели пришел столь же любезный ответ, но лишь один: мсье де Карнарьяк приглашал Мартена с его спутницей на охоту в день своего покровителя, святого Антония. Граф де Бланкфор и мсье де Ля Сов с приглашениями не спешили; они просто не ответили.

— Не расстраивайся, — утешала Мартена его обожаемая. — Начинать всегда трудно.

— Я об этом кое-что знаю, — рассмеялся он, глядя ей прямо в глаза. — Сколько месяцев я ждал приглашению в твою каюту на «Зефире»! Но меня нисколько не расстраивает недостаток гостеприимства или просто пренебрежение со стороны какого-то графа или барона. Мне до них нет дела. В то же время Карнарьяк мне кажется вполне симпатичен, хоть и слывет тут рогоносцем. Судя по всему, он вполне доволен судьбой.

— Вероятно, — подтвердила Мария Франческа, с несколько натянутой улыбкой, поскольку ей бы больше понравилось, если бы Шарлотта де Карнарьяк пребывала при муже, а не в Ангулеме вместе с неким разбогатевшим торговцем бумагой.

Она подумала, что дом мсье де Карнарьяка пользуется не лучшей репутацией, как и три его дочери — Жозефина, Катерина и Луиза, за которыми с успехом увивался целый легион молодых кавалеров. Но как бы там ни было, Карнарьяк состоял в родстве с аристократами, был вхож в первые семейства Шаранты и Бордо и пользовался расположением молодого герцога Карла де Валуа. Так что эти его недостатки и преимущества друг друга уравновешивали; как она сама сказала — с чего-то нужно было начинать, и не обязательно с самого лучшего…

Мартен с удовольствием собрался на охоту. Велел выкатить из каретного сарая легкий экипаж, лакированный под цвет слоновой кости, с серебряными оковками и бархатной зеленой обивкой внутри. Запрягли в него только пару коней, зато два форейтора с бичами в руках ехали впереди верхом, а сзади следовала повозка с чемоданами Марии.

Так они и прибыли к Карнарьякам, забрав по дороге Бельмона, который жил в Бордо и тоже был приглашен мсье Антуаном.

Замок этого последнего лишь снаружи, и то издали, выглядел впечатляюще. По мере приближения становилась видна его запущенность, так и кричавшая с выщербленных башен, дырявого моста и давно не знавших побелки стен. Во дворе хозяйничали свиньи и гуси, крыши конюшен и амбаров протекали, а половинки въездных ворот едва держались на изъеденных ржавчиной петлях.

Хозяину поместья, человеку довольно невзрачному и столь же мало заботившемуся о своей внешности, как и о порядке на дворе, могло быть около сорока. Природа наградила его большим, изрядно покрасневшим носом и редкой растительностью, из-за чего лицом он весьма смахивал на козла. Козла не столь упрямого, как любопытного и веселого, каким он собственно и был.

При звуках прибывшего обоза, который распугал крикливое стадо гусей, хозяин появился на пороге в обществе дамы, сходившей за его кузину, рассыпаясь в поклонах и любезных улыбках, после чего галантно помог сеньорите де Визелла выйти из кареты.

— Я рад, так рад, просто безмерно рад, — не переставал он повторять, не совсем представляя, с кем имеет дело.

Только потом Бельмон шепнул ему на ухо имя Марии, а затем представил и Мартена.

Могло показаться, что после этой информации мьсе де Карнарьяк сбросил лет двадцать, и одновременно его речь освободилась от оков неуверенности. Он одновременно обращался к Марии, осыпая её комплиментами и восхищаясь красотой, разговаривал с Бельмоном, напоминая тому какие-то давние встречи и совместные кутежи, выражал свой восторг Мартену, расхваливая его подвиги на море, и тут же пересказывал своей «кузине» мадам Сюзанне все то, что сам успел сказать и что услышал от каждого из вновьприбывших.

Мадам выказала больше спокойствия и умеренности, хотя и приветствовала гостей весьма любезно, а с Марией Франческой обменялась сердечным поцелуем. Она была зрелой блондинкой с пышным телом и молочно-белой кожей, лет на десять моложе мсье Антуана. Украшали её прекрасные глаза цвета фиалок и ласковая улыбка. Три её племянницы, которые показались в огромном вестибюле в сопровождении своих поклонников, смахивали на три копии одной картины, разнившиеся лишь оттенком волос. Они казались милыми и свежими, а любопытные носики с чувственно раздутыми ноздрями явно были унаследованы не от мсье де Карнарьяка.

Кроме нескольких молодых дворян, из которых двое носили графские титулы, в темноватом зале находилось ещё немало родственников хозяина дома, и среди прочих мсье де Шико, один из сыновей придворного Генриха III. Тот отличался напыщенностью и гонором, не слишком кстати говоря оправданными, поскольку отец его был скорее королевским шутом, чем рыцарем. Его некрасивая жена, известная своим злословием, и при том ещё разыгрывающая из себя глухую, приветствовала Марию Франческу особенно шумно и вызывающе. Именовала она её то «мадмуазель Вики» — намеренно искажая её фамилию по созвучию со словом «падшая»и опуская «де», — то «мадам Мартин», что с тем же успехом могло означать Мартен, Мартин или осел. Но она нарвалась не на застенчивую девушку, как ей поначалу показалось. Мария только с виду не утратила своей любезности и ласковости. В один прекрасный момент она повернулась к Бельмону со словами:

— Ты знаешь, что это отец мсье, а не мадам де Шико увеселял двор последнего из Валуа?

— Ну да, — кивнул Ричард. — И был невероятно смешон.

— И то же самое можно сказать о его сыне, — вздохнула Мария Франческа.

Реплика эта была произнесена вполголоса, но и глуховатая дама, и немало молодых людей, уставившихся на сеньориту как на небесное видение, прекрасно все расслышали.

— Ты просто маленькая оса, Мария, — шепнул, смеясь, Бельмон. — Смотри: бедная мадам Шико даже пожелтела от укола твоего жала.

— Разве? — невинно удивилась сеньорита. — Мне казалось, что и до того она была достаточно желта лицом.

Кивнув обиженной сопернице, она с великосветской непринужденностью повернулась к мсье де Карнарьяку, чтобы выразить тому свой восторг по поводу несомненной очаровательности его дочек. Тут же её окружили поклонники этой троицы, а сияющий хозяин представил ей самых почетных гостей, которые не скрывали восхищения её необычайной красотой.

Теперь Мария Франческа была уверена в своем успехе в свете. Правда, её постигло некоторое разочарование, когда за столом досталось место мягко говоря не из первых. К тому же она заметила, что некоторые из собравшихся отнюдь не рвались завязать с ней знакомство, а перехватывая её любопытные взгляды, предпочитали делать вид, что их не замечают. От своего соседа, шевалье д'Амбаре, она узнала, что одним из тех, кто её заинтриговал, был мсье Ля Сов, другим — барон де Трие. А размалеванная как пасхальное яйцо дама, которую развлекал мсье Шико — уже не гордый и надутый, а униженно услужливый — была графиней де Бланкфор.

— Ее супруг прибудет только завтра, чтобы принять участие в охоте, — проинформировал д'Амбаре сеньориту. — Если однако ваша милость не отвергнет мое общество, я бы хотел обеспечить себе первенство в сопровождении вашей милости на завтра.

Мария Франческа окинула его доброжелательным взглядом. У Армана д'Амбаре было измученное, словно измятое лицо, хотя и с правильными чертами. Он вполне мог нравиться: был приличного роста, с темными волнистыми волосами, чуть припорошенными сединой на висках, и несколько ироничными холодными глазами. Но выражению глаз противоречило его искусство общения с людьми. Д'Амбаре в разговоре вел себя таким образом, что возбуждал в своих знакомых убежденность в их собственном совершенстве. Особенно касалось это женщин, которые легко поддавались его обаянию, прекрасно отдавая себе отчет, какие понимание и деликатность отличают поведение этого очаровательного человека, не только от того, что он намеревался добиться их расположения, но просто чтобы сделать им приятное.

— Полагает ли ваша милость, — спросила Мария Франческа, что граф де Бланкфор захочет меня заметить и даже почтить разговором пусть даже в ущерб столь милой беседе, какой услаждает меня ваша милость?

— Не сомневаюсь ни на миг, что каждый, кто сумеет оценить вашу благороднейшую красоту и девичье очарование, а также достоинства ума и сердца, тут же немедленно станет поклонником вашей милости, — отвечал шевалье д'Амбаре.

— Вы полагаете, что граф находит все это в своей жене?

— О, тут совсем другое дело, — усмехнулся он и уже вполне серьезно продолжал: — Нужно сочувственно относиться к несчастьям такого рода, как супружество, заключенное исключительно с целью спасения семейного состояния. — Такое может случиться с каждым из нас.

— Желаю вашей милости не пережить подобного несчастья, — кокетливо повела глазками Мария.

— В таком случае я должен с этого момента вдвойне благодарить за это Господа, — услышала она в ответ.

Охота состоялась назавтра. Это не была охота на крупного зверя, поскольку угодья мсье де Карнарьяка не изобиловали лесами, и благородное зверье в них давно повыбили. Осталось немного зайцев и лис, которых хозяин с гостями и травили верхом со сворой псов.

Дамы, за исключением девиц де Карнарьяк и сеньориты де Визелла, не принимали непосредственного участия в скачке по полям, оврагам, рощам и лугам, а около полудня приехали в экипажах к лесистому берегу Дордони, где в покосившемся от старости охотничьем домике был накрыт обед.

День стоял солнечный, с легкой дымкой и без ветра. Легкий морозец покрыл лужи и грязь на дорогах скользкой, хрупкой ледяной пленкой, одел белым инеем клочья паутины на изгородях, ветви деревьев и стебли травы. В воздухе пахло дымом из труб крестьянских лачуг и опавшими листьями. Кони фыркали, скулили псы, доезжачие хлопали бичами, раздавались веселые голоса и смех.

Мария Франческа появилась в мужском костюме, который вызвал всеобщий восторг наравне с её красотой и ловкостью в верховой езде. Сопровождал её не только д'Амбаре; граф де Бланкфор, который действительно прибыл с самого утра, не удостоил правда Мартена рукопожатием и ограничился сухим кивком с расстояния в несколько шагов, но сеньориту де Визелла признал достаточно равной происхождением, чтобы увиваться вокруг неё и добиваться благосклонности. Делал он это довольно настойчиво и бесцеремонно, настолько, что дождался наконец резкой отповеди и обиженно удалился, чтобы выразить хозяину свое недоумение по поводу приема в благородном доме авантюристов вроде Мартена и его любовницы.

По его примеру из свиты сеньориты отпали ещё несколько молодых дворян, но все равно их оставалось ещё слишком много, чтобы Арман д'Амбаре чувствовал себя хозяином положения. Только над рекой, среди лесистых холмов, удалось ему сбить соперников с толку и заплутать вместе с Марией Франческой на какой-то боковой, непроезжей дороге, вившейся над обрывом вдоль притока Дордони.

Тем временем мсье де Карнарьяк напрасно пытался упросить графа не покидать собравшихся. Бланкфор заявил, что его призывают неотложные дела и что на этот раз он ради них вынужден будет с сожалением отказаться от столь изысканного общества. Граф согласился остаться только на обед; во-первых — потому что был голоден, во-вторых — поскольку хотел уехать вместе с женой, и при том на глазах других гостей.

В результате мсье Антуан велел трубить сбор у обветшалого павильона, перед которым уже стояли экипажи прибывших дам. Гости явно нагуляли аппетит, поскольку через несколько минут собрались почти все. Недоставало только сеньориты де Визелла и шевалье д'Амбаре.

Мартен заметил их отсутствие сразу, но силился не подавать виду. Это ему не слишком удавалось, особенно когда услышал несколько злорадных замечаний мадам де Шико и заметил многозначительные усмешки, которыми она обменивалась с баронессой де Трие и другими дамами. Он продолжал беседовать с мадам Сюзанной, но был явно расстроен и нетерпелив.

— Ну не будем же мы ждать потерявшуюся пару, — бросил кто-то за его плечами, — это может продолжаться до вечера.

— Наверняка нет, — ответил кто-то еще. — У Армана совсем иная тактика, чем у графа де Бланкфора: он предпочитает незначительные, зато постоянные победы. Готов биться об заклад, что он уже чего-нибудь добился, поскольку начал ещё вчера, и причем не без успеха.

— Значит, до вечера он должен ещё продвинуться, — рассмеялся первый.

— Должен, — согласился собеседник.

— Едут! — воскликнула какая-то из дам. — Сеньорита выглядит просто неотразимо.

— А шевалье д'Амбаре — триумфально, — добавил кто-то еще. — Он настоящий d'Embarras^[11] для ревнивцев.

Мартен сносил все это с удивительным спокойствием; даже не повернул головы, чтобы удостовериться, кто же позволяет себе такие шуточки. Но ярость и ревность бушевали у него в душе. Наконец он взглянул на Марию и её спутника, словно только теперь заметив их опоздание, после чего первым оказался у коня сеньориты, чтобы галантно придержать узду и стремя, пока она спускалась на землю.

Они взглянули глаза в глаза. Мария Франческа разрумянившаяся, веселая, кажется чуть удивилась или может быть испугалась выражения его лица, ибо улыбка на краткий миг погасла на её устах. Он же, побледнев, молчал и хмурил брови.

Длилось это лишь миг. Оба сразу опомнились и Мартен, взяв кончики её пальцев, проводил Марию в карету мадам Сюзанны.

— Мы опоздали, — звучным голосом сказала сеньорита. — Прошу прощения.

— Это моя вина, — признал Арман. — Я выбрал неверную дорогу и мы немного заплутались.

— О, если так, то выбранная им дорога оказалась именно той, что нужно, — шепнул один из кавалеров на ушко мадемуазель Жозефине де Карнарьяк, которая громко рассмеялась.

— Дороги среди холмов тут в самом деле очаровательны, мечтательно протянул Ричард де Бельмон. — И притом настолько крутые, — добавил он, поглядывая то на Мартена, то снова на шевалье д'Амбаре, — что можно совершенно потерять голову, особенно в обществе дамы, увлекшись её красотой и милой беседой.

« — Что ему нужно? — подумал Мартен. — Предостерегает он меня или сам ревнует? Чтобы черти взяли все это сиятельное сборище!»

Застолье затянулось так надолго, что про охоту все забыли и веселая подвыпившая кавалькада возвратилась в замок, чтобы приготовиться к вечернему торжеству и танцам. Тем не менее граф де Бланкфор тут же удалился вместе со своей излишне размалеванной супругой, и этот его демонстративный шаг тут же склонил к немедленному отъезду мсье де Ля Сов, барона и баронессу де Трие и супругов де Шико. Это вызвало неприятное шушуканье, поскольку все оставшиеся знали или догадывались, какова истинная причина столь поспешной ретирады.

Если бы Ян Куна, прозванный Мартеном, родился дворянином, как де Бельмон, сеньорите де Визелла могли бы простить связь со столь знаменитым корсаром. Но он был простолюдином, деревенщиной, который только благодаря общению с Бельмоном и своей любовницей немного обтесался. Так или иначе, его присутствие в замке родовитого аристократа, а также бесцеремонность, с которой он собрался наносить визиты мсье де Ля Сов и графу де Бланкфору, были признаны просто бестактными. Этого жалкого Карнарьяка, жена которого сбежала с богатым коммерсантом, а дочки путались с молодыми кутилами и вертопрахами, тоже следовало проучить. Пусть знает, что придется выбирать между людьми своего круга и пришельцам из Польши, кормившимся морским разбоем то под одном, то под другим флагом. Можно быть снисходительным к его связи с мадам Сюзанной, но пусть не испытывает их терпения.

Мартен это тоже понял. Оставшись наедине с Марией, он стал настаивать вернуться домой. Но сеньорита не хотела даже слышать ни о чем подобном. По её мнению, это стало бы бегством — трусливым бегством.

— Ты же сам сказал, что наплевать тебе на графов и баронов, — напомнила она ему его собственные слова. — Что же с того времени изменилось? Они уехали? Тем лучше! Мы останемся. Шевалье д'Амбаре не менее благородного происхождения, чем они, — добавила она, подумав. — Но он…

— Я бы предпочел, чтобы ты поменьше интересовалась этим шевалье, — с нажимом перебил Мартен. — Я уже наслушался издевательских шуточек, пока вы с ним «блуждали»в лесу.

— Ты, наверно, хочешь, чтобы я ему об этом сказала! взорвалась она. — Хочешь, чтобы и он счел тебя простаком, которого ослепила ревность. Ты держал меня взаперти на «Зефире», а когда я спасла тебе жизнь и стала твоей любовницей, собирался запереть меня в Марго-Медок как в монастыре. О, как низко я пала! — воскликнула Мария. — Живу в грехе с безбожником, который меня тиранит, подозревает и унижает.

Слезы текли по её щекам, и этот самый сильный аргумент покорил Мартена, как с тех пор ему предстояло покорять его раз за разом, вплоть до полного подчинения.

— Хорошо, останемся, — согласился он. — И не будем больше об этом.

ГЛАВА II

Прием у мсье де Карнарьяка не оправдал всех планов и надежд Марии, но в целом был ею признан удачным вступлением к дальнейшим светским развлечениям, которых ей так недоставало. Несомненно, её красота, грация, наряды и драгоценности стали предметом разговоров и сплетен среди ближних и дальних соседей, и прежде всего в Бордо, что она считала важным достижением. Довольна она была и поведением Мартена, который понравился женщинам, заинтриговал мужчин, и что важнее всего, смог настолько усмирить свою ревность и вспыльчивость, что не случилось никаких скандалов.

Мария сумела оценить это как льстивыми словами, так и с помощью других доказательств благодарности, на которые не поскупилась, и в результате Ян согласился поехать с ней на бал в ратушу Бордо.

Правда, это мероприятие не отличалось ни высоким уровнем участников, ни особым разнообразием и весельем. Танцевали «данс бассе», павану и брауль, поскольку веселый гальяр возмутил бы городских нотаблей, среди которых было немало гугенотов. Тем не менее Мария Франческа вновь обратила на себя внимание, а шевалье д'Амбаре, верно её сопровождавшего, постоянно распрашивали, кто эта ослепительная красавица.

Потом последовали другие балы, а также маскарады актеров и художников, которые правда никто из высшего света своим присутствием не удостоил.

Мартен с возлюбленной бывали в театре на итальянских комедиях Пьера Лариво, на спектаклях мсье Жоделя и Белло. Но высший свет по прежнему не принимал их в своих салонах, а маркизы, графы, бароны и даже простые нетитулованные дворяне не собирались завязывать знакомства с парочкой авантюристов, хоть издали приглядывались к ним с любопытством и даже неким восхищением.

Мартен не переживал из-за этой изоляции. Ян предпочитал общество своих товарищей блестящим банкетам, которые устраивали вельможи, им презираемые. Тем больше раздражали его постоянные старания Марии проникнуть к ним, добиться их симпатий. Но этой почве у него с Марией Франческой постоянно возникали конфликты, споры и скандалы, сопровождавшиеся «днями молчания», когда она с ним не разговаривала и даже просто не замечала.

Но это было не худшее. Сеньориту начинали утомлять любовь, верность и чуткость Мартена. Она жаждала перемен — ну хотя бы сцен ревности, жаждала быть обожаемой другими мужчинами; искала опасности, играла в двусмысленности, которые возбуждали её чувства.

Давалось ей это без труда. Бельмон, который прежде относился к ней с легкой иронией, теперь был влюблен в неё — или по крайней мере делал вид. Мартен поначалу не принимал всерьез этой перемены, но со временем шутливые ухаживания Ричарда, и тем более многообещающие взгляды украдкой и многозначительные усмешки Марии начали его раздражать.

Бельмон стал теперь частым гостем в шато Марго-Медок; столь же частым, как и шевалье д'Амбаре. Оба состязались в развлечениях для сеньориты: плавали в лодках на рыбную ловлю, устраивали состязания в стрельбе из лука, прогулки верхом или в экипажах, играли в мяч, танцевали на крестьянских свадьбах; наблюдали выступления бродячих жонглеров, фокусников, певцов и декламаторов.

Эти развлечения, превосходная кухня и богатый погреб, а также гостеприимство Мартена и красота его возлюбленной привлекали в шато молодых повес, вертопрахов и авантюристов, среди которых оказались также некоторые поклонники сестер де Карнарьяк, а в конце концов и они сами.

Это не сулило доброй славы Марго-Медок. Солидные гугенотские семьи почитали усадьбу Мартена вертепом разврата, а сеньориту де Визелла — дьяволицей. Рассказывали, что она принимала участие в корсарских нападениях, возглавляя жестокую резню. Ее обвиняли в колдовстве и привораживании мужчин, которые теряли из-за неё сердца и головы.

Последнее мнение не было лишено оснований, но у Мартена появился повод для подозрений, что по крайней мере в некоторых случаях Мария Франческа и сама не устояла перед обаянием и натиском своих жертв.

Подозрения эти сменились уверенностью в результате довольно необычного стечения обстоятельств.

Стефан Грабинский, которого Ян послал в Антверпен для закупки каких-то новых усовершенствованных квадрантов и нюрнбергских пружинных хронометров, успешно завершив дела, пожелал собственными глазами увидеть необычайный прибор, изобретенный Галилео Галилеем, как утверждали некоторые, или же Яном Кеплером, как считали другие; прибор поистине волшебный, при помощи которого можно было разглядеть едва заметные вдали предметы словно прямо перед собой, как бы на расстоянии всего нескольких шагов. Поэтому он поехал в Миддельбург и посетил оптическую мастерскую мастера Липпершея, где — как он слышал — изготовляли это чудо.

И не разочаровался.»Люнет», тяжелая подзорная труба убийственного вида, полностью оправдывала свое название: через неё можно было увидеть горы и долины на Луне, а на море в деталях разглядеть корабли и паруса, которые невооруженному глазу казались крошечными точками и пятнышками.

Стефан тут же осознал важность этого изобретения и не колеблясь закупил чудесные приборы, после чего отправился обратно несколько кружным путем — предстояло заглянуть в Роттердам, где поджидал его Броер Ворст, который после многолетней разлуки смог наконец навестить свое многочисленное семейство.

Плотник «Зефира» оставил его, будучи мужчиной в расцвете лет, и вот теперь застал взрослых, замужних дочерей, незнакомых ему зятьев и дюжину внучат…Весь этот клан был обязан ему своим материальным благополучием, образованием, положением в обществе. А он остался простаком, по крайней мере так он себя среди них чувствовал, хотя ему выказывали всяческое уважение. Только его «старуха», Матильда, не слишком изменилась: командовала всем семейством как и прежде и ничего не делалось без её желания или согласия. Он сам с опасением думал, что его ждет, когда она узнает, что прибыл он не навсегда, и скоро вернется на корабль.

На это признание он решился только в присутствии Стефана Грабинского, но все равно наслушался и натерпелся всякого за пару дней, которые молодой кормчий провел у него в гостях, ожидая прихода корабля. Матильда подобрела лишь прощаясь с ними обоими, но в последнюю минуту её охватила ярость и все едва не кончилось семейной сценой.

— Мужчины! — укоризненно вздохнула она. — Все вам милее и лучше, чем дом родной… Ей-Богу, стыд, что мы вас рожаем.

— Не помню, чтобы ты хоть раз так сделала, — вмешался Броер. — Меня ты наградила исключительно дочками.

— Будь все иначе, — отрезала она, — мне некому бы было и глаза сомкнуть на смертном одре.

Ворсту правда пришло в голову, что и там она бы предпочла хоть одним глазом присмотреть, что все происходит в соответствии с её последней волей, но этой мыслью он предпочел ни с кем не делиться. Обняв жену на пороге, как много лет назад, когда был тут в последний раз, расцеловал дочерей, похлопал зятьев по плечам, погладил по головкам внуков и с облегчением пустился вслед за Стефаном, забросив за спину тощий моряцкий вещмешок.

Голландский корабль «Оствоорн» был крупным шестисоттонным парусником, спущенным на воду в Амстердаме в 1595 году. Его рангоут походил на английские фрегаты, с той разницей, что последняя мачта несла только одну верхнюю рею, на которой ставили треугольный латинский парус, а под ней косой гафель и горизонтальный гик для бизани. Все это вместе взятое не придавало «Оствоорну» особой красоты, но обеспечивало относительно высокую маневренность и неплохую скорость. В Амстердаме и на других верфях Соединенных Провинций строилось все больше кораблей такого типа, а их название «хаут-барк» или попросту «барк» вело происхождение от имени командира морских гезов, адмирала Хаутмана.

Капитан «Оствоорна» был человеком молодым, смелым и предприимчивым. Звали его Давид Стерке и был он из семьи, в которой мало кто из мужчин умирал на суше. Этот сын и внук моряка занимался морской торговлей, и его корабль часто бывал в Гданьске, откуда вывозил польские хлеб и соль, а также руду, доставляемую из Венгрии. Но мечтал Давид Стерке о дальних странствиях и более экзотических портах. Его влекла Ост Индия, Ява, Острова пряностей, а поскольку адмиралы Хаутман и Уорвик искали смельчаков, которые отважились бы на такие экспедиции, молодой капитан рвался поступить в их флот.

Но на пути его намерений стояли, однако, арматоры «Оствоорна». Стерке был владельцем всего лишь четверти паев судна; остальные же компаньоны боялись слишком большого риска. На далеких, богатых островах ещё правили португальцы, а военные корабли Испании сторожили морские пути. Отправлявшемуся в Восточные Индии приходилось считаться с морской мощью Филипа II, и хотя эта мощь уже дрогнула под ударами Англии, она все ещё была способна уничтожить тех, кто не обладал подавляющим перевесом.

Даже плавание из Роттердама в Бордо под флагом Соединенных Провинций представляло в то время немалый риск. В Кале стояла эскадра испанских каравелл, воды канала Ла Манш патрулировали корабли с красными крестами на парусах, вдоль западного побережья Франции от Бискайского залива и до самого устья Луары можно было наткнуться на галеоны и фрегаты под знаком святого Иакова, которые встречали огнем каждый подозрительный корабль. Но богатая Польша, Гданьск, дворы королей и магнатов дорого платили за сукно, вино и ликеры из Бордо, за итальянские и греческие фрукты, за турецкие пряности, за благовония, прибывающие с востока через Марсель. Риск окупался; перевозки морем несмотря ни на что обходились дешевле, чем по суше.

Давид Стерке охотно беседовал со Стефаном Грабинским о далеких жарких странах и о морских битвах с испанцами. Самому ему ещё не удалось в них участвовать; несколько орудий, установленных в трюмах «Оствоорна», могли защитить его лишь от нападений мелких разбойников, но устоять против любого военного корабля не было никаких шансов. Потому Стерке больше полагался на скорость и маневренность своего судна, чем на его обороноспособность, не скрывая впрочем, что это уязвляет его гордость и амбиции.

— Рано или поздно я его вооружу как следует, — говорил он. — И все равно подамся к гезам.

Стефан не сомневался, что все так и будет. Он видел нидерландские порты и верфи, где кипела работа по строительству новых кораблей, видел литейные мастерские в Бреде и Роттердаме, где отливали мощные орудийные стволы. Соединенные Провинции укрепляли морскую мощь, отдавая на создание флота все большие доходы от торговли, расцветавшей промышленности и ремесла. Там не было роскоши, или по крайней мере магнатов, которые растрачивали бы состояния на дворцы, забавы и прислугу. Даже богачи, банкиры и воротилы жили скромно, хоть и в достатке, основывая и развивая солидные предприятия, постепенно завоевывая рынки и финансы всей Европы, и тем временем готовясь к заморским завоеваниям, которым предстояло создать и на пару веков закрепить колониальную мощь крохотной страны.

— Мы изгоним португальцев из Восточных Индий, — говорил Давид Стерке. — Они не умеют там ни править, ни хозяйничать. Держатся лишь в нескольких портах, грабят островитян, обращают их в рабство или вырезают наголову. И их ненавидят, как испанцев в Новой Кастилии и Новой Испании, но они куда слабее тех. Мы будем действовать иначе; освободим туземцев от произвола губернаторов и алькадов; завяжем дружеские отношения с их королями и вождями; будем с ними торговать, научим возделывать землю и разводитьскот; организуем армии из них самих, чтобы защищать себя и нас от нападений врагов.

Это были великие и прекрасные планы. Стефан подумал, что такие же когда — то строил Мартен. Но Мартен тогда был одинок; никто не стоял за ним, никто его не поддерживал. Тут же весь народ рвался в бой. И для этого были средства, были опытные вожди, строился флот, ковалось оружие, подготовка к войне шла систематически, мудро и трезво.

« — Но ведь Польша куда больше, мощнее и богаче этого клочка земли, отвоеванной у моря, нескольких провинций, которые героически сопротивляются Испании! — думал он. — Но где наши корабли? Сколько их у короля Зигмунта? Почему польское зерно уплывает в Данию, Голландию и Швецию на чужих судах?»

Если бы на верфях Эльблага, Гданьска и Руджии построили хоть десятка три военных кораблей; если бы Морская комиссия завербовала несколько десятков каперов, то при помощи финского флота можно бы не только обеспечить мир на Балтике, но и заставить датчан открыть Зунд для польского флага.

Стефан знал, как быстро окупаются расходы на постройку хорошего торгового судна; если бы арматоры знали, что их будет охранять военный флот, что им открыты ворота в океан, число судов росло бы из года в год, как в Голландии, Зеландии или Фризии.

Ему это казалось простым и легким.

« — Будь у меня такое состояние, как у Генриха Шульца, думал он, — сам бы так и сделал!»

Мысль о Шульце поразила его. Ведь Шульц вспоминал о чем-то подобном.

« — Он наверняка не раскрыл передо мной всех своих намерений, — сказал Стефан себе в душе. — А может я тогда не понимал, о чем идет речь?»

Он решил спросить об этом прямо. Шульц расширял свои дела в Гданьске. Приобрел несколько судов. Желал привлечь на Балтику Яна Мартена и обеспечить себе его помощь. Говорил о постепенно вызревающих политических планах Зигмунта III, о войне со Швецией, о том, чтобы принудить Гданьск к послушанию и покорности Речи Посполитой, о союзе со Святым престолом и Филипом II против Англии и Дании…Дании! Значит речь шла о Зунде, а также о Кальмаре и Эльфсборге…

« — Как бы я хотел там быть, если дело дойдет до этого, думал он. — Нет, там должны быть мы все — и Ян, и старый Томаш Поцеха, и я тоже.»

Барк «Оствоорн» счастливо избежал встречи с испанскими кораблями и после трехнедельного нелегкого плавания в апреле года от Рождества Христова 1597 прибыл в Бордо. Это стало воистину необычным событием, ведь уже со средины марта испанская блокада резко усилилась и только немногим смельчакам удавалось обмануть бдительность каравелл, кружащих вокруг устья Гаронны. По крайней мере так считали капитаны королевских кораблей, которые стояли на якорях между Руаном и Пон де Грав, ожидая прибытия крупных сил из Ла-Рошели и не отваживаясь выйти из залива.

Стефан Грабинский и Броер Ворст уже покинули борт «Оствоорна», пересев в шлюпку, которую навстречу кораблю выслал с «Зефира» главный боцман Поцеха.

— Вы вернулись очень вовремя! — воскликнул тот, приветствуя их у трапа. — Собираем экипаж — со дня на день выходим в море.

— Хорошая новость для начала, — обрадовался Стефан.

Поцеха покосился на него.

— Для кого как, — буркнул он. — Для нас хорошая, для некоторых — не очень.

— Что это значит? — спросил Стефан. — О ком ты? Что здесь произошло?

— Пока ничего, — отрезал боцман. — Да и откуда мне знать…Я сторожу корабль и не сую нос не в свои дела.

Грабинский знал, что больше ничего от него не добьется, особенно в присутствии нескольких боцманов, ждавших очереди пожать ему руку и услышать, как прошло путешествие и что он привез.

Отвечая на их вопросы, он и сам распрашивал о делах на «Зефире»и их собственных, но его снедало беспокойство.

Что происходило в поместье? Кого имел в виду Поцеха, говоря о «некоторых», которых известие о предстоящем плавании могло не слишком радовать?

Он глянул вверх, на белые стены Марго-Медок. Поцеха говорил ему, что Мартен с самого утра отправился в Бордо, чтобы посовещаться с «каким-то адмиралом», но должен был уже вернуться. О сеньорите Стефан не спрашивал, хотя думал и о ней тоже. И вопреки собственной воле — о ней в первую очередь.

Не мог он устоять перед такими мыслями, перед воспоминаниями о её улыбках и взглядах. Скучал по ним, хотя пытался внушать себе, что хочет их забыть, выбросить из сердца и из памяти. И охватившее его сейчас беспокойство каким-то образом было связано с Марией.

— Схожу-ка я в усадьбу, — сказал он наконец.

Поцеха кивнул, как будто одобряя это намерение.

— Скажи ему, что мы закончили красить реи.

— Вижу, — кивнул Стефан. — «Зефир» стал как новенький. Позже нужно будет все как следует осмотреть — он стал краше, чем когда бы то ни было.

С собой он взял лишь тяжкий люнет, чтобы сразу показать его Мартену, остальной багаж велел отнести в свою каюту и прошагав по трапу, переброшенному с палубы на берег, начал взбираться по крутой тропе на гору.

Солнце приятно грело спину, в воздухе жужжали пчелы, первые бабочки порхали над молодой зеленью виноградника, ровными рядами растянутого на шпалере. Выше цвели плодовые деревья и кусты мимозы, нежный аромат цветов мешался с запахом теплой свежевскопанной земли.

Стефан обошел вокруг дома и постучал в резные двери главного входа. Сердце его стучало все сильнее, хотя шагая через сад он умышленно замедлял шаги, чтобы успокоиться.

Солидный мажордом Иоахим видимо его узнал, ибо, с достоинством склоняя голову, позволил себе однако приветственную улыбку, после чего очень сдержанно заметил, что капитан Мартен безусловно будет рад прибытию своего долгожданного помощника.

— Хозяин наверняка уже выехал из Бордо, поскольку обещал вернуться к обеду, — добавил он, указывая Стефану на проход в высокий вестибюль, из которого ступени с резными перилами вели наверх.

— А сеньорита? — спросил Стефан.

— Мадам, — без нажима поправил его Иоахим, — ещё не вернулась с прогулки верхом. Ваша милость будет любезна подождать, или мне тем временем подать что-нибудь перекусить?

Стефан почувствовал себя несколько оробевшим от такой изысканности и заявил, что не голоден и что подождет на верхней террасе.

— Пришлите мне чего-нибудь выпить, — добавил он, поднимаясь по лестнице.

Наверху он невольно приостановился, чтобы бросить взгляд на золотистую обивку стен от пола до потолка, на огромный персидский ковер и тяжелые простеганные кресла, окружающие небольшой круглый стол с отполированной до зеркального блеска крышкой. Слева и справа через приоткрытые двери можно было видеть ещё более великолепные комнаты, сверкающую бронзу, ковры, бархатные шторы, зеркала и канделябры, резную палисандровую и красного дерева мебель, обтянутые шелком стены.

Роскошь просто подавляла. Стефан чувствовал себя тут неловко и неуверенно, как в святыне странного загадочного культа. Мысль, что сеньорита Мария Франческа обитает в этой обстановке, ступает по этим узорчатым коврам, касается драгоценного фарфора, опирается на спинки кресел, глядит на свои отражения в зеркалах, наполнила его меланхолией. Ему казалось, что теперь их разделяет огромное пустое и холодное пространство, которое не объять взглядом. Он оставался где-то далеко, на краю ледяной пустыни, пока она тут раздаривала взгляды и улыбки, забыв про его существование.

Тихие шаги и легкий звон стекла рассеяли эту картину. Румяный плотный парень в зеленой ливрее нес на подносе графин вина, кувшин с водой и хрустальный бокал.

— Поставь на террасе, — велел Грабинский.

Выйдя первым и подойдя к балюстраде, он взглянул на тенистую, обсаженную каштанами дорогу, которая от ворот убегала в поля, вилась между виноградниками, а дальше разветвлялась в сторону Бордо — налево — и к молодым посадкам у леса — направо. Солнце, голубое небо и свежая весенняя зелень рассеяли его понурое настроение. Мир был весел, радостен и молод! Казалось, он широко раскрыл объятья, приветствуя и обещая все, что только пожелаешь.

Мсье де Клиссон, только что назначенный адмиралом Западного Флота, считался отличным моряком и командиром. Воинские лавры, венчавшие его лысый яйцеобразный череп, не были слишком обильны, поскольку ограничивались парочкой незначительных стычек в море у берегов Нормандии, но уже одного имени хватало для получения титула высшего морского начальника. Ведь Август де Клиссон был потомком по прямой линии Оливье де Клиссона, коннетабля короля Карла V, героя битв под Ореем и Розебеском, победителя англичан по Ла-Рошелью, корабли которого входили в Темзу, а десанты захватывали прибрежные города и сжигали рыбацкие деревни.

Правда, со времен этих героических деяний прошло больше двух веков, и никому из потомков славного адмирала не удалось совершить ничего подобного, но слава и богатство, добытые ценой огромной крови, пережили время. Август де Клиссон желал придать им новый блеск и чувствовал в себе силы выполнить эту задачу. Он был столь же корыстен и жесток, как его великий предок, прозванный «Мясником», но считал себя гораздо рассудительнее. Полагал, что личная отвага, лихость в атаке и несокрушимое мужество в обороне подобают подчиненным, а не вождям. Эти же последние поступают мудро, держась на безопасном расстоянии от неприятеля, чтобы вступить в дело лишь в решающий момент, когда победа уже склоняется на их сторону, или вовремя отступить, если судьба сражения кажется сомнительной.

Вдобавок мсье де Клиссон был разговорчив и в своем роде даже жизнерадостен, хотя шутки его не отличались остроумием, тем более что высказывал он их тем полупрезрительным тоном, который отличает людей, безмерно довольных собой. И в результате его нескончаемая болтовня вызывала раздражение, а высокомерие и надменность, с которыми он относился к людям, не равным ему по рождению или положению, при полном отсутствии всяких дружеских чувств, становились непереносимы.

Королевский рескрипт, назначающий его командующим морскими силами Франции, сосредоточенными в Нанте, Ла-Рошели и Бордо, возлагал на адмирала прежде всего задачи прорыва испанской блокады, обеспечения свободного и безопасного мореплавания вдоль западного побережья, а также разгрома и преследования неприятельских кораблей в Северной Атлантике. Это было нелегким заданием, тем более что военный флот Генриха IV ни численностью, ни вооружением не мог сравниться со все ещё могучей Армадой испанцев. Мсье де Клиссону волей-неволей приходилось искать союзников среди столь презираемых им корсаров, и с этой целью вызвал к себе среди прочих и Яна Мартена.

О нем он слышал как от мсье де Бетюна в Париже, так и от коменданта порта де Тюрвиля и Людвига Марго, капитана стоявшего в Ла-Рошели корабля «Виктуар», и отзывы их были в высшей степени похвальными. Несмотря на это, а может быть именно поэтому, адмирал с самого начала проникся к Мартену неприязнью. Он не терпел людей, возвышавшихся над посредственностью. Подозревал, что они слишком умны, опасался, что их способности (или скорее исключительное везение) могли бы затмить его собственные успехи, завидовал их удачам.

Он решил дать почувствовать чужеземному корсару, что его заморская слава не имеет тут особого значения, и что под командованием столь опытного моряка, как Август де Клиссон, можно ещё много чему научиться. Заставил его ждать не меньше часа в коридоре, и только после этого допустил к себе.

— Вы, похоже, очень любите топить испанские корабли? спросил адмирал с усмешкой полуиздевательской, полудобродушной.

— Разумеется, — ответил Мартен. — Это мое главное занятие уже больше двух десятков лет.

Ответ адмиралу не понравился. Во-первых, в нем недоставало титула «ваша светлость», к которому он не только привык, но и на который имел право; во-вторых, она отдавала похвальбой: «больше двух десятков лет» — значит с тех пор, когда сам мсье де Клиссон делал первые шаги по палубе…

— В самом деле? — с деланным недоверием поинтересовался он. — Ах да, да… Я слышал, что вы делаете это довольно ловко. Правда, не имел ещё случая увидеть вас в деле. Так вы их действительно топите?

— Время от времени, — признался Мартен, словно сообщая о своих невинных привычках. — Случается, правда, что я их просто сжигаю или даже позволяю уплыть, разумеется без оружия и груза.

— Под моим командованием вам придется забыть об этой последней манере, — заявил адмирал. — Ни один испанский корабль не заслуживает того, чтобы плавать и впредь, раз уж он был захвачен. Все должны идти на дно.

— Как вам будет угодно, адмирал, — пожал плечами Мартен. Но по моему мнению…

— О, меня ваше мнение по этому вопросу не интересует, прервал его мсье де Клиссон. — Запомните, что на французской службе не ваше, а мое мнение решающее. Кроме того, обращаю ваше внимание, что разговаривая со мной вы позволяете себе слишком вольный тон. Я вам не приятель и не кум, капитан Мартен, а начальник. Вы меня хорошо поняли?

— Думаю, да, — ответил Мартен. — Я хотел бы только заверить вашу светлость, что мне никогда бы в голову не пришло завести себе такого приятеля или пригласить вас в кумовья.

Мсье да Клиссон на мгновение онемел, услышав это заверение. Неужели корсар осмелился над ним издеваться? Ему показалось, что глаза капитана недобро сверкнули, но лицо его даже не дрогнуло.

Адмирал не знал, что и думать.

« — Он совершенный дурень и простак, — наконец решил он, проходимец неизвестно откуда, произношение и акцент просто ужасны; не умеет даже высказаться как следует.»

— Тем лучше для вас, — сказал он вслух.

Мартен ограничился подтверждающим кивком головы, что едва не довело адмирала до взрыва ярости. И ему пришлось переждать внезапный спазм в желудке и прилив крови к голове, прежде чем заговорить.

Теперь всякая охота к шуткам у него пропала; все равно этот тупой шкипер не понимал их смысла. Нужно было вбить ему в голову приказы, касавшиеся операций против испанских кораблей, якобы курсирующих между Сен Назером и устьем Гаронны. Там должна была постоянно патрулировать сильная эскадра каравелл, подкрепленная быстроходными фрегатами и снабжавшаяся всеми припасами морским путем из портов Бискайского залива.

Чтобы быть надлежаще понятым, адмиралу пришлось хотя бы в общих чертах приоткрыть свой план.

Из полученных от шпионов сведений он сделал вывод, что ближайший транспорт продовольствия и амуниции для кораблей блокадной флотилии должен выйти из Сан Себастьяна в конце недели. И он был намерен сначала уничтожить этот транспорт, а потом с трех сторон, — с севера, с запада и с юга, — атаковать главные испанские силы, используя для этой цели все линейные корабли, которыми располагал. Задание перехватить и потопить корабли снабжения возлагалось на Мартена и ещё четырех корсарских капитанов, которых адмирал отряжал под его команду. Управившись с транспортом, эскадра корсаров должна была усилить регулярную флотилию «Бордо», находящуюся под командой самого адмирала де Клиссона, и с этой целью занять позицию на её левом крыле, примерно на широте острова д'Олерон. Именно туда, к северу от Ле Сабле — д' Олони и к западу от д'Олерон адмирал надеялся завлечь испанцев и нанести им поражение.

Мартен подумал, что план неплох, при условии что неприятель в самом деле даст заманить себя в ловушку и что эскадры из Сен Назера и Ла-Рошели окажутся в нужное время на своих местах. У него были известные сомнения насчет пунктуального воплощения в жизнь такой операции на пространстве, занимавшем около трех тысяч квадратных миль. Но Ян не стал делиться ими, а только спросил, когда он должен прибыть со своими кораблями на назначенную позицию.

— Как можно раньше, — ответил мсье де Клиссон. — Если не застанете там меня, это будет означать, что мы плывем дальше на север. Тогда следуйте за нами, придерживаясь курса на север, прямо на Ле Сабль.

Мартен нахмурился. Он тут же сориентировался, что в таком случае окажется в каких-нибудь пятидесяти милях к западу от побережья, но расстояние это будет сокращаться по мере продвижения к северу.

« — Он явно уверен в своей правоте, — подумал Ян. — Но если он ошибается…»

— Догадываюсь, что мой план не слишком вам по вкусу, заметил адмирал. — Вы, разумеется, составили бы лучший, не так ли?

— Я не знаком с деталями, — сдержанно заметил Мартен. Если все сойдется по времени, если ваша светлость имеет средства заставить испанцев прибыть на место запланированной битвы, то план хорош. Разумеется при условии, что мы будем располагать по крайней мере равными силами.

На этот раз мсье де Клиссон усмехнулся. Он знал, что будет иметь преимущество, даже если в решающей битве недостанет корсарских кораблей. Знал и потому заранее намеревался ими пожертвовать, нисколько не надеясь увидеть их на левом крыле флотилии «Бордо». Им предстояло погибнуть, чтобы он мог победить.

Возвращаясь из Бордо, Мартен уже издалека заметил на террасе своего дома фигуру Грабинского, который возился там с чем-то напоминавшим аркебузу или небольшую салютную пушку, установленным на балюстраде и нацеленным прямо на дорогу. Это его заинтересовало, поскольку он догадался, что Стефан привез какую-то диковинку — наверное, новый навигационный прибор или оружие, какого до той поры не делали.

— Что это такое? — спросил он, когда они уже обнялись у подножья лестницы, по которой юноша сбежал, чтобы его приветствовать. — Укрепляешь Марго? Или хочешь нанести на карту его положение?

— Ни то, ни другое, — ответил Стефан. — Эта штука уменьшает расстояние. Сокращает настолько, что я отчетливо тебя видел, когда ты миновал мостик и поворот за Васоном.

— Ну-ну, не преувеличивай, — усмехнулся Мартен. — Ты видел всадника и лошадь; ждал моего приезда, так что ничего удивительного…

— Я видел, как ты отпустил поводья, достал из-за пазухи письмо, прочитал его и спрятал в правый боковой карман камзола. Видел, как ты расстегнул воротник, как оглянулся на зайца, который перебежал тебе дорогу, и как потом похлопал по шее лошадь.

— Все это верно, — согласился Мартен. — Но…Господи, не будешь же ты меня убеждать, что мог увидеть каждое мое движение отсюда, из шато!

— А вот и мог! — возразил Стефан. — Пойдем, сам убедишься.

Они вышли на террасу и Мартен, взглянув через люнет, в самом деле увидел поворот дороги, мостик и деревья так близко, что, казалось, протянув руку он мог бы достать их ветви. Увидел также часы на башне собора в Васоне и легко различил стрелки и цифры.

Ян был настолько ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова. Раз за разом всматривался он вдаль то невооруженным глазом, то через волшебную трубу мастера Липпершея, чтобы убедиться, что это не обман.

— Никогда бы не поверил, — наконец признал он.

— Ночью через люнет отчетливо видны горы на Луне, — сообщил Стефан. — А звезды выглядят как маленькие луны. В море можно распознать любой корабль, как только он покажется на горизонте. Потому я его и купил. Отдал кучу денег…

— Он безусловно стоит больше, чем ты заплатил, — возразил Мартен. — Он стоит любых денег! И много Липпершей их делает?

Грабинский триумфально усмехнулся.

— Это — третий, — сказал он. — Один купил пан Ян Лятощ, краковский астролог; второй — Тихо Браге, который сейчас служит астрологом графа Рантцау фон Вандсбека; этот Липпершей хотел оставить для себя, но все таки в конце концов уступил мне. Похоже, ещё только некий Кеплер из Магштада и Галилео — профессор из Падуи — имеют подобные приборы. Говорят даже, что это один из них подал Липпершею мысль…Но ты не слушаешь! — воскликнул он, видя, что Мартен направил люнет вправо и высматривает что-то на дороге у леса.

Не получив ответа, Стефан тоже взглянул в ту сторону и зарделся, как девица. Сеньорита де Визелла ехала шагом в сторону шато. Он узнал её по белой шляпе с перьями и голубому бархатному болеро, которое она надевала для верховой езды.

Еще не сумев справиться со смущением, он ощутил на себе взгляд Мартена. А посмотрев на того, смутился ещё больше. Ян, казалось, пронзал его взглядом. Он побледнел, брови сошлись под вертикальной складкой на лбу.

И вдруг он громко выругался, отбросил Стефана в сторону, в два прыжка выскочил за дверь и помчался по лестнице. Со двора раздался его крик: — Коня! Живее! — и Грабинский увидел, как топча цветники и клумбы Ян галопом миновал дорожку, вылетел за ворота и поскакал по каштановой аллее…

« — Что с ним случилось? — думал он с бьющимся сердцем. Господи Боже, что случилось?»

Стефан замер на террасе, словно врос в каменную кладку, и следил за происходящим со все нараставшей тревогой. То, что происходило, что творилось с Мартеном, было так странно и непонятно, как бредовый сон, в котором нет никакой логики в следующих друг за другом событиях и происшествиях. И как в мучительном кошмарном сне Стефан, охваченный обессилившим его испугом, не мог двинуться с места. Он ждал, что вот-вот произойдет что — то страшно, но мысли, застывшие от ужаса, словно замерли на мертвой точке, неоконченные, не сформулированные, едва зародившиеся в мозгу, который вдруг отказался работать.

Тем временем Мартен гнал сломя голову, вздымая клубы пыли, повернул направо и уже приближался к сеньорите, которая при виде его придержала коня.

Грабинский ощутил, как сердце у него уходит в пятки.

Кровь стыла в жилах, жуткие вещи должны были произойти сейчас у него на глазах…Вот Мартен натягивает повод, остановив коня напротив Марии. Нет, он не хватает её за горло, не выхватывает пистолет — что за облегчение! Значит он не намерен её убить! Да и для чего ему это делать? Откуда вдруг такие мысли?

Ян указывает рукой в сторону леса, что-то возбужденно и гневно говорит, а она возражает, пожав плечами. Мартен трясет головой, видимо сыплет проклятиями или угрожает, наконец снова пришпоривает коня и галопом скачет к опушке.

Все по-прежнему непонятно, и слишком смахивает на дурной сон, который возвращается после минутного пробуждения.

Но Стефан уже не спит — к нему вернулась способность действовать. То, чего он подсознательно больше всего боялся, пред чем в ужасе содрогался — не произошло. Если Мартен внезапно обезумел, то его ярость обращена против кого-то иного. Надлежало его удержать, спасти от него самого, помешать непоправимому, что мог он натворить в умопомрачении.

Вот именно! Спасти! Догнать! — мысль эта подтолкнула его, словно удар бичом.

Как мог он стоять и пялить глаза, вместо того чтобы немедленно действовать?

Стефан помчался вниз, влетел в конюшню и закричал, чтобы ему седлали лошадь. Юноша был настолько возбужден, что конюх не посмел ни о чем спросить, хотя видел его первый раз в жизни.

Мартен гнал коня по лесной дороге, пылая местью и яростью, от которой кровь затуманивала глаза. Мария Франческа явно лгала. Обманывала его и лгала, ибо не мог же обманывать его люнет, через который разглядел он их нежное прощание на опушке. Люнет открыл правду; он выдал все и всех тому, кто смотрел сквозь его волшебные стекла. Лишь он ему был верен, и это делало его бесценным.

« — Как только догоню, стреляю прямо в лоб», — решил Ян.

Попытался представить, как это произойдет. Всадник, которого он преследовал, услышит топот его коня; наверное, придержит своего и обернется, чтобы посмотреть, кто его догоняет. Может даже подумать, что это Мария Франческа. И как же будет он разочарован, увидев того, кого меньше всего хотел бы видеть, особенно с пистолетом наизготовку.

Если это будет Бельмон, тот тут же поймет, что ему грозит. Если д'Амбаре — может на миг растеряться. Но ни один из них не пустится наутек: что тот, что другой должны будут погибнуть, зная, за что.

И тут Ян увидел их обоих: Ричарда и мсье д'Амбаре. Обоих вместе! Те показались из-за поворота и, неторопливо труся рядом, удивленно взглянули на него и одновременно подняли руки в приветственном жесте.

Нет, такого он не предвидел! Не мог же он стрелять в них по-очереди!

Сунув пистолет обратно за пояс, Мартен придержал взмыленного коня и остановился.

Кто же из них?.. Который, черт возьми?

Пока они приблизились, Ян уже успел остыть, и вдруг вся ситуация показалась ему крайне забавной. Он едва не прыснул от смеха, видя их изумление.

— Я ищу одного из вас, — переводя дух, сказал Мартен.

— Которого? — спросил Арман д'Амбаре.

— Собственно, я не уверен, — протянул Мартен. — Откуда вы и куда?

— Завтракали у Антуана, — сообщил Бельмон. — Мадмуазель Жозефина обручилась с молодым Айртоном…

— Как, вы оба были у мсье де Карнарьяка?! — прервал его Мартен, глядя то на одного, то на другого.

— Ну да, — подтвердил д'Амбаре. — Что тут необычного?

— И едете прямо оттуда? — продолжал распрашивать Мартен.

— Ma foi!^[12] Кто бы подумал, что от Карнарьяка полдня пути до Марго? — заметил Бельмон. — В чем дело, Ян? Мы едем прямо оттуда (разумеется, целых две мили одним духом, без передышки) главным образом для того, чтобы успеть к тебе на обед. И вдобавок мы настолько утвердились в этом намерении, что нас не соблазнило даже любезное приглашение графа де Бланкфора, которого мы встретили минуту назад.

Мартен присвистнул сквозь зубы.

Граф де Бланкфор! Этот надутый петух! Неслыханно!

В ту же минуту он заметил, что и Ричард, и Арман сидят на гнедых лошадях.

« — Как же мог я сразу не заметить!» — подумал он. А вслух сказал: — Рад, что мы встретились. Я как раз искал вас обоих. И разумеется приглашаю на обед. Не можете представить, как я рад.

Развернув коня, Ян присоединился к приятелям.

— Поехали! — воскликнул он. — Как мило с вашей стороны, что вы не приняли приглашения графа Оливье!

— У тебя на него зуб, — заметил д'Амбаре.

Мартен коротко хохотнул.

— Если он ехал на вороном коне, то у меня на него чертовски большой зуб.

— На вороном коне? — повторил Арман. — Черт возьми, не думал, что тебя это может интересовать.

— Ведь не украл же он у тебя коня! — воскликнул не менее удивленный Бельмон. — Но он действительно ехал на прекрасной вороной кобыле. Он её у тебя перекупил?

— Нет, — отмахнулся Мартен. — Пусть черти поберут всех лошадей на свете; речь идет о его собственной шкуре. Я собираюсь продырявить его пистолетной пулей или шпагой — как ему будет угодно! И наверняка бы уже это сделал, не встреть я вас. Разумеется, меня бы обвинили в убийстве, — добавил он.

— Если я тебя верно понимаю, — заметил Бельмон, — ты хочешь, чтобы мы нанесли визит графу Оливье де Бланкфору как твои секунданты.

Мартен взглянул на него исподлобья и кивнул.

— Ты меня прекрасно понял. Но это не к спеху: я уже немного отошел. Вполне можете поехать к нему утром, переночевав у меня в Марго-Медок. У нас есть два дня: в пятницу «Зефир» выходит в море на некую интересную встречу в районе Бискайского залива, так что я хотел бы все это оставить позади. Могу я на вас рассчитывать?

— Разумеется, — сказал д'Амбаре.

— Безусловно, — сказал де Бельмон.

Мартен обнял их за плечи.

— Спасибо, — только и выговорил он.

Все трое помолчали. Мартен чувствовал, что должен пояснить, что толкнуло его пуститься в погоню за Бланкфором и вызвать того на поединок. Они ждали. Может быть, даже догадывались…

— Он оскорбил Марию, — начал он и прикусил губу при воспоминании об этом «оскорблении», которого по счастью стал единственным свидетелем. — Не буду вам рассказывать деталей, сказал Ян, поняв, что не сумеет их придумать. — Он наверняка не спросит, в чем состоят мои претензии. Сам прекрасно все знает.

— Entendu!^[13] — выручил его из замешательства д'Амбаре.

— Взгляните, с кем едет Мария! — воскликнул Бельмон.

Мария — Франческа и Грабинский натянули поводья; их кони с размашистого галопа перешли на рысь, потом на шаг.

— Видишь, мой мальчик? — бросила сеньорита Стефану. — Pues nada!^[14] Буря уже миновала, como siempre.^[15] Где ты их нашел, querido^[16]? — обратилась она к Мартену с сияющей улыбкой.

— Недалеко отсюда, — ответил Мартен, улыбаясь в ответ. Подумай, милая, как все удачно для меня сложилось: завтра они поедут к графу де Бланкфору, чтобы оговорить условия поединка. Надеюсь, этот кобардо не сбежит, чтобы спасти свою шкуру. Полагаю, я ему её изрядно разукрашу.

Мария Франческа снова усмехнулась. Она знала, что на этот раз Мартена ждет удача, хоть граф и не был трусом.

ГЛАВА III

В пятницу на рассвете «Зефир» отошел от маленькой пристани в Марго-Медок и поплыл по течению реки, провожаемый Иоахимом, который остался в поместье за старшего, и заспанной прислугой, выстроенной под его командой. Арман д'Амбаре и Ричард де Бельмон уехали ещё в четверг, не выполнив миссии, порученной им Мартеном, поскольку граф Оливье де Бланкфор отбыл с женой и ближайшими домочадцами в Париж, даже не догадываясь, что ему угрожало, задержись он хоть на несколько часов в своем замке.

По этой причине Мартен был зол на него и на себя самого, но — как обычно — злость и гнев его очень скоро оставили. Когда после полудня он велел бросить якорь под Руаном, солнце, свежее дуновение морского бриза, и прежде всего вид ожидающих на рейде четырех корсарских кораблей полностью переменили его настроение.

Теперь, когда у него под ногами легко колыхалась палуба «Зефира», когда он готовился к новой экспедиции, все прочее казалось куда менее важным, чем ещё вчера или два-три дня назад. Он был готов даже поверить, что то, чему он случайно стал свидетелем благодаря люнету, в самом деле не случилось. Может просто игра теней от ветвей, качаемых ветром? А может быть он увидел то, что подсказывала ему ревность? То, чего он опасался, ибо все же поначалу ему показалось, что во всаднике на вороной лошади он узнал Армана д'Амбаре или Ричарда. И сам не был уверен, которого из них…

Мария Франческа отрицала всякое сближение с графом Оливье. Разумеется, возвращаясь с прогулки она встретила его на дороге; граф ехал в другую сторону, но остановился и поговорил с ней несколько минут. Потом они распрощались на краю опушки, где стояли в тени развесистого тополя. Она подала ему руку, он её галантно поцеловал. И ничего больше!

Как она возмущалась, что Мартен подозревает её в заигрывании — и с кем, Господи! С мсье де Бланкфором, который совсем недавно получил резкий отпор, когда слишком резво атаковал её на охоте у Карнарьяков! В конце концов Мария поклялась на своей Мадонне из Альтер до Чао, призывая её в свидетели, что говорит чистую правду, и эта клятва вызвала первую трещину в убежденности Мартена.

Не любил он этой почти мифической Мадонны, о которой столько слышал и которой никогда в жизни не видел. Но Мария Франческа питала к ней особое уважение и привязанность, и притом оставалась очень религиозной. Не решилась бы она на такое святотатство!

И ещё одно: когда он заявил, что берет её с собой, сеньорита тут же согласилась, словно её очень обрадовало это решение. Разве это не свидетельство её любви и верности?

« — Я мог ошибиться, — думал Мартен. — Мне могло привидеться больше, чем произошло в действительности. Дьявол бы побрал этого Бланкфора! Раз уехал в Париж, может и вообще сюда не вернется? Я охотно бы всадил пулю в его тупой лоб, но сейчас есть дела поважнее. Если снова его встречу, прослежу: пусть только попробует морочить Марии голову! Тогда не выкрутится, как на этот раз.»

Что касается сеньориты де Визелла, она в самом деле была довольна, что на некоторое время покинет шато Марго-Медок. Тому было несколько причин. Во-первых, уже наступил Великий пост, значит пришел конец забавам и светским развлечениям. Во-вторых, ситуация между четырьмя мужчинами, с чувствами которых она играла так беззаботно, вдруг очень запуталась.

Из них только Оливье ни о чем не догадывался. Но если он вдруг вернется из Парижа, д'Амбаре или Бельмон не замедлят дать ему понять, что Мартен заметил то, о чем не должен был даже подозревать. Оливье будет в ярости. Наверняка поймет, что эти двое…ну, что не он один…А Ричард с Арманом? Что произойдет между ними? И между каждым из них и Мартеном?

« — Собственно, все это так волнующе, — думала она. — но не выйди мы сейчас в море, могло бы дойти до весьма неприятных разбирательств. И вообще могло бы кончиться совсем не так, как бы мне хотелось».

Нет, она совсем не хотела, чтобы все кончилось. Эта игра её забавляла. Занимала её мысли, угождала самомнению, щекотала нервы.

Вначале Арман — Арман, которого она без особого труда отбила у всех прочих женщин. Он признался, что она его очаровала и впервые он влюбился по-настоящему. Едва ли не с первого взгляда! Потом — Ричард! Как же убедительно умел он говорить о своей любви, пробудившейся слишком поздно. Как жалел, что когда-то согласился уступить Мартену свою пленницу. Тогда он руководствовался своей дружбой с Яном, однако оказалось, что дружба эта его ослепила, и вслепую он проиграл свое счастье. Теперь же он желал собрать хотя бы его осколки. разве можно было напрочь отказать? И наконец Оливье — породистый, гордый, деспотичный, аристократ из аристократов. И он у её ног! Она восторжествовала над его гонором!

Она могла выбирать среди них, могла колебаться, обещать и не придерживаться обещаний, одарить своими милостями или лишить их без всякого иного повода, кроме собственного каприза. Возбуждала зависть и ревность женщин, замечала жаждущие взгляды других мужчин, убеждалась в силе своего очарования на чопорных гугенотах, наслаждалась замешательством скромных, неопытных юношей.

Порой ей приходило в голову, что не будь она любовницей Мартена, могла бы заполучить мужа даже среди пэров Франции. Мысль эта ошеломляла. Но Мария Франческа её боялась. В такие минуты она ненавидела Мартена, чувствовала, что могла бы его даже убить. И тогда её вдруг охватывали угрызения совести, жалость и сочувствие к этому неустрашимому человеку. Она жаждала вознаградить ещё не нанесенные обиды и все более или менее совершенные измены. Это у неё получалось довольно легко; она поддавалась собственной ветрености и чувственным позывам, которые одолевали тем сильнее, чем сильнее чувствовала она свою вину.

Оставалось однако ещё одно дело, касавшееся этих переживаний и любовных конфликтов. Дело, которое могли разрешить лишь Мадонна из Альтер до Чао и исповедник сеньориты де Визелла, грешной дочери святой церкви.

Дело, касающееся вечности…

Мария Франческа ездила раз в месяц в Периньон — двадцать восемь лье, или французских миль, — чтобы в тамошнем католическом соборе побеседовать со священником о спасении своей души. Благодаря этим вылазкам, или скорее пожертвованиям, следовавшим после каждой исповеди, собор получал довольно солидные средства на свои нужды, а почтенный святой отец округлял сбережения на старость.

Мадонна получала свою долю с этих богоугодных операций при посредстве Генриха Шульца, который согласился почти бескорыстно переводить определенные суммы в Альтер до Чао на украшение собора и алтаря, в то время как в Периньоне в честь её горели две толстые восковые свечи. Этими свечами (по два франка штука!) Мария Франческа искупала вину перед своей покровительницей, столько раз призываемой ею в свидетельницы не совсем совпадавших с правдой событий, как например в случае встречи с графом де Бланкфором. Она не хотела, чтобы они горели перед какой-нибудь иконой, так что священник после бурной дискуссии согласился установить их на специальном постаменте возле кафедры; зато таким довольно сложным образом сеньорита де Визелла оказалась наконец в ладу с собственной совестью.

Из четверых корсарских капитанов, которые по приказу адмирала де Клиссона попали под команду Мартена, двое были его старыми знакомыми по Карибскому морю: Симон Поиньяр командовал средиземноморской бригантиной «Берко», прозванной так по причине склонности к чрезмерной качке даже на небольшой волне, а Гаспар Лику — небольшим фрегатом «Ля Бель». Из двух оставшихся некий Руссо, рыжий как белка, был шкипером «Бижу», стройного корабля, напоминавшего голландский бриг, а последний из этой компании, по прозвищу Тонно, которым был обязан своим округлым формам, исполнял обязанности «первого после Бога» на палубе смахивавшей на корыто барки с высокой надстройкой, что однако именовалось «Серпент марин» — «Морской змей».

Мартен дал в их честь обед в капитанском салоне «Зефира», и прежде чем они успели напиться до потери сознания, представил свой план действий. Сделал он это таким образом, чтобы возникло впечатление, что он испрашивает совета, что им весьма польстило. Потом, когда они уже свалились с ног и уснули, Ян велел развезти их шлюпками на соответствующие корабли, и назавтра в сопровождении Грабинского ещё раз навестил каждого, чтобы освежить некоторые детали в несколько затуманенных головах.

В восемь утра корабли подняли якоря; «Зефир»,»Берко»,»Ля Бель»,»Бижу»и «Серпент Марин»с начинавшимся отливом вышли на середину залива, миновали королевский сторожевой корабль под Пон де Грев и вышли в море.

Двенадцатью часами позднее Август де Клиссон, адмирал Западного флота, получил два важных известия: первое, что тяжелая испанская каравелла в сопровождении нескольких фрегатов показалась к западу от мыса де ля Кубр и направилась на юг вслед за корсарами; второе — что главные силы неприятеля постепенно стягиваются к месту сосредоточения, к северо — западу от Иль д'Йо и Ле Саблес. Оба эти известия были весьма существенны.

В воскресенье после обеда Грабинский, который уже несколько часов не покидал наблюдательного поста на марсе передней мачты, закричал, что видны паруса.

— Пару румбов слева по курсу, — добавил он.

Мартен взобрался по вантам и, взглянув через люнет, увидел их прямо над линией горизонта, а вскоре смог даже убедиться вне всяких сомнений, что принадлежат они испанским кораблям.

Пересчитал. Там были три старомодных холька, несущих по два огромных неуклюжих паруса на каждой мачте, и фрегат, который видимо их эскортировал. Ян подумал, что испанцы должны чувствовать себя в полной безопасности в этих водах, если конвой столь большого тактического значения сопровождает лишь один военный корабль. Ему это казалось несколько рискованным.

« — Разве что по пути дальше к северу конвой собираются усилить, — продолжал он мысль. — В таком случае навстречу должны выйти хотя бы ещё с парочку фрегатов. — И обратив люнет к северу, тут же выругал себя. — Как же тебе раньше этого в голову не пришло! Или думаешь, что твой адмирал думает и за тебя тоже?»

Но на севере и повсюду вокруг море оставалось пустынным. Ничто ниоткуда не угрожало корсарам.

« — По крайней мере пока, — подумал он. — Но это следует иметь в виду.»

Ян спустился вниз вместе с Грабинским, чтобы убедиться, видны ли уже неприятельские паруса с уровня кормовой надстройки. Оттуда он увидел лишь вершины мачт и верхние реи фрегатов. Значит у него оставалось достаточно времени, чтобы договориться со своими капитанами.

Предвидя, что атака последует на заходе солнца, он взял ещё больше вправо, словно намереваясь уступить дорогу испанцам, и занял последнее место в строю, напоминавшем журавлиный клин или ступени лестницы. Таким образом при внезапном повороте налево вся его флотилия имела бы неприятеля прямо перед собой, а солнце за спиной, причем «Зефир» оказался бы на левом фланге, ближе всех к конвою.

— Наверняка им не придет в голову нас атаковать, — сказал он Стефану. — Для этого они слишком слабы. С другой стороны — сами не ожидают нападения; уже давно тут не случалось ничего подобного.

— Но они могут принять нас за своих, — заметил Грабинский. — И тогда…

— Нет, за своих они нас не примут, — возразил Мартен. Во-первых только «Морской змей», который выглядит так, словно проглотил верблюда, напоминает их корабли. Во-вторых, наш курс должен привести их к выводу, что мы сами стремимся избежать встречи. Они скорее будут полагать, что мы хотим прорваться в Байонну и изрядно трусим. Разумеется, они будут так думать, пока не увидят, что мы разворачиваемся прямо на них. Но тогда будет слишком поздно.

Он снова взглянул в ту сторону, где рассчитывал увидеть испанский конвой, и в самом деле его там обнаружил: пятнышки парусов, освещенных сбоку солнечными лучами. Поднял к глазам люнет, положив его на плечо Стефана.

Три глубоко сидящих судна плыли друг за другом с неравными интервалами. Фрегат опережал их на добрые полмили, держась на правом фланге.

« — Если они чего и опасаются, то только со стороны суши,» — подумал Мартен.

Оглянулся на солнце. Оно было точно по правую руку. Чуть наискосок легко балансировал, как танцовщица на канате, «Бижу», дальше нервно покачивалась «Берко»,»Серпент марин» солидно переваливался с боку на бок и с носа на корму, а впереди всех длинными прыжками поспешала «Ля Бель».

— Великолепно, — довольно буркнул Ян. — Лишь бы только Гаспар не начал раньше времени. Хотелось бы, чтобы солнце немного поспешило…Но невозможно требовать так много от Провидения…

В этот момент Грабинский вздрогнул и отвернулся, а Мартен уловил носом знакомый запах духов.

— Хочешь увидеть их вблизи, Мария? — спросил он не оборачиваясь и вновь направляя люнет на испанские суда.

— Да, хочу, — ответила Мария Франческа после короткого замешательства.

Она немного побаивалась этой колдовской трубы. Ведь не могла же та работать без помощи сатаны…

Мартен высмеивал её опасения, и любопытство боролось со страхом, но до сих пор она так и не отважилась взглянуть сквозь холодно блестевшие стекла. Ей они казались глазницами чудовища.

Теперь Грабинский ощутил её руку на плече. Она стояла вплотную к нему. Ее дыхание овевало его затылок.

— Вижу! — вскрикнула она. — Пресвятая дева, совсем близко!

Мартен наслаждался её удивлением. Велел разглядывать мачты и реи фрегата, допытывался, в какой цвет покрашены надстройки хольков и заметила ли она, какие фигуры у них на носах.

Стефан молчал, стиснув зубы. Пальцы сеньориты коснулись его шеи ниже уха, ласково щекотали кожу, углубились в волосы. Кровь била ему в лицо, стучала в висках, сердце колотилось в груди, как молот. Парень чувствовал, что долго он этого не выдержит, но не знал, что делать, чтобы не выдать. Чтобы её не выдать.

« — Бог мне свидетель, я этого не хочу, — горячечно неслись его мысли. — Не хочу, чтобы она меня касалась, чтобы ей казалось, что и я тоже…Но пусть и он об этом не узнает, ибо мне не поверит. Лучше погибнуть, лишь бы он меня неподозревал, но ведь я ни за что на свете ни слова не скажу против нее.»

— «Ля Бель» сворачивает влево! — раздался крик Германа Штауфля, сидевшего на марсе.

Грабинскому показалось, что он падает вниз с огромной высоты. Но нет, он крепко стоял на палубе. Так видимо произошло потому, что прежде он бессознательно стиснул веки, а теперь открыл глаза.

Перед собой увидел он Тессари, который внимательно вглядывался в его лицо. И сердце замерло на миг: Тессари видел!

Тут он услышал за спиной громкую команду Мартена перебрасопить реи на правый галс. И одновременно ощутил, что «Зефир» уже начинает поворот.

Он оглянулся. Мария Франческа стояла в нескольких шагах за ним, опираясь о поручни фальшборта. Она усмехалась — или может быть с трудом удерживалась от смеха.

— Что с тобой, малыш? — спросила она. — Похоже, словно ты только что проснулся!

Стефан стремительно отвернулся и вновь наткнулся на Цирюльника. Но теперь Цирюльник смотрел на сеньориту. Его правая рука медленно скользнула вдоль бедра, коснулась рукояти пистолета — и вдруг упала вниз. Тессари скривился и плюнул, словно ощутив во рту что-то мерзкое.

— Пошли! — крикнул он Грабинскому и потянул того в сторону фокмачты.

Клементе Ороско, молодой капитан испанского фрегата «Сан Рафаэль» не имел большого опыта, но был человеком в меру рассудительным и отважным. Заметив пять кораблей, направлявшихся на юг, в первую минуту он полагал, что это тот самый эскорт, на который он наделся. Правда, в Сан Себастьяне ему обещали, что встреча должна произойти дальше к северу, примерно на широте Аркахона, но могло ведь случиться, что корабли адмирала Торреса, который руководил блокадой, вышли в море чуть раньше или попали в полосу попутных ветров.

Вскоре, однако, его охватили сомнения. Почему, черт возьми, командир предполагаемого эскорта не изменил курса? Должен же он был заметить его конвой, раз был замечен сам, и причем в условиях менее благоприятных, против солнца, которое теперь почти слепило капитана. У того в распоряжении были легкие и быстрые корабли, и давно пришла пора выполнить маневр, который от него ожидали, или по крайней мере выслать один из фрегатов, чтобы договориться с конвоем. Но тот этого не сделал; и по-видимому не имел желания приближаться к конвою; скорее, он хотел его миновать и потому скрывался в лучах заходящего солнца. Но кем в таком случае он был и куда плыл?

Ответ на эти вопросы напрашивался сам собой. Если кто-то избегает встречи с испанцами, он наверняка их побаивается. Значит он не друг, а враг. Враг, скорее всего слабый или трусливый. Или попросту контрабандисты, решившие попытать счастья. Да, наверняка контрабандисты!

Куда они плывут? Ведь не в Испанию же! Наверняка хотят прорваться в Байонну или какой-нибудь небольшой порт выше устья Адуры. Если так, то свернут на восток только в сумерках, когда конвой будет уже далеко.

— На этот раз им повезло, — с сожалением вздохнул капитан. — Не могу я связываться с этими кобардос; мне нельзя ни вступить с ними в бой, ни преследовать…Нельзя оставлять конвой.

Он решил внимательно следить за дальнейшими маневрами подозрительных кораблей и, немного обиженный на судьбу, обрекшую его на бездействие в виду ускользающей легкой — по его мнению — добычи, намеревался спуститься в каюту, когда услышал окрик боцмана, сидевшего на марсе.

— Que pasa?^[17] — громко спросил он.

Боцман ответил, что фрегат, идущий во главе строя, перебросил реи и свернул налево.

Ороско выругался. Эта шайка бесстыжих бродяг, казалось, знает о его бессилии.

« — Продефилируют в полумиле за моей кормой, — подумал он. — Como que no!^[18] Могут себе это позволить…Не помешает, однако, дать им понять, что поступят умнее, если нас минуют на большей дистанции.»

Он приказал перебрасопить реи и выполнить поворот на фордевинд. Маневр прошел к его полному удовлетворению без сучка, без задоринки. «Сан Рафаэль» накренился под ветром, замедлил ход, словно переводя дух, и снова помчался вперед, на этот раз на юг. Походило на то, что он собирается перейти за кормой трех своих хольков на их левое крыло, а может быть даже пальнуть из носовых орудий по «Ля Бель», которая осмелилась приблизиться к ним с тылу.

Да, он имел такое намерение, хоть и не слишком рассчитывал на успех. Полагал, что небольшой фрегат отойдет дальше на юг, как только его шкипер поймет, что ему угрожает. Но этот болван и не думал уступить ему дорогу. Корабль его теперь мчался навстречу «Сан Рафаэлю», поднимая на мачты какие-то тряпки, которые видимо должны были изображать нейтральный флаг.

— Интересно, какой? — буркнул несколько обеспокоенный Ороско.

Он чувствовал какой-то подвох, но по крайней мере не ожидал увидеть новый французский флаг с гербами Бурбонов, рядом с которым развевался корсарский боевой вымпел. Капитан был поражен, но не потерял головы. По счастью, он не дал застать себя врасплох — орудия были заряжены — и в самое время оказался именно там, откуда его конвою грозила опасность.

Открыв огонь из трех чугунных фальконетов и увидев рушащиеся на палубу реи корсара, он пережил короткий миг триумфа. Короткий, ибо уже в следующую секунду услышал залп по правому борту и в мгновение ока понял, что остальных четыре корабля вовсе не плывут следом за первым, а развернувшись, как и тот, под прямым углом, атакуют беззащитный конвой сбоку.

« — Мне конец,» — подумал он, но не испугался.

У него оставались двадцать шесть готовых к стрельбе орудий на артиллерийских палубах, два фальконета на корме под кормовой надстройкой и несколько октав по бортам. Он мог продолжать драться и решил скорее погибнуть, чем спасаться бегством. Последнее вполне могло удаться, если бы он тут же воспользовался оказией, имея перед собой только одного, и то наполовину лишенного маневра противника.

Полностью овладев собой, Ороско скомандовал стоять к развороту, пролетел мимо лишившегося верхних парусов корсарского фрегата, который ветер развернул носом к северу, всадил ему по пути ещё одно ядро в самую середину носовой надстройки и снова повернув направо оказался за левым флангом своего несчастного конвоя.

Теперь ему предстояло срочно лечь на противоположный галс, и он вполне мог с этим справиться, если бы не убийственный перекрестный огонь с небольшого галеона и брига. Оба корабля один за другим прошли по носу «Сан Рафаэля»и как следует прошлись по нему своими орудиями, разнося вдребезги все, что было на палубе, вместе с носовой надстройкой.

Клементе Ороско не успел уже произвести ни единого залпа. Он был тяжело ранен и чувствовал, что жизнь уходит от него вместе с кровавой пеной, которая текла изо рта и не давала дышать. Угасающим взором окинул он три корабля, которые были ему доверены. Все кончено — на их мачтах развевались белые флаги.

Отвернувшись, он увидел ещё подлетающий галеон с поразительным числом парусов, растянутых на пяти реях. И над этой величественной пирамидой полотна трепетал на ветру черный флаг с золотой куницей.

Шкиперам с испанских грузовых хольков нечего было особенно сказать на допросе, которому их подвергли на борту «Зефира». Разумеется, они знали, что везут грузы для флота адмирала Торреса и знали курс, который надлежало держать, чтобы добраться до места встречи, но ничего больше. Все более обстоятельные приказы, вплоть до смены курса, они получали от своего комодора, капитана Ороско. Но Ороско погиб, а два оставшихся в живых офицера «Сан Рафаэля» на все вопросы Мартена лишь презрительно пожимали плечами.

Тонно, Руссо и Поиньяр, которые присутствовали при допросе пленников, иронично усмехались, обмениваясь многозначительными взглядами. По их мнению Мартен слишком цацкался с этими господами, ведь существовали очень простые способы развязать им языки. Но он не хотел к ним прибегнуть и напрасно тратил время, а в конце концов, ничего не добившись, приказал отвести пленников в носовую надстройку, вместо того, чтобы тут же повесить.

Сразу после этого Поиньяр от имени всех троих спросил, что Мартен намерен делать с добытыми хольками.

— Затопить, — ответил тот.

Поиньяр оглянулся на своих компаньонов.

— Мы втроем захватили эти корабли, — твердо заявил он. — И мы не согласны.

— Что такое? — спросил Мартен, вставая.

Он шагнул вперед, и Поиньяр на шаг отступил.

— Я не говорю, что их груз принадлежит лишь нам троим, — примирительно зачастил он. — Но мы не хотим терять нашу долю. Если нужно срочно плыть дальше…

— Мы не поплывем, пока Гаспар не заменит поврежденные реи, — перебил его Мартен. — Выберет себе неповрежденные с фрегата, а если те не подойдут, снимем такелаж с хольков.

— А потом что? — потребовал ответа Руссо.

— А потом затопим весь конвой за исключением шлюпок и плотов, которые понадобятся для экипажей, — отрезал Мартен.

Тонно, чье округлое лицо из румяного стало серым, взорвался как петарда или скорее как целая батарея петард, заряженных проклятиями. Руссо вторил ему хриплым басом, а Поиньяр напрасно пытался их успокоить.

— Вижу, ты больше заботишься об испанцах, врагах короля и Франции, чем о приличной награде для друзей, — заявил он наконец, когда сумел вставить слово.

— А что вы думаете сделать с этими хольками? — спросил Мартен. — Ведь не можем мы тащить их с собой до Олерона или хотя бы только до Руана. Тут больше ста миль, приятель, а под ветер эти корыта не дадут и пяти узлов.

— Но до Байонны всего сорок миль, а до Аркахона меньше шестидесяти, — возразил Поиньяр.

Мартен пожал плечами.

— Мы не идем ни в Аркахон, ни в Байонну.

— А куда же? — спросил Руссо.

— Не прикидывайся дураком, — отрезал Мартен. — Ты прекрасно знаешь, куда: на помощь адмиралу Клиссону и флоту короля.

Руссо саркастически расхохотался.

— А кто из них вознаградит нас за это? — спросил он. — Король или наш герой-адмирал?

Мартен хмуро покосился на Руссо, но в душе признал его правоту: в этом деле не приходилось рассчитывать ни на какую награду, а военные трофеи принадлежали тем, кто их добыл.

— Ладно, — бросил он после краткого колебания. — Можете забрать с хольков и с фрегата все, что вам понравится, но поторопитесь. Как только Гаспар приведет в порядок свой такелаж, сразу трогаемся. Фрегаты и хольки нужно затопить ещё до того, как уйдем отсюда.

Трое шкиперов переглянулись и Поиньяр буркнул: — Пусть будет так.

Ветер, который после захода солнца совсем стих, вновь проснулся перед полуночью и стал дуть с юго-запада. Звезды в той стороне гасли одна за другой, заслоняемые туманной дымкой, а небо все темнело, пока не стало черным, как смоль. Холодные шквалы пролетали над «Зефиром», срывая с гребней волн острые, колючие брызги, пена шипела у бортов, а ванты робко пели, то выше, то ниже тоном, вторя скрипящим реям.

Мартен ещё до наступления темноты выслал в шлюпке нескольких матросов на «Сан Рафаэль», чтобы забрать с испанского фрегата запах пороха и ядер. Когда шлюпка вернулась, ему ничего больше не оставалось, как ждать окончания замены рангоута и обтяжки такелажа на «Ля Бель», которая дрейфовала неподалеку. Оттуда доносился стук топоров и молотков, а на мачтах маячили силуэты матросов и боцманов, занятых подъемом рей и растяжкой фалов.

Тем временем Поиньяр, Руссо и Тонно с руганью и проклятиями занялись со своими экипажами тремя хольками. Вскоре опустившаяся ночь покрыла их возню непроницаемой тьмой, а ветер и нараставшая волна заглушили все остальное.

Перед рассветом, когда Гаспар Лику наконец управился с рангоутом и такелажем «Ля Бель»и привел в порядок поврежденную носовую надстройку, ветер снова стих, но мертвая зыбь по-прежнему набегала с юго-запада. От горизонта до зенита растянулась грозная, тяжелая, как свинец, неподвижная туча, а другая, северо-восточная половина неба, казалась затянутой рыжим дымом. Рассвет занимался туманно-желтым, бледное светило едва разгоняло мрак, воздух казался мутным, как пыльное стекло.

Мартен вышел на палубу и оглядел море, но не увидел ни испанских хольков, ни кораблей корсаров, которые должны были стеречь их ночью. Только «Ля Бель» дрейфовала поблизости, ведя «Сан Рафаэль» на буксире.

« — Сбежали!» — с гневом подумал он о трех корсарах.

Поначалу он собрался их догнать и устроить порядочную выволочку за пренебрежение приказами. Но подумав, оставил это намерение: и так уже потеряно слишком много времени, и притом неизвестно, какой курс они избрали — на Байонну или Аркахон.

— Пусть с ними разбирается Клиссон, — бросил он Грабинскому, ждавшему приказаний. — Дай знать Гаспару, чтобы забирал своих людей с «Сан Рафаэля». Пусть перережут буксир и поджигают фитили. Испанцы уже могут спускать плоты и шлюпки. И пусть поторопятся, ибо через четверть часа их фрегат пойдет на дно.

В самом деле, через пятнадцать минут раздался мощный взрыв: пороховой погреб фрегата вместе с палубой и носовой надстройкой взлетел на воздух, осыпая обломками шлюпки с испанским экипажем. «Сан Рафаэль» накренился, его нос исчез в волнах, а корма погружалась медленно, выпуская крупные пузыри воздуха, который вода вытесняла из корпуса.

«Зефир»и «Ля Бель» уже несколько часов шли правым галсом, почти прямо на север, направляясь к ожидаемому месту встречи с кораблями адмирала де Клиссона, когда Стефан Грабинский услышал слабый отзвук далекой артиллерийской канонады. Поначалу он подумал, что это отголоски начинавшейся бури, но потом понял, что ошибается. Буря очень медленно надвигалась сзади, с левого борта, а гром орудий доносился со стороны суши, где солнце вставало на мутной голубизне неба.

Несомненно, там шло какое-то сражение, но ведь не королевского же флота с эскадрами адмирала Торреса?.. До устья Гаронны оставалось ещё по меньшей мере сто пятьдесят, а то и сто восемьдесят миль, и только преодолев такое расстояние можно было ожидать генерального сражения, в котором «Зефиру» предстояло участвовать. Значит, там кипела какая-то стычка.

С кем?

Ответ напрашивался сам собой: «Серпент Марин»,»Берко»и «Бижу» могли вести захваченные испанские корабли либо в Аркахон, либо в Байонну; вероятно Поиньяр, который явно верховодил всей троицей, выбрал первый из этих портов, поскольку мог дойти до него с попутным ветром. Если по пути они наткнулись на испанские военные корабли…

Грабинский взглянул на Мартена, который как и он вслушивался в отголоски канонады.

— Это наверное наши? — спросил он. — Там Аркахон…

Мартен кивнул.

— Этого я и боялся, — буркнул он скорее сам себе. — Им даже не пришло в голову, что Торрес вышлет эскорт навстречу конвою. Вот они и встретились…

Стефан выжидательно смотрел на него, но Мартен не спешил с приказами. Лицо его посуровело, брови сошлись над переносицей, глаза глядели холодно и сурово.

— Мы не пойдем им не помощь? — спросил Грабинский.

Мартен пожал плечами.

— Они получают то, что заслужили.

— Но в таком случае испанцы отобьют конвой обратно! воскликнул Стефан.

— Не думаю, — возразил Мартен. — У Поиньяра хватит ума затопить хольки. Сам он попытается спастись бегством, но сомневаюсь, что это удастся. Только у Руссо есть какие-то шансы: его «Бижу» легка на ходу…

— Как это? Ты бросишь их в беде?

Мартен кивнул.

— Мы должны как можно скорее прибыть на левый фланг королевской эскадры под Олероном, — с нажимом сказал он. — Правда, наш адмирал не надеется нас там увидеть, но…

— Не надеется? Почему?

— Поскольку рассчитывает, что мы наткнемся на эскорт, который сейчас расправляется с Поиньяром и его компаньонами. Понимаешь? Он пожертвовал нами, чтобы выиграть время и ослабить силы Торреса. Но цель эта так или иначе уже достигнута. Мы не сможем спасти тех трех дураков, но можем пригодиться там, где нас не ждут — на главной сцене. Посмотри: Лику видимо думает точно также.

Гаспар Лику ставил все свои кливера, чтобы не отставать от «Зефира»;»Ля Бель» следовала измененным курсом, почти в фордевинд, что давало около десяти узлов хода.

— Если ветер не ослабнет, а я надеюсь, что скорее усилится, то ещё сегодня ночью мы будем на месте, — добавил Мартен. — Не думаю, что когда-нибудь нам суждено увидеть «Морского змея» досточтимого капитана Тонно и «Берко» Симона Поиньяра…Но — если откровенно — я этим не слишком огорчен.

ГЛАВА IV

Морское сражение под Олероном не принесло решающей победы ни одной из сторон, хотя и французы, и испанцы приписывали её себе. Объективно можно утверждать, что Торрес оказался лучшим тактиком, чем мсье де Клиссон. И мог бы одержать полную победу над своим противником, если бы не внезапное вмешательство двух корсарских парусников, которые помешали ему захватить флагманский корабль «Виктуар»с французским адмиралом на борту, и если бы не буря, разбушевавшаяся под конец сражения. В результате этой бури испанцы потеряли больше кораблей, чем французы, которые вовремя укрылись в проливе д'Антиох под прикрытием острова д'Олерон и в порту Ла-Рошель.

Во всяком случае оно не стало решающей битвой, о которой мечтал Август де Клиссон. Его предположения о концентрации всех испанских кораблей между д'Олероном — Ле Саблес — д'Олонью оправдались только частично, а в запланированной атаке ему не хватило эскадры «Нант», которая, борясь со встречным ветром, опоздала на несколько часов.

В итоге французы избежали поражения, но не сумели прорвать испанскую блокаду, им удалось лишь на некоторое время её ослабить — и то благодаря удачному стечению обстоятельств.

Что касается капитанов двух корсарских кораблей, то появившись на арене битвы и тут же кинувшись на помощь «Виктуару», они понятия не имели, что «спасают честь Франции и жизнь командующего Западным флотом» — как позднее доносил мсье де Бетюну в доверительном рапорте его верный слуга Турвиль, комендант порта и твердыни Ла-Рошель. Тем не менее изложение событий мсье де Турвилем отличалось явной беспристрастностью в отличие от хвалебной реляции адмирала де Клиссона, который исключительно себе приписывал «разгром главных сил испанцев под Олероном», ни единым словом не вспоминая о подвигах «Зефира»и «Ля Бель».

Оба эти корабля оказались в огне сражения уже в его заключительной фазе, незадолго перед бурей, которая шла по их следам с юго-запада.

«Тогда могло показаться, — писал мсье де Турвиль, — что нас ожидает неизбежное поражение. Тяжелые каравеллы Торреса вторглись между наших линейных кораблей, разрезав флотилию» Бордо» надвое, в то время как испанские фрегаты окружили флотилию «Ла-Рошель»с северо-запада, откуда напрасно ожидали прибытия эскадры «Нант». Мсье де Клиссон держал адмиральский флаг на корабле «Виктуар» под командованием капитана Людовика де Марго, лично известного Вашему превосходительству. Вместо того, однако, чтобы использовать этот корабль надлежащим образом, для чего не раз предоставлялся случай, он так долго тянул с решениями, пока сам не был обстрелян каравеллой «Монтесума», а затем и атакован двумя крупными двухпалубными фрегатами «Сан Кристобаль»и «Аарон». Залпы с «Монтесумы» повредили руль «Виктуара», огнем фрегатов была сбита гротмачта, возник пожар в кормовой надстройке, после чего «Аарон» сцепился с флагманским кораблем, чтобы взять его на абордаж.

Капитан Марго во главе немногочисленного уцелевшего экипажа защищал его с истинным героизмом, но получив несколько ранений под натиском обладавших подавляющим перевесом врагов вынужден был отступить в носовую надстройку. Испанцам однако удалось поджечь и этот последний рубеж обороны, так что ситуация стала просто безнадежной.

В ту трагическую минуту, когда казалось, что никто не сможет спасти жизнь адмирала де Клиссона, на выручку пришел известный корсар Ян Мартен, командир галеона «Зефир». Этот небольшой корабль, вооруженный двадцатью пушками, появился в самое время у другого борта «Виктуара»и полсотни моряков из его команды вторглись на палубу, уже захваченную испанцами. Когда отважная атака корсаров обратила испанскую пехоту в паническое бегство, другой корсарский корабль, «Ля Бель», открыл прицельный огонь по «Аарону», и вскоре потопил этот фрегат.

Хотел бы подчеркнуть, — добавлял в заключение мсье де Турвиль, — что на борту «Зефира» находилась во время битвы молодая женщина, которая, — насколько мне известно, — особенно дорога капитану Мартену. Ее присутствие и опасности, которым она подвергалась, не удержали его однако от героического вмешательства в защиту чести Франции и жизни командующего Западным флотом.»

Далее в своем подробном донесении комендант Ла-Рошели описывал ужасную бурю, которая бушевала у западного побережья Пуату, Сентоня и Медока, и довольно беспристрастно утверждал, что четыре испанских корабля были выброшены на берег, а три других затонули в открытом море исключительно благодаря разгулу стихии. Совместными усилиями флотилии» Бордо»и «Ла-Рошель» сумели потопить два фрегата и каравеллу, а «Ля Бель» — один фрегат. Кроме того, огнем французской артиллерии были повреждены ещё несколько испанских кораблей, которые однако остались на плаву.

Потери французского Западного флота составили шесть кораблей, из них два линейных галеона. Как позже оказалось, испанский эскорт, высланный адмиралом Торресом навстречу конвою, плывшему из Сан Себастьяна, потопил неподалеку от Аркахона ещё три французских корсарских парусника, не заполучив правда транспортных судов, которые те успели поджечь.

Генрих IV выехал с «малым двором» на короткий отдых в наследственное королевство Беарн. В тамошних лесах он собирался поохотиться на оленей и дичь, а потом по совету Дю Плесси-Морнея навестить своих верных гугенотов в Бордо и ЛаРошели, чтобы убедить их, что нисколько не забыл про их заслуги, хотя формально и короновался как верный сын римско-католической церкви.

Он хотел, чтобы эта поездка обошлась без особого шума, поскольку и так уже фанатичные пасквилянты старались повсеместно распространить мнение, что акт коронации в Сен-Дени был только ловким обманом. Но с другой стороны приходилось считаться с миллионами приверженцев Кальвина, которые до сих пор напрасно ожидали обещанного уравнивания в правах с католиками. Он хотел успокоить их и потихоньку заверить, что готовит эдикт, властью которого вскоре будет дарована полная свобода совести и вероисповеданий.

По этой причине двор — или скорее королевская свита — состояла почти исключительно из мужчин; даже мадам д'Эстре пришлось на этот раз остаться дома.

Кроме неизменного д'Арманьяка короля сопровождали: приятель и наперсник, губернатор острова Олерон, Теодор Агриппа д'Обиньи, Максимилиан де Бетюн и ещё несколько десятков дворян и придворных, и среди них граф Оливье де Бланкфор. Последний не принадлежал к ближнему кругу придворных, но оказался там случайно, прибыв в Париж в тот момент, когда Генрих IV готовился к отъезду.

Граф намеревался претендовать на издавна вакантный пост губернатора Перигора и потому счел, что лучше будет присоединиться к королевской свите, тем более рассчитывая на известную поддержку суперинтенданта финансов, дальнего своего кузена, мсье де Бетюна.

Когда небольшой обоз задержался в Лиможе, чтобы по дороге посетить недавно введенные в действие суконные мануфактуры, фабрики стекла и эмалей, к мсье де Бетюну прибыли два гонца, поначалу отправленные в Париж — один от адмирала де Клиссона, другой — от командора де Турвиля. Оба гнали во весь опор, везя два разных донесения, которые суперинтендант финансов прочитал с одинаковым интересом, снабдил более или менее остроумными комментариями и вручил королю.

— Есть кое-какие новости, Ваше величество, — сказал он, искоса поглядывая на Агриппу, — которые д'Обиньи с врожденной скромностью утаивает от вас и всех нас. Было бы справедливо, чтобы именно он столь любезно прочел их вслух.

Теодор д'Обиньи смешался, хоть совесть у него была чиста. Король смотрел на него с удовольствием и любопытством, де Бетюн — с деланной серьезностью, д'Арманьяк — выжидающе, мсье де Бланкфор — подозрительно.

— Мне нечего скрывать, — д'Обиньи запнулся, — разве что…О чем речь? — спросил он, обращаясь прямо к разнаряженному Максимилиану, который опустил взгляд и казалось был поглощен расправлянием кружев на рукавах своего атласного камзола.

Де Бетюн прикинулся удивленным.

— Ну разумеется о вашем губернаторстве! — ответил он с легким недоумением. — Кто, как не губернатор д'Олерона обязан знать, что происходит — или точнее что произошло у его острова.

Д'Обиньи тут же успокоился; он не успел ещё формально занять свой пост и, кстати, не намеревался посвятить ему себя целиком, а остров д'Олерон знал только по названию. Стало ясно, что на этот раз де Бетюн отнюдь не намерен ему повредить, а всего лишь шутит.

Не любил он его шуток, как не любил и самого Максимилиана, выскочку с повадками мелкого купчика из предместий, который добивался все больших симпатий Генриха. Но исключительно по этой самой причине теперь приходилось подыгрывать его плоским шуткам; короля они явно развлекали…

Он начал читать рапорт Августа де Клиссона, подчеркивая его патетический слог и опуская комментарии, приписанные де Бетюном.

« — Он ехиден, но не слишком остроумен, — думал д'Обиньи. Умеет всего лишь ставить точки над» и «, и не всегда там, где нужно».

Сам он делал это гораздо лучше, пользуясь исключительно жестами и мимикой, прекрасно подражая адмиралу.

Король громко смеялся, а граф де Бланкфор вторил ему ещё громче, хоть и не понимал, в чем тут соль.

Только когда Агриппа перешел к донесению командора де Турвиля, Генрих стал серьезен и слушал с неподдельным интересом, но под конец снова усмехнулся, и глаза его сверкнули.

— Я должен видеть вашего Мартена, — сказал он мсье де Бетюну. — Это от него я получил шпагу, предназначавшуюся Филипу II?

— Тот самый, — кивнул де Бетюн. — Капитан самого быстрого корабля, о котором я слышал. На него в самом деле стоит взглянуть. У него на мачтах не меньше пяти рей и с попутным ветром он делает до пятнадцати узлов.

— Я скорее предпочел бы взглянуть в глазки той испанской или португальской красотки, о которой даже почтенный старик де Турвиль вспоминает с таким уважением, — заметил Генрих.

Мсье де Бланкфор кашлянул и выступил вперед.

— Я знаком с этой дамой, Ваше королевское величество, услужливо завил он. — Если мне позволено будет высказать мое мнение, она в самом деле достойна лучшего общества, чем пленивший её неотесанный корсар.

— В самом деле!? — воскликнул король. — Расскажите нам о ней, граф!

Оливье де Бланкфор с наивысшим удовольствием выполнил это пожелание. В его голове уже рисовался целый ряд возможностей, ведущих к главной цели — то есть к назначению на пост губернатора Перигора. Он прекрасно знал, что такие дела все ещё больше зависят от симпатий прекрасных дам, чем от протекции государственных мужей, и ещё он знал, что мсье де Бетюн не будет иметь ничего против романа Генриха хотя бы и с Марией Франческой, если это повлекло бы ослабление его привязанности к Габриэль д'Эстре.

« — Если мне повезет, — думал граф, ошеломленный таким стечением обстоятельств, — я добьюсь симпатии их обоих, и Мария со своей стороны тоже мне поможет. Она для этого достаточно ловка и честолюбива. При случае Мартен получит тот урок, которого заслуживает. Но к черту этого простака. Куда важнее, что я смогу оказать услугу Росни и королю.»

И он принялся за темпераментный рассказ — прежде всего о красоте и остроте ума сеньориты де Визелла, а также о её высоком происхождении, не скупясь на ехидные замечания о Мартене, а заодно и об Армане д'Амбаре, в котором подозревал конкурента на пост губернатора.

— Если бы Ваше королевское величество не побрезговали погостить в моем доме, — наконец закончил он, — я бы устроил так, что сеньорита де Визелла совершенно случайно оказалась там же.

— Вы говорите с такой уверенностью в себе, мой граф, — с усмешкой заметил король, — словно вы советник самого господа Бога или чародей, управляющий обстоятельствами. Или вы уже успели очаровать эту даму?

— Она моя соседка, Ваше величество, — уклончиво отвечал де Бланкфор. — Время от времени я встречаю её в окрестностях замка. Нас объединяет общая любовь к прогулкам верхом.

— И ничего кроме этого?

Граф Оливье на миг замялся.

— Может быть, невинная взаимная симпатия, — скромно признал он. — С моей стороны это скорее сочувствие её печальной судьбе. Она действительно не заслуживает такой участи — всю жизнь остаться невольницей этого бродяги.

Слишком поздно он понял, что перегнул палку; Генрих перестал улыбаться и, обращаясь к мсье де Бетюну, сказал:

— Мне кажется, что этот бродяга неплохо нам послужил, не правда ли, Росни? Я хочу вознаградить его за это, а заодно поблагодарить лично. Потому задержимся в Бордо и пригласим туда капитана Мартена вместе с сеньоритой. Надеюсь, что и вы, граф Оливье, не лишите нас своего общества.

Бланкфор покраснел и молча склонился в поклоне.

Их королевское величество Генрих IV, одетый в белый шелковый камзол, перепоясанный голубым шарфом, с короткой пурпурной пелериной, наброшенной на плечи, сел в резное кресло на застланном ковром помосте, наскоро пристроенном к набережной в Блае. Одновременно раздался гром орудийного салюта с шестнадцати кораблей, стоявших на якорях выше порта, после чего «Виктуар», а за ним и все прочие, выстроенные в колонну, подняли якоря и поплыли по ветру вниз по Гаронне, чтобы продефилировать перед королем.

Генрих небрежно их разглядывал, занятый разговором с адмиралом де Клиссоном, которому в тот день перед полуднем вручил знак ордена Святого духа.

Ветер трепал флаги и сигнальные флажки, поднятые на мачтах, команды, выстроенные на палубах, кричали «Vive le roi!»^[19], стаи чаек кружили над рекой, с кутеров и рыбацких лодок неслись крики и свист, а сзади, за помостом, шумела толпа, состоявшая едва ли не из всех жителей Блая и окрестных деревень.

Сразу за креслом короля стояли Арманьяк, мсье де Бетюн, Агриппа д'Обиньи и седой командор де Турвиль, потихоньку обмениваясь мнениями и слушая пояснения, которые давал последний, по части роли, сыгранной отдельными кораблями в битве под Олероном.

Когда «Нормандия», замыкавшая процессию линейных кораблей, проплыла мимо помоста, адмирал де Клиссон поклонился и спросил, не желает ли Их королевское величество теперь спуститься в приготовленную галеру, чтобы насладиться «скромным завтраком» по пути в Бордо на волне прилива.

— Пока нет, — отказался король к его великому удивлению и замешательству. — Хочу увидеть ещё два корабля, о которых ты видимо забыл, мой дорогой Клиссон. Кажется, один из них уже приближается.

Мсье де Клиссон взглянул налево и почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Из-за островка на середину широко разлившейся в том месте Гаронны выплывала «Ля Бель».

— Кто посмел… — начал он, задыхаясь от сдерживаемого гнева.

— Я, — прервал его Генрих. — Твои корсары совсем неплохо показали себя в последнем деле, насколько мне известно. Не вижу причины, по которой ты мог бы их стыдиться. Это тот фрегат, который потопил «Аарона»?

Адмирал на мгновение онемел.

« — Кто ему донес?» — спрашивал он себя.

Его выпученные глаза забегали от лица к лицу и задержались на Турвиле.

« — Старый интриган! Ну, я с ним ещё посчитаюсь!»

— Вижу, Ваше королевское величество больше верит всяким сплетням и перевраным россказням, чем моим рапортам, — вздохнул он. — Этот корсар действительно стрелял по «Аарону», но…

— Достаточно, — оборвали его.

«Ля Бель» быстро приближалась. За несколько десятков ярдов до помоста отсалютовала, опустив до половины и вновь подняв паруса, после чего — уже ниже по течению — свернула влево, перебросила реи на противоположный галс и стала удаляться.

— Хорошая команда, — любезно похвалил король. — Удачный маневр.

Однако любезная похвала короля и всех прочих сменилась откровенным изумлением, когда из-за того же островка показался другой корсарский корабль.

Тот летел, как на крыльях, наклонив высокую пирамиду мачт и парусов, ослепительно белый, сверкающий медью и бронзой оковок, с золоченой фигурой под длинным бушпритом, на котором пенилась целая стая кливеров. На вершинах мачт вместо яблок серебрились резные орлы, под ними трепетали королевские хоругви с гербами Бурбонов, а на фоке развевался боевой вымпел корсара — черный флаг с золотой куницей.

«Зефир» мчался прямо на конец мола, словно собираясь его таранить или прошить навылет. Уже видна была команда — несколько десятков матросов, выстроенных четкими рядами у каждой мачты. На них были темные камзолы с серебряными пуговицами и облегающие лосины с серебряными пряжками у колен, а на головах — плотно повязанные красные платки. За плечами рулевого стоял их капитан, одетый в короткую куртку из тончайшей замши с золотой шнуровкой, перепоясанную парчовым поясом, за которым торчали рукояти двух пистолетов. Его белые панталоны были заправлены в голенища испанских сапог красной кожи, а над головой развевались на шляпе перья, сколотые брильянтовым аграфом. Левая рука его опиралась на золоченый эфес шпаги, правой обнимал он стройную девичью талию своей возлюбленной.

Сеньорита Мария Франческа де Визелла в платье из яркой цветастой парчи, с огромным кружевным воротником и целым каскадом брыжжей и форботов, с колье из сапфиров на шее, кроме нескольких перстней на пальцах и усаженных гранатами браслетов, которые звенели при каждом движении её рук, вплела в волосы украшение особой флорентийской работы — цветок из золотых лепестков, окружавших прекрасный рубин.

Правда, ни король, ни окружающая его знать не могла сейчас разглядеть эти детали, но зато они без сомнения заметили, что на этот раз fama non crescit eundo^[20]: сеньорита показалась им действительно ослепительной.

Впрочем, это восхищение вслух высказано не было, поскольку тут же уступило место опасению, и даже вызвавшему переполох потрясению отчаянностью корсара. Ведь «Зефир» вместо того, чтобы свернуть налево и на безопасном расстоянии миновать помост, на полном ходу повернул вправо, направляясь прямо на них. Казалось, теперь уже ничто его не спасет: ещё минута, и корабль врежется в самый угол, образованный молом и каменной набережной. Раздались тревожные возгласы, люди подались назад, подальше от острого форштевня, фигура крылатого юноши, изображающая бога легких ветров, нависла едва не над их головами — и вдруг случилось чудо! Корабль накренился, описал короткую петлю, разворачиваясь кормой к перепуганной толпе, реи перелетели на противоположный галс, хлопнули паруса, вода вскипела у бортов яростными водоворотами, волна ударила о берег и с плеском отхлынула. Медленно, дюйм за дюймом склоненные мачты поднялись под ветром и «Зефир», закончив поворот, уже огибал помост.

Вдруг три пары верхних парусов в мгновенье ока полетели вниз, опали все кливеры, а нижние полотнища взлетели вверх, к самым реям.

— Vive le roi! — донеслось с палубы.

Две стройные фигуры на корме склонились в низком поклоне перед королем, который встал и хлопал в ладоши. Мартен мел палубу перьями своей шляпы, Мария Франческа, придерживая юбки кончиками пальцев, присела в придворном поклоне, блеснули шпаги помощника и старших боцманов.

И снова:

— Vive le roi!

— Vive le roi! — загремело теперь в толпе, которая очнулась от изумления и ужаса, чтобы тут же воспылать энтузиазмом.

Поднялся ураган аплодисментов и оваций, люди проталкивались вперед, размахивали платками и шляпами, кричали как безумные.

И вдруг умолкли. «Зефир» опять поставил паруса, в мгновенье ока перебрасопил реи и, описав ещё одну дугу, помчался прямо на конец помоста.

На этот раз Мартен сам стоял у руля. Опять казалось, что он пролетит вдоль мола и выскочит на берег, ибо идя вполветра принял несколько влево; и вновь в последнюю секунду выполнил наименее ожидаемый мастерский маневр, повернув под прямым углом, подобрав все паруса и спуская кливеры, так что корабль, развернутый против ветра и течения, потерял ход, медленно приблизился к самому краю пристани, остановился, прежде чем миновал её кормой, немного подался назад и замер, удерживаемый у помоста двумя чалками, петли которых с палубы набросили на крайние опоры мола.

Теперь восхищение мастерством капитана, маневренностью «Зефира»и умением его команды сменился овацией, которая приобрела все признаки массового сумасшествия. Люди, наблюдавшие за этой невероятной швартовкой корабля, идущего под всеми парусами, были по большей части мореходами — рыбаками и моряками. Никто из них не отважился бы подойти к берегу таким манером, даже на маленьком кутере. И теперь они орали что было сил, желая дать выход своему восторгу, пока не охрипли вовсе.

Король, довольный и взволнованный этим зрелищем, от которого захватывало дух, аплодировал стоя, а вместе с ним аплодировали все окружавшие его вельможи, не исключая даже адмирала де Клиссона.

Под звуки оваций и приветственные крики по трапу, переброшенному с палубы «Зефира», на помост сходил Ян Куна, прозванный Мартеном, ведя пред очи Генриха IV сеньорину Марию Франческу де Визелла. Шел медленно, с гордо поднятой головой, и каждый его шаг, и каждое движение атлетической фигуры знаменовало уверенность физической силы, уверенность в себе, свойственную неустрашимым людям, как определил д'Обиньи, который тут же воспылал горячей симпатией к этому сорвиголове.

Остановившись в десяти шагах перед креслом короля, оба склонились во вполне приличном придворном поклоне, что в свою очередь вызвало искреннее удивление мсье д'Арманьяка и доставило большое удовольствие Росни, который был главным автором и режиссером этого небывалого зрелища.

Король почувствовал себя растроганным, и причем до такой степени, что слезы засверкали на его глазах. Поскольку женщина, видимая сквозь слезы, всегда кажется ещё красивее, вид разрумянившейся сеньориты взволновал его ещё больше. Генрих привстал и подал ей руку, а когда она склонилась, чтобы её поцеловать, взял её за плечи и сам запечатлел почти отцовский поцелуй на её щечке.

Потом повернулся к Мартену, который стоял на шаг позади.

— Вы оказали нам и Франции немалые услуги, капитан Мартен, — торжественно произнес король. — Выказали большую расторопность, отвагу и талант командира, захватив испанский конвой в Бискайском заливе, а затем — солдатскую верность и рвение, спеша на помощь нашему флоту под Олероном. И наконец, невзирая на перевес врага, отбили наш флагманский корабль «Виктуар», уже захваченный испанцами. И сией героической атакой помогли победе, склонив весы фортуны в нашу сторону едва ли не в последнюю минуту, когда нам уже грозило поражение. Такой поступок, особенно совершенный в столь трудных и опасных обстоятельствах — тут он мельком покосился на Марию Франческу и едва заметно усмехнулся — в обстоятельствах, которые нам известны, не может остаться без подобающей награды.

— На колени, — шепнул Мартену мсье де Бетюн.

Ян покосился на него, немного удивленный, но выполнил совет, король же обнажил шпагу и, отступив на шаг, коснулся сверкающим клинком его плеча.

— С этой минуты, — сказал он, — мы принимаем тебя в число французского дворянства как Яна де Мартена, даруя это достоинство и титул тебе и твоим потомкам по наследству на все времена.

— Встань, — вновь шепнул де Бетюн.

Мартен встал и к своему безмерному удивлению оказался в объятиях короля, который расцеловал его в обе щеки.

— Благодари, — услышал он спасительный шепот де Бетюна, который приводил его в себя и управлял его движениями.

— Ваше величество! — выпалил он от всего сердца. — Чтоб первая пуля меня не миновала, если рассчитывал я на какую-то награду, а тем более на что-то подобное! Не знаю, как и благодарить Ваше королевское величество за этот почет, но если пожелаете, чтобы я в одиночку бросился на всю испанскую Армаду, можете быть уверены, что я это сделаю и — Господь мне свидетель — сделаю с истинным наслаждением!

Король ещё раз сжал его в объятиях, смеясь до слез.

— Пока я не желаю ничего подобного, — сказал он, несколько успокоившись. — Но если на палубе твоего корабля найдется пара бутылок сносного вина, пригласи нас туда, чтобы мы с приятелями могли выпить за здоровье твоей дамы сердца и за твое тоже.

На «Зефире» нашлись не только пара бутылок, но и пара бочонков вина, и притом наилучшего сорта, а предусмотрительный де Бетюн велел доставить на корабль закуски, печенье и десерт, приготовленные в кухне адмиральской галеры.

— Ваш помощник сумеет без риска провести корабль вверх по реке до самого Бордо? — спросил он затем Мартена.

— Сумеет ли! — рассмеялся Ян. — Если ваша милость прикажет, поплывет куда угодно, лишь бы под килем был хоть фут воды и дуновение ветра хоть чуть колыхало паутинку.

— Хорошо. Тогда пусть отчаливает — и в путь. Галера поплывет за нами.

Мартен поклонился.

— Им придется изрядно приналечь на весла, чтобы не потерять из виду кормы «Зефира».

Отдав команды, он вернулся к своим высоким гостям как раз вовремя, чтобы выпить за здоровье короля — тост, провозглашенный адмиралом де Клиссоном. Потом последовал длинный ряд других тостов, а мсье д'Обиньи в импровизированных строфах присвоил свежеиспеченному дворянину капитану «Зефира» почетное гражданство острова Олерон — как его губернатор.

Мария Франческа сверкала красотой и обаянием. Она была невыразимо счастлива, и если и желала чего-то еще, то разве только, чтобы её могли увидеть в этом окружении Сюзаннна де Фронту и её воспитанницы, да ещё баронесса де Трие, глуховатая мадам де Шико и графиня де Бланкфор, которые наверняка окончательно пожелтели бы от зависти. Король, рядом с которым она сидела, склонялся, чтобы шептать ей на ухо комплименты, придворные из его свиты расточали ей любезности, Росни восхищался её драгоценностями, а д'Обиньи возражал, что хотя те и великолепны, но все же уступают красотой и блеском её глазам и ослепительным зубкам. Выпив несколько бокалов вина, она чувствовала легкое приятное головокружение, однако была достаточно рассудительна, чтобы знать меру. Ее забавный французский, которым она пользовалась отважно и без малейшего смущения, развлекал и вместе с тем ещё больше умилял короля.Они оба покатывались от хохота, и Генрих чувствовал себя помолодевшим лет на двадцать.

После десерта король подал ей руку, прося провести его по кораблю, который она наверняка знает не хуже самого капитана. Мартену это желание показалось несколько подозрительным; у него мелькнула мысль, что если Их королевское величество захочет остаться с глазу на глаз с Марией, то уж не для того, чтобы укрепить её любовь к нему. Не пытаясь вникнуть в побуждения, вызвавшие королевское пожелание, он уже намеревался помешать его возможному продолжению, когда король — заметив нахмуренные брови и бдительный взгляд Мартена, устремленный на сеньориту — вдруг передумал и призвал его к себе, а д'Обиньи и мсье де Бетюн поспешили вслед за ними троими.

Теперь уже Мартен стыдился своей подозрительности. Может быть и в самом деле он выставил себя простаком перед владыкой, который желал выказать ему свою симпатию? Чтобы поправить дело, представив королю при случае Стефана Грабинского и старших боцманов, Ян старался держаться позади, между своими покровителями, которые с полным пониманием облегчили ему эту тактику.

Перед спуском в люк, ведущий на орудийную палубу, мсье Росни остановился, чтобы бросить взгляд на пристань в Марго-Медоке, которую «Зефир» миновал, идя круто в бейдевинд.

— Это, мне кажется, ваше поместье, капитан, — заметил он с известным интересом. — Как вижу, у вас тут собственный военный порт!

Мартен с гордостью это подтвердил, однако добавил, что пристань была построена предыдущим владельцем, мсье Людовиком де Марго, тоже моряком, знаменитым путешественником, а теперь капитаном «Виктуара».

Де Бетюн прекрасно знал, кто такой Людовик де Марго, но не собирался удерживать Мартена от дальнейших пояснений и похвал командиру флагманского корабля. Напротив, он пожелал услышать из уст непосредственного свидетеля, как проходил испанский штурм «Виктуара»и победная контратака команды «Зефира», а Мартен попался на удочку и принялся обстоятельно рассказывать о кровавой схватке, совсем забыв о нынешних делах и своих неясных подозрениях насчет намерений Их королевского величества.

Таким вот образом, с ловкой помощью своего министра финансов, король получил достаточно времени, чтобы начать атаку и подыскать немало комплиментов для завоевания симпатий прекрасной сеньориты, прелести которой заставляли быстрее биться его сорокалетнее сердце, словно оно помолодело лет на двадцать.

ГЛАВА V

Благородный Полишинель, рыцарственный поэт и возлюбленный прекрасной Коломбины, одетый в голубой атлас, и доктор Панталоне в маске с длинным носом, в фиолетовом колпаке и черном плаще, покидали сцену, сопровождаемые овациями. Более всего дамы старались выказать аплодисментами горячую симпатию милому поэту, который так их тронул и растрогал, рассказывая о своей любви и поучая расчетливого сотоварища, как нужно поступать, чтобы предупредить возможные измены жены.

Тем временем из противоположных кулис показались две красотки, о которых шла речь, а следом — блестящий забияка, соблазнитель и лжец из всех лжецов — капитан Коккодрильо.

Красавец был в испанском — в желтых штанах, облегающем красном камзоле, при шпаге и в огромной шляпе с целым помелом вылинявших перьев. Вид у него при этом был грозный и смешной одновременно, и стоило ему открыть бесстыжий рот, он вызывал то взрывы смеха, то возмущенные возгласы женщин и даже враждебные реплики из зала.

Сначала капитан принялся похваляться, что предыдущей ночью ему удалось ввести в состояние, влекущее за собой серьезные последствия, не менее двухсот девиц. И несмотря на титанические усилия, которых потребовал столь небывалый подвиг, он отнюдь не чувствовал себя истощенным.

— Если какая-то из дам, присутствующих в театре, желала бы испробовать меня по этой части, готов ей услужить — заявил он, тараща глаза и кланяясь, вздымая при этом с пола тучи пыли перьями своей гигантской шляпы.

Капитан оглядел зал, словно в ожидании откликов на свое бесстыдное предложение, но поскольку ответом ему стали только смех и свист мужчин, разочарованно тряхнул головой.

— Не знаете, что теряете, прелестные дамы, отказываясь добровольно от такой единственной оказии, — заметил он. — Завтра я уезжаю…

— Куда тебя черти несут? — раздался голос из дальних рядов.

— Куда? — подхватил капитан. — В Эфиопию! Вы должны знать, что меня там ждет инфанта Пафлагонии, дочь короля Нижней Ингантины. Прелестная девушка! Только черная как смола…И все равно в сто тридцать раз прелестней самой наибелейшей германки. И вдобавок глухая!

— Да-да, глухая, — повторил он, переждав взрыв смеха. — И нечего смеяться. Река Нил на водопадах так шумит, что оглушает всех эфиопов на сто миль вокруг, так что они теперь даже рождаются глухими. Моя инфанта в результате и немая — это ещё большее достоинство! Спросите сами тех, у кого болтливые жены…И вот это очаровательное существо любило меня в полной тишине, но очень горячо. Так горячо, что должна была родить мне сына. Но тут её родственники заметили, как далеко зашли между нами дела…

Воздев очи горе он вздохнул так глубоко, что пуговицы от камзола брызнули в разные стороны.

— Они хотели склонить меня к женитьбе, — продолжал он свою болтовню, — и для приманки королевский казначей сразу предлагал в приданое два мешка золота, ровно шестьдесят шесть тысяч цехинов. Но страшный гнев охватил меня при мысли, что у меня будет черная жена. Кровь забурлила в жилах и едва не закипела, лицо мое потемнело, как грозовая туча, брови и волосы на голове встопорщились как иглы, глаза вертелись, как мельничные жернова, нос распух, как огурец, шея вытянулась, как ливерная колбаса, и всеми телесными отверстиями стал я извергать грозные звуки, подобные грому и молниям…

Взрывы смеха заглушили его безумную тираду, но не помешали и далее мимически изображать столь необычное состояние души и тела, что едва не довело зрителей до конвульсий от смеха сверх меры.

— Ничего странного, что мои несостоявшиеся тесть и теща перепугались до смерти и взяли ноги в руки, — закончил он наконец, возвысив голос почти до крика, чтобы перекрыть шум. — Казначей тоже сбежал, рассыпав по дороге приданое. А инфанта…Ах, дорогие мои! Этого я не мог предвидеть… Инфанта от страха преждевременно разродилась наследником трона — готовеньким, со скипетром и в короне!

Пока весь зал содрогался от смеха, ловкий Коккодрильо уже заметил, что не один на сцене, и явно очарованный прелестями Коломбины и её приятельницы, приступил к соблазнительным маневрам, которые тут же нашли отклик у темпераментной жены Панталоне. Коломбина, к которой он тоже подкатывался, поначалу принимала его холодно, зато он, напротив, выделял лишь её. В результате всего этого Арлетта Панталоне, охваченная ревностью, попросту бросилась ему на шею, кстати в весьма неподходящий момент, когда фиолетовый колпак и черный плащ доктора уже показались из-за кулис.

Пойманный с поличным, капитан проявил достаточно здравого смысла, чтобы дать стрекача, увлекая за собой Коломбину и оставив Арлетту во власти разъяренного мужа. Но отнюдь не Панталоне перешел в атаку: его опередила шустрая бабенка, превратившись в яростную фурию, засыпавшую его обвинениями. Град попреков обрушился на голову мужа, а драматические детали, касающиеся его неудач в науке любви, были выявлены публично, к величайшему удовольствию аудитории.

— Тебя стоило отравить, старый бездельник! — восклицала Арлетта. — Да, повторяю: чтоб ты отравился или чтобы тебя черти взяли, и поскорее! Обещаю, ты меня не устережешь. Раньше или позже капитан пристроит тебе рога выше башен собора Нотр-Дам! И клянусь своей честью, что помогу ему в этом изо всех сил!

Но угрозы эти казались в тот момент не слишком реальными: капитан упорно рвался к иной цели; ничего не дала надушенная записочка, которую переслала ему Арлетта с хорошенькой горничной; он решил совратить Коломбину…

Тут перед ним возникли преграды. Арлекин, верный слуга Полишинеля, сам влюблен в возлюбленную хозяина, и его не удавалось подкупить даже с помощью миленькой горничной, которая охотно кое-чем пожертвовала бы ради симпатичного юноши. Коломбина, правда, позволяла себе флиртовать, но не уступила окончательно, а запальчивый поэт готов был выхватить шпагу и продырявить Коккодрильо, который вовсе не пришел в восторг от такой возможности.

И вот наконец капитан находит способ. Из прокисшего вина, которым угощают его в харчевне, он готовит «напиток верности»и на вес золота продает доктору Панталоне, а на полученные деньги покупает фальшивые драгоценности — чтобы одолеть сопротивление Коломбины.

Кажется, средство подействовало: Коломбина приняла колье из рубинов и назначила ему свидание.

Но без новых трудностей не обходится. Арлекин знает о месте встречи, а Панталоне подозревает, что его обманули и что Арлетта должна встретиться с капитаном. В то же время Полишинель, не сознавая пустоты и ветрености женщин, ищет свою любимую, опасаясь скорее её похищения, чем измены. Арлекин колеблется, выдать ли ему правду: хозяин вспыльчив и может убить не только вероломного соблазнителя, но и неверную любовницу.

Нет, такого допустить нельзя! Арлекин с отчаянием в сердце обманывает поэта: подтверждает, что Коломбина в компании доктора и его супруги отбыла в церковь.

Полишинель, успокоенный таким известием, слагает оду в честь своей богини, Арлекин же спешит к маэстро Панталоне, чтобы уведомить того, где якобы Арлетта с капитаном трудятся над построением ему тех самых рогов, высотой с башни Нотр-Дам.

Фокус удается, правда на время. Коломбина, не узнанная доктором Панталоне, спасается бегством, а капитан Коккодрильо получает хорошую взбучку от обоих приятелей, после чего занавес падает под бурю оваций.

Когда он поднимается снова, посреди сцены стоят три более — менее довольных пары: Коломбина с Полишинелем, Арлетта с супругом и её горничная с Арлекином. Однако сбоку высовывается Коккодрильо, и мадам Панталоне кокетливо строит ему глазки. Они обмениваются многозначительными взглядами.

— Quand il n'V a pas de grenouilles, on mange les crapauds!^[21] — со вздохом заявляет капитан, хотя Арлетта и ничем не напоминает жабу.

Стефан Грабинский, насмеявшись до слез, и вместе с тем весьма возбужденный, вышел из душного театрального зала и, зачерпнув в легкие свежий воздух, поискал взглядом Мартена, которого вместе с Марией Франческой пригласили в одну из лож, зарезервированных для придворных. Но среди толпы, покидавшей театр, он их не обнаружил; видимо, им предстояло и далее сопровождать короля, к зависти и огорчению тех, кто такого почета не удостоился.

Зато встретил он Жозефину с Катариной де Карнарьяк в сопровождении шевалье Айртона и его двух приятелей, и Луизу, явно утомленную поведением Карла Фронту, который был влюблен в неё без взаимности, проявляя свое чувство главным образом в жалобных вздохах.

Луиза тут же завладела локтем Грабинского и перестала вовсе замечать присутствие молчаливого кузена, который тащился рядом с миной человека, обреченного на муки. Как только Стефан обращался к Жозефине, а тем более к Катарине, которая испытывала на нем чары своих взглядов с поволокой и многообещающих улыбок, пальчики младшей мадмуазель де Карнарьяк сжимались на его локте, а с миленьких губок слетала реплика на любую подвернувшуюся тему, вопрос или замечание, сформулированные так ловко, что ответ и последующая беседа обретали характер весьма доверительный, что в свою очередь как-то обосабливало их от остальных спутников.

Несмотря на эту обдуманную тактику они продолжали держаться все вместе, и вместе добрели до портовой набережной, чтобы полюбоваться фейерверком и лодками, освещенными цветными лампионами и убранные цветами. Целая их флотилия сновала по реке, окружая барку пиротехников адмиралтейства, откуда раз за разом летели в небо разноцветные ракеты, вздымались водопады искр, расцветали огненные веера, спирали и башни, мигали падающие звезды.

Когда зрелище кончилось, они дали подхватить себя толпе, спешащей на рынок, где уже зажглась иллюминация перед ратушей и напротив дворца губернатора. Из железных корзин, закрепленных на высоких щитах, вылетали желтые, красные, зеленые и голубые огни, а дым вздымался вверх и повисал в неподвижном теплом воздухе над городом. Хотя мало кто из жителей остался в домах, все окна были освещены, и, пожалуй, никто в Бордо в ту ночь не спал.

Толпа шумела, растекаясь по улицам; в боковых переулках, где ждали кареты, возникали стычки возниц и прислуги; на противоположных концах рынка гремели оркестры; хороводы танцующих в масках и маскарадных костюмах увлекали за собой молодых и старых; пьяные крики неслись из распахнутых дверей харчевен и таверн, где вино лилось рекой; люди смеялись, пели, кричали, воры обрезали кошельки у подвыпивших мещан и только городская стража в нарядных камзолах неподвижно замерла у ворот ратуши, стражники с алебардами у ноги стояли у входа во дворец губернатора, а величественный метрдотель и два привратника у портала проверяли приглашения, без церемоний выпроваживая тех, кто не был приглашен на банкет.

По правде говоря, ни шевалье Айртон, ни один из его приятелей похвастаться таким приглашением не могли, но оказалось, что его в состоянии прекрасно заменить пара золотых монет, и молодые люди без помех оказались в роскошных салонах его превосходительства в самое время, чтобы насытить аппетит и жажду у обильно заставленных столов.

Король восседал на возвышении в зале приемов, среди виднейших католических и гугенотских вельмож, которые вначале косились друг на друга, но под воздействием вина, а также благодаря стараниям дворян и королевских приближенных, перестали коситься друг на друга словно голодные псы вокруг оброненной кости, и по крайней мере на эту единственную ночь — столь не похожую на ночь Святого Варфоломея двадцать пять лет назад — оставили все раздоры.

Не обошлось, впрочем, без столкновения, которое, однако, возникло совсем на иной почве, и среди шумных забав под конец этой ночи было замечено лишь немногими.

Вызвал его вновь назначенный губернатор Перигора, граф де Бланкфор, который в сопровождении мсье де Ля Сов и барона де Трие в боковой комнате, где прислуга охлаждала кувшины с вином, наткнулся на Мартена. Граф был уже полупьян и настроен весьма благожелательно ко всем на свете — даже к тем, кого презирал в трезвом виде. И потому при виде корсара, который, по его мнению, только своей любовнице был обязан за королевскую ласку и свежеиспеченное дворянство, принял покровительственный тон.

— Полагаю, мсье де Мартен, — заявил он с презрительной ухмылкой, — стоит выпить по бокалу вина, раз уж мы тут встретились — и вы, и я в новом качестве. Что вы об этом думаете?

— Как угодно вашей милости, — ответил Мартен холодно, но без особого неудовольствия.

Де ля Сов пожал плечами, но барон де Трие подыграл Оливье, предвкушая какой-то розыгрыш с его стороны, и велел подать четыре кубка.

— За здоровье прекрасной сеньориты! — провозгласил он, обращаясь к Бланкфору.

— Nescias, quod scis, si sapiens! — провозгласил Бланкфор словно бы в ответ, глядя однако в глаза Мартену.

— Что это значит? — спросил тот. — Меня латыни не учили.

— Если умен, молчи, хотя и знаешь, — излишне услужливо перевел де Трие.

Мартен наморщил брови, не будучи полностью уверен в смысле этого намека. Потом заметил, что взгляды графа и барона устремлены в соседний зал, и машинально сам взглянул в ту сторону.

Марии Франческе что-то нашептывал на ухо мсье д'Арманьяк, первый камердинер Его королевского величества. Она явно покраснела и смешалась. Потом подняла взгляд на короля. Казалось, тот ожидал этого, рассеянно беседуя с какой-то дамой, пытавшейся занимать его беседой, ибо в глазах Генриха сверкнул огонек усмешки. Мария опустила ресницы и едва заметно кивнула.

— Вы поняли? — спросил граф Оливье. — Nescias, quod scis…

Он не договорил: ледяное вино из кубка Мартена хлестнуло ему в лицо.

Грабинский не был свидетелем этой сцены, а короткое замешательство, которое после неё последовало, ускользнуло от его внимания, занятого исключительно отзывчивой особой Луизы. В ту минуту они прижимались друг к другу в оконной нише, полускрытой тяжелой портьерой, и целовались до беспамятства, причем Стефан открыл внезапно и вполне неожиданно для себя самого, что всего несколько поцелуев хорошенькой женщины легко отодвинули в тень и рассеяли его сентиментальные мечты и страдания, причиной которых была Мария Франческа. На какой-то миг он почувствовал себя виноватым, словно совершил измену. Но это мимолетное чувство мелькнуло лишь раз, между первым и вторым поцелуями. У него в ту минуту явно было занятие получше, чем оценка своих поступков. Луиза смотрела ему в глаза, и хотя видела в них лишь себя, он об этом не имел ни малейшего понятия. Уста её были слишком свежи и сладки, чтобы от них отрываться и тратить время на наблюдения и рассуждения.

Это сентиментальное тет-а-тет рядом с гудящим говором и смехом залом не могло продолжаться больше нескольких минут. Его грубо прервал какой-то лакей, желавший отворить окно. Наткнувшись впопыхах на сплетенную в объятиях пару и вытаращив глаза он замер с разинутым ртом, словно лишившись от удивления и дара речи, и сознания того, что нужно делать. Потом он коротко заржал и припомнив вдруг, зачем его послали, кинулся к окну.

— Экипаж его превосходительства мсье д'Амбаре! — заорал он во все горло, перегнувшись наружу.

— Потише, осел, — рявкнул у него над ухом Грабинский. — Тут тебе не корчма!

Но в ту же минуту его оттолкнул ещё один переросток в ливрее, который во все горло требовал карету графа де Бланкфора и экипаж барона де Трие.

Это было уж слишком; схватив обоих парней за воротники, он словно двух баранов стукнул их лбами.

И тут же пожалел об этом: крик, который те подняли, привлек Айртона и Карла Фронте, а с ними целую кучу любопытных.

— Капитан Мартен спрашивал о вас, — поспешно бросил ему Айртон. — Случилось нечто чрезвычайное.

— Где? — спросил Грабинский. — О чем речь?

Но их разделили протискивавшиеся к окну, и ответа он уже не услышал, а потому стал встревоженно протискиваться к выходу, оставив Луизу её унылому кузену.

Добравшись до обширной почти пустой прихожей, увидел мсье д' Амбаре и шевалье де Бельмона, которые, казалось, спорят или что-то обсуждают с мсье де Ля Сов и бароном де Трие. Мартен стоял в стороне, заложив руки за спину и нетерпеливо хмурясь.

— Ах, ты здесь! — воскликнул он при виде Стефана. — Это очень хорошо.

Полуобняв его, отвел в сторону.

— Я сейчас должен поехать к Арману, — тихо сказал Ян. — А может к Ля Сов или куда угодно, хоть за сто лье от Бордо, чтобы разделаться с Бланкфором, не оскорбив Его королевское величество. Хочу, чтобы ты взял под опеку сеньориту и проводил её на корабль. Скажи ей это в подходящий момент, так, чтобы не привлечь ненужного внимания. Найми портшез и проводи прямо на борт. Только тебе могу я это доверить. Ждите меня в порту. Постарюсь вернуться поскорее.

Грабинский хотел о чем-то спросить, но шевалье де Бельмон и д'Амбаре закончили переговоры и призывали поторапливаться.

— Потом я тебе все объясню, — бросил Мартен, уходя с ними. — Сейчас сделай так, как я прошу.

Выполнить эту просьбу оказалось гораздо труднее, чем полагал Стефан. Он потратил не меньше часа, ожидая подходящего момента, чтобы приблизиться к Марии Франческе, а когда наконец дождался, что она вслед за двумя дамами направилась в сторону прохода к боковым лестницам, ведущим — как он полагал — к комнатам для дам, то добравшись туда окружной дорогой увидел только две женские фигуры, поднимавшиеся по ступеням. Ни на одной не было платья цвета резеды с золотым отливом, которое он высматривал.

Развернувшись, на пороге зала приемов он наткнулся на короля, который в сопровождении одного лишь д'Арманьяка, казалось, норовил потихоньку ускользнуть оттуда, вероятно чтобы не прерывать торжества.

Отскочив в сторону, он замер в темной нише окна, выходившего в переулок, где скопились кареты и коляски. И услышал слова д'Арманьяка:

— Туда, сир; налево за дверью. Портшез ожидает Ваше королевское величество у ворот сада.

— А она? — спросил король.

— И она там, разумеется.

Двери тихонько скрипнули, а Стефан с бьющимся сердцем высунулся из укрытия, чтобы осторожно их приоткрыть и выглянуть наружу.

Разглядеть он смог немногое: среди туманного полумрака двигались едва различимые тени. Две из них замаячили у кованой ограды дворцового сада и миновали распахнутую калитку, которая громко за ними захлопнулась.

Грабинский заколебался. Неужели то, что он услышал, относилось к Марии? «И она там, разумеется» — эти слова звучали, казалось, достаточно ясно! Кстати — так куда же она девалась? Мария исчезла у него из виду так внезапно, словно провалилась сквозь землю…

Он выскочил на крыльцо, сбежал вниз по нескольким ступеням и, крадучись вдоль стены, добрался до калитки. Та была заперта на щеколду и отворить её не удалось. Но теперь он разглядел портшез и мсье д'Арманьяка, который опустил занавески и дал знак ожидавшим носильщикам.

Портшез был поднят вверх и двинулся вперед, сразу исчезнув за поворотом, мсье д'Арманьяк зашагал следом за ним, а Стефан услышал за плечами грубый голос, требующий, чтобы он немедленно отсюда убирался ко всем чертям.

Ошеломленно оглянувшись, Стефан увидел двух драбантов, вооруженных алебардами, которые, судя по всему, отнюдь не расположены были шутить. У него хватило ума не поднимать шума и исчезнуть с глаз долой, хотя и промелькнуло в голове, что можно бы попытаться взобраться на забор и спрыгнуть по другую сторону. К счастью он вовремя успел сообразить, что таким образом вызвал бы переполох и погоню, наверняка добром бы не кончившуюся, причем не только для него самого. И потому, сжав зубы, он ушел, близкий к отчаянию от собственного бессилия перед лицом того, что случилось.

Запал и ярость оставили Мартена, пока он вместе с Бельмоном и мсье д'Амбаре добрались до лесной опушки, где уже ожидал граф де Бланкфор со своими секундантами. Однако оставались жажда отомстить за оскорбление и ненависть столь безграничная, что только пролитая кровь могла её насытить.

Условия поединка вполне подходили для этой цели: противники получили по два заряженных пистолета и могли воспользоваться ими в любое время на любой дистанции, сближаясь друг с другом до обозначенных позиций, которые разделяли едва ли двадцать шагов. Это не могло кончиться ничем иным, кроме…

Два доктора, из которых один был придворным врачом графа, а другой — хирургом Адмиралтейства, раскладывали свои инструменты на белах полотенцах, расстеленных на траве. Экипажи ждали у обочины лесной дороги.

Точно на восходе солнца его сиятельство губернатор Перигора, граф Оливье де Бланкфор и капитан Ян Куна, прозванный Мартеном, а со вчерашнего дня шевалье де Мартен, повернулись друг к другу, разделенные зеленой полянкой, ширина которой не превышала ста ярдов.

— Ты можешь стрелять, когда захочешь, — напомнил Бельмон Мартену. — Но нельзя останавливаться, пока не дойдешь до вешки. Помни, что у Бланкфора столь же верный глаз и твердая рука, как у тебя; щадить тебя он не будет. Потому ты должен послать в него первую пулю шагов с сорока, чтобы ранить его прежде, чем он решится выстрелить. Да не отвернется от тебя удача!

— Спасибо, — буркнул Мартен сквозь зубы. — Надеюсь, что успею влепить ему и вторую пулю, прежде чем он упадет от первой.

Секунданты отошли в сторону и барон де Трие громко скомандовал:

— En avant, messieurs!^[22]

Они шагнули вперед, и только тогда Мартен разглядел фигуру графа, двигавшуюся на фоне деревьев. Мсье де Бланкфор шел не спеша, словно преодолевая какое-то сопротивление, скажем, боролся с сильным встречным ветром, силясь при этом сохранить обычную позу.

« — Боится», — подумал Ян.

Сам он не испытывал ни малейших опасений, издавна утвердившись во всеобщем мнении, что пули его не берут, а единственная рана, полученная им когда-то в поединке на шпагах с Ричардом де Бельмоном была всего лишь легкой царапиной. Впрочем, он не собирался воспользоваться советом приятеля. Не слишком доверяя оружию, которого не знал, Ян решил стрелять лишь перед самой позицией, обозначенной воткнутыми в землю вешками. Он приближался к ней уверенным шагом, без лишней спешки, но и не затягивая время, как его противник. И потому остановился, когда тот едва преодолел половину пути.

Их разделяло ещё пятьдесят…сорок…тридцать пять шагов…Мартен стоял в свободной позе, с опущенными пистолетами в обеих руках, внимательно следя за каждым шагом своего противника. Теперь он получил над ним то преимущество, что мог целиться, стоя неподвижно, что несомненно повышало прицельность выстрела, но с другой стороны сам представлял неподвижную цель, в которую легче попасть. Смотрел в лицо графа, которое становилось все бледнее и напряженнее. Уголки тонких губ мсье де Бланкфора, казалось, слегка подрагивали, а глаза влажно блестели из-под прищуренных, набрякших век.

« — Боится, — повторил в душе Мартен. — Еще пара шагов — и с ним будет покончено.»

Тут он заметил, что граф медленно сгибает руку в локте, поднимая пистолет.

« — Он ведет себя так, словно собирается стрелять по мишени, — подумал Ян. — Ему наверно кажется, что я буду ждать, пока он меня возьмет на мушку.»

Эта мысль его позабавила. Мартен полагал, что ему хватит десятой доли секунды, чтобы упредить графа.

И тут он услышал выстрел и одновременно ощутил резкую боль в левом боку, как от укуса бешеного пса.

« — Стрелял, не поднимая пистолета к глазам», — промелькнуло у него в голове.

Теперь Мартен понял свою ошибку. Он был серьезно ранен и не мог терять ни минуты. Но теперь фигура графа расплывалась перед глазами: её заслоняли клубы дыма, пронизанные розовыми отблесками восходящего солнца. Лишь бледное лицо Бланкфора маячило над этой завесой.

Целясь прямо в него, Ян спустил курок, а потом, чувствуя, как уходят силы, выпалил чуть ниже из другого пистолета.

Он ещё стоял, не уверенный, что попал, ожидая второго выстрела противника, но стремительно слабея. Боль вгрызалась ему в ребра, и горячая волна шла от бедер вверх, заливая потом спину, живот, грудь, плечи, шею и щеки. Огромным усилием воли Ян сдержал головокружение и сумел удержаться на ногах. Ощутил дуновение ветра на висках и заметил, как облако дыма проплывает перед глазами. Уронив пистолеты, обеими руками ухватился за вешку, чтобы удержать равновесие.

Теперь он увидел барона де Трие и мсье де Ля Сов, которые бежали через поляну со стороны дороги, где стояли экипажи. За ними спешили врач и два кучера. Они остановились посреди поляны и склонились над лежащим навзничь телом.

— Вот значит как! — громко вздохнул он и опустил невыносимо отяжелевшую голову.

Его помутневший взор упал на небольшую лужу крови под ногами. Красные струйки и отдельные капли стекали по левой штанине на стебли притоптанной травы. Пощупав бок, Ян убедился, что тот чудовищно разодран между нижними ребрами и бедренным суставом. Не выпуская из правой руки вешки, служившей ему опорой, он сполз на землю и в ту же самую минуту услышал приближавшиеся голоса Армана и Ричарда. Мартен хотел было повернуться и встретить их улыбкой, но тучи черных, красных и зеленых мотыльков затрепетали у него перед глазами, все заглушил нестерпимый шум их крыльев и рухнул Ян в какую-то бездонную пропасть.

ГЛАВА VI

Весть о внезапной смерти графа Оливье де Бланкфора, который сразу после назначения губернатором Перигора погиб, прошитый двумя пулями в поединке со знаменитым корсаром Яном Мартеном, немедля облетела Бордо и моментально разлетелась по поместьям Шаранты, Дордони, Гаронны, Ланд и Герса, вызывая возмущение господ гугенотов, видевших в лице графа своего вождя в борьбе с католиками. Они требовали голову убийцы, опираясь на вымышленные слухи, якобы поединок тот был не благородной дуэлью, а обычным убийством, причем кровожадный корсар, якобы уже ранивший своего врага, добил его, приставив пистолет к сердцу. И в довершение несчастий это должно было случится рядом с Бордо, под боком Его королевского величества, что так или иначе грозило плахой или виселицей.

Король не уступил этим требованиям. Ходили слухи, что на его отказ повлияли мольбы и слезы прекрасной возлюбленной Мартена, которая на краткий миг завладела сердцем склонного к мимолетным любовным приключениям Генриха Доброго. Роман, впрочем, закончился прежде, чем о нем начали говорить вслух, поскольку взятие Амьена испанскими войсками во главе с графом Фуэнтесом ускорило возвращение короля в Париж, не говоря уже о скандале, поднявшемся вокруг пресловутого поединка или даже убийства.

Но шум вокруг него не прекращался. Его умело подогревали сторонники и приятели Бланкфоров — барон де Трие, мсье де Ля Сов и де Шико, и даже католик Карл де Валуа, герцог Ангулемский.

Едва Их королевское величество покинули Бордо, как толпа науськанных бандитов, дворянских слуг и бродяг, как впрочем и набожных деревенских гугенотов из ближайших окрестностей напала на шато Марго-Медок. Поместье Мартена было разграблено и буквально сметено с лица земли. Дом и все хозяйственные постройки сгорели в пламени пожара, даже персиковый сад и виноградник пали под топорами фанатичной толпы. Уцелел только «Зефир», который в это время находился на пути из Бордо в Ла-Рошель под командой Стефана Грабинского, имея на борту тяжело раненого капитана и его впавшую в отчаяние возлюбленную.

Спасением Мартен обязан был командору де Турвилю, который вовремя предупредил его помощника об опасности, грозящей со стороны ещё одной банды, наспех собранной в порту посланниками некой высокопоставленной особы, оставшейся в тени, но питавшей яростную ненависть к славному корсару. Несмотря на умолчание коменданта порта и крепости Ла-Рошель можно было догадываться, что личностью этой был командующий Западным флотом адмирал Август де Клиссон…

О всех эти событиях Мартен узнал гораздо позднее, после многих-многих дней, которых он не помнил и не мог бы пересчитать. Его впечатления об этом длительном периоде ограничивались неясными видениями, расплывавшимися в непроницаемой тьме.

Временами ему мерещилась склонившаяся над ним фигура Марии Франчески, и тогда её близость ошеломляла его, до боли пронизывая сердце и целиком поглощая разбегавшиеся мысли. Пытался с ней заговорить, но она клала свою нежную, благоуханную ладонь ему на губы, приказывая молчать. Он подчинялся этому приказу без протестов, чувствуя себя ужасно ослабевшим, — настолько, что попытка произнести единственное слово требовала гигантского усилия.

Видел он и другие фигуры и лица, которые казались знакомыми, хоть он и не помнил, кому они принадлежали. Ян не пытался даже вспомнить имен этих людей или вызвать из тьмы забвения факты и обстоятельства, с ними связанные, поскольку все это осталось где-то безмерно далеко, так далеко, что преодоление этого пространства в сонном и ленивом мозгу становилось для его сознания непосильным делом.

Потом через некоторое время, продолжительность которого он никоим образом определить не мог, видения и звуки (то ли возникающие в его подсознании, то ли доходящие до него снаружи и в горячке разраставшиеся до гигантских размеров) создавали неописуемый хаос, то волнуясь, как вспененное море во время шторма, то кружась вокруг него, словно огромные раскрученные колеса, то вновь с треском разлетаясь во все стороны и соединяясь вновь в непостижимое целое, что сопровождалось нестерпимым громом, от которого раскалывался череп.

Доминирующим ощущением, которое он испытывал в это время, была непонятная тревога. Непонятная и непостижимая тем более, что до тех пор он никогда её не испытывал. Ян боялся шевельнуться, крикнуть или хотя бы вздохнуть поглубже, и в то же время не мог оторвать взгляда от того, что происходило под его опущенными веками. Страх держал его за горло стальными клещами, кровь, казалось, кипела в жилах, а сердце замирало от ужаса.

Эти приступы повторялись часто и начинались почти всегда одинаково: с картины какой-то бесформенной темной массы, то ли тучи черной пыли, несомой ветром по пустому пространству, то ли бешеной, вздымавшейся до неба волны со срывающимся гребнем. Быстрый клубящийся водоворот этого вещества окружал его со всех сторон, и уносил неведомо куда. Вдруг из темноты на его пути проступала какая-то преграда — каменная башня или скала, о которую он с шумом разбивался, а колокольный звон, доносящийся из-за нее, рос, приближался, болезненно гудел в мозгу, словно собираясь разорвать и смять его основу. И тогда в той скале открывались настежь ворота с зелеными створками, поток, несущий Мартена, развеивался и иссякал, и его тут же окружала процессия одетых в черное фигур в капюшонах, с зажженными факелами в руках.

Мартен шел в первых рядах во главе процессии, зная, что за воротами его ждет смерть. Чувствовал себя бесконечно усталым, старым, сломленным и опустошенным. Проходя в ворота, поднимал взгляд и обнаруживал безбрежную пустоту. Только после этого в той пустоте начинало происходить что-то странное и пугающее. Камни, которыми была вымощена огромная, тянувшаяся до горизонта площадь, распухали как чудовищные волдыри и в конце концов лопались, брызгая кровью. И тогда где-то далеко срывался вихрь, и разлившаяся кровь багровела, и ужасные, непонятные видения из предыдущих горячечных кошмаров повторялись неизвестно в который раз.

Но вдруг наконец в ту минуту, когда все должно было начаться снова, волнующийся туман темноты медленно сменился широко разлившейся серебряной рекой, которая из мрачной пасти выплывала меж лесов, лугов и виноградников, залитых солнечным светом. Мартен каким-то чудесным образом уносился по её поверхности, колышась на ласковой теплой волне, и благое спокойствие успокаивало его измученную душу. Ему было так хорошо, как никогда в жизни. И почти придя в сознание, он вдруг впал в глубокий сон, который заботливо защитил его от погони безумных галлюцинаций.

Когда — снова через много дней — он очнулся от этого сна, то сразу отдал себе отчет, что лежит в своей собственной каюте на «Зефире». Разум его был совершенно ясен, и Мартен с наслаждением ощутил, что его наконец окружает реальный мир с установленным порядком вещей. И ещё он понимал, что очень ослаб и по счастью ему не нужно ни вставать, ни двигаться.

Помнил, что был ранен в поединке, и без труда припомнил, как до него дошло, но события эти казались ему в ту минуту совершенно неважными, за исключением лишь единственной детали, о которой он хотел спросить своего помощника.

Тем временем Ян заметил, что в каюте царит мягкий полумрак от опущенных портьер на окнах, а блуждая взором по стенам и обстановке каюты, заметил в проходе в соседний салон какую-то женскую фигуру, которая однако наверняка не была фигурой Марии Франчески.

« — Леония, — подумал он. — Что она тут делает?»

Это в самом деле была Леония, камеристка Марии. Он услышал её приглушенный голос:

— Сеньорита только что уснула в своей спальне. Она снова просидела возле него всю ночь, хоть последнюю пару недель в этом вовсе нет нужды.

« — Пару недель? Значит это продолжается больше пары недель?» — подумал Мартен.

— Кто там? — спросил он и с огромным удовольствием убедился, что произнести эти несколько слов ему удалось без особого труда.

Портьера в проеме шевельнулась. Стефан Грабинский стоял на пороге с напряженным лицом и взором, устремленным к ложу Мартена. Их взгляды встретились и кормчий «Зефира» тут же понял, что его капитан пришел в себя.

— Ян! — воскликнул он, после чего от радости на минуту лишился дара речи.

В два шага он оказался рядом и, не в силах сдержать слезы, сжал его руки.

— Мы уже теряли надежду, — говорил он срывающимся голосом. — И я, и врачи. Только она…Господи Боже! Заявила, что ты должен выжить и — откуда мне знать — видно вымолила тебя у своей Мадонны.

— В самом деле? — шепнул Мартен и глаза его блеснули. — Как долго это продолжалось?

Грабинский на миг задумался.

— Где-то с полгода, — ответил он. — Сейчас конец ноября.

Мартен был ошеломлен.

— Никогда бы не подумал, — протянул он. — Порядочно я провалялся. А он?

Стефан взглянул на него исподлобья, словно сомневаясь, говорить ли правду.

— Я видел, как он упал, — буркнул Мартен словно сам себе.

— Он получил две пули, — наконец ответил Грабинский. — Одну в шею, вторую в самое сердце.

Мартен прикрыл глаза.

— Nescias, quod scis, si sapiens, — шепнул он, а Стефану, который не понимал значения этих слов, показалось, что Ян засыпает.

Он хотел уже потихоньку удалиться, когда веки Мартена дрогнули и он ощутил легкое пожатие его ладони.

— Подожди. Еще вот что… — шепнул тот.

Стефан склонился над постелью, а Мартен с неожиданной силой заставил его присесть на край.

— Я хотел бы знать, — начал он и на миг умолк, а Стефан невольно задержал дыхание, предчувствуя, что сейчас прозвучит вопрос, на который ему придется ответить.

Как? Не раз он над этим задумывался, но до сих пор ещё не принял окончательного решения, откладывая его на потом. И вот теперь вдруг приперт к стене.

И Стефан мысленно увидел себя в ту летнюю ночь в Бордо, незадолго до рассвета, когда подавленный неудачей своей миссии не знал, что делать дальше. Как ненавидел он тогда эту женщину! Она ему казалась чудовищем, демоном зла и разврата.

А потом в полдень увидел, как она выходит из нанятого экипажа в сопровождении портнихи, несущей следом коробки с новыми платьями.

Ах, она вернулась от портнихи! Поехала к той прямо с банкета у губернатора, поскольку уже не стоило возвращаться на корабль…

Как она бесстыдно лгала, или точнее бесстыдно замалчивала правду!

Спросила о Мартене — разве тот ещё не вернулся?

— Нет! — ответил Стефан. — И может вообще не вернуться, — добавил он, не веря ни на миг собственным словам, которые однако едва не сбылись.

Потом в двух словах рассказал ей, что произошло между графом Оливье и Мартеном, умолчав, кстати, о подробностях, о которых догадывался. Заметил, как она побледнела, её карие глаза заполнил страх.

Оставив её на пороге кормовой надстройки, Стефан отвернулся и отошел, делая вид, что занят чем-то у гротмачты. Долго однако не выдержал и обернулся. Мария Франческа стояла все на том же месте, словно превратившись в соляной столп, а девушка с коробками от портнихи терпеливо ожидала в стороне, с любопытством озираясь вокруг. Только через некоторое время обе вошли внутрь, но швея вскоре показалась вновь и торопливо сбежала по трапу на набережную, чтобы вскочить в ожидавший экипаж и уехать. Она казалась перепуганной или очень взволнованной. Тессари, который с самого начал к ней подозрительно приглядывался, заметил, что для девушки на посылках или подручной швеи она, пожалуй, чересчур шикарно одета, но Грабинский был слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание. Так или иначе, но визит к портнихе казался ему жалкой выдумкой ради сохранения приличий.

Известие о поединке пришло только двумя часами позднее. Прислал его мсье д'Амбаре с посыльным, предупредив, что привезет раненого на корабль под опекой врача, который решил, что сможет в Бордо ухаживать за Мартеном лучше, чем где-то еще. При этом не скрывал, что рана тяжелая и вызывает серьезные опасения.

Стефан, угнетенный и убитый, долго не мог избавиться от впечатления, что земля проваливается у него под ногами. Не мог себе представить, что бы стало, не будь Мартена. Он не хотел об этом думать, но самые горькие предчувствия и предвидения одолевали его, как стая ворон. Пойдя наконец уведомить сеньориту, застал её в слезах, стоящую на коленях перед образом Мадонны. При виде этой картины Стефан почувствовал, что сердце у него растаяло как воск, и вся ненависть, которая там накопилась со вчерашнего дня, растаяла под влиянием пробудившейся жалости, сочувствия или чего-то большего, что возвращалось точно эхо или волна, разбившаяся о берег.

Этому возврату сентиментальности не повредила даже сцена, которую Мария Франческа закатила своей святой покровительнице, услышав злые вести. Вскочила с колен с пылающим от гнева лицом, на котором ещё не высохли слезы, принялась кричать, грозя стиснутым кулачком, и топать ногами.

— Ты неблагодарная и злая, Санта Мария! Забыла, что я для тебя сделала? Ты продалась проклятым гугенотам! Как я могла тебе довериться! Ничего ты не получишь из обещанного!

Я разрываю все обеты! Все! Знай это, ты…

Рыдания задушили её, не позволив договорить. Тут она резко повернулась к ошеломленному и огорченному Стефану.

— Где он? — спросила сеньорита срывающимся голосом. — Хочу быть вместе с ним! Немедленно!

Стефан не мог выполнить этого желания и ожидал новой бури гнева, но ничего больше не случилось. Сеньорита перестала плакать и мимоходом заглянув в зеркало легонько вскрикнула, после чего поспешно припудрила лицо и, поправив волосы, повернулась к Грабинскому уже почти успокоившись и взяв себя в руки.

— Он будет жить, — решительно заявила она. — Я не позволю ему умереть. Я его вылечу. Ты мне поможешь, правда?

Подойдя, положила руки ему на плечи.

— Поможешь мне, хотя меня и презираешь, — повторила она, глядя ему прямо в глаза.

— Но ты сама же знаешь! — взволнованно вырвалось у него. — И знаешь наверняка лучше меня, что…что это не презрение, а…

Она коснулась пальцами его губ, растроганно шепнув:

— Не будем об этом сейчас.

Одарила его ещё одним взглядом, от которого у него закружилась голова, легонько оттолкнула от себя, словно этим жестом отбрасывая всякие соблазны, и призвав Леонию, велела приготовить для Мартена свежую постель.

Стефан выскочил на палубу, словно за ним кто-то гнался, и столкнулся с Тессари, который ждал его у входа в надстройку.

— Ты словно дьявола увидел, — заметил тот, схватив его за плечо. — Что случилось?

Грабинский глубоко вздохнул.

— Может быть и увидел, — неохотно буркнул он.

— И у него наверняка были рыжие волосы и гладенькая мордочка? — съязвил Цирюльник. — Смотри, чтобы не затянул тебя он в пекло, откуда нет возврата. Похоже, там уже очутился некий неосторожный граф,хотя имел в таких делах побольше практики, чем ты…

— Перестань, — буркнул Стефан. — Не время для шуток.

Тессари покивал, словно с ним соглашаясь. Как только он закрывал рот, в лице его появлялось нечто зловещее. Бросал внимательные, многозначительные взгляды из-под черных бровей, которые хмурил весьма зловещим способом, и несколько горбился, — как хищная птица, готовившаяся к полету. Но не улетел, как можно было ожидать, а лишь сердито выругался по-итальянски, давая тем самым выход своей жалости и тревоге за здоровье Мартена, после чего медленно спустился по трапу на набережную и исчез в дверях ближайшего винного погребка.

Грабинский остался наедине со своими мыслями и растрепанными чувствами. Безумная влюбленность, от которой он казалось излечился, держа в объятиях хорошенькую Луизу де Карнарьяк, вернулась с фатальной силой, чтобы вновь опутать его сердце и наполнить его беспокойством.

« — Я как тот Арлекин в театре, — подумал он. — Дурень, влюбленный в Коломбину!»

Все эти воспоминания, волнения и мысли пронеслись перед Стефаном за несколько секунд, пока он, затаив дыхание, ожидал вопроса Мартена, сидя на краю его постели.

— Я хотел бы знать, — повторил Мартен, — вернулась Мария тогда на корабль, или…

Голос его сорвался, и этот неоконченный вопрос, казалось, вновь повис над ними, словно утлая нить, натянутая непомерной тяжестью.

Стефан неимоверным усилием проглотил комок в горле.

— Вернулась, — ответил он почти нормальным тоном. — Я сообщил ей, почему тебе пришлось так внезапно уехать с Бельмоном и мсье д'Амбаре, — поспешно продолжал он, опасаясь, чтобы Мартен не принялся распрашивать о прочих деталях её возвращения. — Как она плакала и молилась, пока не пришло известие, что ты ранен! Потом д'Амбаре привез тебя сюда, а точнее в Бордо. Тебя перевезли на корабль, и — Боже, как долго это длилось — началась борьба со смертью…Только в начале ноября ты перестал метаться в бреду и спал, спал, спал, словно в летаргии, но она все это время была тут с тобой или перед образом своей Мадонны.

Он замолчал и осторожно встал, ибо Мартен снова прикрыл глаза, словно погружаясь в сон. Но в эту самую минуту тяжелая шелковая портьера спальни Марии Франчески дрогнула, а потом с легким шелестом раздвинулась. Сеньорита де Визелла в темном платье, напоминающем монашеское одеяние, остановилась на пороге, и вдруг с радостным криком припала к изголовью, чтобы расцеловать две слезы, которые катились по исхудалым щекам Мартена.

Пока Ян Куна, именуемый шевалье де Мартен, боролся со смертью, а потом благодаря своему могучему организму и чуткой опеке Марии Франчески медленно поправлялся и набирался сил, во Франции и в Европе произошло немало более или менее важных событий, происшествий и перемен.

Одним их них, близко касавшимся Мартена, стало повышение старого, заслуженного командора де Турвиля в чине до контр-адмирала и возложение на него командования флотилией «Ла-Рошель». Таким образом Мартен оказался под непосредственным начальством человека, который ему симпатизировал, как и Людовик де Марго, командовавший ныне эскадрой линейных кораблей.

Тем временем в Бордо и среди тамошних гугенотов о нем уже забыли. Буря возмущения по поводу его поединка с Бланкфором стихла, разрядившись сожжением поместья корсара.

Несмотря на это «Зефир» по-прежнему стоял у набережной Ла-Рошели: незачем было возвращаться в Марго-Медок, там не осталось камня на камне…

Мартен со свойственной ему беззаботностью махнул на это рукой, Генрих же Шульц, вновь прибывший из Гданьска, едва не плакал над руинами, а Пьер Каротт, узнав о разрушении шато, оплакивал его искренними слезами, правда с изрядной примесью вина, выпитого на борту «Зефира».

Затем он произнес длинную речь, в которой между прочим сказал:

— Я люблю тебя как брата, несносный ты сорвиголова, и пусть с меня сдерут кожу, если не отдал бы за тебя жизнь, и даже больше — если не одолжил бы тебе пару франков в случае нужды! Ценю твое благородство и более всего — твою дружбу. Но именно как друг должен сказать, что есть у тебя один недостаток: ты слишком мало думаешь о нажитом состоянии, слишком швыряешься деньгами. Деньги, Ян, тем и отличаются от ударов, наносимых врагам, и поцелуев, раздаваемым прекрасным дамам, что их следует считать!

— Этого я, к сожалению, не умею. Деньги существуют для того, чтобы их тратить, враги — чтобы их побеждать, а прекрасные дамы — чтобы их целовать, — возразил Мартен, и Каротт признал, что не может полностью опровергнуть это утверждение.

Генрих Шульц заметил однако, что если речь идет о врагах, по крайней мере врагах Франции, то в ближайшее время наносить удары будет некому.

В самом деле — король ещё в сентябре взял осадой Амьен, но это оказалось, пожалуй, последним его военным усилием. Обеим сторонам нужен был отдых после обильного кровопролития. В войнах гражданской и испанской полегла почти четвертая часть французов, а Испания по-прежнему не могла справится с Нидерландами и Англией. Генрих IV, именуемый тогда Добрым, а позднее ещё и Великим, жаждал мира.

При посредничестве папского легата Александра Медичи были проведены переговоры, которые однако неоднократно срывались по разным поводам. Истинной причиной этих трудностей были интриги английские и голландские, закулисные происки таких вождей гугенотов, как Бульон или Ля Тремоль, и наконец издание в мае 1598 года Нантского эдикта, тут же осужденного папой Клементом VIII.

Папский легат, как и некоторые высшие представители католического французского духовенства, пробовали склонить короля прислушаться к проходившим в Фонтенбло религиозным диспутам, полагая таким образом заполучить его на свою сторону. Но Генрих и не думал им поддаться.

— Бог их не слушает, — презрительно ответил он. — Я убежден, что эта болтовня утомляет его не меньше, чем меня. Наверняка его не интересует, кто исповедует ту или иную веру. ручаюсь, ваше рвение он почитает детством, а чистоту доктрины — обычным ханжеством!

Такое вольнодумное, едва ли не пренебрежительное отношение католического владыки естественно не благоприятствовало переговорам, проводимым под эгидой Рима с посланниками архикатолического монарха Филипа II, а протестантка Елизавета тоже не зевала и со своей стороны делала все, чтобы их сорвать. Ее посол грозил войной и Божьей карой за разрыв договора 1596 года, по которому Франция, Англия и Нидерланды обязывались соблюдать солидарность в отношениях с испанцами.

— Знаю, вы любите иметь Господа на своей стороне, — отвечал ему на это король. — Это единственный союзник, которому не нужно платить или давать субсидии. Но я не так богат, как он, а Ее королевское величество и не думает мне помогать. Потому я могу делать только то, на что меня хватит.

Он так и сделал: во второй день мая 1598 года между Францией и Испанией в Вервье был подписан договор, возвращавший мирные отношения тридцатилетней давности.

Это был несомненный успех Генриха IV. Независимость и целостность границ его возрождающегося государства были утверждены вопреки предсказаниям множества внутренних и внешних врагов.

Напротив, Филип II переживал ещё одну неудачу — пожалуй, последнюю в жизни. Неудачу тем более горькую, что его мечты о господстве над всей западной Европой теперь рассыпалась в прах. Имей он французскую корону, его мощь раздавила бы Англию, не говоря уже о восстановлении испанского владычества на всеми Нидерландами; он довлел бы над Австрией, в союзе с Польшей дотянулся до Швеции и решала бы судьбу всех начинаний Рима…

И корона эта казалась так близка! Филип чувствовал себя уже почти протектором Франции; рассчитывал по меньшей мере на захват львиной доли её территории при неизбежном — как он полагал — распаде королевства.

Его постигло тяжкое разочарование, а безжалостная болезнь приковала к ложу, которого он не смог покинуть до самой смерти. Его тело гнило ещё прежде, чем он испустил дух: его покрывали ужасные зловонные язвы, от которых не помогали даже святые дары. И вдобавок его мучили сомнения, выказал ли он достаточно рвения в истреблении еретиков. Правда, сжег он их немало, но ведь мог и ещё больше…Может именно это упущение стало причиной последних неудач?

Генрих Шульц прибыл в свой филиал в Бордо, призванный текущими финансовыми интересами, однако навестил Мартена в Ла-Рошели с мыслью о давних своих политических планах, которым уделял все больше внимания по мере того, как их возможная реализация все выразительнее прорисовывалась в его сознании.

Еще в 1594 году Зигмунт III короновался в Упсале на шведский трон, но не успев ещё вернуться в Польшу уже не мог быть столь уверен в прочности наследственного престола. Его дядя Карл, герцог Зюдерманский, назначенный регентом, приобретал все больше сторонников и стремился к реальной власти. Шведы справедливо считали своего католического короля, воспитанника иезуитов, орудием папы. Опасения за свободу вероисповедания наполнили подавляющее большинство народа недоверием и неприязнью к этому гордому, замкнутому в себе и фанатичному монарху, который — как утверждали — больше заботится об интересах Рима, чем о своих обоих королевствах.

Такое положение вещей все ухудшалось, и раньше или позже должно было привести к вооруженному конфликту. Король подумывал о союзе с Испанией, а посол Филипа II, Мендоза, настаивал на спешной оккупации Эльфсборга и размещении там сильного гарнизона, обещая при этом помощь своего монарха.

Но Карл Зюдерманский был достаточно дальновиден и бдителен, чтобы не дать себя застать врасплох: туда назначил он наместником одного из своих самых доверенных людей и укрепил гарнизон твердыни.

Не удалась Зигмунту и попытка заполучить мощный шведский флот, который он вызвал в Гданьск под предлогом нового путешествия в Стокгольм. Верный герцогу Зюдерманскому адмирал Шеель прислал только восемь кораблей под командованием Карлсона Гилленхельма. Две недели шведская эскадра дожидалась приезда короля, а когда стало ясно, что Зигмунт в Швецию вовсе не собирается, отправилась обратно. Карл, предвидя истинные намерения своего племянника, занял Кальмар, вытеснив оттуда его сторонников, в середине июля 1597 года велел сосредоточить флот в районе острова Борнхольм, а польскому послу Самуилу Ляскому заявил, что не пришлет в Гданьск кораблей, пока король не распустит силы, приготовленные для вооруженной интервенции. Зигмунт ещё рассчитывал на верный ему финляндский флот, остававшийся под командованием адмирала Арвида Столарма, но готовые к бою эскадры Шееля и Столпи заперли его у Аландских островов, блокируя выход из Ботнического залива.

Все эти обстоятельства благоприятствовали амбициозным планам Шульца, отношения и связи которого с одной стороны достигали двора и королевского совета, а с другой, словно скрытые пружины, действовали в гданьском сенате. Среди прочих его увлекла идея устройства собственной верфи в Эльблаге или в Пуцке — верфи, на которой можно было бы строить по крайней мере такие корабли, как «Зефир», или даже большие, наподобие голландских барков и английских фрегатов. Он понимал, что если господство на Балтике, веками удерживаемое Швецией, может перейти к Польше, военный флот Речи Посполитой должен стать постоянным, сильным и современным, а не собираться как теперь наспех при крайней необходимости. Но такие замыслы требовали долгой подготовки и больших расходов, а время поджимало. Приходилось, по крайне мере пока, использовать другие способы организации морских вооруженных сил.

Из Варшавы в поморские города, в Стржелов, Щецин, Любек, Висмар и Росток, понеслись королевские указы о прекращении морского сообщения со Швецией, об аресте шведских судов и о помощи кораблями. Гданьск с Ригой также получили приказ задерживать все суда под шведским флагом, а портовым властям предписывалось позаботиться о том, чтобы провизия и оружие не попадали морским путем к неприятелю.

В самом Гданьске, с согласия Сената, уже в конце 1597 года стояли на якорях четыре пинки, угнанные из Швеции сторонниками Зигмунта, и два больших парусника, закупленных в Шотландии и теперь перестраиваемые в линейные корабли. Один из них — «Сокол» — принадлежал Шульцу, но был реквизирован и содержался вместе со всей командой за счет королевской казны.

Командовал этой небольшой эскадрой вице-адмирал Тоннес Майдель, родом из Эстонии, а капитанами кораблей стали: Якуб Кениг на «Белом Орле»и гданький житель Ян Никель — на «Соколе».

Наконец весной 1598 года варшавский сейм выразил согласие на экспедицию короля в Швецию и выделил ему для этой цели триста тысяч злотых, а Генрих Шульц незадолго до своего отъезда во Францию успел ещё протолкнуть в магистрате подтверждение королевских указов, уполномочивающих Майделя на реквизицию иностранных судов. Свыше шестидесяти английских и голландских парусников попали под арест, Гданьск и Торунь поставляли орудия, ядра и порох, укрепляли побережья порта и Лятарню, нанимали солдат, матросов и артиллеристов, накапливали запасы продовольствия, а из Эльблага, Крулевца, Пруссии и Риги начала поступать помощь деньгами, кораблями, снаряжением и людьми, знакомыми с морским делом.

Шульц, однако, предвидел, что подготовка к экспедиции продлится ещё несколько месяцев. Армада, собранная в Гданьске, и позднее пополненная несколькими английскими судами из Риги и Эльблага, была и вправду многочисленна, но во-первых недостаточно вооружена, во-вторых — управлялась неопытными капитанами и недовольными командами, не готовыми к войне на море. Только королевские линейные корабли и крупные каперские парусники могли равняться с устаревшим, но боевым флотом герцога Зюдерманского. А потому надлежало любой ценой заполучить ещё хоть несколько современных фрегатов или галеонов, которые вместе с флотилией Майделя могли бы составить боевой эскорт всего конвоя.

Генрих Шульц основал для этой цели компанию со значительным участием короля, польских вельмож и даже некоторых иностранцев, закупил несколько английских кораблей и нанял экипажи, а теперь рвался втянуть в эту затею и Мартена, обещая тому не только немалую выгоду, но и командование свежесозданной эскадрой.

Мартен колебался, несмотря на то, что немало обстоятельств склоняли его к такому шагу. Он потерял Марго-Медок вместе с роскошной обстановкой, с мебелью, коврами, картинами и хрусталем, с лошадьми и каретами — со всем, что составляло прелесть этого поместья. Не хотел и попросту не мог туда вернуться, тем более что сыт был по горло тамошними соседями и связанными с ними воспоминаниями. Не верил в долгий мир и в его строгое соблюдение на море, но как бы там ни было пока был вынужден считаться с запретом атаковать испанские суда.

Однако решись он на предложение Шульца, — и все ещё оставшиеся капиталы ушли бы на корабли и снаряжение, и Бог весть когда стали бы приносить доход.

Мысль о постройке верфи, картина роста польской морской мощи, рисуемая Шульцем заодно с Грабинским, которого сразу захватили эти планы, привлекала Мартена. Вернись он на Балтику и загляни в Гданьск, командуя собственной военной эскадрой, имей он такое состояние, какое добывал уже дважды — один раз в Вест Индии вместе с Френсисом Дрейком, второй — захватив груженую серебром каравеллу «Санта Крус» после атаки на Кадис — не колебался бы ни минуты. Но теперь у него оставались лишь гроши, едва достаточные на самое скромное участие в такой затее.

Тем временем Гаспар Лику донес ему, что испанский Золотой флот уже в апреле миновал Багамский пролив и приближается к Азорским островам. Лику рвался попытать счастья. И соблазнял Мартена, а о мирном договоре, подписанном в Вервье, выражался презрительно и даже непристойно, предвидя, каким образом и для какой цели король не далее как через несколько недель использует «эту бумажку», если та конечно окажется на это годна. Наконец в середине мая Мартен решился и на одно, и на другое: во-первых ещё раз добыть состояние, напав вдали от берегов на конвой с испанским золотом, а во-вторых потом в ореоле славы и богатства вернуться в Гданьск, чтобы на службе польского короля претендовать на звание адмирала во главе мощного флота, который решил создать с помощью Генриха Шульца.

Определенные обстоятельства, казалось, вновь способствовали его планам. Мсье де Турвиль намеревался выслать патруль в сторону Бискайского залива, с целью уведомить все остававшиеся в море французские корабли о прекращении военных действий против Испании, и Мартен просил доверить эту миссию ему, вместе с фрегатом капитана Лику, на что и получил согласие.

Тут он однако натолкнулся на неожиданный отпор Марии Франчески и некоторые сомнения своего помощника. Сеньорита решительно заявила, что не примет участия в экспедиции за золотым руном. Она уже сыта зрелищами битв, пролитой крови, громом орудий и запахом порохового дыма. С неё довольно моря и ремесла, которым занимается Мартен, тем более что теперь из королевского корсара Франции он намерен превратиться в обычного пирата, которого не защищает никакое право. Она готова отправиться даже в Гданьск, хоть до сих пор её мнения никто не спрашивал; может даже остаться в Ла-Рошели, или скажем в Бордо под опекой Шульца, но и не подумает сопровождать Мартена в его самоубийственных затеях.

Ян был поражен её словами. Подозревал, что тут не обошлось без Шульца, который с самого начало отговаривал его от столь рискованного плавания, а потом, видя, что Мартена не переспоришь, пожелал иметь некую гарантию, что все будет сделано втихую и в кратчайший срок, так чтобы «Зефир» успел вернуться и отплыть в Гданьск, прежде чем известие о нарушении мирного трактата дойдет до Мадрида, а оттуда до Парижа и Ла-Рошели.

Мартен, поразмыслив, пришел к выводу, что оставляя Марию в доме Генриха в Бордо по сути выиграет вдвойне. Во — первых, он избавлялся от всех волнений за её здоровье и жизнь, подвергавшиеся опасности в каждой битве. Во-вторых, не имел ни малейших сомнений, что Шульц не мог бы покуситься на интимное сближение с Марией Франческой, хотя бы по причине своей суровой набожности и не слишком привлекательной наружности. И можно было положиться на его порядочность и расторопность, если речь зайдет о других приятелях и знакомых сеньориты, которые попытались бы воспользоваться в подобных целях отсутствием Мартена.

Он согласился, подумав:

« — Ведь все займет не больше нескольких недель».

Что же касается Стефана Грабинского, то ему отнюдь не приелись походы и битвы. Напротив — он их жаждал и впредь; но то, о чем Мария Франческа едва вспоминала, для него составляло проблему более существенную. Он хотел быть корсаром или капером, а не пиратом. Он в душе гордился воинской службой и военными трофеями, добытыми под знаменами короля Франции, который — как он полагал — сражался за правое дело. Тем охотнее Стефан готов был сражаться за интересы Польши против врагов Зигмунта III. Но он содрогался при мысли о грабеже, разбое исключительно ради собственной корысти.

Нелегко далось ему довериться со своими сомнениями Мартену. Опасался, что они останутся непонятыми или — что ещё хуже — будут восприняты как оскорбление. Но Мартен выслушал его терпеливо и дружелюбно.

— Я и сам задумывался над этим, — сказал он, кладя руку парню на плечо. — Можешь мне поверить, что имея в виду исключительно собственную корысть, я не затевал бы этого похода. Потому всю мою долю в добыче я заранее предназначил на закупку и оснащение судов, которые хочу привести в Гданьск или там построить. Шульц считает, что Его королевское величество Филип II скоро станет союзником нашего Зигмунта. Я намереваюсь позаимствовать у него немного золота в счет этого соглашения, ибо не слишком верю, что он сам поспешит с такой помощью. Если хочешь, можешь поступить как я. Будешь сражаться не за испанское золото, а за польский флот. Если это не успокоит твою совесть, останься с Шульцем. Мне тебя будет очень недоставать на палубе «Зефира», но жалеть не буду.

Грабинский был уже наполовину убежден. Ведь ни на миг он и не думал отказаться от любой затеи, в которой верховодил Ян. И ни в коем случае не расстался бы с «Зефиром». Даже если бы пришлось платить за это угрызениями совести. Но в глубине души он чувствовал, что Ян пытается обмануть или по крайней мере усыпить его сомнения.

— А Гаспар? — спросил он.

Мартен пожал плечами.

— Я Гаспару не исповедник. Мне кажется, что у него хватает счетов с испанцами, чтобы оправдаться перед самим собой. Он считает их врагами короля и, пожалуй, по сути дела прав.

« — Тем лучше для него,» — подумал Стефан, но вслух не произнес ни слова. Спросил только, когда Мартен хочет выйти в море, и услышав, что уже послезавтра, вздохнул с облегчением. Вынужденное ожидание в порту способствовало рождению новых сомнений, которым он больше не хотел предаваться.

Оба корабля были готовы выйти в море. Восемнадцатого мая — впервые за одиннадцать месяцев — на мачте «Зефира» вновь затрепетал черный флаг, ветер наполнил паруса, и Мартен, стоя на юте, послал последнее прости своей возлюбленной и приятелю, которому все ещё так доверял.

ГЛАВА VII

«Зефир»и «Ля Бель» уже сорок восемь часов лавировали за длинным, растянувшимся на десятки миль хвостом Золотого флота, который подходил к Азорам с запада. Держались вдалеке, вне пределов досягаемости остроглазых испанских моряков, карауливших на мачтах каравелл, и вовремя исчезали, когда на горизонте появлялись паруса какого-нибудь из кораблей эскорта. Чудодейственная труба со шлифованными стеклами, сооруженная в мастерской мастера Липпершея, и на этот раз оказывала Мартену неоценимые услуги: с её помощью он без труда распознавал любой корабль на таком расстоянии, с которого испанцы либо вообще не могли заметить «Зефир», либо — в лучшем случае — различали только крошечное пятнышко на горизонте.

Это наверняка не возбуждало подозрений, ибо Мартен не заметил никаких изменений в поведении капитанов судов конвоя. Транспорты плыли медленно, нестройно, наверняка измотанные долгой дорогой, в которой не раз попадали в шторм и в мертвый штиль. Когда головные каравеллы, вероятно, уже бросали тяжелые якоря в порту Терсейры, остальные ещё тянулись между островами Пико и Сан Мигель, под напором северо-западного ветра отклоняясь от курса на восток, к самой Санта Марии.

Несмотря на это до середины следующего дня Мартен не пытался атаковать ни одну из них. Командир эскорта явно не терял бдительности, ибо его легкие парусники вновь и вновь кружили вокруг расползавшегося стада, словно пастушьи псы, и нельзя было предвидеть, когда они появятся поблизости. Только вот ветер, который перед заходом солнца поднял высокую волну и срывал пенные гривы, казалось возвещал надежду на более благоприятные для корсаров обстоятельства.

В самом деле, уже в сумерках на западе собралась большая стая облаков, которые все густели, сбиваясь в сплошную свинцовую тучу, начавшую басовито погромыхивать, а море отвечало ревом и шипением, все грознее пенясь и рыча.

«Зефир», оставив позади «Ля Бель», держался тогда за правым крылом конвоя, и Мартен в угасающем свете наблюдал сквозь люнет два испанских корабля, которые тяжко боролись со шквалами, видимо стараясь любой ценой добраться до высоких берегов Санта Марии в надежде найти там убежище от бури. Один из них, смахивавший на большую каравеллу, с бочкообразной кормой и неуклюжим пузатым корпусом, нес наверняка ценный груз. Ветер и течение, а может быть просто не слишком умелые команды капитана, или какие-то повреждения, полученные в последние дни плавания, привели к тому, что каравелла отставала и значительно отклонилась от курса. Санта Мария — самый восточный из девяти островов архипелага — представлял теперь для неё последнее пристанище.

« — Если им не удастся подойти с подветренной стороны и бросить якорь в каком-нибудь защищенном месте, их снесет в открытое море, — думал Мартен. — И тогда они либо потонут, либо попадут в наши руки.» Он направил люнет на другой корабль, который — как он полагал — принадлежал к эскорту.

« — Этот держится гораздо лучше — подумал Ян с невольным уважением, — но похоже, что с него хватит и особо рисковать он не будет. И нельзя этому слишком удивляться, насколько я помню, тут трудно найти грунт для якорной стоянки, зато куда легче угодить в течение и налететь на скалы Доллабарат парой миль дальше…»

Обернувшись, он блеснул зубами в улыбке.

— Нам придется самим позаботиться об этой старой калоше, — сказал Ян Грабинскому. — Ее ангел-хранитель удаляется в безопасное место.

Стефан взял люнет у него из рук и взглянул сквозь стекла. Большой двухпалубный фрегат перебрасывал реи, чтобы развернуться и лечь в бейдевинд. Через несколько минут его скрыл проливной дождь, прилетевший на крыльях внезапного шквала.

Когда порыв ветра миновал, стало почти темно, но Мартен сумел ещё раз заметить осиротевшую каравеллу. Та раскачивалась как человек, которого огрели обухом по голове. Могло показаться, что в любой момент она ляжет на бок и больше не встанет. Но команда на борту не опускала рук. Большой парус с красным крестом был спущен, а реи развернуты под ветер. Волны, переливавшиеся через шкафут и штурмовавшие обе высоченные надстройки, едва не перевернули судно вверх дном, но оно все-таки поднялось и медленно, дюйм за дюймом, скрылось за подветренным мысом Санта Марии.

— Провидение спасло её для нас, — сказал Мартен, подражая тону и манере говорить Генриха Шульца. — На рассвете будет наша.

За ночь ветер поменялся на северо-восточный и немного успокоился, а на рассвете тучи стали расползаться и исчезать. «Ля Бель»и «Зефир», которые как два волка кружили вдалеке от подветренной стороной Санта Марии, сторожа лакомую добычу, видимо укрывшуюся в какой-нибудь тихой бухточке, теперь смело приближались к берегу. Гаспар Лику описал обширную дугу в направлении восточного скалистого мыса, чтобы отрезать испанской каравелле путь к отступлению, а Мартен под зарифленными парусами лавировал вдоль побережья, высматривая её на фоне зеленых холмов, покрытой буйной растительностью.

И когда «Зефир» был на середине пути, а «Ля Бель» готовилась к развороту, неизвестно откуда прогремел орудийный выстрел и эхо, отразившись от скал, раскатилось над морем. Мартен вздрогнул и взглянул в сторону мыса. В ту же минуту два фальконета на носу «Ля Бель» блеснули огнем, раздался двойной грохот и клуб дыма скрыл силуэт небольшого фрегата.

Не было времени долго раздумывать, кто стрелял первым — Лику или испанцы, ещё скрытые от взора Мартена. Вторая возможность казалась ему странной, хотя и более похожей на правду, ибо и при первом выстреле он должен был бы видеть дым. Но зачем испанцам стрелять, выдавая свое укрытие, если их ещё не атаковали?

Так или иначе, уцелевшая каравелла видимо нашла убежище гораздо дальше, чем полагал Мартен — явно только за скалистым мысом, к которому приближался Лику и где начал было разворот. Нужно было поскорее спешить туда, чтобы перекрестным огнем лишить её хода, а потом взять на абордаж.

Мартен торопливо отдавал команды. Паруса «Зефира» уже наполнились ветром, когда в неполных трех милях по курсу раздался короткий грохот залпа всем бортом.

« — Лику времени не теряет, —» подумал он и взглянул вперед, но то, что увидел он на этот раз, сразу погасило усмешку на его губах. Это был не залп канониров Гаспара Лику, а залп испанцев, нанесенный по мачтам и корпусу «Ля Бель». И нанесенный метко, потому что большой грот и два тяжелых полотнища с фокмачты вместе с реями рухнули на палубу, а через миг клубы дыма и пламени объяли весь корабль.

Мартен выругался. Не ожидал он такого от команды старой каравеллы и её артиллерии. Там, должно быть, оказалось немало пушек и хороших пушкарей. И капитан старой калоши умел их использовать.

Эти соображения не остудили его гнева. Но голова оставалась холодной и мыслил он логично. У испанцев теперь, скоре всего, готовы к выстрелу пушки лишь по одному борту, да возможно ещё несколько орудий в надстройках. Их командир не мог предвидеть, что фрегату, который он так серьезно повредил, спешит на помощь другой корабль, поскольку он его ещё не видел. Как он поступит? Ему нужно обеспечить себе возможность вести огонь по неподвижной цели с другого борта, если «Ля Бель» не сдастся сразу или не взлетит на воздух, когда пожар охватит пороховые погреба. Значит «Зефир» должен маневрировать так, чтобы захватить каравеллу со стороны разряженных орудий, которые явно не успели зарядить повторно. Но как отгадать, какой это борт — левый или правый?

« — Я должен его увидеть, — подумал Мартен. — Нужно подождать, пока он покажется. Но при этом нужно быть к нему достаточно близко, чтобы атаковать, преде чем он сумеет развернуться.»

Снова велев зарифить паруса, он направил «Зефир»к самому берегу, чтобы неожиданно атаковать оттуда и сразу уничтожить эту проклятую каравеллу. Ян уже не называл её калошей, даже в мыслях. Она заслуживала уважения. С ней следовало считаться.

Тут он увидел мачты, медленно выплывавшие из-за гребня мыса. Судя по реям, она легла в дрейф и наверняка вот-вот окончательно лишится хода. Но в виде этих мачт и рей было нечто невероятное. Что-то поразившее его, прежде чем он успел сформулировать мысль, которую тут же подтвердила столь драматическая действительность!

Это был рангоут не старой транспортной каравеллы, а тяжелого линейного фрегата, несомненно принадлежавшего к эскорту…

В мгновенье ока Ян понял, что произошло. Фрегат отнюдь не бросил на произвол судьбы отставшую каравеллу, как полагал он прошлым вечером. Испанец только обогнул остров с северо-запада, чтобы бросить якорь в удобном месте. А теперь вышел ей навстречу.

« — Кто знает, не миновали мы её минуту назад! — мелькнула у него мысль. — Если так, она готова ускользнуть от нас.»

Задетый этой мыслью, он оглядел тот берег, который лежал по левому борту «Зефира»и за ним. Но там царило ничем не омрачаемое спокойствие. Зато прямо перед ним разыгрывался последний акт истории маленькой стройной «Ля Бель». Команда оставляла её в панической спешке на лодках и плотах, а грохот испанских мушкетов склонил Мартена отбросить все иные мысли кроме спасения Гаспара Лику и его людей.

Дело это вовсе не казалось в ту минуту проигранным. Увидев мачты испанского фрегата, Мартен сориентировался, что тот атаковал корабль Гаспара с левого борта, поскольку сейчас дрейфовал обращенный к нему правым. Этой информации ему вполне хватило. Ян знал, что должен делать, и был убежден, что через несколько минут разделается с испанцами, обернув ситуацию в свою пользу. Вот тогда будет время подумать и о каравелле, и о её сокровищах.

«Зефир» ещё раз окрылился всеми парусами. Мартен хотел как можно скорее пролететь оставшиеся полторы мили, дать залп левым бортом, целя в мачты неприятеля, обстрелять картечью экипаж на палубе и сразу сделать разворот, чтобы ударить всеми орудиями правого борта по обеим надстройкам фрегата. Дело должен был завершить абордаж и штурм, поддержанный огнем мушкетов.

Но весь этот план рухнул в несколько секунд. В ту минуту, когда «Зефир» на полном ходу миновал почти вертикальную скалу, из-за обрыва словно лис из норы высунулась укрывшаяся в маленьком заливе каравелла и пересекла их курс перед самым носом. Тессари, который стоял за штурвалом, уже не сумел увернуться. Бушприт с ужасным треском вонзился в носовую надстройку испанского корабля, прогнулся словно древко копья и лопнул посередине. Столкновение было настолько сильным, что матросы рухнули на палубу, мачты закачались, а верхние реи каравеллы сорвались и повисли на топенантах, увязнув в такелаже.

В то время как Мартен тут же справился с замешательством и отдавал короткие, ясные команды, испанцы полностью потеряли головы. Прежде чем они опомнились, Штауфль и Ворст со своими людьми сумели оттолкнуть баграми сомкнувшиеся борта кораблей, а Поцеха обрубил топором спутавшиеся снасти.

«Зефир» медленно дрейфовал, беспокойно трепеща парусами, пока остальная команда во главе с Грабинским не перебрасопила реи, а потом начал принимать под ветер, почти касаясь кормой берега.

Все это происходило в полной тишине, которая воцарилась после первых окриков тревоги и короткого треска столкновения. Испанские моряки и корсары глядели друг на друга через все расширявшуюся полосу воды, словно не в состоянии прийти в себя от изумления, а Мартен все ещё наделся, что ему удастся вырваться из ловушки, прежде чем они очнутся.

Речь теперь шла прежде всего о том, чтобы не выдать своего присутствия перед капитаном и командой эскортного фрегата, который в ту минуту загораживала пылающая «Ля Бель»

« — Если эти не начнут стрелять, — подумал он, — никто там не заметит, что произошло.»

Некоторое время могло казаться, что и в самом деле «Зефир» уйдет без выстрела. Паруса уже подхватили ветер и искалеченный нос корабля с расщепленным бушпритом вспенил воду, когда вдруг с кормовой надстройки лишившейся хода каравеллы, которую течение развернуло кормой в море, блеснула багровая вспышка и вылетел клуб дыма. Одновременно раздался грохот, у левого борта «Зефира» взлетел столб воды и каскадом брызг обрушился на палубу. Тупой удар сотряс корпус. Его сопровождал звук, подобный треску сломанной кости.

Мартен стиснул зубы. По содроганию палубы и по этому характерному звуку он понял, что ядро пробило обшивку борта.

— Ответь им! — бросил он сквозь зубы Ворсту, который стоял у фальконетов.

Рыжий гигант склонился над казенной частью, прицелился и дал знак канониру. Зажженный фитиль коснулся полки с порохом, железный ствол отскочил назад, рванул канаты, грохнул выстрел и облако дыма окутало корму «Зефира». Тут же подал голос и другой фальконет, а когда ветер развеял густую дымную завесу перед глазами наблюдателей, в том месте, где только что красовалась высокая надстройка испанского корабля, осталась лишь бесформенная груда балок и досок, охваченная огнем.

Броер Ворст приглядывался к делу своих рук здоровым глазом, переминаясь с ноги на ногу. Он был явно удовлетворен, ибо извлек из кармана жвачку и откусил от неё изрядный кусок, занявшись потом перезарядкой обоих орудий.

— Оставь, — махнул рукой Мартен. — Взгляни, что делается внизу. Наверняка у нас приличная дыра под ватерлинией.

Он говорил спокойно, словно речь шла о мелочах, но нисколько не сомневался, что повреждение серьезное.

И оно оказалось куда серьезнее, чем он полагал. В люке показался перепуганный, бледный Перси Барнс и заорал, что вода заливает трюм.

Ворст схватил его за горло и вытащил на палубу.

— Заткни пасть, — рявкнул он. — Давай сюда трех человек из моей вахты и становись к помпам. Живо!

Сам он скатился по поручням крутого трапа, проскочил в люк артиллерийской палубы и с обезьяньей ловкостью повис на руках, чтобы не теряя времени на преодоление множества крутых ступеней, оказаться на самом дне корабля. Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет он сохранил физическую ловкость и силу, каким мог бы позавидовать не один молодой атлет. А ведь у него уже была приличная команда внуков!

Мысль о внуках промелькнула у него в голове, когда он влетел по колени в воду, плеснувшую в лицо, залившую глаза. Мысль приятная, но совершенно неуместная в таких обстоятельствах. Он поспешил от неё избавиться, протирая глаза рукой, и освоившись с полумраком начал пробираться в сторону левого борта, где заметил возле пробоины бурлящий водопад.

Нащупав руками дыру, пробитую ядром, Ворст засопел. Сосновые доски внутренней обшивки толщиной в четыре дюйма вместе с наружной обшивкой были расколоты и торчали внутрь большими двухфутовыми щепами, а дубовый шпангоут треснул и надломился. В пробоину вполне мог бы протиснуться щуплый человек.

Вода напирала, врывалась ревущим потоком, сочилась во все стороны сквозь трещины и щели, образовавшиеся от вылетевших пакли и смолы. Уровень её поднимался поразительно быстро, так что никакая помпа не смогла бы его понизить или хотя бы надолго удержать на нынешнем уровне.

И все же нужно было откачивать воду как можно скорее, чтобы добраться до дыры и залатать её хотя бы временно.

Перси Барнс, прозванный Славном, явился наконец, приведя несколько молодых матросов. Плотник велел им привести в действие две рычажных помпы, а сам сломя голову вскарабкался обратно на палубу, чтобы уведомить Мартена, склонить его немедленно развернуться и спасать корабль, пока ещё не поздно.

Но Мартен и сам принял такое же решение, притом уже в тот миг, когда прогремел злосчастный, наверняка случайный выстрел из кормового орудия испанской каравеллы. Гром этого выстрела выдал присутствие «Зефира»; два новых, последовавших из его фальконетов, уже не имели особого значения; так или иначе капитан фрегата, дрейфующего в полуторых милях, был предупрежден. Больше нельзя было рассчитывать застать его врасплох.

Имея жуткую пробоину ниже ватерлинии и сломанный бушприт, а в связи с этим ограниченную возможность маневрировать из-за отсутствия кливеров на носу корабля, Мартен не мог даже мечтать об атаке на столь серьезного противника. Это стало бы просто самоубийством.

И он не мог, к своему великому сожалению, хоть чем-нибудь помочь Гаспару Лику и его людям. Приходилось предоставить их собственной судьбе и убираться поскорее, отказавшись от неравной схватки, которая могла закончиться лишь полным поражением.

Вот потому-то Броер Ворст, выглянув из темного трюма, вместо испанского фрегата, «Ля Бель», объятой пламенем пожара, и скалистого мыса Санта Марии увидел по курсу «Зефира» только простор открытого моря и восходящее солнце, немого свидетеля драмы, первый акт которой уже подошел к концу.

Мартен ни с кем не разговаривал. Он замер неподвижно, словно врос в палубу, с окаменевшим лицом и нахмуренными бровями, прислушиваясь к стуку топоров, которыми забивали клинья, брусья и пластыри на днище корабля, и внутренне сражаясь с гневом и унижением.

Он не переносил неудач. Казалось, злая и коварная судьба дала ему пощечину, и он теперь терзался собственным бессилием. Единственным и весьма слабым утешением могло быть то, что «Зефир», несмотря на полученные повреждения, пока что уходил от погони испанского фрегата, который уже два часа отчаянно его преследовал, отставая однако все больше.

Конечно, это было слабое утешение, раз приходилось возвращаться в Ла-Рошель побежденным, с пустыми руками, потеряв надежного союзника и товарища, каким оказался Гаспар Лику…

Мартен решил зайти вначале в Аркахон, чтобы там исправить повреждения. Полагал, что сумеет намного опередить Золотой флот и даже если его стоянка в Аркахоне займет три или четыре дня, успеет прибыть в Ла-Рошель прежде, чем туда дойдет известие о происшествии у Санта Марии.

Он и не сомневался, что испанцы поднимут крик по поводу нарушения только что заключенного мира, но не слишком из-за этого беспокоился. Во-первых, как «Ля Бель», так и «Зефир» плыли не под флагами Бурбонов, а под корсарскими знаменами, какие в то время использовались в Карибском море и Мексиканском заливе, и притом были обстреляны с испанских кораблей, прежде чем сами открыли огонь. Так что можно было придерживаться версии о самообороне. А при отсутствии сторонних свидетелей этого факта весь экипаж с чистой совестью может поклясться, что так все и было.

Если бы даже этим показаниям не поверили (а могло случиться и так, ввиду ничем не объяснимого присутствия корсаров в районе Азоров) то все равно никто во Франции не будет слишком сурово судить виновников пожара на каравелле, которая наверняка уцелела и не была разграблена.

И кого же должна была постигнуть кара? Яна де Мартена, человека, который «спас честь Франции»в битве при Олерон? Того самого Яна Мартена, которого король Генрих Добрый обнимал и целовал как друга? Нет, не стоило забивать себе голову такими глупостями.

Но оставалась другая проблема, стократ более важная. Та, между прочим, из-за которой Мартен связался со всей затеей; та, которая не оправдала его надежд.

Он не добыл ничего — и сам понес серьезные потери. И теперь так или иначе вынужден был возвращаться в Гданьск, если не хотел стать попросту пиратом.

Правда, Англия была по-прежнему в состоянии войны с Испанией, но он уже не мог рассчитывать на корсарский патент и покровительство Елизаветы. Не мог и записаться на службу Нидерландам, причем по двум причинам: останься он в европейских водах, не получил бы ни быстрых, ни больших трофеев и призов; а соберись отправиться в дальние воды, в Восточные Индии и к Островам Пряностей, под командой адмиралов Хаутмана или Уорвика, столкнулся бы с решительным отпором Марии. Ян знал, что преодолеть его не сможет.

Гданьск и перспектива занять высокое положение в военном флоте Зигмунта III привлекали его все больше. Но теперь эти мечты утратили немалую часть своего блеска, поскольку ему пришлось бы вернуться на Балтику почти таким же, как покидал её двадцать пять лет назад, без солидного состояния, которое позволило бы купить и оснастить хоть несколько кораблей.

— А если ещё раз попытать счастья?

Он нетерпеливо пожал плечами, словно отбрасывая эту возможность.

Когда и где его пытать? Пока он в Аркахоне исправит повреждения, Золотой флот окажется вблизи Кадиса, наверняка под дополнительным эскортом, который или уже прибыл на Терсейру, или плывет из Испании навстречу конвою.

Он чувствовал себя одиноким и разочарованным. Будь с ним его давние товарищи, вместе с которыми он добывал славу и испанское золото! Ричард де Бельмон, Саломон Уайт, Уильям Хагстоун, Пьер Каротт, и даже Генрих Шульц — не тот сегодняшний, богатый гданьский купец, а прежний, когда ещё был жив Френсис Дрейк и когда черный флаг с золотой куницей вызывал смертельный страх на водах Кампече, среди Антильских и Багамских островов, у берегов новой Кастилии и Новой Испании. С ними он мог решиться на любое отчаянное и рискованное предприятие. Теперь он был один, лишь со своей командой, которая отчаянно работала у помп, чтобы удержать «Зефир» на воде и привести его в ближайший дружественный порт. По пятам гнался враг, который преследовал их с достойной удивления настойчивостью. А впереди же…

Ян машинально взглянул вперед и сразу поднял голову, чтобы проверить, что делает матрос, сидевший на марсе фокмачты.

— Эй там, на фоке! — гневно вскричал он. — Ты что, ослеп или языкпроглотил?

Матрос прикрыл глаза рукой от солнечных лучей.

— На горизонте паруса по курсу! — протяжно прокричал он. — Очень много парусов!

Мартен зашел в рубку за люнетом. Достал его из кожаного футляра, протер стекла и взглянул.

Не меньше двух десятков кораблей с красными крестами на раздутых парусах отрезали ему путь на северо-восток.

« — Эскорт из Кадиса», — подумал Ян.

В этот момент далеко за кормой «Зефира» прогремел одиночный выстрел. Ядро не долетело, но Мартен знал, что капитан фрегата и не питал иллюзий достать их с такого расстояния. Выстрел был лишь сигналом для испанской эскадры, которая плыла на запад, к Азорам, чтобы усилить охрану конвоя. Через минуту прогремел второй выстрел, потом третий и четвертый.

Их услышали: эскадра сменила курс и перестроилась, развернувшись фронтом к «Зефиру», образовав огромный полумесяц или невод, загоняющий его в ловушку.

Даже с учетом потери хода и способности маневрировать Мартен наверняка сумел бы обогнуть её, но присмотревшись повнимательнее, дальше к востоку он обнаружил другую эскадру, а потом ещё одну, которую заметил лишь по верхушкам мачт, выныривавших из-за горизонта. Могло показаться, что вся Атлантика между Азорскими островами и берегами Португалии усеяна испанскими судами.

« — Не выйдет, — подумал он. — Нельзя излишне рисковать».

Оглянулся на преследующий их фрегат. Тот шел круто к ветру, в каких-то трех милях позади. Ян знал, что стоит «Зефиру» повернуть налево или направо, испанский капитан тут же попытается перерезать ему курс, сократив дугу словно по тетиве натянутого лука. Даже если ему это не удастся, он здорово приблизится — быть может, на дистанцию прицельного огня.

« — Но другого выхода нет, — мысленно решил он. — Нужно только, насколько удастся, отбить ему охоту к ближнему бою».

Разочарование и апатия уже совсем его покинули. Он был возбужден, как обычно перед лицом трудного, рискованного предприятия, и ум его работал четко и логично. Вызвал Грабинского и Поцеху, чтобы уведомить их о своих намерениях. Отдал детальные приказы. Распределил людей — к помпам, к орудиям, к выполнению маневров.

Единственной посторонней мыслью, которую позволил он себе в связи с воспоминаниями о давних приключениях и боевых товарищах, была мысль о том, что он уже однажды оказался в подобной ситуации, вырвавшись из Тампико в Мексиканском заливе от кораблей вице-короля, а потом скитаясь среди островов Малых Антил и по Карибскому морю, с перебитой гротмачтой, лишенный орудий, преследуемый Флотом Провинций, в нескольких тысячах миль от безопасной Пристани беглецов. И тут же он её отбросил: ведь в конце того приключения его ожидало ещё большее разочарование: пепелище независимого королевства Амаха — руины юношеских мечтаний и великих планов, моральный и материальный крах.

Неужели судьба опять столь жестоко с ним поступила?

Он ощутил горячую волну, словно объял его порыв ветра из раскаленной печи.

— Хватит! — произнес Ян вслух.

Отдав Грабинскому команду на разворот, дал знак Цирюльнику, который стоял за штурвалом.

«Зефир» принял в полветра влево и сразу увеличил скорость. Но капитан фрегата сделал то же самое и теперь оба корабля шли почти параллельно, сохраняя ту же дистанцию, которая их разделяла все время погони.

« — Он не попался на удочку, — подумал Мартен. — Знает, что нам не уйти ни на восток, ни на север. И ждет следующего поворота влево. Тогда у него будет шанс перерезать нам курс. Но мы тем временем оставим его немного позади.»

Действительно, фрегат не мог тягаться скоростью с «Зефиром», который под всеми парусами, включая три кливера, растянутых на обломке бушприта, давал теперь от десяти до одиннадцати узлов.

Однако долго так продолжаться не могло. От крена на левый борт под напором ветра и от возросшей скорости едва залатанная пробоина опять раскрылась. Вода срывала пластыри, врывалась сквозь щели, штурмовала наложенные заплаты, грозя их выломать. Ворст и его люди укрепляли пластыри и подпорки, работая по колено а потом и по бедра в кипящем потоке, который не позволял передохнуть и в любой миг мог одержать над ними верх. Помпы глухо чавкали, поглощая мутную воду и выплевывая её в море, но не справлялись. Уровень воды поднимался, и при каждом наклоне корабля на его дне возникала большая волна, ударяя под самый палубный настил, переворачивая и смывая людей, калеча их, ударяя досками и бревнами в борта, которые отвечали странным гулом и треском.

«Зефир» под её тяжестью кренился все больше и все тяжелее вставал, зарывался носом, трепетал, как большая птица, попавшая в сети, и вдруг, когда волна переливалась с шумом и бульканьем на другой борт, наклонялся на противоположную сторону, чтобы вновь беспомощно осесть, как перегруженная повозка, одно колесо которой попало в глубокую выбоину на разбитой дороге.

Мартен не мог больше этого выносить. Муки корабля пробирали его насквозь. Он ощущал их всеми нервами, словно это не штаги и ванты «Зефира», а живые волокна его собственных мышц и сухожилий рвались в страшных муках.

Ян оглянулся на фрегат. Тот взрывал широкую борозду на сверкавшей под солнцем поверхности моря, идя вполветра меньше чем в трех милях слева и чуть позади «Зефира». На таком расстоянии он теперь и держался, словно на невидимом длинном буксире.

Правее из-за горизонта выныривали все новые паруса и мачты с развевающимися на ветру золотисто-красными флагами Испании.

Мартен велел перебросить реи на противоположный галс и править так, чтобы «Зефир» — все ещё опережая фрегат — как можно скорее подрезал его с носа. В результате он получил ещё более выгодный ветер, почти фордевинд, что давало дополнительный ход, и прежде всего позволяло разгрузить левый борт и уменьшить течь.

Капитан фрегата, видимо уверенный в мощи и дальности огня своих тяжелых орудий, на маневр «Зефира» не отреагировал. Теперь оба корабля шли пересекающимися курсами. Там, где эти курсы пересекутся, должна была произойти решающая стычка, потому что тогда расстояние между фрегатом и корсаром даже в самых благоприятных для Мартена обстоятельствах не могло превысить трех четвертей мили.

Так случилось, что прежде чем прозвучали первые выстрелы, Мартен, а потом и его команда, собравшаяся на палубе «Зефира», могли собственными глазами убедиться, какая судьба постигла Гаспара Лику и нескольких матросов с «Ля Бель». Те были подвешены за руки на штагах фокмачты, мерно колышась над самым бушпритом, и на их обезображенных и окровавленных телах даже издалека заметны стали следы ужасных пыток,

Они были ещё живы. Лику выкрикивал что-то вроде «жги» или «пали», а молодой светловолосый парень, висевший выше, напрасно силился достать пальцами ног хоть какой-то поперечный линь, чтобы опереться на него и облегчить муки рук и плеч.

Грабинский закусил губу и отвернулся. Он не хуже этих несчастных знал, что единственное, что Мартен может для них сделать — это ускорить их смерть. У них не было никаких заблуждений, и наверно потому Гаспар торопил Мартена с открытием огня.

Когда первые выстрелы мушкетеров и аркебузеров «Зефира» положили конец их мучениям, точно нацеленное двенадцатифунтовое ядро из четвертькартауна перебило верхнюю марсарею, которая с грохотом рухнула на палубу, срывая по пути штаги.

Испанские пушки и картечницы ответили почти одновременно, снеся несколько человек и дырявя паруса, однако большинство бомб и картечи пролетели мимо, не вызвав повреждений. Зато залп Томаша Поцехи, произведенный всем левым бортом, причинил такое опустошение парусам фрегата, что на гротмачте не осталось даже куска парусины, а большой передний парус повис как пустой мешок, выпуская ветер из распоротого брюха. Несколько последующих выстрелов с обоих сторон ещё достигли цели, пробивая стены надстроек или откалывая щепу с палуб и бортов, но ни один из них не лишил хода ни «Зефир», ни фрегат, поскольку расстояние между кораблями росло теперь с каждой секундой, уменьшая убойную силу ядер.

Вскоре фрегат отказался наконец от дальнейшей погони. Корсар удалялся с попутным ветром, а на испанском корабле паруса и реи были в столь плачевном состоянии, что едва могли удержать его на курсе. Нужно было заменить их или ремонтировать, и как можно скорее, чтобы сведения, добытые от пленников, вовремя дошли до его сиятельства адмирала Торреса.

ГЛАВА VIII

Дурные предчувствия, посетившие Мартена перед началом артиллерийской дуэли с испанским фрегатом и напомнившие о поражении, понесенном когда-то в Карибском море и Мексиканском заливе, полностью оправдались. У испанцев на этот раз было более чем достаточно кораблей для охраны Золотого флота. Эскадры Торреса, освободившиеся после отмены блокады западного побережья Франции в результате заключенного в Вервье мира, вышли навстречу конвою и в районе Азорских островов сконцентрировалась почти половина всего военного флота Филипа II. Когда его командующий получил рапорт одного из капитанов о стычке с двумя кораблями у берегов Санта Марии, и узнал, что пираты якобы оставались на французской службе, оскорбленное чувство справедливости и рыцарская честь восстали в нем во весь голос. Несчастный капитан вместо ожидаемых похвал и награды получил крепкую взбучку за то, что допустил взрыв погребов и затопление «Ля Бель», и заодно за смерть пленников, тела которых легкомысленно выбросил за борт. Сразу после этого флотилия, состоявшая из десяти самых быстроходных фрегатов, кинулась в погоню за «Зефиром», и Торрес приказал её командиру не показываться ему на глаза без этого бесстыдного корсара в оковах и без его проклятого корабля — на буксире.

Командиром этим был Бласко де Рамирес. Услышав имя Яна Мартена, он побледнел от ярости и заскрипел зубами так громко, что адмирал удивленно уставился на него.

— Какого черта! — рявкнул он. — Вам не нравится это дело?

— Раны Христовы, — пробормотал командор, с трудом переводя дыхание. — Клянусь ранами Христовыми, ничего в жизни я не хочу так, как этого!

И вновь судьба отвернулась от Мартена. Рамирес преследовал его со мстительностью и упорством бешеного буйвола. Ему вдруг подвернулась возможность, о которой он мечтал с той минуты, когда побежденный и опозоренный покидал палубу «Зефира» на глазах своей собственной невесты, которая выбрала этого мужлана! В ушах его все ещё звучали издевательские слова соперника:»— Не буду больше преследовать тебя, если не попадешься на пути. Но если ещё когда-нибудь попробуешь меня предательски убить, я попросту велю тебя повесить и отрежу другое ухо.»

Он машинально коснулся места на правом виске, где осталось позорное клеймо от удара рапирой.

« — Теперь я тебе отрежу уши, — подумал Бласко. — И отплачу за все.»

Действительно, имея столь подавляющее преимущество, он мог это сделать и лез из кожи вон, чтобы выполнить полученный приказ. Выследил Мартена у южных берегов острова Файял, затем пытался перехватить между Сан Жоржи и Грациозой, правда неудачно. Однако он добился, что Мартену пришлось оставить всякую мысль попасть кратчайшим путем в какой-нибудь французский порт и решиться обогнуть Азоры с запада, чтобы, описав большую дугу к северу, держаться подальше от маршрута Золотого флота.

Но и там ему не давали покоя. Фрегаты Рамиреса продолжали его преследовать день за днем и ночь за ночью. «Зефир» протекал, люди у помп выбивались из сил, недоставало питьевой воды, а небывалая жара и длительные штили словно сговорились против измученного экипажа.

Только двадцать четвертого июля Мартен увидел зеленые берега Олерона, наутро же, через шестьдесят восемь дней после выхода из Ла-Рошели, привел свой искалеченный корабль в порт, минуя стоявший на якоре «Виктуар», с которого не донеслось ни одного приветственного выкрика.

Возвращение было отнюдь не триумфальным, и могло показаться, что никто не ожидает капитана и экипаж корсарского корабля, как это бывало обычно, когда они возвращались с богатой добычей. Портовые трактиры, харчевни и винные погреба заполнялись тогда зваными и незваными гостями, приятелями, знакомыми и знакомыми знакомых, случайными авантюристами и просто зеваками. Все, кто мог, спешили в порт, чтобы выпить и до отвала нажраться за счет удачливых корсаров, а на мускулистых плечах каждого матроса висело по паре девиц. На этот раз только шестивесельная шлюпка военно-морского коменданта вышла навстречу «Зефиру», и её рулевой, указав лоцману место для швартовки у причала в глубине порта, заявил, что капитану следует немедленно прибыть к командующему флотом.

Мартен, измученный и хмурый, сошел на берег, оставив на Грабинского и Томаша Поцеху надзор за уборкой парусов и надлежащим закреплением швартовов. Вначале он намеревался где-нибудь перекусить и утолить жажду, а уж потом предстать пред адмиралом. Но только лишь свернул на длинную улицу, где помещались лучшие таверны, как встретил двух знакомых офицеров королевского флота, которые, вежливо сняв шляпы, преградили ему путь. Старший из них, капитан мушкетеров, произнес сухим официальным тоном:

— Шевалье де Мартен, по приказу его светлости адмирала де Турвиля я арестую вас именем короля. Прошу отдать шпагу и пистолеты.

Мартен надолго онемел, переводя взгляд с одного на другого, словно подозревая, что они пьяны, или сошли с ума.

— Это что, шутка? — спросил он наконец, хмуря брови.

— К сожалению нет, — ответил капитан. — Вы обвиняетесь в неподчинении приказам, и что гораздо хуже, в нападении на испанский корабль в мирное время, — добавил он менее официально.

А потом, видя, что Ян не собирается сопротивляться, сказал уже совсем по-дружески:

— Чтоб меня черти взяли, капитан Мартен, если я с удовольствием выполняю приказ нашего адмирала. И можете мне поверить, что он сам серьезно озабочен таким оборотом дела. Вы Бог весть чего натворили, испанский посол подал ноту и протест королю, а Клиссон от радости, что вы споткнулись, потирает руки. До окончания следствия вас велено держать в крепости. Надеюсь, вы не захотите затруднять нашу печальную миссию. Сопротивление ничего не даст, побег невозможен: у входа в порт стоит корабль, которому дан четкий приказ этого не допустить.

— Я его видел, — буркнул Мартен. — Мсье де Клиссон назначил сторожить меня моих друзей, наверно чтобы ещё больше мне этим досадить, — заметил он с презрительной усмешкой. — Но ведь король тоже называл меня свои другом; надеюсь, этой дружбе можно доверять.

Он отцепил перевязь, вручил офицерам свою рапиру и пистолеты.

— Прошу как следует приглядывать за этим оружием, — сказал он с легким поклоном. — Хотелось бы обязательно получить их обратно, и надеюсь, что вскоре так и произойдет.

— Искренне вам того желаю, — кивнул капитан. — Пойдемте.

У короля Генриха IV после заключения соглашения в Вервье появился выбор: либо укрепление мира с Испанией и союз с Филипом II, либо дальнейшее согласие с протестантскими государствами против Мадрида. За первую из альтернатив выступало французское католическое духовенство, давние сторонники Лиги и папа Клемент VIII. Другую поддерживали гугеноты и наиболее разумные государственные мужи из королевского совета. Генрих склонялся к их политической концепции, хотя по крайней мере временно был вынужден соблюдать известную осторожность.

Известия о выходке Мартена, подкрепленные показаниями, вырванными у несчастного Гаспара Лику и вещественными доказательствами, которые испанский посол представил при своей ноте, короля изрядно разгневали. Он сыт был внутренними проблемами с раскольниками, сторонниками Лиги, католиками и гугенотами, которые неустанно грызлись между собой, грозя ему изменой и отступничеством, и даже затевая против него заговоры, подстрекаемые агентами Филипа. Извне грозил вооруженный конфликт с Карлом Эммануэлем Савойским, а Франш-Комте, Лотарингия и Фландрия — земли, население которых до сих пор говорило по-французски — ожидали присоединения к Франции.

Занятый большой политикой, преодолением преград на избранном пути и урегулированием споров, король легко терял терпение и впадал в гнев, даже если причиной дополнительных хлопот были верные его подданные с неоспоримыми заслугами перед монархом.

Смерть графа де Бланкфора в поединке с Мартеном вызвала уже достаточно замешательства. Понадобилось немало усилий, чтобы спасти убийцу, не поддаваясь натиску общественного мнения баронов и гугенотского дворянства, которое требовало его голову. Теперь того же домогались господа католики, епископ и испанский посол от имени своего монарха.

— Твой Мартен слишком много себе позволяет, — сказал король Максимилиану де Бетюну, немного подостыв от первого приступа гнева, вызванного этим известием. — Вначале подстреливает едва назначенного мною губернатора, как кролика, потом нарушает только что подписанный мной мир, а завтра ему может прийти в голову взорвать Лувр или объявить войну Елизавете! Надлежит примерно покарать его, если только он вернется, ибо мне кажется, Торрес гоняется за ним по всей Атлантике. Подумай над этим, мой Росни, а тем временем вели его посадить под замок, как только покажется в порту, чтобы случайно он не завладел всем нашим Западным флотом и не повел его на Кадис. Это было бы на него похоже…

Мсье де Бетюн направил соответствующие указания в Бордо и Ла-Рошель, а поскольку мыслил трезво и практично, на всякий случай велел не только запереть в крепость непослушного корсара, но и наложить арест на его корабль и все имущество.

Поэтому в конторе Генриха Шульца тут же появились судебные исполнители и потребовали предъявить учетные книги, содержащие все текущие счета, а в частности счет Яна Куны, именуемого Яном Мартеном или Жаном де Мартен. Сальдо этого счета выражалось суммой гораздо меньшей, чем можно было ожидать, что поначалу возбудило некоторые подозрения. Однако обстоятельный контроль выявил, что Мартен в самом деле умудрился за два года растратить огромную добычу, захваченную во время знаменитого абордажа испанской каравеллы «Санта Крус» после атаки на Золотой флот в Кадисе. То, что осталось, составляло единственную его собственность, если не считать поместья Марго-Медок.

Чиновники финансового ведомства отправились туда, прихватив в пользу казны наличность в золоте, выплаченную филиалом Шульца в Бордо, но прибыв на место, обнаружили только руины и пепелища, поросшие бурьяном и плющом. Не на что было даже наложить арест, и судья из Полье, некий мсье де Кастельно, в округе которого находилось это владение, усомнился, что если выставить поместье на аукцион, кто-то захочет его приобрести.

Следовательно, оставался только корабль, но тем должно было заняться адмиралтейство, а точнее командир флотилии «Ла-Рошель» контр-адмирал де Турвиль. Впрочем, в ту пору корабль и его капитан ещё не возвратились в порт; их след затерялся где-то в океане, между Азорскими островами и западным побережьем Франции.

Генрих Шульц после визита чиновников мсье де Бетюна в свой филиал несмотря на их молчание тут же догадался, о чем идет речь, и предпринял дальнейшее следствие своими силами, желая узнать всю правду и все детали. Это удалось ему без особого труда; благодаря своим связям и знакомствам уже назавтра он получил исчерпывающую информацию, касавшуюся не только сути дела, но и всех побочных его аспектов. Он, например, знал, что Мартену не грозит смертная казнь (чего опасался Людовик де Марго) и предвидел, что рано или поздно король позабудет о его провинностях.

« — Правда, Мартен утратит остатки состояния — если уже не потерял их, — думал он, оценивая ситуацию, — ибо никто не сумеет вернуть от мсье де Бетюна денег, конфискованных в казну. Но хоть» Зефир» не отберут! Тут есть свои хорошие и есть плохие стороны. Хорошие — поскольку перейди «Зефир»в собственность королевского флота, его бы никогда не удалось выкупить. Плохие — поскольку Мартену может прийти в голову идея новой экспедиции, например, на покорение Новой Франции с Самуэлем Шамплейном. Я же хочу видеть его в Гданьске, и причем как можно скорее. Его, корабль и эту женщину. Или может быть наоборот: её, корабль и его. В конце концов можно его и предоставить собственной судьбе, лишь бы Мария Франческа и «Зефир» принадлежали мне. Ведь у меня есть Грабинский. Так было бы лучше всего. Мартен перестал быть незаменимым. Лишился ласки Господней. Удачи и состояния, но это почти одно и тоже, поскольку Бог любит людей богатых.»

Подкрепленный столь возвышенным посылом, Шульц вернулся мыслями в Гданьск, а точнее к своим семейным делам, которые там были известны лишь в кругу городских нотаблей.

Он был женат. Но хранил это в тайне от Мартена и сеньориты де Визелла, поскольку полагал, что таким образом легче завоюет её симпатии. Женился он, разумеется, ради огромного приданого, а также для того, чтобы войти в родство с богатейшим и наиболее влиятельным в Гданьске семейством Циммерманов. Гертруда Циммерман была единственным ребенком и наследницей огромных капиталов, множества каменных домов, бессчетных предприятий и судов. Она не отличалась ни красотой, ни умом. Но эти недостатки вполне компенсировало её приданое, а в будущем — богатое наследство Рудольфа Циммермана.

Да, будущее разворачивало перед глазами Генриха Шульца роскошные картины. Зато действительность, особенно действительность его семейной жизни, вызывала в нем лишь неприязнь и отвращение. Каждый раз, когда он поднимался на мраморное крыльцо своего нового дома возле Зеленых ворот в конце Длинного Рынка, мысль о Гертруде, с которой нужно было сесть за стол или лечь спать в огромную резную кровать, отравляла ему минуты отдыха. Шульц оттягивал момент возвращения, блуждая взором по мастерски кованой балюстраде, разглядывая золоченые лепные розетки своего дома, который так ему понравился, когда тесть подарил его к свадьбе, и который теперь скрывал в своем богатом нутре все то, чем он рассчитывался за приобретения этого союза. Наконец с тяжким вздохом входил он в прихожую, а потом, избавившись от шляпы и плаща, тяжело шагал дальше, чтобы приветствовать жену молчаливым кивком и холодным формальным поцелуем в её чрезмерно высокий лоб.

Он с ней почти не разговаривал; скорее, говорил сам с собой или размышлял вслух в её присутствии, убежденный, что эта ограниченная молчаливая женщина немногое поймет из его монологов.

Гертруда улыбалась робко и застенчиво, чтоб не показывать при этом испорченных желтых щербатых зубов, или вздыхала, когда ей казалось, что Генриха заботят какие-то неприятности.

Была она апатична и — по крайней мере на вид — бездумна. Ее худая костистая и плоская фигура, редкие волосы и круглые птичьи глаза без всякого выражения создавали общий облик, который и в самом деле не мог пробудить нежных чувств, за исключением быть может жалости.

Но Генрих Шульц вовсе не жалел её. Если он возвращался поздно и заставал её уже в ночном уборе, терпеливо ожидавшую в супружеской спальне, при виде её головы в папильотках и длинной тонкой шеи, торчащей точно стебель георгина из скромного выреза ночной сорочки, его охватывало искушение открутить этот увядший цветок и выбросить его на помойку.

Разумеется, он не поддавался таким капризам воображения, хотя мысль об избавлении от этой женщины не раз его посещала. Особенно тогда, когда в воспоминаниях являлась ему совершенно иная картина — сеньорита де Визелла. Впрочем, о подобном он не мог и мечтать: Гертруде следовало пережить своих родителей, если он хотел унаследовать состояние Рудольфа Циммермана, и кроме того Шульц сомневался, хватило бы ему отваги и хладнокровия на такое преступление, даже если прибегнуть к яду или найти какой-то иной способ избавиться от жены.

Каждый раз, когда его одолевали подобные навязчивые видения, он потел обильнее обычного, а мышцы живота дрожали под кожей, словно желудок палило раскаленным железом. Он стонал, ворочался под периной и Гертруда вставала и приносила ему отвар ромашки, по своей наивности и глупости полагая, что его мучит несварение желудка после ужина во Дворе Артуса.

Не нужна ему ни её ромашка, ни её забота! Нужно ему было нечто совершенно иное: такая подруга жизни, как Мария Франческа. Ее пылающие взгляды, её белые руки, обнимающие его шею, её безумные поцелуи!

Размышляя над судьбами Мартена и» Зефира «, он пришел к выводу, что теперь есть некоторые шансы исполнить все свои желания. Встав, Генрих принялся расхаживать по пустым комнатам своей конторы. Не зажигая огня, кружил в спускавшихся сумерках среди высоких конторок, словно сонный призрак с бледным исступленным лицом, на котором напрасно было искать следов жалости, сочувствия или угрызений совести. Не спеша, деловито и логично рассматривал он конкретный план действий, вновь и вновь пережевывая и смакуя беспокойные, и вместе с тем такие сладкие мысли, облизывая кончиком языка сохнущие губы, пока не признал в итоге свои намерения мудрыми и достойными похвал. Изощренный ум нашел ему оправдание страстей, которыми он руководствовался, и одновременно подсказал способ их удовлетворить.

Генрих Шульц, верный сын церкви, запер двери снаружи, оставил ключ у сторожа и перекрестившись направился в пригород Бордо, где в небольшой усадьбе, принадлежавшей вдове состоятельного фабриканта ликеров, жила сеньорита де Визелла с неотлучной Леонией.

Мария Франческа после долгой беседы с Шульцем, который с ней поужинал и засиделся до полуночи, не могла уснуть. Она была потрясена принесенными им известиями, а все, о чем он говорил позднее, наверняка желая её успокоить и утешить, казалось и неясным, и ненадежным.

По сути дела, он её только перепугал ещё больше. Теперь сеньорита чувствовала себя беспомощной, одинокой, преданной друзьями и едва ли не ограбленной этим фальшивым, безжалостным мсье де Бетюном, который ещё так недавно за ней ухаживал и выказывал особую симпатию.

Прикидывался! Разыгрывал перед ней комедию, чтобы подольститься к королю! При первой же возможности ограбил Яна, а теперь покушался на её драгоценности… Так по крайней мере утверждал Шульц.

Она ему верила, ибо он показал квитанции и копию распоряжения о конфискации всего состояния Мартена.

Мария не могла — или точнее не хотела поначалу верить, что такое могло произойти по повелению короля, но Шульц убедил её. Ведь у него были доказательства, а в таких делах разбирался он как никто другой.

Король… — она презрительно скривила губы. — Интересно, приказал ли король отобрать заодно и браслеты, и перстень с сапфиром, полученные ею от него в ту ночь любовных клятв и обещаний.

Ни одного из них он не выполнил. И даже обиделся, когда она пришла просить защиты от разъяренных гугенотов, которые домогались казни Мартена после фатального поединка с графом Оливье.

Тогда она возненавидела его столь же легко, как в свое время уступила. В её глазах он стал теперь обычным волокитой, от которого вдобавок несло, как от старого козла.

Шульц предостерегал её не рассчитывать на симпатии Его королевского величества. Но предостережения были излишни. Она чувствовала себя оскорбленной тем мимолетным приключением и жаждала о нем забыть.

Подумала об Армане д'Амбаре, которого не видела уже много месяцев. Наверное и он не слишком ею интересовался, забыл…

А Ричард де Бельмон?

— Бельмон в Париже, — сообщил Шульц. — А может быть в Амстердаме. Занимается дипломатией, как и прежде, когда служил Эссексу. Ты ему доверяешь больше, чем мне?

Она удивленно покосилась на Генриха, и легкая дрожь пробежала по телу. Мелочное ханжество, жадность и желание несмываемой печатью отметили его бледное лицо, пробиваясь сквозь маску меланхолии. Но только он один не оставил её в беде.

Сеньорита протянула руку, которую он поднес к губам. Ощутила на пальцах их сухое прикосновение.

— Я сделаю все, чтобы не допустить катастрофы, — прошептал Шульц.

Потом он изложил план действий, который в своей основе показался ей чрезвычайно простым, и настаивал, чтобы она согласилась с его немедленным началом.

Она уже была готова воспользоваться этим советом, но попросила два дня на размышление. Предстояло спокойно все обдумать и освоиться с новой ситуацией.

Только когда Генрих ушел, её охватили сомнения и опасения, а когда легла, сон отлетел с её измученных век и она долго ворочалась с боку на бок в мягкой постели, с ужасной сумятицей в голове и тревогой в сердце, которое то трепетало как бабочка в паутине, то снова слабело, лишаясь сил, то пронизанное внезапной болью сжималось, словно в смертельной судороге.

Встав, сеньорита распахнула окно. Бледный свет утра уже проникал в сад и разгонял ночную тьму. Струя свежего воздуха отрезвила её, но не развеяла мучительного чувства неуверенности и страха.

Она упала на колени перед зеркалом и слезы хлынули по побледневшим щекам.

Мария Франческа плакала, не зная собственно, почему, но наверняка не из опасений перед смертью, о которой подумала на миг, ощутив колющую боль в сердце. Никогда она не боялась смерти, даже вполовину так, как старости и нужды; как того, что могла утратить гладкость щек, блеск волос и ослепительную белизну зубов, или лишиться возможности шить новые наряды, или продавать драгоценности чтобы просто выжить…

Впрочем, в ту минуту она об этом не думала. Рыдала словно маленькая девочка, расстроенная без видимой причины, не отдавая себе отчета, почему. И как всегда — плач дал ей облегчение.

Потом отерла слезы и взглянула в зеркало. Отражение собственного облика наполнило её новыми сомнениями. Ей показалось, что она уже не так свежа и молода (ведь ей уже исполнилось восемнадцать!) ни столь красива, и вообще больше похожа на расстроенную и усталую женщину ближе к среднему возрасту.

« — Неужели это в самом деле я? — спрашивала она в душе. — Не может быть!»

Закрыла глаза и открыла их вновь. Всматривалась в собственное лицо подозрительно и напряженно, отыскивая незамеченные морщинки. Ну, не нашла их, но и что с того?

« — Что будет, если Ян не вернется? — думала она, укладывая волосы, протирая веки розовой водой и припудривая нос. — Что будет, если я навсегда останусь одна в этой ужасной стране? Если красота моя увянет, что смогу я предложить мужчинам?»

— Ничего! — громко сказала она. — Нужно бежать отсюда, пока не поздно. Пока мсье де Бетюн на начнет разыскивать меня через своих судебных исполнителей.

Примерно в то же время Генрих Шульц очнулся от глубокого сна и убедившись, что солнце ещё не взошло, с наслаждением потянулся и перевернулся на другой бок.

« — Кажется, я уже как минимум наполовину выиграл эту игру, — подумал он перед тем, как снова уснуть. — А если Мартен ускользнет от Торреса и вернется в Ла-Рошель, выиграю окончательно. Вот бы здорово…»— пробормотал он уже сквозь сон.

Что же касается Мартена, который разумеется в эту минуту не мог ни в малейшей степени догадываться о намерениях Шульца и растерянности соей возлюбленной, то он в самом деле ускользнул от Торреса, а точнее от Рамиреса, мчась по воле ветра и волн в какой-то тысяче морских миль по прямой к западу от Бордо.

Надежды Генриха на его возвращение исполнились буквально через пару недель, когда Мария Франческа уже направлялась в Гданьск на борту судна, плывшего под торговым флагом купеческого сообщества» Р. Циммерман и Г. Шульц «.

Время прибытия» Зефира»в Ла-Рошель и все, что произошло потом, как нельзя больше соответствовали планам компаньона и зятя Рудольфа Циммермана, верного друга Яна Мартена и заботливого опекуна его возлюбленной.

ГЛАВА IX

Архикатолический монарх, опора церкви, неукротимый враг еретиков, Филип II умирал. Когда-то, в расцвете своих мужских лет, он заразился страшной болезнью от некой куртизанки, которую случайно углядел через окно своего кабинета, когда она выходила из носилок, и к которой воспылал грешной страстью, хоть не была та ни особенно красива, ни молода. Удовлетворив телесную нужду, получил отпущение грехов и наверняка забыл бы эту женщину, если бы не язвы, которые появились чуть позже и стали напоминать о ней куда настойчивее и болезненнее, чем очищенная от грехов совесть.

Со временем они распространились по всему телу, проели его насквозь и причиняли ужасные муки, пока наконец не уложили на ложе смерти.

Это роскошное королевское ложе теперь смердело трупной гнилью, хоть ежедневно и меняли на нем постель и тонкое белье, а также кадили и окропляли благовониями. По требования короля оно стояло теперь в часовне, чтобы оттуда до последнего дыхания мог видеть он главный алтарь огромного собора. Уже пятьдесят дней и ночей окружали его священники и монахи, молясь и распевая литании и псалмы. Святые дары, которые правда оказались ни на что не годны как средство против сифилиса, по — прежнему лежали в изголовье, чтобы облегчить душе умирающего дорогу в рай.

Так наступил день тринадцатого сентября года от рождества Христова 1598, и вместе с восходящим солнцем в Эскориал прибыл гонец с известием о победе Тирона и небывалом поражении и гибели на поле битвы Бэдженала, который командовал армией Елизаветы в Ирландии.

Филип приподнялся на локтях и, опираясь на подушки, которые подложили ему под плечи, велел прочесть свернутое в трубку послание. Его исхудавшее лицо, желтое как воск, сияло; в фанатичных глазах вновь блеснула жизнь. Так Провидение вознаграждало его чистоту и рьяность веры!

Удивительно сильным голосом начал он диктовать поздравительное послание Тирону. Обещал деньги, военную помощь, создание новой Великой Армады. Предсказывал скорую погибель еретиков и их королевы.

И вдруг лишился сил, и глаза его закатились. Утратив дар речи, он впал в полусон или оцепенение, из которого очнулся лишь только поздно вечером. Как сквозь вату в ушах слышал пение хора монахов, увидел пред собой мерцающее пламя и понял, что кто-то пытается воткнуть ему в беспомощные руки зажженную свечу. Судорожно схватил её и крепко сжал, словно пытаясь таким образом удержать улетающую жизнь.

Но это был конец. В какой-то момент его охватила дрожь, пальцы, худые и высохшие, как щепки, разжались, и свеча со стуком упала на мраморный пол.

При известии о смерти Филипа французский двор надел официальный траур. Но траур оказался весьма короток и…весел.

Генрих IV даже перед испанским послом не смог принять грустный вид, а от придворных и друзей вовсе не скрывал своего удовлетворения.

Он стал доступен и любезен, чем воспользовался Агриппа д'Обиньи, чтобы представить ему просьбу об освобождении шевалье Жана де Мартена, заключенного в крепости Ла-Рошель по обвинению в пиратском нападении на Золотой флот.

Об амнистии для знаменитого корсара ходатайствовал главным образом его первый помощник, Стефан Грабинский, при посредничестве Ричарда де Бельмона. Уже несколько недель он пребывал в Париже и сумел даже добиться некой благосклонности, или по крайней мере благожелательного нейтралитета в этом деле министра финансов, мсье де Бетюна, что впрочем не обошлось без весьма ценных подношений.

Д'Обиньи знал, что от Максимилиана таким путем немалого можно добиться, и знал еще, что Росни получил приличную взятку от своего протеже, Генриха Шульца, за то, что «Зефир» не конфисковали по прибытии в порт. Потому неприятностей с его стороны он не ожидал. Сам он действовал совершенно бескорыстно, поскольку во-первых не терпел и презирал вымогательство у попавших в неприятности людей, во-вторых испытывал к романтичному капитану-авантюристу искреннюю симпатию.

Действительно, король согласился помиловать Мартена при условии, что он и его корабль покинут Францию либо отправившись в Новый Свет под команду Самюэля де Шамплейна, либо куда угодно еще, но уже без королевского корсарского патента и без права убежища во французских портах.

Мсье де Бетюн правда предупредил, что капиталы корсара, конфискованные в пользу казны, возвращены не будут. Никаких иных преград он не чинил.

Благодаря такому повороту дела пятого декабря Мартен покинул камеру в казематах крепости Ла-Рошель и оказался на свободе, без гроша за душой да ещё в долгах. Долги эти образовались из кредитов, взятых Грабинским на ремонт «Зефира», не говоря уже о расходах, которые помощник произвел из своего кармана, чтобы поскорее освободить любимого капитана.

В нынешней трудной ситуации это были крупные суммы, а характер займов настолько же выручал, насколько и обязывал Мартена, поскольку взяты были из сбережений его собственной команды. На них скинулись Томаш Поцеха, Герман Шульц, Броер Ворст и Тессари, прозванный Цирюльником, и если и не исчерпывали всего их состояния, то во всяком случае поглотили все, что у них было при себе.

Но этого все равно было мало. Слишком мало, чтобы снарядить корабль на плавание до Гданьска, поскольку Мартен теперь жаждал оказаться там как можно скорее. Вдобавок он должен был покинуть Ла-Рошель в течение четырех дней; такой срок назначил ему адмирал де Клиссон, который явно знал о его нелегком положении и заранее тешился неминуемо грозящей ему катастрофой.

Мартен за новым займом обратился прежде всего к представителю Шульца, управлявшему его филиалом в Бордо. Потратил на него два ценных дня и не получил почти ничего.

Управляющий, мсье Тиже, который фигурой напоминал высокий высохший бурьян, принял его с деланной любезностью и уважением, которыми скрывал равнодушие и презрение. Голос его был тонок и высок, словно на зубах скрипел песок.

К сожалению, он не получил от мсье Шульца никаких поручений о выделении Мартену кредита после ликвидации его счета. И не имел достаточных полномочий, чтобы подобные кредиты открывать. Но зато он знал. что мсье Шульц издавна готов был купить у Мартена его прекрасный корабль…

— Об этом не может быть и речи, — прервал Мартен.

— Ну, в таком случае… — проскрипел Тиже, разводя руками, как худое пугало. — В таком случае — неожиданно повторил он, — я мог бы вам, капитан, дать добрый совет. Разумеется, совершенно частным образом, — предостерег он, тут же потупив глаза, как скромница, которой стыд не позволяет слишком явно выказывать свои чувства. — Приватно и почти бескорыстно, то есть за небольшие комиссионные, если вы примете этот совет и воспользуетесь при этом моими услугами.

— Что это за совет? — спросил Мартен, поднимая хмурый взор, поскольку полагал, что речь идет просто о ростовщических процентах.

Мсье Тиже понизил голос и начал говорить, беспокойно косясь налево и направо, словно опасаясь, что кто-нибудь подслушает.

Прежде всего он спросил, известно ли Мартену, что некий авантюрист по имени Шамплейн готовит новую экспедицию в Северную Вест-Индию, где с согласия и при поддержке мсье Лаффемаса, генерального контролера торговли Его королевского величества, хочет основать колонию и город в устье реки Святого Лаврентия.

— Конечно, — кивнул Мартен. — Я слыхал об этом. Но собираюсь в противоположную сторону — на Балтику.

— О, одно другому не мешает! — воскликнул Тиже. — Даже наоборот. Мсье Шульц предвидел ваше мудрое решение и даже подготовил с этой целью для «Зефира» подобающие сертификаты для попутных портов в Нидерландах, Дании и Германии, даже если продажа корабля не состоится.

— Он только позабыл, что я без денег, — иронично вставил Мартен.

Тиже сочувственно склонил голову.

— Я и пытаюсь поправить дело, — проскрипел он. — Мсье Лаффемас…

— Но ни мсье Лаффемас, ни Шамплейн не интересуются Гданьском и Балтикой, — снова перебил Мартен, начиная уже терять терпение.

— Разумеется, — подтвердил Тиже. — Зато готовы снарядить любой корабль и подобающего капитана, который хотел был податься в Новый Свет.

Мартен пожал плечами.

— Повторяю вам, что я туда не собираюсь.

— Но если я правильно понял, «Зефир» навсегда покинет Францию. А я бы мог вам, капитан Мартен, помочь получить все нужное оснащение из кредитов, предназначенных генеральным контролером торговли на экспедицию Шамплейна. Если вы подпишете контракт, «Зефир» получит все, что нужно, а потом… — мсье Тиже сделал прощальный жест рукой и протяжно присвистнул. — Кто же догонит «Зефир»в открытом море, если он вдруг изменит курс и поплывет через Ла Манш?

Мартен наконец понял, на что намекает уважаемый наместник Генриха Шульца.

« — Ну вот мы и дошли до сути», — подумал он.

— Вы ошиблись, мсье Тиже, — сказал Мартен почти без гнева, скорее с отвращением. — Я корсар, а не мошенник. И не воспользуюсь вашим мудрым советом, даже если бы мне пришлось подыхать с голоду и пить одну воду. Мне и моей команде. Его королевское величество поступил со мной не слишком великодушно, но как бы там ни было, в течение двух лет дарил мне свое гостеприимство и свой флаг на море. Я не имею привычки отвечать неблагодарностью на такую благосклонность, тем более что ни мсье Шамплейн, ни Лаффемас мне ничего плохого не сделали.

Мсье Тиже видимо почувствовал себя обиженным.

— В таком случае, — начал он с надменным видом, — мне не остается ничего иного…

— Как вручить мне те самые сертификаты, заготовленные Шульцем, — сказал Мартен, вставая. — Они ещё могут пригодиться.

Тиже тоже стал. Его запавшие, неслыханно худые щеки украшал кирпичный румянец, а тощая фигура раскачивалась из стороны в сторону, как высохший стебель тростника под порывом ветра.

— Это…Это весьма странное требование, — проскрипел он. Я вовсе не намерен…

— Хватит! — рявкнул Мартен. — Хватит уверток, мсье Тиже. Не знаю, что лучше: разбить ваш череп, в котором крутятся злодейские затеи, или донести о них мсье Лаффемасу.

Красные пятна исчезли с лица управляющего, словно их остудило ледяное дуновение страха.

— Никто вам не поверит, капитан Мартен, — прошептал он. — И вы меня не поняли, — добавил уже увереннее, с трудом сглотнув слюну. — Я лишь хотел сказать, что не имею намерения отказывать вам в выдаче сертификатов, о которых позаботился для вашей милости мсье Шульц.

— Это весьма разумно с вашей стороны, — буркнул Мартен. — Чем раньше я их получу, тем лучше и для вас, и вашего здоровья.

Тиже, подстегнутый этим замечанием, извлек какой-то ящик и, покопавшись в нем, достал три формуляра, собственноручно заполненные Генрихом Шульцем прекрасным каллиграфическим почерком, после чего, отдав их Мартену, пояснил своим обычным, сухим, скрипучим голосом их непростое содержание.

«Зефир» должен был проследовать через Ла Манш,Северное море и пролив Зунд на Балтику как гданьское торговое судно. Мог взять груз вин и сукон в Бордо, или фарфора и пряностей в голландском Шевенингене, причем плата за фрахт выплачивалась капитану после погрузки товара.

Сертификаты оговаривали и такие вопросы, как свободное плавание по указанному маршруту и право укрытия в нескольких портах по пути, если понадобится.

У Мартена блеснули глаза.

— Ах, так речь идет ещё и о задатке! — воскликнул он.

— После погрузки товара, — уточнил мсье Тиже. — Сомневаюсь, что вам удастся сделать это в Бордо.

Ян выругался. Ему оставалось сорок восемь часов. Возвращение в Ла-Рошель, перегон «Зефира»в Бордо, погрузка, необходимые закупки… Нет, не успеть. Срок, назначенный адмиралом де Клиссоном, сводил на нет все усилия получить кредит или аванс. На них можно было рассчитывать только в Шевенингене. Но от Ла-Рошели до Шевенингена восемьсот миль, к которым нужно было прибавить по крайней мере ещё столько же на лавировку при более-менее благоприятных ветрах. Было безумием отправляться в такое плавание без запасов продовольствия, без запасных парусов и канатов, а также ядер, пороха, пакли, смолы и всех прочих материалов, от которых давно освободили кабельгат корабля, использовав их на ремонт недавно полученных повреждений.

Порочный круг замкнулся. И выхода Мартен не видел.

Он шел в сторону площади Квинконс, откуда отправлялся почтовый дилижанс в Рошфор. Ярость, сотрясавшая его с той минуты, когда он узнал об отъезде Марии Франчески с Шульцем, рассыпалась в прах ещё в тюремной камере, оставив после себя горечь и отвращение. Теперь она опять вспыхнула в нем, пока он не распрощался с вероломным конфидентом Генриха. То, что испытывал Ян, выйдя из его конторы, не было ни гневом, ни жаждой мести. Он чувствовал себя не только одиноким, но попросту разоренным, причудой злой судьбы лишенным всего самого дорогого на свете, и мысль эта будила в нем скорее обиду, чем боль, причем обиду не на Марию или Шульца, а на саму жизнь, на ту ловушку, в которую он дал себя поймать.

Что с того, что он отдавал себе отчет в заговоре, устроенном проклятой судьбой с несколькими мерзавцами — с Шульцем, который не доверял ему и потому уговорил Марию уехать, и с его управляющим, который делал непристойные предложения, и с мсье де Клиссоном, который так рвался ему досадить? Тут ничего поделать он не мог. В голову не приходила ни одна спасительная мысль, а сознание полного поражения на время настолько его поглотило, что он стал нечувствителен к сильному, исключительно холодному ветру с дождем, который прогнал с улиц всех прохожих.

Обходя грязные лужи и кучки конского навоза на пустой площади, он направлялся к навесам почтовой станции и харчевни «Sous le prompt cheval», когда вдруг, перепрыгнув бурный поток у края мостовой, угодил прямо в объятия капитана Пьера Каротта, который приближался с противоположной стороны.

Они уставились друг на друга, одинаково пораженные и обрадованные столь неожиданной встречей.

Каротт заговорил первым.

Он, собственно, только что вернулся после долгого отсутствия во Франции из какой-то деловой поездки, и слышал кое-что о неудачах Мартена, а узнав, что «Зефир» стоит на якоре в Ла-Рошели, собирался туда, как всегда готовый помочь приятелю в нужде.

— Ты похож на даму, родившую близнецов, — заявил он, приглядевшись к Яну. — Чтоб меня черти взяли, если у тебя не крупные неприятности, от которых я, быть может, в состоянии тебя избавить! Говори, сколько тебе нужно?

Мартен был так тронут его простодушной готовностью, что на миг лишился дара речи.

— Само небо посылает мне тебя, — наконец прошептал он. — А я уже был близок к отчаянию.

Обняв за плечи друга и отстранившись на расстояние вытянутых рук, Ян смотрел на него затуманенными глазами, словно ожидая, что за плечами Пьера вдруг вырастет пара ангельских крыльев, румяное его лицо, прорезанное глубоким шрамом, обретет нежные черты херувима, а толстая суковатая палка, которую Каротт держал под мышкой, превратится в цветущую лилию — и желая не упустить из виду ни одной детали этого волшебного преображения.

Но никакого преображения не произошло. Посланный небом Каротт ничем не выдал своего неземного происхождения. Напротив, выругался совершенно не по-ангельски, поскольку дождь затек ему за воротник.

— Может пойдем чего-нибудь поесть и выпить, — предложил он как простой смертный.

— Нет-нет, не тут, — запротестовал Пьер, когда Мартен охотно двинулся в сторону распахнутых дверей таверны. — После обеда в забегаловке «Под ржущим конем» даже у страуса случилось бы несварение желудка. Я знаю тут неподалеку одно довольно занюханное заведение, ну просто рай для мух, но там и людям есть чем поживиться. Столуюсь там уже с год, каждый раз, как попадаю в Бордо, и не жалуюсь. Полагаю, ты собираешься в Ла-Рошель? — спросил он, указывая дорогу. — В таком случае поедем вместе, ибо «Ванно» стоит в Рошфоре. Нам хватит времени промочить горло и поговорить.

Проводив Мартена в тот самый «рай для мух», который кстати носил не слишком романтичное название «Au rat effronte», Каротт пустился в доверительный разговор с хозяйкой, вдовой Пуа, молодой женщиной с широкими бедрами и выдающимся бюстом.

Ян заметил, что симпатичная вдова весьма кокетливо улыбается его приятелю, а Пьер с истинной страстью заглядывает ей в глаза.

« — Отличная вышла бы пара — морковка с горошком, — подумал он, позабавленный этим наблюдением. — Пьер должен бы на ней жениться. Похоже, привлекает его сюда не только хорошая кухня…»

Каротт наконец оторвался от чарующих улыбок мадам Пуа и вернувшись к столу, за которым ждал Мартен, сообщил с сияющей миной:

— Нам подадут печеного гуся!

— Это уже что-то, — уважительно заметил Мартен, наливая в кубки красное вино, которое тем временем им подали в глиняном кувшине.

Каротт пригубил, выразительно поднял бровь, причмокнул языком и послал ещё один многозначительный взгляд хозяйке, а уж затем внимательно выслушал историю, рассказанную Мартеном.

— Прежде всего, — сказал он, в свою очередь принимаясь за аппетитную еду, — перестань волноваться из-за денег. Это вредит желудку, особенно в сочетании с молодой гусятиной. Я, разумеется, одолжу тебе нужную сумму. Она у меня при себе. И прошу тебя — никаких благодарностей! — Он вытянул перед собой пухлую ладонь, словно хотел его удержать от благодарностей. — Старик Каротт ещё не позабыл, как ты в заливе Тампико спас ему жизнь, а позже помог заполучить недурное состояние. Эх, Ян! — вздохнул он, потянувшись к кубку с вином. — Вот были времена!

— Да ты и на нынешние не жалуешься, а? — спросил Мартен.

— Нет, — ответил Пьер. — Не жалуюсь, ибо этим делу не поможешь. Кстати, времена и теперь не худшие. Вот только я старею. Но об этом лучше не говорить и не думать.

— Особенно под гусятину и при мадам Пуа, — вставил Мартен.

Каротт с добродушной улыбкой кивнул.

— Недурна, а? — спросил он, облизывая пальцы.

— Да, хороша! — невинно согласился Ян.

Пьер бросил быстрый взгляд в сторону буфета, откуда лучилась в его сторону новая улыбка мадам Пуа, после чего погрозил Мартену пальцем.

— И не пытайся у меня её отбить, бесстыдный соблазнитель! — грозно заявил он. — Едва ты на неё взглянул, как она уже не дает мне проходу, все распрашивая о тебе. А теперь так и ест тебя глазами, словно у тебя три лица и семь пар рук, вызолочен ты с головы до ног и с рубинами вместо глаз!

Мартен расхохотался, Каротт ему вторил.

— Не думай, что я уже не знаю, что плету, — предостерег он. — Сам видел когда-то в Восточных Индиях такого золотого истукана. Тогда я был молод и наивен, и старшие товарищи убедили меня, что истукан живой. Увидел я его в каком-то храме и… ну, не скажу, чтобы кровь у меня застыла в жилах, но мороз прошел по коже, это точно. Я вовсе не хочу этим сказать — продолжал он, — что Катерина при твоем виде испытала нечто подобное. Если там и была какая-то дрожь, то явно не холодная. N'est-ce-pas, Catherine?^[23] — обратился он к ней.

Вдова Пуа улыбнулась, сверкая ровными зубами.

— Vous plaisantez, Pierre ^[24] — залилась она румянцем, опуская глаза.

— Вовсе нет, — живо возразил Каротт. — Pas a pas on va bien loin^[25] — вздохнул он с комичной серьезностью. — Но этот негодяй через час отбывает, так что с него взятки гладки.

— А ты едешь вместе с ним, — заметила она словно с упреком, что, казалось, только польстило Пьеру.

— Еду, но вернусь на «Ванно», так что нет повода для обид, — ответил он и повернулся к Мартену, подкручивая поседевший ус.

— Ah, Les femmes! Elles ont toujours besoin qu'on les rassure, surtout lorsqu'il s'agit de l'amur et de ses sequelles…^[26] Наверняка ты сам это заметил.

— Да, до известной степени, — ответил Мартен довольно растерянно, поскольку ему пришло в голову, что приближается срок отъезда и нужно оставить Пьеру немного времени на эти неизбежные уверения, требующие скорее жестов, нежели слов, и лучше без свидетелей.

— Пойду взгляну, начали ли запрягать, — сказал он. — Дам тебе знать.

Он встал и хотел рассчитаться, но Каротт запротестовал. ведь он сам пригласил Мартена к «Бесстыдной крысе», к тому же был тут почти хозяином. Так что Ян только распрощался с мадам Пуа, рассыпавшись в комплиментах её кухне и обаянию, после чего направился в сторону почтовой станции.

Дождь перестал и даже бледное октябрьское солнце пробилось через облака, разогнанные ветром. На дворе стоял выкаченный из сарая дилижанс с высокими колесами, в который запрягали четыре скелета, обтянутых вылинявшей кожей, слегка напоминавших лошадей. Мартен усомнился, сумеют ли они вообще стронуть с места огромную восьмиместную колымагу с пассажирами, с кучером и сопровождающим почту, да ещё с невероятным количеством багажа. Похоже, на ногах они держались только благодаря тому, что подпирали друг друга боками с торчащими ребрами. Но обиженный его сомнением солидный возница в длинной зеленой накидке заверил, что за пару часов доберется до Сант Андре, а там получит «настоящих» лошадей и тогда его не обгонит ни одна частная карета.

— К утру вы наверняка будете в Рошфоре, ваше превосходительство, — уверял он Мартена. — Мы сменяем упряжку пять раз, и эта четверка в самом деле из худших, но ещё потянет.

Мартен, успокоенный этим уверением, дал ему фунт серебром, а когда через пару минут Каротт, вырванный звуками почтового рожка из пылких объятий пышнотелой Катерины, уселся рядом, чтобы тут же снова дать волю своему неугомонному языку, четыре костлявые клячи действительно тронули с места и дилижанс покатился по разбитой дороге в сторону моста на Гаронне.

ЧАСТЬ II. ЗЕЛЕНЫЕ ВОРОТА

ГЛАВА X

Король Зигмунт III Ваза, милостиво правящий шляхетной Речью Посполитой уже одиннадцатый год, ни по характеру и облику, ни манерами и обычаями подданным своим не нравился. Да и Ягеллоном был он только по матери. Пока жила его тетка Анна, вдова Батория, вавельский двор ещё напоминал времена Зигмунта Августа и короля Стефана. Но после пожара 1595 года, когда Зигмунт III перебрался в Варшаву, где вскоре после этого последней истинной Ягеллонки не стало, австрийские и немецкие веяния вытеснили эти традиции.

Зигмунт, воспитанный иезуитами, чересчур набожный и даже склонный к ханжеству, казался полякам холодным, надменным и гордым. Он в самом деле был замкнут и немногословен, особенно если приходилось говорить по-польски. Гораздо охотнее пользовался он немецким, и людей, владеющих этим языком, явно выделял.

Днем он одевался очень скромно, тоже по немецкой моде. Был образцовым в своей верности и порядочности мужем и отцом. Не любил излишеств и забав, которым предпочитал радости семейной жизни и искусств. Упражнялся в писании миниатюр и ювелирном деле; собственноручно делал и украшал бокалы, вазы и кувшины, а также часы. Немного рисовал, и тайно занимался по-любительски алхимией и астрологией.

Излюбленным его развлечением была игра в мяч, он обожал звучание серьезной музыки и соборных хоров. Сам он тоже временами тешился пением, но только в самом узком кругу семьи и нескольких придворных.

Среди последних преобладали чужеземцы, и прежде прочих — иезуиты. Король не любил Яна Замойского, и хоть не мог обойтись без него в делах военных, но все-таки отстранил того от власти и все меньше считался с его советами в политике. Все чаще уступал король доносчикам и интриганам, которые своекорыстные цели связывали скорее с политическими целями Габсбургов и католической церкви, чем с интересами Речи Посполитой. Все больше поглощали его династические проблемы в Швеции, к тому же он жаждал — по примеру Филипа II — для пущей славы папства искоренить в Польше и по всей Европе реформацию.

Не обладая ни талантами вождя, ни политика, монарх он упрям, и вместе с тем нерешителен; жаждал стать монархом едва не абсолютным, но в решающий момент ему недоставало силы воли и энергии.

Этому недостатку рыцарских качеств следовало в немалой мере приписать неудачу второй экспедиции Зигмунта в Швецию.

Король прибыл в Гданьск по Висле, чтобы проследить за последними приготовлениями, и назначил главнокомандующим экспедицией полковника Ежи Фаренсбаха, воеводу вендейского, но непрестанно сам во все вмешивался, отменяя его распоряжения. Подобные же проблемы возникли с монархом у Стена Аксельсона Банера, королевского советника и комодора флота, и вице-адмирала Тоннеса Майделя, отстраненного от командования и переведенного на должность интенданта артиллерии. Зигмунт считал, что лучше их разбирается в проблемах флота, морской стратегии и тактике, о которых в действительности не имел понятия.

Его «армада», насчитывавшая свыше восьмидесяти самых разнородных судов, причем лишь в небольшой части хорошо вооруженных военных кораблей, подняла якорь 3 августа 1598 года и вышла из Гданьска в море. Кроме войск, главным образом наемных, короля сопровождали многочисленная церковная и светская знать, множество польских и шведских магнатов и толпы шляхты и молодых дворян, охочих до заморских приключений.

Приключения, причем не слишком приятные для людей, не привыкших к мореплаванию, начались ещё прежде, чем исчез из виду польский берег.

Сильный ветер с высокой волной задержали королевский флот до 5 августа возле Хеля, и большинство сухопутных крыс все это время провисели на бортах, отдавая Нептуну непереваренные польские деликатесы.

Лишь к вечеру того дня бог соленых вод видимо сжалился над шляхетскими желудками или сам уже был сыт их содержимым, ибо несколько утихомирил бешеные валы и шестого августа «армада» миновала Борнхольм, потом остров Хано, а восьмого прибыла к Оланду.

Счастье, казалось, улыбалось Зигмунту. 10 августа пал Кальмар, а Самуил Ляский занял Стокгольм.

Король, несколько ошеломленный такой удачей, а ещё больше измученный путешествием, решил — вопреки советам адмиралов — немного отдохнуть в Кальмаре. Там проторчал он целых две недели, лишь после чего двинулся дальше на север, намереваясь взять Стегеборг, важную по стратегическим соображениями твердыню, расположенную на полпути к столице Швеции.

Это промедление вызвало фатальные последствия. В конце августа и начале сентября бушевали небывалые бури, и одна из них рассеяла польскую «армаду», нанеся ей серьезные потери.

Зигмунт оказался в бухте Стегеборг только второго сентября с двадцатью восемью кораблями; до девятого адмирал Банер успел разыскать и привести туда ещё двадцать два уцелевших, хотя и сильно потрепанных судна.

Несмотря на столь поредевшие силы, высадка под Стегеборгом удалась, а первая стычка на суше была выиграна королевскими войсками. Случилось так отчасти за счет корабельной артиллерии вице-адмирала Майделя, который по приказу короля все время поддерживал польское наступление орудийным огнем с моря.

Зигмунт был очень горд этой своей идеей, тем более что Банер жаждал использовать корабли скорее для атаки флота Карла Зюдерманского у Аландских островов, с целью взять его под перекрестный огонь вместе с верной королю финляндской флотилией, чем для бесконечной бомбардировки шведских сухопутных сил. Упрямство Зигмунта вскоре оказалось губительным для всей кампании. Карл велел адмиралу Шеелю тихонько оставить Аланды и запереть королевские корабли в заливе под Стегеборгом, что и произошло 29 сентября.

Флот шведов насчитывал двадцать пять кораблей, в том числе шесть крупных галеонов с двадцатью четырьмя орудиями, и две галеры по шестнадцати орудий на каждой. Вместе с артиллерией меньших судов Шеель располагал почти трехкратным перевесом в огневой мощи.

Король был поражен таким превосходством, но не в силах удержать крепость и не видя иного выхода, велел Банеру пробиться обратно в Кальмар. Толковый адмирал ринулся в атаку и действительно расчистил путь отступления для своей поредевшей флотилии: почти два десятка кораблей прорвались сквозь шведский кордон. Часть из них вместо Кальмара бежала в Гданьск, а в руки Шееля попал «Белый Орел»и множество транспортных судов, а среди них хольк «Артус» со всем королевским багажом.

Через несколько дней, 5 октября, состоялась битва под Стангебро, в которой королевские войска потерпели решительное поражение. Зигмунту пришлось принять позорные условия перемирия: Карл среди прочего потребовал выдачи Стена Банера, и верный слуга законного монарха лишился свободы, а потом и головы на эшафоте в Норркепинге.

Командование остатками польской «армады» принял Гент Амелинг. Король отказался от путешествия в Стокгольм в сопровождении восемнадцати шведских кораблей, не доверяя этому эскорту, приданному дядей. Амелингу удалось провести несколько из них в Кальмар, занятый польским гарнизоном. Но это было уже не возвращение, а бегство…

28 октября Зигмунт погрузился на борт «Финска сван»и двинулся обратно в Гданьск. Единственными его приобретениями в шведском королевстве стали: Кальмар, в котором он оставил сильный гарнизон, и Стокгольм, занятый его сторонниками. Но Стокгольм вскоре был взят Карлом, а Кальмар не мог долго обороняться без помощи из Польши.

Тем временем на Балтике продолжались осенние штормы. Королевские корабли в сражениях с ними теряли паруса и протекали все больше. Второго ноября «Финский лебедь» бросил якорь у поморских берегов неподалеку от Жарновца, и король, измученный неудачами, страхом и трудностями путешествия, ощутил наконец твердую землю под ногами. Он не хотел уже вверять свою особу кораблям; дорогу в Гданьск одолел по суше и 7 ноября остановился в гданьской ратуше, чтобы дождаться возвращения своей «армады».

Это было поистине жалкое возвращение: у Лятарни стали на якоря едва двадцать четыре корабля из тех восьмидесяти пяти, которые три месяца назад покидали Гданьск. Они более походили на выброшенные на берег обломки, чем на корабли и суда. Почерневшие, драные паруса висели на реях, которые каким-то чудом ещё удерживали перетертые и ободранные топенанты; мачты качались в гнездах, борта протекали, трапы, фальшборты и обшивка кают были ободраны, поломаны или просто разбиты волнами.

Несмотря на такой разгром Зигмунт не пал окончательно духом. Поскольку ни в чем он не видел своей вины, то упрямство и на этот раз взяло верх над сомнениями. Даже после падения Стокгольма оставался Кальмар — прекрасные ворота вторжения, сквозь которые он мог ворваться в Швецию, лишь бы только собрать достаточно большой и сильный флот для перевозки свежих войск.

Тем временем король решил произвести спешный ремонт нескольких уцелевших судов, чтобы подкрепить и снабдить гарнизон Кальмара, возглавляемый толковым комендантом Яном Спарре. Поручил он эту миссию Владиславу Бекешу, а сам не спеша отправился в Варшаву.

Генрих Шульц с самого начала с большим вниманием следил за судьбой шведской экспедиции, поскольку от её успеха зависели многие его финансовые операции, а также его «частная политика»в отношении короля с одной, и гданьского сената — с другой стороны. Несмотря на свои симпатии к католическому монарху, Шульц не хотел излишне втягиваться в эту авантюру, пока не определится победитель и на море, и на суше. Слишком хорошо знал он, что большинство советников недовольно затеями Зигмунта из опасения, как бы Гданьск не утратил свое привилегированное положение, если королевский военно-морской флот будет постоянно пребывать в нем после одержанной победы. Следовало признать справедливость этих опасений. Победа Зигмунта Вазы была бы одновременно победой Речи Посполитой и укрепила бы государственную власть над городом; кто знает, не подорвало бы это впоследствии монополию гданьского купечества и его права по открытию и закрытию навигации.

В таком случае лучше было слыть сторонником и союзником короля, иметь за собой известные заслуги в делах короны, и особенно в военных. Шульц в этих обстоятельствах видел для себя путь к получению огромного влияния и доходов.

Но если бы Зигмунт потерпел неудачу, все осталось бы по-прежнему. Гданьск наверняка не согласился бы играть роль военного порта Речи Посполитой, что всегда угрожало его интересам и торговому судоходству. В конфликте с побежденным королем сенат имел все шансы настоять на своем и тогда лучше было бы сохранять добрые отношения с сенатом.

Шульц избегал излишнего риска. Всегда действовал за кулисами, а если обстоятельства вынуждали пойти в открытую, страховался с обеих сторон и маневрировал так, чтобы ни с одной из них не конфликтовать. Умел выждать решающий момент, готовый как к атаке, так и к отступлению.

Известие о блокаде польского флота под Стегеборгом адмиралом Шеелем стало первым предостережением практичному мечтателю: Генрих тут же внес нужные поправки в свои мечты о могуществе, хотя отказываться от них и не думал даже после разгрома под Стангебро, правда уже наверняка зная, что их реализацию придется отложить надолго. Пришлось ему запастись терпением.

Он умел быть терпеливым. Это качество очень часто помогало ему в жизни. И он обязан был ему не меньше, чем коммерческой изворотливости и отсутствию всяких предрассудков.

Его предвидения на этот раз оправдались весьма скоро: король проиграл, а Гданьск поднял голову. Но он, Генрих, на этом ничего не потерял. Все его негласные денежные вклады опирались на залоги, которые так или иначе приносили доход. И он спокойно мог выжидать благоприятного момента.

Тем временем его поглотили всяческие личные дела, и прежде всего увлекательная игра в завоевание и удержание симпатий сеньориты де Визелла.

Шульц верил только в Господа и в силу денег. Эти два божества взаимно дополняли друг друга в его сознании. Для завоевания симпатий первого достаточно было блюсти предписания церкви: молитвы, соблюдение праздников и обрядов, регулярные исповеди для очищения души от грехов, а также известные материальные пожертвования в пользу святынь и служителей церкви. В обмен на это Провидение явно покровительствовало ему в здешней жизни и должно было обеспечить жизнь вечную после неизбежной телесной кончины.

Такое положение казалось Шульцу справедливым и даже выгодным. Только людям бедным предписывалась безупречная чистота и порядочность, раз им было не по средствам купить себе отпущение грехов. Он же мог грешить и даже допускать определенные проступки, без которых трудно добыть и умножать большое состояние: ведь он не только исповедовался в этих прегрешениях, но тут же заказывал мессы, поддерживал духовенство и жертвовал на украшение храмов Господних. Генрих не сомневался, что и Господь им доволен. Разве в противном случае позволил бы он ему купаться в достатке и богатеть и впредь?

Вера в другое божество находила подтверждение едва ли не на каждом шагу. Еще раз подтвердилась она, когда Генрих воспользовался своим богатством, чтобы склонить Марию Франческу уступить его порочным желаниям. Сеньорита любила драгоценности и наряды. Перед ними она устоять не могла, ну а Шульц не жалел расходов.

Вокруг Гданьска, сразу за его стенами и защитными валами, в кое-как сколоченных шалашах. сараях и халупах, крытых соломой, гнездилась городская беднота. По большей части это были мелкие ремесленники, не входившие в цеха, портовые рабочие и перекупщики, которые собрались с разных концов Польши и не получили права на проживание в городе. Там царили грязь и нищета. Но чуть дальше начинались обработанные поля, а в сторону Вржеща и Оливы тянулся чудный лес, на севере достигавший самых берегов моря. Через этот лес, похожий на огромный парк, просветленный прелестными полянками, вел широкий битый шлях, обсаженная по краям тополями и липами. К северо-западу от города он приближался к Висле, потом сворачивал налево, пересекал Вржещ, миновал Оливу и через рыбацкую деревушку Соботу вел к Пуцку.

Направо и налево от него ответвлялись проселочные дороги, ведущие к жбурским деревням и поселкам, а также к фольваркам, дворам и усадьбам, составлявшим тайную или явную собственность богатых гданьских горожан.

Одна из таких усадеб, на так называемых Холендрах, принадлежала Генриху Шульцу.

Название «Холендры» осталось от колонии нидерландских огородников-эмигрантов, которые поселились поблизости на небольших наделах или приобрели в собственность соседние участки. Шульц тоже сдал им в аренду свои поля, которые вскоре превратились в сады и плодоносящие огороды. Себе он оставил только дом и небольшой прекрасно ухоженный парк, окруженный высокой кирпичной стеной.

Заправляла там хозяйством пани Анна фон Хетбарк, особа когда-то весьма светская, с буйным прошлым и не слишком приличной репутацией. В молодости она набиралась опыта при дворе королевы Боны, а позднее стала приятельницей и спутницей знаменитой развратницы Дороты Дзерговской, сестры недоброй памяти архиепископа гнезненского Петра Гамрата. Полжизни провела она в разъездах по Италии, Австрии и Германии. Красавица имела множество любовников и недотепу-мужа, который растратил целое состояние на поиски «философского камня».

Теперь, уже под шестьдесят, она отнюдь не производила впечатления солидной матроны. Напротив: её веселые манеры, склонность к забавам, деловая хватка, врожденная любовь к интригам, и прежде всего неисчерпаемая жизнерадостность делали её куда моложе, чем в действительности. Одевалась она очень ярко, по итальянской моде, носила в основном фальшивые, но хорошо подделанные драгоценности, умело красила волосы, брови и ресницы, румянила гладкие щеки, а кармин губ, белизна зубов и блеск угольно-черных глаз придавали её лицу почти натуральную красоту.

Шульц немного её побаивался и не совсем доверял, но обойтись без неё не мог. Ему приходилось время от времени принимать разных людей, не всегда таких, которых можно было привести во Двор Артуса. Случались и мимолетные приключения, и встречи с женщинами самого разного уровня, что он скрывал от жены, а также перед чопорными гданьскими нотаблями, среди которых пользовался с этой точки зрения безупречной репутацией. Правда, и среди них, и особенно среди младшего их поколения, были у него доверенные компаньоны, которые тайком бывали на Холендрах, где при таких оказиях играли в карты и в кости, пили и резвились в обществе девиц. Анна фон Хетбарк умела все устроить и с молчаливого согласия Генриха извлечь из этой процедуры довольно неплохой навар для себя. На её деликатность и умеренность вполне можно было положиться.

С Генрихом они были на «ты» на основе какого-то далекого родства или свойства. Только во время визитов некоторых чужеземцев фрау Анна сходила за его тетку, а для Гданьского сената и солидных обывателей — и за хозяйку поместья на Холендрах.

В Гданьске не поминали её скандального поведения в молодости при великосветских дворах. Она снова была состоятельна, как все полагали, значит ей многое можно было простить, тем более что жила она не в городе и не подлежала формально тамошним законам, предписаниям и обычаям.

Приезжала она в коляске, запряженной парой рослых коней, с кучером в домотканом капоте и гайдуком в кафтане того же материала, часто в обществе экономки или прислуги. Заходила в соборы, делала закупки, проводила немало времени на примерках новых нарядов, любовалась хрусталем и фарфором, золотошвейными и ювелирными изделиями, примеряла дорогие меха, тонкое фламандское и кельнское полотно, венецианские кружева, заморский бархат и шелк, приценялась к винам и ликерам, специям и южным фруктам для украшения стола. Потом заезжала в некоторые мещанские дома, чтобы взыскать ростовщические долги с легкомысленных гданьщанок, либо в тайне от мужей и отцов дать им новые займы под высокий процент. Была деликатна, осторожна, изобретательна и тактична. Ей можно было доверить даже самые интимные и деликатные дела. В её тайных услугах не разочаровалась ни одна из влюбленных парочек и ни одна из красивых женщин или девушек, которые, согрешив в отсутствие мужа или родителей, желали любой ценой скрыть фатальные результаты такого шага, а потом потихоньку от них избавиться.

В некоторых домах, особенно чужеземных, её принимали с почетом, поскольку она знала свет, придворные манеры, прекрасно держалась и бегло владела иностранными языками. Это импонировало и высшим королевским чиновникам, и вельможной шляхте, съезжавшейся в Гданьск с провизией на сезонные ярмарки.

Когда Генрих Шульц вернулся из последнего путешествия, привезя сеньориту де Визелла, как раз начинался августовский съезд, ещё более пышный виду присутствия короля, который со дня на день должен был отплыть со своей «армадой»в Швецию. В замешательстве и при небывалом наплыве народу прибытие гданьского судна из Франции не привлекло особого внимания. Генрих сошел на берег почти незамеченным и отвез Марию Франческу к Анне фон Хетбарк, на Холендры.

Две женщины — старая и молодая — быстро подружились. Несмотря на очень большую разницу в возрасте, у них были общие интересы, а прелестная сеньорита своим темпераментом и склонностью к романам напоминала Анне её молодые годы. Фрау Хетбарк искренне её полюбила и рвалась передать весь свой жизненный опыт по части отношений с мужчинами, причем нужно признать, что попала на весьма благодарную почву.

Мария Франческа в свою очередь была очарована бодрым нравом, остроумием и развеселым образом жизни своей необычной компаньонки и наставницы. Никогда ещё у неё не было приятельницы, с которой постоянно можно было поделиться впечатлениями и которая не старалась бы с ней соперничать. Тем охотнее она раскрыла перед Анной душу, поверяя все сомнения, заботы и печали.

Гданьск сеньорите понравился. Она и не думала, что город так богат, красив и многолюден. Говор, шум. Толкотня на улицах и площадях, разноязыкая пестрая толпа приезжих, склады и лавки, полные заморских товаров, роскошные свиты вельможных панов, сверкающие золотом их одежды с брильянтовыми пряжками, соболиные шапки с пучками черных перьев, сколотых драгоценными аграфами, порт, полный судов, харчевни и трактиры, кипящие веселыми возгласами пирующих под звон бокалов, разодетые горожанки в окнах и на порогах — все это её необычайно развлекало и даже несколько ошеломляло.

При оказии на одном из банкетов в ратуше ей представили нескольких молодых дворян и рыцарей из окружения короля. Среди них был Лукаш Опалинский, наследник княжеского титула, и Станислав Опацкий, родственник Гамратов и Дзерговских, и свояк Анны фон Хетбарк. Оба потеряли головы из-за прелестной сеньориты, и наперегонки старались услужить ей, она же позволяла обожать себя, не уступая впрочем горячей страсти первого, и слегка приободряя второго, который оказался не столь смелым. Она была в своей стихии: морочила голову обоим, пользуясь и прочими, чтобы вызвать ещё большую ревность и неуверенность в сердцах поклонников.

Генрих Шульц со своей любовью особо ей не навязывался. Редко мог найти он время на посещение своей загородной резиденции, а если это и случалось, приезжал в обществе какого-нибудь гостя, обычно чужеземца, которого угощал роскошным обедом, желая привлечь на свою сторону или похвалиться перед ним красотой и обаянием Марии Франчески и жизнерадостностью и остроумием Анны.

Он по-прежнему не жалел денег на удовлетворение капризов сеньориты, что в известной мере смягчало недовольство или холод, с которым принимала та его порывистые ласки.

В глубине души она уже тосковала по Мартену. Когда королевский военный флот вышел в море, а через несколько недельна Святого Гжегожа — кончилась ярмарка и шляхта толпами покинула Гданьск, возвращаясь по своим усадьбам, в сердце Марии надолго воцарилась тоска. И не могли разогнать её ни поездки в город с Анной, ни восхищение множеством знакомств и связей приятельницы, ни развлечения, которые придумывала фрау Хетбарк.

Вот только за азартной игрой в карты Мария Франческа настолько оживлялась, что забывала о Мартене. Эта страсть захватывала её все больше, вот только счастье ей не улыбалось. Пару раз она довольно крупно проиграла Готарду Ведеке, который был хафенмейстером, или старшим над морской стражей порта и Лятарни, и Вильгельму Шульцу, двоюродному брату Генриха. Проигрыши её бесили. Она не хотела соглашаться с таким поворотом судьбы и считала его издевательством, поскольку привыкла, что во всех делах ей уступали первенство. Ведь она была молода и хороша собой; к тому же оба гданьских богача — Готард и Вильгельм — за ней приударяли. Им следовало проиграть, чтобы доставить ей удовольствие. А на самом деле те бесстыдно загребли её денежки, даже глазом не моргнув.

— На их великодушие в игре не рассчитывай, — насмешливо посоветовала ей Анна. — Не требуй слишком многого от судьбы, которая столь благосклонна к тебе по прочей части. Ей просто следует немножечко помочь.

— Каким же образом? — спросила удивленная сеньорита.

— Весьма простым. Садясь играть, выбери соответствующее место за столом.

— Откуда же мне знать, на каком месте повезет?

— Всегда напротив зеркала, — невинно улыбнулась фрау Хетбарк. — Если украдкой ты в него заглянешь, своей хорошенькой мордашки всего скорее не увидишь, но карты Ведеке или Шульца — наверняка, в зависимости от того, кто сядет против тебя. Это намного облегчает выигрыш…

Мария Франческа рассмеялась.

— Теперь я понимаю, почему ты не проигрываешь! Но… где мне взять второе зеркало? — спросила она после минутного раздумья. — И не слишком ли это…это…

— Вульгарно, — закончила за неё Анна. — Ну разумеется! Если хочешь, я научу тебя и прочим способам и станем играть вместе. Нужно только знать меру. Излишнее везение в игре может вызвать ненужные подозрения.

— Ты очень умная! — с искренним уважением заявила Мария. — Мне ещё многому нужно учиться, чтобы с тобой сравняться.

ГЛАВА XI

«Зефир», загруженный одним балластом, поднял якорь в ЛаРошели 9 октября, и отдав надлежащий салют королевскому флагману «Виктуар», вышел из бухты в открытое море, неся на гротмачте гданьский флаг с двумя равноплечими крестами, увенчанными короной.

Тринадцатого к вечеру миновал остров д'Оссан у северо-западной оконечности Бретани, почти четверо суток боролся с бурными водами Ла Манша, на рассвете проскользнул между Дувром и Кале и девятнадцатого зашел в Шевенинген.

Порт был невелик, зато за ним в глубине суши разрасталась Гаага — утопавший в зелени город прекрасных дворцов и общественных зданий, над которыми возвышался великолепный собор Святого Иакова, построенный в четырнадцатом веке. Да, Гравенхаге, как её тут называли, возбуждала удивление и зависть жителей других провинций, но вот порт… Там не было ни облицованных камнем набережных, ни волноломов, как в Роттердаме или Брейле.»Зефир» стоял на рейде, прикрытом только во время отлива илистой банкой, на которой разбивались волны, и Мартен проклинал Шульца за выбор места погрузки. Якоря скользили по илу на мелководье, пропахивая в нем глубокие борозды, коварная мель выныривала на несколько часов и вновь скрывалась под водой, корабль раскачивался и рвался на цепях, словно предупреждая, что первый же приличный шторм или даже сильный шквал мог выбросить его на берег.

Нужно было спустить шлюпку и попасть на берег, чтобы найти агента, который оформит все формальности и оплатит стоянку, а также сможет доставить зафрахтованные товары, перевезти их барками к борту «Зефира»и погрузить.

Мартен опасался, что предстоит немало возни, но вопреки ожиданиям не встретил никаких трудностей. Портовый чиновник, предупрежденный лоцманом, ожидал его на деревянной пристани; взглянув на сертификат, подписанный Генрихом Шульцем, кивнул, словно уже обо всем знал, и указал дом, в котором помещалось торгово-транспортная и маклерская контора Эрнеста Занделя.

Там Мартена приняли если не как давнего знакомого и приятеля, то во всяком случае как привилегированного клиента, которого надлежит избавить от всяких хлопот. Фамилия Шульца действовала не хуже, чем в иных местах солидные взятки и чаевые, и даже лучше. Мартену не пришлось ни о чем заботиться: и колесный транспорт до пристани, и водный до стоящего на якоре корабля, и погрузка ящиков и мешков, укладка и закрепление их штауэрами было делом агентов-экспедиторов.

— Устроим все за пару дней, — пообещал ему глава фирмы. — Но если вам нужны деньги, — добавил он, — могу уже сегодня выплатить аванс за фрахт.

Мартену деньги были нужны, поскольку почти всю ссуду, полученную от Пьера Каротта, он потратил в Ла-Рошели на неотложные закупки. Правда, «Зефир» благодаря этому был надолго обеспечен провиантом и всеми корабельными материалами, но Гаага наравне с Роттердамом славилась ювелирными изделиями, особенно из жемчуга, он же хотел привезти Марии какой-то сувенир, чтобы не выглядеть в её глазах нищим.

Услужливый агент, прослышав про жемчуг, поехал вместе с ним в город и предложил свои услуги проводника. Его знакомства и бескорыстное посредничество позволили Мартену не только подобрать красивейшую диадему, усаженную белыми жемчужинами несравненного блеска, но и сэкономили ему немало золотых гульденов, поскольку голландец сторговался почти на треть дешевле. Он отвергал какое бы то ни было вознаграждение за услугу, зато охотно принял приглашение отобедать и проводил Мартена в пригородное заведение в Бош ван Хааг, где — как он утверждал — можно отведать лучший во всех Нидерландах суп из бычьих хвостов.

Суп оказался достоин своей репутации, а доббель-квит, который пили под него, напомнил Мартену давно прошедшие времена и первую свою юношескую любовь в Антверпене. Это сентиментальное настроение ещё усилили то надрывные, то снова зажигательные мелодии, которые наигрывал квартет цыган в дальнем углу зала. Зандель заметил задумчивость своего клиента и, проявив большую деликатность, не стал занимать его разговором. Лишь в перерыве, когда цыгане отложили инструменты, спросил, понравилась ли ему их музыка.

Мартен ответил утвердительно и оживился, взглянув на женщину, которая играла на гитаре и теперь обходила столы, собирая деньги. На ней был красный лиф, расшитый цехинами, и грязноватая пестрая цветастая юбка. Худое морщинистое лицо с грустными глазами и слишком светлой для цыганки кожей показалось ему знакомым, или скорее похожим на другое, знакомое много лет назад. Не мог припомнить, чье, и даже не задумался над этим, ведь это мимолетное впечатление едва проникло в его сознание.

Но она его заметила — может быть потому, что ощутила на себе его взгляд, а может только потому, что сидел он с Занделем, который явно был тут частым гостем. Подойдя к их столу, кивнула агенту, а потом, взяв ладонь Мартена, спросила шепотом:

— Forebode, sir? Forebode Vour destiny?^[27]

— Почему ты говоришь с ним по-английски? — удивился Зандель.

— Потому что он англичанин, — ответила она спокойно и весьма уверенно.

Мартен усмехнулся.

— Если твое гадание так же верно, как то, что я англичанин… — хмыкнул он, но не договорил и не забрал руки.

— Ты иностранец, — поспешно поправилась она. — Но долго жил в Англии. И в других странах тоже. Ты моряк, — теперь она заговорила торопливо. — Был очень богат. Очень, очень богат! Теперь — ох! — уже второй раз потерял почти все. Остался у тебя только корабль.

— Это уже больше похоже на правду, — буркнул Мартен.

— Твой корабль красив и быстр, как ветер, — продолжала она, вглядываясь в линии его ладони. — И ты любишь его больше, чем любил женщин… Может только кроме одной, — добавила гадалка, немного поколебавшись. — Теперь тебе предстоит дальняя дорога. Путь на восток, ибо там твоя возлюбленная, далеко от тебя, на востоке, на берегу восточного моря. Но ты не должен туда плыть. Ничего хорошего там тебя не ждет. Твоя дорога кончится у ворот. Кончится кровью. Много, очень много крови у ворот…

— У каких, черт возьми, ворот? — спросил он, ощутив непонятную дрожь.

— У ворот над водой, — тихо шепнула она. — Ничего больше не скажу. Лучше не говорить об этом. Дай мне гульден. Но лучше — нет! Ничего не возьму я с тебя за такое гадание. Может оно и не исполнится, если ты не заплатишь… Дай мне гульден только на память. Я его не потрачу. Можешь мне верить… Дай мне красивый золотой гульден.

Мартен внимательно смотрел на женщину. Казалось, она немного не в своем уме. Избегала его взгляда, словно боялась его. Ее увядшие губы дрожали, как от сдерживаемого плача.

Достав золотую монету, Ян положил ей в ладонь.

— Спасибо за ворожбу, Джипси Брайд, — сказал он, не спуская глаз с её лица. — Не думал, что когда-нибудь тебя встречу.

Она бросила на него потрясенный взгляд, и теперь он убедился, что это она и есть — та самая Джипси Брайд, которая выставила его на посмешище приятелей и знакомых шевалье де Вере в Дептфорде. Та, что уехала вместе с Генрихом де Вере в собственном экипаже Мартена, в экипаже с четверкой коней, которые Генрих выиграл в пари на победу или поражение своего пса, сражавшегося с волком.

« — Это было одиннадцать лет назад, — подумал Мартен. — Ни судьба, ни годы её не пощадили.»

Он жалел её, как бы жестоко она тогда его не бросила, предварительно посодействовав растрате всего состояния. Но нисколько не собирался углубляться в прежние воспоминания, и не интересовался, как случилось, что она вновь оказалась в положении столь похожим на то, в котором он увидел её впервые.

Сунув ей ещё несколько гульденов, отвернулся к Занделю, чтобыкак-то объяснить свой поступок, но Джипси Брайд схватила его за плечо.

— Не плыви туда! — взволновано воскликнула она. — Там смерть твоя! Помни, что я сказала: ты погибнешь за королевскими воротами!

— Ха, надо же! — ответил он с не особо уверенной усмешкой. — Только если твои ворота — единственное место, где мне суждена смерть, рано или поздно все равно мне там погибать!

Джипси хотела ещё что-то добавить, а быть может предостеречь его, но толстяк хозяин, недовольный этой сценой, счел за лучшее избавить своих гостей от слишком назойливых приставаний и велел ей убираться. Мартен поспешил заверить его, что сам, по своей воле разговаривал с цыганкой, но не пытался её удерживать. Заплатив за обед и даже не взглянув в сторону оркестра, он ушел вместе с Занделем, обещавшим подвезти его в порт и доставить своей шлюпкой на корабль.

«Торгово-транспортная и маклерская» контора Эрнеста Занделя весьма умело и пунктуально выполнила свои обязательства. Балласт «Зефира» выгрузили на одномачтовые барки, которые отплыли за отмель, чтобы высыпать его в море, после чего к кораблю подошли две большие плоскодонные баржи, полные ящиков с фаянсом и мешков с пряностями. Двадцать первого октября погрузка была окончена, два лоцмана на своих лодках с помощью шлюпки Мартена отбуксировали корабль с илистого рейда и «Зефир» под всеми парусами двинулся в дальнюю дорогу на северо-восток, к Скагеррату.

Плавание не отличалось особыми событиями или приключениями. Только вот штормовая осенняя погода, холод и пронзительные ветры докучали команде, привыкшей к более мягкому климату. Несмотря на это Мартен был в хорошем настроении. Сертификаты, подписанные Шульцем, имели непререкаемый авторитет для ганзейских и датских сторожевых судов. «Зефир» нигде не досматривали и не чинили трудностей. За шесть дней плавания Мартен миновал Скагеррак и Каттегат, вошел в Зунд и без помех пропущен был через двойной кордон военного флота Христиана IV под Эльсинором и Копенгагеном.

На Балтике он оказался впервые с 1573 года, когда в конвое под командованием капитана Фигенова плыл с отцом, Миколаем Куна, во Францию, чтобы сопровождать французского посла Желе де Ланзака. «Зефир» был единственным судном, которому удалось тогда избежать предательской ловушки датчан и выйти через Зунд в Северное море. С тех пор миновало двадцать пять лет, и многое переменилось на свете, да и на Балтике тоже. Дания была теперь едва ли не союзницей Речи Посполитой и предоставляла убежище кораблям Зигмунта III, сражавшимся со шведским узурпатором.

Правда, известия об этих схватках и экспедиции в Швецию были не из приятных. В Копенгагене уже дошли вести о поражении флота польского короля под Стегеборгом и о разгроме под Стангебро. Но Польша была богата и могуча — намного сильнее и богаче Швеции! Мартен верил, что война закончится победой, а сам он успеет принять в ней участие и компенсировать хоть часть потерь, понесенных за последнее время на службе Генриха Доброго.

Он уже строил новые проекты и планы, не полагая надолго задерживаться в Польше, даже если бы исполнились заманчивые предложения Шульца, даже если бы тут ждала его великая слава и адмиральская должность в королевском флоте.

Марии Франческе наверняка быстро надоест монотонный ритм жизни в Гданьске, да и вообще на суше. Ей захочется новых приключений в необъятном мире, в иных, теплых морях, в незнакомых экзотических краях. И тогда они отправятся вместе — может быть, в Восточные Индии, на Зондские острова и Молукки, или же в Персидский залив, где рождаются самые прекрасные жемчужины.

Жемчужины… Это напомнило ему о драгоценности, купленной в Гааге. Осмотрев её ещё раз, Ян убедился, что благодаря Занделю приобрел её очень дешево. Жемчужины были в самом деле необычайной красоты. Мария Франческа должна прийти в восторг от такого неожиданного подарка. Уж в драгоценностях она разбирается, просто с ума по ним сходит. И он представлял себе её радость. Не только из-за жемчуга, разумеется! Их вынужденная разлука слишком затянулась. Она наверняка скучает по нему, а бедному Шульцу приходится терпеть её скверное настроение и капризы, которым он отчасти сам был причиной.

Ян усмехнулся, представив себе заботы Генриха и его несчастную мину.

« — Нет худа без добра», — подумал он.

И опять с благодарностью вспомнил Эрнеста Занделя. Очень ему понравился этот агент Шульца. В будущем можно на него рассчитывать, особенно если «Зефир» отправится в Восточные Индии, которые адмиралы Хаутман и Уорвик жаждут завоевать для Соединенных Провинций.

Что касается печальных предсказаний Джипси Брайд, то он не слишком обращал на них внимание. Разумеется, она сразу его узнала. Не так уж сильно изменился он за эти одиннадцать лет, и не слишком постарел. Потому она так точно «угадала», что он моряк, что был очень богат и что растратил состояние. Ошибка вышла лишь с национальностью — Джипси могла просто забыть, что он не англичанин.

То, что она сказала о его ближайших намерениях и о «Зефире», могла случайно слышать или в Шевенингене, или даже от Занделя, которого наверняка хорошо знала. Зандель мог и сам инсценировать этот мелкий эпизод просто шутки ради; так или иначе, все это не имело никакого значения.

Из всего предсказания в подсознании Мартена застрял единственный лишь образ: ворота. Каким-то образом соединился он с бредовыми видениями, которые посещали его на грани жизни и смерти после поединка с графом де Бланкфором. Они несли загадку и тревогу, как сон, который оставляет за собой чувство непонятной угрозы.

Мартен эти видения помнил: траурная процессия фигур с опущенными капюшонами в черном, с зажженными факелами, направлявшаяся к распахнутым в стене высоким воротам, и себя во главе этого странного шествия, а потом безбрежную пустоту огромного крепостного двора, мощеного диким камнем, и — кровь, кровь, кровь…

Его просто бесило, что он все ещё подвержен этим воспоминаниям и бредовым видениям — как какая-то глупая мещанка! Ян не придавал им никакого значения, как и смутным предсказаниям, имевшим целью вытянуть из него пару лишних гульденов.

Впрочем, до конца плавания он совсем забыл и о Джипси Брайд, и об её предсказаниях.

Когда «Зефир» бросил якорь на обширном гданьском рейде и вывесил белый флаг, вызывая лоцмана, вся команда высыпала на палубу. Только несколько старших боцманов помнили этот порт, и лишь Томас Поцеха, Герман Штауфль и Клопс были родом из Польши и с самого начала служили на «Зефире» под командой Миколая Куны. Но лишь у Стефана Грабинского, покинувшего Гданьск меньше трех лет назад, тот был ещё свеж в памяти. Он и показывал матросам видные издалека башни и крыши зданий: Старой Лятарни в устье Вислы, Журавля и башни Лебедь над Мотлавой, Знаменных башен, «Яцка», городской ратуши и соборов: Марианского, Святой Катерины, Святого Миколая и Святой Троицы. Стефан был обрадован и возбужден: ведь ему предстояло опять увидеть мать, упасть к её коленям, обнять и выполнить наконец их общую мечту: небольшой дом с садиком возле собора Святой Барбары за Каменной греблей, чтобы до конца жизни иметь свою крышу над головой.

Тем временем со стороны Лятарни уже показался небольшой одномачтовый барк, направляясь к «Зефиру», чтобы указать тому фарватер между песчаными банками. Его шкипер, бородатый кашуб, размахивал бело-красным флажком на коротком древке, требуя таким образом подтверждения своего первенства в проводке корабля. Мартен велел опустить белый и поднять бело-красный сигнальный флаг, чтобы его в этом уверить, после чего вахта Броера Ворста подняла якорь, поставила некоторые паруса и корабль неторопливо направился ко входу в порт.

Они шли за балингером лоцмана вдоль юго-восточного побережья, по обозначенному вешками Остфарвассеру до Вайхзельтифе, а потом, миновав каменный обелиск с гербовым флагом города, свернули влево меж берегов Мертвой Вислы, облицованных огромными валунами и укрепленных сваями, вбитыми в дно.

Русло реки, а скорее портовый канал с ленивым, едва заметным течением, расширялся чуть подальше, там, где начинались стены цитадели и окружающие их глубокие рвы, наполненные водой, и где посередине возносилась башня с огромным фонарем, который зажигали в темноте.

Тут правил пан хафенмейстер, — комендант порта Готард Ведеке, и до завершения формальностей в портовой конторе только сюда допускались суда, приходящие в Гданьск со стороны моря. Один из портовых стражников назначал им временное место стоянки у левого берега, напротив цитадели, после чего шкиперы или их помощники отправлялись в город, чтобы внести портовые сборы.

Управление податной конторы помещалось в городской ратуше, на Длинном рынке, а общий контроль над ведением учетных книг и размером оплат производили трое податных чиновников, подчиненных королевскому податному комиссару, который от имени короля принимал от них присягу на верность.

В 1598 году эту почетную (и весьма прибыльную) функцию исполнял седой старец Зигфрид Ведеке, отец Готарда, а одним из податных чиновников был Вильгельм Шульц, двоюродный брат Генриха.

Непосредственными формальностями занимались два писаря — старший и младший. Они вели учетные книги и оформляли так называемые «судовые роли», или подробнейшие списки всех товаров, находящихся на борту. «Роль» заполнял шкипер либо владелец груза, доставлял её писарям и на её основе оплачивал подати и таможенные пошлины с товаров в пользу города и в королевскую казну, после чего заверенный список роли возвращался в Старую Лятарню. Там в свою очередь проводилась проверка груза на борту на соответствие данных, представленных шкипером. Проводили её представители пана хафенмейстера, а он сам контролировал водоизмещение судна, от которого зависел размер портовых сборов.

По окончании всех этих операций один из портовых стражников забирал подписанную хафенмейстером роль вместе с возможными поправками и дополнениями, поднимался на борт и корабль, отдав швартовы, плыл к Мотлаве, чтобы стать у Длинной набережной в месте, отведенном для выгрузки.

Однако прежде чем можно было приступить к вскрытию люков и опустошению трюмов, шкипер вместе со стражниками ещё раз должен был появиться в податной конторе и получить там соответствующее разрешение, выдаваемое после сличения копии роли с оригиналом, а если опись содержала какие-то дополнения — только после внесения дополнительных податей.

Эта процедура, достаточно обременительная для капитанов и судовладельцев, создавала возможность для злоупотреблений, совершаемых как стражниками (в меньшем масштабе) так и самим хафенмейстером (в гораздо большем), особенно если в этих делах существовал тихий сговор между Лятарней и податной конторой. Шкипер охотно делился разницей в размерах податей с Готардом Ведеке, который сам лично определял водоизмещение судов и всегда мог накинуть или сбавить десяток лаштов в ущерб и кораблю, и городу. Точно также в сговоре со шкипером зарабатывали королевский комиссар и податные чиновники, которые могли применить высшие или низшие тарифы для оценки предъявленных на таможне товаров или даже с помощью ловких комбинаций вообще освободить их от пошлин.

Разумеется, в такого рода сделках надлежало сохранять далеко идущую осторожность, деликатность и умеренность, — качества, которыми — не хуже Анны фон Хетбарк — отличались и отец и сын Ведеке, и Вильгельм Шульц, и оба сотрудничавших с ним податных чиновника.

Стефан Грабинский знал об этих махинациях. Знал он и то, что немногим порядочным капитанам, которые не желали принимать в них участия, приходилось по нескольку дней дожидаться разрешения на вход в порт. Сам он до сих пор никогда не соприкасался вплотную с этими делами, поскольку перед тем, как стать кормчим на «Зефире», плавал на Балтике только боцманом. Теперь его жгло огнем опасение, что Мартен поручит ему заниматься формальностями и придется окунуться в эти грязные и скользкие махинации.

После некоторых колебаний он сказал Яну об этом напрямую. Но Мартен, разделяя кстати его отвращение к взяточникам, вовсе не намеревался заниматься формальностями, результат которых зависел от Зигфрида и Готарда Ведеке.

— Пусть о них заботится Генрих Шульц, — решил он. — Ты его наверняка найдешь либо в конторе, либо на складах на Поврожничей. И пусть сам разбирается с Податной конторой и здесь у нас тоже. Можешь забежать и к матери, только не застрянь там надолго, — добавил он с усмешкой. — Передай от меня привет.

Зигфриду Ведеке было лет семьдесят. За свою активную жизнь он сумел значительно умножить унаследованный капитал, занимая все более высокое положение в городских властях. Уже в 1567 году стал советником и выполнял эти обязанности больше четверти века, занимая за это время и прочие посты. Был главой Податной службы, капитаном Вассербайля, и наконец королевским податным комиссаром. Со временем благодаря своим усилиям в сенате передавал эти посты людям, вышедшим, как и он сам, из семейств гданьских патрициев, и притом имевшим достаточно денег, чтобы подобающе отплатить ему за это. За возлюбленным единственным сыном Готардом сохранил он должность хафенмейстера и кроме того добился для него командования Старой Лятарней.

Больше он уже не занимался Податной конторой. Там его заменил Генрих Шульц, приятель Готарда, которому можно было доверять даже столь деликатные дела, как получение взяток и их справедливый дележ. Но по привычке заседал ещё в ратуше, погруженный в глубокое кресло с поручнями и мягким сиденьем, опустив на грудь трясущуюся седую голову с отвисшей челюстью и неподвижным, остекленелым взглядом слезящихся выцветших глаз. Это придавало ему вид глубоко сосредоточенный и производило впечатление поглощенности какой-то важной проблемой. Но в действительности Зигфрид Ведеке не решал никаких проблем и вообще ни о чем не думал. В нем попросту едва теплились последние проблески жизни.

Известие о прибытии «Зефира»в первый момент не произвело на него ни малейшего впечатления. Казалось, что возвращение Яна Куны его просто не касается. Но однако и это имя, и название корабля не остались ему чужды и принялся вертеть их в уме, словно приглядываясь со всех сторон и пытаясь распознать.

«Зефир»? — Да, с трудом вернувшись в памяти в далекое прошлое, он вспомнил, что это был каперский корабль. Необычайно красивый корабль. Да, да! И принадлежал он Куне. Только не Яну, а Миколаю.

Теперь он вдруг увидел все сразу, словно крупным планом, прямо перед глазами, так что не мог уловить нужных пропорций и зависимостей между людьми и событиями. И с трудом привел в порядок смутную картину.

— Итак, Миколай Куна… Гданьский, а позднее королевский капер. Командовал старым коггом «Черный гриф», принадлежавшим Готлибу Шульцу, отцу Вильгельма и Рудольфа и дяде Генриха. Миколай был женат на Катарине Скоржанке, дочери Винцента, корабела из Эльблага или с Пасленка, который построил «Зефир» на своей маленькой верфи.

Катарина, как и её мать, когда-то сожженная на костре, слыла знахаркой и колдуньей. У них с Миколаем Куной было двое сыновей: Кароль и Ян. Старший из них, Кароль, плавал труксманом на «Черном грифе».

Так-так… Все это происходило ещё в годы правления Зигмунта Августа, во времена бурмистров Фербера и Пройте, году так в 1568; вскоре после того, как он, Зигфрид Ведеке, занял пост советника.

Несколько труксманов адмирала Шарпинга совершили тогда налет на возниц из фольварков, которые везли в Гданьск птицу, яйца, масло и сыр, между прочим пострадал и воз с фольварка Ведеке. Вечные проблемы с этими каперами… Но в тот раз виновных схватили. И по решению советника Зигфрида Ведеке примерно наказали — казнили. Тогда пали семнадцать голов. Среди них — голова Кароля Куны.

Позже, наверно году в 1573, в смутное время междуцарствия, старый Миколай Куна и некий Вольф Мункенбек — оба капитаны каперов — были задержаны в Гданьске со своими кораблями.

Куна тогда уже командовал «Зефиром», а Зигфрид Ведеке был управляющим Вассербайля. Он велел их арестовать, поскольку они нападали на датские суда, от чего страдала морская торговля. И тогда оказалось, что Катарина Куна действительно колдунья: это она вызвала два больших пожара в порту, чтобы облегчить каперам бегство в Диамент. Она сама признала это под пытками, после чего испустила дух. Некий набожный монах видел, как душу её подхватили дьяволы и, проникнув через стены подземелья, унесли с собой, наверняка в ад.

Миколай Куна и его младший сын поклялись отомстить Ведеке — он об этом знал, ибо предостерегали приятели и родственники. Но его угрозы не волновали. В Гданьске он чувствовал себя в безопасности, они же сперва блуждали со своими кораблями между Парнавой и Диаментом в инфляндских водах, и наконец под командой Фигенова отправились во Францию.

С той поры миновали двадцать пять лет. Зигфрид Ведеке слышал, что Миколай Куна погиб в битве с испанцами у юго-восточных берегов Англии, а его сын отправился в Западные Индии. Им не стоило забивать голову и все это дело потонуло бы в забвении, не появись в Гданьске вновь племянник Готлиба Шульца — Генрих.

Тот вернулся в родной город около 1586 года и вскоре развернул оживленную торговую деятельность. Он уже не был бедным родственником наследников Готлиба. За морем добыл вполне приличный капитал, а через несколько лет стал одним из богатейших в Гданьске купцов и банкиров. Начало его состоянию положили небывалые удачи в корсарских экспедициях под командованием Яна Куны, из чего он впрочем отнюдь не делал секрета. Поскольку Шульц происходил из известной семьи, его без труда допустили в высшие слои общества. Наконец он очень выгодно женился и теперь усиливал свое влияние даже на политику Сената.

От него, собственно, Зигфрид Ведеке и узнал о прибытии «Зефира», а упорядочив в памяти все, что касалось Яна Куны, пожелал получить и другую информацию об этом «мальчишке», как он называл его, не учитывая промчавшихся лет.

Получил. И ощутил нависшую над собой опасность. Его охватил испуг перед грозным, неудержимым корсаром, о котором Генрих Шульц выражался со смесью снисходительности, зависти и удивления, описывая его как романтичного авантюриста.

Шульц умел его обмануть и извлекать корысть даже из его недостатков — это правда. Похвалялся этим, издевался над его наивностью, огорчался расточительностью, высмеивал неспособность в делах, но зато верил в его неслыханное счастье и невольно восторгался отчаянной отвагой. Однако над всем этим господствовали опасения. Опасения, которые разделял старый Ведеке, помня обиды, которые по его повелению причинили Миколаю Куне.

— Зачем ты притащил его сюда? — спросил он, всматриваясь в Генриха.

— Он мне нужен, — отрезал Шульц. — И он, и его корабль.

Зигфрид Ведеке немного помолчал, потом кивнул. Из столь лаконичного ответа он сделал вывод, что осторожный, и в то же время прожженный игрок вроде Генриха Шульца не выдаст ему своих планов. И решил, что это могут быть планы очень смелые и рискованные. С некоторого времени он подозревал, что Шульц затевает что-то с пуцким старостой, паном Яном Вейером. Он не мог отгадать и раскрыть, что именно, но это могло угрожать даже власти Сената, да и интересам купечества.

Шульца ни в чем нельзя было уличить или даже просто обвинить. Если он и в самом деле готовил заговор, то делал это исключительно осторожно. Но однако…

« — Для чего ему нужен Ян Куна? — задавал себе вопрос Зигфрид Ведеке. — Как он его хочет использовать? Нет ли у него враждебных замыслов против меня и Готарда?»

За свою жизнь он не боялся — сколько там ему осталось! Но Готард! Единственный сын и опора его старости… Разве не возможно — больше того, разве не правдоподобно, — что этот корсар прибыл отомстить за смерть брата и матери?

Готард смеялся над этими опасениями. Шульц, даже вместе с Вейером и при помощи Яна Куны, не мог бы перевернуть раз и навсегда установленные в гданьском обществе порядки. Если рвался к власти в Совете, то наверняка бы мог её получить. И для этого не понадобилось бы ни угроз, ни насилия, и уж по крайней мере ни «Зефира»с его капитаном. Может быть, он имел в виду создание собственной каперской флотилии, а Мартена наметил в её командиры и об этом вел переговоры с Вейером? Или попросту намеревался купить этот стройный и быстроходный корабль, чтобы перевозить на нем самые ценные товары прямо из далеких стран?

Что касается мести со стороны самого Яна Куны, то разве стал бы он ждать с её исполнением целых двадцать пять или даже тридцать лет? За такое время забываются самые большие обиды и оскорбления. Жар их угасает как огонь, не поддерживаемый свежим топливом. Желай Мартен мстить, прибыл бы в Гданьск гораздо раньше. Такую возможность он имел хотя бы в 1577 году, когда король Стефан Баторий вел войну с Гданьском и осаждал Старую Лятарню.

— Я с ним говорил на палубе его корабля, — сказал Готард отцу. — Он достаточно заносчив и мрачен, но не похоже, что затаил против нас какие-то злые намерения. Не похож ни на человека не в своем уме, ни на скрытого убийцу. О Генрихе говорит как будто с легкой иронией. Сомневаюсь, что Мартен так сильно от него зависит, как представляет это Шульц. Интересует его прежде всего война с Швецией и думаю, что прибыл он сюда для того, чтобы принять в ней участие как королевский капер.

Говоря отцу, что Ян Куна не похож на одержимого или человека не в своем уме, Готард Ведеке утаил одну небольшую деталь своего разговора с капитаном «Зефира». Подробность, которая его поразила и даже в первую минуту пробудила мимолетное сомнение в умственном здоровье Мартена. Дело в том, что когда тому назначили для разгрузки одно из самых удобных мест на Длинной набережной, сразу у конца Длинного рынка, замкнутого Зелеными Воротами, Мартен задохнулся, испепелили его взглядом, после чего гневно заявил, что не хочет даже слышать о Зеленых воротах и не подумает ставить корабль на стоянку рядом с ними. Этот непонятный взрыв правда быстро миновал, но так или иначе хафенмейстер не сумел убедить его в своих лучших намерениях и в конце концов, пожав плечами, оставил в покое.

В результате «Зефир» причалил между Журавлем и Святоянской, в большому неудовольствию Генриха Шульца, до складов которого на улице Поврожничей оттуда было гораздо дальше, чем от Зеленой Брамы.

Мартен чувствовал себя почти счастливым. Встреча с Марией Франческой и первые дни, проведенные с ней в усадьбе на Холендрах, не обманули его надежд, а жемчуга, которые он привез, вызвали её искреннее восхищение. Она скучала по нему — это точно, и теперь они не могли натешиться друг другом.

Ни Шульц, ни его «тетушка» не нарушали этой идиллии. Пани фон Хетбарк удалилась в Гданьск, где у неё хватало разных интересов, а Генрих, снедаемый ревностью, занялся делами «Зефира»и каперских листов для его капитана, стремясь поскорее снова выпроводить его в море.

В буре страстных заверений от внимания Мартена не ушли однако некоторые детали и обстоятельства, которые его удивили и даже немного обеспокоили. Так, например, он случайно обнаружил, что кроме спален, занимаемых Марией и пани Хетбарк, наверху помещались ещё три комнаты поменьше, с широкими ложами, зеркалами и предметами, которыми обычно пользуются женщины. Ян знал, что и Леония, и прочая прислуга живут во флигелях. Тем более, что дорогая обстановка этих альковов явно исключала такое их предназначение. Тогда для кого все это было приготовлено?

Когда он спросил об этом, Мария Франческа пожала плечами.

— Наверху — комнаты для гостей, — ответила она. — Временами там ночует Генрих, иногда — кто-то из его приятелей.

Такой ответ не удовлетворил Мартена. Спальня Генриха и две прилегавшие к ней комнаты выглядели совершенно иначе и находились в противоположном конце дома. Разве Мария об этом не знала?

— Да меня это не интересует! — отмахнулась она с легким раздражением. — Я тут не хозяйка. Размещением гостей занимается Анна. Может эти комнаты сейчас вообще не используют.

Мартен усмехнулся.

— Раньше пользовались, — заметил он. — Похоже на то, что наш святоша Генрих держал тут небольшой гаремчик.

— Ох, не думаю, — недовольно буркнула она, надув губки, после чего перевела разговор на другое, словно эта тема её раздражала.

Мартен не настаивал, хотя в тот же день невольно сделал ещё кое-какие мелкие открытия, утвердившие его во мнении, что Генрих не был ни столь набожен, ни столь занят умножением капиталов, как можно было полагать, зная его прежде. Напротив: тут он явно наслаждался роскошью стола и ложа, как и прочих мимолетных радостей, на что указывали прекрасно снабженные погреба, горы бутылок от вина и ликеров, груды пользованных и запасы новых карт, а также почти выветрившийся, но ещё ощутимый аромат благовоний, розовой воды и пудры, сохранявшийся в альковах наверху.

Когда он опять в шутку помянул об этом, Мария Франческа рассердилась.

Он хотел бы запереть её в монастыре и лишить всяких развлечений? Что ей было, надевать рясу и отбивать поклоны перед распятием, когда Генриха навещали его друзья и знакомые? Не одна же она тут жила! Анна — бывшая придворная дама королевы Боны — тоже принимала участие в приемах и невинных забавах, которые тут случались. Анна тоже играла в монте, в пике и в дурака; ездила вместе с ней в Гданьск, сопровождала её всюду и всегда, опекала словно старшая сестра или приемная мать. Присутствие Анны, её симпатии и опыт, а тем более родство с Генрихом Шульцем составляли достаточную гарантию доброй репутации дома на Холендрах.

— Да я вовсе в этом не сомневаюсь! — воскликнул Мартен. — Нужно признать, что Генрих оказался намного бескорыстнее, чем я предполагал. Я ему на самом деле благодарен за все, что он для нас сделал, и ты должна благодарить и от себя тоже.

Мария Франческа покосилась на него с непроницаемой усмешкой.

— Полагаю, — протянула она словно про себя, — что он получил достаточные доказательства моей благодарности.

ГЛАВА XII

Во второй половине ноября и начале декабря у плотников, канатчиков, смоляров и кузнецов Брабанции и Ластадии было по горло работы на ремонте королевских и каперских кораблей, вернувшихся из Швеции. Ротмистр Владислав Бекеш, хоть и не моряк, но человек разумный и энергичный, сам следил за этими работами, опираясь на помощь и советы пуцкого старосты, пана Яна Вейера. Он требовал поспешать, так что стук топоров, ухание молотов, хруст пил и скрежет железа от рассвета до темноты разносились над Мотлавой, а шестого декабря, в самый день святого Николая, два транспортных судна и три корабля спустились по Висле и готовые выйти в море стали на якорях в глубокой гавани Старой Лятарни.

В тот же день к ним присоединился «Зефир», снабженный королевским каперским листом, выданным на имя Яна Куны, именуемого шевалье де Мартен, чем тем самым признавалось и подтверждалось его французское дворянство.

Вечером пан Бекеш прислал за Мартеном шлюпку и пригласил его на свой флагманский корабль «Вултур», чтобы вместе с капитаном Хайеном составить план действий.

«Вултур» был большим английским торговым фрегатом, который в Эльблаге переоборудовали в военный корабль. За счет уменьшения весьма вместительных, просторных трюмов на нем оборудовали орудийную палубу и установили тридцать два орудия, доставленные из Торуни. Его прежний капитан после битвы под Стангебро сбежал с частью экипажа к Карлу Зюдерманскому, а Герд Хайен, который в той битве потерял свой хольк, почти без кровопролития отобрал у изменников фрегат и в награду за такой подвиг стал его капитаном.

Хайен был человеком огромного роста и медвежьей силы. Родом он был из Инфляндии и на своем корабле имел с полсотни тамошних матросов, которые пополнили экипаж английского «Сепа», как стали называть его с согласия нового капитана.

Эти полсотни моряков под предводительством Герда Хайена держали в руках не слишком надежную остальную часть экипажа — около ста семидесяти англичан, шотландцев, немцев и голландцев, а сам Герд вызывал в них ужас своей грубостью и сверхчеловеческой силой, которую любил демонстрировать.

Он был светловолос, с густой бородой, которую брил на щеках, оставляя только на нижней части челюсти от уха до уха. Светло-серые его глаза смотрели холодно и невозмутимо, как два булыжника, а сжатые губы и напряженные черты лица с белой, чуть розоватой кожей, выдавали неустрашимую отвагу и холодное безжалостное спокойствие.

Ротмистр Бекеш казался полной его противоположностью. Лицо его было мягким, губы всегда готовы улыбнуться, а глаза — темны, как угли. Говорил он живо, немного с акцентом, поскольку родом был из Венгрии и только в 1593 году получил польское подданство. Наряжался он тоже по-венгерски, богато и нарядно, словно королевич. Он и в самом деле едва не стал королевичем, ибо отец его, Каспер Бекеши де Корниат, когда-то соперничал с Баторием за семиградский престол. Несмотря на это пан Владислав не зазнавался, не заносился, а Мартену с самого начала выказывал откровенную симпатию.

Встретив его у трапа, протянул навстречу обе руки и приветствовал как друга, после чего познакомил их с Хайеном, произнеся о каждом несколько похвальных слов. Капитаны смотрели друг на друга немного исподлобья, словно колебались, подавать ли руки, но в конце концов сделали это почти одновременно, причем у Мартена было ощущение, что берет в руку теплую буханку хлеба, которая вдруг превратилась в железные тиски. Ему пришлось напрячь всю силу своих мышц, чтобы ответить пожатием на пожатие, способное размозжить пальцы мужчины послабее. На свое счастье он сумел охватить огромную мясистую лапу Герда столь же мощно, как тот — его сухую, узкую, но зато более длинную ладонь, и не меняя выражения лица стиснуть её так, что Хайен быстро заморгал своими каменными глазками с бесцветными ресницами.

Бекеш сразу заметил это долгое, лишь с виду сердечное рукопожатие, и впечатление, которое сила Мартена произвела на инфляндца.

« — Нашла коса на камень», — подумал он и усмехнулся, поглаживая висячий ус, а вслух сказал: — Не хотел бы я получить в морду ни от одного из вас.

Мартен рассмеялся, но Герд казался несколько огорченным.

— Упаси Боже, — буркнул он, — чтобы я нечто подобное…

— Пусть вас это не заботит, пан Хайен, — успокоил его ротмистр. — Я ожидаю от вас совсем иных атак, и притом не на мою персону.

Все трое вошли в просторную каюту в кормовой надстройке и уселись за круглый дубовый стол, на котором немедленно появились бокалы и выдержанное венгерское вино. Герд Хайен, который знал всю Балтику пожалуй не хуже, чем палубу своего корабля, по просьбе Бекеша ознакомил Мартена с ситуацией под Кальмаром.

Стены замка, выстроенного на скалистых берегах острова Кварнхольм, вздымались над самой водой небольшого залива, а орудия, установленные в башнях и на бастионах, господствовали над ним, защищая выходы из теснины, отделявшей остров Оланд от берегов суши. Город, тоже окруженный стенами, с барбаканами и тремя башнями поменьше, соединял с замком подъемный мост. Два других моста, подлиннее, хорошо укрепленные, с центральными пролетами, поднимавшимися на цепях при помощи кабестанов, были переброшены над водами, опоясывавшими Кварнхольм. Крепость слыла неприступной; её можно было взять только измором, организовав чрезвычайно плотную осаду с суши и морскую блокаду.

Кальмарский пролив был глубок, но узок — и уже всего именно в районе Кальмара, где расстояние между берегами не превышало трех миль. Плавание там сталкивалось со многими трудностями, особенно в северо-западной стороне, изрезанной шхерами. Остров Оланд, длинной семьдесят миль и только десять миль шириной, правда прикрывал его с востока, так что только северные штормы могли вторгнуться в это узкое горло, но скалистые осыпи побережья, туманы и коварные порывистые ветры создавали немало опасных сюрпризов для пришлых мореходов.

Мартен только раз в жизни, совсем мальчиком, под командованием Миколая Куны преодолевал этот пролив. Тем не менее он полагал, что его необычайная память сможет послужить проводником и в отсутствие карт и подробных описаний. Сейчас его интересовали шведские морские силы и их размещение между Борнхольмом, Готландом и берегами Дании и Швеции.

Об этом, однако, ни Хайен, ни Бекеш толком ничего не знали. Можно было только полагать, что флот герцога Зюдерманского сейчас не слишком велик, и что большинство кораблей находятся в северной части Кальмарского пролива, имея там относительно удобное убежище в заливе Оскарсхамн.

— Очень хорошо, — сказал Мартен, — но если они блокируют Кальмар, то должны тогда постоянно заходить и в южную часть пролива, по крайней мере в Форнхамнзюдде?

— Заходят, — буркнул Герд. — Крутятся даже вокруг Борнхольма, а также между Готландом и сушей, и ещё как!

Мартен взглянул на него, а потом перенес взгляд на Бекеша.

— В таком случае путь в Кальмар тоже нужно прокладывать силой? — спросил он.

Ротмистр приподнял бровь, словно сомневаясь или колеблясь.

— Не обязательно, — после паузы ответил он. — Одиночный корабль может проскользнуть с севера, особенно с попутным ветром. Если он доберется до залива у замка, то будет уже в безопасности под защитой орудий с крепостных стен. Но шесть кораблей…

— Вот именно! — подтвердил Хайен. — В том и суть…

Мартен прекрасно это понимал. Невозможно не заметить шесть парусников, лавирующих между Гданьском и Швецией.

В узком проливе возле Кальмара несколько хорошо вооруженных кораблей могли остановить целый флот. Кроме того, и берег суши, и западное побережье острова Оланд изобиловали глубокими бухтами, весьма удобными для блокады. В них можно было устроить не одну засаду; можно было пропустить транспорт с грузами для Кальмара, а потом взять его под перекрестный огонь и уничтожить парой залпов за несколько минут.

Пан Бекеш думал явно о том же самом, ибо после минуты молчания сказал:

— Туда войти бы нужно с датской стороны, ибо пролив на юге шире и до Кальмара на добрых десять миль ближе. Но плыть не кучно, а выслав вперед один или два корабля, чтобы не дать застать себя врасплох. Что вы об этом думаете? — спросил он, обращаясь к Мартену. — У вас в таких делах больше опыта, чем у других, и ваш совет тут будет очень к месту.

Мартен не был равнодушен к лести; но хотя честолюбие его было польщено, он, не желая выглядеть зазнайкой, ответил осторожно, что план в своей основе хорош.

— Однако, — добавил Ян, — даже столь изощренные предосторожности не гарантируют прибытия конвоя в Кальмар, если в пути мы встретим сильный отпор. И что ещё хуже — даже если Столпе не удастся удержать нас на входе в залив, то наверняка будет караулить нас, как пес, чтобы не дать оттуда выйти.

— Потому, — продолжал он, — скорее нужно думать об атаке, чем обороне. Можно, например, опередить шведов и заманить их в ловушку, вместо того, чтобы избегать их засад.

— У нас всего четыре корабля, — заметил Хайен.

— И среди них только на «Сепе» тридцать два орудия, — добавил Бекеш. — Наши два холька — «Давид»и «Эмма» — несут по шесть легких пушек; всего сорок четыре…

— На «Зефире» их двадцать, значит всего шестьдесят четыре, — добавил Мартен и усмехнулся в усы. — Совсем неплохо.

— Совсем неплохо, пока мы будем вместе, — буркнул Герд Хайен.

— Это правда, — признал Мартен. — Но прежде нам придется разделиться, и лишь потом ударить разом, с двух сторон: с севера и с юга.

— Как это вы полагаете сделать?

Мартен оживился. Только теперь общий тактический план отчетливо обрисовался у него в мозгу.

На южном побережье Блекинга, в двадцати милях от входа в Кальмарский пролив, стояла Карлскрона — датская крепость с военным портом, в котором маленькая польская флотилия могла бы на несколько дней найти убежище. Стоянка кораблей пана Бекеша в этом порту наверняка бы не ушла бы от внимания вице-адмирала Столпе, руководившего шведской блокадой Кальмара, а в результате его флот занял бы оборонительные позиции в проливе, между южным входом в него и Кальмаром. Пер Столпе был, разумеется, достаточно предусмотрителен, чтобы оставить какие-то силы и к северу от осажденного города, быть может, даже и в окрестностях Борнхольма, и даже Готланда. Но он не мог излишне распылять силы, значит операции вдали от пролива будут носить скорее разведывательный характер, причем в достаточно ограниченном районе.

Мартен предлагал, чтобы два транспортных судна под эскортом «Сепа»и обоих хольков с сохранением всех мер предосторожности вошли в условленное время в Кальмарский пролив с юга и поспешили изо всех сил на север, к Кальмару. Тем временем «Зефир» обогнул бы остров Оланд с востока и севера, чтобы зайти в тыл шведской эскадры и внезапно её атаковать. Гром орудий стал бы сигналом атаки и для «Сепа», и для «Давида»с «Эммой», а шведы, оказавшись в западне, скорее бы всего сдались. Если бы даже судьба битвы осталась в этих обстоятельствах неопределенной или обернулась не в пользу польского конвоя (в чем Мартен сомневался), то все равно у транспортных судов хватило бы времени войти в залив и укрыться под зашитой крепостных орудий. Таким образом главная цель экспедиции — доставка припасов гарнизону Кальмара — будет достигнута, что же касается кораблей эскорта, они могли бы отступить или на север, или на юг и вернуться в Гданьск.

Бекеш слушал его речь, напряженно наморщив брови и сверкая глазами, но по мере того, как описываемые Мартеном события проплывали в воображении перед его глазами, лицо его прояснялось. В конце он не выдержал, хлопнул ладонью по столу, сорвался с кресла, которое с грохотом опрокинулось на пол, и схватив знаменитого корсара за шею, расцеловал в обе щеки.

— Чтоб с меня шкуру содрали! — воскликнул он. — Чтоб меня в монахи отдали, если этот план не достоин Цезаря! Почему же среди нас, паны-браты, не было тебя, когда мы под Стегеборгом шведов воевали?

— Не знаю, был бы у меня там такой командир, как ваша милость, — ответил Мартен. — Не каждый сумеет принять добрый совет, или хотя бы даже выслушать его, как вы. Раз вам этот мой план в целом понравился, мы могли бы сейчас обсудить его и уточнить детали.

— И на всякий случай варианты, — ядовито вмешался Герд Хайен. — Что, к примеру, нам делать, если Пер Столпе сразу по началу битвы или ещё раньше отправит «Зефир» на дно? Ведь оттуда капитан Мартен уже не подаст нам доброго совета!

— Но тогда вы останетесь на плаву и наверняка придумаете что-нибудь получше, — не остался в долгу Мартен. — Впрочем, можете сделать это и сейчас, — добавил он уже не столь запальчиво. — Насколько я понял, мы должны обсудить все вместе.

Хайен с ледяным спокойствием медленно кивнул. Его тяжкий, неподвижный взгляд скользнул по лицу Мартена и упал на большой свиток пергамента, лежавший перед ним на столе. Развернув, капитан придвинул его Мартену. Это была прекрасно рисованная вручную копия географической морской карты Герхарда Кремера, по-латински именуемого Меркатором. Знаменитый космограф князя Юлиуса фон Дуйсбурга изобразил на ней всю центральную часть Моря Восточного, или Балтики, от Аландских островов и южного побережья Финляндии до Пруссии и Поморья, и от заливов Ханьо и Стокгольма до курляндских и эстонских берегов. Гданьск, Пуцк и Колобжег, Карлскрона, Кальмар и Стокгольм, острова Борнхольм, Оланд и Готланд — вся огромная арена будущих морских сражений лежала перед Мартеном как на ладони.

— Ничего подобного я в жизни не видел! — восхищенно воскликнул он. — Все тут сходится и ничего не упущено!

— Разве только что корабли Столпе, — усмехнулся Бекеш.

— Они нас сами найдут, — буркнул Хайен.

Они втроем склонились над картой и просидели так до ужина, а потом ещё почти до полуночи утрясали все детали намеченной экспедиции.

Когда Мартен возвращался на свой корабль, легкий морозец осадил ночной туман на рангоут «Зефира», который в лунном свете выглядел кованым из матового серебра и опутанным паутиной. Стража на стенах Лятарни протрубила полночь. Начиналось седьмое декабря года от Рождества Христова 1598.

На рассвете конвой со снабжением для гарнизона Кальмара отошел от Старой Лятарни, возглавляемый «Сепом», которого буксировали четыре гребные лодки. Выход через западный рукав Вайхзельтифе был особенно труден из-за быстро усиливавшегося северо-западного ветра, который даже тут поднимал гривастую волну и гнал её навстречу шлюпкам, словно силясь не пустить корабли в море. Высокий корпус «Сепа»с двухэтажными надстройками на носу и корме представлял прекрасную парусность, буксирные лини содрогались, раз за разом вылетая из воды, у гребцов немели плечи, а результат их усилий был так ничтожен, что в конце концов Мартен, не вытерпев ожидания своей очереди, велел спустить ещё две шлюпки и отправил их на помощь Хайену.

Только около полудня «Сеп», а за ним «Давид», «Эмма»и оба транспортных судна добрались до рейда за мелководьем и стали на якоря. Тогда же на палубу «Зефира» вернулись изнемогшие гребцы, в робах, тяжких и застывших, как из олова, истекавших водой, словно ледяные изваяния, тающие и парящие от тепла вспотевших тел, которые теперь охватил пронзительный озноб и неудержимая дрожь.

Хафенмейстер Ведеке, который тем временем приехал из Гданьска, чтобы собственными глазами увидеть небывалое событие, каким был выход в море шести кораблей зимой (когда каждый рассудительный шкипер, и даже самый смелый рыбак сидели дома у печки) наблюдал за этими стараниями, обмениваясь едкими замечаниями со своим заместителем, капитаном Эриком Сассе. Похвалил его за отказ открыть восточный рукав фарватера, служивший трассой для входа в порт, хотя было совершенно очевидно, что там королевская флотилия могла бы пройти быстро и без усилий, не пересекая курса никакому кораблю, входящему в порт, поскольку судов таких тут не видели уже несколько недель.

— Пусть немного помучатся, — заявил он со злорадной ухмылкой. — Это их научит уважать наши законы и порядки.

Сассе уважительно кивнул.

— Если бы это зависело от меня, — заметил он, — я бы не впускал их даже в устье Вислы. Есть свой порт в Пуцке — пусть сами и углубят его так, чтобы могли туда заходить. Прежде…

— Смотри! — перебил его Ведеке. — Этот верно ошалел!

Касалось это Мартена, который видимо решил выйти под парусами, ибо на реях «Зефира» затрепетали белые полотнища, а два треугольных кливера поехали вверх на штагах между фокмачтой и бушпритом.

— Сейчас он окажется на мели, если ветер не выбросит их на берег, — заметил Сассе. — Ого! Уже срывает буи! — воскликнул он, когда корабль слегка сдрейфовал, пока реи перебрасывали на бейдевинд.

Но ни буи не были сорваны, ни маневр не подвел Мартена. Как только ветер наполнил и разгладил нервно подрагивавшие паруса, «Зефир» стал слушаться руля и направился на середину потока, а потом, набирая ход, миновал Лятарню, обогнул каменный столб у края правобережной набережной Вислы, выполнил быстрый поворот, взял ещё круче к ветру и помчался через Вестфарвассер, словно его буксировала колесница самого Нептуна, запряженного конями о коралловых копытах и золотых гривах, вместе с пятьюдесятью нереидами.

Готард Ведеке и Эрик Сассе, стоя на палубе сторожевого корабля «Йовиш», взирали на это с удивлением и завистью. Даже «Йовиш» явно не способен был на такие штуки. «Йовиш» — гордость гданьского порта, шедевр немецких корабельных мастеров, все год как спущенный на воду в Любеке…

— Ну и что же, Дюнне? — спросил наконец Готард капитана, который затаив дыхание следил за последним маневром «Зефира», не в состоянии оторвать глаз от его возносящихся в небо мачт. — Вы сумели бы таким вот образом выйти из порта на нашей каравелле?

Фридерик Дюнне скривился с деланным презрением.

— Я не рискую ради аплодисментов, — ответил он, кося то вправо, то влево, словно не мог или не хотел задержать взгляд на хафенмейстере. — Я не цирковой канатоходец, и не сын и внук колдуний, как он.

— При чем тут это? — спросил Ведеке.

— Как это — при чем? — буркнул Дюнне. — Разве вы не видели? Ни один истинно христианский корабль не мог бы идти так круто к ветру, как этот. Ян Куна не бывает в церкви — можете спросить Шульца. У него на парусах нет ни одного креста, как у прочих кораблей. Вот потому его и пули не берут. Мать его научила своему чародейству, а в Индиях тамошние колдуны ещё добавили. Тьфу! — сплюнул он и набожно перекрестился, добавив: — Плохо дело кончится, если король Зигмунт против своего дядюшки собирает такую публику.

— Ба! Герцог Зюдерманский тоже давно покумился с дьяволом! — вмешался Сассе.

Ведеке пожал плечами: он в колдовство не верил.

— Я слышал, — сказал он, — что Мартен был тяжело ранен, и причем именно пулей. И едва от этой раны оправился. Так что уверен, что прицельный залп с «Йовиша» смел бы его стройный кораблик с поверхности воды, как мыльный пузырь. Должно быть, он тоже это хорошо знает, раз не пытался пройти через Остфарвассер.

— Пусть бы попробовал! — буркнул Дюнне. — Черти в пекле сразу бы порадовались его черной душе!

Тем временем Мартен, понятия не имевший об этих рассуждениях и замечаниях Готарда Ведеке и капитана Дюнне, с нетерпением ожидал сигнала Хайена поднять якоря и строиться в походный порядок. Произошло это лишь после двух часов, когда ветер несколько приутих, словно приглашая в путь. «Сеп» снова двинулся вперед под зарифленными парусами, за ним гуськом два одномачтовых когга, по бокам и чуть сзади — «Эмма»и «Давид». Весь этот конвой двигался неторопливо, со скоростью, не превышавшей трех морских миль в час, хоть шли они теперь вполветра, чтобы миновать невидимый с такого расстояния мыс Хеля. Даже тут, в заливе, приземистые когги переваливались с борта на борт, словно гданьские торговки со Старомястской ратушной площади, безмерно чему-то дивящиеся.

« — А что будет в открытом море? — думал Мартен. — Почему же Гданьск не заставили предоставить королю другие корабли, получше этих? Почему» Йовиш» бесполезно торчит под Лятарней, вместо того, чтобы принять участие в экспедиции со своими тридцатью четырьмя орудиями и сорока картечницами на борту?

Он закусил ус. Гданьск прежде всего заботился о собственных интересах, как всегда. Видно, даже Шульц не смог изменить этой политики, хотя и строил столь смелые проекты перемен, которые так и не произошли.

« — Тут ничего не изменилось, — подумал он. — И пожалуй нескоро изменится, если такие как Зигфрид и Готард Ведеке будут оставаться у власти.»

При воспоминании об этой паре кровь бросилась ему в лицо. Правда, он не видел старика, но прекрасно его помнил, а Готард был необычайно похож на отца. И выглядел он точно также, как Зигфрид тридцать лет назад. Та же самая слегка сутулая фигура, выдвинутая вперед голова с редкими рыжеватыми волосами, что заставляло вспомнить старую цаплю, хоть выступающие скулы и короткие носы с широкими ноздрями отнюдь не делали их похожими на птиц. Глаза у обоих были серыми, маленькими, подвижными, легко наполнявшимися слезами, с пожелтевшими белками. Губы бледные и тонкие, липкие, с презрительно опущенными уголками, где зачастую поблескивали пузырьки слюны. Зигфрид всегда одевался в черное, с маленьким кружевным воротником вокруг шеи. Сын следовал ему, но позволял себе темно-фиолетовые кафтаны из самого дорогого бархата; на шее под воротником носил толстую золотую цепь с усаженным гранатами крестом, а на пальцах — два-три драгоценных перстня.

Оба были одинаково заносчивы и оба при необходимости способны на преувеличенную любезность или даже униженную покорность. Готард в отличие от отца до сих пор не был женат и вел весьма разгульную жизнь, не ограничивая себя в наслаждениях и не слишком это скрывая. Несмотря на это он был расчетлив и умел прекрасно постоять за свои интересы; охотно развлекался и пил за чужой счет, а если сам и тратил деньги, то требовал за них первейшего товара и лучших услуг, никогда ни за что не переплачивая.

Мартен испытывал к нему отвращение, главным образом из-за сходства со старым Зигфридом Ведеке, который вместе с бурмистрами Фербером и Пройтом вынес смертный приговор Каролю Куне.

« — До сих пор я за него не отомстил, — думал он, вспоминая любимого брата. — Ни за него, ни за мать…»

Он клялся отомстить, будучи десятилетним ребенком, а позже повторил эту клятву над телом отца, приняв после него командование «Зефиром». И вот уж тридцать лет этим детским обещаниям, а Зигфрид Ведеке был все ещё жив, хотя безжалостные судьи Кароля и Катарины Куна давно уже в могиле.

Фербер, Клеефельд, Пройте, Зандер и Гизи… Их настигла карающая рука правосудия ещё в царствование Зигмунта Августа. Только Ведеке — главный преступник — избежал позорной смерти.

Но сегодня он был уже стариком. Мартен знал, что не способен предстать перед ним и высказав все то, что когда-то твердил себе, проткнуть его рапирой или выстрелить в сердце из пистолета. При одной мысли о таком сведении счетов с этим человеком он содрогался от отвращения. Нет, на такое он способен не был, и пока не видел иного способа сдержать клятву.

Эти мысли возвращались к нему каждый раз, когда видел он Готарда. Да, с ним стоило посчитаться. Но — за что? Готард Ведеке не имел к тем делам никакого отношения. Тогда он был подростком и вполне мог даже не знать, за что приговорили к смерти Кароля Куну и почему его мать умертвили под пытками. Впрочем, все это было пустыми размышлениями.

По счастью, у Мартена не оставалось на них лишнего времени, особенно сейчас, когда его захватили текущие дела и в сознании всплывали иные воспоминания детских лет, проведенных в Гданьске и на палубе «Зефира»в те далекие времена, когда им командовал Миколай Куна.

Вот и сегодня в багровом зареве заката он вновь увидел Хель, что золотистой косой лежал в море, прикрывая Пуцкий залив. При виде столь знакомого пейзажа ему пришло в голову, что Хайен — осторожный балтийский шкипер — наверняка задержится на ночь в рыбацком порту на самом конце полуострова.

Это его несколько нервировало. В Атлантике он привык к иным кораблям и к иному темпу плавания. Но с другой стороны он смотрел с неким сантиментом и снисходительностью на старые одномачтовые когги с обшивкой внахлест и огромными пузатыми парусами, и одновременно в глубине души отдавал должное отваге и выносливости экипажей, которые на этих неуклюжих судах пускались в открытое море.

Ему вспомнился «Черный гриф» — каперский корабль, когда-то принадлежавший Готлибу Шульцу. Тот был совсем такой же, как эти два, которые теперь везли припасы для Кальмара; может быть даже меньше. Командовал им Миколай Куна, пока в Эльблаге не спустили на воду «Зефир». «Черный гриф» был вооружен только несколькими шестифунтовыми октавами и двумя четвертькартаунами, а ведь ходил под Ревель, защищал Магнуса Датского от атак шведов в Озилии, и брал на абордаж шведские корабли!

Кароль Куна, тогда пятнадцати — или шестнадцатилетним юношей принимал участие в этих экспедициях под командой отца. Ян прекрасно помнил любимого брата. Он гордился им перед ровесниками, чистил ему серебряные пуговицы на моряцкой куртке и пряжки на сапогах, затаив дыхание слушал его рассказы о битвах и штормах, учился от него фехтованию на шпагах и владению топором, под его опекой взбирался на марсы, когда «Черный гриф» стоял в порту.

По счастью он не стал свидетелем его казни, хотя знал о ней и многократно её себе воображал. И Кароль оставался в его памяти полным жизни и энергии — таким, каким был дома и на палубе каперского когга: прямой и стройный, как молодой дубок, с милым юношеским лицом и уверенными ловкими движениями.

И тут, взглянув вдоль палубы на нос «Зефира», он увидел его под гротмачтой.

« — Мерещится», — подумал он, взволнованный до глубины души.

Протер глаза и глянул снова, но привидение не исчезало. Кароль Куна стоял посреди палубы в своей обычной позе, широко расставив длинные ноги, уперев руки в бедра, оттопырив локти. Он смотрел наверх, на розовеющие облака, которые ветер гнал к востоку, и на белых крикливых чаек, словно предсказывал по их полету погоду.

Это продолжалось с минуту, и Мартен боялся даже перевести дух, чтобы не вспугнуть видение. Наконец юноша обернулся, словно ощутив его напряженный взор, и направился прямо к нему.

Только тогда Ян осознал, что перед ним Стефан Грабинский. Глубоко вздохнув, он машинально расстегнул воротник кафтана, пережавший горло.

Не впервые замечал он это поразительное сходство между Стефаном и Каролем, но никогда ещё так глубоко не обманывался.

« — Может потому, что последнее время я его почти не видел,» — подумал он с ощущением какой-то вины и жалости.

Когда Стефан стал рядом, обнял его и прижал к себе в приливе сердечных чувств.

— Ты хорошо присматривал за «Зефиром», — тепло заметил Ян. — Никому другому я бы не решился его доверить.

— А я никому другому не хотел бы служить, — отозвался Грабинский, отвечая столь же крепким объятием.

Так они и замерли, сплетя руки, словно не находя слов выразить все переполнявшее их сердца.

— Мать велела передать тебе привет, — сказал Стефан. — Хотела поблагодарить тебя за все, но… — он вдруг умолк, чувствуя неловкость ситуации.

Мартен тут же его понял и устыдился. Будучи три дня совсем рядом, на Холендрах, он так и не нашел свободной минуты для Ядвиги; не зашел к ней, хоть прекрасно знал, где та живет. И она могла подумать, что он сознательно избегает встречи.

Когда-то, лет в двенадцать, своей ангельской красой она походила на образ святой Агнешки Салернской; сердце юного Янка Куны забилось тогда первой детской любовью и нашло взаимность. Но пути их разошлись, а через несколько лет Ядвига стала женой Яна из Грабин. Теперь она могла решить, что Мартен потому и не хочет её ни знать, ни видеть. Он же попросту забыл в суматохе, хоть не раз вспоминал её с милой грустью.

— Не хватило времени, чтобы с ней увидеться, хотя и очень хотелось, — соврал он. — Как только вернемся из Кальмара, ты меня к ней обязательно проводишь.

— Правда? — спросил Стефан, словно удивленный таким ответом.

Мартен взглянул ему в глаза и усмехнулся.

— Понимаешь, нам с ней есть что вспомнить…

— Она рада будет это услышать, — заметил Стефан, оглядел небосклон и добавил: — Пора, пожалуй зажигать огни.

— Стояночные, — уточнил Мартен, — не похоже, что мы сегодня выберемся за Хель. Командуй.

Его предвидения оправдались: в сгущавшейся тьме Герд Хайен направил «Сеп»в мелководный залив и первым бросил якорь, а за ним, немного ближе к берегу, стали на якоря оба когга, с «Давидом»и «Эммой» со стороны моря.

«Зефир» бросил якорь ещё правее, чтобы на всякий случай сохранить свободу маневра, после чего на мачтах засветились подтянутые наверх стояночные фонари.

ГЛАВА XIII

Дальнейшее плавание польского конвоя от Хеля до Карлскроны заняло почти две недели. Потрепанные временем когги нещадно протекали и каждой вахте приходилось надрываться на помпах по крайней мере по два часа, чтобы удержать эти старые корыта на поверхности бушующего моря. Море плевалось пеной, как кипящее молоко, под темно-серым тяжелым покровом туч. Ветер день за днем дул с запада, пронизывающий до костей, упрямый и безжалостный. Не только плоскодонные когги, но и оба холька дрейфовали, теряясь в глубоких провалах между волнами, заливаемые водой, которая разгуливала между надстройками словно бурная горная река, срывая найтовы и устраивая бурные водовороты у порогов.

Люди, не привыкшие к условиям зимнего плавания, мерзли в промокшей одежде, теряли силы и заболевали. Невозможно было приготовить горячую пищу и соснуть хоть пару часов в сутки, потому что корабли и суда метались, как сумасшедшие, и матросам, лежа на койках, приходилось непрерывно держаться за что попало, чтобы не свалиться оттуда из-за невероятной качки.

Вскоре к этим физическим мучениям прибавились опасения по причине полной невозможности определить местоположение конвоя. Много дней и ночей не было видно ни солнца, ни звезд, ни какой-нибудь суши. Заплутавшие корабли все больше рассеивались и лишь «Зефир» ещё поддерживал какую-то связь между ними, чтобы шкиперы знали, что они не предоставлены самим себе.

На десятый день после выхода конвоя из Хеля шторм достиг своего предела. Оба протекавших грузовых судна лишились парусов и почти лежали на боку, растянув на наветренных бортах парусиновые заслоны, через которые поминутно переливались гривастые валы. За этими заслонами люди — скорее призраки, привязанные линями к мачтам и стучащие зубами — подползали к рычагам помп и качали их, сколько хватало дыхания, а вода заливала их по пояс, по грудь, выше голов… У них было только два выбора: качать в этой ледяной купели — или идти на дно.

И они качали. По четыре часа поочередно.

Потом тащились в кубрик, чтобы выжать промокшую одежду, натянуть на отощавшее тело влажное, ещё не просохшее тряпье, сброшенное предыдущей вахтой, и вновь ждать своей очереди у помп.

Немногим легче приходилось экипажам «Давида»и «Эммы». Последнюю шквал снес далеко на восток, а штормовые волны сорвали шлюпки и повредили кормовую надстройку, причем одно из размещенных там орудий сорвалось с лафета и принялось сокрушать все вокруг, давя и калеча людей, разбивая перегородки, уничтожая мебель и отделку капитанской каюты, пока не вылетело за борт сквозь пробитую обшивку борта.

«Сеп» держался лучше, но Герд Хайен не осмеливался вести его иначе, чем поставив носом к волне и ветру, чтобы противостоять дрейфу, избегая одновременно ужасной бортовой качки.

Лишь «Зефир» отважно противоборствовал ветру и волнам, кружа вокруг конвоя, разбросанного на пространстве в несколько миль вдоль и поперек, что наполняло гордостью его молодого кормчего. Стефан Грабинский переживал этот нескончаемый шторм в состоянии патетического возбуждения. Почти не сходил с палубы, чтобы не лишаться ни на миг вида бушевавшего моря и грозно нахмуренного неба. Борьба с обезумевшей стихией возбуждала его, как великолепное зрелище, где он был и зрителем, и актером не из последних. Ни за что на свете он не отказался бы от участия в этом приключении, которое, казалось, испытывает запас его духовных и физических сил. И чувствовал, что выходит из него победителем.

Дрожь, которая его пробирала, когда «Зефир» накренялся на поворотах так лихо, что ноки рей почти касались гривастых гребней волн, вызывалась не страхом, а восторгом кораблем и его командой. Ему доставляло огромную радость, что он сам, стоя за штурвалом, способен на такой маневр. А когда уверенным движением рулевого колеса направлял нос корабля на гребень рушащейся волны или в мгновение ока ловко избегал её коварного удара, на себе он чувствовал беспокойные взгляды молодых матросов, завербованных в Гданьске, замечал дружелюбные усмешки старых боцманов и полный одобрения взгляд Мартена. Он всегда был первым у шкотов и на вантах, хотя это и грозило быть смытым за борт во время безумных атак ветра и бушующих валов; вел за собой менее отважных, заставлял их бороться, смеялся над опасностью, с улыбкой шел туда, где отступали другие, и юношеский задор стучал в его сердце и висках, как вино.

Этот экстаз не оставлял его до конца десятидневного шторма. Только когда темной ночью ветер вдруг утих, к утру море несколько успокоилось и из-за разбегавшихся облаков выглянуло бледное декабрьское солнце, ощутил себя обессилившим и сонным. Мартен запретил ему показываться на палубе, пока сам не вызовет, и Стефан, рухнув как был в промокшей одежде на койку, проспал весь день до захода солнца.

Разбудил его Тессари, принеся миску парящего густого супа. Это была первая горячая пища с выхода из Хеля.

— Знаешь, куда нас загнало? — спросил тот, с трудом сдерживая явно докучавший ему кашель и присев на край влажной постели. — Почти к самой Дании! Мы дальше от Карлскроны, чем десять дней назад. Еще двое суток такого шторма, и весь конвой лежал бы на берегу.

Он опять захлебнулся кашлем, а Грабинский перестал есть и бросил на него благодарный взгляд.

— Но мы же не возвращаемся в Гданьск? — обеспокоенно спросил он.

— Нет, — покачал головой Цирюльник. — Правда, шкиперы «Давида»и «Эммы»с удовольствием вернулись бы в Крулевец или в Эльблаг, но венгерский ротмистр отучил их от этого намерения, а вид наших расчехленных орудий довершил дело. Правда, осуждать их трудно, — продолжал он. — А тем более экипажи тех дырявых скорлупок, которые мы эскортируем. Они там все вымокли, как селедки. Я и сам забыл, что такое сухая одежда, и только сейчас почувствовал себя скорее человеком, чем угрем. Да, — вдруг вспомнил он, — я и твои вещи тоже высушил. Сейчас их принесут с камбуза.

Стефан усмехнулся.

— Спасибо, амиго. Ты меня опекаешь, как родной брат.

Тессари поморщился. У него слегка кружилась голова, но такой эффект он приписывал действию нескольких глотков рома, которыми его угостил корабельный кок.

— Не слишком расчувствуйся, — буркнул он. — У Абеля тоже был брат.

— Это верно! — рассмеялся Грабинский. — Только тот совсем иначе выказывал ему свои чувства. Значит идем прямо на Карлскрону? — переспросил он.

Цирюльник кивнул.

— Ветер — чистый фордевинд, с юго-востока. Даже когги делают под ним до пяти узлов! Если ничего не случится, послезавтра будем в Карлскроне.

Грабинский поел и, стянув мокрую робу, переоделся в сухую, ещё хранившую тепло печи, потом пригладил волосы и вместе с Тессари вышел на палубу.

Сухой морозный ветер дул от прусского побережья. На востоке засияли первые звезды, а на противоположной стороне горизонта опускавшийся багровый щит солнца опирался на стальной край моря, словно задержанный в своем вечном движении массивным и неподатливым запором. Но всего через минуту в той стороне широко растеклось пурпурное зарево, и огромный, тяжелый, наполовину уже посеревший диск начал вдавливаться в стальную плоскость и наконец целиком в неё погрузился, оставив за собой только угасающее зарево, которое с пурпура перешло в багрянец, а потом растаяло во тьме.

Все больше звезд загоралось в вышине, все гуще темнело небо между ними, пока откуда-то, из-за литовских и курляндских боров не вынырнула ослепительно белая луна, вознеслась ввысь и вырвала из темноты на море серебряные паруса шести кораблей, бросая черные колышущиеся тени на раскачивавшиеся палубы. Восточный бриз постепенно усиливался и в конце концов стал настолько резок, словно дул прямо из заледеневших полярных краев.

Тессари закашлялся и на этот раз долго не мог справиться с приступом болезненного удушья.

— Ты простудился, — заметил Грабинский. — Колет в груди?

Цирюльник легкомысленно взмахнул рукой.

— Немного, — прохрипел он. — Этот наш кок так мне подгадил. Напоил горячей водой с ромом и примешал туда какую-то горькую мерзость. У меня до сих пор дерет в глотке, словно проглотил горсть крапивы с песком, и потею как мышь, ведь он вынул из своего рундука толстенную шерстяную рубаху и велел мне надеть. Никогда в жизни ничего подобного я не носил — и вот результат! Сейчас сниму, пока не задохнулся. Наверно у меня в голове помутилось — нечего было слушать его дурацкие советы.

— Похоже, что в голове у тебя до сих пор не прояснилось, — сказал Грабинский, видя, что Тессари собирается выполнить свои намерения. — Хрипишь ты, как упырь, которого щекочут пьяные ведьмы, но это не от рома и теплой рубахи. Ты болен; теперь мне пора тобой заняться. В наших краях с этим не шутят.

Тессари возмутился. Еще недоставало, чтобы с ним кто-то возился!

Но Стефан был суров и неумолим. Он зашел так далеко, что вынужден был напомнить о своей власти на «Зефире»и лично присмотрел за исполнением своих приказов. Вот таким образом Тессари — тоже впервые в жизни — был вынужден отлеживаться под слоем одеял, и причем не в боцманском кубрике, а в каюте шкипера на запасной койке, как джентльмен какой или вовсе сухопутная крыса, не имеющая ни малейшего понятия, как переносить холода и неудобства, как переломить болезненную усталость и собственную слабость, и как бороться со смертельной болезнью, не обременяя других хлопотами и не отнимая у них времени.

Он чувствовал себя униженным, задетым за живое, едва не оскорбленным. Поначалу пытался протестовать, но это ни к чему ни привело: сильнейшая горячка затуманила ему разум, казалось, голова вот-вот расколется, кровь стучала в висках, то пробирал озноб, то снова заливал пот, после которых он лишался сил, словно осенняя муха.

И Цирюльник сдался. Позволял себя кормить и поить, и терпеливо переносил растирание плеч и груди скипидаром, причем процедурой этой занимался сам главный боцман Томаш Поцеха. По счастью на «Зефире» не было других лекарств, а средство, примененное поваром, оказалось невинной смесью мяты с перцем. Потому существовали некие шансы справиться с болезнью и Цирюльник наверняка быстро бы встал на ноги, если бы не драматические обстоятельства, которые склонили его к поступкам, по меньшей мере не рекомендующимся больному воспалением легких.

Двадцатого декабря конвой при помощи датских лоцманов счастливо миновал многочисленные островки, окружавшие Карлскрону с юга, и причалил к каменной набережной порта. Пан Бекеш собрался задержаться тут на два-три дня, чтобы исправить повреждения, понесенные во время плавания, и получил на то согласие коменданта крепости, вице-адмирала Лауридсена. От него же он узнал, что слабый гарнизон Кальмара продолжает мужественно обороняться, хотя его командир, Ян Спарре, не имея достаточно солдат для защиты стен и шанцев, вынужден был отступить из города в замок. Несмотря на это шведам не удалось продвинуться вперед, и город ими не был занят, поскольку над тем господствовали крепостные орудия. У Спарре было в достатке ядер и пороха; ему недоставало только провианта и солдат, которых осталось не больше сотни против двух тысяч пехоты и конницы Кароля Карлсона Гилленхельма, родного сына герцога Зюдерманского.

К несчастью Бекеш только в небольшой степени мог подкрепить людьми мужественный гарнизон. Правда, отправляясь из Гданьска, он имел на борту трех кораблей около ста пятидесяти наемников — немцев и швейцарцев, а также горстку шведов, которые поклялись быть сторонниками истинного короля, но в первую же ночь стоянки в Карлскроне все эти «верноподданные Зигмунта» сбежали вместе со своим предводителем, неким Форатом, который заодно уговорил перейти на сторону Гилленхельма большинство наемников, пообещав им двойное жалование. Так что осталось всего с полсотни неподкупных да ещё несколько поляков-добровольцев.

Впрочем, бегство предателей имело и свою хорошую сторону: ведь Карлсон наверняка узнал от них о прибытии конвоя к пограничным со Швецией датским берегам, и разумеется, уже стягивал свои корабли к Кальмару, запирая южную часть пролива, как и рассчитывали Мартен и Бекеш, составляя план действий.

По данным, которые получил Лауридсен, шведский флот адмирала Столпе состоял из трех больших кораблей, нескольких шестидесятилаштовых краеров и точно неизвестного количества балингеров, именуемых тут пинками или эспиньями. По мнению датского вице-адмирала этого было более чем достаточно, чтобы воспрепятствовать польскому конвою проникнуть вглубь пролива и пробиться к Кальмару.

У порывистого Бекеша, услышавшего это мнение, высказанное бесстрастно, и даже скорее дружелюбно, с языка едва не сорвалось, что ведь Столпе придется сторожить оба входа в Кальмарский пролив, но Мартен вовремя остановил его многозначительным взглядом.

— Когда план битвы известен слишком многим, это не способствует успеху, — предостерегающе шепнул Ян. — Но из того, что наговорил тут датчанин, ясно следует, что план наш неплох.

— Почему же это? — спросил Бекеш.

— Потому, что Столпе тоже не придет в голову запереть северную часть пролива, как не пришло это в голову Лауридсену. Он оставит там только небольшой отряд, как мы и предвидели. И уже мое дело, чтобы шведы никак не смогли его использовать.

Ротмистр признательно взглянул на него.

— Если мы с божьей помощью доберемся на помощь Спарре, это будет главным образом вашей заслугой, — сказал он. — Можете мне поверить, что Их королевское величество милостивый наш государь от меня об этом узнает.

В преддверьи Рождества Господня наступила оттепель. День был туманным, легкий ветер дул с юго-запада, почти не поднимая волны, перламутровое море с шелковистыми ласковыми бликами лежало гладким и тихим, незаметно сливаясь с пепельным небом, на котором низко висящее утреннее солнце проступало светлым размазанным пятном.

«Зефир», подобрав паруса, медленно скользил за двумя шлюпками на коротком буксире. Силуэты островов и островков, рассеянных между Роннеби и Торхамнсюдде, выныривали из мглы как темные духи, стоящие на страже залива, и так же бесследно исчезали. В воздухе плыл запах елового дыма из рыбных коптилен; издалека, словно через слой мягкой ткани, доносился приглушенный собачий лай, которому вторили при каждом движении весел короткие монотонные скрипы уключин.

Когда корма корабля впритирку миновала последний мысок, раздались окрики и команды, лоцманы отдали буксир, шлюпки ушли влево, к высокому берегу, «Зефир» медленно проплыл мимо них, и оказавшись в открытом море, тут же поднял паруса.

Мартен, отдав последнюю команду « — Так держать!»с облегчением перевел дух. Лучших условий для плавания нельзя было и желать. Туманная погода как нельзя лучше отвечала его намерениям: оставляла ему достаточное поле зрения, и вместе с тем скрывала корабль от взглядов нежелательных случайных наблюдателей. Если повезет, «Зефир» должен за десять часов миновать остров Оланд с востока и в наступившей темноте войти с севера в Кальмарский пролив, никем не замеченным.

Только таким образом можно было застать врасплох главные шведские силы, собранные в районе Кальмара, и взять их под перекрестный огонь, одновременной атакой по фронту «Сепа»,»Давида»и «Эммы», — с юга, и «Зефира» — с тыла, с севера.

Это было ясно и просто. И все-таки Мартену пришлось немало потрудиться, чтобы склонить Герда Хайена и капитанов обоих хольков к согласию на одновременное начало действий. Даже Бекеш долго колебался, прежде чем стал на его сторону.

Причиной этих колебаний были приближающиеся праздники. По мнению шкиперов, не подобало сражаться и проливать кровь в сочельник. Они хотели подождать до двадцать седьмого декабря, и ротмистр, казалось, разделял их сомнения.

Но Мартен упирался. Сочельник не был праздником, а оттепель и туман могли быстро миновать, подвергая всю затею опасности провала, зато в случае успеха они успели бы к торжественной службе в крепостной церкви Кальмара.

Его аргументы, и даже угрозы, что начнет в одиночку, наконец взяли верх и после согласования всех деталей, сигналов и времени начала битвы, «Зефир» поднял якорь, чтобы якобы вернуться в Гданьск за подкреплением, как объяснили датским лоцманам.

В действительности только очень недолго он плыл на восток, после чего, миновав траверз Седра Удде, свернул на северо-восток и перебрасопив реи на фордевинд, тихо как призрак двинулся меньше чем в трех милях от берегов Оланда.

Сразу после захода солнца они обогнули северный мыс острова, под зарифленными парусами вошли в пролив и, пользуясь вечерним бризом, до поздней ночи лавировали почти в слепую в направлении Кальмара, чтобы наконец бросить якоря в какой-то маленькой бухточке с крутыми берегами, поросшими сосновым лесом.

Светало медленно, рассвет запаздывал, словно солнце увязло во мгле, которая за зимнюю ночь загустела и зависла над проливом тяжким слоем. Ленивые порывы ветра, словно сонные вздохи земли, раз за разом вздымали её, и тогда можно было на краткий миг разглядеть крутые, темные и таинственные берега, глядящиеся в спокойные воды бухточки, и её узкий выход, открытый к юго-западу. Высокие сосны и ели росли по обе стороны, взбираясь по обрывистым склонам вверх, а туман скрывал их вершины наподобие огромного волнистого балдахина из серого развевающегося газа. Дальше, за этими темно-зелеными распахнутыми воротами ничего видно не было. Могло показаться, что за минувшую ночь весь мир растворился и исчез, и только крошечный ободок земли, обрамлявший зеркало темной воды, остался нетронутым среди наплывавшего отовсюду тумана. Зеленые ворота никуда не вели, разве что в некую бездонную пустоту, тянувшуюся в бесконечность…

Мартен смотрел туда, как зачарованный, пока новая волна тумана с изморосью не скрыла их от его взора. Глубоко втянул в грудь влажный воздух, пропитанный соленым запахом моря и легким ароматом смолы.

« — Становлюсь суеверен, как старая баба, — раздраженно подумал он. — Это всего лишь туман и деревья!»

Оглянулся на Грабинского, стоявшего за ним в ожидании распоряжений.

— Медленно подтянемся на якорной цепи, — вполголоса бросил он. — Потом спустим шлюпку. Возьмешь несколько человек и малый запасной якорь на канате. Завезешь его дальше линии берега и там бросишь в подходящем месте, так чтобы мы могли выйти в пролив, к нему подтягиваясь.

— Понимаю, — кивнул Стефан.

Мартен смотрел на него странно рассеянным взглядом, словно ещё не вполне уверившись в верности своих распоряжений.

— Нельзя рисковать выходить под парусами, — буркнул он наполовину про себя. — Тут наверняка есть какие-то местные течения, о которых я ничего не знаю. В этом дьявольском тумане трудно ориентироваться, а ветер ещё не установился. Да, нужно оказаться в проливе как можно дальше от берега, прежде чем поставим паруса. Может, за это время немного разойдется.

Грабинский не был уверен, счесть ли эту реплику приказом к действию. Он привык к коротким командам без всяких комментариев.

— Начинаем? — спросил он, когда Мартен умолк, и не получив ответа, взглянул вначале на него, а потом на выход из бухты, куда всматривался Ян, нахмурив брови.

Ничего особенного он там не увидел. Ползущий над водой холодный и мокрый туман быстро рассеивался под напором какого-то резкого порыва ветра, открывая оба берега овальной бухты. Серый клубящийся туман поднимался все выше, зацепился за верхушки огромных стволов и повис на них, пока новый порыв ветра не прогнал его оттуда дальше.

Мартен, казалось, только того и ждал, ибо вдруг снова обратился к своему кормчему.

— Начинайте. Поцеха проследит за кабестаном, а Ворст приготовит шлюпку. Постарайтесь потише. Мы не дальше трех миль от Кальмара; тут могут крутиться балингеры Столпе.

Грабинский кинулся на бак, к главному боцману, ждавшему там, а Мартен встал за плечами Клопса у штурвала. Скоро стал слышен приглушенный, напоминающее монотонное воркование голубей рокот цепи, навиваемой на вал лебедки, и «Зефир» начал медленно продвигаться вперед, к середине бухты, где лежал якорь.

Стефан, распластавшись на самом краю носовой надстройки, смотрел вниз. Продолговатые железные звенья поднимались из воды одно за другим, роняя светлые капли, все дальше и дальше перед носом корабля, который плыл следом за ними, а потом ползли наискосок вверх, с легким скрежетом исчезая в отверстии клюза. Когда «Зефир» покрыл таким образом около двадцати саженей, Грабинский дал знак рукой и кабестан остановился, а цепь повисла вертикально. Теперь корабль двигался по инерции, но постепенно замедлял ход, пока его движение вперед не стало почти незаметным.

— Давай! — скомандовал Грабинский, покрутив поднятой ладонью.

Заскрипел кабестан. Теперь он шел легко, ибо цепь лежала на дне. Только через минуту она дернулась и натянулась.

— Стоп! — скомандовал вполголоса Грабинский. — Хватит.

Вскочив на ноги, он помчался обратно на шкафут, где Броер Ворст приготовил шлюпку с огромной бухтой каната и запасным якорем, привязанным к его концу, в то время как другой протянули через шпигат и закрепили на валу ручной лебедки для подъема рангоута.

— Поторапливайтесь, — бросил Мартен. — Вашего возвращения мы ждать не будем; начнем выбирать канат, как только увидим, что вы поворачиваете назад. По дороге возьмем шлюпку на буксир, а на палубу поднимем её потом, в проливе.

— Понимаю, — кивнул Грабинский, садясь на руль.

Ворст уже спускал шлюпку. Скоро плоское дно шлепнуло о воду, и шесть гребцов по очереди соскользнули в неё по канату.

Длинные весла прогнулись дугой и вспенили воду. Канат начал раскручиваться и сползать с кормы в такт их ритмичным движениям. Шлюпка рвалась вперед, оставляя за собой два ряда мелких водоворотов, расходящихся в обе стороны, и белесую не тонущую полосу между ними. Вскоре она оказалась у выхода из бухты, уже едва видная во мгле. Потом её силуэт затерялся и исчез совсем.

Мартен все ещё стоял за плечами Клопса, не отрывая взгляда от того места, где рассчитывал заметить возвращающуюся шлюпку. Слишком долго все тянулось и он уже терял терпение. В тишине, охватившей одинокий корабль посреди залива, слышен был только легкий скрежет цепи, трущейся о борт возле клюза, да несущийся из кормовой надстройки грудной кашель Тессари. Люди у кабестана и лебедки, у закрепленных брасов, у фалов и шкотов, молчали, застыв в ожидании. Герман Штауфль и Броер Ворст, каждый при своей вахте, а также Перси Барнс, заменявший Цирюльника, переглядывались, готовые при первых словах команды раскрепить лини и тали, поставить паруса, перебрасопить реи. Томаш Поцеха следил за свисающим из шпигата манильским канатом, который плавными извивами распрямлялся в воде. Неприметное течение сносило его вправо, пока на поверхности бухты не образовалась длинная плавная дуга между носом «Зефира»и выходом в пролив, где исчезла в тумане шлюпка под командой Грабинского.

Все напряженно прислушивались, не донесется ли оттуда какой-то шум либо знакомый скрип уключин и плеск весел.

Но ничто не нарушало тишины, и могло казаться, что никаких громких звуков здесь просто не может быть.

Шлюпка исчезла и не возвращалась, словно её поглотила какая-то бездна, разверзшаяся за зелеными воротами выхода в пролив.

Мартен терял терпение. Ему пришло в голову, что Грабинский попросту неверно понял его приказания и ждет в проливе вместо того, чтобы возвращаться. Ян велел выбрать до отказа цепь и поднять якорь, а потом медленно подтягиваться на канате. Если его замысел был верен, тот должен держать.

Поцеха выполнил его команды быстро и ловко. Якорь встал, пошел вверх, под клюз, а потом четверо матросов начали проворачивать шестерни лебедки, на которую медленно, виток за витком накручивался истекающий водой манильский канат.

— Держит, — буркнул Поцеха, глядя на морщинки, побежавшие от бортов и кормы корабля, и дал знак, что можно прибавить обороты. Канат напрягся, задрожал, морща поверхность воды, и «Зефир» тронулся вперед, прямо к выходу в пролив.

Все это происходило почти в полной тишине, сопровождаемое только слабыми отзвуками, приглушаемыми туманом, как толстым слоем ваты. Тишина даже не дрогнула, не замечая их возни меж крутых берегов.

И тут её пронизал далекий крик, а вслед за ним короткий резкий шум и вдруг один за другим — два выстрела.

Дрожь пробежала по спинам матросов, а Мартен громко выругался.

« — Наткнулись на шведов,» — подумал он.

— Живее! — крикнул он. — Крутите поживее!

Но торопить не было нужды: лебедку крутили как сумасшедшие, корабль ускорял ход и уже миновал устье бухты.

— Если не успеем поднять якорь, рубите канат! — приказал Мартен. — Бросайте его Грабинскому, как только появится возможность.

Оглянувшись на Томаша Поцеху, Ян как обычно убедился, что главный боцман сам знает, что делать, его пушкари и канониры уже бежали к орудиям.

Тем временем шум в теснине стих; выстрелов больше не было слышно, что Мартену показалось странным.

« — Не потопили же они шлюпку парой выстрелов из мушкетов, или пусть даже из картечниц! — думал он. — Может, наши сумели ускользнуть в этом проклятом тумане…»

Почти в тот же миг увидел шлюпку прямо перед носом «Зефира»и принял чуть влево, чтобы разойтись с ней правым бортом.

— Перси, внимание! — крикнул он. — Шлюпка!

Славн тоже заметил шлюпку, которая теперь притормозила и развернулась на месте, чтобы поравнявшись с кораблем на ходу принять буксир. Гребцы ждали, пригнувшись вперед, готовые вспенить воду веслами. По громкой команде Грабинского рванули раз и два, не давая себя опередить. Славн замахнулся и бросил им тонкий линь, а юнга, сидевший на носу, подхватил его на лету и накрутил на крюк на форштевне.

— Якорь в полукабельтове прямо перед вами! — прокричал Грабинский.

— Кто в вас стрелял? — нетерпеливо перебил его Мартен.

Стефан уже взбирался по толстому канату, который подали с кормы.

— Какой-то маленький краер, — ответил он, переводя дух на палубе. — Хотели задержать. Наткнулись на нас в тумане совершенно неожиданно, и уже миновав шлюпку, подняли крик, а потом дважды пальнули почти вслепую, потому что мы уже исчезли из виду.

— Якорь уже совсем близко! — крикнул он, повернувшись к матросам у кабестана.

— Я начеку! — успокоил его Штауфль.

— В какую сторону плыл краер? — спросил Мартен.

— На юг, — ответил Грабинский. — Им пришлось лавировать и они как раз меняли галс, очень круто к ветру. Во всяком случае я не видел, чтобы они развернулись.

Мартен огляделся. Плавание в таком тумане уже само по себе было слишком рискованно. Его к тому же затруднял хотя и слабый, но неблагоприятный юго-западный ветер и близость берегов в узком проливе. Здравый смысл подсказывал в таких условиях стоять на якоре, пока видимость не улучшится. Но это могло продолжаться с одинаковым успехом и час, и несколько часов, к тому же в пятнадцати или двадцати милях дальше к югу в сторону Хане и Седра Удде, туман не мог быть столь густым и — что ещё важнее — корабли пана Бекеша наверняка давно уже вышли в море.

« — Может они уже приближаются к Кальмару? — думал Мартен. — И с минуты на минуту наткнутся на главные силы Столпе?»

Он велел поставить паруса и держать курс поперек пролива, наискось к противоположному берегу, под которым намеревался выполнить поворот и лечь на противоположный галс. Отправил на бак ещё двух матросов, чтобы те вовремя разглядели сушу и предупредили о её приближении.

Сейчас он не слишком волновался по поводу тревоги, вызванной выстрелами с патрульного крайера. Его шкипер не мог разглядеть «Зефир»и наверняка не понял, что за шлюпку обстрелял. Если даже и доложит об этом адмиралу Столпе, или капитану какого-то из линейных кораблей, вероятно патрулирующих вблизи Кальмара, известие это вызовет в худшем случае некоторое недоумение и замешательство, но наверняка не склонит шведов покинуть якорные стоянки и заняться розысками неопознанной шлюпки. Обстановка затрудняла действия как одной, так и другой стороны. Столпе рассчитывал на появление конвоя с юга, так что мог в конце концов послать для игры в кошки-мышки на север какие-нибудь вспомогательные пинки, без особой надежды найти подозрительную шлюпку.

« — Если удастся перехватить хоть одну, вот мне будут и проводники,» — подумал Мартен.

— Э-гей! — раздался протяжный крик с носа. — Берег! Три кабельтовых по носу берег!

Темный низкий берег проступал в тумане, — намного раньше, чем можно было рассчитывать, и у Мартена промелькнула мысль, что «Зефир» находится гораздо ближе к Кальмару, чем он полагал, ибо судя по всему пролив сужался именно здесь.

Белесый туман, клубившийся прямо по курсу корабля, уносился под напором ветра, но дальше влево, над самой поверхностью воды, разливалась густая бесформенная молочная пелена, непроницаемая для взгляда.

« — Может быть, развеется, пока мы сменим галс, — думал Мартен, тянувший с командой к повороту. — Если мы действительно так близко от Кальмара, где-то тут неподалеку должен быть чертовски коварный мысок, торчащий почти перпендикулярно береговой линии. Еще не хватало на него нарваться… Что за проклятый туман! Если теперь перебрасопить реи, влипнем прямо в эту мерзость, она ослепит нас окончательно, и кто знает, не тут ли тот мысок?.. Пройдем или не пройдем? Эх, все бы отдал за порыв свежего бриза!»

Но бриза не было. Напротив: ветер стих почти совершенно, берег приближался, а толстый вал тумана стоял на месте, словно собираясь стать свидетелем решения капитана и сам его провоцируя.

Выбора у Мартена не было; он мог лишь тянуть до последнего в надежде на спасительный порыв ветра.

— Э-гей, впереди берег! — надрывался на носу матрос срывавшимся от возбуждения голосом. — Один кабельтов до берега!

« — Максимум через минуту придется поворачивать, — думал Мартен. — Тут всюду достаточно глубоко, и насколько я помню, нет рифов. Но если эта стена тумана стоит над мысом… Ба, так или иначе придется в неё входить. При таком ветре не удастся повернуть на фордевинд, так что придется рассчитывать только на удачу.»

— К повороту стоять! —скомандовал он обычным спокойным тоном.

— Полкабельтова до берега! — орал с носа перепуганный моряк. — Полкабельтова!!

Его тут же заглушили команды и свистки старших боцманов. Топот ног раздался на палубе, брасы заскрипели в блоках, реи развернулись вокруг мачт, и «Зефир» неспешно повернулся влево, всего на расстоянии броска камнем от берега, после чего его слегка напрягшиеся паруса стали расплываться в непроницаемой мгле, которая постепенно закрывала их сверху вниз, пока не затопила носовую палубу и не окутала весь корабль от носа до кормы.

Почти в тот же миг гущу белого тумана озарило двойной багровой вспышкой, долгий басовитый грохот сотряс воздух, целая стая картечи с дьявольским визгом пролетела за кормой корабля и рассыпалась где-то под самым берегом.

Через десять секунд Поцеха ответил с правого борта залпом в то место, с которого — как ему казалось — прилетел этот поток огня и свинца. Одновременно со стороны суши сорвался первый порыв долгожданного бриза и приоткрыл заслону тумана, смешанного с дымом. Большая четырехмачтовая каравелла с двумя орудийными палубами приближалась по ветру, пересекая курс «Зефира». В её кормовой надстройке видна была свежая пробоина, явно от удачно пущенного ядра.

ГЛАВА XIV

«Зефир» оборонялся. Его команда, изрядно поредевшая под убийственным огнем картечниц и мушкетов адмиральской каравеллы «Вестерос», героически противостояла непрестанно возобновляемым штурмам шведской морской пехоты, которую Столпе бросал в атаку через борта сцепившихся кораблей, и Мартен прекрасно отдавал себе отчет, чем это кончится, если корабли Бекеша максимум через полчаса не придут на помощь.

Он призывал свою команду к стойкости, поднимал их боевой дух, стоя под пулями и с рапирой в руке возглавляя отчаянные вылазки из-под прикрытия надстройки на открытую палубу, которую раз за разом заливали волны шведских солдат, но сам уже терял надежду: Бекеш не появлялся. Наверно осторожный Герд Хайен объяснил ему, что «Зефир» тоже не решится на слишком рискованное плавание в проливе, затянутом мглой, и что пока та не рассеется, нужно воздержаться с началом боевых действий.

Правда, туман изрядно поредел, но если даже конвой уже миновал Седра Удде, все равно его не стоило ждать ещё пару часов. Тем временем могучий гром орудийных залпов и густой оружейный огонь должен был насторожить шведские корабли, сторожащие вход в Кальмарский залив в неполных трех милях дальше к югу и привлечь сюда как минимум один из них. Это означало бы окончательный конец «Зефира», да быть может и крах всей экспедиции.

« — Нет, такого я никогда не допущу,» — подумал Мартен.

Он знал, что сумеет решиться на последний отчаянный поступок, который однако обеспечит Бекешу победу. У него хватало пороха, чтобы «Зефир» взлетел на воздух, уничтожив и корабль, сцепленный с ним борт к борту.

Казалось, миг принятия столь самоубийственного решения приближается: бросив взгляд на юг после отражения очередной атаки шведов, он вдали заметил едва видные в тумане силуэты двух кораблей. С первого же взгляда Ян распознал в них шведские линейные галеоны, и последняя надежда в его неустрашимом сердце угасла. Конец неумолимо приближался. Нужно было, однако, приготовить губительный сюрприз для адмирала Столпе.

Ян решил доверить эту задачу главному боцману. Оглянулся, где он, и заметив его укрывшимся за основание фокмачты, дал знак, что хочет с ним поговорить.

Томаш Поцеха, покинув разряженные и бесполезные в такой обстановке орудия, уже давно во главе своих канониров, вооруженных мушкетами, прикрывал их со стороны носовой надстройки. Теперь он и сам разглядел шведские галеоны, под всеми парусами летящие по ветру, и впервые всерьез обеспокоился. Такого оборота дела он не ожидал; по простоте душевной Поцеха до сих пор неколебимо верил в тактический гений Мартена, в его непогрешимость и воинское счастье, свидетелем которого был уже четверть века. Да, он рассчитывал увидеть в той стороне паруса и мачты, но никак не ожидал, что те окажутся шведскими. Однако так и вышло! У него не оставалось ни малейших сомнений…

Заметив, что его зовет Мартен, боцман отдал мушкет ближайшему матросу и, выждав подходящий момент, сразу после внезапного затишья в беспорядочной пальбе, бегом пустился в сторону кормы. Не раз то справа, то слева слышал он короткий и пронзительный свист пуль, едва его не задевавших, но невредимым добрался до трапа, взлетел по крутым ступеням наверх и уже почти успел укрыться за стеной рулевой рубки, когда ощутил один за другим словно два удара тяжелой железной палкой в бок и плечо. Правда, Поцеха не упал, но от пронзившей его грудь жестокой боли замер на мгновенье, и нащупав под рукой опору — полированную рукоятку штурвала, невольно оглянулся. Это его погубило. Следующая пуля пронзила ему горло и раздробила позвоночник. На краткий миг палуба, мачты, небо и море бешено завертелись в его меркнущих глазах. А потом он рухнул навзничь у ног своего онемевшего от жалости капитана.

Мартен второй раз в жизни оказался перед лицом смерти любимого и близкого человека во время битвы, которой поневоле должен был продолжать руководить. В семнадцать лет он потерял отца, который пал с разможженной головой, когда ядро сорвало рею в битве у юго-западного побережья Англии, поблизости от мыса Норт Фарленд.

И сегодня, как тогда, нечеловеческим усилием воли сумел он одолеть пронзительную боль утраты. Как тогда, так и теперь — в таких похожих обстоятельствах — не впал в отчаяние.

Но на этот раз задача перед ним была ещё труднее, и притом нужно было встряхнуть Грабинского, вырвать его из остолбенения и ужаса и вдохновить на роль, которую ему пришлось назначить, заглушив голос собственного сердца.

— Не время плакать, — сказал Ян, тряхнув парня за плечо. — Осталось слишком мало времени, так что слушай меня внимательно. У нас есть два выхода: либо сдаться, либо погибнуть. Пока я жив, белого флага не вывешу. Ни за что не отдам «Зефир» шведам. Даже ценой жизни. Если удастся отразить штурм, к которому они опять готовятся, хочу сразу после этого воспользоваться замешательством, обрубить лини и абордажные крючья, выпутать реи и ванты из их такелажа и разделить корабли так, чтобы можно было отойти вперед, развернуться и дать залп левым бортом. Если ничего не получится, прежде чем любой из подходящих галеонов разнесет нас своими ядрами или навалится на «Зефир», чтобы взять его на абордаж с другого борта, приказываю тебе заложить фитиль под бочки с порохом и поджечь его. Подходящий момент выберешь сам, чтобы взрыв мог уничтожить и каравеллу, и корабль, пришедший к ней на помощь. Не думаю, чтобы капитаны галеонов отважились стрелять по нам из пушек, пока мы сцеплены с «Вестерос», — пояснил он. — Их ядра могут поразить свой корабль и его команду. И потому мне кажется, что они скорее решатся на абордаж с двух бортов одновременно. Тогда ты ещё сможешь стрелять.

Стефан слушал его молча, до глубины души проникшись драматизмом ситуации, смысл которой лишь теперь дошел до его сознания. Вокруг свистели пули, осколки стекол рулевой рубки с дребезгом вылетали на палубу, крик и стоны возносились и опадали как волна, грохот мушкетов и аркебуз заглушал отдельные слова, дым плыл густыми клубами в воздухе, пропитанном серой и порохом.

— Могу дать тебе в помощь только двух пушкарей, — поспешно добавил Мартен. — Остальные мне нужны будут здесь. Если что-то получится, пришлю всех остальных, чтобы обслужить всю батарею.

Он взглянул Стефану прямо в глаза.

— Рассчитываю на тебя, как на себя самого. Помни: пока я жив, «Зефир» не сдастся; если я погибну, поступай как знаешь.

— Я — как ты, — ответил Стефан, и Мартен стиснул его в объятиях.

Леонардо Тессари, прозванный Цирюльником, напрасно силился выбраться из каюты, которую несколько дней делил с Грабинским, потому что Стефан, уходя, как обычно опустил железную щеколду, чтобы двери не распахивались и не хлопали при качке корабля. Он беспокоился о спокойствии больного и никому не доверял ухода за приятелем, делая исключение только для Томаша Поцехи, который каждый день утром и вечером заглядывал к Цирюльнику, чтобы растереть того скипидаром.

Этого незаменимого средства от всех проблем с легкими было в кабельгате «Зефира»в достатке, поскольку пользовались им для растирания и разведения масляных красок. В каюте шкипера стояла теперь большая банка, из которой доносился острый живичный, а по мнению главного боцмана — укрепляющий здоровье запах.

Двери не поддавались; Тессари был слишком ослаблен горячкой, чтобы их выломать. После нескольких бесплодных попыток он почувствовал ужасное головокружение и присел, проклиная свое бессилие. Начался приступ болезненного, разрывающего грудь кашля; давился им он долго, не в силах перевести дух, а тупая мучительная боль разрывала череп.

Когда наконец Цирюльник немного успокоился, на палубе опять поднялся шум и вспыхнула торопливая и беспорядочная мушкетная пальба, которая вместе с орудийным залпом пробудила его ото сна. И теперь он содрогался в горячечном ознобе и бессильном гневе, что его заперли здесь, когда снаружи шел бой.

Он догадывался, как складывается ситуация, хоть немногое мог видеть через окно каюты, которое распахнул, не обращая внимания на пронизывающий холод и сырость. Напротив его окна, всего в нескольких локтях, раз за разом сталкиваясь с кормой «Зефира», колыхалась корма шведской каравеллы с её названием — «Вестерос», составленным из бронзовых букв. Она нависала могучей надстройкой, в которой виднелась свежая пробоина от прицельного орудийного залпа. Ядро влетело туда в упор и наверняка произвело немалые опустошения, но к сожалению не вызвало пожара.

Пожара?

При этой мысли Тессари содрогнулся, словно впервые осознав её значение. Вспыхни на шведском корабле пожар, Мартен наверняка не преминул бы воспользоваться такой оказией. Видимо, сам он не мог добраться до пробоины, или не заметил такой возможности.

«Вестерос» был втрое больше «Зефира». На нем была многочисленная команда и мощное вооружение. Он обладал подавляющим преимуществом и несомненно атаковал неожиданно, раз Мартену пришлось принять неравный бой, лишившись свободы маневра и обреченный только на отчаянную оборону.

Тессари всегда действовал столь же быстро, как и думал. Но на этот раз он едва волочил ноги. Неверным шагом подойдя к окну, он выглянул наружу. Между ним и разбитой надстройкой «Вестерос» то расширялась, то сужалась пропасть ярдов в десять-двенадцать, на дне которой поблескивала взбаламученная вода. За кормой «Зефира» дрейфовала забытая шлюпка со сложенными веслами. Пеньковый буксирный канат, накрученный на крюк у её носа, слегка покачивался, дугой свисая с палубы корабля в нескольких футах ниже окна каюты.

Цирюльник высунулся, чтобы подхватить его, но не дотянулся. Снова безумно закружилась голова, но он не сдался — ждал момента, когда лодка ткнется носом в борт «Зефира», тяня за собой канат, и возобновил попытку. На этот раз удачно. Зажав его в руке, выбирал дюйм за дюймом, пока не почувствовал сопротивления. Потянулся за ножом, отрезал так низко, как только мог, и стал завязывать петлю на конце.

Он спешил, подгоняемый громом выстрелов, криками и воплями шведских пехотинцев, которые снова пошли на штурм. Руки его тряслись, но он сумел затянуть петлю и, высунувшись в окно, забросил её на конец перебитой балки, торчащей из пробоины в надстройке.

Главное было сделано: теперь он мог добраться туда по этому обезьяньему мосту, лишь бы хватило сил преодолеть расстояние, разделявшее корабли. Были все шансы, что никто не заметит его отчаянной затеи. Разбитая надстройка каравеллы казалась опустевшей. Схватка шла дальше, главной её ареной стали средняя и носовая палуба «Зефира», вплотную прилегавшие к пузатому корпусу «Вестерос».

Тессари уже перебросил ногу через оконную раму, когда ему пришло в голову, что оказавшись на борту неприятеля, он вряд ли быстро подожжет корабль одним кресалом. И вовремя припомнил, что под рукой есть банка скипидара. Попробовал её поднять, но та показалась ему слишком тяжелой. Она была почти полна. И с ней ему не справиться, не удержать на веревке, даже привязав к поясу. Немного подумав, Цирюльник принялся разыскивать какую-нибудь тряпку, чтобы подвесить банку на канат и подтянуть на ту сторону, когда переберется сам. Под руки ничего не попадалось, тогда в безумной спешке, помогая себе ножом и зубами, он распорол на полосы простыню из тонкого льняного полотна, связал их концами, потом подвесил жестянку на канат и через её ушко протянул импровизированный шнур.

Это стоило ему немалых усилий, и заняло уйму времени. Но отдых он себе позволить не мог. Инстинктивно чувствовал, что за стенами каюты разыгрывается едва ли не последний акт упорной обороны. Сердце колотилось у него как бешеное, струи пота заливали лицо и текли по груди, кровь стучала в висках, а сквозь болезненный шум в ушах до него долетали отзвуки схватки, крики, лязг оружия, грохот выстрелов, проклятия и стоны раненых.

Но на них Тессари уже не обращал внимания. Уцепившись за линь и перебросив на него ноги, он полз над пропастью между кормой «Зефира»и каравеллой, продвигаясь фут за футом, стиснув зубы, страшным усилием воли распрямляя онемелые плечи. Над собой он видел только однотонное серое небо, перечеркнутое колышущимся канатом, с которого он свисал спиной вниз, как несчастный жук в паутине.

Добравшись до середины каната, он задрал голову, чтобы взглянуть, сколько ещё осталось. Перебитая балка выступала на фоне темного провала высоко наверху, гораздо выше, чем он надеялся. Свободно висевший канат теперь провис под его тяжестью, образовав тупой угол, в вершине которого он находился. И в довершение неприятностей от натяжения каната корабли медленно стали сближаться, и угол становился все острее.

Цирюльник на миг усомнился, удастся ли ему когда-нибудь преодолеть такое препятствие. Вперед он мог продвигаться лишь очень медленно, и каждое очередное усилие вызывало судорогу в мышцах плеч и бедер. Он с трудом разгибал пальцы, немевшие от холода, а когда снова сжимал их на несколько дюймов дальше, порою терял надежду удержаться, ибо канат выскальзывал из израненных ладоней.

В конце концов, однако, он добрался до края пробоины в надстройке и, собрав остатки сил, сумел туда взобраться.

Кожа на его руках была содрана, ногти обломаны и окровавлены, он истекал потом и одновременно дрожал от холода. Но зато распирала гордость, что он нашел силы и одолел собственную слабость. Теперь оставшееся представлялось легким и простым.

Тессари заглянул во тьму. Как он и предвидел, там царил хаос и разрушение от двадцатичетырехфунтового ядра из полукартауна. Разбитые переборки зияли черными проемами среди свежих обломков и щепок, отщепленных от сосновых балок и досок, разбитая посуда завалила пол, какие-то окровавленные лохмотья свисали с разбитой койки.

« — Это прекрасно будет гореть,» — подумал Тессари.

Он вынул из-за пазухи конец полотняного шнура и перетянул к себе банку со скипидаром, после чего втащил её внутрь. И тут услышал чьи-то быстро приближавшиеся шаги. Присев за грудой досок у остатков переборки, Тессари затаил дыхание. Но в ту же самую минуту подступил приступ кашля. Сквозь навернувшиеся на глаза слезы он разглядел в темном проеме фигуру какого-то офицера с огромной рыжей бородой. Задыхаясь, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил тому прямо в грудь.

Результатов выстрела он не видел, ибо дым заполнил каюту, вызвав новый приступ удушья, но услышал грохот падающего тела. Полуослепленный, волоча за собой тяжелую банку, задыхаясь, кашляя и блюя, он подполз к койке, кое-как поднялся на колени и вылил живичный экстракт на разбросанную постель. Скипидар впитался в тряпки и подушки, струей потек по полу, заполняя щели и дыры, собираясь лужей между опрокинутыми табуретками.

Теперь высечь огонь — раз, другой, третий. Ободранные, изувеченные пальцы не слушались, кресало не давало искры. Снова чьи-то близкие шаги раздались за стеной или, может быть, в соседнем коридоре. Кто-то возбужденно перекликивался.

Тессари понял, что должен взять себя в руки. На счастье кашель перестал его терзать, и он смог наконец вздохнуть спокойно. Снова высек огонь, на этот раз сноп мелких искр посыпался из-под стального молоточка, полотно, пропитанное скипидаром, вспыхнуло, и пламя начало распространяться с невероятной скоростью.

Цирюльник вскочил и отступил назад. Огонь загудел прямо перед его лицом, опалил волосы на голове, скользнул вдоль переборки, жадно облизнул её, вознесся ввысь, затрещал, охватил сухие доски, на которых пузырилась краска, прорвался сквозь дыру в стене в соседнее помещение. Тем временем другой его язык полз по полу, выбрасывая тонкие дрожащие щупальцы по следу потеков, пока не добрался до лужи, разлитой под огромной грудой хлама. Ее поверхность словно взорвалась, дерево занялось немедленно, и горячий столб пламени пролетел сквозь пустые внутренности корабля, гоня перед собой клубы дыма, которые словно длинные черные хоругви тянулись сквозь пролом в боковой стене надстройки.

Вопль потрясения и ярости взметнулся над палубой каравеллы. Ветер раздувал пожар, который уже перебросился на другой борт и угрожал кормовой батарее. Над головами пушкарей дымило и трещало, и тут и там взметались языки огня. Людей охватила паника, начался переполох на главной орудийной палубе.

Тессари лишь короткий миг приглядывался к делу своих рук, испытывая при этом переполнявшее больную грудь чувство гордости и триумфа. Адский жар заставил его поспешно выбраться из пылавшей надстройки, а мысль об единственном пути спасения холодом обдала его мужественное сердце.

Со смешанным чувством отвращения и жалости взглянул он на свои искалеченные, окровавленные ладони. Да, те явно не годились для новых подвигов на жестком, слишком тонком канате… Но как иначе мог бы он убраться отсюда?

Ему пришло в голову, что можно бы снять петлю с балки, опоясаться ею и рискнуть прыгнуть вниз. Но если даже не переломать при этом кости, ударившись о борт «Зефира» над самой поверхностью воды, то все равно собственными силами ему ни за что не взобраться потом на палубу, а призывы на помощь сейчас никто не услышит. Подумал он и о шлюпке, но тут же убедился, что ту отнесло течением на несколько десятков ярдов и она все дальше дрейфовала по ветру. Вплавь её уже не догнать; к тому же в ледяной воде долго не продержишься.

Нет, иного выхода не было. Он мог лишь обмотать ладони обрывками разорванной простыни, которая уже послужила для буксировки жестянки со скипидаром, и как раз этим занялся, когда тройной могучий грохот потряс воздух.

— Полукартауны «Зефира»! — промелькнуло у него в голове.

Высунувшись, он взглянул поверх задранной кормы, заметив вдалеке верхние реи, паруса и верхушки мачт с развевающимися по ветру голубыми флагами. На каждом из них были изображены три золотые короны и лев, держащий топор святого Олафа.

« — Шведы! — подумал он. — Если Томаш не собьет им мачты, или не продырявит борта ниже ватерлинии, они нас раздавят, как пустой орех.»

Он поспешно добинтовал несчастные ладони и, уцепившись за свой «обезьяний мост», как прежде, полез обратно.

Дело шло легче, хотя силы давно были на исходе. Но теперь ему предстояло одолеть большую дорогу, до самого фальшборта «Зефира», где в нескольких ярдах над окном каюты был закреплен линь.

Он раз за разом оглядывался, откидывая назад голову и выкручивая шею. Оказавшись на половине пути, услышал ещё два орудийных выстрела и ощутил сотрясение, которое едва не сбросило его в море. Корма корабля подалась от отдачи орудий, канат провис ниже и дернулся, когда «Зефир» ткнулся в корпус «Вестероса».

Тессари выругался по-итальянски, перехватил руки и снова огляделся. На это раз он на миг узрел за низким фальшбортом чью-то фигуру с занесенными над головой топором.

— Перси! — завопил он что было сил.

Перси Барнс услышал окрик, но так и не понял, откуда, да и не мог уже сдержать размаха — острие топора с глухим стуком обрушилось на край борта, перерубая канат.

Цирюльник, все ещё судорожно хватавшийся за него, понял, что летит вниз, как камень. Перед его глазами ещё мелькнула выкрашенная белым лаком корма, изгиб руля «Зефира», после чего он врезался головой в борт каравеллы, отлетел и рухнул в воду, которая с плеском расступилась, чтобы принять его содрогавшееся в агонии тело.

Заверив Мартена, что поступит, как он, Стефан Грабинский именно так в тот момент и чувствовал. Он желал сохранить верность и капитану, и кораблю. Но даже представляя серьезность угрожавшей им ситуации, он не отдавал отчета в ответственности данного обещания.

Он был отважен; смело сражался и никому не позволял опередить себя в атаке. Готов был даже погибнуть, идя на штурм, хотя мысль о смерти и не посещала его в запале битвы.

Но теперь ему предстояло не принимать участия в бою, а только ждать его исхода, чтобы в случае неудачи корабль взлетел на воздух.

Он воображал себе этот миг, как осужденный — свою казнь. Ему самому предстояло привести приговор в исполнение. Себе, Мартену, всей команде и «Зефиру»… И вдобавок всего за несколько секунд решить, настал ли этот последний миг!

Ведь он мог ошибиться! Мог преждевременно привести в исполнение приговор им всем и самому себе! Мог, наконец, принять решение слишком поздно и пасть от пули или оказаться обезоруженным, не успев ничего сделать.

Стефан покосился на канонира и пушкаря, которых прислал ему Мартен. Он хорошо их знал — толковые, испытанные люди, но не с кем ему было разделить ответственность, командовать предстояло самому.

Велев им спуститься на орудийную палубу и с горящими фитилями ждать у орудий, он вздохнул:

— Был бы со мной Тессари!

Стефан подумал, нужно бы предупредить Цирюльника, что может произойти с минуты на минуту, но тут же передумал. Если Тессари суждено погибнуть, как всем прочим, лучше ему об этом не знать. Да к тому же было уже поздно пробираться — точнее, пробиваться — на корму, в каюту, где лежал больной.

Это была каюта, соседняя с занятой когда-то Марией Франческой. Каждый раз, минуя её дверь, он невольно ускорял шаги, а сердце стискивало, как при сеньорите де Визелла.

Мучительные воспоминания. Особенно последние, после ареста Мартена в Ла-Рошели.

Первая любовь часто бывает неудачной или несчастной. Но эта оказалась жестокой, и не только по вине особых обстоятельств. Грабинский был влюблен без всякой надежды. С самого начала он сражался с этим чувством, упрекая только себя и никому его не выдавая. Мария Франческа однако заметила, что с ним что-то происходит. Поначалу её это забавляло, потом, когда она убедилась в несокрушимой верности Стефана Мартену, — прискучило, а потом стало раздражать. Имея для того немало возможностей, она ему мстительно докучала, стараясь выставить на всеобщее посмешище его тайну. Тессари, который обо всем понемногу догадывался, неоднократно был свидетелем этой забавы, и хотя они об этом не заговаривали, Стефан знал, что в нем имеет молчаливого союзника, который ему сочувствует, хотя помочь не в силах.

Да, Тессари многое понимал и часто парой слов, одним многозначительным пожатием руки, усмешкой или просто взглядом умел ему помочь, как делал это с самого начала их дружбы, когда Грабинский ещё не стал кормчим и помощником Мартена.

Усилившийся огонь картечниц и мушкетов с палубы «Вестероса» дал знать о подготовке нового штурма. Грабинский, укрывшись за толстым парапетом из дубовых балок, видел шведских офицеров в кирасах и шлемах, ровнявших строй.

« — Сейчас начнется, — мелькнуло у него в глове. — А может быть, сейчас все кончится?..» Он глянул в сторону приближавшися галеонов. Те были пока слишком далеко, но ближний вскоре мог попасть в зону обстрела с правого борта «Зефира». Стефан надеялся, что так или иначе сумеет послать в него хотя бы несколько ядер. Надежда эта несколько скрашивала ему мучительное ожидание.

Теперь он подумал о матери и о том маленьком домишке с садиком, который присмотрел для неё в Гданьске за Каменной плотиной.

— Куплю его, как только все закончится и можно будет вернуться в Гданьск, — сказал он себе, упрямо пытаясь чем-то заполнить нескончаемые минуты ожидания. — Да, вот вернуться бы, сойти на берег, хотя бы на несколько дней.

Но Стефан знал, что сам себя обманывает. Ведь никогда уже ему не видеть матери, «Зефиру» не вернуться в Гданьск, — все ясно!

« — Ну нет, так невозможно! — сокрушался он в душе. — Это слабость. Держись, парень. Не плачься над собой. Бывало ведь и хуже и сходило с рук! Хуже? По правде говоря, хуже не было. Хуже быть просто не могло.»

« — Но все равно не в этом дело, — подумал он. — Нельзя подаваться сомнениям. Нельзя рассчитывать на возвращение; нельзя вспоминать маму, не стоит размышлять о крыше над её головой. Он должен быть решителен и хладнокровен. Ведь дело только в том, чтобы не струсить в последнее мгновенье.»

Нет, он не трусил. Знал, что пока не трусит, хоть был почти уверен, что не доживет до полудня.

« — Нужно быть начеку,» — подумал он.

Громкие команды и воинственные крики, донесшиеся с палубы шведской каравеллы, прервали его размышления. Густые шеренги солдат двумя волнами ринулись вперед к сцепившимся бортам кораблей, взобрались на них, полезли на надстройку и шкафут «Зефира».

« — Штурм!» — подумал Стефан.

Он услышал голос Мартена, перекрывший общий шум, а потом залп нескольких мушкетов. Заметил пролом, образованный картечью в наступавшем строю, который смешался и заклубился, как стремительный поток, налетевший на препятствие, пока его не зальют и не прикроют спокойные воды.

« — Нет, их ничем не удержать,» — подумал он.

Но в ту же самую минуту за его спиной раздался громкий топот и три десятка корсаров, вооруженных топорами, клином ворвались в этот прорыв, отбрасывая в стороны наступавших шведов, как острый лемех отворачивает ломти вспаханной земли.

Грабинский на мгновение заметил Мартена, который мчался во главе своих людей, и Клопса с Броером Ворстом по его бокам. Почти одновременно с носа началась контратака, возглавляемая Германом Штауфлем, и рассеченные пополам шведские силы дрогнули и подались обратно к борту «Вестероса».

Стефан затаив дыхание следил за кровавым зрелищем. Сердце стучало у него в груди как молот, подступало к горлу, на миг словно останавливалось и вновь безумно билось. Тут он почувствовал, как кто-то дергает его за рукав, и пришел в себя. Канонир его о чем-то спрашивал. Стефан разобрал только одно слово: галеон.

— Галеон! — промелькнуло словно молния.

Он оглянулся. В полумиле от них шведский корабль сбавлял ход, перебрасывая реи — наверняка чтобы развернуться и подойти к левому борту «Зефира».

Нельзя было терять ни минуты. Стефан скатился вниз по поручням узкого трапа, увлекая за собой канонира.

— Наводить низко, под ватерлинию, — велел он обоим артиллеристам. — Я буду целить в гротмачту.

Присев у пушки, стал рихтовать её короткое дуло, прислушиваясь к нараставшему крику на палубе.

« — Увидели корабль! — подумал он. — Теперь пойдут в последний штурм.»

Глядя вдоль дула полукартауна, сквозь орудийный порт в борту «Зефира», он видел маневрировавший галеон. Слабый ветер не способствовал повороту, паруса беспомощно полоскали, темный силуэт, казалось, неподвижно застыл прямо перед орудийными дулами, которые готовились к залпу.

— Огонь! — скомандовал Грабинский.

Сам отодвинулся, приложил дымящийся фитиль к запалу, и отскочил в сторону.

Могучий грохот ударил по ушам, орудие отлетело назад, и сразу прогремели два других.

Едкие клубы дыма поплыли по галерее и улетели сквозь открытый люк.

Стефан метнулся ближе к носу, желая видеть результаты залпа. Действительно, через тамошние порты он уже мог разглядеть шведский корабль. Дым относило к корме, и из-за черного расплывавшегося облака медленно выплывали высокий корпус, бизань, грот, и фокмачта — все неповрежденные!

— Промазали! — в отчаянии воскликнул он.

— Да где там! — раздался за спиной его голос канонира. — По крайней мере два попадания — смотрите!

И в тот же миг средняя пирамида парусов над шкафутом галеона медленно наклонилась, как крона срубленного тополя, и рухнула за борт.

— Ну наконец-то! — выкрикнул Грабинский.

Канонир что-то говорил, хотел о чем-то спросить, но дикий вопль над головами заглушил его слова.

— Штурмуют! — воскликнул Грабинский и бросился к люку, чтобы выглянуть на палубу.

Но это был не штурм. Клубы дыма вздымались над кормовой надстройкой «Вестероса». На каравелле царила паника, абордажный отряд поспешно отступал, растерянные офицеры отдавали противоречивые приказы, а разъяренные, истекающие кровью и потом люди Мартена рубили топорами канаты, крушили кованые багры и абордажные крючья, которые удерживали «Зефир»у борта шведского корабля.

Грабинский едва мог верить собственным глазам. Неизбежное поражение, весь последний час нависавшее над «Зефиром», вдруг совершенно неожиданно сменилось разгромом неприятеля, во всяком случае поражением адмиральской каравеллы, охваченной губительным пожаром. Это казалось почти чудом.

« — Но чудеса случаются лишь раз,» — мелькнула мысль.

Он подумал о двух галеонах — о том, который от его залпа лишился гротмачты, но мог ещё использовать свои орудия, и о другом, который в любой момент мог двинуться на перехват.

Стефан огляделся. И то, что увидел, чудом ему уже не показалось — быть может потому, что было делом рук его и двух его помощников — но все равно превосходило все мыслимые ожидания.

Галеон, видимо, получил ещё одно прицельное двадцатичетырехфунтовое ядро пониже ватерлинии, ибо заметно кренился на левый борт и медленно тонул.

Тонул!!! Его орудия молчали, глядя в воду, словно промеряли глубину, прежде чем в ней скрыться. Команда спускала плоты и шлюпки, а паруса на уцелевших мачтах беспомощно полоскали.

— Стоять к повороту! — раздался крик Мартена и Грабинский вновь очнулся от задумчивости и помчался на свое место, чтобы командовать маневром.

— Неплохо поработал! — крикнул ему Мартен. — Пусть Ворст немедленно займется заряжанием орудий!

Плотник «Зефира» поспешил выполнить это распоряжение, хотя едва держался на ногах. Он был дважды ранен, в голову и в левое плечо, кровь заливала единственный глаз. Но такие же или даже более тяжкие раны получили почти все члены команды, отражавшие последний штурм. Выглядели они как банда смертников, которым удалось вырваться из дьявольской камеры пыток, где их подвергали адским мукам. Но несмотря ни на что орудия срочно должны быть заряжены и подготовлены к бою. Мачты и реи второго галеона все отчетливее проступали сквозь туман. Корабль шел по ветру и приближался все быстрее. Не было времени перевести дух и перевязать раны: битва под Кальмаром ещё не кончилась.

Мартен безжалостно подгонял свою едва живую команду. Когда наконец ему удалось развернуться между пылающей каравеллой и лишившимся хода галеоном, который все более кренясь дрейфовал по течению среди плававших вокруг плотов и переполненных шлюпок, он привел «Зефир»к ветру и с непоколебимой верой в свою счастливую звезду помчался навстречу третьему противнику.

Его вдохновляла гордость от победы над шведским адмиралом. Он победил его сам, без помощи кораблей Бекеша, хотя «Зефир» был втрое меньше флагманской каравеллы Столпе, не говоря уже о галеоне с его тридцатью с лишним орудиями, которые так ни разу и не выстрелили! Теперь со свойственной ему отвагой он бросился навстречу новой схватке, хотя осталось на борту едва с полсотни изувеченных людей, только частично способных к бою.

Об этом он не думал. Ян рвался поразить Бекеша и Хайена. Жаждал одним махом завоевать себе на Балтике такую же славу, какая окружала его до сих пор в чужих морях. Он уже заплатил за неё гибелью Томаша Поцехи, но боль утраты старого боцмана, который верно служил ему больше двадцати лет, только толкала его к действию. Поцеха должен быть отмщен. По мнению Мартена, только разгром всей флотилии Столпе мог удовлетворить его жажду мести. И потому пятьдесят измученных матросов должны были ещё раз померяться силами с командой шведского галеона, насчитывавшей минимум двести человек, а двадцать орудий «Зефира» — заставить замолчать вдвое превосходившую числом артиллерию неприятеля.

Но на этот раз первыми заговорили другие орудия — не шведские, и не те, которые поспешно заряжали пушкари под командой Броера Ворста.

Далекий грохот донесся из южной части пролива и эхом заметался между берегами, а Мартен, подняв к глазам свой люнет, разглядел сквозь волшебные стекла целую стаю парусов, разбросанных у входа в Кальмарский пролив.

Конвой пана Бекеша прибыл наконец с запоздавшей помощью.

ГЛАВА XV

Последняя фаза битвы под Кальмаром была короткой и закончилась победой эскорта польского конвоя. Ротмистр Владислав Бекеш так писал о ней в своем рапорте королю:

«Наскитавшись почти две недели по морю, в ужасных непереносимых штормах изнывая, стояли мы на якорях в Карлскроне, военном порту короля датского. После чего, по совету каперского капитана Яна Куны, которого как французского дворянина Мартеном именуют, я его корабль к стокгольмскому входу в пролив направил. Этот Ян Куна, Мартеном именуемый, корсар весьма славный, весь остров Оланд обогнул, и с севера в Кальмарский пролив вошедши, сам в одиночку вначале с азартом великим каравеллу адмирала Столпе спалил, tandem^[28] второй корабль Каролуса затопил, а в конце под Кальмар направился. Tempore opportuno^[29] мы также вышли из Карлскроны навстречу, и у самого Кальмарского залива уже только один большой шведский корабль застали, который к тому же не к нам, а как раз к Стокгольму развернулся, на помощь Столпе устремившись. Так что против нас вышли семь пинков и эспингов, об армаде которых я уже был осведомлен. Имея попутный ветер, направились мы прямо к ним, ударив в бубны и трубы, распустив хоругви и зарядив орудия, что узревши, они кто куда по морю разбежались, путь нам освобождая. Tandem тогда огонь из картечниц по оному галеону открыв, причинили ему немалые уроны, и наконец in communi^[30] со шкиперами обоих хольков и при помощи орудий» Зефира» затопили мы этот шведский корабль у самого берега Оланда на небольшой глубине.

Eo modo^[31] c помощью Господа нашего всемогущего вместе с остальными кораблями и двумя коггами 24 декабря в полдень перед замком на якоре стали. Какую радость у людей Вашего королевского величества, в замке пребывавших, это вызвало, Ваше величество, милостивый государь мой, вообразить может; ведь князь Каролус своего бекарта^[32] с пехотой и конницей под городом оставил, и тот наших настолько потеснил, что оставив город они принуждены были в замок отступить, ибо их и сотни не осталось, чтобы защищать то и другое.»

Радость в замке и среди экипажей кораблей в самом деле была огромной. Только на» Зефире» царило траурное настроение. Из семидесяти матросов и боцманов полегло пятнадцать. Их тела, зашитые в парусину и утяжеленные орудийными ядрами, по очереди соскользнули в море, ещё прежде чем «Зефир» вошел в Кальмарский залив.

Недоставало ещё и Тессари. Никто не видел его на палубе во время битвы, а Грабинский, который первым заметил, что Цирюльник исчез, был совершенно уверен, что нашел двери своей каюты запертыми снаружи, как и оставил их выходя. Осмотревшись обстоятельнее, обнаружил, что исчезла и жестянка со скипидаром, и льняная простыня, от которой осталось несколько лоскутьев.

Остальное можно было домыслить: раскрытое окно, внезапный пожар в надстройке «Вестероса»и шлюпка, которую несмотря на самые тщательные поиски вдоль обоих берегов пролива найти не удалось…

« — Это он нас спас, — думал Стефан. — А сам погиб в огне… Почему, однако, никто его не видел и не слышал в тот момент, когда» Зефир» высвобождался из плена у борта шведской каравеллы?»

Вопрос этот не давал ему покоя. Он припомнил, что на корме у бизаньмачты Тессари заменял Славн. Мог он его не заметить? Их разделяло всего несколько ярдов. Достаточно было подать багор или бросить линь, чтобы Цирюльник мог с их помощью вернуться на палубу» Зефира «. Даже если бы на это не хватило сил, можно было перебросить трап и вынести его из пылающей надстройки.

Наверняка можно было. Но отважился бы Славн на такой поступок при немалой опасности, поскольку корабли каждую минуту могли разделиться?

« — Спрашивать не стоит, — думал Грабинский. — Перси все равно соврет. Его трусость не докажешь, даже если так все и было. Да и что это даст?»

Что касается самого Барнса, то он весьма недолго испытывал растерянность и что-то вроде угрызений совести. Все прошло, ещё прежде чем он успел вместе со своей вахтой перебрасопить реи.

Ведь он не был виноват в смерти Цирюльника! Он действовал впопыхах и уже не мог удержать фатального удара топором, когда услышал окрик и увидел того висящим на канате.

Не мог? Наверняка не будь это Цирюльник, может и сумел бы отклонить удар немного вправо или влево и миновать канат. Может сумел бы, а может нет. Но тогда и не пытался. Тессари никогда не пользовался его симпатией, и сам не выказывал к нему склонности. Напротив: относился к нему скорее презрительно, свысока, словно считая себя лучше.

Перси за семнадцать лет службы добился боцманской должности, но до сих пор не стал старшим боцманом вахты. Функции эти выполнял он только на подмену, и притом по очереди с Клопсом. А Цирюльник, пришедший на» Зефир» вместе с ним, издавна командовал третьей вахтой и сейчас, после гибели Томаша Поцехи, снова получил бы повышение. Разумеется — если поборол бы болезнь, что представлялось весьма сомнительным.

« — Все равно бы он откинул копыта, — подумал Славн. — Нечего жалеть.»

Ему светила перспектива принять третью вахту после Тессари, но опять постигла неудача: во время вечернего построения Мартен назначил старшим боцманом вахты Мартина Кноха, прозванного Клопсом.

Ротмистр Бекеш по совету Мартена хотел поскорее воротиться в Гданьск или лучше в Пуцк, где новый командующий силами побережья, Ян Вейер, приготовил зимние стоянки королевским кораблям. Гданьский сенат уже не раз протестовал против их длительной стоянки у Лятарни, а Зигмунту III приходилось считаться с советниками, у которых он постоянно получал займы. Сенаторы же считали, что его конфликт со Швецией — частное дело династии, и кроме того предпочитали нейтралитет войне, которая не способствовала торговым интересам.

Король уступил. Остатки его «армады» были переведены в Пуцк и стали там на якорях, а Вейер занялся их ремонтом.

Немного он мог сделать, не получив на эти цели денег, но по крайней мере хоть как-то сохранил суда от окончательной гибели и теперь ожидал возвращения Бекеша.

Бекеш однако не смог выйти из Кальмара сразу после выгрузки припасов для крепости, ибо в море снова бушевал декабрьский шторм. Корабли стояли на якорях под стенами замка и только «Зефир» выходил из залива, чтобы патрулировать пролив.

Во время первого такого патрулирования Мартен убедился, что адмирал Столпе сумел справиться с пожаром на «Вестеросе»и спасти каравеллу, после чего, видимо, отогнал её в Стокгольм или Норркопинг. В то же время галеон, потопленный Грабинским, сел на мель и торчал там с покосившимися мачтами и реями, с которых свисали разодранные паруса.

С «Зефира» спустили шлюпки, чтобы проверить, не найдется ли на останках чего-нибудь ценного. Результаты проверки оказались совершенно неожиданными. Грабинский привез корабельную казну с приличной суммой денег и четыре кованых сундука, содержавших богатые одежды, драгоценности, дорогое столовое серебро и художественное ручное оружие, разукрашенное дорогими каменьями. Вероятно, это была часть трофеев, захваченных шведами под Стегеборгом. Ее стоимость с лихвой перекрывала все потери и повреждения, понесенные кораблем, и заодно обеспечивала неплохие наградные команде и выплату пособий семьям погибших.

Столь нежданная добыча в немалой степени способствовала подъему боевого духа команды, тем более у той теперь было в достатке еды и напитков, которые также забрали из прекрасно оснащенной и не пострадавшей каптерки галеона. Раны быстро заживали, а скорбь от потери товарищей и друзей запивали крепкой шведской водкой, празднуя начинающийся пост.

Только после недели подобных праздненств, в первый день нового года господня 1599, конвой, провожаемый всем гарнизоном Кальмара, двинулся в обратный путь.

И опять в открытом море бушевала буря, на этот раз захватившая всю Балтику, от Ботнического и Финского заливов до Щецина и Колобжега. Снежная круговерть, ледяные брызги волн и клочья пены, несомые ветром, заполнили воздух. Длинные сосульки свисали с вант и штагов, вода замерзала на палубах, ледяная корка покрыла ванты, сковала якоря в клюзах, нарастала на бортах. Ветер выл, свистел, срывал паруса и запутывал снасти, а море рычало, швыряя корабли как щепки.

Длилось это четыре дня и ночи. Пятого января под утро ветер стих, после чего перешел на умеренный северо-западный. Небо очистилось и ударил мороз. На западе стал виден гористый силуэт острова Борнхольм.

Мартен подумал, что если такая погода продержится хотя бы сутки, конвой назавтра должен миновать мыс Хель. Это вдохнуло в него надежду, что вечер Трех Королей он проведет с Марией Франческой, но тут же напомнил себе, что причалить они должны в Пуцке, а не в Гданьске.

Это ему совсем не нравилось. Не стоило даже мечтать о какой-нибудь оказии из Пуцка в праздничный день, и к тому же до Гданьска оттуда было почти восемь миль.

« — Я поставлю корабль под Лятарней, — решил он. — Ведеке не осмелится протестовать. Все равно это только на одну ночь.»

Он уже тешил себя катанием на санях, позабытым с мальчишеских лет. Мария наверняка никогда не каталась в санях. У него на этот случай был для неё сюрприз: роскошная соболья шуба из добычи, взятой на вражеском галеоне. Поистине королевский подарок. Ян горел желанием поскорее увидеть её в этих бесценных мехах, разрумянившуюся от радости, с глазами, горящими счастьем.

Решил проводить конвой только до Хеля и, не спрашиваядаже позволения, плыть в Гданьск. Полагал, что после совершенных им подвигов осуждать его никто не посмеет. В заливе корабли конвоя будут в безопасности, а «Зефир» пересечет его с попутным ветром меньше чем за час.

Конвой миновал Хель на следующий день около половины четвертого, незадолго до захода солнца. Весь Пуцкий залив, казалось, наполнился кровью; безоблачное небо набрякло багрянцем, а над самым горизонтом сияла огромная ослепительная луна.

Северо-западный ветер нес мороз, однако его порывы, встречая отпор Даржлубской и Верщуцинской пущи, несколько ослабели.

Кораблям пана Бекеша теперь приходилось нудно лавировать, меняя галс с правого на левый и наоборот. Строй рассыпался. Каждый капитан маневрировал на свой страх и риск, чтобы до ночи добраться в порт или по крайней мере бросить якорь поближе к Пуцку.

Мартен, воспользовавшись этим, незаметно повернул на юг и — как намеревался — вполветра помчал прямо в Вислоуйсце.

Туда он прибыл уже в сумерках. Несмотря на формальное закрытие порта и рейда для движения судов, застал зажженными огромный фонарь Лятарни и освещенные створы юго-западного входа на рейд. Однако не воспользовался ими, зная заранее, что в праздничный день в эту пору ни один лоцман не выйдет ему навстречу. Решил войти с северо-запада, вопреки всем предписаниям, зато по ветру, и исполнил этот рискованный маневр в полной темноте, после чего свернул направо к каменным набережным Мертвой Вислы, миновал стены крепости и, спустив все паруса, бросил якорь в южной бухте, которая до недавних пор служила королевским кораблям гаванью и военным портом.

Теперь в конце небольшой гавани, у разводного моста, который соединял маленький форт с сушей, торчал плоский черный корпус крепостного парома, а за ним стоял у причала только один корабль и два одномачтовых портовых балингера. Свежая тонкая пленка льда сковала стоячую воду в бухте у самых берегов, слабо поблескивая отражением смольных каганцов, пылавших у ворот за мостом.

От Вислы всю ширину бассейна перегораживал поднимаемый с обеих сторон барьер. Тот был заперт и никто не спешил его убрать.

Только когда «Зефир» под напором ветра развернулся на якоре и стал носом к бастионам форта, на стенах засверкали фонари и показались фигуры людей. В одной из них Мартен узнал бурграфа Лятарни, Эрика фон Сассе. Не дожидаясь его вопроса, Ян сам представился.

Сассе уже успел сообразить, что это за корабль. Он как раз собирался в Гданьск, когда в сгущавшихся сумерках были замечены паруса «Зефира». Велев ждать запряженным саням, готовым к отъезду в город, он внимательно следил за маневрами Мартена.

Сориентировавшись, что «Зефир» входит через Вестфарвассер, забушевал от возмущение и в первую минуту готов был дать перед ним по курсу предостерегающий выстрел, но удержался от такого шага.

Нет, пусть входит. Сенат и хафенмейстер получат дополнительные доводы нарушения закона. Глупец! Сам ставит на себя ловушку. И заплатит за это.

Услышав окрик Мартена, спросил о причине вторжения в гданьские воды вопреки запрету.

— Ночь застала меня в заливе, — отвечал Мартен. — Не хотел рисковать входом в Пуцк, ибо не знаю толком тех берегов. Не мог лавировать под ветер, а поскольку не было лоцмана, который мог бы провести меня в порт, прошел с северо-востока.

— Все это вас нисколько не оправдывает, — заорал Сассе. — Нисколько! Другой дело, был бы ваш корабль в опасности!

Мартена охватило нетерпение и гнев, но он старался их сдержать, чтобы не взорваться.

— Да бросьте, пан бурграф, — возразил он. — Полагаю, я и моя команда заслуживаем уважения к себе. Если вы этого не знаете, тем хуже для вас. Завтра об этом будет говорить весь Гданьск. Сейчас я требую впустить «Зефир»в гавань под Лятарней на одну ночь. Не позднее полудня мы уйдем отсюда.

— Вы что, завоевали Швецию? — спросил Сассе, несколько сбитый с толку его самоуверенностью.

— Я предпочел бы вам ответить с меньшего расстояния, — заявил Мартен. — Откроете барьер, или нам послать своих людей это сделать?

— Не советую даже пытаться, — повысил голос Сассе. — За мной закон и воля Его королевского величества. И заряженные орудия, — добавил он.

Мартен рассмеялся.

— Его королевское величество велит укоротить вас на голову, если вы откроете огонь. Я жду ещё две минуты. Думайте сами, стоит ли прибегать к помощи ваших пушек.

Фон Сассе был готов на это, но удержали его три соображения. Во-первых, уверенность в себе, а может просто бессовестная похвальба Мартена произвели на него некоторое впечатление. Прогневить короля — слишком рискованно… Во-вторых, если бы оказалось, что у Мартена нет никаких заслуг или поводов для укрытия в Вислоуйсце, комендант Лятарни сам предпочитал иметь его корабль в ловушке, чтобы взять под арест и получить полное удовлетворение. В третьих он знал, что старые крепостные пушки по крайней мере не заряжены, а их огонь в темноте немного стоит.

Правда, в конце военной гавани стоял «Йовиш», но половина экипажа сошла на берег, а капитан Дюнне поехал в Торунь и должен был вернуться только завтра. Мартен мог решиться на что угодно, а затея битвы с этим безумцем вряд ли пришлась бы по вкусу сенату, особенно когда её исход был так неопределенен.

Сассе решился.

— Я уступаю насилию, — заявил он. — Но вы ответите за это, капитан Куна.

— Не я грожу вам заряженными пушками, а вы мне, — возразил Мартен.

Велел спустить две шлюпки и подать буксир с носа. Когда длинные плечи барьера поднялись вверх, отворяя вход, «Зефир» подтянулся на якорной цепи и поднял якорь, а потом медленно вошел за шлюпками между высокой стеной южного бастиона и внутренним земляным валом, за которым лежал плоский песчаный берег.

Тут он развернулся носом к выходу и наконец причалил к сваям, укреплявшим крепостные валы.

Сассе молча приглядывался к этим маневрам, прикидывая в уме, что ему делать. Он с удовольствием немедленно арестовал бы Мартена, заманив под любым поводом во двор цитадели. Но это явно вызвало бы схватку с его командой, сейчас совсем не нужную.

« — Время есть, — думал он. — Раз он хочет отплыть только завтра днем, времени у меня хватает. Пусть им займется Готард.» Сассе допускал, что «Зефир» просто загнало ветром к Гданьску, в чем Мартен не хотел признаться. Возможно, были какие-то повреждения, которые следовало устранить перед дальнейшим плаванием. Это бы объясняло упорство капитана, и до известной степени послужило для него смягчающим обстоятельством.

« — Хорошо бы он не ночевал на борту, — вновь подумал Сассе. — Тогда уверен, им от меня не вырваться.»

И он решил склонить Мартена поехать в город, и даже предложить ему ночлег в конторе порта.

Ждать пришлось не меньше часа, сходя с ума от злости на неповоротливость корсара. Люди на пароме мерзли, кони в санях трясли гривами, нетерпеливо рыли копытами утоптанный снег, возница притопывая расхаживал взад-вперед, факелы догорали, гасли и приходилось посылать за новыми.

— Ну, вы там когда-нибудь соберетесь?! — заорал Сассе, снова увидев фигуру корсара у борта.

— Заканчиваем! Сейчас я переправлюсь к вам, — ответил Мартен, добавив: — Не знал, что вы меня ждете.

Шлюпка перевезла его на другой берег бухты, и вскоре он уже стоял на набережной.

— Я жду, чтобы подвезти вас в город, — рискнул заметить Сассе, избегая его взора.

— О, в самом деле? Я даже не рассчитывал. Вы приняли нас так негостеприимно, что не хотелось и просить вас о такой услуге, — сказал Мартен, пораженный переменой в его поведении.

Бурграф ехидно ухмыльнулся.

— Раз уж вы здесь… Могли бы даже переночевать… — протянул он с некоторой надеждой, что и это пройдет.

Но Мартен поблагодарил: ночевать он собирался в Холендрах.

— В таком случае я туда вас доставлю в санях, — заявил Сассе. — Собираетесь на гулянку к тетушке Анне?

Тон его вопроса насторожил Мартена, показавшись слишком фамильярным. Настолько фамильярным, словно домик на Холендрах укрывал под своей крышей нечто, о чем не говорят вслух; что-то неприличное, подозрительно двусмысленное.

« — Видимо, люди знают о маленьких грешках нашего почтенного Генриха, — подумал он. — Было бы куда лучше, если бы Мария согласилась поселиться в Пуцке.»

В Пуцке! Ян-то знал, что она не согласится. Что бы ей там делать целыми днями?

Сассе, не дождавшись ответа, сел в сани и предложил ему место рядом с собой.

— Мы в момент переправимся на другой берег Вислы, — сказал он. — Садитесь.

Кони тронули шагом, копыта громко застучали по помосту, потом по палубе парома.

— Abstossen!^[33] — скомандовал бурграф.

Его люди, замерзшие и злые, что пришлось столько ждать, в понуром молчании тянули буксирный канат. Паром прошел под барьером, вышел в рукав Вислы, а потом, начиная от последнего столба, поддерживавшего канат, начал медленно плыть поперек русла с ленивым, едва заметным течением. Противоположный берег приближался, вырастал из воды черной массой, пока снова не показались столбы с натянутым канатом, за который ухватились баграми, чтобы подвести неуклюжую платформу к помосту.

Сани легко въехали на подъем хорошо наезженной дорогой и свернули на тракт. Кони перешли на рысь, дружно фыркали, комья снега с шорохом сыпались на выгнутый облучок, на котором сидел кучер.

Сассе только теперь стал распрашивать о судьбе экспедиции в Кальмар.

— Мы полагали, что оттуда никто не вернется, — заметил он.

— Не вернутся в Стокгольм два тяжелых шведских линейных галеона, — ответил Мартен. — Ибо лежат на дне. Только Столпе как-то вырвался на своей полусожженной каравелле. Мы вернулись все, за исключением погибших.

— Невероятно! — воскликнул бурграф. — Как же это случилось?

Мартен не заставил себя упрашивать. Он гордился победой и геройством своей команды, так что изложил подробности битвы, описывая подвиги каждого из этих неустрашимых людей по отдельности.

Сассе чувствовал, что это не пустая похвальба. И теперь усомнился, станет ли Сенат связываться с этим сорвиголовой. Рад был своей осмотрительности. Лучше не задираться с человеком, которому король был стольким обязан.

Тем не менее он не хотел принимать на себя ответственность за любое решение в связи в незаконным вторжением «Зефира»в гданьские воды. Надлежало уведомить об этом Готфрида Ведеке — и чем раньше, тем лучше. Решил ехать прямо к нему, к Староместским Валам, а лишь потом отвезти на Холендры Мартена.

Когда сани миновали Древний Тарг и влетели на площадь Доминиканцев, велел остановиться.

— Я мог бы прислать за вами лошадей завтра утром, — любезно предложил он.

Мартен поблагодарил, но заявил, что сам доберется в Лятарню. Намерен поехать на Стоги и там переправиться через Вислу.

— Во всяком случае завтра в полдень «Зефир» уйдет в Пуцк, — добавил он. — Долго занимать у вас место я не буду.

— Как хотите, — пожал плечами Сассе. — Езжайте с Богом. Доброй ночи и веселой забавы!

— Доброй ночи, — ответил Мартен. — Спасибо что подвезли!

Возница прикрикнул на лошадей и, развернувшись на месте, снова пустил их рысью.

Дорога из Гданьска на Холендры была худой, едва протоптанной; лошади уже устали от трехчасовой езды.

— Дайте им немного отдохнуть, прежде чем возвращаться, — сказал Мартен вознице, когда из-за деревьев блеснули огни в окнах усадьбы Генриха Шульца.

— Ну, — буркнул кучер. — Все в мыле. Со двора заедем или как?

— Со двора, — согласился Мартен.

Сани миновали распахнутые ворота, проехали мимо низкой привратницкой и живой изгороди, отделявшей хозяйственные постройки от двора, и остановились у калитки, через которую можно было войти в парк.

Мартен вылез, забрал у кучера пакет с соболиной шубой, и огляделся. Через окно в большом флигеле прислуги заметил несколько фигур вокруг уставленного стола. Из конюшни доносилось фыркание и ржание лошадей. Двое больших распряженных саней стояли перед конюшней. Какой-то парень или гайдук показался там на пороге, и приветствовав ворчливого кучера с Лятарни, завел с ним вполголоса разговор.

« — У Генриха гости, — подумал Мартен. — Гулянка у тетки Анны», — вспомнил он слова бурграфа, которые показались ему столь двусмысленными.

Ян испытал какое-то неприятное чувство, что его выставили на посмешище или попросту дурачат. Никто тут не рассчитывал на его прибытие. Никто его не ждал. Он почувствовал себя просто чужаком, причем нежелательным.

Сделав пару шагов в сторону парадного подъезда, он заколебался. Можно ведь пройти через калитку и попасть на террасу со стороны сада, чтобы заглянуть через застекленную дверь внутрь.

Перед таким искушением он не устоял. Повернув и утопая в глубоком пушистом снегу, добрался до ступеней лестницы, ведущих на террасу.

И снова заколебался.

Зачем, черт возьми, ему туда подкрадываться? Что он рассчитывал увидеть? Пожал плечами, злой на самого себя. И уже хотел отступить, когда услышал неестественно высокий смех Марии Франчески. В тоне этого смеха — скорее хихиканья — было нечто столь чувственное и одновременно возбуждающее, что дрожь пробежала у него по спине.

В два прыжка он оказался у запертых дверей. Изнутри их заслоняли тяжелые плюшевые шторы, но между ними была узкая щель, через которую пробивался свет.

Мартен окинул взглядом обширный зал, пол которого покрывал толстый турецкий ковер. Там царил беспорядок, говоривший, что гости пани фон Хетбарк и Генриха Шульца уже разошлись после обильного ужина, напившись до упада, как это бывало вдали от почтенных городских властей, в теплой компании или в обществе нескольких девиц, которые наверняка больше ценили веселую гулянку и золото, чем скромность и честь.

Ни развеселых дам, ни их кавалеров уже не было в ярко освещенном зале. Пары, сложившиеся за время пирушки, рассеялись, наверняка в поисках более укромных уголков, оставив перевернутые кресла, разлитое вино, опорожненные бутылки под столом, рассыпанные сласти и закуски, брошенные веера и чью-то забытую туфельку.

Не было там и «тетушки Анны». Зато её племянник, амфитрион этого пиршества, совершенно отключившийся, сидел под стеной у подножья часов и бормотал что-то сам себе, кивая в такт движениям маятника. На голове его был шутовской колпак с бубенчиками, а в руке бутылка, из которой он изредка потягивал, разливая вино на кружевной воротник и заляпанный шелковый кафтан.

Мартен искал взглядом Марию Франческу, и не находил — вид на большую часть комнаты и противоположный конец стола заслоняли ему складки портьеры. Но он слышал смех сеньориты, и время от времени видел склонявшуюся в ту сторону рыжую голову и округлые сутулые плечи Готарда Ведеке, вторившего этому несносному хохоту низким горловым похрюкиванием.

Тут сквозняк пошевелил портьеру. Ее края несколько раздвинулись и Мартен почувствовал, что вся кровь, собравшаяся в сердце, яростной горячей волной ударила ему в голову. Он заметил стройную фигурку Марии, охваченную рукой Готарда, и её голову, склоненную к нему на грудь. В тот же миг двери в глубине зала приоткрылись, в них заглянула пани фон Хельтбарк и тут же деликатно удалилась. Шульц, видимо, уснул: голова его упала на измятый воротник, а шутовской колпак съехал на глаза. Ведеке склонился, а потом с известным усилием поднялся с места и, повернувшись спиной к окну, двинулся в сторону спальни Марии Франчески. Ступал он осторожно, обходя перевернутые кресла, поскольку нес в объятиях роскошный и сладкий груз.

Мартен увидел на мгновение его пухлые плечи и белые руки Марии, обнимающие толстый багровый затылок. Сеньорита болтала ногами, прижималась к Готарду, щекотала его за ухом и смеялась, хохотала как нимфа, уносимая сатиром.

Треск разбитых дверей, звон стекла и яростный окрик Мартена заставил их замереть на месте. Ведеке обернулся, глянул через плечо и окаменел, разинув рот, из которого сочилась слюна. Мария вырвалась из его объятий, отступила к стене.

Шульц очнулся, отбросил прочь колпак, вытаращил глаза и силился встать, что ему удалось не сразу.

Мартен, ослепленный гневом, на миг застыл неподвижно, с напряженными мышцами и страшным смятением в мыслях. Сквозь кровавую мглу видел он только побледневшее, искаженное ужасом лицо Готарда Ведеке. И метнувшись к нему, как тигр, схватил за плечо, развернул к себе, врезал наотмашь по челюсти, добавил по другой, выхватил из-за пояса пистолет. И тут почувствовал, как чьи-то руки обнимают его колени, хватают за рукав.

Услышал высокий пронзительный крик и немного придя в себя Ян узрел у ног своих Марию Франческу. Резко вырвался, и она упала между ним и Готардом, не переставая кричать и взывать на помощь.

Ведеке, оглушенный, залитый кровью из разбитого носа, оступал шаг за шагом, и с порога спальни кинулся назад, к окну, распахнул его, выскочил наружу и помчался, спотыкаясь, налетая на кусты и цепляясь за ниpкие ветки деревьев.

Удирал вслепую, подгоняемый безумным страхом, но вскоре вынужден был остановиться, ибо не хватило дыхания. И тут убедился, что никто его не преследует. Присев за толстым пнем и тяжело переводя дух, попытался понять, что же все-таки произошло.

Это было нелегко. В голове у него мутилось, на губах ощущал вкус крови, а лицо опухало и горело, как ошпаренное. Ему показалось, что сквозь распахнутое окно и выбитые стекла долетают звуки драки.

« — Этот бешеный пес всех нас перебьет, — с ужасом подумал он. — Что делать?»

Огляделся кругом и теперь, освоившись с темнотой, разглядел живую изгородь и распахнутую калитку. Готфрид кинулся туда и вбежал на двор. Лакеи и гайдуки высыпали из избы для прислуги и с любопытством заглядывали во двор. Он уже собирался позвать их, когда заметил и узнал запряженные сани. Это была упряжка бурграфа Лятарни.

Значит Мартен прибыл оттуда! В таком случае его корабль стоит в Вислоуйсце. Может быть, «Зефир» поврежден?

Времени задумываться над этим не было. Надлежало действовать. Быстро! Немедленно!

Ведеке кликнул кучера.

— Быстро в город! — бросил он, падая в сани.

Неуклюжий парень торопливо снимал с конских голов мешки с зерном, поправлял хомуты, подтягивал упряжь. Остальные несмело приближались, окружая упряжку полукругом.

— Люди добрые! — обратился к ним Ведеке. — Бегите в дом! Там дерутся. Тот, что только что приехал, охвачен приступом безумия. Он вооружен. Его нужно связать и запереть!

Слишком поздно он заметил, что перепугал прислугу. Никто не горел желанием умереть от руки безумца.

Но сани уже рванули с места. Ведеке выругался и укрылся пологом.

— Гони! — крикнул он. — Лети во весь опор!

Тем временем Мартен, потеряв его из виду, несколько остыл.

— Встань, — велел он Марии. — Перестань кричать и собирайся. Едем на корабль.

Сеньорита умолкла и уставилась на него расширенными от страха глазами. Взяв её за локти, поставил на ноги.

— Даю тебе две минуты, — тихо сказал Ян. — Забирай то, что под рукой, и возвращайся, ибо дольше я ждать не намерен.

Подтолкнул её легонько к дверям спальни и повернулся к Шульцу, который стремительно трезвел от холодного ветра из разбитого окна.

— Тебя стоит проучить и наградить приличным пинком, скотина, — презрительно процедил Мартен. — Или пустить пулю в лоб, как паршивому псу. Тебе и тому хряку, которому ты её подсунул.

Шульц заморгал, словно ему сыпанули песком в глаза. Ему становилось ясно, что и он остался в дураках.

— О ком ты говоришь? — выдавил он. — Кому я… я — Марию?

— Кому! — повторил Мартен. — Если бы не видел собственными глазами, сам бы не поверил! Сколько тебе заплатил Ведеке за то, чтобы ты споил её в собственном доме, чтобы мог с ней… как с первой попавшейся… Тьфу! — сплюнул он под ноги.

Шульц наконец пришел в себя.

— Ведеке?! — возвопил он.

Его потрясение было таким очевидным, что Мартен даже усомнился в правоте своих подозрений.

— Только не делай виду, что ты ни о чем не знал, — сказал он уже спокойнее.

Шульц тут же понял, что пока ему ничто не грозит.

« — Ведеке! — поспешно размышлял он. — Все можно свалить на этого престарелого Адониса. А она? Ее нужно задержать. С ней я разберусь позднее, — облизал он пересохшие губы. — Хватит у Анны ума выпроводить тех гостей и женщин? Мартен их, пожалуй, не видел… — он покосился на стол и приборы. — Ладно, как-нибудь объясню, — думал он. — Самое главное, чтобы он уехал один, без нее. С Готардом я улажу, но нужно избавиться от Мартена. Только как? Пока нужно сделать все, чтобы Мария осталась здесь.»

Тут он услышал тихий звон бубенчиков саней. И облегченно вздохнул. Мартен даже не взглянул в сторону окна. Казалось, он ждет дальнейших объяснений.

— Я был пьян, — сказал Шульц. — Готард все время пил со мной, шельма. Бог мне свидетель, — ударил он себя в грудь, — я его не заподозрил!

— Оказалось, голова у него куда крепче твоей, — буркнул Мартен.

Подойдя к столу, налил себе кубок вина и выпил залпом. Генрих наблюдал за ним исподлобья.

— Наверняка, — подтвердил он, деланно сокрушаясь. — Если бы я только мог допустить, что он с тайным умыслом…

— Знал, с кем имеешь дело, — прервал его Мартен уже почти без гнева. Налил снова и пил не спеша, косясь на Шульца с усмешкой сожаления.

— От меня он так получил по морде, что с неделю не сможет показаться людям на глаза, — сообщил Ян. — Не причаль я под Лятарней. — начал он и умолк на полуслове, наморщив брови, ибо при мысли, что бы тогда могло случиться, кровь опять ударила ему в голову.

Шульц содрогнулся.

— Ты причалил под Лятарней?! — воскликнул он.

Мартен удивленно взглянул на него.

— Да, — протянул он и тут же сообразил, что «Зефиру» грозит опасность.

После того, что тут произошло, Ведеке сделает все, чтобы отомстить. Бежал через окно и потом прямым ходом во двор, значит должен был наткнуться на сани Сассе… Узнал от кучера… Погнал в город или прямо в Лятарню!

— Я советовал бы тебе поскорее туда вернуться, — заметил Шульц, — Мария…

— Вели запрягать! — прервал его Мартен.

Оглянулся на полуоткрытые двери, за которыми исчезла Мария Франческа. Там стояли темнота и тишина.

— Поехали, Мария! — крикнул он.

Никто не ответил, потому он схватил со стола канделябр и, отодвинув Шульца в сторону, вошел в спальню.

Пламя свечей колебалось от ветра, тени прыгали по стенам. Пришлось закрыть окно, чтобы её увидеть.

Сеньорита стояла на коленях у широкой кровати, с лицом, укрытым в ладонях. Ян решил было, что она молится, но его поразила беспомощность и полная неподвижность её фигуры. Коснулся плеча и тут же вынужден был её подхватить, ибо она повалилась назад. Была смертельно бледна, на лбу выступили капли пота, закатившиеся глаза холодно сверкали белками.

Он перепугался. Мороз пробежал по коже. Знал, что она не расставалась с маленьким, острым стилетиком, который носила на поясе в складках юбки. Дрожащими руками попытался его нащупать, поставив канделябр на пол.

— Она в обмороке, — услышал он за спиной голос Анны Хетбарк. — Бедняжка! Как можно быть таким жестоким!

Мартен испытал безмерное облегчение, благодарно посмотрев на эту женщину, которую ещё минуту назад презирал и готов был оскорбить самыми грубыми словами.

— Прошу положить её на постель и дать мне кувшин с водой, — велела она. — Он на умывальнике в алькове.

Ян покорно выполнил все распоряжения. Когда вернулся с кувшином, пани фон Хетбарк сидела рядом с вытянувшейся навзничь Марией Франческой и натирала ей виски водкой, крепко пахнувшей травами.

Веки Марии дрогнули, она глубоко вздохнула, легкий румянец медленно окрасил щеки.

— Жива, — шепнул Мартен.

— При виде диких скандалов не умирают, — ядовито заметила придворная дама королевы Боны, и добавила: — К счастью.

Мартен чувствовал себя униженным её словами. Но земля уже горела у него под ногами.

— Я должен забрать её на корабль, — заявил он.

— Вы и в самом деле ошалели, капитан Мартен? — спросила Анна, смерив его презрительным и гневным взглядом. — Прошу немедленно убираться отсюда и оставить нас одних. Видите, до чего вы её довели?! Вы хотите её убить?

— Мне нужно срочно ехать в Лятарню. — начал Мартен.

— Скатертью дорога! — заявила та решительно и безапелляционно. — Мария останется тут под моей опекой.

— 323 —

— Но я приеду за ней завтра из Пуцка, — сказал он. — И пусть уж ваша милость стережет её получше, чем до сих пор.

Отвернулся и выбежал из спальни, а потом тем же путем, каким ворвался сюда, выбрался на террасу. Уже хотел перескочить балюстраду, чтобы поскорее очутиться на дворе, когда обо что-то споткнулся. Это был сверток с собольей шубой. Его он швырнул в опустевшую столовую через выбитое стекло.

ГЛАВА XVI

Готард Ведеке мчал сломя голову, лишь бы поскорее оказаться в Гданьске. Знал, что Сассе вылез из саней перед его домом на площади Доминиканцев, значит наверняка хотел его видеть. Может быть, оставил какое-то известия?

Велел ехать туда, открыл замок входных дверей собственным ключем, но убедился, что те заперты изнутри. Его охватила ярость. Принялся грубо ломиться в дверь, ругаясь на чем свет стоит, но поначалу разбудил только соседей, которые приняли его за разбушевавшегося пьяницу и тоже наградили проклятиями. Кто-то вдобавок ещё плеснул из окна ведром помоев, и только немного промахнулся, обрызгав впрочем ему сапоги.

В конце концов, однако, его собственная прислуга разобралась, с кем имеет дело, и в великом замешательстве с извинениями впустила внутрь.

Там он узнал немного. Правда, старый Зигфрид Ведеке разговаривал с Эриком фон Сассе, но бурграф, не желая того беспокоить, просил только, чтобы Готард изволил приехать в Лятарню завтра утром.

Наутро! Уже давно миновала полночь — пробило третий час.

Хафенмейстеру нельзя было терять время. В нескольких словах он уведомил отца о нарушении Мартеном свежезаключенного договора Гданьска с королем, умолчав при этом о своем немилом приключении. Был возмущен и не хотел слушать предостережений, которые тот пытался высказать.

— Я должен ехать туда немедленно, — заявил он. — Чертову корсару нужно преподать примерный урок.

Оставив Зигфрида, охваченного тревогой, выбежал, велев ехать на Святоянскую, к Сассе.

Там повторилось точно то же самое, что перед его собственным домом. Снова прошло не меньше получаса, прежде чем его впустили, а заспанный бурграф одевался бесконечно медленно, задавая при этом множество излишних и весьма нескромных вопросов, которые приводили в ярость его начальника.

Наконец они добрались до Длинной набережной и под Журавлем обнаружили пришвартованный портовый балингер, на котором решили спуститься по течению до самого Вислоуйсця. Идея принадлежала бурграфу — в целом верная, ибо измученные кони едва волокли ноги. На практике же и тут произошла непредвиденная задержка. На балингере ночевал лишь один из гребцов; шкипера и остальную команду пришлось разыскивать по складам и сараям, где те укрывались от холода.

И вдобавок лишь одна Мотлава была свободна ото льда. Висла начинала замерзать; им пришлось огибать образующиеся на ней заторы, что весьма затрудняло плавание.

Только на рассвете миновали они Холм и издалека увидели приземистые башни Лятарни. И тотчас же Сассе, одаренный особенно острым взором, с безграничным разочарованием воскликнул:

— Выходят! Господи ты Боже, выходят под парусами!

Хафенмейстер Готард Ведеке кипел от ярости в ожидании, пока отчалит «Йовиш», чтобы на его борту броситься в погоню за «Зефиром». Никому из офицеров «Лятарни» не пришло в голову задержать Мартена силой. Никто не протестовал против открытия барьера и выхода корсаров из гавани. Из орудий, установленных на стенах, не прогремело ни выстрела!

Заместитель бурграфа и начальник артиллерии капитан Вихман оправдывался, что не получал никаких распоряжений на сей счет. Он узнал сани и упряжку Генриха Шульца, когда меньше часа назад Мартен прибыл сюда со стороны переправы на Висле под Стогами. Факт этот ещё больше убедил Вихмана, что все в порядке. Ведь если бы дела обстояли не так, бурграф не выказывал бы Мартену любезности, поджидая его и отвозя в своих санях в город, а Шульц, приятель хафенмейстера, один из самых уважаемых жителей Гданьска, не ссудил бы тому свой собственный выезд!

— Капитан Мартен спешил, — продолжал рассказ Вихман. — Сообщил, что виделся с вашей милостью и уладил все текущие расчеты, а что касается прочих… что касается прочих… — повторил он и вдруг умолк, ибо Ведеке пронзительно заскрежетал зубами и взорвался потоком яростных проклятий, от которых в конце концов у него перехватило дыхание.

Тяжело дыша, он метался по берегу от нетерпения.

— Он со мной виделся! Заплатил по счету! Он спешил! — раз раз за разом выкрикивал он, объятый яростью. — Ха! А теперь он уже не спешит!

В самом деле, «Зефир», выйдя на внешний рейд за Вайхзельтифе, спустил большую часть парусов и лег в дрейф, словно Мартен колебался, плыть ли ему в Пуцк или остаться здесь, или словно хотел раздразнить своего врага, зная о его намерениях.

Но причина этого маневра была совершенно иной. Перси Барнс, который вечером перевозил Мартена с корабля на крепостную набережную, не поднял потом шлюпку на палубу, рассчитывая, что утром она снова понадобится. Но Мартен прибыл со стороны суши, перешел земляной вал и попал на корабль по трапу. Впопыхах Барнс забыл о шлюпке, привязанной за кормой, и «Зефир» буксировал её до внешнего рейда, где небрежно завязанный узел разошелся и шлюпку, подгоняемую ветром, отнесло далеко на мелководье. Только тогда потерю заметили колышущуюся на волнах в полумиле от корабля.

Мартен, видя, что находится за пределами досягаемости крепостных орудий, решил её подобрать. Но поскольку «Зефир» подойти туда не мог, спустили другую шлюпку и Перси с шестерыми гребцами пустился в погоню.

Догнали они её легко, но возвращение против ветра оказалось гораздо труднее; буксировка тяжелой шлюпки на короткой крутой волне было нелегкой задачей и заняло немало времени. Так долго, что прежде чем Перси с гребцами преодолели половину обратной дороги, у выхода на Вайхзельтифе показался «Йовиш», торопливо поднимающий все паруса…

Сассе и Вихман попытались отговорить хафенмейстера от намерения пуститься вдогонку за Мартеном. Капитан Дюнне отсутствовал. Половина команды — на берегу, главная палуба — без орудий, поскольку те собирать заменить на новые, заказанные в Торуни.

Ведеке легкомысленно отмахнулся от этих аргументов. На «Йовише» было сто двадцать матросов — более чем достаточно, чтобы управлять им, а штурман Адам Крафт, замещавший капитана, лично заявил, что разделается с «Зефиром»в два счета, если только получит на то дозволение.

Готарду понравился этот молодой, уверенный в себе человек, который казался энергичным и отважным. Конечно, ему было не сравниться опытом с Фридериком Дюнне и Мартеном, но ведь даже без шести легких орудий они располагали куда более мощной артиллерией, не говоря уже о сорока картечницах и стольких же мушкетах. Прежде всего, однако, Крафт рвался отличиться, завоевать симпатии хафенмейстера и сената. Подворачивалась возможность, которой под командой Дюнне можно было и не дождаться.

Первый маневр удался ему на славу, главным образом благодаря попутному ветру, с которым «Йовиш» проскользнул Остфарвассер не хуже «Зефира». Готарду, который стоял на мостике рядом с молодым штурманом, это показалось однако исключительной заслугой его ловкости и умения. Ведь даже Дюнне считал выход из порта под парусами чародейскими штуками!

Но то, что последовало потом, подорвало и самоуверенность Крафта, и доверие к нему Ведеке.

Оба сходились в том, что не следует оставлять Мартену время на бегство, предостерегая его или вступая в переговоры. Куда лучше было сразу сбить мачты «Зефира» первым же залпом, пока тот лежал в дрейфе, поднимая из воды свои шлюпки. «Йовиш» был от него всего в полумиле, значит залп всем бортом должен был снести все, что находилось на палубе.

Крафт скомандовал:

— Огонь!

Семнадцать орудий грянули с левой артиллерийской галереи, каравелла содрогнулась от могучего удара, туча дыма взлетела над водой, закрывая вид и уносясь по ветру.

Но ни один парус на «Зефире» не рухнул, ни одна щепка не отлетела от его надстроек… Стая ядер пролетела с адским воем высоко над мачтами и подняла семнадцать серебристых фонтанов воды в четырех кабельтовых за ним.

— Не умеешь стрелять, скотина! — взревел Ведеке.

Крафт был слишком удивлен, чтобы отвергать незаслуженное обвинение. Только после паузы он ответил, что так позорно сплоховали канониры, а не он.

Теперь Ведеке пожалел, что не приказал Вихману принять командование артиллерией «Йовиша». Передумал он в последний момент, не желая оставлять Лятарню без единого старшего офицера.

Тем временем штурман, желая исправить ошибку, в которой его обвинили, скомандовал к повороту, чтобы дать залп с другого борта.

— Целить ниже! — скомандовал он.

Но когда «Йовиш» развернулся, «Зефира» перед ним не было.

Мартен только раз позволил застать себя врасплох. Имея обе шлюпки уже на палубе, теперь он мог и подразнить противника, неловкость которого проявилась столь выразительно.

Напрасно Крафт раз за разом менял курс, разворачивался, приводился в ветру и описывал циркуляции. По окончании каждого маневра «Зефир» неизменно появлялся по его левому борту. Был быстр и изворотлив, как угорь. Мог уже с десяток раз обстрелять «Йовиша», и с такой малой дистанции, что наверняка тут же лишил бы хода. Но Мартен огня не открывал. Играл с ним, как кот с мышью, приводя в отчаяние штурмана, который совершенно потерял голову.

Ведеке попросту обезумел. Эта забава, продолжавшаяся уже около часа, выставила его насмех не только в глазах Сассе с Вихманом и гарнизона Лятарни. На берегу начала собираться толпа зевак, привлеченных громом того злосчастного залпа, который должен был смести «Зефир»с поверхности воды. По Висле подплывали ладьи и лодки с любопытными, а весть о небывалом зрелище, передававшаяся из уст в уста, разлеталась как стрела и явно добралась уже до города.

Тем временем Мартен повел себя совсем нахально. «Зефир» подходил все ближе, зарифливал паруса и уменьшал ход, скользя вдоль каравеллы, а с его палубы летели шуточки и издевательства, увеличивая ярость Ведеке и отчаяние Крафта, но теперь уже впрочем вызывая и сдавленный смех среди их собственной команды.

— Продайте ваши пукалки огородникам! — вопил чей-то пронзительный голос. — Они их приспособят грядки поливать!

— Нет-нет, — перекрикивал его другой. — Поставьте из них клизму хафенмейстеру! Это ему пойдет на пользу!

— Дайте его нам!

— Кидайте его в воду на канате! Мы отбуксируем его в Пуцк, чтобы подостыл!

Слышно это было на милю — возможно и на берегу тоже.

Ведеке был сыт всем по горло. Лучше было признать поражение и вернуться, чем и впредь нарываться на такой позор.

Он уже открыл было рот, чтобы дать команду опозоренному штурману, когда «Зефир» вдруг взял курс прямо на корму «Йовиша», а потом поравнялся с ним бортами буквально на расстоянии броска камнем.

Хафенмейстер онемел. Неужели корсар готовился к абордажу? Не похоже…Он отчетливо видел рослую фигуру Мартена, который стоял на мостике за штурвалом, положив ладонь на плечо своего помощника. Оба смотрели в его сторону. Мартен бросил какую-то реплику, и Грабинский рассмеялся.

Ведеке подумал, что они удивительно похожи, и что каждый из них напоминает ему ещё кого-то. Но кого? Когда он порылся в глубинах памяти, на поверхность всплыли вначале черты лица, а потом и имя того человека: Кароль Куна!

Он содрогнулся. Все опасения отца, его предостережения, которые он высмеивал, показались ему вдруг верными и весомыми. Ведеке окинул взглядом палубу «Зефира». Две шеренги отборных стрелков с оружием у ноги стояли вдоль борта.

Маневровые вахты быстро и ловко подбирали паруса, равняя ход корабля со скоростью каравеллы. Среди отборной, прекрасно обученной команды не было заметно ни малейшего замешательства или суеты. Но спокойствие и молчание, царившие там, показались ему от того лишь ужаснее.

« — Спасаться! — промелькнуло у него в голове. — Защищаться! Отстреливаться!»

Оглянулся на стоявшего за ним Крафта, совершенно отупевшего и беспомощного.

— Картечницы! — прохрипел он. — Где картечницы и мушкеты?

Штурман совершенно позабыл о них. Те стояли на стеллажах в кубрике, вычищенные, сверкающие, новые, никогда до той поры не пользуемые, кроме редких учений.

Кинулся к носовой надстройке, но громкий окрик с «Зефира» осадил его на месте.

— Стоять! — рявкнул Мартен. — Если кто из вас шевельнется, велю стрелять!

— Я не собираюсь вас атаковать, — продолжал он, обращаясь ко всему экипажу «Йовиша», — хотя мог бы потопить ваш корабль одним залпом. Но я не держу на вас зла и не считаю неприятелями, хоть вы и открыли по мне огонь без предупреждения, как по бешеному псу. Знаю, что сделали это по приказу хафенмейстера и только он ответит за такое поведение, но не передо мной, а перед королевским судом. Потому хочу его забрать в Пуцк и — видит Бог — сделаю это немедленно, а кто осмелится стать мне на пути, тому пуля в лоб!

Ведеке слушал эту возмутительную речь, и, казалось, кровь вскипала у него в жилах. Он знал, чувствовал, что никто из стада бесстыжих матросов и боцманов, разжиревших на доброй еде и получавших немалое жалование из гданьской казны, не захочет рисковать головой за его свободу и жизнь.»Йовиш» действительно отдавался на милость Мартена. На разряженные орудия каравеллы смотрели готовые к стрельбе жерла его полукартаунов, и каждый мог детально видеть, что наведены те были ниже ватерлинии. На палубе же два десятка мушкетеров скалили зубы в издевательской ухмылке, и казалось смотрели они только на полумертвого от страха хафенмейстера.

— Спустить все паруса! — крикнул Мартен. — Живо!

Ведеке охнул. Бесстыдный приказ был немедленно исполнен его собственными людьми! Значит он погиб… Если этот сын и внук колдуньи велит его обезоружить и связать, они это сделают!

Отчаяние заставило его действовать. Подскочив к окаменевшему от потрясения штурману, вырвал у него из-за пояса пистолет и выстрелил в Мартена через десятиярдовую полоску воды, разделявшие борта кораблей.

Тишину разорвал грохот выстрела, звук падения тела и стон смертельно раненого человека. Мартен обернулся. Стефан Грабинский лежал у его ног с разбитой пулей головой.

То, что последовало через мгновение и разыгралось в следующих несколько минут, носило все признаки отчаянной мести. Канаты с четырехзубыми крюками как взбешенные змеи рухнули на «Йовиша», зацепили ванты и стянули вплотную борта кораблей, а Мартен во главе толпы головорезов ринулся вперед, разметал онемевших матросов и ворвался на мостик.

Ведеке не успел даже крикнуть. Его огрели обухом по голове, а потом едва не разорвали на части. Он был ещё жив, когда почувствовал затягивавшуюся на шее веревку, но это был последний проблеск его сознания. Петля затянулась, и тело хафенмейстера, которое волокли по палубе к фокмачте, содрогалось в агонии.

Ни один человек из команды каравеллы не двинулся с места. Люди Мартена отбрасывали их с дороги, как мешавшие пни, они же в немом ужасе смотрели на происходящее, словно страх и потрясение лишили их возможности двигаться.

Мартен, вне себя от жалости и отчаяния, не обращал на них ни малейшего внимания. Только когда изувеченные, ободранные останки Готарда Ведеке повисли у верхней марсареи фокмачты, обвел взглядом покорно замершие фигуры, словно задумавшись, что с ними делать. Гнев в нем прогорел и угас, оставив пронзительную боль и ничем не утолимую жажду мести.

Ему пришло в голову потопить «Йовиш», но тут он вспомнил, что обещал не мстить его команде.

— Дарую вам жизнь, — выдавил Ян чужим, хриплым голосом. — Можете спустить шлюпки и плоты. Чем скорее это сделаете, тем лучше для вас.

Матросы не сразу поняли, что он имеет в виду, ибо стали переглядываться, словно ожидая четкого приказа.

Мартен поискал взглядом штурмана.

— Слышали? — спросил он, повышая голос. — Шлюпки на воду! И прочь с моих глаз, пока я не передумал!

Теперь все наперегонки кинулись в шлюпкам и плотам. Но Крафт ещё задержался.

— Что вы собираетесь сделать с «Йовишем», капитан Мартен, — спросил он, заглядывая в окаменевшее от боли лицо корсара.

— Отведу его в порт, — ответил Мартен. — Хочу отдать Зигфриду Ведеке сына, чтобы тот мог его похоронить.

Толпа, собравшаяся на самом берегу моря по левому берегу Вислы глазела на два корабля, маневрировавших на внутреннем рейде. Первый из них плыл под парусами и буксировал всем хорошо известную каравеллу, которая весь последний год несла стражу под Лятарней. Ее паруса был зарифлены или взяты на гитовы, а на верхней рее болтался обнаженный труп. Это жуткое зрелище возбуждало всеобщее любопытство и ужас, а также бесчисленные измышления по поводу особы повешенного. Распознать его было невозможно, и когда корабли свернули по ветру в устье реки, толпа стала напирать к набережной, сталкивая в воду тех, кто стоял в первых рядах. Среди воплей и проклятий замечено было, что теперь на реях «Йовиша» поставлены паруса. Оба корабля набирали ход, но все ещё плыли один за другим, соединенные буксирным канатом. Только оказавшись в нескольких сотнях шагов от каменного столба, воздвигнутого в конце вала над Вислой, первый из них круто принял влево и развернулся. Другой продолжал лететь вперед, волоча за собой перерубленный буксирный канат. У его борта танцевала на волнах гребная лодка, в которую по канату спускались поочередно с десяток людей.

Толпа, замерев в немом изумлении, смотрела на эту азартную демонстрацию ловкости и отваги. Шлюпка черпала воду то одним, то другим бортом, раскачивалась, виляла и подскакивала, прыгая по волнам. Казалось, она в любой миг может перевернуться вверх дном или зарыться носом и затонуть. Но первый из безумцев уже сидел за рулем и с неслыханной ловкостью держал её на курсе; другие подхватили весла; уже спрыгнул и последний, отпустив петлю каната! Шлюпка осталась позади, весла вспенили воду и погнали её к меньшему кораблю, который, описав дугу, приближался, зарифив паруса.

Тем временем каравелла мчалась дальше с попутным ветром. Влетела между каменнымивалами, окружавшими с обоих сторон русло Вислы, проскочила под стенами Лятарни, едва не раздавив какую-то рыбацкую лодку, и не снижая хода мчалась вверх по течению, к Холму.

Толпа двинулась следом. Люди мчались вдоль берега, толкались, топтали тех, кто упал, споткнувшись в суматохе. Погоня эта была подобна половодью, срывающему плотины. Со стороны Вжеща, с Брабанции и Ластадии текли бурлящие людские потоки, сталкивались с главной волной бегущих, клубясь и перекатываясь среди растущих криков, разносившихся по предместью.

У Святого Якуба и Бартоломея, а сразу после этого в костеле Святой Екатерины ударили в колокола. Тревога уже долетела до ратуши, на Длинный рынок и Побрежье. Кружили слухи о налете шведского флота, о штурме Лятарни, о какой-то резне или бунте и волнениях среди населения.

Их отмело сообщение старосты из Холма, который переправился в челне через Вислу, чтобы донести советникам, что видел собственными глазами.

Он утверждал в частности, что сторожевой корабль «Йовиш» под всеми парусами, но без команды, плывет к городу, управляемый не иначе как нечистой силой, причем на его верхней рее болтается труп хафенмейстера Готарда Ведеке.

Не будь он известен трезвостью и рассудительностью, никто бы ему не поверил, но все равно в правдивости его сообщения сильно сомневались. Несмотря на это все поспешили к реке, к барьеру, замыкающему вход в Мотлаву.

Там уже воцарилась такая давка, что пришлось вызвать городскую стражу, чтобы освободить место для советников. «Йовиш» увязал в заторах, прорывался, цеплялся за барки и баржи, стоящие у левого берега, срывал их со швартов и снова мчал вперед, подгоняемый ветром. Три портовых балингера с Лятарни напрасно пытались его догнать. Перед самым устьем Мотлавы течение снесло его на средину русла, а мощный порыв ветра понес прямо на барьер. Раздался треск, толстая сосновая балка поддалась, лопнула посередине как жалкая щепка и каравелла влетела в порт.

Теперь она плыла зигзагом, направляясь то к левому, то к правому берегу, носимая ветром и течением, а тело хафенмейстера колыхалось над носовой надстройкой, словно в непрестанных колебаниях и сомнениях указывая дорогу.

Ужас охватил зрителей. Можно было в самом деле поверить, что какой-то злой дух завладел опустевшим кораблем. Как иначе он мог бы попасть сюда? Кто ещё мог им управлять?

Люди осеняли себя знаком креста, церковные колокола били набат, ветер свистел, выл, сметал с крыш тучи снега и раскачивал труп повешенного. Наверняка целый хоровод дьяволов и упырей окружал тело Готарда Ведеке, а на палубе «Йовиша» ими так и кишело. То один, то другой горожанин с опасением поглядывал на снежную дымку, высматривая в её завихрениях ведьм и демонов, которые собрались здесь из адских узилищ.

Тут ветер на короткий миг утих, а потом вдруг с удесятеренной силой налетел на каравеллу с северо-востока. Корабль склонился под его внезапным ударом, пролетел вдоль Оловянки и со страшным грохотом врезался в Длинную набережную.

Мощный удар сотряс мачты, и верхняя марсарея сорвала крепления и вместе со своим грузом рухнула на каменный парапет.

ГЛАВА XVII

Ян Куна, прозванный Мартеном, был захвачен сильным отрядом городской стражи и ротой солдат с Лятарни неподалеку от Оливы, по дороге из Пуцка в Гданьск. Во вторых санях он вез тело своего помощника, Стефана Грабинского, которое — как признал позднее — хотел передать его матери, проживающей в доме Генриха Шульца на улице Поврожничей. Сопровождали его только двое молодых боцманов; оба полегли в схватке, которая завязалась в лесу неподалеку от монастыря цистерцианцев, а он сам, многократно раненый, в конце концов сдался и был доставлен в Катовню.

Там некий жалостливый монах из монастыря доминиканцев перевязал ему раны, и на просьбы его, подкрепленные приличным вознаграждением, согласился уведомить ротмистра Бекеша или пуцкого старосту о том, что произошло.

Господа эти уже знали о развитии событий на рейде под Лятарней, поскольку Мартен, не застав никого из них в Пуцке, поручил Ворсту доложить им о происшедшем. Сам он, тревожась за жизнь и здоровье Марии Франчески, решил немедленно отправиться на Холендры, чтобы забрать её оттуда. При этом он рассчитывал на помощь Генриха Шульца, особенно по части передачи Ядвиге Грабинской известия о смерти сына.

Не имея возможности показаться в городе, Ян ещё намеревался просить его озаботиться доставкой тела Стефана и его погребением.

Но Генрих его предал — на этот раз открыто и окончательно. Ведь именно он уведомил советников, что убийца Готарда Ведеке наверняка в тот же день попытается приехать в усадьбу пани фон Хетбарк, якобы для подписания некоего соглашения.

— Его ничто не удержит, — заявил Шульц в ответ на сомнения, высказанные членами Сената. — Во-первых, верит в свою безнаказанность, как капер Его королевского величества. Во-вторых, нуждается в деньгах, которые ему обещаны.

Упредив таким образом приезд Мартена, Шульц однако твердо потребовал, чтобы уважался покой дома его тетушки и подал мысль устроить засаду в лесу под Оливой.

И злодейский план полностью удался. Одним махом он добился доверия советников и — как полагал — навсегда избавился от Мартена, перед которым испытывал непрестанные опасения. А поскольку и Готард Ведеке заплатил смертью за свое заигрывание с Марией Франческой, сеньорита теперь оставалась в его полной власти.

Что касалось «Зефира», Генрих не терял надежды, что тот ему достанется, как только голова Мартена падет под топором палача. У Яна Куны не было наследников, его имущество наверняка будет конфисковано в пользу семьи Готарда и на покрытие убытков, понесенных портом. Тогда и можно будет недорого купить корабль, а потом переделать его в торговое судно.

С Шульца было уже довольно рискованных затей, и в их числе каперства, которое ещё до недавнего времени его так привлекало. Правда, его соблазняли богатые трофеи (а прекрасная шуба, попавшая ему в руки после скандальной сцены на Холендрах, казалось, свидетельствовала, что последняя экспедиция Мартена принесла их немало), но даже как арматор каперских судов он сыт был приключениями по горло.

Потому после долгих колебаний признал свои прежние проекты и амбициозные мечты нереальными и открыто стал на сторону Гданьска, против нерасчетливой морской политики короля. А выражением этой новой политики и стала передача Мартена в руки Сената.

Сеньорита де Визелла после пережитых потрясений, которые показались ей исключительно волнующими и необычными, проспала до самого полудня. Ее вчерашний обморок был настоящим лишь наполовину, хотя она и в самом деле испытывала сильнейшее головокружение от выпитого вина. На эту уловку она пустилась, не видя другого выхода из ситуации. Не могла же она в несколько минут сорваться из Холендр, оставив тут свои драгоценности, деньги, наряды, да ещё и Анну, ближайшую подругу, к которой откровенно привязалась. К тому же у неё вовсе не было охоты к каким-то переменам, особенно если те означали обитание в Пуцке или на «Зефире», и разрыв с прежним образом жизни.

Генрих обещал в середине января забрать её в Варшаву. Она заранее предвкушала радости этого путешествия и добилась, что Анна тоже поедет с ними.

В Варшаве — королевский двор, да и прочие дворы поменьше вельможных панов, польских и чужеземных. Как Шульц, так и Анна фон Хетбарк были вхожи во многие из них.

Мария Франческа надеялась встретить в столице немало видных кавалеров, которые летом прошлого года сопровождали короля в Гданьске. И особо её интересовал молодой и красивый, хотя немного несмелый, Станислав Опацкий, близкий родственник Зигмунта, подкоморного варшавского и управляющего королевским замком, и Лукаш Опалинский, наследник многочисленных поместий и хозяин Лежайска. Оба эти видные вельможи добивались её благосклонности, а первый из них влюбился не на шутку, слагал цветистые мадригалы и письма, в которых просил не забывать, повторяя, что epistola non erubescit^[34].

Под влиянием этих писем и по совету Анны фон Хетбарк, которая строила для своей прелестной приятельницы амбициозные брачные планы, Мария Франческа все чаще подумывала о расставании с Мартеном и избавлении от Генриха Шульца.

Если бы Лукаш Опалинский был в неё влюблен так, как молодой пан Опацкий, если бы так же жаждал встать с ней под венец, её бы долго уговаривать не пришлось. Его огромное состояние, богатство и поместья, а также воспитание и светский лоск, обретенные за время пребывания в Париже, с избытком окупали вспыльчивость характера и некоторые дефекты внешности. Но Опалинский был слишком горд, чтобы взять в жены сеньориту де Визелла, хотя бы учитывая её авантюрные приключения, которые полностью скрыть не удалось.

Опацкий не был ни так неслыханно богат, ни так высокороден, как соперник. Слишком молодой, наивный и независимый, он был готов даже порвать с ересью Фаустуса Социна, которую исповедовал, лишь бы Мария согласилась за него выйти.

Все эти обстоятельства были ещё не раз взвешены в поместье на Холендрах, пока Генрих Шульц, приняв решение по поводу Мартена, с обычными безоглядностью и решительностью продолжал свою игру, готовясь использовать в борьбе за голову королевского капера свое влияние, закулисные связи и капиталы.

Борьба уже началась, и вовсе не казалась легкой. В Сенат обратились Владислав Бекеш и Ян Вейер с требованием выдать Мартена, который по их мнению не подлежал гданьскому суду, тем более что схвачен был на королевской территории. Сенат мог требовать для него кары, но судьей мог быть только король или назначенные им чиновники.

Советники ответили на это, что многочисленные преступления, в которых уличен Мартен, были совершены в их порту или в их территориальных водах. И потому они сами вправе его осудить и покарать.

Спор тянулся до позднего вечера, и ход дискуссии был настолько горяч, что едва не дошло до грубости со стороны пылкого ротмистра, который наверняка бы выхватил саблю, не удержи его более рассудительный и сдержанный пан Вейер.

Наконец советники согласились на королевский арбитраж в деле компетенции суда, но за собой оставили проведение следствия, и притом без представителя короля.

Эта уступка последовала по совету Шульца, который впрочем не принимал непосредственного участия в переговорах, а лишь терпеливо к ним прислушивался, укрывшись за портьерой.

Когда Бекеш с восторгом расписывал воинские подвиги Мартена, Шульц всерьез обеспокоился возможной их весомостью в судебном зале, но потом решил, что запальчивый ротмистр слишком рано раскрывает свои козырные карты.

Пан Вейер видимо был того же мнения, ибо напрасно силился его прервать, и наконец непонимающе пожал плечами. Сам он воспользовался иным аргументом, который произвел куда больше впечатление. Он напомнил советникам дело о казни одиннадцати каперских труксманов в 1568 году и его последствия. Почти всех членов Сената настигла тогда карающая рука Зигмунта Августа. Такое могло бы повториться и сейчас, при Зигмунте III.

Да, Вейер был во многом прав. Правда, нельзя было сравнивать мелкие провинности тех труксманов с преступлениями, совершенными Мартеном, но и его заслуги в битве под Кальмаром, и обстоятельства, в которых произошло убийство Готарда Ведеке, могли говорить в его пользу. Потому надлежало действовать осторожно, сохраняя всю видимость легальности. Надлежало так приготовить и представить это дело, чтобы именно королевский суд и приговор стали рукой мести гданьского Сената.

— Я сделаю для этого все возможное, — заявил Шульц озабоченным советникам. — Поеду в Варшаву. Дойду до Его королевского величества. Представлю наши жалобы его доверенным советникам. Подамся к отцам иезуитам. Добьюсь поддержки его святейшества нунция Маласпина. Если понадобится, позабочусь о таком составе судейской комиссии, которая будет к нам благосклонна. Будьте спокойны: ручаюсь головой, что этот корсар и еретик подставит шею под меч палача. А ваше дело так провести следствие, чтобы бесспорно и неоспоримо выявить его вину.

На Холендрах все ещё напряженно ожидали прибытия Мартена, не зная о его захвате, хотя и сюда уже дошли слухи о битве под Лятарней. Мария Франческа не сомневалась, что это именно он вызвал какой-то скандал, но ни она, ни Анна фон Хетбарк не отдавали себе отчета в трагичности событий, не зная их подробностей. Вечером один из гайдуков принес им новость о якобы разбойном нападении на путников под монастырем цистерцианцев по дороге в Оливу. Но и при чем тут был Мартен?

Женщины терялись в догадках, но поскольку Мартен до ночи не появился, не оставалось ничего другого, как пойти спать, заперев предварительно двери и окна и закрыв их ставнями.

Ночь прошла спокойно. Мнимые бандиты видимо ничего не знали о драгоценностях сеньориты и деньгах её приятельницы. А с самого утра приехал на Холендры Шульц. Был хмур и молчалив не только от глубокой обиды на Марию, но ещё и потому, что не имел понятия, несколько глубоко прониклась она судьбой Мартена. Генрих однако быстро сориентировался, что та ничего ещё толком не знает, и решил не раскрывать ей правды.

Она была крайней расстроена и ни о чем не распрашивала, потому он сам начал рассказ, не слишком, впрочем, близкий к правде, что Мартен бежал из порта неведомо куда и что погоня за «Зефиром» оказалась бесполезной.

— Одно ясно, — добавил Шульц, — что нет его ни в Пуцке, ни в Хеле.

Обращался он исключительно к Анне, давая таким образом понять, что его чувствам к Марии был нанесен удар и рана заживет нескоро.

— Ян может вообще отказаться от королевской службы и податься под опеку электора или присоединиться к Христиану Датскому, — добавил он как будто про себя, словно развивая эту мысль.

При этом искоса поглядывал на сеньориту, желая убедиться в произведенном впечатлении, однако был разочарован: Мария Франческа не выказала ни малейшего интереса.

« — Прикидывается или что-то знает? — подумал он. — Но что? Так или иначе, нужно её отсюда забирать. Нельзя предвидеть, что ударит ей в голову, если откроется вся правда.»

Решил рискнуть. Облизнул кончиком языка пересохшие губы и с равнодушной миной заявил, что срочные и важные дела призывают его в Варшаву; ещё сегодня должен тронуться в путь, чтобы до ночи добраться по крайней мере до Квидзина.

— Если вы не отказались от мысли меня сопровождать и если успеете уложить вещи до полудня, можете ехать со мной.

Эти слова произвели желаемое впечатление. Анна с Марией переглянулись и тут же заговорили обе сразу.

Разумеется, они требовали отложить отъезд. По крайней мере на следующий день. Ведь они просто не готовы к столь спешному отъезду. Еще не получили всех платьев, заказанных в Гданьске. А у Марии даже не было шубы…

Именно этого аргумента Генрих и ждал. Не меняя выражения лица, потянулся за связкой ключей, выбрал нужный, шагнул к окованному серебром сундуку, открыл его и извлек роскошную соболью шубу.

— Об этом я подумал заранее, — сказал он. — Это для тебя.

Король Зигмунт III, отстояв святую мессу в костеле Святого Яна, возвращался в замок с многочисленной свитой панов и дворян, имея по левую руку папского нунция, его святейшество Германика Малапспина, которого пригласил позавтракать в узком кругу. За ними шел надворный казначей королевский, ксендз ректор Петр Скарга Павенский, в сопровождении другого иезуита, бывшего испанского миссионера, а позднее резидента Сьюдад Руэда в Западной Индии, Педро Альваро, который служил при нунции секретарем по политическим вопросам. Далее шагали Лукаш Опалинский и краковский епископ, ведя между собой четырехлетнего королевича Владислава, недавно лишившегося матери, а на известном удалении шествовала остальная свита.

Процессия медленно и солидно двигалась по крытому переходу над Деканией, соединявшему замковые покои с костелом. король вел оживленную, хоть и негромкую беседу с нунцием, приостанавливался, хмурил брови, казалось что-то решая или наоборот колеблясь принять решение, на котором настаивал Маласпин.

Альваро, явно весьма заинтересованный этой беседой, насторожил уши. Немногое он смог понять, но все-таки перехватил несколько названий и имен, которых ожидал. Речь шла о компетенции судов — городских и трибунальских, а также войтовских, или общинных, которые рассматривали дела простолюдинов. И раз за разом звучали имена Мартена, Шульца, Вейера, и гданьских советников. Король качал головой, словно не соглашаясь с мнением нунция.

— Я пошлю туда на разбирательство двух делегатов трибунала из Петркова, — сказал он уже громче. — Человек этот, правда, не имеет польского подданства, но как бы там ни было, он дворянин. И Вейер с Бекешем не могут нахвалиться его отвагой и подвигами.

— Но ведь не только на службе Вашего величества он проявил себя убийцей и насильником, — заметил Маласпин. — Альваро был когда-то пленником Мартена. И готов свидетельствовать о его пиратских разбоях, о нападениях на католические города и резне их жителей, об осквернении Божьих храмов, о связях с идолопоклонниками, о том, как он якшался с дьяволом и пользовался колдовскими чарами против христианских рыцарей…

От возбуждения у него перехватило дыхание. Откашлявшись, нунций вновь понизил голос.

— Гданьск оплакивает одного из своих лучших сыновей. Заслуженного горожанина знатного рода, который стоял на защите прав этого города. Его убийца не заслуживает снисхождения, и Ваша королевская милость должна согласиться с суровой карой, если не желает новых осложнений с сенаторами, которые доказали свою полную лояльность, обратившись к своему монарху, прежде чем покарать преступника.

— Это правда, — согласился король. — Но этот Куна или Мартен, как его кличут, — мой капер. потому последнее слово принадлежит мне, а не гданьскому суду. Я хочу иметь подробный отчет о процессе. Пусть в нем примут участие асессоры трибунала Речи Посполитой.

Маласпин счел себя в выигрыше. Чувствовал, что сейчас большего он не добьется, а такое компромиссное разрешение спора о юрисдикции суда показалось ему вполне приемлимым.

Он тут же перевел речь на другое, но оказавшись в покоях, где сенаторы и вельможи ожидали короля, чтобы его приветствовать, воспользовался задержкой, отошел к своему секретарю и в нескольких словах сообщил ему о решении Зигмунта.

— Теперь нужно воспользоваться нашим влиянием на надворного маршалка коронного и варшавского подкоморного, чтобы те посоветовали королю выслать в Гданьск на процесс депутатов духовного звания, а не из светских, — сказал он. — Их королевское величество очень ценит их мнение, и особенно часто соглашается с паном Зигмунтом Опацким. Нужно будет заодно проследить за этим делом у коронного инстигатора, а также в петрковском трибунале, чтобы асессоров выбрали в наших интересах.

Педро Альваро уважительно склонил голову.

— Если ваше святейшество позволит, я сейчас же этим займусь.

— Хорошо, — кивнул нунций. — Действуй с Божьей помощью осторожно и осмотрительно. Посоветуйся с ксендзом ректором Павенским насчет подбора председателя трибунала. И пусть Господь тебе поможет, — осенил он Альваро знаком креста.

Генрих Шульц добился своего. Его старания в Варшаве увенчались успехом. Суд над Яном Куной должен был пройти в Гданьске с участием делегатов коронного трибунала из Петркова, которым, однако, досталась лишь роль наблюдателей с совещательным голосом, без права вето.

Король таким образом обеспечил себе наблюдение за ходом процесса, и предупредил, что приговор не может быть исполнен без его утверждения, но по мнению Педро Альваро эти предостережения делались скорее для приличия, чем всерьез.

Шульц знал, что пуцкий староста и Бекеш встретили у короля холодный прием. Их упрекнули в защите безбожника и убийцы, на совести которого смерть не только видного гражданина Гданьска Готарда Ведеке, но и сотен или даже тысяч добрых католиков — испанцев, погибших и потопленных в Западных Индиях, или в битвах, которые вел Мартен под знаменами еретических владык. Двора тоже был настроен против Мартена; не только Его величество король брал взаймы у гданьских купцов и банкиров…

Поскольку судебное разбирательство должно было состояться ещё до конца января, Шульцу приходилось спешно возвращаться в Гданьск. Но Мария Франческа с Анной и слышать не хотели о возвращении. Напротив — они уже послали за остальными своими вещами и решительно собирались оставаться в Варшаве до самого великого поста.

Несмотря на продолжавшийся при дворе траур по королеве, во дворцах магнатов возобновились забавы и даже танцы. Куда разгульней и свободней веселились за городом, в поместьях богатой шляхты и в великопанских дворах, у Казановских и Радзейовских, у Собеских, Годебских и Милановских. Охоты, балы, приемы, гулянья и маскарады затягивались на несколько дней, перемещались вместе с гостями со двора на двор и из дворца во дворец. Анна фон Хетбарк без особого труда возобновила прежние знакомства, представляя сеньориту де Визелла своей воспитанницей, и как придворная дама королевы Боны, по протекции варшавского подкоморного Зигмунта Опацкого, который был её свойственником, была принята в лучшем обществе. Ее остроумие, шарм и знание иностранных языков наравне с красотой и очарованием Марии Франчески распахнули перед ними двери магнатских салонов, и сеньориту окружал целый рой поклонников.

Шульца это всерьез беспокоило, тем более что его карман уже основательно отощал, а Мария просила о новой, весьма значительной «ссуде». Но времени на борьбу с женским упрямством у него не было. Он даже подумал, что лучше, если женщины вернуться в Гданьск только после исполнения приговора, на который он рассчитывал.

И Генрих сдался. Обещал проследить за отправкой багажа, вручил Марии тяжелый кошель с дукатами и с ещё более тяжелым сердцем сел в огромные почтовые сани, выражая надежду, что Мария будет ему верна и что к посту он увидит её в Гданьске.

Тем временем Мартен все ещё томился с темнице, с той разницей, что получил отдельную, сухую и достаточно приличную камеру и что к нему допустили лекаря, менявшего повязки.

Раны, полученные в схватке под Оливой, не были впрочем тяжкими и быстро заживали. О них он особо и не думал. Больше досаждало ему полная бездеятельность, прерываемая лишь редкими допросами. Под сильной охраной его отводили к ведшему следствие судье Иоахиму Штрауссу, который восседал за высоким пульпитом в обществе двух заседателей и секретаря, после чего начинались все те же самые, бесконечно повторявшиеся вопросы. Мартен поначалу отделывался молчанием; в лучшем случае поддакивал или возражал. Но следственная комиссия отличалась похвальным терпением и выдержкой, стремясь раскрыть правду во имя справедливости. Такая выдержка присуща людям, расставляющим юридические крючки и ловушки в полной уверенности, что сами никогда не подвергнутся их смертельной хватке.

Ян Куна не разбиралося в уголовном праве. И через несколько дней он начал говорить. Он возмущался, дерзил, угрожал, высказывал немало такого, что тщательно записывалось в дело.

Когда из Петркова прибыли два духовника — представители коронного трибунала, один из них как бы между прочим спросил, прибегал ли Ян к колдовству или к помощи сатаны, сражаясь со своими врагами.

Мартен лишь рассмеялся и пожал плечами, заявив, что не верит ни в колдовство, ни в существование такого дьявола, который захотел бы ему помочь.

— Это плохо, — сказал асессор. — Мать наша церковь допускает одержимость, а святая инквизиция сжигает колдунов и ведьм на кострах. Так что неверие в колдовство противоречит церковной науке.

Еще его спросили, чем руководствовался он, поступая на службу королевы Елизаветы и почему сражался против испанцев.

— Я был и есть корсар, — ответил Ян. — Это мое ремесло.

— Мы это знаем, — кивнул асессор. — Но хотим все же понять ваши побуждения.

Мартен подумал о своей бурной судьбе. О смерти матери и брата. Об Эльзе Ленген, убитой испанскими солдатами. О романтических приключениях в царстве Амаха, которое он защищал от насилия завоевателей. О предательстве Энрикеса де Сото в заливе Тампико. О резне в Нагуа. Об утраченной любви Иники, дочери Квиче-Мудреца. О трусливых и коварных происках Бласко де Рамиреса и Лоренцо Запаты…

Да, у него было достаточно причин сражаться против испанцев, но он не собирался объяснять их.

— Я над этим не задумывался, — ответил Ян.

— Жаль, — вздохнул асессор. — Каждый христианин обязан задумываться над побудительными мотивами своих поступков. Это завещали все отцы нашей церкви.

— А может быть, вам эти заветы кажутся неверными? — спросил другой из депутатов.

Мартен заколебался; вопрос был коварен.

— Я не теолог, — сказал он. — Мои познания в таких вещах слишком ограничены, чтобы я мог о них судить и высказывать свое мнение.

Потом потребовал себе патрона и дозволения поговорить с Яном Вейером и ротмистром Владиславом Бекешем.

Судья согласился лишь с первым из этих требований. Вейеру и Бекешу предстояло выступать свидетелями защиты, и невозможно было допустить их сговор с обвиняемым до вынесения приговора.

С поисками патрона было немало хлопот. Никто из гданьских палестрантов не хотел впасть в немилость Сената, защищая убийцу Ведеке. Наконец принял на себя защиту некий Киприан Бачинский из Торуни, заурядный юрист, имевший небольшую практику по мелким преступлениям простонародья.

Процесс начался 29 января года от Рождества Христова 1599. Первым взял слово обвинитель и в долгой вступительной речи заявил, что Ян Куна, именуемый Мартеном, а также шевалье де Мартен, во-первых без всякой уважительной причины, грозя применить силу, вторгся вечером со своим кораблем в гавань под Старой Лятарней, не придерживаясь при этом правил входа и выхода из порта, а затем вышел оттуда на рассвете, не объяснившись с городскими властями и не оплатив штраф, положенный за такое нарушение. Преследуемый по этой причине сторожевым кораблем «Йовиш», не подчинился требованиям сдаться, а когда был произведен предупредительный залп, взял его на абордаж, во главе своих людей вторгся на палубу и жестоко убил безоружного хафенмейстера Готарда Ведеке, который там находился, после чего велел нагое его тело повесить на рее. И наконец заставил всю команду «Йовиша» покинуть корабль, и отбуксировал его на Вислу, а потом колдовскими чарами направил до самого порта на Мотлаве, где корабль тот разбился о Длинную набережную, повредив перед тем немало барок и прочих судов.

В поддержку обвинения инстигатор представил результаты следствия и потребовал заслушать около двадцати свидетелей.

После него держал речь делатор со стороны Зигфрида Ведеке, поддерживая выводы обвинения. Его цветастая, полная патетических возгласов и словес речь была ораторским шедевром в честь убитого, и должна была растрогать судей и всех слушателей судьбой старика — отца, который лишился на старости лет единственной опоры.

Патрон Мартена ограничился поправками к некоторым утверждениям обвинения и потребовал пригласить нескольких свидетелей по этим обстоятельствам, оставив главную защитительную речь на потом.

На второй и третий день разбирательства были выслушаны свидетели, указанные инстигатором и делатором, а на третий — только паны Вейер и Бекеш, и больше никого из команды «Зефира» суд в свидетели не допустил из-за якобы их заведомой небеспристрастности, как подчиненных Мартена. Столь явная несправедливость вызвала протест защитника Бачинского, но тот судом был отклонен.

Немалую сенсацию среди присутствующих вызвали показания испанского иезуита Педро Альваро, личного и политического секретаря Его святейшества папского нунция Маласпина. Этот испанец утверждал, что в 1581 году был захвачен Мартеном на судне, на котором совершал путешествие из Сьюдад Руэда в Вера Крус в Западных Индиях. Мартен два года держал его в неволе в стране Амаха, языческим владыкой которой был некий Квиче по прозвищу Мудрец. Дочь этого царька до такой степени околдовала Мартена, что тот хотел её взять в жены, и хотя поначалу не запрещал миссионерской деятельности Альваро среди туземцев, но укрепляя их столицу, Нагуа, велел возвести между батареями каменного истукана их омерзительного бога Тлалока, которому даже приносили кровавые жертвы.

Далее Педро Альваро показал, что Мартен восемнадцать лет приносил особый вред католическим городам в Западных Индиях и в Европе, а также испанским кораблям и судам, пользуясь при этом либо помощью дьявола, либо колдовскими чарами, хранившими его от всех ранений. Приняв во внимание, что был он сыном колдуньи и что среди язычников усовершенствовался в науке, унаследованной от матери — доказывал почтенный иезуит — надлежит признать его виновным в сговоре с дьяволом против церкви и всех верующих. Последним доказательством его вины служит хотя бы факт, подтверждаемый тысячами людей, когда корабль «Йовиш» без команды, а лишь с помощью чар преодолел путь от Лятарни до Длинной набережной, как повелел ему Мартен.

Что же касается старосты пуцкого Яна Вейера и ротмистра Владислава Бекеша, те дали Мартену самые лучшие характеристики, превознося его необычайные военные заслуги и указывая, что не он первый атаковал «Йовиш», а напротив, избегал с ним столкновения, хотя и был обстрелян без предупреждения. Только когда Готард Ведеке выстрелом из пистолета убил его кормчего, весьма толкового молодого моряка, Стефана Грабинского, Ян был настолько охвачен жалостью и гневом, что желая захватить хафенмейстера как убийцу с поличным, в запале допустил его убийство.

Примерно то же говорил патрон Мартена, адвокат Бачинский, приводя дополнительно ряд аргументов в оправдание его поступков, после чего последовали реплики инстигатора и делатора и ответные доводы обороны.

На пятый день чрезвычайного судебного заседания был вынесен приговор. Ян Куна, именуемый Мартеном, был признан виновным во вменяемых ему преступлениях и убийстве и осужден на смерть через отсечение головы, после чего его имущество подлежало конфискации для удовлетворения претензий Сената и Зигфрида Ведеке по гражданскому делу.

Через две недели из королевской канцелярии и трибунала пришли письма, не выносящие протеста и отклоняющие апелляцию, внесенную патроном. Приговор вступил в законную силу.

В понедельник 24 февраля огромные толпы собрались на Длинной набережной, на Оловянке, где началось строительство королевских стапелей, между Каменной Греблей и правым берегом Мотлавы до самого Зеленого моста, который заперли перед напором толпы, и прежде всего на Длинном Рынке, где напротив Зеленых ворот установили сколоченный из досок teatrum, или помост для экзекуции. Крупные отряды наемного войска, солдаты с Лятарни и городская стража поддерживали порядок, образовав кордон вокруг места казни и растянувшись двойной шпалерой от Журавля до самого Зеленого моста. В окнах Зеленых ворот со стороны Длинного Рынка восседали видные горожане, советники, чиновники и их семьи. Все окна частных домов вокруг площади заполнили лица их обитателей. На мостовых, на ступенях ратуши и Двора Артуса толпилось простонародье.

В десятом часу прибыли советники с бургомистром и Зигфридом Ведеке, и сразу после этого в соборе Девы Марии зазвонил колокол. Он бил одиночными, редкими ударами с долгими паузами, в знак траура по хафенмейстеру, чтобы напомнить его убийце, что близится час смерти.

Одновременно от Святоянской по Длинной набережной двинулось печальное молчаливое шествие, похожее на погребальную процессию. Во главе его шли три барабанщика, заполнявшие паузы между ударами колокола медленной и однообразной барабанной дробью. За ними, под охраной десяти стражников, вооруженных чеканами и алебардами, выступал закованный в кандалы приговоренный в сопровождении священника-капуцина. Одет он был красиво и богато, как удельный князь. Шагал с гордо поднятой головой, и даже дерзко усмехался. Далее вышагивали в строгом порядке инстигатор, который его обвинял, патрон, которые его защищал, делатор, судья Иоахим Штраусс, и несколько других членов палестры, а также начальник тюрьмы и двое его сотрудников. И наконец — бурграф Эрик фон Сассе, капитаны Фридерик Дюнне и Вихман, а за ними рота солдат и толпа, которая прорывала кордон и смыкалась сразу за процессией, напирая следом.

На мосту перед Зелеными воротами возникло короткое замешательство, поскольку Мартен, который до того не оказывал ни малейшего сопротивления, вдруг остановился, словно ноги его вросли в землю. Он стоял и смотрел сквозь пустой проход под аркой ворот на Длинный рынок, заполненный толпой.

Тем временем барабанщики удалились на несколько десятков шагов, и большая часть стражи последовала за ними, так что с приговоренным остались только двое стражников с чеканами и монах.

Нетерпеливые зеваки напирали сзади, так что командир роты, замыкавшей шествие, задержал двоих своих солдат и велел им разогнать напиравшую толпу, причем едва не дошло до драки. Мартен же, не замечая, что творилось за его плечами, не трогался с места. Обеспокоенный капуцин потянул его за рукав.

— Пойдем, брат… Никто не избежит своей судьбы.

Мартен взглянул на него и тряхнул головой.

— Похоже, ты прав, святой отец. Мне это не пришло в голову ни в Гааге, ни тем более в Ла-Рошели, хотя уже там дано мне было видеть то, что должно сейчас случиться. Ну что же — пойдем. Без меня там, к сожалению, не обойдутся.

И он снова бодро двинулся вперед, так что удивленный монах, который ничего из его слов не понял, едва поспевал следом.

Миновав ворота, они вошли на площадь. Говор стих, а когда барабанщики со стражей остановились перед помостом и Мартен начал не спеша на него подниматься, воцарилась мертвая тишина.

Палач в красном кафтане приблизился к осужденному, собираясь надеть на него рубаху смертника и завязать глаза, но Мартен отказался. Вместо этого отцепил кошель от пояса и, звеня цепями кандалов, подал ему со словами:

— Руби только раз, но покрепче, чтобы не пришлось добавлять.

Он оглядел забитые людьми окна вокруг, потом толпу простолюдинов, словно ища там чью-то фигуру. Не увидев её, уже собрался отвернуться, когда какая-то заплаканная женщина, стоявшая в первом ряду зрителей, воздела руки, словно пытаясь обратить его внимание или дать знак прощания. Она была вся в трауре, с седыми волосами, выбивавшимися их-под атласного чепца, с бледным, исхудалым лицом, похожим на лик страдающей Мадонны.

Ян не узнал её, в чем не было ничего удивительного, потому что не виделись они двадцать пять лет. И все же улыбнулся ей и отвечал поклоном. Был тронут, что с ним кто-то прощается.

Еще раз взглянул в небо, по которому плыли небольшие белые облака, и упал на оба колена перед низким чурбаком. Капуцин дал ему поцеловать черный крест с вылитым из серебра изображением Христа, после чего отступил на шаг и стал читать Requiem.

Мартен склонил голову, палач замахнулся и изо всех сил рубанул его поперек шеи, так что гордая горячая голова отлетела от туловища и упала в приготовленную корзину, а кровь хлынула на эшафот.

Вздох ужаса как шум огромной волны прокатился по толпе. Женщина в черном, потеряв сознание, осела на землю. Когда её привели в себя в тени соседнего дома, выяснилось, что зовут её Ядвига Грабинская и живет она неподалеку, на улице Поврожничей. Жалостливые люди хотели уже проводить её туда, но она поблагодарила и отказалась. Немного поднабравшись сил, отправилась в Ратушу, чтобы по протекции своего благодетеля и кормильца Генриха Шульца получить разрешение забрать тело Мартена и похоронить его по-христиански.

Генрих Шульц не отказал в этой услуге бедной вдове бунтовщика Яна из Грабин, которая недавно потеряла единственного сына и осталась на свете одна-одинешенька. Только предостерег её, чтобы тело убийцы похоронено было по-тихому.

Так и произошло. В сопровождении лишь одного священника оно было положено в могилу рядом с телом Стефана Грабинского, а за гробом на кладбище шла только она одна.

Вскоре после этого случилось таинственное происшествие. В соответствии с постановлением суда корсарский корабль «Зефир» ещё до выполнения экзекуции следовало отбуксировать из Пуцка в Гданьск и продать с публичных торгов. Новый хафенмейстер, Эрик фон Сассе, использовал для этих целей три портовых балингера. Но едва среди заторов замерзающего льда с трудом сумели отбуксировать «Зефир» на рейд, как ударил такой сильный мороз, что вся Вайхзельтифе покрылась льдом и корабль прочно в нем увяз, а балингеры едва добрались до Лятарни.

Покинутый, одинокий и недоступный неделю стоял он посреди фарватера в ожидании оттепели. Но мороз крепчал, торги должны были состояться назавтра, и сенат не собирался переносить срок. Несколько арматоров, которые надеялись приобрести галеон, ввиду таких дел отказались от торгов, зато остался наиболее решительный их них, Генрих Шульц, который и купил его за бесценок.

Но недолго тешился он приобретением. Уже на следующую ночь по необъяснимым причинам на корабле вспыхнул пожар. Поглотив палубу и обе надстройки, огонь добрался до пороховых погребов, после чего произошел взрыв и останки «Зефира» пошли на дно.

Повсеместно происшествие это приписывали могуществу чар, которые Мартен перед смертью наложил на свой верный корабль. Но когда через пару недель лед растаял и море выбросило на берег тело какого-то моряка, при котором нашли две пары тяжелых ножей, какими пользовались когда-то для метания, Шульц осмотрев их сообразил, кто был виновником пожара на «Зефире».

Затеянное им расследование лишь подтвердило эту мысль. Среди членов команды корсарского корабля только двое не нанялись на службу во флоте под командованием Вейера. Одним из них был старый плотник «Зефира» Броер Ворст, который решил вернуться в родной Роттердам. Другим — парусный мастер, Герман Штауфль, который исчез бесследно…

Потеря корабля больно задела Генриха Шульца. Он ощутил её как незаслуженную обиду, притом обиду моральную. В мечтах, которым он предавался с детских лет и которые с таким успехом шаг за шагом претворял в жизнь, обладание «Зефиром» имело некое символическое значение. Оно могло бы стать наградой за бесчисленные самоотречения, исполнением одного из немногих желаний, лежавших в стороне от избранного им пути. Да, видимо нельзя было с него сворачивать… Провидение назначило ему единственно практические, материальные успехи. Приходилось согласиться с его приговором.

Но едва он оправился от горя, последовал новый удар.

В последнюю неделю перед постом сеньорита Мария Франческа сочеталась браком с ясновельможным паном Станиславом Опацким, пултусским старостой, и отправилась с ним в путешествие в Испанию.

Шульц был настолько потрясен этим известием, что уехал в Гданьск и заперся в своем опустевшем поместье на Холендрах. Там он провел три дня в муках и размышлениях, которые в конце концов привели его к таким же выводам, что и потеря «Зефира». Провидение бдело над ним, не позволяло сбиться с пути и направило его шаги вновь на путь благочестия. Он смирился в душе, и желая дать выход своему смирению, пожертвовал дом и все поместье на Холендрах — это гнездо греха и порока — ордену братьев доминиканцев под сиротский дом,

Это был истинно христианский поступок — явление отнюдь не не повседневное в католической стране.

Дмитрий Светлов Капитан-командор

Эта книга не является историческим исследованием и не содержит реальных фактов. Любое совпадение имен и названий является случайным. Все написанное в книге – всего лишь результат фантазии автора.

Глава 1 Выезд на дачу

Со вздохом отодвинув ноутбук, Сергей Николаевич посмотрел на гору коробок, которые внук его сестры вечером сложил на веранде. Сергей Николаевич только вчера приехал в Тамбов и сразу заехал к маме, точнее к сестре.

Сестра с мамой и мужем жили в двухкомнатной хрущевке. Муж сестры, восьмидесятилетний отставной подполковник-артиллерист, был еще бодр и за обедом вместе со всеми с удовольствием выпил вина. Мама тоже выпила полстопочки и затем, улыбаясь, наблюдала из кресла за детьми. «Детьми»… Сергею Николаевичу шестьдесят восемь лет, а сестра на семь лет старше…

Когда обед подошел к концу, сестра позвонила сыну, чтобы он отвез дядю на дачу, но сын был занят. После многочисленных звонков и пререканий приехал внук сестры Андрюша со своей женой.

Молодежь быстро переложила из джипа Сергея Николаевича в свою «калину» коробки и пакеты с гостинцами для многочисленной родни. Закончив разбираться с коробками, на двух машинах поехали на дачу. Джип вела Лелечка, жена Андрюши, и всю дорогу они мило болтали ни о чем, правда, к концу дороги Лелечка воскликнула:

– Ой, дядя Сережа, я совсем забыла сказать! На вашей даче сейчас живет Александра со своим женихом.

– Я ее знаю?

– Ну Александра, дочь Миши с Верочкой.

Заметив недоуменный взгляд двоюродного дедушки, она решила пояснить:

– Внучка тети Гали.

– ???

– Ну правнучка дедушки Влада.

Сергей Николаевич давно уже перестал даже пытаться разбирать сплетения родственных связей. Родственники – хорошо, живут у него на даче – что в этом плохого? Да и дачей это только называется, на самом деле это вполне приличный двухэтажный дом с мансардой, гаражом и садом, в паре сотен метров от реки.

Александра со своим женихом Родионом встретили машины у открытых ворот. Видимо, были предупреждены и ждали приезда. Александра, похоже, имела от своих родителей строгий инструктаж. Везде был порядок, на кухне стерильная чистота, что, в общем-то, Сергея Николаевича не удивило – родня знала о его любви к чистоте и порядку. Любой человек, пройдя должность старпома, всю оставшуюся жизнь будет замечать малейший недостаток в своем «департаменте». Родион с робким интересом разглядывал Сергея Николаевича. Парень, видимо, уже наслышан: моряк, капитан, рост под два метра, вес девяносто два килограмма. Волевое лицо и строгий, можно даже сказать суровый, взгляд – это печать профессии.

Расцеловавшись на прощание с Лелечкой и Андрюшей и попросив у Александры чашечку кофе, Сергей Николаевич устроился на веранде. Александра с Родионом уселись в креслах рядом.

– Дядя Сережа, как доехали? – спросил Родион. – Более тысячикилометров за рулем – совсем нелегко в вашем возрасте…

– Доехал без проблем, но вся дорога – обгон за обгоном с выездом на встречную полосу.

Александра с Родионом понимающе закивали: о чем говорить, все знают, что дороги забиты машинами. Сергей Николаевич по молодости лихачил, давил педаль не меньше ста двадцати. По дороге в Тамбов всегда ночевал после московской окружной и с утра доезжал последние четыреста километров. С возрастом начал ездить спокойнее, но, как и раньше, ночевал после московской окружной дороги. Только теперь уже не в машине, а в гостинице. С утра оставались те же четыреста километров, нервная нагрузка заметно уменьшилась за счет изменения манеры езды, а вот время в пути практически не изменилось.

Что рассказать молодежи про Петербург? Дежурные слова о театрах, дворцах, фонтанах и Неве? Или о пыли улиц и грязи дворов, что замечают только сами жители города? Выйдешь погулять – кругом одни помойки. Парков в городе раз-два и обчелся, да и до них еще ехать надо: пятнадцать минут от дома до гаража, тридцать минут до ближайшего парка, еще пятнадцать – искать парковку. В парке гуляющего человека будет сопровождать лай собак, то ли радостный, то ли дурной.

– У вас в Петербурге в парках специальные площадки для собак?

– Что? Нет, площадок нет, а собаки все дурные, и бродячие, и домашние.

– Неужели хозяева их не воспитывают?

– Сегодня дрессированные собаки только в цирке, воспитанные собаки вымерли вместе с воспитанными горожанами.

Сергей Николаевич замолчал. Сколько можно говорить о тотальном неуважении к законам, о бескультурье, о беспределе на дорогах? Александра с Родионом по-своему расценили молчание.

– Сколько у вас детей? – на правах новичка спросил Родион.

– Четыре сына, девять внуков и внучек, семь правнуков и правнучек, все при делах, при деньгах, при своих квартирах, и ни у кого нет времени.

– Они в Тамбов приедут?

– Нет, дети-внуки не приедут, отдыхают только за границей…

Молодежь была несколько скованна. Они, видимо, сидели просто из вежливости или ожидали забавных рассказов да анекдотов. Вся родня знала, что Сергей Николаевич любит пошутить и просто переполнен смешными историями. Немного помолчали, затем Александра с Родионом начали наперебой рассказывать студенческие новости и планы своей совместной жизни. Сергей Николаевич внимательно слушал и задавал уточняющие вопросы. Он просто отдыхал, отдыхал от дороги и от суеты Петербурга.

Утром Сергей Николаевич выполз из постели и поплелся по лестнице вниз на кухню. В зале с дивана перед телевизором вспорхнула Александра. Она подала заранее приготовленную маленькую розетку с творогом и крошечную чашечку негорячего кофе. Это инструктаж сестры, только сестра знала его привычки.

Он один в своей четырехкомнатной сталинской квартире, вот и решил купить дачу на родине предков. Сергей Николаевич нуждался в общении. Ритм жизни большого города вынуждал людей все время бежать. Дети и внуки про него не забывали, но у них не хватало времени на общение с «дедом».

– Александра, лапочка, я тебя очень прошу, не делай больше этого.

– Чего не делать, дедушка Сережа?

– Александра, лапочка, я тебя очень прошу, не вставай ради меня так рано.

– Я встала совсем не рано.

– Смешать творог со сметаной я могу сам, и в процессе приготовления кофе есть свое удовольствие.

– Я что-то сделала не так?

– Нет, все хорошо, но вставать ради меня полседьмого не надо, лучше понежиться под боком у Родиона.

– Дедушка Сережа, мне скоро ехать в университет, а Родиону в институт.

– Конечно, скоро… Через час. Вам от дачи до маршрутки пятнадцать минут идти. Так что, договорились?

– Хорошо, я больше не буду. А цыплят утром кто будет кормить?

– Каких цыплят? – опешил Сергей Николаевич.

– Мама десять дней назад привезла три десятка цыплят.

– Где они?

– Сначала цыплята были в коробках на мансарде, а когда подросли, Родион сделал курятник между домом и забором.

– Они же разбегутся.

– Он все огородил сеткой, чтобы ни цыплята не разбежались, ни вороны с ястребами не растаскали.

– Цыплят покупали на птицеферме?

– Цыплята не инкубаторские, натуральные. Мама говорит, что натуральные мясо и яйца очень полезны.

Сергей Николаевич усмехнулся. Жители городов давно забыли вкус и запах натуральных продуктов. Он вспомнил удивленные лица жены и детей, когда они впервые попробовали натуральную деревенскую еду…

– Сегодня цыплят покормишь сама, все равно уже встала, а вечером покажешь, как и чем их кормить.

– И еще, – продолжила Александра. – Здесь у реки стоит крестьянский дом, так мама с хозяевами договорилась. Они каждое утро после дойки приносят литр молока.

– Только молоко? – уточнил Сергей Николаевич.

– Про творог, сметану и гусиные яйца надо предупреждать за день. Можно купить и картошку, а когда они будут забивать хряка, то скажут сами.

– Гусиных яиц я давно не ел, куриные привычнее.

– Ой, я забыла сказать! Мама и наседку с цыплятами привезла, куриные яйца в холодильнике.

– Во сколько придет молочница?

– Через час, она разносит молоко по всем дачам, на которых постоянно кто-то живет.

Этот крестьянский дом Сергей Николаевич приметил еще прошлым летом, когда приезжал смотреть дачу. Дом большой, ухоженный, с двумя гаражами. За высоким забором просматривался сад, а у реки топтались гуси.

Закончив утренний моцион, Сергей Николаевич пошел на прогулку. Он давно уже привык все делать по одному и тому же распорядку – идти по колее, как сам шутил. Гулялось легко и приятно – май, сады покрыты бело-розовой пеной цветов. На обратной дороге познакомился с молочницей, ей оказалась двенадцатилетняя Танюша. По дороге в школу она разносила молоко и оставляла пустой бидон в последнем доме. Вечером, выйдя из автобуса, она забирала бидон и относила домой. Танюша сказала, что люди в том доме живут хорошие, всегда бидон хорошо вымоют. Их никто об этом не просит, и за молоко с них берут, как со всех. И всегда дают ей конфетку или печенюшку, когда она приходит за бидоном. Еще она рассказала, что в поселке постоянно живут в семи домах. Остальные участки или заброшены, или хозяева появляются от случая к случаю. Сергей Николаевич и сам знал общую ситуацию с дачами под Тамбовом. У стариков уже нет сил на дачу, а молодежь уехала в столицы.

Александра и Родион шумно собирались, пытаясь одновременно завтракать, целоваться и укладывать рюкзачки. На столе стоял приготовленный для него завтрак, именно такой, как надо. Похоже, он попал под программу реабилитации. Психотерапевты хреновы… Раньше он и сам иногда принимал участие в совете родни, когда надо было кому-то помочь или наставить на путь истинный. Родителей Александры, Мишу с Верочкой, он совершенно не помнил и, возможно, никогда не видел. Но Галя с мужем Геннадием жили в своем доме, и в хорошем, надо сказать, доме. Влад уже более двадцати лет живет один в трехкомнатной квартире. Эту квартиру он получил в конце семидесятых как летчик-герой. Во всяком случае Галя не раз жаловалась, как ей тяжело и за домом следить, и еженедельно в квартире отца убираться, и детям с внуками помогать…

После ухода молодежи Сергей Николаевич решил осмотреться. Сначала обошел участок, посмотрел на грядки, кусты и деревья. Тут что-то надо было делать, но что? Он совершенно не разбирался ни в садоводстве, ни в земледелии. Придется ехать в город за книгами да познакомиться с соседями и попросить совета. А возможно, у родни уже приготовлена наставница-советчица. В гараже был порядок, у двери стояла на «товсь» моечная машинка. В бане прибрано, все банные причиндалы аккуратно разложены по своим местам. У курятника, за сеткой, под надзором наседки что-то искали цыплята. Петушки пробовали голос и пытались выяснить, кто сильнее. С крыши дома за ними заинтересованно следила ворона.

В подвале дома порядок, на первом этаже все на своих местах. На втором этаже две спальни с примыкающими ванными комнатами. Между ними небольшой холл; как сказал бывший хозяин, здесь планировалась детская игровая комната. Здесь Сергей Николаевич оборудовал рабочий кабинет и поставил компьютер. В кабинете появился еще один компьютер, на полу стояли какие-то приборы, явно «кулибинской» разработки. В спальню молодежи он, конечно, нос не сунет.

На мансарде бардак, мебель небрежно сдвинута в угол. Посередине разбросано различное радиоэлектронное оборудование и нечто напоминающее спутниковую антенну. Сергей Николаевич вздохнул. Разбросано – это в его понимании, молодежь будет утверждать, что все расставлено так, как надо.

Спустился вниз на веранду и включил ноутбук, пора работать.

Составлять специализированные морские программы он начал давно. Увлекся этой темой еще во времена программируемых калькуляторов. Его привлекало изящество процесса и элегантность математических решений. Пятнадцать лет назад, во время стоянки в Санкт-Петербурге, он вызвал специалистов-компьютерщиков для наладки судового компьютера связи со спутником. Молодые штурманы опять хотели что-то улучшить и заглючили компьютеру мозги. После завершения работ компьютерщики зашли к нему в каюту отчитаться и подписать бумаги. Поговорив о том о сем, ребята обратили внимание на специальную программу в его компьютере.

Они очень удивились, узнав о его собственной разработке. Ознакомившись с программой, предложили сделать еще одну, но с другими исходными данными. У них был клиент, которому требовалась аналогичная программа. Связанные с морем фирмы по составлению программ за работу не брались – слишком муторно и трудоемко. Обычные фирмы не знали морской специфики, и продукт не проходил сертификацию. Сергей Николаевич заказ взял, тем более что оплата была достойной. С этого и началось. Сначала он делал две-три программы в год, со временем пришел опыт, тщательная проработка всех составляющих принесла свои плоды. Программы стали нагляднее, с отличной графикой, работа пользователя упростилась. Логотип стал широко известен в узком кругу специалистов. Это позволило составлять дополнительные информационно-справочные DVD. В конечном итоге все это давало неплохой доход. Главное – правильно выбрать издателя и распространителей. Но не деньги были для него на первом месте. Главное – что несмотря на возраст он был при деле.

Со вздохом отодвинув ноутбук, Сергей Николаевич развернулся к горе коробок. Коробки вчера вечером внук сестры сложил на веранде. Глянул на часы – он проработал полтора часа, пора заняться другими делами, например разобрать коробки. Начать надо с самой большой. Он подтащил к стулу коробку из-под цветного телевизора «Радуга». На ней было написано: «Вес брутто 70 кг, вес нетто 50 кг». Похоже, коробка не открывалась много лет. Так, закрытой, переехала из Риги в Петербург, где долго стояла в гараже, вчера приехала в Тамбов. А зачем? Перед отъездом он тупо засунул в багажник все ненужные коробки. Хлам уже мешал ставить машину в гараж.

Открыл коробку, убрал полиэтилен и бумагу. Сверху лежал парадный ремень с кортиком. Золотом сверкнула массивная пряжка, кортик притягивал взгляд своей завораживающей красотой. Сергей Николаевич перенес ноутбук и расчистил место для вещей. Положив ремень с кортиком на стол, он достал парадный китель с погонами капитана первого ранга. На кителе был только значок ВВМУ им. М. В. Фрунзе. Награды и другие регалии были давно сняты. От обиды.

У него было два боевых ордена. Орден Красного Знамени он получил еще капитан-лейтенантом. Будучи командиром эсминца «Благородный», он получил орден за то, что ничего не сделал. Одна африканская страна высадила морской десант прямо в столице другой африканской страны. Когда он рассказывал, как происходили события этой «войны», все слушатели покатывались со смеху. Такого не сможет придумать ни один юморист, но это было на самом деле. Морской десант врага сдался после того, как эсминец подошел к городской набережной и стал стрелять из салютной пушки.

Счастливый президент прибежал на корабль и повесил на грудь Сергею Николаевичу свой орден. Имеется в виду буквально свой орден, который он снял со своей груди. Золото, платина, драгоценные камни. Куда там Ордену Победы! Естественно, Сергей Николаевич был награжден и в СССР. Кстати, убитых и раненых в том бою не было, хотя обе стороны интенсивно куда-то стреляли.

Орден Красной Звезды Сергей Николаевич получил за Мексиканский залив. Его эсминец действовал там так энергично и нахально, что американцы послали наперехват четыре эсминца девятьсот шестьдесят третьего проекта. Они пытались буквально затолкать советский корабль в свои территориальные воды. Но Сергей Николаевич был уверен в своем корабле и команде. Его эсминец был быстрее и маневреннее, а команда действовала безукоризненно. Чего не скажешь об американцах, допускавших ошибку за ошибкой. В конце концов у американцев сдали нервы, и они начали стрелять боевыми снарядами. Разумеется, не прямо в советский корабль. Но разрывы снарядов ложились достаточно близко. Это разозлило Сергея Николаевича, и он приказал дать залп из двух РБУ по курсу американских кораблей. Ну а дальше… они сами виноваты. Командиры эсминцев видели, куда упали глубинные бомбы. То, что эти бомбы потом взорвутся, – это же очевидно!

…Аккуратно спарывая погоны, он вспоминал, как молоденьким лейтенантом был направлен на Северный флот и получил назначение на эсминец, в звании капитана второго ранга был переведен в штаб тральщиков. А дальше… эх! А дальше он уже точно знал день, когда получит адмиральские звезды. Но вместо адмиральских погон его отправили на пенсию. Хорошо хоть на пенсию, могли ведь разжаловать и посадить.

Штормом выбросило на берег мины, оленеводы эти мины увидели и сообщили военным. Раз мины морские – послали тральщик. Тральщик определил: мины английские, 1919 года, поставлены во время английской интервенции. Три мины связаны между собой проволокой в «минную банку». Тральщик с минами ничего сделать не мог, ведь мины на берегу. Поэтому команда сняла с мин взрыватели, тральщик вернулся на базу. Но раз мины морские – армейцы погрузили мины на грузовик и бросили их на причале базы ВМФ.

Во время очередной кампании по сбору металлолома эти мины погрузили в вагон. Мичман сказал: «Здесь все – металлолом». Матросам что грузить, что выгружать, дата дембеля написана в гальюне. В общем, в Череповце на складе металлолома рабочий, разрезая очередную хреновину, увидел потекшую взрывчатку. Работяга все понял правильно, не впервой, обматерил инженера и пошел за водкой. Заводской особист тут же накатал бумагу о предотвращении диверсии на заводе. Заводское руководство в очередной раз сообщило начальству, что мировой империализм всеми силами пытается сорвать заводу социалистическое соревнование и перевыполнение повышенных плановых обязательств.

Но Сергею Николаевичу стало несмешно. Из Москвы приехала следственная группа военной прокуратуры. Он с другими офицерами штаба и командиром тральщика оказался под следствием и домашним арестом. Здесь ему помогла жена, его вторая половина, опора и поддержка. Жена съездила в Ленинград и привезла два чемодана книг по металлургии. Она купила все – начиная от учебников для ПТУ и кончая научными рефератами. Вдвоем они прорабатывали книгу за книгой. Изучали процесс плавки чугуна, стали и спецсплавов. Все подготовительные, вспомогательные и сопутствующие работы. Наконец Сергей Николаевич был почти готов. Дополнительно прочитал книги из военной библиотеки базы по взрывчатым веществам. Закончив проработку информации, написал рапорт в форме докладной записки и передал его командиру базы…

В рапорте он коротко и внятно доказал, что шумиха о попытке диверсии на заводе – полная ерунда. По действующим инструкциям весь прибывающий на завод металлолом проверяется на наличие взрывчатых и детонирующих веществ. Эту работу как раз выполнял тот полупьяный работяга. Все сталеплавильные заводы регулярно находят в металлоломе неразорвавшиеся боеприпасы. Вместе с металлоломом приходит много взрывчатых веществ, в основном времен Второй мировой войны. Во время плавки взрывчатое вещество самопроизвольно не сможет детонировать, оно просто сгорит.

Рапорт стал бальзамом на сердце начальства, и ему дали ход. Следствие прекратили, нагруженные палтусом и зубаткой москвичи уехали домой. Но сам инцидент с минами не забыли, уж слишком сильный поднялся шум. Приказом министра обороны часть офицеров была уволена в запас. В том приказе была и фамилия Сергея Николаевича. Хорошо хоть, начальство базы отблагодарило за умный рапорт. Он получил ордер на четырехкомнатную квартиру в Риге и именные золотые часы на золотом браслете.

Споров погоны, он накинул китель на плечи. Под кителем в коробке лежала аккуратно сложенная белая гипюровая рубашка. Его первая покупка за границей. Рубашку он купил в Лондоне, первый раз вживую разговаривая по-английски. Рядом с рубашкой лежали белые джинсы с «золотым» узором сзади и по бокам. Он форсил в этих джинсах всего несколько раз – короткий отпуск моряка не всегда летом, а мода на белые обтягивающие джинсы прошла быстро. Рядом в обувной коробке лежали сапоги. Остроносые сапоги с высоким скошенным каблуком и узором по голенищу были куплены в Финляндии. Сапоги оказались очень удобными и носкими, но опять-таки мода быстро прошла.

В сапоги вместе со старыми газетами были засунуты кошельки. Четыре обычных кошелька для мелочи были битком набиты трех– и пятикопеечными монетками. Сыновья брали эти кошельки, когда всей семьей ездили в отпуск в Ленинград, к родителям жены. Сергей Николаевич улыбнулся, вспомнив, как дети доставали свои кошельки. Они гордо бросали пятачок в турникет метро или три копейки в автомат газировки. Дома они следили за пополнением кошельков и хвастались друг перед другом, у кого больше.

Под обувной коробкой лежал выкрашенный в «золотую» краску железный сундучок.

…Он женился, когда был старшим лейтенантом. Этот аккуратный ящичек из-под какого-то прибора взял в навигационной камере. Изнутри ящичек был обшит зеленым сукном и был удобен для хранения домашних документов. Впоследствии жена аккуратно выкрасила сундучок «золотой» краской. Супруги долгие годы хранили в нем важные семейные бумаги и документы. Когда уже обжились в Риге, жена купила в сувенирном магазине другой сундучок, модный и красивый.

Тяжело крякнув, Сергей Николаевич поставил сундучок на стол и открыл его. Сундучок был заполнен монетами разных стран. Хотя – видимо, позже – сверху насыпали юбилейные и олимпийские рубли. Да, правильно: он продал свою квартиру в Риге вместе с мебелью. Когда отбирал то, что повезет в Петербург, нашел в комнате младших сыновей деревянный ящичек с юбилейными и олимпийскими рублями. Не заморачиваясь, пересыпал рубли в сундучок и благополучно забыл. Да и кому сегодня все это надо?

Достал из сундучка несколько монет – датские ерики с дыркой посередине, граненые голландские гульдены, шведские и норвежские кроны, немецкие и финские марки, драхмы, динары, фунты, шиллинги, франки. Сегодня эти белые и медные монеты уже ничего не стоили. Изначально он привозил своим детям кенийские, аргентинские, сирийские, греческие и прочие монетки как экзотические сувениры. Затем это стало традицией и привычкой, а дети стали хранить свои сокровища в «золотом» сундучке. Позже Сергей Николаевич просто высыпал туда оставшуюся иностранную мелочь.

…Дети были рады переезду в Ригу. И жена была довольна, хотя, видя горечь мужа, пыталась это скрыть. Он был обижен, очень обижен и за несправедливое увольнение, и за растаявшие адмиральские погоны. Его не порадовал подарок жены на день рождения: она заказала у ювелира-частника шикарный перстень с изумрудом. Перстень сверху сеточкой покрывала монограмма «СНА» – Сергей Николаевич Алексеев. Не радовали бумаги на льготное получение автомобиля «Волга», мебели, холодильника, постельного белья и еще много-много чего. Офицеры-северяне получали хорошие деньги, и у Сергея Николаевича на книжке было более шестидесяти тысяч рублей. Продать свою старую «Волгу» на рижском авторынке за тридцать тысяч он сможет легко. Затем купит новую машину за десять тысяч. Его семья вполне обеспечена, можно спокойно жить дальше. Но ему сорок лет, и ему не дали адмиральских погон.

Когда закончилось обустройство на новом месте жительства, Сергей Николаевич пошел в управление Латвийского морского пароходства. Хотел устроиться на работу и снова пойти в море. Но и тут ждало разочарование: его не взяли. Сказали, что возьмут только на должность третьего помощника капитана. Как капитан первого ранга, он рассчитывал как минимум на должность старпома. Предложение начать с низшей ступени воспринял как оскорбительную насмешку.

Неизвестно, до чего могло его довести жизненное разочарование. Но снова помогла жена. Познакомившись с другими женщинами, как с женами офицеров-отставников, так и с женами моряков, она разобралась в новой жизненной ситуации. Однажды она буквально за руку привела мужа в военкомат. В одном из кабинетов после недолгого разговора Сергей Николаевич получил направление в Латвийское морское пароходство. Его рекомендовали на должность первого помощника капитана. И хотя первый помощник капитана на торговом судне – то же самое, что замполит на военном корабле, Сергей Николаевич согласился. Во-первых, он снова в море, во-вторых, жена ему объяснила единственно возможную дорогу карьерного роста.

Капитаном судна, куда был направлен Сергей Николаевич, был сорокалетний латыш. Ян Гунарович окончил Ленинградское высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова. Они хорошо сработались, оба были педантами, да еще и ровесники, впоследствии дружили семьями. В Латвийском морском пароходстве про них в шутку говорили: «Они оба всегда застегнуты на все пуговицы». Ян Гунарович поддержал карьерное стремление Сергея Николаевича, помогал с освоением новой работы, которая действительно оказалась совсем иной. Сначала Сергей Николаевич стал подменять второго помощника, когда тот уходил в отпуск. Затем уверенно замещал старшего помощника. Наконец, партком и служба мореплавания официально утвердили Сергея Николаевича в должности старшего помощника.

Теперь он уже смеялся над своим наивным желанием сразу стать старпомом. Это и другая жизнь, и другая работа. В 1985 году Сергей Николаевич был утвержден в звании капитана дальнего плавания. Все было хорошо, живи и радуйся, но… Через два года погибла жена, нелепо и непонятно. В вечерних сумерках ехала на машине с работы домой. Обычным маршрутом по городу, с обычной скоростью, и вдруг поперек – огромный асфальтовый каток. Баротравма легких от удара грудью о руль, и через десять дней она умерла в больнице.

…Он был в море, дети в Ленинграде. Старшие уже работали, младшие учились. Жену хоронили дети и друзья. К большому удивлению Сергея Николаевича, его дети не захотели возвращаться в Ригу. Они, прописавшись у бабушки с дедушкой, решили остаться в Ленинграде. Когда он потребовал от детей объяснений, то получил ответ: «А что нам делать в этой провинции? В Ленинграде у нас есть перспектива, а в Риге для нас нет никакого будущего»… Как показала жизнь – они были совершенно правы.

Развал СССР и бардак революций прошел для него стороной. Он был в море, заключая контракты то с англичанами, то с голландцами, то с американцами. К этому времени уже бегло говорил на многих языках. А основные европейские языки освоил весьма прилично. На вопросы друзей и знакомых о его способностях к языкам всегда отвечал одно и то же: «Язык не математика, его не надо учить, на нем надо говорить. Хочешь иметь хорошую зарплату – говори на языке хозяина судна».

Как-то в один из его приездов сыновья спросили о зарплате. На его ответ они переглянулись и заметили, что контракт выгоднее заключать в Петербурге. Если заключить контракт здесь, то зарплата будет как минимум в два раза больше. Сергей Николаевич не поверил, по меркам Риги он получал огромные деньги. У него был такой высокий заработок, что было неловко говорить о нем другим людям. Не поверил, но решил проверить. Пошел в посредническую фирму, поговорил, все подтвердилось.

В Риге его больше ничего не держало, кроме могилы жены. Сыновья помогли найти в Петербурге хорошее жилье в хорошем месте. В ответ на его слова о желании купить большую четырехкомнатную квартиру в сталинском доме просто пожали плечами. Хочешь такую большую квартиру – найдем по твоему желанию. Сами они были уже вполне самостоятельными людьми и ставили на ноги своих детей. Когда Сергей Николаевич вернулся с моря, квартира была отремонтирована и готова к вселению.

И вот прозвенел прощальный звонок. Последние годы он работал в крупной японской компании. Когда ему исполнилось шестьдесят пять лет, президент компании господин Камада поздравил его с выходом на пенсию и вручил довольно толстый конверт. Поздравительная открытка была в другом конверте.

Сначала он просто отдыхал и неспешно выполнял заказы на компьютерные программы. Но со временем все острее стал ощущать недостаток общения. Как капитан он привык находиться в центре внимания и принимать решения за себя и других. Сейчас же он был предоставлен самому себе, регулярные звонки детей и внуков поднимали настроение лишь на несколько часов.

«Нечего сидеть и вспоминать, жить надо сегодняшним днем, а не вчерашним», – подогнал себя Сергей Николаевич. Сбросив с плеч китель, он поднялся в свою комнату. Порывшись в привезенных вещах, достал вышитую бисером и искусственным жемчугом косметичку. Сюда, в эту старую косметичку жены, он последнее время складывал иностранные монетки. Он раздаривал эти монетки малышне родственников и знакомых. Иногда, расплатившись за чашку кофе, с серьезным видом вручал официантке какую-нибудь экзотическую монетку…

Снова спустился на веранду и сложил в сундучок кошельки детей и старую косметичку. Затем вышел на улицу и посмотрел на небо. Приближаются облака; возможно, будет дождь. Взял в гараже пылесос и стал чистить салон. Закончив, подсоединил шланг моечной машинки к крану в гараже, залил шампунь для мойки автомобилей и начал тщательно намывать машину. Провозился больше часа и весь промок. В завершение вытер машину специальными салфетками, убрал все на место. Затем поднялся на веранду, разделся и развесил мокрую одежду.

Немного постояв, хмыкнул и надел гипюровую рубашку, белые джинсы, сапоги, китель и парадный ремень с кортиком. Еще немного постоял, прислушиваясь к своим ощущениям, затем вошел в дом. У двери было два больших зеркала. «Уходя человек должен себя хорошо осмотреть со всех сторон» – это был один из его девизов. Увиденное в зеркале развеселило. Добавить белый шарф с фуражкой – и будет «товарищ Бендер», весело подумал он. Кстати, шарф должен быть в той же коробке. Вернулся на веранду и, выкладывая вещи из коробки на стол, нашел форменный белый шелковый шарф. От шелкового шарфа пахло духами жены. Накинув его на шею, Сергей Николаевич сел за руль и поставил машину в гараж. Ярко сверкнула молния, тут же ударил гром. «Похоже, ударило у водонапорной башни, – подумал Сергей Николаевич. – Надо перенести коробки в дом, во время грозы там будет намного комфортнее». Он взял верхнюю коробку, прихватил со стола сундучок и пошел в комнату. Когда проходил между зеркалами, все залило бело-голубым сиянием, уши заложило грохотом.

Глава 2 Шаг в неизвестную жизнь

Сергей Николаевич инстинктивно зажмурился и присел. Но нет, тихо, только сильно пахнет озоном. Надо проверить, все ли в порядке, и начать надо с чердака и мансарды. В голове шумело, глаза ничего не видели, он снова закрыл глаза и сосчитал до ста. Открыл глаза и опешил. Он стоял в чистом поле, в буквальном смысле. Нет не только его дома – вообще нет никаких построек. Развернулся. Здесь земля шла под небольшой уклон и впереди сквозь редкие ивы и кустарник просматривалась река. Справа вдали синей полосой угадывался лес, слева менее чем в километре – роща. «Осталось только прочитать на столбе объявление: «Мужчина 68 лет ушел и не вернулся домой, – нервно хихикнул он и решил: – Надо посмотреть на свои следы, откуда я пришел сюда?» Но никаких следов не было; правда, земля была твердая, не пахотная. Но невысокая майская трава вокруг него была девственной. «Я не охотник-следопыт, – утешил он себя. – Важно – не откуда пришел, а куда идти». Что-то тянуло его к роще, и через несколько минут он понял что. Это была не роща, а сад, за деревьями просматривались постройки. «Вот и ладушки, – успокоился Сергей Николаевич. – Сейчас определюсь и поеду домой».

Забора не было ни вокруг сада, ни вокруг дома. Дверь в сени была открыта, но вторая, в дом, закрыта. Сергей Николаевич направился к сараям и крикнул:

– Эй, хозяин!

Из ворот дальнего сарая вышел мужчина лет сорока, увидев Сергея Петровича, подбежал ближе и, склонив голову, низко поклонился:

– Здравствуй, барин.

Юморист, блин… Хотя сам виноват – оделся как клоун.

– Потерялся я, мне в Тамбов надо.

– Тамбов-то близко, всего двадцать верст, – и куда-то вправо махнул рукой. – Нюрка, мать позови, – крикнул мужчина себе за спину. – Проходи в дом, барин, в ногах правды нет.

Сергей Николаевич поставил коробку и сундучок на лавку в сенях и вошел в дом. Хозяин вошел следом, оставив входную дверь открытой. В комнате было просто, скромно, но уютно, изба-пятистенка. Сергей Николаевич обратил внимание на иконы в красном углу. Иконы выглядели непривычно, он подошел к иконам, перекрестился и стал рассматривать. Все образа были на досках и написаны маслом, современных картонок под окладом из фольги не было. Еще раз перекрестился и, сев на лавку, сказал:

– Хорошие у тебя иконы, хозяин, правильные. Зовут-то как? Я Сергей Николаевич Алексеев.

– Трофим, – ответил хозяин. – А жена – Алевтина.

– Подскажи, Трофим, что мне делать? Я оказался безлошадным, а до Тамбова двадцать верст, сам сказал. И родне сообщить надо, чтоб не волновались.

Говоря «безлошадный» Сергей Николаевич подразумевал отсутствие машины, он давно подхватил это выражение от своего отца.

– А сколько у тебя было лошадей, барин?

– Более двухсот, и все породистые, – пошутил Сергей Николаевич, подразумевая мощность двигателя.

– Не повезло тебе, барин. Хорошо хоть, жив-здоров остался.

– Жив – это точно, а вот здоров – не уверен. В Тамбове пойду к врачу.

– Да цел ты, барин, и крови не видно.

– С головой что-то, провал памяти, не помню, как сюда пришел и сколько шел. Какое число сегодня?

– Первый день мая.

– Первый день мая? А ты когда последний раз в церкви был? Первое мая! Да я вчера – тринадцатого мая – из Петербурга приехал! Да за год скитаний я уже двадцать раз сдох бы!

– Не гневайся, барин, сегодня первый день мая, а в церкви с женой и детьми мы были в воскресенье, третьего дня. Видимо, и впрямь сильно голову ушиб. Полежи, может, и отпустит.

– «Полежи, отпустит». А в Тамбов ты вместо меня поедешь?

Тем не менее лег на лавку и задумался. Нет, ерунда все это, ерунда. Первое и главное – он выбрит, а брился он сегодня утром.

– Трофим, как мне до Тамбова доехать?

– Я коннозаводчик, барин, можешь купить лошадей у меня. Мои лошади хорошие, из Москвы купцы ко мне приезжают.

Вот бизнесмен! А на окнах не стекло, а какие-то обрезки. То, что на Тамбовщине есть конезаводы, Сергей Николаевич знал. Даже был в детстве в коневодческом совхозе и дважды ездил верхом, кажется, после седьмого класса.

– Может, и Лузков с Незоровым у тебя своих скакунов покупают?

– Нет, этих господ я не знаю. Но вот купчиха Батурина у меня каждый год покупает. Всегда по десять лошадок берет.

– Если госпожа Батурина у тебя покупает, то возьми в сундучке деньги, а мне дай двух самых лучших, объезженных, подкованных, под седлом со сбруей, да припасов мне и лошадкам до Тамбова. Щит, меч, копье и латы не надо, завтра с утра поеду.

Вечером родня начнет волноваться и завтра ему будет выговор за то, что не позвонил. Но с утра он выйдет на дорогу и проголосует. В автобус без денег садиться не стоит, но мир не без добрых людей, кто-нибудь да подбросит. Тем временем Тимофей принес из сеней сундучок и принялся с задумчивым видом звякать монетами.

– Вот, барин, мне этого хватит, – и показал юбилейный рубль с профилем Ленина.

Сергей Николаевич равнодушно пожал плечами.

– Барин, пошли лошадок выбирать.

– Трофим, я сказал – лучших скакунов. Вот и приведи лучших.

В дом вошла статная женщина и поклонилась.

– Моя жена Алевтина, – сказал Трофим. – Кушать будете?

– Через час, кашу с молоком.

Трофим и Алевтина вышли из дома, о чем-то поговорили у порога и разошлись по своим делам. Сергей Николаевич закрыл глаза. Он никак не мог понять, что случилось, события не поддавались оценке.

Проснулся от запаха пшенной каши и хлеба. Алевтина тихо накрывала на стол.

– Спасибо, хозяюшка.

Сергей Николаевич залил кашу молоком и взял ложку. Было вкусно, очень. Съев кашу, не удержался, налил молока в кружку и выпил, заедая ароматным хлебом. Встал из-за стола и слегка поклонился:

– Большое тебе спасибо, хозяюшка, очень вкусно готовишь, поклонился бы ниже, да живот мешает, – пошутил он.

– И вам спасибо за доброе слово, барин, – ответила Алевтина и стала убирать со стола.

Сергей Николаевич вышел из дома прогуляться. Сначала осмотрел огород, затем прошел через сад, спустился к реке. В реке он заметил ловушки. Попадут на рыбнадзор – мало не покажется. Хотя у них в рыбнадзоре могут быть свои, он и не такое видел прямо под окнами этой организации. Услышав за спиной топот копыт, обернулся. К реке на рысях спускались два всадника. В одном он узнал Трофима, другим был пацан лет четырнадцати. Они лихо осадили скакунов рядом с Сергеем Николаевичем.

– Красавцы, настоящие красавцы, – не сдержался Сергей Николаевич.

В лошадях он ничего не понимал, но эти два скакуна были по-настоящему красивы.

– Это мои? – спросил он Трофима.

Увидев подтверждающий кивок головы, добавил:

– Спасибо, Трофим, спасибо, уважил.

Он решил пристроить конюшню между баней и гаражом. Лошади этого стоили. Он не думал о деньгах и будущих конных прогулках. Просто кони ему очень понравились, с первого взгляда запали в душу.

– Вот этого зовут Буян, а этого – Буран, – сказал Трофим.

Когда начало вечереть, его позвали ужинать. Снова поставили пшенную кашу с молоком. После того как насытившийся Сергей Николаевич вышел из дома, за стол село все семейство. Побродив вокруг дома, он присел на завалинку, начало темнеть. Из дома вышел Трофим и сел напротив на землю. Затем вышли девушка и пацан, что был на второй лошади.

– Сколько тебе лет, красавица?

– Шестнадцать, – ответила девушка.

– Жених, наверное, уже есть? – пошутил Сергей Николаевич.

– Иосиф, свадьба будет осенью, он уже дом строит. Как дом закончит, так свадьбу и сыграем.

– Совет вам да любовь, – сказал Сергей Николаевич.

– Ну а ты, ковбой, чем занимаешься? – обратился он к мальчишке.

– Я не ковбой, отцу помогаю, лошадей пасу, лошадь не корова, за лошадью и уход, и надзор нужен.

– Тогда да, не ковбой, ковбои только коров пасут да лошадей губят. В каком классе учишься, как зовут?

– Фрол я, конечно, у отца учусь, про классы ничего не знаю, но отец нас с братом учит. Нам породу держать надо, тебе же, барин, наши лошадки понравились, ты и деньги хорошие дал.

– Не понял, ты в школу ходишь?

– Так я уже не малец, мне тринадцать лет, письму, счету и закону Божьему меня батюшка давно научил.

– Давно, две зимы как, – вставила девушка.

– Барин, ты давеча сказал, что из Петербурга приехал, – вступил в разговор Трофим. – Расскажи про столицу. Говорят, красивый город.

Сергей Николаевич начал рассказывать про Петербург. Завораживающая красота разводных мостов, Нева в ожерелье великолепных дворцов. Великолепие фонтанов Петергофа, роскошь Зимнего дворца. Стал описывать Царское Село, посетовал на то, что дворцовый комплекс до конца не восстановлен после войны. Бывший парадный въезд до сих пор в руинах, ямах и канавах.

– Никогда не слышал, чтоб германцы заходили на наши земли, да еще порушили столько, – удивился Трофим.

– А блокада Ленинграда? Ты что, забыл?!

Но тут вступила в разговор Алевтина, вышедшая послушать разговор вместе с Нюрой:

– Барин, а ты царицу видел? Говорят, красавица! А какие она платья носит?

Сергей Николаевич стал описывать платья, что видел на картинах и в музеях. Для него фасон времен Екатерины II, что фасон времен Марии Стюарт. Поэтому он описывал детали, всякие там рюшечки и украшения. Вспомнилось платье-мундир Екатерины II – она была шеф-полковником Семеновского полка – детально описал это платье. В это время Трофим с Фролом заговорили о войне. Пора татарам по шапке дать да Крым воевать, за Татарским валом лучше следить, вот, барина обидели. Трофим сходил в дом и, дождавшись паузы в рассказе, протянул саблю:

– Возьми, барин, может, пригодится.

– Спасибо, – автоматически ответил Сергей Николаевич, – что это?

– Сабля татарская, – ответил Трофим.

Сергей Николаевич принялся рассматривать саблю. Обычная сабля, такие в музеях кучей свалены под картинами батальных сцен. Семейство Трофима потянулось в дом, пора спать. Пошел и Сергей Николаевич. У печи горела лучина, точно такую лучину он видел в музее Кижи. «Барин», «царица», «три года закон Божий»?! Он взял за плечо Фрола:

– А ты можешь ответить, какой сейчас год?

– Конечно. Одна тысяча семьсот шестьдесят пятый, – ответил Фрол.

– ???

Сергей Николаевич пошел к лавке. Пуховая перина, пуховая подушка, пуховое одеяло. Хотя на взгляд одеяло и перина друг от друга не отличались. «1765 год», – подумал он, засыпая.

Утром его разбудил петух, на столе стояло молоко, хлеб и лежала сабля. «Мне что саблей махать, что шваброй размахивать – результат будет один», – подумал Сергей Николаевич. Сабля! Со времен Ивана Грозного оружие было только у дворян и солдат! Крестьяне, горожане и купечество не имело оружия. Подобное нарушение каралось каторгой или смертью. Купеческие караваны в Сибири, где разбойничали дикие племена, охранялись воинскими или казачьими отрядами.

Когда заканчивал завтрак, в дом заглянул Трофим:

– Барин, а что с коробом делать?

В руках он держал пустую коробку. Сергей Николаевич вышел из дома, где у крыльца стояли под седлом обе лошади. У одной по бокам висели кожаные сумки и мешочки.

– Так ты говоришь, сегодня второе мая тысяча семьсот шестьдесят пятого года?

– Да, барин, – улыбнулся Трофим.

Сергей Николаевич достал кортик и рассек упаковочную ленту на днище коробки. Затем подцепил и выдернул скрепки на торце.

– Сложи и в багаж.

Трофим удивленно рассматривал то, что секунду назад было коробкой. Сергей Николаевич вернулся в дом, встал перед иконами на колени и начал молиться. Когда он поднялся, все семейство Трофима сидело на лавках. Присел и Сергей Николаевич, помолчал с минуту, затем встал и поклонился – сначала Трофиму, затем Алевтине:

– Спасибо за хлеб, соль да приют.

– И тебе, барин, скатертью дорога.

Вышли на крыльцо, Трофим подал к ноге стремя, и Сергей Николаевич сел в седло прямо с крыльца. Подошел Фрол и прикрепил шпоры. «Морская кавалерия со шпорами», – подумал Сергей Николаевич и тронул коня.

Как ездить верхом, он знал только теоретически, из слышанных в детстве рассказов. Если лошадь идет шагом, надо плотно сидеть в седле, не елозить, попадая в ритм шага животного верхней частью своего тела. Иначе сотрешь свой зад в кровь. Если лошадь идет трусцой или скачет, то свой вес надо перенести на ноги. Необходимо прижаться коленями к бокам лошади, иначе зад разобьет о седло, и тоже в кровь. Прямая посадка кавалериста говорит о его сильных ногах, а не о том, что у него на заднице мозоль, как на пятке.

Сергей Николаевич пустил коня шагом, решив до Тамбова максимально освоиться с верховой ездой. В дороге надо обязательно делать перерывы и идти рядом с лошадьми. Иначе можно не заметить проблем своего физического состояния.

Дорога, а точнее тропинка, только угадывалась. Но Трофим ему подробно объяснил все ориентиры, видимо, сам ездил не один раз.

…Сетовать на то, что в России нет и не было дорог, может только незнайка. Дорог не было потому, что они не были нужны. Все города и поселения стоят на реках, летом перевозки и торговля связаны с реками. Это в XXI веке многие из них стали вонючими канавами. Сергей Николаевич помнил, как в пятидесятых годах по Цне ходили баржи и пассажирские суда. Еще Петр I сделал здесь Волго-Донской канал, соединив шлюзом Цну и Ворону. Зимой в России на санях можно ехать куда угодно. Что под снегом – дорога или болото, – неважно. Главное – хорошо одеться и не сбиться с пути. Если нужда заставляла везти грузы в распутицу, то использовали волокуши. В России не существовало разбитых дорог с глубокими, заполненными грязью и водой ямами. Копыта лошадей в принципе не могут повредить травяной покров.

Покачиваясь в седле, он вспомнил древнеримскую дорогу. Его судно стояло в итальянском порту Бриндизи. Древний город будоражил воображение, нагулявшись и сделав множество фотографий, он сел в уличном кафе. Смакуя хороший и вкусный кофе, разглядывал офисных клерков, которые собрались в кафе на обеденный перерыв.

– Вы нашу главную достопримечательность видели? – неожиданно спросили с соседнего столика.

– Какую? Ваш город полон древних достопримечательностей.

– Дорога номер один, она соединяет Рим и Бриндизи. По ней шли в Рим основные товары, вот она, – говорящий показал рукой.

Сергей Николаевич повернулся и ничего не увидел. Итальянец именно такой реакции и ожидал, весело засмеялся и сказал:

– Видите в двадцати метрах маленькую арку и памятную табличку рядом? Это начало дороги, хотя римляне считают, наоборот, концом. Арка – это городские ворота с остатками стены.

Арка городских ворот размером не превышала проем двустворчатых дверей. За ней лежали мраморные плиты обычного тротуара шириной для четырех пешеходов. Узкий тротуар прямой линией уходил в холмы. Все очень просто, никакого величая или давления на психику гигантскими размерами.

– Удивлены? – с довольным видом спросил итальянец.

– По этой дороге вереницы рабов несли товары из Греции, Египта и других земель.

– А как же ездили повозки и кареты?

– Не существовало повозок и карет, одна лошадь стоила дороже пяти сотен рабов.

– Но лошади ужебыли…

– Лошади были, всадники ехали справа от дороги, Рим является основателем правил дорожного движения.

…Сергей Николаевич начал осваивать кавалерийскую науку. Засекая по часам режим движения, двадцать пять минут шагом, двадцать пять минут на рысях, десять минут рядом быстрым шагом. Думать о создавшейся ситуации не хотелось. Он был между двух зеркал, когда, возможно, в дом ударила молния. Зазеркалье, ведьмы и чеширский кот выйдут и все расскажут. Нет фактов и не о чем думать, хотя он постоянно ощущал какую-то неправильность. Через пять часов тренировки стал ехать увереннее. Иногда, встав в седле, пускал своих рысаков в галоп, в ушах свистел ветер.

После полудня, выбрав место, остановился на обед. Хлеб, квас, пара куриных да пара гусиных яиц, сырокопченая колбаса. Упряжь своих лошадок трогать не стал. Вроде что-то надо было ослабить, а потом подтянуть, но он побоялся: не умеешь – не трогай. Не решился привязывать или связывать лошадям ноги. Но его кони от него и не отходили, обнюхивали его и выпрашивали хлеб. После обеда лихо поднялся в село, во-первых, наловчился, а во-вторых, чувствовал физическую легкость и эмоциональный подъем. Решив ускорить путешествие, сразу пустил коней рысью. Через несколько минут тропинка вывела его на дорогу, он увидел Тамбов. Дорога выглядела непривычно, просто полоса более низкой, примятой травы среди поля. Впереди деревянные стены и башни города. От стены в поле расползлись домики с садами и огородами.

«Так монголы ничему и не научили», – подумал Сергей Николаевич. Подходи и поджигай город, жители сами прибегут, держа в руках ценные вещи. Но надо продумать дальнейшие шаги. Если это 1765 год и в России царица, то могут быть Екатерина I, Анна Иоанновна, Елизавета или Екатерина II. Это был женский период правления в России, но кто из этих дам и когда правил, он не помнил. Было уже жесткое сословное разделение общества, ему надо как-то представиться и начать новую жизнь. Можно представиться дворянином или купцом. Лучше дворянином, больше возможностей. Денег у него нет, никаких бумаг нет, никто и нигде не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть.

Правда, уже при Иване Грозном или даже раньше существовала государственная регистрация. Делались записи о рождении, а может быть, о крещении. Записи велись в церкви, может быть, какими-то дьяками в каких-то приказах. Записей о нем, конечно, нигде нет. Придется заняться хлестаковщиной. Но о своей жизни говорить правду по максимуму, в именах родителей не врать – легко запутаться. Сундучок с монетами в Тамбове не поможет, здесь нужен город большой, например Москва. Советские полтинники и рубли были мельхиоровыми, в юбилейных и олимпийских рублях содержание серебра выше. Все «белые» европейские и азиатские монеты тоже с серебром. Монеты ЮАР времен апартеида – из серебра. Это возможный потенциал, больше за душой ничего.

Сергей Николаевич поднял глаза – оказывается, перед ним застава. У дороги стояла полосатая будка и открытый шлагбаум. На него смотрели два солдата. Уловив его взгляд, они сделали шаг к дороге. Справа и слева поле, где паслись коровы, козы, кони, с криками бегали дети. Солдаты и не пошевелились бы, если бы он ехал в ста метрах от дороги. Умом Россию не понять, Россию надо знать.

– Где губернатор? – не останавливаясь, спросил Сергей Николаевич.

– Так, это, у себя, вашблагородь, – ответил, по-видимому, старший.

– У себя – это где? – уже оборачиваясь, снова спросил Сергей Николаевич.

– Вашблагородь, езжайте прямо, а там слева увидите, – снова ответил старший.

И это пограничный город! Отсюда до татарского вала не более пяти километров.

Внутри крепости стояли добротные дома, в основном одноэтажные, украшенные резными наличниками и коньками. Все говорило о достатке и аккуратности жителей. Даже о некотором хвастовстве друг перед другом. Дом губернатора выделялся «запахом власти», на крыльце сидели два лакея. Кто губернатор, как фамилии дворян, живущих в городе или в губернии? – а шут его знает! Как и все жители современного ему Тамбова, он помнил имена Державин и Чичерин. А когда они жили? Чем занимались?

Спрыгнул с коня, немного покачался с пятки на носок, разминая ноги. Затем взял за шиворот ближайшего лакея, подтянул его к себе и накинул на шею повод.

– Доложи губернатору: Сергей Николаевич Алексеев просит аудиенцию, – сказал второму лакею и начал подниматься на крыльцо.

– Я сам дверь открывать буду? – обратился к застывшему лакею.

Лакей подпрыгнул, открыл дверь и пытался проскочить впереди Сергея Николаевича. Но был пойман. Сергей Николаевич вошел внутрь и повернулся к лакею:

– А теперь бегом!

Топая, лакей бросился куда-то вправо, Сергей Николаевич, позвякивая шпорами, пошел следом, остановился и услышал за дверью:

– Там Алексеев просят аудиенцию!

– Так веди! Зачем за дверью держать?

Дверь открылась, и Сергей Николаевич, выпустив лакея, вошел в комнату:

– Сергей Николаевич Алексеев, – поклонился он, – возвращаюсь из Японии домой, да в пути потерял все.

Лица присутствующих стали постными. «Участь просителей всегда и везде одинакова», – подумал Сергей Николаевич. В комнате сидели в креслах пятеро мужчин, определить, кто из них губернатор, было невозможно. Одеты присутствующие были в какое-то подобие длиннополых пиджаков без воротников и лацканов, но с манжетами. Ниже виднелись белые обтягивающие полотняные штаны. Рубашки были без воротников, на завязках у шеи. Пиджаки и рубашки были с шитьем, но вся одежда выглядела мятой. У всех на пальцах были перстни. На этом фоне одежда Сергея Николаевича выглядела намного лучше и богаче, но явно другого фасона и стиля.

– Вы сказали, из Японии? А как вы ехали? – спросил сухощавый невысокий мужчина лет сорока.

Сергей Николаевич начал рассказывать, не углубляясь в подробности. Выехал из Нагасаки, затем Китай, Таиланд, Индия, Цейлон, Йемен, Саудовская Аравия, Иордания. Но тут один из присутствующих не согласился:

– Вы говорите Йемен, Саудовская Аравия, Иордания, я про такие страны не слышал, их нет.

– Позвольте, как это нет, если я там был! – загорячился Сергей Николаевич. – Прикажите слуге принести сундучок из моего багажа, я вам докажу!

Один из присутствующих позвонил в колокольчик и отдал приказ вошедшему слуге.

– А много ли вы путешествовали? – спросил он, обращаясь в никуда.

– Почти всю свою жизнь, – ответил Сергей Николаевич, разглядывая стены.

– В Африке были?

– В Африке был.

– И в Америке были?

– И в Америке был, и в Северной, и в Центральной, и в Южной.

– А почему бы вам просто не побывать в Европе?

– Был я и в Европе, от Полярного круга до Испании, эти брюки куплены в Испании, – Сергей Николаевич крутнулся, показывая присутствующим свои джинсы.

– Пояс с кинжалом подарил испанский король?

– Это кортик а не кинжал! Личное оружие морского офицера!

– Так ты морской офицер?!

– Бывший, служил в Англии, Голландии, Америке и в Японии, вышел в отставку и возвращаюсь домой.

В комнату вошел слуга и поставил сундучок на стол. Сергей Николаевич открыл сундучок, выставил рядом глухо звякнувшие четыре кошелька и косметичку. Затем начал перебирать монеты. Почувствовав какое-напряжение, не поднимая головы, глянул на сидящих. Присутствующие обменивались понимающими взглядами. «Нет, господа, – подумал Сергей Николаевич, – в этих кошельках нет ни золота, ни бриллиантов». Наконец нашел нужное и положил на стол.

– Вот, господа, – это динары Иордании, здесь написано арабской вязью, а вот здесь латиницей Jordan, а это деньги Йемена, это Саудовской Аравии.

Сергей Николаевич продолжил доставать монеты:

– Это из Африки – Кения, Гвинея, это из Америки – Аргентина, Венесуэла.

Расписывая природные пейзажи разных стран, постепенно уводил разговор в сторону. Он вспомнил: эпоха колонизации Африки и Азии еще не наступила. Сегодня, в XVIII веке, Иордании, Саудовской Аравии и Йемена действительно нет. Есть Турция и входящая в состав Оттоманской империи Аравия. Он где-то читал или видел в кино, хотя верить фильмам Голливуда – себе дороже, там все перевернуто и переврано.

Присутствующие заинтересованно рассматривали монеты, делились впечатлениями. Обсуждали непонятные рисунки на аверсе или реверсе монеты.

– Сергей Николаевич, а ты где остановился? – поднял голову от монет слегка полноватый мужчина лет сорока.

– Еще нигде, как въехал в город так сразу к губернатору – представиться.

– Молодец. Да, представиться, я губернатор, Воронцов Иван Николаевич, а это мои друзья.

Гостями губернатора оказались князь Кирилл Петрович Нарышкин, граф Семен Тимофеевич Шереметев, поместный дворянин Петр Савельевич Шептунов и князь Сергей Васильевич Бабарыкин.

Сергей Николаевич поклонился общим поклоном.

– Оставайся гостем у меня, вечером соберемся по-семейному. Ты нам расскажешь, как жилось на море, да про страны разные.

– Спасибо за гостеприимство, Иван Николаевич, – Сергей Николаевич снова поклонился.

Воронцов ссыпал монеты обратно и, указав вошедшему слуге на сундучок, приказал:

– Проводи гостя в правую комнату, у меня жить будет.

Сергей Николаевич еще раз поклонился и последовал за слугой на второй этаж. Достаточно просторная комната, не очень широкая, но высокая кровать, шкаф, сундук, небольшой стол, два стула и кресло, туалетный столик с зеркалом и ночной горшок у стены. Подошел к окну. На улице пусто, мужик катил перед собой пустую тележку. «Кажется, в той стороне рынок», – подумал Сергей Николаевич. Первый шаг сделан, теперь надо закрепиться. Какое-то время он будет всех развлекать своими историями и воспоминаниями. Но через месяц это надоест. «Таити, Таити, а нас и здесь неплохо кормят!» – вспомнил он слова из мультфильма. За месяц надо определиться и сделать следующий шаг.

Сергей Николаевич пошел искать конюшню. Его красавцев мыли и чистили, рядом, что-то обсуждая, стояли губернатор и его гости.

– А не внуком ли будешь Алексееву Сергею Петровичу? – завидев Сергея Николаевича, спросил губернатор.

– Я не знаю, родители умерли в Англии, когда мне было двенадцать лет. Они приехали в Англию из Петербурга. Отец – Алексеев Николай Сергеевич, матушка – Евдокия Владимировна, в девичестве Грушевская. Про Тамбов они говорили, помню, но что здесь за родня, не знаю, может, и найду родную кровь.

– Надо будет Алексеевым весточку послать, а я полицмейстеру накажу поискать.

– Я к Алексеевым сам съезжу, поговорю, они родовую линию должны знать, в любом случае помогут.

«Написать письмо в стиле XVIII века для меня проблема», – подумал Сергей Николаевич.

– И то верно, род Алексеевых большой, найдешь своих, по родовому перстню и найдешь.

– Иван Николаевич, мне бы одеться, что имею – все на мне.

– Это не беда, я распоряжусь, – слышал?

Губернатор повернулся к стоящему в стороне слуге, тот молча поклонился и в свою очередь позвал еще кого-то.

– А что случилось? – вступил в разговор Бабарыкин.

– Сам не понял, все как в тумане да плохом сне. Остался с двумя лошадьми да татарскую саблю получил в подарок.

– Хорош подарок, – хохотнул Шереметев. – Молодец, отбился. Я так с четвертой баталии понимать стал, а так тоже все было как в тумане да во сне. А у тебя ни царапины, сам цел и кони целы, молодец!

– Ты бы отдохнул с дороги, – сказал Воронцов, – а то вечером дамы тебя замучают расспросами, да и нам интересно послушать будет!

Сергей Николаевич вернулся в комнату. Сундучок стоял на столе, рядом лежала сабля, сумки стояли у стены. Открыл сундучок и высыпал туда монеты из кошельков и косметички. Затем открыл сумки: надо проверить, что он прихватил с собой в XVIII век. Хотя что из вещей XXI века может быть полезным в XVIII веке? А ничего! Снял китель и повесил на спинку стула, сверху бросил шарф и ремень с кортиком. Подумав, отнес сапоги к двери, ковра не было, но пол не холодный. Сел на пол и стал разбирать сумки.

Сверху лежали часы с кукушкой. Когда-то они с женой купили эти часы в Риге и повесили в большой комнате. Но бой этих часов быстро всех достал. Если бы просто ку-ку! Нет, сначала раздавался скрежет, затем ку-ку в сопровождении бум-блям в тональности кастрюли. Часы быстро оказались на антресолях, а потом и в гараже. Под часами лежала алюминиевая кофеварка для газовой плиты – ну, это то, что надо. Он поставил кофеварку на стол. Следом была большая железная коробка с пуговицами, нитками, ножницами, наборами иголок, крючков и прочее. Обычное женское хозяйство, которое после смерти жены тоже оказалось в гараже. Он выудил из коробки походный набор – цилиндрик, закрытый наперстком. Там лежала катушка черных и белых ниток с несколькими иголками.

Снова такая же коробка, мотки резинки для трусов, тесьма, пуговицы и т. д. А вот – вещь! Нужная вещь и стоит денег! Военно-морской двадцатикратный бинокль с расчетной сеткой. Он купил его в 1994 году в Риге на рынке за двадцать пять долларов. Великолепная оптика, и легко определить расстояние до цели.

Еще одна коробка – запасные лампочки для его «Волги». Тяжелый сверток – набор хромованадиевых гаечных ключей. Маленькая коробочка – в ней театральный бинокль жены. В другой – будильник из комнаты детей. Еще будильник. Тяжелая коробка, в ней часы в красном полупрозрачном корпусе. Эти часы ходят хорошо и точно, только вышли из моды. Ареометр для аккумулятора, логарифмическая линейка, офицерская линейка, карандаши – десятка три разных цветов. Несколько записных книжек детей, десяток старых шариковых ручек. Почти десяток брелков для ключей, две рулетки. Несколько обычных школьных линеек, с другой стороны написаны различные формулы. Две тетрадки ученика 2-го А класса. «Сказки народов мира», школьные резинки, два подшипника, боевой патрон от автомата Калашникова. Все переложил в сундук.

Теперь вторая сумка. Сверху – детская швейная машинка. Сергей Николаевич улыбнулся, это подарок младшему сыну на день рождения в пятом классе от его одноклассницы. Подарок долго стоял в комнате на видном месте, потом тихо переехал в гараж. Модель двигателя крейсера «Варяг». Когда-то второй сын почти год сопел над этой моделью. Четыре фотоаппарата «Смена», рядом в пакетах для фотобумаги пачки старых, давно забытых фотографий. Полиэтиленовый пакет с бигуди и бюстгальтером жены. Несколько складных перочинных ножиков, несколько алюминиевых цилиндриков с негативной фотопленкой. Сверла, лерки, плашки, штангенциркуль, десяток гаечных ключей, маникюрный набор, отвертки, три резца для токарного станка. Снова коробочка, в ней набор теней для макияжа. Коробочка – три пары позолоченных запонок, изящные – с горным хрусталем, попроще – с агатом и массивные – с фальшивым зеленым камнем. Когда-то было модно под китель носить рубашки с запонками. На стол. Опасная бритва – нет, две! Ого, это важно!

Когда-то по молодости ему захотелось бриться опасной бритвой, как брился его отец. В один из приездов в отпуск он привез отцу в подарок бритву «Харьков-3». (Впоследствии выпуск прекратили – бритва оказалось копией Philips.) Взамен выпросил у отца его опасную бритву. Брился примерно год, потом забросил. Вторую бритву он взял у тещи после смерти тестя, взял просто так, как память. В нынешней ситуации опасная бритва ой как нужна! Как сейчас бреются, он не знал, может, опасные бритвы уже есть. Положил бритвы рядом с кофеваркой и походным набором иголок с нитками. Остальное – в сундук, сверху положил сумки и закрыл.

Надо побриться, подошел к зеркалу и оторопел. Нет, в зеркале был он, но он в двадцатилетнем возрасте! Вот это да! Сделал несколько идиотских кривляний, зачем-то подергал себя за щеки, открыл рот – еще сюрприз. Вместо металлокерамики цвета унитаза и стоимостью в автомобиль во рту были его родные, слегка желтоватые зубы. Открылась дверь, и в комнату вошла служанка. Опустив голову, но откровенно разглядывая его при этом, положила на кровать халат, ночную рубашку и чепчик, у кровати поставила шлепанцы. «Вот так! Я сижу на горшке посреди комнаты – и без стука входит служанка!» – подумал он и спросил:

– Красавица, а где большое зеркало, в мой рост?

– Идем, барин, покажу.

Они спустились на первый этаж и прошли в зал. На стене меж окон было два больших зеркала в рост. На Сергея Николаевича смотрел парень лет двадцати, точнее – он сам, когда был в этом возрасте. Через тонкую гипюровую рубашку просматривалась массивная золотая цепь с православным крестиком. На левой руке золотой браслет с часами. На безымянном пальце массивный золотой перстень с изумрудом. Искусная монограмма сеточкой покрывала камень, на правой руке золотое кольцо. Такому парню построить новую жизнь легче. И не надо рассказывать байки о пятидесяти годах скитания по морям-океанам. Хотя, что ни говори, пятьдесят лет морю он отдал…

– Красавица, принеси мне воды помыться-побриться.

– Хорошо, барин. Меня Леной зовут, – девушка продолжала на него смотреть.

Сергей Николаевич вернулся в комнату, снова подошел к зеркалу. Сколько же теперь ему лет? Снял джинсы и осмотрел ноги. Шрамик на ноге от падения на мотоцикле есть, значит, и девятнадцать лет ему есть. Осмотрел руки: шрамика на правой руке нет. Он разодрал руку на тренажере во время сдачи зачета по борьбе за живучесть. Двадцати двух лет ему нет. «Усредняем, считаю свой возраст двадцать лет, день рождения не изменен», – решил он.

Изменение возраста должно резко изменить его поведение. Он уже не старый морской волк, чья задница давно обросла ракушками. Двадцатилетний юноша никак не мог побывать во всех уголках этого мира. Тем более в XVIII веке, когда лучшие парусные корабли имели скорость в четыре раза меньше обычных торговых судов XXI века. Теперь он уже не Сергей Николаевич, а просто Сергей.

В дверь постучали.

– Входите.

В комнату вошли четверо мужчин, поклонились:

– Мы по приказу губернатора, обшить тебя, барин. Я Тимофей, а вот Ануфрий, Никифор и Дормидонт.

– Ну так с Богом, вперед, – и вышел на середину комнаты.

Его начали измерять со всех сторон, голову от уха до уха через лоб, через затылок и через темечко. Ступни и в длину и в ширину, и от большого пальца до голени, до косточки, от пятки до колена. Руки, ноги, и другие привычные портновские замеры. Сергей переносил все стоически, будут правильные замеры – легче портному. И конечный результат на нем будет смотреться лучше.

Порой идешь по улице, а у женщины или девушки ткань «тянет», и зад вместо привлекательного кажется вислым. Или ткань идет морщинами с одной стороны, придавая милой фигуре клоунскую комичность. В магазинах говорят: «Не покупайте на рынке, там самопал из подвала». Так и честные хозяева бутиков берут товар на реализацию в том же подвале. Проще самому прийти в подвал и заказать одежду по фигуре. Будет и лучше, и дешевле.

Сапожник, закончив замеры, сидел у стены. Он щупал, мял, нюхал и гладил сапоги, удивленно покачивая головой.

– На клею и железных скобах, – сказал Сергей.

– Да, мудрено сработаны, – ответил сапожник, – но не пойму, из чего подошва и каблук, сапоги ношены, а тут износа почти не видно.

– Это из особой кости в далеких краях.

– Слышал уже, ты и в Африке бывал, и в Америке.

Закончили и портные, и тоже тщательно рассматривали и мяли китель и джинсы. Осторожно, даже с опаской, держали в руках гипюровую рубашку. На их лицах читалось откровенное изумление. Они никогда не видели подобной ткани, а качество пошива в их понимании было запредельным.

Осталось согласовать самый важный вопрос, как расплатиться за заказ. Откладывать на потом, когда будет доставлена готовая одежда и обувь, неразумно. Нет никакой гарантии, что к этому времени у него будут деньги, а вот ославиться можно навсегда.

– Что скажете, господа, – обратился Сергей.

Сказать «мужики», для них оскорбление. Мужики – это батраки, беднота. Крестьянин или простолюдин – «человек». Общеизвестное выражение – «Человек – это звучит гордо!» – изначально подразумевало крестьян и простолюдинов.

– Чтобы между нами не было спора, сразу скажу: русских денег у меня нет. Есть только заморские монеты. Если вы согласны на такую плату – беритесь за заказ. Если нет – извините.

– А что тебе надо, барин?

– Да все мне надо, все мое на мне, нет ни летнего, ни зимнего, ни нижнего.

– Показывай свои заморские сокровища, барин.

– Смотрите. – Сергей открыл и пододвинул сундучок.

Гости дружно склонили головы над сундучком и принялись деловито звякать монетами, переговариваясь и что-то обсуждая.

– Вот, барин, смотри, – они показали выбранную плату.

– Что за деньги мы взяли? – спросил Ануфрий.

– Это английские деньги по шесть пенсов, это арабская монета в десять динар, это китайская из Гонконга, эта сиамская из Сингапура, эта шведская.

Мужчины с новым интересом стали рассматривать выбранные деньги.

– Возьми, Тимофей. – Сергей протянул походный набор с иголками.

Тимофей непонимающе взял цилиндрик, повертел в руках.

– А ты покрути наперсток, – подсказал Сергей.

Тимофей неловко стал крутить, потом понял, открыл, на ладонь высыпались иголки. Тимофей аж побледнел.

– Барин, у меня таких денег нет!

– А ты как плату за ткани и работу посчитай.

Тимофей пошевелил губами, посмотрел на своих товарищей, на Сергея, кивнул своим мыслям, подошел к сундучку и взял еще монетку.

– Это не все, – продолжил Сергей. – Посмотри мои пуговицы.

Он достал из сундука две железные коробки и подал Тимофею. Четыре головы снова склонились вместе. Раздались удивленные и даже восхищенные возгласы. В комнату вошли две служанки с ковшиками, тазиком и ведром воды. Девушки без стеснения рассматривали почти голого Сергея и удивленно косились на копошащихся и гомонящих мужчин.

– Барин, ты помыться просил.

Сергей приступил к процессу мытья-бритья. Служанки ловко и сноровисто помогали, в результате и помылся, и побрился, и волосы вымыл.

Когда девушки ушли, Сергей снова повернулся к Тимофею. На столе аккуратными рядами лежали выбранные пуговицы. Обычные женские пуговицы, некоторые сверкали золотом или серебром. В сторонке лежали мотки тесьмы, даже шнурки для ботинок приглянулись.

– Много же у тебя, барин, всяких заморских диковин! – воскликнул Тимофей.

– Позволь, барин, у тебя купить вот это. – Дормидонт показал на ладони несколько металлических крючков.

– А мне вот это. – Никифор показал моток корсажной ленты.

– Вот что, господа. Коль скоро я оказался без своего багажа, то и эти коробки мне пользы не принесут. Возьмите их на реализацию.

– Как это – на реализацию?

– Что продадите, за то и деньги принесете, оставшееся вернете.

– Много разных полезных штучек у тебя, долго торговать будем.

Но Никифор дернул говорившего за рукав и что-то быстро шепнул. Сергей улыбнулся и сказал:

– Правильно Никифор говорит: мир большой, необязательно все продавать в Тамбове.

– Сами коробки можно взять на реализацию? – осмелел Никифор.

Сергей снова улыбнулся. Две красивые железные коробки: одна из-под конфет, другая из-под печенья. В таких коробках и в XXI веке хозяйки любят держать всякие полезные мелочи.

– Дорогие, тонкой заморской работы, но можете взять на реализацию.

Мастера индивидуального пошива согласно закивали головами, но глаза светились детской радостью.

Простившись с гостями, Сергей лег и незаметно уснул.

– Вставай, барин, – над ним низко склонилась служанка, – все гости уже собрались.

Вечерело, он быстро оделся и спустился в зал, где за столом сидели не менее двадцати человек. Начался ужин, но голодным оказался один Сергей. Остальные вяло ковырялись в своих тарелках, с удивленным интересом наблюдая, как он ест. «Да, господа! Пятьдесят лет в кают-компании – это уже привычка», – мысленно хмыкнул он.

Присутствующие перебрасывались обычными фразами, все ждали главного блюда – рассказов Сергея. Насытившись, он откинулся на стуле и обратился к Воронцову:

– А можно ли попросить чашечку кофе, без сахара?

– Кофе? – Воронцов в свою очередь посмотрел на жену.

– ??? – жена повернулась к прислуге.

Прислуга испуганной стайкой бросилась на кухню.

– Иван Николаевич, это не обязательно, я привык к кофе после еды и спросил по привычке, не подумавши, еще раз извините.

В столовую вошла сухонькая старушка и сказала, обращаясь к жене губернатора:

– Кофе у нас есть. – Сказано было таким тоном, что можно было продолжить: «у нас все есть».

– Простите, Иван Николаевич, я люблю кофе, сваренный особым способом. Можно я пройду на кухню и покажу кухарке, что надо делать?

– Пожалуйте. – Воронцов растерянно пожал плечами.

Сергей попросил разрешения пройти на кухню по простой причине. Он понял, что кофе здесь не пьют, и опасался получить вместо кофе бурду. Вместе с ним из-за стола встали почти все женщины. «Мы тоже пойдем на кухню, мы тоже хотим научиться», – на все голоса загалдели дамы.

Кофе оказался зеленым, и Сергей начал командовать:

– Кофе пожарить на сливочном масле, принести и приготовить кофеварку.

Но тут все женщины возжелали кофе. «Голубушки, не пили вы кофе, не понравится он вам, давиться и плеваться будете», – мысленно пожалел он женщин.

– А давайте я вам приготовлю капучино, кофе по-итальянски, – предложил он.

Естественно, все захотели кофе по-итальянски. Капучино он сделать не сможет, а сладкий кофе со взбитыми сливками – это легко. Закипела работа, взбивали сливки, в ступке толкли колотый сахар в сахарную пудру, жарили кофе. Женщины обступали его со всех сторон, откровенно прижимаясь и привлекая к себе внимание. Наконец сварили полведра кофе и взбили ведро сливок. Кофеварка на плите выплюнула дозу. Сергей взял широкую чайную чашку, на треть налил жиденький сладкий кофе и положил сверху огромную шапку взбитых сливок. Сверху щедро посыпал сахарной пудрой.

– Делайте вот так, – сказал он прислуге.

Себе, к удивлению дам, налил из кофеварки в самую маленькую чашечку, и то половину.

Закончив процесс обучения, Сергей в окружении дам вернулся в столовую. Прислуга принялась разносить новое лакомство. На губах всех служанок были следы взбитых сливок. Кофе по-итальянски прошел на ура, всем очень понравился новый вкус: главное – сладко! Посыпались вопросы. А где он научился, а какие рецепты еще знает? Сергей начал рассказывать. Он не хотел обманывать этих милых людей. Не виноваты они в том, что в XVIII веке путешествия – это тяготы и опасность, а не удовольствие. Мир еще не познан, вероятность погибнуть в путешествии очень высока. Намного выше шанса полюбоваться заморскими красотами.

Примерно через два часа князь Бабарыкин сказал:

– Сергей Николаевич, голубчик, а не покажете ли свой сундучок? Там есть занятные денежки.

– Да-да, просим, покажите, – поддержали остальные.

Сергей сам принес сундучок и высыпал часть содержимого на стол. Монеты со звоном посыпались и покатились в разные стороны. Юное поколение с визгом бросилось подбирать. Все заинтересованно столпились, даже прислуга у стен и дворовые в окнах подались вперед.

– А это что? А это откуда?

Сергей не успевал отвечать, но ответов и не требовалось. Люди просто выражали свои эмоции, они еще много раз успеют спросить-переспросить.

Тем не менее, взглянув на монетку, он рассказывал про страну, людей и обычаи. Ахи, охи, «не может быть!», «как же?». Прошло еще часа два, поздно. Дети стали складывать монетки в сундучок.

– Сергей Николаевич, а можно мне это взять?

– Да, конечно.

– Сергей Николаевич, я хочу вот это и это…

– Пожалуйста, берите, что за вопрос.

Все стали выбирать и откладывать монетки, взамен передавая серебро. Карманы Сергея быстро оттопырились. Он не ожидал такого успеха, хотя ничего удивительного нет: каждому хочется купить сувенир на память о встрече с другой, удивительной и полной приключений жизни.

Один за другим последовали визиты: Воронцов, князь Кирилл Петрович Нарышкин, граф Семен Тимофеевич Шереметев, поместный дворянин Петр Савельевич Шептунов, князь Сергей Васильевич Бабарыкин и купец Воронин. К удивлению Сергея, дворянство и купцы не чурались друг друга. Круг постоянных гостей тоже определился. И если первое время он ходил в сопровождении слуги, который нес сундучок и кофеварку, то дней через десять про сундучок уже не спрашивали, а кофеварку относили в нужный дом заранее. Монетки покупала даже прислуга и, возможно, приторговывала ими. Но никто и никогда не просил подарить.

Довольно быстро у него набралось более ста двадцати рублей серебром и десяти рублей золотом. Неожиданный доход, полученный с продажи сувениров, обнадежил. Это были очень серьезные деньги, а количество монеток в сундучке, видимо, не изменилось. Он купил парик по моде, появилась первая современная одежда и обувь. Но заказ на пошив был далек от завершения. Сергей установил распорядок дня: утром гимнастика, завтрак, конная прогулка за город на Буяне. Иногда на обратном пути, по случаю, заглядывал в гости. Затем час энергичных физических упражнений. Что здоровье надо ценить, он уже знал.

После физических упражнений принимал летний душ, который по его подсказкам сделали дворовые. Скоро душ стал популярным, им пользовались все, включая губернатора. После обеда прогулка по городу с обязательным походом на рынок. Во время прогулок разговаривал с разными людьми, заходил в гости, иногда оставался попить чаю. Затем снова верховая прогулка, теперь уже на Буране. Его наезднические навыки заметно улучшились. Кони к нему привыкли, он в свою очередь определил физические возможности лошадей. На вечерних визитах познакомился с учителями гимназий. Стал регулярно заходить к ним в гости. Необходимо было определить уровень знаний этого времени: что уже известно, что нет. О Сергее заговорили как об очень образованном и интересном собеседнике.

Сергей подумал было о карьере ученого. С его инженерными знаниями стать известным академиком в XVIII веке – пара пустяков. С удивлением узнал, что Ломоносов жив, здоров и занимается своими делами в Петербурге. Но нет, научная карьера не для его натуры. Взял у учителя словесности учебник. Если и не выучит грамматику и орфографию, будет использовать как шпаргалку. К тому, что он не совсем правильно говорит и пишет, окружающие относились спокойно. Человек с малолетства жил за границей и, по определению, должен говорить неправильно.

Но настоящий фурор он произвел стихами. Сергей никогда не был любителем поэзии, но в шестидесятые годы поэзия была в моде. Он, как и все, покупал книжечки со стихами и читал эти стихи девушкам. Что-то ему запомнилось. Как-то вечером Сергей прочитал под настроение несколько лирических стихотворений. Эффект был потрясающий, его слушали в завороженном молчании, а потом долго аплодировали. Тогда он запел – песенный репертуар был намного богаче. Здесь помогли три класса музыкальной школы и обязательное пианино в салоне кают-компании.

Познакомившись с офицерами гарнизона, Сергей заинтересовался армией XVIII века. Расспрашивал о возможностях оружия, о тактике, о построении боевого порядка, о взаимодействии родов войск. Сходил в арсенал и посмотрел на пушки и ружья. Он смотрел не пустыми глазами досужего посетителя военного музея. Его серьезно интересовала боевая результативность этих орудий. Вывод его опечалил – оружие слабое. Для достижения максимального огневого поражения противника необходим своевременный маневр пушек и солдат, что, в свою очередь, требует высокой выучки войск. О нем заговорили как о сведущем в военном деле человеке.

Во время своих конных прогулок Сергей смог оценить Астраханский тракт. Дорога Москва – Рязань – Тамбов – Астрахань равнялась расстоянию от Москвы до Парижа. Была только одна маленькая разница. Между Тамбовом и Астраханью было только четыре казачьих станицы. Самая большая станица называлась Царицын, она стояла при впадении реки Царица в Волгу. Никакого покрытия на дороге не могло быть в принципе. Чтобы понять почему, достаточно сесть на телегу и проехать по асфальту. Лучшего вибростенда нигде не найти: нет у телег ни рессор, ни амортизаторов, ни резиновых шин.

Но движения на Астраханском тракте практически не было. Грузы и товары перевозились по Волге, тракт существовал для переброски войск и почтовой связи. Почтальонами были казаки, а казаки – калмыки или татары. Сергея это очень удивило, в кино и книгах казаки всегда были русскими. Когда Сергей заговорил об этом с губернатором, то ответ удивил еще больше.

– Астраханский тракт обслуживают калмыцкие и татарские казачьи полки.

– Русских казачьих полков совсем нет? – удивился Сергей.

– Волжское казачье войско создано двадцать пять лет назад, к нему приписали всех беглых крестьян, что поселились на Волге.

– А чем заняты волжские казаки?

– Патрулируют берега реки. Беспризорных татар еще много, нападают разбойники на купеческие ночевки.

Воспользовавшись случаем, Сергей решил разузнать о безопасности путешествий по России.

– Скажите, Иван Николаевич, насколько безопасны дороги между Тамбовом и Москвой?

– А какая опасность тут может быть? Татары так далеко не забегают.

– Я спрашиваю не про татар, про русских.

– Ты говоришь о невозможном. Если случится нападение, то поместный дворянин немедленно устроит розыск и дознание.

– Но ведь может случиться так, что розыск будет неудачным.

– Заруби себе на носу, Сергей Николаевич: если на твоих землях случится разбой, то ты лишишься своего имения и уедешь под конвоем в Сибирь.

Такая постановка вопроса оказалась неожиданной. Но тактика, надо признать, весьма действенная…

Первая неожиданность произошла через две недели. Сергей занимался во дворе гимнастикой, используя тяжелые чугунные утюги как гантели. Одновременно он перешучивался с Глашенькой, дочерью Воронцовых. Во двор вошел офицер гарнизона Иван Баскаков. За ним следовали четверо солдат с тяжелыми тюками. Желая пофорсить перед знакомым офицером, Сергей встал на руки и попрыгал на руках. Затем сделал колесо влево и вправо. Закончил показательные упражнения кульбитом назад, который недавно освоил на берегу реки.

– Ловок ты, Сергей, – сказал Иван.

– Видел бы ты орлов из морской пехоты! Голыми руками врагу хребет перебьют.

– А что такое морская пехота?

– Специально обученные офицеры и солдаты. Они высаживаются на берег с кораблей для решения различных боевых задач.

– Нам это не грозит, морской гвардейский корпус только на галерах грести умеет.

Сергей согласно кивнул головой, в России практически не было флота. Соответственно, не нужна и морская пехота.

Баскаков покрутил в руке утюг, шутливо шлепнул по заду служанку и сказал:

– Нашли мы место твоего сражения. Головы порубал и врагам и лошадям! Силен.

…Как-то в разговоре с офицерами он предложил в конном бою свое видение тактики. Если врагов больше, необходимо непрерывно перемещаться, пересекая им дорогу. Или проходить мимо встречным курсом и бить сначала лошадей – лошадь легче достать. Такая манера боя неизбежно вызовет у врага сутолоку. А спешенного противника потом будет легче достать. Как ни забавно, такой вариант он придумал во время компьютерной игры. Но в компьютерной игре в случае неудачи можно перезагрузиться и попробовать что-то другое. В реальной жизни неудачное решение означает конец этой самой жизни…

Сергей какое-то время осмысливал слова офицера. Он уже забыл о своих первых словах, сказанных губернатору.

– А ты уверен, что место правильно нашел?

– Так другого места в пяти днях от Тамбова нет, а это в четырех днях для отряда. Ты со своими рысаками в два дня легко покроешь.

– Ошибки нет?

– На восток от Татарского вала, мы его сразу нашли после твоего приезда, по воронью. Двадцать семь лошадей.

– А люди?

– Четверо европейцев и шестнадцать татар! Сам говорил, что с тобой четверо слуг было.

– Не может быть!

– Может или не может – не знаю. Говорю то, что сам видел. Нашли ночную стоянку, где татары добили еще четырех лошадей и трое татар умерли от ран.

– И татары никого не похоронили?

– Европа! Они никогда и никого не хоронят, басурмане!

– А если это были купцы или путешественники?

– Какие купцы? Какие путешественники? Они ездят или по Волге, или по Дону.

– А если это были персы?

– Ну что ты говоришь? Какие здесь персы, персы поедут по Волге. Да и оружие все английской работы. У нас оружие или тульское, или немецкое, или турецкое. Вот, возьми свое имущество.

Солдаты развернули тюки, он увидел восемь седел со сбруей и отдельно два пистолета, ружье и прямую длинную саблю, больше похожую на шпагу.

– А палаш где? – неожиданно для себя сказал Сергей.

– Сломан. Мы его вместе с другим ломаным оружием в полковую кузницу отнесли.

«При чем здесь палаш?» – подумал Сергей. Хотя в курсантские годы морской палаш был атрибутом парадной формы.

– Слышал я, что моряки к палашам привычны. Весь черный от басурманской крови, по самую рукоять. Принести?

Сергей отрицательно покачал головой. Кем были эти люди? Кто не дождется от них весточки? И главное, пришел, болтнул и забыл: мол, дикари здесь живут… Нет, это мы дичаем в XXI веке!

– Не горюй, Сергей! – по-своему расценил молчание Иван. – Оружие нашли под мертвыми.

– Только оружие? – с надеждой на ошибку спросил Сергей.

– Татары подобрали все, оставили только ломаное, да седла срезали, они им ни к чему.

– Вот что, Иван. Возьми мою татарскую саблю.

– Спасибо, будет чем покрасоваться, я с татарами еще не сходился.

Все население губернаторского дома с любопытством собралось во дворе. А как же, событие!

Сложились и отношения с женщинами. Нравы были попроще, более естественные. В первый вечер только он лег в кровать, как открылась дверь и вошла служанка:

– Что барин желает на ночь?

И сколько вариантов ответа?

– Тебя желаю.

Так к нему каждый вечер стали приходить служанки. Как предполагал Сергей, у девушек был свой график посещений. Позже он узнал, что забеременевшие девушки возвращались в деревню и выдавались замуж. Причем жениха выбирал сам барин. Такие отношения считались обыденными, не вызывали отрицательных эмоций. Крепостное право, или проще – рабство, было привычно для всех.

С дамами ближе познакомился на второй день, и сам был не особенно скован, и дамы довольно настойчивы. Началось с Дашеньки, двоюродной сестры Софьи Николаевны, жены князя Нарышкина. После нескольких прижиманий женщина предложила показать дом. Когда вошли в комнату, Дашенька, задрав подол, упала на кровать. И Сергей в этой ситуации повел себя должным образом.

Скоро он хорошо разобрался с этой стороной жизни. Все женщины от восемнадцати лет были замужем. Основная масса дворян на военной службе. Их жены в конце зимы уезжали из гарнизонов в имения к родителям или к родне. В начале зимы жены возвращались к мужьям. Макияж XVIII века целоваться не позволял, иначе помада была бы размазана по обоим лицам. Нового в сексе после XVIII века ничего не придумали. Снять платье с женщины было трудно, а надеть обратно – невозможно. Оказывается, женщины просто зашиты в свои платья. Еще обязательным атрибутом являлся парик на заколках. Женщины XXI века должны этим женщинам глубоко сочувствовать!

Каждый вечер одна из дам падала перед Сергеем и задирала подол. Скоро он получил в женском обществе славу «кобеля», что только утяжелило его труды на этой ниве. Со временем Сергей освоился с некоторыми правилами флирта. Невинное для XXI века общение с женщинами в веке XVIII воспринималось как желание интимного контакта. Незнание и несоблюдение условностей и принятых приличий могли привести к дуэли. В итоге Сергей напрямую попросил Воронцова:

– Ваше сиятельство, мне необходимо обучиться принятым правилам этикета.

Губернатор какое-то время молчал, затем ответил:

– Согласен. У моих дочерей есть гувернантка, вот и ты присоединяйся к обучению. От этого всем будет только польза.

На четвертый день своего появления в Тамбове, в доме Шереметевых, Сергей обратил внимание на одну даму. Высокая, статная, по-настоящему красивая, она резко выделялась в обществе. «Купчиха Сазонова, Аграфена Фоминична» – заметив его интерес, сказал Воронцов. – Очень богатая бездетная вдова. Ее отец купец Баратыкин попался татарам под Воронежем и погиб. Семья начала бедствовать, но пятнадцатилетнюю Аграфену сосватал купец Сазонов. Сазонову было тогда 56 лет, через одиннадцать лет он умер. Аграфена Фоминична выгнала из дома его детей и всю его родню. Выгнала на улицу, не дав ни копейки, через сорок дней после смерти мужа. Два года ведет дела одна, и очень успешно, многих купцов уже обошла. Еще больше у нее в долгах, и среди дворян должников хватает. Сватов и женихов на порог не пускает, с мужчинами очень холодна. Многие наши красавцы к ней подбивались, но, кроме пощечин, ничего не получили. В доме одни женщины, кучером родной брат, но живет в другом доме с женой».

Сергей только пожал плечами, знакомая по литературе ситуация. Возможно, и в XXI веке в России такие ситуации есть. Только молчат о них, и молчать будут очень долго.

Вечер проходил как обычно. После рассказов о заморских странах и различных забавных историях, которые Сергей приукрасил и адаптировал под реалии этой жизни, все начали шутить. Атмосфера вечера становилась непринужденной и веселой. Пошли анекдоты, несколько громоздкие, с точки зрения Сергея, и не всегда ему понятные. (Кстати, никто не курил и не пил, за четыре дня он не встретил пьяного или курящего человека. Из спиртного он чаще всего видел бражку – легкий пенный хлебный или медовый напиток. Были еще сидр – перебродивший яблочный сок – и наливки. В основном вишневая или сливовая наливка со слабым содержанием алкоголя.)

Постепенно анекдоты становились фривольнее. Сергей решил присоединиться к рассказчикам с анекдотами про моряка и попугая.

После пятого анекдота присутствующие буквально рыдали от смеха, лишь купчиха Сазонова слегка улыбалась. Следующий анекдот был довольно двусмысленным. После слов «она удивилась, оказавшись голой в его объятьях», когда все грохнули смехом, раздался голос купчихи Сазоновой:

– Меня ему не удивить!

Многие недоуменно к ней обернулись, дамы, глядя на нее, стали хохотать еще больше…

Эта встреча получила неожиданное продолжение. На следующий день после возврата «утраченного» оружия Сергей решил проверить боевые возможности пистолетов и ружья, точнее мушкета. Он не имел понятия, как пользоваться саблей, а изображать из себя мальчишку спалкой у зарослей крапивы не собирался. Времена, когда воины, сомкнув щиты, шли убивать врага мечами и топорами, прошли. Уже наступила эпоха мушкета и штыка. Сабля оставалась массовым оружием кавалерии и офицеров. Кроме того, сабля требовала особых навыков. Сергей умел хорошо рассчитать орудийный залп или пуск ракет. Пистолет и мушкет – не ракеты, но все же привычнее сабли или штыка.

После обеда Сергей поехал в казармы и попросил оружейника проверить оружие. При этом сам отслеживал все действия, особенно проверку ударного механизма. Оружейнику льстило такое внимание офицера. Он не только все внимательно осмотрел, но и все объяснил. Научил правильно менять кремень, а на прощание дал несколько полезных советов. После оружейника Сергей отправился к офицерам и выпросил порох, пули и пыжи.

На вечернюю прогулку поехал в джинсах и гипюровой рубашке: было тепло и не хотелось потеть в камзоле. Нашел подходящее место и начал учиться. Мешочек с порохом в ствол, затем пыж и шомполом прижать, чтобы не было пустот. Пуля и снова пыж, пуля не выкатится, будет плотно прижата к заряду. Долго вертел пистолет в руках, пытаясь понять, как теперь проколоть мешочек через запальное отверстие. Наконец нашел нужную фиговину. Теперь надо насыпать порох на полку – и готово, можно стрелять.

Нажал на курок, сноп искр, ослепительно пыхнул порох – и ничего. Вдруг – бенгальский фейерверк из запального отверстия. Пламя из ствола, и все заволокло дымом, руку мотнуло отдачей, куда попал – а шут его знает. Стал готовиться к новому выстрелу и чуть не погиб, спасло полное отсутствие навыков. Забил в ствол мешочек пороха и начал выковыривать из подсумка пыж. Неожиданно раздался выстрел! Пистолет выбило из руки, он, кувыркаясь, запрыгал по траве.

Почувствовав потрясение хозяина, вскинулся Буран. «В одной руке пистолет, в другой – шомпол. Это гарантированный конец, шомпол вошел бы в глаз», – думал Сергей. Ствол надо чистить после выстрела! Потом сообразил, что ствол горячий и надо ждать, пока остынет.

Сергей стрелял, пока не кончился порох, но результат был неутешительным. Из пистолета он уверенно попадает в цель с десяти метров, из мушкета с сорока – сорока пяти. Дальше полет пули непредсказуем. Оружие тяжелое, для надежного прицеливания нужна сила в руках. Есть и другой серьезный недостаток – отсутствие прицела. Для надежной стрельбы нужен хороший глазомер и регулярные тренировки.

В город возвращался галопом, снимал напряжение от стрельбы. По времени он уже опаздывал на вечерние посиделки. Сегодня намечались изменения, надо узнать, к кому идти, успеть еще помыться и переодеться. У городской заставы его ждали.

– Барин, тебя Аграфена Фоминична к себе на день ангела ждет.

– Какая Аграфена Фоминична?

– Купчиха Сазонова.

Вспомнил бизнес-леди, которую «не удивить». Ему все равно куда.

– Когда надо быть?

– Все гости давно в доме, один ты загулял.

– Тогда веди, я ее дома не знаю.

Солдаты у заставы фыркнули, заулыбались – в городе ее не любили.

Подъехали к дому на будущей Советской улице, Сергей бросил поводья провожатому и, сказав «отведи», вошел в дом. Да, все уже были в сборе, начались взаимные приветствия. Засуетились дамы, пытаясь создать место для стула около себя. Каждая дама желала усадить Сергея рядом. Но тут встала женщина, сидевшая рядом с Аграфеной Фоминичной, такая же статная и красивая. «Похоже, мать», – подумал Сергей.

– Садись сюда, барин, – сказала она и недобро улыбнулась.

Сюда так сюда, он в гости не просился и не свататься пришел.

Когда проходил мимо офицеров, те унюхали запах пороха.

– Стрелять ездил?

– Да, господа, надо форму держать, приглашаю назавтра, из пистолета десять шагов, победителю рубль!

Договорились о времени. Устраиваясь на стуле, услышал от Аграфены Фоминичны:

– Вы, дворяне, только тратить деньги умеете.

Посмотрел в ее красивые глаза, но промолчал. Рубль – не велика плата за учебу, сегодня неумехой чуть себя не застрелил.

Посмотрел на Аграфену Фоминичну еще раз, и стало жалко эту красивую женщину. У нее сегодня день ангела, а на лице никакого веселья. Сергей решил посвятить вечер ей. Стал ненавязчиво ухаживать. Рассказывать смешные и нейтральные истории только ей, тихо, наклонившись к уху. Шутливо, но без злословия комментировал происходящее за столом. Потом увлекся, ухаживания стали более галантными. Комплименты сыпались непрерывно, пошли легкие разогревающие двусмысленности. К концу вечера они уже сидели лицом друг к другу, не замечая других гостей. Не успела закрыться дверь за последним гостем, а он уже нежно целовал ее нежные губы.

Сергей «удивил» Аграфену Фоминичну на ее кровати, потом еще и еще. Впрочем, и Аграфена Фоминична удивила его своей неожиданной, огненной страстью. Они проснулись поздно, еще дважды «удивились» и пошли завтракать. В столовой их ждала мать Аграфены Фоминичны – Пелагея Макаровна. Красивая, по виду сорокалетняя женщина смотрела на Сергея как на личного врага. Позавтракав, он поцеловал Аграфену Фоминичну, теперь уже просто Аграфену, и побежал догонять нарушенный распорядок дня. По дороге он понял: события в постели Аграфены Фоминичны Сазоновой известны всему городу. А со слов прижатой служанки сделал вывод о том, что весь Тамбов стоял под окнами спальни. Все слушали сладострастные крики Аграфены Фоминичны и звериный рык Сергея. После обеда снова пошел в дом Сазоновой. Поцеловал радостно улыбающуюся Аграфену и повел ее в спальню. Там они «удивлялись» еще час.

Офицеры гарнизона проводили стрельбы вяло. Солдаты готовили и заряжали пистолеты. Офицеры выходили на позицию, расставляли ноги, поворачивались боком и, закинув левую руку за спину, стреляли. Их интересовало только одно – как Сергей провел ночь. Он отшучивался, предлагал потренировать их с одной из известных своей доступностью дам. Особо настойчивым предлагал провести мастер-класс с дамами в бане. Но банные мастер-классы они уже прошли в юности в своих имениях.

Сергея больше интересовал процесс перезарядки оружия. Он стоял рядом с солдатами, отслеживая их действия.

– Да не волнуйся, вашблагородь, не впервой, – говорили солдаты.

Они понимали его интерес по-своему. Для него-то впервой, поэтому и смотрит. В итоге победил Сергей, напоследок удивив офицеров стрельбой с двух рук. Вообще-то так не делалось: стрелять левой рукой было неправильно и опасно. Можно было получить увечье через запальное отверстие.

С этого дня распорядок Сергея немного изменился. Теперь после обеда он шел в дом Сазоновой и, обняв Аграфену, вел ее в спальню. Там они проводили в сладострастии час-полтора. По вечерам во время уединения с Сергеем дамы сначала спрашивали: «А как же купчиха?» – и только потом, задрав подол, ложились на диван.

Так прошла еще неделя, но однажды, лаская Аграфену и целуя ее грудь, он вспомнил о деле. Когда сели пить чай, обратился:

– Аграфена, завтра поговорим о деньгах.

Аграфена Фоминична внутренне напряглась, она давно ожидала, что любимый попросит денег. Продумывала варианты, сколько дать, хотя в душе была согласна отдать все, лишь бы он всегда был рядом. Резко вздрогнула и Пелагея Макаровна. «Я тебе говорила, что этот кобель пустит тебя голой по миру», – было написано на ее лице.

– Аграфена, завтра будет нужна вот эта служанка, – он показал пальцем, – и белошвейка.

– Какая белошвейка, зачем?

– Хорошая белошвейка, не болтливая, которая будет на тебя работать.

Глаза Пелагеи Макаровны запылали огнем: «Люди добрые, это что же творится, мало ему моей дочери да потаскух дворянских, он еще двух требует!»

На следующий день поцеловал Аграфену и повел ее в спальню. Через час вышли пить чай и за чаем, отыскав взглядом служанку, сказал ей:

– Оголи грудь.

Служанка проворно скинула сарафан. «Грудь, а не ж…» – чуть не закричал Сергей. «Да они что, все голые ходят?» Пелагея Макаровна от неожиданности выплеснула горячий чай из блюдца на ноги и с визгом подскочила. Аграфена округлила глаза, но сидела молча. Служанка, чуть отставив ногу, заинтересованно смотрела на Сергея. Он взял из сумки бюстгальтер и подошел к служанке сзади.

– Помоги, – позвал Аграфену.

Ничего не понимающая Аграфена встала. Разъяренным ротвейлером бросилась наперерез Пелагея Макаровна.

– И ты помоги, – обратился к ней Сергей, – я сам на нее это надевать буду?

Он развернул бюстгальтер перед служанкой.

Девушка быстро сообразила и, накинув бретельки на плечи, начала устраивать грудь. «Третий размер, точно», – удовлетворенно подумал Сергей. Опомнившиеся женщины, разобравшись с застежками и регулировками, начали ей помогать, осматривать и восхищенно ахать.

– Дай-ка я примерю, – оголяясь, сказала Пелагея Макаровна, но, вешая платье, увидела бесцеремонный взгляд Сергея, стала пунцовой и вышла.

– И что это? – указывая на бюстгальтер, спросила Аграфена.

– Очень хорошие деньги, ты с белошвейкой осмотри хорошо.

Женщины внимательно осматривали крой, швы, застежки и регулировку, что-то обсуждали, спорили и начинали сначала. Через час уставший ждать Сергей спросил:

– Белошвейка сможет такое сшить?

– Такой тонкой ткани у меня нет, а вообще смогу, ничего сложного, вот только тут внизу у груди что-то вложено и застежки мудреные.

– То, что поддерживает грудь, и застежки, я беру на себя, еще продумайте крой с кружевами здесь или здесь – стал показывать он – еще с вырезом почти до соска, и с подкладкой снизу, чтобы маленькая грудь казалась выше.

Милые женщины кивали головками, но смотрели только на бюстгальтер. Поняв, что сегодня их уже нет, он сказал:

– Аграфена, вели завтра заложить коляску, после чая покатаемся без кучера, там и поговорим.

Она повернулась и сначала недоуменно посмотрела. Но когда поняла смысл слов, она его крепко обняла и поцеловала. На следующий день поцеловал Аграфену и повел ее в спальню. После чая спросил:

– Коляска готова?

Аграфена, сияя глазами, утвердительно кивнула.

Только намного позже Сергей узнал, что выезд за город на коляске двоих означал оглашение взаимных отношений. Они объявляли всем – мы живем вместе. Но он этого не знал и хотел поговорить с Аграфеной о серьезных вещах без лишних ушей. Для общественного мнения города Сергей – моряк, повидавший много разных диковинок. Лихой воин, лично побивший два десятка татар. Настоящий мужчина: вечером пришел, а утром злобная красавица стала ручной кошечкой. Этот образованный и приятный человек был желанным гостем в любом доме. Соответственно и взгляд на Аграфену Фоминичну кардинально изменился. Из злобной вдовы она превратилась в прирученную возлюбленную бравого офицера.

Сергей взял вожжи, Аграфена счастливо прильнула к нему всем телом. Так, молча, они ехали с полчаса.

– Разобралась с бюстгальтером?

– Да, и мне, и белошвейке все ясно. С кого ты его снял? – неожиданно ревниво спросила Аграфена.

– С шемахинской царицы. Снял и голой по миру пустил.

– Ух, какой злодей мне достался! – она шутливо ткнула его кулаком, обняла и поцеловала. – Значит, до меня была царица… А на меня почему позарился?

– Сама знаешь, ты краше любой царицы!

Немного помолчали.

– Надо купить или построить костяной завод, – начал Сергей.

Рога и копыта – это потом будет звучать анекдотично. Но в течение многих даже не столетий, нет – тысячелетий это был единственный пластификатор. Рога и копыта будут плавить до середины XX века и только потом их вытеснит пластмасса.

– Костяного заводика у нас нет, есть мастерская Феофила.

– Кто такой Феофил?

– Мастеровой, мастерская у него во дворе, он один работает.

– Если не сможешь купить, найди специалиста и построй.

– Зачем мне костяное производство? Прибыли большой не получишь.

– У бюстгальтера поддержка под грудь костяная и всякие застежки.

– Ради такой мелочи костяное производство строить невыгодно.

– Я тебе пуговицы заморские принесу, будешь отливать и продавать купцам, у меня много диковинных пуговиц.

– Знаю я, наслышана. Тимофей – портной – как увидел, рот открыл и два дня закрыть не мог.

– Но деньги мне приносит регулярно, и только серебро.

Сергей принялся рассказывать свое видение бизнеса в эпоху XVIII века. Начнут они снабжать бюстгальтерами тамбовских дам. А через полгода женщины всей России будут их носить, и никакой выгоды от бюстгальтера ни ему, ни ей. Первое – надо получить права собственника на идею. Второе – организовать массовое производство и как минимум два места сбыта. Само собой разумеется, это будут Петербург и Москва. Товар будет ходовой, первоначально пойдет нарасхват. Поэтому до начала торговли надо много завести готовой продукции. Сразу предлагать разные модели, чтобы женщины приходили не только покупать, но и посмотреть.

Обсудили все детали, наблюдать за делами в Петербурге решили отправить Пелагею Макаровну. Брата Аграфены решили отправить в Москву. Вспомнив о правилах торговли XXI века (берешь шикарную коробку – а внутри фигня, дешевка), Сергей подробно рассказал про упаковку. Глядя на нее, у людей должна создаваться иллюзия, что внутри находится дорогая, по-настоящему ценная вещь. Обсудили различные варианты и остановились на полированных шкатулках. Такие шкатулки изготавливать не дорого, а внешний вид будет вполне презентабельным.

Вторым пунктом были косметика и парфюмерия. Полное раздолье для бизнесмена, делай продукцию, а купцы сами развезут по стране. Главное не забывать, что порой самая дешевая продукция может дать самые большие деньги. Это достигается за счет большего спроса. Положил на колени Аграфены коробочку с косметическим набором. Женщина с большим интересом осмотрела набор:

– От шемахинской царицы унес?

– От нее, родимой. Да ей не жалко, много у нее всяких диковинок.

– Костяное дело придется заводить, без него никак не обойтись.

Аграфена убрала косметичку, немного подумала и спросила:

– Из чего делать эти краски?

– Самое простое – это мел и цветная глина.

– Слишком просто.

– Чем проще делаем, тем больше прибыли.

– Ты за морями торговую хватку приобрел, – засмеялась Аграфена.

Снова пошло обсуждение деталей. Сергей выжимал из себя все, что знал об эфирных маслах, пудре, помаде и кремах. Духи XVIII века на основе розового масла. Если заменить основной носитель, можно получить дешевые, великолепно конкурирующие духи. Аграфена снова задумалась, потом отрицательно покачала головой:

– Ничего не выйдет, оливковое масло дорого, стеклянные флакончики очень дороги.

– Зачем нам оливковое масло? Подсолнечное намного дешевле.

С удивлением узнал, что подсолнечного масла не существует. Цветы такие знают, даже в садах сажают – еще мысль! Попросил Аграфену позаботиться о семенах подсолнуха. Пусть купит, сколько сможет, для посева на следующий год.

– Сеять будешь у меня в саду? – спросила Аграфена.

Снова проблема.

– Ты торгуешь зерном и знаешь земли и поместных дворян. Помоги купить землю и крестьян.

– Тебе деньги нужны?

– Деньги у меня есть, переплачивать не хочу.

Аграфена внимательно посмотрела на него:

– Ходят слухи о четырех кошелях золота, да не тратишь ты ничего.

– Я очень жадный, – засмеялся Сергей.

Со стеклом проблема. В России делали стекла мало, в основном завозили из Европы. Лучшим считалось венецианское стекло. Венеция – это отдельная тема, островок цивилизации в полудикой Европе. Когда варвары хлынули в Римскую Империю, греки смогли защитить только свои земли и узкую полоску побережья северо-восточной Адриатики. Отстояли греки и Венецию, куда хлынули беженцы из Рима. Сохранив знания и технологии, бывшие римляне начали развиваться. Венеция стала доминировать в Европе как торгово-промышленный центр. Тем более что Византия полностью игнорировала европейских варваров. Со временем венецианские дожи отплатили грекам за добро. Плата за добро всегда одна: платят злом и предательством.

В Петербург вместе с Пелагеей Макаровной решили послать белошвейку Анюту. Сергей тщательно ее инструктировал и строго экзаменовал, хотя его знания о петербургской жизни базировались на романах и фильмах. Приготовили и очень аккуратно написали прошение от вдовы купца Сазонова. Вдова просила признать ее права на изобретение бюстгальтера. Также просила обязать тех, кто будет шить эти бюстгальтеры, выплачивать ей двадцать пять процентов прибыли. Фактически прошение было проектом указа об авторских правах.

Впоследствии Анюта рассказала о своей встрече с императрицей. Белошвейка сразу поехала в Царское Село, где, как и предполагалось, у места ежедневного выезда кареты толпились просители. В первый день хотела только осмотреться. Но гвардейцы обратили внимание на хорошо одетую и симпатичную девушку с дорожной сумкой. Поговорили, девушка дала им рубль, и, когда карета подъезжала к нужному месту, гвардейцы буквально выбросили ее к карете. Похоже, ритуал был отработан, дверь кареты открылась, и Екатерина II спросила:

– Что просишь?

– За свою хозяйку прошу, за вдову купца Сазонова, – и протянула три лаковые шкатулки.

Чьи-то женские руки взяли шкатулки, в карете раздались удивленно-восклицательные возгласы. Императрица заинтересованно что-то рассматривала, затем повернулась к девушке. Белошвейка протянула лаковый пенал с вырезанным и позолоченным драконом. Рисунок дракона взяли с коробки косметического набора. Екатерина II бегло прочитала прошение и сказала гвардейцам:

– Девушку в комнаты просителей.

Карета тронулась, гвардейцы подняли девушку и повели в комнаты прислуги. По дороге гвардейцы рассказали, что такая милость очень редка. Они были заинтригованы и все выспрашивали, что за прошение у нее. Девушка отшучивалась, чисто женские дела ее привели к императрице, им, мужчинам, не понять. Через два часа ее повели к императрице.

– Мне сшить сможешь?

Такая ситуация была предусмотрена. Кроме отданных трех бюстгальтеров разного размера в сумке лежали заготовки. Анюта сделала выученный книксен:

– Позвольте сделать замеры.

Присутствующие дамы оголили Екатерину II, и Анюта ловко принялась за дело, попутно промерив бедра. «Ах какая ладная, ах какая стройная, ах какие пропорции, ах какие формы!» Грудь у императрицы была маленькая.

– Через час будет готово, – сказала Анюта.

– Помощь нужна? – недоверчиво спросила Екатерина II.

– Если дадите шесть девушек, будет готово через двадцать минут.

– Слышали? – обратилась Екатерина II к фрейлинам.

Оказавшись в соседней комнате, Анюта разложила заготовки и главное – подкладки. Они необходимы, чтобы грудь казалась больше. Набежавшие белошвейки споро помогали все сшить. Через десять минут было готово.

– А ты девка умелая, – похвалила императрица, – показывай.

Заготовки были на три разных по цвету и фасону шелковых комплекта, белый, синий и ярко-красный. Белый бюстгальтер очень понравился, но она недоверчиво посмотрела на то, что было названо трусиками. Разве это одежда: крошечный кусочек шелковой кружевной ткани? И зачем? Но надела и пришла в восторг. Особенно ее поразил ярко-красный комплект и то, что на трусиках на лобке было вышито сердечко.

– Молодец, девка! Но я так быстро дела делать не умею, жди завтра.

На следующий день Анюте вручили кошелек серебра за работу и дали красивую бумагу – патент на изобретение бюстгальтера. Последней вручили грамоту, в которой вдове Аграфене Фоминичне Сазоновой жалуется дворянский титул без земель. Все завершил кошель золота – уплата за бюстгальтеры. Указ Екатерины II гласил о том, что изворотливые умом люди не должны от своих трудов нести урона. Они должны получать двадцать пять процентов прибыли, если кто другой будет делать то, что они удумали. Этот указ был доставлен в Тамбов раньше приезда Анюты. Кстати, в указе предписывалось сначала получить письменное согласие автора идеи. А если письменного соглашения не будет, все имущество нелегального производителя конфискуется в пользу казны.

Соблазнительные груди Аграфены вывели Сергея из ступора, вызванного перемещением во времени. Пора начинать активную жизнь. Дав Аграфене поручения найти нужных ему специалистов, он поехал к полковнику Михаилу Алексеевичу Вахрушеву. Михаил Алексеевич встретил гостя радушно и первым делом сказал:

– Я о твоих подвигах уже отписал губернатору.

– О каких подвигах? – удивился Сергей.

– Не скромничай, один девятнадцать татар положил и только четырех слуг потерял.

Сергей почувствовал себя неловко, нет его заслуги в этом. Чтобы уйти от неприятной для него темы, протянул полковнику бинокль. Михаил Алексеевич осмотрел диковинку, затем посмотрел в окуляры, подошел к окну и начал настраивать бинокль на удаленные предметы.

– Хороша вещица. Как называется?

– Бинокль.

– А черточки и крестики зачем?

– Для точной пушечной стрельбы, помогает рассчитывать дистанцию и упреждение, если цель подвижна.

– Зачем принес? Просто похвастаться?

– Нет, хочу начать сборку таких биноклей в Тамбове.

– Начинай, я тут тебе не помощник и не помеха.

– Для этого мне нужен белый специальный песок.

Полковник пожал плечами:

– Нужен песок, так ищи его.

– Мне солдат в сопровождение надо: они все местные, помогут быстрее найти нужное, и спокойнее в пути будет.

– Песка много надо?

– Нет, несколько телег в месяц.

– Нужных солдат подберем. Ты задумал полезное дело. А разрешение проси у губернатора.

От том, что его выезд за город с Аграфеной стал известен всему городу, Сергей понял, войдя в кабинет Воронцова.

– Ты с купчихой Сазоновой поехал за город ради денег? – вместо приветствия спросил губернатор.

– Нет, Иван Николаевич, работать вместе будем, о доле договаривались.

– А ты молодец! И полезное, и приятное! – хохотнул губернатор. – Что за дело?

Сергей подал бинокль и начал рассказывать. Кирпичный завод – раз, мастерская биноклей – два, земля и крестьяне – три, дом в городе – четыре. Его денег должно было хватить, они с Аграфеной тщательно просчитали все затраты. Он не спрашивал, сколько у нее денег, и рассчитывал только на себя. Она не спрашивала, сколько у него денег, и прикидывала, сколько он будет просить. Планы по заводам и созданию нового имения губернатору понравились.

– Сам выбирай себе землю, показывай землемеру, я подпишу, когда канцелярия подготовит бумаги.

– И для заводов.

– Да, только с кирпичным заводом не получится, нет тут нужной глины, уже искали.

Но Сергей помнил место, где в XX веке стоял старый кирпичный завод, снесенный после войны. Нынче это было примерно в километре-двух от городской стены, пригородных построек там еще не было.

Началась полная забот жизнь и первая проблема – покупка людей. Крестьянская семья стоила 50 копеек. Готовый дом, точнее сложенные и пронумерованные бревна на противоположном берегу городского канала, – тоже 50 копеек. Если готовых домов было сколько угодно (а не хватает – только скажи, через неделю по реке еще привезут), то людей не было, совсем не было, крестьян никто не продавал, Сергей смог купить только три семьи. Купил им на рынке лошадей, коров, птицу, показал кучки бревен, которые должны стать их домами. Затем объяснил новоселам, где его земля. В заключение показал приказчика Аграфены – у него можно взять зерно – и до свидания, приеду потом.

Городская сторона канала была сплошным причалом, вдоль которого плотно стояли баржи. На берегу плотной стеной протянулись амбары и лабазы. Все покупки он делал только вместе с Аграфеной. Ее присутствие сразу снижало цену. Наверное, были еще какие-то, неизвестные ему взаимоотношения между купцами. Как-то после покупки камней под фундамент кирпичного завода Аграфена показала на шестерых крепких парней и сказала:

– Забирай. Это был залог, а срок уже вышел.

Сергей Николаевич протянул ей три рубля.

– Нет, – засмеялась Аграфена, – только рубль.

Так он узнал, что купцы не могут владеть землей и людьми. Это была исключительная привилегия дворян. Промышленники получают землю под конкретное дело. Но на работу могут взять только вольных людей. Дворяне этим пользовались, отдавали крестьян как залог, а потом, пропустив все сроки, выкупали. Купец их не может себе забрать, а Сергей может.

– Аграфена, переговори с купцами, купи для меня всех заложников.

– Всех? – недоверчиво переспросила она.

– И просроченных, и тех, чей срок до августа, дворяне залог раньше сентябре вернуть не смогут, если вообще смогут.

– На всех у тебя денег не хватит.

– Переговори тихо, чтобы не успели догадаться и цену поднять. Мне еще дом надо купить каждому заложнику.

– Молодец, – засмеялась Аграфена, – быстро и правильно соображаешь, но денег у тебя не хватит, здесь больше сотни просроченных заложников.

– Жаль, на крестьян и дома я могу потрать только сто рублей.

– Дома тебе я куплю оптом, мне их почти даром отдадут и еще спасибо скажут. Спрос-то на дома будет к осени, а почему ты хочешь каждому парню дом купить?

– Дом для человека – всегда дом, и парни, помогая друг другу, свои дома быстро соберут. До осени обживут, а осенью дам каждому полтинник – они жен приведут.

Аграфена серьезно посмотрела на него:

– До этого и я бы не додумалась! За людей и дома ты заплатишь намного меньше, я обещаю.

Между городской стеной и кирпичным заводом быстро вырос пригород из ста четырнадцати домов. У Сергея изменился распорядок дня, времени на вечерние конные прогулки совсем не хватало. Только одно осталось неизменным: после обеда он целовал Аграфену и вел ее в спальню. Как-то во время уже ставшего традиционным чаепития она сказала:

– У меня для тебя подарок, – и показала на соседний дом, – я его купила тебе.

– Как только кирпичный завод будет готов, дом разберем и поставим кирпичный в два этажа.

– А с этим домом что делать будешь?

– В другом месте поставлю, будет в нем Оптико-механический завод.

Затем наклонился к Аграфене, куснул ее за ушко и нежно поцеловал:

– Спасибо!

Еще одно изменение распорядка: к концу дня к Сергею приезжала Аграфена. Кучер брал его коня, а они ехали вместе в один из домов на посиделки. И в доме Аграфены раз в неделю стали собираться гости. В такие вечера он оставался ночевать.

Вторая неожиданность произошла в июне. Кирпичный завод принимал вид завершенного здания, хотя строили его наоборот. Сначала поставили маленькую печь для обжига. Потом копали глину, обжигали кирпичи, и из этих кирпичей ставили стены. Когда появилось много рабочих, сделали большую печь, и строительство пошло быстрее. Своих парней Сергей разделил на десятки, назначил бригадиров и двух прорабов. Главными на стройке были гончар и каменщик, нанятые по протекции Аграфены. Планировалось, что это будущие руководители производства.

По случаю купил еще две семьи и решил поехать вместе с крестьянами. Надо проверить, как обустроились предыдущие три семейства. Аграфена напросилась поехать вместе с ним. Ей надо было собрать «разведданные» с полей и навестить две усадьбы. По ее словам, все по пути. Они переночуют в первой усадьбе, затем остановятся во второй. Там она останется, а Сереженька поедет на свои земли и через день вернется. Всего путешествие займет шесть дней.

Поехали на коляске Аграфены без кучера через неделю после переселенцев. На свои земли рассчитывал приехать одновременно с переселенцами. К месту первой ночевки приехали засветло. Встречать вышел пятидесятилетний помещик. В доме засуетились, все собрались вокруг стола. Гости приехали, будут разговоры и новости. Хотя про Сергея и его отношения с Аграфеной уже наслышаны. Приблизительно через полчаса пришла семидесятилетняя старушка и вдруг…

– Сережа, Сереженька! – она бросилась обнимать Сергея.

Сказать, что он опешил, – ничего не сказать, а старушка плакала и целовала его, радостно причитая:

– Внучек ты мой, кровинушка родная, наконец-то я тебя дождалась!

Зашевелились и разом заговорили присутствующие, вышел из ступора Сергей.

– Это Сереженька, внучек мой, сын Евдокии, ваш племянник и двоюродный брат! – обратилась старушка к присутствующим.

Начались охи да ахи, объятия и поцелуи. «Нет у меня здесь никаких родственников, нет и не может быть!» – тем временем думал он. Начал задавать уточняющие вопросы, пытаясь найти несоответствия. Дочь Алевтины Мефодиевны Грушевской – Евдокия Владимировна вышла замуж в Петербурге за Николая Сергеевича Алексеева. Приезжали в гости на следующий год после свадьбы и уехали дальше к родителям Николая Сергеевича, это в сторону Пензы.

– Но я не помню приезда своих родителей в это имение, – возразил Сергей.

– А я, Сереженька, никогда тебя и не видела, после ранения Николая Сергеевича отпустили со службы по здоровью, и вы уехали в Италию.

– Так я по-итальянски только buon giorno знаю. Испанский и французский – знаю, а итальянский нет.

– Правильно, вы сразу переехали во Францию, а потом в Испанию, вот письма, вот отпечаток твоей ладошки, я вам три раза деньги переводила, во Францию, Испанию и в Англию, потом получила сообщение, что в Англии и померли, от заразы какой-то.

– Как же вы меня узнать смогли?

– Смотрю – вылитый Николай, отец твой. И лицо, и рост, сразу догадалась, кого в дом Бог привел.

Самозванец в городе – это одно, самозваный родственник – это другое. Он не хотел быть самозваным родственником. С другой стороны, от него требовалось только иногда навещать выжившую из ума старушку да помочь ей деньгами и вниманием. Потратилась она, помогая своей дочери и зятю, надо вернуть долги, пусть и чужие. Что старушка выжила из ума, говорило опознание перстня. Не могла она раньше видеть этот перстень, сделанный в XX веке.

Следующий день ехали молча, Сергей тупо смотрел вперед, не желая ни говорить, ни думать. Так не бывает! Он уже более месяца в невероятной ситуации и даже начал обживаться. Надо решаться: или энергично войти в эту жизнь, или тихо сидеть в Тамбове. Переночевали у гостеприимных Мамоновых, а утром один поехал верхом на свои земли. Аграфена осталась его ждать. При нем говорили только о радости в доме Грушевских. Сергей, чтобы уйти от неприятной темы, взял несколько листов бумаги и нарисовал эскиз черепицы в нескольких проекциях. Бумаги отдал Аграфене, попросив напомнить, когда дом будут подводить под крышу.

Тамбов не Москва, здесь частых пожаров не было. Москву основали кузнецы, Юрий Долгорукий пришел в город намного позже. Москва долгое время была центром русской металлургии. Отсюда и частые пожары от многочисленных доменных печей и кузниц. В Тамбове же стояли полные зерна амбары, и здесь за огнем следили строго. Но Сергей вспомнил о черепице и решил сделать свой дом с черепичной крышей. Будет ли спрос на черепицу, он не задумывался.

В зарождающейся деревне Сергей назначил старосту, осмотрел дома, подготовку полей, велел зерно сеять только для себя. Обещал к весне привезти масленичные семена. Вот урожай тех семечек будет для него. Налоги два года собирать не будет, имение строить не планирует, живите и размножайтесь. Когда народа будет больше, даст кирпич на церковь. Но камень на фундамент они должны заготовить сами. Больше ничего сказать не мог. Весной бросают в землю семена, осенью собирают урожай – это были все его познания в земледелии.

Обратной дорогой Аграфена попросила заехать на несколько хуторов свободных крестьян. Цель поездки оказалась простой и понятной. Она заключала сделки на новый урожай. По желанию давала аванс или скупала все на корню. Лето, хозяйство требует денег, а сбор урожая будет только в августе. Ехали от хутора к хутору достаточно быстро, иногда вдали виднелся Татарский вал. Пока Аграфена договаривалась, кони отдыхали и получали корм.

Сергей пытался придумать свое место в этой новой для себя жизни. Куда направить свои силы, на чем сосредоточиться? Все его теперешние начинания – это путь на уровень дворянина средней руки. Обеспеченными будут в лучшем случае дети. Идти на службу во флот не хотел, рутина пустой службы его не устраивала. Флот России XVIII века – это флот Финского залива. Корабли с ноября по май стояли в Кронштадте или Ревеле. Офицеры – в основном иностранцы, шотландцы или португальцы. Пришли на русскую службу именно ради такого ничегонеделания… Но ничего путного Сергею не приходило в голову. Кирпичный завод будет приносить регулярный, но средней руки доход. Запланированный Оптико-механический завод еще долго будет затратным предприятием.

Ближе к вечеру заметили небольшой отряд. На пригорок поднимались несколько всадников и группа пеших. Татары! Сергей спрыгнул с коляски, достал из дорожного ящика пистолеты и мушкет, начал заряжать. Раззява! Поехал, даже не поинтересовавшись о возможной опасности в пути. Оружие взял только ради возможной охоты. Аграфену жалко, погубил женщину, дурак. Повернулся – шесть всадников с саблями в пятидесяти метрах. С холодным равнодушием сделал пять шагов и выстрелил по лошадям. Сначала из мушкета и следом из двух пистолетов. Схватил мушкет за горячий ствол и прыгнул сквозь дым вперед.

Его появление из клубов порохового дыма оказалось для скачущих татар неожиданным. Сергей ударил ближайшего всадника прикладом в грудь, в воздухе мелькнули голые пятки. Рванулся в сторону и удачно столкнулся с другой лошадью, ударив ее мушкетом по ногам. Лошадь шарахнулась, а всадник, занесший для удара саблю, полетел на землю. Поймал его за ногу и ударил коленом, татарин, по-поросячьи хрюкнув, упал мешком. Снова подхватил мушкет за ствол, последний всадник уже разворачивал своего коня. Сергей посмотрел на Аграфену – та стояла в коляске с расширенными от ужаса глазами и прикрывала ладонью рот. Использовать коляску как прикрытие нельзя, можно задеть Аграфену.

Короткими шажками сместился в сторону, желая встать между всадником и лежащими татарами. Лошадь на человека не наступит, лошадь не хищник, а мирное домашнее травоядное. Приготовился, планируя ударить лошадь прикладом по морде. Нанес удар, одновременно падая на спину, уходя от удара сабли. Лошадь пронеслась мимо, Сергей быстро встал и осмотрелся. Татарин выл на земле, держась руками за коленку. Лошадь увернулась от удара, все удовольствие получил всадник. Удар прикладом выбил татарина со спины лошади на землю. Седлами надо пользоваться, господа.

Осмотрелся, трех лошадей он таки пристрелил, но седоки уже были близко. Двое татар с саблями заходили с боков, третий спокойно шел чуть правее. Широкими баскетбольными прыжками бросился на опасную пару. Но в последний момент резко сменил направление и ударил, как хоккеист клюшкой. Татарин упал, поджав ноги, от его визга лошади прижали уши. Бедолага! Сладкая парочка с саблями остановилась. Сергей поднял пистолеты и, поглядывая на оставшихся татар, начал заряжать оружие. Воины совещались недолго, бросили сабли и пошли к нему, показывая пустые руки.

Первому татарину Сергей кивнул на лежащих собратьев. Второму указал на связанных пленников. Пешими были именно пленники, две женщины и мужчина. Первый татарин оказал своим товарищам моральную помощь, прыгнул на лошадь и ускакал. Второй развязал крестьян и занялся своими собратьями. На радостях бывшие пленные женщины заплакали. Их захватили на хуторе у самого дома, налетели, забросили на лошадей – и бежать обратно. Сергей собрал трофеи и сложил в ящик коляски. Раненые татары потихоньку оклемались. Постанывая, приводили в порядок себя и оставшихся двух лошадей. Освобожденные пленники говорили с Аграфеной, и, как понял Сергей, о деле. Правильно, беда прошла, а жизнь продолжается. Когда хуторяне, низко кланяясь, начали благодарить и прощаться, вернулся беглец с татарчонком и табунком в полтора десятка лошадей.

Тронулись дальше. Татары спокойно ехали сзади, так и двигались от хутора к хутору. На третий день показались стены и башни Тамбова. Офицеры гарнизона встречали за километр от заставы. Сергей был не прав – солдаты службу несут, и его с Аграфеной, и татар рассмотрели издали. Офицеры обступили с расспросами, заинтересованно осматривали пленников, трофейное оружие. Одни шутили, что Сергея нельзя выпускать из города, он в одиночку всех татар перебьет, и гарнизон распустят за ненадобностью. Другие поражались ловкости и везучести – снова без единой царапины. Так, с шутками, въехали в город, где распрощались до встречи вечером. Тут Сергей встрепенулся:

– А что мне с татарами и оружием делать?

– Татар и оружие взял ты, что хочешь то и делай!

Хорошую мысль подсказали господа офицеры, но не все так просто. Доехали до дома Аграфены, там он пересел на татарскую лошадь и поехал в губернаторский дом. Народ столпился поглазеть на пленных татар.

Поход казака Разина за деньгами и пленными кончился плахой. Голову ему отрубили в Москве, а не на Хортице или в Киеве. Если податься к казакам, то еще неизвестно, куда приведет дорожка. Может, удастся пограбить богатую Азию. А можно по незнанию попасть в ряд государственных преступников. Во всяком случае, увидев калмыцких и татарских казаков, Сергей сделал важный вывод. Его представления о XVIII веке значительно отличаются от реалий этой жизни. Надо поездить по России и пообщаться с различными людьми. Для достижения успеха в жизни нужно как можно больше знать о ней.

Строительство кирпичного завода заканчивалось, печь работала на полную мощность. Пора закладывать вторую печь для обжига кирпича и печь для керамики. Массовое производство – это не только смерть кустарям. В первую очередь это хорошие деньги, которые потекут в карман. Он приказал прорабам собрать шесть домов для татар и конюшню для лошадей. Осмотрел фундамент, на который перенесут его дом – будущий Оптико-механический завод. Обратил внимание на готовую пристройку для плавки стекла.

Снова заботы – пристройка для изготовления механизма морских хронометров, еще одна для секстанов. Приборы тонкие и дорогие, производство штучное и будет выгодным даже в XXI веке. Главное – людей научить. Кроме того, к тому моменту, как будет готов первый хронометр, должна быть готова и обсерватория. Без обсерватории хронометры и секстаны не выверить и точное время не выставить. Все его первые шаги в создаваемом бизнесе были затратными. Со временем это производство принесет хорошую прибыль, но пока это время наступит, можно остаться нищим и голым.

Через три дня старший из татар остановил его и, поклонившись в пояс, попросил:

– Позволь, барин, за женами съездить.

– Вы женщин одних оставили?

– Наш род маленький, все мужчины здесь, если нас долго не будет, женщины или сами уйдут, или другие заберут.

– Поезжай, нельзя семьи в диком поле бросать.

Кстати, татары хорошо говорили по-русски и были крещены. В его слободе это будут уже не первые семьи: на улицах иногда попадались на глаза женщины и дети. Сергей решил не выяснять, откуда они взялись. Одно знал точно, в браке, если один из родителей свободен, дети рождаются свободными.

Малыш-татарчонок прочно занял место адъютанта. Тихой мышкой перебрался на губернаторскую конюшню, где не спускал глаз с Буяна и Бурана. Он обихаживал красавцев, выезжал с ними в ночное. Губернатор приказал дать семилетнему пацану старую одежду своих детей. Михаил – так звали мальчишку, гордо щеголял в знатных одеждах. Его поначалу впалые щеки стали пухленькими и розовыми. Когда он проезжал рядом с Сергеем мимо своей родни, те с серьезным видом кланялись мальчику отдельно.

Татары дали новую мысль, он обратился за разрешением построить в пригороде каменную церковь. Разрешение дали быстро, но с условием, что строить будет специально присланный архитектор. Для Сергея это было уже вторично. Слух об строительстве церкви разошелся быстро, городское купечество решило не отставать. Начали собирать деньги по подписке для строительства каменной церкви в городе. Церковь в центре города и церковь в пригороде – разница большая.

В центре города должен быть уже большой храм, соборная церковь. Когда в дом к Аграфене во время традиционного послеобеденного чаепития пришла депутация, Сергей сразу начал расчеты. Пока гости чинно пили чай, а разрумянившаяся Аграфена поддерживала светскую беседу, он вывел результат. Протянул старосте листок с ценой на кирпич и скидкой, если оплата будет сейчас. Депутация сразу смекнула выгоду, быстро составили и подписали договор. Собранные деньги отданы, кирпич куплен выгодно. Ну а то, что фундамент будет готов через год… не лежать же общественным деньгам год.

Когда гости вышли, Аграфена завизжала, как маленькая девочка. Заметив на лице Сергея удивление, сказала:

– Ты получил деньги, чистые деньги.

– Плата и должна быть деньгами, чем же еще?

– Эх, дворяне, дворяне! Ты совсем не знаешь реальной жизни!

Аграфена открыла сундук.

– Посмотри. – Она показала на аккуратные стопочки бумаг.

Сергей пожал плечами.

– У меня редкую зиму набирается пятьдесят рублей серебром, вся торговля или векселями, или залогом.

– Почему не деньгами?

– Где их взять, деньги эти, только медь, вот и обмениваем товар на векселя.

– Тогда при прямом расчете серебром торговать выгоднее.

– Намного выгоднее.

Деньги передал Аграфене, ей они нужнее: пора авансов, и закупка зерна скоро. В свою очередь женщина наказала приказчикам при расчетах брать в имениях крестьян. Приказчики согласно кивали и косились на Сергея.

Среди его пригородных домов появился особый, стоящий за высоким забором в глубине зарождающегося сада. Дом получил прозвище – лаборатория. Сергей решился на химическую лабораторию – нужна взрывчатка и капсюли. Если капсюли рассчитывал получить быстро (гремучую ртуть изобрели намного раньше XVIII века), то создание взрывчатки потребует времени.

Знание химической формулы алкоголя не поможет, если не знаешь принципов самогоноварения. Так и здесь. Он помнил формулы многих взрывчатых веществ, но определенно сказать мог только о двух. Аммонал и ТНТ, первая – промышленная взрывчатка на основе аммиачной селитры и полиэфира. Вторая – тринитротолуол – на основе натриевых солей. Обычные удобрения дачников при определенных условиях становятся взрывчаткой, поэтому и запомнил. Скоро в лаборатории кроме нанятого аптекаря стали собираться учителя обеих гимназий и гимназисты. Энтузиасты проводили разнообразные опыты и жарко спорили. Классическая химия была еще в зародыше, а до таблицы Менделеева было более сотни лет.

Когда Сергей принес губернатору прошение на «Институт химии и физики», тот удивленноспросил:

– Зачем это тебе?

– Чтобы гимназисты по вечерам были при деле.

Воронцов удовлетворенно кивнул и подписал. Сергей потратился еще на один дом, в котором вечерами стало шумно от дискуссий. Тема «Могут ли на одной яблоне расти разные яблоки?» обсуждалась неделю. Затем пришли к решению проверить на практике.

В «институт» Сергей наведывался регулярно и подбрасывал идеи, провоцируя учителей и гимназистов на изучение важных для него вопросов. Старался собрать в памяти останки школьных знаний и выдавал их как советы и идеи.

Оптико-механический завод начал шлифовать линзы. Стеклодувы учились изготавливать флакончики для дешевых духов. Сергей отдал на растерзание свой театральный бинокль и часы. Подробно объяснил устройство секстана и зеркального телескопа. Фактически весь день проводил в круговерти завод – лаборатория – институт – завод. Вся его энергия была направлена на создание нового производства, но пока только кирпичный завод начал приносить деньги. Вечерами стал замечать изменившийся взгляд Аграфены.

Аграфена задумчиво смотрела на своего любимого… Она беременна, она беременна! Когда прошли сроки, она заволновалась, но сведущие бабки и губернский врач все объяснили и успокоили. Детей она хотела. Какая женщина не хочет детей? Рожать будет несмотря ни на что, а это «что» было. Ее любимый дворянин – это раз. Она старше его на шесть лет – это два. Ее деньги Сергея не интересуют – это три. С его натурой в Тамбове он долго не проживет – это четыре. Но она родит и ради себя, и ради него. Кошмар жизни с мужем она забыла. Постель с ним были для нее болью и истязанием, его родня и дети от первого брака откровенно ее ненавидели и унижали. Скоропостижная смерть мужа без завещания была платой за страдания, она расплатилась сполна, расплатилась и забыла. И вот теперь неожиданная любовь. Страстная до головокружения и самозабвения любовь – и беременность. Она счастлива, и она родит.

Глава 3 Неожиданный шанс

Во время обеда губернатор спросил Сергея:

– Почему ты строишь дом на таком высоком фундаменте?

– Хочу из окна на всех смотреть свысока! – отшутился Сергей.

Все посмеялись шутке. Высокий цоколь закладывали по другой причине. Сергей помнил как бы вросшие в землю красивые старые дома Петербурга и Тамбова. Решил построить свой так, чтобы он выглядел красиво и через триста лет. Заговорили об архитектуре, различных домах города и усадьбах губернии. Неожиданно губернатор напомнил:

– Ты когда поедешь к Алексеевым? Родню по матери нашел, пора и Алексеевых навестить.

– И правда, пора, спасибо за напоминание.

Откладывать поездку дальше было уже неприлично. Сам поиск родни его не интересовал по причине отсутствия этой родни в принципе. Но поездка по губернии и повод съездить в другую ему нужен. Надо продолжить продажу монет-сувениров и купить крестьян. Оба дела входили в разряд первостепенной необходимости. Денег он потратил очень много, и впереди были только траты.

Доходы кирпичного завода покрывали расходы оптико-механического производства и лаборатории, Институт химии и физики ничего ему не стоил, но Сергей начал строить свой дом, который нужно будет содержать. Плюс покупка крестьян и заселение земель. Пополнение кармана весьма желательно, и в ближайшее время. Ежедневный контроль на заводах уже не требовался. Производство кирпича и керамической посуды налажено. До оптики и прочего еще очень далеко.

Начал собираться, отдал нужные распоряжения, выпросил у Аграфены толкового приказчика. Коль скоро решил по дороге искать и покупать крестьян, то необходим и сведущий в торговле человек. Она одобрила такой подход к делу и добавила двух парней. Это были слуги из какого-то имения, которых отдали как новый залог. Татарчонок Миша сам принял решение, непонятно: ради барина или ради Бурана и Буяна. Взял двадцать рублей – серьезная сумма для XVIII века. Остальные деньги отдал Аграфене, проинструктировав, что когда финансировать, и отправился в путь.

От усадьбы к усадьбе с морскими рассказами и продажей сувениров. Все Алексеевы встречали радушно, а провожали как родственника. Сергей вникал в детали возможной родственной линии, стараясь найти зацепку и доказать, что он с другой ветви родового дерева. Люди это понимали как желание сироты найти родственников отца и помогали, чем могли. Они вспоминали адреса и писали письма живущим далеко.

В протекции и покровительстве он не нуждался, государственной службы не искал, от Зимнего дворца хотел быть подальше. По-настоящему его интересовало только устройство общества и международные отношения. Мысль податься в казаки и всласть пограбить оставалась единственным вариантом достойно войти в новую жизнь. Сергей проехал через Пензу, Ярославль, Рязань и оказался в Москве. По дороге купил восемнадцать семей и отправил на свои земли, снабдив только транспортом и письмом для Аграфены. Нет смысла тащить с собой скотину, за те же деньги проще купить в Тамбове.

Его отряд увеличился на четырнадцать парней и тринадцать девок, это уже прямая заслуга Тимофея. Приказчик Аграфены, ловкий в торговых делах, ушлый по жизни и отличный психолог. Он купил двадцать семь человек всего за три рубля двадцать копеек. Тимофей, когда стояли в имении или гостили в городе, отыскивал штрафников или нелюбимую прислугу. Затем торговал, обещая отправить на выселки, на границу, к татарам. Некоторых получил вообще бесплатно, хозяева в сердцах так отдавали.

Москва задержала в первую очередь своими размерами и бойким интересом к заморским монетам. Сначала в сундучке показалось дно, и вслед за этим ушла последняя монетка. Зато теперь в сундучке были уже деньги – две тысячи четыреста рублей серебром и семьдесят рублей золотом. Настоящий богач, да в кошельке было еще на тридцать восемь рублей серебра и меди. В Москве услышал об указе, весь город говорил об авторских правах. Сергей сразу отправил заявки на призматический бинокль, оптический секстан и золотник паровой машины.

Прослышав о возможности купить людей в Тверской губернии, отправил туда Тимофея. Сам поехал в Тулу, осталось проверить два адреса родственников. Один адрес в Туле, другой в Тамбовской губернии со стороны Тулы. В Туле же договорился ждать Тимофея. Свой «цыганский табор» из теперь уже ста сорока двух девок и шестидесяти одного парня отправил в Тамбов. Это Тимофей в Москве развернулся и показал талант бизнесмена: смог купить за смешные деньги сто тридцать две девки и сорок семь парней.

По советам Тимофея Сергей купил различный инвентарь для крестьян и выгодные товары на продажу. С обозом отправил одного слугу, передал для Аграфены письмо, в котором просил ее разобраться с людьми. Она лучше знает, кого взять прислугой в дом, кого отправить в пригород. Возможно, сложатся пары, их лучше отправить в растущую деревню. Попросил учесть, что многие из девок беременны, у некоторых беременность была вполне очевидна.

С собой оставил трех азартных в постели девушек. Одна из красавиц оказалась вдобавок и отличной поварихой. Купил хорошую коляску московской работы и пару лошадей к ней. Когда покупали лошадей для обоза и коляски, Мишка вертелся ужом и делал Пантелею на пальцах подсказки. Сергей в торги не вступал. Не знаешь – не лезь, можно все испортить одним, но глупым словом. В Тулу приехал в конце сентября, остановился в доме Михаила Михайловича Алексеева. Гостеприимный хозяин сопереживал поиску родственников, но ничем помочь не мог.

В ожидании Тимофея Сергей решил подробно осмотреть металлургию XVIII века. Россия в этот период вышла на позиции крупнейшего мирового экспортера железа. В Туле еще продолжалась добыча руды, доменные печи работали с полной нагрузкой. Сергей изо дня в день ходил по заводам и кузницам, смотрел, что и как делают, задавал вопросы, если что-то не понимал. Вечерами ездил с сыном Михаила Михайловича в гости, где проводил время с учетом тамбовского опыта. Морские байки следовали за лирическими стихами Цветаевой или Ахматовой. Наибольший успех имели песни, особенно романсы.

В один из таких досужих дней на воротах одного из заводов увидел надпись «Опечатан». Удивился – ворота открыты. Сергей вошел внутрь. Походил, посмотрел – все то же, что и на других заводах, только завод не работает. Зашел в заводскую контору, там оказался судебный пристав, он же и сторож. Оказывается, опечатан значит остановлен и продается. Продается вместе с людьми, имуществом хозяина, самим хозяином и его домочадцами. Бывший хозяин не дворянин и за долги перешел в «крепость», в рабство.

Сергей спросил, где найти бывшего хозяина, стало интересно познакомиться с новыми для себя обстоятельствами. Бывший хозяин уже выселен из своего дома и живет с семьей в общей казарме рабочих. Это барак с населением в сто тридцать человек рядом с заводом.

Бедолагой оказался Дмитриев Варфоломей Сидорович, сорока двух лет. Он задолжал кредиторам восемьдесят девять рублей серебром, вместе с процентами. Завод оценен в сто четыре рубля и сорок четыре с четвертью копейки; рабочие, не считая малолетних детей, – еще сто восемьдесят три рубля пятнадцать с половиной копеек. Дом оценили в семьдесят восемь рублей – дом большой, в два этажа, с чугунными воротами.

Дмитриев мог бы выкрутиться, продав дом с имуществом и золотые украшения, но на него сверх долга наложена оплата судебного иска в десять рублей тринадцать копеек. Всех этих денег Варфоломей Сидорович набрать не смог, теперь ему кабала, а заводу конец.

– Почему заводу конец? – не понял Сергей.

– Завод никто не купит, он скоро перейдет в казну.

– Ничего не понимаю, я прошел по нескольким заводам, этот завод даже лучше многих.

– Не купят потому, что на каждом заводе своя технология и свои приспособления, проще расшириться, чем разбираться в чужом производстве.

– Что плохого, если завод перейдет в казну?

– Казенные заводы Тулы делают только ружья, а у меня для этого станков нет.

– Как же так – в Туле все заводы делают оружие?

– Я делал только под заказ, каждому заказчику по индивидуальному размеру.

– Не понял?

– Чего непонятного? Тебе портной камзол по твоему размеру делает? Так и оружие делают.

– Так твой завод только такое оружие делал?

– Нет, такие заказы были, но я специализировался на художественном литье и ковке.

– Но завод слишком большой для такой продукции, я по цехам прошел, видел твое оборудование.

– Рядовые рабочие делали листовое железо, там молоты стоят, вот на них и выбивали железный лист.

– Подожди, давай сначала. Ты должен сто рублей, завод с рабочими и домом стоят триста семьдесят рублей, правильно?

– Правильно.

– Почему тогда продают и тебя с твоей семьей?

– Да поймы ты, барин, никто эти сто рублей за завод не заплатит!

– Почему? Только рабочие почти в два раза больше стоят!

– Да хоть в четыре раза! Невыгодно чужой завод покупать!

– Объясни мне, почему невыгодно? Перевел рабочих на свой завод, твой дом продал, механизмы из цехов или продал, или на свой завод перевез, прямая выгода.

Бывший промышленник засмеялся:

– Царских указов ты, барин, не знаешь! Если купил завод, то этот завод должен работать! Остановить завод ты можешь только по решению Берг-коллегии железных и рудных дел.

Сергей думал недолго, этот шанс давал ему отличную возможность. Он был знаком со сталелитейным делом. Как любой инженер, знал металлообработку и технологии производства. Как военный офицер, знал технологии изготовления оружия, в первую очередь морских орудий. Устройство этих пушек мог объяснить, разбуди его среди ночи. У него появился шанс создать более совершенное оружие для русской армии. Он сможет легально изготовить оружие для своих личных планов. Правда, самих планов еще нет, но новые возможности позволят посмотреть на жизнь иначе. Прежде чем сделать решительный шаг, надо еще раз осмотреть завод, внимательно, по-хозяйски.

– Почему ты прогорел? С твоих слов, на заводе все было хорошо.

– Прогорел, пытаясь сделать паровую машину.

– Неужели столько много денег потратил?

– Год назад под залог завода взял плющильные машины на шестьдесят рублей, сам занялся паровым приводом для них, да увлекся.

– Хорошо увлекся! Как же про такие большие деньги забыл?

– Не забыл я про деньги, самая дешевая паровая машина стоит сто двадцать рублей, вот и тянул до последнего.

– Сколько паровых машин в Туле?

– Я знаю о пяти, но к ним близко не подпускают, да ломаются они по пять раз на день.

Такая мелочь, как паровая машина, для Сергея не составляла проблем. Над созданием паровой машины люди бились уже с середины XVII века. Но смогли сделать реально работоспособную машину только на рубеже XVIII и XIX веков. В середине XVIII века от Сибири до Гибралтара работало уже много различных паровых механизмов. Только все это было очень ненадежно. Никак не получалось синхронизировать подачу пара с движением поршня. Различные задвижки и клапаны часто ломались. Нормальная паровая машина появилась с изобретением золотника. А заявку на патент золотника он уже отправил из Москвы.

Дмитриев и Сергей пошли по заводу.

– Вот они, – показал бывший хозяин. – Я каждое утро шел на завод с уверенностью, что сейчас все получится.

В сарае стояли четыре подобия одноцилиндровых паровых машин. Сергей внимательно их осмотрел. То, что придумали, выглядело интересно и, в принципе, работоспособно. Паровые машины явно делались без проектных и рабочих чертежей. Кулибины…

Паровые котлы стояли рядом, напоминая уродливые самовары: та же конструкция – внизу топка, посередине труба.

– Подобные неудачные машины есть на всех заводах, – продолжал Варфоломей Сидорович.

– Вот как?

– Все пытаются сделать паровую машину, но не получается.

– И что с этими машинами делают потом?

– На заводских дворах стоят, в назидание другим мастерам.

– Почему не продают?

– Кому они нужны? Просителю отдадут задарма, чтоб не мешала. Ну, рубль возьмут, чтоб расход железа покрыть. Разбирать дороже…

– Почему начал делать сразу четыре машины? За деньгами погнался?

– Нет, так проще, сразу четыре варианта привода испытываешь.

Пошли дальше смотреть заводские цеха и склады. Доменные печи, кричные и сталеплавильные горны, различные молоты. Плющильные машины – прототипы современных прокатных станов. Все приводы на конной тяге, лошади крутят основной ворот. В конюшне девять лошадей, их меняли через четыре часа. Для людей рабочий день двенадцать часов. Примитивные станки, примитивное оборудование, все требует замены. Но продажа двух паровых машин окупит все затраты. Завод стоит сто рублей, а через неделю Сергей получит четыреста рублей!

– Сколько стоят паровые молоты?

– Дорого, дешевле тридцати рублей не бывает.

Сергей осмотрел все снова, прикинул необходимые изменения… Да! Выгодно и с перспективой.

Посмотрел на часы – нет полудня. Зашел к судебному приставу и дал задаток пять рублей. Оформление покупки назначил на завтра после обеда. Чуть не бегом бросился по заводам, где с видом идиота спрашивал:

– А это что?

– Паровая машина, барин.

– Покупаю!

– Она не работает, барин.

– Тогда беру за рубль.

– Продается вместе с котлом, – отвечал довольный управляющий.

– Вот с этим самоваром? Ну, вместе с таким большим самоваром рубль десять серебром. Завтра придет человек и скажет, куда привезти.

Так за день скупил все брошенные машины – вот завтра будет хохма. Всего получилось сорок четыре комплекта. Невероятный успех, если знаешь, что и как переделать. Через неделю начнут локти кусать, да все, поезд ушел. Сергей решил доведенные до ума механизмы продавать не дешевле двухсот рублей. Купят, еще как купят! А новые модели с нормальным огнетрубным котлом пойдут еще дороже.

На тульских заводах были и работающие паровые машины, но с ручным управлением. Хозяева сами боролись с недостатком конструкции, чужих и близко не подпускали. В результате на других заводах приходилось создавать всю машину заново. Но новые паровые машины делались со старой проблемой. Узнав о решении родственника купить завод, Михаил Михайлович возмутился:

– Не барское это дело – кузницами заниматься.

Однако Сергей возразил:

– Я хочу делать хорошие пушки, купцам-то что пушку делать, что кочергу. Они на врага в атаку не ходят, а хорошая пушка – залог победы.

Ответ Михаилу Михайловичу понравился, и он одобрил решение Сергея:

– Здесь ты прав, хорошую пушку может сделать только офицер.

Аналогичный разговор сложился и с губернатором:

– Молодой офицер должен отчизне служить, а не сидеть в одной грязи с купцами, – грубо сказал губернатор.

– Я желаю сделать на свои деньги особую морскую пушку, без хорошего завода ничего не получится.

– Напиши прошение с проектом в Берг-коллегию пушкарских дел, тебе завод для опытов определят.

– Я три года прошения писать буду, потом еще три года отписываться. Легче самому завод купить и спокойно работать.

– Молод ты, но раз денег не жалеешь ради России… прими мое заверение в поддержке. Но учти: я тебя поддерживаю, я тебя и контролирую.

И снова круговерть, посмотрел дома на продажу – ничего особенного. Хорошо, что получил от губернатора разрешение на постройку нового дома. Узнал от строителей цену на кирпич – жуть! Но разрешение губернатора на строительство кирпичного завода уже в кармане. Выбрал из девушек самую хитрую и отправил к реке скупить оптом все дома – ну не все, не больше двухсот, – и пошел на завод. Завод зарегистрировал под названием «Тульский котельно-механический завод». Назначил Варфоломея Сидоровича управляющим и вернул ключи от его дома. Затем распорядился отправить людей по заводам. Надо сообщить продавцам, куда везти своих ужастиков. Приказал демонтировать кричные молоты. Остальным рабочим прокатывать лист как можно тоньше.

Осмотрел заводскую контору, выделил место для черчения. Заказал кульман и в итоге объяснил на пальцах, что надо. Послал за рисовальной бумагой, велел найти четырех солдат-инвалидов, так и увяз в обычных мелочах. Разрядила ситуацию служанка. Она пришла заплаканная, с ней – четыре злющих купца. У купцов на берегу реки двести четырнадцать готовых срубов, с крышами, окнами и сенями. Привози на место и собирай, при сноровке в два дня дом соберешь. А она требует двести домов. Купцы скинули оптовую цену до двадцати пяти рублей пятидесяти копеек за все срубы. Девка с ценой согласна, но требует забрать с собой четырнадцать домов, иначе не купит. Зачем купцам везти дома обратно – легче тут бросить без присмотра? Но девица стоит на своем.

Сергей сделал строгое лицо и велел девушке молчать, хотя та и не пыталась говорить. Выложил на стол двадцать пять рублей – по рукам господа купцы? Уставшие от бестолковщины мужчины согласились.

Новые распоряжения – рабочим собирать дома за казармой и жить в них семьями, одна семья – один дом. И солдат-инвалидов поселить в отдельные дома.

– Что делать с паровыми машинами? – спросил Варфоломей Сидорович.

– Доводить до ума и продавать.

– Так ты сразу знал, что требует переделки?

– Разумеется. Зачем мне покупать завод и пять десятков неработающих паровых машин?

– Ну ты и бестия, прости меня, хозяин!..

В суете перемен бежали дни. Завод изменил внешний вид, появились трубы паровых котлов, ощутимо изменилось финансовое положение. Паровые машины разошлись на «ура». Промышленники-соседи раскупили их с дракой. Тем более что Сергей соглашался продавать под поставки нужного сырья и оборудования для своей модернизации. Никого не интересовала его модернизация. Чудит пришлый барин – ну и шут с ним. Просит вместо денег заготовки, пожалуйста, будут валы и шестерни. Мы, тульские, все что угодно сделать можем. Сергей был очень доволен: все заводы работали на его модернизацию.

Варфоломей Сидорович изумленно рассматривал чертежи. Огнетрубный котел, паровая машина, паровой молот… На бумаге выглядело непривычно, но вполне понятно.

– Это токарный станок, а здесь непонятно.

Сергей глянул на лист:

– Здесь фрезерный станок.

Директор внимательно вникал в детали чертежа.

– Понятно… Тут нарисован сверлильный… А это – снова непонятно.

– Это строгальный станок.

– Мудрено. Откуда ты все знаешь? Какие-то прессы и штампы, печи для закаливания и хитрые станки…

– Учиться надо было, Варфоломей Сидорович.

– Я учился, гимназию закончил.

– Гимназии мало, университет нужен.

– Кто бы говорил! Тебе, барин, двадцать лет, вот и езжай в университет сам.

– Некогда мне, надо завод до ума доводить да рядом часовой завод строить.

– Часовых дел мастеров не найдешь, мало их в России.

– Искать не будем, будем своих людей учить.

Сергей купил дом недалеко от дома Варфоломея Сидоровича. Утром и вечером ехали в одной коляске, продолжая обсуждать планы нового завода. Сергей затронул новую тему – создание учебного заведения для будущих заводских специалистов.

Однажды он наткнулся на свинцовые прутья. Сразу набросил эскиз пули и велел отлить десяток. Вечером пригласил Михаила Михайловича в сад. Зарядил пистолет и выстрелил с десяти шагов в полено, полено упало и покатилось.

– Хорошо стреляешь, – похвалил Михаил Михайлович.

Сергей зарядил пистолет и выстрелил снова, второе полено разлетелось в щепки. У Михаила Михайловича от удивления полезли глаза на лоб. А Сергей велел татарчонку поставить стальной лист и снова выстрелил. На листе небольшая вмятина и аккуратная дырка. Только теперь Михаил Михайлович понял суть:

– Покажи пулю.

Сергей протянул подсумок.

– Какие интересные ребристые цилиндрики. Сам придумал?

– Форму подсмотрел, а вставить железный стержень, чтоб кирасу пробить, сам додумал уже в Туле, когда завод купил. Пулю «жакан» зовут, слона валит.

– Сделай такие пули и мне.

Вечером приехал Пантелей и радостно сообщил:

– В Тверской губернии все хорошо, урожая нет, многие дворяне продают крестьян.

– Там будет голод?

– Нет, но дворяне без денег будут, если крестьянам оставить достаточно зерна, а так и крестьян продадут, и зерно.

– Идиотское решение! А что они будут делать через год? – удивленно спросил Сергей.

– А когда дворяне думали на год вперед? Они сегодняшним днем живут.

– Значит, в Тверской губернии неурожай ржи?

– Почему ржи? Неурожай пшеницы. Англия покупает только пшеницу.

– Много людей купил?

– Одну деревню и за две залог внес, деньги кончились.

– Отличный результат.

– Еще пятьдесят семей в разных усадьбах купил, дал денег на постой и прокорм, велел в Москве меня ждать.

До позднего вечера обсуждал с Тимофеем план действий. Надо еще крестьян покупать, теперь деньги позволяли. Как людей разделить между Тамбовом и Тулой? Кого надо купить или нанять в Москве? Тимофею необходимо искать помощников, чем больше найдет – тем лучше. Приказчики нужны и в Тамбове, и в Туле, и в имении. Выпуск продукции потребует увеличения штата деловых людей.

Модернизация и расширение завода шли полным ходом. Сергей решил попусту не тратить время и съездить к еще одному Алексееву.

День начался со сборов в дорогу и необходимых указаний. Дал Варфоломею Сидоровичу десять рублей на непредвиденные расходы, отнес Михаилу Михайловичу обещанные пули и с утра в путь, посетить последний адрес. После визита планировал отправить Михаила с нанятым провожатым в Тамбов за своими вещами. Уж очень много нужных вещей у него оказалось. Например, обычная линейка с сантиметрами и миллиметрами. А килограмм – это сколько? Путаться с аршинами, вершками, фунтами и пудами не собирался. Он знал метрическую систему мер и помнил некоторые физические формулы. Среди его вещей были две старые школьные тетрадки. На обратной стороне тетрадок были напечатаны формулы-подсказки и весь комплект метрической системы. Сейчас все это было крайне необходимо.

Провожатого для Михаила хотел нанять не от разбойников. Какие разбойники в России? Просто боязно отпускать семилетнего мальчика без взрослого. Всю дорогу инструктировал Михаила, напоминал, кому разнести письма. В лаборатории обязательно стребовать ответное письмо. Назад возвращаться незамедлительно, вещи нужны ему уже сегодня. Миша внимательно слушал, кивал головой и успокаивал:

– Сделаю, Сергей Николаевич, не волнуйтесь, не маленький.

Не маленький, мальцу семь лет, но он уже знает тяжесть этой жизни.

Третья неожиданность случилась в усадьбе Терновое, уже Тамбовской губернии. Здесь Сергей планировал после разговоров с хозяевами о родстве нанять мальчику провожатого на дорогу в Тамбов. Обратно в Тулу Миша должен поехать с двумя слугами. На крыльце усадьбы его встречал высокий широкоплечий старик лет восьмидесяти и семидесятилетняя не потерявшая стати старушка. То, что встречают, Сергея не удивляло. Он уже знал, что прислуга, издали заметив гостей, бежала к хозяевам. А как же – гости! Будут новости! Будет о чем поговорить! Спешившись, подошел к хозяевам и представился:

– Алексеев Сергей Николаевич, ищу родственников отца.

– Алексеев Сергей Николаевич, – ответил дед, – а это Елизавета Матвеевна, проходи в дом.

В зале за столом сидел Петр Сергеевич Алексеев с женой и внуками. Его представили как старшего сына. Сели за стол, и начались расспросы. Сергей рассказал, как устраивается в новой для себя обстановке. Купил землю, купил крестьян, построил в Тамбове кирпичный завод. Купил по случаю в Туле железный завод, хочет пушки делать. Строит в Туле кирпичный завод и планирует построить стекольный. Но пока нужный песок не найден, ждет специалиста из Москвы. Кроме того, выписал специалиста из Петербурга – хочет построить фарфоровый завод.

– А большое наследство оставили родители? – спросил дед.

– Нет, ничего не оставили, деньги мои, с заморских походов.

– Расскажи о родителях, какими они были?

Сергей стал рассказывать о своих родителях, как их помнил в свои двенадцать лет.

– Отец воевал? Награды есть? – спросил дед.

– Да, воевал с немцами, имеет орден, «За Отвагу», «За взятие Кенигсберга».

Сергей прикусил язык. Какая медаль «За Отвагу», какое взятие Кенигсберга? Награды его отца, офицера-фронтовика Отечественной войны XX века. На дворе XVIII век, и как теперь выкручиваться? Однако дед сидел молча, думая о чем-то своем. Остальные родственники так же молча смотрели на него.

– Покажи перстень, – дед протянул руку.

Сергей вложил в ладонь свой перстень. Дед долго его рассматривал, потом открыл шкатулку, которая стояла на столе, и достал точную копию.

– Этого не может быть! – от неожиданности Сергей встал. – Этого не может быть! – снова повторил он.

Между перстнями более двухсот лет. Его перстень не куплен в магазине или комиссионке. Его перстень сделан на заказ у ювелира.

Между тем дед молча протянул перстень обратно, достал из шкатулки орден и протянул Сергею:

– Этот орден твой отец получил за отвагу при взятии Кенигсберга.

Сергей долго не мог ничего сказать, этого не может быть, потому что не может быть никогда! Наконец смог выдохнуть и отодвинул орден обратно:

– Я не могу взять этот орден, моих прав на этот орден нет, вы родили и воспитали сына, орден принадлежит вам.

– Как скажешь, – и положил орден в шкатулку, – получишь после моей смерти.

– Когда твоему отцу исполнилось восемь лет, я готовился ехать на государеву службу, – заговорил Петр Сергеевич – отец заказал пять одинаковых перстней, один оставил себе, четыре отдал нам.

– Ты у нас проездом, – заговорила Елизавета Матвеевна, – не забывай о нас в своих заботах, пиши и навещай.

– Вот, возьми, – Сергей Николаевич протянул бумаги, – это бумаги на имение твоего отца, теперь это твои земли.

– Передай поклон Алевтине Мефодиевне, – добавила старушка, – это она нам радостную весточку прислала.

Утром Сергей на рысях отправился в Тулу, а Мишка при Петре Сергеевиче поскакал в Тамбов. Перед отъездом он дал своему дяде кошель, в нем было пятьсот рублей серебром. Деньги нужны Аграфене для финансирования его начинаний в Тамбове. Передавая деньги, заметил, с какой гордостью на него смотрели Сергей Николаевич и Елизавета Матвеевна.

Невероятность ситуации с родственниками угнетала. Перенос во времени можно объяснить неизвестным физико-энергетическим явлением. Но обретение родственников – совсем другое, это уже не физика, а лирика. Кто были его «родители»? И где Сергей Николаевич, истинный внук этих милых людей?

На него смотрят как на настоящего внука, племянника, двоюродного брата. Он мог ответить только неловкостью, не было настоящих родственных чувств. Помимо воли использует этих людей для легализации своего самозванства. Вечером долго сидели, Сергей рассказывал о морских походах, о разных странах. Затем попросил Петра Сергеевича рассказать о войне. Оказывается, при Елизавете Россия воевала с немцами, русская армия взяла Кенигсберг. Потом Петр III вернул город и Пруссию обратно немцам. Кстати, после возврата Кенигсберга ни один немецкий король никогда не был в городе. Даже Гитлер ни ногой в город немецкого позора…

Впоследствии Сергей при поездках между Тулой и Тамбовом всегда заезжал в Терновое. И к Алевтине Мефодиевне, когда посещал свои земли. И никогда не приезжал с пустыми руками.

В Туле все двести четырнадцать домов уже стояли ровными улицами. Казарма расчищена, расставлены столы, лавки, стеллажи. Заводские ворота закрыты, есть проходная с отдельным проходом во двор готовой продукции. Подготовлены формы для литья, заканчивался монтаж станков и оборудования. Письма на заводы Урала с предложением купить паровые молоты отправлены. Лежала солидная стопка тонкого, как кровельное железо, листа. Когда Сергей вошел на проходную, сторож, солдат-инвалид, узнал его и поздоровался, но смотрел вопросительно. Сергей показал жетон-пропуск. Служба. Сам этого хотел.

В заводской конторке сидели четверо художников из Москвы. Увидели хозяина и сразу показали проекты. Он выбрал один.

Задача номер один – не пушки, котлы и паровые машины. Для массового производства мало сил, штучное производство сомнут заводы Урала. С его знаниями технологий XX века надо выпускать то, что другие никак не смогут. Он решил делать часы-ходики. С белой кошачьей мордой на циферблате и бегающими голубыми глазами. Часы простые, с гирей вместо пружины и штамповкой всех деталей. К часам прилагался гарантийный талон на год. Вернувшийся с двумя слугами Миша привел четыре лошади с имуществом. Его одежда была готова, включая бобровую шубу и сапоги на меху. Часы с кукушкой разобрали как образец.

Прибывающие крестьяне осваивались на заводе. Сам Сергей продолжал вводить и осваивать технологии. Отослал целую стопку заявлений на патент. И на часы, и на трехконтурный паровой котел, и на паровой двигатель двойного расширения, когда отработанный пар из первого цилиндра поступает во второй. Весьма экономично, он помнил историю первого парохода. Этот кораблик сжег на переходе из Англии в Канаду весь уголь, что был в его трюмах. Перевозка полезного груза оказалась равной нулю.

Варфоломей Сидорович жил на заводе, когда собирали первый огнетрубный котел. Когда пошли цельнотянутые трубы, он прыгал, как ребенок. Смотрел завороженными глазами на первый пресс. Попросил разрешения привести семью на пуск первой двухцилиндровой паровой машины.

Выпуск паровых молотов оказался очень прибыльным. Их продавали по сорок рублей, заказы были на год вперед. Сергей заложил два новых цеха: цех паровых котлов и цех паровых машин и механизмов. Новые молоты отличались принципиально новой конструкцией, были безотказны и очень удобны. Новые котлы получились в четыре раза меньше и значительно производительнее. Посыпались заказы из Англии, Германии и Швеции. Но приоритет отдавали покупателям из России. Это был не ура-патриотизм и не желание развить промышленность своей страны. Продажа товара внутри страны усиливает экономику на величину сделки. Продажа товара на экспорт усиливает экономику на величину налога. Но главными были часы-ходики.

Рабочий день на тульских заводах длился тринадцать часов. Для всех, включая женщин и детей. Впрочем, дети старше десяти лет детьми не считались. Сергей сделал рабочий день девять часов. Для женщин и детей – восемь часов, в воскресенье – общий выходной.

Собирали часы-ходики только дети и частично женщины. Ввел понятия «качество» и «зарплата». Пусть они и рабы, но он их кормить не будет. Сколько заработали, столько и получили. Ожидаемый эффект увидел после первой зарплаты.

Другие промышленники смотрели на такие нововведения равнодушно. Работают девять часов и не каждый день, значит, нет работы. Платит деньги рабочим, значит, лень самому кормить и одевать.

С помощью Варфоломея Сидоровича сманил лучших специалистов других заводов. Что ни говори, а деньги решают все. Создал подобие конструкторского бюро. Недостаток теоретических знаний компенсировался многочисленными натурными испытаниями. Нужен двухцилиндровый паровой двигатель, нужен компрессор, нужен конвертор, очень много надо сделать. И сделать так, чтобы другие заводы не смогли повторить. Сергей делал ставку на технологии, на улучшение станков и механизмов. Ошибка рабочего не должна привести к фатальным последствиям.

Надежды на быстрое получение капсюля не оправдывались. Внешний запал оставался единственно возможным. Сергей решил сделать пистолет с вложением заряда через казенник. Но Варфоломей Сидорович сразу браковал все идеи и эскизы:

– Ничего не получится.

– Почему, Варфоломей Сидорович?

– Уже пробовали, после пятого выстрела начинается прорыв газов.

– А если здесь вставить уплотнительное кольцо?

– Пробовали, нет смысла, ты, Сергей Николаевич, в Туле человек новый и в России не так долго.

– Неужели ничего нельзя придумать?

– Тула – город оружейников, и люди непрерывно пробуют что-то новое.

То, что Тула – город оружейников, он, конечно, хорошо знал. А вот историю русских оружейников и русского оружия не знал. Решил идти наоборот, от нового к старому.

Пришла мысль сделать по принципу духового ружья: газ отдельно, пуля отдельно. Сдвигающаяся задвижка-затвор для мешочка с порохом. Через нее вставить и пулю. Снова Варфоломей Сидорович забраковал:

– Ерунда, уплотнительные пазы на месяц работы хорошему мастеру, ковка сложная, это оружие по весу золота будет, никто его у тебя не купит.

– А если ствол отдельно, пороховую камеру отдельно.

– Кто делает пороховую камеру и ствол отдельно?! Сразу разорвет!

– Нет, не разорвет, все детали делаем отдельно, фрезеруем и собираем комбинированной ковкой.

– Разорвет первым выстрелом. Как это ствол отдельно? И что такое комбинированная ковка?

Попробуй расскажи об автоматической смене стволов во время стрельбы! Здороваться перестанут…

Паровая машина работает, на приводе мощности достаточно, нужный станок соберем быстро. Есть десять человек «экспериментальной бригады» для работы на перспективу. Металлообрабатывающие станки уже есть, нужны хорошие резцы. Освоить выпуск победита для фрез и резцов – не проблема. Простейший металлокерамический сплав.

– Смотри, Варфоломей Сидорович, это и это соединяем на обжимной машине.

– Да успокойся ты! Для изобретения оружия надо двадцать лет на заводе проработать.

– Ты посмотри на чертеж! Здесь давление пороховых газов направлено сюда.

– Погоди-ка, есть у тебя рациональное зерно!

После часа объяснений Варфоломей Сидорович чесал бороду еще час… Потом согласился – делаем!

Проблемы выскакивали с неожиданных сторон. Как определить температуру вообще и температуру термообработки в частности? Притащил градусник и день изобретал термометр для высоких температур. Оружие без термообработки очень металлоемкое и соответственно тяжелое. После специальной программы закаливания металл становится прочнее и чернеет. Программу термообработки орудийных стволов Сергей примерно помнил. Начал чертить детальный чертеж, выходило не очень красиво, но понятно. Шаг за шагом создавалась технология изготовления. Наконец он держал в руках опытный образец.

Первый успех! Пистолет успешно прошел испытания на сто выстрелов. Легкий, с нарезным стволом диаметром десять миллиметров. На пятьдесят шагов уверенно пробивает кирасу. Прицельная дальность шестьдесят метров, но только с пулей своего завода. Продолжили испытания до тысячи выстрелов. Решили сделать дополнительно еще десять пистолетов и десять ружей. Завод уверенно вошел в ритм нового производства, отпала необходимость ежедневно бегать по цехам. В рабочей слободе заложил церковь, школу и больницу.

Стекольный завод начал работать, но листовое стекло было среднего качества. Зато отлично шли на продажу посуда и бутылки. С листовым стеклом решили не мудрить, дешевые стекла людям тоже нужны. Для доработки технологии или поиска нового песка нужно время. Художники занимались чертежами – «рисованием», первое задание с ходиками они выполнили. Дети сами рисовали голубые кошачьи глаза и белые усатые мордочки, тем более что рельеф рисунка выбивался штампом. Сергей дал задание художникам сделать витражи для своего дома. Подсказал добавки для цветного стекла, почему-то запомнил их со школы. На кирпичный завод поставил паровую машину – и сам удивился эффекту. В результате приказал отправить аналогичную машину в Тамбов.

К концу ноября закончили укладывать черепицу на крышу его дома. Рабочие занимались внутренней отделкой и обещали закончить к Масленице. Слишком фигуристую лепнину затеял архитектор. Установленная система водяного отопления работала хорошо, Сергей не боялся, что дом отсыреет. У своего дома и у проходной завода установил огромные термометры. Но люди спокойно проходили мимо, до заинтересованного взгляда пройдут годы. Неожиданно получил заказ на такие термометры от инспекции гимназий.

Долго не мог решить головоломку с измерением атмосферного давления. На котлы и паровые машины надо ставить манометры. Но сначала необходим обычный барометр, а где его взять? Сам барометр прост: ноль – это вакуум… а дальше что? Решение нашел в записной книжке сына, оказавшейся школьной шпаргалкой. Согласно этой шпаргалке барометр изобрели чуть ли не вчера. Давление измеряется в миллиметрах ртутного столба от вакуума в запаянной трубочке. Все просто, когда знаешь. По этой шпаргалке Сергей сделал эталон, по мерному стакану ареометра сделал эталоны веса и объема.

На его заводах уже работали более тысячи человек. Спасибо Тимофею и его «бригаде», ребята гребешком прочесали усадьбы до самого Петербурга. В результате купили буквально всех крестьян, которые выставлялись на продажу. Хватило людей и на заселение тамбовских земель. Там выросло три полноценные деревни. Денег на переселенцев не жалели, каждая семья получила полный набор инвентаря, скота и птицы. Заявку на «Тульский часовой завод» губернатор подписал с видимым удовольствием.

Теперь пять сотен человек делали часы, часы собирали в бывшей казарме. Первый обоз с двумя тысячами часов ушел в Петербург. Готовился второй обоз, в Москву, решили десятого декабря открыть продажу часов. Начали готовиться к выпуску часов с кукушкой и больших напольных часов с боем. Часы без пружин очень просты, надежны и дают превосходную прибыль. В Петербург с обозом Сергей отправил первые театральные бинокли, присланные из Тамбова. Позолоченный корпус, красивый футляр с амуром и маленькой надписью «патент дворянина Алексеева С. Н.». Три пятикратных бинокля придержал – сделано еще мало, не время показывать. Подумывал начать эксперименты над сплавом стекла и свинца. Такой сплав позволит изготавливать и хрусталь, и венецианское стекло. Это еще деньги, но денег было уже очень много, он явно не успевал их осваивать. Появилась мысль.

Идею банка обсуждал с Тимофеем очень долго. Управляющий не мог понять суть банка и разницы с ростовщиком, а Сергей знал только общие принципы. В конце концов определились, Тимофей отправил приказчиков на поиски нужных людей с определенными наклонностями. Сергей пошел с прошением к губернатору. Разговор мог стать неприятным, с обвинением в ростовщичестве – позоре для дворянина. У губернатора были гости, десять офицеров в чинах и один генерал.

– А вот и сам виновник пожаловал! – воскликнул губернатор, – прошу, проходи.

– Господа, позвольте представить автора пули, отставного морского офицера Сергея Николаевича Алексеева.

Вот это да! Surprise.

Оказывается, Михаил Михайлович похвастался пулями перед губернатором, который сам проверил новинку и написал о ней в Петербург. Перед Сергеем сидела комиссия военного ведомства во главе с генералом Степаном Гавриловичем Белозеровым, приехавшая с целью проверить изобретение на месте. Первое впечатление на комиссию Сергей произвел. Мускулистый, загорелый молодой человек в кавалерийских сапогах. Черный камзол военного образца из дорого сукна, но без шитья, золотые пуговицы. Явная военная выправка и привычка к военной одежде – любой офицер это видит сразу. Сергей стиль своей повседневной одежды не менял, но одевался по моде времени и в соответствии с дворянским званием. Днем носил черный или темно-синий суконный камзол, вечером на визиты надевал более вычурную одежду. На все его черные и темно-синие камзолы были пришиты форменные пуговицы, которых в коробке оказалось вполне достаточно.

Сергей кратко описал суть пули, ее действие при попадании в цель и особые свойства сердечника. Офицеры комиссии слушали недоверчиво. Кусок свинца – он и есть кусок свинца. Не может свинцовая пуля при попадании в цель сама разорваться. А если свинцовая пуля попадет в кирасу, то стальной сердечник не поможет. Только генерал Белозеров в разговор не вступал, он с нескрываемым интересом разглядывал молодого изобретателя.

Договорились о дне испытаний. Готовых пуль нет, и Сергею понадобится время на изготовление нужного количества. Испытания будут проводиться по программе комиссии, стреляют десять солдат гарнизона. От Сергея требуется отлить по пятнадцать пуль на солдата.

После ухода комиссии Сергей подал губернатору бумаги с прошением на банк.

– Зачем тебе это? – прочитав, удивленно спросил тот.

– Дела завода требуют ежедневно платить и получать деньги. Ко мне даже домой приходят люди с деньгами и доставляют только хлопоты и неудобства. – Сергей тяжело вздохнул и продолжил: – Еслибудет банк с правами от моего имени вести финансовые дела, то все хлопоты и неудобства уйдут в здание банка.

Губернатор еще раз перечитал бумаги, нахмурился:

– А проценты с денег почему будешь брать?

– Так проценты не только брать, но и давать придется, если платеж просрочен или деньги даны авансом, должно быть наказание и поощрение.

– Ты прав, незачем черному люду ходить в дворянский дом, – и подписал.

Эмблема-логотип Тульского банка оружейников была нарисована в прошении. Сергей объяснил художникам суть эмблемы, а особые места прорисовал сам. Появилась у него мысль подкинуть потомкам задачку. На фоне щита с завитушками пушка, над пушкой два ружья, слева и справа от пушки столбики. Знающий глаз сразу увидит, что пушка нарезная с гидравлическими компенсаторами. Ружья с магазинами, слева и справа унитарные снаряды. Невероятно для 1765 года! Банк решили открыть в доме рядом с губернаторским домом. Дом был куплен как магазин часов с достаточным количеством подсобных помещений. Но банк магазину не помеха, магазин же на первых порах – даже реклама банку.

Начали готовиться к стрельбам. Сергей лично контролировал установку сердечников. Одновременно подготовил встречные сюрпризы. В пуле он был уверен, она проверена временем и живет в XXI веке, нужно усилить эффект. В назначенный день десять солдат со своими ружьями стояли по стойке смирно. В отдалении со своим ружьем стоял солдат-инвалид из охраны. Еще при подготовке Сергей попросил разрешения проводить в стороне пристрелку нового ружья, обещал не мешать испытаниям. Ему было дано согласие.

Уже во время первой серии офицеры откровенно косились на рабочего, делавшего пять выстрелов на один выстрел солдат. Во время второй серии офицеры подходили и внимательно смотрели на процесс перезарядки оружия. Даже генерал наводил на него бинокль, за который держался, как ребенок. Степану Гавриловичу до начала стрельб был вручен бинокль.

– Что это? Зачем это мне? – несколько раздраженно спросил генерал.

– Полевой бинокль, отслеживать попадания и промахи.

– А риски и крестики зачем? – уже заинтересовался он.

– Помогает офицеру определить дистанцию до врага и корректировать огонь.

Степан Гаврилович закинул ремешок на шею и до конца стрельб не выпускал бинокль из рук.

Когда стрельбы закончились и мишени убрали, Сергей приказал подвесить тушу свиньи.

– Смотрите, господа, – и выстрелил из своего пистолета.

Офицеры с недоумением смотрели на Сергея.

– Господа, посмотрите на тушу свиньи с другой стороны.

Офицеры подошли и вытаращили глаза на дыру, в которую можно было засунуть голову. Сегодня эти пули называют варварскими, в то же время прославляют Чингисхана. А Сибирь до сих пор безлюдна, ибо после Чингисхана не оставалось живых. Воины Чингисхана убили всех, и стариков, и младенцев.

Солдаты ушли ровным строем, начали собираться и офицеры. Степан Гаврилович снял с шеи сверкающий золотом бинокль и протянул с вопросом:

– Венецианская работа?

– Нет, тамбовская, на моем заводе в Тамбове делают, этот бинокль из пробной партии, возьмите себе, потом напишите о недостатках.

Сергей протянул лакированный футляр бинокля. Генерал снова внимательно осмотрел бинокль, затем прочитал на футляре: «Тамбовский оптико-механический завод» и ниже: «Патент дворянина Алексеева С. Н.».

– И каковы возможности этого завода?

– В год двести шестьдесят единиц. Завод можно расширить, если будут заказы и люди.

– Интересно, интересно. И вы очень интересный человек. Не хотите ли вернуться на службу?

– Победить врага можно и штыком в первых рядах, и оружием в Туле, особенно когда есть такие генералы, как вы.

Договорились назавтра собраться в заводском управлении, что весьма устраивало Сергея.

После обеда встретились в управлении завода, сразу было ясно: решение комиссии положительно. Генерал, в сопровождении Сергея, Варфоломея Сидоровича и в окружении офицеров осматривал цеха. Удивиться было от чего, цеха казались безлюдными, громыхали прессы и кузнечные молоты, гулко звенели кувалды клепальщиков. Где-то пыхал паровой двигатель, цех заставлен рядами котлов и молотов, а людей нет. Люди были незаметны, они работали у механизмов, что-то клепали, крутили, над головой прогремел тельфер с очередной деталью. Не было привычного людского муравейника, криков и суеты, и это создавало иллюзию безлюдности.

– Мне говорили, у тебя большой завод, а на поверку никого не видно, – сказал генерал.

– У меня каждый человек на счету, рабочих рук не хватает, – ответил Сергей.

– Мне у тебя понравилось; сразу видно: заводом руководит офицер.

– Везде чистота и порядок, все знают свое место, – продолжил Степан Гаврилович, когда вернулись в управление завода.

Комиссия расположилась в специально оборудованном для такой цели кабинете.

– Слушай решение комиссии, которое будет доложено в Петербурге, постановили твою пулю принять на вооружение.

– Рад служить Отечеству.

– Казна будет тебе платить копейку за каждую пулю, свинец и железо за счет казны. Сколько пуль сможешь изготовить ежемесячно?

– Если позволите взять казенный завод, что напротив, четыре тысячи пуль в месяц отолью.

– Четыре тысячи? Купец Лазарь Прудников обещает десять тысяч в месяц. Кстати, четверть копейки с каждой его пули тебе заплатит казна.

– А вы сравните наши пули стрельбой по кирасе. Я пули делаю убивать, а не стрелять.

– Ты ему не доверяешь?

– Лазарь Прудников – уважаемый человек, но визга вражеских пуль над головой не слышал. Когда солдаты будут гибнуть в бою, он будет спокойно пить чай с бубликами.

– Хорошо сказал, проверим пули всех заводов, я записываю твой заказ на четыре тысячи пуль в месяц с первой поставкой в феврале.

– А завод?

– К этому времени завод оформим.

Степан Гаврилович немного помялся и попросил показать вчерашнее ружье.

Варфоломей Сидорович открыл стоящий в углу зеленый ящик. В гнездах двумя рядами лежало десять ружей. Достал одно и передал генералу. Сергей принялся объяснять устройство, штык легко переводится в боевое положение. Прицельная планка с установкой расстояния до цели. Шомпол с металлическим ежиком для чистки ствола. Казенник легко открывается, чистить от порохового нагара совсем не затруднительно. Похвалился весом и повышенной дальностью стрельбы, что вчера все видели. Степан Гаврилович слушал внимательно и задал ожидаемый вопрос:

– Здесь стволы нарезные. Сколько таких ружей сможешь изготовить в месяц?

Сергей был готов к этому вопросу. Нарезное оружие изобретено в XVI веке, массовое изготовление началось в середине XIX. Но Сергей знал более совершенные технологии:

– Уверенно обещаю пятьсот винтовок в месяц при условии получения завода с тремя сотнями рабочих.

– Сколько месяцев необходимо на подготовку к выпуску?

– Мне хватит двух месяцев подготовительных работ.

Генерал только удивленно дернул бровью, но дворянин слово сказал, не поверить – значит оскорбить.

– Твои ружья или винтовки, как ты называешь, мы берем в Петербург. Результат испытаний сообщим.

– Спасибо за доверие.

– Деньги за ружья возьми у губернатора, назови цену.

– 17 рублей 65 копеек за винтовку.

Степан Гаврилович посмотрел Сергею прямо в глаза. Цена за сегодняшние тульские ружья была ровно пятнадцать рублей.

– Осилишь тысячу своих винтовок в месяц?

Сергей достал из кармана записную книжку, начал листать страницы. Затем принялся выписывать на лист бумаги какие-то цифры. Степан Гаврилович выжидал, тщательный подход к вопросу ему импонировал.

– Если к предыдущему заводу получу еще триста человек и две тысячи шестьсот семьдесят пять рублей.

– Это твое условие выпуска тысячи винтовок в месяц?

– Нет, в таком случае я смогу выпускать четыре тысячи в месяц.

– Оригинальный у тебя расклад, но понятный.

– Мы готовимся к войне?

– Польский король чуть ли не живет в Петербурге, плохи дела в Польше, вот он и просит помощи.

– Императрица решила помочь полякам?

– Советники пока удерживают от такого шага, но кто знает…

Начали прощаться. Варфоломей Сидорович по традиции сделал подношения от завода. Каждый член комиссии получил по пистолету новой модели. Пистолеты были именные, с гравировкой, пистолет генерала имел еще серебряные накладки. Все были довольны, кроме Варфоломея Сидоровича:

– Ты что делаешь, барин, зачем просишь казенный завод?

– Как зачем? Расширять производство.

– При получении казенного заказа всегда дают казенный завод в собственность.

– Нам уже тесно, скоро начнем выпускать конверторы и компрессоры, тонкую проволоку тянуть и стальные тросы вить.

– Подожди. Ты пули где собираешься отливать?

– Пули не проблема, посидим с тобой придумаем.

– Если нужен казенный завод, иди к губернатору. Самый лучший за двести рублей возьмешь.

Это для Сергея было новостью, цены на заводы он знал, но того, что купить казенный завод так просто, не ожидал.

После объединения Германии заводы ГДР продавались за одну марку. Покупатель определялся по инвестиционному проекту. Кто больше вложит денег и идей в развитие предприятия, тому оно и достанется. Нарушитель проекта получал обратно свою марку и лишался завода. В современной России все наоборот. Изношенные предприятия продаются по максимальной цене. В цену завода добавлена инфраструктура, жилые дома, больницы, садики и школы. Теплоцентрали и гнилые коммуникации. В дополнение покупатель обязан погасить все старые долги. А кому это надо?

В России XVIII века поступали намного разумнее. Казна строила заводы и завозила туда крестьян. Любой промышленник при желании всегда мог купить любой казенный завод по льготной цене. Любое изобретение или получение казенного заказа сопровождалось дарением казенного завода. Отсюда и резкий рост рядового купца Демидова. Освоив выпуск хороших чугунных пушек, Демидов получил казенные заводы и тысячи крестьян.

Директор немного походил по кабинету, затем спросил:

– Почему такую цену за ружья назначил?

– Много или мало?

– Конечно, мало. Хочешь царице понравиться? Не выйдет, твои старания даже до губернатора не дойдут.

– С названной ценой у меня восемьсот рублей чистых денег с каждой сотни винтовок.

– Ого! Откуда такая прибыль?

– Всю производственную линию мы сделали и окупили, затраты на производство мизерные.

– Дальше только прибыль пойдет. Ловок ты, я даже не заметил.

– Мало мы с тобой о жизни говорим, только о работе. Пригласи к себе на чай, расскажешь о Туле, о заводах и людях.

– Спасибо, Сергей Николаевич, в воскресенье после церкви прошу, желанным гостем будешь.

– Вот и ладушки. Вели Тимофея позвать.

– Почему про Лазаря Прудникова так сказал? Десять тысяч пуль за месяц отлить каждый может, работа простая.

До конца XIX века пули и картечь делали весьма примитивно. В формочку заливали свинец и, не дожидаясь полного отвердевания, обжимали щипцами. Получался круглый, но со множеством заусенцев, шарик.

– Потому и сказал, что не простая, баллистика пули важна.

Сергей взял в руку карандаш и показал:

– Неправильная установка сердечника приведет или к уводу пули в сторону, или к перекосу при встрече с препятствием.

– Что такое баллистика?

– Ты не знаешь про баллистику и балансировку пули? И Лазарь Прудников ничего не знает.

– Так расскажи людям, объясни.

– Зачем? Лазарь Прудников в феврале неустойку заплатит, за свинец заплатит, проблем у него будет выше крыши.

– Хитер ты, барин! Лазаря Прудникова в крепость возьмешь?

– И хитер, и умен. Лазарь Прудников твоим помощником станет, – вступил в разговор Тимофей. – Зачем звал, барин?

– Знаешь казенный завод, что с упавшими воротами?

– Это самый большой завод в городе, и рабочих там за четыре сотни, знаю.

– Поговори с нужными людьми в канцелярии губернатора, золото, не серебро обещай, но не больше пятидесяти рублей.

– Без проблем, сторгую подешевле. Покупать вместе с казенным заказом?

– Заказ перепродай.

– Зачем завод покупаешь? – опять встрепенулся Варфоломей Сидорович.

– Пора новые паровые машины собирать и готовить прокатные станы.

Сергей не собирался становиться промышленным магнатом и сталелитейным гением. Он увидел более короткий путь к своей цели. Идею поехать в Петербург и соблазнить императрицу он отверг как детские иллюзии. На престоле дураков не бывает, и вокруг престола плечом к плечу совсем не глупые люди. Мы помним имена тех, кто вышел из ее спальни и совершил великие дела. Можно добавить вымышленные разными романистами имена. Но не знаем имен тех, кто умер, пытаясь попасть в эту спальню.

Идея купить завод упрощала и облегчала достижение желаемого результата. Позволяла ему легально делать любое оружие. Для хорошего оружия нужны деньги и хорошая сталь с технологией как минимум XIX века. Лучшая в мире руда на Урале, даже к XXI веку ученые не поймут состав этой руды до конца. История господина Крупа – один из примеров. Создав новую технологию в металлургии, господин Круп немедленно поехал в Петербург. После изучения представленных теоретических исследований Берг-коллегия поручила ему руководство двумя заводами на Урале. Через год один завод у Крупа забрали, а еще через год господин Круп был с позором изгнан из России. Не та на Урале руда, и технологии на Урале нужны другие.

Сергей про Урал не думал. Там развернуться легче, отличная руда и уголь, но фамилия Пугачев еще не известна. В каком году прославится этот казак, Сергей не помнил. Вот и сделал ставку на Тулу. Обычная европейская руда еще есть, и крестьян не надо гнать за тысячи верст. Недостаток Тулы – неудобная речная коммуникация. Истощение местных запасов руды и неудобство завоза уральских руд остановило развитие города. В дальнейшем это привело к созданию нового центра на Каме. Там выросли Ижевские заводы.

Наконец нанял банкира. Приказчик привез из Москвы двадцатидвухлетнего Исаака Иосифовича, которого сопровождал отец Иосиф Аврумович.

– Я решил посмотреть на того, кто хочет моего сына, – поздоровавшись, сказал Иосиф Аврумович.

– Я вашего сына не хочу, мне своих девок достаточно.

– Извиняюсь! А что вам нужно?

– Нужен толковый человек для финансовых операций, если дело пойдет хорошо, откроем филиал в Петербурге и Москве.

– Сколько вы моему мальчику платить будете?

– Вообще платить не буду, какой мне смысл брать банкира и платить ему деньги?

– И что мальчик будет иметь?

– Его доля – пять процентов от годовой прибыли, ему и всем другим, кого он наймет, прибыль – это доходы минус расходы, чтоб не перепутали.

– С такими деньгами мой мальчик нищенствовать будет.

– Если при начальном капитале в двадцать девять тысяч он будет нищенствовать, везите мальчика обратно в Москву, мне нищий банкир не нужен.

– Много ли промышленников и купцов будут кредитоваться?

– Ваша задача – привлечь всех. Первоначальную информацию возьмите у Тимофея.

Иосиф Аврумович внимательно посмотрел на сидящего рядом Тимофея.

– Могу только сказать, что краткосрочный кредит до марта разорит Лазаря Прудникова.

– Тебе это надо?

– Мне его завод надо.

– Куда катится мир? Молодой дворянин учит, как делать деньги!

– В операционном зале должны быть только русские лица, лучше девушки.

– Они же в нашем деле не понимают!

– Пусть дура дурой и сто раз к вам с вопросами сбегает, все равно пользы принесет больше. И приятные парни для обслуживания дам.

– Я таки не понял, это будет публичный дом или приличный банк?

– Когда перед солидным купцом или промышленником сидит смазливая девушка, он будет смотреть, как она глазками хлопает да ее зад рассматривать.

– Где польза?

– Если увидит матерого волка, будет насторожен и недоверчив. Это психология.

– Интересная психология. Клиент будет видеть, что он умнее банковских работников!

– Не опасаться оказаться без выгоды, не злобиться, что его деньги принесут выгоду иноверцу.

– Тогда возьми меня, барин, – сказал Иосиф Аврумович, – Исаак поучится и поедет в Петербург, в твой филиал.

– Просьба к тебе, Иосиф Аврумович, найди среди своей родни умельцев камни обтачивать.

– Зачем? У тебя нет таких камней.

– Мой стекольный завод начал цветное стекло делать, бусы цветные и прочее, пусть медные колечки со стеклом делают.

– С такой работы много не получишь.

– Года через два-три изумруды да сапфиры с рубинами добуду.

– Денег дашь?

– Дам денег на развитие, дальше жить будут с процента.

На том и порешили. Тимофей отправил приказчиков набирать симпатичных девушек и парней.

Сергей потратил неделю на технологию изготовления пуль. Основная задача – стопроцентная гарантия качества – была достигнута. Семнадцать человек выдавали за пять минут сто двадцать пуль, десять тысяч пуль в день. Десятого декабря 1765 года в Петербурге, Москве и Туле открылась продажа часов-ходиков с белой кошачьей мордочкой на циферблате и бегающими голубыми глазами. Тимофей рвал свою красивую русую бороду и требовал срочно отправлять новый обоз с часами. В Туле за два дня продана одна тысяча часов, значит, в Петербурге и Москве продано все.

Пора делать следующий шаг, начинать выпуск часов с кукушкой. На паровые двигатели была очередь в год, дальше они заказов не брали. Тимофей купил за двадцать пять рублей самый большой казенный завод. Правда, взятка была тридцать рублей золотом.

Необходимо закончить расширение производства, а потом уточнять возможности. Сергей отправил всем рождественские подарки. Тульскому губернатору подарил полевой бинокль, его жене – театральный. За этот подарок губернатор получил выговор от жены – в театре она давно не была. Отправил достойные подарки Аграфене и неожиданным родственникам.

Рабочий поселок рос. Церковь, школа и детский сад, школьников кормили бесплатным обедом. Такое решение значительно повышало посещаемость. Продолжал покупать людей, включая беременных и с грудными детьми. Женщины с грудными малышами работали в детском садике, остальные по способностям. После Рождества отправил Тимофея в Петербург за разрешением строить верфь и купить лес. Следом отправил две паровые лесопилки с указанием размеров досок, которые надо пилить и складывать на сушку. Через год отправит еще паровой двигатель с деревообрабатывающими станками и прессом.

В марте завод Лазаря Прудникова с долгом в десять рублей перешел банку. Казна передала три своих завода под обязательство продавать казне тридцать тысяч пуль в месяц. Кроме этого, Сергею предписывалось с мая поставлять тысячу ружей ежемесячно. Потребление металла резко возрастало, пора варить сталь. Это уже технология середины XIX века. Сергей был готов, конверторная печь на тонну расплавленного чугуна с продувкой воздухом от компрессора стояла на заводе. За три минуты – тонна стали. Он запустил сразу два процесса: производство стали и производство конверторов. После испытаний отправил рекламные письма на заводы и начал собираться в Тамбов.

В его кармане лежал заказ от казны на тысячу двести полевых биноклей. Но бинокли Сергея занимали не так сильно. Начало апреля, и надо сажать подсолнух. Когда именно и как сажать, он не знал. Перед отъездом раздал всем поручения. Иосиф Аврумович был близок к истерике: деньги некуда девать. Стопка дворянских закладных говорила о скорой проблеме с продажей их зерна и, возможно, земель.

Глава 4 Наследники

В Тамбове поехал к губернатору, встретились и обнялись, губернатор вручил ему пакет со словами:

– Как тебе Аграфена Фоминична? Еще больше похорошела! Была красавица, теперь слов нет описать!

– Еще не виделись, я от ворот сразу сюда.

– Как это сразу сюда? Вот что, голубчик, навести Аграфену Фоминичну, а потом поговорим.

Войдя в дом, Сергей все понял. Знакомый запах младенца! Увидел выжидательное выражение на лице Аграфены, обнял и нежно поцеловал.

– Как назвала? Почему не сообщила? Письмами обменивались не раз.

– Николай и Фома.

– Двойня! Ты молодец, милая! Как прошли роды? Все в порядке? Здорова ли? Сколько дней малышам?

– Все хорошо, месяц и двадцать три дня, пятнадцатого февраля родила.

Вышли кормилицы и показали двух крошек. Сергей поцеловал два носика. У него теперь шесть детей! Обнял Аграфену и повел ее в спальню.

Вышли к ужину, за столом Аграфена достала конторскую книгу и начала отчитываться, куда потратила его деньги. Она купила еще земли – у него теперь четыре большие деревни. В родовом имении еще две деревни и выселки на шестнадцать домов. Люди просят церковь, в деревнях и на выселках завезены камни под фундамент. Она зимой приказала завезти кирпич на строительство церквей. В конторской книге перечислялись лошади, скот и прочее, но доходы сильно превышали расходы.

Совсем даже неплохо, учитывая, что это год становления. Сергей больше не собирался покупать крестьян, уже более чем достаточно. Возможностей земледелия он не знал, осталось довести до конца идею подсолнечника, но результат будет осенью. Следующим летом поставит пресс для подсолнечного масла, и все. Это не его дорога, в земледелии Сергей не разбирается.

Кирпичный завод приносит отличную прибыль, три большие печи, одна маленькая и одна для изготовления керамической посуды. Здесь тоже все, городские потребности обеспечены.

– Не спеши, – осадила Аграфена, – посмотри, сколько кирпича купцы вывезли на баржах.

– Куда везли?

– И в Москву, и в Воронеж, и на Волгу.

– Накажи людям искать глину у берега Цны, хорошую глину.

– Еще завод построишь?

– Да, милая, спрос надо обеспечивать, иначе другие эти деньги возьмут.

Закончив отчет, Аграфена передала конторскую книгу ему.

Сергей поставил на книгу локти и спросил:

– Мне поможешь?

– В чем это я смогу тебе помочь?

– У меня много закладных на земли и урожай.

– Откуда они у тебя взялись? – недоверчиво спросила Аграфена. – В карты жульничать начал?

– Почти угадала, банк создал, вот, дворяне берут деньги под залог.

– Такого от тебя я не ожидала! – засмеялась Аграфена. – Ты еще и ростовщик!

– Ростовщик не ростовщик, а по осени надо зерно забирать и с землями разбираться.

– Мне бы в тамбовских землях управиться, с твоей помощью я сильно поднялась.

Аграфена немного помолчала:

– Помогу, есть у меня на примете купцы, я их под себя подмяла. Тебе и отдам, пусть на богатого барина работают.

Сергей прочитал отчет оптико-механического завода. Завод требует внимания и расширения, у него большие перспективы. Лаборатория и институт пользы не приносят. Но Сергей свое начинание не бросит, хотя требуется уделять много времени. Это не только его будущее, это будущее страны.

Утром вместе с Аграфеной заехал к губернатору поблагодарить за хлопоты. В полученном у губернатора пакете были бумаги, свидетельствующие, что Алексеев Сергей Николаевич – потомственный тамбовский дворянин. Далее указывался размер его земельных владений, количество душ на 1 января 1766 года. Количество душ смутило Сергея Николаевича – тысяча восемьсот девяносто три, без учета тульских заводов. Он обещал крестьянам два года без налогов, Воронцов засмеялся, налог собирает и вносит землевладелец. А собирает он налог с крестьян, или крестьяне вообще без надела – это решает сам дворянин. На заводских рабочих подушный налог не распространяется.

Засиделись с разговорами и уехали после обеда. За обедом узнал, что губернатор – крестный Коли, а Анна Семеновна – крестная Фомы. После обеда Аграфена повезла Сергея по своим владениям, амбары ломились от зерна.

– Аграфена, любимая, почему зерно не продала? Прогадаешь ведь, через четыре месяца новый урожай!

– Не прогадаю, всю зиму торговала, цены с трудом держала. Это завоз по последнему снегу.

– Боюсь, прогадаешь. Слишком много зерна!

– Зря боишься, все зерно в июне будет в Петербурге, самую лучшую цену возьму.

– Почему зерно зиму у крестьян держала?

– Амбаров не хватило, зерно пришлось держать в деревнях.

– Новые амбары строй на другом берегу, зерна-то больше в этот год возьмешь.

– Зерна куплю много, ты прав, да нет дороги на тот берег. Крестьяне телегами везут: с телеги на лодку, с лодки в амбар. Дорого и подмочить можно, невыгодно, легче крестьянину копейку за хранение заплатить.

– А мост построить?

– Нельзя строить мост, это мы используем ров как канал, а вообще он крепостной. Кто разрешит через крепостной ров строить мост? У нас только два моста, через реку у Московских ворот и через реку у Астраханских ворот.

– Строй амбары, Аграфена, и для себя, и в аренду сдашь. Как построишь амбары, так мост подарю.

Аграфена посмотрела недоверчиво, но, веря своему любимому, согласно кивнула головой.

Заехали в швейную мастерскую, где две сотни девушек шили бюстгальтеры. Здесь Сергей услышал от белошвейки Анюты историю встречи с государыней. Еще раз обнял и поцеловал Аграфену, поздравил с дворянским званием. Теперь понятно, почему губернатор и его жена стали крестными его детей. Вместе с тем вид двух сотен белошвеек заставил Сергея разозлиться на себя.

Сколько раз он держал в руках детскую швейную машинку и ничего не понял! Не быть господину Зингеру миллионером. Различие между детской швейной машинкой и нормальной только в размерах и меньшем количестве функций. Не откладывая, сел за стол и написал письмо Варфоломею Сидоровичу. В письме указал необходимые изменения, привод от ног и более удобный размер. Основная патентная деталь – шпулька. Приложил к письму записку для мажордома с приказом отдать швейную машинку и указанием, где лежит оная.

К вечеру подъехали к институту, и тут в ноги упал татарин Борис. Ему в свое время Сергей нанес неслабый удар прикладом в колено.

– Прости, барин, помоги барин.

– Что случилось, Борис, чем могу помочь?

– Отпусти в поле, барин, мы с братьями и женами хорошо живем, спасибо тебе за заботу, а дальняя родня по полю мается со своими табунками.

Сергей непонимающе слушал.

– Хочу найти их и на сытое место привести, если казаки уже не побили за набеги, отпусти в поле, барин.

– Завтра Миша привезет тебе бумагу от губернатора, чтоб солдаты не обидели, и езжай.

В институте были изменения, появилась библиотека и расписание лекций и семинаров. Учителя и гимназисты ждали Сергея, радостно приветствовали его вход в институт. Поговорили примерно с час, затем он раскланялся и договорился о времени на завтра. Пора домой. Ночевал у Аграфены, за завтраком она заговорила о новом доме. Хочет построить большой кирпичный дом, как Сереженька себе построил.

– Нет, Аграфена, в этом нет смысла, Тамбов для тебя маленьким стал.

– И совсем не маленький, хороший и красивый город.

– Я о другом говорю. Ты кому продаешь свое зерно?

– Купцам, московским, нижегородским и петербургским.

– А купцы что с твоим зерном делают?

– В Петербург или Ригу везут, где заморским гостям продают, будто сам не знаешь.

– Строй дом в Петербурге, и амбары хорошие строй, твои приказчики да управляющие в Тамбове сами справятся.

Сергей принялся объяснять выгоду от переезда в Петербург:

– У меня много закладных на земли в Тульской, Рязанской и Тверской губерниях, осенью не все смогут выкупить или перезаложить, тебе зерно и из этих губерний пойдет.

– В тех губерниях пшеница плохо растет, рожь за море не продают, лен и коноплю сей.

– Проще овец и коров разводить да шерсть с сырами продавать, все так и норовят продавать товары за границу.

– Так серебро за границей только и есть. Боязно мне торговать в Петербурге, не знаю условий заморских.

– Нужных людей в Петербурге я найду, осенью отправлю человека в Голландию, на следующее лето думаю корабли построить, мои товары и твое зерно возить будут.

– Ты хочешь снова в заморские страны отправиться?

– Я хочу корабли в заморские страны отправить.

Сергей лукавил, корабли строил для набора и обучения моряков. Россия так и не стала морской державой, взять моряков негде. Вот и решил набирать «с мира по нитке», потом отбирать для своих целей лучших. После завтрака заехали к губернатору, попили чаю. За разговором попросил Воронцова земли рядом с его деревнями попридержать, никому не продавать.

– Да никто кроме тебя земель и не покупает, – засмеялся губернатор, – но если царица кого и одарит землями, выделю место поближе к Татарскому валу.

Все засмеялись, приближенных к правителю не любили нигде и никогда.

– Ты молодец, Сергей Николаевич, – продолжил губернатор, – настоящий дворянин за землю держаться должен, одной рукой за землю, другой за оружие.

Поехали на кирпичный завод, все отлажено, все на месте, лошади подвозят глину, рабочие на тачках отвозят под навес горячий кирпич. Встретили низко кланяющегося Бориса, благодарил и обещал сегодня ехать.

– Погоди с дорогой, – остановил он Бориса, – завтра утром вместе с братом жди меня у дома.

– Приготовь двух лошадей, – обратился уже к Михаилу.

Дальше на холме закладывали фундамент обсерватории под два телескопа. Поехали на оптико-механический завод. Ошеломляющий прогресс, Сергей такого не ожидал в лучших мечтах. В комнате регулировки суточного хода стояло два десятка хронометров. Десяток готовых на стеллаже ждали обсерватории. Как успели много сделать!

Оказалось, все просто. Мастеровые отправили Тимофею письмо с лекалами. Завод наделал заготовок на год, теперь все балансируют да прецизионные камни точат. Работать легко, перед каждым рабочим местом большое увеличительное стекло – выбраковка при создании телескопа. Ну, молодцы, ну, таланты!

Делать много хронометров нет смысла – спрос не велик. Цену только собьешь, один хронометр стоит не менее пятидесяти тысяч рублей. Поставил новую задачу – секундомер и ручные часы. Кратко объяснил требуемые параметры, показал свои часы не руке. Дальше думайте сами – вижу, что умеете. Здесь будет спрос, поэтому пишите Варфоломею Сидоровичу заказ на штамповочные прессы.

На конвейере оптической мастерской собирали бинокли. Одна линия для театральных биноклей, вторая линия – для полевых. Корпуса биноклей золотили. Оно и понятно – кто купит полевой бинокль с черным или зеленым корпусом? Времена ползанья на животе и маскировки нескоро. Оговорил увеличение производства, освоение десятикратных биноклей, микроскопов и увеличительных линз. Показал на кучу бракованного стекла – переплавить в разноцветное стекло и пустить на бусы. Выпуск бус – это легкие деньги. Тысяча бус в день по полкопейки оплатит все производство завода.

Велел набрать художников для производства витражей. Дело выгодное, проверено в Туле. За хорошими витражами и петербургские купцы приедут. Главное – эксперименты с плавкой стекла. Добавками различных солей можно добиться просветления линз. Работы держать в тайне, лицензии на бинокли он подписал восьми заводчикам. Но тамбовские бинокли, несомненно, лучше.

Цех секстанов тоже порадовал смекалкой и четырьмя десятками ящичков с готовой продукцией. Секстаны ожидали на стеллаже инструментальной поправки в обсерватории. Цех магнитных компасов полон продукции, все хорошо. Оговорил с управляющим месячные планы производства: что увеличить, что уменьшить. Рассчитывать на спрос российского флота глупо. Русский флот дальше Финского залива не выходил, защищал Петербург от шведов. Сергей готовился к своей цели и готовил базу в главной морской державе, в Голландии.

Несмотря на большие потери в столетней войне и фактическую оккупацию испанскими войсками, Голландия оставалась великой морской державой. Голландия не потерпела за всю историю ни одного поражения на море. Голландия имела на своем счету самую грандиозную победу в истории человечества времен парусного флота. Голландский флот разгромил наголову объединенную эскадру всех европейских государств. Но Голливуд не в Голландии, и историю Голландии знают только голландцы. Во время Второй мировой войны японцы разгромили на Тихом океане флоты всех стран. Всех, кроме голландской эскадры, которая храбро и успешно противостояла японцам в одиночку до 1943 года.

Соответственно ставка Сергея была на Голландию. Страна с развитой торговлей, банковской системой и флотом. Новый Амстердам совсем недавно продан и переименован в Нью-Йорк. Опираться на Англию неразумно. Богатые серебряные рудники Восточной Канады давали короне деньги, свинец и медь. Золото с богатых приисков непрерывным потоком поступало на остров. Плюс свои серебряные рудники, страна бурно развивалась. Англия закупала в России все необходимое, в первую очередь зерно и сталь. Но жизнь на острове была нищей. Власть имущие при деньгах, до остальных нет дела. Выживайте, если сможете, и у всех дорога одна, в солдаты, там кормят каждый день. Позже товарищ Ленин скажет: «В Англии каждый рабочий – колонизатор. Из полученных десяти фунтов семь заработал порабощенный индус». В Англии век авантюристов – это XIX век. В XVIII веке сунуться в Англию значит потерять деньги и голову – чтобы не говорила лишнего.

Сергей продолжал ждать капсюли. К новым ружейным стволам добавь казенную часть, и можно стрелять. Но капсюлей не было, и в институте собрались на мозговой штурм все желающие. Тщательно записывались любые идеи и предложения, включая самые невероятные. Не получилось взять с наскока – возьмем планомерной осадой. Сергею показали несколько писем с предложением читать лекции в институте. Приятная неожиданность, денег на жалованье он выделит.

Сначала просто построил дом и дал ему название. За городской стеной есть хорошее место у слияния канала с рекой – там решил построить из кирпича дом с десятью аудиториями, библиотекой и садом для «мичуринцев». Рядом – дома для преподавателей. Общий патронаж на управляющем химической лабораторией.

Сергей подписал пригласительные письма преподавателям. Не важно, сколько будет студентов, важно, сколько будет пытливых умов. В заключение собрал учителей, специалистов лаборатории и оптико-механического завода. Разложил перед ними фотографии киевского зоопарка. Все были в шоке от увиденных картинок. Именно от картинок, что на них запечатлено, интересовало в меньшей степени. Сергей положил на стол фотоаппарат и пленку негатива и приступил к разъяснению. Ацетатная пленка из нитроцеллюлозы, но можно заменить обычным стеклом. Покрытие из солей серебра, которое окисляется на свету. Новая диковинка захватила буквально всех. Придется реорганизовать свое начинание в университет и добавить кафедру сельского хозяйства. На прощание загрузил всех новыми идеями от яблоко-груши и химического состава почвы до теории быстрого горения. Этих головоломок хватит надолго.

От невероятных запахов в химической лаборатории мухи дохли, не долетев до калитки. Одуревшие от эфирных ароматов пчелы пьяно ползали по цветам. На лавочке приходили в себя химики, которые закончили новую перегонку эфиров. Бедолагам казалось, что они дышат свежим воздухом. Не лаборатория, а мечта токсикомана, хорошо, что зараза табакокурения еще не распространилась по России. Если рванет, никому мало не будет, рядом у стены стоят бочки с нефтью, привезенной для экспериментов.

Нефть завезли зимой, Сергей заказал сто бочек для перегонки в керосин и освещения цеха сборки часов. Четыре бочки переслал в Тамбов для перегонки в этанол. Может, лаборатории, а может, институту повезет в исследованиях. Перегонку бензина не планировал, огнеметом еще рано заниматься. Осмотрел образцы взрывчатки. Послезавтра решил провести испытания у казарм гарнизона. Тогда будет результат. Нет капсюлей, нет и детонатора. Взрывчатка в любом случае переходит на второй план. Новый приоритет – бездымный порох на основе нитроцеллюлозы или хлопка, обработка кислотой.

Утром вчетвером поехали к Трофиму. Довольный хозяин встречал у крыльца.

– Рад видеть тебя, барин. Слышал я, в прошлом году один удалец татар в плен взял, сразу на тебя подумал, теперь вижу, прав был. – И кивнул на татар.

– Здравствуй и ты, Трофим! Принимай гостей и гостинцы. – Сергей передал Трофиму сумку.

Гостинцы дороги не ценой, а вниманием. Домочадцы быстро разобрали подарки. Немного поспорили и начали радостно хвастаться друг перед другом. Когда радостная суета утихла, Сергей спросил:

– Двадцать лошадей продать сможешь?

– Двадцать смогу. Тебе какие надо и зачем?

– Хочу конный завод начать, десяток верховых не хуже Буяна и Бурана, десяток тягловых. Породу тяжеловозов вывести хочу.

– Тогда поехали выбирать.

– Я не поеду, Трофим, в прошлом году не обманул и в этом не обманешь, езжай без меня, татары пригнать помогут. У тебя переночуем и с утра уедем.

Если в прошлом году Сергей просто не верил в лошадей, то сейчас немного лукавил. Он в лошадях не понимал, а татары понимали и были напрямую заинтересованы. Сергей предложил татарам поселиться на краю своих земель. Построить дома и конюшни, посеять овес. Крестьяне научат и помогут с земледелием, староста и управляющий проследят. Вторая задача – самозахват земель и собственно завод лошадей. Посеяли зерно не на его земле – так они глупые татары, ничего не понимают. Выпас и сенокос на пустующей земле не должен вызвать претензий. Из тамбовских татар уехать обратно в степь согласились две семьи. Можно смело начинать коневодство, национальность коневодов лошадей не интересует.

С восходом солнца уехал в Тамбов, только глянул на довольные лица татар и Михаила и отсчитал деньги Трофиму. На его взгляд, верховые были красавцы, тягловые на тяжеловозов не тянули, хотя и выглядели мощно. Ничего, лет через двадцать порода будет. Вспомнил о воронежских тяжеловозах и наказал Борису при первой возможности съездить и посмотреть. Если порода лучше купленных лошадей, то купить на завод. В город успел вовремя, на торжественный молебен по случаю закладки новой церкви. Весь день прошел в праздновании.

С утра собрались на стрельбище за казармами. К пронумерованным брикетам взрывчатки прикрепили ружейные мешочки пороха. Несколько килограммовых мешочков с порохом решили использовать как эталон взрыва. Начали испытания по порядку номеров, большинство образцов не детонировало. Два пыхнули голубым пламенем, один изобразил подобие взрыва с темно-бордовым пламенем и едким дымом. Три образца взорвались, перекрыв силой взрыва эталон. Один грохнул весьма солидно, даже губернатор прискакал проверить казармы.

К восторгу всей публики пришлось взрыв повторить. Сергея начали хвалить и поздравлять: с таким порохом наши пушки всех врагов перебьют. Наивные, взрывчатка не порох. Но поиски хорошего пороха привели к созданию пироксилина, и далее по возрастающей, он идет наоборот. Закончил испытания всех образцов и поехал с химиками обсуждать результаты. Самого главного не установили, без детонатора испытания были как шоу. Взрыв четырех образцов говорил только о чувствительности к детонации. Долго обсуждали новые пути в своих химических исследованиях. Особо обсуждали меры безопасности: взрыв видели все, и никто не хотел умирать.

Пора ехать на свои земли давать наказ старостам и управляющему. На выезде из города Сергея догнал казак и вручил письмо от Тимофея. Управляющий уже вернулся в Тулу и решил сообщить результаты поездки письмом. Поговорив с нужными людьми в Петербурге, он купил готовую верфь в поселке Сясь, при впадении реки Сясь в Ладогу. Верфь была построена Петром I, но через десять лет после его смерти про верфь все забыли. Поселок Сясь стал никому не нужен, приписанные к казне люди выживали, как могли. Втихаря продолжали строить струги, баржи и рыбачьи лодки. Ловили рыбу и сажали картошку да капусту.

Был в поселке и потомственный в третьем колене корабел Евстафий Петрович Боголюбов. Его отец Петр Илларионович еще жив и бодр. Лес вокруг сясьской верфи поселковый люд хвалил и называл строевым. Тимофей осмотрел сосны – и впрямь красивы: толстые и высокие. В поселке триста двадцать семь домов и церковь, по документам сто двадцать три дома, оформил купчую «как есть», на землю, лес и поселок. За все было заплачено пять рублей с обязательством восстановить верфь. Взятка была мала, всего двадцать рублей серебром, в Петербурге сами толком не знали, что продают.

Рабочие с тульского завода установили лесопилку и научили поселковых ею пользоваться. Евстафий Петрович обещал на следующее лето подготовить два стапеля по шестьдесят метров. Главный корабел дивился странному размеру досок на просушку. К новым измерительным инструментам отнесся спокойно и хвалил качество. Все инструкции обещал к зиме выполнить. Впечатление от людей у управляющего сложилось очень хорошее, все гордятся званием корабелов и рады восстановлению верфи. Передал старосте две ладьи муки и три десятка тягловых лошадей для перевозки леса и прочих нужд. Обещал до осени ладьи с крупой, чтобы заботы о еде не отвлекали от работы.

Письмо подняло настроение. Одно дело – начинать строить корабли на пустом месте, учась и обучая других. Другое – получить готовую верфь, на счету которой более десятка петровских кораблей. Неготовность верфи к немедленному строительству не огорчала. Он сам не готов, нет пушек, нет экипажей, нет необходимых материалов. Вв всем мире строили корабли из дуба, что позволяло кораблям быть в строю до двухсот лет. Только с начала XIX века огромные английские линкоры будут строиться из какого-то индийского дерева, превосходящего своими свойствами дуб. Но это другая история.

В конце XVIII века самый удачливый и богатый пират в истории человечества, француз Роберт Сюркуф, полностью блокировал судоходство между Англией и Индией. Его корабли патрулировали Индийский океан и практически парализовали английское судоходство. Британские военные эскадры перехватывались и брались на абордаж как рядовые купцы. Пираты Карибского моря рядом с Робертом Сюркуфом – шалуны-первоклашки. Самый удачливый и богатый пират Карибского моря француз Жан Давид Олонне значительно уступал в добыче. Оба пирата благополучно умерли в своих парижских домах от старости.

Самый богатый и удачливый английский пират Уильям Кидд был повешен по возвращении домой. Его имущество конфисковано, что породило множество легенд об острове Сокровищ. Уильяма Кидда сначала обвинили в пиратстве без каперского свидетельства. Когда он доказал подлинность своего патента, его обвинили в убийстве корабельногоканонира и казнили. Хотя по английским законам капитан любого судна имел право казнить своих моряков за непослушание.

А что касается индийского кораблестроения – находясь в безвыходном положении, англичане в 1808 году решили построить эскадру прорыва в Индии. Среди британских колонистов специалистов по кораблестроению не было. Пришлось поручить строительство индусам. Индусские корабелы построили огромные океанские линкоры на двести пушек. Корабли получили прозвища «повелители морей». Понятно, что с этими линкорами никто не связывался. Англия с этого момента сделала ставку на количество и размер кораблей.

А Петр I быстро извел дубравы центральной России и вынужденно продолжил строительство из сосны. Он и не заметил нового слова в кораблестроении. Сосновые корабли обновлялись через двадцать пять – тридцать лет. Русский флот регулярно полностью обновлялся, соответственно корабли были легче и быстроходнее. Но это другая история. Сергей в своих планах решил пойти дальше.

Он видел деревянные индийские и арабские кораблики уже в XXI веке. Поражала толщина досок, которыми обшит корпус. При толщине брусьев набора в сто – сто пятьдесят миллиметров доски обшивки были пятьдесят – семьдесят миллиметров. В XXI веке Сергей проходил свою первую практику на учебной парусно-моторной шхуне. Эти шхуны после войны по репарации построили финны. Сегодня можно рассуждать о несправедливости СССР по отношению к Финляндии, но тогда, после войны, все помнили о блокаде и обстрелах Ленинграда. Финны с севера принимали в этом активное участие, там вообще не было немцев. Так вот, обшивка корпуса этой парусно-моторной шхуны была из двадцатипятимиллиметровых досок. Фактически Сергей хотел построить копию по памяти.

С такими размышлениями Сергей приехал на свои земли. Посмотрел на несколько мешков с семечками подсолнуха. Сколько будет собрано семечек осенью, у него не было ни малейшего представления. Во всех деревнях поговорил с народом, предупредил о поселении татар и конном заводе. Крестьяне к новости о татарах отнеслись спокойно. Пахать, сеять и косить не умеют – научим. Наши дети с пяти лет умеют – и татары освоятся. Крестьяне в благодарность за кирпич для церквей заложили фундамент под барскую усадьбу. Место выбрали шикарное – пригорок с родничком и маленьким озерцом. Они хотели видеть барина рядом, а не где-то там, в далеком городе.

Обижать нельзя, поклонился и поблагодарил. Придется выделять кирпич и строить усадьбу. Вспомнилась дача Дашковой у Кировского завода. «Вот и подкину архитектору идею», – подумал он. Детально оговорил с крестьянами основную идею с подсолнухом. В конце зимы привезут машину для подсолнечного масла. После следующего урожая все покажет и объяснит, работайте и рожайте детей. Мало будет земли – он купит еще. Сергей почувствовал свою ответственность перед крестьянами при их зависимости от барина. Он просто обязан сделать все для нормальной жизни этих людей.

Размахнулся слишком широко, одному уже не осилить. Поездка по своим землям и разговоры с крестьянами заняли десять дней. Это меньше трех дней на каждую деревню, но времени нет, пора уезжать. Крестьяне с откровенным сожалением прощались с ним.

Всю обратную дорогу думал о своих землях и крестьянах. Придумывал возможные варианты жизненного устройства. Законы Российской империи ему не изменить, а построить светлое будущее на отдельно взятой территории – это утопия.

В Тамбове начал планомерно заниматься своим хозяйством. Снова вечерние сборы, как и год назад. Вечера в своем доме назначил по вторникам. Дом Сергея не пустовал, гостевые комнаты были полны родственниками. В доме шумно и весело с утра до вечера, не хватало только музыки, вспомнилась кают-компания с обязательным пианино. А почему нет? Об этом инструменте знал только то, что струны вертикально и клавиши передают удар через молоточки. С помощью учителей гимназии нашел специалиста по балалайкам и гармоням. Разговаривали долго, Сергей рисовал эскизы, набрасывал схемы и примерные размеры. Он за всю свою жизнь только один раз заглядывал внутрь рояля. В результате порешил: нужна новая пристройка к заводу.

Однажды Аграфена позвала прогуляться вдоль канала и с лукавой улыбкой показала на строящиеся амбары:

– Не забыл обещание – мост мне подарить?

– Не забыл, любимая, познакомь с хозяевами барж и объясни, почему некоторые баржи с середины лета зерно брать не желают.

– Так это просто. Между обозом с последним снегом и первой весенней баржей проходит много времени, и первое весеннее зерно дорого.

Сказав последние слова, Аграфена вопросительно посмотрела на него.

– Опять проверяешь?

– Нет, любимая. Значит, некоторые баржи просто ждут выгодного наряда на первый весенний рейс.

– Случаются даже драки.

– Хозяева согласятся тебе оказать услугу, если ты такой рейс пообещаешь?

– Да, если эта услуга не потребует затрат.

– Попроси нужных хозяев поставить баржи на якорь от берега до берега да мостки сверху положить, весной отправкой зерна рассчитаешься.

– И правда все просто, – Аграфена радостно его поцеловала.

В один из вечеров, когда гостили у Кирилла Григорьевича, в комнату вошел курьер:

– Кто будет дворянин Алексеев Сергей Николаевич?

Сергей встал.

– Вам срочная депеша от генерала Махотина. – И протянул пакет.

В пакете короткое и лаконичное письмо с указанием незамедлительно прибыть в Тулу. На его заводах назначена казенная инспекция. Больше ничего. Что за инспекция, и какая причина этой инспекции – ничего не понятно. Он протянул письмо Аграфене, и оно пошло по рукам заинтересовавшейся публики.

– Что можете сказать на словах? – обратился он к курьеру.

– Ничего, я курьер губернатора, генерал Махотин прибыл в Тулу три дня назад. Когда узнал, что вы уехали в Тамбов, приказал доставить вам эту депешу.

Сергей разволновался, депеша курьером с требованием срочно прибыть в Тулу – это серьезно. Что могло произойти? Возможно, проблема с его ружьями, но он в них уверен – ружья делались с расчетом на более мощный бездымный порох.

– Пошли домой, – обратился он к Аграфене.

– Сереженька, милый, посидим еще, такой интересный вечер.

– Успеешь приготовиться, времени достаточно, оставайся, – поддержали ее остальные.

Сергей удивился, но рассудил, что присутствующим виднее. Они люди своего времени и значение термина «незамедлительно» знают лучше его.

На рассвете Сергей с четырьмя верховыми лошадьми и Михаилом пустился в путь, выжимая максимум своих и лошадиных сил. Дорогой обдумывал предложения Аграфены по использованию земель в Тверской и Рязанской губерниях. По ее словам, сажать лен, коноплю и овес будет намного выгодней. Надо будет выбрать время и поездить по этим губерниям. Поговорить с крестьянами, заглянуть на теребильные фабрики. Изучить современное ткацкое и канатное производство. Правда, мысль о массовом выращивании конопли его смущала. Воображение рисовало деревни наркоманов. Но Аграфена не поняла его вопроса. Да, конопля в период цветения дурманит, это знают все. Поэтому люди в это время на поле не ходят.

Сергей знал, что Европа познакомится с наркотиками в середине XIX века. Тогда английские парусники два раза в год завозили опий из Афганистана и Пакистана. Позже эти парусники получили названия «чайные клипера». С грузом опиума эти корабли заходили в Китай, где частично выгружались. Но свободное место загружали китайский чай. В Европе опиум шел нарасхват и приносил огромные барыши. В Китае же он был запрещен, и правительство боролось с массовыми поставками опиума. Китай дважды пытался силой выгнать англичан со своей территории. Но война с Англией заканчивалась потерями территорий и усилением британского влияния.

Когда в начале ХХ века в Европе поняли суть проблемы, поставки опиума запретили. Клипера-наркокурьеры переименовали в чайные. В России крестьяне уже более тысячи лет выращивали коноплю и знали финал «невинного» увлечения. Крестьяне в опасное время обходили поля стороной, скотина тоже к полям конопли не приближалась. Наркотики вернутся в Европу после Второй мировой войны. Строительство американских военных баз будет сопровождаться волной наркомании.

На третий день уже затемно приехал в Тулу. Слуги радостно забегали, готовили ужин и ванну, снимали с мебели чехлы. Родственники традиционно останавливались у Михаила Михайловича. Через полчаса пришел Тимофей:

– Рад видеть тебя Сергей Николаевич.

– Взаимно, Тимофей, рассказывай новости.

– Новостей нет, все делаем согласно твоим наказам. Письмо Варфоломей Сидорович сразу отдал, а я написал тебе свое.

– Да, я твое письмо прочитал и очень доволен результатом. Кто такой генерал Махотин и почему он меня требует?

– Из Петербурга приехала комиссия во главе с генералом Махотиным. Они желают тебя видеть, очень заинтересованы конвертерной выплавкой стали.

– Вот как?

– Я генералу показал готовый к продаже конвертер, он все облазил да осмотрел, хотел цеха и чертежи посмотреть, но я не пустил.

– Правильно сделал. А что охрана?

– Солдат на проходной без твоего дозволения и царицу не пустит, нравится инвалидам такая служба, всех чужих лучше охотничьих собак ловят.

– Я всю дорогу гадал, почему срочно вызвали, а причина проста. Расскажи про Сясь. Широка ли река напротив верфи?

– Поселок запущен, люди без хозяйского надзора более пятидесяти лет живут, сами приспособились добывать деньги через кораблестроительный промысел.

– Значит, навыки не потеряли.

– Ладьи, лодки и баржи строят до десяти в год, но Евстафий Петрович говорит, стапеля новые делать надо.

– Сам стапеля смотрел?

– Смотрел, действительно слабоваты, двадцатиметровый корабль выдержат, а сорокаметровый в землю уйдет.

– Как машины паровые встретили? Не боялись? В Туле люд заводской и ко всему привычный, а там лес да плотники с топорами.

– То, что плотники с топорами – это верно, да ловки работать, на собранные лесопилки как на икону в церкви смотрели.

– Быстро разобрались?

– Суть работы поняли сразу и меня вопросами замучили, когда узнали, что ты придумал паровой силой лес пилить.

– К следующей зиме приготовим еще десяток лесопилок, все поставим в поселке Сясь, лес по озеру и рекам подвозить будем.

– Надо еще лес покупать.

– С нужными людьми в Петербурге необходимо познакомиться, лес на казенные верфи продавать будем.

– Надежный человек есть, я ему все объясню и подготовлю.

– Нам сноровистых и понимающих в делах людей все больше и больше требуется. Сколько сейчас у тебя помощников?

– Под рукой восемь, да в разъездах двадцать четыре, постоянно подбираем кандидатов и учим, оставляю лучших, кто себя не показал – в магазин идет или обозы сопровождает.

– Еще один человек потребуется в августе, отправлю в Амстердам к родственнику Иосифа Аврумовича.

– Что делать должен?

– Главная задача – знакомиться с купцами и налаживать связи, через год туда зерно повезем, Аграфена мне двойню родила.

– Поздравляю, Сергей Николаевич, знал я от тамбовской родни, но велели молчать, сама Аграфена Фоминична тебе сказать должна.

– Забыл спросить про паровой молот на сясьской верфи. Не побоятся им сваи бить?

– Какой там! Когда заводские рабочие молот собрали да первую сваю бить стали, все тут, как малые детки, вокруг прыгали.

– Быстро научили работать с молотом?

– Сами корабелы рабочих упросили научить. Очень понравился кораблестроителям паровой молот. Сам видел, как они работают, и уверен, что справятся.

– Что слышал про швейную машинку?

– Варфоломей Сидорович про жену и детей забыл. Дни и ночи гадает, как наладить производство, оснастку уже начал собирать.

– Под швейную машинку большой завод строить будем, на тысячу рабочих, думаю, в Москве.

Сергей решил строить большой завод швейных машинок в Москве по двум причинам. Легче набрать рабочих, и упростится сбыт готовой продукции. Спрос на его продукцию будет просто огромен, соответственно потребуется большое количество рабочих. В Туле он отчетливо ощущал дефицит рабочих рук. Даже на простую работу по сборке часов людей не найти. Приходилось сажать вчерашних крестьян, но крестьян сначала найти надо. Его люди в поисках рабочей силы непрерывно объезжали усадьбу за усадьбой. В Москве эта проблема лишь немного упрощалась. Сергей решил нанимать рабочих за границей. От Польши до Португалии избыток рабочих рук, работодателю там намного проще.

Сбыт готовой продукции в Москве проще за счет большей концентрации купечества и устоявшихся торговых связей. В Туле он изготовит необходимое оборудование: станки и оснастку. В Москве будет полный процесс, от куска стали или чугуна до готовой швейной машинки.

– Завтра пошлю человека место искать, – сказал Тимофей.

– Лучше на берегу Яузы.

– Как скажешь, хозяин, но с людьми проблема будет.

– Пошли своих помощников в Польшу, Литву и к чухонцам.

– Ты прав, они там на кильке с брюквой живут, белого хлеба не видели, тысячу наберем быстро.

– Надо больше, заложим кирпичный и фарфоровый заводы.

Генерала Махотина встретил у губернатора, где они за самоваром беседовали о проблемах литья пушек. Чугунные пушки от интенсивной стрельбы трескались, и их отправляли на переплавку. Меди в России было мало, и медных пушек отливалось незначительное количество. Швеция была самая богатая медью страна. Но она отказывалась продавать медь России. Была медь и в Турции, но и тут дружбы не было. Сергей вошел и доложил, как юный лейтенант:

– Отставной офицер Алексеев.

– Не надо, не надо, – замахали руками сановники, – здесь не Марсово поле, садись чай пить.

Но Сергей заметил на их лицах удовлетворение, оба в прошлом гвардейские офицеры. Только генерал, будучи артиллеристом, прилагал усилия в создании новой пушки. После опытов на казенном заводе он остался служить в Берг-коллегии железных и рудных дел. Сергей взял чай и молча слушал разговор. Стальная пушка не проблема, ствол после термической обработки вставляется в рубашку из более мягкой стали, вот и все решение. Но говорить об этом сейчас нельзя, серьезных преимуществ такая пушка не даст. А идея расползется, порождая другие идеи. Вместо этого заметил:

– Большие залежи медного купороса есть здесь, – и указал на карту.

– Где? – сразу встрепенулся генерал.

Сергей подошел к карте и указал место у Каспийского моря, которое запомнил со школьного экзамена по химии.

– Откуда знаешь?

– Персы рассказывали, когда в Персии, был много разного и слышал и видел.

– Интересная новость, надо подумать. Расскажи лучше, как до продувки чугуна додумался. – Генерал строго посмотрел на Сергея: – Уже много железных дел мастеров и промышленников ждут тебя в Туле. Ждут, да никого на завод не пускают.

– Что не пускают, это хорошо. Я оружие русским солдатам делаю и не хочу позволить врагам учиться у меня.

– Врагов в Туле нет, – резко ответил губернатор.

– Враги не враги, а на завод через забор лезут. Сторожам золото предлагают.

– И что с ними делаешь, – заинтересовался губернатор.

– Сажаю в карцер, пока не откупятся, откупные сторожам отдаю.

– Хитер, – заметил генерал, – никто не верит в твою продувку. Говорят, воздух остудит чугун. В твоей бумаге написано наоборот, что варку стали охлаждать надо.

– Примеси выгорают, когда воздух проходит через жидкий чугун. Поэтому руду добавлять надо для охлаждения, как сырую воду в кипяток.

– И всего за три минуты?

– Для тульских руд весь процесс – три минуты, для уральских руд время другое и изменения нужны.

Сергей заговорил о вагранке и мартеновских печах, легировании, ферросплавах и раскисливании, но, заметив застывшие лица хозяев, остановился:

– Впрочем, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – закончил он.

– Ты так и не сказал, как додумался до всего, молод очень.

– Пушку хочу хорошую сделать, приходится все детали изготовления изучать.

– Пушка – это хорошо, – подвел итог генерал, – поехали на завод.

На завод приехали целой делегацией, двенадцать чиновников Берг-коллегии железных и рудных дел во главе с генералом. У заводских ворот толпой стояли специалисты с разных заводов, уже прознавших о приезде Алексеева и сегодняшней инспекции завода.

– Господа! – обратился Сергей к коллегам. – После инспекции все получат уведомление от господина директора Варфоломея Сидоровича Дмитриева.

Члены комиссии шли по цеху с открытыми ртами. Их, как и комиссию генерала Белозерова, поразило кажущееся отсутствие людей. Поэтому первый вопрос у конвертера был о рабочих:

– Сколько тебе людей требуется? – участливо спросил генерал Махотин.

– Срочно требуется не менее тысячи, – ответил Сергей.

Генерал кивнул головой:

– Показывай конвертер.

– Вот он, – и Сергей указал на подобие двухсотлитровой бочки.

– Такой маленький, – удивилась вся комиссия.

– Меньше уже нельзя, этот на одну тонну железа, оптимальный размер от пятидесяти до пятисот тонн.

На глазах комиссии залили чугун с температурой 1320 градусов Цельсия. От продуваемого воздуха металл как бы закипел, температура быстро поднялась до 1600 градусов. Рабочий бросил лопату руды, температура упала до 1480 градусов. Готовую сталь сразу вылили. Процесс повторили более десяти раз, прежде чем комиссия стала верить своим глазам и часам. Каждые три минуты тонна железа, невероятно! Сергей повел комиссию по технологической линии. Сталь из конвертера выливается в ковш, и шипящий паром кран отвозит и разливает сталь. Пошли по линии ружей, железный ручеек раскаленной змеей уходит в механизм. Гулкие удары машины – и это стержень, еще удары и свист пара – и это труба. После нескольких ударов труба приобретает очертания оружия.

Снова кран подхватил сразу охапку заготовок. Комиссия перешла в другой цех, кран опустил уже черные остывшие заготовки. Женщина взяла заготовку, что-то сделала и передала дальше. Так переходя из рук в руки, заготовка обернулось готовым ружьем со сложенным штыком.

– За один час пять ружей – сказал Сергей и показал на ящики готового оружия.

Комиссия во главе с генералом прилагала все усилия, чтобы вернуть челюсти на место.

– Тысяча человек нужна срочно, – наконец сказал генерал. – Это хорошо.

Сергей не отвлекал генерала, давая Махотину возможность осмыслить увиденное на заводе.

– Твое производство нельзя никому показывать, здесь ты прав, но обязательно покажи конвертор, изобретение очень полезно.

– Найдем выход и поможем коллегам.

– Я доложу обо всем в столице, а ты жди письма, в Петербурге обязательно жду в гости.

На том и распрощались.

Варфоломей Сидорович повел показывать свое решение по изготовлению швейных машинок. По дороге обсудили организацию рекламного показа конвертера. Предложения Варфоломея Сидоровича и его конструкторского бюро понравились. Можно начинать работу, долго обсуждали перспективные направления и неизбежную реорганизацию. Сергей обратил внимание на вполне самостоятельную творческую работу Варфоломея Сидоровича. Сам директор и конструкторское бюро не только успешно выполняли поручения. Они все чаще предлагали свои весьма полезные решения. Сергей ощутимо дернул вперед русскую промышленность.

Ему было чем гордиться. Его сталь превосходит по всем показателям металл любых поставщиков. Изготовление часов дает очень хорошие деньги. Изготовление котлов, паровых машин и молотов – не только хорошие деньги. Завод и сам себе помогает развиваться. Изготовление прокатных станов – для себя и на продажу. Продажа прокатных станов не только окупает все производство, но и приносит ощутимую прибыль. Металлообрабатывающие станки выпускаются малыми сериями и продаются по фантастическим ценам. Изготовление ружей – вообще чистые деньги.

Пора делать следующий шаг. Сергей повернулся к директору:

– Приступаем к опытным работам с пушками.

– Давно жду этих слов!

– Разрабатывай волочильный станок для стальной проволоки, будем делать стальные тросы.

– Это еще зачем? – спросил Варфоломей Сидорович.

– Стальные тросы нужны для стоячего такелажа кораблей.

– Горазд ты на выдумки.

– Сколько у нас людей работает?

– Сегодняшний выход рабочих три тысячи двести семьдесят восемь человек.

– Сколько людей нам надо?

– А нисколько, все отлажено, оснастку для швейных машин бригада опытных работ сделает.

– Тогда закладываем пламенную регенеративную печь.

– Объясни.

Сидели почти дотемна. Если с принципами работы печи Варфоломей Сидорович разобрался, то процесса легирования стали он не понял. Ничего страшного – со временем разберется.

Утром у заводской проходной снова толпа, пропускали на экскурсию по пять человек. Брали с человека три рубля за часовую экскурсии. Люди были взволнованы, и Сергей остановился в толпе послушать. В лицо его не знали, да и не он был главным интересом для собравшихся представителей разных заводов. Они ждали тех, кто выйдет с завода, желая расспросить. Наконец вышла первая пятерка, вторая пятерка счастливцев ринулась в проходную. Из очереди посыпались вопросы:

– Кто проводит показ конвертора – хозяин или директор?

– Нет, мастер печи.

– Ого! Значит, мастер печи уже есть!

– Да, все делает очень уверенно.

– Правда, что сталь от воздуха не остывает?

– Не то слово! Сталь начинает кипеть как вода в самоваре, они сырую руду лопатами в конвертор бросают, чтоб температуру сбить.

– Невероятно! Долго варят?

– По часам десять плавок отследил, ровно три минуты одна плавка.

– Не может быть! За три минуты шестьдесят пудов железа!

– Мастер печи говорит, что время плавки от руды зависит. Если варить долго, то и железо угорит.

– Что еще видел?

– Ничего, они на завод не пускают. Видел только паровой кран, он ковши с жидким чугуном да жидким железом возит.

– Вот понапридумывали! Обязательно дождусь своей очереди!

Это и следовало узнать. Распространение конвертера увеличит количество производств стали в десять раз. Стоимость стали упадет в пятьдесят. Сергей переговорил с Варфоломеем Сидоровичем о насущных делах и поехал в банк.

Иосиф Аврумович стоял у нового здания банка, строительство которого шло полным ходом.

– Добрый день, Иосиф Аврумович.

– И вам здравствовать, Сергей Николаевич. Вы посмотрите, что они делают!

– Новое здание банка делают.

– Они делают новое здание банка, вы посмотрите, как они делают новое здание банка!

– Хорошо делают, я не вижу проблем.

– Вы не видите проблем, и я не вижу проблем – это плохо, что мы не видим проблем, строители всегда оставляют проблемы!

– Не волнуйтесь, Иосиф Аврумович.

– Я не буду волноваться, вы не будете волноваться, Исаак не будет волноваться, всем будет хорошо, и банка у нас не будет. Почему нет потолка над операционным залом, почему вообще они не делают потолки?

– Иосиф Аврумович, макет банка у вас в кабинете, центральный зал без потолка со стеклянным куполом, ваш кабинет на третьем этаже, и вы из кабинета сможете видеть всех, даже в туалетных комнатах.

– Я не вижу никаких туалетных комнат, я не вижу ничего! Архитектор ходит с пистолетом и говорит, что застрелит меня и себя!

– Одной пулей? Или в пистолет заряжено две пули?

В кабинете Иосифа Аврумовича перешли к важным вопросам финансирования, кредитования и прохождения денег. Обсудили вклады и проценты. Затем перешли к теме открытия филиала банка в Амстердаме.

– Авраам Гофман, мой родственник в Амстердаме, не верит в возможность за столь короткое время поиметь такие деньги.

– Напишите ему письмо и укажите перечень тех морских инструментов, которые скоро привезет человек Тимофея.

Сергей передал несколько бумаг:

– Обязательно укажите количество единиц каждого наименования. Поверьте мне, ответ будет скорым.

Снова заговорили о текущих вопросах и перспективных направлениях. Детально обсудили схему найма рабочих в Европе. Весь день прошел в банке.

Третий день Сергей посвятил Тимофею, который давно стал его правой рукой. Начали с реализации всей продукции, и в Тамбове, и в Туле. Затем перешли к перспективным планам:

– Строим в Москве Институт финансов и права.

– Хорошо, – сделал запись Тимофей, – каких людей посоветуешь, Сергей Николаевич?

– Преподавателей для института наберешь сам.

– Теперь не понял. Кого я должен набрать?

– Преподавателей финансов и права, учить молодежь тому, что сейчас делаешь ты и Иосиф Аврумович.

– Это можно, – недоверчиво сказал Тимофей.

– Они должны выучить, сидя за столом, все, чему ты учился сам, и еще законы Российской империи знать.

– Теперь понял, важное дело.

– Строим в Туле университет, начнем с физико-технического и механического направлений, меня тульские учителя гимназий уже пенять Тамбовом стали.

– Понял.

Еще одну идею подсказали сыновья-близнецы:

– Строим в Москве фабрику детской игрушки, по готовности швейными машинками снабдим.

– Зачем швейные машинки для игрушек? Тут липа да глина нужна.

Сергей потратил час на объяснения принципа мягкой игрушки. Говорил про медведей, зайчиков и волков, которые набиты опилками.

– Поражаюсь тебе, Сергей Николаевич, столько всего интересного придумать горазд!

– Строим в Туле завод фаянсовой посуды, но здесь глина особая требуется, сначала глину найти надо, потом около нее и завод строить. Строим два бумагоделательных завода, в Москве и в Ярославле.

– Зачем они нам?

– Будет капсюль, начнем делать патроны, а меди в России нет. Придется делать картонный патрон.

– Ясно, ты хочешь заранее подготовиться.

Так, пункт за пунктом целый день обсуждали все: от кукол с фарфоровой головой до парусной мастерской. Говорили про оптовую закупку руды и присадок для легирования стали. О необходимости послать обозы на север за моржовым усом для декорирования биноклей. Пришлось набросать схему гравировальной машинки с ножным приводом.

Потекли ровные дни ежедневной рутины, Сергей возобновил верховые прогулки, ежедневные стрельбы, физические упражнения в тренажерном зале своего дома. Брал уроки фехтования у офицера гарнизона. Увлекся занятиями рукопашным боем в зале борьбы. Еще в декабре прошлого года он обратил внимание на одного очень ловкого борца. Борцы на развлечение публики выступали три раза в неделю в его цирке. Один из них отличался ловкостью и сноровкой, звали его Николай Кочеряко. Борец оказался беглым казаком из Азова. Что он там натворил и почему бежал, Сергея не интересовало. Показанные приемы борьбы сильно напоминали самбо. И самое удивительное, что сама тренировка и спарринг проводились под известную мелодию «казачок». Так с декабря Сергей четыре раза в неделю «танцевал» казачок. Научился быстро двигаться, наносить в длинных прыжках удары ногами и рукам, вертеться волчком с двумя саблями.

Оказывается, привычные для XXI века танцевальные движения изначально несли совершенно иной смысл. Ежедневно тратил на свое здоровье три – три с половиной часа. Здоровьем начинаешь дорожить, когда его уже нет, он не хотел терять здоровье во второй раз. Решил поддерживать тонус регулярными физическими нагрузками. В августе начал готовиться в дорогу. В плане сначала Москва, где он как попечитель открывал Институт финансов и права. Затем надо посетить Московский университет и поговорить с химиками. Тамбовские химики активно переписывались с Московским университетом. Но он рассчитывал получить прогресс в развитии темы путем личного контакта с профессорами. После Москвы хотел посмотреть на свои новые земли в Нечерноземье и остаться на зиму в Тамбове…

В один из августовских дней Сергея нашел слуга:

– Барин, из Тамбова большой стол привезли, так этот стол через двери не лезет, что делать?

Большим столом оказался рояль, а ставить этот рояль у себя дома не было смысла. Он человек холостой и приемов по вечерам у него не могло быть. Неприлично дамам к холостому мужчине ходить даже с мужьями. Поехали к Михаилу Михайловичу.

– Михаил Михайлович, позволь этот музыкальный инструмент тебе подарить, – начал Сергей.

Возможностей рояля он и сам не представлял. Каким будет звучание и будет ли вообще какое-либо звучание? А шут его знает! Михаил Михайлович заинтересованно осмотрел инструмент, внешний вид впечатлял размерами и полировкой.

– Сам придумал?

– Похожий инструмент видел в Италии, вот и заказал своим мастерам.

– Наших красавиц итальянской музыкой соблазнять будешь, – улыбнулся Михаил Михайлович, – не возражаю, с музыкой жить веселее.

Пока через садовое окно затаскивали рояль, прибежал настройщик и удивленно вытаращился на инструмент. Сергей сыграл «Во поле береза стояла», настройщик уловил мотив, и к вечеру настроенный рояль имел успех. Сергей сыграл множество мелодий и спел десяток песен. Дамы и мужчины толкались, как гимназисты, и просили научить.

Снова нагрузил Тимофея заявкой на патент и задачей начать изготовление роялей и пианино. Но был сам озадачен казенным письмом, в котором ему предписывалось забрать переданные казной пятьсот дворов. Пятьсот семей решили перевезти в Москву на строящийся завод швейных машин. Решили без спешки небольшими партиями обучить крестьян в Туле. Ожидать от вчерашних земледельцев нормальной работы в Москве не стоило. Встреча с крестьянами подтвердила худшие опасения. Все уверенно говорили, что царица их проиграла в карты, и работать на заводе не хотели. Люди веками жили земледелием, завод казался хуже кары небесной. Пришлось идти на хитрость, в одном из домов поставили швейную машинку, повесили часы, положили бинокль и пистолет. Крестьянам сказали: «Смотрите и выбирайте себе работу». Хитрость сработала, люди успокоились. Пришлось сделать небольшую ротацию с учетом пожеланий.

В университете Сергея встретили радушно, хвалили за попечительство наукам. А когда заговорили о предмете визита, то стали, беспрерывно ахая, восхищаться его познаниями в химии. Химию он знал хуже всех предметов, школьную программу по химии прошел без усердия и заинтересованности. В дальнейшем ничего нового он не узнал и теперь никаких своих мыслей профессорам не подбрасывал. Вспомнил о конверторной продувке кислородом и заговорил о промышленном производстве кислорода. Вопрос заинтересовал профессоров, для них это было абсолютно ново. Сергей начал писать на бумаге математическую модель процесса, но был остановлен предложением:

– Уважаемый Сергей Николаевич, мы просим прочитать лекцию по математике для профессоров и студентов.

Он посмотрел на листок бумаги с формулами, затем на профессоров и все понял:

– Да, господа, я согласен.

На другой день собрался полный зал с профессурой в первых рядах. У всех бумага и карандаши. Сергей хотел объяснить методику математического моделирования за полтора часа. Но через десять минут пришлось возвращаться к основам высшей математики школьного уровня. Наконец нашли точки соприкосновения и понимания. Первая лекция длилась четыре часа. Договорились продолжать лекции ежедневно по три часа. Через шесть недель дошли до математического моделирования, еще через семь недель он сказал:

– Это все, господа, больше я ничего в математике не знаю.

Аудитория аплодировала стоя, затем разговоры, восхищения и благодарности. Сергей был тоже очень доволен, хоть часть знаний своего времени он смог отдать прямо.

Авраам Гофман ждал гостя и будущего напарника по бизнесу. Он уже два часа назад отправил на причал карету. А гостя все нет, хотя езды неспешным шагом всего полчаса. Если родственник из Московии не врал, то он скоро сменит свою меняльную контору у порта на приличный дом. Возможно, даже близко от улицы банкиров. Получив письмо от Иосифа, он осторожно разведал цены через знакомых купцов и капитанов. Один хронометр по цене равен десяти кораблям. Вещь не только дорогая, но и дефицитная, хотя в магазинах хронометры есть. Но не всякий капитан их купит, большинство просто глянут и уходят. Нашел в адмиралтействе родственника и переговорил о письме Иосифа. Ответ был прост: все это очень надо, но в подавляющем большинстве предлагаемый товар низкого качества. Пользование таким товаром грозит потерей не только очень больших денег, но и жизни. Ушел корабль в океан и пропал по вине некачественных навигационных инструментов.

Наконец послышался шум кареты, которую он послал за своим новым компаньоном. В дверь вошел низкорослый черноволосый юноша:

– Ты Авраам Гофман? Здравствуй, я Петр Борисов.

– Здравствуй, Петр, добро пожаловать. Как доехал?

– Все хорошо. Куда сундуки ставить будем? Место для хранения у тебя есть?

– Так здесь и поставим.

– Здесь?

Петр посмотрел сначала на Авраама, потом на комнату размером с сени и махнул рукой:

– Хорошо, ящики поставим здесь, я первый раз в Амстердаме. Сегодня отдохну с дороги, а завтра покажешь город. Дом для банка уже присмотрел?

– Присмотрел несколько домов, завтра посмотрим вместе, есть хорошие и недорогие варианты.

– Хорошие и дорогие варианты подготовил?

– Зачем нам дорогие варианты?

– Ты ценные вещи у оборванца купишь? Ты свои деньги оборванцу доверишь?

– Можно я посмотрю товар в сундуках?

– Нужно, ты это продавать будешь, другие товары летом будут, к тому времени осмотрюсь, склады с причалами купим.

– Зачем склады с причалами покупать, их в аренду взять дешевле.

– Дешевле купить и в аренду сдать подороже.

Когда грузчики затащили в комнату последний ящик, Авраам понял причину задержки русского компаньона. В карету столько сундуков не поместилось, и пришлось нанимать телегу. За ужином Петр познакомился с семьей Авраама, рассказал о своем путешествии. Ответил и на естественный вопрос о хозяине и благодетеле, поразив возрастом хозяина. Ему всего двадцать один год, это же совсем мальчик! Авраам с семьей начал рассматривать содержимое сундуков, когда гость, то есть теперь уже не гость, а полноправный компаньон, ушел отдыхать. Увиденное наполнило сердце радостным восторгом. Хронометры, секстаны, компасы и бинокли, он не мог оценить их как специалист. Но выглядели эти инструменты очень солидно. Самое поразительное: каждый инструмент имел сертификат, в котором изготовитель гарантировал качество и бесплатный ремонт или замену на новый инструмент. Это удивительно, никто не давал гарантий на свои изделия, если только на словах, а тут бумага с сургучной печатью. Кроме гарантийного сертификата был сертификат Астрономической обсерватории.

После завтрака они вышли из дома, и Авраам повернул в сторону центра города.

– Подожди, Авраам, а где карета?

– Зачем карета? Через полчаса на Ратушной площади будем.

– Я никуда не пойду, вызывай карету.

Авраам пожал плечами и крикнул сыну Арона, который задумчиво следил за бездомной кошкой. Через десять минут они ехали в карете.

– Кареты получше есть? – спросил Петр.

– Да, в центре города.

Ближе к центру они пересели в шикарную карету и поехали на ратушную площадь. Авраам чувствовал себя голым, а Петр с интересом рассматривал город. Он строго следовал инструкциям Сергея Николаевича.

Остановились на Ратушной площади, Петр вышел из кареты и огляделся:

– Где банки?

– Улица банков рядом, вон туда. За десять минут дойдем. – Авраам показал рукой направление.

– На Ратушной площади дома продаются?

– Не знаю, надо в канцелярии бургомистра спросить.

Петр снова сел в карету.

– К канцелярии бургомистра, – велел он вознице.

– Вот она, в ратуше, всего пятьдесят метров, – удивился возница.

– Вези.

В ратуше Петр подошел к начальнику канцелярии:

– Я хочу купить дом на Ратушной площади.

– Заявок на продажу домов на Ратушной площади нет.

– Вы можете поговорить с хозяином понравившегося мне дома? Посреднические комиссионные удвою.

– Пойдемте, покажете дом, – начальник канцелярии мгновенно вспотел.

Снова сели в карету и проехали менее ста метров.

– Вот этот, – показал Петр на красивый трехэтажный дом.

Часть первого этажа была занята ювелирным магазином, другая часть – нотариальной конторой.

– Это дом адмирала Ван Крюйса, – выдохнул начальник канцелярии и вошел внутрь.

Через пять минут выбежал слуга и пригласил в дом. Петр спокойно вошел в кабинет, где кроме самого хозяина и начальника канцелярии находилась жена адмирала.

– Садитесь. Сигару? – хозяин указал на ящичек сигар.

– Нет, спасибо, курение засоряет легкие смолами.

– Впервые слышу, – удивился адмирал.

– Пропустите сигарный дым через хлопковый тампон, и все увидите сами. Я могу попросить кофе капучино или обычный черный?

– Кофе капучино? Никогда не слышал о таком кофе.

– Готовят в Италии, обычный кофе заливают сверху взбитыми на парэ сливками.

– Вам случалось быть в итальянских княжествах?

– Нет, господин адмирал, но мой хозяин хорошо знает Италию.

– Мне сказали, что вы хотите купить мой дом.

– Ваш дом мне понравился, и я хочу его купить.

– Если вы заплатите тысяча двести пятьдесят гульденов, я освобожу дом завтра.

– Хорошо, зовите нотариуса, нотариальные расходы ваши.

– Зачем он вам? Как? Вы согласны заплатить эти деньги!

– Цена меня устраивает. Вам хватит месяца на переезд?

– Но мне придется заплатить неустойку за расторжение договора с ювелирным магазином и нотариальной конторой…

– Адмирал, вы назвали цену, я ее подтвердил, вызывайте нотариуса для оформления сделки.

Петр взял из рук слуги кофе.

– Господин начальник канцелярии вызовет клерков и перепишет дом на меня, прикажите слугам проводить меня по комнатам.

Авраам не верил своим глазам и не верил своим ушам. Вот так, тысяча двести пятьдесят гульденов за один из лучших домов на Ратушной площади – за пять минут! Петр вернулся через сорок минут, когда ошалевшие клерки закончили писать бумаги. Нотариус напоминал своим видом кота на заборе и ждал финального завершения. Петр достал кошелек и аккуратно выложил перед адмиралом золотые гульдены. Затем так же аккуратно положил обещанные за посредничество деньги перед начальником канцелярии.

– Спасибо за дом, господин адмирал, мой хозяин изготавливает лучшие в мире хронометры и другие навигационные инструменты.

– Зачем вы купили этот дом?

– В этом доме мы будем их продавать и откроем филиал нашего банка. Вам месяца для переезда хватит?

– Да, – все еще не веря в свершившийся факт, ответил адмирал.

– Найди лучшего архитектора, – обратился Петр к Аврааму, – если в Амстердаме нет, выпиши из Италии или Франции.

– Сегодня займусь, – поклонился Авраам.

– Внешне дом трогать не будем, переделывать будем изнутри.

Взяв купчую на дом, они поехали к лучшему портному. Петру необходимо переодеться по местной моде, Аврааму одеться согласно новому статусу.

– Ты зачем купил такой дорогой дом? – недоуменно спросил Авраам.

– Мы провели очень быструю и эффективную рекламную кампанию. Завтра утром все поймешь, – Петр повторил слова Сергея Николаевича на аналогичный вопрос. Но разница уже была: дом планировалось купить за две тысячи гульденов, максимально за три тысячи, и не ожидалось, что дом будет адмиральский.

Портной, закончив измерять Петра и Авраама, долго складывал на бумажке цифры. Внутренне согласившись с результатом, он протянул бумажку Петру. Заглянувший через плечо Авраам вздрогнул: сумма в несколько раз превышала цену его дома.

– Хорошо, – сказал Петр, – за материалы я заплачу, работу вы выполните бесплатно.

И прежде чем побагровевший портной заорал и указал рукой на дверь, продолжил:

– Прошу с нами в карету, у меня есть для вас деловое предложение, карета привезет вас обратно.

Через час счастливый портной требовал от возничего ехать очень аккуратно. У него швейная машинка! За эту машинку он согласен господ Авраама Гофмана и Петра Борисова обшивать бесплатно всю жизнь. Процент за аренду машинки назначен высокий, но заказы он сможет выполнять в сто раз быстрее. У господина Петра Борисова есть право подписи на лицензию бюстгальтера. Удача открыла двери в его дом. Летом он сможет купить еще несколько швейных машинок под кредит в банке Петра Борисова.

Перед сном Авраам посмотрел на аккуратные столбики денег на столе. Отставил в сторону столбик за один хронометр, затем отсчитал из этого столбика тысяча двести пятьдесят гульденов и посмотрел на остаток. Дом куплен совсем не дорого, и не надо ждать утра, если результат рекламной акции виден уже вечером. Авраам потушил свечу и пошел спать, на первом этаже играли в кости охранники. Утром у дверей их уже ждала карета, поехали вместе с охранником, у которого в руке был необычный чемоданчик, прикованный к руке цепью, Авраам вез Петра в «Хуббек Ллойд» – самый лучший банк Амстердама. Их без вопросов сразу повели к управляющему. Оно и понятно – события вчерашнего дня знает весь город.

Управляющий встретил стоя:

– Прошу проходить и устраиваться, господа. Вам кофе, господин Петр Борисов?

– Да, спасибо.

– Я уже в курсе вчерашних событий. Мы заключаем договор в Амстердаме, и он автоматически вступит в силу в наших филиалах в Лондоне и в Гамбурге.

(Господин Ллойд сделает филиалы в Лондоне и в Гамбурге самостоятельными лишь во время войн XIX века.)

– Приносите свои приборы нам, наши эксперты лучшие в мире. Мы сделаем экспертизу и выдадим сертификаты, – продолжил управляющий.

– Если наши покупатели захотят получить сертификат в «Хуббек Ллойд», мы ничего не будем иметь против этого, – сказал Петр. Затем добавил: – Они имеют полное право поступать со своими покупками по своему усмотрению.

– Вы не хотите сдать свои приборы к нам на экспертизу?

– У нас две астрономические обсерватории, и все наши приборы имеют необходимые сертификаты и гарантии.

– У вас две астрономические обсерватории? Это же очень дорого! Позвольте, тогда зачем вы пришли?

– Перестройка купленного на Ратушной площади дома закончится осенью. Я хочу заключить партнерский договор на временное представление наших интересов в Амстердаме.

Петр положил на стол проект соглашения.

– Взамен мы согласны представлять интересы «Хуббек Ллойд» в филиале нашего банка в Петербурге.

– У вашего банка есть филиал в Санкт-Петербурге? Где находится ваш банк?

– Банк находитсяв Туле и является собственником более десяти заводов, включая сталелитейное производство.

– Это крупные заводы?

– Они обладают исключительными правами на изготовление оружия для русской армии.

– Ваш банк владеет только металлургическими заводами?

– Завод по изготовлению навигационных инструментов с астрономическими обсерваториями тоже принадлежит банку.

Управляющий стал похож на человека, который открывал дверь любовнице, но увидел за дверью тещу.

– Я должен подумать, – наконец выдавил он.

– Если через неделю решения не будет, я пойду в банк «Америка». Это следующее здание на этой улице. Пока возьмите на хранение под обычные проценты. – Петр сделал знак охраннику.

Охранник поставил на стол необычный чемоданчик. Петр открыл ключиком браслет на руке охранника, а другим ключиком сам чемоданчик. Затем набрал цифровой код и открыл.

– Здесь двести двадцать две тысячи гульденов.

Управляющему потребовалось несколько минут для возвращения способности говорить внятно. «Хуббек Ллойд» стал первым банком, чьи интересы были представлены в России.

Императрица отложила бумаги и подошла к окну, Орлов остался сидеть на стуле, у торца стола.

– Что ты думаешь об этих трех бумагах? – спросила Екатерина II, продолжая смотреть на лед Невы.

– В науках силен, хоть и молод.

– В науках силен, оружие хорошее делает. Слышала, пули знатные придумал и отливает на своем заводе.

– Стрелял из его нарезных ружей, очень хороши. И бьют далеко, и заряжать легко, а пулями этими, говорят, он слонов стрелял. Тонкое дерево срубают, как топором. Кирасу насквозь пробивает.

– Чем наградим юношу?

– Дай землицы да деревеньку за старания.

– Гриша, ты о чем сейчас думаешь?

– О твоей попке и груди, как я все это целую.

– Он свою землю уже в аренду вольным крестьянам сдает. Своих людей на земле и заводах боле десяти тысяч! «Дай землицы да деревеньку за старания!» Он через генерала Махотина пятьсот дворов за раз взял!

– Забери обратно.

– На дело взял, нельзя забирать!

– Оставь ему, если нельзя забирать.

– Решено, подписываю указ о даровании земель на Урале, где руды сам найдет.

– Правильное решение: и ему приятно, и тебе польза.

Нужен удачливый рудознатец. Земли огромные, а проку мало, она продает в Англию зерно и железо в обмен на серебро и золото. Вон Швеция, совсем малая да много золота, серебра, меди, свинца и железа. Армию держит чуть не вровень с Россией, каждый второй мужчина в армии. Карл XII вообще всех мужчин под ружье поставил, за что свои офицеры и убили. В Швецию зерно она тоже продает, золото – но и есть золото.

– Присмотрись к нему, когда приедет. Во дворец пригласи.

– Зачем он тебе во дворце с рассказами, как железо делать. Демидов разговорами о заводах да жалобами на крестьян надоел.

– Донесли мне, он из Японии приехал да в Китае бывал, арабские страны видел. Вот и посмотри, пригласи во дворец, если не скучен. Может, что полезное скажет.

– Про заморские страны и я хочу послушать. Говорят многие, да с чужих слов, сами ничего не видели.

Варфоломей Сидорович потерял покой и сон. Пламенная регенеративная печь скоро будет готова и встанет на просушку. А легирование железа не получается. Свои записи он выучил наизусть. Сергей Николаевич его предупреждал, что ферросплавы – вещь сложная и пройдет год до первой удачи. Но процентный состав присадок сказал точно. Значит, и получиться должно быстрее. Образцы инструмента из легированной стали, которые дал хозяин, были намного прочнее аналогичных образцов заводского производства. Варфоломей Сидорович старался быстрее найти способы легирования. Различных руд с Урала навезли много, но эти руды не желали растворяться с железом. Хозяин ему говорил, что для соединения железа и особых руд сначала выплавляют ферросплавы. Затем ферросплавы добавляют в жидкую сталь. Ферросплавы должны выглядеть как кричное железо или шлак.

Линия пушечных стволов работала, не мешая ружейному производству. Первая собранная пушка показала отличный результат. Надежная прицельная стрельба на пять километров. Но Сергей Николаевич приказал делать только внутренние стволы и приготовить оснастку для литья остального. Ему виднее. Закончили проект улучшенного парового котла и паровой машины. Когда хозяин потребовал изменения внешнего вида, Варфоломей Сидорович не выдержал:

– Какая разница, эта форма для заслонки или новая? Никакой разницы!

– Не скажи, голубчик, разница очень большая. Новая ручка выглядит лучше и для руки удобнее.

– Но работают они одинаково.

– Работают одинаково, но новая ручка приятнее.

– Почему ты приказал тягу сместить на полметра.

– Смазчик головой за тягу цепляется.

– Голову нагнет и цепляться не будет.

– Тягу на полметра сместить нетрудно, и голову нагибать не надо.

– А манометры зачем красить – делить на зеленые, желтые и красные сектора?

– Бросил взгляд на манометр, и ясно, в каком режиме котел работает.

Так они долго пререкались, но модифицированная продукция теперь нравится и самому Варфоломею Сидоровичу. «Выглядит элегантно», как говорит хозяин. Пора спать, с утра снова к тиглю. Он занимается железом в десятом колене – и обязательно найдет решение. Будет варить особую сталь, самую лучшую.

Тимофей подписал всю стопку бумаг и позвонил в колокольчик. Секретарь, скользнув по кабинету тихой мышкой, вынес подписанные документы. Прошло чуть больше года с того времени, когда Аграфена Фоминична велела ему сопровождать молодого и ничего не понимающего в делах дворянина. Молодой дворянин оказался очень ловким в делах. Через год Тимофей, для которого раньше рубль в кармане был мечтой, распоряжался тысячами рублей в день. В Туле выросла Алексеевская улица. Банк, затем особняк Сергея Николаевича, следом управление заводами, где Тимофей сейчас и сидел. Напротив особняка дом Иосифа Аврумовича и его дом. Следующим стоял дом Варфоломея Сидоровича. Далее стояли дома управляющих заводами и помощников Тимофея.

Требование Сергея Николаевича разделить заводы и считать все порознь он воспринял как блажь. Зачем, спрашивается, все считать два раза, если хозяин один? Заводы разделили на сталелитейный и прокатный, которым занимался Варфоломей Сидорович. Там же делали и пушки. Остальные выделили как завод оружия, завод котлов, завод паровых механизмов и часовой завод. Когда подвели первый месячный баланс, Тимофей все понял. Отчет показал прибыль каждого завода в отдельности. Когда Сергей Николаевич велел раз в неделю собирать управляющих всех заводов, Тимофей снова засомневался. Зачем ему еженедельно управляющий стекольным или кирпичным заводом? Управляющие производством витражей или медных колечек со стеклышком вовсе не нужны.

Начали собираться еженедельно, и понял не только он. Все поняли необходимость еженедельных обсуждений. Сергей Николаевич называл это «большим советом мозгов». Иногда переиначивал в «совет больших мозгов» и всегда присутствовал, если был в Туле. Сидел молча, высказывал Тимофею замечания или мысли только наедине. Иосиф Аврумович, наоборот, говорил очень много и ехидно. Но все привыкли друг к другу, и никто не обижался. При необходимости помогали советом или делом. Только посмеивались над дежурной репликой Иосифа Аврумовича: «Я банкир, прихожу сюда деньги брать, а не давать».

В новом письме Сергей Николаевич требовал покупать железо на заводах Урала. Постепенно создавать условия для строительства заводов в Нижнем Новгороде. Развивать производство котлов и паровых машин. С письмом Тимофей был согласен, прибыль за паровые машины была очень высокой. Прибыль уступала только часовому производству. В Тамбове начали сборку механизмов наручных часов. Образцы корпусов и браслетов лежали у Тимофея в ожидании одобрения. Производство швейных машин потрясло Москву сильнее пожара. Поступающие деньги лишали речи даже Иосифа Аврумовича. Наполненные опилками медведи и зайцы расхватывались прямо в цехах. Фаянсовая посуда стала мечтой в любом доме.

Прихоть хозяина с роялем и пианино неожиданно переросла в очень прибыльное дело. Пришлось в спешном порядке строить еще две музыкальные фабрики. Музыкальные инструменты с фабрик Москвы, Сяси и Тамбова расходились по всей России. В папке заказов были адреса из Европы. Тимофей этой музыки не понимал, но получаемые деньги значительно перекрывали затраты. В Тамбове организовалась какая-то консерватория. Группа энтузиастов занималась «улучшением звучания». Хозяин приказал не обижать их и даже платить деньги.

Хорошие новости из Амстердама, Петр и Авраам отлично справились с задачей. По весне отправит им новые партии товаров. Оба переехали в хорошие дома и заняты в Амстердаме в основном вербовкой людей. Возможным переселенцам показывают образцы товаров, изготавливаемых на заводах. Предлагают выбирать любой завод или профессию. Крестьян сманивают обещаниями дать плодородные земли и два года без налогов. Капитан любого корабля получал двадцать копеек за семью переселенцев, когда приводил их в бывший дом Авраама возле порта. В Москву, Тулу и Тамбов уже приехали восемьдесят девять семей. Восемь моряков ждали спуска корабля на сясьской верфи. Появились первые семьи из Польши, Литвы и Чухони.

…Новая проблема называлась «овцы». В своем письме Сергей Николаевич высказал сомнение в высокой доходности земель Нечерноземья. Лен и конопля продавались в избытке, разводить коров и заниматься сырами в больших объемах нет смысла. В России много сыров не продашь, а в Европе своих сыров в достатке. Шерсть ввозят из Персии, и цены на шерсть высокие. Хозяин предлагал купить овец на границе с Турцией. Кого туда послать и как все это сделать? Придется поломать голову. Сергей Николаевич подсказывал обратиться за помощью к казакам. Для начала Тимофей решил послать своего человека к казакам.

Глава 5 Петербургские новости

Ноябрь, и все покрыто снегом. Сергей поехал осматривать земли, перешедшие в его собственность через банк. Кроме Михаила его сопровождал Николай Кочеряко и приказчик из «команды» Тимофея. Николай был нужен как спарринг-партнер и опытный путешественник. Приказчик Семен был ответственным за новые земли. Осмотренные маленькие фабрики ничего не подсказали, кроме одного: нужны паровые машины. Будет паровая машина с приводом на станки – будут и станки модифицироваться. Никаких идей усовершенствования ткацких и канатных производств нет. В ХХ веке Сергей не сталкивался с таким производством.

В первых числах декабря остановился в имении обретенного дяди Афанасия Сергеевича Алексеева. Имение досталось как приданое за женой, приятной хохотушкой Анастасией Борисовной. Сергей решил передохнуть перед дорогой в Тамбов. Заодно отправить Михаила в церковь подучить Закон Божий. Если прочим наукам он мог учить второклассника сам, то церковные вопросы были вне его компетенции и знаний. Сергей решил передать Михаилу все свои знания. Для этого требуется базовое образование, то есть Михаил должен окончить гимназию и технический вуз.

Вместе с тем Сергей начал готовить для своих детей завещание. Не в смысле кому сколько денег, нет. Он начал составлять историю наоборот, ступени развития науки и техники. Послание потомкам должно быть очень подробным и внятным. Нельзя ничего упустить. Отсюда и решение сразу взяться за составление завещания. Постепенно, день за днем, год за годом. В спешке больше пропустишь, чем напишешь.

Из пятерых детей Афанасия Сергеевича и Анастасии Борисовны в имении жили только двое младших сыновей. Двадцатидвухлетний Павел и девятнадцатилетний Юрий. Павел не хотел идти на государственную службу, а Юрию еще было рано. В России призывной возраст двадцать один год не будет изменяться до Хрущева. Вечерами собирались вместе на неторопливые беседы. Главным рассказчиком всегда был Сергей. Вот в один из таких вечеров прибыл казак с пакетом. Пакет из канцелярии Берг-коллегии железных и рудных дел. Сергею предписывалось быть в Петербурге после Рождества.

– Что случилось, Сергей? От кого пакет? – спросил Афанасий Сергеевич.

– В Петербург вызывают. – Он протянул бумагу.

Афанасий Сергеевич внимательно прочитал письмо и протянул его жене. Двоюродные братья подошли к матери.

– Зачем ты нужен Берг-коллегии железных и рудных дел? Или на службу просился?

– На службу я не хочу, у меня здесь головной боли достаточно. Послушай, Павел, а не поможешь ли мне с моими имениями под Тамбовом?

– И чем я могу тебе помочь?

– У меня там много земли, конный завод, и в деревнях более двух тысяч душ, усадьба летом будет готова. Барин нужен, за порядком следить.

– Без барина крестьяне управляющего не очень слушают, – вставила Анастасия Борисовна.

– У меня времени совсем нет смотреть за землями, за заводами смотреть еле успеваю.

– Ты прав, Сергей, – вступил в разговор Афанасий Сергеевич, – без барского надзора земли оставлять нельзя, как крещенские морозы пройдут, так Павел и поедет.

– Усадьба летом будет готова.

– Жить пока будет у твоей бабушки Алевтины Мефодиевны.

Утром Сергей начал собираться в дорогу.

– Тебе некуда торопиться, за две недели спокойно доедешь, – сказал Афанасий Сергеевич.

– Мне в Тулу заехать за бумагами надо.

Никто не обратил должного внимания на строки об Академии наук. Ему надлежало делать доклад в академии. Помня лекции в Московском университете, он хотел взять все свои бумаги. Решил взять с собой и логарифмическую линейку. Для сясьской верфи необходимо привезти чертежи и модели кораблей. Настало время поговорить с корабелами профессионально.

Рождество встретили в Великом Новгороде. Для Сергея все праздники были просто датами. За годы морской жизни привык относиться к праздникам равнодушно. В море не празднуют, а служат, или работают. Но обижать Николая и Михаила незачем. Утром двадцать девятого декабря пришел в канцелярию Берг-коллегии железных и рудных дел. Канцелярский работник спросил, где господин Алексеев остановился, и сделал отметку в бумагах.

– Вас оповестят, ждите.

Петербург показался крошечным. С материковой стороны дома уходили за Фонтанку только по Невскому, Московскому, Вознесенскому и Измайловскому проспектам. Дальше только склады, казармы. На месте нынешнего Литейного проспекта кузнечные и литейные заводики. Острова были застроены только со стороны Невы. Такие маленькие размеры города шокировали. Петербург был намного меньше Москвы. Возможно, вид Москвы XVIII века шокировал москвича XXI века. Сергей Москву знал плохо и воспринимал этот город спокойно, не с чем было сравнивать. За два дня на санях осмотрели весь город. Михаил с Николаем восхищенно смотрели на столицу. Теперь разговоров будет на много лет.

Нанес визит генералу Махотину и был радушно принят:

– Рад тебя видеть, Сергей Николаевич. Когда визит к генералу Сумарокову?

– Не знаю, велели ждать.

– Проходи и устраивайся, сейчас попьем чаю, и ты все расскажешь.

– Рассказывать особо нечего, на заводах ничего нового. Пламенную регенеративную печь сделали, начали опыты с пушкой.

– Ты говоришь, ничего нового и нечего рассказывать. Что даст новая печь?

– Сталь выходит лучшего качества, появилась возможность легировать присадками.

– Это что-то новое! Какие примеси вносите?

– Пытаемся легировать сталь хромовой и ванадиевой рудой, сталь должна стать прочнее.

– Никель и кремний не пробовали?

– С кремнием получилось быстро, с никелем еще не начинали.

– После встречи с Сумароковым тебе ждет приятный сюрприз в Академии наук, готовься к выступлению.

– Готовлюсь, вот успели на заводе сделать пять особых линеек для сложных математических расчетов.

Генерал Махотин долго изучал линейку, затем с сожалением вернул.

– Возьмите, это мой рождественский подарок.

Одной лекцией Сергей не отделался. После благосклонного разговора с генералом Сумароковым он был принят в академии. В торжественной обстановке получил свидетельство почетного профессора Московского университета. После этого был принят почетным академиком Российской академии наук. Его попросили прочитать в Петербургском университете лекцию о металлургии, и началось. Лекция о металлургии вызвала оживленную дискуссию, которая на другой день перешла в лекцию по физике. Лекции по физике продолжались две недели. Но первый день начался с возражений, Сергея прервали вопросом:

– Скажите, дорогой профессор, а что такое килограмм и что такое метр?

– У меня с собой в кармане нет ни килограмма, ни метра, но эталоны я взял с собой, они в Петербурге.

– Зачем вы придумали новую систему мер?

– Новая, десятичная система мер принята во Франции для облегчения теоретических расчетов.

– Теоретические расчеты можно делать и в обычной системе мер.

– Простые расчеты можно, но что будет при расчете производительности парового котла?

– Чем новая система может помочь в этих сложных расчетах?

– Начав с пудом дров и ведром воды, вы будете месяц переводить только систему мер. С десятичной системой расчеты намного быстрее, литр воды эталон килограмма.

После двухнедельного цикла лекций по физике его приняли действительным членом Российской академии наук. Сергей перешел к лекциям по теории навигации и астрономии. Логарифмическая линейка потрясла ученый мир Петербурга. Сложные многодневные расчеты сокращались до нескольких часов. Затем лекции по прочности корпуса и сопротивлению материалов. Гидрология, картография, метеорология – одним словом, все свои знания выскреб и выложил. Последовало предложение от начальника морского корпуса Нагаева прочитать курс лекций будущим морским офицерам.

В морском корпусе, практически в родных стенах, Сергей оттянулся по полной. Читал лекции вплоть до тактического маневрирования и комплексного применения оружия. Количество морских офицеров увеличивалось от лекции к лекции. Порой лекция превращалась в диспут или даже спор. После одной из лекций его представили братьям Орловым, Григорию и Алексею. Гвардейские офицеры произвели приятное впечатление своей эрудицией и простотой общения. Алексей был заинтересован лекциями, а Григорий просил рассказать об океанском плавании. Памятуя о скорых морских баталиях под руководством Алексея Орлова, Сергей предложил на завтра поговорить о тактическом построении морского боя. Закончить лекции он планировал общим географическим обзором.

К середине февраля назначил сборы, лекции в Морском корпусе заканчивались. Рассказал все, что помнил. Заканчивать передачу своих знаний балаганом «а вот помню, однажды…» он не хотел. После завершающей лекции в Морском корпусе братья Орловы пригласили Сергея в карету. По дороге Григорий сказал:

– Давай заедем в Зимний дворец, с императрицей познакомим.

Встреча с императрицей не входила в планы Сергея. Да и жизненная мудрость гласила «чем дальше от начальства, тем целее будешь», и он отказался.

– Спасибо за приглашение, господа, это большая честь для меня, но я не готов.

Братья удивленно переглянулись. Любой провинциал упал бы на колени и сапоги целовал за честь увидеть царицу. А этот спокойно отказывается, «я не готов». Одет по высшему разряду, выправке и манерам любой гвардейский офицер позавидует, и не хочет быть представленным во дворце!

– К ужину собирается весь свет Петербурга, послушать тебя всем будет полезно. И Екатерине интересно, твой отказ никто не поймет.

Сергей понял: это инициатива из дворца, а не экспромт фаворита. Отказ императрице будет себе дороже.

– Это большая честь для меня, – повторил он, – я постараюсь быть полезным.

Братья еще раз переглянулись, удивляясь холодному спокойствию приглашенного. Сергей принялся расспрашивать о нюансах дворцового этикета.

Когда вошли в небольшой зал, Григорий громко сказал:

– Академик Академии наук, профессор Московского университета, отставной морской офицер Алексеев!

Сделав общий поклон, Григорий пошел во внутренние покои дворца. Гости императрицы посмотрели на Сергея с вялым интересом. Если в качестве сегодняшнего развлечения выбран этот юноша, то будет скучно. Григорий вошел в уборную Екатерины, где служанки зашивали императрицу в новое платье, и сказал:

– Он пытался отказаться!

– Хотел отказаться от моего приглашения? – императрица резко повернулась.

– Нет, я приглашал его от своего имени.

– Однако интересный юноша… Ты приглашаешь во дворец, а он отказывается, невероятно!

Сергей бегло осмотрел зал, он был в Зимнем дворце несколько раз. Но сейчас он видел перед собой не холодный музей, а жилые помещения. Заметил у стены рояль своего завода и показал слуге на стул и на рояль. Слуга непонимающе посмотрел на него, Сергей подошел к слуге и сказал:

– Поставь этот стул у рояля.

– Зачем?

– Ты здесь для выполнения приказов или для расспроса гостей?

Слуга пожал плечами и перенес стул. Сергей сел за рояль и заиграл собачий вальс. Гости зашевелились и начали оживленно переговариваться. Алексей Орлов подошел ближе, но ничего не сказал. Когда пальцы размялись, Сергей стал играть мелодию, известную всем военным морякам Заполярья. Мелодию песни «Прощай, любимый город».

– Откуда музыке научен? – спросил Алексей.

– В кают-компании все офицеры умеют играть. Многие намного лучше меня играют, я сам учился у знающих офицеров.

– Зачем офицерам уметь играть? – пожал плечами Алексей.

– Оркестр в океане каждый день слушать не будешь, а за роялем можно душу отвести.

Всех позвали в столовую, вошла императрица и пригласила садиться. Сергей выбрал нейтральное место. Екатерина наблюдала за юношей. Внешне хорош и статен. Пользуется приборами с привычным изяществом и даже легкой небрежностью. Вот он потребовал вина, не понравилось, потребовал другого. Удовлетворенно кивнул только после четвертой бутылки. Что-то сказал равнодушному слуге, и тот вдруг побежал. Екатерина удивилась, подозвала старшего слугу. Ее слуги иногда шалили с гостями, особенно с незнатными провинциалами. Но чтобы бегали, она никогда не видела.

– Что там случилось? – спросила Екатерина, показывая глазами на юношу.

– Он приказал разбавить вино водой? А кто воду во дворце пьет?

– Почему слуга побежал?

– Ефим удивился, а барин в ответ: «Почему стоишь, словно яйца отморозил, бегом!». Да так сказал, что Ефим сначала побежал, а потом понял, зачем бежит.

Екатерина весело захохотала и, вытерев слезы смеха, велела:

– Скажи этому, с отмороженными яйцами, – и снова засмеялась, – пусть хорошо прислуживает гостю, – сквозь смех закончила императрица.

Да, интересный юноша, надо будет велеть присмотреться к нему. Ближе к концу ужина она сказала:

– Алексеев, я смотрю, ты вино с водой пьешь. Или не нравится мое вино?

– Привычка, в тропиках много пить хочется, а если воду с вином смешивать, и жажду утолишь, и голову не закружишь, твое вино хорошее – похоже, из Авиньона.

– Слышала, ты повидал много, даже в Японии служил. Что скажешь про Японию?

– Страна бедная, рис и рыба. Все безбожники – Христа не знают. Своих богов и идолов нет, армия слабая, флот только голландский, торгуют шелком.

– Почему никто не заберет острова, если армия слабая?

– Кому нищие нужны? Захватишь, а потом корми.

…В XVI веке испанцы нашли Японские острова и за две недели их захватили. Самураи новой мифологии тараканами разбежались по щелям. Золота и серебра испанцы не нашли и покинули острова. Культ преданного своему хозяину воина зародился во второй половине XIX века. Тогда американцы начали вывозить японцев для работы на своих полях и шахтах. В это время уже шла активная колонизация Африки, и европейские страны негров не продавали.

– А что за люди живут, какими науками занимаются?

– Никаких наук у них нет, дворяне пишут стихи да мечтают, глядя на небеса. Согласно легенде, император Китая отправил этот народ искать священный лотос. Они нашли лотос на этих островах, но цветок был столь прекрасен, что они остались жить рядом.

– Если только мечтают да стихи пишут, кому они нужны?

Екатерина встала и пошла в зал, придворные последовали за императрицей. Сергей в толпе прошел в зал и стал высматривать удобное место. Но услышал голос царицы:

– Алексеев, подойди ко мне.

Не хотел он ехать во дворец, сейчас не его время. Ему надо как минимум еще два года. Он спокойным шагом подошел к Екатерине и согласно с уставом встал в двух метрах.

– Наслышана о твоих делах и стараниях на благо империи. В ученых трудах твоих не понимаю, но знающие люди оценивают очень лестно. Решила даровать тебе уральские земли под заводы, где руду сам найдешь.

– На Урале рудных мест не осталось. Есть серебро, изумруды, топазы, малахит и мрамор. И рабы там готовы бунтовать, построишь заводы, а рабы взбунтуются и сожгут.

– Ты за свободу от крепости ратуешь?

– Говорить о свободе легко, да сделать трудно. Идеей свободы можно всю Россию уничтожить.

– Интересно говоришь, думал над этим?

– А кто о величии России не думал?! Но в одночасье легко сделать всех несчастными, а счастье добывается долгими трудами.

– Можешь дельный совет мне дать?

– Совет дать не могу, очень трудное это дело и одному не по силам. Но мысли свои нужным людям могу сказать.

– Придешь утром в десять часов. Румянцев, Долгорукий, Елагин! И вам быть вовремя. Так говоришь, серебро на Урале есть? Место покажешь?

– Точное место не укажу, только знаю, что на землях Демидова.

Все повернули головы в одну сторону, с дивана встал сорокалетний мужчина, поклонившись, сказал:

– Государыня матушка, позволь гонца отправить.

– Ступай и приходи с доброй вестью. – Екатерина смотрела вслед сузившимися глазами.

– Много там серебра? – спросил Григорий.

– Нет, серьезно казне не поможет.

– А золото где знаешь? – снова спросил Григорий.

– Знаю три места, два очень богаты золотом.

– Где?

– Мне нужна карта, на словах объяснить трудно.

Екатерина и Григорий пошли в кабинет, Сергей последовал на два шага сзади.

Начали рыться в атласах и картах, но Сергей остановил их:

– Мне самому будет легче найти, только покажите, где и что лежит.

Карты выглядели смешно и были весьма приблизительными. Но он уже привык и быстро достал нужные карты, показал металлургические районы Центральной Сибири.

– Очень богатая железом и рудами земля, лучшее в мире место.

Достал карту с рекой Лена. Вместо верховья – сплошные белые пятна.

– Здесь богатые золотом места. Послать экспедицию с казаками – быстро найдут.

Следом карты экспедиций Беринга и Коцебу.

– На реке Колыма золото лопатой копать можно, разведку послать вот с этого места, Магадан называется.

Затем продолжил:

– Здесь живут якуты. Очень богатые алмазами места, в тысячу раз богаче Индии. Здесь река Клондайк золото можно руками собирать, как грибы после дождя. Есть и другие места, но Европа нам быстро дорогу перекроет, флота у России нет.

– А если флот построить? – глаза Григория горели деловой энергией.

– Флот строить да людей учить – двадцать лет пройдет. Эти места материковые, через пять лет все освоить можно. Главное – хорошие крепости заложить в правильных местах.

Сергей закрывал листом бумаги белые пятна и дорисовывал по памяти контуры рек, океанские берега и острова. Прорисовал Амур и Великую Китайскую стену, посоветовал места закладки крепостей.

– Если будут вольные люди, сами все сделают, и не угнаться за ними. А насильно переселенные разбегутся. Россия – богатая страна, а ты – великая императрица.

– Я слабая женщина и падкая на лесть. Говори, что просишь.

– Дозволь мне взять земли под шахты и заводы на этих местах. – Сергей указал район Донецка и Кривого Рога.

– Здесь крымские татары балуют, казаки их все лето по полю гоняют и сами порой головы кладут. Когда татары прознают про заводы, то все сожгут, людей в плен заберут.

– Недолго им гулять осталось, скоро твои солдаты им сапогом под зад дадут.

– Я Турции войну объявлять не буду, – встрепенулась Екатерина.

– Худой мир лучше доброй ссоры, с этим я согласен. Дашь мне эти земли?

– Завтра утром указ получишь. Почему не хочешь земель за Уралом? Сам сказал, очень богаты земли рудой.

– За речушкой телушка полушка да рубль перевоз. Тебе тысячу пудов золота оттуда привезти легко будет. Мне миллион пудов железа везти – выбросить проще. Сначала порт на Тихом океане построй, тогда и железо повезу.

Екатерина кивнула головой, золото и серебро ой как нужны. Очень полезным оказался юноша, дам земли под шахты и заводы.

– Ваше величество, позволь откланяться.

– Иди, и завтра жду в срок.

Без пяти десять Сергей вошел во дворец. Слуги повели его в рабочий кабинет. Императрица сидела за столом, Румянцев, Долгорукий, Елагин и еще пятеро сановников сидели в креслах.

– Садись и говори. – Екатерина указала на кресло.

– Ликвидация крепости напрямую зависит от общего финансового состояния России, решить этот вопрос в одночасье невозможно.

– Почему нельзя одним указом дать свободу крепостным? – спросил Мордвинов.

– На следующий день взбунтуются дворяне, есть им будет нечего. И первыми будут гвардейские офицеры. Ведь крестьяне на свободные и плодородные земли убегут.

– Интересная мысль. И что делать? – спросил Румянцев.

– Реформа должна быть многоступенчатой и рассчитанной на годы.

– Сколько продлится реформа? – спросил Елагин.

– Переход со ступени на ступень будет зависеть не от времени, а от состояния казны.

– Как реформа будет зависеть от казны?

– Если поступления денег в казну увеличится, можно делать новый шаг. Реформа не должна ухудшать жизнь и истощать казну.

– Какой первый шаг? – спросила Екатерина.

– Изменение системы сбора налогов. Подушный налог пассивен, а налог с имущества трудно рассчитать и легко обойти. Надо ввести налог с оборота.

– И что это за налог? – спросил Долгорукий.

– Доходы минус расходы – вот прибыль. Ее и облагать налогом.

– Так обманывать будут, – не выдержала Екатерина.

– Не смогут – легко проверить. Я укажу, сколько заплатил за руду, выплатил жалованье, сколько получил за железо. Демидов укажет, сколько я ему заплатил за руду. Щукин укажет, сколько заплатил мне за железо. Рабочий укажет, сколько жалованья получил – не скрыть эти деньги. Казна не будет получать лес, зерно и железо, казна будет получать деньги.

Екатерина задумалась. В 1766 году она продала за границу десять миллионов пудов пшеницы и полтора миллиона пудов железа, да еще много прочих товаров. А тут чистые деньги без хлопот.

– Дальше, – велела она.

– А где указ на южные земли?

– Держи. – Она протянула указ.

Сергей внимательно прочитал указ. Теперь он владел огромной территорией от Кавказских гор до Карпат. Треть этих земель еще не принадлежит России. Заселять их невозможно до взятия Крыма. Но это более чем щедрый подарок, это неразумный подарок.

– Дальше – создать Земельный банк и передать ему все земли. Банк продает и покупает все земли, сдает их в аренду. Банк подчинен Министерству финансов.

– Я не смогу одаривать верных людей землей? – удивленно подняла бровь Екатерина.

– Да, сейчас ты щедрой рукой даровала мне земли. С Земельным банком ты должна дать мне указ на земли в миллион рублей («Какой миллион – здесь миллиарды!»).

– Какой разбойник! Обворовал бедную женщину! – притворно возмутилась Екатерина.

По ее мнению, она вообще ничего не даровала.

Смысл Земельного банка поняли все, и всем понравилось. Только Екатерина думала о новой идее орденов для награждения отличившихся.

– Следующий шаг – свобода казенным крестьянам. В первый год это может привести к снижению налогов. Часть крестьян переселится на плодородные земли.

– Только крестьян? Или рабочим казенных заводов тоже свобода?

– Потребуется повышение жалованья рабочим казенных заводов. Часть рабочих уйдет с заводов Урала и Сибири.

– Все рабочие уйдут, заводы встанут.

– Одни уйдут, другие придут. Не все хотят работать на заводах. Но и не все хотят пахать землю.

Снова активное обсуждение. Екатерина и сановники заинтересовались. Новый шаг – дворяне могут продать крестьян только Земельному банку. После чего крестьянин становится свободным. Последний шаг – поэтапный принудительный выкуп крестьян с резким повышением жалованья дворянам на государственной службе. Все активно обсуждали новый подход к ликвидации рабства. Как понял Сергей, рабством крестьян тяготились все, но не видели достойного выхода. Екатерина приказала подать обед в кабинет. Обсуждение продолжалось во время еды и начало затухать в задумчивом молчании за самоваром в четыре часа дня. Сергей встал:

– Ваше величество, позвольте откланяться, спасибо за радушный прием и ласку, за хлеб-соль и возможность высказать свои мысли. Мне надо ехать.

– Уезжаешь в Тулу?

– Сначала поеду на свою верфь, потом в Тулу.

– Уже и верфь купил, неуемный. Зачем тебе верфь?

– Золото тебе возить, матушка царица.

– Езжай. И служи верой и правдой.

Прощание было теплым. Еще недавно Сергей не хотел ехать во дворец, но, уезжая из Петербурга, не жалел о встрече с Екатериной II и ее сановниками. Возможно, будет найдено решение отмены крепостного права. В Англии поступили просто: объявили крестьян свободными – и все дела. Дворяне выгнали крестьян со своих земель. Крестьянские дома тоже стояли на землях лорда. Дворяне пустили на поля овец. По полям потекли реки крестьянской крови. Но Лондон был вполне обеспечен за счет серебряных рудников. Удар киркой – и казне шиллинг, удар – шиллинг. Россия не могла пойти по европейскому пути. Россия как раз снабжала Англию едой и железом. В Англии у бывших крестьян был только один путь: служба в армии или на флоте.

До поселка Сясь добирались два дня. Сергей познакомился с главным корабелом Евстафием Петровичем Боголюбовым и восемью голландцами – четырьмя капитанами и четырьмя штурманами. Четыре торговых парусника стояли на стапелях – пузатые сорокаметровые корабли на тысячу тонн каждый. Три мачты с косым парусным вооружением. Готовность к спуску на воду в апреле, восемь пушек для каждого корабля стояли под навесом. Без пушек нельзя показываться в море. Пираты могли напасть уже в Финском заливе.

Первый день прошел в общем знакомстве с верфью, людьми и лесопилкой. Потом Сергей посетил деревообрабатывающий цех, переговорил с голландцами. Корабли им понравились, только слабоваты, через десять—пятнадцать лет потребуют ремонта. Сергей засмеялся:

– Господа, я планирую менять корабли через семь-восемь лет, старые продам. Вот другой хозяин пусть и ремонтирует.

Приказал в затоне вырубить большую прорубь и поставить над ней сарай с обогревом. На опыты с моделями позвал Евстафия Петровича. Корабел поначалу смотрел на эти опыты как на забаву барина. Но, поняв суть, принял активное участие. После завершения опытов, когда выбрали образец с наиболее удачной формой корпуса, он сказал:

– Правильная задумка у тебя, барин. Бывает, десять кораблей построишь, пока правильные обводы подберешь. А тут детские кораблики по воде погонял, и все ясно.

– Первое время модели в затоне прогонять будем, потом построим опытный бассейн. Пойдем чертежи лучшей модели смотреть и думать, как строить корабли.

Сергей развернул чертежи и показал их Евстафию Петровичу. Корабел внимательно рассмотрел все листы и вынес вердикт:

– Не получится. Мачты слишком высокие – такелаж такие мачты не выдержит, и даже слабый ветер их сломает.

– Такелаж не пеньковый, а стальной будет – витый из стальной проволоки.

– Стальные тросы придумал… Умен ты, барин. Но не получится, ветер перевернет такой корабль.

– Расчеты показывают, что нужно сто тонн балласта. Разложим вдоль киля сто тонн камней.

Евстафий Петрович продолжал перекладывать листы чертежей:

– Очень необычный корабль получится. Я все удивлялся твоему приказу клееные мачты готовить. Теперь понятно: корабль будет очень ходок и, судя по усилениям под артиллерийской палубой, с мощными пушками.

– Двадцать четыре пушки по бортам, две на носу и одна на корме.

– Ты что за корабли задумал?

– Фрегат для океана, от военных кораблей и от пиратов легко уйдет, а нужда заставит – так врага насмерть укусит.

– Место для рулевого хитро расположил, ему и паруса видны, и от врага укрыт, перо руля целиком под водой, и привод к рулю ядром не достать.

– Врагу нельзя давать шанс даже на один удачный выстрел.

– Опытен ты в морских боях, все предусмотрел.

– Всего не предусмотришь… Железо для киля и шпангоутов со стрингерами с лета получать начнешь.

– Ты и стальной дюймовый лист по ватерлинии пустить хочешь? Пушечный расчет такими листами прикрываешь. Они ядро крепостной пушки выдержат. Когда закладываем?

– Первые два спустишь на воду следующей весной, через год еще четыре. Далее каждый год по шесть фрегатов.

– Что с торговыми кораблями? Твои фрегаты больше трехсот тонн груза не возьмут.

– Делай не меньше четырех в год, размеры по мере возможности увеличивай до двух тысяч тонн.

Сергей занимался верфью и проектами кораблей до конца марта, по последнему снегу поехал в Тамбов.

Варфоломей Сидорович радовался, как ребенок. Опыт с легированием стали прошел успешно. После получения ферросплава он еще сомневался в удаче общей плавки. Но все получилось хорошо. Сегодня вторник. День, когда он проводит еженедельное собрание технических директоров всех заводов. Вопросов, как всегда, больше, чем ответов. Сергей Николаевич приветствует новинки в технологических процессах, всегда платит наградные за удачные решения. Собрание будет шумным, с обсуждением различных идей. И первая тема – испытание снарядов для морской пушки. Было поручено создать три типа снарядов. Собственно снаряд, книппель и шрапнельный снаряд. Первый и третий варианты были просты. Сергей Николаевич сам нарисовал эскиз снаряда и сказал:

– Для стрельбы шрапнелью снаряд делаете полым, внутри картечь и порох. Ставите дистанционную трубку, и снаряд взрывается в воздухе. Картечь сверху накрывает противника.

А второй тип снаряда не получался. Две половинки ядра, соединенные полуметром цепи, вращались в воздухе. При стрельбе из нарезной пушки книппель с ужасным воем пролетал меньше километра. Увеличить дальность никак не удавалось. Ежедневно испытывали до десяти самых невероятных комбинаций. От жуткого воя снарядов вокруг разбегалась вся живность. Пробовали скрутить две половинки проволокой, но она разрывалась на произвольной дистанции – какой прок с такого снаряда?

Вторая важная тема – создание передвижной буровой установки. Эта неожиданная задача требовала серьезных раздумий. Сергей Николаевич и сам понимал сложность поставленной задачи – дал в письме разрешение увеличить штат инженеров.

Инженерно-конструкторский центр, как называл этот совет хозяин, собрался в десять часов. Варфоломей Сидорович не удержался, решил похвастаться своим успехом: вопрос по легированию стали успешно решен. Но в ответ на это сообщение был ошарашен пушкарским отделом:

– А мы сделали книппель!

– Рассказывай. Как смогли решить проблему?

– Просто все получилось. Вложили между половинок снаряда малый заряд пороха с дистанционной трубкой и стянули половинки проволокой. Вот и вся премудрость.

– Молодцы, господа! Отработайте соединение половинок стальной лентой, и будем считать задание выполненным. Слушайте письмо хозяина.

Варфоломей Сидорович читал задание на паровую самодвижущуюся буровую установку и поглядывал на инженеров. Интересно смотреть на озадаченные лица.

– Что скажете, господа?

– Зачем ему такой сложный механизм?

– Получил от императрицы в дар степные земли, богатые рудой и каменным углем. Копать лопатой глубокие шурфы можно всю жизнь.

– Понятно, бурить на много проще.

– Буровая установка за полдня на пятьдесят метров пробы возьмет и границы залегания установит.

– Благоволит императрица нашему Сергею Николаевичу, земли дарит, людьми жалует. Наши заводы вдвое больше всех остальных в Туле.

– Сначала рассчитаем потребность бурового станка, после этого будем знать, какая паровая машина нужна.

– С паровой машины сделаем привод на самоходное колесо и на буровой станок.

Технические директора приступили к обсуждению насущных вопросов. Каждый вторник они сидели в кабинете Варфоломея Сидоровича до позднего вечера.

Тимофей закончил читать письмо Сергея Николаевича и посмотрел на притихший большой совет. Даже не в меру разговорчивый Иосиф Аврумович молча переваривал услышанное. Что затеял хозяин? Или он просто случайно получил эти земли. В случайность не верилось, расчетлив их хозяин, ох как расчетлив… Иосиф Аврумович опомнился первым:

– У меня для освоения этих земель нет денег. Да что тут говорить? Для этой земли у Екатерины нет денег! Ни у кого этих денег нет.

– Подожди, не сразу Москва строилась.

– Надо быть безумцем, чтобы взять для освоения эти земли! Но еще большее безумие – эти земли не брать! Я не знаю! И вы меня не спрашивайте!

– Как я понял из письма, мы должны готовить экспедицию. Татары с восточных земель частично осели на заводах в Тамбове, Туле и Москве.

– Правильно Тимофей! Нужен доброволец, поговорить с татарами и набрать людей среди них.

– Я поеду, – встал Зиновий Бабкин.

– С людьми возвращайся по весне, заодно поговоришь с казаками, они обещали в мае овец привезти по Дону и Днепру. Хвастали, что добыча легкая будет.

Остался еще один пунктик – найти специалистов по поиску золота и алмазов. Людей, согласных на экспедицию в Сибирь, Индию, Америку и Африку. Это будет поручено Петру и Аврааму.

Сергей решил остановиться в Москве на несколько дней. Хотел посмотреть организацию работ на заводе швейных машинок и поговорить с преподавателями института. Как он помнил из школьных уроков, в Москве в период восстания Пугачева была эпидемия холеры или чумы. Но завод с поселком был построен за окраиной, на берегу реки Яуза. Эпидемия не должна была достать его людей. Из Москвы планировал ехать в Тамбов, потом в Тулу, летом отправиться к казакам и осмотреть свои новые земли. В Тамбове его интересовали в первую очередь заводы и рабочие. Количество рабочих приближалось ктрем тысячам. Как следствие, требовался соцкультбыт. Сергей не хотел заводской жизни по образцу СССР: завод – пивнушка – драка – сон. И сухой закон, введенный еще Петром I, не поможет. Свинья везде грязи найдет. Пора определиться со строительством театра, цирка, боксерского и борцовского рингов.

Поля для игры в городки, лапту и футбол уже были. В Туле построили даже зоопарк, куда планировалось завезти и зверей из Африки. Через год будут готовы два первых корабля и можно будет приступить к своему плану. Колонизация Африки начнется лишь в середине XIX века. Две африканские страны привлекут к себе внимание только в начале XX века. Причина такого позднего освоения проста: берега этих стран не имеют судоходных рек, высадиться с океана в тропические джунгли невозможно. Что такое стена джунглей, мог понять только тот, кто эту стену видел. Сергей видел. В начале XX века на пропущенные земли придут экспедиции со стороны материка. Одну страну назовут Золотым Берегом, потом – Ганой; другую – Сьерра-Леоне. В Гане огромные залежи золота и алмазов. Золота так много, что разработкой алмазов практически никто не занимается. В Сьерра-Леоне, наоборот, добывают миллионы карат алмазов и на золото не обращают внимания. Сергей делал ставку на эти места. Он был в обеих странах и надеялся найти их без карт, по характерным береговым ориентирам. Аборигенов он не боялся: знал, что негры – абсолютно беззлобные пофигисты. Ты их не трогаешь, и они тебя не трогают. Найти негров будет даже проблемой: в джунглях люди не живут. Там вообще на земле никто не живет, вся жизнь в кронах деревьев.

В своем плане он не видел никакой авантюры. Во второй половине XIX века Сесил Родс в одиночку исследует Африку, найдет богатые месторождения и объявит себя премьер-министром республики Родезия, объединив местных негров вокруг себя. Республика Родезия просуществует до революции – до конца XX века. После чего будет разделена на Замбию и Зимбабве. Силового захвата своих будущих земель Сергей не опасался, для надежной обороны достаточно построить у порта одну крепостную артиллерийскую башню. Особенности западноафриканского побережья хорошо характеризует попытка англичан захватить французскую колонию Сенегал в 1942 году.

Единственный порт и столицу колонии прикрывала одна старая береговая батарея. Она не давала кораблям Англии войти в бухту. Английские линкоры преспокойно обстреливали город, но войти в бухту и высадить десант не могли. Наконец, англичане решили высадиться на океанский берег в пяти километрах от бухты. Через неделю флот принял десантников обратно на корабли – за неделю они так никуда и не продвинулись…

До начала выполнения африканского плана Сергей не хотел идти в Зимний дворец. Одно дело – прийти просто так. Другое – когда под окнами дворца стоит корабль с десятками тонн золота и сундуком алмазов. Екатерина возьмет царскую долю золота, но ему и десяти процентов хватит. Алмазов умная женщина не возьмет, ей хватит царской доли с продажи обработанных камней. Императрица – умная правительница, с ней можно иметь дело.

Выехали из Москвы в начале апреля с расчетом приехать в Тамбов через восемь дней. На выезде из города Николай Кочеряко спросил:

– Когда на твои южные земли поедем?

– Ты откуда про эти земли знаешь?

– Весь Петербург говорит, что ты южные земли у царицы выпросил. Татарам мстить за обиды будешь.

– Как я один могу татарам мстить?

– Так ты ехать собираешься – с казаками сговориться.

– А ты боишься обратно к казакам ехать?

– Нет, я из волжских казаков. С казаками междуречья мне делить нечего.

– Татар всей казачьей силой тронуть нельзя. Турция сразу по соплям даст, а Екатерина добавит.

– Так это всей силой нельзя, а малыми отрядами пограбить можно. Татары на малые отряды жаловаться не будут, даже если и обидят крепко. Сами разбойничают, как могут.

– Меня крымские татары не обижали, я с беспризорными татарами Поволжья сталкивался.

– Этих татар мало осталось. Казаки и солдаты ловят их и на землю садят. А они следом за солдатами уходят, не хотят на землю садиться. Ты скажи, Михаил, почему вы на землю не садитесь?

– Так не умеем мы сеять и пахать.

– Наука небольшая, и умения здесь не надо. Работать на земле надо.

– Все народы живут по своим обычаям и традициям, – вступил в разговор Сергей, – если татары веками пасли лошадей, то коров пасти не смогут.

– Ты попробуй с двадцати лошадей двадцать человек прокормить, – заговорил Михаил, – в день десять глотков кобыльего молока каждому да кусок кобыльего сыра. Праздник у костра, если куропатку или лису поймаешь, – разгорячился он.

– Может, и верно говоришь. Земля вас не интересует, по городам разбегаетесь. В Москве тысячи татар живут, у Сергея Николаевича на заводах из четырех тысяч рабочих – две тысячи татар.

Слухи о том, что на заводах Алексеева рабочим сразу дают дом, а работать надо только девять часов, уже давно разошлись, как круги по воде. Люди приходили почти ежедневно. Если в Москве иногда отказывали по причине неготовности рабочих мест, то сразу направляли добровольцев в Тулу или Тамбов. Но людей все равно не хватало. Тульские заводы требовали работников намного больше. Цеха по производству котлов и паровых двигателей расширялись непрерывно – спрос на продукцию постоянно возрастал.

В московском филиале банка Сергей прочитал письмо от Иосифа Аврумовича. Прибыль тульских заводов в 1766 году составила один миллион восемьсот тысяч рублей. Расширение производства сдерживал только дефицит рабочих рук.

Тамбов встретил летним теплом. Аграфена показала письмо матери из Петербурга: двухэтажный дом на берегу реки Фонтанка будет готов к октябрю. По первому снегу Аграфена уезжала в Петербург. Оно и к лучшему, Сергей чаще всего будет проводить время в Петербурге. Близнецы с радостным смехом пытались делать первые шаги. В день приезда Сергей так ни разу и не вышел из дома Аграфены.

В химической лаборатории были две новости. Один из вариантов солей ртути при ударе детонировал. Но полученная соль разлагалась через два дня. Сергей набросал эскиз ударного детонатора и назначил день повторного испытания всех образцов взрывчатки. После испытаний решил ехать на свои земли. Появилась надежда создать на нитрооснове порох. Уже были быстрогорящие, не оставляющие нагара образцы.

У фабрики музыкальных инструментов стояла настоящая очередь из телег. Познакомился с двумя новыми специалистами, румыном и поляком. Оба приехали сами со своими предложениями улучшить конструкцию рояля и пианино. Флаг им в руки, пусть работают во славу музыки.

В обсерватории познакомился с первым астрономом, ныне начальником обсерватории. Низенький и пухленький мужчина приехал из Нижнего Новгорода. Как только прослышал об обсерватории в Тамбове, так и приехал. Весь персонал обсерватории – в прошлом учителя математики из гимназий. Настоящие энтузиасты своего дела. Сергей целый день объяснял астрономам, что надо делать для изучения планет, какие практические задачи они должны решить при изучении звездного неба, какие открытия их ждут. Похвалил за сообразительность при синхронизации телескопов. Астрономы не могли знать одной вещи: если они пойдут по предложенному пути, то сделают не одно мировое открытие. Наконец начальник обсерватории Олег Авросимович Попов решился:

– Господин Алексеев, окажите любезность, проведите с нами занятия в одну из удобных для вас ночей.

– Господа, у меня не хватает времени на ночь с любимой женщиной.

Астрономы понимающе переглянулись. Как они не догадались сразу до простой вещи? Человек очень занят и вынужденно прекратил астрономические исследования.

На повторные испытания взрывчатки пригласили Воронцова. Сергей не забыл, как в прошлом году перепуганный губернатор прискакал на лошади. Собрались все офицеры, солдаты стояли толпой в сторонке. С новыми детонаторами лучше всех рванул образец номер двадцать один, все даже присели от сильного взрыва. После завершения испытаний подошел губернатор:

– Я сегодня же сообщу в Петербург о результатах, твой порох выше всех похвал.

– Спасибо, дело в том, что он взрывается только от детонатора. А проблему с капсюлем мы никак не можем решить.

Сергей помнил из вводной лекции в ВВМУ им. М. В. Фрунзе, что взрывчатка появилась как следствие поисков химических порохов. Опыты по применению взрывчатых веществ в качестве пороха проводились после изобретения капсюля, все испытания заканчивались разрушением казенной части оружия. Прошло несколько лет, прежде чем военные и ученые поняли смысл процесса быстрого горения. После чего разделили свои игрушки на порох и взрывчатку.

Теорию быстрого горения создал Лев Ландау в 1946 году, и на основании этой теории в СССР создали атомную бомбу. Европейские ученые создали в США атомную бомбу в 1944 году на основании теории деления атомного ядра.

Для Сергея Николаевича важным вопросом были капсюли. После успешных испытаний взрывчатки эта проблема стала доминирующей. Взрывчатка и детонатор были ключом к успешным горным работам.

После завершения опытов с образцами взрывчатки Сергей начал собираться на свои земли. Надо посмотреть, как живут его деревни и конный завод. Хотелось увидеть результаты опыта с подсолнечником. Письмо от Тимофея изменило планы. С конца апреля на Днепре его ждал отряд на казачьих «чайках» для похода на новые земли. Хорошо хоть, клинометр был готов, специалисты оптико-механического завода быстро сделали. Сергей сам аккуратно уложил приборы в седельные сумки. Компас и клинометр не имели транспортировочного стопора. С помощью компаса хотел определить направление на магнитную аномалию; другими словами, на залежи руды. Клинометр показывает вертикальную составляющую магнитного поля Земли. Таким способом Сергей хотел найти лучшее место для начала разработки руды. Не геолог он и не знает признаков залегания руд.

В Туле пробыл два дня. Посвятил все время Тимофею и Варфоломею Сидоровичу. Именно на них ложилась основная тяжесть новых идей по строительству железной дороги и коксовых батарей.

– Я все ждал, когда твои идеи закончатся, – сказал Тимофей. – Сейчас ты мне объяснил, что никогда.

– Очень интересная мысль, – заметил Варфоломей Сидорович, разглядывая эскиз паровоза и вагона.

– Мы получили очень богатые места, но между каменным углем и рудой двести километров степи.

– Руда у Днепра давно известна, но жечь каменный уголь Дона никто не догадался.

– На тех землях еще казаки живут, земли от крымских татар берегут, – напомнил Тимофей.

– Казакам недолго там жить, Екатерина возьмет Крым, и часть казаков уйдут в Бесарабию, остальные – на Кубань, останутся одни кацапы.

Казаки называли себя «хохлами» за характерный хохол из волос на бритой голове. Кацапами называли крестьян, занимающихся земледелием вокруг казацких крепостей. Русских звали москалями, поляков звали ляхами. Все эти слова в XVIII веке были обычны и привычны. Только болтологи XX века вложили в них негативный смысл, как и в слово «барин».

– Будет проще сплавлять лес по Днепру. Двести километров железной дороги тебя разорит.

– Ты частично прав, Тимофей, сначала дорога будет затратной. Впоследствии дорога будет давать хорошую прибыль, развивать близлежащие города.

– Ты уверен, что на Урале каменный уголь покупать будут? Там леса много.

– Уверен и в том, что Варфоломей Сидорович не даст тебе покоя после первой пробной плавки на коксе.

– Когда начнем с кацапов деньги за аренду земли брать?

– Сначала в степи осмотреться надо. У нас там ни кола ни двора. Если придем плату за аренду земли брать, нас с оружием встретят.

Второго мая Сергей встретился со своим отрядом, они поплыли вниз по Днепру на казачьих чайках. В отряде было восемь татар с Поволжья, два чеченца и два казака. Казаки пытались в Туле торговать награбленным добром в обмен на оружие, но прогорели и решили заработать на охране барина. Чеченцы заинтересовали Сергея, он знал, что чеченцев раньше называли скифами. Встретить их здесь, далеко от гор Кавказа, не ожидал.

– Как оказались вдали от родных земель? – спросил он братьев.

– Кровная месть, всех мужчин нашего рода кровники убили, женщин себе забрали, мы двое остались. Старики велели уйти, чтобы мы могли род возродить.

– Почему ушли так далеко?

– Сначала казаки прогнали, не поверили нам. Потом солдаты прогнали. Только в Тамбове твои люди позвали.

В Киеве сделали остановку, Сергей хотел осмотреть город, но смотреть оказалось нечего. Город был меньше Тамбова, а жители говорили на польском языке. Все вместе сходили в лавру, а с утра продолжили дорогу. По расчетам, надо было проплыть примерно сто пятьдесят километров.

На другой день начали высматривать поселения у реки. Сергей решил спускаться по реке до вечера. Если берега так и будут пустынны, вернуться к небольшому хутору, мимо которого проплыли на рассвете.

Небольшую деревушку на тридцать домов увидели в сумерках. В темноте причалили к мосткам и вывели лошадей. Местные жители помогли с разгрузкой и развели путников по своим домам.

Вместе с первыми петухами пришел староста.

– Куда путь держишь, барин?

– В Кривой Рог еду.

– Что тебе надо в Кривом Роге? Ты не купец, товаров у тебя нет, а железо москали не покупают.

– Хочу криворожскую руду посмотреть и на железо глянуть. Меня интересует качество железа.

– Качество хорошее. Все сабли казачьи из Кривого Рога. Тебе туда и ехать не надо, руду и железо в нашей кузнице посмотреть можешь.

– Ружья в Кривом Роге делают?

– Мало делают ружей и пистолетов, царица казаков тульскими ружьями балует. Присылает обозами вместе с порохом и свинцом.

Сергей после завтрака сходил к кузнецу. Маленькая домница для кричного железа и наковальня.

– Много шлаков выбиваешь? – спросил он кузнеца.

– Руда хорошая, шлаков мало.

– Деревня маленькая, а у тебя и домница есть. Кому железо куешь?

– Кузнецы из деревень выше по реке железо заказывают, из Киева купцы приезжают.

– Мне в Кривой Рог надо, кто дорогу показать может?

– Зайди в дом Кирилла, вечером в Кривом Роге будешь, если не мешкать.

Мешкать не стали и через час тронулись в путь. Сергей предполагал, что рудное месторождение хорошо известно. Кузницы у казаков были, должны быть и кузнецы, способные увидеть руду или признаки руды. Называть быструю находку Кривого Рога удачей не стоило.

На дворе XVIII век и дикого поля нет. Есть нейтральная земля между Турцией и Россией, где непрерывно бьются казаки и крымские татары, отстаивая интересы своих покровителей. У казаков нет сил для прорыва Перекопа. У крымских татар нет сил отойти от Перекопа. И Россия, и Турция – очень сильные государства. До начала XVIII века европейские эскадры боялись даже подойти к Средиземному морю. Франция клялась Турции в любви и дружбе и платила дань. Только регулярные поражения от русской армии и флота подорвали военную мощь Турции. В XIX веке Европа начала отрывать кусками сначала Северную Африку, затем Египет, Ливан и Сирию. После потери Ирака и Туркмении Турция начала затухать экономически. Франция первой бросилась на беззащитную Северную Африку.

…В Кривой Рог приехали с первыми звездами. С утра к Сергею пришел староста:

– Зачем приехал, барин?

– Царица хочет наладить оружейные заводы в Кривом Роге, вот и приехал посмотреть на руду.

– Зачем царице ружейные заводы в Кривом Роге? В Туле заводов не хватает?

– В Туле заводов хватает, да казакам ружей да пушек не хватает, тут делать будем.

– Любо, барин, любо. А где лес брать будешь?

– Как осмотрюсь в Кривом Роге, поеду на Дон. Хочу найти Макеевку и Горловку; слышал, уголь там хороший.

– Макеевку и Горловку знаю, и уголь там хороший. Раньше, при моем деде, уголь для пороха брали, сейчас только кузнецы берут.

– Где провожатых казаков найти?

– Когда в дорогу собираешься?

– За десять дней управлюсь – и в дорогу.

В Кривом Роге нашел два маленьких овражка, откуда кузнецы брали руду. Сергей велел накопать четыре корзины для опытных плавок в Туле, а сам с татарами стал ездить по округе, пытаясь определить район залегания руды. Но, согласно показаниям приборов, само поселение стояла на руде, и границы залежей уходили за горизонт. Однажды пошел с клинометром вдоль улицы. Люди с интересом следили за барином, вся деревня знала, зачем приехал этот москаль. Клинометр показал увеличение магнитного напряжения, и Сергей остановился в предполагаемом центре:

– Хлопцы, копните здесь метра на два, – попросил он подмастерьев кузнецов.

Два парня начали быстро копать и метра через полтора воскликнули:

– Глядите, руда!

Кузнецы сбежались посмотреть:

– И вправду руда, продай свои мудреные штучки, барин.

– Нет, господа кузнецы, не продам, у вас денег столько нет. Очень дорогие приборы, но оставить до следующего года могу, если для меня работу сделаете.

– А что за работа?

– Найти и отметить границу руды. Отметить места подъема руды к поверхности земли.

– А зачем тебе это надо?

– Я сейчас нашел выход руды между кузницей и стеной дома. Можно завод построить, а потом под ним руду найти.

Договор с кузнецами устраивал Сергея. Он планировал научить четырех татар и оставить их до следующего лета. Но с кузнецами все упрощалось, они люди заинтересованные, сделают больше и лучше.

В помощь Сергею собрался десяток казаков. Отряд в двадцать пять всадников поехал к Днепру. Четыре корзины руды отправили с купцами в Тулу. После переправы ехали по степи широкой цепью. Было много дичи, особенно куропаток. На привалах лакомились свежей птицей. На второй день увидели большой отряд татар. Но и татары заметили отряд Сергея, они разделились на две группы и начали обходить. Казаки с криками «тикай», рванулись к линии горизонта. Сергей крикнул своим:

– Стоять!

Он достал бинокль и стал рассматривать татар. В каждой группе атакующих было примерно по сорок всадников.

– Стременную лошадь под левую руку, заряжай!

Во время зарядки оружия объяснил:

– Татары идут плотной толпой, стреляем на максимальной дистанции по моей команде.

– По два-три выстрела из ружья успеем сделать, – прикинул Николай.

– К нам подойдет только половина – и получит залп из пистолетов.

– Как построимся? – спросили чеченцы.

– Мы станем в ряд, татары нас начнут огибать с боков. По моей команде от меня вправо, от Николая влево, загибаем вперед и выставляем пики, их лошадки от пик шарахнутся.

– Правильно, хозяин, мы их ударим в бок. Они побегут к своим, а вторая группа татар повернет на нас.

– Лошадей не горячить и заряжать оружие, встанем в ряд и повторим.

Зарядив оружие, шагом двинулись навстречу ближней группе татар. Определив дистанцию, Сергей скомандовал:

– Встали, выровнялись – и чуть позже огонь!

Выстрелили недружно, начали быстро заряжать. Успели сделать по три выстрела и в расходящемся дыму увидели разбегающихся татар. Оставшиеся в живых семеро всадников настегивали лошадей.

– Разворачиваемся – и навстречу второй группе шагом, – скомандовал Сергей.

Разгром первой группы увидели и казаки, и татары. Татары повернули своих лошадей, казаки погнались за убегающими, тем временем был атакован отряд Сергея.

– Встали, выровнялись – огонь! – снова скомандовал он.

На этот раз его охрана стреляла эффективнее. Помогал моральный подъем после первой победы. После третьего выстрела Сергей скомандовал:

– Отряд Николая, с пиками и пистолетами вперед в атаку! Правая половина за мной!

Сергей уже видел, что остатки первого татарского отряда, пытаясь уйти от казаков, завернули ближе к ним, чем к казакам. Он решил перехватить отступающих и добить. Хороший враг – только мертвый враг. С Сергеем были семеро татар и Михаил. Сергей отстегнул Бурана, и Буян сразу вырвался вперед. Свист ветра в ушах – и вот приближается отставший всадник. Короткий укол пикой в круп, и татарин слетает со спины шарахнувшейся лошади. Сергей быстро настигает следующего и бет пикой в спину. Острие пики на метр выходит из груди татарина. Сергей выпустил пику из руки и достал из ножен английскую саблю. Следующий всадник оглянулся и резко свернул вправо. Но тут в руках Михаила щелкнул бич и злобным языком ужалил татарина в шею. Бедняга с визгом упал на землю. Настиг сразу двоих, слева бить не умеет, просто ткнул саблей в круп левой лошади. С длинным замахом ударил правого наискось, разрубил всадника на две части. Оставшаяся пара татар начала расходиться в стороны. Сергей достал пистолет и стал целиться, подстраиваясь под ритм скачки. Выстрелом всадника снесло с лошади. Оглянулся в поисках последнего всадника и увидел, как его татарин вытирает саблю о халат. Все, врагов больше нет. Перевел Буяна на шаг и позвал Бурана. Шаловливые трехлетки за два года перешли в разряд серьезных коней и сегодня показали всем класс.

Отряд собирал добычу и пленных, подъехали восторженные казаки:

– Никогда бы не поверил, что в одиночку можно сотню татар взять. Засмеют ведь, когда буду правду рассказывать, – сказал казачий десятник.

– Никто в одиночку не брал, наш отряд в пятнадцать человек.

– Так я и говорю, что в одиночку, без нас.

– Куда твои казаки повели пленных? – Сергей не хотел говорить резкости по поводу разбежавшихся казаков.

– Показывать убитых.

– Зачем им смотреть на убитых? Насмотрелись уже за свою жизнь.

– От твоих ружей по полтатарина осталось, с одной стороны дырка от пули, с другой только кости да тряпки торчат.

– И зачем татарину это видеть?

– Своим расскажут, и все бояться начнут наших ружей.

– Ты их решил отпустить?

– Зачем отпускать? Мы два раза в год пленными меняемся.

– Те двое казаков куда поскакали?

– Тут в пятнадцати километрах стан с церковью Святого Покрова. Хлопцев кликнут, чтоб татар и хромых лошадей забрали.

Решили встать на отдых, к Сергею подошли его татары:

– Спасибо, барин, за науку. Мы раньше все гадали, почему русские нас бьют, сегодня рядом с тобой поняли.

– Вам спасибо за службу и за крепкую руку.

Татары еще раз поклонились и ушли. Что там они поняли, ему было безразлично.

– Михаил, – позвал Сергей. – Где научился так ловко хлыстом орудовать?

– В Туле у нас в цирке цыган хлыстом свечи тушит и шапки сбивает, за копейку желающих учит, вот и я научился у цыгана.

– Молодец, ловко получилось.

Его отряд делил добычу. На земле лежало пятнадцать кучек барахла, и казаки никак не могли принять решение, кому что взять.

– Михаил, сядь сюда, чтобы добычу не видеть. Я показываю долю, а ты называешь имя, все будет честно, без обид.

Способ дележа пришелся по душе всем. За пять минут под шутки и смех добыча разошлась по рукам. Сергей свою долю подвязал к лошади. Нельзя показывать своего превосходства и того, что ты не нуждаешься в этих тряпках. Был бой, а в бою все равны. Потом он еще будет этих людей наказывать или награждать, но в данный момент было психологическое состояние равенства друзей-победителей.

В Горловке и Макеевке осмотрел выходы угля на поверхность земли. Редкие небольшие холмики возвышались среди бескрайней степи. Холмики уже давно были подрыты, и все желающие брали уголь. Кузнецы для своих горнов, другие – для хозяйственных нужд. Главная цель достигнута: для первых шагов нового завода увиденного вполне достаточно. По мере развития завода будут расширяться и шахты, но это перспектива на многие годы.

Загрузили корзинами с антрацитом двенадцать телег и тронулись обратно к Днепру. Сергей хотел привезти максимально возможное количество угля, но в окрестных хуторах и селах удалось купить только дюжину пароконных телег.

Сергей начал планировать организацию нового промышленного центра. Оценил дорогу между шахтами и рудником. По его прикидкам обоз с углем будет в пути примерно десять дней, включая переправу через Днепр. Придется строить через Днепр мост. Даже два моста, один обычный, другой – железнодорожный. Очень трудно, почти бесполезно, объяснять людям, почему нельзя ехать по железнодорожному мосту. Для строительства железной дороги возьмет за основу проложенную обозниками дорогу. Какова ширина колеи, он не помнил, но меньше двух метров.

Загрузили и отправили по Днепру чайки с углем, начали собираться сами. Сергей решил возвращаться верхом. Но тут прискакал казак из Александровска. Атаманы кличут на помощь. Сергея удивила такая просьба: чем он мог помочь атаманам? Но сборы закончены, и можно посмотреть, как выглядит знаменитая столица казаков. После взятия Крыма казаки с этих мест уйдут, Хортица постепенно опустеет.

…Хортица впечатления не произвела. Маленькая рыбачья деревня. Вся жизнь переместилась в крепость Александровск. Общий вид пограничной крепости портили толпы пьяных казаков. Много шума и бестолковщины, казаки беспричинно размахивают саблями. Дисциплина отсутствует в принципе, возможно, отсутствует даже само понятие дисциплины. По приезде Сергея провели в «зал заседаний», где через пару часов собрались опухшие атаманы. Пришел комендант крепости генерал Нащокин и два петербургских сановника.

Вопрос оказался прост: казаки за лето не получили добычи. Они не смогли пограбить татар, выпустивших свои стада на летние пастбища. Особенно огорчался атаман Дзюба:

– Татары этим летом сотнями на наши земли заходят. За Хортицу уходят и кацапов пугают, а нам к Крыму близко не подойти. За пятьдесят километров до Перекопа турецкие лагеря стоят.

Сергей хотел посоветовать побить татарские сотни да попугать турок в лагерях. Да не его это дело, без него советники есть.

– Если лето будет без добычи, наши казаки на Волгу уйдут или на Урал. И кто тогда Россию от татар защищать будет? – чуть не пуская слезу, жаловался атаман Закаряка.

Наконец суть прояснил атаман Байбака:

– Узнали казаки, что ты, барин, в морских делах силен, и решили тебя просить набег на Крым возглавить. За участие твоя доля будет вдесятеро больше атаманской, но и атамана с тобой не будет.

– Что я в Крыму делать буду?

– Татары в Крыму казаков не ждут. Захватишь город с богатой добычей.

– Кто из вас в Крыму был?

Казаки посмотрели на одного из петербуржцев.

– Андрей Гаврилович бывал.

– Ты, Андрей Гаврилович, в Бахчисарае был?

– Да, к хану Гирею каждый год езжу.

– Значит, кроме Джанкоя и Бахчисарая, ничего не видел. Крым, господа атаманы, – пустая безводная земля. С этой стороны один ковыль растет и два маленьких городка, Евпатория и Саки, где живут рыбаки и пастухи.

– Так ты в Крыму был?

– Крым я знаю, во всех крымских городках бывал. С одной стороны безводная степь, с другой – непролазные горы. На берегу две крепости – Керчь и Херсонес.

Сергей обвел взглядом присутствующих:

– Еще рыбацкие поселки Феодосия, Судак и Ялта. Сейчас рабов у татар нет. И денег нет.

– Мы каждый год татар грабим и добычей довольны. Нам до лета добычи хватит, если один городок на саблю возьмем.

– Готовьте двадцать чаек и сотню казаков, я хлопцев подготовлю, и в путь отправимся за добычей.

Сергей проинструктировал атаманов о необходимых мерах подготовки. Сам стоял над гончарами при изготовлении первой гранаты, ребристого керамического подобия лимонки на килограмм пороха. Главным условием изготовления была прочность, граната должна выдержать падение на камень. Последовали тренировки и занятия с казаками. Выпивох гнал без разговоров, с утра пахнет перегаром – до свидания. Договорился с атаманами о подстраховке, если из Крыма придется убегать. После первого разговора с атаманами генерал Нащокин позвал Сергея в свой дом:

– Ты сказал, что весь Крым знаешь. Как Перекоп взять, не посоветуешь?

– Не надо Перекоп брать, поставь десять осадных пушек стену бить и иди в обход.

– Какой обход? Нету другой дороги.

…Каждый день Сергей приходил к генералу Нащокину и рассказывал все, что помнил про Крым. Нащокин и сановники тщательно записывали. Свои рассказы Сергей дополнял рукописными схемами и картами. На прощание, когда были готовы чайки и казаки, напомнил еще раз:

– Не сбивайте турок и татар с Перекопа, держите в напряжении. Сами идите сразу на Бахчисарай и Керчь. Когда турки поймут, им останется только в плен сдаться.

В свою очередь Сергей узнал много неожиданных вещей. Малороссию с юга защищали не казаки, а регулярная армия. Стояла цепь крепостей – Херсон, Ислам-Кермен, Александровск и Ростов-на-Дону. Столица южного казачества уже двести лет был в Черкасске. Осенью очередные отряды донских казаков приходили в крепости на годовое патрулирование. И ежегодно жаловались на отсутствие добычи. Для Сергея это было сюрпризом.

– Почему казаки перешли с Днепра на Дон?

– А что им делать в этих безлюдных и безводных степях?

– Как что? Раньше они делали набеги и захватывали богатую добычу – и сейчас могут это делать.

– Раньше крымские татары делали набеги на Россию, а казаки эти отряды перехватывали. Со времен Ивана III крымчаки за Татарский вал носа не высовывают.

Все оказалось просто – вопрос денег. С Дона казаки совершали набеги на окрестности Азова или богатые села Кубани.

К Евпатории подошли ночью, по три десятка казаков высадились на пляж с востока и запада от города. Сергей осторожно подгребал к крошечному порту. У причала стояли два кораблика тонн на триста—четыреста. Но один был военным, на тридцать пушек, сколько моряков на борту, Сергей не имел понятия. Если тридцать пушек, то прислуги не менее ста двадцати человек, да экипаж не менее сорока. Абордажной команды не должно быть, Черное море – внутреннее море Турции. Высадились на берег под прикрытием причала. Осмотрелись и тихо двинулись на свои позиции. Под борт военного корабля подобрались незаметно.

Сергей спокойно начал подниматься по трапу. Вахтенный проснулся и стал всматриваться в визитера, затем что-то сказал. Однако Сергей неторопливо подошел к вахтенному и бросил:

– Привет.

Вахтенный снова что-то заговорил.

– Доброе утро, говорю.

– Доброе утро, – неожиданно ответил вахтенный.

– Ты русский язык знаешь?

– Нет, я болгарин, я по-болгарски говорю.

– Это хорошо. Сколько человек на борту?

– Двести двадцать.

– Все внизу спят?

– Кроме капитана и офицеров. Капитан в своей каюте, – он указал на корму, – офицеры на носу.

Сергей Николаевич посмотрел на своих ребят, которые уже заняли позиции.

– Жить хочешь?

Риторический вопрос, не требующий ответа. Сергей взял у Михаила две гранаты, из одной выковырнул фитиль и протянул вахтенному:

– Держи. Внутри заполнена порохом. Сейчас я фитиль на своей гранате подожгу и брошу на купеческое судно.

– От взрыва весь город проснется!

– Проснется, ты после взрыва иди вниз и объясни народу: или они выходят на причал без оружия, или мы их забрасываем этими гранатами.

– Пороховой погреб взорвется!

– Ты правильно понял.

Вахтенный торопливо закивал головой. Сергей поджег фитиль и, немного подождав, бросил гранату на торговый корабль. Укрылся сам и дернул за собой вахтенного. Грохнул взрыв, Сергей толкнул болгарина к палубному люку:

– Иди, матрос, успокой народ.

Болгарин побежал по трапу вниз, капитан в подштанниках и чалме выскочил на палубу. Удар прикладом между ног лишил его чалмы и способности членораздельно говорить. Офицеры оказались умнее. Они увидели участь своего капитана и без разговоров выкинули через дверь свое оружие. Показывая пустые руки, спустились на причал. Сергей посмотрел на торговое судно. Там порядок, пожара нет. Экипаж уже на причале. С артиллерийской палубы на берег потянулись военные моряки.

Казаки уводили пленных на пляж, скоро там появились костры, запахло кофе и едой. Сергей пошел изучать трофейные корабли. Оба показались примитивными, а купеческий корабль по составу груза напоминал лавку Райпотребсоюза. Приказал выбрать из пленных моряков двадцать добровольцев для перегона кораблей и пошел смотреть город.

…В Евпатории он отдыхал со своей семьей всего три раза. Когда не было возможности получить путевку в Ялту, Гурзуф, Сочи или Пицунду. Но сейчас что-либо узнать не смог, город выглядел совершенно иначе. Только на песок пляжа так же, как и в его «прошлой жизни», набегали мелкие волны. Над улицами города уже стояли крики женщин. Казаки переходили от дома к дому и повторяли: «С вещами на выход, сбор на берегу у рыбачьих лодок». Сергей спросил у встречного казака:

– Конюшни нашли?

– Нашли, нашли. Три десятка верхом на Саки ушли.

Пошел дальше, но был перехвачен гонцом:

– Барин, хан со слугами и солдатами в своем доме закрылся, стены высокие, штурмовать трудно. Много казаков погибнет.

– Где конюшни?

– Если городские конюшни, то недалеко, за теми домами, там еще сотня лошадей стоит.

– Другие конюшни есть?

– На окраине города. Сколько там лошадей, не знаю; знаю, что много. Так как с ханом быть?

Сергей объяснил казакам, что им делать, и пошел в конюшню.

Когда еще до рассвета в дом Гузлак-хана постучали стражники и закричали, что в городе казаки, он вышел разъяренный и рявкнул:

– Идите и убейте.

Через двадцать минут над городом уже слышался многоголосый плачь женщин и детей. Все сорок два стражника во главе с начальником стражи и в окружении своих семей и слуг стояли около его ворот. Они молили открыть ворота и впустить их во двор. Гузлак-хан долго не мог принять решения. С одной стороны, все они его родственники и преданные ему люди. С другой – они должны изгнать из города казаков. Откуда сюда, в Евпаторию, шайтан занес казаков? Решение подсказал добропочтенный Шаун Бибхаш, чей корабль стоял в порту. Хозяин корабля жил у Гузлак-хана на правах уважаемого и желанного гостя.

– Впусти их во двор. Если казаки подойдут к дому, они будут сражаться за тебя. Когда отважные моряки с военного корабля погонят разбойников, они наловят тебе рабов.

– Входите во двор, вы же мои родственники, как я могу вас бросить в тяжелое время?

Но шло время, а шума сражения не было. Даже стенания несчастных женщин стали затихать. Вдруг в его ворота стали грубо стучать:

– Открывай ворота и выходи с имуществом, – закричали с улицы.

– Я тебе сейчас открою ворота и пулю подарю, – гордо ответил начальник городской стражи.

За воротами поговорили и ушли. Гузлак-хан успокоился, стены вокруг его дома высокие, разбойники побоятся через них лезть. Снова постучали в ворота и попросили выпустить на улицу доверенного человека. Они хотят договориться! Сильный договариваться не будет. У Гузлак-хана был доверенный человек, его слуга Остап, который прислуживал ему многие годы.

Остапа привели в дом, когда Гузлак-хан был еще просто Гузлак. Новый слуга служил верой и правдой. Потом Остап принял ислам – Гузлак-хан помнит, как Остап страдал после обряда обрезания. Одно дело пройти обряд в младенчестве, другое дело – в двадцать шесть лет. Тогда Гузлак очень сочувствовал Остапу, хотя и не понимал, зачем тот сменил веру. Никто Остапа не принуждал и не запрещал молиться по христианскому обычаю. Вера разная, а Бог один.

Остап подошел к воротам и оглянулся, стражники стояли во дворе с готовыми к стрельбе мушкетами. Гузлак-хан утвердительно кивнул головой – Остап приоткрыл ворота. Минуту поговорил и показал рукой на сад. Через стену пролетело что-то шипящее, в саду грохнул взрыв, вырвав с корнем несколько деревьев. От испуга Гузлак-хан присел.

– Они говорят, это дружеский привет. Чтоб нам не скучно было, – прокричал от ворот Остап.

Ничего себе дружеский привет! После этого привета придется четыре дерева сажать. Остап, не закрыв ворота, пошел к Гузлак-хану.

– Закрой ворота, сын ишака, – крикнул начальник стражи.

– Казак сказал, что они во двор не пойдут, мы сами все вынесем. Господин, – Остап поклонился Гузлак-хану, – казак велел сидеть тихо и не шуметь. Иначе они нас, как уток на болоте, перестреляют, – и показал на крышу соседнего дома.

Гузлак-хан вцепился в свою бороду двумя руками. На крышах соседних домов стояли татары с черными ружьями. Один из татар, заметив взгляд Гузлак-хана, сделал неприличный жест. Как он не догадался! Это татары привели сюда казаков! Самим казакам так далеко не зайти. Они за это поплатятся! Гузлак-хан напишет письмо прямо в Стамбул своему троюродному брату.

– Господин, – снова поклонился Остап, – они хотят мне показать еще один сюрприз.

– Иди, только не долго, скоро время пить кофе. Подашь мне пахлаву с абрикосами.

Только ни кофе, ни пахлавы с абрикосами ему не дали. Через пятнадцать минут прибежал Остап и упал на колени.

– Что увидел? Говори!

– Милостивый господин! Казаки показали мне пушки и сказали, что если они их притащат к твоему дому, то дальше будут говорить пушки. Казаки будут слушать, как мы умираем.

Шаун Бибхаш подвесил на пояс кошельки, обнял свою шкатулку и пошел к воротам. Стражники немного потоптались и, бросив на землю оружие, последовали за Шаун Бибхашем. Но в воротах стражников остановил казак:

– Почему руки пустые? Кто больше вынесет из дома, тот получит приз.

Сергей выбрал себе лошадь и поехал на пляж. Проезжая мимо пленных, увидел искомое:

– Подойди сюда, – позвал унылого мужчину, сидящего с женой и пятью маленькими детишками.

Мужчина подбежал и встал на колени.

– Встань. Как зовут?

– Моисей Мертель, – ответил мужчина.

– На арабском и турецком языках писать умеешь?

– Да, господин.

– Будешь моим счетоводом, садись с семьей на первую чайку. Сейчас напиши этот текст на двух языках и отдай моему татарину у дома хана.

Сергей подробно проинструктировал Моисея и на прощанье сказал:

– Не увлекайся, казаки без штанов оказаться могут.

С пляжа поехал осматривать город, оказавшийся совсем маленьким. Улицы протянулись не больше двух километров вдоль берега. Сергей выехал на окраину города и достал бинокль. Рассмотрел первые телеги со стороны Саки. Большая часть дела сделана, осталось завершить задуманное.

Через пять дней город опустел, даже имама из мечети увезли. К дому Гузлак-хана подъехал татарин, прошел по пустым комнатам и кладовкам. Оделся в хозяйские одежды, бросив хану свои обноски, и положил перед ханом письмо:

– Передашь наместнику султана, – сказал татарин.

После чего сел на лошадь и поскакал в степь догонять казаков. Еще через десять дней в город въехал турецкий отряд. Стая голодных собак грамотно окружала резвящихся на пустынных улицах крыс. Гузлак-хан ел дыню. Разбив ее о колено, он выковыривал сочную и сладкую мякоть руками и довольно жмурился. Солдаты въехали во двор:

– Что случилось? – спросил старший.

Гузлак-хан положил на землю кусок дыни и принес из дома письмо: «Свободу и независимость крымским татарам! Долой угнетателей! Не хотим пить крымские вина! Наливайте нам только калифорнийские!» Это было написано на арабском и турецком языках. Старшина отряда все понял. Здесь не только заговор и измена, но и желание сменить ислам на христианство.

– Они ушли в степь? – уже догадываясь, каким будет ответ, спросил паша.

– Все пошли на Перекоп.

Гузлак-хана посадили на лошадь и повезли в Бахчисарай к наместнику султана. Наместник прижмет хана Гирея, как вошь на бороде.

Сергей вывел свой корабль из порта и на всех парусах помчался на западный берег Крыма. Там была назначена точка сбора табунов. Корабль был загружен по самое не могу. В трюм сложили все собранное оружие. Плюс порох, городская казна и деньги местных купцов и торговцев. Оба городка вымели до пылинки. Местным жителям сказали: «Все, что вы не возьмете с собой, мы заберем себе». Поверили, наивные, постарались утащить все свое имущество.

Весь отряд Сергея ушел с казаками, на корабле остались Михаил и Николай. Казаки погнали табун более чем в тысячу лошадей. Количество лошадей планировалось еще увеличить – за счет пасущихся в степи. Здесь, в степи, была опасность нарваться на сопротивление и преследование. Поэтому Сергей и решил стоять на захваченном корабле у места сбора лошадей. Если казаков прижмут, лошадей можно бросить и уйти на корабле. Сотню человек корабль легко возьмет.

Сделал замеры скорости. Всего три узла – смешно для XX века. Главное – оценить возможности боевого корабля XVIII столетия. По скорости они не шли ни в какое сравнение с его баркентинами. Те при подобном ветре дадут скорость в четыре раза больше. Управление тяжелое, и реакция на руль запоздалая, работа с парусами требует физического напряжения. Такелаж не назовешь бегучим – шкоты и фалы ходили с тяжелым скрипом.

Турецкие корабли не предназначены для океанского плавания. Открытие Индии, затем Америки, дало мощный толчок для развития европейского кораблестроения. Голландские корабли уже вывозили специи из Индийского океана. Они построили фактории даже в Японии, но Индию не заметили. Португальцы для своей экспедиции в Индийский океан наймут арабских капитанов. Через полгода португальцы увидят Индию. Шелк, бархат и специи потекут в Европу. И в XXI веке Индия будет занимать первое место по добыче золота и драгоценных камней.

Огорченные голландцы издали указ: «Любой корабль, вышедший за пределы Атлантического океана, будет утоплен». Сегодня над этим можно посмеяться, тогда это была реальная угроза. Не просто так Петр I выбрал для учения Голландию. Огорченные португальцы начали посылать экспедиции на запад. Самая удачная фактически дошла до Бермудских островов. Но удача улыбнулась Колумбу, что, впрочем, не изменило указа Голландии.

Этот указ был аннулирован, когда Голландию оккупировали испанские войска. В Индию рванулись французы. Затем англичане заключили с португальцами колониальный союз, это позволило британским купцам отправиться в океанское плавание на португальских кораблях. Освоившись, англичане отказались от покупок заморских земель и строительства факторий. Они перешли к вооруженному захвату земель и междоусобным сражениям. Ведущие европейские страны бились за чужое золото. Англии был необходим надежный союзник в Европе, и выбор пал на Россию. Но это другая история.

На следующий день увидели место погрузки лошадей. От Крымского берега до Тендеровской косы белыми бусами протянулись паруса чаек. Одни везли лошадей, другие спешили за лошадьми. Встали на якорь в ожидании развития событий. Счастливые лица казаков на чайках, приветливые крики и взмахи рук. Добыча! Они все с хорошей добычей, табун лошадей на берегу быстро увеличивается.

Черезнеделю Сергей Николаевич начал волноваться. Так долго продолжаться не может. Его беспокоила погода. Сентябрь – бархатный сезон, и штормового ветра не будет. Татары должны уже опомниться и наказать обидчиков. Перехватить всех невозможно, убежавшие татары обязательно сообщат своим ханам о бесчинствах казаков. Утром Сергей передал приказ прекратить набеги и заканчивать с погрузкой лошадей. Через три дня чайки погрузили последних лошадей и казаков и двинулись на Днепр. Сергей приказал одной чайке ждать у берега до захода солнца. Сам приготовил корабль к съемке с якоря. Он оказался прав, ближе к вечеру заметил всадников. Три казака мчались к берегу во весь опор. С собой они тянули двух лошадей с пленными. Сергей осмотрел в бинокль степь: преследования не было. Какая дикость! Он три недели хозяйничал на западе Крымского полуострова – и никакой реакции.

Подняли якорь и пошли в Днепр. Сергей планировал привести оба корабля в Александровск. Может, они еще пригодятся в войне за Крым. Десант в тысячу солдат возьмут, а потом снабжение доставят.

Крепость встретила ликованием и пушечным салютом. На берегу впереди толпы стояли то ли полупьяные, то ли полутрезвые атаманы и две дивчины с хлебом-солью на рушнике. Атаманы, обнимая и целуя своего героя, уточнили, что дивчины ему в подарок от «обчества» насовсем. Сергея потащили на пьянку в «зал заседаний». Он отговорился необходимостью разгрузить корабль, оружие, порох и деньги требовали надзора. Атаманы согласились и радостно орали вместе со всеми, когда с корабля выносили сундуки с деньгами. На радостях вписали в казацкую долю и отряд Сергея. Потом начали выгружать ружья да сабли. Через два часа атаманы ушли «промочить горло». Пушки Сергей решил выгрузить на другой день, а пока пошел навестить генерала Нащокина.

Генерал был искренне рад, внимательно, не перебивая, слушал рассказ о произошедшем. Уже в потемках Сергей пошел в выделенный ему дом снять пробу с подарков. Девушки оказались с опытом и желанием и сразу попросили забрать с собой из этого бардака.

Задержался на десять дней, пока Моисей Мертель закончил все пересчеты. Теперь ждали конечного расчета с казаками. Сергей брал себе всех пленных, остальную долю деньгами. Но у казаков денег не хватало, тридцать пушек и оружие с порохом были слишком дороги. Деньги за выкуп знатных пленников не считали до получения самого выкупа. Никто не знал, сколько за них получат. Пока атаманы искали деньги, Сергей проводил время с генералом Нащокиным и петербургскими сановниками. Вопрос Крыма обсудили со всех сторон. Все были единодушны во мнении, что полуостров пора брать под руку России. Казаков пора передвинуть к Карпатам. Все понимали и то, что Екатерина не начнет войны сама. Провокаторам войны придется туго, не простит императрица зачинщика.

Самыми дорогими на выкуп оказались последние пленники. Троица казаков-разбойников забралась в Бахчисарай и утащила дочь хана Гирея и ее жениха сирийца аль-Хамиси. Поговорить с геройскими казаками-разбойниками Сергею не удалось. Они лежали пьяными в шинке, а как только начинали шевелиться, почитатели начинали кричать «любо» и вливали героям в рот самогон. Со слов шинкаря Сергей сделал вывод, что казаки-разбойники нахально въехали в Бахчисарай и схватили свою добычу с крыльца ханского дворца. Это было чистейшим вымыслом: Сергей лично видел, что преследования не было. Но говорить ничего не стал, легенды тоже имеют право на жизнь. Видел и пленников. Красивая девочка четырнадцати лет и двадцатилетний юноша гуляли по крепости и наслаждались свободой от нянек, слуг и этикета. Теперь точно поженятся, такие впечатления хорошо сближают. Кроме них выкуп был обещан за купцов, офицеров и двух чиновников. Казаки обещали привезти долю Сергея после получения денег.

Наконец казаки предложили вариант расплаты. Ему отдают всех пленников, все имеющиеся деньги и тысячу лошадей. Сергей согласился. Он знал о таком способе расчета, огромный табун был давно сформирован. Вечером ударили по рукам, а утром тронулись в путь. Еще накануне его отряд попросился к нему на постоянную службу. В чайку к Моисею Мертелю, который с видом висельника сидел на мешках с деньгами, посадили двух казаков и подаренных девушек. Остальной отряд с нанятыми погонщиками двинулся к Тамбову. Через почтовую службу Сергей отправил еще одно письмо Тимофею. Надо готовить корм лошадям и искать возможности для продажи. Все лошадки породистые, и продавать крестьянам – преступление. Сергей не отказался от мысли вернуться степью и решил попутешествовать со своим табуном. Потом, по настроению, податься в Тамбов или в Тулу.

Императрица была не в настроении. Григорий из ревности к новому фавориту уехал в Александро-Невскую лавру. Екатерина потратила целый день на уговоры вернуться, а вернувшись, он всю ночь требовал от нее клятв в любви и верности – вместо того чтобы заняться тем, чем подобает заниматься мужчине ночью. Вчера Екатерина смогла только бегло посмотреть почту и разделить письма на важные и не очень. Теперь, не выспавшаяся и не удовлетворенная, она села читать.

В первую очередь императрица взяла письмо от своего наместника на окраине. Что-то в письме генерала Нащокина ее заинтересовало. Она начала читать и вскоре довольно пискнула. Ну надо же!

– Позвать на обед Румянцева и Долгорукого, – велела она лакею.

Нащокин писал, что на окраину приехал дворянин Алексеев для осмотра мест с железной рудой и каменным углем. В поездке Алексеева сопровождал отряд казаков. Но когда налетели татары, казаки убежали. Алексеев один побил сотню татар, взяв в плен более двадцати разбойников. Причем ни Алексеев, ни его слуги не пострадали. Из разбойных татар ни один не ушел от кары. Прознав, что Алексеев в прошлом морской офицер, Нащокин подговорил атаманов сманить Алексеева в набег на Крым морем. Алексеев поддался на посулы и пошел в набег с сотней казаков. В набеге полностью разграбил два крымских городка и даже выкрал из дворца хана Гирея принцессу и сирийского принца. С набега Алексеев взял пять тысяч пленных, тысячу породистых лошадей и большую казну. Сколько в казне денег, казаки умалчивают, но точно известно, что казну забрали полностью. Казаки очень довольны, у них с набега десять тысяч лошадей, оружие горами на площади и тридцать пушек. Сорок два бочонка пороха, прочей рухляди не считано. Казаки в набеге убитых и раненых не имеют. Алексеев привел с набега два турецких корабля и был встречен в Александровске пушечным салютом.

Эту часть письма Екатерина сегодня вечером прочитает своим гостям. Будет повод поговорить об удачливом юноше. Но самое главное было дальше. Нащокин подробно описал свои разговоры с Алексеевым о возможности быстрого взятия Крыма. Оказывается, юноша хорошо знает Крым и был во всех крымских городах. Его предложение свести войну за Крым к быстрому захвату Бахчисарая в обход Перекопа Нащокин считает вполне разумным.

К письму были приложены написанные Алексеевым карты и схемы Крыма с возможными путями перехода войск. Именно это необходимо показать Румянцеву и Долгорукому. В случае войны с Турцией они поведут русские войска.

Оба сановника прочитали письмо генерала Нащокина очень внимательно. Затем приказали писарю переписать для них важные места и перерисовать схемы. И Румянцев, и Долгорукий были согласны, что главный удар следует нанести в устье Дуная, но не понимали, почему после форсирования этой реки будет заключен мир. Удар заставит турок усилить свои войска в дельте Дуная за счет Крыма, что облегчит русским взятие полуострова. Взятие Керчи заставит турок усилить оборону Азова. Предложение вместо штурма Азова захватить с суши Анапу и Геленджик смущало: не факт, что это заставит турок автоматически уйти из Азова. Мысль запустить казаков на Кубань для прикрытия Анапы и Геленджика была весьма разумной. Но самое удивительное – феноменальная способность зеленого юноши к стратегическому мышлению. Все эти планы достойны зрелого генерала, но никак не молодого отставного моряка. Предложение в качестве отвлекающего маневра пустить войска по западному берегу Каспийского моря и заключить союз с Персией, извечным врагом Турции, по мнению Румянцева, достойно награды.

В Стамбуле думали по-другому. Турция вывела войска из Крыма с целью наказать татар, они всегда были ненадежными союзниками. Сейчас явно ищут повод для войны с Россией. Тогда турецкая армия высадится в Крыму, мамелюки вырежут всех, и Крым будет по-настоящему турецким. Откроется дорога к освобождению единоверцев в Астрахани и Казани.

Вечером Екатерина спросила своих гостей:

– А кто помнит юношу, который зимой играл на рояле?

Гости честно пытались припомнить, но не смогли.

– Молодой академик, что читал лекции, – припомнил Алексей Орлов, – Алексеев его фамилия.

– Генерал Нащокин о нем письмо написал – читай, – приказала императрица чтецу.

Услыхав о подвигах Алексеева, и особенно о богатых трофеях, гости дружно зашумели. Начали подзывать чтеца для повторения отдельных эпизодов. Девицы были в восхищении от отважного юноши. Он дерзко выкрал из ханского дворца принцессу и принца. Их отцы и матери быстро подсчитали, что этот провинциал является одним из богатейших дворян России. Все враз вспомнили красивого и статного дворянина. Его безукоризненные манеры и выправку гвардейского офицера. А гвардейские офицеры прикидывали варианты своего поведения, если им достались бы такие деньги. Тысячный табун породистых лошадей и принцесса. Весь вечер гости наперебой обсуждали новость. Писцы делали копии письма Нащокина для всех желающих. Петербург говорил об Алексееве больше месяца. Даже послы отправили сообщения своим правителям. Отставной офицер и сто казаков целый месяц безнаказанно грабили Турцию. Их командир даже забрался в ханский гарем!

Глава 6 Пират

Сергей решил пройти с табуном одну неделю, а потом оторваться вперед с небольшим отрядом. Придется готовить для лошадей корм. Перегон тысячи лошадей – это не выпас. В местах стоянок для отдыха лошадей надо кормить. Хорошая организация позволит ускорить перегон, и животные достигнут конечного пункта здоровыми и не переутомленными.

За неделю определились со средней скоростью движения табуна, составили график и маршрут движения. Появились первые хутора, скоро будут дворянские имения. Сергей обогнал табун и начал договариваться в имениях о вывозе корма навстречу табуну. Он не удивлялся, когда его встречали с уже готовым кормом. Никто не высылал гонцов для оповещения соседей, но в округе все знали о перегоне с окраины в Тамбов тысячного табуна лошадей. И как только новости распространяются быстрее любого носителя информации?

На своих землях увидел радостных крестьян и готовые конюшни. Двоюродный брат Павел радостно обнял и похвастался:

– Как только получил депешу, сразу начали строить конюшни и завозить корм. Тимофей и Аграфена Фоминична обещали помочь. Можешь быть уверен, табун перезимует без проблем.

– Спасибо тебе, Павел, поехали по деревням, показывай свои достижения.

На тамбовских землях Сергея было уже пять тысяч крестьян. Они с Павлом объезжали деревни одну за другой. В присутствии толпы крестьян запустили пресс по отжиму масла из подсолнечника. Теперь есть и постное масло, и жмых для скота. Смысл новшества дошел до крестьян только на второй день. Делегация просила барина остановить пресс, а то семян на новый посев всем не хватит. Два года назад Сергей делал ставку на выпуск подсолнечного масла. Сегодня он мог себе позволить придержать производство еще на год.

Имение его удивило. Архитектор сохранил только общую идею и построил двухэтажный кирпичный дом с крыльями. Вместо копии дачи Дашковой он получил маленькую копию Царского Села.

– Ты зачем такой дом построил? – спросил он Павла.

– Это твой проект, во всяком случае мне так сказал архитектор.

– Здесь губернский бал проводить можно, а живешь ты один.

– Не всегда буду один, настанет время и ты с женой и детьми здесь жить будешь.

– В любом случае размеры земель требуют еще одного имения, как можно ближе к конезаводу.

Через пять дней после приезда пришли старосты деревень и просили барина рассказать, как он казаков на Крым водил. Лучший способ остановить небылицы – это рассказать все самому. Скоро табун пригонят, тогда лавину вымысла уже не остановить.

– Завтра вечером накрываем столы с самоварами и пряниками. Прошу кроме старост по пять семей от каждой деревни с детьми.

Назавтра приехали и соседи, которых Сергей, к своему стыду, так и не знал. Рассказ получился долгий и красочный. Провокатором был Михаил. Бесстыдно перебивая барина, рассказывал об ужасах сражений и о богатстве добычи. Когда Сергей описал захват корабля, Михаил подпрыгнул со слезами на глазах:

– Не верьте ему, корабль был огромный, больше крепости. Аж тридцать пушек на корабле, а Сергей Николаевич сам в плен взял двести двадцать турецких солдат.

Михаил обвел горящим взглядом гостей:

– И еще толпу офицеров, и все с ружьями и саблями, а он один против врага не побоялся.

Так постепенно монолог Сергея превратился в монолог Михаила. В самом конце Сергея робко спросили:

– А принцессу, что ты выкрал из ханского гарема, почему в жены не взял?

– Она сосватана была арабскому принцу, вот я их вместе и увез.

Он понял, что народную молву не переспоришь. Если ты герой, то герой, если ты злодей, то злодей.

Наконец пригнали последних лошадей из крымского приза. Сергей эти дни жил при конезаводе, сам осматривал всех прибывающих животных. Его знания о лошадях повысились не намного, но внешний вид и общее состояние лошади он уже мог оценить. Сергей был удовлетворен: лошади устали, но и только. Перегонщики табуна отлично справились с заданием, каждый получил по рублю премиальных. Перегонщики долго благодарили и дружно пожелали остаться.

Сергей дал указание своему отряду в конце марта ждать его на сясьской верфи, а сам поехал смотреть Волго-Донской канал. Точнее канал Цна – Ворона и шлюз. Смещение интересов на юг, в Малороссию, становилось очевидным. Строительство шахт и завода, соединенных железной дорогой, потребует доставки продукции на Оку и Волгу. Цна впадает в Оку. В общем, необходимо все посмотреть самому. Он видел шлюз и канал в XX веке. Тогда по рекам ходили речные гиганты, не способные заходить в малые реки. Эта гидросистема была законсервирована.

Тщательно осмотрел весь канал и, удовлетворенный результатом, поехал в Тамбов. Надо посмотреть, как развиваются его заводы. Как устроены бывшие пленники на новом месте.

Дети, засунув пальцы в рот, жались к ногам матери. Глаза Аграфены сияли счастьем. Он обнял Аграфену и повел ее в спальню. Ближе к вечеру пришел посыльный от Воронцова. Ему и Аграфене обязательно быть сегодня у губернатора, соберутся все знатные люди города. Поцеловал и пощекотал языком сосок Аграфены, через двадцать минут начали собираться.

Причина вызова к губернатору была очевидна, поэтому собирались тщательно: оба будут там в центре внимания. Сергей усмехнулся: в свой первый раз в доме Воронцова он в своих рассказах все смешивал правду с вымыслом. Ему не очень-то верили, просто хотелось услышать что-то необычное. Расскажи он сегодня хоть правду, хоть вымысел, поверят в любом варианте. Люди хотят услышать любимую сказку: пришел и легко побил врагов. Взял принцессу и кучу денег, сделал всех счастливыми. Надо будет аккуратно разузнать, почему такой резонанс вокруг в общем-то обычного налета казаков на татар.

Вечер начался с официоза. Сергей стал почетным жителем города, ему были дарованы некоторые особые права. Потом были официальные поздравления от дворянского собрания, городского духовенства, купечества и просто от жителей города. Надо было соответствовать, и он старался, улыбался, кланялся, говорил ответные речи и приятные слова. Последовал стол с шампанским и здравицами – придется проставляться в ответ. Сергей не был жаден, нет, просто не любил пустопорожних застолий. Посидеть за столом среди по-настоящему близких людей или ради дела он всегда готов. Тратить же время за столом без толку он не любил, но, видимо, придется. После шумного и щедрого на тосты застолья перешли в зал, и начались расспросы. Вечер затянулся допоздна и закончился ответным приглашением Сергея в его городской дом.

Первоочередной заботой сейчас была школа для Михаила, и Сергей не стал этот вопрос откладывать. Усадил Михаила и спросил:

– Кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?

– Хочу стать таким, как ты.

– Хорошее желание, оно мне нравится. Я нанимаю учителей, и они тебя готовят к вступительным экзаменам в гимназию.

– Я не хочу учиться в гимназии, я хочу быть рядом с тобой.

– Это тоже хорошее желание, и оно мне тоже нравится. Но если ты хочешь быть таким, как я, ты должен учиться. Если ты хочешь быть рядом со мной, тебе учиться не надо, но таким, как я, тебе не стать.

– Почему ты сам не хочешь меня учить? Ты много знаешь, знаешь больше всех учителей гимназии… Ты академик, – выдал мальчик последний аргумент.

– Со временем я передам тебе все свои знания, включая академические, но сначала ты должен получить базовое образование.

– Зачем мне это образование? Передавай сразу главные знания.

Сергей засмеялся и нарисовал на листе бумаги реактивный самолет:

– Смотри, Михаил, это самолет, он летает сам, быстрее любой птицы.

– Как это летает?

– А вот так.

Сергей сложил из этого листочка самолетик и запустил его. Самолетик ударился о стену и упал.

– Разница между бумажным самолетиком и тем, который я нарисовал, в том, что в настоящем самолете есть двигатель и человек, который управляет эти самолетом. Как я смогу тебе объяснить основные принципы этого самолета, если у тебя нет базовых знаний?

– Тогда сначала научи меня этим базовым знаниям.

– Для обучения нужно четыре часа в день. Ты со мной уже третий год. Скажи честно: есть у меня возможность выделить столько времени?

Михаил по-взрослому посмотрел в глаза Сергею и ответил:

– Ты прав, я пойду учиться в гимназию.

– У меня к тебе просьба: прилагай все силы для учебы. Нет нужных и ненужных знаний. Есть те, пользу которых ты понимаешь, и те, об отсутствии которых ты будешь жалеть потом.

Хорошо, что мальчик ему доверяет и будет учиться со всем своим старанием. Сергей видел в жизни примеры, когда капризы в первом классе приводили к тому, что школу заканчивал бестолковый дебил с интеллектом совковой лопаты…

Сергей написал приглашения своим родственникам. Если он решил устроить в доме прием, то их надо обязательно пригласить. Посмотрел на Михаила, задумчиво рассматривающего рисунок, и подозвал к столу. Нарисовал разрез реактивной турбины и объяснил принцип работы. Затем рассказал о принципе работы крыла самолета и написал формулу работы воздушного потока. Эта формула одинакова что для паруса, что для крыла, только была получена в век авиации, во времена изучения основ аэродинамики. Затем нарисовал рули управления, разрез кабины пилота и после всех объяснений отдал рисунки Михаилу.

Мальчик сложил листочки и пошел в свою комнату. «Вот так и рождаются легенды», – подумал Сергей. Станет знаменитым татарским ученым, и потомки при изучении архивов найдут эти листочки. Ведь как долго пытались разгадать гений Леонардо да Винчи, пока не поняли, что на его листочках переписаны разрозненные фрагменты из уничтоженной римской библиотеки! Работы ученого не могут быть записаны фрагментарно. Должно быть и начало исследования, и его завершение. Удивительно, конечно, откуда это было известно в Древнем Риме, но Сергей в своей жизни видел и не такое. Загадки Азии, арабского мира и Индии были вычеркнуты из туристических справочников в семидесятые годы XX века. Однажды, будучи в одной из арабских стран, Сергей зашел в ресторан выпить чашечку кофе. Родина кофе – Йемен, и лучше арабов кофе никто не делает. В ресторане разговорился с арабом с соседнего столика и запомнил его фразу:

– Европа открыла арабский мир несколько столетий назад. Но это европейцы открыли нас для себя. А наши исследователи изучали европейцев, когда те еще жили в пещерах. И все записи хранятся в наших библиотеках.

Ради интереса Сергей решил проверить эти слова. К своему удивлению, нашел описание обряда погребения у славянского народа руссов в городе Озерске на берегу Ладожского озера. Обряд наблюдал и описал арабский исследователь аль-Фасих в 918 году, то есть при жизни первого Рюрика.

Сергею посчастливилось видеть реликвии в Индии, в арабских странах и в Азии. Местные жители к ним относятся привычно, почитая божественное происхождение. Ученые Европы безрезультатно потратили на изучение реликвий сотни лет. Нет объяснений тому, что противоречит не только законам физики, но и элементарной логике человека. Если найти объяснения этим реликвиям невозможно, о них надо забыть – нет их. Местные власти европейских ученых уже не допускают. Особенно после попытки расстрелять одну реликвию из пушки. Чего, спрашивается, стрелять в реликвию из пушки? Видно же, что ей тысячи лет, она и не такое видела. Не зря все же китайцы отгородились стеной…

Осмотр Сергей решил начать с института. По дороге заехал к учительнице женской гимназии Анастасии Никитиной и договорился о судьбе Михаила. Хоть у мальчика и есть родители, но жить он будет на обеспечении Сергея в доме Никитиных. Дверь перед родителями мальчика никто закрывать не собирался.

В свободное время Сергей продолжал чертить проекты для Тулы и писать послание потомкам. Подготовил эскиз пружины и амортизатора. Установку для перегона нефти в керосин и асфальт дополнил промежуточной фракцией смазочного масла. Вообще-то до конца XIX века человечество будет успешно обходиться дегтем и жиром. Но традиционная для ХХ века смазка надежнее.

Неделя до ответного приема пролетела как один день. Сам прием прошел без официоза, под музыку и веселые рассказы Сергея. Он постарался преподнести крымский набег как череду веселых событий и анекдотичных ситуаций. Вполне искренне говорил:

– Сам не понимаю, как смог почти месяц безнаказанно грабить Крым?

В Тулу собирался почти неделю: согласование перспективных вопросов на его предприятиях требовало времени. Из первого похода в Африку он планировал вернуться через полтора года. Собиралась в дорогу и Аграфена, ее дом в Петербурге был готов. Она решила ехать в расчете встретить Рождество в новом доме. Сергей поехал только с Николаем. В дороге не спешил и останавливался на ночь в каждом имении. Буяна и Бурана оставил на конезаводе производителями – уже взрослые и с заданием справятся. Приехал в Тулу в начале декабря. Ажиотаж его крымского набега спал, но официальных приемов избежать не удалось. Михаил Михайлович потребовал полного отчета о боевых действиях и хвалил по поводу и без повода.

Иосиф Аврумович бросился обнимать хозяина: наконец-то будут решены самые важные вопросы. К первому из них – о деньгах с крымского похода – он приступил сразу:

– Хозяин, что с турецкими деньгами делать? Если везти в Польшу, на обмене пятнадцать процентов потеряем.

– Моисей Мертель обещал из турецких денег только реалы и пиастры брать, а куруши казакам оставить.

– Так и есть, только золото и серебро, но много.

– С нашими ювелирами говорил?

– Они уже взяли все, что могут! Делают колечки и цепочки. Больше не берут.

– Вели ювелирам делать из золота корпусы для часов и браслеты и пошли умного человека к епископу заключить договор на поставку для церкви серебряных крестиков и цепочек.

– Сергей Николаевич! Благодетель ты наш! Мы с серебра тогда триста процентов прибыли поимеем!

– Я переговорю с Варфоломеем Сидоровичем, он специальную машину для позолоты сделает.

– А позолота долго держаться будет?

– Годы простоит. Будем часы и браслеты позолотой покрывать, многие с позолотой покупать будут да хвалиться, как золотом.

Ну хозяин, ну молодец! Зачем он куда-то ездит? Сидел бы в банке… Хотя вот он на окраину съездил и сколько привез! Одних русских денег шестьдесят шесть тысяч рублей серебром.

– Хозяин, среди пленных был еще Леви Картер с женой и детьми, я его тоже к себе забрал.

– Как они устроились?

– У Тимофея загодя построенные дома есть. И Моисей, и Леви вселились и уже работают, тебя благодарят. Ты их из грязи в сытую жизнь вытащил.

Иосиф Аврумович не выпустил хозяина, пока не уяснил для себя все тонкости новых дел. Повезло ему с хозяином, ох, повезло.

На другой день Тимофей с Варфоломеем Сидоровичем учинили хозяину перекрестный допрос. Слишком много новых или неясных распоряжений они получили, требовались разъяснения. Вдобавок и свои производственные вопросы появляются, которые хозяин обычно решает на раз. Новых людей разместили в Туле, Москве и Тамбове. Заводы стали просто огромными, у ворот сбыта готовой продукции очередь из сотен телег. Телеги с углем и уральским чугуном непрерывным потоком идут в литейный цех… Но хозяин начал первым:

– Тимофей, пора строить новые заводы в Нижнем Новгороде.

И Тимофей, и Варфоломей Сидорович ожидали разговора про планы в Малороссии, а тут на тебе, Нижний Новгород!

– Почему Нижний Новгород? – наконец опомнился Тимофей.

– Место удобное.

– Чем оно тебе удобное? – почти хором спросили оба, посмотрели друг на друга и засмеялись.

– Господа, вы сами хорошо видите проблему с поставками сырья и вывозом продукции наших тульских заводов.

– Уральские заводы не согласны поставлять товар на условиях оплаты неустойки за опоздание, – перебил Тимофей, – они предлагают закупать больше и держать запас на складе.

– Запас на складе – мертвые деньги. Пусть поставщики держат запас на наших складах. Мы за хранение денег с них брать не будем.

– Невыгодно бесплатно чужое добро на своем складе держать.

– Еще невыгоднее свои деньги на складе держать. Чем вам Нижний Новгород не нравится?

– Там железом никто и никогда не занимался, – сказал Варфоломей Сидорович.

– Город далеко, производство безнадзорным будет, – сказал Тимофей.

– Тульской руды не хватает, у нас больше половины производства на уральских чугунах. Каменный уголь с Дона легче везти в Нижний Новгород, а чугун с Урала – по Волге.

– Здесь ты прав. Когда начинаем строить заводы в Нижнем Новгороде?

– Не надо спешить, для начала Тимофей закончит там кирпичные заводы.

– Все кирпичные заводы по весне начнут работать. Хорошее место для заводов вдоль берега уже выкупил.

– Молодец! А говоришь «зачем заводы?».

– Что будет после кирпичного завода? – спросил Тимофей.

– Строим два завода, часовой и швейных машинок, потом литейно-прокатный и котельно-механический. Последним строим нефтеперегонный завод.

– Спрос на паровые машины очень большой, из твоего крымского плена три тысячи человек на паровые машины поставили.

– Наши заводы в Туле вышли на предел. Если мы увеличим производство, купцы не смогут вообще ничего вывезти, телеги на дорогах встанут.

– Ты прав, хозяин. Год назад летом по реке все вывозили и привозили, а сейчас река не справляется.

– Каменный уголь с окраины очень хорош, – сказал Варфоломей Сидорович, – а когда его выжгли в кокс, такую температуру дал, что металл сразу потек.

– Проблема – не копать уголь, а везти его с Дона: река до Воронежа опасна, разбойников много.

Интенсивное обсуждение вопросов продолжалось две недели. Варфоломей Сидорович сначала обиделся, узнав, что хозяин велел передать управление заводами Лазарю Прудникову. Но когда увидел план своих работ, то понял: заводы и этот план одновременно не потянуть. Построить паровой двигатель тройного расширения – удивительно, как хозяин до такого додумался. Соединить поршни через коленчатый вал. Коленчатый вал сначала ковать, потом протачивать на станке. Мощность в триста лошадиных сил, при восьмидесяти оборотах в минуту – это фантастика! Смазка маслом после перегонки нефти. Это сумеем, даже асфальтом территорию завода и Алексеевскую улицу залили. Губернатор упрашивал перед его домом залить асфальт. Так Тимофей губернатора чуть голым не оставил. Потом, правда, оформил как дар городу от дворянина Алексеева.

Тимофей похвастался, как выгодно продал шерсть с овец. Казаки не обманули, хороших овец привезли. Первая стрижка за раз все расходы покрыла, и даже прибыль вышла. Хозяин быстро нарисовал чертеж машинки для стрижки овец. Протянул чертеж Варфоломею Сидоровичу и сказал Тимофею:

– Можно делать потоньше и продавать цирюльникам, но не забудьте про патент.

– Патенты мы посылаем на все, асфальт не хотели регистрировать, но губернатор свое письмо послал в Петербург, после этого патент прислали.

В один из дней Тимофей спросил о наболевшем:

– Сергей Николаевич, зачем тебе мост через Днепр?

– Мост через Днепр нужен тебе, а не мне.

– Мне этот мост совсем не нужен, тем более такой дорогой.

– Во-первых, посчитай, сколько стоит перевоз угля через реку на лодках за один год. Во-вторых, вот тебе план моста со стальными пролетами, – хозяин быстро нарисовал проект.

Тимофей и Варфоломей Сидорович потеряли дар речи. Это же очень большой мост, а тут проект готов за полминуты. И даже полная деталировка, как строить опоры и ледорезы. Тимофей быстро сделал расчеты расходов на переправу угля только для Тулы. Вынужден был согласиться: мост нужен, и чем раньше, тем лучше.

– Ищите строителя для моста, к окончанию строительства опор в Кривом Роге должно быть готово литейное и прокатное производство.

– Ты хочешь балки на строительство моста брать прямо с криворожского завода?

– Да, но рельсы должны уже прокатываться. К окончанию строительства моста обе части железной дороги должны быть готовы.

– Дорого нам завод с железной дорогой обойдутся.

– Наберем кацапов на строительство дороги, и им, и нам выгодно будет.

– Ты в курсе, что с этого года царица налог изменила? Все будут платить с прибыли.

– Это хорошо. Посмотри, Варфоломей Сидорович. Это чертеж электрогенератора, надо гальваническую ванну делать для позолоты часов и браслетов.

– Еще одну новинку придумал?

– После не забудь позвать ученых из Тульского и Московского университетов.

Перешли к обсуждению бумагоделательных и ткацких машин. Здесь у Сергея нужных знаний не было. Став европейским лидером конструкторских идей, он справедливо рассчитывал получить талантливых добровольцев из разных стран. Надо только дать знать, что ищешь эти таланты.

Варфоломей Сидорович с Тимофеем старались узнать, где предел знаниям и идеям хозяина. Но опять были ошарашены:

– До начала апреля привезите на сясьскую верфь шестьдесят нарезных пушек. На каждый корабль оружие, боеприпасы и бронежилеты согласно со списком.

Сергей передал бумаги Тимофею.

– Ты никак в путешествие собрался! – воскликнул Тимофей.

– Да куда тебя несет из дома? – закричал Варфоломей Сидорович.

– Тихо, тихо, господа. Собрался я к африканским берегам, золотые недра пограбить. Вы оба грозите мне безденежьем от строительства железной дороги. Вот и пойду за деньгами.

– Так эти паровые самоходы тебе сейчас нужны?

– Нет, Варфоломей Сидорович, еще есть у тебя время, работай и думай.

– Сколько месяцев тебя не будет?

– Ждите к весне 1769 года.

– Целый год! Нет, хозяин, погоди! Дай нам припомнить все вопросы. Год без твоих советов трудно будет.

– Дабы легче ждалось и не скучалось без меня, тебе, Варфоломей Сидорович, надо сделать двухсотдвадцатимиллиметровую пушку с поршневым затвором.

Сергей протянул чертеж пушки:

– Не смотри на меня грустно, похвастай новыми сплавами.

– Когда уедешь?

– Если сясьская верфь раньше не позовет, то по последнему снегу.

Оба облегченно вздохнули: время есть, можно решить еще много вопросов и получить дельные советы.

На Рождество Аграфена прислала письмо, в котором сообщила, что беременна третьим ребенком. Она звала Сергея в Петербург, но он в Петербург совсем не хотел. Прекрасно понимал, что спокойной жизни у него там не будет. Убивать время в салонах и театрах претило его натуре. Он человек действия, и пустопорожнее прожигание жизни для него утомительно. Кроме этого, он боялся сделать неверный шаг или сказать неверное слово. Совсем маленький город заполнен именитыми людьми со сложившимися взаимоотношениями. Они с рождения в этой среде, а он чужой. Незаметно приехать в Петербург и отсидеться в доме Аграфены не получится. Его уже знают, и он просто обязан нанести визиты. Эти визиты повлекут следующие, и так далее. Сидеть незаметной мышкой в обществе он не сможет в силу своего характера. Сам себя он знал и был уверен, что поездка в Петербург принесет только неприятности. Написал Аграфене полное нежности и любви письмо. Писать о невозможности приехать в Петербург он не мог: сам же советовал построить дом в столице. Пришлось оправдываться делами заводов и новыми проектами. Обещал приехать в конце февраля по дороге на сясьскую верфь.

Переход на новую налоговую систему потребовал от дворян денежных выплат в пользу казны. Купцам не хватало денег на скупку возросшего количества зерна. Цены на зерно и другие сельские товары упали. Сообразительным купцам Иосиф Аврумович выдал кредиты. Но деньги остались и в Туле, и в Петербурге, и в Москве. Сергей приказал банку скупить зерно через все филиалы. Если будет необходимость, то свести оборотные средства под ноль. По этому поводу собрали большой совет в московском филиале банка, тщательно рассчитали суточные поступления и расходы на оплаты поставщикам. Пришли к заключению о несомненной выгоде скупки зерна даже под вексель с оплатой под проценты.

Управляющий московским филиалом Савва Борисович даже вспотел, когда посчитали минимальную прибыль от продажи зерна с открытием навигации. Активы банка удваивались. Если зерно везти на склады Амстердама и продавать там, то сумма прибыли будет просто немыслимой. Общее количество товаров на экспорт не изменилось. Продажные цены за границу останутся прежними.

– Надо строить порт в Мурманске, – сказал Сергей.

Тимофей вздрогнул и оглянулся на своих помощников. Сергей заметил нервную реакцию Тимофея и продолжил:

– Мурманск – хорошее место для порта, зимой не замерзает, да дороги туда нет. Дорогой заниматься нет у нас сил. Не волнуйся, Тимофей, это пока всего лишь мысли вслух.

По последнему снегу Сергей поехал на сясьскую верфь. Его надежды набрать экипажи из турецких моряков не оправдались. С ним кроме Николая ехал Хауф, артиллерист турецкого корабля. Согласились продолжить службу и еще двое, матрос-рулевой и десятник абордажной партии. Остальные моряки выбрали спокойную жизнь на берегу. Хауф в Туле детально изучил пушку и боеприпасы. Его друзья сразу уехали на сясьскую верфь. Придется сделать ставку на татар. Сначала он наберет моряков со своих торговых судов, потом возьмет добровольцев вокруг верфи и пошлет гонца в Тамбов и Москву набирать татар. Последний этап набор людей от Дании до Испании. В Швеции искать бесполезно, там половина мужчин под ружьем. Принудительно набирать крепостных Сергей не хотел.

Решение набирать татар на свои корабли было вполне обоснованным. Сергей помнил советскую статистику по латвийскому пароходству. Среди моряков сорок процентов украинцы, двадцать – белорусы, столько же татар, десять процентов русских, и еще десять составляли представители прочих национальностей. По статистике Ленинграда, доля моряков-татар была сорок процентов, а русских – десять. Русские не хотели идти в море при Екатерине II, не захотели и при советской власти. Сейчас у него было только пятнадцать человек, если согласится Николай Кочеряко, будет шестнадцать. А требовалось сто шестьдесят человек, из них шестьдесят моряков и сто человек для десанта на континент и закладки крепости. Выходить из Ладожского озера без экипажей Сергей не собирался. Можно попасться пиратам уже на Балтике. Ведь в океане следует ожидать нападения с любого корабля. Смешанный национальный состав не смущал. Понятие национального самосознания появилось лишь в ХХ веке. До этого были только религиозные конфликты, и то провоцируемые Римом. Других воинствующих религиозных конфессий не было.

На стапеле сясьской верфи два корпуса резко отличались от других своим хищным видом. Острые носовые и кормовые обводы говорили о явно военном назначении этих кораблей. Всего одиннадцать судов было готово к спуску. Все они ждали ледохода, после которого их спустят на воду и поставят мачты. Семьдесят три моряка работали на верфи в ожидании спуска своих кораблей. Надо присмотреться и выбрать себе в экипажи лучших моряков. Евстафий Петрович гордо показывал верфь. Корабли разной степени готовности стояли рядами на стапелях. По мере готовности строительного этапа паровая лебедка передвигала корабли из цеха в цех.

– В этом году спустим еще двадцать—двадцать пять кораблей. Идем в цех закладки килей, покажу наш пятидесятиметровый первенец.

– Уже решился на корабль в две тысячи тонн?

– Как услышал от тебя про комбинированную сборку киля, спать не мог, пока не придумал.

– Размерами кораблей не увлекайся, надо набрать опыт поведения кораблей на волнении. Ты книгу Эйлера по теории прочности корпуса читал?

– Трудно осилить, не все понятно. Но все юноши согласно твоему приказу учатся в новгородской гимназии.

– Какие сложности встретились при сборке моих баркентин?

– Клепка непривычна, но молодежь на твоих заводах училась и справилась в сроки.

– Настанет время, и все корабли с клепаным корпусом будут.

– Будут течь клепаные швы, лист на лист плотно приложить невозможно.

– Ты прав, клепаный корпус требует совсем другой технологии, стальной лист на стапеле не приложить, как доску.

– Ты куда собрался на своих кораблях? Или все в секрете держишь?

– Какой секрет, если скоро экипаж собирать начну? В Африку, золото добывать.

– Тогда понятно. Но пушек маловато, давай я еще орудийные портики прорежу на шесть пушек. Времени достаточно, и задержки со спуском не будет.

– Мне линейный корабль не нужен, лучше покажи десантные шлюпки.

– Как скажешь, хозяин, пошли смотреть приготовленное на складе имущество и снабжение. Затем опытный бассейн с новыми моделями.

Сергей постепенно познакомился со всеми моряками. Слухи о походе в Африку, привезенные двумя турецкими моряками, теперь подтвердил сам хозяин. Моряки быстро разделились на три части. Одним было интересно посмотреть и послушать, но сами туда не собирались. Другие, с авантюрной жилкой, хотели все узнать и, возможно, присоединиться. Искателям приключений было важно само приключение, и они старались привлечь к себе внимание хозяина. Сергей присматривался ко всем морякам. Достойного кандидата можно привлечь достойными деньгами. Набирать экипажи из преданных лично ему людей он не собирался. Преданные и бестолковые сами погибнут и его за собой утянут. Умные и несогласные сами думают и его заставят хорошо подумать.

Ледоход начался, когда он осматривал засыпанные зерном склады. Река Сясь вскрылась, скоро вскроются Ладога и Нева. Первыми спустили баркентины и подвели к достроечной стенке для установки мачт и такелажа. Через полтора месяца корабли будут готовы и начнутся ходовые испытания. Отдав все необходимые указания, в том числе, каких моряков придержать на верфи, он решил съездить в Петербург и уделить несколько недель Аграфене. Занятость на верфи давала возможность ограничиться минимальным количеством обязательных визитов.

Встретила его Аграфена сдержанно, обиделась на отказ приехать в декабре. Но Сергей нежно поцеловал ее, потом детей – и сразу повел женщину в спальню. Лед растаял быстро.

Утром решил нанести визит генералу Сумарокову, где был встречен радушно. Разговор с генералом ошарашил Сергея новостью. Король Польши Станислав Понятовский захотел повторить шаги герцога Бирона. Недавно Бирон ради спасения Курляндии от прусской оккупации упал перед Екатериной II на колени и просил взять его корону. Он умолял императрицу спасти его народ. Станислав Понятовский также упал перед Екатериной II на колени с предложением своей короны. Но императрица не хотела неизбежной войны. Она согласилась взять Восточную Польшу от Пруссии до Карпат в обмен на поставки русского оружия. Россия, в принципе, вернула свои территории – Литву, Белоруссию и Бесарабию. Территории, захваченные Польшей в период борьбы России с татарскими ордами. Но Турция считала это достаточным поводом для объявления войны России.

От Сумарокова Сергей поехал к портному, где заказал одежду для визита к Екатерине. Некий коктейль гвардейского и морского мундиров, с золотым шитьем под форму ХХ века. Любой человек с первого взгляда определит как скромно выглядящую, но дорогую и элегантную одежду. Портной заикнулся про сроки, но Сергей сразу пресек:

– Если будет готово завтра утром, в обед получишь швейную машинку с оплатой в рассрочку.

– Господин Алексеев, если сегодня в полдень я получу швейную машинку с оплатой в рассрочку, завтра утром вы получите свой заказ бесплатно.

Сергей написал записку Исааку Иосифовичу и дал портному. Остаток дня провел с Аграфеной и детьми.

Утром Сергей пришел в Зимний дворец и попросил аудиенции у царицы. К удивлению, его сразу впустили в кабинет, и он понял почему. Императрица ругала высокого почтового чиновника с применением «солдатского лексикона». Желая максимально унизить человека, приказала впускать всех. В кабинете присутствовало более десяти просителей. Екатерина размахивала перед лицом чиновника пачкой бумаг и как бы нечаянно била несчастного по носу. Слушая императрицу и тихо расспрашивая свидетелей, Сергей узнал суть происходящего.

Дворянка Ярославской губернии Анна Матвеевна Дворянинова любила писать письма своим подругам. Однажды заподозрила своего слугу в утаивании денег за почтовые услуги. Провела следствие, результат следствия ее разгневал, и она отправила жалобу императрице. Ее письма относили разные слуги, и все платили разные деньги. Но хуже того, в книге регистраций были записаны совсем другие суммы. Конечно, меньшие, хотя и разные. Екатерина приказала провести в нескольких губерниях негласную проверку. Везде был обнаружен обман и произвол в назначении цены.

Дождавшись паузы в гневной речи Екатерины, Сергей сказал:

– Ваше императорское величество, разрешите обратиться.

– Чеготебе?

– Проблема произвола и воровства почтовых чиновников легко устранима.

Императрица удивленно повернулась:

– Это как?

– Почтовое ведомство издает единую тарифную сетку.

Сергей подошел к столу Екатерины и быстро набросал на двух листочках бумаги образец тарифной сетки, которая в советское время лежала на столе в каждом почтовом отделении. Екатерина с одного взгляда поняла смысл:

– Что предлагаешь против воровства?

– Монетный двор печатает почтовые марки с портретом Екатерины Великой, – он показал рукой на императрицу, – но различной номинации.

Сергей набросал образец почтовых марок.

– Каждая номинация имеет свой цвет, цена указана в углу марки.

– Не понимаю смысла.

– Я прихожу на почту, мне определяют тариф в один рубль, я плачу один рубль, а служащий наклеивает на письмо марку в один рубль.

– Будет учет марками вместо денег?

– Нет. На почтовой станции марок меньше на рубль, а в кассе денег больше на рубль, украсть невозможно.

Екатерина внимательно посмотрела на Сергея и сказала, обращаясь к почтовому чиновнику:

– Может, тебя на рудники отправить – думать учиться? Иди, и через месяц жду все бумаги на подпись.

– Зачем пришел? – Екатерина повернулась к Сергею.

– Прошу каперский патент против Турции на условиях половины приза.

Императрицу было трудно удивить, но здесь ей понадобилось время. Она прошла вдоль кабинета, потом вернулась к столу и села:

– На сегодня прием закончен, – сказала она слугам. Потом Сергею: – Ты садись, Алексеев.

Слуги выпроводили просителей из кабинета и закрыли дверь.

Этот юноша снова ее удивил. Когда он совершенно просто сказал, что есть серебро на землях Демидова, она ожидала просьб дать участок на демидовских землях. Но он ничего не просил. Демидов через две недели прибежал с радостной вестью о найденном на его землях серебре. Она уже смирилась с тем, что воруют все, и Демидова не наказала, притворилась доверчивой дурой. Когда этот юноша предложил изменить систему налогов, она была уверена, что казна соберет меньше. Железо, зерно и прочее продавалось за границу, значит, по максимальной цене. Дворяне продадут зерно купцам внутри страны. Денег получат меньше, и ей заплатят меньше. Просто она устала месяцами считать и торговаться за копейки. Пусть получит на несколько тысяч меньше, но больше будет времени на отдых и развлечения. Когда в феврале получила отчет о собранных налогах, не могла поверить в цифры. Казна получила вдвое больше при равном урожае. Екатерина специально велела узнать про урожай.

Она посмеялась, когда он попросил земли на окраине. И вот война, генералы уверены во взятии Крыма. Этот юноша становится самым богатым дворянином России. Она велела за ним присматривать, и ничего. Бегает с места на место, занимается своим имением, заводами, банком и институтами для бывших гимназистов. Общества не чурается, женщин не избегает. Желанный гость в любом доме. И вдруг каперское свидетельство против Турции. Да его там, как червя, размажут и не заметят. Или она что-то не понимает, как в этом случае с почтовыми дуралеями, где решение оказалось проще простого.

Вон та шкатулка приготовлена для него. В шкатулку сложены грамоты всех университетов и академий Европы. Все как один избрали его почетным академиком или профессором. Все просят приехать и прочитать курс лекций. В каждом письме из Европы ее спрашивают о нем. Восхищаются его талантами, ее поздравляют за мудрость, позволившую вырастить гениального ученого и талантливого изобретателя.

Этот юноша за год в Петербург ни ногой. Месяц просидел на Ладоге, в сторону столицы даже не посмотрел. Как узнал про войну, сразу примчался во дворец за каперским патентом.

– Где разбойничать собираешься?

– На Средиземном море.

– А ты знаешь, что на Средиземном море только турецкие и алжирские корабли? Франция дань платит Турции за право вдоль своего берега плавать.

– Этим Средиземное море и хорошо, не ждут там кораблей из Европы.

– За последние тридцать лет объединенные эскадры Англии, Испании и Франции дважды пытались дать бой алжирскому адмиралу, да оба раза биты были.

Екатерина переложила бумаги на столе.

– Мне донесли, у тебя на верфи одиннадцать кораблей, надеешься одиннадцатью кораблями алжирского адмирала побить.

– Я пойду в Средиземное море каперством заниматься на двух кораблях. Алжирских адмиралов пусть боевые корабли бьют.

– Вот как?

– Я не за воинской славой иду, а за деньгами для русской империи.

– И много денег думаешь привезти? Как бы голову свою там не оставил.

– Что сейчас грудь выпячивать? Вы ведь знаете, цыплят по осени считают.

– Почему бы тебе на Черном море не разбойничать? Два корабля в Александровске стоят.

– Черное море маленькое, меня быстро найдут и к берегу прижмут, получите потом мою голову в мешке.

– Я в морских науках не сильна, приходи вечером на ужин. Награды получишь и каперское свидетельство. Что еще просишь?

– Для снаряжения кораблей сто моряков с восемью офицерами и сто солдат с двумя офицерами и порох.

– Солдаты тебе зачем?

– Абордажная команда нужна. Как приз захватить без абордажного боя?

– По возвращении дом в Петербурге построишь.

Из Зимнего дворца Сергей поехал в банк к Исааку Иосифовичу. После рождения детей он построил типографию на Яузе рядом с бумажным заводом. Решил издавать детские сказки с картинками. Можно легко получить подряд на почтовые марки, если сейчас ловко развернуться и угодить почтовым чинам. В банке до вечера диктовал письма. Освободился, только когда уже надо было ехать в Зимний дворец. Все сказанное Екатериной касательно Средиземного моря было истинной правдой. Там могли плавать только подданные турецкого султана. Линейные корабли Турции достигали пяти тысяч тонн и были вооружены четырехсотмиллиметровыми пушками.

Корабли построены специально для Средиземного моря, в океане они могли переломиться. Через Босфор их было трудно, почти невозможно тащить на буксире. Но Черное море было турецким озером. Корабли были устрашением для всех государств Европы средиземноморского побережья. Если турецкая эскадра выстроится в линию, то только самоубийца подойдет к этой эскадре. В своих лекциях по тактике морского боя в морском корпусе Сергей подробно описывал достоинства и недостатки линейного боя. По этой причине турецкие моряки, как впоследствии и английские, не имели опыта морских боев. Их интересовало только устрашение и перевозка сухопутных войск.

Алжирские военные корабли – самбуки были идеально приспособлены к условиям Средиземного моря. Алжир входил в состав Оттоманской империи, но ввиду отсутствия какой-либо внешней угрозы обходился без военного «допинга» со стороны Стамбула. Самбуки были легкими и быстроходными кораблями с вооружением от шести до двадцати пушек. Арабы – прекрасные моряки, многому научившие в свое время португальцев и голландцев. Алжирские моряки умело использовали преимущества своих кораблей в боях против европейцев. Арабы не лезли на своих самбуках под пушки линейных кораблей. Их корабли, как стая собак, рвали линию на куски. За что обиженные европейцы называли алжирских моряков пиратами. Ну не хотят они воевать по европейским правилам! Тем не менее самбуки патрулировали западную часть Средиземного моря. Регулярно отлавливали отчаянных купцов, рисковавших ради прибыли прорваться к итальянским берегам. В итальянских княжествах можно было купить контрабандные турецкие и арабские товары.

Сергей не собирался воевать с турецкими линкорами и не боялся алжирских самбук. От линкоров его баркентины легко уйдут, а алжирцев он отгонит артиллерией. У него была задача получить от Екатерины моряков и солдат и, не заходя за линию Тунис – Мальта – Сицилия, отловить несколько торговых кораблей. Он не помнил, какой должна быть продолжительность русско-турецкой войны. Помнил только, что в результате будут взяты Крым и Измаил. После перехода русской армии через Дунай турки будут просить мира, Великобритания слегка ограничит Екатерину, пригрозив сократить покупки зерна и железа…

И моряки, и солдаты были нужны Сергею. В русском флоте не было морской пехоты по причине другой тактики морского боя, исключающей абордаж. Морской гвардейский экипаж после Гангута перешел в ранг «парадных» частей. Обычные солдаты лучше всего подходили как крепостной гарнизон. Всего планировалось поэтапно построить три крепости. Первую – на побережье у Львиной горы. По расчетам, задержка с десантом в Африке будет не более восьми месяцев. Но задержка вполне оправдана получением реальной и обученной военной силы.

Он приехал в Зимний дворец к назначенному времени. Слуги без промедления провели его в знакомый «зал ожидания». Здесь он оказался в центре внимания – не то что в свой первый визит во дворец. Но ожидаемых вопросов о крымском походе не последовало. Его усадили на диван рядом с Зиновием Петровичем Щепотевым, и начался светский разговор ни о чем. Через некоторое время Сергей понял: с ним просто знакомятся. Хотят составить мнение о достоинствах и недостатках этого замеченного императрицей провинциала. Подобного положения необходимо избежать. В его планы не входило сближение с придворными Екатерины, неизбежное участие в их возне и интригах. Лучше всего находиться вне придворной суеты и поддерживать со всеми ровные, доброжелательные отношения. Сергей начал уводить разговоры от персоналий на обобщение. Стал больше шутить и сбивать направление разговора к моде, архитектуре и театру. В разговор вступило больше женщин, посыпались комплименты и сетования на малочисленность театральных трупп. Сергей заговорил о необходимости построить еще театры. Ведь развлечений было мало: или иди на спектакль, или сиди дома.

Наконец позвали к столу. Величественно вошла Екатерина, все поклонились и начали рассаживаться.

– Алексеев, садись сюда.

Сергей вздрогнул. За что? Не нужно ему этого! Но, счастливо улыбаясь, подошел к указанному месту и с поклоном благодарности сел по левую руку царицы. Следует быть настороже и не повторить ошибок переводчиков русского языка при Черчилле. Премьер-министр выгнал одного переводчика во время обеда в Тегеране за то, что бедолага ел мясо, когда Черчилль обратился к Сталину. Несчастный был вынужден выплюнуть мясо в ладонь, но с переводом задержался. И хотя переводчик Сталина прошептал на ухо вождю фразу по-русски, Сталин продолжал ждать перевода от переводчика Черчилля… Другой переводчик лишился карьеры в Крыму. Он увлекся созерцанием красот дворца Воронцова и упустил фразу премьер-министра. На что Черчилль зло сказал: «Вы сюда приехали любоваться красотами или переводить?»…

Ужин проходил спокойно, все насыщались блюдами от поваров Екатерины. Сергей вел легкую беседу с фрейлиной императрицы Марией Ильиничной Путовой. Сидящий рядом с царицей Григорий Орлов хныкал и сюсюкал по поводу ее приказа выехать летом в действующую армию. В самом конце ужина, когда Сергей подносил к губам бокал смешанного с водой вина, он услышал:

– Алексеев!

Сергей по военной привычке автоматически встал. Екатерина, не ожидавшая такой реакции на свои слова, вздрогнула и озадаченно на него посмотрела. Затем продолжила:

– Своими научными трудами ты прославил Россию во всей Европе. Каждый университет и академия наук желает видеть тебя и услышать твои лекции.

Екатерина протянула руку, слуга подал рулончик бумаги.

– За прославление России перед всей Европой жалую тебе титул графа! По праву обширных земель и больших владений сей титул будет наследным.

Екатерина протянула Сергею титульную грамоту. Придворные озадаченно умолкли и смотрели на Екатерину. Сергей поднял свой бокал:

– Слава Екатерине Великой! Служу России! – и выпил.

Придворные последовали его примеру и, нестройно повторяя тост, выпили следом. Екатерина встала из-за стола и пошла в зал.

– Алексеев, – снова позвала императрица, – желаю видеть тебя в Петербурге. Посему велела Муравьеву отмерить тебе участок под дом у канала рядом с Казанским собором.

Сергей со словами благодарности низко поклонился, мысленно отчаянно матерясь.

– Я закажу у архитектора Растрелли трехэтажный дом, достойный твоего посещения.

Строить дом на берегу Екатерининского канала будет очень дорого. Поможет только Растрелли, «портфель заказов» которого переполнен, а это надолго задержит строительство.

– Ну-ну, – Екатерина с прищуром на него посмотрела, – слуги передадут тебе все бумаги, когда будешь уходить. Расскажи все самое интересное о своем крымском походе.

– Это был не поход, а цирк шапито.

Екатерина весело засмеялась.

– Говори, – велела она.

Сергей начал рассказывать о важных с военной точки зрения деталях своего похода. Обратил внимание на отношение казаков к земледелию. Казаки совершенно равнодушны к земле, на которой живут, их интересует только грабеж. Если добычи нет, уходят к другому атаману.

– Похожие слова пишет генерал Нащокин, – задумчиво сказала Екатерина, – в любом случае после взятия Крыма казаки с крепостями на этих землях больше не нужны.

– Казачью вольницу надо гнать, казаков с атаманами посадить на пограничную землю, чтоб и себя кормили, и свои земли защищали.

– Мои генералы советуют после взятия Азова дать казакам земли на реке Кубань.

– Здесь я не советчик.

– Я хочу в этом году подписать указ о Земельном банке и воле для казенных крестьян, это твоя идея, что присоветуешь?

– Указ надо подписывать после окончания сева, многие горячие головы захотят сразу бежать на плодородные земли, а так будут вынуждены ждать урожая.

– Ты грозил бегством рабочих с уральских казенных заводов.

– Треть убежит, но сейчас железа много выплавляют, и ущерб будет маленький.

Сергей был безразличен к данному этапу своего плана. Земель в России много, и добровольное переселение свободных крестьян приведет только к увеличению сбора зерна. Мгновенного толчка к развитию промышленности реформа не даст. Это в Европе крестьяне получили свободу, но лишились земли. Вынуждены были соглашаться на любую работу за кусок хлеба.

– Непонятный ты, граф Алексеев, знаний у тебя много не по годам.

– Можно мне поговорить с Павлом?

Екатерина снова с прищуром на него посмотрела.

– Поговори, он давно просил встречи с тобой, думаю, вреда не будет ни тебе, ни ему.

Сергей давно приметил мальчика и рассчитывал с его помощью уйти из дворца. Он знал, что здесь давно по неписаным правилам царят законы матриархата. Совсем не хотел, чтобы одна из приближенных фрейлин выбрала его на ночь. Сергей подошел к Павлу и низко поклонился:

– Добрый вечер, ваше императорское высочество.

– Ты новый фаворит матери?

– Я надеюсь через неделю покинуть Петербург.

– Почему не хочешь жить в Петербурге?

– Служить России и короне можно везде. Петербург маленький, а Россия огромная, значит, и пользы вне Петербурга можно принести больше.

– Странные слова. Все дворяне стремятся в Петербург, а не из Петербурга.

– Простая причина. В столице деньги можно получить, за ее пределами деньги надо заработать.

– Ты хочешь сказать, что в Петербурге все дворяне получают деньги безосновательно?

– Этого я не знаю, но цены в городе в десять раз выше, чем в Москве.

– Интересно, я про это никогда не слышал! Ты будешь служить мне?

– Каждый дворянин будет тебе служить, когда ты взойдешь на престол.

– Я спрашиваю про службу лично мне. На престол я взойду через четыре года, когда мне исполнится восемнадцать лет.

– Я сделаю все для твоей пользы. Кто тебе сказал про коронование в восемнадцать лет?

– Все говорят о моем праве на корону в восемнадцать лет, сейчас она просто регент.

– Я этого ни от кого не слышал, и в первую очередь не слышал от императрицы.

– Она должна отдать мне корону отца, корона моя по праву наследия.

– Борьба за корону только во вред России. Возможно, корона твоя по праву наследия, но в России слово императора выше закона.

– Ты защищаешь мать и убийцу отца!

– Уйди от эмоций к холодному разуму. Твоего отца убили не по воле матери. Он пошел один против дворян и свергнут дворянами. Свергнутый император не может быть живым.

– Если у меня будет много сторонников, я могу занять трон и править Россией!

– Это плохая мысль, учись у своей матери Екатерины Великой. Она не стремилась к власти, но, став императрицей, умело правит, защищая интересы даже тех, кого не любит.

– Ты меня убеждаешь в том, что император не должен принимать решений, не угодных подданным. Даже если подданные потом поймут пользу решений императора.

– Сначала твои подданные должны понять пользу, а уж потом надо издавать указ. Окружающие тебя люди в первую очередь говорят то, что выгодно лично им.

– Отсюда один вывод: все подходят ко мне ради своей выгоды. В чем твоя выгода?

– Ваше императорское высочество, выведи меня из дворца.

– Так ты за этим подошел?

– Да, не место мне здесь. Я человек провинции и оружия, во дворце меня затопчут и не заметят.

– Ты меня удивляешь, тысячи дворян мечтают войти в двери Зимнего дворца, а ты просишь помощи, чтобы уйти. Следуй за мной. – Последние слова Павел сказал очень громко и пошел к боковой двери.

Они пошли внутренними коридорами дворца, Павел остановился у двери и сказал:

– За этой дверью выход на гостевую лестницу, не забудь взять дарованные документы. И все же я не согласен править в угоду всем!

– Не надо забывать, что Петр Третий свергнут на глазах твоей матери. Она напугана на всю жизнь. Дворяне легко могли убрать и ее. Затем посадить регентом другого человека.

– И как избежать дворянского бунта?

– Выход простой, и ты его знаешь. Выборный сенат, пусть дворяне дерутся друг с другом и приносят на подпись решение, за которое проголосовало семьдесят процентов сената.

– И будет бардак, как в Польше.

– Или порядок, как в Швеции или Англии. Разница в финансовой независимости правителя от дворян.

Павел посмотрел Сергею в глаза.

– Если в казне есть деньги, ты от дворян независим, они не смогут склонить императора к одной или другой группировке.

– Мои учителя много о тебе говорят, они были на всех твоих лекциях и переписываются с преподавателями твоих университетов.

Для Сергея это было новостью.

– Только ты содержишь школы и университеты. Другие дворяне на науку и рубля не тратят.

– Рубль, затраченный на науку сегодня, через десять лет даст сто рублей.

– С тобой интересно говорить, приходи завтра.

– Спасибо, ваше высочество, но я не смогу. Завтра начинаю отбирать экипаж на свои корабли и через неделю еду на сясьскую верфь.

– Когда в плавание?

– Минимальный срок тренировок – один месяц.

– Я приеду на сясьскую верфь. Много разных разговоров о твоих делах, хочу увидеть сам.

На том и расстались. Сергей поехал к Аграфене. С утра надо начать отбор будущих соратников.

Слуга увидел знак Екатерины и подошел:

– Он убеждал Павла не настаивать на праве престолонаследия по достижении восемнадцати лет. Учиться у матери управлению государством.

– Что еще?

– Называл тебя Екатериной Великой и призывал Павла учитывать интересы дворян.

– Дальше.

– Предлагал сделать сенат выборным, чтобы дворяне ругались там и не досаждали тебе.

– Дальше.

– Жалел тебя, говорил, трудно тебе.

– Что Павел?

– Сначала назвал его защитником убийц, потом обещал приехать на сясьскую верфь.

– Он уехал к старой купчихе?

– Да, ваше величество, у них общие дети, но деньги они не смешивают.

Екатерина назвала Аграфену «старой купчихой», хотя сама была старше Аграфены прочти на десять лет. Этот избегающий дворцовых залов юноша чем-то заинтересовал ее, возможно, как раз тем, что избегал дворца.

В семь часов утра Сергей вместе с Николаем были в казармах резервного полка. Он хотел выбрать сотню физически наиболее развитых солдат. Но посмотрел на утреннее построение и отказался от ненужной затеи. Сутулых, с впалой грудью, дохляков призывного пункта XXI века в строю он не увидел. Начал наблюдать рутинные мероприятия воинской части. Старался подметить индивидуальные качества, которые потом помогут сформироваться в дружный коллектив. В девять утра пришел командир полка. Сергей представился и показал бумагу из Зимнего дворца. Командир полка был безразличен, на то и резервный полк. Он готовит новобранцев и передает их в регулярные части.

Солдат построили, Сергей неторопливо прошел вдоль строя, отмечая взглядом приглянувшихся. Затем встал рядом с полковником и сказал:

– Мне нужно сто солдат для службы в Африке, но сначала повоюем с турками на моих кораблях в абордажной команде.

Он сделал паузу, давая возможность обдумать услышанные слова, и добавил:

– Добровольцы, два шага вперед!

Из строя вышли три человека. Оно и правильно. Одно дело служить в столичном гвардейском полку, другое дело – неведомая Африка. Сергей снова пошел вдоль строя, показывая пальцем на выбранные жертвы.

– На сборы тридцать минут, через тридцать минут он отведет вас на корабль, – и показал на Николая.

– А ты, граф, воинскую службу знаешь, – сказал полковник, – выбрал лучших.

После плаца пошли в офицерскую казарму, где ждали вакансий два десятка молодых дворян. Прошедшие домашнее обучение юноши умели хорошо маршировать, стрелять и махать саблей. Знали выездку и умели гарцевать в седле. Все кандидаты были на вид здоровыми и физически крепкими. Сергей поговорил на общие темы сначала со всеми офицерами, затем с каждым отдельно. Откуда они родом, кто родители, каково имение, кто из родственников служит и где. Пообщавшись до обеда, в заключение указал на двоих. Дал каждому по десять рублей вместе с приказом:

– Господа, жду вас на сясьской верфи. Можете с собой ничего не брать, обратно вернетесь через год. Если будете живы и если захотите.

С тем и откланялся. Он специально не сказал, где находится верфь, как и когда туда добраться, устроив тем самым своеобразный экзамен.

При желании узнать все просто. В Петербурге уже много разговоров и о его графстве, и о каперском свидетельстве. Следующий визит – в экипаж. Балтийский флот был еще на зимовке, и он без труда набрал артиллеристов, сигнальщиков, рулевых и двух старших боцманов. Старшим боцманам приказал набрать еще шесть боцманов мачт. Затем совместно добрать матросов и камбузный персонал с вестовыми. По готовности идти к Неве, где их ждет на якоре торговый парусник «Голубая волна».

Остался последний и самый важный вопрос. Надо подобрать морских профессионалов. Сергей знал еще со времен своей учебы в ВВМУ им. М. В. Фрунзе, что в русском флоте русских командиров кораблей не было. Все командиры кораблей и большинство офицеров были набраны от Шотландии до Португалии. Хотя это были худшие из моряков, пожелавшие сменить свою бесперспективную службу дома на спокойное плавание в Финском заливе. Но других вариантов у него нет. В данном случае военный офицер предпочтительнее любого шкипера. В маленьком зале Адмиралтейства его ждало около тридцати молодых офицеров. Все остальные офицеры Балтийского флота заболели. Из этих тридцати офицеров семеро желали пойти с Сергеем в Средиземное море. У остальных были веские обстоятельства отказаться. Из семерых добровольцев пятеро мичманов – прибалтийских немцев и два лейтенанта. Последними были братья-близнецы Илларион Афанасьевич и Семен Афанасьевич Писаревы.

– И зачем вы пришли, господа? – обратился Сергей к остальным. – Могли больными сказаться, как и другие офицеры.

Оказывается, они пришли ради интереса. Узнать детали похода и поговорить о море. В прошлом году все слушали его лекции в морском корпусе. Молодежь хотела что-то уточнить или узнать детальнее.

– Илларион Афанасьевич, назначаетесь командиром корвета «Афина», Семен Афанасьевич, назначаетесь командиром корвета «Афродита».

Назначенные командиры встали и поблагодарили за должности.

– Господа командиры, завтра в десять утра жду вас с офицерами на причале Адмиралтейской набережной. Отправимся сразу на верфь и вернемся через год. – Сергей встал: – Для комплекта возьмите вон того светловолосого мичмана. Всем до свидания, клуб веселых и любознательных закрыт на год.

Ситуацию можно было смело назвать провальной. Морские офицеры просто разбежались, как гимназисты от учителя. Сергей вместо профессионалов моря получил двух лейтенантов с пятилетним стажем, двух мичманов с трехлетним стажем и четырех мичманов прошлогоднего выпуска. Какие из них командиры кораблей, какие старпомы, как они будут командовать артиллерийской палубой и работой с парусами? Это равноценно клубу юных натуралистов, посланному в Индию охотится на тигров. Учиться, учиться, учиться и еще раз учиться, как говорил товарищ Ленин. А чему можно научить за два – два с половиной месяца? Он планировал начать патрулирование первого июля. До этой даты можно пройти только программу выживания на море.

У причала Адмиралтейства стояла яхта, построенная по прототипу Л-4 с водоизмещением две тонны. Еще в курсантские времена Сергей увлекался яхтами в клубе училища. На крейсерской яхте Л-4 много раз выходил в Финский залив. Яхта вполне подходит для любой погоды Балтийского моря. В прошлом году Сергей по памяти нарисовал эскиз для Евстафия Петровича. Указал водоизмещение в две тонны. Корабел с нескрываемым удивлением разглядывал эскиз килевой яхты с высокой тонкой мачтой.

– Зачем она тебе? – наконец спросил он.

– Всепогодное почтово-посыльное судно, будет бегать между верфью и Петербургом или верфью и Великим Новгородом. Один человек легко управится, но на всякий случай делай шестнадцать спальных мест.

Яхту прошлой осенью отогнали в Петербург для ходовых испытаний на Балтике. Сейчас она неожиданно пригодилась. Утром Сергей с борта яхты наблюдал, как собираются офицеры. Разговаривая между собой, они непрерывно оглядывались в ожидании нового командира. Их взгляд равнодушно скользил по яхте и по человеку в свитере и простой куртке. Сергей позвал:

– Прошу на борт, господа.

Офицеры узнали голос и закрутили головами, потом посмотрели на яхту и нерешительно затоптались.

– Смелее, смелее, господа. – И он начал поднимать паруса.

Офицеры спрыгнули с причала на палубу яхты.

– Отдать концы, – скомандовал сам себе Сергей и сбросил конец с носовой утки, затем кормовой.

Береговой вахтенный матрос отдал швартовы. Сергей подобрал шкоты, паруса взяли ветер, яхта накренилась и резво побежала по Неве. Офицеры закрыли рты и спустились с палубы в кокпит. Гик мачты был на высоте тридцать сантиметров над палубой. При повороте их просто сбросит в воду.

Яхта ходко шла по Неве. Офицеры начали осваиваться в каюте. Нанятый для охраны яхты матрос-пенсионер показал господам офицерам рундуки с одеждой. После этого занялся приготовлением второго завтрака. Офицеры стали приходить в себя. Послышалась членораздельная речь, первыми в кокпит вышли братья Писаревы:

– Что это за тип? Не лодка, не корабль, маленькая и удобная, а скорость невероятная, паруса совсем чудные.

– Чудные паруса вы, господа лейтенанты, еще увидите. Это прогулочная яхта. Спроектирована специально для морских офицеров, дабы они могли своих дам катать в море.

– Действительно, удобно. Вдвоем, без посторонних людей, или маленькой компанией друзей. Вы ее построили себе для амурных утех?

– Первой целью были почтовые перевозки, дамы – вторичная цель.

– Но яхта слишком мала для почтово-посыльной службы.

– Это только на первый взгляд. Яхта способна выдержать любой шторм и не примет в трюм воды, если не пробить корпус.

Сергей заметил недоверчивые взгляды офицеров и добавил:

– Вы убедитесь сами, когда изучите корпус и устройство яхты.

Яхта подходила к повороту реки, после которого можно было поднять спинакер. Сергей объяснил офицерам, что делать, и они начали готовить к постановке еще один парус. Хотя в их понятии и так над узкой полоской палубы были только паруса. После поворота Сергей дал команду выбрать фал, и впереди вспух еще один парус. Яхта ощутимо вздрогнула и буквально понеслась. Офицеры сели в ряд и недоверчиво смотрели то на паруса, то по сторонам. Дав им возможность прийти в себя, Сергей начал объяснять принцип управления парусами и яхтой. Обратил внимание на бакштаги: забывчивость или пренебрежение к бакштагам приведет к поломке мачты. Когда убедился в правильном восприятии информации, приказал Иллариону Афанасьевичу разделить всех на вахты и ушел в каюту. С таким ветром до полуночи должны прийти на сясьскую верфь.

Мимо Шлиссельбурга прошли до обеда. Возбужденные офицеры громко делились впечатлениями. Восхищались простотой и функциональностью управления парусами и яхтой. Сергей составлял план-график обучения и тренировок, иногда отвлекался на особо громкие возгласы. Он помнил, что крейсерские яхты серии «Ленинградская» в трех типах – Л-2, Л-4 и Л-6 – были отличными проектами. Их выпускали на верфи спортивного судостроения. В конце ХХ века в рамках СЭВ судостроение крейсерских яхт передали в Польшу…

Начало смеркаться, и Сергей вышел на палубу с биноклем. Оба торговых судна с солдатами и матросами они давно обогнали. На палубе судна с солдатами он увидел своих офицеров. Молодцы ребята, быстро и правильно сориентировались.

– Господа офицеры, прошу уделить мне внимание.

Офицеры собрались вокруг.

– На наших кораблях будет два молодых пехотных офицера, сто солдат абордажной команды и двадцать вольных добровольцев. Одной из ваших задач будет помочь им всем адаптироваться в новых условиях.

Посыпались шутки и обычные морские анекдоты.

– Боеспособность абордажной команды – главное условие предстоящего похода. Догнать и лишить хода турецкий корабль – только малая часть дела.

Молодые морские офицеры внимательно слушали.

– Абордажная команда должна захватить корабль, и тогда он станет призом.

– Расскажите о своих планах на предстоящий поход.

– Мы пойдем в Средиземное море и будем патрулировать линию Сицилия – Мальта – Тунис, перехватывая торговые корабли тунисского и алжирского направлений.

– Как мы с двумя кораблями сможем отбиться от алжирских пиратов?

– Алжирских пиратов нет, есть военный флот Алжира, который воюет на море по своей традиционной тактике.

– Но они не поднимают флаг.

– У арабов нет такого символа.

Для офицеров это оказалось новостью. Флаг на корабле не только показывал принадлежность к стране, он являлся одним из важных морских сигналов.

– Прошу соблюдать на кораблях религиозную терпимость к мусульманам, как к будущим пленным, так и к членам экипажа.

– В экипажах будут мусульмане?

– У нас три мусульманина: рулевой, артиллерист и десятник абордажной команды.

Ислам уже был распространен в Нижнем Поволжье, и офицеры отнеслись к информации с пониманием.

– Алжирские корабли будут серьезной опасностью и, возможно, единственной. Я вижу выход только в маневренном артиллерийском бою.

– Сколько пушек на корабле?

– Тридцать. По моим расчетам, наши корабли более быстроходны и артиллерия способна отогнать самбуки.

– Какие корабли ты построил для похода?

– На верфи снаряжают такелаж на двух корветах. Первоначально я хотел снарядить их как фрегаты, но решил не перегружать оружием.

– Чем больше пушек, тем лучше.

– Мы будем вести бои удачи, наша тактика – догнать и захватить вражеский корабль. Или используя свою скорость, убежать, если враг сильнее.

– Какое парусное вооружение на корветах?

– Трехмачтовые баркентины с триселями.

– А что такое баркентины и что такое триселя?

– Господа, завтра утром все увидите, а сейчас справа десять створный огонь сясьской верфи.

На входе в порт Сергей сам встал у руля. Рейд и причалы забиты торговыми судами, пришедшими за зерном и железом. Он решил ошвартоваться по яхтенным традициям. Объяснил офицерам, что делать, и яхта с отдачей якоря встала кормой к причалу верфи. Офицеры молча показали друг другу большой палец. Они оценили маневр и удобство подобной постановки к причалу.

– Подобная постановка к причалу называется средиземноморской, – пояснил заметивший их жесты Сергей Николаевич. – Корабль с солдатами придет завтра вечером, корабль с матросами – послезавтра утром. У вас есть время освоиться.

– Когда можно приступить к осмотру кораблей?

– В любое время дня и ночи, главного корабела зовут Евстафий Петрович Боголюбов. Эти люди проводят вас по квартирам. Спокойной ночи, господа.

Следующий день был посвящен письмам Тимофею и разговорам с его человеком, продающим зерно с сясьских складов. Обещанная Екатериной свобода казенным крестьянам открывала новые возможности для заселения земель. В первую очередь между Доном и Днепром, вдоль планируемой железной дороги. Надо отправить шустрых ребят сманивать крестьян с неплодородных земель. Обещать новоселам выгодную арендную плату за землю и готовый дом. Иосиф Аврумович должен разработать специальный кредит на покупку скота и инвентаря. Возможен вариант аренды с правом выкупа. Спонтанное переселение будет в любом случае. Но зачем ожидать естественного заселения, если есть возможность взять это дело в свои руки? Тем более что земель у него очень много.

Переход налогообложения со сборов натурой на денежную основу неожиданно ударил по Англии. Британия ежегодно покупала у Екатерины шесть с половиной – семь миллионов пудов хлеба и полтора-два миллиона пудов железа. Раньше английский посол заключал с Екатериной договор на покупку, из Англии привозили слитки серебра и золота, обратно вывозили купленный товар. В этом году Екатерине было нечего продавать. Купцы не собирались торговать миллионами пудов, да и не было у них этих миллионов. У Сергея зерна было не меньше и не больше, чем у остальных торговцев. Продажа зерна и железа превратилась в обычную торговлю. Русские купцы продавали зерно для возвращения кредитов и набора денег для новой закупки. Они совсем не стремились продать все сразу. Тимофей, как понял Сергей, состоял в коллективном сговоре с купцами и продал незначительную часть зерна. Он, опираясь на свой флот, готовился все вывезти в свои амстердамские склады, тем самым освобождая место для нового урожая. Продавать зерно со складов в Амстердаме выгоднее. От причалов Амстердама до Лондона один день пути, и реагировать на изменения цен лондонской биржи будет легко.

Хлебная торговля заинтересовала Сергея, и он плотно пообщался с «хлебным эмиссаром» Тимофея. Внутренний хлебный рынок России был полностью занят ограниченным кругом купцов. Ежегодные колебания объемов закупок были незначительны и зависели только от погоды. Зная, сколько зерна они должны купить, купцы продавали свое зерно для выручки необходимой суммы денег. Остальное продавали только по хорошей цене. Купцы скорее соглашались оставить зерно еще на год, чем сбить цену. Теперь, в связи с налоговыми изменениями, они набрали зерна по максимуму. Некоторые даже заложили свои дома, но скупить все не смогли. Тогда с помощью банка старых связей в дело вошел Тимофей.

Сейчас, в конце весны, купцы готовили свои финансы к осенним закупкам. Они уже оговорили между собой объемы, и вопросы внешней политики им были безразличны. Вот возможности Тимофея хранить зерно на складах Амстердама и то, что у Тимофея в Амстердаме есть свой банк, было важно. Тимофей приказал Петру покупать в Амстердаме землю и строить новые склады. Флоту приказано вывозить зерно со складов порта Сясь в Амстердам. Оптовые цены на зерно росли, но биржа на стрелке Васильевского острова в редкие дни предлагала к продаже тысячу тонн зерна. Сергей надиктовал «хлебному эмиссару» срочное письмо для Тимофея. Цены на зерно сильно завышать нельзя.

Плодородные земли Нью-Джерси, Мериленд и Коннектикут сейчас заняты под хлопок, сою и кукурузу. Чрезмерное завышение цен в конечном итоге может привести к резкому падению спроса. Тем более что за океаном урожай собирают два раза в году. Приказал «хлебному эмиссару» держать на бирже ежесуточно тысячу тонн зерна (примерно один процент потребности Англии), но цену не снижать. Необходимо срочно оповестить всех участников «хлебной мафии». Купцы в новых условиях должны иметь своих людей в Англии. Они должны контролировать ситуацию изнутри. Продвигать хлебную экспансию в другие страны Европы.

Сергей переговорил с Евстафием Петровичем о подготовке опытного бассейна и спортивного зала. В качестве спортивного зала решил временно использовать разметочный плаз, а настоящий сделать на следующий год. Прибывших солдат переодели и выдали оружие. Солдаты, глядя на непривычную одежду, посмеивались друг над другом, внимательно оценивали новое оружие. Если черные ружья они уже знали, то назначение двух пистолетов было непонятно. Пистолеты – оружие офицеров. Пять двусторонних топоров с короткой ручкой вызывали недоумение. Необычен и странный кожаный жилет с нашитыми стальными бляхами. Вообще-то, это снаряжение и оружие Сергей готовил для Африки, но другого у него попросту не было. После обеда он построил солдат и сказал:

– Вы являетесь абордажной командой. Первая неделя – общая физическая подготовка, затем будут занятия по проведению боя и владению оружием. – Прошел вдоль строя. – Вы должны уметь быстро перейти на вражеский корабль и убить или захватить в плен экипаж. При переходе на вражеский корабль вас будут ждать такие же бравые ребята.

– С чем они будут нас ждать?

– С желанием убить вас, и вы должны научиться убивать быстрее. У каждого из вас будет по два пистолета и пять топоров, весь бой будет рукопашным, и вы должны уметь драться топорами.

– Что это за сражение на топорах?

– Надо уметь отвлечь врага броском топора или выстрелом из пистолета. Первую неделю с вами занимается Николай Кочеряко.

Затем отпустил солдат на занятия и подошел к молодым офицерам:

– Господа офицеры, вы ежедневно занимаетесь со мной. Четыре часа в день я уделяю физической подготовке и прошу вас присоединиться ко мне. Зайдите на конюшню, вам покажут лошадей.

– Ваше сиятельство, зачем физическая подготовка и зачем верховая езда? Мы на кораблях лошадьми пользоваться не сможем.

– Верховая езда – часть общей подготовки. Общая физическая подготовка нужна для возвращения домой живыми. Вы долго ждали вакансий в резервном полку?

– Мы оба с Вологодской губернии, наши имения приписаны к Петербургу. От вакансий в гвардию мы отказались, у нас нет протекции и денег. В гвардии служить очень накладно и без протекции чина выше лейтенантского не получить. Ждали вакансий в Лифляндию или какую-либо крепость. Возможно, в действующую армию, на войну согласия не спрашивают.

– Что с другими офицерами резерва?

– Все офицеры резервного полка в одинаковом положении. Кто с протекцией, в полк не заезжал – прямо в гвардейские казармы едет.

Офицеры помялись и спросили:

– Ваше сиятельство, мы теперь отставлены от службы. Какое жалованье вы нам положите?

– За время нахождения в городке Сясь жалованье как обычно, с помесячной выплатой. В море жалование удваивается. С приходом на театр военных действий жалованье утраивается.

Офицеры переглянулись.

– Это касается всех, включая нижних чинов. Из приза пять процентов капитанам кораблей, столько же офицерам, и еще столько – на всех нижних чинов. Жалованье из приза вычитается.

– Спасибо, господин граф.

– Прошу уделить время на изучение кораблей. В море может понадобиться ваша помощь. Солдаты после общей подготовки будут разбиты на две роты по шестьдесят человек.

Сергей посмотрел на корабли.

– Сами разберитесь и с ротами, и с тем, на каком корабле будете служить. Прошу принять участие в обучении солдат стрельбе и рукопашному бою.

После разговора с офицерами Сергей вызвал Хауфа:

– Забирай артиллеристов и начинай учебу. Когда присмотришься, разбей на расчеты. Каждый расчет должен отстрелять по десять выстрелов каждым типом снаряда.

– На стрельбы позвать офицеров?

– Конечно, обязательно позови.

– Будет сделано, Рейс-паша. – Хауф довольно улыбнулся.

Через неделю Николай назначил десятников и четырех взводных. С этим маленьким отрядом пришел к графу. Сергей с удовольствием увидел знакомые лица чеченцев, казаков, трех татар и турка. Все в полном обмундировании и вооружении, но без ружей, вошли в здание бассейна.

– Господа, сейчас я вам покажу, что надо делать при падении в воду. Потом вы отработаете этот прием и научите свои десятки.

Сергей прыгнул в воду и, к удивлению всех, остался на плаву, несмотря на стальной шлем, пять топоров и два пистолета, прикрепленных к поясу. Десятники удивленно охнули.

– Кожаные жилеты не только защищают от ударов, но и спасают. Они заполнены морской травой – капкой. Даже раненый и беспомощный воин не утонет.

Сергей подплыл к опущенному в воду щиту и, вбивая топоры поочередно правой и левой рукой, поднялся наверх.

– Упав в воду, вы можете подняться обратно на корабль и продолжить бой вместе с товарищами.

Корабли начали принимать законченный вид, скоро ходовые испытания и тренировки моряков. Сергей пригласил офицеров к себе на обед и после обеда зачитал приказ:

– Мичмана Александр Крюммер и Петр Хардерберг назначаются на должности старших офицеров.

Офицеры встали и поблагодарили за должности, хотя назначения были предсказуемы, из десяти офицеров пятеро были старше Сергея.

– Лейтенантам Иллариону Афанасьевичу Писареву и Семену Афанасьевичу Писареву до начала ходовых испытаний сформировать экипажи и расписать людей по местам.

Сергей продолжал уделять главное внимание подготовке абордажной команды. Солдаты ежедневно стреляли, бросали топоры, разучивали приемы рукопашного боя. Но на первом месте, конечно, общая физическая подготовка. Артиллеристы с берега расстреливали мишени на плотах. Матросы осваивали работу с парусами. Все уже привыкли к многочисленным новинкам, облегчающим жизнь и работу. Привыкли к необычной одежде, оказавшейся функциональной и удобной. Из Петербурга привезли одежду для всех чинов. Сергей ничего не стал изобретать. Он заказал стандартную форму советского флота и морской пехоты с ее тропическими вариантами. Наконец был назначен день выхода кораблей на ходовые испытания.

За два часа до отхода Сергей приказалпостроить на причале оба экипажа вместе с абордажной командой.

Вышел перед строем в той одежде, в которой был последний раз у Екатерины, но в парадном ремне и с кортиком. Осмотрел строй и начал вызывать к себе офицеров, начиная с капитанов кораблей и их старших офицеров. Каждому вручал кортик со словами:

– Прими символ чести морского офицера.

Следом вручал бинокль. Молодые офицеры очень разволновались. Когда процедура вручения кортиков закончилась, скомандовал: «кругом» и дал отмашку. Запел сигнальный горн, на кораблях начали поднимать флаги. Сергей привычно отдал честь флагу. После завершения ритуала приказал Писаревым по готовности выходить на Ладогу для ходовых испытаний. Сам направился в дом.

– А как же ты? – с недоумением спросил Семен Афанасьевич.

– Что я? – переспросил Сергей. – Если без меня на Ладоге не справитесь, что тогда в океане делать будете? Я на двух кораблях одновременно быть не могу.

В один из дней Сергей с Николаем проводили показательный спарринг в спортзале. Показательный бой предназначался для всех солдат абордажной партии. Сто двадцать солдат и два офицера стояли вдоль стен. Сергей с Николаем, держа в руках по два топора, крутили карусель атак и уходов. Показывали атаки в прыжке и низом, различные варианты ухода от атаки. При проведении одной из атак Сергей заметил боковым зрением лишнее шевеление в зале. Смещаясь по кругу, увидел Павла в окружении воспитателей. Сделал знак Николаю не останавливаться, Николай уже увидел царевича и начал ускоряться. Они показали Павлу настоящий танец смерти. Прыжки и перекаты с ударами ногами и топорами. Стремительные уходы вбок и за спину и снова удары. В зале стоял звон топоров, высекающих при столкновении фейерверк искр. Наконец Сергей увидел, что пот заливает глаза партнеру. Он подал знак остановки. Все-таки Николай на десять лет старше.

Прекратили спарринг, и Сергей подошел к наследнику престола:

– Здравствуйте, ваше императорское высочество, рад вас видеть на тренировочной базе.

– И твоему сиятельству здравствовать. Тренировочная база, – Павел попробовал новое слово на вкус, – интересное название… Ты разбил наш спор.

– Какой спор? – не понял Сергей.

– Мои наставники уверяли, что мы застанем тебя с пером и бумагой над техническими расчетами. Я полагал застать тебя с пером и бумагой над проектами устройства государства.

Павел усмехнулся.

– А ты перед солдатами топорами машешь на зависть цирковым акробатам.

– Офицер обязан учить своих солдат и словом, и делом. Грош цена офицеру, все умение которого в танцах и вине.

– Вы слышали? – Павел повернулся к своим наставникам. – Это слова настоящего офицера!

– Позволь мне вымыться и переодеться.

Сергей пошел в душ, Павел со свитой следом. Когда Сергей открыл воду, Павел воскликнул:

– Ты смотри, горячий дождь! Я хочу у себя такой. – Павел снова обратился к наставникам.

Помучаются бедные с идеей смесителя, пожалел сановников Сергей. В качестве подсказки хотел сделать контрастный душ, но передумал. Разгоряченные мышцы контрастный душ ему не простят. Если Павел сегодня не уедет, то в комнатах увидит и душ, и унитаз, и ванну.

Павел остался, по его словам, императрица дала ему согласие на поездку в Сясь. Он решил остановиться в городке на несколько дней. Сергей принял все меры для того, чтобы наследник почувствовал себя здесь хозяином. Хотя особые меры заключались только в указании заложить большой дом. Приехал в первый раз, может приехать и второй. Следовательно, нужен соответствующий дом для него самого и для гостей. Весть о приезде наследника трона в одночасье облетела зарождающийся город и «армию» Сергея. Все сразу подтянулись и повеселели. Увидеть наследника императрицы – настоящее событие жизни.

В распорядке дня Сергея неизменными остались только физические упражнения. Все остальное время было посвящено Павлу. Мальчик оказался любознательным, старался увидеть все. Подолгу смотрел на работу пилорамы, потом замирал у деревообрабатывающих станков. Часами наблюдал работу плотников верфи. Потребовал показать паровую машину. Полез разбираться с принципом ее работы. Чуть ли не силой пришлось оттаскивать от механизма.

– Вот как выглядит твое изобретение! Я много слышал о твоих паровых машинах. Никак не мог понять, как пар крутит вал и почему паровые машины пользуются большим спросом у промышленников. Сколько у тебя паровых машин?

– Сколько всего у меня паровых машин, не знаю. В Сяси работает семь машин, а вам, ваше высочество, большое спасибо за поданную мысль. Быстро позови Евстафия Петровича с карандашом и бумагой, – приказал Сергей рабочему.

– Что за мысль ты от меня получил? – спросил Павел.

– Пойдем к столу, мысль дороже шампанского.

Павел, Сергей и сановники сели за стол. Скоро прибежал и Евстафий Петрович с рисовальными бумагами и карандашами.

– Опять новинку придумал? – спросил Евстафий Петрович, подавая принадлежности.

Сергей нарисовал подобие короткой баржи. Посередине котел, по краям котла две паровые машины и с бортов по водяному колесу. Если Павел и его учителя продолжали смотреть в ожидании продолжения, то Евстафий Петрович все понял и спросил:

– Почему две машины? С одной машиной легче.

– С двумя буксир развернется на месте. Одно колесо будет работать назад, другое вперед.

– Сделаю. Сегодня пошлю письмо Тимофею, пусть размеры машин и котла присылает. Следующей весной на воду спустим.

– Технические параметры спрашивай у Варфоломея Сидоровича. Заодно объясни, что задумал и зачем.

– Надо новый стапель закладывать.

– Закладывай сразу четыре, спрос большой будет.

– Я и десять стапелей согласен заложить. Где взять людей?

– Весной пленных привезу, сам нужных людей выберешь.

– Подождите, господа, обсуждать свои проблемы, – вступил в разговор Павел, – объясните мне рисунок. Что это и зачем?

Сергей посмотрел на Павла, затем на его наставников. Объяснять надо всем.

– Ваше высочество не раз видели, как по Неве шлюпки на буксире тянут баржи. Я предлагаю по бортам вместо весел поставить водяные колеса. Вращать эти колеса…

– Понял, понял! – закричал Павел. – Это так просто! Почему я сам до этого не додумался?

Судя по уважительным взглядам сановников, они тоже поняли. Но их смущала простота изобретения. Сергей усмехнулся своим мыслям. А почему нет?

– Евстафий Петрович, оформи изобретение на Романова Павла Петровича. Это его идея, я только оформил на бумаге.

Корабел удивленно посмотрел на хозяина, потом низко поклонился наследнику, желая скрыть улыбку понимания.

– До начала строительства не забудь испросить у автора письменное разрешение.

Павел гордо посмотрел по сторонам. Взял лист бумаги и написал разрешение графу Алексееву на безвозмездное использование идеи колесного самодвижущегося парохода.

Конечно, Сергей ничего не изобретал. Просто любознательность мальчика напомнила давно забытые колесные пароходы.

Каждый вечер Павел приглашал Сергея на ужин. За ужином проводились оживленные дискуссии. И наследник престола, и его наставники оживленно обсуждали различные варианты справедливого устройства мира. Граф Алексеев не оставался в стороне от обсуждений, но, обладая знаниями XXI века, упорно вел свою линию. Экономическое состояние государства первично. Политическое и социальное устройство лежит сверху как пыль. Экономически сильное государство в состоянии развивать науку и строить сильную армию. Павел редко вступал в дискуссии, предпочитая слушать доводы разных сторон. Но на тезис «сильное государство – сильная армия» возразил:

– У Чингизхана вообще не было государства, а он от монгольских степей до России дошел.

– Поход монголов нельзя рассматривать как поход победоносной армии, это была огромная кочующая стая бандитов.

– Почему бандитов? – не согласился Павел.

– Они убивали всех на своем пути. Забирали все ценное и молодых женщин. После этого шли дальше.

– Но они брали города.

– Армии враждующих государств захватывали город для себя. Монголы (а после смешения крови с захваченными женщинам – татары) уничтожали города.

– Как это уничтожали?

– Они перекрыли русла рек Амударья и Сырдарья, образовалась пустыня Каракумы, и тюркские племена пошли на запад.

– Татары поджигали деревянные русские крепости с деревянными домами, забирали добычу и уходили в степи, – заговорили наставники.

– Любое сражение в поле татары проигрывали, в любом налете на город они брали вверх за счет пожаров, – закончил свою мысль Сергей.

– Но в конечном итоге мы взяли верх.

– Армия Чингизхана погибла сразу, как покинула монгольские степи, уже через пятьдесят лет в Россию пришли не монголы, а татары.

Сергей попросил у слуги еще стакан клюквенного морса.

– Современный татарин вообще ничего не имеет общего с пастухами монгольских степей.

– Почему ты так решил?

– Не может пленная женщина казахских степей родить монголу монгольского ребенка. Это уже будет метис со смешанной культурой двух народов.

В диспут снова вступили наставники:

– Не может пленная русская женщина родить татарина. Добавьте распространение православной религии среди татар.

– Они были уже совсем другими людьми, когда Иван Грозный взял Казань.

– Распространение среди татар мусульманской религии практически уничтожило нацию, заменив остатки древних традиций арабскими обычаями.

– Интересная у тебя точка зрения.

– Мне трудно судить, насколько это интересно, на мой взгляд, сегодняшние калмыки и башкиры намного ближе к своим монгольским корням.

Примерно в таком ключе шли ежевечерние дискуссии. Однажды затронули тему отмены крепостного права. Опять Павел горячился и предлагал сделать по-европейски.

– Мы не можем просто отменить крепостное право, как это сделали в Европе.

– Но почему? Там просто издали указ, и крестьяне стали свободны, одни остались на земле, другие ушли в город и способствовали развитию промышленности.

– Ваше высочество, ты не учитываешь одну простую вещь. В Европе крестьянину некуда идти. Если ты сегодня подпишешь указ, завтра все, я повторяю, все крестьяне уйдут.

– От нерадивых дворян уйдут, у заботливых останутся.

– Не останутся. На плодородные земли уйдут, которые пустуют благодаря Чингизхану. От Петербурга до Рязани на землях останутся только дворяне в своих усадьбах.

– Ну и пусть сами земли пашут!

– Дворяне поднимут бунт против тебя. Даже в Англии часть крестьян села на корабли и уплыла в Северную Америку.

– Но дворяне бунт не подняли!

– Благодаря серебряным рудникам. Королева Виктория приняла дворян на службу с достойным жалованьем.

– И я подниму дворянам жалованье!

– В Англии дворяне на других кораблях отправились в Северную Америку собирать налоги с убежавших крестьян. В результате нашли богатые залежи золота и серебра.

– Я об этом не подумал.

– По этой причине я и советовал Екатерине двигаться к освобождению крестьян мелкими шажками, следя за наполнением казны. Один неверный шаг – и Россию вмиг разорвут в клочья…

Павел любил смотреть на учебные стрельбы солдат и артиллеристов. Артиллерийские расчеты ежедневно стреляли на берегу Ладоги из шести пушек. Солдаты ежедневно делали по пять выстрелов из ружей или пистолетов. Когда Павел первый раз подошел к артиллеристам, Хауф подал команду «смирно» и побежал к Павлу. Метров за пять он пал ниц и подполз к ногам наследника. Затем поцеловал землю у ног царевича. Павла из ступора вывел Сергей, который шепнул на ухо:

– Поблагодари его и вели продолжать учения.

Павел протянул руку к одному из придворных, затем велел Хауфу встать. Подал ему золотую монету и сказал:

– Благодарю за службу, продолжай учения.

Хауф взвизгнул и снова упал ниц, поцеловал землю и отполз назад метров двадцать. Затем радостно побежал к артиллеристам показывать подарок.

– Откуда у тебя это чудо?

– Из Крыма троих привез.

– Теперь я понимаю, почему ты из Петербурга бежишь. У тебя здесь намного интереснее. Он и перед тобой так по земле ползает?

– Я с ним договорился: сначала дело, а потом бей землю лбом, сколько хочешь.

В один из дней Павел добрался до складов зерна и стоящих под погрузкой судов. Оценив запасы зерна, и наследник, и его наставники, одобрительно смотрели на Сергея. Помещик-землевладелец в России был уважаем. Вечером главной темой разговора было зерно и объемы его продажи за границу. Сергей объяснял:

– Ставка только на зерно неизбежно ставит страну в зависимость от потребителей, а если потребители создадут у себя годовой запас зерна, то они могут легко прижать Россию.

– Богатая хлебом страна может диктовать свои условия всему миру!

– Наше зерно нужно только англичанам. Мы развиваем и будем развивать сельское хозяйство, это снизит цены на зерно. Со временем часть крестьян уйдет в город на заводы.

– Но мы занимаем лидирующее место по производству железа.

– Производство железа, как и производство зерна, – это не конечный продукт, который всегда ценится гораздо выше.

– Но Россия все время развивается!

– Настоящее развитие начнется с появлением свободных рук, когда люди в поисках работы или приложения своей энергии начнут развивать экономику и страну.

Деньги и технологии – мощное оружие. Сергей не собирался все свои знания вываливать на стол. Развитие заводов Кривого Рога и шахт Донбасса должно привести к производству сеялок, косилок, плугов, культиваторов, паровых молотилок и прочего сельхозинвентаря. В результате подобного прогресса увеличатся площади обрабатываемых земель. Строительство железных дорог даст толчок к развитию всей экономики. Главным направлением оставались поиски золота и алмазов в Африке. Это обеспечит финансовую независимость Сергею. Это позволит Екатерине вести независимую внешнюю политику. До начала ХХ века и золото, и серебро будут оставаться деньгами – сколько накопал, столько и напечатал.

Прямой экспорт денег и технологий – вопрос очень опасный. Во время предыдущей депрессии американцы нашли выход в экспорте технологий и денег в Европу. Качать деньги в Японию было уже не выгодно. Японские велосипеды и мотоциклы продавались в Америке по цене мусора. Для защиты от дешевых торговых судов японского производства приняли особый закон. По новому закону судно имело право поднять американский флаг, если было построено в Америке.

Американцы для вложения денег и технологий выбрали СССР и Германию. Но Сталин после завершения строительства первой серии заводов и металлургических комбинатов все национализировал. Такой шаг привел американцев в ярость. Америка разорвала с СССР дипломатические отношения, хотя Сталин и рассчитался сокровищами Эрмитажа и Алмазного фонда. Деньги сегодня или прибыль всегда – разница есть.

Гитлер поступил умнее. Когда в разграбленной Германии заработали новые заводы, он предложил использовать аннексированные территории и получил их. Затем предложил использовать Австрию и Северную Чехию. Последовала очередь Польши для строительства заводов и верфей и для наказания СССР. Но у Гитлера было обещание перед избирателями, перед его нацией. Он должен отомстить, рассчитаться с Францией и Англией. Эти страны должны поплатиться за унижение и грабеж Германии. Гитлер выполнил свое обещание.

Американское правительство попало в тупиковую ситуацию. Надо спасать Англию, но конгресс и сенат категорически против объявления войны Германии. Пришлось спровоцировать Японию. Гибель Тихоокеанского флота дала промышленности огромные заказы на новый флот. А погибшие моряки? На вопрос «жизнь или кошелек?» все государства отвечают «кошелек». Кстати, в 1942 году американцы впервые массово применили атаки с помощью летчиков-самоубийц. Адмирал Нимиц послал с авианосцев несколько сотен самолетов даже без теоретической возможности вернуться обратно. Япония в 1944 году только повторила действия учителей…

Свои знания об оружии и боеприпасах Сергей собирался держать при себе. Созданное оружие вообще необходимо держать в секрете. Ибо до главной фазы своей африканской затеи рассчитывать на защиту и поддержку Российской империи он не мог. Флота в России нет, армия соизмерима с немецкой, польской или шведской. Деньги не позволяли.

Павлу в городке Сясь нравилось. Все дни своего пребывания он выглядел довольным. Часто хвалил Сергея, один раз даже похвалил за хорошеньких девушек. Хотя тут Сергей был непричастен, никаких указаний по ночному развлечению наследника и его наставников он не давал. Это уже была народная самодеятельность. Один раз Павел недовольно заметил, что солдаты одеты, как крестьяне, но Сергей возразил:

– Ваше императорское высочество, вы будете командовать на поле боя десятками тысяч солдат. Моя участь – сотни воинов. Приходите завтра перед обедом на луг, я все покажу.

В назначенное время Павел стоял на краю луга. С противоположной стороны выстроились в две шеренги солдаты. Сергей дал знак барабанщикам, солдаты пошли навстречу друг другу.

– У тебя против них тысяча, – сказал он Павлу, – говори мне команды для своих солдат.

Когда наследник собирался сказать «огонь», Сергей махнул рукой, его солдаты упали и растворились в траве.

– Огонь, – растерянно сказал Павел.

– Мои солдаты лежа стреляют. Мои солдаты уже сделали по десять выстрелов, – посмотрев на часы, напомнил Сергей, – у тебя осталось не более пяти сотен.

– Вперед, в атаку, – крикнул Павел.

Вдруг позади Павла из травы встали солдаты.

– Вот и все, ты в плену. Конечно, то, что ты увидел, это неприемлемо для баталий больших армий. Но для маленьких операций пригодится. Ты, император, маленькими баталиями командовать не будешь.

– Ты прав, граф Алексеев, но показанное тобой действие следует осмыслить.

– Подобная тактика может применяться небольшими отрядами казаков-пластунов.

– Да, для регулярной армии это неприемлемо.

Май подходил к концу, Павел начал собираться в Петербург. Над Ладогой задул нужный ветер. Сергей приказал поставить на «Афродите» приготовленные динамометры для последнего испытания кораблей. Корабль вывел в озеро сам, оба Писарева были рядом. У динамометров стояли рабочие верфи для фиксации всех показаний. Вывел корабль на нужный галс и приказал поднять трисели бомбрамселей. Затем брамселей, и так шаг за шагом увеличивали парусность. На вантах и штагах нагрузка вполне нормальная. Увеличили парусность за счет стакселей фок-мачты и грот-мачты. Все в норме, подняли все возможные дополнительные паруса. Динамометры не зашкаливало, проход мерной мили показывал двадцать один с половиной узел. Больше поднять было нечего, и корабль развил свою предельную скорость, скорость ХХ века. Сергей приказал держать курс на Сясь и спокойно прохаживался по мостику. При подходе к порту дал команду:

– Приготовиться убрать паруса, приготовиться отдать правый якорь!

После входа в реку скомандовал:

– Убрать все паруса!

Раздался визг блоков, засвистели фалы, с шорохом складывались паруса.

– Отдать правый якорь, руль право на борт, задержать цепь, поднять бизань на ветер!

После завершения маневра приказал поднять якорь и подать выброски на причал. Он хотел испытать корабль на пределе возможностей. Они на своей верфи, любая поломка будет быстро устранена. Шесть лет назад он командовал судном в двести раз больше этой баркентины, полный ход которой намного больше двадцати одного с половиной узла. У него причин для волнений совсем нет. Подозвал Семена Афанасьевича:

– Принимай командование, я пойду царевича провожать.

– Примите мое восхищение, граф. Ранее я не постеснялся бы высмеять любого, кто посмел бы сказать о возможности подобных действий и маневров.

– Вы, господа, быстро освоите эту науку. Это вопрос времени.

– Вы показали все возможности корабля, его изумительную скорость и маневренность. Ваша уверенность передавалась всему экипажу. Спасибо за науку.

Сергей привычно отдал честь флагу и сошел на берег. Он видел восторг на лицах офицеров и моряков обоих кораблей, радостное удовлетворение на лицах корабелов. Но его личной заслуги в создании кораблей и навыках управления ими нет. Он человек из другого времени, где каравелла Колумба поместится на палубе прогулочной яхты. Он привычен к другим размерам и другим скоростям. С улыбкой вспомнил медицинское утверждение на заре строительства автомобилей. Врачи вполне серьезно утверждали, что организм человека не выдержит скорости более сорока пяти километров в час.

Увидел довольного Евстафия Петровича, обнял и поблагодарил:

– Спасибо тебе за хорошие корабли, я сделал все для поломки «Афродиты», но сломать не смог, корабль выдержал все мои издевательства.

Евстафий Петрович снял картуз и поклонился.

– Хорошая работа, хорошие и крепкие корабли вышли из твоих рук, еще раз спасибо.

– Меня не за что благодарить, хозяин, в кораблях только твоя заслуга, по твоим чертежам сделано, мы только корпус сшили.

– Чертежи мои, да работа мастера-корабела высшего разряда. Всего соберешь двадцать кораблей этого типа, потом внесем изменения.

– Можем раньше приступить к изменениям. Из плавания вернешься, ты и твои моряки подскажут.

– Нет смысла. Такие изменения называются «ни два, ни полтора». Заметных улучшений нет, а строительство замедляется. Выгоднее все изменения сразу в новый проект вложить.

– Новый проект замыслил?

– Конечно. Зачем на месте топтаться?

– Завтра утром уходишь?

– Выдели людей на погрузку снабжения, потом их из Петербурга на верфь привезешь. Письма для меня посылай Тимофею, он знает адрес, куда доставлять почту для меня.

…Павел стоял у Царской галеры, Сергей побежал к нему. Вышли прощаться и наставники цесаревича. Наговорили много приятных слов и комплиментов. На прощание Павел обнял Сергея и повесил ему на шею медальон со своим портретом. Такая награда ценилось выше любого ордена. Сергей сам сбросил швартовые концы, гребцы налегли на весла, галера ходко пошла в Ладогу. Кесарю кесарево. Было жалко наследника, ему долго ждать своего права на престол. Затем, когда он потребует от Англии возврата Мальты, его убьют собственные дворяне.

Но истории не изменить, и Сергея больше волновала собственная судьба. Он опасался желания Екатерины приблизить его. Участь всех фаворитов одна, новый фаворит всегда убирает предшественника. Недалеко до восхождения Потемкина, почти ровесника Сергея и будущего владельца соседних земель. Город Умань Потемкин построил на своих землях. Сергей видел Григория Александровича дважды, и они были представлены друг другу. В Петербурге открыто говорили о его эпизодических визитах в спальню Екатерины…

Шаги Сергея в сторону Павла могут не остановить императрицу. Надо продумать условия чисто деловых отношений с Екатериной, таких, которые не позволят ей однажды приказом оставить Сергея во дворце на ночь. Он не брезговал и не порицал – понимал, что императрица – такая же женщина, как и другие. Нормальная женщина желает на ночь молодого красивого мужчину. Нормальный мужчина желает на ночь молодую красивую женщину. Уходящие утром получают материальные блага. И ханжество здесь ни к чему. Но сближение с Екатериной неизбежно положит конец его планам, исполнение которых теперь уже близко.

…Корабли встали на сваях у Александро-Невской лавры. Экипажа были распущены на четыре дня. Сергей остался на кораблях вместе с корабелами. Требовалось решить множество мелких вопросов, а оставлять вместо себя офицеров он не хотел. Для них это будет первый в жизни дальний поход. Русский флот дальше Ревеля не ходил. Пусть моряки похвастаются и поделятся с друзьями впечатлениями первого месяца службы. Покрасуются в новой выходной форме.

Вечером отошли от свай и утром прошли мимо Кронштадта. Все делились воспоминаниями о коротком отпуске. Рассказывали, как провели время, кого встретили, передавали приветы от общих знакомых. В Петербурге им уже дали кличку. Злые языки назвали корабли Сергея «бабьей эскадрой». Это было уже не шутливым, а оскорбительным прозвищем. Подобное требовало надлежащего ответа, первым шагом которого и стал ночной проход по Неве. Не увидев корабли, нельзя оценить их возможности.

В Петербурге на борт поднялся Моисей Мертель. Сергей обнял своего «топ-менеджера» и спросил:

– И что тебя понесло из дома, Моисей?

– Ты повторяешь слова моей умной жены.

– Почему бы ни послушаться умной женщины?

– Умные женщины могут умно потратить деньги. С тобой я могу умно заработать умные деньги.

– Ты в этом уверен?

– Я всю жизнь прожил среди арабов и турок. Я знаю тебя. Я уверен, в Средиземном море ты возьмешь большой бакшиш. Я его обналичу в золото.

Сергей провел корабли мимо Копенгагена, и вот встали на якорь на рейде Амстердама. В порт заходить незачем. Петр встретил корабли на быстроходной лодке. Первый визит – к капитану порта, необходимо зарегистрировать каперское свидетельство. Формальности закончились быстро, и капитан порта спросил:

– Господин Алексеев, вы имеете понятие о Средиземном море?

– Да, я имею понятие о Средиземном море.

– Господин граф, вы меня не поняли. Я спрашиваю, вам приходилось бывать в Средиземном море?

– Я был в Средиземном море и был во многих портах Средиземного моря.

– Вы там были в качестве галерного раба и теперь хотите мстить?

– Я там был в качестве командира военного корабля. Я там был в качестве капитана торгового судна. Теперь хочу заработать денег и потренировать своих моряков.

– Вы очень отважный человек, если это правда. Вы первый человек в моей жизни, утверждающий, что посещал средиземноморские порты. Или вы мусульманин?

– Я христианин, и на моих кораблях освященные церковью пушки.

– Прошу вас нанести мне визит, если будете возвращаться морем.

От капитана порта поехали в банк к Аврааму Гофману. Сергей взял нужные адреса в Кадисе и Картахене. До вечера просидели, обсуждая различные планы. Петр дал список ходовых товаров с ценами, что послужило темой разговора о необходимости изменить экспорт. Выгоднее вместо продажи железа увеличить продажу изделий из него. На первый взгляд разница между продажей стального слитка и стальной кувалды или кирки незначительна. Но это только на первый и непрофессиональный взгляд. И Петру, и Аврааму Гофману понравилась идея о строительстве металлообрабатывающих заводов в Нижнем Новгороде. Оба понимали, что не хватает рабочих рук. Они отправляли из Амстердама в Россию примерно сто семей в месяц и считали эту цифру максимально возможной. Изменить ситуацию могут разве что голод, война или эпидемия, от которых люди будут согласны бежать куда угодно.

Разговор о голоде, войнах и эпидемиях подтолкнул Сергея на мысль. Германия, точнее территория будущей Германии, – арена непрерывных войн на многие годы. Надиктовал письмо Тимофею, нужно найти спокойные места, где смогут собираться переселенцы. Необходимо наладить пути перевозки людей из непрерывно воюющих немецких княжеств.

С утра осмотрел с Петром склады и причалы. Посмотрел на паровой молот, переоборудованный для забивания свай. По словам Петра, спрос на эту машину огромный. Обойдя склады с зерном, Сергей вспомнил про забытые им макароны и снова начал диктовать письмо: надо освоить выпуск макаронной продукции. Вспомнил про обычные консервы, тушенку и прочие смеси на основе мяса. Новая головоломка для Тимофея и Варфоломея Сидоровича. К письму приложил нарисованный от руки чертеж машины для забивания свай, как он ее помнил в ХХ веке. Нарисовал вариант работы с воды и вариант работы на земле. Петр, который впервые работал напрямую с Сергеем Николаевичем, удивленно мотал головой. Одно дело слышать о способностях хозяина, и совсем другое – увидеть это рядом, быть в какой-то степени соучастником. После обеда распрощался с Петром и Авраамом и отправился на корабли. Еще лет сто – сто пятьдесят, и банки встанут над производством, начнут делать деньги из ничего.

Подняли паруса и в Кадис. Начало июня в европейских широтах уже вполне комфортно. Ужасы питания моряков парусного флота – плод не владеющих информацией писателей. На кораблях были курятники и свинарники. Баранов держали только мусульмане. Плюс ежедневно свежая рыба, прямо из воды на сковородку. Правда, рыбы бывают ядовиты, но это в экваториальных водах. Все моряки ХХ века проходят курс выживания в океане и знают, что можно есть, а что нельзя даже пальцем тронуть. Ибо яд некоторых рыб опаснее яда кобры.

В Кадисе встали на якорь. Сергей дал экипажам два дня отдыха. Визит к капитану порта был похож на аналогичный визит в Амстердаме. После регистрации каперского свидетельства капитан порта пригласил его светлость графа Алексеева во внутренний дворик. Там они мило беседовали несколько часов. Капитан порта в свое время много раз плавал в Америку. Был рад поговорить с капитаном, который знал этот континент, был во многих американских портах, включая порты Тихоокеанского побережья. На прощанье, как и капитан порта в Амстердаме, сказал:

– Если будете возвращаться морем, обязательно навестите меня.

Испания XVIII столетия была самой сильной и самой богатой страной. Анализ цен, сделанный Петром, говорил о несомненной выгоде продажи трофеев в Испании. Разве что железо в Испании было дешево – очень много собственных богатых рудников. Страна прекратила колониальную экспансию. Король решил не жадничать, настало время осваивать имеющееся. Любой дворянин по желанию мог получить заморские земли. Безземельные дворяне предпочитали Мексику и Кубу. Огромные потоки золота и серебра текли в казну. Порт города Севилья был переполнен кораблями. Огромный военный флот и мощная армия оберегали покой государства. Никто даже не помышлял нарушить сытое довольство испанцев.

Тем не менее век самого богатого государства в мире подходил к концу. Лет через тридцать Франция экспортирует в Испанию революцию. Страна рухнет в пучину хаоса и беспорядков. Гражданские войны будут продолжаться до второй половины ХХ века. Революционные войны охватят и колонии, которые получат независимость. Но к чести испанцев, за эти двести пятьдесят лет междоусобной войны они сохранят свою территорию от внешней агрессии. Все попытки захватить бывшие испанские колонии тоже кончатся ничем. Англия и Америка смогут оккупировать несколько третьесортных островов в Карибском море. Максимальной потерей станет захват Америкой в XIX веке Филиппинских островов. Но в дальнейшем американцы будут вынуждены выплатить контрибуцию в двадцать миллионов долларов.

…После разговора с капитаном порта Сергей нашел дом Габриеля Гильена. Он должен стать менеджером продаж в Кадисе. Дом оказался очень солидным, а сам хозяин известным торговым посредником. Габриель Гильен вел торговые дела с партнерами в Америке и в Европе. Сергей представился хозяину дома и подал письмо из Амстердама. Гильен внимательно прочитал письмо и предложил садиться в кресло. Сам несколько минут ходил по кабинету, потом сел напротив Сергея:

– Как вы оцениваете свои шансы на успех, молодой человек?

– По моим расчетам, шансы – девяносто процентов.

– Следовательно, вы считаете, что ваша вероятность погибнуть или попасть в рабство – десять процентов?

– Нет, десять процентов – это шанс вернуться без успеха.

– А вам известно, граф, что двадцать лет назад объединенная эскадра Испании, Франции и Англии в тридцать восемь вымпелов провела там целый год?

– Нет, я об этом не знаю.

– За год пребывания в западной части Средиземного моря эскадра смогла потопить три алжирских корабля и потеряла семь своих.

– Такие детали мне не известны. Знаю только о провале охоты за алжирскими кораблями.

– Сколько у вас кораблей?

– Два.

– Два? И вы хотите идти с двумя кораблями в Средиземное море!

– Да, я хочу идти в Средиземное море с двумя кораблями и считаю, что вероятность моего успеха – девяносто процентов.

– Вы хотите услышать мое мнение?

– Нет, вы мне скажете о стопроцентной вероятности быть захваченным алжирскими моряками.

– Вы вполне здраво рассуждаете. Не пытаетесь меня убедить в своих морских талантах и прекрасной выучке ваших моряков.

– Вот выучка у моих моряков слабая, практически все новобранцы.

– Я хочу отговорить вас от этой идеи. Сейчас сезон вывоза сахара, и если ваши корабли достаточно быстроходны, вы можете заработать хорошие деньги. Испания и Голландия не воюют, и голландских пиратов можно не опасаться. Хотя о чем я? У вас голландский флаг.

– Флаг на моих кораблях русский, а в Голландии у меня филиал банка, поэтому и рекомендации к вам из Голландии.

– Вдвойне не понимаю. У вас банк, и вы обеспеченный человек, зачем вам лезть в Средиземное море?

У Сергея появилась мысль. Сахарный тростник и пресс по отжиму масла дадут сахарный сироп. Если вместо своей первой идеи примитивного пресса поставить роторный пресс, то с одной стороны непрерывно потечет масло или сироп, с другой стороны жмых. Габриель Гильен по-своему понял молчание собеседника и продолжил свои предложения:

– Если у вас есть банк и он может дать гарантии, я могу договориться с правительством, и вы получите фрахт на перевозку серебра из Пуэрто-Плата.

– Пуэрто-Плата – милое место, богатые серебряные рудники. Еще там хороший табак выращивают.

– Из ваших слов следует, что вы были в Пуэрто-Плата. Ну, как вам мое предложение?

– Есть ли возможность купить плантации сахарного тростника? Действующие плантации с персоналом и рабочими.

– Такая возможность всегда имеется, вы можете купить плантации на Кубе, Гаити, Пуэрто-Рико. Вам какая плантация нужна?

– Меня интересуют плантации с годовой продукцией в десять тысяч тонн сахара. Компактно расположенные поля, предпочтительно на Кубе или Гаити.

Пуэрто-Рико исключалось потому, что этот остров захватят американцы. После захвата они аннулируют все права владения, как они поступали и во всех других случаях. Десять тысяч тонн сахара – это пять кораблей в год и гарантированный сбыт в России. Если в Петербурге поставить маленький сахарный заводик и рафинировать сахар-сырец, то можно увеличить объемы и продавать сахар в Европу. Правда, есть «но» – война со Швецией. В этом случае русское судоходство на Балтике умрет и останется один путь через Архангельск. Прекрасный порт Мурманск требует железной дороги и объемов перевозки по ней. Чтобы достичь нужных объемов, надо разрабатывать медно-никелевый рудник. А людей нет даже для заводов Нижнего Новгорода, не говоря про Кривой Рог и угольные шахты.

– Выполнить ваше желание несложно. Мне потребуется два месяца для переговоров с плантаторами на Кубе и Гаити. Вы приняли решение по перевозке серебра?

– К вопросу перевозки серебра мы вернемся через год. Завтра вечером мои корабли пойдут в Танжер. Если у вас там есть доверенные лица, могу передать им письма.

– Вам нужен посредник в Танжере?

– Нет, у меня в Танжере свой человек.

– Я воспользуюсь вашим предложением, господин граф, прошу до отплытия располагать мной и моим домом.

Сергей сел писать письма в Тулу и Сясь, попросил у Габриеля Гильена рисовальной бумаги и сделал нужные чертежи. Идея с сахаром была беспроигрышной. Развитие испанских колоний проходило стабильно и без внутренних потрясений. Жестокое угнетение испанскими конкистадорами было только в кино. Испанцы относились к аборигенам и неграм как к себе равным. Их лидеров воспринимали как дворян. И в жизни сегодняшнего дня в Латинской Америке белые, метисы и негры спокойно сосуществуют. Межрасовые браки – рядовое явление. Тогда как в Северной Америке даже среди белых браки делятся по национальностям страны происхождения.

Короткий переход – и морякам открылся порт Танжер. Место беззакония и пиратства, по мнению европейцев. Но хотя Танжер не имел никакой армии и в городе была обычная городская стража, ни пиратства, ни беззакония не было. В городе действовали строгие законы восточных правил торговли. Многие европейские купцы по незнанию оказывались в тюрьме и продавались в рабство. Простой пример из жизни конца XIX века: английский купец обманул местного торговца. Он нарушил слово, данное при свидетеле, и уплыл на своем корабле. Потом в город приплыл другой купец из Англии. На вопрос: «Ты знаешь купца Харальда Джонсона?» – ответил утвердительно: «Мы члены одной гильдии». Все, бедолагу в тюрьму, товар конфисковали. «Пиши письмо купцу Харальду Джонсону, мы тебя отпустим после его приезда». Англичане прислали в Танжер целый флот устрашения. Но в результате местные купцы игнорировали англичан и их товары.

Город процветал торговлей. В Танжер везли свой товар арабы, индусы и китайцы. Негры привозили слоновую кость и красное дерево в обмен на железо. Немногочисленные европейцы привозили железо, серебро и золото. Рынок рабов уступал только сирийской Латакии и Стамбулу. Покупалось и продавалось все. Никого не интересовала законность происхождения товаров, доставленных караваном или кораблем. Главное условие – соблюдение местных законов. На двое суток пути вокруг Танжера не было ни пиратов на море, ни разбойников на суше. Европейцы несколько раз захватывали Танжер. Но каждый раз сами были вынуждены оставить город. Торговцы уходили в Оран, и по пустынным улицам бродили только козы. Город окружали разбойничьи шайки, море кишело пиратами.

Когда шлюпка подходила к причалам, Моисей Мертель припрыгивал от нетерпения. Он наотрез отказался взять письма от Габриеля Гильена. Пришлось Сергею самому наносить визиты и отдавать письма. Соблюдая приличия арабского гостеприимства, обошел все указанные на письмах адреса. После обеда отправился на рынок. Арабский рынок надо знать. Это в первую очередь феерия эмоций, сопровождающая процесс торговли. Заплатить названную цену и уйти с товаром равнозначно прямому оскорблению. Надо поговорить с продавцом «за жизнь», потом похвалить товар, потом спросить, откуда такие прекрасные вещи привезены, и так далее. В процессе торговли нельзя ругать товар и бранить хозяина. Проблемы получишь моментально. А вот шутка и двусмысленные сравнения ценятся. Если торговля превратится в азартный спектакль, можно получить большую скидку и стать уважаемым покупателем на рынке.

Сергей ничего не собирался покупать. Он желал ознакомительной и развлекательной прогулки. Останавливался у шатра, если его подзывали посмотреть товар. В коротких беседах вспоминал арабский язык и шел дальше. Надо еще уметь и походкой показать свои намерения. Продавцу должно быть понятно, человек идет мимо или хочет посмотреть товар. Сергей вышел в район продажи лошадей, верблюдов, скота и рабов. Лошади не привлекли его внимания. За породистыми лошадьми надо ехать в Сирию. Ряды верблюдов обошел стороной и пошел прямо к рабам. Рабы разделены по ценности: общий загон, площадка под навесом и рабы в помещении.

Сергей впервые в жизни видел прямую работорговлю. Обычные люди разных рас и возрастов, мужчины отдельно, женщины отдельно. Цепей и ошейников нет, надсмотрщиков с плетью нет, и бежать некуда. Все вели себя вполне естественно и занимались своими делами. Решил поговорить о рабах и подошел к торговцам.

– Господин желает купить раба или рабыню? – к нему обратился ведущий торга.

– Я хочу узнать, как вы обращаетесь с непослушными рабами.

– Непослушных рабов не бывает.

Ведущий торга понял праздное любопытство Сергея. Пригласил его под навес, где на ковре сидели торговцы рабами, а на столике стоял чай.

– А если захваченный пленник или пленница хочет убежать?

К разговору присоединились остальные торговцы:

– Куда раб может от меня убежать? Только к другому торговцу, если не повезет, то попадет к нищему крестьянину, и будет жить впроголодь.

– А если раб убежит снова?

– Так не бывает, даже безмозглая скотина не уйдет от места, где ее кормят.

– А если раба плохо кормят?

– Так не бывает, никто не купит раба для того, чтобы он умер от голода.

– А если раб непослушен?

– Так не бывает.

– Почему не бывает?

– Никому не нужен непослушный раб, таких рабов сразу убивают.

– А если это сильный раб или красивая рабыня?

– Ты задаешь странные вопросы. Я продал тебе сильного раба или красивую рабыню. Этот раб тебя не слушается, а рабыня не хочет тебя ублажать, что ты сделаешь?

Сергей задумался и пожал плечами.

– Покупатель придет сюда и ославит меня на весь рынок. Люди не будут у меня покупать рабов. Непослушных сразу убивают.

– Но рабов вы наказываете?

– Наказываем, могу показать наказанную рабыню, если тебе это интересно.

Сергею было интересно. Они подошли к одному из помещений. Торговец откинул занавеску, за которой стояла и мило улыбалась девушка лет пятнадцати.

– Когда покупатель от нее отвернулся, она показала ему язык. Два дня будет сидеть без еды и воды, и каждому покупателю я буду об этом говорить.

Когда пошли обратно, Сергей спросил:

– Почему все рабыни с открытыми лицами?

– Они же в помещении! Закроются, когда выйдут, чтоб солнце не портило цвет кожи.

Вполне доходчивое объяснение назначения паранджи. В дикой Европе думают, что паранджой скрывают лица от других мужчин. Почти час просидел Сергей с торговцами рабами. Поговорили о жизни, о ценах и просто так, ни о чем. Закончил прогулку обходом рядов резчиков по дереву, кузнецов, медников и ювелиров.

На следующий день пошел искать Моисея Мертеля, которого нашел почти у входа на рынок. На застеленном коврами возвышении под навесом, в окружении торговцев сидел Моисей и вел неторопливую беседу. Увидел Сергея, почтительно встал, пригласил к столику и налил стаканчик чая. Затем объявил своим гостям, что это его благодетель и работодатель. Гости вежливо поздоровались. Потекла неторопливая, как течение песка, беседа. Выпив чаю, Сергей начал прощаться, его кораблям пора уходить. Арабы дружно ответили: «Аллах Акбар», что в переводе трактуется как «все в руках Бога» или как пожелание счастливого пути. В Танжере все подготовлено. Моисей Мертель выторговал себе престижное место и начал осваиваться, волноваться не надо. XVIII век – время классического Корана, признающего Ветхий и Новый завет, Иисуса и Моисея. Римско-католическая религия еще не подняла свой пропагандистский меч над исламом.

Остался последний заход в испанский порт Картахена. Моряки с искренниминтересом смотрели на Геркулесовы столбы. Корабли с попутным ветром входили в Средиземное море. Англичане держат скалу Гибралтара только в пику испанцам. Место очень неудобное, с опасной якорной стоянкой и без воды. Залив открыт всем ветрам и хорошо просматривается. На африканской стороне пролива прекрасный залив с удобной бухтой и несколькими островами. Здесь потом будет порт Сеута. Очень удобное место для базирования флота. Подходы легко защитить береговыми батареями. В саму гавань впадает с гор река. Бухта и залив скрыты за гористыми островами. Со стороны Средиземного моря кружится огромный водоворот, опасный даже для кораблей XXI века. Одно из заданий Моисея Мертеля – узнать, кто владелец данных земель. Сергей планировал «приватизировать» эти земли. Выгодное место, как база для его африканской экспедиции, пока он не создаст порт и крепость у Львиной горы. Перевозить грузы из России или Европы напрямую первые годы будет опасно. Его гнездо быстро установят, а воевать в одиночку, без поддержки государства, он не сможет.

В Картахене пошел к капитану порта регистрировать каперское свидетельство. Разбойное происхождение трофеев скрыть невозможно. Для продажи приза или ремонта кораблей необходимо зарегистрировать свое право на это, иначе суд и виселица. Военные корабли имеют право захватывать трофеи, но не имеют права продавать их. Трофеи военных кораблей должны быть доставлены в страну флага военного корабля. Визит к капитану порта прошел как предыдущие два в Амстердаме и Кадисе. Разница лишь в том, что граф Алексеев был под подпись уведомлен о запрете каперства в двухсотмильной зоне вокруг пролива Гибралтар. Любезно информировали о возможной защите от преследования только в прямой видимости берегов Испании. Флот Франции защитить его не имеет права. Княжества на Италийском полуострове флота не имеют. Даже рыболовных судов нет, только прибрежные лодки.

Последним шагом перед началом действий остался визит к Раулю Альберти. Он должен стать посредником в организации ремонтных работ. Кроме этого займется наймом моряков для перегона трофеев в Кадис. После прочтения письма Рауль Альберти предложил свои услуги по реализации трофеев и честно сказал:

– Господин граф, я уверен в нулевых шансах вашего мероприятия. В лучшем случае вы можете убежать от патрульных кораблей алжирского султана. И помните, Мальта соблюдает нейтралитет, укрытия вам не даст.

– Спасибо за предупреждение. Поверьте, мне об этом говорят все, кроме арабов в Танжере.

– Арабы этого никогда не скажут, отговаривать не прилично. Если человек принял решение, он знает, на что идет.

– Я планирую вернуться через месяц.

– Я это учту, если вам придется бежать от алжирских кораблей, то держите курс на Болеарские острова.

– Почему?

– Там всегда дежурят наши корабли. Вы можете уйти под прикрытие кораблей или крепостных пушек.

– Спасибо за совет, я обязательно воспользуюсь им при необходимости.

– Если вам повезет вернуться с добычей, я возьмусь реализовать часть товаров. Я могу перевезти выгодные для продажи трофеи в Барселону или Марсель.

На прощанье Рауль Альберти предупредил:

– Помните, у алжирского султана не меньше двадцати самбук.

Глава 7 Сюрпризы Средиземного моря

Конец июня в Средиземном море радует погодой всех. Сергей не возражал, когда капитаны просили разрешить морякам ходить только в шортах. Пусть моряки наслаждаются южным солнцем. Неизменным оставались ежедневные физические тренировки с лазаньем по вантам вместо бега. Практически ежедневные тренировки дали результат – бугристые мышцы. Абордажная команда метала топоры с такой легкостью, как будто играла в дартинг. Рукопашный спарринг всегда завершался учебным боем. Экипажи вошли во вкус новой жизни. Побережье Алжира и Туниса прошли мористее, опасаясь быть замеченными с берега. Необычные для Средиземного моря паруса неизбежно привлекут внимание. При подходе к Мальте решили разойтись на десять миль для контроля над большей территорией.

Первый парус заметили между Тунисом и Мальтой. Пошли на перехват. При сближении определили судно на тысячу тонн без единой пушки. Выстрелили ему по курсу и начали подрезать нос и корму. Торговое судно сразу спустило паруса. Первый абордаж, Сергей пошел вместе с абордажной командой. Все старались действовать, как учили. Моряки быстро забрались на палубу купца. Арабы таращили глаза на бледнокожих русских моряков в шортах, касках и черных жилетах, к тому же обвешанных топорами, как зимние елки сосульками.

Никакого сопротивления не могло быть. На судне не было оружия, вообще никакого оружия. На вопрос Сергея капитан ответил, что оружие может быть только у военных. Если у него найдут что-то больше мясницкого ножа, то секир-башка без разговоров. Это оказалось сюрпризом. Готовились к злобным схваткам, а оказались волками в овечьем стаде. Алжирские корабли не зря здесь патрулируют. Пока Александр Крюммер досматривал корабль, Сергей сидел с капитаном в его каюте.

– Откуда идете, уважаемый капитан?

– Из Алжира в Мерсин с грузом оливкового масла, полторы тысячи тонн на борту.

– Я забираю ваш корабль. Мы еще несколько дней будем патрулировать в этом районе, а потом пойдем в Картахену.

– Я выполню все ваши приказы. Но когда алжирские корабли атакуют, мы вам помогать не будем.

– Если будет бой, ваша задача – спустить паруса и ждать результата сражения.

– Это требование мне нравится, и я его выполню.

– За кого могут дать выкуп? Мы таких людей перевезем в Танжер. Остальных доставим в Россию, где каждый сможет выбрать любую работу.

– Письмо о выкупе напишем мы с боцманом. У остальных нет на это денег. Если я правильно понял, вы продавать моряков в Танжере не будете?

– Нет, кто не может себя выкупить, будет доставлен в Россию.

– Вы можете сказать, какая работа ждет моих моряков?

– Они могут работать на моих судах, у меня больше двадцати судов. Могут работать на верфи, могут взять землю и стать крестьянами.

– Как это взять землю и стать крестьянами? Они теперь рабы и иметь собственность не могут.

– Они мои рабы. Но каждый получит себе дом, будет получать деньги за работу. Как будет работать, столько денег и получит.

– Можно мне позвать боцмана? – увидев кивок согласия, крикнул: – Боцман, ко мне!

Через пять секунд в поклоне вошел боцман.

– Слушай слова нашего господина и расскажешь матросам. В России каждый получит дом, за работу будут платить деньги.

– Сколько земли дашь каждому? – обратился капитан к Сергею.

– Каждый возьмет столько земли, сколько сможет обрабатывать. Половина урожая моя, дом бесплатно. За скот и инвентарь расчет в течение десяти лет. Желающие могут пойти работать в город на мои заводы.

– Что делать на заводе, господин? – спросил боцман.

– Часы, швейные машинки, паровые машины, оружие, пушки, стекло, у меня много заводов.

– Жалко будет с тобой расставаться, когда алжирские моряки возьмут тебя в плен, – со вздохом сказал боцман.

Через неделю между Тунисом и Мальтой лежало в дрейфе двенадцать захваченных кораблей. Сергей решил возвращаться в Кадис. Повреждений у кораблей не было, заходить в Картахену не надо. Турецкие корабли лежали в дрейфе, связавшись, как сосиски. Моряки играли в шиш-беш, обсуждали условия плена и невероятные предложения русского адмирала. Последние дни два корвета даже не гонялись за турецкими кораблями. Купцы сами подходили к дрейфующим кораблям. Спрашивали, почему стоят, и после ответа спускали паруса. Трофеи взяли весьма приличные: пшеница, хлопок, оливковое масло, медь, железо, ткани, посуда, рабы. Даже рабыни для гаремов, красивые девочки от двенадцати до шестнадцати лет. Товаров – более двадцати тысяч тонн. Как бы не подавиться от жадности!

Надо было возвращаться. Караван пленных кораблей выстроили в две колонны и взяли курс на Гибралтарский пролив. Сергей решил не обращать внимания на возможные встречи с новыми жертвами. Место оказалось оживленным и, гоняясь за легкой добычей, можно здесь остаться навсегда. Свисток сигнальщика изменил его намерения. Из Туниса величественно шли два гиганта. В ХХ веке появились суда под названием ULCC, не способные по своим размером проходить Суэцким каналом. Вышедшие из Туниса гиганты явно были не способны выходить из Средиземного моря. Корабли примерно на шесть тысяч тонн каждый не могли выдержать океанского волнения. Маловероятно, что турецкие корабелы сумели разработать для них необходимую технологию обеспечения продольной прочности. «Афина» и «Афродита» бросились на перехват. К вечеру караван увеличился на два корабля. Гиганты были грамотно загружены. Основной груз – новенькие, блестящие золотом латунные пушки. Для полного заполнения объема трюмов корабли были догружены хлопком.

Караван двигался на запад. Две баркентины шли дозором на траверзе с севера и с юга. На третий день увидели эскадру алжирских кораблей в шесть вымпелов. Корветы вышли на позицию между самбуками и караваном. Но капитаны кораблей каравана уже спустили паруса. «Афина» и «Афродита» сошлись, Сергей объяснил тактику предстоящего боя. Корветы начали выходить на позицию, а вот возможные действия самбук предсказать было нельзя. Корабли не соблюдали строя. Наконец самбуки вышли на рассчитанную дистанцию, и Сергей скомандовал: «Огонь!» «Афина» и «Афродита» сделали по три залпа. Книппели с визгом дисковой пилы и таким же результатом прошлись по алжирским корабликам. Каждый корабль получил от трех до четырех попаданий. Двадцатипятипроцентный результат – это очень хорошо. Плохо другое – алжирских моряков надо спасать. Сергей хорошо видел в бинокль одно попадание. Выпустив черный хвостик дыма, книппель раскрылся над водой и, цепляя поверхность моря, в радуге брызг самолетным пропеллером разрезал самбуку. Сергей скомандовал:

– Дробь артиллерийской тревоги, дробь абордажной готовности, приготовиться к спасению!

Пленные корабли тоже помогали оказавшимся в воде морякам. Утопить корабль совсем не просто. Деревянные корабли тонут только в кино. Могут еще утонуть, если капитан перегрузил свой корабль. Но согласных рискнуть своей жизнью ради денег среди людей мало. Среди капитанов – особенно, потому что такие капитаны долго не живут. Разбитые самбуки дрейфовали по планширь в воде. Торговые корабли поднимали на палубу пушки, порох и прочее. Сергей перебрался на одну из полузатопленных самбук. Надо лучше изучить устройство кораблика. Старался не мешать морякам доставать из полузатопленных помещений имущество и снабжение. Ядра и картечь на корабле были каменными. Сам корабль отличался простотой и функциональностью конструкции, судно не приспособлено к плаванию в северных широтах. Но и строятся они только в Алжире. Общий вывод Сергея был позитивным. Данный тип корабля хорошо продуман и удобен для патрулирования и боя. Противостоять пушкам его кораблей он не способен, но это уже другая сторона вопроса. Его пушки имеют в четыре раза большую дальность стрельбы. Скорострельность орудий Сергея превышает любые другие в десять раз. Не будь этого преимущества, он не рискнул бы сунуться в Средиземное море. Вывод после первого боя один: для самбук удар книппелями смертелен. В следующем бою надо применить шрапнель.

Моряки торговых кораблей собрали с разбитых кораблей все, до последнего гвоздя. Две колонны двинулись в Кадис, теперь уже уверенно обсуждая, как они будут жить в России. Моряки «Афины» и «Афродиты» не скрывали гордости. Первый бой, с одного залпа один корабль – есть чем гордиться. Сергей переходил с одного захваченного корабля на другой. Разговаривал с моряками и капитанами, желая ближе познакомиться с жизнью и бытом Средиземноморья XVIII века. В понимании современного человека экипажи были интернациональными. Арабы, турки, болгары, румыны, армяне, хорваты и так далее. Но сами люди себя с конкретной национальностью не связывали. Первостепенным была работа и работодатель. Теперь Сергей, как новый работодатель, был атакован тысячами вопросов. Всех уже серьезно интересовала новая перспектива. Встречный интерес тоже был – сманить как можно больше людей на заводы Нижнего Новгорода.

В Кадисе приход кораблей вызвал ажиотаж. Сергей не успел высадиться на берег, как вокруг его кораблей уже вертелись лодки посредников. Первый визит – к капитану порта.

– Рад вас видеть, граф, живым невредимым. Поздравляю с великими трофеями, – приветствовал капитан порта, – садитесь и рассказывайте о своей удаче.

– Честно могу сказать, что удача сопутствовала мне. Использовал возможность захватить четырнадцать кораблей, но на обратной дороге нас перехватили.

– Я рассматривал ваши корабли при подходе и не заметил повреждений.

– К счастью, повреждений действительно нет, но это только удача.

– Кто вас атаковал?

– Нас атаковал флот Алжира из шести вымпелов, но они неудачно маневрировали и подставились под наши пушки.

– Вы смогли отбиться от шести самбук? Не могу поверить!

– Вы правы, мне сопутствовала невероятная удача, мы сделали три залпа и утопили все шесть кораблей, пушки и экипаж я поднял на захваченные транспорты.

– Залп одного корабля за жизнь другого корабля! У вас прекрасные артиллеристы.

– Я потратил много времени на тренировку своих артиллеристов.

– В чем ошиблись алжирские пираты?

– Главная ошибка капитанов самбук – они не видели моих кораблей за трофейными судами и оказались не готовы к моей атаке.

– Примите мои поздравления.

Сергей не хотел открывать истинных причин своей победы, не хотел привлекать внимание к своим пушкам. Желал притормозить охотников за легкой добычей. Будет много желающих разбогатеть, и, несомненно, все они попадутся в руки алжирским морякам. У дома капитана порта стояла толпа посредников. Они уже узнали о грузе на борту захваченных судов. Увидев вышедшего графа, перекупщики наперебой начали предлагать свои услуги. Некоторые обещали скупить весь товар оптом. Падальщики предлагали цены от пяти до семи процентов реальной стоимости. Сергей поднял руку и крикнул:

– Я ничего продавать не буду, все товары отправлю в Россию.

Пока его слова осмысливались, сел в карету Габриеля Гильена и поехал в его дом. Хозяин дома встретил, не скрывая радости и удивления:

– Я был абсолютно уверен в провале вашей авантюры, но теперь рад признать вашу правоту.

– Я поставил корабли на дороге в Тунис и Алжир. За шесть дней захватил все четырнадцать судов. Никто просто не ожидал нападения.

– Алжирские корабли не встретились?

– Перехватил алжирские корабли. В результате удачного маневра и их неготовности к бою смог победить.

– Я горжусь вами, вы первый европеец после адмирала Барбаросса, удачно разгромивший алжирских моряков.

– Это вы слишком! Зачем сравнивать меня и венецианского адмирала?

– Вы правы, Барбаросса воевал до Оттоманской империи, не рисковал встречей с турецкими линейными кораблями. Список грузов при вас?

Долго обсуждали список трофеев. Весь груз был тщательно переписан с судовых журналов. Новые пушки, медь и оливковое масло Сергей сразу отметил как подлежащие отправке в Россию. Габриель Гильен был согласен, Россия воевала с Турцией. За пушки и медь там сейчас хорошие цены. Оливкового масла в Испании достаточно, свое масло девать некуда. В России было только два вида растительного масла, льняное и горчичное. Растительного масла совершенно не хватало. Поставки такого количества оливкового масла резко меняло ситуацию. Когда Габриель Гильен закончил расчеты по реализации трофеев, Сергей в одночасье забраковал их:

– Уважаемый Габриель, ты зачем хочешь десять тысяч тонн хлопка на склад положить?

– Весь твой хлопок на рынок выпускать нельзя, цены собьем. Малыми партиями торговать выгоднее, через месяц еще партию бросим.

– Через месяц я еще хлопок привезу.

– Ты хочешь сказать, что пойдешь в Средиземное море еще раз?

– Я пойду еще не один раз. Я планирую как минимум десять походов до мая месяца.

– Даже не знаю, что ответить. До мая месяца! Ты понимаешь возможную реакцию Капудан-паши? В Стамбуле неизбежно узнают о тебе и примут все меры для твоей поимки.

– Вполне предсказуемая реакция на пирата. Месяца через два про меня узнают, еще через два месяца примут решение и, возможно, в ноябре начнут патрулировать линкоры.

– Не будь легкомысленным! Тебя сначала посадят на кол, потом голову повесят у городских ворот.

– Но если линкоры ушли в Черное море для переброски войск и охраны побережья, ждать их в Средиземном море раньше мая не стоит.

– И что ты сделаешь при встрече с турецкими линкорами?

– Вернусь в Кадис, выпью за этим столом чашку кофе и отправлюсь домой.

Габриель Гильен засмеялся.

Работа с документами заняла два дня. Часть трофеев решили отправить в Голландию.

Через два дня Сергей отправился в Танжер. Порох, пушки, ядра, картечь и пленные на выкуп. Девочки-рабыни были в списке товаров на продажу в Танжере. Они не собирались работать, а готовились к жизни, полной неги и удовольствий.

В Танжере Сергей поставил корабли на якорь. Сам высадился в порту на десантной шлюпке вместе с «сексуальными рабынями» и пленными на выкуп. Короткая прогулка – и он в объятиях Моисея:

– Если бы ты знал, как я волновался за тебя. Ставки на твое возвращение были один к четыремстам семнадцати. Один – это я. Остальные дружно смеялись над твоим глупым решением.

– Никто не поверил?

– Еще никто и никогда не возвращался со Средиземного моря.

– Спасибо, Моисей! Я привел с собой рабынь для гарема и пленных на выкуп. Остальной груз на кораблях, и мы должны решить вопросы выгрузки и продажи.

Моисей послал мальчишку к работорговцам и пригласил пленных за стол на чашку чая. Пленных он устроит жить согласно их статусу, рабынь уведут к месту торговли.

За столом Сергей перешел на русский язык. Передал Моисею список привезенных товаров. Обменялись впечатлениями и первой информацией. По словам Моисея, самый выгодный товар – пушки, порох и оружие. В Танжере каменные ядра и картечь будут иметь лучшую цену. Через двадцать минут на коврах сидели все уважаемые торговцы Танжера. Они уважительно здоровались с Сергеем, потом поздравляли Моисея с выигрышем и отсчитывали проигранные динары. Моисей сразу убирал деньги в кошель. Держать деньги на виду считалось верхом неприличия. Работорговец, не отходя от площади, раздел всех девочек, внимательно осмотрел и утвердительно кивнул:

– Годятся для гарема.

Подобный стриптиз, к удивлению Сергея, внимания окружающих не привлек. Осматривает человек предлагаемый товар. Если и тебе товар нравится, можешь и ты посмотреть. Вот когда товар купят, будет совсем другое дело. Нет разницы, лошадь, коза или человек.

– Уважаемый адмирал, почему других рабов не привез? – спросил работорговец. – Ты взял больше семи сотен рабов. Привез только девочек для гарема и выкупных пленных.

– Мне самому рабы нужны, я рабов только покупаю.

Сказанное было услышано всеми. Все оценили слова. Уважаемый человек взял больше семи сотен рабов, и ему мало! Тем временем Моисей Мертель предложил купить у него пушку. Сергей послал мальчишку с запиской, в которой приказал ставить корабль к причалу под выгрузку. Предложение пушки вызвало оживление. Начался процесс обсуждения пушки, к которому присоединились все присутствующие. Пленные капитаны самбук горячо доказывали, что лучше их пушек ничего нет. Когда оживленная толпа притащила на рыночную площадь первую пушку, вопрос цены согласовали. Но к уважаемому Моисею Мертелю подошел начальник городской стражи и сказал:

– Город покупает десять пушек, весь порох, все ядра и картечь.

Оружие во все времена пользовалось спросом. Особенно там, где не было жесткого контроля. К навесу притащили оставшиеся одиннадцать пушек, и те только по причине отсутствия у торговцев денег. Сергей понял: выгодней торговли оружием может быть только прямой грабеж. Он практически влет продал более сотни пушек. Через несколько часов все деньги города Танжер оказались у него в кармане. Можно пойти в торговцы оружием и стать оружейным бароном. Поставки оружия в колонии дадут баснословные барыши.

Кроме собственно денег в оплату взяли слитки золота и серебра, всех молодых женщин у работорговцев и два десятка резчиков по дереву. С резчиками по дереву Сергей подробно поговорил. Он желал убедиться в их понимании предстоящей работы. Резьба по дереву была популярной в этой части арабского мира. Изящной резьбой покрывали входные двери домов, вся мебель в домах была только резной. В России резьбой по дереву не занимались, деревянные ложки и утварь делали крестьяне всего мира. В качестве первого шага Сергей решил изготовить резной алтарь для новой церкви в городке Сясь. Затем алтари для церквей в своих деревнях, в Тамбове и Туле. Кроме этого, изготовить резную мебель для его домов и имений. К завершению этих работ будет готов дом в Петербурге, где умельцы смогут показать свой класс.

Вечером в доме Моисея Мертеля подвели итог торговли и составили план развития бизнеса. Появилось понимание новых возможностей. Утром отправился в Кадис. Габриель Гильен заканчивал разруливать ситуацию с учетом перспектив новых поступлений товаров арабского рынка. Часть трофейных кораблей выставили на продажу. Остальные корабли сформировали в караван на Амстердам и Петербург. Сергей детально проинструктировал нанятых капитанов. Капитанам, идущим в Сясь, дал письма для Евстафия Петровича. После ухода кораблей написал записки своим топ-менеджерам и техническим директорам.

Перед отходом кораблей в Средиземное море Гильен устроил в своем доме прием. Были приглашены все офицеры Сергея и видные люди Кадиса. Вечер прошел весело. Против ожидания, никто не надоедал расспросами о победах на Средиземном море. Кадис был вторым по значению портом после Севильи. Жители города хорошо разбирались в морских делах и заморской торговле. Сергей познакомился с дворянами и торговцами города. Получил много приглашений прийти с визитом во время следующей стоянки в порту. Но основные разговоры были о сахарных плантациях. Сахар был самым ходовым и дорогим товаром. Золотые, серебряные и медные рудники в разговорах были на последнем месте. Слишком много этого металла поступало в Испанию.

После прохода Гибралтарского пролива Сергей решил идти в видимости алжирских берегов. Обломки самбук должны быть найдены, и выгоднее встретить противника сейчас. Расчет оправдался, на третий день заметили паруса преследователей. Удовольствие не стали откладывать и повернули навстречу. Четыре самбуки резво бежали по волнам. Но задолго до выхода на дистанцию стрельбы вдруг развернулись и начали убегать, потом развернулись снова. Маневры были непонятны. Скал и мелей нигде нет, кораблей с опущенными мачтами не видно. Традиционная алжирская засада из маленьких самбук на четыре-шесть пушек. Корабли спускают паруса и кладут мачту. Низкий корпус трудно заметить, особенно в подзорные трубы с плохой оптикой. В результате вражеские корабли, гоняясь за убегающими самбуками, сами оказываются в окружении. Один рывок – и преследователи стоят товаром на рынке рабов.

Наконец вышли на дальность стрельбы и дали по два залпа шрапнелью. Из-за большой дистанции было сильное рассеивание. Но самбуки получили как минимум по одному близкому разрыву. На всех корабликах разорванные паруса трепались по ветру лохмотьями. Корветы пошли на сближение. Скоро различили в бинокли алжирских моряков, которые махали руками, призывая больше не стрелять. Алжирцев перевели на свои корабли и повернули в Картахену. Трофеи надо передать Раулю Альберти для ремонта.

Капитан порта встречал суда на причале. Он поздравил Сергея с победой и пригласил к себе. Через некоторое время пришел Рауль Альберти. В Картахене уже знали об удачном походе и желали выведать детали из первых уст. Тем более что Сергей привел еще четыре неожиданных трофея.

– Рассказывайте, уважаемый граф, о своих успехах, – заговорил капитан порта, – до нас дошли новости из Кадиса. Все говорят о ваших богатых трофеях.

– Пока могу сказать только о непонятных действиях алжирских моряков. Они допускают непростительные ошибки, подставляясь под мои пушки.

– Вы правы. Я бегло осмотрел самбуки и увидел незначительные повреждения от картечи.

– В этом все дело, мы нанесли урон только картечью. По их маневрам я не понял: или они убегают, или пытаются выйти на непонятную мне позицию.

– Возможно, они хотели идти сразу на абордаж?

– Но в результате они подставились под удар картечью.

– Из всего, что я слышал про алжирских моряков, это самое невероятное известие. До вас никто не возвращался после встреч с самбуками.

– Я с вами полностью согласен. Это невероятно и настораживает меня. Неприятно и опасно, когда не понимаешь действий противника.

В доме капитана порта обсудил с Раулем Альберти вопросы ремонта кораблей. Кроме этого, Рауль взялся продать часть пушек в итальянских княжествах. Там междоусобные войны практически не прекращались. Сергей взял список выгодных для продажи товаров и откланялся. Пора отправляться на восток.

Корветы держали курс на прежнюю точку, между Тунисом и Мальтой. Здесь было пересечение торговых путей между северной Африкой и восточным Средиземноморьем. На четвертый день пути встретили засаду из десятка самбук. Корабли лежали в дрейфе с опущенными мачтами. Сигнальщик на площадке салинга их вовремя заметил и подал сигнал. Удивительное было дальше. Часть кораблей на веслах, часть, поставив вместо мачты гик, начали расходиться в стороны. Они освобождали баркентинам дорогу! Сергей приказал сыграть тревогу и выстрелить книппелями из носовых палубных пушек. Зарядили книппели с раскрытием после выстрела. Таким образом показали требуемую ширину прохода. Хлопнули выстрелы, и два радужных фонтанчика побежали по воде вправо и влево. Алжирские моряки все поняли и на требуемом удалении остановились, рассматривая проходящие мимо корветы. На вопросительный взгляд Семена Афанасьевича Сергей сказал:

– Мы пришли не воевать с арабами, а грабить турецкие корабли.

– Так эти арабы на нас и нападут на обратной дороге.

– Наши паруса, при такой погоде, они увидели за двадцать миль. Легко могли от нас скрыться.

– Почему не ушли? Может, запугивают?

– Тут вложен другой смысл. Они показали себя и заявили о своих мирных намерениях к нам.

– Вы полагаете возможным нейтралитет с алжирскими моряками?

– Лучше поверить и быть с ними нейтральными, чем отбиваться от всего озлобленного Алжира. У нас два корабля, если за нас возьмутся серьезно, нам будет конец.

– Вы не подумали, что это может быть разведка, они рассмотрели нас вблизи и могут составить тактический план боя.

– Маловероятно, для этого достаточно войти в двухсотмильную «мирную» зону или отправить один корабль в Танжер.

– Вы правы, Сергей Николаевич, с причала можно и рассмотреть наши корабли, и пощупать руками.

С выходом в точку патрулирования начали собирать призовые корабли. Через девять дней повернули на Гибралтарский пролив. За это время набрали двадцать одно судно. Опять поймали двух гигантов, один шел из Туниса с пшеницей, другой шел в Тунис с некрашеным шелком. Некрашеный шелк – важный стратегический товар. Из него шьют мешочки и заполняют их порохом. Полученный готовый заряд забивают в пушку или в ружье. Появились и первые экзотические товары. Сандаловое, черное и красное дерево, слоновая кость, крашеный шелк, бархат, парча. У одного капитана нашли маленький сундучок с необработанными драгоценными камнями и золотыми заготовками для ювелиров.

На обратном пути Сергей обогнал на «Афине» караван плененных судов и зашел в Картахену. Рауль Альберти продал все пушки и одну самбуку. Они обсудили список новых трофеев и того, что он возьмет на реализацию. Договорились выгрузить обговоренные товары на обратном пути, дабы не терять время – не задерживать все суда.

Присоединение к каравану трех пленных самбук вызвало оживление среди турецких моряков. Самбуки подошли почти вплотную к торговым кораблям, и моряки что-то оживленно между собой обсуждали. Сергей не вмешивался в явное нарушение построения конвоя. Логика поведения араба понятна только арабу. То, что Сергей считает нарушением, для них может являться прямой необходимостью.

В Кадисе снова ажиотажная встреча и снова толпа посредников. Они не оставили надежд конкурентам и предлагали любые выгодные условия работы. Но это давно пройденный этап для Сергея. Посредники видят перед собой юношу и пытаются замутить ему мозги. Посему вежливо предложил обратиться со всеми предложениями к Габриелю Гильену. Стараясь не терять время, быстро обсудил все текущие вопросы. Снова решил сходить в Танжер. До окончания формирования каравана в Амстердам и Петербург еще много времени. Пока часть груза будет выгружена в Кадисе. Возьмут выгодный груз на Амстердам и Петербург. Задержка предстояла большая. Продать трофейные суда оказалось практически невозможно. Испанские корабелы обеспечивали всех желающих хорошо приспособленными к океанскому плаванию галеонами.

Перегрузили на «Афину», «Афродиту» и трофейные самбуки товары для Танжера и пленных на выкуп. Здесь Сергей обратил внимание, что один из алжирских капитанов не пошел на идущие в Танжер корабли.

– Как вас зовут? – спросил он капитана-отказника.

– Мое имя Азид Шериф, я сын султана Алжира от наложницы.

– Скажите, уважаемый Азид Шериф, почему вы не хотите ехать в Танжер.

– Мне нечего делать в Танжере, господин адмирал.

– Я не понял вашего ответа. Вы не хотите вернуться домой?

– Извините, господин адмирал, за плохо сформулированный ответ. Я хотел сказать о невозможности получить за себя выкуп.

– Почему вы не можете выкупить себя?

– Потому, что все мои деньги, драгоценности и оружие были со мной, а теперь уже у вас.

– Разве у вас нет дома?

– Дом у меня есть, но в доме две наложницы и пятеро слуг.

– Почему не хотите обратиться за помощью к матери или султану?

– Вы совсем не знаете жизни гарема, уважаемый. Редкие наложницы живут в гареме до двадцати лет. Затем они становятся швеями и заканчивают свою жизнь на скотном дворе. Мне тридцать лет, а моей матери сорок шесть. Она уже на скотном дворе, если еще жива.

– Султана не заинтересует ваша судьба?

– Почему его должна интересовать моя судьба? У султана сотни детей. В наследники отбирают трех лучших из сыновей его жен. Потом из этих трех выбирают одного.

– В любом случае вы его сын, в ваших жилах течет кровь султана.

– Мальчиков в шестилетнем возрасте забирают из гарема и после десяти лет обучения отправляют на воинскую службу.

– Тем более, за двадцать лет вы стали опытным моряком.

– У султана не хватит денег, если выручать каждого попавшего в плен. Стоит выкупить одного, как за остальными детьми начнется охота.

– Я все понял, в этом есть смысл. Тем не менее прошу перейти на мой корабль, я не хочу отправлять в Россию опытного капитана и постараюсь найти вам применение здесь.

В Танжере корабли простояли четыре дня. Сергей разрешил морякам отдохнуть, ибо была уверенность в возможности погасить любой конфликт, могущий возникнуть по недоразумению или незнанию его моряками местных обычаев. Жители города уважительно здоровались с почтенным человеком. На ковре около Моисея Мертеля было тесно от гостей. Два дня прошли в неторопливых беседах. На третий день Сергей получил неожиданное предложение от всех четырехсот семнадцати торговцев. Пожелание прислушаться к их просьбе озвучил начальник городской стражи.

Его просили разграбить город Мелиль! Вся добыча будет принадлежать ему. Было одно-единственное условие. Надо доставить в Танжер гарем шейха, который пополнит публичный дом Танжера. Если многоуважаемый адмирал привезет гарем шейха, то он получит в собственность рыбацкую деревню Сеута. И земли вокруг деревни в разумном количестве. Кроме этого, эмир Марракееш заплатит два миллиона золотых динар.

– Объясните мне, уважаемые, как я с сотней солдат возьму город, да еще и дворец шейха?

– Но ты с сотней казаков забрался в гарем крымского хана. В Мелиле только триста солдат и шесть пушек на крепостной стене.

Сергей был готов вырвать у Моисея язык. Ввязываться в местные разборки неразумно. Теперь еще получение Сеуты будет связано с нападением на Мелиль и захватом гарема. Но выхода нет, и придется лезть в это дерьмо. Сергей попросил два месяца на обдумывание ответа. Но всем было ясно: заказ принят. Будет он выполнен в сентябре или декабре, арабов уже не волновало. Вечером Моисей Мертель услышал все про свой язык и способности продумывать последствия слов. Неожиданного нападения не получится. Обстоятельства разговора будут известны шейху города Мелиль еще до отхода кораблей из Кадиса.

Настроение у Сергея было испорчено. По дороге к месту патрулирования он приказал подойти к городу Мелиль. Для ознакомления с местностью, так сказать, для рекогносцировки. Результат неутешительный. Город окружен высокой крепостной стеной. Две пушки на башнях перед воротами, две пушки смотрят в море. По логике вещей, еще две пушки должны быть установлены с противоположной стороны. Городские стены буквой П примыкают к горе. На возвышенности у самой горы стоит вторая крепость, внутри которой дворец шейха. Стены второй крепости также упираются в гору. Перед внешними стенами города построек, садов и огородов нет. Это говорит о регулярных попытках взять город. Значит, воины и жители имеют достаточный опыт в отражении атак.

Белоснежные стены и башни не вводили Сергея в иллюзию относительно прочности стен. Белый цвет – это эффект от отражения солнечных лучей. Вблизи можно будет увидеть, что стены из серых каменных блоков. Эти блоки вытесаны из горы, примыкающей к городу. Два миллиона динар за несколько десятков женщин могут соблазнить только простака. Крепость строят для защиты от врагов. Все варианты проникновения в город учтены на стадии проектирования. Хозяин города явно уверен в своей крепости, если смог досадить всем, даже торговцам Танжера. Вероятнее всего, он грабит их караваны и нападает на соседей. Следовательно, должны быть еще воины, которые придут на помощь во время осады. Еще до подхода к городу Сергей попросил своих офицеров и Азида Шерифа внимательно осмотреть крепость и высказать свое мнение.

– Зачем нам эта крепость? – высказал общий вопрос Семен Афанасьевич.

– Нам сделали предложение, от которого мы не можем отказаться.

– Почему мы не можем отказаться?

– В случае отказа порт Танжер будет для нас закрыт.

– Мы можем обойтись и без заходов в Танжер, призовые корабли доставляют наши грузы в Европу, в Танжере мы выгружаем незначительное количество трофеев.

– Танжер – самое удобное место для выкупа пленных.

– Мы можем перенести выкуп пленных в Испанию или Италию.

– Тогда мы больше потеряем, чем выиграем, проще организовать выкуп пленных через Крым.

Мнение всех офицеров было единодушным. Крепость неприступна, и не стоит в это дело ввязываться.

До конца сентября сделали еще пять выходов на патрулирование. Каждый раз возвращались с богатой добычей и караванами трофейных кораблей. Поймали два корабля с новыми ружьями и ятаганами. Еще один корабль с новыми латунными пушками. Выяснилось, что в Тунисе и Алжире есть оружейные заводы и производство стали. Список экзотических товаров пополнялся новыми видами, например целым кораблем с канифолью. Сергей регулярно общался с Азидом Шерифом, шлифуя свой арабский язык. В свою очередь алжирский капитан осваивал русскую речь и уже самостоятельно нес вахты. Первое время Азид Шериф удивлялся ежедневным тренировкам экипажа. Потом привык и сам с азартом принимал в них участие. Разобрались и с непонятной тактикой маневрирования алжирских кораблей.

– Мы всегда при сближении с противником применяем метод хаотичных маневров.

– И какова система этих маневров?

– У нас нет никакой системы, мы просто стараемся разорвать строй противника или заставить один из кораблей отстать или вырваться вперед.

– Вы пытаетесь разорвать строй противника!

– Как только это получится, мы атакуем такой корабль и продолжаем маневрирование.

– Вы применяете очень простой и эффективный метод, который для европейцев на самом деле неприятен.

– Большим многомачтовым кораблям невозможно целый день повторять наши маневры.

– Палубная команда после нескольких часов работы с парусами будет падать от усталости.

– На европейских кораблях работа с парусами – очень тяжелый труд, только вы, господин граф, придумали необычные блоки и вертлюги, ваши снасти ходят легко.

После рассказа о необычной встрече с лежащими в дрейфе самбуками Азид Шериф ответил:

– Я думаю, вы встретились с кораблями нашего адмирала, он умный, опытный и хитрый моряк. Он показал вам себя, и вы правильно сделали, не став стрелять.

– Какие у него могут быть намерения?

– Никто не может сказать о его намерениях, но он явно что-то задумал.

– Можем ли мы полагаться на нейтралитет с его стороны?

– Это невозможно. Адмирал не из тех людей, кто смотрит на драку со стороны. Он обязательно ввяжется.

– Но действия кораблей были мирные.

– У нас шестьдесят кораблей. Многие капитаны метят на его место. Если адмирал будет пассивен, его быстро устранят…

В конце августа Сергей придумал вариант для применения талантов Азида Шерифа. Теперь они проводили много времени в обсуждении деталей. Все та же Африка, только другой вариант. Алжирскому капитану предложено посещение нескольких мест, где можно обменять товары на слоновую кость, красное и черное дерево. В Кадисе купили карту Африки, где Сергей отметил место реки Оранжевая. Этот район надлежало исследовать. Отметил район поселения голландских колонистов. Там можно было купить продукты. Севернее этих поселений можно поохотиться на диких зверей. Последним был обозначен район, где вдали от берега можно перехватить торговые караваны английских судов. Эти караваны направлялись в Индию или обратно. Особо предупредил Азида Шерифа о наличии солдат на идущих в Индию кораблях. Первую экспедицию решили провести за три-четыре месяца. В октябре алжирский капитан остался в Танжере для подготовки к экспедиции и набора моряков. Была необходимость в подключении к экспедиции купцов Танжера. Для поиска алмазов нужен специалист.

В конце сентября при возвращении в Кадис с очередным караваном захваченных судов впередсмотрящий подал сигнал тревоги. Левее курса конвоя дрейфовало три корабля европейской постройки. Недалеко от кораблей лежало в дрейфе около десятка самбук. Корветы пошли на сближение, Сергей приказал повторить предупредительные выстрелы из носовых пушек. В этот раз реакция была другой – самбуки подняли паруса. Пять кораблей пошли в сторону Алжира. Оставшиеся семь кораблей начали кружить и приближаться к баркентинам. Раз хотят боя, то они его получат. Пушки приготовили к стрельбе шрапнелью, корабли построились в линию. Сергей приказал сохранять направление на лежащие в дрейфе корабли. Самбуки продолжали свои маневры. Азид Шериф, вцепившись руками в реллинги, смотрел то на самбуки, то на Сергея. Команда «Огонь!» прозвучала, когда алжирские корабли оказались на дистанции уверенного поражения. Над корабликами появились черные облачка разрывов. Близкие взрывы и свинцовые шарики шрапнели рвали паруса, сметали моряков за борт. Через три залпа Сергей скомандовал: «Дробь!» Плененные суда начали подходить к новым призовым кораблям.

– Против вас, граф, ни у кого нет шансов. Вы стреляли с дистанции, в три раза превышающей полет ядра нормальной пушки.

Сергей только пожал плечами. Что тут говорить?

– Взрыв пороха со свинцом над головой лишает человека способности думать.

– Уважаемый Азид Шериф, не поговорите ли вы с моряками этих самбук? Возможно, они согласятся пойти к вам на службу.

– Сколько кораблей я должен подготовить?

– У вас три корабля в Танжере, и семь мы получили сейчас, готовьте все.

– Что будете делать с этими тремя? – Азид Шериф кивнул в сторону дрейфующей приманки.

– Можете взять, если хотите.

– Нет, брать эти корабли не хочу, а вот изучить их устройство будет полезно. Конструкция всех европейских кораблей примерно одинакова.

– Мудрая мысль, господин адмирал. – Сергей шутливо поклонился. – Эти три корабля я оставлю на месяц в Танжере.

– Месяца мне будет достаточно, я докажу вам, господин граф, что вы сделали правильный выбор, поставив на меня.

Высадили Азида Шерифа на захваченные самбуки. Сергей отправился осматривать брошенные испанские корабли. По имеющимся на них следам стало ясно, что корабли эти после короткого боя были взяты на абордаж. Причем артиллерия вела обстрел картечью. Учатся господа алжирцы. Хороший результат совмещения собственной тактики с новыми идеями. Корабли были пустыми, алжирские моряки выгребли все кроме пушек. Пушки они не смогли снять в море. Вероятнее всего, планировали снять в порту, да не повезло с реализацией плана. Позже, в разговоре с Азидом Шерифом, Сергей узнал детали засады. Адмирал захватил три фрегата незадачливых испанских пиратов. Выгрузив всю ценную добычу на свои корабли, он ушел в Алжир. Три пиратских корабля должны были доставить моряки оставленных пяти самбук. Но к ним присоединились еще семь алжирских кораблей, капитаны которых предложили организовать засаду. При виде кораблей Сергея первая пятерка повернула домой. Они издали наблюдали короткую расправу над оставшимися кораблями. Азид Шериф повел трофейные самбуки и пиратские фрегаты в Танжер. Конвой трофейных кораблей продолжил движение в Кадис.

…Встреча с Габриелем Гильеном была дружеской. На этот раз Сергей получил несколько килограммов писем из России и Амстердама. Хозяин дома не стал ему мешать и оставил одного в кабинете. Работа с почтой заняла целый день. Все новости были приятными. У причалов порта Сясь выгружались первые трофейные корабли. Рабы отправились на новые места своей жизни. Несколько деловых писем от Тимофея, Евстафия Петровича и Варфоломея Сидоровича потребовали времени на раздумья. Письма от Петра были близки к панике. Амстердам не был готов к такому количеству товаров, биржа зашаталась.

Раз зашаталась, надо брать позиции на бирже. Сергей начал писать ответы.Поступления товаров вполне предсказуемы, новые товары диктуют новые цены. Надо использовать возможность изменить направление поставок. Можно демонстративно завезти товар, но оставить его только на хранение. Надо уметь все использовать с максимальной выгодой. Это намного интереснее, чем грабануть галеон с двумя тысячами тонн серебра.

Письмо Тимофея с просьбой об инструкциях по поводу сахарных плантаций Сергей отложил в сторону. Сегодня должна быть встреча с управляющим сахарными плантациями. По результатам разговора напишет ответ. Сергей сложил в стопку приготовленные к отправке письма. Полученную почту передал рабу-делопроизводителю. Весьма полезным оказался этот македонец. Образован и очень даже смышлен. Прав оказался его бывший хозяин, когда рекомендовал оставить парня при себе. Выйдет из него прок и получится способный к самостоятельным решениям руководитель.

Сергей Николаевич открыл дверь и пригласил Габриеля Гильена в его собственный кабинет:

– Скажите, уважаемый Габриель, управляющий на сахарные плантации уже здесь?

– Да, дорогой граф, это третий сын уважаемого плантатора с Гаити. Юноша закончил обучение в Мадриде с хорошим результатом. Ищет место, согласен ехать на Кубу.

Сергей не возражал против плантаций на Кубе по простой причине. Семья Кастро будет в свое время на Кубе второй по значимости, после семьи Батиста. Когда Фидель Кастро выиграет президентские выборы, то Батиста организует военный переворот и станет диктатором. Обиженный Фидель Кастро пригласит на свои деньги наемников. Американцы решат, что у Батиста денег больше, а выиграет от всего авантюрист Хрущев.

История «карибского кризиса» – это классика политического блефа. СССР не имел ни одной ракеты среднего радиуса действия. Шахты для них только строились в Западной Белоруссии. Хрущев приказал доставить на Кубу три экземпляра последних ступеней баллистических ракет вместе с боеголовками. Эти «ракеты» возили по ночам из одного места в другое. Любой желающий мог их увидеть и при помощи приборов определить наличие ядерного заряда. Американцы знали о советских пилотах на МиГ-21 и отказывались лететь в сторону Кубы. Еще были свежи воспоминания о Корее. Тогда пятьдесят самолетов МиГ-15 ужасными тридцатисемимиллиметровыми пушками за две недели разогнали двухтысячную авиагруппу ООН. Американские союзники объявили национальный траур по погибшим за один вылет авиационным полкам. Соотношение потерь один к двадцати – это серьезно. Даже Голливуд на такое не способен. В конечном итоге Хрущев согласился вывезти с Кубы несуществующие ракеты. США убрали свои базы из Пакистана, Турции и Италии. Фидель Кастро не национализировал землю и не ликвидировал права на землевладение… Вот почему Сергей предпочел плантации на Кубе.

Но это другая история.

– Юноша хочет поговорить со мной, или это просто формальность?

– Его зовут Живер Альварес, он просил о встрече с вами перед отплытием.

В комнату вошел метис примерно двадцати – двадцати двух лет и, поздоровавшись, остановился.

– Найдите себе удобное место и садитесь, уважаемый Живер Альварес.

Сергей подождал, пока юноша устроится, и продолжил:

– Насколько я понял, вы хорошо представляете организацию работ на плантациях сахарного тростника?

– Да, господин граф, у моего отца большие плантации, и я с детства знаком с работами на плантациях сахарного тростника.

– Это очень хорошо, я не имею понятия о сельском хозяйстве и тем более о сахарном тростнике.

– Могу ли я спросить о причинах покупки плантаций?

– Причина очевидна. Деньги. Неужели вы думаете, что причиной покупки может быть любовь к сладкому?

– Я спрашивал в другом контексте. Многие сначала покупают сахарные плантации, а затем строят виллы и переезжают туда жить.

– Это для вас принципиально?

– В конечном итоге принципиальной разницы нет. Но с первых шагов я должен определиться со своим положением на плантациях, за кем будет последнее слово.

– Почему для вас это важно?

– Для работающих на плантациях людей важно, будет ли мое решение для них окончательным или промежуточным до вашего приезда.

– Уважаемый Живер Альварес, я не планирую жить на Кубе. Со временем приедет один из моих управляющих для рутинной проверки.

– Я вас понял, господин граф.

– Возьмите пакет с инструкциями, там вы найдете имена и адреса людей, к которым вы будете обращаться по всем вопросам.

Юноша бегло просмотрел бумаги и удивленно поднял глаза:

– Господин граф, из инструкций следует, что я вообще не буду связываться с вами.

– Все верно, вы будете решать все свои вопросы с моими людьми в Петербурге или Амстердаме.

Сергей взял со стола еще пакет и передал юноше.

– Теперь о главном. В начале лета корабль доставит одну или две паровые машины для выжимки сиропа из тростника.

Молодой человек встрепенулся и достал из пакета бумаги.

– Вы должны быть готовы предложить другим плантаторам услуги по выжимке сиропа. Помните, вы сможете получить от меня любое количество таких машин.

– Вы станете самым богатым плантатором Кубы! – восторженно ответил юноша.

Габриель Гильен нанял специальный штат людей. Они обрабатывали информацию по поступившим товарам, их распределению и продаже. Два дня Габриель Гильен и Сергей обсуждали в кабинете текущие и перспективные вопросы. Составляли план давления на биржу Амстердама. Габриель Гильен решил присоединиться к плану экспансии на биржу. Переговорил с другими влиятельными в торговых делах людьми. Испанцы не забыли свой проигрыш в войне с Голландией и решили расквитаться на финансовом поле. Хорошая возможность действовать под прикрытием банка третьей страны. Удобно скрываться за ширмой удачливого пирата Средиземного моря.

Сергей продолжал совмещать рутину подготовки к очередному походу и подготовку почты в Россию. С отправкой большого количества пленников появился шанс начать работы на юге. Он уже ругал себя за глупость с мостом через Днепр. Не нужен ему этот мост. Значительно выгоднее построить на Днепре заводы и подвозить к ним руду и уголь. Он сделал элементарный экономический просчет. Его помощники положились на «гениальность» хозяина и не указали на очевидную глупость. Теперь отменять поздно, опоры моста уже заложили, но заводы надо строить на Днепре.

Вторая глупость – с землями в Нечерноземье. Он совершенно забыл про картофель и брюкву. Забыл про свинину и говядину. Надо построить около Москвы и Петербурга фермы и дважды в год завозить туда скотину на продажу.

Но пора и в Танжер. Перед отплытием Сергей попросил подыскать двух хороших инженеров-фортификаторов вместе с сопутствующим персоналом. Фортификаторы потребуются через четыре недели. Габриель Гильен не стал показывать своего удивления. Надо значит надо. За несколько месяцев знакомства с графом он сделал выводы о талантах этого молодого человека. Непродуманные действия исключены. В Танжере Сергей заключил договор по поводу города Мелиль. Дополнительно выторговал двенадцать тысяч динар для оплаты услуг воинов. Никаких препятствий это не вызвало, и деньги в тот же день были вручены. Всем понятно, для чего готовятся корабли на рейде. При найме воинов деньги платят сразу.

Патрулирование в месте пересечения торговых путей затянули до двух недель. Повели в Кадис более тридцати трофейных кораблей. Теперь купеческие корабли при виде парусов «Афины» и «Афродиты» пытались скрыться. Скоро этой лавочке конец. Делегация турецких и арабских купцов должна уже валяться в ногах у султана. Сергей пустил нищими или серьезно обидел более сотни купцов. Реакция султана вполне предсказуема. Нарываться на бой с турецкими военными кораблями не хотелось. Необходимо продумать альтернативные действия.

Турция – огромная страна. От Персии до Австрии и Польши, от Каспийского до Красного моря. Пора придумать что-то новенькое. Пленные корабли построены в три линии и растянулись от горизонта до горизонта. Охранять конвой – это за гранью возможностей. Но встречаемые самбуки вели себя прилично, безмятежно продолжая плавание к неведомой цели. Наконец на горизонте появился город Мелиль.

Корветы вышли вперед и начали обстрел городской стены над портом. После третьего прохода обе пушки были сбиты со стены. Баркентины встали к причалу. Солдаты разместились на реях и открыли огонь из ружей по воинам на стене. Поднялся крик и вой, стена быстро опустела. Матросы выгрузили одну пушку и потянули ее к городским воротам. Полсотни солдат уже стояли у ворот за пределами выстрела пушек. Они расстреливали из своих винтовок орудийную прислугу.

Трофейные корабли подошли на рейд и бросили якоря. Моряки начали готовить шлюпки к спуску. Сергей выбрал площадку для установки своей пушки и смотрел в бинокль за взбирающимися в гору солдатами. Они во главе с молодым офицером уже нашли тропинку и заходили к дворцу с тыла.

Наконец пушку установили. Хауф со словами: «Получайте подарок, дети свиньи» – послал первый снаряд. Ворота упали вовнутрь вместе со вторым снарядом. Но там уже были готовы к штурму. Из города на Сергея и его солдат бросилась вооруженная толпа. Выстрел книппелем разделил толпу на две половины, окрасив атакующих воинов в красный цвет. Стоящие на флангах солдаты вели несуетливый, прицельный огонь. Яростный крик атаки сменился воем ужаса. Арабы побежали назад. Снова выстрел из пушки и визг книппеля. Через бинокль были хорошо видны вспышки выстрелов на горе. Солдаты отстреливали противника на территории дворца. Еще выстрел пушки – и в городских воротах разорвалась шрапнель. Солдаты побежали в черный дым и скоро появились на башнях городских ворот.

Шлюпки отошли от стоящих кораблей и наперегонки побежали к причалу. Матросы потащили пушку в городские ворота. Хауф вдруг приказал остановиться. По центральной улице города, размахивая красным флагом, бежал человек. За ним тащили связанного пленника.

– Вот и все, – сказал Сергей, – играйте дробь.

– Почему они сдаются? – спросил молодой офицер.

– Быстрота и натиск – залог победы. Это слова графа Суворова.

– Но если горожане бросятся в атаку, они нас палками забьют.

– Вы забываете фактор страха. – Сергей показал на корабли.

– Вы думаете, горожане приняли их за корабли с подкреплением?

– Вы не правы. Все уверены в том, что там основные силы, а мы авангард для захвата плацдарма. Вы бы тоже так решили, глядя на нас с крепостной стены.

Молодой офицер восхищенно посмотрел на Сергея, штурм занял не более четырех часов. Большой город сдался, у солдат и матросов нет даже ушибов. Сергей пошел к городским воротам и остановился в центре кровавой лужи. Наглядный результат работы книппеля. Двое воинов бросили к его ногам слабо упиравшегося шейха. Затем сами упали ниц и протянули свои сабли. Старший воин сказал:

– О великий и милостивый адмирал! Забери этого сына свиньи и даруй нам жизни.

Сергей сделал знак своему офицеру. Молодой лейтенант, бледный от запаха крови и вида разбросанных кусков человеческой плоти, быстро взял сабли и отошел в сторону. Сергей посмотрел на дворцовых воинов. Эта парочка разбойников-предателей может ему пригодиться.

– Я возьму вас к себе на службу. Сейчас прошу организовать порядок в городе и никого из города не выпускать.

«Афина» взяла на борт бывшего владельца города, его гарем и тех, за кого дадут выкуп. С последними лучами солнца подняла паруса и направилась в Танжер. Остальные корабли за два дня погрузили часть жителей и в сопровождении «Афродиты» ушли в Кадис. В городе с Сергеем остались только солдаты, занятые охраной дворца с неожиданно богатой казной. Причина раздора оказалась стара как мир. Городом правил брат эмира. Он нападал на караваны купцов, на своих соседей. Отправлял своих воинов далеко в чужие земли, где они занимались грабежом. Отбив несколько осад своего города, он уверовал в безнаказанность. Захватывал у соседей крестьян и приводил их на свои земли. Грабил торговые караваны даже в Алжире. Угрозами принудил соседей платить дань ему, а не эмиру. После разгрома у стен своего города войск эмира объявил эмиром себя. Наконец, приказал своим вассалам готовиться к походу на столицу.

Сергей с помощью бывшего визиря сформировал первую группу для поселения в рыбачьей деревушке Сеута. Ас-Сахра, так звали нового коменданта несуществующей крепости, заинтересовался идеей строительства. В группу из семисот поселенцев набрал нужных людей. Через три недели привезли письмо от эмира. В письме после витиеватых фраз с поздравлениями и пожеланиями был прямой вопрос. Эмир спрашивал, желает ли граф Алексеев взять город Мелиль под свое управление и принести эмиру вассальную присягу. Сергей надиктовал ответ, где после страницы витиеватых фраз благодарности отказался от предложения. Он, как христианин, не сможет достойно править городом, соблюдая традиции и обычаи Корана. До начала ноября все свободные суда и корабли вывозили из Мелиля людей и трофеи.

Наконец баркентины ушли вместе с абордажной командой. Они должны были остановиться в Кадисе, где Сергей позволил экипажам неделю отдыха. Сам он остался с самбуками, которые грузили последнее бытовое имущество для новоселов в Сеуте. Корабли взяли все, что смогли найти на улицах и в домах. Город был буквально вычищен. Сергей решил переночевать здесь, а утром уйти. Вроде все сделано, все проверено и можно уходить. Но захотелось остаться переночевать, а ночевал он во дворце. Утром искупался в фонтане с золотыми рыбками, которые от шока чуть не выпрыгнули на мраморный бордюр. Погрыз фруктов в саду и к приходу матросов и повара сидел в голубом зале с золотыми звездами на потолке.

Послышался шум кавалерии. Он с чашкой кофе вышел на балкон и увидел огромный конный отряд, тысяча всадников, не меньше. Отряд остановился у городских ворот. Сергей увидел во главе отряда юношу, своего ровесника. Юноша осматривал выбитые створки городских ворот. Он что-то сказал своим сопровождающим, отряд направился к дворцу. Матросы напряглись, но Сергей успокоительно махнул рукой и велел повару приготовить кофе для гостя. Враги так в город не въезжают. И правда, в голубой зал в окружении большой свиты вошел юноша. Несколько озадаченно посмотрел на Сергея и сказал:

– Я Исмаил, третий сын эмира, и теперь этот город мой.

– Примите мои поздравления, уважаемый Исмаил, я могу с легким сердцем уехать. Не хотите ли выпить кофе с дороги?

Сели за стол, и Исмаил засыпал Сергея вопросами о штурме крепости. Стены целы, только ворота выбиты, дома и дворец целы. Как уважаемый граф смог взять город? Сергей начал повествование про осаду и хитрость, с которой он выманил войско из города. Потом неожиданно для врагов нанес удар во фланг. Его воины вместе с отступающими врагами ворвались во дворец. Беседа продолжалась до обеда. Сергей поздравил Исмаил-шейха со вступлением во владение такой прекрасной крепостью и начал прощаться. Уже в дверях услышал просьбу остановиться:

– Уважаемый адмирал, не могли бы вы мне помочь?

– Все что в моих силах, уважаемый Исмаил-шейх.

– Мне нужны пушки, – сказал Исмаил.

Человек из свиты выложил на стол солидную горку кожаных мешков.

Сергей показал матросу на гору мешков и сказал:

– Этот парень покажет пушки, можете выбрать лучшие.

Выбирать там, конечно, нечего, все пушки одинаковые, но иллюзия выбора должна быть. Был и другой важный момент. Сергей не знал, за сколько пушек ему заплачено. Стало жалко своего ровесника, который приехал в свой город и получил его без единого жителя. И возразить ничего не может – никто ничего никому не обещал.

– Чем еще я могу помочь уважаемому Исмаил-шейху?

– Рабами, – не задумываясь, ответил правитель.

Задача получена, и Сергей простился. Матросы и солдаты совместными усилиями вытащили на причал двенадцать пушек. Простое решение проблемы. Если крепость с шестью пушками была захвачена, то количество пушек надо удвоить.

В Сеуте выгрузили вещи из Мелиля и отправились в Танжер. На причале стоял Моисей Мертель с глазами обалдевшей совы.

– Мне негде спать, – вместо приветствия сказал он.

– Тебя выгнали из дома и никуда не пускают?

– Намного хуже. Сначала мне привезли два миллиона динар, а потом еще три с половиной миллиона динар, оба этажа дома забиты мешками с деньгами.

– Положи матрас на мешки с серебром.

– Смена караула у городской стражи каждые два часа.

– А причем здесь смена караула городской стражи?

– Вы ничего не понимаете! Граф! Они несут караул в моем доме!

– Моисей, а тебе не приходила в голову мысль купить другой дом с большим подвалом и бросить в подвал мешки. Караул сам спустится в подвал.

– Граф!!! – Моисей засверкал пятками в сторону рынка.

Матросы самбук одобрительно засмеялись. Самый богатый торговец города по одному слову их адмирала бежит, как бездомный мальчишка. К вечеру стала понятна и прибавка в три с половиной миллиона динар. Три миллиона динар за голову самозваного эмира, пол миллиона за сам город.

Азид Шериф доложил о готовности кораблей. Осталось только взять продукты и товары на обмен. Снятые двенадцать пушек он приказал пополнить за счет трофейных кораблей. Сергей пошел на рыночную площадь. Каждый встречный человек останавливался и справлялся о здоровье. Обычная дорога в двадцать минут затянулась на полтора часа. Вероятно, торговцы на рынке смогли бы своими добрыми пожеланиями довести Сергея до истерики. Но на традиционный вопрос «как идут дела?» он не ответил:

– Отправляю корабли за алмазами.

Пустословие моментально сменилось деловым разговором. Сергей ничего не стал скрывать, за исключением возможности пиратских акций. Компаньоны ему не нужны, нужен только специалист по поиску алмазов и золота. Но если уважаемые торговцы присоединятся, он не возражает. Возглавит экспедицию уважаемый адмирал Азид Шериф на десяти кораблях. Все финансовые вопросы – к Моисею Мертелю, все практические вопросы решит Азид Шериф. Через день корабли Азида Шерифа начали грузиться в поход. Сергей на трех бывших пиратских кораблях со снятыми пушками отправился в Кадис.

Габриель Гильен встретил вопросом:

– Мне сказали, город уже взят и инженеры-фортификаторы больше не нужны?

– Город уже взят, и за это я получу землю в Гибралтарском проливе. Инженеры-фортификаторы нужны для определения размеров земель.

Сергей достал приготовленную карту.

– Надо строить защитные фортификационные сооружения со стороны суши и моря. А также строить порт и определить места для береговых батарей.

– Граф, вы хотите перекрыть пролив?

– Один я не ничего не смогу, меня уничтожат на раз. Я хочу построить крепость и подарить ее своей императрице.

– Гениальная идея. Крепость принадлежит короне, все вокруг крепости и внутри нее принадлежит вам.

Снова несколько дней напряженной бумажной работы. Обсуждение планов и проектов. Корабли с рабами и грузами на Петербург уже ушли и до ледостава должны быть в Сясь. Переход до Сеуты был занят разговорами с инженерами. Они оказались весьма даже опытными специалистами. Сначала Сергей обрисовал им главную задачу и примерную компоновку города и порта. После чего приступили к обсуждению различных вариантов. Специалистам военного дела пришелся по душе профессионализм молодого графа. Предложенная идея системы опорных редутов, прикрывающих друг другу фланги, была признана новой идеей в военной инженерии.

Крепостные стены с башнями в век артиллерии стали малоэффективными. Автономный редут под прикрытием соседних редутов становился непреодолимым препятствием. Понравилось предложение автономных береговых батарей. Штурмовать такую батарею сложно и невыгодно. Батарею можно захватить только с большими потерями. Но конечный результат будет нулевым. Другие батареи возьмут сектора под свой обстрел. Тридцать мирных лет на строительство крепости есть. Появление за это время турецких кораблей с десантом маловероятно. Да и первые береговые батареи будут через год. Они перекроют все входы в залив. С появлением нарезной артиллерии конфликты с Англией будут невозможны. Со стороны этой крепости порт и город Гибралтар как на ладони. Скала прикрывает город и порт совсем с другой стороны. Военно-морская база Великобритании будет уязвима, как мишени в тире.

Высадили в Сеуте инженеров-фортификаторов вместе с их отрядами. Сергей направил свои корветы к входу в Адриатическое море. Основной грузопоток из восточных портов, от Александрии до Искандерона на запад, можно легко перекрыть патрулированием у острова Крит. Но его кораблям от преследования тогда не уйти. До Гибралтарского пролива далеко, а турецких портов вокруг очень много. До Мальты еще можно добраться, но дальше шансы будут стремиться к нулю.

Граф решил патрулировать между портами Бриндизи и Тирана по двум причинам. Во-первых, район должен быть с незначительным судоходством. Все княжества на Апеннинском полуострове, как и Франция, платили Турции дань. Во-вторых, Сергей планировал налет на одну из албанских деревень. Албанцы по вере мусульмане, по национальности не арабы и как рабы для Исмаил-шейха более предпочтительны. Курс проложили южнее Сицилии. Мессинский пролив с неприятными сильными течениями. Водовороты у деревень Сцилла и Харибда вполне реальны. Турецкие корабли могут легко прижать Сергея к берегу и расстрелять.

Ночью прошмыгнули мимо района, где раньше отлавливали трофеи. Корабли пошли на северо-восток, к входу в Адриатику. С рассветом шли рядом с берегом, тут опасаться нечего. Моряки рассматривали то, что когда-то было Римской империей. В Римской империи получила развитие извращенная форма христианства. Был приоритет смерти во имя вечной жизни в раю. Обращенные в христианство отдавали свое имущество церкви и радостно шли к стражникам. Стражники были обязаны их убить, ибо такая форма религии даже в веротерпимом Риме была запрещена. Сенат нашел выход, когда счет смертям пошел на десятки тысяч. Вы хотите погибнуть от рук людей другой веры? А как вам смерть от диких животных? У диких животных нет души и воли, и не видать вам после смерти ворот рая. Собрали тысячи христиан и отдали их на растерзание диким животным. Количество желающих умереть резко сократилось. Но церковники выкрутились – приравняли смерть от диких животных к смерти от меча стражника. Животное бездушно, но выполняет волю человека, как и меч в руке стражника.

Пытаясь остановить поток желающих умереть, император и сенат приняли христианство. Отменили смертную казнь за новую религию. Но было слишком поздно. Толпы жаждущих умереть бродили по дорогам с одним вопросом: «Ты христианин?» На ответ «нет», протягивался меч: «Убей нас. Если ты не убьешь нас, мы убьем тебя, ты не христианин, и на нас греха не будет». Великая Римская империя быстро обезлюдела. Европейские варвары ворвались на ее территорию. Малочисленные легионы, преданные богам римского пантеона, были уничтожены. Статуи римских богов раскрошены в мелкий щебень и пережжены в известь. Европейский язычник, лидер толпы варваров, без крещения был признан Ватиканом как великий христианский король. Но варвары ради рая умирать не хотели. Они убивали друг друга по привычным и понятным причинам. В XVIII веке междоусобные войны на полуострове продолжались. Новая нация только зарождалась. Язык некогда великой Римской империи остался только в памяти церковников.

Ожидание незначительного судоходства не оправдалось. За время перехода от Апеннинского полуострова до Албании отловили семь торговых кораблей. За три часа семь кораблей с весьма ценным грузом. Турецкие корабли везли венецианским дожам дорогие товары арабского мира. Обратно везли оружие, посуду, золото, серебро. Интересно… То, что Венеция в XVIII веке процветала – это, конечно, не новость. А вот контрабанда европейского оружия в Турцию – это новость. За три дня посадили на призовые корабли жителей семи деревень и одного городка. Около пяти тысяч человек вместе с их имуществом. Пока жители грузились на трофейные корабли, «Афина» и «Афродита» продолжали поочередное патрулирование. В обратную дорогу потянулся караван в тридцать семь трофейных кораблей. Это абсолютный рекорд по всем показателям. Но главное было в возмущении экипажей. Результаты досмотра трофеев абордажные команды никогда не скрывали. Весть об оружии с европейских заводов моментально разнеслась среди моряков. Возвращались в нервном возбуждении. Турецким кораблям повезло разминуться с трофейным конвоем. Злые моряки разнесли бы их в щепки. Хотя турки-то не виноваты. Они сами втридорога все покупали у венецианцев.

Показались стены крепости Мелиль, и корабли пошли к причалу или на якорь. «Афина» и «Афродита» встали на якорь вместе с кораблями, их груз решили не показывать. Рабы с мешками и баулами потянулись к крепостной стене. Воины Исмаил-шейха быстро всех сортировали, не забывая отбирать для себя слуг и наложниц. Из городских ворот выехал кортеж. Когда шлюпка подошла к берегу, их уже ожидал Исмаил-шейх.

– Вы меня обрадовали, дорогой граф. Всего через две недели вы наполнили город людьми, а мой дворец слугами.

– Рад вас видеть, уважаемый Исмаил-шейх. Не желаете ли вы посмотреть на девушек для гарема?

– Вы и их привезли! Это прекрасно! Я всех беру! Потом с ними во дворце разберусь. Что еще предложите на продажу?

– Прошу пройти на корабли у причала.

На кораблях бывшие хозяева разложили лучшие товары. Исмаил-шейх выбирал, а его помощники откладывали в сторону. Гора зримо росла: стекло, хрусталь, фарфор, ковры, и прочее, и прочее, и прочее. Краешек солнца коснулся моря, Исмаил-шейх пригласил к себе во дворец. Но Сергей посмотрел на воинов, которые бережно выносили покупки, и отклонил предложение. Надо дать человеку время обставится после новоселья:

– Уважаемый Исмаил-шейх, вы никогда не ужинали на корабле. Прошу не отказать мне в удовольствии угостить вас традиционной морской едой.

На самом деле для Исмаил-шейха готовили вовсе не «традиционную морскую еду». Приглашение было запланировано. Повара с нескольких кораблей приготовились заранее. Рыба прямо из воды летела на сковороды и подавалась гостям. Сергей предлагал не разносолы, а обильную еду. Он подозревал, что во дворце Исмаил-шейх питается по-походному. Когда сытый правитель встал и поблагодарил, Сергей ответил:

– Примите мой скромный подарок, – на палубу вышли тридцать шесть поваров.

– Кто эти рабы?

– Это повара, тридцать шесть поваров.

Нормальные люди, глядя с пляжа на морские корабли, думают о капитанах и матросах. Никто не задумывается о том, что на корабле есть люди всех профессий.

– Уважаемый граф, я даже не знаю, как вас благодарить.

«Ну как благодарить? Деньгами, конечно!» – подумал граф, провожая Исмаил-шейха на причал.

– Илларион Афанасьевич, – позвал он командира «Афины», – подгоните ночью к причалу трофей с немецкими пушками и выгрузите три пушки.

– Граф, ты хочешь продать три новые пушки?

– Нет, ты же знаешь, что все хорошие пушки идут в Петербург. Я хочу поставить эти пушки на тот мыс, для прикрытия гавани и причалов.

– Зачем нам прикрывать своими пушками чужую гавань и причалы?

– Здесь удобное место для промежуточного накопления трофеев, завтра мы продадим две трети рабов и оставим на кораблях треть вместе с пленными на выкуп и моряками.

– Ты хочешь быстрее вернуться в Адриатическое море, а корабли оставить здесь?

– Почему ты решил, что я хочу вернуться в Адриатическое море?

– Неужели ты позволишь туркам безнаказанно вооружаться?

– Виноваты не турки, а венецианский дож, и мы действительно должны по максимуму их прижать.

– Тогда после выгрузки пушек надо поставить корабль с порохом.

– Да, поставишь на причал три бочонка пороха.

Утром снова приехал Исмаил-шейх. Его стражники сообщили о пушках, и владыка земель начал отказываться от покупки, по-видимому, с деньгами стало туго.

– Это мой подарок, я прошу вас поставить эти пушки на мыс для прикрытия порта и гавани от набега врагов.

– Вы очень щедрый человек. Вы так много сделали для меня, я даже не знаю, как вас благодарить.

– Я прошу от вас одну услугу. Позвольте оставить на время мои корабли в вашем порту.

– Конечно, вы можете располагать портом по своему усмотрению, сегодня же прикажу поставить пушки на мысу. Я вижу бочки с порохом – вы можете продать этот порох мне.

– У меня есть корабль, полностью загруженный порохом. Вы можете купить любое количество.

Исмаил-шейх посмотрел на своих советников, ожидая от них подсказки.

– У меня еще одна просьба. Мне надо отправить человека с письмом к торговцам Танжера. Вы можете дать несколько воинов в сопровождение?

– Конечно, уважаемый граф, никаких вопросов.

Исмаил-шейх начал отдавать своим людям распоряжения. Сергей сел писать письмо Моисею Мертелю и приказал Никшичу взять письма у пленных на выкуп. Вложил в пакет перечень товаров – надо дать купцам шанс брать их. Но самое главное – послать человека с предложением Исмаил-шейху кредита под будущий урожай хлопка. Деньги у парня подходят к нулю. И верно, казначей яростно торговался с македонцем Никшичем. Вокруг собралась благодарная публика. Пришедший из мечети Хауф даже закатывал глаза от удовольствия. И вдруг казначей допустил бестактность, он сказал Никшичу:

– Ты этот товар украл, он тебе достался даром. С меня требуешь деньги как почтенный торговец.

Все примолкли, Хауф подошел к казначею и протянул ему свой топор.

– Возьми мой топор и снимай свой халат.

– Зачем? – непонимающе спросил казначей.

– Пойдешь с ним к турецким берегам, будешь воровать и все брать даром. А я тебе за добытое заплачу медью.

Стоящие вокруг люди засмеялись хорошей шутке, напряжение спало. Но Исмаил-шейх поставил последнюю точку:

– Заплатишь первоначально запрошенную цену, – сказал-шейх.

Повернувшись к Сергею, добавил:

– Простите меня, граф, он сегодня будет наказан.

Грозно посмотрел на казначея и продолжил:

– Прошу вас сегодня вечером ко мне на ужин.

– Спасибо за приглашение, уважаемый Исмаил-шейх, но после обеда мои корабли пойдут к берегам Турции, я получил информацию о важных грузах и не могу терять время.

– Надеюсь на ваше согласие в следующий приход кораблей.

Поход в Адриатическое море был стремительным. За один день сгребли тринадцать турецких кораблей и повернули назад. Сергей никогда не задумывался о причинах не простого богатства – роскоши в Венеции. Ларчик оказался прост. Город процветал за счет контрабанды и двурушничества. При подходе к рейду Мелиль в каюту постучал старший офицер Александр Крюммер:

– Господин граф, на рейде три наших корабля явно выгружены, еще один у причала выгружается. – Затем повел плечами и добавил: – Но самое главное: на рейде семь лишних кораблей и пять самбук вытащено на берег.

Это интересно, выгруженные корабли говорят о проданном грузе. Лишние корабли и самбуки на берегу говорят об ожидаемой встрече на нейтральной территории. Давно ожидаемой встрече. Расставили корабли на рейде. Обе баркентины стали к причалу, где их уже ждал Никшич и один из помощников Моисея Мертеля.

Первая новость. В городе эмир Марракееш и алжирский Капудан-паша аль-Сарддидин. Эмир Марракееш купил весь порох и все оружие. Из ширпотреба выбрал несколько ковров, китайский фарфор. Несколько тюков ткани взял по советам своей свиты. Заплатил очень хорошо. Кроме этого, велел своему визирю обставить должным образом дворец сына и дома его приближенных. Очень расстроился, что не может скупить весь товар с кораблей, много вещей ему понравилось.

– Исмаил-шейх деньги взял?

– Он весь будущий урожай, не торгуясь, за полцены отдал.

– Караваны на восток за товаром приходили?

– И на восток, и на юг.

Сергей приказал привезти на причал рабынь для гарема – они почти всегда имелись на борту любого корабля из Венеции. Девчонки двенадцати—шестнадцати лет из разных европейских стран. Было одно обязательное условие: все черноволосые и черноокие. Голубоглазые блондинки никого не интересовали.

То, что эмир Марракееш купил оружие, говорит о его подготовке к войне. На север он не пойдет, испанцы вышибли арабов со своей территории триста лет назад. Попыток вернуться Сергей не помнит. Марокко под протекторатом Турции, и против Алжира эмир не пойдет. Остается дорога на юг, и здесь можно подсказать направление, обоюдовыгодное направление.

На песке сидели несколько групп арабов, судя по независимому виду, это были моряки с самбук. Сергей позвал братьев Писаревых:

– Господа капитаны, если алжирские моряки захотят посмотреть наши корабли, то показывайте все, кроме артиллерийской палубы.

Капитаны пошли на свои корабли отдавать соответствующие приказы, первым отреагировал Хауф:

– Добрый день, правоверные, приглашаю отведать прекрасный чай с медом, вы у себя в Алжире про такой чай даже не слышали.

Морякам потребовалось время на осмысливание услышанного. Они заинтересованно рассматривали корабли, оценивая профессиональным взглядом необычный такелаж и рангоут. Выкупившиеся из плена рассказали не много. Корабли они видели издали, знали только про русских моряков на кораблях. Еще знали, что русские живут далеко на севере, где зимой море покрывается льдом. Поэтому появление турка и дружелюбное приглашение на чай оказалось полной неожиданностью. Они начали отказываться.

– Тогда разрешите сесть с вами и угостить чаем здесь.

Хауф подал сигнал боцманской дудкой и, сняв обувь, сел на ковер.

Вестовой принес чай, и началось знакомство. Сергей одобрительно смотрел на первые шаги по сближению будущих союзников.

Шлюпки привезли «секс-рабынь». Девочки с восторженным интересом смотрели на высокие стены крепости и дворец у подножия горы.

– Соблюдайте основное правило, красавицы, – сказал Сергей, – ваши лица всегда должны быть закрыты.

Девочки испуганно и неумело начали заматывать головы и лица шелковыми платками.

– Смотрите, как это надо делать.

Сергей развернул ближайшую девочку к себе и повязал на ней платок, получилось красиво и сексуально.

Девочки сообразили. На причале сформировалась толпа красавиц. Арабы зацокали языками, раздались одобрительные возгласы. Из городских ворот выехала на рысях кавалькада всадников, через минуту Исмаил-шейх обнял графа:

– Уважаемый граф, если сегодня вы захотите покинуть гавань, я прикажу пушкам стрелять.

– Уважаемый Исмаил-шейх, зачем обнимать меня, если рядом столько красивых наложниц?

Правитель, довольно улыбаясь, прошел сквозь толпу девочек. Наложницы старательно строили глазки. Молодой и красивый араб соответствовал всем мечтам этих «секс-рабынь».

– Наложниц во дворец, – приказал шейх своим воинам.

– Уважаемый граф, позвольте мне показать, как установлены пушки.

Сергею подвели коня, и они поехали на мыс. Еще с моря граф рассмотрел новую батарею, но не прочь был посмотреть и вблизи. Пушки разместили грамотно. Они перекрывали все подходы к порту и гавани. Затем поехали вдоль городских стен, и Исмаил-шейх заговорил о главном:

– Ко мне обратился уважаемый Капудан-паша аль-Сарддидин, он желает встречи с вами уважаемый граф.

– Я сам давно жду этой встречи.

– С его слов я понял, что его предложение принесет выгоду и ему, и вам, и мне.

– Я никогда не сомневался в мудрости Капудан-паши аль-Сарддидина и уверен в мудрости его предложений.

– Вы знаете о цели его визита?

– Нет, конечно, но мои встречи с его кораблями дают основания к вполне конкретным выводам. Я уверен в полезности нашей встречи.

Во дворец приехали в разгар смотрин. Голые рабыни стояли посреди зала и испуганно смотрели на злого старика. Эмир Марракееш увидел входящих и приветливо поднял руки:

– Наконец я вижу своими глазами отважного воина и друга моего сына.

– Я счастлив видеть великого эмира и мудрого правителя, – ответил Сергей.

– Скажите, уважаемый граф, где вы взяли этих красавиц? Они по-арабски знают только три слова «да», «нет» и «хорошо».

– Эти наложницы из Европы. Их обучение только началось, они еще ничего не знают и не умеют. Красавиц необходимо учить еще два месяца, после чего они смогут занять достойное место в гареме.

– Из Европы? Теперь понятно, почему они так бестолковы. Но тела их белоснежны. У арабских женщин такой белизны тела не бывает. Вы сможете перевести им мои команды?

Начался «конкурс красоты». Сергей переводил команды эмира Марракееша, а девочки по очереди пели, танцевали, показывали свои таланты и отвечали на разнообразные вопросы. Слуги принесли обед, смотр продолжался без перерыва. Несчастные красавицы так тоскливо смотрели на еду, что Сергею пришлось прикрикнуть на нескольких языках:

– Двигайтесь энергичнее. Чем лучше будете выполнять команды, тем быстрее вас разберут покупатели и вы получите еду и отдых.

Эмир Марракееш закончил смотрины. Товар ему понравился, и он купил всех. Но, глянув на сына, разрешил ему взять себе двух любых. Иностранный товар всегда в цене. Сергей получил заказ на две сотни наложниц. Не было печали – теперь еще европейскими «секс-рабынями» заниматься. Одна надежда на турецких снабженцев в Адриатическом море.

После обеда поехали на причал смотреть новые товары. В свите эмира было несколько шейхов, и торг обещал быть прибыльным. Прямая продажа давала заметно больше денег, чем сбыт через посредников. В то же время по эмиру было видно, что он платит меньше обычной цены. Торговля становилась взаимовыгодной, а значит, и взаимосближающей. Сообщение об одном корабле с оружием и двух кораблях с порохом отозвалось воинственным воплем свиты – подготовка к войне очевидна. За обедом эмир Марракееш с некоторой церемонностью представил друг другу Сергея и Капудан-пашу аль-Сарддидина. Явно просматривалась взаимная выгода в планируемых делах. Сергей мог вляпаться в эти планы по самые уши.

Исполняя роль хозяина, Сергей предъявил товары покупателям и отошел в сторону. Он наблюдал, как его моряки вместе с алжирцами мирно сидели на коврах, оживленно обсуждали важные для них вопросы. Подошел аль-Сарддидин:

– Наши моряки нашли общий язык, я надеюсь на понимание с вашей стороны, дорогой граф.

Сергей насторожился: в XVIII веке слово «дорогой» имело буквальное значение.

– Я уверен, что мы сможем договориться.

– Когда я увидел свои разбитые корабли, то поклялся самолично отрубить вам голову. Потом вы захватили мои корабли, и я был в ярости.

Аль-Сарддидин почти кричал, сопровождая свои слова энергичными жестами. Но Сергей знал арабские обычаи. Такое выражение эмоций было нормой и не было направлено протии него лично.

– Поймав пирата, который назвался вашим именем, я отрубил ему голову и бросил к ногам султана.

– Неужели нашелся идиот, который назвался моим именем?

– И не один. На шестом справа корабле в сорок пушек сидит уже четвертый. Султан будет пытками добиваться от него признания настоящего имени.

– Никогда бы не подумал, что такое возможно.

– Иншалла! Я считаю свою клятву выполненной! Вернувшиеся из плена капитаны окрыли мне глаза. Я решил сам увидеть ваши корабли, выстрелы ваших пушек сказали мне «да»!

Алжирский адмирал посмотрел на Сергея.

– Вы не хотите убивать просто так. Вы не гоняетесь за моими кораблями. Если вас не обижают, то и вы не обижаете.

– Моя цель – деньги. Я пришел сюда грабить турок, а не воевать со всеми встречными кораблями.

– Достойные слова. Когда вы взяли эту крепость, я поговорил с людьми и услышал, что у ворот крепости крови было по колено. – Адмирал снова посмотрел на Сергея. – Но когда защитники крепости стали просить пощады, вы всем даровали жизнь и даже взяли к себе на службу.

– Нельзя убивать людей за то, что они живут по другим обычаям и традициям, говорят на другом языке.

– Вы говорите словами Корана, я решил с вами встретиться после письма от Азида-шерифа, которого вы назначили Капудан-пашой.

– Я не знал, что Азид Шериф написал вам письмо.

– Азид Шериф горд оказанным ему доверием. Я его хорошо знаю и верю его словам.

– Чем я могу помочь?

Предложение аль-Сарддидина можно было посчитать невероятным, если не знать традиций арабского мира. С появлением удачливого пирата последовали неудачливые подражатели. Этих подражателей аль-Сарддидин отлавливал, вместе с захваченными пиратами кораблями отводил в Алжир. Султан продавал все: и корабли пиратов, и турецкие трофеи. Сначала адмирал получал премию в десять процентов, потом премия составила пять процентов, сейчас – только два.

– Эта жирная свинья, не стесняясь, продает корабли турецкого султана. Он постарается меня подставить, когда султан узнает о его проделках. У него сейчас полно денег, и свита будет свидетельствовать за него. Сколько процентов возьмете вы, уважаемый граф?

– У меня к вам два встречных предложения. Вы получите пятьдесят процентов прибыли за свои трофеи, если поможете доставлять мои.

– В чем будет заключаться моя помощь?

– Караван трофеев иногда достигает более тридцати судов. Я трачу время на пустое сопровождение кораблей.

– Вы предлагаете мне конвоировать ваши трофеи?

– Я предлагаю встречать мой караван между Сицилией и Сардинией и сопровождать мои и ваши корабли в Кадис.

– Я не могу приближаться к Гибралтарскому проливу ближе двухсот миль.

– Все знают, что у меня есть алжирские корабли, я вам дам двух своих человек, и две самбуки будут конвоировать трофеи в Кадис.

Аль-Сарддидин задумался.

– У них даже будет время перегнать часть кораблей в Танжер. Пленных испанских моряков в Испании придется выпустить. Из Танжера я на полном основании могу их отправить в Россию.

Адмирал аль-Сарддидин согласился. Они обсудили детали маршрутов и процедуру передачи денег. Оба согласились использовать Мелиль как место временного накопления кораблей. После согласования всех деталей аль-Сарддидин спросил:

– Уважаемый граф, вы сказали о двух предложениях, но мы обсудили только одно.

– У вас есть доверенный человек из шейхов портовых городов?

– В Оране шейхом мой брат, он был капитаном. Я помог ему деньгами, когда появилась вакансия шейха в городе Оран. Зачем он вам?

– У меня скопилось примерно пятьдесят турецких кораблей, которые надо продать. В Испании эти корабли не желают покупать из-за плохих мореходных качеств.

– Их галеоны лучше, но вы можете продать в Европе.

– Частично уже продалчерез Антверпен. Голландцы их не покупают, караки намного лучше, и французские каравеллы лучше, для оставшихся покупателей я собью цену.

– Для продажи турецких кораблей помощь шейха не нужна. Я сам могу продавать корабли в Алжире.

– Разве султана не интересует происходящее в порту?

– Он ленив, и я могу делать, что угодно, от его имени. Главное – платить бакшиш нужным людям.

Договорились о том, что деньги за проданные корабли аль-Сарддидин будет оставлять себе. Потом их учтут их при расчетах за проданные товары. Результаты переговоров устроили всех. Переговорщики присоединились к свите, которая вместе с довольным эмиром спускалась на причал. Воины и слуги тащили покупки. За некоторыми покупками отправили на рейд шлюпки. Никшич с четырьмя матросами тащили на «Афродиту» мешки с серебром и золотом.

Во дворце ждал накрытый стол. Присутствующие после короткой молитвы приступили к трапезе. За едой обсуждали покупки и подшучивали друг над другом. Вечер проходил весело и интересно. Без гашиша и без водки – люди говорили друг с другом и были интересны друг другу. После захода солнца позвали музыкантов и наложниц. Музыканты – «одна палка два струна» и барабаны – выдавали внятную мелодию. Девочки начали танцевать, минут через сорок эмир указал на одну из танцовщиц и вышел. Почти сразу за отцом ушел с наложницей и Исмаил-шейх, на прощанье сказал Сергею:

– Следующий ты.

Слухи о том, что мусульмане делятся с уважаемым гостем своей женой, имеют почву. Женой, конечно, никто не делится, а выбрать на ночь одну из наложниц – пожалуйста. Приятно будет всем. Сергей выбрал себе девушку и повернулся к аль-Сарддидину:

– Следующий ты.

Утром Сергей попросил о встрече с эмиром Марракеешем. Его немедленно повели в комнату, где эмир разговаривал с сыном.

– Доброе утро, господин граф, у вас ко мне деловой разговор или вам просто скучно?

– Доброе утро, ваше величество, я хочу поговорить о военном походе.

– Вы хотите предложить совместный поход?

– Нет, ваше величество, для совместного похода мои силы слишком ничтожны.

– Я слушаю вас, уважаемый граф.

– Я предполагаю, что вы планируете поход на юг. Могу помочь советом, если вы назовете конечную цель.

– Добрый совет всегда полезен. На землях племен Мали есть золото и драгоценные камни. Купцы говорят, что очень много.

– Вы хотите идти через пески?

– Коль скоро купцы проходят от оазиса к оазису, то пройдет и моя армия.

– Оазису ничего не будет, если через него пройдет пятьдесят воинов с лошадьми и верблюдами. Но после тысячи воинов оазис умрет.

– Вы не советуете мне туда идти?

– Есть другая дорога, прикажите принести карту.

– Если вы советуете идти через Алжир, то я не пойду. Султан Алжира – лентяй и дурак, но в Стамбул он пожалуется обязательно. Завоеванные земли у меня отберут.

– Есть другая дорога – морем и реками.

– Принесите карты.

Сергей подробно рассказал про морской маршрут до реки Сенегал. Отметил на карте места, где есть вода и можно поставить маленькую крепость из трех пушек. Этого будет достаточно для защиты как от бедуинов, так и от возможных нападений европейцев. Корабли эмира могут зайти для отдыха и пополнения воды. Рыбы в тех водах очень много. Последний опорный пункт в устье реки Сенегал. Европейцы используют реку в своих набегах для набора рабов в Америку. Здесь должна быть тонкая политика. Необходимо организовать город по типу Танжера, иначе европейцы силой сметут.

Далее, вверх по реке до гор, где уже и достигнута цель. Сопротивление негров маловероятно. В начале можно отправить экспедицию из десяти кораблей не больше алжирских самбук.

Граф указал примерное расположение рек Гамбия и Нигер.

На землях вдоль реки Нигер хорошо растет кофе, какао и живет много зверей, включая слонов. Но больше ничего рассказывать нельзя. Эти горы были крайней западной точкой добычи египтянами золота и драгоценных камней. Месторождений на землях Мали для эмира более чем достаточно. С другой стороны, у Сергея будет еще одна точка опоры в Африке. Эмир Марракееш внимательно выслушал рассказ и задумался.

– Что ты об этом думаешь, Исмаил?

– Перебросить морем туда войско и потом караванами возить золото и драгоценные камни.

– И я так думаю, спасибо за совет, дорогой граф.

– Что ты сделаешь, Исмаил-шейх, когда узнаешь о караванах, полных золота и драгоценных камней, идущих через пески даже с большой охраной? – спросил Сергей.

– Я засыплю колодец, и буду ждать у другого колодца.

– Бедуины так и сделают. Через несколько лет всему караванному пути наступит конец, – подвел итог граф.

Он встал с подушек и поклонился эмиру:

– Позвольте откланяться, ваше величество. Мне надо отплывать, получено сообщение о богатом караване, – соврал Сергей.

– Спасибо вам, граф, за интересные мысли. И удачи в ваших делах.

Перед отходом Капудан-паша аль-Сарддидин и Сергей уточнили детали совместной деятельности. Два казака из абордажной команды получили инструктаж и письма для Габриеля Гильена и Моисея Мертеля. Баркентины отошли от причала и направились на восток. Алжирцы начали сталкивать свои корабли на воду. Началась настоящая работа по конвейеру. Корветы графа за день отлавливали десяток турецких кораблей и отводили их к Сицилии. Самбуки брали пленников для дальнейшего сопровождения. Попутно алжирские моряки бросали на палубы баркентин корзины с фруктами и овощами. Воду и продукты русские моряки брали на трофейных кораблях. В конце января у Сергея начали чесаться пятки. Пора уходить из этого района, турки должны уже принять меры и послать военные корабли. Для выполнения заказа на двести «секс-рабынь» из Европы ему осталось набрать двадцать девочек. Выход к месту патрулирования был усложнен присутствием двух турецких крейсеров. Но силы врага не опасны для его пушек, оба крейсера они утопят на безопасном расстоянии.

Граф принципиально не хотел связываться с военными кораблями, у него свои цели. Весь день дрейфовали со спущенными парусами у берега Апеннинского полуострова. Корабли без парусов на фоне берега трудно увидеть, к вечеру наметили цели и в ночной темноте поймали шесть кораблей. Но из Венеции был только один с шестью наложницами. Отвели трофеи в точку рандеву и вернулись назад. Подходили к району патрулирования в сумерках под нижними парусами. Засекли место, где турецкие крейсеры легли на ночь в дрейф. В ночной темноте под светом звезд захватили тринадцать кораблей. И только на одном из них было тринадцать наложниц. Магия цифр да и только! Опять вернулись к входу в Адриатическое море. На рассвете корабли уже лежали в дрейфе. На фоне берега с моря их не разглядеть. Район патрулировали шесть крейсеров. Военные корабли ходили галсами друг у друга на виду. Как назло, турецкие купеческие корабли безмятежными стаями шли в Венецию и обратно. И что тут делать? Из-за одной девицы надо ввязываться в неприятность.

Начало темнеть, и корветы под нижними парусами пошли к крайней паре крейсеров. Вышли на дистанцию уверенной стрельбы уже в темноте, открыли огонь шрапнелью. Дали по четыре залпа и начали высматривать на фоне неба паруса остальных крейсеров. Первая пара беспорядочно палила из пушек, но паруса не поднимала. Это хороший признак, такелаж поврежден, а может, и рангоут. Увидели паруса второй пары, выдержав дистанцию, снова открыли огонь шрапнелью. Четыре залпа, теперь уже четыре корабля гремели пушками во все стороны. Позволили третьей паре подойти на помощь своим товарищам. Всадили в них последние четыре залпа, подняли все паруса и пошли на восток. Через час заметили столпившиеся баранами купеческие корабли.

Турецкие моряки смотрели на вспышки выстрелов, сопровождающиеся грохотом залпов. Абордажные команды осмотрели корабли, трофеи хорошие. Но все корабли на запад, и наложниц на борту нет. Если быть нахальным, то нахальным до конца, решил Сергей – и дал команду.

Купеческие корабли подняли паруса, и пошли к дрейфующим крейсерам. Капитаны должны передать приказ спустить флаги. При неповиновении крейсерская эскадра будет потоплена. Корветы следовали сзади. С рассветом увидели остальные дрейфующие торговые корабли. Они ночью спустили паруса в ожидании окончания боя. На рассвете все увидели палящие в никуда турецкие крейсеры со сбитыми мачтами. К военной эскадре приближались два пиратских корабля. Количество купеческих кораблей исключило возможность их досмотра. С корветов просто отдавали приказы капитанам кораблей, и те бросались вдогонку пытающимся убежать. К вечеру появился прогресс в восстановлении такелажа и рангоута посрамленных турецких крейсеров. Моряки всех турецких кораблей совместными усилиями ремонтировали повреждения. Баркентины продолжали гоняться за торговыми кораблями. На четвертый день караван из шестидесяти двух призовых кораблей, построенных в четыре колоны, двинулся к Сицилии. Алжирские моряки сразу рассмотрели крейсеры в середине конвоя. Самбуки по очереди подходили с поздравлениями к «Афине» и «Афродите». Сергей приказал абордажной команде перебраться на алжирские корабли и на ходу сделать досмотр трофеев.

Среди трофеев оказалось двести тридцать две наложницы из Европы. Визжащих от страха девчонок под смех и шутки моряков пересадили на самбуки и отправили в Мелиль. В Картахене на причал сбежался весь город. Шесть побитых турецких крейсеров с трудом затащили в маленький порт.

– Граф, после того как вы привели плененные самбуки, я думал, что больше меня удивить нечем, как я ошибался! – сказал капитан порта.

Сергей только отмахнулся рукой.

– Шесть крейсеров против двух крошечных корветов – это выше всякого понимания!

С крейсеров сняли экипажи и боезапас. Рауль Альберти обещал перегонять корабли в Кадис по мере восстановления. Из трофейных кораблей он взял на реализацию корабль с оружием и корабль с порохом. На Апеннинском полуострове непрерывная война, и этот груз он продаст с хорошей выгодой.

В Кадисе ожидала ликующая толпа поклонниц и почитателей удачливого пирата. Весть о захвате шести крейсеров уже достигла города. Сергей дал экипажам неделю отдыха. У Габриеля Гильена должна скопиться большая почта и множество нерешенных вопросов. Кроме этого, необходимо сделать перерасчет денег по сделке с аль-Сарддидином. Работа с бумагами и решение деловых вопросов закончилась вечером. Отложив бумаги, вместе с Габриелем Гильеном поехали на приемом в один из домов Кадиса. Вечера отличались от посиделок в Тамбове или Туле только обилием спиртного. Местные дамы, по-видимому, составили полюбовный список очередности на графа. Во время сиесты Сергей садился в очередную карету для нанесения визита к одной из желающих дам.

– Граф, вы так можете подорвать свое молодое здоровье, – не удержался от замечания Габриель Гильен.

– Вы не сможете удовлетворить всех наших красавиц, а слухи могут дойти до их мужей.

– Уважаемый Габриель, любая женщина способна убедить своего мужа в чем угодно. Даже родив негритенка, она убедит мужа в его же виновности.

Для Сергея общение с женщинами было хорошей эмоциональной разгрузкой. Одни для этого пьют водку, другие принимают наркотики. Он отдыхал с женщинами. Зачем затуманивать голову, когда можно наслаждаться эмоциями?

Тимофей в раздумье медленно мерил шагами свой кабинет. Бумага на столе сбила привычный режим дня.

– Ты уверен в своих расчетах? – в очередной раз спросил он помощника.

– Господин управляющий, я учел только наши собственные грузы и пятьдесят процентов грузов наших компаньонов из списка.

– Ты взял поправку на увеличение грузопотока в этом году?

– Нет, я взял реальные цифры прошлого года.

– Следовательно, я смело уверенно просить хозяина утроить количество кораблей для вывоза наших товаров за границу?

– Можете быть уверены. Кораблей не хватит, особенно с началом работы заводов в Нижнем Новгороде. Часть кораблей возьмет груз у причалов завода, а это не учтено в расчетах.

– Я никогда близко не сталкивался с вопросами перевозки грузов за границу. Твои цифры меня пугают.

Тимофей встал напротив помощника:

– В этом году сделай тщательный статистический учет, обязательно со сравнительным анализом расходов на содержание кораблей и текущих ставок фрахта.

Затем он вернулся к столу. Надо подготовить данные для очередного письма хозяину. Пододвинул папку с ценами на товары, но не открыл. Как много дел надо выполнить одновременно! Прошел год после отъезда хозяина, и за этот год колоссальные изменения. Хозяин прислал двадцать четыре тысячи работоспособных рабов. Заводы в Нижнем Новгороде поглощают все больше и больше железа. Но на продукцию покупатели по-прежнему записываются на год вперед. На юге, от Днепра до Дона, вдоль строящейся железной дороги все земельные участки расписаны между крестьянами. Начато строительство моста через Днепр. Завод в Екатеринославе продает первый металл. Уголь с шахт в Макеевке и Горловке не успевают поднять наверх. Металлургические заводы готовы скупать его прямо под землей. Производство увеличивается изо дня в день. Хозяин предупреждал, что со стажем работы будет увеличиваться производительность рабочих. Тульский часовой завод тому подтверждение. С началом выпуска «ходиков», завод выпускал одни часы на человека в день. Сегодня – тридцать шесть – тридцать восемь часов на человека в день, и подобные тенденции на всех заводах.

В письме надо просить хозяина привезти еще людей. Поделиться сомнениями по поводу увеличения количества торговых кораблей. В городке Сясь появились чужие люди, которые шастают вокруг складов и вынюхивают про товары в них. Он помнит наказ и списки товаров на складах держит в строгом секрете. Попытки московских купцов сбить цены на шерсть и хлопок пресекает сразу. Ждите, пока у моих овец шерсть вырастет, хлопок можете купить у персов или в Амстердаме. Сам за границей покупаю и в ущерб себе продавать не буду. Тут еще в Тамбов ехать надо. Хозяин прислал резчиков по дереву, так они дивный алтарь вырезали для новой церкви. Алтарь из дерева сандал и, говорят, пахнет чудно. Не ехать нельзя: если не приедет, обида будет от всего города. Из Сяси писали про новый алтарь для Тулы. Режут из красного дерева под названием сасандра. Приказчик пишет, что дерево по цвету как срез клубники. И что делать со складами под зерно? Сколько зерна соберут новоселы на юге? Надо готовить еще приказчиков и просить у хозяина разрешение расширить институт в Москве. В Тамбове будут большие посевы подсолнечника. Часть семян осенью планируется перевезти на юг. Дело с маслом из семян подсолнечника обещает быть очень выгодным. Второе выгодное предприятие обещано хозяином из посевов сахарной свеклы. Результаты из тамбовского института пока не утешительны, содержание сахара в их свекле не превышает четырнадцати процентов. Хозяин требует не меньше восемнадцати, но время терпит, пусть продолжают селекцию.

Алиф показал рукой, какой канал открыть, и начал сливать готовую сталь. Желто-белый ручеек побежал на листопрокатный стан. Он был лучшим кузнецом в городе Мелиль. Когда за городской стеной раздались пушечные выстрелы, он вместе со всеми побежал на городскую стену. Хотел посмотреть на очередных безумцев. Но не успел добежать до лестницы, как со стены в клубах пыли упали обе пушки. Он подошел к пушкам и начал их рассматривать в поисках возможных повреждений. Ведь ремонтировать пушки доверят ему. Это и спасло ему жизнь: послышались выстрелы, и со стены стали падать люди с ужасными ранами. Раздались крики ужаса и боли. Тогда он побежал домой и велел всем сидеть и не высовываться. По крикам людей он понял, что городские ворота выбиты. Скоро все стихло, город был взят врагами.

Когда их выводили из города, многим становилось плохо. Городские ворота были буквально окрашены кровью. Перед воротами землю покрывал толстый слой засохшей крови. Потом долгое путешествие на корабле, их вывели в каком-то замерзшем городе.

– Мы все здесь умрем от холода, – сказала ему жена.

К застывшим в оцепенении людям подходили местные жители и куда-то уводили.

– Нас уводят работать, – решил Алиф, – встань с детьми ближе ко мне, может, попадем к одному хозяину.

В это время к ним подошла женщина и знаками велела идти за ней. Она подвела к маленькому дому и, открыв дверь, быстро затолкала всех вовнутрь. Они очутились в маленькой и тесной комнате. Потом открыли другую дверь и поняли, это дом для омовений. Быстро разделись и начали смывать грязь долгого путешествия. Чистые и разогревшиеся, они увидели в маленькой комнате новую одежду. Теплая шерстяная одежда, толстые войлочные сапоги и меховой халат.

Тогда он понял, что началась новая жизнь. На улице было совсем не холодно. Бегали и веселились дети. Женщина позвала в дом и показала место, где они будут спать. Несколько дней их не беспокоили, не заставляли работать. Ели они вместе с хозяевами, за одним столом. Жене надоело просто сидеть, и она помогала по хозяйству. Через несколько дней ему приказали идти к управляющему. У дверей дома стояла очередь из таких же, как он. Люди обсуждали свои впечатления и ждали своей очереди. Алифу задали только один вопрос:

– Кем работал в Мелиле?

– Кузнецом.

– Жди, тебя предупредят перед дорогой.

Их привезли в другой город, дали деньги и показали новый дом. Первое время они ходили на завод и выбирали место работы. Жене понравился механизм, делающий пилы. Нажимаешь рычаг, и за один удар пресса пила готова. Пила передается дальше – удар и ручка готова, потом машинка вжик – и пила острая. Он такую пилу полмесяца делал, а тут одна минута – и все. Себе работу он выбирал долго, постоял у молотов по изготовлению кувалд, кирок, мотыг и прочего инструмента. Пошел смотреть прокатные станы. Там с одной стороны затекала расплавленная сталь, а с другой выходили заготовки под кузнечные молоты, проволока или стальные листы. Он нашел себе место, он захотел плавить сталь.

Самурдихин немного нервничал и поглядывал на друзей. Они шли свататься, точнее, свататься будет он. Они с Нюшей уже договорились, но обряд должен быть соблюден. Познакомились три месяца назад на катке, друзья позвали на каток посмотреть хоккей. Игра ему понравилась, быстрая и динамичная с приемами борьбы. Игроки клюшкой гоняли толстую кожаную шайбу. Они азартно отталкивали друг друга, боролись за шайбу, он решил научиться. Купил коньки с кожаными доспехами и начал ходить на тренировки. После тренировок он познакомился с этой милой девушкой, которая каталась с подружками на коньках просто ради веселья. Потом они начали встречаться. Она приходила на игры, азартно кричала и подбадривала его во время игры.

Он помнил, как парус падающей мачты сбросил его в воду. Выбравшись из-под паруса, он забрался на полузатопленный корабль. С палубы увидел страшную картину. Все их корабли были разбиты. В воде плавали его товарищи. Пираты подходили ближе и готовили к спуску свои шлюпки. Его капитан готовить пушки не приказывал. Было еще слишком далеко, они должны были несколько часов помотать пиратов. Разозлить и утомить их, только потом атаковать и взять на абордаж. Вместо этого он стоял на палубе по колено в воде и ждал шлюпку. Когда его привезли в Россию и спросили, на какую работу он хочет, сразу ответил:

– Я хочу делать пушки.

Он хотел отомстить пиратам. Научится делать сильные пушки, вернется домой и сделает такие своему капитану. Его привезли в этот город. Дали дом и привели на завод:

– Я хочу делать пушки, – снова сказал Самурдихин.

– На этом заводе делают пушки, – ответили ему, – выбирай себе работу.

Несколько дней он ходил по заводу, пока не понял, что пушки делает весь завод. Одному человеку сделать пушку не под силу. Выбрал работу крановщика. Своим краном переносил пушечные стволы из одной печи закаливания в другую. Вспоминал об Алжире, когда жаркий воздух из печи врывался в кабину крана. Зима сначала испугала холодом, но новые друзья научили, как надо одеваться. Он даже получал удовольствие от вечерних прогулок по поющему снегу. Неделю назад он крестился, и на Масленицу будет свадьба. Родителей Нюши он знал, и знал, что эти хорошие люди ждут его в доме с пирогами. Но робел перед дверьми и не отзывался на шутки друзей.

Йоган Ивенс за столом с друзьями обсуждал письмо в Брюссель. Они собирались писать своим хорошим знакомым. Год назад его выгнали с завода за то, что, вытаскивая из горна заготовку, он глотнул копоти и непроизвольно сплюнул. Плевок упал рядом с ногами мастера. Ему сразу приказали убираться с завода. Никто не хотел слушать никакие слова прощения. Убирайся! Его и его семью ждала перспектива умереть голодной смертью на улице. Выход подсказал сын соседа. В Амстердаме набирают рабочих в Россию. Выбора нет. Они собрались быстро, пока еще оставались деньги. До Амстердама можно доехать относительно сытыми.

Ему преложили работу на заводе в Нижнем Новгороде. Где этот город и какая там будет жизнь, его не интересовало. Главное – обещан дом и еда. Город поразил огромными размерами и строящимися заводами. Уже позже он узнал, что все заводы принадлежат одному хозяину – его хозяину. Йоган Ивенс встал за паровой молот и ковал штоки для паровых машин. Жена пошла на завод швейных машинок. Через два месяца они написали письмо родственникам: приезжайте, не пожалеете. Здесь не только сытость. Здесь спокойная жизнь, без страха умереть на улице от голода. Здесь вообще невозможно умереть от голода.

Сейчас, в конце зимы, в городе жило более ста семей из Фландрии. Никто не жалел о покинутой родине. Друзья решали, писать или не писать о соседе Йогана Ивенса. Этот русский приехал с большой семьей в конце ноября. Он пошел работать на завод швейных машинок. Через месяц взял в кредит сразу две швейные машинки. Все удивились такому безрассудству. Он закабалил себя на всю жизнь, ведь машинки очень дорогие. Но этот русский посадил за эти машинки всю свою семью. Они стали шить юбки, сарафаны и прочую простую одежду. Готовую продукцию продавала на городском рынке жена этого русского. Не прошло и трех месяцев, а он уже разбогател и открыл свою швейную мастерскую. Говорят, банк таким людям помогает. Может, найдется среди родственников знающий человек, объяснит, как с банком вести дела. Но главная новость конечно же строительство верфи. Ко всем иностранным рабочим обратились приказчики. Они предложили написать письма родным и знакомым с предложением приехать. За каждого приехавшего приказчик заплатит рубль. Если приедет мастер, то заплатят три рубля. Вот коллективно и обсуждали письмо. Потом каждый сядет и напишет своим родственникам и знакомым.

В Кадисе простояли семь дней. Все семь дней Сергей работал с почтой и бумагами. В минуты отдыха слушал рассказы о жизни в колониях.

– Скажите, уважаемый Габриель, насколько губернаторы колоний свободны в принятии решений? Какие приказы короля они обязаны выполнять?

– Губернаторы колоний абсолютно свободны в принятии своих решений. Есть только два обязательных условия. Губернатор обязан своевременно переправить в Мадрид налоги и не имеет права объявить войну.

– А как губернатор управляет рудниками.

– Под прямым руководством губернатора только рудники короля. Это золото, серебро и драгоценные камни. Работа остальных рудников дело их хозяев.

– Следовательно, все золотые и серебряные рудники принадлежат королю?

– Нет, первые месторождения король забрал себе. Но их так много, что новые рудники в частных руках. Владельцы обязаны продавать все золото или серебро только королю.

– Вы видите, сколько интересных товаров я взял как приз? В Европе цены неизбежно поднимутся. Но товары из наших рук вернутся на рынок и цены упадут.

– Так вот почему вас так интересует золото и серебро колоний! Губернаторы сами чеканят монеты, и проблем с платежами в колониях нет.

– Что вы думаете о перспективах прямой торговли с колониями?

– У вас, уважаемый граф, никаких перспектив. Корабли из Севильи заходят в Кадис. Они уже везут ваши товары в колонии.

– Жаль.

– Взятые призы – это большие деньги для вас и для меня. Для Испании и колоний это ничтожно, только с Пуэрто Плата ежегодно привозят десять тысяч тонн серебра.

– Но на этом острове не самые богатые рудники.

– Самые богатые рудники серебра и меди – в Чили, я уже не говорю про золотоносные рудники Эквадора и Аргентины.

– Все знают, что Испания богата.

– В Испании много золота и серебра, мы с вашими трофеями получим здесь хорошие деньги, не ввязываясь в прямую торговлю с колониями.

Десять тысяч тонн серебра в год только из одного порта! Это вам не весь экспорт зерна из России в сто пятьдесят тысяч тонн. Поступление огромного количества серебра в Европу уже в XVIII веке привело к снижению цен на серебро. Последовало падение прямого обменного курса между золотыми и серебряными монетами. Англия первой столкнулась с этой проблемой и нашла выход в применении бумажных денег. Номиналом серебряных монет стал не их вес, а выбитая на монете цифра. Любой желающий мог прийти в банк и обменять серебряные или бумажные деньги на золотые монеты по номиналу. Екатерина II тоже ввела ассигнации. Но они не получили распространения по простой причине. В России был дефицит денег, и ввод ассигнаций должен был компенсировать не избыток, а недостаток золота и серебра.

Россия самой последней в Европе начала чеканить свои монеты. Нет золота и серебра – и нет монет. Каждый город на кусочках кожи ставил свое клеймо. Эти деньги назывались куны. Иностранцы ввозили серебро в прутках. Русские кузнецы рубили их на кусочки весом в одну гривну. Гривна – это не платежная единица, гривна – это единица веса. Если на рынке просили крупы на пять гривен, это означало, что просят один килограмм крупы. Вот слова «пять рублей» подразумевали пять отрубленных кусочков серебра по двести граммов. Деньги начали чеканить при Иване III, в конце XV века, когда Казанское ханство стало платить России дань. Татары расплачивались золотом и серебром, появилось сырье для чеканки монет.

Дефицит денег в России закончится с продажей Аляски. Тогда Россия провернет тройной обмен с приварком. Отдаст Америке покрытую льдом далекую землю. Александр II получит от Англии Маньчжурию и от Америки деньги. Патриоты, ратующие в XXI столетии за возврат Аляски, должны быть готовы отдать Маньчжурию. При том надо иметь в виду, что все природные ископаемые находятся в канадской части Аляски.

Информация о самых широких правах губернаторов в испанских колониях утвердила Сергея в желании торговать с ними оружием. Еще ни один правитель не говорил, что у него достаточно оружия. У правителей бывает недостаточно денег для покупки оружия. С приходом в Сясь Евстафий Петрович должен показать ему проект корабля под названием «Панацея». Четырехмачтовый барк на три тысячи тонн груза и с аналогичным с «Афиной» вооружением. Корабль должен развивать хорошую скорость и обеспечить надежную доставку грузов. Сергей с технологиями своих заводов мог легко изготовить любое количество гладкоствольных пушек с дульным зарядом. Он уверен, что никто неспособен повторить такое производство.

На восьмой день пребывания в Кадисе начали готовиться к переходу в Танжер. Рабов решили до весны оставить в Кадисе. Здесь теплее и содержать дешевле. При сортировке пленных на выкуп был замечен отказавшийся от выкупа капитан турецкого крейсера. Его немедленно отвели к графу. Тридцатипятилетний капитан по имени Хаки Котлу с интересом разглядывал Сергея.

– Садитесь, уважаемый Хаки Котлу. Вы можете объяснить причину своего отказа освободиться за выкуп?

– Я посвятил свою жизнь карьере. У меня на берегу нет никого, кто согласится заплатить за мою свободу.

– Почему султан не будет выкупать своих офицеров?

– Султану безразлична наша судьба. Безденежных пленных иногда выкупают их командиры, чтобы они потом преданно служили и возвращали долги с процентами.

– Ваш командир не захочет выкупить вас?

– Я и есть командир захваченной вами эскадры.

– А тот офицер, что стоит над вами?

– Надо мной уже тунисец. Тунисцам безразлична наша судьба, вы должны знать, что в турецком флоте все высшие посты занимают только тунисцы. Вам так нужны деньги?

– Деньги нужны всем и всегда. Но люди дороже любых денег.

– Вы так любите людей?

– Все намного проще. Любой человек всегда приносит пользу делу, которому служит. Особенно если он еще и специалист в своей области. Я предлагаю перейти на службу ко мне.

– В чем будут заключаться мои обязанности?

– Пока не знаю, временно выполняйте обязанности флаг-офицера. Знакомьтесь с кораблями и учите русский язык, дальше покажет жизнь.

– Я буду на положении раба?

– Вы офицер и будете на положении офицера и дворянина с жалованьем командира корабля.

– После возвращения в Петербург я перейду на службу в русский флот?

– Нет, вы будете на службе у меня, и у вас будет право расторгнуть соглашение в любое время.

– Ваше предложение, граф, весьма необычно, оно мне нравится. Вы по натуре авантюрист, я по натуре служака, возможно, получится взаимовыгодный союз.

В Танжере Сергея встречали с довольной улыбкой сразу двое, Моисей Мертель и Азид Шериф. Оба наперебой заговорили каждый о своем. Граф остановил их и сказал:

– Уважаемый Моисей, жди нас дома, Азид Шериф покажет мне трофейные корабли.

Моисей Мертель недовольно буркнул:

– Я был уверен, что меня никто не ценит.

Сергей протянул ему список товаров и бутылку вина со словами:

– Что мы без тебя стоим? Вино из Иерусалима, кошерное оно или нет, я не знаю.

Моисей Мертель взял бутылку и, продолжая бурчать, начал листать список. Содержание его заинтересовало, и он, махнув рукой с бутылкой, пошел домой.

Восемь трофейных кораблей Сергей и все его моряки, увидели на подходе к порту. Это несомненная удача похода Азида Шерифа. Даже если все остальное не удалось. В XVIII веке Англия только начала свою экспансию в Индии, стравливая одного махараджу с другим и продавая своих солдат. Массовые товары из Индии не вывозились. На борту должны быть только дорогие грузы.

– Сначала веди меня к своим кораблям. Я хочу увидеть твоих офицеров и матросов.

Азид Шериф кивнул головой, у самбук толпой стояли моряки. Сергей подходил к каждому кораблю, отдавал честь несуществующему флагу и обнимал капитана. Обязательно спрашивал о состоянии здоровья, если среди моряков видел раненого. Это не популизм, а трезвый расчет. Раненый солдат вдвойне полезен. Он уже имеет опыт и в следующем бою сам не сделает ошибки и товарищу подскажет.

После обхода кораблей Сергей собрал всех офицеров. Все дружно пошли смотреть трофеи. Посмотреть было на что, в качестве массового груза была слоновая кость. С точки зрения денег основным грузом, безусловно, были драгоценные камни. Рубины размером с апельсин, гранаты по полкилограмма, огромные сапфиры, аметисты, корунд. Полные сундуки обработанных, в оправе, драгоценных камней. В глаза сразу бросилась одна общая деталь. Драгоценные камни по их оправе явно не рассчитаны для ношения людьми. Вероятнее всего, разграблен храм, и не один храм. Сергей взял в руки «небольшой» сапфир, размером с собственный кулак.

– Он украден из храма, – сказал один из капитанов.

– Почему ты сделал такой вывод?

– Посмотри на оправу. Вот, видишь золотые стержни? Они специально сделаны, чтобы камень держался в стене.

– Посмотрите, граф, на эти два аметиста. Они похожи на гигантские глаза и тоже имеют золотые стержни для крепления.

В Индии у каждой национальности свое божество. Храмы на захваченных территориях грабят без зазрения совести. Если на территории княжества еще богатые рудники драгоценных камней, то грабить есть что.

Азид Шериф захватил тонны драгоценных камней. Два корабля были полностью загружены кардамоном. Один черным перцем, один канифолью. Судя по запаху, канифоль из весьма специфичной породы дерева. Индийские благовония всегда славились своим запахом. Ткани и мешки с жемчугом. Интересно, почему жемчуг в мешках, а не в сундуках? Это богатство не укладывалось в голове, требовалось осмыслить произошедшее, хорошо продумать пути и способы реализации. Англичане везли домой законно награбленное. Сергею нельзя высовываться с такими богатствами. Сразу поймут, откуда добро, мгновенно прищучат. Он знал, что Англия выросла на грабеже Индии. Но размеры грабежа он осознал только сейчас. Такие деньги запредельны даже для возможностей Екатерины. Эта мысль Сергея подзадорила, будем грабить дальше!

Торговый обмен с неграми принес немалые барыши. Главная цель экспедиции выполнена, алмазы у реки Оранжевая найдены. Торговцы давно ждут на рынке обсудить детали освоения месторождения. Обсуждение затянулись до сумерек. Решили продолжить с утра, всем требовалось время на обдумывание и подсчеты финансовых возможностей. Граф не собирался вкладывать в это дело большие деньги. Не хотел тянуть паровозом остальных торговцев Танжера. Он не верил в возможность долгого владения алмазными копями. Для Европы это место достаточно скоро станет известным. Право сильного изменит владельцев природных богатств.

Уже в темноте подошли к месту жительства английских купцов. Сергей с сапфиром в руках подошел к сидящим на земле пленным купцам и поздоровался. Послышался вялый ответ, который сменился оживлением. Пленные рассмотрели в темноте европейца.

– Я граф Алексеев, командир русской эскадры. Мои корабли после боя с турецкими на ремонте, и я решил посетить Танжер.

Сергей показал пленным драгоценный камень.

– Рыночные торговцы предложили купить этот сапфир и согласились показать бывших владельцев драгоценности.

– Я лорд Чарльз Блэккет, командир каравана кораблей из Индии. Нас захватили пираты на третий день пути после Кейптауна.

– Турция в состоянии войны с Англией. Насколько я понял турецкого адмирала, он считает захват ваших кораблей законным.

– Если нас захватили турецкие корабли, то почему мы в Танжере?

– По-видимому, турки решили продать здесь часть награбленного. От щедрот султана им ничего не достанется. Через несколько дней их эскадра пойдет в Тунис.

– Почему в Тунис?

– Пленных посадят на галеры, а корабли поведут дальше. В Танжере нет моряков для замены ваших экипажей.

– Граф, умоляю, помогите нам!

– Я даже не представляю, чем могу помочь. Россия воюет с Турцией, я для них такой же враг, как и вы.

– Выкупите нас.

– Но у меня нет денег, трофеи отправлены в Россию. Все мои деньги потрачены на эти драгоценности. Впрочем, ждите меня завтра.

Моисей Мертель сидел за бумагами и отдавал приказы сразу четырем помощникам. Увидев вошедших морских офицеров, сказал:

– Ювелир-оценщик будет завтра утром.

Четыре дня потребовалось на решение всех вопросов. Только копи на реке Оранжевая заняли два дня обсуждений. Торговцы Танжера долго не соглашались с доводами Сергея. Флот Азида Шерифа готовился к новому походу. Часть кораблей отправится к реке Оранжевая, часть уйдет на патрулирование южнее Канарских островов. Моряки самбук принесли обратно почти все золото, полученное за захват английских кораблей. Кроме этого передали большое коллективное письмо для аль-Сарддидина. Сергей взял письма у пленных английских купцов. «Богини» – так экипажи называли свои корабли – отправились в Мелиль.

Исмаил-шейх встречал графа, как родного брата. Они снова объехали окрестности города, затем поехали во дворец. Во дворце были гости Исмаил-шейха, его соседи и родственники. Даже четыре шейха из Алжира. Причиной такого наплыва гостей были наложницы. Те европейские девочки, что две недели назад были привезены в город. Ждали еще двух шейхов, после чего должны были начаться торги. Тема продажи более двух сотен наложниц из Европы непрерывно обсуждалась гостями. Всем хотелось поскорее купить белокожих иностранок. Но на первом месте – уважение друг к другу. Торговля начнется, когда соберутся все желающие. После обеда в зал, низко кланяясь, вошли люди Моисея Мертеля и сделали вид, что имеют сообщение для графа. Сергей кивнул головой и сказал:

– Уважаемый хозяин, мои люди предлагают вашему вниманию драгоценные камни.

Исмаил-шейх разрешающе махнул рукой. В зал внесли сундук с драгоценными камнями среднего размера и мешок с жемчугом. В одно мгновение все шейхи и сановники оказались на ногах. Толкаясь, как мальчишки, рассматривали драгоценности. Катали в руках теплые шарики жемчуга. Восхищенно охали над разноцветными искрами изумрудов, сапфиров и рубинов. Сергею стало скучно, решил выйти на балкон.

– Дорогой друг, – послышался голос Исмаил-шейха, – ты не перестаешь удивлять меня.

– Чем же я удивил тебя на этот раз?

– Ты еще спрашиваешь… Откуда эти камни?

– Это драгоценности английского купца. Я решил доставить радость тебе и твоим друзьям. Когда Капудан-паша аль-Сарддидин будет у тебя в гостях?

– Через два дня он должен быть со своим братом, шейхом города Оран.

– Я уйду к турецким берегам сразу после встречи с уважаемым аль-Сарддидином. Могу я оставить ювелира с драгоценностями в твоем дворце?

– Дорогой друг, благодаря тебе мой дворец всегда полон гостей, а люди приходят жить в мой город.

Аль-Сарддидин, как и было обещано, прибыл на кораблях через два дня. Сергей не стал отвлекать его от созерцания продажи наложниц. При первой встрече передал письмо от моряков Азида Шерифа. После представления «секс-рабынь» они сели за деловые разговоры. Первый вопрос – камни или золото? – был решен в пользу камней. Сергей был доволен: чем больше камней уйдет в арабские страны, тем легче будет реализовать дальнейший план. Письмо от своих коллег, работающих на Сергея, заинтересовало алжирского адмирала:

– Сколько еще кораблей нужно поставить на перехват английских торговцев?

– Двадцать своих кораблей ты можешь вывести на патрулирование южнее Канарских островов, и только до конца мая. Затем придется вернуть все корабли на Средиземное море.

– Почему только до конца мая?

– В апреле-мае англичане узнают от меня о пленных и отправят корабли на поиски пиратов.

– Мы их били на Средиземном море, будем бить и у Канарских островов.

– Попробуй, но будь очень осторожен.

– У них ничего не получится, я в этом уверен.

– Дело в том, что у Канарских островов англичане будут терять очень большие деньги. После поражения на море они высадят десант в Алжире. Тебе это надо?

С середины XVIII века основная часть населения Англии служила в армии или флоте. Остальные люди работали на заводах. Экспансия в Индии и Америке давала значительную прибыль. Но на первом месте было золото. И в XXI столетии Индия занимает по добыче золота первое место в мире. США по добыче золота прочно стоит на втором месте. Индийские князья ожесточенно сражались за свои земли. Действия англичан напоминали пиратские рейды. После очередной экспедиции они укрывались в португальских факториях.

К первым числам марта все было согласовано. Сергей купил еще пять самбук с экипажами. Ему не хватало кораблей для обеспечения алмазных копей и торговли с племенами Западной Африки. Всех захваченных рабов решили временно держать у Исмаил-шейха. Через год граф заберет англичан в Россию. Пленных на выкуп решили держать на рынке рабов в Оране. Сергей планировал заниматься пиратством до конца апреля. Хотел вернуться на Средиземное море в декабре. Аль-Сарддидин был весьма доволен совместным решением. У него появились серьезные деньги. Его моряки уже не выглядели оборванцами. На них блестят золотые серьги и браслеты. Впрочем, и матросы графа давно вставили золотые серьги и надели на шею золотые цепи.

У входа в Адриатическое море ожидал сюрприз. На горизонте появились четыре линейных корабля и два крейсера. Боевые корабли величественно шли на перехват разбойников. Илларион Афанасьевич и Хаки Котлу удивленно смотрели на графа, который, улыбаясь, перекрестился и сказал:

– Готовимся к бою, господа! Если мы сказали первое слово, то должны сказать и последнее. Возьмем их на абордаж! Готовим книппеля!

– Вы серьезно, граф? Четыре линкора и два крейсера! Мы будем похожи на двух безумных тараканов, бросившихся рвать хозяйские тапки!

– Нет, мои глубокоуважаемые друзья. Мы будем похожи на двух злых охотничьих псов, рвущих врага, как старые тапки.

Хаки Котлу отошел в сторону, чтобы не мешать офицерам во время боя. Он плохо знал русский язык, мог не понять команд капитана. Но он хотел максимально разобраться в этом безумном решении. Он уже изучил корабль и знал о стальных листах по ватерлинии. О стальных листах, защищающих артиллерийские расчеты. Но они защитят от двух-трех залпов линейного корабля только часть корвета. Незащищенная часть баркентины будет разнесена в щепки. Еще он слышал слово «абордаж» и надеялся, что правильно понял его. Абордажная команда в шестьдесят человек против экипажа линкора в тысячу двести.

Корветы сошлись, граф начал объяснять капитанам схему предстоящего сражения. Хаки Котлу посмотрел в бинокль на турецкую эскадру. Сигнальные флаги флагмана созывали капитанов на совет, шлюпки готовились к спуску. Все правильно, адмирал даст указания своим капитанам. Эскадра согласованными действиями прижмет корветы к берегу. Затем расстреляет эти маленькие корабли. Графу повезет, если он погибнет. В противном случае его ждет мучительная казнь в Стамбуле. Он на месте графа использовал бы прекрасные ходовые качества кораблей. Еще есть шанс убежать от преследователей. Но командир маленькой эскадры явно хотел боя.

Корветы начали расходиться. Поставив дополнительные паруса, взяли курс на крейсеры. Разумное решение – в начале боя вывести из строя более маневренные корабли. Только не поможет, слишком велика разница огневой мощи. Неожиданно «Афродита» покатилась влево и сделала «борт», одновременно с этим грянул залп. Корабль сразу после залпа начал поворот вправо, паруса закрыли обзор. Хаки Котлу не увидел результата выстрелов. Посмотрел на графа. Тот спокойно сидел в кресле с чашечкой кофе и разговаривал с офицером абордажной команды. Наконец открылся вид на крейсер. Невероятно! Корабль явно получил повреждения от книппеля. Но вот снова «борт» – и залп. На этот раз после залпа корвет делал поворот фордевинд. Бывший турецкий адмирал хорошо видел попадания. Перед крейсером из ничего возникли бешено вращающиеся книппели. Турецкий корабль получил два попадания. Один книппель срубил штаги бушприта. Второй,разорвав паруса, снес ванты бизани. «Афродита», взяв ветер, повернула на замыкающий линейный корабль. Хаки Котлу посмотрел в бинокль на второй крейсер. Его уже постигла аналогичная судьба. «Афина» с противоположной стороны линейного строя целенаправленно приближалась к замыкающему линкору.

Забавная ситуация. Эскадра уже под обстрелом, а все командиры кораблей на флагмане. Кораблями командуют старшие офицеры, адмирал еще не видит угрозы. Сигнальные флаги требуют держать линию и все паруса по ветру. Командир эскадры не определил, с какой дистанции были расстреляны его крейсеры. Вот оно, главное оружие графа! Дальнобойные пушки! Крейсера расстреляны с дистанции, в три раза превышающей полет ядра. Хаки Котлу по-новому посмотрел на графа. Точный и уверенный расчет начала боя. Корабли противника без своих капитанов. Дальнобойные пушки – залог успешного начала, но это только начало.

Залпы по замыкающему строй линейному кораблю «Афина» и «Афродита» сделали на контркурсах. Замыкающему кораблю этого хватило. Один из книппелей разорвал ванты грота. Наполненные ветром паруса сломали мачту. Топрик не выдержал напряжения и лопнул. Оставшиеся мачты заходили ходуном, и моряки, опасаясь катастрофы, начали быстро убирать паруса. Корабль остался вполне боеспособным, возможно, не потерял ни одного человека. Но ему предстоит потратить на ремонт много дней. Линкор долго не сможет сдвинуться с места.

Корветы догнали флагманский корабль, который теперь замыкал линию. Для флагмана потребовалось три залпа с обоих кораблей. Наконец паруса и такелаж получили серьезные повреждения. Флагман беспомощно лег в дрейф. Хаки Котлу пытался найти выход для беспомощных огромных линейных кораблей. Он не видел никакого решения для изменения ситуации. Против дальнобойных пушек бесполезны любые построения эскадры. Любые маневры во время боя не помогут выйти на дистанцию ответного выстрела. Маленькие корветы превосходят в маневренности. Высокие мачты помогут держать выгодную для них дистанцию. Четыре линейных корабля оказались беспомощными мишенями. Командиры гигантов пытались найти выход из сложившейся ситуации.

Хаки Котлу поискал глазами графа и увидел его на палубе. Командир абордажной команды ставил задачу десятникам. Граф иногда задавал вопросы. Абордаж все же будет. Но как они смогут захватить эти огромные корабли? Корветы продолжили преследование оставшейся пары линейных кораблей. Исход этого преследования был уже ясен преследуемым. Их одновременный поворот в разные стороны не удивил Хаки Котлу. Этот маневр не хуже и не лучше любого другого маневра. Никакого изменения в результате боя не будет. Старшие офицеры кораблей повернули в разные стороны только для того, чтобы хоть что-то сделать.

Но изменение рисунка боя появилось. Баркентины разошлись за линейными кораблями. Значит, граф предвидел такую возможность. Вторым изменением был огонь пушек. После выстрелов над палубой турецких кораблей появились черные облака. Взрывы рвали паруса, картечь сметала на своем пути все препятствия. Теперь Хаки Котлу понял, как месяц назад расправились с его кораблями. Весьма эффективно и безопасно для корветов. Он хорошо запомнил свою беспомощность против этих взрывов в воздухе. Когда свинцовые шарики картечи со всех сторон секли палубу корабля, разрывая снасти и убивая его моряков. «Афродита», продолжая беглый огонь из своих пушек, подрезала корму линкору. Хаки Котлу снова посмотрел на графа, тот надевал абордажное снаряжение и готовился к высадке на корабль.

Наконец «Афродита» вышла из сектора обстрела линкора. Продолжая обстрел, начала сближение для взятия корабля на абордаж. Носовые пушки расстреливали кормовую надстройку. От взрывов внутри корабля палуба становилась дыбом. Во все стороны летели щепки, изо всех щелей валил черный дым. На линкоре была паника. Экипаж метался, пытаясь спастись от обстрела. Офицеры или были убиты, или пребывали в панике вместе с экипажем. Абордажная команда, расположившись на вантах и реях, прицельно расстреливала турецких моряков. Ружейный огонь добавлял ужас в сердца уцелевших.

Наконец абордажные кошки зафиксировали «Афродиту» у кормы линейного корабля. Абордажная команда бросилась в проломы надстройки линкора. Теперь уже матросы и артиллеристы держали турецкий корабль под оружейным обстрелом. «Афина» закрепилась у кормы другого линкора. Хаки Котлу слушал звуки рукопашного боя. Но вот «Афина» отошла, а линкор спустил флаг. Однако! Всего пять минут потребовалось для взятия корабля. «Афина» уже закрепилась у кормы следующего линкора, а на палубу «Афродиты» спустились только сотни полторы пленных. Только когда «Афина» направилась к последнему линкору, на палубу «Афродиты» спустился граф. Его вид был ужасен – он был весь в крови в буквальном смысле этого слова. Передав матросу свой топор и кортик, он начал раздеваться. Матросы помогали расстегнуть ремешки жилета и шлема.

Сергей примкнул к одному из десятков и последним запрыгнул в разгромленное помещение. Разорвавшийся снаряд выбил переборки, проломил палубу вверх и вниз. В помещении было пусто, солдаты спрыгнули через пролом вниз, где уже шел бой. Сергей спрыгнул следом. Десяток, плотно сомкнувшись, напирал на турецкий отряд в пять десятков морской пехоты. Действовали грамотно, сократив дистанцию до минимума, рубили топорами и непрерывно перемещались. Бой со стороны напоминал танец. Турецкие моряки в тесноте не могли работать ятаганами. Не хватало места для замаха. Да и враг стоял в тридцати сантиметрах. Посему они были вынуждены просто тыкать своими саблями перед собой. В ответ получали полноценные удары топоров с обеих рук.

– Бросайте оружие и спускайтесь к нам на палубу, – крикнул Сергей.

– Проследи, – сказал он десятнику.

Палубой ниже шла нешуточная схватка. Он присоединился к бою. Удар и шаг в сторону с падением на колено. Еще удар – левой рукой снизу вверх и правой сверху вниз. Снова шаг в сторону, и встал в рост. Они медленно теснили врага, наконец Сергей уперся в переборку. Надо переходить, он отошел назад для оценки положения. Позади турецкой морской пехоты был трап вниз. Оттуда поступала подмога. Палубу можно захватить, если побиться к трапу и перекрыть дорогу поступающему подкреплению. По рядам врагов прокатился боевой клич. От трапа в первые ряды проталкивался огромный детина. Около десятка турок заплатили за это своими жизнями. Не ожидая толчка в спину, они открывались или оглядывались и получали удары топора. Сергей поднырнул к месту выхода огромного воина. Сильным ударом отрубил топором ступню во вражеском сапоге. Одновременно поднял левой рукой топор для защиты от удара гиганта. Топор выбило из руки, ятаган «заиграл» от жесткой встречи с топором, звонкой птичкой выпрыгнул из рук гиганта и запрыгал по палубе. Сместившись влево и упав на бок, Сергей нанес удар топором в колено гиганта. Снова вставая на колени, вытащил левой рукой кортик и вонзил его великану в пах. Со звериным ревом тот начал нагибаться. Сильным ударом топора Сергей отрубил ему голову. Кровь брызнула фонтаном из шейной артерии. Не вставая с колен, Сергей начал прорываться сквозь толпу врагов. Удар топором и шаг, удар кортиком и шаг. Удар топором в ногу – и встал на одно колено. Кто это голый по пояс? Взмах кортиком – и широкая рана от пупка до плеча. Не смертельно, но до конца боя он уже занят своей болью.

Все, он прорвался за спины врагов. Что делать дальше? Он один перед толпой в две сотни турок, которые, правда, пока его еще не видят. Отстегнул гранату и поджег фитиль. Выждал время и поджег фитиль второй гранаты. Первая граната полетела по трапу вниз. Взрыв – и Сергей прыгнул по трапу, присел и бросил вторую гранату. Укрылся за трапом, достал последнюю гранату, взрыв. Он на артиллерийской палубе, вокруг полные ужаса лица врагов:

– Сдавайтесь, еще пара гранат, и пороховой погреб взорвется, – он показал гранату и пошел наверх.

Наверху слышали взрывы на артиллерийской палубе, но не поняли причины. Поэтому, поднявшись по трапу, Сергей сначала скомандовал по-русски:

– Гранаты к бою!

– Сдавайтесь, или мы взрываем корабль, – добавил граф по-турецки.

Обе стороны все поняли, сражение прекратилось.

Абордажная схватка является прямым продолжением артиллерийского боя. Два корабля с горячими после выстрелов пушками сходятся бортами для рукопашного боя. Латунные пушки английских кораблей гарантируют безопасный залп каждые шесть часов. Голландские и испанские пушки с меньшим количеством олова, и они гарантируют выстрел через три часа. Медные пушки Швеции охлаждаются менее чем за два часа. В России меди нет, Петр I вынужденно делал пушки из чугуна. Чугунные пушки самые слабые и ненадежные. Но у чугуна низкая теплоемкость, скорострельность чугунных пушек – два выстрела в час.

Для Сергея никакой необходимости в абордажном бое не было. Слишком неравные силы. Турецкие корабли изначально были в проигрышной ситуации. Лишенные мачт линкоры и крейсеры представляли собой обычные мишени. Достаточно вразумить моряков трезвым словом, они сразу спустят флаг. Сергей пошел на абордаж преднамеренно. Хотел увидеть в реальной ситуации возможности своих моряков. Никто не может предсказать события завтрашнего дня. Если впереди поход в Африку, надо хоть как-то ориентироваться в боевых возможностях своих солдат. Экзамен выдержали на отлично.

Граф спустился по абордажному фалиню на палубу «Афродиты». Попросил матросов помочь смыть кровь. К нему подбежал Семен Афанасьевич:

– Вы не ранены, граф?

– Сейчас помоюсь, и посмотрим результат.

«Зачем я это все устроил?» – думал Сергей, смывая с себя чужую кровь. Честно ответил себе: «Я этого хотел, хотел боя с кораблями и хотел абордажного боя, хотел проверить себя и своих людей в реальном бою. Теперь моряки поверят в свои силы, никогда не испугаются врага».

Когда с помощью матросов вымылся, то не обнаружили даже ссадин.

– Ты молодец, граф, сам вражьей кровью умылся, себя даже поцарапать не позволил, – завистливо сказал Петр Хардерберг.

Хаки Котлу заметил шевеление среди пленных на палубе, услышал обрывки слов. Он подошел:

– Что случились? О чем говорят с корабля?

– Говорят, что этот русский, – матрос показал рукой на графа, – одним ударом отрубил голову Газману.

– В вашем экипаже служил великий Газман?

– Да, он был среди нас, с палубы крикнули эту новость.

Великий Газман убит графом?! Не просто убит, ему срубили голову одним ударом! Гордость турецкого флота, непобедимый борец и чемпион всех состязаний! Способный ударом кулака убить своего противника. Самый знаменитый человек Турции лежал с отрубленной головой.

Граф вышел из каюты в другой одежде и показал Семену Афанасьевичу на виднеющиеся паруса.

– Абордажную команду оставляем?

– Десяток берем, остальные пусть разбираются здесь.

Капитан «Афродиты» начал командовать, Хаки Котлу понял, что корвет собирается отходить. Подбежал к Сергею.

– Граф, позвольте мне перейти на линейный корабль.

– Переходите и возьмите в свои руки наведение порядка.

«Афродита» пошла на перехват купеческого корабля. Хаки Котлу пошел осматривать повреждения и результаты абордажного боя. Среди русских потерь или раненых не было. Чего не скажешь о турецких морских пехотинцах. На верхней палубе лежало на парусине более двух сотен.

– Где Газман? – спросил он первого же турецкого матроса.

– Там, где и погиб, мы его не трогали.

– Кто видел его смерть?

– Они вокруг него, все его друзья стоят или лежат рядом.

Хаки Котлу спустился на офицерскую палубу и увидел обезглавленного гиганта. Он лежал недалеко от трапа, ведущего на артиллерийскую палубу.

– Сколько врагов он убил? – спросил Хаки Котлу.

– Он не успел никого убить.

– Как это не успел? Я видел много его боев, во время боя против троих противников он кулаком убил двоих.

– Мы не хотели его пускать, но он вырвался из наших рук и побежал сюда. Русский адмирал выбил ятаган из его руки и одним ударом отрубил голову.

Шесть дней корветы подводили призовые суда к ремонтирующимся кораблям эскадры. При этом граф находил время на высадку десанта и сотнями сгонял крестьян на десантные шлюпки. В конце шестого дня на горизонте показались алжирские самбуки, и трофеи начали уводить на запад. Сложился своеобразный конвейер: корветы захватывали корабли и отводили их к дрейфующим в ремонте кораблям эскадры. Граф вместе с десятком всадников уходил в глубь материка на тридцать километров и приводил пленных. Корветы ловили купеческие корабли или сопровождали десантные шлюпки с пленными крестьянами.

Граф Алексеев обнаглел. Всадники въезжали в деревню или поселок за тридцать километров от побережья. Десантники давали жителям полчаса на сборы, затем пленных уводили на берег. Если попадались стража или воины, разговор был короткий. Оружие на землю, сами к пленным, не согласны – пуля в грудь. Дважды встречали воинские отряды до тридцати человек. Не раздумывая, открывали огонь с пятисот метров. В обоих случаях пленили половину отряда. На третьей неделе все корабли были уведены в Кадис. Судоходство в этом регионе прекратилось, пора возвращаться, и возвращаться в Петербург. Здесь больше делать нечего. Этот район переходит в руки других искателей приключений и охотников за ними. Ему пора возвращаться домой.

Проводив последние корабли, Сергей приказал идти к порту Дуррес. Хаки Котлу никак не мог понять логику поступков графа. Что еще он хочет натворить? Именно натворить, потому что последние поступки графа рассчитаны только на то, чтобы раздразнить султана. Дуррес – хоть и маленький, но порт на территории собственно Турции. Крепость способна защитить вход в порт. Корабли смогут только издали обстрелять крепость. Но этого будет достаточно для крайнего недовольства султана.

События развивались по другому сценарию. Корветы подошли к городскому пляжу вне досягаемости пушек крепости. Средь бела дня высадили десант прямо в город. Сигнальщики с мачты следили за городскими улицами. Если где-то показывались отряды военных, сигнальщики давали данные для стрельбы из носовых пушек. В остальное время пушки лениво стреляли болванками по городским зданиям. Поднялась паника и неразбериха. Орудия начали методично обстреливать крепость шрапнелью. Через час на десантные боты начали сажать местных жителей и бросать награбленное добро. К вечеру трюмы обоих корветов были заполнены ценностями, по палубе было не пройти из-за огромного количества пленных.

– Зачем ты это сделал? – спросил графа Хаки Котлу. – Тебе денег мало или есть другая причина?

– А как ты думаешь? Мне хочется узнать твое мнение.

– Ты злишь султана.

– Почти правильный ответ. Султана я не злю, я слишком маленькая величина для султана. Но тот, кому поручат поймать меня, будет очень зол и наделает много ошибок.

Глава 8 Капитан-командор

Сергей Николаевич передал на самбуки пленных и зашел в Мелиль попрощаться с шейхом Исмаилом. Дворец уже традиционно был полон гостей. Одни приезжали из дружеских чувств, другие из карьерных соображений, третьи – с целью купить белокожих наложниц из Европы или драгоценные камни. Шейх снова проехал с графом вокруг города и по дороге сказал главную новость, ее принес корабль, вернувшийся с реки Сенегал. Отряд вышел в золотоносные районы и начал строить крепость.

– Европейских работорговцев в устье реки встретили? – спросил граф.

– Европейцев нет, их корабли покупают рабов южнее. Там большой скалистый остров, на котором огромный рынок рабов.

– Но мне говорили, что рабов вывозят по реке Сенегал.

– В пяти днях вверх по реке есть небольшой город, куда свозят рабов из земель Мали. Дальше на больших пирогах рабов везут на остров.

– Самая большая опасность для твоего отца – это европейцы. Стоит им узнать про золото в горах Мали, и они немедленно пришлют своих солдат.

– Отец сам это понимает, очень полагается на твою помощь.

– Чем я могу помочь?

– Пушками. Оружия мы у тебя купили на тридцать тысяч воинов, а пушек у нас очень мало.

– Пушки я смогу привезти только через год.

– Я передам отцу твои слова. Он говорил, что будь у него три тысячи хороших пушек, он не опасался бы нападения испанцев.

– Я обещаю привезти через год три тысячи пушек. Мощных пушек, спроси отца про чугунные ядра и свинцовую картечь.

Наутро баркентины отправились в Танжер. Сергей позвал к себе Хаки Котлу. Разложив на столе карты, он начал объяснять положение с золотыми рудниками в Мали. Потом с алмазными копями на реке Оранжевая и необходимостью строить крепость у Львиной горы. Крепость у Львиной горы, по словам Сергея, необходима как перевалочная база и место отдыха для моряков.

– Уважаемый граф, вы хотите предложить мне построить крепость у Львиной горы?

– Нет, Хаки Котлу, это слишком просто для вас. Крепость построит любой молодой офицер.

Сергей положил карту на место.

– У меня к вам другая просьба. Более сложная и тяжелая работа, где нужен человек с вашим опытом.

– Вы меня заинтриговали. Что может быть сложнее строительства крепости в дикой земле?

– Сложнее строительства крепости в дикой земле может быть строительство в более дикой земле с возможным противодействием европейской армии.

Сергей разложил на столе другую карту:

– Посмотрите, официально это территория под управлением короля Дании. Фактически дикая земля с малочисленным населением, которое живет за счет рыбной ловли.

– Зачем вам эти дикие земли и в чем смысл постройки крепости?

– В этих местах должна быть маленькая деревня рыбаков под названием Тронхейм, но я не уверен, что она уже существует. Главный смысл – в богатых рудниках железа и свинца.

– Если там много железа и свинца, то должны быть заводы и люди.

– В том-то и дело, земли дикие и безлюдные. Мы должны построить крепость и найти руду. Но дальше будет подготовка к захвату золотых и серебряных рудников.

Сергей показал на карте город Шеллефтео.

– Здесь совершенно безлюдные земли. Маленькие семьи аборигенов пасут по тундре стада оленей.

– Я должен начать войну?

– Шведы сами начнут с вами войну. Все знают, что ваши земли безлюдны. Можете рассчитывать на мою всемерную помощь. Эта война нужна мне, рудники достанутся вам.

Сергей объяснил политические отношения между Данией и Швецией. Экспансия Швеции пока приостановлена, захваченные датские земли на сегодняшний день удовлетворяют шведов. Но стоит им узнать про руду, шведы моментально перейдут через перевал и захватят рудные месторождения. Хаки Котлу должен решить две основные задачи. Сначала набрать добровольцев для строительства крепости. Затем подготовить пятитысячную армию и флот. В его распоряжение передаются два галеона для пополнения запасов через Амстердам и Кадис. Необходимое количество оружия и пушек можно брать сразу в Танжере и Кадисе. Пополнение людьми через Кадис. Женщины из Швеции.

– Почему из Швеции?

– В Швеции более половины мужчин служат в армии. Очень много одиноких женщин, которые работают на заводах, лесоповалах, шахтах и т. д. Но можете взять в любом месте.

Турецкий адмирал удивился такому отношению к женщинам.

– Все ваши просьбы будут выполняться немедленно. Ваш успех для меня очень важен.

Сергей Николаевич умолчал, что столетия такой жизни изменили фигуру этих женщин. Коренастые и широкоплечие шведки смотрятся как пони. Их нельзя ставить рядом со стройными арабскими женщинами. Понятие государственной границы в XVIII веке было условно.

Одной из задач воинов Хаки Котлу была разведка территории Швеции под предлогом поиска жен. Нет никаких сомнений в том, как будут развиваться события. Как только рудники и заводы у Тронхейма начнут свою работу, тут же вмешаются шведы. Они не упустят кусок сладкого пирога.

Время злобных датских викингов прошло вместе с возможностью безнаказанных набегов и грабежей соседних стран. Викинги превратились в обычных рыбаков, землепашцев и охотников за морскими животными. Беднота, спасаясь от сборщиков налогов, уходила все дальше и дальше на острова Северной Атлантики. Сама Дания, как и Россия, жила за счет продажи пшеницы англичанам. Казна королевства уже не в состоянии содержать серьезную армию и флот.

Хаки Котлу постепенно осваивался с новой для себя задачей. Его вопросы становились конкретными. Настал момент, когда Сергей был вынужден сказать:

– Все, мне нечего добавить, изучай на месте и принимай решение самостоятельно.

– Следующей весной я получу назад обученных металлургов, но мне будут нужны кораблестроители и офицеры.

– Кораблестроителей и офицеров у меня нет. Если у тебя есть на примете люди, то пиши письма, я организую им дорогу через Алжир.

– Без кораблестроителей будет сложно.

– Пришлю тебе готовые корабли.

– Такие, как твои «богини»?

– Намного лучше. У тебя сложная задача и корабли должны быть превосходными.

Рядом с рынком города Танжер появился «офисный центр» Моисея Мертеля. На первом этаже клерки принимали посетителей и вели неспешные деловые разговоры за стаканом чая. Второй этаж бурлил деловой активностью: бумаги, отчеты и расчеты. Сам Моисей сидел на третьем этаже в окружении помощников. Шесть человек с трудом успевали следить за деловой мыслью своего хозяина.

– Граф, ты просто не представляешь, сколько всего приходится делать одновременно. Мне уже не хватает дня.

– Раздели работу на два направления: деньги отдельно, товары отдельно. Поставь на каждый отдел человека с правом решать вопросы самостоятельно.

– Но тогда я не буду знать всех нюансов своего дела.

– Моисей, все как раз наоборот. У тебя будет время вникнуть во все детали. Ты не будешь терять время на поиск решений.

Моисей сложил руки на ермолке.

– Тебе останется только одобрить или не одобрить принятое решение. Как идет реализация товаров? Мы не переполнили местный рынок товарами?

– С реализацией дело обстоит очень хорошо, я снарядил три корабля для доставки грузов в Турцию, у меня в Измире и в Измите живут братья.

– Ты пересылаешь им товары на реализацию?

– Они товары реализуют по самым лучшим для нас ценам. Адмирал аль-Сарддидин обещал сопровождать корабли, там и его грузы есть.

В Танжере задерживаться не стали и могли уйти уже вечером. Но Хаки Котлу просил задержаться, он не успевал собрать нужных ему людей. В Кадисе быстро обернуться не получалось. Слишком много различных товаров следовало разделить по направлениям реализации. Пиратство у Канарских островов дало хорошие результаты. Пряности со специями следовало грамотно разделить. Груз очень дорогой, когда его нет в избытке, иначе цена рухнет. В Россию много везти бессмысленно. В России пряностей и специй не знают. Никто не будет печь пироги с брусникой, яблоком и кардамоном. Никто не будет добавлять в борщ корицу. Это в Европу специи и пряности возят уже с XIII века, европейская кухня давно адаптировалась и привыкла к ним. Для России же это будет очередной дорогой диковинкой.

Хаки Котлу просил на подбор нужных людей не меньше недели. Сергей смог обдумать и написать письма всем своим помощникам. Были написаны специальные письма в Россию. Следовало выполнить значительные подготовительные работы до прихода судов в Петербург. Сказать, что времени на обсуждение вопросов было достаточно, не мог никто – ни граф, ни Габриель Гильен. Они целыми днями обсуждали различные варианты реализации трофеев. Новые поступления от захваченных английских кораблей меняли возможности. Но вот Хаки Котлу доложил о своей готовности.

– Hasta luigo, senior Gabriel Gilen!

– Hasta luigo, Don Capitan, до встречи осенью!

Когда в Амстердаме поехали к капитану порта, Хаки Котлу буквально засыпал графа вопросами. Порой Сергей не успевал на них отвечать. Адмирал впервые в Европе, он поражался буквально всему. Стоянка планировалась не меньше трех дней. Оставалась надежда, что Хаки Котлу в какой-то мере сможет удовлетворить свою любознательность.

– Уважаемый граф! Безмерно рад вас видеть вновь! В Европе столько слухов о ваших победах и ваших казнях!

– Взаимно рад нашей встрече! Поделитесь и вы новостями. Прошел почти год, и я совсем одичал без европейских новостей.

– Мои новости – ничто по сравнению с вашими.

– Позвольте представить командира турецкой крейсерской эскадры адмирала Хаки Котлу.

Больше минуты капитан порта усваивал услышанные слова. Затем поверил в услышанное, но переспросил:

– Это адмирал турецкой эскадры? Я слышал, что вы взяли на абордаж турецкие военные корабли, но посчитал это очередной выдумкой.

– Тем не менее это не выдумка. Могу вас заверить в высоких профессиональных качествах этого человека.

– Как вам удалось захватить его корабли?

– Организовал ночное нападение. Корабли после патрулирования лежали в дрейфе на большом удалении друг от друга. Они оказались не готовы отразить мою атаку.

– Нападение в море ночью! Это что-то новое.

– Адриатика – удобное место, ясное звездное небо и никакого волнения.

– Вы забрались в Адриатическое море? Невероятно! И как вам удалось выбраться оттуда?

– Выбраться было легче, эскадра была уже взята на абордаж.

– Что уважаемый адмирал будет делать? Вы забираете его на службу в русский флот?

– Адмирал желает ознакомиться с Амстердамом. Потом сам выберет свой путь.

Три дня адмирала Хаки Котлу провел в обществе капитана порта и его друзей. На четвертый день сел на стоящий на рейде галеон и, по слухам, отправился в Америку. Стоящие на рейде корабли не оформляют документы у капитана порта. Официально они считаются в море. Поэтому деталей дальнейшей судьбы турецкого адмирала не знал никто. Сергей вышел из порта через день после исчезновения турецкого адмирала. Дела потребовали не три, а четыре дня. Вечером, в день прибытия в Амстердам, он получил коллективное приглашение от банкиров города. Причина приглашения и тема обсуждения были предсказуемыми:

– Уважаемый граф, нам не нравится ваше желание раскачивать биржу. Вы откровенно пользуетесь преимуществом пиратской добычи.

– Уважаемые господа, преимущество пиратской добычи выражается в продаже товаров по демпинговым ценам. Я свои товары дешево не продаю и ваше обвинение беспочвенно.

– Но вы не отрицаете того, что раскачиваете биржу?

– Конечно, не отрицаю. Я и мои люди раскачивали и будут раскачивать биржу. Мне это выгодно.

– Но ваши действия делают торговлю нестабильной. Мы все несем некоторые потери.

– Каковы ваши предложения?

– Мы дадим вашему банку статус легального аутсайдера.

– Это предложение меня не устраивает. Я согласен только на статус ассоциированного члена.

Зал удивленно замолчал.

– Вы представляете, сколько стоит этот статус? Вы предлагаете просто поделиться с вами этими деньгами?

– Не надо усложнять вопрос. Я не предлагаю вам отдать мне часть вашей доли. Проще увеличить пакет акций биржи.

– Неприемлемо! Акции биржи подешевеют.

– Не спешите так говорить. Увеличение количества акций будет компенсировано участием моего банка как ассоциированного члена.

– Вы должны будете еще доплатить!

– Назовите, пожалуйста, хоть одну причину, по которой мне будет выгоднее доплатить, а не раскачивать биржу. Я имею хорошие деньги от нестабильности на бирже.

Банкиры взяли тайм-аут на два дня. Но было изначально понятно, тайм-аут нужен для решения технических вопросов. В свою очередь граф Алексеев пригласил банкиров для обсуждения деликатного и взаимовыгодного вопроса. Приглашение заинтересовало банкиров. Обсуждать реализацию турецких призов или пиратских набегов граф не собирался. Они уже знали о его способности делать это самостоятельно.

На следующий день собрались в зале совещаний при офисном здании Петра. Оно носило название «Русский коммерческий центр». Сергей вместо предисловия поставил на стол несколько плоских шкатулок и предложил гостям ознакомиться с содержимым. Внутри лежали алмазы, много алмазов. Банкиров, конечно, алмазами не удивить. Убедившись в том, что все ознакомились с содержимым, граф сказал:

– Зимой я организовал экспедицию в Африку, и вы видите ее результаты.

Банкиры снова взяли алмазы в руки для примерной оценки стоимости. Они возьмут эти камни на реализацию, сделка будет выгодной.

– Я не прошу вас взять эти алмазы на реализацию. Обработать и продать их я вполне способен самостоятельно. Я не могу без вашей помощи освоить алмазные копи.

– Вы предлагаете нам принять участие в разработке месторождения алмазов? Но почему?

– Эти камни просто собраны на поверхности земли. Как только мой корабль привезет первый миллион карат, вся Европа бросится на поиски месторождения.

Сергей по очереди посмотрел в лицо каждому банкиру.

– Я думаю, вы понимаете, что искать алмазы будут солдаты с пушками. В результате у меня не будет ничего.

– И все же почему вы обращаетесь к нам?

– Россия не имеет флота и не может защитить мои интересы. Англия занята войной в Индии и Америке, во Франции революция.

– Вы не сказали про Испанию и Португалию, в Испании у вас хорошие друзья.

…Португалия еще сто лет будет оставаться в ряду значимых европейских стран. Экспорт революции из Франции пошатнет экономику страны. Но португальцы будут продолжать активную колониальную политику до конца XIX века. Захватят достаточно богатые регионы в Африке. Даже в XXI столетии португальцы будут владеть китайской колонией Макао, хотя официально вернут территорию КНР. Португальцы упорно сражались за африканские колонии Мозамбик, Бисау и Ангола. Но слишком большая пропасть между знатью и народом сделала государство политически нестабильным.

Африка – богатейший континент на планете. Богатейший по полезным ископаемым. Особенно по золоту и алмазам. Богат континент и биологическими ресурсами. Но полезные ископаемые – в руках единиц. На плодородных землях «национальные парки» заокеанских хозяев. Многочисленные туристы и систематическая скрытая реклама приносят высокую прибыль. В этих парках самим неграм можно находиться только в качестве водителей автобусов или охранников. В результате жители континента сосредоточены в регионах, где сбор урожая возможен раз в десять лет…

– Испания и Португалия далеко от России, с Голландией нас связывают многолетние отношения, в Амстердаме у меня банк и «Русский коммерческий центр».

– Где находится месторождение?

– Это не одно месторождение, а группа, я бы даже сказал – цепь месторождений. Все расположено вблизи Капской республики.

– Как далеко от Капштадта?

– Примерно пятьсот километров.

Банкиры принялись обсуждать выгодное предложение. Капская республика основана в XVII веке. Никого не интересовало, как живут там крестьяне. Занимаются своим крестьянским делом и снабжают транзитные корабли свежими продуктами. Что еще надо? Корабли по пути в Индийский океан или обратно заходили в Капштадт для отдыха. Занимались ремонтом или пополняли запасы воды и продуктов. Больше ничем эти земли не были известны. Если не считать того, что любой голландский крестьянин мог бесплатно туда уехать. Опорная база для строительства и развития алмазных копий уже есть. А это самое главное, остальное – дело техники и времени.

– Ваши условия нашей совместной деятельности?

– Моя доля при нулевом участии – десять процентов.

– Вы хотите получить десять процентов прибыли, не вкладывая ничего?

– Абсолютно правильно. На сегодняшний день у меня двести двадцать человек просто ходят по земле и собирают алмазы.

Граф подал знак Петру, и на стол поставили сундук.

– За три месяца они собрали более ста тридцати тысяч карат, – граф открыл сундук.

Присутствующие непроизвольно встали, их взгляды устремились на алмазы. Неотразимый аргумент, затраты ноль при невероятной прибыли.

– Еще какие условия?

– Я снаряжал экспедицию совместно с арабами. Они требуют один процент при нулевом участии.

– У арабов сколько рабочих?

– Поисками алмазов занято примерно триста человек.

– Это все?

– Нет, я привез их деньги. Взнос на организацию совместной компании.

– Что еще можете сказать?

– Я беру на себя поставку оружия.

– Там агрессивные племена?

– Нет, совершенно спокойные кочующие охотники. Наши ковыряния в земле их не интересуют.

Возможно, обсуждение условий создания компании продолжалось бы намного больше трех дней. Но блеск алмазов и сообщение о пяти сотнях собирателей подстегивали банкиров. Они физически ощущали, как их карманы худеют от промедления. Собрались на учредительное собрание. Сергей представлял себя и арабских компаньонов. После прочтения согласованного устава компании, начали делать взносы. Банкиры вносили от трехсот пятидесяти тысяч гульденов до полумиллиона. Коллективный взнос арабов составил семьсот пятьдесят тысяч гульденов. Взнос графа Алексеева составил полтора миллиона гульденов плюс десять процентов от всего уставного капитала. «Тульский банк оружейников» получил право назначать своего директора в созданной компании. Это право сохранится навсегда. Сергей не стал откладывать дело в долгий ящик и представил банкирам директора Роберта де Рбирса.

За время подготовительных работ по организации алмазодобывающей компании как-то незаметно прошло получение статуса ассоциированного члена биржи. Граф успел обсудить со своими помощниками основные рабочие пункты. Составили общую стратегическую линию торговли зерном. Внесли уточнения в планы продаж призовых грузов. Товары с захваченных английских кораблей Сергей выдавал за турецкие трофеи или за выгодно купленные на рынке Танжера. Письма пленных купцов клерк передал на одно из английских судов. Скоро на острове начнется переполох.

Англичане – родоначальники «официального пиратства». Но после тяжелых поражений от французских пиратов в XIX веке англичане выступят с инициативой международного соглашения о запрете любого вида пиратской деятельности. Голландцы пиратством как таковым никогда не занимались. По их законам любое купеческое судно под флагом Голландии имело право на вооружение. Капитаны имели право атаковать врага согласно с законами страны. Более того, после вынесения запрета другим странам выходить из Атлантического океана голландские купеческие корабли были просто обязаны атаковать корабли под чужим флагом.

Сергей на «Афродите» отправился вдогонку галеонам Хаки Котлу. В Тронхеймс-фьорд корабли вошли в общем строю. Большие глубины позволили швартоваться прямо к каменистому берегу. Спустили шлюпки, моряки отправились изучать побережье. Выходы руд обнаружили через десять дней. К этому времени подыскали удобное место для строительства крепости и заводов. Недалеко можно было заложить и верфь. Хаки Котлу сердечно попрощался с графом. Теперь они смогут встретиться не раньше чем через год.

Императрица никак не могла принять решения. В Петербург несколько раз приходили сообщения о поимке и казни графа Алексеева, но на этот раз сообщение было достоверным. Французский посол в Стамбуле встретился с плененным графом и имел возможность поговорить с ним более часа. Письмо посла с описанием встречи любезно переслали Екатерине. Кроме описания самой встречи и разговора с графом Алексеевым в письме описывалось мужество графа во время казни. Пойманного пирата сначала посадили на кол. Через три дня полуживого сняли и отрубили голову. Отрубленную голову повесили у городских ворот.

Екатерина посмотрела на посапывающего во сне Васильчикова. Этого красивого юношу она полюбила всем сердцем и как могла баловала. Подумала о том, что граф Алексеев был ненамного старше – и умер такой ужасной смертью. По договору с покойным, она должна получить половину всех призов. Из списка привезенных товаров, который она получила из таможни форта Кроншлот, ее интересуют только пушки и медь. На складах убитого графа в городе Сясь лежало две тысячи новых латунных пушек. Они были необходимы на юге. Война с Турцией развивалась успешно для русской армии. Добавление такого количества орудий серьезно повлияет на исход сражений. Чугунные пушки не долговечны, после интенсивной стрельбы дают трещины, а латунные практически не знают износа.

Спрашивать совета у этого мальчика не имеет смысла. У него мало опыта, и дельного совета он не даст. Но Григория она в Петербург не пустит. Надоели его выходки ревнивого мужа, однажды в гневе он ее даже побил. Намного лучше с этим ласковым юношей. Со временем из него получится толковый помощник и советник. Пусть спит, а ей пора одеваться. Сегодня придется поговорить о создании попечительского совета над имуществом графа Алексеева. Пожалуй, в первую очередь надо забрать медь и отправить на Литейный проспект. Литейщикам потребуется время для оценки качества меди. Жалко Алексеева, сведущий в науках человек и талантливый изобретатель. Понесла его нелегкая в это Средиземное море!

В кабинете ее ждал секретарь, на столе разложены письма, прошения и деловые бумаги.

– Сколько человек ждут приема? – спросила она секретаря.

– Все как обычно, да гонец ночью из Кронштадта прибыл.

– С чем гонец? Какие новости могут быть с гонцом из Кронштадта?

– Граф Алексеев со своими кораблями возвращается.

– Алексеев?! Зови гонца немедля!

В кабинет вошел мичман и передал пакет от коменданта форта Южного фарватера. Секретарь вскрыл пакет, Екатерина взяла депешу. Комендант форта доносил, что ночью в Петербург прошел корвет «Афина» под командованием отставного лейтенанта Иллариона Афанасьевича Писарева. По словам Писарева, граф Сергей Николаевич Алексеев замыкает конвой призовых кораблей.

– Ты знаешь, что написано в депеше? – спросила Екатерина.

– Содержание депеши мне неизвестно, ваше величество.

– Кто из офицеров был на «Афине»?

– Я командовал досмотровой командой и был на борту корвета «Афина».

– С кем разговаривал, что слышал?

– Я знаю всех офицеров «Афины», а разговаривал с лейтенантом Илларионом Афанасьевичем Писаревым и старшим офицером мичманом Александром Крюммером.

– Что они сказали про графа Алексеева?

– Граф Алексеев с частью кораблей зашел в Амстердам для переговоров с голландскими банкирами. Он нашел в Африке алмазные копи и хочет продать их голландским купцам.

– Граф Алексеев был в Африке?

– Нет, офицеры корабля говорят, что граф снаряжал экспедицию на поиски алмазов. Экспедиция нашла копи недалеко от Капштадта.

– Сколько кораблей сопровождала «Афина»?

– По южному фарватеру прошло двадцать три корабля с захваченными турками, всего, говорят, захватили 42 379 человек.

– Это целый город! – удивилась Екатерина.

– Офицеры хвастали, что захватили турецкий город в Адриатическом море.

– В Адриатическом море? Прохор, – императрица обратилась к секретарю, – зови в кабинет Бецкого, Муравьева, Агафонова, кто там еще с докладами ждет, пусть послушают новости.

Шестеро сановников, которые каждое утро приходили с докладом, быстро вошли в кабинет и устроились на своих традиционных местах.

– Вы слышали про Алексеева? – спросила сановников Екатерина.

– Да, матушка царица, – за всех ответил Панин, – успели задать несколько вопросов.

– Слышали, сколько человек он везет?

– Слышать-то слышали, да где он столько земли возьмет? Надорвется он с ними, будут иноземные бродяги по нашей земле ходить.

– Чем еще похвалялись на «Афине»? – обратилась Екатерина к мичману.

– Две турецкие эскадры в плен взяли. Но это врут! Двумя корветами турецкий крейсер не взять, про эскадру и говорить нечего.

– «Афина» провела только двадцать три корабля или были другие корабли?

– Прошли корабли и Кронштадтским фарватером, но там досматривают с форта Кроншлот. Думаю, много кораблей Северным фарватером прошли.

Сановники переглянулись.

– Я уже на берег с депешей высаживался, а новые корабли все подходили.

– Спасибо, голубчик, свободен, – сказал мичману Елагин.

– Что скажете об услышанном? – спросила Екатерина.

– А что тут говорить? Вернется Алексеев и отдаст половину награбленного добра. Потом сделаем сыск, и если утаил, то и остальное заберем, – сказал Муравьев.

– Ты сам на двух кораблях в Адриатическом море пограбить турок не хочешь? – потемнев лицом, спросила Екатерина. – Ты какой сыск устраивать собрался? Он у тебя деньги в долг брал? Или я без памяти казенные деньги ему дала? За то, что сам добровольно даст, я должна в ноги ему поклониться. Теми пушками, что у него на складе лежат, можно десять крепостей вооружить.

Жадность чиновника безмерна. Никого не интересует, как деньги заработаны. Главное в том, что у других много денег. Я начальник, а денег у меня меньше! Чем больше начальник, тем больше денег он хочет. Примечательна история с первым миллионером горбачевского периода. Человек честно заплатил партвзносы в сумме три миллиона советских рублей. Не с трех миллионов рублей, а три миллиона рублей. Чиновники бурно возмущались. Как это он смог заработать такие деньги? Это нечестно! У него деньги есть, а у нас денег нет. Деятельность человека без суда была признана спекуляцией. Деньги конфискованы решением чиновников. Честный коммунист изгнан из партии как порочащий идеалы этой самой партии. Но это другая история.

Весть о возвращении графа Алексеева взбодрила императрицу. Он был единственным из известных ей дворян, кто никогда ее ни о чем не просил и не жаловался на жизненные проблемы. Всем всегда что-то было надо от нее, хоть маленькую, но подачку. Алексеев, наоборот, предложил изменения, когда она уже не может своим личным решением что-то дать. Земель у нее уже нет, казенные крестьяне получили свободу – Екатерине такие изменения понравились. Да, она из бедного княжества, где считали каждый пфенниг. Она привыкла жить расчетливо, по средствам. Ей не нравилось, когда гвардейские офицеры за неделю тратили свое жалованье. Но это вынужденная мера, ее окружение специально подбивало гвардейцев на банкеты. Денег не хватало на выплату жалованья. Требовалось любыми путями вернуть серебро в казну. Ее офицеры получали денег в четыре раза больше, чем немецкие офицеры. Но она боялась своих гвардейцев, помнила участь мужа. Понимала свою зависимость от гвардии, которая при желании с легкостью уберет ее с трона.

По Неве, смешно и нелепо шлепая колесами и поднимая фонтаны брызг, бегалинепонятные кораблики с забавными именами: «Катя», «Катенька», «Катюша», «Кадри», «Катрин» и «Кати». Эти кораблики появились в реке сразу после ледохода. Они бегали вверх-вниз по реке, таская за собой купеческие корабли. Брали парусники на рейде Кронштадта и тянули их к бирже или на Ладогу. Обратно возвращались с кораблями, груженными пшеницей или железом. Первое появление забавных корабликов вызвало в городе бурю эмоций. Жители собирались на набережных Невы толпами и быстро прозвали эти юркие кораблики «котятами». Для Екатерины было очевидно авторство этих кораблей и смысл забавных имен. Поэтому, когда Адмиралтейство попросило разрешения на покупку одного такого корабля для изучения их возможного применения в военных целях, уверенно ответила:

– Нет, эти корабли не стоят внимания Адмиралтейства. Вы узнаете, когда действительно будет что-то важное.

Сейчас она наблюдала, как маленький кораблик тянул против течения сразу два парусника. Люди на набережной что-то кричали и свистели. «Наверняка к себе в Сясь призы тянут», – подумала императрица.

Тимофей и Иосиф Аврумович сидели за столом в новом здании управления заводами в Нижнем Новгороде. Они продолжали изучать списки доставляемых в Россию призовых грузов, прикидывали варианты реализации. Тимофей начал лысеть, как подначивал Иосиф Аврумович, потому, что головой надо думать, а не рвать на ней волосы. Хотя сам Иосиф Аврумович был готов рвать волосы где угодно. Деньги уходили, как лавина. Одно предстоящее размещение пятидесяти тысяч человек заставит и полысеть, и поседеть одновременно. Это не считая залповых затрат на строительство в Нижнем Новгороде верфи и расширения заводов.

Они получили от хозяина письмо с предписанием немедленно ехать в Нижний Новгород и ждать буксирное судно из Сясь. Буксир доставит сундуки и дальнейшие инструкции. По планам хозяина, центр их производственных сил переходит в этот город. Заводы в Туле больше людей получать не будут. Зато в Нижнем Новгороде надо строить завод по производству металлообрабатывающих станков. Данная новость привела в восторг только Варфоломея Сидоровича. По мнению технического директора, оснащение заводов новыми станками увеличит конечный выпуск продукции сразу в два раза.

Обоим руководителям скучать не приходилось не только потому, что они изучали возможности города с точки зрения развития производства. Оба пользовались случаем для детального обсуждения различных вариантов стратегических решений. Снова были вынуждены согласиться с правильной линией хозяина по выбору города для строительства заводов. Люди охотно ехали сюда жить. Уральским заводам удобно доставлять железо. Покупателям удобно забирать свои товары. Количество переселенцев из Европы стабильно повышалось. Данные по апрелю еще не готовы, но в марте было триста двадцать семей. Следовательно, летом начнется развитие и расширение завода в Екатеринославе и шахт у Дона. Придется расширять рудник в Кривом Роге. Летом закончить железную дорогу для доставки угля. Западная часть дороги уже нормально работала.

На улице послышался шум и крики. Иосиф Аврумович подошел к окну, его натура не позволяла оставаться равнодушным ни к одному событию.

– Тимофей! Смотри скорее! Тимофей, да подойди ты к окну! – закричал банкир.

Однако Тимофей давно привык к подобной реакции банкира на самые незначительные события и продолжал размышлять над бумагами. Иосифа Аврумовича возмутило подобное равнодушие, он потянул исполнительного директора к окну.

– Это надо видеть! Я никогда не прощу себе, если ты пропустишь это зрелище.

Тимофей нехотя поддался и выглянул в окно. На улице собиралась толпа, которая что-то оживленно обсуждала. Некоторые люди даже кричали, и все смотрели на реку. По реке плыл непонятный кораблик с высокой трубой и водяными колесами по бокам. Время от времени над корабликом появлялось облачко пара и раздавался звук парового гудка. Тимофей позвонил в колокольчик и сказал вошедшему секретарю:

– Посылай людей на берег за сундуками.

– Как называется судно, с которого надо забрать груз?

– Такое судно на всю Волгу одно, не ошибутся.

Секретарь пожал плечами и вышел.

…Причалы Нижнего Новгорода протянулись на километры, иногда нужное судно ищешь часами.

– Давай деньги на верфь, Иосиф Аврумович. Эти паровые кораблики позволят тебе обшить кабинет золотыми листами.

– Ты знаешь только слова «давай деньги». Если я тебе дам деньги, то золотом будут обшивать мой гроб.

– Но ты согласен, что строить эти кораблики – прямая выгода?

– Сколько паровых двигателей делает наш завод?

– Здесь, в Нижнем Новгороде, двенадцать двигателей в день.

– Сколько таких корабликов собираешься делать?

– За три дня один кораблик. Через год.

– Вымогатель ты, Тимофей! Я на тебя хозяину буду жаловаться, получишь ты деньги, но только под смету.

Выгоду понимали оба. Маленькие размеры и налаженное производство паровых котлов и машин позволит быстро освоить массовый спуск на воду эти забавных судов. Как экономисты, они предпочитали продавать продукцию внутри страны. И продукция, и деньги остаются в России, что в свою очередь создает новую продукцию и новые деньги. Каждый акт внутренней торговли увеличивает экономику государства на величину сделки, продажа на экспорт усиливает экономику на величину налога.

Портовые грузчики заносили в кабинет тяжелые сундуки. На третьем десятке сундуков с грузчиков валил пар:

– Вы что, камнями их загрузили? На вид маленькие, а по весу неподъемные, – вытирая пот, возмущенно сказал один из грузчиков.

Тимофей равнодушно пожал плечами, но Иосиф Аврумович не смолчал:

– Я тебе за эти сундуки как за золотые заплатил, а ты все возмущаешься. Может, тебе еще и водки налить?

– Не, водки не надо. Или водку пить, или работать, любителей водки и в бурлаки не возьмут.

Капитан буксира пересчитал все ящики и начал показывать восковые и сургучные печати. Проверив сохранности печатей, передал ключи и протянул на подпись бумаги.

– Какие баржи на Сясь тянуть? – спросил капитан.

– Возле наших причалов дом стоит, спросишь управляющего, он тебе покажет.

Иосиф Аврумович кругами ходил вокруг сундуков и нервно смотрел на Тимофея, который неторопливо раскладывал на столе ключи согласно выбитым на них номерам.

– Как ты думаешь, что в этих сундуках? – спросил Иосиф Аврумович.

– Похоже, документы. Возможно, отчет о набегах и списки всего захваченного добра.

– Я думаю, что закладные и долговые расписки. У хозяина теперь много должников.

Тимофей кивнул на дверь, и Иосиф Аврумович запер изнутри. Подошли к сундуку под номером один и аккуратно сняли печати. Ключ легко повернулся, оба подняли крышку. Молчали долго. Тимофей опустил крышку и открыл дверь:

– Нам чаю, и мы заняты с этими отчетами на весь день. Обед из трактира через три часа.

Снова заперлись и начали аккуратно открывать все сундуки. Блики майского солнца играли на потолке причудливым разноцветным узором.

– Где он все это взял? За эти камни можно купить половину России.

Иосиф Аврумович внимательно читал письмо графа, которое лежало в первом сундуке. Затем передал письмо Тимофею и начал задумчиво перебирать камни, большинство из которых можно было взять только двумя руками.

– Ты знаешь, он прав. Нельзя их продавать и нельзя их никому показывать еще двести лет.

– Кому поручим это дело?

– Сегодня отправлю письмо Исааку. Пусть сын занимается этими камнями, надо будет внести изменения в проект нашего банка в Нижнем Новгороде.

– Как думаешь достроить хранилище? Стены уже готовы.

– Сделаем «хитрую» комнату на третьем этаже рядом с кабинетом управляющего. Я перееду жить в этот город, и буду управлять всеми банками отсюда.

– Каждому камню надо сделать свою коробку со стеклом.

– Да, все камни разложим по отдельности на стеллажах. Строители будут уверены, что делают архивный зал.

– Коробки для каждого камня закажем в Сяси.

Тимофей прошел еще раз вдоль сундуков. Только семь сундуков с золотыми монетами и четыре сундука с мелкими камнями. Остальное все в хранилище.

– Получается, что на ювелирный завод эти одиннадцать сундуков поедут.

– Ты забыл про тридцать тысяч карат алмазов, которые привезет сам хозяин.

– Сколько это денег? Примерно.

– Можешь строить любые заводы и железную дорогу хоть до Москвы.

– Как думаешь, украшения быстро продадим?

– Ювелиры успевать не будут. Дворяне и купцы в очередь встанут.

– Завтра поеду в Тулу и эти одиннадцать сундуков с собой возьму. После приезда хозяина покажу камни нашим компаньонам да уважаемым людям.

– Не спеши, подожди алмазов.

Екатерина ждала курьера из Кронштадта. Прошла неделя, а корабля графа Алексеева нет. Правда, по доносам, призовые корабли продолжали проходить по Неве на Ладогу. Некоторые уже вышли обратно, загруженные зерном и другим товаром. Панин докладывал о желании европейских послов встретиться с графом Алексеевым. Вся Европа говорила о создании огромной алмазодобывающей компании «Де Рбирс». Всем хотелось узнать о местонахождении богатых копей. Расстояние пятьсот километров от Капштадта ни о чем не говорило. Это место можно искать всю жизнь. Если ее, эту жизнь, сразу не прервут злобные негры или дикие звери, змеи или крокодилы. Подстегивало нетерпение и прибытие в Петербург представителя новой компании. Он тоже ждал графа, но уклонялся от всех встреч и жил в доме управляющего «Тульского банка оружейников».

…Каждое утро императрицы начиналось в рабочем кабинете с докладов сановников и обсуждения важных вопросов. Если оставалось время или у нее было желание, то принимала просителей. Остальную часть дня она посвящала себе, своему желанию и хотению. Сегодня ей хотелось прокатиться по Неве. Но день с утра не задался, завтрак подавали небрежно, одевали ее суетливо. В кабинете вместо секретаря стоял дежурный по комнате просителей.

– Где секретарь? – спросила Екатерина.

– Наверное, вместе со всеми в окно смотрит, – неуверенно ответил дежурный.

– Как это в окно смотрит! – возмутилась императрица и вышла из кабинета.

Приемная была пуста. Никого не было, ни сановников, ни слуг. Никого. Екатерина быстрыми шагами пошла через залы дворца и увидела всех столпившимися у окон.

– Вы что здесь делаете? – почти крикнула Екатерина.

– Ты посмотри, что делает! Ты посмотри, каков подлец! – к ней подбежал Муравьев и повел к окну.

На дворцовой площади ровными линиями стояли ряды пушек. Новых, блестящих золотом пушек. Эти пушки сплошным барьером рассекали площадь от Невского проспекта до Невы. Между пушками горами лежал шелк. Белые горы шелка. Со стороны Миллионной улицы въезжали телеги со слитками серебра. Плотно одна к одной выстраивались от пушек и шелка к Зимнему дворцу и Генеральному штабу.

– Бецкий! Семеновский, Измайловский и Морской гвардейский полки в ружье и поставить в оцепление! А ты, – она обернулась к Муравьеву, – не любопытную бабу изображай, а готовь встречу героя в Георгиевском зале!

Екатерина повернулась и пошла в кабинет.

– Тебе чего? – заметила идущего следом дежурного.

– Так от графа Алексеева посыльный, лейтенант Писарев, время аудиенции просит назначить. Ну, граф Алексеев просит аудиенции и время, когда… – совсем сбился дежурный.

– Прошу графа Алексеева с офицерами в гости к четырем часам после полудня, – громко и с улыбкой сказала Екатерина.

– Панин! Прошу послов иностранных известить, пусть позавидуют!

По дороге в кабинет она увидела Павла, который в бинокль что-то рассматривал на Неве. Екатерина подошла к сыну и обомлела. Напротив дворца, закрывая вид на Петропавловскую крепость, в два ряда стояли огромные корабли. Выше и ниже по реке, скрываясь за поворотами Невы, стояли крейсеры. На фоне этих гигантов стояло два маленьких беленьких кораблика. «Афина» и «Афродита». За кормой гигантов свисали спущенные и завязанные в узел турецкие флаги. На гафеле развевались андреевские.

– Надо послу Швеции это показать, – услышала Екатерина голос Елагина, – теперь наш флот вчетверо сильнее шведского.

– Жаль, что я не могу воевать под командованием графа как частное лицо, – сказал Павел.

Екатерина посмотрела на Дворцовую набережную, переполненную восторженной публикой. К набережной плотно, борт к борту, ошвартованные баржи стояли, загруженные медью.

– Ваше величество, посмотрите на причал Петропавловской крепости, – сказал Павел.

Императрица пыталась рассмотреть, но из-за строя кораблей и леса мачт ничего не увидела.

– Что там? Я не вижу.

– Там стоит галеон с серебром. Это все, что он себе взял.

Для Павла и Екатерины десятки тысяч пленных и десятки тысяч тонн различных товаров ничего не стоили. Золото и серебро они понимали, все остальное удел купцов.

– Ты откуда это знаешь? – спросил Елагин.

– Утром увидел корабль у Петропавловской крепости и послал офицера узнать. Это галеон казненного пирата. Он отбил корабль у турецкого адмирала, загрузил серебром и просит разрешение передать серебро на монетный двор в обмен на восемьдесят процентов денег по весу.

Екатерина и Елагин переглянулись.

– Прикажи найти Муравьева, – сказала Екатерина, – да покажи и расскажи ему о галеоне, а то жаден чрезмерно.

– Павел, – она повернулась к сыну, – какой у Алексеева воинский чин?

– Никакого, он у тебя ни одного дня не служил.

– А раньше, в каких чинах был?

– Капитан первого ранга, следующим должен был быть контр-адмирал, но чин задержали. Он от обиды приехал в Россию.

После обеда Екатерина снова подошла к окну. На Дворцовой площади остался узкий проезд от Генерального штаба. Все остальное место было занято серебром. Телеги с серебром стояли на Миллионной улице, на Дворцовой набережной. По словам гвардейских офицеров, телеги уже составляли на Марсовом поле. Весь город сбежался посмотреть на турецкое богатство. Все обсуждали героические битвы графа. Как он первый бросался на турецкие корабли. В одиночку перебил экипаж турецкого флагмана, где все матросы были гигантами двухметрового роста и убивали врагов ударом кулака. Герой-граф отрубил головы целой тысяче гигантов и привел на цепи их адмирала. Этого адмирала потом водил на цепи по всем европейским столицам и в Амстердаме продал в Кунсткамеру. В каждой группе был рассказчик, у которого на кораблях графа служил родственник или друг. О богатствах говорили мало, чего говорить о богатстве, когда вот оно, на виду. Все знают, что половину граф отдает царице. Вторая половина добычи принадлежит графу. А если прибавить цену за пушки да горы шелка для платьев царицы, то гора серебра, которую граф должен отвезти в свое имение в Тамбов, потребует строительства специальной башни.

Приглашенные начали съезжаться в Зимний дворец с двух часов дня. К трем часам все уже съехались. Разговоры вельмож не отличались разнообразием. Говорили о богатстве графа Алексеева. О его удачном походе в Средиземное море и предстоящем приближении ко двору. Всем было интересно, какой пост займет граф, как будет себя вести. Никто не мог вспомнить характер графа Алексеева. Екатерина стояла у окна при «параде» и ждала графа. Вот под аркой Генерального штаба показалась карета. За каретой спокойным и широким шагом шел граф в окружении своих офицеров. За ним двигались еще телеги! Только телеги, груженные золотыми слитками! Золотой груз с двух сторон сопровождали моряки «Афины» и «Афродиты». Процессия вошла во двор Зимнего дворца. Возничие выпрягали и выводили с площади лошадей. Императрица еще постояла, глядя на строящихся в каре моряков, и пошла в Георгиевский зал.

Через минуту послышались шаги, и в зал вошел граф. За ним следовали офицеры. Они прикрывали белым шелком какой-то сюрприз. Алексеев остановился за два шага до возвышения трона и доложил:

– Ваше императорское величество, набег на турецкие тыловые линии снабжения прошел благополучно. Вот полный рапорт о результатах набега, – и протянул стоящему справа от трона Васильчикову толстую книгу в кожаном переплете.

Однако Екатерина поднялась с трона, подошла к краю возвышения и сама взяла книгу. Затем сняла перчатку и протянула руку для поцелуя. Сергей посмотрел ей в глаза и поцеловал руку.

– Что просишь? – спросила императрица.

– Прошу о милосердии твоего сердца.

У Екатерины удивленно поднялись брови.

– Приюти обездоленных детей царя земель Мали.

Сергей сделал шаг в сторону. Офицеры сдернули шелковое покрывало и все увидели трех негритянских девочек и одного мальчика. Дети-погодки, от пяти до восьми лет. Девочки в белых шелковых платьях с огромными белыми бантами. Мальчик в черном камзоле, белых лосинах и белой рубашке с жабо. Но не все присутствующие рассматривали детей. Большинство уставились на носилки, в которых художественной горкой лежали золотые драгоценности тонкой арабской работы.

– Какие милые дети, подойдите ко мне.

Малыши прошмыгнули мимо офицеров и почти подбежали к Екатерине. Сразу стало видно, что носилки держат офицеры. Императрица улыбнулась детишкам и спросила:

– Как они к тебе попали?

– На землях Мали война. Царь убит. Его детей захватили работорговцы. Я их выкупил и привез в Россию, а как воспитывать детей царских кровей, не знаю.

– Не волнуйся, Алексеев, воспитаем детей как надо, – и подала знак фрейлинам.

Детишки с восторгом разглядывали великолепие Георгиевского зала. Улыбающиеся фрейлины, взяв детишек за руки, повели к выходу по центральному проходу зала.

– Ваше императорское величество, мне выдался удачный случай захватить дворец арабского шейха, позволь преподнести драгоценности из его сокровищницы.

Офицеры поставили к ногам Екатерины носилки, блики драгоценных камней заиграли солнечными зайчиками на лице императрицы, высветив довольную улыбку.

– Что еще просишь?

– Прошу дозволения снарядить в поход шесть кораблей с отходом в октябре.

Зал замер. Зачем?! Привезенных богатств и денег графу хватит на всю жизнь. А он снова в море, чудной, право. Сергей посмотрел в разгорающиеся гневом глаза Екатерины и, наклонившись к уху, опередил ее слова:

– Деньги нужны тебе, а не мне. Ты правишь огромной страной и армией, а я служу тебе.

Императрица, глядя прямо перед собой, сказала:

– Граф Алексеев, ты хорошо мне служишь, я разрешаю тебе собрать корабли во второй поход, – и, повернув к нему голову, добавила: – но не понимаю, зачем тебе во второй поход идти.

– Уж больно ярко трофейные турецкие пушки блестят. Пусть попугают своим блеском турецких солдат.

Екатерина и вельможи засмеялись шутке. В зал через боковую дверь вошел Павел и громко спросил:

– Скажи, граф Алексеев, почему половина захваченных тобой пушек имеет клеймо английских заводов? Англия вместе с Россией воюет против Турции?

– Пушки с клеймом английских заводов захвачены на турецких кораблях в Адриатическом море. Эти пушки везли из Венеции в Стамбул и Варну.

Сергей посмотрел на английского посла.

– Судовые журналы с этих кораблей у меня, и я передам их, если ваше высочество пожелает.

В рядах послов и вельмож началось шевеление и негромкие разговоры. Скандал! Англия объявила войну Турции и выступала союзником России. Сама, правда, не воевала, но готовила флот для вторжения в Средиземное море.

– Ты где был? – Екатерина тихо спросила Павла.

– Моряков, что во дворе в каре стоят, награждал. Каждому на шею серебряный крестик надел, даже мусульмане от меня святой крест приняли.

– Скажи, Алексеев, – заговорила Екатерина, – сколько золота ты мне привез?

– Двадцать восемь тонн, ваше императорское величество.

– Граф Алексеев! За верную службу жалую тебе чин капитан-командор и этот медальон.

Екатерина взяла с подушечки большой медальон со своим портретом, Сергей наклонил голову. Хоть императрица и стояла на возвышении, граф был выше ее. Украшенный драгоценными камнями медальон лег на грудь рядом с медальоном Павла. В России выше награды, чем медальон с портретом правителя, никогда не было.

– Господа офицеры! – обратилась Екатерина к офицерам кораблей. – Жалую вас очередными званиями.

Екатерина открыла книгу с перечнем захваченных трофеев. Титульный лист принес ее сердцу облегчение. Нет, она не жадная, сводный отчет на титульном листе указывал общую сумму трофеев, затем половину Екатерины, далее расходы на экипаж и содержание кораблей. Последней строкой шла доля Алексеева, всего двадцать семь процентов.

Примечания

Ахтерштаг – веревка (штаг), которой крепится последняя мачта к корме корабля.

Александровск – Александровский форштадт, город, в 1921 году переименован в Запорожье.

Баркентина – тип трехмачтового парусного судна. На первой мачте прямые паруса, на второй и третьей мачтах – косые. Между мачтами также косые паруса – стаксели. Подобное парусное вооружение позволяет иметь хорошую скорость при любом угле направления ветра, вплоть до двадцати градусов к ветру. Другими словами, баркентина способна идти против ветра.

Бизань – название третьей мачты корабля, если корабль имеет больше трех мачт, то бизанью называют последнюю мачту.

Боцманская дудка – помесь свистка с дудкой, позволяющая подавать различные комбинации сигналов. На кораблях редко дают команды голосом – неправильно понятая команда может стоить жизни.

Грот – средняя мачта корабля, если у корабля более трех мачт, то грот имеет номер: 1-я грот-мачта, 2-я грот-мачта и т. д.

Екатеринослав – город, в 1926 году переименован в Днепропетровск в честь коммунистического лидера Г.С. Петровского.

Ислам-Кермен – бывшая турецкая крепость, в середине XVIII века переименована в Каховку.

Капская республика – после английской оккупации стала колонией Великобритании, и появился апартеид, до оккупации белые и черные крестьяне просто пахали землю.

Капудан-паша – адмирал флота Турции.

Капштадт – столица Капской республики, после оккупации город был переименован англичанами в Кейптаун.

Книппель – две половинки ядра, соединенные полуметром цепи; беспорядочно вращаясь после выстрела, они срубают мачты, рангоут и такелаж.

Корвет – самый маленький тип боевого корабля с незначительным вооружением, применяется для разведки и как посыльное судно. Конструктивно корвет может быть шлюпом, бригантиной или маленькой баркентиной.

Площадка салинга – парусные корабли с высокими мачтами, имеют составные, соединенные из нескольких частей мачты, нижняя часть называется собственно мачтой, верхние носят название салинг, в местах соединения находятся площадки салинга.

Рангоут – реи, гики, мачты и прочие деревянные приспособления для парусного вооружения.

Самбука – тип средиземноморских военных кораблей, в основном алжирских или тунисских, с вооружением не более двадцати четырех пушек. Отличаются высокой скоростью и хорошей маневренностью.

Такелаж – делится на «стоячий» и «бегучий», различные веревки и тросы, на изучение названий и назначений которых нужно потратить примерно год.

Топрик – трос, крепящий верхушки мачт между собой.

Трисель – прямой дополнительный парус, поднимается к ноку (концу) реи и носит название реи, к ноку которой прикреплен.

Фрегат – тип боевого корабля, предназначенного для самостоятельного патрулирования и боя со слабо вооруженными кораблями противника.

Херсон – крепость, построена в 1737 году канцлером Бироном. После Русско-турецкой войны возник город.

Шкоты – веревки, которыми регулируют положение паруса относительно ветра.

Экипаж – казармы для моряков.

Дмитрий Светлов Прыжок к славе

1 Летняя прогулка

Едва раскрылась парадная дверь, как прозвучала команда «смирно». Екатерина II под руку с графом Алексеевым прошла вдоль строя моряков, всматриваясь в загорелые лица и отмечая статные и мускулистые фигуры. Вышла из ворот и посмотрела на заставленную золотыми и серебряными слитками площадь. Вернулась в центр каре и звонко сказала:

— Удальцы! Вы славно постарались ради Отчизны!

Спасибо за службу!

— Рады стараться, ваше императорское величество, — стройно гаркнули две сотни глоток.

— После службы у графа Алексеева каждый получит очередной чин.

«Это она зря, — подумал граф — от моих харчей на царские хлеба они не перейдут». Тем временем Екатерина обняла Сергея двумя руками за шею и, встав на цыпочки, поцеловала долгим и совсем не царским поцелуем. Повернувшись к строю, сказала:

— Мой поцелуй графу за ваши ратные труды, вольно! Разойдись!

Снова взяв Сергея под руку, Екатерина пошла во дворец. Когда прошли двери, граф сказал:

— Мне надо несколько минут для важного разговора.

Я насвоевольничал, для объяснений необходима карта.

Екатерина фыркнула и быстро пошла впереди. В кабинете граф нашел нужную карту и расстелил на столе.

— Вот здесь я заложил крепость, — указал пальцем место на карте.

— Ты что делаешь? Это земли короля Дании, нашего союзника против шведов! Или к нему переметнуться хочешь?

— Союзник он никакой, самого от шведов спасать надо. Есть у меня интересная мысль, но главное… Смотри сюда.

Сергей развернул другую карту.

— Здесь перевал, и в случае войны со шведами армия сразу выходит к рудникам и заводам. Швеция рассекается пополам…

— Ты молодец! Ловко задумал! После атаки наших войск Швеция остается без серебряных и золотых рудников. Когда твоя крепость будет готова?

— Через два года, и ты ничего не знаешь о моем самоуправстве. Если датчане прознают, я сам буду выкручиваться.

— Молод ты, да умен не по годам. Пошли в столовую, заждались уже.

Сергей хотел повторить ход Сталина по созданию Израиля. В 1944 году Сталину уже была понятна послевоенная расстановка сил. Он решил подсунуть англичанам бомбу и столкнуть их лбами с США. В дореволюционной России было популярно движение за выкуп земель Палестины. Каждому русскому предлагалось купить хоть один квадратный метр. В 1944 году Сталин восстановил в правах православную церковь и разыграл тонкую комбинацию. В оранжерее советского посольства в Лондоне обнаружили английские микрофоны прослушивания. Посол СССР в Великобритании товарищ Майский вместе с семьей и вещами был отозван в Москву для дачи объяснений. Расстроенный посол обратился к англичанам с личной просьбой. Он просил доставить его в СССР не через Мурманск, а через Иран с посещением родины его предков. Англичане пошли навстречу опальному послу. Даже оставили его в Иерусалиме без присмотра. И его, и его багаж, в том числе два грузовика личной библиотеки. Англичане наивно полагали, что экс-посол растворится среди еврейской общины.

Через две недели товарищ Майский был готов ехать дальше, и даже вес грузовиков с библиотекой не изменился. А в 1948 году Сталин настоял на признании Израиля государством. Арабские страны тогда еще были колониями Великобритании.

Перед столовым залом Екатерина остановилась:

— Тебе в эту дверь, — и сама пошла дальше.

Все, теперь граф Алексеев приближенным к царствующей особе быть не может. Сергей вошел в зал и присоединился к ожидающим сановникам, которые принялись поздравлять графа с удачным походом и богатыми трофеями. Иностранные послы бросились в атаку с одним вопросом:

— Уважаемый граф, а где вы нашли алмазные копи?

— На землях Голландии недалеко от Капштадта, где пастухи пасут свои стада.

— А почему вы послали экспедицию в те земли?

— Я прочитал древние манускрипты о копях царя Соломона, предположил их возможное расположение на землях буров.

— Как вы оцениваете боевые возможности турецких кораблей?

— Как очень высокие, это серьезные противники, способные дать хороший бой.

— Почему вы смогли захватить столько линейных кораблей?

— Пользуясь небольшими размерами своих судов, я атаковал турецкие корабли ночью, что и принесло успех.

— Вы имели столкновения с алжирскими пиратами?

— К счастью, сталкивался только трижды, боя с ними лучше избегать, я предпочитал держаться от них подальше.

— Почему вам сопутствовал успех, а все ваши последователи закончили жизнь на плахе?

— Мои корабли действовали очень осторожно.

Я предпочитал оставить район патрулирования, нежели рисковать встречей с военными кораблями.

— Глядя на ваши трофеи, трудно предположить, что вы были осторожны.

— Огромные трофеи взяты после боя с военными кораблями. Разбив эскадру, я оставался на месте и захватывал трофеи без опасения быть атакованным боевыми кораблями.

Разговор был оживленным и увлекательным. Послов интересовал этот энергичный, разносторонне одаренный молодой человек. Сергей понимал, что недалек день его выхода на международную арену. Сановники и приближенные ко двору в разговор не вмешивались, но стояли рядом и слушали беседу. Полной неожиданностью для послов стала информация о «секс-рабынях».

Когда граф назвал цифру в пятьсот восемнадцать рабынь из Европы, которых он перехватил в Адриатическом море за какие-то три месяца, точнее — за несколько недель из этих трех месяцев, послы были ошарашены. Никто не предполагал, что масштабы торговли рабынями через Венецию так велики.

Наконец вошла Екатерина и пригласила всех к столу. По ее правую руку сел Васильчиков. По левую руку она посадила посла Дании и во время обеда вела с ним оживленный разговор.

В результате Северной войны Дания оказалась единственной проигравшей страной. Карл XII захватил все датские земли на скандинавском полуострове, практически увеличив территорию Швеции на треть. Завоеванная территория была намного лучше потерянных болотистых земель от Нарвы до Риги. Естественно, Дания мечтала о реванше и видела в России единственного надежного союзника. Король Дании даже простил России поступок Петра III, бывшего когда-то его вассалом, который, став русским царем, подарил Германии исконно датские земли Шлезвиг-Гольштейн. В отношении других стран у датчан не было иллюзий. Англия традиционно выступала в роли падальщика. Она захватила у Швеции Бремен и Нижнюю Саксонию в последние дни войны. Но ненадолго, во время очередной войны с Нидерландами победители присоединили эту территорию к Ганноверу. Пруссия и Польша смотрели на Швецию как на традиционного союзника.

Еще свежи были воспоминания о Полтавской битве.

Шведская армия тогда была усилена прусскими пушками и польскими солдатами в резерве. Помог ей и Мазепа, передавший перед сражением Карлу XII акт о присоединении украинских земель к Польше. (Так что украинские борцы за независимость, называющие Мазепу своим героем, по логике, должны передать Польше земли по линии Чернигов — Киев — Винница.) Сама Норвегия интересовала только Швецию. Используя три перевала через горы Скандинавии, шведы желали выйти к океану. Естественно, это не устраивало Европу — зачем ей сильный враг? Пусть Швеция будет заперта в Балтийском море и воюет с Россией. Экспансия Швеции в Северную Америку была пресечена на корню. Англичане сначала блокировали Филадельфию и штат Пенсильвания. Затем выкупили у шведов их земли и города на американском континенте. Территория Норвегии была санитарным кордоном Европы против шведов. Датчане выступали гарантом целостности этой территории при политической поддержке остальных европейских стран. Самой Дании земли Норвегии были в тягость. Налогов с тех земель не собрать — нечего взять с немногочисленных рыбаков. Немного возьмешь и с охотников за морским зверем…

Варфоломей Сидорович бегал между бумагоделочной машиной и паровым котлом. После сборки роторной машины по отжиму сахарного сиропа или масла он решился попробовать свои силы на этой машине. Хозяин объяснил принцип ее работы. Вот он ее собрал, точнее он собрал на реке Яуза сразу две такие машины. Одну для изготовления писчей бумаги, другую — картона. Котел слишком медленно поднимал давление пара, надо еще ждать. А ждать нет времени, необходимо быстрее закончить испытания и предъявить машину как образец для будущих покупателей. Такого нет ни у кого. И очень долго не будет. На столе уже ждут новые чертежи плуга, косилки и жатки. На очереди паровая молотилка. У него в конструкторском бюро семьдесят человек, и они без него ничего не могут сделать. То есть что-то, конечно, сделают, но все или почти все надо будет подправлять и объяснять ошибки.

Как просто было раньше! Посидел спокойно, подумал, здесь изменил, тут подправил. Запустил и увидел ошибки, снова сиди спокойно и думай. Когда хозяин ему объяснил принцип технического черчения, он даже удивился простоте решения проблем. Нарисовал на бумаге, и все стало понятно. Сейчас половина его конструкторского бюро решает проблему нового токарного станка. Паровой двигатель на три поршня требует коленвала. Они очень быстро спроектировали и собрали первый образец. Даже удивились: почему хозяин дал им такой большой срок — три года? Но все оказалось гораздо сложнее. Первый коленвал съедал подшипник за двадцать часов работы. Опять хозяин был прав, он заранее предупреждал об этом. Говорил о балансировке и чистоте обработки металла. Сегодня они добились ста часов работы коленвала. Наконец поняли, что проблема в токарном станке. Сделали новый токарный станок и работают над следующим вариантом. Возможно, когда колебания и биения смогут удалить, появится эта самая «чистота обработки металла».

Свистнул паровой котел — давление пара есть.

В трубах зашипел пар, и вот заработал маховик паровой машины. Погоняли машину несколько минут на холостом ходу. Наконец запустили агрегат, все собрались у выходных роликов. Ура, есть! Чуть сморщенная от влаги бумага быстро пошла на барабан намотки. Получилось! Теперь запускаем машину по производству картона — и назад, в Тулу, Тимофей услышит радостную новость и скажет в ответ:

— У тебя люди на эту работу есть?

— Людей на работу даешь ты, — его традиционный ответ Тимофею.

Забавная история случилась с генератором для золочения. Хитрый механизм для позолоты сделали ювелирам по приказу хозяина. Через месяц после запуска генератора вокруг собралась толпа представителей университетов и даже Академии наук. Тимофей приказал сделать еще одну машину. Вторую машину поставили в университете, дабы ученые люди не мешали работать. По-видимому, Тимофей еще пожаловался хозяину.

Хозяин в письме нарисовал ему простенькую спиральку на глиняной трубочке. Он написал, что это будет забава для ученых. Кроме того, в письме попросил сделать особую спиральку из тугоплавкой руды. С рудой пока плохо, все присланное не годится. А вот спиралька на трубочке вправду получилась забавной. При подключении к генератору она нагревается и даже плавится. Ученые с утра до вечера изучают генератор и забавную спиральку.

Евстафий Петрович сдавал «Артемиду», «Ариадну», «Андромеду» и «Аттику». В качестве приемщика выступали Илларион Афанасьевич и его экипаж. Моряки хорошо изучили свою «Афину», и приемка новых кораблей проходила быстро. Хотя приемка больше походила на обмен мнениями. Порой Евстафий Петрович просто требовал назвать ему слабые места кораблей. Главный корабел, в свою очередь, показал модель «Панацеи», которая уже прошла испытания в бассейне. Проект ждал окончательного вердикта хозяина. Евстафий Петрович не отказал себе в удовольствии похвастаться паровыми буксирами и двумя кораблями с паровыми машинами.

Из двенадцати стапельных линий десять были заняты строительством буксиров. Со строительного номера «21» корабли уже были оплачены покупателями. Все с нетерпением ждали хозяина.

Сейчас он любовался паровым краном. Хитрый паровой механизм изготовили неделю назад для монтажа паровых машин, котлов и колес. Красивый кран, и мачты с его помощью достаточно легко устанавливать. На стапеле были готовы к спуску четыре новых океанских парохода. Четыре красавца будут спущены на воду в первую очередь. Следом пойдут другие корабли и буксиры. Хозяин приказал дать новым кораблям полное испытание. По весне, с получением результатов испытаний, перейти на строительство буксиров и корветов.

Но гордостью Евстафия Петровича были два пассажирских корабля. После испытаний корабли встанут на линию из Петербурга на Амстердам и Лондон.

За месяцы отсутствия хозяина поселок вырос в настоящий город. Много людей приходит к нему работать. Все знают, что по приказу хозяина им положен дом, а Евстафий Петрович обеспечит работой. Работу дать — не проблема, работы сколько угодно. Хочешь, на складе мешки таскай да корабли грузи-выгружай, хочешь, на верфи работай. По осени хозяин арабских умельцев — резчиков по дереву прислал. Они такой алтарь для новой церкви вырезали, что из Петербурга любоваться на красоту приезжают. У этих мастеров теперь ученики. Арабы их всяким премудростям учат, мебель в дома хозяина сделали. До начала работ идут на склад и ткани высматривают, только потом садятся резать дерево. Хозяин тоже не прост, всякое дивное дерево присылает для мастеров. Евстафий Петрович в жизни не видел, чтоб дерево было черным, как уголь, или алым, как лесная ягода. А тут еще и пахучее, как ладан, прислал.

А когда привезли двухметровые клыки дивного заморского зверя, арабы, как малые дети, радовались. Клыки сразу к себе в мастерскую утащили.

Построил по приказу хозяина гимназии для девочек и мальчиков. Спортивный зал и бассейн для плавания.

После этого детвора на улице играть не хочет, все время в зале да в бассейне проводят.

— Здравствуй, Федор, — поздоровался Евстафий Петрович с охранником, — сегодня чужие люди на верфь не лезли?

— Боятся после того, как верфь забором обнесли да на ночь и выходные дни собак пускать стали. Наши собаки злые, неделю назад одного так подрали, что к врачу везти пришлось.

— На торговые склады так и лезут, так и лезут.

— Сосед мой, его дом рядом, мы в одном полку служили, так говорит, к ним чуть не каждую ночь лезут, ни собак не боятся, ни ружей наших.

— Управляющий складами смеется, к нему на работу ежедневно десяток соглядатаев просится. Он их зерно пересыпать ставит. Они неделю лопатой помашут и вопросы задавать начинают о заморских товарах.

— А правда, что для таких соглядатаев особая работа есть?

— Правда, мы секретов не держим, вон за двойным забором склады и барак, видишь?

— Вижу, самое приметное место, и лезут туда чаще всего.

— В бараке все соглядатаи живут, а в складах пушки новые, что осенью привезли. Командует там — бывший унтер. Он тем ловкачам утром дает войлочную тряпицу и отправляет блеск на пушки наводить.

— Ловко придумано!

Ужин проходил при повышенном интересе к графу Алексееву и его офицерам, которых непрерывно засыпали разнообразными вопросами. Правда, один вопрос показал, что Екатерина отслеживает происходящее.

— Граф, говорят, что вы захватили большой гарем в несколько сотен девственниц. Что вы с ними сделали? — спросил Муравьев.

— Алексеев захватил девятьсот четырнадцать наложниц для гаремов султана, — громко сказала Екатерина.

Все примолкли, пытаясь представить такое количество красавиц.

— Все наложницы были использованы по прямому назначению, — двусмысленно ответил Сергей.

Екатерина понимающе улыбнулась, а Муравьев стал похожим на сексуального маньяка-теоретика, попавшего на конкурс красоты. Перед его глазами сразу возникли ровные ряды молоденьких девушек. Списочный состав Русского полка — 1540 человек в пяти батальонах. Перед взором Муравьева в парадном построении стоял такой полк красавиц. Несчастный мысленно пытался отделить два батальона, но сей маневр ему не удавался.

— Отнесите несчастного на диван да лекаря позовите, — показывая на Муравьева, приказала императрица, — как бы удар с ним не случился.

После ужина все потянулись в зал, Екатерина шла под руку с послом Дании, но вдруг повернулась и позвала:

— Алексеев, подойди сюда.

— Твои подсказки о золотоносных жилах оправдались. Рудознатцы нашли золото на реке Клондайк и в верховьях реки Лена.

— Поздравляю, ваше императорское величество, — Сергей низко поклонился.

— Ты возьмешь на себя золоторудные шахты на тех реках?

— Каковы условия?

— Получишь четверть всего золота.

— Такие условия тебе не выгодны.

— Интересно, никто не соглашается ниже двадцати пяти процентов, а ты сразу говоришь, что мне не выгодно, почему?

— Много воровать будут.

— И что делать?

— Или все сама делай, или отдай в концессию.

— Как это — в концессию? Объясни!

— Проведи конкурс, кто больше денег за прииск предложит, тому и отдай.

— И все золото потечет мимо меня.

— Нет, матушка-царица, все золото будет твое!

— Ничего не пойму, прииски отдам, а золото мое.

Как такое может быть?

— Концессионер все золото сдает в казну и получает деньгами восемьдесят процентов от веса. Платит налоги, платит за доставку и рабочим. Ему достанется менее двадцати процентов.

— Ты в конкурс войдешь?

— Только за прииски на реке Клондайк.

— Почему только там?

— Потому, что мне посол Дании поможет.

— Я? — удивился посол, — каким образом вы рассчитываете на мою помощь?

— Прошу оказать мне услугу, — сказал Сергей, — объявите в Дании, что я набираю людей на золотые прииски. Все добытое золото останется рабочим.

Посол Дании просто не верил своим ушам.

— Доставка на прииск за мой счет, возврат с прииска домой они будут способны оплатить сами.

Екатерина с хохотом упала на диван:

— Ах, Алексеев, уморил, ну какой ловкач, — сквозь хохот выдавили Екатерина — вот так, за минуту, раз — и миллион в кармане с расходом на лошадь и телегу.

— Ваше предложение серьезно? — уточнил посол.

— Вполне, я оповещу капитанов своих судов, и они будут заходить в порт Эсбьерг за старателями на прииски Клондайка.

— Не хотите набрать моих сограждан на алмазные копи?

— Старатели на алмазные копи должны собираться в Ольборге. Там их заберут корабли, что держат путь на Амстердам.

— Хорошо, граф, завтра же я отправлю письмо королю.

Наивные люди! На приисках зарабатывают не старатели, а те, кто их обслуживают. Компания Levi's начала свою деятельность с выпуска рабочих штанов для мексиканских старателей. Испанец Левин открыл в Калифорнии магазин рабочих штанов. Однако его цены на штаны для старателейв Мексике XIX века были выше, чем в московском бутике XXI века. Старатели не вернутся со своим золотом обратно в Данию. История золотых лихорадок знает единичные случаи возвращения старателей на историческую родину, и то только в XX веке. Основная часть старателей станет простыми рабочими приисков. Обычная работа за зарплату. Некоторые разбредутся в поисках золотоносных жил. Но золотоносные жилы находят профессионалы, а не мечтатели. Зато господин Левин начал одевать в свои штаны весь мир. Сергей под шумок наберет рабочих в Африку.

Золото на реке Клондайк будет выбрано менее чем за сорок лет. Там нет золотоносных жил, все золото на поверхности. Это же не золотоносные жилы Юкона, Колымы и Лены, которые уходят глубоко в землю. Но в любом случае за неожиданный подряд не стоит волноваться. Со временем старатели организуются в артели, артели будут кучковаться вокруг его компании, которую он решил назвать «Русская золоторудная компания». Надо будет сегодня вечером написать письмо Габриелю Гильену Без его помощи нормальная работа прииска на реке Клондайк будет весьма затруднительна. Золото на реке Юкон еще надо поискать.

Каких-либо конфликтов с Англией быть не должно.

Потеряв американские колонии, британцы сосредоточатся на войне в Индии. Англичане до революции 1917 года будут привязаны к России, в первую очередь, поставками зерна. Демарш Павла и Крымская война только убедят обе стороны, в том, что сотрудничать выгодно. Англия будет вывозить из Америки и Индии золото и серебро. Огромное количество золота и серебра, выставленное графом на Дворцовой площади, не превышает и десятой доли ежегодных поставок в Англию из заморских территорий. Но, как надеялся Сергей, привезенный драгоценный металл должен насытить русский рынок наличности.

Конфликтов с Францией граф опасался еще меньше. Французские колонии Монреаль и Квебек не могли расшириться дальше на запад. Дорога перекрыта болотами и горами. Алексеев знал, что освоение Запада начиналось со стороны Тихого океана. Это направление уже перекрыто русскими крепостями и фортами.

Прямая агрессия Наполеона была вызвана поддержкой турецкого султана. Зигзагообразный поход на Москву и последующий поворот на юг преследовал только одну цель — Крым. После взятия Крыма объединенная армия должна была взять Казань и Астрахань, после чего пойти на Персию и Индию. Наполеон честно отрабатывал турецкие пиастры. Такую агрессию легко свести на нет, когда знаешь, откуда растут ноги. После взятия русской армией Парижа и заточения Наполеона на острове Эльба Россия создала из разных княжеств новое государство. Это государство получило название Германия. Правители созданного государства на многие годы вплотную занялись Францией…

Граф вполне преднамеренно скупал золотые и серебряные слитки для чеканки денег в России. Тем более что килограмм золотых или серебряных гульденов дороже килограмма золота или серебра. Екатерина из килограмма золота или серебра отчеканит килограмм золотых или серебряных рублей. Так что даже на этой операции Сергей получал выгоду: в Испании — двадцать процентов, в Голландии — двадцать семь. Деньги надо уметь считать, господа.

Екатерина встала с дивана и, смеясь одними глазами, сказала:

— Все обещанное подпишу завтра и отправлю тебе с нарочным. Глядишь, скоро обгонишь Голицыных и Строгановых.

Гости Зимнего дворца разъединили сопровождающих графа офицеров. Они поодиночке, в окружении любопытствующих, отвечали на многочисленные вопросы. Из них два самых популярных: как залитый вражеской кровью граф убил турецкого великана и как захватили гарем султана? «И что этот гарем так всех интересует?» — недоумевал граф. Обычный публичный дом с ограниченным доступом гостей…

Сергей сразу заметил одно изменение. Приближенные Екатерины держали с ним дистанцию. Следовательно, императрица уже дала команду, он своего добился. И доброжелатели, и недоброжелатели оставят его в покое. Потолкавшись среди гостей, поговорив час с Павлом, граф подошел к Екатерине и попросил разрешение покинуть дворец.

На выходе из дворца Сергея ожидал посыльный, который передал записку от князя Иллариона Черемшина. Князь просил о немедленной встрече и сообщал, что ждет графа в карете на углу Невского проспекта и Мойки. Подъехать ближе нет никакой возможности. Движение от Мойки до Зимнего дворца полностью блокировано. С Дворцовой площади вывозили трофеи, на прилегающих улицах царило столпотворение телег и любопытной публики. Уставшие солдаты начали звереть и грозили прикладами. Настырным зевакам хотелось увидеть побольше, они лезли во все дырки, иногда получая от солдат болезненные удары. Карету граф нашел в указанном месте. Рядом стояли два гвардейских офицера, которые, увидев графа, пошли навстречу.

— Я Илларион Черемшин, — представился высокий красивый мужчина сорока лет, — а это князь Николай Мещеряков.

— Аграфена Фоминична вышла за меня замуж, — продолжил Черемшин, — и я прошу вас, граф, не наносить визитов в мой дом и не искать встреч с Аграфеной Фоминичной.

— Ваше желание вполне обоснованно, я обещаю выполнить его.

По тому, как офицеры облегченно вздохнули, стало понятно, как они волновались. Вероятно, ожидали противодействия и упреков со стороны Сергея. Аграфена была для графа желанной женщиной и матерью его детей. Идеальной партнершей в сексе, когда они оба тонули в океане страстей и эмоций. Они наслаждались друг другом до полного истощения физических сил.

Но любви к ней не было, и невозможность дальнейших встреч не ущемляла его чувств. Более того, он искренне рад был ее браку. Надеялся на взаимную любовь между Аграфеной и Илларионом Черемшиным. Аграфена заслуживала обычного семейного счастья, заслуживала, чтобы рядом с ней был желанный муж. Такого счастья этой женщине граф дать не мог. Эгоистически требовать от нее жертвенности, сводя семейную жизнь лишь к коротким встречам несколько раз в году, было бы подло по отношению к ней.

— Князь, позвольте пожелать вам долгой и счастливой совместной жизни. Я не знал о вашем браке и вез Аграфене Фоминичне подарок.

Сергей достал колье тонкой арабской работы с крупными зелеными сапфирами. Показал Иллариону Черемшину.

— Сочтете ли вы возможным передать его?

Оба офицера с восхищением посмотрели на дорогое украшение, но князь отказался.

— Я понимаю ваши чувства, граф, но вы поймите и мои. Я не хочу видеть на своей жене напоминание о вас и вашем богатстве.

— Что с моими детьми? Аграфена Фоминична родила мне сыновей и была беременна перед моим отъездом.

— Аграфена Фоминична родила дочь после венчания, и это моя дочь — Дарья Илларионовна Черемшина. Мальчиков я усыновил и теперь они Алексеевы-Черемшины.

— Смогу ли я с ними встречаться?

— Не вижу препятствий, но только вне моего дома.

— Полагаю возможным встретиться с ними не раньше достижения четырнадцати лет, если они не пожелают встречи раньше.

Мужчины скрепили согласие рукопожатием, князь Николай Мещеряков протянул графу объемистый пакет.

— Аграфена Фоминична просила передать это вам и сказать «спасибо».

На том и простились. Сергей поехал в дом Исаака Иосифовича. Что касается содержания пакета, то оно было вполне предсказуемым. За спиной княгини Аграфены Фоминичны до конца жизни будут шипеть слово «купчиха». Но если она будет продолжать свой бизнес, то двери всех домов перед ней закроются. Она сама в свое время говорила: «Дворяне умеют только тратить деньги». Это правда, зарабатывать деньги для дворян постыдно, им можно жить только за счет своих крестьян.

Леонард Ван Гейтс встретил графа чуть ли не на пороге. Хотя, как вскоре выяснилось, вопросов, требующих срочного решения, у него не было. Только информация о состоянии подготовительных мероприятий.

Первые корабли с рабочими и инструментами ушли из Амстердама. Совет директоров решил в этом году установить пушки в местах, обозначенных графом как будущие форты. Соответственно, совет директоров обращался к графу с просьбой поставить в этом году сто пушек, коль скоро граф взял на себя обязательства по поставке оружия. Ружья, согласно договоренности, следовало взять в Танжере. Арабский рынок был уже перенасыщен оружием. Моисей Мертель ружья на продажу не выставлял.

Утром за завтраком Сергей спросил Исаака Иосифовича:

— Письмо от отца получил?

— Нет, а что за письмо он должен прислать?

— Ты передашь этот банк и примешь банк в Нижнем Новгороде.

— Это твое решение, хозяин?

— Нет, это решение твоего отца. Готовь банк к передаче дел. Я не знаю, кого отец назначит на твое место.

— Хорошо, хозяин, я все подготовлю.

— Приготовь банк к получению с Монетного двора семи миллионов рублей.

— ???

Леонард Ван Гейтс поперхнулся чаем и долго кашлял. Сергей постучал ему по спине и продолжил:

— Ты должен получить с монетного двора 7 214 458 рублей. Бумаги от Екатерины должны прислать сегодня.

— Я должен немедленно написать отцу письмо.

— Отец в курсе дел. Он должен прислать тебе инструкции по распределению денег среди банков.

— Это великолепно! Я сильно поиздержался с расширением производства в Сяси. Товар со складов мы продаем мелкими партиями для удержания цен на хорошем уровне.

— Возьми эти бумаги, — граф протянул пакет Исааку Иосифовичу, — потом передашь Тимофею.

Исаак Иосифович внимательно просмотрел бумаги и спросил:

— Аграфена Фоминична тебе их подарила! — глядя на сопровождающие нотариальные бумаги, сказал Исаак Иосифович, — щедрый подарок.

— Сегодня же пошли с нарочным оповещение Тимофею, в Тамбов и в Москву, необходимо быстро взять финансовые вопросы этих компаний под свой контроль.

Исаак Иосифович подал знак слуге вызвать письмоводителя.

— Затем пошли вежливое письмо Аграфене Фоминичне с благодарностью, она должна знать, что дело перешло в наши руки.

— Это сделаю в первую очередь, мы теперь стали в России крупнейшими торговцами зерном и держим примерно шестнадцать процентов от всей продажи зерна.

Исаак Иосифович заерзал на стуле.

— Аграфене Фоминичне обязательно отпишу, она женщина скрупулезная и ничего без должного надзора не оставляет.

— В этом году зерна будет больше, не забывай о крестьянах на наших южных землях.

Народу у Александро-Невской лавры собралось едва ли не больше, чем вчера на дворцовой площади. На реке стояли баржи с оливковым маслом. Ближе к монастырю высились штабеля бочек с канифолью. Человеку XXI века подобные дары могут показаться странными, но в XVIII веке их высоко оценят. Церковные лампадки должны заправляться оливковым маслом. Такое масло могли привезти только из Франции или Испании. Оливковое масло в России стоило очень дорого. Дар церкви девятнадцати с половиной тысяч тонн оливкового масла кого-то сильно ударил по карману.

Имея такое количество оливкового масла, церковь сможет выделить его и монахам на стол. Часть масла пойдет на продажу, Но это дело церкви, а Сергей не хотел вникать в чужие дела. Особую ценность представляла канифоль, которая являлась основой для изготовления ладана. Канифоль из сосны не давала должного аромата. Средиземноморская канифоль, и особенно трофеи из Индии, заполняли своим запахом всю площадь.

Церковная служба шла должным образом. Присутствие Екатерины с Павлом только усиливало торжественность службы. Моряки графа гордились столь высокой честью. После завершения службы к графу подошел Ефимий Путов, один из воспитателей Павла:

— Граф, Павел хочет отправиться с тобой.

— Куда это со мной, в Средиземное море?

— Конечно, нет, ты же отправишься по своим землям и заводам. Вот Павел и хочет быть рядом, посмотреть на твои земли и заводы.

— Павлу хочется просидеть четыре месяца в седле.

Он физически выдержит такое путешествие?

— Разумовский его об этом предупредил, но Павел уперся, хочет ехать.

— А что Екатерина? Позволит ли она Павлу ехать?

— Уже позволила.

— И она знает, что я поеду в южные земли, где можно нарваться на разбойников?

— Панин не хочет ехать далеко от Петербурга. Отговаривал Екатерину отпускать Павла. Но императрица разрешила. Говорит: «С Алексеевым я за Павла не боюсь».

Это обуза, которая будет сдерживать скорость путешествия и сковывать при решении щекотливых вопросов. Сложность совсем не в путешествии верхом. В Сяси в стадии завершения два скоростных корабля. Они легко пройдут по всем рекам и, с некоторыми ограничениями, по морю. Предстояло обсудить серьезный финансовый вопрос. Награбленное с турецких кораблей было разделено совсем не так благородно, как это выглядело на бумаге. Строительство базы и крепости Сеута Сергей не собирался проводить за свой счет. В будущем он передаст порт Екатерине и полагал, что будет справедливо, если все расходы понесет она. Аналогично и со строительством крепости в Норвегии. И сама авантюра в Норвегии потребует хоть и не очень много, но все же денег. Эти суммы переложены на долю императрицы. Захват города Мелиль, где основная добыча с призовыми деньгами от эмира Марракееш, тоже выведены из отчета. Это только его деньги. Наконец совместная пиратская акция против английских кораблей. Она уже принесла невероятные деньги. Риск собственной головой и деньги только его, за вычетом доли алжирских моряков. Договор с адмиралом аль-Сарддидином не касался Екатерины. Сергей уже завез в Россию огромное количество золота и серебра. Но официально показать драгоценные металлы не мог. В лучшем случае сделают вид, что верят.

У Сергея в Амстердаме скопились огромные деньги, которые просто невозможно пустить в оборот. Вкладываться в развитие экономики европейских стран глупо, когда в России такие огромные возможности. Надо найти разумные способы доставить эти средства на родину.

Предлогов для ввоза денег у графа достаточно: торговые операции с зерном, реализация добытых алмазов…

До октября он ввезет в Россию серебра на три-четыре миллиона рублей. Но в затоне порта Сясь стояли баржи с серебром и золотом на двадцать пять с половиной миллионов рублей. А если прибавить огромные активы банка в Амстердаме? Одной своей головой такую проблему не решить. Здесь надо сообща подумать и хорошо подумать.

После службы Сергей подошел к патриарху:

— Ваше святейшество, мои корабли осенью вернутся в Средиземное море, чем еще я могу помочь церкви?

— Любой дар от чистого сердца будет принят церковью. Я подумаю над твоими словами.

От патриарха он направился к своим экипажам. Увидев командира, матросы быстро построились в две шеренги по экипажам. Граф отдал честь строю и скомандовал «вольно». Предстояло обсудить подготовку к новому походу:

— Господа, есть ли желающие в середине октября пойти во второй поход?

— К чему вопрос, Сергей Николаевич? — за всех ответил Семен Афанасьевич.

— Я обязан соблюсти формальность. Хотя не сомневался в вашем решении. Теперь слушайте мои распоряжения. Семен Афанасьевич Писарев назначается моим заместителем и командиром эскадры в составе кораблей «Афродита», «Аттика» и «Артемида». Илларион Афанасьевич Писарев назначается командиром эскадры кораблей в составе «Афина», «Ариадна» и «Андромеда».

Офицеры начали обнимать и поздравлять друг друга. Сергей выждал необходимую паузу и продолжил:

— Господа Писаревы, прошу расписать остальных офицеров капитанами названных кораблей.

— Господа офицеры, — обратился Сергей Николаевич к офицерам морской пехоты, — вы назначаетесь командирами полурот под началом капитанов Писаревых.

Снова восторги и поздравления. В строю моряков, похоже, расслышали слова графа. Во всяком случае, моряки что-то активно обсуждали.

— Семен Афанасьевич, тебе надлежит подобрать экипаж для барка «Панацея».

— Каков будет численный состав экипажа?

— Аналогичный нашим «богиням».

— Не мало ли будет народа? «Панацея» намного больше.

— Корабль больше, да работа с парусами намного легче и оружия на две пушки меньше.

Составили график отпусков для офицеров и моряков. Сергей подробно разъяснил, какими должны быть критерии подбора новых офицеров и моряков, включая турецких добровольцев из числа пленных. Главное условие — полное игнорирование какой-либо протекции. В крайнем случае ссылаться на графа. Занятия с набранными офицерами и моряками начать немедленно после набора. К занятиям подключить и набранный экипаж «Панацеи». Приоритеты и методику занятий оставить прошлогоднюю. Прошедший год показал правильность выбранной методики обучения. Свою «крымскую» команду Сергей приказал перевести в полном составе на «Панацею». Остальных моряков равномерно распределить между всеми кораблями. После решения всех вопросов граф обратился к строю моряков. Еще раз поздравил с окончанием первой кампании. Вкратце объяснил планы на лето и осень. Довольные моряки гаркнули троекратное ура.

Осталось последнее общее дело. На воскресенье Екатерина назначила городское гуляние с фейерверками.

Гуляния организовывались от имени экипажей «Афины» и «Афродиты». Дворяне и офицеры приглашались в Летний сад, Александровский сад и Екатерининский парк. Все остальные горожане и нижние офицерские чины могли праздновать в различных частях города, там, где полиция сочтет удобным. В местах гуляний будут присутствовать члены экипажей или офицеры. На улицах выставлялись вина, которые корабли привезли из Испании. Фейерверки закупили в Амстердаме.

Сергей с командирами кораблей пришел в Летний сад. Вдоль аллей стояли навесы с различными лакомствами, бочки с квасом и морсами. Отдельно стояли бочки со сладкими испанскими винами, в центре сада играл оркестр. Публика веселилась и наслаждалась угощением. При встрече с Сергеем или его офицерами люди кланялись и благодарили за угощение. Желали благополучия в доме и успехов в новом походе. В городе уже знали, что осенью эскадра снова уйдет в Средиземное море.

Неожиданно Сергей увидел Екатерину, которая стояла в окружении свиты и послов. Ефимий Путов подошел к графу.

— Павел завтра утром будет готов? — спросил Сергей.

— Конечно, будет готов, о чем разговор.

— Завтра в восемь утра жду у причала Дворцовой набережной, следуем в Сясь, где пробудем около недели. Далее маршрут: Нижний Новгород — Тамбов — Тула — южные земли — Тула — Москва — Сясь.

— Когда ты планируешь вернуться в Сясь?

— До начала октября я должен быть там.

Императрица заметила взгляд Алексеева и подала знак подойти:

— Я доверяю тебе своего сына. Учи и наставляй его с должным прилежанием, — сказала Екатерина.

— Спасибо за доверие, ваше императорское величество.

— Что будешь делать до своего нового похода?

— Сегодня вечером уведу своих «богинь» на верфь, надо девочек в порядок привести.

— «Богини»… — Екатерина лукаво посмотрела на графа и повернулась к свите: — вы слышали, как Алексеев называет свою эскадру?

— Мне нравится, — сказала Щепотьева, — граф абсолютно правильно называет свои корабли «богинями».

Только богини-воительницы могут помочь собрать такие богатые трофеи.

— Скажи, Алексеев, — спросила Екатерина, — ты не соврал по поводу негритянских детей?

— Нет, это точно, они дети вождя племени Мали.

Дети захвачены эмиром Марракееш, который, в свою очередь, продал их мне.

— Почему эмир напал на несчастных негров?

— Золото. Эмир Марракееш захватил земли Мали и строит свою крепость Бамако на реке Нигер. Он не решился на убийство невинных детей и решил их продать подальше.

Екатерина, опираясь на руку английского посла, сделала несколько шагов в сторону и сказала:

— Сегодня у Куракиных вечер, приглашение уже у твоего банкира. Ты какую из моих фрейлин хочешь там видеть?

Сергей, продолжая смотреть на Екатерину, ответил:

— Женщина, что стоит рядом с французским послом Дюраном, — это твоя фрейлина?

Екатерина посмотрела на указанную женщину:

— Да, это Елизавета Ухова, год как замужем, муж сейчас у Румянцева, за выход на Дунай бьется. Любовника у нее нет. Ты женщин умеешь выбирать.

— Что толку, завтра на верфи еду, потом вообще четыре месяца в пути.

— Сегодня же прикажу ей сопровождать тебя.

— Будет скандал, она замужняя женщина. Путешествие не из легких, поездка и для Павла будет физическим испытанием. Елизавета Ухова может заболеть от чрезмерной усталости.

— Задал ты проблем Монетному двору Генерал Мышкин жалуется, что работы более чем на год.

Сергей посмотрел на Екатерину таким откровенно влюбленным взглядом, что императрица покраснела и ткнула графа локтем в бок:

— Соблюдай приличия, Алексеев! На меня смотрят все, даже если не хотят меня видеть.

— Вели отправить на мои заводы в Туле все исходные данные по нужным тебе монетам. Я сегодня же дам приказ, у тебя будет не монетный двор, а монетный завод с паровыми машинами.

Какой она молодец! Так легко и просто открыла дверь для решения вопроса с чрезмерными запасами золота и серебра. Сохранить в тайне нелегальное изготовление денег невозможно. Обман откроется очень быстро. Вот штамповать монеты в оружейном цеху, открыто, под видом обкатки и испытания прессов — это совсем другое дело. Рабочие завода примут это как должное. Лишних разговоров о деньгах не будет, значит, и никаких слухов не будет. Кроме слухов о том, что завод делает оборудование для Монетного двора. Несколько паровых прессов доставим в Сеуту. «Левое» серебро и золото пойдет в Россию уже деньгами. Никакого подрыва экономики государства, только незаконное обогащение, и то за счет Турции. В Сеуту дополнительно доставим еще штампы для «Поморской республики». Такие монеты будут чеканиться одновременно с русскими деньгами. Только аверс с реверсом с другими профилями. Изготовление денег в Сеуте тоже не скрыть. Но будет отмазка: вот он, станок, на нем делали другие деньги.

Екатерина еще раз ткнула локтем Сергея:

— Хватит меня разглядывать, Алексеев! Дам распоряжение генералу Мышкину, Ловок ты на всякие придумки, вот и у английского посла есть к тебе дело.

— Мое правительство заинтересовалось почтовыми марками, но пробный выпуск дал плохое качество, рисунок и текст размазан, и нет четких красок.

Посол притворно вздохнул.

— Я хочу заказать на ваших заводах типографское оборудование для марок.

— Заказывайте, вы можете оформить заказ в Петербурге или в другом городе, где есть мои банки или представители. Можете послать заказ письмом.

— Я так и сделал, граф, но получил отказ. Мне ответили, что заводы перегружены заказами.

— Мои заводы очень нуждаются в людях. Мы вынуждены отказываться от некоторых заказов по причине нехватки рабочих рук.

— Вы мне поможете, граф?

Помочь английскому послу, конечно, надо, но и выгоду следует с этого взять.

— Вы сможете направить мне людей? Если я получу пять тысяч человек, то один типографский станок вы получите бесплатно.

— Я отправлю вашу просьбу в Лондон. Эти люди будут работать на ваших заводах как рабы?

— Нет, на моих заводах все получают жалованье.

Каждый будет обеспечен всем необходимым без вычета денег.

Екатерина повернулась к свите:

— Ухова, — позвала императрица, — найди себе подругу, завтра вдвоем отправитесь сопровождать Павла в его путешествии на юг России.

… Для придания четкости мелкому рисунку следует использовать игольчатый штамп. Такие технологии применялись для печати портретов в старых советских газетах. Для цветной раскраски необходима точная синхронизация, чего можно добиться только специальной технологией сборки типографской машины. Посему за судьбу пресса для изготовления почтовой марки граф не опасался. Все сначала будут покупать лицензию, а потом сам пресс. Сергей не удивится, если найдет на складе у Варфоломея Сидоровича несколько готовых прессов.

Екатерина шутливо толкнула Сергея в грудь.

— Ты умеешь везде взять двойную выгоду. Даже англичан обобрал.

— Все для твоей пользы.

— Для моей? В чем здесь моя польза?

— Получишь пять тысяч подданных, которые будут платить в казну налоги.

Екатерина задумалась.

— А ты прав! Я никогда об этом не думала.

Екатерина взяла графа под руку и пошла по алее…

— Многое в твоих делах непонятно, Алексеев. Тратишь деньги на школы для черного люда, университеты общедоступные открыл. Зачем?

— Дворяне хорошо обучены, да в науки идут разве что от скуки.

— Неправда! Много полезных дел сделано в академии. Или ты на Ломоносова намекаешь?

— Ломоносов — только первая ласточка. Для простого люда учеба — единственный путь наверх. К деньгам они могут пробиться только за счет знаний.

— Вот видишь! Дворяне занимаются наукой ради пользы государства.

— Польза от стараний простых людей совсем не малая, я по Тамбову сужу.

— Читала письма Воронцова, хвалит твой новый порох. Когда делать начнешь?

— Хотелось бы вчера, да не закончены опыты.

Екатерина снова засмеялась.

— Приходи, если еще что полезное придумаешь.

— Уже придумал.

— И что же?

— Офицерские классы.

— Пустая задумка, дворяне на службу приходят уже обученными.

— Обученными, да по-разному. Я предлагаю раздельные программы обучения на три года. Дворянские дети учатся на офицеров пехоты, кавалерии или военных инженеров.

— Слишком много офицеров будет, для всех солдат не хватит. Потом, гвардия… В гвардии только дворяне.

Ты хочешь в Зимнем дворце крестьянина с ружьем поставить?

… Указом Петра I на воинскую службу рабочие заводов не призывались. В России вообще никогда не было всеобщей воинской повинности. В армию набирали добровольцев по разнарядке. Всеобщую воинскую повинность ввели коммунисты. Но целью была не сильная армия, а тотальная «промывка мозгов».

Военную учебу заменяла партийно-воспитательная работа. Отсюда и бегство Красной армии от немцев, пока своей кровью не научились. Но это другая история.

— Создай Екатерининский гвардейский полк, где дворяне будут служить только тебе.

— Остальных дворян куда? Земель у них нет, и кормиться не с чего, живут только на жалованье. Но классы военных инженеров нужны, в Петербурге откроем.

— Лучше в губернии, ученикам дешевле жить. Позволь мне открыть офицерские классы.

— На свои деньги учить хочешь? Воля твоя, деньги твои, результат увидим.

В доме Куракиных было людно. Как вскоре выяснилось, причиной большого количества гостей было анонсированное присутствие графа Алексеева. Пошли слухи, что Васильчиков ревнует Екатерину к удачливому графу и настоял на отказе от приема графа в Зимнем дворце. Офицеры «богинь» были нарасхват во всех домах Петербурга. Но послушать рассказы самого графа Алексеева желали все. Город будоражили рассказы моряков графа. Прислуга охала и ахала, пересказывая городские сплетни. Хотя разве это сплетни? Весь город видел горы золота и серебра, захваченные пушки и шелка. Не далее как три дня назад граф передал церкви более чем щедрые дары. Рядовые матросы и солдаты с его кораблей обвешаны золотом. А если это так, то сколько золота у самого графа?! А еще он нашел алмазные копи царя Соломона! Захватил у арабского султана город, полный сокровищ и красавиц! Потом продал этот город другому султану! Все с нетерпением ждали прихода графа Алексеева.

Сергея встречали чуть ли не аплодисментами. Процесс знакомства с хозяевами и гостями дома затянулся почти на час. Первоначально граф пытался прикрыться Анастасией Виссарионовной Куракиной. Но старушка угадала его замысел и быстренько подвела графа к большой группе женщин. Втолкнув его внутрь этой компании, она лишила его возможности отделиться от общества. Пришлось включить болтологическую железу и темпераментно рассказывать об ужасах битв и сладострастии ночей. Кровожадные янычары сменялись нежными гуриями, а заполненные золотом и шелками корабли сплошной колонной шли к причалам Зимнего дворца.

Наконец граф высмотрел в зале Елизавету Ухову и коварными маневрами завлек женщину в кружок восторженных слушательниц. Постепенно он отделился от женской компании и переместился к мужчинам, только уже под руку с Елизаветой. Послушав в течение часа рассказы Сергея, Елизавета начала дополнять их, а потом и рассказывать вместо него, иногда поглядывая на графа и спрашивая:

— Я все правильно сказала, ничего не перепутала?

Еще через час Елизавета сказала:

— Сережа, милый, я больше не могу, у меня уже язык за зубы цепляется. Никогда бы не поверила, что рассказывать о своих подвигах так утомительно.

Они ушли в малую гостиную и сели пить чай с булочками и ватрушками.

За чаем Сергей пересказал несколько забавных традиций чаепития в различных странах. Затем перешли к беседе на обычные житейские темы. Спокойно отдохнули от суеты большого зала. Но настал момент, когда их снова выловили, и пришлось возвращаться к обществу.

— Скажите, граф, — спросила одна из дам, — а чем отличаются арабские женщины от наших?

— У арабских женщин другая мода и другой фасон одежды.

— Я не про одежду спрашиваю, а про женщин.

— У арабских женщин более смуглая кожа.

А чем еще они отличаются? — кокетливо строя глазки, спросила дама.

— На этот вопрос я смогу ответить только после личного контакта с вами.

Елизавета прижалась к графу, явно сдерживая смех.

— Скажите, граф, — спросил один из гостей, — а чем отличаются арабские женщины от наших, говорят, вы захватили гарем в тысячу наложниц?

— Я был в Средиземном море почти триста дней, а в Петербурге я только пятый день. Дайте мне время для сравнительного анализа.

Так, за пустыми разговорами, прошел вечер, ночью разнеженная ласками Елизавета сказала:

— Когда императрица велела прийти в дом Куракиных и встретить там тебя, я даже испугалась. Сейчас благодарна ей, ты оказался очень милым и нежным, а самое главное — настоящим мужчиной моей мечты.

Сергей на мгновенье оторвался от ласк и спросил:

— Когда вещи будешь собирать? Времени уже мало осталось.

— Служанки соберут, а утром Лиза проверит.

— Какая Лиза?

— Елизавета Балакина, ты же сам слышал приказ императрицы подругу взять.

— Так она твоя подруга?

— Во дворце друзей-подруг нет, но мы с Елизаветой Балакиной друг другу никогда подлостей не делали.

У причала стоял пассажирский колесный пароход, который был построен к весне на Сясьской верфи. Когда Сергей оговаривал с Боголюбовым проект, то обсуждал только скорость. Евстафий Петрович по своему усмотрению разместил в носу две каюты класса люкс и на корме четыре каюты — комнаты со спальнями. Между ними разместили просторный салон с буфетом, в котором можно было столоваться. Под палубой кроме кают экипажа разместили еще десять кают для нижних чинов. С Павлом пришли Панин и Путов в сопровождении десяти слуг. Елизавета Ухова и Елизавета Балакина были с тремя служанками. Общее количество багажа требовало дополнительного корабля. Грузились и размещались целый час. Начинающий злиться Павел отправил назад четверых слуг. Корабль пыхнул дымом и паром, дал гудок и, шлепая лопастями колес, резво побежал вверх по Неве.

Сергей стоял с секундомером у борта и определял скорость. Замеры были впечатляющими: 18, 75 узла, если прибавить скорость течения Невы, то можно рассчитывать на устойчивые 20 узлов. Подошел Павел и удивленно воскликнул:

— Мы двадцать минут назад отошли от Дворцовой набережной, а уже Александро-Невская лавра!

— Двигатели меняют жизнь и сокращают расстояния. Я постараюсь в следующем году проложить железную дорогу из Петербурга в Царское Село.

— Я в Царском Селе жить не буду.

— Хорошо, в Гатчину.

— Почему ты решил, что я построю себе дворец в Гатчине?

— Решаешь ты, а не я.

— Но про Гатчину сказал ты.

— Место там красивое и для жизни здоровое, возможно, и захочешь построить там дворец для себя и своих детей. На мать обижаться не надо, она живет, как хочет и может, и ты будешь жить, как захочешь и сможешь.

— Ты говоришь тоном провидца… А что такое железная дорога?

Сергей начал объяснять устройство железной дороги. Зашли в салон, и граф набросал на листочках бумаги несколько рисунков и схем.

— Ты зачем их взял? — спросил Павел.

— У меня выбор был? Догадайся с одного раза.

Павел резко вскинул голову, потом взял карандаш и стал рисовать на бумаге кораблик, затем сбросил лист на палубу и сказал:

— Непонятна твоя позиция. Императрица хочет тебя видеть при дворе, но ты увиливаешь от такой возможности. Я чувствую твою доброту и расположение ко мне, но ты не хочешь быть в моей свите. Объяснись, Алексеев.

— Ты и твоя мать правители. Ваша цель править — державой на пользу всем. Своей волей вы хотите всех сделать счастливыми, стараясь при этом сохранять справедливость.

— Ты против этого?

— Я поставил перед собой другую цель — обеспечить твою мать, а потом и тебя деньгами.

— Не понимаю, как это возможно? Своими набегами ты принесешь казне хорошие деньги, но война кончится — и кончатся твои набеги.

— Богатство страны и богатство казны — два разных понятия, я хочу видеть богатого императора в богатой стране с богатыми гражданами.

— Но я именно к этому стремлюсь.

— Ты и твоя мать своими указами этого не достигнете. Здесь нужен толчок, и таким толчком станут грабежи, как это было у викингов или испанцев с португальцами.

— Грабить других несправедливо. Насильственная колонизация слабых стран мне противна. Англичане весьма подлы по отношению к аборигенам.

— Еще менее справедливо, когда грабят тебя. Сильные европейские страны развиваются за счет более слабых. Я хочу развития России, а не развития других стран за счет России.

— Тогда тебе место в моей свите, мы вместе составим проект развития империи.

— Спасибо за предложение, ваше императорское высочество, но позволь пока пограбить.

— Ты неисправимый авантюрист, — Павел засмеялся и откинулся в кресле, — хорошо, пограбь, время терпит.

В салон вышли дамы и защебетали на обычные придворные темы. Затем появились сановники и с удивлением стали оглядывать берега Невы, пытаясь определить, где находится кораблик. За обедом разглядывали стены Шлиссельбургской крепости. Все поражались необычайной скорости кораблика. После обеда потекла неторопливая беседа. Минут через двадцать Сергей взял Елизавету за руку и повел в каюту. Женщина ожидала разговора и вздрогнула, когда граф ножницами начал распарывать шов на спине ее платья…

— Осторожнее, не повреди платье, — тихо сказала Елизавета, поняв его намерения.

Раздевшись и сбросив парики, они прильнули друг к другу в жарком поцелуе. Граф поднял женщину на руки и понес ее в ванную, где они начали делиться опытом и развивать свою фантазию. Уставшие и довольные, перебрались в кровать немного передохнуть. Но массаж пальчиков ног и пяточек снова возбудил Елизавету. Она рычащей тигрицей бросилась на графа. Так, во взаимных ласках, они провели полтора часа, после чего Сергей начал собираться. Ожидавшая за дверью служанка быстренько проскользнула в каюту помочь своей хозяйке. Разделась за две минуты, а одеваться будет почти час.

Кораблик с торжественным гудком вошел в Сясь задолго до ужина. У городского причала собралась внушительная толпа. Сергей с удовольствием отмечал изменения. Значительно выросла причальная линия порта с многочисленными тыловыми складами. По линии стапелей стояли колесные корабли разной степени готовности, что даже не специалисту говорило о поточном методе сборки. Сясь стал уже городом с широкими ухоженными улицами и многочисленным населением. Сюрпризом оказался построенный напротив причала дворец, соединенный галереей с соседним дворцом.

Сергей пожал плечами — потом разберется с идеями архитектора.

Павел со свитой и фрейлинами сошел на широкий причал. Народ закричал «ура» и под залпы пушек упал на колени перед царевичем, дворян-то в Сяси не было. Павел гордо и одновременно растерянно оглянулся, увидел стоящего на палубе графа. Подал знак подойти. Сергей сбежал по трапу на причал и подмигнул Боголюбову. Евстафий Петрович вместе с городским старостой поднялись с колен и, низко кланяясь, подошли к цесаревичу Городской староста промямлил приветствие. Граф решил вмешаться, дабы не смущать обе стороны. По очереди обнял главного строителя и старосту, развернул их вполоборота к Павлу и сказал:

— Ваше императорское высочество, эти двое простых людей за два с половиной года из заброшенного поселка создали настоящий город.

— Вот уж неправда, хозяин, — заговорил Боголюбов, — город создан твоими трудами и заботами. И верфи, и причалы — все это твои старания.

— А ты, Евстафий Петрович, значит, на печи сидел все это время, — засмеялся граф.

— Скажи, Боголюбов, — прервал разговор Павел, — как ты смог за год построить и гранитный причал, и дворец?

— Это несложно, ваше императорское высочество, графскую пристань для личного корабля Сергея Николаевича построили прошлым летом.

— Дом с царским флигелем к первому мая закончили, — дополнил староста.

— Гранита у нас много, и каменотесы хорошие, опять же, хозяин всякие паровые машины придумал.

— Почему Царский флигель? — спросил Павел.

— Так знали мы о твоей заботе к простым людям, что не оставишь нас без внимания, вот и построили для тебя дом, чтоб по тесным углам тебе не жаться.

«Вот политик!» — про себя усмехнулся Сергей и сказал:

— Спасибо за радушную встречу, через час буду в опытном бассейне.

Сергей на правах хозяина повел Павла со свитой в Царский флигель, название зданию дано, и переименовывать нет смысла.

— Ты почему на корабле остался? — спросил Павел.

— Не по чину мне в твоей свите быть, поэтому и отстал, в прошлом году ты без свиты был, и этикет соблюдать нужды не было.

Павел остановился и посмотрел на графа, затем перевел взгляд за его спину и хмыкнул:

— Посмотри на теток.

Фрейлины, поддерживая подолы платьев, чинно шли в дом графа, служанки руководили выгрузкой багажа.

— Так и не пойму, за кем они присматривают.

— Женщины многоцелевого назначения, не обращай внимания, ваше императорское высочество. Такова твоя Царская судьба, а мне достается дуплетом.

— Пошли, комнаты мне покажешь.

— Да как я их тебе покажу, если сам этот дворец впервые вижу?

— Приходи ужинать, фрейлины без спроса придут.

Юноша, он и есть юноша. Видит жизнь черно-белой, оценивает бескомпромиссно. Отношение к женщинам чисто потребительское, без чувств и эмоций.

Сергей пошел к управляющему, необходимо обсудить первостепенные вопросы. Тимофей послал в Сясь толкового и сноровистого парня — Александра Фомича Попова. Попову приходилось решать широкий круг вопросов. Управляющий вполне справлялся с поставленной задачей, что было очень важно в связи с большим количеством трофеев, хранящихся на складах порта. За сорок минут успели обозначить основные проблемы. Что делать с пойманными лазутчиками, Сергей решил просто. Всех в цепи — и отправить через Амстердам в Африку на разработку алмазов. Слухи быстро дойдут до других охотников полазить по чужим складам. Кто не желает отправиться в Африку — сами разбегутся из города.

Новый бассейн впечатлял продуманным обустройством. Модели можно было испытывать практически по всем параметрам. Даже вывели воздушный короб вентилятора для оценки работы парусного вооружения. Оказывается, достаточно выдать основную мысль, а люди сами разовьют идею в нужном направлении. Очень хорошо разовьют. Боголюбов представил несколько моделей, но сразу указал на лучшую. Модель прошла все испытания с опережением заданных показателей. Сергей не стал тратить свое и чужое время на бесполезную демонстрацию. Если специалист уже сказал свое слово, то какой смысл его перепроверять? Обсудили параметры нового корабля. Теперь главный вопрос:

— Когда барк будет готов?

— В сентябре спустим на воду.

— Уже заложил? Сам заказ на стальные детали готовил?

— Нет, мои ребята прознали про конструкторское бюро у Варфоломея Сидоровича. Я последовал их примеру и собрал толковых людей, да книги твои им дал.

— Каков результат?

— Хороший результат, в Петербургскую академию часто на консультации ездят. Академики к нам приезжают, советы дают, сами у нас учатся.

— Вот что, Евстафий Петрович, построй к зиме рядом с опытным бассейном дом, да назови его Кораблестроительный институт.

— Чем займется этот институт?

— Нашим людям нужны систематизированные знания. Я дам команду выделить деньги на учебу твоих толковых людей. Полагаю, петербургские профессора не откажут.

— Дельная мысль у тебя, хозяин, польза будет и нам, и им. Утром жду на стапеле, свою «Панацею» посмотришь.

Трехэтажный особняк под названием Царский флигель своим внутренним убранством соответствовал названию. Отделка комнат и мебель не уступала отделке Зимнего дворца. Попов, как потом выяснил Сергей, переманил с десяток хороших мастеров из Петербурга.

Мастера сформировались в артель со своим архитектором. В задачу артели входило привести в порядок все дома графа. Затем дома ближайших помощников Сергея. В резных деталях мебели просматривалась рука танжерских умельцев. Павел оценил убранство особняка. За ужином все разговоры велись об убранстве комнат, изяществе мебели и прочих удобствах. Разговор в конечном итоге навел графа на мысль о картинах, статуях и прочих предметах роскоши.

В свой дворец Сергей прошел через парадный вход.

Это был действительно дворец, его люди постарались создать прекрасный интерьер. Служанки повели по залам и комнатам. С этажа на этаж. Гостиные, библиотека, музыкальный салон. На третьем этаже спальни будуары, малые салоны. Наконец привели к его спальне.

Комната не менее шестидесяти квадратных метров с кроватью под балдахином и Лизой в кровати. В кровати графа ожидала не Елизавета Ухова, а Лиза — Елизавета Балакина. Сергей не стал раздумывать над данным фактом. Решение не его, и выяснять, почему да как, он не собирался. Женщины могли решить по взаимной договоренности или выполнять приказ. Спасибо, что не две сразу, такая мечта импотента могла подорвать здоровье.

… До завтрака граф успел полностью осмотреть строящуюся «Панацею» и согласиться с мнением Боголюбова. Корабль в сентябре будет готов. Сказал главному корабелу об изменениях, которые необходимо внести в планировку кают колесного кораблика.

— Хозяин, а когда ты собираешься в Нижний Новгород? — спросил Боголюбов.

— Трудно предугадать, как управлюсь, нодней пятьшесть у тебя есть.

— Времени должно хватить, цесаревич вчера твой корабль в Петербург отправил, если послезавтра вернется в Сясь, то успеем.

Вот те раз! Наследник престола не привык спрашивать разрешения! Если только у матери, которую откровенно не любит. Но в его возрасте подобное отношение к родителям не редкость. По дороге в свой дворец успел обсудить несколько щекотливых вопросов с Александром Фомичом.

После завтрака в сопровождении фрейлин обошел половину комнат своего дворца. Неожиданно прибежал слуга, Павел желает пойти на осмотр владений графа Первый день посвятили посещению церкви и осмотру алтаря. Это действительно стоило увидеть! Тонкая, изящная работа подчеркивалась фактурой дерева. Молодцы резчики! Затем прошли в цеха резчиков, где кроме купленных арабов работало сто восемьдесят человек.

К удивлению графа, арабы были довольны новым местом. Они сразу узнали хозяина, посыпались традиционные арабские приветствия. Павел с интересом смотрел на работу резчиков, фрейлины откровенно скучали. Дамы оживились при переходе в соседний цех.

В подсобке на стеллажах они увидели подготовленные доски из различных пород красного и черного дерева.

— Ой, какие красивые дощечки, — всплеснула руками Елизавета Ухова. — Что это?

— Этомаккоре, — начал объяснять старший резчик, — прочный и надежный, как дуб. Это сасандра, обрабатывается как липа, это сапели, фактура, как у сосны, только в Африке более пятидесяти различных сортов черного и красного дерева.

По меркам Петербурга здесь лежало целое состояние, заморские сорта стоили очень дорого.

История внешней торговли России — это история блокады внешней торговли России. Сначала Ганзейский союз диктовал цены и условия торговли. Затем голландцы построили в Москве свою традиционную факторию. Аналогичные фактории они строили в Китае, Японии, Индии и других странах. Затем выход на русский рынок английских купцов. Последовали столетия русского экспорта в Англию в обмен на серебро.

Русских не интересовало море. Единичные непоседы и бедные прибалты, строящие в складчину небольшие корабли.

Они не могли повлиять на внешнюю торговлю.

Даже в XXI веке московские моряки заинтересованы в чинах и расширении возможностей для себя — любимого, а не в решении проблем государства. В результате мы имеем смешные цены. Доска красного дерева в Петербурге измеряется в кубических сантиметрах. В Лондоне и Амстердаме из этих досок заборы делают.

Сергей повернулся к управляющему, но тот уже отдавал необходимые распоряжения. Склад с красным и черным деревом будет в списке недоступных. Для графа второй цех оказался сюрпризом. Здесь обрабатывались бивни слонов и морских животных. За работой дружно сидели умельцы поморья, негры и арабы.

— Что здесь делают? — спросил Павел.

Сергей пожал плечами, он сам впервые видел Александра Фомича и даже не догадывался о его существовании. Вперед вышел Александр Фомич:

— Ваше императорское высочество, здесь резчики по слоновой кости изготавливают украшения, детали мебели и интерьера.

Павел еще раз осмотрел помещение, заполненное визгом бормашин. Работники, склонившись над увеличительными стеклами, что-то вырезали на костяных пластинках. Пошел вдоль рядов, внимательно вглядываясь через плечи работающих. Вдруг остановился и позвал управляющего:

— Здесь что делают?

— Граф строит дом в Петербурге. Здесь готовят детали интерьера для Белой гостиной. Она будет украшена слоновой костью, красным деревом и красным хрусталем.

— Красный хрусталь! Где вы его берете?

— В Туле, на заводе графа.

Вечером за ужином Павел засыпал Сергея вопросами. Он требовал объяснений тех или иных нюансов увиденного. Во время их активного разговора фрейлины с наставниками Павла лениво играли в карты, обмениваясь шутками и приговорками. В зал вошел слуга и передал наследнику пакет и письмо, еще одно письмо подал графу. Письмо было от Екатерины, которая упрекала Алексеева в неуместном соблюдении этикета в поездке по провинциям.

— Граф Алексеев, — торжественно сказал Павел, — ты производишься в камергеры двора!

Сергей недоуменно встал, но, увидев в руках Павла подобие цепи с драгоценными камнями и какой-то висюлькой внизу, опустился на колени. Павел надел на шею графа этот символ и передал грамоту о производстве в камергеры. Наставники, посмеиваясь, смотрели на сконфуженное лицо Сергея, фрейлины озадаченно шептались.

— Что теперь я должен делать? — спросил граф.

— На всех официальных церемониях стоять за моим левым плечом.

Ежедневно с утра Сергей с Павлом и свитой обходили цех за цехом. Перед ужином выделялось время для Александра Фомича Попова, с которым обсуждались конфиденциальные вопросы. Затем переходили в Царский флигель и обсуждали рутинные дела. Например, долго решали, где построить сахарный завод. Нужно выбрать место ближе к фарватеру — удобно для кораблей, и нет опасности наводнений. В процессе обсуждения граф ляпнул про изготовление конфет. Пришлось вкратце объяснять технологию изготовления леденцов, однажды виденную по телевизору. К неосторожным словам «с наводнениями легко покончить» прицепился Павел. Пришлось рисовать схему защиты города, которую Павел забрал себе. Со временем выяснилось, что фрейлины выбрали часы любовных встреч согласно своим предпочтениям. После обеда Елизавета Ухова брала графа под руку и в спальне давала ему в руки ножницы. После чего, помогая друг другу раздеться, они сначала отправлялись в ванну, а потом перебирались в постель. Лиза Балакина вечером ожидала в кровати, поглядывая из-под одеяла зелеными кошачьими глазами.

Досуг Сергея был довольно однообразен, но он нашел выход. По его указаниям сделали домино, шашки и шиш-беш. Граф потратил несколько часов на обучение других этим играм. Теперь свита следовала за Павлом и графом только до обеда. После обеда все садились играть, сначала в доме Сергея, после ужина игра продолжалась в Царском флигеле. Только один Павел упорно стремился все узнать и увидеть.

Через три дня «богинь» вывели из дока, и поставили рядом с новыми кораблями. Экипажи частично уехали в отпуск, частично перебрались на новые корабли.

Прибыло и пополнение. Новые офицеры представились Сергею. Среди них был кандидат на командование «Панацеей», тридцатилетний лейтенант Семен Савельевич Шакунов. Граф уделил кандидату весь день. Они поговорили на различные темы, в том числе и далекие от профессиональных интересов моряков. Затем граф попросил подобрать к октябрю добровольцев, врача, художника и натуралистов.

— Зачем они на корабле? — удивленно спросил Семен Савельевич.

— Наш первый рейс будет продолжительным и познавательным. В перспективе я планирую посещение Северной Европы, Африки, Америки и Южного континента. Мы встретим много незнакомых нам животных, растений и насекомых. Для этого и необходимы врач, художник и натуралист.

— Вы хотите отправиться на «Панацее» в путешествие?

— Нет. поход будет деловым, но попутно сможем увидеть очень много интересного.

Остался последний вопрос. Завершение ходовых испытаний двух броненосцев — «Безжалостного» и «Беспощадного». Оба корабля планировалось передать в Черное море на войсковые испытания. По своим размерам они вполне подходили для условий Балтики и Черного моря. Размеры позволяли пройти через шлюз из Цны в Ворону и по Дону спуститься в Черное море.

Четыре мощные гладкоствольные пушки в двух башнях и стальной корпус от пояса переменной ватерлинии до палубы гарантировали успех при встрече с любыми кораблями Турции. Пушки заряжались через специальные вырезы в палубных надстройках. Такой метод обеспечивал безопасность артиллерийского расчета в процессе боя. Крым взят, но требовалось обезопасить побережье полуострова от набегов и десанта с моря. Ни Павел, ни офицеры его кораблей не интересовались этими броненосцами. Два похожих на колесные буксиры корабля с железным корпусом и пушками не производили большого впечатления своим внешним видом.

Переход из Сяси в Нижний Новгород занял два дня.

Свита любовалась пейзажами или развлекалась играми.

Игра в домино завлекла всех. Организовались две противодействующие пары: Панин — Ухова против Путова — Балакиной. Они азартно стучали по столу костяшками.

— Вы козлы, — кричал Путов, — мадам Ухова, у вас Уже рожки на голове можно пощупать.

— Чтобы узнать про ее рожки, надо пощупать в штанах У ее мужа, — ехидно отвечала Балакина.

— Ничего, мы с мадам Уховой вам сейчас такие ветвистые рога наставим, что и без штанов ясно будет, — мешая костяшки, отвечал Панин.

Сергей занимался систематизированием своих записей. Набрасывал примерные планы развития и расширения заводов. Павел отнимал много времени, хотя и старался не мешать графу. Вопросы так и сыпались из любознательного юноши.

На причале встречали Иосиф Аврумович и Фрол Яковлевич Гришанов. Павел сошел на причал и недоуменно посмотрел по сторонам. Банкир и управляющий, в свою очередь, спокойно рассматривали юношу в ожидании выхода хозяина. Так же спокойно в стороне стояли немногочисленные помощники. Вышла свита, появление двух красивых дворянок вызвало оживленное любопытство. Последним вышел Сергей, встречающие обрадованно зашумели. Иосиф Аврумович, чуть не толкнув наследника, бросился обнимать хозяина.

— Фрол Яковлевич, — позвал граф управляющего, — пошли гонца к губернатору. Скажи, наследник престола Павел Первый с малой свитой в городе.

Народ какое-то время осмысливал слова, затем все дружно рухнули на колени. Павел отошел от шока, вызванного бесцеремонной встречей, и спросил графа:

— Почему губернатор не соизволил меня встретить?

— Откуда ему знать про тебя? Кто за два дня успеет из Сяси до Нижнего Новгорода или за восемь дней из Петербурга? Первая церемониальная встреча будет только в Туле.

Павел посмотрел на Сергея и согласно кивнул головой. Разместились в двух колясках и поехали в дом Фрола Яковлевича. Дом графа хоть и был покрыт крышей, но до завершения было еще далеко. Губернатор примчался верхом, когда в саду за домом сели пить чаи.

После недолгих уговоров Павел со свитой уехал в дом губернатора. Было ясно, что в доме управляющего всем разместиться будет сложно…

Сергей воспользовался удобным случаем для решения самых щекотливых вопросов. Иосиф Аврумович выслушал предложение о штамповке денег и сказал:

— Хозяин, мне остается только надеть пейсы и пешком идти к Стене Плача. Такого прохиндея, как ты, больше нигде не найти.

— Брось ты, Иосиф Аврумович, это воля случая.

— Воля случая помогает тем, кто к нему готов. Большинство людей свой счастливый случай даже не замечают.

Надо быть очень наивным человеком, чтобы верить в возможность обратить золото в деньги. По-детски наивное заявление «уеду за границу и продам» может вызвать только смех. Как будто за границей нет законов и полиции. Можно продать немного золота цыганам. Они заплатят четверть цены, но после третьей сделки сдадут в милицию. Ильф и Петров создали достаточно внятный финал «Золотого теленка». Решение ввезти золото и серебро в Россию граф принял под проект норвежской авантюры. А может, две эти мысли сформировались вместе. Неожиданный шанс отчеканить деньги в Туле внес только одно изменение в «норвежский план».

Плата за независимость Норвегии будет внесена королю Дании не слитками, а монетами сеутской чеканки.

С утра, оставив фрейлин в доме, Сергей уехал в управление заводами. До обеда спокойно обсудили все самое важное. После обеда, взяв с собой только Елизавету Балакину, поехал в дом губернатора за Павлом.

В Нижнем Новгороде шло интенсивное строительство и размещение вновь прибывших рабочих. Общее количество рабочих на заводах Сергея в Нижнем Новгороде уже приближалось к ста пятидесяти тысячам человек. Поэтому граф решил остановиться на количестве двести пятьдесят тысяч человек. Через год его заводы в Нижнем Новгороде будут перерабатывать все уральское железо. Тем более что уже пошли разговоры о волнениях на Урале. Значит, Пугачев начал действовать. Ежемесячный приток рабочей силы за счет переселенцев из Европы был стабилен: четыреста пятьдесят — пятьсот семей в месяц. Цифра, по мнению Сергея, достигла своего предела. Переселенцы из Польши и новых областей юго-запада России предпочитали кре стьянскую жизнь на южных землях.

Сергей посвятил Нижнему Новгороду шесть дней.

По утрам они с Елизаветой Уховой заезжали за Павлом, тщательно осматривали цеха и стройки. После обеда граф приезжал в дом губернатора с Елизаветой Балакиной, и обход продолжался. Павел с интересом вникал во все детали. Граф был вынужден признать, что организация работ и технологических процессов шагнула далеко вперед. Некоторые технические и технологические решения уже вышли за рамки знаний Сергея. Всего три года назад он подкинул несколько идей, и они развились и ушли вперед без каких-либо усилий с его стороны. Надо будет подождать результатов в развитии электричества и «изобретать» двигатель внутреннего сгорания. Но в первую очередь надо строить общедоступные школы для не дворянских детей. Эти школы, кажется, назывались реальными училищами. В Нижнем Новгороде уже осенью следует открыть универси тет. Совершенно необходимы инженерно-строительный и инженерно-технический факультеты. Для эффективной работы огромных заводов и верфей в Нижнем Новгороде потребуются обученные инженерно-технические кадры.

Лозунг коммунистов «кадры решают все» лжив, как и все прочие лозунги лидеров строителей коммунизма. Искусственно разделив граждан на класс paбочих и класс служащих, коммунистические правители поставили во главу общества рабочего. Рабочий, как и любой человек, желал получать деньги и не работать. Изгнав из России всю «буржуазную» интеллигенцию, коммунисты начали строить свое общество. Заводы без инженерно-технического персонала встали.

Тогда советские правители решили обучить новых инженеров и управленцев из числа рабочих. Но и рабочекрестьянская интеллигенция начала требовать соблюдения производственной дисциплины. Возникла поточная линия: институт — завод — Колыма. Только с началом войны коммунистические лидеры поняли, в какую задницу они загнали страну. Коммунисты почти на тридцать лет остановили научно-техническое развитие страны. Впоследствии, желая прикрыть свои ошибки, коммунисты верещали об «исторической отсталости» царской России.

Кораблик добежал из Нижнего Новгорода в Тамбов за один день. Приезд цесаревича, как предсказывал Сергей, оказался для Воронцова сюрпризом. Был сюрприз и для графа, в городе его ожидал Тимофей. От причалов поехали к дому губернатора, где Павла спокойно, без угодливости встретил Воронцов. Нет причин У Ивана Николаевича спину гнуть перед наследником.

Граф — соучастник восстания дворян против Петра III и человек Потемкина. Воронцов дружески обнял Сергея, покосился на фрейлин, но ничего не сказал. О замужестве Аграфены Фоминичны ему было известно.

Пригласил гостей на чай и приступил с расспросами к графу. Слухи о подвигах и невероятных трофеях уже Докатились до Тамбова. Сергей подарил губернатору черного дерева трость с резной ручкой слоновой кости.

Евдокии Владимировне преподнес золотые украшения арабской работы. Воронцов посетовал, что вынужден уехать на инспекцию новых земель. Тамбовская губерния теперь называется Азовско-Крымской. За чаем приехал князь Бабарыкин и пригласил Павла со свитой поселиться в его доме. Оно и верно, дом у Никанора Кирилловича был больше губернаторского.

После чая Сергей с фрейлинами уехал устраиваться. Свой дом Аграфена снесла, а территорию присоединила к дому графа. Получился достаточно большой сад с цветником. Прислуга Аграфены тоже перебралась в дом графа. После обеда, проведя традиционный час с Елизаветой, Сергей отправился в дом родителей Тимофея. Почти до ужина обсуждали накопившиеся вопросы и новые идеи. В тех городах, где есть представительство Тульского банка оружейников, Сергей предложил начать выпуск газеты.

— Да зачем нам пустая трата денег? — возмутился Тимофей. — Лучше приют открой, если денег девать некуда.

— Не скажи, Тимофей, газета не только принесет деньги, это еще очень сильное оружие.

Газетой можно любого человека возвысить или уничтожить.

Сергей рассказал принцип газетного дела, рекламы и платных объявлений. Тимофей внимательно выслушал, задал уточняющие вопросы, наконец согласился.

— Ты как, всегда прав, хозяин, дело стоящее и выгодное.

Дам заказ в Нижний Новгород на изготовление типографских машин. Нужных людей соберем ко времени готовности типографий. Газету назовем «Губернские новости».

— Почему «Губернские новости»? Может, назвать «Российские новости»?

— Газета с таким названием будет восприниматься во всех губерниях как своя. Мы будем давать в газете и общую информацию, и местные новости.

— В Нижнем Новгороде много наших заводов, надо строить большой дом для заводоуправления и работы с клиентами. Найди архитектора для дома в семь этажей.

— Найти архитектора для дома в семь этажей не трудно, только люди бегать по этажам устанут.

— Я на корабле чертежи набросал для Варфоломея Сидоровича. На второй и третий этажи пустим самодвижущиеся лестницы. На остальные четыре этажа — кабины лифтов, на каждый этаж свою кабину.

— Если это сделать, то клиенты к нам побегут только ради удовольствия на чудо-лестницах покататься.

— На то и расчет, чем больше у нас всяких технических новинок, тем больше к нам доверия как к передовой компании. Не забудь с собой взять чертежи и описание.

— Не хочешь, чтобы мы вместе в Тулу ехали?

— Я на свои земли заеду. Дней на десять задержусь, хочется просто отдохнуть, не нагружаясь проблемами.

Можем вместе поехать, если хочешь.

— Нет, спасибо. Мне капитан передал сумку с твоими секретными документами и бумаги Аграфены Фоминичны. Ты сейчас хочешь что-либо добавить?

— Хорошо изучи и продумай варианты. Отдельно выдели норвежскую тему Через полтора-два года надо будет действовать энергично. К этому времени мы должны быть готовы.

— Задача не из легких, но через поморов найдем решение. Что с предприятиями Аграфены Фоминичны?

— В ее делах главное — пшеница и производство бюстгальтеров. Эти темы и развивай дальше.

— А пуговицы и прочую костяную продукцию? Ты сам посмотри на прибыльность!

— Извини, я эти бумаги вообще не посмотрел, совсем нет времени.

Вернувшись в дом, Сергей быстро переоделся и с фрейлинами поехал к князю Бабарыкину. Вечер прошел предсказуемо. Первоначально все внимание было направлено на наследника престола, затем начало перемещаться на графа. Слухи о его огромной добыче уже дошли до Тамбова. Но большинство гостей не имели понятия о размерах Дворцовой площади. Такого ажиотажа, как в Петербурге, здесь не было.

В большей мере всех интересовали детали самого похода в Средиземное море и личные впечатления графа.

Первый день до обеда был посвящен университету и его факультету мичуринцев-натуралистов. Фрейлины рассматривали картинки и гуляли по саду. Павел дотошно пытался во всем разобраться. После обеда съездили в обсерваторию. Заинтересованный Павел захотел съездить еще раз с наступлением темноты. Со следующего дня режим резко изменился. Павел с наставниками ложился спать на рассвете. Спал до ужина, за ужином рассказывал о кольцах Сатурна, спутниках Марса и прочих космических диковинках.

— Граф, я хочу такой же мощный телескоп в Петербурге.

— Ваше императорское высочество, это невозможно.

— Граф Алексеев! Почему невозможно, объяснитесь!

— Во-первых, в Петербурге более влажная атмосфера. Во-вторых, число безоблачных дней менее тридцати в году. Ты просто ничего не увидишь в телескоп.

— Но я хочу иметь телескоп!

— Если ты хочешь иметь телескоп, то получишь переносной вариант на именины. Сюда приглашаю через год. Будет готов новый телескоп с диаметром зеркала один метр.

— А что я смогу увидеть в такой телескоп?

— Увеличение в два раза диаметра зеркала повышает разрешающую способность телескопа примерно в десять раз. Новый телескоп будет приводить в действие паровая машина.

Строительство нового телескопа было коммерческим ходом. Открытия астрономов из Тамбовской обсерватории уже будоражили специалистов Европы. Вокруг обсерватории возник поселок астрономов всех стран. Зеркальные телескопы из эпохи XX века позволяли изучать не только Солнечную систему, но и заглянуть дальше. Телескоп с метровым зеркалом — это уже середина XX века. Тамбовский оптико-механический завод — собственник обсерватории, производитель телескопов, биноклей, хронометров и многого другого. Наличие обсерватории с телескопами оказалось лучшей рекламой заводской продукции и принесло торговой марке мировую известность.

Павел заболел астрономией. Елизавета с Лизой проводили время в обществе офицеров гарнизона. Сергей вплотную занялся химической лабораторией. Капсюли по-прежнему были недосягаемые. Кристаллы соли сохраняли свои детонирующие свойства пять недель.

— Господа, — поставил новую задачу граф, — будем делать запальную трубку. Поместим вашу соль в запаянной стеклянной трубке.

— Что такой вариант даст?

— Ударный механизм разобьет стекло и вызовет взрыв соли. Как следствие, детонирует и взрывчатка.

— Я тебя понял, хозяин, мы проведем сравнительные испытания и отправим доклад Тимофею.

— Как работы над новым порохом?

— Главное — мы поняли основные принципы создания. Сейчас работаем над эфирами на основе ацетонов, но опытные образцы уже есть.

Основная задача по созданию нормальной артиллерии успешно решена. Есть взрыватель для фугасного снаряда и запальная трубка для ударно-спускового механизма орудия. Чертежи для поршневого затвора двухсотдвадцатимиллиметровой пушки давно у Варфоломея Сидоровича. Рядом чертежи и для клинового затвора стомиллиметровой пушки. Пора давать команду на запуск в производство опытной партии. Одновременно пора осваивать выпуск противооткатного устройства.

Сергей сделал все чертежи в Туле почти три года назад.

Любой офицер военно-морского флота знает устройство и принцип действия артиллерии наотлично.

В первый год после неожиданного перемещения во времени Сергей начал «изобретать» новое оружие.

Естественно, он начал с попыток создать нарезные pyжья, пистолеты и пушки, делая упор на возможность заряжать через казенную часть. Сотрудники его тульского завода только посмеивались над «забавой» барина.

Благодаря своему «главному инженеру» он узнал причину скепсиса. Экскурсия по многочисленным оружейным заводам Тулы повергла Сергея в шок. Оказывается, все его «изобретения» уже давно известны. Нарезное оружие, включая пушки, начали изготовлять в Туле при Иване Грозном. Причем делалось не просто нарезное оружие, а оружие с вложением заряда через казенную часть. Тульские умельцы давно на ты с клиновыми и поршневыми затворами. Массовое производство сдерживали отсутствие технологии и высокая цена на импортную латунь для гильз.

В Тамбове сложилась интересная ситуация вокруг производства роялей и пианино. Маленькая мастерская переросла в фабрику, вокруг которой собралось много любителей музыки. Умный управляющий не только никого не гнал, а наоборот, платил всем добровольцам.

В результате собрался творческий коллектив экспериментаторов музыкального звучания. Сергей привел на фабрику фрейлин Екатерины. Дамы пришли в восторг от общения со столь своеобразными людьми. Шампанское, музыкальные экспромты и разговоры о прекрасном перемешались с запахами лака и полироли. Женщины на эмоциональном подъеме перебрали шампанского. Пришлось пропустить визит на посиделки, но вечером Лиза ожидала графа в кровати.

Последним в очереди остался факультет естествоиспытателей. Главным направлением была селекция подсолнечника и сахарной свеклы. Став крупнейшим в России землевладельцем, Сергей не хотел складывать все яйца в одну корзину. Экспорт в Англию ограничивался льном, пенькой и пшеницей. Только эти культуры массово выращивались в России. Катаклизмов, связанных с войной между Россией и Англией, граф не боялся. Сельхозпродукция вывозилась на его кораблях в Амстердам. Затем продавалась в Англию на основании лондонских биржевых котировок.

… Павел I был убит своими дворянами за торговый бойкот, который царь объявил Англии. Дворяне не могли продать свое зерно с коноплей и остались без денег.

Посему смерть Павла I, по мнению всего дворянства России, была заслуженной. Крымская война, с одной стороны, привела к гибели всей англо-французской эскадры. С другой — дала русским дворянам толчок для поиска альтернативных сельскохозяйственных культур.

После войны англичане и французы начали искать замену колесным пароходам. Русские дворяне продуктивно выращивали подсолнухи и сахарную свеклу.

Переезд крестьян из района средней полосы России на плодородные земли резко увеличит объемы продаж пшеницы, цены неизбежно упадут. Строительство металлургических заводов в Кривом Роге и угольных шахт в Донецком бассейне позволят начать выпуск плугов, косилок и другой сельхозтехники. Такое оборудование потянет вниз цены на пшеницу Надо быть готовом к альтернативным сельскохозяйственным культурам.

«Мичуринцы-натуралисты» второй год занимались этой темой. Ну, и другими, конечно. Что-либо подсказать работникам института Сергей не мог в силу отсутствия не-, обходимых знаний. Поучаствовать в совместном обсуждении проблем считал своим долгом…

На седьмой день пребывания в Тамбове отправились в имение графа. Свита Павла и фрейлины в колясках. Сам Павел с Путовым, Сергеем и Михаилом поехали верхом. У Евдокии Владимировны Грушевской, бабушки Сергея, задержались на четыре дня. Павел был очарован нежной бабушкиной опекой. Прожив до пятнадцати лет без ласки матери или бабушки, Павел вдруг столкнулся с обычной человеческой любовью.

Когда можно безнаказанно все делать не потому, что ты наследник престола, а потому, что тебя любит бабушка, которая все прощает из-за любви к тебе.

— Ну чем эти мужланы помогут тебе? — заявила Евдокия Владимировна. — А соплюшки эти только подолом вертеть могут. Я с тобой к внуку поеду и присмотрю, чтоб все было правильно.

С этими словами Грушевская собралась в дорогу.

Кортеж увеличился на одну коляску.

В имении Сергея все расслабились, жизнь на природе вообще этому способствует. Павел с крестьянами ездил на рыбалку или просто гулял по полям. Сергей часто садился за рояль, музицировал, пел двусмысленные песенки своей молодости. Фрейлины меняли халаты на платья только к вечеру, когда съезжались дворяне из соседних имений. Весть о том, что наследник гостит в имении графа Алексеева, разлетелась быстро.

Окрестное дворянство съехалось как можно ближе к дому Сергея. Все вечера были многолюдны и веселы.

Павлу без назоиливости оказывали всевозможное почтение, понимая его приезд как отдых от забот в Петербурге. Поместное дворянство относились к наследнику как пятнадцатилетнему юноше: «Мальчик такой щуплый и бледный»… Павел почти зримо был окружен аурой семейной заботы.

В свою очередь цесаревич взял под опеку десятилетнего Михаила. С взрослой серьезностью обучал и воспитывал мальчика. Они ежедневно куда-то уезжали верхом, вечером Павел просто отмахивался от упреков Евдокии Владимировны.

— Павел, ты опять пропустил обед.

— Мы с Михаилом у крестьян обедали.

— Знаю я ваши крестьянские обеды, молоко с хлебом. Без мяса нельзя, мясо мужчина каждый день должен есть.

— Так за ужином мясо съем.

— На ужин мясо для ужина, на обед мясо для обеда.

Следующий раз, если поедете до вечера, то предупредите, мы вам с собой еды приготовим.

— Михаил, это тебя в первую очередь касается!

Беззаботно пролетело время, пора собираться в Тамбов. Послеобеденный час традиционно заполнен Елизаветой. Сергей, отдыхая, поглаживал и щекотал ее бедра.

Елизавета стоически терпела, потом, повизгивая кусала и грозила загрызть совсем, если негодник не прекрати над ней издеваться. Граф начал одеваться, и Елизавет огорошила новостью:

— Сереженька, я понесла, — и, увидев его непонимание, уточнила: — я беременна.

Полюбовавшись на озадаченное лицо любовника, Елизавета добавила:

— Неделю назад все сроки прошли, Лиза понесла от тебя еще в Нижнем Новгороде.

Шутки шутками, но могут быть и дети! О чем же вы думали, милые мои женщины?

— Почему Лиза мне ничего не сказала?

— Она тебя стесняется.

— Стесняется? По ее поведению в кровати совсем не скажешь, что она стеснительная женщина.

— Просто ты умеешь раскрепостить, поэтому ей с тобой в постели хорошо. А вообще она очень стеснительна.

— Где служит твой муж?

— В штабе Румянцева. А муж Лизы — у Долгорукова, он сейчас под Анапой.

Хорошую проблему вывалили милые дамы на голову графа. Надо отправлять гонца в Тамбов, одно письмо Воронцову, второе письмо управляющему, третье письмо Тимофею. И так забот полон рот, а тут еще с проблемами женщин разбираться. Не видно никакой озабоченности, уверены в благополучном разрешении ситуации. А выход только один.

Воронцов приехал в дом графа, когда еще только начали заводить лошадей во двор. Видимо, специально потребовал на заставе известить незамедлительно.

— Из-за них проблема? — спросил Иван Николаевич, указывая на фрейлин.

— Да, — не стал юлить Сергей, — обеих срочно надо под мужей уложить.

— Какое у тебя предложение?

— На реке стоит два броненосных корабля. Через четыре дня будем в Керчи.

— Думаешь, турки мимо Азова пропустят?

— Сами пройдем и спрашивать не будем. Возможно, даже за дальностью их пушек.

— В чем тогда проблема?

— В Павле, он обязательно за мной увяжется. Тебя он боится и не любит. Если ты с солдатами будешь на корабле, то наследник согласится подождать в Тамбове.

— Мой багаж сможешь взять?

— Без проблем, еще сорок солдат на каждый корабль и двадцать человек для обслуживания пушек.

— А зачем корабли в Тамбов пригнал?

— Планировал на Черном море испытать и Долгорукому с Румянцевым передать.

— Как губернатор имею полное право приказать тебе. Павла возьму на себя, а с девками сам разбирайся.

Ты когда готов будешь?

— Так поехали сразу на корабли. Спросим капитанов, а там по твоей команде.

Вечер в доме Шереметевых проходил по давно заведенным правилам, за исключением одного, но объяснимого исключения. Губернатор игнорировал Павла и не посещал дома, где находился наследник. После ужина и чаепития, когда присутствующие начали расходиться, неожиданно пришел Воронцов и обратился к Сергею:

— Граф, это твои корабли стоят в канале у Московских ворот?

— Мои, господин губернатор.

— Сколько времени тебе надо для их подготовки к походу?

— Они готовы, требуется только воинский экипаж, порох и припасы.

— Завтра все необходимое будет доставлено, и вечером корабли отправятся в Крым.

— Господин губернатор, на кораблях речные капитаны, они моря не знают.

— Ты у нас моряк, Сергей Николаевич, ты корабли по морю и поведешь.

Граф поклонился в знак согласия и повернулся к фрейлинам:

— Уважаемые дамы, не хотите ли повидать своих мужей?

Елизавета Ухова переглянулась с Елизаветой Балакиной. Затем обе несколько озадаченно посмотрели на графа. Потом снова друг на друга. Наконец дошло, и обе радостно подпрыгнули:

— Да! Конечно! Спасибо! Граф, голубчик, ты так внимателен к нам!

Павел засопел и вышел на середину зала:

— Алексеев, я поеду с тобой!

Этого Сергей никак не ожидал. Он не боялся за жизнь участников похода. Наоборот, был абсолютно уверен в безопасности. Но Екатерина! Она не простит, и доказывать отсутствие риска бесполезно. Мать есть мать, здесь доводы разума не действуют. Алексеев беспомощно посмотрел на Воронцова, но губернатор успокоительно махнул рукой. Создалось впечатление, что Иван Николаевич даже доволен решением Павла.

Утром началась суета сборов. Фрейлины возились с багажом. Что взять с собой, что отправить в каретах в Тулу? В результате отобрали с собой наряды, подаренные графом в Нижнем Новгороде и в Тамбове. Оставшийся гардероб решили отправить в Тулу. Сергей нанес визит губернатору и подарил ожерелье, которое в свое время приготовил для Аграфены. Воронцов долго разглядывал подарок, потом пожал руку со словами:

— Не робей, все будет как надо.

Много лет назад (или вперед?) Сергей на сво ей «Волге» объездил весь Крым. Был в Воронцовском дворце, но никогда не связывал его с губернатором Тамбова. Что в этом дворце была Ялтинская конференция, экскурсовод говорила. Что потомки графа Воронцова выделяют деньги на поддержание дворца, экскурсовод тоже говорила. Но что Воронцов управлял губернией от Тамбова и Воронежа до Крыма и Дона, он не знал Вечером отдали швартовы, и броненосцы пошлепали палицами колес к шлюзу. Сергей разместился в одной каюте с фрейлинами, в соседней каюте был Павел. Воронцов, Панин и Путов шли на другом корабле. На рассвете прошли шлюз и вошли в Ворону. Корабли дали полный ход, после Жердевки на палубе выставили вахту с ружьями. Каюты броненосца не были рассчитаны на знатных особ. Они были оборудованы удобствами.

Поэтому Павел с фрейлинами большую часть дня проводили на палубе. Правда, после обеда Лиза примерно час сидела в одиночестве. В это время Елизавета доказывала графу, как они с Лизой по ночам жестоки по отношению к ней. Расстояние от кровати графа до дивана, где она ночью спит, всего один метр…

К вечеру третьего дня Сергей отвлек Павла от оживленного разговора с Михаилом:

— Ваше императорское высочество, посмотрите в бинокль левее курса.

Крепость Азов была видна и без бинокля. Но, вооружившись биноклем, эту проблему в устье Дона можно рассмотреть во всех деталях. Фрейлины тоже схватили бинокли и оживленно зачирикали.

— Серьезная крепость, — сделал вывод Павел, — а прадед легко ее взял.

— Можем и мы ее взять, — сказал граф, — хотя за последние пятьдесят лет турки много пушек добавили.

«А почему нет? — подумал Сергей. — Зимой могу себе позволить санную прогулку». На крепостной стене забегали люди, но броненосцы проходили за дальностью выстрела.

После обеденного перерыва граф вышел на палубу.

Под рев корабельной сирены броненосцы подходили к Керчи с огромным царским штандартом на мачте. Вообще, привлекать внимание ревом сирен было излишне.

На стенах крепости и так толпились офицеры и солдаты. Ко времени швартовки на причале уже стоял почетный караул. Павел под торжественный марш спустился на берег. Сергей с цепью камергера шел за левым плечом цесаревича. Павел недовольно обернулся. Торжественность момента нарушали фрейлины, которые, повизгивая, спускались по шаткому трапу. Панин с Путовым шутками подбадривали дам, впрочем, не подавая руки и не помогая женщинам.

Появление наследника в Крыму по вполне понятным причинам стало полной неожиданностью. Но встреча прошла по всем правилам петербургского этикета. Долгорукий отправил Павла в приготовленный для него дом. 3aтем вместе с Воронцовым насел на Сергея с целью выяснить возможности непонятных кораблей.

— Для начала я должен привести броненосцы в мореходное состояние, — начал Сергей.

— Какая для этого требуется помощь?

— Я должен вернуться к Азовской крепости и ветретить буксир с двумя баржами. Там снятые детали и оборудование.

— Зачем ты снимал это оборудование?

— Осадка броненосцев должна быть четыре метра.

В Тамбове уменьшили осадку до двух с половиной метров для прохода мимо Азова и по мелководью Азовского моря.

— Когда корабли будут готовы?

— После прихода барж на дооборудование броненосцев потребуется шесть дней.

— Мне твои корабли нужны уже сегодня, — сказал Долгорукий.

— Почему такая срочность.

— Турки непрерывно перебрасывают войска. Я никак не могу отойти от Анапы. Только разобью их полки, как через четыре дня корабли высаживают новые силы.

Все правильно, от турецкого порта Самсун до Цемесской бухты броненосцам четырнадцать часов хода.

Парусники проходят это расстояние за сутки-двое. Турки организовали непрерывное пополнение войск на Таманском полуострове. Проблему надо решить радикально. Поставить батареи на входе в Цемесскую бухту Геленджик и Туапсе. Тогда снабжение и пополнение может быть только через Каспийское море, где у Турции ничего нет. По просьбе Сергея расстелили нужные карты, и он выдал стратегическую мысль.

— У нас нет для этого сил, — отверг его предложение Долгорукий.

— Много сил и не надо, на первоначальном этапе три маленьких гарнизона вполне способны блокировать высадку десанта с кораблей и охрану двух перевалов.

— Мы еще Крым полностью под свой контроль не взяли.

— Крым вообще не проблема. Установить по одной батарее в Феодосии, Судаке, Ялте, Евпатории и на мысе Херсонес. Доступ в Крым туркам будет перекрыт.

— Снабжение перекроем, а они в горы уйдут, ищи их потом по ущельям.

— Товарищ Сталин в свое время решил эту проблему за четыре недели. После оккупации немцами Крыма правительство крымских татар подписало с Гитлером соглашение, Татары формируют и передают Гитлеру дивизию из своих добровольцев, немцы признают в Крыму Татарскую автономию.

В 1944 году, после освобождения Крыма, Красная армия столкнулась с партизанским сопротивлением из крымских татар. НКВД не стал гоняться по горам за партизанами. В аулы приезжали грузовики и грузили на одну машину четыре семьи, если члены семьи были замечены в сотрудничестве с фашистами, или две семьи, если члены семьи в политическое дерьмо не вмешивались. С отъездом последнего грузовика исчез и последний партизан. Только через сорок лет татары начали возвращаться в Крым как жертвы политических репрессий.

Данная мысль Сергею понравилась. Реализация eё требовала некоторого согласования, но это уже вполне решаемые детали.

— Иван Николаевич, — обратился к Воронцову граф, — вы мне с татарами поможете?

— В каком смысле?

— Мне бы купить у вас двадцать тридцать тысяч семей.

Воронцов с Долгоруким переглянулись. Татары не были крепостными. По закону продать их или купить было невозможно. Но и Алексеев это хорошо знает.

Если знает и предлагает деньги, то почему не продать?

— Плати мне две тысячи рублей и вывози, сколько хочешь.

— В конце года повезу кораблями через Босфор, весной на баржах по Дону.

— Как это через Босфор? Турция русские корабли не пропустит, и мимо Азова пройти сложно.

— Через Босфор вывезу на турецких кораблях. Для Азова скоро пушка хорошая будет.

— Пушка для Азова — конечно же хорошо, но корабли от берега отогнать надо сейчас, — снова вступил в разговор Долгорукий.

— Господа генералы, я согласно патенту Екатерины, являюсь пиратом. Воевать буду как пират, ее долю отдам вам, свою заберу себе.

— Граф, не торгуйся, как купец на рынке, дело говори.

Один корабль утром уйдет на Азов, на другом я до рассвета отправлюсь на охоту.

Броненосец, покачиваясь на мелкой волне, шел к Цемесской бухте вдоль берега. Некоторые офицеры и солдаты тамбовского гарнизона сидели на палубе с зелеными лицами. Не проблема. Скоро покажется Цемесская бухта Боевая тревога вмиг вылечит все недуги. Не прошло и двадцати минут, как на фоне гор различили мачты стоящих на якоре кораблей. С десяток шлюпок качались у борта в ожидании солдат для доставки на берег.

— Боевая тревога, — скомандовал граф, — заряжай пушки ядрами, всем укрыться вниз, абордажной команде приготовиться.

Офицеры и солдаты, толкаясь и мешая друг другу, начали суетливо выполнять команды. Сергей внимательно рассматривал корабли. Нет, военных кораблей не было, одни транспортные суда. У России в Черном море флота нет, а у Турции на черноморском побережье нет ни одной крепости. Турецкие военные корабли патрулируют устье между Днепром и Дунаем. Там единственная угроза появления русских плавсредств. Этот шанс надо использовать в свою пользу. Когда турки очухаются и у входа в порт поставят пушки, о нахальных набегах придется забыть.

Граф с секундомером в руке высчитывал период качки. Между командой и выстрелом пушек проходит пять с половиной секунд. Стрелять надо по настильной траектории, чтобы ядра скользили и прыгали по земле.

Ядро — не фугасный снаряд, который посылают в цель.

Обе башни доложили о готовности к стрельбе. Сергей в бинокль выбирал цель. Наконец решил ударить по скоплению палаток, где в центре был алый шатер с желтым верхом. Сличив курсовой угол бортового визира с курсовым углом разворота башен, дал команду рулевому подправить курс.

— Орудия, товсь! — граф припал к визиру одновременно мысленно отсчитывая секунды.

— Орудия, пли! — и махнул рукой.

Секунды тянулись минутами. Наконец броненосец дернулся, как легковушка от наезда на бордюр. Из стволов длинными языками вылетело пламя, грохот заложил уши. Трехсот пятидесятимиллиметровые ядра футбольными мячиками запрыгали по берегу.

— Есть! — радостно закричали на мостике.

И правда, есть! Шесть чугунных ядер граблями прошлись по палаточному городку.

— Орудия пробанить и зарядить, командирам башен — доложить о готовности!

На берегу началась суматоха. Разбуженные выстрелами офицеры и солдаты бестолково метались, пытаясь определить нахождение русских войск. В сторону моря никто не смотрел. Броненосец развернулся и снова пошел вдоль берега. Орудия вновь заряжены, башни развернулись на правый борт, граф склонился над визиром:

— Орудия, товсь! — и через короткий промежуток: — Орудия, пли!

Ядра еще раз расчесали берег гигантскими граблями.

На этот раз в палаточном городке увидели броненосец, солдаты и офицеры дружно побежали от берега.

С броненосца на транспорты высадили абордажные команды с приказом сниматься с якоря и следовать в Керчь. Броненосец прошел несколько раз вдоль берега, пугая противника залпами мощных пушек. Убедившись, что все суда снялись с якорей и пошли в сторону Керчи. Сергей повел корабль в сторону Трабзона.

На пределе видимости берега повернул на северо-запад.

Перед обедом увидели четыре транспорта, которые шли от Зонгулдака и пошли на перехват. Турецкие корабли спокойно следовали своим курсом. Даже при сближении с интересом разглядывали броненосец. Повторяетсяситуация первых месяцев рейда в Средиземном море. Даже на русский флаг не смотрят. Сергей — пират и Андреевский флаг поднять не имеет права. Приказав кораблям повернуть на Керчь, броненосец продолжил патрулирование. Он вошел в порт с последним транспортом. Неплохой результат: за первый день привел девять кораблей. Полковник Чичигин спрыгнул на причал во время швартовки, сразу побежал к Долгорукому делиться впечатлениями.

По привычке обойдя корабль, граф сошел на берег и направился к трофейным кораблям. Надо узнать результаты рейда. С призов выводили на причал пленных солдат и офицеров, коих оказалось шесть с половиной тысяч человек. Остальной груз состоял из оружия, пороха, боеприпасов и продуктов. Деньги корабельных и полковых касс Сергей приказал отнести в назначенный ему дом. От Долгорукого прибежал посыльный с приглашением в штаб на совещание.

— Какие твои предложения, Алексеев? — без вступления спросил Долгорукий.

— У причала стоит девять кораблей, сажай на них десант и пушки. Высадку десанта я прикрою огнем своего корабля.

— Дальше что?

— Я патрулирую побережье и выполняю твои распоряжения до полной готовности обоих броненосцев, затем беру трофейные корабли и делаю набеги.

— На какие города планируешь напасть?

— Поочередно на Трабозон, Самсун и Зонгулдак.

После чего перехожу на запад и выполняю приказы Румянцева.

— Полковник Чичигин очень хвалит твои пушки помоги взять Азов.

— Я своими пушками за пару дней разобью башни и стены речной стороны крепости, твои солдаты пойдут на штурм вдоль нетронутой стены. Две трети солдат турки успеют выбить.

— От твоего обстрела турки могут дрогнуть и сдаться.

— Могут дрогнуть, а могут и не дрогнуть. Вообще, нет смысла штурмовать Азов. Крепость можно взять, без штурма.

— Турки без штурма ничего не отдадут.

— Путей для взятия крепости много, можно подождать до зимы, когда моя новая пушка «поговорит» с командиром гарнизона. Возможно, до зимы турки сами крепость отдадут.

— Как это «сами крепость отдадут»?

— Куда им деваться после того, как ты пушки поставишь в Туапсе, Геленджике и у входа в Цемесскую бухту? Твоя армия за месяц всех вояк от гор до моря разгонит по щелям.

Долгорукий подошел к карте и принялся водить пальцем по отмеченным дорогам.

— Отдай эти земли казакам и иди на восток. У гарнизона Азова останется одна дорога — через Сальские степи на Каспийское море. Турецкий гарнизон сам тебя искать будет и в плен проситься.

Сергей попытался объяснить Долгорукому и Воронцову основной смысл войны. Война должна принести России экономические выгоды. Лозунги «Освобождение братских славянских народов» и «Освобождение православных народов» ничего, кроме морального удовлетворения и гибели русских солдат, не дадут.

История русско-турецких войн однозначно показала: как только русская армия добивались реального успеха, европейские союзники заключали мир с Турцией и поворачивали оружие против России. Разгромы турецкой армии приводили к ослаблению влияния Турции в Средиземном море. В частности, после побед Румянцева и Долгорукого Турция была вынуждена вывести войска из Египта. Там сразу объявили о своей независимости. Французская республика получила союзническое предложение от Турции, подкрепленное деньгами и кораблями. Генерал Наполеон получил приказ высадиться в Египте. Разгром турецкого флота в Чесменской бухте открыл Европе дорогу в Средиземное море. Англичане получили базы на острове Кипр в обмен на обязательство охранять турецкое судоходство в восточном Средиземноморье. Русские продолжали сражаться за освобождение «братского болгарского народа», Европа получила торговый путь в Египет и на Ближний Восток. Нет, господа, война должна быть экономически выгодным делом. Сергей пытался внушить Долгорукому и Воронцову эту важную мысль.

Командующий армией и губернатор внимательно слушали Алексеева. В принципе были согласны, что балканская война, кроме личной славы командующих, ничего не даст.

— Мы тебя поняли, Сергей Николаевич. Где, по твоему мнению, военная кампания даст выгоду России?

— Наиболее выгоден удар со стороны Каспийского моря.

— Не понял. — переспросил Долгорукий — Где ты видишь выгоду?

— Юг, юго-запад и юго-восток побережья Каспийского моря самые выгодные места. Захватив порт Бондар Андами, мы сможем взять город и крепость Рашт Богатая долина Гилян и перевал через горы Эльбурс наши.

— Мы получаем выход сразу в Персию, — догадался Воронцов, — а персы уже пятьсот лет воюют с Турцией.

Ты персам пушки, персы тебе хлопок и шелка.

— А губернатор Рашта спит на коврах, а шелком зад подтирает, — добавил Долгорукий.

— Взяв Гасан — Кули, мы получаем город и долина Горган. Город Сари открывает путь в долину Мазандаран, караваны кораблей с хлопком и шелком пойдут по Волге в Петербург.

Все-таки сановники не видели пользы для России через торговлю. Владение богатыми землями они понимали, а вот огромных барышей от посредничества России между Европой и Индокитаем не видели. Стоить открыть эту дорогу, и Европа золотом выложит берега Волги и Волго-Балтийского канала. Короткий и безопасный путь через Персию на Балтику выгоден всем.

— Кстати, — продолжил Сергей, — в долинах Гилян, Горган и Мазандаран растет тутовое дерево, где живет шелкопряд.

Долгорукий с Воронцовым сделали стойку. Это им понятно, а вот Сергей был не уверен в своих словах.

Но необходимо найти понятные для сановников аргументы.

— Если мы возьмем на юго-западе Каспийского моря турецкий город Али-Байрамлы, то выйдем в My ганскую долину, а через нее в Араратскую долину и на беpeг Черного моря.

— Чем богаты эти долины? — спросил Воронцов.

— Прекрасные виноградники, французы от местных вин и коньяков плакать слезами зависти будут.

— Откуда ты все это знаешь? Ты же моряк.

Поэтому и знаю. Встречался с местными торговцами им ислам жить мешает. Они православные, а Турки не дают вино делать.

— Иметь свои виноградники — это очень хорошо.

Что еще интересное про те края знаешь?

— Рядом с городом Игдыр, на горе Арарат, Ноев ковчег стоит. Клянутся, что правда. Ковчег из долины хорошо виден.

Разговор продолжился и за ужином. Обсуждали внутриполитические проблемы. Но здесь Сергей не вмешивался, просто слушал. После ужина граф зашел сначала к пленным офицерам, потом к солдатам.

Офицеры и солдаты обещали дать ответ утром. После завтрака Сергей пошел за ответом и был обрадован согласием. Два офицера и пятеро солдат поднялись на борт «Безжалостного» вместе с графом. Через несколько часов броненосец спустил шлюпку в зоне расположения турецких войск и ушел в патрулирование. После обеда поймали еще два транспорта из Самсуна. Один транспорт был с пушками, он вместе с абордажной командой пошел на якорь в бухту Туапсе.

Второй был с пехотой, его направили в Керчь. Броненосец вернулся к месту спуска шлюпки. По количеству людей на берегу стало понятно, что его предложение принято. Кто из нормальных людей хочет воевать? Нет таких среди нормальных людей. Если предлагается достойная альтернатива, то почему на нее не согласиться?

Услышав доклад офицеров, Долгорукий сначала растерялся.

Как это — турецких войск больше нет? Потребовал к себе Алексеева.

После швартовки броненосца Сергей прямиком направился в штаб.

— Позволь поздравить тебя с победой и завоеванием Тамани, — сразу произнёс граф.

— По моим данным, ты разгромил турецкую армию в сто три тысячи восемьсот шестьдесят шесть человек турки сражались отчаянно, и пленных нет.

Воронцов захохотал, Долгорукий внимательно посмотрел на Алексеева. Лицо графа было вполне серьезно и без лукавства.

— Откуда такие цифры? — спросил Долгорукий.

— Мой корабль перехватил шлюпку с убегающим турецким генералом, он и сообщил.

— А сколько человек было в шлюпке? — спросил Воронцов.

— В шлюпке вместе с генералом было тринадцать тысяч восемьсот шестьдесят шесть человек.

— А пополнение посчитал? — снова спросил Воронцов.

— Конечно, посчитал, тринадцать тысяч восемьсот шестьдесят шесть человек вместе с пополнением, пушки не считал, но это и без меня сделают.

— Один корабль выделишь для перевозки гарнизонов?

— Выделю, через неделю можешь сообщить о захвате турецких городов вплоть до Колхиды или дальше, как сам решишь.

— Городов я могу захватить много, да как потом удержать их?

— Местное население — не турки, ты их не трогай, и они тебя не тронут. Они без нас друг дружку сотни лет режут.

— Чем мои гарнизоны заниматься будут?

— Поставь береговые батареи против военных кораблей Турции, и вся недолга. Возьми у меня турецких полицейских.

— Послушай, Алексеев, а что ты с генералом будешь делать? — спросил Воронцов.

— Себе заберу, я ему обещал хорошее место на своих землях. Разреши мне две сотни вооруженных турок в Ялте держать. Они татар для меня собирать будут.

— Как тебе удается с басурманами договариваться? — спросил Долгорукий.

— Относись ко всем людям с уважением да мусульманские традиции соблюдай, вот и весь секрет.

Из Таганрога пришли баркасы с антрацитом, и держать пар стало легче. В один из дней на барже, которая вывозила турецких пленных в Таганрог, прибыли казаки. Они сразу пошли к Сергею проситься в набег.

Но граф отказал, для набега было подготовлено четыре сотни турок из бывших пленных. Наконец подготовили оба броненосца. К эскадре добавили четырнадцать трофейных транспортов и буксир с двумя баржами. Вместе с Сергеем в набег пошли три офицера Адмиралтейства, которые приехали от Потемкина. Офицеры искали место для строительства верфей в устье Днепра и Южного Буга. Приказом Румянцева их отправили на корабли графа. Офицеры честно пытались понять, на что годятся эти броненосцы. Во время набегов на Синоп, Самсун и Зонгулдак офицеры озадачено косились на графа Алексеева. Он с безразличным видом сидел в кресле и изредка отдавал посыльным непонятные распоряжения.

Иногда Сергей учил или экзаменовал своего воспитанника. Порой в атакованном городе слышалась стрельба, но граф даже не поворачивал головы.

Граф Алексеев вычистил все города восточной части Черного моря. Награбленное имущество разделили между Долгоруким, как представителем Екатерины, графом экипажем. Броненосцы взяли на борт Павла со свитой и фрейлинами, путешествие продолжилось. Корабли пошли в Днепровский лиман. Когда проходили Евпаторию, Михаил начал эмоционально делиться с Павлом своими воспоминаниями. Офицеры Адмиралтейства решили поддеть графа в присутствии наследника.

— Скажи, граф, — заговорил один из них, — почему во время набега на турецкие города ты все время сидел на корабле в кресле?

— Интересный вопрос! Что же, по твоему мнению, я должен был делать?

— Руководить набегом, командовать отрядами, находиться в центре событий.

— Ты мне предлагаешь во время набега стрелять из пистолета в первых рядах моих солдат?

— Нет, конечно, но командир должен быть ближе к месту событий для более четкого руководства.

— Так это не руководство, это бардак. Равнозначно тому, что во время морского боя я сам заряжаю пушки, кручу штурвал и подбираю шкоты.

Офицеры озадаченно смотрели на графа.

— Каждый должен делать свое дело. Если я спокойно сижу, это значит, что операция правильно спланирована и выполняется, как задумано.

Фрейлины, глядя на офицеров Адмиралтейства, хихикнули. Павел пренебрежительно на них фыркнул.

Павел, его свита и фрейлины получили из набегов богатые подарки. Каждому по чину, а подарки для Павла — царские. Какой-то подарок Павлу преподнес и Михаил.

На рассвете подошли к Очакову, где располагалась ставка Румянцева. Встреча не отличалась от керченской. Равнодушие к Павлу, галантное отношение к фрейлинам, поздравления графу Алексееву. Четыре сотни турецкой абордажной команды вызвали неподдельный интерес. Здесь уже получили письма из Петербурга с описанием спектакля, устроенного Сергеем на Дворцовой площади. Румянцев с Потемкиным учинили настоящий допрос. Разговор был по-военному лаконичен и предметен. Без лирических отступлений и эмоциональной полировки. Достаточно быстро удовлетворили любопытство, после чего перешли к теме боевого применения броненосцев.

— Я предлагаю, — начал Сергей, — оставить на кораблях офицеров Адмиралтейства и разогнать турецкие корабли с западной части Черного моря.

— Полагаешь, что офицеры Адмиралтейства справятся? — спросил Румянцев.

— За неделю все турецкие корабли или потопим, или возьмем на приз. Для изучения боевых возможностей кораблей вполне достаточно недели боевых действий.

— Почему только разогнать корабли? — спросил Потемкин.

— После боев с броненосцами турки сами уйдут с Черного моря, поэтому и сказал «разогнать».

— Сам что планируешь делать?

— Если захвачу транспортные корабли, то совершу несколько набегов на турецкие города. Затем поеду со своими конвоирами в Кривой Рог.

— Долгорукий писал, ты более десятка кораблей на приз взял, где они?

— В Ялте берут татар и везут ко мне через Босфор.

— Турки корабли не пропустят, или капитаны сбегут.

— Корабли под турецким флагом. Через Босфор пройдут без проблем. Капитанам нет смысла убегать от Денег.

— Объясни мне, — снова вступил в разговор Потемкин. — зачем тебе столько людей?

Десятками тысяч набираешь.

— Господа, сколько хорошей земли вы взяли под руку Екатерины. Города и верфи планируете строить.

Я под ваши верфи заводы закладываю. Для этого надо много людей, очень много.

— И ты решил эти земли иноверцами заселить.

— Главное, чтоб человек своим трудом пользу России приносил, а какой рукой он крестится — это вопрос церкви.

— Не скажи. Россия на вере держится!

— За год я построил более двух десятков церквей.

Все мусульмане, что женились на русских девушках этой весной, перед венчанием приняли крещение.

Разговор затянулся до обеда. Сергей рассказал о своей идее офицерских классов. Против ожидания, идея всем понравилась. Все присутствующие офицеры начинали свою службу в гвардии с рядовых чинов. Принесли обед, за столом Сергей даже развил тему. Предложил создать высшие классы для старших офицеров. Потемкин пригласил графа зайти к нему после обеда для продолжения беседы. Договорились о встрече через полтора часа.

Граф Алексеев был в свое время представлен графу Потемкину. Будущий правитель России тогда хоть и отметил таланты провинциального дворянина, но для близкого знакомства счел эти таланты недостаточными.

В свою очередь, Сергей был уверен, что его путь обязательно приведет к Потемкину. Не по причине личного богатства или огромных трофеев для казны. Все значительно проще и серьезнее. В советское время о графе Григории Алексеевиче Потемкине писали много. Упоминали о «потемкинских деревнях» и тайном браке с Екатериной. Об огромных дарах землями и крестьянами, которые Потемкин получал от царицы. Все это к реальным фактам екатерининского периода в истории России не имело никакого отношения…

Граф Потемкин в чине унтер-офицера возглавлял восстание дворян против Петра III. Он был организатором и руководителем этого восстания. Петр III был убит по прямому приказу Потемкина. Граф Григорий Алексеевич в тридцать год стал истинным правителем России.

Екатерина была под присмотром Григория Орлова. Во время русско-турецкой войны гвардия ушла на юг. Екатерина, опираясь на Васильчикова, попыталась вырваться на свободу. Но когда Потемкин узнал, что Екатерина запретила Григорию Орлову возвращаться в Петербург, сам немедленно отправился в столицу Васильчиков был незамедлительно выслан в провинцию. Что сказал Потемкин, неизвестно. Был пущен слух о тайном венчании графа и императрицы. Потемкину тогда был тридцать год, Екатерине — сорок два. Слух о тайном венчании развязал руки Потемкину. Он со всей своей энергией начал осваивать юг России. Выбрал для новой столицы красивое место, где начал строить город Умань. Потемкин заложил Одессу, Никополь, Севастополь, Ставрополь, Семфирополь, Екатеринодар, Екатеринослав, Николаев, Мелитополь, Кривой Рог, Луганск и многие, многие другие города. Для этих целей он и брал в казне крестьян и заселял казенные земли. Но, увлеченный развитием юга, Потемкин ослабил свое внимание к Петербургу. Екатерина смогла опереться на молодых гвардейцев. Отдав двадцать лет развитию российского юга, Потемкин узнал о неподчинении Екатерины. Князь немедленно поехал в столицу наводить порядок, но Григория Потемкина ожидала судьба Григория Орлова. Получив приказ о запрете на въезд в Петербург. Потемкин больше месяца пытался организовать новое восстание дворян. Бесполезно, петербургские дворяне и гвардия были на стороне Екатерины. Князь Потемкин-Таврический был вынужден вернуться в Умань.

Екатерина прозвана Великой благодаря Потемкину, его трудам. Но со стороны она всячески стремилась к единоличной и абсолютной власти. Разница между периодом правления Потемкина и периодом его изгнания очевидна. Екатерина откладывала передачу трона сьну из-за опасения за его жизнь. Понимала, какую опасность представляют для него дворяне. Она хотела передать сыну крепкий трон абсолютного монарха. Поднявшись на трон, Павел сначала испортил отношения с военными, затем оставил без денег всех дворян и купцов. Слишком далеки от реальной жизни были Панин и Путов, его единственные советники и доверенные люди.

Потемкин, встретив Алексеева, предложил прогуляться верхом. Очень удивился, когда увидел два десятка турок, которые выехали в сопровождение графа.

Сергей, заметив удивление Потемкина, сказал:

— Они это делают по собственной инициативе. В понимании турок такой человек, как ты, в одиночку ездить не может. Это сопровождение почета.

На самом деле турецкий отряд сопровождал Алексеева, и граф не возражал. Отряд в тысячу янычар был на его содержании. В приказы турецких офицеров Алексеев вмешиваться не собирался. Если люди привыкли к таким обычаям, то зачем их ломать?

Примерно километр ехали молча, любуясь летней степью.

— Ты на каком языке разговариваешь с турками? — спросил Потемкин.

— На турецком, выучил во время похода в Средиземное море.

— Ты много общаешься с Павлом. В прошлом году с ним был, и в этом году он рядом с тобой. Хочешь сделать ставку на наследника?

— Скажу прямо, Павел мне очень мешает. На трон он взойдет не раньше смерти матери. Ставку на него делать неразумно. Наследник повторит судьбу отца с таким же скоротечным финалом.

Потемкин никак не ожидал подобного ответа, даже становился, слушая слова Сергея. Минут двадцать ехали в молчании, затем Потемкин спросил:

— Почему ты так уверен?

— Время абсолютной монархии закончилось. Павел этого не понимает и обязательно наступит на старые грабли.

— Ты не пытался его убедить, чтобы он пересмотрел свои взгляды?

— Что ты мне ответишь, если я начну тебя убеждать передать крестьянам управление твоими землями? С таким же успехом я могу убеждать Павла ограничить свою власть.

— Ты желаешь сменить правление страной на французский манер?

— Кровавая драка за власть только навредит. Смена принципов правления стоила Англии более полутора сотен лет гражданской войны. Скоро будет сто лет кровопускания во Франции. Я не хочу ста лет крови в борьбе за власть в России. Ты, граф Потемкин, способен это сделать без крови.

— Интересные слова слышу! Уже вывел математические формулы моего участия в смене власти?

— Твоего участия в смене принципов власти не будет.

Ты руководишь сейчас и будешь руководить дальше.

— Хорошо, открой мне глаза на мои планы.

— Сенат в составе двухсот человек дворянского сословия. Сенаторы избираются на восемь лет равными частями от каждой губернии.

— Ты предложил захватить турецкий город Решт, что на границе с Персией. Екатерина сделала этот город губернской столицей. Кого мы получим в Сенат?

— Ты купил пятерым дворянам земли в Горганскои Долине. Они избрали сами себя в сенат, ты имеешь пять голосов под свои проекты.

От неожиданности Потемкин встал, подобного pасклада он никак не предвидел. Сергей, глядя на него, улыбнулся и сказал:

— Ты иначе представлял принцип работы в английском парламенте?

— Как-то не задумывался над этим. Есть в Англии парламент, и все тут. Значит, выборный Сенат сроком на восемь лет…

— Сенаторы выбирают из достойных людей правительство и премьера правительства. Екатерина только подписывает законы без права внесения изменений.

— Другими словами, Екатерина ничего не решает!

— Необходимо добавить имущественный ценз для сенаторов, чтобы мелкопоместные дворяне своих людей не протолкнули.

— Дело говоришь! Я думал, ты только в морских делах да в математике силен. Тут вон что удумал!

— Через три года после выборов в Сенат проведём выборы в Государственную думу, куда может быть избран любой, включая женщин.

— И крепостной крестьянин?

— Ты десять своих крестьян в университет отправь, а потом выбери их в Думу. За них на ура голосовать будут.

— Подожди, я не понял, зачем нам Дума?

— Чтобы крикуны в четырех стенах говорили, а не по улицам с оружием бегали, как сейчас на Урале с Пугачевым.

До нормальной работы выборных органов и самоорганизации партийных принципов пройдет лет тридцатьпятьдесят. Главное — начать и сделать процесс необратимым. Тридцать лет от сегодняшнего дня, по мнению Сергея, в запасе было. Россия должна войти в XIX век с конституционной монархией. С созревшими партийными и внутриполитическими интересами. Это позволит стране в дальнейшем устойчиво развиваться. Государство будет отстаивать интересы большинства людей, а не группу приближенных к трону. Потемкин долго раздумывал, Сергей тоже помалкивал. Всех его возможностей граф Алексеев не знал. Но лидерство Потемкина среди заинтересованных дворян Петербурга было бесспорно.

— Все финансовые рычаги будут в руках Сената, — медленно произнес Потемкин.

— Императрица или император никак не смогут повлиять на решения Сената. Даже награды будут в руках Сената. Надо восстановить патриаршую власть.

— Ты прав! Я хотел с тобой поговорить для привлечения на свою сторону. А ты оказался не только на моей стороне, но еще и далеко обогнал меня.

— Обогнать тебя сегодня никто не сможет.

— Не надо лести. Ты заставил посмотреть на проблемы дворянства, более глубоко и серьезно.

— За будущее своих детей волнуюсь.

— Поехали назад. После ужина повтори свои проекты, что Долгорукому с Воронцовым говорил.

Первоначально в идее ограничения абсолютной власти интересы всех слоев населения совпадут. Все без исключения в той или иной мере поддержат создание выборного Сената и Думы. Выборная власть изначально призвана для претворения в жизнь их интересов. Совпадут интересы в желании развить новые земли на юге России. Хороший шанс для всех, даже для мелкопоместных дворян. Они вынужденно перейдут к более эффективным формам сельского хозяйства, соответственно и увеличат абсолютную прибыль. Ведение войн «за идею» станет невозможным. Влияние на политику России со стороны более богатых стран столкнется с прагматизмом заинтересованных людей. Наибольшим сюрпризом для Потемкина станет выход из тени тех людей, которых сегодня он не видит в упор. Промышленники, торговцы и купечество громко заявят о себе. Они начнут диктовать дворянам свои условия. Семья Голицыных — самая богатая дворянская семья в России. Они традиционно стоит в стороне от всех дворцовых интриг. Занимаются только преумножением своего богатства. Но с созданием выборного Сената и Думы Голицыны неизбежно вложат деньги в депутатов. Группа лоббистов для продвижения своих интересов бесплатно не возникнет. И Строгановы внесут на свои нужды.

Промышленники с купечеством в стороне не останутся, скинут денежку и на Сенат, и на Думу. Втихаря денежки чеканить не получится, даже за золотые монетки голову снесут без разговоров. Кто умеет деньги считать, тот понимает, насколько такой шаг несправедлив по отношению к остальным участникам рыночной торговли.

Сергей за ужином раздумывал о возможном развитии событий. Потемкин многословно рассказывал Румянцеву об идее выборного Сената и Думы. Новизна подхода к ограничению прав Екатерины и ее сына будоражила их умы, увлекала новыми возможностями. Румянцев буквально смаковал право формирования государственного бюджета. Перевод Екатерины на оговоренное содержание. После ужина сели в креслах с видом на море, и Румянцев заговорил:

— Долгорукий прислал письмо с твоими предложениями по продолжению кампании. Я согласен с тем, что взятие крепости Решт для нас выгодно.

— Получение земель с хлопковыми полями и виноградниками весьма прибыльное дело, — добавил Потемкин.

— Горные племена трогать нельзя, с этим я согласен.

Со временем они войдут в состав империи без принуждения.

— Но я повторяю свой зимний вопрос. Почему ты уверен, что с взятием Измаила война закончится? — продолжил Румянцев.

— Взяв Измаил, ты открываешь дорогу на Стамбул.

Под крепостью положишь не менее ста пятидесяти тысяч турецкого войска. Султану нечем будет себя защитить.

— Я поведу свои пятьдесят тысяч на Стамбул и закончу войну взятием турецкой столицы.

— Не получится. Лучше спроси Потемкина, что он сделает на месте турецкого султана.

Потемкин с Румянцевым начали обсуждать возможные политические ходы турецкого султана. Сергей вспоминал историю русско-турецких войн. Давление русских войск на Балканах вынуждало Турцию выводить войска из Африки, Азии и Ближнего Востока. Сложившаяся ситуация давала возможность другим странам снимать сливки с богатых ресурсами регионов.

Когда в середине XIX века русская армия была готова взять Стамбул, началась странная Крымская война.

Странная для тех, кто не понимает, почему против объединенной англо-французской армии стояли одни моряки. Где была русская армия? В этом-то и изюминка!

У границ России стояла армия бывшего союзника против Турции. Вся австро-венгерская армия готовилась атаковать Россию. Проще говоря, вся Европа встала на защиту Турции…

Была в этой войне еще одна странность, которую обычно замалчивают не в силах хоть как-то объяснить. Одновременно с атакой Севастополя другая англо-французская эскадра атаковала маленькую крепость Охотск в Охотском море. Магадана тогда еще не существовало, а золото и алмазы в тех краях нашли через сто лет. Но эскадра из двадцати восьми кораблей с маниакальным упорством два года пыталась захватить маленькую крепость с шестью пушками. Пыталась высадить десант там, где сегодня начинается Колымская трасса. Через два года у защитников крепости подошли к концу запасы пороха. Было принято решение сжечь крепость и уйти в тайгу. Но французский адмирал, который привел эскадру к Охотску, неожиданно застрелился. Его коллега, адмирал английского флота, провел тщательное расследование. Факт самоубийства подтвердился. Были найдены странные бумаги, написанные по-французски, но не совсем понятно. Впрочем и история этого французского адмирала тоже не понятна.

Английский адмирал изначально не видел смысла в сражении за маленькую крепость в диких местах. Он подчинялся старшему по рангу французскому адмиралу. После смерти француза новый командир эскадры отдал приказ возвращаться.

История колонизации Америки, Африки, Индии и других мест пестрит именами фантомов. Неизвестно где и когда родившихся авантюристов, но точно знающих, куда идти и что делать. Тот же Колумб неизвестно где и когда родился. Капитан, не умеющий управлять парусным кораблем. Колумб получил известность как великолепный картограф. Он провел свою эскадр по пути нынешних океанских моторных яхт. Легко обошел регионы, опасные тропическими ураганами, про которые человечество узнало только в XX веке, с появлением метеоспутников. Колумб остановился в одном дне пути от богатых золотом берегов Флориды. Обеспечил себе чин вице-короля открытых земель. Дальнейшее поведение Колумба не менее загадочно. Его неумение себя вести с вельможами отмечают все современники. Очень странно для простолюдина XV века…….

Размышления Сергея прервались вопросом Румянцева:

— Как ты представляешь себе переход войск на юг Каспийского моря? Если я оставлю под Измаилом десять тысяч, то сорок тысяч надо перебросить в Астрахань…

— Никакой сложности. Войска переведи на Дон выше Азова, там мои буксиры с баржами встретят.

— За это спасибо!

— Большая армия здесь не нужна. Пять тысяч у Измаила и двадцать тысяч у Очакова. Еще десять тысяч в Бессарабии, Яссы надо взять.

— Верно говоришь! Бессарабия наша, а бессарабская столица у турок.

— Броненосцы и буксир смогут быстро перебросить твои войска от Очакова в любое место.

— Ты предлагаешь угрожать султану со стороны Дуная и нанести неожиданный удар через Каспийское море? Хитер ты, Алексеев, хитер и коварен.

— Кто бы про чужую военную хитрость говорил, только не генерал Румянцев.

— Ты предлагаешь из Астрахани прямо на Решт идти?

— Буксиры с баржами перебросят войска к устью реки Иловля, а на Волге у Дубовки будут ждать другие буксиры с баржами и два броненосца — «Безукоризненный» и «Безупречный».

— Успеешь до зимы войска перевезти?

— Мои люди готовятся в сентябре в Исфахан с торговыми предложениями идти.

— Сколько денег за переброску войск потребуешь, спросил Потемкин.

Я на Тамани с турецким генералом сговорился. Десять тысяч турок добровольно идут по этому ж маршруту в Дербент и Махачкалу.

— Зачем?

— Захватят побережье, пойдут по реке Терек удобное место искать под город-крепость. Ты отдай мне эти земли, вот и вся плата.

— А турецкого генерала куда денешь?

— Солдаты останутся на тех землях, дадим им казачьи права. Генерал пока не определился со своим будущим.

— Чем богаты земли? Не просто так ведь ты затеял дело.

— Земляного масла много, вот и решил освоить добычу. Весьма нужная вещь для паровых машин, особенно на броненосцах.

— Это сделаем, — снова вступил в разговор Потемкин, — земли сам берешь и имеешь право за собой оставить.

В обсуждении планов боевых действий на юге Каспийского моря Сергей принял самое активное участия Михаил принес нужные карты. Граф Алексеев показывал направления ударов и пояснял последующие экономические выгоды. Серьезное противодействие ожидается только в районе Араратской долины. После взятия долины Турция, возможно, попросит мира.

Коль скоро Швеция объявила войну России, то затронули и шведскую тему. Здесь Сергей рекомендовал не спешить заключать со шведами мир. Шведы должны почувствовать ответственность за последствия cвоих шагов. Сначала объявили войну, и флоты подрались у Гогланда. Ничего не получилось, предложили мир. Такой хор петь не будет! Объявили войну — и воюйте!

Или сдавайтесь. Сергей показал на карте заложенный недалеко от перевала город. Рассказал о своих планах и о переброске большого отряда татар с Крыма на Cкандинавский полуостров. Румянцев с Потемкиным с восхищением смотрели на Алексеева.

— Когда твои люди будут готовы атаковать шведов? — спросил Румянцев.

— Если серьезно, со стопроцентным успехом, то через год-два. Война со шведами должна затянуться. Если не получится, то пусть отдают свою территорию от Або по меридиану строго на север.

— Ты прав, надо проучить нахалов, тем более что в письмах пишут о крепких линейных кораблях, что ты со Средиземного моря пригнал.

Разошлись, когда уже начало темнеть. Сергей обошел свои корабли, затем сходил к палаткам своего отряда «янычар». Поговорил под звездами с Павлом и ушел к себе, там его уже заждалась Лиза.

«Безжалостный» и «Беспощадный» встретили восход солнца в море. Перед отходом Сергей детально проинструктировал офицеров Адмиралтейства. Убедился в правильном понимании поставленной задачи, только после этого корабли вышли в море. Граф с двумя офицерами был на «Безжалостном». «Беспощадным» командовал капитан Дерягин. Корабли шли в видимости берега, менее чем через час заметили три турецких крейсера. Корабли шли ближе к берегу, контролируя береговую линию и высматривая баркасы. Русские могли перевозить снабжение для своих войск на захваченных рыболовных судах. Непонятные корабли были замечены, турки повернули на перехват. В свою очередь повернули и броненосцы. Обе стороны сыграли боевую тревогу и выстроились в линию. На мостиках броненосцев опустили броневые заслонки.

«Безжалостный» поравнялся с флагманским крейсером и получил в борт около двадцати попаданий, броня загудела барабанной дробью…

— Хорошо стреляют, — сказал граф, — попадание более пятидесяти процентов.

Столь же кучно ударили и остальные крейсеры. Броненосец получил попадания и в боевую рубку, и в палубу. Несколько чугунных шаров со звоном отскочило от башен. Удовольствие растягивать не стали, броненосцы выполнили разворот, все вдруг на обратный курс.

Теперь вдоль левого борта турецких кораблей первым шел «Беспощадный». Сергей с офицерами наблюдали красочную картину обстрела. Чугунные ядра турецких кораблей разлетались от броненосца теннисными мячиками.

— Плохой у них порох, или пушки слабые — заметил граф — ни одно ядро не раскололось.

Броненосцы снова развернулись, пошли вдоль левых бортов крейсеров. Сергей скомандовал:

— Орудия на левый борт! Кормовая башня, товсь!

— Командуйте, — сказал граф офицерам и отошел в сторону.

Залпом башни снесло корму крейсера, ахтерштаг^[35] змеей взвился в небо. На турецком корабле быстро спустили паруса.

— Отплавались ребята, — улыбнулся граф.

На мостике внимательно следили за «Беспощадным». Все порадовались красивому залпу из носовой башни. Корма крейсера разлетелась не в щепки, в пыль.

На флагманском корабле заметались. Но достаточно быстро поняли бессмысленность любых действий и спустили флаг.

— Подведи корабль к борту, я поднимусь на флагман. Ты с Дерягиным бери калек на буксир и тащи в Очаков.

Сергей провел броненосцы под обстрелом для обучения офицеров. Дабы они правильно оценили понятие броненосец, узнали возможности кораблей. И самому было интересно узнать эффект боевого испытания. Листы обшивки корпуса испытаны стрельбой в Туле и вовремя ходовых испытаниях в Сясь. Но боевая стрельба — совсем другое. Разговор с командиром эскадры поучился интересный. Жаль, что нужной для графа информации тот не знал. В Очакове крейсеры перегрузили свои пушки с боеприпасами на флагман. Корабль доставит необходимые грузы и пушки в Таганрог генералу Такину Хомайну.

Появление плененных турецких кораблей вызвало уже привычный ажиотаж. Со всех сторон сыпались поздравления. Но возник и нешуточный спор между офицерами Адмиралтейства, их трое, а броненосца только два. Сергей сразу пресек конфликт, поставив трех капитанов по стойке смирно.

— Господа капитаны, первый от меня капитан Дерягин принимает «Безжалостный», второй от меня капитан Гудасов принимает «Беспощадный», третий от меня капитан Хадисов принимает «Безупречный». Вопросы есть?

— Где броненосец «Безупречный»? — спросил Хадисов.

— По готовности отправляйся в Таганрог. Мои люди доставят тебя на Волгу, где примешь корабль. Не забудь отправить в Адмиралтейство запрос на командира для броненосца «Безукоризненный». Нового командира сам обучишь. Вольно! Разойдись!

Сергей регулярно проводил занятия с командирами кораблей. Объяснял особенности боевого маневрирования колесных кораблей. Варианты тактического построения и использования оружия. Новая техника сама по себе не может привести к победе. Для этого надо умело использовать появившиеся возможности.

Лучше изначально все рассказать, дабы избежать обучения методом проб и ошибок. Во время Крымской войны был только один морской бой. Русский парусный фрегат был атакован английским колесным крейсером.

Бой стал классическим примером неумения правильно маневрировать. Капитан английского крейсера в боевом маневрировании делал ошибку за ошибкой. В результате неумелых действий английского командира, крейсер спустил флаг. Это был единственный морской бой в Крымской войне и единственная в истории человечества победа парусника против парохода.

За четыре дня патрулирования в западной части Черного моря броненосцы набрали более двадцати трофейных кораблей разных типов, включая военных. Tрофеи честно делились согласно с договором. Сергей отправил генералу Такину Хомайну две сотни пушек и вполне достаточное количество прочей амуниции и боеприпасов.

Пленные переправлялись в Екатеринослав и Александровск, где попадали в руки людей Тимофея.

Собрав достаточное количество кораблей, граф Алексеев сделал налет на Констанцу. Потом на Варну, Бургас и снова на Констанцу По данным разведки, которыми любезно поделился Румянцев, турки оттянули от Дуная часть войск для охраны своего побережья. Но все сливки с больших городов уже сняты. Морская пехота на кораблях Сергея состояла только из турецких солдат, которые хорошо ориентировались в реалиях своей страны. Налеты на города и поселки проходили без стрельбы. Корабли загружались тысячами тонн различных товаров. Принимали на борт тысячи пленных. Ho всему наступает конец. Однажды Румянцев сказал:

— Хватит. Сергей Николаевич, сегодня подписываю приказ о вводе в строй твоих броненосцев. Утром поднимаем Андреевский флаг.

Корабли показали хорошие боевые качества, — согласился граф, — способны перекрыть выход из Босфора. До ледостава моя верфь перегонит еще два броненосца.

— Аналогичные этим?

— Да, придут «Безукоризненный» и «Безупречный».

— Молодец, Алексеев, с четырьмя броненосцами мы туркам и дыхнуть не дадим. Весной прикажу перегнать с Каспийского моря «Бесстрашный» и «Беспокойный».

Граф Алексеев начал сборы для путешествия в Кривой Рог. Трофейные корабли отправились в Крым с десятью тысячами пленных семей из Констанцы. В Ялте возьмут десять тысяч татарских семей для Тронхейма.

Буксиры с баржами возили людей и добычу в Таганрог и Александровск. Через днепровские пороги начали прокладывать канал со шлюзами. Павел со свитой и фрейлинами поедут в каретах. Сергей верхом. Четыре сотни «мамелюков» очень гордились оказанной честью сопровождать наследника престола. Павел заметно оживился. Отношение в Очакове угнетало юношу, хотя он старательно не подавал вида.

Путешествие проходило спокойно. Ехали неспешно с длительными остановками на отдых, Южный Буг всех восхитил своей красотой и величием. В Кривом Роге остановились на три дня. Сергей бегло осмотрел строительные площадки. Шли интенсивные работы по строительству города, рудника и заводов. Действовали доменный, конверторный и прокатный цеха. Основное время заняло обсуждение проблемы, как вывезти богатого урожая До Днепра доехали по насыпи строящейся железной дороги. Сергей долго объяснял, что такое железная дорога и почему она необходима. Но Павел так и не понял принципиальной разницы между ней и обычным гужевым транспортом. На берегу Днепра за любовались картиной возведения моста.

— Мост тоже ты строишь? — спросил Павел.

— Необходимо соединить берега, иначе теряется смысл железной дороги.

— Неразумно тратишь деньги, — сказал Панин, — вместо всяких железных дорог и мостов выгодней построить себе дворец да статуи из Греции или Италии привезти.

— Насчет статуй ты прав, спасибо за умные слова.

— Всегда пожалуйста, тебе надо меньше по диким, землям да морям скитаться. Жил бы в Петербурге, как все люди, да житейского ума-разума набирался.

В Екатеринославе фрейлины наслаждались Днепром и садами. Сергей с Павлом проехали по железной дороге дальше. Необходимо проверить, как устроились новоселы. Добротные дома и собранный урожай впечатлили Павла. Крестьяне с гордостью показывали царевичу свое хозяйство.

— Тебя, Алексеев, можно ставить в пример всем остальным. Не каждый дворянин так живет, как твои крестьяне.

Что ответить Павлу? Крестьяне свободные, пришили на эти земли под льготную аренду земли. Каждый получил кредит на дом и инвентарь. И бригада Тимофея постаралась, заманивая людей на эти земли. Нет такой возможности у других дворян. На обратном пути осмотрели строительство коксовых батарей и сталеплавильных цехов. Со временем Екатеринослав станет центром металлургии.

Тимофей рекомендовал именно этот город. Трудно сказать, по каким критериям он делал расчеты, но свои выводы отстаивал упорно. Сергей и не спорил, город, расположенный на судоходной реке, выгоднее степного. Только посоветовал построить у днепровских порогов обводной канал со шлюзом.

В Тулу въезжали под колокольный звон и приветственные крики. Губернатор встретил у заставы в городе ждал пушечный салют. Павел с наставниками разместился в доме губернатора. Сергей с изумлением изучал новый интерьер своего дома. Мебель выглядела очень изящно. Ценные породы дерева и слоновая кость дополнялись агальматолитом, яшмой, нефритом и другими уральскими самоцветами. Тонкая резьба по дереву и камню не отягощалась позолотой. Наборный паркет прикрыт коврами. Каждая комната имеет свое лицо.

Привлекает красотой и уютом без вычурного роскошества Кремля или Зимнего. А по деньгам-то выходило дороже. Благо, что кругом одни трофеи, и делают все великолепие рабы. Хотя рабами они были привезены в Россию, здесь живут и работают как свободные люди.

Пока Павел и фрейлины устраивались на новом месте и отдыхали после длительной поездки, Сергей воспользовался случаем и встретился со своим «генеральным штабом». Главной новостью было завершение нелегальной чеканки денег. Варфоломей Сидорович быстро изготовил станок непрерывной чеканки денег. Придумал автоматическое наполнение денежных ящиков. Монеты чеканили фактически в открытую, под видом испытания станков. Весь нелегальный запас золота и серебра менее чем за месяц превратили в рубли. Деньги развезли по своим банкам. Сейчас ждали поступления из Петербурга монет нового типа. Монеты своей чеканки можно будет пустить в оборот только после официального поступления новых денег.

Пока новые монеты были только в Петербурге и в Москве. В этих городах доходы Сергея превышали расходы. Нет большей глупости, чем держать деньги «про запас». Впрочем, ещё большая глупость — держать своиденьги в чужом банке.

Деньги должны работать, на них надо строить заводы.

Создавать доходное производство. Для этих целей выгоднее даже взять кредиты, потом вернуть долг с высокими процентами. Но сложить деньги мертвым грузом в «резервный фонд», авось потом выручат! Такой делец в бизнес идет один раз, чтобы прогореть. Не спасет его ни авось, ни резервный фонд. Макроэкономика отличается от микроэкономики только количеством нулей в описании сделок.

Граф Алексеев посмотрел на новые монеты. Четкий и рельефный аверс и реверс с рифленым гуртом. Вполне обычный для XX века вид, но очень даже революционный для восемнадцатого.

— Сколько сделано резервных станков? — спросил граф.

— На складах в Сяси стоит двенадцать готовых. Не считая двух для Сеуты и одного для Тронгорода.

— Какого Тронгорода? — удивленно спросил граф.

— Мы так между собой зовем твой Тронхейм. Еще один станок стоит здесь, в Туле, для испытания новых матриц.

— Понятно, пусть будет Тронгород, я не возражаю.

Кстати, как там дела?

— Азид Шериф обустраивается на новом месте, судя по письмам, все хорошо. Мы, со своей стороны, готовим людей и ведем организационную подготовку.

— Надо соблюсти все формальности, договориться со зверобоями в Исландии и Гренландии.

В Туле задержались на восемь дней. Решение накопившихся вопросов и составление перспективных планов забирало много времени. Практически весь день Сергей был с Павлом. На обсуждение особых тем мог выкроить не более тридцати минут. Конечно, большое волнение вызвала информация о предстоящих выборах в Сенат. Перспектива создания Государственной думы обязывала к немедленным действиям. Тимофей и Иосиф Аврумович незамедлительно приступили к подбору нужных людей. Одновременно решили расширить географию издания газеты. Никому из членов «генерального штаба» не надо было расписывать возможные перспективы и необходимость составления «черных схем».

Раньше начнешь — лучше подготовишься. Проработали планы по созданию нефтеперегонных заводов. Просчитали выгодные пути транспортировки нефти и нефтепродуктов. Сотню мамелюков решили оставить в Туле для обучения стрельбе из новой пушки и шестиствольного миномета.

Первый день в Туле начали с осмотра фарфорового завода. Павлу преподнесли именной столовый сервиз.

— Какая прелесть! — не удержался наследник от восхищения.

— У Екатерины ничего подобного нет. Корабли, железо, пушки — это понятно. Но твои познания в тонких материях для меня неожиданны.

Фрейлинам подарили по чайному сервизу. Они визжали от восторга, как маленькие девочки. Во второй половине дня Сергей провел совещание по перспективным направлениям в производстве фаянса и фарфора.

В частности, поставил вопрос об изготовлении статуэток И прочих безделушек. Предложение понравилось и, как всегда, обещало хорошие прибыли. Павел заинтересованно слушал предложения и даже принял участие в обсуждении. Но сразу поскучнел, как только разговор пошел о деньгах. Фрейлины после обеда остались дома рассматривать подарки. Принялись делиться своими впечатлениями на листах бумаги. Дамы безотлагательно сели писать письма всем своим знакомым и друзьям.

Второй и третий день посвятили стекольному заводу.

Осмотрели цеха оконных стекол, стеклянной посуды, искусственного хрусталя и цеха бижутерии. Cepгей был удивлен объемом производства бижутерии.

— Хозяин, ты, наверно, в Тамбове прошел мимо этих цехов, — сказал управляющий, — они вдвое больше нашего бижутерии делают.

— Твоя правда, в Тамбове линзами интересовался и организацией производства очков для близоруких и дальнозорких людей. Значит, выгода хорошая от бижутерии?

— Еще какая! Вот эти бусы нам обходятся по одной копейке, купцы ящиками берут за пять копеек Моисей Мертель тоннами забирает, по четыре рубля за штуку платит.

— Вон оно как! Не ожидал таких барышей!

— Иосиф Аврумович мурлычет и жмурится, как кот, когда я приношу ему месячный отчет по этим цехам.

Павлу подарили огромный набор фужеров и стаканов из зеленого хрусталя, чем привели юношу восторг. Фрейлины также получили подарки.

Четвертый день выбил фрейлин из равновесия, и они прекратили дальнейшее хождение по заводам.

Посещение ювелирной фабрики лишило молоденьких красавиц желания куда-либо идти. Особенно после предложения поучаствовать в создании украшений для них самих. Павлу вручили украшенный драгоценными камнями медальон с гербом Тулы. Широкая и изящная цепь с тонким узором, сапфирами и корундом красиво ложилась на грудь наследника.

— Ты, Алексеев, все больше и больше удивляешь меня. Твое производство изящных вещей выше всяческих похвал.

— У меня три завода по изготовлению стекла и фарфора, знающие люди ведут поиск по всей России.

Шикарная мебель в Сяси и посуда в Туле по своей красоте превосходят все, что я видел у европейских торговцев.

— Скоро новые заводы откроем, нашли нужную глину и песок, ювелирный хрусталь на Урале нашли.

— Ювелирный хрусталь? Никогда не слышал про такое.

— Перед отъездом фрейлины обязательно наденут.

Только знающий человек от бриллиантов отличит.

— Где ты столько мастеров ювелирного дела нашел?

Сотни рядами сидят.

— Из этих сотен только несколько десятков — настоящие мастера, остальные учатся на стекле и меди.

— Мастеров из Европы выписал или в плен захватил?

— Большинство из России, чуть больше десяти из Европы и столько же арабов, сами друг у друга учатся и молодых учат.

— Я не увидел бриллиантов. Ты их в Амстердаме оставил?

— Нет, все алмазы здесь. Мастера еще не решаются приступить к работам. Для пробы делают различные украшения из ювелирного хрусталя.

— Что за яйца делают за левыми столами?

— Подарочные пасхальные яйца.

— Пасхальные яйца? До Пасхи почти год!

— Вот через год и получишь от меня в подарок пасхальное яйцо.

Павел до конца рабочего дня ходил между рядами мастеров-ювелиров. Всматривался в их работу и старался понять конечную цель. Но никого от работы не отвлекал.

Так, шаг за шагом, Сергей осматривал заводы вместе с Павлом. На наследника произвело впечатление производство часов и литье пушек. Но процесс установки линера^[36] в ствол ему не показали. К новым металлообрабатывающим станкам Павел отнесся безразлично. Сам граф Алексеев был поражен столь быстрым развитием важного направления в промышленности. Искренней хвалил Варфоломея Сидоровича, обеспечившего технологический рывок на уровень начала XX века. Деньги и люди — вот все, что необходимо для строительства железных дорог. Все остальное уже есть.

В воскресенье с утра пошли смотреть футбол. Игроки показали все свое умение и азарт, азарт передался и наследнику. Цесаревич к концу игры даже осип от собственного крика. Новая игра очень понравилась Павлу.

Сходили в цирк, посмотрели бокс, погуляли по городскому парку. Павел снова удивился, узнав, что парк для простого рабочего люда и построен на деньги Алексеева. Попили в городском парке чая с кисленькими леденцами и подушечками, наполненными вишневым вареньем. Вечером пошли в театр, где посмотрели «Золушку». Пьеса понравилась и Павлу, и фрейлинам. Когда публика и актеры потребовали на сцену автора, то под бурю оваций на сцену вышел граф Алексеев.

В понедельник получили сообщение из Петербурга. Русский флот разгромил шведскую эскадру и патрулирует Балтийское море совместно с датчанами.

Если всех эта новость обрадовала, то Сергея озадачила. Историю морских сражений он помнил. Гогландское сражение должно было случиться год назад и закончиться вничью 1: 1. Граф Алексеев немедленно собрал свой «генеральный штаб». Некоторые вопросы в присутствии наследника пришлось обсуждать полунамеками или записками. Письмо графу Потемкину пришлось надиктовать за спиной Павла. Незачем ему знать о таких планах и предложениях. С Екатериной все необходимые детали Григорий Алексеевич согласует сам Павел кое-что понял и с удивлением спросил:

— Неужели ты собираешься воевать со Швецией в одиночку?

— В одиночку воюют короли, за спинами которых стоят армии. Я одинокий разбойник и планирую сделать набег. Могу незаметно для шведов выбежать из-за спины твоей матери.

— И снова примешься за грабеж.

— Здесь грабеж не выгоден, но прибрать к рукам кое-что смогу.

— Да шведы тебя размажут, как муху!

— Если мух можно было легко размазать, они давно бы вывелись. Однако летают и мешают добрым людям.

— Так в чем твой план? Вы так непонятно между собой говорили! Понял только, что шведов воевать хочешь, да тысячу своих мамелюков заворачиваешь.

— У меня в Сяси на ходовых испытаниях шесть броненосцев.

— Как называются новые корабли?

— «Безудержный», «Бесподобный», «Безнаказаный», «Беззастенчивый», «Безрассудный» и «Беспристрастный».

— Чудные имена дал. Что корабли будут делать?

— Дал команду подготовить и шведам под хвост перца подсыплю.

Ты пойдешь на этих кораблях разбойничать против шведов?

— Да, именно это я хочу сделать, и пользу российской короне принести.

В последний день, когда Павел и фрейлены собирались в дорогу, Сергей смог свободно поговорить со своими соратниками. Обсудили сложные вопросы, первостепенная задача оставалась прежней, Кривой Рог, антрацитовые шахты и нефтепромыслы.

Заводы-Екатеринослава и Александровска надо развивать.

Здесь будущее металлургии, отсюда пойдет дешевая сталь. Урал далеко, железная дорога будет через пять-десять лет.

Конструкторское бюро сидело за чертежами, от «изобретенного» велосипеда до задач по разработке технологии нефтекокса.

В Москве Павел и фрейлины занялись привычным делом. Балы и приемы сменялись пустопорожними разговорами.

Такая занятость мешала фрейлинам оказываться в нужное время в спальне Сергея. Но и только. О сопровождении графа во время его походов по заводам дамы забыли напрочь. Только Павел был рядом с утра и до обеда. Но после обеда его время занимали обязательные визиты. В свою очередь, Сергей не спеша обходил свои заводы. Время до прихода нового посыльно-пассажирского судна надо использовать с максимальной пользой. Они ждали «Стрижа», который, как и первый кораблик, был размером с речной трамвайчик. Благодаря конструкции паровых машин и колес, судно получилось очень быстроходным. Первый трамвайчик — «Ласточка» — убежал из Москвы в Очаков за Потемкиным. В Москве придется задержаться до прихода второго кораблика.

Время позволило досконально осмотреть все свои заводы. В том числе новую ткацкую фабрику. Ее решили построить в связи с большими запасами хлопка. Необходимо изучить ткацкое производство. Найти какиелибо идеи по модернизации станков. Невозможно придумать что-то путевое, глядя на все со стороны. Лучше построить фабрику и нанять толковых инженеров.

Удачно получилось с целлюлозно-бумажным заводом.

Благодаря ему вышла третья модификация бумагоделательной машины. Сергей взял с собой весь «генеральный штаб». Они ежедневно в спокойной обстановке занимались планированием дальнейших действий. После завершения строительства в Нижнем Новгороде придется искать место для новых судостроительных заводов. На юге в перспективе только один завод, в месте под условным названием Николаев. На севере было таких мест было два — Ярославль или Ижевск. На юговостоке, кроме Астрахани, ничего не выходило. Нужен лес, время стальных корпусов еще не скоро. Массового производства металла ждать не меньше пятидесяти лет.

Своими заводами весь мир сталью не обеспечить. Листопрокатное производство уже есть. Но первоначально необходимо снизить стоимость самой стали. Для этого необходима не только дешевая руда. Нужен дешевый уголь и его производное — кокс.

— Тимофей, на тебя еще одна забота ложится.

Сергей взял нужную карту.

— Вот, смотри, два места. Здесь, на севере, недалеко от реки Обь, и здесь, на юге, на реке Томь. Эти места богаты углем.

— Понял, хозяин, места разведаем, а земли сразу выкупим. Но шахты на тех землях трудно будет развивать.

— Надо только уголь найти и показать. Мы эти земли в аренду уральским заводчикам отдадим.

— Такой подход мне больше нравится. Нужные люди.

У меня есть, земли выкупим быстро и дешево.

Уголь сыщем и дорого уральским заводчикам в аренду отдадим.

На заводских причалах пришвартовался новый посыльнопассажирский кораблик "Стриж".

Начались сборы домой, в Петербург. Хотя у графа Алексеева как такового понятия «дом» не было. Были настоящие дворцы, один, в три этажа, строился в столице на Екатерининском канале, еще один, трехэтажный дворец, в Москве. Дома в Тамбове, Туле и Сяси, но ни один из них не был «домом», куда человек хотел бы вернуться. Из всего, что он имел, больше привлекала усадьба в Тамбовской губернии. Вероятнее всего, причиной служили воспоминания о прошлой жизни.

2 Шведская Чума

«Стриж» резво шлепал палицами гребных колес, радуга крыльями расходилась от кораблика к берегам Волги. Павел со свитой и фрейлины в молчании сидели в креслах. Утомительное и интересное путешествие на юг России заканчивается. Ночью будет Мариинская система шлюзов, завтра, еще до обеда, кораблик ошвартуется у Дворцовой набережной. Граф Алексеев был в своих мыслях и планах, он надеялся в первый же день улизнуть из Петербурга в Сясь, даже если Екатерина прикажет быть на ужине, он уедет ночью…

Однако все сложилось по-другому. До обеда, как и планировалось, пришли в Зимний дворец, где их без задержки провели в кабинет императрицы, которая усадила Павла с наставниками и Сергея, затем внимательно посмотрела на фрейлин и велела им быть во дворце назавтра.

— Ответь честно, Алексеев, какая степень риска была для наследника престола, когда ты его потащил в войска?

Павел попытался что-то сказать, но мать его сразу осадила:

— Молчать!

— Если честно, то риска не было вообще, разве я похож на самоубийцу?

— Ты военный человек, и для тебя никакой угрозы в войсках не могло быть, а Павел — ребенок.

— Именно об этом я говорю, ты мне не простишь любой царапины на наследнике, это я и подразумевал, говоря про самоубийство.

— Ты, оставив Павла наедине с врагами, заставил меня переживать целый месяц.

Сетовать на Павла, который не скрывал своего презрения и враждебности к убийцам отца, не стоило. Наследник престола открыто показывал свое отношение к этим людям, не задумываясь о возможных последствиях. Он считал себя выше всех, не сомневаясь в своем праве казнить и миловать. Причем юношеский максимализм напрочь исключал дипломатию и интриги. Слишком прямодушен и самоуверен был Павел, не имея друзей и сторонников, он обзавелся многими серьезными врагами.

— К наследнику относились совсем равнодушно, — ответил Сергей.

Екатерина подняла бровь, посмотрела на Панина, тот утвердительно кивнул головой.

— Завтра придешь во дворец в два часа пополудни, сегодня вечером в доме Лопухиных тебя ждут все послы, — Екатерина улыбнулась, — очень понравились мои портреты на новых рублях, будут просить машины для чеканки денег, ты послам не отказывай, мне не с руки портить отношение с Европой.

Разговор с послами Сергей Николаевич сразу перевел в деловое русло, незачем попусту терять время на взаимные комплименты. Подобный подход понравился, и разговор повели напрямую. Практически всех европейских послов интересовали колесные пароходыСлухи о броненосцах, которые хозяйничают на Черном море, будоражили Европу, поэтому послы начали разговор с волнующей темы:

— Граф, наши правительства пытались разместить заказы на вашей верфи в Сяси, но управляющий и главный корабел отказывают, говорят, что нет возможностей.

— Они честны с вами, действительно, верфь загружена заказами до октября следующего года, верфь строит корпуса кораблей, а вам нужны колесные паровые буксиры, следовательно, нужны паровые машины и котлы, все совсем не так просто, как кажется.

— Почему вы строите только буксиры и не строите паровые корабли?

— Если не считать броненосцев, которые уже прошли испытания в Черном море, первый пароход будет готов через месяц, и после испытаний в открытых водах можно будет принять решение о дальнейшем строительстве с учетом неизбежных изменений.

— Но ваши броненосцы показали превосходный результат, у наших правительств точные сведения, что Турция вывела с Черного моря все свои корабли.

— Господа, вы должны понимать разницу между Черным морем и открытым океаном. Черное море не больше Финского залива, и никто не знает, как колесный корабль поведет себя в открытых водах.

— Мы вас поняли, граф. На каких условиях вы возьметесь за строительство кораблей для наших стран?

— Насколько я знаю, пять тысяч человек из Англии уже прибыли в Нижний Новгород, и заказ на прессы для почтовых марок выполнен, этих людей мы переведем на изготовление паровых котлов и машин, но на построить новые верфи.

— Исходя из ваших слов, можно сделать вывод, вам нужны люди.

— Мне потребуются не менее десяти тысяч человек, из них тридцать процентов я отправлю на заготовку и распиловку леса. Еще десять процентов будут работать на транспорте, остальные — на верфи и на котельномеханическом заводе.

— Нам известно, что на Черном море вы захватили в плен не менее пятидесяти тысяч человек, вы вывезли людей из шести городов и многих деревень.

Вот она, разница между европейцами и русским дворянством. Европа уже понимает истинную цену рабочих рук. Граф Алексеев вывез из турецких портов черноморского побережья намного больше людей.

Турки просто постеснялись назвать истинную цифру.

Это его люди, и они останутся на юге для создания и развития промышленности Малороссии. Делиться рабочими peсурсами ради решения европейских проблем граф не собирался. Его продукция нужна европейским странам, вот пусть и помогают ему на правительственном уровне, а он им пообещает сладкую конфетку.

— От турецких крестьян на заводах пользы никакой не будет. Они как копались в земле, так и будут копаться, только уже на земле моей. Под ваши заказы построю завод и верфь здесь, в Петербурге, где вы сможете контролировать выполнение своих заказов.

— Ваше предложение приемлемо, чем еще мы можем помочь?

— Поговорите с Екатериной по поводу земель, я хочу построить заводы и верфь недалеко от Императорского фарфорового завода, немного выше по Неве.

— Мы думаем, что Екатерина Вторая пойдет нам навстречу, и земли под заводы и верфь вы получите.

— Рядом с заводами построю дома для ваших представителей, которые будут наблюдать за строительством кораблей.

— Хорошее предложение, возможность контроля на много повысит доверие к вам и вашим кораблям — Я пришлю кораблестроителя, с которым вы оговорите проекты кораблей.

Завод и верфь начну строить своими людьми из Сяси, как получу разрешение от императрицы.

Договор с европейскими послами более чем выгоден. Сергей получит достаточное количество рабочих для котельно-механического завода и верфи. Кроме этого его управленцы и банкиры обрастут дополнительными связями и возможностями. Вот только броненосцы на экспорт его заводы строить не будут. Нет, никому не откажет, просто поднимет цену за стальной лист до заоблачных высот.

Машины для чеканки денег изготовит после получения необходимой информации по матрицам формы монет.

Вечер граф провел в развлечениях, вернувшись, увидел в своей кровати Лизу. «Просто семейная идиллия», — подумал он, но женщина идиллию разрушила:

— Сереженька, я ночью уйду, а рано утром к тебе прибежит Елизавета, после обеда вы оба будете заняты.

Вот так, все просто, никаких условностей.

К назначенному времени Сергей пришел в Зимний дворец. Екатерина сама вышла к нему и, взяв под руку, вывела на Дворцовую набережную, где стояли баржи с серебряными рублями.

— Вот твоя доля, надо бы все это куртуазно обставить, но ты сам виноват, нельзя нам прилюдно друг другу раскланиваться.

Чем дальше я от дворца, тем труднее узнать о моих намерениях, раньше вокруг моих заводов соглядатаи прочих промышленников вились, сейчас отставные солдаты уже иностранцев ловят.

Прибалтийские дворяне на тебя жалуются, говорят твои люди крестьян сманивают, ещё из Польши чуть ли не тысячами вывозишь, я своих крестьян освободила, а ты их на свои земли сманил.

— Мои южные земли уже заселены, нужны люди для твоих золоторудных шахт. Из Дании в Сибирь менее двух тысяч приехало. Крестьяне нужны на Омские и Южно-Уральские земли. Рабочих там много, а крестьян нет. Обозы в одну сторону железо везут, в обратную — пшеницу, мясо на стол только с охоты на дикого зверя.

— Что еще надумал? По твоим глазам вижу — Приготовь мне каперское свидетельство на шведов, «богини» еще не готовы для похода, хочу своих людей на шведах потренировать.

— Ха, на шведах потренировать! Шведы не турки, смотри, они на тебе сами потренируются.

— Через неделю доверенный человек за каперским свидетельством придет, приготовь один полк для гарнизонного постоя в Выборге.

— Если ты Выборг возьмешь, дарую пожизненное право на беспошлинную торговлю. Павел показал твой план защиты Петербурга от наводнений. Будь готов выступить перед учеными, если они одобрят, сам и построишь.

Сергей с поклоном совсем не по-светски поцеловал Екатерине пальчики обеих рук, посмотрел императрице в глаза и, не оглядываясь, спрыгнул на «Стрижа». На кораблике уже сидели люди из его банка. Тем временем буксиры, торопливо пыхтя, подходили к баржам.

То что сегодня Екатерина вернет ему семь миллионов рублей, он знал заранее. «Стриж» побежит оповещать его банки, и двадцать пять с половиной миллионов рублей вынырнут как законные деньги.

В Сяси строился большой завод с литейнопрокатным производством, с металлообрабатывающим и котельно-механическими цехами. Захудалый поселок превратился в город с крупным портом.

Место удобное и Сергей планировал довести количество рабочих как и в Нижнем Новгороде, до двухсот пятидесяти тысяч. С той лишь разницей, что в Сяси все будет его собственностью.

Руда в Сясь будет поступать из Норвегии и надо думать о Беломорско-Балтийском канале Но пока железо идет с Урала, Тимофей плотно контролирует поставки. Нижний Новгород и Сясь фактически проглотили весь экспорт железа из России.

Интересные изменения: Россия до конца XIX века была крупнейшим мировым экспортером железа. А тут вдруг железа не хватает, хотя внутреннее его производство увеличилось в семь раз. При этом экспорт машин и металлоизделий возрос только по деньгам, практически всю продукцию поглощал развивающийся внутренний рынок.

Сразу после приезда Сергей собрал инженернотехнический совет и рассказал о перспективах строительства нового завода и верфи, которые получили название «Алексеевские верфи». Решили собирать корабли по иностранным проектам с минимальными изменениями, если заказчики не потребуют иного. Не совсем удобно, придется возвращаться к деревянному килю.

Но воля заказчика на первом месте. Петербургский котельно-механический завод будет заниматься только сборкой из узлов и деталей, поставляемых с Сясь.

— Господа инженеры, — сказал граф, — перед вами новая задача — сделать плавучую механическую лопату, способную за один раз загрузить телегу.

Хозяин, ты нам посмешнее задание найти не можешь? — возмутился Евстафий Петрович Боголюбов.

Где это видано: лопата размером с телегу?

— Надо расширить Мариинскую систему, надо построить канал от Волги до Клязьмы, надо построить канал от Онежского озера в Белое море. Реки надо соединить каналами, обычными лопатами копать придётся пятьдесят лет.

— Это мы понимаем, не томи душу, говори про свою новую задумку.

Сергей подошел к доске и схематично нарисовал паровой экскаватор на плашкоуте. Смысл уловили сразу, идеи и предложения посыпались, как горох из мешка граф сел рядом с Боголюбовым и сказал:

— Говоришь, лопата смешная? А молодежь сразу в идею вцепилась… Смотри сюда.

Сергей на листочке изобразил схему разложения вектора сил на стреле экскаватора:

— Это самое главное, иначе вся конструкция будет неустойчивой.

— Твоя голова, хозяин, — просто кладезь всяких диковинных предложений. Вот жду рассказов наших моряков на броненосцах. Когда шведа воевать пойдёшь?

— Через неделю морскую пехоту подготовлю и пойду на Выборг.

Пора шведского короля прижать к ногтю. Чуть что объявляет нам войну. Получит по соплям — сразу попросит мира.

… До сегодняшнего дня шведы восхищаются делами Карла XII. Любят вспоминать и говорить о временах, когда Швеция являлась великой державой. Король захотел собрать лавры Александра Великого.

Разгромив под Нарвой русские войска, он двинулся в Польшу. Разгромив армию Августа II и приняв клятву в вассальной преданности от Станислава Лещинского, Карл XII пошел на Россию. Но здесь вмешалась Османская империя. Король получил финансовый допинг под обещание освободить Крым.

Отсюда и появление шведских войск под Полтавой.

По всем расчетам, русским должен был наступить конец. Мощная шведская армия вместе с польской кавалерией, качественные медные пушки.

Здесь еще Мазепа поспешил принести клятву вассальной преданности. Но не срослось, побили шведского короля.

Вернувшись домой через Турцию, Карл XII не успокоился и пошел войной на Норвегию, где и был убит.

Выстрел в висок из пистолета. Стрелял его личный адъютант. Офицеры и солдаты дружно поклялись, что это случайная норвежская пуля. Почему так? За что современники невзлюбили великого короля? А все объясняет последующий нейтралитет шведов. Карл XII ушел на войну с шестьюдесятью тысячами солдат, поставив под ружье все мужское население страны. Золотые и серебряные рудники Шеллефтео позволяли содержать огромную армию. Только вот вернулся король с двадцатью солдатами. За двадцать лет Швеция потеряла все свое мужское население. Демографический кризис аукается Швеции до сегодняшнего дня. Не зря турки прозвали Карла XII «Деревянная башка». Но это другая история.

Через неделю «Безудержный», «Бесподобный», «Безнаказанный», «Беззастенчивый», «Безрассудный» и «Беспристрастный» с четырьмя сотнями морской пехоты прошли Кронштадт и к полуночи подошли к входу на Транзундский рейд. С моря пройти в Выборг невозможно, два узких прохода между островами защищены береговыми батареями, стоящими в пятидесяти метрах от оси фарватера. Четыре мощные артиллерийские батареи появились у фарватера после выхода России на Балтику.

Непреодолимое препятствие для парусных кораблей, но не для броненосцев. Шведские береговые батареи трудно разрушить.

Защита пушек хоть и простая, но вполне надежная. Деревянные срубы засыпаны валунами, получились гранитные стены двухметровой высоты. По аналогичной схеме была выполнена «Линия Маннергейма», дешево и сердито. Правда в XX веке были добавлены бетонные капониры с пушками, но на дворе XVIII век, цемента еще не знают, и Сергей не представляет технологии его изготовления.

В темноте броненосцы спустили десантные шлюпки и стали ждать сигналов с берега. Еще в прошлом году граф Алексеев ввел на своих кораблях сигнальные фонари с керосиновыми лампами и зеркальными отражателями. Переписал по памяти азбуку Морзе, которую моряки сразу назвали «азбукой света». Насколько Сергей помнил, правый по ходу остров самый большой и соединен с материком, поэтому Сергей решил высадиться на него. Не то чтобы не доверял своим морским пехотинцам, просто решил встряхнуть свои мысли, добавить адреналина. Ежедневные упражнения в рукопашном бое требуют регулярного применения навыков…

Десантные шлюпки с полусотней морских пехотинцев тихо подошли к берегу примерно в километре от батареи. Каково расположение батареи, казарм и прочих построек — никто не знал, поэтому солдаты растянулись цепью. Так будет больше шансов, что в тылу ничего не останется. Казарму и конюшни увидели сразу, чуть дальше стоял жилой дом для офицеров. Тихо всё окружили, никаких часовых нет. Нашли дом командира батареи: первое помещение безлюдно, следом что-то похожее на штабную комнату. Осторожно открыли левую дверь: три кровати, похоже на комнату денщиков. Пустили в ход ножи. В другом помещении оказалась одна небольшая комната с кроватью, адъютанта слегка придушили и связали. Командир батареи спал с женщиной, возможно — жена, но и ей пришлось претерпеть некоторые неудобства. Оставить ее несвязанной — визг поднимет на весь гарнизон Перед казармами собрались почти все пехотинцы.

Батарея, пороховой погреб и офицеры под контролем.

По-шведски никто не говорил, и с допросом офицеров ничего не вышло.

В двухэтажной казарме было четыре помещения. Дневальные тихо дремали у столика со свечкой, проснуться им не дали. Последний шаг, самый простой, безоружные люди спокойно спят, под окнами стоят пехотинцы. По команде во все помещения одновременно с керосиновыми лампами над головами вошли солдаты с топорами наготове и скомандовали «подъем». Шведы несколько засуетились, но быстро оценили свои шансы на жизнь. С берега в море начали сигналить, и вскоре послышался шум колес, буксир подогнал баржу, и пленных без спешки завели на нее. Подсчет показал: две сотни солдат, двенадцать офицеров и одна женщина. Сергей со своим десятком верхом на трофейных лошадях отправился к другой батарее, которая защищала вход во внутреннюю гавань Выборга.

Рядом с батареей оказался небольшой поселок на два десятка домов. Спешились и привязали к забору лошадей. У небольшого причала стояло три галеры на десять пушек каждая, но это не проблема. До Выборга еще далеко, в случае неудачи можно из пушки пальнуть. Разобрались с назначением зданий, и нашли саму батарею, до подхода шлюпок убрали часовых зачистили караульное помещение.

Подождали сигнал с острова против, после чего повязали офицеров. Быстро сняли вахтенных, которые стояли толпой возле одной из галер. Бросок абордажных топоров — и вахтенные, обливаясь кровью, забились в судорогах.

Галеры оказались без экипажей. Матросы и морская пехота спали в домах напротив причалов. Подошли шлюпки, десантники начали выгонять солдат и матросов на улицу. Вытащили из постелей и прочих жителей поселка, среди которых оказался один шведский полковник. Буксир потащил на выход трофейные галеры, которые решили сразу поставить на якорь у Зимнего дворца. С галер предварительно сняли три пушки с боезапасом.

На всякий случай, вдруг в Выборге пригодится.

Броненосцы вошли в город открыто и нахально.

Высадили основной десант с пушками практически на центральную площадь.

Дежуривший на площади полицейский долго не мог понять, чего от него требуют. Сначала только таращил глаза, но потом благоразумно отвел русских офицеров в участок, дальше пошло по правильной линии. В сопровождении полицейских повязали городское и военное начальство.

После короткой разъяснительной работы отправили гарнизонного адъютанта на шведские передовые рубежи. Броненосцы-заняли основные позиции, один корабль отправился сопровождать до Кронштадта буксиры с пленными.

Сергей погулял по городу, который мало напоминал тот Выборг, в котором он несколько раз бывал в конце XX века. На следующий день заработал привычный конвейер, буксиры доставляли в город русский полк, обратно вывозили пленных шведов. Приказчики пересчитывали трофейные пушки и прочее оружие с припасами, полковые кассы оказались намного богаче городской казны.

Полицию оставили в покое, приказав выполнять обычные обязанности. Смена власти не должна отразиться на порядке в городе.

Три шведских полка пришли в город в походном строю с флагами и пушками. В таком же порядке полки погрузились на баржи. Что им оставалось делать?

Проявлять героизм, питаясь лесной ягодой и сражаясь палками? Снабжение хранится на складах крепости.

Граф Алексеев пришел в Зимний дворец после завершения перевозки пленных. Екатерина встретила Сергея в кабинете, где они обменялись подарками: императрица получила ключ от Выборга, а Алексеев — обещанный сертификат на пожизненное право беспошлинной торговли. Оба были довольны, граф протянул Екатерине учетную книгу, которую императрица сразу открыла.

— Так и думала, что останусь должна, — сказала Екатерина.

— Так не последний набег, итог подведем после войны, у меня в Сяси шведский генерал и четыре полковника с прочими офицерами. Неплохой будет выкуп.

Настал день готовности «богинь». Семен Афанасьевич Писарев построил экипажи возле «Афродиты», «Аттики» и «Артемиды». Илларион Афанасьевич Писарев построил экипажи напротив «Афины», «Ариадны» и «Андромеды». «Панацея» стояла с торца пирса, и Семен Савельевич Шакунов построил свой экипаж вдоль барка. Торжественное построение получилось буквой "П".

Сначала граф Алексеев вручил новым офицерам кортики, затем сказал короткую речь:

— Господа, вы идете в Средиземное море, в новый каперский рейд, где вас уже ждут друзья и союзники, командиром эскадры назначен Семен Афанасьевич Писарев, его заместитель — Илларион Афанасьевич Писарев.

Офицеры вышли из общего строя и встали рядом с графом Алексеевым, который продолжил:

— Эскадра разделится на две части, которые будут патрулировать вход в Адриатическое море и восточные подходы к острову Кипр. «Панацея» имеет свою задачу и через полтора месяца вернется в Петербург. Удачи и богатых трофеев!

Семен Афанасьевич и Илларион Афанасьевич Писаревы начали отдавать команды. Моряки принялись готовить корабли к отходу.

Ради выполнения задуманных планов по захвату некоторых шведских городов Сергей решил отправить с эскадрой и «Панацею». Корабль после выгрузки в Сеуте должен взять подготовленный в Танжере и Кадисе товар и доставить его в Петербург. Броненосцы пошли с эскадрой до Копенгагена. В самом узком месте пролива Зунд со стороны Дании стояла крепость Хельсингер, а со стороны Швеции — бывшая датская крепость Хельсингборг.

Корабли подошли к крепости Хельсингборг на рассвете. «Богини» с подхода встали на якорь и спустили десантные шлюпки. Шесть броненосцев слажено открыли огонь по крепостному замку и береговой батарее. Датский король в свое время не построил защитной стены, полагая, что для пушек береговой батареи достаточно простой насыпи. Пушечные залпы разбудили жителей обоих городов. Встревоженные люди выбежали из своих домов. Если из шведского города народ стал убегать, то на датской стороне все сбежались на берегу. Ширина пролива — около километра, и датчане хотели посмотреть на развитие событий.

Шведы так и не успели сделать ответный выстрел.

Огромные ядра разнесли в кирпичную крошку замковые постройки и юго-восточный угол самого замка. Солдаты и офицеры в панике бежали вместе с жителями.

Офицеры где-то на окраине города остановили воинов крепости и начали организовывать сопротивление. В самой крепости были уже солдаты Сергея. Из окна замка мигал сигнальный фонарь, сообщая о готовности вести корректировку огня.

— Быстро ребята сработали, менее часа прошло с первого залпа, — сказал Семен Афанасьевич.

— Я сразу обратил внимание на высокий уровень подготовки нижних чинов, и вообще на кораблях графа Алексеева какая-то особая обстановка, — ответил Семен Савельевич.

Через два часа после начала обстрела к берегу стали подходить шведские солдаты и офицеры.

Гарнизон города и крепости состоял только из одного полка, и сопротивление было быстро сломлено.

Да и какой смысл стоять шеренгой поперек улиц, если русские ружья стреляют в три раза дальше?

Никто не хотел изображать из себя мишень, штыковая атака оказалась бесполезной, русские заходили в дома и открывали огонь через окна.

В результате такой атаки одна шведская рота лежала посреди улицы. Убежать из города не получалось, русские преследовали и продолжали расстреливать в спину. Для шведов сложилась безвыходная ситуация, когда не получается ни напасть на врага, ни убежать от него…

Буксиры приступили к перевозке пленных шведов на датский берег. Вместе с первой партией пленных на берег спрыгнул и русский офицер, которого толпа зевак приветствовала криками. Несколько солдат из абордажной команды встали в оцепление вокруг пленных, так, на всякий случай. Офицер направился к датскому генералу, который с насыпи наблюдал за событиями на другом брегу пролива.

— Господин генерал, командир эскадры сообщает, что крепость и город Хельстнгер взяты, и предлагает помощь в переброске ваших войск в захваченный город.

— Чем сейчас заняты ваши солдаты?

— Грабят крепость и городскую казну.

Датский генерал раздумывал недолго. Хельстнгер был взят шведами у датчан пятьдесят лет назад. Сама Швеция организовалась как государство и вышла из состава Датского королевства двести лет назад. Справедливость должна восторжествовать.

— Мои солдаты будут готовы часа через два. кто у вас командует?

— Эскадрой командует граф Алексеев.

— Прошу передать мои поздравления графу Алексееву и просьбу перебросить через пролив пятьсот солдат моего гарнизона.

Русский офицер вернулся на буксир, а генерал начал действовать. Первым делом отправил в Копенгаген гонца, затем приказал готовить к переправе один батальон.

Средиземноморская эскадра взяла часть трофеев и ушла в Амстердам. Баржи отошли после завершения погрузки трофейных пушек, пленных и прочих заслуживающих внимания вещей. Сергей на броненосце «Беззастенчивый» обошел походный строй буксиров.

Две баржи были пустыми, и несколько барж можно было уплотнить, пленных взяли менее тысячи.

— Василий Тихонович, передайте на корабли приказ, — обратился граф к командиру броненосца «Безнаказанный». — Следуем в Треллеборг, у нас слишком много свободного места на баржах.

Защелкали шторки сигнального фонаря, команду флагмана подтвердили все корабли.

До Треллеборга осталось идти два часа. На броненосцах были военные экипажи Екатерины, которые, по официальной версии, изучали корабли и проводили флотские испытания.

Но всем было понятно, что наряду с этой задачей военные моряки занимаются пиратскими акциями против шведов под флагом графа Алексеева, Буква закона не нарушена, граф имеет каперскии патент и вправе набирать любой экипаж. Правда, с уходом основной эскадры, на броненосцах осталось только полторы сотни морских пехотинцев. Но для набега на Треллеборг, где никто не ожидает нападения, этих людей вполне достаточно.

Эскадра прошла по Неве прямо в Сясь.

В городе пленных разделят и отправят на различные заводы или крестьянские поля. Часть людей добавят на строительство новых заводов и верфи на Неве. Ко времени поступления из Европы обещанных десяти тысяч рабочих заводы уже будут построены. Вновь прибывшим из Европы рабочим граф Алексеев найдет другую работу.

Послам нечего возразить, налицо стремление графа Алексеева пораньше приступить к строительству кораблей. Баржи встали у верхних причалов торгового порта, городские приказчики привычно принялись за сортировку людей и трофеев.

К завтрашнему дню составят опись с калькуляцией, Екатерина получит свою законную долю с набега.

Граф Потемкин ждал Сергея Николаевича в Сяси, где поселился в гостевых комнатах дворца. Встреча была дружеской, но разговор начался с упреков Алексееву:

— Так нельзя, Сергей, — начал Потемкин, — твои поступки начинают уже смущать Петербург. Ты становишься в России заметным человеком, а живешь хуже мелкопоместного дворянина.

— Не понял. Тебе мой дворец не понравился?

— Дворец-то как раз очень хорош, да прислуги нет, дворецкого нет, денщиков нет. Во дворце всего человек двадцать, и те уборкой комнат заняты, в походах ты всегда один.

— Почему один, со мной всегда мой личный десяток.

— Твой личный десяток — это отличные и преданные тебе воины, а слуги где? Тебя в Очакове служанки Фрейлин обихаживали, смотри, поздно будет, когда слухи о твоей скупости пойдут.

Сергей был вынужден согласиться с правотой Григория Алексеевича.

Даже вещевой и продовольственный паек офицера русской армии рассчитан на прокорм двух денщиков и двух лошадей. Старшему офицеру выдавался паек на четырех денщиков и четыре лошади.

— Спасибо, что указал на промашку, я все время в пути. Возвращаясь в дом, не задумывался о бытовых удобствах.

Из всех домов графа Алексеева были обустроены по всем правилам дворянской жизни только дома в Тамбовской губернии.

Дом в Тамбове обустроила Аграфе на, и этот дом всегда был полон родственников.

Усадьбы в Тамбовской губернии обустроил двоюродный брат Петр. Он один жил сразу в двух усадьбах, хотя, по его письмам, и там часто бывали гости, особенно после визита Павла. Не теряя времени, Сергей отдал приказ управляющему, в любом случае все его поездки по России начнутся в Сяси.

Перешли в рабочий кабинет, где Потемкин внимательно выслушал планы Алексеева насчет кампании против шведов. В итоге Григорий Алексеевич, как и Екатерина, только недоверчиво покачал головой.

Сергей не собирался никого убеждать в своей правоте. Не прошло и ста лет, как Европа перестала воевать толпой и додумалась до воинского строя. Военные снова из обретали методы ведения боя, ушедшие в небытие вместе с гибелью Римской империи. Византия отгородилась от европейских варваров и даже добавила к традиционному орлу вторую голову, которая уже смотрела на западные рубежи. В свою очередь, западные соседи хоть и воевали толпой, но сделали все для разгрома Византии.

Третий и четвертый крестовые походы были лены непосредственно против Византии. Армию Фридриха Барбаросса разгромили объединенными силами Византии и русских князей. Дальнейшие победы нал «непобедимыми» и «великими» королями и рыцарями всей Европы дорого обошлась России. Князья не смогли набрать войско для встречи в поле татарской орды а Византия не смогла противостоять Османской империи.

Татары фактически захватили Россию, а турки осадили Вену, столицу священной Римской империи.

С помощью крестовых походов была уничтожена родина христианства, сирийцы и египтяне из христиан стали мусульманами. История крестовых походов кардинально отличается от голливудской версии. В Голливуде так и не поняли, почему македонская фаланга Александра дошли до Индии, не потеряв при этом ни одного солдата.

В Европе, однажды додумавшись до строя, сделали из этого метода непреложное правило, чем и собиралсявоспользоваться Сергей. Он не полководец и не имеет в своем распоряжении даже одного полка. Но он полагал, что есть возможность захватить у шведов значительную территорию и взять в плен треть всей шведской армии. Потемкин, прохаживаясь по кабинету графа, внимательно выслушал план пиратской кампании:

— Не верю я в твои задумки, у тебя только тысяча сто шестьдесят человек морской пехоты. Шесть твоих броненосцев я обещаю оставить за тобой до начала зимы, но они мало чем помогут.

— За броненосцы спасибо, а то Адмиралтейство на меня давит, ссылаясь на черноморские результаты.

— Турецкие корабли просто сбежали из Черного моря. Только твои корабли беспрепятственно вывозят татар из Крыма. Румянцев с Долгоруким понять не могут, как ты умудряешься и воевать, и дружить с турками.

— Личные дела не должны мешать государствен отношениям — вот и вся наука. Ты два полка в захваченные мной города введешь?

— Если указанные города возьмешь, то на четыре полка смело рассчитывай, и рудник с заводом будут твоими. Это мое слово.

Оставив Николая Кочеряко встречать прибывающий с Дона отряд, граф Алексеев снова вышел в море. Броненосцы разделились на два отряда, три корабля патрулировали северное побережье Финского залива в районе полуострова Гангут. Вторая группа кораблей вместе с буксирами и морской пехотой отправилась грабить шведские города. До прибытия в Сясь отряда полковника Аксеки Йозгата эскадра успела качественно вычистить пять шведских городов. Патрулирование у Гагута тоже принесло свои плоды. Броненосцы привели нам на буксире восемнадцать шведских галер с тремя пехотными полками на борту. Попытка шведов отбить Выборг закончилась пленом без единого выстрела. В результате Сергей захватил в плен уже более семи тысяч шведских солдат. Хвастаться перед Потемкиным он не стал, справедливо полагая, что тот получает всю необходимую информацию сам.

В городе Шеллефтео выходной был один раз в месяц. В день, когда королевские галеры вывозили месячную добычу золота и серебра. Золотые рудники Шеллефтео были крупнейшими в Европе. Серебряные по добыче превышали все немецкие и французские рудники вместе взятые. Они уступали только серебряным рудникам Испании и Англии. Шеллефтео являлся сердцем Швеции, с XVI века бесперебойно снабжая страну золотом и серебром. Эти рудники и послужили фундаментом, на котором возникло государство под названием Швеция.

До этого в Скандинавии было одно государство викингов, которое называлось Дания. Залежи золота и серебра обнаружили на землях князя Густава, который, опираясь на обнаруженные богатства, начал воевать со своим королем. Сначала Густав захватил все земли соседних князей, до Великих озер. В 1523 году он объявил себя королем и назвался Густав I Ваза. Через тридцать лет Швеция начала экспансию на восток, сначала оккупировала земли финнов, затем напала на Россию.

Король чеканил монеты и платил солдатам, остальные деньги шли на оружие и покупку хлеба.

На этот раз галеры с золотом и серебром Шеллефтео встретились с броненосцами. Корабли, во избежание недоразумений, дали со ста метров холостой залп из своих трехсотпятидесятимиллиметровых пушек. На галерах все поняли правильно и приняли с буксиров тросы. Так, под охраной двух броненосцев, месячная добыча шведского короля направилась в Петербург. Залп пушек послужил сигналом для дрейфующей четверки броненосцев, которые дружно вошли в порт Шеллефтео. Пиратские корабли разделились на пары и начали расстреливать оба форта. Мощные ядра выбивали из стен гранитные блоки, морская пехота расстреливала солдат, не давая им возможности выйти из ворот замка. Береговые батареи стояли за насыпью перед стенами форта. Пушки смотрели в море, а броненосцы были уже в порту. Основная часть морской пехоты высадилась в городе и начала сгонять жителей к причалу, поднялся обычный крик и плач.

Cергей смотрел в бинокль, контролируя общую ситуацию. Его «янычары», не стесняясь, гнали прикладами людей к причалам. Крепости доживали последние минуты. Они строились с целью отражать нападения с моря и оказались беспомощными, когда броненосцы стали расстреливать их со стороны порта.

— Павел Елисеевич, — сказал граф командиру броненосца, — дайте команду «Безудержному» и «Бесподобному» прекратить обстрел фортов и дать один залп по губернаторскому дворцу, затем действовать помощь десанту.

Башни развернулись, залп снес часть дворца, паника в городе только усилилась.

— Павел Елисеевич, высаживайте десант на крепость и прикажите одному буксиру взять людей с причала для погрузки пушек на баржи, передайте на «Безрассудный аналогичный приказ.

Гарнизон в городе хоть и большой, но привыкший к полицейским функциям. Посему сопротивления практически не оказал. Попробуй трепыхнуться, когда на тебя в упор смотрят огромные пушки. К вечеру население притихло, и «янычары» занялись привычным грабежом, один отряд уехал к шахтам с повозкой аммонала. Буксиры с веселыми гудками потянули полные трофеев баржи. Дворец губернатора вычистили на сто процентов и заставили жителей разобрать несколько домов по бревнышку. Этими бревнышками заполнили все помещения дворца. Через шесть дней город Шеллефтео опустел, вывезли все. Шахты без спешки взорвали, все здания подожгли. От нестерпимого жара стены губернаторского дворца осыпались кирпичной крошкой.

Броненосцы, не дожидаясь возвращения всех барж, пересекли Ботнический залив и столь же нахально высадили десант на восточном берегу, в городе Бьернборг.

Это было основной целью всей шведской авантюры графа Алексеева. Здесь было самое крупное в Европе месторождение меди и кузница шведского оружия, Сергей желал прибрать это богатство к своим рукам.

… Когда в начале XIX века русская армия разгромила шведов, англичане за это месторождение отсыпали Александру один кораблик серебра Но с одним условием: новая территория получает автономию, фиг вам, а не деньги. Когда Сталин с дури решил завоевать Финляндию, англичане ему сразу объяснили, каким будет развитие событий. Иосиф Виссарионович согласил ся принять в подарок Выборг и выторговал обратно Печенежский медно-никелевый рудник… Но в XVIII веке англичане еще только начинали грабить Индию и не могли лихо отсыпать тысячу тонн золота и серебра.

Сергей осмотрел завод и рудник. Тоска: ручной труд и лошади. Собрал управленческий персонал и объяснил, кто в доме хозяин. После этого представителей шведских властей отвели на баржу. В городе оставил сотню «янычар», и у входа в порт батарею трехсотдвадцатимиллиметровых пушек. Затем короткий визит к серебряному руднику, который пополнил баржу пленными. Отряд уменьшился на пятьдесят человек и три пушки. Столь же нахальный налет на Або неожиданно встретился с организованным сопротивлением. Гарнизон подготовился к наскоку русских кораблей, крепостная артиллерия открыла прицельный огонь.

— Передать на броненосцы, бить южную сторону крепости, командирам кораблей определить интервалы между залпами шведов и перед залпом менять позицию корабля.

Ядра выбивали из гранита искры, но стены обещали простоять до вечера. Буксиры прошли под прикрытием броненосцев и высадили десант в центре города. «Бесподобный» и «Безнаказанный» ушли следом для поддержки «мамелюков». Сопротивление в городе сломили быстро. Исход боя решили мощная артиллерииска поддержка и дальнобойные ружья.

За эти же три часа оставшиеся четыре броненосца сбили с крепостной стены шесть из двадцати пушек Неожиданно ответный огонь прекратился, повидимому, медные пушки перегрелись, что случается при интенсивной стрельбе.

— Подводи броненосец к стене, — скомандовал Алексеев и побежал вниз переодеваться.

По дороге заглянул в каюту Николая Кочеряко — Десятку боевой сбор, — крикнул граф на ходу — берем крепость.

Николай поднял руку, что означало «понял», и побежал по коридору к своим ребятам. Сергей быстро переоделся в абордажную броню, вставил в петли топоры, зарядил и вложил в портупею пистолеты, патронташ, порох. Попрыгал на месте — ничего не болтается и по пути не потеряется. С переборки у выхода на палубу снял абордажный крюк и побежал на полубак. Павел Елисеевич уперся форштевнем в крепостную стену.

В шхерах у гранитных островов глубины большие. Высота крепостной стены — три метра, граф с разбега: забросил абордажный крюк и быстро поднялся наверх.

Крепостной дворик был на два метра ниже стены и посередине, в пятидесяти метрах от Сергея, стояла шеренга из ста солдат с ружьями на изготовку. Граф встал в полный рост и после команды шведского офицера нырнул обратно за внешнюю сторону стены. От удара курка по кремнию до выстрела полторы-две секунды — вполне достаточно чтобы укрыться. На полубаке уже собрался его десяток. Абордажники выжидающе смотрел на своего командира. Первыми, нетерпеливо поводя плечами, стояли чеченцы, братья Шариф и Магид из рода Гадиевых, казаки Потап и Андрей поправляли друг другу амуницию, шестеро татар молча смотрели на хозяина.

Раздался ружейный залп, и Сергей снова оказался на стене, отбежал десяток шагов вправо и выстрелил из пистолета. Быстро перезарядил и посмотрел на шведов, шеренга невозмутимо прочищала шомполами ружейные стволы. Пока солдаты подготовятся к одному выстрелу, он успеет сделать пять. Сдвигающийся затвор позволяет вкладывать пулю и пороховой мешочек неродственно через казенник. Сергей навел пистолет на шведского офицера, который спокойно смотрел на графа. Дуэль из дорогих пистолетов обычно проводиться на десяти шагах, а здесь пятьдесят метров. Выстрел отбросил офицера, пуля-жакан шансов остаться в живых не дает. Сергей оглянулся, весь его десяток на стене, каждый успел сделать по выстрелу.

— По одной гранате и в казарму, — крикнул граф.

К ногам солдат покатились чугунные шары, каждый начинен килограммом пороха. Сергей побежал по стене в сторону ворот у маленького причала.

К воротам крепости примыкал дом коменданта, дальше, вдоль тыловой стены крепости, стояли казармы. Сергей поднялся на площадку и сдернул с флагштока шведский флаг. Шеренгу солдат разметало взрывом, абордажный десяток бросился на врага и в минуту покончил с противником. Комендант крепости вышел из дома и протянул свою шпагу:

— Вы граф Алексеев по прозвищу Шведская Чума? — спросил комендант.

Сергей посмотрел на матроса, который поднимал над крепостью русский флаг, и ответил:

— Это еще не чума, подождите недели две, и тогда вы узнаете всю радость жизни.

Комендант подошел к останкам солдат:

— Хорошо, что в крепости было только сто ружей.

Вы вдесятером способны убить весь гарнизон. Ваш выстрел из пистолета бесподобен, никогда не слышал о столь метком стрелке.

Сергей Николаевич промолчал, его умение стрелять ни при чем. «Вальтер» XXI века имеет прицельную дальность двадцать пять метров, «магнум» — только шесть метров. Из кольта могут прицельно стрелять только герои Голливуда. Это устрашающего вида opyжие имеет прицельную дальность всего три метра. Скорость полета пули, убойная сила, дальность и прочие параметры не имеют отношения к точности полета пули. Все заокеанское оружие отличается непредсказуемой траекторией полета пули. Кстати, весь мир в спортивной стрельбе из пистолета под боевой патрон использует только тульский пистолет ТТ. Вроде бы у ТТ весьма средненькие параметры, но это единственный пистолет в мире, способный пробить любой бронежилет. В XXI веке оружие делают для того, чтобы продавать, а не для того, чтобы убивать.

В XVIII веке тульские заводы графа Алексеева выпускают весьма серьезные нарезные пистолеты и ружья, a свои пушки Сергей решил держать при себе. Однако бой с береговой батареей на входе в порт Або дал повод серьезнее продумывать налеты на шведские города.

— Стройте гарнизон, — сказал граф, — скоро подойдут баржи. Почему вы так быстро прекратили огонь?

— Порох закончился, никто не предполагал, что береговая батарея будет вести бой три часа, за это время мы могли утопить весь русский флот.

— Стреляли вы посредственно, мои корабли получили не более пятнадцати попаданий, я решил, что ваши пушки перегрелись.

— Пушки могли выдержать еще пять залпов, отсюда и ограничение по запасам пороха, но на ваших кораблях стоят огромные чугунные пушки с высокой скоростью стрельбы. Я сегодня увидел просто невероятное оружие.

Сергей не стал ничего говорить коменданту насчет своих пушек, лучше промолчать. Даже несмотря на то что его технологии никто не сможет повторить.

Граф Алексеев со своими морскими пехотинцами и одним броненосцем остался в Або. Надо дождаться ушедший в Тампере отряд. Он свою задачу выполнил, медные рудники и заводы захвачены. Осталось захватить медные и серебряные рудники в районе Тампере.

Потемкин выполнит свои обещания, сомнений не было.

Никто не осмелится перечить лидеру русского дворянства. Да и все возрастающее богатство графа Алексеева увеличивает число завистников. Сергей к чинам не рвется, интригами не занимается, ничего не просит, со всеми одинаково доброжелателен. Но главное — он холост, этот фактор может пересилить любые комбинации интриганов.

Посланный в Тампере отряд вернулся с хорошей вестью и двумя сотнями пленных. Из Петербурга прибыл буксир с отрядом инженеров и управляющих. Необходимо быстро модернизировать заводы и рудники, открыть еще два филиала Тульского банка оружейников.

— Каково твое впечатление о заводе, хозяин? — спросил Алексей Иванович Нагонов, которого Тимофей назначил директором медных рудников и заводов.

— Успел осмотреть только литейное производство, Как минимум надо с десяток паровых машин. Везде работают одни женщины, прокатных станов вообще нет, только плющильные машины да молоты.

— Что же они делают с таким оборудованием?

— Пушки льют и медные листы выбивают для покрытия днищ своих кораблей. Убожество, одним словом.

— Рабочий день сокращаем, как на всех литейных производствах, или временно оставим прежние четырнадцать часов?

— Сначала осмотрись и составь заявку на машины, после этого для литейного производства восемь часов, на прочих — девять с одним выходным.

— А почему на заводах и рудниках работают только женщины?

— Так все мужчины в армии. Уже двести лет шведские короли поголовно забирают всех мужчин на службу.

Бригада инженерно-технического персонала привезла с собой почту. Из Сяси сообщили о прибытии корабля с каучуком и приложили письмо из Кадиса от Габриеля Гильена. Управляющий Александр Фомич Попов писал о больших запасах красного и черного дерева. Слоновую кость приходится вывозить на склады в Нижнем Новгороде. Генеральный управляющий всеми делами в Сяси предложил увеличить цеха резчиков по дереву и кости. Это все лирика, с такими вопросами Тимофей без подсказок справится. А вот слова: «из Танжера привезли еще десяток кованных в Индии сундуков» — заставили задуматься. Капудан — паша Азид Шериф снова сделал удачный захват английского каравана.

Ох и осторожно здесь надо, никто не спасет, если увидят его уши в этом пиратском беспределе. Пират без каперского свидетельства не проживет и года. Первый же посредник сдаст властям, получив в качестве вознаграждения не менее четверти добычи. Но приятно получить большие деньги, каждый сундук не менее трёх миллионов рублей. Если мелкие камни только в двух сундуках, то его банк получит пополнение в двадцать миллионов рублей. Особо крупные камни надолго лягут в специальное хранилище в Нижнем Новгороде.

В письме генерального управляющего всеми его банками были две важные приписки. Тульский банк оружейников открыл филиал в Севилье, Моисей Меогель получил оба станка. Станки — самое важное сообщение, можно начать неограниченную чеканку золотых и серебряных рублей. Это позволит ввозить рубли в Россию, слишком много активов набралось в Амстердаме и в Кадисе. Теперь его люди вывезут золото и серебро в Сеуту, а оттуда уже деньгами ввезут в Россию. Письмо от Тимофея традиционно напоминало краткий отчет и впервые не содержало жалоб на нехватку людей. Правда, были жалобы на нехватку кирпича, что заставляет снимать людей со строительства металлургических предприятий на строительство кирпичных заводов.

Почти двести тысяч человек за полгода — это серьезное пополнение трудовых ресурсов. В этом году Сергей планировал увеличить количество рабочих еще на пятьдесят тысяч человек. Письмо из Кадиса Сергей прочитал последним, Габриель Гильен сообщил о передаче всех денег и активов в открывшийся в Севилье банк. Но писал он не ради этого. Получена лицензия на поиск и разработку золота в Калифорнии. Король Испании разрешил графу Алексееву оставить себе сто процентов прибыли с золотых рудников. Было единственное условие: все добытое золото должно доставляться в королевское казначейство. Да, господа испанцы явно объелись золотом, ну ничего, Ленские прииски начали работу, скоро в России золотые и серебряные деньги перестанут быть дефицитом. Еще одна хорошая новость от Габриеля Гильена — король Испании разрешил перевозить русское золото Клондайка через озеро Никарагуа.

В планах Сергея достигнута еще одна важная цель.

До XX века основной транспортной магистралью с запада Америки в Европу было озеро Никарагуа и вытекающая из него река Пунта-Горда. Корабли грузились или разгружались в тихоокеанском порту Сан Хуан дель Сур. Соответственно разгружались или грузились в порту Сан Хуан дель Нор, что в Карибском море.

— У меня к тебе вопрос, хозяин, — Алексей Иванович Нагонов прервал размышления графа.

— Тимофей на ежемесячном совещании предложил найти объяснение твоим решениям по золотым приискам. Понять, почему о золоте на реке Клондайк ты сказал Екатерине, а про золото на реке Сакраменто известил короля Испании.

— Что ответили господа управленцы?

— Два часа высказывали различные предположения, но к единому мнению не пришли. Большинство полагается на твою хитрость, меньшинство считает, что ты хочешь дружить и с императрицей, и с испанским королем.

— Для определения причин необходимо разложить по полочкам основные возможности страны. Армия России — семьдесят тысяч человек и флот Финского залива. Это даже выше максимального предела. В стране нет серебра для выплаты положенного жалованья, сам знаешь, что серебро частями платят. Основное жалованье натурой идет, мясом, зерном, крупой и сукном.

— Так с июня платят в срок, а в июле разрешили пайки деньгами брать, ты же много серебра в апреле привез.

— Привез много, и сами в Туле рублей начеканили, только купцы до сих пор друг другу векселя пишут. Не хватает в России серебра, а о золоте и говорить нечего. Англия и Испания каждый месяц сотни тонн привозят с заморских территорий.

— Наши горы серебра из банков уже реками потекли. Одних заводов да верфей на пятьсот тысяч рабочих строим.

— Это другая сторона наших дел. Армия шведов — сорок тысяч человек, это предел, мужчин не хватает. Англичане с французами по полмиллиона на службе содержат, испанцы с турками миллионные армии имеют.

— Я тебя не понимаю, хозяин, вопрос задан про золотые прииски, а ответ про солдат.

— На реке Клондайк работать не просто, там срубили острог на сотню казаков и привезли тысячу золотоискателей. Да пять сотен крестьян с сотней казаков на реке Ванкувер посадим.

— Крестьяне-то зачем?

— Золотоискателей кормить. На реке Ванкувер крестьяне пшеницу два раза в год собирать будут. Мясо у аборигенов можно купить, а вот как инструменты привезти и золото вывезти?

— А в чем проблема?

— Хочешь — через Охотск, хочешь — через океан, а полтора года везти надо.

— И ты решил один прииск испанскому королю показать? Испанцы повезут туда снабжение, а ты его дальше на Клондайк…

— Правильно понимаешь, свое золото повезем через испанские колонии под защитой испанских солдат и кораблей.

— Тогда дорога в Петербург всего два месяца займет.

Надо снова писать письмо Тимофею, в Голландии лучшие специалисты по каналам и шлюзам. Нет новостей из Амстердама, Сергей поручил Петру через голандские фактории купить нужные земли и организовать плантации каучуковых деревьев.

Первый корабль с каучуком пришёл, а о плантациях ничего не слышно.

Хотя далеко от Европы до каучуковых деревьев, и новость будет в пути больше года.

— Ты не слышал о корабле, что турецкое трофейное оружие в бунтующие английские колонии повез?

— С золотом в Танжер вернулся. Хороший галеон снарядили, легко от английских кораблей ушел.

— А почему с золотом? У бунтовщиков серебра больше.

— Не знаю, приказчик писал, что основные сражения англичан с французами — возле золотых приисков.

Возможно, повстанцы боятся потерять золото и спешат пустить его в оплату. Под новые поставки даже аванс золотом дали.

Война за независимость только разгорается, основной силой повстанцев были революционные войска французских колоний. Приход Наполеона к власти ускорил развязку. Диктатор отправил в Америку половину французского флота и пятьдесят тысяч солдат.

Французский флот перетопил всех английских адмиралов. Семь французских штатов и бывшая шведская колония Пенсильвания взбаламутили два английских штата и три бывших голландских. В результате колонисты общими усилиями победили англичан. Голландия в этот период воевала с Англией и внесла значительный вклад в победу североамериканцев. Голландцы оказывали помощь оружием и выступали посредниками в финансовых операциях. Все банки Манхеттена были ещё филиалами амстердамских банков…

Война североамериканских штатов против англичан сильно отличается от голливудской редакции войны за независимость. Фактически это была часть англофранцузской войны. Впрочем, и «гражданская воина» Севера против Юга не соответствует полированной редакции. Две страны со своими правительствами, армиями, флагами и гимнами, французы — основное население Юга… И вдруг — «гражданская война». Причём в этой «гражданской войне» англичане открыто помогали северянам…

Но это другая история, граф Алексеев добывает в первую очередь деньги. А самый выгодный бизнес — это продажа оружия любителям пострелять друг в друга. В Танжере скопился большой запас турецкого трофейного оружия, и быстроходный галеон неплохо поработает. Умный и опытный голландский капитан в октябре получит в Кадисе новый корабль, мачты на семь метров выше и реи на три метра длиннее. Конструктивные изменения дадут увеличение скорости в полтора раза. Внешне обычный испанский галеон, за которым англичанам никак не угнаться, а за Lmdengraht гоняться вообще бессмысленно…

В январе Сергей заложил в Кадисе верфь, и теперь корабли этой верфи обеспечивали все океанские перевозки. Колесные пароходы с Сясьской верфи предназначены для работы в Тихом океане. Модернизированный проект будет перевозить грузы между Европой и Россией. Европейские специалисты уже раскусили секрет парусных кораблей графа Алексеева. Хотя он и был очевиден: снасти для поддержки мачт изготовлены из стальных тросов. Это позволяло сделать мачты более высокими и увеличить площадь парусности кораблей.

Секрет-то прост, да вот сделать стальные тросы совсем не просто. Нет еще в Европе этих технологий, а сделанные вручную тросы стоили очень уж дорого.

Янычары отдыхали в Або почти неделю, потом попросились в набег, граф был занят встречей войск и отправил корабли с баржами в Марианхамн, назначив старшим Павла Елисеевича. Пиратский набег вышел удачным, Сергей разрешил еще один набег на Евле.

Сам по-прежнему был занят с генералом Матаниным, который привел два полка из Двинска.

— Не могу поверить, что ты взял три города с пятью сотнями солдат, — говорил генерал. — Когда я получил приказ подготовить полки для переезда в Швецию, решил, что шведа воевать будем. А тут все уже готово, только занимай квартиры.

— Шведы могут попытаться вернуть утерянные города, не забывай про медные и серебряные рудники и заводы.

— Ты мне хорошие пушки отлей, по слухам, Екатерина эти земли и заводы тебе отдаст.

— Две батареи в Бьернборге и Нюштате я тебе отдам. Сюда двадцать пушек привезу взамен шведских.

— Ты мне медные пушки давай, зачем мне чугунные?

— Мои пушки прошли испытания на четыре тысячи выстрелов, перегрева нет, и стреляют дальше. Ствол не разорвет, даже если ты этого захочешь.

— Ружья твои все хвалят. Мои солдаты подарок приготовили, когда узнали, что ты в Або.

— За подарок спасибо, пусть несут, я пивом им отвечу, если не возражаешь.

— Пиво можно, от пары кружек вреда не будет.

О пушках твоих разговоры слышал, но в деле не видел.

Подарком оказалась двадцатисантиметровая модель нарезного ружья со сдвигающимся затвором пороховой камеры. Приятно получать знаки признания от простых солдат, это говорит об их отношении к выпускаемому оружию. Сергей, в свою очередь, заказал на пивоваренном заводе пиво на три тысячи человек.

Буксиры привезли поздравительные письма от Екатерины и Потемкина. Императрица поздравляла в восторженно-поучительных тонах. Григорий Алексеевич писал по-дружески просто, с намеком на выполнение обещания. Набег в Евле принес неплохой барыш, в основном пленными и оружием. Денег взяли из городской и крепостной казны. В Турции люди жили намного лучше. После прибытия обещанных пушек и последних двух полков Сергей решил проверить обстановку в Шеллефтео. Восстановительные работы следовало максимально задержать. Командир посланного на разведку броненосца доложил:

— Обнаружил на развалинах крепости у входа в гавань две новые батареи.

— Шведы ничего не поняли, мы разнесли береговые батареи вместе с крепостями, а они ставят на развалины новые пушки.

— Я им это и объяснил, на полном ходу провел броненосец в гавань и с тыла сбил все пушки.

— Молодец, правильно сделал, пусть немного подумают.

— На месте города в палатках стоят войска, примерно три полка, дальше в сторону шахт стоят палатки рабочих.

— В городе ведутся строительные работы?

— Никакого шевеления, по-видимому, все работы только на шахтах.

— Молодец, хвалю за грамотно проведенный дозор, завтра в три часа утра отход, как раз шведам завтрак испортим.

Шведский гарнизон в Шеллефтео разбудили залпы броненосцев. В промозглое и моросящее дождем осеннее небо взлетали обломки пушечных лафетов. По гранитным камням причалов с тоскливым звоном катились сбитые полковые пушки. Шведский генерал нашёл самый худший способ разместить свои пушки. Шесть батарей были установлены в ряд на краю причала, шесть броненосцев сделали по залпу с носовой башни. После этого корабли, шипя паром, встали у причалов. Буксиры за завесой моросящего дождя в пяти километрах севернее и южнее порта Шеллефтео высаживали десант. Сергей смотрел в бинокль на суету шведского лагеря. В центре, как и положено по всем уставам, стояла штабная палатка. Офицеры отдавали солдатам приказы, небольшая группа на лошадях выехала на рекогносцировку.

Полки вышли из палаточного лагеря через тридцать минут. Несколько торопливо начали боевое построение напротив броненосцев.

— Странное решение, — сказал граф, — видимо, y шведского генерала совсем нет боевого опыта.

— Только сумасшедший может выстроить напротив кораблей пять тысяч человек в четыре шеренги. Солдаты побегут после первого залпа.

Что правда, то правда. Один залп — и тридцать шесть трехсотпятидесятимиллиметровых чугунных шаров футбольными мячами полетят в ровные шеренги солдат. Прыгая по земле, ядра пробьют широкие кровавые просеки. Двух таких ударов никто не выдержит, Сергею пора готовиться к отходу на «Панацее», а значит, нужно спокойствие и мир со шведами. Он уже взял в плен четырнадцать тысяч шведских солдат, убитых никто не считал. Если взять в плен стоящих перед ним сейчас, то армия Швеции будет ополовинена. Король неизбежно будет просить мира, и долгого мира. Золотые и серебряные кроны в тридцатилетних солдат не превратишь, время наемников далеко позади.

Необходимо сломить дух солдат, но если они побегут сейчас, то очень скоро будут остановлены офицерами, задача только усложнится.

— Через час вестового с чаем и булочками. Мне кофе, — распорядился граф и пошёл переодеваться.

Личный десяток графа вышел на причал, сам граф снова поднялся на мостик броненосца:

— Павел Елисеевич, передайте приказ буксирам.

Надо зайти в порт с баржей и погрузить все пушки.

— Как же это возможно без людей?

— Буксирным тросом цепляют пушку и волокут по причалу в баржу.

— Все понял, сигнальщик рассмотрел несколько наших ядер у ног первой шеренги шведов, они решили встать на границе дальности наших пушек.

— Мы стреляли по пушкам от волнолома, отсюда не только шеренги, палатки снесем. Прямо как дети, сначала делают, потом думают.

Сергей своими демонстративными действиями хотел подразнить шведов. Десять человек на глазах у всех грузят полковые пушки, от такого нахальства у любого глаза кровью нальются.

Солдаты и офицеры полков стояли «вольно» с ружьями у ноги. Все были в кирасах, значит, гвардия, хмурые со сна лица и равнодушные глаза. Десять русских в странной черной кожаной одежде расходились по причалу, но вот русские остановились и вскинули ружья.

Шведские гвардейцы заинтересовались, русские были на двойной дистанции ружейного выстрела. Пуля не только не пробьет кирасу, даже не долетит. Но первые выстрелы изменили настроение гвардейцев. Лощеные офицеры вскидывали руки и падали навзничь, из-под кирас потекла кровь. Чугунный сердечник пули легко пробивал кирасу. Шведы еще не встречались с новым оружием русской армии. Турецкие солдаты благоразумно разбегались, когда русские поднимали свои ружья, Гвардия Швеции пятьдесят лет не видела собственной крови. После смерти Карла XII гвардейцы мирно несли караульную службу во дворцах Стокгольма.

Маленький отряд за час выбил почти всех офицеров.

Но гвардейцы начали нервничать только тогда, когда вестовые под тентом поставили самовар и тарелки с пирогами. Русские поочередно парами садились за стол, в то время как не занятые трапезой без спешки расстреливали шведские шеренги. Солдаты занервничали от голода, а не от страха, завтрак уже пропущен, и неизвестно, когда будут кормить. Затем у стоящих ровными рядами гвардейцев появилось развлечение. В порт вошли буксиры и, поднимая гребными колесами фонтаны брызг, начали буксирными тросами затаскивать на баржу пушки. Десяток русских солдат расстреливал весело разговаривающих гвардейцев. Только генерал со своим штабом хмуро матерился, для него ситуация оказалась патовой. Русским дальше причала не пройти, ему нечем отогнать врагов. Не бросаться же на броненосцы в штыковую атаку. К полудню настроение гвардейцев резко упало. Солдаты, унося в лагерь раненых и убитых, вдруг осознали, что в лагере лежит уже более тысячи человек. Санитары бегали позади шеренг, выпрашивая у солдат перевязочные материалы.

Сергей заметил перемену в настроении гвардейцев и пошел на броненосец.

— Десанту команда «товсь»! — крикнул граф.

Корабельная сирена начала подавать короткие гудки, шведские шеренги в ожидании перемен зашевелились. Выждав полчаса, граф подал новую команду:

— Десант на позицию!

Корабельная сирена взвыла долгим гудком, стрелки сделали последние выстрелы и, положив ружья на плечо, пошли на броненосец. Шведский генерал облегченно вздохнул — враги уходят. Но вдруг слаженно грохнул залп шести броненосцев. Ядра рассекли красивый строи грязно-кровавыми полосами и запрыгали по палаточному лагерю. В один миг каждый гвардеец понял: бежать от пушек надо быстро и очень далеко. А когда развернулись назад, то увидели две русские шеренги, вдоль которых им придётся бежать. Одни сразу бросили оружие и пошли к броненосцам, другие начали бежать, но были остановлены свистом русских солдат, третьи решительно пошли на русских и сразу упали на землю.

В Або у причалов стояло восемь линейных кораблей и шесть крейсеров, поэтому броненосцы, подавая гудки, подошли к кораблям.

— Нужны врачи, — кричали с броненосцев, — у нас очень много раненых.

— Много раненых! Сколько раненых?

— Более тысячи, давайте всех врачей на причал и пошлите людей в госпиталь, койки надо готовить.

Новость мгновенно облетела корабли, встревоженные моряки сбежались на причал. Броненосцы швартовались борт к борту, оставив место для подходящих буксиров.

— Я слышал ужасные новости, граф, — встревоженно заговорил капитан Мартинсон. — На ваших кораблях более тысячи раненых.

— Тысяча двести тридцать восемь раненых, — и глянув на взволнованное лицо Мартинсона, добавил: — Все шведы, разбили три полка шведской гвардии.

— Вот это победа! — радостно заговорили столпившиеся офицеры.

— Четыре тысячи восемьсот шестнадцать пленных, включая пятерых генералов и двенадцать полковников, взяли знамёна четырех гвардейских полков.

— Ты сказал, что разбил три гвардейских полка.

— Четвёртый артиллерийский, у них не было шансов подойти к своим пушкам.

Офицеры засмеялись, всегда приятно слышать о победах. Буксиры подводили к причалам баржи, откуда сразу начинали выносить раненых.

Шесть с половинои тысяч пленных шведок, моряки встретили беззлобными сальными шутками. Широкоплечие, коренастые девицы со смехом отвечали. Две сотни лет милитаризации страны сильно изменили фигуры шведских женщин. Мужчины — с ружьями, женщины — на шахтах и заводах, рубят лес и ловят рыбу.

Сергей передал генералу Матанину трофейные знамена с прочими полковыми регалиями и попросил проконтролировать отправку пленных в Сясь.

— Ты куда собрался? — спросил генерал.

— В набег, хочу по Стокгольму погулять, пока шведы не очухались.

— Не зря тебя прозвали Шведской Чумой, тебе уже пожизненная слава обеспечена. С тысячей добровольцев четыре шведских гвардейских полка разбить и знамена взять!

— Я воюю во славу России.

Сергей не стал повторять своих ошибок в Або, десантные шлюпки в три часа ночи тихо подошли к фортам береговых батарей. Блеснув сталью абордажных топоров, десантники убрали часовых. Пороховые погреба во всех крепостях расположены одинаково.

Грохот взрывов разбудил город, броненосцы на полном ходу прошли прямо в центр города. Здесь корабли открыли огонь главным калибром. Ядра полетели в дом премьер-министра и здание Риксдага, шведского парламента, который находится на острове Хельгеандсхольмен. У городских причалов стояло три военных корабля.

— Принимайте буксир, — крикнули с броненосцев, — и отдавайте швартовы.

Суматошно бегающие по палубе матросы успокоились: есть внятный приказ, трос подан с буксира, и корабли двинулись в Або.

Монарх, как и положено по всем канонам, мирно спал с любовницей, генерал-адъютант второпях грубо потряс короля за плечо.

— Что случилось, Стагнелиус? — король сел в кровати.

— Ваше величество, русские в городе!

— Как в городе! Измена? Гарнизоны фортов переметнулись к русским?

— Форты горят, русские корабли расстреливают ратушу, парламент и ваш дворец!

— Они стреляют по дворцу?

Стены содрогнулись от очередного удара, звон посуды и грохот падающей мебели послужили ответом на вопрос. Полуодетый король, забыв про любовницу, метнулся к выходу, где его ожидала сотня личной гвардии. Следом с королевской одеждой в руках бежали слуги.

Броненосцы прекратили обстрел домов после появления парламентеров.

— Вы граф Алексеев? — спросил тощий дедок. — Я председатель риксдага Гамсун Кнут.

— Добро пожаловать, чем могу служить?

— Экстренное собрание риксдага отстранило короля от власти, принято решение заключить с Россией мир.

Забавная ситуация! Сергей — частное лицо и пират, но выгоду из создавшегося положения надо взять.

— Я рад такому решению, мир со Швецией отвечает моим интересам.

— Прикажите своим солдатам прекратить грабежи.

— Покажите, пожалуйста, решение риксдага.

— Решение риксдага еще не оформлено на бумаге.

— Я дам вам двух человек в сопровождение, на всякий случай. Вы не подскажите с какого места моим кораблям удобнее стрелять по северным воротам?

— Прекратите стрелять из ваших ужасных пушек!

Мы же сдаемся!

— Так принесите решение риксдага и прикажите гарнизону сложить оружие.

Через сорок минут на столе графа Алексеева лежало решение риксдага о сдаче города и прошение к Екатерине II о заключении мира.

— Сколько дней потребуется на подготовку делегации в Петербург?

— Десяти дней хватит.

— Прекрасно, я вывезу гарнизон и все оружие в Або, охрану риксдага, королевского дворца и банков будут выполнять мои солдаты.

— Почему в Або?

— Это ближайший удобный порт, я думаю, что до подписания мирного договора солдаты и оружие будут вывезены из Або.

Конечно, граф Алексеев всех вывезет из Або, но вывезет в Сясь, реверансы реверансами, а прагматизм прагматизмом. «Война должна быть прибыльной» — это главный лозунг Сергея. В первую очередь отправили один броненосец в Копенгаген, а второй в Шеллефтео. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, куда побежит король. Конечно, к своей гвардии и золоту. «Янычары» с тщательностью голодных крыс осмотрели все дома. Банковские сейфы взяли под охрану.

Королевский дворец обчистили до голых стен, буксиры с баржами прямиком отправился в Сясь. Всё имущество с вензелем короля Швеции будет собрано в специальных комнатах строящегося в Нижнем Новгороде дворца. «Янычары» переписали население Стокгольма, все запасы городских складов. Государственные символы перенесли из риксдага на броненосец «Беззастенчивый».

На девятый день в порт вошёл огромный русский линейный корабль. Это был бывший турецкий корабль, захваченный графом Алексеевым в Средиземном море.

Утром к Сергею пришла делегация риксдага, готовая к поездке на переговоры в Петербург.

— Садитесь на линейный корабль. Для вас приготовлены удобные каюты, где вы с комфортом доберетесь в Петербург.

Буксир потащил линейный корабль на выход, а «янычары» начали грузить баржи — государственная казна превыше всего. Затем содержимое всех сейфов, все ценное, что было в городе, и под конец — жители города по утвержденному списку.

Когда беглый король увидел то, что когда-то называлось Шеллефтео, то заплакал, как ребенок. Он ожидал увидеть разрушения или неубранные трупы людей. Но увидеть безлюдное пепелище и сто восемьдесят три могильных холмика оказалось выше его сил.

— Рад вас видеть, ваше величество, — вдруг раздался знакомый голос.

— Генерал Сааринен? Что вы здесь делаете?

— Жду вас, ваше величество, граф Алексеев приказал мне встретить вас.

— Вы служите пирату и преступнику? Вы предали меня!

— Нет, ваше величество, граф Алексеев взял меня в плен, а сейчас велел передать вам это послание, — генерал Сааринен протянул пакет.

В пакете оказалась копия решений риксдага, и король понял свой шанс.

— Что было сказано на словах?

— Граф Алексеев — за ваше возвращение на трон в качестве абсолютного монарха. Он обещает помощь, при условии передачи части территорий России, вот карта с новой границей.

Король торопливо развернул карту. Вполне приемлемая плата. Русские хотят только маленький кусочек Восточной Лапландии, Западную Карелию, Суоми, Лихикиви и Туркуиори. Это ерунда! Он согласен отдать в три раза больше!

— Что надо делать?

— Идёмте на русский броненосец, который доставит ваше величество в Або, туда уже должны привезти ваши вещи из дворца, вы отдохнете в Або, затем линейный корабль доставит ваше величество под защиту Екатерины Второй.

Эскадра Сергея покидала Стокгольм поздно вечером, в городе было тихо и спокойно. Оставшиеся жители завидовали тем, кого на баржах увозили в хлебную Россию. Русский граф по прозвищу Шведская Чумала целый день загружал свои корабли и баржи золотом и серебром. Груженые телеги непрерывным потоком тянулись к причалам. Оповещенные согласно спискам жители торопились занять самые удобные места.

— У нас теперь долго не будет воровства, — горькой пошутил шеф городской полиции, — все деньги из города вывезены.

Утром броненосцы обогнали линейный корабль с делегацией риксдага. На траверзе русского города Колывань, который после захвата в XII веке датский король Олаф переименовал в Ревель, обогнали линейный корабль с королем Швеции.

— Мы будем в Петербурге на два дня раньше коля, — заметил Сергей.

Петербург снова был переполнен слухами о подвигах и новых богатствах графа Алексеева. Графиня Елизавета Ухова и княгиня Елизавета Балакина оказались в центре внимания общества благодаря слуху об их любовной связи с графом. Первым подтвердился слух о том что граф с тысячей казаков разбил четыре шведских гвардейских полка. У входа в Зимний дворец по приказу Екатерины с нарочитой небрежностью положили трофейные полковые знамена и регалии. В госпитали Петербурга начали поступать раненые белокурые красавцы-великаны. В городе сразу заговорили о жестокой битве со шведской гвардией. Женщины, округляя глаза, рассказывали, как отважный граф самолично положил сотни врагов. Всем недоверчивым напоминали о кровавых схватках графа с турками. Довод был убедительный, ибо все офицеры и матросы графа подтверждали, что его сиятельство шел в атаку в первых рядах и возвращался с победой, весь залитый кровью врага.

Новый слух — о взятии графом Алексеевым Стокгольма — встретили недоверчиво, такого не может быть!

Но сведущие люди утверждали, что шведская столица пала, и показывали на вереницы буксиров с баржами, которые везли в Сясь захваченные трофеи. Потом у Дворцовой набережной ошвартовался броненосец, зеваки успели поговорить с моряками, и те подтвердили: да, граф Алексеев в Стокгольме. Последний слух был невероятным и пролетел по столице штормовым ветром.

Граф Алексеев захватил в плен короля Швеции и везет его в Петербург!

В рабочем кабинете Екатерины проходил традиционный утренний совет, на котором теперь всегда присутствовал Григорий Потемкин. Императрица в равной степени боялась и ненавидела этого человека, убийцу своего мужа, организатора и лидера свержения Петра III.

Отправив гвардию на войну с Турцией, Екатерина попыталась через фаворита Васильчикова упрочить свое положение и выйти из-под диктата дворян. Приезд Потемкина поломал все планы, к тому же его авторитет среди российского дворянства резко повысился. Екатерина не смогла узнать, о чем договаривается Потемкин вовремя встреч с губернаторами и другими лидерами уездного дворянства, но ничего хорошего для себя не ожидала.

Петр III за год своего царствования сделал всё для своего свержения. Он заключил мир с Пруссией и вернул Фридриху II Восточную Пруссию вместе с Кенигсбергом. Петр III одевался только в форму прусского генерала, демонстративно ходил в лютеранскую церковь. Но это были внешние атрибуты, за которые его просто не любили.

После отмены крепостного права в Англии крестьяне остались без земли. Они были вынуждены делать выбор: или идти в солдаты, или уезжать в Северную Америку. Серебряные рудники Англии обеспечивали наполнение казны звонкой монетой. Новая волна дворян заняла замки и дворцы предшественников. Кровопролитная гражданская война практически уничтожила старое дворянство под корень. Бежавшие в Новый Свет крестьяне вскоре нашли богатые залежи золота и серебра. Метрополия немедленно отправила в Америку свою армию. В казну потекли реки серебра и ручейки золота. Огромные поступления драгоценных металлов привели к падению цен на серебро. Для финансовой стабилизации в Англии выпустили бумажные деньги. Любой мог обменять по номиналу бумажные или серебряные деньги на золотые монеты. Англия начала быстро развиваться. Закупая у России миллионы пудов хлеба, железа, льна и пеньки, она способствовала и её благосостоянию. На русском рынке появилось золото и серебро. Екатерина попыталась ввести в оборот ассигнации, но попытка провалилась. В Англии и России сушествовал совершенно разный финансовый фундамент.

Одно дело — когда бумажные деньги обеспечены золотом и покрывают излишек серебряных денег, другое — когда вместо золота или серебра пытаются вручить ничем не обеспеченную бумажку.

Так вот, Петр III фактически сразу наступил на любимые грабли русского дворянства и купечества. Он захотел поддержать Пруссию и объявил войну Дании.

Выход из Балтийского моря оказался перекрыт, а дворяне и купцы остались без денег. Фридрих II со своими серебряными рудниками мог обеспечить только себя. Потемкин организовал заговор и через Григория Орлова договорился с Екатериной о ее регентстве над наследником престола. Императрица поклялась подчиняться воле дворян. Впоследствии Павел I очень быстро наступил на те же грабли. Когда англичане оккупировали Мальту, император объявил Англии торговый бойкот. Смерть обоих императоров в России встретили с удовлетворением. Как говорили, «вы в столице можете делать вид, что правите всем миром, только нас не трогайте». Но это так, отступление.

Екатерина выжидающе смотрела на Потемкина, который вечером вернулся из Сяси.

— Тебе письмо и карта, — Потемкин протянул пакеты.

Получив накануне извещение от нарочного, Потемкин на «Ласточке» отправился в Сясь. Там его ждало письмо от графа Алексеева с копией решении риксдага.

Дополнительно прилагалось подробное описание событий включая предварительное соглашение с королём.

Отдельно, была прикреплена карта новых границ со Швецией и пояснения, почему границы должны быть именно такими. Граф Алексеев обещал прибыть раньше шведской делегации и объяснить любые вопросы. Но самым приятным посланием были сундуки с трофеями, золото, золото, золото… От таких дружеских подарков никто не отказывается. Сверху на сундуке лежали бумаги на право владения серебряными рудниками. Эти рудники находились чуть севернее медных.

— Алексеев пишет о рудных залежах, которые, по новым границам, перейдут к России. Что ты об этом знаешь?

— В письме для меня написано, что он все объяснит на словах, мне известно только о медных заводах и рудниках, что Алексеев захватил в Бьернборге.

— Медь всей Европы теперь в наших руках. Я не против того, чтобы передать все это Алексееву, он заслужил своими делами.

Екатерина задумалась, ей очень хотелось привлечь Алексеева на свою сторону. Но этот молодой человек исключил любую возможность приблизить себя ко двору. Даже в Петербурге не стоит его держать слишком долго. События в Швеции доказали возможность реализации задуманной им датской авантюры, у него может получиться расчленение Дании. Следовательно, надо быть с ним максимально ласковой и не допускать сближения с Потемкиным. Как она боялась, когда узнала, что Алексеев завез её сына в самое логово ненавистных заговорщиков, где мальчика могли убить. Однако никто даже не попытался сделать ему худо. Никаких неприятностей, кроме непочтительности, с которой он часто сталкивается и в Петербурге.

Потемкин оторвал императрицу от размышлений:

— Ты придумала, как встречать короля, где он будет жить и прочие королевские мелочи?

— Демидова сейчас нет в Петербурге, в его дом короля и определим. Ты кого хочешь поддержать: короля или риксдаг?

— Здесь я согласен с Алексеевым, поддержать надо короля.

Екатерина не сдержала удивления, она была уверена в обратной позиции Потемкина. По ее мнению, организатор свержения и убийства Петра III должен поддержать шведский парламент, и вдруг Потемкин за короля. Сама Екатерина не сомневалась в единственно правильном для всего мира пути. Это путь единоличного правления абсолютного монарха. Мысль о том, что чем сильнее власть монарха, тем уязвимее государство, не могла прийти в голову императрице.

После завершения русско-турецкой войны Потемкин увлекся строительством городов на юге России, который стали называть Малороссией, — Украиной эта область стала лишь при советской власти. Потемкин даже решил перенести столицу во вновь созданный город Умань. Екатерина не теряла времени, она начала искать пути выхода из-под его контроля. Императрица сделала ставку на молодых офицеров гвардии. Двадцать лет она постепенно убирала из Петербурга сторонников Потемкина. Задабривая своих ставленников землями и крестьянами, Екатерина создавала оплот самодержавия, хотя многие видели здесь похотливые интересы развратной старухи. Потемкин получил предписание о запрете въезда в Петербург. более месяца пытался организовать в Петербурге новое антимонархическое восстание. Но делегация гвардейских офицеров посоветовала ему вернуться в Малороссию. После этого Екатерина издала ряд весьма примечательных указов, жестоко закрутив гайки, в первую очередь для поместных дворян.

Казенные крепостные уже год как получили свободу. Получив свободу, крестьяне по вполне понятным причинам дружно переехали из Центральной России на плодородные земли юга и юго-востока. Земли, за исключением поместных, перешли в собственность Земельного банка. Екатерине уже нечего было дарить, кроме денег, которых в России пока еще было недостаточно. В торговых делах продолжали широкое хождение векселя. До насыщения страны звонкой монетой было далеко, для этого требовались испанские масштабы поступления драгоценных металлов…

Испания ежегодно ввозила из колоний триста пятьдесят тонн золота и двенадцать тысяч тонн серебра. Англия ежегодно ввозила пятьсот тонн золота и семь тысяч тонн серебра. По ввозу драгоценных камней Испания намного опережала Англию. Колумбийские карьеры ежегодно давали Испании тысяча шестьсот килограммов изумрудов. Англия пока не имела своих источников добычи и пополняла казну за счет войны в Индии.

Россия находится на обочине, о таких масштабах нечего мечтать. Граф Алексеев выполнил в 1769 году поставленную перед самим собой задачу. Если в следующем году удача не отвернется и он повторит результат, то каждый россиянин сможет положить в «кубышку» по шесть рублей. Это обеспечит прорыв в экономике страны. Даст не только свободное хождение денег, но и возможность складывать деньги про запас. Два серебряных рудника Турку-Пори и рудник Змеиный на Урале вскоре начнут капать серебряными монетками.

Сергей сошел с броненосца на Дворцовую набережную уже в сумерках. Немного постоял, посмотрел на баржи у причала Петропавловской крепости. Затем в сопровождении своей охраны пошел в Зимний дворец.

Время вечернее — светская знать должна быть в сборе.

Но для ужина еще рано, поэтому граф попросил встречи с Екатериной в рабочем кабинете, куда его немедленно провели. Екатерина ожидала у окна, Потемкин сидел в кресле с книгой, слуги поставили на пол сундук и молча вышли.

— Здравствуйте, ваше императорские величество.

Даже и не знаю, куда подарки выкладывать.

Екатерина покосилась на сундук:

— Сыпь на стол.

Сыпать Сергей не стал, сундук был заполнен различными украшениями из королевского дворца и домов богатых семей Стокгольма. Стол оказался завален драгоценностями, когда сундук был выгружен примерно на треть.

— Я так до утра у тебя в кабинете грузчиком работать буду, — сказал граф и передал книгу учета.

Екатерина открыла титульный лист с итоговыми цифрами и присвистнула.

— Ты шведам хоть одну крону оставил?

— Старался забрать все, несколько крон, возможно, в щели запали.

Екатерина передала книгу Потемкину.

— Ты посмотри, он Швецию нищей сделал.

— Можно подумать, что шведские солдаты в Петербурге оставили бы тебе перстни и колье, — ответил Потемкин, считая итоговые цифры.

— Но шведы без денег не переживут зиму.

— Я им дам кредит. Сколько попросит король, столько и дам.

Екатерина с Потемкиным удивленно посмотрели на него.

— И где ты деньги возьмешь?

Наивные люди! Уверены в том, что финансовый кредит — это прямые деньги. Отнюдь. Финансовый кредит — это удачная сделка, когда богатый передаёт бедному залежалый товар на оговоренную сумму, а после сделки длительное время выдаивает из должника все соки. Пришлось объяснять смысл кредита, не вдаваясь в детали, которые травмируют нежные души дворян. Екатерина, конечно, уловила их, но ничего не сказала. Поняли главное: Сергей даст королю кредит и на эту сумму поставит в Швецию зерно. Если потребуется оружие, то Екатерина его поставит из старых запасов арсенала. В этом случае Сергей выплатит деньги Екатерине, получив свой интерес в процентной ставке кредита. Когда граф Алексеев услышал об огромных запасах старого оружия, то взялся за голову:

— Немедленно отдай его мне, я все оружие продам.

— Кому? — сразу встрепенулись оба.

— Испанские конкистадоры, Индия и Китай купят все твои запасы и еще попросят.

— Не подавишься? Тебе шведского арсенала мало?

Ну что тут скажешь? Шведский арсенал давно в Амстердаме и ждет своей очереди на отправку в Америку.

Оговорили детали предстоящих мирных переговоров. Сергей объяснил выгоды новой границы со Швецией — Россия получает не только огромные запасы меди и серебра, но и медно-никелевые месторождения.

— Насчет шелка ты оказался прав, — неожиданно сказал Потемкин, — на юге Каспийского моря его много. Могу по дружбе передать пару деревенек с шелковыми деревьями?

— Я лучше возьму земли на западном берегу южнее Дербента и в Крыму район Массандра.

— Это там, где граф Воронцов дворец себе строит?

— Нет, с другой стороны от Ялты, мне шведов расселять надо.

— Так ты шведов в Крым вывезешь?

— Частично в Крым, частично на Каспий, остальных в Малороссии поселю.

— Алексееву с началом мирных переговоров быть в Петербурге, — вмешалась Екатерина. — Король Дании пожаловал тебе орден. В датском посольстве назначат дату церемонии награждения.

Приятно повесить на грудь красивый орден. Что тут лукавить? Однако первоочередная задача — разгрести шведские трофеи и организовать размещение людей.

Сергей решил всех шведов отправить на юг. Кривой Рог с Макеевкой и Горловкой должны наполняться рабочими. Желающие заниматься сельским хозяйством уедут в Крым. Они освоят виноделие в Массандре и в Солнечной долине, под будущим Севастополем. Потемкин уже принял решение о строительстве военно-морской базы в Крыму. Сергей взял на себя обязательство построить и вооружить одну береговую батарею. Острая на язык Екатерина в секунду дала название — «Алексеевский равелин». Сергей не возражал, пусть будет Алексеевский равелин. На строительство этой батареи он уже получил нужные земли в Крыму.

Тимофей с нетерпением ожидал графа в Сяси. Генеральный управляющий спешил обсудить новую ситуацию и откорректировать принятые летом планы. Приехал и Иосиф Аврумович, которому не терпелось осмотреть богатые трофеи. Генеральный управляющий Тульского банка оружейников должен откорректировать Финансовый план.

— Золотые и серебряные украшения грубоваты, — безапелляционно заявил Иосиф Аврумович, — все отвозим в Тулу, где наши мастера придадут им изящество.

По первому снегу развезем по ювелирным магазинам.

— Не много ли будет? — засомневался Сергей.

— Губернские дворяне все сгребут под залог урожая, наши ювелиры заказов на год набрали.

— Почему количество ювелиров не увеличили?

— Со всех стран ювелиров собрали, в Туле работает более тысячи, в Москве, в Нижнем Новгороде и Петербурге в мастерских при магазинах сотни сидят, — ответил Тимофей.

— Понял, понял, только следите за качеством, не стоит делать много и плохо.

— Ты бы сам хоть раз посмотрел, сколько иноземных золотых и серебряных монет нам присылаешь. Драгоценными камнями можно городскую площадь выложить.

— Сам прекрасно понимаешь, что иноземные деньги лучше в ювелирные украшения перелить — и легче, и выгодней.

— Я понимаю и хочу, чтобы ты понимал: наше ювелирное производство стало лучшим в Европе. Я планирую все африканские алмазы в Туле обрабатывать. Aлмаз после обработки бриллиантом становится, в цене поднимается десятикратно.

Три дня обсуждали самые важные вопросы, разрешение забрать из арсеналов старое оружии встретили на ура. Тимофей немедленно отправил соответствующее указание своим помощникам. Первый караван в Персию принес тысячекратную прибыль. Для улучшения доставки товаров приняли решение строить причалы в рыбачьих поселках Бондар Андами и Махачкала.

После закладки крепости Грозный решили часть турецких казаков развернуть на юг. Им надо пройти до реки Кура или дальше, до встречи с русской армией. При желании генерал Такин Хомайн от крепости Грозный может пойти к Дону на встречу с русскими войсками. Или высадиться на восточный берег у Гасан-Кули и идти на восток. Захваченная территория переходит в собственност графа Алексеева, поэтому турецкие казаки могут выбрать себе любую землю.

Довольные «мамелюки» полковника Аксеки Иозгата, нагрузились своей долей награбленного и поехали Макеевку. Броненосцы со своей долей добра и денег ушли в Кронштадт для торжественного подъема Андреевского флага. «Панацея» привезла из Сеуты первую партию золотых и серебряных рублей сеутской чеканки. Сундуки с деньгами были погружены вместе с новой партией перехваченных драгоценных камней и наторгованных в Африке товаров…

Сергей в очередной раз порадовался изобретательности Азида Шерифа, который набрал и обучил негров.

После первого удачного нападения турецкий адмирал снял с английских кораблей пушки. Теперь в Африке, у реки Гамбия, на острове Серекинда, негры строят крепость Банджул. Капудан-паша Азид Шериф запомнил слова хозяина и организовал многослойную защиту крепости. Англичане неизбежно найдут пиратское гнездо. Но взять такую крепость они не смогут, слишком сильна артиллерийская защита. Блокировать крепость возможно только со стороны океана. Но такая блокада не имеет смысла, пираты легко пройдут другими рукавами реки.

Останется только тщательно скрывать свою причастность. Вся надежда на управляющего в Танжере. Моисей Мертель очень ловок, способен обмануть любого.

При любом исходе этой авантюры Сергей уже обеспечил себе хорошую прибыль. Грабежи английских кораблей везущих из Индии награбленное богатство, давали баснословные деньги. Придется самому лезть в Индию, только так он сможет безбоязненно продавать индийские трофеи.

До отъезда в Петербург доставленные на "Панацее" товары смогли оценить только в общих чертах Деньги за реализацию товаров в Кадисе, через филиал банка в Севилье, конвертировали в золото и серебро В Сеуте из этого золота и серебра начеканили рубли. Испанский филиал Тульского банка оружейников позволит увеличить запасы золота и серебра. Со складов в Испании проданы еще не все трофеи средиземноморского похода. Учитывая продолжающиеся поступления пиратских товаров, хранилище банка будет постоянно пополняться. Что ни говори, пиратская деятельность открыла золотой ручеек.

— Что вы об этом думаете? — спросил граф, показывая на список товаров на складе в Кадисе.

— Надо снижать цены, — сказал Тимофей, — прошло пять месяцев, а на складах в Кадисе осталось три тысячи тонн шерсти и две тысячи тонн хлопка.

— У меня на складах в Сяси лежит пятьсот тонн шерсти и тысяча тонн хлопка, — добавил Александр Фомич.

— По нашим планам, мы скоро будем получать из Персии и прикаспийских земель тысячи тонн хлопка.

— Цены снижать глупо, в этом случае мы отдадим прибыль другим. Излишки хлопка и шерсти погрузить на свои корабли под турецким флагом. Продадим в Турции, у Моисея Мертеля там хорошие связи.

— Может, построить еще несколько ткацких фабрик? — предложил Александр Фомич.

— Построим, а людей для них ты родишь, — съязвил Тимофей.

— Надо заинтересовать хлопком купцов и промышленников, — поставил задачу граф, — будем продавать прядильно-ткацкие и тонкосуконные станки на условиях льготного кредита.

— Я согласен оформлять льготный кредит на станки, — сказал Иосиф Аврумович, — денег у нас достаточно, на сырье и зарплату рабочим хватит.

Тимофей расстелил на столе карту западной части Северной Америки.

— Что у тебя здесь? — спросил Сергей.

— По реке Юкон и южнее устья реки Ванкувер нашли хорошие золотоносные жилы.

— Вот как! — удивился Сергей. — Не ожидал!

— Более того, севернее реки Клондайк нашли богатые залежи серебра.

— Хорошие новости, но у нас сейчас нет сил на освоение тех мест.

— Там есть еще одна река, испанцы триста лет назад ее назвали Колумбией. По всем признакам, богатое золотом и серебром место.

Сергей задумался. Сил на освоение этих богатств нет и в ближайшее время не предвидится. Долго скрывать найденные месторождения невозможно. Не надо быть жадным, иначе потеряешь все.

— На серебряный рудник составьте бумаги и отдайте графу Потемкину, три золотоносных места оформите на Воронцова, Румянцева и Муравьева.

— Что делать с остальными?

— Про остальное молчим до тех пор, пока не изберут Сенат.

— Хитер ты, хозяин, — усмехнулся Иосиф Аврумович. — пожертвовав малым, сохранишь большое.

Реализация трофеев с английских купеческих кораблей проблем не составляла. Драгоценные камни, золото и серебро, слоновая кость и ценные породы дерева шли прямиком в Россию. Пиратский груз завозился вместе с алмазами, слоновой костью и ценными породами дерева из Африки. Такое смешение товаров позволяло скрыть индийское происхождение части груза. Но это до поры до времени, необходимо разработать план индийской кампании. В Туле возник уже настоящий ювелирный завод. Там не только занимались огранкой камней, но и изготавливали настоящие ювелирные шедевры. Половину всей прибыли завода составляло ceрийное производство украшений.

Продукция сясьских мебельщиков и резчиков получила известность во всей Европе. Деревообрабатывающие станки позволили значительно увеличить выпуск мебели класса «люкс» и «специальный заказ». Комбинация ручной работы резчиков по дереву и фасоннофрезерная обработка на станках позволяли выпускать действительно шикарную мебель. Ценные породы дерева в комбинации со слоновой костью и позолотой сделали эту мебель весьма востребованной. Вставки из уральских и цейлонских самоцветов стали последним писком мебельной моды.

Захваченные пиратами английские корабли со специями перегружали в Танжере. Реализовали груз в Европе, в основном через Авиньон, Севилью и Амстердам.

Ввоз специй в Россию несколько увеличили, но спрос по-прежнему оставался невелик. Золото и серебро сначала отправлялось в Сеуту. После нелегальной чеканки на тайном монетном дворе, рубли завозили в банки на территории России. Сергей не хотел сдавать в казну все золотые и серебряные слитки. Во-первых, не хотел порождать завистников. Во-вторых, опасался дать Екатерине в руке слишком много денег. Не было у него уверенности в способности императрицы благоразумно ими распорядиться.

Дворянство считало себя выше коммерческой деятельности, следовательно, дворяне не понимали цены денег.

Издание газет получило полное одобрение. Раздел официальной информации из Зимнего дворца и мировые новости, по проведенному во всех уездах опросу, вызывали наибольший интерес. С небольшим отставанием следовали новости с театра военных действий и столичные сплетни. На третьем месте были репортажи из процветающих усадеб, где всегда пропагандировались перспективные направления сельского хозяйства. Через эти репортажи граф Алексеев старался достучаться до дворянства. Он проталкивал идею перехода от традиционного земледелия к эффективному сельскому хозяйству. Зачем сажать пшеницу, если выгодней разводить овец? Реклама и доходы от продажи газет еще не давали прибыли. Но на это никто не рассчитывал, основная задача — это сама газета.

Люди должны привыкнуть регулярно читать газету. Тогда можно будет осуществить плавную подготовку общественного мнения к выборам в Сенат и Государственную думу.

— По газете у меня два дополнения, — сказал граф, — в репортажах о прибыльном ведении хозяйства усилить тему денег.

— Что может дать такой акцент? — спросил Тимофей.

— Дворянин должен увидеть выгоду от сокращения количества крестьян, что в конечном итоге даст денежную прибыль.

— Ты хочешь показать взаимосвязь между количеством крестьян и размерами земель?

Именно так. Далее, необходимо открыть раздел "Полезные советы" и печатать статьи из Тамбовского сельскохозяйственного института.

— К кому там обратиться? — делая заметки в тетради, спросил Тимофей.

Пусть пишут все желающие, включая студентов.

Этим мы будем рекламировать сам институт. Не забудь платить авторам статей. Открой раздел «Письма в газету».

— Какие дополнения по сельскому вопросу?

— Озадачь Варфоломея Сидоровича молочным заводом. Настает время молочного порошка.

— Что это такое?

— Достаточно просто: вакуумный испаритель — и молоко становится как мука.

— Зачем нам новая головная боль?

— Деньги, хорошие деньги. Строим по России молочные заводы и продаем в крупных городах свежее молоко.

— Ловко! Кстати, у нас действует курьерская доставка газетных клише, если зарегистрируем частную курьерскую почту то хорошо заработаем.

Сергей утвердительно кивнул головой, нужен телеграф. Он в общих чертах знал принципы радиосвязи, в том числе принцип телетайпной связи. Опять надо собирать группу энтузиастов и разрабатывать идею телеграфа.

Простое насыщение страны деньгами создаст империю по типу Турции. Огромная страна протянулась от Красного моря до Каспия, от Афганистана до Австрии. Жесткая абсолютная власть султана отражалась по огромной стране безраздельным господством местных наместников. Все они служили султану желали величия и процветания Турции. Каждый делал это по-своему, но никого не интересовало мнение населения. Чернь должна работать, торговцы должны торговать, промышленники — делать оружие. Знать существует для того, чтобы править и воевать.

На первый взгляд — богатая и благополучная империя, способная содержать огромную армию. Но солдаты не обучены, предоставлены сами себе. Даже мамелюки, прошедшие суровую школу подготовки, откровенно бражничали в своих полках. Старшие офицеры занимались своими делами, младшие офицеры мечтали о чинах. Крестьяне и рабочие жили в нищете, их нужды никого не интересовали. Торгово-промышленные круги добивались своих интересов через «подношения» чиновникам и вельможам. Аналогичная ситуация сложилась к концу XIX века и в России, что и повлекло за собой кровавую революцию.

Сергей хотел избежать подобной ситуации в «своей» России. Он решил использовать графа Потемкина в создании условий для перехода к конституционной монархии. Лидер и защитник интересов русского дворянства имел большой авторитет. Первым шагом должен стать выборный Сенат из двух сотен сенаторов. Сенат изберет правительство и председателя правительства. Затем настанет очередь создания Государственной думы. Экономическое состояние страны является фундаментом построения политики государства. К сожалению, при авторитарном руководстве эту аксиому не учитывают.

Петр III и Павел I за это заплатили своими жизнями. Но в большинстве случаев платит население. Жизнь в беспросветной нищете и кровопролитные войны — обычная плата. Правильное построение государственной политики может быть только при активном участии финансово-промышленных кругов. Стоит их заменить чиновниками — начинается застой и повальное взяточничество. В России достаточно ресурсов, осталось «подкачать» денег. Остальные условия для развития промышленности уже созданы.

Цель созданной газеты — пропаганда идеи конституционной монархии. Граф Алексеев желал обезопасить Россию от революционных потрясений. Все европейские страны уходили от абсолютной монархии за счет столетних гражданских войн. Наименьшие потери в борьбе с абсолютной монархией понесли Испания и Португалия. Начавшаяся в конце XVIII века революция благополучно закончилась в конце XX века. Обе страны сохранили свои территории и государственные интересы в колониях. Активная военная агрессия США повлекла к потере Пуэрто-Рико и Филиппин. Но в конечном результате США были вынуждены заплатить. Испания получила контрибуцию в сумме двадцати миллионов долларов.

Сергей прилагал все усилия, чтобы создать для России другой путь. В первую очередь необходимо помириться с Турцией. Войну с турками Сергей считал глупостью, эта война России ничего не дает. В свою очередь турецкие правители хотели править всем мусульманским миром. Кроме этого они желали наказать католиков за позорное поведение в Палестине и откровенное попрание канонов ислама. Войны с Россией инициировалась Турцией, которая желала захватить Малороссию и Поволжье. По мнению Стамбула, данные земли были исконно мусульманскими.

— Почему ты считаешь войну с Турцией бессмысленной? — спросил Тимофей. — Мы с этой войны получаем хорошие деньги.

— Сейчас война выгодна России, мы получили плодородные земли на юге и вокруг Каспийского моря. Но дальше война нам ничего не даст.

— Мы получим выход в Средиземное море.

— Турция нам даст выход в Средиземное море и без войны, достаточно заключить продуманный мирный договор.

После разгрома турецкого флота в Чесменском сражении в Средиземное море вошли флоты европейских стран. Англичане получили базы на острове Кипр под обязательство охранять торговое судоходство Турции. Разгром Румянцевым турецкой армии в сто пятьдесят тысяч человек вынудил султана перевести свою египетскую армию на защиту Стамбула. Египет сразу объявил себя независимым от Турции, что заставило султана дать денег вассальной Франции для наведения порядка в Египте. Россия с целью захватить Стамбул громила турецкие войска. Европа растаскивала беззащитные турецкие территории в Азии и Европе.

В середине XIX века Турция оказалась без армии и флота. Русские были в пятнадцати километрах от турецкой столицы. До взятия Стамбула оставалось несколько дней. Тогда султан дал денег, и вся Европа встала на защиту Турции. Австрийские войска пошли на Россию по суше. Англия и Франция высадили десант в Крыму, правда, потеряли при этом весь свой флот. Каждый раз, объявляя войну России, Турция теряла свои земли. Но правители с маниакальным упорством начинали войну снова и снова.

Помня в общих чертах историю русско-турецких воин, Сергей желал повернуть боевые действия на юговосток. Желательно не пропустить персидские войска через горы Эльбурс. Для России выгодно захватить турецкие территории от Афганистана до озера Урмия, горы Арарат и южное побережье Черного моря. При таком раскладе русские войска захватят территорию Древней Турции и освободят всю Армению. Россия получит хлопковые поля, плантации тутового шелкопряда и плодородную долину Арарат.

В придачу откроются торговые пути в Китай и Индию. Дорогие индийские товары пойдут через персидский Исфахан в Каспийское море и дальше по Волге в Европу. За этот кроткий и безопасный торговый путь Европа волей-неволей будет любить Россию. Поставки оружия в Персию помогут персидским войскам в войне с Турцией. Персия воюет с Османской империей cо дня восхождения на трон Османа I. Турция захватила земли, которые Персия считала своими с шестого века до нашей эры. Не надо долгих исторических экскурсов, достаточно вспомнить битву у Марафона.

Нельзя опираться на исторические факты только одной стороны. Греки регулярно побеждали во всех сражениях с персами. Греческое оружие и тактика превосходило оружие и тактику персов. Александр Македонский разбил персов и дошел до Индии. А персы как были, так и остались в Европе. Греки как платили, так и продолжали платить им дань. Западная граница Персии практически совпадает с западной границей современной Турции. Аналогичная картина с доблестными рыцарями-крестоносцами. Они мужественно сражались с неверными. Разгоняли по пустыням огромные орды арабов. Что в итоге? Выкуп из арабского плена! Кстати, Византия появилась на персидских землях. Это произошло в тот период, когда начались тяжелые бои в долинах рек Тигр и Евфрат. Понятно, что в Европе о существовании этих рек никто не догадывался.

Персидские и арабские хроники намного интереснее. Арабы вообще не заметили рыцарей-крестоносцев.

У них шла война между арабами и персами. Крестоносцев побили походя, чтоб не мешались, не лезли под ноги, когда серьезные дяди решают серьезные дела. Арабские исследователи поднялись по Нилу до озера Виктория и основали в Замбии Халифат. В Восточной Африке появилась столица Дар-эс-Салам. Арабы высадили десант в Индии, Таиланде, Малайзии и Индонезии. Поход закончился успехом, в частности, появился Делийский султанат, Малаккский султанат и так далее. Какие там крестоносцы! Смешные люди на смешных лошадях. Но это другая история. Сергеи полагал поставками оружия обогатить казну, повысить в Персии авторитет России. Война должна приносить государству прибыль, а хорошие деньги можно получить только в Азии.

Через два дня пришло письмо от Екатерины, которое оторвало Сергея от вопросов развития заводов.

Императрица просила отпустить пленных шведских генералов. Шведский король приехал только с генераладъютантом, что выглядело неприлично. Граф Алексеев обратился к самим генералам, которые жили в гостевых комнатах его дворца. Генералы помялись, постеснялись, но дружно изъявили желание вернуться к своему королю. Вот и хорошо, графу эти воины не нужны, а деньги за их свободу он получит в любом случае.

Потребовалось три дня, прежде чем граф Алексеев попросил аудиенции у короля Швеции. Он вошел в зал приемов в сопровождении ста тридцати восьми шведских офицеров. Граф Алексеев по-военному четко отсалютовал:

— Ваш приказ выполнен, преданные вам офицеры прибыли для продолжения службы.

Растроганный король тепло принял Сергея, прослезился, когда обнимал свих генералов. Во время беседы граф Алексеев высказал свое возмущение по поводу вероломства парламента:

— Как они посмели устранить вас от управления страной!

— По нашим законам страной управляет парламент, но низвержение монарха — это верх наглости, — Ваше величество, если возникнет вооруженное противостояние, вы можете на меня рассчитывать.

Беседа с королем затянулась до позднего вечера, а на прощанье монарх повесил на шею графа орден. Судя по тому, как изумились шведские генералы, какой-то очень важный орден.

Ожидая приема в посольстве Дании, Сергеи ежедневно встречался с Потемкиным. На эти встречи он всегда приходил с Тимофеем и его двумя помощниками. Потемкин в упор не видел сопровождающих графа людей. Они не дворяне, следовательно, приравнены к слугам. Соответственно, помощники графа сидели тихо молча делали пометки в своих тетрадях. Обсуждения и обмен мнениями проходили по возвращении во временный дом Сергея. Потемкин, как энергичный и нетерпеливый человек, хотел провести выборы уже в конце февраля. Он показал проект указа, разработанный доверенными людьми и одобренный всеми губернаторами.

— Как Екатерина отнесется к этому указу? — спросил Сергей.

— Она его видела и одобрила, осталось придумать, как организовать сами выборы.

— Это просто. Екатерина своим указом назначает центральную комиссию по выборам в Петербурге и губернские комиссии.

Сергей подробно обрисовал техническую сторону организации выборов, но не удержался и спросил:

— Екатерина понимает последствия выборного Сената и Государственной думы?

— Я ее не спрашивал, проект ей показан, и она согласилась его подписать.

Столь скорая дата выборов существенно меняла планы. На домашнем обсуждении Тимофей согласился, что выборы получатся «клановыми». Поэтому начали придумывать различные способы проталкивания своих кандидатов. Вариант меркантильного интереса выходил самым надежным.

Тимофей немедленно подключил купцов, и началась подготовка «агитбригады». На обсуждениях у Потемкина Сергей согласился со всеми кандидатами. Кандидаты в правительство и в Сенат должны быть широко известными дворянами. Потемкин предложил три ключевые кандидатуры. Председателем правительства должен быть Долгорукий, военным министром Румянцев, председателем Сената — Потемкин. Петербургские соратники Потемкина с этим согласились. Но Сергей возразил, ключевая должность — председатель правительства, и Потемкину должна достаться она.

В один из дней Сергей заехал к Строганову и предложил согласовать кандидатуру министра промышленности и торговли. Такое предложение не удивило Строганова.

— Из твоих слов я понял, что получу поддержку от тебя и твоих людей.

— Безусловно, интересы промышленников и торговцев могут защитить только сами промышленники и торговцы.

— Ты прав.

Так начал формироваться «теневой» тройственный союз: Алексеев, Голицын, Строганов.

Каждый из участников тройственного союза не собирался открывать свои намерения. Но конечные цели У них были схожи, и это намного облегчало переговоры. Сами переговоры проходили по-деловому, без лишнего словоблудия. Положительную роль играл прагматизм и взаимный бизнес-интерес. Голицын и Строганов владели рудниками и литейным производством. Сергей на своих заводах потреблял сто процентов производимого ими железа. Причем приказчики графа Алексеева давно уже активно сотрудничали с приказчиками Голицына и Строганова.

Все это позволяло тройственному союзу общаться достаточно откровенно. Они в равной степени были заинтересованы в развитии бизнеса и освоении богатых земель — Одним из первых законов необходимо протолкнуть право дворян нанимать казаков для поиска и освоения новых земель, — сказал граф Алексеев.

— Не у всех такие воинские таланты, как у тебя — заметил Голицын.

— Я моряк, мои отряды в прикаспийских землях действуют самостоятельно, — возразил Алексеев.

Сергей умолчал о главном: его десятитысячный добровольческий казачий корпус в основном состоял из турецких мамелюков.

Этот корпус «захватывал» территории с турецким населением. Фактически происходила только смена власти, сама добровольческая армия даже пополнялась. Ибо воины становились землевладельцами со своими крестьянами, пусть и вассально зависимыми от графа Алексеева.

— Заводам Томска трудно доставлять железо в Европу, но если мы выйдем через Маньчжурию на берег океана, то сможем поставлять свою продукцию прямо в индокитайские и американские колонии, где цены значительно выше.

— Ты свои верфи в Томске построй, сам знаешь, как дорого железо вывозить из Сибири — сказал Строганов.

— Запиши, Тимофей. Весной снарядить два буксира с баржами и загрузить станки и оборудование на маленький котельно-механический завод.

— Почему хочешь строить маленький завод?

— Будут люди — будет и большой завод.

— Такой подход ненамного улучшит дела на завод ах центральной Сибири.

— Согласен, заводам Томска трудно доставлять железо в Европу.

— Ты горазд на выдумки. Может, и для нас что придумаешь?

— Если захватим Маньчжурию, то выйдем на берег океана.

— Не понял. Что это нам даст?

— Обустройство новых земель и строительство железной дороги потребует много железа, примерно половина продукции ваших заводов будет реализоваться на месте.

— Хорошо, а дальше что?

— Маньчжурия богата железом и углем, мы сможем поставлять свою продукцию прямо в индокитайские и американские колонии, где цены значительно выше.

Так, день за днем Сергей вел переговоры с Потемкиным и соратниками по тройственному союзу. У Голицына и Строганова постепенно повышался интерес к Маньчжурии. Видимо, они получили информацию от голландских и португальских послов и торговцев. Интерес усилился, когда граф Алексеев рассказал о железной руде и залежах угля в районах маньчжурских городов Мукден и Фушунъ. Месторождения расположены в тридцати километрах друг от друга. Рассказ о городе Ляоян, где находятся залежи руды и угля, развеял последние сомнения.

Голицын и Строганов окончательно приняли решение о создании тройственной компании.

— Показывай, — попросил Голицын, разворачивая карту Сибири.

Сергей провёл пальцем по карте, указывая на нужные районы, и остановился на реке Янцзы.

— Здесь расположен китайский порт Шанхай, если возьмёмся поставлять сюда железо и оружие, то в ответ получим горы шелка и хлопка.

— Ты забыл сказать о чае.

— Можно покупать и чай, но у меня уже есть чайные плантации на Цейлоне, земли много, можете и вы присоединиться к чайному делу, Голицын и Строганов переглянулись. Тимофей подошел к окну, он не мог скрыть довольной улыбки. Безусловно, чайный бизнес на Цейлоне будет выгоден для этих господ. Но еще большую выгоду получит граф Алексеев: чем больше русских войдет в дела на острове тем сильнее будут позиции графа.

Члены союза ударили по рукам, Сергей был очень доволен. Россия получит удобный выход к Тихому океану.

Война с Маньчжурией будет на сто лет раньше и только улучшит отношения с Китаем. Сергей решил взять на себя строительство крепостей на диких островах. Одна крепость на острове Хоккайдо, где живут малочисленные племена айни. Другая крепость на острове Окинава, где мирно живут бедные китайские и корейские рыбаки. До японской экспансии еще очень и очень далеко.

Мелкие княжества на острове Хонсю увлеченно между собой сражаются. Испанцы признали японские острова бесперспективными и вывели оттуда свои войска. Японцы назвали свои сабельки на испанский манер катанами, что по-испански означает «двуручный меч».

Горячие японские парни старались претворить в жизнь полученные от испанцев новые знания. Самураи, убегая от конкистадоров, все-таки смогли чему-то научиться.

… Свое государство японцы смогли создать только в середине XIX века. Тогда Европа начала экспансию в Африку и перекрыла доступ к черным рабам. Американцам пришлось вывозить людей из Японии, а с одним правителем договариваться легче.

3 Африканский поход

В последних числах ноября «Панацея» в полной готовности стояла на рейде Кронштадта. Сергей наконец получил приглашение на официальный прием в посольство Дании. Он уже знал, что задержка вызвана шведским орденом. Неожиданная милость шведского короля и полученная из его рук награда изменили планы датчан. Они решили не отставать и привезли из Копенгагена другой орден. Граф Алексеев не стал травмировать чувства датчан. Он пришел на прием с цепью камергера и медальонами Екатерины и Павла. Протокольная церемония проходила со всей торжественностью. Председатель датской делегации перечислил все заслуги графа Алексеева перед Датской короной. Сергей в ответном слове выразил горячую благодарность за высокую награду. Он долго говорил о своём восхищении мужеством датских офицеров и нижних чинов. Отдельно выделил мужество и решительные действия коменданта крепости Хельсингер. Со слов графа Алексеева получалось, что именно этот полковник захватил крепость Хельсингборг. На самом деле так и было, Сергей только разграбил крепость и город. После чего вывел своих солдат, а полковник принял правильное решение ввести туда датские войска.

Потемкин во время церемонии весело подмигнул графу, а Екатерина показала язык. После торжественного ужина императрица подозвала его к себе и сделала выговор:

— Английские купцы на тебя жалуются, говорят, ты все железо в России скупил.

— Я покупаю железо для своих заводов, а не в пику англичанам.

— Об этом они и говорят, ты все уральское железо скупаешь, а железных товаров им продаешь очень мало.

— Как я могу им продать свои товары, если наши купцы у заводов дежурят? Они все прямо у ворот покупают.

— Не продавай русским купцам, продавай англичанам, они нам серебро везут.

Попробуй объяснить Екатерине основные постулаты экономики. Продукция, проданная внутри страны, усиливает экономику на сумму сделки. Ориентация экономики на внутреннее потребление усиливает курс рубля и не приводит к инфляции. Не приведешь же Eкатерине II в пример США XX века, где вся экономика направлена на внутреннее потребление и инфляция не превышает четверти процента. Ориентированные на экспорт экономики Японии, России или Саудовской Аравии держат уровень инфляции выше десяти процентов. При этом происходит постоянное падение курса национальной валюты.

— Уменьшение продаж железа произошло в результате бунта на заводах Урала. А мне надо железо для строительства завода и верфи, сама велела строить англичанам паровые корабли.

— Раньше английские купцы ежегодно покупали у нас более ста тысяч тонн железа, в этом году они смогли купить только двенадцать тысяч тонн, а бунтовщик Пугачев уже казнен в Нижнем Тагиле.

— В следующем году начнут работать мои заводы в Кривом Роге, вчера говорил со Строгановым, он обещал в новом году железо из Сибири в Архангельск морем везти.

— Ты мне зубы не заговаривай, обещай продать железо английским купцам.

— Купцы взбунтуются, если я железо продам англичанам вобход наших покупателей. Мы с Голицыным и Строгановым договорились в Маньчжурии заводы построить, и с людьми там легче.

— Полагаешь, что император маньчжурский вам позволит?

— Решили калмыков с башкирами нанять и императора в Петербурге поселить.

— С тобой, Алексеев, разговаривать страшно, одни авантюры на уме. Когда железо продавать начнешь?

— По моим расчетам, с 1772 года железа будет хватать всем, а если твоя гвардия прижмет султану причинное место, я обеспечу англичан железом из Алжира и Туниса, только англичане должны будут продать мне древесный уголь.

— Ты ничего против Англии не замышляешь? — недоверчиво спросила Екатерина.

— Можно подумать, что мне нужна еще одна головная боль.

Какое-то время сидели молча, но у Екатерины был еще вопрос, который неожиданно для обоих задал подошедший Павел.

— Рад тебя видеть, Алексеев, — сказал наследник, — ты лучший полководец России. Пока наши генералы возятся с турками, ты с одной тысячей казаков принудил Швецию к миру.

— Нельзя сравнивать кампанию против многочисленной турецкой армии и мои налеты на шведские крепости.

— Не надо скромничать, ты захватил шесть шведских городов, их столицу и короля, я горжусь твоей дружбой.

— Спасибо, ваше императорское высочество Я применил тактику, которую тебе показывал в прошлом году, шведов это обескуражило.

— Что ты думаешь про выборный Сенат и Государственную думу?

Екатерина чуть не подпрыгнула от этих слов.

— Сенат и Дума займутся пустой говорильней и взаимными упреками, все восемь лет до новых выборов пройдут попусту. Все решать будет Потемкин.

— Сможем ли мы повлиять на поместное дворянство и избавиться от опеки Потемкина?

— Неуверен, Потемкин останется председателем правительства и на следующие восемь лет, это очень энергичный человек.

— И поместное дворянство не встанет на нашу сторону?

Действительно наивные люди! Никогда ни один парламент не отдавал власти королю. Даже в Испании XX века, где король пользуется общенародной любовью. Монарха не раз призывали на помощь, но никогда не обещали даже символической власти.

— Я уверен, что с первого дня работы выборного Сената поместное дворянство обеспечит вашу безопасность.

— Хочется верить твоим словам, хорошо, что крови больше не будет.

— А вот тут возможна проблема, дворяне друг друга убивать начнут за чины и наделы.

От этих слов и Екатерина и Павел облегчено вздохнули. Своя жизнь дороже.

— Сегодня я подписала указ о выборах патриарха Всея Руси, — сказала на прощание императрица.

Хорошая новость! Дальнейшими шагами должно быть уравнение всех религий в правах. Это слабый аргумент в скорых переговорах с Турцией, но уже аргумент.

«Панацея», накренившись от сильного ветра, разрезала острым форштевнем лазурные воды центральной Атлантики. Еще два дня — и корабль выйдет из пассата, потом еще четыре дня пути — и остановка в пиратском логове, в крепости Банджул. Сергей изначально не планировать заходить в Банджул. Но после встречи в Танжере с Моисеем Мертелем решил осмотреть крепость своими глазами. Негритянская пиратская республика приносила просто ошеломляющие прибыли. Все захваченные английские корабли были загружены ценными индийскими товарами. На первом месте по-прежнему были драгоценности из разграбленных индийских храмов.

— Сколько же в Индии храмов? — удивленно говорил Моисей Мертель. — Твои пираты с каждого захваченного каравана привозят не меньше десятка сундуков с драгоценностями. Некоторые сапфиры и изумруды весят по пять килограммов.

— Храмов в Индии действительно много, а земли богаты драгоценными камнями, но у нас проблема с реализацией специй. У тебя на рейде больше десяти кораблей с перцем и кардамоном.

— Специи как раз не проблема, я ежемесячно отправляю в Стамбул и основные порты Средиземного моря по десять кораблей со специями.

— Хорошо покупают?

— Очень хорошо покупают, просят привозить имбирь и масло лимонной травы.

— Сколько ювелиров и резчиков купил за лето?

— Восемьдесят девять мастеров и две сотни опытных подмастерьев, неужели не хватает?

— Не хватает, спрос всё больше и больше, ищи людей.

— Я на каждом корабле с сандаловым, эбеновым или палисандровым деревом обязательно отправляю резчиков по дереву.

— Ювелиры в большом дефиците.

— Ювелиры и камнерезы отправляются, если корабль загружен слоновой костью и драгоценными камнями.

— Пираты захватывали корабли с новыми видами грузов?

— Было два корабля с рисом и три корабля с просом, стало больше шелка и бархата. По приказу Тимофея все ткани я отправляю в Сясь.

— Мы организовали торговый путь в Персию и начинаем продавать захваченные пиратами трофеи под видом персидских товаров.

Откровенное пиратство — скользкая дорожка. Негры сами привозят пленных англичан в Танжер, а Моисей Мертель якобы их покупает и везет через Босфор в Таганрог или Александровск.

В Амстердаме Сергей помимо переговоров с компаньонами по Африканской алмазной компании, начал переговоры с голландской Ост-Индской компанией. Граф Алексеев созрел для экспансии в Индийский океан. Он хотел через Ост-Индскую компанию присоединиться к грабежу Цейлона и Индии. Вместе с тем членство в голландской Ост-Индской компании позволит легализовать пиратские трофеи. На Цейлоне шла борьба трех конкурентов. С одной стороны Португалия и Англия, с другой — Голландия и Франция.

Португалия и Англия заключили между собой торгово-колониальный союз. Голландия и Франция действовали независимо друг от друга. В данное время Англия проигрывала. У них не хватало сил одновременно воевать с бунтующими в Северной Америке колониями и захватывать земли в Индии. Более того, англичане ввязались в войну за Цейлон, где у голландцев были сильные фактории. У англичан не было физической возможности выделить достаточно солдат для войны за Цейлон. На это и делал ставку граф Алексеев в своих переговорах с управляющими Ост-Индской компанией.

В качестве вступительного взноса Сергей предложил основать факторию в княжестве Голконда и в княжестве Маратхи. Желание открыть факторию в княжестве Маратхи, никаких эмоций у правления голландской Ост-Индской компанией не вызвало. Предложе ние было признано недостаточным как вступительный взнос. Княжество Маратхи — богатый плодородный сельскохозяйственный регион с незначительным производством хлопка. Открыть факторию в княжестве Голконда желательно, но маловероятно из-за нахождения там французских войск. Французы захватили все голландские фактории восточного побережья Индии. Англичане тоже рвались к богатым алмазным копям Голконда. В этих копях был найден крупнейший в мире алмаз «Орлов» и его меньшие братья «Кохинор» и «Шах».

Для получения членства в голландской Ост-Индской компании граф Алексеев предложил доставить на Цейлон свой отряд в тысячу человек. Этот отряд захватит Келомбо и окажет помощь в борьбе с португальцами.

Правление приняло предложение на ура. Графу Алексееву было гарантировано право собственности на все захваченные им португальские фактории.

— Я своего добился, — сказал Сергей на вечернем совещании, — корабли могут поднять флаг голландской Ост-Индской компании.

— Ты уверен, что сможешь набрать тысячу солдат? — спросил Андрей Палагин.

— Если Азид Шериф обещал, значит, сделает.

— Твоя задача, Андрей, — продолжил граф, — создать севернее Капштадта учебный лагерь и подготовить там негров.

— Времени мало, первая тысяча высадится у Коломбо недостаточно обученной.

— Коломбо будешь брать артиллерией, солдат поставишь для демонстрации силы, как угрозу атаки.

— Какие войска у португальцев?

— Португальцев в городе и три сотни не наберется, пушек не больше десяти.

— Что делать после взятия города?

— Сначала захвати береговую батарею, желательно вообще согнать португальцев с острова.

— Солдат не хватит, с такими силами захватить весь остров невозможно.

— Не пытайся все делать сразу, шаг за шагом захватывай португальские и английские фактории.

— Придется тысячу разделить, самому вернуться в тренировочный лагерь и посылать пополнение.

— Согласен, твое место в Африке, только там мы сможем набрать и подготовить солдат.

— Кто из офицеров останется в Коломбо?

— Сам решай, прояви больше самостоятельности. все военные операции будут на твоих плечах.

Андрей Палагин задумался, слова графа Алексеева озадачили его.

— Ваше сиятельство, будет ли мне дозволено расширить военные действия?

— Только не устрой мировую войну, — засмеялся Сергей.

— Нет, я серьезно.

— Действуй по своему усмотрению.

— Я могу высадиться в Индии?

— Если уверен в безопасности своих тылов и неприкосновенности захваченных территорий.

Сергею понравились амбиции молодого офицера.

С этого вечера они ежедневно прорабатывали различные варианта военной кампании в Африке и в Индии.

Состоялось знакомство с капитанами и моряками новой пиратской эскадры. Пятеро голландских капитанов ожидали приказов своего работодателя. Они уже набрали экипажи с абордажной командой. Все многократно прошли испытания морскими боями. Осмотр модернизированных кораблей привел моряков в восхищение. Традиционная карака^[37] с такелажем из стальных тросов показала великолепные ходовые качества.

— Господа капитаны, — обратился граф к морякам, — ваша задача — перехватывать английские и португальские корабли на юге Африки.

— Господин Алексеев, вы предлагаете нам патрулировать в районе мыса Игольный, но с пятью кораблями мы сможем блокировать Дурбан.

— Не все корабли Англии и Португалии будут заходить в Дурбан, а мыса Игольный никому не избежать.

— В какой порт следует доставлять трофейные корабли?

— Корабли и добычу отвозить доставлять не надо, в Капштадте уже строятся наши склады.

Со временем враги начнут обходить район нашего патрулирования.

Это будет не скоро, я уже захвачу Коломбо.

— Базироваться на Коломбо намного удобнее, мы сможем патрулировать рядом с англо-португальскимифакториями.

— Районы патрулирования придется менять ежегодно.

— Хорошее место для перехвата кораблей у Дурбана. но поблизости нет нашего базового порта.

— На юго-восточном берегу Африки, на траверзе острова Мадагаскар, ищите реку Пунгве, там господин Палагин строит русскую крепость.

Голландские капитаны удовлетворенно переглянулись. Хорошо иметь богатого и понимающего хозяина.

Много вопросов было и у начальника артиллерии.

Отставной лейтенант Михаил Огразин сомневался в способностях аборигенов освоить артиллерийскую науку.

— Ты уверен, что негры способны стрелять из пушек? — спросил Михаил Огразин.

— Они такие же люди, только черные.

— Но они никогда не видели пушек.

— Первый набор пушкарей ты получишь из Банджула — Тамошние негры видели пушки?

— И видели, и стреляют неплохо, там пиратская крепость.

— Тогда будет легче, но за подготовку офицеров не ручаюсь.

— Главное — обучить математическим расчетам, остальное будет проще.

Михаил Огразин недоверчиво покачал головой. Сделать из черного дикаря артиллерийского офицера казалось ему невозможным.

— Я прекрасно понимаю твои сомнения, — продолжил Сергей, — но нам больше негде взять офицеров.

— Наберем европейцев.

— От них еще меньше проку.

— Почему? В Европе очень много толковых артиллерийских офицеров.

— Они не заинтересованы в конечном результате, может возникнуть проблема во взаимоотношениях с аборигенами.

— Та же проблема может быть и у меня, я не знаю жизненного уклада негров.

— Но ты подготовишь офицеров из их среды, заодно освоишь обычаи. В дальнейшем негритянские отряды будут действовать самостоятельно.

Вечером, когда остался узкий круг управленцев, Степан Малинин, назначенный управляющим по всем индийским делам, включая Цейлон, задал вопрос:

— Почему никто не рассматривал вариант захвата княжества Майсур руками воинов из княжества Маратхи?

— Англичане ведут колониальную политику не путем строительства факторий и торговли, а путем вооруженного покорения.

— Но Майсур очень богатое княжество, золото, специи, шелк, сандаловое масло, хлопок. Потребуется неделя для перечисления всех богатств.

— Поэтому англичане хотят забрать все это себе, не затрудняясь торговлей и союзами.

— Они так уверены в своем превосходстве?

— Огромные запасы золота на приисках Колара и прочие богатства княжества возбуждает жадность.

— Они не учитывают тяжелую войну со своими колонистами в Америке?

— Награбленное золото и серебро позволяет содержать армию. И вообще мысли о богатстве мешают всё взвешивать трезво.

— Почему Испания и Португалия поступают иначе?

В этих странах золота больше.

— Испания с Португалией да Голландией занимаются колониальными делами более трехсот лет.

— Тогда понятно. Англичане хотят все и сразу, не желая делиться медным грошиком.

Программа экспансии в Африку обсуждалась ежедневно- Каждый раз возникали новые вопросы или требовалось уточнить оговоренные ранее темы.

— Ты уверен, хозяин, что на реке Пунгве у нас получится построить город и завод?

— Каких-либо проблем я не вижу, в горах есть все известные тебе руды и уголь, плодородная земля обеспечит хлебом и мясом.

— К работам я привлекаю рабов из Западной Африки. Местные племена набираются для военной службы, это я помню. Но почему сразу не приступить к разработкам золота и алмазов?

— И возить из далекой России лопаты и хлеб? Невыгодно так золото добывать.

— Но зачем учить негров, готовить из них строителей, крестьян и рабочих?

— А где ты найдешь желающих переехать в Африку?

Все смолкали и снова брались за карту с пометками графа Алексеева. Впрочем, карта представляла собой белый лист бумаги с приблизительным контуром береговой линии. Рукой графа обозначены реки и горы.

Удобные места для строительства крепостей были отмечены вопросительными знаками. Заштрихованные зоны предполагали залежи полезных ископаемых. Это были основные районы предстоящих поисков металлов и золота. Красные ромбики говорили о вероятности алмазных россыпей.

Сергей снова начал отвечать на вопросы. Он вспомнил о своей поездке в Кенийский национальный парк и увлекся воспоминаниями. Рассказывал о плодородных землях, покрытых редкими деревьями. Там обитали огромные стада диких животных. От горизонта до горизонта паслись стада слонов, буйволов и антилоп. Рядом с травоядными лежали сытые львы, в высокой траве суетились гиены.

Заметив открытые рты слушателей, Сергей вернулся к теме:

— Солдат и пушки по мере готовности сразу распределяйте по крепостям.

— А людей там будет достаточно?

— Триста лет испанцы с португальцами вывозят негров, хватит и нам.

— Но почему аборигены не занимаются сельским хозяйством?

— Зачем сеять и пахать, если рядом пасутся тысячи животных?

— Но раз они кочуют со стадами, то не строят постоянных жилищ.

— Жилища они как раз строят, живут в самых обычных мазанках.

— Забавно все это, а крепости обязательно строить согласно карте?

— Стройте по условиям местности, но не забывайте главного принципа.

— Да помним мы. Порт и крепость должны располагаться на удобном пути от внутренних регионов.

Решение ввязаться в индийскую драку Сергей принял не сразу. Получив неожиданно высокие прибыли от пиратских налетов на турецкие корабли, можно было на этом и остановиться. Выгодная сделка с арабами Северной Африки обеспечивала Сергея стабильными доходами. Африканская золото-алмазная программа выводила его в ряды самых богатых людей России. Зачем еще и Индия?

Поводом для такого решения послужило желание вырвать Россию из ненужных европейских войн Западные соседи бились за серебряные рудники Саксонии, Силезии или Вестфалии. Все старались привлечь русских в качестве союзников. Только вот самой России все эти войны были не нужны. Отвлечь русских генералов и политиков от европейских дрязг мог только серьезный интерес. Таким интересом могло стать золото Индии и Африки.

Неожиданно высокие результаты пиратских перехватов говорили о слабости английского и португальского флотов. Бунт в североамериканских колониях обещал многолетние боевые действия за океаном. Война между Англией и Голландией позволяла плотнее заняться грабежом английских кораблей. Пиратские корабли под флагом голландской Ост-Индской компании развязывали Сергею руки. Его финансы позволяли содержать значительные военные силы. Его технологии и мощные заводы позволяли хорошо вооружить эту армию.

Негритянская эскадра пиратов с легкостью захватывала идущие в Индию английские корабли с пополнением и снабжением. Разбив по алжирской тактике рулевое управление, негры начинали шантаж. Заполненный солдатами корабль ставился перед выбором: или вы спускаете флаг, или мы топим корабль. Соответственно, с уменьшением поступления резервов и оружия англичане в Индии слабеют. Возрастают шансы доступа к индийским богатствам у других европейских стран. Начав свою экспансию в Африку, Сергеи полагал впоследствии заинтересовать безземельных дворян. Индия обещала богатые товары, которые он собирался везти через Персию. Осталось только придумать приманку для Петербурга.

Колонизация Индии проходила совсем не по Голливуду Сначала были основаны многочисленные португальские и голландские фактории. После того как франция захватила часть территории Нидерландов, появились французские. Собственно, это бывшие голландские фактории, только торговые дома оказались на оккупированной Францией территории. Подключение англичан вызвано испано-голландской войной. Оккупация Нидерландов вынудила Ост-Индскую компанию перебраться на остров. Следом перебралось много торговых домов. Умно заключив союз с португальцами, они продолжили свою торговую экспансию.

После победы над Испанией голландцы вернулись домой. Однако англичане уже почувствовали вкус колониального богатства. Но в отличие от других европейских стран, они начали силовой захват американских и индийских земель. Когда Наполеон оккупировал Голландию, хитрые британцы сразу набросились на голландские фактории. Россия била наполеоновские войска, англичане оккупировали заморские владения Голландии. Александр I разбил Наполеона и взял Париж, англичане захватили французские фактории. Аналогичная картина была во время Первой мировой войны. Англичане только обозначили свое Участие в европейских боевых действиях. Они сосредоточили основные усилия на захвате немецких колоний. Намибия, Камерун, Гана, Того, Дагомея в тропиках Западной Африки, Танганьика и Занзибар на востоке — эти земли интересовали английских правителей намного больше…

Но мы опять отвлеклись. Граф Алексеев старался вовлечь Россию в заморскую политику. Поэтому подготовка к африканскому походу была тщательно продуманной. Кроме офицеров для подготовки из аборигенов солдат и управляющих новыми территориями, набрали более двух сотен добровольцев — искателей приключений. Эту категорию в основном составляли учителя гимназий и просто безземельные дворяне, молодых непоседливых юношей и девушек граф Алексеев взял на свое полное обеспечение. После объявления набора добровольцев для исследования диких и опасных земель Африки в Нижегородское отделение съехалось около тысячи добровольцев. Большинство было отсеяно по малолетству, затем недостатку знаний и умений, остальные прошли краткие курсы, на которых получили необходимый минимум знаний. Путешествия должны принести пользу графу Алексееву и России. Сергей не coбирался финансировать обычные эмоциональные дневники досужих туристов.

Начальный этап экспансии в Африку поддерживался пятитысячным отрядом крымских татар, точнее — отряд состоял из пяти тысяч семей, которые были вывезены с Крыма в Танжер. Сергей, по договору с губернатором Тамбовской губернии Воронцовым, вывез двадцать пять тысяч татарских семей в Норвегию, пять тысяч семей купил Исмаил Шейх, друг графа Алексеева и владелец города Мелиль. Последние пять тысяч семей ждали кораблей и пасли свои табуны в окрестностях Танжера. Этот отряд был вооружен тульским oружием, включая полевые пушки. Десять колесных пароходов с оружием и оборудованием должны выгрузиться в устье Оранжевой реки и заняться перевозкой крымских татар.

Перед татарами стояла задача патрулировать побережья Намибии и сопровождать исследователей. Беседуя с добровольцами, граф Алексеев говорил:

— Вы разделитесь на отряды, несколько отрядов с хорошо вооруженными татарами общей численностью не менее двух тысяч семей пройдут по долине реки Оранжевая.

— Что нас ждет во время этого похода?

— Вы должны осмотреть как можно более широкий участок. Долина Оранжевой реки — прекрасное место для сельского хозяйства, и там очень много алмазов.

— Негры будут нападать на наши отряды?

— Маловероятно. Они охотники — и кочуют вслед за дикими животными. Между долинами рек Оранжевая и Вааль самые плодородные земли.

— Что делать, если кто-то захочет остаться и построить дом?

— Вы вольны брать любые земли под сады или посевы. Оставьте с собой отряд татар и пошлите письмо управляющему Николаю Панькову и в Россию.

— Где можно найти золото?

— Самое крупное в мире месторождение золота в верховьях реки Лимпопо. Немедленно отправьте гонца, если найдете это место.

— Что могут найти отряды, которые пойдут севернее гор?

— Эти отряды пойдут по алмазам. Россыпи простираются до выхода к Индийскому океану. На побережье океана хорошо растут сахарный тростник и хлопок — Я хочу пойти с отрядом через горы и выйти к реке Пунгве.

— Ты сможешь найти все известные людям руды, уголь, золото и алмазы Первопроходцам-энтузиастам было интересно поговорить о возможных приключениях. Граф Алексеев напрятал свою память, вспоминая все прочитанное про Южную Африку.

Сергею не терпелось завершить дела в Амстердаме и отправиться на юг, поэтому остановка в Кадисе была короткой. Необходимо было встретиться с алжирским адмиралом аль-Сарддидином.

— Очень жаль, что у тебя сейчас мало времени, — сказал адмирал, — грядут большие перемены, с твоей помощью я смогу свергнуть султана.

— Здесь я, несомненно, помогу, только вовремя дай знать моим людям. У меня к тебе большая просьба.

— Я слушаю тебя, друг.

— Русская армия бьет одну турецкую армию за другой, и недалек день, когда Турция выведет свои войска из Египта. Поговори с нужными людьми, я могу продать в Египет хорошие пушки и ружья.

— Заманчивое предложение, я обязательно все сделаю. Мне тоже помоги вооружиться и подготовить сухопутную армию.

— Пришли своих офицеров в Танжер, мои корабли доставят их в Петербург. Я обеспечу их обучение. Весной пришлю своих офицеров в Оран для подготовки твоей гвардии.

Переговоры с адмиралом аль-Сарддидином были короткими, но важными и результативными. Прибыль в чистом золоте впечатляла даже станок по чеканке монет. Совместные пиратские акции алжирского флота и кораблей графа Алексеева серьезно влияли на кошельки турецких купцов и сановников. Так как времени было мало, на встрече с Габриелем Гильеном смогли обсудить только генеральные направления в реализации захваченных на турецких кораблях товаров.

Колёсные пароходы интенсивно перевозили татар и снабжение из Танжера на юг Африки. Поэтому Сергей оставил в Танжере «добровольцев-первопроходцев».

«Панацея» швартовалась к причалу пиратской крепости Банджул под вопросительные взгляды негров. Оно и понятно, черные пираты привыкли грабить корабли европейцев, а тут белые нахально швартуются к причалу.

— Ты зря, хозяин, не зашел в Сеуту, — сказал Азид Шериф, обнимая графа.

— Хочешь сказать, что там меня ждет адмиральский подарок?

— Нет, подарки мы отправляем Моисею Мертелю в Танжер.

— Твои корабли собирают хорошую добычу, скоро англичане пришлют флот на поиск твоей крепости.

— Мои моряки строят в Сеуте целый городской район из дворцов и каждый день вспоминают твое имя в мечети.

— Обязательно выберу время для Сеуты и посмотрю, что ас-Сахра сделал за год.

— Сделано очень много, хотя форты еще не готовы, но пушки перекрывают все подходы с моря и суши.

Твой город получается очень красивым, и люди в нем селятся с удовольствием.

— Ты мне так и не ответил, что будешь делать, если англичане приведут сюда военный флот.

— Здесь нам ничего не угрожает, в джунгли высаживать солдат никто не будет, со стороны океана или реки стоит сто двадцать мощных пушек. Наши катамараны намного быстроходнее и маневреннее. Если ты двумя корветами^[38] шесть линкоров брал, то я с полусотней своих кораблей здесь никого не боюсь.

— Еще одну крепость построить надо, место для маневра будет, и на врага нападать легче.

— Опоздал, уже построил на входе в реку Сенегал, негры назвали крепость Луигана. Эмир Марракееш в эту крепость приводит свои корабли на отдых. Тебя благодарит за воинов и за пушки, золото в январе отдаст.

— Золото — это хорошо, я много дел на себя повесил, деньги рекой утекают.

— Не говори так, хозяин, не поверю. Одна торговля с африканскими племенами огромные деньги приносит.

Мы нашли место, где железное дерево растет. Кстати, дерево мы перестали покупать.

— Почему? Красное и черное дерево хорошие деньги приносят.

— Я поставил в устьях рек восемь фортов и завез рабов, они пилят лес и ловят рыбу Твои корабли привозят им хлеб и грузят дерево. Намного выгоднее получается.

— Молодец, правильно поступил. Пиши письмо Моисею, надо заказать в Нижнем Новгороде паровые лесопилки для этих поселений.

— Эмир Марракееш просил узнать, где ты столько конных воинов взял, ему пять тысяч семей продал, себе столько же привез.

— Надо благодарить тебя. Я отвожу в Крым твоих пленных, там меняю на татар. Надо поискать глину у заложенных тобой поселений и кирпичные заводы строить. Я сейчас заложу еще одну крепость, весной еще две.

Адмирал Азид Шериф показал Сергею особо ценные трофеи, которые решил передать лично. Два десятка очень крупных бриллиантов и сундук, заполненный огромных размеров рубинами, сапфирами, аквамаринами и другими драгоценными камнями. Судя по оправам, камни были из очередного разграбленного англичанами храма. Но самыми ценными трофеями оказались три огромные золотые статуи, украшенные драгоценными камнями. Одна статуя, весом более тонны, изображала многорукое божество, две другие, поменьше. изображали танцующих женщин. Возможно, все статуи были из храма, но Сергей с индийской религией был знаком только по телевизионным передачам. Судьбу особых трофеев он решил давно, все эти раритеты и индийские реликвии будут спрятаны в особое хранилище на многие годы.

«Панацея» медленно подходила к берегу. По всем запомнившимся ориентирам, это была Львиная гора.

Надо было найти место для порта и города. Корабль подошел почти вплотную к северо-западному краю гористого мыса и бросил якорь. Две шлюпки отправились на промер глубин и установку фарватерных вешек. Две десантные шлюпки начали перевозить людей на берег, еще две разошлись вдоль берега искать место для порта. И хотя места для порта, города и фортов были очевидны сразу, Сергей хотел обследовать окрестности для полной уверенности в принятом решении. Рабов без задержки вывезли на берег и сказали:

— Стройте себе жилище и устраивайтесь на постоянное жительство.

Негры со свойственным им пофигизмом занялись своими делами. Они только немного между собой поспорили по поводу рыбачьих лодок и сетей.

После того как негры обустроились на новом месте, начали расчищать участок под лесопилку и валить для неё лес. Дело начиналось туго, проблема была во взаимном непонимании. Но постепенно, по мере выполнения работ, негры догадывались, что от них требуется, и сами проявляли инициативу, высказывали идеи — как достичь результат. Шаг за шагом строилось поселение, после монтажа лесопилки негры поняли, зачем нужен древесный уголь и строевой лес. Лучше разбираясь в местных сортах дерева, а все дерево было красным, лесорубы сами выбирали нужные породы. Общаясь в буквальном смысле на пальцах, показывая то на глиняную миску, то на землю, отправили несколько групп на поиски глины. Организовали бригаду камнетесов и начали готовить место для первого форта.

Единственной проблемой оставалась организация питания. Негры не могли понять, почему нельзя убивать свиней, кур и коз. Все объяснения, что животные и птицы сначала должны размножиться, натыкались на искреннее непонимание.

— У вас животных много, мы сейчас этих съедим, а вы потом привезете еще.

Столь же искреннее непонимание вызывало ограничение на лов рыбы. Океан изобиловал рыбой, и лодки привозили горы улова. Все это вываливалось на берег, где женщины выбирали самое вкусное, остальное оставалось гнить на берегу. Выход придумал Михаил Свиридов, управляющий новой колонией. Он приказал женщинам забирать весь улов и перерабатывать излишки в рыбную муку. В результате женщины быстро объяснили рыбакам, кто в доме хозяин. После чего рыбу начали ловить в объемах потребления. Обилие еды привело к бессистемному питанию, люди в течение дня несколько раз бросали работу и шли в свои дома пополнить желудок и отдохнуть. Пришлось создать систему бригадиров-надсмотрщиков и сигнальный гонг. Так постепенно и русские, и негры изучали науку колонизации Африки.

Когда собранный паровой молот начал забивать первую сваю, все негры бросили работу и собрались вокруг диковинной машины. Они, как маленькие дети, затаив дыхание, следили за волшебством, загоняющим пятнадцатиметровый столб в землю, и после того как свая вошла в землю, устроили маленький концерт с песнями и танцами. К обучению работам на машинах негры относились очень серьезно. Скоро на всех участках они заменили русских и работали самостоятельно. Через десять дней после высадки Сергей собрал отряд для поиска залежей алмазов и золота. Месторождение должно быть в пятнадцати километрах от крепости, и его полагали достигнуть за день пути. Перед выходом граф Алексеев показал каждому члену отряда золотой песок и похожие на речную гальку приисковые алмазы. Алмазная крошка из шахт блестит, как битое стекло на солнце.

Сергей убрал «наглядную агитацию», когда убедился, что все поняли цель похода.

Продуктами запаслись на десять дней, взяв крупу, муку и сушеную рыбу, небольшое количество копченой рыбы полагали съесть в первые дни. Дорога по склону гор не обещала легкой прогулки, поэтому двигались без спешки, делая отметки через каждые двести метров.

После пяти километров пути встали на первый привал.

Негры легли на камни и, перешучиваясь между собой, ели хлеб с жареной рыбой и запивали квасом. Неожиданно они заволновались и с криками начали указывать на дерево. Сергей подошел к дереву и снял с длинных колючек рыжие клочки шерсти. Под ногами виднелись следы обеда, клочья шерсти с кусками шкуры и обломками костей. Значит, в горах есть хищники и еда для них. Люди начали тревожно озираться. В трещинах скал росло много кривых и колючих деревьев, но это был не лес, а разбросанные по склону горы зеленые островки.

— Приготовить пистолеты, двое в голове отряда, двое сзади, идем с громкой песней, — приказал граф.

Следующие два часа пути люди отряда нервно оглядывались и вздрагивали от каждого шороха. Но, кроме распуганных птиц и ящериц, ничего не увидели. Наконец, у Алексеева родилась мысль, и он начал бросать камушки в ближайшие островки зелени. Они не на охоте и незачем высматривать притаившегося зверя. Идею подхватил весь отряд, и напряжение начало спадать.

Хищника увидели после обеденного привала. Бросок сухой палки выгнал притаившуюся зверушку размером с рысь. Это был не лев и не тигр, но кто-то из кошачьей породы. Зверь прыжками рванул от отряда, напоминая своей грацией бегущую от собак дворовую кошку. Тут же открыли беспорядочную стрельбу, но промахнулись, чем Сергей остался доволен. Хотя сам стрелял вполне прицельно, и хотел попасть…

До места добрались незадолго до захода солнца.

Граф сразу почувствовал, что они пришли. Перед глазами открылась большая поляна, или ущелье, шириной километра два, грунт был бордово-фиолетового цвета.

До захода солнца разбили лагерь и устроились на ночлег. В тропиках солнце заходит в шесть часов, и Сергей с керосиновой лампой решил попытать счастья. Он гдето читал, что алмазы можно найти ночью по блеску при свете фонаря. Вскоре еще несколько человек присоединилось к ночным поискам. В результате нашли три горных ручья.

С утра поручили неграм строить постоянный лагерь, сами сели в круг для обсуждения дальнейших действии. Управляющий создаваемыми приисками Савелий Аверьянов предложил разделиться на три группы: одна отправится по склону горы вниз, другая — вверх, третья пройдёт в прежнем направлении ещё пять километров. Но братья Василий и Владимир Горбуновы не согласились:

— Мы вдвоем с одним отрядом продолжим поиски по склону горы, после обеда разделимся, Владимир поднимется по горе на километр, я спущусь к обрывам над океаном.

— Мы пойдем, исследуя все расщелины и ручьи — поддержал Владимир предложение брата, — таким образом, поиск получится более результативным.

— Согласен, — сказал Сергей, — я с парой негров спущусь по течению ручьев к океану, в ложе ручья легче обнаружить вынесенные водой крупинки золота и алмазов.

— Хорошо, — согласился Савелий, — я руковожу расчисткой земли, после этого отправляю десяток негров назад с приказом вырубить по дороге все деревья и кусты.

— Надо найти подходящее место для дороги, чтобы лошади смогли пройти, — добавил Владимир, — на лошади пятнадцать километров — не более двух часов пути.

Приняв решение, отряд разделился, и через неделю на бумаге была схематично зарисована общая картина месторождения. Бесформенные кусочки золота отыскали достаточно просто, горошинки алмазов стали находить после некоторого опыта, позволившего их выделять из общей массы песка и прочих наносов.

Выполнив все предварительные работы, отряд вернулся в Павловск и порадовал встречающих находками. С собой принесли около пяти килограммов золота и столько же алмазов, самый крупный из наиденных алмазов тянул на восемнадцать карат. Насколько Сергей помнил из рассказов, когда он здесь был в советское время, англичане ежегодно добывали двести килограммов алмазов и триста тонн золота. При этом работы велись только в трех местах, остальные месторождения были законсервированы. Следует помнить, что соседние французские колонии тоже не бедны запасами алмазов и золота. Впрочем, как и весь африканский континент.

«Панацея» начала готовиться к выходу в море, Сергей хотел проверить боевые возможности новой пиратской эскадры, которая была на пути к Капштадту. За день до отхода граф Алексеев собрал остающихся добровольцев, все планы много раз говорены-переговорены, но надо еще раз повторить основные моменты, вдруг выскочит новая мысль или вопрос. В Павловске кроме управляющих оставалось два офицера, инженерартиллерист Александр Ашастин и пехотинец Петр Юргенс. В их ведении — строительство фортов, порта, создание полиции и гарнизона. Батюшка Дионисий развернул походную церковь и присматривал место для закладки фундамента будущего собора, о котором он мечтал. Врач и натуралист Леонид Русаков, художник, архитектор и натуралист Василий Оболенцев, отставной горных дел мастер Иван Россошанский и два отставных унтер-офицера конногвардейского полка Матвей Сидельников и Юрий Фомичев. Братья Горбуновы сели за спинами управляющих, все добровольцы с женами и детьми.

Сергей напомнил, что на обратном пути заглянет в строящийся город.

— Сколько рек мы должны исследовать? — в очередной раз переспросил Василий Горбунов.

— Не надо стараться исследовать все реки сразу.

Ближайшая река — у подножия горы, где мы строим город. Надо найти подходящий участок для сельского хозяйства, нужные семена у вас есть.

— Будет большой удачей, если мы сможем выращивать кофе, какао и хлопок, — сказал Михаил Свиридов.

— Земли здесь благодатные и богатые, золото с алмазами, как ягоды, собираем, — добавил Петр Юргенс.

Примерно пятьдесят километров на юго-восток рек не будет, затем снова пойдут большие реки. Все реки текут с невысоких гор, где много минералов и зверей, опасайтесь слонов и львов.

— Рыбы очень много, и проблем с кормом для свиней и птицы нет, про коз и говорить нечего. На первый же корабль, что за красным деревом придет, дам письмо в Танжер для Моисея, пусть еще скотину пришлет, — сказал Михаил Свиридов.

— Не забудьте через месяц выплатить неграм жалованье и приучайте их к товарно-денежному обороту, иначе намучаетесь с палками за ними бегать.

— Мне самому намного легче будет, когда они поймут зависимость собственной сытости от сделанной работы.

В начале февраля «Панацея» встретилась с пиратской эскадрой, и Сергей пересел на «Waalhaven» к сорокалетнему шкиперу Якобу Дебаю. Корабли растянулись в патрульную шеренгу, в которой «Панацея» заняла западный край. Граф Алексеев задумчиво прохаживался по палубе, ему было над чем подумать. Четыре с половиной года назад Сергей Николаевич Алексеев, шестидесятивосьмилетний пенсионер, бывший капитан торгового флота и отставной капитан первого ранга ВМФ СССР, непостижимым образом оказался в XVIII веке.

При этом одновременно стал двадцатилетним юношей.

Дворянин — самозванец сначала пытался устроить новую жизнь как помещик, с надеждой применить свои скудные по меркам XXI века агротехнические познания. По воле случая оказался владельцем небольшого завода в Туле и, применив свои инженерно-технические знания, начал развивать производство, поставив целью достичь богатой полезными ископаемыми Африки.

Проблема России заключалась в отсутствии природных запасов золота и серебра. Это ставило правителей страны в зависимость от покупателей сельхозпродукции и уральского железа. Доступ к богатым золотом и алмазами африканским землям мог решить эту проблему. Испания имеет огромные запасы золота и серебра в Кастилии, огромные запасы меди, железа и других руд в Андалусии, Галисии и Астурии. Самая богатая в Европе страна занята грабежом в Америке. Но Испания, как и Португалия, — на пороге революции, гражданская война там закончится только в конце XX века. Два извечных соперника — Англия и Франция — примерно равны по своим запасам серебра, но Франция занята своей гражданской войной, Англия уже встала на ноги после двухсот лет гражданской войны, но занята бунтом в американских колониях, который спровоцировали французы.

Англия пытается отбить захваченные бунтовщиками золотые рудники. Золотые и серебряные рудники Канады остались под контролем правительства. В Индии англичане минимальными силами грабят княжество Маратхи, вывозя золото и драгоценные камни, заполняя корабли специями, шелком и бархатом. Но это только пока, с. окончанием войны в Северной Америке англичане навалятся на Индию всей своей армией. Швеция благодаря богатым золотым и серебряным рудникам Шеллефтео держит в армии почти всех мужчин.

Удобное время для экспансии в Африку. Но русскотурецкая война навела Алексеева на мысль взять каперское свидетельство. Сергей к этому времени, желая подтолкнуть теоретическую науку, прочитал в Московском университете и Петербургской академии наук цикл лекций по математике и физике. Получив общеевропейскую известность, молодой дворянин из провинции был принят Екатериной И, которая пожаловала ему за «научные труды» титул графа. В свою очередь разбойный пиратский промысел принес непредвиденно огромные барыши. Дальше все пошло наперекосяк.

Вместо мирной экспансии в Африку Сергей ввязался в грабежи английских торговых кораблей. Тонны драгоценных камней нуждались в легальной реализации, что, в свою очередь, требовало легального вмешательства в индийские дела. Огромные объемы захваченного оружия необходимо продать. Снова нелегальные поставки оружия в бунтующие американские колонии. Деньги и оружие позволяют создать свою маленькую армию и ведут графа Алексеева по неведомой кривой дорожке.

Теперь вместе с экспансией за золотом началась нелегальная чеканка золотых и серебряных рублей с реализацией через свой банк. Новая идея — пользуясь слабостью позиций Екатерины и Павла, продавить создание в России конституционной монархии.

— Сигнал с «Maashaven»! — раздался крик сигнальщика. — Караван из семи английских торговых кораблей.

— Курс на перехват каравана! — приказал граф.

Сергей Николаевич договорился со шкиперами своих кораолей, что он проведет мастер-класс пиратского боя. Шкиперы получили полный инструктаж. «Панацея» должна держаться на пределе видимости. В Европе ходили легенды об удачливом и нахальном русом пирате. Сергей хотел показать голландским шкиперам, как с минимальными затратами получить максимальную прибыль. На эти корабли граф Алексеев поставил пушки без затворов, которые заряжаются через дуло. Но эти стомиллиметровые орудия были в десять раз легче. Дальнобойность орудий вызвала у голландских пиратов бурю восторга.

Шкипер Якоб Дебаю, поглядывая на хозяина, повел пиратский фрегат на перехват. Сразиться в одиночку с семью кораблями? Так не бывает! Он много слышал про этого молодого парня. Сейчас сможет увидеть, что правда, что вымысел. «Waalhaven» вышел на курс английских кораблей и подобрал паруса, уменьшив свою скорость. Остальные пиратские корабли держались в стороне, наблюдая за действиями хозяина. Англичане вытянулись в линию, постепенно настигая наглеца.

Граф Алексеев спокойно прохаживался по мостику. Haконец хозяин поднес к губам дудку, и прозвучал сигнал «Поднять все паруса».

— Aandacht!^[39] Якоб Дебаю удивленно посмотрел: к чему готовиться?

— Stuur linksaf!^[40] «Waalhaven» резко повернул влево.

— Vuur!^[41] Пушки грохнули огнем и искрами, ядра полетели в форштевень английского корабля.

— Stuur rechtsaf!^[42] И «Waalhaven» лег на прежний курс. Пять ядер из двенадцати попали англичанину в форштевень^[43], разбив битенги^{title="">[44]} крепления форштагов^[45]. Английский экипаж, опасаясь потерять свои мачты, начал быстро убирать паруса.

— Молодец, хозяин! — не удержался от восторга шкипер. — Теперь они три дня в дрейфе лежать будут.

Второй корабль получил аналогичный удар, только с правого борта, и также спустил паруса. «Waalhaven» подобрал паруса и снова снизил ход, позволяя приблизиться оставшейся пятерке английских кораблей.

— Господин шкипер, прикажите перетащить четыре пушки с правого борта в корму, стрелять по готовности попарно в форштевень.

Битенг сбили со второго залпа. Якоб Дебаю только покачивал головой. Простые и надежные действия хозяина выводили из боя один корабль за другим. Причем у англичан пока не было шанса сделать хоть один выстрел.

Преследователи выстроились в шеренгу, строй фронта позволял подловить наглого пирата на маневрировании. Один из крайних кораблей успеет сделать «борт» и всадить в пирата залп своих пушек.

— Господин шкипер, прикажите зарядить оба борта подкалиберными ядрами, по шесть штук на ствол.

Шкипер выполнил распоряжение хозяина и прикидывал варианты развития событий. Но новый маневр выходил за рамки любых вариантов. Хозяин сам встал за штурвал и приказал пушкам правого борта приготовиться, одновременно положил руль лево на борт. Якоб Дебаю сначала подумал, что хозяин оговорился и переспросил:

— Хозяин, готовность пушкам правого борта или левого борта?

— Да-да, шкипер, залп будет правым бортом, — поцеловал спокойный ответ.

Крайний слева английский корабль начал отворот влево, желая сделать «борт» для залпа своими пушками правого борта. Однако «Waalhaven» круто развернулся почти на сто восемьдесят градусов и подрезал корму англичанина в десяти метрах.

— Vuur! — скомандовал хозяин.

Залп в упор мало кого оставил в живых на артиллерийской палубе английского корабля. Шкипер весело посмотрел на разлетающиеся щепки и сказал:

— И этот готов, рулевого управления как не бывало Через несколько минут аналогичный залп в корму получил еще один английский корабль.

— Артиллеристам отбой, чистить пушки! — скомандовал хозяин и, заметив удивление на лице шкипера, призвал к готовности абордажную команду.

«Waalhaven» легко догнал убегающую пару, и абордажная команда начала расстреливать английских моряков. Исход боя поняли самые твердолобые. Корабли спустили флаги и паруса. «Waalhaven» под одними стакселями медленно пошел к линии горизонта, где в дрейфе ожидала «Панацея». Пиратские корабли с радостными приветствиями по очереди проходили рядом и, спустив шлюпку со своим шкипером, возвращались к трофейным кораблям. Обсуждение прошедшего боя много времени не заняло. Все были специалистами своего дела и прекрасно поняли наглядный урок. До сближения с «Панацеей» обменивались мнениями по поводу различных вариантов боевого маневрирования, выискивая достоинства и недостатки предлагаемых вариантов. Прощаясь, Якоб Дебаю высказал общее мнение:

— Мы согласились на тебя работать потому, что слышали о тебе как о храбром и удачливом пирате. Хотя половину рассказов считали вымыслом, особенно учитывая твой возраст. Сегодня ты нам показал, как можно совершить невозможное. Мне никто не поверит, когда я начну рассказывать про этот бой. Я не обижусь на недоверчивых, я предложу им попытаться устроиться к тебе на службу.

Сергей не стал ожидать результатов осмотра трофейных кораблей. На всех захваченных английских кораблях набор товаров одинаков: золото, драгоценные камни, специи, шелк, бархат и батист. Англия грабила Индию, а Сергей успешно грабил Англию. Но надо спешить, как человек XXI века он не мог смириться с ритмом жизни XVIII века. Отсутствие связи его нервировало, долгие путешествия раздражали. Тихое течение салонной жизни с пустопорожними, на его взгляд, разговорами, доводили Сергея до состояния кипящего чайника. Он привык к энергичной жизни, быстрому принятию решений и быстрому их выполнению. Здесь же, прежде чем сказать, надо потратить месяц для того, чтобы приехать к тому человеку, которому надо сказать эти слова.

Alexander Haven встретил суетой строительства береговых фортов и причалов. Сергей хотел посмотреть на принцип добычи алмазов. Если начинаешь свое дело, то надо иметь минимальное понятие о самом процессе.

«Панацея» отправляется на поиск Южного континента.

Капитан и экипаж получили необходимый инструктаж.

Их основная задача — высадиться на берег и поставить Русский флаг. С февраля по апрель — самое удобное Для Антарктиды время. Главное — не лезть во льды, для исследований максимально использовать десантные шлюпки. До ледоколов еще очень далеко, спасательная экспедиция может оказаться бесполезной. Прагматичные голландцы с недоумением отнеслись к идее похода в район вечных льдов. Все правильно, интерес к китобойному промыслу появится намного позже. А может, вообще не появится. Массовый китобойный промысел начался в XIX веке и закончился в конце XX века Причиной стал китовый жир, идеальное средство для смазки механизмов. Сначала использовали только китовый жир. Затем использовали смесь китового жира с минеральными маслами. Ситуация изменилась только с появлением синтетических присадок. Но не до конца, замену пушечному салу не нашли до сих пор.

Поездка по алмазным копям запомнилась многочисленными траншеями, узкими лазами в тесные шахты.

Тем не менее Сергей внимательно вникал в детали добычи алмазов. По дороге в Alexander Haven встретил одного из своих управляющих.

— Здравствуй, хозяин. Ездил свои шахты смотреть?

— Разве здесь есть мои шахты?

— Вот те раз! Ничего не знаешь? Мы нашли три места с многочисленными алмазными гнездами.

— Где они?

— Одно на берегу океана, примерно двести километров на север, остальные два — триста километров от берега.

— Севернее или южнее Оранжевой?

— Севернее. Мы помним твои инструкции, все делаем, как ты велел.

— Недавно новое место нашли, есть и золото, и алмазы.

— Уже слышал, две сотни шахтеров туда отправил.

— Здесь есть специалисты по поиску золота?

— В Alexander Haven недалеко от ратуши живет эксперт по оценке месторождений. Но он с тобой не поедет. Вредный дядька.

Попрощавшись, Сергей продолжил дорогу. До возвращения «Панацеи» еще достаточно времени. Надо получиться у этого эксперта и попробовать найти самое богатое в мире золотоносное месторождение. Оно находится в городе Йоханнесбург, где Сергею однажды довелось побывать.

Он тогда возвращался из Кейптауна домой. Нестыковка самолетных рейсов заставила ожидать полтора дня. Тупо сидеть в гостинице он не захотел и поинтересовался возможными экскурсиями. Выбрал экскурсию в Преторию, где посмотрел на памятник Преториусу. Экскурсовод рассказала об истории освоения Южной Африки. Тогда он узнал много интересного, в том числе и о самом богатом золотоносном месторождении, которое находится прямо в центре Йоханнесбурга. По дороге из Претории в гостиницу экскурсовод развлекала различной информацией. В том числе рассказала, что мировое первенство по добыче золота прочно занимает Индия. Американцы уверенно держат вторую позицию. Добыча серебра в ЮАР развита очень хорошо, но до Мексики, которая является мировым лидером, им очень далеко. Вторую позицию держит Перу. Тогда Сергей все это слушал вполуха: ну какая ему разница, кто, что, и сколько добывает?

Сейчас встреча с управляющим шахтами подтолкнула к новой затее — найти золото Йоханнесбурга.

Только как это сделать? В саванне, сидя верхом на лошади, такого города не найдешь, до его основания еще сто лет. Другим нюансом является то, что после обнаружения богатого золотоносного месторождения началась англо-бурская война. Золото многим затмевает мозги, история давно доказала это. Для начала надо уйти в земли зулусов, найти долину реки Вааль. Потом найти исток Крокодильей реки. После чего обследовать примерно две тысячи квадратных километров. Нереальная задача для одного человека. Плохо другое — негры не ценят, золото, значит, не смогут помочь в его поисках. Тем не менее он пойдет. Есть время, известно приблизительное направление, надо использовать выпавший шанс.

Приняв решение, Сергей отдал необходимые распоряжения. Ему потребуется отряд татар из пятидесяти человек и один управляющий из команды Тимофея. Долго ждать не пришлось. Когда каботажная шхуна доставили графа в Капштадт, в порту его уже ожидали люди, а у причала стоял пароход. Все верно, переброска татар из Танжера в Южную Африку займет не один месяц.

Быстрые сборы — и колесный пароход отправился вокруг Африки. Для высадки Сергей выбрал реку, на которой в его время стоял порт Мапуту. Он не раз был в этом порту, где очень приметная береговая линия с обширной мелководной бухтой. К тому же Мапуту и Йоханнесбург примерно на одной широте, что облегчит поиски золота.

До устья реки добрались за пять дней. Береговой рельеф сам вывел колесный пароход к нужному месту. Татары вывели табун в две сотни лошадей и немедленно отправились на обследование окрестных земель. Женщины, дети и старики выбрали место для стойбища и занялись бытовыми вопросами. Сергей со своим десятком разместился в юртах, которые поставили для них татары в самом центре временного лагеря. В течение нескольких дней маленький отряд находился на месте. Татары охотились и ловили рыбу, Сергей со своими людьми иногда присоединялся к охоте, иногда просто осматривал окрестные земли. Он не спешил вмешиваться в дела татар. Пятьдесят воинов в общей сложности составили около сорока семей. Общее количество отряда превышало три сотни человек.

Цель похода была оговорена еще в Капштадте, татары знают, что им надо делать. Если европейцы после высадки отправляются на встречу с неизвестностью, то татары сначала все хорошо осмотрят, затем перенесут стойбище на новое место. К возвращению отряда табун лошадей отъелся. Бока неказистых лошадок округлились шерстка заблестела. Да и сами татары выглядели довольными. Обилие мяса и рыбы значительно повысило жизненный тонус даже ворчливых старух. Воины пригнали сотню чернокожих рабынь. Как Сергей вскоре догадался, усталый вид воинов вызван не тяжелой дорогой, а крутыми попками новых наложниц. Он откинулся на ковер и захохотал.

— Что такое, хозяин? — спросили сидящие рядом чеченцы.

— Представьте, что будет через двадцать лет!

Чеченцы, братья Шариф и Магид, недоуменно смотрели на Сергея.

— Представьте, какими будут здесь татары! Узкоглазые, с тонкими длинными усами и чернокожие!

Теперь к его смеху присоединились все. Действительно, неожиданный поворот.

Следующее стойбище разбили на берегу реки в ста километрах от побережья океана. Дабы не скучать, Сергей со своими людьми присоединился к разведчикам. Он не вмешивался в команды полусотника и беспрекословно подчинялся приказам. В результате едва не погиб. Его отряд вместе с десятком татар отправился на северо-запад. Следовало провести Разведку на три дневных перехода. Другими словами, через неделю они должны вернуться к временному стойбищу. Поход через саванну особой сложности не вызывал. Обзор с лошади хороший, видно далеко. Хищники заблаговременно уступали отряду дрогу.

Антилопы и газели слегка отходили в сторону. Только буйволы угрожающе выставляли свои внушительные рога. В один из дней наткнулись на стадо слонов, и татары неожиданно для Сергея подстрелили слоненка. Ужас! Несколько слонов, растопырив уши, кинулись на обидчиков. Всадники тараканами бросились в разные стороны.

За Сергеем со скоростью курьерского поезда погнался огромный слон. Пригнувшись к шее лошади, Сергей задал бешеный галоп. Однако слон догонял, лошадь неслась, буквально летела над травой. Неожиданно впереди появился старый термитник, на вершине которого лениво лежали две львицы. Круглыми от удивления глазами хищницы смотрели на несущуюся на них лошадь. Только после того, как над головами львиц промелькнуло нежное брюхо лошади, они поняли причину. До слона было не более двадцати метров. Хищницы бросились в разные стороны. Такой прыти мог бы позавидовать дворовый кот, спасающий свою жизнь от колес автомобиля. Огромные кошки спасли Сергея. Увидев привычного и понятного врага, слон злобно затрубил и погнался за львицей.

Убедившись в отсутствии прямой опасности, Сергей с трудом перевел лошадь в легкую рысь. Вспоминая промелькнувшие глаза львиц, он взял в руку ружье и проверил пистолеты. Затем огляделся: его десяток благополучно унес ноги. Всадники, успокаивая испуганных лошадей, собирались вместе. Но татары! Ай да молодцы! Они уже собрались вокруг добычи. Это высший класс верховой езды! Татары быстро избавились от преследователей и собрались вокруг трофея. Подъехал и Сергей со своим отрядом.

— Хозяин, а что у этого зверя можно есть?

— Хобот и ноги. Давай побыстрее, слоны скоро вернутся.

— Зачем возвращаться? Он же убит!

— Слоны очень злопамятны, обязательно вернуться.

Потом несколько лет будут приходить к этому месту.

Сергеи посмотрел на слонов. Рассыпавшееся было стадо объединилось в две группы. Одна группа окружила и топтала ногами неизвестных врагов. Оттуда раздавался жалобный визг, иногда взлетали вверх дергающиеся тушки шакалов. Другая группа загнала леопарда.

Кошка забралась на акацию, рассерженные слоны с разгона долбили дерево. Но хитрюга выбрала удобный момент. Она ловко спрыгнула на спину слону. Затем, перепрыгивая по спинам, выбралась из окружения и пустилась наутек. Слоны разочарованно затрубили и бросились в погоню…

Золото нашли неожиданно просто и прозаично. После того как в четвертый раз разбили стойбище, татарские разъезды привели два десятка негров из разных племен. Непонятно как, но татары объяснили аборигенам свою цель. Негры разом загалдели, начали размахивать руками. В десяти километрах от лагеря, среди пологих холмов саванны из земли выбивался родник.

Только вокруг вместо камней было золото. Татары потеряли дар речи. Наконец, опомнившись, дружно упали вокруг Сергея на колени и завопили на всю саванну.

Но это оказалось далеко не все. За две недели аборигены показали более двух десятков золоторудных месторождений. Выходы золота протянулись неширокой полосой почти на сто километров.

Все, золото найдено! Но что делать дальше? На юговостоке английский порт Дурбан, на северо-востоке — португальский порт Бейра. Почти две тысячи километров до Капштадта или закладываемой русской крепости на побережье Атлантического океана. После долгих размышлений и обсуждения различных вариантов нашли приемлемое решение. Сергей собрал совет воинов:

— Хамид, я решил поручить тебе охрану этих земель.

Начальник отряда пал ниц.

— Набирай рабов, строй крепость и копай золото.

Раздался радостный многоголосый визг.

— Охраняй это место. Чужие не должны отсюда уйти, они или на тебя работают, или умирают.

— Спасибо, хозяин!

— Я возвращаюсь назад, тебе нужны пушки и специалисты, которые знают, как рыть шахты.

— Благодарю тебя, хозяин!

— Земли на пять дневных переходов только под твоей властью.

От переполнявших эмоций Хаким и его воины были близки к обмороку.

На рейде Павловска стоял колесный пароход «Тобольск». Закончился завоз оружия и грузов для основания русской колонии между долиной реки Оранжевая на западе и долинами рек Лимпопо и Вааль на востоке. Пять колесных пароходов ушли в Тихий океан. Они начнут осуществлять перевозки вдоль побережья Америки в порт Сан Хуан дель Сур. До постройки Панамского канала трансамериканские перевозки осуществлялись через озеро Никарагуа по реке Сан Хуан в порт Сан Хуан дель Норте в Карибском море. На севере колесные пароходы должны обеспечивать работу приисков на реках Колумбия, Клондайк и Юкон. Кроме этого надо доставлять снабжение для сельскохозяйственной колонии на реке Ванкувер. На реке Сакраменто заложен еще один золотой прииск и сельскохозяйственная колония, но это уже земли Испании, и Сергей получил от короля право на освоение этих земель и право на транзит золота в Карибское море.

Граф Алексеев тщательно готовил свою экспедицию к западному побережью Америки. Рассказал капитанам пароходов навигационные и гидрометеорологические особенности данного региона. Обсудил с управляющим, какие торговые операции приоритетны. Управляющие выберут для себя базовые порты, где осядут как торговые агенты. Сергей сделал особый акцент на историю конкистадоров. Завоеватели чувствовали себя местными монархами. Игнорировали волю далекого короля, порой позволяли себе открытое неповиновение. Такое положение вещей давало шанс на выгодные сделки. Получив доступ к другому источнику снабжения европейскими товарами, конкистадоры неизбежно попытаются уйти из-под опеки метрополии.

Для работы вдоль побережья, от Чили до Аляски, планировалось привлечь пароходы «Тагил», «Тагул», «Тана», «Танев» и «Тара». Кроме управляющих приисками в экспедицию включили пятерых «вольных» управляющих.

— Вы должны сами найти себе хорошее место, — говорил граф, — испанские колонисты разрабатывают только золотые и серебряные рудники, в некоторых местах берут медь.

— Разве сельским хозяйством испанцы не занимаются?

— Только для самообеспечения, но практически все необходимое им привозят.

— Неужели не хотят заниматься заводами, ты сам говорил, что там много руды и угля.

— Вы эти края осмотрите, определите потребности испанцев и наши возможности их снабжать. На данный момент мы способны продать любое количество ору— Ты советовал одному из нас обосноваться у экватора, но сам себе противоречишь, говоря, что от севера до юга много золота и серебра.

— Могу повторить: надо хорошенько закрепиться в районе экватора.

— Что особенного в экваториальной части?

— Только одна, но важная особенность. В районе экватора много золота, серебра и драгоценных камней.

— И в других местах много.

— Правильно, но у экватора пока никто не ищет эти богатства.

— Как не ищет? Почему?

— У берега плодородные земли, вот конкистадоры и прошли мимо. А сейчас и найденных месторождений хватает.

— Понятно, придется серьезно поработать в этих землях. Найдем и купим.

— Только покупайте у аборигенов и сразу стройте форт.

— Есть выгода браться за казенные перевозки золота и серебра?

— Решайте сами, только помните, что цены на самые обычные товары в тех местах вдесятеро выше, не теряйте такой шанс.

К экспедиции графа Алексеева решили присоединиться четверо купцов: Баранов, Голиков, Шелихов и Мыльников оплатили места для своих приказчиков и товаров. Сергей только приветствовал нежданных компаньонов и предложил организовать совместную компанию по освоению тихоокеанского побережья Америки.

— Мы согласны, — сказал за всех Шелихов, — но где и как мы можем начать с максимальной выгодой?

— В горах южнее реки Ванкувер много полезной руды и угля, много золота и серебра, если совместно заложим крепость и город, то сможем построить заводы.

— Хорошее предложение, освоив производство на месте, мы быстро приберем к своим рукам всю торговлю. Я поддерживаю, — согласился Шелихов.

— Ходят слухи, — начал Голиков, — что ты совместно с Голицыным и Строгановым готовишься воевать маньчжурские города и строить там заводы.

— Те земли без Голицына со Строгановым мне не взять, а заводы будут работать на Китай и Индию, для Америки они помехой не будут.

«Тобольск» доставил в устье реки Оранжевая последнюю партию крымских татар. На обратном пути с несколькими сундуками алмазов прошел по африканским лесозаводам, собирая доски ценных пород дерева и слоновую кость.

— Вокруг лесозаводов уже растут торговые поселения, негры предлагают много всяких безделиц, но у меня приказ — брать только ценное дерево и слоновую кость, — жаловался капитан.

— Разрешаю в следующем рейсе взять образцы и отправить Тимофею с перечнем обменных цен.

— Поговори с Тимофеем по поводу стекляшек. Бусы и зеркала расходятся очень быстро, уж очень выгодный товар.

— Был я на стекольном заводе, они выпускают мишуру на пределе своих возможностей. Придется весной привозить специалиста по стеклу и начинать производство на месте.

Правильное решение. Зачем везти за тридевять земель то, что легко можно делать на месте?

— Возьми в Банджуле сотни три рабов и отдай Моисею. Надо отправить на наши заводы. Пусть негры посмотрят на нашу жизнь и работать научатся.

Шестеро татар из личного десятка графа Алексеева преподнесли в Павловске сюрприз:

— Отпусти нас, хозяин, — сказал старший, — мы хотим остаться в Павловске.

— Что-то случилось? — озабоченно спросил граф. — Вас обидели?

— Нет, хозяин, нам понравилось это место. Мы решили здесь остаться, позволь Борису вернуться в Тамбов и забрать наши семьи.

Решение татар, по мнению графа, было неверным.

Сам Павловск находился у подножия горы, но дальше простирались непроходимые влажные тропические джунгли. Только через пятьдесят километров начиналась возвышенность, постепенно переходящая в горы.

Все это Сергей рассказал своим товарищам по многочисленным походам, пытаясь повлиять на решение.

— Спасибо, хозяин, за заботу, спасибо за то, что ты желаешь нам добра, но мы решили.

— Очень жаль с вами расставаться, — искренне ответил граф, — но если вы решили, не смею препятствовать.

Жаль, конечно, хорошие ребята и умные воины. За прошедшие годы он к ним привык. Видно, далеко не всем хочется скитаться вместе с ним по белому свету.

С графом Алексеевым осталось только двое чеченцев и три казака. «Надо будет поговорить с ними, любой нормальный человек хочет спокойно жить с семьей в своем доме», — решил граф.

В Павловске взяли первые результаты работы прииска — восемьдесят девять тонн золота и двадцать семь килограммов алмазов. Трюмы загрузили досками красного дерева. В Танжере погрузили плату эмира Марракееш за оружие и крымских татар, эмир щедрой рукой отсыпал сорок восемь тонн золота с рудников Мали.

Моисей Мертель на нелегальную чеканку денег пустил восемнадцать тонн. Сергей сдаст на монетный двор, за что получит восемьдесят процентов денежного эквивалента. Разговор с Моисеем Мертелем прояснил потребность эмира в воинах и оружии.

— Испанцы и французы раз за разом пытаются захватить города на побережье Марокко, и эмир укрепляет прибрежные крепости.

— Я полагал, что он покупает оружие и солдат для войны с неграми.

— Никакой войны там нет, эмир убил прежнего правителя, вот и вся война. Сейчас у него много золота и много пушек. Ты добавил эмиру крымских татар, которые гоняют по пустыне берберов.

— Пошли к эмиру умного человека, здесь, в горах, есть каменный уголь, а недалеко есть железная руда.

— Ты хочешь построить завод? Эмир тебя любит и разрешит делать все, что ты пожелаешь.

— Сначала надо найти залежи угля и руды, и в этих поисках без помощи эмира не обойтись. Твой человек должен сказать эмиру, что завод будет делать оружие.

— Ох и хитер ты, хозяин! Под такое обещание эмир сам в горы на поиски отправится. Лучше скажи мне, ты Уже видел греческие статуи и прочие реликвии, что мои люди из Турции привезли?

Времени нет, ящики не открывали, в России все посмотрим. Главное — ты продолжай вывозить из Турции все, что твои люди смогут найти. Пошли человека на остров Крит, там должно быть много древних реликвий.

По словам Моисея Мертеля и отчетам Габриеля Гильеиа, эскадра очень даже удачно грабила турецкие корабли. Семен Писарев в кооперации с эскадрой адмирала аль-Сарддидина наладили настоящий пиратский конвейер. Перечень захваченных товаров был внушительным. Если бы не встречная торговля трофейными грузами, которую организовали из Танжера в Турцию, в Европе цены на многие товары могли рухнуть. Пушки и прочее оружие частично продавали бунтующим колониям в Америку, частично свозили в Капштадт для усиления фортов. Хлопок, шерсть и оливковое масло везли в Россию, железо — в Англию, в Сеуте медь переливали в пушки. Пшеницу завозят генералу Хаки Котлу в Норвегию и по африканским колониям, остатки продают обратно в Турцию. Остальные товары реализуются согласно с рыночной конъюнктурой. Организованная два года назад схема реализации пиратских трофеев совершенствовалась и расширялась. Сергей собирался летом с юго-западным муссоном отправиться в Индию и завезти пушки и прочее оружие.

«Панацея» взяла на борт две тысячи двести восемьдесят тонн золотых и серебряных рублей сеутской чеканки. Пора в Петербург, надо успеть добраться до ледостава в Финском заливе. Во время перехода Сергеи Николаевич решил переговорить с оставшимися воинами своего десятка и начал с чеченцев.

— Казаки уже захватили на равнине все чеченские земли и строят на Тереке крепость Грозную, — начал граф. — Вы не хотите вернуться на родину?

Братья Шариф и Магид переглянулись, и Магид спросил:

— Хозяин, ты предлагаешь нам уехать?

— Я не хочу вас держать помимо вашей воли.

— Нам нравится путешествовать с тобой в диковинные земли, и, если ты не гонишь, то мы останемся.

— Нет, я вас не гоню, но и не хочу, чтобы вы страдали из-за моей кочевой жизни.

— Мы не страдаем, — засмеялся Магид, — но спасибо тебе, хозяин, за внимание и то, что ты не забыл, почему мы к тебе пришли.

Разговор с казаками был еще проще.

— После того как татары ушли, я решил узнать и ваше мнение, возможно, и вы желаете уйти, если моя кочевая жизнь вам в тягость.

— Не надо волноваться за нас, хозяин, — ответил за всех Николай Кочеряко, — лучше скажи мне, что с золотыми статуями делать. Завистников будет много, если люди столько золота увидят.

— Ты сам в Танжере у Моисея мешки с гипсом забирал. Вот разводи гипс и мажь статуи кистью.

— В жизни не додумался бы до такой хитрости.

Можно ставить на видное место и никому в голову не придет, что видит золотую статую.

4 Азов

Дрейфующий молодой лед царапался о борта «Панацеи», Александр Фомич для навигационного обеспечения последних кораблей сезона отправил три новых и мощных буксира со стальными палицами на гребных колесах. Получив сообщение с сигнальной станции, «Геракл», «Гермес» и «Геркулес» дружно вышли из Купеческой гавани Кронштадта и взяли «Панацею» на буксир.

Граф Алексеев уже собрался, багажные сундуки стояли рядом с дверью, после швартовки он перейдет на буксир и через семь-восемь часов будет в своем временном доме в Петербурге.

Его дворец на Екатерининском канале еще не поднялся выше первого этажа. Растрелли не обещал закончить строительство раньше осени 1773 года. В прошлом году, когда Сергей объяснял, каким он хочет видеть свой дворец в Петербурге, великому архитектору понравились многие инженерные предложения молодого русского миллионера. Предложение о водяном отоплении дворца с котельной в подвале привело Растрелли в ступор. Графу Алексееву пришлось детально чертить схему и объяснять принцип работы циркуляционного водяного отопления, вплоть до вопросов выпуска воздушных пробок. Затем последовали чертежи горячего и холодного водоснабжения дворца; унитаз и канализация снова озадачили архитектора.

— Уважаемый граф, я не понимаю вашей прихоти, зачем вам специальные комнаты с каким-то унитазом, весь цивилизованный мир пользуется горшком, а вы придумали эту ненужную конструкцию.

Пришлось показать Растрелли свой дом в Сяси, заодно Сергей провел великого архитектора по мебельным и деревообрабатывающим цехам. Дворец в Сяси тогда еще строился, и Растрелли несколько дней изучал проект русского архитектора Медникова, и вместе с ним лазил по стройке.

— Господин граф, мне понравилась ваша идея со стальными балками, — сказал Растрелли, — они не только служат для межэтажных перекрытий, но и стягивают стены, это новое слово в архитектуре.

— Вы можете встретиться с моим управляющим в Сяси и договориться о поставках стальных конструкций для ваших проектов в Петербурге.

— Я обязательно это сделаю. Я видел, как на вашей верфи собирают несущий каркас кораблей из стальных балок, и хочу применить такой же метод в строительстве домов.

— За стальными конструкциями большое будущее.

— У меня еще одна просьба, — продолжил Растрелли, — я видел, как ваши паровые машины забивают причальные сваи, и хочу приобрести несколько таких машин.

— В Петербурге зайдите в мой банк и оформите заказ я дам указание выполнить его в первую очередь.

Наконец «Панацея» ошвартовалась, и Сергей перешел на буксир «Гермес», переход до ледового причала у Сраниенбаума займет час. Экипаж буксира оживленно о чем-то расспрашивал казаков и чеченцев. «Пора личных слуг заводить», — вспомнились слова Потемкина До кровати он добрался в три часа ночи, а в девять утра выслушивал в банке обзор последних событий.

— Русские войска генерала Румянцева, — говорил управляющий, — взяли турецкую крепость Тебриз и обойдя с юга озера Урмия и Ван, вышли на реку Тигр — Наши приказчики отчеты своевременно шлют?

— Все делают строго по твоему приказу, хозяин.

— Что делается в войсках Долгорукого?

— Войска оставили гарнизоны в городах Синоп, Самсун и Трабзон, основные силы прошли от Батума и осадили крепость Эрзурум.

— Турки еще не опомнились?

— Похоже, уже сообразили, где у них проблема, но Долгорукий перекрыл все перевалы у Эрзурума, a Pyмянцев выиграл сражение на берегу Тигра.

Новости о турецко-казачьем отряде порадовали и удивили, генерал Такин Хомайн с отрядом в пятнадцать тысяч идет вдоль гор по Семиречью.

— Откуда у него пятнадцать тысяч? — удивился граф. — Неужели никто не остался у Каспийского моря?

— Наши приказчики при генерале пишут, что в крепости Грозная осталось две тысячи, но к отряду генерала присоединяется много добровольцев, все хотят воевать богатый Китай.

«Еще в одну авантюру влез», — горестно подумал Сергей.

Ознакомившись с основными новостями, граф Алексеев поехал в Зимний дворец, где был без промедления принят Екатериной. В рабочем кабинете императрицы сидели пятеро сановников, и было видно, что ноновость о крепости в Африке уже прилетела, на столе лежала карта африканского континента. И, что было совершенно невероятно — за спиной матери у двери во внутренние комнаты сидел Павел.

— Ваше императорское величество, — начал граф, — организованная мною экспедиция по исследованию африканских земель нашла в горах золото и алмазы. У подножия Львиной горы заложена крепость Павловск и поднят русский флаг.

Сергей протянул составленный по этому поводу рапорт, подписанный всеми участниками экспедиции с приложенным к нему планом местности. Екатерина подошла и троекратно поцеловала его:

— Благодарю тебя, Алексеев, много пользы приносишь России трудами своими.

— Позволь первой добычей похвастаться, — сказал Сергей.

Увидев одобрительный кивок, приоткрыл дверь и позвал капитана «Панацеи» Семена Шакунова, который поставил на стол два сундучка с алмазами.

— Собрано поверх земли в местах, где закладываются прииски, — сказал Семен Савельевич.

Екатерина глянула на содержимое сундучков и сказала:

— Мне известны условия, на которых ты получил концессию у реки Сакраменто, я не беднее испанского короля и дарую тебе концессию на тех же условиях, остальные земли вокруг Павловска по праву твои.

Сергей низко поклонился, задача по насыщению России золотом и серебром для чеканки денег решается хорошими темпами. Еще год-два — и купцы смогут вести расчёты непосредственно деньгами.

Завтра с нарочным все бумаги отправлю твоему доверенному, вечером ко двору не приглашаю, сам знаешь причину.

— Семен Савельевич открыл новый континент на котором поднял русский флаг, и назвал новую землю Антарктида.

Капитан «Панацеи» подал свой рапорт. Екатерина просмотрела бумаги и положила на стол:

— Я назначу время, когда ты сделаешь доклад в Русском географическом обществе. Молодец, Алексеев, заботишься о славе государства.

Сергей еще раз поклонился, в разговор нетерпеливо вступил Павел:

— Расскажи про земли вокруг Павловска.

— На берегу океана гора примерно сорок километров длиной, на северо-западном краю у подножия этой горы я заложил город и крепость и по праву первопроходца дал городу имя наследника престола Павла, гору назвал Львиной потому, что экспедиция увидела на горе льва.

— Надо было пристрелить и чучело привезти, — сказал Муравьев.

— Пытались, но очень прытким оказался, десяток пуль потратили — и все мимо.

— Золото и алмазы на этой горе нашли?

— Прииски заложили примерно в пятнадцати километрах от Павловска, по предварительным прикидкам, прииск ежегодно будет давать миллион карат алмазов и сто пятьдесят тонн золота.

Потемкин присвистнул, остальные начали считать годовую прибыль.

На самом деле Сергей еще в советское время, когда командовал эсминцем, был во Фритауне с «визитом дружбы». Эсминец простоял у причала два месяца, и власти страны регулярно организовывали экскурсии для экипажа, в том числе и на прииски. Отсюда он знал и место, и объемы добычи. Правда, тогда, в далеком 1972 году, золотой прииск был закрыт, все силы были брошены на разработку алмазов.

Наконец все посчитали доходы, и Елагин спросил:

— Что еще есть на тех землях?

— Горы в сотне километрах от Павловска на север и на восток, в тех горах есть золото и алмазы, есть и железная руда. Я туда не ходил, только отправил экспедицию.

Построю еще прииски, если найду эти залежи. Слишком много там богатств, я предлагаю всем желающим присоединяться.

— На каких условиях земли дашь? — спросил Муравьев.

— Сколько осилите, столько и берите, мне в одиночку не управиться.

— Даже если золото с алмазами найдем? — не удержался от вопроса Щепотьев.

— Да флаг вам в руки, золота всем хватит.

— А с земли там польза есть, или только леса непролазные?

— На пятьдесят километров от океана полоса тропических джунглей, где негры уже начали пилить лес, ценные породы сюда привез. Остальные деревья на строительство домов и углежогам. На расчищенных местах планирую сажать сахарный тростник, в саване хлопок и пшеницу, у гор кофе и какао.

— Великие у тебя планы, — сказал Потемкин. — Горы высокие?

— Горы не выше километра, проблема в обилии всякого зверя, посевы вытопчут, а охота опасная.

Все встрепенулись: опасная охота — это интересно!

Львов много, они любого охотника сами съедят, опять же слоны огромными стадами ходят, затопчут любого охотника, как муравья.

Сергей в красках рассказал, как еле спасся от злобного слона. При этом умолчал, что событие имело место быть совсем в другом регионе Африки. Беседа затянулась, и Екатерина велела принести обед в кабинет. Вместе с обедом принесли сообщение из Петропавловской крепости о доставленном золоте и серебре. Граф Алексеев передал императрице тетрадь, где были расписаны доли по пиратским трофеям. Отдельной строкой шло серебро, купленное Сергеем по торговым операциям в Африке.

— Сколько тебе надо солдат для гарнизона? — спросила Екатерина во время обеда.

— В Павловск достаточно десятка сержантов да двух офицеров. Летом хочу заложить еще одну крепость и назвать Павлодар. Это еще два десятка опытных сержантов и четыре офицера.

— Ходят слухи, — заговорил Муравьев, — что ты из Крыма в Африку увез пять тысяч татар. Зачем тебе еще и солдаты?

— Солдаты несут службу в крепости, татары добровольно охраняют исследователей.

— Где высажены татары?

— Татар и две сотни добровольцев высадили на юге Африки, где очень плодородные земли. По моим сведениям, в тех землях много золота и алмазов.

— Ты людей высадил на дикий берег? — спросила Екатерина.

— Да, поэтому дал им в охрану три полка татарской конницы.

Граф Алексеев начал показывать на карте место, где высадили добровольцев, и предполагаемые маршруты движения исследователей. Отметил на карте места, где могут находиться месторождения золота и алмазов, богатые рудные месторождения между реками Лимпопо и Замбези.

Подобная новость озадачила присутствующих все были уверены, что экспедиция в полном составе высадилась в одном месте. Сергей понял, что он должен объяснить принятое решение, для него самого вполне понятное и логичное. Он смог легко найти первое месторождение золота и алмазов, ибо оно располагалось в легко доступном и приметном месте. В следующем году он собирался «открыть» второе месторождение. Будучи капитаном торгового флота, во время стоянки судна в порту Такоради он разговорился с одним из местных таможенников. Во время разговора с удивлением узнал об огромных запасах золота и алмазов в этой бедной стране. С удовольствием принял предложение съездить в район приисков. Путешествие оставило массу впечатлений. Двести километров в глубь страны по проселочной дороге среди джунглей они проехали за четыре часа. Оказывается, таможенник «крышевал» нелегальную торговлю ворованным золотом. С его помощью Сергей купил золотого слоника кустарной отливки, вся ценность которого заключалась в весе чистого золота. Алмазные копи были законсервированы. В связи с высоким уровнем коррупции и хищений, алмазодобывающая компания временно приостановила свою работу. Сейчас Сергей надеялся самостоятельно найти все эти месторождения.

Знания о богатствах ЮАР, Конго и Центральной Африки остались со школы и были дополнены телевидением. Сергей не строил иллюзий по поводу поиска этих месторождений. Исследователи должны преодолеть пешком полторы тысячи километров. Дорога длиною в год по диким, малолюдным землям. При этом надо не просто пересечь Африку — надо найти месторождения. Отнюдь не простая задача, более того, получится или нет — вопрос случая. Богатства Африки были обнаружены в конце XIX века, когда европейские исследователи активно изучали дикие земли.

— Я получил сведения о нескольких месторождениях золота и алмазов, — ответил граф, — одно находится у побережья океана, остальные в центре Африки.

— Ты говоришь об алмазных копях, что разрабатываешь совместно с голландцами? — спросила Екатерина.

— Нет, это другие места, и их очень много. Но основная цель — найти золото в междуречье Вааль и Лимпопо.

— Ты хочешь поднять там русский флаг? — снова спросила Екатерина.

— Это моя основная цель. Даже если в новом году месторождение и не будет найдено, я наметил три места для основания крепостей.

— Почему ты сразу строишь крепости? Россия воюет только с Турцией, а турецкие корабли за Гибралтар не выходят.

— С нами не воюют потому, что нет причин для войны. Как только у России появятся богатые колонии, появятся и причины для войн.

— Он прав, — поддержал Муравьев, — нет никакой гарантии, что колонии не будут атакованы французами, испанцами или португальцами. Эти страны далеко от наших границ, и им нет причин бояться нашей армии.

До самого ужина Сергей делился своими африканскими впечатлениями и планами освоения новых земель.

Уже на выходе из Зимнего дворца его догнал Елагин:

— Приходи вечером в Аничков дворец, соберутся все нужные люди.

— Может, разделим впечатления на две части? Во дворце поговорим о делах, в Академии наук обрисую проекты по освоению африканских земель.

— Вообще-то дельное предложение. В Академии наук могут прозвучать интересные мысли. Приватный разговор получится интереснее, но во дворец сегодня приходи.

— Что с выборами в Сенат?

— Выборы прошли на второй день Масленицы, во дворце все важное узнаешь.

В Петербурге граф Алексеев задержался на пять дней, и никто не мог понять, почему он спешит покинуть столицу, ведь он так много всего может порассказать. Все дома приглашали к себе, везде он был желанный гость. Даже его компаньоны по бизнесу и политике не могли понять такой спешки. С утра до обеда Сергей рассказывал своим газетчикам африканские истории и перспективы освоения Африки. Они должны будут напечатать в газете серию статей для привлечения в эти земли безземельных дворян. После обеда графа по очереди навещали Елизавета Ухова и Елизавета Балакина. Затем следовал визит к Потемкину или Строганову. Здесь решались политические или деловые вопросы, обсуждались перспективные планы. Вечером визиты и салонные разговоры. Темы только две: расспросы об африканских диковинках и рассказы о потенциальных невестах.

Разговоры с Потемкиным в его Аничковым дворце всегда проходили в присутствии большого количества его сторонников и единомышленников. Тема войны с Турцией была быстро закрыта..

- Я сторонник того, — говорил граф Алексеев, — что любая война должна приносить реальную пользу.

И против того, чтобы наши офицеры и солдаты умирали ради пользы других стран.

— Объясни свою мысль, — попросил Муравьев.

— Захватив восток Турции, мы добавляем к России богатые земли. Пробиваясь к Стамбулу через Румынию в Болгарию, мы не получаем ничего.

— Но нам нужен Босфор для выхода в Средиземное море.

— А зачем нам выход в Средиземное море? У нас нет торговых кораблей, мы даже в Англию не плаваем.

— Потом построим корабли и плавать начнем по всему миру.

— Нашей торговле с Англией датчане не мешают.

Почему же турки будут мешать? После разгрома, который им устроили Румянцев с Долгоруким, они будут дружить с нами веки вечные.

— Но Турция не хочет мира.

— На коленях приползут мира просить, как только войска Румянцева возьмут город Урфу в междуречье Тигра и Евфрата.

— Почему ты так уверен?

— Для мусульман это священный город, где родился библейский Ибрагим, по-русски Авраам.

— И ты предлагаешь взять этот город, а потом вернуть его Турции?

— Да, и согласиться на границу по линии Трабзон, Эрзурум, Татван и далее через Урмию к персидской границе. В придачу прибрежную полосу юга Черного моря.

— Они не согласятся.

— Если не согласятся, то через год Румянцев возьмет Искендерун на Средиземном море, и Турция будет отрезана от своих южных земель.

— Они будут атаковать Румянцева с двух сторон.

— Председатель правительства граф Потемкин пообещает город Урфу персидскому шахиншаху. Я от имени правительства продам персам оружие. Персия через год весь турецкий юг приберет к своим рукам.

— Мы сможем высадить десант в Греции, да, Сергей, ты прав.

— Прекрасная мысль, — сказал граф Алексеев, — весной у меня будут готовы новые броненосцы. Дайте мне один линейный полк и один казачий. Я высажу десант на Крит.

— Взяв Крит, мы блокируем Стамбул с юга, и Босфор теряет свое значение.

Столь же оживленно обсуждались проекты политических реформ, которые необходимо провести в первую очередь.

Беседы с Голицыным и Строгановым были краткими по причине недостатка времени. Но Сергей успел рассказать о своих африканских проектах и реальных результатах. Компаньоны набрали десятитысячный отряд из калмыков и башкир. Сформированная добровольная казачья армия двинулась через Иркутск к Чите. В этом городе должна состояться встреча с отрядом генерала Такин Хомайна. Предложение принять участие в поисках благородных металлов на африканском континенте оба отклонили. Но для освоения африканских сельскохозяйственных угодий согласились подыскать безземельных родственников. Отказ принять участие в освоении Африки был ожидаем. Но необходимо было соблюсти приличия и сделать бизнес-предложение, дабы в будущем избежать упреков.

Первого января был оглашен указ, по которому дворяне могли продавать своих крепостных только в казну, после чего крепостной автоматически получал «вольную». Этот указ давал возможность богатому дворянству заселять вольных крестьян на свои земли или сманивать на заводы. Голицын и Строганов стремились заселить земли южного Урала и Омской губернии. Люди нужны для обеспечения продовольствием уральских и сибирских заводов. Сергей еще летом отправил на «старовку» достаточное количество добровольцев из своих безземельных родственников. Используя связи Габриеля Гильена, граф Алексеев отправил молодых дворян на Кубу и в Южную Америку учиться. Они должны вернуться через два года, когда земли Центральной Африки будут готовы к освоению. Молодые дворяне должны применить свои знания для выращивания кофе, какао, сахарного тростника, создавать хлопковые или каучуковые плантации.

Буквально перед отъездом графа в Тулу перед ним предстали четверо слуг, присланных Александром Фомичом из Сяси. Старшим среди них был сорокалетний Федор Плотников, присланный лично Павлом. Русский, швед, грек и араб — колоритная компания. И если с Федором все было ясно, то с остальными следовало познакомиться.

— Расскажи мне о себе, — сказал Сергей шведу.

— Сержант королевской гвардии Кнут Петерсен, личный денщик генерала Сааринена.

Сергей удовлетворенно кивнул и подошел к греку.

— Георгиус Флоракис, личный повар адмирала Хабиба.

— Алиф, — назвался араб, — был старшим слугой Небесного зала во дворце в Мелиле и чтецом Корана во время походов.

Все профессионалы своего дела, и все привычны к бродячей жизни.

— Завтра на рассвете выезжаем к крепости Азов, затем к крепости Измаил. После ледохода с эскадрой уходим в Средиземное море. Не таитесь, если такая жизнь будет в тягость, отпущу сразу в любом городе любой страны по вашему выбору.

С появлением слуг походная жизнь Сергея стала намного комфортнее. Воспитанный советской действительностью, он привык все делать сам. Слуг в своих домах воспринимал как персонал гостиницы, а служанок своих любовниц как обычную женскую заботу. Но граф Потемкин был прав. Его поведение в глазах окружающих выглядело более чем странным и могло вызвать неприятные слухи. Через неделю добрались до Москвы, где графа ожидал Тимофей. Дальше в Тулу Сергей поехал в санях. Слишком много вопросов нужно было незамедлительно решать.

— Что у нас с походом на Маньчжурию? — спросил Тимофей.

— В Петербурге на нашу армию закрыли глаза, этой армии нет, есть небольшой отряд первопроходцев.

— Ничего себе небольшой отряд! Пятнадцать тысяч солдат, семьсот пятьдесят пушек и десять тысяч легкой кавалерии.

— Все похоже на шляхетскую вольницу. Здесь заслуга Голицына со Строгановым. Уж не знаю, как они смогли договориться с Екатериной и Потемкиным, не спрашивал.

…В Польше так и не нашлось короля, способного создать сильную центральную власть. В результате поместное дворянство продолжало владеть собственными микроармиями. Желающие поговорить об Иване Кровавом не учитывают одну важную деталь. Не надо опираться на данные советских историков, писавших историю с позиций теории классов. У коммунистов все «царские режимы» окрашены в черный цвет. Иван Грозный создал государство. С помощью опричников заставил бояр не просто подчиниться царской воле, он заставил подчиняться дворянам не по старшинству рода, а по положению при царском дворе. Другими словами, создал управленческую вертикаль. Иван Грозный ликвидировал боярские дружины и создал регулярную армию. Отсюда и идут истории про купца Калашникова и других «невинных жертвах» опричников.

Боярские дружинники в мирное время жили обычной жизнью, были ремесленниками, торговцами, купцами и т. д. Но при этом как приближенные к боярину были теми, для кого «закон не писан». С ликвидацией боярских дружин ближние люди бояр стали «как все». Вот опричники и схлестнулись с бывшими боярскими дружинниками, заставляя их уважать законы царя. Нельзя было ставить стрельцов против бунтующих бывших дружинников. Большинство стрелецких полков состояло из таких же бывших дружинников. Мудр был царь Иван IV, в результате его царствования дворяне остались без своих вооруженных отрядов.

Сергей собирался присоединиться к маньчжурской операции примерно в середине развития событий. По этой причине Тимофей должен был быть максимально осведомлен о всех планах и принятых решениях.

— Отряды соберутся в Чите через год — и что дальше? — спросил Тимофей.

— Дальше идут на Маньчжурию вплоть до Китайской стены, я постараюсь к этому времени подойти с десантом и атаковать маньчжурскую землю с юга или востока.

— Ты собираешь еще одну армию?

— Какая армия, о чем ты говоришь! Пушка — царица полей, генерал Такин Хомайн со своими пушками без моей помощи легко пройдет через весь Китай.

— К нашему приезду в Тулу надо подготовить письмо генералу.

— Вот и пиши, что услышал от меня, но только общие инструкции, он опытный военачальник, детальных указаний ему не надо.

В Персии приказчики наткнулись на проблему.

В стране шла гражданская война за трон. Какой нормальный человек может детально помнить далекую историю? Сергей вообще ее плохо помнил. В голове осталось только то, что Персия и Турция непрерывно воевали. Поэтому граф Алексеев планировал снабжать персидского шахиншаха оружием и одновременно искать подходящего князя для организации безопасного торгового пути из Индии в Россию.

— Что делать? — Тимофей прервал раздумья графа. — Кого поддержать?

— Откуда я знаю, как вообще выглядит эта война?

— Кавалерия, сабли и луки, пушек очень мало.

Сергей знал, что арабы и персы сменили луки на ружья только в конце XIX века.

Говоря о завоевании варварами Европы, обычно подразумевают гибель западной части Римской империи. При этом забывают упомянуть, что греки отстояли весь берег Дуная и дальше на запад, до Венеции. Северный берег Адриатического моря от Венеции и далее на юг тоже остался за греками. Варвары перебили не только всех римлян, но и кельтов, которые тогда жили в Европе. Гунны и галлы — это названия кельтских племен.

Более того, варвары пересекли Гибралтарский пролив и захватили северный берег Африки от Марокко до Туниса. Итальянцы, французы, испанцы и португальцы — прямые потомки варваров.

Но, уничтожив все и всех, варвары уничтожили и знания римлян. В том числе умение изготавливать луки, в основе которого было приготовление пластификатоpa из рогов и копыт. Впоследствии в Европе безуспешно пытались создать мощные луки. Известен случай, когда в междоусобной войне один английский лорд пытался применить тисовые луки длиной два с половиной метра. Однако его противник сделал обходной маневр и атаковал с другой стороны. Толпу неповоротливых лучников перебил, как стадо баранов. Идея арбалетов принадлежит древним грекам. Они крепили мощные луки к деревянным станинам и добавляли ворот для натяжения тетивы. Это позволяло при защите города привлекать к стрельбе из лука слабосильных женщин, стариков и детей. Европа перешла на примитивные арбалеты, затем на пищали. Это позволяло в междоусобных войнах использовать обычных крестьян и горожан.

Арабы жили своей жизнью. Арабские исследователи постоянно путешествовали по Европе. Их отчеты за любой период европейской истории можно прочитать в музеях Багдада и Тегерана. Хотя музей Багдада уже разграблен варварами XXI века.

— Персы из своих луков за километр легко бьют врага, — сказал Сергей.

— Тогда понятно, почему ружья персам не нужны, с такими луками они и кирасу за пятьсот метров пробьют.

— Одиссей с Ясоном били врага за полтора километра.

— Почему греки никого не учили изготовлению луков?

— Зачем давать эти знания своим врагам? Греки строго хранили военные секреты от чужих народов.

— Но русские воины всегда поддерживали Константинополь.

— Ты говоришь о периоде, когда крестоносцы захватили и разграбили город?

— Конечно, весь православный мир встал на защиту разграбленного Софийского собора.

— Где гарантия, что греческие знания через русских или болгар не попадут к врагам Византии?

Взяв в руки арбалет, не изменить законов физики.

Если массу умножить на скорость — в результате получится дырка от энергии удара. Без разницы, что в руках, лук: топор или пушка. Поэтому арабы никогда не делали тяжелой брони и двадцатикилограммовых мечей, прагматизм в войне первый — залог победы. Кстати, другим широким заблуждением является утверждение, что у арабов не было тяжелой кавалерии. Была, и еще какая!

И у армии Чингисхана была тяжелая кавалерия. Другое дело, что воины не надевали сто килограммов плохого железа. На Востоке использовали более легкую и надежную броню, которую и сегодня не берет бронебойная пуля. На основе шелка, между прочим.

— Что нам делать в Персии? На кого поставить?

— Наиболее благодарным будет претендент на трон шахиншаха. Несколько сотен пушек изменят результат любой войны, а для нас это легко выполнимо.

— После победы претендента на трон мои люди приступают к поискам бедного князя с обширными владениями.

Все правильно, Тимофей, готовим воинов, вооружаем нашими нарезными ружьями.

- Почему нельзя отправить в Персию твою тысячу, что сейчас стоит на Дону?

— Турки по вере — сунниты, а персы — шииты, они между собой передерутся.

— А в чем разница?

— Были допущены ошибки, когда переводили Коран с арабского языка на персидский язык. В результате изменилось толкование многих сур Корана.

— Значит, в Персию можно посылать только русских и греков? Это хорошо, очень много греков бежит из Трабзона и Синопа.

— Куда греков расселяешь?

— Сейчас по заводам развозим, вот возьмешь Азов и на Каспий повезем.

Тимофей увлекся подсчетом переселенцев: заводы в Сяси и в Нижнем Новгороде вышли на цифру двести пятьдесят тысяч рабочих. Теперь генеральный управляющий согласился с приказом хозяина ограничиться этой цифрой. Надо ждать несколько лет, прежде чем инфраструктура догонит потребности жителей.

В Екатеринославе уже работает двадцать тысяч человек, в Кривом Роге пятнадцать тысяч, в Макеевке и Горловке около тридцати тысяч. На тульских заводах графа остановились на цифре двести тысяч рабочих.

В Александровске начали строительство новых заводов. Слишком много железа и угля, Екатеринославу не справиться с такими объемами.

— Железную дорогу между Кривым Рогом и донецкими шахтами до осени закончим, мост обещают закончить к следующей Пасхе.

— На север железную дорогу не начал строить?

— Ведем подготовительные работы для дороги на Воронеж, оттуда на Тамбов и Москву.

— Когда рельсы в Сясь начнешь катать?

— Прокатных машин для Сясь еще нет, я к Варфоломею Сидоровичу уже боюсь подходить, все время ругается и требует каменного угля, я ему говорю, сделаем дорогу и будет уголь.

— По реке Воронеж завози.

— Не хватает, все заводчики угля просят.

— Угольные места на севере Урала и в Сибири нашел?

Ищем, может, и нашли, но вестей пока нет, начали готовить дорогу из Тулы в Москву.

Так, за разговорами, доехали до Екатеринослава, откуда Тимофей повернул на Александровск, а Сергей на Азов. Недалеко от Александровска закончили строительство обводного канала со шлюзом. Новшество позволяет кораблям спокойно проходить порожистый участок Днепра. Понимая важность открывающегося транспортного пути, Тимофей хотел лично оценить сделанную работу.

После разговоров с Тимофеем у Сергея было приподнятое настроение. Он уже создал финансовую империю, с помощью которой значительно уменьшил дефицит денежной массы в России. Бартерные сделки и оборот векселей стали сходить на нет, Россия переходила к товарно-денежным отношениям. Конечно, это было достигнуто благодаря беззастенчивому и нахальному пиратству. Создание ювелирного производства базировалось только на грабеже кораблей. Ювелиры работали с драгоценными камнями из Индии. В качестве золотого сырья использовали золотые монеты других стран. Его банки рассчитывались с поставщиками серебряными и золотыми рублями, которые чеканились на подпольном монетном дворе. Дорогие ювелирные украшения продавались по бартеру или в кредит на несколько лет с погашением по бартеру. Сергей не собирался прибрать к рукам чужие земли или оттеснить других зерновых купцов. Временное уменьшение количества зерна в свободной торговле позволяло богатым людям начать накопление свободных денег. Это стабилизирует денежное обращение. В конечном итоге дает России финансовую независимость.

Теперь шло к завершению создание империи тяжелой промышленности. Количество рабочих стремительно приближалось к миллиону. Его машиностроительные заводы перерабатывают практически весь производимый в России чугун и железо. На заводах серийно производятся двух- и трехцилиндровые паровые машины двойного и тройного расширения пара. Металлообрабатывающие станки позволяют делать надежные коленвалы со сроком жизни подшипников до девяти тысяч часов. Организован выпуск паровых экскаваторов. Ударными темпами строятся металлургические заводы нового поколения, закладываются машиностроительные заводы. Практически вся продукция его заводов реализуется внутри России. За границу продаются только лицензии. Но иностранные производители не имеют его технологий. Выпускаемая за границей продукция получается или низкокачественной, или слишком дорогой. На развитие промышленности графу Алексееву потребуется еще несколько лет. Это позволит полноценно обеспечивать запросы покупателей в других странах. Он не собирался никого ущемлять, он хотел развивать Россию.

Еще на заре своей бизнес-деятельности Сергей ней раз приводил своим управляющим простой пример. Человек продал заезжему торговцу мешок сахара и купил пакет конфет. В чем будет разница, если он продаст мешок сахара соседу и купит у него конфеты? Во-первых, в деревне будут и сахар, и конфеты. Но главный смысл в том, что в этом случае деньги будут у двух человек.

У. одного за сахар, у другого за конфеты. Возможно, деньги получит еще кто-то, если для изготовления конфет сосед привлек дополнительных рабочих.

В первую очередь Сергей стремился понизить цену железа и начать выпуск стальных плугов, косилок, жаток и прочего сельскохозяйственного инвентаря. Подобная механизация позволит крестьянам увеличить площади своих полей и ускорит заселение пустующих земель. Он долго объяснял Варфоломею Сидоровичу идею плуга, который сам видел только один раз на ВДНХ. Сергей не имел понятия, чем отличается жатка от косилки. Хотя косилку видел в действии в парке Павловского дворца. Но, объяснив основные принципы и назначение, еще раз убедился в огромном творческом потенциале своих людей. Все предложения были реализованы и прошли испытания на полях его имения. Другие образцы ушли в имения его родственников.

Что в конечном итоге помогло устранить недостатки и произвести некоторую модификацию этой техники. Но сейчас плуг получался дороже пушки. Нужна дешевая сталь, заводы в Нижнем Новгороде уже способны обеспечить любым количеством станков, паровых машин и других механизмов и устройств.

Железные дороги были пока последней целью его «индустриальной империи». Трехсоткилометровый участок от Кривого Рога до Макеевки практически закончен. Успешное начало дает надежду на достаточно быстрое создание первой железнодорожной сети по основным промышленным центрам России. Герцог Бирон, спасая Курляндию от прусской оккупации, уже передал свою корону Екатерине II. Граф Алексеев собирался подумать об использовании в зимнее время портов Виндава и Либава. Но для этого сначала надо построить туда железную дорогу. Возможно, будет выгоднее построить железную дорогу на Мурманск, точнее в Киркенес. Здесь Сергей попал в комичную ситуацию. Он не помнил точного местоположения медно-никелевого месторождения под Мурманском.

Подготавливая карту с новой шведско-русской границей, он нанес на карту линию с «запасом», и в результате датские города Киркинес и Гамвик в северной Норвегии перешли России. Датчане, подписывая мирный договор со Швецией, не заметили явной ошибки или отнеслись к ней безразлично. Норвежские территории были в тягость Дании. Им приходилось держать дополнительные гарнизоны без каких-либо надежд собрать налоги с нищих рыбаков. Посланная Тимофеем экспедиция рудознатцев нашла медно-никелевое месторождение на реке Печенге. Как выяснилось, медноникелевое месторождение изначально находилось на территории России.

Генерал аш-Джумблад раздраженно ходил по стене крепости. Две недели назад в двух километрах отсюда стал лагерем тысячный отряд мамелюков-дезертиров.

Они переметнулись к русским в позапрошлом году вместе с дезертировавшим генералом Такин Хомайном.

На следующее утро к стенам крепости подъехал бывший полковник Аксеки Йозгат:

— Приветствую тебя, достопочтенный аш-Джумблад.

— Ты зря рассчитываешь на мою милость, — заявил генерал, — дезертиры могут войти в мою крепость только в цепях.

— Я предлагаю тебе, достопочтенный аш-Джумблад, мир и свою помощь, если ты сдашь Азов без сопротивления.

От такой наглости у генерала перехватило дыхание, и ему потребовалось время на ответ.

— Вы все сдохнете, как грязные свиньи.

— У тебя есть время, достопочтенный аш-Джумблад, не надо спешить с ответом.

— И сколько времени мне дает командир сброда трусов? — ехидно спросил генерал.

— Ты сам увидишь.

И полковник Аксеки Йозгат поехал в свой лагерь.

Генерал аш-Джумблад ждать не стал и вывел из крепости две тысячи солдат. Он решил одним ударом покончить с бандой дезертиров. Когда он построил своих солдат, то с удивлением увидел, что и дезертиры построились в одну шеренгу.

— Они совсем забыли, как надо воевать, — со смехом крикнул капитан первой роты.

Но не успели его воины пройти и половины расстояния, как залп дезертиров снес половину солдат. Когда раздались нестройные выстрелы второго залпа, войско генерала аш-Джумблада уже бежало к воротам крепости. Из двух тысяч в крепость вернулось не более пятисот солдат. Боя не было вообще, дезертиры за пять минут перебили полторы тысячи солдат. Через несколько минут генерал услышал слова одного из дезертиров, который громко крикнул у ворот:

— Можете забирать своих убитых, не бойтесь, мы стрелять не будем.

Лучше бы генерал аш-Джумблад не посылал солдат собирать убитых товарищей. Раненых не было, одни убитые со страшными ранами. Среди солдат гарнизона пошли нехорошие разговоры, а дезертиры спокойно стояли в двух километрах от крепости. Они даже не пытались блокировать ворота. Через день его солдаты начали убегать к дезертирам, и с каждым днем все больше и больше. Сегодня дежурный офицер вызвал его на стену и показал в сторону лагеря дезертиров:

— Господин генерал, они привезли пушку.

— Три километра до крепости, что это пушка сможет сделать со стенами?

Однако генерал остался на стене и продолжил наблюдение через подзорную трубу. Пушка выглядела необычно. Тонкий длинный ствол вызывал опасения, что ядра долетят до стен. Люди возле пушки что-то обсуждали, и, похоже, один из них был старшим и давал пояснения. Наконец возня у пушки прекратилась ствол пушки зашевелился.

— Ствол пушки поднялся и повернулся, — воскликнул дежурный офицер.

Это было удивительно, для прицеливания изменяют положение всего лафета, но тут повернулся только один ствол. Пушка выстрелила, и фонтанчик земли и снега поднялся рядом с угловой башней, следующий выстрел выбил из стены искры.

— Мощная пушка, — вынужден был согласиться генерал, — но с одной пушкой они крепость не возьмут.

Новый выстрел потряс генерала до глубины души.

У основания башни раздался мощный взрыв, как будто взорвались все запасы пороха. Генерал качнулся вместе со стеной, но ясно увидел, как покачнулась башня. От второго взрыва башня разлетелась на обломки. Третий взрыв разнес дом шорника на кирпичики.

Восклицание дежурного офицера вывело генерала аш-Джумблада из оцепенения:

— Господин генерал, надо уходить со стены, сейчас они разнесут среднюю башню.

Офицер нервно топтался у двери выхода с башни на стену.

— Мы в безвыходной ситуации, — сказал генерал, — идти в атаку — верная смерть, прятаться в крепости — то же самое.

— Спустить флаг, — скомандовал генерал и посмотрел на флагшток.

Но флага он не увидел, его солдаты приняли решение раньше своего командира, арабы, египтяне, греки, румыны, болгары и прочие народы не собирались умирать за турецкого султана.

Бывший комендант крепости Азов снова посмотрел на пушку, которая с издевательской легкостью в два выстрела разрушила угловую башню.

— Всем офицерам собраться в штабе, — скомандовал генерал, — приготовиться к церемонии сдачи крепости.

Дежурный офицер побежал выполнять приказ, а генерал аш-Джумблад в смятении пошел в свой дом. Его крепость, в которой он прослужил одиннадцать лет, которой он отдал столько сил и энергии, взята тысячей дезертиров с одной пушкой. Как он гордился назначением на передовой рубеж империи! Он клялся в Стамбуле, что флаг султана всегда будет развеваться над Азовом. Генерал никогда не мечтал о переводе поближе к Стамбулу или в другое цивилизованное место. Он прекрасно осознавал, что в таких местах служат люди с другим складом характера, умеющие прогнуться перед начальством. Обирая своих подчиненных без зазрения совести, такие командиры продвигают по служебной лестнице только своих фаворитов.

Генерал аш-Джумблад был офицером долга, отдавая свои силы во славу султана и империи. Офицеры стояли толпой у входа в штаб, солдаты неторопливо строились в каре. Несколько офицеров-дезертиров въехали на площадь и начали умело руководить построением гарнизона. Четверо штатских ходили вокруг строя, затем установили мольберты и начали рисовать. В дверь постучали:

— Едут, — коротко доложил дежурный офицер.

Генерал еще раз осмотрел себя в зеркале и, взяв парадную саблю, вышел на площадь. Офицеры подтянулись и построились впереди солдат. Из здания штаба вышел начальник артиллерии, в руках он держал красную подушечку с ключом от крепостных ворот. За ним следовал караульный взвод с полковыми знаменами и знаменем крепости.

— Где казначей, — спросил генерал.

— Казначей в штабе, готовит деньги и полковые печати, хочет все передать с полным отчетом.

В воротах крепости появился отряд офицеров, но остановился, не въезжая во внутренний двор. Генерал аш-Джумблад начал рассматривать победителей и сразу заметил одну общую деталь, на которую не обратил внимания во время переговоров с полковником Аксеки Йозгатом. Все офицеры и сопровождающие их солдаты были одеты в добротную, дорогую одежду. Даже у солдат на пальцах и в ушах были золотые кольца.

— Кто это с ними приехал? — послышались тихие слова начальника штаба.

И правда, в середине отряда был беловолосый юноша двадцати пяти лет. Отряд ожидающе стоял в воротах крепости. Улыбающиеся офицеры вели спокойную беседу. Генерал решил, что его ждут, надо подойти к воротам. Но приехавшие на построение офицеры показали знаками, что надо оставаться на месте и кивнули на художников.

— Они позируют художникам! — догадался начальник артиллерии. — Художники рисуют и нас, и их.

— Это против законов Корана! — воскликнул командир четвертого полка.

— Коран запрещает держать в доме картины и статуи, — невозмутимо ответил один из художников, — но создавать портреты и картины никто не запрещал.

— Ты кто и откуда знаешь Коран?

— Рашид Сахалин, профессор Института художественного проектирования и технического рисования в городе Тула.

В это время победители въехали на площадь и начали спешиваться. Ординарцы повели лошадей в конюшню Когда полковник Аксеки Йозгат направился к центру площади, строй без команды подтянулся и застыл по стойке «смирно». Генерал аш-Джумблад парадным шагом пошел навстречу. Остановившись в одном шаге от полковника Аксеки Йозгата, он протянул свою парадную саблю и уже собрался говорить, но полковник указал на светловолосого юношу.

— Я признаю вашу победу и прошу принять мою саблю и ключ от крепости, ваши солдаты сражались превосходно.

Юноша принял символы сдачи крепости и передал их за спину своим ординарцам:

— Простите, генерал, но никакого сражения не было, — ответил юноша с сильным акцентом, — я сожалею о потерях, но ваши шансы изначально были равны нулю.

— Могу я узнать ваше имя?

— Граф Алексеев.

— Граф Алексеев?!

Генерал повернулся к полковнику Аксеки Йозгату, желая убедиться, что правильно понял, и увидел подтверждающий кивок головы. Кто в Турции не слышал об этом злодее?! В Стамбуле его девять раз казнили, и Девять раз его голова выставлялась в воротах города.

Этот человек нагло грабил турецких купцов, захватывал и грабил турецкие города. Он даже захватывал целые боевые эскадры с тысячами солдат морской пехоты. Говорят, что адмиралы облегченно вздохнули, когда султан запретил военным эскадрам приближаться к Кораблям графа. Почти все турецкие адмиралы уже побывали у графа в плену. Но самое главное — граф Алексеев в абордажном бою одним ударом срубил голову великому войну.

— Это вы убили великого Газмана? — спросил гене рал.

— Да, в бою я срубил голову солдату по имени Газман.

— О вас много говорят. Вашим именем пугают. Я ожидал увидеть зрелого мужчину, но никак не юношу.

— Подождите десять лет, и вы увидите зрелого мужчину, года летят быстро, — усмехнулся граф.

Генерал аш-Джумблад с благодарностью посмотрел на графа Алексеева. Крепость Азов сдана не шайке дезертиров, а знаменитому воину, и совесть генерала чиста.

Отряд простоял в Азове две недели. Потребовалось время, пока дозорные не привели казачий отряд и не. передали крепость удивленным казакам, никак не ожидавшим, что Азов уже взят. Эти две недели офицеры и солдаты позировали художникам, грузили на обозы порох и прочие припасы, снимали со стен пушки. Ко времени прихода казаков в крепости было абсолютно пусто. Последний отряд пленных ушел на угольные шахты добывать антрацит. После передачи крепости Сергей со своим небольшим отрядом отправился в Херсон.

Крепость Херсон заложил Бирон для защиты малороссийских земель от угрозы со стороны Турции.

Сегодня часто проводят аналогию между Украиной и Малороссией. Украинцы даже обижаются, что их когдато прозывали малороссами. На самом деле Украина это территория западнее Чернигова, Киева и Винницы. Территорию восточнее этой линии называли Малой Россией потому, что она пустовала. Кроме десятка русских крепостей и десятка казачьих станов там ничего не было. Освоение и заселение Малой России — заслуга Потемкина, который развивал город Умань как новую столицу России. Граф, а потом и князь, Потемкин вывозил со средней России десятки тысяч казенных крестьян Давал им в Малороссии земли и вольные. Он получил от Екатерины огромное количество земли и крестьян Все это пошло на развитие полюбившейся ему Малороссии.

Граф Алексеев прибыл в Херсон в конце четвертого дня пути. Его тысячный отряд уже собрался, а буксир с баржей стоял на «товсь». Высадку у крепости Измаил должен был прикрывать броненосец «Беспощадный», который стоял в полной готовности рядом с буксиром. Капитан Гудасов устроил на своем броненосце торжественную встречу.

— Я очень рад нашей встрече, — сказал Гудасов, — ваши броненосцы просто великолепны. Четыре корабля полностью блокировали Черное море. Турецкие моряки не рискуют сунуться за Босфор.

— Как организовано патрулирование?

— Один корабль патрулирует у Босфора, сейчас там «Безжалостный». Один корабль дежурит в устье Дуная, сейчас наша очередь. Один корабль крейсирует вдоль побережья, сейчас это «Бесстрашный». «Беспокойный» стоит в Зонгулдаке на отдыхе.

— Как часто меняетесь?

— Каждую неделю и стараемся идти на отдых в Зонгулдак, там хороший уголь, и греки очень дружелюбны.

Неделя отдыха пролетает как один день.

— Что слышно о «Безупречном» и «Безукоризненном»?

— Они сейчас стоят в Таганроге и с нетерпением ждут открытия навигации. Боятся, что война без них кончится, турки совсем руки опустили и воевать не хотят

— Рапорта по техническому состоянию кораблей посылаете вовремя?

— Все согласно инструкции судоверфи, из Петербурга пришли слухи, что ваша верфь готовит к спуску броненосцы на три орудийные башни.

— Броненосцы «Смелый», «Строгий» и «Суровый» будут готовы в конце апреля.

— Они спустятся в Черное море или останутся на Балтике?

— Эти броненосцы намного больше и не смогут пройти по рекам в Азовское море.

— Все полюбили броненосные корабли. Жаль, что они зимой будут стоять во льдах.

— Комиссия Адмиралтейства осматривает побережье Курляндии. Возможно, военную гавань построят на месте рыбачьей деревушки Либва.

Генерал Румянцев продолжал держать свою ставку в Очакове. Удобное место, броненосцы за один день доставляли донесения из любого черноморского порта, где были подчиненные генералу войска. Но активные боевые действия вел только Долгорукий. Войска Румянцева стояли гарнизонами в южных и восточных черноморских портах. Казаки патрулировали ближайшие территории. В видимости крепости Измаил стоял пятитысячный корпус. Под стенами крепости турки держали двадцатитысячную армию. Поэтому Румянцев очень обрадовался, когда адъютант доложил о прибытии графа Алексеева, обещавшего зимой доставить новую пушку и помочь взять Измаил.

— Рад тебя видеть, Сергей, — обнимая, сказал генерал, — пушка готова?

— Пушка готова, и позволь представить генерала ашДжумблада.

— Ты уже успел Азов взять! — засмеялся Румянцев, глядя на вошедшего турецкого генерала.

— Приказать знамена внести или сам выйдешь?

— Прикажи на площади разложить, пусть народ порадуется хорошей новости.

Сергей отдал приказ, а Румянцев начал расспрашивать генерала аш-Джумблада об осаде Азова, сочувствующе покачивая головой. Генерал всегда поймет другого генерала, и сочувствие не показное. Румянцев прекрасно понимал состояние турецкого генерала, потерявшего крепость и четверть своих солдат без единого шанса нанести противнику ответный урон.

— Неужели ты со второго выстрела башню снес? — удивленно переспросил Румянцев.

— После пристрелки сделали только три боевых выстрела, — подтвердил граф Алексеев. — С таким оружием мы через месяц в Стамбуле будем.

— Ничего не выйдет, у меня осталось только шесть снарядов.

— Я подожду, до лета еще наделаешь. Сколько тебе потребуется времени на снаряды?

— Здесь вопрос не во времени, а в деньгах, дешевле золотом стрелять, чем этими снарядами.

— Напиши мне проект, я сразу в Сенат его отправлю, дело государственной важности.

— Сенат не поможет, это вопрос науки. Московский университет три года помогает, Петербургская академия в стороне не стоит. Но химический процесс никак не дается.

Изготавливать взрывчатку было сложно, но не настолько, чтобы не начинать массовый выпуск. Сергей хотел придержать изобретение еще лет на двадцать.

Надо детальнее разобраться в возможном последствии нового оружия. Шесть лет назад он попал в XVIII век.

Три года назад активно заявил о себе. Но еще не достаточно разбирался в реалиях новой жизни. Как и любой человек, плохо помнил школьную историю и совсем не помнил дат основных событий мировой истории. Бывший офицер ВМФ СССР и бывший моряк торгового флота знал историю морских сражений, но не больше Этого совершенно недостаточно для предвидения возможных изменений, вытекающих из распространения взрывчатки.

Зато он помнил историю создания динамита. Американцы для разработки многочисленных золотоносных шахт начали применять нитроглицерин. Но способность к самодетонации приводила к огромным жертвам, особенно на этапе транспортировки. Поэтому в Америки объявили конкурс идей безопасной транспортировки. Господин Нобель предложил использовать морскую губку. Жидкость впитывалась в губку и теряла возможность самодетонации. До конца Второй мировой войны американцы придерживались идеи нитроглицерина и пористого носителя. Даже додумались до аморфнопластического носителя.

Европа и Россия изначально отвергли идею такого взрывчатого вещества. Формула «нитроглицерин плюс идея Нобеля» применялась только русскими террористами. Была создана взрывчатка под названием пироксилин (по-японски — шимоза), но трагедия Цусимского сражения заставила искать другое взрывчатое вещество. Пироксилин очень гигроскопичен и чувствителен к содержанию влаги. Русская эскадра вошла в Корейский пролив с сырым пироксилином, который по определению не мог взрываться. В бою возле острова Цусима русские корабли добились прямого попадания во все японские корабли. После того как расстреляли снаряды, пошли на таран, но в результате сами были расстреляны в упор. Пять русских кораблей были захвачены как приз, они потеряли ход и полностью израсходовали свои боеприпасы. Тем не менее девять кораблей смогли прорваться, находясь в десяти километрах от побережья Японии, в окружении всего японского флота эти безоружные корабли смогли вырваться. Некачественные боеприпасы очень дороги для государства. Во время противостояния на Фольклендах пилоты Аргентины «угостили» бомбами все сто процентов боевых кораблей Англии. Но ни одна бомба не взорвалась. Американские бомбы конструктивно не могли взрываться.

Аргентина проиграла войну, а Пентагон был в панике.

Военная доктрина делала ставку на авиацию, а авиация имела в арсенале невзрывающиеся бомбы.

После сражения возле острова Цусима русские и европейские химики создали два типа взрывчатых веществ. Аммонал на основе аммиачной селитры и толуол на основе солей натрия, впоследствии толуол модифицировали в ТНТ (тринатрий толуол). Эти два вида взрывчатки и создал граф Алексеев, потратив на разработку более трех лет. Общих знаний военного офицера оказалось недостаточно. Пришлось создать полноценную химическую лабораторию. Для того чтобы приготовить водку, формула спирта не поможет, нужно создать самогонный аппарат. Аналогичная ситуация с взрывчаткой. Осталось доработать детонатор, капсюль и нитропорох. Однако внедрение взрывчатки в жизнь вызывало у Сергея серьезные опасения.

Современные разговоры о ценности человеческой жизни возникли не более пятидесяти лет назад. Достаточно прочитать мемуары послевоенного издания. Сейчас шокирующие высказывания генералов и адмиралов красиво отполированы. Кто помнит, почему Сталин послал в Корею советскую авиацию? В 1950 году американская авиация в наглую бомбила советские аэродромы Дальнего Востока. Бомбовые удары наносились по советской территории в двухстах километрах от побережья Тихого океана! Американцы, не стесняясь, бомбили Корею, Китай и СССР!

Разговоры о гуманизме пошли с 1953 года, когда американцы в шести километрах от Нью-Йорка увидели бомбардировщик Ту-95. Мгновенно закончились боевые действия в Корее, началось словоблудие о гуманизме. Кстати, война в Корее стала причиной мифа том, что Ту-4 — копия «летающей крепости». Первым послевоенным самолетом Туполева был Ту-64. Теоретические расчеты выполнены на программируемой вычислительной машине двоичного кода. Американцы создадут свой ламповый компьютер примитивной десятичной системы только через пять лет. Первая программируемая ЭВМ сделана в Германии в 1938 году. Оригинальную идею придумал и воплотил в жизнь немецкий ученый Конрад Цузс. Машина работала на телефонных реле с программированием через клавиатуру. ЭВМ были вывезены в СССР, где получили дальнейшее развитие.

Армейские испытания атомной бомбы потребовали самолет-носитель. Поднять бомбовую нагрузку в девять тонн мог только довоенный бомбардировщик Пе-8. Однако завод не мог выполнить заказ правительства на шесть самолетов. Во время войны этот самолет не выпускался, технологическая оснастка была утеряна. Руководство завода подало предложение использовать модификацию четырехмоторного пассажирского самолета Ту-70. Для простоты проекта даже не сделали бомболюка. Бомбу крепили на внешней подвеске. Заводской гибрид получил маркировку Ту-4. Тем не менее слух о советской копии «летающей крепости» имеет под собой почву. Во время войны под Корсаковом и Полтавой оборудовали два аэродрома для челночных рейсов «летающих крепостей». Достаточно многие американские экипажи заявляли о некомпетентности советского технического персонала. Летчики отказывались взлетать в обратную сторону и возвращались домой через Мурманск или Петропавловск. Когда американцы начали бомбить советский Дальний Восток, Сталин приказал собрать все «летающие крепости» и разместить на дальневосточных аэродромах. Так американцы увидели сотни самолетов с красными звездами, которые внешне похожи на «летающие крепости».

Ту-4 дальше Семипалатинска не летал, поэтому неизвестным самолетом присвоили маркировку неизвестного самолета Туполева…..

Прошлое развития человечества доказало, что в войне побеждают те, кто в ней не участвует. Именно к такому пути Сергей подталкивал своих собеседников.

Увидев, что беседа генералов затухает, он спросил Румянцева:

— Какие сейчас силы держит Турция в Измаиле?

— По левому берегу Дуная крепость прикрывает армия в двадцать тысяч солдат. В самой крепости еще пять тысяч и на правом берегу двадцать тысяч.

— В передовом десанте будет сотня моих добровольцев с пушкой и генералом аш-Джумбладом.

— Зачем тебе генерал?

— Генерал аш-Джумблад любезно согласился взять на себя роль парламентера. Крепость я в любом случае возьму, но жертв будет меньше.

— Тебе видней, мой корпус прикрытия тебе нужен?

— Меня прикроет броненосец. Турецкая пехота шарахается от его пушек, как черт от ладана.

— Как ты думаешь, после взятия Измаила будет шанс взять Галац и Браилу.

— У тебя хорошие шансы взять эти города. Для надежности держи броненосец у причалов порта Галац.

— Летом добавишь кораблей, или кроме броненосцев «Безупречный» и «Безукоризненный» на Черном море флота не прибавится.

— По весне с Балтики спустятся «Безудержный», «Бесподобный», «Безнаказанный», «Беззастенчивый», «Безрассудный» и «Беспристрастный».

— Это значит, что Балтийский флот получит новые корабли.

— Готовятся к спуску новые броненосцы, головной корабль назван «Свирепый», весной начнутся ходовые испытания.

— Слышал я про твои новые корабли, говорят, на верфи строятся плавучие форты.

— Заложены четыре корабля для океана, хочу построить корабли за защиты Охотска.

— Слишком много кораблей для России.

— Балтийскую парусную эскадру продадим за хорошие деньги. Бои уже показали, что у колесных броненосцев в море конкурентов нет.

— Ты прав, два броненосца обеспечат защиту Измаила, Галаца и Браилы, даже без гарнизона. Пора тебе верфь на Черном море строить.

— Дай время закончить строительство заводов в Кривом Роге, Александровске и Екатеринославе.

— Чего еще хочешь строить? Тыловики говорят, что там уже сплошь одни заводы.

— Кстати, польский король нам Бессарабию вернул, а бессарабская столица у турок осталась.

— У меня сил нет для похода на Яссы.

— Пошли казаков.

— Тоже мне придумал! Казаки для штурма города бесполезны, здесь пехота нужна.

— Ты казаков в обход пусти, они обойдут город и начнут разбойничать на дорогах. Туркам останется только самим уйти из города.

— Интересное предложение, мне оно нравится, и казаки согласятся, пограбить для них — первое дело.

Генерал Мурад Лукан готовился к встрече русского парламентера. Вечером русские высадили небольшой десант с одной пушкой и передали сообщение в турецкий лагерь, расположенный у крепостной стены. Генерал через подзорную трубу наблюдал за высадкой русских и сразу понял, что атаковать этот небольшой отряд нельзя. Русский броненосец своими огромными пушками сметет атакующие полки, как мух со стола. Послышался звук пушечного залпа.

— Адъютант! — позвал генерал. — Выясни, кто и почему стреляет!

— Господин генерал! Господин генерал! — в комнату вбежал дежурный офицер. — Солдаты из лагеря ушли к русским! Эти свиньи убили своих офицеров и ушли к русским!

— Как это ушли? Двадцать тысяч солдат просто так ушли к русским?!

— Лагерь совершенно пуст, нашли пятнадцать убитых офицеров и больше никого. Они ушли с оружием и встали рядом со вчерашним десантом.

В комнату прибежал адъютант:

— Господин генерал! Русский корабль расстреливает лагерь новобранцев на правом берегу Дуная.

— Неслыханная дерзость! Посылать парламентера и одновременно стрелять в моих солдат! Я прикажу посадить парламентера на кол!

— Почему двадцать тысяч солдат дезертировало? — обратился генерал к дежурному офицеру. — Немедленно выяснить и доложить!

— Вы мне приказываете отправиться в лагерь к pyсским?

— Отправляйтесь куда угодно, но через час доложите причину бегства целой армии.

Генерал был в бешенстве, у него в одночасье дезертировала почти вся армия. Что он сможет сказать в свое оправдание?! Ничего! Никто не поверит, что армия просто так снялась с лагеря и ушла к русским. Должна быть причина, тем более что прошлым летом другая армия генерала Такин Хомайна дезертировала в полном составе.

На самом деле все было достаточно просто и ни в какой степени не касалось ни генерала, ни боевых качествтурецкой армии. Сергей применил обычную психологическую пропаганду, получившую широкое распространение во время Второй мировой войны. И в Швеции, и в Турции лозунг «переходите ко мне, я вас обеспечу работой и спокойной жизнью» приносил одинаковый успех. Возле Измаила успех был предрешен. Данный лозунг пришел от турецких солдат, перешедших на сторону графа полтора года назад, и соответственно вызывал большое доверие.

Дежурный офицер встретился с парламентерами на середине пути и автоматически приветствовал генерала. Уже подъезжая к лагерю дезертиров, он понял опасность своей поездки. Сбежавшие солдаты ожидали офицера с оружием в руках, но ситуацию сгладил один из офицеров полковника Аксеки Йозгата.

— Не ходите к солдатам, это бессмысленно, вы можете только их разозлить. Просто посидите у меня полчасика и езжайте обратно.

Через полчаса задумчивый офицер возвращался шагом, четверо солдат сопровождения, наоборот, были очень разговорчивы и что-то оживленно обсуждали.

Что вам обещали? — спросил офицер солдат сопровождения.

— Обещали именно то, чего хочет каждый. Я до армии был батраком, и мне поклялись на Коране, обещая хлопковое поле. Мазарбек подметал рынок в Невхешире, ему обещали работу кузнеца.

— А что вам обещали? — неожиданно спросил солдат.

— Я хочу оставаться офицером, и мне предложили в Африке полк.

Генерал Мурад Лукан не поверил ни единому слову. Война с русскими идет уже третий год. Дальнобойность русских ружей и пушек известна всем. Этот бывший комендант Азова мог потерять своих солдат в бою.

Но одна пушка двумя выстрелами разрушить угловую башню крепости не сможет.

— Я вам не верю, — прямо ответил генерал Мурад Лукан.

— Я выполнил свое обещание перед графом Алексеевым, верите вы или нет, мне безразлично.

Едва за парламентером закрылась дверь, как вошел дежурный офицер:

— Господин генерал, солдаты из лагеря дезертировали, гарнизон крепости спустил флаг и открыл ворота.

Румянцев с недоумением смотрел на крепость Измаил.

— Ты что такое сделал, Сергей?

— Предложил сдаться.

Ты предложил сдаться, и крепость через два часа спустила флаг. Я полтора года держал пять тысяч солдат, а мне только грозили кулаком.

— Ты, наверно, забыл предложить сдаться.

— Ты прав, я не предлагал им сдаться, — с улыбкой ответил Румянцев, — поехали принимать ключ и знамена.

— Уволь меня от этой церемонии. Ты генерал, и почести твои, оставь мне только гарнизон.

— Зачем тебе столько солдат?

— Как зачем? Сам верфь намедни просил.

Войны XVIII века были просты с точки зрения поставленных целей. Никто не закрывался завесой словоблудия. Все прекрасно понимают, что с оружием в руках справедливости не добиваются, с оружием в руках можно только убить. Огромные жертвы мирного населения во время Второй мировой войны послужили толчком к осознанию ценности человеческой жизни.

СССР потерял более двадцати миллионов мирных жителей: белорусов, украинцев, русских и других национальностей. Но финансово-экономическая глобализация неизбежно перешла в политическую глобализацию.

Потребовалось новое разделение мира. Как следствие, опять заговорили о «плохих», которых надо «устранить» во благо «всех».

5 Драгоценные камни Цейлона

Через десять дней граф Алексеев встретился в Екатеринославе с Варфоломеем Сидоровичем. «Генеральный конструктор» помогал техническому директору в запуске и наладке заводского оборудования. Кроме этого Варфоломей Сидорович хотел детальнее познакомиться с работой коксовых печей на левом берегу Днепра и найти возможности дальнейшего усовершенствования.

— Мы нашли каменный уголь в пятидесяти километрах от Екатеринослава, — вместо приветствия сказал Варфоломей Сидорович.

— Нашим заводам кокса хватает?

— Сейчас кокса вполне достаточно, излишки продаем на Урал, но потребление кокса в Нижнем Новгороде летом возрастет. Люди осваиваются, заводы непрерывно увеличивают производительность.

— Кто распределяет людей по шахтам и заводам?

— Тимофей распределяет.

— Тимофей распределяет по твоей заявке, сколько людей просишь, столько он и посылает.

— Ладно, ладно, не надо меня душить, проблем нет.

Заказы на кокс мы выполняем и запас имеем.

— Отбойные молотки для шахтеров начал выпускать?

— Как в Екатеринославе производство станет стабильным, так в Туле цех остановим и сюда перевезем — Медно-никелевые пушки с клиновым затвором в Бьернборге начал выпускать?

— Нет ни Бьернборга, ни Або.

— Как это нет?

— Екатерина переименовала Або в Алексеевск, а Бьернборг в Сергиевск.

— Вот коза!

— Про свои дела с царицей молчи, нам про это лучше не знать, а почему она коза?

— Я крепость в Африке назвал Павловск, Екатерина переименовала города с нашими заводами и рудниками.

Так с пушками результата добились или нет?

— Генерал Сумароков испытал по десять пушек, стомиллиметровых, стопятидесятимиллиметровых и двухсотдвадцатимиллиметровых. Очень довольны, велели лить сколько сможем.

— Какие проблемы?

— Проблем нет. Температурные режимы подобрали, обработка металла поставлена на конвейер, в день выдаем по пятьдесят единиц каждого калибра.

— Сто пятьдесят пушек в день? Больше не осилишь?

— Больше нельзя, вывозить не успевают.

— Отзывы о пушках из действующей армии получил?

— Конечно, получил, нареканий нет — одни похвалы, дальнобойность, унитарный заряд, клиновый затвор, вес в десять раз меньше. Письма полковников полны таких восторгов, на какие не всякая гимназистка способна.

Разработка медно-никелевого месторождения на реке Печенга позволила начать серийный выпуск нового типа пушек. Точнее — приступить к выпуску пушек образца середины XIX века. Заводы Сергея уже освоили эти технологии, и даже некоторые технологии XX века. Эти изменения позволят в кратчайшие сроки перевооружить русскую армию. Граф Алексеев продавал лицензии на все свои изобретения, не боясь возможной конкуренции. Лицензия без технологии ничего не дает. Простой пример — его пиратские корабли. Все достаточно быстро поняли, что их достоинство — высокие мачты. Высокие мачты можно поставить только с применением такелажа1 из стального троса. Корабли типа «Афина» требовали для тросов двести сорок километров стальной проволоки, корабли типа «Панацея» — почти четыреста километров. Но ни один европейский производитель не брался за такую работу. Не умели тянуть проволоку, точнее не могли тянуть так много и дешево. В то же время заводы Сергея приступили к выпуску экскаваторов, где для работы стрелы и ковша начали применять более тонкую проволоку и гибкие тросы.

Сергей любил проводить время со своим генеральным конструктором. Они обсуждали различные технические и технологические вопросы и проблемы. Во время таких бесед часто вспоминалось виденное или слышанное ранее, в XXI веке. Стоило, например, сказать «колючая проволока», как Варфоломей Сидорович тут же реализовал новую идею. Так произошло и с переходом на новый тип парового котла.

— Расскажи о процессе испытания новых пистолетов и ружей, — попросил Сергей.

— Отстреляли шестнадцать вариантов пистолетов с патронами во вращающемся барабане. Отобрали три лучших и внесли различные изменения. Получили Такелаж — все гибкие части вооружения судна: снасти, цепи, и металлические канаты. двадцать четыре новых варианта, сейчас их испытываем стрельбой.

— Патроны на новом порохе?

— Все стрельбы только на нитропорохе, новые самозарядные ружья продвигаются хуже. Надо вносить усовершенствования в заводское производство. До сих пор некоторые детали требуют ручной подгонки.

Сергей, как бывший офицер ВМФ, стрелкового оружия не знал и не мог объяснить, почему у пулемета «максим» прицельная дальность три километра, а у винтовки «мосина» — два километра, хотя стреляют одинаковыми патронами. Посему, готовясь к изобретению капсюля, делали большое количество натурных испытаний.

Если не знаешь теории, надо экспериментальным путем найти оптимальное конструкторское решение. Все знания по стрелковому оружию ограничивались умением разобрать-собрать «Калашников» и «Макаров»…

История оружия в СССР, как зеркало, отражает строительство государства рабочих и крестьян. Государства, где нет места ученым и инженерам. «Талантливые самородки» Дегтярев, Токарев и прочие были слесарями при Опытной лаборатории стрелкового оружия в Ораниенбауме. Когда советская власть разогнала инженерный состав лаборатории, рабочие предъявили опытные образцы и стали авторами этого оружия. В частности Дегтярев из автомата системы Федорова сделал плохой пулемет. Генерал Федоров сконструировал автомат под полупатрон.

В русской армии к 1916 году появились батальоны автоматчиков. Когда Дегтяреву поручили создать крупнокалиберный пулемет, «конструктор», не долго думая, увеличил все детали в два раза. В результате пулемет развалился после первого выстрела.

… Сергей вкладывал много денег в создание русской инженерно-технической школы. Создавал фундамент для научных исследований. В каждом своем базовом городе граф Алексеев содержал научные и культурные центры. Нижний Новгород и Тула перешагнули за миллион жителей. Тамбов и Сясь стремительно догоняли хотя Тамбов стал центром химического производства. Благодаря астрономической обсерватории и заводу точной оптики и механики, Тамбов знали во всем мире. Опасаясь эпидемий, Сергей финансировал строительство водопровода и канализации. По улицам Тулы и Нижнего Новгорода пустили трамвай с тягой от паровоза. Центральное конструкторское бюро билось над технологией изготовления электрической лампочки.

Сергей знал только про вольфрамовую спираль и вакуум в колбе.

Увиденное в Екатеринославе успокоило графа Алексеева. Строительство города и заводов шло нормально.

Рудники и шахты успешно работают, строительство железной дороги заканчивается, мост через Днепр принимает реальные очертания. Сергей выбрал время для поездки по своим малороссийским землям вдоль железной дороги. Хотелось самому посмотреть, как устроились переселенцы и бывшие пленники. Узнать мнение крестьян о результатах сева подсолнечника и запланированного на этот год первого сева сахарной свеклы.

Экономика России полностью зависела от Англии, которая, черпая главные богатства на серебряных и золотых рудниках, согнала свое население в армию и во Флот, которые обеспечивала русским зерном. Кроме пшеницы Россия продавала в Англию лен и коноплю, Изменение приоритетов в русском земледелии произошло в середине XIX века. Турция, спасаясь от неминуемого захвата Стамбула, купила помощь европейских стран. Вся Европа набросилась на Россию. Присоединилась и Англия, высадив в Крыму двадцатитысячный десант и потеряв при этом весь флот и полученное в Турции золото.

Война с Англией заставила российских земледельцев искать альтернативу пшеничным полям. Выход нашли в подсолнечнике и сахарной свекле. В это же время в Англии родилась фраза «Ваша овсянка, сэр!». Посевы подсолнечника на полях графа Алексеева давали серьезную прибыль. Новинка земледелия вызвала заинтересованность в других дворянских усадьбах. Сев сахарной свеклы будет первым, экспертами в начинании будут специалисты Тамбовского университета. Технологии первичной переработки сырья уже отработаны на кубинских плантациях графа. Сахарный завод в Петербурге работает на полную мощность. Тамбовский сельскохозяйственный институт произвел селекцию сахарной свеклы и гарантировал содержание сахара семнадцать с половиной процентов. Но это теория, необходима заинтересованность самого крестьянина. Если вложенный труд вернется адекватными деньгами, то успех обеспечен.

Лейтенанты Петр Давлетов и Николай Суранов, подавляя волнение, отдавали последние приказы. За полгода подготовить хороших солдат невозможно. Лейтенанты молились, вспоминая слова графа Алексеева, что Коломбо надо брать артиллерией. Главной проблемой в подготовке негров оказалось обучение стрелять из ружей. Статные черные красавцы в момент выстрела не просто закрывали глаза, они зажмуривались, как дети.

Некоторые умудрялись нажать на курок и бросить ружье, пытаясь ладонями одновременно закрыть глаза и уши. Это было какое-то безумие. Пришлось уменьшить занятия по обучению строю и с утра до вечера стрелять, стрелять и стрелять. Через месяц панический страх перед оружием у чернокожих солдат прошел. Но большинство по-прежнему в момент выстрела закрывали глаза.

Выход нашелся неожиданно. Ежедневно десять солдат уходили на охоту для обеспечения гарнизона мясом. Во время охоты Михаил Огразин обратил внимание, что один из «безнадежных» солдат начал стрелять не только правильно, но и очень даже успешно. С этого дня на охоту начали отправлять не лучших стрелков, а самых безнадежных. Затем стали организовывать батальонные облавы, совмещая обучение боевому построению и маневрированию со стрельбой по дичи. Результаты подобного обучения удивили даже самих солдат.

Негры начали шутить над собой, говоря, что стрелять по соломенному чучелу намного страшнее, чем по слону или носорогу.

Но сейчас перед солдатами были стены крепости Коломбо, а слева форт береговой артиллерии. Предсказать поведение солдат Первого африканского полка при контратаке португальцев было невозможно. Ни Петр Давлетов, ни Николай Суранов не знали, насколько негритянские воины будут стойки в бою. Перед стенами крепости стояли только негры, полторы тысячи пехотинцев и пятьдесят шесть пушек.

— Что будем делать? — спросил Николай Суранов.

Я предлагаю послать роту на штурм форта. Там восемь пушек смотрят на вход в бухту, солдаты собьют охранение и возьмут форт.

— Что будет, если португальцы атакуют из форта?

— Не рискнут, в охране не более двух десятков, остальные у пушек. Офицеры не могут решить, откуда главная угроза. Пять кораблей лежат в дрейфе у входа в гавань.

— Давай, Николай, веди полуроту на форт, я начну обстрел угловой башни.

Николай Суранов построил полуроту в шеренгу и повел к форту. Португальцы немедленно отреагировали на угрозу и начали разворачивать одну пушку. Залп пятидесяти шести пушек снес угловую башню городской стены до основания. Солдаты радостно закричали и начали танцевать.

— Заряжай! — скомандовал Петр Давлетов. — Бьем в стену, надо расширить проход.

Тем временем Николай Суранов прикинул расстояние до пушек берегового форта и скомандовал:

— Стой, выровнять строй, на первый-второй рассчитайсь!

Солдаты выполнили команду и подобрались в предчувствии боя.

— Первые номера стреляют по прислуге пушек, вторые номера стреляют по пехотному заграждению!

Огонь!

Португальцы никак не ожидали обстрела с такой дистанции, а результат залпа вынудил командира форта спустить флаг. Форт построен для защиты города с моря. Вместо стен только метровый бордюр для защиты пушек от удара со стороны моря.

— Бегом в форт и поднять флаг, пленных не убивать! — скомандовал Николай Суранов.

Кто знает этих негров, вдруг начнут вырезать сердце с печенью и есть сырыми для повышения своих боевых качеств. Но солдаты только делали зверские лица и устрашающе размахивали оружием.

Пройдет много лет, прежде чем две расы начнут понимать друг друга, взаимно освоятся с традициями и обычаями. Долгое время черные бабушки пугали внуков белыми людьми, белые бабушки пугали внуков черными людьми. Сергей затратил много времени, объясняя и черные, и белые в равной степени необычны друг для друга. Расовых преимуществ не бывает в принципе есть только экономическое превосходство, которое касается всех, независимо от расы. За всю историю колонизации в расовой сегрегации были замечены только англичане. Простой пример: в ЮАР, где до захвата англичанами Капской республики черные и белые жили мирно и спокойно. Найденное в конце XIX века золото послужило причиной английского вторжения. Победа над крестьянами и пастухами была немедленно закреплена введением режима расовой дискриминации и апартеида.

… Не успели солдаты добежать до форта, как над городскими стенами появился белый флаг.

— Победа! — закричал Николай Суранов.

Первая победа в жизни лейтенанта Николая Суранова, волею судеб и графа Алексеева ставшего в двадцать четыре года командиром полка.

Первым в захваченный город вошел, или почти вбежал, управляющий приисками Семен Потапов. Ему хотелось побыстрее увидеть знаменитый карьер, про который он много слышал от хозяина. Увиденное оправдало ожидание, прииск драгоценных камней впечатлял размерами и количеством работающих людей. Дальнейшее знакомство с готовой продукцией закружило голову.

Неподъемные сундуки были не просто заполнены сапфирами, рубинами, аквамаринами, топазами и другими Драгоценными камнями. Драгоценные камни были рассортированы по видам и размерам, чувствовалась умелая организация работ.

Губернатор португальской колонии первоначально попросил согласия отправить посыльных на другие прииски форта. Затем сам отправил гонцов в воинский отряд, который совместно с англичанами воевал с голландцами на северо-востоке острова. Португальский гарнизон на острове насчитывал две с половиной тысячи. Из них тысяча вместе с английским экспедиционным корпусом штурмовала голландские фактории. Причем сразу четыре, остальные полторы тысячи были рассредоточены по семи крепостям. Защита Коломбо осуществлялась двумя батальонами, поэтому губернатор после разрушения башни приказал поднять белый флаг. Противостоять нападению защитники не могли и благоразумно решили капитулировать. Передача остальных семи фортов прошла с соблюдением приличий и традиционных европейских ритуалов. Новые гарнизоны состояли целиком из негров. По одной роте на форт плюс дополнительные шесть пушек, которые выгрузили с кораблей. Из пленных португальцев набрали семнадцать добровольцев. Семерых сразу назначили комендантами фортов. Остальные приступили к формированию двух новых полков, тамильского и сингальского…

Пленные вместе с колониальными товарами отправились в Капштадт. Семен Потапов загрузил взятые трофеи в корабли. На складах, кроме драгоценных камней и слоновой кости, нашли корицу, черный перец, кардамон и конечно же чайный лист. Выполнив первую часть возложенной на него задачи, Семен приступил к изучению возможностей захваченных земель. Начал обустройство поселений и подготовку к переходу на товарно-денежные отношения. На первом месте закладка металлургического завода и посадка каучуковых деревьев. Создание чайных плантаций, посевы кукурузы, птицефермы и свинофермы. Индусы предпочитали традиционную рыбу и рис с местными овощами и фруктами. Мяса они не знали и были к нему равнодушны. Привезенные неводы и переметы резко увеличили добычу рыбы. Однако негры привыкли к мясу и рыбу ели неохотно, предпочитая наполнять стол лесной дичью. В письме Семен просил Тимофея прислать не менее пяти помощников. Когда планировали экспедицию, предполагали получить один город с карьером и несколькими плантациями. Дальше хотели проводить поиски и создавать новые фактории.

На деле оказалось, что португальцы полностью колонизировали остров. Голландцы владели только четырьмя маленькими факториями на северо-востоке. Семен получил в управление почти весь остров, больше его родной Рязанской губернии.

Пиратская эскадра графа Алексеева под флагом голландской Ост-индской компании разделилась на две части. Три корабля базировались в Коломбо и «пасли» португальские и английские порты на побережье Индии. Два корабля патрулировали на траверзе Капштадта. Экипажи освоились с возможностями кораблей и в нахальстве не уступали средиземноморской эскадре «богинь». Количество захваченных португальских и английских кораблей перешагнуло за сто единиц. Трофейные корабли доставлялись в Коломбо или Капштадт. В эти порты приходили колесные пароходы под русским флагом и покупали взятые на приз товары. Пушки с захваченных кораблей сотнями складывались на причал. В Коломбо пушки развозились на захваченные форты.

В Капштадте пленные моряки и их хозяин Сэм Симпсон наблюдали интересную картину.

— Кто это? — спросил боцман. — То ли китаицы в арабской одежде, то ли арабы китайского вида.

— Они похожи на арабов, — ответил канонир с «Hull Cloud» — Но лица у них китайские, — возразил рулевой с «Hull Wave».

— Я китайцев верхом на лошади никогда не видел — заявил кок с «Hull Wind».

— Много ли разных людей мы видели, — сказал лейтенант с «Royal Impression».

На причалы выезжал большой отряд вооруженных всадников. Воины разбрелись по порту и начали осматривать выставленные пушки. Если не обращать внимания на лица, то их можно было легко принять за арабов, а если это арабы, то можно выгодно поторговать.

У всех моряков были собственные товары, и появился шанс выгодно продать припрятанные от пиратов драгоценные камни.

Капитан Сэм Симпсон был владельцем четырех кораблей, которые возвращались в Англию под охраной двух крейсеров. Корабли взяли в Индии полный груз специй, на палубу погрузили сандаловое дерево, шестьдесятков слоновых бивней с трудом разложили в подшкиперской кладовой. Крейсеры везли семьдесят тонн золота и сорок девять сундуков с драгоценными камнями из очередного храма кришнаитов. У мыса Игольный караван атаковали голландские пираты. Два корвета ловко сбили крепление вант, и крейсерам ничего не оставалось, как спустить паруса и флаги. Сопротивляться пиратам они уже не могли, а отправляться с гордо поднятой головой на корм акулам никто не тел. Капитан Сэм Симпсон, увидев результат скоротечного боя, немедленно приказал спустить паруса и флаги. Глупо пытаться дать бой пиратам, если два крейсера не смогли сделать даже один выстрел. Возможно, пираты оставят ему хоть один корабль.

Старики рассказывали, что раньше пираты забирали с захваченных кораблей самое ценное. Сами корабли бросали на произвол судьбы. У экипажей разбитых в бою кораблей иногда был шанс добраться до ближайшего порта. Сейчас новые времена и пираты забирают все, включая сами корабли. Люди говорят, что у русского пирата Алексеева дворец крыт золотыми листами. Вероятнее всего, врут — для золота всегда можно найти более разумное применение. Тем более что, судя по рассказам сведущих людей, сам Алексеев благородных кровей и чуть ли не профессор академии. Но вот уж это — точно врут. Ученые люди сидят за книгами, а не бродяжничают по океанам в поисках удачи. Поговаривают, что Алексеев связан с нечистым. Не может простой пиратский корабль захватить эскадру линейных кораблей. Пусть турки и мусульмане, но кроме сотни пушек на линейном корабле еще и тысяча моряков. Да и пушки на турецких кораблях всем на зависть. Если на английских и русских кораблях пушки стреляют десятикилограммовыми ядрами, то на турецких кораблях ядра не меньше тридцати килограммов.

Моряки с захваченных торговых и военных кораблей вышли на причал и начали предлагать непонятным всадникам припрятанные от пиратов товары. Всадники кружились вокруг моряков и подбрасывали в руках звенящие монетами кошельки. Раззадоренные мореплаватели разложили на причале свои сокровища.

Капитан Сэм Симпсон с тоской смотрел на стихийный Рынок. У него было припрятано только четыре золотые монеты. Уже много лет назад его отец велел всегда держать при себе несколько золотых монет. На всякий случай всегда надо иметь шанс выкупить себя и вернуться домой. Один из всадников громко крикнул, жутко коверкая слова:

— Это все, что вы можете нам предложить, или есть Другие товары?

— Тебе этого мало?

— Наши воины богаты, и каждый имеет много женщин, несите все.

Дальнейшие события послужили хорошим ypoком. Убедившись, что моряки выложили на причал все, вплоть до своих штанов и башмаков, всадник отдал команду, и воины плетьми погнали моряков обратно на корабли.

Старший канонир артиллерийской палубы «Royal Impression» возмущенно крикнул:

— Прекратите подлый грабеж, это наши вещи!

— Ты раб! — сказал подъехавший всадник. — Тебе ничего не принадлежит, даже твоя жизнь в руках твоего хозяина, — и сильно, с оттягом, ударил несчастного плетью.

Капитан Сэм Симпсон вместе со своими моряками наблюдал, как дикари собрали в мешки товары. Вечером капитана вызвали в контору, где в кресле вальяжно сидел тот же дикарь.

— У меня к тебе есть предложение, раб, ты грузишь на свои корабли выбранные моими людьми товары и берешь три сотни рабов. Если все доставишь в указанное место, то получишь свободу и свои корабли.

— Куда надо доставить груз?

— На карте отмечены места, — дикарь протянул карту, — и с тобой будет мой человек.

Симпсон взял карту, на побережье Африки аккуратно карандашом отмечены места выгрузки. Капитан утвердительно кивнул головой, с трудом сдерживая радость. В любом порту Европы за эту карту он получит хорошие деньги. Надо только посмотреть места выгрузки. Если там удобные для строительства порта гавани, то за эту карту можно без взноса получить членство компании по освоению дикой Африки.

Карта была очень хорошего качества с тщательной прорисовкой берега. Первое место выгрузки отмечено в двухстах километрах на север от устья реки Оранжевая Это говорило о наличии в тех местах алмазов. Второе место отметили в трехстах километрах южнее португальской фактории Луанда. Третье место было на сто километров южнее острова Горе, где купцы покупали для Америки рабов. Полученная информация стоила очень дорого. Наивные дикари не представляли, что они дали в руки капитану Симпсону. Два фрегата и батальон регулярных войск за несколько дней разгонят дикарей по саванне. После этого можно будет спокойно заниматься освоением местных богатств. Это в Индии сформировавшееся государство со своей армией. Пусть эта армия вооружена древним оружием, но воины с хорошей выучкой и бесстрашно сражаются. Здесь, в Африке, разрозненные племена дикарей, и никакого сопротивления регулярным войскам они оказать не смогут.

Капитан Сэм Симпсон собрал экипажи своих кораблей и сообщил приятную новость. Моряки, не скрывая радости, обсуждали хорошую весть. Хотя далеко не все были согласны выполнить условия соглашения и пройти по назначенному маршруту. Были и такие, кто предлагал сначала вернуться домой, а потом вместе с войсками вернуться в указанные на карте места. С окончанием погрузки на каждый корабль поднялся негр, и караван вышел из порта.

До ночи корабли, выстроившись в кильватер, шли вдоль берега на север. Но с наступлением темноты "Hull Snow" повернул на запад, в сторону Южной Америки. Через несколько минут на мостик поднялся негр:

— Шкипер, почему корабль повернул на запад?

— Откуда обезьяна может знать, где север и где запад? — спросил рулевой.

Раздалось два выстрела, и два трупа упали на палубу.

— Что случилось, кто стрелял? — на мостик с полубака прибежал впередсмотрящий.

— Становись на руль и вызывай вахту, готовь корабль к повороту на север.

Впередсмотрящий увидел в руках негра пистолет — самый убедительный довод. Сигнальный свисток выгнал моряков на палубу, но услышанный приказ был проигнорирован.

— Мы никуда поворачивать не будем, — заявил старший матрос.

Выстрел из пистолета отбросил тело к мачте. Негр расстрелял четверых матросов, после чего прозвучал приказ:

— Вызвать на палубу весь экипаж, — и спокойно пошел в свою каюту.

Члены экипажа ждали взбесившуюся обезьяну, стоя плечом к плечу. Негр равнодушно посмотрел на стоящих моряков и выстрелил.

— Ты за что его убил?! — крикнул боцман.

— Мне не понравились его глаза, — последовал ответ — и новый выстрел. — И твои глаза тоже.

— Ты не имеешь права просто так, без суда, убивать моряков.

Новый выстрел.

— Вы рабы и обязаны выполнять мои приказы, непослушание смерть.

— Если ты убьешь моряков, то некому будет управлять кораблем.

Новый выстрел.

— Тебя уже это не касается, — негр вернулся в свою каюту.

Корабль завершал поворот на север, когда сопровождающий груз негр поднялся на мостик в третий раз.

— Все согласны следовать по маршруту или есть сомневающиеся? — спросил негр.

Ответом была напряженная тишина.

— Я не хочу оставлять в ваших сердцах сомнений.

Два раза в месяц мы отправляем корабли по этому маршруту. Каждый раз на одном из кораблей поднимают бунт, и половина экипажа погибает по собственной дурости.

— Мы не сможем держать скорость наравне с другими кораблями, ты убил десять членов экипажа.

— Нет причин для беспокойства, утром другие корабли восполнят потери.

Негр с откровенной усмешкой пошел в свою каюту, где на столе стоял хороший компас.

Первое место выгрузки принесло капитану Сэму Симпсону разочарование, это оказался русский порт под названием форт Святой Екатерины. Причем форт был самым настоящим со ста шестьюдесятью пушками, которые защищали подходы и с моря, и с суши. Мощная башня с пушками на четырех уровнях исключала любые попытки атаковать порт. Корабли выгрузили несколько пушек, порох с прочими припасами и, отсалютовав русскому флагу на форте, пошли дальше. Вторым местом выгрузки оказался русский форт Святой Елизаветы.

— Откуда здесь русские? — спросил боцман.

— Какая разница откуда? — ответил Симпсон. — Главное — они уже здесь, и без войны с Россией это место не взять.

— Это место не взять и с войной. Они построили копии своих кронштадтских фортов, штурмовать которые никто не рискнет.

После выгрузки на кораблях остались только матросы с захваченных крейсеров, которые теперь назывались просто рабами.

Сэм Симпсон беседовал с португальским генералом Бенту Гонсалвиш, которого с остатками португальских войск привезли в Танжер. Каждому было что рассказать о своих злоключениях.

— Мы уже почти закончили свой рейс и были в предвкушении свободы, — говорил капитан, — но вдруг напали черные пираты и захватили мои корабли. Так я снова стал рабом.

— Вы говорили, что на ваших кораблях были вооруженные негры. Почему они не пытались отбиться от нападавших?

— Во время нападения они даже не пытались сопротивляться.

— Какие у нас шансы в этом городе?

— У раба два пути: или евнухом к арабам в гарем, или рабом в Турцию. Следующий турецкий корабль придет через четыре дня. А как вы попали к неграм?

История адмирала была удивительной. Возле экватора стояла маленькая португальская крепость Луанда, гарнизон которой ловил рабов для бразильских ферм.

Три месяца назад негры сначала разгромили отряд работорговцев, а потом захватили саму крепость. Остатки гарнизона вернулись в Лиссабон и рассказали невероятную историю. Луанду атаковал негритянский отряд в полторы тысячи воинов, которые стояли организованным строем с двенадцатью пушками. В Лиссабоне к разгрому крепости отнеслись серьезно и немедленно отправили карательный отряд. Для карательной экспедиции генерал Бенту Гонсалвиш получил дивизию в шесть тысяч человек и двадцать четыре пушки.

Корабли вошли в гавань и без помех высадили карателей на берег. Но дальше события развивались по неожиданному сценарию. На вершине прибрежного холма появились пушки и полуторатысячный отряд негров По приказу Бенту Гонсалвиша дивизия начала строиться полковыми линиями, орудия сосредоточили в центре построения. Но негры атаковали первыми открыв огонь из своих пушек, которые вынесли на фланги. Причем свои пушки они настолько приблизили к берегу, что стреляли практически вдоль строя полков. Ядра косили португальских солдат десятками.

В это время негритянская пехота вышла на дистанцию в восемьсот метров и открыла из ружей уничтожающий огонь.

Бенту Гонсалвиш был вынужден скомандовать отступление и вызвал с кораблей шлюпки. Но ничего не получилось, пушки дикарей сначала расстреляли шлюпки, а потом перенесли огонь на корабли. Эскадра снялась с якоря, чтобы подойти к другому берегу бухты и там безопасно взять десант на борт. Дивизия попыталась прорваться вдоль берега, но в результате попала под свинцовый дождь. Под фланговым огнем вражеской пехоты и фронтальным огнем артиллерии солдат охватила паника. Бенту Гонсалвиш приказал сложить полковые знамена. Сражение поиграно, его долг — сохранить жизни оставшимся воинам.

Финал карательной экспедиции генерал Бенту Гонсалвиш наблюдал в ожидании сдачи оружия. На Другом берегу залива в кустах были замаскированы две мощные береговые батареи, которые с первого залпа пробили борта четырем кораблям. С мыса у входа в гавань раздался предупредительный выстрел еще одной батареи. И корабли, и солдаты оказались в мышеловке, карательная экспедиция потерпела сокрушительный разгром, не сумев, со своей стороны, при этом нанести какого-либо урона. Негры показали отличную выучку, а бой провели тактически грамотно. Генерал не мог не признать, что дикари использовали свою артиллерию намного лучше, чем планировал он сам. Удивила и примененная новинка — ступенчатое использование пушек. Когда солдаты атаковали вдоль берега, то двадцатипушечная батарея стреляла залпами поочередно из пяти пушек с четырехминутным интервалом. В результате у атакующих сложилось впечатление, что орудия стреляют непрерывно. Бросок последней надежды превратился в паническое бегство под непрерывным дождем свинцовой картечи.

Наконец караван из двенадцати турецких кораблей забрал всех рабов. Товарищи по несчастью распрощались, генерал со своими офицерами остался в ожидании выкупа. Вопреки ожиданиям, в Стамбуле никого не продали, только частично выгрузили пшеницу и хлопок. Кроме того, с одного корабля под усиленной охраной вынесли два тяжелых сундука. Погрузили два десятка больших и тяжелых ящиков и несколько тысяч тюков с тканью. После выхода из Босфора корабли пошли на север, но уже через час были остановлены русским броненосцем. Вопреки ожиданиям, русские пропустили корабли дальше, и скоро все рабы сошли на берег в русском порту Херсон. Через месяц Сэм Симпсон получил в Махачкале дом, его назначили капитаном колесного буксира.

Генеральный директор Тульского банка оружейников Иосиф Аврумович Бронштейн собрал ежегодный совет директоров. Доклады о повышении доходов и увеличении числа клиентов не улучшили настроения Иосифа Аврумовича.

— Что вы мне тут говорите? Какие могут быть у нас улучшения и увеличения? — не сдержался генеральный директор.

Как это какие? — удивился Абель Самуилович. — у нас филиалы во всех губерниях, есть филиалы и в уездных городах, где мы ведем дела с серьезными людьми.

— У меня в сейфе лежит более миллиона рублей золотом и два миллиона рублей серебром. Вы хотите, чтобы я выкинул эти деньги на улицу?

— Но мы не можем давать кредиты любому желающему! — воскликнул Савва Борисович.

— Почему вы не даете кредиты промышленникам и судовладельцам?

— Вы не правы, — заявил Исаак Иосифович, — они имеют кредитов больше, чем стоит наш банк, кредиты берутся пароходами и оборудованием.

— Не надо мне объяснять прописные истины, скажите, как вложить деньги. Скоро на Балтике откроется навигация и хозяин мне привезет еще тридцать миллионов, а ему скажу: «Не надо мне денег, мне и эти девать некуда»! Деньги должны работать!!!

— Но дворянам деньги тоже не нужны, — буркнул Шлема Моисеевич. — Дворяне у нас в долгах, как в шелках. За золотые украшения и аристократичную мебель им еще лет пять расплачиваться.

— На благотворительность денег добавить, церкви или школы с больницами построить.

— За прошлый год истратили четыре миллиона, на этот год запланировано шесть миллионов. Это без учета содержания институтов, больниц и школ. У благотворительности тоже есть пределы.

— Может, купить еще земли или леса?

— И что потом делать? Людей везде не хватает! Это не вложение денег, а глупость!

— У императрицы лежит проект хозяина по защите Петербурга от наводнений. Может, протолкнуть проект через Сенат?

— Деньги мы потратим, а что получим? Казна с нами долго будет рассчитываться.

— Я у Тимофея видел копию проекта, там два рукава Невы пускаются вдоль берегов, плюс центральный судоходный канал, все окружено дамбами, как в Голландии. Если поставить ветряные мельницы и откачать воду, то мы получим земли миллионов на шесть.

— Все это будет потом. Хорошо, проталкивай проект с оплатой землями вокруг Петербурга и других городов. Надо у хозяина уточнить, где он будет строить заводы.

— Хозяин хотел строить заводы в Ярославле и рядом с Ижевскими заводами графа Шувалова.

— В Ярославле верфи уже построены.

— Вы не в синагоге! Здесь говорю только я! — возмутился Иосиф Аврумович. — Земель взять под прибыль в триста процентов. Земля между дамбами по договору отходит нам бесплатно.

— Деньги нужны на железнодорожный мост через реку Сясь.

— Ты сюда работать пришел или что? Деньги на мосты через Сясь и Свирь и на железную дорогу до Олонца записаны в бюджет.

Генеральный директор возмущенно ударил кулаком по столу.

— Еще раз услышу такое — выгоню, будешь мацу продавать, а не в банке работать. Когда мост через Волхов закончишь?

— Строительством мостов инженер Воробьев занимается.

— Ты только деньги раздаешь? А как деньгами распоряжаются, тебя не интересует? Собирай баулы, поедешь с хозяином в Африку Мою дверь откроешь после того, как дашь пять миллионов прибыли! До свидания.

Иосиф Аврумович суровым взглядом оглядел директоров региональных банков.

— Профинансируем строительство железной дороги Петербург-Новгород-Тверь-Москва.

Таким образом, Иосиф Аврумович решил сделать то, что американские банкиры сделали в конце XIX века.

Огромные накопления золота с рудников и приисков западного побережья создали проблему: куда вложить деньги? Выход нашли в финансировании строительства железных дорог. Россия строила железные дороги в условиях денежного дефицита. Правительство чуть ли не принудительно организовывало региональные товарищества. Американцы вкладывали в железные дороги излишки денежных накоплений. Строительство железных дорог дало толчок к развитию металлургии. Огромный спрос на рельсы и подвижной состав послужил причиной развития металлургии в Англии, Швеции и Германии. Не зря эмблемой Круппа являются три железнодорожных колеса.

Строительство железных дорог дало побочный эффект. Быстрая и дешевая доставка зерна послужила причиной развития сельского хозяйства. Деньги фермеров позволили начать выпуск сельскохозяйственного инвентаря нового поколения. Изобретение в Европе двигателя внутреннего сгорания позволило обеспечить фермеров тракторами. Индустриальное развитие набрало бешеные обороты. С появлением автомобиля начался бум дорожного строительства. Банки финансировали строительство дорог и давали государству кредиты на перевод этих дорог в государственную собственность.

В результате с каждого метра дороги банк получал двойную прибыль. Это противоречит основам экономики. Нельзя одну и ту же вещь продать дважды.

Последовал дефолт под названием Великая депрессия. Выход нашли в лозунге «Каждой семье свой дом!»

Банки переориентировались на финансирование строительства щитовых домов с красивой отделкой. Выдавая кредиты на приобретение таких домов, можно было процветать достаточно долго. В новом варианте бремя за нарушение экономического постулата ложилось только на рядовых граждан. Затем появились банки автомобильных корпораций, грянул новый кризис. Нельзя одной рукой получать деньги с производителя, а другой получать деньги с покупателя. Опять проблема двойной прибыли за один и тот же товар. Попытки наших правителей скопировать чужую модель привели к смешному результату. Без развития промышленности деньги населения просто побежали по замкнутому кругу.

Мнгомонго по дороге на полигон составлял план учений. Вчера Андрей Палагин детально разобрал возможные варианты боя у Луанды. Командир прав, португальцы ошиблись сами, наши пушки по дальности стрельбы равны португальским. Новых дальнобойных пушек мало, и командир держит их только в форте Святой Екатерины и в форте Святой Елизаветы. Сегодняшний день начнется с обучения двух расчетов новобранцев, потом тренировка двух расчетов «стариков».

В учении примет участие пехотная сотня новобранцев.

Первый эффект известен, он и сам первый раз от испуга наложил в штаны. Сегодня это случится с новобранцами, ничего, со временем привыкнут и к своим ружьям, и к пушкам.

Пушки были развернуты к мишеням, орудийные расчеты стояли рядом с пушками, пехотинцы чуть поодаль. Мнгомонго принял доклад командиров и скомандовал:

— Третье и четвертое орудие зарядить! Расчетам первого И второго орудия не мешать!

Новобранцы, бестолково толкаясь, начали выполнять команды канониров.

— Первое и второе орудия зарядить!

Эти уже обучены, новобранцы с завистью смотрели на быстрые и ловкие действия расчетов.

— Пли!

Пушки плюнули огнем и подпрыгнули, новобранцы с зелеными лицами упали на колени. Теперь перерыв на двадцать минут, пока все новобранцы не придут в себя и не сменят набедренные повязки. Выждав время, Мнгомонго кивнул командиру роты новобранцев, тот дал команду, и пехотинцы побежали за мишени, на дистанцию последнего ядра.

— Холостыми заряжай!

Теперь надо внимательно следить, уже не раз расчеты пытались «на автомате» зарядить ядро или картечь.

— Пли!

Два унтер-офицера изо всех сил побежали к пушкам, командир роты с сержантами и десятниками погнали новобранцев на пушки.

— Ядрами заряжай!

Мнгомонго включил оба секундомера и внимательно следил за действиями расчетов. Первая пушка была заряжена практически одновременно с появлением двух «спринтеров». Дождавшись сбора солдат, Мнгомонго построил всех в каре, настало время объяснений. Солдаты должны понимать, что их жизни зависят от их собственных умений. Уже строится форт в устье реки Конго, еще один форт заложили севернее, где много хорошего леса. На побережье Индийского океана два новых форта ждут солдат.

Полковник Мартин Льюис собрал совет офицеров гарнизона. Необходимо обсудить сложившуюся ситуацию. Когда три дня назад из Дурбана и прилегающих ферм ушли все негры, полковник послал вдогонку три десятка драгун. На следующий день в город въехали пятеро странных арабов, которые потребовали встречи с «начальником».

— Я полковник Мартин Льюис, в чем заключается ваша просьба?

Всадники молча бросили наземлю мешки, в которых оказалось три десятка отрезанных голов.

— Вы отдаете нам всех молодых женщин и все пушки, — с чудовищным акцентом сказал один из всадников.

Наивные дикари с саблями и луками! У него в гарнизоне два полка, на другом берегу бухты крепость с восемнадцатью пушками!

— Может быть, я вас прощу, если вы приведете две тысячи рабов и принесете тридцать килограммов золота.

— Жди, — дикари со смехом поскакали прочь.

С того дня начались налеты дикарей. Сначала они увели поселенцев с ферм, затем начали нападать на город. Они никого не грабили, они уводили людей, что было очень странно. Конные патрули исчезали. Дозорные отряды или погибали, или возвращались ни с чем.

Полковник воевал в Америке, там индейцы старались разграбить и сжечь город. Индейцы азартно нападали на дозоры и патрули, что давало возможность послать подкрепление и уничтожить врага. Здесь дикари применяли совсем другую тактику, которую никто не мог понять.

Сегодня полковник поставил у города два отряда по пятьдесят человек и получил налет на центр города.

Дикари начали крутиться вокруг его отрядов, в результате оба отряда сошлись вместе. Затем раз за разом начали имитировать атаку, успевая засыпать отряды стрелами не выходя на дистанцию оружейной стрельбы.

Среди солдат появились убитые и раненые. Полковник принял решение послать еще два отряда. Он приказал лейтенантам провести отряды в обход и ударить по дикарям с трех сторон. Но дикари сначала начали медленно отступать от города, уводя за собой солдат. В конечном итоге все три отряда попали в засаду, где их расстреляли из пушек. Как рассказывали немногие уцелевшие, дикари со смехом гонялись за бегущими солдатами, били их плетьми и сгоняли в кучу. Затем произошло самое страшное. Множество мелких отрядов ворвалось в город, и прямо на улицах начали хватать женщин. Любая попытка сопротивления влекла за собой смерть. После налета на улицах осталось более двадцати трупов, исчезли сто двадцать семь женщин, в том числе и жены офицеров.

Полковник Мартин Льюис должен найти и наказать виновных.

— Сколько солдат было в гарнизонных казармах в момент налета дикарей? — обратился полковник к дежурному офицеру.

— В казармах находилось три с половиной тысячи солдат.

— Почему солдаты не вышли из казарм во время налета дикарей?

Не было команды вывести солдат из казарм.

— Почему вы не объявили тревогу?

— Я объявил тревогу.

— Но вы не вывели солдат из казарм.

Дежурный офицер не имеет права выводить в город вооруженных солдат.

— Кто должен дать такую команду?

— Только ВЫ.

Полковник задумался. По уставу дежурный офицер прав. Сам Мартин Льюис в момент налета дикарей заперся вместе с охраной в своем доме. Обвинить командиров полков не в чем, даже если они просто сидели в доме.

Проблема разрешилась неожиданным докладом офицера штаба:

— Господин полковник, дикари атакуют береговую батарею.

— Как?!

— Верхом на лошадях.

Вот это неожиданность! Ширина входа в гавань всего сто пятьдесят метров, город и порт находятся на северном берегу. Береговая батарея стоит на южном берегу и сообщение только паромом.

Для прохода по суше надо сделать семидесятикилометровый марш в обход всей гавани с переправой через четыре речки. На береговой батарее жили только солдаты-артиллеристы, офицеры жили в городе. В данный момент все офицеры сидели перед полковником.

От города до паромной переправы пять километров вдоль океанского берега.

— Гарнизон, в ружье! Быстрым маршем к паромной переправе!

— Сколько времени продержится батарея? — обратился полковник к артиллеристам.

— Не знаю, — пожал плечами командир батареи, — со стороны берега у нас нет даже насыпи.

— Господа офицеры, поднимайте солдат! Надо любой ценой отстоять батарею!

Офицеры побежали к своим подразделениям, Мартин Льюис приказал подать карету к штабу.

Когда подошли к паромной переправе, то отстаивать было нечего. В лучах заходящего солнца было хорош видно что негры разворачивают три пушки. Две сотни дикарей с луками наготове прикидывали дистанцию дня первого выстрела. Полковник вспомнил размер семидесятикилограммового ядра и поежился.

— Отвести солдат за дистанцию выстрела пушек!

Офицеры отрепетовали команду, полки, четко держа шаг, начали отходить на новое место.

— Господин полковник! Господин полковник! — к полевому штабу подъехал драгун. — Между нами и городом разворачивается кавалерия дикарей!

— Какими силами?

— Около одной тысячи всадников!

— Тысяча всадников? Послать вперед первый и второй батальоны двести шестнадцатого полка и разогнать дикарей!

Истинные дикари! Общеизвестно, что кавалерия не может победить пехоту, это давно доказала мировая история. Лошадь — это травоядное домашнее животное, которое боится и слушается людей, а не бросается на них, как собака. Как ни бей лошадь кнутом, она не пойдет грудью на строй людей, тем более вооруженных людей. Последняя попытка кавалерийской атаки на пехоту была в XIII веке, когда бронированные рыцари решили разбить пехотный строй. Тяжело бронированные кони встали перед пехотой — лошадь обязательно отступит, если видит для себя угрозу. Пока доблестные рыцари тыкали огромными копьями и размахивали двухметровыми мечами, крестьяне подсекали коням ноги или просто сдергивали рыцарей на землю. Пехота воюет, а кавалерия добивает убегающих или заходит в тыл, что блестяще делал Александр Македонский.

Два батальона, под бодрые звуки волынки, пошли вперёд. Конфуз произошел, когда вышли на дистанцию залпа и начали заряжать ружья. В воздухе зашелестели стрелы, и остатки батальонов побежали назад. Дикари бросились вдогонку.

— Приготовиться к отражению кавалерийской атаки! — скомандовал полковник.

Но все шло неправильно, дикари, прикрываясь отступающими солдатами, начали забрасывать стрелами основную позицию войск. Стрелы летели как тропический ливень. Полки начали пятиться, солдаты, стараясь спрятаться от смерти, выставили перед собой ружья.

— Держать позицию, сомкнуть ряды!

Дикари отступили за дальность ружейной стрельбы, продолжая посылать стрелы навесом. Полковник с тревогой посмотрел на стоящих солдат, количество выходящих из строя раненых говорило о грядущем бегстве всего войска.

— Примкнуть штыки, в атаку бегом!

Дикари жутко завыли, как собаки в предчувствии крови, в их рядах началось шевеление. Вскоре явно! обозначилось три кавалерийских отряда, два больших отряда для флангового удара и один в центре.

— А если они знают, что с примкнутыми штыками мы не можем стрелять? — спросил адъютант.

Полковник пожал плечами. Другого выхода нет — или стоя на месте ждать стрелы, или бегом попытаться прорваться к казармам.

Татары конечно же знали, что ружье с примкнутым штыком превращается в неуклюжее копье. Надо успеть до захода солнца собрать всех пленных, и темник щелкнул бичом. Тысяча сорвалась с места и закружилась в танце смерти. Через двадцать минут удар бича по ногам сбил полковника на землю. Кто-то привычно при вязал его правую руку к левой ноге, закинул петлю на шею и исчез в сумерках. Всю ночь Мартин Льюис пытался развязать узел. От неудобной позы болели все мышцы и кости. Но все попытки развязаться приводили к тому, что самозатягивающаяся петля сдавливала горло. После отдыха приходилось все начинать сначала. Он не знал, что такое «татарский узел». Утром негры всех раздели и забрали оружие, вбили в землю шесты и сказали:

— Кто выйдет за эту границу, тот будет убит.

Бросили на землю неводы, привезли четыре бочки с водой и, весело напевая, ушли в город..

Темник был очень доволен, их привезли на хорошую землю. Всегда сочная трава для лошадей, много вкусной дичи и глупых врагов. У всех воинов шатры заполнены женщинами на любой вкус. Русский султан доходчиво объяснил, кого можно убивать, кого нет. Строительный отряд расчищал землю. Вчера Свангбе выбрал хорошее место для строительства редута. Он был лучшим строителем среди народа Зулу, но Степан Каломейцев научил их строить по-новому. Этот способ назывался «бетон» — известь смешивается с песком и галькой. Такие стены легко строить, и они успешно противостоят пушечным ядрам. Этот редут будет строить его ученик из племени малави, другие редуты строят ученики из племен банту и готтентотов.

6 Крит

Середина апреля. Скоро Ладога и Финский залив очистятся ото льда и можно будет выводить эскадру в море. Четырех башенные броненосцы серии «Смелый» с утра до вечера проходят ходовые испытания. Моряки в восторге, корабли устойчиво держат скорость восемнадцать узлов. Орудия заряжаются с казенной части, дальность стрельбы — двенадцать километров. Корабли Тихоокеанской эскадры серии «Твердый» заканчивают швартовые испытания. Это уже океанские корабли, мощные орудия с дополнительными казематными батареями. Флот становится все более похожим на флот XIX века. Осталось докопаться до технологии капсюля и доработать взрыватель. Но в этом вопросе он больше не помощник, все свои знания он давно выложил. Теперь надежда на специалистов по практической и теоретической химии.

Парусные корабли Балтийского парусного флота проданы. Основными покупателями выступили Дания, Швеция и Пруссия. Почти все европейские страны изъявили желание купить что-то из русского парусного флота. Даже Польша, несмотря на тяжелые проблемы, купила три корабля. По поводу продажи парусного флота Потемкину пришлось выдержать бой в Сенате. Большинство депутатов были против продажи кораблей Они не могли оценить преимущество броненосцев. Простая статистика замены сорока семи парусных кораблей на девять пароходов сметала все прочие доводы Говорить с трибуны о колоссальных возможностях новых кораблей невозможно. Это сразу станет известно потенциальным покупателям парусников, что в лучшем случае собьет цену. Пришлось Потемкину провести серию закулисных разъяснений. Сенат одобрил сделку с формулировкой: «В связи с большими расходами в русско-турецкой кампании».

В Петербурге Сергей был сразу после приезда с юга.

Нанес официальный визит к Потемкину.

— Война с Турцией затягивается. Мы захватили все основные стратегические крепости, но турки упорно стараются все вернуть обратно.

— Надо найти еще одну болевую точку, которая заставит султана искать мира.

— Уже нашли. Армия ударит на Османию и Искендерун. Выход к Средиземному морю отрежет Турцию от основной территории.

— Что с персидскими войсками?

— Пока помощь не велика. Новый шахиншах развернул свои войска на Сирию и прикрывает наши тылы.

— В стратегическом планировании я не советчик.

— До этого ты давал толковые советы. Да ладно, ты берешь линейный полк с пушками и казачьим полком.

— Я? Да какой с меня прок?

— Берешь новые броненосцы и захватываешь Крит, Не отпирайся! Сам хвастал, что Крит легко взять, вот и бери.

Сергей тяжело вздохнул. Потемкин прав, было дело, давал военные советы вселенского масштаба. Но тогда было просто, он знал историю русско-турецкой войны.

Хорошо знал Крым, который вдоль и поперек изъездил на своей машине. Сейчас все совсем иначе, война идет в верхнем течении рек Тигр и Евфрат.

Другой визит был к Михаилу Михайловичу Алексееву; его дядю избрали председателем Сената. Далее были рутинные визиты к его «ставленникам», коих оказалось более двадцати процентов от общего числа сенаторов. Первые десять лет работы Сената — это период становления, и о партийных вопросах говорить рано.

«Проталкивание» законов и решений обеспечивают рядовые клерки Тимофея. На первом этапе достаточно декларировать создание «Партии справедливости».

Визиты к Голицыну и Строганову проходили в деловой обстановке. Компаньонов по маньчжурскому походу интересовало строительство железной дороги. Тимофей со своими молодцами сумел запатентовать идею железной дороги. Но проблемы компаньонов была в самих рельсах и паровозах. Поэтому они просили Сергея построить свои заводы для проката рельсов и изготовлению паровозов и вагонов. Масштаб предполагаемого строительства настолько поразил Сергея, что он даже забыл спросить про рабочие руки. Осилить две тысячи километров от Новокузнецка до Москвы совсем не просто и отнюдь не дешево. Однако!

Надо поговорить с Тимофеем и более тщательно оценить финансовые возможности Голицына и Строганова. Естественно, что Сергей не мог стоять в стороне от данного проекта и предложил создать РусскоСибирскую железнодорожную компанию. Его люди заканчивают строительство моста через Днепр, их опыт поможет при строительстве моста через Волгу. Кроме этого он может поставлять экскаваторы. Одним словом, свою треть доли можно легко осилить.

Ещё одна проблема на голову Тимофея. Решили строить заводы в Екатеринбурге и Челябинске, неожиданностью оказалась доступность рабочей силы. Сибирские и алтайские заводы имели в достатке татар и казахов, которые охотно уходили из степей.

От Петербурга до Новой Ладоги доехали за три часа, мост еще строился, и через Волхов перебирались на лодках. Часть слуг, взяв шесты, со смехом и шутками перепрыгивали с льдины на льдину, порой подтягивая поближе настоящие ледяные поля. Только Алиф взволнованно ходил вдоль берега, он впервые видел ледоход.

— Алиф, подойди ко мне, — позвал Сергей.

— Слушаю тебя, барин.

— Бери шест, мы вдвоем переплывем на другой берег.

— Я боюсь, лед раздавит шлюпку.

— Лед не может раздавить шлюпку, лед неподвижен относительно воды. Садись в шлюпку и отталкивайся от льдин, как от земли, вместе мы быстро доберемся до другого берега.

Через час личный поезд графа Алексеева прибыл в Сясь.

В Петербурге Сергей впервые увидел результат совместной работы Института художественного проектирования и технического рисования и Центрального конструкторского бюро. Итогом совместной работы был паровоз и вагоны. Паровоз, со скошенной назад кабиной машиниста и скошенной трубой, показался Сергею смешным, но всем остальным очень понравился. Вагоны нареканий не вызывали, все было функционально и продуманно. Проектировщики учли все инструкции графа Алексеева.

До выхода эскадры оставалось не более двух недель три броненосца, три барки типа «Панацеи» и последние четыре «богини» — «Адония» «Ариэль» «Аренда» и «Амальтея». Тринадцатый линейный полк и десять казачьих сотен с пятью десятками пушек ждут посадки в Кронштадте. Войска погрузятся на четыре океанских парохода и пассажирский лайнер. Этот лайнер был гордостью Сергея. Результат совместного с Евстафием Петровичем проектирования. Первоначально главный строитель не мог понять основной идеи проекта. Наконец, уловив смысл, привлек к проекту лучших конструкторов. Лайнер уже прошел испытания и стоял на рейде Петропавловской крепости. Конечно же он вызвал большой интерес, и невские лодочники организовали экскурсии вокруг корабля. Дворянам разрешали подняться на борт, они ахали от восторга, проходя по салонам и каютам «люкс».

Корабль строился для работы на линии Севилья — Гавана — Тампико. Билеты давно раскуплены благодаря стараниям Габриеля Гильена. Управляющий всеми делами в Испании сумел хорошо организовать рекламу. Еще три почтово-пассажирских судна встанут в строй осенью.

Они начнут работать на линии Лиссабон — река Амазонка до перуанского порта Икитос, Лиссабон — порты Бразилии. Последний будет держать линию от Севильи до Аргентины, с заходом в порт Росарио. Тем не менее первые в истории морские пассажирские суда построены в России. Получены и первые заказы на строительство новых пассажирских пароходов. Англия и Франция заказали по судну, но по техническим условиям заказа это были скорее войсковые транспорты.

Перед дворцом появился фонарщик и начал снимать керосиновые фонари. Сергей позвонил в колокольчик.

— Глаша, — сказал он служанке, — вели накрывать завтрак.

В спальню вошел цирюльник, и начался утренний моцион. Во всех своих дворцах граф Алексеев ввел сервис пятизвездочной гостиницы. По традиции за завтраком собрались все участники второй экспедиции в Африку. Сергей намеренно пригласил всех в свой дворец, регулярно встречаясь и проводя совместно свободное время, легче обсудить как можно больший круг вопросов. Вторая африканская экспедиция выйдет из Петербурга по готовности броненосцев Тихоокеанской эскадры. Сергей планировал после взятия Крита направиться в Павловск, после чего двинуться с экспедицией в Гану на поиски золотоносных месторождений.

Сегодня последний день в Сяси. Завтра на «Аренде» он отправится в Амстердам, где проведет деловые встречи. Кроме этого прочитает в университете лекции по математическому анализу и векторному анализу. Так долго игнорировать приглашения европейских университетов уже неприлично. Встреча со Средиземноморской эскадрой назначена в Мелиле, где Сергей хотел увидеться со своими друзьями, Исмаил Шейхом и Капудан пашой аль-Сарддидином. За завтраком разговор шел об истории Греции и греческих статуях. Дворцы Сергея уже заполнены античными скульптурами. Ловкость Моисея Мертеля позволила получать не только древние греческие статуи. Он сумел, благодаря египетским компаньонам, устроить во дворцах египетские залы со сфинксами, кошками и странными статуями.

Карета мягко катилась по асфальту — производство керосина и смазочного масла выдавало в остатке битум. Соответственно Сергей немедленно приступил к изготовлению асфальта. Создание покрышек и камер для колёс стало побочным эффектом освоения каучука.

Каучук требовался для воздушных и гидравлических шлангов. Неожиданно голландская Вест-Индская компания передала графу Алексееву всю территорию Гвианы. Компания была заинтересована вовлечь его в бизнес на Гвиане. Эта богатая золотом долина с многочисленными реками и водопадами простиралась между Венесуэлой и Бразилией. Соответственно Франция и Англия уже не раз пытались захватить один из трех портов Гвианы. Но пока голландцы успешно отбивались.

Еще один компаньон усилит колониальную армию. Поэтому Вест-Индская компания отдала все земли Гвианы. Компания оставила за собой золотые прииски и разработанные сахарные плантации.

Неожиданный подарок являлся одной из причин, побудивших Сергея провести в Амстердаме дополнительные переговоры. Никто просто так ничего не подарит. Узнав о подарке, Сергей немедленно приказал отправить в Гвиану не менее тысячи негров. Каучуковые плантации еще надо создать. Найденные дикорастущие деревья — это не плантация. Обученных специалистов надо вернуть в Африку и там заняться новыми плантациями. В Африке подходящий климат, а потребность в каучуке будет расти из года в год. Захват Цейлона значительно повысил рейтинг Сергея в Ост-Индской компании. За подарком Гвианы могут скрываться военные амбиции или желание сесть ему на шею. Страсть к мировому господству началась не с Гитлера и не закончилась им. Только Сергея не интересовала столь величественная тема. В мировом господстве больше минусов, чем плюсов.

Карета быстро доехала до экспериментального пирса сясьской верфи. Здесь проводились натурные испытания гребного винта. Собственно сам гребной винт испытания уже прошел, оставалась проблема с дейдвудом. Дейдвуд^[46] продолжал течь, и Сергей предложил новую систему смазки и охлаждения подшипника дейдвуда.

— Доброе утро, хозяин, — к Сергею подошел главный строитель, — мы готовы.

— Тогда запускай. Как идет строительство новых стапелей?

— Экскаваторы роют котлованы, заодно сами проходят испытания, но производство экскаваторов ты у нас забери.

— Боишься не осилить?

— Это не наше, тем более что ты закладываешь эти огромные стальные корабли-кабелеукладчики. На кой эти корабли тебе сдались?

— Кабельная связь очень выгодное дело, вот в конце мая включат у тебя телеграф, и ты сам поймешь, зачем эти корабли.

Граф Алексеев провел на верфи целый день, завтра снова в море.

Лошадь вяло тянула сани, Мундзур Бейдаглари ехал за женами. Дорогу через перевал мимо датской крепости Нео давно прозвали «дорогой невест». Обустроившись на новом месте, отряд адмирала Хаки Котлу приступил к решению женской проблемы. Как объяснил хозяин, за перевалом живет много незамужних женщин.

Соответственно поиск жен следовало совместить с изучением местности и имеющихся дорог. За перевалом к потенциальным мужьям относились благосклонно. Какая женщина не захочет уехать к мужу в спокойную и сытую жизнь? Дорога получила свое название, когда одна из женщин, устав от побоев мужа — солдатаинвалида, забрала своих пятерых детей и ушла за перевал. В январе она вернулась в деревню и сманила с собой еще восьмерых женщин. С тех пор пошла слава о заботливых мужчинах за перевалом. Мундзур Бейдаглари должен найти пять женщин. Трех жен он возьмет себе, а двух женщин просили друзья.

Пресс с шипением вдавил кусок кожи. Командир первой дивизии «африканских казаков» наблюдал за изготовлением кожаных доспехов. Третий полк выбрал тисненый рисунок в виде морды льва с покрашенными красной глазурью глазами. Андрей Палагин не уставал удивляться знаниям и предвидению графа Алексеева.

— Какой может быть прок с кожаных доспехов? спросил он графа в прошлом году.

— Кожаные доспехи с успехом применяли пять тысяч лет, — ответил граф Алексеев.

— Но это были дикие времена!

— Нет, это в Европу пришли дикие люди, которые по-настоящему ничего не знали и не умели. Кожа некоторых животных достигает толщины одиннадцать сантиметров.

— Не может быть!

— Не только может, но и есть. Кожа буйвола на спине семь сантиметров, и греческая, и римская армии использовали доспехи толщиной два с половиной сантиметра.

— Тогда почему европейцы не делали кожаных доспехов?

— Потому что не умели, варвары дошли до Туниса и не оставили для себя ни одного живого учителя. Всех убили и все разрушили.

— Но потом европейцы научились делать хорошие кольчуги.

— Кольчуга неудобная, но другой защиты не знали.

Кузнецы, обстукивая проволоку на «холодную», меняли структуру металла. Потом связывали такую проволоку в кольца.

— Почему ты говоришь, что кольчуга неудобная?

— Надень пуленепробиваемую рубаху, а я в тебя выстрелю.

— Понятно, рубаха вместе с пулей войдет в тело. Почему В России не применяли кольчуг?

— Московская и тульская руда другого качества. Эта руда позволяет делать пластины для доспеха. Обычный русский доспех состоял из трех слоев тонких пластин.

Андрей Палагин посмотрел, как рабочие достали готовый панцирь из красной кожи толщиной три сантиметра.

Амстердам забрал у Сергея десять дней, и эти дни были отданы университету. Цикл лекций он прочитал за неделю. Деловые переговоры велись до и после лекций. Последнюю лекцию он завершил демонстрацией телеграфа. Что тут началось! Начало было таким же, как и в свое время в петербургской академии.

— Уважаемый граф, а как вы можете преобразовать буквы в электрический сигнал?

Сергей написал на доске азбуку: А — точка и тире, и далее весь алфавит. Был океан вопросов, но в Петербурге у Сергея было время, и он потратил на представление телеграфа две недели. В Амстердаме времени не было, и он выделил на эту тему только дополнительный день. Но банки и бизнес сразу поняли, в чем выгода изобретения, последующие два дня прошли в деловых проектах.

Управляющий делами в Испании встретил графа Алексеева на причале. Они дружески обнялись:

— Скорее садитесь в мою карету, — сказал Габриель Гильен, — все гости в сборе и с нетерпением ждут вашего приезда.

— Прикажите кучеру запрячь лошадей в другую карету, — и Сергей показал на выгружаемую с судна карету.

Дорога до дома проходила под непрерывные восторги Габриеля Гильена, который был в восхищении от новой кареты. После короткого формального знакомства граф Алексеев был вовлечен в ознакомительно-деловые разговоры. Его роторные прессы фактически монополизировали переработку кубинского сахарного тростника Многие промышленники пытались освоить лицензионный выпуск таких прессов. Но, не имея нужных технологий, получали низкокачественную продукцию. Русские заводы графа были перегружены заказами внутреннего рынка. Испанская бизнес-элита пыталась решить проблему через личное знакомство.

Стремительный захват португальской колонии на Цейлоне привлек дополнительное внимание и желание вовлечь графа Алексеева в освоение испанских колоний. Сильный и удачливый партнер нужен всем.

Тем более что золотые прииски на реке Сакраменто за первые три месяца дали тридцать восемь тонн золота.

Транзит через Мексику золота с приисков Клондайка составил более двухсот тонн в год. На серебро испанцы не обращали внимания. Любое количество серебра, по сравнению с тысячами тонн из Мексики или Южной Америки, никого не могло впечатлить. Были осторожные попытки узнать о причастности графа к неожиданному захвату порта Дурбан.

— Господин граф, как вы оцениваете шансы Англии в войне против Индии? Англичане потеряли единственный транзитный порт.

— Я полагаю, что у англичан только один шанс. Это мир с Голландией, что даст возможность использовать Капштадт как транзитный порт.

— Но мы можем купить у негров еще одну гавань, — среди присутствующих были и англичане.

— Арабы легко захватят и этот город.

— Арабы захватили Дурбан по вине командира гарнизона. Он, имея три пехотных полка, не смог справиться с одной тысячей дикарей, не имеющих пушек и ружей.

— У вас есть сведения, откуда взялись эти кочевники?

— По нашим данным, дикари имеют поддержку в Капштадте, а пришли они, вероятно, из Дар-эсСалама.

— Интересная новость. Я планирую поход в Африку и могу переговорить с аборигенами. Возможно, удастся купить город. Англия и Россия — союзники, и ваши корабли снова смогут заходить в Дурбан.

Результат «бизнес-вечеринки» заставил Сергея пересмотреть некоторые планы. В первую очередь выяснилась причина, по которой Ост-индская компания дарит Гвиану. Англичане подготовили операцию по захвату этой колонии. Отправление английских частей из Северной Америке на юг — вопрос времени.

Курс лекций в университете Севильи занял восемь дней. Сергей прочитал лекции по дифференциальным уравнениям и теории вероятности. Не следует путать с теорией относительности, в которой первый эмигрантантифашист описал теорию Галилея формулами Лоренча. Теория относительности имеет практическое применение только в Голливуде…

Демонстрация телеграфа привела к ожидаемому ажиотажу. Испания больше всех европейских стран была заинтересована в дальней связи. Заключительный цикл лекций был в Сарагосе, где расположен старейший университет в Европе. Здесь были прочитаны лекции по термодинамике и электродинамике. По завершении лекций графа Алексеева пригласили в Мадрид, где ему был оказан пышный прием. Сергей по совокупности своих владений на Кубе получил титул графа и орден «Золотой лев». Явно просматривалось желание правительства привлечь графа Алексеева на свою сторону.

Неожиданно свалившееся испанское гражданство открывало новые возможности, которые следовало продумать и обсудить. Но в голове вертелась только одна мысль — о Панамском канале.

В Мадриде произошла встреча с послом Турции, который после некоторой заминки спросил:

— Господин граф, Османская империя владеет большими территориями. Мы очень заинтересованы в телеграфной связи.

— Я очень сожалею, господин посол, но в данный момент я нахожусь на военной службе у ее величества.

Давайте перенесем наш разговор на конец года, когда я выйду в отставку. Заранее могу сказать, что ничего не имею против создания телеграфной связи на территории Османской империи.

— Я могу сообщить султану о вашем согласии?

— Безусловно, но работы начнутся не раньше, чем сам выйду в отставку.

— Еще один вопрос, вы на военной службе, следовательно, ваши корабли не будут заниматься пиратством в Средиземном море.

— Я на военной службе и пиратскими захватами заниматься не могу. Но корабли пиратской эскадры имеют своих капитанов.

— Я даже не знаю, будет это для Турции лучше или хуже.

Андреевские флаги на «богинях» и «бабочках», как прозвали моряки корабли типа «Афина» и «Панацея», общию картину на Средиземном море никак не изменят Пиратский корабль забирает добычу себе, военный корабль сдает добычу в казну. Проигравший в любом случае только теряет. Но Моисей Мертель сумел превзойти все мыслимые варианты. Этот прохиндей договорился с турецкими купцами на треть товара. Теперь купцы при загрузке или при выгрузке корабля просто отдают оговоренную дань. Даже при перевозке военных грузов или товаров самого султана. Об обмане не могло быть и речи, «управляющий Средиземным морем» имел все возможности поймать и жестоко наказать наглеца. Все хорошо знали, что пираты способны разграбить любой порт. Самое забавное, что данное соглашение привело к снижению рыночных цен. Так что сейчас «богини» и «бабочки» осуществляли акции устрашения, патрулируя у крупных портов или в проливах.

Пиратство поднялось на новый уровень. Сейчас настал период организованного рэкета.

Карл III Бурбон принял графа Алексеева в Мавританских садах:

— Подходите, уважаемый граф, мне приятно вас видеть.

— Спасибо за оказанную честь, ваше величество.

— Не надо благодарностей, вы сочетаете в себе все лучшие качества дворянина. Советник сказал, что вы пришли с просьбой.

— Да, ваше величество. Ваши колонии на западе Америки труднодоступны, и я осмелился предложить план строительства канала из Карибского моря в Тихий океан.

— Весьма полезный проект, но мои ученые и инженеры говорят, что строительство канала по реке Сан Хуан и далее через озеро Никарагуа практически невозможно.

— Они правы, ваше величество, я предлагаю построить канал между портами Коломбо и Бальбоа.

— Где это?

— Там же, в Колумбии, практически самое узкое место. Предположительно длина канала будет шестьдесят километров.

— Что вам необходимо?

— Ваше разрешение.

— Мое разрешение, и все? У вас достаточно денег?

— Нет, ваше величество, но я хочу объединиться с заинтересованными людьми в Испании и Голландии.

Карл III Бурбон поморщился. Ему явно не понравилось подобное предложение.

— При достаточном финансировании вы способны построить канал сами?

— Да, ваше величество, если вы позволите привлечь к работе необходимое количество рабов.

— Сколько времени потребуется на строительство канала?

— По моим расчетам, канал будет готов через десять лет.

Французы и американцы строили этот канал более сорока лет. Но Сергей не собирался возводить огромные шлюзы для авианосцев. Главное — заложить потенциал для дальнейшего развития, чего не было сделано при строительстве в начале XX века. Канал стал мал для судов торгового флота уже в конце XX века.

— Когда вы сможете начать строительство?

— Сразу, как получу ваше разрешение.

— Без проекта?

— Проектные работы займут около двух лет, но пятидесятиметровый холм Милафлорес придется срывать в любом случае. Зачем попусту терять время?

— Вы правы. Что еще вам надо?

— Враги Испании обязательно захотят захватить канал. Я прошу вашего разрешения построить необходимое количество равелинов и разместить в них гарнизоны и пушки.

— Разумная предосторожность. Что ещё?

— Зона канала должна быть в прямом подчинении короля. Генерал-капитан Колумбии не вмешивается в строительство и эксплуатацию.

— Да будет так! Вы получаете наследное право на эксплуатацию канала. Вы освобождаетесь от всех налогов с передачей этой привилегии по наследству. Вы получаете наследное право оставлять себе все золото с рудников Сакраменто.

Граф Алексеев глубоко склонился в благодарственном поклоне. Еще бы не склониться! Пожалованная королем привилегия приведет Россию к переизбытку золота. Он начал разработку только одного прииска, на реке Сакраменто. Американцы сокрушили Скалистые горы только для того, чтобы добраться до этих приисков с востока. Тысяча тонн золота в год! До сегодняшнего дня прииски Калифорнии продолжают работать с ежесменной добычей в десятки тонн золота. Построить канал совсем не трудно. Долину между океанами надо перегородить дамбами со шлюзами. Стекающие с гор Реки заполнят долину. Потребуется срыть только один холм. Традиционная русская технология ряжевых заграждений позволит все сделать достаточно быстро и дешево. О Долговечности можно не беспокоиться. Форты Кронштадта стоят более трехсот лет. Даже советский период не разрушил, только на стенах фортов выросли деревья. Придется снова озадачивать Тимофея. Подготовить ему письмо с генеральной схемой канала и общим техническим заданием. Шлюзы сделать по традиционной голландской схеме. Сам канал строить так же дешево и прагматично, как построен Кильский канал. Самый короткий в мире канал американцы сумели построить очень неудачно. Изобилие ненужных инженерных игрушек сделали канал проблемным для судов и капитанов. Золото Сакраменто позволит построить и Панамский канал, и Беломорско-Балтийский канал Модернизировать Волго-Балтийский канал и даже построить прямой Волго-Донской канал, и при этом останется еще очень, очень много денег. Пора закладывать завод по серийному строительству экскаваторов.

На южном берегу Гибралтарского пролива в местечке Сеута в торжественном построении стоял маленький полицейский гарнизон. Напротив полиции ровными шеренгами выстроились артиллеристы береговых батарей и равелинов. Сбоку со своими экипажами стоял адмирал Азид Шериф. Его моряки выделялись роскошными одеждами и золотыми украшениями. Среди гостей выделялся эмир Марракееш со своим младшим сыном Исмаил Шейхом. Площадь окружала огромная толпа жителей. В центр построения вышел граф Алексеев:

— Объявляю эти земли собственностью ее величества императрицы Екатерины Второй и нарекаю город именем Петропавловск.

Солдаты дружно закричали «ура», градоначальник ас-Сахра торжественно поднял флаг России. Сергей привычно отдал честь флагу, полковник Вознесенскии повторил приветствие.

— Решением Сената городу дано право торговли без таможенного надзора, паспортный контроль требуется только для расследования преступлений.

Торговцы, купцы и другие жители города по-разному приветствовали эту новость. Одни что-то радостно кричали, другие крестились, третьи воздавали хвалу Аллаху, только Моисей Мертель молча прижимал к груди Талмуд.

Адмирал Азид Шериф пригласил графа Алексеева с гостями и офицерами в свой дворец. Из всех крупных строительств завершено было только здание на улице Удачливых Мореходов, где стояли настоящие дворцы. Азид Шериф и его офицеры не скупились, и улица поражала роскошными дворцами. Было готово и здание Тульского банка оружейников. Банк архитектурно напоминал римский собор Святого Петра. На километры раскинулся гостиный двор с огромным базаром. Привычно под навесом сидели работорговцы, в России крепостное право не отменено, значит, не отменена и работорговля. Управляющий Петропавловском Владимир Широков выразил по этому поводу сомнение:

— В России уже все признаки того, что последняя категория крестьян скоро получит свободу. Мы можем потерять доверие арабов, если выгоним хоть одного работорговца.

— Построй «Сад гурий» — длинную улицу, которая будет выходить за границу города, объявим это место «нейтральной» полосой.

— Прекрасная идея, конструкторское бюро обещало первый трамвай через два года, вот и пустим трамвай через «Сад гурий».

С дворцом графа Алексеева зодчие явно перестарались. Начав строительство на берегу Средиземного моря, они создали настоящий дворцовый комплекс. Но отделка даже центрального здания была далека от завершения. Адмирал Азид Шериф принял гостей с поистине восточным радушием, стараясь угодить каждому приглашенному. Столы поражали изысканностью блюд.

Национальная арабская музыка создавала органичный фон, не привлекая к себе внимания.

— Какие у тебя планы, хозяин? — спросил Азид Шериф — Я немного отдохну в твоем доме, затем уеду в Мелиль к Исмаил Шейху, надо оговорить деловые детали с его отцом.

— Я спрашиваю не про это. Ты ведь вернулся для войны, нужны ли тебе наши жизни?

— Вы мне нужны живыми. От этого больше пользы, скоро в Петропавловск за углем зайдут железные корабли, посмотри на них.

— Люди много говорят о твоих железных кораблях на Черном море. Будет интересно их осмотреть.

— У тебя есть еще пять лет для грабежа английских кораблей. Но помни, обе крепости уже известны. Можешь нарваться на карательную экспедицию.

— Ты сам знаешь, что вокруг крепостей мангровые заросли и с суши нас не взять. А в море мои пираты пе ретопят и сотню этих неповоротливых кораблей.

— Англичане могут прислать паровые корабли. Поэтому и прошу внимательно осмотреть мои броненосцы. Надо найти слабые места.

— Что-нибудь придумаем. Мои негры — отчаянные и веселые ребята, и соображают они быстро.

Эмир Марракееш выехал с друзьями в сопровождении сотни всадников. Никакой угрозы нападения не могло быть. Положение обязывало иметь не меньше сотни личной охраны. Эмир с младшим сыном и графом Алексеевым ехали посмотреть на строительство металлургических заводов.

— Уважаемый друг, — обратился эмир к графу, — я так и не понял причин, по которым ты не захотел строить заводы на берегу Средиземного моря.

— Ваше величество, тебе, как арабу и мусульманину, это трудно понять. Здесь, на побережье Средиземного моря, будут собираться для отдыха русские люди.

— Но собираться можно в других местах, долина между горами, на мой взгляд, намного лучше подходит для отдыха.

— Но, отдыхая, люди будут совершать купание в море.

— Купание в море? Это какой-то языческий обряд?

— Ты прав, этот обряд сохранился в России с давних времен. Вода у нас холодная, вот я решил помочь людям. На берегу уже строят дома и разбивают сады.

— Но в твой город долго ехать.

— В Мелиле ты увидишь специальный пассажирский корабль, который придет из Петербурга за пять дней.

— Ты повезешь моего сына на этом корабле?

— Нет, мы с Исмаил Шейхом поедем в Россию через год.

Эмир Марракееш благодарно взглянул на графа.

Судьба подарила ему дружбу с этим мудрым юношей.

Благодаря графу Алексееву эмир захватил богатые золотом земли. Строительство заводов позволит эмиру покупать у графа самое современное оружие.

Сергей пробыл в Мелиль только четыре дня, но это были четыре дня отдыха и неги. Неторопливые беседы в саду у фонтана сменялись такими же неторопливыми беседами во время верховых прогулок по окрестным садам. Город значительно изменился. В первую очередь потому, что стал перевалочной базой пиратов и контрабандистов. Здесь был обычный базар, товары с кораблей никто не продавал и не покупал. Но огромное количество грузов свозили на склады, затем грузили на другие корабли. Сведущие люди пили под навесами марокканский чай и неторопливо вели подсчеты. Часть грузов увозили караваны верблюдов. Но золото за товары караванщики отдавали в Петропавловске.

Граф Алексеев получил приглашение из Алжира Эмир Дей аль-Сарддидин организовал переворот и занял трон. Пиратская вольница хорошо пополнила карманы бывшего адмирала. Острый ум и трезвый расчет позволил скинуть жадного и ленивого предшественника. Вполне понятно, что пренебрегать новыми возможностями никак нельзя, и Сергей отправился в порт Алжир. Встреча была помпезной.

— Рад тебя видеть, уважаемый друг, — обнимая, сказал Дей аль-Сарддидин.

— Рад твоему успеху, ваше величество.

— Брось ты, без тебя я не смог бы даже близко подойти к трону.

— Здесь ты не прав. Тебя привела на трон дальновидная политика и правильная оценка ситуации. Здесь только твоя личная заслуга.

— Мне трудно судить, в чем я не прав. Только без твоего содействия я не смог бы захватить трон.

— Наше взаимное сотрудничество приносит плоды не только тебе, но и мне.

— Турецкие войска, как ты и предсказывал, выходят из Египта.

— Спасибо за хорошие новости, эмир мамелюков остался без поддержки Стамбула.

— Паша Мухаммед Али ищет помощи и оружие, иначе ему не прорваться в Каир.

— У меня есть и ружья, и пушки. Сейчас это оружие продается повстанцам в Америку Пусть твои люди скажут его величеству, что я готов ему помочь.

— Что ты требуешь взамен?

— Паша Мухаммед Али может дать мне только два вида оплаты. Продать стокилометровую полосу Синайской пустыни от Суэцкого залива до Средиземного моря и хлопок.

— Это хорошо, что ты не требуешь золота и серебра.

Но зачем тебе пустыня?

— Глупо помогать ему за деньги, у него нет золотых и серебряных рудников. Земли Синая мне нужны для строительства крепостей.

— Ты хочешь построить крепости между Красным и Средиземным морями?

— В первую очередь я построю крепости, это послужит дополнительной защитой от турецкого вторжения.

Строительство Суэцкого канала для России не выгодно. Железная дорога через Персию и дальше в Россию принесет экономические и политические дивиденды. Суэцкий канал нужен только Турции, которая до начала XX века была гарантом независимости арабского мира. Причем независимости от Персии, а не от Европы. Европейские армии были еще слишком слабы, чтобы противостоять туркам. Оттоманская империя захватила исконно персидские территории, и война между этими странами была долгой и кровавой. Европа отбивалась от турецкой экспансии, а Турция отбивалась от Персии. Европа была еще очень слаба и рухнула бы перед Турцией, не будь с востока давления Персии.

В Алжире встретились две эскадры, Илларион Афанасьевич Писарев возвращался на отдых в Сясь. Его эскадра вернется в октябре, после ремонта кораблей и отдыха экипажей. Затем уйдет на отдых эскадра Семена Афанасьевича Писарева. Эта вернется в Средиземное море только следующей весной. Эскадра из трех броненосцев, четырех «богинь» и четырех «бабочек» стояла в Алжире на почетном месте. Грузовые пароходы и пассажирский лайнер вместе с броненосцами вызывали всеобщее восхищение. Граф Алексеев дал на борту лайнера банкет по случаю присвоения ему адмиральского звания. Сенат принял решение уже после отъезда Сергея, и указ был доставлен капитаном лайнера. Вместе с указом граф Алексеев получил много поздравительных писем, в том числе отЕкатерины, Павла и Потемкина.

Сергей показывал корабль эмиру Дей альСарддидину, который не скрывал своего восхищения отделкой салонов и кают.

— Такого прекрасного корабля я не видел даже в своих снах. А ты его построил для перевозки обычных пассажиров.

— Для обычных пассажиров каюты и салоны намного ниже. Здесь будут жить богатые пассажиры.

— На этом корабле путешествие никому не будет в тягость. Ты предусмотрел все, включая музыку — Чтобы заработать деньги, надо приложить сил и энергии не меньше, чем для сражения с врагами.

— Возможно, ты прав, но воевать мне привычнее.

— Скоро у тебя будет хорошая возможность прославить флот Алжира.

— Откуда ты знаешь? Или опять что-то придумал?

— Ничего нового, я веду эскадру для захвата Крита.

— Крит взять не трудно, на острове гарнизон не более пяти тысяч солдат. Султан не разрешает своим военным кораблям вступать в бой против тебя. Так что турецкого десанта не жди. Но почему ты решил, что будет работа и моим морякам?

— Как только в Европе узнают про взятие Крита, пошлют свои эскадры в Средиземное море, захотят прихватить еще остров или часть берега.

— Я встречу этих шакалов. Как только узнаю про твою победу на Крите, сразу отправлю адмирала в Стамбул за помощью.

— Можешь гарантировать султану, что я пропущу турецкую эскадру. Если они не мешают мне, то я не буду мешать султану.

Наконец эскадра двинулась на Крит. Тот, кто владеет этим островом, держит в своих руках всю средиземноморскую торговлю. Та же Венеция в своей борьбе против Греции финансировала крестоносцев только ради Крита. «Вы захватываете для нас Крит, мы даем деньги на крестовый поход». Крестоносцы имели смутные представления о географии, поэтому на всякий случай захватили и Крит и Кипр. Предводители крестоносцев Филипп II и Ричард Львиное Сердце решили сделать венецианскому дожу подарок и взять больше денег. Но Кипр не имел стратегического и военного значения. Венеция за него платить не собиралась, пришлось вернуть остров Византии.

Во время крестовых походов потомки варваров своей бессмысленной жестокостью восстановили против себя всех арабов. Крестоносцы начали уничтожать евреев, ибо, по догме католической веры, евреи виновны в смерти Иисуса. В результате евреи бежали из Палестины. Крестоносцы разграбили все христианские святыни и выкопали на Голгофе Крест. Все это бесследно исчезло, желание доставить святыни в Рим и Венецию привело к тому, что святыни не достались никому. В конечном итоге крестоносцы подписали себе смертный приговор. Арабы равнодушно смотрели на возню европейцев в Палестине. Мусульмане были заняты войной за Египет.

Но однажды арабский отряд, убегая от египетских войск, попросил укрытия в Иерусалиме. Их впустили в город, а ночью крестоносцы убили всех арабов Убили просто для того, чтобы ограбить. Закон гостеприимства был грубо попран, мусульманский мир возмущен Воины эмира Салах-ад-Дина немедленно осадили и взяли город. С того дня Палестина перешла под контроль Египта, а затем Турции.

Генерал Гайдар Али наблюдал за высадкой русских войск со стены старой греческой крепости. Города внутренней Турции не нуждались в крепостных стенах, а порты не имели береговых батарей. Зачем попусту тратить деньги, если Турция обладает мощным флотом и враги только у границ империи? Гайдар Али не мог и не хотел использовать эти развалины. Русского десанта никто не ожидал, вообще никакого десанта не ожидали, но генералу повезло. Три месяца назад корабли высадили в Ираклионе восемь пехотных полков. Войска перебрасывались из Египта на Черное море, но торговые корабли отказывались перевозить армейские части и полки застряли на Крите. Бездельничающие солдаты создавали проблемы, и генерал написал в Стамбул множество писем. Сегодня эти бездельники принесут славу Турции и ему, генералу Гайдар Али.

С кораблей организованно сходили солдаты, казаки выводили своих лошадей. Глупцы. Кавалерию на гористом острове использовать невозможно. Казаки небольшими группами разъезжались в разные стороны, видимо, на разведку — Что это? — спросил командир семьдесят третьего полка янычар.

Группа казаков сопровождала большой турецкий отряд.

— Они захватили всю городскую стражу.

— Стражники сами сдались, иначе греки их разорвут в клочья.

Первоначальный план уничтожения десанта полностью провалился. Сначала с двух сторон гавани по ставили четыре полка с пушками, в центре построили еще два полка и городскую стражу. Остальные войска оставили в городе как резерв, никто не знал, сколько у русских солдат и где они начнут высаживаться на берег.

В окружении боевых кораблей в гавань вошел лайнер. Корабли сразу открыли уничтожающий артиллерийский огонь. Солдаты в панике побежали. Их нельзя за это винить, от такого артиллерийского обстрела побежит любой. Турецкие пушки остались сиротливо стоять на своих позициях. С лайнера на причал повзводно выбегали русские солдаты. Эти небольшие отряды входили в город со всех сторон. Залазили на крыши домов и стреляли. Резервы попали под непрерывный оружейный огонь, нервы офицеров и солдат не выдержали.

Одно дело — стоять в строю напротив строя врагов. Но когда в тебя стреляют из окон, с крыш, когда пули летят со всех сторон, здесь растерялись и офицеры, и солдаты.

Русские взяли Ираклион через час после начала высадки десанта. Теперь генерал хотел определить общее количество русских войск и дать бой за городом. К заходу солнца ситуация прояснилась. Русских было очень мало, не более двух тысяч солдат и тысячи казаков.

Песчинка против войск Гайдар Али. Тем более что казаки с греческими проводниками куда-то ушли. Генерал решил разделить свои войска на две части и перекрыть Дороги на запад и на юг. Других дорог нет, если русские попытаются атаковать по одной из дорог, то вторая половина его войск ударит русским в тыл. Единственное, что генерал не увидел, это количество русских пушек, которые выгружались уже в темноте.

Ночью оба турецких отряда подверглись нападению казаков, которые маленькими группами расположились в горах. Не успело солнце скрыться, как со всех сторон раздались выстрелы. Сначала солдаты ротными колонами пытались выбить казаков со склонов гор. Но результаты были плачевны. По мере приближения солдат маленький отряд из двух-трех казаков уходил. Сами солдаты попадали под фланговый обстрел других отрядов.

За ночь войска потеряли более тысячи человек. Голодные и не выспавшиеся солдаты хмуро смотрели на своих офицеров.

Со стороны южной дороги послышалась артиллерийская канонада. Генерал Гайдар Али приказал строиться и полковыми колонами идти к месту боя.

— Сейчас мы зажмем этих недоумков с двух сторон.

— Эфенди, эфенди, — к генералу бежал лейтенант замыкающего полка, — на нас напали казаки!

— Сколько их?

— Две сотни.

— Две сотни казаков атакуют девять тысяч пехоты?

Гайдар Али поднялся на склон горы, чтобы рассмотреть замыкающий полк. Увиденная картина генералу совсем не понравилась. Две сотни казаков ехали шагом за дальностью ружейной стрельбы. Солдаты последних шеренг нервно оглядывались на казаков. Надо что-то делать. Глупо останавливать весь полк или даже один батальон. Но и терпеть такое наглое преследование нельзя.

Ситуация разрешилась помимо воли генерала. Казаки подняли ружья, грянул залп. Гайдар Али слышал рассказы о русских ружьях. Результат залпа полностью подтвердил самые жуткие ожидания. Почти две сотни солдат упали в пыль. Командир полка принял единственно верное решение. Полк остановился и развернулся фронтом на казаков. Но казаки тоже остановились и, зарядив ружья, повторили залп, затем снова залп Солдаты побежали. А что делать? Атаковать кавалерию смешно, стоять в роли мишени глупо.

— Я предлагаю построиться между склонами гор, — сказал начальник штаба.

— Наша задача — ударить в тыл русских войск, а не стоять поперек дороги, сдерживая две сотни казаков.

— Сколько у русских пушек?

Офицеры прислушались, канонада слилась в один мощный гул, так бывает, когда стреляет очень много пушек.

— Надо спешить на помощь, — сказал генерал, — быстрым ударом мы захватим русские пушки, и победа у нас в кармане.

Но события развивались по чужому сценарию. Подгоняемые выстрелами в спину войска почти бежали.

Все полковые колоны смешались в общую кучу. Солдаты старались пробиться вперед, прикрыть свою спину другими солдатами. В этом они видели свой единственный шанс спастись от пуль казаков. Гайдар Али смотрел на своих солдат с нескрываемым презрением.

Однако приказа восстановить полковые колоны не давал. Его устраивал такой темп движения. Надо спешить на помощь южной группе. Он уже понял, что основные силы русских на южной дороге. Здесь только небольшие силы, предназначенные для сковывания его войск.

Черный от злости генерал еще раз оглянулся, две сотни казаков охватили подковой замыкающих колону солдат. Казаки ехали шагом и стреляли, стреляли и стреляли. Дорога была усеяна трупами солдат, но еще больше солдат стояло на коленях с поднятыми руками.

Гайдар Али плюнул и выругался, эти дети свиньи не хотели воевать и не хотели умирать.

— У нас осталось не более четырех тысяч солдат — сказал командир двести двенадцатого полка.

— Русские пушки смолкли, — добавил начальник штаба.

— Вперед, только вперед!

— Наш маневр больше напоминает паническое бегство в никуда!

— Я сказал — вперед!

Дорога пошла под уклон, но солдаты неожиданно остановились, точнее, бросили ружья и сели на землю.

Замыкавшие колонну с поднятыми руками побежали к казакам. Впереди, поперек дороги, стояли пушки, а на склонах горы — шеренги русских солдат. Генерал Гайдар Али отстегнул свою саблю и поехал вперед.

7 Возвращение в Африку

Граф Алексеев закончил диктовать письма и пригласил в кабинет Юрия Рябова и Ицхака Риммера. Юрий назначен управляющим делами на острове, Ицхак возглавит местное отделение Тульского банка оружейников.

— Ну что, господа, освоились с возможностями острова?

— Какие здесь могут быть возможности? — грустно ответил Ицхак.

Сергей подошел к окну, посмотрел на дом губернатора. Над входом рядом с русским флагом висел голубой флаг с критским быком посередине. В порту пароходы грузили трофеи, лайнер ушел в Севилью, эскадра отправилась на патрулирование. Только «Пандора» ждала на рейде, адмирал Алексеев готовился к возвращению в Павловск.

— Каково твое мнение, Юрий?

— Остров может дать хорошее вино, ангорскую шерсть и оливковое масло, есть резон наладить сбор канифоли, смола здесь очень пахучая.

— Печально слышать такие слова от людей, которые Должны заблаговременно чувствовать деньги.

— ???

— Война с Турцией уже окончена! Султан вскоре будет просить мира! Взяв Крит, мы накинули Турции на шею петлю.

— Хозяин, а ты уверен?

— Готовьте оба порта как перевалочную торговую базу. Египетские, арабские и турецкие торговцы должны себя чувствовать здесь комфортно.

— Но греки не любят турок.

— Греки любят деньги, значит, будут содействовать развитию на острове торговли.

Взятие Крита в Петербурге отмечали с размахом, все понимали, что это окончание войны. Причем Турция подпишет мирный договор на условиях России.

Переход к конституционной монархии привел к прагматизму во внешней политике. Можно ожидать, что войн между Россией и Турцией больше не будет. Более того, в дальнейшем возможен даже военный союз.

Политический пасьянс в Европе начал складываться по-другому. Войны продолжались непрерывно. Военнополитические альянсы жили бабочками-однодневками.

Но уже не было страны, способной повлиять на решение России. Никто не обладал рычагами экономического или политического давления.

Англия все больше и больше ввязывалась в войну с бунтующей североамериканской колонией. Пиратская блокада значительно уменьшила поступление богатых трофеев из Индии. Сложившаяся ситуация загоняла Англию в экономическую и военно-политическую зависимость от России. Своими действиями Сергей не стремился нанести Англии какой-либо ущерб. Действия против кого-то всегда убыточны. Воевать надо ради выгоды. Грабеж английских купеческих кораблей, безусловно, выгоден. Следствием будет падение экономического благосостояния Англии. Но там, в правительстве разумные люди, способные найти альтернативные решения для выхода из кризиса.

Пока шло строительство комплекса зданий для правительства, министры собирались в Аничковом дворце Екатерина принимала активное участие во всех заседаниях, хотя согласно с Положением о правительстве Российской империи никаких прав и полномочий не имела. Правительство во главе с графом Потемкиным закончило обсуждение приемлемых условий мира с Турцией. Никто не сомневался, что в сложившейся ситуации Турция пойдет на любые условия. Но жадничать не надо, все в очередной раз согласились с тезисами графа Алексеева. Перед своим отплытием в Средиземное море он подробно объяснил принципы экономической географии. Потратили некоторое время на обсуждение ситуации на Кавказе. Там все спокойно. Казаки-мусульмане и казаки-христиане не вмешивались во внутренние дела племен. Патрулируя регион, казаки заботились о соблюдении закона и помогали решать спорные вопросы.

Современные ура-патриоты, рассуждая о казаках, используют доводы детсадовского уровня. Казачество зародилось у половцев, которые были теми же славянами, только занимались кочевым скотоводством… На самом деле казачьи шайки или ватаги являлись обычными отрядами наемников. В реестре, составленном при Петре I, записан следующий национальный состав казачьих войск: русские, калмыки, ногаи, татары, кумыки, чеченцы, армяне, башкиры, мордва, туркмены, буряты. Армия Наполеона больше всего боялась башкирских казаков. Пятидесятитысячное войско башкирских казаков славилось удалью и бесстрашием в атаке. Своими дальнобойными луками они расстреливали наполеоновских солдат, находясь за пределами досягаемости ружейного выстрела. Власти Парижа в специальном обращении просили Александра I не пускать башкирских казаков на патрулирование улиц города. Кстати, Мазепа был приговорен к смерти не за то, что присоединил Украину к Польше. Он имел на это полное право, Украина входила в состав России на правах автономии. Мазепа был приговорен к смерти за измену. За то, что перед боем увел к Карлу XII украинских казаков и усилил шведско-польскую армию. Украинское казачество перестало существовать с петровских времен. Но это другая история.

С официальными рапортами участников сражения правительство уже ознакомилось. В качестве десерта Потемкин зачитал письмо графа Алексеева с просьбой об отставке.

— Я не могу понять графа Алексеева, — сказал Бецкий, — блистательный молодой человек с талантами полководца, он не проиграл ни одного сражения на суше и на море.

— Я против отставки графа Алексеева, — добавил Елагин, — служить на благо России — долг каждого дворянина.

Екатерина понимающе посмотрела на Потемкина:

— Я полностью согласна с вами, господа, но Алексеев сейчас отправляется в Африку, где одновременно должен представлять интересы России и Голландии.

Екатерина притворно вздохнула.

— Он не может быть на государственной службе, ибо Голландия в состоянии войны с Англией и Португалией.

— Но граф Алексеев достоин награды, — вступил Муравьев, — взятие Крита при соотношении сил один к двадцати нельзя оставить незамеченным.

— Предлагаю сначала решить с войсками. Тринадцатый линейный полк именовать Лейб-гвардии Минос ским полком. Эмблемой полка будет критский бык.

Екатерина проследила, как писарь заполняет листы, затем продолжила:

— Полк волжских казаков из Кисловки именовать Лейб-гвардии Критским казачьим полком. Оба полка оставить на острове.

— Надо отличить и моряков с броненосных кораблей, — добавил Потемкин, — предлагаю именовать броненосную эскадру Гвардейской эскадрой Эгейского моря.

— Острову дать губернские права, назначить губернатором Баратынского и организовать выборы сенаторов.

Значительное время правительство затратило на выработку политики в отношении Персии. Борьба за трон еще не закончилась, но Мохаммед Каджор уже объявил себя шахиншахом Персии. Войска Мохаммеда захватили Исфахан. Его полки активно подключились к боевым действиям против Турции. Бывший шахиншах Сефевид бежал в город Шираз.

— Правильно ли мы поступаем, направляя основные войска Мохаммеда против Турции?

— Нам нечего опасаться за судьбу шахиншаха, он объявил Тегеран новой столицей Персии.

— Может, увеличить наши войска в Тегеране или Исфахане?

— У нас полк в Тегеране и один полк в Исфахане.

Более чем достаточные силы.

— Преданные прежнему шаху люди не рискнут напасть на наших солдат.

Ты прав, в противном случае мы сможем напрямую атаковать остатки войск бывшего шаха.

— После того как мы передали Мохаммеду священный для мусульман город Кербела, сторонники прежнего монарха ползут к Мохаммеду на коленях.

— Решено, армия Мохаммеда из Кербела идет на Багдад. У бывшего шахиншаха уже нет сил для активных действий.

— Следовательно, недалек день, когда его сторонники принесут Мохаммеду голову Сефевида.

— Простейший способ купить свою жизнь — это заплатить жизнью свергнутого повелителя.

— Но у Сефевида на юге много родственников, он может пополнить ряды своей армии.

— На юге активно работают слуги графа Алексеева, они договорились с эмиром города Абадан.

— Зачем Алексееву это надо? — встрепенулась Екатерина.

— Эмир Мосаддык из рода Сефевидов, у него многолюдные, но бедные земли.

— Хитрец Алексеев привлек эмира Мосаддыка на свою сторону.

— Эмир Мосаддык перешел на сторону Мохаммеда и формирует отряды для охраны караванов до Каспийского моря.

— Интересно, сколько Алексеев будет брать с англичан за охрану караванов?

— Лучше посчитай, сколько мы будем брать за транзит через Россию.

Король Дании волновался. Шутка ли, его подданные из нищей Норвегии желают выкупиться! Он откровенно возмутился, когда три недели назад председатель фолькетинга Эрик Стенвинкель сообщил об этой делегации.

— Скажите этим вонючим рыбакам, что в фолькетинге для них места нет.

— Они привезли коллективное прошение, включая жителей всех островов, о предоставлении им самостоятельности.

— Кто будет королем этой нищей страны?

— После получения независимости они хотят избрать Думу, которая обратиться к вашему величеству с прошением о выборе короля.

— Кто будет править страной до этого назначения?

— Приехавшая делегация и будет править.

— Для Дании будет великим облегчением, если мы избавимся от норвежского балласта.

— Дания собирает неплохие налоги с рыбаков и охотников.

— Мы должны выполнять свои обязательства по безопасности Норвегии. Наши гарнизоны обходятся намного дороже собранных налогов.

— Шведы по-прежнему опасны, но делегация оставляет нам Христианию^[47] и восток залива с крепостью Акерсхус.

— Значит, в случае шведской агрессии, мы можем нанести удар севернее озера Венер на Стокгольм?

— Если шведы нам позволят.

— Я не возражаю, пусть облегчат участь нашей казны.

— Но они хотят отделиться с Исландией, Гренландией и Шетландскими островами.

— Гренландия ничего не стоит, Шетландские острова оккупировала Англия, а Исландия дает грошовую прибыль с промысла морского зверя.

Три недели шли переговоры с норвежской делегацией. Все коридоры дворца Кристианборг были заполнены запахом китового жира и соленой трески. Делегаты тщательно оговаривали все пункты договора. Любое несогласие датского правительства встречалось в штыки. Несколько раз норвежцы с обидой прекращали переговоры, один раз даже собрались уезжать.

В конечном итоге договор был согласован, за независимость норвежцы согласились выплатить пятьсот тысяч крон. Поразительно, но деньги хранились на их корабле. Пятьсот тысяч крон они привезли с собой, заранее просчитав сумму своего выкупа. Только кроны несколько отличались, на реверсе монеты были изображены три селедки.

Король вошел в Длинный зал и сел на трон. Вельможи низко поклонились, делегаты тоже вразнобой что-то изобразили. Кто-то шаркнул ногой, кто-то ударил кулаком в грудь, некоторые упали на колени. Король поморщился, в большей мере от неприятного запаха. Но за пятьсот тысяч крон он согласен потерпеть. Тем более что Христиания с плодородными землями остается за Данией.

Хаки Котлу с ненавистью выкинул за борт вонючую одежду. Дело сделано, хозяин будет им доволен.

С возвращением он открыто начнет готовиться к войне. Первые пять кораблей, которые пригнали с сясьской верфи, просто великолепны. Четыре котла, два мощных двигателя и два винта. Пушки по бортам установлены в казематах. С этими кораблями ему не страшна никакая штормовая погода и никакие враги.

Пехоты и пушек вполне достаточно, оружия запасено для пяти резервных полков. К борту подошел Семен Дегтярев и брезгливо выкинул одежду за борт. Идея «ароматной» делегации принадлежала управляющему.

— Ты какой гадостью ежедневно мазал нашу одежду?

— Одних китовым жиром, других рыбьим жиром.

Кнута Йохансена мазать незачем, этим запахом пропиталась его кожа.

— Ошибаешься, мой друг, — засмеялся Кнут, — я держал в кармане мешочек рыбной муки.

— Когда начнем разрабатывать свинцовые рудники?

— Корабли ушли за рудокопами в Англию и Германию, вместе с нами идет корабль с двумя сотнями датских рудокопов.

— Скажи, адмирал, когда шведам зад поджаривать будем?

Столицей выбрали деревню Кристиансанн, красивое место с удобной гаванью. Собственно, граф Алексеев предложил это место как столицу Поморской республики.

Иосиф Аврумович наслаждался отчетами о поставках продуктов в действующую армию. Когда хозяин предложил банку просчитать схему расчетов с военными снабженцами, он схватился за сердце.

— Если ты хочешь моей смерти, то убей сразу, лучше умереть без мучений.

— Тульские, тамбовские и нижегородские заводы регулярно поставляют снабжение в армию, мы получим хорошую прибыль.

— Не тяни, читай приговор до конца.

— Я предлагаю взяться за поставку продуктов.

— Какая может быть прибыль от поставок продуктов? Половина скота разбежится, вторая половина сдохнет.

— Мясо и рыба сгниют, зерно съедят мыши… Нет, Уважаемый генеральный директор банка, этим мы заниматься не будем.

— Мы будем поставлять офицерам нюхательный табак и шампанское?

— Консервы, макароны и пропаренную крупу в порционных мешочках.

— Макароны и крупа — выгодный товар, новые заводы за месяц можно построить, непонятно с консервами — Прикажи помощнику принести на пробу мясо, рыбу, готовые каши с мясом или рыбой, овощи и фрукты, соки — Это то, что ты мне на пробу из Африки привозил?

Африканские ананасы и манго дают пятидесятикратную прибыль.

Хозяин, как всегда, оказался прав. Поставка продуктов в войска получилась незатруднительным и очень прибыльным делом. Более того, Долгорукий и Румянцев прислали благодарственные письма. Самые невероятные проекты хозяина всегда приносят хорошую прибыль. Игры в футбол или хоккей приносят хорошие доходы. Велогонка из Москвы в Петербург оказалась великолепным рекламным ходом. Приз победителю в сто рублей только подогрел ажиотажный спрос на велосипеды. Десять заводов работали в три смены. Из Петербурга ежедневно уходил груженный велосипедами корабль. Иосиф Аврумович с улыбкой вспомнил, как английский посол начал пенять Тимофея:

— Господин Максаков, вы неправильно организуете работу заводов графа Алексеева.

— Я вас внимательно слушаю, господин посол.

— Когда граф сам занимался управлением своих заводов, Россия продавала нам сто пятьдесят тысяч тонн железа в год. Сейчас экспорт железа из России прекратился.

— Господин посол, все железо уходит на производство велосипедов.

Тимофей ко времени прихода Варфоломея Сидоровича успел просмотреть еженедельные отчеты всех своих управляющих. Великое изобретение — телеграф.

Сейчас он постоянно в курсе всех дел. Поездки перестали носить случайный характер. Телеграф изменил отношение к газете, пресса продавалась с хорошей прибылью. Курьеры из уездов ждали в типографии свежих выпусков. Все хотели с утра узнать петербургские и европейские новости. Огромной популярностью пользовались путевые рассказы графа Алексеева. Из номера в номер печатался рассказ о походе в Африку. Описывались пейзажи и неведомые звери. Красочные картины плодородных земель с неисчислимыми стадами диких животных, сменялись описанием месторождений золота и алмазов. Начали выпуск еженедельной газеты, газеты с расширенной информацией об армии, спортивной газеты и специальной газеты о моде и жизни петербургского света.

Необходима железная дорога в Персию и в Азию.

Надо соединить дорогу на юге с дорогой в центре. Дорога из Москвы на Петербург прокладывается очень медленно. Строительство дороги Нижний Новгород — Ярославль — Сясь идет намного быстрее. Экскаваторов катастрофически не хватает, заказы со стороны даже не рассматриваются. Большинство экскаваторов задействовано на строительстве и модификации судоходных каналов. В кабинет вошел Варфоломей Сидорович.

— Приветствую технического гения, — пошутил Тимофей.

Какой я тебе гений? У меня уже нет времени детально рассматривать проекты начальников отделов.

— Но ты придумал великолепную пишущую машинку.

— Пишущую машинку придумал хозяин, мы только Разработали технологические чертежи.

— Очень полезная вещь, все писари с удовольствием барабанят по клавишам.

— Эта «очень полезная вещь» принесла новую головную боль, хозяин хочет соединить пишущую машинку с телеграфом.

— Чудесно, вместо точек и тире мы сможем сразу получать нормальный текст.

— Пока плохо получается.

— Набери еще людей. Наши университеты в этом году дали первый выпуск.

— А что толку? Молодежь поступала в институты, а закончила университеты, знаний у них недостаточно.

— У тебя пять конструкторских бюро, в которых работает более тысячи человек.

— Мало, надо еще тысячу.

— Имей совесть, скоро мы всю Европу к себе вывезем.

— Они сами к нам едут, еще и радуются. Зачем меня звал?

— Спросить про стальные опорные балки, гнутые профили, сборные металлоконструкции.

— Не надо меня спрашивать, ты мне ничем не поможешь. Устойчивость и напряжения просчитаны, три завода в постройке, сам знаешь, а спрашиваешь.

— Знать-то знаю, да очень нужны. Может, есть возможность пустить заводы раньше?

— Нет такой возможности. Тимофей, мы с тобой шесть лет работаем с хозяином, вспомни, с чего начинали и что у нас сейчас.

— Вспоминаю и себе не верю.

— И я не верю. Шесть лет назад пытался изобрести паровую машину, сегодня делаем корабли-гиганты с паровыми двигателями.

Адмирал Левенбрук ждал доклада вахтенного офицера. Эскадра шла вдоль африканского берега в поисках голландского порта Alexander Haven. Адмиралтейство поставило задачу найти и захватить базовый порт алмазодобывающей компании голландцев. Эскадра в составе семидесяти кораблей вышла из Фалмута два месяца назад. Двадцать шесть боевых кораблей и сорок четыре корабля с десантом. Все изначально были уверены в успехе. Двенадцать тысяч пехоты и две тысячи драгун. Голландцы не смогут противостоять такой силе.

Но сейчас эскадра состояла из двадцати одного боевого корабля и восемнадцати кораблей десанта.

Эскадру ополовинили два боя с пиратами у реки Сенегал и реки Банджул. Никто не мог предположить такой смекалки от этих чернокожих дикарей. Сообщение о встрече с пиратскими кораблями сначала обрадовало адмирала. Эти разбойники уже две года безнаказанно захватывали торговые и военные корабли. Появился удобный случай одновременно с основным заданием уничтожить чернокожих пиратов. Дальнейшее больше походило на кошмарный сон. Два десятка маленьких корабликов на четыре пушки не пытались спастись бегством. Они муравьями рассыпались вокруг эскадры и начали наносить удары. Маленькие, юркие, по шесть десятков гребцов с короткими веслами. Эти узкие кораблики легко уходили из сектора обстрела английских кораблей. Залпы ста пушечных линейных кораблей приводили негров в восторг. Но не только, они четко отслеживали время на перезарядку орудий и успевали нанести ответные удары.

Некоторые проходили рядом и забрасывали палубу гранатами.

Построенные в четыре колоны корабли смешались в кучу. Все больше и больше кораблей с десантом получали повреждения и вынуждено спускали паруса. Спустил паруса и линейный корабль «Man of war». Экипаж, пытаясь уйти от обстрела пиратов, сел на весла.

Но пираты подошли вплотную и обстреливали из ружей и бросали гранаты.

В эскадре было три колесных крейсера, которые в Манчестере переделали из русских торговых кораблей Адмирал Левенбрук приказал крейсерам отогнать пиратов от поврежденных кораблей. Крейсеры, ревя сиренами, повернули на пиратские кораблики. Но дикари не испугались. Наоборот, используя преимущество в тактическом расположении кораблей, они сбили левое гребное колесо у крейсера Endeavor. Затем удачное попадание заклинило вал гребных колес на крейсере «Intruder». Самая печальная судьба досталась крейсеру «Discoverer». Командир корабля решил протаранить пиратов, но вместо этого сам попал под абордажную атаку. Дикари с обезьяньей ловкостью забрались на палубу и первым делом захватили машинное отделение. Негры увели корабль на глазах всей эскадры. Увели в свое пиратское логово.

Адмирал всеми силами пытался навести порядок, выстроить корабли в три линии и организовать от пор. Все было тщетно, пираты сновали между его кораблями, а стрелять нельзя из-за опасения попасть по своим. Левенбрук принял единственное, на его взгляд, решение, выйти из боя. Он с грустью смотрел на брошенные корабли. Жаль, но делать нечего, иначе можно потерять всю эскадру. Пираты со всех сторон окружили брошенные корабли, участь которых была предрешена. Через день кошмар пиратского нападения повторился. Но на этот раз адмирал не втягивался в бой. Эскадра следовала за флагманом строгими линиями колонн. Снова скрылись за горизонтом поврежденные корабли, ставшие уже трофеями пиратов. Потеряно пять боевых кораблей и более половины кораблей с десантом.

Оторвавшись от пиратов, эскадра пошла вдоль берега. Надо найти удобное место для ремонта, почти все корабли имели повреждения. Самые тяжелые повреждения были у военных кораблей. Продолжать поход было не разумно. На третью ночь на берегу заметили многочисленные огни, это оказался русский город Павловск. Английскую эскадру встретили радушно, раненых увезли в городскую больницу. Эллинги еще строились, и ремонт делали на плаву, эскадра получила всю необходимую помощь. Капитан русского парохода посоветовал адмиралу обходить пиратский район как можно дальше.

— Там базируются очень отважные люди, вам еще повезло.

— Чем же мне повезло?

— Пираты не успели подготовиться, иначе вся эскадра была бы захвачена.

— Они так сильны?

— Я думаю, что только граф Алексеев может с ними справиться.

— После возвращения из Африки я лично возглавлю карательный поход.

Присутствующие со смехом переглянулись, впрочем, адмирал Левенбрук не понял причин смеха.

Через шесть дней сначала русские, а затем и все европейские газеты описывали детали разгрома английской эскадры. Голландцы ехидничали по поводу потери колесных крейсеров и линейного корабля. Испанцы расписывали потери кораблей и поместили в газетах Рисунок английского линейного корабля и африканскопиратского судна с четырьмя пушками. Шведы насаждались конфузом англичан. Подробно описывали, сколько кораблей, пушек и солдат было захвачено дикарями. В русских газетах печатали рассказы очевидцев, где английские моряки делились воспоминаниями о пережитом страхе.

В дверь адмиральской каюты постучали:

— Господин адмирал, на берегу видны дома и устье реки, похоже на Alexander Haven.

— Эскадре лечь в дрейф, крейсерам подойти к городу.

Результаты разведки были не утешительными, вход в реку защищали две мощные крепости. Для высадки десанта выбрали место в двадцати километрах севернее города. Обстановка была спокойной, никто не мешал.

Выбрали место для лагеря и начали разбивать палатки.

Разведка вернулась на следующий день к полудню:

— Господин адмирал, город взять трудно.

— Тебя никто не спрашивал, как брать город. Доложи результаты разведки.

— Вокруг города кольцом расположены редуты, на каждом редуте не менее сорока пушек.

Это действительно проблема, для штурма города требуется артиллерия. Начали составлять план штурма. Пять с половиной тысяч пехоты и шесть сотен кавалерии решили усилить корабельной артиллерией. Для этого с десантных кораблей сняли все пушки. В результате получили почти три сотни орудий. С такими силами легко сравнять с песком два редута и спокойно войти в город. Корабли вытащили на берег и начали выгружать пушки, а ночью на них напали. Выяснить, кто напал, не удалось, но последствия были катастрофические. Все корабли для перевозки десанта оказались сожженными. И не просто сожженными, на кораблях взорвались пороховые погреба.

Вокруг обгоревших остатков кораблей валялись сбитые с лафетов пушки. Погибли основные запасы продуктов и воды, порох и боеприпасы. Неизвестные нападавшие сожгли треть всех палаток и угнали большинство лошадей.

— Где были дозоры, почему вовремя не подняли тревогу?

— Дозорные мертвы.

— Дежурного офицера расстрелять!

Дальше дела пошли еще хуже, лагерь стали регулярно обстреливать из ружей. Неизвестные прятались среди прибрежных песков и вели по лагерю прицельный огонь. Отогнать стрелков от лагеря было проблемой.

Они уходили только при атаке шеренгой в две роты, при этом успевали нанести серьезный урон.

Однажды ночью на рейде поднялся шум. С кораблей стреляли из ружей и даже из пушек. Затем ярко загорелось сразу несколько кораблей. Пушечная стрельба только усилилась. С восходом солнца увидели пять обгорелых корпусов, которые волны выбросили на берег.

Остальные корабли исчезли. Экспедиция осталась без воды, еды и припасов. Запасов, которые хранились в лагере, хватало только на четыре дня. Ах, как ругался адмирал Левенбрук! Английский язык самый богатый в мире по матерным выражениям и определениям. Адмирал давал мастер-класс. Его матерных слов и выражении хватило бы для составления полноценного сборника. Кстати, Голливуд успешно развивает данное направление. Почти во всех фильмах стиля "action" авторами Диалогов являются переводчики. Но это другая история.

Левенбрук собрал в палатке всех офицеров.

— Господа, судьба оставила нам только один путь, это штурм Alexander Haven.

— Прежде чем мы дойдем до города, артиллерия редутов уложит половину солдат.

— Если мы пойдем на север вдоль берега, то через десять дней умрем. Приказываю донести до каждого солдата истинное положение вещей. Штурм по готовности.

На рассвете запели волынки, строй пехоты в шесть шеренг пошел в атаку.

Форт Doord готовился к отражению атаки. Капитан артиллерии Сека-Гуре сверкнул белозубой улыбкой:

— Покажите, чему я вас научил.

Взмах сабли — и грянул залп шести десятков opудий, второй залп слился с залпами соседних фортов.

— Заряжать картечью!

Еще один залп — и все окончено, оставшиеся в живых враги бежали в пески. Пусть бегут, максимум через два дня вернуться обратно. Глоток воды и кусок хлеба вразумит любого. Непонятливым помогут шакалы и степные собаки.

Европейская пресса долго обсуждала неудачную экспедицию адмирала Левенбрука. Ему ставили в вину неумелый бой с пиратами, которые теперь имеют три паровых крейсера. Обвиняли в отсутствии профессионализма при постановке эскадры на якорь. Самые красочные репортажи были в Голландии, где не скупились на эпитеты для своих врагов. В Испании опубликовали короткое интервью с графом Алексеевым. Нейтральными словами граф отметил бой с пиратами как ошибку. Второй ошибкой было отмечено отсутствие боевого патрулирования во время стоянки эскадры на якоре. Штурм артиллерийских батарей граф назвал «непродуманным решением». До русского форта Елизаветы всего пять дней пешего пути. Экспедиционный корпус имел реальный шанс без потерь вернуться домой.

Попытка захвата города Alexander Haven никого не застала врасплох. Свои обещания перед алмазной компанией «Дебрис» Сергей выполнил полностью. Город и алмазные копи были надежно защищены. Форты перекрывали все подходы многослойным артиллерийским огнем дальнобойных пушек. Побережье патрулировали татарские казачьи разъезды. Помимо собственно голландских войск, на западном побережье базировалось десять негритянских казачьих полков. Колесные пароходы в любое время могли перебросить войска в нужное место.

Целью второй экспедиции Сергея в Африку была Гана, которая до середины XX века называлась Золотой Берег. Его торговые корабли нашли этот участок побережья, где негры за стеклянные бусы, зеркала и железные топоры расплачивались золотым песком и самородками. Кроме этого в ста пятидесяти километрах восточнее, на небольшом гористом участке побережья, обнаружили португальскую факторию на двести человек. Среди колонистов было полтора десятка англичан.

Шестьдесят лет назад Португалия заключила колониальный союз с Англией. Согласно с договором купцы обеих стран имели право торговать в португальских и английских колониях. Договор заключили в тот период, когда у англичан практически не было флота. Зато было большое желание дорваться до колониальной халявы. В это же время Португалия была под серьезной угрозой вторжения испанских войск. Англичане помогли солдатами, а португальцы начали брать на свои корабли английских купцов.

Весной негритянский батальон захватил эту факторию. Теперь осталось найти удобное место для двух портов. После чего предстоит организовать экспедицию вглубь страны и найти золотые прииски. Задача совсем не простая, надо пройти двести километров вглубь материка. Отряды чернокожих казаков уже получили соответствующие приказы и начали поиски месторождений. Те прииски, где золото добывают местные племена, будут найдены быстро. Это недалеко от океанского берега или вдоль русла реки Вольта. Но самые богатые золоторудные и алмазоносные места находятся на безлюдных плато среди вечнозеленых террасовых лесов.

За прошедший год Павловск вырос в многолюдный город. Негритянские семьи по примеру русских поселенцев обзавелись домашним хозяйством. Вокруг города появились огороды и луга для выпаса скотины. Портовые склады заполнены досками ценных пород дерева, консервами из различных видов рыбы, фруктовыми консервами и соками. Плантации кофе, какао и сахарного тростника еще зарождались.

Первый урожай ожидался через пять месяцев. Хотя цеха по первичной переработке новой продукции уже были готовы.

Сергей вместе с управляющим осмотрел свою резиденцию, другими словами строящийся комплекс зданий назвать нельзя. В основном доме шли отделочные работы, негры показывали чудеса мастерства и творческой фантазии. Пятьдесят человек специально ездили в Петербург и Сясь, где они ознакомились с русскими дворцами и церквами. Сейчас мастера хотели доказать что могут сделать лучше. Тем более никаких ограничении творческой фантазии для них не было.

— Объясни, Михаил, зачем ты строишь для меня такой большой комплекс?

— Ты слишком занят своими делами и не знаешь, сколько у нас охотников на африканскую дичь.

— Где они сейчас?

— Трое живут у Ашастиных и двое у Юргенса, ещё восемнадцать человек на охоте.

— Там для них есть нормальные условия?

— В саванне для охотников построено десять усадеб.

Василий Горбунов сам выбирал место, говорит там тучи непуганой дичи.

После осмотра строящихся зданий пошли к братьям Горбуновым, героям-исследователям было чем похвастаться. Они исследовали побережье на север до реки Банджул, а на восток до реки Сасандра. Прошли на лодках все основные реки. В результате нашли еще два месторождения алмазов и шесть золотоносных жил. Братья сделали общую картографическую съемку в радиусе пятьсот километров вокруг Павловска. Разметили плодородные земли под фермы. Выделили участки лесов с ценными породами дерева.

Василий и Владимир Горбуновы ожидали прихода графа Алексеева вместе с женами. Однако вместо ожидаемых рассказов о своих приключениях они огорошили просьбой:

— Сергей Николаевич, возьми нас с собой на новые земли.

— Вам здесь не нравится?

— Стало тесно и неинтересно. Сейчас в лесах и на холмах почти сотня различных экспедиций.

— Михаил, ты мне об этом не говорил.

— Хозяин, ты сам сказал императрице, что не претендуешь на все земли вокруг Павловска. Вот дворяне и купцы отправили своих людей, тем более что корабли ходят регулярно.

— Твоя правда — и мешать этим экспедициям не стоит. В одиночку эти земли не поднять.

— Так возьмешь нас собой?

Возьму, ваша помощь и опыт не имеет цены. Но вокруг новых городов работать будет сложнее.

— В чем заключается сложность?

— Во-первых, на этих землях в древние времена добывали золото египетские фараоны. Во-вторых, джунгли только вдоль берега, дальше идет саванна с травой выше человеческого роста.

— Значит, там много различных зверей и часто встречаются люди.

— В таких условиях передвигаться можно только на лошадях. Есть много рек, в том числе река Вольта длинной примерно тысячу километров.

— Какое расстояние от реки Сасандра до первого города?

— От нового форта до реки Сасандра будет четыреста километров и между городами двести. Но сначала надо найти удобное для города место.

— Удивительно, ты столько знаешь! Говоришь дикие и опасные места, а сам все это видел.

— Сходите на корабли, там живут добровольцы, желающие познать местную природу и животный мир.

— Зачем они нам, хотя кое-кто уже в гости приходил.

— Познакомитесь, возможно, найдете для себя полезных спутников или сформируете отряды вспомогательных направлений.

Завершающий день — визит был к губернатору, Семен Петрович Нащокин пил чай под огромным деревом манго.

— Рад твоему приезду, Сергей Николаевич, отведай чудесногочая с твоих плантаций на Цейлоне.

— Спасибо, Семен Петрович, как обустроился на новом месте?

— Место хорошее, благодатное и богатое, но только ты сможешь объяснить, какие земли мне достались.

— Твои земли от границ эмира Марракееш до устья реки Нигер. Дальше, до Капской колонии голландцев, земли губернатора Еланского.

— Так-то оно так, да Василий Владимирович писал, что на этих землях есть португальские фактории.

— Были фактории, однако аборигены все эти поселения захватили. Сейчас мои люди отправились выкупать бывшие португальские фактории.

— Откуда знаешь?

— Покупал в Танжере рабов и встретил португальских и английских купцов, что были захвачены аборигенами.

— Выкупил несчастных пленников?

— Я благотворительностью занимаюсь только в России.

— Ну, не только в России, в Павловске построил школу, больницу и три храма, семинарию строишь. Значит, оставил всех пленников на потеху арабам.

— Почему всех, семьдесят два человека просились ко мне на службу, вот их и выкупил. Всех отправил в Нижний Новгород.

— Надо бы в Африку отправить.

— Те, кто Африку хорошо знает, больше пользы принесут своими лекциями в университете. Остальным найдут работу по способностям.

За время подготовки экспедиции к отплытию, Сергей съездил на прииски, проверил организацию работ на лесопилках. Наконец все было готово, и корабли вышли из гавани. Порт был переполнен судами разных стран, иностранные моряки внимательно наблюдали за выходом экспедиции. Ни для кого не было секретом, что граф Алексеев отправляется на поиски новых алмазных и золотых приисков. За время стоянки, как к Сергею, так и к другим участникам экспедиции, не раз подходили с одним и тем же вопросом. Всех интересовало конкретное место, где находятся богатые залежи алмазов и золота.

Сергей ожидал, что Павловск будет популярным транзитным портом. У гавани только один недостаток затруднен скрытый выхода подводных лодок. Но пятьсот километров севернее есть удобная бухта и для кораблей, и для подводных лодок. Настанет время освоения тех мест. Сейчас нет смысла тратиться на проекты, где реальная польза начнется с появлением авиации и подводных лодок. В настоящее время доходы от снабжения кораблей водой и продуктами обеспечивает Павловску сытую жизнь. Что касается досужих вопросов о месте расположения золота и алмазов, то ответ был один — в Африке.

На четвертый день пути подошли к маленькой бухточке, где располагалась одна из его прибрежных лесопилок и торговый пост. По всем признакам здесь следовало начать поход на север. Приметных мест на берегу не было, и Сергей не мог уверенно сказать о правильности выбора. Сколько раз он сожалел о том, что в момент случайного переноса у него в руках не оказалось ноутбука. Ведь лежал рядом на столе кладезь знаний и информации на все случаи жизни. У него были прекрасные морские и военные программы, обилие различных справочников. Его любимая информационная программа «от Альфы до Омеги» по объему заложенной информации сравнима с энциклопедией. С ноутбуком в руках легко выяснить координаты любого месторождения. Прочитать принципиальные особенности различных изобретений. Узнать детали тех или иных технологических процессов. Не судьба, ничего не поделаешь.

Сергей приказал основной группе экспедиции выгружаться здесь. Место для второго порта и города уже определили. Саванна выходила к океанскому берегу в сорока километрах от устья реки Вольта. На берегу этом месте находилась маленькая и не совсем удобная бухта. Но коль скоро в этих местах в XX веке были построены крупные порты, то не разумно изобретать чтото новое. Как помнил Сергей, на месте бывшей португальской фактории англичане впоследствии никакого порта не построили.

После того как его негритянские отряды разгромили португальские фактории по всему побережью Западной Африки, на месте бывших факторий были построены только укрепленные форты. Торговые посты с лесопилками и портами строились в ближайших удобных бухтах или на берегах рек. Аналогично поступили и на побережье Ганы. На первый взгляд португальцы выбрали для своей фактории самую удобную бухту. Но если в дальнейшем здесь развития не было, то проще сжечь португальские причалы и блокировать гавань двумя береговыми батареями.

Вторую часть экспедиции частично выгрузили на месте бывшей португальской фактории, которую в торжественной обстановке назвали городом Павлово. Поблизости находилось много мелких золотоносных мест и месторождений аметистов. Это послужило причиной выгрузки примкнувших добровольцев и экспедиционных отрядов русского дворянства и купечества. Никто не пожелал отправляться на поиски неведомого журавля, когда золотая синица уже в руках. Здесь Сергей не вмешивался, чем больше добровольцев присоединится к его поискам, тем лучше. Успех освоения Африки заключается в первую очередь в массовом интересе. Чем больше заинтересованных людей, тем серьезнее поддержка государства. Сергей щедрой рукой раздавал найденные прииски. Месторождения получали крупные сановники, сенаторы и родня.

В последней небольшой гавани выгрузили оставшийся экспедиционный отряд. Во время церемонии подъема Русского флага зарождающемуся городу дали имя Павлоград. Все, можно возвращаться на место высадки первого отряда, самые сложные поиски будут там. Двести километров куда-то на север, к самым богатым в Западной Африке золотоносным местам. На прощанье собрались в палатке управляющего заложенного города.

— Большое месторождение алмазов примерно в двадцати километрах от этого места.

— Какие там ориентиры, зная приметы, мы найдем копи очень быстро.

— Идите в направлении самой высокой горы, — Сергей показал рукой на гору, больше похожую на сопку, — копи на юго-западе от горы.

— Местные племена ведут разработку?

— Копи разрабатывались более двух тысяч лет назад, современные негры не умеют обрабатывать алмазы.

— Это хорошо, в природном состоянии они выглядят серой галькой и никого не заинтересуют.

— Но там есть золотоносные жилы, поэтому возможны случайные находки алмазов.

— В любом случае мы пройдем через все поселения и опросим людей.

— Это ваша основная задача, удачи в поисках.

— Что делать после выполнения первой задачи?

— Немного восточнее указанной горы вы найдете большую реку. Вдоль реки много золотоносных жил, а севернее есть еще алмазы и драгоценные камни.

— Много ли здесь врагов, — спросил татарский темник.

— Племена миролюбивые, далеко на севере земли эмира Марракееш, он мой друг.

На рассвете Сергей отправился к первому месту высадки. Подготовка к экспедиции должна быть в стадии завершения. Трудно предсказать, как пойдет развитие этих земель. Гана развилась как основной мировой поставщик какао плюс золото и алмазы. Африка благодатный континент с миролюбивым населением. Однако в результате колонизации местное население оказалось нищим. Коренные жители стали чужими и бесправными на своей собственной земле. Европейцы завладели всеми природными ресурсами и плодородными земли.

Впрочем, аборигенам оставили шанс. Каждый человек имел право переехать в метрополию на постоянное место жительство. Это была как бы плата за многолетнее рабство. Только дарованное право надо было еще заслужить. Далеко не просто получить английский или французский паспорт.

Когда Советский Союз начал свою политику помощи в развитии национальной экономики, сложилась забавная ситуация. СССР поставлял оборудование для строительства заводов и рудников. Завозилась техника и оружие для создания национальных армий. Но вывозить было практически нечего, все местные ресурсы принадлежали Европе. В результате поставки из СССР оплачивали европейские банки в счет своих платежей за вывоз того же золота или алмазов, урана, рутила и титана. После развала СССР банки Европы «забыли» про свои обязательства. Прошло несколько лет «забывчивости». Затем сообщество банкиров уговорило правительство России простить долги нищих африканских стран. Все правильно, африканские страны совсем нищие. Недра и ресурсы Африки принадлежат европейским «филантропам». Негры раз за разом берут в руки автоматы. Им не понятно, почему золото добывают рядом с их домом, налоги платят на Багамских островах, а прибыль остается за океаном. Месторождения золота и драгоценных камней никто у них не покупал даже за стеклянные бусы. Плодородные земли окружены забором, за которым пасутся дикие животные. Чернокожие крестьяне лишились своей земли и получают еду из рук белых «благодетелей». Причем негров регулярно обвиняют в уничтожении редких животных. Оно им надо?

Можно подумать, что современные картонные хибарки изнутри заставлены слоновыми бивнями и завешены шкурами леопардов.

После церемонии основания города Павлодар и подъема Русского флага, Сергей отправил с груженым пароходом письма. Официальные письма Потемкину и Екатерине, частные письма, поручения и проекты своим людям. Первые результаты осмотра места высадки порадовали хорошими перспективами.

— Мы обследовали десять километров береговой линии, — начал управляющий нового поселения, — здесь самое удобное место для строительства порта.

— Ты имеешь в виду отсыпку волнолома в сторону океана?

— Волнолом сейчас отсыпать не будем, сначала протянем с километр ряжей.

— Прибой может сдвинуть ряжи.

— Не успеет, здесь хорошее прибрежное течение, которое перемещает береговой песок.

— Получается, что ряжи с внешней стороны заблокирует песком и получится естественный мыс.

— Да, мы построим первую ряжевую линию стометровой ширины. У нас сразу получится хороший причал.

— Какие будут глубины у причала?

— Гарантирую пятнадцать метров. Каменоломни успеем разработать ко времени окончания строительства причалов.

— Где начнешь отсыпать волнолом?

— Спешить не имеет смысла. Сначала определимся с прибрежными течениями и направлениями намыва песка.

Сергей вышел из палатки, рабочие расчищали место для строительства зданий. Рыли котлованы для фундаментов фортов, монтировали инженерностроительное оборудование. Интересный факт, поразивший его еще при начале строительства Павловска.

Люди приходили сами семьями и даже деревнями.

В стороне от палаток экспедиции выросло большое поселение негров. Уже стояло больше тысячи обычных негритянских хижин, земля между ними аккуратно посыпана прибрежным песком. Просто удивительно! Их никто не звал. Никто не посылал гонцов для найма рабочих. Никто не оповещал о начале строительства нового города.

Все имущество экспедиции завезли на лошадях и сложили в километре от устья реки. Небольшой отряд, состоящий в основном из женщин, в сопровождении четырех негров — казаков, ехал вдоль океанского берега к устью реки. Вчера Сергей потратил много энергии, пытаясь убедить русскую часть экспедиции доверить все лодки неграм. Надо обладать специальными навыками и опытом для преодоления прибоя. В месте впадения реки в океан глубины не превышают одного метра. Волны прибоя встречаются с течением реки и становятся короче и круче. Результатом его энергичных уговоров стал отказ женщин от опасного мероприятия. К женщинам присоединились художники, пожелавшие запечатлеть волнующую картину с берега.

До появления лодок отряд успел удобно расположиться под прибрежными пальмами. Две пироги каказаков на пятьдесят гребцов каждая, красиво, в радуге брызг, буквально влетели в реку через толчею прибойных волн. Пироги сопровождающих экспедицию рабочих преодолели опасную зону не так красиво, но уверенно.

— Что они делают? — указывая на негров, спросила Ольга Белоглазова.

Пироги подошли к обоим берегам реки, негры бросили свои лодки и побежали к месту смешения океанской и речной воды.

— Готовятся спасать людей и ловить лодки с веслами.

Легкие и быстроходные десятивесельные ялы уверенно подходили к опасной линии. Дальнейшее полностью подтвердило слова Сергея. Волны играючи развернули ялы, люди посыпались за борт. С берега отчетливо увидели, как красивые на взгляд досужего наблюдателя волны, бросали ялы как простые щепки. Самые упертые поняли опасность, и сами выпрыгнули в океан.

Женщины всполошенными курицами забегали по берегу, высматривая среди волн своих мужей. Сергей молча, одним кивком головы, показал казакам на женщин. Негры понятливо встали за их спинами, готовые в любой момент остановить попытку броситься в океан.

Почти две сотни спасателей достаточно быстро выловили неудачливых покорителей стихии вместе с их ялами. Впрочем, один ял прибойная волна боком занесла в реку.

Убедившись, что все люди спасены, Сергей сел на лошадь и отправился в лагерь. Наблюдать за тем, как его раненых товарищей выводят на берег, он не хотел. То, что все будут ранены, он не сомневался. Даже благополучно покинув ял, человек неизбежно получит удар многотонной прибойной волны. Вывихи, ушибы и ободранная о донный песок кожа неизбежны. Зачем читать мораль неудачникам, они взрослые люди и прекрасно все поняли сами.

Участники экспедиции постепенно стянулись в лагерь. Точнее не все, один с переломом бедра и другой с вывихом плеча были отправлены назад. Из Павлодара неудачников пароходом отправят домой. Держать раненых добровольцев в палатке строящегося города опасно для их собственного здоровья. Экспедиции придется задержаться еще на сутки. После стрессовой ситуации людям нужен отдых. Кроме этого необходимо время для лечения мелких травм и ушибов.

Лодки равномерным ходом поднимались вверх по реке. На пятый день спокойного пути Сергей решил высадиться на берег и разбить основной лагерь в нескольких километрах от реки. Хотелось найти подходящий приток и поискать какие-нибудь приметы выноса золота. За эти дни окружающая растительность изменилась несколько раз. Полоса джунглей закончилась в первый день путешествия. Как-то незаметно началась саванна. Сквозь прибрежный кустарник и редкие деревья просматривался океан высокой травы. Затем начался тропический лес, который на четвертый день принял необычный вид. Огромные, диаметром до пяти метров, деревья стояли широко раскинув кроны. Невысокий подлесок и трава ловили пробивающиеся сквозь листву солнечные лучи. Картину непривычного леса дополняла какофония птичьих криков.

Сергей понял, что речная флотилия вошла в галерейные леса, а реликтовые красавцы являются красным и черным деревом. Пора искать главное месторождение золота. Для чего сначала необходимо выйти на соответствующую геологическую площадку. Вопреки ожиданиям поселений аборигенов вдоль реки совсем не было.

Местные негры кочевали по саванне вслед за стадами травоядных животных. Но когда случались встречи рабочие и казаки с помощью жестов и мимики вступали в переговоры. В результате от экспедиции откололись три отряда, которые пошли с аборигенами к предполагаемым месторождениям золота и драгоценных камней Местные племена относились к экспедиции без опасений или агрессии. Оно и понятно, еды здесь достаточно для всех, главное самому не погибнуть от рогов и копыт дичи. Ружья пугали кочующих охотников грохотом выстрела, но и только. К владельцам оружия проникались уважением как к надежным добытчикам еды. Одновременно со строительством городов разовьется и сельское хозяйство. Проблема наполнения желудка станет вторичной. Появится свободное время, новые интересы и потребности.

Лес начал редеть, появился высокий кустарник и акации. Самка леопарда спокойно сидела на берегу. Трое котят лакали воду, изредка поглядывая то на мать, то на лодки. Справа открылось русло впадающей реки, Сергей свистнул, показывая рукой вправо.

Семейство леопардов заинтересованно посмотрело на Сергея, затем перевело взгляд по направлению руки.

Самка даже сделала несколько шагов в ту сторону, но, убедившись в отсутствии еды или врагов, вернулась к котятам.

Через час нашли удобное место для постоянного лагеря. Расчистили просторную площадку, оставив в центре большой куст, стоявший розовым шаром ярких и красивых цветов. В первую очередь занялись сооружением высокого плетеного забора. Нежелательные визитеры могут забраться в лагерь не только ночью. Необычные запахи лагеря заинтересуют всех обитателей местной фауны. Как определить что вкусно, а что опасно? Пока сам не проверишь — не поймешь.

Самыми «ароматными» были русские участники экспедиции. Помня о «злобных» африканских насекомых, Сергей разработал крем на основе масла какао и экстракта цветов сирени. Получившаяся мазь хорошо служила для отпугивания насекомых. Для приготовления кофе достаточно пожарить сами зерна. Для какао процесс более сложный, сначала из бобов выжимают масло, которое является основой всей дорогой парфюмерии. Масло какао само по себе очень благоприятно действует на кожу Понятно, что дешевая парфюмерия изготавливается на химической основе. Затем жмых бобов какао перерабатывают в порошок и пускают на изготовление шоколада.

Охотники вернулись с богатой добычей, вечером устроили праздник живота. Негры трепетно относились к специям, особенно налегая на черный перец. Охотники принесли дикие лимоны и апельсины, папайю и манго. В итоге к заходу солнца приготовили мясо различных видов с самыми экзотическими соусами. Женщины сварили на отличном бульоне вермишелевый суп, который был принят неграми на «ура». По случаю установки базового лагеря Сергей открыл столитровый бочонок сухого вина с Крита.

Поиски выхода на поверхность золотоносных жил много времени не заняли. Следы золота нашли в первый же день. Затем стали находить все больше и больше и, наконец, нашли основную жилу. Одна из поисковых групп исследовала небольшой ручей, рабочий, желая помочь Александру Мыторкину, взял большой камень и начал сбивать береговой откос. После нескольких ударов камень заблестел золотым боком. В лагере самородок взвесили, в нем оказалось семь с половиной килограмм. Рабочие принялись копать шурфы. Место для нового города начали готовить в полукилометре от будущих шахт.

Сергей решил не задерживаться, все детали давно согласованы. Осталось проверить результаты поисков в районе Павлограда и отправляться в Дурбан. Корабли Тихоокеанской эскадры должны закончить ходовые испытания и встретиться в Капштадте с «бабочками» «Панацея», «Пандора», «Психея» и «Панония» должны туда прийти с войсками полковника Аксеки Йозгата.

Дальше эскадра пойдет в Дурбан, где возьмет два полка африканских казаков. Затем корабли отправятся через Цейлон в Желтое море. Сергей хотел высадить десант в Ляодунском заливе в районе города Суйчжун. Это ближайшее место к Великой китайской стене. В дальнейшем, опираясь на место высадки, продвигаться в глубь Маньчжурии.

Китай в это время воевал с Маньчжурией. Сергей строил свои планы в надежде завершить военный конфликт. Если китайцы согласятся продать не принадлежащую им землю, его шансы захватить Маньчжурию станут стопроцентными. Ради этого он хотел демонстративно высадить десант у Великой китайской стены и ударить в глубь страны — оккупанта. Один из его купеческих кораблей заблаговременно ушел в Кантон.

Необходимо провести политическую разведку и подыскать полезных людей. В дальнейшем, помогая заинтересованным людям оружием, обеспечить в Китае поддержку правящей династии и получить Маньчжурию.

Дело в том, что сто лет назад Китаем начала править маньчжурская ветвь династии Цинн. При этом сама Маньчжурия заявила о своей независимости от Китая.

На этом конфликте Сергей и хотел сыграть.

Отлично вооруженный отряд генерала Такин Хомайна способен самостоятельно захватить Маньчжурию. Но это в дальнейшем может привести к длительному противостоянию непосредственно с Китаем. В разработанном проекте интересы Китая не затрагиваются. Даже наоборот китайская династия получает возможность расправиться с ненавистными маньчжурами. Главным элементом планируемого похода будет пропаганда национальной справедливости.

В Павлограде ждали хорошие новости. Экспедиция нашла заброшенные египетские копи в первый же день своих поисков. Алмазные копи были заброшены более полутора тысяч лет назад. С падением греческой династии Птолемеев, последней представительницей которой была Клеопатра, египтяне не пожелали открыть римлянам места добычи золота, алмазов и драгоценных камней. Пятнадцать столетий не смогло скрыть места масштабных работ. По словам участников экспедиции, карьеры и шахтные отвалы были хорошо различимы среди разросшихся кустарников и бурьяна.

— Самое невероятное заключается в том, — говорил Савелий Прудников, — что аборигены знают все места египетских копей.

— Возможно, со старыми приисками у них связаны языческие обряды.

— Совсем нет, они утверждают, что их предки раньше здесь работали.

— У них остались предания о древних египтянах?

— В том-то и дело, сохранились! В этих краях каждое племя имеет свой язык, Николай Шульгин остался у аборигенов и хочет записать все предания и сказки.

Сергей отправился в Капштадт через русскую крепость Луанда, которую он якобы выкупил у негров.

Из всего гарнизона и жителей крепости было только Двое русских, его управляющий и капитан-артиллерист.

Здесь и в Лобито создавались плантации по выращиванию мидоров с гарантией непрерывного сбора урожая в течение всего года. Томатная паста является основой всех привычных для него соусов. Но в XVIII веке помидоры оставались для Европы экзотикой. Сергей запомнил один разговор в середине восьмидесятых годов.

Тогда он работал старпомом, а его судно выгружало в Луанде грузовики. Груз получали советские специалисты, озабоченные развитием сельского хозяйства Анголы. Тогда один из них возмущенно рассказывал, что португальцы неправильно развили выращивание помидоров. Они вместо «нормальных» помидоров выращивали сорт черри.

— Ну что это за помидоры? — возмущался специалист. — Веточка с плодами размером с вишенку. Помидор должен быть большим, как у нас в Волгоградской области.

Технология консервирования уже отработана.

Можно приступить к массовому производству томатной пасты. Корабли из Цейлона будут доставлять специи, что позволит освоить выпуск пряных рыбных консервов. Данный регион буквально кишит рыбой, особенно много скумбрии и ставриды. Со временем можно освоить выпуск разнообразных соусов. Сергей не видел другого направления развития территории Анголы.

Португальцы и англичане вывозили рабов с западного побережья Африки. Других интересов у них здесь не было. После потери всех факторий они пытались организовать работорговлю через Русские крепости. Но из этой затеи ничего не получилось. У русских отсутствовали рабы, и покупать было некого. Несколько экспедиций за рабами, которые были организованы из русских крепостей в глубь континента, бесследно исчезли.

В этом, безусловно, были виноваты русские, они вооружили аборигенов и приняли их к себе на службу. Тем не менее официально никаких претензий предъявить нельзя В Европе легальная работорговля осталась только в Англии, Португалии и Турции. В Западной Африке существовало только два места работорговли. Остров Горе, куда рабов свозили пираты, и город Танжер, получавший рабов от тех же пиратов.

В Капштадте графа Алексеева ожидал представитель Голландской Ост-Индской компании.

— Рад вас видеть господин граф, у меня для вас официальное послание от правления компании.

Письмо серьезно озадачило Сергея, в нем предлагалось поднять Русский флаг над Цейлоном и Гвианой с островами Карибского моря.

— Не могли ли вы объяснить причины столь необычного предложения?

— Голландия в состоянии войны с Англией и Португалией, флот уверенно защищает наши интересы, но сухопутные силы недостаточны.

— Под прилегающими островами вы подразумеваете Багамские, острова Аруба и Антильские острова?

— Вы совершенно правы, господин граф.

— Передав эти территории под юрисдикцию России, компания получает неоспоримую выгоду. А в чем будет интерес России?

— Россия получит новые заморские территории.

— Эти территории необходимо защищать, потребуются дополнительные войска и корабли, я не вижу никакой выгоды ни для России, ни для себя лично.

— Ну почему же? Россия получает новые территории!

— Для начала могу напомнить, что для России новые территории не являются проблемой.

Сергей посмотрел на посланника Ост-Индской компании.

— Потом мне непонятна забывчивость, по которой компания забыла включить, список княжество Гоа.

С точки зрения геополитики XXI века предложение выглядело сказочно выгодным. Но для XVIII века подобные приобретения убыточны. Строительство океанского флота для защиты новых земель влетит не в одну золотую копеечку. В то же время ресурсы этих территорий останутся собственностью голландской ОстИндской компании. Правда, есть здесь одна изюминка: голландские острова в Карибском море являются откровенным притоном пиратов. Острова расположены в стратегически выгодных местах. Они блокируют Карибское море, перекрывают все входы и выходы. Сами острова с хозяйственной точки зрения абсолютно бесполезны. Но голландские купцы по дешевке скупают пиратскую добычу и имеют на этом хорошую прибыль.

От пиратов страдают испанцы и французы, вот и пришла Сергею мысль договориться с испанцами.

Точнее, в случае необходимости предложить взаимовыгодное соглашение, по которому испанцы берут на себя обеспечение безопасности этих островов. Получив право базировать свои военные корабли, испанцы быстро наведут на островах порядок. Панамский канал графа Алексеева будет надежно прикрыт. До вторжения в Испанию французских революционных сил еще тридцать лет. Сейчас Испания очень сильна, никто не рискнет связываться с испанскими галеонами.

Тридцать лет — достаточное время, Россия имеет шанс улучшить свое экономическое благополучие. Для любого государства на первом месте находятся деньги.

Будут деньги, будет и все остальное. При этом не надо путать деньги государства и деньги населения. В самой богатой стране мира живет отнюдь не самое обеспеченное население.

Есть еще одна важная деталь под названием Гвиана, или Гайана, все зависит от языковой транскрипции.

В свое время Сергей несколько раз был в Парамарибо и Джорджтауне. Он слышал эту историю в Голландской и Английской интерпретациях. В период наполеоновской оккупации Голландия была не в силах помочь своим заморским территориям. Англичане этим воспользовались и принялись энергично захватывать беззащитные земли. Захватив в Гайане город Тарбок (ныне Джорджтаун), новые хозяева отправились на инспекцию алмазных шахт и золотых приисков. Во время этой поездки капитан Макензи заблудился и случайно открыл Золотой каньон. Так что «Золото Макензи» не вымысел, а реальный факт, с той лишь разницей, что Золотой каньон находится не в Северной, а в Южной Америке.

Остается правильно выторговать Цейлон и Гайану.

Безопасность выгоднее всего обеспечить африканскими казаками.

— Я полагаю, что голландской Ост-Индской компании придется регистрироваться в России, — сказал Сергей.

— Но в этом случае компания будет платить налоги в русскую казну.

— Филантропов в русском правительстве я не встречал. У компании нет шансов, если правительство не будет заинтересовано в признании русского протектората над этими территориями.

— Насколько нам известно, вы обладаете большим влиянием в правительстве. Если вы окажете содействие, то компания найдет возможность отблагодарить вас.

— Я вижу только одну возможность. Подписание договора об исключении двойного налогообложения.

Собеседник надолго задумался. Сергей любовался отличным видом на Столовую гору. Голландская ОстИндская компания согласится. Налог в русскую казну в любом случае меньше, чем содержание наемников. При этом безопасность будет гарантировать сильное государство. Но где-то закопана еще одна причина, которая заставляет голландцев идти на такой шаг.

— Господин граф, расскажите о ваших намерениях после выхода кораблей из Капштадта?

— Корабли пойдут в Дурбан, где я намерен поднять Русский флаг.

— Вы не могли бы повременить с этим, Русский флаг над Дурбаном даст англичанам возможность снова заходить в этот порт. Как следствие, их давление на наши фактории в Индии снова усилятся.

— Ваше предложение только ухудшит ситуацию.

Между мысом Игольный и Дурбаном много удобных бухт. Положение намного ухудшится, если англичане вместо глупого штурма Alexander Haven построят новую крепость и пойдут на Капштадт по суше.

— Действия ваших войск в Alexander Haven выше всяких похвал. Когда вас ждать в Индии?

— В следующем году, как я и обещал.

— Завтра я вручу вам бумаги о передаче прав России на оговоренные территории.

На том и простились, Сергей долго писал письма в Петербург, стараясь внятно довести свои мысли и идеи.

Верный своему постулату, что любое действие должно приносить выгоду, он отметил финансовую сторону новых приобретений. Выгодное стратегическое расположение островов в Карибском море и придание им статуса свободной таможенной зоны принесут России очень хорошие деньги. Регион жуликов, авантюристов и пиратов требует мест легализации своей добычи.

Вопреки распространенной иллюзии, человек с мешком золота нигде и никогда не мог легализовать свои сокровища. Неизбежен вопрос: «где взял?». Ответы:

«нашел, мое, заработал» и т. д. не принимаются. Доноситель получает от половины до четверти, остальное законная доля лорда, князя или короля. Своим людям Сергей отправил подробные инструкции. В Нижнем Новгороде уже сформировался настоящий «мозговой центр». Были письма в Испанию, Габриель Гильен и Тимофей Максаков должны хорошо подготовиться к новым изменениям. Отдельно было подготовлено письмо для короля, в котором граф Алексеев изложил преимущества временного испанского протектората над русскими островами в Карибском море. Еще один виток измененной истории, но предсказать последствия Сергей не мог.

Открывшийся вид на гавань Дурбана изначально отбивал желание идти на приступ. Две мощные башни фортов блокировали вход, восемьдесят пушек на четырех ярусах гарантировали любому желающему быструю смерть. Со стороны океана просматривались еще несколько равелинов, прикрывающих берег и город от возможного десанта. Сергей видел карту расположения береговых укреплений и знал, что это только видимая часть. Город и гавань, способная дать укрытие десятку авианосцев с кораблями охранения, были надежно защищены от атак с любой стороны.

Идея строительства из бетона, с использованием извести вместо цемента, себя полностью оправдала. Правда неграм не понравился серый цвет и шершавый вид стен. Они сделали облицовку из гранитных плит. В результате внешний вид стен стал красивым и одновременно грозным.

— Познакомь меня со строителями, — обратился Сергей к управляющему.

— Понравилось, хочешь поблагодарить?

— И понравилось, и хочу поблагодарить. Но для начала хочу научить изготавливать керамические плитки с изразцами.

— Ребята очень талантливые, — согласился Степан Каломейцев.

Весь день Сергей посвятил городу. Вместе с управляющим осмотрел все укрепления. Затем поехали по прилегающим фермам, которые организовали безземельные русские дворяне. Вечер прошел в одной из усадеб за чаепитием с традиционным самоваром. Молодой сад не только очаровывал запахом яблок и вишни, но и испускал аромат апельсиновых и мандариновых деревьев.

Утром на гарнизонном плацу торжественно подняли Русский флаг. Следом под орудийный салют Русский флаг подняли над фортами. После церемонии Сергей поехал на кирпичный завод, где уже были подготовлены образцы отделочной плитки разной степени готовности. Строители пришли достаточно быстро. На церемонии подъема флага строители стояли отдельной группой. Когда в своей короткой речи граф Алексеев поблагодарил строителей за отлично выполненную работу, вся группа ритмично захлопала в ладоши и начала кружиться в танце.

Сейчас строители с серьезным видом ожидали начала объяснений. Профессиональным взглядом они уже успели оценить промежуточные образцы. Старший строитель не постеснялся взять в руки некоторые экземпляры и дать свои комментарии. Сергей еще раз окинул взглядом статных чернокожих молодцов и Свангбе, который являлся главным строителем.

— Спасибо, что пришли. Вы уже поняли, что из глины можно делать отделочные плитки. Я хочу показать, как разукрасить плитки и сделать дом очень красивым.

Работа с глазурью затянулась допоздна. Рабочие дружно ахали, когда грязно-молочная плитка выходила из печи с текстурой красного дерева.

— Все необходимое вы увидели и попробовали сами.

Теперь можете строить еще более красивые дома, — этими словами Сергей закончил вечер.

Уезжая, граф Алексеев оглянулся, Свангбе со своими людьми продолжали увлеченно что-то обсуждать..

Зерно идеи брошено, он не сомневался в талантах аборигенов. Скоро появятся новые интересные решения. Татарские отряды вольготно разбрелись до экватора. Сергей прочитал все донесения сотников. Было много настоящих открытий, куда управляющий Николай Паньков отправил целевые экспедиции. Севернее Дурбана заложили еще три портовых города. Фактически все удобные гавани до арабского поселения Дарэс-Салам взяты под контроль. Хан Гирей начал строить свою столицу на берегу большого озера в местечке Компала. По его просьбе граф Алексеев прислал архитекторов и строителей из Алжира и Турции. Надо построить достойный город с красивой мечетью. Вместе с тем начали готовить экспедицию для спуска с озера к устью Нила.

Утром Сергей поговорил с помещиками о земледелии. Если о плантациях кофе и какао говорить рано, то плантации сахарного тростника уже давали результат.

Для организации новых плантаций, с островов Реюньон и Маврикий привезли рассаду и аборигенов. Эти острова являются родиной сахарного тростника. Лучших специалистов для нового дела нигде не найти. Вместе с тем управляющий построил винокурню. Продажа транзитным кораблям рома в бочках по прибыльности опережала золотые рудники.

8 Индийские сюрпризы

Закат встретили в океане. Сергей любовался ярким свечением океана. Стремительно проносились зеленые стрелы, это охотились марлины. В зеленом сиянии к борту судна неумолимо приближались цилиндры торпед, это подходили игривые дельфины. На удалении начали расходиться зеленые круги, это вынырнул отдышаться кашалот. Вот на поверхности замелькало зелеными спицами огромное колесо. Ускоряясь в своем вращении, колесо становилось все меньше и меньше. Наконец колесо превратилось в яркую зеленую точку и погасло, это тунцы завернули стаю анчоуса. В XXI веке всего этого уже нет, погиб не только планктон. Борьба с загрязнением океанских вод с помощью химических средств уничтожила на поверхности океана всю фауну.

Эскадра шла в Коломбо. Кроме церемонии подъема Русского флага, Сергей хотел ознакомиться с положением дел на Цейлоне и в Индии. На западе Индии африканские полки разгромили португальские войска и захватили всю территорию Гоа. При взятии города Гоа Велья был арестован и вице-король португальских восточных владений. Вице-короля отправили в Голландию, а новая территория отошла к голландской Ост-Индской компании. Теперь Гоа тоже переходит под юрисдикцию России……

В данный момент эти земли экономического значения не имеют. В горах Гоа ничего, кроме железных и ферромарганцевых руд, не нашли. Красивый ландшафт и шикарные пляжи в XVIII веке никого не интересуют. Почти пятьсот лет назад эти земли захватили арабы и отсюда начали свою экспансию в Индию. Через триста лет португальцы выбили арабов и взяли княжество под свой контроль. Индусы не пытались вернуть себе эти земли. За пять столетий они свыклись с живущими рядом чужаками, которые поклоняются другим богам..

Португальцы первоначально пытались захватить земли соседнего княжества Майсур. Однако богатое золотом, драгоценными камнями, шелком, хлопком, специями и прочим княжество Майсур с легкостью разгромило колониальные войска Португалии. После поражения португальцы перешли к мирной торговле, получая многократную прибыль. Благодаря отличным морским гаваням и урожайному сельскому хозяйству здесь развилась перевалочная база и центр португальских владений на востоке..

Сергей оценил эту территорию как важный стратегический плацдарм. Торговля торговлей, но у него были совсем другие планы. На севере граница многолюдного и бедного маратхского княжества. На юге очень богатое и сильное княжество Майсур, которое уже много лет ведет упорную борьбу с англичанами и французами.

Поэтому Сергей решил установить дружеские отношения с князем маратхского княжества и вооружить его современным оружием. Дальнейшие действия этой армии были легко предсказуемы. В любом случае, княжество Майсур будет разорвано в клочья, англичане, голландцы, французы и португальцы непрерывно атаковали богатые земли. Даже Дания посылала свою эскадру в надежде оторвать сладкий кусочек дармовщинки.

Индия никогда не была единым государством. Как и Европа, страна разделена на самостоятельные княжества с разным языком и религией. Война объединит Индию в одно мощное государство, способное противостоять европейской экспансии. Попутно Сергей получит хорошие деньги за поставки эффективного оружия. Но для принятия правильного решения необходимо услышать мнение Степана Малинина. Управляющий за прошедший год должен хорошо разобраться в индийских делах и дать общий стратегический анализ. Нельзя действовать в темную, не разобравшись во внутренней обстановке. Так можно не только потерять деньги, но и серьезно испортить отношения с влиятельными и полезными людьми.

Яркие краски тропиков плохо скрывали бедность хижин рудокопов. Только центральная часть Коломбо выглядела тропическим раем. Поэтому собрание своих управляющих Сергей начал с обсуждения бытовых условий рабочих.

— Местные жители не должны ощущать своей ущербности по сравнению с нами.

— Мы поставили местных жителей на многие ключевые посты, — возразил управляющий.

— Это вынужденная мера по причине нехватки людей. Любой человек одновременно с назначением на высокую должность должен одновременно получить дом. Вы все должны жить в одном районе города.

— Но тогда мы должны изменить планировку города и составить перспективный план строительства.

— Совершенно верное решение. Продумайте несколько типовых вариантов домов для рабочих и обслуживающего персонала.

— Здесь люди разделены на касты и кланы. Мы своими действиями можем вызвать недовольство или неприязнь.

— Этого легко избежать, если все решения согласовывать с кандидатами на переселение.

— Мы не разрушим клановых и кастовых традиций.

Вместе с тем создадим строгую социальную систему и построим красивый город.

Главный карьер поражал воображение своими размерами и количеством работающих людей. Вверх и вниз степенно шли вереницы слонов, непрерывной цепочкой поднимались носильщики с добытыми драгоценными камнями. Сергей даже не подозревал, какими богатствами он теперь владел. Только увидев своими глазами, он понял масштабы добычи драгоценных камней. Вместе с тем осознал и тот удар по экономическому благополучию Португалии, который он нанес своим наглым захватом Цейлона..

Все встало на свои места, вполне понятен испуг голландских торговцев и банкиров. За этот сладкий пирог будут бороться до конца, союз Португалии и Англии вполне оправдан.

— В какой степени надежна оборона острова от возможных десантных операций? — обратился граф к офицерам.

— Строительство фортов закончено, все форты имеют линию усиления обороны в виде казарм крепостного типа, — сказал Петр Давлетов.

— Какова подготовка войск?

— У нас получилась смесь из казаков и регулярных войск, но общая подготовка на удовлетворительном уровне.

— Как обстоят дела с пушками?

Все трофейные пушки сняты и заменены на русские, — ответил Николай Суранов.

— Удалось набрать солдат из местных жителей?

— Набрали два полка, один из тамилов и один из сингалов, кроме этого набрали батальон егерей из веддов.

— Что это за ведды?

— Насколько мы поняли, это коренные жители острова.

— Можно вопрос, ваше сиятельство, — снова обратился Петр Давлетов.

— Конечно, и почему такая официальность?

— После подъема Русского флага на острове будет официально утвержден гарнизон. Что надлежит делать нам?

— В письме к правительству и сенату я взял на себя смелость рекомендовать вас на командование войсками в Индии и на Цейлоне с чинами генерала пехоты для Петра Давлетова и генерала артиллерии для Николая Суранова.

— Но это невозможно! Мы оба служили лейтенантами.

— Вы полагаете, что будут претенденты среди столичных генералов?

Еще до начала своих походов Сергей понимал, что в одиночку успеха ему не добиться. После захвата шведских медных рудников он подарил Потемкину находящийся рядом серебряный рудник. Данный подарок Потемкин принял как само собой разумеющееся. В дальнейшем найденные вдоль реки Юкон золотые прииски дарились многочисленным родственникам и друзьям.

Богатый серебряный рудник севернее Клондайка Сергей снова подарил Потемкину.

— Чем обязан столь щедрому подношению? — спросил граф.

— Одному все это поднять не по силам, — честно от ветил Сергей.

— Серебряный рудник — это чистые деньги, какие здесь нужны силы? — удивился Потемкин.

— Кроме собственно разработки рудника нужно еще строить поселения и крепости, да и французские колонии Монреаль и Онтарио не так далеки.

Потемкин внимательно посмотрел, затем кивнул головой и сказал:

— Ты прав, заморские территории требуют надлежащего надзора. Но почему ты дал мне серебряный рудник, а не золотой прииск, кои щедро раздариваешь своим родственникам.

— Это очень богатый рудник, затраты будут маленькие, а прибыль очень высока, серебра будет столько много, что пули из него сможешь отливать.

Потемкин снова кивнул головой. С тех пор земли северо-запада Америки были под контролем правительства.

Аналогично Сергей поступил и с неразработанными месторождениями драгоценных камней на Цейлоне.

Прочитав отчет об обнаруженных на Цейлоне залежах драгоценных камней, он сделалсоответствующие выписки. В результате были одарены все родственники и друзья. Получили свою долю и его люди в Сенате, хорошее месторождение изумрудов было подарено Михаилу Михайловичу.

— Ты мой племянник, — несколько растерянно сказал Михаил Михайлович, — но это не столь близкое родство для такого щедрого подарка.

— Подношение имеет скрытый интерес с моей стороны, — не стал скрывать Сергей.

— И в чем заключается твой интерес?

— Земли Цейлона очень богаты, и Англия с Португалией неизбежно попытаются отвоевать их у Голландии.

— Ты рассчитываешь на помощь Сената в случае угрозы захвата Цейлона врагами Голландии.

— Армия Голландии слаба, оказать сопротивление объединенным войскам Англии с Португалией она не сможет.

— Я понял, однако из сказанного следует ожидать таких же подарков из африканских земель.

— Да, как только будут закончены исследования золотоносных и алмазоносных мест.

— Не жалко раздаривать такие богатства?

— Нет, не жалко. Я один таким куском подавлюсь.

Все вместе мы сможем не только разбогатеть, но и сделать Россию самой богатой страной.

Отчет Степана Малинина, который являлся управляющим в Индии, озадачил Сергея. Все события в этой стране оказались совсем не так просты и однозначны. Оказывается южнее княжества Майсур, на территории княжества Керала, идут серьезные сражения. Англия, Голландия, Франция и Португалия изо всех сил бьются друг с другом. Если Англия и Португалия выступают единым союзом, то Голландия и Франция воюют сами по себе.

Англо-португальский союз имел все шансы победить разрозненных противников. Но им мешала жадность и систематические поражения на море. После каждой удачной схватки англо-португальские войска отправлялись за добычей в княжество Майсур. В то же время голландские и французские корабли успешно воевали на море. Поражения на море сводили на нет все победы на суше.

Информация была неожиданной, Сергей никак не ожидал такой активности европейцев в Индии. Войны в Европе были на слуху, но то, что творилось в заморских колониях оставалось за кадром. Сергей решил уклониться от этой драки, вполне достаточно побед его пиратских кораблей.

— Тебе удалось достичь каких-либо успехов в княжестве Маратхи?

— Я провел семь месяцев в столице и многократно встречался и разговаривал с князем.

— Как тебе понравился Бомбей?

— Какой Бомбей?

— Правильно, наверно, будет Мумбай, я говорю о столице княжества.

— Столица в городе Колхапур, раджа живет там.

— Извини, я не знал, рассказывай дальше.

— Наше предложение пришлось по душе князю, он с восторгом осмотрел пушки и ружья.

— Предложенная цена не вызвала негативной реакции?

— Я ожидал традиционной торговли и заявил повышенную цену, но он сразу согласился.

— В княжестве много денег, или у них есть что предложить в обмен?

— С деньгами у него не так уж и плохо, но для торговли княжество может предложить только шелк и хлопок. Все ткани хорошие, качественные.

— Выбор не богатый.

— Но зато очень много. Очень понравился бархат, особенно с золотым и серебряным шитьем. Еще предлагают шафран, но я не знаю что это такое.

— Бархат продадим хорошо, а для шафрана надо время, хотя шафран может быть и красителем.

Так день за днем шло обсуждение планов экспансии в Индию. Неприятной новостью оказалась энергичная экспансия англичан на восточном побережье.

Весь берег оказался полностью блокирован англопортугальскими факториями. Причем англичане смогли подняться вверх по реке Кавери и захватить богатые залежи драгоценных камней в районе Тируччираппалли. Степан Малинин поработал хорошо, его люди разъехались по всей Индии. Собранная информация позволила по-новому оценить ситуацию. Колониальные сражения между европейцами проходили и на восточном побережье Индии. Свара была у устья реки Кришна где европейцы бились за факторию Бандар.

Англию на колониальную экспансию спровоцировали голландские купцы. После того, как испанские войска оккупировали Нидерланды, доступ в метрополию для голландских купеческих кораблей был закрыт. Во всех городах стояли испанские гарнизоны, колониальные товары подлежали конфискации. Купечество нашло выход в использовании портов Англии и Дании.

Голландские колониальные товары выгружались и продавали в Англии или в датском порту Бремен. Впоследствии голландские купцы на эти деньги набрали две армии наемников. Одновременная атака наемников с юга и севера освободила страну. К этому времени у английских купцов уже обильно текла слюна. Но это другая история.

Как рассказал Степан Малинин, в трехстах километрах от устья реки Кришна стоял город Хайдарабад, богатая столица княжества Голконда. Там же располагались алмазные копи, где добыли самый крупный в мире алмаз «Орлов». Его меньшие братья «Кохинор» и «Шах» родом из тех же шахт. Княжество богато золотом, серебром и драгоценными камнями. Активно разрабатываются богатые алмазные копи. Все это привлекает европейцев, но дальше обычной торговли дело не продвигается. Причина в том, что кроме основного населения телугу в княжестве живут еще два народа. Банджарцы и ламбадисы являются цыганскими народностями и контролируют в княжестве всю торговлю. очень внимательно следят за иностранцами, не разрешают выводить солдат за границы факторий.

Сергей внимательно изучил карту, которую принес управляющий. Полученная информация заставила обратить внимание на восточное побережье Индии.

— Укажи местоположение факторий и сделай пометки, кому они принадлежат.

Степан Малинин посмотрел в свою тетрадь и быстро нанес на карту требуемую информацию. Сергей снова посмотрел на карту и увидел то, чего очень желал.

Ему приходилось бывать в Индии. Всего несколько раз, но он был на восточном побережье. Тогда он был капитаном на океанском контейнеровозе. Его судно, длиной двести пятьдесят метров, могло зайти не в каждый порт. Размеры и осадка океанского лайнера вносили существенные ограничения. Но один порт на восточном побережье Индии он хорошо запомнил. Просторная акватория и удобный причал, заходить в этот порт было намного легче. Вот это место и не отметил управляющий. Оно было на землях княжества Голконда.

Порт Какинада близко расположен к горам, к месторождениям железной руды и угля, меди и асбеста.

— Степан, как думаешь, сможем мы свести интересы двух князей воедино?

— Княжество Голконда не намного меньше княжества Маратхи, но значительно богаче. Трудно сказать, надо ехать и разбираться на месте.

— Я опасаюсь что, получив хорошее оружие, они могут сцепиться друг с другом.

— При мне в Колхапур приезжал раджа княжества Гуджарт, он просил продать ему пушки. Португальцы захватили два его города, а без пушек вернуть города он не может.

— Как отнесся к этой просьбе князь Маратхи?

— По моим данным, он сам отправил соседу информацию о пушках и ружьях.

— Придется ехать в гости к князю Голконда.

Следовало хорошенько подумать. Но продажа оружия в любом варианте даст высокую прибыль. Княжество Голконда предпочтительно по причине богатых недр и возможности строительства заводов. Отпадет необходимость все везти из России или Африки. Княжество Маратхи значительно беднее, но с военной точки зрения перспективнее.

Эскадра начала подготовку к переходу в Индию.

Сам морской поход не займет и двух дней, но надо подготовить подарки для князя и его приближенных. Пока озабоченные помощники занимались этими сложными вопросами, Сергей решил поближе ознакомиться с Цейлоном. Больше всего интересовали плантации каучуковых деревьев. Вскоре каучук на столетия станет самым востребованным сырьем. Сергей запланировал познакомиться с ароматными плантациями чая. Он много слышал о чайных плантациях, но никогда не видел чайных кустов. Природа острова поражала воображение своей красотой. Многочисленные горные реки с обязательными водопадами. Тропические леса с огромными деревьями, высотой более пятидесяти метров. Всего несколько километров вглубь, и на плоскогорьях савана с оленями и леопардами. Величественные слоны и шкодливые обезьяны. Крикливые попугаи и красавцыпавлины придавали особый колорит незабываемым пейзажам острова.

Появление эскадры в Бандаре не просто шокировал колонистов. Французы оцепенели при виде входящих в порт огромных броненосцев. Комендант крепости был сама любезность, графу Алексееву предоставили лучшие комнаты. Заверения в дружбе прерывались предложениями ни в чем не стесняться. Но когда с транспортных кораблей начали сходить войска, то комендант только замычал и выпучил глаза. Чернокожие красавцыпехотинцы, татарская кавалерия и вальяжные турецкие янычары заполнили всю территорию крепости. Солдаты абордажной команды с кошачьей ловкостью прыгали на причал прямо с палубы своих кораблей. Завершил конфуз полковник Аксеки Иозгат, который просто приказал коменданту освободить казармы. Прибывшим войскам необходим отдых, гарнизон крепости может временно пожить в палатках.

Почти неделю прибывшие в Бандар русские войска не предпринимали никаких действий. Солдаты проводили свои ежедневные занятия и учения. Граф в окружении многочисленной охраны совершал по окрестностям конные прогулки. Ежедневные тренировки графа в рукопашном бою собирали толпы зевак. Не только французы, но и туземцы с цыганами сходились посмотреть на невиданное действие. Комендант крепости первые дни спрашивал о дальнейших планах его сиятельства, но граф Алексеев только пожимал плечами.

И правда, никаких действий со стороны русских не было замечено, ни тайных, ни явных. Солдаты и офицеры занимались своим делом. Свита графа делала то, что положено делать свите. Слуги ходили только на рынок, закупая продукты для графского стола. Комендант постепенно успокоился, неудобства от нежданных гостей скрашивались приятными беседами. Выяснилось, что граф с войсками направляется в Китай, где должен соединиться с основными войсками. Россия собирается завоевать северные области Китая! Это была важная новость, которую следовало при первой возможности отправить в Европу. Еще ни одна страна не рисковала начать военные действия против Китая.

На шестой день во время обеда граф Алексеев сказал своему управляющему:

— Завтра найдите местного барона и приведите его сюда.

— Какого барона? — удивился комендант.

— В России мы так называем лидера цыганской общины.

— Зачем вам понадобились цыгане?

— Я решил нанести визит князю, для этого мне необходимы носильщики и сопровождение.

— Но для этого достаточно пойти на базар, где легко набрать необходимых вам людей.

Сергей не стал разочаровывать наивного коменданта. Незачем набирать людей из числа вышедших на рынок. Самый надежный вариант — договориться с тем, кто не только руководит этими людьми, но и заправляет всем рынком.

Барон пришел в назначенное время. К удивлению Сергея выглядел барон точно так, как показывали цыган в кино и по телевизору. Просто поразительно, но стиль одежды цыганского барона в Индии XVIII века полностью соответствовал русским театральным представлениям века двадцать первого. По-видимому, барон заметил удивленное выражение на лице Сергея. Он несколько смущенно осмотрел себя и во время дальнейшего разговора все время оглядывался на графа. Разговор вел управляющий. Сергей сидел за своим рабочим столом и попутно занимался бумажной работой. Впрочем, нить разговора он не упускал и был готов в любой момент дать подсказку.

Но Степан Малинин твердо держал беседу в нужном направлении. Любые попытки барона набить себе цену вежливо, но твердо пресекались. Аналогично поступал управляющий, если барон хотел воспользоваться их незнанием местных условий. Подобный подход европейцев был неожиданным для барона, и он пошел ва-банк:

— Я вообще не уверен в возможности вашей встречи с князем, он очень занятой человек. Многие посетители ожидают приема месяцами.

— Его сиятельство граф Алексеев не посетитель.

Земли графа намного больше земель князя. Графу принадлежит княжество Гоа и остров Цейлон.

При этих словах барон вздрогнул. Смена власти на Цейлоне и в Гоа для индусов не было неожиданностью.

Неожиданным было увидеть самого завоевателя и нового владельца.

Индусы свыклись с европейцами четырех стран, появление нового и сильного государства рушило стереотипы. Тем более что любой мог увидеть мощные броненосцы, которых откровенно опасались остальные европейцы.

— Но я должен отправить к князю гонца. С какими словами конец предстанет перед князем?

— Ты обязан отправить гонца, который сможет дополнить слова предыдущих гонцов.

При этих словах цыганский барон снова вздрогнул и оглянулся на графа.

— Сначала гонец придет сюда. Мы ему покажем наши корабли и пушки, а на словах гонец повторит уже известное — граф Алексеев направляется воевать с Китаем. Визит к князю обычная дань вежливости.

Барон прислал сразу трех человек, один из которых явно выглядел военным. Гонцам дали возможность все посмотреть, экскурсия включала подробное объяснение. Орудия броненосцев, механизмы и паровые двигатели привели индусов буквально в священный трепет. Осмотр оружия и амуниции солдат занял очень много времени. Индусы дотошно интересовались каждой мелочью, но после показательной ружейной стрельбы сникли. Разнесенные в щепки мишени на километровом удалении были лучшим объяснением возможностей этого оружия. Под конец гонцов привели на транспортные корабли, где показали сложенные в трюмах пушки. Эта картина окончательно подорвала моральные силы гонцов. Против такой силы в Индии никто не мог устоять.

Через два дня граф Алексеев со свитой тронулся в путь. Его сопровождало три сотни солдат. Традиционная турецкая сотня в дорогих одеждах и золотыми перстнями. Татарская сотня выделялась прагматизмом воина-кочевника. Негритянская сотня нагоняла страх черными накидками, из-под которых виднелись черные кожаные кирасы. На теснении черной пантеры выделялись белые клыки, зло блестели зеленые пуговки глаз.

Дорога тянулась вдоль бескрайних равнин. Первые три дня двигались мимо рисовых полей и плантаций сахарного тростника. Затем начали попадаться странные леса, где деревья стояли на расстоянии двадцати метров друг от друга. Появились пастбища коров и буйволов, хлопковые поля и плантации арахиса. Постепенно дорога поднялась на плоскогорье, где виднелись ухоженные поля специй.

Холмистые равнины местами покрывал кустарник.

Пастбища коз или овец чередовались с обширными полями пряностей. От невысоких горных хребтов тянулись повозки с глыбами мрамора и гранита. Индусы с нескрываемым интересом разглядывали чужаков.

В многочисленных деревнях детишки бежали следом за чужеземными воинами. Странные и страшные люди приводили детей в трепет, но интересно, когда еще увидишь такое! Большой отряд двигался достаточно быстро, делая четыре остановки в день. Барон основательно организовал поход. В каждом месте отдыха все было заранее подготовлено. Горячая еда, корм для лошадей, шатры для отдыха людей.

На шестой день пути увидели столицу. Над городскими стенами из желтого гранита возвышались дворцы и храмы белого мрамора. Недалеко от городских ворот их встречала делегация княжеских доверенных.

После вежливых приветствий перешли к деловой части. Церемония въезда в город назначена на завтра.

Граф со своими людьми должен проехать по центральной улице. Почетный караул князя будет впереди и позади эскорта графа. Граф должен спешиться в двадцати метрах от входа во дворец. В этом месте будет стоять специальный человек, который примет поводья его коня. Вместе с графом во дворец может войти не больше двадцати человек.

Началась обычная суета. Расположившись по шатрам, солдаты начали готовиться к парадному въезду.

Для удобства компоновки привезенных подарков, теги обоза составили в круг. Среди людей цыганского барона выбрали носильщиков, которые должны пронести по городу дары и поставить у ног князя. Носильщикам показали одежды, в которых они должны красоваться перед жителями города. В хлопотах стремительно побежало время. Подготовка закончилась уже за полночь в свете керосиновых ламп.

Почетный караул непроизвольно остановился. Их взгляды застыли на пушках и ружьях. Воины не раз видели оружие португальцев и французов. Сразу определили мощь и боевые возможности даров. Караул рассыпался, одни столпились возле трех огромных осадных пушек. Эти английские трофеи были захвачены на Цейлоне. Пушки на самом деле мощные, но имели традиционный для английских пушек недостаток. Обладая высокой теплоемкостью и низкой теплоотдачей, они могли сделать только несколько выстрелов в день. Другие солдаты разглядывали трофейные португальские пушки. Тридцать пушек были сняты с крепостной стены Коломбо. Три русские стальные двухсотдвадцатимиллиметровые пушки поражали необычностью формы. Замыкал пушечный строй ряд телег с ружьями. Индусы быстро определили французские, английские и португальские ружья. Было видно сдерживаемое желание немедленно забрать оружие себе. Пятьдесят русских винтовок, заряжаемых через казенную часть, привлекли особое внимание. Но время шло, пора строиться и входить в город..

Жители многолюдного города заполнили центральную улицу. Выглядывали из окон и воробьиными стаями сидели на крышах. Все желали увидеть иноземцев и их дары князю. Позади небольшого отряда почетного караула ехал граф Алексеев в окружении своих помощников и сотников. Затем следовала сотня янычар, турецкие воины надели свои лучшие одежды, обвесились килограммами золотых украшений. Вальяжный вид и обилие золота делали янычар похожими на знатных вельмож. Позади телег и носилок с дарами под барабанную дробь четко шагали шеренги негритянской сотни.

Черная одежда, черные сапоги, черные из тонкого сукна накидки с вышитой серебром черной пантерой. Картину завершали черные ружья с приткнутыми черными штыками. Вид негров заставлял толпу боязливо притихнуть. Завершали шествие татары. Несмотря на роскошные шелковые халаты и сафьяновые сапоги, опытный глаз сразу отмечал прирожденных воинов.

Сергей остановился в нескольких шагах от входа во дворец. Надо дать время солдатам выровнять строй.

Пушки необходимо выгодно расставить в середине двора. Отдельно поставить повозки с ружьями. Носильщики с дарами метались между телег и лошадей. Из дворца в окружении служанок и нянек вышла высокая, стройная девчушка. Поравнявшись с Сергеем, она сказала:

— Вот он каков, Конан-завоеватель!

— Все голливудские герои ростом метр с кепкой, у меня рост без малого два метра, — автоматически ответил Сергей и пораженно замолчал.

Девушка говорила по-русски, и она родилась явно не в это время!!! Не меньше, чем Сергей, поразилась и индийская красавица.

Оба завороженно смотрели друг на друга, не веря в реальность такой встречи. Наконец девушка взвизгнула и обняла Сергея.

— Ты русский! Откуда здесь взялся?

— Как откуда? Из России, конечно.

— Этого не может быть! Сейчас средние века, когда Россия не интересовалась Индией!

— Сегодня восемнадцатое февраля 1772 года, три недели назад я поднял Русский флаг над Цейлоном.

— Это какой-то параллельный мир?

— Не думаю, все прошедшие события полностью совпадают. Во всяком случае, в той мере, что я помню из школьной программы.

— Ты давно уже здесь?

— Меня перебросило в прошлое семь лет назад.

— А я два года назад попала сюда. Никак не могу поверить в случившееся.

— Мне было проще, я был у себя на даче под Тамбовом. Самым большим шоком оказался не сам переброс во времени, а то, что я снова стал молодым.

— Сколько тебе было лет?

— Был шестидесятивосьмилетним пенсионером.

— Мне было пятьдесят семь лет, но я еще работала.

— Ты отдыхала в Индии?

— Отдыхала? Какой может быть отдых за границей у школьной учительницы!

— Где ты находилась в момент переброса? В каком городе?

— В Свердловске, мы сидели в парикмахерской. У одного из наших педагогов дочь выходила замуж. Мы дружно оккупировали парикмахерскую, наводили красоту.

— Гроза, удар молнии — и ты оказалась здесь?

— Все правильно! Сидела и визжала от страха! Вся раскрашенная и обвешанная бижутерией! Открыла глаза — вокруг меня на коленях какие-то черные люди!

Я принялась визжать еще больше!

— Из какого года тебя закинуло в Индию?

— Четырнадцатое августа 1978 года. Потом оказалось, что я нахожусь в священной арке Чар-Минар! Но самое забавное, низам признал меня своей дочерью, которая исчезла десять лет назад.

— Кто такой низам?

— Это князь, владыка здешних мест. Ты приехал к нему в гости, а советники не смогли разобраться с твоими подарками.

— Ты эксперт по подаркам?

— Я здесь в фаворе! Почти святая. Отец отправил меня посмотреть на подарки, затем объяснить ему все, что ты привез.

— Пошли смотреть, а то люди от удивления скоро в обморок начнут падать. Стоим двумя голубками у парадных дверей дворца.

Сергей обернулся и, увидев Степана Малинина, распорядился:

— Степан, прикажи носильщикам по очереди подходить к принцессе, она хочет осмотреть все дары.

На первых носилках лежало оружие, обычные ружья и пистолеты тульской работы. Но в Коломбо оружие «облагородили», добавили золотой чеканки, вставили в приклады и рукояти драгоценные камни и пластинки резной слоновой кости.

— Это бинокли! — воскликнула принцесса. — Где купил?

— Нигде, сделаны на моем заводе в Тамбове. Славятся на всю Европу. Кстати, меня зовут Сергей, граф Алексеев Сергей Николаевич.

— Я Наина Махабхарата Салар Джангом, вторая дочь низама Джангома Второго, а так была Ниной Вячеславовной Бурцевой.

В это время подошли другие носильщики, Наина округлила глаза:

— Каминные часы! Ты принес целые носилки каминных часов! Ой! Это швейная машинка!

Она взяла в руки часы. Фарфоровый корпус был выполнен в виде водопада — внизу юноша целует девушку, наверху летают амурчики.

— Ты смотри, какой молодец! Мы живем без часов, а тут больше десятка. И в хрустальном корпусе, и в фарфоровом, и позолоченные часы есть. Теперь понятно, почему советники не смогли разобраться с твоими подарками.

На последующих носилках стояла фарфоровая, хрустальная и стеклянная посуда, различные безделушки.

Наина с удовольствием перебирала подарки, затем, вздохнув, положила все на место.

— Ты хорошо подготовился, подарки доставят удовольствие отцу.

— Это экспромт. Все предназначалось для моего дворца в Коломбо. Я не планировал ехать в Хайдарабад.

— Так почему ты оказался здесь?

— Я не ожидал такой широкой экспансии европейских стран. К моему удивлению, все восточное побережье Индии уже оккупировано европейцами. Вот и пришлось срочно корректировать планы.

— Тоже хочешь откусить кусок сладкого пирога?

— Нет, я хочу один сидеть за этим столом.

— Ты планируешь завоевать Индию?

— Это самый глупый вариант. Есть предварительная договоренность с князем маратхского княжества о поставках современного оружия.

— Сюда зачем приехал?

— Хочу договориться о том же с твоим отцом и начать строительство заводов.

— Не поняла, в чем основной смысл?

— Через тридцать — сорок лет Индию разорвут в клочья, страна станет английской колонией.

Война в Северной Америке закончилась подписанием «Декларации о независимости». Но никто и никогда не говорил о победе одних или поражении других. Не было победоносных сражений или бегства побежденных. Был трезвый прагматизм англичан. Война за огромные богатства в Индии или война за золотые прииски и серебряные шахты в малолюдной Северной Америке. Дилемма была решена в пользу Индии.

В какой-то мере задача Сергея упростилась. Этой «дочери» князя можно прямо объяснить свои цели.

— Я планирую вооружить два княжества. С хорошим оружием они смогут объединить вокруг себя остальных и противостоять европейской экспансии.

— Ну а тебе от этого какой прок?

— Очень большой. Торгуя оружием и строя здесь заводы, я буду иметь хорошую прибыль. Англия и Франция, обломав свои зубы в Индии, не смогут доминировать в Европе.

— Общеизвестно, расцвет Англии зависит от Индии.

Еще Ленин писал, что Англия развивалась на костях индийского пролетариата.

— Хорошо Ленина помнишь.

— Была секретарем школьной парторганизации.

— Меня, между прочим, перебросило из 2009 года.

Коммунисты в Государственной думе являются оппозиционной партией.

— Не может быть! Расскажи!

— Потом поговорим, все уже давно заждались.

— Ты прав, мне пора идти. Будешь говорить с отцом о войне, или еще тема есть?

— Мне надо разрешение твоего отца на строительство заводов и эксплуатацию рудников.

— Подожди пятнадцать минут и можешь заходить.

Принцесса развернулась и побежала во дворец, следом бросились сопровождающие.

К Сергею начала подходить свита с недоуменно вопрошающими лицами. Еще бы! Из дворца выходит принцесса и с визгом бросается графу на шею. Затем они долго разговаривают как старые знакомые, причем все индусы от удивления разинули рты.

— Ты встретил старую знакомую? — спросил Аксеки Йозгат.

— Думай, что говоришь, — встрял Степан Малинин, — девушке на вид и шестнадцати нет, тоже мне «старая знакомая».

— Скажу честно, друзья, — ответил Сергей, — я и сам ни хрена не понимаю. Но эта девушка нам может очень помочь.

— Но ты раньше с ней встречался? — не отставал полковник.

— Впервые вижу.

— Странная девушка, по вашему виду и не скажешь, что вы впервые встретились.

Из дверей дворца вышли придворные и пригласили войти.

Первыми вошел граф Алексеев со своей свитой, следом шли носильщики. В центре зала стоял князь, который выглядел весьма довольным. Как вскоре выяснилось, это был первый церемониальный приезд европейцев. Европейцы часто приезжали в город. Более дюжины торговцев жили в Хайдарабаде постоянно. Но это были просто торговцы, которые скупали драгоценные камни в обмен на различные железные изделия.

Центр торговли с европейцами находился в городе Висакхапатнам, недалеко от золотых приисков. Другой центр торговли возле французской фактории Мачхалипаттанам, где индусы торговали драгоценными камнями и серебром. Индия нуждалась в железе, орудия труда ценились очень высоко. Европейцы за мотыги и кирки получали алмазы, изумруды и золото. Особенно высоко ценилось оружие, но европейцы благоразумно продавали только старые ружья. Пушки никогда не продавали.

Церемониальный въезд европейского вельможи, владельца княжества Гоа и острова Цейлон — все это льстило князю Голконда. Привезенные дары, особенно оружие, наполняли его сердце гордостью. Его войско вооружится хорошим оружием. Если удастся договориться, он купит еще много ружей и пушек. Князь Джангом был прямым потомком великих Моголов и мечтал снова объединить Индию. Но сил не хватало, на севере хоть и слабые воины, но их очень много. На юге слишком сильные князья, их земли по богатству не уступают его землям. Европейцы уже более трехсот лет в Индии, но все попытки сблизиться высокомерно отвергали. Сейчас у него появился шанс.

Переводчик заговорил с гостем, уточнил, на каком языке будут говорить. Его переводчик Китчу знает все европейские языки. Как положено, сначала обменялись любезными приветствиями. Джангом поблагодарил за щедрые подарки, поздравил гостя с завоеванием богатого Цейлона и Гоа. Княжество Гоа небогато, но для врагов недоступно. По крутым горным дорогам армию в долину не проведешь. Его гость высадил войска с моря и за три недели захватил все португальские крепости.

Судя по воинам, гость владеет землями в Африке.

Только там есть чернокожие солдаты. Большая свита хорошо одетых чернобородых людей говорит о немалых землях в далекой Европе. Гонец из Бандара говорил о походе в Китай, безумец! Огромная и сильная страна, его армию сомнут и растопчут! Надо отговорить потенциального союзника от опрометчивого шага.

— Уважаемый граф, мне сказали, что вы хотите завоевать Китай.

— Не совсем так. Китай слишком велик и многолюден. Целью похода является только одна провинция.

— Вы надеетесь, что вам ее легко отдадут?

— Просто так не отдадут. Но за деньги я могу взять.

Особенно если заплатить тому, кто решает, но не владеет.

— Ваша мысль не совсем понятна.

— Если купить чужую землю, заплатив деньги не хозяину земли, а вашему навабу? Вы же никогда об этом не узнаете.

Джангом засмеялся.

— Ваша армия будет воевать только с бывшим хозяином провинции! Сколько воинов вы ведете с собой?

— Тридцать пять тысяч уже напали с севера. Пять тысяч вместе со мной на кораблях, они высадятся с юга.

— Сорок тысяч!!!

Не до смеха! Такая армия пройдет от Тамиланда до Кашмира! Китайские пушки Джангом видел. Один выстрел в день. Ружей совсем нет. Очень желанный гость в его доме!

За обедом говорили на нейтральные темы. Сергей сначала принюхивался к блюдам, которые стояли на столе. В Индии можно нарваться на непривычную еду.

Например, наши щи из кислой капусты легко вызовут рвоту у рядового европейца. Но за триста лет индусы уже хорошо узнали вкусы европейцев. Пища и сервировка вполне соответствовала европейским традициям. Вино или пиво в Индии не признавали. Даже в XXI веке подобная продукция не имеет спроса среди местного населения. Зато в изобилии свежие соки и различные виды молочных изделий. Сергей сразу нашел подобие привычного кефира. Такой напиток очень хорошо утоляет жажду.

После обеда хозяин провел своих гостей по великолепному дворцу. Затем вышли в сад, свернули на тенистую аллею и направились к широкой лужайке. Слева вокруг пушек суетились воины князя, немного в стороне стояли повозки с ружьями. Мужчина есть мужчина.

Оружие интересует в первую очередь! Князь подошел к пушкам, посыпались вопросы дилетанта.

— Уважаемый князь, — заговорил Сергей, — позволь моим людям осмотреть окрестности города. Завтра они покажут твоим воинам возможности этих пушек.

— Но почему не здесь!

— На той стороне лужайки никого нет?

Джангом крикнул своим воинам и утвердительно ответил:

— Да, там никого нет.

Сергей выбрал среди подарков тульское ружье, полковник Аксеки Иозгат подал мешочек с порохом и пулю. Заряжая ружье, Сергей приметил на краю лужайки стайку молодых деревьев джовар. Промахнуться невозможно, с этого ракурса просвета между тонкими стволами не было. Неторопливо поднял ружье и выстрелил. Первоначально индусы заинтересованно наблюдали за графом, но вдруг раздался вопль, перешедший в многоголосый вой. Все увидели перебитый ствол и падающую верхнюю часть дерева. Воины толпой побежали посмотреть на результат попадания пули.

— Медные пушки стреляют примерно на такую же дистанцию.

Сергей передал ружье полковнику.

— Мои пушки стреляют дальше.

Низам Салар Джангом онемел от изумления. У него собрано много информации о нападениях англичан на соседних князей. Но о таком оружии никто и никогда не говорил.

— Вы научите моих воинов?

— Конечно, полковник Аксеки Йозгат проведет первые занятия. Потом приедут офицеры с Цейлона и закончат обучение.

Вернулись убежавшие воины, притащили с собой перебитый ствол. Стоял оживленный гвалт, все размахивали руками, старались выразить свои эмоции и объяснить результат выстрела. Князь слушал своих гвардейцев и щупал пальцами волокна срубленного ствола.

— Мои воины не нашли пули, может она рассыпалась от столкновения с деревом.

— Надо посмотреть несколько метров за деревом.

— Пуля улетела дальше?

— Отсюда до дерева не очень далеко, пуля должна улететь дальше.

Воины выслушали слова переводчика и побежали искать пулю. Вскоре радостный крик возвестил о находке.

Возле оружия простояли до вечера. Князя интересовали возможности пушек и ружей. Он вникал во все детали и нюансы, задавал множество вопросов. Сергей терпеливо объяснял, рассказывал о характеристиках оружия, его боевых возможностях. Разговор перешел к теме тактического применения огнестрельного оружия. Здесь Сергей был не силен, вперед вышел полковник Аксеки Йозгат. Его слова сначала заинтересовали индусов, но вскоре они «поплыли». Сказалось незнание основ современного боя и применения огнестрельного оружия. Индийскую армию придется учить с нуля.

Ужин проходил по всем традиционным индийским канонам. По правую руку от хозяина сидела вся семья, сначала жена, потом дети. Далее сидели остальные родственники и друзья. Слева от хозяина сидел граф Алексеев, следом Степан Малинин и полковник Аксеки Йозгат. Затем расположились сотники и другие приближенные. В Индии свято чтят культ семьи, жена всегда сопровождает мужа, даже в длительных путешествиях. Попытка англичан изменить эту традицию сразу повлекла за собой восстание сипаев^[48]. Оккупировав половину Земли, Англия столкнулась с проблемой недостатка солдат. На острове элементарно не хватало людей, все были под ружьем. Отношения в африканских и азиатских колониях не заладились. О наборе солдат из аборигенов не могло быть и речи. С великой осторожностью смогли набрать рядовые полицейские отряды. Выход нашли в Индии, где начали набирать солдат в регулярную армию. Но индусы отказались уезжать без жен, что и послужило причиной восстания.

После осмотра оружия князь Салар Джангом выглядел счастливым. Много говорил о возрождении империи Великих Моголов. Сергей предпочитал нейтральные ответы. Слишком мало он успел узнать, а про империю этих самых Моголов не помнил ничего. Необходимо еще поговорить с Наиной и собрать максимум информации. Встреча с ней наводила на мысль, что людей из будущего достаточно много. Девушка, а точнее женщина, переброшена из 1978 года и «помолодела» на сорок лет. В отличие от него, случилось перемещение в пространстве. Она была в Екатеринбурге, а оказалась в центре Индии. Возможно, это следствие обилия зеркал, по ее словам, она сидела в парикмахерской.

Утром Сергей осмотрел город, вместе с князем съездил к алмазным шахтам. На обратном пути воины сообщили, что место для испытания пушек найдено. Учебные стрельбы лучше всего провести после обеда. Оставшееся время Сергей решил провести с пользой. После разминки начал спарринг с Николаем Кочеряко.

Во время разминки казаки Потап и Андрей по очереди играли на балалайке «казачек». Вскоре к ним присоединились индусы со своими барабанами и подобиями гитар. Подхватив мелодию и ритм, они азартно сопровождали музыкой все движения русских гостей.

Но спарринг есть спарринг, это рваный ритм движений, с неожиданными выпадами и ловкими ответными ударами. К чести музыкантов, они быстро нашли хорошее решение. Задав общий музыкальный фон, красиво сопровождали движения барабанной дробью. Две пары тренировались без позерства для зрителей. Испанцы, арабы, негры и Крит уже сделали привычными подбадривающие возгласы зрителей. Сергей давно заметил на террасе второго этажа князя со своими домочадцами.

Главное другое, не пропустить выпады Николая и нанести ему точный удар. Их одежда с элементами защиты, в руках зачехленное оружие. Нельзя тренироваться боевым оружием. Движения должны быть на уровне неосознанного рефлекса. С боевым оружием можно нечаянно убить партнера. Или самому погибнуть в бою, привыкнув в решающий момент сдерживать свой удар.

Любой мужчина, тем более воин, сможет оценить мастерство владения оружием, индивидуальные навыки ведения боя. За обедом князь восхищался увиденным зрелищем:

— Сегодня я смог увидеть, что сильна не только ваша армия, вы сами прекрасно владеете оружием.

— У меня хорошие учителя, не дают возможности проводить время в ленивом размышлении.

— У вас стремительные движения, удары опытного бойца. Сколько сражений вы прошли?

— Самому приходилось сражаться трижды.

— До меня дошли слухи, будто вы с шестью десятками воинов атаковали тысячу врагов.

— Да, был такой случай.

— И вы знали, что против вас стоит больше тысячи?

— Знал, но у противника было мало места. Они не имели возможности атаковать нас одновременно.

Князь задумчиво вертел между пальцами нож.

— Для подобной атаки надо быть очень отважным человеком. Лично я никогда такого не сделаю.

Выстрелы пушек собрали на краю карьера всех жителей города. Каждому хотелось увидеть в действии подарки заморского завоевателя. Стрельбами руководил полковник Аксеки Йозгат. Непосредственно стреляла сотня «Черных пантер» под командой лейтенанта Секу Мкруна. Князь Салар Джангом не выпускал из рук бинокль. Новая игрушка увлекла хозяина богатых земель.

Результаты поражения цели были хорошо видны без бинокля. Но князь долго рассматривал в бинокль место попадания ядра. Работа пушек впечатлила всех, и жителей, и военных. На лицах читалось воодушевление и гордость. С таким оружием можно быть спокойным за свое будущее.

Результат показательных стрельб подвел князя к закономерному вопросу. В конце ужина Джангом спросил:

— Господин граф, почему вы подарили мне столь грозное оружие?

— Я хочу с вами долго сотрудничать, для этого должен быть уверен в вашей безопасности.

— Мне угрожает опасность? Откуда у вас такие сведения?

— Сегодня прямой угрозы для вас нет. Но она появится с окончанием войны между европейскими факториями.

— Полагаете, начнутся прямые атаки европейцев на княжества?

— Безусловно, и долго ждать не придется.

Князь задумался. Атаки английских войск на княжество Майсур теперь выглядели в другом свете.

Триста лет назад португальцы начали торговлю с Индией. Но раньше никто из европейцев не помышлял о вооруженном нападении на земли князей. Сейчас европейцы захватывают не только земли маратхского княжества. Война перекинулась на бенгальское побережье, они атакуют князей Тамиланда. Сначала купили рыбацкую деревню Мадрас, сегодня расширяют территорию с помощью пушек. Гость прав, скоро наступит день, когда вражеские пушки буду стрелять на его землях.

— Уважаемый граф, вы говорили о своем войске в сорок тысяч. Это все ваши возможности?

— Нет, это то, что мне позволила взять моя императрица.

— Вашей страной правит женщина?

— Да, Россией правит женщина.

— Сколько солдат могут выставить против меня англичане или французы?

— Сейчас они воюют друг с другом на другой стороне земного шара. Но каждая страна может выставить против Индии по сто тысяч солдат.

— Сто тысяч с ружьями и пушками?

— Именно так.

В одиночку против таких сил не выстоит ни одно княжество.

На следующий день начались переговоры. Впрочем, переговорами это назвать нельзя, у них не было противоречий. Князь Джангом и Сергей договаривались о строительстве заводов, порта и двух крепостей. Оба не выдвигали никаких предварительных условий. Оба были лично заинтересованы в конечной цели. Князь Салар Джангом согласился начать диалог с маратхским княжеством.

У бедных соседей многочисленное население, что позволит набрать большое войско. По княжеству разъехались советники с приказом набрать пятьсот человек для обучения на заводах графа. Строительство заводов в Индии займет более года. Вполне достаточное время для обучения будущих металлургов и оружейников.

Потекли дни рутинной работы. Степан Малинин и советники князя практически с утра до вечера обсуждали возможности княжества Голконда. Если до сего момента интересы правителей не шли дальше алмазов, золота и меди, то сейчас они заговорили об угле и железе, свинце и марганце. Причем сами сановники не имели понятия, где находятся эти месторождения. Сергей проводил время с князем. Они ездили по окрестностям столицы, граф наслаждался отдыхом. Со временем к прогулкам присоединилась дочь князя, Наина Махабхарата Салар Джангом.

Девушка интересовалась жизнью России XVIII века, просила описать Екатерину и столичную жизнь. Если с описанием Екатерины у Сергея затруднений не возникало, то про столичные балы он мог рассказать немного.

В один из таких дней Наина ехала рядом с Сергеем и безобидными шутками высмеивала одинокую жизнь молодого красавца.

— Возьми меня замуж, надоела меня эта индийская экзотика. Домой хочу.

— Какой дом? — удивился Сергей, — В Екатеринбурге всего несколько сталеплавильных печей. Город только начал строиться!

— Возьми меня замуж! — повторила девушка, — я принесу пользу. Я окончила Ленинградский фармацевтический институт. По образованию я провизор.

— Как я смогу тебя отсюда увезти? Нам не дадут доехать до побережья океана!

— Мы поженимся здесь, в Хайдарабаде. Если у тебя есть невеста, то в России мы расстанемся.

— Никакой невесты у меня нет. Погоди, ты сказала, что по образованию провизор. При первой встрече говорила, что школьный учитель.

— Я вышла замуж за военного. Ты же знаешь наши гарнизоны, не везде есть возможность работать по специальности. Школы есть в каждом гарнизоне, так и стала учителем химии.

— Свердловск совсем не маленький город, легко найти работу по специальности.

— Когда муж вышел на пенсию, я была учителем высшей категории с большим учительским стажем. Не было никакого смысла возвращаться в аптеку.

Брак с этой девушкой имел больше плюсов, чем минусов.

Оставалось последнее препятствие, индийские традиции. Сергей знал, что в Индии все браки заключаются «по расчету». Решив вступить в брак, юноши и девушки пишут подобие анкеты. Сначала описывают себя, затем свои жизненные цели, в конце указывают качества желаемого супруга или супруги. Анкета отдается родителям, которые вносят свои дополнения и пожелания.

Клан сводников подыскивает подходящую кандидатуру.

При этом на первом месте стоит кастовая принадлежность, затем совпадение поставленных целей. Социальный уровень играет незначительную роль. Кандидаты на заключение брака начинают встречаться после взаимного родительского согласия. Здесь тоже есть ограничение, будущие супруги встречаются только прилюдно. Со стороны жениха и невесты должно быть по двое друзей. Отсюда и чрезвычайно редкие разводы. Супруги стремятся к одной цели и имеют общие интересы.

Естественно, что Наина Махабхарата Салар Джангом знала о предшествующей браку процедуре. Более того, девушка передала Сергею проект своей будущей анкеты. Прочитанный текст убедил графа Алексеева в выгодности предложенной партии. Жена с волевым, целеустремленным характером будетнадежным помощником в достижении поставленной цели. Затягивать решающий шаг нелепо, или ты готов, или нечего трепыхаться. Сергей подготовил свою анкету и в конце ужина обратился к князю:

— Прошу вашего согласия отдать Наину мне в жены.

От неожиданности князь встал, растерянно посмотрел на жену и родственников. Затем взял из рук Сергея анкету и передал жене. Наконец, справившись с волнением, князь ответил:

— Мне надо время для правильного ответа.

— Я знаком с традициями и буду ждать вашего решения.

Судя по растерянным лицам хозяев дворца, сватовство графа было для них громом среди ясного неба.

Проблески решения проявились на другой день.

Граф Алексеев был приглашен на прогулку. Приглашение было от Наины Махабхарата Салар Джангом.

С этого дня Сергей по два часа гулял с девушкой. Компанию составляли две родственницы Наины, переводчик и два сотника турецких казаков. Переводчик был занят веселой болтовней между родственницами и казаками. Наина и Сергей в переводчике не нуждались, разговор на русском языке XX века был понятен только им. Она рассказала свою простую жизнь офицерской жены. Муж подполковник запаса, служил в авиации, пять раз переезжали в различные гарнизоны.

С выходом на пенсию мужу дали квартиру в Свердловске. Двое сыновей, оба пошли по стезе отца. Обычная жизнь, все как у всех.

На этом фоне жизнь Сергея мало чем отличалась от жизни Нины Вячеславовны, если только успешным переходом с военной службы в гражданскую жизнь. Офицеры, с выходом на пенсию, как правило, ищут тихую работу. Работают в отделе кадров, инспекторами по технике безопасности или освобожденными секретарями мелких партийных организаций. Много взаимных шуток вызвала разница в возрасте. Нина Вячеславовна родилась значительно раньше, но по реальному возрасту была младше. Оба с удовольствием шутили на эту тему.

С первой встречи девушка заявила, что вопрос с их браком решен положительно:

— Отец в тот же вечер спросил мое мнение, услышав согласие, даже облегченно вздохнул.

— Он заинтересован в нашей свадьбе?

— Еще как! В кругу семьи он этого не скрывает.

— Когда он объявит о своем решении?

— Я не знаю, но свадьба будет после твоего возвращения из Китая.

— Откуда такая заинтересованность в нашем браке?

На мой интерес к Индии он никак не повлияет.

— По-видимому, отец заинтересован в сильном союзнике. Наш брак придаст ему больше уверенности.

Ответ на этот вопрос дал сам князь. Во время обеда Салар Джангом неожиданно сказал:.

— В княжестве Тамиланд война, англичане захватили город Аркот.

Новость поразила всю семью князя, но для Сергея и его спутников название города ничего не говорило.

— Аркот имеет особое значение для Индии?

— Это вторая столица империи великих Моголов, в городе мавзолей Тадж-Махал, где покоится прах моих предков.

— Английские войска остановились в городе или двинулись дальше?

— Сейчас англичане бьются с французами.

— В самом городе?

— Нет, бои примерно в пятидесяти километрах к югу.

— Где армия Тамилов? Они не пытаются взять город обратно?

— От грохота пушек все воины разбежались, князь укрылся за стенами Каимбутура.

Реально захват Индии выглядел еще проще. Европейцы воевали за Индию между собой. Индусы совершенно не защищали свою землю. Они не видели разницы между европейцами и потомками Великих Моголов.

Индийская программа Сергея трещала по швам. Он хотел объединить и вооружить индусов, противопоставить европейцам единое государство с сильной армией. Оказалось, что для населения существующая власть была чужеродной.

— Полковник, отправь в Бандар гонца с приказом перевести корабли в Мадрас.

— Хочешь ввязаться в драку?

— Нет, англичане союзники России. Но такое количество солдат и пушек будет их раздражать.

— Зачем тебе это нужно?

— У тебя есть толковый офицер, которого ты можешь поставить командующим местной армией?

— Чем я тебе не нравлюсь?

— Ты не хочешь идти в Китай?

— Хотеть-то хочу, но здесь будет интереснее.

— Договорились. Организуй штаб и оставь сотню наставников. Вас переоденут в местные одежды.

— Кого поставишь на мое место?

— Никого. Ты лучше меня знаешь своих людей, вот и отдай нужные приказы.

Спасибо полковнику Аксеки Йозгату, выручил, под его руководством войска Голконды добьются успеха. Турецкая армия лупила европейцев с неизменным успехом. Сколько раз Вена была на волоске от захвата.

В каждом случае столицу Священной Римской империи спасали золотом. Испания, отягощенная золотом Америки, выступала гарантом католической веры. В результате груз «Золотого флота» доставлялся в Стамбул.

Впервые Вена была осаждена султаном Сулейманом.

В результате к своему имени он получил приставку «Великолепный». Мощный золотой допинг послужил толчком к процветанию Османской империи. Развилась архитектура, строились многочисленные больницы, госпитали, дворцы, мосты, водопроводы и фонтаны.

Стамбульская мечеть Сулеймана по красоте и величию могла поспорить с храмом Святой Софии. Одновременно со строительством красивых мечетей, строились православные храмы. В этот период построены знаменитые монастыри Метеоры и многие храмы Афона. В Турции расцвела поэзия, в том числе лирическая поэзия, и героический эпос. Появилась живопись, особой популярностью пользовались миниатюры. Развилось прикладное искусство, ткачество, чеканка, и резьба по дереву.

Турецкое оружие вышло на новый уровень, оно славилось не только качеством булата, но и новой формой.

Появились металлопластиковые луки, полет стрелы достигал тысячи восьмисот метров.

Сейчас он думал о другом. Активные баталии между Англией и Францией необходимо использовать в пользу княжества Голконда. Осталось найти путь для вывода населения из пассивного состояния. Впрочем, путь может быть только один, религия. Европейцы уже «прославились» религиозными войнами. Сейчас эту «славу» можно использовать еще раз. Если португальцы ограничивались строительством церквей на захваченных территориях, то англичане беззастенчиво грабили индийские храмы. Этот козырь надо использовать в пропагандистских целях. Остался один маленький нюанс — убедить князя. Как бы то ни было, но князь Голконда является сильной личностью. Простыми словами его не убедить, требуются веские и понятные аргументы.

Появление русской эскадры вызвало панику в гарнизоне города и крепости Мадрас. Броненосцы с чудовищными пушками и огромные колесные пароходы полностью заполнили акваторию порта. Пять тысяч чужих солдат на улицах маленького города с населением в одну тысячу. Что можно этому противопоставить?

Правильно, только белый флаг. Из военного гарнизона в тысячу солдат в Мадрасе осталось только пятьдесят. Остальное войско вело бои местного значения. Захватив Аркот, где находилась резиденция князя, войска двинулись к следующему городу. В свою очередь французы, которые контролировали все побережье княжества Тамиланд, пошли на перехват. Они не хотели допустить англичан на контролируемую территорию.

Французы считали Тамиланд своей вотчиной. Только цена вопроса была совершенно разной. Англичане стремились захватить княжество и объединить под своей властью весь юг Индии. Французы отстаивали рынок хлопка и сахарного тростника.

Лейтенант, временно исполнявший должность коменданта, замялся. Наконец собрал в кулак все свое мужество и задал главный вопрос:

— Господин капитан второго ранга, прошу объяснить причины прихода кораблей в крепость Мадрас.

— Увы, голубчик, увы. Я человек подневольный, обратитесь к полковнику Мгардиди.

Командир Тихоокеанской эскадры укал на мускулистого негра. Юный лейтенант скривился, как будто съел лимон. Но делать нечего — положение обязывает.

— Could you please explain me…

Однако черный полковник прервал юношу:

— Я английского языка не знаю, со своими просьбами обращайтесь к квартирмейстеру.

Лейтенант растерянно замигал и вернулся к командиру эскадры.

— Что мне делать? О приходе вашей эскадры я обязан сообщить полковнику Гепперту.

— Сообщите, что часть русской эскадры перешла из Бандара в Мадрас.

— А причина? Я должен сообщить причину, по которой корабли пришли в Мадрас!

— В Бандаре нам не хватает места, вот и перевели часть кораблей и пехоты в другое место.

— Это точно?

— Я не читал приказа, но думаю, что причина в этом.

Лейтенант тяжело вздохнул — он ничего не мог поделать. Прибывшие войска самовольно разместились в казармах, выставили своих часовых, начали патрулирование по улицам города. Даже комендатуру заняли.

Он оказался на правах гостя в своем собственном доме.

С трудом скрывая растерянность, он написал депешу и отправил курьера. Для возникшей ситуации у него нет никаких инструкций. Пусть думает начальство, коль скоро крепость оказалась в руках русских.

Все четыре европейские диаспоры, несмотря на пристальное внимание ко всему, что происходило во дворце, упустили факт выхода двух сотен гвардейцев.

В этом их не стоило винить. В столице располагались пять тысяч воинов, из которых во дворце располагались два полных полка. По этой причине маленький отряд с двадцатью слонами не привлек к себе внимания. Зато выезд многочисленных гонцов отметили все. И все связали этот факт с визитом русского графа. Осталось выяснить причину, по которой князь отправил гонцов. По городу ходило много всевозможных слухов, однако самый лучший способ узнать, это спросить самого графа.

Сделать это достаточно просто. Граф каждый день перед заходом солнца гулял по городу.

Разговор с князем Голконда получился плодотворным. Низам Салар Джангом сразу понял основную идею и назначил совет на другой день. На собрании сановников Сергей высказал свой план захвата Тамиланда и укрепления позиции центральной власти. Вассальные князья посылают свои войска к Аркоту, сами остаются в своих княжествах. Подобное предложение не вызовет конфликта. Никто не откажется от возможности погреть руки на завоевании чужой территории. Тем более что поход не требует личного участия. Перевод средств на содержание войск непосредственно в столицу выглядел разумно и логично. Правитель берет армию на свое содержание, князья компенсируют его затраты. Предложенные изменения имеют свои плюсы.

Выплату нового налога можно задержать без опасения стихийного недовольства со стороны своих воинов.

Оповещение о том, что князья могут послать своих детей на обучение воинским наукам в далекую Россию, ни к чему не обязывает. Хочешь, посылай, не хочешь, не посылай. Запрет иностранным колонистам выводить своих солдат за пределы поселений — тоже вполне разумное требование. Вся армия ушла на войну, некого противопоставить вооруженным иностранным солдатам. По этой же причине вполне разумно выглядел новый закон о продаже иностранцам своих земель. На купленных землях иностранец не может устанавливать свои законы и держать своих воинов. Он обязан соблюдать законы княжества, за порядком следит стража князя. Кто станет возражать против таких нововведений?

Князья продолжат продавать земли, и в то же время сохранят над ними свой контроль.

Сергей не удивился приглашению европейских торговцев. Он уже был достаточно известной личностью в среде торговцев, промышленников и банкиров. Очевидны и причины приглашения. Он не настолько наивен, чтобы надеяться на отсутствие утечки информации из дворца. Деловые люди собирают разведывательную информацию намного тщательнее, чем любой Генеральный штаб. Переговоры с представителями всех четырех диаспор вполне обычное явление. Война войной, но деньги всегда важнее. В данном случае дельцам требовалась информация из первых рук и противостояние торговых интересов временно забыто. Сергей пришел вместе со Степаном Малининым и его помощником Иваном Боровиковым. Хороший повод познакомить своих управляющих с иностранными конкурентами.

Европейцы жили в двухэтажных домах на огражденной и охраняемой территории. Здесь же располагался маленький ресторан для отдыха и переговоров на нейтральной территории. На стол было подано говяжье рагу с рублеными ананасами и квашеными плодами манго. Все это было залито молочным соусом с речными мидиями. После обеда подали традиционный творог, точнее, нечто среднее между мелко протертым творогом и специфическим кефиром. Очень популярное в Индии блюдо, которое надолго утоляет жажду. В завершение трапезы принеси кубки с взбитой мякотью арбуза. Во время еды вяло тек разговор о европейских биржевых новостях. Сотрапезники несколько раз спрашивали Сергея о перспективах соединения Индии с европейской телеграфной сетью.

— Господа, я не вижу в этом реальной необходимости. Хотим мы этого, или нет, но территория Индии в ближайшее время станет ареной войны.

— На чем основана ваша уверенность?

— Конфликт интересов Англии и Франции.

— Почему вы не упоминаете о Нидерландах и Португалии?

— Во-первых, голландская Ост-Индская компания передала свои земли под юрисдикцию России.

— Они передали вам все свои земли?

— Нет-нет, извините! Русский флаг поднят над Цейлоном, Гоа и Гайаной с Карибскими островами.

Представители торговых компаний, безусловно, чтото слышали, теперь получили возможность доподлинно узнать из первых рук.

Появление на колониальной арене пятого государства, которое ни с кем не воюет и связано союзническим договором с Англией, требует серьезного пересмотра общеполитического пасьянса.

— Господин граф, но зачем вы взяли под контроль острова Карибского моря? У России нет военного флота.

— По поручению короля Испании я начал строить канал через Панамский перешеек. На островах будет базироваться испанский флот.

Серьезная позиция! Получив базу на островах, Испания автоматически становится надежным союзником России. Возникает заинтересованность, как со стороны метрополии, так и со стороны вице-короля и генералкапитанств. В эпоху Великих Открытий конкистадоры с мечом в руке прошли не только по американскому континенту. Перейдя через Панамский перешеек, они построили корабли и бросились на поиски золота через океан. Завоеватели сначала захватывали открытые земли, потом искали сокровища. Оккупировав все острова от Японии до Суматры, корабли конкистадоров достигли Китая, Индии и Цейлона. Но золото нашлось только на Филиппинах. Благородные идальго не тронули португальские фактории и сосредоточили свои силы на богатствах Америки. Испания и заокеанские колонии очень заинтересованы в морском канале через Панамский перешеек. Так что Россия без сомнений получила стратегического союзника. Испания обладает не только сильной армией и флотом, но и огромными финансовыми ресурсами.

Сергей дал собеседникам время на обдумывание полученной информации, затем огорошил еще раз:

— Я начал транзитную перевозку колониальных грузов через Персию. Весь товарооборот княжества Гоа идет через Персию в Каспийское море.

— Как? Через Персию на Волгу? Персия пропускает ваши караваны?

— Что вас удивляет? Новый падишах весьма дружественно относится к России.

— Сколько месяцев длится доставка товаров в Россию?

— Месяцев? Двадцать дней от порта Панаджи до порта Нижний Новгород.

— Двадцать дней! Где находится Нижний Новгород?

Мы никогда не были в России.

— Недалеко от Москвы.

— За сколько дней вы доставите груз из Индии в Европу?

— Готов заключить контракт на доставку грузов от голландской фактории Кочин до Амстердама. Транспортировка займет двадцать пять дней.

Собеседники были поражены. Двадцать пять дней, пусть месяц. Путь вокруг Африки займет не менее четырех месяцев. Никаких рисков от пиратов или задержек в ожидании муссонных ветров. Сергей рассказал о создании транспортной компании по перевозке грузов от южного берега Каспийского моря до Петербурга.

При желании, перевозки могут осуществляться до Темзы или Сены. В портах южного Каспия товары загружаются в баржи. В процессе перевозки сменяются только буксиры. При желании, буксировку можно продолжить через Балтийское и Северное моря. Во всяком случае, баржебуксирные составы уже возят пшеницу из Сяси в Лондон и Амстердам.

Посмотрев на открытые от удивления рты, Сергеи понял, что цель достигнута. Его слова будут услышаны заинтересованными персонами. Транзит грузов через Персию обеспечит России долгий и надежный мир.

В торговых делах время доставки груза является самым важным фактором. Одно дело купить товар и продать его через полгода, другое дело — через месяц. Интенсивность поступления денег многократно возрастет. Любого, кто попытается помешать такому транзиту, дружно сотрут в порошок. Здесь не имеет значения начальная точка отправления груза. Будь то Китай, Индонезия или Восточная Африка. Четыреста километров по дорогам Персии и шесть дней водного пути до Петербурга останутся более выгодным вариантом. Сергей рассказал о модернизации каналов Вол го-Балтийской системы. Похвалился обводными шлюзами в районах Волжских перекатов. В конце его монолога глаза слушателей блестели от предвкушения скорой наживы.

В заключение Сергей ответил на несколько вопросов, первые из которых были посвящены железным дорогам. Здесь никаких секретов не было, и он подробно рассказал о начавшемся строительстве двух веток Транссибирской магистрали. Одна линия пройдет через Нижний Новгород, Казань и Ижевск. Вторая ветка — южнее, через Тамбов, Астрахань и Гурьев. Промежуточная линия — через Саратов. Начато строительство трех мостов через Волгу. Не скрывал Алексеев и конечной цели: железная дорога должна выйти к Тихому океану. Северная ветка в устье реки Амур, южная ветка в Маньчжурии. Уже начали прощаться, когда представители торговых компаний спохватились:

— Господин граф, вы не поясните причин, по которым из дворца выехало так много гонцов?

— Сожалею, но право раскрытия этой тайны принадлежит не мне! Могу сказать лишь то, что приглашены все князья и брахманы индийской ведической религии.

Это серьезно! Европейцы заметно напряглись: такого собрания не бывает даже перед войной.

— Князь собирается с нами воевать?

— Не думаю. Во всяком случае, ничего такого я не слышал. Приглашения рассылаются в связи с приятными событиями.

Сергей покинул ресторан под дружный вздох облегчения.

Как и предполагалось, собрание князей прошло на «ура». Всем понравилась идея захвата чужой территории. Князья обещали без задержки отправить своих воинов в Аркот.

Затем последовала церемония официального объявления Сергея женихом принцессы Наины Махабхарата Салар Джангом. Причем граф Алексеев был представлен как князь Гоа, князь Цейлона, князь Зулу, князь кафров, князь Фульбе и Вольта. Сергей даже растерялся от такого обилия незаслуженных титулов. Церемониальные действия затянулись на весь день и закончились поздно вечером общим ужином. Приглашенные гости, князья с женами и брахманы по очереди подходили с доброжелательными поздравлениями и пожеланиями. Алексеев не смог заметить даже намека на недоброжелательность или неудовольствие в связи с его европейским происхождением.

Собрание брахманов проходило в храме Венкатешвара. Представители различных культов слушали пламенную речь дочери низама Голконда, принцессы Наины Махабхарата Салар Джангом. Сначала Сергей не слушал своего переводчика. Его больше интересовало внутреннее убранство храма. Многочисленные фигурки из чистого золота, обрамлением своим напоминавшие традиционные православные иконы, были усыпаны драгоценными камнями. Примечательно, что у храма отсутствовали двери. Тем не менее ни у кого не возникало даже мысли о возможном воровстве. Другой характерной деталью было то, что во время речи или проповеди Наины в храм заходили обычные люди. Отсутствовало понятие конфиденциальности и ограничений для посторонних. Любой индус мог сесть рядом с главой местного культа. Сама речь была эмоциональной и правильно поставленной. Сказывался многолетний опыт педагога и партийного лидера школьного масштаба. Девушка говорила о религиозных войнах, которые развязывала католическая церковь. Рисовала жуткие картины сжигания на кострах ни в чем не повинных людей. Пересказывала животрепещущие истории пыток инквизиции, когда основной целью священников являлось имущество жертвы.

Вскоре вокруг храма собралась огромная толпа.

Люди с замиранием сердца слушали истории о рыцаряхкрестоносцах, которые завоевывали чужие земли, убивали женщин и невинных детей, а оставшихся в живых насильно обращали в христианство и заставляли говорить на своем языке.

Заканчивая свое выступление, Наина со слезами на глазах призвала всех объединиться против такого беспримерного насилия.

Дмитрий Светлов Флаг над океаном

1 Поход в Тихий океан

Корабли эскадры застилали горизонт черным дымом. Адмирал граф Сергей Николаевич Алексеев оставил в эскадре только паровые корабли. Баркентины^[49] разошлись по Индийскому океану. Корабли должны исследовать океан, нанести на карту побережье Австралии и Новой Зеландии, сделать промеры глубин, отыскать и нанести на карту Большой барьерный риф. Экипажам предстоит выполнить большую и тяжелую работу. Капитаны «Адонии», «Ариэль», «Аренды» и «Амальтеи» вправе в любое время прекратить свои исследования. Более того, видя азарт и жажду познания неведомых мест, Сергей в приказном порядке потребовал через шесть месяцев вернуться в Коломбо или Дурбан. Кораблям потребуется ремонт, экипажи должны отдохнуть в условиях спокойной береговой жизни.

Англичане провожали русские корабли с нескрываемым облегчением. Командир крепости Мадрас искренне пожелал удачи. Его фигура еще долго виднелась на площадке береговой батареи. Уход русских кораблей снял с сердца полковника неприятную тяжесть. Между Россией и Англией — военный союз против Турции. Все равно тревожно, когда рядом чужая армия, которой можно противопоставить только белый флаг. Тем более что французы весьма настойчиво и агрессивно атакуют в долине реки Полар и предгорьях Восточных Гат. Появились тревожные сведения о концентрации войск князя Салар Джан-гома. Если армия Голконды вторгнется в Тамиланд — и англичанам, и французам придется искать компромисс. Здесь только один вариант — военный союз с князем против Тамиланда и Франции. Понятно, что французы попытаются сделать то же самое. Вопрос цены полковника не смущал, сначала придется предложить самые выгодные условия, лишь бы привлечь на свою сторону. Покончив с общим врагом, можно напасть на армию князя и забрать его земли вместе со своими обещаниями.

Бросив последний взгляд на дымящие у горизонта корабли, полковник пошел в штаб. Пора составлять план военной компании. Попытка войти вглубь Тамиланда провалилась. Французские войска оказали очень сильное противодействие. Вход армии Голконда в Аркот не имеет никакого значения. Для начала следует повторить боевую операцию десятилетней давности. Тогда английские войска осадили французскую крепость Пондишери. Потребовался год тяжелых боев, прежде чем английские войска сумели захватить крепость. Но французы неожиданно атаковали и взяли английскую крепость Кудда-лур. Между двумя крепостями всего двадцать километров. Английская армия из Пондишери бросилась на помощь, желая выбить захватчиков из крепости. Но французы обманули и, устроив засаду, выиграли бой. Англия потеряла доступ к богатствам Тамиланда. Пришлось покупать новый участок земли и строить крепость Мадрас.

— Господин полковник, к вам прибыл гонец от князя Салар Джангома.

— Подождет, у меня сейчас нет времени. Однако гонец уже шел навстречу.

— Возьмите и распишитесь в получении, — гонец протянул пакет и сопроводительный лист.

Полковник расписался на листе рисовой бумаги.

— Напишите ваше имя полностью, занимаемую должность, число, месяц и год.

Полковник хотел было выругаться, но сдержался и заполнил сопроводительный лист по всем правилам. Проводив глазами уходящего гонца, вскрыл пакет. Несколько раз перечитал сообщение и разразился нецензурной бранью.

Еще бы, князь Голконда оповещал о взятии земель Тамиланда под свою опеку и в вежливой форме запрещал иностранным гостям выходить из крепости с оружием в руках. В течение года иностранцы должны срыть вокруг своих поселений крепостные стены. Пушки могут храниться только на складах в разобранном состоянии. Полковник не собирался предпринимать каких-либо действий. Это не его уровень. Решение должны принять в Лондоне, он только исполнитель. Одно плохо, князь дал год на снос крепостных стен. Слишком маленький срок, года не хватит даже для консультаций с генералом, который ведет боевые действия в княжестве Майсур.

— Господин полковник, что делать со стражниками?

— Какими стражниками?

— Вместе с гонцом прибыла сотня стражников, которая будет патрулировать нашу крепость и порт.

— Вы их впустили в крепость?

— Нет.

— Не впускайте. Нам еще здесь не хватало индусов!

— Господин полковник, стражники предупредили, что запрещен выход из крепости с оружием.

— Ну и что? Зачем нам выходить?

— Мы же воюем с французами.

Еще одна головная боль. Что делать? Требования князя он не может выполнить, это за пределами его полномочий.

Степан Малинин отправил в Бенгалию подготовленную группу приказчиков. Граф Алексеев подробно разъяснил дальнейшие шаги по внедрению в индийскую экономику. Через шесть месяцев должны подойти четыре новых броненосца и два полка африканской пехоты. Первым шагом будет демонстративный вход кораблей в Калькутту. Броненосцы «Идеальный», «Игривый», «Изворотливый» и «Изменчивый» с морской пехотой на борту, послужат опорной базой для открытия новой фактории. Приказчики до прихода броненосцев должны установить контакты с правителем Бенгалии. Десять лет назад князь Брахмапутра изгнал англичан со своих земель. Но они вернулись с большой армией и силой захватили Бенгалию. Сейчас правитель сидит в Дакке под домашним арестом. Удовлетворенные достигнутым результатом, англичане допустили ошибку, которую должен использовать Степан Малинин. Английская Ост-Индская компания прекратила торговую деятельность на оккупированных землях. Колонизаторы довольствовались сбором налогов. Опираясь на броненосцы, Степан Малинин развернет в Бенгалии активную торговлю. Эта часть Индии славится муслиновыми тканями.

Торговля в колониях всегда была слабым местом англичан. Они не могли предоставить аборигенам нужные товары, а то, что привозили, было плохого качества. Возможно, неспособность изготавливать нужные для торговли товары и послужила причиной перехода от традиционных факторий к откровенному силовому захвату. Кстати, как только Английская Ост-Индская компания добилась ощутимых прибылей, государство напрямую захватило Индию. Правительство забрало себе все земли и активы компании, выплатив пайщикам только уставной капитал. Голландская Ост-Индская компания прекратила свое существование во время наполеоновской оккупации. Англичане воспользовались беспомощностью Нидерландов и захватили большинство факторий. Та же участь постигла Францию. Пока Наполеон воевал с Россией, англичане прибирали к рукам заморские фактории французов. Но это другая история.

Сергей держал флаг на броненосце «Требовательный». После обеда сидел под тентом и любовался солнечными бликами на голубых волнах Бенгальского залива. Вот только мысли были очень далеко. Он еще раз обдумывал слова, которые услышал от полковника Аксеки Йозгат. Несколько лет назад Сергей блокировал на Таманском перешейке турецкую армию. Тогда же заключил сделку с генералом Такин Хомайном. Договор обещал выгоду для обеих сторон и не таил в себе далеко идущих планов. Генерал разворачивает армию на восток и обходит Кавказ с севера. Затем проходит по южному берегу Каспийского моря, где захватывает туркменские города. Турецкий генерал легко пройдет по тюркоязычным землям, там нет войск, способных оказать генералу сопротивление.

На захваченных землях поднимается русский флаг. Офицеры и солдаты бывшей турецкой армии получают земли и рабов. Сергей получает необходимые для своих целей нефтеносные районы. Для местного населения не будет никаких видимых изменений. Просто и прагматично, без каких-либо далеко идущих планов. Россия вбивает у своих южных границ стратегический клин. Турция теряет даже теоретическую возможность напасть на Россию с юга. Впоследствии Сергей не обратил внимания на дальнейшее развитие событий. Генерал Такин Хомайн не остановился на восточном берегу Каспийского моря. Его армия продолжила поход на восток. При этом восьмитысячный корпус вырос до двадцати пяти тысяч солдат. Ну, воюет генерал где-то в Центральной Азии. Снабженцы графа Алексеева доставляют генералу пушки и порох, обратно привозят богатые трофеи. В Петербурге на самоуправный поход закрыли глаза. Воюют казаки на далеких турецких землях, ну и пусть. Казна потерь не несет, а с пользой разберемся после войны. Сам Сергей попросту выкинул затянувшийся поход из головы, для него ни вреда, ни пользы.

Переговоры с Голицыным и Строгановым заставили вспомнить о генерале. Владельцы заводов центральной и восточной Сибири искали пути сбыта готовой продукции. Первоначальное соприкосновение интересов в совместном строительстве железной дороги и развитии морских перевозок через северные моря переросло в план военной экспансии. Алексеев, Голицын и Строганов договорились захватить Маньчжурию и выйти на рынки Китая и Тихоокеанского побережья Америки. Так армия генерала Такин Хомайна получила десятитысячное усиление. В районе Иркутска присоединилась башкирская и калмыцкая кавалерия. Сергей не переставал удивляться, с какой легкостью бывший турецкий генерал согласился возглавить дальнейший поход на восток.

Прощание с полковником Аксеки Йозгат открыло глаза и объяснило причины. Полковник стремился принять участие в походе на Маньчжурию. Но сложное положение в Индии изменило его первоначальное намерение. Аксеки Йозгат добровольно принял решение возглавить военные операции в Индии. В свою очередь Сергей был за это очень благодарен. Лучшей кандидатуры просто невозможно найти. Многочисленные совместные операции давно убедили графа Алексеева в немалых воинских талантах полковника. Дополнительным фактором являлось умение турецких офицеров вести бои против европейцев. За последние столетия турецкая армия раз за разом наносила европейцам сокрушительные поражения. Каждый разгром отражался звоном золотых монет, утекающих из испанской Казны. Испания упорно держалась за титул хранительницы устоев римско-католической веры. Поражения на полях Австрии и угроза захвата Вены вынуждали Испанию платить дань турецкому султану. Столица Священной Римской империи не может быть в руках мусульман.

Во время последнего совещания, когда согласовывали план дальнейших действий, Сергей спросил полковника Аксеки Йозгат о столь необычном стремлении в Маньчжурию.

— Хозяин, ты разве не знаешь, что Маньчжурия является нашей родиной?

Вот те раз! Сергей никогда об этом даже не слышал. Все его знания ограничивались тем, что Осман I Завоеватель родился где-то на территории нынешнего Туркменистана.

— Я был уверен, что все турки вышли с восточного побережья Каспийского моря.

— Нет, с восточного побережья пришли османы, и выбрали земли между Черным и Средиземным морями.

— Разве были другие племена?

— Конечно! Сначала из Маньчжурии вышли тюркские племена вандалов, гуннов и алан. За ними пошли племена сельджуков.

— Что-то не складывается. Вандалы и гунны очень давно ушли в Европу. Через несколько столетий на наши земли пришли монголы.

- Все складывается очень хорошо. Сельджуки начали войну с Персией, мы освободили арабов от многовекового персидского рабства.

— Здесь я не спорю, потому что не знаю. Но к приходу монгольской армии аланы жили вдоль Волги и Дона до Крыма.

— Правильно! Сельджуки захватили Сирию и Египет, попутно дали по голове вашим крестоносцам.

— Крестоносцы не наши.

— Извини, хозяин, не хотел обидеть. Мы знаем различие твоей веры и догматизма Рима.

— Как-то неожиданно слышать твои слова.

— Главное в том, что наш уход из Маньчжурии открыл дорогу монголам. Монголы шли по нашим следам.

Слова полковника поставили Сергея в тупик. Привычные истории и сюжеты никак не укладывались в рассказ Аксеки Йозгат.

Во-первых, половцы и кипчаки. Согласно с привычными историями, это узкоглазые злодеи. Со слов полковника получалось, что от «Дикого поля» до первого монголоида не менее шести тысяч километров. О данном периоде Сергей знал только одну деталь. Угро-финские племена жили в районе Урала. Они уходили от монголов и разделились на две части. Угры ушли на безводные холмы Панонии, финские племена осели в прибалтийских болотах. Услышанная история оказалась полной неожиданностью. Вместе с тем эти слова увязывали в единую связку поступки турецких казаков, становилось понятным стремление захватить Маньчжурию. Но как-то не верилось. В голове слишком укоренился стереотип азиата, который просто обязан испокон веков жить на этой территории.

По-видимому, сомнения на лице Сергея были столь очевидны, что полковник и другие офицеры принесли письма, полученные от своих друзей, которые шли вместе с генералом Такин Хомайном. Письма стали еще одной новостью. Граф Алексеев как-то не задумывался о том, что два отряда могут держать между собой связь, обмениваться частными письмами.

— Посмотри, хозяин, — командир первого батальона протянул письмо.

— Вот, читай, читай. Это писал мой двоюродный брат. Ваши алтайцы, тувинцы и башкиры говорят на родственном с нами языке.

— Отсюда только один вывод: алтайцы, тувинцы и башкиры больше ваши, чем наши.

Офицеры засмеялись шутке.

— Это не совсем так, их кровь уже имеет монгольскую примесь. Генерал Такин Хомайн обязательно отправит султану весть о взятии Маньчжурии!

Пусть сообщают, если для султана это так важно. Во всяком случае, Сергей смог сделать предположение, почему Турция так упорно стремилась выйти к Волге. Если следовать логике рассказа полковника и его офицеров, Крым, Дон и Волга до Казани считаются исконно турецкими землями. Только не согласится султан обменять свои земли в Европе на далекую Маньчжурию.

Командир эскадры крейсеров был доволен. Еще бы! Ему удалось выследить корабль контрабандистов. Голландский корабль уже два года с откровенным нахальством доставляет бунтовщикам оружие. Чаще всего корабль выгружается в Филадельфии, где берет золото и серебро с рудников Пенсильвании. О самом судне мало что известно. Этот быстроходный корабль никому не позволял к себе приблизиться. Wallhaven, как назывался корабль контрабандистов, всегда легко уходил от преследователей. Но сейчас нахалу наступит конец. Четыре британских крейсера блокировали выход из залива Делавэр, голландскому кораблю не уйти. Остался только один путь — на морское дно, если этот безумец выберет такую дорогу.

Капитан Мартин Ван дер Ваальс никогда не считал себя безумцем, как, впрочем, и контрабандистом. Он уже более двух лет работал на русского графа Алексеева, который прославился отчаянными пиратскими набегами на турецкие корабли и города. Два корабля, Wallhaven и Maashaven, с регулярностью почтового дилижанса доставляли бунтующим американским колониям оружие, порох и прочие военные грузы. Обратно везли золото и серебро. Очень прибыльная торговля, многие пытались заработать на прорыве торговой блокады, только мало кому это удавалось. Англичане серьезно относятся к патрулированию побережья. Тем не менее Wallhaven и Maashaven возили оружие регулярно, и будут возить дальше. Нет еще таких кораблей, что смогут догнать океанских красавцев.

Эта парочка является третьим вариантом специальных кораблей для перевозки оружия в бунтующие колонии. Высота мачт — сорок семь метров, что достигнуто благодаря стальным тросам. Только русский граф может себе позволить стальной такелаж. Многие пытались применить стальные тросы, да только нет таких заводов в Европе. Никто не может их сделать. Попытки изготовить сотни километров стальной проволоки кончались ничем. Здесь вопрос даже не денег, хотя стальные тросы по цене получались золотыми. Во время протяжки рвалась сама проволока, ломались волочильные станки. Не получалось равномерной подачи расплавленного железа единого качества. Неразрешимой проблемой встала равномерная скрутка проволоки в трос. В результате даже маленький кусок стального троса оказывался лохматым жгутом многократно склепанных обрывков. Оба корабля представляли собой настоящий кладезь различных усовершенствований. Особую гордость представляли пушки. Восемьдесят орудий под сорокакилограммовые ядра. Граф лично обучал методике боя и правилам ведения огня. Пушки легко перестраивать на различные режимы стрельбы. К привычному для всех моряков варианту настильной стрельбы, когда ядра летят над поверхностью воды, добавились новые. Появилась возможность прицельного огня прямо но кораблю. Научились комбинированному залпу с применением подкалиберных снарядов. И много других вариантов. Граф Алексеев обучил своих капитанов новым приемам тактического маневрирования. При этом не забывая напоминать, что иногда в бою лучшим маневром может оказаться поворот на обратный курс.

Мартин Ван дер Ваальс заметил английские крейсеры задолго до подхода к выходу их залива Делавэр. Паруса вражеских кораблей рассмотрели за сорок километров, на траверзе деревушки Денвер. Капитан решил продолжить движение. Ширина на выходе из залива составляет двадцать километров. Вполне достаточно для различных маневров. Англичане хотят помериться силами? Мартин Ван дер Ваальс не возражал, не они первые и не они последние. Wallhaven несколько сдерживая скорость, пошел к северному берегу. Не прошло и получаса, как англичане их заметили и начали готовиться к перехвату. Куда спешить? До сближения больше часа, затем час боевого маневрирования. К моменту начала самого боя экипаж уже устанет.

Англичане встретили Wallhaven у северного мыса. Четыре корабля выстроились в строгую линию, лишая любой возможности выскользнуть из-под пушечного удара. Из открытых пушечных портиков торчат любопытные головы английских канониров. Тридцать два портика на борт, шестьдесят четыре пушки на корабль, стандартный английский крейсер. Только вот на Wallhaven восемьдесят орудий, да калибр его пушек заметно больше. В принципе, можно начинать, только далековато от берега. Американским колонистам затруднительно снимать трофеи на таком удалении от берега. Мартин Ван дер Ваальс приказал повернуть на юг к маленькому поселению Дагсборо.

Капитан хотел было приказать еще уменьшить парусность, да заметил, что крейсеры начали сближение для выхода на дистанцию залпа. Это лишнее, надо подождать. Wallhaven начал медленно уходить вперед, вынуждая противника тянуться вслед. О попытке сблизиться было забыто. Капитан посмотрел на старшего офицера и канонира:

— Приступаем, господа.

— Первый этап как обычно?

— Начнем с залпа левым бортом из двадцати пушек.

Ван дер Ваальс посмотрел на берег, до деревни полтора километра. Свисток. Звонко ударили пушки. Отмашка вправо, запели боцманские дудки^[50]. Корабль начал крутой поворот на обратный курс. Шкотовые матросы четко отслеживали положение парусов. Наполнение ветром не упустили, через тридцать секунд закончили поворот и пошли в обратную сторону. Свисток. Залп из двадцати пушек правого борта.

Первый и третий крейсеры с проломанными бортами медленно ложились боком на воду. Второй корабль вышел из линии и пытался пойти на сближение. Четвертый сначала повернул в сторону океана, затем решил изменить маневр. В результате парусник потерял инерцию и «завис» против ветра.

— Поможем экипажу, — капитан показал на «зависший» крейсер.

Залп вдоль корпуса с двухсот метров. Моряки хорошо видели, как ядра насквозь прошили вражеский корабль. Чугунные шары вылетели с противоположной стороны вместе с обломками корпуса. На последнем крейсере сообразили, что им пришел кирдык. Капитан Мартин Ван дер Ваальс подхватил это турецкое слово от хозяина. Словечко понравилось и частенько пускалось в оборот. Англичане спустили флаг и паруса. Wallhaven лег в дрейф, поджидая спешащие от берега рыбацкие баркасы.

Короткий и прозаичный бой. Очевидное преимущество в скорости должно было заставить англичан применить другое построение. Ну а пушки… Мало кто знает, что на кораблях графа Алексеева установлены стальные пушки, по форме напоминающие винную бутылку. Очень мощные и дальнобойные орудия. Мизерная теплоемкость позволяет делать четыре выстрела в час. Куда тут англичанам соваться, противопоставляя залп с интервалом в два часа? Дождавшись, когда американские колонисты разоружат сдавшийся крейсер, капитан Мартин Ван дер Ваальс приказал поднять паруса. Пора в океан, порт назначения — Петропавловск. Здесь, в проливе Гибралтар, выгрузят золото и погрузят трофейное турецкое оружие.

Восемнадцатый век. Европа уже приняла символизм флага, но понятие «национальность» сформировалось намного позже. В восемнадцатом столетии отношения людей базировались на взаимной приязни, вне зависимости от национальной принадлежности. В истории каждого государства можно найти многочисленные примеры, когда целые дворянские семьи покидали одного короля и переезжали служить другому. Нередко этот другой монарх находился в состоянии войны с бывшим сюзереном. Понятие национального самосознания возникло только перед Второй мировой войной. С одной стороны фашисты декларировали превосходство своей нации. Примитивный лозунг «Мы лучше других» до сих пор используют многие политики. Другим центром формирования национального самосознания стал СССР. В своей попытке объединить разные народы на фундаменте русской экономики, коммунисты незатейливо декларировали: «Под знаменем марксизма-ленинизма вперед к победе!» Третьей стороной стали развитые страны Европы. Они столкнулись с реальной угрозой проникновения идеологии Коминтерна и вынужденно муссировали национал-патриотические идеи.

Разброд среди вассальных для Турции арабских стран Северной Африки отошел на второй план. В павильонах и залах великолепного дворца Топканыговорили о мятеже в Египте. Лидер мамелюков Али-бей выслал из Каира турецкого пашу и начал готовиться к войне с Турцией. В сложившейся ситуации есть только один выход. Надо заключать мир с Россией и перебрасывать войска обратно в Египет. Безжизненные степи Крыма — всего лишь вопрос престижа. Египет, в первую очередь, — прекрасный хлопок и пшеница. Если транзит грузов из Красного моря легко наладить через Иорданию в прекрасные порты Ливана, то потерю поставщика зерна, хлопка и хлопковых тканей не возместит никто.

Сановники старались не попадаться на глаза великому визирю Абдулле Молниеносному. Свое прозвище он получил за поистине мгновенное принятие решений. Понятно, что в тяжелые для империи времена молниеносные приказы чаще всего исполнялись на плахе. Прибытие корабля из Алжира в другое время осталось бы незамеченным во дворце Топканы. Подумаешь, какой-то там алжирский адмирал прибыл поклянчить денег и пушек. Его бы не допустили даже до Крокодила морей. Командующий флотом всей Османской империи решает слишком серьезные проблемы. Ему недосуг заниматься проблемами прибрежных эскадр. Дверь в кабинет Крокодила морей открыл сапфир на массивной золотой цепочке. Другой сапфир, уже крупнее, лег на стол перед командующим морскими силами Турции.

Сама по себе эта встреча уже была необычным событием. Все важные военно-морские посты в Османской империи традиционно занимали выходцы из Туниса. Жители Туниса считали себя потомственными мореплавателями, чья история уходит в глубину веков. Они позиционировали себя древними финикийцами и охотно показывали руины Карфагена. В то же время алжирцы для них были безродными бандитами, которые пришли из Сахары и смешали свою кровь с племенами вандалов. Неважно, что здесь правда, а что вымысел, но дорога на линейный корабль для турка-османа была весьма затруднительна. Для выходца из Алжира путь на любой корабль Османской империи был закрыт. Впрочем, алжирцам хватало своих самбук^[51], которыми они прекрасно управляли и регулярно объясняли европейцам, кто в Средиземном море хозяин.

Адмирал Мехмед с удовольствием взял в руки крупный камень. Ценная и очень редкая вещь.

— Где взял?

— Захватили английский корабль.

— Английский корабль? Что надо англичанам в Средиземном море?

— Египет, англичанам нужен Египет.

— Зачем?

— Голландцы прижали их у Африки. Англичане ищут безопасный путь в Индию.

— Был только один корабль?

— Сведущие люди из Танжера говорят, что англичане собрали большой флот. Скоро они войдут в наше море

— Они объединятся с русскими?

— Корабли графа Алексеева пропустят флот Великого Адмирала.

— Почему? Разве он не хочет гибели моего флота?

— Уши верных людей слышали его обещание. Он не хочет войны с Османской империей, обещал не мешать твоему флоту.

— Даже так! Быстро он утолил свою жажду кровью моих людей! Ты с ним встречался?

— Ты же знаешь, что адмирал граф Алексеев был в Алжире со своей эскадрой.

— Что о нем скажешь?

— С графом Алексеевым всегда можно договориться. Кроме этого он всегда держит свое слово и щедро награждает преданных ему людей.

— Легко быть щедрым, если есть деньги. Хотя среди богатых больше жадных, чем щедрых. Что надо тебе и новому правителю Алжира?

— Твоя помощь. Иначе мы не сможем остановить английские корабли.

— Я могу сказать Селиму III, что новый правитель Алжира подчиняется его воле?

— Мы никогда не шли поперек воли султана. Крокодил морей на это ничего не ответил. Они оба хорошо знали, что в Алжире никогда не отказывали. При этом продолжали все делать по-своему. Абдулла Молниеносный в очередной раз подтвердил справедливость своего прозвища. Алжир получил пушки и деньги, а крейсерский отряд султана встал на якорь в Бизерте. Английская эскадра действительно собралась в Средиземное море. Только на этот раз не случилось Чесменского сражения. Адмирал Спиридонов командовал второй эскадрой Балтийского моря в составе броненосцев «Самоотверженный», «Сварливый», «Сведущий», «Свирепый», «Своевольный» и «Сдержанный». Корабли эскадры базировались в датском порту Аархус и занимались патрулированием Северного моря и балтийских проливов. Сергей, согласовывая действия своей пиратской эскадры с действиями алжирских компаньонов, ожидал входа английской эскадры в Средиземное море. Не смогли англичане спокойно усидеть, когда начался дележ ближневосточных земель. Только союзники в Средиземном море не нужны. Россия в одиночку способна удовлетворить любые торговые запросы Египта.

В конце восемнадцатого века Франция отправила в Египет армию под командованием Наполеона. После многочисленных поражений на суше и на море Турция не смогла удержать свою власть в Египте. Французская армия подавила очередной бунт мамелюков, затем случилось Абукирское сражение. У берегов реки Нил на якоре стояло тринадцать французских транспортных судов. Транспорты были без единой пушки и без военных моряков. Одиннадцать линейных кораблей под командованием адмирала Нельсона взяли транспорты на абордаж, разграбили и сожгли их. Точнее, разграбили и сожгли только одиннадцать транспортов. Два судна благополучно снялись с якоря и вернулись домой. Понятно, что эскадра Нельсона потерь не имела, если только кто-то по пьяни сам себе разбил нос.

Тем не менее данное «сражение» имело для Англии огромное значение. На реке Нил решилась судьба страны, что и послужило причиной возвышения адмирала Нельсона. Французская армия не получила ожидаемого снабжения. Согласно с франко-турецким договором, Наполеон, получив снабжение, должен был уйти в Суэц, где стояли наготове арабские корабли. Они должны были взять французские войска. Объединенная франко-арабская армия собиралась высадиться в Индии. Им надлежало восстановить справедливость, вернуть власть потомкам Великих моголов, что для Англии было подобно смерти. Золото Северной Америки получило независимость. Англичанам оставалась река золота и серебра из Канады. Но что такое эта река по сравнению с океаном индийского золота, которое ласково омывало сапоги англичан? До сегодняшнего дня Индия занимает лидирующие позиции по объемам добычи золота. Второе место прочно закрепилось за Америкой.

Развитие и успехи всех стран в первую очередь зависят от чеканки золотых и серебряных монет. Мексика до сегодняшнего дня занимает мировое лидерство по добыче серебра. Рудники Перу стоят на втором месте. Испания тратила слишком много денег на Римско-католическую церковь. Огромные средства уходили в Вену, которая была столицей Священной Римской империи. Золотые и серебряные рудники Швеции позволяли держать под ружьем практически все мужское население страны. Аналогичный подход был в Англии, где все мужское население носило военную форму. Для завершения биографии адмирала Нельсона необходимо вспомнить о Трафальгарском сражении. Не зря французы утверждают, что победа была за ними. Эскадра Нельсона шла в Гибралтар. В результате морского боя корабли вернулись обратно в Англию.

С точки зрения французов, победа явно была за ними. С точки зрения англичан, победили они. Нельсон потерял в море транспортные корабли, которые должен был сопровождать до Гибралтара. В итоге караван прошел в стороне от места сражения и не знал о возвращении побитых военных кораблей. В свою очередь испано-французская эскадра удовлетворилась бегством английской эскадры и вернулась в базовый порт. Ничего не подозревающие транспортные кораблики тихо и мирно доставили снабжение в Гибралтар. Крепость получила подкрепление и смогла выстоять в испанской блокаде. Но это другая история. Граф Алексеев предпринимал все меры для того, чтобы война была для России прибыльной.

Мощная пиратская база в Западной Африке опиралась на две сильные крепости в устьях рек Сенегал и Гамбия. Пираты грабили корабли индийского направления. Налаженная система перевозки захваченных товаров позволяла быстро доставлять трофеи в русскую крепость Петропавловск. В свое время граф Алексеев купил у эмира Марракееш земли на южном берегу Гибралтарского прилива. Сейчас этот порт стал важным центром как транзитной торговли, так и тайных торговых сделок, где сам товар никогда не выставляется на всеобщее обозрение. Фактически доставка оружия в бунтующие колонии Америки была прибылью с нулевыми затратами. Все оружие являлось трофеями с захваченных кораблей.

Попытки англичан компенсировать потери за счет увеличения объемов перевозки привели только к увеличению трофеев на складах. Северная Африка уже насыщена оружием. Перевооружение русской армии позволило начать продажу оружия в Персию. Кроме этого граф Алексеев начал расширять географию продажи за счет конкистадоров и губернаторов Южной Америки. Даже конкистадоры Тихоокеанского побережья Новой Испании (Мексика), открыто покупали пушки и ружья. Читая отчеты своих управляющих, Сергей не уставал поражаться беспечности вице-короля. Неужели из-за гор серебра он не видит фундамента зарождающейся проблемы? Да, сегодня все тихо и пристойно. Никто не ущемляет конкистадоров, которые живут на своих землях удельными царьками. Но стоит пошатнуться трону или появиться сильному конкуренту, как тишина мгновенно рухнет. Конкистадоры прекрасно понимают свою силу и слабость. Их слабость — в рудниках по добыче золота, серебра или драгоценных камней. Их сила — в индейцах, которые живут в свое удовольствие на контролируемых сеньором землях. Новым царям не нужны налоги. Более того, конкистадоры дарят индейским вождям рабов, необходимый инвентарь и домашнюю утварь. Попробуй, тронь сеньора, аборигены немедленно встанут на защиту своего благодетеля. Но абсолютной защиты не бывает, всегда найдется слабое звено.

В отношении конкистадоров Сергей не строил далеко идущих планов. У покупателей много золота, серебра и драгоценных камней. У него в избытке оружие, самый ходовой и дорогой товар. Просто выгодный бизнес без далеко идущих планов. Получив из рук короля Испании титул графа, Сергей не собирался портить реноме в глазах испанского монарха. Тем более имея множество льгот, в том числе право использовать золото Сакраменто по своему усмотрению. Это право даровано в обмен на обязательство построить канал через Панамский перешеек. В соединении Тихого океана с Атлантикой Россия была заинтересована не меньше Испании. Если транзит драгоценных металлов в Испанию налажен уже более двухсот лет, то Россия только дорвалась до приисков Юкона и Клондайка.

Тимофей читал утренний обзор поступивших телеграфных сообщений. В Сенате продолжают звучать патриотические речи в поддержку войны с Турцией. Если быть честным, он тоже не видел причин для заключения мира. В последнем письме от хозяина, было очередное напоминание о необходимости заключения мирного договора, но и только. Ни единого слова о побудительных причинах или возможных выгодах. Только напоминание, что мирный договор надо протолкнуть. Турецкая делегация приехала в Петербург более месяца назад. Посланцы султана Селима III регулярно ходят на сенатские слушания. Но там раздаются одни и те же речи, у России нет причин принимать предложение о мире.

Читая отчеты, Тимофей был солидарен со всеми сенаторами. Непосредственно против турецкой армии стоит двадцать тысяч солдат. Еще одна сорокатысячная армия находится в резерве и готова в любой момент ударить через Сирию на Иерусалим. Турецкая армия полностью деморализована, солдаты отказываются воевать. Русские броненосцы хозяйничают на Черном и Средиземном морях. Зачем России мир? Армия легко дойдет до Африки и Индии. Новые плодородные земли и богатые трофеи пополнят казну государства. Кругом только плюсы. Главный управляющий раз за разом пытался найти ту причину, по которой граф Алексеев счел необходимым заключить мир. За годы службы Тимофей имел возможность многократно убедиться в правоте своего хозяина.

Взять тот же Нижний Новгород. Когда хозяин решил строить здесь заводы и верфи, Тимофей изначально пытался отговорить от пагубной затеи. Зачем распылять силы, когда в Туле отлаженное производство? Хозяин не стал даже убеждать в своей правоте, просто заметил: «Со временем поймешь». Тимофей понял еще до завершения строительства всех заводов. Тула начала задыхаться, у ворот заводов стояли сотни телег с железом и углем. Ворота выдачи готовой продукции трещали от давки ждущих очереди купцов. В то же время в Нижнем Новгороде заводы стояли вдоль берега реки. Причалы заняты, только баржи никому не мешали. Поставка уральского железа опять-таки не в пример дешевле. Похожая ситуация сложилась со строительством Ижевских заводов. Сначала Тимофей подумал, что хозяин решил воспользоваться проблемами графа Шувалова. Бунтовщики Пугачева много чего попортили. Хозяин получил хороший шанс вклиниться и подмять конкурента. Но граф Алексеев поступил наоборот, начал покупать железо заводов Шувалова и выпускать готовую продукцию. В результате изделия графа Алексеева с Ижевских заводов стали самыми прибыльными.

Звякнул колокольчик. Телеграфист извещал, что пришло срочное сообщение. Глухо стукнул приемник пневмопочты. Личный секретарь достал два цилиндрика и положил перед главным управляющим. Тимофей достал первое сообщение и не сдержал громкого восклицания. Еще бы! Сообщение из Петропавловска от Моисея Мертеля. Тимофей всегда удивлялся работоспособности этого человека. В одиночку тянуть на своих плечах и банк, и торговлю, и промышленность. Такое по силам единицам.

Моисей сообщал, что с султаном Египта заключен торговый договор с оплатой по факту доставки. Цифры купленного хлопка и пшеницы заставили Тимофея громко воскликнуть. Очень и очень серьезные цифры, одной пшеницы куплено двести пятьдесят тысяч тонн. Цифры по хлопку вообще запредельные, и все это достается почти бесплатно. Ибо оплата оружием и порохом для предприятий графа Алексеева ничего не стоит. Продаются трофеи, доля в пиратском бизнесе. Тимофей посмотрел на личного секретаря, который уже стоял на товсь у двери:

— Коляску за Иосифом Аврумовичем, срочно!

Секретарь выглянул за дверь, после чего вернулся на свое место. Как сильно изменился стиль работы управления делами! Когда хозяин приказал строить в Нижнем Новгороде центральный офис в семь этажей, Тимофей поддержал передовую идею. Самодвижущиеся лестницы и лифты, наряду с самым высоким зданием города, будут лучшей рекламой заводов графа Алексеева. Неожиданно вместе с внешними изменениями произошли изменения внутренние. И дело не в том, что служащие гордились престижной работой в престижном здании. В коридорах отсутствовала толчея и сутолока посетителей и делопроизводителей. Здесь ощутимо царил дух власти и денег.

В кабинет Тимофея стремительно вошел генеральный директор «Тульского банка оружейников».

— И тебе здравствовать, — вместо приветствия сказал Иосиф Аврумович. — Срочное сообщение от хозяина?

— Две телеграммы, первая из Петропавловска от Моисея Мертеля. Вторую оставил на десерт, сам еще не читал.

Тимофей протянул сообщение. Иосиф Аврумович трижды прочитал текст:

— Как такое возможно предвидеть? Мы же практически полностью готовы!

— Ты спрашиваешь меня? Спроси Моисея, он намного ближе к Египту. Почему заранее не предупредил?

— Моисей сам ничего не знал, клянусь мамой. Мы с ним ежедневно обмениваемся телеграммами.

— Если ты ежедневно обменивался с ним телеграммами, значит, сам что-то чувствовал.

— Чувствовал? Ни хрена я не чувствовал! Ты же знаешь, что эмир Марракееш объелся золотом.

— Я помню, мы чеканим в Петропавловске для него деньги.

— Дальше хуже. Сначала эмир попросил покупать для него серебро. Сейчас просто использует наш банк для хранения своего золота.

— Это же хорошо!

— Чего хорошего? Деньги должны работать, а не грудой лежать в банке!

— Ты не нашел применение этим деньгам? Не поверю!

— Я сам себе не верю! Триста тонн золотых монет лежит бесполезной кучей. Эмир уже отменил сбор налогов со своих подданных.

— Ты давно был в синагоге?

— Тимофей, ты гений! От нас повезем железо, кирпич и метлахскую плитку. Ну и архитектор тоже наш.

— Архитектора возьмем из Стамбула. Пусть построят что-то грандиознее мечети Сулеймана.

— Наш архитектор возьмется за новый дворец. Прикажи ему ехать в Севилью, пусть осмотрит дворец Абддарахмана II.

— Лучше всего заинтересовать эмира вложением денег в Россию.

— Для этого нужен хозяин, а его опять где-то носит. Значит, подписываем мир с Турцией?

Иосиф Аврумович положил на стол телеграмму.

Действительно, все огромное хозяйство Тимофея готово к торговле с Египтом. Российские предприниматели могут купить и переработать треть всего хлопка. Потребности льна практически сойдут на нет. После поступления огромного количества хлопка, цены на ткани упадут, и весной никто не будет сеять лен. Производство ткацкого оборудования уже отлажено. Только махни рукой, и Варфоломей Сидорович завалит рынок необходимыми станками и оборудованием.

— Треть хлопка продадим в Турцию, треть в Европу. Но наша доля недостаточно весома для подписания мирного договора.

— Каков вес в Сенате представителей ткацких мануфактур?

— Мизерный, не больше двух процентов.

— Сенаторам могут задурить голову идеей о легком захвате Сирии.

— Хорошо, что с пшеницей?

— Продаем в Турцию и Англию. На этот год посевы подсолнечника и сахарной свеклы увеличатся вдвое.

— Нововведение хозяина оказалось очень выгодным. Многие бросают посевы пшеницы и переходят на масло и сахар.

— Пшеницу продаем через Петропавловск?

— Самое выгодное место, заодно город получит прибыль от захода кораблей.

— Полученная новость недостаточно убедительна для подписания мирного договора. Дворяне выгоду не увидят.

Тимофей начал диктовать секретарю телеграмму для Варфоломея Сидоровича. Хлопок в любом случае поступит на русский рынок, фабрикантам потребуются новые станки.

Иосиф Аврумович крутил в руках цилиндрик, в котором лежала вторая телеграмма. Он не собирался открывать и без разрешения читать сообщение. Голова была занята проработкой различных вариантов. Требовалось в срочном порядке увеличить число сторонников мира с Турцией.

— Тимофей, хозяин что-то говорил про изготовление пороха из хлопка.

— Не знаю, с этой темой обращайся в тамбовскую лабораторию.

— Местные пороховые заводы работают на нитроцеллюлозе.

— Отстань!

Тимофей взял вторую телеграмму:

— Читай, — он протянул бумаги. — Вот он, мир! Иосиф Аврумович вытер вспотевший лоб. Он держал в руках отчет экспедиции, которая три года назад отправилась на поиски золота вдоль Тихоокеанского побережья Северной Америки. Экспедицию организовали уже после того, как началась разработка приисков на реках Юкон и Клондайк. Граф Алексеев тогда получил разрешение короля Испании на разработку приисков Калифорнии, на реке Сакраменто.

Без промедления снарядили большую экспедицию. Две изыскательские партии под охраной казаков отправились навстречу друг другу с юга и севера. Почти сразу в Аризоне нашли месторождения золота и серебра. Следом нашли золото и серебро южнее реки Ванкувер. Если с месторождениями южнее реки Ванкувер не стали секретничать, то про Аризону промолчали. Официально это территория Новой Испании, ажиотаж и золотая лихорадка никому не нужны. Бумага в руках Иосифа Аврумовича говорила, что все земли от Аризоны и Калифорнии до Полярного океана буквально полны золотом и серебром.

— Хозяин знал, что все тамошние земли богаты золотом и серебром, — наконец сказал Тимофей.

— Ты уверен? Почему в своем последнем письме приказал найденные прииски раздарить, согласно оставленному списку?

— Да потому, что нашел еще более богатое место!

— Сколько же тонн золота будут добывать?

— Посчитай. Один прииск дает десять тонн в месяц, у тебя в руках список на пятьдесят девять золотых приисков.

— И более сотни серебряных. Немедленно посылай телеграмму графу Потемкину, я поеду в Петербург вместе с тобой.

— Потемкин с тобой не будет говорить.

— Мне надо поговорить с дядей нашего хозяина.

— С Михаилом Михайловичем? Председатель Сената, конечно большая величина, да и в списке он указан…

— Он, как и все дворяне, конечно, чванлив, но меня по старой памяти выслушает.

— О чем хочешь говорить?

— О человеческой жадности. Половина этих земель принадлежит Карлу III. Надо найти предлог для получения прав на земли.

— Логичное предложение. Испанию не интересует обследованная нами территория. Вице-король Новой Испании туда даже миссионеров не посылал.

— Хорошая мысль!

— Предлог миссионерской деятельности ни у кого не вызовет подозрений.

Железная дорога между Петербургом и Нижним Новгородом еще не достроена. Однако строители, узнав о срочной надобности руководства, попросили не спешить и дать им сутки. В результате до столицы доехали, не выходя из вагона. Правда, паровоз трижды отцепляли. К вагону запрягали лошадей и несколько километров ехали на конной тяге. Тем не менее результат превзошел любые ожидания, дорога заняла всего сорок часов.

Турецкая делегация сидела в молчании. В первый момент они решили, что переводчик что-то перепутал. Делегаты переспросили его несколько раз. Но нет, все правильно, Сенат проголосовал за мир. Правильнее будет сказать, что Сенат поручил правительству начать мирные переговоры с Турцией. При этом обставил свое поручение множеством условий и ограничений. В частности, город Иерусалим выходит из состава Османской империи и переходит под протекторат России. Но это мелочи по сравнению с главным — война окончена! Делегация уже не надеялась на такой исход. Когда по Стамбулу прошел тихий шепот о возможности заключения мира с Россией, никто не поверил. Но визирь Абдулла Молниеносный немедленно отправил посольство.

Все, что говорили депутаты Сената, было чистой правдой. Турецкие армии бежали перед русскими полками. Здесь вопрос не трусости турецких солдат. Намного проще и прозаичнее. Русские винтовки стреляли дальше турецких пушек. Русские пушки стреляли на запредельные дистанции. Тактика плотного пехотного строя требовала стойкости солдата перед лицом возможной смерти. Весь ход войны показал, что перед русским оружием смерть не возможна, а гарантирована. Никто не хотел умирать, поэтому солдаты отказывались строиться против русских полков. Что с ними могут сделать генералы? Казнить? Так ведь всех не убьют, а русские очень даже просто и быстро.

Напутствие султана было ясно и конкретно: «мир любой ценой». Сановники сами хорошо осознавали сложившуюся ситуацию. Сейчас Османская империя беспомощна. Австрия завязла в войне с Венецией. Австрийцы ни за какие деньги не ввяжутся в противостояние с Россией. Франция в полную силу бьется с Англией. Польша погрязла во внутренних разборках и войне с Пруссией. Поляки продали России часть своих земель, что и послужило для Турции поводом объявить России войну. Отъезд в Петербург был обнадеживающим. Русская армия прекратила активные действия и как будто выжидала. Все восприняли пассивность как дополнительный сигнал о готовности к переговорам.

Однако петербургская реальность оказалась совсем иной. Императрица откровенно показала свое нежелание вступать в переговоры. Правительство мялось и не давало конкретных ответов. Английский посол открыто требовал продолжения войны, напирая на то, что эскадра уже готова и вскоре отправится в Средиземное море. Шведы отводили глаза и уговаривали не терять надежды. Председатель правительства приглашал на заседания Сената, где делегация каждый раз слышала только призывы к продолжению войны. И вдруг раз, и мир! Непостижимо и непонятно. Сами турецкие сановники на месте русских никогда бы не пошли на подписание мира. Зачем подписывать мирный договор, когда армия способна в кратчайшие сроки войти во вражескую столицу?

Екатерина смотрела на Петропавловскую крепость. У причала стоял очередной корабль с золотом. Как быстро все изменилось! Хранилища полны денег. Корабли с золотом и серебром приходят под выгрузку сразу после ледохода и выгружаются практически ежедневно до наступления холодов. Только богатство государственной казны ее не радовало. Деньги пришли, а власть ушла. Сначала она обрадовалась возможности оставаться императрицей и в то же время выйти из-под навязчивого контроля со стороны графа Потемкина. Отступил страх за жизнь сына. Она двумя руками ухватилась за шанс стравить своих врагов. Заставить их перегрызть друг другу глотки. Первое время все шло по плану. Сенаторы откровенно друг друга поносили, обвиняли в воровстве и взяточничестве. Произошло несколько непонятных убийств и невнятных дуэлей. Но потом все затихло, сенаторы принялись за дело. Вместе с тем она оказалась отстраненной от всего.

Получив беззаботную свободу, Екатерина обратила свою энергию на балы и домашний театр. Но сразу заметила неприятную деталь. Потеряв власть, она стала никому не нужной. Внешне к ней продолжали относиться почтительно. Но не больше! Бывшие друзья и подруги не стеснялись отказываться от приглашений. Бывшие недруги открыто закрывали перед ней свои двери. А она была вынуждена это терпеть! От такой несправедливости Екатерина долго плакала, потом вспомнила слова графа Алексеева и потребовала от Потемкина создать Царскосельский и Павловский гвардейские полки. Потемкин не отказал, правда, среди дворян нашлось слишком мало желающих служить в новых гвардейских полках. Прямо хоть крестьян набирай в гвардию.

Ах, Алексеев, Алексеев! Этот талантливый молодой человек слишком много изменил в ее жизни. Его проекты и пиратские похождения вскружили головы многим женщинам. Его африканские походы увлекли страстью к путешествиям все молодое дворянство. Если раньше мечтой дворянина была служба в гвардии, то сейчас все ходили на какие-то курсы естествознания и горного дела. Письма первых поселенцев с затаенным дыханием слушали во всех салонах. Газета «Губернские новости» регулярно печатала рассказы о путешествиях графа Алексеева. Недавно начали появляться рассказы охотников, которые описывали дикую природу африканской саванны, злобных слонов и хитрых львов. Частые заметки о случайно найденных месторождениях золота или драгоценных камней только увеличивали количество желающих оправиться на исследование диких земель.

Половина сенаторов как бы случайно нашла в Африке золото. Вторая половина сенаторов была в открытую одарена американскими золотыми приисками или копями драгоценных камней на Цейлоне. Жители Петербурга уже равнодушно проходили мимо многочисленных витрин ювелирных магазинов. Ажиотаж на золотые украшения кончился. Можно купить все, что угодно, и реализовать любую фантазию. И за всем этим стоит граф Алексеев. Непонятный юноша. Чрезмерно щедрой рукой раздает найденные месторождения золота и серебра. И совсем непонятно, почему отдает месторождения на землях, которые сам завоевал.

Приезду парламентеров султана Селима III Екатерина откровенно удивилась. На что они надеются? Да будь ее воля, приказала бы посадить в Петропавловскую крепость и выпустить после взятия Стамбула! Однако Потемкин почему-то медлил. Сенат неожиданно одобрил начало мирных переговоров. Однако время. Председатель правительства должен быть уже во дворце. И правда, в рабочий кабинет вошел граф Потемкин в сопровождении Муравьева и Елагина. Визитеры поклонились равнодушно, но с полным соблюдением дворцового этикета.

— Могу я узнать причину, по которой моя гвардия заключила мир с разгромленным врагом? Ах, я забылась! Гвардия теперь ваша.

Сановники устроились в креслах, после чего Потемкин положил перед императрицей толстый отчет.

Екатерина внимательно изучала бумаги. Граф Потемкин рассматривал привычный интерьер рабочего кабинета. Он до последнего момента не верил словам графа Алексеева. Его друг и соратник никогда не подводил и не обманывал. Настойчивое утверждение о необходимости мира с Османской империей никак не увязывалось с реальными событиями. С получением отчета американской экспедиции все встало на свои места. Слишком дорого держать войска на оккупированных арабских территориях и одновременно содержать пограничную армию в Америке. Главное даже не в этом. Захваченные турецкие земли тешат только амбиции. Земли Америки будут давать золото тоннами.

Острый ум Екатерины быстро пришел к аналогичному выводу.

— У вас есть план новой границы с Турцией?

— Только христианские земли Армении и причерноморские города с греческим населением.

— Что на юго-востоке? Вы решили вернуть Османской империи Прикаспийскую низменность?

— Тамошние земли вообще выведены за рамки переговоров. У нас уже подписано с Персией соглашение о границе.

— Нельзя оставлять спорных вопросов.

— В договоре оговорена восточная граница Турции по Араратской долине, включая города Эрзурум и Ван.

— Другими словами, России переходят все христианские земли.

— Именно так, ваше императорское величество.

— А что персы? Взятые земли многие столетия принадлежали им.

— Немного возражали по поводу одного города и озера Урмия, но быстро с нами согласились.

— Почему?

— Мы передали Персии междуречье Тигра и Евфрата вместе со священным городом Урфа.

— Османская армия выбьет персов с тех земель.

— Выбьет или не выбьет, то не наша забота.

— Искендерун отдаете Османской империи или Персии?

— Нельзя отрезать Турцию от земель Леванта.

— Почему? Наоборот, это ослабит султана.

— Поэтому и нельзя. На Левант воронами накинутся все европейские страны.

— Что вы в этом видите плохого?

— Подписав выгодный для Османской империи мир, мы установим хорошие отношения и выгодную торговлю.

— Ничего себе «выгодный» мир! Оттяпали огромный кусок империи.

— Мы взяли только христианские территории, где у султана были постоянные проблемы с местным населением.

— Это вы так считаете. А султан потерял значительный кусок своей империи. Своей собственной земли!

— Султан лучше нас знает, как управлять своими землями. За Искендерун мы берем Иерусалим с прилегающими Святыми землями.

— Здесь они согласятся. Потеряв несколько оливковых рощ, султан получит назад стратегический порт.

Обсудив основные параметры мирного договора, Екатерина с главой правительства и его первыми советниками перешли ко второй части. Требовалось составить общую линию внешнеполитической завесы. Нельзя просто так сказать: «Мы нашли много золота, поэтому армия нужна в другом месте». Сегодня между Россией с одной стороны и Англией, Францией и Испанией с другой стороны конфликтов нет. Новость об обнаруженном золоте неизбежно послужит причиной попыток проникновения других стран. Строительство в Америке крепостей может послужить отличным поводом для конфликта и войны. Особенно когда знаешь цену победы.

Внешнеполитическую активность разделили на несколько этапов. Для начала под благовидным предлогом нейтралитета в войне между Англией и Францией установят разделительную линию между Русским Западом Америки и колонизированной территорией Востока. Вместе с тем Екатерина брала на себя проблему Карла III. Испанского монарха следовало убедить отдать часть земель Новой Испании. Предлог миссионерской деятельности был признан самым благовидным. Пусть Римско-католическая церковь и считала православную веру «неправильной», но угроза проникновения англиканства для католиков была намного страшнее.

В свое время Папа проклял Англию за демонстративный разрыв с Римско-католической церковью. Результатом стало направление «Непобедимой армады», корабли которой должны были высадить десант «повиновения». Сто двадцать кораблей, пятьдесят один военный и шестьдесят девять транспортных, были встречены английской эскадрой в 197 кораблей. Именно кораблей, с мощной артиллерией в шестьдесят орудий на каждом. В результате боя испанцы потеряли двадцать кораблей, в то время как англичане потеряли тридцать. После завершения морского боя испанцы начали высаживать в Южном Уэльсе десант. Однако разразившимся штормом десантная операция была сорвана. Еще сорок испанских кораблей было выброшено на берег. В итоге из каботажного флота в сто двадцать кораблей в Испанию вернулось всего шестьдесят.

Сколько выбросило на берег английских судов, не посчитали до сих пор. Возможно, «победители» морского сражения не мешали испанцам высаживать десант и стояли в порту. Некоторые даже говорят, что сражение пошатнуло военный флот Испании. Кстати, в тот период времени незаметная страна под названием Нидерланды обладала океанским флотом в одиннадцать тысяч кораблей. Тем не менее, в Англии гибель «Непобедимой армады» отмечали очень широко. Все церкви проводили торжественные службы. Сейчас это никому не понять, но тогда случилось очень важное событие. Проклятие Ватикана обратилось против его слуг. Высшие силы карающей рукой урагана разбили корабли католиков. Вот так-то!

Что касается Нидерландов, по таможенным записям за 1646 год они закупили в Туле 647 пушек, чугунные ядра — 43 892 штуки, гранаты — 2934 штуки, мушкеты — 2356 штук, шпаги 2700 штук. Если добавить заводы Брюсселя, Люксембурга, Дюссельдорфа и Франкфурта, то получится совсем не мирная идиллия страны тюльпанов.

Но это другая история. Четыре броненосца будущего Тихоокеанского флота сопровождали транспортные суда с пятитысячным десантом на борту. Граф Алексеев решил зайти на Филиппины в испанский порт Сантьяго (Манила). По этому поводу к Сергею подошел командир эскадры командор Петр Шлютер:

— Сергей Николаевич, есть ли смысл заходить в Сантьяго? На кораблях достаточно угля для прямого перехода в Кантон.

— Через два дня сами поймете причину. Пока поверьте на слово, смысл есть.

— Что же нас ждет через два дня?

— Баня, настоящая баня в Малаккском проливе. Температура воздуха в вашей каюте будет под пятьдесят градусов.

— Что же делать?

— Идти в ближайший «прохладный» порт и дать экипажам отдых.

— В Сантьяго будет прохладнее?

— Намного комфортнее, сейчас сезон северо-восточного муссона. На берегу воздух не поднимется выше двадцати пяти градусов.

— У офицеров и нижних чинов могут возникнуть проблемы со здоровьем.

— Продолжительность вахты у топок и машин сократить, да поставить вахту на палубе.

— На палубе-то зачем?

— Люди перенесут матрасы на палубу. Надо следить, чтоб ночью не скатились за борт. Воду разбавляете вином?

— Делаем, как вы приказали. Действительно помогает! Расход питьевой воды резко сократился.

Командир эскадры пошел отдавать необходимые распоряжения.

Достаточно много принципиальных различий между парусниками и судами с механическим двигателем. Одни склады, да ютились дома рабов и бедноты. В отдалении находились официальные здания и возвышалась церковь. Виллы потомков конкистадоров и офицеров гарнизона стояли на склоне холма, обозначая собой границу города. Традиционное и прагматичное расположение зданий для всех южных городов. Виллы всегда строят в удалении, на возвышенности. Там, где гуляет свежий ветер и прохлада. Там, где нет пыли и зловония. На севере города строятся наоборот. Дворцы — в центре, беднота — на окраине. Логично и прагматично. Не надо долго добираться на морозе или под дождем.

Русскую эскадру встретили доброжелательно и гостеприимно. Утомленных жарой моряков и десантников разместили в казармах. Татары вывели своих лошадей на склоны окружающих холмов.

— Дон Сергей Алексеев, рад вас приветствовать в своих владениях — раскинув руки для объятий, подошел губернатор Филиппин.

— Взаимно рад нашему знакомству, дон Мигель Рахос.

— Садитесь в коляску, в моей вилле подготовили для вас комнаты. Вечером прошу ко мне всех офицеров эскадры.

— Заскучали без новых лиц?

— Есть такое, — засмеялся губернатор. — С вашим приходом появились не только новые лица. Вокруг вашего имени много различных слухов.

— Здесь я бессилен, на слухи повлиять никак не могу.

— Поверьте, после отхода вашей эскадры из Сантьяго количество слухов только увеличится, — засмеялся он снова.

Гостеприимный хозяин города обеспечил полноценный отдых как офицерам, так и нижним чинам. Ежевечерние посиделки проходили практически во всех виллах. Смех, веселье и танцы заметно подняли настроение моряков. Во время одной из поездок по острову Сергей с удивлением заметил, что оживились даже татары. Они нашли общий язык с аборигенами и устраивали совместные вечеринки у костров. Что касается негров, им все было по барабану. Причем в прямом смысле этого слова Есть еда, есть свободное время, после ужина раздается ритмичный звук тамтамов, начинаются пляски вокруг костров. Ритм подхватывали барабаны филиппинцев, вокруг костров возникали интернациональные хороводы. Здесь азартно отплясывали и татары, и негры, и турки, и русские. И конечно же филиппинских женщин было в достатке.

Сергей усердно изучал организацию горного дела по добыче золота и серебра. Знакомился с процессом добычи меди и прочих полезных ископаемых. Вечерами делился своими впечатлениями. Однако губернатора больше всего интересовал вопрос строительства канала через Панамский перешеек.

— Уважаемый граф, в Испании многие уверены, что вы просто обманываете короля ради своих корыстных целей.

— Ответ прост. Укажите хоть одну, любую, корыстную цель.

Дон Мигель Рахос надолго задумался.

— Вы правы! В ваших поступках не просматривается ни одного недостойного действия.

— Более того, каждый сможет увидеть многочисленные паровые механизмы, которые круглосуточно работают на строительстве канала.

— Так-то оно так. Но невозможно прорыть канал через горы.

— Кто вам сказал, что канал роется через горы?

— Достаточно много людей знакомы с теми местами. Да и сейчас путешественники частенько заглядывают на стройку.

- Что же они рассказывают?

— Ваши паровые машины роют канал между холмами, где высота над океаном составляет сорок метров.

— Больше ничего досужие путешественники не увидели?

— Для защиты канала вы строите форты.

— А шлюзы и плотины? Какая высота шлюза в Брюссельском морском канале?

— Вряд ли в Сантьяго вам ответят на этот вопрос. Практически никто из жителей никогда не был в Европе.

— В Брюссельском морском канале шлюз обеспечивает спуск или подъем судов на пятьдесят метров.

— Ого! Вы планируете поставить по шлюзу со стороны каждого океана?

— Нет. Со стороны Карибского моря будет три шлюза, со стороны Тихого океана будет четыре шлюза.

— Понятно, но как вы подадите воду наверх?

— Очень просто. С гор стекает две реки. Мы уже строим плотины, вода заполнит долину, вот и вся хитрость.

— Почему же вы обещали построить канал за десять лет?

Сергей не мог сказать, что американцы строили канал сорок один год. Но там причиной было безумство инженерной мысли.

— По предварительным расчетам, для затопления долины потребуется десять лет.

— Теперь все стало на свои места. Спасибо за разъяснение, канал жизненно необходим Испании.

Канал Испании необходим, это бесспорно. Только до революции в самой Испании осталось тридцать лет. К гражданской войне, которая началась в метрополии, немедленно присоединились конкистадоры Америки. Колониальные земли начали стремительно выходить из-под контроля. Симон Боливар, будучи по отцу баском, а по матери из племени чибо, возглавил бунт испанских колоний. Филиппины не остались в стороне, достаточно быстро острова объявили о своей независимости. Но ненадолго. Американцы взорвали в Гаване свой собственный линкор, после чего объявили Испании войну. Первым делом американские войска захватили Филиппины. Европейские государства потребовали прекратить беспредел. Причем здесь война с Испанией и независимое государство Филиппины? Тем не менее американцы предпочли выплатить контрибуцию в тридцать миллионов долларов, но захваченные золотые и серебряные шахты оставить за собой.

В XX веке последовала странная война. Другими словами, действия в Тихом океане американских и японских войск назвать нельзя. Все началось с бойкота Страны восходящего солнца. Англичане и американцы были уверены в неуязвимости. Командование Гонконга и Сингапура заявило о неприступности своих крепостей. Командир гарнизона на Филиппинах гарантировал неприступность островов в течение шестидесяти суток. После чего гарнизону потребуется снабжение и боеприпасы. Никто не верил в возможность войны с Японией. Для войны не было причин. Бойкот бойкотом, но японцы полностью удовлетворяли свою потребность в нефти за счет месторождений Маньчжурии и южного Вьетнама. Потребности Японии способны удовлетворить даже нефтепромыслы Сайгона, не говоря о прочих месторождениях юга Вьетнама или Маньчжурии.

Американский гарнизон на Филиппинах капитулировал через неделю после нападения на Перл-Харбор. Гонконг продержался две недели, Сингапур поднял белый флаг еще до высадки японских войск. Японцы отважно бросились на голландские нефтяные промыслы острова Суматра. Они решились воевать за десять тысяч километров от метрополии. Началась странная война с непонятными стратегическими задачами и невнятными тактическими действиями. На первом этапе остатки американского флота перешли под командование голландского адмирала Доормана. Кроме этого, под его командование передали корабли Австралии и Новой Зеландии. Подобное усиление стоило адмиралу жизни.

Крейсерский флот Нидерландов атаковал и разгромил передовую японскую эскадру. Основные силы японцев поспешили на помощь, но корабли подходили вразнобой, что позволяло голландцам развивать свой успех. Только с подходом линкоров адмирал Доорман приказал своим кораблям отойти, а эсминцам прикрыть крейсеры. Однако эсминцы ничего не сделали, как следствие один крейсер Нидерландов получил несколько попаданий и утонул. Вместе с крейсером «Рейтер» погиб и адмирал Доорман. Голландцы потребовали расследования причин бездействия американских эсминцев. Как вскоре выяснилось, в американском военно-морском флоте не существовало понятия «прикрыть основные силы». Командиры эсминцев просто не знали, что им надлежит сделать.

Во время войны в Тихом океане американцы даже не посмотрели в сторону Европы, где Гитлер двумя десятками подводных лодок полностью блокировал английское судоходство. Вместо этогоамериканские морпехи ползали по болотистым джунглям Индонезии. Солдаты воевали за двадцать тысяч километров от баз снабжения. Военно-морской флот Америки возглавил бывший летчик. Началось строительство огромного флота авианосцев, самых бесполезных военных кораблей. Авианосец обладает нулевой устойчивостью к боевым повреждениям. Японцы хорошо знали недостатки авианесущих сил и умело этим пользовались. Одна бомба в палубу, и авианoсeц вместе с кораблями охранения выходит из боя. Его самолеты садятся на воду или на палубу других авианосцев. Но и там чужие самолеты сбрасывают за борт. Сколько своих самолетов вернется с задания, никто заранее не знает.

Однако основная проблема авианосцев совсем в ином. Это корабли тропических морей. Авианосный корабль боеспособен только в условиях отличной видимости. Пилот должен иметь возможность визуально найти свой корабль и визуально посадить самолет на палубу. Применение радиотехнических средств аэронавигации невозможно по определению. На включенный радиомаяк в первую очередь прилетят вражеские бомбардировщики. В наше время радиомаяк послужит отличной приманкой для дальнобойной ракеты. Так что не было авианосцев в Атлантике, и не будет. Конвойные авианосцы не в счет; Эти корабли сопровождали конвои между Канадой и Исландией. На конвойных авианосцах базировался десяток самолетов типа ПО-2. Безоружные легкомоторные самолеты противолодочного патрулирования. Они брали одну стокилограммовую бомбу и не улетали дальше видимости дымов транспортного каравана.

Война во Вьетнаме доказала почти стопроцентную беззащитность кораблей. Американцы решили уничтожить советский пункт управления полетами. Выбрав подходящий момент, запустили ракету с наведением на сигналы радиоизлучения. Однако наши операторы сразу определили параметры ракеты и обесточили свой центр. Ракета перешла в режим автономного поиска цели. После сканирования развернулась обратно. Первой подходящей целью оказался американский крейсер. Взрыв уничтожил корабль. Ракета наводится даже на антенны пассивного режима, когда идет только прием сигнала. Американцы изменили принцип системы наведения на цель. Но и ответные меры были адекватными. Не зря во время бомбардировок Югославии американский «Томагавк» улетел в Болгарию.

В Средиземном море бесполезность авианосцев доказали дважды. Во время войны стоило американскому авианосцу появиться в Средиземном море, как на второй день после атаки немецкой подводной лодки он сделал бульк. После войны американские авианосцы достаточно долго патрулировали в Средиземном море. Однако их вывели после неприятного инцидента с советским бомбардировщиком ТУ-22. После взлета в Белоруссии, штурман потерял ориентировку. Экипаж опомнился, когда увидел рядом со своим самолетом истребители с опознавательными знаками ВВС Египта. Естественно, бомбардировщик ушел, но пилот был вынужден запросить на открытых частотах путь на ближайший аэродром. Первым отозвался Ташкент, где бомбардировщик вскоре благополучно сел. Советскому правительству пришлось извиняться, и не только перед Египтом. Американцы незамедлительно сделали выводы и вывели свои авианосцы из Средиземного моря. Но это другая история.

2 Маньчжурия

Эффект от прихода русской эскадры в Кантон ничем не отличался от той плохо скрываемой паники, что произошла в Индии. Английские и французские колониальные гарнизоны Мадраса провожали русские корабли с явным облегчением. Порт и город Кантон расположен на реке Сицзян, что в переводе с южно-китайского диалекта означает «Жемчужная река». Название дано не за красоту, а за обилие жемчужных раковин. Торговлю с иностранцами осуществляла китайская купеческая корпорация Гунхан. Эта же компания следила за порядком на территории фактории и за поведением иностранцев. Так что, невзирая на войны и противостояния, англичане, французы, голландцы и португальцы вели себя в Кантоне взаимно вежливо. Альтернативы нет — китайцы без разговоров выгонят из страны нарушителей спокойствия.

Намного позже появятся быстроходные клиперы — корабли, возившие опиум. Полный груз наркотиков забирали в Пакистане (тогда еще это была Индия) и выгружали в Лондоне. Самый первый наркокурьер получал огромные барыши от изголодавшихся поклонников. Но наркоторговцы не забывали о многолюдном Китае. Корабли с опиумом регулярно заходили в Кантон, где, после частичной выгрузки, догружались чаем. Что впоследствии дало возможность стыдливо переименовать наркокурьеров в «чайные клиперы». В отличие от Европы, правительство Китая отлично знало о последствиях наркомании. Они не желали иметь дебильное население. Употребление наркотиков в стране каралось смертной казнью. Тем не менее англичане продолжали ввозить опиум, что привело к так называемым опиумным войнам. В результате первой войны Китай потерпел поражение. Англичане забрали себе Гонконг, а португальцы Макао. После второй опиумной войны Китай практически утратил свою государственность. Но это другая история.

Корабли эскадры встали на рейде. Буквально сразу на броненосец «Темпераментный», где Сергей держал свой флаг, прибыл управляющий Тихон Бобров:

— Рад вас видеть, ваше сиятельство.

— Взаимно, рассказывай о своих успехах.

— Первое и самое главное — сановники из Пекина ждут вас сегодня вечером во дворце.

— Следовательно, нам позволят выйти за пределы квартала для иностранцев.

— Сделали исключение. Вы их серьезно заинтересовали своими планами захватить Маньчжурию.

— В чем основная причина конфликта между Китаем и Маньчжурией?

— Сто лет назад маньчжуры захватили Китай. Китайцы этого не простили и хотят отомстить нашими руками.

— Но император Китая по национальности маньчжур!

— Был сто лет назад.

— Что же изменилось?

— Жены у императоров китаянки, воспитание китайское, сановники китайцы. Корни давно утеряны.

— Порой память о великой родине затмевает не только воспитание, но и рассудок.

— В нашей ситуации намного проще. Китайцы не любят маньчжур. Маньчжуры отказываются платить налоги.

— Они продолжают считать себя завоевателями?

_ Именно так! Поэтому нам позволили «призвать Маньчжурию к закону».

— Надеюсь, китайцы не потребуют ежегодной уплаты налога?

— По моим сведениям, их устроит разовый выкуп.

— Размер выкупа согласован?

— Не до конца. Китайцы сомневаются в заявленных характеристиках нашего оружия.

— В этом мы их быстро убедим. Что слышно о действиях генерала Такин Хомайна?

— Сейчас генерал является нашим самым главным козырем. Он перешел через горы Малый Хинган.

— Молодец! Хорошо действует.

— Это не все. Генерал взял город Харбин и вышел к океану. Нашел удобную бухту, которую назвал Золотой Рог, и заложил крепость Константинополь.

— Вот это да! Не ожидал от генерала!

— По последним данным, войска идут на город Гирин. Маньчжуры избегают сражений, просто разбегаются.

Сергей отметил на карте захваченную территорию. Неплохо, генерал успел захватить больше половины Маньчжурии. Для переговоров с сановниками у него очень хорошая позиция.

На границе квартала для иностранцев, возле вполне реальных ворот с реальной военной охраной, графа Алексеева ожидал паланкин. Сергею стало как-то неловко, ему никогда не приходилось ездить на людях. В своей прежней жизни он не пользовался даже рикшами. Посмотрел на соседний паланкин, где привычно разместился Тихон Бобров:

— Тихон, почему китайцы не используют лошадей?

— Непривычно? — засмеялся управляющий. — Мне поначалу было стыдно ездить на плечах людей.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Власти строго следят за гигиеной. На улицах нет не только лошадей, но и кошек. Собаки, понятно, бегать не могут, мясо собак здесь в цене.

По поводу собак Сергей был в курсе, сам в свое время попробовал в Шанхае суп на собачьих хрящиках. Сначала морщился от неприятного запаха псины, но вкусно. Еще в прежней жизни Сергей сделал вывод, что среди всех стран Дальнего Востока китайская кухня самая богатая и самая вкусная. В Японии и Корее просматривается отпечаток прагматизма вечно голодных людей.

Дорога до дворца Гуандун заняла более часа. Убранство самого дворца соответствовало китайским традициям. Стены задрапированы ярким красным шелком. Красная обивка мебели, красная одежда слуг. Такие же алые наряды на пекинских сановниках. Интересы императора Цинн представляли мандарины Цзинь-Яо и Лай-Цзы. Кроме сановников, в стороне сидел священник конфу^[52]. Фанаты восточных единоборств выставляют основным козырем тот факт, что у них на первом месте духовное единение, затем следует физическая сила. На самом деле все это — доводы неграмотного пастуха. То, что преподносится как сила духа и единение с природой, на самом деле обычная, традиционная китайская религия. Не лучше и не хуже индуизма, христианства или ислама.

Китайские монахи отправлялись для сбора пожертвований с простым посохом. Для защиты от бандитов монахов приходилось учить методам боя без оружия. Если христианство и мусульманство учит смирению и ненасилию, то учение Конфуция не содержит пацифизма. Китайские монахи не могли иметь оружия по причине запрета со стороны императора. Монарх не желал иметь в своей стране тысячи неподвластных ему воинов. Карате и прочие «традиционные» японские единоборства имеют корни глубиной до 1932 года. По итогам войны с Маньчжурией, которая закончилась в 1932 году, японское командование сделало неутешительный вывод. Потери среди японских солдат намного превышали потери побежденного противника. Причиной являлась лучшая индивидуальная подготовка маньчжурского солдата. Как следствие, появились японские школы рукопашного боя.

Современный Китай отбросил мистическую мишуру религии конфу и различных отколовшихся сект. В результате была создана современная школа рукопашного боя по принципу самбо. Строго научный подход, продуманная система обучения, контроль со стороны властей. Сегодняшний китайский спецназовец быстро разложит нашего супербойца. Впрочем, в обычных видах спорта российские спортсмены отстали так же далеко и безнадежно. Что касается наших детишек в различных школах восточных единоборств, то наряду с жестами обезьян и позами драконов они заучивают древние китайские молитвы. Но это другая история.

По приглашению хозяев граф Алексеев расположился в широком кресле с многочисленными пуфиками. На маленький столик под левой рукой слуги поставили пиалу с чаем. В Китае не пыот привычный для нас чай. Сергей никогда не выяснял причин, просто знал, что китайские и японские чайные традиции ничего не имеют общего с привычным для нас понятием чая. Это может быть чайный сбор для спокойного сна или стимуляции работы мозга. Специально подобранная смесь трав и листочков для работы кишечника или возбуждения аппетита. Тем не менее чайный ритуал всегда сопутствует любому мероприятию и не имеет ничего общего с привычным для нас понятием «еда со стаканом чая».

Беседу начали с традиционных фраз взаимного приветствия и вежливых вопросов о здоровье. Затем последовали подарки. Встреча планировалась, и подарки были изготовлены заранее, еще в России. Традиционные сабли и пистолеты с инкрустацией слоновой костью, золотом и драгоценными камнями, осыпанные драгоценными камнями шкатулки. Все это принималось с вежливым равнодушием. Но каминные часы в фарфоровом корпусе и литом искусственном хрустале вызвали восторг. Если костный фарфор китайцы оценили, как знатоки фарфора, то искусственный хрусталь их поразил необычной новизной.

В завершение Сергей не удержался от соблазна и подарил священнику простенькую на первый взгляд картину — небольшого размера, с незатейливым осенним пейзажем, рамка с защитным стеклом. Но священник все понял. Сразу, практически мгновенно, все рассмотрел и оценил. Для Китая очень дорогой и многозначительный подарок. Картина была выложена из янтаря. В Китае янтарь ценится намного выше, чем на берегах Балтики — жемчуг Тихого океана. По этой причине завершающий этап преподнесения даров был «янтарным». Несколько янтарных шкатулок и вырезанных из янтаря фигурок драконов и львов были приняты на ура с искренней благодарностью.

Подарки повысили настроение сановников, разговор начался вполне доброжелательно:

— Господин граф, когда вы будете готовы продемонстрировать привезенное оружие?

— Для начала мои корабли должны встать к причалам. Желательно выгрузиться в стороне от глаз европейских «союзников».

— Почему вы не хотите показывать свое оружие представителям других европейских торговых домов?

— Во-первых, оружие уже ваше. Если вы хотите продемонстрировать его, я ничего не имею против.

Мандарины задумались.

— В ваших словах скрыто предупреждение о возможной войне европейских стран против Китая.

— Я полагал, что события в Индии послужили для вас предупреждением.

— Они осмелятся напасть на Поднебесную империю?

— Что вас удивляет? Закончат с Индией и возьмутся за Китай.

— Мы не Индия! Наша армия легко расправится с наглыми завоевателями.

— Вам виднее. На моих кораблях более тысячи лошадей. Желательно получить место для временного отдыха кавалерии.

— Мы предоставим вам просторное поле. Завтра вам укажут причал для выгрузки оружия и район выпаса лошадей.

Разговор перешел на общие темы. Затем Сергей дал необходимые пояснения по часам и биноклям. Уже с наступлением темноты, после обильного ужина, графа Алексеева провели в выделенные для него комнаты. Сергей тяжело упал на кровать. Застолье в Китае имеет одно отличие по сравнению с гостеприимством в России. Здесь стол не может оказаться пустым, сколько бы гость ни ел, хозяин всегда будет добавлять и добавлять угощения. Человек должен встать сытым при заполненном едой столе. Таким образом в Китае показывают свое хлебосольство и достаток.

На следующий день Сергея доставили к месту выгрузки кораблей. Сановники вместе с другими китайскими чиновниками и военными толпились у грузовых стрел и придирчиво осматривали выгружаемые пушки. Сергей вежливо поздоровался и пошел к месту разгрузки десанта. Выгрузка оружия займет много времени. Все пушки из арсенала Екатерины, и имеют клеймо русских заводов. Они не лучше и не хуже любых европейских аналогов. С ружьями то же самое: обычное оружие из арсенала. Граф Алексеев не собирался снабжать Китай своим новым оружием. Никто не может предсказать возможное развитие событий. Для защиты от иностранной интервенции доставленного оружия более чем достаточно.

Татары осторожно выводили своих лошадей. Сходни слегка пошатывались, и некоторые лошади в испуге прижимали уши. Сергей подошел к темнику, который настороженно осматривал окружающую местность.

— Что, Фарид, смотришь на жизнь бывших данников Чингисхана?

— Это правда? Ну, что эти земли были завоеваны Великим Чингисханом?

— Правда. Китай был завоеван армией монголов.

— Почему Чингисхан отсюда ушел?

— Обманули, поэтому и ушел.

— Как обманули? Расскажи.

— Очень просто, назвали Чингисхана великим воином и посоветовали пройти от края и до края Земли.

— Разве это обман?

— Конечно, обман. Земля круглая, а у шара края не бывает.

— Мы можем пройти вокруг Земли?

— Я ходил, и не раз. Отсюда сорок дней на восток, и будет Америка. Потом еще пятнадцать суток, и будет Африка.

— В Африке мы уже были. Послушай, хозяин. Ты очень умный. Объясни, почему в Европе и в России разный календарь?

— Католическая церковь опирается на солнечный календарь- Ортодоксальная церковь опирается на астрологический календарь.

— Какой календарь правильный?

— Смотря для кого. Для обычного человека нужен солнечный календарь с четырехлетним циклом.

— Почему астрологический календарь нужен церкви?

— Десятилетний цикл давно подтвердил, что звезда Вифлеема загорается каждые десять лет на православное Рождество.

— Остальные годы эта звезда восходит по католическому Рождеству?

— На католическое Рождество Вифлеемскую звезду увидеть невозможно.

— Почему? Звезда не может исчезнуть с неба.

— Вифлеемской звездой называют парад планет, когда четыре планеты выстраиваются в одну линию.

— Твоего арабского скакуна выводят! Поедем вместе?

— Давай! Пошли гонца за китайским офицером, пусть укажет границы для твоих воинов.

Сергей с удовольствием предался наслаждению конной прогулки. Во время поездки обратил внимание, что китайцы весьма опасливо смотрят на верховых татар.

Вечерний разговор с Цзинь-Яо и Лай-Цзы только подтвердил его неожиданные наблюдения.

— Господин граф, до нас дошли слухи, что в вашей армии есть потомки воинов Чингисхана.

— Со мной на кораблях полторы тысячи и около пятнадцати тысяч сейчас подходят к Маньчжурии с севера.

— Сколько монгольских воинов на службе у вашей императрицы?

— На постоянной службе примерно пять тысяч.

— Если случится война? Сколько воинов она может собрать?

Сергей задумался. Откуда ему это знать! Потом припомнил примерные цифры татарских, башкирских и калмыцких казаков во время войны с Наполеоном.

— Ручаться не могу, но в случае необходимости в седла сядет двести тысяч всадников.

Китайцы переспросили цифры и начали оживленно обсуждать неведомые проблемы.

— Господин граф, эти воины останутся в Маньчжурии?

— Нет, они нужны в других походах.

— Пушки на лафеты собирают негры. А кто будет учить наших воинов?

— Кто угодно. Или у вас есть какие-то предпочтения?

— У потомков Чингисхана есть свои орудия?

— Своих пушек у них нет, оружие выдает военное ведомство.

Сергею пришлось подробно разъяснить принцип казачьей службы. Основы войскового резерва и постановку обучения молодежи. Разговор затянулся допоздна. Китайские сановники откровенно опасались снова увидеть у своих границ потомков армии Чингисхана. Но это их проблемы, которые Сергей не собирался решать. Все, что он увидел и узнал за первый день, говорило об одном — в Китае период полного развала. Можно легко подкупить любого чиновника. Дальше поступай по своему усмотрению, как заблагорассудится.

Наконец оружие выгрузили, десантники приступили к обучению китайских офицеров. Сразу заметили низкое качество китайского пороха. По-видимому, порохом не занимались со времен его изобретения.

— Хозяин, — к Сергею подъехал татарский темник вместе с новым полковником. — Ты заметил, что китайцы нас очень боятся?

— Конечно, заметил, только вы их специально не пугайте.

— Опасаетесь, что они разбегутся и вы не получите за пушки денег?

— С вами они и за пушки заплатят, и последние штаны снимут.

Все засмеялись.

— Хозяин, разреши наш спор.

— Говорите, попытаюсь помочь.

— Мы спорим о причинах, по которым русский царь не принял ислам.

— Нашли, о чем спорить, это невозможно по определению.

— Почему невозможно? Люди говорят, что наш богослов был в вашем Киеве, когда царь выбирал веру.

Сергей захохотал, затем, вытирая слезы, ответил:

— Я вас понял. Такого в принципе не могло быть. Когда Древняя Русь крестилась, ваш Магомет жил со своими учениками в пещере.

— Как это жил в пещере?

— Мусульманство еще не существовало. Вы не обижайтесь, но учение Магомета на семьсот лет младше учения Христа.

— Мы не обижаемся, мы это знаем. Тогда почему ваш царь не выбрал католическую веру?

— Русь крестилась, когда вандалы с кельтами лупили друг друга дубинками по голове.

— Разве Англии, Франции и Испании еще не существовало?

— Европейские королевства и католическая церковь появились через сто лет после крещения Руси.

— Вон оно как! Но если мусульманских и католических богословов еще не существовало, то иудейская вера Уже была.

— Вы забываете, что иудеи — избранный Богом народ, и последователи из других народов им не нужны.

Сергей поднялся в седло.

— Неужели вы думаете, что иудеи захотели переехать из Иерусалима в Киев к могиле Андрея Первозванного?

— Извини хозяин, если обидели, мы по незнанию.

— Пустое, извиняться не за что. Давайте проверим лагерь, посмотрим на солдатские шатры, поговорим с воинами.

Шли дни, китайские солдаты, расположенные вокруг русского лагеря, разделились на две группы. Меньшая часть осваивала привезенное оружие, большая часть тщательно следила за иностранными воинами.

Освоение нового оружия шло ни шатко ни валко. Сергей уже начал волноваться, что процесс обучения может затянуться на годы. Но вопреки пессимистичным ожиданиям, китайцы неожиданно заявили о завершении проверки. Они именно так и сказали, что все оружие проверено. Как будто никакого обучения не было в помине. Сергей не стал акцентировать на этом внимание. Каждый говорит то, что ему выгоднее или удобнее. Для него главным результатом стало обретение красивого рулона рисовой бумаги с символикой императорской фамилии. Написанный текст уже многократно проверен и согласован. Заковыристые выражения с упоминанием цветов, трав, птичек и жучков давали графу Алексееву право на владение землями Маньчжурии.

Корабли в авральном порядке готовились к последнему переходу. Десантники снова размещались на привычных местах. Татары заводили лошадей в оборудованные в трюмах стойла. Сергей был очень доволен результатом. Хотя сомнений в успехе у него не было изначально. Император и сановники прекрасно понимали, что Маньчжурия не является территорией Китая. Соответственно, они продали то, что им не принадлежит. Отсюда и уверенность Сергея в благополучном исходе сделки. Но одно дело уверенность в успехе, другое дело — сам успех. Подписанная императорам бумага гарантировала нейтралитет Китая. Иного и не требуется. Совместное предприятие Голицына, Строганова и Алексеева получило официальный мандат на захват земель, где в ближайшие годы будет создан мощный индустриальный центр.

Именно ради этого затевалась маньчжурская авантюра. Россия получала не просто выход на Дальний Восток. Три самых мощных в России династии тяжелой промышленности получали в свои руки огромные залежи железа и угля, свинца и меди, олова и цинка. Если к этому прибавить залежи серы, каменной соли, селитры и поискать в горах Большого Хингана золото, серебро и ртуть, то выгруженные в Кантоне пушки и ружья окажутся просто смехотворной платой. Кроме собственно полезных ископаемых, Маньчжурия обладает великолепным сельскохозяйственным потенциалом. Здесь с одинаковым успехом можно выращивать пшеницу и хлопок, сахарную свеклу и гречиху. В совокупности с доступными рабочими руками это позволит быстро построить заводы и верфи.

Дальневосточный индустриальный центр крайне необходим. Во-первых, Россия окажется первой европейской страной, обладающей на Тихом океане своей собственной индустриально-промышленной базой. Во-вторых, страна получит надежную опорную точку для расположения военно-морских сил. Естественной реакцией государств с активной колониальной политикой будет стремление ослабить позиции России на Дальнем Востоке. При существующем раскладе это возможно только путем создания конфликта между Россией и Китаем. В Петербурге подобный вариант обсуждался. И Голицын, и Строганов реально опасаются такого развития событий. Сергей полностью разделял их опасения.

В результате обсуждений различных сценариев компаньоны по маньчжурской авантюре разработали совместный план превентивных действий. Первая часть плана опиралась на политику самоизоляции, которую проводило правительство Поднебесной империи. Во время вечерних бесед граф Алексеев заключил принципиальное соглашение с мандаринами Цзинь-Яо и Лай-Цзы. Сам договор Сергей должен получить через месяц. Но это только вопрос времени. Естественно, предложенный договор был подкреплен дополнительными подношениями. Итак, граф Алексеев получает в аренду остров Гонконг. На острове за его счет оборудуются соответствующие условия для китайской купеческой корпорации Гунхан. Кроме этого граф Алексеев обязан создать условия для голландцев, англичан, французов и португальцев. Ост-Индские компании этих стран перебазируются в Гонконг.

Другим местом торговли выбрали полуостров Ляо-дун, где граф Алексеев обязался построить порт Дальний. Здесь, как и в Гонконге, будут созданы условия для китайской купеческой корпорации Гунхан. Для проталкивания своей идеи Сергей не стал придумывать новых «страшилок». Просто сказал сановникам, что, по его сведениям, иностранные торговцы планируют ввоз в Китай наркотиков. К его удивлению, реакция последовала незамедлительно. В первую очередь китайцы перетрясли все склады. И нашли опиум! Этого оказалось достаточно. После многословных благодарностей за своевременное предупреждение Сергей получил заверения о скором подписании договора аренды на остров Гонконг. Можно много говорить о правителях Поднебесной империи. Но о здоровье нации они заботились надлежащим образом.

Новость о скорой аренде острова и предстоящей передислокации всех европейских представительств быстро достигла всех торговых домов Кантона. Вскоре граф Алексеев оказался в тисках перекрестного допроса: Господин граф, по какой причине вы выбрали для аренды остров Гонконг?

Здесь Сергей не стал юлить и ответил чистую правду:

— Торговая и военная база на острове намного выгоднее огороженного загона в Кантоне.

— Вы хотите построить в Гонконге крепостные сооружения?

— Разумеется. Как еще можно себя обезопасить от возможных проблем во время внутренних конфликтов в Китае?

Торговцы сразу оценили вытекающие преимущества. Жить своей привычной жизнью на острове намного легче и выгоднее. Китайцы не будут соваться со своими требованиями и предписаниями.

— Переезд на остров может повлиять на торговлю.

— Переезд на остров обязательно повлияет на торговлю. Здесь мы получаем товары только по реке Сицзян.

— Полагаете, что в Гонконг придут корабли китайских торговцев из других регионов?

— Разумеется. Новая фактория не будет зависеть от местного губернатора. К тому же на острове совсем другой климат.

— Вы знаете этот остров?

Еще бы! По прошлой жизни Сергей хорошо знал Гонконг, как и многие другие китайские портовые города. Остров расположен буквально рядом с устьем реки Сицзян, а климатическими условиями значительно отличается. И в лучшую сторону. Здесь нет душной парилки и застойного воздуха Кантона, который является самым теплым городом Китая. В Гонконге зимой около восьми — десяти градусов тепла, летом двадцать пять — двадцать семь. Вполне комфортно для любого европейца.

Но это только одна из мер, способных оградить Россию от закулисных интриг других стран. Основной упор на взаимоотношения с Китаем будет сделан через порт Дальний. Здесь легко реализовать почти весь промышленный потенциал Маньчжурии. Мелководное Желтое море позволяет осуществлять судоходство даже с помощью каботажных сампанов^[53]. Множество рек и близость к основным городам Китая позволят установить тесные торгово-экономические и политические отношения. Сбыт промышленной продукции поможет перетянуть в сторону России практически весь импорт. Поставки оружия станут значительным рычагом во взаимном сближении. Судостроительная верфь в Сясь приступила к строительству броненосцев с привычным гребным винтом.

Первая серия новых кораблей уйдет в Норвегию к адмиралу Хаки Котлу. Затеянная авантюра с независимостью Норвегии выходит на заключительную стадию. Сейчас еще трудно предугадать побочные последствия. Но все письма от адмирала полны уверенности в благополучном исходе. Действующие колесные броненосцы пойдут в продажу только после завершения норвежского плана. Броненосцы Тихоокеанской эскадры продадут Китаю. Это согласованная и обязательная часть плана, который был разработан Голицыным, Строгановым и Алексеевым. Поднебесная империя должна обладать необходимыми возможностями для противодействия попыткам внешнего силового давления. Потеря Китаем государственной самостоятельности неизбежно повлечет за собой ослабление позиций России.

Выбор места для высадки десанта подсказала рыбацкая деревушка. Желтое море славится не столько своим мелководьем, сколько обилием рыбы и всевозможных видов морепродуктов. В качестве основного ориентира взяли Великую китайскую стену. Коль скоро Китай отгородился стеной, то все, что находится с внешней стороны стены, уже не Китай. Корабли подошли к берегу, первыми высадились конные отряды. Появление татарской конницы вызвало в селении панику. Жители маленькой рыбацкой деревушки побежали в разные стороны. Татары отловили нескольких беглецов, у которых выяснили, что деревня называется Суйчан.

Разгрузка заняла почти неделю. За это время кавалерия обследовала прилегающие земли. Привезли китайского переводчика, которому Сергей показал подписанную императором бумагу. Вернее, это была не бумага, а настоящий рулон на красивой резной палочке. Прочитав текст императорского указа, китаец с довольным видом побежал в сторону ворот в Великой китайской стене. Ко времени завершения высадки десанта в отдалении расположился китайский военный отряд. Они не приближались ближе пяти километров и не пытались войти в контакт. Просто издали наблюдали за действиями русских.

По плану, войска десанта должны были выполнять вспомогательные функции. Основной удар с севера наносит армия генерала Такин Хомайна. Пятитысячный корпус полковника Абдул-Азида должен демонстрировать свое присутствие рядом с Великой китайской стеной. Если обнаружат маньчжурские гарнизоны, то их следует разоружить, солдат распустить по домам. Никаких активных боевых действий не планировалось. Тем более не входил в планы поход на Мукден. Одной из причин подобного решения было полное отсутствие каких-либо карт. Мандарины Цзинь-Яо и Лай-Цзы искренне разводили руками, сожалея об утрате необходимых данных. Сергей в это не верил, картография в Китае была на высоком уровне. Задолго до прихода армии Чингисхана на китайских картах были подробно нанесены многочисленные варианты торговых путей в Европу.

На нет и суда нет. Татарская конница разлетелась на все четыре стороны. Остальные войска в походном порядке направились в сторону города Цзыньян. На второй день пути к графу Алексееву обратился татарский темник:

— Хозяин, позволь отправить в дальний дозор две полусотни.

— Отправляй, хочешь уточнить местонахождение войск генерала Такин Хомайна?

— Гонцов к нему отправили еще во время выгрузки. Наши разъезды встретили родственников.

— Какие у вас здесь могут быть родственники? Ваши предки ушли с этих земель пятьсот лет назад.

— Мы встретили своих родственников, это точно! Сергей решил попусту не спорить. Тем более что принцип родовых отношений у татар может значительно отличаться.

— Разъезды встретились с монголами?

— Здесь много монголов, дауров и эвенков. Это все наши народы, но мы нашли родственников.

— Я не возражаю, почему не встретиться после стольких лет разлуки?

Фарид сорвался с места в галоп. Вскоре он уже скакал в окружении большой группы татар. Сергей еще раз пожал плечами. Он не представлял, как можно встретить своих родственников после пятисот лет скитаний по далеким землям.

Корабли эскадры ушли. Броненосцы разделились на две группы. «Талантливый» и «Твердый» патрулировали побережье Маньчжурии. Они спускались на юго-запад с заходом в залив Бохай. Тем самым напоминая китайцам о своем присутствии. Через этот залив в Пекин и прилегающие города поступали все необходимые товары. Благодаря морским портам, многочисленным рекам и каналам, в заливе было очень активное судоходство. Двух броненосцев вполне достаточно для патрулирования всего побережья. Желтое море очень маленькое, а Ляодунский залив и залив Бохай вообще крошечные. Полный цикл кругового патрулирования не займет и суток. Фактически два корабля кружились на маленьком пятачке. Впрочем, вскоре это принесло свои плоды. Достаточно быстро китайцы перестали шарахаться от железных кораблей. А еще через некоторое время моряки за мелкие монетки начали покупать у рыбаков морские деликатесы.

Вторая пара броненосцев, «Требовательный» и «Темпераментный», вместе с транспортами снабжения ушли на изучение побережья. Перед ними стояла задача найти бухты для военной базы Порт-Артур и торгового порта Дальний. После выгрузки необходимого оборудования и воинского отряда корабли уходили в бухту Золотой Рог. Саму бухту еще надо было найти. Далеко не факт, что генерал Такин Хомайн дал это имя бухте Владивостока. На Дальнем Востоке много удобных бухт и гаваней. Проблемой морских баз являются не гавани, а недоступность океана. Курильские острова и Япония фактически блокируют выход в океан. Военно-морская база в Порт-Артуре способна контролировать северное побережье Китая и юг Кореи, но не обеспечивает выхода в океан и не угрожает Японии.

По этой причине командор Петр Шлютер должен был выполнить дополнительное задание. В Константинополе корабли должны загрузиться древесным углем для своих котлов. Во всяком случае, генерал Такин Хомайн обещал подготовить базу снабжения древесным углем. После пополнения запасов корабли обследуют остров Хоккайдо. На острове жили племена айнов. В 1854 году французы пошли по следам экспедиции Лаперуза и нашли на Хоккайдо месторождения угля и железа. Через три года русские промышленники начали разрабатывать месторождения полезных ископаемых. Колонизация острова японцами началась в 1868 году, после того как европейские «доброжелатели» уговорили Александра II уступить «ненужный» остров бедным японцам.

Монархия — это когда Николай II из чувства жалости подарил японцам Южный Сахалин и Курильские острова. Диктатура — это когда Сталин присоединил к Грузии не только Абхазию и Осетию, но и почившие в бозе Кахетию, Колхиду и Аджарию. Хрущев, кроме Крыма, взял Донецкий угольный бассейн вместе с половиной Курской и Белгородской областей, а также частью Воронежской и Брянской областей. Брежнев недрогнувшей рукой прирезал к Казахстану земли от Красноводска до Семипалатинска. Горбачев поблагодарил Америку Командорскими островами. Демократия — это когда решение не будет принято до тех пор, пока его не одобрят заинтересованные финансово-промышленные круги. Но это другая история.

После острова Хоккайдо командор Шлютер должен зайти во все гавани. Необходимо в обязательном порядке зайти на рейды Токио, Кобе и Иокогамы. В Японии, как и в Китае, действует режим самоизоляции. Только до единого государства под властью императора еще очень далеко. Империя Восходящего солнца появится только в 1868 году. Командор Шлютер должен найти способ предупредить японцев о предстоящем визите графа Алексеева. Сергей хотел подписать договор с некоторыми японскими князьями. Заодно попугать своими пушками. В стране почти непрерывные междоусобные войны. Различные местные владетели без устали выясняют отношения, стремясь доказать свою силу. С одной стороны, на этом можно сделать хорошие деньги. С другой стороны, японцы привыкнут к активному сотрудничеству с Россией.

Броненосцы, после обследования острова Хоккайдо, должны обойти Океанские острова (теперь это Окинава и примыкающие к нему острова). Создание там военно-морской базы дает возможность контролировать весь Тихий океан. В настоящий момент на островах расположены деревушки китайских рыбаков. Острова протянулись цепью от Тайваня до японского острова Кюсю. Центральный остров архипелага и является последней целью экспедиции. На нем предстоит заложить еще один базовый порт. Сейчас еще нет смысла ввязываться в сплошные расходы. Но для создания морского казачества, как это было сделано на Дальнем Востоке в конце XIX века, почва уже есть. Для создания казачества достаточно раздать рыбакам оружие и сказать: «Посторонних не пускать! Их имущество переходит к вам». В статье расходов останется только базовый порт с небольшим гарнизоном.

Если говорить об освоении Россией Сибири и Дальнего Востока, то именно с помощью казачества на базе местного населения это освоение и произошло. Сначала Ермак прибрал к рукам Западную Сибирь. Затем казачьи отряды сибирских татар дошли до Башкирии. Выход на Русскую Америку завершили казаки-башкиры. Только все это произошло слишком быстро. Развитие самого государства заметно отставало от темпов завоевания новых земель. В походе на Маньчжурию скрывался смысл «встречной волны». Захват богатых во всех смыслах земель открывал возможность экономического развития Дальневосточного региона. Русский флаг над Тихим океаном будет опираться на мощную региональную промышленность и богатое сельское хозяйство.

Каких-либо стратегических планов на Японию у Сергея нет. В известной ему истории Япония создавалась и развивалась под патронажем Англии и Америки. Англичане рассматривали Страну восходящего солнца как один из рычагов давления на Китай и Россию. Ибо англичане желали сделать с Китаем то же, что сделали с Индией. Относительно России англичане стремились ослабить влияние Петербурга в Азии. Причиной русско-японской войны являлся слишком сильный российский флот. Японцам дали в долг много новых кораблей и сказали «фас». Для Америки островная империя была рынком рабов. Впоследствии американцы вкладывали в Японию деньги для получения высокой прибыли. Сергей был далек от имперских амбиций, он просто старался найти пути, которые помогут в будущем исключить возможность конфликта.

Отряд продолжал неспешное движение по Маньчжурии в направлении на северо-восток. Достаточно быстро пятитысячный корпус оброс аналогичным по размеру обозом местных маркитантов. Виной всему были деньги. Финансовые возможности обычного воина по местным меркам были просто запредельными.

— Надо поговорить с солдатами по поводу расходования личных денег, — посоветовал граф полковнику Абдул-Азиду.

— Вы совершенно зря беспокоитесь. Обслуживание очень дешево, воины опытные, молодежи практически нет.

— Обратной проблемы нет? Я подразумеваю насилие со стороны солдат.

— Было замечено несколько случаев. Виновные наказаны, обиженные получили компенсацию.

— Не хотелось бы испортить взаимоотношения с маньчжурами.

Граф Алексеев волновался совершенно напрасно. Отношение к местному населению со стороны русской оккупационной армии было намного мягче, чем произвол со стороны армии маньчжурской. Причина лежала на поверхности. У любого солдата есть свои личные потребности. Принципиальная разница между двумя армиями заключалась в том, что солдаты корпуса графа Алексеева имели деньги и могли заплатить. Маньчжурские солдаты были без денег, что вынуждало их применять насилие.

Кроме большого обоза маркитантов, корпус пополнился различными проводниками, добровольными советниками и переводчиками. Прибилось несколько театральных трупп, которые по вечерам показывали спектакли или кукольные представления. На третий день Сергея встречала первая делегация. На встречу вышли власти города Цзинси во главе с князем Цзин-Дже. Они начали с речей о своей покорности и готовности служить новой власти. Выслушав местного князя, Сергей протянул ему указ императора.

— Но это указ императора Цин. Он правит Китаем, а здесь Маньчжурия, и нами правит император Го.

— Пусть императоры сами выясняют отношения. Я не собираюсь вмешиваться в их спор.

— Да простит меня повелитель, но император Го пошлет против вас свою армию.

— Спасибо за предупреждение. Ваша обязанность — обеспечить процветание земель. С войной я разберусь сам.

— Какую дань вы хотите собрать с наших земель?

— Это уже мои земли, и никаких поборов не будет.

Сергей подал знак одному из китайских писарей, который с поклоном вручил князю свитки с законами Российской империи.

В дальнейшем подобная процедура повторялась в каждом городе или родовом замке. Везде начиналось с одного и того же вопроса. Неужели русские будут собирать такие маленькие налоги? Кого избрать сенатором в столицу? На самом деле налог с оборота необременителен только для производителя. В городах сосредоточено множество мелких ремесленных производств. В основном производили фарфоровые и стеклянные изделия. На втором месте следовало ткацкое производство. Позже начали встречаться мастерские по производству рисовой бумаги. Целлюлозно-бумажное производство встретилось уже в глубине Маньчжурии. Осматривая примитивные мастерские, Сергей даже боялся представить доходы в связи с предстоящим переходом на промышленное производство. Потенциал здешних мест кружил голову заоблачными перспективами.

Общаясь с добровольными проводниками и советчиками, Сергей узнал о местном центре химического производства. Дата совместного подхода к Мукдену, где находилась резиденция императора Маньчжурии, еще не определена. Сергей приказал корпусу повернуть к городу Инкоу. Проводники советовали повременить, но не могли внятно объяснить причины. Впрочем, причина выяснилась достаточно быстро. Еще с вечери обоз маркитантов значительно отстал. Для предвидения скорой встрече с войсками противника не надо обладать талантом полководца. С утра все подтянулись и приготовились к возможному бою. Китайский отряд, что неотступно следовал за русским корпусом, приблизился на расстояние четырех километров.

Маньчжурские части показались перед обедом. Дорога на Инкоу плавно огибала большой холм или сопку.

Вот на вершине этого холма и расположились войска императора Го. Позиция выбрана идеально. При любом построении русских войск противник имел возможность нанести фланговый удар. Между стройными колонами воинов просматривались четыре огромные пушки. Они совсем немного недотягивали до размеров кремлевской Царь-пушки, но зато по весу и обилию всевозможных драконников и львов они могли легко затмить любой музейный экспонат.

— Полковник, — подозвал Сергей командира корпуса. — Две пушки отправишь в Петербург, одну в Нижний Новгород и одну в Тулу.

— Зачем они тебе? Отсюда хорошо видно, что пушкам больше пяти сотен лет.

— Они красивые, поставлю в городе на радость жителям.

— Если только для этого. Какие будут указания по построению?

— Не хочу мешать. Ты лучше меня знаешь воинские науки.

Абдул-Азид отдал честь и пошел к своему штабу. Интересно, что граф Алексеев отдавал честь флагу и старшим позванию по укоренившейся военной привычке. Потом обратил внимание, что этот жест очень быстро переняли окружающие офицеры и нижние чины. Неуставным жестом правой руки бравировали даже гвардейские офицеры столичных полков.

Сергей рассматривал в бинокль маньчжуров. Примерно двадцать тысяч солдат и около пяти тысяч кавалерии. Армия построена в стройные шеренги и колонны. Их командир явно знал толк в тактике ведения боя. Для русских был только один выход — повернуть назад. Но и в этом варианте маньчжурская кавалерия неизбежно атакует арьергард, что повлечет за собой бегство остатков корпуса. Китайские части тоже встали стройными рядами в четырех километрах от левого фланга русских. В принципе, это нельзя рассматривать как реальную угрозу. Ну-ну, посмотрим на ваши лица через пару часов.

Негры сноровисто выкатили сотню медно-никелевых пушек с клиновым затвором. По дальномеру до маньчжурских войск пять километров. Татарская конница на рысях ушла вправо и вскоре скрылась в посевах гаоляна^[54]. Две сотни ушли влево, где их позицию можно было оценить как угрозу атаки китайского отряда с фланга. Негритянская и турецкая пехота построилась в три шеренги справа и слева от пушек. Такое построение не было случайным — ход войны показал убойную эффективность стрельбы из трех шеренг. Каждая шеренга после залпа становится на колено и перезаряжает винтовку. В результате по противнику ведется практически непрерывный ружейный огонь. Как маньчжурские, так и китайские офицеры внимательно наблюдали за построением русской армии. В общем-то малопонятные действия как для одних, так и для других.

Сергею принесли китайский подарок. Внешне — обычный наряд знатного офицера, на деле — настоящий бронежилет^[55]. Плотное пятикратное плетение шелковой нити с бамбуковыми вставками для распределения ударной нагрузки. С внутренней стороны бронежилет ложился на тело мягкой шелковой подушечкой. Изумительная вещь! Легкая, удобная, не сковывает движений и абсолютно надежная. Сергей специально проверил, решив купить и испытать бронежилет с трехкратным плетением шелковой нити. Поразительно, но сабля не могла разрубить шелковую ткань. Столь же бесполезными оказались удары копьем. Только выстрел из винтовки с пятидесяти метров сломал бамбуковую подкладку. Тогда же Сергей услышал от татар, что в армии Чингисхана была тяжелая кавалерия. Воины и лошади этой кавалерии имели такие вот шелковые халаты и попоны. Рассказ темника Фарида тогда очень рассмешил Сергея. В Европе понятие «тяжелая кавалерия» имело буквальный смысл, связанный с неподъемным весом носимого железа.

Маньчжурские и китайские офицеры оценили бронезащиту Сергея. Это было хорошо видно в бинокль. А вот построение солдат было для них загадкой. Как, впрочем, и сотня пушек с длинными тонкими стволами. Что ни говори, но по сравнению со стоящими на холме монстрами эти пушки выглядели совсем несерьезно. Но вот барабаны дали дробь, потом перешли на ритм строевого шага. Оба крыла русской пехоты одновременно двинулись вперед. От удивления у маньчжурских и китайских офицеров отвисли челюсти. Безумцы! Фронтальная атака на десятикратно превышающие силы! Пять километров — это час пехотного марша. Через час они все умрут, пленных отправят на соляные шахты Инкоу. Примерно с полчаса над полем раздавался ритмичный бой барабанов.

Генерал Цицгар, который командовал маньчжурскими войсками, никак не мог поверить в реальность безумного марша. Он ожидал, что строй вот-вот повернет, сделает какой-нибудь маневр. Русский граф должен заставить его развернуть тяжелые, многотонные пушки. Но ничего не происходило. По ушам бил непривычный ритм барабанов, черные и белые солдаты спокойно шли навстречу своей гибели. Необычно ярко мелькнули вспышки пушечного залпа. Ядра прилетели раньше оглушительного грохота. Невероятно! Ядра прошили солдатский строй насквозь. С пяти километров! Одно ядро ударило в пушку и разлетелось сотней чугунных осколков. Пушка упала с лафета и с гулом тяжелого гонга покатилась к подножию холма. Генерал, его офицеры и солдаты заворожено следили за нелепо катящейся пушкой.

Генерал впал в ступор. Послышался непривычный шелестящий звук, затем вопли раненых. Новый залп пушек! Всего через пять минут! Генерал и его офицеры смотрели на свою армию стеклянными глазами, будучи не в силах осознать происходящее. После второго залпа, выстрелы русских пушек слились в один непрерывный гул. Пролетающие ядра издавали звук разъяренной гюрзы. Кавалеристы и солдаты выпустили из рук полированные древки алебард и бросились врассыпную. Армия, которая столетия держала в напряжении весь Китай, бежала от ужаса неминуемой гибели.

Генерал Хэй-Цзян с побледневшим лицом смотрел на невиданный разгром. При соотношении войск один к десяти, русские полностью разгромили Южную армию. И не просто разгромили. Маньчжуры не имели шанса сделать даже один выстрел. Их кавалерия славилась безудержностью атаки. На бешеном скаку всадники своими длинными алебардами выбивали из рук врага щиты. Вторым заходом ловко рубили головы воинам первой шеренги. Третьего захода, как правило, не требовалось, деморализованный враг безоглядно бежал. Сейчас он ясно рассмотрел, как татарин бросил к ногам русского графа обессиленного генерала Цицгара.

— Господин генерал, господин генерал!

— Чего тебе?

Генерал Хэй-Цзян проследил за рукой начальника штаба. Русские неспешно разворачивали пушки на его войско!

— Строиться для походного марша! Возвращаемся домой!

Надо немедленно сообщить в Пекин о нависшей угрозе Ворота Великой стены должны быть закрыты на замок.

Граф Алексеев, как бывший офицер военно-морского флота, тактики сухопутного боя не знал. Как и не знал истории великих сражений древних полководцев. Однако одну историю он запомнил. Ее он услышал еще курсантом на лекции по вычислительной технике. В литературе про Александра Македонского часто приводится один эпизод из жизни великого полководца. Один из перебежчиков-мудрецов предупредил Александра о предстоящей встрече с боевыми слонами. Он же предложил приготовить медные шипы и бросать их под ноги слонам. Александр приказал казнить мудреца. На этом все повествования на данную тему заканчиваются. Никто не пишет о встрече с боевыми слонами и о том, чем все это закончилось. Не пишут, потому что неинтересно писать. Никакой героики не было. Боевые слоны подошли к фаланге и… остановились. Слоны, прошедшие многие сражения, не видели причин, по которым они должны броситься на ощетинившуюся пиками фалангу. Воины Александра стояли спокойно, не делая угрожающих движений. Они не пытались раздразнить или обидеть слонов. В свою очередь и слоны не видели причин наброситься на мирно стоящую фалангу. История была рассказана как пример правильного мышления. Александр, который никогда не встречался со слонами, выбрал единственно верное решение, которое в конечном итоге привело его к победе.

Нельзя сказать, что Сергей в своей прошлой жизни всегда выбирал правильное решение. Точно так же и сейчас, он не мог сказать, что все делает верно. Но принцип «не навреди себе сам» всегда старался соблюдать. При попытке захвата Маньчжурии Сергей сыграл на противоречии. На том, что китайцы считали Маньчжурию своей непослушной территорией. В свою очередь маньчжуры считали Китай своей вотчиной, которая должна платить им дань. Существующая взаимная неприязнь и богатые дары позволили получить бумаги на владение Маньчжурией. Дальше — дело техники. Превосходство в оружии позволит закончить поход в пользу России.

Слова о столице химического производства можно было забыть. В Инкоу химией, в привычном для Сергея понятии, и не пахло. Город расположился рядом с многочисленными шахтами. Главным образом здесь добывали каменную соль. Кроме этого, разрабатывали селитру и шамотную глину. То, что назвали химией, оказалось производством пороха и выплавкой магния. От взгляда на пиротехнические изыски местных умельцев хотелось немедленно бежать из города. Рассыпанный на просушку порох соседствовал с открытым огнем масляных ламп. Магниевый порошок для петард лежит рядом со спиртовкой, где готовится очередная порция чая. Перед входом в мастерскую стояла деревянная бочка с влажной селитрой. Ужас! Остается только удивляться, почему этот город еще существует!

После разгрома Южной армии и пленения генерала Цицгара местное население прониклось уважением к пришлым хозяевам. Вокруг графа Алексеева возник стихийный центр самозваных помощников и делопроизводителей. Десятки писарей переписывали российские законы. На рынках или в ресторанчиках сидели люди с горкой свитков. Они по желанию клиентов зачитывали те или иные свитки. Иногда находились покупатели на новый «свод законов». Часто вокруг этих «специалистов» собирались группы людей. Начиналось эмоциональное обсуждение нововведений. Сергей не стремился в одночасье изменить привычную жизнь на новый лад. Для всего требуется время. Но как ему уже сообщили, самыми обсуждаемыми были «Уложение о налогах» и «Свод уголовных наказаний». Новое налогообложение всем понравилось.

Налогами ведал не князь, а специальные люди. Сборы осуществлялись по результатам продаж, а не от количества собранного урожая или изготовленной продукции. По мнению людей, бартерные сделки позволяли уклониться от уплаты налогов. Наивные, так кажется только на первый взгляд. Хвостик цепочки тайных обменных сделок обязательно выглянет блестящей монеткой. Следовательно, вскроется вся операция. Группа управляющих, которых привез с собой Сергей, уже приступила к своей работе. Заодно и объяснила местным дельцам опасность скрытых сделок. Это было внятно прописано в уголовных наказаниях. Сам «Свод уголовных наказаний» удивлял маньчжур своей мягкостью. Смертная казнь практически отсутствовала. Для того чтобы лишиться головы, надо было совершить невероятные злодеяния.

Что касается предстоящих выборов губернской и местной власти, здесь единого мнения не было. Большинство сомневалось в возможности простого человека пробиться во власть. Но местное купечество и владельцы мастерских воспрянули духом. Они-то сразу увидели шанс протолкнуть своих людей. В Маньчжурии взаимоотношения между дворянами и купечеством ничем не отличались от взаимоотношений в России. У одних — вседозволенная власть, у других — золото и зависимое положение. Новый порядок позволял с помощью денег поставить во власть своего человека и уйти от беззастенчивого грабежа со стороны местных князей. Ввод российских рублей вызвал только любопытство. Самих цзяо (монетка) практически ни у кого не было. Такое положение останется ненадолго. Новые финансовые отношения очень быстро распространятся среди населения. Здесь определяющую роль играет фактическое наличие самих денег.

С запасами золотых и серебряных рублей у графа Алексеева было хорошо. Нелегальная чеканка монет практически прекратилась. В Петропавловске перешли на обеспечение эмира Марракееш. Последние сотни тонн денег собственного изготовления лежали в трюмах его пароходов. «Стартовый капитал» пригодится при освоении Маньчжурии. Здесь было куда вложиться. Когда Сергей начинал свои переговоры с Голицыным и Строгановым, он опирался на свои общие знания о Маньчжурии. Реальная действительность не только не разочаровала, наоборот, природные богатства поражали своим изобилием и многообразием.

Юг Маньчжурии мог обеспечить все потребности Китая и испанских колоний тихоокеанского побережья. Практически полный набор полезных ископаемых от нефти до золота. Благодатный сельскохозяйственный край, где выращивают все — от пшеницы до гречихи. От яблок до тутового и дубового шелкопряда. Изобилие разнообразных глин позволяет изготавливать различные сорта фарфора. Практически в каждом городе Сергей встречал стекольное производство. Сюрпризом оказались месторождения изумрудов, которые добывались недалеко от порта Дальний. Управляющие графа Алексеева откровенно растерялись от такого количества открывшихся возможностей.

Сергей никого не торопил. Надо дать время освоиться, правильно определить перспективные направления. Тем не менее деньги уже начали разбегаться.

— Хозяин, — к Сергею обратился управляющий. — Здесь много мест с очень хорошей глиной для фарфора.

— На землях императора или местных владетелей?

— В том-то и дело, что на землях дворян.

— Покупай, по возможности покупай как можно больше. Сейчас цены упали, потом перепродадим.

— Еще песчаные карьеры.

— Что за песчаные карьеры?

— Купить бы песчаные карьеры. Песок очень хорош, из него качественное стекло получится.

— Без добавления свинца или окиси цинка?

— Не трави душу, хозяин!

— Покупай, у нас сейчас редкая возможность купить много и дешево.

Купили несколько земельных участков с глиной для производства фарфора и песком для стекольного производства. Спецы буквально вопили о каких-то уникальных качествах и срочной необходимости строить свои заводы.

То, что армия Маньчжурии разгромлена, стало понятно за несколько дней до приезда гонцов от генерала Такин Хомайна. По всей стране в одночасье изменилось отношение к новой власти. Хотя понятие «новая власть» было еще условно. Властные структуры остались прежними. Над городами и селами как будто пролетел неощутимый ветерок. Добровольные помощники начали наперебой предлагать свои услуги по ознакомлению с местами залегания природных ископаемых. Залежи угля разрабатывались в мизерных объемах. Каменный уголь шел только на изготовление пороха. При этом никто даже не пытался пережечь уголь в кокс. Железная руда практически никого не интересовала. В какой-то мере обращали внимание на медь и свинец.

Сергей решил разобраться в причинах безразличия к столь ценным, с его точки зрения, природным богатствам. Во время остановки в городе Анынань он решил переговорить с местными купцами и промышленниками.

— Господа, этот город стоит на железной руде, но я нигде не вижу плавильных печей и кузниц.

В ответ гробовое молчание, Сергей даже растерялся:

— Простите, почему вы молчите? У переводчика округлились глаза:

— Разве позволительно простому человеку говорить рядом со своим повелителем?

— Разве способен повелитель управлять страной, население которой все время молчит?

— Повелитель всегда говорит правильно. Наша обязанность точно исполнять волю своего повелителя.

Сергей приуныл. С традициями и обычаями азиатских народов он был знаком поверхностно. Подниматься на пьедестал «небесного повелителя», «великого кормчего» или «отца народов» ему совсем не хотелось. Но не зная местных традиций, можно наломать кучу дров.

Беспомощно оглянулся на своих советников, и увидел выход:

— Поговори с народом, — сказал он Гавриилу Платину.

— О чем?

— Что мы каждый день перемалываем между собой? Я для них слишком высокая шишка.

— Если я что-то неправильно скажу?

— Прикажу отрубить голову, здесь с этим просто.

— Не, я серьезно!

— Если серьезно, то я рядом. Всегда между собой можно обсудить нюансы.

В новом варианте общение с маньчжурскими «торгово-промышленными» кругами получилось весьма продуктивным. Все видели, что новый правитель заинтересован, желает узнать их мнение. По постановке разговора было понятно направление интереса. Кто же из купцов и промышленников не мечтал донести свои проблемы до ушей верховной власти? Как и следовало ожидать, началось с бесчисленных жалоб. Жаловались на все, начиная от плохих дорог и ветхих мостов и заканчивая несправедливостью со стороны неведомых Вань-Жуев и Догинданей.

После получаса выслушивания слезных речей терпение управляющего Гавриила Платина иссякло:

— Господа, вы начали не с того конца. Эти проблемы вы способны решить сами.

— Великий господин! Как мы можем решить такие сложные проблемы, если ими занимаются только князья!

— Когда наступят губернские или городские выборы, протолкните своих людей, и вся недолга!

— Наших людей никто не будет слушать.

— Ваши люди сами изберут правителей.

— Разве князья перестанут править своими землями?

— Князья останутся владельцами земель. Выборные правители назначат местные налоги и решат, куда потратить собранные деньги.

— На какие деньги будут жить князья?

— На свои деньги. У них есть доходы с земель. Если нет доходов, то пойдут на государственную службу.

Столь простое объяснение новой политической системы фактически сорвало собрание. Началось бурное обсуждение новых возможностей. Со своей стороны Гавриил Платин подсказывал «демократические варианты», когда кошелек позволяет пересилить произвол назначенного чиновника. Власть должна зависеть от денег. Если сделать наоборот, то государство окажется без денег. Богатым должно быть выгодно жить в своей стране. Богатым должно быть выгодно вкладывать деньги в свою страну. В противном случае богатый вывозит деньги и живет в другой стране.

К обсуждению экономического положения в Маньчжурии вернулись после ужина, когда зажгли многочисленные масляные светильники. Причина девственности богатых рудных и нерудных месторождений заключалась в строгом регламентировании со стороны императора. Для создания примитивной плавильной печи требовалось разрешение императорского двора. Хочешь построить кузницу, сначала получи разрешение местного князя. Затем отправляйся в Мукден и обивай пороги многочисленных сановников. Потратив уйму времени и денег, вернешься назад и начнешь платить поборы различным местным чиновникам. Оно кому надо? Чем просто так подать свое заявление, проще выкинуть в окно. Все равно твое заявление примут и положат в стол. Никто бумаге не даст хода, даже не прочитает, что в ней написано.

Что-то не все здесь сходится.

— Вы говорите, что создать свое производство крайне затруднительно. Но предприятия все же есть.

— Немногочисленные предприятия созданы самими местными владетелями или сановниками из столицы.

— Зачем они создают это производство? Дворянам не с руки возиться с глиной или кузницами.

— Все идут одной стезей. Берут у императора подряд на изготовление партии оружия, мебели или посуды для нового дворца.

— Но мастерские в руках купцов, а не дворян.

— Со временем, по тем или иным причинам первоначальные владельцы продают свои предприятия купцам.

Причиной застоя в производстве является мощный бюрократический барьер. Купечеству намного легче заниматься простой торговлей. Купил, отвез подальше и продал. Договорился с деревенским старостой, привез прялку, скалку и ткацкий станок. Десять деревень, десять станков. Хорошая прибыль и небольшие подношения для местных властей. В таком варианте довольны все: и местный владетель, и староста с крестьянами. Сам купец от полулегального производства имеет хорошую прибыль без головной боли.

В России промышленники находились в несравненно более выгодном положении. Настоящий расцвет промышленного производства начался с периода правления Петра I. Нагрузившись испанским золотом, царь начал строить заводы и мануфактуры за счет казенных средств. Готовые предприятия безвозмездно передавались достойным людям. Если фабрика или завод оказывались в кризисной ситуации, то казна выкупала производство. Специальная инспекция с привлечением ученых определяла суть проблемы. После необходимых мер, модификации или модернизации, казенное предприятие выставлялось на торги. Причем критерием продажи была не цена, не предполагаемые дополнительные вложения, а, как сейчас говорят, «бизнес-план».

Уже в период правления Елизаветы по продаже железа Россия вышла в мировые лидеры. По объемам производства железа Россия опережала все остальные страны вместе взятые. Непрерывно строились фабрики и заводы. Следующим стало производство тканей. Англичане вывезли из Индии технологии кашемира, поплина, бостона, батиста и так далее. Русские промышленники немедленно освоили новые технологии и наводнили тканями всю Европу. Затем последовал рывок в электротехнической промышленности. Русские электромоторы, реле и прочие генераторы шли нарасхват. Если посмотреть на отчеты по внешнеторговым сделкам, страна покупала только лучшие мировые технологии.

Исключение составила металлургия. Особые свойства уральских руд не позволяли применять традиционные европейские технологии. Здесь наглядным является пример господина Круппа. Разработав новую технологию, он немедленно со всеми бумагами уехал в Петербург. Изучив документы, правительство дало Круппу два завода на Урале. После года безуспешных попыток у Круппа забрали один завод. Второй год работы с уральскими рудами привел Круппа к краху, после чего он с позором вернулся в Германию. Свойства руд Урала полностью не изучены до сегодняшних дней. Даже переход на плавку в электропечах не смог решить некоторые проблемы. Хотя в этом есть свои плюсы. Некоторые наши сорта металла за границей не могут сделать до сегодняшнего дня.

Движение корпуса вошло в ритм туристического похода. Отряды татарской конницы разлетелись в разные стороны. При штабе полковника Абдул-Азида остался только темник Фарид с группой своих приближенных. Сергей не вмешивался в рутинные дела полковника, но о татарской коннице решил спросить:

— Куда вы разослали татар?

— Здесь полторы сотни километров до корейской границы. Фарид отправил сотников по маньчжурским крепостям.

— Вы решили сменить маньчжурских воинов на татар?

— Если вы прикажете.

— Что решили вы?

— На мой взгляд, надо оставить все как есть. Татары только поднимут над крепостями русские флаги и вернутся назад.

Если Абдул-Азид разрешил татарам отправиться в дальний рейд, значит, на это были свои причины.

До Мукдена осталось пятьдесят километров. Основные силы генерала Такин Хомайна подойдут к столице Маньчжурии только через четыре дня. Гонцы обеспечивали надежную связь. Вход армии в столицу был согласован до минуты.

Осталось выполнить последний ритуал передачи символов власти. Все маньчжурские генералы и региональные сановники давно были в свите графа Алексеева или генерала Такин Хомайна. Управляющие Голицына, Строгонова и Алексеева активно изучали потенциал захваченных земель. По приказу Потемкина на них ложилась обязанность организации временной системы самоуправления. Правительство опасалось негативной реакции со стороны европейских стран. По этой причине в Петербурге не предприняли явных мероприятий по организации нового губернского правления. Сергей уже отправил в Петербург депешу, где выразил мнение о необходимости создания пяти губерний. Слишком много народа жило в Маньчжурии. По предварительным прикидкам, они захватили земли с населением более двадцати миллионов.

Русские войска вошли в Мукден с двух сторон. Корпус полковника Абдул-Азида расположился у южных крепостных ворот Нэйчэн. Солдаты генерала Такин Хомайна вошли в город с северо-запада и равномерно распределились у остальных ворот древней крепости. Нэйчэн является таким же историческим центром, как и московский Кремль. Внутри древней крепости расположен дворец императора, храмовый комплекс и мавзолейный комплекс Дунлин. Вся территория представляет собой просторный парк с затейливыми беседками, прудами и причудливыми мостами. Среди парковых деревьев спрятаны служебные и гостевые палаты. Для согласования церемонии передачи символов власти генерал Такин Хомайн отправил во дворец двух лейтенантов. За ними увязалась настоящая толпа добровольных помощников, советчиков и переводчиков. Кроме самой церемонии следовало выяснить маршрут поездки в Петербург. Императору предлагалось два варианта. На лошадях до Иркутска и далее поездом в Петербург, или на пароходе вокруг Африки. Император должен уехать вместе со своей семьей и ближайшими родственниками. В Маньчжурию он никогда не вернется.

За час до полудня граф Алексеев в сопровождении своих офицеров прошел через ворота Нурцахи. Его воины стояли стройными рядами до парадной двери во дворец императора. Чернокожие африканские пехотинцы сверкали белозубыми улыбками. Турецкие воины смущали взгляд обилием золотых украшений. Роскошные халаты татарской и калмыцкой кавалерии восхищали изящным золотым шитьем. Сергей вошел в легкий сумрак парадного зала, где на троне сидел теперь уже бывший император. Рядом с ним в парадных одеждах стояла дюжина приближенных. Согласно с оговоренным ритуалом, Сергей должен остановиться в десяти шагах от трона, после чего император встанет и подойдет к графу Алексееву.

Неожиданно один из приближенных императора издал воинственный клич. Широким прыжком взлетел на плечи своему соседу, после чего прыгнул на Сергея, одновременно выхватив из ножен два меча. Глупый поступок. Человек — не птица. Высокий прыжок человека ничем не отличается от полета мешка. Три быстрых шага вперед и с разворотом, сильный поперечный рубящий удар. Сабля практически перерубила прыгуна надвое. Находящиеся за спиной офицеры стояли с оголенным оружием. Они приготовились нанизать горе-прыгуна на свои ятаганы, как на шампуры.

_ Браво, граф, — сказал генерал. — Великолепное решение. Я опасался, что его крик и прыжок застанут вас врасплох.

— У меня хороший учитель. Еще в начале тренировок забрасывал меня вязанками соломы, да репой.

— Мучил до седьмого пота?

— Думал, что плечи будут болеть всю жизнь.

Не успели останки упасть на плиты красного мрамора, как император подбежал к Сергею. На вытянутых руках он держал меч и колчан, символ власти Маньчжурской империи.

Все правильно. Атака глупого родича дала пришельцам повод убить императора и всю его семью. Бледный, с дрожащими от испуга губами, император с мольбой в глазах протягивал символы власти. Сергей взял в руки меч и колчан. Рукоять и ножны меча — сплошь золото и драгоценные камни. Колчан отличался только тем, что представлял собой шелковую сумку на длинном шелковом шнуре. Все было покрыто золотым шитьем с нашитыми драгоценными камнями. По мнению Сергея, слишком много золота и слишком много драгоценных камней. Символы власти говорили о богатстве, но не привлекали глаз своей красотой. Держа в руках меч и колчан, Сергей вышел из парадных дверей. Собравшиеся на площади люди рухнули ниц, затем затрещали петарды и засвистели ракеты фейерверка. Басовито взвыли невидимые трубы.

Началась череда народных гуляний и торжественных банкетов. Привезенное из Испании вино быстро подходило к концу. Но никого это не смущало. Запасы рисовой водки оказались неиссякаемыми. Для простого люда шла самогонка из сахарной свеклы или пиво, которое варили из гаоляна. На этом «всенародном» празднике Сергей чувствовал себя самозванцем. Он вынужден находиться в императорском дворце и принимать императорские почести. Только это не его дорога. Нет, с захватов Маньчжурии все правильно. Не зря в свое время Россия совершила обмен. И вальс «На сопках Маньчжурии» не просто так стал популярным. Новые владения дают не только огромные богатства недр и потенциал для промышленности Дальнего Востока. Захват Маньчжурии позволит установить контроль над тихоокеанским регионом.

В первую очередь маньчжурские земли сведут к нулю торговые потуги европейцев. Их товары потеряют конкурентоспособность. Качество и ассортимент товаров будет одинаков, только русские купцы повезут товар за двести километров. Европейцы вынуждены везти свой товар за тридцать тысяч километров. Это ответ на причину поражения России в русско-японской войне. Поражение было предопределено. Не зря на русских кораблях оказались подмоченные снаряды. Расследование, которое провели после войны, установило, что высокое содержание влаги исключало даже теоретическую возможность детонации снарядов. Установили и тех, кто привел снаряды в негодность. В новой ситуации Европа не имеет шанса даже начать проникновение в экономические и политические круги Китая. И нет шанса начать дрессировку самураев. Здесь Сергей не оставит и малейшей лазейки.

Буйство празднования смены императора постепенно утихало. Народ устал. За время празднований собралось около тысячи калмыков, которым по тем или иным причинам надо было вернуться домой. После долгих препирательств удалось уговорить генерала Такин Хомайна.

— Свергнутый император не может ехать в Петербург без сопровождения высокого военного начальника, — убеждал Сергей.

-Для сопровождения можно отправить калмыков или ваших управляющих.

— Это неприлично. Подумайте, турецкий султан в сопровождении приказчиков и простых воинов.

— Я хочу остаться здесь жить.

— Тем более вам надо ехать в Петербург. Между Турцией и Россией заключен мир. Выпишите через посольство свою семью.

— Тогда я должен взять с собой многих офицеров. Почти все захотят перевезти в Маньчжурию своих родственников.

— Я одобряю такой подход. Не забудьте составить наградные листы и передать председателю правительства.

— Мы останемся на военной службе?

— Если на то будет ваше желание. Насколько я знаю, на базе вашей армии создается Маньчжурское казачье войско.

— Здесь достаточно желающих среди бывших военных маньчжурской армии.

— Оружия и чинов хватит всем. Вы же сами заложили город Константинополь в бухте Золотой Рог.

— Спасибо, ваше сиятельство!

Вопрос с сопровождением пленного императора решен.

Как и предполагалось, определяющим фактором согласия генерала послужила новость о заключении мира между Россией и Турцией. На обратном пути генерал вывезет свою семью из Турции. В случае возникновения препятствий граф Алексеев обещал посодействовать через высокопоставленных чиновников Петербурга. Коль скоро люди сделали полезное дело и Решили осесть в Маньчжурии, то Сергей просто обязан им помочь. Что ни говори, но присоединением к России огромной территории все обязаны только генералу Такин Хомайну. Это его заслуга, что корона получила богатые земли от южного побережья Каспийского моря до Тихого океана.

Свергнутый император покинул столицу со своей многочисленной родней и горсткой слуг. Вереницу тяжелых карет сопровождал целый полк калмыцкой кавалерии. Бывшему императору предстоит тяжелое путешествие. До Иркутска более двух тысяч километров. Дальше дорога пойдет легче. Гонцы давно отправлены, телеграф донес весть до Петербурга, где все подготовят для обеспечения достойного путешествия. Генерал Такин Хомайн отобрал с собой сотню лучших офицеров — людей, достойных награды. Калмыки направляются в Нижнее Поволжье. И в этом вопросе граф Алексеев оказал содействие. Заодно железная дорога сможет опробовать свои возможности по переброске войск на большие расстояния. В императорском дворце Сергей прожил почти месяц. Заботы и хлопоты по управлению Маньчжурией сразу легли на Гавриила Платина и управляющего банком Леви Исаевича. В этом был свой резон. Оба быстрее вникнут в нюансы местной жизни, обрастут необходимыми знакомствами и связями, что позволит с большей интенсивностью вступить в бизнес и развить имеющееся производство. Управляющие Голицына и Строганова с приездом получат полную информацию из первых рук.

Первое оборудование выгружено и началось строительство заводов и фабрик. Поле деятельности просто необъятно. Отсутствие реальной промышленности позволяло развернуться не только Голицыну, Строганову и Алексееву. Здесь можно выгодно вложить капитал практически всем русским купцам и промышленникам. Даже такие традиционные для этого региона отрасли, как шелк и фарфор, позволяли вложить деньги с быстрыми и значительными дивидендами. В Маньчжурии использовался ручной труд. Установка паровых машин и станков позволит резко увеличить объемы выпускаемой продукции. Сергей успел посмотреть на пуск своего первого фарфорового завода.

Паровой пресс пыхнул паром, «чпок», под прессом стоит шесть крошечных чашечек. Сноровистые руки рабочих ловко прикрепляют вермишелинки фигурных ручек. Транспортер медленно ползет в печь обжига. Сергей обошел всю линию производства. Обычная линия, создана для изготовления фаянсовой посуды. Здесь, в Маньчжурии специалисты по изготовлению фарфора освоили незнакомую технику за день. Без страха или опаски следили за процессом приготовления глины. Оператор пресса, выучив несколько русских слов, тыкал пальцем в манометр и кричал наладчику:

— Мало, мало! Давай, давай! Больсе, больсе! Сергей подошел к наладчику:

— У котла проблема с паропроизводительностью?

— Проблема с топливом. Котел рассчитан на уголь, а мы бросаем в топку дрова.

Сергей повернулся к управляющему:

— Почему не хватает угля?

— Транспорта нет! Уголь копаем в тридцати километрах, а сюда приносим на руках.

— Как это на руках? — опешил Сергей.

— Не на руках, так на плечах. Два человека, бамбуковая палка и корзина с углем. Тридцать километров почти бегом.

— Где гужевой транспорт?

— Лошадей вообще нет. У крестьян есть волы, но очень мало. Им самим не хватает для личных нужд.

— Как это лошадей нет?! У нас десятки тысяч своих лошадей!

— Я разговаривал с калмыками и татарами. Они согласны продать тысячу лошадей хоть сегодня. Да смысла нет.

— Почему?

— Никто не умеет с ними обращаться, нет сбруи, нет телег.

— Надо искать выход. До строительства железной дороги не меньше двух лет.

— Купил два табуна по сотне лошадей. С помощью калмыков и татар учим сложной науке возничего.

— Фу, успокоил. Я чуть было не засомневался в твоих талантах.

Сергей пошел к упаковщикам, где собиралась вся готовая продукция.

Ничего не скажешь, чайные сервизы впечатляли изяществом формы. Различные завитушки, дракончики и цветочки раскрашены в яркие цвета.

— Наш товар пойдет нарасхват, — похвастался управляющий.

— Какова производительность фабрики?

— Четыре тысячи чайных сервизов в сутки.

— Сколько?!

— Четыре тысячи сервизов в сутки при непрерывном производстве в три смены.

— Погоди. Столько фарфоровой посуды не вывозят из Китая.

— Нам-то какая разница, сколько вывозят из Китая?

— Цены собьем.

— В России цены упадут. Все уже давно посчитано, в Нижнем Новгороде Тимофей экономистов почти год мучил.

— Почему в Европе цены не упадут?

— Ост-Индские компании Европы смогут держать высокие цены года два-три. Иначе сами прогорят.

— Два года будем кататься на их хребте?

— Куда им деваться? Они вынуждены держать высокие цены. Мы наглеть не будем. Повезем фарфор в Америку и к арабам.

— Верная мысль. Владельцам латифундий и рудников есть чем расплатиться. Что с другими фабриками?

Заканчиваем наладку на фабрике столовых сервизов. Плановая производительность — две тысячи сервизов в день.

- По фарфору больше ничего нет?

- Почему нет? Строим фабрику по выпуску фарфоровых корпусов для каминных часов. Вазы, безделушки.

- Когда приедут наши художники из отдела промышленного рисования?

— Через десять дней должен прийти пароход с оборудованием, на нем большая группа в сорок семь человек.

— Необходимо изучить местную стилистику.

— Задумок очень много. Со стеклом специалисты мудрят.

— Возникли проблемы?

— «Хорошие» проблемы. Стекло вязкое, позволяет изготавливать очень интересные вещи.

— Что-либо новое придумали?

— Есть пробные партии небьющегося и жаропрочного стекла. Я им не мешаю, до окончания строительства заводов еще достаточно времени.

Сергей собрался уходить, но вдруг вспомнил, остановился и быстро набросал эскиз термоса. Управляющий сразу понял основную мысль и проводил хозяина с восторгом в глазах. Об изобретательских талантах графа Алексеева ходили легенды. Сейчас управляющий сам стал свидетелем, как после нескольких слов о свойствах стекла хозяин мгновенно выдал еще одно изобретение.

Отряд добровольцев для высадки на остров Хоккайдо составил чуть более трехсот человек. Остаться на Океанских островах изъявили желание почти четыреста человек. Сергей честно предупредил о возможных сильных землетрясениях и прочих природных катаклизмах Но люди не изменили своего решения. Отряд будущих первопоселенцев направлялся к порту Дальний. В спешке нет необходимости. Броненосцы еще не вернулись, а порт Дальний только на первом этапе строительства. Там, как и в бухте будущей военной базы Порт-Артур, находится маленькая деревушка рыбаков. Если прийти слишком рано, то ждать придется или в палатках или на борту пароходов, что стояли в ожидании на якоре. Дойти до бухты порта Дальний не успели. Отряд остановил запыхавшийся рыбак:

— Дальсе нелься, больсей лодка нада.

Сергей понял только то, что это гонец. Его попутчики, более наторевшие в общении с маньчжурами, быстро разобрались со смыслом послания. Броненосцы вернулись, все корабли эскадры ждут у берега в семи километрах от местонахождения отряда.

Потом Сергей хохотал до слез. Убедившись в том, что все поняли смысл его слов, гонец повел отряд к берегу. По дороге он передал пакет, в котором было письмо от командора Петра Шлютера. Именно письмо окончательно разъяснило причину появления гонца. Наивный рыбак решил, что слова важнее доверенной ему бумаги.

— В письме есть новости о наших островах? — спросил полковник Яшкул.

— Ваш отряд высаживается на Океанских островах, для вас новости будут на корабле.

— Ему жалко бумаги?

— Вероятнее всего, для всех новостей бумаги действительно мало. Ваш отряд был при закладке Константинополя?

— Я со своими людьми стоял на реке Сунгари, мы охраняли мост. Почему спрашиваете, что-то случилось?

— Как сказать. На берегу залива Золотой Рог собралось до двадцати тысяч семей переселенцев.

— Откуда они?

-Командор Шлютер не смог определить. По внешнему виду похожи на калмыков. Тебе и полковнику Эргени предстоит разобраться.

— Перед началом нашего похода старики обещали перебраться сюда всем народом. Здесь наша родина.

-Не совсем здесь, ближе к горам.

— Старики найдут родную землю. Но ты говоришь о желающих жить на острове.

— Ты тоже желаешь жить на острове?

— Мой род из последних. На острове мы станем первыми и единственными.

— Полковник Эргени выбрал остров Хоккайдо по этой же причине?

— Мы братья, с нами весь наш род. Острова назовем Яшкул и Эргени.

Когда отряд вышел на берег Желтого моря, то первым делом увидели корабли эскадры, которые действительно ожидали графа Алексеева. Вскоре в песок уткнулись десантные шлюпки. Навстречу побежал командор, за ним степенно вышагивали переводчики. Сергей спешился и подал проводнику рубль. Счастливый рыбак низко поклонился и побежал в деревню. Вот тут произошла еще одна забавная картинка. Один из переводчиков что-то строго выговорил рыбаку. Тот от испуга присел и посмотрел на Сергея, но, увидев на его лице улыбку, звонко заверещал и пустился в пляс с невообразимыми кульбитами. Его радость была понятна без переводчика. Получить денежку из рук самого императора великая честь для любого человека в любой стране.

Бухта Золотой Рог. Сергей был здесь тысячу лет назад, вернее, двести лет вперед. Еще курсантом ВВМУ им. Фрунзе. Во Владивосток они приехали всей ротой, поездом, в общем вагоне. По дороге получили массу эмоций и совершили еще больше глупостей. Курсанты. Никакой ответственности, никаких обязанностей, никаких забот. Впереди розовые перспективы жизни. Месяц они гребли на ялах и бегали в самоволку. Старшие офицеры завидовали молодости, лейтенанты смотрели на курсантов со снисходительностью опытных «стариков». Потом роту посадили на учебный корабль. Они сходили в Йемен, еще месяц простояли у причала порта Аден, после чего вернулись во Владивосток. Сейчас бухта выглядела непривычно — нет города, причалов, у судоремонтных заводов не стоят доки. Но природные ориентиры никуда не делись, и остров Русский стоит на месте. Генерал Такин Хомайн выбрал правильное место.

Братья-полковники высадились на берег, где действительно собралось более двадцати тысяч семей. Калмыки решили покинуть Нижнее Поволжье^[56], но дальше пошли разногласия. Вернувшиеся разведчики слишком печально обрисовали родину предков. Крошечный пятачок степи в предгорьях Тибета не в состоянии прокормить даже половины лошадей. Последний пересчет, который провели по приказу Екатерины II, показал табун калмыцких лошадей в двести тысяч голов. Это без учета реестровых и хозяйственных лошадей. Среди глав родов начался разлад. Одни требовали вернуться на родные земли Тибета. Другие решили осесть на землях, которые были завоеваны в походе на Маньчжурию. Найон Унгур увел за собой два сильных рода, но пригодных для заселения земель не нашел.

Граф Алексеев не интересовался внутренними разборками калмыков. Если правительство не препятствовало исходу из Нижнего Поволжья, то ему вообще не стоит вмешиваться в такие дела. Сергей осмотрел строительство фортов и порта. Паровые машины уже приступили к забиванию свай. Маленький гарнизон обустраивал свои временные жилища. Интенсивность поисков золота Колымы и алмазов Якутии резко спала. Золото и алмазы Африки оказались намного доступнее. Да и природные условия африканского континента намного комфортнее. Продолжаются поиски сокровищ Верхоянского хребта Колымы и Магадана. Алмазы Якутии так и не найдены. Экспедиций стало намного меньше. Они перешли в разряд добровольных охотников. В России нет дефицита драгметаллов, следовательно, нет необходимости финансировать поисковые отряды.

Тем не менее первые находки уже были. Отряд охотников купца Шелихова нашел залежи олова на Верхоянском хребте. Поисковая группа, которую послал Тимофей, нашла месторождение вольфрама. Если вольфрам был найден по прямой наводке Сергея, который запомнил примерное место рудника по репортажу теленовостей, то поиски других охотников были абсолютно самостоятельными. Поисковая группа, которую отправил Тимофей, нашла олово, золото, железную руду и каменный уголь. В результате на реке Амур заложили город. Начали строительство сталеплавильных печей и прокатных станов. Развитие региона потребует железных дорог. Месторождение золота подарили Потемкину, залежи оловянных руд передали Елагину. Серебряные рудники Сергей записал на двоюродного брата, залежи меди передал графу Шувалову.

Сейчас рудознатцы изучали сопки Большого Хингана, где огромная кладовая полезных ископаемых, от золота и серебра до нефти, угля и железа.Тимофей получил инструкцию, согласно которой найденные природные богатства должны быть подарены полезным людям. В этом не было никакой филантропии. Граф Алексеев отличался жестким прагматизмом. Именно прагматизм диктовал необходимость раздаривать богатые и прибыльные месторождения. Чем больше влиятельных людей будет заинтересовано в развитии Дальнего Востока тем быстрее начнут развиваться предприятия графа. Как говорил Козьма Прутков: «Нельзя объять необъятное».

Собрание старейшин проходило на Алеутской сопке с красивым видом на бухту Золотой Рог. Лидеры калмыцких родов нуждались в помощи и совете, для чего и пригласили графа Алексеева.

— Мы не нашли желаемых земель, где привольные степи примут наши табуны. Помоги советом.

— Самое простое решение — вернуться назад, в приволжские степи.

— Нет, мы решили оттуда уйти.

— Еще есть Оренбургские степи и степи на реке Иртыш.

— Мы прошли через эти земли, наши кобылицы принесли здоровых жеребят и давали жирное молоко. Но там все чужое.

— Как я понял, на Тибет вы возвращаться не хотите?

— Хотим или не хотим, это другой разговор. Родные земли не могут принять весь народ, они слишком малы.

— Честно говоря, я не представляю, чем могу помочь. Здесь нигде нет степей.

— Люди говорят о твоей мудрости и больших знаниях. Перевези нас через океан.

Сергей задумался. Перевезти людей, особой проблемы нет. Только что будет дальше? Земли западного побережья Америки еще не колонизованы.

— Я могу вас перевезти на другой берег океана в дикие степи.

— Спасибо, ваше сиятельство.

- Не спешите благодарить, там действительно дикие земли, и интерес к ним есть у российского правительства.

- Что за земли?

- От побережья Тихого океана до реки Миссисипи голые степи со стадами диких буйволов и кочующими племенами охотников, две тысячи километров степных просторов.

— Ты сказал «река Миссисипи», она большая?

— Больше Волги. На восточном берегу реки живут европейцы.

— Их много?

— Нет, мало. И они воюют между собой и с местными дикарями.

— Ты говорил об интересе российского правительства. В чем этот интерес?

— Нашли много золота и серебра. Очень много золота и очень много серебра.

— Мы заплатим за перевоз охраной приисков?

— Нет. Вашей заботой станет охрана реки. Вы должны не пускать европейцев через реку. Пусть живут на берегу Атлантического океана.

Калмыки повеселели. Дозор в степи для них не проблема. Сергей начал рассказывать о климате и географии центральной и западной Америки. Особо остановился на неопределенности границ и пустыне. Испанцы декларировали за собой право на всю Северную Америку. Однако французы уже построили Новый Орлеан. Более того, от устья реки Миссисипи на север протянулась цепь Французских ферм и виноградников. Испанские поселения во Флориде уже окружены французскими городами.

Подобная установка границ по факту существующих поселений давала возможность прижать французов к Устью Миссисипи и Великим озерам. Реальную границу Новой Испании можно считать до города Лос-Анджелес.

Между этим городом и монастырями Сан-Диего и Сан-Бернандино раскинулась плодородная долина, где поселились обычные испанские крестьяне. Дальше, на севере, в долине реки Сакраменто, пошли земли графа Алексеева. Официально это Испания. Земли Калифорнии и Кубы дали Сергею право на получение графского титула из рук короля Карла III, Бурбона. Перевозить калмыков выгоднее всего через порт Новоархангельск, что построен в устье реки Ванкувер. Такую перевозку не заметят, а когда калмыки разойдутся по степи, будет уже поздно.

Обсудив предстоящее переселение, Сергей договорился о времени. Пароходы освободятся после высадки отрядов на Хоккайдо и Окинаву. Эскадра снялась с якоря и утром следующего дня нашла бухту, где предположительно должен был находиться японский город Саппоро. Калмыки выгружали своих лошадей и маленькими отрядами отправлялись изучать теперь уже свою землю. Сергей наблюдал за выгрузкой паровой лесопилки, когда к нему подошли братья полковники.

— Зачем нам сталеплавильное и кузнечное оборудование?

— На этом острове есть железо и уголь, у твоего брата вообще ничего нет.

— Ну и что?

— Как что? Вы как здесь собираетесь жить? Поблизости никого нет, вам надо торговать с аборигенами и японцами.

— Вы же нас не бросите?

— Нет, конечно, не бросим. Острова нужны России.

— Ты прав, мы должны помогать друг другу, брат выращивает сахарный тростник, я делаю железные изделия.

— Не только сахарный тростник, вы должны делать сахар. Здесь на Хоккайдо хороший лес, что позволит делать дома и лодки.

Выгрузка сопровождалась подробным инструктажем созданию колонии. Высаживался не просто воинский отряд, высаживались люди, которые собирались остаться здесь навсегда.

Четыре броненосца и последний транспорт с переселенцами на Окинаву бросили якорь у самого берега Токийского залива.

— Петр Иванович, а что это копают на берегу? Сергей показал на большую толпу полуголых рабов, которые мотыгами копались у подножья ближайшей сопки. Другая группа рабов относила корзины с землей на прибрежное болото.

— Изяса Акасака решил построить на берегу дома для своих приближенных.

— Делать ему нечего, столько крестьян согнал с полей.

— Это самураи.

— Самураи? Вроде так называют воинов, а не рабов.

— Они и есть воины. Сейчас с Нагоей и Нагано войны нет, он и придумал дело для своих самураев.

Удивляться нечему, картофельно-строительные работы были главной составляющей службы не только в Советской армии. Сергей рассматривал в бинокль берег, пытаясь найти знакомые ориентиры. Но, кроме Фудзиямы, ничего не увидел. Не мудрено, в то время, когда он здесь был, береговой ландшафт полностью скрывался за нагромождением портовых сооружений и городских небоскребов. Сергея всегда смущала перспектива жизни в сорокаэтажных домах.

В Японии жилплощадь измеряется не в квадратных метрах, а в татами. Если у нас люди спрашивают о квартире: «Сколько у тебя квадратных метров?» — то в Японии вопрос для нашего уха звучит комично: «Сколько у тебя татами»? Жилые высотки Токио являются меблированными квартирами. Но убранство квартир казенно-прагматичное, даже спартанское. Рядовые жители города привычно живут в домах, которые, на взгляд Сергея больше напоминают бараки, поставленные на попа. Такие же длинные коридоры с дверьми в одно- и двухкомнатные квартиры. Квартиру можно арендовать на любой срок. Но трогать мебель или коммуникации запрещено. Правила как в гостинице, въехал — уехал, все должно остаться на своих местах. Больше всего Сергея смущали светильники, обычные плоские плафоны, пришурупленые к потолку. Он почему-то считал, что именно офисный вид светильников убивает само понятие домашнего уюта. Список ограничений для жильцов очень большой. В том числе нельзя иметь домашних животных. Не только кошек или собак, нельзя иметь хомячков или птичек. Любое нарушение карается астрономическим штрафом.

В те годы, когда он работал на японскую компанию, его судно регулярно заходило в Токио. Достаточно быстро он сошелся с одной дамой и при каждой возможности ночевал у нее дома. Это дало много неожиданных наблюдений о жизни обычного человека. Сергей навещал квартиру на тридцать седьмом этаже. Напротив окон квартиры стоял дом в тридцать два этажа. Каждое утро и каждый вечер на крышу дома поднимались жильцы. Немного на весь дом — Сергей насчитал примерно двадцать любителей подышать свежим воздухом. Заинтересовавшись неожиданным наблюдением, решил разузнать подробнее о прогулках на крыше. Реальность оказалась простой и понятной. Плотная стена высотных домов практически не пропускала на улицу лучи солнца и свежий воздух. Маленькие скверики были у каждого квартала. Но эти островки зелени размером десять на десять метров никогда не видели солнца. Да и смотрелись они убого на фоне высотных домов. А вот лифт каждого дома предусматривал подъем на крышу. Хочешь в своей жизни увидеть солнце, пожалуйста, заходи в лифт и поднимайся на крышу

Князь Иэяса Акасака не заставил себя ждать. Галера с причудливой крышей и красными шелковыми шторами отошла от причала едва ли не раньше, чем последний корабль бросил свой якорь. Командор Петр Иванович Шлютер прекрасно выполнил поставленную перед ним задачу. Трудно сказать, какие чувства вызвало у японцев демонстративное поведение российских кораблей. Но внимание он привлек, и последовали попытки протеста. Командор все протесты отмел. Корабли сношения с берегом не имеют, а плавать вдоль берега или стоять в бухте на якоре имеет право любой корабль. Будь это простые деревянные парусники, японцы, может быть, и решились на силовые меры. Но огромные стальные корабли с внушительными пушками выглядели достаточно устрашающе. Нахальная демонстрация морской мощи привела к желаемому результату. Сильных могут любить или не любить, но дружить с сильными хотят все.

Галера изящно подошла к борту броненосца «Требовательный». Вскоре князь Иэяса Акасака поднялся на палубу. Сергей сомневался в своей способности говорить на современном японском языке. Как уже успел заметить, в Европе произошла значительная трансформация языка и многих смысловых выражений. Тем не менее решил проверить. Поймут его или нет, будет понятно сразу.

— Рад приветствовать уважаемого гостя на борту моего корабля.

Слова графа Алексеева привели Иэяса Акасака в состояние, близкое к ступору. Князь и сопровождающие его люди замерли буквально на полушаге. Русский начальник говорил с сильным акцентом, но внятно и понятно. Наконец, князь опомнился:

— И я очень рад видеть рядом с собой такого важного господина.

— Прошу следовать в салон, где мы сможем обсудить интересующие нас вопросы.

Все разместились на удобных диванах, выбирая себе место поближе к иллюминаторам. Интересующим вопросом, как и ожидалось, являлось оружие. Князь хотел купить пушки, как можно больше пушек.

Когда Сергей отправлял корабли и давал указания командору Петру Ивановичу Шлютеру, то для продажи подразумевались трофейные пушки. Реальность изменила планы. В Маньчжурии пушек практически не было. Во всех крепостях набралось менее сотни медных гигантов. Именно гигантов, орудия были очень большими. Другим нюансом оказался внешний вид. Они представляли настоящую историческую и художественную ценность. Здесь сочеталось не только литье ювелирной тонкости, но и чеканка. Каждая пушка кроме традиционных дракончиков и львов, имела смысловое панно. Но и это не все. На орудия и лафеты были нанесены иероглифы. Это оказались стихи. Сергей не решился продать трофеи в Японию. Две пушки положили у входа в императорский дворец, остальные отправили в Нижний Новгород, где установят их художественную ценность. Что-то ляжет возле его дворцов. Иные расставят у входа в заводоуправления и банки. Гордое название «Тульский банк оружейников» должно быть оправданно: раз оружейники, то можно похвастаться и трофеями.

В результате складывалась щекотливая ситуация: пообещал и не выполнил. Ну кто мог ожидать, что в Маньчжурии так плохо с пушками? Россия во время Ивана Грозного имела более двух тысяч орудий. Петр Великий довел артиллерию до 13150 единиц. Пришлось на месте отливать пушки под пятикилограммовые ядра. Затем подключил к делу местных умельцев, которые изготовили латунные кольца со всевозможными дракончиками и прочими завитушками. Кольца насадили на тело орудия, после чего они приняли вид причудливой новогодней игрушки. Поставили клеймо Русско-Азиатского оружейного завода и погрузили на корабли. По своим характеристикам пушки ничем не отличались от стандартного европейского оружия восемнадцатого века.

Князь Иэяса Акасака застыл в немом восхищении. Вчера он договорился о покупке двадцати пушек. Он смог взять только половину того, что предложили русские. Сейчас, даже без испытаний, он был готов взять оставшуюся половину только за один внешний вид. Настолько прекрасно смотрелись эти орудия. Честно говоря, хотелось купить все пушки, но цена была слишком высокой. Пришлось отдать все свое золото и серебро, да собрать золото и серебро у своих вассалов. Впрочем, вассалы отнеслись к требованию сюзерена с пониманием. Если есть хорошее оружие, будут и деньги.

Полковник Яшкул проверил наводку. Князь пожертвовал каким-то сараем за высоким деревянным забором. Залп, пыль, щепки, в воздух взлетело несколько бревен. Ни забора, ни сарая. Князь с резвостью мальчишки побежал осматривать результат залпа. Его свита, с трудом соблюдая невозмутимый вид, бежала следом. Пусть потешатся.

— Полковник, — подозвал Сергей. — Надо повторить залп с местным порохом.

— Думаешь, что местный порох плох?

— Тут и думать нечего. Я уже посмотрел. Мочевина, сера с вулкана Фудзияма да древесный уголь.

— Жалко пушки. После такого пороха замучаешься нагар вычищать.

Оба посмотрели на восторженно галдящую толпу вокруг князя. Наконец японцы вернулись:

— Господин граф, я хочу купить все ваши пушки.

— Покупайте, мне не придется идти в Кобе. В другой раз привезу для князя Хидэеси Тоетоми.

— Золота и серебра у меня больше нет. Что еще вы возьмете в оплату?

— Ваш шелк хуже китайского, а риса мне не надо.

— Через год я заплачу за пушки тройную цену.

— Через год отдадите деньги этому человеку, — Сергей указал на полковника Яшкула.

Князь убежал отдавать необходимые указания.

— Граф, — не удержался от вопроса полковник. — Прогоришь, где он за год наберет столько денег?

— Награбит. Начнет войну с соседними сегунами и награбит. Через год вернет весь долг и спасибо скажет.

Полковник Яшкул согласился. Если война, то деньги у победителя будут.

Случайные слова Павла побудили графа Алексеева к коллекционированию предметов старины. В его дворцы свозились статуи и фрески Греции, Египта и Рима. От Севильи до Стокгольма скупались картины и рисунки. Из Турции, Персии, Индии и Китая вывозили миниатюры, книги, оружие и статуэтки. Это сегодня ссылаются на Коран и запрещают любые произведения искусства. До начала двадцатого века Турция и Персия славились своими великолепными миниатюрами. Сейчас, откровенно ограбив воинственного сегуна, Сергей собрал большую коллекцию японских картин, оружия и фарфора. Картины были на досках, оружие и фарфор китайского производства. Но Сергей надеялся, что военный поход князя Иэяса Акасака пополнит его коллекцию новыми экспонатами.

Броненосцы, дымя трубами, уходили из Токио. Князь смотрел им вслед. Перед отходом кораблей он попросил русского графа продемонстрировать мощь пушек его кораблей. В ответ граф Алексеев показал на обрыв у берега океана:

— Мы выстрелим в это место.

Куда выстрелят русские корабли, сегуну Токио было безразлично. Главное — оценить возможности пушек броненосцев. Князь Иэяса Акасака до конца не мог понять мотивы русского графа. Он продал отличные пушки. Значит, не боится, что это оружие повернут против него. С другой стороны, он только что захватил Маньчжурию, но титул императора замалчивает. Странно и непонятно. Корабли были уже далеко, неожиданно на последнем корабле мелькнула вспышка. Над головой послышался неприятный звук. Под ногами вздрогнула земля — землетрясение?! Холм вздыбился тремя гейзерами, вздрогнул и пополз в море. Князь Иэяса Акасака и его вассалы растерянно крутили головами, пытаясь сложить воедино все произошедшее. Вывод очевиден, с русскими надо дружить.

3 «Грабь награбленное»

Шведские полки проходили мимо крепости походными колоннами. За прошедшие полгода лазутчики по приказу короля дотошно изучили крепость Мерокер. Что, впрочем, не составляло труда. Крепость практически пустовала, отсутствовали пушки на стенах и в башнях. Ворота крепости всегда открыты настежь. Если в крепости и были солдаты, то их никто и никогда не видел. Отношение новых властей к безопасности собственного государства можно было охарактеризовать как вопиющую безалаберность. Скандинавские горы являются естественной непреодолимой границей между Швецией и Норвегией. Можно пройти только через три перевала. Южный перевал Бускеруд остался в руках Дании, и гарнизон крепости Намсус нес свою службу по всем правилам. Зато гарнизоны двух остальных крепостей вообще забыли о своей службе. Перевалы Стуршен и Хатхаммер никто не охранял.

Когда королю доложили о разгильдяйстве на норвежской стороне, он не мог поверить:

— Каким бы ни было новое правительство Норвегии, но о собственной безопасности оно должно заботиться.

— Мы посылали лазутчиков через оба перевала. Они вообще не увидели ни одного солдата, ни одной пушки.

— Такого не может быть!

— У меня нет причин им не верить. Отправьте вместо лазутчиков офицеров штаба, мы не можем рисковать. Наша армия еще слишком слаба. Двадцать полков не так уж и мало для Норвегии.

— Я повторяю, необходимо провести тщательную разведку Не забудьте отправить толковых людей в их столицу.

— Отправим корабли в Кристиансанн.

— Почему в Кристиансанн?

— Новое правительство сделало столицей этот город.

— Исполняйте!

Король не мог поверить в такую улыбку судьбы. Норвегия — ключ для выхода к океану. Сколько раз его предки пытались захватить соседнюю страну и каждый раз безуспешно. Все население Норвегии меньше населения Стокгольма. Но крепости на перевалах неприступны. Атакующие войска вынуждены подниматься по узкому ущелью. Затем проходить буквально вплотную с крепостными стенами и спускаться вниз по крутой дороге.

Сколько шведских солдат полегло под стенами норвежских крепостей! Сколько шведских пушек разбито крепостной артиллерией! И вдруг удача, невероятная удача! Новое правительство забыло создать армию! Король в это не поверил:

— Вашим словам невозможно верить! — воскликнул король. — Государство без армии не может существовать!

— Мы сами не поверили своим ушам, — ответил адмирал. — После чего поговорили с другими членами правительства.

— Правительство может быть в сговоре.

— Мы опросили жителей Кристиансанна, они подтвердили — регулярной армии нет.

— Жители столицы могут не знать о гарнизонах в центре страны.

— Именно так мы и подумали. Я приказал эскадре разделиться, половина кораблей ушла в Ставангер, другая половина в Берген.

— Хорошая мысль, в этих городах много английских торговцев, которые вывозят рыбу к себе в Англию.

— Купцы и местные рыбаки подтвердили, в Норвегии нет армии. Правительство вернулось к вооруженным бондам.

Доклад адмирала совпадал с донесениями сухопутных лазутчиков. Воинских частей регулярной армии в Норвегии нет. В городах и деревнях довольно часто встречаются вооруженные люди. Чаще всего это обычные охотники, потому что они ходят с луками. В Европе не осталось ни одной армии, в которой солдаты воевали с луками. Снова вооружить бонды! Смешно, что могут они сделать против армии с пушками? Бандиты они и есть бандиты, могут отважно броситься толпой на врага. Только сейчас совсем другое время, и толпой давно никто не воюет.

Последнее время скандинавов чаще всего зовут викингами или варягами. На самом деле сами скандинавы себя делили на бондов и биркебейнеров. Каждый родовой клан состоял из этих двух категорий людей. Те, кто имел оружие и хотел воевать, называли себя бондами. Те, кто предпочитал мирную жизнь рыбака или крестьянина, назывался биркебейнером. Биркебейнер в дословном переводе означает лапотник. Бонды предпочитали жить за счет грабежей. Чаще всего совершали набеги на хлебную Англию. Случалось, что объединялось несколько родовых кланов. Тогда шли в набег на Францию или Испанию. Наиболее отчаянные воины добирались до Средиземного моря.

Биркебейнеры не искали своей смерти в бою. В поисках сытой жизни они добрались до Исландии, Гренландии и Ньюфаундленда. Набеги родовых шаек бондов нашли отражениение во всех европейских языках. Слово «бандит» звучит одинаково в каждой европейской стране. Но всему приходит свой конец. В пятнадцатом веке настал конец и бандитской вольнице. После сильного давления со стороны европейских государств король Дании обязался следить за порядком на всем Скандинавском полуострове. Карательные акции длились четыре года. Тяжелее всего пришлось в Норвегии, где в борьбе за свое исконное право грабить объединились бонды и лапотники. В Швеции наведение порядка прошло спокойнее. Хотя попытка отстоять право на грабеж стоила жизни многим доблестным варягам. Более сотни ярлов лишилась головы во время «Стокгольмской кровавой бани».

Как государство Швеция появилась в 1530 году. В 1521 году на землях ярла по имени Густав было найдено золото и серебро. Первый год принес в казну ярла восемь дубовых бочек золота и шесть лодок серебра. Дальше последовали очень грамотные шаги. Первым делом ярл Густав выкупил церковные земли и раздал их своему бонду. В результате получилась территория Швеции до периода войн Карла XII. Следующим шагом стал наем немецких ландскнехтов вместе с офицерами и артиллерией. В 1527 году ярл еще раз одарил священников в обмен на выход из лона католической церкви. После завершения подготовительных мер последовал стремительный удар по другим ярлам, которые остались верны королю Дании. В 1530 году бывший ярл объявил себя королем Швеции и взял имя Густав I родом из Васа.

Воодушевленный успехом и вялой реакцией Копенгагена, Густав I начал свою экспансию. В Дании умер король, началась гражданская война, в которую ввязался Ганзейский союз. Густав I и здесь сделал правильный выбор. Угрожая ганзейцам, он добился выхода Швеции из-под опеки Ганзейского союза, что повысило доходы от продажи мехов. Затем в Швеции была введена всеобщая воинская повинность, и армия распухла до шестидесяти тысяч человек. Понятно, что срок службы составлял не пять, и даже не десять лет. Вот тогда начались первые попытки захватить Норвегию. Но безуспешно — крепости на перевалах доказали свою неприступность. Шведы захватили нынешнюю Эстонию, но и здесь не сложилось. Они получили скоординированный удар от Дании и России. Причем Иван Грозный нанял капитана Карла Роде, который пришел на Балтику с одним кораблем. Вскоре отважный капитан за счет трофейных кораблей создал эскадру в семь вымпелов. Совместное давление вынудило шведов заплатить Дании контрибуцию. Иван Грозный стал получать со Швеции дань.

Это в прошлом, сейчас шведские полки смело проходили мимо пустующей крепости. Вообще-то крепость Мерокер не пустовала. В бойницах иногда мелькали лица, крепостные ворота были закрыты изнутри. Кого волнуют такие мелочи? Пушек не видно, из бойниц не стреляют, значит, крепость не представляет опасности. Двенадцать шведских полков спешили спуститься в долину Сейнефьелль. В Норвегии только одна дорога, которая начинается в Осло и заканчивается в Киркинесе. В данный момент Киркинес уже русский, а Кристиания^[57] — датский город. Но дорога все равно одна. После выхода на нее один полк повернет на север, остальные пойдут на юг.

По планам штабных офицеров, война окончится через месяц. Одиннадцать полков идут на юг не для штурма крепостей или битвы с норвежской армией. Задача этих полков — блокировать Кристианию и создать угрозу высадки десанта на полуостров Ютландия. Со стороны Северного моря Дания совершенно беззащитна. Еще восемь полков встанут напротив датских крепостей.

На всякий случай, если Дания рискнет объявить войну Швеции. Самый сложный вопрос — это Россия. Потому король дал карт-бланш специальному посланнику в Петербурге.

— Вы обязаны любой ценой удержать Россию от войны с нами.

— Что значит «любой ценой»? Русские могут просто потребовать вывода наших войск.

— Предложите выплату контрибуции или передачу русским северной Норвегии.

— Русские хорошо понимают, что мы не в состоянии им противостоять.

— Граф Алексеев где-то далеко. Или в Индии, или в Китае.

— Ваше величество, в России много адмиралов, а новые броненосцы легко пройдут в Стокгольм.

От этих слов король вздрогнул. Он никогда не забудет, как броненосцы графа Алексеева расстреливали его дворец. Невозможно забыть тот страх, когда король с горсткой верных людей бежал из Стокгольма.

С каким ужасом и горечью он смотрел на пепелище, которое осталось от Шеллефтео. Город, куда стекалось золото и серебро окрестных рудников, перестал существовать! Как и перестала существовать его личная гвардия. Четыре гвардейских полка исчезли из списков Шведской армии. Их знамена висят тряпками в соборе Петра и Павла. Русские пополнили коллекцию трофейных знамен шведской армии. Теперь рядом с трофейными знаменами Карла XII и Селима III висят знамена его полков. В той короткой и постыдной войне русские взяли в плен половину его армии. Причем большая часть полков не смогла оказать сопротивления. Он сам едва не лишился трона.

Здесь как нельзя кстати оказалась дружеская помощь графа Алексеева. Он первый протянул руку помощи, помог с продовольствием и деньгами. Даже оказал содействие послу в покупке русских линейных кораблей. В той войне Швеция потеряла весь свой флот, а дубовые леса были вырублены еще при Карле XII. Сейчас в стране не найти ни одного дубового дерева. К счастью, русские решили продать весь свой парусный флот. В те дни в Петербург съехались адмиралы всей Европы. Все при деньгах, все готовы отсыпать звонкое золото. Даже поляки захотели купить корабли. Однако граф Алексеев откликнулся на просьбу шведского посла, купил корабли за свои деньги и передал их Швеции. Конечно, граф получил все деньги обратно, с процентами, как договаривались. Нет, воевать с Россией нельзя, ни в коем случае. Второй раз подобную глупость он не повторит.

Малый совет уже традиционно собирался в кабинете Екатерины. Произошли небольшие дополнения. В совете стал принимать участие Павел, чья коронация назначена на следующий год. Появились две новые фигуры: председатель Сената Михаил Михайлович Алексеев и председатель думского собрания Степан Савельевич Тихонов. Последний все еще смущался в присутствии знатных особ. Однако малый совет уже оценил его таланты. До избрания в Думу Степан Савельевич работал управляющим у купчихи Аграфены Фоминичны Сазоновой, занимался скупкой зерна и был широко известен среди поместных дворян и купцов. Бывший крепостной крестьянин оказался речист и изворотлив умом. Его твердая рука четко вела Думу по нужному руслу. Все это не могло оказаться незамеченным. Вскоре Степан Савельевич Тихонов стал постоянным членом малого совета. Говорил он редко, но если говорил, то его слова всегда были взвешенными и полезными.

На этот раз предстояло обсудить несколько серьезных вопросов. На первом месте стояла война между Швецией и Норвегией. Заседание малого совета открыла Екатерина:

— Господа, неофициальная информация, которую мы получили из Алексеевска, подтвердилась.

— Кто подтвердил? — уточнил Елагин.

— Наш посол в Стокгольме отправил депешу с паровым буксиром.

— Сколько времени буксир добирался из Стокгольма в Петербург?

— Меньше суток.

— Мы имеем прямые новости из Норвегии? — поинтересовался Румянцев.

— Прямых новостей нет, — ответил Михаил Михайлович. — Сегодня я разговаривал с людьми графа Алексеева. Они говорят, все по плану.

— Что значит «по плану»? Это война, и планы пятилетней давности противник может полностью опрокинуть.

— Сегодня я получил телеграмму из Сергиевска, — начал Потемкин. — Мой управляющий подтверждает спокойствие в Норвегии.

— Разве ваши серебряные рудники связаны с Норвегией?

— Все проще. В Ботническом заливе работают два траулера. Они обеспечивают рыбой наш берег и прииски Шеллефтео.

— Ну и что? Откуда информация?

— На шведской стороне рыбой торгуют люди адмирала Хаки Котлу. У них самая достоверная информация.

— Все это пустые слова, — вставил Румянцев. — Шведы спокойно вводят на территорию Норвегии двадцатитысячную армию.

— Адмиралу есть, чем ответить.

— Чем? У него семитысячная армия, из которой пять тысяч татарской кавалерии.

— Румянцев прав, татары привыкли воевать в степи, а там лес и горы.

— Итак, как союзники Дании мы объявляем войну Швеции. Какие планы у Генерального штаба?

— Ничего нового придумать невозможно, граф Алексеев показал всем самый простой и надежный способ достижения победы.

— Шведы сделали надлежащие выводы. Форты Стокгольма усилены артиллерией.

— Артиллерию можно усиливать до бесконечности, только пушки не могут пробить борта наших броненосцев.

— Король Швеции это прекрасно понимает. Должен принять дополнительные меры.

— На сегодняшний день нет ничего, что может остановить прорыв броненосцев.

— Он снова пошел ва-банк. В столице остался только один гвардейский полк.

— Договорились, ждем официального посланника короля.

Второй вопрос был не менее серьезным.

Екатерина подала знак лакею. Через минуту в кабинет вошли несколько фотографов. Новое изобретение графа Алексеева мгновенно обрело множество поклонников. Фотографироваться стало модно. Во всех домах наряду с картинами появились фотографические портреты. Фотографии рассылались друзьям и знакомым. Тем более что в продаже появились специальные конверты с плотной картонной вставкой, что исключало повреждениеe снимка во время пересылки. Сами фотоаппараты были очень дороги и продавались в ювелирных магазинах. Появились и специальные магазины, где можно было купить стеклянные рамки со светочувствительным покрытием. Туда же отдавали отснятые рамки, и там же заказывали готовые снимки.

Однако наибольшей популярностью пользовались фотографы, особенно выпускники специального курса из Тулы. Эти умельцы делали великолепные снимки и даже раскрашивали их по желанию заказчика. Мода мгновенно перекинулась в Европу. Русские фотографы обосновались во всех крупных европейских городах. Запись в фотоателье производилась за несколько месяцев вперед. Торжественные мероприятия королевских домов по времени согласовывались с возможностями фотографов. Люди с фотокамерами разъехались по всему миру. Как-то незаметно фотографии появились и в газетах. Причем только в русских. Технология изготовления клише фотоснимка европейским издателям не давалась.

В российских газетах появились фоторепортажи из Африки и Америки. Со страниц улыбались довольные землевладельцы из долины реки Вааль. Плантаторы Восточной Африки показывали рукой на стену сахарного тростника. Печатались портреты счастливых исследователей, которые нашли золотые прииски или залежи драгоценных камней. Результат всех этих репортажей и фотографий вполне предсказуем. Количество желающих уехать в далекие страны росло с неимоверной скоростью. Тем более что корабли графа Алексеева таких людей перевозили без взимания платы. Обратной стороной такого стремления стало уменьшение безземельных дворян в гвардии. Если раньше гвардия сплошь от рядового до полковника состояла из дворян, то сейчас дворяне остались только на офицерских постах.

Сегодняшний визит фотографов оговорили заранее. Среди них были как представители различных газет, так и мастера фотостудии. Выделенное время окончилось фотографы с низкими поклонами вышли из кабинета императрицы.

— Надо решить вопрос с размещение императора Маньчжурии, — начал Муравьев.

— Полагаю, что «Маньчжурскую деревню» строить рано, — ответил Потемкин. — Держать его как пленника мы не будем.

— Но выпускать его из России нельзя, — воскликнула Екатерина.

— Через год, когда он у нас освоиться, отвезем его в Бессарабию, в Крым и на Кавказ, — предложил Степан Савельевич.

— Дельное предложение, — заметил Елагин. — Пусть себе выберет место и спокойно живет.

— Дума предложит ему денежное содержание на уровне великого князя.

— Пусть будет так.

— Граф Алексеев вскоре женится.

Слова Степана Савельевича Тихонова ошеломили всех.

— Как женится? На ком? Когда он успел? Он же в Китае? Откуда такие сведения?

— Мне сообщил земляк, депутат от Тамбовской губернии. Граф прислал письма своим родственникам.

— Кто же сумел окрутить «золотого» юношу?

— Некто Наина Махабхарата Салар Джангом, индийская принцесса, дочь царя Голконда.

— За ней большое приданое?

— Про то не ведаю, только алмаз в скипетре императрицы найден в землях того царя.

Екатерина задумалась. Да, у нее в скипетре самый крупный алмаз в мире. Алмаз Кохинор, что вставлен в чалму шахиншаха Персии, в два раза меньше.

Сватовство графа Алексеева выходило за рамки обычного семейного дела. Этот брак касался не только самого графа, он давал России повод для активного вмешательства в индийские дела. Екатерина сориентировалась первой:

— Григорий, вели своим советникам детальнее разобраться в индийских делах. Сейчас ничего решать не будем. Панин, — продолжила императрица, — разберись с послами. Кто с кем воюет, какие земли и каких царей уже захвачены.

— Муравьев, разберись с Растрелли, дворец графа должен быть готов до его приезда.

— Дворец на Екатерининском канале уже готов, — заявил Павел. — Я там был и осмотрел убранство.

— Понравилось?

— Шикарно! Позолоты мало, зато много тонкой, просто ювелирной работы.

— Хорошо бы на слонов посмотреть, — неожиданно вставил Елагин.

— Отпиши письмо Сергею Николаевичу — он тебе весь остров слонами заселит.

Все засмеялись шутке. Почему не пошутить, если хорошее настроение?

Подъем русского флага на Цейлоне и юго-востоке Африки резко повысил влияние Петербурга в европейских делах. Англия, Голландия, Португалия и Франция неожиданно для себя оказались в зависимом положении. Если голландская Ост-Индская компания просто зарегистрировалась в России и продолжила свою деятельность под новой крышей, то остальным пришлось сложнее. Промежуточные базы нужны всем. Знаете ли, напрягает, когда перед тобой стоит негр или индус в форме русского чиновника. Причем этот чиновник говорит только по-русски и требует неукоснительного выполнения местных правил.

— У кого можно узнать детали индийских дел графа? — поинтересовался Потемкин.

— Это я могу сделать, — ответил Степан Савельевич. — Пошлю доверенного человека в Нижний Новгород.

— Почему в Нижний Новгород?

— Там главная контора всех предприятий его сиятельства, там и его доверенный управляющий.

— Вот что, голубчик, — вступил в разговор Михаил Михайлович. — Съезди-ка сам.

— Дело важное, — добавил Потемкин. — Не все можно доверить чужим ушам.

Договорились, что до отъезда думского головы каждый подготовит перечень интересующих вопросов.

Дальше активность участников совета заметно упала. Головы присутствующих были все еще заняты мыслями об индийских перспективах. Оживление создал только Степан Савельевич:

— Когда внесем на обсуждение закон об уравнивании в правах?

— Что это за закон? — встрепенулась Екатерина.

— Отмена сословий.

— Какая отмена сословий? Вы хотите меня поставить вровень с мужиком?!!

— Царь есть помазанник Божий, — вставил Павел. — Дворяне — лучшие люди государства. Нельзя всех стричь под одну гребенку!

— Отмена сословий реально ничего не изменит, — заметил председатель Сената. — Дворяне останутся дворянами.

— В чем же смысл предлагаемого закона?

— России нужны люди. Степи от Каспийского моря Иркутска не знают плуга.

- Вы хотите переманить всех крестьян Европы? — вскочил Панин.

— Всех не сманим, — заметил Степан Савельевич, — но на вольные хлеба подадутся многие.

— Проблем не оберемся, и так многие монархи на нас косо смотрят.

— Чего на нас коситься, у нас нет революций, никто дворянам головы не рубит.

Павел поджал губы и встал:

— Хорошо, тогда я требую еще одного закона. Любой спасающийся от преследования дворянин получает в России помощь.

— Какую же помощь предлагает ваше императорское высочество?

— Если мы заинтересованы в заселении пустующих земель, то должны предложить дворянам земельные наделы.

— А что! Дельное предложение. Казне ничего не стоит, но дворян приманит. Они приедут не только с детьми, но и со своим имуществом.

Приступили к обсуждению основных параметров нового закона. Законотворческие комиссии потом все доработают и отшлифуют.

Екатерина подошла к окну. По Неве в клубах дыма и брызгах от палиц гребных колес сновали многочисленные буксиры.

— До возвращения графа Алексеева надо придумать ему награду.

— За взятие Маньчжурии дадим орден. По слухам, к твоей короне присоединены весьма богатые земли.

— Россия торгует своими шелками и фарфором, никогда бы не поверил, — вставил Муравьев.

— Я хотела напомнить о несостоявшемся наводнении, защитная дамба — целиком его заслуга.

Проект защиты Петербурга от наводнений, который предложил граф Алексеев, был одобрен Академией наук. Правда, обсуждение прошло с продолжительными спорами. Далеко не все соглашались с тем, что приливная вода идет со стороны моря. Было достаточно ученых, которые буквально с пеной у рта доказывали обратное. Они считали виновником наводнений Ладожское озеро. Соответственно, дамба у Кронштадта, по их мнению, только ухудшит положение города. Во время дебатов Сергей не мог привести факты из двадцатого века, поэтому пришлось идти на откровенный подлог.

Получив одобрение своего проекта, Сергей все переложил на плечи своего управленческого и инженерного персонала. Они в свою очередь с задачей справились просто блестяще. Для начала сумели заключить очень выгодный договор, по которому казна вообще ничего не платила. Банк графа Алексеева получал в собственность значительные земли вокруг Петербурга, Москвы и многих других городов. Правительство с этим легко согласилось: денег платить не надо, вот и хорошо. Само строительство завершили в два года. Четыре линии ряжевой дамбы разделили воды Невы на три русла. В результате Невская губа получила центральное русло и два прибрежных, северное и южное. Дамба с севера на юг через Кронштадт с воротами шлюзов. На дамбах поставили водооткачивающие ветряки, которые начали осушать два огромных участка бывшей Невской губы. Ничего нового или оригинального, просто копия того, что достаточно давно сделали голландцы в Амстердаме.

Было достаточно много сомнений в правильности идеи графа Алексеева. После завершения строительства количество таких людей даже возросло. Дело в том, что с окончанием работ на морской части дамбы уровень воды в Неве несколько поднялся. Люди начали опасаться нового наводнения и не хотели слушать объяснений. Хотя граф Алексеев заранее предупреждал об этом эффекте. Нева начинает самостоятельно промывать и углублять новое русло. За шесть месяцев река промыла новое русло до глубин в пятнадцать метров. Порт получил прямой, глубоководный канал для кораблей. Люди успокоились после того, как уровень воды в реке упал до обычной отметки. Само наводнение жители города не заметили. Была ненастная погода, сильный ветер и дождь, но и только. Зато Жители Кронштадта были близки к панике. Уровень воды с морской стороны дамбы поднялся почти на четыре метра. Мозговой центр графа Алексеева не отказал себе в удовольствии провести акт саморекламы. По городу расставили красные столбики, показывающие любому жителю, что его ждало в случае отсутствия дамбы.

Красный столбик стоял у парадного въезда в Зимний дворец. Екатерина ежедневно видела молчаливое напоминание о заслугах графа Алексеева.

— Здесь надо хорошо подумать, — заговорил Потемкин. — Сергей Николаевич не тот человек, которого можно просто одарить деньгами.

— Он родом из Тамбовской губернии, — начал Павел. — Предлагаю поставить в Тамбове статую Екатерины II.

— Почему мою статую? Памятник в его честь, и ваять надо его.

— Нет, ваше императорское величество, — возразил Павел. — Вы графа плохо знаете. Должны быть вы со словами благодарности.

— Наследник прав, — заметил Потемкин. — Это предложение мне нравится.

Екатерина хмыкнула, но промолчала. Пусть будет так.

— На сегодня обсуждение вопросов закончено.

— Я решил изменить маршрут своего путешествия, неожиданно заявил Павел.

— Что еще придумал? — строго спросила Екатерина.

— Сначала отправлюсь в Индию. После встречи с графом совершим свадебное путешествие в Петербург.

По большому счету всем было безразлично. За Павла волновалась только мать.

Наследник престола так и не обзавелся друзьями и соратниками. К своему совершеннолетию он получил от графа Алексеева достойный наследника престола подарок — океанскую яхту. Фактически — совсем не маленький пассажирский лайнер, который специально спроектировали и построили для Павла. Специально для Павла — это отнюдь не только интерьер под вкусы цесаревича. Невысокий щупленький юноша в своих покоях предпочитал лежать. Он лежа завтракал и обедал, лежа читал книги или мечтал. Главной особенностью жизни наследника престола было одиночество.

Неприязнь к матери и окружающим ее людям, усиленная ненавистью к убийцам отца, вот главная причина одиночества цесаревича. Павел не скрывал своего отношения к этим людям. Как следствие, придворная знать его сторонилась. У Павла не было друзей, не было единомышленников и соратников. Соответственно, и океанская яхта строилась в расчете на его одиночество. Апартаменты для гостей были, но именно для гостей, а не для компаньонов или друзей. Яхта строилась для одного человека, вернее, для одинокой супружеской пары.

Когда Евстафий Петрович Боголюбов приехал в Павловск и попросил аудиенции, Павел незамедлительно принял главного строителя Сясьской верфи. Наследник много раз был в Сясь. Ему нравился этот город. Его самолюбию льстило отношение жителей, которые построили для него Царский флигель рядом с дворцом графа Алексеева. Построили сами, без указаний со стороны графа. Да и «флигель» — это только название. На самом деле это был настоящий дворец.

— Зачем пожаловал? — встретил неожиданного гостя Павел.

— Требуется согласовать с вашим высочеством некоторые детали, — ответил гость.

— Какие еще детали, о чем ты?

— Так по указанию его сиятельства мы вам подарок делаем.

— Спасибо. Что ты хочешь согласовать?

— Так подарок — это царская яхта. Мы хотим угодить отделкой и мебелью.

— Яхта! Большая?

— Полноценный лайнер для плавания по океанам.

— Почему решили яхту подарить?

— Так его сиятельство говорил, что ты с молодой женой по заграницам поедешь.

Павел откровенно удивился. Он никуда не собирался ехать и разговоров о своей свадьбе никогда не слышал.

Почему бы и нет! Коронацию можно перенести на следующий год. Потемкин с Сенатом и Думой отняли последние бразды правления. Сейчас нет никакого смысла спешить к трону.

— Когда сможешь показать свой подарок?

— Это подарок его сиятельства графа Алексеева. А поехать можем в любое время, паровоз с царским вагоном стоит на вокзале.

Павел не стал откладывать поездку и вечером уже ночевал в Царском флигеле. Лайнер ему понравился, стремительные обводы корпуса обещали высокую скорость. То, что внутри были только голые переборки, наследника ничуть не смутило. Наоборот, он с головой окунулся в создание желаемого для себя интерьера: метался по верфи с утра до вечера, часами обсуждал детали с резчиками и мебельщиками, перебирал на складах тюки с различной тканью, выискивал для себя ковры и гобелены объяснял художникам, с какими мифическими или христианскими сюжетами требуются картины. Во время ходовых испытаний он совал нос во все уголки своего корабля.

Когда яхта «Золотая принцесса» ошвартовалась на Дворцовой набережной, Павел гордо спустился на брусчатку. Он чувствовал свою причастность к созданию этой красавицы. Единственное, о чем наследник не знал, так это о заложенном в конструкцию яхты секрете. Заводы графа Алексеева испытали и отработали идею гребных винтов. Верфь построила серию кораблей с бронированным корпусом и казематным расположением пушек. Двухвинтовые корабли можно было квалифицировать как крейсеры. Настоящие крейсеры, конструктивно близкие к кораблям конца девятнадцатого века. Вся серия под покровом ночи тихо и незаметно проскользнула мимо Петербурга. Так же незаметно прошла мимо Копенгагена и поступила в распоряжение адмирала Хаки Котлу.

Никто не сомневался, что Швеция начнет войну с Норвегией. Уже отчетливо пахло порохом. Задержка произошла по вине самого графа Алексеева. Он слишком качественно разграбил Стокгольм и другие шведские города. Для воссоздания и вооружения армии потребовалось много времени. В войне Швеция обязательно использует свой флот и получит наглядный урок от новых крейсеров. Появление паровых кораблей новой конструкции привлечет внимание Европы. Для чего и задумана обманка, заложенная в конструкцию яхты «Золотая прнцесса». Сама идея гребного винта не оригинальна и не нова. Только воплотить ее в жизнь совсем не просто.

Выход гребного вала через корпус судна проходит через специальное устройство, которое называется дейдвуд^[58]. Задачей дейдвуда является обеспечение герметичности корпуса при любых режимах работы гребного вала. Одновременно дейдвуд является опорным подшипником. По сути, это сложная и высокоточная инженерная конструкция. Повреждение или некачественная сборка приведут к гибели судна, что, между прочим, случается и в двадцать первом веке. Сергей хорошо знал устройство дейдвуда. Тем не менее, прежде чем начать строительство судов с гребным винтом, потребовался год натурных испытаний.

Так вот, на яхте «Золотая принцесса» дейдвуды и валолинии уже были. Во время войны со Швецией крейсеры покажут новые возможности боевых кораблей. В Европе возникнет спрос на корабли с гребными винтами. В то же время Сясьская верфь в короткое время переделает царскую яхту. Это послужит побудительным импульсом для Европы, спровоцирует других на аналогичные действия. Только переделать колесный пароход невозможно, быстрее и дешевле построить новый. Колесных пароходов на экспорт сделано уже много. Большинство из них переоборудованы в военные корабли. Поддавшись на провокацию, европейцы впустую потратят и время, и деньги, что является целью затеянной провокации.

Тимофей посмотрел на часы. Пора было спускаться на первый этаж. Между главным зданием управления компаниями графа Алексеева и главным зданием управления банками находился очень хороший ресторан. В этом ресторане он ежедневно встречался с управлявшим банками. Иногда обед растягивался на несколько часов, когда приходилось обсуждать слишком много взаимосвязанных вопросов. На сегодня тоже хватало тем. Вот телеграмма от адмирала Хаки Котлу. Генеральный управляющий вошел в кабинет, где они всегда обедали. Иосиф Аврумович сидел за столом — управляющий банками всегда приходил раньше и уходил позже. Дело было не в его кулинарных пристрастиях, а в непонятном желании за едой работать с документами.

— Снова ложкой переворачиваешь банковские отчеты? — пошутил Тимофей.

— Сколько раз тебе говорить, усваивать информацию за едой легче. Работа мозга напрямую зависит от работы желудка.

— Прочитай сообщение от адмирала, желудок начнет лучше работать.

Иосиф Аврумович взял переписанный с телеграфной ленты текст. Адмирал Хаки Котлу сообщал, что шведская армия разбита. В сражении у входа в долину Лиллефьельд взято в плен семь с половиной тысяч солдат, пять генералов и более двух сотен офицеров. Для перехода в наступление адмиралу потребуется три недели.

Иосиф Аврумович вернул бумагу и следом протянул свою.

— Вспомни, как мы раньше работали без телеграфа и пишущих машинок.

— Не говори! Не представляю, как без телеграфа я смог бы управиться со своими делами.

— Зато сколько бумаг прибавилось? Ты обратил внимание на целый зал, где с утра до вечера трещат пишущие машинки?

— Правильно, так и должно быть.

— Почему так и должно быть? Раньше писарей было намного меньше.

Далеко не каждый может аккуратно и разборчиво писать. А здесь сел за машинку и барабань пальцами.

— Поэтому у тебя штат на пишущих машинках за сотню человек перешел?

— Не ворчи, Иосиф Аврумович. Сам понимаешь, что благодаря пишущим машинкам мы намного улучшили учет.

— Верно, не только учет, я тут проанализировал доходность и пришел к неожиданному выводу.

— Нашел незаметный золотой ручеек?

— Реку, Тимофей, золотую реку с золотыми рыбками. Самую большую прибыль приносит продажа пороха.

— Нового или старого?

— Ты что такое говоришь? Нитропорох хозяин запретил продавать.

С проблемой пороха Сергей столкнулся в первые дни своей новой жизни. Любые разговоры на тему пропорций пороха изначально полная муть. В России соотношение 40-30-30, в Англии 75-15-10. Причина проста — соотношение зависело от природных качеств селитры, серы и угля. Никто не делал химических анализов и первичной переработки сырья. Что в природе было, то и брали. Никого не интересовала теория горения.

История появления пороха и огнестрельного оружия покрыта мраком времени. После развала «Империи незаходящего солнца», англичане бросились в другую крайность. Они начали доказывать миру, что были первыми. Всегда, везде и во всем. Кто-то из английских историков уткнулся на древнюю бумагу, где описывался случай взрыва в алхимической лаборатории. Незамедлительно сделали соответствующие выводы. Началась шумная кампания, утверждалось, что данный алхимик в 1386 году изобрел порох, а после случайного взрыва изобрел пушку.

Когда шумиха достигла апогея, голландцы опубликовали выписку из книги магистрата города Гент. В книге указывалось, что в 1313 году магистрат после испытаний установил на городскую стену пушку. Первыми были голландцы? Да никогда и ни за что! Англичане быстро доказали, что дата 1313 больше напоминает 1393, а слово «мортира» в то время означало один из видов баллист. Для завершения пустопорожней болтовни голландцы опубликовали перечень военного снаряжения, который был в 1323 году у армии Нидерландов во время штурма крепости Мец. Среди прочего там указаны и порох, и пушки. Дабы больше не ввязываться в никчемный спор, добавили бумагу, датированную 1326 годом. Согласно с таможенными записями в том году оружейники Брюсселя продали англичанам две пушки. А Брюссель для Нидерландов то же самое, что Тула для России.

Примитивный порох имеет одну особенность — он не может долго храниться. Если засыпать порох в бочку, то через месяц все составные части самопроизвольно расслоятся. Тяжелое осядет вниз, легкое поднимется наверх. Точно так же, как делится перемешанный с водой керосин. В пороховых погребах хранили не порох, а его компоненты. Должность «квартирмейстер» связана не с поисками квартир, а с дозированием пороховой смеси мерными стаканами «квартирами». Порох делали не на пороховых заводах, а непосредственно перед его применением. Пороховые заводы Ивана Грозного имеют такое отношение к изготовлению пороха, как конезаводы к изготовлению скакунов.

Столкнувшись с проблемой примитивного пороха, Сергей первоначально только добавлял катализатор. В природе много минеральных веществ, которые при горении выделяют кислород. Тот же марганец, который широко используется в металлургии. Опыты дали хороший результат. Второй раз он вспомнил про порох, стоя рядом с угольной шахтой. Любой знает, что антрацитовая пыль может рвануть не хуже взрывчатки.

— Зачем нам это? — пытался протестовать Тимофей. — Порох у нас никто не купит.

— Почему ты так уверен?

— В каждом полку есть квартирмейстер, зачем казне тратиться на наш порох, если квартирмейстер его сделает бесплатно?

Сергей не стал попусту спорить. Кроме общеизвестных компонентов, ружейный порох гранулируют, а пушечный делают в виде «макаронин». В этом заключался великий смысл. Готовый пороховой заряд должен содержать достаточно воздуха. Наличие воздуха позволяет пороху полностью сгореть, что улучшит динамику выстрела.

Для склеивания лучше всего подходит камфорное масло. После опытов по подбору надлежащего соотношения всех исходных компонентов Сергей изготовил первую партию ружейного и пушечного пороха. Для «проталкивания» новшества, снова выбрал своего двоюродного дядю. Михаил Михайлович Алексеев был на короткой ноге с губернатором Тульской губернии.

— Михаил Михайлович, не хотите ли испытать новый порох? — выбрав подходящий момент, спросил Сергей.

— Во как? Неужто решился порох изобрести?

— Уже сделал, на несколько выстрелов.

— Коли так, пошли в сад, проверим Сергей зарядил пистолет и предложил Михаилу Михайловичу выстрелить. Ветеран Прусской войны сразу оценил результат. После выстрела перед ним не встал стеной черный дым.

— Молодец Сергей, знатный порох!

— Это не все, смотрите.

Сергей опустил мешочек с порохом в стоящее рядом ведро с водой. В обычном варианте для пороха это конец. Селитра очень гигроскопична и во влажном состоянии становится обычным удобрением. Зарядив пистолет мокрым мешочком, Сергей протянул оружие дяде. Снова раздался выстрел с небольшим облачком голубоватого дыма.

Михаил Михайлович, как и рассчитывал Сергей, в тот же день навестил губернатора. Испытания нового пороха проходили под личным контролем губернатора Тульской губернии. Определяли разницу в мощности пороховых зарядов, весовые характеристики и многое другое, что интересно только сугубо военным людям. Специальным разделом испытаний было определение времени намокания пороха. Как долго масляная глазурь будет защищать порох от намокания. Губернатор отправил рапорт в Петербург задолго до окончания испытаний. Военная комиссия во главе с генералом Белозеровым испытывала порох долго и придирчиво. Если бы Сергей в прошлом сам не был бы военным, то наверняка не раз сорвался бы и нагрубил.

Испытания ставят перед собой задачу — проверить новое изделие в самых невероятных условиях. Тем не менее жизнь раз за разом преподносит сюрпризы. У одного из друзей Сергея как-то случилась подобная нелепица. Корабль стоял на ремонте. Рабочие проверяли замки пусковой установки зенитных ракет. У входа в боевую рубку, как и положено, стоял часовой. Только матросу-первогодку захотелось поиграть в войну. Он вошел вовнутрь и начал играть в великого адмирала, нажимая при этом различные кнопочки. Пламя неожиданного пуска убило трех человек. Благо, что сама ракета никому не принесла вреда.

Сначала пороховые заводы работали только на русскую армию. После начала русско-турецкой войны новым порохом заинтересовались австрийцы. Через год корабли с русским порохом пошли во все страны Европы. Попытки иностранных алхимиков определить состав русского пороха ни к чему не приводили. Включения катализатора и клеящего вещества не позволяли определить состав ингредиентов. Отсутствие теоретической базы исключало проведение нормального химического анализа. Кстати, успех тамбовской химической лаборатории по созданию взрывчатки связан в первую очередь с объяснением сути процесса взрыва. Что такое взрыв? Это химическая реакция окисления, ничем не отличающаяся от коррозии любимого автомобиля. Для успеха требуется добавить ускоряющие процесс компоненты, вот и все.

Тимофей прочитал распечатку телеграфного сообщения и присвистнул. Посол Швеции в Петербурге подтверждал получение денег в сумме двести тысяч крон.

— Двести тысяч крон — это много. Ты знаешь, зачем эти деньги?

— Тебя хотел спросить. Ко мне поступает информация только по деньгам. Сообщения из посольств поступают в твой департамент.

Тимофей начал вспоминать просмотренную переписку чужих посольств. Далеко не факт, что интересующее их сообщение было у него на столе.

— Не напрягайся, вернешься в кабинет и прикажешь принести папку с телеграммами из шведского посольства.

— Уже вспомнил, король хочет заказать два броненосца с предоплатой в день подписания контракта.

— Надо поспешить, иначе деньги пропадут.

— У нас две недели, успеем забрать деньги в свой банк.

— Ты придумал свадебный подарок для хозяина?

— Заказал своим ребятам в Персии.

— Ковры?

— Какие ковры? У хозяина дворцов не хватает для всех ковров.

— Что же можно найти в Персии?

— Уже нашли, намедни получил телеграмму. Они купили три десятка особых картин местного художника Резайи-Аббаси.

— Хозяин собирает только старые картины.

— Так и эти написаны триста лет назад.

— Ты сказал, что картины особые. В чем особенность?

— Пишут, что особая бумага покрыта золотом. Сама картина писана по золоту.

— На картинах пейзажи?

— Все три десятка — одни портреты. Ребята обегали весь Исфаган и Тегеран. Ну а ты что придумал?

— Мне фантазии не хватает. Заказал у француза Фальконе кабинетную композицию.

— Во как! После создания Медного всадника он у нас в фаворе, дорого берет.

— Денег не жалко. Кабы не хозяин, я до сих пор сидел бы в Москве менялой.

— Только не плачься, ты пришел работать совсем не бедным.

— Я не говорю, что был бедным. Я говорю, что сейчас имею больше императрицы.

— Ладно, ладно. Статую Фальконе поставишь посреди Тулы?

— Тебе же сказано, что заказал кабинетную композицию. Группа татарских всадников скачет с саблями наголо.

Сам придумал?

— Ничего я не придумал. Это твой рассказ, как на хозяина напали татары, а он их всех взял в плен.

— Было такое, один против пятерых. Всех побил и повязал, сам без единой царапины.

Постепенно разговор перешел в деловое русло. Слишком много различных производственных вопросов, финансово-промышленная империя графа Алексеева росла и крепла.

Создание телеграфа и распространение телеграфной связи по всей Европе открыло новые возможности. Это не только возможность оперативной связи, но и то, что сегодня называют шпионажем. Телеграфист из посольства, банка или дворца связывается со своим адресатом и передает сообщение. Он знает, что на коммутационном узле сидят проверенные люди, которые гарантируют конфиденциальность линии. В принципе, так оно и есть, ибо никто и не догадывается о технической изюминке, заложенной в устройство по автоматическому подсчету услуг связи. Сообщения некоторых линий автоматом уходят в аналитический центр.

Сам центр расположен в Нижнем Новгороде. Аналитики сортируют поступающую информацию и передают ее своим начальникам. Самая важная информация уходит наверх, финансы — к Иосифу Аврумовичу, политика и экономика — к Тимофею. Сегодня этим никого не удивишь. В наши дни не только читаются все сообщения e-mail, но и проверяется содержание любого компьютера. И чем сложнее защита, тем быстрее проверят компьютер. Достаточно понаблюдать за своим модемом и винчестером. Несанкционированный вход будет замечен очень быстро. Много программ, которые изначально держат открытой входную дверь. Не для всех, только для заинтересованных лиц.

Варфоломей Сидорович придирчиво осматривал конвейер. Он потратил три года на проблему под названием «электролампочка». И вот сегодня пуск первого конвейера. Нет, это будут не первые лампочки. Новый вид освещения уже установлен во всех офисах и цехах. Лампочки горят во всех дворцах графа Алексеева. Электроосвещение установлено в Зимнем дворце, Сенате и Думе. Прожекторы появились на каждом броненосце. Но везде стоят лампочки опытного производства, а это конвейер.

— Запускай, — генеральный конструктор махнул рукой.

Как быстро все меняется. Прошло всего семь лет, а он уже даже не знает имен всех директоров заводов. Сегодня кажутся смешными его потуги сделать примитивный паровой двигатель. Вон Нижегородский механический завод ежемесячно выдает по сотне паровых машин. В том числе трехцилиндровые красавцы с тройным расширением пара.

Варфоломей Сидорович повернулся к своей свите. Все грамотные инженеры и талантливые конструкторы. Самые лучшие специалисты России или Европы считают великой удачей получить место в конструкторском бюро графа Алексеева. Вот и сейчас почти четверть специалистов работает над новой задачей. Отправляясь в очередной заокеанский поход, хозяин сказал:

— Как только решишь проблему с электрическими лампочками, начинай создавать паровую турбину.

— Паровую… чего?

— Турбину. Генератор проще вращать от турбины. Выгоднее и экономически, и технически.

— Ты бы, Сергей, подробнее объяснил свою задумку. Граф Алексеев сел за стол и принялся рисовать эскизы. За годы совместной работы Варфоломей Сидорович привык к неожиданным, порой парадоксальным предложениям хозяина. При всей кажущейся на первый взгляд нелепице, идеи хозяина всегда оказывались правильными.

Их знакомство началось с того, что Варфоломей Сидорович прогорел. Пытаясь сделать паровую машину, он не вернул вовремя кредит, и его завод ушел с молотка. Покупателем оказался молодой дворянин Алексеев. Причем новый хозяин в два дня решил проблему паровой машины. Вскоре он вывел завод в лидеры производства. У них было много споров и несогласий, и Алексеев в конечном итоге всегда оказывался прав. Взять те же казеннозарядные пушки и ружья. Сначала Варфоломей Сидорович провел хозяина по тульским заводам и показал брошенные во дворах казеннозарядные пушки. Половина этих пушек были нарезными.

Тогда хозяин очень удивился, и директор завода решил, что убедил молодого дворянина в бесперспективности казеннозарядного и нарезного оружия. И в Европе, и в России первые пушки делали казеннозарядными. Сначала кузнецы изготавливали трубу, потом делали поршневой затвор. Это было неудобно, поршневой затвор или казенная часть орудия быстро прогорали, и пушке требовался ремонт. Так продолжалось более ста лет, пока металлурги не освоили литье. Болванку ставили на станок и рассверливали дульную часть. Так появилась идея нарезного оружия. Испытания показали, что с нарезным стволом ядро или пуля летят дальше и точнее.

Однако кажущиеся плюсы перевешивались явными Минусами. Пушки не стреляли в конкретную цель. Выстрел был настильным, после чего ядро с рикошетами от земли выкашивало вражеские ряды. У нарезных пушек ядро шло без рикошета и зарывалось в землю. С нарезными ружьями было еще хуже. Пулю приходилось забивать в ствол, что часто приводило к переуплотнению пороха или излишнему зазору. И в том, и в другом вариантах после выстрела пуля оставалась в стволе. Варфоломей Сидорович провел со своим хозяином «ликбез», рассказал то, что в Туле знает каждый мальчишка.

Когда фотографы закончили свои метания, настала очередь корреспондентов.

— Господин генеральный конструктор, вы сможете обеспечить электрическими лампочками всю Россию?

— Завтра не смогу, но недалек день, когда электрическая лампочка загорится в каждом доме.

— На чем основан ваш оптимизм?

— На многолетней и плодотворной работе рядом с графом Алексеевым.

— Вы хотите сказать, что электрические лампочки являются очередным изобретением его сиятельства графа Алексеева?

— Именно это я и сказал.

— Однако граф Алексеев большую часть времени проводит в морских походах.

— Наше конструкторское бюро служит для реализации его идей.

— Другими словами, граф Алексеев дает направление вашим исследованиям?

— Вы абсолютно правильно подметили основную суть.

— И мосты через Днепр и Волгу — тоже инженерная идея графа Алексеева?

— Да, его сиятельство сделал эскизный проект и отметил основные параметры несущих конструкций.

— В обществе муссируются слухи, что вы сумели соединить пишущую машинку с телеграфом. Это правда?

— В принципе, правда. Опытные образцы уже проходят обкатку в Тульском банке оружейников и Русско-американском банке.

Наконец корреспонденты оставили Варфоломея Сидоровича в покое и окружили сопровождающих его кондукторов.

Последнее время такие показательные акции становились все более частыми. Генеральный конструктор не интересовался глубинными процессами подобных мероприятий, но с общим смыслом был согласен. Хозяин владел всели газетами России, даже выкупил единственную казенную газету. Начал выпускать газеты во всех европейских странах. Основал газетное дело в Нью-Йорке, но там пока все идет слабо. Телеграфная линия туда придет через два года. Непрямая пропаганда различных предприятий графа Алексеева сразу принесла заметные плоды. Исчез дефицит рабочих рук. Квалифицированные инженеры приезжали со всей Европы. В Нижнем Новгороде, Туле и Тамбове, ученых было больше, чем в остальных странах Европы.

Варфоломей Сидорович достал из кармана два патрона. Внешне почти одинаковые, разницу заметит наметанный глаз специалиста. Хозяин изначально велел делать два вида патронов и испытывать оружие под эти патроны. Но после испытаний приказал начать изготовление винтовок и карабинов под патрон с фланцем.

— Почему? — не удержался от вопроса Варфоломей Сидорович.

— Начинаешь серийное производство в Ижевске. Строй завод на десять тысяч винтовок в месяц.

— Сергей, я спрашиваю, почему мы начинаем выпуск винтовок и карабинов под патрон с фланцем?

— Это тупиковая разработка. Такой патрон не пригож для автоматического оружия.

— Что значит «автоматическое оружие»?

— Автоматическое оружие, когда пороховые газы выбрасывают стреляную гильзу и подают в казенник новый патрон.

— Разве такое возможно? Ладно, верю, возможно. Но почему патрон не годится?

— Если кромка шире патрона, то будет перекос и автоматическую подачу заклинит.

— Хорошо, я понял. Теперь объясни, зачем нам это надо?

— Ты о чем?

— У нас два вида практически одинакового оружия. Один для патрона с фланцем и встроенный магазин…

— Другой без этого недостатка и со сменным магазином. Тебя не удивляют масштабы нового ружейного завода?

— Вообще-то да. Сто двадцать тысяч винтовок в год.

— Что случится после того, как генерал Белозеров одобрит наше оружие?

— Ясно дело, иностранцы начнут просить.

— Мы начнем продавать. У французов армия втрое больше, англичане с испанцами и австрийцами вообще огромные армии держат.

— Ты не про армии говори, а про патроны.

— Наши винтовки европейцы сделать не смогут, будут покупать у нас. А патронные заводы мы им продадим.

— На свинцовую пулю или в оболочке?

— На обычную, свинцовую. Когда европейские армии перевооружатся, я переговорю с нужными людьми, и мы сменим винтовки.

— Слишком долго объяснял. Сразу бы сказал, что хочешь всю Европу отправить по кривой дорожке.

— Ты должен понимать причину.

Варфоломей Сидорович покрутил патроны в руке и снова положил в карман. Нет, без хозяина с автоматическим оружием ничего не выйдет. Он уже догадался, что пороховые газы должны толкать поршенек. Но что дальше? Все его идеи упирались в слишком сложную конструкцию.

Взять тот же пистолет с вращающимся барабаном, который хозяин назвал «наганом». Простейшая конструкция, которую в Туле делали на заказ более ста лет назад. Однако хозяин сразу предложил идею патрона, а он об этом даже не подумал.

— О чем задумался?

К Варфоломею Сидоровичу подошел конструктор тяжелых орудий.

— Да так, о разном.

— Как продвигается решение проблемы с толстыми броневыми листами?

— Двигается понемножку.

— Новые идеи появились? А то мои пушки любой броненосец пробивают насквозь.

— Хозяин об этом еще пять лет назад говорил.

— Неужели? Что конкретно сказал?

— Говорит «извечное противостояние брони и снаряда выиграет снаряд».

— Уже выиграли.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Завтра едем на полигон, будем испытывать броневой лист трехсотмиллиметровой толщины.

— Ничего себе! Таки сумели прокатать такой лист! Какой пушкой будем испытывать?

— Подготовили три пушки и двенадцать листов. Наконец газетчики угомонились и начали расходиться.

Варфоломей Сидорович направился к коляске. Через неделю очередная акция — пуск первого трамвая. Но его голова была занята другим, он смотрел на простую стеклянную призму. На сегодня это единственный способ определить качество плавки. Если посмотреть через призму на жидкую сталь, то получишь спектральную картинку.

Может показаться странным, но чем толще стальной лист, тем он дороже. Имя Круппа чаще всего связывают с пушками. Но Крупп никогда не изобретал оружия. Он разбогател на продаже железнодорожных колес в Америку. Неприметный промышленник из Эссена первый, кто смог отлить стальную болванку весом в одну тонну. Продолжая эксперименты, он довел вес одной болванки до шести тонн. Для металлургии это очень серьезное достижение. На Всемирную выставку в Париже, которая состоялась в 1889 году, Крупп привез слиток весом девять тонн. На специалистов этот слиток произвел гораздо большее впечатление, чем Эйфелева башня.

Однако все попытки повторить свои достижения в России привели Круппа к полному фиаско. Его технология не сработала ни в одном другом месте, кроме Эссена. Со временем разобрались, что у Круппа нет никакого изобретения. Уникальной является не только руда Урала. Из шведской руды делают отличные пилы. Швейцарская руда позволяет изготавливать хорошие пружины и ножи. Из английской руды получается прекрасное кровельное железо. Руда Эссена также обладает особыми свойствами. Многие природные качества руды за пределами понимания до сегодняшнего дня.

К середине восемнадцатого века вся Европа поняла преимущество стальных пушек. Это в первую очередь высокая скорострельность и надежность. Тем не менее продолжали отливать пушки из меди. Стальное литье не получалось: при остывании металла пушки шли трещинами. В России нашли свое решение и в середине девятнадцатого века начали выпускать девятидюймовые орудия береговой обороны со скорострельностью три выстрела в минуту. Именно такие орудия ставил на свой броненосцы граф Алексеев. Только не заморачивался с дюймами. Его заводы выпускали корабельные орудия в двести пятьдесят и триста миллиметров. Сама идея достаточно проста, ствол орудия состоит из дула и дульной втулки. Термообработка втулки обеспечивает орудию необходимые качества. Все это в конечном итоге приводит к высокой скорострельности. Что касается веса стальной заготовки, которая идет в прокатный стан для получения броневого листа, то здесь важна температура.

Генерал Тиккорсен получил неприятное сообщение, когда был уверен в скором завершении норвежской кампании. Его полки шли по долинам Норвегии, не встречая никакого сопротивления. Редкие встречи с крестьянами только убеждали в скорой победе. На шведскую армию смотрели с откровенным любопытством.

— Господин генерал, — в палатку вбежал взволнованный гонец. — Выход из ущелья в южную долину перекрыт артиллерией.

— Генерал Юргорден не знает своих обязанностей?

— Он послал на штурм вражеских позиций два полка, обратно вернулось меньше трети.

— Седлать моего коня!

Это уже серьезно, потерять два полка за одну атаку! В ситуации надо разобраться самому. Про генерала Юргордена ничего плохого не скажешь. Шведская армия давно не воевала, но служебные характеристики у командира авангарда очень хорошие.

Ширина ущелья на выходе в южную долину составляла триста метров. Далее идет затяжной склон, где внизу, на удалении четырех километров, побатарейно стояли пушки. Много пушек.

— Вы посчитали количество вражеских пушек?

— Двести пятьдесят четыре пушки.

— Пушки не имеют пехотного прикрытия. Почему вы не пустили кавалерию?

— Возьмите подзорную трубу. Перед пушками три ряда рогаток.

Генерал Тиккорсен взял подзорную трубу. Ничего не скажешь, грамотно подготовились. Простенькая защита, жерди поверх крестовин, делала батарею неприступной для кавалерии. Расстояние между линиями рогаток меньше лошадиного корпуса. Ни одна лошадь не пойдет на преодоление этого препятствия. Разобрать рогатки под картечным огнем невозможно.

— Вы пытались артиллерией сбить вражеские пушки? — генерал указал на разбитые лафеты.

— В авангарде пять пушек было. Мы находимся на пятьдесят метров выше, я пытался обстрелять противника гранатами.

— Судя по результатам, они вас сразу достали.

— Мы не успели развернуть пушки, как нас накрыл залп гранат.

— Похоже, они нас давно ждут и пристреляли свои позиции. Стройте четыре полка в штурмовые колонны.

Это был лучший вариант. Атака шеренгами замедляет движение, солдаты должны держать строй. Атака колоннами намного быстрее.

Полки выстроились в батальонные колонны и под барабанный бой скорым шагом пошли вниз. Первый залп выкосил почти четверть солдат. Через пятнадцать минут новый залп.

— Мы не успеем! Вражеские пушки стреляют слишком часто.

Генерал Тиккорсен промолчал. Да, надо давать сигнал к отступлению. Еще один залп гранатами и возле рогаток залп картечью. После чего от четырех полков останутся только разорванные сапоги. Он не успел отдать приказ. Новый залп, и солдаты побежали назад.

— Какой будет приказ?

- Отступаем! Берите под свою команду арьергард, теон становится нашим авангардом.

- В каком направлении идем?

— Выходим в среднюю долину и идем к морю. Гонца в Стокгольм. Мы ждем корабли в Олесунн-фьерде! — приказал генерал дежурному офицеру.

Не так просты эти трескоеды. Проворонив пограничные крепости, они сумели перекрыть выход в южную долину. На всю Норвегию одна дорога, заслон можно обойти только морем.

Выслушав гонца, генерал Тиккорсен помчался к выходу в центральную долину. Он боялся себе признаться, что его армия, да что там его армия, армия Швеции, попала в примитивную ловушку. Угрюмые лица солдат говорили о том, что армия знает о тяжести сложившейся ситуации. Вид выхода из ущелья в центральную долину подтвердил худшие предположения. Армии конец! Ущелье плавно расширялось и переходило в просторную долину. Все поросло смешанным лесом, где преобладали ели. Вонючие рыбаки и зверобои блокировали выход, не оставив шведской армии ни единого шанса. Они не просто спилили лес. Если бы! Они сделали в тысячу крат хуже.

Деревья спилены на высоте полутора метров от земли. При этом падающие стволы явно направляли в нужную сторону. В итоге стволы и ветки переплелись и создали непреодолимые завалы. На удалении шести километров стояли деревянные срубы. Только из окон смотрели не люди, а пушечные стволы.

— Господин генерал, когда начинать разбор завалов?

— Они все сделали специально. Они нас заманили в ловушку

— Почему вы так думаете?

— У вас есть сомнения? Вы думаете, что обозы случайно отстали?

— Но крепость выглядела явно заброшенной.

— Жизненно важная крепость заброшена, армии не видно. В результате мы в ущелье без куска хлеба под дулами пяти сотен пушек!

— Неужели с продуктами так плохо?

— Хуже некуда. В полковых обозах продовольствия на пять дней.

— Нам хватит.

— Хватит для чего? Мы не можем идти ни вперед, ни назад. Стокгольму конец.

— Не надо смотреть столь пессимистично. В Швеции осталось почти десять тысяч солдат.

— В Швеции остались новобранцы и дворцовый паяц.

— Мы прорвемся! Мы перейдем через горы!

— Вы сами хорошо знаете, что через горы нет даже козьих троп. У нас осталось два выхода.

— Я предлагаю разобрать завалы и штурмовать вражеские укрепления.

— Не надо меня разочаровывать. Стоит нашим солдатам приступить к разбору завалов, как пушки забросают их гранатами.

— Тогда о каких двух выходах вы говорили?

— Мы можем капитулировать или сдохнуть с голода. Начальник штаба, отправить парламентера!

— О чем вести переговоры?

— Узнать, с какой стороны принимают пленных.

— Я вас не понял.

— Что не ясно? Пусть узнает, где нам сложить оружие, здесь или на южном выходе.

В жизни встречаются люди, готовые умереть ради идеи или славы. Но большинство хочет жить. Он может отдать приказ идти на безумный штурм, только высока вероятность получить пулю от своих. Генерал Тиккорсен не желал закончить свою жизнь по примеру Карла XII.

Это утро не обещало жителям города никаких сюрпризов. Люди с чутким сном слышали громкие разговоры на улице. Несколько раз пробегали стражники и кого-то били. Такое случается каждую ночь. На то и шествует стража, чтобы разбираться с пьяницами и ворами. Однако утро принесло сюрприз. Ночью норвежская армия захватила город! Выстрелы послышались только утром, когда гвардия попыталась выйти из казарм. Попытка дорого обошлась гвардейцам. Захватчики расположились в близлежащих домах. Стоило гвардейцам появиться в воротах казарм, как со всех сторон раздались выстрелы. Вымуштрованные офицеры и солдаты растерялись. Военная наука требовала построиться в шеренгу и стрелять залпом в стоящую напротив шеренгу врагов. Офицеры почти успели выполнить первую часть, но солдаты побежали обратно в казарму.

Во дворце весть о захвате города встретили с надлежащим мужеством. Король начал разрабатывать план самообороны. У него в наличии адъютанты и караульная рота. Подобрал несколько надежных слуг, которые должны помчаться к стоящим на границе с Данией войскам. Планам не суждено было сбыться. Во дворец в сопровождении группы моряков пришел командир броненосца "Свирепый". Лейтенант князь Андрей Бутурлин предложил его величеству свою помощь. Броненосец безопасно доставит короля в Петербург. Предложение понравилось, однако венценосная особа решилась выйти только в дамском платье. От дворца до набережной, где стоял Русский броненосец, совсем не далеко. Это расстояние моряки с группой женщин пробежали за несколько минут. Правда, королю показалось, что на улице стояли фотографы. Но это не важно. Вскоре броненосец с предупредительными гудками отошел от причала.

Моряки броненосца еще отдавали швартовые, а телеграфист стокгольмского отделения Тульского банка оружейников уже отбивал сообщения по нужным адресам.

— Жаль, что все так быстро закончилось, — сказал адмирал Хаки Котлу. — Мы так и не смогли испытать свои новые корабли.

— Корабли у нас заберут?

— Ты сам хорошо знаешь. У нас две эскадры, Атлантическая и Тихоокеанская.

— Ты не в курсе, где Средиземноморская эскадра? На верфи в Сясь про корабли для Средиземного моря ничего не знают.

— Эти корабли строятся на Черном море.

— Ты уже решил, что будешь делать после соединения этих земель с Россией?

— Это случится не так скоро, политическая мутотень разворачивается медленно.

— Я буду просить хозяина отдать мне Карибскую эскадру.

— Чего тебя туда тянет? Говорят, там паршивая погода.

— Я слышал, что дожди круглый год. Хочу повоевать, там пираты, самая хорошая работа для наших кораблей.

— Что правда, то правда. В остальных местах останется рутинная служба.

— Подавайся в Маньчжурию к генералу Такин Хомайну

— Попрошусь в Индию. Если хозяин решил жениться на индийской принцессе, значит, там будет интересно.

— Хорошая мысль. Слышал, что полковник Аксеки Йозгат помогает местному низаму возродить империю Великих Моголов.

— Я так высоко не заглядываю. Хочу принять участие в воссоединении Индии.

В зал вошел адъютант и протянул полученную из Стокгольма телеграмму.

Генерал-адъютант Ханенсен буквально ворвался в мраморную комнату дворца Росенборг.

— Эрих, что с тобой случилось? — воскликнул удивленный король.

— Срочная телеграмма из Кристиансанна.

— Шведы осадили город, и наши бывшие вассалы просят помощи?

— Они сообщают, что взяли Стокгольм!

— Вонючие трескоеды взяли Стокгольм? Не смешите меня! Еще скажите, что они захватили короля.

— Король бежал на русском броненосце в женском платье!

— Король в женском платье на русском броненосце? Эрих, это глупая шутка? Мы не любим шведов, но нельзя оскорблять короля.

— Ваше величество, нам предлагают забрать половину Стокгольма!

— Я совсем запутался. Как я могу взять половину Стокгольма, если Дания не воюет со Швецией.

— Швеции больше нет! Правительство Норвегии нас об этом уведомило и возвращает нам обратно наши исконные территории!

— Ты хочешь убедить меня в том, что рыбаки и зверобои разгромили шведскую армию и взяли Стокгольм?

— Ваше королевское величество, вам телеграмма от правительства Норвегии. — Положите на стол.

Генерал-адъютант положил телеграмму и с поклоном покинул мраморную комнату. Кристиан VII вернулся к прерванному разговору о правильном уходе за розовыми кустами. Однако беседа не получалась, взгляды его друзей были прикованы к лежащей на столе бумаге.

Король огорченно вдохнул:

— Мы так мило беседовали! Ладно, Улаф, прочти вслух.

Барон Винкель резво вскочил и почти опрокинул стул

— Как ты сегодня неловок! Дамы считают тебя лучшим танцором, а ты сбиваешь мебель.

— Простите ваше величество.

Барон Винкель прочитал телеграмму вслух. В комнате воцарилась гробовая тишина. В телеграмме сухими и лаконичными словами писалось то же, что только сейчас эмоционально поведал генерал-адъютант. Швеции не существует! Король бежал из столицы в Петербург.

— Улаф, повтори, что норвежцы пишут о новой границе?

— Они предлагают границу от Осло через озеро Венерн и далее на Стокгольм.

— Граница пройдет через город?

— Южный берег города наш, северный берег и остров Хольмия они оставляют себе.

— Справедливость восторжествовала! Мятежные земли вернулись к Дании. Жадные эти трескоеды, могли все нам отдать.

— Мы предпримем какие-либо шаги или будем ждать развития событий? — спросил барон Гундвиг.

— Что мы можем сделать?

— Послать флот в Стокгольм.

— Опасно, город защищают сильные форты.

— Город пал, на улицах норвежские солдаты.

— Хорошо, хорошо. Пошлите корабль с парламентерами в Карлскруну.

— О каком парламентере ты говоришь? — не выдержал дядя короля герцог Ольденбургский. — Тебе ясно сказали, Швеции нет.

Раз король убежал, то поезжайте в Стокгольм сами. Заодно подпишите договор с Норвегией.

- Какие будут указания по заключению договора?

- Пусть дадут денег, они захватили шведскую казну.

- За что они нам дадут деньги?

- За то, что дарят нам наши прохезаные земли?

— Должны же они отблагодарить меня.

— Ты не боишься увидеть их десант на Ютландском полуострове?

— Зачем им наша Ютландия?

— Будут пасти наших коров, собирать нашу пшеницу, ловить нашу рыбу.

— Мы им не позволим! У нас сильная армия и флот!

— Благодаря нашей армии и флоту за последние сто лет от Дании осталось два острова и один полуостров.

— Ты предлагаешь дать норвежцам денег?

— Денег у тебя нет, дай ордена.

Здесь пришлось поторговаться — ордена, они денег стоят, поэтому Кристиан VII посчитал в стоимости орденов каждый йорик^[59].

Подписание договора о границе прошло в торжественной обстановке. Представитель норвежской стороны предложил заранее составленный договор, герцог Ольденбургский прочитал текст, сверился с картой и подписал. Через неделю договор о границе утвердили король Дании и председатель Государственного совета Норвегии. Дания получила потерянные земли, Норвегия получила все шахты, рудники и заводы. Обе стороны были довольны. Жители юга Скандинавского полуострова еще не забыли те времена, когда называли себя датчанами. Жители севера были довольны низкими налогами и отменой всеобщей воинской повинности.

Само соглашение и карту новой границы когда, долго и вдумчиво разрабатывал граф Алексеев. Здесь не только стремление прибрать к рукам шахты и заводы. Это вторичный интерес. Шахты и заводы останутся в руках прежних владельцев. Он не планировал конфискации или «восстановления исторической справедливости». Наоборот, создавались условия для вовлечения заводов в экономические интересы России. Тем не менее граф Алексеев заложил подводный камень. Сергей помнил один из исторических ляпов начала девятнадцатого века.

При определении границ между Швецией и Россией были упущены шведские острова в Рижском заливе. Маленькие острова отмечались на карте простыми точками. Крошечное население не превышало двух сотен человек, несколько домов. Сегодня эти острова принадлежат Эстонии. Александр I, не глядя, подписал мирный договор, шведы промолчали. Со временем про ошибку забыли, в те годы еще не воевали за рыбу. Проблема всплыла с началом Первой мировой войны. По планам Адмиралтейства, вход в Рижский и Финский заливы перекрывались минными полями. Наличие шведских островов менял статус проливов. Это уже не внутренние воды России, а международные. Соответственно, международные воды минировать нельзя. Ошибку быстро исправили, Россия в срочном порядке купила у Швеции забытые острова. На другой день проливы перекрыли минными полями.

Аналогичный подвох, благодаря графу Алексееву, был и в данном договоре о границе. Даже если датская делегация и заметит, то все равно не придаст значения. В договоре о границе выделили отдельной строкой, что все шведские островапереходят к Норвегии. Два больших острова в западной части Балтийского моря — это не спрячешь и не скроешь, но у датчан нет причин не соглашаться. Оба острова не представляют особого интереса. Только вот в их тени остались маленькие островки проливов Зунд и Каттегат. Тут совсем другая картина. Пара островов была прямо напротив Копенгагена. Можно сказать, смотрели пушками в окна дворца Росенборг. Тем не менее их прибрали к рукам не в пику Дании. Два острова способны надежно блокировать судоходство через Балтийские проливы. На начальном этапе, пока интерес России нигде не просматривается, они никого не будут волновать.

Неожиданная победа Норвегии и бегство шведского короля вызвали в Европе шквал шуток и анекдотов. В газетах печатались карикатуры с ехидными замечаниями, вплоть до откровенных непристойностей. Чего опасаться? Король бывший, дипломатический скандал не произойдет. На фоне поднятой шумихи визит норвежской делегации в Петербург проскользнул незаметно. В русской столице сообщили, что норвежцы купили семь тысяч ружей и порох. Что такое семь тысяч солдат на фоне английской или французской армий? Тьфу, мелочь несерьезная. Англия с Францией по полумиллионной армии держат. Россия заметно упрочила свое экономическое и финансовое положение. В то же время армия увеличилась только до ста тысяч, правда, не считая казачества.

Казачество в России является самым уникальным явлением в истории человечества. Ни одна страна мира не имела вооруженного крестьянства, которое охраняло границы империи. Пустопорожние споры о национальной принадлежности казаков имеют не большее значение, чем цвет трамвайного билета. Какая принципиальная разница в национальности мамелюков? Главное в том, что это было воинское образование рабов. Люди без прошлого и будущего убивали и умирали во благо Османской империи. Были и восстания. Во время одного из бунтов мамелюки даже сумели завладеть Египтом В результате государство мамелюков просуществовало с 1250 года по 1517 год. Так что Египтом правила не только греческая династия Птолемеев, но и аланы из клана Бурджи. Сегодня все Бурджиевы имеют право на египетский трон.

Не обошлось без бунтов и у казаков. Самым заметным было восстание при Екатерине II. Причиной послужило два указа императрицы. Запрет иметь своих крепостных крестьян (кацапов) вызвал первое недовольство казаков. Наибольшие волнения прошли в калмыцких и татарских казачьих войсках. Второй указ Екатерины вызвал вооруженный бунт. Императрица приказала каждому казачьему войску создать двухгодичный неприкосновенный запас. Это обуславливалось не только возможными неурожаями, но и продолжительными войнами, когда большинство мужчин покинет свои стойбища и станицы. Тем же калмыкам предписывалось иметь неприкосновенный запас в двести тысяч лошадей.

Идея правильная, только исполнение традиционное. Атаманы постарались в одночасье создать требуемые неприкосновенные запасы. Все излишки, которые казаки обычно продавали, были собраны в войсковой резерв. Казаки остались без денег и взбунтовались. Здесь лежит корень восстания Пугачева. Только сейчас восстание казаков получилось вялым. Потемкин и его правительство вовремя сориентировались и увеличили денежное содержание казаков. Одновременно с этим разослали грамоты, в которых предписывалось провести организаций войсковых резервов в течение десяти лет. Вспыхнувший было бунт быстро сошел на нет.

Постепенно утихла шумиха вокруг победы Норвегии. Ведущие европейские страны достаточно быстро разобрались в новой ситуации. Угас первоначальный интерес новым возможностям датчан. Ибо этих новых возможностей совсем не оказалось. Они получили поросшие лесом холмы и заболоченные равнины. Шахты и заводы оказались у Норвегии, в том числе золотые прииски и серебряные рудники Шеллефтео. Заинтересованные лица высадили в Стокгольме большой десант. Дельцы и бизнесмены разъехались по стране, но везде их ожидал облом. У предприятий остались прежние владельцы, но, что самое паршивое, эти владельцы получили большие кредиты от Тульского банка оружейников. Заводы переходили на новое оборудование, а железо, медь и свинец грузились на русские пароходы.

Какой-либо активности со стороны новых властей не наблюдалось. В общем-то этой активности никто и не ожидал. Чем была известна Норвегия? Страна рыбаков, зверобоев и китобоев. Рыбу скупали англичане. В Англии всеобщая воинская повинность, руками женщин и стариков много рыбы не наловишь. Шкуры морского зверя ценилась высоко. Сапоги и прочая одежда из такой кожи не промокает. Что делают с китами, никто не знал, да и не интересовался. Бьют люди китов, значит, им это надо. Никто не увязывал китобойный промысел с техническими маслами и смазками.

На самом деле китовый жир доставлялся в Россию. Па прикаспийских нефтепромыслах добывали нефть. Дальше ее перегоняли в осветительный керосин, различные виды масел и смазок. Только без добавок китового жира не получится качественной смазки или технического масла. Но в эти тонкости никто не вникал. Зачем пытаться освоить свое производство, если проще купить качественный и недорогой продукт? Биржа Петербурга предоставляла в избытке полный набор смазочных материалов. Телеграфные линии позволяли узнать текущие цены и купить нужное количество на буферных складах Амстердама или любого другого крупного порта.

В Петербурге оживились послы, причем все дружно захотели пообщаться с управляющим Тульского банка оружейников.

— Господин управляющий, вы скупили все железо Вестероса и Карлстада!

— Здравствуйте, господин посол, вы довольны новыми кораблями Алексеевкой верфи?

— Причем здесь Алексеевская верфь? Английские купцы прислали на вас жалобу!

— Чем же я им не угодил?

— Вы еще спрашиваете? Швеция продавала нам железо, а сейчас железо этих заводов идет к вам!

— Мы из шведского железа делаем броневые листы. Или вы хотите остановить строительство всех пяти броненосцев?

— Нет, нет! Броненосцы нам нужны!

— Нам железа не хватало, и мы не строили для Англии броненосцев. Сейчас нашли поставщиков железа и делаем вам броненосцы.

— Есть ли другой выход?

Можно было предложить уменьшить армию и разрабатывать свои рудники. Но за такие слова Иосиф Аврумович оторвет ему голову.

— Наши рудознатцы нашли руду в северной части Ботнического залива.

— Не просите людей! Мы и так отправили на ваши заводы целую армию.

— Вы правы, людей у нас не хватает. Рудник еще не заложен.

Англии крайне необходимы солдаты. Мы воюем с Финляндией в Америке и Индии. Мы должны патрулировать свое побережье.

^-  У нас есть предложение. Мы передаем новое месторождение в аренду на десять лет.

— Разговор беспредметен! Правительство не пойдет на такой шаг.

— Любой английский промышленник получит от нас на условиях аренды все необходимое оборудование.

— Вы берете арендную плату за рудник и свое оборудование. Наш промышленник строит вам рудник и завод.

— Вы правильно поняли.

— Смешно! Аренда на десять лет! Человек построил вам завод и через десять лет уехал ни с чем!

— Мы не берем денег за концессию. Ваш промышленник платит арендную плату и жалование рабочим.

— Нет! Хорошо, я передам своему правительству ваше предложение.

Никуда он не денется, англичане построят такой металлургический комбинат, какой запланировал Варфоломей Сидорович.

На первый взгляд предложение выглядит нонсенсом. В Англии достаточно своей руды и угля. Нет смысла перевозить своих людей за полярный круг и начинать строить завод на ровном месте. Все меняет одно маленькое «но». Россия не продавала свое оборудование. Русские регенерационные печи не только повышали качество металла, они многократно повышали производительность. Только русские прокатные станы могли выдать необходимый стальной лист или металлопрокат. Один завод на севере Ботнического залива принесет больше, чем все заводы на территории Англии. Российские заводы действительно перегружены заказами внутреннего рынка. Потребление металла в России настолько велико, что страна перестала продавать железо за границу.

Сталелитейное производство в Александровске^[60], Екатеринославе^[61] практически вышло на необходимый уровень. Заводы приступили к массовому выпуску плугов, косилок, молотилок и прочих сельскохозяйственных машин. Одним словом они начали делать то, ради чего и затевалась строительство Южно-русского промышленного центра. Выполнение основной задачи позволило перейти к следующему шагу — созданию судостроительных верфей. Здесь оказал помощь французский посол. Франция передала двадцать тысяч рабочих рук под обязательство построить двадцать броненосцев. Рабочих разместили на верфях Николаева и Херсона. Если производство металла в Малороссии вышло на нужный уровень, то для судостроения людей практически не было. Кроме этого, был строгий наказ от графа Алексеева. Ни одна из воюющих сторон не должна получить преимущество через его заводы. Англия и Франция друг с другом воюют, это их дело. Но если они заказывают на его заводах оружие, то свои заказы получают одновременно.

Неожиданностью называется событие, свершение которого не смогли предопределить заранее. Для оправдания можно привести множество причин, но все они укладываются в одно определение — недостатки в сборе и обработке информации. Именно такая неожиданность случилась во время обсуждения перспективных направлений вложения денег в транспорт. Правительство решило прорыть обводной канал. Сегодня в Петербурге, как и в других городах, никто не думает об отоплении или приготовлении пищи. В квартирах центральное отопление и газ могут быть электроплиты и электроотопление. В восемнадцатом веке топили дровами, и в кухонных плитах горели дрова.

Во всех каналах и на Неве плотными рядами стояли и с дровами. Рядом стояли баржи с транзитными заказами на экспорт и различными товарами для нужд города. Настоящее столпотворение барж и послужило причиной решения о строительстве обводного канала. Тимофей немедленно схватился за подряд, видя в этом не только возможность заработать хорошие деньги, но и пустить корабли в обход Зимнего дворца и любопытных глаз. Для чего решили сделать канал шириной в сто метров со специальными расширениями для отстоя. Он в первую очередь заинтересован в строительстве канала и сделает канал таким, как надо ему.

Другой темой было строительство железной дороги. За зиму на складах скапливалось слишком много грузов. Каждое лето начиналось настоящее транспортное столпотворение. Вместе с тем летом начинали падать закупочные цены на зерно. Объемы продаж зерна непрерывно возрастали. Буферные склады в Амстердаме с трудом справлялись со своей задачей. Требовался порт, открытый для навигации круглый год. Ни один порт Балтийского моря для этого не подходил. Оставался Киркенес и Кольский залив. Железная дорога проложена через Олонец до Петрозаводска. Железо из этих мест идет на заводы Сясь. Требуется проложить еще как минимум тысячу километров железнодорожных путей.

Во время обсуждения экономической целесообразности вложения денег в зал заседаний проскользнул дежурный телеграфист. Он положил перед Тимофеем телеграмму. Сам факт появления телеграфиста говорит об экстраординарном событии. Разговор прервался, все смотрели на Тимофея.

— Сообщение из Англии. Английский флот берет на борт десант с целью захвата Норвегии.

— Кто сообщил?

— Телеграмма от нашего управляющего в Лондоне.

— Зачем англичанам война с нами?

— Они с нами воевать не собираются, Англии нужны шведские рудники и заводы.

— У них своей руды достаточно.

— Нам так же руды хватало, однако хозяин прибрал Маньчжурию к рукам.

— Неправда! Нам железа не хватает, и люди работают на полях и заводах, а не маршируют под волынку.

— Господа, не надо эмоций. Какие будут предложения?

— Англия, Франция и Голландия все больше и больше стараются расплатиться различными дорогими безделушками…

— Понятно, не продолжай. Переманим специалистов и сами увеличим выпуск.

— Куда уж больше, Тимофей! Мы и так заполонили все Европу своими ювелирными изделиями, мебелью и тканями.

— Человек дело сказал. Мы заполнили европейский рынок обычными часами, а к нам везут наши же часы с механическими фазанами, петухами и прочей…

— Все правильно, людям нравятся диковинки. Мы не уделяем внимания запросам богатых людей.

— Верно, за красивую безделушку дерут втридорога.

— Так, хватит! Жду вас после обеда с рекомендациями для адмирала Хаки Котлу.

Члены совета начали расходиться. Тимофей пошел в свой рабочий кабинет. В сейфе кроме деловых документов лежала особая тетрадь.

Каждый раз после своих встреч с хозяином, Тимофей открывал эту тетрадь и записывал свои впечатления. Наиболее яркие высказывания или определения он записывал дословно. Тимофей хорошо помнил, что граф Алексеев никогда не говорил о войне с Англией. О войне вообще было много высказываний. Приводилось много примеров, когда более слабая сторона побеждала сильного врага. Было много рассуждений о методах дезорганизации противника. Тимофей быстро нашел нужные записи, сделанные в имении под Тамбовом.

— Хозяин, я человек не военный и не могу понять, как ты с двумя сотнями десантников умудряешься разграбить город с тысячным гарнизоном?

— Воевать можно пушками, а можно и головой.

— Правда, расскажи! Уж слишком много вокруг тебя неправдоподобных историй.

— На самом деле никаких сложностей нет. Можно не думая войти в город и начать стрелять. У кого больше солдат, тот и победил.

— Правильно, поэтому всех удивляют твои победы заведомо меньшими силами.

— Я никогда не забываю, что напротив меня в первую очередь стоят люди. Они хотят жить, любить, иметь полный кошелек денег.

— Эти желания не помешают им метко стрелять.

— Желание стрелять всегда рядом с желанием остаться живым. Твой выстрел и выстрел врага будут одновременны.

— Победит тот, кто лучше стреляет.

— Можно ли привлечь на свою сторону солдат врага?

— Если организовать бунт. Но подкуп офицеров и генералов — очень долгий и опасный процесс.

— Ты, безусловно, прав. А если организовать бунт только солдат?

— Солдаты становятся неорганизованной толпой. Ты организовывал бунты местных гарнизонов?

— Заранее подсылал «казачков», после чего солдаты гарнизона грабили вместе с моими десантниками.

— Хитро! А что ты им говорил?

— Тут ничего нового не придумаешь. «Пустим кровь кровопийцам наших детей» и «Грабь награбленное».

— Примитивные призывы.

— Зато действенные.

Тимофей еще раз перечитал свои записи. Посмотрел на подчеркнутые слова об отсутствии национального самосознания, которое появится только через двести лет. Что такое «национальное самосознание», он так и не спросил.

Генеральный управляющий быстрым шагом зашел в аппаратную. Телеграфист ловко пробежал пальцами по клавишам телетайпа. Из Крисиансанна тут же пришел ответ — адмирал Хаки Котлу ожидал обещанных советов. Тимофей начал диктовать свое сообщение. Оператор с круглыми от удивления глазами переспрашивал почти каждое слово. В свою очередь адмирал быстро понял суть предложенной идеи. Телетайп отпечатал слова:

— Граф Алексеев абсолютно прав. Чернь с радостью использует любой удобный случай и напакостит своим лордам.

— Вам понравилась предложенная схема действий?

— Нет, не понравилась, но как средство борьбы с превосходящими силами противника это пригодится.

— Желаю вам удачи. Любые новости из Англии вам немедленно перешлют.

— Спасибо за пожелания, корабль с моим официальным представителем уже в пути.

Закончив связь, Тимофей вернулся в свой кабинет. Предстоят неприятные события, а хозяин мотается по всему миру. Все же хорошо, что он женится, глядишь, жена заставит сидеть рядом.

Узнай Сергей об английских планах, был бы сильно удивлен. Намереваясь сделать Россию сильной державой он не рассматривал Англию как врага. Да, он организовал пиратскую базу для грабежа кораблей индийского направления. Но пираты нападали на всех; и на англичан, и на французов, и на голландцев. То, что в основном попадались англичане, так это их беда. Голландцы и французы просто обходили опасный район. Действия в Индии и на Цейлоне были прямо направлены против англичан. Но это метод конкурентной борьбы в духе восемнадцатого века. Как ни крути, а государственные интересы Англии были в Америке, а не в Индии. В Америке полным ходом шла англо-французская война, которую позже Голливуд назвал «войной за независимость».

У Англии появились государственные интересы в Индии после 1858 года, когда правительство фактически конфисковало Английскую Ост-Индскую компанию. Если бы Сергей проанализировал весь ход английской экспансии, то англо-норвежская война не стала бы неприятным сюрпризом. Установив контроль над Индией на уровне государства, правительство начало беззастенчивый грабеж страны. Затем последовала открытая атака на Персию и Афганистан. Колониальные войны принесли Англии только поражения. Из положительных результатов имеется украденный алмаз Кохинор. В этих войнах было много неприятных для англичан сюрпризов. Персия заключила с Россией договор о дружбе и военной помощи. Центральноазиатские страны напрямую попросились войти в состав Российской империи.

1899 году англичане захватили у Португалии два оазиса, которые впоследствии навали Оман и Кувейт. Кроме того, в 1922 году на десять лет оккупировали Ирак.

Сплошные неудачи в Азии компенсировались успехами в Африке. Хотя сначала все шло не так уж и гладко. Англичане прозевали колонизацию Африки. Они обратили внимание на Черный континент после того, как французы и португальцы начали вывозить халявное золото, серебро и алмазы. Англичане бросились в Африку, когда там появились бельгийские и немецкие колонии. Первой колонизировали Кению, это произошло в 1890 году, последней, в 1914 году, пала Нигерия. Однако датой создания империи можно считать 1902 год. Это дата оккупации и конфискации частных золотых рудников Йоханнесбурга. Англичане получили самый богатый золотоносный рудник на Земле.

На страну обрушился водопад золота. Экспедиции поднимали флаг на безжизненных островах и диких скалах. После окончания Первой мировой войны Англия высадила десант в Прибалтике и декларировала Латвию, Литву и Эстонию своими доминионами. Были и другие приобретения. После оккупации Нидерландов наполеоновской армией начался захват беззащитных факторий. Также они получили часть бывших французских колоний, которую успели захватить во время русско-французской войны 1812 года и последующей оккупации Франции русскими войсками.

Вспоминая войну 1812 года, уместно заметить, что армия Наполеона насчитывала 620 тысяч человек, русская армия вместе с казаками насчитывала 240 тысяч человек. Гений французского полководца лучше всего характеризует решающее сражение на подступах к Парижу. После того, как Александр I расположил свою армию для штурма Парижа Наполеон решил смешать русские планы. Он построил свои войска позади армии Александра I. По замыслу Бонапарта, перестроение русских приведет к замешательству среди полков, так как они должны буду пройти через свои тыловые части. Однако Александр I очень просто решил проблему. Построенные для атаки полки получили приказ идти на беззащитный Париж. Пока Наполеон сидел на барабане, башкирские казаки общались с француженками на Елисейских Полях.

Граф Алексеев был обязан предусмотреть последствия своей норвежской авантюры. Создавая иллюзию слабосильной и безалаберной Норвегии, следовало учитывать возможную интервенцию со стороны других государств. Легкая победа над шведами могла вызвать недооценку реальных возможностей самой Норвегии. Особенно на фоне фактического разгрома шведской армии, произошедшей несколькими годами ранее. В природных ресурсах и заводах Швеции заинтересована не только Англия. Военный конфликт мог произойти и с Польшей, и с Данией. Если Граф Алексеев увидел выгоду, весьма наивно полагать, что другие не увидят ее.

Официальные представители Норвегии практически одновременно прибыли в Данию и Россию. В Копенгагене предстояла рутинная миссия. Следовало уточнить детали новой границы. Разграничение на местности вызвало некоторые затруднения. Граница разделяла крестьянские поля. Подобные неприятности случились с землями как датских, так и норвежских дворян. В Копенгагене приветствовали желание решить проблему полюбовно. Вместе с тем, несмотря на официальный статус делегации, норвежцев не допустили в королевский дворец. Простолюдинам там не место. Делегация в Петербурге выполняла другую рутинную задачу. Норвегии требовалось зерно, ткани и прочая жизненная мелочь. Делегация обосновалась в здании бывшего посольства Швеции и ежедневно проводила встречи с промышленниками и купцами.

Появление на рейде Копенгагена кораблей английской эскадры стало для датчан неприятным сюрпризом. На берегу моря расположено не так уж и много столиц. Копенгаген выделяется среди них своей уникальностью. Историческая столица Дании расположена в городе Оденсе (в переводе — город Одина). После очередной свары за трон победитель перенес столицу в Копенгаген. Уверенный в своих силах, новый король не посчитал нужным построить крепость. Отсутствие обычной береговой батареи делало город совершенно беззащитным. Этой безалаберностью и воспользовались англичане.

16 августа 1807 года без объявления войны английская эскадра высадила десант и начала обстреливать беззащитный город. Желая предотвратить бессмысленную гибель горожан, датский гарнизон вышел из города. Тем не менее эскадра продолжила обстрел до 6 сентября и практически сравняла город с землей. Дальше произошло нечто странное. Разграбив руины, морская пехота вернулась на корабли. Английская эскадра с победным салютом ошвартовалась у родных причалов. Два месяца в Дании не было ни короля, ни армии, ни войны, ни мира. Не было никакой активности и со стороны англичан. Затем 4 ноября Англия объявила войну Дании. 7 ноября Россия объявила войну Англии, после чего, как обычно, англичане попросили мира. Копенгаген отстраивали пятьдесят лет. И снова без крепостных стен и береговых батарей.

Но это другая история.

Английский посол, после визита на корабли эскадры, начал искать встречи с норвежской делегацией. Пришлось обращаться за помощью к министру иностранных дел:

— Прошу меня простить, мне необходимо встретиться представителями правительства Норвегии.

— Они ежедневно работают в моем министерстве.

- Вы можете их пригласить в свой кабинет?

— Конечно, а зачем они вам?

— Я должен их уведомить, что Англия объявляет войну Норвегии.

— Англия… что? Минуточку, я их немедленно приведу.

От неожиданности министр иностранных дел Дании сам бросился на поиски норвежской депутации. Впрочем, долго искать не пришлось — норвежцы работали в специально отведенном для них кабинете.

— Господа! — почти выкрикнул министр иностранных дел. — Прошу немедленно пройти в мой кабинет!

— Что-то случилось? У вас очень бледный вид.

— У меня бледный вид? Сейчас у вас будет бледный вид!

Норвежцы быстрым шагом вошли в рабочий кабинет министра иностранных дел, где их ожидал английский посол. Англичанин с откровенным интересом окинул взглядом двух делегатов, затем встал:

— От имени его величества я извещаю вас, что с сегодняшнего дня Англия считает себя в состоянии войны с Норвегией.

— Что является причиной для столь неожиданного решения?

— Его величество желает восстановить справедливость и вернуть трон законному королю.

— Скажите проще, без ненужной риторики.

— Без ненужной риторики вам объяснят наши пушки.

— У вашей морской пехоты много пушек?

- Для взятия Стокгольма выделено шестьдесят осадных орудий.

Представитель норвежского правительства взял протянутые бумаги и внимательно их прочитал. Затем передал бумаги своему советнику, который тут же вышел из кабинета.

Вопреки ожиданию, внешний вид представителя Норвегии не изменился. Более того, на его лице появилась улыбка, как от предвкушения чего-то приятного.

— Господин посол, прошу вас немного подождать. Моему помощнику потребуется несколько минут.

— Несколько минут для чего? Вы хотите вручить мне уведомление о капитуляции?

— Помощник напечатает заявление об ответственности за последствия объявления войны.

— Я располагаю свободным временем. Подобные бумаги в ходу у торговцев, а не у дипломатов.

— Кстати о торговле. Господин министр, не купит ли Дания шестьдесят осадных орудий английского производства?

— Вы… надеетесь отбиться?!

— Наш флот утопит английские корабли в ближайшие дни.

— Сколько кораблей в норвежском флоте? — со смехом спросил английский посол.

— Ровно тридцать крейсеров, десять из них как раз вчера перешли на Балтику.

— Десять? Забавно! На рейде Копенгагена стоит двадцать два линкора, шестнадцать крейсеров и четыре броненосца!

— Я невнимательно посмотрел на рейд. Сколько в эскадре транспортных кораблей?

— Тридцать семь транспортов, тридцать тысяч солдат!

— Маловато.

Маловато для чего? Это опытные воины, ваш Стокгольм не продержится и трех дней!

— Рабов для наших шахт маловато. Кстати, а как вы собираетесь высаживать десант? Половина города принадлежит Дании.

— Это наше дело.

В это время вернулся помощник. Посол Англии внимательно прочитал «Заявление об ответственности». Хмыкнул, но подписал второй экземпляр.

— Вы поступаете как обычные торговцы. Не верите слову лорда и сэра!

— Ваше слово умрет вместе с вами, а бумага останется в сейфе.

Посол с презрением посмотрел на хамскую чернь и без поклона покинул кабинет.

Министр иностранных дел поморщился, но промолчал. Давно канули в Лету те времена, когда датчане хозяйничали на территории Англии. Потомок злобных викингов хорошо осознавал свое место в новых условиях.

— Господин министр, по поводу пушек я сказал вполне серьезно.

— У нас не так уж много денег. Последние годы вы стали продавать в Англию намного больше рыбы.

— Нашим рыбакам везет с хорошими уловами.

— Вот, вот. Рыбы вы продаете больше и дешевле, поэтому англичане сначала покупают у вас, потом докупают у нас.

Справедливое замечание. В Норвегии работают русские паровые траулеры, которые делают просто фантастические уловы. Исландскую сельдь холодного копчения подают на королевский стол. Если в этом году рыбаки получат еще два десятка паровых траулеров, то сушеная, соленая, копченая и вяленая рыба из Норвегии полностью закроет английский рынок. Датчанам придется есть самим свою рыбу.

— Передайте своему правительству, что Дания всегда готова предоставить им убежище.

— Спасибо господин министр, но мы победим в этой войне.

— Вы действительно на это надеетесь?

— Война — дело серьезное. Здесь нужен расчет, а не надежда.

Министр с сожалением посмотрел вслед выходившим норвежцам. Наивные люди, не хотят понять очевидной истины. Против Англии им не устоять.

На рассвете английская эскадра покинула рейд Копенгагена. Через два часа корабли были в Балтийском море. Здесь их уже ждали. На выходе из пролива патрулировал неизвестный корабль под норвежским флагом. Русские бинокли Тамбовского оптико-механического завода считались лучшими в мире. Стоили они дорого, но свою цену оправдывали. Адмирал взял бинокль и удивленно присвистнул:

— Господа офицеры, посмотрите на это чудо норвежской мысли!

— Действительно, странный корабль! Четыре трубы, а гребных колес нет.

— Придумали какую-то ерунду по типу весел с рычагами.

— Господа, посмотрите на их пушки!

— Странно, пушки длинные, но очень тонкие.

— Расположение пушек совсем непонятное.

— Они расставили пушки вдоль бортов в казематах.

— Башни тоже есть, носовая и кормовая.

— Только в башнях по два орудия, такие же тонкие и длинные.

— Сейчас разберемся! Броненосцы выйдут, тогда и поймем устройство этого судна.

Выходу эскадры из пролива норвежский корабль не препятствовал. Подобная нерешительность могла говорить только об отсутствии опыта у командира. Его атака кардинально ничего не изменила бы, но хорошо попортила бы англичанам кровь.

Наконец из пролива вышли четыре английских броненосца и резво бросились на перехват. Норвежский корабль начал уходить, однако броненосцы медленно догоняли. Ничего, вечером или завтра утром они догонят и утопят врага. У беглеца нет никаких шансов, тем более что на броненосцах установлены поисковые прожекторы. Ночью норвежцу не помогут никакие хитрые маневры, адмирал дал команду построиться в походный ордер. Линкоры начали строиться в две колонны, между ними три колонны транспортов. Впереди и сзади сосредоточились крейсеры. Встречные торговые кораблики, парусники, пароходы и буксиры пугливо шарахались от английской эскадры.

Еще во время пиратских рейдов на Средиземном море адмирал Хаки Котлу и граф Алексеев много раз говорили на тему морских сражений. Обсуждали вопросы боевого маневрирования и тактики ведения боя. Долгое время тактика, как и сама цель сражения, оставалась неизменной. Главной задачей было уничтожение или пленение вражеского корабля. В подобном подходе существовала простая логика. Во время Бородинского сражения у русских и французов было по шестьсот пушек. Вместе с тем тысяча двести пушек — это десять-одиннадцать линейных кораблей. Отсюда и задача — утопить или захватить врага.

Если отталкиваться от фактов, то самым результативным был адмирал Ушаков. Его абсолютный рекорд — пятнадцать турецких линкоров за одно сражение. Адмирал Нахимов повторил рекорд у Синопа, пустив на дно еще пятнадцать линкоров. Оба адмирала имеют весьма солидный счет побед и утопленных линейных кораблей. На втором месте адмирал Спиридонов, он утопил четырнадцать линкоров за одно сражение. Если обратиться к выигранным сражениям, то здесь недосягаем голландский адмирал Рейтер. Кстати, Михаилу Рейтеру принадлежит победа в самом крупном в истории человечества морском бое. Эскадра Нидерландов в семьдесят пять линкоров перехватила англо-французскую эскадру в сто сорок три корабля, где было девяносто два линкора. В том бою адмирал Рейтер утопил девять вражеских линкоров.

На втором месте турецкий адмирал Хызыр Барбаросса. Он первый получил кличку «Крокодил морей». Прозвище дали за то, что он перекрыл европейцам доступ в Средиземном море. Благодаря успехам адмирала Барбаросса, Испания и Франция вывели свои флоты из Средиземного моря. Генуя и Венеция вообще лишились кораблей. С 1538 года в Средиземное море не рисковала сунуться ни одна европейская эскадра. Это «табу» нарушил адмирал Спиридонов. Что касается адмирала Нельсона, то на его счету три линкора и два морских боя. Даже шведские и датские адмиралы были более удачливы. Впрочем, для статистики адмиралу Нельсону надо добавить одиннадцать судов транспортного каравана. Французские корабли снабжения были сожжены адмиралом во время выгрузки в реке Нил. Из английских адмиралов выделяется барон Джордж Родней, который со своими тридцатью шестью линкорами утопил восемь из тридцати трех французских кораблей, но упустил победу в связи с большими повреждениями своей эскадры.

Переоценка принципов ведения морского боя произошла после сражения в Цусимском проливе. Японцы отбуксировали трофейные корабли на свои верфи. Они даже подняли несколько утопленных, в том числе и крейсер «Варяг». Ремонт каждого корабля занял от пяти до десяти лет. Когда началась Первая мировая война японцы об этом горько пожалели. Они затратили на ремонт кораблей время и деньги. Повторно ввели в строй корабли, которые были построены в 1880–1890 годах. В тоже время остальные страны, в том числе и Россия, на основе анализа Цусимского сражения разработали новую концепцию военного корабля. Броненосцы себя изжили. Все сделали вывод — снаряд победил броню. Последний урок получили англичане, когда немецкие снаряды топили их корабли под Гельголандом.

Вторая мировая внесла изменения в концепцию боя. На первое место вышло выполнение боевой задачи. Стало выгодным не топить вражеский корабль, а нанести ему повреждение, заставить выйти из боя и увести за собой корабли сопровождения. Такой подход облегчал выполнение основной задачи. Этой концепции придерживались Германия, СССР и Япония. Америка и Англия с маниакальным упорством старались всех убить, все разрушить, всех утопить. Война в Тихом океане имеет много интересных страниц. В частности, в середине тридцатых годов японцы купили в Америке лицензию на изготовление шифровальной машинки. Простенькая механическая система по принципу нашей дореволюционной машинки Бодо.

Поверив рекламе, японцы даже не задумались о том, что секретные сообщения легко и просто прочитать тем, кто разработал эту шифровальную машинку. Американцы сразу это и сделали. Они с первых дней начали читать весь радиообмен имперской Японии. Правда, случались и сюрпризы. Американцы пропустили удар по Перл-Харбор. Следуя на перехват японской эскадры у Соломоновых островов, они вчистую проиграли сражение. Не ожидавшие встречи японские корабли, тем не менее, первыми открыли огонь. В конечном счете японцы перещелкали врагов, как цыплят. Есть еще один малоизвестный факт. Первый японский авианосец был утоплен советскими пилотами в 1934 году. В армии Гоминдана служили советские «добровольцы», которые летали на И-15 и ТБ-3.

Но это другая история. Командир крейсера «Летучая рыбка» никогда не разговаривал с графом Алексеевым. Зато он внимательно слушал наставления адмирала Хаки Котлу. В настоящий момент он уводил четыре броненосца от основных сил английской эскадры. Сильные и слабые стороны этих кораблей хорошо знали все моряки. Алексеевские верфи строили для Англии корабли без пушек и брони. Дооборудование проходило на верфях Лондона и Бристоля. Пропахшие рыбой норвежские рыбаки наблюдали, как на борта навешивают броневые листы. Они даже поднимались в боевую рубку и определяли секторы обзора. Не обходили вниманием и обычные парусные линкоры. Упросив «господина матроса», рыбаки с интересом изучали линкоры изнутри.

К десяти часам утра на траверзе острова Эланд броненосцы почти настигли норвежский корабль. Экипажи начали готовиться к бою, хотя какой там бой? Четыре броненосца против одного корабля со странным вооружением. Неожиданно беглец развернулся на обратный курс, блеснула вспышка одиночного выстрела. Удар пришелся в броневой лист ватерлинии, позади гребного колеса. Толстый лист кованой стали жалобно звякнул и сорвался со шпилек крепления. Лейтенант Рипельтон перегнулся через планширь и выругался, доски обшивки сломаны. Новый удар получили раньше доклада из машинного отделения. Болванка пробила борт, пробила топку парового котла, пробила днище корабля и ушла на дно Балтийского моря.

Экипаж показал хорошую выучку. Вахтенный офицер рванул на себя рычаг аварийного сброса пара. Взрыв паровых котлов предотвращен, но броненосец лишился хода и осел почти до уровня палубы. Три броненосца почти синхронно повернули на врага. Еще десять минут, и залп из носовых башен покончит с этим нахалом. Если бы! Все произошло с точностью на6орот. Залп крейсера пришелся вскользь правого борта второго броненосца. Однако удар болванок деформировал несущую раму защитного кожуха гребного колеса Часть броневых листов смяло и сорвало с крепежной рамы. Гребное колесо заклинило. Броненосец начал крутиться на месте, напоминая танк с перебитой гусеницей.

Не успели англичане оценить несчастье, произошедшее со вторым кораблем эскадры, как раздался новый залп. На этот раз прицел был точен. Английские конструкторы не посчитали нужным защитить броневыми листами носовую и кормовую части судна. Обычно попадание в нос или корму не могут повлечь фатальных последствий. В данном конкретном случае броненосцы шли прямо на врага, а удар был нанесен вдоль корпуса. Болванки разрушили нос и, сметая все на своем пути, прошли дальше. В клубящемся облаке аварийного сброса пара корабль быстро погружался в воду.

Командир последнего броненосца правильно оценил сложившуюся ситуацию. Он начал разворачиваться чтобы вернуться под прикрытие основных сил эскадры. Если враг за пятнадцать минут разделался с тремя броненосцами, то битва один на один изначально проиграна. Залп крейсера пришелся прямо в подставленный борт. Броневые листы с жалобным звоном посыпались в воду. Один лист вбило вовнутрь, где он упал прямо на стол кают-компании. Доски наружной обшивки получили повреждения. Корабль начал тонуть. Командир «Летучей рыбки» взял бинокль. Впрочем, дым спешащих буксиров был хорошо виден и без бинокля.

— Командир, все шлюпки спущены!

— Хорошо, надо торопиться с подъемом моряков. Здесь не Средиземное море, в холодной воде люди долго не продержаться.

Спасатели начали снимать экипажи с разбитых кораблей. Они сноровисто заделывали пробоины парусиной и устанавливали паровые насосы. К вечеру завели буксировочные тросы, и буксиры, дымя трубами, потянули трофеи в Копенгаген.

Бывшие командиры броненосцев согревались чаем в кают-компании «Летучей рыбки». Их экипажи посадили на баржи и повезли в Стокгольм. На столе стояла литровая бутылка тафэля, однако офицеры предпочли не портить чай и по очереди прикладывались к горлышку. Крепкая тминная водка хорошо снимала нервный стресс.

— Вы видели толщину их брони? — спросил лейтенант Шокли.

— Три дюйма. Для этого корабля наши ядра — что козьи катышки.

— Посол — сволочь! «Десять крейсеров диких рыбаков»!

— Нам одного хватило. Разделался с броненосцами, как дог с котятами.

— Я успел рассмотреть пушки в казематах.

— Есть выводы?

— Мало что понял, но калибр шесть дюймов.

— Не смеши, ствол не превышает десяти дюймов.

— Об этом и разговор, ствол толщиной в дюйм.

— Не может быть! Такой ствол с первого выстрела разорвет.

— Не знаю, как ствол, но их пушки разделали мои «Тальбот», как мясник тушку молочного поросенка.

- Они так дали главным калибром по моему «Кресси», что броневой лист влетел вовнутрь вместе с ядром.

— Стреляли с трех миль, не было возможности вести ответный огонь.

— У нас изначально не было никаких шансов.

Бутылка показала донышко. Вестовой безмолвно поставил другую, затем принес тарелки с вяленым палтусом и зубаткой. Немного погремел посудой в буфетной и вернулся с миской, где горкой лежала икра селедки в топленом масле. Лейтенант Мур с благодарностью посмотрел на вестового и потянулся за бутылкой.

Летом солнце встает над Балтикой очень рано. Не успели вахтенные офицеры удивиться появлению десятого вражеского корабля, как над норвежской эскадрой взвились красные флаги. Сей сигнал означал: «Сдавайтесь, или откроем огонь». Адмирал Бейли проснулся от звука открывающейся двери. В спальню адмирала вошел вахтенный офицер.

— Что у вас случилось?

— Господин адмирал, они подняли красные флаги!

— Пошли их в задницу!

Через минуту флагман поднял флаг, напоминающий Шахматную доску. Только квадратики были раскрашены в белые и синие цвета. Еще через минуту адмирал почувствовал несколько попаданий в свой флагман. Едва накинув китель и подхватив штаны с сапогами, он побежал наверх.

Пленные офицеры проснулись от резкого толчка и последовавшего за ним звонкого удара. Создавалось впечатление, как будто кто-то ударил по кораблю огромным хлыстом. Залп главным калибром! Мелькнувшую мысль подтвердил грозовой раскат вырвавшихся на свободу пороховых газов. Лейтенанты начали спешно одеваться. Они выбежали на палубу вместе с четвертым залпом.

— Ничего себе! Темп стрельбы не ниже трех выстрелов в минуту!

— Посмотри на нашу эскадру.

— Норвежцы держат дистанцию в четыре мили.

— Я о пробоинах в корпусах наших линкоров. В этот момент по ушам ударил новый залп.

— Попадание пятьдесят процентов! Нашим ребятам конец.

— Ты посмотри на пушечную обслугу.

— Шесть человек на каземат, нормально.

— Посмотри на их лица!

— Лица как лица. А! Ты хочешь сказать, что половина из них эскимосы.

— Это эскимосы? Я не мог понять, откуда на норвежском корабле азиатские лица.

— Господа! Вы не туда смотрите, — лейтенант Мур указал рукой на крыло мостика.

— Они друг другу мигают прожекторами. Это телеграфная азбука!

— Просто и надежно. Пока сигнальный флаг поднимешь, пока его рассмотрят среди парусов.

Новый залп, и крейсер начал разворачиваться.

— Они выходят из боя!

— Маловероятно. Судя по маневру, сейчас дадут жару крейсерскому арьергарду.

Офицеры поспешили перейти на правый борт «Летучей рыбки». Расчет казематного орудия, что оказался рядом с ними, готовился к выстрелу.

Адмирал Бейли выбежал на мостик одновременно с новыми попаданиями в корпус своего флагмана.

— Боевая тревога!

Вахтенный офицер продублировал команду. Горн пропел замысловатый сигнал, вахтенный на баке тотчас суматошно заколотил в рынду. Тишину шелеста волн и посвистывания ветра в фалах разорвало эхо повторения сигнала тревоги на других кораблях эскадры. В море звуки разносятся очень далеко.

^- Господин адмирал! Нам конец! — перед адмиралом в непристойном виде стоял командир первой артиллерийской палубы.

— Не будем спешить с выводами, норматив готовности по боевой тревоге — семь минут. У нас есть время одеться.

Адмирал начал надевать штаны. Офицер отрешенно посмотрел на свою одежду, которую сжимал в руках, и последовал примеру адмирала. Командир эскадры заканчивал приводить себя в порядок, когда раздался возглас сигнальщика:

- Они уходят! Вражеские корабли поворачивают назад!

— Эскадре сохранять курс и скорость! Сигнальщик побежал к мачте, вскоре ветер развернул белый флаг с синим квадратом. Что вы хотели сказать, Нильс?

— Господин адмирал, две сквозные пробоины ниже ватерлинии. Орудие номер восемнадцать сбито за борт.

— Вы хотите сказать, что пушку сбило с клиньев и выбросило через портик?

- Нет, господин адмирал. Цепи разорвало, пушку вынесло вместе с бортом.

- Надо посмотреть, должно быть, занятная картина.

- Господин адмирал, мы тонем! — доложил подбежавший старший офицер.

- Как тонем?! Нильс, вы докладывали о двухсквозных пробоинах ниже ватерлинии…

- Ядра попали в правый борт и вышли через левый.

— Это самые первые попадания. Сейчас борт выглядит как трухлявый сарай шотландского пастуха.

— Господин адмирал, — доложил вахтенный офицер. Линкоры «Монтроз» и «Арброт» ложатся на борт.

— Извините, поправка, пять линкоров ложатся борт, остальные тонут не теряя остойчивости.

— Мы тоже тонем?

Теперь понятна причина, по которой вражеские корабли прекратили обстрел линии линкоров. Для врагов результат был уже очевиден.

Лейтенанты наблюдали за подготовкой расчета к стрельбе. Если само устройство пушки и механизм подачи зарядов из недр корабля оставался неясным, то основной принцип работы орудийной прислуги они поняли. Это привело офицеров в шок. Расчет выполнял команды из неведомого центра. Для этого служили непонятные стрелочки и сигнальные лампочки. Неожиданно рявкнул электрический звонок. Командир орудия дернул за рычаг. Выстрел слился с залпом всего борта.

— До крейсеров не меньше пяти миль!

— Они стреляют навесом.

Вокруг крейсеров арьергарда появились всплески падающих снарядов. Были и попадания, немного, но были. Снова резкий звук звонка, залп и всплески от падающих мимо снарядов.

После третьего залпа электрический звонок дал серию коротких сигналов.

— Похоже на «дробь». Они дали отбой после трех залпов.

— На крейсерах не видно повреждений!

— Не спеши, у нас нет биноклей, мы не можем правильно оценить результат.

— У меня отличное зрение. Я не видел попаданий в борт.

- Не думаю, что их командир примет опрометчивое решение.

Все корабли прекратили огонь и обходили арьергард по широкой дуге. Они решили разделаться со второй линией наших линкоров.

- Возможно, но прекращение огня мне непонятно. Посмотрите! Крейсер «Болтон» горит!

— И «Вустер» горит, над «Лутоном» дым.

— Вот и ответ. Они стреляли навесом зажигательными снарядами.

В подтверждение сказанных слов на кораблях сквозь клубы дыма начало появляться пламя. Вскоре все крейсеры пылали яркими кострами. Лейтенанты пошли к кормовой башне. Конструкция башни несколько отличалась от башен их броненосца. Броневые листы только частично защищали орудия и прислугу. Задняя часть была полностью открыта.

Командир второй линии контр-адмирал Тесбо не собирался бездействовать. Он решил сам атаковать наглых трескоедов. Линия линкоров начала забирать влево. Контр-адмирал решил перестроить свои корабли и взять врага в клещи. Тем самым он лишит их преимуществ дальнобойного оружия. Однако перестроение запаздывало. Правильнее сказать, что враги приближались слишком быстро.

— Ускорить выполнение маневра!

На сигнальных фалах быстро подняли два сине-белых флага с красной полосой. Что значит ускорить маневр? Скорость парусника зависит от силы ветра, а ветру не прикажешь. Попытка быстрее выполнить маневр привела к свалке. В то же время вражеские корабли изменили свой курс и пошли между толпой линкоров и транспортными судами. Начатый контр-адмиралом Тесбо маневр потерял всякий смысл. Норвежские крейсеры шли в сотне метров от транспортов, одновременно стреляя по линейным кораблям. Неизвестно у кого из капитанов транспортных кораблей сдали нервы. Стоило одному транспорту спустить флаг и паруса, как это действие пронеслось лавиной по остаткам эскадры. Даже на крейсера авангарда, которые практически не видели происходящего боя, незамедлительно спустили паруса и флаги.

Не послушался один линкор. Лейтенант-командор Харрогит подвернул свой корабль и дал залп левым бортом. Ядра, поднимая тучи брызг, запрыгали по воде. Но было слишком далеко. Зато ответные выстрелы дали ужасающий результат. Вражеские пушки прошили корабль насквозь. Вылетающие с противоположного борта болванки выносили с собой квадратные метры обшивки. Линкор лишился своего борта. Палубы, оказавшись без какой-либо опоры, просели и перекосились. Внешний вид корабля мог вызвать только слезы жалости. Норвежские корабли выждали пять минут, затем повторили залп. В воздух полетели щепки, пыль и брызги. Когда все осело, на поверхности воды среди груды мусора плавало несколько человек.

Со стороны острова Готланд на всех парах неслись буксиры. Много, около сотни колесных буксиров спешили помочь поврежденным кораблям. Некоторые буксиры тянули за собой баржи, куда при необходимости можно было перегрузить имущество или снабжение. Виднелись баржи со специальным навесом, это для людей. Морякам с утопленных кораблей необходимы особые условия. Они должны отдохнуть и отогреться. Норвежские крейсеры спустили свои шлюпки. Здесь не только оказание первой помощи, но и рутинные процедуры. С кораблей следует собрать судовые журналы и перевезти к себе всех старших офицеров.

После завтрака английский посол репетировал перед зеркалом гневную речь. Датчане и их бывшие вассалы из Норвегии посмели нанести оскорбление английской короне. Вчера на рейде Копенгагена русские буксиры поставили на якорь три раздолбанных английских броненосца. Бывших английских броненосца. Трескоеды захватили корабли и подняли на них свои флаги. Мало того, представители норвежского правительства предложили датчанам купить эти три корабля.

— Господин министр, я уполномочен предложить Дании купить трофейные корабли.

— Вы не имеете права! — возмутился английский посол. — Это наши корабли!

— Были ваши, теперь наши, — нагло ответил норвежец.

Сегодня разговор будет в другом тоне. Вечером он телеграфом сообщил о наглом захвате английских броненосцев. Ответ пришел почти сразу: «Вам предписывается потребовать от правительства Дании немедленного возвращения наших кораблей. В случае отказа Королевский флот предпримет силовую акцию».

Когда посол вошел в кабинет министра иностранных дел Дании, там уже находились представители правительства Норвегии, секретари, представители прессы и фотографы. Не теряя времени, английский посол начал отрепетированную гневную речь. Присутствие прессы только усилило тональность и патетику. Закончив речь, посол оглядел присутствующих грозным взглядом. Именно так он должен выглядеть на исторических фотографиях.

— Я не понял, — заговорил представитель Норвегии. Ваша речь относится к Норвегии или к Дании?

- Это относится к обеим странам!

— Детский лепет, сначала вы объявили Норвегии войну. Когда же получили по ушам, начали требовать свои корабли обратно.

— Это наши корабли, и вы обязаны немедленно их вернуть!

— А если не вернем, то что?

— Тогда мы заберем их силой!

— Какой силой? У вас остались корабли? Министр иностранных дел Дании протянул послу утреннюю газету. Небрежно взяв газету, посол ожидал увидеть репортажи о захваченных броненосцах. Однако в газете сообщалось о разгроме английской эскадры возле острова Готланд.

От неожиданности посол сел. Он даже не обратил внимания на торопливые вспышки фотокамер. Норвегия захватила двенадцать английских линкоров, восемь крейсеров и тридцать семь транспортных кораблей. Взяли более тридцати тысяч пленных, утоплено десять линкоров и восемь крейсеров. В газете сообщалось, что все пленные будут работать на шахтах и рудниках. Захваченные корабли выставляются на продажу.

— Вы не имеете права! — взвизгнул английский посол.

— Не имеем права на что?

— Если вы продадите наши корабли Дании, то мы начнем войну с Данией.

— Уговорили, мы продадим трофеи Франции и Нидерландам. С этими странами вы уже давно воюете.

— Почему же, — вмешался в разговор министр, — наше адмиралтейство осмотрело броненосцы. Мы купим.

— Не посмеете! В нашем флоте сотня линейных кораблей! Мы вас накажем!

— Была сотня. Тридцать кораблей вы уже потеряли. Тридцать кораблей в Америке, десять в Индии, остатки разгромленной в Средиземном море эскадры охраняют Метрополию.

- Мы потеряли только двадцать кораблей! Господин посол не знает о судьбе своей эскадры в Кристиансанне?

Все притихли. О судьбе второй эскадры действительно никто ничего не знал.

Адмирал Митчелл заходил во фьорды Кристиансанна без малейшего беспокойства. Ну что, скажите на милость, может угрожать его кораблям? По информации английских купцов, здесь нет крепости или береговых батарей. Были разговоры о том, что на скалистых островах начали расчищать площадки для установки пушек. Но это не помеха, один залп его линкора, и все пушки улетят с острова. Сюрприз ожидал, когда с кораблей уже видели городские причалы. Выстрел пушки развалил пополам крейсер авангарда. Второй крейсер и линкор пошли на батарею, желая своими пушками смести все живое и неживое. Они успели выстрелить, да никакого проку. Еще два выстрела и два огромных ядра разрубили корабли надвое.

Адмирал достаточно быстро понял, что его эскадра находится в самой обычной мышеловке. Выход из пролива в гавань защищали четыре огромные пушки, которые стреляли четырехсоткилограммовыми ядрами^[62]. Аналогичные четыре пушки стояли со стороны моря. Эскадра была заперта: ни вперед, ни назад. Хуже того, корабли оказались под прицелом пушек, которые норвежцы установили на вершинах холмов. Они действительно расчистили на островах гранитные вершины и поставили там артиллерийские батареи. Позиции защитили ряжами, куда засыпали камни. Но это не имело принципиального значения. Корабельные пушки не могут стрелять вверх.

— Предлагаю высадить десант и захватить ближайшие острова, — заявил генерал Уотфорд.

— Высаживать десант на крутые скалы весьма затруднительно.

— Мы возьмем остров силами батальона.

— Пехота ваша, вам и решать.

Попытка захватить остров была пресечена в корне. Стоило транспорту приступить к подготовке десантных шлюпок, как по кораблю ударили пушки с трех островов.

— Попал в дерьмо, сиди и не чирикай, — прокомментировал вражеский залп вахтенный офицер.

Оставался только один выход, и адмирал приказал готовить шлюпку с белым флагом.

Более недели европейская пресса ехидничала по поводу разгрома английского флота. Остряки предлагали объявить войну второй раз и попугать норвежцев, не приближаясь к их берегам. Другой активно обсуждаемой темой была распродажа трофейных кораблей. Датчане, как и обещали, купили три броненосца. Полученные в бою повреждения не смутили покупателей. Они сумели договориться с русскими, в результате чего буксиры потащили поврежденные корабли на верфи города Сясь. Кроме этого, датское адмиралтейство купило три крейсера и один линкор. С учетом трофейных шведских кораблей, которые получили на бывшей шведской военной базе в Кралскруна, Дания стала обладательницей серьезного военно-морского флота. Остальные корабли, как и ожидалось, купили французы.

Сенсационную новость, как обычно, первыми напечатали газеты графа Алексеева. Норвежский флот высадил десант в Лондоне! Согласно газетным сообщениям, норвежцы полностью захватили столицу. Вестминстерское аббатство частично разрушено, Тауэр бридж превращен в руины. Норвежцы подняли судоходный пролет моста. Затем заложили порох и взорвали опорные башни. В городе идут грабежи и погромы. Впрочем, они не препятствовали отъезду короля и его приближенных. Сам факт захвата Лондона ничего сенсационно не содержит. После того как голландцы оккупировали Англию, прошло не так уж много времени.

Многие полагают, что «Билль о правах» является достижением английской демократии. На самом деле это часть мирного договора между Соединенными Провинциями (тогда именно так называли Нидерланды) и Англией. Проще говоря, англичане до сих пор живут по законам, которые для них установили голландцы. 19 октября 1687 года нидерландский флот из шестисот кораблей высадил в Англии десант. Голландцы быстро оккупировали страну, после чего премьер-министр Соединенных Провинций Вильям Ван Оран объявил себя королем Англии. В историю он вошел под именем Вильгельм III Оранский. Через два года подписали мирный договор, частью которого и является «Билль о правах».

Но это другая история. Сейчас в газетах, пивнушках и салонах спорили только на одну тему, сколько дней продержатся норвежцы. Неожиданно налететь и захватить можно любой город. Тем более что в Темзе нет береговых батарей и крепостных укреплений. Вопрос в удержании захваченного города. Это не гранитные скалы Норвегии с многочисленными ущельями и малочисленными плато и долинами. Маленькой норвежской армии не удержаться против вымуштрованных солдат Англии. К тому же пусть и поредевший, но вполне боеспособный флот способен заблокировать врага в Темзе. Нет, норвежцам в Лондоне надолго не задержаться.

Реальная картина в захваченном городе была и проще, и страшнее. Его грабили со скрупулезной тщательностью. Грабили воины армии адмирала Хаки Котлу, к грабежам присоединились местные жители. Повсюду виднелись плакаты с призывами «Грабь награбленное», «Смерть кровопийцам» и «Солдат, защити своих родных от голодной смерти». Плакаты сопровождались различными картинками. Чаще всего повторялись два рисунка. На одном — жирный толстяк с огромным окороком в руке. За его спиной мешки с золотом, а перед ним на коленях изнеможенная женщина с худенькими детьми. На другом — солдат с ружьем, а стоящий рядом офицер барственно приказывает стрелять в толпу голодных женщин и детей.

Адмирал Хаки Котлу не очень верил в действенность этих плакатов. Как любой военный, он опирался на реальные возможности своей армии и боевых кораблей. Отправляя эскадры в Бостон и Гуль, он давал вполне конкретные инструкции:

— Ваша задача прорваться в город и как можно быстрее высадить десант.

— На этом этапе проблем не предвидится. Командиры кораблей хорошо знают навигационную обстановку.

— Вы правильно заметили, на рыбацких баркасах мы хорошо изучили навигационные условия всего побережья.

— Если английские солдаты войдут в город, нам придется отступить. Корабельная артиллерия не сможет оказать эффективную поддержку.

— Ни в коем случае не ввязываться в бой. Нас слишком мало. Сразу уходите и высаживайте десант в другом городе

- Мы поняли, наша задача растянуть войска по всему побережью.

— Не забывайте про татарскую кавалерию. Они уйдут в глубокий рейд, надо держать с ними связь и вовремя забрать в оговоренных местах.

- Сотники получили необходимые инструкции. Они знают сигналы для патрульных кораблей.

Корабли ушли, адмиралу Хаки Котлу осталось только ждать. Впрочем, он получал текущую информацию из Лондона. Филиал Тульского банка оружейников регулярно присылал по телеграфу суточные отчеты.

Фактическая обстановка напоминала всенародный праздник с перепившимися участниками. Призывы к неповиновению властям распространились быстрее пожара. Норвежских десантников встречали как освободителей. Страну охватил хаос грабежей и расправы над лордами и купцами. Армия в мгновение ока рассыпалась на мелкие вооруженные отряды. Бывшие солдаты совместно с населением штурмовали замки и поместья. Лозунг «Грабь награбленное» получил поддержку в сердцах рядовых англичан. Отряды десантников и татарской конницы, совместно с бывшими солдатами и местными жителями, громили дворцы и штурмовали замки. Обозы с трофеями тянулись в порты непрерывной лентой.

Многие англичане целыми семьями садились на транспортные корабли. Это были те, кто понимал, что всему приходит свой конец. Большинство опьянели от вседозволенности. Не задумываясь о будущем, они стремились воспользоваться моментом, отомстить своим бывшим работодателям. Хорошо или плохо, правда или нет, главное — собственное всесилие данного момента.

Адмирал Хаки Котлу сумел правильно оценить ситуацию и приказал своим кораблям обратными рейсами возить продукты и водку. Пошедшие в разнос люди должны задумываться о хлебе насущном.

Капитан парохода «Фрейя» наблюдал за погрузкой станков и паровых машин с заводов Бирмингема. Вместе с оборудованием грузили ящики книг и переложенные соломой приборы. Подошел старпом:

— У нас снова вся палуба будет загажена овцами?

— Не хочешь грузить овец, подгони стадо коров или лошадей.

— Сена не хватит.

— Можно день не кормить, вода есть, завтра отъедятся на наших лугах.

— Сколько этих лугов осталось?

— Не волнуйся, хватит. Скотину почти непрерывно вывозят на Волгу.

— Это правда, что после войны наш пароход перегонят на Каспий?

— Какая разница! Мы имеем право выбора. Найди себе удобное место, а где останется судно, не имеет значения.

— Ходят слухи о богатых землях Маньчжурии.

— Слышал, сейчас в Маньчжурии спешно строят железную дорогу. Закрывай трюм и ставь мостки для скота.

Транспорты вывозили трофеи и людей. Запасы банковских хранилищ и подвалов замков вывозили на военных кораблях.

4 Свадьба

Европа пребывала в шоке. Потребовалось почти два месяца, прежде чем в европейских странах осознали суть происходящего в Англии. Король и правительство бежали в Данию, откуда тщетно умоляли о помощи в восстановлении справедливости. На эти призывы откликнулись Нидерланды и Франция. Они, как воюющие с Англией страны, высадили свои десанты и начали медленно продвигаться вглубь страны. Население встретило эти войска как оккупантов, и разрозненные части солдат и дворян оказали упорное сопротивление. Порой возникали гротескные ситуации. Сначала отряды дворян, солдат и местных жителей плечом к плечу бились с оккупантами. После завершения общего сражения они начинали воевать друг с другом.

Малый совет собрался на традиционное еженедельное совещание. Из привычного состава отсутствовал только Павел, который на своей яхте отправился на встречу с графом Алексеевым. Меньше чем через месяц «Золотая принцесса» должна прибыть в Коломбо. Дальше наследник будет действовать по обстоятельствам. Никто не знал планов графа Алексеева, как и дня его свадьбы, знали только одно — свадьба состоится в столице княжества Голконда.

— Невесту наследнику подыскала? — спросил Потемкин, глядя на пустующее кресло Павла.

— Трудно найти подходящую партию.

— Не слишком ли ты привередлива?

— У меня три условия. Невеста должна быть красивой, здоровой и небогатой.

— Почему небогатой? — встрепенулся Шувалов.

— Чтобы родственникам не хватало денег доехать до Петербурга.

Все засмеялись шутке.

Смех смехом, но следует обсудить важный политический вопрос. Первым решили пригласить посла Франции, который должен обладать достаточной информацией по английской проблеме.

— Господин Дюран, что сообщают ваши генералы из Англии?

— Собственно, по какой причине это вас интересует?

— Не будем скрывать, в Восточной приемной ждет аудиенции посол Англии.

— Правительство возражает против вмешательства России. Война с Англией является нашим внутренними делом.

— Меня не интересует ваше правительство, как и ваши возражения! — вспылила Екатерина.

Последнее время императрица относилась к Франции резко отрицательно. Хорошо, что не было Павла, тот вообще наговорил бы грубостей. Посол демонстративно повернулся к Потемкину:

— Мы вынуждены остановить свое наступление.

— Какие обстоятельства заставили принять такое решение? — спросил Румянцев.

— Маршал Гаспар де Кон не видит смысла в дальнейшем продвижении. Он приказал армии остановиться в графстве Глостешир.

Неужели столь упорное сопротивление? Кто его оказывает? Вам противостоят норвежские солдаты?

— Сегодня в Англии нет ни армии, ни порядка. Норвежских войск мы не видели.

- Вы нас совсем запутали. Английской армии нет, норвежских солдат нет, и продвижения ваших войск тоже нет.

На оккупированной нами территории — сплошные беспорядки и саботаж населения. Наши полки заняты полицейскими функциями.

- По информации посла Нидерландов, их войска остановились в графстве Кембриджшир. Это соответствует действительности?

— Я не знаю. Наш маршал не контактирует с генералом Полем Ван Дирком. Русские войска высадятся в Англии?

— Нет, это не наша война и не наша проблема.

Французский посол облегченно вдохнул и с поклоном покинул кабинет Екатерины. Франция явно не желает русского вмешательства и надеется самостоятельно добраться до дирижерского пульта.

Разговор с послом Дании проходил в спокойной и дружеской обстановке. Отношения между Данией и Россией всегда были добрососедским. Основной причиной дружеского союза являлась Швеция. Дании нужен сильный и надежный союзник, которого нашли в лице России. Как Польша была многовековым и надежным союзником Швеции, так и Дания была многовековым союзником России. В данном конкретном случае следовало удержать Данию от возможных попыток помочь королю Георгу. Безудержное пламя всенародного восстания в Англии напугало правителей Европы. Французские и нидерландские армии остановились, дабы разлагающее влияние повстанцев не перекинулось на их солдат.

Страх правителей России вполне объясним. Но те давно подавили восстание казаков под предводительством Пугачева. К счастью, восстание не получило большого размаха. Здесь помог граф Алексеев, который на свои средства выпустил плакат. На нем было два рисунка: слева — парадный портрет Петра III в парике, справа — портрет Пугачева. Внизу приписка: «Умерший император был лютеранского вероисповедания. За поимку разбойника, прикрывающегося именем покойного премия 50 рублей». Незатейливый плакат сыграл очень важную роль. Казаки были готовы к бунту, но пойти за иноверцем никто не соглашался. Умер император или нет, никого особенно не интересовало. Только вот факт принадлежности к другой вере изначально отталкивал возможных соратников. Никто не хотел идти против своей веры.

Беседа началась с обсуждения новых возможностей, которые получила Дания после присоединения своих исконных земель. Датчане нашли руду на холмах Векше. Сейчас посол описывал радужные перспективы создания собственной металлургии. Дав барону Ауссебургу высказаться, перешли к главной теме:

— Господин барон, каковы планы вашего короля по поддержке Георга?

— Кристиан VII всецело на стороне законных прав короля Англии.

— Дания окажет военную помощь в борьбе с норвежцами?

— Военное вмешательство признано нецелесообразным. У нас общая граница. Мы ведем переговоры с норвежским правительством.

— Они выставили какие-либо требования?

— Только одно требование, но заведомо неприемлемо требуют безоговорочной капитуляции английской армии.

- Это несерьезно!

— Английское правительство согласно выплатить контрибуцию. Норвегии нанесен совершенно незначительный ущерб.

— Король и правительство имеет связь со своими сторонниками, которые остались на острове?

— Мы договорились с банком графа Алексеева. Держим связь через телеграфистов его банка.

— Сообщения обнадеживающие?

— Увы. В стране хаос, норвежские войска пользуются поддержкой населения.

Ну что же, основная позиция короля Дании ясна. Россия совершенно не заинтересована в разрастании конфликта. В то же время нельзя вмешиваться в происходящие события. Граф Алексеев не вовремя отправился в Китай.

Английский посол подготовил патетическую речь, смысл которой заключался в призыве: «Объявите войну Норвегии».

— Господин посол, как продвигаются ваши переговоры с представителями норвежского правительства?

— Переговоры ведутся в Копенгагене, я знаю не больше вашего.

— Вы пробовали переговорить с норвежской делегацией, которая находится в Петербурге?

- Какой смысл? Достаточно переговоров в Дании.

- Граф Панин беседовал с норвежцами. Они согласны вывести свои войска в обмен на ваши земли в Канаде.

- Подобные условия неприемлемы! Мы требуем вывода войск со своей территории!

- Требовать можно все что угодно. Время работает против вас.

— Они должны заплатить за разграбление наших городов и замков!

— Как вы видите развитие событий в Америке?

— Ситуация относительно стабильна. Французские войска нигде не имеют решительного перевеса.

— Вы не учитываете простой вещи. Франция имеет возможность усилить свои войска.

— Я не могу ответить, подобная тема вне моей компетенции.

— Торгуясь с норвежцами, вы рискуете потерять намного больше.

— Мы не нуждаемся в советах, нам необходима военная помощь. В Турции ваша армия показала превосходные результаты.

— Территория России значительно возросла. Требуется не один год для формирования новых воинских частей.

— Вы мне говорите «нет»?

— Подождите графа Алексеева.

— Граф сначала потребует уступок!

— Что он потребует, нам неизвестно, но его воинские таланты вселяют уверенность в благоприятном результате.

В попытках убедить малый совет английский посол впустую потратил время. Из его слов выходило, что английское правительство недостаточно ясно понимает сложившиеся обстоятельства. Они больше живут эмоциями, нежели трезвой оценкой текущих событий.

В среде сбежавших государственных чинов действительно преобладал дух силового усмирения взбунтовавшейся черни. Изгнанная власть желала не просто вернуться домой, но и физически покарать своих вассалов. Никто не собирался анализировать причины, по которым чернь в одночасье вышла из повиновения. Разговоры велись вокруг одного — как вернуться и как наказать.

Кандидатура графа Алексеева виделась предпочтительной только для английского посла. Многие политики и военные говорили и о его удачных военных походах, и об изобретенном оружии. Вернувшаяся из турецкой кампании гвардия частенько упоминала имя графа Алексеева в петербургских салонах:

— Мы подошли к турецкой крепости Аргадан одним полком, — рассказывал дамам генерал Голицын.

— Ах, Петр Михайлович, о ваших победах говорит весь Петербург.

— Мои победы невозможны без пушек графа Алексеева. Три часа обстрела крепости, и турки побежали.

— Князь, вы сказали, что с вами был полк, сколько же было османов?

— Мы захватили сто крепостных орудий, семьдесят полевых пушек и предали земле прах более двух тысяч османов.

— Знатная победа, — заметил престарелый генерал Тушин. — Нам бы такие пушки, загнали бы Фридриха за Берлин.

— Новые пушки лучше всего себя показали при штурме крепости Карса.

— Наслышаны, вы с пятью батальонами и девятью эскадронами взяли в плен семнадцать тысяч османов.

— Сколько у вас было пушек? — вмешался в разговор английский посол.

— Сорок восемь пушек графа Алексеева.

— Всего сорок восемь? В отчете указано, что вы захватили триста крепостных орудий и двести полевых пушек.

— Чему вы удивляетесь, граф Алексеев взял Измаил с одной пушкой и одним полком.

— Османы сами сдались после длительной осады генерала Румянцева.

— Талантливому полководцу враг всегда сдается сам.

Конечно, английскому послу было неприятно слушать подобные разговоры. Особенно на фоне последних событий, когда армия короля разбежалась, как бесхозное стадо баранов при виде одинокого волка.

Реальные события лучше всех оценили голландцы. Они подготовили специальный отчет, который вручили правительству России. Именно этот отчет и заставил насторожиться малый совет. Приведенные данные о разграбленных банках и вывезенной государственной казне говорили о тщательно продуманных действиях. Многие торговые дома Нидерландов, банки и отдельные торговцы эмигрировали в Англию во время испанской оккупации. Сейчас эти люди потеряли все свои сбережения. Нет, они не стали нищими, колониальные владения остались за ними. Но бизнес получил парализующий удар. Министр финансов граф Шувалов с нетерпением ожидал возвращения графа Алексеева. Если понесенные финансовые потери со временем можно восстановить, то общий бардак — это уже серьезно. Вышедшее из повиновения население городов и деревень в один день к порядку не призовешь.

Сергей возвращался в Суйчжун. Замыслы по выводу России на побережье Тихого океана выполнены. Экономическое развитие Маньчжурии было вопросом времени. Сам по себе русский Дальний Восток развиваться не может. Прежде чем вложить деньги в создание промышленности, надо найти потребителей конечной продукции. В данном конкретном случае потребители есть, и в достаточном количестве. Это Китай и Индия, нидерландские фактории Индонезии и Малайзии. Но в первую очередь это испанские колонии и конкистадоры тихоокеанского побережья Америки. Золотые рудники Калифорнии и прииски в районе реки Ванкувер еще не могли служить серьезными потребителями. Золота и серебра они давали много, но количество проживающих там людей оставалось незначительным.

На Маньчжурию Сергей возлагал особые надежды. Здесь в одном месте сосредоточилось все, что позволит начать бурное экономическое развитие. Богатые природные ресурсы, продовольственная база и достаточная плотность населения. Осталось вложить деньги и применить технологии. Пройдет несколько лет, и из Китая уйдут все европейские компании. Трансокеанские перевозки потеряют всякий смысл, ибо в Петербурге китайские товары будут стоить не намного дороже, чем в Кантоне. В свое время Маньчжурия была кузницей японского оружия. Наши союзники не зря упрашивали Сталина вступить в войну с Японией. Это сегодня историки презрительно морщатся, напоминая, что СССР вступил в войну после атомной бомбардировки. Но тогда они просили помощи, и не зря. Смести с лица Земли два города и выиграть войну — совсем не одно и то же.

Тотальное уничтожение германских городов только озлобило немцев. Рельеф Маньчжурии исключал эффективность как атомных, так и обычных бомбовых ударов. Реальную силу ядерное оружие получило намного позже, поэтому и просили Сталина оказать помощь. В Маньчжурии находилась японская Квантунская армия, плюс солдаты императора Маньчжоу-Го. Общая численность войск достигала девяти миллионов человек. С такой силой наши союзники и не мечтали справиться. Маршал Василевский разработал простой и надежный план на грани фарса. Нахально высадили в столице воздушный десант и захватили императорский дворец. Императора Маньчжоу-Го и всех высших военачальников вывезли в Москву. Затем последовали десанты во все крупные города вплоть до Порт-Артура. Японская и Маньчжурская армии оказались без верховного руководства. Вместе с тем они знали, что все основные города заняты Красной армией. Именно это и послужило причиной массовой капитуляции. Вряд ли до них дошел слух о каких-то особых бомбах, сброшенных на два японских города. Солдаты Красной армии столкнулась и с прикованными к пулеметам солдатами, и с камикадзе, которые бросались на бензовозы с прижатой к груди взрывчаткой. Японцы признали свое поражение после того, как Красная армия вышла на берег Цусимского пролива.

В советское время, вспоминая о сражении в Цусимском проливе, обязательно напоминали о царских командирах, спустивших флаги перед японским флотом. Оставшиеся без единого снаряда броненосцы, с многочисленными пробоинами и разбитыми механизмами, были обязаны добровольно отправиться на дно. Интересная логика. Какой командир отдаст подобный приказ, зная, что в лазаретах корабля лежат сотни раненых моряков? Зная, что корабельные средства спасения уничтожены вражескими снарядами. Сигнал «Погибаю, но не сдаюсь!» увековечен памятником подвигу моряков «Стерегущего». Приказ затопить свой корабль вместе с экипажем — это уже казнь ни в чем не повинных матросов и офицеров. Проигрывать надо достойно, без патетических истерик.

За время небольшого отсутствия, когда граф Алексеев изучал обстановку в Японии и помогал калмыкам в выборе новых земель, Гавриил Платин должен был определиться с общими вопросами. Сергей давно уже сделал вывод, что люди восемнадцатого века весьма ловки в делах бизнеса. Они работают с высокой самоотдачей и пользой. Главным тормозом может быть только финансовое обеспечение. Кроме корректировки бизнес-плана.

У Сергея была и другая цель — он хотел увидеть Фарида. Темник со своими воинами как-то незаметно исчез. Каких-либо пакостей не следовало ожидать, но неожиданности вполне возможны. Уж слишком простодушны татары в своих поступках. Сначала сделают и только потом разбираются в возникших последствиях.

Так и оказалось. Кибитки и юрты раскинулись от самого берега Желтого моря до линии горизонта. Невесть откуда взявшееся стойбище своим южным крылом упиралось в Великую китайскую стену. На берегу шлюпку встречали Гавриил Платин и довольный Фарид. Несколько поодаль стояли вожди родовых племен.

— Ты сюда привел всех монголов или в степи кто-то остался?

— Обижаешь, хозяин! Сюда пришли только лучшие.

— Собираешься повторить поход Чингисхана на Китай?

— Ну его, этот Китай. Они даже со своей стены боятся на нас посмотреть.

— И куда ты собираешься вести это войско?

— Я? Эти люди хотят пойти с тобой.

— Со мной? Куда это со мной?

— Ты что, хозяин?! Уже забыл свои обещания?

— Что-то я не припомню обещаний начать новый всемонгольский поход.

— Ты же обещал царю Салар Джангому восстановить империю Великих моголов.

— И ты собрал добровольцев? На патрулирование границы с Китаем воинов оставил?

— Не собрал, а отобрал. Здесь лучшие воины. Границу патрулировать не надо, китайцы к нам не лезут.

— Не лезут пока у вас нечего взять. Появится много скота и богатые трофеи, появятся и желающие это добро отнять.

— Спасибо за совет, придется часть воинов оставить.

— Сколько воинов поведешь в Индию?

— Тридцать тысяч.

— Сколько пушек?

— Пушек нет, но у тебя много пушек.

— Толку с моих пушек, если здесь никто не умеет из них стрелять.

— Научим, не велика премудрость, другие стреляют, и мы научимся.

— Зря ты так думаешь. Возьми мой бинокль и скажи угол возвышения и номер заряда для стрельбы по ближайшему кораблю.

Фарид смутился:

— Помоги с пушкарями.

— Сам ищи. Переговори с турецкими офицерами, они, найдут тебе добровольцев среди пушкарей.

— Трудная задача, почти все хотят остаться на этих землях.

— Набери только канониров, они подготовят артиллерийскую прислугу из татар. Не забудь про негров.

Сергей не стал отказываться от добровольцев. Пять тысяч он сразу возьмет с собой и передаст своему будущему тестю. Еще десять тысяч перевезут после перевооружения. Последние воины закончат подготовку и отправятся в Бенгалию на помощь эмиру Мосаддыку.

Неделю Сергей практически не вылезал из седла. Требовалось оценить вооружение и способности новых воином Оказавшись номинальным лидером, он должен был убедиться в боеспособности нежданной армии. Вопреки опасениям, вооружение монгольских воинов оказалось относительно неплохим. Более половины всадников имели ружья или пистолеты. Огнестрельное оружие в первую очередь говорило о наличии современного боевого опыта. Это интересно, Сергей не имел понятия о жизни монгол в XVIII веке.

— Скажи, Фарид, с кем монголы сейчас воюют?

— Война окончена, воевать больше не с кем

— И давно закончилась война?

— Так ты сам ее и закончил!

— Ты хочешь сказать, что монголы воевали с Маньчжурией?

— Араты^[63] говорят, что сразу после ухода Чингисхана маньчжуры ежегодно пытались захватить наши земли.

— Пятьсот лет непрерывной войны?

— Да, араты бились с маньчжурами пятьсот лет. Ты взял в плен императора Маньчжурии. Мы будем служить тебе.

— Зачем маньчжурам ваши земли? У вас только голые степи.

— Почему только голые степи? В горах много золота и серебра, маньчжуры тянулись за нашими богатствами.

— Ничего себе! Гавриил, — подозвал Сергей управляющего, — ты слышал?

— Слышал, хозяин, слышал. Что будем делать?

— Это их земля, и золото с серебром принадлежит им.

— Что еще имеется в тех землях?

Сергей начал вспоминать. Он что-то слышал о полезных ископаемых Монголии. Но что, когда, от кого?.. Наконец, перед глазами встала ясная картина.

Однажды, гуляя в парке, он познакомился с военным пенсионером, который в советское время служил в Монголии. В разговоре Сергей Николаевич позволил себе пренебрежительно высказаться об этой стране. Ответ собеседника его огорошил. Оказывается, недра ее полны полезными ископаемыми: от угля, нефти и меди до изумрудов, урана и флюорита. Этот флюорит и запомнился. Сергей не знал такого минерала. Заинтересовавшись, он вскоре выяснил его стратегическую ценность. Флюорит является основой всех высокоточных оптических приборов. Есть такое понятие, как разрешающая способность оптического прибора. Так вот с помощью флюоритовой оптики из космоса на Земле можно рассмотреть спичечный коробок.

Управляющий Гавриил Платин ожидал слов хозяина

— Вот что, Гавриил, как появится возможность, отправь на земли кочевников-рудознатцев.

— Ищем конкретные руды или общий обзор?

— Ишь ты, какие слова, «общий обзор»!

— А то! Я ведь твой университет в Нижнем Новгороде заканчивал!

— Молодец! С первого выпуска?

— Да, первый выпуск. Наши ребята много полезных дел успели сделать. Слышал про Черную гору?

— Так это ты возле Кузнецкого острога нашел уголь?

— Трудов-то было! Люди говорят про Черную гору, а градоначальник твердит: «Здесь везде чернозем».

— Важно, что сумел додуматься до истинной причины названия. Золото нашел в Нижнеудинске и Кизыле, руды, уголь. Много пользы от тебя.

— Спасибо, хозяин, за похвалу.

— Тимофей тебя достойно наградил?

— Получили по сто рублей, спасибо Тимофею Тихоновичу.

— Хорошие деньги, а сюда зачем подался?

— Я остался на строительстве Сибирской железной дороги. Потом хотел строить дальше, до Маньчжурии, а тут всю Маньчжурию предложили.

— Здесь есть где развернуться. На монгольских землях надо найти флюорит, полезный минерал для Тамбовского оптико-механического завода.

— Не слышал о таком. Как он выглядит?

- Я только слышал, но никогда не видел. Здесь не дикари живут, возможно, люди давно для своих целей используют.

— Что они из него могут делать?

Могут использовать как глину или делать что-то похожее на стекло.

- Они же в юртах живут, какое стекло!

- Не знаю, стеклянные украшения или безделушки. В любом случае образцы минерала тебе предстоит опробовать первому.

Трудно ставить задачу, когда сам толком ничего не знаешь о цели.

В Кантоне графа Алексеева сразу атаковали европейские торговцы. Их интересовали захваченные трофеи. Никого не спрашивал об убитых и раненых, о природных ресурсах. Полное равнодушие к причинам, по которым русские решили захватить маньчжурскую империю. Европейская политика базировалась на концепции права сильного. Впрочем, эта концепция не изменилась до сегодняшнего дня. Только что добавилось немного словоблудия о праве сильного защитить свои интересы от бесправия слабого. Тем не менее Сергей отвечал честно. Трофеи есть, но не очень богатые. Зачем объяснять, что армия не грабила население и местное дворянство? Нет смысла грабить то, что уже стало твоей собственностью. Вывезли государственную казну, сокровищницу и все ценное из императорского дворца.

Разговор получился непродолжительным. Достаточно скоро прибыли носилки и посыльный. Мандарины Цзинь-Яо и Лай-Цзы просили графа Алексеева навестить их как можно быстрее. Снова дворец Гуандун. Привычная комната с удобными пуфиками. В углу по-прежнему скромно сидел священник конфу. Граф Алексеев поздоровался с ним. Через некоторое время в комнату вошли Цзинь-Яо и Лай-Цзы. По лицам сановников можно было легко прочитать тревожное напряжение. Китайские традиции не требуют длительных экскурсов в состояние погоды и здоровья родственников. Сергей после взаимных приветствий и первых слов обязательной вежливости, преподнес сановникам дары из трофеев дворца императора Маньчжурии.

— Нам известно, что вы вывозите из Маньчжурии много статуй Будды. Зачем они вам?

— Я собираю различные произведения искусств. Почему не воспользоваться удобным случаем, находясь в Маньчжурии.

— Но вы не являетесь последователем буддийской веры?

— Нет, я христианин. Для вас это важно?

— Мы уже четыреста лет изгоняем со своей земли последователей Будды. Загнали их в дикие горы, но они нашли поддержку на севере.

— Вы предлагаете мне совершить военный поход в горы?

— Мы справимся сами. Но дикарей поддерживают монголы.

— Я ничем вам не могу помочь. В дела религии никогда не вмешивался и не собираюсь вмешиваться.

— Мы воюем с монголами в горах Тибета.

— Вам необходима новая партия оружия?

— Почему к вам пришла монгольская армия?

— Великий хурал избрал меня ханом.

В комнате повисла напряженная тишина. Хан, — это совсем другая величина. Явное безразличие, с которые относится к этому титулу молодой граф, только подчеркивает весомость остальных титулов. Китайцы имели достаточно времени, чтобы узнать об обширных владениях молодого человека. В том числе и о богатом острове Цейлон.

Самого Сергея высокие титулы нисколько не волновали. Не пройдет и года, как на новых землях состоятся выборы. Появятся губернаторы, сенаторы и думские дебаты. Он ставил перед собой совершенно другие цели, где не было места императорским регалиям.

— Как к вам теперь обращаться?

— Как и прежде.

Мандарины Цзинь-Яо и Лай-Цзы несколько помялись. Было видно, что им неловко. Но граф Алексеев не собирался устраивать поход по завоеванию всего мира. Это англичане в своих амбициях залезли даже на «Крышу мира». Их колонизаторские походы напоминали истерику безумного солдата. Убить всех и завоевать все — здравый смысл отсутствовал напрочь. С конца девятнадцатого века до середины двадцатого страна находилась в состоянии непрерывной войны.

Печальный результат аукнулся в начале Второй мировой. После потерь, понесенных в Европе и Азии, Англия не смогла восстановить свою армию. В стране просто не хватало мужчин. Не спасла положение даже повальная мобилизация в Австралии, Канаде и Новой Зеландии. Призвали женщин, но этот шаг оказался слабым утешением. Страну охватила паника, остров некому защищать. Если Гитлер высадит десант, то придется сразу подписывать капитуляцию. Неграм нельзя давать оружие — колонизация с помощью пушек и пулеметов Максим навсегда разъединила народы. Однако нужда заставила — привезли индусов и негров. Индусы стали пехотой, негры — санитарами, шоферами и прочими тыловыми служащими. Как следствие, после войны пятидесятилетняя империя«Незаходящего солнца» рассыпалась как карточный домик. Посмотрев жизнь англичан и сравнив ее со своей, жители колоний потребовали независимости. Коллапс ускорил товарищ Хрущев. Он показал «кузькину мать» прямыми поставками советского оружия.

Но это другая история. Наконец мандарины пришли к взаимному соглашению и начали обращаться к граф Алексееву «ваше сиятельство». Причиной спешного приглашения оказались монголы. Столь большая армия у Великой китайской стены вызвала в Пекине настоящую панику. Пришлось успокаивать:

— Нет, господа, монголы собираются в Индию. Они хотят восстановить царство Великих Моголов.

— Вы намереваетесь начать войну в Индии?

— Мои подданные, — усмехнулся Сергей, — остались в монгольских степях. Собравшиеся у Великой стены воины желают отправиться в Индию.

— Вы их повезете на своих кораблях?

— Только в том случае, если на кораблях будет свободное место.

— Там тридцать тысяч! Это займет несколько лет.

— Перевезите сампанами, если скопление такого количества воинов вас беспокоит.

— Конечно, беспокоит! Давайте подтвердим сказанные слова. У Великой стены не ваши воины, и они хотят добраться до Индии.

— Все верно, вы правильно поняли.

— Сложившаяся ситуация требует нашего срочного вмешательства. Мы не можем безразлично относиться к огромной армии у нашей границы.

— Не вздумайте их атаковать! Такими действиями вы спровоцируете никому не нужную войну.

— Что вы! Мы последуем вашему совету и пойдем им навстречу. У нас хороший флот, мы перевезем монголов в устье реки Ганг.

— Мудрое решение.

Не только мудрое, но и выгодное для графа Алексеева. Никто не сможет его упрекнуть в причастности к походу против европейцев.

Первоначально Сергей планировал опереться на первую армию. Близость к Индии облегчала переброску войск из Персии. Во время проработки этой операции граф Алексеев узнал новость, заставившую его несколько пересмотреть планы. В 1739 году персидская армия главе с теперь уже бывшим шахиншахом Надиром Сефевидом атаковала и разграбила север Индии. Персы вернулись с богатой добычей. В том числе захватили алмаз Кохинор, который впоследствии англичане украли у персов. Столь недавний конфликт исключал привлечение персидских войск в качестве союзников в освободительной войне.

Поход на Маньчжурию сложился в настоящую цепь взаимосвязанных интересов. Выплыл не только факт исторической родины турецких племен. От генерала Такин Хомайна Сергей узнал то, о чем умолчал полковник Аксеки Йозгат. Монгольский поход в Индию возглавляли турки-османы во главе с ханом Бабуром. В его армии было семьдесят осадных орудий, триста полевых пушек, девятьсот боевых слонов и шестьдесят тысяч монгольской кавалерии. Индийские княжества не смогли противостоять такой мощной силе. Только южные остановили продвижение врагов, отстояв свою независимость. Майсур и Тамиланд — два самых богатых и самых сильных княжества. Сейчас они бились против французов и англичан, впрочем, армия княжества Голконда должна будет выступить уже третьей стороной.

Снова жара и сырость экваториального пояса. Граф Алексеев шел на «Панацее», несколько впереди шли колесные пароходы с монголами. Сергей все-таки взял пять тысяч воинов в подарок своему будущему тестю. Боеспособность индийской армии не была известна, поэтому дивизия легкой кавалерии окажется совсем не лишней. В Кантоне при расставании мандарины Цзинь-Яо и Лай-Цзы преподнесли неожиданный и очень ценный подарок. В знак дружбы и уважения они привезли множеств различных статуй и статуэток Будды. Несколько тонн уникальных и дорогих изделий. Будда в нирване, Будда с цветком лотоса, Будда в детском возрасте. Были экзотические статуи, глаза Будды, следы Будды, Будда Бод-хисаттва и многое другое.

Видя на лице графа Алексеева откровенное изумление, сановники сочли необходимым пояснить:

— Статуи собраны в уничтоженных нашими солдатами храмах Будды.

— Здесь много золотых статуй. Не проще ли переплавить в слитки?

— Вам не понять, поэтому мы вам и дарим.

— Готов признать свою некомпетентность в данном вопросе. Почему вы силой уничтожаете буддийскую религию?

— Учение Будды противоречит учениям Кун Фу-цзи и смущает умы людей.

Сергей пожал плечами. В конце концов, Европа знает более бессмысленные и кровавые войны на религиозной почве. Почему такого не может быть в Китае?

— Вы отдаете слишком много золота, это может вызвать недовольство императора.

Сановники захохотали.

— Князь Кун Фу-цзи лично подобрал вам подарки.

— Князь Кун Фу-цзи? — тупо переспросил Сергей. Он же давно умер!

Сановники снова засмеялись.

— На сегодняшний день в Китае более двадцати тысяч прямых потомков Кун Фу-цзи.

— Ого! — вырвалось у Сергея.

Глава рода живет в императорском дворце и руководит всеми храмами.

Граф Алексеев облегченно вздохнул. Стала понятна причина войны против сторонников Будды, как и желание избавиться от предметов религиозного поклонения.

Корабли вошли в Малаккский пролив. Справа низкий поросший мантрами, остров Сингапур. Слева холмистый остров Суматра. Сергей вспомнил свои многократные проходы по проливу. Нервные стрессы при заходе в Сингапур. Самый загруженный порт в мире — четыреста судозаходов в сутки. Суда идут к лоцманской станции сплошной колонной. По сравнению с Малаккским проливом час пик на Московском проспекте покажется отдыхом в детской песочнице. В семидесятых годах двадцатого века активное судоходство в Малаккском проливе привлекло внимание местных бандитов. Появились первые современные пираты, заговорили о таинственной мадам Вонг. Пиратские катера захватывали и грабили транспортные суда. На дежурном канале радиотелефона ежедневно раздавались призывы о помощи.

Беспредел продолжался почти двадцать лет, пока пираты сдуру не атаковали советский сухогруз. Сдуру, потому что у советских моряков нечего брать. Оклад советского капитана составлял сто пятьдесят долларов, матрос получал тридцать долларов. Наказание последовало незамедлительно. Через две недели в Малаккский пролив с запада и востока вошли советские эсминцы. На призывы помощи немедленно прилетал вертолет и открывал огонь на поражение. И это в территориальных водах Малайзии и Индонезии! Для наведения спокойствия потребовался всего лишь месяц. Пираты исчезли. Две большие разницы: выйти в море и пограбить беззащитных людей, и выйти в море и остаться там навсегда. Собственная жизнь дороже любых денег.

Видел Сергей и пиратов Йеменского залива. Точнее слышал. Предпоследний год до своего ухода на пенсию он работал на контейнеровозе, который циркулировал между Китаем и Европой. Американские корабли охраняли только свои буровые платформы. Воплей несчастных моряков, которых атаковали сомалийские пираты они «не слышали». На патрулирование Йеменского залива НАТО поставило польский эсминец и французский корвет^[64]. Прослушивание радиотелефонных разговоров вызывало у моряков горькую усмешку. Если корабли успевали к подвергавшемуся атаке судну, то пираты спокойно выбрасывали оружие за борт.

— Мы мирные рыбаки! Вот наша рыболовная сеть. Из оружия только ножи для разделки рыбы.

Досмотр лодки подтверждал слова пиратов. Эсминец возвращался к своему патрулированию, пираты возвращались за оружием.

Ситуация, как и в случае с Малаккским проливом, изменилась после прихода русских кораблей. Снова вертолет и огонь на поражение. Если пираты успевали выбросить оружие, их как подозреваемых сажали в карцер и доставляли в столицу. Подобное решение было самым худшим наказанием. Страна разделена на враждующие кланы. В Могадишо у арестованных не оставалось никаких шансов. Вокруг только чужие племена, а еда в тюрьме за счет арестанта. У белых людей иные принципы, потому они немедленно обвинили русских военных моряков в бесчеловечности. Нельзя так обращаться с пиратами! Необходимо быть гуманными. Бедствующему населению Сомали регулярно поставляют продукты. Различные благотворительные организации привозят рис и муку.

На самом деле благотворительность помогает посредническим корпорациям держать мировые цены на максимально высоком уровне. Раздавая излишки, они оставляют для продажи необходимый минимум. Импортерам зерна ничего не остается, как платить требуемые деньги. В результате посреднические корпорации имеют славу меценатов, вместе с тем гребут огромные барыши. Для оказания людям реальной помощи требуются только трактора. Судан — это родина сорго, который в Китае называют гаолян, а в Европе — суданской травой. Высокоурожайный и устойчивый к засухе злак способен не только обеспечить едой местное население, но и возродить забытый экспорт. Остался вопрос: кому это надо?

Наконец прошли Адаманские острова, корабли вышли в Бенгальский залив. Легкий муссон наполнял паруса «Панацеи». Спала влажная жара экваториальной зоны Индонезии. Корабли шли в Бандар — самый удобный порт для дальнейшего перехода в Хайдарабад. Сергей сидел в кают-компании и наблюдал за баловством офицеров. Шутники развлекались с парочкой дрессированных мышей. В бокал налили кагора и стучали пипеткой по хрустальной ножке. На стол юрко забегала мышь и открыв рот, становилась на задние лапки. В пипетку набирали кагор, после чего отправляли несколько капель серому алкоголику в рот. Развлечение сопровождалось шутливыми тостами и здравицами. В дверь постучали:

- Ваше сиятельство, капитан просит вас подняться на мостик.

Граф Алексеев бегом поднялся на мостик. Им на перехват шла эскадра под флагом Английской Ост-Индийской компании. Три линейных корабля и три крейсера.

— Разве между Россией и Англией началась война? — удивленно воскликнул старший офицер.

— Вполне возможно. Телеграфной линии до Маньчжурии еще нет.

— Готовимся к бою? — спросил Семен Савельевич Щакунов.

— Корабль к бою! Транспортным судам поворот на обратный курс!

Сигнальщик поднял флаг с желтыми и красными диагональными полосами.

— Команда подтверждена! — глядя в бинокль на транспорты, доложил старший офицер.

— Исполнить!

На фале поднялся исполняющий флаг, затем оба флага упали вниз и транспорты, синхронно, сохраняя строй, развернулись на обратный курс.

— Транспортным судам держаться в стороне от боя!

Снова сигнальщик поднял флаг, на этот раз сине-желтый. Транспорты сразу подтвердили ясность команды.

Корабли способны уйти от преследования английской эскадры. Здесь у графа Алексеева сомнений не было. Но это неверный ход в складывающейся ситуации. Проблему надо решать в корне, навсегда устранить возникшую угрозу.

— Английская эскадра подняла красные флаги! — Доложил старший офицер.

— Они надеются на легкую победу, вшестером против одного.

— Три линейных корабля на сто двадцать пушек каждый и три двухпалубных крейсера.

— Сколько пушек на крейсерах?

- По пятьдесят четыре орудия.

Эскадра начала перестраиваться в боевое построение колонн. С точки зрения англичан самое правильное мщение. Они зажмут «Панацею» с двух сторон и в двадцать минут решат исход боя.

— Приготовить корабль к повороту! Орудия зарядить шрапнелью, трубку на восемь кабельтовых!

Командиры мачт доложили о своей готовности.

— Руль влево полборта!

Корабль, не теряя скорости, начал уходить в сторону, заставляя англичан менять свое построение.

— У них слишком тяжелое парусное вооружение, — сказал граф. — Через полчаса английская эскадра собьется как стадо баранов.

Тем не менее англичане справились с первым маневром. Дальше случилось то, что и должно было случиться.

Как английские моряки ни старались, сохранить строй они не сумели. Попытка командира перестроить свои корабли в одну линию только внесла дополнительную сумятицу. «Панацея» маневрировала буквально на границе дальности артиллерийского огня, заставляя англичан излишне нервничать и находиться в постоянной готовности к нанесению артиллерийского удара. Им бы успокоиться и развести свои корабли в разные стороны. Вместо этого на мачте флагмана висела уже гроздь сигнальных флагов. Отчаянный мат доносился даже до русского корабля. Залп. Черные облачка разрывов шрапнели накрыли столпившиеся корабли. Снова залп, затем еще и еще. Граф Алексеев четко держал английские корабли в эллипсе рассеивания снарядов «Панацеи». Шрапнель рвала паруса в клочья, с мачт беспомощными обрывками свисал такелаж. Свинцовый дождь впивался в палубной настил и тела моряков. Согласно с записью в корабельном журнале, англичане продержались только семнадцать с половиной минут, затем спустили свои флаги. Паруса не спустили за отсутствием оных.

Сергей решил лично переговорить с командиром гарнизона крепости Бандар. Пленные морские офицеры сообщили, что боевые действия начаты по приказу правления Английской Ост-Индской компании. Принято решение все прочие торговые компании в Индии считать вражескими. Они подлежат захвату или уничтожению. Англия оккупирована войсками Нидерландов, Норвегии и Франции. Король и правительство бежали в Данию. Проведенное в Калькутте собрание акционеров постановило считать себя свободными от всех обязательств почившего государства. Английская Ост-Индская компания создала собственное государство со столицей в Калькутте. Наивные, завоеватель Африки Сесил Родс, и тот опирался на государство. Создатель собственной империи получил помощь от лорда Чемберлена. Свою столицу назвал в честь премьер-министра Солсбери. Под заказ Сесила Родса писали хвалебные статьи Марк Твен, Конан Дойл, Киплинг и прочие известные люди. Даже Черчилль воевал за южноафриканское золото, но неудачно, попал в плен.

Над крепостью Бандар развивался флаг Английской Ост-Индской компании. Полковник Гепперт принял графа Алексеева в своем доме:

— Рад вас видеть, господин Алексеев. Как сложился ваш поход на китайские провинции?

— Вполне удачно. Над Маньчжурией поднят русский флаг.

— Что с императором? Он скрылся?

— Нет, не успел. Сейчас император с почетным эскортом следует в Петербург.

— Примите мои поздравления. Как, впрочем, поздравления с разгромом нашей эскадры. Спасибо, господин полковник. Бой с вашей эскадрой не стоил многих трудов.

— Англии не везет с адмиралами. Они умудряются проигрывать все сражения.

- Проигрывают не только адмиралы. Армия тоже потерпела поражение.

- Вы об английском десанте на голландский город Флиссинген?

— Вы потеряли сорок тысяч пленными.

— Кто мог предположить, что голландцы откроют шлюзы и затопят свои поля?

- Почему Английская Ост-Индская компания приняла столь странное решение?

- Я не акционер и служу за деньги. Они приняли решение, я его выполнил. Нами взяты все французские крепости.

— Как обстоят дела на западном побережье Индии?

- Французские и голландские крепости мы взяли, ваше княжество Гоа отбило наш десант.

— Потери были большие?

— Про потери не знаю. Зато ваши люди высадили десант в Кожикоде и захватили все княжество Керала.

— Погодите, север княжества был занят майсурской армией…

— Княжество Майсур вывело своих солдат. Им теперь не до Керала.

— Ваши войска добились успеха в войне с Майсуром? Увы, сегодня там наших войск уже нет. Это успех вашего будущего тестя.

— Как же так! Получается, что Английская Ост-Индская компания потеряла на западе Индии все свои земли.

— Вы правы. Мы потеряли все побережье, нас выбили даже из Ахматабада.

— Никак не ожидал подобного поворота событий.

— Вы им продали пушки и ружья. Сейчас они нас давят с нарастающей силой.

— Надеюсь, восточное побережье вы еще удерживаете?

— Нет, наша эскадра высадила десант на Цейлоне, у Храма тысячи колон и потерпела двойное поражение.

— На Цейлоне у меня обученные солдаты.

— Ваши обученные солдаты разбили десант, а корабли Голландской Ост-Индской компании разбили нашу эскадру.

— Даже так! Сколько же осталось кораблей?

— Нисколько. Вы взяли последние.

— Без поддержки флота долго не продержаться. Вас быстро выбьют из крепостей Тамиланда.

— Уже выбили. Осталось только три прибрежные крепости: Бандор, Висакхапатнам и Даймонд-Харбор.

— Не прибедняйтесь, компания крепко сидит во внутренних городах Бенгалии.

— Какой с этого толк! Дурбан для нас закрыт, Капштадт^[65] закрыт, Павловск закрыт. Мы не можем дойти даже до Португалии.

— Осталась дорога на восток. Можно торговать с испанскими колониями тихоокеанского побережья.

— Бесполезно, уже пытались. Караваны перехвачены испанскими и голландскими эскадрами.

— Голландцы, понятно, с острова Суматра. Испанцы то откуда?

— С Филиппин, эти острова никак не избежать.

— Сочувствую.

— На самом деле все не так плохо, сейчас в крепости семь тысяч солдат.

- Вы получили подкрепление?

— Можно сказать и так. Это остатки гарнизонов из занятых вашими солдатами крепостей

- Серьезная сила, я прямо в растерянности.

— Не передумали штурмовать мою крепость?

- Надо посоветоваться. У меня было пять тысяч легкой кавалерии, да четыре тысячи я уже отправил в Хайдарабад.

— Где ваша чернокожая пехота?

— Со мной вернулось около тысячи, остальные остались в Маньчжурии.

— Ну вот, а говорили, что только легкая кавалерия.

— Все негры встанут к пушкам.

— Сколько пушек поставите против моих стен?

— Разоружим один линейный корабль, ждите сто двадцать пушек.

- Сомнем, пушек у вас много, да пехоты нет. Вы нашу атаку не выдержите.

— Для начала переговорю со своими офицерами. Или пошлем гонца и вернем ушедшую кавалерию, или обложим крепость.

— После принятия решения пришлите гонца. Заодно и условимся о времени начала сражения.

На этом и простились. До неожиданных атак осталось еще сто пятьдесят лет.

Граф Алексеев выехал из ворот крепости в задумчивости. Для надежного сражения против превосходящих сил пехоты надо выбрать удобную позицию. Здесь такой возможности нет. Перед крепостью Бандар раскинулось ровное поле. У него преимущество в артиллерии. Обычные английские пушки обладают дальностью полета ядра в восемьсот метров и дальностью выстрела картечью в четыреста метров. Корабельные пушки линкора стреляют на двести метров дальше. У негритянской пехоты есть хорошие тульские винтовки, но все африканцы встанут к орудиям. Кавалерия против пехоты воюет только в кино. Даже если всадник пробьется внутрь пехотного строя, его сразу убьют. Статичный кавалерист такой же нонсенс, как боксер на лыжах. Всадник может нанести удар в своей правой четверти. Вместе с тем он уязвим с любой стороны. Пика в такой ситуации вообще бесполезна. Пикой не воюют силой руки, в удар вкладывают все тело и скорость. Бешеная скачка вдоль строя с беспорядочной стрельбой — тоже сказки Голливуда.

Нет, он не Кутузов, и Бородинского поля рядом нет. Найдя подходящее для сражения место, Кутузов отправил Наполеону приглашение на генеральный бой. Была оговорена и дата, 26 августа. Смысл Бородинского поля заключается в том, что русская армия из 240 тысяч человек и 1600 орудий, смогла разместить на поле 120 тысяч человек и 600 орудий. Наполеон из своей армии в 620 тысяч человек и 1600 орудий смог разместить на поле боя 140 тысяч солдат и 600 орудий. Рельеф местности не позволял обеим сторонам расположить резервы ближе суточного перехода. Французы с поля боя бежали, русские захватили более трех сотен вражеских пушек. Во время боя десять процентов французских пушек совершили маневр для усиления огня. У русских маневр для усиления огня совершило шестьдесят процентов пушек.

Некоторые русские батареи стояли так удачно, что за время боя не сделали ни одного выстрела. Дилетант скажет, что пушки бесполезно простояли все сражение. Специалист отметит удачное расположение батарей. Французы понимали всю пагубность попытки атаковать эти батареи. Пушки выиграли свой бой одним присутствием.

Кутузов выиграл сражение и приказал уйти. Наполеон имел возможность неоднократно повторить сражение, каждый раз с новыми силами. Для русских подобные повторы могли стать губительным истощением людских резервов.

Но это другая история. Сергей подъехал к шатру хана Керулена. Полог немедленно откинулся, хан выскочил чертиком из табакерки и низко поклонился:

— Какие будут приказы, великий господин?

Сергей спешился.

— Приглашай в шатер, мне необходим твой совет. Они вошли в шатер и разместились на подушках.

— В крепости семь тысяч солдат и шестнадцать пушек.

— Золото и женщины есть?

— По две женщины и десяток серебряных монет на каждого воина.

— Когда начнем штурм?

— Если мы решимся на штурм, то полковник Гепперт выведет из крепости пять тысяч солдат.

— Он настолько глуп, что более половины воинов поставит перед стенами крепости?

— Я профан в сухопутных сражениях. Моя стихия — морской бой, штурм крепости — твоя забота.

— Подожди, великий господин, я должен говорить со своими сотниками.

Сергей сел в седло и отправился на берег реки Кришна, в устье которой стояла крепость Бандар. Необходимо посоветоваться с Семеном Савельевичем Шакуновым. На «Панацею» ложится задача не только морской блокады. Развитие событий может потребовать артиллерийской поддержки со стороны корабля.

Еще до захода солнца к воротам крепости подъехали чеченцы, братья Шариф и Магид. Они передали полковнику Гепперту письмо с извещением, штурм начнется через день. Войска графа Алексеева будут готовы на рассвете. С утра закипела работа. Сотники размечали на земле какие-то линии. Воины рубили в прибрежных зарослях двухметровые жердины. Другая часть воинов била кустарник и плела корзины. После обеда пришли погонщики со слонами и приступили к перетаскиванию пушек с берега реки на выбранные позиции. В музеях пушки стоят на красивых муляжах. По жизни колесные лафеты появились не так уж и давно. Пушки перевозили на волокушах и стреляли с фундамента из плотно сбитых брусьев. Первыми мобильными пушками стали петровские «Единороги».

Наконец Сергей понял структуру осадных позиций. Деревянная колотушка из обрубка ствола с четырьмя удобными ветками. Два человека вбивают в землю жердину под углом, с наклоном в сторону крепости. Три удара колотушкой, затем три взмаха палашом. На врага смотрит кол. Следующий ряд заграждения прикрыт остриями предыдущего частокола. Через такое препятствие не перешагнуть, не перепрыгнуть. Травма гарантирована, между кольями одного ряда расстояние ступни. Частокол забит неглубоко, один человек легко раскачает и выдернет вбитую жердину. Но это придется делать под огнем противника.

Один защитный пояс из трех рядов кольев, затем свободная двухметровая полоса. Ближние к артиллерийским позициям колья обвязаны ветками. Все просто до гениальности. В атаке враг выдергивает колья и углубляется в заграждение. Затем неизбежно наступает момент, когда враг стоит в ста метрах от пушки и не имеет возможности двигаться вперед. У Сергея появилась уверенность в победе. Сто двадцать пушек на пять тысяч солдат, пятьдесят человек на пушку. С возведенным примитивным заграждением у англичан нет шансов добежать до пушек. Да и дальше добраться совсем не просто. Последний ряд частокола переходит в стену из плетеных корзинок, заполненных землей. Артиллерия прикрыта не только корзинами, но и оборудованными стрелковыми позициями. Сергей выслушал инструктаж хана Керулема, и ему стало жалко англичан.

Утром граф Алексеев наблюдал, как негры и монголы после завтрака шли на свои позиции. Никакого мандража или волнения. Обычные разговоры, шутки и редкий смех. Негры без задержки приступили к подготовке орудий. Все они пехотинцы, но прошли бои и знакомы с артиллерией. На сто двадцать пушек всего тридцать семь настоящих канониров. Во время боя придется следить за действиями расчетов. В пылу сражения могут сами себе навредить. Готовили первый залп ядрами. Боезапас только с захваченных кораблей: ядра, книппели^[66] и картечь. Гранат нет, с ними было бы намного легче. Монголы взяли ружья и встали двумя отрядами по четыреста человек справа и слева от пушек и на сто метров впереди. На правом фланге, почти в километре расположился отряд в две сотни всадников. Хан Керулен со своими ближними занял позицию в тылу.

Наконец открылись ворота крепости. Английские полки вышли ровными колоннами. В утренней тишине прозвучали отрывистые команды. Полки начали строиться у самой стены.

— Что скажешь, хозяин? — спросил стоящий сзади Николай Кочеряко.

— На мой взгляд, они уже сделали две ошибки.

— Я вижу только одну, полки строятся в штурмовые шеренги. Атака штурмовыми колоннами была бы результативней.

— Нельзя стоять так близко к крепостной стене. После сигнала о начале боя я дам залп по стене.

— Зачем? Ну, отскочат ядра от стены, да ущерб небольшой.

— Эх ты! Стена из гранитных глыб, щебень спины посечет не хуже картечи.

— А, и правда! Ай да молодец! Я не догадался бы!

— Не хвали заранее, еще не знаем, как все повернется.

Англичане выстроили свои шеренги на полкилометра. Пять шеренг по тысяче человек в шеренге. Таким строем идти очень сложно. Военная наука требует строгого соблюдения равнения в шеренгах. Ровные шеренги требуют медленного движения, что приведет к большим потерям. Нет, так они до пушек не дойдут. Желание нанести одновременный удар по всей русской позиции обойдется им дорого.

Пропели волынки. Следом грянул залп крепостных пушек. Оставляя дымные шлейфы, гранаты полетели по высокой траектории. Черные, плюющиеся искрами шары запрыгали по земле. Взрывы, в стороны полетели комья земли, щепки и даже целые колья. Ожидаемые действия. Англичане хотят расчистить проходы для своей пехоты. Только все это не результативно. Шестнадцать пушек — слишком мало. Для достижения успеха они должны стрелять по заграждению целую неделю. Граф Алексеев поднял руку и замер.

— Ты чего, хозяин? — зашипел сзади Николай Кочеряко. — Командуй залп.

— Погоди, не спеши. Видишь, офицеры бегут между строем и крепостной стеной?

Казак взял свой бинокль. И без бинокля было хорошо как группа офицеров занимала свои места позади солдатских шеренг.

— Огонь!

Грянул залп снятых с линкора пушек. На крепостной стене сверкнули искры. Гранитный дождь ударил англичанам в спины. Отскочившие от стены ядра врезались в шеренги. Послышались крики боли, многие упали, несколько десятков человек, зажимая раны, побежали к крепостным воротам.

Граф Алексеев бегло осмотрел в бинокль результат первого залпа и начал следить за подготовкой ко второму.

— А ты молодец, хозяин! С первого залпа офицеров ополовинил.

Третий залп почти полностью уложил медицинскую роту. Не вовремя они прибежала с носилками для выноса раненых. Полковник Гепперт понял свою оплошность только после четвертого залпа. Волынки затянули марш атаки, шеренги качнулись, солдаты облегченно вдохнули и пошли вперед. Застывший взгляд, отрешенное выражение лица, мерный ритм шагов.

— Пушки заряжать книппелями!

— Ты уверен, хозяин? — не выдержал Николай Кочеряко. — До книппеля мы успеем сделать залп ядрами.

— Успеем, только ущерб невелик.

- Какой там невелик! Не менее трех сотен собьем!

— Сейчас пехота даст залп. Надо дать англичанам возможность прочувствовать тульское оружие.

— Хитрец! Залпы пехотинцев остановят врага, после второго залпа они побегут.

— Раньше побегут, если монголы имеют хорошие навыки.

Монголы показали прекрасные навыки владения огнестрельным оружием. Они сделали только два залпа, после чего англичане побежали.

Побежали, но недалеко. Снова из ворот показались солдаты. Последний полк растянулся в две шеренги. Офицеры зуботычинами и матом остановили бегущих построили их впереди своих солдат. Волынки снова затянули свою мелодию, шеренги пошли в атаку. Крепостные орудия продолжали долбить заграждения, русская сторона молчала. Монголы успели сделать один залп после чего пехота побежала вперед, на заграждения.

- Огонь! — скомандовал граф Алексеев. — Пушки заряжать картечью!

Беспорядочно вращаясь, книппели пробили настоящие просеки. Английские солдаты подбежали к заграждению и начали судорожно выбивать колья. Крепостные пушки прекратили огонь.

— Смотрите! Смотрите! — закричал Шариф.

Все повернули головы. Монгольская конница галопом шла в атаку.

— Когда они успели выйти на внешнюю сторону заграждения?

— Умеют выбрать момент, ничего не скажешь!

Кавалерийская атака как бы слизнула последнюю шеренгу вместе с офицерами. Не снижая темпа, всадники ушли прямо под стену крепости и принялись отстреливать артиллерийскую прислугу.

Лишившись своих офицеров, англичане побежали. Сергей еще пытался осмыслить происходящие события, когда пешие монголы побросали свои ружья и бросились вдогонку. Ушедшие под стены крепости кавалеристы ворвались вовнутрь вместе с английской пехотой. Защитникам закрыть бы ворота, вместо этого они начали ловить ворвавшихся кавалеристов. Именно ловить, потому что всадники не вступали в схватку. Вместо боя они с криками носились по улицам и лупили всех подряд звонкими хлыстами. Следом за монголами рванулись и негры. Крича и размахивая пехотными палашами, негры бурным потоком пронеслись через открытые ворота.

— Вам тоже надо порезвиться, — сказал граф Алексеев своей охране. — Я поехал на «Панацею».

— Мы с тобой, — неожиданно заявили казаки Потап и Андрей

— Чего так?

— Ты же вечером в крепости устроишь праздник. К тебе обязательно приедет давешний барон и красавиц своих привезет.

— Ишь ты, какие дальновидные. А пограбить?

— Много в крепости не возьмешь. Купцов у них нет, и добра много не будет.

— Почему так решили?

— Тут и решать нечего. Торговых судов нет, значит, и товаров нет.

Граф Алексеев посмотрел на нетерпеливо перебирающего ногами конюха и поднялся в седло. Передав лошадей, конюх резво помчался к воротам крепости. На войне как на войне. Победители грабят крепость. Побежденные истекают кровью на земле.

Павел с сожалением обернулся, ему совсем не хотелось уезжать от ласковых теплых волн Индийского океана. Яхта «Золотая принцесса» доставила цесаревича в княжество Гоа за сорок дней. В пути было две остановки. Для пополнения запасов угля и воды яхта заходила в Павловск и Дурбан. В обоих случаях цесаревич не сходил на берег и принимал губернаторов в своем салоне. Сразу после отхода из Петербурга наследник престола большую часть дня проводил на прогулочной палубе. Он жадно вглядывался в морскую даль. При следовании вдоль берегов всегда ходил с биноклем, рассматривал ландшафт и рыбацкие деревушки. Казалось, что отсутствие компаньонов его совершенно не тяготило. Цесаревичу хватало эмоций от созерцания новых пейзажей неведомой природы.

После того как прошли Канарские острова и за кормой скрылся вулкан Тейде, воздух резко потеплел. Пропало марево взвешенного песка Сахары. Экипаж заполнил плавательные бассейны теплой океанской водой. Павел окончательно расслабился. Он не уходил с прогулочной палубы с раннего утра до позднего вечера. Нетерпеливо отмахиваясь от докучливого врача, наследник сидел под навесом или плавал в бассейне. Лазурная океанская вода бассейна буквально магнитом притягивала юношу. Как-то незаметно кожа цесаревича приобрела шоколадный оттенок крепкого тропического загара.

В Павловске на яхту привезли тонны тропических фруктов. Среди различных диковин губернатор передал наследнику маленький бочонок, заполненный чем-то, напоминающим парафин.

— Что это? — удивленно спросил Павел.

— В бочонке какао-масло. Велите вашему лекарю натирать вас каждое утро.

— Я не придворная дама! Зачем мне всякие благовония!

— Это лечебное масло, оно укрепляет здоровье, предохраняет вашу кожу от вредных флюидов африканского климата.

— Врач знает о свойствах какао-масла?

— Знает, очень ценное средство.

— В Европе им пользуются?

— Не знаю, свойства какао-масла открыл граф Алексеев. Цесаревич еще раз принюхался к бочонку. Впрочем запах черного шоколада уже распространился по всему салону. Вскоре Павел сам убедился в полезности какао-масла. Его кожа стала гладкой, упругой и блестящей.

Неведомые фрукты пришлись наследнику по нраву. Оранжереи Петербурга поставляли на царский стол только бананы, апельсины и лимоны. Сейчас Павел наслаждался прохладным кокосовым молоком, лакомился медовыми плодами манго или папайи, пристрастился к авокадо и требовал на ужин к мясу приправу из авокадо с чесноком. Каждое утро он собственноручно намазывал на хлеб авокадо, протертое со сливочным маслом, корицей и перцем. Юноша наслаждался неведомым ранее вкусом и ароматом. Отдых под южным солнцем навевал разные мысли. Павел часто думал о графе Алексееве, которого считал своим единственным другом. Между ними действительно были по-настоящему искренние отношения. Павел немного завидовал образованности и энергии своего друга.

В какой-то момент наследник решился и сел писать. Он захотел изложить свои мысли на бумаге. Книга получила название «Рассуждение о государстве». Теперь рядом с Павлом всегда находился писарь. Цесаревич рассуждал о военной доктрине, которая, по его видению, должна быть у Российского государства. Выстраивал цепочку торгово-экономических отношений. Расставлял акценты в промышленном производстве и во внешнеполитических отношениях. Иногда просил писаря прочитать написанное и вносил дополнения. К приходу в порт Гоа-Велья, который был столицей княжества Гоа и Цейлона, книга была готова. Первый экземпляр Павел решил подарить графу Алексееву.

Губернатор Русской Индии и Цейлона встречал наследника на причале. У Павла даже не мелькнула в голове мысль о том, как губернатор смог заранее узнать о прибытии скоростной яхты. «Золотая принцесса» буквально летела по морям-океанам. Моряки встречных и попутных судов провожали красивый лайнер завистливыми взглядами. Павел был выше житейских мелочей. Его встречают? Так и должно быть! Ему было невдомек, что о его отплытии немедленно сообщили телеграфом в персидский порт Бушир. Первое же русское судно доставило депешу губернатору Русской Индии и Цейлона.

Наследника разместили во дворце, который раньше принадлежал вице-королю Индии. Сейчас дворец принадлежал графу Алексееву, что сильно удивило цесаревича. Прогулка по городу уже не удивила, а поразила. Улицы и дома были яркими образцами архитектуры эпохи Возрождения. Шикарные дворцы с великолепной отделкой, статуи и фонтаны. Многочисленные соборы и церкви. Здесь не было европейского квартала, это был европейский город. Завидев на центральной площади храм, Павел изъявил желание немедленно помолиться. Если все церкви города переименовали, то собору святой Екатерины оставили прежнее название.

Службу вели индийские священники на языке маратхи. Заметив белых людей, служка юркнул в неприметную дверь. Вскоре оттуда вышел архиепископ. Узнав наследника престола, архиепископ подошел для благословения. Здесь же, не мешая основной службе, архиепископ провел отдельную службу. Затем пригласил цесаревича к себе во дворец. Вечером собрались у губернатора, который расположился в бывшем дворце Адил-шаха. Павел с любопытством крутил головой, рассматривая арабскую мозаику и причудливые узоры сур Корана.

— Почему здесь арабские письмена?

— Все западное побережье Индии было завоевано арабами.

— Помню, помню. Это период крестовых походов. Когда же португальцы захватили эти земли?

— Двести лет назад, в результате совместной экспедиции португальского и датского флотов.

— Да, Да- Тогда они захватили Аден, Малакку и Ормуз(Оман) — После чего командир экспедиции д'Албукерки стал вице-королем Индии.

- Вы абсолютно правы, ваше императорское высочество.

Так, за разговорами, они прошли анфиладу причудливо убранных комнат, где все стены покрыты затейливой резьбой по камню.

Обеденный зал поражал своими размерами. Шириной в тридцать метров, от стены до стены дома. Огромный зал способен вместить несколько сот человек.

— Что здесь было раньше? — спросил Павел.

— Это пиршественный зал.

— На верхнем ярусе странные, закрытые резной решеткой балкончики. Непонятное дополнение для обеденного зала.

— Здесь не обедали, а пировали. Вон там место для музыкантов, а в центре — круг для танцовщиц.

Павел с интересом посмотрел на указанные места.

— А балкончики? Зачем наверху зарешеченные балкончики.

— Второй этаж отдан женщинам. С этих балкончиков они наблюдали за мужчинами.

— Так решетки зачем?

— Это не решетки, а что-то типа вуали, чтобы мужчины снизу не могли рассмотреть женщин.

— Непонятно, — хмыкнул Павел.

— Здесь рядом мечеть. Мулла — весьма милый человек. Поговорите с ним об арабских традициях.

Закончив объяснения, губернатор пригласил всех к столу. Кроме князя Волынского с женой Екатериной и детьми были приглашены генералы Бутурлин и Ермолаев с домочадцами. Далее сидел хан Алтин, который командовал всеми татарскими отрядами. Рядом с ним смотрел на Павла во все глаза командующий негритянскими войсками, бывший вождь, а теперь войсковой атаман Ньянтумбо. По левую руку располагались князья и махараджи с Цейлона и других подвластных России индийских земель.

Впервые оказавшись в центре внимания, Павел начал себя чувствовать несколько неловко. Он вдруг ясно осознал, что присутствующие люди ловят каждое его слово, следят за всеми движениями и жестами. Это не Зимний дворец, где на него привычно не обращают внимания. Заметив скованность юноши, князь Волынский начал расхваливать новые земли.

— Княжество Гоа не столь богато, как Цейлон. Однако здесь очень хороший климат.

— У причалов грузятся корабли.

— Граф Алексеев построил здесь сахарный завод и привез из Франции крестьян.

— Ему русских крестьян не хватает?

— Французы разводят виноградники. Я попробовал первое вино и сам выписал из Франции крестьян.

— Хорошее?

— Очень хорошее. К тому же граф Алексеев утверждает, что после перевозки морем в Петербург, вино станет еще лучше.

— Где выращивают знаменитые индийские пряности?

— Южнее, в нашей провинции Керала.

— Провинция большая?

— Рязанская, Московская и Тверская губернии вместе взятые.

— Такая огромная! А горы там есть?

— Как раз с севера на юг тянутся Кардамоновые горы. От гор и получил свое название кардамон.

— Интересно! Теперь в России есть свои пряности.

— Во всяком случае, имбирным печеньем меня потчуют каждый день.

— А что с севером?

— Оттуда война и началась. Из Бомбея выслали десант, хотели захватить наши земли.

— Бои были тяжелые?

Пушкари генерала Ермолаева быстро объяснили, кто здесь главный.

— Наш десант кто высаживал?

— Корабли графа Алексеева под голландским флагом. Атаман Ньянтумбо со своими пластунами взял все английские крепости.

— Бомбей с северными землями были раньше за Португалией.

- Когда король Жуан IV выдавал свою дочь за английского короля Карла II, то Бомбей с прилегающими землями были за ней приданым.

— Я помню. Это было сто лет назад, тогда англичане получили свои первые заморские территории.

Постепенно разговор принял общий характер. Рассеялась неловкость первых минут. Присутствующие начали вести себя естественно и непринужденно.

В ожидании новостей о графе Алексееве Павел посвящал дни прогулкам и купанию в океане. Утром в сопровождении двух десятков чернокожих казаков наследник верхом отправлялся на берег океана. Негры бежали рядом, умудряясь по дороге петь песни, прихлопывать и даже притопывать. Такое сопровождение смешило цесаревича. Пока он нежился под плетеным навесом на белоснежном песке, негры стояли цепью с оружием на изготовку. Когда Павел собирался поплавать, немедленно сталкивались на воду три пироги. К оружию добавлялись мотки веревки. На подобные меры безопасности наследник престола совсем не обращал внимания.

На пятый день Павел решил вечером позаниматься с неграми строевой подготовкой. Негры умели сохранять строй и перестраиваться, но до Петербургской гвардии им было еще очень далеко. Начали с азов строевой науки. Сначала Павел сам показал строевой шаг, затем по очереди учил казаков дворцовой роты. Стоящие в строю негры, не стесняясь, в полный голос, комментировали все действия. Порой даже пританцовывали и хлопали в ладоши. Павел разозлился столь дерзкому поведению солдат, но быстро успокоился. Он не мог не согласиться, что в целом действия его учеников были прилежными и старательными. Солнце неожиданно упало в океан. Слуги вынесли керосиновые лампы, а негры, составив оружие, начали танцевать. Скоро пришли их жены с детьми, началось настоящее представление, причем без капли спиртного.

Практически за неделю сложился распорядок дня. Утром Павел выходил на крыльцо, перед которым ровным строем стояла дворцовая рота.

— Джамбо мазари! — приветствовал цесаревич.

— Джамбо мазари бванга! — дружно отвечали чернокожие казаки.

К полудню загорелый до черноты Павел возвращался во дворец. Затем конная прогулка в горы, где наследника сопровождали крымские татары. Здесь уже шла полная конная сотня. Всадники в шелковых халатах с непроницаемым выражением лица сначала нагоняли страх на местных жителей. Вскоре горожане к этому привыкли и просто уступали дорогу. Великолепные пейзажи поднимали цесаревичу настроение. За прогулку обязательно подъезжали к трем разным целебным источникам, где Павлу подносили по серебряной чаше родниковой воды. После вечернего купания на океанском пляже усталый юноша возвращался во дворец. Перед заходом солнца следовал час строевой подготовки, который заканчивался танцами под ритм тамтамов.

Всему приходит конец. Пришел конец и отдыху на песчаных пляжах Индийского океана. Когда Павел вернулся с верховой прогулки, то сразу обратил внимание на непривычное оживление и суету.

— Граф Алексеев вернулся? — спросил он у мажордома.

— За вами прибыл караван от князя Голконда. Что касаемо его сиятельства, то он вскорости будет в Хайдарабаде.

На сборы ушло полтора дня. В утро отъезда Павел вышел на крыльцо и увидел весь негритянский полк в построении парадных колонн. Полк стоял ротными квадратами десять на десять человек. Цесаревич привычнопоздоровался:

— Джамбо мазари!

Ответ был совершенно неожиданным:

— Здравия желаем, ваше императорское величество! Заиграл марш. Барабаны сначала дали дробь, потом перешли на ритм строевого шага. Сохраняя идеальное равнение, полк парадным маршем прошел мимо Павла. Цесаревич растрогался и едва не заплакал. Он привык к их безмятежному веселью и откровенной безалаберности. Показанная сейчас строгая воинская выучка говорила о том, что его занятия не прошли для них даром. Впрочем, рядом никого не было. Никто не мог сказать, что каждый полк прошел годичное обучение в учебном лагере Дурбана или Лобито.

К крыльцу подвели огромного слона. Великан опустился на колени. Индусы и слуги принялись подсказывать процедуру восхождения на спину слона. Павел боялся наступить на огромное колено животного. Индусы, давно привыкшие к страхам европейцев, поступили радикальным образом. Взобравшись на слона с другой стороны, они подхватили цесаревича под руки и внесли в паланкин. Слон встал, и Павел запаниковал. Он не умеет управлять слоном! Эта жуткая скотина может уйти, куда ей заблагорассудится! Ну что, скажите на милость, нужно делать со стоящей в углу бамбуковой палкой? Опасаясь резких движений, наследник стал озираться в поисках помощи. Вокруг него были только кроны деревьев снизу доносился гул.

Собрав всю свою волю в кулак, цесаревич встал и посмотрел вниз. Слон шел по улицам города, а местные жители что-то радостно кричали и бросали цветы. Павел посмотрел назад и увидел торжественное шествие десятков слонов. Сделав несколько осторожных шажков, Павел посмотрел вперед и облегченно вздохнул. На затылке слона с безмятежным видом сидел индус. Голова погонщика был ниже уровня пола паланкина. Почувствовав взгляд, погонщик обернулся и сверкнул белозубой улыбкой. Жестом показал на бамбуковую палку и похлопал себя по плечам. Так вот как управляют слоном! Цесаревич улыбнулся погонщику и начал благосклонно махать рукой стоящей на улице толпе.

Павел с сожалением обернулся, совсем не хотелось уезжать от ласковых теплых волн Индийского океана. Беспечный и беззаботный отдых пришелся ему по душе. Цесаревич тяжело вздохнул и сосредоточился на мысли, что сюда он приехал не для отдыха, а ради своего друга. Впереди на черных лошадях скакала сотня индийских воинов. Белые одежды, красный, шитый золотом тюрбан. Широкие, шитые золотом, пояс и нагрудник также был ярко красного цвета. В правой руке воины держали тульские винтовки, которые упирались прикладом в специальное гнездо у стремени. Вторая сотня скакала позади каравана из пятидесяти слонов. Дорога вилась серпантином мимо виноградников и постепенно уходила в горы к перевалу. Как Павел уже знал, высота на перевале была oколо километра.

Во второй половине дня слоны прошествовали мимо величественной крепости, перевал защищавшей. Потом начался спуск на плоскогорье Декан. К вечеру, с последними лучами заходящего солнца вошли в город Белгаон. Это начались земли Низама Салар Джангома

- Завтра у нас день отдыха, — сказал сопровождающий Павла полковник Андрей Палагин.

— Я совершенно не устал.

— Мы заранее переправили через перевал все подарки. Для подготовки дополнительных слонов нужен еще один день.

Сорвавшись на встречу к графу Алексееву, Павел как-то не озаботился подарками для князя и его родственников. В качестве свадебного подарка он взял набор столовых принадлежностей на тридцать персон. Золото, причудливые узоры на витых ручках и драгоценные камни. Самому цесаревичу подготовленный подарок очень нравился.

После завтрака Павел сел в раздумье, впереди целый день, а чем заняться?

— Ваше императорское величество, — поклонился слуга- полковник Андрей Палагин просит аудиенции.

— Проси.

В комнату вошли полковник и кто-то из незнакомых штатских.

- Ваше императорское величество, не желаете ли совершить прогулку к карьеру, где добывают драгоценные камни?

- А что там добывают?

— Агаты, аметисты, корунд, гранаты, рубины.

— Прошу меня подождать, мне надо одеться в походные одежды.

Карьер впечатлял своими размерами и количеством работающих людей. Сотни человек в набедренных повязках ритмично махали кирками. Павел присмотрелся:

— Они долбят гранит!

— Все верно, ваше императорское высочество, драгоценные камни находятся внутри гранита.

— Как можно достать хрупкий драгоценный камень из гранитного монолита?

— Достаточно просто. Драгоценные камни находятся как бы в маленьком гнездышке из известняка.

— Рабочий может случайно ударить по такому гнездышку киркой!

— Маловероятно. Этому карьеру более тысячи лет, люди здесь рождаются и умирают с киркой в руке.

— Почему рабочие так часто зовут своих десятников?

— Скол гранита идет по слабому месту. Когда вскрывается гнездышко, то зовут десятника.

Павел заинтересованно наблюдал за работой карьера. Обратил внимание на вторую линию добычи драгоценных камней. Здесь рабочие устроились возле подобия гранитного стола и дробили большие обломки гранита. Носильщики непрерывной цепью выносили корзины с кусками известняка. По другой дороге шествовали слоны с корзинами по бокам. Они вывозили гранитный щебень.

Павел восторженными глазами смотрел на работу карьера. Еще бы! На его глазах добывали килограммы драгоценных камней.

— Жаль, что у нас в России нет драгоценных камней!

— Почему нет, есть.

— Откуда вам это известно?

— Граф Алексеев говорил. Сибирь, Алтай, Урал. Даже на его землях в Бессарабии, что подарены вашей матушкой.

Цесаревич растерялся. В своем трактате «Рассуждение о государстве» он обосновал вредоносность расширения границ страны. У него вышло красивое объяснение необходимости остановиться на линии Урал — Каспийское море. А тут оказывается, на Востоке есть не только железо и золото, но и драгоценные камни.

— Для офицера вы хорошо разбираетесь в добыче драгоценных камней.

— Я начинал со службы его сиятельству графу Алексееву на Цейлоне.

— Так это вы захватили крепость Коломбо?

— Штурм города Коломбо был моим боевым крещением.

- Похвально. Вы смогли захватить город совсем мизерными силами.

После обеда Павла пригласили на прогулку по сандаловой роще. Пряный аромат деревьев насыщал воздух и поднимал настроение. Снова цесаревич был удивлен. Сандаловые деревья оказались не дикорастущими. Они росли на ухоженных плантациях. Сотни людей копались в земле, подготавливали саженцы или прививали молодую поросль к корням сахарного тростника.

Путешествие на слонах оказалось комфортным и быстрым. Каждый день караван проходил не менее ста пятидесяти километров. Сопровождающая цесаревича гвардия меняла своих лошадей трижды за день. К Хайдарабаду шли вдоль реки Кришна. Павел наслаждался великолепным пейзажем, поэтому не сразу обратил внимание на величественные стены столицы Голконда. Въезд город потряс цесаревича до глубины души. Яркие краски нарядов и цветы под ногами слонов. Изящные дворы и удивительная архитектура мечетей и индуистских храмов. Разглядывая Османский университет, Павел от восторга чуть не вывалился из паланкина.

Встреча с князем получилась несколько скомканной. Великолепие дворца Салар Джанг буквально шокировало цесаревича. Если Зимний дворец — это лепнина и позолота, то дворец князя Голконда — это золото и тонкая резьба по камню.

— Из какого дерева сделаны эти колонны? — вместо приветствия спросил Павел.

— Это не дерево, это камень.

— Вы покрыли его толстым лаком?

— Это не лак, а полировка.

— Не спешите, — перед Павлом появилась красивая девушка. — У вас есть время. Я сама проведу вас по всем комнатам.

— Вы… Вы невеста моего друга?

— Я Наина Махабхарата Салар Джангом, принцесса Голконда и невеста графа Алексеева. А вы — Павел Первый, будущий император?

— Сейчас я просто друг вашего жениха.

— Вы специально приехали на нашу свадьбу? Девушка эмоционально обняла Павла и поцеловала его. Цесаревич растерялся и густо покраснел. Нет, женские ласки он давно уже распробовал. Его смутило столь открытое проявление эмоций. Выросший в окружении притворства и фальши, он был не готов к искреннему общению на глазах у многих людей.

Павел быстро освоился на новом месте. Ему понравилось, что никто его не опекал и не навязывал своей воли. Князь занимался делами, первым из которых оказалась война. Голконда воевала и весьма успешно. Так, город Белгаон, где цесаревич впервые в жизни увидел разработки драгоценных камней, был совсем недавно захвачен у княжества Майсур. Княжество Тамиланд уже подчинилось воле Низама Салар Джангома. Князь Аркот принес вассальную клятву и передал своих воинов под начало полковника Аксеки Йозгат. Павел одобрительно отнесся к реорганизации военной системы. Без единой армии крепкое государство создать невозможно.

Казалось бы, простое решение: собрал воинов по гарнизонам и установил единое командование. На самом деле это не так просто. Для каждого гарнизона необходимо создать инфраструктуру. Воин должен как минимум получать еду, причем регулярно. Поляки с такой проблемой так и не справились. Более того, с окончанием очередной войны вельможи просто распускали своих шляхтичей. Являясь номинально дворянами, шляхтичи не имели ни кола ни двора. Как следствие, по стране разбредались десятки тысяч вооруженных людей без средств к существованию. Единственным доходом шляхты был грабеж.

Принцесса Наина Махабхарата Салар Джангом в окружении своей свиты показала Павлу все дворцовые покои.

- Стены и колонны дворцовых залов сделаны из очень странного камня. Я ничего подобного не видел.

— Вам нравится рисунок на камне?

- Бесподобно! Ощущения ценных пород дерева. Посмотрите на стены этого зала, похоже на отделку из карельской березы.

— Это гранит.

— Гранит? Не может быть! У гранита не бывает таких ярких красок и насыщенной фактуры.

- Это у нас в России не бывает. Здесь, в Индии, есть гранит белый, как снег, есть алый, как мак. Есть с рисунком фактуры дуба.

— Вы мне покажете гранитные карьеры?

— О чем разговор! Я скажу отцу, вам покажут все, что угодно.

— А мрамор у вас есть?

— Мрамор используют для дешевых строений.

— Красивый камень. В Греции все дома сделаны из белого мрамора.

— У нас много мрамора, белый, розовый, голубой, черный.

— Простите, но почему из мрамора делают только дешевые дома?

— Мягкий и недолговечный камень. Посмотрите на эту красоту, — принцесса показала на огромное гранитное панно.

— Такое из мрамора не сделать, — согласился Павел.

— Мрамор нельзя отполировать до зеркального блеска.

— Почему у вас стены не закрыты коврами?

— Благодаря каменным стенам, во дворце постоянная температура. Здесь ни жарко, ни холодно.

— Я уже заметил, внутри дворца весьма комфортно.

Архитектура и убранство дворца произвели на Павла неизгладимое впечатление. Наследник решил построить в Петербурге дворец по подобию дворца Салар Джанг.

Осмотр городских и окрестных достопримечательностей прервал гонец. Граф Алексеев высадился рядом с крепостью Бандор. По пути его корабль подвергся нападению английской эскадры. В результате боя взято на абордаж три линейных корабля и три крейсера. С кораблями захвачено пятьсот двадцать две пушки. Выслушав сообщение, принцесса запрыгала и захлопала в ладоши, как маленькая девочка. Когда гонец сообщил, что граф Алексеев привез в подарок пять тысяч легкой кавалерии, то эмоций не сдержал уже князь. Окружающие подхватили радостный крик Низама Салар Джангома, по дворцу пронесся воинский победный клич. С утра началась подготовка к встрече желанного жениха. А к вечеру прискакал новый гонец, и снова буря восторгов. Граф Алексеев с тысячей легкой кавалерии захватил английскую крепость Мадрас. Причем разгромили семитысячный гарнизон без своих потерь.

Въезд графа Алексеева в Хайдарабад превратился в настоящий праздник. Его встречали как будущего мужа принцессы, как полководца, разбившего европейских колонизаторов, как человека, снабдившего индийскую армию современным оружием. Немалую роль в популярности русского графа сыграли служители местных ведических культов. Пламенная речь принцессы разнеслась по всей Индии и принесла неожиданные плоды. Индуизм, в отличие от традиционных религий, не имеет догм, что делает саму религию очень гибкой. Брахманы (жрецы) не ведут в храмах специальных богослужений. Их задача в обслуживании ритуальных обрядов, во время которых они поют гимны. Кроме этого брахманы занимаются заговорами, заклинаниями и разъяснениями. Так вот, разъяснения сути слов, сказанных принцессой Наиной Махабхарата Салар Джангом, свелось к тому, что в Индии не должно быть никаких иностранцев. Исключение составлял избранный ею супруг и его слуги.

Кстати, о заговорах и заклинаниях. Бредятина всяких экстрасенсов, магов и колдунов, по сути, является разрозненными обрывками учения индуизма. Популярное нынче слово «карма» в индуизме означает «путь суммы деяний, определяющий характер нового перерождения». В индуизме можно выбрать путь «карма», или «мокша», или «рита». Самым желанным и тяжелым является путь «рита», который приводит человека в космос. Речь идет не каком-то слиянии сознания с космосом, а о физическом уходе в космос. Само название «индуизм» является выдумкой европейцев. Религия называется «Санатана дхарма», что в переводе означает «Вечный закон». Пантеон богов включает не только Шиву, Вишну, Кришну, Ситха и так далее, но и Будду.

Весьма интересны философские школы индуизма. Их всего шесть, где самой известной является «Йога» Это именно философская школа, а не учебник по дыхательной гимнастике или сидению на гвоздях. Менее известная школа «Вайшешинка» объясняет физическое устройство мира вплоть до протонов и нейтронов. Эта школа объясняет понятие космоса на примере атомного ядра. Забавно такое читать в книге, которая написана в четвертом веке. Философская школа «Сацкхья» хорошо описывает вопросы теологии. На ее фоне библиотека Рима выглядит собранием школьных сочинений. Кстати, понятия «гуру», «адепты» и «медитация» относятся к учениям Шивы о магии. Только вот вместо слова «манна» приводится слово «янтра».

Но это другая история. Сергей слегка ошалел от феерии красок, музыки и цветов, которая его окружала во время движения по улицам города. Въезжая во дворец, он облегченно вздохнул. Массовый выброс эмоций показался слишком утомительным. Внутри его встречал князь со своей семьей и Павел. Вот неожиданность! Встретиться в Индии с наследником престола он никак не ожидал. Подождал, пока во двор стянется вся тысяча монгольской кавалерии, после чего спешился и даже успел сделать несколько шагов к парадному входу. Торжественную церемонию нарушила Наина МахабхаратСалар Джангом. Принцесса с девчоночьим визгом бросилась навстречу и повисла у Сергея на шее:

— Сереженька, миленький, как я по тебе соскучилась, как я за тебя боялась! Ночи не спала, все о тебе думала!

— Принцесса ты моя долгожданная! И я скучал и торопился, да дела не давали вернуться быстрее.

— У вас, мужчин, всегда сначала дело, а дом и жена на втором плане.

— Так кто делом заниматься будет, если все мужчины возле своих жен?

— Не надо. — Нина поцеловала Сергея. — Я все понимаю только боюсь.

Взявшись за руки, они вдвоем подошли к князю. Им понимающе улыбались.

Встреча прошла почти по-родственному, без излишнего официоза. Сразу двинулись в жилые комнаты, где разместились в удобных креслах и диванах. Женщины сели отдельно от мужчин, но в общем разговоре принимали активное участие. Беседа конечно же началась с военного похода в Китай. Сергей показал подписанную императором Поднебесной грамоту на права владения Маньчжурией. Свиток сначала прошел по рукам. Вскоре прибежал переводчик, после чего громко и торжественно был зачитан текст. Затем Сергей показал символы власти. Если женщины смотрели на меч и колчан как на золотые безделицы, то князь и цесаревич оценивали с точки зрения монархов. В Индии, как и в России, символом власти были скипетр и держава.

После обеда Сергей с Ниной пошли прогуляться в Дворцовый сад. Подружки невесты весело щебетали с братьями Шарифом и Магидом. На прогулку пошел и Павел.

— Рад тебя видеть, ваше императорское высочество, но как ты сюда попал?

— Ха! А кто мне подарил роскошный лайнер?

— А почему без жены?

Ты мне лайнер подарил, а про жену все забыли, — засмеялся Павел.

Сергей засмущался, он был уверен, что наследник женился в восемнадцать лет. Затем последовало свадебное путешествие по Европе. С первой женой Павел в Павловске, со второй женой жил в Гатчине. Чего мучить вопросами истории, если эту самую историю не помнишь в принципе?

— Извини, если обидел. Я не знал, как долго буду в походе, и опасался оставить тебя без свадебного подарка

— Тебе не надо извиняться, яхта очень хороша. И я и императрица понимаем, что яхту к конкретному сроку построить невозможно.

— Все равно получилось неловко.

— Забудь, и большое спасибо за подарок. Такого славного лайнера нет ни у одного монарха в мире.

Сергей поклонился. В общем-то подарок и был рассчитан как рекламная акция. Первые пассажирские суда не дали ожидаемых заказов. Англия и Франция заказали войсковые транспорты, на этом все и закончилось. Пассажирские перевозки в полном объеме обеспечивали его первые лайнеры. Встал на линию еще один лайнер из Петербурга в Петропавловск. Этот средиземноморский город в самой важной точке Гибралтарского пролива неожиданно стал модным курортом.

Нина подкинула пачку газет, что привез с собой Павел.

— Прочитай отмеченные статьи. Похоже, это дело рук твоих управляющих.

Сергей принялся читать.

— Да, ты, Нина, права, наивно, но действенно. Девушка начала читать одну статью вслух: «Подошел мой час, я покидаю Россию. Морской воздух вычистит мои легкие, солнце неведомых стран выдубит кожу. Я буду плавать, валяться на траве и охотиться. Когда я вернусь, у меня будут стальные мышцы, загорелая кожа, неистовый взор. Взглянув на меня, всякий сразу поймет, что я из породы сильных. У меня будет золото, я буду праздным и жестоким. Женщины любят таких вот свирепых, возвратившихся из жарких стран».

- Подобные статьи — твоих рук дело?

— Только косвенно. Необходимо осваивать южноафриканские земли. Сеять пшеницу, разводить сады, строить шахты и заводы.

- Золото Йоханнесбурга уже нашел?

— О чем ты говоришь? Попробуй, стоя в бескрайней степи сказать, что вот здесь должен быть Йоханнесбург.

— Но золото нашел?

— Нашел, нашел. Только к прииску нужен город. Городу нужны люди. А всему вместе нужна сильная армия и флот.

— А Кимберли нашел?

— Ты знаешь, я как-то забыл о существовании этого города.

— Я требую свадебного путешествия в Южную Африку, — Нина обняла и поцеловала Сергея, — пожалуйста.

— Ты в своем уме? Две тысячи километров по степи, без каких-либо удобств. Ты выдержишь два месяца в седле?

— Отец даст слонов!

— Если отец одобрит твою идею, то я возражать не буду. Только запомни, там нет столбика с надписью «Кимберли».

Девушка позвала своих подружек, и они со смехом побежали во дворец.

Мужчины посмотрели вслед и продолжили прогулку.

— О каком Кимберли вы говорили? — спросил Павел. Месторождение алмазов. Никто не знает точного Места. Знаем, что есть. Вот принцесса хочет его найти.

Алексеев, друг мой, возьмите меня с собой! Мне очень хочется посмотреть на реальную жизнь.

— Ваше императорское высочество, это поход без привычных удобств. Более того, могут встретиться настоящие трудности.

— Ты уже нашел столько золота и драгоценных камней, что другим за всю жизнь не найти. А что у меня? Дворец, карета, бал, дворец.

— Захотелось испытать себя?

— Хочу хоть немного пожить обычной жизнью.

— Это не обычная жизнь. Это жизнь искателя приключений.

— Коль скоро жену берешь, то опасностей там нет.

— Отряд будет большим, влипнуть в проблему мы не должны. Но надеюсь, что князь отговорит свою дочь.

Однако князь одобрил желание своей дочери. Уж не понятно, что она наговорила, какие привела аргументы, но князь согласился. Вместе с тем за ужином возникла новая тема:

— Сын, тебе нужны захваченные английские корабли?

— Нет, я планирую их продать.

— Я их у тебя куплю.

— В Голконда только рыбаки, где вы наберете столько моряков?

— Ты забываешь, что Тамиланд принес мне вассальную клятву.

— Тамилы хорошие моряки. Я видел их корабли и в Африке, и в Китае. Только парусное вооружение несколько иное.

— Здесь уже есть решение. Я принял к себе на службу несколько европейцев.

— Мудро, ничего не скажешь. Так будет намного легче освоиться с европейскими морскими традициями.

— Ты мне вот что скажи. Заложишь верфи после строительства заводов?

— Без проблем. Я дам команду Степану Малинину, а с вашей стороны надо найти пару тысяч человек.

- Куда ты их отправишь?

— Через Персию в Нижний Новгород или в Херсон. Одни будут учиться строить верфи, другие строить корабли.

— Железные корабли!

- И железные, и не железные. Главное с паровым двигателем.

Князь Голконда серьезно взялся за переустройство страны. Здесь Сергей не вмешивался. Будет надо, спросят.

Он продолжал просто отдыхать и гулять. Нина выступала в роли гида и водила Сергея с Павлом по всем значимым местам. Не остались без внимания и городские храмы. Снова неожиданность. Посетители храмов кладут к ногам статуй цветы, фрукты и благовония. Сергей с Павлом тоже положили свое «жертвоприношение», поглазели на убранство, отметили обилие золота и драгоценных камней и собрались уходить.

— Вы куда? — остановила их девушка.

— Вон лавочка под липой. Сейчас купим арбуз и в тени съедим.

— Вам придется немного подождать.

— Чего ждать?

— Дикари! Пришли в храм, оценили стоимость золота и драгоценных камней, после чего пошли дальше!

— Ну да! Или ты нам помолиться советуешь?

— Ты здесь хоть одного молящегося видишь?

— Вообще-то нет, — оглянув храм, ответил Сергей.

— Тогда стой и жди.

Долго ждать не пришлось. Вскоре подошел брахман сказал почтительно склонившимся юношам несколько слов, сделал им на лбу мазок и вручил обратно принесенные фрукты.

— Наши дары не приняты?

— Приняты, не волнуйтесь. Принесенная еда всегда возвращается, теперь она считается освященной.

— Мы обязаны ее съесть?

— Необязательно. Отдайте слугам.

Так ежедневно они осваивали быт и традиции индийской жизни.

Настал первый день свадьбы. Если для всех это праздник и веселье, то для молодых сплошное мученье граничащее с пыткой. Встань так, повернись сюда, сделай вот это. Свадебный ритуал был оговорен множество раз. Тем не менее Сергей и Нина чувствовали себя неловко и двигались как марионетки. Принцессу одели по всем традиционным индийским канонам, а Сергей облачился в парадную форму адмирала русского флота. На шею легли все регалии. Затем на все пальцы надели перстни. Руки почувствовали килограмм золота и драгоценных камней. Сергей уже волком смотрел на своего управляющего. Ну, никак не ожидал, что в своих сундуках возит столько всяких украшений. Издевательство под названием «свадебное облачение» завершил тюрбан.

Красивый, традиционный индийский тюрбан. С той лишь разницей, что традиционная морская кокарда представляла собой кованый кусок золота в обрамлении доброго килограмма драгоценных камней. Почувствовав на голове тюрбан и посмотрев на умильные выражения лиц его одевальщиков, Сергей мысленно махнул рукой и стал исполнять роль манекена. Первый день свадебных торжеств закончился разводом по разным спальням. Молодые дорвались друг до друга только на вторую ночь. Третий день свадебных торжеств оказался самым тяжелым. Сергей и Нина вышли не выспавшиеся, с припухшими губами и счастливыми глазами. Их встретили многозначительные взгляды и улыбки родителей, родственников и дворцовой челяди. Затем последовал шквал поздравлений и подарков.

Подношение растянулось на два дня. Здесь тоже свой нюанс. Подарки дарились открытыми. Каждый даритель показывал и объяснял свой подарок. Молодые могли поощрить дарителя. Но это началось только в последний день, когда начали подходить слуги, воины и выборные представители городских каст. Подходила группа служанок, преподносила подарок и говорила свои пожелания. После чего все по очереди подходили к молодым и прикладывались двумя ладонями к руке жениха и невесты. В этот момент им в руку вкладывали монетку. В результате для низших слоев свадебные подарки были в обратную сторону. Подарки дарились общие для жениха и невесты. Также дарились раздельно для жениха и для невесты и для жениха, для невесты и для их будущего ребенка.

Подарки были самыми разнообразными. Дарили наделы земли и ювелирные украшения. Дарили слонов и тонконогих скакунов. Дарили толстые шелковые ковры, которые поражали своим рисунком и яркостью красок. Дарили серебряные сосуды с лечебными мазями. Больше всего было слонов. Многокилограммовые серебряные слоны были затейливо раскрашены эмалью со вставками из драгоценных камней или самоцветов. Слоны из слоновой кости, причем сама фигура представляла собой тончайшую сеточку, внутри которой находился другой слон и так далее до двадцати слоников, были тончайшей работы. Каждый даритель хотел навсегда оставить память о себе.

Наконец праздник окончился, и жених с невестой отправились разбираться с полученными подарками. Сергей осторожно прошел между рядами напольных ваз и вышел во двор. Его в первую очередь интересовали лошади. Знаменитая английская порода скакунов на сам деле является индийской породой. Англичане вывезли лошадей и присвоили породе название «английская». До завоевания Индии лучшими породами считались «испанская» и «арабская». Обе породы берут свое начало в Испании со времен Реконкисты, и обе являются «арабскими. В конце седьмого века почти весь Пиренейский полуостров входил в состав арабо-негритянского халифата. В конце пятнадцатого века Кастилия и Арагон выбили последние отряды негров. За период войны было захвачено большое количество арабских скакунов двух основных пород. Это тонконогие красавцы для верховой езды и скачек и боевые лошади, более мощные и сильные. Обе породы уже были у Сергея на конезаводах, сейчас он хотел увидеть индийских.

Щурясь на ярком солнце, Сергей шел к конюшне быстрым шагом. Уже издали он увидел столпившихся воинов. Раздавались восторженные возгласы. Когда Сергей дошел до конца аллеи, то увидел предмет восхищения и бурного обсуждения. Два конюха с трудом удерживали огромного жеребца. Двухметровый конь с непривычно прямой шеей и маленькой головой косился злобными глазами на окружающих.

— Вот это подарочек! — не удержался Сергей.

Воины услышали и расступились, давая дорогу. Желто-песочная масть, рельефные мышцы, стать… Такого Сергей еще не видел. Все говорило о боевом назначении коня.

Он обошел вокруг, внимательно разглядывая необычного скакуна. Конечно же не красавец. Широкая прямая шея и маленькая голова смотрелись явным диссонансом с мощным и высоким корпусом. Вскоре прибежал переводчик и сразу начал поздравлять с прекрасным подарком:

- Поздравляю вас, господин граф, с таким великолепным боевым конем!

- Спасибо, только слишком злобный вид у этой лошадки.

— Лошадки! — засмеялся переводчик. — Это боевая порода их специально дрессируют нападать и кусать людей.

— Вот как! И пики пехотинцев зубами перекусывают?

- Нет, пики не перекусывают и даже из рук не вырывают. На таком коне в одиночку с десятком пеших разбойников можно разделаться. Близко не подходите. Потребуется месяц, прежде чем он к вам привыкнет.

— И как мне эти подарки доставить в Россию?

— Зря волнуетесь. С каждым конем или слоном придано по два человека. Они растут вместе, как появится жеребенок или слоненок, так к ним прикрепляют двух человек.

При таком тщательном подходе можно не волноваться за уход и разведение породы.

Конюхи по очереди вывели все подарки. Получилась пятерка боевых коней-великанов и полтора десятка верховых красавцев. Все были жеребцы, значит, надо покупать кобыл. Сергей нашел глазами своих чеченцев:

— Шариф, Магид, собирайтесь! Я пойду знакомиться с дарителями коней, а вы поедете их выбирать.

— Тебе понравились? Правда, просто великолепные кони!

— Одна беда, все жеребцы. Вы должны выбрать как можно больше кобылок.

— Хочешь в Тамбове разводить? Хозяин, если ты решил заняться этой красотой, то позволь нам остаться в Тамбове.

- О чем разговор! Дома я вам построю, а невест сами найдете.

— Магид уже нашел. Не принцесса, но красавица

— Поздравляю, Магид! Когда свадьба?

— Уже прошла, в один день с тобой в мечети венчались.

Сергей достал из кармана золотую десятирублевку вручил Магиду.

— Желаю вам счастья и согласия. Растите детей и живите в благополучии.

Новость о свадьбе ничуть не удивила Сергея. В Индии очень много по-настоящему красивых женщин.

По дороге во дворец Сергей размышлял об индийских лошадях. Надо будет договориться и купить как можно больше кобыл. Прекрасная и перспективная порода. Боевым лошадям предстоит воевать еще двести лет. Ну, не двести, но сто пятьдесят, не меньше. Разумеется, кавалерия так не воюет, как показывают в кино и по телевизору. Кони не бросаются на боевые построения людей. Две кавалерийские лавины не идут грудь на грудь. Кавалерия наносит удар по пехотным тылам. Лошади живут с инстинктами табуна. Во встречной кавалерийской атаке побеждает тот, кто сумеет первым завернуть вражеский табун. У лошади на первом месте инстинкт, всадник вторичен. Тот, кто сумел завернуть вражескую конную атаку, тот и победил. Ибо табун поскакал в обратную сторону, а победители настигают и бьют убегающих. Те, кто не верит, может попробовать по примеру героев Голливуда выбить кулаком кирпичи из стены собственного дома. Кстати, барьер на рыцарских турнирах ставят для лошадей, а не для всадников. Боятся лошадки резво скакать навстречу друг дружке.

Нина сидела на полу, расстелив перед собой карту Индии.

— Ты где был?

— Ходил на конюшню смотреть подаренных лошадей.

- Я верхом ездить не умею, — пожаловалась девушка.

— Не велика наука. За день научишься держаться в седле. Остальное придет со временем.

— У женщин есть какие-то особые седла.

— Это для форса. Сидеть боком можно только при медленной прогулке. Попробуй проехать боком на мотоцикле.

- Ну, вот еще! — фыркнули Нина. — Ты меня научишь?

— Время есть, парк большой. Скажи отцу, он быстро найдет для тебя учителей.

— Ты почему избегаешь свою жену? Наверное, завел себе любовницу?

— Еще не успел, но постараюсь оправдать твои ожидания. Я хочу прикупить лошадей, мне понравилась местная порода.

— Мой муж хорошо разбирается в лошадях?

— Намного хуже обычного дворянина. Но порода действительно стоит внимания и денег.

— Сейчас дам распоряжение, этим займутся помощники отца, — Нина позвонила в серебряный колокольчик.

Сказав несколько слов вошедшей служанке, она снова повернулась к Сергею:

— Посмотри на карту, я отметила твои новые земельные владения.

- Брось ты, у меня нет времени заниматься имением в Тамбове, а тут Индия.

— Глянь только одним глазком.

— Ну если только одним.

Сергей поцеловал жену и шутливо прикрыл правый глаз. Реальность заставила открыть оба глаза, причем широко.

— Ты заштриховала наши земли?

— Да, так будет нагляднее. Видишь, на западе тебе дарили триста километров побережья шириной от пятидесяти, до ста километров.

— Хитер твой отец. Он полностью обезопасил западный берег от европейской интервенции.

— Тебе подарил кусок княжества Майсур и сразу двух зайцев. Защита от иностранного вторжения и головная боль Типу Султану.

— Почему Типу Султан не пошел на союз с твоим отцом?

— Чрезмерно богат и самоуверен. У него ночные горшки из золота с отделкой из рубинов и топазов.

— Армия твоего отца его хорошо прижала.

— Еще бы. Типу Султан совершил роковую ошибку. Он признает только Кришну, а остальных богов вывел из пантеона.

— С религией лучше не связываться, слишком тонкая материя.

— Поэтому большинство региональных правителей пошли за отцом. А ты соединил земли от Карачи до Цейлона.

— Такой кусок в мое горло не влезет, подавлюсь. Поднимем русский флаг, сами земли вернем раджам и магараджам.

— Ты серьезно?

— Конечно! Или этот шаг может кого-то обидеть?

— Нет, не обидит. Они возьмут обратно земли как твои вассалы, будут платить установленную дань.

— Выйдет накладно. Мне дань, в казну налоги. Так и до бунта недалеко.

— В любом случае необходимо посоветоваться. Ты разбирайся с подарками, а я сбегаю к отцу. У него сейчас собрались все правители, о войне говорят.

— Передай привет полковнику Аксеки Йозгат.

Жена убежала в общую часть дворца, а Сергей приступил к осмотру подарков. Два дня получения подарков смешались в памяти мельканием лиц и обрывками фраз. Он не смог бы разобраться если бы не добросовестность слуг. Подарки лежали раздельно. Как в музее отдельный зал общих подарков, подарки мужу, жене и детям. Зал мужа начинался с вешалки, на которой аккуратно висел его свадебный наряд. Затем лежали различные украшения, пояса, цепи и перстни. Глядя на огромные драгоценные камни, Сергей откровенно сомневался в реальной возможности использовать все это по прямому назначению. Сделав шаг в сторону оружия, он остановился. Что-то привлекло его внимание своей неправильностью. Вернулся к украшениям и принялся внимательно осматривать разложенные подарки. Вот оно! Сергей взял в руки алую шелковую подушечку, на которой лежал необычный пояс.

Первыми поздравили и преподнесли подарок родители Нины. Затем подошел Павел, как представитель родителей жениха. Следом подошла солидная делегация брахманов. Они преподнесли Сергею этот пояс, а Нине несколько сотен статуэток домашнего пантеона. Статуэтки отвлекли внимание Сергея. Отлитые из золота и украшенные драгоценными камнями, они привлекали как изяществом ювелирной работы, так и необычностью поз. В первый момент мелькнула мысль, что это копии фигур из храма Камасутры. Сергей начал вспоминать напутствия, которые сопровождали момент вручения подарка. Нет, не помнит, слишком большая эмоциональная нагрузка была в этот момент. Но не беда. Надо сходить в храм и попросить повторить сказанные слова. В зал вбежала Нина:

— Все земли будут принадлежать только тебе. Они отобраны у Типу Султана и его сторонников.

— С землями разберемся. В России продадим или подарим. Посмотри на это, — Сергей протянул подушечку с поясом.

— Это священная реликвия из храма Кальяна. Уж не знаю, чем ты покорил брахманов, что они так расщедрились.

— Расщедрились? Да подарок двух сотен статуэток намного дороже!

— Ха! Когда взяли золотые рудники Колара, отец передал брахманам двести тонн золота. А тебе подарили реликвию!

— Ты знаешь, это действительно реликвия! Посмотри — Сергей протянул Нине пояс.

— Ничего особенного. Золотое шитье, золото и оникс

— Внимательнее посмотри!

Нина еще раз тщательно осмотрела пояс:

— Красивый, удобный, выглядит просто шикарно. Сразу видна ручная работа древних индийских мастеров.

— Какая ручная работа древних индийских мастеров? Опомнись, боевая подруга! На застежке явно выражена машинная обработка!

— Ты походи по храмам и дворцам, не такое увидишь! Здесь есть вещи, которые не смогут повторить в двадцатом веке!

— Не видел, поэтому не могу сказать. Но вот это пластик! Да, да, пластик, — Сергей показал прокладку соединения.

— Возможно, — жена еще раз осмотрела пояс. — Но я бы не стала утверждать.

— А вот это сенсоры управления.

— Ну, сенсоров в мое время еще не было. Но буквы на них из индийского алфавита.

— И что это за буквы?

— Здесь нет слова, просто разрозненные буквы вот «дха», это «е», затем «кау» и «нья».

Нина начала называть буквы, а Сергей записывать в карманный блокнот.

- Здесь не полный алфавит, всего двенадцать разрозненных букв.

— Теперь посмотри сюда Сергей сбросил застежку, и пряжка пояса откинулась как маленькая панель управления.

— Нет, я не вижу здесь никаких намеков на следы технологического прогресса.

— Ты не видела современных ноутбуков. Здесь сходный принцип.

— Про электронику твоего времени я ничего сказать не могу. Для меня карманный калькулятор был верхом технической мысли.

— В какой храм надо ехать?

- В любой. Только не бери с собой пояс.

— Почему? Что смогу спросить, если буду объясняться на пальцах?

— Брахманы давно изучили все реликвии, для них это святыни. Твой прагматизм их обидит. Да и тебе это не нужно.

— Почему не нужно?

— Если ты прав, то перед нами пояс человека, которого забросило из нашего будущего в далекое прошлое.

- Для меня это очевидно.

— Так вот, этот человек своими знаниями и делами достиг каких-то высот. Его вещи разошлись по храмам и стали реликвиями.

— Ты права, реальных ответов мы не получим, а отношения с брахманами можем испортить.

Отнесись к этому поясу как к факту, что мы в этом мире не одиноки.

Сергей поцеловал жену. Они вдвоем, они не одиноки.

5 Колониальная экспансия

В Петербурге стали модными три места, куда любили заезжать и знать, дворяне, и простой люд. Лидером по популярности являлось строительство Обводного канала. Народ часами смотрел на работу экскаваторов и подъемных кранов. Работа механизмов завораживала. Огромный ковш за один раз захватывал не меньше двух кубометров грунта. Земля ссыпалась в бункер, откуда непрерывным потоком поступала на ленточный транспортер. Дальше грунт насыпался на баржу. Когда баржа заполнялась, рабочие ловко переключали конвейер, и поток грунта направлялся на другую баржу. Маленький буксир давал свисток, крепил буксирный трос и тащил баржу на отсыпку Васильевского острова. Паровые молоты забивали сваи. Краны с легкостью великана подхватывали огромные гранитные блоки. Берега превращались в нарядные набережные с чугунными решетками. Красота!

Ширина канала составляла сто метров, глубина восемь. По проекту канал должен взять на себя весь поток кораблей и барж, который практически непрерывно шел по Неве. Одновременно со строительством канала строили и мосты. Два моста, у впадения реки Волковки и два моста недалеко от деревни Боровая были вообще чугунными. Их подняли на сорок метров над водой. Говорят, по ним пойдет железная дорога. Два моста в перспективе Лиговского и Московского проспектов делают разводными. Но дальше совсем глупость. В пяти местах под будущий канал закладывают тоннели, чтобы люди ехали под водой. Это кто же поедет под водой? А вдруг вода хлынет и затопит! Никакой железобетон не спасет! Да и лишнее все это. От Обводного канала до города целых пять километров.

Вторым по популярности местом было строительство мостов через Неву. Возводилось сразу пять мостов: Дворцовый, Сенатский, Благовещенский и Кожевенный. Последний мост поднимался над Малой Невой у биржи, его так и назвали Биржевой мост. Его строили разводным. Первое время, пока возводились опорные быки, на строительство никто не обращал внимания. Затем неожиданно появились первые пролеты. Сейчас даже в городских газетах публиковали график подвоза новых конструкций. Готовые секции пролета моста доставлялись на баржах. Затем баржи крепились возле быков, после чего начиналось самое интересное. Баржи постепенно заполняли водой, и секция опускалась на свое место. Работа требовала ювелирной точности и синхронности выполнения команд. Каждый раз жители города активно сопереживали, некоторые не выдерживали и пытались своими криками подсказать правильные действия.

Последним местом общегородского паломничества стало осушение бывшей Невской губы. На дамбы приезжали через наплавные мосты или на лодках. Народ гулял по Дамбе, смотрел на ветряные мельницы, которые откачивали воду из отгороженных от моря участков. Часто разгорались жаркие споры. Спорили по разным по поводам. Возможно ли откачать всю воду, или весной все снова зальет до уровня моря?

— Попытка откачать воду — бесполезная затея.

— Почему же бесполезная? Простым глазом видно что вода убывает.

— Сейчас лето, и дождей в этом году мало. Наступит осень, и вода начнет прибывать.

— Если вода начнет прибывать, то люди графа Алексеева добавят ветряков.

— Не получится. Природу не победить!

— Однако в Голландии успешно осушили землю.

— То Голландия, а здесь Россия.

Спорили, нужно ли воду откачивать, или оставить два больших озера.

— Глупая затея с откачиванием воды. Проще оставить два больших озера и разводить в них рыбу.

— Рыбы достаточно и без этих озер.

— Не скажите. Можно разводить особые породы рыбы или приказать ученым придумать что-то новое и вкусное.

— В стоячей воде вперед разведутся новые породы лягушек, а не рыбы.

— Да что вы понимаете в прудах и озерах! Спорили, будет ли пригодна для крестьян осушенная земля, или вся затея бесполезна.

— К чему, скажите на милость, тратиться на откачивание воды? В любом варианте земли не пригодны для крестьян.

— Да ну вас! Крестьяне все вспашут и засеют.

— Вспахать большого ума не надо. Да только что сеять?

— Что угодно. Город рядом, все съедят.

— Прежде чем съесть, надо вырастить. А здесь низина, картошка сгниет, овес под вопросом.

— Картошка, овес. Капуста да травяные луга. Озолотиться можно.

— На траве не озолотишься.

— Пустить на луга коров. Мясо, молоко и масло городу потребны каждый день.

Большинство ставили в огороженной части свои линейки и высчитывали процесс осушения с точностью до миллиметра и часа. Здесь основной темой разговоров была погода. Людей интересовали дожди, снегопады и безветренные дни.

Сегодня на Загородном проспекте собралась огромная толпа. Петербуржцы ожидали прибытия плененного императора Маньчжурии. Время прибытия поезда объявили накануне. Но люди пришли пораньше, чтобы загодя занять лучшие места. Ежедневно газеты описывали красоты и богатства новых земель, которые граф Алексеев присоединил к Российской империи. По этой причине в толпе активно обсуждались выгоды от их приобретения. Строились планы быстрого обогащения переселенцев.Только никто из прожектеров не собирался туда ехать. Пусть столичная жизнь и тяжела, но она привычна и удобна. В толпе обсуждался распространившийся слух, что император Китая пожаловал графу Алексееву титул императора Маньчжурии. Об этом не сообщалось ни в одной газете, но люди обсуждали новость, уверенные в достоверности данного слуха.

Приближалось время прибытия поезда. Людей становилось все больше и больше. Ловкие плотники предлагали опоздавшим подмостки на козлах. Вскоре появился второй ярус зевак, а за ним и третий. Интересный факт, всем хотелось увидеть человека, который проиграл далекую войну и потенциально обогатил Россию. В то же время недавний отъезд бывшего короля бывшей Швеции остался совершенно незамеченным. Ну уехал бывший король в Австрию, и ладно. Хочет человек жить в Вене, пусть живет. В свое время шведы очень хорошо помогли австрийцам в войне за испанское наследство. Это былаупорная война. Победитель получал не только всю испанскую казну, он становился владельцем богатых колоний. Именно в этих боях юный Карл XII получил опыт боевых действий и существенно пополнил государственную казну.

Вена, являясь столицей Священной Римской империи, отсыпала шведам за военный союз щедрую долю золота и серебра. Забавный исторический факт. Шведские корабли, прибывшие в Амстердам за деньгами, не смогли взять все золото и серебро. Карл XII приказал выгрузить корабельные пушки. В результате на причалах Амстердама осталось триста корабельных орудий. Переполненный душевной добротой Карл XII подарил эти пушки Петру I. Юный император, получив щедрый подарок, объявил Швеции войну. В результате Россия получала от Испании деньги на войну с Турцией. Затем пушки от Швеции, и в финале деньги от Испании на войну со Швецией. Советские историки описали европейские дела молодого Петра как пьянство и махание топором. Приходится изучать собственную историю через историю Испании или Нидерландов.

Та же история с колоколами, которые злобный царь отнял у православного люда и несчастных священников. Чушь полная! Колокол в пушку не переплавить, совершенно разные металлы. Церковники сами сняли отлитые из чистой меди колокола. В Соловецком и Кирилло-Белозерском монастырях добавили олова и перелили в пушки. Испанцы оценили жертвы России и спешно отгрузили медь. Монастыри отлили новые колокола из сплава меди и серебра. Акция колокола — пушки — колокола принесла выгоду всем ее участникам.

Расклад сил в войне за испанское наследство привел к патовой ситуации. Ни одна из сторон не могла взять верх. В результате победила мудрость. Разгром шведской армии привел к тому, что в 1713 году Нидерланды и англичане решили выйти из союза со Священной Римской империей. Хитрые голландцы выбрали деньги и получили хорошие отступные. Англичане захотели богатой землицы. В результате получили Гудзонов залив и залив Святого Лаврентия. Тоже неплохо. Англия получила французские серебряные рудники Ньюфаундленда и южного берега залива Святого Лаврентия. Если говорить серьезно, то в войне за испанское наследство победила Россия. Казна Испании рассыпалась по Европе мелкой пылью. Россия получила деньги, пушки и обученную армию. К началу войны со Швецией в России было 2234 пушки. К концу войны в России стало 13 160 пушек, из которых 3162 пушки отлили по петровскому стандарту. Да еще все церкви получили малиновый звон.

Но это другая история. Поезд прибыл точно по расписанию. Император в сопровождении своих приближенных и родственников опасливо вышел из вагона. Из другого вагона вышел генерал Такин Хомайн и сопровождающие его офицеры. В вагонах остались только гвардейцы Преображенского полка, которые сопровождали венценосного пленника от Астрахани. Преображенцам Дорога в Петербург была заказана. Они провинились перед Екатериной. На торжественной коронации Преображенский полк стоял в почетном карауле. Когда жена Петра III въехала в Кремль, преображенцы начали скандировать: «Павел Петрович, Павел Петрович, Павел Петрович». Екатерина сильно испугалась, а Григорий Орлов пришел в ярость. Он даже приказал расформировать полк а офицеров и солдат отправить в линейные части. Назревающий конфликт исправил Потемкин. В гвардии только дворяне, черный люд служит денщиками у господ гвардейцев. Отправить целый полк дворян в провинции простыми солдатами — это же новый бунт. В итоге Преображенский полк «забыли» на долгие годы. В качестве наказания солдатам и офицерам был зачитан приказ о запрете появляться в столице.

К императору подошли Бецкий и Салтыков:

— Приветствуем вас, ваше императорское высочество, в столице Российской империи.

— Спасибо за встречу. Меня отвезут в крепость?

— Как можно? — воскликнул Салтыков. — Вы и сопровождающие вас люди будете жить в Аничковском дворце^[67].

— Моя свобода будет ограничена?

— Вы не сможете уехать за границу и не сможете поехать дальше Каспийского моря.

— Что будет с моими родственниками?

— Они вольны в своем выборе.

— Вы их возьмете к себе на службу?

— Несомненно. Они должны принести присягу, после чего могут выбрать любую службу.

— Даже военную?

— По первости больше полка не дадим, а дальше по заслугам.

— Что будет с моими детьми?

— Как что? — не понял Бецкий.

— Они могут пойти на службу или жить с вами, — сказал Салтыков.

— Если они присягнут российской короне, то получат все права русского дворянина.

— Я могу присягнуть российской короне?

— Конечно, можете! — с трудом скрывая изумление ответил Бецкий.

— У меня будет аудиенция с императрицей?

— Нет, никаких официальных встреч не будет. Вы в праве приезжать во дворец как частное лицо.

— Мне необходимо переговорить с императрицей.

— Только в частном порядке.

— У вас есть жалобы или претензии? — уточнил Салтыков.

— Наоборот, я хочу выразить признательность графу Алексееву за его мужество и благородство.

Император в сопровождении сановников и свиты вышел из здания вокзала на Введенскую площадь. Огромная толпа радостно закричала «ура». Женщины от избытка эмоций завизжали. Люди подались вперед, гвардейцам пришлось силой восстановить порядок.

От приветственных криков огромной толпы генерал Такин Хомайн опешил. Он ожидал награды за победную войну, но увидел восторг простых людей. Они приветствуют его, победителя маньчжурского похода!

— Мне необходимо встретиться с графом Потемкиным, — генерал подошел к Салтыкову.

— Не волнуйтесь, господин генерал. Поднимитесь в открытую карету, поприветствуйте толпу, а то китаец решит, что люди собрались ради него.

Генерал Такин Хомайн поднялся в карету и приветственно взмахнул руками. В ответ собравшаяся толпа буквально взревела. Всех переполнял восторг, турецкие офицеры чуть не плакали от такой незабываемой встречи. Горожане ликовали, они увидели не просто живого китайца, а пленного императора. Вереница карет в сопровождении почетного караула двигалась под неутихающие крики почти до самого Московского проспекта.

Очередное собрание малого совета началось со скандала.

— Надо увеличить расходы на армию, — начал Муравьев.

— Куда больше! — встрепенулся Долгорукий. — Заводы Алексеева обещают новые винтовки, а это очень большие деньги.

— Необходимо сформировать для Дальнего Востока отдельную сорокатысячную армию.

— Это зачем нам такая армия? — удивился Румянцев. — Казаков и кораблей вполне достаточно.

— Я сделал расклад воинских сил для продолжения похода в Китай.

— Ты совсем сбрендил?! — чуть не подпрыгнула Екатерина. — Турецкую войну не успели закончить, а тебе новую надобно?

— Так выгодное дело. Вон, Алексеев малыми силами Маньчжурию взял, а мы весь Китай покорим.

— Зачем тебе Китай? — спросил Потемкин. — Тут не понять действий губернаторов Красноярска или Иркутска, а ты Китай захотел.

— На кой нам Красноярск с Иркутском? В Китае шелк, чай, фарфор.

— У тебя случаем голова не болит? — участливо спросил Михаил Михайлович.

— Почему вы не хотите дать мне армию? Алексееву можно, а мне нельзя?!

— Я, по-твоему, вина опилась и не помню, как деньги Алексееву давала? — спросила Екатерина.

— У меня нет таких денег!

— Головы у тебя нет.

— Полноте, попусту спор! — встрял Михаил Михайлович. — Думаю, что Григорий Алексеевич поможет.

— Это чем я смогу помочь? — удивился Потемкин.

— Сложи вместе донесение о разведанном золоте и серебре с телеграммой об отправке калмыков.

— Ты просто умница, Михаил Михайлович, — восхитилась Екатерина. — Ну что, Григорий? Пошлем Муравьева наместником?

— Каким наместником? Куда наместником? — встрепенулся Муравьев.

— Хватит тебе в тени сидеть, — сказал Потемкин. — Пора заниматься серьезным делом.

— А я чем занимаюсь? По-вашему, ваньку валяю?

— Ты славно служишь в столице. Вон Китай воевать удумал, никто не догадался, один ты. Послужишь делом в Америке.

— Вы что?! Сговорились! Хотите меня в ссылку отправить?!

— Какая ссылка! Тебе важное государственное дело доверяют! С тех земель тысяча тонн золота в год. А ты ссылка, ссылка.

— Поедешь до Константинополя, — приказал Потемкин. — Дальше морем.

— Сразу морем будет удобнее.

— Ты должен сам посмотреть на железную дорогу и порт Константинополь. Золото отправишь по этому пути.

— Как я смогу из Америки руководить Дальним Востоком?

— Губернатор Харбина пойдет тебе в подчинение. Его земли от Читы до Константинополя.

— И до Китая? — с надеждой спросил Муравьев. — Там еще четыре губернии. Земли не дикие, народа много живет.

— Кого поставите губернатором Дальнего Востока?

— Сам присоветуй, тебе с ним работать.

— Чернышевского, все одно сейчас без должного дела.

Выбор кандидатуры Муравьева выходил самым удачным вариантом. Энергичный и непоседливый человек — как раз то, что надо для русской экспансии вдоль тихоокеанского побережья.

Пора переходить к основному вопросу. Компания «Русская Африка» объявила, что со следующего года открывает регулярное пароходное сообщение с русскими поселениями в Африке. Правительство должно принять принципиальное решение о своем отношении к новым землям. В Африке уже не три города. Золото и алмазы поступали в Петербург непрерывным потоком. Монетный двор Петропавловской крепости прекратил чеканку денег за ненадобностью. Драгоценные металлы переплавляли в слитки и складывали в хранилище. Но не это послужило причиной беспокойства правительства. На юге Африки стремительно развивались русские поселения.

Безземельные дворяне строили усадьбы, сеяли пшеницу, осваивали сахарные плантации, разводили сады. Начал поступать первый хлопок. Заводчики закладывали железные и медные заводы. Ежедневно из Африки в Петербург приходило шесть пароходов. Это не считая грузов, что были выгружены в европейских странах. Верфи графа Алексеева строили пароходы с ледниками. В результате на рынки регулярно завозили заморские фрукты и овощи. Вагоны с ледниками развозили дары Африки по всей России. Каждый желающий мог купить ароматный апельсин, сладкую грушу или сочное яблоко. На Рождество или Пасху выставляли горы тропических фруктов. Пришло время решить принципиальный вопрос: земли Южной Африки — это Россия или нет?

Яхта «Золотая принцесса» рассекала воды Индийского океана. Из-под форштевня радужными искрами разлетались летучие рыбки. Между Цейлоном и Мадагаскаром на свои ежегодные брачные игры собрались киты. Прыжки дельфинов всегда завораживают своей грацией, но если подобное совершают многотонные гиганты, остается только замирать в немом восторге. Все каюты лайнера оказались заняты. Кроме Павла и новобрачной четы Алексеевых, на яхте отправилось пять ближних подруг принцессы и многочисленная свита слуг и служанок. Время пролетало в развлечениях и отдыхе. Павел вернулся к купаниям и загоранию. Нина Вячеславовна, индийская принцесса требовала себя называть именно так, тоже оказалась любительницей поплавать и позагорать. Пришлось разделить бассейны, Павел, как галантный кавалер, уступил царский бассейн даме.

Сергей предпочитал сидеть в тенечке, где делал какие-то записи или вычисления. Иногда брал фотоаппарат и фотографировал свою жену, Павла и индийских красавиц. Непривычный стиль поведения первоначально смущал девушек, но со временем они привыкли.

— Сереженька, что ты все время пишешь?

— В основном послание нашим детям и внукам. Я описываю ступени развития цивилизации.

— Послание? Зачем его писать, если можно сказать напрямую?

— Через двадцать лет я расскажу об атомной энергии или принципе микропроцессора. А еще через пятьдесят лет все это забудут или переврут.

— Будет хуже, если воспримут как сказки выживших из ума родителей.

Вот, вот. Начнет бродить устная версия Нострадамуса.

— Тогда я к тебе присоединюсь. Мне надо оставить нашим внукам-правнукам свои знания.

— Разумеется. Это работа не одного дня и не одного года.

Нина взяла со стола толстую тетрадь и начала читать.

— Погоди, здесь у тебя написано совсем другое.

— Эта тетрадь с проектами и расчетами для моих заводов.

— На Цейлоне твой управляющий рассказал много интересного. Почему ты не начал строить заводы моему отцу?

— Как ты представляешь обычного индуса за ткацким или фрезерным станком?

— Вообще-то плохо.

— Все должно развиваться постепенно, от одной ступени к другой.

— Ты так в России сделал?

— Конечно! Начал с Тулы, где практически весь город технических фантазеров и изобретателей.

Сергей увлекся и начал рассказывать о своих первых шагах в Туле. О том, как пришел первый успех. Недоверие к причудам барина сменилось пониманием и поддержкой. Скепсис покупателей перешел в ажиотажный спрос, а затем и в популярность торговой марки заводов Алексеева. Сейчас идеи успешно совершенствуются и развиваются. Его заслуга только в том, что он показал нужное направление.

В принципе, то же самое уже произошло в Индии. Несведущие люди могут предположить, что первое железо было низкого качества. На самом деле все наоборот. Домницы давали чистое железо со спекшимся шлаков который выбивали молотом. Низкокачественное железо появилось с технологиями варки стали. Каждая новая технология давала новые возможности и изобретение. Поделившись своими знаниями с кузнецами арсенала Низама Салар Джангома, Сергей увидел первые изобретения. Князь похвастался перед зятем первыми достижениями в изготовлении оружия. Среди различных ружей и пистолетов Сергей увидел одно с револьверным барабаном.

Сначала это удивило Сергея. Но, подумав, он пришел заключению, что все идет закономерным путем. Револьверное оружие изобрели во всех европейских странах, в том числе и в Туле. Каждый оружейник стремится создать оружие с повышенной скорострельностью. Первая и самая доступная идея — револьверный барабан с заложенным боезарядом. Револьверные пушки, ружья и пистолеты пытались сделать с начала шестнадцатого века.

— Это изобретение бесполезно, — сказал Сергей, показывая на револьверное ружье.

— Мы провели пробные испытания. Ружье с барабаном на восемь зарядов показало очень хорошую скорострельность.

— Здесь таится большая проблема.

— В чем она заключается? Объясни, и мои кузнецы все исправят.

— Исправлять нечего, неверна сама идея.

— Хорошо, возьми ружье и покажи, что плохо.

Заслуга господина Кольта не в изобретении револьвера, а в применении патрона. Барабан имеет зазоры со стороны пули, что приводит к выбросу части газов и ухудшению баллистических характеристик. При существующем техническом развитии после выстрела половина пуль застрянет в ружейном стволе. Про Кольта Сергей не говорил, а с остальным князь согласился сразу.

Яхта сначала зашла на Цейлон, это было требование Нины. Она навела хозяйский порядок во дворце Гоа-Велья, после чего решила повторить сей подвиг в Коломбо. Сергей не возражал. Спешить было некуда.

Его норвежская авантюра получила неожиданное развитие. Но здесь нет его вины, не надо было жадничать. Судя по имеющейся информации, у адмирала Хаки Котлу проблем нет, срочное вмешательство не требуется. Что касаемо англичан, то здесь надо дать время на дозревание. С пропагандой и демагогией можно бороться только контрпропагандой. К такой методике войны еще никто не готов. Если у пошедших в разное англичан есть еда и оружие, то вооруженный беспредел будет продолжаться до бесконечности, что доказано гражданской войной в России. Все против всех и дружно против иностранцев.

На Цейлоне, пока Нина занималась дворцом, Сергей и Павел совершали конные прогулки. Впрочем, прогулки больше напоминали экскурсии хлебосольного хозяина. Карьеры драгоценных камней способны впечатлить любого специалиста. Цесаревич являлся обычным образованным человеком, поэтому карьер и суточная добыча впечатлили его на всю жизнь. Съездили на чайные плантации, в результате Павел с видом знатока самолично заваривал чай. Он требовал чайные листочки трехдневного возраста, которые подсушивались два дня в тенистом сарайчике. Красочные пейзажи и многочисленные водопады произвели на наследника неизгладимые впечатления. Встретив на острове стажеров художественного училища, без раздумий заказал серию пейзажных картин для своего дворца.

В Дурбане, как и в Коломбо, яхту «Золотая принцесса» ожидала торжественная встреча. Естественно, встречали наследника престола. В почетный караул построилась рота гарнизона крепости, полк негритянских казаков и полк татарской кавалерии. Встречали Павла командир гарнизона полковник Алексей Петрович Уваров, епископ Афанасий, хан Гаюн Сокхей, а также негритянские вожди Мбасого и Бонго. Во второй линии стоят офицеры гарнизона, различные чиновники и местные дворяне. Сергей увидел среди прочих своего управляющего Степана Каломейцева, который стоял в окружении помощников. Картина встречи получилась весьма колоритной. Люди различных рас в едином порыве приветствовали наследника российского престола.

Первый день прошел в торжественных мероприятиях. На второй день Нина с головой окунулась в обустройство дворца. По этому поводу Сергей пошутил:

— Лапочка, если ты будешь приводить под свой вкус все наши дворцы, то до Петербурга мы доберемся только к старости.

— Ну и что? Каждый дом должен почувствовать руку своего хозяина. Это не гостиница, а жилой дом.

— Ты сегодня поедешь с нами?

— А куда вы собрались?

— Хочу показать Павлу береговые батареи и форты.

— А после обеда?

— Навестим ближайшие фермы.

— Фермы или имения?

— В общем-то здесь вперемешку имения и хутора. Сопровождать будет управляющий, он лучше меня знает, куда надо ехать.

— Зачем вам управляющий? Сами дорогу не найдете?

Все намного проще. С точки зрения закона все эти земли принадлежат мне, точнее нам. На хуторах живут мои рабы.

— Вообще срамота и ужас! Мой муж — рабовладелец! немедленно освободи несчастных негров, а то разведусь!

— Негры — то как раз свободные. Рабы — англичане.

-Нифига себе! Ты где столько людей отловил?

-Сами в плен попали.

— Так, после обеда я еду с вами! Хочу сама посмотреть на рабов.

— Договорились, заодно потренируешься в верховой езде.

— Так далеко ехать?

— Конечно. Предупреди слуг, мы поедем с ночевкой

— Ночевать в Африке под открытым небом? Это мечта моего детства!

— Мечтай дальше. Ночевать будем в одном из имений.

Нина пошла отдавать распоряжения. Ее по-прежнему обслуживали только индийские служанки. Правда, с одной пришлось расстаться. Эта служанка на яхте делала Павлу массаж и натирала какао-маслом. Что у них там случилось, неизвестно, но в результате служанка перешла в штат наследника престола.

Осмотр укреплений вокруг Дурбана проходил под руководством полковника Уварова. Павлу понравилось расположение фортов, равелинов и береговых батарей. Осмотр самих укреплений с установленных в них орудий произвел на цесаревича благоприятное впечатление.

— Господин полковник, я обязательно буду за вас хлопотать в Петербурге. Вы построили прекрасные укрепления.

— Извините, ваше императорское высочество, все укрепления построены графом Алексеевым и на его средства.

— ??? Граф! Сергей Николаевич, друг мой, это правда?

Сергей молча пожал плечами, что тут говорить? любая попытка опереться на государство была изначально обречена на провал. Только Португалия и Франция вели свою колониальную политику на уровне государства. Во второй половине девятнадцатого века ним присоединилась Германия. Нидерланды, Бельгия и Англия вели колониальную политику силами торговых домов. Сергей не питал никаких иллюзий по поводу возможной помощи как со стороны Екатерины, так и со стороны Сената. Правители сначала должны увидеть реальные деньги, только потом пошевелят пальчиком. Так произошло с английской Ост-Индской компанией. Увидев огромные деньги, которые компания вывозит из Индии, правительство ликвидировало компанию и забрало все себе. Наполеон оккупировал Нидерланды. Англия стервятником набросилась на лишенные поддержки колониальные земли голландцев. Сергей не забыл историю колонизации, поэтому щедрой рукой раздаривал земли и прииски. Чем больше власть имущих втянется в колонизацию, тем активнее пойдет сам процесс.

После обеда из города выехал большой отряд всадников в сопровождении пеших негров. Поля и сады начинались сразу за последним городским домом. Логичное решение, крестьянин фактически жил в городе. Доставка продуктов в город не составляла больших трудов. Крестьянские хозяйства простирались сплошным ковром. Северные склоны холмов покрывали виноградники. Все правильно, здесь Южное полушарие. Земледелием занимались бывшие солдаты английского гарнизона, бывшие матросы английских, португальских и французских кораблей. От города на север и на запад протянулось несколько тысяч крестьянских хозяйств.

— Откуда у тебя здесь столько много крестьян? — удивленно спросил Павел.

— Здесь пленные солдаты и матросы. Я могу согласиться с тем, что ты покупаешь пленных благодаря своей дружбе с голландцами. Но здесь Россия. Их нельзя удерживать силой.

— Никто и не удерживает. Неужели ты думаешь, что человек добровольно бросит свой дом и снова возьмет в руки ружье?

Павел ничего не ответил. Желания правителя и желания крестьянина никогда не совпадают.

Нина с любопытством разглядывала быт крестьян восемнадцатого века. Смешаные браки не вызывали вопросов. Большинство крестьян взяли в жены местных невест. Вот французы заинтересовали Нину:

— Откуда у тебя шаромыжники?

— Какие еще шаромыжники?

— Французы, я уже насчитала более пяти десятков французов.

— Французы попадают в плен к англичанам, мои люди берут в плен и тех, и других.

— Твои пиратские корабли не нападают на французов?

— Здесь пиратствует эскадра под флагом Ост-Индской компании. Законы соблюдаем. Почему ты их назвала шаромыжниками?

— Ты не знаешь происхождения этого слова? Отступающие солдаты Наполеона просили милостыню. «Шаро маж» переводится как «подайте, пожалуйста».

— Забавно, я и не знал.

— Должен бы знать, это входит в школьную программу по истории.

— Я говорил, и не раз, что история не является моей сильной стороной.

— Когда отправимся в Кимберли?

— На поиски Кимберли, — поправил Сергей. — Негры жутко боятся твоих слонов, африканские слоны не приручаются.

— Не заговаривай зубы, чего ждем?

— Твоей команды, как прикажет моя принцесса, так и двинемся.

— Ловлю на слове. Через неделю дворец примет жилой вид, тогда и поедем.

— Помни, я не имею ни малейшего представления о том, где будет построен город Кимберли.

— Недалеко от реки Оранжевая, примерно пятьсот километров на юго-запад от Йоханнесбурга.

— Отличные координаты! Осталось только найти Йоханнесбург.

— Ты же говорил, что нашел прииски Йоханнесбурга.

— Нет, лапочка, я говорил о найденных золотых приисках. А вот где будет построен город Йоханнесбург, я не имею ни малейшего представления.

— Самое богатое в мире месторождение золота! Это же очень просто установить!

— Подскажи, как это сделать.

— По объему добытого золота. Бывали годы, когда эти шахты давали шестьдесят процентов от всей мировой добычи.

— Ты мне рассказываешь историю золотоносных рудников, а я тебя спрашиваю о конкретном месте.

— Первый год много золота не даст, но потом можешь рассчитывать на тысячу тон золота в год.

— Опять двадцать пять! Найденное месторождение золота только в зачаточной стадии разработки.

— Почему ты туда не направил людей? У тебя вокруг Дурбана несколько тысяч крестьян.

— Кушать что будем? Хлеб или золото? Предлагаешь покупать хлеб по десять золотых за килограмм?

— Почему сразу бросаться в крайности?

— Это не крайность, а реальность. Правительство России еще не приняло решения по Южной Африке.

— Ты хочешь сказать, что все эти земли — твоя собственность?

— Это земли местных негров, но с точки зрения европейцев, да, это мои личные земли.

— Вот здорово! Ты обскакал Сесила Родса!

— До рождения этого дяди еще сто лет. Ладно, поедем к золотым шахтам, потом повернем на юго-запад. Тысяча километров на слонах.

— Потом тысяча километров обратно. Здорово!

— Потом тысяча километров вдоль реки к Атлантическому океану.

Сергей и Нина начали совместно обсуждать план поиска крупнейшего в мире месторождения алмазов.

Вечером остановились в имении первопоселенцев, у молодой супружеской пары Бобринских. За ужином они рассказали свою нехитрую историю. Жили по соседству, женились по любви. Только лишней земли не было ни у родителей жениха, ни у родителей невесты. Они взяли десять крестьянских семей, скот, инвентарь и по совету одного из подрядчиков графа Алексеева уехали в Дурбан. Здесь им предложили любые земли, помогли со строительством усадьбы и домов для крестьян.

— Трудно было начинать? — спросил Павел.

— Никаких сложностей не было, если не считать первоначальной путаницы с сезонами.

— Какая может быть путаница с сезонами? — не понял Павел.

— Зимы-то нет. Первое время как соберем урожай, так сразу и засеваем соседние земли. Урожай-то хороший.

— Потом догадались посадить сирень и начали ориентироваться по ее цветению, — добавила Анастасия Бобринская.

— Дикие звери не пугали?

— Проблема только с бабуинами. Когда посадили сад то эти нахалюги подчистую его обирали.

— Какие деревья посадили?

— Сначала яблони, груши и вишни. Потом добавили мандарины, лимоны и апельсины.

— А что бабуины? — заинтересовался Сергей. — Как справились?

— Аборигены помогли. Они начали к нам приходить за хлебом. Мы им хлеб, они стали пасти наш скот и помогать собирать урожай.

— И охранять ваш сад?

— Нет, аборигены едят обезьян, почитают за деликатес. Бабуины сами ушли.

— Слоны да носороги посевы не топчут?

— Была проблема, да ваш управляющий Степан Каломейцев помог. Привез в долг колючую проволоку.

— Неужто колючей проволоки испугались?

— Вообще-то больше боятся ружей. За первый год более двух десятков слонов завалили.

— Понятно, а то я смотрю на бивни, думаю, охотой балуетесь.

— То урожай этого года, свежие, скоро продадим.

— Что за негры рядом живут?

— Так племя к нам прибилось. Мы им дома построили, они с нашими крестьянами вместе работают.

— Неужели надоела вольная жизнь?

— Сами с ними поговорите. Одно дело — по сафари бегать, другое дело — жить в уюте и достатке.

Когда стемнело, все сели пить чай с клубничным вареньем. На сладкое была свежая клубника, щедро заправленная взбитыми сливками. Сергей давно приметил рояль. Спросив разрешения хозяев, сел за инструмент и начал играть вальсы.

За время, пока Нина приводила дворец под свою руку, Сергей смог подробно обсудить план похода. В этом неоценимую помощь оказали негритянские вожди. Мбасого и Бонго хорошо знали свои земли. Негры не интересовались ни золотом, ни серебром, ни алмазами. Для них важными металлами были медь и олово. Эти месторождения нашли быстро. Уже год, как началась активная разработка полезных ископаемых. Изобилие угля и большое количество водопадов привлекли многих русских промышленников. Первые опасения, что дикари неспособны к фабричному труду, оказались беспочвенными. Способны, и еще как способны. Достаточно посмотреть на изделия местных кузнецов, и все сомнения отпадут сами собой. Сыграла свою роль и политика непринуждения к труду. Зримая разница в материальных благах, которые имели рабочие и шахтеры, служила для аборигенов самым лучшим притяжением. К удивлению Сергея, заводчики Баженов, Дягилев, Уланов и другие оказались весьма неплохими психологами.

Бельгийские, немецкие и французские колонизаторы шли точно таким же путем. Они не принуждали негров. Хочешь — работай и получай деньги. Не хочешь — живи по своему традиционному укладу. Португальцы пошли по пути рабства и принуждения. Англичане, появившиеся в Африке самыми последними, придумали свое «ноу-хау» — ввели для негров денежный налог. По замыслу правителей, обязанность платить налоги вынудит негров идти на работу. В ответ получили восстание. Кровавое, безнадежное восстание смертников с дротиками против пулеметов. Вот слова из поэмы Киплинга:

Жестокость по отношению к неграм вызвала в Европе бурную реакцию. Особенно резко выступила Германия. Англичане были вынуждены отправить посольство, которое предложило неграм сдаться. «Почему мы должны сдаваться? Мы держимся крепко и отбрасываем белых каждый раз, когда они нас атакуют. Если белые устали от борьбы они могут прийти и сдаться». Весьма достойный ответ.

Колониальная политика Англии и Франции отличалась по своему базовому принципу. В Англии на первом месте стояла расовая сегрегация. Негров сгоняли в резервации. Колонизация Африки считалось делом английской национальной чести. Вот выдержка из газеты «Таймс» за 1895 год: «Энергичные, решительные, загорелые, с проницательным взглядом, эти пионеры — самая отборная часть англосаксонской расы».

Развал колониальных империй получился таким же разным. На желание африканских колоний получить независимость, генерал де Голь ответил: «Вы свободны, вас никто не держит». С английскими колониями обстояло с точностью наоборот. В результате все бывшие английские колонии до сегодняшнего дня остаются «горячими точками». Не утихают восстания, военные перевороты и гражданские волнения.

Экспедиция по поиску алмазов отправилась на десяти слонах в сопровождении сотни татарской конницы и сотни черных казаков. Пунктом назначения выбрали золотоносные рудники. Является это место знаменитым золотоурановым бассейном Витватесрсранд или нет, сейчас определить невозможно. Но пригодится как примерная точка для начала поисков алмазных копий Кимберли. Первые два дня шли среди бескрайних полей и ароматных садов. Белые и черные крестьяне с изумлением и опаской смотрели на слонов. Африканские слоны не поддаются дрессировке. В своем желании полакомиться плодами садов и сочными злаками они сотнями вторгаются на крестьянские поля, где находят свою смерть. Здесь же великаны шли мирно, как стадо коров.

На третий день вышли в сафари, которое временами переходило в буш. Буш, или кустарник, — это земли, до горизонта покрытые сплошным ковром колючих кустов. Здесь свой животный мир, приспособленный к жизни среди десятиметровых шипов и пышных, ярких цветов. Место опасное из-за пчел. Укус африканской пчелы для человека смертелен.

— Сереженька, ты что-нибудь помнишь про английскую экспансию на эти земли?

— Что я могу помнить? Англо-бурская война, вот и все.

— Жаль, я всегда мечтала попасть в Африку, прочитала уйму книг, а сейчас ничего не могу вспомнить.

— Надо ли вспоминать? Наслаждайся природой и ничего не трогай руками.

— Так не интересно! Представь первых исследователей, которые с риском для жизни прошли через эти земли.

— Не получится.

— Какой ты черствый, даже помечтать не хочешь!

— Зачем мне мечтать, если я сам организовывал первую экспедицию. Спроси Николая Панькова или Степана Каломейцева.

— Они тебе помогали в организации экспедиции?

— Они в Африке с первого дня. Вся колонизация — это их заслуга. Они ступили на африканскую землю вместе с первыми исследователями.

— Что случилось с первыми исследователями?

— Ничего не случилось. Живут, растят детей и богатеют.

— А где они? Поселились рядом с Дурбаном?

— Если хочешь, можем навестить. Часть поселилась в долине Вааль или Лимпопо.

— Занялись крестьянским делом?

— Что в этом плохого? Большинство занимается сахарным тростником, живут на зависть золотоискателям.

Нина погрузилась в размышления, а во время привала принялась мучить своими вопросами управляющих.

Английская экспансия в Африку начиналась из Дурбана. Обманувшись той легкостью, с которой другие страны установили свой контроль над африканскими землями, англичане рассчитывали быстро прибрать к рукам оставшиеся свободными территории. Детонатором послужила экспедиция Сесила Родса. Энергичный исследователь в 1885 году заключил договор с вождем Лобенгуле. Негры позволили белым копать землю и добывать золото и алмазы. Сесил Роде назвал земли Республикой Родезия. В дальнейшем англичане не захотели договариваться и решили, что легко завоюют все остальное. Для выполнения плана послали одну дивизию, с пушками и пулеметами. Результат ошеломил не только Англию, но и всю Европу. Негры под корень разгромили английскую дивизию. Пушки и пулеметы не помогли.

Колонны английских солдат двинулись на север с песней:

Восемь пулеметов не спасли английскую дивизию во время боя 5 октября 1895 года. Вот рассказ одного из оставшихся в живых: «Зулусы надвигались, как прилив, молча, пока не окружили нас со всех сторон. Затем они с громким кличем бросились, и через пять минут в живых не осталось ни одного человека». Победа негров с короткими дротиками против пулеметов вызвала в Европе бурное обсуждение. Вот что писали Санкт-Петербургские ведомости: «Победа кафров-зулусов над англичанами оказывается полною. Не только из отряда никто не спасся, но вследствие означенного поражения главнокомандующий английскими войсками лорд Чельмсфорд принужден был бежать». Так Европа впервые узнала, что в войне побеждает не пулемет, а мужество. Из своих пяти тысяч зулусы потеряли пятьсот человек. Англичане потеряли полную дивизию.

Гитлеровская тактика «выжженной земли» меркнет перед историей английской колонизации Африки. Англичане убивали всех, от стариков до детей, уничтожали посевы и скот. Расстреливали из пулеметов диких животных. Если негритянские деревни прятались в пещере, то англичане взрывали вход в пещеру^[68]. Негров смогли поработить только с помощью метода систематического уничтожения. Вот слова Чемберлена в палате общин: «Мы воюем по обычаям южноафриканской войны. Продовольствие уничтожается тогда, когда его невозможно вывезти или использовать нашими солдатами. Я полностью доверяю своим должностным лицам на местах и не собираюсь вмешиваться в их компетенцию». Чемберлен говорил под аплодисменты палаты общин. Если для Англии период королевы Виктории — это рассвет и богатство, то для негров это голод и смерть.

Но это другая история.

Экспедиция двигалась по явно выраженной дороге, что заинтересовало Сергея. Он обратился к управляющим:

— Куда ведет эта дорога?

— По ней перевозится большинство грузов в долину Вааль и почти все грузы в Золотой Форт.

— Я был уверен, что все грузы перевозят по рекам.

— Мы прошли по всем рекам. Очень хорошие места, богатые полезными ископаемыми, но не судоходны.

— Много порогов?

— Пороги не такая уж и большая проблема. Можно построить проходной шлюз. Беда с водопадами.

— Большие перепады воды?

— Не то слово! Из больших водопадов только один Ауграбис. Зато малых великое множество.

— Этот Ауграбис очень велик?

— Высота сто пятьдесят метров. Зато малые водопады по три метра высотой, до десятка на километр.

— Плохо с несудоходными реками.

— Наоборот, очень хорошо. Благодаря водопадам ваша совместная с голландцами компания не может далеко уйти от Александровской гавани.

— Надо посмотреть на успехи моих компаньонов.

— Алмазные копи развиваются хорошо. Совместная добыча сто пятьдесят — двести килограммов алмазов в год.

— Сколько?! — вмешалась в разговор Нина.

Управляющие подъехали ближе и принялись рассказывать об алмазных копях западного побережья Африки. Поток алмазов и золота послужил самой лучшей приманкой для искателей легкой наживы со всей Европы. Заложенные графом Алексеевым города росли как на дрожжах. В результате Тульский ювелирный завод ежегодно получал более полутоны алмазов. Вместе с тем у причала Петропавловской крепости ежедневно стоял под выгрузкой корабль с золотом или серебром.

Принесла свои плоды и дальновидность графа Алексеева. Раздаривая новые месторождения, он не только вовлекал в колониальную экспансию влиятельных людей. Вместе с тем сам оставался в тени более амбициозных людей. «Новые русские» строили в Петербурге огромные дворцы, устраивали грандиозные балы и банкеты. Они хвастались своими рудниками, вызывая зависть и досаду окружающих. Масла в огонь подливали газеты графа Алексеева. В них регулярно печатали статьи и фотографии, где превозносили очередного счастливчика. Ежемесячные рейтинги самых богатых золотопромышленников никогда не выводили графа Алексеева даже в первый десяток. Здесь, правда, замалчивались казенные прииски, которые были под управлением графа Алексеева, и, естественно, не упоминались золотые рудники Калифорнии.

Граф Алексеев уже давно стал заметной фигурой в российской жизни. Но он выделялся из лидирующей группы Голицыных, Строгановых, Шелиховых или Демидовых не как богатый заводчик, а как непоседливый исследователь диких земель. Значительную роль играли газеты. Благодаря их публикациям имя Алексеев в первую очередь ассоциировалось с председателем Сената Михаилом Михайловичем Алексеевым. Второй по популярности в прессе фигурой был граф Воронцов. Хозяин Крыма и Малороссии восхвалялся за талантливое руководство. Стремительное развитие новых территорий, освоение пахотных земель и новые заводы преподносились как исключительная заслуга губернатора Азово-Крымской губернии. Даже в репортажах о строительстве Транссибирской железной дороги имя графа Алексеева упоминалось в контексте поставщика рельс и локомотивов.

Прииски Золотого Форта встретили небрежными кучами промытой породы. Разговоры велись только о золоте, кому больше повезло, кто сколько намыл.

— Так это здесь был Йоханнесбург? — удивленно спросила Нина.

— Не был и надеюсь, что не будет, — ответил Сергей. — Уверен только в одном. Мы нашли бассейн Витватесрсранд.

К супругам подошел Павел:

— Алексеев, золото к твоим рукам так и липнет.

— Ты хочешь сам найти золото? — спросил Сергей.

— Если научишь. Я согласен!

— Нина, лапочка, что ты говорила про золото в этих краях?

— Среднее содержание золота составляет сорок грамм на кубометр породы.

Сергей подозвал одного из слуг Павла, дал ему лопату и велел идти следом. Группа отошла в сторону не более двадцати шагов. Сергей показал Павлу на небольшую кочку:

— Копай.

Павел, неловко орудуя лопатой, насыпал грунт в бадью. Вернулись к промывочным лоткам, где управляющий Николай Паньков ловко промыл принесенную землю. В результате Павел запрыгал, как маленький мальчик, а Сергей и управляющий недоуменно посмотрели друг на друга. Они подбросили в ведро маленький самородок грамм на пятьдесят, а вытащили еще два самородка общим весом грамм на двести.

Нина смотрела на Сергея осуждающим взглядом. Дождавшись, когда мужчины пойдут к месту, где высочайшая рука соизволила найти золото, она придержала мужа:

— Ты чего это золотом разбрасываешься?

— Не понял? Тебе жалко пятидесяти грамм золота?

— Какие пятьдесят грамм?! Он же потребует для себя весь участок!

— Здесь золота от горизонта до горизонта.

— Ты хочешь все земли раздарить всяким Павлам? Нина, если мы попытаемся все взять себе, то не проживем и года.

— Хочешь сказать, что к нам подошлют убийц?

— Про убийц ничего не скажу. Только нам придется в одиночку отстаивать эти земли.

— Ты сам говорил, что у тебя в друзьях и Потемкин, и Екатерина, и Павел.

— Они будут поддерживать, пока в этом есть выгода. Если мы попытаемся высунуться как самые удачливые и богатые, то нас моментально сомнут.

— Почему люди такие завистливые?

— Люди такие, как они есть. Вспомни историю Родса.

— Чего вспоминать, я ее хорошо знаю. Он договорился с вождем и исследовал земли. Затем ввез колонистов и создал свою армию.

— Потом стал премьер-министром на юге Африки.

— Правильно, затем убил вождя и перебил всех негров. В заключение спровоцировал войну с бурами.

— После того как Англия захватила вот это золото, — Сергей топнул ногой, — и алмазы, ему дали под зад.

— Но через двадцать лет, в 1923 году, первопоселенцы добились независимости Родезии.

— Только самому Родсу было уже все равно.

— Ты хочешь сказать, что и с нами такое может случиться?

— Почему нет? Запросто!

— Ты прав, лучше владеть хорошим постоянным доходом, чем смотреть, как другие пируют за твоим столом.

Нина, глядя под ноги, пошла к месту, где ликующий Павел размечал границы собственной шахты.

— Сейчас я поняла твои слова, — продолжила свой мысли Нина.

— Ты о чем?

— О землях, что отец подарил тебе. Меня удивили слова, что ты хочешь их подарить или продать.

— Общество всегда отторгает тех, кто из него выделяется.

— Жалко, там есть очень богатые места.

— Не забывай, у меня есть два сына.

— Дочь не хочешь признавать?

— Сейчас мне ее не отдадут. Со временем будет видно, могу заранее отписать как приданое.

Экспедицияпростояла в Золотом Форте неделю. За это время Сергей с Павлом и женой съездили в долину реки Вааль. Посмотрели на самых первых исследователей Южной Африки. Картина традиционного русского быта на другом краю земли вызвала у наследника престола слезы умиления.

Андашир напевал традиционную песню караванщика. От чего не петь? У него в жизни все хорошо. Сегодня караван придет в русскую крепость, он отдохнет и отправится в обратный путь. За прошедшие два года забыл тяготы голодной, полунищей жизни. Все началось с того дня, когда пришли купцы и попросили охрану. Караваны с севера появились неожиданно. Оказывается, в долине Горган турецких солдат уже нет, а перевалы через горы Эльбрус захвачены русской армией. В Персии давно неспокойно, великий визирь шахиншаха Надира Сефевида довел страну до полной нищеты. Князья взбунтовались. Одни объединились вокруг Мохаммеда Каджора, после чего пошли на Исфхан. Другие под шумок начали устраивать местные разборки. Впрочем, разбойничают все князья. Без хорошей охраны караваны не выходят за ворота города.

Князь Кедкен пошел по второму пути. У него не было родственных связей ни с Каджором, ни с Сефевидом. Владея пятью тысячами нищих крестьянских семей и сотней голодных воинов, решил использовать удобное время, когда под шумок большой драки можно пограбить на свое благо. В случае удачи он на год отменит налоги, и крестьяне вздохнут свободнее. Именно в это время пришли русские купцы. Князь принял предложение охранять караваны от русской крепости Решт до портаБендер-Ахваз и обратно. Не все воины поддержали такое решение.

— За тот месяц, что мы затратим на охрану, можно разграбить десяток деревень, — недовольно заявил младший брат князя.

— Прежде чем сделать, надо подумать! С тех деревень мы возьмем двадцать коз да сотню мешков орехов.

— Пригоним баранов и верблюдов.

— Через неделю воины князя Сухдера нападут на наши деревни, все вернут обратно, еще и наше заберут.

— Устроим засаду, встретим и отгоним!

— Вот, вот! Так и будем терять своих воинов ради тощих коз. Нет, любимый брат, нам выпал удачный шанс.

В тот день еще никто не мог предположить, насколько этот шанс оказался удачным.

Отряд пришел в крепость Решт толпой вооруженных оборванцев. Первым делом русские дали хорошие одежды и оружие. Ружья оказались выше всех похвал, легкие, скорострельные, с дальним боем. Кроме этого, каждому дали верхового верблюда. Один воин на верблюде стоит сотни пеших, ну а лошади, как известно, боятся верблюдов. Первый приход в Решт запомнился не одеждой и оружием, а сытной едой. В тот день Андашир впервые в жизни наелся до «не могу». Гостеприимные хозяева выставили прекрасный плов, где кроме привычной кураги и изюма было мясо, много мяса. Рис буквально сочился бараньим жиром. Они ели плов, запивая густым бульоном на бараньих костях. Потом принесли чай с мятой и мелиссой. К чаю выставили гору запеченных с медом лепешек. Эту ночь никто не мог спать. Заполненные едой желудки мешали повернуться на бок. Но все были счастливы потому, что это был не пир, а обычный ужин для обычных воинов. Им несказанно повезло!

Первый караван оказался самым прибыльным. Они шли от Решта до родного Хамадана десять дней. Это было десять дней радости и гордости. Первая встреча с разбойниками состоялась на второй день пути. Дорогу перегородили пятьдесят всадников, люди князя Текеса. Одновременно с сзади выехало столько же воинов, а на холмах появилось более сотни вооруженных пиками крестьян. Глупые, из-за своей жадности они не рассмотрели главного — охрана каравана была на верблюдах. Разведка увидела только всадников, что ехали впереди и позади каравана. Здесь не потребовались прекрасные ружья, исход схватки решили верблюды. Охранники взмахнули хлыстами, верблюды взревели и рванулись на врага. Лошади разбойников галопом поскакали в разные стороны, словно им под хвост сунули факел. Крестьяне побросали оружие и заметались в поисках укрытия.

Это лошадь никогда не наступит на человека. Верблюд не только наступит, затопчет, потом еще и сверху нагадит. Лошадь не встанет на пути верблюда. Даже арабские скакуны, с рождения живущие рядом с верблюдами, никогда не подойдут близко к этому злобному животному со скверным характером. К вечеру собрали пленных и табун неплохих лошадей. Рабам на шею набросили ременной ошейник, второй конец надели на жердину. Теперь им некуда деваться, будут смирно идти, держа рукой длинную жердь. Охрана радовалась удаче. По традиции караванщик получит половину, но и их доля совсем не маленькая.

Андашир улыбнулся, вспомнив следующее утро. Позавтракав начали собираться в дальнейший путь. К сотнику подошел начальник каравана:

— Разве ты не хочешь отомстить за нападение?

— Зачем? У нас нет даже раненых.

— Если враг останется безнаказанным, то нападет снова и снова.

— Для того чтобы хорошенько наказать, нам потребуется два дня, а то и больше.

— У меня есть время, я подожду.

В тот день отвели караван к броду через реку Кызылуген и отправились в набег на земли князя Текеса. Караванщик прав, они имели право отомстить за нападение. Пограбили знатно, даже смогли захватить дворец князя. Ленивые стражники не заметили угрозы и не успели вовремя закрыть ворота крепости. Когда на караван напали во второй раз, охранники обрадовались новой удаче. Третьего нападения ожидали с нетерпением, горя желанием еще раз напасть и разграбить теперь уже своего соседа. Глядя на огромную толпу пленных, вереницу груженых повозок, князь Кедкен долго не мог поверить, что перед ним законная добыча его воинов. За полгода удвоилось количество крестьян на его полях. Каждый из воинов имел не менее десяти рабов. Достаточно быстро караванный путь из Решта до Бендер-Ахваза стал совершенно безопасным. Не для всех конечно, русские караваны шли быстро и без опасений. Дальше начались совсем невероятные изменения.

Крики охранников вывели Андашира из дремы воспоминаний. Впереди отчетливо виднелись стены крепости Решт. Говорят, что русские собираются строить железную дорогу. Он не представлял, как можно выложить дорогу железом. А главное зачем? Кто поедет по раскаленной на солнце дороге? Нет, тут что-то перепутали. Русские очень богаты, все караваны привозят различные железные изделия. Еще много хорошего оружия, которое они продают в Тегеране, где новый шахиншах устроил свою столицу.

— Булукия! — радостно воскликнули охранники.

— Андашир, смотри, нам навстречу скачет Булукия!

— Чего расшумелись, как женщины на базаре! — Андашир строго посмотрел на своих воинов.

Но под напускной строгостью была видна радость ожидания доброй вести.

Андаширу было неловко вспоминать свой первый поход в Ассирию. Он, как и другие воины, обрадовался приглашению русских принять участие в набеге. Но действительность наполнила душу страхом. От выстрела пушек непроизвольно вздрагивало все тело. Гром барабанов бил по ушам. Ровные ряды солдат в нарядной форме радовали глаз до первого залпа. После получаса боя османы садились на землю и читали молитву. Андашир их понимал, никто не смог бы выдержать больше. Человеческий разум не в силах сопротивляться безумному урагану стали и свинца. Зато добыча всегда была славной. Было, что пограбить в богатых городах и селах Ассирии. Встреча с Булукией означала только одно, они снова поедут грабить Ассирию.

К тому моменту, как Булукия поравнялся с караваном, слуги уже расстелили ковер и поставили на него горячий чайник с мятным чаем. Караван степенно прошел мимо, гость и хозяин говорили о здоровье родственников и друзей. К чему спешить? Андашир давно уже не оборванец со старой саблей своих предков. Он владеет деревней с двумя сотнями домов. Сам продает русским купцам хлопок и шерсть. Закончив обсуждение семейных новостей, младший брат князя перешел к делу:

— Караванщики разузнали о планах шахиншаха. Он готовится к нанесению удара в Месопотамии и Мескеме.

— Богатые места. Если поспешить, можно захватить много скота и людей.

— Мы пойдем на Эн-Насирию.

От неожиданности Андашир встал. Смутившись своей невыдержанности, сел и опустил голову.

— Я понимаю твое волнение. Сам хотел отругать караванщиков за глупые слова. Но они правы.

— В чем их правота? Твой брат может собрать триста воинов и взять у караванщиков пушки. Но городские стены нам не преодолеть.

— Воины шахиншаха идут на города Эл-Дивания и Самава. Османы вывели своих солдат из Эн-Насирии.

— Ну и что? Шейх аль-Хидра держит большое войско.

— Сам шейх со своими воинами отступил на юг. У него нет возможности вернуться в город.

— Глупый поступок, зачем он это сделал?

— Сначала не смог переправиться через Евфрат, боялся встретить войска шахиншаха. Разведчики его увидели и погнали в пустыню.

— Надо спешить! Если воины шахиншаха опередят, нам достанутся одни объедки.

— Прикажи своим воинам сегодня уйти из Решта. Мы должны выступить из Хамадана через два дня.

Булукий взлетел в седло и поскакал на юг. Андашир послал гонца к своим воинам и остался на ковре. Зачем попусту бегать туда-сюда? Он закатил глаза от предвкушения богатой добычи.

Путешествие на юго-запад продолжалось в праздном развлечении. Многочисленные стада диких животных заблаговременно расходились в стороны, давая слонам широкий коридор. Хищников вообще не было видно, они старательно избегали даже далекого визуального контакта с этими опасными животными. Саванна уступила место бескрайней степи. Ежедневно после полудня небо заволакивало черными тучами. Затем со всех сторон начинали сверкать молнии. Наступало короткое затишье, после чего на землю в течение двух часов низвергался водопад. На время ливня делали привал. Люди заранее прятались в палатки. Только погонщики слонов брали жесткие щетки и устраивали своим питомцам водные процедуры с массажем. Со стороны казалось, что слоны даже жмурятся от удовольствия.

После окончания ливня в палатку вошел управляющий Николай Паньков и два проводника:

— Негры говорят, что мы должны искать где-то здесь.

— Знают что-то конкретное?

— Нет, они так и не поняли цели наших поисков. Уверяют, что через день пути мы упремся в большую реку.

— Что находится на юге?

— Та же река. Если пойти на восток, через полтора дня выйдем к горам. Я там был, нашли железную руду.

— Хорошо, а на западе?

— Река Оранжевая, но к реке трудно пройти. По словам негров, там «плохая земля».

— Чудесно, пойдем к «плохой земле».

— Что может означать этот термин? — настороженно спросила Нина.

— А шут его знает, все что угодно. Я не припомню в Южной Африке никаких природных опасностей.

— В ЮАР есть уран!

— Уран и золото находятся в бассейне Витватерсранд.

— Ух ты! Мы ходили по урану! А это не опасно для здоровья?

Лично я не раз сидел на ядерных боеприпасах, и ничего.

— Точно ничего?

— Когда забеременеешь, я открою страшную тайну военных моряков Северного флота.

— Ты это специально сказал?

— В смысле?

— Ну, чтобы я быстрее забеременела.

— Посмотри на себя — совсем девчонка, шестнадцать лет! Куда спешить? Подожди хотя бы до двадцати.

Между туч выглянуло солнце. Слуги сноровисто собирали шатры. Экспедиция не спеша двинулась на запад. К вечеру слоны, а следом и лошади, начали проявлять беспокойство. Решили встать на ночлег, а с рассветом внимательно осмотреть «плохие земли».

После завтрака Сергей сел на своего скакуна и отправился на обследование окрестностей. К нему присоединился Павел, управляющие и несколько индусов. Последних подарил Низам Салар Джангом, как только Нина заявила о существовании неразработанных залежах алмазов. С каждым шагом лошади беспокоились все больше и больше. Однако окружающий пейзаж не мог вызвать никакой тревоги. Та же степь, только местами виднелись проплешины, как будто недавно жгли огромные костры.

— Подождите меня здесь, — сказал Сергей. — Я пройду немного пешком.

Он спешился и зашагал в прежнем направлении. К нему присоединились индусы, которые внимательно смотрели себе под ноги. Они иногда ковырялись в земле, о чем-то спорили или обсуждали свои находки.

Сергей вспомнил историю алмазов Намибии. Немецкая экспедиция возвращалась после длительного путешествия по югу Африки. Многомесячные поиски не дали никаких результатов. Люди устали и спешили домой, поэтому решили увеличить дневные переходы. В один прекрасный момент они вышли на поляну, которая в лунном свете сверкала и переливалась всеми цветами радуги. Она была усыпана алмазами! Когда наступил день и землю залил солнечный свет, поляна ничем не отличалась от других участков земли. Даже опытный специалист может пройти по алмазам и ничего не заметить. Нет, он в этом деле не разбирается, из всех полезных ископаемых может уверенно определить только уголь, железную руду и марганец. И то только потому, что много раз видел горы этих грузов на портовых причалах.

Маленький отряд остановился, дорогу преграждала огромная трещина. Длину природного разлома было трудно определить. Ширина достигала пятидесяти метров. Сергей осторожно подошел к краю и заглянул вниз.

— Глубоко?

Сергей вздрогнул, он не услышал, как подошла жена.

— Ты так задумался, что не услышал моих шагов. О чем твои мысли, граф?

— О тебе, моя графиня!

— Не ври! Тогда ты бы смотрел на меня, а не вглубь этой трещины.

— Серьезно! Ты нашла Кимберли!

— Почему ты в этом уверен?

— Посмотри на этот разлом и вспомни школьный учебник.

— Учебник чего? В школе, знаешь ли, много разных учебников было.

— Не помню, то ли география, то ли история. Там фотография трещины и черные рабы.

— Эх ты! В Африке много различных разломов, провалов и каньонов.

— Не спорю, много, да понятие "кимберлитовая трубка" появилось благодаря разработкам алмазов в таких трещинах.

— Хорошо, поищем, месторождение Кимберли протягивается на двести километров.

— Сколько? — удивленно спросил подошедший Павел

— Протяженность месторождения алмазов составляет двести километров, — повторила Нина.

— Почему слоны и лошади боятся сюда идти? — снова спросил Павел.

— Вероятнее всего, чувствуют пустоты под ногами, вот и опасаются, — ответил Сергей.

Павел опасливо посмотрел под ноги и направился обратно к лагерю. Нина что-то сказала своим индусам и села на заботливо расстеленный ковер с многочисленными подушками. Сергей пристроился рядом. Вскоре индусы принесли веревки и спустились вниз. Послышались удары кирок и молотков, которые заглушали слова неспешного разговора.

Через час вернулся Павел. Наследник престола или заскучал в одиночестве, или устыдился своей минутной слабости. Он скромно примостился на углу ковра:

— Откуда ты узнала, что месторождение алмазов протянулось на двести километров?

— Ты забываешь о том, что я с рождения живу рядом с алмазами, — выкрутилась Нина.

— Ах да, правда. Как-то непривычно все это — золото, алмазы. Я с детства слышал только про лен, пшеницу да железо.

— В этом году должна быть проблема с продажей пшеницы, — вступил в разговор Сергей.

— Ты прав. В Англии общенародный бунт, некому покупать.

На небе начали собираться черные тучи. Работы в разломе прекратились, вскоре показались головы индусов. Старший из рабочих подошел, встал на колени перед ковром и протянул принцессе бархотку. Нина взвизгнула и поцеловала индуса. Тот засмущался и что-то сказал. Нина бросилась на Сергея, повалила его на ковер и начала целовать.

— Мы нашли алмазы! Мы нашли!!!

Она развернула бархотку, все увидели драгоценные кристаллы. Десяток кристалликов размером с горошину и два размером с ядро лесного ореха. Если один из них был с желтоватой мутью, то второй сиял абсолютной чистотой.

Павел осторожно взял бархотку в руки и с любопытством уставился на находку.

— Я держу в руках залог величия России, — оторвавшись от созерцания, сказал цесаревич.

— Величие страны не в золоте и драгоценностях, а в людях, — не согласилась Нина.

— Не будем заниматься риторикой, — вставил Сергей. — В любом случае найденные сокровища пойдут на пользу России.

Павел встал, топнул ногой, после чего опасливо посмотрел под ноги, и сказал:

— Повелеваю поднять русский флаг! Отныне здесь земли Российской империи! На сем месте заложить город Антонинополь!

— Может не надо Антонинополь? — жалобно попросила Нина. — Назовем Удача или еще как…

— Ты привела нас сюда, город должен нести твое имя. Нина прижалась к Сергею и тяжело вздохнула:

— Павел Петрович, а вы здесь будете добывать алмазы?

— Ну, если хозяйка этих земель дозволит, то возьмусь за кирку, — улыбнулся цесаревич.

Небо почернело, на горизонте вспыхнули первые молнии. Пора было собираться и бежать под укрытие шатров.

— Поспешил Павел со своим решением, да деваться некуда. Не скрыть нам богатых золоторудных шахт и алмазных копей.

— Почему ты захотел скрыть золотоносное месторождение? Да еще такое богатое!

— Слишком много богатств, причем все сразу.

— Ну и что? Не вижу в этом ничего плохого.

— России неизбежно придется качать мускулы, иначе оторвут заморские сокровища.

— Сильное государство не может быть без сильной армии!

— Так-то оно так. Только начинать придется с низкого старта и большой армии.

— Россия всегда опиралась на казачество.

— Негров не хватит. Ты посмотри, негритянские отряды в Маньчжурии, на Цейлоне, в Омане, здесь в Африке.

— Что они делают в Омане?

— Да я лопухнулся, приказал молодым офицерам Андрею Палагину и Михаилу Огразину взять все португальские крепости.

— Ты что, воевал с Португалией?

— Нидерланды воюют с Португалией, и я пристроился под шумок под флагом Ост-Индской компании.

— Чего переживать? Земли голландские, и проблемы их же.

— Там ребята совсем не глупые. Они не откусывают больше, чем смогут прожевать. Быстро все под русский флаг подставили.

— Подожди, Оман же — английская колония.

— Это потом Англия захватила у Португалии. Английская экспансия в арабский мир кончилась пшиком.

— Тут ты не прав! Палестина, Иордания, Ирак, все они были английскими колониями.

— Эх ты, учительница. Это результат раздела по результатам Первой мировой войны.

— Я забыла, что Турция воевала против Антанты.

— Палестина досталась англичанам, Сирия попала к французам, а Ирак в 1932 году выпер англичан.

К своей палатке они подошли с первыми каплями дождя. За то время, пока они занимались поиском алмазов, негры успели сбегать на охоту. На стол подали мясо косули, зажаренное с плодами манго и щедро сдобренное ароматными специями.

Нина прижалась к Сергею и нежно куснула его за мочку уха:

— Сереженька, давай заедем во Францию?

— Хочешь посмотреть Париж и погулять по Елисейским Полям? Увы, там еще грязь и отсутствие каких-либо достопримечательностей.

— Париж повидать было бы неплохо. Давай вывезем в Россию Наполеона.

— На кой ляд он нам нужен? К тому же он еще не родился или совсем ребенок.

Нина легла на Сергея сверху и поцеловала:

— Уже родился, мы его заберем и воспитаем как русского офицера.

— Зачем он нам? А для России вообще бесполезен.

— Ну как же, великий полководец. Победитель стольких сражений.

— Ты не хочешь подумать? Этот великий победитель — всего лишь марионетка обстоятельств.

— Ты хочешь опровергнуть его заслуги и победы? Или забыл, что он захватил всю Европу?

— Все его победы — результат политических интриг.

— Какие интриги могут быть на поле боя?

— Элементарные. После сражения с армией Нидерландов французов можно было брать голыми руками.

— От России до Голландии не очень близко.

— Причем здесь Россия? Английская армия уже была посажена на корабли. Но флот отправился на захват голландских колоний.

— Ты хочешь сказать, что англичане под шумок войны решали вопросы своей колониальной экспансии?

— Правильно догадалась. Португалия присоединилась к Франции, англичане немедленно атаковали португальские колонии.

— Погоди, что ты мне скажешь про Аустерлиц? Там были только австрийские и русские солдаты.

— Англичане отправили в Южную Америку пятьдесят тысяч солдат и оказались беззащитными.

— Причем здесь Аустерлиц?

— Наполеон собрал армию у Па-де-Кале для десанта в Англию. Вот англичане и упали на колени с просьбой выручить.

— Перед кем упали на колени?

— Перед австрияками и Александром. Наши скорым маршем отправились в Вену, но французам было ближе.

— Понятно, то-то пишут о споре Кутузова с Александром.

— Еще бы не спорить! Армия на марше, артиллерия в обозе, австрияки еще не отошли от предыдущего разгрома.

— Подожди, я что-то не помню о сражениях в Южной Америке?

— Дали англичанам по ушам, вот и все. Они высадили десант в Нидерландской Гайане с расчетом захватить золото Ориноко и изумруды Магдалены.

— И что? Кто их остановил?

— Конкистадоры объяснили, кто в доме хозяин.

— Ладно, а что ты скажешь о походе Наполеона на Россию?

— Здесь нечего говорить, и школьнику все ясно.

— Возможно, школьнику ясно, только мне не ясно.

— Это не война с Россией, это отработка турецких денег.

— С чего такая глупость?

— Трехкратное превосходство в силах, а он из Польши через Вильнюс пошел не на Петербург, а на Москву.

— Есть такая странность. Тем более что он посадил королем Швеции своего генерала Бернадота, который даже не был дворянином.

— Вот именно, Швеция объявила войну России и осталась в одиночестве.

— А Наполеон из Москвы пошел в Крым.

— В какой Крым? Он из Москвы побежал домой.

— Кратчайшая дорога из Москвы в Париж как раз проходит по трассе Москва — Симферополь.

— Так вот, где было второе генеральное сражение! Но там против Наполеона была зима.

— Конечно, наши солдаты ни при чем. У нас каждый год двенадцатого октября снега по уши и морозы под сорок. Особенно на юг от Москвы.

— Да? Почему все говорят о зиме?

— Мы слышим тех, кто говорит всякую чушь. На южной дороге Наполеон повел в бой всю свою армию и был разбит.

— Он ввел в бой полмиллиона солдат?

— Да! Его потери более пятидесяти тысяч убитыми и сто пятьдесят тысяч раненых. Поэтому армия и побежала домой.

Нина прижалась к мужу и поцеловала:

— Вставайте, граф! Пора одеваться, дождь уже закончился.

— Задержитесь, графиня, по пологу шатра еще стучат капли.

Они задержались. На целый месяц.

Цесаревич во всем старался подражать своему великому прадеду. Но Южная Африка слишком далеко от России. Для строительства южной столицы надо опираться на местные ресурсы. Сергей и Нина не вмешивались в суету, которую устроил Павел. Сергей приказал перебросить два полка негритянских казаков. Они должны обозначить западную и юго-западную границы с нидерландскими поселениями. Постоянный военный гарнизон послужит лучшим ориентиром для подтверждения разграничительной линии. Одновременно Сергей отправил письмо Колунчук-хану с просьбой организовать патрулирование новых районов. Слухи о богатых залежах золота и алмазов быстро разлетятся по белому свету. Если дикие старатели и разведчики смогут проскользнуть мимо негров, то их отловят конные патрули татар.

Наконец Павел угомонился, экспедиция двинулась в Форт Елизавета. До Александровской гавани намного ближе, да и дорога легче. Но появление в нидерландском центре добычи алмазов повлечет за собой ненужные вопросы. Слухи о найденном золоте и алмазах уже разбежались, как круги по воде. Такое событие не скрыть, но и подтвердить надо как можно позже. Посему и приняли такое решение. Проводники обещали комфортное путешествие и не обманули. Отряд спустился с плоскогорья в Намибийскую долину, где попал в настоящий земной рай. Берег Скелетов, безводная пустыня Намиб с золотом, алмазами, нефтью и прочими полезными ископаемыми, имеют место быть. Но сорок шесть процентов земель Намибии — это плодороднейшие почвы с круглогодичной урожайностью.

Сезон дождей, многочисленные речушки несли с гор и холмов потоки мутной воды. Основные реки в долине превратились в бескрайние озера. Тем не менее проводники безошибочно выбирали мелководные участки. Единственным препятствием были бегемоты. Но эти хозяева рек избегали мелководья. На отдых останавливались в рощах, покрытых ярко-зеленой листвой. Иногда в путешествии делали двухдневный отдых. Слоны, как маленькие дети, купались и валялись в грязи. Все это завершалось генеральной мойкой. Погонщики с тщательностью муравьев вычищали каждую складку кожи у этих послушных гигантов. Во время процедуры слоны напоминали домашних котов. Во всяком случае, они урчали от получаемого удовольствия.

Наконец проводники повернули на запад. Рельеф постепенно повышался. Сначала на севере и на юге появились холмы, затем холмы незаметно перешли в горы. Экспедиция оказалась в широкой горной долине.

— Даже не верится! — воскликнула Нина.

— Что же тебя удивляет?

— Ты знаешь, я всегда любила читать книги про Африку. Намибию всегда описывают как безводную пустыню.

— Вот ты о чем! Вместо голых камней и дохнущих от жара змей ты увидела зеленые луга и полноводные реки.

— Ну да. Зачем писать о том, чего нет на самом деле?

— Литературный прием, главный герой через тяготы жизни прорывается к славе и богатству.

— Выглядит глупо. Если есть более простой и удобный путь, то зачем искать проблемы на свою голову?

— Можно предположить, что главный герой пошел не поперек, а вдоль пустыни.

— И ничего не спросил у аборигенов? Вдвойне глупо. Где находится пустыня Намиб?

— Протянулась вдоль берега. Совсем не маленькая полоса, шириной до семидесяти километров.

— Ты рассказывал, что вблизи экватора вдоль берега полоса тропических джунглей. Почему здесь безводная полоса?

— Дожди выпадают на восточной стороне Африки, затем пустыня Калахари.

— Понятно, дожди выпадают в Намибийской долине, снова горы и дожди выпадают в океан.

— Лучше скажи, о чем ты шепчешься с управляющим и с неграми.

— Собираю гербарий.

— Решила поиграть в юного натуралиста?

— Дать бы тебе по голове, да боюсь, Павел меня на дуэль вызовет. Я же провизор и в лекарствах совсем неплохо разбираюсь.

— Объясни дураку, как ты определишь лекарственные свойства растений?

— Ты как определяешь лекарственные свойства подорожника или ромашки?

— Но это простейшие способы лечения.

— Зная простейшие свойства, можно сделать более сложный состав.

— Скоро в Нижнем Новгороде от тебя заплачут.

— Это еще почему?

— Начнешь людей учить, аптеки откроешь, заведешь заводы лекарственных препаратов.

— Чем же тебе не нравится такая перспектива?

— Мне-то нравится. Очередной прогрессивный толчок в развитии России. Только у меня уже сотни управленцев.

— Мне много не надо. Хватит полусотни умных помощников.

— Ты знаешь, до сих пор не встретил ни одного дурака.

— Все такие грамотные?

— Неграмотные есть, малообразованные есть. Дураков нет.

Первое крестьянское хозяйство встретили за три дня до форта Елизавета. Навстречу вышел бывший португальский солдат с женой из племени банту и стайкой маленьких детишек. Плохой русский язык сначала мешал нормальной беседе. Потом освоились и смогли друг друга понять.

— Вот так и рождается язык африкаанс, — сказал Сергей.

— Надо больше церквей и школ. Это остановит развитие местных диалектов.

Утром в город отправили гонца, необходимо предупредить о приезде наследника престола.

Перед Тимофеем встала неразрешимая проблема. Потребность в офицерах становилась намного больше реальной возможности найти кандидатов. Первоначально казавшийся бесконечным резерв за счет солдат гвардии неожиданно иссяк. Безземельные дворяне, что традиционно служили рядовыми солдатами гвардии, охотно бросали службу и уходили под крыло графа Алексеева. В Калифорнии они получали офицерский чин и один из многочисленных приисков. В Африке предоставлялся выбор. Можно было взять прииск, алмазные копи или любое количество земли для сельского хозяйства. На таком же принципе основывался набор в Гайану, Цейлон и Индию.

Первая заминка случилась при наборе офицеров для Али-бея. Нашлось не очень много добровольцев обучать египтян и воевать с турками. Эмир Египта сориентировался быстро, офицеры получили титул бея и хорошие земельные наделы. Проблема разрешилась, особенно после того, как гвардейцы узнали цены на хлопок. Второй раз загвоздка с набором возникла при экспансии в Эквадор. После того как Карл III соизволил подписать соглашение о признании этих земель за Россией, потребовалось создать воинские гарнизоны. Никто не захотел ехать в далекие земли, где нет ничего кроме бананов и лам. Пришлось набирать офицеров из немецких княжеств. Через два года поставили крепости и закрыли границу с испанскими колониями. После этого Тульский банк оружейников объявил, что в горах найдено золото, серебро и изумруды.

С Эквадором Тимофей очень долго сомневался. Он добросовестно выполнял все указания хозяина, но до последнего дня не верил в успех. Шутка ли, испанцы двести с лишним лет активно занимаются Америкой и не видят драгоценные металлы и изумруды у себя под носом. Да не может такого быть! Объяснения хозяина, что конкистадоры прошли мимо, что горы от берега в этом месте далеко, не выдерживали никакой критики. Если они разрабатывают богатства южнее и севернее пропущенного пятачка, значит и в этом месте должны проверить. Однако хозяин как всегда оказался прав. Первое золото нашли еще до того, как Карл III подписал договор.

Сам договор был заслугой Габриеля Гильена и Рауля Альберти. Русский посол в Мадриде полностью самоустранился от участия в этом деле.

— Зачем России этот никчемный участок гор с вулканами? — говорил посол. — У нас пахотный чернозем пустует.

Габриель Гильен и Рауль Альберти активно вели переговоры и даже прикупили соседние земли, в том числе у португальцев.

— Граф Алексеев с жиру бесится, — возмущался посол. — Зачем ему дикие джунгли?

Что касается «диких джунглей», здесь Тимофей как раз понимал. На купленных землях находились все притоки реки Амазонки вплоть до главного русла. А это огромное количество гевеи, из сока которой делали каучук. Польза и прибыльность изделий из каучука не вызывала сомнений.

— Заинтересованность в каучуке появится не раньше потребности со стороны промышленников, — объяснил хозяин.

— Но вся Европа пользуется нашими колясками на резиновом ходу.

— Во-первых, не колясками, а колесами. Мы продаем за границу только колеса для колясок.

— Не надо придираться к словам. Наши резиновые изделия пользуются популярностью, но никто не пытается самостоятельно освоить такое производство.

— Зачем пытаться делать что-то свое, если проще купить готовое и хорошего качества.

— Испанцы или португальцы могут самим собирать сок гевеи и продавать нам.

— Тимофей, ты порой как маленький ребенок. Кто будет собирать сок гевеи, если мы его не купим?

— Мы не купим, так другие купят.

— Другие — это кто? Из всех выпускаемых резинотехнических изделий люди видят только колеса для карет и велосипедов да футбольные мячи.

— Сдаюсь, хозяин, я не прав. Сейчас ради колес никто не затеет с нами конкуренцию.

— Вперед начнут добывать нефть для перегонки в керосин и битум.

— Вряд ли. Пока не видно никаких попыток копать колодцы для сбора нефти. Многие полагают, что битум мы делаем из сосновой смолы.

Самым приятным из истории с Эквадором был финал. Хозяин щедро премировал Тимофея, Габриеля Гильена и Рауля Альберти. Они получили на выбор золотые рудники или россыпи изумрудов. Хотя что теперь для Тимофея деньги? Он по долгу службы знал о деньгах хозяина, свои деньги были в ведении жены.

В кабинет заглянул секретарь с оранжевым цилиндриком в руке. Почта. Тимофей ожидал сообщения из Мадрида. Так и есть, телекс от Габриеля Гильена. Тимофей прочитал текст и довольно потянулся в кресле. Проблем с наймом офицеров не будет. Осталось только оповестить нужных людей, кандидаты сами выстроятся в очередь. Приятно работать, когда есть взаимопонимание на всех уровнях. И король Испании не стал попусту скряжничать. Ему земли на Панамском перешейке ничего не стоят. Все одно холмы и долины поросли диким кустарником. Тимофей еще раз посмотрел на текст: «Его величество Карл III Бурбон дозволяет русским офицерам, кои будут служить в крепостях охраны Панамского канала, безвозмездно брать любое количество земель. Его величество уверен, что подобное сотрудничество пойдет на пользу Испании и России». Ниже приписано: «Указ короля пришлю совместно с очередной банковской почтой. Дозволяется разобрать земли до трехсот километров на восток и на запад от Панамского канала. Департамент по делам колоний рекомендует выращивать кофе, какао, сахарный тростник и хлопок. Земли пригодны для виноградарства, но торговля вином даст меньше прибыли».

Гора с плеч. Тимофей вызвал в свой кабинет управляющих делами по Панамскому каналу и Египту.

— Читай, — он протянул телеграмму Александру Николаевичу Князеву.

Тот быстро пробежал глазами текст:

— Все проблемы с плеч долой, теперь наберем любое количество офицеров.

— Расскажи, как там у тебя обстоят дела.

— Плотины готовы, долина наполовину заполнена водой.

— Почему так долго наполняется долина?

— С гор стекает только одна речушка, она и задерживает ввод канала.

— Что со шлюзами?

— С этим все нормально. Каскад шлюзов готов. И в сторону Тихого океана, и в Карибское море.

— Ты с хозяином хотел построить водяное колесо и соединить его с электрогенератором.

— Водяная электростанция будет готова через десять лет.

— Как так! Ты обещал через пять лет пустить по каналу корабли.

— Как глубины достигнут четырех метров, так и откроем канал. А электростанцию пустим с глубин в восемь метров.

— Что-то я в проекте не дочитал. У вас ворота шлюза электричеством открываются, а электростанция к началу работы будет не готова.

— К открытию канала мы запустим только одну турбину.

— Хорошо, но проектные глубины канала составляют двенадцать метров. Если вы запустите электростанцию, то озеро не заполнится.

— Заполнится, мы же все турбины запускать не будем. Одна турбина обеспечит и северные, и южные шлюзы.

— Собирайся в дорогу. Присмотри подходящие земли, мы должны взять под свой контроль по двести километров на запад и на восток.

— Указания хозяина я запомнил. Можно ли пустить остальные земли на нужды наших людей?

— Только без обид. Сначала обеспечь господ офицеров, остальное раздай полезным людям.

— Как обстоят твои дела? — Тимофей обратился к управляющему по Египту. — Все воюешь?

— Воюю на два фронта.

— Кто еще на тебя сел?

— Моисей Мертель с меня и не слезал, старается как можно больше египетских товаров перекупить.

— Ты наши запросы обеспечиваешь?

— Обеспечивать-то обеспечиваю. Новые ткацкие станки больше хлопка потребляют, вот Моисей Мертель по пять телеграмм в день шлет.

— Это исправим. — Тимофей сделал запись в блокнот. — Начнем продавать туркам не хлопок, а готовую ткань.

— Наши ткани сами египтяне покупают с удовольствием.

— Что с войной? Как обстоят дела с твоей армией?

— С моей? — засмеялся Георгий Сергеевич Горшков. — Это армия Али-бея, и воюют они очень хорошо.

— Пустыню-то прошли?

— Прошли, и очень ловко. Турки поставили заслоны вдоль берегов и на тропе через горы Синай, а они прошли.

— Неужели по воздуху пролетели, или ты дал им корабли?

— Генерал Репнин переправил войска через пролив у деревушки Шарм-эль-Шейх. Занял Акабу и ударил туркам в спину.

— Это означает, что войне скоро конец. Ты у нас специалист по военным делам. Как там в Кадетских корпусах?

— Нормально, все заполнены. Много арабов, негров, индусов. Недавно приехали дети дворян из Маньчжурии.

Отпустив помощников, Тимофей озадачился решением проблемы обеспечения безопасности Южной Африки. Дума пока еще не имела серьезного веса, а Сенат слишком вяло решал африканский вопрос.

Выход египетской армии к Акабе оказался для турецкого командующего полной неожиданностью. Взятие города открывает египтянам прямую дорогу в Сирию и Палестину, ибо на их пути останутся только развалины древней крепости Филадельфия. Сувейд-паша отправил гонца в Дамаск и начал готовить город к осаде. Гарнизон в сорок пять тысяч должен продержаться до подхода подкрепления. Не судьба. Акаба расположена вдоль маленькой речушки в самой нижней части горной долины. Уже на расстоянии в километр весь город просматривается как на ладони. Египтяне установили три сотни пушек и начали интенсивный обстрел. Стреляли гранатами и ядрами, к вечеру часть городских стен рухнула. Песчаник — не самый прочный материал. С утра обстрел города продолжился, а к обеду египетская пехота начала строиться для штурма. Сувейд-паша приготовился для отражения атаки. Пусть его полки за прошедший день и понесли потери, но семнадцать тысяч египтян они отгонят от городских стен.

Штурм начался с противоположной стороны. Сувейд-паша и не подозревал о присутствии египетской кавалерии. Всадники подлетели к Дамасским воротам и с ловкостью обезьян взобрались на стены. Разогнав немногочисленных стражников, они впустили кавалерию на городские улицы. Мамелюки сразу бросили оружие. Эти презренные свиньи изначально не внушали доверия. Али-бей, самозваный султан Египта, сам из мамелюков. Вот они и решили перекинуться на сторону бунтовщика. Николай Федорович Репнин остался в своей палатке. К чему пустая суета и беготня по улицам города?

Через неделю, получив по морю подкрепление и отдохнув после грабежей и насилия, египетская армия двинулась к Эд-Дахейр. Там, на берегу Средиземного моря, располагался второй турецкий корпус.

— Господин Хусейн-шейх, из города ушли все жители! Командир корпуса недоуменно посмотрел на командира Джеэзинского полка. Ох уж эти арабы! Никакой дисциплины, никакого порядка. Занимаются всем, чем угодно, только не прямым воинским делом. За что его так наказали! Войска из арабов никогда не посылали в район боевых действий. Своеволие и бестолковость — вот общепринятые характеристики арабских частей. Они пригодны только для тыловой службы. А у него на передовом рубеже две трети войск состоит из арабов.

— Господин Хусейн-шейх, какие будут приказания?

— Вы хотите вернуть жителей обратно?

— Обратно? — удивленно переспросил командир полка. — Они только помешают.

— Хорошо, что вы предлагаете?

— Надо выслать дозор.

— Если вам не сидится в городе, то отправьте кавалерийскую сотню.

— Что прикажете осмотреть? — повеселев, спросил командир полка.

— Дорогу на Египет, туда, на запад, — чуть не крикнул Хусейн-шейх.

Полковник низко поклонился и вышел отдавать распоряжения. Ох уж эти арабы! Приходится объяснять. И разжевывать самые примитивные вещи.

К вечеру из Эд-Дахейра ушли даже бродячие собаки. Утром на востоке увидели огромный столб пыли Хусейн-шейх обрадовался — это подкрепление, они двинутся вперед, на Египет. Из-за холмов показалась пара волов, которая тащила на волокуше пушку. Затем еще и еще, сопровождающий артиллерию отряд скрывался за завесой пыли.

— Вот арабы дают! Подкрепление еще не подошло, а они двинулись на Египет.

Хусейн-шейх посмотрел на запад. Арабские части выходили из города в спешном беспорядке. Они уходили за артиллерийские позиции, которые прикрывали город со стороны дороги на Египет.

— Почему задерживаются командиры полков? Им пора приехать для выражения почтения своему командиру!

Адъютант ничего не ответил, его дело выполнять приказы. Хотя, действительно странно, подобная задержка граничит с неуважением к своему новому командиру.

Тем временем волы остановились, отчего клубы пыли полностью скрыли последующие действия. Прозрение наступило с шипением пролетающих гранат и первыми взрывами.

— Тревога! Полкам строиться для отражения атаки!

— Ты куда бежишь, отродье свиньи? Где командиры полков?

— Господин генерал, господин генерал! Наши полки бегут к артиллерийским позициям.

Хусейн-шейх посмотрел в сторону аккуратно расставленных пушек. Ужас! Позиции почти полностью скрылись пылью многочисленных разрывов гранат. Его солдаты в беспорядке бежали прочь. Наконец он осознал опасность, в первую очередь то, что никого нет между его бренным телом и вражескими воинами. Генерал бросился догонять своих солдат. А дальше была капитуляция. Арабы демонстративно отошли в сторону и встали отдельным лагерем. Османские части остались без еды, без пороха, даже без сапог. Египтяне расположились на подготовленных Хусейн-шейхом позициях. Что прикажете делать? Бежать босиком до Туниса?

Николай Федорович Репнин отправил гонцов с победными реляциями и выдвинул части для передового дозора. Дороги на Сирию открыты, но туда идти нельзя. С одной стороны, у него для этого недостаточно сил. С другой стороны, выход на земли Палестины заставит турецких генералов принять ответные меры. Для него важнее мир с Турцией, чем перемирие между Турцией и Персией. Армия свою задачу выполнила, дальше дело за политиками. Николай Федорович оторвался от раздумий, чтобы еще раз полюбоваться на трофеи. Было на что посмотреть, и в первую очередь на оружие. Генерал Репнин принялся перебирать арабские клинки.

Сейчас их традиционно называют «дамасскими», хотя в Дамаске оружия никогда не делали. В этом городе есть золото, есть серебро, есть рубины, вот железа там нет и никогда не было. Центром изготовления оружия всегда был город Катана. Как Тула в России или Брюссель в Нидерландах. Город развивался на железной руде и бескрайних лесах. После гибели Римской империи, испанцы были первыми, кто столкнулся с арабским оружием. Один выстрел арабской пушки обращал в бегство всю испанскую армию. Для войны с арабами испанцам пришлось привлечь церковь. Священники объясняли солдатам, что жуткие выстрелы и запах серы — это не происки преисподней, а всего лишь разновидность катапульты.

Испанцы называли арабские клинки по названию города, где оно производилось. После того как конкистадоры оккупировали Японию, слово «катана» прижилось в японском языке. Конечно, качество японского оружия нельзя сравнивать с изделиями арабских мастеров. Тем не менее сегодня слово«катана» живет и в Японии, и в Сирии. Кстати, секретом качества сирийского орудия является ливанский кедр. Для получения древесного угля углежоги Катаны использовали только это дерево. Удачный температурный режим приводит к особой структуре кристаллизации железа. Отсюда и уникальное качество сирийских клинков.

В Павловске «Золотую принцессу» встречали пушечным салютом. Подход к гавани защищался цепью грозных фортов. Гавань и причалы заполнены кораблями. Здесь и каботажные суда, которые собирали по всей Африке грузы и затем выгружали в Павловске. Здесь базировались корабли эскадры Южной Атлантики. Здесь Сергей увидел новые броненосцы эскадры Индийского океана. «Идеальный», «Игривый», «Изворотливый» и «Изменчивый» являлись последними колесными пароходами. На верфях должны быть заложены корабли нового типа и нового класса. Это не только гребной винт и новые мощные пушки. Корабли строятся по совсем другой концепции кораблестроения, где обеспечен баланс возможных боевых повреждений и живучести корабля. Создание металлургии иного уровня позволяет перейти к настоящему океанскому кораблестроению.

Павловск перешел не только в статус военной базы и перевалочного центра. Здесь собирались отчаянные мужчины, дабы показать свою удаль в охоте на диких животных. Некоторые отправлялись в саванну в сопровождении жен. Впрочем, желающие всегда могли купить готовые чучела львов, бегемотов и даже слонов. Здесь же Располагались многочисленные павильоны фотографов. Быстро и дорого можно было получить фотографии: «я и лев», «я и слон», «я в окружении диких аборигенов». Предлагалась рыбалка в океане, которая к неудовольствию некоторых, требовала физических сил. Не каждый способен вытащить тунца на пятьдесят килограммов. Павловск оказался Меккой для искателей наполненных адреналином впечатлений. И не только для любителей из России.

Основная масса дворян и жителей города встречали Павла. Немногочисленные служащие Русско-Африканской рудной компании и Русско-Африканского банка с нетерпением ожидали встречи со своим хозяином и его молодой женой. Михаилу Свиридову, управляющему всеми делами в Павловске, и Савелию Аверьянову, который руководил приисками и разработками алмазов, было о чем поговорить с хозяином. Заметив их нетерпение, граф Алексеев после вежливых слов к губернатору и офицерам гарнизона перебрался в другую коляску. Сразу поехали во дворец, который негры отделали на славу. Симбиоз русской роскоши и африканских традиций сделал дворец неповторимым шедевром.

Поднимаясь по парадной лестнице, позолота, черное дерево, слоновая кость и синий хрусталь, Нина встала перед двумя колоннами:

— Что это за чудо?! — в изумлении спросила она.

— Работа местных мастеров. Наш собственный искусственный хрусталь с вкраплениями золотых чешуек и алмазной пыли.

— И солнце на него все время светит?

— Специально выбрали место. Перед колоннами можно стоять весь день.

Вошли в рабочий кабинет. Сергей подошел к окну, откуда открывался панорамный вид на гавань и причалы порта.

— В памяти еще свежи первые дни строительства города. Бестолковые метания негров, которые никак не могли понять наших требований.

— Ты помнишь поход к золотым приискам?

— Еще бы! Такое не забыть! Как и первый найденный алмаз.

— В те дни мы сами метались, как слепые котята. Сейчас проблема серьезней.

— Говори, не томи. Я сразу понял, что что-то случилось.

— Ты же знаешь, что здесь золото и алмазы раскинулись на тысячи километров.

— Не надо вступлений, говори главное.

— Вот, — Михаил Свиридов высыпал на стол горсть прозрачных кристаллов. — Мы нашли большие залежи этого минерала.

— Это не алмазы, что же вы нашли?

— Сами не знаем, не стекло, не хрусталь. Отправили в Тамбов и Нижний Новгород, ждем ответа ученых.

— Много нашли?

— Можем загрузить полный корабль. В кабинет вошла Нина:

— Спальню надо перенести в другую комнату.

— Чем тебя эта комната не устраивает?

— Окна строго на восток, — Нина взяла со стола кристалл, покрутила в руках. — И много рутила нашли?

— Чего нашли?

— Рутила, — Нина бросила кристаллик на стол. — Металл будущего, самолеты, ракетные двигатели.

— Так, господа, прошу меня подождать. Мне необходимо поговорить с женой.

Управленцы смотрели на молодую семейную пару квадратными глазами. Чего-чего, а небрежно брошенные слова о рутиле, они расслышали хорошо. Новые слова «самолет» и «ракетные двигатели» их тоже заинтересовали. Но легкость, с которой молодая жена определила неизвестную находку, была просто поразительной.

Сергей и Нина зашли в спальню:

— Тебя интересует рутил? — сразу спросила Нина.

— Разумеется, что это такое?

— Исходное сырье для титана. Сейчас нет технологий, и можешь об этом забыть.

— А если хорошо подумать?

— Титан плавят в плазменных печах или электрической дугой. Забудь, тебе не достичь температур в три тысячи градусов.

— Можно попробовать электролизом.

— Можно, но бесполезно, слишком инертный металл.

— Откуда ты это знаешь?

— Я тебе сто раз говорила, я учитель химии.

— Разве минералы изучают на уроках химии? Это география.

— Природные ископаемые у географа, а способы применения в народном хозяйстве у химика.

— Не помню.

— Не помнишь — спроси. Или тебе рассказать про получение меди из медного купороса?

— Хорошо, я понял, только будь осторожнее со словами. Сейчас еще многое для людей не познано.

— Извини, я забылась. Действительно, ляпну про алюминий, как тогда про уран.

— А что уран?

— Так Павел меня неделю пытал. Еле отвертелась, ссылаясь на индийских монахов.

Сергей с Ниной вернулись в рабочий кабинет:

— Найденные кристаллы являются минералом под названием рутил. Его много в Индии, в том числе и на землях, что подарены мне на свадьбе.

— Каковы наши действия?

— Найденные месторождения отмечать репером. Десять тонн отправить в Россию на исследование.

— Теперь главная проблема. У нас война на границе с эмиром Марракееш.

— Так, — Сергей сел. — С чего все началось и чем нам это грозит?

— Деталей мы не знаем. Негры из племени мали начали воевать с людьми эмира. Нападают на его воинов, потом уходят на наши земли.

— Воины эмира преследуют и убивают наших негров.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю, догадываюсь. Знакомая ситуация. С бунтующими племенами разговаривали?

— Три дня назад отправили своих людей.

— Что по этому поводу говорят наши негры?

— Грозят перебить воинов эмира.

— У нас есть возможность пристроить бунтовщиков к делу? Например, на реке Вольта или в другом месте.

— Проблем с рабочими руками нет. Сахара вырабатываем больше чем надо. Какао-бобы лежат горами на складах.

— Я понял. Передайте бунтовщикам, что дети их царя живут в Петербурге у Екатерины.

— Как передать? Мои люди ушли три дня назад…

— Скажи своему черному слуге, через день об этом узнают на восточном берегу Африки.

— Хорошо, — улыбнулся Михаил Свиридов. — А что сказать?

— Прекратить войну и прислать делегацию в Павловск. Отсюда переправим в Петербург.

Серьезная проблема. Убедить негров из племени мали невозможно. Они борются за свои земли и продолжат борьбу вопреки всяким доводам. Невозможно убедить эмира Марракееш. Он не отдаст золотые прииски и не позволит рабам своевольничать. Как совместить несовместимое? Как примирить раба и рабовладельца? Пожар войны не перекинется на Русскую Африку. Здесь другие взаимоотношения. Вместе с тем проблемы войны неизбежно ударят по интересам Русско-Африканской рудной компании и другим предприятиям российских промышленников и дворян.

Торжества по случаю приезда наследника престола, наконец, надоели самому наследнику. В Павловске нет придворных и сановников. Дворяне разного состояния и разных амбиций. Одни были просто рады общению с цесаревичем, другие строили далекие планы. Одни общались с Павлом ради дальнейшего бахвальства в кругу своих знакомых, другие открыто клянчили привилегии или поносили своих недругов. Павел сначала наслаждался столь откровенным вниманием к своей персоне. Затем людская корысть и тщеславие начали утомлять. Сергей и Нина все это время посвящали только самим себе. Съездили на ближайшие прииски и алмазные копи. Прогулялись по банановым плантациям и посмотрели на работу пресса по выжимке сока сахарного тростника. Они просто отдыхали.

В этот раз решили съездить на лесоразработки. Интересно посмотреть, как негры умудряются спилить красное древо трехметровой толщины.

— Ты говорил, что Наполеон не заслуживает особого внимания. Почему во Франции его так чтят?

— Во всяком случае, не за поход на Москву или взятие Вены. Это история Франции, где он заслуживает уважения и благодарности.

— И что за подвиги совершил Наполеон, о которых мы ничего не знаем?

— Знаем, только относимся к ним безразлично.

— Заинтересуй свою любимую жену.

— Собой или Наполеоном?

— Тьфу на тебя! Расскажи о заслугах Наполеона перед Францией.

— У него только одна заслуга, спасение страны от английской оккупации.

— Час от часу не легче! Какая еще оккупация?

— Мы уже свою историю изучаем в чужой редакции, не говоря об истории других стран.

— Давай без политинформации. Сам говорил, что у вас наступила демократия.

— На многих она наступила очень больно.

— Сережа! Хватит придуриваться! Говори дело!

— В 1814 году Александр вывел свои войска из Франции. Россия выгребла у французов все деньги.

— Ты не путаешь? Не слышала я о масштабных грабежах.

— Самые масштабные грабежи называются контрибуцией. Когда побежденные добровольно отдают свои деньги.

— Но французы должны компенсировать ту разруху, что устроила армия Наполеона.

— Вот французы и компенсировали, оставшись без гроша. А с уходом русской армии сразу высадился английский десант.

— С чего это вдруг?

— Официально Англия оставалась в состоянии войны с Францией. У них не было войны персонально с Наполеоном.

— Вот сволочи! Падалыцики! Как им не стыдно!

— Стыдно, не стыдно, но англичане начали захватывать город за городом, крепость за крепостью. От Дарители до Руана.

— Поэтому Наполеон бежал с острова и наказал англичан?

— Наполеон не бежал, его просили снова возглавить страну.

— Но почему с Наполеоном армия воевала, а с королем, не помню как его зовут, французы бежали?

— Наполеона любили. Он разработал и утвердил «Кодекс Наполеона».

— Воинский устав?

— Эх ты, это «Декларация прав человека». До сих пор туда никто ничего не смог добавить.

— Да? Я и не знала. Но англичане разбили армию Наполеона. Сам Наполеон был взят в плен.

— Откуда ты взяла? Где написано о разгроме французов под Ватерлоо? Где величественные памятники в честь победы?

— Я не знаю. Помню, что какой-то французский генерал куда-то не успел.

— В те времена, точнее, в наше с тобой время, существует понятие «дворянская честь». Полководцы атакуют друг друга по условному сигналу.

— Внезапная атака будет нарушением дворянской чести?

— Именно это и произошло под Ватерлоо. Во время построения французской армии англичане увидели беззащитного Наполеона.

— И захватили его в плен! А почему говорят об опоздании одного из французских генералов?

— Так англичане сразу дали деру. Не только с поля боя, из Франции. А французская кавалерия делала обходной маневр и не смогла догнать.

— Так они не успели перехватить английских кавалеристов, которые убегали с Наполеоном. Однако скандал!

— Еще какой! Александр приехал в Женеву и стучал сапогом.

— Неужели все генералы соблюдали этот кодекс чести?

— Конечно, нет. По этой причине Павел сослал Суворова в деревню. Наши скромно замяли бой с Наполеоном на Крымской дороге.

— Почему замяли? Если, с твоих слов, там разгромили полумиллионную армию.

— Поэтому и замяли. Произошло генеральное сражение, а о генеральном сражении надо предупреждать заранее.

— В чем же принципиальная разница?

— Французы вступали в бой последовательно, армия за армией. Если бы они навалились все сразу, то, безусловно, смели бы русских.

— По-твоему, Кутузов был обязан послать Наполеону письмо со словами: «Имею честь предупредить вас…»

— Абсолютно верно. За что и поплатился. Александр отстранил Кутузова и принял командование на себя.

Вскоре их внимание привлекли предупреждающие крики. Очередной великан с ужасающим грохотом рухнул на землю.

Работа чернокожих лесорубов больше напоминала детскую игру. Негры поочередно выпиливали тридцатисантиметровые участки. Затем туда вставляли слабенькие на вид распорки. Так, не спеша, они отделили дерево от корня. Наконец наступал момент, когда лесной великан оставался на одних подпорках и подставках. После шумного обсуждения выбирали направление падения. Затем самый ловкий подходил к стволу и выбивал опоры и подставки. Ловкач прыжками кенгуру уносился в сторону, а дерево с настоящим рыком падало на землю. Лесорубы работали не спеша, уверенно и эффективно. Получив удовольствие от прогулки и созерцания красивой работы, молодожены вернулись во дворец.

6 Прогулка по Венеции

На подходе к Канарским островам погода резко изменилась. Неожиданно появилось ощущение прохлады. Над океаном повисло желтое марево. Пассат нес из Сахары не только сухой воздух, который воспринимался как прохлада, но и взвешенную пыль. «Золотая принцесса» спешила в Петропавловск. Сергею предстояло выбрать удобный момент и переговорить с эмиром Марракееш. Трудная, практически невыполнимая задача. Доводов или аргументов против войны на землях Мали у него нет. Сам факт, как и причины военных действий на территории соседнего государства, Сергея совершенно не интересовал. Он не собирался заниматься миротворческой миссией. Цель проста и прагматична — обеспечение нормальной жизни собственных рабочих. Люди на рудниках должны быть в безопасности, сытно есть и спокойно спать.

В Петропавловске встречу яхты «Золотая принцесса» обставили с царской помпезностью. Праздничный салют с шикарным фейерверком разноцветных огней. Парадный марш, где в первых рядах прошла городская стража во главе с Ас-Сахра. Арабский парадный шаг более «растянут», с другим ритмом и своим оркестром, но смотрится хорошо. Затем прошли солдаты гарнизона и матросы береговых батарей. Улицы города переполнены молодыми женщинами из России. Рядом с ними детишки в окружении служанок и гувернанток. В России уже наступила мода на гувернанток из Англии. Кроме русских, улицы заполняли толпы арабов. Собравшись семейными группами, они радостно кричали, приветствуя наследника русского престола.

Моисей Мертель расстарался. Это он организовал все торжества, а к вечеру и огромный уличный банкет. Столы приготовили во всех районах города. Здесь учитывались и национальные особенности кухни, и конкретные пристрастия жителей данного района. Основные торжества проходили во дворце банкира. Моисей Мертель игнорировал главную заповедь: «Не высовывайся», — и отгрохал себе огромный дворец прямо в центре города. По своим размерам и изяществу он мог соперничать с кафедральным собором Санта Мария де-ла Седа в Севилье. Огромный зал разместил две сотни гостей, среди которых Сергей увидел и моряков пиратской эскадры Азид Шерифа. Если Павел поражался количеством гостей, то Сергей видел одни знакомые лица.

На банкете присутствовал и эмир Марракееш со своим младшим сыном Исмаил Шейхом. Отсутствие старших сыновей говорило о том, кого правитель Марокко планирует себе в преемники. Вечер проходил в веселых Развлечениях, музыканты и танцоры менялись несколько раз. Здесь были и испанцы, и французы, и арабы, но пели и танцевали в меру. Дабы не утомлять гостей, танцоры делали перерывы, во время которых звучала тихая музыка. Праздничный стол — это место для приятного общения и удовольствия. Отдельно следует сказать о множестве подарков, среди которых были даже музыканты.

Нина оказалась в водовороте самых приятных для женщины забот. Она меняла свой гардероб на европейский стиль. По женской половине дворца метались швеи и портные. Торговцы нескончаемой чередой вносили и выносили рулоны различных тканей. Досталось и Сергею. Жена устроила допрос с пристрастием и решила приодеть мужа. Сергей попытался было возразить. По своей жизненной позиции он был франт, всегда за собой следил и шел в ногу с модой.

— Твоя одежда в основном состоит из походно-полевого гардероба.

— Ты не права, у меня достаточно и парадной, и выходной одежды.

— В первую очередь тебе необходима повседневная одежда. Совсем не то, в чем ты ходишь на корабле.

Видя желание жены сделать ему приятное, Сергей перестал сопротивляться. Если подобная забота доставляет женщине удовольствие, то к чему спорить. Времени у них достаточно, сейчас февраль, а в Петербург они решили прибыть в мае.

По всей видимости, фантазии жены серьезно озадачили местных портных. Что там смогла придумать Нина, можно было только догадываться. Сергей сел за рояль и начал наигрывать и напевать песенку из «Кавказской пленницы». До начала тренировки с Николаем оставалось достаточно времени, и он развлекался популярными мелодиями. На звуки сошлись подаренные музыканты. Они пытались уловить мелодию и подыграть или подпеть. А почему нет!

— Господа, давайте разучим одну несложную мелодию.

— Мы всегда рады угодить своему хозяину.

Сергей снова сел за рояль и дважды сыграл мелодию.

— Предлагаю разучить танец, который называется «На сопках Маньчжурии».

Сергей разделил несложную мелодию на составные части и приступил к обучению.

— Я тут тружусь в поте лица, а ты развлекаешься! — в салон вошла Нина. — Решил научить музыкантов играть вальс?

— Я не желаю лишать себя удовольствия станцевать свадебный вальс.

— Свадьба была почти полгода назад.

— Не строй иллюзий. В Петербурге тебя ждет крещение и венчание.

— С чего ты так решил?

— Без венчания кто тебя признает моей женой? Кто тебя обвенчает без крещения?

— Да? Надо подумать.

— Хочешь вернуться в Индию?

— Ты что?! Я о крещении.

— Если о крещении, то собирайся, поехали в Петропавловский собор.

— Как-то неловко.

— В нашем времени неловко игнорировать посещение церкви.

Нина вышла, а Сергей вернулся к музыкантам.

Между Моисеем Мертелем и Габриелем Гильеном сложились натянутые отношения. Причиной послужили товары из Египта. Моисей через свои связи руководил потоками египетского экспорта. Что шло в Россию или Турцию, что отправлялось в Петропавловск и далее в Европу или Испанию.

— Моисей, ты умышленно занижаешь объем товаров Для Испании.

— Ничего я не уменьшаю! Уменьшать уже нечего, кроме пшеницы и кож.

— В Испании этого добра хватает. Где хлопок? Где Шерсть?

— Сколько раз тебе говорить! Нет и не будет!

— Господа! Господа! — прервал спор граф Алексеев. — Не хотите ли вместо пустых упреков отправить телеграмму в Амстердам?

— Зачем нам Амстердам, если товары к ним идут из Александрии?

— Ай, как плохо! Вы когда интересовались товарами на складах Тамбова, Москвы или Сясь?

— К чему нам эти товары? У нас торговля традиционными грузами из Египта.

— Сколько денег вы теряете зазря? Что из товаров по спросу на первом месте?

— Хлопок и шерсть.

— Ну-ка, пошлите запрос в Нижний Новгород. Поинтересуйтесь различными хлопчатобумажными тканями и сукном.

Граф Алексеев встал с кресла и подошел к столу:

— Вы оба увязли в никчемных спорах. Никто из вас не поинтересовался о причинах уменьшения поставок сырья.

— Так это… ну… весь хлопок уходит в Россию?

— Египетский и персидский. В своих взаимных претензиях вы не заметили пропажу тканей из Индии и Китая.

— Извини, хозяин, за оплошность.

— Оплошность? Вы даже не поинтересовались, откуда в Танжере хорошие ткани! А ткани из России, привезены через Амстердам.

Граф Алексеев вернулся в кресло:

— Вместо сотрудничества и поиска новых возможностей развития торговли вы затеяли свару и упустили деньги.

Жаль, конечно, что тут еще скажешь? Толковые дельцы, а взаимная неприязнь застлала глаза и лишила здравомыслия. Если не образумятся, придется расстаться с обоими. В таких вопросах правых не бывает.

Распорядок дня несколько изменился. С утра до обеда Сергей находился в своем дворце. Занимался с музыкантами и танцорами, музицировал сам. В салон прибегала Нина и давала свои советы. В такие минуты они обязательно вальсировали полный круг, давая возможность музыкантам и танцорам лучше понять ритм и пластику танца. Во второй половине дня Сергей целовал жену, отправлялся из спальни в ванную комнату. Дальнейший день посвящен делам. Одной из насущных проблем стали «безработные» пираты.

— Мы практически не у дел, — жаловался Азид Шериф. — Английское и французское судоходство замерло.

— С англичанами, да, я согласен, их торговое мореплавание сдохло. Французских кораблей осталось очень мало.

— Почему? Что случилось?

— С одной стороны начал работать транзитный путь через Персию. С другой стороны англичане фактически потеряли Индию.

— И что нам делать?

— На сегодня осталось только Карибское море. Но у меня нет детальной картины происходящих там событий.

— А что может происходить?

— Голландцы отдали России Багамский архипелаг и свою часть Антильских и Наветренных островов.

— Подожди, — адмирал Азид Шериф разложил карту. — В твоих словах есть резон. Здесь можно славно пограбить испанцев и французов.

— Надо уточнить с расположением баз для тебя и для Испанцев.

— А что испанцы?

— Я просил короля Испании взять на себя патрулирование островов.

— Зачем тебе испанский флот? Наше патрулирование намного надежнее.

— В то время ты ежемесячно захватывал не менее двух кораблей.

— Хорошо, подождем. Только ты быстро решай, люди заскучали.

Сергей полностью согласен со словами товарища. Если затянуть с решением проблемы, пираты займутся «неорганизованным промыслом». Придется штурмовать свои собственные базы.

Прогулки по Петропавловску Сергей совершал совместно с Павлом и Исмаил Шейхом. Город представлял собой симбиоз европейской архитектуры и арабского зодчества. В один из дней к прогулке молодежи присоединился эмир Марракееш. Когда Сергей в очередной раз восхитился архитектурой одного из домов, эмир неожиданно вспылил:

— Это настоящее безобразие! Когда вы говорили об обряде омовения, я никак не ожидал такого бесстыдства!

— Что случилось? — удивился Сергей. — Мне не говорили о случаях недостойного поведения.

— На берегу моря, бесстыдство продолжается с утра до вечера!

— И что же происходит? Предлагаю съездить и посмотреть самим.

— Нет! — эмир неожиданно покраснел. — Я туда не поеду!

— Но что же там? Объясните на словах.

— Женщины ходят голыми! Собираются толпой на берегу моря, снимают одежды и ходят голыми.

— Только одни женщины или с мужчинами?

— Если бы там были мужчины, я приказал бы воинам всех порубить на корм собакам!

— Коль скоро женщины совершают омовение в море, они и должны быть голыми. Никто же не заставляет женщин в купальнях принимать ванну в одежде.

— Это не помещение, а открытый берег.

— Как далеко до ближайших городских домов?

— Вдоль берега построены дома, в которых эти женщины живут. А городские дома очень далеко.

— Извините ваше величество, но я не вижу проблемы, они не мешают городским жителям.

— Они мешают мне!

— Не понял? Как они могут вам мешать, если вы здесь не живете?

— Я не живу, живут мои шейхи и беи. Они построили дворцы в твоем городе и забыли о своем долге и своих женах!

Вот тебе новая проблема, прямо как Хургада. Каждый египтянин считает своим долгом поднакопить денег и денек-другой развлечься с русскими туристками. В Египте это стало проблемой и предметом обсуждения в правительстве. Сергей повернулся к градоначальнику:

— Поговори с купцами, надо завезти молодые деревья и кустарник. Посадим как зеленую ограду между берегом моря и домами.

— Проще поставить высокий каменный забор, — предложил Ас-Сахра.

— Нельзя травмировать тонкие чувства женщин. Они сразу поймут, что за ними подглядывают нечестивые мужчины.

Какая муть! Купальщицы прекрасно знают, что за ними следят жадные мужские глаза. Женщинам это нравится, внимание мужчин возбуждает.

Арабский квартал, «улица Гурий», превратилась для европейцев в своеобразную Мекку. Здесь можно все купить, найти развлечения на любой вкус. Для Сергея не было секретом, что больше половины всей улицы принадлежала лично ему. Вторая часть улицы принадлежала Моисею Мертелю. Что-то досталась и прочим «вольным художникам». Собственно самих арабов развлечения и товары с этой улицы совсем не интересовали. Подобное легко найти в любом мусульманском городе. А вот европейцев восточная экзотика брала на крючок. И прибыль с улицы Гурий текла весомая. Посмотрел Сергей и на вокзал. Так Моисей назвал огромный двухэтажный дом с обширным внутренним двором. Здесь жили арабы-переселенцы. В данный момент собирали добровольцев для Голицыных. Князь Петр Михайлович пожелал начать разработки африканских приисков силами арабов. Аборигены в верховьях реки Конго не проявляли интереса к копанию в земле. Их вполне устраивала бродячая жизнь по следам пасущихся косуль и антилоп.

Встречали Георга III торжественно, но без излишней пышности, как и следует встречать короля в изгнании. Он прибыл в Либаву на датском фрегате^[69], в то время как большинство свиты и члены парламента значительно отстали. Датчане, возможно, специально предоставили для них самый тихоходный транспорт. Корабль попал в шторм и встал на якорь у острова Готланд. Король переехал во дворец Бирона в Митаве, где почти неделю ожидал своих сановников. Бывшая столица Курляндии поражала нищенским унынием, а дворец больше напоминал солдатскую казарму. На этом фоне новая резиденция Бирона, которую строил Растрелли по приказу Екатерины, выглядела вызывающе роскошной. Наконец Георгу надоело созерцать безрадостную картину полупустых улиц. Городские жители напоминали послушных марионеток, исполняющих неслышимые приказы. Король решил отправиться в Петербург без надлежащей свиты.

Процессия въехала в город по Рижскому проспекту. Карета в сопровождении почетного караула выехала на Загородный, где вскоре остановилась перед дворцом. Гвардейцы, построенные для встречи короля, взяли «на караул». Посол и его помощники поспешили открыть дверцу и подставить лесенку. Но, кроме сотрудников посольства, Георга III встречали только двое русских сановников. Невежливо, очень невежливо! Пусть сегодня Англия и стонет под пятой захватчиков, он король по праву рождения и не заслуживает встречи на грани прямого унижения. Поджав губы, никого не слушая, монарх широкими шагами направился к парадному входу. Рослые гвардейцы услужливо открыли огромные, как в замке, двери. Георг почти пробежал по огромному вестибюлю, затем по лестнице и пораженно замер. Перед ним открылся невероятных размеров зал, где на железных рельсах стояли вагоны, а впереди посапывал паровоз.

Для заседания в Царскосельском дворце Екатерины малый совет выбрал Голубую гостиную.

— Все, что я услышал от Георга III, выглядит полной ерундой, — заявил Потемкин.

— С ним надо говорить очень аккуратно, — заметил Панин. — По слухам, король временами впадает в беспамятство.

— Как! — чуть не подпрыгнула Екатерина. — Я с ним за один стол не сяду! Вдруг на меня с ножом бросится!

— Он не буйный, только заговаривается. По рапорту нашего посла в Копенгагене, он там такого наговорил! А на другой день ничего не помнит.

— Тогда его словам веры нет, — заявил Михаил Михайлович. — Мы поведем серьезный разговор, а назавтра Георг от своих слов откажется.

— Однако сановники, что приехали вместе с ним, подтверждают его вменяемость.

— Я могу согласиться с желанием Георга жить в Нидерландах. В конце концов, его дед правил из Нидерландов и не знал английского языка.

— Дед правил страной, а сейчас страна вне контроля.

— Дело не в этом. Англия в состоянии войны с Нидерландами.

— Можем ли мы помочь дипломатическими мерами?

— Маловероятно. Войска Нидерландов в Лондоне. Что король предложит за возврат столицы?

— Вернет захваченные в Индии фактории.

— По моей информации, — вступил в разговор Степан Савельевич, — англичанам уже нечего возвращать.

— Ну-ка, ну-ка. Поделитесь.

— Граф Алексеев разгромил английскую эскадру и захватил крепость Мадрас. За Англией осталась только Бенгалия.

— Как он посмел! — возмутился Румянцев. — Россия не воюет с Англией.

— Англичане принудили к бою.

— Тогда дела Георга совсем плохи. Послушайте, по большому счету Алексеев затеял эту авантюру с Норвегией, пусть и разгребает последствия.

— Не надо на него все сваливать, — вступилась Екатерина. — Англичане сами напали на норвежцев.

— Полагаю, что следует подождать Алексеева, — заявил Потемкин. — У него в Голландии хорошие связи.

— Поддерживаю, — согласился Панин. — Я к этому времени подготовлю приемлемые варианты.

Решив отложить решение проблем короля Георга III, малый совет перешел к обсуждению кандидатов на губернаторские посты в Маньчжурии. Следом стоял вопрос о деньгах на закупку новых винтовок Алексеева. Генерал Белозеров дал весьма лестную оценку новому оружию. Офицеры, что принимали участие в испытаниях, забрали опытные винтовки в свои части. Если все называют новые винтовки не иначе, как «чудо-оружие», то следует немедля перевооружить армию. Золота в казне более чем достаточно.

Варфоломей Сидорович закончил гневную и речь и, тяжело дыша, сел в свое кресло. Тимофей был не согласен, в корне не согласен. Но где найти слова и прийти к взаимопониманию с генеральным инженером?

— Варфоломей Сидорович, для нас экономически не выгодно концентрировать производство в одном городе.

— Вы с Иосифом Аврумовичем думаете только о деньгах! А я по вашей милости уже живу в поезде.

— Зачем тебе мотаться по городам? Чем завод в Ижевске отличается от завода в Сестрорецке или в Перми?

— Для тебя ничем, а для меня важно определить соблюдение технологических процессов.

— Тебе хозяин два года назад велел создать службу технической инспекции. Почему до сих пор ничего не сделал?

— Сделал, давно сделал. Считай, два года служба работает.

— Почему сам норовишь проверить все заводы? Или своим людям не веришь?

— Верю, но они не смогут увидеть то, что увижу я.

— Если бы они знали и умели больше тебя, то вас давно бы поменяли местами.

— Ты мне угрожаешь?!

— Я тебе объясняю. Сколько лет мы работаем вместе а ты остаешься все таким же. Хозяин тебя просил заниматься главными вопросами.

— Выпуск винтовок не главный вопрос?

— Важный — да! Но совсем не главный. У тебя на стенде главный двигатель для нового корабля. У тебя отливаются пушки для этого корабля.

— Да помню я, помню. Сейчас мое присутствие не требуется.

— Верю, а что с новыми станками?

— Какими станками? У нас в разработке много различных станков.

— Правильно, много. Станки переводим на электропривод. А проблема с муфтами не решена.

— Так решили же сделать ременную передачу.

— Решили, как временную схему. Работу над муфтой не прекращать!

— Не получается, муфту разбивает после шести тысяч часов. Резина не выдерживает.

— Поставь армированную резину или еще что. По технической части я записывал не все слова хозяина.

— Ты пойми меня, Тимофей, не могу я спокойно спать, пока не проверю работу новых заводов.

— Мы начали строить заводы в Маньчжурии и Индии. Ты и туда поедешь?

— Боюсь об этом думать. Надо бы поехать, да слишком далеко.

— Как обстоят дела с макаронными фабриками?

— Вы меня задолбали своими макаронами. Иосиф Аврумович ежедневно шлет телеграммы.

— А ты как хотел? Куда девать зерно? Англия выпала из торговли, мы лишились главного покупателя зерна-

— Я здесь ни при чем, торговлей не занимаюсь.

— Ты что сейчас сказал? На сегодняшний день макароны — единственный путь сбыта зерна. Сей продукт весьма охотно покупают от Аравии до Испании.

Варфоломей Сидорович в задумчивости начал катать по столу карандаш.

— Убедил, у меня в Туле есть несколько крепких директоров заводов. Поставлю во главе технической инспекции.

Подобные разговоры случалось и раньше. Варфоломей Сидорович соглашался с доводами. Несколько месяцев сутками занимался инженерно-конструкторскими делами. Но стоило новой разработке получить путевку в жизнь, как все начиналось сначала.

Яхта «Золотая принцесса» ошвартовалась у причала порта Мелиль. Здесь уже вырос настоящий порт с многочисленными причалами. Если европейские корабли предпочитали приходить за грузами в Петропавловск, то арабы и турки шли за европейскими грузами в Мелиль. Три корабельные пушки на скалистом мысу превратилась в солидную береговую батарею. Глинобитные дома перешагнули за городские стены. Они причудливым узором кривых улочек раскинулись по некогда пустынной степи. В лучах утреннего солнца стены города слепили глаза белым цветом рафинированного сахара. Оптический обман создавался за счет отражения ярких солнечных лучей. На самом деле городские стены и сам дворец сложены из желтовато-серого камня.

Павел и Нина буквально впитывали в себя арабскую экзотику. Эмир Марракееш с довольным видом поглаживал свою бороду. Ему льстило столь откровенное любопытство и возгласы восхищения. Он предвкушал еще больший эффект. Скоро гости увидят нарядные здания, прекрасные мечети и великолепный дворец сына. Кавалькада остановилась перед городскими воротами.

— На этом месте граф Алексеев дал бой гарнизону крепости, — слова эмира переводил Никшич. — Пятьдесят моряков против тысячи воинов.

— Не может быть! — воскликнул Павел.

— Когда выкладывали каменную мостовую, мой сын приказал пропустить это место. Оставил как память о тех днях.

— Здесь произошло что-то примечательное? — спросила Нина.

— Именно здесь, стоя по колено в крови, граф Алексеев принял капитуляцию крепости.

— По колено в крови? — переспросил Павел. — Это аллегория?

— Это правда, вам достаточно спросить Ас-Сахра. Он был среди тех, кто вышел из этих ворот.

Нина и Павел потрясен но смотрели то под ноги, то на ворота, то на графа Алексеева.

Дворец Исмаил Шейх произвел на гостей ожидаемый эффект. Архитектура арабского мира, Индии и Китая развивалась многие тысячелетия. Здесь не только особая методика строительного процесса, но и уникальные инженерные решения. Современные архитекторы не устают поражаться оригинальной концепции зодчих древнего Востока. В Европе нет преемственности поколений. Приход вандалов и варваров уничтожил римскую цивилизацию. Одновременно прервал научно-технический и культурный процесс. Религиозное мракобесие базировалось на всеобщей безграмотности и невежестве. Начало эпохи Возрождения в первую очередь связано с вторжением войск Оттоманской империи.

Арабские торговцы шли вместе с турецкой армией. Арабы познакомили немытую Европу с ванной, с картинами и стихами, с галантным обращением с женщинами. Европейцы впервые увидели духи, мыло и ароматное масло для тела. Пушки обращали европейцев в суеверное бегство. Ружья из Катаны поражали изящными рисунками и батальными сценками. После захвата Севильи, великолепие дворца Абдурахмана II подтолкнуло испанских монархов к строительству настоящих дворцов. На фоне дворца Алькасар королевская резиденция выглядела убогим симбиозом склада с жилым домом. В Европе появилось понятие «архитектор», строители начали применять математические расчеты. Дворцы и замки получили элементы внешнего и внутреннего украшения. Хотя остальные дома продолжали строить как несущий деревянный каркас, со стенами из глины с соломой. За примером далеко ходить не надо, достаточно заглянуть на ратушную площадь Риги или Таллина.

Нина и Павел буквально млели от доброжелательного добродушия хозяев. Прогулка по дворцовому саду занимала целый день. Любование каскадом фонтанов сменялось выступлением музыкантов и танцоров. Под тенью деревьев на коврах ожидал обед. В красивых беседках из причудливых чайников наливали чай с мятой. Гости наслаждались отдыхом, красивыми пейзажами. Во время чаепития придворные поэты нараспев читали свои стихи. Если судить по переводу Никшича, весьма недурные. В один из таких дней эмир Марракееш поднял разговор о повстанцах из племени мали:

— Ты уже в курсе моих проблем с черными рабами?

— Управляющие доложили, твои воины по ошибке разгромили две мои деревни.

— Извини, я возмещу ущерб. Рабы толпами бегут на твои земли, затем возвращаются и нападают на мои деревни.

— Они нападают на деревни или сражаются с твоими воинами?

— До сражений дело не доходит, рабы боятся воинов. Пленным для устрашения мы рубим головы.

— Вероятнее всего, сбежавшие рабы возвращаются за своими женами и детьми.

— Мне все равно, зачем они возвращаются. Сбежавший раб должен быть наказан. А эти беглецы возвращаются с оружием в руках.

— Изгони со своих земель все непослушное племя.

— Кто же будет работать на приисках? Кто будет охотиться на антилоп? Все не так просто.

— Ты даешь своим рабам оружие?

— Только луки и копья. Как же иначе? Без оружия дичь не взять.

— Для начала привези скот, семена и крестьян. Прикажи воинам наловить рабов за рекой Нигер.

— Что мне это даст?

— Крестьяне научат рабов пахать, сеять и пасти скот. Твои крестьяне станут надсмотрщиками, а рабы безоружными.

— Предложение не лишено смысла. Но изгнанное племя через некоторое время начнет новую войну.

— Люди всегда воюют. Сильные всегда бьют слабых. Ты помнишь о детях погибшего вождя?

— Тех, что ты у меня купил? Если их вернуть, войны точно не избежать.

— Войны не избежать в любом варианте. Войну можно направить в другую сторону.

— Куда? В Африке только твои и мои земли.

— Достаточно диких земель. Я хочу вывезти в Петербург старейшин родов.

— И что дальше? Ты их обучишь, пустишь на восток или на юг. Они завоют земли, после чего вернутся обратно. Мои проблемы усложнятся.

— Нет, я подразумевал иное. Дикие земли других континентов.

Идея отправить воинов мали в Америку или Австралию возникла спонтанно, во время разговора. Но других идей погашения конфликта у Сергея не было. Если уговорить эмира Марракееш на колониальную экспансию, его негры отправятся в Австралию, а Сергей высадит своих негров в Техасе. Золота в Австралии много. Там найден крупнейший в мире самородок весом более двухсот килограмм.

Вскоре из Алжира пришла эскадра во главе с Дей аль-Сарддидином. Среди привезенных подарков выделялась пара сфинксов, несколько статуй и сотни различных статуэток. Дей аль-Сарддидин привез дары от правителя Египта. По понятным причинам сам Али-бей не мог покинуть страну. Война с Турцией закончилась, но переговоры шли с большим трудом. Существовала реальная опасность продолжения боевых действий. В общем-то все понимали сложность сложившейся ситуации. Для Турции потеря Египта является серьезным ударом по бюджету. В то же время для Алжира это противостояние было гарантией собственной безопасности. С первого дня своего восхождения на трон Дей аль-Сарддидин не отправил в Стамбул ни единого динара. Избегая конфронтации и выказывая на словах свою преданность султану, новый правитель твердо вел политику отделения от Турции.

Граф Алексеев не вникал в политические тонкости. В своих действиях стремился только к экономическому сотрудничеству. По его глубокому убеждению, фундаментом политической дружбы послужит только взаимовыгодная торговля. Он снабдил Алжир современным оружием, следом поставил оборудование для новых металлургических заводов. Из Алжира в свою очередь пошли тысячи тонн хлопка. Более того, новый правитель возродил виноделие, которое медленно умирало под «табу» служителей Корана. Сделка с Дей аль-Сарддидином вывела графа Алексеева на лидирующие позиции российской виноторговли. Вина Испании, Крита и Алжира позволяли диктовать рынку свои условия. Так первоначальное соглашение о совместных пиратских акциях переросло в совершенно иное качество.

В это утро Нина что-то закапризничала и отказалась вставать с постели. В первый момент Сергей не обратил внимания на капризы молодой женщины. Пройдет. Уже за завтраком встрепенулся, а вдруг заболела. Климат в этих краях здоровый, но мало ли что? Сергей вернулся к жене:

— Нина, лапочка, с тобой все нормально? Ты не приболела?

Нос жены показался из-под одеяла:

— Нет, все нормально, просто неохота вставать.

— Ты уверена? Может слабость или головокружения?

— Меня поразила лень и мечтательное состояние. Не хочу вставать!

— А температура нормальная или пониженная? Упадок сил всегда связан с понижением температуры.

— Если хочешь, проверь, я не возражаю.

Сергей сел на кровать и потянулся к жене, чтобы проверить температуру. Нина протянула навстречу руки, обняла мужа и ловко подмяла под себя:

— Признавайся, злодей, во всех своих секретах.

— Какие тайны, какие секреты? Брось дурачиться.

— Я вполне серьезно! Кто обещал рассказать страшную тайну советских военморов?

— Э, нет! Данная тема для взрослых, а ты еще маленькая.

— Ах ты, развратник! Как постель, так я уже взрослая, как серьезный разговор, так я еще маленькая!

— Мы же договорились, я расскажу при твоей беременности… Ты уже? Ты беременна? Может, повременить?

— Более девяти месяцев повременить невозможно.

— Надо подумать, это серьезное дело.

— Думать надо было в первую брачную ночь. Ложился бы рядом с кроватью на пол и думал.

— Брось шутить, первая беременность всегда проходит сложно.

— Допустим, для меня это не первая беременность.

— Нашла что вспомнить! За прошедшие годы все уже забыла.

— Глупый, такое не забывается.

— Сейчас схожу к эмиру и попрошу для тебя врача.

— Не увиливайте, граф! Врач есть в моей свите. Вчера он подтвердил три месяца моей беременности.

— Три месяца? Как же ты успела?

— Вообще-то с твоей помощью. Ты весьма ревностноисполняешь супружеские обязанности.

— Я что-то делал не так?

— Только одно, последние три месяца не обратил внимания на мою непрерывную доступность.

— Дела. Я действительно не задумывался.

— Вы, мужчины, думаете только одним местом. Рассказывай свою страшную тайну.

— Фу-ты, даже пропало желание рассказывать.

— Потрудитесь, граф, сдержать свое слово!

— Ладно. По традиции молодых офицеров после свадьбы на час сажают на ядерную боеголовку торпеды.

— Вот дурни! Надо же до такого додуматься! Молодого парня прикладывать яйцами к радиоактивному излучению.

— Графиня, в вас бурлит реакционное невежество. От подобной процедуры только польза.

— Какая на фиг польза! Офицеру-импотенту жена не нужна, остается только служба.

— Потенция как раз значительно повышается. Но главное в том, что у половины офицеров рождаются близнецы.

— Что-то я об этом не слышала.

— В советское время подобные темы были вне обсуждения. После взрыва Чернобыльской АЭС так пугали, что самим стало страшно.

— А если серьезно? Чем все это грозит?

— Ответ знаешь сама. Две атомные бомбы сброшены на самые многолюдные города Японии. Радиоактивное облако село на самый многонаселенный район Южной Кореи.

— Ты прав, это известно всем. В то же время об этом никто не помнит.

— Это ответ на тему современной пропаганды. Наука замыливать сознание продвинулась далеко вперед.

— Какая сейчас пропаганда? Муж мой, вы не бредите?

— Ах, графиня, прошу меня простить. Вспомнилась былая старость.

Сегодня все знают, что в Японии лидирует по продолжительности жизни. Но никто не связывает это с продолжительностью жизни тех, кто во время атомной бомбардировки был еще ребенком.

В мире многое поставлено с ног на голову. Защита окружающей среды и парниковый эффект. По своей природе углекислый газ разрушается под воздействием естественных атмосферных процессов. Тем не менее наибольшее выделение углекислых газов происходит не от автомобилей или электростанций. Главным генератором выделений углекислого газа являются удобрения, в первую очередь любимые европейцами пестициды. Попав в почву и соединившись с водой, пестициды выделяют углекислый газ. В то же время альтернативные источники энергии наносят природе прямой ущерб. Ветряные электростанции работают за счет перемещения воздушных масс. Отдав свою энергию, воздушный поток умирает. Нарушается многовековой процесс перемещения воздуха вокруг планеты. Солнечные батареи используют энергию солнечных лучей. Следовательно, нагрев поверхности земли уменьшается. Все это приводит к анормальному атмосферному процессу. В Испании тридцатиградусная жара неожиданно переходит в снегопад. В центральной Европе за линией ветряных электростанций небо разверзается небывалыми ливнями. Откровенной дурью выглядит идея электромобилей. В цепочке электростанция — аккумулятор — электромобиль выигрывает только та улица, по которой проедет сама машина. По совокупности затрат энергии и загрязнения окружающей среды электромобиль намного «грязнее» древнего трактора. Здесь всего лишь с помощью пропаганды из людей выкачивают деньги. Заодно отвлекают внимание от реальных проблем бытия. Открывая бутылки с шипучими напитками, люди выбрасывают в атмосферу тысячи кубометров углекислого газа.

Яхта «Золотая принцесса» вернулась в Петропавловск с новым пассажиром. Исмаил Шейх присоединился к своему другу. Наследник трона отправился в путешествие по приглашению графа Алексеева и с разрешения своего отца.

— Я прошу показать моему сыну как можно больше, — говорил эмир Марракееш. — Он должен как можно глубже ознакомиться с европейской жизнью.

— Полностью согласен с вашим величеством, — ответил граф Алексеев.

— Когда настанет его время править, он должен реально ориентироваться в европейском пасьянсе.

— Невозможно правильно построить свою политику без полного представления о возможностях Европы.

— Я доволен, что мой сын выбрал в друзья столь мудрого человека.

Касательно мудрости, тут приоритет был за эмиром. Эмир одобрил планы графа Алексеева по колонизации Австралии и Америки. Более того, правитель нашел разумные доводы, которые смогут убедить старейшин мятежного племени мали. Появился ответ на логичное возражение: «Почему мы должны покинуть родные земли?»

Нине предстояло крещение. Сергей с улыбкой наблюдал за тем, как жена зубрила «Отче наш» и «Символ веры». На рейде Петропавловска стояло два корабля, которые привлекли внимание графа Алексеева. Сергей их увидел еще при входе в порт:

— Что-то рановато вернулись «Психея» с «Арендой».

— Как ты определил название кораблей? — с удивлением спросил Павел. — До них еще очень далеко.

Трудно ответить на такой вопрос. Как человек безошибочно выбирает свою машину в ряду одинаковых по цвету и модели? На эту тему можно привести множество фактов и примеров.

— Взгляд профессионала всегда выделит незаметные другим детали. По некоторым нюансам можно узнать даже имя капитана.

Эти два корабля вернулись из Антарктиды. Коль скоро Россия подняла над этим континентом свой флаг, Сергей счел нужным финансировать исследовательские экспедиции.

На первом этапе все будет сосредоточено вокруг пингвинов и попыток достичь Южного полюса. Само по себе плавание во льдах для парусников не представляет большой опасности. По своим физическим качествам лед намного прочнее кораллов. Парусник плавает не во льдах, а рядом со льдами. Прямое столкновение со льдами смертельно для парусного судна. Льды практически неподвижны относительно воды. Ну а ночью парусник просто стоит. Ночью ходят только ледоколы и только в лучах прожекторов. Зимовка во льдах для парусников полностью лишена героизма. Здесь очень много специфики, игнорирование которой приводит к подвигам «челюскинцев». Океанология является весьма серьезной наукой. Осознавая важность изучения океанов, Сергей не скупился на финансирование.

Как он и предполагал, на «Психее» и «Аренде» стояли многочисленные клетки с пингвинами. Диковинная для Европы птица пойдет на ура в зоопарках русских городов. Капитаны кораблей и члены экспедиции корпели над своими отчетами. Сергей решил не мешать, а вот Павел наоборот, засыпал шквалом вопросов. Альбом с фотографиями и рисунками только подогрел любопытство наследника престола. Впрочем, и Исмаил Шейх не отставал от цесаревича. Обоих интересовало абсолютно все. Положение исправил приход кабелеукладчика. «Титан III» пришел для прокладки кабелей в Средиземном море. Первая линия начиналась от Петропавловска и шла на Крит. Оттуда кабель разветвлялся на Египет и Турцию. В дальнейшем планировалось соединить турецкую линию с Севастополем. Крымское соединение закольцовывало европейскую связь. Египетская линия планировалась в Индию и на юг Африки. Поистине титанические размеры кабелеукладчика отвлекли молодых людей от пингвинов и фотографий антарктических пейзажей.

Обряд крещения Нина перенесла стоически, очень волновалась, но все сделала правильно. В этом помогла спокойная доброжелательность отца Николая. По завершении обязательных празднеств перебрались на «Золотую принцессу». Рассвет встретили в реке Гвадалквивир. До обеда прошли шлюз, к обеду сидели за столом хлебосольного Габриеля Гильена. Севилья выделяется духом праздника и веселья. Симбиоз арабской и европейской культур создал в городе свою особую атмосферу. К сожалению, беззаботный отдых не получился. Уже на следующий день Сергей получил приглашение от вице-короля Новой Испании. Разговор во дворце Лас-Куэвас прошел по протокольному вежливо, но коротко. Суть заключалась во вручении письма от Карла III. Монарх приглашал высоких гостей и графа Алексеева с супругой в Толедо. Вице-король обязан сопроводить до самого королевского дворца. Официальная вежливость вельможи не задела чувств Сергея. Он не испанец, более того, многие дворяне считали его жуликом, втесавшимся в доверие короля.

Путешествие из Севильи в Мадрид вышло совсем не утомительным. Оно больше всего напоминало увеселительную прогулку с продолжительными пирами и забавами. Обширные горные луга сменялись тенистыми лесами, где росли вечнозеленые дубы. На ночлег останавливались в одном из дворцов, которых оказалось великое множество. Завоевав Пиренейский полуостров, испанцы весьма рачительно отнеслись к арабскому наследству. Никто не разрушал дворцы поверженных шейхов. Мечети перестраивали в церкви со звонницами в бывших минаретах. В результате сложилась своеобразная архитектура, коктейль из арабского зодчества и южноевропейского подражательства. Дворцы эпохи Ренессанса поражали красотой резьбы по камню. Стараясь превзойти арабов, европейские мастера создавали настоящие шедевры.

Резиденция Карла III находилась в центре Толедо. В свое время волжские аланы присоединились к походу варваров и вандалов. Поход закончился созданием своего королевства со столицей в Толедо. В начале восьмого века земли захватили мавры. Город стал столицей Кордовского халифата. Вскоре он превратился в столицу арабской учености и промышленности. Здесь изготавливали посуду, ткали шелковые и шерстяные ткани. Настоящую славу городу принесли арабские кузнецы. Великолепные клинки и ружья из Толедо долгое время считались лучшими в Европе. Со временем слава столицы оружия была поглощена славой столицы ювелирного искусства. Сюда потекли на огранку изумруды Новой Гранады. Королевский дворец Алькасар в первую очередь поражал своими размерами. Огромное пятиэтажное здание с угловыми башнями «под готику» позволяло любоваться собой с каждой улицы города. Испанская знать предпочитала жить в Толедо. Бывшая столица привлекала уютными улицами и роскошными виллами. Мадрид, как центр промышленности и торговли, взял на себя бремя официальной столицы, тем не менее по-прежнему оставаясь городом кузнецов.

Король устроил пышную, по-настоящему роскошную встречу. Стройные ряды гвардейских полков, артиллерийский салют и любопытная толпа придворных. Король стоял в окружении свиты и иностранных послов. Приезд двух наследников престолов превратился в красочную церемонию. Этот официальный предлог не скрывал заинтересованности в другой фигуре — индийской принцессе. Графа Алексеева оценивали по-разному. Для одних он был чудаковатым ученым, для других — талантливым инженером, для третьих — неисправимым авантюристом. А вот его жена была принцессой, в ее жилах текла кровь Великих Моголов. До Европы уже дошли вести о победах Салар Джангома. Князь возобновил поход предков и установил власть над самыми богатыми землями Индии.

Практически все встречающие рассматривали юную принцессу. Роскошное европейское платье, богатые украшения и европейские черты лица. Никаких следов азиатской или индийской крови. Причастность к Индии подчеркивали окружающие фрейлины. Стайка красивых смуглых девушек ярко выраженной индийской внешности в ярких сари. Граф Алексеев сумел выбрать отличную партию. Благодаря происхождению жены перед ним открывались двери всех королевских дворцов Европы. Кто из монархов не мечтал приблизиться к сокровищам природных кладовых Индии. А ткани? Бархат и батист, поплин и жаккард, кашемир и набивной шелк. Голова кружилась только от одних названий.

Павел и Исмаил Шейх вместе с Ниной с удовольствием окунулись в водоворот дворцовой жизни. Большие и маленькие балы, большие и маленькие пиры, большие и маленькие интриги. Они вошли в привычную жизнь, где каждый боролся за свою конкретную цель или выполнял поставленную перед ним задачу. Сергей по-прежнему старательно этого избегал. Он не пригоден для такой жизни, обязательно гавкнет или лизнет невпопад. То, что у Карла III свои виды на графа Алексеева, выяснилось достаточно быстро. На второй день испанский монарх пригласил Сергея в свой рабочий кабинет:

— Позвольте преподнести вам свадебный подарок, — король протянул титульный лист. — Я добавил вам земли между Новой Гранадой и Коста-Рикой.

— Благодарю, ваше величество, за внимание и щедрость.

Сергей развернул приложенную к титульному листу карту и внутренне выругался. Щедрый подарок включал в себя восьмисоткилометровый участок Панамского перешейка. Кроме холмов Панамы, в пожалованные земли входили подконтрольные конкистадорам территории.

Умный ход, король подарил земли с расчетом на неизбежную междоусобную войну. Что такое Коста-Рика по-русски? Название переводится как «Богатый берег»: золото и серебро, медь и олово, свинец и многое другое. С восточной стороны он получил часть земель, которые входили в состав Новой Гранады. Территория была частью генерал-губернаторства только официально. Реально конкистадоры не признавали ничьей власти.

— Ваше величество желает начать войну с конкистадорами?

— Я ее веду давно и безуспешно. Для колониальных войск данные земли решительно недоступны.

— Невозможно не заметить царящую анархию в Баль-боа и Кристобале.

— Не упоминайте при мне названия этих городов. Там действительно полная анархия. Жители не признают власти короля.

— Мне придется применить жесткие меры.

— Только приветствую такой подход. Более того, сегодня вам будет пожалована должность генерал-капитан Панамы.

— Но как же… — Сергей растерялся. — Я не смогу уделить Панаме достаточно времени.

— И не надо. Направьте туда своего представителя и выжгите отступников короны огнем и мечом.

Что же, Сергей не возражал. Основная опасность заключалась в риске ввязаться в откровенную драку. Испанские монархи более двухсот лет пытаются призвать конкистадоров к закону. Чрезмерная активность вынудит их торговать с другими европейскими странами. Как следствие, король движением мизинца лишит Сергея всех льгот и чинов. Панамский канал терять нельзя. Этот сильный козырь должен быть в руках России. Для начала он пошлет на новые земли скучающих моряков абордажной команды, заселит по принципу казачьих поселений. Его пиратская эскадра под флагом Голландской Ост-Индской компании сменит базирование и поднимет испанские флаги. Конкистадоры сильны, когда кроме оружия у них есть хлеб. Морская блокада непослушных городов достаточно быстро изменит акценты. Как ни крути, а о любви и о войне говорят только сытые люди. Кусок хлеба всегда был на первом месте.

Переход «Золотой принцессы» из Севильи в Амстердам заставил вспомнить о теплой одежде. Температура падала ежедневно, Ла-Манш встретил туманом и моросящим дождем. В Амстердаме буквально запрыгнули в кареты, где на полу стояли заполненные горячими углями чугунные грелки. Дождь и плюс десять — традиционный дискомфорт весенней погоды. Для приехавших из теплых краев такая погода могла стать серьезным испытанием. Организм должен адаптироваться, иначе не избежать проблем со здоровьем. В данном вопросе руководство на себя взяла Нина. От обилия в блюдах чеснока морщился даже Авраам Гофман. Зато блины с медом и икрой шли нарасхват. Петр Борисов привез из Пскова отличную стряпуху, которая пекла изумительные по вкусу блины. В первый же день Нина сбегала на кухню и выведала рецепт:

— Как устроимся в своем доме, первым делом испеку тебе блинов.

Сергей засмеялся.

— Ты мне не веришь? Я умею печь отличные блины.

— Нет, что ты, верю, только не могу представить графиню со сковородкой в руках.

— Прости, все время забываюсь. Твоих крепостных поварих научу, люблю блины.

— У меня нет крепостных.

— Как нет? Сам говорил про обширные земли и многочисленные заводы.

— Как люди обжились на новом месте, так всем дал «вольную».

— Не накладно?

— Да нет, все нормально. Я же первое время ходил по лезвию ножа, нелегально чеканил деньги.

— Рисковый ты парень. За такое в кандалы загреметь недолго.

— Пришлось рискнуть, строительство заводов, железных дорог и мостов требовало очень больших денег.

— Тебе это надо? Ради каких-то заводов рисковать своей жизнью.

— Моей жизнью? А сколько денег ушло на осушение болот Черноморского побережья Кавказа?

— Зачем понадобилось ликвидировать очаги тропической лихорадки? Для еще одного дворца?

— Дались тебе дворцы. Зачем моряку дворцы, если он живет в каюте?

— Однако построил.

— Построил. Потемкин первый навалился. Положено, говорит. Одних имений на юге России под десяток.

— Где крестьян набирал?

— Покупал, больше всего помогло пиратство в Средиземном и Черном морях. Бывшие пленники составляют основу всех моих рабочих.

— Кстати, о пиратстве. Объяснитесь, граф, почему все наложницы Исмаил Шейха просили передать тебе привет?

— Не забыли девоньки. Я их в гарем привез: испуганные, похожие на воробышков. Жалко было смотреть.

— Ты мне такого не рассказывал. Почему не отпустил?

— Куда? Их с малолетства для гарема готовили. Ни одна не просилась на свободу.

— Должен был объяснить. Гарем унижает женщин.

— Чего объяснить? «Свободу женщинам Востока!» «Долой негу гарема!» «Все с мотыгами в поле!» Ты сама работать хочешь?

— Звучит как-то неправильно.

— Что неправильно? Желание коммунистов насильственно всех сделать счастливыми? В результате женщины таскали шпалы и укладывали асфальт.

— Не знаю, рыдающих от горя в гареме не видела, но гарем — это не по-нашему.

— Почему я должен заставлять женщин жить «по-нашему»? У девочки гарем — мечта, а я ей политпросвет.

— Твой перенос произошел через двадцать лет после развала компартии, отсюда и разница в наших взглядах.

— Я быстро адаптировался, в Риге изменения подкармливали из Европы.

— Морякам легче, вы лучше знали заграничную жизнь. Ладно, пойду готовить витаминные смеси.

Нина заставила выдержать недельный карантин, после чего путешественники окунулись в жизнь Нидерландов.

Надо отметить, что в Амстердаме к карантину отнеслись с полным пониманием и уважением. Центр мировой океанской торговли многократно встречался с печальными фактами скоропостижной смерти моряков. Необъяснимо и неожиданно умирал весь экипаж. Здоровые люди после прихода в порт впадали в горячку и умирали. Подобное случалось и на борту кораблей, и дома, в кругу семьи. Никто не мог объяснить причин столь странной смерти. Единственное, что можно было с уверенностью утверждать, — неизвестная болезнь не опасна для городских жителей. Сергей не пытался нарушить карантин. За себя он был абсолютно спокоен. Как любой моряк дальнего плавания, он имел полный набор обязательных прививок. Но рядом жена, тем более беременная. Здесь нельзя допускать ни малейшего риска.

Время карантина или, вернее, акклиматизации, Сергей провел в работе с документами и в обсуждении финансово-торговых дел. Беспорядки в Англии привели к падению продаж зерна и конопли. В то же время в Голландии возрос спрос на коноплю и пшеницу, что являлось следствием непрерывных войн, которые вела Польша. Уникальность этой страны заключалась в огромном количестве дворян, которые составляли более двадцать процентов от всего ее населения. Безземельные и безденежные шляхтичи жили с грабежей. Подобное положение заставляло провоцировать внутренние и внешние конфликты. Вот и довоевались. Немцы и австрийцы основательно взялись за Польшу. Россия неожиданно получила новый рынок сбыта своей продукции. Более того, по конопле возник дефицит и повышение цен. Сырье для изготовления тросов и парусов поднялось в цене вдвое.

Нина вместе с Павлом и Исмаил Шейхом отправились в Люксембург. Герцог Нассау пригласил всех, включая графа Алексеева. Однако Сергей не мог покинуть Амстердам. Телеграмма из Кристиансанна сообщала об отплытии адмирала Хаки Котлу. Это имя ни о чем не говорило несведущим людям. Сергей не мог игнорировать приезд своего друга.

— Как ты умудрился поставить на уши всю Англию? — обнимая адмирала, спросил Сергей.

— Вспомнил слова своего учителя.

— Твой учитель — настоящий злодей. Надо же придумать два слова, которые в одночасье разрушат и армию, и полицию.

Оба засмеялись и направились в рабочий кабинет.

— Ломать — не строить. Ты видишь какой-либо выход из сложившейся ситуации? — спросил Сергей.

— Нет. Я уже давно перестал понимать и контролировать события.

— Как войска? Они по-прежнему в Англии?

— Что ты! Давно всех вывел. Сидят по домам и скучают.

— Трофеи продолжаешь вывозить?

— Все вывезли, подчистую. Сейчас раз в неделю привозим рыбу. Обратно вывозим серебро с рудников и беженцев.

— Людей много вывез?

— Много, никому не отказываем. Переправляем в Алексеевск, а дальше… Россия большая.

— Есть идеи как этот бардак прекратить?

— Народ порядком устал от собственного беспредела. Завершить войну не сложно.

— У меня к тебе новое предложение.

— Снова выступаешь соблазнителем, как ифрит. Сад гурий в обмен на мою душу.

— Намного прозаичнее. Твоя голова и сабля. В придачу — война и беспокойные ночи.

— Забавное предложение. И где?

— Центральная Америка. Король Карл III пожаловал меня в генерал-капитаны Панамского перешейка.

— И? Я не вижу здесь ничего интересного.

— Интересного как раз слишком много. Первоначально я хотел сделать ставку на абордажную команду, которая сидит без дела.

— Неужели отказались?

— Большинство осели на моих землях. Кто землепашцем, кто скотоводом. Некоторые отправились даже в Африку или Индию.

— В чем суть проблемы? Зачем тебе на Панамском перешейке армия?

— Требуется не только армия, но и флот.

— Ого! Серьезные замашки. Уж не хочешь ли повоевать с Испанией?

— Воевать как раз придется под испанским флагом, но с испанцами.

— Тогда раскладывай все по полочкам. В чем суть проблемы, почему ее надо решать силой.

— Сама проблема появилась в период начала колонизации, когда отряды добровольцев, конкистадоров, осваивали новые земли.

— Конкистадоры, кто они? Дворяне или воинские подразделения?

— Разнокалиберный сброд, чаще всего отставные солдаты или уголовники.

— Уголовники? Это что-то новое.

— Ничего нового. Никто не хотел ехать на край земли, Да еще с риском для жизни. Добровольцев отвозили на корабли прямо из тюрем.

— Лихо! Неужели никто не хотел стать хозяином золотых приисков?

— О золоте говорили много, только не могли найти.

— Уголовники отправились в Америку, где сразу нашли золото.

— Ты можешь смеяться, но в первые экспедиции набирали только приговоренных к смерти. Даже среди них соглашались немногие.

— Я понял. Потомки висельников и солдат начали бунтовать.

— Смешнее, они изначально не признавали над собой власти короля.

— Это действительно смешно. Один полк с пушками, и все конкистадоры висят на пальмах.

— Было бы просто, нас не заманивали золотыми пряниками.

— И в чем сложность?

— Королю подчиняется только Новая Испания, Эспаньола и небольшая часть Новой Гранады.

— Все равно непонятно. Почему конкистадоров не прижать силой?

— Во-первых, они переманивают к себе солдат короля. Во-вторых, везут свое золото в Испанию.

— Понял, начнешь с ними воевать, они перестанут торговать с метрополией.

— Ты берешь с собой весь флот и полностью блокируешь тихоокеанское побережье.

— Но там работают твои торговые суда… Понятно, понятно, своих не трогаем.

— Ну и душишь флот конкистадоров со стороны Карибского моря. Патенты на право флага выпишешь сам.

— Какова твоя доля от захваченных трофеев и земель?

— Мне хватит трети.

— Что-то ты подозрительно щедр.

— Щедр? От жадности подавиться можно! Ежегодно две тонны изумрудов ювелирной чистоты!

От удивления у Хаки Котлу отвисла челюсть.

Когда описывают приключения пиратов Карибского моря, как правило, не акцентируют внимание на собственниках испанских транспортных судов. А зря. Королевский флот не защищал суда конкистадоров, тем самым вынуждая отступников самим искать защиты у короля. «Героические» десанты пиратов нападали только на города конкистадоров. Весьма выгодная и безопасная акция. Противостоят силы самообороны, и никакой угрозы ответной карательной акции. Тронь подвластный королю город, и немедленно получишь по голове со стороны испанской короны. Разумеется, все было не столь однозначно. Конкистадоры не отказывались от испанского флага. Они добросовестно платили два процента от цены доставленных в Испанию грузов. Практически все монахи перешли к завоеванию и впоследствии весьма щедро одаривали церковь. Вместе с тем новые царьки не признавали власти короля и местных губернаторов, не собирали налоги в пользу государственной казны.

План предстоящих действий составили в течение недели. Всего не предусмотришь, это хорошо понимали оба. Сергей рассказал о географии и климатических особенностях данного региона. Отсутствие дорог и буйная тропическая растительность выводила на первое место десантные операции. Из хорошо проторенных дорог две контролировались конкистадорами. Это дорога через перешеек, Панама — Колон. Другая дорога на Дарьенский залив. Оба пути использовались для перевозки серебра с рудников тихоокеанского побережья. В целом, граф Алексеев получил очень прибыльное место. И главное, под покровительством монаршей воли. Для начала необходимо соединить пожалованные земли с территорией Эквадора. Это задача минимум. Затем развиваться, готовиться к испанской революции.

Не успел Сергей закончить обсуждение своих коварных планов, как прискакал гонец. Король Священной Римской империи приглашал графа Алексеева в Вену. На словах гонец передал, что аналогичные приглашения вручены их высочествам наследнику Павлу и наследнику Исмаил Шейху Они вместе с принцессой Ниной ожидают его сиятельство в Люксембурге. Почетный караул уже на месте. Путешествие планируется через Штутгарт в Регенсбург. В древней столице Священной Римской империи сядут на галеры и по Дунаю отправятся в Вену. Сергей не знал этих мест и полагал, что выбран наиболее удобный вариант дороги. Что касается причин приглашения, здесь не имело смысла строить догадки. Вариантов великое множество. А если принять во внимание активность матери Иосифа II, то количество вариантов увеличится многократно. Мария Тереза вошла в историю Европы как весьма образованная и прагматичная женщина. Как женщина и мать она родила шестнадцать детей.

Ехать было одинаково неудобно, что верхом, что в карете. Грязь фунтовой дороги налипала на всадников и экипажи. На мощеных булыжниками участках трясло, как на вибростендах. Не спасали рессоры, пневматические колеса и мягкие подушки. Подковы лошадей скользили по камням, приходилось переходить на медленный шаг. Тем не менее за день проходили не менее сорока километров. Отдыхали в замках, коих встречалось на пути великое множество. Хозяева были рады гостям, развлечение как-никак. Но перед отъездом выставляли счет, где тщательно подсчитывались все расходы. Не забывали про мытье посуды и стирку постельного белья. Наконец прибыли в Регенсбург. Первая столица Европы, откуда правил первый король Карл Великий Каролинг. Основатель Священной Римской империи стал таковым по воле церкви. Вероятнее всего, причиной послужил страх перед завоевателем, ибо Карл Великий Каролинг являлся обычным язычником.

Дальнейшее путешествие проходило более комфортно. Тихое течение Дуная и размеренная работа гребцов располагали к лирическому созерцанию прибрежных пейзажей. Вена находилась в двойном кольце городских стен. Перед стенами ни одного домика, чистое поле с пасущимися лошадьми городского гарнизона. Внутри стен тесный клубок запутанных узких улочек. Смрад стекающих в Дунай нечистот. Для почетного караула, наконец, появилась работа. Матом и древками копий они расчищали дорогу для высокородных гостей. Матом и остриями пик отгоняли женщин от окон второго этажа. Конфуз опустошения туалетного горшка на проезжающую карету мог дорого обойтись для карьеры господ гвардейцев.

По приезду разместились во дворце Евгения Савойского, что было совсем недалеко от королевской резиденции Хофбург. Гостей сразу же предупредили, что к Иосифу II следует обращаться «эрцгерцог», а не «король». Из последовавших объяснений, для себя Сергей понял одно — эрцгерцог выше курфюрста.

— Сереженька, — спросила жена, — почему эрцгерцог? Он же король Священной Римской империи.

— Шут его знает. По мне, что король, что шах или султан. Вид чахлых деревьев под названием Венский лес сбил все настроение.

— Где, покажи! Быть в Вене и не увидеть Венский лес, я себе такого не прощу.

— Да вот он, на соседнем холме.

Нина пыталась настроить себя на лирический лад. Вид хилого лесочка лиственничных деревьев напрочь отшибал любую лирику души.

— Почему жителям запрещено вырубать деревья, чем знаменит этот лес? До Штрауса еще далеко.

— С одной стороны лес, напротив Дунай, естественные препятствия делят осаждающих на две разрозненные части.

— Тьфу на тебя! Своим солдатским прагматизмом убиваешь песню души.

— Для начала, я моряк. Что касается песни души, то вальс танцует даже Исмаил Шейх. Штраусу придется изобретать что-то другое.

— Ну да, я как-то забылась, перепутала, что было, что будет. Послушай, откуда взялся титул «король Священной Римской империи»?

— Противостояние Рима и Константинополя. Плюс угроза сильной армии.

— А если подробнее?

— Арабы дали вандалам под зад, шуганули их из Северной Африки и с Пиренейского полуострова.

— Можно без предисловий?

— Главарь вандалов пришел в Рим и сказал, что он самый главный. Церковники сослались на императрицу Ирину, что в Константинополе.

— Какой настоящий мужчина потерпит главенство женщины! Он достал меч, и его признали королем? Я права?

— Так появился первый европейский король Карл Великий Каролинг.

— Граф, вы замалчиваете о Священной Римской империи.

— Все началось с немцев, которые пытались отбить Италию у Каролингов. Для чего была создана «Священная Римская империя германской нации».

— И что произошло?

— В общем-то ничего. Дрались, дрались, пока не сравнялись. Немцы рассыпались по княжествам, а титул переехал в Вену.

— Что у нас сегодня по программе?

— Вечером бал и разведка боем. Тебя ожидает фрейлина Марии Терезы.

— Предстоит обсуждение платьев и украшений. Никогда бы не подумала, что в таких вопросах столь строгие правила.

— Сегодня будет играть на скрипке венгр Йозеф Гайдн.

— Я его знаю?

— Еще нет. Все, разбежались, надо решить кучу мелких и противных вопросов.

Этой кучей мелких вопросов был сбор информации о фактической цели приглашения в Вену. Не на танцы же!

Эрцгерцог Иосиф II повел разговор прямо, без каких-либо политесов:

— Господин граф, я наслышан о ваших успехах в воинских делах.

— Благодарю, ваше величество, за оказанную честь.

— Захват Цейлона, штурм английской крепости Мадрас, которую вы сумели захватить совсем малыми силами.

— Командир гарнизона совершил ошибку. Мне осталось только этим воспользоваться.

— Совершенную ошибку еще надо увидеть, после чего правильно использовать. Далеко не каждый полководец это умеет.

— Еще раз благодарю, ваше величество, за лестную похвалу.

— Это не похвала, а констатация факта. Вы мне нужны, Австрии необходим ваш талант, ваше умение бить врага.

— Но я на службе, на мне лежат обязательства перед ее величеством Екатериной II и королем Испании Карлом III.

— Я хочу ангажировать вас только на одну акцию. Больше никто не в состоянии ее выполнить.

— Незаменимых людей не бывает. К тому же мне непривычно командовать австрийскими солдатами.

— Мне нужна Венеция. Моя армия полгода безуспешно топчется у выхода из долины.

— Почему не высадить десант? От Триеста до Венеции рукой подать.

— Пытались. Дважды пытались. Вход в бухту блокирован мощными фортами. Со всех сторон болота и мелководные лагуны.

— Почему вы хотели высадить десант в город? Проще перебросить войска морем в тыл основной армии.

— Пытались. У нас нет флота, и у Венеции нет флота. Турция сделала исключение только для России.

— Даже не знаю, что сказать.

— Ничего не говорите. Просто дайте мне ключи от Венеции. Эмир Марракееш заплатил за город два миллиона динар. Я заплачу один миллион марок.

Миллион марок! Ха, марка по весу ненамного легче рубля, не то, что динар. По весу на рубль приходится пять динаров.

Возможность разграбить Венецию пришлась Сергею по душе. С города он возьмет намного больше обещанных денег. Есть там то, что в принципе выше любых денег. Это трофеи четвертого крестового похода. Крестоносцы собирались в походы не ради веры, а ради денег. Но сами не имели возможности оплатить дорогу даже до Босфора. Этим и воспользовались в Венеции. Дож выдвинул условие: «Вы захватываете Константинополь, а я финансирую крестовый поход». Понятное дело, рыцари всегда согласны пограбить. Тем более если за это еще и денег дадут. Проиграв теологические споры, Рим решил физически уничтожить православную веру. Рыцари захватили Константинополь. В результате появилась Восточная Латинская империя со столицей в Вене. Правда, ненадолго. Византия восстановила свои земли, а проклятые крестоносцы бесследно исчезли в долине Киликия.

Сергей не собирался искать следы исчезнувших крестоносцев. А вот разграбить Венецию очень хотел.

— Я согласен взять на себя труд по захвату Венеции.

— Да? — казалось, что эрцгерцог удивлен согласием. — Что вам для этого надо?

— Деньги. Вы выписываете мне каперское свидетельство, я в свою очередь готовлю эскадру и воинов.

— Вы собираетесь высадить десант?

— Десантная операция является самым простым решением.

— Но берег очень неудобен. Прибрежные болота остановят ваших солдат.

— Я высажу десант на южной границе княжества, в районе города Кьоджа. Затем пойду маршем на Падую.

— Гениально! Венецианцы снимут свои войска с холмов Джулии, где мы нанесем сокрушающий удар.

— Я помогу вспомогательным десантом в долине Фриулии.

— Сложное место, очень низкий берег, практически болото.

— Цель десанта заключается в отвлечении части сил от вашей основной армии.

— Вы правы. Венецианцы будут вынуждены считаться с такой опасностью. Они увидят угрозу получить удар в спину.

— Каперское свидетельство и деньги для оплаты наемников мне нужны сразу.

— Когда планируете свою кампанию?

— По готовности, я приеду в Вену. Корабли соберутся в Триесте, поднимут австрийские флаги — и вперед.

— Я доволен столь деловым подходом. Оплату наемников одобряю, такой шаг усилит мою армию. Деньги возьмете у канцлера.

Переговоры подняли настроение и монарху, и графу Алексееву. Эрцгерцог Иосиф II вел войну на два фронта. Совместно с Пруссией рвал в клочья Польшу и прорывался в Венецию. Кроме того, он откровенно готовился к войне с Турцией. Денег хватало, не хватало солдат. Предложение графа Алексеева нанять дополнительную армию полностью отвечало желаниям правителя.

Обратно возвращались по рекам, сначала Дунай, затем Рейн. Павел и Исмаил Шейх нет-нет да и поглядывали на баржу с сундуками. Сергей не скрывал, что там лежат слитки серебра. Но умалчивал о причинах столь щедрого подарка. Причину знала только Нина, но она еще не ориентировалась в реалиях современной жизни Европы. Заплатили мужу деньги за Венецию, и хорошо. В доме будет больше денег. Возможные последствия ее не интересовали, точнее, она их не представляла. Но разговор о содержимом сундуков спровоцировала именно Нина. В последних числах апреля «Золотая принцесса» проходила проливом Зунд. Все собрались на прогулочной палубе. Вооружившись биноклями, Нина и Исмаил Шейх с Павлом рассматривали крыши Копенгагена. Часть города под названием Гавань, расположенную рядом с портом. Это остров Амагер с замком епископа Абсалона. Сам Копенгаген находится дальше, в глубине острова Зеландия. Там же находится и королевский дворец Росенборг.

Нине быстро надоело смотреть на черепичные крыши:

— Может, зайдем в Копенгаген? Чего попусту таращиться на загаженные чайками крыши.

— Зайдем, и не раз. Но сначала обвенчаемся в Петербурге.

Сергей посмотрел на ставший заметным животик своей жены.

— Куда спешить. У нас в запасе четыре месяца. Поговоришь с королем, глядишь, и тут серебра отсыплют.

— Милая принцесса, — засмеялся Павел. — Дания отнюдь не Индия, здесь нет ни грамма серебра.

— Да? — искренне удивилась Нина. — За счет чего же они живут?

— Торгуют рыбой и зерном. С деньгами здесь очень плохо.

— Раз они моему мужу денег не дадут, то я не хочу смотреть на этот противный город.

Нина положила бинокль на столик и в сопровождении фрейлин ушла в салон.

— Прежде чем моя жена начнет ориентироваться в реалиях нашей жизни, пройдет несколько лет.

— Ничего страшного, друг, — вступил в разговор Исмаил Шейх. — На женщине дом. В этом твоя жена хорошо разбирается.

— Она так и не поняла сути щедрости со стороны эрцгерцога.

— Прости за нескромность, но с чего такая щедрость?

— Дал слово помочь в войне с Венецией.

— Снова возьмешься за пиратство?

— А как иначе? Идти на службу к Иосифу? Увольте, не моя стезя.

— Ты неисправимый авантюрист, — заметил Павел. — Но деньги так и липнут к твоим рукам.

— Не скажите, ваше императорское высочество. А кто одной лопатой полкилограмма золота взял?

Все засмеялись. Копенгаген скрылся за горизонтом. Впереди был Петербург.

Екатерина взяла на себя обязанности посаженной матери. В посаженные отцы вызвался Михаил Михайлович. Венчание проходило в церкви Зимнего дворца. Присутствовал только узкий круг друзей и родственников. У Сергея за родителей были его дед, Алексеев Сергей Николаевич, и бабушка, Алевтина Мефодиевна Грушевская. Нину нарядили, как новогоднюю елку. Шелка и бриллианты могли вызвать зависть у кого угодно. Сергей надел парадный адмиральский китель. К нему добавились все положенные регалии, цепи и орденские ленты. Снова оба чувствовали себя скованно и неуютно. Но в отличие от первой церемонии, сейчас они держались за руки, тем самым подбадривая друг друга. К завершению обряда плакали почти все гости. Даже императрица не могла сдержать слез умиления.

Следом за свадебными торжествами в Зимнем дворце последовали приемы в Екатерининском дворце. Столь двусмысленное название получила петербургская резиденция графа Алексеева на Екатерининском канале. Сергей попытался сократить свое пребывание в городе. Наивный, планы встретили противодействие с двух сторон.

— Ты куда спешишь? — возмутилась жена. — Я вообще впервые в жизни попала в Петербург. Только начинаются белые ночи, а ты уезжать!

— Успеешь насмотреться, все еще впереди.

— Я не знаю, что там впереди. Еще твой дворец! Ужас, он ничем не отличается от гарнизонного дома офицеров.

— Интересная мысль! Что ты нашла общего?

— Здесь не пахнет жилым помещением. Красиво, даже шикарно, но никак не жилой дом.

Подобного сравнения Сергей не ожидал. На его взгляд удобно, красиво, уютно. Но, зачем спорить с женой, тем более по пустякам. Хочет женщина, пусть делает. Она не вмешивается в его дела, просто желает сделать семейное гнездо более уютным и приятным.

Дни разделились на две части. С утра Сергей встречался со своим руководящим штабом. Обсуждали финансовые, экономически и технические вопросы. Дискуссии всегда заканчивались одинаково. В кабинет приходила Нина и указывала пальчиком на часы. Сергей и его штаб приносили извинения и шли в столовую. После отдыха Сергей с Ниной выходили к послеобеденному чаю, где собирались родственники и гости. Разговоры продолжались до вечера. Сергей делился впечатлениями о своем походе в Маньчжурию, о потенциале новых земель. Рассказывал о природе и живущих там людях. Нина и ее фрейлины описывали индийские красоты. Разговоры заканчивались одинаково. Родственники и друзья напоминали про свадебный танец, который молодожены станцевали в Зимнем дворце. Затем приходили музыканты, после чего начинался танцевальный вечер.

Сергей с Ниной танцевали в обязательном порядке, но недолго. Личный врач строго контролировал режим дня принцессы, в том числе продолжительность танцев. Вальс быстро вошел в моду как заморская диковинка, привезенная графом Алексеевым из Маньчжурии. Привезенные танцоры давали уроки вальса во всех петербургских салонах. Самым популярным кавалером стал Исмаил Шейх. Статный красавец с тонкими чертами лица, наследник престола и холостяк. Однако главными достоинствами являлись пластика движений и галантное отношение к женщинам. Петербургские красавицы ангажировали молодого человека на все вальсы и мазурки. Так что Нине пришлось вмешаться и составить для Исмаил Шейха подобие графика танцев и отдыха.

Первоначально Павел забрал своего нового друга в Павловский дворец. Они даже составили план посещений различных мест Петербурга и Кронштадта. Но жизнь внесла свои коррективы. В Петербурге цесаревича ждали сестры Гессен-Дармштатдские, Вильгемина и Кристина. Цесаревичу предстояло выбрать одну из сестер себе в жены. Павел отнесся к выбору очень серьезно и полагал получить советы своего нового друга. Но Исмаил Шейх благоразумно избежал этой участи и перебрался во дворец графа Алексеева. Первую половину дня он посвящал прогулкам по городу. Больше всего ему нравилось проводить время в казармах гвардейских полков. Финальным аккордом послужило посещение манежа. С того дня он с утра садился на лошадь и отправлялся в казармы конногвардейского, где до обеда вольтижировал вместе с гвардейскими офицерами.

Между делом Сергей отправил отчеты по своему походу в Маньчжурию. Отдельный отчет об изменениях границ в Индии и Африке. О найденных залежах золота и алмазов пришлось писать целый трактат. Здесь Сергей честно указал, что обнаруженные месторождения по своим запасам являются крупнейшими в мире. Богатые залежи золота обеспечат добычу не менее тысячи тонн в год. Касательно месторождения алмазов, особо подчеркнул установленный факт компактного расположения драгоценных камней. Это не россыпи, а пятнадцать вертикальных трубок, заполненных драгоценными камнями. Россия выходит на позиции самой богатой страны мира. Но для сохранения этого статуса необходимы политические и военные реформы.

В свое время Англия захлебнулась золотом и начала стремительно терять свои позиции. Политика завоевания всего мира потребовала огромной армии и колоссального военного флота. Страна превратилась в учебный лагерьдля новобранцев. Как следствие, резко упали наука и культура. Промышленная продукция потеряла всякую конкурентоспособность. С 1880 года реализация английских товаров в Индии равнялась нулю. Английские купцы с тоской в глазах провожали французские, голландские и немецкие корабли. Конкуренты, продав свои товары, вывозили из Индии колониальные богатства. С 1888 года английскую продукцию перестали покупать даже в Африке. Правительство в срочном порядке начало искать выход. Специальная комиссия парламента провела расследование о причинах некачественной работы заводов.

В результате появилось пять томов под названием «Синие книги». Главная причина, милитаризация общества, была упущена. Вместо этого уменьшили продолжительность рабочего дня с четырнадцати часов до десяти с половиной. Прошло предложение перераспределить прибыли от колоний. За счет сбора налогов в колониях рабочим дали надбавку в 70 %. Вместе с тем цена выпускаемой продукции значительно понизилась. Парламент решил взять рынок не качеством, а ценой своего товара. В подобном подходе были свои плюсы. К примеру, Россия перенесла в Англию заказы на свои военные корабли. Почему нет, если цена готового корабля чуть выше стоимости использованного железа? Но поезд уже ушел. Центр инженерной мысли, науки и культуры переместился во Францию. Колоссальный поток золота может привести страну к небывалому рассвету, а может приведи к гибели.

В то время, когда персидские воины на верблюдах гоняли английскую армию по пескам, французы построили Эйфелеву башню. Началась эпоха автомобилей, самолетов, радио и кинематографа. Французский язык прочно занял позиции международного. Мировая техническая документация писалась только по-французски. Метрическая система мер распространилась по Европе, затем по всему миру. Германия начала строить флот открытого моря. В то же время на английских кораблях взрывались котлы. Крейсеры переворачивались на ходовых испытаниях. Огромные орудия во время учебных стрельб срывало вместе с башнями. Сергей больше всего опасался, что Россия встанет на путь, который привел Англию в никуда. Когда величие страны опирается не на реальные факты, а на домыслы и фантазии сценаристов Голливуда. В середине двадцатого века Англия перешла в разряд доминиона своей бывшей американской колонии.

Реакция на посланные отчеты наступила на следующий день. Граф Алексеев получил приглашение в Зимний дворец, где он должен был принять участие в заседании малого совета. Почти одновременно с приглашением прибежали посыльные от Михаила Михайловича и Семена Савельевича. Оба предупреждали, что разговор будет о Норвегии и Англии. К вечеру приехал Григорий Потемкин со своей невестой графиней Екатериной Браницкой. Оставив невесту вместе с остальными гостями в музыкальном салоне, Потемкин ушел с Сергеем в рабочий кабинет.

— Тебе завтра придется держать тяжелый ответ, — с ходу заявил председатель правительства.

— Какой же тяжкий труд будет возложен на мои хрупкие плечи?

— Надо найти пути разрешения английского кризиса.

— Это как раз не составляет труда. В Амстердаме я провел переговоры с адмиралом Хаки Котлу.

— Какие выставлены требования?

— Никаких. Ему порядком надоел английский бардак.

— Он отдаст Англию просто так, не потребовав для себя каких-либо выгод?

— Какие выгоды может дать Георг III?

— Хорошо, а что с Норвегией? У России есть шансы решить миром шведскую проблему?

— Я вообще не вижу никакой шведской проблемы. Назовите мне день, когда правительство Норвегии должно попроситься в состав Российской империи.

— Разве все так просто? Или… Или у тебя все куплено?

— Ничего там не куплено. Смотри на вещи проще, изначально все принадлежит мне. А управляют мои приказчики.

Граф Григорий Алексеевич Потемкин откинулся в кресле и громко захохотал:

— Что же теперь делать? Присоединить тайные земли графа Алексеева к России? — Потемкин снова засмеялся. — Уморил меня, уморил! Я никак не мог взять в толк твой интерес к этому делу. С одной стороны ты ни при чем. С другой стороны все сходится на твоих людях.

— Как же иначе? Попробуй я открыться, ты первый меня зашлешь в Шлиссельбург.

— Ну, до Шлиссельбурга ты не дотягиваешь, в Сибири самое место. Если серьезно, что хочет адмирал Хаки

Котлу?

— Король Карл III пожаловал меня генерал-капитанством Панамы. Я предложил адмиралу Хаки Котлу управлять теми землями.

— Мудрено, но турку на юге привычнее. Послушай, а норвежская армия и флот?

— Отправятся на юг со своим адмиралом.

— Так, так. А кораблики у него ой какие непростые!

— Опытные образцы. Верфи Драммена перейдут России, там уже заложены новые корабли. Да и в Сясь строят не хуже.

— Да, в Сибирь тебя не сошлешь. Верфи небось тоже твои?

— Мои, чьим же быть, не турецким же.

— И военно-морская база готова?

— Все готово и ждет приезда вашего сиятельства.

— Я-то зачем?

— Как зачем?! А кто поднимет русский флаг?

— Ты прав, присоединение земель требует торжественной церемонии. Придется ехать. Так, а что ты хочешь за золотые и серебряные рудники?

— То твоя забота. Сейчас все мое, поднимешь русский флаг, мне оставь четверть.

— Не мало? Ты на тех землях хорошо потратился.

— Потратился, начнешь менять норвежские деньги, рубли мне отдашь.

— Тебя нигде не объедешь. Сколько готовить?

— Семьдесят тысяч рублей.

— Дешево просишь!

— В Норвегии крошечное население, рыбаки да зверобои. Шведская казна давно в моем банке. За что с тебя деньги брать?

— Твоих банкиров пора отправить в Шлиссельбург. Портят они тебя.

— Портят, не портят, а русский флот выходит в океан.

— И правда. Русский флаг по праву будет развеваться над океаном.

Взять деньги за шведские земли было бы неправильно. С одной стороны, местные дворяне и заводчики остались владельцами своей собственности. С другой стороны, Сергей не забывал о тех деньгах, что в первое время нелегально чеканил. Он шел к конкретной цели, а не к личному богатству.

Обмен мнениями затянулся на два дня. Сергей не хотел оставлять никаких, пусть самых маленьких недомолвок или неясностей. Однако главная тема — разработка новой военно-политической доктрины — легла в долгий ящик. Каждый из членов малого совета пожелал тщательно изучить столь серьезный вопрос. Граф Алексеев не торопил. По его поручению важную стратегическую задачу разработал Московский университет. Причем в работе принимало участие более половины Сената и Думы. Не остались в стороне большинство купцов и промышленников. Любая промашка в первую очередь ударит по их карману. Принятие доктрины подразумевает последовательность серии новых законов.

Переговоры с королем Георгом неожиданно затянулись. Англичане согласились с условием о беспошлинном ввозе российских товаров. Дальше пошло непонимание основной сути предлагаемых мер.

— Как это высадиться на захваченные бунтовщиками земли и вместо виселиц и кнутов предложить людям ласку и хлеб?

— По-другому нельзя, народ вооружен и озлоблен. Попытка силой подавить бунт приведет к новому всплеску насилия.

— Это неправильно! Всех наказать, организаторов повесить!

— Необходимо успокоить людей, проявить к ним милосердие.

— О каком милосердии вы говорите? Простить разграбленные замки? Оставить безнаказанными насильников и убийц?

Столкнувшись со столь ярым противодействием, Сергей первоначально попытался переубедить. После двух дней безрезультатных дискуссий понял, что говорит со слепоглухими. Никакие доводы не принимаются по определению. Он предлагает сделать то, что, по мнению оппонентов, противоречит элементарной логике. В итоге Сергей прекратил пустопорожнее обсуждение и попросил в течение месяца подготовить один гвардейский полк. Желательно, известный во всей Англии.

В Сясь отправились на яхте «Золотая принцесса». Павел питал к этому городу особые чувства и уговорил своих потенциальных невест присоединиться к маленькому путешествию. Яхту планировали поставить в сухой док. Предстояло сменить гребные колеса на гребные винты.

Работа не сложная, переоборудование подготовлено на этапе строительства. Екатерина отпустила сына на три дня, после чего он вместе с девушками должен вернуться поездом. Прибытие в Сясь превратилось в настоящее всенародное гуляние с фейерверками. Корабелы порадовали моделью первого, по-настоящему океанского, крейсера. Котельно-механический завод подарил легкую прогулочную коляску с амортизаторами двойного хода. От мебельщиков преподнесли детскую колыбельку. Дарили от души и для души.

Нина снова принялась за наведение порядка. Сергей окунулся в привычные дела и заботы. В один из дней он обратил внимание на незнакомого молодого человека, который настойчиво пытался зайти в его дворец.

— Простите, я вас не знаю, по какой причине вы хотите пройти в мой дом?

Незнакомец смутился, даже густо покраснел, но взял себя в руки и ответил:

— Извините за дерзость. Позвольте представиться, князь Юрий Васильевич Крутицкий.

— И что ваша светлость ищет в моем доме?

— Я влюбился! — почти выкрикнул юноша. — Я хочу увидеть фрейлину вашей супруги.

— Какую фрейлину? Вы знаете ее имя?

— Это прекрасная госпожа Паталипутра.

— Вам назначили свидание или вы преследуете девушку?

— Я не смог договориться о свидании, — юноша опустил голову.

— Отправляйтесь в любой трактир. Я поговорю с девушкой, вы сможете встречаться, если она не отвергает ваши ухаживания.

Сергей незамедлительно отправился к жене. То, что за ее фрейлинами начали ухаживать, не вызывало никакого удивления. Девушки, пусть и смуглолицые, были настоящими красавицами. В складывающихся обстоятельствах Сергей опасался назойливого ухаживания. Он не видел пути воспрепятствовать нахальному домогательству.

В России не было бандитских или разбойничьих шаек. Как следствие, не существовало охранников или телохранителей. Со времен Ивана Грозного оружие разрешалось только дворянам, солдатам и казакам. Найденное в доме крестьянина, купца или горожанина, оно являлось поводом для ссылки на каторгу. Следовательно, у Сергея не было шанса оградить девушек, обеспечить их охраной. Разговор об ухажере фрейлины Паталипутры продолжился во время обеда, где Сергей высказал свои опасения.

— Сережа, — заметил дед, Сергей Николаевич Алексеев, — ты совсем не знаешь нашей жизни.

— Откуда мне знать, вырос я не здесь, и сейчас все больше мотаюсь по морям-океанам.

— Фрейлины Ниночки на положении сирот, под твоим попечительством. За любую обиду имеешь полное право высечь наглеца на конюшне.

— Дедушка, он же князь! — воскликнула Нина.

— Тем больше позора для него и его родителей.

— Если попытается сопротивляться, мировой судья наложит штраф и ославит на всю округу, — добавила Алевтина Мефодиевна.

Сергей вынужден был признать своеобразие домостроевских порядков. Князя Юрия Крутицкого пригласили на ужин. Позже, в музыкальном салоне, Сергей и Нина объяснили молодому человеку о нюансах традиционного индийского сватовства. Ему в первую очередь предстояло написать что-то вроде своего жизненного кредо. Описать себя, затем свои жизненные цели, в конце указать желаемые качества супруги. Сергей решил не пускать дело на самотек. В тот же вечер отправил письмо князю Василию Крутицкому. Маленький эпизод получил неожиданное продолжение. К осени Сергей получил более сотни анкет с фотографическими карточками. Петербургские дворяне желали взять в жены всех фрейлин индийской принцессы.

В Нижний Новгород отправились на пароходах. Верфь построила настоящие пассажирские лайнеры. Роскошные салоны, удобные каюты, просторные прогулочные палубы. По мере продвижения на юг Исмаил Шейх часами задумчиво смотрел на Волгу.

— Что случилось, друг мой? — встревожено спросил Сергей.

— Ты знаешь, меня поразило огромное пресноводное озеро, на берегу которого стоит твой город Сясь. Сей феномен я объяснил северным климатом.

— Понятно, сейчас удивляют просторы Волги. Перед тобой самая большая река Европы.

— Твоя супруга мне объяснила. Я поражен! Вокруг простор и умиротворение.

— У нас множество рек и озер. Столько пресной воды нет ни в одной другой стране.

— Завидую тебе. Изобилие воды и земли — что еще надо человеку?

— В следующий раз поедем в Сибирь. Подобных красот нет нигде.

— Мир несправедлив к арабам. Мы бережем каждую каплю, здесь вода не представляет никакой ценности.

Исмаил Шейх застыл в созерцании необъятных волжских просторов.

В Нижнем Новгороде задержались надолго, и не по причине хозяйственных хлопот Нины. Город давно превратился в основной финансово-промышленный центр империи графа Алексеева. Сергей обсуждал финансово-экономические проекты. Ездил с инспекцией по новым заводам. Исмаил Шейх всегда сопровождал своего друга. С неподдельным интересом осматривал заводы и верфи. С восторгом ребенка наблюдал за сборкой огромных паровых двигателей. Пытался вникнуть в суть работы электростанции. На трамвайном заводе донимал инженеров вопросами. Молодой человек никак не мог понять причин, заставляющих вращаться электродвигатель. Неожиданно помог один из рабочих, бывший житель города Мелиль. Трудно сказать, какие он нашел синонимы арабского языка, но Исмаил Шейх удовлетворился объяснением. При расставании дал рабочему мелкую монетку. Стапели для сборки буксиров и речных пароходов приковывали внимание синхронностью рабочего ритма.

На совещании «генералитета» Сергей предложил совместить прогулку на пароходе с деловой поездкой к строящимся мостам. Идея понравилась, вскоре на лайнере разместились семьи Тимофея, Иосифа Аврумовича и Варфоломея Сидоровича. Вопреки ожиданиям, самым многочисленным семейством обзавелся генеральный конструктор, или генеральный инженер. Сергей называл Варфоломея Сидоровича по-разному, в зависимости от обстоятельств. У Иосифа Аврумовича был один взрослый сын и дочь на выданье. Дружной компанией спустились по Волге до Астрахани. По пути осмотрели строящиеся мосты. Пассажиры восхищались красотой и размерами инженерных конструкций. Только Сергей и Варфоломей Сидорович смотрели на стройку придирчивым взглядом инженеров.

Пароход причалил в Саратове, откуда путешественники отправились на специальном поезде в Тамбов. Удобные салоны располагали к уютному отдыху. Исмаил Шейх всю дорогу просидел у окна. Смотрел на степь и под стук вагонных колес думал о чем-то своем. В Тамбове встречала представительная депутация. Лучшие люди города, не желая слушать возражения, повезли графа Алексеева и его гостей в центр города.

— Тебя здесь так любят и уважают? — с интересом спросила Нина.

— Раньше ничего подобного не замечалось.

— В Петербурге слышала разговор о новом разделении по губерниям. Ты знаешь нового губернатора?

— Князя Засекина? Нет, мы не представлены друг другу. Терпеть не могу официальных мероприятий.

— Не расстраивайся, Сереженька, постоим немножечко, тебя похвалят, и разойдемся.

Однако события развивались в ином направлении. Вереница колясок остановилась у здания городской думы. Сергей, к своему ужасу, увидел прикрытый белым полотном памятник.

— Я согласен на все, только не на памятник! На кой черт нужен бронзовый я со шпагой и шляпой?!

— Судя по размерам, лошади под тобой нет.

— Жаль, я на лошади и со штурвалом в руках. Подобный вариант меня устраивает.

Началась церемония открытия памятника. Губернатор зачитал поздравительное письмо из Петербурга. Затем с короткими речами выступило несколько уважаемых горожан. Следом посыпались звонкие речи представителей университета и обсерватории. В финале полковой оркестр заиграл гимн, губернатор потянул веревочку. На постаменте возвышалась бронзовая Екатерина II. Она держала в руках лавровый венок с надписью «Благодарю».

— Я много читала, что Екатерина отличалась острым умом, — тихо прошептала Нина.

Сергею стало стыдно и неудобно, как будто он в чем-то обманул окружающих его людей.

Общегородские торжества с фейерверками продолжались целую неделю. К счастью, Сергею не надоедали — беременность Нины служила надежным щитом. Он стоически выдержал празднества, и при первой возможности, как только позволили приличия, они отправились в имение. Его по-прежнему не покидало чувство неловкости. Нет его заслуг, достойных такого подарка от Екатерины. Открытия, изобретения и прочее — всего лишь результат обучения в XX веке. Любой другой человек, оказавшись на его месте, поступил бы точно так же.

Центральная усадьба заметно расширилась. После приезда цесаревича, двоюродный брат решил исключить любые возможные неудобства, связанные с приездом большого количества гостей. Принятые меры оказались весьма кстати. Усадьба приняла гостей и многочисленную челядь, что приехала вместе с Ниной. Родственники и друзья разместились в комфортабельных комнатах. Даже для Исмаил Шейха нашлось удобное крыло, где тот разместил свой гарем из трех наложниц. Постепенно жизнь перешла от праздничной нарядности к повседневными будням. Прогулки и игры сменялись рассказами и забавными историями. Вечера проходили под звуки музыки с обязательными танцами. Спокойная, умиротворенная жизнь отразилась даже на Исмаил Шейхе. С его лица исчезла воинственная суровость, он превратился в обычного симпатичного молодого человека.

В имение ежедневно приезжали соседи. Соблюдая неведомую очередность, они наносили визиты вежливости, Дабы познакомиться с молодой хозяйкой и одновременно поглазеть на индийскую принцессу. Нина никого не разочаровала, со всеми была мила. В то же время беременность все больше и больше давала о себе знать. Она заметно отяжелела, врачи не отступали от молодой женщины ни на шаг. Удивительно, индийские специалисты с полной уверенностью говорили о предстоящем рождении двух мальчиков-близнецов. Как они об этом узнали, оставалось полной тайной. Вместе с тем Сергей регулярно получал информацию о подготовке пиратского рейда. Корабли Азид Шерифа устанавливали барбеты под новые пушки. Десантные отряды получали новое оружие, после чего пиратские корабли исчезали в Средиземном море.

В один из жарких дней, когда даже ласточки ленились вылететь из своих гнезд, Нина вошла в рабочий кабинет. Проходило обсуждение деловых вопросов.

— Мы способны обеспечить спрос на велосипеды за счет увеличения выпуска на заводах в Сясь и в Ижевске, — горячился Варфоломей Сидорович.

— Перевозка готовых велосипедов экономически не целесообразна. Это приводит к удваиванию цены, — возражал Тимофей.

— Новые заводы начнут выпускать бесплатные велосипеды. Их никто не купит по причине отвратительного качества.

— Господа, — вмешался Сергей, — в споре мы уходим от основной темы. Новые заводы нужны, мы должны решить, как это сделать.

— Ввезти людей для обучения не представляется возможным, — уточнил Тимофей. — Наши промышленные центры перенаселены.

— Предлагаю поэтапное строительство заводов и обучения рабочих.

— Согласен, — заявил Варфоломей Сидорович. — Начнем с отправки разобранных велосипедов.

Нина присела на диван и, дождавшись окончания совещания, подошла к мужу:

— Сережа, когда тебе надо уезжать?

— Я не собираюсь никуда уезжать.

— Ты должен отработать полученное серебро. Или забыл?

— Ах, ты об этом. Скоро, по телеграммам из Петропавловска, заканчивается перевооружение последних кораблей.

— Не тревожься за меня, уезжай со спокойной душой. Все будет нормально.

— Нормально? Родить двойню — это нормально? Я действительно волнуюсь за тебя и не очень верю твоим врачам.

— Уезжай, так будет лучше. Что касается врачей, в Индии близнецы не редкость. Рожают тройняшек, даже случается по пять детишек за раз.

— Это намек?

— Да ну тебя! — Нина прильнула к мужу. — Для начала докажи, что заслужил право на следующих детей.

В одном Нина права, затягивать отъезд нет никакого смысла. Эскадра готова, задержка с началом акции только ухудшит боевой настрой моряков и десантников.

Не зря говорят, что земля слухами полнится. Сергей прибыл в Николаев с полной сотней десантников. Исмаил Шейх покинул тамбовские земли вместе с Сергеем. Молодой человек в полной мере набрался эмоций и впечатлений. Пора было возвращаться домой. Как наследник престола, он должен поделиться информацией со своим отцом. Разумеется, на первом месте была железная дорога. Затем следовали рыбные консервы. Эту незатейливую продукцию наследник трона поедал в неограниченном количестве. Кто бы возражал? В России подобные технологии хорошо отработаны. Если эмир Марракееш одобрит вкусы сына, соответствующее оборудование доставят без промедления. Что касается железной дороги, здесь вопрос денег. Соответственно, с эмиром придется проводить серьезные переговоры.

Из Николаева до Ираклиона добирались на крейсере «Забияка». Головной корабль новой серии полноценных бронепалубных крейсеров прошел обязательные ходовые испытания. Сейчас четырехтрубный красавец следовал к месту базирования на русский остров Крит. Ранним утром, разгоняя паромы и фелюги басовитым гудком, крейсер прошел Босфор. Турки заинтересованно разглядывали огромный стальной корабль. Четыре тысячи тонн, сталь, мощные орудия, огромные снаряды и высокая скорость. Русская Средиземноморская эскадра получила серьезное пополнение.

Адмирал Азид Шериф ожидал в Ираклионе. Друзья засели за детальную разработку плана захвата и грабежа Венеции. Корабли эскадры сосредоточились возле греческого острова Кефалиния. Место тихое, никого не интересующее. Моряки наладили разведку Венеции, изучали подходы к городу со всех сторон. Они действовали под видом турецких рыбаков. Рыбы привозили мало, зато много гуляли по городу или бродили по единственной дороге, которая проходила через болото и соединяла Венецию с материком. Горожане с презрением смотрели на вонючих мавров в турецких фесках. Венецианцы, цивилизованные люди передового европейского государства. Нельзя просто так выпороть или казнить, нужен повод, а улыбчивые мавры вели себя смирно. Поселились на краю болота, где ловили в лагуне ракушек и мелкую рыбешку. Скудный улов чернокожие рыбаки продавали за бесценок таким же беднякам, как и они сами.

Граф Алексеев прибыл в Триест на русском грузовом пароходе. Не задерживаясь, отправился в Вену. Поехал верхом с небольшим отрядом слуг и охраны. Эрцгерцог Иосиф II незамедлительно принял гостя:

— Граф, вы готовы начать акцию протии Венеции?

— Набрал наемников и ожидаю скорого прибытия кораблей.

— Прекрасно, надеюсь, вы набрали достаточное количество человек.

— Достаточно для нанесения основных ударов. Но для удержания города потребуются регулярные войска.

— Что вы имеете в виду?

— Нельзя отдавать пиратам славу победы над врагом. В Триесте должны стоять наготове ваши полки.

— Вы хотите сразу перебросить мои войска в захваченные города?

— Полагаю это лучшим решением. Пиратам — деньги, армии — слава.

— Разумно и благородно. Я немедленно отдам соответствующие указания.

Граф Алексеев вернулся в Триест, где ожидал прибытия своих кораблей. Командир гарнизона ежедневно навещал графа. Генералу Вейцу не терпелось узнать точную дату прибытия кораблей пиратской эскадры.

Корабли появились неожиданно. Утром, почти на рассвете, гавань Триеста заполнилась разношерстными корабликами на одну или две пушки. Жители города ожидали увидеть грозные, многопалубные корабли с тысячами злобных пиратов. А тут какая-то насмешка.

— Господин граф, — в комнату вошел генерал Вейц, — этим флотом вы хотите захватить Венецию?

— Вас что-то не устраивает?

— Я не вижу боевых кораблей, я вообще не вижу кораблей. То, что стоит на рейде, вообще нельзя назвать кораблями.

— То место, куда идут эти корабли, нельзя назвать портом, тем более гаванью.

— Я немедленно доложу его величеству эрцгерцогу Иосифу II о вашем вопиющем непрофессионализме.

— Ваше право. Вы вольны докладывать, о чем угодно и как угодно.

— Вас не смущают последствия?

— Нет, я просто руковожу операцией по захвату Венеции. Последствия достанутся вам.

Генерал Вейц фыркнул, как недовольный кот, и вышел и комнаты.

На самом деле город уже был в руках пиратов. Ни Сергей, ни адмирал Азид Шериф не столь наивны, чтобы не понимать, что в Венеции давно известно о планируемом десанте. Соответственно, операция разработана в обратной последовательности. Разведка, затем накопление сил в заброшенных сараях на окраине города. Стремительный ночной штурм позволил почти без потерь вырезать городской гарнизон и расчеты береговых батарей. До рассвета перекрыли выходы из города. Абсолютно все. Даже гондольеры не смогли проскользнуть по узким дренажным каналам среди обширных болот. Когда корабли пиратской эскадры появились на рейде Триеста, в Венеции шел тщательный грабеж с развлечениями в виде насилия. Грабили всех, методично и беспощадно. В первый день еще раздавались вопли отчаяния вперемешку с проклятиями и угрозами. На второй день жители поняли, что ни пощады, ни помощи не будет. Резервные войска венецианской армии стояли точно в тех местах, где граф Алексеев обещал высадить своих пиратов.

Если выходы из Венеции заблокировали, то телеграфная связь с городом работала исправно. Только за аппаратами сидели совсем другие люди. Банки посылали рутинные сообщения, дож регулярно запрашивал информацию о положении дел на театре военных действий. В реальности из банков выносили деньги и слитки. Золото, драгоценности и прочие трофеи грузились на неказистые кораблики под австрийским флагом. Дворец дожа вычистили с дотошностью добросовестной уборщицы. Пираты прекрасно осознавали разницу между знатными дворянами и бедными простолюдинами. Но в конкретной ситуации видели перед собой только бесправных пленников. Нужных горожан вывозили на внешний рейд, где пересаживали на транспортные суда под турецким флагом. Другие кораблики курсировали между Венецией и рыболовецким причалом городка Копер. Там стояли русские пароходы, которые принимали ценные вещи. Сергея интересовали конкретные трофеи, ну и деньги, золото, банковские документы. Взяв груз, пароходы один за другим уходили в Николаев. Пиратские корабли регулярно заходили в Триест, где капитаны передавали хозяину свои отчеты и рапортички.

Генерал Вейц проснулся в отличном настроении, завтра в город приезжает Иосиф П. Эрцгерцог самолично убедится в беспардонном нахальстве и лживости графа Алексеева. Хваленая эскадра пиратов суетилась вокруг Триеста с назойливостью навозных мух. Корабли, если это вообще можно назвать кораблями, подходили к причалу. Капитаны убегали к своему хозяину, пираты разгуливали по центральным улицам. Ужас! Черные и белые, в тюрбанах и тюбетейках, они имели только одно общее сходство, все обвешены золотыми цепями, серьги в ушах, пальцы с огромными перстнями. Каждый пират носил столько золота, что хватило бы одному нормальному ювелирному магазину.

После завтрака генерал пошел в рабочий кабинет. Приезд эрцгерцога требовал тщательной подготовки нужных бумаг и документов. У генерала давно все аккуратно сложено, но лучше еще раз проверить и перепроверить. Каждое слово необходимо подтвердить соответствующей бумажкой, докладной запиской или рапортом. В приемной ожидал адъютант.

— Заходи, какие у нас сегодня новости?

— Ночью пираты посадили на корабли два полка и вывезли в Венецию.

— Кто позволил забрать полки?

— Полки переданы графу Алексееву по личному приказу эрцгерцога.

— Вы были обязаны немедленно доложить мне!

— Я ничего не знал. Приказ командирам полков поступил непосредственно от графа Алексеева.

— Каков подлец! Хочет свою бесталанность прикрыть героизмом наших офицеров!

Генерал в возбуждении принялся мерить шагами свой кабинет. Нет, завтра все встанет на свои места. Эрцгерцог не прощает тех, кто не оправдал его доверия.

Церемония встречи прошла строго по уставу. Монарх выглядел несколько возбужденным и позволил увести себя в кабинет командира гарнизона. Здесь генерал Вейц, не сдерживаясь в выражениях, высказал все, что он думает о бессовестном авантюризме графа Алексеева.

— Где сейчас граф Алексеев? — с явной угрозой спросил Иосиф.

— Как всегда в гостинице, откуда дважды в день выезжает на верховые прогулки.

— Ну что же, нанесем визит невежливости, — эрцгерцог встал.

Граф Алексеев со своим гостем пили какао, когда дверь в комнату неожиданно распахнулось. Генерал Вейц ворвался ураганным ветром. Следом, тяжело шагая, вошел эрцгерцог Иосиф II. Сергей встал, низко поклонился:

— Ваше величество, позвольте представить дожа Франческо Тинторетто и вручить вам ключи от города.

Эрцгерцог споткнулся о ковер и сбил шаг:

— Вы… Вы захватили Венецию?

— Так точно, ваше величество! Прошу принять ключи от города, — с этими словами Сергей протянул подушечку с огромным бронзовым ключом.

— Когда захватили город?

— Шесть дней назад, но я никак не мог добиться аудиенции у командира гарнизона. Пришлось самовольно взять два доверенных мне полка.

— Пираты бесчинствовали в городе шесть дней?

— Так точно, ваше величество. Сегодня пираты выведены из Венеции.

Цвету лица эрцгерцога могла позавидовать отварная свекла. Генерал Вейц попытался бочком выскользнуть за дверь, но генерал-адъютант Иосифа II не зря ел свой хлеб.

— Я не хочу его ни видеть, ни слышать, — прошипел монарх.

— Благодарю вас за службу, господин граф, прошу меня простить, я себя плохо чувствую. Встретимся сегодня вечером.

С этими словами эрцгерцог покинул комнату. Дож Франческо Тинторетто вышел следом, как полагается вассалу. Сергея нисколько не мучила совесть, генерал Вейц подставился по собственной глупости. Сложись отношения по-иному, возникни дружелюбие и взаимодействие, все равно Венеция была бы разграблена. Более того, в случае необходимости Сергей сам пошел бы в первых рядах и возглавил грабеж древнего города. В его понимании цель оправдывала средства.

На другой день эрцгерцог Иосиф II поднялся на палубу одного из пиратских кораблей, после чего эскадра отправилась в Венецию. К полудню корабли подошли к причалу Сан-Марко. На одноименной площади в парадном строю стояли привезенные накануне полки. Ничто не напоминало о недавнем пиратском беспределе, разве что пустынные улицы. Торжественную церемонию по случаю взятия города нарушала суета фотографов. Они выполняли заказ — делали снимки для дворцового альбома. Тематика снимков достаточно одиозна. Эрцгерцог Иосиф II принимает парад в захваченном городе. Эрцгерцог Иосиф II награждает отличившихся генералов и офицеров. Эрцгерцог Иосиф II осматривает Венецию, которая отныне вошла в состав Австрии. И так далее. Милостивое внимание эрцгерцога Иосифа II не обошло и Сергея. Через плечо легла голубая лента с орденом. На десерт вручили титульную грамоту графа Адидже. Судя по названию, графство из вновь завоеванных земель.

7 Праздничный бал

Литерный экспресс мчался по дорогам России. По линии передали строгий приказ — поезд пропускать вне всякой очереди. Граф Алексеев спешил в Петербург, где его с нетерпением ожидал весь город. Воистину историческое событие, которое не оставило равнодушных по всей православной России. Это было заметно во время коротких технических остановок. Люди подходили к вагонам, становились на колени и молились. В вагонах лежала плащаница, двери из храма Святой Софии, четыре бронзовых коня, снятых крестоносцами с дворца басилевса, многочисленные иконы и церковная утварь, датируемые третьим веком. Сергей вез в Петербург трофеи, вывезенные крестоносцами из разграбленного Константинополя. Самая «младшая» икона датировалась одиннадцатым веком. В вагонах лежали не только украденные крестоносцами церковные реликвии. Граф Алексеев не постеснялся и не пожалел. В вагонах лежали раритеты и реликвии Венеции. Иконы и церковная утварь были изъяты из всех церквей и соборов города. В том числе вычищен собор Святого Марка, где сняли даже мозаичное панно. Долг платежом красен.

Последующие дни слились в сознании Сергея. По всей видимости, причиной послужила сильная духовная и физическая нагрузка. Началось с торжественной процессии от Московского вокзала до Александро-Невской лавры. Процессию возглавил патриарх, за ним шли священники. Далее Сергей со своими десантниками и многочисленными монахами. Реликвии несли на руках, в том числе и бронзовых коней, для которых изготовили специальный помост. За порядком следили дьяки, дабы верующие в своем желании помочь не причинили вреда себе и другим. В лавре прошла многочасовая служба, после которой Сергея и его людей отвели в монастырь. Он неожиданно оказался в заточении.

Нет, насилия не было, просто ему указывали, что он должен делать, а что запрещено. В один из дней монастырской жизни Сергею сообщили, что жена благополучно разрешилась от бремени. Сыновья-близнецы родились здоровыми и крепкими. Мальчиков назвали Николай и Петр. Кто и почему принял такое решение, Сергею не сказали, только назвали имена крестных родителей. Ими оказались Павел I и Григорий Потемкин, а также Екатерина II и Наталья Алексеевна, жена Павла. Сергей только удрученно вздохнул. Все плохо: и нежданная слава, и внимание власть имущих. Слишком стремительный скачок от обычного провинциального дворянина к общероссийской известности.

Голицыны и Строгановы имеют за спиной не только многочисленную родню, но и многовековую историю. Тот же Демидов возвысился при Петре I, получил дворянство, и для него открылись двери в Зимний дворец. Вместе с тем для своего сословия он остался никем. Равнодушное неприятие вынуждало Демидовых постоянно жить на Урале. Щедрое меценатство ничего не изменило. Институт в Ярославле, университет в Томске, картинные галереи — все проходило мимо чванливого дворянства. Даже престижные Демидовские премии, которые по своей значимости намного превышали современные премии Нобеля, не прибавили престижа в глазах дворян. С другой стороны — Григорий Алексеевич Потемкин. Граф из обычной дворянской семьи благодаря силе своего духа за год добился популярности и признания.

Для Сергея на первом месте стояла промышленность, его заводы. Именно в этом направлении он вкладывал свои деньги и энергию. Деньги давали возможность построить новые заводы и выпускать более совершенную продукцию, что давало новые, еще большие деньги. У России появились интересы по всему миру. Безземельное дворянство принялось энергично осваивать и развивать заморские земли. Вместе с этим последовало военное внедрение, и прямое, и косвенное. Дети родовых старейшин учились в кадетских корпусах. Чернокожие казаки наводили в Африке порядок, опираясь на свое видение справедливости. Татары и калмыки пасли табуны на бескрайних землях Африки и Америки. Сергей сдвинул первый камень, но что будет дальше, он не знал. Достаточно того, что Россия вышла в мировые лидеры.

Монастырское заточение неожиданно закончилось. Отстояв очередную службу и получив благословение, Сергей привычно повернул к монашеским кельям. Однако сопровождающий монах остановил и указал на поджидавшую карету. Через час его обнимал и поздравлял Потемкин.

— Сегодня вечером тебе предстоит встреча с Георгом III. Король специально задержался с отъездом, ждал встречи с тобой.

— Куда направляется его величество?

— Как куда? В Англию! Твое предложение сработало в лучшем виде. Подданные ждут короля. Тебя ждет награда.

— За что меня награждать? Там руководил мой брат, Николай Алексеев.

— Не скромничай, Николай получит свою награду в Англии, а ты в Петербурге. Ну и хитер ты! Такой ход придумать!

— Какая же здесь хитрость? Воевать со своим народом преступно. Люди взбунтовались от жизненных тягот.

— Хочешь сказать, что к Пугачеву надо было идти с лаской?

— Пугачев никто. Взбунтовались казаки, а беглый Пугачев подвернулся под руку. Ты исправил ошибку Екатерины, и бунт прекратился.

— Не знаю, возможно, ты прав. Но править ласкою не получится, тут нужна сила.

— Хватит, Григорий Алексеевич. Привык говорить с трибуны Сената. Когда следующий этап?

— Ты о присоединении Норвегии? Так сегодня, сейчас едем в Сенат. С нашим приездом депутация присягнет Екатерине.

— Поехали, чего ждем?

— Не спеши. Говори имена для выдвижения в Сенат.

— Там своих дворян достаточно.

— То в бывшей вотчине шведского короля. Я говорю о норвежских землях, где дворян отродясь не было.

Сергей призадумался, затем развернул карту Норвегии, где земли были размечены по волостям. Быстро составил список и передал Потемкину:

— Подчеркнутые имена рекомендую в сенаторы. Потемкин просмотрел список:

— Список-то не полный, ты отметил всего половину.

— Вторая половина за тобой, — Сергей протянул другой лист бумаги. — Здесь названия бесхозных волостей.

— Чем они богаты?

— Комарами и рыбой.

Оба засмеялись.

Зал заседаний Сената встретил многоголосым гулом. Кроме Екатерины и самих сенаторов, собрались иностранные послы, корреспонденты газет, фотографы и просто любопытствующие. Церемония клятвы верности проходила с величественной торжественностью. Перед троном стояли на коленях члены правительства Поморской республики. За их спинами столпились, две депутации. Одна состояла из выборных представителей промышленников и купцов. Другая включала в себя практически всех дворян бывшей Швеции. Переход в состав Российской империи менял статус шведских дворян с завоеванной территории на равноправную губернию. Для промышленников и купцов смена флага значительно упрощала жизнь. Официальное присоединение к Российской империи позволит вкладывать свои капиталы в новое дело. Расширить свой бизнес и получить большие прибыли.

В Петербурге Сергей задержался. Поводом послужил спуск первого океанского крейсера. Корабль прошел первичные испытания на Ладожском озере, окончательные ходовые — на Балтике. Водоизмещение в шесть тысяч тонн при осадке в семь метров. Крейсер великоват для Ладоги. Для начала корабль поставили на якорь напротив Адмиралтейства. В газетах дали объявление о свободном посещении нового корабля, после чего начался настоящий штурм парадного трапа. Мужчины и женщины, дамы и господа, мальчишки и девчонки — всем хотелось посмотреть и потрогать новый корабль. Огромные пушки вызывали восхищение. Гигантские паровые машины заставляли усомниться в реальности увиденного. Четыре паровых котла заставляли с уважением смотреть на кочегаров.

Офицеры водили посетителей по кораблю, гордо расхваливали боевую мощь и неуязвимость. Орудия «Гермеса» способны утопить любую эскадру. Непробиваемая броня надежно защитит от снарядов любой береговой батареи. По своим размерам и мореходным качествам крейсеру не страшны штормы любого океана. Новинка вызвала интерес у иностранных послов. Ради такого случая Сергей лично вывел корабль в море, где провел показательные стрельбы. Затем была экскурсия по отсекам, где он обратил внимание гостей на особые меры по обеспечению непотопляемости корабля.

Рекламная акция предпринималась с вполне конкретной целью — похвалиться и запугать. Разумно и полезно как для потенциальных друзей, так и для возможных врагов. Подобный прием весьма активно используют в Америке. В этой связи известен забавный случай. Энергичная реклама «Суперкрепости» В-29 создала ореол неуязвимости тяжелого бомбардировщика. С началом американских бомбовых ударов по советскому Дальнему Востоку возникла необходимость найти способ противодействия «Суперкрепости» В-29. Штаб ПВО предложил неординарную методику атаки с применением реактивных бомбардировщиков Ил-28. Зенитный обстрел наоборот. Обладая более высокой скоростью и высотой полета, эти бомбардировщики должны были заходить над В-29 и сбрасывать бомбы с таймером зенитного снаряда.

Реальная жизнь показала совсем иное. Советская дивизия в Корее возглавлялась генералом Кожедубом. Сталин запретил летать генералу, но молодых пилотов МиГ-15 герой войны обучил хорошо. Американцы не приняли во внимание 50 советских самолетов и поплатились. После первого столкновения полка МиГ-15 с сотней В-29 на базу вернулся только один горящий бомбардировщик. Самолеты «Суперкрепость» сбивались легко. Истребители заходили сверху и открывали огонь на удалении 2000 метров. Прекратив огонь на удалении в 1000 метров, резко уходили вверх. За несколько секунд атаки тридцатимиллиметровые пушки МиГов разрушали фюзеляж и двигатели В-29. После сокрушительного разгрома американцы применяли бомбардировщики только ночью. За всю войну в Корее стрелки «Суперкрепости» сбили только два самолета: один советский и один китайский. В обоих случаях пилоты МиГ-15 заходили в атаку сзади со снижением скорости.

Одним словом, граф Алексеев провел рекламную акцию запугивания. Показав во всей грозной красе крейсер «Гермес», пригласил послов на испытание новой пушки. И здесь началось с подробного описания возможностей нового орудия. Двойной ствол, состоящий из дула и нарезной дульной втулки. Электрическая подача снаряда и картуза. А главное — вес. Совсем смешной вес для двухсотпятидесятимиллиметрового орудия. Опытные стрельбы шокировали послов. С расстояния в шесть километров орудие пробивало трехсотмиллиметровый бронированный лист. Обескураженные послы садились в вагоны с опущенными головами. За время пути из Ораниенбаума в Петербург никто из них не проронил ни единого слова. При расставании граф Алексеев сообщил послам о готовности заводов принять заказы на изготовление винтовок.

Сергей возвращался домой, именно домой, где его ожидала жена и дети. Ехал без иллюзорных обещаний спокойной семейной жизни. Выбранный путь требует непрерывной динамики, действий и ответственных решений. Насколько он знал характер своей жены, Нина также не будет сидеть в четырех стенах с вязанием на коленях. Вдвоем легче, хотя потребуется некоторое время, пока подрастут дети. Время бежит быстро: вырастут, и не успеешь заметить. Вон, Михаил, давно ли был замызганным татарчонком? Сейчас превратился в стройного юношу, студента Петербургского университета. Знаний еще маловато, но любую информацию впитывает с поразительным желанием. На декабрь назначена коронация Павла, возможно, Нина согласится съездить в Москву нанесколько дней. Учитывая тщательный подбор слуг, князь Голконда не мог забыть про нянек и кормилиц для своих будущих внуков.

В заботах и работе стремительно побежали дни. Нина успевала следить за хозяйственными делами. Вместе с тем раз за разом ставила в тупик «генералитет» своего мужа. По своей изобретательности и всевозможным оригинальным предложениям она ничем не уступала супругу. Началось, казалось бы, с бабьей придури — она потребовала построить лабораторию. Жене хозяина пошли навстречу, лабораторию построили рядом с одним из флигелей тамбовского имения. Затем посыпались технологии приготовления различных лекарственных средств. Микстуры, примочки, порошки, мази и так далее. Тимофей с вполне понятным пессимизмом открыл аптеки. В Тамбове и Нижнем Новгороде появились вывески «Колониальные лекарства».

Постоянные очереди у Нижегородской аптеки ничуть не уменьшили скепсис Тимофея. Люди всегда стремятся купить чудодейственное лекарство. В драку расхватают откровенную муть, если будет обещано, что один порошок лечит понос, запор, простуду и радикулит. Звонок прозвенел, когда заболел сын. Как обычно, он приехал поздно вечером.

— Тимофей, — позвала жена. — Пошли телеграмму госпоже Нине, у нас кончается аспирин, а в аптеке его уже неделю как нет.

— Давай сначала. Что такое аспирин, и причем здесь жена хозяина?

— Ты скоро вообще перестанешь замечать обычную жизнь. Аспирин — это лекарство, которое делает госпожа Нина.

— У Коленьки обычная простуда, молоко с медом и чай с малиной — вот лучшее лекарство.

— Аспирин снижает температуру и ускоряет выздоровление. Не спорь, ты не врач. Пошлешь завтра телеграмму?

Второй звоночек прозвенел Тимофею по пояснице. Во время традиционного обеда в трактире за разговором не заметил, как продуло спину. Приехал домой со стоном и кряхтением. Жена перед сном намазала чем-то спину, и он спокойно уснул. На другой день уже на работе вспомнил о давешней проблеме и за разговором упомянул об этом.

— Госпожа Нина изготавливает чудодейственные лекарства, — последовал ответ.

Тут уже Тимофей взялся всерьез. Как учил хозяин, сначала изучение рынка, затем выпуск новинки и реклама. Результат превзошел самые радужные ожидания. Рынок лекарств оказался безграничным. В аптеках продавали только сушеные травы и помет летучих мышей. В то же время у него на столе лежала толстая папка с технологиями по выпуску лекарственных средств. Впору надрать самому себе уши. Он пытался небрежно отодвинуть в сторону миллионы рублей. Непростительная глупость.

Вскоре за женой хозяина закрепили специальный отдел помощников и инженеров. Началось с непонятного предложения выпускать трикотажные изделия. Тимофей не забыл свое фиаско с лекарствами и внимательно отнесся к новому предложению. Через год появилась первая трикотажная фабрика. Дальше — больше. Выпуск ароматного мыла и стиральных порошков. Женская косметика, духи и всевозможные кремы вызвали ажиотажный спрос во всей Европе. Различные аксессуары и предметы женского туалета сыпались, как из рога изобилия. И что странно, новая продукция пользовались спросом на рынках России и Европы. Настал день, когда за большим столом ежемесячного совета появились женщины. Хуже всего обстояло дело с обсуждением их предложений. Мужчины откровенно не понимали сути идей, порой при объяснении краснели, как гимназисты.

Сергей старался как можно чаще и дольше бывать в своем имении. Порой удавалось целый месяц побыть рядом с женой и детьми. Оставив за двоюродным братом Павлом заботы о крестьянах и урожае, занимался делами через телеграф. Единственное, во что он вник, — это торговля лошадьми. Слухи о чудесных лошадях из Индии разлетелись с молниеносной быстротой. Продавали по запредельным ценам. Притом что деньги сейчас, а скакун только через три года. Покупатели приезжали ежедневно, одни приходили в восторг от высоченных и злобных боевых монстров. Другие млели при виде стройных, быстроногих красавцев.

Зачастили покупатели индийских земель. В Петербурге не могли не заметить изменений физического состояния и внешнего вида Павла I. Он значительно окреп, пропала сутулость, расправились плечи. Более того, император с удовольствием рассказывал о своем отдыхе в Индии. Нахваливал природу и океанские купания. Весьма лестно отзывался о национальной кухне. Многие вельможи отправили в Индию доверенных людей. Привезенные фотографии и приложенные к ним отчеты вызвали справедливую заинтересованность. Однако Тимофей немедленно взвинтил цены. Земельные участки в княжестве Гоа продавались дороже городских земель в Петербурге.

Сомневающиеся люди принимали другое решение. Железная дорога позволяла комфортно доехать до усадьбы графа Алексеева. Ну а дальше обычный визит и разговор с самим графом, а в его отсутствие — с графиней. Нину подобные визиты развлекали. Она с удовольствием рассказывала об Индии. Что касается княжества Гоа, среди слуг нашлись хорошо знающие эти земли люди. Сама Нина в Гоа была только один раз, когда с мужем направлялась на яхту «Золотая принцесса». Графиня Алексеева надолго застряла в имении мужа. Через пять месяцев после рождения двойни она снова понесла. Родив сына, через полгода опять забеременела и родила дочь. В результате надолго осела в имении, что, впрочем, не мешало активному «изобретательскому творчеству».

Сергей окунулся в технические вопросы. Большинство новых инженерных разработок выходило за уровень его понимания. Тем не менее, оставались темы, где он продолжал предлагать новаторские идеи. В свое время Сергей предложил новую концепцию артиллерийских лафетов, позволяющую уменьшить вес орудия и вести точный огонь. Многие историки связывают создание маневренной артиллерии с именем Наполеона. На самом деле первым это сделал Меншиков. Петр I во время сражений успешно концентрировал артиллерию на самом выгодном участке. Классическим примером применения отлично организованного маневра русской артиллерии является разгром прусской армии. Под Кунерсдорфом Фридрих Великий не принял во внимание стоящие в отдалении русские пушки. Уверенный в скором разгроме врага, король поспешил отправить в Берлин победную реляцию. Ан нет. Русские пушки неожиданно сменили позицию и начали забрасывать пруссаков гранатами. Фридрих Великий бежал с тремя тысячами солдат. Прусская артиллерия досталась русским, прусская армия перестала существовать.

Сергей ввел раздвижные сошки, откатный механизм и кованый лафет. Как результат — пушка после выстрела оставалось на месте, что позволяло значительно улучшить точность артиллерийского огня. Если в этом вопросе был очевидный прогресс, то другая тема никак не поддавалась решению. Телефон. Для оперативного решения вопросов в пределах России нужен телефон. Телеграф, вернее телетайп, уже не отвечал его потребностям. Желание как можно дольше находиться рядом с женой и детьми вступало в противоречие с необходимостью руководить созданной финансово-промышленной империей. Сергей остро нуждался в привычном телефоне. Вместе с тем знания в данном вопросе ограничивались школьной экскурсией на АТС да скудными воспоминаниями о школьной программы. По его убеждению, в наушниках и микрофоне находится угольная пыль.

Сложился технический нонсенс. Электротехническая лаборатория создала телефонную релейную станцию уровня середины XX века, а микрофон с динамиком никак не получались.

— Брось заниматься ерундой, — настаивал Варфоломей Сидорович. — Человеческий голос в проволоку не засунешь.

— Да пойми ты, вопрос не в голосе, а в преобразовании акустических колебаний в электрический сигнал.

— А я о чем говорю? Графиня без твоего электричества придумала граммофон. Купцы у порога заводов неделями ждут своей очереди.

— Принцип один и тот же.

— Я не знаю ваших принципов. Голос по трубе можно передать, по проволоке ты ничего не передашь.

Устав от бесплодных споров в тупиковой ситуации, Сергей уехал в свое имение. Нина радостно встретила мужа, няньки вывели детей. Дом, он и есть дом.

— Ты что такой злющий? — спросила Нина.

— Я не злющий, а недовольный. Ничего не получается с телефоном.

— Не торопись, спокойно посиди, подумай, глядишь и вспомнишь забытое.

— Я не могу вспомнить того, чего не знаю.

— Погоди, автоматический телефонный набор ты знал?

— Не совсем знал, видел школьником. Дальше додумал, принцип импульсного сигнала несложен.

— Через четыре дня состоится торжественное открытие моста через Волгу.

— Забыл. Самый долгожданный мост у Астрахани, и забыл.

— Я так и думала. Снова наденешь парадный мундир адмирала?

— Ты знаешь, в мундире уютнее. Меня уже мутит от обилия всевозможных вензелей и золотого шитья.

— Почему с мундиром носишь подаренный на свадьбу пояс?

— Хорошо подходит по фасону и не оттягивает килограммовым весом золота.

— Смотрится хорошо, с этим я согласна.

Последнее время участились выезды на всевозможные торжественные мероприятия. Здесь и приятные встречи на крестинах наследника Павла I. Свадьба, а потом и крещение наследника Григория Потемкина. К сожалению, преобладали рутинно-обязательные мероприятия, типа спуска нового боевого корабля или чествования малознакомого вельможи.

Возвращались домой в привычном салоне персонального поезда.

— Когда отправимся в Панаму? — спросила Нина.

— Дай подумать. Наш лайнер добежит до Кристобаля за три недели.

— Мы еще должны встретить короля.

— Нет, король отправится на своей яхте.

— Она ему понравилась?

— Еще бы! Боголюбов потратил год на отделку внутреннего убранства.

— Допустим, главный строитель здесь ни при чем. На внутреннем убранстве работали художники и краснодеревщики.

— Не придирайся к словам. Он главный строитель, с него спрос, ему и хвала.

— В Панаме красиво?

— Пейзаж напоминает Урал, только с пальмами и крокодилами.

— Про крокодилов ты серьезно?

— Сейчас трудно сказать, а в XXI веке крокодилов хватало. Нагло отдыхали на берегу канала. Особенно рядом с ресторанами.

— О телефоне подумал? Родил основную мысль или нет?

— Ну, по поводу родить, здесь ты впереди всех.

— Врач сказал, что необходим перерыв, иначе дети пойдут слабые.

— Как скажете, графиня. Здоровьем жены и детей рисковать не намерен. А с телефоном прямо сейчас сообразил.

— И что же, ваше сиятельство?

— Точно не уверен, но вспомнился момент, когда мой старший сын раскрутил телефонную трубку.

— Ага, я тебе говорила, думай.

— Чего тут думать, всего лишь визуально запомнил внешний вид микрофона и наушника.

Оставив супругу в имении, Сергей отправился в Нижний Новгород. Новая идея устройства телефона требовала немедленной проверки.

Путешествие из Севастополя в Кристобаль проходило в веселой и шумной компании. Открытие соединяющего два океана канала — событие мировой важности. Из Испании и России приехали монархи и члены правительства. На церемонию открытия собрались послы и адмиралы практически со всей Европы. Празднества должны были продолжаться несколько дней. Здесь и обязательный карнавал с фейерверками, и балы с модным по всей Европе вальсом. Все должно начаться с пуска гидроэлектростанции, затем открытие шлюзов со стороны Карибского моря. Первой в Панамский канал войдет яхта короля Испании. Кроме Карла III, на борту будут Павел I и граф Алексеев. Проход каналом не займет много времени. Панамский канал в полтора раза короче Кильского и почти в три раза короче Суэцкого. После торжественного открытия шлюзов Тихоокеанского побережья начнутся торжества в городе Панама.

Сергей планировал задержаться в Центральной Америке. За прошедшие пять лет адмирал Хаки Котлу достиг впечатляющих успехов. Грамотной, продуманной политикой, где силой, где словом, сумел значительно расширить подконтрольную территорию. В том числе свести границу генерал-капитанства с границей Эквадора. Наибольшей заслугой являлось взятие под контроль части изумрудных рудников. Здесь адмирал поступил как мудрый стратег и тонкий политик. Сумел подчинить конкистадоров, не ущемив их интересов. Более того, увеличилась поставка драгоценных камней в Испанию. Сейчас удобный случай, когда достижения можно оценить собственными глазами. Впрочем, не помешает немного отдохнуть в Пуэрто-Армуэльес, где адмирал Хаки Котлу построил базу для своего Тихоокеанского флота.

Политическая карта Северной Америки сложилась несколько по-иному. Впрочем, мало кто знает о Версальском мирном договоре 1783 года, частью которого является признание независимости Америки. Как таковой войны между Америкой и Англией история не знает. Была война за колонии между Англией и Португалией с одной стороны, и Голландией, Францией и Испанией с другой стороны. Тринадцать североамериканских колоний принимали участие в войне на стороне франко-нидерландского союза, за что была обещана независимость. И мирный договор хорошо объясняет, кому побежденная Англия отдала захваченные колониальные земли. Боевые действия в Америке закончились примерно в том же разрезе. Сначала разгром английского флота адмиралом маркизом Франсуа де Грасс-Тилли. Затем французские корабли блокировали побережье.

Если в известной истории англичане ушли вглубь континента и были разбиты французами у города Йорктаун, то сейчас Корнуоллис увел армию по реке Потомак в Новый Мекленбург. Но конечный результат не изменился, поражения не удалось избежать. Георгу III пришлось дорого заплатить за возвращение в Лондон. Казна разграблена, колониальные земли потеряны, арсеналы пустые, флот утоплен, платить нечем. Французы удовлетворились Канадой и Ирландией, испанцы подняли флаг над Гибралтаром, голландцы забрали Браунсвик и Ньюфаундленд. Англия вернулась на исходные позиции, без армии, без флота, без колоний. Бесспорным плюсом являлись новые законы, декларирующие уважительное отношение к собственному населению.

С прибытием в Колон Сергей отправился на электростанцию. Необходимо лично убедиться в готовности всех механизмов и устройств. Торжественный пуск электростанции подразумевал, что Карл III нажмет кнопку, в центральном зале загорится свет и шумно запустится один из вентиляторов. К работе самой электростанции «торжественный пуск» никакого отношения иметь не будет. Что касается шлюзов, их устройство по своему принципу очень простое, и накладок быть не должно. Тем не менее желательно проверить и перепроверить. Вместе с ним пошел «генералитет», даже Иосиф Аврумович со стенаниями ходил по машинным залам и трогал руками различные вентили.

— Хозяин, что это случилось с твоим поясом? — удивленно спросил Тимофей.

— Где?

Сергей снял пояс и принялся внимательно его осматривать. Действительно, произошла непонятная метаморфоза. Пластмассовые вставки, которые несведущий человек воспримет как драгоценные камни, начали светиться темно-синим внутренним светом. Сергей положил пояс сверху на генератор, желая проверить реакцию на переменное электромагнитное поле. Но видимых изменений не произошло.

Торжества проходили согласно подготовленному сценарию. Пушечные залпы, фейерверки, музыка, шампанское, тожественные речи и награды. Роскошные лайнеры прошли Панамский канал и в вечерних сумерках начали швартоваться к причалу. Ловкие буксирчики подхватывали буксирные тросы и осторожно подводили пассажирские суда к причалам порта Бальбоа. Публика фланировала по прогулочной палубе в приподнятом настроении. Роскошные одежды женщин, завлекающий аромат духов, смех, вино, шампанское. Казалось, даже воздух пропитан атмосферой праздника. Сергей еще раз с тревогой посмотрел на вечернее небо.

— Будет гроза или это сверкает зарница?

— Я первый раз в своей жизни выехал за границу, — ответил Варфоломей Сидорович.

— Ты моряк, а спрашиваешь нас, — проворчал Евстафий Петрович. — Не будет грозы, небо чистое до горизонта.

К ним подошел Павел I:

— Алексеев, что за диво твой пояс!

Сергей опустил глаза и мысленно ахнул, пояс мигал огнями, как новогодняя елка.

— Нина, — позвал он жену. — Ты посмотри на наш свадебный подарок!

Сергей откинул сенсорную панельку и перед ним развернулся голографический экран. Непривычные символы и буквы, но привычный интерфейс. Заинтересовавшись, Сергей начал листать странички. Перед глазами открывались непонятные символы и знаки. Следующая страничка привлекла внимание зеленой кнопкой. Среди многочисленных красных или желтых звездочек одна пульсировала зеленым огоньком. Сергей потянулся пальцем к голографическому изображению.

— Нет! — Нина резко отшатнулась.

Последнее, что запомнил Сергей, удивленные лица друзей.

Вспыхнул яркий, молочно-белый свет. «Опять перенос, как некстати», — запоздало раскаялся граф Алексеев.

Клод Фаррер Тома-Ягненок

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО

I

Звонили к полуденной молитве, когда с моря донесся отдаленный пушечный выстрел. И дозорные на башне Богоматери подали сигнал о том, что в северо-западном направлении показался корсарский фрегат, держа путь к рейду. Такое событие, разумеется, не представляло чего-нибудь необычного в Сен-Мало. Однако же всех привлекало поскорее полюбоваться благородным видом отважных малуанских кораблей, возвращающихся победителями из дальних походов, — и не успела еще эта новость разнестись по городу, как уже весь праздный народ очутился за городской стеной и толпился на Старой Набережной, откуда можно было скорей всего заметить возвещенный фрегат, как только он обогнет форт Колифише и Эперон.

Тут было много всякого народа: во-первых, разная сволочь, которая всегда стекается в изобилии туда, где можно поротозейничать, руки в боки, не слишком себя утруждая; затем много моряков, готовых на время оставить свою жвачку и стаканчик, чтобы со знанием дела оценить маневр своего же приятеля и сородича-моряка; потом горожане, арматоры^[70], поставщики и просто почтенные жители знатного города, богатство которых смело пускалось в морские приключения, принося большие доходы и еще большую славу; наконец, опередив всех, протиснувшись сквозь толпу в первые ряды, чуть не падая в воду своими деревянными башмаками и босыми ногами, женщины и дети, бледные, с пристальным взором, с искаженными тревогой губами и бровями: матери, сестры, жены, невесты и малыши ушедших в поход и медлящих с возвращением мужчин.

Между тем, фрегат, идя бакштаг под марселями, уже подошел к Терновому Камню. Теперь на нем потравливались шкоты и он начал спускаться под ветер, готовясь пройти фордевинд между мысом Наж и Эпероном, так как бриз задувал с юго-запада тепловатыми и крепкими шквалами.

Прошло четверть часа. Со Старой Набережной ничего еще не было видно. Как вдруг авангард ребятишек и их матерей закричал от нетерпения: грот-рея фрегата высунулась из-за Эперона наподобие длинной кулеврины среди пушек, ощетинивших бронзовыми стволами гранитный бок бастиона. Вслед затем, мало-помалу отделяясь от высокой рыжей стены, показался белый парус. И весь фрегат выступил из пролива.

Тогда кто-то из кучки именитых горожан обратился к самому невнимательному своему соседу — толстому арматору в простой серой одежде, с красным лицом под круглым париком, — и дружески хлопнул его по плечу.

— Эге! Жюльен Граве, приятель! Поглядите-ка получше, что за судно идет, потому что, клянусь Богом, это ваше. Ну да, или на меня затмение нашло, или это судно не что иное, как ваша «Большая Тифена».

Жюльен Граве, сразу выйдя из состояния безразличия, подался вперед, наморщил лоб и сузил свои и без того маленькие глаза:

— Что вы, — сказал он, едва взглянув, — вы шутите, господин Даникан? На моей «Большой Тифене» рангоут по меньшей мере на двадцать футов выше, чем на этом фрегате. Тут, видно, плотник без зазрения совести поубавил мачтового леса!

Но кавалер Даникан, статный и крепкий мужчина гордого вида, шпага которого приподымала край его одежды из тонкого, красиво расшитого сукна над штанами модного покроя, в ответ только улыбнулся и сделал в воздухе резкое движение рукой:

— Жюльен Граве, приятель! Всмотритесь лучше, всмотритесь!.. Тут поработали ядра Рэйтера, поверьте!..

Действительно, лето Господне тысяча шестьсот семьдесят третье еще не наступило, и грозные голландские эскадры крейсировали почти без всякой помехи в Северном море, л Ла-Манше, в Атлантическом океане и даже в Средиземном море. Правда, за последние четыре или пять месяцев, что король выигрывал битву за битвой в Нидерландах, во Фландрии и даже за Рейном, — побежденные, опустошенные, даже затопленные Соединенные Провинции на суше были сведены на нет. Но совсем не то было на море. И хотя уверяли, что господин Кольбер день и ночь трудится над созданием флота для королевства, однако он этого еще не достиг. Так что ремесло корсара было опасным, как никогда. И часто отважный грабеж товара с неприятельского судна обходился дороже, чем мирная его покупка на рынке.

Между тем, арматор Жюльен Граве, снова забеспокоившись, внимательнее рассматривал будто бы ему принадлежащий фрегат, огибавший тем временем Равелин^[71], так что нельзя было еще сказать, хочет ли он выкинуться на прибрежную отмель Доброго Моря^[72] у самого подножья стены, или подальше от города, посреди бухты, на пески острова Тузно.

— Горе мне! — вдруг возопил Жюльен Граве. — У вас ястребиные глаза, Даникан!.. Это мой корабль… но в каком виде, Господи Боже мой!..

Всеобщий гул покрыл восклицание судовладельца. «Большая Тифена» обогнула Равелин и правила к Доброму Морю. Не больше ста саженей отделяло ее от Старой Набережной; из опасения камней, расположенных неподалеку от Северной Башни Больших Ворот, фрегат тщательно избегал уклонений влево; поэтому он повернулся левым бортом, и корма его оказалась так близко, что можно было рассмотреть все подробности: от бизань-русленей до гакаборта. А тут было, поистине, чему удивиться: весь борт был пробит, изрублен, изрешечен, от абордажных сеток до ватерлинии представляя собой какое-то деревянное кружево, и, казалось, что волны забавляются, свободно вливаясь в эти зияющие дыры и, очевидно, попадая оттуда прямо в трюм, к великому изъяну для груза и к великому вреду для самого судна.

— Горе мне! — без конца повторял арматор, сжимая кулаки, весь бледный. — Горе мне! Новенький корпус, из лучшего дуба!.. Сдохни от чумы все голландские крысы!.. Вы посмотрите на этот растерзанный гальюн, на эти подпертые мачты! Вы только взгляните на эту отвислую корму, на этот фок, через который ветер проходит как через решето!..

Действительно, фрегат здорово потрепало; сомнительно было даже, чтобы нашлись плотники, которые могли бы привести его в порядок. Куда ни поглядеть, нельзя было найти места шире четырех квадратных футов, где бы не было следов от ядер или картечи. И, поистине, то был знатный бой, из которого он вышел победителем.

Победителем: на трех его мачтах развевалось знамя малуанских корсаров, доблестное знамя — голубое, пересеченное белым крестом, где на червленом поле вольной части блистает серебряный шествующий горностай, — эмблема вечно девственного города.

В то время как «Большая Тифена» проходила мимо Старой Набережной, бриз заколыхал эти три флага и развернул их на солнце. Самый большой из них — стяг, подымаемый в бою, — не избегнул, подобно фрегату, грубого прикосновения вражеского железа и свинца. Его флагдук обратился также в кружево — драгоценного плетения алансонское или английское кружево.

Невзирая на это, Жюльен Граве охал все пуще. Кавалер Даникан нетерпеливо схватил его за руку:

— Эй, приятель!.. На сегодня хватит слез!.. Посмотри-ка лучше на эту материю, что теребится там на корме. Я охотно куплю ее у вас, если ваш убыток вас разоряет! И отсчитаю вам чистоганом пятьдесят луидоров!

Не успел арматор ответить, как в толпе поднялось новое волнение. Фрегат, миновав Старую Набережную, начал подготовку к осушке и стал по очереди убирать остатки парусов. Между тем, голос капитана настолько ясно выделялся, что его можно было слышать и по ту сторону городской стены; к тому же, когда убрали контра-бизань, то отовсюду стали видны шканцы, с которых раздавалась команда.

Из уст в уста пронеслось одно имя, — имя этого капитана; его было слышно и было видно, но он оказался не тем, кого ожидали.

— Тома Трюбле! Тома Трюбле!..

Сразу же Жюльен Граве забыл и Даникана, и его пятьдесят луидоров и его флагдук. Вдруг онемев, нахмурив брови, он растолкал соседей и пробрался в первые ряды толпящегося народа:

— Да, — пробормотал он, воочию убедившись. — Да… командует Трюбле… Но… в таком случае…

Он не договорил. В корабельном списке, скрепляемом подписью арматора, и который он, Жюльен Граве, подписал несколько недель тому назад, Тома Трюбле не значился капитаном фрегата. Он даже не значился помощником…

Жюльен Граве вытер рукой вспотевший лоб и огляделся. Внезапная тишина наступила на Набережной. А в толпе женщин и детей, в смятении толпившихся у воды, как будто странная зыбь колебала спины и плечи. Прошла долгая минута — «Большая Тифена» успела только отдать свой большой якорь и распустить блинд. И вот раздался пронзительный крик, — первый крик вдовы, а за ним послышались отчаянные рыдания сирот…

Жюльен Граве поспешно протолкался назад, к кучке горожан и именитых лиц. Он сказал:

— Не угодно ли вам, господа, пройти со мной? Я прежде всего встречу своего капитана, затем сделаю чиновникам Адмиралтейства заявление о призовом грузе, если есть таковой… В чем я сомневаюсь. К сожалению не похоже на то, чтобы мой корабль озолотился!.. Пойдемте! Вы будете свидетелями…

Пройдя ходом Ленного Креста, а затем улицами Бэрери и Орбет, они достигли Больших Ворот, — между тем, как за ними уже несдерживаемый плач и стон возвещали всему городу о трауре по новым малуанцам, погибшим на море, после стольких других…

II

Ялик причалил к песчаной отмели севернее Равелина, и оба гребца взяли весла на прикол, чтобы держаться носом к волне. Тома Трюбле бросил румпель, перешагнул обе банки и выпрыгнул на берег. Не доходя до свода бастиона, он остановился и поднял глаза. Над внешней аркой Равелинский спаситель простирал свои бронзовые руки. Сняв шляпу и сложив руки, Тома опустился на колени и набожно помолился.

Только трижды повторив заключительное «аминь», решился он переступить городскую черту.

Дорога, ведущая в город, за первым же сводом круто поворачивала во внутренний двор. Посреди этого двора Тома снова остановился и снова снял свою кожаную шапку. Но на этот раз он не стал низко кланяться: Тома Трюбле не привык гнуть спину, разве что перед Богородицей, да перед ее сыном, ибо Тома Трюбле был благочестив.

Здесь же не в религии было дело. На ступеньках, ведущих в зал собраний, стоял в ожидании своего капитана Жюльен Граве. А вокруг, вместе с Жюльеном Граве, поджидало еще с десяток почтенных граждан.

Подойдя ближе, Тома прежде всего заметил своего второго крестного отца^[73], Гильома Гамона, господина де ла Трамбле, затем Жана Готье, который в то время строил свой особняк на улице Викариев, и Пьера Пикара, а также кавалера Даникана и еще нескольких других арматоров-судовладельцев. Тома Трюбле почтительно направился к ним и у ступенек остановился.

Судовладельцы в молчании поджидали моряка и, когда он приблизился, все разом обнажили головы, — не без веской к тому причины.

Левая рука Тома Трюбле висела на перевязи, и свежий шрам пересекал его широкое лицо от уха и до середины лба. Щеки его, обычно красные, казались поэтому бледными и помертвелыми. Большой и толстый от природы, он казался теперь, из-за своих ран, еще толще, еще больше, еще сильнее, как бы преувеличенным во всех размерах, огромным даже, и величественным. Поистине, казалось, что его обширное тело, так жестоко отделанное битвами, переполнено воинской славой. И хотя Тома Трюбле был весьма низкого происхождения, а по званию всего лишь боцман фрегата из самых захудалых, однако же богач Жюльен Граве, владелец двадцати других и лучших судов, приветствовал Тома Трюбле, держа в руке свою фетровую шляпу.

— Тома Трюбле, — сказал он, следуя обычаю, которого никто бы не решился нарушить, — Тома Трюбле, да сохранят нас обоих Спаситель и Пресвятая Богородица! Вот вы и вернулись милостью Всевышнего. Нет ли чего примечательного в шканечном журнале?

Левым кулаком он упирался в бедро. Перо его шляпы касалось земли. Своей здоровой рукой Тома Трюбле покачал собственную шапку, украшенную всего только двумя матросскими ленточками.

— Сударь, — произнес он не сразу, — в журнале, можно сказать, ничего особенного…

Он остановился, чтобы перевести дух. Видимо, Тома Трюбле не слишком был силен в красноречии и, верно, чувствовал себя лучше в деле.

Затем он повторил:

— Ничего особенного, значит… кроме…

Он опять остановился, глубоко вздохнул и затем выпалил залпом:

— Ничего особенного, кроме того, что мы напоролись на паршивца Голландца и его потопили, как и следует быть, а также, что капитан Гильом Морван, и потом помощник Ив Ле Горик, и семнадцать других еще… их нет в живых. Вот и все, сударь.

Кожаная шапка с длинными лентами описала на вытянутой руке две почтительные кривые — по одной на каждое из произнесенных имен, — и снова водрузилась на рыжем и курчавом парике Тома Трюбле. Тома Трюбле, уважив мертвых, почитал неприличным продолжать свое приветствие живым.

Арматор, однако же, продолжал расспросы:

— Тома, сынок, расскажи подробнее! Что это был за Голландец?

Тома Трюбле энергично тряхнул головой:

— Паршивец, сударь! Гильом Морван, как его увидел, вообразил, что это какой-нибудь купеческий корабль, благо они, желая действовать исподтишка, припрятали батарею под парусину. Мы тогда бросились их догонять. И на расстоянии, как бы сказать, двух мушкетных выстрелов, на паршивце отдали каболки, которыми был принайтовлен парус, и открыли бортовую артиллерию.

— Ну, и тогда?

— Тогда чуть было не вышло дело дрянь: потому что Гильом Морван не зарядил наших орудий, кроме двух погонных пушек. Да, вдобавок, у того были восемнадцатифунтовые, и числом двадцать четыре^[74]; что давало ему двенадцать выстрелов по правому борту, против наших восьми, да еще двенадцатифунтовых. Ну, тогда понятное дело…

— Продолжай, сынок.

— Нас порядком потрепали, сверху донизу, сударь. Я к самому важному бросился, стало быть к орудиям, чтобы вытащить пробки^[75], изготовиться, зарядить, и все… А тем временем Голландец нам влепил два бортовых залпа, да так метко, что когда я снова выбрался на шканцы, то увидел, что нам срезало брамселя и фор-марсель. Наши начали сдавать. Иные попрыгали в люки, чтобы спрятаться в трюме. А один дурной… нет нужды его называть, чтобы не позорить его семью, так как он малуанец… один дурной, стало быть, теребил фал для спуска флага^[76]. Первым делом я двинулся к нему; и строго с ним поговорил пистолетной пулей в голову… Так уж нужно было… верно говорю…

— Хорошо, милый мой. А дальше?

— Дальше-то… да все так же! Гильом Морван и Ив Ле Горик уже свалились. Пришлось мне принять команду. Поэтому я решил пристать к Голландцу, благо он продолжал нам всыпать, сколько мог, в самое брюхо двойными залпами, а мы слишком слабо отвечали. Так бы долго мы не протянули, сударь.

— Я то же говорю. Только как же ты пристал, парень?

— На одном руле^[77], раз все постарались забраться поглубже в трюм. Я чуть ли не один и был на палубе. Но как только мы встали борт к борту с неприятелем, я живо выгнал всех наверх…

— То есть?

— Гранатами, черт побери! Которые я им побросал на головы! Этак ребятам стало жарче снизу, чем сверху. Вылезли, поверьте. И в такой ярости, что стало совсем просто двинуть их на того. Тем более, что это племя канониров и не подумало даже бросить свои пушки, чтобы нас встретить. Им кроме банников^[78] нечем было и крыть, можно сказать. Живо все кончили.

— Опять скажу — хорошо! А призовое судно?

— Потоплено, сударь. Рук не хватало, чтобы его увести. У нас и так было семнадцать убитых, как я докладывал вам, да сорок-сорок пять раненых, из которых добрая половина либо изувеченных, либо выведенных из строя. К тому же приз стоил гроши: никакого груза и старый корпус.

— Сколько пленных, Тома Трюбле?

Тома Трюбле, переступая с ноги на ногу, покачал свое грузное тело и улыбнулся:

— Чего, сударь? Какие там пленные! Во-первых, не хватало помещения. А потом ребята слишком перетрусили, — теперь это приводило их в смущение. Невозможно было оставить на «Большой Тифене» свидетелей такой штуки — как малуанцы попрятались в трюм от неприятеля. Никак невозможно! Потому, когда топили Голландца, я не обращал внимания на его экипаж. Ну и вот. Что об этом толковать,

— У них были шлюпки?

— Да… поломанные чуточку… Но они сколотили вроде как бы плот… И потом они всегда отлично плавают, эти голландские крысы…

Тома Трюбле от души рассмеялся.

Арматоры тоже смеялись. Только один Жюльен Граве возразил для проформы

— Все же, милый мой Тома…

Но господин де ла Трамбле, старший среди всех, положил ему на плечо руку.

— Э, приятель! Или вы позабыли, как флиссингенцы захватили нашу «Лилию»в прошлом году? А как они поступили с пленными, эти флиссингенцы? Просто подвязали им камни к пяткам и побросали за борт на стосаженной глубине, — под тем предлогом, что флаг, будто бы, сперва был спущен, потом снова поднят… Как будто не случается никогда картечи перерубить фал!

— Да! — подтвердил Жан Готье.

И Пьер Пикар презрительно закончил:

— Бог ты мой, сколько препирательств!

— Право, больше слов, чем людей потонуло!

— Уж не боитесь ли вы, господа, что у голландцев мамаша помрет.

Они остановились на ступеньках, ведущих в залу собраний, в южном углу двора Равелина. В это время на башне Больших Ворот два раза ударил колокол «Хоремма». Тогда Жюльен Граве, сойдя со ступенек, подошел к своему капитану, чтобы дружески взять его под руку.

— Тома Трюбле, — сказал он, — Тома, сынок, ты честно поступил, и я за это ценю тебя. Теперь пора, ступай в Адмиралтейство. Мы постараемся, если возможно, добиться, чтобы не тянули с осмотром^[79]; надо поскорее отпраздновать на берегу достойным образом победное возвращение наших славных малуанцев. Исполнивши эту обязанность, мы с тобой поговорим, о чем надлежит…

Они тронулись в путь, и остальная компания последовала за ними.

Однако же, когда они прошли главный свод между двумя большими башнями и ступили на малуанскую мостовую, Тома Трюбле вдруг оставил руку своего судовладельца и обернулся, глядя на городскую стену.

В противоположность бронзовому Христу, водруженному над внешней аркой, лицом к рейду, гранитная Богоматерь высилась над внутренней аркой, лицом к городу. И Богоматерь эта — Богоматерь Больших Ворот, которую попы называют также Богородицей Скоропомощницей, — наверно столько сотворила чудес кончиком своего мизинца, сколько все святые в самых святых местах не сотворили и не сотворят всеми своими разукрашенными мощами…

Вот почему Тома Трюбле, не заботясь о почтенных гражданах, терпеливо его ожидавших, одним взмахом руки скинул шапку, башмаки, фуфайку и штаны и затем в одной рубашке, опустившись голыми коленями на твердую мостовую, с шеей, повязанной ремнем от кинжала, три раза подряд прочел Богородице все, какие только знал, молитвы, исполнив таким образом добросовестно обет, который он тайно принес, в самый разгар недавнего боя, в тот самый миг, когда, казалось, все погибло и когда он решил, что одна лишь Богоматерь Больших Ворот способна вышней силой восстановить почти безнадежное положение, разбить уже торжествующих голландцев и даровать искромсанным малуанцам, уже казалось бы, невозможную и чудесную победу.

III

Мало Трюбле, держа в руке кочергу, наклонился над тлеющим очагом и стал мешать угли. Обнаженные головешки затрещали, и снопы искр полетели в широкое отверстие трубы. Мало Трюбле уселся в кресло, положив свои большие и узловатые руки на резные дубовые ручки. Несмотря на четыре свечи в железном подсвечнике, в нижней комнате было темно.

— Гильемета! — позвал Мало Трюбле. — Сними нагар!

Гильемета живо поднялась исполнить приказание. Отражение четырех огней заплясало в глубине ее светло-голубых глаз; чистое золото ее заплетенных в косы волос ореолом сияло вокруг ее головы.

Оправленные свечи шире раздвинули вокруг себя светлые круги и к самым стенам отогнали темноту. Вся нижняя комната стала видна — от светлого пола и до темных балок потолка.

Комната была прекрасная и почти новая. Оба шкафа и резной деревянный баул казались обстановкой богачей, однако окно, хотя и очень широкое и высокое, и в нем было много стекол, и все целые, было завешено простыми белыми занавесками. На лоснящемся дубовом столе сотрапезников ожидала кварта свежего вина и четыре кружки. Однако мужчина в комнате был только один — Мало Трюбле, отец и глава семейства. Тут же находились и две женщины — Перрина, его жена, и Гильемета, его дочь; одна шила, другая пряла.

— Мать, — заговорил снова Мало Трюбле после небольшого молчания, — взгляни, который час на кукушке?

Кукушка была рядом с прялкой. Ее деревянный циферблат едва выделялся на почти такого же цвета деревянной стене. Перрина Трюбле должна была встать, чтобы разглядеть стрелки.

— Десятый час уже, — разобрала она наконец.

Она говорила сиплым голосом, издававшим ряд прерывистых и дрожащих звуков, без всякой певучести. А между тем она вовсе не была стара. Но жене рыбака, матери шести сыновей и четырех дочерей, сорок пять лет давят голову и плечи, как девяносто. Мало Трюбле, узнав который час, нахмурил брови.

— В мое время, — произнес он, — дети больше поторапливались, чтобы провести у родителей первые посиделки после похода.

Гильемета подняла глаза от работы с видимым желанием возразить отцу. Но из уважения к нему промолчала.

Тогда, немного погодя, мать решилась выступить на защиту запаздывавшего сына:

— Парня, может быть, задержал хозяин со своими бумагами. Теперь не то, что раньше: напачкают бумаги больше, чем аптекарь, когда счет подает.

Малоразговорчивый Мало Трюбле медленно повел плечами и сначала ничего не ответил. Но минуты продолжали свой бег; кукушка пропела девять с половиной. И тогда Мало Трюбле, рассердившись уже не на шутку, заворчал:

— Сейчас «Хоремма» прозвонит тушить огонь. Порядочные люди никогда не сидят дольше!

На этот раз ни мать, ни дочь ничего не решились сказать. Только Гильемета поднялась, тихонько подошла к окну и раскрыла форточку, чтобы посмотреть на улицу.

Улица эта, Дубильная улица, называвшаяся так потому. что ее населял почти весь цех кожевников, очень узкая, извилистая и черная, как сажа, была в эту пору совсем пустынной из конца в конец. Высунувшись из окна, Гильемета могла различить справа высокий фасад нового дома, который ради каприза арматор Ив Готье, младший брат арматора Жана, выстроил вдалеке от зажиточного квартала, на краю улицы Кузнецов; каковая улица упиралась в Дубильную улицу, как упираются друг в друга две планки угольника. Все огни были в этой стороне потушены. Налево улица три раза подряд изгибалась так круто, что нельзя было видеть даже улицу Вязов, хоть она и была совсем рядом. Напряженно вглядываясь в темноту, которая с этой стороны была не так густа, потому что свет, падавший из невидимого окна, плясал по стенам и даже по гранитной мостовой, Гильемета чутко прислушивалась к отдаленным звукам, так как столь долгожданный Тома Трюбле, возвращаясь, не мог миновать улицы Вязов.

Однако Гильемета не только ничего не разглядела, но ничего и не услыхала, кроме ослабленного расстоянием, смутно доносившегося обычного шума кабаков, которые все были расположены вокруг Больших Ворот, стало быть на расстоянии семи-восьми кварталов от тех мирных домов, среди которых находился дом Трюбле.

И Гильемета собиралась уже закрыть форточку, как вдруг откуда-то послышался явственный топот сапог по мостовой. В то же время и посвистывание, в такт шагам запоздалого путника, прорезало ночную тишину.

Гильемета, услышав эти шаги я эту песню, одним прыжком очутилась посреди комнаты, хлопая в ладоши и крича от радости:

— Отец, отец! Не сердитесь! Вот он!

Она звонко смеялась, настолько же шумная, если не больше, насколько перед тем была тихой и смирной, сидя за иголкой. Так что старый Мало, снисходительный к молодости своей последней дочери, усмехнулся в свою седую и жесткую бороду:

— Да ты его хоть видела, стрекоза? Почем ты знаешь, что это твой брат, а не какой-нибудь другой пропойца, выставленный из кабака?

Но она возмутилась, почти забывая, с кем говорит:

— Тома, — сказала она, — Тома Трюбле, пропойца? Те, кто так говорят, оскорбляют вашего сына и вас вместе с ним, отец!

Она гневно трясла головой, и ее белокурые косы, как неистовые змеи, плясали по спине.

— Тома выставить из кабака? Скорее он сам разгонит весь кабак в один миг! Ведь так, отец? Или вы один во всем городе не признаете своей собственной крови? Уж не позвать ли сюда голландцев за него заступиться?

Она остановилась передохнуть. Но старик не рассердился.

— Ладно, — сказал он, — мир!

Он скорее был доволен. Он чувствовал в ней родную дочь. И чтобы она ни сказала, он горячо любил свою кровь, кровь Трюбле, красную и быстро закипающую. Почти нежно толкнул он круглое плечо, вырисовывавшееся под голубым праздничным платьем.

Для встречи своего брата Томы, которого она обожала так, как каждая сестра обожает своего брата, пока не начнет обожать возлюбленного, Гильемета разукрасилась, как могла.

— Мир! — повторил Мало Трюбле. — И прежде всего поди открой ему, чтобы он не слишком долго ждал, раз ты хочешь, чтобы ему здесь оказывали такие почести!

Она бросилась отворять… И вот корсар сидит во втором кресле, по другую сторону очага, лицом к отцу. А Перрина и Гильемета, замыкая между ними полукруг, сидят, изображая удовольствие на лице и не осмеливаясь рта раскрыть, чтобы лучше слышать мужские голоса — один голосстарый, сильный еще и сухой, а другой — молодой и звонкий; оба обменивались вопросами и ответами с той сердечностью, которой надлежит связывать отца и сына. Нет, парень не был виноват в том, что столь придирчивое Адмиралтейство до захода солнца не разрешало экипажу сойти на берег и отправиться, по обычаю, бросить маленький дрек, взятый с судна, на пороге первого же кабака, что возле Больших Ворот, чтобы затем, на том же самом пороге, каждому выпить залпом по полной кружке за здоровье короля. Какой же капитан мог без ущерба для собственного достоинства оставить своих людей, не выполнив как следует этот обряд?

— Так как же, — спросил Мало Трюбле, — ты и впрямь теперь капитан, не достигнув еще и двадцати трех лет?

Но тут Тома нахмурил брови.

— Как сказать! — сказал он, как любят говорить нормандцы: мать его, Перрина, была из Сен-Васта, и Мало, часто заходивший туда во время рыбной ловли, взял ее оттуда. Тома, стало быть, был лишь наполовину бретонцем.

Но Мало, тот ни в какой мере не был нормандцем. Хитрить он не умел, а брал только упрямством; зато уж упрям он был основательно!

— Как сказать! — повторил он слова сына. — Что значит «как сказать»? Я такого языка не понимаю! Капитан ты или нет? Сын, отцу надо отвечать или да, или нет.

Мгновенно вспылив, Тома сжал было кулаки. Но сейчас же укротил себя усилием воли, залившим краской щеки и обагрившим свежий шрам на лбу.

— Отец, — сказал он изменившимся голосом, — вы правы! Но мне самому Жюльен Граве не сказал ни да ни нет…

Глаза Тома Трюбле, — стальные глаза того оттенка, который принимает океанская волна под грозовой тучей, — сверкали. В них отражались догорающие угли, и, казалось, что зрачки корсара мечут красное пламя.

Также рассердившись, но на этот раз уже не на сына, Мало Трюбле нахмурил свои щетинистые брови.

— Бог ты мой! — сказал он. — А за это чем заплатит Жюльен Граве?

Он направил свои два пальца на рассеченное лицо и руку на перевязи.

— О, — произнес Тома презрительно, — об этом кто же заботится? К тому же, оба паршивца, которые меня ударили, уже на том свете.

— Господи Иисусе! — вскричала Перрина Трюбле, и материнские глаза ее расширились от ужаса. — Скажи, сынок, своей старухе: рука твоя неужто сломана?

Но Тома, у которого гнев остыл, звонко расхохотался.

— Какое! Кость слишком тверда! Голландская сечка об нее зазубрилась. Успокойтесь и вы, мать Перрина, и наша Гильемета тоже: оторвало кожи не больше, чем пистолетной пулей; мяса под ней и не задело… Да не плачьте же! А что касается тех, кто меня убьет, то я вам вот что скажу. их отцы и матери пока что еще и не путали своих башмаков!

Четыре свечи в железном подсвечнике не настолько ярко светили, чтобы можно было с уверенностью разглядеть его широкое лицо, такое красное обычно. Что бы Тома ни говорил, все же он потерял по крайней мере две полные пинты крови. Одни только материнские глаза не обманулись. И Перрина Трюбле, боясь рассердить сына, больше не говорила о нанесенных и полученных им ударах.

Поговорили об отсутствующих, потому что в те времена редкое малуанское семейство бывало все в сборе. Впрочем, Тома незачем было расспрашивать ни о брате Жане, ни о брате Гильоме, ни о брате Бертране, ни о брате Бартелеми; все четверо были, как и он, моряками, и все четверо в ту пору плавали в дальних водах. Из пяти сыновей Трюбле (шестой погиб при кораблекрушении) Тома позже всех покинул Сен-Мало; «Большая Тифена», вооруженная лишь для нападений вблизи европейских портов и никогда не ходившая дальше мавританского берега или Мадеры, не проплавала и трех полных месяцев, как закончила, известным нам уже образом, свою кампанию, — гораздо быстрее, чем рассчитывал ее арматор.

Так что Тома, знакомый с обычаями, и не спрашивал новостей про других родных, кроме только трех своих сестер, которые были старше Гильеметы и все замужем: две в Сен-Васте за свояками нормандцами, а третья в Фау в дальних местах, в самом центре нижней Бретани. О последней ни Мало, ни Перрина никогда ничего, кроме неопределенных слухов, не знали. О первых тоже не много бывало известно, с тех пор, как Мало, разбитый болезнями и к тому же достаточно обеспеченный долей своих сыновей в добыче корсаров, продал сети и барку и навсегда отказался от рыбного промысла.

— И вот, сын мой Тома, — в заключение сказал Мало Трюбле в ответ на расспросы корсара, — наша большая семья стала теперь маленькой до той поры, пока не угодно будет Владычице вернуть сюда твоих трех братьев. Ничего! Нас четверо, и четыре полные кружки ждут на столе! Это настоящее вино с островов, которое досталось Гильому и Бартелеми, когда они, тому уж скоро семь лет, взяли на абордаж испанский галеон. Ты тогда был еще желторотым птенцом. Теперь и у тебя выросла борода. За твое здоровье, сынок!

Встав, Тома чокнулся своей кружкой о кружку отца. В это самое время кто-то снаружи три раза постучал во входную дверь.

IV

Было уже далеко за десять, и на башне Больших Ворот колокол «Хоррема» давно отзвонил к тушению огней. Правду говоря, много малуанцев, нисколько об этом не заботясь, продолжали самовольно сновать по городу, как будто ночь и не наступала. Но эти полуночники, презирающие закон и неоднократные запреты его высокопреосвященства и магистрата, ограничивали обычно свои прогулки одними только кабацкими улицами; Дубильная же улица была не из их числа.

Услышав, что стучат в дверь, и рассудив, что час был неподходящий для приличных приемов и посещений, Мало Трюбле недолго колебался.

И прежде, чем подойти к двери и раскрыть решетчатое окошечко, он спокойно снял со стены висевший там длинный мушкет и зажег у него фитиль.

— Кто стучит? — спросил он, ко всему готовый.

Но в ответ послышался отчетливый голос:

— Ваш кум, дружище Трюбле, ваш кум и сосед, проживающий, вы знаете где, — на улице Викариев.

Удивленный Мало Трюбле убрал мушкет. Тома, стоявший рядом с отцом, взглянул на него вопросительно.

— Открывай! — приказал старик.

В отверстие открытой двери показался высокий силуэт здорового мужчины приятного вида, левая рука которого покоилась на эфесе длинной шпаги. Тома не мог удержаться от удивленного восклицания.

— Ба, — произнес он, разинув рот, — господин кавалер Даникан!

Готье Даникан, господин де Клодоре, младший брат господина де Л'Эпин, сын которого сделался впоследствии маркизом де Ландивизно, маркизом де ла Тебоде и графом дю Плесси д'Алиг, конечно, не был самым богатым среди малуанских арматоров, — далеко нет! — но бесспорно он был самым предусмотрительным, самым смелым и самым удачливым из всех. Младший в семье, хорошего рода, но плохо обеспеченный, отнюдь не желая прозябать в качестве блюдолиза у старшего брата, он смело рискнул своей скудной законной долей, заменившей ему все полученные и ожидаемые наследства, с ранних пор пустив ее в море, — все до копейки, — и очень кстати. Он же, видя, что судьба сразу вознаградила его отвагу, повторил то же самое, — рискуя на этот раз не только основной ставкой, но и барышом, — потом снова повторил. И все настолько удачно, что менял торговлю на каперство, когда мир сменялся войной, — причем и то и другое обогащало сундуки предприимчивого кавалера. Готье Даникан, несмотря на свою молодость, стал числиться среди самой зажиточной буржуазии Сен-Мало; и надо было ожидать, что богатство его будет все расти и когда-нибудь затмит самые давние и блестящие состояния не только города, но, может быть, и всей области.

Он вошел в комнату, улыбаясь до ушей. Тотчас же четырьмя любезностями, ловко пущенными по четырем направлениям, он угодил всей семье: отцу, матери, дочери и сыну. Теперь он осушал свою кружку, восхищаясь качеством славного вина, некогда взятого на галеоне испанского короля.

— Черт возьми, кум Трюбле! Осталось ли у вас достаточно этого чудного зелья, чтобы попить его так, как надо будет пить в день свадьбы вот этой прелестной девочки?

— Всего лишь с полбочонка, сударь.

— Не беда! Тома позаботится о том, чтобы достать новый запас в Руйтеровских камерах!

И давай, что есть мочи хохотать, хлопая парня по плечу.

Он болтал в этом роде, много разговаривая и ничего серьезного не говоря. Однако все ждали, прекрасно зная, что умный человек, а кавалер Даникан был четырежды умен, понапрасну не побеспокоит в такой поздний час, чтобы только попить вина с островов, да поговорить о том о сем. Готье Даникан, действительно, поболтал ровно столько, сколько требовалось вежливостью.

— Кум, — сказал он вдруг, — я не думаю, чтобы тут были лишние, даже если нам захочется вдруг посекретничать, — он посмотрел в сторону Перрины и Гильеметы.

Мало тут же хотел отослать жену и дочь спать

— Да нет же, — возразил Даникан, — Мало Трюбле, вы меня не поняли. Я ничуть не хочу лишиться удовольствия видеть лицо благоразумной дамы и личико умненькой девушки. Отнюдь нет! Я просто хотел всех предупредить, что надо держать про себя то, о чем я буду говорить, и что то, что я скажу, одинаково всех нас касается, и мужчин и женщин, если только с моей стороны нет ошибки или неразумения.

Он отстегнул и положил свою шпагу на стол, с таким видом, словно хотел расположиться поудобнее для долгого разговора. Потом, опершись на локти и обернувшись на этот раз к Тома Трюбле, он посмотрел ему в глаза, — взглядом колючим, как бурав.

— Тома, — сказал он затем, без предисловий, — Тома, моряк! Скажи мне откровенно, не нарушая, понятно, клятв и чести: что тебе только что сказал Жюльен Граве, твой хозяин? Что ты ему ответил? И о чем вы между собой сговорились?

Он не спускал глаз с корсара. Трудно было бы лгать под надзором этих глаз, которые вам пронизывали зрачки и шарили у вас в башке, как будто подбирая отмычку к самым сокровенным вашим мыслям.

Но Тома Трюбле и не собирался врать. Гнев его, только что с трудом заглушенный, снова хлынул от сердца к горлу. Сначала он не мог даже слова произнести и начал заикаться. Под стиснутыми кулаками затрещали ручки кресла.

Готье Даникан невозмутимо наблюдал эту ярость.

— Малец, — сказал он, помолчав немного, — успокойся и отвечай мне. Не стыдись и не смущайся! Я уже знаю или догадываюсь, что ты скажешь. Потому что… к чему нам лицемерить»Я видел Жюльена Граве после того, как он виделся с тобой. Так что ничего нового ты мне не откроешь.

Тома Трюбле, у которого под нахмуренными бровями сверкало гневное пламя, подвинул вопрошающее лицо к кавалеру.

— Да, — подтвердил Даникан. — Твой арматор чересчур плутоват: он насмеялся над тобой, не правда ли? Скажем лучше — хотел насмеяться? Ну, сынок, смотри, не сломай кресла! Ты не баба, нечего стонать и кричать. Скажи мне определенно, как обстоят дела? Поставил ты свой крест под контрактом?

— Нет, — выговорил, наконец, Тома.

— Прекрасно! Ну, а по рукам вы еще не ударили?

— Нет еще!

— Слава Богу! Ты, значит, свободен! Эта балда, которая мешкает, чтобы побольше выиграть, проиграет, — или 1 я дурак! Теперь поговорим — пора! Эта, якобы новая, «Большая Тифена» прогнила насквозь? Я так и знал! Какой корабль хочет Жюльен Граве снарядить вместо нее?

— Свою «Галантную».

— Свою «Галантную»? Неужто «Галантную», которая еще старше лет на пятнадцать по крайней мере? Уж ты мне поверь. Мой дед помнит как ее спускали, а это было при покойном короле, — да сохранит его Господь в своем царстве. — Черт возьми! Пропади они пропадом, эти жадюги и скупердяи, которые все норовят на обухе рожь молотить! «Галантную»! Да ведь ты, Тома Трюбле, будешь на ней по двенадцать часов в сутки проводить у трюмной помпы, а остальное время молиться своему святому угоднику, чтобы он сохранил тебя от свежей погоды!

Тома только молча пожал плечами. Готье Даникан говорил правду и, видимо, не ждал ни одобрения, ни возражений. Впрочем, он уже продолжал, в то время как все остальные молчали:

— Кроме того, ты этой скорлупой и не будешь командовать. Нет, паренек. Ты не будешь ею командовать, это говорю тебе я, если Жюльен Граве еще не решился тебе этого сказать. На этой сверху донизу прогнившей «Галантной» ты будешь помощником, только и всего; помощником, с правом на восемь долей^[80]. И знаешь, какого капитана?

Тома Трюбле поднял брови.

— Старого Франсуа Кентена, который за всю свою жизнь не мог выйти из Доброго Моря, чтобы не задеть по пути все суда, какие только стоят на якоре от Равелина до Таларов! Да, милый мой, и такому человеку ты будешь подчиняться, ты, Трюбле, который на самого Рэйтера нагнал бы страх! Ты спросишь меня, почему? Потому что Жюльен Граве боится тебя, ему страшно раздуть сверх меры твою храбрость и твою отвагу, потому что он войны не любит, а ты ею чересчур увлечен, на его взгляд. Так и есть! Сделай он тебя капитаном, ты бы слишком хорошо дрался, ты слишком бы многих тузил, и тебя бы порядочно тузили. А Жюльен Граве трясется за свое дерево, за свой трос, за свою парусину. Он не прочь заработать, твой хозяин. Но он боится рисковать. А в руках такого петуха, как ты, слишком уж не поздоровится его дереву, парусине и тросу. Вот Франсуа Кентен и будет всегда при тебе, чтобы загораживать от тебя дичь своей благоразумной трусостью. И, будь уверен, он тебя избавит от многих тревог! Например, большие призы уйдут у тебя из под носа! Большие призы, гм… это пахнет порохом, а Франсуа Кентен последит за тем, чтобы избежать перестрелок… Зато ты наверстаешь потерянное на мелкоте. В Зейдерзе селедочников довольно…

Мало-помалу, в продолжение этой речи, кровь отливала со щек Тома Трюбле. И Тома Трюбле, побагровевший было от мужественной ярости, стал теперь мертвенно-бледным, таким бледным, каким его сделали недавние раны, — еще бледнее, пожалуй; он даже позеленел, — до такой степени, что Даникан, не перестававший за ним наблюдать, скоро решил, что вместо отхлынувшей крови теперь уже только желчь и прочая ядовитая влага бешено струятся по жилам у Тома. И тогда, смело открыв все свои карты, как ему было свойственно, Готье Даникан, господин де Клодоре, судовладелец из Сен-Мало, разом оборвал свое многословие и, встав во весь рост, положил широкую свою ладонь на плечо корсара Тома Трюбле.

— Товарищ! — сказал он. — Поговорили и довольно! Твой Граве, его «Галантная»и Франсуа Кентен — все это для тебя не годится. Мне думается, я прав? Другие люди, другие предложения тебе больше подойдут, я уверен. Что скажешь?

Сделавшись сразу спокойным и внимательным, Тома Трюбле взглянул на Даникана.

— Да! — продолжал кавалер. — Закончу: другие люди — это я, другие предложения — это мой фрегат «Горностай». Брось ты своего скрягу и переходи ко мне! Такие ребята, как ты, мне нужны. А такие арматоры, как я, нужны тебе.

Он посмотрел прямо в глаза корсару и усмехнулся в свой длинный ус, подстриженный по моде последнего царствования, заметив, что Тома Трюбле, только что полный ярости и плохо владевший собой, все же, как только понадобилось обсудить важное дело, разом обрел свою осторожность, свой здравый смысл и даже свою полунормандскую хитрость.

— Как сказать! — произнес он спокойным и ясным голосом. — Господин кавалер, вы, конечно, оказываете мне большую честь. Я не стану отрицать разницы между вашим «Горностаем»и «Галантной» Жюльена Граве. Договоримся, однако же, если угодно, потому что всегда следует договориться. Прежде всего: что именно вы мне предлагаете?

Даникан опустил на стол сжатый кулак.

— Я предлагаю, — сказал он, — тебе, Тома Трюбле, бывшему боцману «Большой Тифены», что на службе у Жюльена Граве, перейти на службу ко мне, Готье Даникану, капитаном, с правом на двенадцать частей, и хозяином, вслед за Богом, моего фрегата «Горностай», вооруженного для крейсерства; каковой фрегат, в девяносто футов по длине киля, несет двенадцать восемнадцатифунтовых орудий и сто человек команды.

Тома Трюбле тоже встал. Он посмотрел на своего отца Мало, потом на свою мать Перрину. После чего снова повернулся к кавалеру Даникану.

— Слово крепкое? — коротко спросил он.

— Крепкое, — молвил Даникан. — И в доказательство, — вот тебе моя рука, которая стоит клятвы. Теперь, все решено, и Бог нам на помощь! Если хочешь, — по рукам, не хочешь, — не надо. Ни то, ни другое нас не поссорит.

— Пресвятая Дева Больших Ворот! — сказал Тома Трюбле, — по рукам!

Со всей силой хлопнул он по протянутой руке.

V

— Капитан, — произнес кавалер Даникан, — капитан, слушай и запомни то, что я тебе скажу, так как у нас, начиная с завтрашнего дня, больше не будет времени вволю поболтать: я хочу, чтобы наш «Горностай» был в воскресенье готов к походу. Сосчитай по пальцам: у тебя четыре дня в распоряжении.

Тома Трюбле прикинул на пальцах и покачал головой.

— Как далеко подвинулось вооружение?

— Все готово, и фрегат мог бы поднять якорь с первым же приливом, если бы мне заблагорассудилось. Твой помощник разворачивался как мог. А он человек с большими возможностями, — это Луи Геноле, сын кузнеца, что кует решетки. Ты его знаешь Тома. Он тебя тоже знает, любит тебя и готов тебе повиноваться.

Старый Мало удивленно поднял голову и посмотрел на судовладельца.

— Луи Геноле? — спросил он. — Маленький Луи помощником? Не слишком ли он молод?

Но Даникан ударил ладонью по эфесу шпаги, продолжавшей лежать на дубовом столе, и шпага издала воинственный звук.

— Молод? — произнес он. — Молод? Ну, конечно, кум! Слава Богу, что он молод. Потому что судьба — все равно, что гулящая девка, и только молодые умеют ей вовремя задрать юбку. Эх, Мало Трюбле! Не думаешь ли ты взаправду, что нужны седые бороды, чтобы ходить по волнам, и что только умудренная старость способна на воинские безумства, которые множат наше богатство? Ну, нет! Твой сын и сын. Геноле — вот кто мне нужны! И кроме нескольких старых морских волков, которым нипочем взять горошинку с нок-реи в непогоду, мне не надо людей старше этих молодцов на моем «Горностае», потому что когда мой «Горностай», закончив компанию, вернется в Сон-Мало, он должен быть доверху набит золотом!

Снова ударил он по эфесу своей шпаги и, посмотрев в глаза корсару, снова улыбнулся от удовольствия; глаза эти, словно заранее отражая блеск обещанной добычи, пылали рвением и алчностью.

— Итак, — продолжал кавалер, — докончим наш разговор. Фрегат в полной готовности, способен на любую работу; команда набрана, и ты будешь ею доволен. Впрочем, если тебе на борту что-нибудь окажется не по душе, то у тебя четыре дня в распоряжении, и ты двадцать раз успеешь все перегрузить и все перевернуть. Делай по-своему, это тебя касается. Клянусь Богом, ты хозяин на своем судне Но смотри, чтобы в воскресенье, с утренним приливом, все были на своих местах Тот трус, который отрекается!

— Да, — сказал Тома.

Он размышлял. Помолчав, он спросил:

— А место назначения от меня будет зависеть?

— Нет, — молвил Даникан.

Снова наступило молчание. Кавалер вглядывался в лица внимательных собеседников и старался взглядом проникнуть в глубину обращенных на него четырех пар глаз.

— Ба, — сказал он наконец, — другие… и Жюльен Граве в особенности… постарались бы напустить здесь туману — побольше, чем осенью бывает на Ла-Манше… Но чего мне таиться, раз все мы пятеро здесь присутствующих только выиграем, если сумеем молчать? Нет, капитан Трюбле, место назначения будет зависеть не от тебя, так как я его уже выбрал. Но не бойся! Если я выбрал, так значит знал, что выбрать. Сын мой, я тебя не пошлю в Зейдерзе ловить селедочников, и чтобы тебя самого там словили. Рэйтер король знает, что делает, когда воюет с Соединенными Провинциями не в Голландии, а в Эльзасе и даже в Германии. Черт возьми, почему мне, худому смерду, не следовать его примеру? И наш «Горностай» не станет стеречь голландских крыс у выходов из их норы. Никак нет! Эти прощелыги кичатся тем, что они «морские возчики», сами себе придумали название. На всех океанах лавируют их корабли, причем с таким гонором, как будто вся соленая вода им принадлежит, — и губят пиратством торговлю других стран… Разве я не правду говорю? Я, например, не слышал что-то, чтобы в Вест-Индии было много голландских земель, и все-таки, презирая договоры, всюду развевается трехцветный флаг и дерзко покрывает иные грузы, которые должны бы принадлежать иди нам, подданным короля Франции, или нашим друзьям, подданным королей Испании и Англии. Тома Трюбле, ты прежде всего должен прекратить это бесчинство.

— Стало быть, в Индию? — спросил Тома.

— Да, в Вест-Индию, к Антильским островам. Вот куда я тебе приказываю держать курс, как только выйдешь из фарватера. Ты должен бросить якорь у острова Тортуги. Если ты это сделаешь, ты выполнил мое приказание; остальное зависит от тебя. Там хорошенько разберись в обстоятельствах и помни общее мое наставление: опустошать вражеские трюмы и набивать свои собственные.

Снова воцарилось молчание. Нахмурив брови, старый Мало старался представить себе эти почти сказочные Антиллы, куда он никогда не добирался даже в самых отчаянных своих рыболовных предприятиях. Обе женщины слушали в смятении. Дочери уже чудились попугаи, обезьяны и другие неслыханные птицы и звери, населяющие острова, которых Тома, очевидно, привезет десятками; мать, своими материнскими глазами, видела бури, кораблекрушения, людоедов, акул, лихую горячку. Что касается Тома, то он обдумывал про себя слова кавалера, весьма их одобряя. Тома Трюбле был человек осторожный. И Готье Даникан с минуты на минуту все больше в этом убеждался. Постучав недавно в дверь, арматор явился, собственно, за тем, чтобы связать со своей судьбой судьбу храброго молодца, чья недавняя победа наполняла восхищением и гордостью весь Сен-Мало. Но удача, как всегда, баловала Даникана: упомянутый молодец, помимо всего прочего, оказался ловким и хитрым. Каждое его слово служило тому порукой, каждое молчание тоже.

Теперь он осведомлялся, задавая вопросы короткие и ясные.

— Что, сударь, ждет меня там хорошего и дурного? Я хочу знать, чтобы лучше вам послужить, так как мне незнакомы те широты.

Готье Даникан кивком одобрил своего капитана.

— Конечно, ты прав, что расспрашиваешь. И мне бы многое хотелось знать, чего я не знаю, чтобы тебя научить. Не беда! Ты и сам там научишься. Самое важное вот что: в Американской Индии есть, как я тебе говорил, французы, англичане, испанцы, которые имеют право там быть, и голландцы, которые этого права не имеют. Там есть много обширных земель: остров Санто-Доминго, полуфранцузский, полуиспанский, остров Ямайка, уже лет двадцать принадлежащий англичанам, и Куба. Но я тебе назвал Тортугу. Остров этот, как меня уверяли те, кто там бывал, в смысле размеров почти что нуль, и, может быть, Сен-Мало показалось бы на нем теснее, чем в кольце своих стен. Впрочем, кому важны размеры отчего дома? Мы, малуанцы, хорошо это знаем: город наш не велик, а слава о нем гремит повсюду. Точно так же и остров Тортуга превосходит своей известностью Ямайку, Санто-Доминго и Кубу, вместе взятые. Вот почему, сын мой, ты прежде всего бросишь якорь в этом благословенном месте, — в настоящей столице Антильских островов, чтобы собрать там справки и обучиться, как ты того желаешь, всем полезным вещам.

Тома, кивая головой, в свою очередь одобрил своего арматора.

— Я полагаю, — сказал он, — что Тортуга эта принадлежит французам?

— Да, — сказал Даникан, — король держит там губернатора: губернатор его величества над островом Тортуга и побережьем Сан-Доминго.

По последним сведениям, какие я имел, должность губернатора занимал господин д'Ожерон, о котором отзывались с похвалой. Это было в 1666 году, когда губернатор Мартиники, мой родственник, приезжал ко двору, чтобы по требованию господина Тюренна дать отчет в своем управлении. С тех пор не знаю… Еще бы! Тортуга — остров французский, может быть даже в большей степени, чем многие другие земли, подчиненные королю… хотя в тех местах не всегда в точности подчиняются королю…

Тома Трюбле вопросительно взглянул на Даникана.

— Не всегда в точности! — повторил судовладелец. Пусть это тебя не удивляет, капитан! Тортуга, во-первых, и прежде всего, владение и родина корсаров, и притом корсаров отважных среди отважных. Эти ребята имеют право на некоторое снисхождение его величества, и они им пользуются Поступай, как они, я жаловаться не буду.

Большое и румяное лицо, на котором, как свежая кровь, выступал косой шрам, нарисованный голландской саблей, расплылось неожиданной улыбкой. И Тома Трюбле продолжал расспросы:

— Кто же они, эти корсары с Тортуги?

— Они флибустьеры, — ответил кавалер Даникан. — Флибустьеры! Запомни это слово: флибустьеры! А тех, кто так называется, ты быстро узнаешь…

Кавалер уже встал и пристегивал портупею. Надев шпагу, он проверил, хорошо ли она вынимается из ножен. Несмотря на стражу, дурные встречи не были редкостью в ночном городе. Завернувшись в плащ, Готье Даникан оставил правую руку свободной, — на всякий случай…

— За сим, — сказал он, — до свидания, дорогие хозяева, покойной ночи всем вам и да хранит вас святой Винсент, патрон нашего города. Мало, сосед мой, мы попьем другого винца, не хуже этого, когда сын твой вернется с островов. Госпожа Перрина и вы, моя прелесть, целую ваши руки. А тебе, друг мой, скажу: до завтра, если угодно Богу!

И вышел.

VI

Тишина и сон царили теперь в доме на Дубильной улице.

Тома и Гильемета, как и подобает детям, первыми поднялись по деревянной лестнице, ведущей в их комнаты. Перрина последовала за ними. И, наконец, Мало, глава семейства, потушил последнюю свечу в железном подсвечнике и тщательно проверил все ли в порядке со стороны входа: замок и засовы.

После чего все погрузилось в молчание. Невзирая на это, немного позже, легкий шум возобновился в спящем доме: легкий шум шагов — осторожных и тихих, таких приглушенных, что они не потревожили сон стариков. Желтый луч, падавший из ручного фонаря, осветил нижнюю комнату. Тома и Гильемета, — она в нижней юбке, он совершенно одетый, готовый шататься где угодно, — веселые и лукавые заулыбались друг другу. Не в первый раз покровительствовала сестра ночным похождениям брата. Когда ему еще не исполнилось двадцати лет, — а Гильемете в то время не было пятнадцати, — уже тогда Тома каждую ночь удирал, чтобы таскаться по кабакам, а также и по другим местам, о которых он не говорил Гильемете. Понятно, не в вечер такого дня, — дня, бывшего свидетелем того, как он променял на шляпу с пером и шпагу свой боцманский серебряный свисток, — не в такой вечер капитан Тома Трюбле стал бы вместе с курами укладываться спать, не совершив сначала прогулки по городу и не пожав руку добрым приятелям и однокашникам.

— Ладно же! — сказала Гильемета. — Смотри только не шуми, когда вернешься. Ты узнаешь мое окно? Брось в него горсть песку, я тебя услышу и побегу тебе отворять.

— Экие дела! — беспечно сказал Тома. — Лучше не запирайся на засовы Я с собой возьму ключ, и все будет в порядке.

— Ну нет! Тут шатается слишком много всякого сброда… Слишком много бродяг, вроде тебя, дурной!

Она засмеялась, погрозив ему пальцем.

— Признайся, ты разве не забирался в чужие дома, разбойник?

Он схватил ее за руки и насильно поцеловал в обе щеки.

— Вредная девчонка! Ты знаешь, что это только ради шутки.

— Как бы не так! — сказала она. — А когда старик Дюге, который этого ведь не знал, взялся за мушкет, так это тоже в шутку один из вас проткнул его шпагой? Ведь это ты был…

— Ты у меня замолчишь?

Он душил ее в объятиях, продолжая покрывать поцелуями ее лицо, одновременно ругая ее и называя потаскушкой.

— Лжешь! — возмутилась она, потом спросила с любопытством: — А эта Анна-Мария, которую ты соблазнял, как ты теперь с ней? Ты к ней пойдешь?

Она презрительно сжала губы.

Анна-Мария Кердонкюф когда-то была ее подругой и приятельницей. Но Анна-Мария поддалась уговорам Тома. Была ли то добродетель или ревность, но Гильемета, ничего не имевшая против того, чтобы Тома был возлюбленным всех других женщин и девок^[81], ей неизвестных, нашла очень дурным, что Анна-Мария стала любовницей Тома.

— Отвечай же! — сейчас же вскипела она, — пойдешь ты к этому отродью?

Тома поломался.

— Если захочу, — сказал он. — Ты тоже хороша. Чего ты на нее нападаешь? Что она тебе сделала?

Гильемета всем своим видом выразила крайнее презрение.

— Мне? — прошипела она, вытянув губы. Мне? Анна-Мария? Что бы она могла мне сделать? Или ты воображаешь, что я с ней разговариваю? Святые великомученицы!.. Да ни одна из нас, кто хоть чуточку себя уважает…

Но Тома насмешливо ее прервал:

— Ну да, болтай! Стану я тебя слушать!.. Ты забыла, что вас с ней было водой не разлить. А теперь она у тебя черна, как сажа. Это уж не без причины. Вы что, вцепились друг другу в волосы, и тебе верно попало?.. Она больше тебя и толще, Анна-Мария…

В ярости Гильемета со всей силы его ущипнула.

— Мне попало? Мне? Ей богу, ты не в своем уме. Да я ей ногтями глаза выцарапаю и заставлю прощение просить, твою потаскуху! Приведи ее сюда, если хочешь ее посмотреть слепую!..

— Тише, крикунья! Замолчишь ли ты, наконец? Покричи еще, и тогда кое-кто другой за тебя возьмется.

Он показал пальцем на деревянную лестницу и расположенную над ней дверь в комнату стариков. Гильемета смущенно опустила голову.

— Дура, ты, дура, — ласково сказал он. — Да нет, не пойду я к ней, к Анне-Марии.

— Верно? — недоверчиво спросила она.

— Так же верно, как воскресная служба. Ты же знаешь, тебе я не часто вру…

— Значит, она тебе больше не нужна?

— Нет! Мне нужна другая…

— О! — сказала она и радуясь, и сердясь. — Этому я еще могу поверить… Но бабник же ты!.. Ладно, я тебе на этот раз прощаю… Уж очень мне интересно будет посмотреть на рожу той, когда она узнает!

— Она не узнает.

— Как же! Да я сама ей скажу, когда встретимся у колодца!

— Вот сплетница! Уж больно ты любишь шишки да царапины!..

— А сам-то!

Стоя друг против друга, они залились смехом.

Гильемета не могла успокоиться:

— Скажи-ка… Кто это, новая-то твоя?

Но Тома насмешливо свистнул.

— Кто? — сказал он, — а та, к которой я пойду… и которая мне не прожужжит ушей, как ты, болтунья! Ну, теперь довольно. Дай пройти, мне пора… Уж первый час, никого не останется в кабаке!

Она за него уцепилась:

— Скажи, кто? А то не пущу…

Он поддразнил ее:

— Береги лучше юбку!.. Я сам тебя не пущу…

Красная, как мак, она вырвалась сильнее, чем стоила эта шутка.

— Иди, дурной!.. Вот тоже… видали вы такого пирата?

— Замолчишь ты, балаболка?

Насильно ее поцеловав, он захлопнул за собой дверь.

VII

В кабаке у Больших Ворот матросы Жюльена Граве все еще пьянствовали. Все были налицо. Входящего Тома Трюбле со всех сторон встретили криками.

— Будьте здоровы! — сказал он, отвечая всем сразу. — Вот и я опять, как обещал. Где бы тут присесть?

Он перелез через две скамейки и через стол. Плащ свой вскинул на плечо. Ножнами своей шпаги он задел чей-то стакан и опрокинул его.

— Смотри-ка, Трюбле! — вскричал сидевший за стаканом. — Твоей шпаге пить захотелось.

Трюбле засмеялся. В дальнем углу кто-то, сидевший за столом с несколькими собутыльниками, поднялся с табурета.

— Шпага? — сказал он. — Так, стало быть, мы теперь уже дворяне?

Тома Трюбле, успевший сесть, сразу вскочил.

— Кто меня задевает? — сухо спросил он.

Но тот предпочел благоразумно промолчать. Тома снова занял свое место. Матросы поднимали вокруг него стаканы.

— Трюбле, матрос! Ура! Выпей за наше здоровье!

Он выпил. И пока служанка подавала новую кружку, он сделал вид, будто портупея ему мешает, и, отстегнув ее, положил шпагу на стол, как при нем это давеча сделал кавалер Даникан.

— Черт подери! — выругался он. — Хочет она пить или нет, а за эту рапиру тоже стоит раздавить стаканчик; это та самая, которую носил покойник Гильом Морван, наш капитан. И, поистине, он хорошо ею владел.

— И ты тоже! — закричали ребята. — Ура! Этот стакан за рапиру!

Иные сказали: «за рапиру Гильома Морвана», а иные: «за рапиру Тома Трюбле». Довольный Тома ударил рукой по стальному эфесу, по-прежнему подражая Даникану.

— Так-то! — сказал он, поглядывая в дальний угол. — Шпага стала моей, как вы все подтвердили, по праву наследства. И как Гильом ею владел, так буду владеть ею и я, — капитан, как и он…

Он громко произнес надменный девиз, который герцогиня Анна высекла на границе своего замка:

— И «кто бы ни роптал, — так будет! Я так хочу!»

Послышались новые восторженные крики. Один из рьяных матросов со всей силы ударил кулаком по столу.

— Ура! — завопил он. — Эту чашу за Тома, капитана!

Чей-то голос, трудно было разобрать откуда, спросил:

— Капитан? Да будто бы?

— Да, капитан! — властно сказал Тома. — «Кто бы ни роптал…»

Но никто не роптал, совсем напротив. Во всей кучке матросов с «Большой Тифены» поднялось шумное ликование.

— Правильно сделано! — кричали со всех сторон. — Командуй, капитан! Бей голландцев! Да здравствует король! Тома, бери нас к себе на судно, мы твои люди.

— Черт меня побери, — воскликнул Тома, — если я не заберу вас всех, доказавших свою храбрость!

— Когда ты снимаешься с якоря? — спросил один из самых трезвых.

— Завтра, если захочу! — решительно ответил Тома.

В это время среди тех, кто пил в дальнем углу кабака, разгорелся спор:

— Да сиди ты! — советовал один из них другому, тот самый, что недавно издевался над шпагой Тома Трюбле. — Сиди и подожди немного. Не видишь разве, он пьян?

— Да, — подтвердил еще один. — И смотри, пьяный, он зол, как собака. Так же, как его отец, и все в их доме, когда напьются.

Но вставший не слушался товарищей.

— Как собака или кошка, — мне все равно. Ты разве не слышал, что он намерен завтра сняться с якоря? Я сегодня же с ним поговорю, и, пьяный или трезвый, а он меня выслушает.

— Винсент, ты с ума сошел! Чего ты? Незачем искать ссоры…

— Я и не думаю ссориться. Нет, клянусь Богоматерью, я не ищу ссоры!

Продолжая стоять, он высвободился из рук, пытавшихся его удержать. И подойдя к столу, за которым сидели ребята с «Большой Тифены», он придвинулся к Тома Трюбле и положил ему руку на плечо.

— Тома! — окликнул он его глухим и немного хриплым, но четким голосом.

Сразу наступило молчание. Человек, обратившийся к Тома, говорил негромко. Тем не менее его хорошо расслышали, может быть из-за странного его голоса. И как только он его окликнул, все пьяницы тут же прекратили крик и пение, так как для всех стало явной и неожиданной очевидностью, что не время горланить, и что должно произойти что-то важное.

Тома Трюбле разом повернулся на своем табурете. Побеспокоенный таким образом в разгаре пьянства и среди своих матросов, он готов был по своей природной вспыльчивости броситься на незваного собеседника. Он вскочил, сжав кулаки.

Но увидев подошедшего и узнав его, Тома сразу утих, расхохотался и снова уселся.

— Вот как? — сказал он. — Это ты, Винсент Кердонкюф? Чем ты там занят, в своем углу; отчего не идешь сюда, выпить с нами?

Успокоенная толпа громко выразила одобрение. Один только Винсент Кердонкюф не вторил ей.

— Тома, — сказал он, — ты, я знаю, хороший товарищ, и я тебе благодарен. Но сейчас нам с тобой совсем не время пить, у меня к тебе дело, и важное дело. Ты не сказал ли только что, что завтра, может быть, снимешься с якоря и выйдешь в море?

— Да, сказал.

— Так значит нам с тобой надо сегодня поговорить с глазу на глаз, и, если угодно Богу, по-дружески.

Тома, как ни казался он только что горластым и крикливым, на самом деле не выпил и четверти того, что ему надо было, чтобы хоть немножко захмелеть.

— По-дружески? — повторил он еще суше Винсента, — По-дружески? Винсент, приятель, раз это так, а я надеюсь, что это так, на кой черт прерывать наш вечер и уходить из этого места, где вино совсем недурное? Подходи лучше, садись сюда и выкладывай свою историю!

Винсент Кердонкюф отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал он, — это невозможно, Тома. Только мы двое, ты да я, и никто больше, должны знать эту историю. И я тебе повторяю: пойдем со мной куда сам скажешь, но только один, как и я.

Тома, ничего больше не возражая, но так резко, что толкнул стол и опрокинул множество стаканов, поднялся с места.

— Черт возьми! — воскликнул он, глядя на своих матросов. — Я не часто скрытничаю перед этими вот людьми. И все мне свидетели, что и на этот раз, если я играю с ними в жмурки, так не по своей воле.

И, как и следовало ожидать, никто не опроверг его слов, а некоторые даже довольно громко заворчали, причем один даже крикнул:

— Накласть в рот Рэйтеру и всем, кто нам мешает, и здесь, и всюду.

— Ну, ну, тихо! — приказал довольно вяло Тома.

Чуточку язвительно Винсент Кердонкюф выразил ему свое восхищение.

— Приятель Тома, тебя здорово любят…

Готовый, наконец, перешагнуть через стол, чтобы последовать за «своим приятелем Винсентом», Тома Трюбле не забыл опоясаться шпагой, — шпагой покойного Гильома Морвана, капитана, — и опять-таки точно таким же манером, как это сделал кавалер Готье Даникан в доме старого Мало…

VIII

Тома Трюбле, шедший впереди, выйдя из дверей кабака, тотчас же остановился и повернулся к следовавшему за ним Винсенту Кердонкюфу:

— Ну? — спросил он, готовый начать беседу.

Но Винсент Кердонкюф показал рукой на дальний конец улицы.

— Пойдем дальше, — сказал он. — Здесь слишком много ушей, которые могут нас услышать…

И действительно, Большая улица была веселой улицей. Здесь укрывалась вся ночная жизнь Сен-Мало, здесь, когда погасят огни, встречались и сходились для потехи, безобразий, пьянства и потасовок скверные банды добрых приятелей — ужас мирных граждан и главная забота городской стражи. Широкая и почти прямая улица эта была хороша на вид и ничуть на походила на те опасные закоулки, которые встречаются в других городах и правильно именуются «горячими переулками». Но не всяк монах, на ком клобук. И Большая улица Сен-Мало, хоть и казалась с виду честной и порядочной, однако насчитывала от городской стены до ограды Орденского Капитула десятка два дверей, всегда открытых настежь, ночью и днем, для этих добрых приятелей, постоянно готовых опорожнить бутылку, связаться с девками, зайти в игорный притон и, в конце концов, перерезать друг другу горло.

— Пойдем подальше, — предложил Винсент Кердонкюф.

— Пойдем подальше, — согласился Тома Трюбле.

Они прошли всю Большую улицу до ограды Капитула, затем, повернув направо, прошли улицей Ленного Креста, затем улицей Святого Жана до самой стены Трех кладбищ. Винсент хотел идти дальше, по направлению к северной стене, но Тома решил, что ходьбы достаточно.

— Какого черта! — сказал он. — На мой взгляд тут уже нет ни злонамеренных глаз, ни злонамеренных ушей.

Действительно, место было совсем пустынное. К тому же здесь кончался обитаемый город; поверх низких домов коротенькой улицы Красной Шапки, Кердонкюф и Трюбле могли видеть зубцы башни «Кикан-Груань»и слышать грохот морских волн.

— Говори же, если хочешь говорить! — воскликнул Тома уже насмешливо. — Или ты предпочтешь перелезть через эту стену, чтобы побеседовать подальше от всякой живой души?

Он указал на кладбищенскую стену, которая была значительно ниже стены Капитула.

— Нет! — сурово ответил Винсент Кердонкюф. — Если ты желаешь меня выслушать, нам будет и здесь хорошо.

— Говори, — повторил Тома Трюбле.

Они стояли посреди мостовой, лицом к лицу. Вокруг, в тени черных домов, тесно прижавшихся друг к другу, было совсем темно. Но кладбища были похожи на три сада, и луна, хоть и стояла низко, струила свои лучи между тисами и ивами. От низкой стены не падало тени, так что улица тоже была освещена. Тома и Винсент, пройдя совсем темными улицами, теперь ясно, как днем, различали друг друга.

И тогда Винсент Кердонкюф заговорил.

— Тома, — сказал он без всякого предисловия. — Тома!.. Сестра моя Анна-Мария… что ты с ней сделал… как собираешься с ней поступить?

Голос его, хотя и хриплый и почти дрожащий от волнения, прозвучал все же со страшной силой. Тома, захваченный врасплох и растерявшись, отступил на шаг.

— Твоя сестра? — спросил он, как будто не понимая. — Твоя сестра? А что? И что общего между мной и ею?

Но Кердонкюф резко придвинулся к Трюбле и схватил его за руки крепкой хваткой.

— Молчи, Бога ради! — закричал он со стремительной и буйной силой. — Молчи, если не хочешь врать! Я все знаю: сука мне все сказала… и в тот день я не пожалел ее шкуры! Я и сейчас не понимаю, почему я ее не убил… Впрочем, все равно: теперь дело тебя касается, а не ее. Тома, ты ее взял и взял невинной. Так отвечай же: как ты теперь намерен с ней поступить?

Он не выпускал рук Тома из своих. Тома, впрочем, и не пытался высвободиться.

— Почем я знаю? — произнес он в замешательстве с досадой. — Почем я знаю, в самом деле? Винсент, выслушай теперь ты меня и не сердись, потому что в этом деле нам с тобой гнев не поможет. Твоя сестра с тобой говорила? Тогда и мне нет нужды молчать. Ну да, я ее взял. Но не силой. Бог ты мой, совсем нет! Клянусь тебе, что, напротив, она была очень податлива. Ты лучше спроси ее, кто из нас за кем первый гонялся. Вот, стало быть, во первых… Кроме того, я про это дело не болтал. Ни один сосед ничего не знал. Так в чем же беда? Винсент, приятель, подумай о том, что Анна-Мария не единственная, у которой я отнял невинность. Но все они молчали и умно поступали; ни одна не пострадала, и все, кто только хотел, хорошо пристроились. Что тебе еще надо? Твоя сестра сделана из того же теста, что и другие. Оставь ее в покое и не изводись из-за этого. Это ее касается, а тебя не касается ничуть.

Тома Трюбле, высказавшись таким образом, глубоко вздохнул и, довольный тем, что сказал все, что надо было сказать, рассмеялся.

Это была длинная речь. Тома Трюбле совсем не был речист, разве когда злился. А сейчас этого не было. Поэтому он принужден был останавливаться и умолкать, и пыхтеть от сильного смущения. Винсент Кердонкюф, молчавший и суровый, дал ему договорить; он слушал его, но, пожалуй, не слышал, весь погруженный в какую-то мрачную задумчивость. Оба они все еще были сцеплены между собой: руки одного судорожно сжимали руки другого. Но ни Тома, ни Винсент этого как будто не замечали.

Итак, Тома Трюбле, кончив своюречь, засмеялся. Винсент Кердонкюф, неожиданно выйдя из задумчивости, заметил этот смех и в тот же миг стал похож на быка, увидевшего красную тряпку. Такая ярость потрясла его с головы до ног, что он сделал нечто вроде прыжка, споткнулся и чуть не упал. Трясущийся во рту язык не мог произнести ни звука. Он только заикался, до боли сжимая иступленными пальцами руки смеющегося Тома, который сначала опешил, однако же скоро заартачился.

— Эй! — повторил он, повышая голос, — эй, приятель… Пусти, да пусти же меня!.. Черт возьми, пустишь ли ты меня, скотина?

Началась борьба. Тома, конечно, был сильнее. Но взбешенный человек стоит троих. Винсент не сдавался и не выпускал добычи. Не будучи в силах освободиться, Тома резким усилием схватился за рукоять своей шпаги и снова выругался.

— Будь ты проклят, Винсент! Если ты меня не выпустишь, я тебя убью!

Винсент заметил движение его руки. Он дико вскрикнул, выпустил Тома, отскочил назад и выхватил шпагу, — все в мгновение ока. Обнаженная шпага засверкала под луной. Это был длинный и твердый клинок, хорошая боевая шпага, а не парадная игрушка, каких, впрочем, горожане Сен-Мало и не признавали, оставляя эту роскошь на долю дворян и не считая нужным надевать оружие, когда оно им не было нужно. Тома увидел острие на расстоянии каких-нибудь шести дюймов от себя. Тем не менее он не вынул собственной шпаги из ножен и даже скрестил руки на груди, сделавшись сразу очень спокойным, как всегда перед лицом настоящей опасности. Вытянув руку вперед и согнув колени, Кердонкюф готов был броситься на него. Тома остановил его, засмеявшись снова, но уже по иному.

— Ну, сударь! — сказал он презрительно. — Твоя сестра порадуется, когда ты меня убьешь!

Кердонкюф отступил на шаг и опустил руку. Все так же презрительно Тома продолжал:

— Если ты хочешь меня зарезать, ладно! Если нет, скажи, чего ты хочешь! Ты меня расспросил, и я тебе ответил. Теперь я тебя спрашиваю, а ты отвечай!

Но Винсент Кердонкюф не в состоянии был сразу заговорить. Он продолжал тяжело дышать и заикаться. Наконец к нему вернулась способность говорить.

— Сестру… — сказал он. — На сестре… женишься ты или нет?

Тома Трюбле по-прежнему стоял, скрестив руки на груди.

— И это все? — ответил он холодно. — Это все, что ты желал изречь? Нечего было и огород городить… Женюсь ли я на Анне-Марии, ты хочешь знать? Нет. Я на ней не женюсь. Впрочем, я ей столько же нужен, как и она мне. Между нами кончились всякие глупости. И я тебе уже сказал и снова повторяю: ты, Винсент, в это дело не вмешивайся! Твоя сестра выйдет замуж, за кого пожелает. Она смазливая девчонка, богатая, и, уверен, дурного про нее никто не скажет! Я же ни на ком не женюсь Такова моя причуда, и это разумно: жениться — не дело для корсара.

Винсент снова поднял руку. Тома снова увидал направленное на него острие шпаги. Но невозмутимо и отчетливо он повторил:

— Нет! Я на ней не женюсь! Нет и нет!

— Берегись, — пробормотал Винсент, дрожа всем телом.

Но Тома начинал терять терпение.

— Берегись-ка сам! — резко ответил он, все еще стараясь сохранить спокойствие. — Берегись, потому что я не люблю угроз. И, клянусь Богом, ты зря мне угрожаешь!..

Почти против воли, Винсент напряг левую ногу и вынес правую вперед, как делают дуэлянты, начиная фехтовать.

Полусогнутая рука его медленно распрямилась, и, так как Тома не отступил, шпага достигла подставленной груди и коснулась камзола.

Тогда они разом вскрикнули. Винсент произнес почти нечленораздельно:

— Женись на ней или умри!

Тома, слишком долго сдерживаемый гнев которого разом прорвался, вскричал как разрывается граната:

— Убирайся с моей дороги или оставайся тут навсегда!

То, что затем последовало, длилось не дольше минуты.

Винсент сделал выпад, Тома отскочил в сторону, но успел получить царапину в плечо. Шпага Винсента сверкнула красным. Тогда Тома взревел от ярости и, выхватив шпагу из ножен, тем же взмахом отразил рапиру противника, вытянул руку и всадил свой клинок на три фута в правый бок Винсенту, который без единого звука повалился наземь, как оглушенный бык.

IX

— Пресвятая Дева Больших Ворот! — вскричал Тома, держа шпагу в руке.

С опущенного к земле острия, капля за каплей, стекала темная кровь. На мостовой лежало, запрокинувшись, тело Винсента Кердонкюфа со сложенными накрест руками.

— Пресвятая Дева Больших Ворот! — вторично произнес Тома.

Он машинально вытер окровавленное лезвие. Вложив шпагу в ножны и опустившись на колено, он склонился над своим противником.

— Без сомнения, он умер…

Было похоже на то. Рана была двойная: рапира вошла с правого бока под мышкой и вышла через левое плечо. Кровь текла густым ключом из обеих ран.

— Умер.

Тома, приподнявший покрывшуюся уже мертвенной бледностью голову, выпустил ее из рук. Очевидно, это сотрясение сдвинуло какую-то внутреннюю пружину, потому что посиневшие веки вдруг приоткрылись и в потускневших зрачках слабо затеплилась жизнь. Измученный Тома Трюбле снова склонился к неподвижному еще лицу. Тогда бескровные губы зашевелились, и Винсент Кердонкюф очень тихо заговорил:

— Тома Трюбле, ты меня прикончил. Но я честный человек. Я тебя сам вызвал. Иди же с миром, так как я тебе говорю: ты не повинен в моей смерти.

Он закашлялся, и кровь окрасила его тубы; на минуту они стали похожи на губы живого человека. Видя это, Тома заклинал его молчать, так как было ясно, что каждое слово, исходящее из этого кровавого рта, приближает и без того близкую смерть.

Но Винсент все же снова заговорил. Он сказал:

— Тома Трюбле, на сестре моей Анне-Марии ты женишься?

В почти потускневших глазах теплилась жгучая тревога. Тома невольно поднял в удивлении брови. И Винсент ответил на его немой вопрос, с усилием, от которого на окровавленных губах появился черноватый сгусток.

— Да! Я не хотел тебе говорить… И был не прав… отчего теперь и умираю!.. Тома Трюбле, Анна-Мария, сестра моя… она в положении… четыре месяца… и ровно столько прошло со времени твоего отъезда… Тома Трюбле… клянусь Богом, который сейчас будет меня судить… Анна-Мария, сестра моя… Ты один ею владел. Да, кроме тебя, тебя одного… она со всеми хорошо себя держала. Тома Трюбле, женишься ты на ней?

Снова глаза его помутнели. На этот раз Винсент Кердонкюф взаправду умирал. Тома Трюбле почувствовал, как во все тело его проникает большое смятение. Надломленная, растворенная, размягченная воля его не выдержала мольбы этого полутрупа. Последним усилием Винсент Кердонкюф, опираясь обеими руками о мостовую, тянулся к Тома Трюбле, у которого все тело сжимало, как щипцами, от усталости, которой он не мог больше противиться. Тома уступил. Наклонив голову в знак согласия, он произнес:

— Хорошо. Ступай же и ты с миром, Винсент. Потому что, если верно, что у сестры твоей из-за меня ребенок, как ты говоришь, я действительно женюсь на ней, клянусь в том Равелинским Христом и Богородицей Больших Ворот. Иди с миром, Винсент, если ты мне прощаешь от чистого сердца.

— Аминь, — попытался сказать умирающий.

Но ему это не удалось. Второй сгусток крови, больше первого, застрял в горле и душил его. Из обеих ран текло Уже меньше крови. Она остановилась, а руки, опиравшиеся о землю, подались, и тело, лишенное поддержки, грузно рухнуло. Легкая дрожь пробежала по его членам. Потом все стало недвижимо.

И Тома, обнажив голову, перекрестился, прежде чем благоговейно начал те немногие молитвы, которые помнил об усопших.

Через час луна, стоявшая теперь высоко, ярко посеребрила все Доброе Море. И Тома Трюбле с городской стены, возвышавшейся над Старой Набережной, искал глазами среди всех этих мачт — целого леса — свой новый фрегат, «Горностай», стоянку которого указал ему Готье Даникан. Он нашел его.

— Так! — сказал он тогда. — С моей стороны, полагаю, было очень умно, что я ударил по рукам с кавалером!

В мощных руках Тома Трюбле бренные останки Винсента Кердонкюфа без особого труда перешли по ту сторону невысокой ограды Трех кладбищ. Теперь, значит, труп был там, где и следует быть трупам. А кусты, в которые Тома его положил, скроют его до поры до времени. Однако же ненадолго. Теперь было не так, как в старину: нынешний магистрат поднимал всякий раз много шума вокруг убитого, хотя бы и честным образом, в открытом бою.

Для Тома Трюбле, оказавшегося, правда, при самозащите, убийцей, это не предвещало ничего хорошего.

Но на темной воде, по которой луна разбросала свое новенькое серебро, четыре мачты «Горностая», перекрещенные десятью реями, покачивались весьма приветливо. И Тома Трюбле, взглянув на них, еще раз улыбнулся.

— Нет, не в воскресенье, — прошептал он, — а завтра же… завтра же, да, с вечерним приливом… если угодно будет моему святому угоднику, я снимусь с якоря!

В это время прозвонил колокол «Хоремма». И чае был очень поздний. На песчаном берегу, осушенном отливом, сторожевые псы Сен-Мало ответили колоколу протяжным завыванием. И Тома снова начал креститься, так как ему почудилось, что собаки воют об убитом Винсенте Кердонкюфе.

Но собаки, вволю поскулив, замолчали. И Тома Трюбле вздохнул:

— Не повезло парню, упокой его, Господи!

Ибо Тома Трюбле, корсар, не был ни жесток, ни черств сердцем.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КОРСАРЫ

I

Сигнальщик, забравшийся в «воронье гнездо»^[82] над форбрам-реями, обозрев горизонт, нагнулся к палубе фрегата и закричал, держа руки наподобие рупора.

— Земля! На три румба впереди по левому борту!^[83]

Услышав это, баковый, с топором в руке, бросился с бака к грот-люку, через который также со всей силы закричал, так чтобы всем было слышно — от батареи и до нижнего кубрика.

— Земля впереди, по левому борту! Земля!..

После чего все сбежались, и многие матросы взобрались на ванты, чтобы лучше видеть.

Со времени ухода из Сен-Мало прошло ровно два месяца вдали от берегов. А два месяца на переход в полторы тысячи морских миль, отделяющих остров Тортуга от Сен-Мало, — срок небольшой. Это доказывало, что «Горностай» очень быстроходный парусник.

Тем более, что Тома Трюбле, получивший от своего арматора и от некоторых старых малуанцев, ходивших в этих широтах, хорошие наставления, постарался выбрать лучший путь, который никоим образом не совпадал с кратчайшим. Обогнув Бретонские острова, он двинулся сразу на юг, миновал Испанию, Португалию и по очереди опознал все африканские острова: Мадеру, Канарские и архипелаг Зеленого Мыса. И только тогда, при попутном пассате, переменил он галсы, направил курс фрегата на запад и пересек океан с востока на запад, — оставляя далеко к северу ненавистное Саргассово море, — и, наконец, на сорок пятые сутки пристал у одного из Наветренных островов. Какого? Это было безразлично. Еще пятнадцать дней «Горностай» подымался, при переменной погоде, вдоль островов Девы, мимо Пуэрто-Рико и, наконец, прошел Сан-Доминго. Но вот наступил шестидесятый день. И показавшаяся земля не могла быть ничем иным как Тортугой — конечной целью и завершением длинного перехода.

В это время открылась дверь на ахтер-кастеле, и капитан Тома Трюбле с помощником Луи Геноле, вышли оттуда. Они прошли вдоль всей палубы и по трапу правого борта поднялись на бак. Там они оба приложили руку к глазам, чтобы как следует рассмотреть показавшуюся землю. Вокруг, насторожившись, ожидала команда. Трюбле и Геноле были из тех начальников, которых подчиненные уважают.

— Это тот самый остров, — произнес Тома через минуту..

— По-моему, да, — подтвердил Луи Геноле. — Совершенно так описал нам его вид старый Керсэн, который провел здесь четыре года.

Представлявшийся же вид оказался очень отдаленной землей на фоне голубого горизонта; и сама она казалась голубой и почти прозрачной. Но несмотря на расстояние, глаза моряков уже различали зубчатые очертания горной цепи, обрывистой с северной стороны и отлого спускающейся к югу.

— В этих водах, — заметил Луи Геноле, — глаз различает так далеко, что это прямо удивительно. Лопнуть мне на этом месте, если у наших берегов самый зоркий марсовый только бы догадался на таком расстоянии, что там земля!

— Известное дело! — подтвердил Тома Трюбле.

После этого он замолчал и молча продолжал смотреть.

«Горностай» шел полный бакштаг, под всеми парусами кроме брамселей, которые иногда бывает трудно подобрать достаточно быстро, когда плаваешь в широтах, где часты неожиданные шквалы. С таким вооружением «Горностай» шел со скоростью не меньше восьми узлов, тщательно отмеченных по лагу, и Тортуга постепенно поднималась из воды.

Голубоватая земля становилась зеленой, того зеленого цвета, полного оттенков и бархатистости, которого нигде в мире, кроме Антильских островов, не найти. И среди этой редкостной и прекрасной зелени, истинного очарования глаз, можно было теперь разглядеть много разбросанных белых точек. Вся гора была ими усеяна. И это создавало на бархатном фоне лесов и лугов впечатление тончайших кружев, какие носят знатные господа как нарядное украшение поверх своих шелковых кафтанов.

— Ишь ты! — сказал тогда Луи Геноле, показывая пальцем на остров, — видно, этот поселок — поселок богачей. То, что там виднеется, — это, очевидно, прекрасные дачи и загородные замки, удобно расположенные на вольном воздухе и приятные для жилья.

— Да, — сказал Тома Трюбле. — А сам город находится ниже, совсем у моря. Вот он появляется, и гавань также.

Видно было только полукруглую бухточку, вдавшуюся в берег, и выстроившихся по краю этой бухточки тридцать или сорок безобразных строений, больше похожих на сараи, чем на человеческое жилье. Но слева внушительно глядела прочно построенная батарея, и огонь четырех ее больших бронзовых пушек должен был хорошо перекрещиваться с огнем из высокой башни, видневшейся справа. Так что порту Тортуги нечего было опасаться вражеского нападения; хоть и слишком открытый с моря, он, при такой защите, готов был в любое время его отразить.

Лучшего нам ничего и не надо, — решил Тома, все осмотрев. — Луи, изготовься к отдаче якоря и, прежде всего, поубавь парусов. Я вернусь в рубку, — ты знаешь, за чем.

Геноле кивнул.

— Есть, — коротко ответил он.

Они направились к корме. И капитан вернулся в свою кают-компанию, тогда как помощник взошел на ют у гакаборта, откуда удобнее распоряжаться работой и где надлежит быть, чтобы сразу охватить глазом все десять рей на четырех мачтах.

Сидя в своей кают-компании и приподняв тяжелую крышку капитанского сундука с двойным запором, Тома Трюбле искал среди судовых бумаг самую важную, ту, которую он собирался вскоре представить господину д'Ожерону, губернатору. Так как по последним сведениям, полученным кавалером Даниканом из Версаля, все тот же господин д'Ожерон, что и в 1666 или даже в 1664 году, и до сей поры управлял Тортугой и побережьем Сан-Доминго, на службе у короля и у господ из Западной кампании.

— Кажется, эта, — пробормотал, наконец, Тома.

Он развернул грамоту. Она была написана на пергаменте и с государственной печатью зеленого воска на двух шнурах. Тома, хоть и плохо, но читать умел. Он начал по складам:

«Каперское свидетельство

От Людовика Бурбона, а также графа де Вермандуа, адмирала Франции, всем тем, кому сие предъявлено будет.

Как данное нам королем повеление заботиться о защите верных моих подданных и о безопасности морской торговли…»

Потом, пропустив несколько строк:

«…А по сему, дали мы Томе Трюбле, капитану легкого фрегата, именуемого Горностай», в сто шестьдесят тонн, или около того, с такой командой, и столькими орудиями, снарядами, пороховыми и другими боевыми и жизненными припасами, какие для его снабжения понадобятся, власть и полномочия гоняться за пиратами, корсарами и другими бесписьменными людьми, а также за подданными Соединенных Провинций Нидерландов и другими врагами Королевства, их хватать и уводить в плен с их кораблями, оружием и прочим, что у них найдет, в каком бы месте их ни встретил…»

Он остановился, вскинув голову.

— Вот это хорошо!

Снова пропустил целый раздел и прочел дальше.

«…С тем, чтобы упомянутый Тома Трюбле поднимал в бою только свой малуанский флаг, голубой, пересеченный белым крестом, с серебряным шествующим горностаем на червленном поле в вольной части; а равно с тем, чтобы он исполнял сам и людей своих заставлял исполнять морские уставы и регламент его величества лета Господня 1669…»

Сворачиваемый пергамент зашуршал.

— Да, — сказал с довольным видом Тома, — мы по всем правилам корсары.

Луи Геноле, стоя на юте вблизи румпеля, отдавал приказания:

— Нижние паруса крепить! Марсовые наверх!

Его бретонский голос, сухой и в то же время певучий, далеко разносился и ясно был слышен вплоть до верхних брамселей.

— Изготовить якоря!

Вахтенные канониры побежали снять найтовы с якорного каната, тогда как люди наверху носились по пертам под нижними реями.

— Паруса на гитовы! Берегись концов!

На» Горностае» все маневры исполнялись с той скоростью и точностью, которая так восхищает на судах королевского флота.

— Вниз!

Марсовые кубарем слетели по вантам. Нижние паруса были убраны. Командир прошел по палубе до трапа, ведущего на ахтер-кастель, и снял шапку чтобы доложить:

— Изготовились к отдаче якоря.

На что помощник ответил кивком головы. Его силуэт на юте, с правого борта вырисовывался неподвижно и властно. Он был невысок и не очень широк в плечах, а его белые и гладкие щеки и его длинные волосы, совсем черные, походили на щеки и волосы девушки. Но твердый и проницательный взгляд всегда пламенных глаз отнимал всякую нежность у этого молодого лица с чистыми очертаниями.

Несколько позже, в то время, как «Горностай» огибал восточную оконечность Большого Порта, Тома Трюбле присоединился к своему помощнику на юте. И они казались рядом: один — тщедушным ребенком, другой — большим и сильным бойцом. На самом деле один стоил другого, и баковые — все очень послушные, почти робкие, — хорошо это знали.

— По-моему, — сказал Трюбле, — здесь будет якорная стоянка. Луи, вели взять глубину.

Один из рулевых вытравил двенадцать сажень лот-линя и закричал:

— Пронесло!

— Не беда, — сказал Трюбле. — Вот недалеко стоит бриг на якоре. Луи, придержись немного.

Сейчас же Геноле привел к ветру.

— Брасонь назади! Полегоньку, под ветер руля!

Фрегат послушно повернул к земле. И лотовый, продолжавший с размаху кидать свой лот, закричал на этот раз:

— Достал дно! Десять сажень по левому борту, десять!

— На якорях, «товсь»! — скомандовал Тома Трюбле и повернулся к помощнику.

— Ступай на бак, я сейчас прикажу отдать якорь, — приказал он ему.

Таков порядок, что помощник должен находиться на носу, когда бросается якорь. Этот момент наступил.

Трюбле, оставшийся один, посмотрел на паруса. Фрегат шел под одними марселями и бизанью, делая уже малый ход. Трюбле решился.

— Взять на гитовы все паруса! — закричал он.

Снова бросились молодцы. По светлой еловой палубе затопали босые ноги.

— «Товсь»! Убирай!

Все три марселя разом сложились, словно три пары крыльев.

— Пошел брасы! Спускайся!

Быстро вытянутые брасы и топенанты заставили реи упасть на свои места над марсами. Тома, довольный, посмотрел на мачты, освобожденные от парусов, и, напрягая голос, чтобы слышнее было канонирам, столпившимся у якорного каната на носу, закричал:

— Хорошо ли изготовились к отдаче якоря? По правому борту! Отдать якорь!

И якорь плюхнулся в воду с шумным всплеском.

Минуту спустя рулевой крикнул Томе Трюбле:

— Капитан! А, капитан! С того вон брига нам вроде как бы вельбот шлют…

II

— На шлюпке!..

Вахтенный, с короткой пикой в руке, встретил положенным возгласом подходивший вельбот. Но с вельбота, длинного четырехвесельного яла, никто не ответил; только один человек встал и в знак мирных намерений помахал шапкой с развевающимися лентами.

Ял уже подошел к борту фрегата. Человек, махавший шапкой, принялся кричать:

— На фрегате!.. Подайте конец!

Хриплый голос звучал чуждо.

Команда, которая оставалась еще на своих местах, оглянулась на капитана, стоявшего на трапе, ведущем на ют.

Тома наклонил голову, и пока молодцы, скорые в выполнении команды, подавали конец, сам спустился на палубу и пошел встретить ял. Приехавший, ухватившись за конец, карабкался по нему, ловкий, как обезьяна. Тома сердечно, как должно, подошел к нему, едва тот ступил на судно, и протянул ему правую руку, не забывая, впрочем, держаться левой за рукоять одного из пистолетов, заложенных за поясом.

— С прибытием! — крикнул иностранец.

У него тоже за поясом торчало два пистолета: он взял их оба за стволы и протянул Томе Трюбле в знак дружбы и союза. Потом он повторил:

— С прибытием!

После чего началось объяснение.

Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый из-за длинной бороды, которую он красил в ярко-красный цвет на манер некоторых краснокожих, из какого-то дикого и варварского кокетства, был капитаном и владельцем брига, стоявшего вблизи «Горностая»; этот бриг, довольно жалкий, носил название «Летучий Король»и вооружен был всего лишь восемью маленькими пушками. Слабость эта мало смущала Краснобородого, который привык твердить своей команде, что пятьдесят лет тому назад весьма знаменитый Петр Легран, с четырьмя всего пушками и двадцатью восемью флибустьерами, взял на абордаж вице-президентский испанский галион, на котором было триста девяносто шесть человек и пятьдесят четыре бронзовых орудия. Чем крупнее неприятель, тем крупнее добыча; чем меньше команда, тем больше доля каждого. Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, уроженец Бристоля и флибустьер, часто изрекал эти истины и еще следующую: что умирают только раз, живут только раз, и что надо быть круглым дураком, чтобы отказаться от хорошей жизни, боясь худого конца.

Довольно высокий и толстый, хотя в обоих отношениях значительно уступая громадному Томе Трюбле, он никому не уступил бы в храбрости, решимости и мужественной гордости. И двадцать сражений, превосходно выдержанных им на суше и на море, показали всем американским землям, каков человек был Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый.

Тома Трюбле, который обо всем этом ничего пока не знал, не ошибся, однако же, и оценил флибустьера по достоинству. Чтобы почтить его, отыскали в камбузе самое старое вино и подали его в чистом виде в самых больших кружках. Четверти часа не прошло, как уже оба капитана были лучшими друзьями и хлопали друг друга по ляжкам.

— Алло! — вскричал, наконец, Эдуард Бонни, вперяя в Тома Трюбле острый взгляд своих глаз, которые у него были так же черны, как борода красна.

— Алло! Старый товарищ! Такой парень, как ты, да с такой бородой, не приходит к здешним берегам, чтобы собирать какао, табак или кампешевое дерево, разве только чтобы снять их с испанских судов, идущих из Новой Испании. Или я ошибаюсь? Пропади я пропадом, если ты не такой же корсар, как я флибустьер! А корсар и флибустьер могут столковаться и спеться. Ударим по рукам, матрос, и я тебе расскажу, какую штуку мы с тобой выкинем, как честные Береговые Братья.

— Посмотрим! — ответил предусмотрительный Тома Трюбле. — Все это хорошо, мой друг! Но что ты толкуешь про испанцев и про Новую Испанию? Ну да, я корсар, и готов с тобой плавать вместе; но только против одних голландцев, врагов короля Франции, а не против других народов, нейтральных, союзных или дружественных В доказательство, вот тебе мое каперское свидетельство. Я был бы пиратом, если бы ослушался. Прочитай пергамент.

— Алло! — закричал Краснобородый. — Что же ты думаешь, я читать умею? Дудки! Но, наплевать! Голландец, испанец, дурак папист, дурак кальвинист, телячья шерсть, бычий волос, да где тут разница? Ты с ума не сошел, приятель? Что же, ты один, один среда всех здешних французов и англичан, будешь показывать спину шайке кастильских обезьян, которые без милости и пощады жгут наши хижины и вешают наших людей, пока не настанет наша очередь вешать их людей и жечь их жилища?.. Клянусь их окаянной Божьей Матерью! Тома Трюбле, малуанский капитан, или ты с нами, или против нас. Если с нами — давай руку. Против, — черт меня подери! — я тут же отправляюсь на свое судно, чтобы драться с тобой сейчас же и насмерть!

Не отвечая, Тома отступил на шаг. Краснобородый, переведя дух, начал снова, уже значительно понизив голое

— Да что там! Тебя смущает этот кусок ослиной кожи? Матрос, когда ты немного поживешь среда нас, ты перестанешь интересоваться друзьями и врагами твоего простака-короля. Тебе хватит собственных врагов и друзей. Но оставим это пока что. Все это можно устроить. Господин д'Ожерон, губернатор, — ловкий человек, и я не сомневаюсь, что он быстро достанет тебе другое свидетельство, получше твоего, в котором тебе будет дан приказ гоняться не только за голландцами, но и за испанцами. Если так случится, пойдешь ты со мной?

Тома внимательно осмотрел его с ног до головы и смерил долгим взглядом.

— Да, сказал он затем своим громким и решительным голосом. — Я охотно войду с тобой в компанию, если получу на то разрешение от господина д'Ожерона, которого я сегодня же хочу посетить. Но что это за комбинацию ты мне предлагаешь, и какое еще свидетельство мне мог дать кроме этого?

Тогда Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, залился звонким смехом и пустился в подробные объяснения.

Не с сегодняшнего дня началась эта бесконечная война между Флибустой и испанскими колониями в Новой Индии. Давно уже, лет пятьдесят назад, если не больше, никого уже нет в живых, кто бы мог вспомнить, когда именно, буканьеры, то есть охотники за буйволами, сами подвергшиеся жестокой охоте со стороны испанцев на собственной охотничьей территории, впервые отомстили за себя, в свою очередь напав на испанцев и учинив страшную резню. В те времена, предшествовавшие настоящей Флибусте, буканьеры — люди дикие и простые, принужденные к войне грубым нашествием, — не заботились еще ни о политике, ни о дипломатии. Им мало было дела до того, что их враги — подданные католического короля. Они не задумывались над тем, что сами они — подданные христианского короля. Их притеснениям они отвечали тем же: око за око, зуб за зуб; их били, они убивали, остальное их не касалось.

Но однажды положение вещей несколько изменилось. Повоевав достаточно долго и на суше и на воде и привыкнув иметь дело все с одним и тем же противником — испанцами, флибустьеры, преемники и последователи буканьеров, неоднократно испрашивали и получали помощь и одобрение различных народов Европы, последовательно враждовавших с Испанией. То были, в разное время, народы: португальский, зеландский, английский, но особенно часто, и почти неизменно, французский, ибо французы много лет подряд оставались самыми упорными врагами испанцев. К тому же флибустьеры не забывали, что они сами большей частью были французами, пока не сделались флибустьерами. И некоторые из них надеялись вернуться на старую родину, как только составят себе состояние Так что, после множества приключений всякого рода, они все решились просить себе для убежища Тортугу у французского губернатора, господина кавалера де-Пуанс, который начальствовал в то время над островом Святого Христофора в качестве генерала Мальтийского Ордена.

Так теперь обстояли дела во Флибусте. Более зависимая, чем раньше, полностью подчиненная воле короля Франции, она все же пользовалась многими вольностями. И среди последних самой ценной для нее было право сражаться во всякое время с собственными врагами, даже если они уже переставали считаться врагами короля Франции в силу какого-нибудь мирного договора, подписанного где-то там в Европе.

В подобных случаях обязанность губернаторов Тортуги состояла в том, чтобы каким-нибудь образом сохранить видимость законности.

Господин д'Ожерон довел до совершенства необходимые для этой цели приемы, которые у разных его предшественников уже были достаточно изощренными В текущем тысяча шестьсот семьдесят втором году он применял следующее: выдавал корсарам каперские свидетельства, написанные от имени короля Португалии, в то время воевавшего с Испанией, — безусловно подлинные, которых у него был неисчерпаемый запас. Бог его знает, откуда.

— То же самое он сделает и для тебя, Тома Трюбле, — сказал в заключение своего объяснения англичанин — флибустьер Краснобородый. — Не сомневайся в этом и отправляйся к нему поскорее. Для начала тебе надлежит отсалютовать ему семью пушечными выстрелами, как полагается. Я же вернусь на своего «Летучего Короля», а с тобой давай сговоримся сняться послезавтра, с восходом солнца. К чему терять время? Одного дня тебе хватит на приемку воды и провианта, потому что наш поход продлится не больше двух недель.

В то время, как вельбот англичанина отваливал от борта «Горностая», загремел первый салют.

И Краснобородый, сидевший на руле, весело мотнул красной бородой, — на борту этого окаянного малуанца не мешкали, чтобы притащить все, что нужно для выстрела.

Между тем Тома Трюбле и рядом с ним Луи Геноле смотрели в сторону порта. При звуке выстрелов жители, выйдя из домов, собрались на берегу. Вскоре один из них, лучше одетый и в шляпе, украшенной перьями, отделился от других и подошел к самому морю.

При последнем выстреле он поклонился, сняв шляпу. И ребята с «Горностая» больше не сомневались в том, что это, как и было на самом деле, господин д'Ожерон, губернатор короля и господ из Вест-Индской Компании над островом Тортуга и побережьем Сан-Доминго.

III

— Знайте же оба, — объяснил капитан Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, обращаясь к Тома Трюбле и его помощнику Луи Геноле, — знайте, что меньше чем в четырехстах милях отсюда на вест-зюйд-вест, если пройти Ундуэрденским проливом и миновать остров Ямайку, открывается и врезается в материк залив, весь покрытый островами и называемый Гондурасским заливом. Неподалеку оттуда находится страна Кампече, которая составляет часть богатейшего королевства в Новой Испании, полного золота, серебра, кошенили, драгоценных деревьев, превосходного табаку и того самого какао, из которого делают шоколад, целебный напиток.

Здесь находятся цветущие города и укрепленные порты, из которых главным является Веракрус. И, конечно, нам в таком виде, каковы мы сейчас, имея всего два судна с едва ста шестьюдесятью матросами, было бы опасным и тяжелым предприятием атаковать один из мощных городов. Я все-таки предложил бы вам это, не будь ничего лучшего, и я уверен, что вы бы согласились, зная, что вы люди, достойные Флибусты. Но, слава Богу, нам незачем подвергаться такому риску, чтобы как следует обогатиться. Так вот, слушайте меня оба: в глубине этого Гондурасского залива находится устье реки, которую мы, авантюристы^[84], называем рекой Москитов. Так вот, в этой самой реке, которая вполне судоходна, испанцы каждый год вооружают и экипируют гукар в семьсот или восемьсот тонн, годный для всякого рода транспорта, и паташу для защиты гукара и для самостоятельной перевозки более ценных и менее громоздких товаров, которые предпочитают не грузить на гукар, например, драгоценных металлов. Вам, конечно, известно, что гукары — это большие суда с тупым носом и кормой, впрочем довольно хорошо вооруженные, когда это нужно, а паташа, — это просто дозорный или сторожевой фрегат. Что касается случая, который нас интересует, то мне известно, что в этом году гондурасский гукар несет пятьдесят шесть орудий, а паташа всего сорок, но большого калибра. Всего девяносто шесть пушек против наших двадцати восьми. Стороны, можно сказать, почти равны. На нашей будет перевес, если, как я надеюсь, мы захватим сначала гукар, а потом паташу, напав на них порознь и не разъединяясь сами. Таков мой план.

— Он нас устраивает, — ответил без колебания Тома Трюбле, говоря за себя и за Луи Геноле.

После чего Краснобородый, покинув «Горностай», возвратился на своего «Летучего Короля». Затем оба судна, снявшись с якоря, вместе отошли от острова Тортуга.

Теперь они стояли у острова Роатана, одного из островов Байя, чтобы пополнить запас воды и не пропустить выхода паташи и гукара, которые должны были, выйдя из устья, приблизиться к Роатану, прежде чем подняться к северу, чтобы обогнуть мыс Коточе, что является самым коротким путем в Европу. И Тома Трюбле вместе с Луи, — в своей кают-компании, с глазу на глаз, — кончали свой полуденный обед, состоявший из солонины, очень жесткой, сушеных турецких орехов, которые моряки называют фасолью, и сухарей, еще тверже мяса. Закончив есть, Тома, добрый католик, запел хваление Захарии, потом Magnificat. А Луи, ему подпевавший, добавил еще Miserere. Они поступали так, как принято поступать на всех христианских корсарских судах, чтобы освятить всякую трапезу. Помолившись оба таким манером, они дружелюбно взглянули друг на друга.

— Нравится мне это, — сказал капитан. — Когда поешь такие песни, что поют у нас в церквях, то родина кажется ближе.

— Да, — сказал Геноле.

Он больше ничего не прибавил. Лоб его озабоченно нахмурился.

— Что с тобой? — спросил Трюбле, внимательно глядя на него.

— Ничего.

— Будет! А я тебе говорю — что-то есть.

— Да нет же.

— Есть! И, разрази меня Бог, по-моему, нам с тобой нехорошо таиться друг от друга.

— Ладно, — сказал Геноле. — Если ты так дело повернул, так я тебе расскажу. Потом сердись, если хочешь. Со мной то, что, по-моему, все это предприятие негоже для добрых католиков. Тома, капитан… послушай… и после сам поразмысли: мы с тобой честные и добрые католики так что мы тут делаем в компании с этим англичанином нехристем, наверное, и гугенотом, если не хуже? Зачем нам гнаться за испанцами и драться с ними, добрыми и честными католиками, как и мы, и подданными короля, у которого с нашим королем сейчас дружба. Порядочное ли это дело? А потом кто для нас, малуанцев, привычные враги? Кто поклялся в случае, если им удастся захватить наш город, не оставить в нем камня на камне, чтобы отомстить за все поражения, которые они терпели при своих набегах на нас? Ты знаешь кто, Тома? Это англичане, а вовсе не испанцы. И раз ты требуешь, я тебе скажу откровенно: не нравится мне видеть у себя на траверзе английское судно в дружбе с нами.

— Терпение, — сказал Тома Трюбле. Он налил себе и своему помощнику две полных чаши того рома из сахарного тростника, который продается по всей Америке, и которым они запаслись в Тортуге.

— Терпение! — повторил он. — Сперва выпей-ка это!

И сам опрокинул свою чашу.

— Луи, милый мой, — начал он, — я не сержусь и с тобой согласен. Англичане? Ты думаешь я их больше твоего люблю? Придет их черед, будь покоен, служить мишенью для наших пушек. Но пока что же делать, как не стараться прежде всего обогатить нашего арматора и самим обогатиться. Теперешний наш поход нам в этом поможет. Не все ли нам равно, будут ли такие-то гугенотами, а такие-то католиками, эти врагами, а те друзьями, раз у нас есть против них каперское свидетельство, по надлежащей форме составленное? Эх, будь что будет! И пусть скорее наступит день, когда мы сами будем арматорами, судовладельцами, вольными поступать, как нам заблагорассудится, и драться, с кем пожелаем!

Он снова наполнил обе чаши. Но Луи Геноле пить не стал.

— Ну, что с тобой еще? — опять спросил Трюбле. — Говори, приятель, и облегчи свое сердце!

Тогда помощник понизил голос.

— Тома, — сказал он, бросая направо и налево нерешительные, пожалуй даже робкие, взгляды, — Тома, ты хорошо и смело говорил. Но не забудь, что нечистый умеет расставлять нам соблазнительные ловушки. А это разве не одна из них? Святая Анна Орейская! Послушай меня, Тома…

Он еще более понизил голос, и Тома вдруг вскочил и с беспокойным взглядом ухватился обеими руками за святые образки, висевшие у него на шее.

— Послушай меня, Тома. Я тогда еще был совсем мал, мать моя повела меня раз на паломничество в Плугену. Тому уж лет двенадцать. Дело было осенью, и начинало темнеть. Плугена, если знаешь, высоко в горах, среди леса. Там есть речки, много речек. Но их почти не видно, такие они узкие, сжатые прибрежными дубами и кустарниками, растущими между дубов, и мхом, стелящимся под кустарником. Я тебе все это рассказываю, чтобы ты хорошенько понял, что можно упасть в эти речки, и не подумав даже, что перед тобой вода.

Так вот! Моя мать, стало быть, тащит меня за руку, не по слишком-то проторенной тропке, в самой глубине леса. И уж чего-чего, а наверно в том лесу леших было немало. Но все-таки мне не было страшно, совсем не было страшно, можешь мне поверить… да, по правде сказать, нам с тобой сейчас страшнее… и это потому, что мать моя была женщина отважная. Держась за ее руку, я бы пошел хоть на шабаш колдуньи, если бы не уважение мое к моим заступникам, святому Иву и святому Людовику…

Но погоди! Вдруг мать моя останавливается и не движется больше, обратившись, как бы сказал наш священник, в соляной столб. Я на нее смотрю и вижу, что она прислушивается. Я тогда тоже начинаю слушать и слышу… Тома! Также верно, как мы здесь с тобой вдвоем… я слышу: плюх! плюх! плюх!.. Да, как будто белье полощут…

Тома перекрестился нервным движением.

— Русалки? — спросил он, побледнев.

— Знал ли я тогда, — сказал Геноле, — что такое русалки? То были они, однако же, да. И вот как я в этом убедился: сейчас же мать моя выпустила мою руку, сделала шаг вперед, другой, третий, наклонилась, словно вглядываясь вдаль, потом одним прыжком отскочила и, схватив меня снова за руку, бросилась бежать со всех ног, торопя меня, что есть мочи, прочь от того места, куда мы шли, не смея ни продолжать нашего пути, ни даже оглянуться назад. Все остальное случилось, как пописанному.

— Она скончалась в том же году? — спросил Трюбле.

— В тот же месяц, — ответил Геноле. — Ты видишь, это верно были «они», стирали, должно быть, ее саван при лунном свете… Теперь, вот что я тебе скажу, и это ты запомни. Тома Трюбле, капитан! Конечно, я был в ту пору клоп, да еще, пожалуй, самый несмышленый на нашей улице, а все-таки, услышав русалочий «плюх, плюх, плюх», я помню, что как и сейчас, ощутил между лопатками и оттуда сверху донизу, по всей спине… холод, который пронизал меня вдруг до мозга костей, такой холод, что зимняя изморозь после него показалась бы горячими угольями…

Да! Вот так и в то утро, в утро нашего прихода к Тортуге, как только я увидел этого Бонни Краснобородого, да разразят его Господь и святые угодники… и каждый раз, как после того дурного утра, этот самый Бонни Краснобородый всходил к нам на корабль» так вот опять, так же ясно, — я снова почувствовал тот же страшный холод, не забытый мной с самой той русалочной ночи, тот же холод смертного греха или смерти, тот же холод осужденной души и погибели. Тома, Тома! Все это приведет к большой беде!..

Тома Трюбле снова дважды перекрестился. Он думал.

— Ба! — сказал он наконец. — Будь что будет! Все-таки разница большая между русалками, — опасными, как всем известно, приведениями, до такой степени, что никто никогда не мог их увидеть и остаться в живых, и тем, про кого ты говоришь, — человеком из мяса и костей, который каждый день видит много всякого народа и никому не причиняет этим вреда.

— Как знать! — сказал Луи Геноле — Если предположить, что это злой дух и что всюду, где пройдет, он оставляет как бы некое проклятое семя, то, может быть, это семя не сразу произрастает.

— Луи, — сказал Тома, — ты очень набожен, я за то тебя люблю. Но здесь мы не у себя и, кроме как в наших краях, где бродят колдуны-оборотни, никогда, никто и нигде не встречал злых духов, которые бы жили настоящей жизнью. Тем паче, злых духов, которые бы принимали вид честных капитанов-корсаров, с кораблями, пушками и командой, ищущих помощи и союза для захвата добычи, им самим непосильной.

— Ладно! — сказал Луи Геноле. — Я буду рад, если ошибался, и буду рад, если от Краснобородого нам ничего не будет, кроме добрых испанских монет.

В то время, как он договаривал эти слова, отдаленный и глухой пушечный выстрел легонько качнул на киле «Горностай». В один миг капитан и помощник вскочили и выбежали из кают-компании. Пушечный выстрел был условлен между ними и Краснобородым, чтобы дать знать о выходе паташи и гукара.

Тут же матросы начали лазить по вантам среди мачт; каждому хотелось первому увидеть врага, пока еще невидимого. Но Тома Трюбле разом остановил начинающийся беспорядок одной своей командой, крикнув полной грудью:

— Боевую тревогу пробить!

IV

Нельзя было назвать это большим или очень упорным сражением. Правда, гукар и паташа вдвоем насчитывали втрое больше пушек, чем могли выставить сообща «Горностай»и «Летучий Король». Да и порознь каждый из них все еще был гораздо сильнее обоих корсаров, вместе взятых Но можно по-разному сражаться. Испанцы, народ мирный, горожане, купцы или торговые моряки, не слишком-то умели владеть оружием и полагались только на отряд солдат, имеющийся на борту. Солдат этих было немного. К тому же пляшущая палуба корабля была менее им привычна, чем их неподвижный пол, который моряки называют «Коровьей палубой». Это отразилось и на их огне. Наоборот, корсары стреляли чудесно. Гукар, жестоко обстрелянный своими двумя противниками, сдался в мгновение ока. Паташа, увидев это, хотела уйти в открытое море. Но «Горностай», лучший ходок, настиг ее в то время, как «Летучий Король» сменял команду на первом призовом судне. И тут матросы Трюбле оценили по достоинству умение своего капитана. В самом деле, Тома, оставаясь все время за кормой испанца, подвергся огню из одних только ретарадных орудий, а сам, то спускаясь, то приводя к ветру, раз за разом расстреливал ее бортовыми залпами. Попав в такое положение и не смея подражать тактике корсара из опасения быть взятой на абордаж, паташа скоро примирилась со своей судьбой. Не прошло и двадцати минут, как поспешно стали спускать кормовой флаг Кастилии и Леона. Тогда «Горностай» обогнал сдавшегося врага и пристал к нему нос к носу, из осторожности. Тома, перескочив на борт своей добычи, принял шпагу побежденного капитана, стоявшего среди пяти или шести десятков убитых, растерзанные внутренности которых устилали шкафут.

Начался дележ добычи.

Оказалось, что на бортугукара победителям досталось двадцать тысяч стоп бумаги и большое количество полотна, саржи, сукна, тесьмы и других материй. Все это стоило денег. Но корсарам трудно было этим воспользоваться. Поэтому на «Летучем Короле» решили побросать за борт все, что они завоевали ценой собственной крови, ибо многие из них были ранены, а иные убиты. Напротив, паташа оказалась загруженной одним чистым серебром, в слитках. И хотя его было меньше, чем они ожидали, все же эта добыча была гораздо ценнее и удобнее для сбыта.

Тогда среди команды малуанцев разгорелся спор. Одни, основываясь на договоре, заключенном «Летучим Королем»и его капитаном, хотели оставить англичанам часть слитков, приходящуюся на их долю. Другие, ссылаясь на то, что «Горностай» один атаковал и захватил паташу, считали, что с «Летучим Королем» надо произвести раздел одного только гукара, взятого соединенными усилиями обоих корсаров.

Слово за слово, спор перешел в ссору и чуть не кончился еще хуже. С обеих сторон послышались угрозы. Между тем, Тома Трюбле и Луи Геноле все еще оставались на борту паташи, где приводили в порядок добычу и запирали пленных в надежное место.

Вдруг, когда меньше всего этого ожидали, на «Горностае» раздался пистолетный выстрел. Луи Геноле, следивший в это время за тем, чтобы люк, куда столкнули ватагу еще целых и невредимых испанцев, был хорошо задраен, поднял голову и навострил уши. Тома Трюбле, более подвижный, выскочил из трюма, наполненного серебряными слитками, где он был занят оценкой добычи, и побежал по трапам на фор-кастель паташи, чтобы лучше разобрать, что происходит на борту его фрегата.

Он действительно разобрал; он разобрал, что экипаж разделился на два лагеря и готов перейти в рукопашную. Стрелявший, едва не задевший своего товарища, стоял посреди палубы, а пистолет еще дымился у его ног, так как он бросил его, торопясь обнажить палаш.

— Эй, вы! — крикнул Тома Трюбле. Перепрыгнув с бака на бушприт, с бушприта на блинд-рею, пользуясь каким-то топенантом, обрубленным снарядом, на котором он раскачался, как на качелях, чтобы, зацепившись за снасти, в две секунды оказаться на собственном борту, он попал в самую гущу свалки. Ему надо было быть, если можно так выразиться, хорошим канатным плясуном, так как оба судна, все еще связанные несколькими энкердректовами, просто стояли на плаву друг возле друга, но не были хорошенько сошвартовлены. Так что команда, увидев вдруг своего капитана, ближе чем ей того хотелось, была поражена и удивлена. Стрелявший, который только что орал и махал высоко поднятым палашом, первый опустил руку и замолчал, оставшись с разинутым ртом.

— Что это? — сказал Тома. Он побледнел от сдерживаемого гнева. Но овладел собой. За три с лишним месяца, протекших со времени выхода из Доброго Моря и до сегодняшнего сражения, которое было первым сражением «Горностая», на его корабле ни разу не поднималось мятежа. Так что матросы, хоть и хорошо знали своего Трюбле и чувствовали, что он сумеет, когда понадобится, наказать как должно, никогда до сих пор не имели случая убедиться в его строгости. Они приготовились к худшему и сначала готовы были успокоиться, видя его таким бесстрастным и не возвышавшим даже голоса.

— Что это? — повторил Тома Трюбле все тем же сдержанным голосом.

Кто-то, успокоенный этим хладнокровием, решился выступить немного вперед и разъяснить положение вещей. Он был из того лагеря, который требовал раздела с англичанами всей добычи. Стрелявший матрос был из другого лагеря. Слыша объяснения своего противника, матрос этот, забыв даже вложить в ножны свой палаш, также выступил вперед и начал возражать.

Тома Трюбле, слушая их, казалось, не сердился. Однако же, он не ответил ни слова ни тому, ни другому. И оба, обеспокоенные таким молчанием, скоро начали запинаться и, наконец, умолкли.

Тогда Трюбле, взглянув на них, спросил:

— Это все? — Они утвердительно кивнули головой, испытывая все больший страх, и не без основания.

Не без основания! Ибо Тома, не шелохнувшись ни вправо, ни влево, обеими руками взялся за рукоятки обоих пистолетов, заложенных у него за поясом. И вдруг, выхватив их разом и направив в обе стороны, он выстрелил из них обоих так быстро, что послышался один лишь звук, и так метко, что оба матроса с раздробленными черепами упали.

Тогда Тома Трюбле, скрестив руки, отступил к груде коек и, опершись на нее, повернулся лицом к своему экипажу. Никто не шелохнулся, и все смотрели на него с ужасом. Он вскричал:

— Ребята! Я убил двоих! Я убью и двадцать, и сорок! Но знайте, что пока я жив, я не потерплю на своем судне ни одного смутьяна! Мой пистолет не погрешит против всех, кто погрешит против меня. Все по местам! А что до раздела добычи, то я один над ней хозяин и сам решу, как мне заблагорассудится.

Оба трупа валялись в крови. Он указал на них пальцем.

— Эту падаль сейчас же повесить за шеи к реям! Так каждый узнает мой суд, скорый и справедливый. Ступайте!

Матросы не стали мешкать.

Тома Трюбле, оставшись один на палубе, поднял сначала глаза, чтобы самому посмотреть на то, что он назвал скорым и справедливым судом. В таком положении и застал его Луи Геноле, в свою очередь возвратившийся с призового судна, на котором сменил, как должно, команду.

Гнев Тома походил на те спокойные реки, уровень которых поднимается понемногу, незаметно для глаз, и которые, однако же, вздуваются сильнее, чем стремительные потоки, и, наконец, разливаются с большей яростью и заполняют землю широко и надолго. Так и теперь, гнев Тома Трюбле продолжал усиливаться и расти, хотя всякий признак мятежа уже испарился. И когда Луи Геноле, подойдя к нему, счел наилучшим выразить свое одобрение словами:

— Конечно, ты правильно поступил!

Тома ответил ему только каким-то глухим рычаньем:

— Молчи!

И помощник замер рядом с капитаном, не смея дышать. Лишь спустя долгий промежуток времени, Тома, обуздав свою ярость, смог произнести несколько слов, обращаясь к Лук

— Как ты думаешь? Не лучше ли было бы повесить их дюжину?

— Брось! — сказал Луи. — У нас всего-то сто человек. К тому же они храбро сражались сегодня и заслуживают снисхождения. Не забудь, что они бунтовали не против тебя.

— Черт возьми! — закричал Трюбле, — Если бы это когда-нибудь случилось, то я бы вот этой самой рукой поджег бы крюйт-камеру.

— Ладно! — одобрил Геноле спокойно. — Однако же, как ты решил относительно раздела добычи? Видишь, флибустьер подымает паруса и направляется сюда.

Он прибавил сквозь зубы:

— Я говорил, что этот паршивец принесет нам несчастье!

Он перекрестился. Тома Трюбле размышлял.

— Относительно раздела добычи вот как, — сказал он наконец. — Она нам одним принадлежит, так как мы одни ее добыли. Но, с другой стороны, Краснобородый нами руководил в этом деле и должен быть за это вознагражден. Поэтому вот как я поступлю: одну треть этого серебра мы оставим нашему судовладельцу, одну треть нашему поставщику, рассчитав, сколько мы истратили в Тортуге и в других местах. Остающаяся треть — треть наша с тобой и наших людей; из нее я оставлю только твою и мою долю, а все остальное отдам англичанину вместе с самой паташей в придачу. Это ему будет хорошей платой за труды, а нашим ребятам хорошим наказанием за их мятеж. Поэтому, если хотят разбогатеть, им надо будет еще посражаться.

Так и было сделано, как сказал Тома Трюбле. И никто не посмел ворчать на «Горностае». Все прочие немало восхищались. Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, довольный своей долей, повсюду расточал похвалы малуанцам, а больше всего их начальнику. Вся Флибуста узнала об этом деле. И с этого дня началась великая слава Тома Трюбле, которая скоро распространилась на все Антиллы.

V

За один этот 1672 год «Горностай», крейсируя туда и сюда по всем вест-индским водам, не без пользы для себя захватил четыре голландских коммерческих корабля, а именно: «Крокодила», груженного какао, захваченного у побережья Курасао, «Мозу», полную кружев и других изделий, которую он захватил, когда она шла из Нидерландов, «Драка», возвращавшегося в Роттердам и попавшегося Тома Трюбле недалеко от Пуэрто-Рико, и «Мартена Харпетсзона Тромпа», который принужден был спустить флаг ближе, чем в миле от острова Орубо, где он, конечно, мог бы найти поддержку, так как этот остров принадлежал Соединенным Провинциям. Впрочем, надо признать, что на двух последних кораблях добыча была невелика. Но «Горностаю» больше посчастливилось при захвате пяти испанских кораблей. Он захватил: «Город Кадикса», полный табаку и серой амбры, который всего три дня как отошел от Сан-Франциско на Кампече и проходил Флоридским проливом; «Дорадо», представлявший собой просто большую баржу, но сильно нагруженную кошенилью, ценным и негромоздким товаром; «Милость Божию», вышедшую из Испанской Малаги и везшую в изобилии андалузские вина и всякого рода материи в Сан-Кристабаль де ла Гавана; «Эспаду», груженную ценным лесом, а также имевшую некоторый запас серебра в слитках, добытого в мексиканских рудниках; и, чтобы закончить самым лучшим, — «Армадилью», — фрегат, вооруженный двадцатью четырьмя пушками и защищавший в устье реки Ача четырнадцать баркасов, ловивших жемчуг, которым Тома Трюбле также завладел. Действительно, добыча жемчуга была здесь очень велика; испанцы разрабатывают этот промысел с помощью индейцев-водолазов, которые находятся у них в рабстве, и добычу свозят в Картахену Индийскую. Промысел этот длится с октября по март, так как в эти зимние месяцы ветры и течения слабеют на всем этом побережье. Вот почему Тома Трюбле поторопился напасть на «Армадилью»в феврале, к концу ловли. И, таким образом, досталось ему много жемчуга: несколько мер маленьких жемчужин и не так много крупных, но в достаточном количестве, чтобы составить весьма значительное состояние. Когда «Горностай», после такой удачи, возвратился к Тортуге, многие были восхищены, и больше всех господин д'Ожерон, губернатор. Он сам, впрочем, находил в этом свою выгоду, так как, выдав кораблю одно из каперских свидетельств, он получал Причитающуюся ему долю добычи.

Но он ее заслуживал больше, чем кто другой, потому что он был человек щедрый, всегда угождал корсарам и, сколько мог, старался их всем снабдить. Все матросы малуанского фрегата оставались им довольны всегда и при всех обстоятельствах.

Наступили следующие годы: 1673, 1674, 1675, бывшие не менее доходными. Мало-помалу, все арматоры Испании и Соединенных Провинций узнали, каковы были «Горностай»и его капитан. Всюду, где интересовались американской торговлей и вообще всем, что касалось Вест-Индии, прошел слух о том, что там появились, рядом с настоящими флибустьерами, другие, еще более опасные корсары, выходцы из Сен-Мало, которые крейсируют по всем Антилам от Веракрус до Маракайбо и от Наветренных Островов до Гондурасского залива, так что ни одно торговое судно не решается уже выходить в море. На самом же деле, эти корсары, чудившиеся каждому капитану дюжинами, благо у страха глаза велики, сводились все к одному Тома Трюбле. Сам же Тома Трюбле, говоря правду, лучше всех умел, во всякое время года, появляться как раз там, где можно было всего основательнее поживиться и, имея один только фрегат, работал за десятерых. Таким образом, он превосходно оправдывал и тот ужас, который внушал всем своим противникам, и то доверие, которое продолжал ему оказывать его арматор, кавалер Даникан, и здесь оказавшийся столько же догадливым, как и всегда.

Несколько раз в течение этих четырех лет экипажу «Горностая» представлялся случай возвратиться в Сен-Мало, и возвратиться богатыми. Однако Тома Трюбле ни разу не захотел им воспользоваться. Не то, чтобы он уже проникся к своей беспокойной жизни той великой страстью, которую к этой самой жизни испытывают авантюристы Флибусты, которые, отведав раз соленой воды, сражений и грабежей, ни за что уже их не бросают и продолжают с переменным счастьем нападать на торговые корабли до самой своей смерти. Тома Трюбле не был еще этой породы, хотя был храбрым, как они, и воинственнее их всех. Будучи в этом отношении малуанцем, он и во всем остальном оставался им и мечтал об ином конце, а не о таком, какой обычно ожидает лучших флибустьеров, а именно смерть от вражеского огня, стали или веревки. Тома для себя, для своего помощника и для своих людей желал, напротив, мирной кончины в собственной кровати, под простыней из тонкого полотна и среди огорченных родных, что также не лишено приятности. Кроме того, он желал, чтобы это случилось как можно позже и чтобы перед этим он и его близкие успели вволю попользоваться сокровищами, храбро и законно им накопленными.

И тем не менее, хотя это желание прекрасно можно было согласовать с наездами, время от времени, на далекую родину, чтобы испытать удовольствие самому выгрузить на набережной Доброго Моря добытые на войне товары, а также позвенеть большими монетами, захваченными на испанских судах, по столам веселых малуанских кабаков, тем не менее Тома Трюбле все не возвращался; и вот уже шел четвертый год этой долгой кампании. Десять раз уже «Горностай», корпус которого бывал запачкан и отягчен после этих бесконечных переходов раковинами и водорослями, принужден был килеваться, как того требовали путешествия к Южным Кайям, таким именем называются островки у побережья Кубы, где под самым носом у испанцев, которые ни черта не видят, фрегаты Флибусты занимаются мелким ремонтом, потому что это самое удобное место из всех Антилл и единственное, где море спокойное. И всякий раз, после каждого килевания, «Горностай» уходил снова, направляясь к новым приключениям, из которых многие были весьма прибыльны.

Тем временем поле действия корсаров значительно расширилось: действительно, король принялся воевать уже не только против Голландии, но против почти всей Европы с конца 1672 г. против Испании; вскоре затем с Данией; потом с курфюршеством Бранденбургским, и, наконец, с Империей. С тех пор каждое замеченное судно не могло не быть вражеским, если только не несло французский или английский флаг. И Тома счел удобным и выгодным гнаться за каждым попавшимся парусом, избавляя себя от труда вытаскивать подзорную трубу и таращить глаза, чтобы распознать цвет и рисунок флагдука. Работа стала легче и удобнее. И даже наиболее нетерпеливые, наиболее жаждущие возвращения домой матросы соглашались, что это веская причина продолжать и дальше крейсерство, которое шло все успешнее.

Тома, впрочем, был не только храбрый, но и рассудительный человек. Если он не прекращал своей кампании и не устремлялся к родному дому даже после крупнейших захватов, то от этого ничьи интересы не страдали, — ни арматора, ни поставщика, ни команды. По недостатку терпения и заботливости флибустьеры часто упускают из рук плоды блестящих предприятий. Их лень, их нежелание помочь друг другу служат тому причиной. Их обычная расточительность тоже им вредит. Когда они привозят свой товар в какую-нибудь страну, то купцы остерегаются платить им настоящую цену, и они, как по неотложной нужде в деньгах, так и по своей беспечности, соглашаются на самую низкую оценку, или же в ярости выбрасывают за борт весь свой груз.

Тома, неплохой финансист, всегда получал барыш со своей добычи. Никогда не чувствуя недостатка в деньгах и поддерживая среди своей команды самую строгую дисциплину, он всегда отказывался от невыгодных предложений и дорого продавал свой товар. Получив деньги, он шел к господину д'Ожерону, который всегда охотно давал ему векселя, оплачиваемые во Франции; и, таким, образом кавалер Даникан, не двигаясь из Сен-Мало, мог легко получать свою долю приза и оценивать по достоинству успехи своего фрегата и счастливую мысль, которая у него появилась, когда он назначил Тома Трюбле капитаном.

Лета Господня 1676 года в один из весенних вечеров «Горностай»в поисках приключений, крейсировал в открытом море. И так как погода была хорошая, море спокойное и бриз небольшой, то капитан Тома Трюбле и Луи Геноле, его помощник, отдыхали, поужинав, в кают-компании на ахтер-кастеле. Через кормовые порты, широко открытые вечерней прохладе, проникали последние солнечные лучи. Небо, усеянное облаками, напоминающими маленькие красноватые островки, плавающие в синеве, отражали огни заката, а море, от самого края воспламененное готовым упасть в него солнцем, кружило вокруг фрегата пляшущие волны, похожие на огненные языки.

— Вот, — сказал Тома Трюбле, смотревший через один из портов, — вот зрелище, которое малуанские глаза редко наблюдают с наших городских стен.

Он часто вспоминал отчизну и, как бы для оправдания своего упорного нежелания туда возвратиться, пользовался также всяким удобным случаем, чтобы отдать предпочтение различным местам, куда его заводило крейсерство, перед своей отчизной, которую он, однако, любил горячей любовью.

— Правда, — сказал Луи Геноле в ответ, — правда, что у нас солнечные закаты не так великолепны. А потом я не думаю, чтобы у нас в Сен-Мало погода была сейчас хоть вполовину столь хороша, как здесь. Однако же, по-моему, дождь на родной земле не хуже, а даже лучше солнца в стране изгнания.

Ни разу себе не позволив из дружбы и дисциплины в чем бы то ни было противоречить своему начальнику, Луи Геноле, истый бретонец, часто горевал о том, что он так давно разлучен с родной Бретанью. И одна мысль о сырых долинах и густых туманах, стелящихся над вереском, сжимала ему сердце грустью и сладостной тоской.

И вот, вспоминая, как моросит в Бретани дождь, о котором он без устали сожалел, Луи Геноле не смог удержать навернувшихся на глаза слез и, чтобы скрыть их от взглядов Тома, поспешно подошел к одному из ближайших портов, делая вид, что погружен в созерцание неба и моря. Тома однажды увидел, что он плачет.

— Луи, — позвал он, — Луи! Пойди сюда!

Луи, осушив слезы, повернулся к капитану и попытался улыбнуться.

— По чести, — начал Тома, — я не хочу быть злым. Что говорить, Луи, я сильно к тебе привязан. Ты был для меня, для всех нас, для нашего предприятия, целых четыре года самым храбрым и исполнительным помощником. За три доли лучшего приза я бы не согласился, чтобы у тебя в сердце таилась хоть капля грусти или гнева, исключая гнев против врагов короля и Сен-Мало. А я вижу, что ты грустишь, и тому должна иметься причина. Расскажи мне о своем горе, чтобы не было его и у меня, потому что я страдаю за такого человека, как ты! Так ну же, говори! Или это в самом деле тоска по родине тебя так сильно гложет? И не от того ли ты начинаешь отчаиваться, что тебе так захотелось повидать родную колокольню?

Он встал перед Геноле, который был ниже его на целую голову, и положил свою большую руку на тщедушное плечо помощника. Луи Геноле, когда-то такой нежный и щуплый, с длинными черными волосами и атласными щеками, похожими на волосы и щеки девушки, конечно, значительно окреп и загорел, столько проплавав и в штиль, и в бурю и выдержав столько сражений, где порох все время обжигает вам лицо. Все же, он по-прежнему был тонок и хрупок, особенно по сравнению с Тома, который был все такой же толстый, большой и крепкий, даже сверх меры.

— Говори! — повторил Тома Трюбле.

Но Луи Геноле сначала не захотел ничего отвечать.

— Тома, — сказал он наконец. — Кто из нас не хотел бы повидать родную колокольню? Но если мы однажды утром четыре года тому назад миновали Эперон и вышли из Доброго Моря, то это для того, не правда ли, чтобы прийти в эти воды искать счастья? Кто же из нас станет жаловаться, раз счастье нам улыбнулось, и мы вот-вот станем богачами?

Тома, услыхав эти слова, покачал головой.

— Луи, — сказал он, — из нас двоих только я наполовину нормандец с материнской стороны, и, однако же, из нас двоих именно ты ведешь себя сейчас совсем как чистокровный нормандец и отвечаешь: «как сказать!» Луи, я сейчас видел на глазах твоих слезы. Без лишних слов скажи откровенно, в чем твое горе? Я же знаю, черт возьми, что вот уже скоро четыре года, как мы покинули наш город для того, чтобы разбогатеть, но я также знаю, что за эти четыре года представлялось много случаев, которые нам было бы легко использовать, чтобы с почетом вернуться домой, а потом мы могли бы снова сюда прийти и еще более округлить наш капиталец. Жалеешь ли ты об этих случаях? Скажи мне, брат Луи! Я тебя считаю своим христовым братом и братом по пролитой крови, потому что не раз, когда мы бились рядом, одна и та же сабля или пика царапала нам кожу. Скажи мне свою печаль, и пусть Богоматерь Больших Ворот откажет мне навсегда в своей помощи, если ты не останешься сегодня мною доволен!

Ободренный такими словами Луи, наконец, решился.

— Брат Тома, — начал он. — К чему столько слов? Я знаю, что ты меня любишь, и я люблю тебя тоже. Я знаю, что ты хороший человек, такой же умный, осторожный, как и храбрый. Не я один, но и многие другие ребята на судне тоскуют по отчизне. И ты это понимаешь. Не раз после стольких хороших призов, после всего этого жемчуга с «Армадильи», и стольких больших кораблей, нами побежденных, ты ни разу не счел случая подходящим, чтобы нам возвратиться домой, значит они в самом деле были плохи. Все мы терпеливо ожидаем того часа, который ты назначишь. И по самой букве того закона, который делает тебя здесь нашим единственным хозяином после Бога, ты имеешь больше прав, чтобы скорее других высказывать свое желание вернуться.

— Господь наш и Спаситель! — вдруг вскричал Тома, раскрывая объятия. — Поди сюда, я обниму тебя! Брат мой, Луи, ты, конечно, лучше меня, добродетельнее и благочестивее, и я это знал. Но я буду вечно хранить в памяти, с какой душевной добротой ты ко мне относился, несмотря на то, что я был к тебе часто несправедлив и зол.

Ей-богу, пусть я умру без причастия, если когда-нибудь забуду, какой братской любовью и теплой благодарностью я тебе обязан!

Он замолчал на минуту, чтобы поцеловать в обе щеки Луи Геноле.

— Теперь, — сказал он, — слушай. Да, много случаев нам представлялось вернуться в отчий дом, и почти все они были не плохи, а хороши. Если я все же не захотел их использовать, несмотря на заведомое желание всей нашей команды, то это потому, что у меня самого есть веские причины оставаться подольше на море, как вот сейчас, и вернуться в Сен-Мало тогда только, когда все там забудут мои прежние дела. Так как, скажу я тебе, Луи, эти дела не послужат к моей чести и достоинству. Я от тебя ничего не скрою, — за три дня до нашего ухода, четыре года тому назад я в поединке убил человека и перебросил его труп через ограду одного из кладбищ, примыкающих к ограде Орденского Капитула. И по различным сведениям, которые с тех пор дошли до меня оттуда, я знаю, что этот поступок, произошедший без свидетелей, недоброжелатели называют убийством и преступлением и что, если я вернусь теперь, он будет поставлен мне в вину, несмотря на все наши богатства и всю нашу славу, купленную такой дорогой ценой. Теперь ты все знаешь! Но наплевать! Если даже мне суждено одному остаться на Тортуге и сделаться родоначальником потомства флибустьеров, я клянусь тебе своим местом в раю, что в первый же благоприятный день ты, Луи Геноле, сам отведешь «Горностай»в Доброе Море и затем вернешься за мной, если захочешь!

Дав такое клятвенное обещание, он рассказал Геноле, во всех подробностях о трагическом приключении и обстоятельствах, при которых пал Винсент Кердонкюф. Но в своем рассказе он все же скрыл истинную причину раздора, а именно, случай с сестрой покойного, будто бы беременной. Тома, впрочем, ничего и не знал о том, что потом с ней случилось.

Между тем Геноле внимательно слушал.

— Этот Винсент, — спросил он, когда Тома закончил свой рассказ, этот Винсент Кердонкюф… не был ли он братом той Анны-Марии, о которой много болтали в связи с тобой, Тома?

— Он самый, — ответил Тома, сильно покраснев.

— В таком случае, — продолжал Геноле, — не перестанет ли семья покойного тебя преследовать, если ты женишься на сестре, и взамен убитого брата, сам войдешь в семью?

— Но, — возразил Тома, — разве за меня, невзирая на мои обагренные его кровью руки, отдадут его сестру?

— Это вопрос, — сказал Луи Геноле. — Однако, если верить сплетням, девчонка была очень влюблена в тебя?

— Прошло четыре года, — сказал Тома.

— Это правда, — согласился Геноле. — Любовь может угаснуть в четыре года, также впрочем, как и ненависть. Самое верное средство узнать это досконально, это отправиться посмотреть на месте. И если ты хочешь, чтобы я отвел фрегат в Сен-Мало, а сам останешься здесь, пока я не вернусь за тобой, то мне будет очень легко разузнать там обо всем и затем передать тебе.

— Так и сделаем, если будет угодно Богу, — сказал в заключение Тома. — Подождем только нового случая захватить ценную добычу и наполнить ею трюм, а там назначим день твоего возвращения.

Пока они так беседовали, солнце погрузилось в море, и ночь, быстро наступающая в тропиках, сразу охватила небо и море. После чего квартирмейстеры стали свистать «койки наверх», как это делалось каждый вечер, после чего все свободные от вахты матросы могут подвешивать свои койки и ложиться. Но сначала все выстроились позади грот-мачты, чтобы вместе помолиться, как всегда молятся моряки на море перед сном. И когда все уже были в сборе и факельщики из уважения подняли свои факелы над головой, Луи Геноле, исполнявший также обязанности судового священника, подошел к трапу на ахтер-кастель и благоговейно прочитал «Отче наш»и «Богородицу», дабы освятить сон «Горностая»и охранить его на эту ночь от бури и кораблекрушения.

VI

— Подождем, — обещал Тома Трюбле, подождем только нового случая захватить ценную добычу и наполнить ею наш трюм.

Но такие случаи каждый день не встречаются. В это лето Господне 1676 года Флибуста достигла полного расцвета, и даже сам губернатор д'Ожерон принял участие в погоне за врагами короля, чтобы подать пример всем отважным людям и очистить, как он говорил, Вест-Индию от всех флагов, кроме флага с лилиями.

Шесть месяцев тому назад коалиция авантюристов атаковала Курасао, придя на помощь королевской армии, руководимой начальником Мартиникской береговой стражи. И среди корсаров становилось модным объединяться вместе, чтобы производить нападения на неприятельские острова и города, за невозможностью с выгодой для себя нападать, как бывало раньше, поодиночке, на торговые суда. Все это доказывало, что испанцы и голландцы, которым надоели тяжкие потери, понесенные ими по вине корсаров, стали сокращать свою торговлю, едва решались пускаться в море и отправляли теперь всего одно судно туда, где раньше у них ходило обычно четыре. От этого страдало и ремесло корсаров.

В течение двух месяцев «Горностай» крейсировал повсюду, не встречая мало-мальски стоящей дичи. Наконец, заметив по уменьшению хода, что необходимо произвести килевание, Тома решил уже направиться к Южным Кайям, как вдруг, огибая мыс Тюбирон, являющийся западной оконечностью Сан-Доминго, фрегат, по какой-то чудесной случайности, напал на то, что он так долго и тщетно искал.

Было раннее утро. Сигнальщик, только что забравшийся в «воронье гнездо», закричал вдруг оттуда, что впереди по правому борту виден парус. Несколько матросов бросились на ванты фок-мачты и стали тоже пялить глаза. Вскоре и они увидели его. Парус оказался недалеко. Но он еще плохо освещался восходящим солнцем и неясно выделялся на фоне крутого и темного берега. Луи Геноле, быстро направивший в ту сторону свою подзорную трубу, объявил, что там, действительно, виден корабль, идущий правым галсом, — как шел и «Горностай», — и, очевидно, с таким же намерением — обогнуть мыс Тюбирон.

— Какого рода судно? — спросил Тома Трюбле, сходивший в этот момент с полуюта.

— Очень большое, — сказал Геноле.

— Тем лучше! — вскричал Тома, — значит и добыча будет больше!

Однако же Луи Геноле не отпускал своей трубы. Он внимательно разглядывал эту добычу.

— Что тебе видно? — спросил его Тома.

— Я вижу, — ответил он через минуту, — я вижу очень глубоко сидящее судно, выкрашенное в красный, желтый, синий и белый цвета, и вижу рангоут в полном порядке и новые паруса на нем.

— Неужели? — сказал Тома, — Уж не военное ли это судно?

— По-моему, да, — сказал Геноле.

Он передал подзорную трубу Тома. Тома, в свою очередь, тоже посмотрел.

— Великолепно! — воскликнул он, когда кончил смотреть. — Сегодня, если будет угодно Богу и нашим святым заступникам, мы будем богаты. Однако нам незачем торопиться: эти от нас не ускользнут. Поэтому нам надо немного подкрепиться перед сражением, это нам придаст сил и облегчит победу.

Предложение встретило большое одобрение, и команда отправилась в камбуз за едой. Оставшись один со своим помощником, Тома вдруг положил ему руки на плечи.

— Брат мой, Луи, — сказал он торжественно, — нас ожидает опасное приключение, и все, что мы до сих пор делали, в эти четыре года, по сравнению с ним вздор и пустяки. С этим судном нам придется повозиться.

Не возражая ни слова, помощник утвердительно кивнул головой.

— Ты видел не хуже моего, — продолжал Тома — что это злосчастное судно — линейный двухпалубный корабль и едва ли я ошибусь, сказав, что тряпка, которую он поднял на грот-мачте, означает присутствие какого-то важного лица на борту. Какого-нибудь адмирала, наверно. А мы не больше, как жалкое суденышко, желающее закинуть сеть на столь крупную рыбу.

— Да, — молвил бесстрастно Геноле.

— Ты тоже так думаешь? — спросил Тома, вглядываясь в бледное лицо помощника, который казался всего спокойнее в минуты самой большой опасности. — Ты тоже так думаешь? Так не кажется ли тебе, что нам лучше отказаться от этой затеи? Или ты согласен и на этот раз поставить все на карту вместе со мной?

— Решай, — сказал Геноле, — я подчиняюсь!

Тома осматривал пустынный горизонт.

— Если бы еще какой-нибудь флибустьер проходил мимо, — пробормотал он, — с ним можно было бы заключить союз… Отчего с нами нет отважного Краснобородого?

Услыхав это ненавистное ему имя, Геноле молча перекрестился. Тома опустил в нерешительности голову.

— Луи, — сказал он наконец, — отвечай! Как ты мне посоветуешь?

— Никак! — ответил Луи Геноле своим бесстрастным голосом. — Делай, как знаешь. Ты начальник.

Из грот-люка выходили матросы. Некоторые еще жевали остатки сухарей, которые они, для скорости раскрошив об коленку, напихали в рот. Тома внимательно смотрел каждому из них в лицо. Двадцать сражений уже было выиграно благодаря мужественной храбрости этих малуанцев. И не было во всех западных водах ни одного капитана, ни испанского, ни голландского, который бы не дрожал всем телом при одном упоминании «Горностая», «фрегата дьяволов», как все его называли. Воинственная гордость наполнила сердце капитана. Он стоял посредине трапа, ведущего со шкафута к ахтер-кастелю. Соскочив на палубу, он подбежал к матросам и, взяв двоих за руки, крикнул изо всей мочи:

— Береговое братство! Слушайте все меня. Нас здесь всего сотня, а врагов, может быть, тысяча. У нас двадцать восемнадцатифунтовых пушек, у них пятьдесят или шестьдесят двадцатичетырехфунтовых или тридцатишестифунтовых. Под ударами их ядер наши тонкие борта полопаются как каштаны в огне, а наши ядра не повредят даже их обшивки, мощной, как стена. Так вот. Благоразумно и осторожно было бы отступить с дать этому кораблю идти своей дорогой… хотя бы он был весь набит золотом, от кильсона до бимсов онер-дека. Это один из галионов Новой Испании, по счастью, отставший от своей эскадры. Я говорю, по счастью, так как, очевидно, это святое провидение послало его на благо храбрецам, которые нападут на этот корабль, и на позор трусам, подобным нам, если мы дадим ему удрать. Я все сказал. А вы что скажете?

Ошеломленные матросы хранили молчание, бросая косые взгляды на своего капитана. Но двое из них, успевшие рассмотреть испанский галион, с возмущением обернулись к товарищам и закричали так же громко, как кричал Тома:

— Трусы и изменники те, кто боится напасть на корабль, полный золота!

И мгновенно тот же крик повторился на всем фрегате, и вся команда бросилась на палубу:

— К бою, к бою!

Тома, красный от восторга, выпустил из рук матросов, которых он держал.

— Итак, — спросил он, — вы все, сколько вас ни есть, хотите драться?

Они завопили все разом:

— Хотим!

— Ладно! — сказал Тома. — Луи Геноле, пойди сюда!

И когда помощник подошел, объявил:

— Ты мне свидетель и все вы мне свидетели вместе с ним, что я клянусь Равелинским Христом, Богоматерью Больших Ворот, святым Мало, святым Винсентом и святым Фомой убить собственной рукою всякого, кто отступит в этом бою!

Многие перекрестились, так же, как это недавно сделал Луи Геноле. Эта клятва их пугала. Никогда Тома Трюбле не решался произносить такую ужасную клятву. Он не призывал без причины святых Мало и Винсента, заступников малуанского города, и никогда попусту не клялся Равелинским Христом, который лучше даже Богородицы Больших Ворот охраняет моряков на море, но и строже карает их за клятвопреступление.

Тома, между тем, подняв правую руку, плюнул на палубу для большего подтверждения своих ужасных слов. После чего скомандовал:

— Под ветер руля! Вытянуть шкоты! Браги и булины прихватить! Отдать, вытянуть и поднять верхние паруса! Если мы упустим этого язычника, не пить мне больше вина!

VII

Галион шел правым галсом, стараясь держаться ближе к берегу. Очевидно, он намеревался, обойдя мыс Тюбирон, уклониться еще больше к северу и подняться, с попутным ветром, к берегу острова Куба, быть может, к ближайшему от Сан-Доминго порту — Сантьяго. Довольно свежий и устоявшийся бриз с норд-оста позволял сохранять тот же галс при наполненных парусах. Но пока что стесняемый берегом галион был несколько связан в своем маневре. Иначе «Горностай», бывший у него под ветром, едва ли мог бы сблизиться с ним.

Тома Трюбле, лавируя так, чтобы поскорее перерезать путь врагу, прежде всего принялся за тщательный осмотр всего фрегата. И, подготовив все, что нужно для сражения, он позаботился о том, чтобы протянуть длинную парусину над батарейными портами от кормы и до самого носа. Весьма остроумная военная хитрость, так как «Горностай»с замаскированными таким образом орудиями ничем не отличался теперь от купеческого судна, разве только своими парусами, высокими и новыми парусами корсарских судов, привыкших полагаться во всех случаях прежде всего на свою скорость — как для бегства, так и для погони. Но этого уже нельзя было скрыть. И Тома, молясь только Богу, чтобы испанец этого не заметил, постарался напротив развернуть сколько было можно всю эту белую и непомерно большую парусность и наполнить каждый ее вершок ветром, чтобы не потерять ни одного узла этой столь драгоценной скорости.

Между тем галион, казалось, не замечал еще фрегата. По крайней мере, он не показывал виду, что фрегат его сколько-нибудь беспокоит, и продолжал идти все тем же галсом, под теми же парусами, марселями, фоком, блиндом и контр-бизанью. Да и ничего не было удивительного в том, что такой корабль — линейный корабль первого или второго ранга — не удостаивал даже малейшим вниманием судно трижды или четырежды слабейшего типа, и по всей видимости, — лишенное артиллерии. К тому же никто из малуанских матросов не показывался на палубе. Один только Тома Трюбле был виден около руля, рядом со своим рулевым. В этом заключалась еще одна предосторожность, принятая им: поместив команду в кубрик, он, с одной стороны, благоразумно скрывал от своих матросов превосходящие силы врага, а с другой стороны — усыпляя бдительность неприятеля, скрывал и от него настоящие свои силы. И все же, несмотря на столько мудрых мер предосторожности, Тома, увидев ближе огромные размеры галиона, снова усомнился в успехе. Нормандская кровь в нем снова заговорила. Ничуть впрочем не теряя мужества, он пересчитал все орудия галиона, сравнив их число со своей скудной артиллерией. На этом тщательном и осторожном расчете Тома построил свой план сражения. Достаточно было одного бортового залпа галиона, чтобы уничтожить фрегат. Лучшая тактика заключалась в том, чтобы избежать этого залпа. Это было возможно при том условии, если подойти к врагу спереди, заставляя его сражаться, стоя к фрегату носом, лишенным, как всегда и во всем мире, орудий. Однако же необходимо было также избежать и абордажа, по крайней мере, в начале боя, потому что сто человек, как бы храбры они не были, не могут равняться с пятью или шестью сотнями. А возможно, что команда галиона была еще многочисленнее.

Тома продолжал смотреть. Не больше тысячи саженей отделяло оба судна друг от друга, и огромный корпус испанца горой поднимался из воды. Его ахтер-кастель возвышался над морем больше, чем на сорок футов, а двойной ряд его батареи с гладкими и блестящими пушками блестел на солнце, как строй зеркал. Это действительно был хороший, очень хороший линейный корабль. Гондек его был выкрашен в черный цвет, скер-дек в синий, с золотыми девизными поясками, а мидель-дек был телесного цвета. Закрытые ставни пушечных портов были ярко-красные, так же, как и все внутренние убранства кастелей и межпалубного пространства. И каждая краска была недавно наложена, казалась новой и блестящей. А над корпусом паруса четырех мачт возвышали до самого неба свою снеговую пирамиду.

Наконец тысяча саженей обратились в пятьсот, потом в двести, потом стали меньше ста. Фрегат уже обогнал галион. Тома, увидев корму противника, еще сильнее придержался к ветру, чтобы занять, как он хотел, положение прямо перед вражеским носом. Такой маневр ясно говорил о враждебных намерениях фрегата. Испанский капитан сразу сбросил свое оцепенение. Придержавшись сам, чтобы избежать ловушки, он живо поднял большое кастильское знамя и подкрепил его пушечным выстрелом. Это служило приглашением корсару показать свой флаг. Но Тома Трюбле, считая, что этому еще не время, не захотел этого сделать, так же, как не захотел обнаружить свою батарею, все еще хитро прикрытую парусиной. Поэтому он, не колеблясь, поднял красивый кастильский флаг, совершенно подобный флагу, поднятому на линейном корабле, затем спустил свои бром-брамселя на гитова брамселя, как бы для того, чтобы отсалютовать кораблю и сблизиться с ним настолько, чтобы можно было переговариваться. Для того, чтобы еще лучше отметить свои мирные намерения, он не забыл взять в руку рупор и даже приложить его ко рту, повернувшись к галиону. Впрочем, он ограничился лишь жестом и ничего не сказал, не зная, о чем говорить. Но испанец поддался на эту удочку и оказался настолько глуп, что потерял все это драгоценное время, которое Тома, в свою очередь, сумел использовать.

Действительно, в следующую минуту «Горностай», неожиданно обрасопив передние реи, стал поперек галиона и лег в таком положении в дрейф. Остальное потребовало времени меньше, чем нужно даже для рассказа. Парус, скрывавший батарею, был сорван; испанский флаг соскользнул с кормового флагштока и его сменил страшный малуанский флаг — голубой, пересеченный белым крестом, червленый в вольной части. В жерлах пушек, направленных на линейный корабль, блеснуло десять огненных языков, и бортовой залп, просвистев среди мачт и снастей, как рукой снял пирамиду парусов, возвышавшуюся над галионом, которая вмиг растаяла и рухнула, как снег на солнце. Тогда на вражеском судне, с одного конца до другого, поднялся яростный воинский клич, и много вооруженных солдат бросилось к борту, чтобы сражаться мушкетами, раз ни одно из их прекрасных бронзовых орудий не могло ответить корсару. Но молодцы «Горностая» не страшились никакого орудия, ни в испанских, ни в любых других руках. К тому же, рассеянные по всему фрегату, под защитой портовых ставней и коек, сложенных в кучу, стреляя, не торопясь и не приходя в ярость, они имели решительное преимущество перед испанскими солдатами, которые столпились на носу своего корабля, открытые вражеским выстрелам, мешая друг другу и рыча от ярости. Так что через несколько мгновений полубак и шкадук галиона оказались сплошь усеянными трупами, тогда как на борту корсара все еще были невредимы.

Видя это, матросы Сен-Мало решили, что победа обеспечена, и даже трое или четверо смельчаков решились крикнуть: «На абордаж!» Это могло бы кончиться для них плохо, так как Тома Трюбле не любил шутить с дисциплиной. Он ставил безусловным требованием, чтобы во время боя ни один рот, кроме его собственного, не издавал ни звука. На счастье смельчаков, возвысивших голос, Тома, задерживаемый на ахтер-кастеле желанием руководить сражением с более высокого места, не слышал их криков. И пришлось уже Луи Геноле, следившему за мушкетной стрельбой, навести порядок, что он и сделал со своей обычной умеренностью, размозжив пистолетным выстрелом всего лишь одну голову. Все же этого оказалось достаточно для водворения порядка. И сражение продолжалось без всяких инцидентов.

Стрельба с галиона постепенно затихла после того, как почти все солдаты, рассеянные по всему огромному судну, пали под выстрелами корсаров. И огонь с фрегата также прекратился, так как малуанским молодцам уже не в кого было стрелять. Испанец стоял неподвижно, как будто после кораблекрушения. Из его шингатов и ватервейсов стекали маленькие красные ручейки, и море вокруг окрашивалось в пурпур. Тома, видя столько крови, решил, что враг близок к сдаче. И решившись тогда ускорить событие, он собственными руками взял у рулевого румпель и стал им так управлять, что «Горностай» столкнулся с галионом и слился с ним такелажем, вражеский бушприт при этом проскочил в грот-ванты фрегата. Тогда Тома Трюбле, бросив румпель с криком: «Братья за мной!»— держа саблю в одной руке, пистолет в другой, кинжал в зубах, первый бросился на абордаж.

Однако же на галионе было гораздо больше пятисот или шестисот человек: солдат и матросов. Галион, как потом выяснилось, грузился в Сиудад-Реале, очень богатом городе Новой Гренады. Он держал путь к Севилье в Андалузии, имея на борту, кроме большого числа разного рода пассажиров, две отличные роты испанской инфантерии, т. е. около четырехсот прекрасно вооруженных пехотинцев. К ним надо было присоединить еще и команду, т. е. триста сорок матросов, восемьдесят добровольцев, сто десять солдат и сто четыре сухопутных и морских офицера и унтер-офицера разных чинов. Общее их число превосходило тысячу бойцов, большая часть которых была готова сражаться до последней капли крови. Мушкетная стрельба корсаров в начале сражения вывела из строя не больше стапятидесяти человек, что совсем немало, если вспомнить, что у малуанцев было меньше ста стрелков.

Поэтому, едва Тома Трюбле в сопровождении тридцати матросов, ступил на вражеский бак, как из трех широко раскрытых люков, служивших для прохода на верхние и нижние батареи, хлынуло три потока вооруженных людей, которые, как горящая лава стали растекаться по всему галиону и со страшной яростью бросились навстречу нападающим. Без сомнения, как ни храбры были корсары, они не выдержали бы этого натиска, если бы их счастливая звезда и Пресвятая Дева, к которой они благочестиво взывали, не дали им, по счастливой случайности, большого преимущества в позиции: действительно, испанцы могли достигнуть бака или фок-кастеля только очень узкими проходами, справа и слева от фок-мачты. Эти проходы, и всегда-то настолько узкие, что в них трудно было развернуться четверым, были в данное время прекрасно забаррикадированы всем тем такелажем, который упал под ударом корсарских пушек: реями, парусами, связками троса, кучами снастей и разными обломками. Это создавало нечто вроде блиндажа, к которому Тома и его молодцы поспешили прибавить в качестве фашин те пять или шесть десятков трупов, которыми усеян был весь бак.

И тогда началось чудовищное сражение.

Толпа испанцев, вне себя от злобы и жажды мщения, тем сильнее разъяренная, что поневоле так долго сносила смертоносный огонь корсаров, не будучи в состоянии действенно отвечать, и вынужденная в бессилии видеть, как падают в ее рядах один за другим храбрые товарищи, с такой стремительностью и с такой отвагой бросилась на приступ бака, что, казалось, никакое укрепление не выдержит подобной атаки. Но за простой баррикадой, образованной упавшим такелажем и трупами убитых, стоял Тома со своими молодцами. И первый натиск, как он ни был ужасен, оказался начисто отраженным. Корсаров уже было не тридцать, а шестьдесят или восемьдесят, так как Луи Геноле, быстрый как молния, увидев опасность, которой подвергались его капитан и братья по оружию, бросился им на помощь со всем, что оставалось здорового на борту «Горностая». И теперь, на этом узком пространстве вокруг фок-мачты галиона, малуанцы продолжали сражаться, один против десятерых, веря в свою победу.

И она осталась за ними. Кто сможет передать, ценою каких подвигов? Кто сможет изобразить небывалое зрелище, которое представляли эти два человека — Тома Трюбле и Луи Геноле — из которых каждый защищал один из узких проходов, каждый командовал и руководил горсточкой своих товарищей, имея против себя несметную толпу врагов, беспрерывно нападающих, беспрерывно отражаемых, снова кидающихся в атаку, снова отбрасываемых, в то время как трупы их образовали уже целый холм у подножия блиндажа, растущий с каждым приступом. После многих тысяч смертоносных ударов холм из трупов сделался выше блиндажа, защищавшего бак. И испанцам для сражения надо было бы тогда перелезать через него. Но они потеряли мужество, и тогда сами малуанцы, увлеченные собственной отвагой, победно перескочили через это препятствие и обратили в бегство перепуганного врага. Открытые еще люки поглотили отступающие толпы испанцев. И Тома, и Луи, продолжая убивать, увлекли своих матросов в погоню за беглецами. Палуба огромного корабля превратилась в арену ужасной бойни, по которой текли кровавые потоки. И Луи Геноле, два раза поскользнувшийся и упавший в эту густую кровь, бежал теперь обагренный с головы до ног. А Тома Трюбле, сломавший об испанские кости три шпаги, кинжал и рукояти всех своих пистолетов, взмахивал теперь двумя огромными топорами и сражался так, как сражаются дровосеки против дубов.

VIII

С оборванного фала флагштока галиона упал огромный кастильский флаг. И Тома Трюбле, ужасный в своей победе, растоптал блестящую ткань. Осторожный перед битвой и яростный во время сражения, он как всегда опьянялся мало-помалу воинственным пылом и становился похож в конце концов на неукротимого тигра. Даже разгром врага не мог остановить его ужасных порывов. По-видимому, все уже было кончено: победители занимали палубу корабля и батареи; сбившиеся в кучу побежденные теснились в отчаянии на дне трюма, откуда слышались бессильные стоны ужаса вперемежку с мольбами и криками о пощаде. Но тем не менее, непреклонный Тома Трюбле продолжал громить гранатами эти жалкие остатки испанского экипажа. В то же время раненых на палубе беспощадно добивали и бросали за борт вместе с трупами. Избиение не прекращалось. Один только Луи Геноле, скрестив руки и опустив голову, не принимал в нем участия и прогуливался в стороне по фор-кастелю галиона, все еще сцепленного своим бушпритом с фрегатом. Иногда Геноле осматривал небо и горизонт вокруг себя, как будто следя за погодой или появлением новых врагов. Действительно, помощник, внимательный как и всегда, в то время, как остальные упивались резней, стоял на страже.

Наконец бойня прекратилась. Из тысячи воинов, числившихся когда-то на галионе, оставалось не больше трехсот. Убедившись в том, что у них не осталось оружия, их, как баранов, загнали в глубокий трюм — их последнее убежище. Часовые, с мушкетами в руках, были поставлены сторожить все выходы на палубу, которые, ради большей безопасности, закрыли железными решетками. После этого все, казалось, было в порядке. И Тома Трюбле, все еще дрожащий и размахивающий двумя окровавленными топорами, решил, что для окончательного овладения побежденным судном, надо пойти в кают-компанию ахтер-кастеля и забрать судовые бумаги и другие документы, которые там должны находиться.

Он отправился туда в сопровождении нескольких матросов.

Но едва только они приоткрыли дверь в кают-компанию, как оттуда раздались крики ужаса и взвизгивания, с несомненностью доказывавшие присутствие в этом месте большого количества женщин. Действительно, их было там немало. И много мужчин вместе с ними, голосов которых не было слышно по той причине, что они кричали не так громко. Это были пассажиры и вообще все те, кто не принимал участия в сражении. После первого же выстрела все они попрятались сюда и стояли, столпившись, вокруг человека с длинной бородой, фиолетовая сутана которого и аметистовый перстень достаточно ясно определяли его ранг и положение. Действительно, он величественным Жестом остановил натиск корсаров и потребовал от них Уважения и почтительности, на которые имеет право его высокопреосвященство архиепископ Санта-Фе де Богото, ибо это был не кто иной, как он. И это в честь его галион поднял на грот-мачте архиепископский флаг, который Тома принял за флаг какого-нибудь испанского адмирала.

Тома с поднятыми кверху топорами продвигался вперед, а за ним четыре его корсара. При виде архиепископа они сразу остановились, отчасти от изумления, отчасти от настоящего страха. Действительно, все они были хорошие христиане и благочестивы, и одна мысль о кощунстве приводила их в трепет. А может ли быть худшее кощунство, как поднять руку на священника, помазанника Господня. Тома поспешно преклонил колено и, забывая даже выпустить из рук свои топоры, попросил у прелата благословения, как единственное средство уничтожить самую тень того греха, который они чуть было не совершили. И архиепископ, у которого как будто гора с плеч свалилась благодаря этой почтенной просьбе, восхищенный тем, что имеет дело с католиками, — людьми гораздо менее суровыми по отношению к священникам, чем гугеноты, и легче ублажаемыми, — поспешил сначала благословить всех тех, кто этого желал, а затем предложил корсарам большой выкуп, при условии, чтобы с ним и его паствой хорошо обращались. Говоря это, он указал на свое стадо, плачущее и кричащее у его ног.

— Черт возьми! — вскричал тогда один из корсаров, не менее довольный и успокоенный, чем сам архиепископ.

— Черт возьми, вот уж святой человек этот священник. Даром нас благословил, да еще хочет отсыпать нам монет!

— Молчи! — закричал ему прямо в лицо Тома Трюбле. — Молчи, окаянный! И не кощунствуй, или я убью тебя!

В первом своем порыве Тома действительно не помышлял о том, чтобы отягчить свою совесть выкупом, который предлагал архиепископ, как не помыслил и о том, чтобы запятнать свои руки кровью слуги Господня. Но из-под шкуры доброго христианина, превыше всего заботящегося о спасении своей души, выглянуло острое нормандское ушко. И не успел его высокопреосвященство закончить своей речи, в которой он предлагал корсарам, как цену за свободу, все свои доходы за целый год (т. е. четырнадцать тысяч испанских дукатов, или двадцать одну тысячу французских ливров, как уже Тома), перестав заботиться о возможном грехе и охваченный вожделением при одном упоминании о ливрах и дукатах, поторопился прекратить разговор, чтобы не заключить невыгодной сделки и оставить себе возможность умело поторговаться. Поэтому он предложил прелату, столь же твердо, сколь и почтительно, отправиться пока что в свое собственное помещение и позволить ему обсудить сначала дела его паствы, которой, впрочем нечего было опасаться чего-либо дурного.

И когда архиепископ, без особых препирательств, повиновался, корсары занялись его стадом.

Это приключение длилось недолго; однако же достаточно, чтобы утихомирить ярость и жажду крови у корсаров. Было очевидно, что, получив благословение святого человека, нельзя было думать о продолжении резни. Мирные пассажиры воспользовались этим, почти чудесным успокоением победителей. Снова открыли один из трюмных люков. И пассажиры устремились в него, довольные уже тем, что где-то, хотя бы в трюме, им дают приют. Но когда они там очутились и стали друг друга искать и пересчитывать, то оказалось, что не хватало нескольких женщин.

Не впервые молодцы «Горностая» находили себе женщин на захваченных ими кораблях.

Обычно это не вызывало беспорядка. Купеческое судно редко защищалось против корсаров и большинство призов добывалось без единого выстрела. В этом случае захватчики вели себя довольно тихо. И женщины, если только там были женщины, платили затем выкуп, так же, как и мужчины, или не платили, смотря по тому, были ли они, подобно мужчинам, богаты или бедны. Конечно, случалось также, что и насиловали двух-трех девиц. Но дальше дело не шло. Большая ошибка, в которую часто впадают сухопутные люди, думать, будто матросы, в особенности те, кто давно ходит по морю, одержимы сладострастием, и чуть ли не мучения испытывают от долгого воздержания. Совершенно напротив: ничто так не успокаивает плоть, как бесконечные скитания между небом и водой, со святой усталостью во всех членах от отданных, вытянутых, крепленных, брасопленных и взятых на гитовы парусов и с целомудренным поцелуем морского бриза на лице.

Но на этот раз дело обстояло иначе. Кровавая битва, выигранная с таким трудом, разожгла кровь бойцов и взволновала их чувства. Как только они увидели перепуганных и кричащих женщин, жавшихся около его высокопреосвященства архиепископа Санто-Фе, у корсаров явилось страстное и грубое желание овладеть этими женщинами. Как только архиепископ удалился, все пассажиры мужского пола попали в свой загон, и каждого матроса невольно потянуло задержать ту из пленниц, которая показалась ему всего милее, или была всего ближе, и толкнуть ее в первый попавшийся темный угол. И Тома Трюбле, который в других обстоятельствах наказал бы такой поступок немедленной смертью, Тома, поддаваясь всеобщей заразе, поступил так же, как и его матросы.

Он придавил своей большой рукой плечо стройной черноволосой девушки, которая держалась в стороне от подруг, в глубине кают-компании, и которая одна, может быть, из всей толпы не закричала, когда корсары вломились в дверь.

Уже начались крики, более приглушенные, из всех темных углов, куда матросы затащили своих женщин.

Тома Трюбле Вдруг задрожал от желания, и из багрового стал сразу бледным. Черноволосая девушка, сама бледная, как смерть и все такая же молчаливая, своими черными, широко открытыми глазами глядела ему в глаза. Она была высока ростом и очень красива, с золотистой матовой кожей. Своими маленькими и острыми зубами она покусывала нижнюю губу. От укуса выступило немного крови.

Тогда порывистым движением Тома Трюбле, уступая страсти, бросился на свою жертву, опрокинул ее, придавил к земле и наклонился над ней…

Но она, отчаянным усилием вырвалась, поднялась на ноги и хотела бежать.

Он снова поймал ее, удержал. Но она опять вырвалась и, изменив тактику, решила встретить его. За поясом корсара был заткнут кинжал. Ей удалось им завладеть. Угрожая, замахнувшись кинжалом, она готова была нанести удар. Но он, конечно, шел на нее, хохоча грубым смехом. Тогда, отступив еще на шаг, она обратила кинжал против собственной груди. И закричала громким голосом, путая французские и испанские слова.

— Подойди, и я убью себя! И пусть тогда Смуглянка из Макареньи проклянет твою мать, твою сестру и твою жену и задушит их во время сна!

Тома Трюбле, который не знал, что значит Макаренья, а также Смуглянка из Макареньи, удивился этим странным речам и испугался их, решив, что это какая-нибудь магическая формула колдовского заклятия или порчи. И он оставил смуглую девушку, даже оттолкнул ее, боясь действия заклинания. Они долго стояли так друг против друга в полутемной кают-компании, среди стонов насилуемых женщин: она — продолжая размахивать кинжалом, с диким и страшным взглядом и окровавленным ртом; Тома — перед ней, сжав кулаки, с искривленными губами, с сумасшедшим взглядом, готовый на нее броситься, и не смея, взбешенный, разъяренный и робкий в одно и то же время…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАВОЕВАННЫЙ ГОРОД

I

В тот же вечер, Тома Трюбле, капитан, сказал Луи Геноле, помощнику:

— Брат, Господь послал нам тот случай, которого мы дожидались. Когда я давеча, желая подогреть храбрость наших ребят, кричал им, что галион полон золота, я сам не подозревал, что на нем его столько. Теперь мы богаты, так богаты, что было бы грешно не оградить нашего богатства от возможных случайностей. Даже если бы мы каперствовали двадцать лет, и больше того, даже если бы мы исходили все моря, никогда уже нам не встретить такого приза. Поэтому нам нужно, по-моему, двинуться к Тортуге; до нее не больше полутораста миль, и мы их сделаем в два счета. Там мы как-нибудь обмачтуем наш корабль. Ты примешь его, оставишь на нем сколько надо будет матросов и отправишься, как только можно будет, в Сен-Мало. Так как только в Сен-Мало мы сможем извлечь настоящий барыш из этого чудесного груза.

— Так мы и сделаем, — ответил Луи Геноле, — это мудрое решение.

Галион мог еще идти под остатками нижних парусов, а этого было вполне достаточно для такого короткого перехода. Впрочем, «Горностай» должен был идти все время рядом, и, в случае надобности, мог взять его на буксир, потому что надо сознаться, что никогда еще, на памяти корсаров, никто не захватывал столь сказочного приза. По самому грубому подсчету, одного награбленного металла, как в слитках, так и в чеканке, было на сумму до четырехсот сорока трех тысяч ливров, считая, как обычно, ливр серебряного лома равным десяти пиастрам. К этому надо было прибавить много драгоценных камней, среди которых некоторые были замечательной красоты; драгоценнейшие ткани; ценное дерево; пряности; много продовольствия; напитки; боевые припасы; словом, вдоволь всего, чтобы навечно обогатить, как сказал Тома, весь «Горностай», от капитана и помощника до молодых матросов и юнг включительно, не говоря о поставщике и арматоре.

— Ах ты черт! — повторял Тома, очень довольный, — брат мой Луи, тебе предстоит блестящее, триумфальное возвращение в Доброе Море; наши земляки глазам своим не поверят, когда ты, уехав помощником на довольно-таки жалком легком фрегате, вернешься капитаном линейного корабля первого ранга!

Но Луи Геноле с грустью взглянул на своего начальника.

— Все это для меня хорошо, — сказал он. — А для тебя?

— Для меня? — повторил Тома, сразу сделавшись серьезным.

Они сидели вдвоем, с глазу на глаз, запершись в кают-компании. Тома все же понизил голос, раньше чем ответить.

— Ты же знаешь, что я не хочу появляться в Сен-Мало, пока не буду уверен в том, что могу сделать это безнаказанно.

Но Луи Геноле покачал головой.

— Неужели ты думаешь, что тебе нельзя вернуться теперь, когда ты богат и покрыл себя славой? И неужели сестра Винсента Кердонкюфа… царствие ему небесное» не рада будет выйти за тебя замуж, чтобы добиться почета, иметь собственный дом и набитые дукатами сундуки? Ведь все это тебя ждет, как только «Горностай» выкинется на пески Тузно!

— Как сказать! — задумчиво сказал Тома.

Поначалу он с удовольствием и охотой слушал своего помощника. Но при имени убитого им человека, сразу нахмурился. И в то время, как Луи Геноле все еще продолжал говорить про сестру Винсента, Тома с некоторым замешательством смотрел на запертую дверь в каюту, где помещалось его собственное капитанское ложе. Геноле поймал этот взгляд.

— Кстати о девках, — продолжал он, приняв озабоченный вид, — что ты намерен делать с той? — Он показал пальцем на дверь каюты.

Тома нахмурил брови и опустил глаза.

— Почем я знаю? — сказал он нерешительно.

— Зачем ты ее запер здесь, на нашем судне и в собственной каюте?

— Почем я знаю?

Оба они довольно долго молчали. Затем Тома, уступая главной своей заботе, спросил у Лук

— Послушай, ты набожнее меня и рассудительнее… Что по-твоему, колдунья она или нет?

— Почем я знаю? — ответил в свой черед Геноле.

Но на всякий случай перекрестился.

Действительно, несколько часов тому назад Тома Трюбле, как только галион был приведен в порядок, велел перевезти на «Горностай» черноволосую девушку, оказавшую ему такое решительное сопротивление при захвате призового судна.

Почему? Он и сам этого хорошенько не знал, что и подтвердил только что совершенно искренне, в разговоре с Луи. Может быть, из-за неудовлетворенного, страстного, исступленного желания, может быть, из-за страха, суеверного страха: по-прежнему загадочная «Смуглянка из Макареньи» продолжала странным образом волновать Тома, тем более, что и Луи Геноле, которого он на этот счет несколько раз расспрашивал, не знал, что ответить и сам забеспокоился.

— Испанцы, — заметил он проницательно, — большей частью добрые христиане и католики. Но среди них все же встречается много безбожников, вроде цыган, мавров, жидов и даже некромантов. Если твоя девка из их числа, то нам всем придется об этом пожалеть.

Упомянутая девка, пока истинная природа ее оставалась невыясненной, была заключена в собственной каюте Тома. Но Тома к ней пока не являлся. Он, видимо, не спешил с этим и не торопил с окончанием работ, связанных с захватом корабля. К тому же требовалась осмотрительность, и надо было принять еще много предосторожностей. Сражение было кровавое. Из девяноста двух человек, бывших на фрегате перед нападением на галион, тридцать человек было убито, а восемь получило такие тяжелые раны и увечья, что надолго выбыли из строя, не говоря уже о легких ранениях, никого не удивлявших, так как не было почти ни одного матроса, который бы в этом деле не пролил крови, много или мало. Поэтому Тома, располагая всего пятьюдесятью четырьмя матросами, но решив во что бы то ни стало сохранить свой приз, даже если бы ему пришлось бросить ради этого «Горностай», приказал тридцати шести матросам, кому выпало по жребию, отправиться на галион, чтобы дать ему настоящую команду и поручил Луи Геноле ими распоряжаться. Итак, на фрегате оставалось всего восемнадцать человек. Всякое восстание пленников на корабле было бы легко подавлено. Что же касается возможной встречи с каким-нибудь неприятельским судном, то восемнадцати бойцов с одной стороны, так же как и тридцати шести с другой, было слишком недостаточно для обслуживания артиллерии фрегата и галиона. Тома, однако же, надеялся, что в этом случае их флаг — малуанский флаг — наверняка защитит их от нападений и что мало найдется таких отважных голландских и испанских крейсеров, которые бы решились выступить против двух противников столь внушительного вида, ничем не обнаруживающих своей действительной немощи и слабости.

Пока что, во всяком случае, нечего было бояться такого рода опасности, так как бриз, как это часто случается в Антиллах, сначала затих с заходом солнца, а потом совершенно прекратился. Так что сейчас мертвый штиль, наверное, остановил все суда на море. Поэтому оба корабля, стоя неподвижно рядом, в центре пустынного горизонта, находились пока в полной безопасности. И Луи Геноле мог без опасения спустить свой вельбот и отправиться поужинать с Тома Трюбле, чтобы лучше и удобнее столковаться друг с другом о том, что надлежало предпринять в дальнейшем. Одержав так удачно победу, надо было ее также удачно использовать. Поэтому оба капитана тщательно обсудили и рассмотрели как следует все возможные случайности.

Тома Трюбле и Луи Геноле долго молча глядели через открытые порты на неподвижный океан и усеянное звездами небо. Луна струила по черной воде узкий ручеек ртути.

— Брат мой, Тома, — сказал вдруг Луи Геноле, — тягостно мне и грустно оставлять тебя одного в этой стране, полной зловредных и скверных людей, и уходить без тебя к нашей милой Бретани, где так много прекрасных церквей и столько чудотворных святых.

— Увы! — молвил Тома, покачав головой.

Он смотрел на ночное море. Еле заметное дуновение сменило полный штиль.

— Брат мой, Тома, — продолжал Луи Геноле. — Ты можешь на меня положиться, я все сделаю по твоему желанию и вернусь сюда как можно скорее, чтобы принести тебе добрую весть, которой ты ждешь и которая позволит тебе, наконец, вернуться без страха и риска домой. Но будь уверен, что как я ни стосковался по давно покинутой родине, и как ни рад буду возвратиться в наш город, да еще с таким почетом благодаря твоей доблести, все же мне будет грустно, что не со мной мой первый товарищ и начальник, когда мы бросим, как водится, самый маленький наш дрек у порога кабака Больших Ворот, и когда потом мы затеплим наши свечи у соборного алтаря для благодарственной мессы, которую мы отслужим!

— Увы! — повторил Тома.

Тот, кто увидел бы его сейчас, сокрушенного и меланхоличного, с крупными слезами в светлых глазах от печали по милой Бретанской отчизне, которую Геноле ему напомнил, тот бы не узнал в этом простодушном и жалостливом парне свирепого корсара Тома Трюбле, более страшного для вражеских купцов, чем бури и кораблекрушения…

Немного позже вельбот Луи Геноле возвратился с фрегата на корабль; так как бриз настолько окреп, что наполнил, хотя и вяло, паруса обоих судов, то надо было пользоваться даже самым маленьким порывом ветра, чтобы поскорее достигнуть Тортуги.

Тем не менее, Тома не захотел взяться сам за простое управление и ограничился тем, что дал свои наставления боцману. Тома остался в кают-компании и, облокотясь на нижний косяк порта, следил за уходящим вельботом помощника. Весла равномерно опускались в темную воду, и в поднимаемой пене плясал таинственный свет…

Когда вельбот скрылся из виду, а на палубе «Горностая» утих топот босоногих матросов, брасопящих паруса, и замолк всякий шум, тогда в глухой тишине уснувшего корабля Тома выпрямился, отошел от порта, отцепил один из фонарей, висевших на бимсах кают-компании, и направился к запертой двери в капитанскую каюту.

Перед тем как войти, он приостановился, но всего лишь на мгновение…

II

Каюта была невелика, фонарь осветил ее всю. Желтый свет отразился от деревянных окрашенных стен. По закопченному потолку заплясали тени. Блеснула медь иллюминатора.

Тома Трюбле бесшумно закрыл дверь и поднял фонарь, чтобы лучше видеть.

Две скамейки, шкаф, прикрепленный болтами в углублении внутренней обшивки между двумя шпангоутами, и койка составляли все убранство. Койка, узенькая кровать, стояла против шкафа и, подобно ему, была прикреплена болтами к стенке. Лежа на этой койке, со связанными грубой прядью пенькового каната руками и ногами, спала пленница, очевидно, обессиленная усталостью и страхом. Свечной огарок, поднятый над ее лицом, не разбудил ее.

Она была прекрасна. Сон успокоил черты ее лица, недавно встревоженного и ожесточенного, и обнаружил ее юный, почти детский возраст. Вероятно, ей было лет шестнадцать. Может быть и меньше. Но янтарный цвет ее кожи, твердые линии рта, четкие очертания носа с нервными ноздрями, иссиня черный цвет волос — все отнимало у красивого лица детскую невинность и мягкую нежность. Тома, пристальнее вглядевшись в спокойную энергию этого девичьего лица, снова усомнился, может ли простая Дочь мужчины и женщины таить в себе столько явной воли. И нет ли здесь скорее какой-нибудь чертовщины и колдовства. Невольно он поднял глаза к большому деревянному распятию, висевшему над кроватью — единственному украшению каюты, суровой, как келья монаха; прибитая у подножия креста раковина заменяла кропильницу, и Тома никогда не забывал подлить в нее несколько капель святой воды, которые он брал из большой бутыли, освященной перед отъездом из Сен-Мало, по великой милости, высокочтимым епископом Никола Павильоном. Но под божественным изображением, под водой, очищающей от грехов, колдунья не могла бы так безмятежно спать… Ради большей предосторожности Тома опустил в раковину пальцы правой руки и окропил спящую. Она вздрогнула, но даже не вздохнула. Одержимая бесом, конечно, стала бы корчиться, словно пронзенная каленым железом. Бесспорно и ясно было доказано: в пленнице не было ничего дьявольского.

Сразу осмелев, Тома положил сильную руку на нежное плечо. Внезапно разбуженная девушка сразу вскочила, но все же не вскрикнула: видно, она была не из тех бабенок, что визжат и пищат по всякому поводу и без повода. Связанные руки очень стесняли ее. С большим трудом ей удалось облокотиться. И все время она не спускала глаз с Тома, который, снова растерявшись, не знал что сказать и довольно долгое время молчал.

В конце концов он все же заговорил. Своим грубым малуанским голосом, ставшим под действием штормов в открытом море еще более хриплым и густым, он сказал:

— Кто ты? Как твое имя и где твоя родина? Откуда ты ехала и куда направлялась, когда я взял тебя в плен?

Но она не отвечала, продолжая по-прежнему пристально смотреть на него.

Погодя, он снова начал свои расспросы.

— Как тебя зовут?

Она молчала. Он добавил, говоря громче:

— Ты не понимаешь меня?

Она даже головой не покачала. Ни да, ни нет. Смущенный, он несколько секунд колебался. Но вдруг вспомнил.

— Ты меня понимаешь, раз ты давеча со мной говорила! — закричал он рассержено.

В нем снова пробудилось любопытство.

— Эта Смуглянка из Макареньи, которую ты тогда призывала на помощь. Кто она?

Сжатые губы скривились полуулыбкой высшего презрения. Но по-прежнему ответа не последовало. И тотчас же презрительное лицо, лишь на миг переставшее быть бесстрастным, сразу обрело всю свою невозмутимость.

Мало-помалу в сердце Тома, успокоившегося и похрабревшего, поднимался гнев. Рука его грубо тряхнула нежное плечо. Он закричал:

— Тебе что, — язык надо развязать? Смотри! Я сумею это сделать! Недолго ты у меня будешь немую корчить, мавританка ты этакая и язычница!

Но на этот раз она вскочила, странно задетая этим оскорблением, и, в свою очередь, закричала:

— Неправда! Ты соврал своим собачьим языком, собака, собачий сын, вор, еретик. Я христианка по милости Всемогущего Господа нашего и предстательством нашей Смуглянки! Да! И уж конечно лучшая христианка и католичка, чем такой разбойник^[85], как ты!

Смутившись, он ответил не сразу. Тогда она приказала тоном королевы

— Развяжи эту веревку!

И протянула ему свои связанные руки. Подчиняясь какому-то таинственному внушению, Тома Трюбле, корсар, повиновался.

Когда девушка почувствовала, что руки ее свободны, она слегка сжала свои очень тонкие пальцы, как бы для того, чтобы восстановить в них свободное кровообращение. После этого она хотела было начать сама развязывать канатную прядь, опутывающую ей ноги. Но, сейчас же опомнившись, только показала пальцем на завязанный узел Тома:

— Развяжи еще эту веревку! — приказала она еще повелительнее.

И Тома опять-таки повиновался.

И вот она непринужденно сидела на кровати, как в удобном кресле, а Тома Трюбле стоял перед ней. Теперь она задавала Тома Трюбле вопросы, и Тома Трюбле покорно ей отвечал.

Она начала свой допрос так же, как и он хотел было начать:

— Кто ты? Как твое имя? Где твоя родина?

И он на все это ей ответил, и его гордость мужчины и господина не восстала против такой странной перемены ролей. Она же — пленная, побежденная, во власти победителя, — без волнения услышала страшное имя, наводящее ужас на всю Вест-Индию: Тома Трюбле… Но теперь, быть может, меньше его презирая, или довольная тем, что ей удалось так скоро укротить такого врага, она стала отвечать, хотя и еле-еле, на вопросы, которые он снова начал, почти застенчиво, ей задавать.

Ее зовут Хуана. Ей семнадцать лет. Она родом из Севильи, чистейшей андалузской крови. Дочь идальго, с гордостью объявила она. В Севилью она направлялась на галионе, чтобы выполнить данный ею обет, и затем должна была снова вернуться в Вест-Индию, где живет вся ее семья. Как имя этой семьи. Это слишком благородное имя, чтобы произносить его в этом разбойничьем вертепе. Ее родители — знатные господа в прекрасном городе, откуда вышел галион, — Сиудад-Реале, в Новой Гренаде, в таком богатом и могущественном городе, что ни один из европейских королей не мог бы ни купить его, ни завоевать. И конечно же, гораздо почетнее быть губернатором этого города или наместником, чем таскаться по морю с бандой диких пиратов, грабя и избивая честных людей на каждом встречном корабле.

Не обращая внимания на оскорбления, Тома спросил:

— А твои родители ехали с тобой? Взял я их в плен? Или убил?

Но она залилась горделивым смехом:

— Сумасшедший!.. Если бы они были здесь, так это они бы тебя взяли в плен и тут же повесили бы на твоей собственной рее. Двадцать таких бандитов, как ты, не испугали бы ни моего отца, ни моего брата, ни такого храбреца, который будет моим мужем.

Тома узнал всегдашнее испанское хвастовство, которое он привык неизменно встречать всегда и всюду. Призвав собственную гордость, он пожал плечами.

— Ни один человек твоего племени, — проворчал он, — никогда не встречал меня без страха и горя!

И так как она еще громче засмеялась, желая скрыть свою ярость и обиду, он решился взглянуть ей в лицо.

— Если б они были такими храбрыми, твои земляки, ты разве была бы здесь? В сегодняшнем бою я победил их больше тысячи, а моих молодцов было меньше ста!

Она раскрыла рот, чтобы ответить, но он решительно приказал ей молчать.

— Молчи! И помни, что ты моя пленница.

Она проглотила обиду. И они оставались так друг против друга, онемевшие, полные ненависти «

Потом она сделала над собой усилие и снова заговорила. Она сказала:

— Мой отец заплатит тебе большой выкуп за меня, и ты сможешь удовлетворить свой пиратский аппетит!

Но он возразил, смотря на нее сверху вниз, со странным выражением в своих больших глазах цвета бегущей воды:

— А кто тебе сказал, что я приму выкуп за тебя?

Впервые он увидел, как она вздрогнула.

— Тогда, — сказала она, — что же ты намерен со мной сделать?

Он колебался несколько долгих секунд, и щеки его побагровели. Вдруг он бросился на нее, как пьяный, подмял ее под себя, сжимая до боли ее плечи в своих мощных, как тиски, матросских руках и опрокинул ее на койку, крича:

— С тобой вот что я сделаю!

Он воображал, что сейчас же ею овладеет. Но она не поддавалась, как не поддалась и раньше, сжимая ноги и отворачивая голову, чтобы избежать и поцелуев и объятий. Он боролся некоторое время, выпустив одну ее руку, чтобы обхватить ее за талию, и продолжал мять это нежное тело своими стальными пальцами. Но девушка сопротивлялась с такой гибкостью, что его грубые нападения оставались безуспешны. И, наконец, она сумела так воспользоваться своей свободной рукой, что он сразу зарычал от боли: она ударила его в самое чувствительное место.

— Потаскуха! — закричал он, ослепленный яростью и болью. — Сука! Потаскуха! Ты не долго будешь торжествовать! Ты будешь моей, или я подохну, клянусь Пресвятой Девой Больших Ворот! Хотя бы мне для этого пришлось принайтовать тебе руки и ноги к четырем углам койки и так вытянуть найтовы, чтобы тебя живой четвертовать.

— Посмей! — закричала она, сверкая глазами. — И твоя Дева, как ее там, собачья дева, дева язычника, не одолеет Смуглянки из Макареньи, которой я посвятила свою девственность и которая ее защитит против всех разбойников твоей породы!..

Она перевела дыхание. Она задыхалась от борьбы, и грудь ее тяжело вздымалась, приподымая черную шаль, завязанную по севильской моде, крест-накрест над юбкой. Затем она продолжала уже более спокойно, но не менее решительно:

— Невинна я, и останусь невинной, знай это! Мое благородное тело не для мужика! Ты меня не возьмешь ни силой, ни хитростью. Если ты выпустишь меня на свободу, ты получишь большой выкуп! Если нет, то ничего не получишь: ни денег, ни меня! Так и знай!

Он стоял теперь в глубине каюты, скрестив руки, превозмогая свою боль. Невозмутимо выслушал он вызов пленницы. И очень холодно ответил:

— Сама ты вот что знай: я здесь владыка, я один, после Бога; я всегда поступал и буду поступать так, как мне заблагорассудится. Ты моя пленница и моя раба; пленницей моей и рабой ты и останешься, овладею я тобою или нет, безразлично. Никогда я не возвращу тебя твоим родным.

Она вскочила на ноги, прошла три шага ему навстречу, почти коснулась его и, смотря ему прямо в глаза, крикнула:

— Тогда тем хуже для тебя!

Он ответил:

— Тем хуже для тебя самой!

Затем он вышел, оставив ее одну в каюте и снова запер дверь за собой. А сам отправился спать в пустую теперь постель Луи Геноле.

III

Спустя три дня, при восходе солнца, фрегат, в сопровождении галиона, бросил якорь в гавани Тортуги под защитой пушек западной батареи и высокой восточной башни. На берег высыпало множество народа, чтобы полюбоваться небывалым призом и подивиться тому, как двадцатипушечный корсарский фрегат захватил линейный корабль, в четыре раза лучше вооруженный и в десять раз более сильный по типу. Особенно поражались, что после такого сражения, поневоле упорного, у» Горностая» не было ни одной порванной снасти, ни одной пробоины в корпусе. И присутствовавшие здесь флибустьеры, так же, как и все другие моряки, привычные к морским битвам, чувствовали, как в их сердцах возрастает уважение, которое они давно питали к Тома Трюбле и его потрясающему искусству в боях.

Господин д'Ожерон, губернатор, не стал даже дожидаться, пока победитель явится к нему с визитом и засвидетельствует свое почтение. Он поторопился подъехать сам на своем вельботе к борту «Горностая»и радостно бросился в объятия Тома, приветствуя его и от собственного имени, и от имени короля, который не приминул бы возрадоваться, увидев, что один из его подданных, гражданин доброго города Сен-Мало — столь славного и верного — одержал такую победу над врагами государства. После чего покрытые славой Тома Трюбле, Луи Геноле и несколько их товарищей по оружию отправились вместе с губернатором торжественной процессией поблагодарить, как должно, Бога, в часовню, заменявшую на острове и церковь, и собор. Тома пожертвовал этой часовне все то, что вез с собой на галионе испанский архиепископ: богатые облачения и церковную утварь. Что касается самого архиепископа, то его заставили присоединиться к процессии и даже стать во главе ее, самому совершить богослужение и пропеть Te Deum в ознаменование поражения его сородичей. Он выполнил все это самым учтивым образом.

Позже все перешли к менее важным делам. Вопрос о пленных пока был отложен; удовольствовались тем, что свезли всех на берег и поручили их охрану господину д'Ожерону, который наполнил ими свои тюрьмы, а самых здоровых поставил работать на своих плантациях. Все это до той поры, пока не определится общая сумма выкупа. С одним только архиепископом из Санта-Фе обошлись очень милостиво: его выпустили на свободу и даже отвезли с почетом в испанский порт Сантьяго, на остров Кубу; архипастырь был этим очень тронут, хотя и заявил, что его без ножа зарезали, потребовав с него выкуп в шестьдесят шесть тысяч испанских дукатов, равных ста тысячам французских ливров, и не уступая ни единого су, вместо того выкупа — в пять раз меньшего, — который он вначале предлагал. Настоятели, каноники, архидьяконы и священники, сопровождавшие его преосвященство, были все задержаны на Тортуге в качестве поручителей за выкуп; исключение сделали только для прелестного мальчика из церковного хора, которого архиепископ очень настойчиво и усиленно просил оставить при нем «для помощи в богослужении», как он говорил. На это охотно согласились, тем более, что господин д'Ожерон через свою тайную разведку узнал, что этот столь любимый маленький певчий не кто иной, как собственный сын прелата. Порядочные люди посовестились бы отнять ребенка у отца, тем более, что не было никакой необходимости прибегать к такой строгой и жестокой мере.

Между тем починка галиона шла своим чередом. На Тортуге не было недостатка ни в мачтах, ни в реях, ни в оснастке всякого рода. Весь попорченный или разрушенный малуанскими ядрами такелаж был очень скоро восстановлен. Не прошло и двух недель как в одно прекрасное утро к Тома Трюбле явился Луи Геноле с отчетом: все закончено и галион может хоть сейчас поднять паруса: все на месте до последнего гвоздика. Оставалось, значит, решить только вопрос о команде.

— Капитан Луи, — произнес Тома, — я хочу предоставить это на полное твое усмотрение, что и естественно, неправда ли?.. Ведь ты для нашей обоюдной пользы отведешь во Францию наш приз. Как ты думаешь, какая должна быть команда на таком корабле?

Луи Геноле покачал головой.

— Капитан Тома, — сказал он, — господин Кольбер, знающий толк в этом деле, не пустил бы в море корабль такого тоннажа меньше, чем с двумястами пятьюдесятью матросами и ста двадцатью солдатами, должным образом внесенными в корабельный список.

— Я с тобой согласен, — подтвердил Тома.

— Но у нас, — продолжал Геноле, нет ни двухсот пятидесяти матросов, ни ста двадцати солдат. У нас осталось, считая всех, кто хоть на что-нибудь способен, пятьдесят четыре годных человека. Не могут ведь идти в расчет наши восемь раненых и увечных, которые сейчас не в силах даже шкота вытянуть.

— Да, — сказал Тома. — И хотя пятьдесят четыре славных малуанских молодца стоят во время абордажа ста двадцати солдат и двухсот пятидесяти матросов, и даже больше, — на галионе это узнали, если не знали раньше, — однако же правда и то, что для управления парусами четырех мачт, из которых самая высокая в тридцать пять саженей, и для обслуживания шестидесяти четырех пушек в четырех батареях, по два на каждом лаге, пятьдесят четыре молодца составляют всего лишь пятьдесят четыре молодца, или сто восемь рук для работы. У тебя совсем не будет лишних, брат мой Луи! Поэтому бери всех! И оставь меня одного на нашем «Горностае». Меня одного хватит, чтобы уберечь его в этой надежной гавани. Впрочем, в случае надобности, кто мне мешает набрать себе бравых авантюристов Флибусты. Немногие откажутся заключить договор с Тома Трюбле.

И в самом деле Тома Трюбле был прав: пятидесяти четырех человек, даже и корсаров, было далеко недостаточно для того, чтобы прилично обслуживать галион. Поэтому было бы крайне непредусмотрительно снимать хотя бы одного из этих пятидесяти четырех. А с другой стороны, «Горностай», стоя на якоре в дружеском порту и под защитой береговых батарей, мог ничего не опасаться.

Все же Луи Геноле долго не соглашался со справедливыми доводами Тома. Он был слишком хорошим моряком, чтобы оспаривать их благоразумие, и возражал лишь против того полного одиночества, в котором останется Тома Трюбле, очутившись совсем один на пустом фрегате, подобно сторожевому псу, забытому на цепи во дворе покинутой хозяевами усадьбы. Часто случалось, что таким же точно образом флибустьеры покидали на каком-нибудь пустынном острове своих начальников, оставляя им только ружья, пистолеты, сабли и немного пороху, и свинца, — когда эти начальники были почему-либо неугодны этим флибустьерам. Простительно ли было такое варварство по отношению к лучшему и храбрейшему во всей Америке капитану-корсару, когда только что этот капитан так обогатил и прославил весь свой экипаж.

Но Тома только смеялся в ответ на эти соображения. Наконец он хлопнул Геноле по плечу и властно заставил его замолчать.

— Брат мой, Луи, — сказал он, — я знаю, что ты меня любишь, и я вижу твое огорчение. Но знай: я все же поступлю по-своему и все будет сделано так, как я решил! Впрочем, чего тебе бояться: ведь ты сам вернешься через шесть-семь месяцев, как только доставишь в надежное место наш груз. Черт возьми! Тебе лишь остается решиться, а я бьюсь об заклад, что к заветному дню твоего возвращения буду еще толще, жирнее, живее и крепче здоровьем, чем сейчас.

— Это возможно, — озабоченно пробормотал Луи Геноле, — но телесное здоровье не самое важное!..

Тома, сам озабоченный, нахмурился и перестал смеяться. Тем не менее, резким движением руки он отвел неприятное предположение, и не позволил его высказать…

И, как того хотел Тома, на следующей неделе галион снялся с якоря и поднял паруса, направляясь к милой Франции; все до единого пятьдесят четыре матроса «Горностая» ушли на нем. А «Горностай» остался. И Тома Трюбле, капитан, стоя на ахтер-кастеле, смотрел поверх гакаборта, как удаляется его экипаж, который он столько раз водил к победе, и который, покидая его, приветствовал его такими криками и так размахивал шапками, что корсару мог бы позавидовать любой командующий эскадрой или вице-адмирал королевского флота в день блестящего генерального сражения.

IV

Отныне много дней и много недель, год, быть может, или больше, Тома Трюбле, подобно отшельнику, должен был вести уединенную жизнь на своем фрегате, где под его начальством влачила свое существование лишь та горсточка калек и инвалидов, которая не могла отплыть на борту галиона и продолжала кое-как лечить свои плохо заживающие раны.

Сам Тома, здоровый и сильный — он не раз бывал ранен в бою, но всегда легко, — казалось, не очень-то годился для ремесла сиделки, на которое был обречен силой обстоятельств. И немало удивились флибустьеры и другие жители Тортуги, когда узнали про странное решение самого знаменитейшего из американских корсаров, про это истинное отречение, на которое он пошел. Многие сначала вовсе не хотели этому верить, объявили все вздором и утверждали, что никогда великий Трюбле не отпустил бы своего помощника и своей команды одних на борту призового судна, которое ни команда, ни помощник, конечно, не захватили бы без него. Кто поверит тому, что такой человек остался на фрегате, виднеющемся вон там на рейде со срубленными мачтами, сложенными реями и в таком, поистине, состоянии, что скорее ему нужен сторож, а не капитан. Пришлось, однако же, покориться перед очевидностью после того, как несколько рыбаков и матросов, проходя на шлюпках невдалеке от «Горностая», не раз видели Тома Трюбле собственной персоной, слоняющегося, как неприкаянная душа, по своему ахтер-кастелю от правого борта к левому и от левого к правому, или целыми часами молча созерцающего море, опершись о какой-нибудь поручень или протянутый леер. Тогда стали еще больше удивляться. Но скоро распространился слух, что это странное уединение, сменившее четыре года непрерывной деятельности, не без тайных причин. Стало известно, что Тома Трюбле выбрал себе среди пленных, взятых на борту галиона, молодую испанскую даму, красивую, говорили, как Божий день. И один из племянников губернатора, только что закончивший свое обучение и не забывший еще его азов, очень кстати упомянул о Ганнибале и наслаждениях древней Капуно.

— Понятно! — решили все наконец, — любовь — великая сила! Наш Тома, подобно многим славным бойцам воюет теперь в стране любви!..

Если уж говорить о войне, то эта война, уже наверное, могла почитаться одной из самых трудных, какие только приходилось вести Тома.

Действительно, пленница Хуана ничуть не смягчилась, и время тут не помогало. Терпение, так же как и насилие, ничего не могли поделать с этим неодолимым упрямством, с этой испанской спесью, обратившейся в добродетель, и в яростную притом добродетель. И с той, и с другой стороны положение оставалось без перемен. Пленница жила в каюте Тома, а Тома в каюте Луи Геноле. Впрочем, ни она, ни он почти не выходили из своих берлог. И увидев их рядом, трудно было бы сразу решить, кто у кого в неволе. Тома каждый день входил к Хуане и старался развлекать ее разговорами. Предлогом его посещений была учтивая заботливость о самочувствии молодой девушки. Говоря правду, оно на самом деле беспокоило Тома, который даже велел купить и подарил своей пленнице невольницу-индианку. И Хуана приняла подарок все с тем же видом королевы

Вопрос о любви совершенно отпал, по крайней мере на словах, потому что с глазу на глаз Тома и Хуана продолжали оставаться противниками. Один, готовый к нападению, другая — к защите. Но Тома, уже дважды отброшенный, — и мы знаем, как решительно, — еще не решался на третий приступ. Так что, оставаясь оба начеку и не показывая своих когтей, они довольно вежливо вели беседы. Хуана, предпочитавшая первое время молчать, вскоре решила, что лучше будет говорить, чтобы сильнее подавить врага всеми преимуществами, которые она перед ним имела или делала вид, что имеет. Таким образом Тома узнал тысячу мелких происшествий, подробностей и анекдотов, всегда чрезвычайно благоприятных для его пленницы, и мог вволю удостовериться в том, какая она знатная дама, по крайней мере, если верить ее словам. Сказать по правде, это величие никогда не производило на Тома того впечатления, какого хотелось бы Хуане.

Хуана, по ее собственным словам, родилась в Севилье семнадцать лет тому назад. В этом-то великолепном городе, самом обширном и знатном во всей Испании и даже во всей Европе, — так утверждала Хуана, — впитала она с молоком кормилицы то исключительное и ревностное благоговение, которое она никогда не переставала выказывать великой и могущественной Мадонне, покровительнице Севильи, Макаренской Богоматери, которую там называют попросту «Нашей Смуглянкой», по той причине, что изобразивший ее благочестивый мастер сделал ее красивой, черноволосой андалузкой. Тома был очень рад этому объяснению, получив наконец уверенность в том, что эта Смуглянка, недавно так его беспокоившая, была не кем иным, как испанской сестрой доброй малуанской Богородицы Больших Ворот. В Севилье родители Хуаны занимали одно из первых мест, — опять-таки по ее словам. А так как слишком многочисленное население Севильи стремилось время от времени покинуть андалузскую землю и эмигрировать в поисках счастья в Новый Свет, то ее родители, столь высокопоставленные, соблаговолили в один прекрасный день возглавить эту эмиграцию и повезти всех желающих в Вест-Индию. Таким образом, из Испании выселилось несколько тысяч мужчин, женщин и детей, поклявшихся, что сумеют создать где-нибудь в глубине Америки новый город, больше, сильнее и богаче даже самой Севильи. И они сдержали свою клятву: не прошло и десяти лет с того времени, а созданный ими город, Сиудад-Реаль Новой Гренады, — город, совсем еще юный и не достигший полного своего расцвета, — уже слыл одним из самых славных городов Вест-Индии. Хуана, собственными глазами наблюдавшая его рост и почитавшая себя — искренне или нет — как бы его государыней, не переставала восхищаться великолепием этой подлинной столицы. Там только и были, что «монументальные постройки, гражданские и военные укрепления, форты, крепости, цитадель, редут, ратуша, губернаторский дворец и великолепные особняки, украшенные гербами, »а в особенности много там было «часовен, монастырей, семинарий, базилик, был собор и архиерейский дом в виде пышного замка. Прекрасно мощенные улицы сияли чистотой во всякое время года. Дома, постоянно окрашиваемые заново, являли взору тысячи нарядных цветов, на которые светлое солнце Америки накладывало шелковистый лак своих лучей, как солнце Испании на занавеси и драпировки, которые протягивают в Севилье от балкона к балкону в дни торжественных праздников. Вокруг умело обрабатываемые поместья полны были бесчисленных садов и огромных, чрезвычайно плодородных полей, где собирали лучшие фрукты, снимали богатейший урожай. Стада паслись в степях, по сравнению с которыми все луга Франции и других стран показались бы пустынями и болотами.» Бесспорно, гордая барышня, державная властительница или почти что так — столь замечательного рода, имела право смотреть свысока на этого простого и грубого матроса, Тома Трюбле, рожденного в бедном краю, затопленном дождями и туманами, Тома Трюбле, который вместо предков перечислял одни только свои подвиги. Так что, время от времени Хуана, решив вдруг, что слова ее пробили брешь в упорной воле корсара, прерывала себя посреди какого-нибудь удивительного рассказа и заводила свою старую песню:

— Видишь, какой выкуп ты теряешь из-за своего упорства? Ну! Отвези меня в Сиудад-Реаль и положись на щедрость моих родных! Не то…

Но тогда взгляд Тома под пушистым сводом его нахмуренных бровей сверкал таким грозным блеском, что девушка, внезапно робея, несмотря на всю свою кичливость, не смела даже закончить начатой фразы и замолкала.

Она вознаграждала себя в другие часы. И часто Тома приходилось склонять голову и отступать перед своей пленницей. Хуана оказывалась даже сильнее в те минуты, когда Тома готов был ее считать слабой и беззащитной.

В самом деле, почти каждую ночь Тома Трюбле, мучимый бессонницей покидал свою койку и свою каюту и шел полураздетый бродить по палубе. Тропическая жара не имеет конца и пыл ее опасен как с утра до вечера, так и с вечера до утра. Тома, задыхавшийся в своей запертой каюте, бродил от юта до бака, чтобы освежиться хоть легким ночным бризом. Но все было напрасно, так как мертвый штиль давил в это время море. И тяжелый аромат деревьев и цветов с острова, густыми волнами клубившийся над водой, как бы сливался с неподвижным воздухом, тяжелым как туман, отягчая его еще больше и делая почти невозможным для дыхания. Тома метался еще некоторое время, созерцая то молчаливый и замерший океан, то совсем темный берег, то усыпанное алмазами небо, где струился Млечный путь, как широкий жемчужный поток в берегах из самоцветных камней. Жгучая ночь наполняла тогда горячей лавой жилы корсара. Он возвращался вдруг в ахтер-кастель, затем решительным жестом человека, внезапно принявшего решение, толкал дверь каюты, где спала Хуана…

Но спящая Хуана не просыпалась. И Тома, остановленный этим нежным сном, который какая-то таинственная сила заставляла его чтить, стоял на пороге, не смея ступить шагу. Тщетно на смятой постели простиралось пленительное тело, почти без всякого покрова, иногда больше чем наполовину обнаженное. Тщетно сжимался красный рот. Тщетно раскидывались по воле случая руки и ноги пленницы, словно для того, чтобы казаться и невиннее и соблазнительнее…

Тома, побежденный, укрощенный каким-то неведомым Богом, покровителем этой невинности, подвергаемой таким опасностям, быстро закрывал полуоткрытую дверь и возвращался к собственной постели…

V

Как-то вечером жители Тортуги увидели причаливающую к пристани шлюпку, на которой сильными взмахами греб одинокий гребец. Удивленные прохожие стали останавливаться на набережной, потому что своим внешним видом этот гребец не был похож на индейского рыбака, — из тех, что снабжают колонию морскими черепахами и ламантинами, усладительной пищей; также и шлюпка не походила на туземную пирогу, выдолбленную в стволе акажу. Мужчина выскочил на берег, сильной рукой вытащил на него свой ял и направился к городу. Тогда, увидев его вблизи, жители узнали Тома Трюбле.

В течение шести недель Тома Трюбле, замкнувшись в своем уединении на борту фрегата, не желал его нарушать даже для того, чтобы запастись на берегу свежими продуктами, довольствуясь солониной из камбуза или той рыбой и дичью, которую ему доставляли редкие торговцы, отваживающиеся продавать свои товары судам, стоящим на рейде. В течение шести недель размеры палубы «Горностая», казалось, удовлетворяли корсара в его прогулках, тогда как четыре года кряду все великое Антильское море не могло вместить его неустанных походов. И, без сомнения, Тома Трюбле, радуясь этому отдыху после стольких забот, продолжал бы им наслаждаться и не ступил бы ни разу на берег до конца своего добровольного изгнания, если бы презрение и черствость пленницы Хуаны не ожесточили его в конце концов настолько, что гнев отвергнутой любви переполнил его до краев.

И тогда он решил найти себе более широкое поле, чтобы, яростно снуя взад и вперед, вдоль и поперек, как-нибудь облегчить себя и рассеять.

И вот флибустьеры и другие обитатели острова видели в тот вечер, а потом и в другие вечера, как Тома Трюбле носится туда и сюда по городу и за городом, поднимаясь до вершины горы, по склонам которой расположились особняки самых знатных жителей, а иной раз уходил и дальше, в глубину тех диких северных лесов, где уж не встретишь ни полей, ни плантаций. Тома бродил повсюду тем же скорым и неровным шагом и всюду с тем же лицом, лицом человека, поглощенного каким-то суровым раздумьем. И только глубокой ночью странный любитель зарослей и лесов, скорее измученный, чем успокоенный, он возвращался к берегу, отыскивал свой ял, спускал его на воду и возвращался к своему плавучему жилью…

И вот однажды, когда Тома, прогуливаясь таким образом, шел от пристани, поднимаясь по первым, очень крутым улицам дальних кварталов, кто-то, выйдя из низкого дома с большой вывеской, громко воскликнул, заметив его:

— Ура! Старый товарищ, ты ли это? Окаянная Матерь Божья! Провалиться мне на этом месте, если это мне привиделось и это не мой Береговой Брат и моряк, Тома Трюбле, передо мной! Ура! Такую встречу надо отметить! — Входи в кабак, брат Тома и уважь меня. не то я подохну!

Тома узнал Эдуарда Бонни, по прозванию Краснобородый.

По-видимому, дела английского флибустьера шли сейчас не блестяще. Это доказывало его платье: штаны его были сплошь заплатаны, а камзол — такой старый, что нельзя было угадать его первоначального цвета. Впрочем, Краснобородый и не скрывал своей бедности, и первым долгом рассказал Тома с большими подробностями, прерывая свою повесть звучными раскатами смеха, как кораблекрушение лишило его «Летучего Короля», напоровшегося на подводную скалу у мыса Мансанильи, и как испанцы из Колона, которых он в свое время хорошенько пограбил, подло отомстили ему, перерезав из его гибнувшей команды всех, кого только могли поймать. Один он, Краснобородый, спасся и, оставшись гол как сокол, достиг Тортуги, после Бог знает скольких злоключений. Здесь он находился уже около месяца без единого гроша, но по-прежнему отважный, по-прежнему решительный, словом, по-прежнему такой же флибустьер.

— Кастильская обезьяна дорого заплатит мне за мой бриг, и еще дороже за моих корсаров! — заявил он, с силой ударяя Тома по плечу. — Матрос, можешь мне поверить: за каждого зарезанного своего брата я зарежу не меньше десяти противников этой вот самой рукой, а за каждую погибшую доску сдеру с них не меньше фунта золота.

После этих слов оба, Краснобородый и Тома, вошли в кабак, вывеска которого, украшенная железным флюгером, приятно поскрипывала под южным ветром. Было жарко, — «дорла была удобная», как говорят моряки, то есть в глотке пересохло. За столом, который Краснобородый только что оставил, и к которому он теперь подвел Трюбле, два пустых кувшина ясно доказывали, что флибустьер упорно старался одолеть эту засуху. Но два новых кувшина, которые он поспешно заказал, доказывали также, что он считал недостаточным это первое усилие. И действительно, оба новых кувшина мгновенно иссякли, подобно роднику в летний зной.

— А ты как, брат Тома? — спросил тогда флибустьер. — Как теперь идут твои дела? Я слышал, что ты теперь также богат, как я беден, и поздравляю тебя, как хороший и честный товарищ; мне также известно, что ты отправил в Европу со своей командой и со своим помощником значительную добычу, которую недавно захватил! Ладно! А с тех пор? Правда ли, как повсюду уверяют, что ты остался в одиночестве на своем «Горностае», чтобы хорошенько насладиться любовью и ласками какой-то красотки, которую ты сделал своей невольницей? Если да, то не красней, и давай сюда руку, — никто лучше Краснобородого не понимает нежных чувств, и я тебе сейчас дам тому основательное доказательство.

С этими словами, не дав Тома времени ответить, он снова встал и, подбежав к дверям кабака, выглянул на улицу. И, должно быть, он увидел на ней то, что искал, так как сейчас же начал кричать во все горло.

— Алло! Рэк, старый товарищ! Сюда, внучек! Отводи руля, бери все паруса на гитовы и отдавай якорь у этой двери, так как я в этом кабаке выпиваю в компании с Береговым Братом, которого я тебе хочу представить и которого ты, ради меня, полюбишь!

Он воротился в сопровождении привлекательного юноши, у которого не было ни бороды на подбородке, ни усов над губой; скинув шляпу на стол, молодой человек обнажил свои прекрасные светлые волосы, которые были у него порядочной длины и которые он ничем не смазывал, а напротив — давал им свободно падать на шею и плечи.

— Алло! — закричал, в свою очередь, вновь прибывший, голосом довольно свежим, хотя и несколько надтреснутым. — Алло! Бонни, старый матрос! Ты уже напился, да еще без меня! Ты в этом раскаешься, окаянная скотина! Кто этот человек?

— Этот человек Тома! Да, Тома Трюбле, о котором я тебе много раз говорил, и который…

— И который, конечно, не нуждается в том, чтобы такой болтун, как ты, что-нибудь добавлял к его имени. Замолчи ты, ради господней требухи! Капитан Тома, давайте руку! Вы мне нравитесь, клянусь честью Мэри, и я ваша покорнейшая служанка.

Таким образом, Тома, крайне изумленный, узнал, что матрос Краснобородого был женщиной.

Женщина эта носила имя Мэри Рэкэм, и хотя ей было не больше двадцати лет, она уже порядком понюхала моря, так что не была уже новичком ни в военном, ни в морском ремесле. Однако, хоть она и была храброй и смелой, как ни один флибустьер, хоть и носила одежду другого пола — как из-за удобства, так и по склонности к ней, — все же оставалась настоящей женщиной, со всеми страстями, порывами, а также слабостями и капризами обыкновенной женщины. И, не теряя времени, она это доказала так, что у Тома не осталось на этот счет никаких сомнений повернувшись к Краснобородому, она яростно на него напала, произнося ужасающие кощунства и упрекая его в том, что он строил глазки какой-то трактирщице, обещая ему сто тысяч ударов ножом в живот, если эта трактирщица в ответ на его взгляды даст сдачи хоть одну улыбку.

— Э, тебе-то что? — сказал Краснобородый, хохоча во все горло. — Ты разве моя законная жена, я тебе разве клялся в верности, что ты так ревнуешь?

Мэри Рэкэм мгновенно выхватила из-за пояса нож и воткнула его в стол: острие вонзилось в дерево, по крайней мере, на два дюйма.

— Мне что? — возразила она, и ее вздернутая губа обнаружила белые зубы. — А то что мне не нужно ни мужских клятв, ни поповских молитв, чтобы удержать свое добро. И вот, что за меня постоит…

Она показала пальцем на вонзившийся в стол нож.

Тома галантно вытащил его и передал ей. Однако ему пришлось употребить всю свою силу, чтобы сделать это сразу, так сильно ткнула ножом эта дама.

— Вот черт! — сказал он восторженно. — Это не похоже на работу спустя рукава. Мне бы хотелось иметь помощь этой руки при абордаже!

Польщенная возлюбленная Краснобородого ударила кулаком по плечу Тома.

— Клянусь господней требухой! — вскричала она. — Я хочу такой абордаж! Я буду ему рада, если мы будем драться плечом к плечу! Капитан Тома, я сказала тебе, что ты мне нравишься, а мое слово верное! Слушай же: когда я надую этого борова Бонни… А это, наверно, будет скоро, потому что дьявол меня опоил или ослепил в тот злосчастный день, когда я взяла себе в любовники эту скотину! Когда я его надую, говорю я, то это будет, — если найду тебя в своих водах на расстоянии пушечного выстрела, — с тобой, да предпочтительно перед всеми другими ребятами.

На что Краснобородый ответил такими раскатами смеха, что действительно чуть не лопнул.

С того дня Тома отказался от одиноких прогулок, которые и до сих пор не давали ему ни малейшего удовлетворения. Он нашел лучшее развлечение в обществе веселого флибустьера и его воинственной подруги, а также и Других авантюристов, которые, подобно Краснобородому, не имели сейчас ни гроша, шатались по всем кабакам острова, чтобы использовать тот небольшой кредит, который им еще предоставляли. Тут пили вперемежку люди самые необычайные и самые разнообразные. Тома Трюбле отметил среди прочих одного француза, родом с острова Олерона в провинции Они; француз этот, воспитанный в духе, так называемой, реформированной религии, сохранял в силу этого, кажущуюся строгость нравов, весьма близкую к ханжеству, но был ничуть не менее храбр и отважен, чем любой католик. Другой француз, родом из Дьеппа, что в Нормандии, был до того толст, что его можно было счесть калекой, хотя на самом деле никто не мог сравняться с ним в живости каждый раз, когда надо было устремляться навстречу ударам и особенно, когда надо было на один удар ответить десятью. Третий молодец своеобразием превосходил даже первых двоих: это был венецианец, называвший себя дворянином и всегда прибавлявший к своему имени сэр, то есть господин, — на венецианском наречии. Этот дворянин уверял, что происходит из семьи патрициев, чуть ли не дожей. Он именовал себя Лореданом; впрочем, это громкое имя, имя древнего дожа, шло к редкой красоте его лица, к тонкости его рук, к гордой и мягкой грации его походки. В остальном, этот Лоредан, — принц или мужик, безразлично, — был настоящим флибустьером, и из лучших, хотя, в противоположность нормандцу из Дьеппа и гугеноту с Олерона, так же как и почти всем их товарищам, он не был в прошлом моряком, и начал плавать уже возмужалым. Детство его и юность составляли настоящий роман, такой, что ни один из написанных господином де Скюзери не был и вполовину столь романтичен. Не было такого ремесла, в котором Лоредан-флибустьер не упражнялся бы, должности, которой бы он не занимал, авантюры, которой бы не испытал на суше и на море, в лагерях, городах и при дворе, словом, всюду, где должным образом ценят хорошую шпагу, которая не залеживается в ножнах.

Эти люди и стали отныне привычным обществом Тома Трюбле, — который по-прежнему жил на борту «Горностая»и ежедневно сносил гордые речи и резкости севильянки Хуаны, но который отныне стал каждый вечер причаливать к берегу на своем яле, чтобы разыскать в каком-нибудь городском кабаке шайку праздных флибустьеров, выпить с ними и повеселиться, — на самом деле, или для виду. Впрочем, никто из этих людей и не подозревал, чтобы у Тома, — Тома Трюбле — короля корсаров, — могло быть хоть малейшее основание не считать себя счастливейшим из смертных, а тем более, чтобы в вине и роме он мог искать забвения от обид, причиненных ему пленницей, которая в представлении всех авантюристов, людей малочувствительных и не склонных подчиняться владычеству какой бы то ни было женщины, очевидно, была покорной служанкой такого бойца, как Тома Трюбле, — служанкой и рабой, послушной малейшим прихотям своего господина, всем его сладострастным и прочим фантазиям. Они бы немало удивились, если бы узнали, что в действительности не было ничего подобного…

VI

Тома Трюбле уже дважды пытался взять приступом добродетель или мнимую добродетель своей пленницы Хуаны. И дважды был он отражен самым решительным образом, — так решительно, что он откладывал и переносил с недели на неделю свою новую атаку. Первые две последовали на протяжении всего нескольких часов, — одна на борту галиона, в тот день, когда его взяли на абордаж, другая на борту «Горностая», в ночь того же самого дня. Но с тех пор сто новых дней и сто новых ночей сменили друг друга, потому что прошло уже три полных месяца, как Луи Геноле ушел из гавани Тортуги, увезя на своем корабле всю прежнюю команду Тома Трюбле и оставив Тома Трюбле почти одного на разоруженном фрегате, — сто дней и сто ночей, за которые этот Тома Трюбле, с глазу на глаз со своей пленницей, имел сто и двести раз достаточно времени, чтобы раздразнить до неистовства свое плотское вожделение к этой пленнице, свою досаду отвергнутого любовника, и свою злобу за многочисленные унижения, оскорбления и пренебрежение с ее стороны. Однако же Тома Трюбле все еще сдерживался, подавлял свой гнев и пыл и проявлял бесконечное терпение, как испытанный тактик, потому что на этот раз он решил бороться наверняка, прекрасно сознавая, что новая неудача была бы решительной или потребовала бы для своего исправления чрезвычайных и титанических усилий.

Без сомнения, грубая сила одолела бы сопротивление слабой женщины, почти еще ребенка. Но Тома, хоть сначала и счел было это самым верным путем, хоть и угрожал девушке, что так и сделает, вскоре отказался от выполнения этой угрозы. Одно дело — изнасиловать женщину во время первого приступа ярости среди захваченного города или на палубе корабля, взятого на абордаж, и совсем другое — спокойно привязать эту самую женщину к четырем углам кровати и овладеть ею без препятствий и не торопясь. Тома тем более не мог решиться на такое запоздалое насилие, что чрезмерное самолюбие пленницы позволяло всего опасаться, если подвергнуть его столь жестокому унижению. Не раз Хуана клялась, что не переживет своего бесчестия, как она высокопарно выражалась. И Тома охотно верил тому, что она в самом деле способна убить себя, лишь бы только доказать искренность своих слов.

Наступил, однако же, и день третьего боя, так долго откладываемый и оттягиваемый. И Тома Трюбле, который столько времени ждал, чтобы лишь в удачный миг завязать сражение, имея все преимущества на своей стороне, вдруг забыл всякую осторожность, в одну минуту потерял достижения трех месяцев и, выйдя из терпения, перестал что-либо соображать Это случилось во время одного из трех церемонных разговоров, которые происходили у него с Хуаной, и которыми она пользовалась, чтобы постоянно раздражать его тысячью дерзостями. Снова речь зашла о Сиудад-Реале Новой Гренады. И Хуана, продолжая распространяться все с тем же самодовольством и даже тщеславием о пышности этого города, который она почитала как бы собственным владением, заявила вдруг, что Тома сможет скоро сам убедиться в действительности этого великолепия, ни с чем в мире не сравнимого.

— Как сказать, — молвил Тома, не сразу заметив, к чему она ведет. — Как сказать! Как же это я увижу?

— Увидишь собственными глазами! — сказала она.

Они говорили друг другу «ты». Но это обращение на «ты»в устах Тома было лишь привычкой, свойственной моряку из морской семьи, который никогда особенно не церемонился с женами и дочерьми своих приятелей моряков, тогда как Хуана, говоря ему «ты», делала это с пренебрежением дворянки, обращающейся к мужику, или хозяйки, отдающей приказание лакею.

Между тем Тома снова спросил:

— Но как же это я увижу собственными глазами?

— Ты увидишь, — был ответ, — ты увидишь собственными глазами, когда мой отец, мой брат и мой жених, придя сюда, чтобы освободить меня, уведут тебя пленником в Сиудад-Реаль и повесят на виселице у Больших Ворот!

Тома был из тех людей, что не слишком-то беспокоятся из-за пустых угроз.

Хуана скоро рассердилась, видя его невозмутимость.

— Или ты воображаешь, — раздраженно сказала она, — что они потому до сих пор не явились, что боятся тебя и твоих людей? Если бы они знали, что я здесь, они сейчас же поспешили бы сюда и ты давно был бы в их власти, даже если бы им пришлось завоевать всю Тортугу, чтобы тебя схватить

Тома только засмеялся. Вконец выйдя из терпения, девушка сжала кулаки.

— Ах, ты сомневаешься? — презрительно прошипела она. — Разбойник! Ты очень умно и осторожно поступил, спрятав меня здесь и спрятавшись сам, чтобы избежать справедливой мести моих родных!

Продолжая смеяться, Тома пожал плечами.

— Нельзя сказать, чтобы я очень прятался, — сказал он, — вся Америка знает, что я здесь, на своем собственном фрегате, и что я здесь один! Моим врагам остается только прийти сюда за мной.

Хуана, в свою очередь, пожала плечами.

— Будто ты такая важная птица, — сказала она, издеваясь, — что каждый знает, где ты, не дожидаясь, пока ты объявишь это. Чего ты лжешь? Если бы твои враги, как ты говоришь, пришли бы за тобой сюда, кто же защитил бы тебя против них. Не твоя ли Богородица, как ее там, богородица язычников, собачья богородица, которая, наверно, спит с дьяволом!

Кощунство возмутило Тома больше, чем это сделали бы двадцать оскорблений.

— Молчи! — приказал он, сразу рассердясь. — Богородица эта, перед которой ты недостойна даже встать на колени, уж наверно стоит твоей цыганской Смуглянки, которая может спать с кем хочет, а все же не помешала тебе попасть в мои руки!

Вне себя от этих слов, пленница так и подскочила на месте.

— Сам молчи, нечестивец! — завопила она. — Моя Смуглянка спасла от тебя больше, чем меня саму: она спасла мою девственность, заставив тебя уважать ее, несмотря на всю твою силу и все твое распутство и несмотря на распутную поддержку твоей собственной Богородицы, богородицы развратной и непотребной.

Оскорбление ударило Тома Трюбле, уже разъяренного, как курок ударяет в огниво заряженного мушкета. В тот же миг ярость самца буквально ослепила Тома Трюбле. И тогда-то он и потерял в одну минуту достижения трех месяцев. Действительно, Хуана, вызывающая и насмешливая, стояла перед ним, подбоченясь и сразу обретя все свое хладнокровие, тогда как Тома его потерял. Трюбле видел ее перед собой в позе женщины, ради вызова отдающейся и уверенной, что ее не посмеют взять. Задетый за живое, он решился. Он бросился на нее, как уже бросался два раза. И был так стремителен, что опрокинул ее на постель и упал на нее раньше, чем она успела опомниться. Но нелегко осилить сопротивляющуюся женщину, если только не употребляешь бесчеловечной жестокости. А Тома еще не дошел до этого, так как при первом же крике пленницы он ее выпустил, разжал пальцы, которыми давил нежный живот. А в такой битве самца против самки, тот, кто раз отступил, тот побежден. Выиграв одну отсрочку, Хуана сумела выиграть и другие. Крича, как будто с нее живьем сдирали кожу, как только она чувствовала, что положение ее становится опасным, она таким образом заставляла почти оцепеневшего любовника постепенно терять все достигнутые им преимущества. Исход такой борьбы не подлежал никакому сомнению. Через пять минут Тома поднялся разбитый наголову и отступил. Хуана, едва освободившись от сжимавших ее объятий, также поднялась и одновременно с Тома вскочила на ноги. Она испытала страх. Но победа вернула ей смелость, и она разразилась пронзительным смехом.

— Я говорила! — закричала она. — Я говорила, что твоя Богородица, богородица подворотен и перекрестков, не одолеет моей Смуглянки из Макареньи» моей Смуглянки, которая сохранит мне мою девственность, так как я теперь же дала обет пожертвовать ей, как только вернусь в Сиудад-Реаль, платье из золотой парчи…

Тома выходил уже из каюты. Услышав эти слова, он повернулся как ужаленный.

— Клянусь Богом! — проворчал он, стиснув зубы. — Я беру обет и на свой счет! Аминь! Я сам заплачу за платье из золотой парчи для Смуглянки! Но Смуглянка на меня не рассердится, если, чтоб снять с нее мерку, я переменю ей сначала часовню?

Хуана, раскрыв рот, оторопев, сразу прекратила свои издевательства.

— А впрочем, — закричал Тома Трюбле, в свою очередь разражаясь смехом, — впрочем, если Смуглянка рассердится, то Богородица Больших Ворот сумеет испросить мне прощение…

Дверь с шумом захлопнулась за ним.

VII

В кабаке под вывеской «Танцующая черепаха», где в этот вечер выпивали Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, Мэри Рэкэм, его любовница, венецианец Лоредан, флибустьер с Олерона, уроженец Дьеппа и много других авантюристов, — все люди известные, — Тома Трюбле, войдя внезапно, произвел сенсацию, так как, в противоположность обычному своему поведению, которое часто бывало резким, но все же оставалось спокойным, Тома Трюбле на этот раз шел воинственными шагами и бросал вокруг себя свирепые взгляды. Дойдя до скамейки, он скорее упал на нее, чем уселся; заметив кружку, только что наполненную вином, он схватил ее и опорожнил одним глотком, причем никому не пожелал хотя бы доброго вечера. Удивленные флибустьеры прервали собственное пьянство и молча разглядывали прибывшего.

Тома, кончив пить, разбил яростным ударом кружку о стол.

— В чем дело? — решилась спросить Мэри Рэкэм, более скорая на язык, чем мужчины.

Но Тома ничего не ответил. Скорее всего, он и не расслышал адресованного ему вопроса.

— Береговые Братья! — закричал он вдруг, обводя всех присутствующих взглядом, сверкавшим, как молния. — Береговое Братство! Вам не надоело, как мне, протирать штаны о кабацкие скамейки и опорожнять кошельки, не зная, когда вам придется снова их наполнить! Если да, — вы мои люди, а я ваш! Ну, допивайте кружки и очистим стол. Теперь слушайте меня все: кто из вас согласен подчиниться мне, как капитану, и подписать со мной договор на прекрасную и превосходную экспедицию, которая нас обогатит на веки вечные, если будет угодно Богу и нашим святым заступникам.

За мертвым молчанием, которым были встречены первые слова этой речи, последовала неистовая суматоха. Вскочив, как на пружинах, флибустьеры вопили от восторга, потрясая мушкетами, так как их обыкновением было не расставаться с ними нигде: ни в бою, ни в кабаке. В течение целых пяти минут шум был такой, что нельзя было расслышать ни одного слова. Но в конце концов пронзительный голос Рэкэм перекрыл хор остальных.

— Ура! — закричала она, — клянусь господней требухой! Капитан Тома, я хочу быть в этой экспедиции твоим матросом, если ты мне не откажешь! И я последую за тобой всюду, и пойду, куда ты пойдешь, на жизнь и на смерть, и даже в самое пекло ада!

Остальные, вопя и ругаясь, вторили ей. Тома, с гордостью вспоминая, как недавно собственная его команда на «Горностае» поднимала такой же невероятный шум в часы, предшествующие каждому выигранному сражению, почувствовал и на этот раз, что его сердце наполняется воинственной и торжествующей радостью. И только обождав довольно долгое время, ударил он кулаком по столу, чтобы водворить молчание. И добившись его, спросил:

— Кто-нибудь из вас знает хоть понаслышке или потому, что сам там побывал, некий город в королевстве Новой Гренады, который называется Сиудад-Реаль?

— Я, — ответил венецианец Лоредан, поднимаясь со своей скамьи.

И так как он пил в самом конце кабака, он подошел к Тома, и уселся прямо за тот стол, за которым сидел капитан. Обрадованный Тома ударил его по ляжке.

— Итак, — сказал он, — ты, брат Лоредан, знаешь Сиудад-Реаль в Новой Гренаде?

— Да, клянусь святыми Марком и Львом! — подтвердил венецианец, — и, кроме того, заметь, брат Тома, что я знаю его не понаслышке, а потому, что часто в нем бывал, я, сэр Лоредан из Венеции, флибустьер.

— Черт возьми! — выругался восхищенный Тома, — Вот проводник, который нам нужен. Приятель, расскажи-ка нам про этот город, о великолепии которого столько говорят, и скажи нам все, что ты знаешь о нем. А вы все, Береговое Братство, слушайте обоими ушами: так как, говорю я вам, именно Сиудад-Реаль я намерен взять приступом и предать его огню, мечу и разграблению.

И в тот же миг раздался гром восторженных восклицаний. Немного флибустьеров ясно себе представляли, каков этот Сиудад-Реаль, но все слышали о нем, как об очень богатом городе, и, стало быть, годным для грабежа.

Между тем Лоредан-венецианец ждал, пока стихнет общий крик. Затем он заговорил своим обычным голосом, очень мягким и ровным.

— О Сиудад-Реале в Новой Гренаде, — сказал он, — я все знаю. Не только знаю в нем по названию каждую улицу, каждую площадь и каждые ворота, но также много раз осматривал укрепления, форты, крепости, замок и редут, так как я не был в нем простым путешественником, который придет, поглядит и уйдет, а жителем и даже гражданином. Мне случилось даже быть офицером того гарнизона, который держит в Сиудад-Реале король Испании.

Утверждение это, хоть и странное, не удивило флибустьеров. Флибустьеры видели все, всем занимались и не находили ничего особенного в том, что один из них когда-то был хоть бы и испанским офицером. Один лишь Тома Трюбле удивленно приподнял брови. Но это ничуть не смутило Лоредана.

— Так вот, — продолжал он спокойно, — что нам теперь важно знать касательно Сиудад-Реаля. Сиудад-Реаль превосходно укрепленная крепость, и способна выдержать несколько месяцев осады. Чтобы захватить его по всем правилам, необходим флот, а также армия. Флот Должен состоять из восьми или десяти линейных кораблей, так как фронт, обращенный к морю, включает восемь или десять хороших батарей последнего образца, из которых каждое стоит корабля — вот что касается флота. Армия должна состоять, по крайней мере, из шести тысяч человек, так как гарнизон крепости насчитывает три тысячи пятьдесят солдат, из которых каждый сражается за зубчатой стеной и поэтому стоит двоих незащищенных — это насчет армии. Кроме того, Сиудад-Реаль окружен большим валом с бастионами, куртинами, люнетами и рвами глубиной в пятнадцать футов и брустверами толщиной в семь футов. Снаружи находится несколько отдельных фортов, числом десять. Заняв форты и укрепленный вал, осаждающие встретят пять обнесенных окопами монастырей, образующих второй укрепленный пояс города. Две тысячи четыреста монахов составляют там настоящий гарнизон, так как губернатор испанского короля дал им восемьсот мушкетов и тысячу шестьсот пик. Я там был, когда их раздавали. Когда будут заняты, в свою очередь, и монастыри, останется еще цитадель, или замок, с очень высоким редутом посредине, фланкируемым четырьмя сторожевыми вышками. Пятидесяти человек внутри достаточно, чтобы задержать пять тысяч, пока главнокомандующий вице-королевства не поспешит на помощь из Санта-Фе-де-Богота во главе двадцати тысяч солдат, которыми он командует. Между Санта-Фе и Сиудад-Реалем меньше ста миль.

И Лоредан-венецианец, проговорив все это, небрежно подбоченился и замолчал.

Среди флибустьеров послышалось легкое роптание. Конечно, никого не пугали размеры опасности. Но перед нагромождением стольких препятствий, некоторые, прикинув небольшие силы, имеющиеся для их преодоления, начали сомневаться в успехе дела. Но тогда раздался голос Тома Трюбле. И голос этот прозвучал так холодно и спокойно, словно Тома Трюбле не слышал ни слова из грозных пояснений Лоредана-венецианца.

— Брат, — говорил Тома Трюбле, — брат Лоредан, ты совершенно ничего не говоришь о том, что нас единственно интересует! Ну-ка, я тебя спрошу! Правда ли, что Сиудад-Реаль, как меня уверяли, один из самых богатых городов Америки?

— Конечно! — сказал Лоредан.

— Правда ли, что его церкви, часовни, монастыри и другие благочестивые здания наполнены статуями и образами, которые в большинстве своем сделаны из литого золота и серебра?

— Правда!

— Верно ли также, что в Сиудад-Реале находятся обширные склады, доверху наполненные драгоценными слитками, а также рубинами, гранатами, изумрудами, агатами, а также и другими драгоценными камнями, кораллами, кошенилью, индиго, табаком, сахаром, серой амброй, красным деревом, кожами, какао, шоколадом?

— Да!

— И правда также, что в этом городе простые мещане богаче, чем в других местах старшины, купцы и нотабли города?

— Без сомнения!

Обоими кулаками Тома Трюбле ударил по столу.

— Ну вот! — закричал он с восторгом, — на кой черт говорить об укреплениях, куртинах, люнетах, бастионах и крепостях? Какие флибустьеры станут заботиться о такой чепухе!.. Слава Богу! Слушайте меня все хорошенько: клянусь здесь Равелинским Христом и Пресвятой Богородицей, — раз Сиудад-Реаль богат, значит, Сиудад-Реаль будет наш, или я в нем погибну!

Из присутствовавших флибустьеров ни один не отступил, ни один не отклонил чести сопровождать Тома Трюбле в задуманной им экспедиции, которая обещала быть одной из самых отважных, какие только предпринимались когда-либо Флибустой. В кабаке «Танцующая Черепаха» собралось двадцать шесть молодцов, которые все сейчас же подписали с большим воодушевлением договор, составленный по всем правилам, так что ни один законник не изготовил бы его в лучшем виде, ибо Тома Трюбле продиктовал его слово за словом Лоредану-венецианцу, который умел писать и написал его очень четким почерком. Затем бумага в течение трех дней оставалась на столе в кабаке, приколотая собственным кинжалом Трюбле и стилетом венецианца, как двумя воинственными гвоздями. И каждый флибустьер, бывший в то время на острове, имел возможность слышать его содержание, которое многие доброжелатели, достаточные грамотеи, читали и перечитывали всякому вновь прибывшему. Так что к вечеру третьего дня Трюбле и Лоредан, придя вытащить свои кинжалы и забрать договор, нашли под ним сто шестнадцать имен и сверх того двести двадцать крестов, перемешанных с этими ста шестнадцатью именами. Все вместе составляло, стало быть, триста тридцать шесть честных ребят, умеющих или не умеющих подписываться, но зато умеющих драться. Сливки Флибусты вступили в это дело целиком, довольные как командиром, так и предприятием.

Что касается договора, то Тома продиктовал его так, как он приведен ниже, заботясь о том, чтобы согласовать обычаи авантюристов со своими личными интересами малуанского капитана, и с некоторыми таинственными планами, которые он лелеял касательно города столь хваленого пленницей Хуаной и касательно жителей этого города…

Так вот что продиктовал Тома и что записал Лоредан.

«Договор

Договор заключается между Береговым Братством, кои эти строки подпишут, чтобы повести экспедицию против Сиудад-Реаля в Новой Гренаде, руководимую Тома Трюбле, капитаном и командующим, имеющим в качестве помощников Эдуарда Бонни, по прозванию Краснобородый, Лоредана-венецианца, авантюриста из Дьеппа, авантюриста с Олерона, Мэри Рэкэм, женщину-корсара, и других, если таковые его подпишут. Из сих Тома Трюбле назначает одного вице-адмиралом флота, другого контр-адмиралом, по своему выбору, и сам вступает в командование сухопутной армией, как только армия эта сойдет на берег.

Флот состоит из легкого фрегата» Горностай»и всех других кораблей, которые будут захвачены в пути. Ввиду того, что упомянутый фрегат, будучи предоставлен командующим, не является общим достоянием состава экспедиции, настоящим устанавливается, что первый захваченный корабль будет отдан командующему в уплату за его риск, с двумя лишними долями, сверх его собственной впридачу.

Каждый из помощников получает две доли при разделе. За отличие им присуждается вознаграждение, с общего согласия.

Тиммерману тысяча золотых за работу при килевании.

Тому, кто убьет первого врага, тысяча золотых.

Тому, кто первый взберется на городской вал, тысяча золотых.

Тому, кто сорвет испанский флаг с крепости и водрузит на ней французский или малуанский, тысяча золотых.

Увечные получают

За потерю глаза — тысячу золотых. За оба глаза — шесть тысяч. За потерю руки или кисти руки — полторы тысячи. За потерю обеих — четыре тысячи. За потерю ноги — две тысячи. За потерю обеих ног — шесть тысяч. Здесь отмечается, что цифры эти, в восемь раз или десять раз превышающие обычно принятые, таковы в силу опасности предприятия. Всякие особые вознаграждения вычитаются из добычи до ее раздела, каковой затем производится по числу установленных сим договором долей.

Командующий покупает на свои средства весь порох для пушек и получает еще две доли сверх своих за эту статью.

По взятии города ни один авантюрист не может ничего присвоить себе из добычи: ни денег, ни невольников. Но каждый, признавший среди пленных своих личных врагов, может убить их собственной рукой, если пожелает.

В удостоверение чего прикладываем руку и даем клятвенное обещание быть до победного конца добрыми Береговыми Братьями.»

Хуана-испанка немало удивилась, услышав поутру на» Горностае» шум, производимый первыми прибывшими флибустьерами, которые начали ужезагружать трюм и батарейные палубы всем, что могло понадобиться для вооружения фрегата. И Хуана, слишком гордая, чтобы выказать свое любопытство, не желая ни сама увидеть, ни расспрашивать кого бы то ни было, ожидала посещения Тома Трюбле, убежденная, что все узнает из уст корсара. Но этого не случилось, ибо Тома не посетил своей пленницы ни в этот день, ни в последующие. И когда неделю спустя «Горностай» снялся с якоря под крики своей новой команды, пленница Хуана, пленница все более и более, и, так сказать, пленница тайная, еще не знала, зачем и куда направляется «Горностай», увозя на своем борту, кроме невидимого капитана, кроме неизвестных матросов, молодую девушку в большом смятении.

VIII

Берег, видимый довольно хорошо и с правого, и с левого борта, тянулся за длинной полосой рифов, на которых бушевало море. Позади меловой стеной поднимались утесы. А за утесами, вдали, вздымались высокие горы, со множеством острых пиков и обрывистых склонов. Впереди залив переходил в устье. Здесь впадала в море река, о присутствии которой можно было догадываться по разным низеньким островкам, подобным тем, которые образуются вблизи Сен-Мало, в устье Раисы, наносами речного ила. На двух из этих островов виднелись высокие здания правильной формы, слишком еще далекие, чтобы их хорошо рассмотреть. За ними виднелись другие строения, еще более смутные. Но несколько колоколен, возвышающихся над ними, доказывали, что эти строения и есть город Сиудад-Реаль Новой Гренады, раскинувшийся на берегу своей реки Рио-Гранде, подобно тому, как Севилья раскинулась на берегу своей Рио-Гвадалквивир… Тома Трюбле вспомнил эти слова Хуаны.

Ничтожный и одинокий «Горностай» отважно продвигался вперед под всеми парусами. Со времени ухода с Тортуги не было взято ни одного приза. Фрегат по-прежнему полностью нес на себе свой воинственный груз, — триста тридцать шесть флибустьеров, решивших победить или погибнуть. Конечно, это было много, и все же это было ничто, если принять во внимание число противников, которых надлежало победить, и силу укреплений, которые надо было одолеть. Тома Трюбле, сосчитав по пальцам, прикинул соотношение того и другого, и определил, что каждому авантюристу придется побороть сорок или пятьдесят противников. Такой подсчет в день атаки галиона вызвал в нем колебания. Но тогдашний Тома Трюбле и Тома Трюбле теперешний, очевидно, были уже совершенно разные люди, потому что тот, который теперь прогуливался по своему ахтер-кастелю, переходя от одного борта к другому нервными шагами и смотря вперед с каким-то яростным нетерпением, не колебался совершенно и даже время от времени смеялся смехом диким и как бы сумасшедшим, — смеялся над теми опасностями, навстречу которым он шел.

— Эти камешки, — заявил Лоредан-венецианец, говоря со своей обычной беспечностью, — эти камешки, которые вы видите вон там на островах устья, это все крепости, будто бы возбраняющие неприятельским эскадрам приближаться к Сиудад-Реалю. Их всего шесть, и от первой до последней придется пройти фарватером около двух миль. Та, что ближе всего к нам, на три румба впереди по левому борту, называется фортом святого Джеронима. Это, собственно говоря, батарея, окруженная стенами с парапетом, если я не запамятовал, шириной в пять футов, с гласисом в три с половиной фута. Здесь имеется восемь железных пушек, стреляющих двенадцати, восьми и шестифунтовыми ядрами, с караулом в пятьдесят человек. Вторая крепость, святой Терезы, оснащена двадцатью пушками. Это совершенно новое сооружение с четырьмя бастионами и сухими рвами. Кроме артиллерии, в ней имеется десять органных орудий, каждое по двенадцать мушкетов, девяносто ружей, двести гранат и соответственное количество пороха, свинца и фитиля. Далее идут платформа Непорочного Зачатия и платформа Спасителя…

— Достаточно, — перебил Тома Трюбле. — Занять все эти плохенькие укрепления мы, конечно, можем! Но это большая возня! Разве нет пути, ведущего ко рву самого города, помимо устья?

— Возможно, — беззаботно произнес венецианец. — Но я никогда не слышал о таком пути.

Все помощники Тома толпились вокруг Краснобородого, уроженца Дьеппа, Олеронца и Мэри Рэкэм, которая все так же носила мужское платье и ругалась, и клялась одна за четверых флибустьеров, вместе взятых, и даже похуже.

Тома, размышляя, устремил пристальный взгляд на серую линию крепостей и вдруг решился, не спросив ни у кого совета.

— Пленных! — сказал он внезапно. — Пленных, вот что нам надо. Если путь, который мы ищем, существует, мы таким образом его узнаем, или я не я!

Стремительный, он сам бросился к румпелю и отвел руль, как было нужно, чтобы править прямо на форт святого Джеронима.

— Эта развалина, — продолжал он, — не выдержит и одного нападения. Караул насчитывает всего пятьдесят ружей, это нам только на зубок. Если они сразу сдадутся, — пощадим их! Если будут сопротивляться, — убьем эту сволочь, кроме десяти, двенадцати негодяев, которые послужат нам проводниками.

— А если они не захотят? — спросил авантюрист из Дьеппа.

— Не захотят? Кишки дьявола! Не захотят, так их повесят, и не за шею, а за кое-что другое!.. — ответила Мэри Рэкэм, хохоча во все горло.

— Захотят! — уверенно произнес Тома Трюбле.

И Береговые Братья еще лишний раз полюбовались на искусство маневрирования своего капитана и командующего. Фрегат так тонко лавировал, что пристал левым бортом во время отлива всего в ста саженях от форта святого Джеронима, но все же вне обстрела испанских пушек. Дело в том, что в море выдавалась песчаная коса, к северо-востоку от верка, и бойницы восьми орудий не были рассчитаны для нападений на эту косу. В этой-то защищенной зоне и остановился «Горностай». И сто флибустьеров, заранее намеченных Тома и лично им руководимых, могли, таким образом, достигнуть гласиса без боя.

Тогда осажденные заняли свои бойницы и стали стрелять из мушкетов, но довольно вяло, так как с первого же выстрела ответ авантюристов, стрелявших, как ни один солдат в мире, сшиб всех испанцев, головы которых хоть сколько-нибудь возвышались над стеной. Не успели четверо из них свалиться, как остальные уже старались просто высовывать одни только мушкеты на вытянутых руках, стреляя как попало, лишь бы не подставлять под пули собственную шкуру. Эти плохо направленные выстрелы не могли причинить флибустьерам большого вреда. Все же они скоро привели Тома в раздражение. Соскочив в ров во главе двух десятков своих людей, — остальные продолжали защитную стрельбу, — он влез по живой лестнице, втихомолку перебрался через стену и один вскочил в укрепление. Через мгновение половина его людей присоединилась к нему, и этого короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы шесть испанцев, пораженных абордажным палашом корсара, очутились на земле. Уцелевшие, думая, что видят черта, побросали оружие. Большую часть этих несчастных сразу же прикончили. Тома вспомнил тут, что ему нужны пленные, и приказал пощадить необходимых ему восемь человек, которых со связанными руками немедленно отвели на фрегат. Во время сражения начался прилив, и «Горностай» был уже на плаву в стороне от косы, готовый двинуться к новым победам…

Но раньше, чем распустить паруса, уроженец из Дьеппа, ведавший рулем и парусами, направился к Тома Трюбле узнать, на какой курс лечь, раз для того и взяли форт, чтобы «достать языка»и узнать из уст испанцев, какой путь наименее труден.

Но Тома, по своему обыкновению, вышел из битвы, кипя мрачной яростью. Сначала он был раздражен оказанным сопротивлением, затем трусость врага обратила это раздражение в гнев. Наконец, взобравшись сам на стену и лично приняв участие в битве, он сильно разгорячил себе кровь; и последовавшее избиение не только не успокоило этого дикого волнения, но, напротив, усилило его до исступления. Победителю потребовалось даже некоторое усилие, чтобы перестать убивать и дать пощаду восьмерым пленникам, которых он хотел взять в проводники.

Поэтому, как только уроженец из Дьеппа спросил его, куда держать путь, Тома, разразившись хохотом, с глазами, святящимися, как раскаленные угли, громовым голосом отдал приказание вывести упомянутых пленников на палубу фрегата и выстроить их в шеренгу позади грот-мачты. Множество флибустьеров собралось вокруг. Тогда Тома, заметив авантюриста с Олерона, говорившего по-испански не хуже испанского короля, приказал ему объяснить понятным образом пленным, какой услуги от них ожидают, а именно сведений, как провести армию к городу, избегая огня укрепленных островов.

Так и сделал олеронец. Но речь его не увенчалась успехом. Пленники, переглянувшись, объявили в один голос, что с них требуют как раз того, что неисполнимо, потому что единственным доступным путем к Сиудад-Реалю служит фарватер реки, — фарватер, находящийся под последовательным обстрелом остальных пяти верков.

Выслушав этот ответ, Мэри Рэкэм повернулась к Тома Трюбле и усмехнулась.

— Не говорила ли я тебе, черт подери, что они ничего не скажут? — сказала она. — Живо! Повесь их и ступай себе дальше! Довольно время терять!

Но Тома, красный как огонь, заткнул ей рот.

— Молчи! Я тебе сказал, что они заговорят! Погоди!

Пленники с беспокойством смотрели на капитана. Не говоря ни слова, он подошел к первому из них и обнажил клинок.

— Вот еще! — произнесла Мэри Рэкэм, хохоча еще громче. — Уж не думаешь ли ты, что они лучше заговорят, когда ты снимешь с них башку.

Но больше она ничего не успела сказать, так как под ударом Тома первая голова, срубленная одним взмахом сабли, полетела как камень из пращи и расшиблась о палубный пояс у самых ног Мэри Рэкэм.

Семеро живых еще испанцев завопили от ужаса. Не без причины. Тома все так же молчаливо, с таким же багровым лицом, уже подходил ко второму. Тот невольно отступил, собираясь бежать, но Тома успел дважды ему всадить в живот и грудь ту же самую окровавленную еще саблю. Испанец упал замертво.

Третий, видя это, крикнул: «Пощади!»

Столь же глух, как и нем, Тома разрубил его пополам, от плеча до пупка. После этого он с любопытством пошарил кончиком сабли в этой мерзости, как бы ища чего-то и не находя. Труп уже больше не вздрагивал.

Тома направился к четвертому пленнику.

Тот бросился на колени, а за ним и все уцелевшие его товарищи. Все вместе, отказавшись умолять дальше своего палача, они принялись молить Бога.

Тогда Тома, остановившись против четвертой жертвы, вместо того, чтобы ударить, вложил саблю в ножны.

Дрожа от надежды, несчастный поднял голову. Но коротка была его радость

— Веревку! — приказал Тома, заговорив наконец.

Два флибустьера принесли несколько раскрученных канатных прядей.

— Свяжите вместе эти вот две руки и эти две ноги. Три выбленочных узла и один бабий узел!

Это было исполнено.

— И бросьте его за борт!

Стон приговоренного заглушили волны.

Из восьми пленников осталось четверо.

— Вот этот человек!.. — начал Тома, разглядывая того, чья была очередь умирать.

Он запнулся, повернул голову и посмотрел на Мэри Рэкэм.

— Ты, — снова заговорил он, обращаясь к ней, — ты что это там говорила давеча? Что нет хорошего пути, ведущего в Сиудад-Реаль?

Он повернулся на каблуках и смерил взглядом дрожавшего испанца, готового заговорить.

— Хорошего пути! — повторил Тома, — я сейчас узнаю, и даже три или четыре. Но этот человек, наверное, не знает ни одного!

За поясом Тома торчало два пистолета. Он схватил один из них и поднес его к лицу пленника.

— Путь… — заикнулся пленник, как будто уже заранее мертвый.

— Он не знает ни одного! — повторил Тома, спустив курок.

Мозг разлетелся брызгами.

— А этот человек, — начал Тома, подходя к тому, за которым стояли еще двое.

Это был мулат, полукастилец, полуиндеец. Он упал ниц.

— Senog capitan! — закричал он в отчаянии, — по те mateis! Yo os dire la verdad!^[86]

— Ба! — сказал Тома, скрестив руки.

Он не на мулата смотрел, а на Мэри Рэкэм.

— Есть путь, путь верный, — утверждал мулат, все еще говоря по-испански, как будто всякий другой язык, кроме его собственного, даже жаргон флибустьеров, который понимают и на котором говорят по всей Америке, выскочил от ужаса из его памяти.

— Говорил я тебе? — повторил Тома, обращаясь к Мэри. — Говорил я тебе, что дорога есть?

— Этот путь идет вдоль западных гор. В двенадцати милях выше города Рио-Гренаде можно перейти вброд Перейдя с левого берега на правый, вы можете вернуться к Сиудад-Реалю степью, без малейшего препятствия.

— Конечно, этот путь, — сказал Тома, по-прежнему обращаясь к Мэри Рэкэм, — может таить засаду…

— Не думай этого, сеньор капитан! — закричал мулат. — Никакой засады! Я говорю тебе правду!..

— Но если бы оказалась засада, — продолжал Тома, то тем хуже было бы нашим трем проводникам, с которых я живьем сдеру кожу своим собственным ножом…

— Пусть будет так, сеньор капитан! И если все пойдет хорошо, тогда пощада, не так ли?

— Тогда пощада, ладно! — пообещал Тома.

Он подошел к женщине-корсару и ударил ее по плечу.

— Ну что, заговорили они? Да или нет? Как тебе кажется?

Он смеялся смехом судорожным и страшным.

— Требуха Господня! — выругалась Мэри. — Ловкий парень наш командующий! Крепок, как ягненок, клянусь честью!

— Ура ягненку Тома! — сейчас же закричал Краснобородый.

Двадцать флибустьеров повторили этот крик.

— Ура, Тома-Ягненок!

Все еще смеясь тем же чудовищным смехом, Тома-Ягненок протянул правую руку флибустьерам, как бы принимая прозвище.

— Ягненок! Ладно! — сказал он. — Пусть же отныне я буду Ягненком! А теперь вперед! Лево руля, и правым к западу! Повезем шкуру Ягненка волчатам Сиудад-Реаля!

IX

Подойдя на расстояние ста саженей к крепостному валу, Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, движением руки остановил отряд добровольцев, во главе которых стоял сам. И поднявшись во весь рост над высокой травой, он подошел еще шагов на тридцать поближе, чтобы в точности оценить вражескую позицию. Один за другим раздались три мушкетных выстрела, — часовые на бастионах были бдительны. Просвистела также стрела, так как среди осажденных было немало индейцев. Но Тома не обратил внимания ни на стрелу, ни на пули. Всегда презирая опасность, он старался только получше рассмотреть расположение окопа, чтобы сознательно выбрать место атаки.

Город этот, Сиудад-Реаль Новой Гренады, был построен на плоскогорье с крутыми обрывами со всех сторон, за исключением стороны, обращенной к реке. Здесь склон опускался почти полого, заканчиваясь пристанью, у которой суда могли, грузиться и разгружаться под защитой нескольких больших крытых батарей над самой водой, составлявших морской фронт крепости. Выше и ниже этой крепости два высоких бастиона замыкали сухопутный фронт. Полукруглый вал, связывавший эти бастилии между собой, зазубривал как бы самый откос плоскогорья, служившего подножием городу. В любой точке этого превосходно сделанного укрепления приступ был более, чем труден.

Впереди рва возвышался парапет высотой в сажень, прорезанный каменными казематами. Наконец различные заграждения окончательно затрудняли доступ к главным укреплениям с верхушки крепостного вала; многочисленные батареи во все стороны наводили орудия. А поверх этих батарей ничего не было видно, кроме нескольких колоколен: настолько высота крепостной стены превышала высоту любого дома и любого здания в городе.

Снова раздалось три мушкетных выстрела, — часовые успели перезарядить ружья. Пуля выбила камень из земли в двух шагах от невозмутимого Тома. Наконец, Тома, увидев все, что он хотел видеть, отступил, уводя своих добровольцев. Сидевшие в казематах испанцы издали поносили его, называя щенком и вызывая его начать приступ. Он же, спокойно удаляясь, рассмеялся.

Благодаря пленникам форта святого Джеронима, оказавшимися хорошими проводниками, ни высадка на левом берегу Рио-Гранде, ни путь вдоль гор, с севера на юг, ни переход реки вброд повыше города не представляли ни малейшего затруднения. Всего сорок флибустьеров осталось по жребию на борту Горностая «, который во избежание нападений со стороны испанских кораблей и брандеров, ушел в море и крейсировал теперь среди залива. Тогда сухопутная армия, численностью около трехсот бойцов, обошла укрепления устья и неожиданно появилась перед Сиудад-Реалем, под самыми его стенами. Большой был выигрыш в том, что, таким образом, дело обошлось без всяких сражений и, следовательно, без всяких напрасных потерь; и в довершение успеха флибустьеры, как бы обойдя своих врагов, занимали теперь единственную дорогу, по которой Сиудад-Реаль мог бы выслать гонцов и просить помощи либо в Панаме, либо в Санта-Фе-де-Богота. Так что можно было свободно продолжать осаду, не боясь нежелательного вмешательства.

Впрочем, в намерения Тома не входило затягивать дело. Он заявил об этом самым решительным образом, отвечая авантюристу с Олерона, который спросил:

— Кто-нибудь из нас знает толк в траншеях, саках, редутах и прочих кротовых работах, годных для взятия крепости по всем правилам искусства?

— К чему нам какие-то правила и какие-то кротовые уловки? — презрительно возразил Тома. — Разве мы не годны на то, чтобы брать неприятеля приступом, а испанцы — на то, чтобы сдаваться?

Лагерь был разбит на вершине холма, на расстоянии меньше полумили от крепостного вала. Вокруг этого лагеря было расставлено восемь постов главного караула, и все городские ворота, во избежание случайностей, находились под тщательным наблюдением летучих отрядов. Кроме того, время от времени посылались разведки волонтеров, достигших непосредственно самых подступов рва. Надо было возможно скорее обнаружить, — если оно существовало, — слабое место укрепленного пояса, раз уж Тома толковал о приступе. Впрочем, для скорейшего достижения цели, Тома не щадил ни себя, ни других. И, как мы видели, он лично провел одну из этих разведок, ту самую, после которой сейчас возвращался в лагерь.

— Ну, — крикнул ему Краснобородый, командовавший главным караулом, имея Мэри Рэкэм в качестве помощника. — Ну, что же? Генерал Ягненок, нашел ты подходящее для приступа место?

— Как сказать! — ответил осторожный Тома. — Сейчас мы об этом потолкуем в совете.

И, как будто набрав воды в рот, он продолжал путь, вошел в лагерь и направился к своей палатке.

В лагере палаток было немного. Большинство флибустьеров, сыновей и потомков буканьеров былого времени, кичились тем, что спят на ветру лучше и крепче, чем любой горожанин в своем алькове. Без лишних церемоний они завертывались в какое-нибудь одеяло, часто в свой деревенский плащ, сшитый из козьих шкур, и подкладывали под голову свою левую руку. Одни только начальники, чтобы подчеркнуть свое достоинство, да немногие солдаты, самые богатые и желавшие показать свое богатство, захватили с собой среди скромного багажа экспедиции, которого едва хватило для нагрузки двух десятков черных рабов, прислуживавших при армии, столько обожженных кольев и смоленого холста, сколько нужно, чтобы дать убежище человеку. Штук шестнадцать или двадцать таких палаток было раскинуто в центре квадратной площади, занимаемой армией. Палатка Тома, во всех отношениях схожая с другими, отличалась только длинным копьем, которое он сам воткнул в землю перед дырой, служившей входом, и к которому привязал малуанский флаг — знамя, присвоенное экспедиции.

Итак, откинув холст, одно полотнище которого ниспадало в виде полузакрытой двери, Тома, нагибаясь, вошел в свою палатку, слишком низкую для того, чтобы в ней ходить выпрямившись…

Женщина, испанка Хуана, сидевшая в глубине палатки, опершись подбородком о колена и зажав руки между ног, подняла на него глаза.

Ибо Хуана тоже входила в состав сухопутной армии.

Во время высадки на левый берег Рио-Гранде Тома, к удивлению всех флибустьеров, приказал высадить, —» волей или неволей «, так он сказал, — пленницу, запертую до тех пор в его собственной капитанской каюте. Впрочем, Хуана не сопротивлялась и даже не задавала вопросов, хотя с большим любопытством смотрела вокруг себя, пока ее везли в яле с корабля на берег, быть может она узнавала окрестности своего Сиудад-Реаля, которым она так сильно гордилась. Во всяком случае, она этого ничем не обнаружила.

После чего, целых четыре дня, от того берега, где они высадились, и до самого городского вала, Хуана шла среди флибустьеров, по-прежнему не произнося ни слова, по-прежнему ни на что не жалуясь. К тому же никому не приходило в голову открыть рот, чтобы что-нибудь ей сказать, и Тома не больше, чем другим. Он, впрочем, ни разу не нарушил своего молчания, которое хранил по отношению к пленнице с самого начала экспедиции. И даже здесь, в конце пути, перед Сиудад-Реалем, накануне вступления в него с оружием в руках, он упорствовал в этом молчании и даже ни разу не переступил порога своей собственной палатки, вплоть до этой минуты.

Так что он входил сюда в первый раз. И Хуана, удивленная, хотя нисколько не обнаруживая этого, подняла на него глаза…

Они долго молча смотрели друг на друга, он и она.

Затем Тома, не опуская взгляда, — две недели неограниченной власти, повелительно осуществляемой, вернули его сердцу былую отвагу, — резко спросил ее:

— Знаешь ли ты, где находишься?

Она с презрением пожала плечами, показывая, что ей все равно, быть ли здесь, или там, или еще где-нибудь.

— Ладно, милочка! — сказал он усмехаясь. — Тебе наплевать, не так ли? Ладно, ладно! Во всяком случае, видишь ты вон тот угол палатки? Немного погодя приложи к нему ухо и слушай хорошенько, потому что там, за стенкой, я буду сейчас держать совет. И как бы мало в тебе не было любопытства, пусть я попаду в лапы самому главному дьяволу в аду, если тебе не занятно будет послушать наши рассуждения!

Продолжая смотреть ей прямо в глаза и хохоча все громче, он, пятясь задом, вышел из палатки. Холщовая дверь опустилась за ним.

Вскоре звук трубы огласил весь лагерь, и начальники собрались вокруг малуанского флага, знамени армии. Тома, главнокомандующий, стоя, поджидал своих помощников, опираясь обеими руками о копье, древко знамени.

— Береговые Братья, — сказал он, когда они все были в сборе, — я сейчас рассмотрел вблизи крепостной вал, ров и прочую ерунду: заграждения, казематы, батареи, бастионы, кавальеры, люнеты, куртины, патерны и остальной вздор, со всех сторон окружающий Сиудад-Реаль. Знайте, что все в прекрасном состоянии и что осажденные, по-видимому, весьма высокомерно полагаются на свои стены. Это не беда! Мы все-таки будем сегодня же ночью в сердце города, если Пресвятая Дева Больших Ворот, в которую я верую, удостоит принять обет, мною приносимый, построить в ее честь часовню на острове Тортуга сразу же после возвращения, и отдать в эту часовню все самое ценное и прекрасное, что нам удастся награбить в здешних церквях, аббатствах, обителях и монастырях.

— Решено и подписано! — сейчас же согласился авантюрист из Дьеппа, добрый католик; между тем, как гугенот с Олерона, слыша, как поминают и славят Пресвятую Матерь Божью, презрительно плюнул. Но он не посмел возразить, потому что пылающий взор малуанца устремился на него, полный опасной угрозы. Ну, а Лоредан-венецианец, тот, по обыкновению, улыбался, всегда готовый одобрить все, что не вредило его собственным интересам. Точно также не возражали и Краснобородый, и Мэри Рэкэм, с той только разницей, что англичанин не улыбался, а заливался во все горло, а женщина-корсар, серьезно занявшись новым толедским кинжалом, впервые попавшим в ее руки, не слышала ни слова из его речи.

Так как никто не вымолвил ни звука, Тома продолжал:

— Раз мы в этом сошлись, перейдем к дальнейшему. Флибустьеры, как я уже вам говорил, нам придется перелезать высокие стены, перепрыгивать широкие рвы. Несмотря на это, мы наверняка будем завтра в Сиудад-Реале, раз мы решили там быть. На этот счет не может быть никаких сомнений. В средствах недостатка не будет. Кто из вас посоветует лучшее?

По-прежнему никто не издал ни звука. Внимательно слушая, заранее повинуясь и доверяя, флибустьеры ожидали приказания корсара.

— Отлично! — гордо произнес Тома. — Чего вы не знаете, то знаю я! — И он вытащил из-за пояса длинную стрелу с колючим острием, ту самую, которую давеча пустил в него, в Тома, чуть его не задев, один из индейцев, защитников вала.

Тома высоко поднял эту стрелу, выставляя ее всем напоказ.

— Вот что послужит нам и лестницей, и перекидным мостом, если угодно будет Спасителю и его Пресвятой Матери.

Стрела была цела, кроме острия, которое сломалось, ударившись о камень. Крайне изумленные авантюристы подошли поближе, чтобы получше рассмотреть эту оперенную палочку, которую им назвали» лестницей»и «перекидным мостом»…

— Ладно! — первая прервала молчание Мэри Рэкэм, насмешливо тронув пальцем затупившуюся стрелу. — Ладно! Клянусь господней требухой! Вот уже один ров засыпан, а стена пробита. Вперед же! Нечего болтать: город взят!

Тома молчал. Гугенот с Олерона, любопытный, как все еретики, стал расспрашивать:

— Каким образом эта стрела…

Ответ последовал надменный:

— Раз я ручаюсь, то мне кажется, этого достаточно. Вот что, довольно болтовни, обсудим дальнейшее. Теперь твой черед, брат Лоредан, подумай вот о чем: ночь будет темная и безлунная; сумеешь ли ты все-таки, когда укрепленный пояс будет взят, провести нас, несмотря на темноту, по запутанным улицам, переулкам и перекресткам.

— Не лучше и не хуже, чем среди бела дня, — заявил венецианец. — Нам, очевидно, придется с большой поспешностью занять прежде всего защитные укрепления: замок и редут, а также казармы…

— Представляешь ли себе, — спросил Тома, — какого порядка и плана нам нужно в этом отношении придерживаться?

Лоредан-венецианец задумался.

— Представляю, — сказал он наконец. — Прежде всего и самым спешным образом нам нужно будет не захватывать, а поджигать. Так как нам будет, поистине, необходимо не разъединяться друг с другом, раз мы и вместе-то не слишком многочисленны… Итак, мы подожжем несколько зданий, которые я сумею отыскать без затруднения, если бы даже ночь была темнее ада. Затем, не задерживаясь у домов и складов, — о штурме их порознь не может быть и речи, иначе мы бы сразу оказались рассеяны и ослаблены, — мы бросимся прямо к цитадели, захватим ее и в ней засядем. Очевидно, там будут в сборе все главнейшие неприятельские начальники, и они сразу попадут в наши руки. Солдаты, лишившись, таким образом, командиров, долго не выдержат. И мы, задолго до восхода солнца, овладеем городом. Главное — стараться избегать во время наших поджогов зубчатых монастырских стен, осада которых, не имея никакого смысла, будет нам стоить больших потерь и драгоценного времени, если не хуже. Но это уже мое дело — быть хорошим проводником и пройти, сторонясь монахов, без злоключений.

— Хорошо, — сказал Тома.

Он минуту колебался, как будто размышляя. Потом, изменившимся голосом, более тихим, странно ускоряя слова он повторил слова Лоредана:

— Так значит, в цитадели мы найдем всех главных начальников, вельмож города… Брат Лоредан, что ты о них знаешь? Кто они, и как их зовут?

Мэри Рэкэм, не стесняясь, опять стала издеваться.

— Ей-богу! — воскликнула она, — вот уж, действительно, важно, — зовут ли кастильских обезьян Карлосами, Антонио или Хосе…

Бесстрастный Тома, казалось, не слышал ее. Впрочем, Лоредан, всегда учтивый и любезный, не замедлил ответить.

— Сиудад-Реаль, — пояснил он, — не особенно благородный город. И населен он в основном простонародной сволочью, пришедшей из Испании вслед за солдатами, которых король испанский некогда сюда послал. Впрочем, эта сволочь очень быстро и скандально обогатилась торговлей и разработкой рудников. Но от этого она не перестала быть сволочью, и в городе, таким образом, нет ни именитых горожан, ни тем паче знати. Единственные подлинные начальники и вельможи, — это те, которых сюда назначает король, а именно: губернатор по имени дон Фелипе Гарсиа, — если только его не сменили за эти два года, чего я не думаю, так как он только что приехал тогда; советник, по имени дон Педро Иниго, и прокуратор, по имени Луис-Медипа Соль, — оба последние для гражданских дел; для военных в распоряжении у губернатора находятся несколько капитанов пехоты, но не думаю, чтобы я знал кого-нибудь из них, потому что отряды, стоящие в Новой Гренаде, часто меняют свою стоянку, и те, которые сейчас занимают Сиудад-Реаль, стояли, наверное, в Санто-Фе или в Маракайе в то время, когда я был здесь в последили раз.

Тома, слушавший его самым внимательным образом, продолжал расспросы:

— У этого губернатора, советника и прокуратора есть, конечно, жены и дети… с которых мы можем получить более значительный выкуп.

— Нет, — ответил Лоредан. — Ни один испанский чиновник или дворянин не привез бы свою семью в город, населенный одними проходимцами. Все, мною названные, живут холостяками.

Тома, как бы удивленный, поднял брови:

— Неужто?.. А не забыл ли ты упомянуть еще какого-нибудь начальника?

Лоредан, поразмыслив, вскинул вдруг плечами.

— Ах, чтоб тебя! Конечно! Клянусь львом! — сказал он, презрительно смеясь. — Я чуть не забыл много начальников, а этими начальниками нельзя пренебрегать, раз дело идет о получении выкупа, — потому что все они богаты. Хоть и населенный, как я только что сказал, одним простонародьем, Сиудад-Реаль все же город чванный и неугомонный, поэтому, опасаясь волнений, или даже мятежей, испанский король дал недавно этим мужланам право выбирать себе для внутреннего управления алькальда, сержантов, приставов и четырех офицеров милиции, — этих лиц они всегда выбирают среди самых зажиточных. Алькальд, насколько помню, именовался тогда или, вернее, заставлял себя именовать, как вельможу, хоть таковым и не был: дон… дон Эприко… Эприко… Алонсо… Клянусь львом, забыл… Эприко, пожалуй… ну да… дон Эприко Форос… или Перес… Словом, что-то в этом духе… У него, верно, были жена и дети, доказательством чего служит обстоятельство, что он сделал одного из своих сыновей офицером милиции, и прочил свою дочь за какого-то Якобле Идальго, также офицера милиции… Девчонку звали Хуана, насколько мне помнится, и дон Фелипе Гарсиа, губернатор, разговаривая как-то со мной, сказал мне, что она красива…

— Все значит к лучшему! — оборвал Тома рассказ венецианца. — К лучшему, да! И добыча превзойдет наши скромные ожидания вдвое или втрое…

Он опять говорил торопливо, словно теперь особенно спешил покончить с этим вопросом об испанских начальниках. И снова голос его изменился, стал надменным и твердым, когда он вновь обратился ко всему совету, желая закончить обсуждение.

— Береговые Братья, — сказал он, — все предусмотрено, разойдемся. Но в полночь пусть каждый будет на ногах, вооружен и готов к приступу. А пока вот приказ, который всем вам даю я, Тома-Ягненок, командующий армией: велите своим добровольцам собрать как можно больше стрел, которые не преминут метать в изобилии индейцы, состоящие на кастильской службе, чуть только мы их заденем. Затем пусть очистят все окрестные хлопковые плантации и соберут пушистые волокна, так как все это нам, как вы увидите, сегодня понадобится. А теперь, Богу слава! И да хранит он нас!

Тогда все удалились. Тома остался один, он стоял, все еще опираясь обеими руками на копье, служившее древком малуанского знамени, знамени армии. Немного погодя, он сделал несколько шагов и взглянул по направлению к входу в свою палатку, словно собираясь войти туда. Однако же он этого не сделал и только уселся в задумчивости рядом. На его широком, властном лице играла жестокая, заранее торжествующая улыбка…

X

Темной ночью флибустьеры бесшумно подошли вплотную к первым палисадам. Порывистый ветер, сухой и жгучий, шелестел листвой и высокой травой. Легкий топот идущего войска сливался с этим шелестом и до того в нем терялся, что ни один из пяти-шести десятков испанских часовых, стоявших на валу, ни о чем еще не догадывался.

Теперь Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, шедший как и следовало, во главе своих солдат, остановился, увидев, что подошел на нужное расстояние, чтобы начать выполнение своего боевого плана. По его команде, почти беззвучно произнесенной, пятьдесят авантюристов, выбранных среди самых метких стрелков, стали заряжать свои мушкеты, но странным способом: вместо пули каждый вкладывал одну из имевшихся у него стрел, привязав предварительно к камню этой стрелы полную горсть пушистого хлопка, которым были набиты их карманы, после чего все одновременно высекли огонь, подожгли эту горсть хлопка, нацелились на укрепления и все, как один, выпустили свои пятьдесят зарядов. В тот же миг пятьдесят огненных линий прорезали ночную тьму. Одни вонзились в гауптвахты, караулки, будки и всякие другие легкие бараки, там и сям размещенные на бастионах и куртинах; другие били дальше и сильнее, попадая в город. И тотчас же занялось множество пожаров повсюду, куда попадали эти адские головни.

— Что я говорил? — громко вскричал гордый Тома.

Общий клич раздался в ответ. Не надо было больше прятаться и молчать: жаркий ветер раздувал огонь, охватывающий все, что может гореть; по пылающему валу бегали куда попало ослепленные ярким светом испанцы, и флибустьерам уже нечего было опасаться. По ту сторону рва часовые, приставленные к казематам и к парапетам, также начали волноваться и стали отступать к эскарну. Их превосходно было видно, так как их черные силуэты отчетливо выделялись на фоне пылающей крепости, и было на редкость приятно подстреливать их в ту самую минуту, когда они появлялись на откосе, готовые соскочить с контр-эскарна, крича благим матом, чтобы им открыли ход в канонир. Тут флибустьеры славно поработали мушкетами: настолько, что не прошло и четверти часа, как не осталось в живых ни одного врага вне городской стены. Увидев это, Тома закричал изо всех сил:

— Береговые Братья, вперед! На приступ!

И снова армия ответила единодушным торжествующим кличем:

— Ягненок! Ягненок! Ягненок!.. Вперед! Береговое Братство! На приступ! На приступ!

Они двинулись… Укрепленный пояс был захвачен с первого же натиска, осаждающие взбирались один на другого по живой лестнице быстрее, чем мы с вами успели бы сделать глоток воды. Потом авантюристы, устремившись все сразу за Тома, Лореданом-проводником, дико помчались среди огня, крови, обломков, трупов с развороченными кишками и мозгами в уже наполовину завоеванный город.

Через час все было кончено. Почти без боя шесть или семь построек, казармы, оружейные склады, ратуша, которую кастильцы называют ayuntamiento; о, книжная лавка, переполненная лишним хламом, разные склады и всякие мастерские — все это было основательно поджарено по благоразумному совету венецианца. Ни один укрепленный монастырь не преградил им дорогу. И в самом конце длинного ночного пути, по тридцати переулкам, уже и извилистее любого тупика Сен-Мало, армия, наконец, уперлась в закрытые ворота, за которыми находился ров с поднятым откидным мостом. По ту сторону, во мраке, высилась стена барбакана^[87]. Ни ворота, ни ров не задержали флибустьеров. Тридцать солдат, найденные в барбакане, были повешены для примера, и армия ринулась дальше. От барбакана к замку вел ступенчатый подъем, по которому быстро вскарабкались захватчики; и не успели растерявшиеся защитники опустить решетку, как уже Тома первый бросился в укрепление и заработал саблей. И враги вновь разбежались. Тогда вся армия присоединилась к своему начальнику, который, по обыкновению, не получил ни малейшей царапины. И, казалось, они в самом деле победили. Большая часть крепости была захвачена. Плацдарм был свободен и беззащитен. Оставалось только раскусить и проглотить редут — в качестве десерта к этому знатному ужину, так быстро и прожорливо истребленному.

Тогда Тома Трюбле, по прозванию Тома-Ягненок, обтерев о штаны свои руки, красные от вражеской крови, повернулся вдруг к своим, разыскивая взглядом английского флибустьера Краснобородого.

— Брат Бонни, — сказал он, увидев его; голос его звучал хрипло, как у пьяного, — брат Бонни, женщина здесь?

— Ну да, провались я на этом месте! — выругался флибустьер. В тот же миг два черных невольника вышли вперед, таща за нежные связанные и скрученные руки женщину, о которой шла речь, Хуану.

По приказанию командующего пленница сопровождала армию в течение всего штурма. Таким образом, она собственными глазами видела всю победу авантюристов, все поражения испанцев, словом, весь разгром, развал и гибель этого города, — почти родного ей города, который она так часто и с такой гордостью превозносила, и который считала навеки неприступным, — этого города, который триста босяков, триста разбойников взяли и завоевали, проглотили — без боя, сходу, шутя.

И в то время, когда черные невольники, приставленные к ней, подталкивали ее или переносили от одного препятствия к другому, среди стольких горящих зданий, стольких нагромождений человеческих трупов, — в то время, как она не переставала видеть во главе этих неотразимых флибустьеров того страшного человека, который их вел, она, Хуана, разбитая от усталости, полумертвая от ужаса, чувствовала, как мало-помалу ее покидает все ее былое мужество и вся ее кичливая гордость, и становилась жалкой, безжизненной вещью, бессильной, безвольной, почти бесчувственной…

Среди обширной палаты, расположенной перед плацдармом, в толпу окровавленных и ужасных авантюристов, к ногам начальника бросили негры эту безжизненную вещь, Хуану. Она не издала ни стона, ни крика. Полулежа, в распростертой позе обессиленного существа, она не двигалась с места, устремив на Тома Трюбле расширенные и тусклые глаза. Тот, еще опьяненный битвой и торжеством, пошел прямо на нее и придвинулся вплотную.

— О! — зарычал он. — Вот и ты, девственница! Ладно! Знаешь ты, где сейчас находишься? Полно! Не ломай голову! Я сам тебе скажу: ты в Сиудад-Реале Новой Гренады, в Сиудад-Реале, который я взял; ты в замке Сиудад-Реаля! Гляди: вот плацдарм, вот редут! Гляди, гляди же! Мавританская колдунья! Там, в этом редуте, укрылись твои отец, брат, жених, еще живые, и ты знаешь, что мне известны имена всех троих. Теперь смотри сюда! Сюда! На перила этого балкона! Здесь я сейчас повешу твоего жениха, брата и отца! Клянусь Богом, который тому свидетель, клянусь Богоматерью Больших Ворот, удостоившей меня победы, и клянусь Равелинским Христом!

Он повернулся к своим флибустьерам, слушавшим его с большим изумлением:

— А теперь, Богу хвала! Корсары, вперед! На редут! Все ступайте за мной, до самого конца!

Он схватил веревку, которой были связаны руки пленницы. И, увлекая ее за собой, бросился на плацдарм с саблей наголо.

Как ни мало времени потерял таким образом Тома в разговорах, неприятель поторопился использовать эту задержку. Ворота редута были теперь открыты. И в то время, как флибустьеры, выскочив из первой половины крепости, бросились, наконец, на плацдарм, бегом направляясь к этим воротам, оттуда вырвался вдруг отряд, отряд решительный, ринувшийся им навстречу. И одновременно разразилась сильнейшая мушкетная стрельба, извергаемая всеми окрестными бойницами, всеми амбразурами, всеми зубцами. Такая стрельба, что армия Тома, не успев даже ответить, потеряла тут больше народа, чем за все время с начала приступа на крепостной вал. Мгновенно завязалась отчаянная борьба. На пороге редута появился старый вельможа, гордого вида, одетый в черный бархат, очевидно, немощный или увечный, его вынесли в кресле два лакея; восклицая громким голосом, он воодушевлял своих солдат к борьбе. Все они с чрезвычайным подъемом старались изо всех сил. И если бы не бесподобное мужество флибустьеров и их несравненное умение владеть оружием, то эти испанцы, наверное, одержали бы верх.

Но едва опомнившись, Тома и его флибустьеры быстро начали снова одолевать. Пока у них падал один, шесть врагов валились наземь. И теперь, когда все перемешались, защитники, стрелявшие сверху, прекратили огонь, боясь задеть своих же соотечественников. Краснобородый, уроженец из Дьеппа и авантюрист с Олерона, нещадно колотя направо и налево и рассекая толпу испанцев, уже достигли ворот редута и уцепились за них, чтобы их нельзя было захлопнуть. Мэри Рэкэм, которая дралась еще яростнее, чем мужчины, подскочила к старому вельможе, сидевшему в кресле, и пригвоздила его свирепым ударом шпаги. Это был сам губернатор Сиудад-Реаля, дон Фелипе Гарсиа. И, увидев его мертвым, защитники потеряли мужество. Многие побросали оружие, взывая к милости и пощаде, между тем, как другие разбегались во все стороны, впрочем без особой надежды на спасение.

Тогда победители флибустьеры стали входить в самый редут. Большинство бросилось на приступ верхних этажей, взбегая по лестницам, взламывая двери и транки, обходя сзади сидевших за амбразурами и бойницами, убивая их на ходу и устремляясь дальше. Лоредан-венецианец, самый ловкий и самый проворный из всех, первый достиг площадки, над которой развивалось королевское знамя Кастилии, и, сорвав его, водрузил на его место белый флаг, флаг Флибусты, — который он намеренно захватил, обернув его вокруг себя в виде пояса; флаг, который вся армия, едва его увидела, встретила долгим победным кличем. Впрочем, несколько флибустьеров, отделившись от товарищей, остались на нижних этажах, а иным пришла даже мысль спуститься в подземелье. Повсюду перекрещивалось множество сводчатых ходов, со множеством окованных железом дверей. За некоторыми из этих дверей, когда их взломали, оказалось немало врагов-солдат и милиционеров, которые не оказали большого сопротивления. Так, сверху донизу, редут переходил в руки авантюристов, и повсюду слышались одни лишь жалобы и мольбы, сменившие недавние воинственные клики.

Тома Трюбле, несколько стесненный в движениях своей пленницей, которую он все еще волочил за собой, поднялся только на первый этаж и сейчас же остановился, как только ему представилась возможность немедленного боя. Ступеней на пятьдесят выше плацдарма виднелось довольно обширное помещение в виде площадки; сюда выходили три двухстворчатые двери, которые, очевидно, вели в самые важные комнаты. Увидев это, Тома бросился вперед.

Плечом и кулаком он толкнулся в среднюю дверь. Она не поддалась. Это была тяжелая дверь из толстого дуба, сколоченная большимигвоздями. Тома отступил на шаг, озираясь в поисках чего-нибудь вроде тарана. Ничего не находилось. Но по стенам висели военные трофеи, и среди них было несколько абордажных топоров. В это же время черные невольники, приставленные охранять Хуану, не пожелав ее покинуть даже после того, как Тома лично взялся за нее, подошли к нему, ожидая распоряжений своего господина. Движением руки он приказал им подать ему один из трофейных топоров и вооружиться так же и самим. После чего они все вместе ринулись на непокорную дверь, которая на этот раз не выдержала и разлетелась на куски. Тотчас же Тома, увлекая Хуану, ринулся с поднятым топором в пробитую брешь. И оба невольника отважно последовали за ним.

За дверью помещалась узкая и длинная комната, и в этой комнате за столом сидело рядом трое мужчин, вооруженных шпагами и пистолетами. Все трое были великолепно одеты. И как только Тома увидел этих людей, он почувствовал уверенность, уверенность полную и безусловную, хотя и необъяснимую, что это отец, брат и жених Хуаны, как на самом деле и было. Тогда он двинулся на них. Но Хуана, узнав их, вскрикнула так пронзительно, что Тома невольно остановился и повернул голову к своей пленнице.

Это было для него несчастием, так как на крик Хуаны ответило шесть пистолетных выстрелов. Все три испанца разом вскочили и выстрелили каждый из двух пистолетов. Убитые на месте негры повалились друг на друга. Тома, с простреленным бедром и разодранным левым плечом, все же двинулся вперед и ударил топором с такой силой, что до самой шеи рассек голову первому из трех своих противников. Двое других, отступив на шаг, выхватили шпаги. Тома повернулся к ним, размахивая окровавленным топором. И так грозен был его взгляд, что они, даже вдвоем против одного и невредимые, сначала не смели на него напасть. Секунды четыре все оставались на месте, неподвижные, в нерешительности.

Но тогда Хуана, выйдя, наконец, из своего оцепенения и увидев, что из простреленного бедра и раненого плеча ее злейшего врага струится кровь, видя также, как дрожит топор в его ослабевшей руке, слишком поспешно сочла Тома побежденным. Заранее торжествуя, она разразилась пронзительным смехом. Смех этот подстегнул Тома, как удар кнутом по лицу. Он сразу бросился вперед, взмахнул рукой и ударил. Обе направленные на него шпаги задели его, но не сильно, так как оба противника отскочили назад, уклоняясь от топора. Один из них не избег все же его и упал с развороченной грудью. Оставался последний. Но Тома, почти обессиленный, уже нетвердо держался на ногах, с трудом поднимая отяжелевший топор, тогда как испанец легко, как соломинкой, играл своей рапирой длиной в четыре фута.

Тома, теряя силы, споткнулся. Он готов был уже упасть, и испанец был уже совсем рядом, чтобы воткнуть ему прямо в сердце свой клинок, когда Хуана снова разразилась своим ужасным смехом. И опять Тома подскочил, как умирающий конь, поднятый вонзившейся в него шпорой. Испанец тщетно сделал выпад: шпага, воткнутая в тело Тома до эфеса, не остановила последнего порыва корсара; топор, быстрый как молния, оказался проворнее | шпаги. Алькальд — это был он — рухнул первый. Тома свалился на его труп. И осталась одна Хуана.

Много времени прошло. Застыв, словно окаменев, Хуана не двигалась с места. Глаза ее, расширенные от ужаса, смотрели на груду этих людей, только что живых и сильных, а теперь готовых, чтобы служить пищей червям.

Очень много времени прошло, пока, наконец, пленница решилась подойти, посмела наклониться, посмела рукой дотронуться до этих тел.

Трое уже холодели. Этим ничто уже не могло помочь. Четвертый был еще теплый, не только теплый, — горячий. И это был Тома. Несмотря на свои пять ран, Тома не был еще мертв, только без сознания; и его пожирала горячка.

Тотчас Хуана выпрямилась, приняв мрачное решение. В двух шагах от нее валялся кинжал без ножен, выскользнувший, вероятно, у кого-то из-за пояса Хуана схватила его, вернулась к Тома…

Но не ударила… Она занесла руку, и рука ее упала бессильно. Неведомая всемогущая сила разжала ее стиснутые пальцы, вырвала из руки кинжал. Обезоруженная, она глубоко содрогнулась всем своим существом. Между тем, ни гнев ее, ни ненависть не ослабели. Человек, лежавший здесь, в ее власти, взял ее в плен, потом грубо притеснял и неволил, потом унижал; это он только что убил, на глазах у нее ее жениха, отца, брата… Она ненавидела его… Да. Но убить его, нет… она не могла…

Она не могла… Он слишком был силен, слишком храбр, слишком прекрасен, лежа так, в крови, победителем, на этой груде вражеских трупов.

И вдруг Хуана опустилась на колени перед этим человеком, — перед Тома-Ягненком, ее господином, — и, разрывая его одежду, запачканную кровью, разрывая также собственное платье тонкого полотна… она стала перевязывать его глубокие раны…

Клод Фаррер Рыцарь свободного моря

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КОРОЛЬ

I

Через шесть месяцев после захвата Сиудад-Реаля флибустьерами Тома-Ягненка, Луи Геноле — бывший на «Горностае» помощником того Тома, который был всего лишь Трюбле, — как-то вечером снова пристал к берегам Тортуги на совершенно новом корсарском фрегате, доставившем его прямо из Сен-Мало.

Как только отдали якорь, Луи Геноле с беспокойством навел подзорную трубу. «Горностай» ли это все еще там покачивается на плехтовом канате? И все ли цело и невредимо на этом жалком суденышке, так давно уже разоруженном и заброшенном? Ибо Луи Геноле так думал.

Но приятно же было его удивление: «Горностай», стоявший все на том же самом месте, принарядился. Рангоут его был в полном порядке, а корпус заново покрашен. На кормовом флагштоке развевался великолепный малуанский флаг; и это еще было не все, — на топе грот-мачты красовался еще один горделивый знак, — знак своеобразный: Луи рассмотрел большой кусок флагдука, заканчивающийся двумя косицами; все это ярко-красного цвета, а посередине что-то вроде барана или ягненка, как будто вытканного золотом.

— Это что ж такое? — спрашивал себя Геноле, тараща глаза.

Потом он пожал плечами. Долго ли узнать, что это такое, — стоит только съездить посмотреть.

— Вельбот! — приказал он.

И прежде даже, чем нанести, согласно этикету, визит господину д'Ожерону, по-прежнему управлявшему от имени короля Тортугой и побережьем Сан-Доминго, Луи Геноле отправился с визитом к Тома Трюбле.

Тома Трюбле, или Тома-Ягненок, ждал этого посещения, стоя у выхода к трапу и топая ногами от нетерпения. Он еще издали заметил приближение своего бывшего помощника, и сердце его билось, так как он не переставал горячо любить его. Как только Луи Геноле взобрался по трапу, он схватил его и стал обнимать и целовать изо всех сил. Так что у того дух захватило, и он даже не сразу мог вскрикнуть. Наконец он вскрикнул. И не без причины! Тома, этот Тома, которого он снова видел, не был больше прошлогодним Тома. Тома, переменившийся с головы до ног, производил впечатление родовитого вельможи, в шляпе с тройным галуном и гигантским красным пером, в пышной одежде из синего бархата, шитой золотом по всем швам; эта одежда спускалась ему ниже колен. В довершение всего два невольника-метиса в костюме ливрейных лакеев, точно две тени, следовали за упомянутым вельможей. Разинув рот, Луи разглядывал своего бывшего начальника. И для первого приветствия у него не нашлось сказать ничего другого, как:

— Тома, ты великолепнее и наряднее, чем в Светлое Воскресение.

— Ба! — молвил Тома, хохоча во все горло. — Разве ты не знаешь, брат мой Луи, что в твое отсутствие, — которое, видит Бог, показалось мне длиннее сорока постов, вместе взятых, — я, Тома, стал очень богат и очень славен? Ты только послушай! Адмирал флота, генерал армии, губернатор города… словом, чуть ли не принц или король!.. Я всем этим был!.. И доказательство тому — мое монаршее знамя, которое еще развевается вон там… Взгляни!.. Да, всем этим я был, брат мой Луи: император, почитай! Но люблю тебя, тем не менее, от всего сердца!

Он снова обнял его, — с такой нежностью, что добрый Геноле, затисканный и зацелованный, почувствовал, что все беспокойства и сомнения покидают его сердце.

— Итак, — сказал в заключение Тома, развернув от начала до конца свою изумительную повесть, — итак, город был, можно сказать, взят, я же лежал недвижим и более чем наполовину мертвый. Тогда-то, брат мой Луи, поверишь ли, девка сама, хоть я и был в ее власти, не только меня не прикончила, как я бы, наверное, сделал на ее месте, но перевязала мои раны! Мало того: перевязав их, она стала меня лечить, ухаживала за мной, глаз не смыкала, пока я спал и бредил, — одним словом, вылечила меня… И клянусь тебе, что никакая сиделка или сестра милосердия не была бы так искусна и внимательна! Так что вот как дела теперь обстоят: все худое между нами позабыто, и воцарилась любовь.

— Бог ты мой! — пробормотал изумленный Луи Геноле.

Он невольно перекрестился. Приключение казалось ему и необычайным, и непонятным; что-то тут было нечисто…

— А добыча, ты себе и представить не можешь! — продолжал корсар. — Ею нагрузили, кроме «Горностая», еще восемь больших судов, захваченных нами в самом порту Сиудад-Реаля, из которого они не посмели выйти — трижды глупые трусы! — боясь, что наш фрегат настигнет их в открытом море. Из этих-то восьми кораблей, четыре самых прочных и лучше всего построенных были специально предназначены для металла, как в слитках, так и в чеканке. Серебром нагрузили целых три корабля, золотом, камнями, кружевами и дорогими тканями — четвертый. Наш венецианец Лоредан, парень догадливый, захватил, среди багажа свои большие весы, которые нам очень пригодились… Брат! Чистое золото весило двадцать тысяч шестьсот марок^[88], серебро — шестьсот тысяч, даже больше! Я уже не говорю тебе о какао, кошенили, кампешевом дереве, разной мануфактуре, муке, оливковом масле и об отличном вине, которого мы забрали восемьсот бочек и которое, конечно, очень помогло мне вернуться к жизни, так как в течение всего грабежа я, как уже говорил тебе, был почти что при смерти, и подруга моя, Хуана, ни днем ни ночью не отходила от моего изголовья. Однако же это не помешало Флибусте поступить по отношению ко мне благородно: старый товарищ Краснобородый, вице-адмирал флота и генерал-лейтенант армии, а стало быть, главный после меня начальник, заявил в совете во время дележа, что ввиду блестящей победы, мною подготовленной и одержанной, а также ввиду тяжких ранений, полученных мною в бою, недостаточно вознаградить меня пятью долями, причитающимися мне по договору; и что он, Краснобородый, полагает справедливым уделить мне еще пять. Что все и одобрили громкими криками. Так что в день моего выздоровления, — а мы уже тогда две недели как вернулись в Тортугу, — несколько человек явились ко мне с торжественным визитом и выкатили мне три славных бочонка, полных золота, а в этих бочонках побрякивало и позванивало семьсот двадцать шесть тысяч французских ливров, да, кроме того, поднесли еще мешочек с такими жемчугами и драгоценными камнями, каких нет и у его величества нашего короля! С этого дня Хуана носит на шее ожерелье из тридцати бриллиантов. Господин д'Ожерон, как только увидел эти бриллианты, так сейчас же предложил мне за них, если я соглашусь их продать, тридцать тысяч экю!

— Бог ты мой! — восторженно повторил Луи Геноле.

Затем он раскрыл рот, как бы собираясь заговорить, но снова его закрыл, ничего не сказав. Тома, впрочем, и не ждал ответа. Проворно вскочив, — они разговаривали, сидя за столом в той самой кают-компании «Горностая», где столько раз и прежде беседовали по душам, — Тома подбежал к шкафчику и достал два стакана и кувшин.

— Черт возьми! — воскликнул он. — Вот то самое вино, которое мы добыли в Сиудад-Реале. Отведай-ка его и скажи свое мнение. Я готов подохнуть, если нам теперь не подобает выпить за наше свидание и за возвращение на эту Тортугу!

Он наполнил два стакана до краев. Луи Геноле взял свой стакан и поднял его.

— Я, — сказал он, — хочу выпить за твое возвращение к нам, Тома, — за твое возвращение в Сен-Мало!

И он до капли осушил стакан.

Затем Луи Геноле поведал свои собственные похождения. Они не были сложны. Окончив рассказ, он заключил его следующими словами:

— Еще до того, как ты взял Сиудад-Реаль, и даже до того, как ты захватил наш галион, твои подвиги широко раскрыли тебе старые ворота нашего города. Конечно, Кердонкюфы долго кричали о мести и отрицали, что их Винсент пал в честном поединке. Но болтовню их скоро уняли. По мере того, как к нам на родину доходили слухи о всех твоих сражениях и о всех твоих захватах, по мере того, как у нашего арматора, доброго кавалера Даникана, сундуки наполнялись золотом, которое он получал по твоим векселям, все лживые наветы стали заглушаться, а твоя доблесть начала входить в поговорку. С этой минуты было решено и признано, что тебя можно обвинять, в худшем случае, за несчастливый, но честный удар шпагой. А потом, когда я сам возвратился в Доброе Море на нашем галионе, весь народ громко сокрушался о твоем отсутствии: тебя ожидало три сотни славных ребят, и они плакали горькими слезами, что не могут понести тебя на руках.

— Ай-ай-ай! — молвил Тома не без горделивости.

— Также и Кердонкюфы не только не станут к тебе придираться, но почтут за удовольствие стать твоими друзьями, можешь быть уверен: а еще приятнее им будет с тобой породниться, если только ты согласишься жениться на Анне-Марии; да ведь ты, кстати, еще не знаешь, что случилось…

— Молчи! — прошептал Тома, вдруг остановив его резким жестом, которого Геноле сначала не понял.

Но в то время, как они оба молчали, — Луи удивленный, Тома озабоченный, — открылась дверь капитанской каюты, и из нее вышла прекрасная дама.

Это была Хуана собственной персоной. Она появилась разодетая и разукрашенная самым богатым образом, в юбке из великолепной переливчатой тафты, в парчовой мантии, приоткрытой над кофточкой из тонких фламандских кружев. Что же касается лица, то Геноле должен был откровенно признаться, что никогда не видел ничего подобного, в чем была бы хоть половина этого блеска и очарования. А стан был поистине станом королевы.

— Ага! — воскликнул Тома, сразу повеселев при виде ее, — вот и она, легка на помине! Подойдите, моя радость, и позвольте вам представить моего брата и лучшего друга, о котором я столько раз вам говорил. Это он самый, Луи Геноле, только что вернувшийся из нашего Сен-Мало.

Луи немедленно отвесил учтивейший поклон, удивляясь про себя, что Тома научился выражаться с таким изяществом. Дама же ответила реверансом. После чего непринужденным тоном, как будто говоря о чем-то заранее условленном, о чем-то бесспорном и давно предрешенном, она сказала:

— Ах, я в восторге, что вижу вас, и мы поистине с нетерпением вас ждали… Привезли ли вы нам добрые вести, на которые мы рассчитываем? И скоро ли мы сможем, уже без затруднений, отправиться в ваш город, который мне так хочется узнать и полюбить?

II

— Итак, — спросил попозже Луи Геноле, — ты забираешь эту испанку с нами на родину?

— А что же делать, как не брать ее с собой? — ответил Тома Трюбле, по прозванию Ягненок.

И ни тот, ни другой больше не разжимали рта на этот счет, прекрасно зная оба, что отныне слова ни к чему и что тайная воля, очевидно, более сильная, чем воля их обоих, — даже их троих, — направляет их поступки.

Действительно, возвращение приближалось. Еще неделя, и «Горностай», наполнив паруса, радостно поплывет к Сен-Мало.

Луи Геноле уже упорно работал над вооружением. Предусмотрительный, — настоящие моряки, пожалуй, предусмотрительнее самого провидения, — он позаботился привезти двойную команду на том, новом фрегате, из Франции. Благодаря этому, этот новый фрегат мог бы продолжать каперство в Вест-Индских водах, на преуспевание кавалера Даникана, его арматора, тогда как «Горностай» мог вернуться, увозя обратно вместе с Луи, снова в качестве помощника, также и Тома, снова в качестве капитана. Так как исключительно ради того, чтобы привезти домой Тома, Луи согласился еще раз покинуть свою милую Бретань, где теперь, благодаря звонким денежкам, добытым на галионе и в прочих местах, он обзавелся собственным домишком и земелькой. Тщетно сметливый судовладелец, по достоинству ценивший таких ребят и очень бы желавший сохранить для себя этого нового капитана, почти уже знаменитого Луи Геноле, соблазнял его, как только мог, всякими обещаниями, лестными и заманчивыми. Луи Геноле согласился лишь на то, чтобы отвести на Тортугу новый корабль, оставить его там в распоряжении другого капитала, нарочно для того принятого на судно, и сейчас же вернуться назад на старом «Горностае». Не рассчитывая на большее, кавалер Даникан одобрил этот план. К тому же он был слишком порядочный человек, чтобы не сделать от всего сердца удовольствие этим молодцам — Трюбле и Геноле, — которые так ему помогли — он сам это говорил и всюду подтверждал — стать тем, чем он был в настоящее время: самым богатым из всех богатых малуанских арматоров.

— Как же это так, милейший Луи, — заметил он все же, — ты дважды пересечешь воды океана с той только целью, чтобы захватить оттуда нашего Тома? Тебе не кажется, что он и один сумел бы вернуться?

— Конечно, господин! — ответил Луи Геноле, комкая в руках свою широкополую шляпу. — Он, конечно, прекрасно бы сумел. Но я дал клятву, и если я не поеду, то нарушу ее.

Действительно, эта далекая и странная Тортуга внушала ему большие сомнения. Нельзя было быть спокойным там за тело и душу, и для одинокого Тома это, бесспорно, было нежелательным местопребыванием. Луи Геноле в течение своего двойного путешествия туда и обратно не спал спокойно и двух ночей в неделю, беспрестанно тревожимый сновидениями, в которых с бедным Тома случались тысячи событий, одно страшнее другого.

В конце концов то, которое с ним произошло на самом деле, могло, пожалуй, напугать не хуже всякого другого…

Однако же Луи Геноле ревностно работал, и под его руководством «Горностай» быстро оживал. Новый экипаж, малуанский от первого до последнего человека, был вполне удовлетворителен, как своей дисциплиной, так и старательностью. Это все был народ мирный, набранный специально для того, чтобы привести фрегат домой, и который, не будучи причастен к корсарству, отнюдь не был обуреваем жаждой приключений. Это было не то, что флибустьеры, и Тома с некоторым презрением относился к этим добродушным ребятам, простоватым и покладистым бретонцам, которые беспрекословно исполняли все приказания и при всяком случае готовы были поджать хвост. Луи на это не жаловался, так как это давало большой выигрыш во времени, позволяя ему закатывать им двойные народы, увеличивать число береговых работ, заставлять их трудиться и в трюмах, и на мачтах, одним словом, без зазрения совести пользоваться этими незлобивыми матросами, и он гонял их до бесчувствия, чтобы в самом спешном порядке приготовить все для предстоящего отплытия в Сен-Мало.

Что касается Тома, то он в этом отношении не проявлял никакого беспокойства, и, предоставляя другим полную свободу действий, проводил последние дни своей американской жизни в приятных прогулках по острову, а последние свои ночи в еще более приятных кутежах, на которые созывались авантюристы всей окрути. Хуана не пренебрегала этим веселым обществом и охотно председательствовала в этих ночных бдениях. Кичась своими богатыми нарядами, она находила удовольствие, соединенное, правда, с тайным презрением, в обществе многочисленных дам, никогда не упускающих случая присоединиться к флибустьерам, пока у них есть деньги, и превосходно умеющих выманивать большую часть этих денег в свою пользу; откуда и обилие драгоценностей и красивых платьев. Захват Сиудад-Реаля пышно набил все карманы, так что на Тортуге царила изумительная роскошь несколько недель подряд. И все это тратилось на знаменитое пьянство и распутство, с целым океаном вина, стекавшего алыми волнами на шелка, бархат, кружева и золотые вышивки. Сюда примешивалась также и игра, и нередко, в силу чудесных особенностей ландскнехта^[89], флибустьеры усаживались за карточный стол богатыми и вставали из-за него бедняками. Что, впрочем, мало их трогало, раз море-то в конце концов, оставалось, на месте, а на море неприятельские корабли; значит, все проигравшие неминуемо должны были вернуть свой проигрыш, либо игрой, либо на поле брани. Следствием этого являлся самый яростный картеж среди самых царственных оргий…

Один лишь Геноле не принимал ни в чем участия и, упорно оставаясь на фрегате, с еще большим усердием старался ускорить его вооружение, с каждым днем подвигавшееся вперед…

Наконец, наступил час того отплытия, которому надлежало быть последним в эту долгую и плодотворную кампанию «Горностая». Лето Господне 1677 года близилось к концу. Тома и Луи, капитан и помощник, осенью 1672 года вместе покинули Сен-Мало, отправляясь искать богатства и славы в страну Флибусты. Правда, богатство и славу они нашли. И это было достойной наградой за столько лет тяжелой работы…

Этот чае, наконец, наступил. Это было на исходе прелестного октябрьского вечера, а октябрь на Антильских островах в сто раз светлее и теплее, чем в наших краях июнь, июль и август. Уже накануне Тома и Хуана начали прощаться со всеми своими друзьями и товарищами по войне и веселью. Прощание это было долгое. Луи Геноле с большим трудом его прекратил полтора дня спустя, когда решил, что нельзя больше откладывать отход

Наконец, после некоторых затруднений, вельбот все же отошел от берега и высадил на корабль капитана с его подругой. После чего помощник поспешно принял командование, поднял последний якорь, заставил выбрать все шкоты, поднять все паруса, обрасопить все реи и, наконец, взял курс на норд-вест с тем, чтобы, обогнув Багамским проливом острова Люкайо, достигнуть, таким образом, попутных ветров и течений, ведущих из Америки в Европу. Тогда «Горностай», вполне послушный своим брасам, булиням, шкотам и галсам, стал весело разрезать спокойные воды, тогда как на западе экваториальное солнце, готовое спуститься за горизонт, зажигало пожар в небе, на земле и на море своими светозарными лучами.

Стоя на ахтер-кастеле, Тома и Хуана наблюдали этот торжественный заход царственного светила. По правому борту, на потухшем уже востоке, Тортуга раскинула свои берега, зеленее изумруда. Вдали, среди покрывающихся ночной тьмой нагорных лесов, разбросанные там и сям жилища всеми своими ослепительными окнами отбрасывали к западу, подобно молниям, последние окровавленные солнечные стрелы. Это было редкостное зрелище. И Хуана, судорожно ухватившись обеими руками за планширь, жадно смотрела, с горящими глазами.

Закончив свой маневр, Луи Геноле подошел к капитану и, радуясь тому, что находится в пути, в приятном обратном пути, ударил его по плечу. Тогда Тома Трюбле, по прозванию Ягненок, принялся хохотать и протянул руку к удаляющемуся уже берегу.

— Брат мой Луи, — сказал он, — поверишь ли? Расставаясь со всем этим, я готов жалеть!

Но Хуана, продолжавшая любоваться зрелищем, судорожно повела плечами и, как бы с усилием оторвавшись от планширя, повернулась к своему любовнику.

— О, — молвила она, — мы вернемся!

III

Целых две недели лавировал «Горностай», ложась то правым, то левым галсом поперек Багамского пролива, который далеко не широк и отнюдь не безопасен, так как с севера он ограничен множеством подводных рифов, а ветры там крайне непостоянны. Луи Геноле, прошедший его уже раз из конца в конец, во время отвода во Францию некогда захваченного галиона, к счастью, знал все его опасности и изгибы. Он и проявил себя хорошим лоцманом, и, благодаря его бдительности, не случилось никакой беды. В конце концов опознали мыс Песчаный, которым заканчивается испанский полуостров Флорида, и на семнадцатый день плавания миновали его. После этого Луи Геноле сейчас же повернул к северу, чтобы должным образом обогнуть последние Вест-Индские острова — Большой Абако и Большую Багаму.

Цвет моря тогда переменился и из зеленого сделался синим. Матросы удивились этому. Но Луи Геноле посмеялся над ними и порадовался, хорошо зная, что такова должна быть примета, предвещающая близость удивительно теплого течения, проходящего через Атлантический океан, от американских берегов до испанских и английских земель. Горностай «, понятно, почувствует себя в нем как нельзя лучше.

Четыре дня спустя ветер внезапно переменился с восточного на западный и сильно посвежел. Чистое небо покрылось густыми облаками, и порывистые шквалы следовали друг за другом без перерыва. Луи Геноле закрепил брамселя, подобрал бизань, взял рифы. И снова порадовался. Все эти перемены происходили в свое время и в таком порядке, как он это предвидел. Под одними марселями, нижними парусами и блиндом, » Горностай» шел в полный бакштаг скорее, чем когда-либо ходил, гоняясь на всех парусах за богатым испанским или голландским кораблем. Вскоре жара прекратилась, и все море покрылось туманом. Малуанцам, полной грудью вдыхавшим влажный бриз, показалось, что Бретань уже близка…

Однако же много еще дней протекло, и каждый вечер Полярная звезда поднималась капельку повыше над горизонтом…

Между тем Тома Трюбле, по прозванию Ягненок, нисколько не беспокоился ни о каких-то там течениях, ни о каких-то там бризах, и еще меньше о звездах, полярных или тропических. Тома Трюбле, по прозванию Ягненок, пока помощник его и команда работали с полным рвением над тем, чтобы обеспечить фрегату хорошее плавание и изготовиться ко всяким случайностям, сам довольствовался тем, что пил, ел, спал, а главное предавался самым сладостным утехам в обществе подруги своей, Хуаны. Луи Геноле, с болью и грустью отмечал эту перемену в привычках и характере того, кого он некогда знавал столь деятельным и сильным, как в работе, так и в сражениях; он не мог не видеть здесь влияния таинственного колдовства и всякий раз крестился при виде испанки и сильно подозревал ее в том, что она-то и была той проклятой колдуньей, которая навела эту порчу…

По правде говоря, тут действительно было колдовство, — но колдовство скорее небесного, чем дьявольского происхождения, раз дело шло просто-напросто о любви, о любви пылкой, страстной и ненасытной, которую утолить было невозможно, раз колдун, сотворивший это колдовство, был не кто иной, как маленький стрелок Купидон, который безо всякого страха и почтения к такой мишени, страшно глубоко вонзил свои стрелы в почти невинное сердце корсара, сердце, бесспорно лучше вооруженное против целой вражеской эскадры, чем против карих глаз и белой кожи прекрасной женщины, когда-то презрительной, теперь покорной и влюбленной, — влюбленной страстно, — опытной в утонченных ласках.

Прошло много дней…

Наконец Луи, заставлявший ежечасно бросать лот, решил, что земля должна быть недалеко. Взяв высоту Полярной, он даже объявил по окончании вычислений, что землей этой, вероятно, является остров Уэссан, — Эсса, по-нижнебретонски. После чего матросы заспорили о том, кому забраться в «воронье гнездо», чтобы добиться парусиновой рубахи, которую капитан обязан дать тому, кто первый усмотрит французский берег при возвращении из кампании или каперства. Но никто из них не добился упомянутой рубахи, ввиду того, что судьба уготовила «Горностаю» пристать вовсе не у Уэссана и еще менее того у Сен-Мало «

Действительно, под утро пятьдесят шестого дня, считая с того времени, когда судно снялось с якоря у Тортуги, — а пятьдесят шестой этот день приходился на канун сочельника, — сигнальщик заметил вдруг много парусов, видимых прямо по носу; ему казалось, что паруса эти идут полным ветром, держась на ост, подобно самому» Горностаю «. Луи Геноле, уверенный в скорости своего фрегата, — тем более, что они быстро нагоняли замеченные корабли, — не побоялся приблизиться к ним. Видя это, один из них отделился от других и лег в дрейф, как бы поджидая фрегат. Вооружившись подзорной трубой, Луи легко узнал королевский корабль, — корабль короля Франции, — как по аккуратному такелажу и двойной крытой батарее, так и по прекрасному белому с лилиями флагу, поднятому на топе грот-мачты. Через некоторое время удалось прочесть название этого линейного корабля, — он именовался» Отважным «, — потом разглядеть стоявшего у гакаборта с рупором в руке гордого дворянина, который, казалось, командовал королевским экипажем.

Малуанский фрегат тоже лег, в свою очередь, в дрейф, как только корабли сблизились настолько, что можно было хорошо слышать друг друга. И человек с рупором начал говорить, задавая принятые на море вопросы:

— Эй, на фрегате!.. Кто вы? Откуда и куда идете?

На что Луи Геноле ответил, не таясь. И произнесенное имя Тома Трюбле произвело хорошее действие, так как дворянин, услышав это имя, сделался учтивее, чем это бывает обычно у господ офицеров королевского флота, когда они опрашивают обыкновенных корсаров.

— Я, — крикнул он, — кавалер д'Артелуар, командир его величества на этом корабле в сорок четыре орудия. Но вы-то, разве вы не знаете, что ваш Сен-Мало тесно блокирован голландскими эскадрами, которые заняли весь Ла-Манш, от Уэссана до Па-де-Кале? Так что мы, два командира королевского флота и командующий эскадрой, сопровождаем этот караван из тридцати двух купцов, чтобы ввести его в любой французский порт, если есть хоть один, свободный от неприятельской блокады.

Очень изумленный, почти сбитый с толку такими новостями, Луи Геноле хранил молчание. Слова кавалера д'Артелуара, благодаря рупору, звучали громко и ясно, и вся команда» Горностая «, столпившаяся позади помощника, слышала их. Луи, не поворачивая головы, услыхал встревоженное перешептывание.

Кавалер д'Артелуар снова поднес рупор к губам.

— Я не думаю, — закричал он снова, — чтобы вам удалось прорвать неприятельскую блокаду и войти без помехи в Сен-Мало. Но вы можете воспользоваться караваном и его прикрытием. Нас три корабля его величества, —» Француз «, под флагом господина де Габаре, командующего нашей эскадрой, » Отважный» и «Прилив». Сто шестнадцать пушек. Этого хватит, с Божьей помощью!

Тут на плечо Луи Геноле опустилась тяжелая рука Тома Трюбле, по прозванию Ягненок; он вышел из ахтер-кастеля, привлеченный необычайным шумом. Повернувшись лицом к капитану его величества, он поклонился, и перо его фетровой шляпы довольно горделиво заколыхалось под дуновением бриза. Затем стал кричать так громко, что его чудесно слышали на обоих кораблях, несмотря на большое еще расстояние и несмотря на то, что он-то никаким рупором не пользовался.

— На корабле! — воскликнул он. — Господин кавалер, я, Тома, капитан, охотно принимаю ваше любезное предложение и присоединяюсь к вам, конечно, не для того, чтобы меня защищали, а чтобы защищать вместе с вами ваш караван и защищать также честь короля нашего Людовика. Будет сто тридцать шесть орудий вместо ста шестнадцати. Этого хватит, с Божьей помощью!

И он гордо надел шляпу, в то время как кавалер д'Артелуар снимал свою, в свою очередь довольно низко кланяясь.

IV

Жестокий бриз дул с веста. Большие волны цвета морских водорослей бежали по морю, сотрясая корабли и подвергая их сильнейшей качке, боковой и килевой. Тяжелые тучи покрывали небо, над водой стлались полосы тумана. На востоке бледная заря боролась с темной еще ночью.

— Бог ты мой! — пробормотал Луи Геноле, осматривая горизонт. — Если только погода сейчас не прояснится, голландским часовым не удастся нас заметить. Но самим-то нам удастся ли заметить вход в Гавр, весь усеянный мелями и банками?

Он некоторое время колебался, потом, решившись вдруг, спустился с мостика в кают-компанию и постучал в дверь капитанской каюты, где спали Тома и Хуана.

Это было в рождественское утро. И уже два долгих дня караван, окруженный тремя королевскими кораблями и «Горностаем», подобно блеющему стаду, окруженному четырьмя овчарками, — пробирался среди неприятельских крейсеров, пользуясь попутным ветром. В это лето Господне 1677 года, подходившее к концу, французские эскадры, под началом господ Вивона и Дюкена, начисто вымели все неприятельские суда из Средиземного моря; впрочем, Средиземное море недурно почистили уже в 1676 году, благодаря нашим победам при Агосте и Стромболи, где грозный Рэйтер нашел свой конец. В Антиллах господин граф д'Эстре, командовавший силами Атлантического океана, также выиграл под Табаго большое сражение. Но эти-то победы и лишали кораблей все наши северные и западные берега. И адмиралы Соединенных Провинций, уже победившие нас года четыре тому назад при Вальхерене, пользовались этим, чтобы упрочить свой прежний успех. Шестьдесят их кораблей крейсировали теперь по Ла-Маншу, и нелегко было господам де Габаре, д'Артелуару и де Росмадеку — так именовался командир «Прилива»— отвести в надежное место свой караван под носом у неприятеля, столь чудовищно превосходившего их числом.

Командующий эскадрой после совещания, устроенного им на своем корабле с остальными капитанами, взял курс прямо на норд-ост, чтобы поскорей приблизиться к английскому берегу и затем пойти вдоль него на расстоянии пушечного выстрела. По всем признакам надо было думать, что неприятельские крейсера расположились скорее во французских водах; маневрируя таким образом, караван судов мог надеяться, что останется до последней минуты незамеченным и, пожалуй, захватит неприятеля врасплох, неожиданно прорвав их блокаду. Что касается места назначения, то господин де Габаре решил достигнуть, если возможно, Гавра: действительно, порт этот лежит у открытого и доступного моря и ограждается мелями, которые голландские корабли стараются обходить подальше; кроме того, большие приливы там бывают чаще, чем во всех других портах Ла-Манша. Луи Геноле, осведомленный об этом выборе, со своей стороны весьма его одобрил. Что же касается Тома, то он, очевидно, еще не знал о нем, так как ни разу не выходил из своей каюты после переговоров, с корабля на корабль, с капитаном «Отважного».

Но в это время господин де Габаре дал сигнал каравану и прикрытию с помощью белых и красных огней сразу повернуть на восемь румбов вправо. Это доказывало, что Гавр уже близок. И Луи Геноле, не сомневаясь в этом, не пожелал терять ни минуты и побежал предупредить капитана, который, без сомнения, как ни беспечен он был до сих пор, должен был принять горячее участие в сражении, если оно случится…

Вот почему Луи Геноле стучал теперь в дверь каюты, где спали Тома и Хуана.

Почти тотчас же Луи услыхал, как в запертой каюте засуетились, затем, меньше чем через минуту, раскрылась дверь, и появился Тома. Одетый в одну лишь сорочку и штаны, он и в этом небрежном наряде являл пышное великолепие сорочка его была вся разукрашена кружевами, а штаны расшиты наподобие хоругви. Как бы то ни было, узнав Луи, он вышел из каюты. И даже закрыл за собой дверь, переступив порог.

— В чем дело? — спросил он, глядя на Геноле.

— Сражение, надо полагать, близко.

— А! — молвил Тома.

Несколько секунд он оставался в раздумье. Затем, пожав плечами, круто повернулся, раскрыл дверь, вошел в свою каюту и больше из нее не выходил…

Вернувшись на мостик, опечаленный своим одиночеством, Луи Геноле поборол гнетущую тоску, сжимавшую его сердце. Вокруг за этом время ничего не изменилось. Конвоируемые суда шли в беспорядке под всеми парусами, а прикрывающие корабли, боясь опередить купцов, которые никогда не бывают такими ходоками, как военные корабли, взяли на гитовы блинд и брамселя. «Горностай», еще быстроходнее, чем все три королевских корабля, поспевал за ними под одними марселями.

Не видно было ни неприятельских судов, ни берега. Полосы тумана по-прежнему стлались над водой, и бриз, хоть и сильно задувал, не рассеивал их, так как стоило отойти одной, как набегала другая. Однако же, как ни редки были просветы, они попадались и длились достаточно долго, чтобы приоткрыть порой кусочек горизонта. И Луи неизменно торопился направить туда свою подзорную трубу, с которой он не расставался.

— И на этот раз ничего, — пробормотал он.

Особенно на западе силился он что-нибудь увидеть вопреки туману. Это была наветренная сторона, и Луи, взвешивая вероятные возможности атаки, боялся, как бы голландские крысы не пришли оттуда.

«Море здесь пошире, — думал он, так как оно простирается отсюда до Катантена, по крайней мере, на сорок пять — сорок восемь миль^[90]. А сорока пяти — сорока восьми миль глубокого моря хватит, чтобы разместить не одну эскадру. Если бы двенадцать — пятнадцать кораблей напали на нас с той стороны, то, идя полный бакштаг, они имели бы кроме того выигрыш в направлении ветра…»

Вдруг он прервал свои вычисления.

— Ого! — проговорил он вслух. — Это что же такое? Батюшки, сколько флагдука! Эти господа из королевского флота не могут и часа прожить, не расцветивши флагами свои фалы!

Головной корабль господина де Габаре — «Француз», шедший на четверть мили впереди, поднял, действительно, много флагов, подавая сигналы двум своим конвоирам: «Отважному» и «Приливу». В то же время он дал три орудийных выстрела, белоснежные дымки от которых смешались с грязным туманом. И, очевидно, это означало весьма решительное приказание, так как Луи Геноле увидел, как оба корабля, таким образом призываемые, сейчас же подняли все паруса и направились прямо к флагману.

Неуверенный в том, какое положение надлежит занять ему самому, Луи увидел, что к нему подходит «Прилив», который собирался пройти за кормой у «Горностая»; он подошел к нему довольно близко, чтобы поскорее выбраться на ветер. На мостике стоял сам командир, кавалер де Росмадек. Заметив Луи Геноле, он поднес рупор к губам, желая его окликнуть.

— На корсаре!.. Голландцы здесь на вест-зюйд-весте. Мы завяжем с ними бой, чтобы выиграть время. Вы же, конвоируемые суда, уходите и правьте прямо на зюйд. Гавр уже недалек!

«Прилив» уже поспешно удалялся. Луи оценил его взглядом. Это был гораздо более слабый фрегат, чем «Француз» и «Отважный». Те были линейными кораблями, и один вооружен был сорока семью, другой сорока четырьмя пушками. На «Приливе» же их было всего двадцать четыре, и меньшего калибра. «Горностай» со своими Двадцатью медными орудиями почти не уступал ему.

— За кого он нас принимает, этот франт? — заворчал Луи крайне обиженный. — Не воображает ли он, что больше нас понюхал пороху? И знает он или нет, почему Тома Трюбле всего лишь третьего дня согласился присоединить нашего «Горностая» к королевской эскадре?

Рассуждая так, он подошел к рулевому. Затем, взявшись сам за управление, он положил руль под ветер и приказал вытянуть шкоты. Тотчас же послушный «Горностай» лег бейдевинд и также стал быстро приближаться к флагманскому кораблю.

Покинув мостик, Луи Геноле еще раз возвратился в кают-компанию. Он даже вплотную подошел к двери капитанской каюты, но постучать в нее не решился и, наконец, не слыша в каюте ни звука, повернулся и на цыпочках удалился.

Но в ту самую минуту, когда он поднимался по трапу ахтер-кастеля, слух его поразило подобие грома, разразившегося вдалеке. И Луи, как пришпоренный, подскочил и в тот же миг снова очутился на мостике. Тут, озираясь во все стороны, он сначала не заметил неприятеля. Но зато он увидел, что флагманский корабль окружен облаком дыма, так же, как и присоединившийся уже к нему «Отважный». Очевидно голландцы были уже близко, и оттуда их уже заметили…

В шести кабельтовых впереди «Горностая», «Прилив» продолжал идти тем же галсом, чтобы встать за линейными кораблями. Луи не менял галса в ожидании дальнейших событий.

Событие наступило. Из редеющего, полупрозрачного тумана, скользившего широкими спиралями, почти сразу показалось одно, два, три, шесть, восемь, девять высоких белесоватых очертаний, подобно ужасным призракам, внезапно восставшим из моря — голландские корабли. Не успел Луи их хорошенько сосчитать, как уже пять из этих судов бросилось влево, навстречу двум кораблям короля Франции, тогда как остальные четыре, сделав поворот вправо до фордевинда, в беспорядке, каждый сам по себе, выбирая по собственному желанию курсы и маневры, бросились все четверо наперерез отступавшему каравану.

Но раньше, чем это сделать, этим четырем голландцам — охотникам за беззащитными купцами — надо было все же развязаться с более благородным, хотя почти таким же слабым противником: действительно, маленький фрегат «Прилив» храбро бросился наперерез, преграждая путь голландским кораблям. Но между фрегатом и четырьмя кораблями было такое же соотношение, как между тщедушным ребенком с деревянной саблей и пращей и четырьмя здоровыми солдатами, драгунами или мушкетерами, в полном вооружении. Четырем голландцам — боевым судам с тремя батарейными палубами — кавалера де Росмадека с его ореховой скорлупой хватило бы лишь на закуску.

Надлежало ли «Горностаю» путаться в это заведомо гиблое дело, и не лучше ли было присоединиться к флагману, который, по крайней мере, не преминет оказать решительное сопротивление своим противникам? Луи Геноле колебался.

Но в это время с той и с другой стороны начался бой. И Луи, храбрый, как и всегда, то есть до излишества, сейчас же забыл всякие расчеты и всякую осторожность и инстинктивно бросился к ближайшему орудию. Приблизительно в полуторах милях «Француз» и «Отважный» сражались правым лагом; «Прилив» был не дальше мили прямо по носу. Подняв все паруса, «Горностай» бросился на помощь королевскому фрегату, который уже слабел под огнем своих страшных противников.

V

— Правый борт, товсь! — скомандовал Луи Геноле, подойдя на четыреста сажень к неприятелю.

Левобортные канониры оставили свои орудия и побежали на помощь к товарищам у правого борта, чтобы ускорить работу.

— По мачтам! — скомандовал Луи.

Стрельба на потопление линейных кораблей не стоила выеденного яйца: жалкие снаряды «Горностая» лишь оцарапали бы эти корпуса из толстого дуба, слишком крепко построенные и обшитые. Тогда как удачный залп по мачтам, направленный чуточку повыше борта, разом сбрасывая на палубу мачты, реи, паруса и снасти, с одного маху превращает могучий трехпалубный корабль в развалину.

— А теперь, ради всех святых, целить метко, комендор!

Луи Геноле помолился Господу Богу. Это бывало так редко, что команда заволновалась.Головной голландский корабль был уже на расстоянии выстрела.

— Бортовой залп! — крикнул Луи.

Десять пушечных выстрелов прозвучали как один.

Секунд двадцать царила кромешная тьма; густой дым окружал весь фрегат. Задохнувшись, Луи начал кашлять. Но пока он старался наклониться над палубаком, напрягая, как только мог, зрение, чтобы все-таки рассмотреть маневр неприятеля, на полуюте под резкими шагами заскрипели доски, и повелительный голос покрыл пушечный грохот:

— Спускаться! Чертова перечница!

Луи, подскочив от буйной радости, обернулся и увидел Тома.

Услышав голос капитана, — хозяина после Бога, — рулевой и крюйс-марсовой непроизвольно повиновались. Сразу же, несколько отойдя от ветра, «Горностай» в четверть минуты удвоил, потом утроил скорость. Не успели истечь эти пятнадцать секунд, как ужасный грохот от соединенной пальбы всех шестидесяти тяжелых орудий разом потряс воздух, и вихрь огромных ядер прожужжал, как прожужжали бы сто тысяч майских жуков, летящих сплошным роем; линейный корабль ответил всем своим ужасным бортовым залпом. Но залп этот пролетел вдалеке от цели и только изрешетил воду, упав частым градом за кормой фрегата, на расстоянии верных тридцати саженей, так как «Горностай» был еще, к счастью, закрыт завесой собственного дыма, и голландские канониры, которые могли видеть свою мишень лишь сквозь густое облако, иначе говоря, совсем не могли ничего разобрать, хотя бы даже клотика на мачте, навели свои орудия наугад и выстрелили наугад же, полагаясь на скорость, которую эта мишень, сейчас невидимая, только что на их глазах развивала. Таким образом, хитрость Тома увенчалась полным успехом.

Итак, на сей раз «Горностай» вышел невредимым из этого дыма, который так хорошо его защитил. И глазам Тома представилось поле битвы. По левому борту виднелись убегавшие в смятении конвоируемые суда, смочив до вятки все свои паруса^[91], чтобы бежать поскорее. С правого борта господа де Габаре и д'Артелуар храбро сражались, задерживая около своих двух кораблей всю свору тех же пяти противников, которые на них напали впятером против двоих, «чтобы разом покончить», и из которых теперь ни один, после обмена двадцатью или тридцатью залпами, не смел отстать ни на шаг от своих четырех товарищей, из боязни, что как только их останется всего четверо вместо пяти, их мгновенно победят и принудят к сдаче. А недалеко от «Горностая» четыре других голландца старались еще пуще маневрировать с целью настигнуть коммерческие суда. Но из этих четырех один, самый крупный, все еще задерживался храбрым «Приливом», а другой, — тот, который только что дал залп по «Горностаю», — скрывался пока в облаке собственного дыма, как это недавно было с фрегатом. Оставались, значит, два последних, которые управлялись так, чтобы пройти впереди «Горностая».

— Смотри, — сказал Тома, пока канониры перезаряжали пушки, — что это там водрузили эти паршивцы на топе своей грот-мачты?

Луи направил туда свою подзорную трубу.

— Бог ты мой! — вскричал он.

— Говори! Что это?

— Бог ты мой!

— Да что же, черт подери?

— Метла!..^[92]

Тома, побледнев от злости, два раза перевернулся на месте, как бы ища где нибудь скорой мести. Наконец, подняв глаза к своей грот-мачте, он крикнул:

— Спаситель Равелина! Где мой личный флаг?

— Твой флаг? — спросил Геноле.

— Да, черт тебя подери! Мой ярко-красный, мой кроваво-красный флаг, чтобы крикнуть этим мерзавцам мое настоящее имя. Поднять его сейчас же!

Два молодых матроса, перепуганные взглядом капитана, бросились к ящику с флагами. Через секунду упомянутый «Ягненок», которого все одиннадцать провинций страшились больше чумы и тяжкой смерти, развевался по ветру.

— Лево руля! — вопил Тома в ярости. — Изготовиться к повороту! Вытянуть бизань-шкоты, блинд на гитовы!

И экипаж повиновался, оторопев. Даже Луи Геноле сначала ничего не понял в этом странном маневре, ставившем «Горностая» на довольно долгое время против ветра, лишая его хода и затрудняя управление, — и все это ближе кабельтова от носа обоих голландцев, которые еще не вступали в бой. Они как раз подходили, идя борт к борту, фордевинд, под новенькими парусами, надутыми, как полные бурдюки, и при каждом ударе килевой качки их решетчатые помосты на гальюнах обдавались морской пеной. Можно было уже рассмотреть черные жерла их пушек, направленные вдогонку. Еще одна минута, и они бы опередили фрегат, взяв его между двух огней, раздробив его своими тройными залпами, в четыре или пять раз более сильными, чем его одиночные залпы, — залпы слабенького фрегата.

Но Тома опять командовал:

— Заряжать по правому борту! Комендоры, смелее! Полный ход назад! По-прежнему по мачтам! И верно наводить! Марсовые левого борта, по вантам! Право руля! Потравить, блинда-шкоты! Бизань на гитовы! Комендор, товсь! Бортовой залп!

На этот раз команда поняла. Поднялся восторженный крик, покрывший грохот орудий. Тома-Ягненок не сделал поворота на другой галс! Он только притворялся и еще раз надул врага! Голландцы, видя неподвижность фрегата, не придержались к ветру, чтобы помешать его маневру, и, не придержавшись, не успели вовремя открыть своих батарей. «Горностай», выпустив залп, переходил теперь на правый галс и бросился под бушприт одного из судов, вместо того, чтобы пройти между обоими. Из-за дыма судно это почти ничего не видело, разве только огонь. И оно налетело на фрегат с такой силой, что разбило об него свой блинд, ватерштаги и гальюн и, кроме того, разнесло штаги, ванты и фардуны. Его фор-марсель упал вниз, увлекая за собой брамсель, грот-марсель и даже крюйсель, — иначе говоря и весь рангоут, главной составной частью которого является бушприт, без которого все остальное рушится. «Горностай», впрочем, тоже сильно пострадал от такого столкновения, так как все три его марселя также обрушились. Но тем не менее за ним оставалось большое преимущество: прицепившись, как сейчас, к носу судна, он мог пользоваться против него всеми орудиями правого борта, стоило их только перезарядить; оно же не могло бить по нему ни одной своей пушкой.

Тома, смеясь, как он умел смеяться, во все горло и с торжествующим лицом, широко разевая рот и скаля зубы, сказал Лук

— Не правда ли, этот корабль так же попадет в наши лапы, как и тот, набитый золотом, галеон? Луи кивнул.

— Да! — сказал он. — Но на этом корабле не такое золото, чтобы нас обогатить.

— Конечно! — ответил Тома, продолжая смеяться. — Скорее он разбогатеет, если, паче чаяния, ограбит нас!

Он захохотал еще громче, затем подошел к малуанским канонирам, возившимся над картузами и снарядами.

— Живо! — крикнул он. — Давайте залп! Затем хватайте все топоры, пики и палаши! Я вам отдаю на растерзание этого голландца, ребята! Берите его!

Но, говоря так, он думал, что обращается к своим недавним флибустьерам или к прежним корсарам; и те, и Другие с одинаковой радостью сражались вдесятером против ста, и те, и другие одинаково готовы были или победить, или погибнуть. Но теперешний его экипаж был Другого рода: хорошие ребята, правда, и малуанцы, но все же они мирные ребята, торговые, а не военные моряки. Поэтому, когда Тома предложил им взять на абордаж корабль втрое больший, чем фрегат, они заколебались.

И Тома заметил их колебание. Одним прыжком отскочил он к груде абордажных сеток и, прислонившись к ней спиной, оглядел всех своих матросов. Два стальных пистолета блестело в его вытянутых руках.

— Собаки, трусливые собаки! — завопил он, страшный в своей ярости: — Слушайте меня! Вы беднее Иова, — я богаче Креза. У вас здесь, кроме собственной грязной шкуры, ничего нет, — у меня, в капитанском рундуке, семьсот тысяч ливров золотом. Ваши жены и девки в тепле, в ваших деревнях, — моя здесь, со мной, а кругом свищет картечь! Однако это я только что пожелал вступить в этот бой, в котором лично я ничего не могу выиграть и могу лишь все потерять. Но теперь вы будете драться, клянусь в этом своим кровавым флагом, который вьется там! Собаки, трусливые собаки! На абордаж! На абордаж, или я, я сам, вот этими руками…

Он не договорил. Глаза его, метавшие молнии, говорили за него, а поднятые в обеих руках пистолеты самым понятным образом поясняли угрозу.

В это время несколько голландских матросов, выбравшись из груды парусов и снастей, свалившихся на палубу, стали собираться на баке и открыли по матросам «Горностая» энергичную стрельбу из мушкетов. При первом же залпе упало четыре малуанца. Очутившись между этими мушкетами и пистолетами Тома и воочию убедившись таким образом, что смерть повсюду и что, стало быть, остается, волей-неволей, победить или умереть на месте, кроткие бараны вынуждены были прийти в ярость. Нагнув головы, рыча от страха и от гнева, они бросились на приступ корабля, огромный корпус которого возвышался над фрегатом. По счастью, обвалившийся и спутавшийся рангоут образовал как бы сходни. И морякам нетрудно было перебраться на вражеский корабль. Не прошло и четверти минуты, как Тома, оставшийся один на опустевшей палубе, увидел, что ребята уже на неприятельском баке и в яростном отчаянии дерутся с голландцами.

Тогда Тома, на время успокоившись в этом отношении, взобрался на кучу каких-то обломков и осмотрел поле битвы…

Положение не ухудшилось. Напротив, Тома увидел прежде всего конвоируемые суда, продолжавшие отступать и значительно теперь удалившиеся. Их можно было уже считать спасенными, так как бой еще продолжался около господина де Габаре, по-прежнему задерживавшего своими двумя кораблями пятерых голландцев, из которых ни одному еще не удалось высвободиться из этих крепких объятий. А с другой стороны, из прочих четырех неприятельских судов, атаковавших «Прилив» и «Горностай», тоже ни одно не было в состоянии успешно преследовать удачливый караван: каждый фрегат сцепился, корпус к корпусу, с двумя противниками, а оба остальных, получившие по залпу с «Горностая», метко направленному в рангоут, потеряли — кто грот, кто фок-мачту и слишком ослабили свой ход, чтобы считаться опасными преследователями. Несчастный «Прилив», по правде сказать, был в тяжелом положении, потому что его командир не сумел так удачно, как Тома, взять на абордаж голландца. Но, как ни казался он теперь разбитым и побежденным, выдержав на таком близком расстоянии ужасный обстрел противника, королевский фрегат все же так крепко сплелся и как бы спутался со своим противником, что тот на добрый час времени не мог рассчитывать освободиться от него и возобновить погоню.

— Все идет наилучшим образом, — крикнул развеселившийся Тома, обращаясь к Луи, все еще стоявшему на своем посту у гакаборта рядом с рулевым…

В то время, как он это кричал, открылась дверь ахтер-кастеля и появилась Хуана.

Прекрасная Хуана, в своем лучшем парчовом платье и так причесанная, напудренная и накрашенная, словно она собралась на бал, а не на сражение, очень спокойно вышла на палубу. Везде раздавались выстрелы. Пули, гранаты и картечь свистели повсюду. Но, очевидно, при осаде Сиудад-Реаля девушка привыкла к этой музыке, так как ничуть не обратила на нее внимания и с презрительным видом подошла к Тома, у которого дух захватило от волнения, когда он увидел, какой опасности она подвергается.

— Ну, — сказала она, — вы еще не кончили? Неужели вы еще не захватили это судно?

Тома, неподвижный и как бы окаменевший, пристально смотрел на нее. Она пожала плечами и сделала скучающую гримасу.

— Как долго! — продолжала она. — Какое жалкое сражение! Вы-то, прежде всего, что вы тут один делаете?

Он снял свою шляпу с пером, низко поклонился и бросил ее на землю.

— Я иду, — коротко сказал он.

И размеренным шагом, так же, как шла она, он направился к неприятельскому кораблю и поднялся на него, — не торопясь, спокойно, не вынимая шпаги из ножен.

Как раз в этот миг голландцы, объединившиеся наконец и выпутавшиеся из баррикад, образованных упавшим такелажем, начали теснить с барабанным боем малуанских ребят, которых было втрое меньше. «Горностай», в свою очередь, не на шутку рисковал быть взятым на абордаж.

Но на фор-кастеле, позади готовых бежать матросов внезапно выросла фигура Тома…

Он крикнул:

— Ягненок пришел на подмогу! — И, сменив свое спокойствие на самую ужасную, самую смертельную ярость, он кинулся в гущу врагов и таким отчаянным образом стал рубить и колоть их, что даже храбрейшие из них отступили, и картина боя сразу переменилась. Тома, опьяненный пролитой кровью, увлекая своих, в одно мгновение одержал верх. Как недавно на галионе, он вскоре оттеснил побежденных спереди назад и затем спихнул их в беспорядке с палубы в грот-люк, куда они все устремились, вопя от ужаса.

И сам он устремился туда за ними, продолжая кричать во все горло:

— Ягненок на подмогу! Ягненок! Ягненок!

VI

В тот же вечер, при заходе солнца, городское население Гавра, привлеченное на свои стены и молы гулом отдаленной канонады, увидело редкую и славную картину: фрегат, почти совсем лишенный рангоута, еле-еле входящий в порт под несколькими лоскутками парусины, и на буксире у него два линейных корабля, оба оголенных, как понтоны. Это была какая-то тройная развалина, передвигавшаяся с большим трудом. Но над этой развалиной развевалось тридцать флагов, продырявленных насквозь наподобие тонких кружев, — тридцать героических флагов, которыми адмирал-победитель торжественно расцветил свои победоносные обломки. Горожане, крича от восторга, скинули свои шляпы в знак приветствия этим флагам. То были королевские флаги, из белого атласа с вышитыми золотом лилиями, то были малуанские флаги, синего флагдука, окровавленные червленой вольной частью и то был, выше всех других, подобный огненному языку, колеблемому вечерним ветром, великолепный лоскут темного пурпура, на котором сверкал среди сотни дыр таинственный геральдический зверь, которого гаврские жители приняли за льва.

Так достигла защищенного порта, вслед за спасенным караваном, отныне знаменитая эскадра под командой храброго адмирала де Габаре, у которого снарядом оторвало правую руку, но которому не суждено было умереть от столь почетно полученной раны.

Одного «Прилива» не было, увы, налицо; он совсем изнемог в столь неравном бою, который так долго выдерживал против самого сильного из неприятельских кораблей. Так кончился бой. Усталые и измученные четырьмя часами упорной борьбы, видя что от них ускользнул тщетно преследуемый караваи, голландцы отступили в полном порядке, довольствуясь скромным успехом: победой восьмидесятипушечного трехпалубного линейного корабля над двадцатичетырехпушечным фрегатом. Сами они, впрочем, пострадали гораздо сильнее, потеряв тот линейный корабль, который Тома взял на абордаж и затем сжег, опасаясь, что его снова отберут. А остальные их восемь кораблей все получили сильные повреждения: поломки мачт и рей, пробоины, оторванные гальюны, развороченная корма. Сражаться дальше было бы невозможно таким растерзанным судам. Таким образом, господа де Габаре и д'Артелуар остались непобежденными после отступления неприятельской эскадры. Но корабли их, в сто раз больше развороченные, чем голландские корабли, никогда бы не смогли достигнуть берегов Франции, если бы Тома-Ягненок, победитель, освободившийся с помощью пожара от своего приза, не соорудил себе как попало брифак и не подал своих буксиров обоим командирам королевского флота.

Темной ночью Горностай «, а за ним» Отважный» с «Французом» миновали входную эстакаду, которую им смогли открыть, так как вода перестала прибывать. И командир арсенала позволил им всем троим отшвартоваться в надежном месте, каждому на четырех перлинях.

Луи Геноле получил, наконец, возможность вволю отдышаться и отдохнуть, так как с самой зари он только и делал, что от работы переходил к сражению и от сражения опять к работе. Как только неприятель был разбит, Тома сейчас же снова заперся в своей каюте, в обществе своей милой. Ни она, ни он не получили ни малейшей царапины за все время сражения, хотя и бесстрашно подвергали себя опасности. Особенно это можно сказать про Тома, нырявшего в неприятельские ряды подобно пловцу, ныряющему в воду, опустив голову; можно было в самом деле сказать, что имя это: «Ягненок», восклицаемое им наподобие воинственного клича, служило ему своего рода талисманом.

— И мне бы хотелось, — бормотал озабоченный Геноле, удалившийся теперь в свою каюту, куда ему был подан скудный ужин, так как он с утра еще ничего не пил и не ел, — и мне бы хотелось быть вполне уверенным, что в этом талисмане не замешан нечистый…

В то время, как Геноле рассуждал так сам про себя, невдалеке на набережной послышались голоса и один из них, повелительного тембра, стал окликать «Горностай». Открыв свой иллюминатор, Луи заметил небольшую кучку людей, часть которых освещала себе путь фонарями.

— На берегу! — крикнул он в свою очередь. — Кто идет? Что вам надо?

Мужчина в большой шляпе подошел к краю пристани:

— Мы офицеры и матросы с «Француза», — ответил он, — которого вы только что любезно привели на буксире. И наш командующий эскадрой, здесь присутствующий, желал бы немедленно переговорить с господином Трюбле, или Ягненком, капитаном этого фрегата.

Луи, привыкнув к темноте, разглядел четырех матросов, которые несли на плечах нечто вроде носилок.

— На берегу! — снова окликнул он. — Нет ничего проще. Подать вам вельбот?

— Никак нет, — ответил мужчина в большой шляпе, — наш флагман тяжело ранен и все равно не может им воспользоваться. Но, будучи в таком состоянии, он просит капитана Трюбле, по прозванию Ягненок, принять его извинения и соблаговолить лично сойти на берег.

— Ладно, — молвил Луи. И побежал сказать Тома.

Тома, раздосадованный тем, что его оторвали от интимных занятий, которые он, очевидно, больше ценил, чем беседу со старым, выбитым из строя флагманом, счел все же неучтивым заставлять долго ждать этих именитых людей, явившихся к нему с визитом. Поэтому он поторопился, и вскоре с большим почтением отвешивал поклон благородному инвалиду, который лежал без движения в глубине своих носилок. Тома увидел дворянина с жесткими седоватыми усами и с бледным лицом, но все же энергичного и решительного.

Тогда этот дворянин, господин де Габаре, с большим трудом приподнявшись и облокотившись на свою единственную руку, заговорил:

— Сударь, хоть мне и ампутировали только что руку, я решил сегодня же принести вам свою горячую благодарность за энергичную помощь, которую вы оказали мне и моей эскадре. Без вас, без вашего фрегата, Бог его знает, где носился бы сейчас мой корабль.

Не ответив ни слова, Тома вторично поклонился. Такие похвалы, невзирая на его настроение, приятно щекотали его самолюбие.

— Так вот, сударь мой, — продолжал адмирал, — я ваш покорный слуга и рад тому, что кроме того, я ваш должник. Говорите же и располагайте мною. Я пользуюсь некоторым влиянием и был бы счастлив сделать вам что-нибудь приятное. Чем я могу вам служить?

Он смотрел Тома прямо в глаза. Но Тома, частью от удивления, частью от смущения, по-прежнему не разжимал рта.

— Ну ладно, — сказал господин де Габаре, который хотел было улыбнуться, но сделал только гримасу, так как обрубок его правой руки причинял ему сильную боль, — я знаю, где ваше чувствительное место. Вы, сударь, — корсар, и этот фрегат, которого вы намедни с таким благородством не щадили на благо короля, очевидно и составляет ваше главное богатство. Ежели так, то не беспокойтесь. Его величество не потерпит, чтобы храбрый человек понес какой бы то ни было ущерб, сражаясь ради спасения чести королевской эскадры. Клянусь святым Людовиком, моим благородным патроном! От имени короля я покупаю у вас ваш «Горностай» и заплачу вам вдвое против того, что он вам самому стоил новенький, при покупке.

На этот раз Тома уже не мог не ответить.

— Господин адмирал, — сказал он, в третий раз снимая шляпу, — сердечно вам признателен. Но прежде всего фрегат этот не мой, и я всего капитан его на службе у своего арматора, господина кавалера Даникана, который чрезвычайно богат. Да я и сам достаточно богат, даже больше того, так как, не говоря о прочем добре, добытом прежде на войне, у меня здесь, в рундуке, в моей каюте, больше семисот тысяч ливров золотом, звонкой монетой, которые одному мне принадлежат и никому другому.

— Семьсот тысяч ливров! — воскликнул в недоумении господин де Габаре.

— Ровно столько, — горделиво подтвердил Тома.

Своей единственной рукой командующий эскадрой покрутил седой ус.

— Семьсот тысяч золотых ливров! — повторил он вполголоса, почти недоверчиво. — Откуда же у вас, сударь, такое сокровище?

Тома горделиво подбоченился.

— Из Сиудад-Реаля Новой Гренады, — ответил он, — из Сиудад-Реаля, испанского города, который я в свое время взял приступом вместе с моими друзьями флибустьерами и который я как следует разграбил. Сейчас там камня на камне не осталось.

Слово «флибустьеры» произвело свое действие. Господин де Габаре перестал сомневаться. Но тем более поразился. И посмотрел на корсара вытаращенными от удивления глазами.

— Так значит, сударь, — сказал он медленно и торжественно, — у вас было намедни на вашем фрегате, так же как и сейчас, семьсот тысяч ливров собственных ваших денег? И, несмотря на это, вы, нимало не колеблясь, приняли участие в опасном бою, от которого легко могли бы уклониться, если бы того пожелали? Клянусь честью! Вы поступили храбро! Потому что вы крупно рисковали в этой игре… Побежденный, взятый в плен, вы бы все сразу потеряли, и свободу и богатство… А может быть, у вас есть жена и дети, которые ждут вас дома, в Сен-Мало и рассчитывают, что вы им привезете это богатство…

— Побежденный? Взятый в плен? — повторил Тома, осмелившийся захохотать во все горло. — Эх, господин адмирал, что это за звери, такие? Про них ни я, ни моя команда ничего не слыхивала за все пять лет, что мы гоняемся по всем морям за врагами короля!.. Что касается того, чтобы иметь детей, то у меня их нет; что же до того, чтоб жену иметь, так жена у меня, с Божьей помощью, есть, но только не дома в Сен-Мало, потому что она спит тут же, в моей собственной каюте, и давеча получила свою долю в нашем сражении…

Старый флагман подскочил на месте, словно хотел выпрыгнуть из носилок.

— Как? Что? — воскликнул он. — Ваша жена, сударь, была у вас все время на судне? Вы атаковали неприятеля, имея ее рядом с собой?

— Ну, конечно, — ответил Тома, — она даже надела, ради издевки над этими голландскими крысами, самое лучшее свое парчовое платье, на голову ей пошло два фунта пудры и по два фунта румян на каждую щеку!

Господин де Габаре снова улегся на носилки.

— Сударь, — сказал он просто, — королю это будет известно.

VII

Миновав главные ворота, карета покатила по мелкому песку величественной аллеи. Тома. наклоняясь к окну, увидел повсюду высокие стволы парка, похожего на лес. Оголенные от листьев деревья покрылись инеем. Белые, замерзшие лужицы блестели там и сям на черной земле. Переплетающиеся ветви нежным кружевом затянули небо. На одном из перекрестков мраморный бассейн мелькнул своими фонтанами, которые сложным водопадом рассыпались среди плавающих льдинок. Подальше три ручные лани, заслышав приближение лошадей, перестали щипать траву, но не убежали. Здесь царило большое великолепие, строгое и спокойное. И Тома, хотя и очерствел в многолетнем плавании, грубом, даже диком, был как-то особенно тронут этим.

Он замолчал, не зная, что сказать, или не решаясь говорить И продолжал безмолвно смотреть на покрытую инеем чащу, на все еще зеленеющий плющ и на статуи, разбросанные кое-где по строгим уединенным аллеям.

Тогда командующий эскадрой, господин де Габаре, полулежавший в глубине кареты рядом с Тома, возобновил разговор, прерванный при въезде экипажа в королевский парк.

— Сударь мой, — сказал он с той изысканной любезностью, которую всегда проявлял к Тома, — вы приезжаете сюда впервые. Мне крайне лестно, что на мою долю выпала честь служить вашим проводником. Мы уже в самом Сен-Жермене, и вы скоро увидите замок и террасу, всеми признаваемые за истинное чудо. 3 — го сентября сего 1678 года исполнится тридцать лет с того дня, как в этих прекрасных покоях родился наш король. Хоть я и был порядочным молокососом в то уже отдаленное время, но вспоминаю это так, как будто это происходило вчера… Увы, сударь! Куда нашему времени равняться с тем! Конечно, мне и в голову не приходит осмелиться хоть сколько-нибудь критиковать блестящие действия, знаменующие нынешнее царствование. Но величие современности не изгладит из моей памяти прелести былого… Вот! Полюбуйтесь на замок, который там прячется среди лип, взгляните на террасу, к которой мы подъезжаем, и скажите мне, найдете ли вы что-либо подобное во всем мире? Но должен вам сказать, сударь, по секрету, что его величество не любит Сен-Жермена… Он предпочитает ему преплачевную местность, безводную и в то же время болотистую, под названием Версаль, ради которой Сен-Жермен рано или поздно будет покинут! Согласитесь, сударь, что это запустение будет печально, и что старики вроде меня, хранящие здесь самые дорогие воспоминания молодости, будут вправе огорчиться, когда не найдут уже среди этого благородного убранства королевской роскоши и великолепия, которые вы скоро увидите…

В это время карета, круто завернув за угол пышной эспланады, остановилась. Командующий эскадрой вылез из нее, опираясь единственной своей рукой о плечо Тома, который и сам сошел вслед за ним.

— Вот мы и приехали, сударь, — сказал господин де Габаре, отпуская карету. — Как раз сюда придет сейчас король, и я буду иметь удовольствие представить вас ему, согласно его монаршего приказания. Это не замедлит случиться, так как мы не на много раньше явились, чем было назначено, а в мире нет никого, кто был бы так точен, как его величество. Ни ветер, ни дождь, ни холод, ни жара не могут помешать ему гулять каждый Божий день в своих садах и угодьях. Во всяком случае, мы издали увидим приближение кортежа, и вам ничто не мешает пока что полюбоваться этим прекрасным видом.

Действительно, с высоты террасы можно было окинуть взглядом несравненную по великолепию и разнообразию равнину. Широкая река чертила по ней серебристые излучины, и Тома узнал от господина де Габаре, что река эта и есть та самая Сена, которая орошает Париж. За ней, возвышаясь над лесами, виднелись деревенские колокольни. А еще дальше, за поросшей лесом горой, скрывалась столица, куда Тома приехал позавчера и благодаря которой уже два дня ходил как обалделый, — до такой степени эта столица сбила его с толку своей изумительной протяженностью, множеством встречающихся там людей и неслыханным шумом, который там творится… Поистине, даже сама Вест-Индия меньше отличалась от Сен-Мало, чем Париж…

Вдруг Тома почувствовал, что из головы у него вылетели разом все мысли, как улетает стая чаек при звуке пушечного выстрела: господин де Габаре с живостью притронулся к его плечу, прошептав одно лишь всесильное слово:

— Король!

Невольно Тома скинул шляпу. Командующий эскадрой стоял уже с непокрытой головой. Блестящий кортеж быстро выходил из замка. Там виднелись лошади, кареты, лакеи и беспорядочная толпа людей, шумно суетившихся, как бы стремящихся окружить небольшую группу великолепно разодетых вельмож, которые шли во главе кортежа в сопровождении пикета мушкетеров и конвоя его величества. Блистали красные плащи, расшитые крестами, сверкало золото галунов и позументов. Тома, глядевшему с открытым ртом и бьющимся сердцем, показалось, что солнце вдруг прорвало серую завесу облаков и рассыпало свои лучи по всему парку и дворцу.

Кортеж приближался к террасе. Тома начал различать лица. Среди придворных, шедших впереди, выделялась одна фигура, выше, плотнее и величественнее других. Тома вздрогнул, узнав надменные черты, проницательный взгляд, гордые линии носа. Это был король, совсем такой, как на изображавших его монетах и картинах, которые Тома нередко разглядывал, совершенно не предполагая, что когда-нибудь удостоится великой чести встретиться лицом к лицу с оригиналом этих портретов, самих по себе столь чтимых народом…

Король приближался. Господин де Габаре потеснился к краю террасы и должен был сделать знак Тома, который от волнения оставался в самом центре ее, как раз на пути короля. Глубокая тишина нарушалась лишь хрустом гравия под ногами идущих. Ибо ни один придворный не раскрывал рта, и даже птицы в парке, как бы из уважения к царственной особе, таинственно замолкли.

Выбрав удачный момент, находясь в шести шагах от его величества, господин де Габаре отвесил церемонный поклон. Тома, поупражнявшийся в этом деле, также поклонился, сохранив ровно столько хладнокровия, сколько надо было, чтобы не забыть, что ему надлежит в точности подражать каждому жесту старого адмирала, дабы не погрешить против этикета. И король весьма вежливо дотронулся до своей шляпы и остановился.

Остальное показалось Тома каким-то сновидением, от которого сохраняется смутное, но неизгладимое воспоминание. Господин де Габаре обратился с приветствием к королю, и из всего этого приветствия Тома не расслышал ни звука. Но когда король заговорил, он внезапно обрел слух, и каждое слово королевского ответа навсегда запечатлелось в его памяти. Король сказал:

— Мне всегда приятно видеть своих храбрых подданных, столь доблестно защищающих от всех моих врагов славу моего оружия и честь Франции.

Немного погодя, король добавил:

— Это и есть тот герой-корсар, о котором вы мне говорили? Да, у него бравый вид! Но правда ли, что он совершил все те чудеса, о которых вы мне докладывали? Быть может, вы, по своей скромности, приписали ему много подвигов, за которые, по справедливости, надо благодарить вас?

На сей раз Тома разобрал слова адмирала.

— Государь, — возразил тот, — я готов присягнуть, клянусь распятием! Господин этот, капитан малюсенького фрегата, привел в негодность три больших голландских корабля, из которых два вскоре бежали перед ним одним, в то время как он брал на абордаж и поджигал третий; после чего, перевооружив, насколько это было возможно, свой же фрегат, сильно пострадавший, смею вас уверить, ваше величество, он, не колеблясь, снова бросился в самую гущу сражения на помощь и спасение нам, господину д'Артелуару и мне. Да разразит меня небо, если я сказал хоть одно слово неправды!

— Я не сомневался в вашей искренности, — молвил король, — но для меня было большим удовольствием еще раз послушать повторение всего этого.

Он посмотрел на Тома. И под огнем этого державного взгляда Тома почувствовал, что ноги его подкашиваются и вся кровь от головы отливает к сердцу.

— Сударь, — продолжал король, обращаясь прямо к Тома, — сударь, я знаю, что вы человек с достатком и что вы руководствуетесь не корыстью. Однако же мне хотелось бы отметить, насколько я вас ценю. Скажите же мне, сударь, до сей поры вы не были дворянином?

Тщетно пытался Тома ответить. Слова застряли в его пересохшем горле. И, кланяясь так же, как кланялся господин де Габаре при каждом своем ответе королю, он мог лишь покачать отрицательно головой.

— Отныне вы являетесь таковым, — сказал король.

Он сделал знак одному из вельмож, стоявшему за ним с непокрытой головой. И тот, приблизившись, склонился до земли, подавая его величеству пергаментный свиток, который король собственноручно передал Тома.

— На колени! — успел вовремя шепнуть ему господин де Габаре.

И Тома, смущение которого все возрастало, преклонил оба колена вместо одного.

— Для чести дворянства людям вашего достоинства надлежит быть благородными, а не разночинцами. Помимо этой грамоты, которой я вас жалую, я вас награждаю, сударь, чином капитана, дабы вам не иметь впредь другого арматора, кроме меня. Остальное — ваше дело! Знайте лишь, что от вас самих зависит не останавливаться на столь прекрасном пути, ибо флот наш терпит немалую нужду в хороших флагманах, каким был вчера господин де Габаре, а также в хороших помощниках главнокомандующего, каковым он стал сегодня…

Господин де Габаре отступил на два шага, чтобы отвесить королю более низкий поклон. И, кланяясь, он снова шепнул Тома, все еще стоявшему на коленях:

— Благодарите! Благодарите короля!

И Тома, тщетно разыскивая во всех извилинах своего мозга такое приветствие, которое разом бы выразило его восторг, его гордость и безмерную признательность, переполнявшую ему сердце, ничего не мог найти. Но, желая все-таки ответить, как-то передать волновавшие его беспорядочные чувства, он откашлялся и, наконец, закричал почти во все горло:

— Государь! Государь! Ваше величество прекрасно поступили!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛИШКОМ ТЕСНОЕ ГНЕЗДО

I

Уютно развалившись в новом кресле, Мало Трюбле протянул руку к дубовому столу, чтобы взять свою кружку, еще наполовину полную. Андалузское вино сверкало чистым золотом, и, выпив его, старик Мало подумал о том, что это жидкое золото в точности похоже на мягкое золото волос Гильеметы, сестры Тома, вышивавшей подле отца; похоже также на звонкое золото, которым наполнен подвал его дома. И, возликовав до самого мозга своих полувысохших костей, Мало Трюбле стукнул опорожненной кружкой об стол.

— Ну, — сказал он, — Гильемета! Небось, ты довольна: ты теперь так разоделась в золото, что даже подкладка твоего чепца блестит!

Но Гильемета только молча покачала головой, причем нельзя было понять, что она хочет этим выразить, и сделала вид, что вся ушла в свою работу.

Мало Трюбле обратился тогда к своей благоверной, которая пряла, по своему обыкновению, у большого занавешенного окна.

— Мать! — сказал он. — Погляди-ка время на кукушке.

Перрина Трюбле встала, чтобы получше разглядеть стрелки на потемневшем циферблате.

— Скоро шесть, — сказала она.

— Час добрый! — молвил старик еще веселее. — Тома не замедлит сейчас явиться, а мне не терпится поужинать, так как я, ей-богу, проголодался.

Но Гильемета опять иронически покачала головой. Она очень сомневалась, чтобы Тома опоздал ненамного. И не без причины…

Действительно, за тот месяц, что Тома, вернувшись в Сен-Мало, снова занял свое место у домашнего очага, он перестал церемониться со старыми семейными обычаями, которые в былое время соблюдал гораздо строже. Старый Мало, полный снисхождения к этому сыну, вернувшемуся со столь доблестной славой и столь жирной добычей, охотно давал ему поблажку. Но, как это ни странно, как раз Гильемета, бывшая когда-то брату такой хорошей сообщницей в шалостях и проказах, стала теперь, наоборот, выказывать строгость и жеманство и сердилась; видя его более независимым и взрослым, чем бы ей хотелось…

Между тем, здесь требовалось некоторое снисхождение. Шесть лет сражений и побед наилучшим образом объясняли, отчего Тома-Ягненок не был вылитым Тома Трюбле былого времени. И весь Сен-Мало охотно принял это объяснение.

Надо сказать, что Тома ничем не пренебрегал вначале, чтобы выказать себя с самой выгодной стороны перед своими согражданами. Отчасти, конечно, тщеславие, но также и расчет. Парень недаром был наполовину нормандцем. И прежде всего сам день его возвращения был, бесспорно, великолепным и выигрышным днем.

«Горностай» вошел в Гавр на Рождество 1677 года, но в силу известных нам уже повреждений, провел целых три месяца в ремонте, тимберовке, обмачтовании и прочем под осторожным руководством верного Геноле. Все это в то самое время, когда Тома, вызванный ко дворцу, получал там блистательные доказательства монаршей милости. После чего, когда все вошло в обычную колею, — то есть, когда Луи заново отремонтировал фрегат, а Тома с Хуаной, своей милой, хорошенько поразвлекались в самых лучших харчевнях этого столь приятного города Гавра, — капитан и помощник сошлись на том, что не стоит ждать мира, хоть все и уверяли, что он близок, а надо снова отважно пуститься в плавание, чтобы пройти в Сен-Мало под самым носом у голландцев. Менее храбрые призадумались бы в этом случае, так как семьдесят кораблей Соединенных Провинций владели еще Ла-Маншем, имея во главе одного из сыновей старого Тромпа. Кроме того, англичане также впутались в войну и присоединили свои эскадры к голландским, — из зависти и ненависти к великому королю. По англичан или голландцев и даже коалиции англичан с голландцами было недостаточно, чтобы стеснить свободу движений Тома Трюбле, по прощанию Ягненок, при возвращении его после шестилетнего отсутствия к себе на родину. И «Горностаю», сделавшемуся после недавнего килевания таким хорошим ходоком, как никогда, было так же наплевать на грузные линейные корабли, как свинье на апельсины.

И в самом деле. в конце концов миновали форты Колифише и Эпрон, не сделав ни единого выстрела, хотя два больших неприятельских крейсера упорно стреляли залпами перед Рансским камнем в целях лучшей блокады Сен-Мало. Тома, полный презрения, не соблаговолил показать им даже своего страшного, багряного флага.

И вот весь малуанский народ, сбежавшийся на призыв дозорных с башни Богоматери, мог, наконец, полюбоваться со Старой Набережной, почерневшей от восторженной толпы, на этого столь славного «Горностая», высокие, почти легендарные деяния которого так долго не сходили со всех уст и всем прожужжали уши. Он и впрямь был тут, нарядный, расцвеченный флагами и, — как всем было известно, — прямо-таки чудесно набитый золотом. Вскоре появился и сам Тома, пристав на своем вельботе к песчаному побережью, что лежит к северу от Равелина. И все благочестиво порадовались, увидев, как он, перед тем как войти под свод бастиона, остановился у подножия большого бронзового Христа и помолился там, не торопясь, обнажив голову, опустившись на колени, не боясь испортить тонкий бархат своих штанов.

Как было не простить такому славному и храброму малому, столь набожному, доблестному и богатому, того, что он, как и в былое время — если не больше — остался кутилой, пьяницей, бабником и непомерно возлюбил кабаки? Избавили же его господа из Магистрата от всякого преследования по поводу кончины бедного Кердонкюфа, хоть тот и был убит на поединке без свидетелей!

А что касается Мало Трюбле, то он, конечно, не склонен был относиться к собственному отродью строже, чем остальные малуанцы. Вот почему он весьма усердно черпал терпение в кружках доброго испанского вина, которым был отныне полон его погреб, — он совершенно безмятежно услышал, как кукушка прокричала шесть часов, и не рассердился, что Тома все еще нет.

Гильемета же встала и, нарочно шаркая ногами, чтобы обратить на себя внимание, отправилась посмотреть поближе часовые стрелки резного дерева, как бы желая подчеркнуть, что настало время ужина. Но старый Мало становился глуховат, когда ему того хотелось, и отвернулся, смотря в другую сторону. Затем вдруг позвал дочь:

— Гильемета! Поди-ка сюда! Прочитай мне пергамент.

Пальцем он показывал висевшую в рамке на стене дворянскую грамоту, пожалованную Тома королем. По нраву было Мало Трюбле поглядывать на эту грамоту, украсившую его дом столь великой и заслуженной славой, и слушать чтение ее, до которого он был великий охотник.

Так что, волей или неволей, а пришлось Гильемете прочитать ее от начала до конца.

«Людовик, Божией милостью, король Франции и Наварры, всем, ныне и присно, желает здравствовать.

Как последние войны, кои вести нам пришлось, явили свету высокие достоинства и доблести господина Тома Трюбле, капитана-корсара славного и верного нашего города Сен-Мало; каковой господин Трюбле, посвятив себя морскому делу, захватил в Вест-Индских водах и прочих местах более ста торговых и корсарских судов, ходивших под неприятельским флагом, захватил также немало военных кораблей голландских и испанских, и, наконец, спас честь нашего оружия, сражаясь один против троих противников в бою, данном в первый день Рождества лета Господня 1677 — е под Гавром де Грас, бою, выигранном отвагой и умелым маневрированием упомянутого Трюбле.

То, желая особо выразить свое удовлетворение его знатной и честной службой и явить всему свету нашу любовь и уважение к таким подданным, почли мы за благо возвести, и настоящей грамотой возводим, упомянутого господина Тома Трюбле в дворянское достоинство, со всеми прерогативами, связанными с этим званием, включая все сеньориальные права и обязанности, право суда по гражданским, уголовным и опекунским делам, и прочая, и прочая… И повелеваем упомянутому Тома Трюбле именоваться отныне: сеньор де л'Аньеле^[93] — согласно прозвищу, которое он снискал и заслужил редкостными кротостью и человечностью, не менее, нежели отвага, отличавшими его в боях.

Гербом упомянутому Тома Трюбле, сеньору де л'Аньеле, иметь: червленый щит, окаймленный картушью, в коем три отделанных золотом корабля, идущих с попутным ветром по лазурному морю, и над ними золотой ягненок рядом с двумя лилиями; щитодержатели: два американских туземца, опирающихся на лазурные палицы, усеянные золотыми лилиями; щит увенчан короной из лазурной, золотой, зеленой, серебряной и червленой пернаток, с нашлемником в виде золотой лилии.

Итак, препоручаем возлюбленным и верным нашим советникам, членам парижского Парламента, распорядиться сие прочесть, обнародовать и занести в книги, в точности хранить и соблюдать, дословно и по существу, в отмену всех прочих, несогласных с сим, указов, постановлений, распоряжений и иных грамот. Ибо такова наша воля.

И дабы быть сему прочным и неизменным вовеки, повелели мы скрепить сие нашей печатью.

Дано в Сен-Жермене, в Генваре месяце, в лето Господне тысяча шестьсот семьдесят восьмое, царствования же нашего тридцатое».

Подпись:

«Людовик».

И пониже: «скрепил — Фелиппо».

И рядом: «засвидетельствовал — Бушера».

И внизу: «читано в совете — Филиппо».

И скреплено большой печатью зеленого воска.

Гильемета замолчала.

— Ты ничего не пропустила? — спросил внимательно слушавший отец.

— Ничего! — сухо ответила она.

Мало Трюбле снова развалился в кресле. Кукушка пробила половину седьмого.

— Те, кто добивается таких грамот, — сказал старик, кулаками ударяя по резным дубовым ручкам кресла, — те имеют право ужинать хоть на час позже, если им заблагорассудится!

II

Во всякомслучае, те, кто представлял себе Тома Трюбле, сеньора де л'Аньеле, — не видя его и не зная, где его найти, — кутилой, пьяницей и бабником, непомерно возлюбившим все малуанские кабаки, начиная с «Пьющей Сороки» и кончая «Оловянной Кружкой», те ни черта не видели и попадали пальцем в небо.

Впрочем, находились и другие люди, которые лучше себе рисовали положение вещей и не полагались на болтовню разных кумушек. Они лучше были осведомлены, — через самих матросов сошедшей на берег команды, — для них не было тайной, что в ночь по приходе «Горностая» в Доброе Море, от фрегата отвалил весьма таинственный вельбот и пристал к берегу у Равелина. Предупрежденные, очевидно, заранее часовые не чинили судну препятствий и открыли ему Большие Ворота. И Тома, — это он возвращался таким образом в город, — провел за собою, держа за руку, молчаливую и замаскированную даму; дама же эта, опять-таки по словам матросов, была не кто иная, как некая испанская или мавританская девица, которую корсар похитил некогда неведомо где и сделал своей подругой, столь горячо любимой подругой, что никогда с ней не расставался, таская ее повсюду за собою, даже в самой гуще сражения под смертоносным градом ядер и пуль, и под конец дошел до того, что привез ее с собой в Сен-Мало.

Что же касается остального, — а именно того, что сталось с упомянутой испанкой или мавританкой, где удалось Тома ее поселить, что намерен он был с ней делать теперь или, скажем, позже, в этом городе, достаточно неприязненно настроенном к иностранцам и кичившимся своей недоступностью и строгой нравственностью, — об этом никто не имел ни малейшего понятия.

Не подлежало, во всяком случае, сомнению, что, вопреки распространенному мнению, Тома отнюдь не пропадал во всех злачных местах Большой улицы, являвшихся некогда предметом его вожделений, и, несмотря на это, не менее часто уходил из родительского дома, расположенного, как известно, на Дубильной улице, отправляясь затем гулять в одиночестве вдоль городских стен, задерживаясь в самых пустынных местах, как-то у Низких Стен, — между Билуанской башней и башней Богоматери, — и у Асьеты, — в конце улицы Белого Коня, что на полпути между упомянутой Бидуаной и Кик-ан-Груанем. Там он бродил с самым мрачным видом. И никто еще не решался беспокоить там его своим непрошенным присутствием.

Да, конечно, сеньор де л'Аньеле совсем уже не был похож на Тома Трюбле былых времен…

Тот, правда грубоватый, но хороший товарищ и веселого нрава, оставил в Сен-Мало много верных друзей. Этот, резкий, мрачный, не желавший сдерживаться, за исключением тех редких часов, которые ему так или иначе приходилось проводить ежедневно в доме на Дубильной улице, пренебрегал всеми теми, кто прежде любил его; пренебрегал даже драгоценными ласками родных и близких, что сначала очень огорчало сестру его Гильемету, затем очень ее опечалило и, наконец, сильно разгневало. Ее всегда связывала с Тома горячая привязанность и взаимное доверие, как в малых, так и в крупных делах. У них с Тома не было тайн друг от друга. И вдруг, после этого долгого отсутствия, во время которого сестра вздыхала не меньше, если не больше, чем вздыхают жены и возлюбленные, когда их покидают любовники и мужья, брат, вернувшись домой, коварно забыл свои былые ласки, не желая возобновлять прежней близости.

Этого он решительно не пожелал и притом с первого же дня по возвращении.

Действительно, как только он переступил порог отчего дома, Гильемета не замедлила броситься в объятия своего любимого брата, столь гордо возвратившегося в лоно семьи. И Тома не преминул ответить поцелуем на каждый ее поцелуй, объятием на каждое ее объятие. Но когда дело дошло до рассказов и передачи всех подробностей этой шестилетней кампании, со всеми ее случайностями и удачами, со всеми разнообразными ее приключениями, Тома вдруг уперся и тотчас же как будто воды в рот набрал: Гильемета не могла двух слов из него вытянуть.

Тщетно изощрялась она, требуя рассказов то о сражениях, то о штормах, затем настаивая на подробном повествовании о захвате этого Сиудад-Реаля, столь богатого и знаменитого, что слава о нем докатилась до Сен-Мало; каждый вопрос только усиливал молчаливость корсара. И в довершение всего, когда любопытная Гильемета затронула вопрос о его любовных похождениях и о прекрасных заокеанских дамах, Тома, внезапно разозлившись и почти рассвирепев, вскочил вдруг со стула и выбежал из комнаты, хлопнув дверью и громко проклиная женщин, их дурацкую болтовню и эту их страсть всегда воображать, что мужчине нечем заняться, кроме бабья и всякого вздора. На чем и прекратились окончательно все рассказы и беседы.

И Гильемета все еще не могла утешиться.

Последняя из десяти детей Мало и супруги его Перрины, Гильемета была много моложе своих трех сестер, которые все повыходили замуж, когда она сама была еще совсем маленькой девочкой; моложе также всех своих братьев, среди которых Тома, младший из шестерых, был все же на целых пять лет старше ее, поэтому детство Гильеметы было уныло. Не то, чтобы старики и старшие братья и сестры плохо с ней обращались, — нет, — но, будучи все старше ее, они не забавлялись и не играли с ней. Позже лишь Тома, — и то, только он один, — когда ему исполнилось пятнадцать лет, а ей десять или одиннадцать, обратил внимание на эту не по летам развитую и осторожную уже девочку, умевшую все вокруг себя заметить, вовремя промолчать и не выдать секрета. Тогда он живо обратил ее в свою союзницу и сообщницу, пользуясь ее услугами, которые она с полной готовностью ему оказывала, для того, чтобы ловко скрывать свои мальчишеские проказы. Так родилась между ними нежная дружба. И дружба эта была настолько сильна, настолько деспотична, по крайней мере, у Гильеметы, что та решительно отказывалась от замужества и не раз на коленях умоляла старого Мало не принуждать ее соглашаться на то или иное предложение, хотя бы и выгодное. Она не хотела мужа. Она не хотела, чтобы кто-нибудь заменил Тома в ее горячей привязанности, в ее пламенном доверии…

И вот теперь он сам, Тома, отвергал то и другое и, можно сказать, порывал с братской любовью былого времени. Ей, Гильемете, стукнуло уже двадцать два года. Скоро она станет старой девой. Уже никто из парней за ней не ухаживал…

Дошло до того, что глухая злоба стала мало-помалу наполнять ее сердце, и нередко, когда Тома уходил из дома на свои одинокие прогулки вдоль городских стен, ловила себя на том, что взгляд ее, провожавший брата, полон не только раздражения, но и ненависти…

III

Проглотив наскоро обед, Тома как раз удирал тайком из нижней комнаты. Старый Мало, засидевшись за столом, делал вид, что не замечает поспешного бегства парня; Перрина, быть может, и опечаленная в глубине души, тоже не решалась ничего сказать. Так что одна Гильемета, собравшись с духом, соскочила также со своего стула и живо бросилась к двери, преграждая, как бы невзначай, дорогу брату.

— Ты так торопишься уйти? — тихо сказала она ему. — Кто это каждый день так призывает и притягивает тебя подальше от нас?

Раньше, чем ответить, он молча поглядел на нее.

— А тебе что за дело? — сказал он, наконец, тоже тихо, заботясь, как и она, о спокойствии отца и матери.

Гильемета нетерпеливо тряхнула головой.

— В былое время, — заметила она, — мне не нужно было бы и спрашивать, ты сам бы мне сказал.

Он пожал плечами.

— Другие времена — другие люди! — сухо отрезал он.

Она топнула ногой. Он остался спокоен, делая усилие над собой, чтобы не рассердиться.

— Вспомни, — продолжал он более мягко, — что целых шесть лет я жил, как хотел, никогда ни перед кем не отчитываясь. Я побывал у черта на куличках! Сколько раз не знал я, как быть, и из-за каждой безделицы мне приходилось работать до седьмого пота… И ни души кругом, у кого бы спросить совета. Теперь я разучился болтать. Зато привык ходить один и бродить ради прогулки, куда глаза глядят. Я уже не в силах как-нибудь это изменить… Не огорчайся, — ни ты, ни я не можем здесь ничего поделать.

Проговорив это, он хотел открыть дверь, но Гильемета снова задержала его.

— Послушай, — сказала она, — я и сама теперь не люблю болтать. После твоего отъезда я, так же, как и ты, отвыкла от этого. Но, не тратя много слов, разве не могли бы мы, как раньше, делиться своими тайнами и помогать друг другу советами… Не смейся! Как ни учен ты, а век живи — век учись, и не так-то ты уж ловок, чтобы не влипнуть когда-нибудь!

Насмешливо смерил он ее взглядом.

— Я тебя знаю! — сказал он. — Ты не прочь подраться, да руки вот у тебя коротки! Только уж ты мне поверь, я столько вынес ударов, что кожа у меня затвердела. Лучше ты меня не задевай!

— Ладно! — сказала она сквозь зубы, нахмурив брови.

Он все же открыл дверь и ушел. Молча смотрела она ему вслед, и на губах у нее блуждала нехорошая улыбка.

Дойдя до конца Дубильной улицы, Тома свернул налево, на улицу Вязов и затем, в конце улицы Решетки, являющейся продолжением улицы Вязов, повернул направо, в Известковый переулок. Если бы кто-нибудь последовал за ним его извилистым путем, то догадался бы, что Тома направляется, по обыкновению, гулять вдоль городских стен; и действительно, он вскоре их достиг, миновав улицу Старьевщиц и башню Богоматери. И начал бродить здесь, как всегда, большими шагами, резкими и порывистыми.

Городские стены Сен-Мало являются, как известно, великолепнейшей каменной постройкой; и круговая дорога, проходящая под защитой их парапетов, поспорит, как место для прогулок, с любым местом в мире. Достойна удивления высота, на которой стоишь, смотря на песчаные берега под самыми стенами и на море за этими берегами, раскинувшееся под небесами чудесным зеркалом, то голубым, то зеленым, то серым. На сей раз, пока Тома, поднявшись по лестнице башни Богоматери, приближался к Бидуане и Асьете, весь небосвод покрылся большими облаками самых разнообразных оттенков и очертаний, и отражение их в воде одело ее в переливчатый и волнистый шелк, цвет которого менялся от мышиного до черноватого оттенка. Однако же, как ни прекрасно было это зрелище, Тома не удостаивал его ни единым взглядом. Он шел, опустив голову, с омраченным челом, как бы мучаясь докучливыми мыслями. Так миновал он Бидуанскую башню, не обратив даже внимания на часового, который с пикой в руке охранял подземный ход в пороховой погреб…

Но, пройдя еще пятьдесят шагов и далеко еще не доходя до Асьеты, Тома вдруг остановился.

Он как раз поравнялся с очень узким тупиком, известным малуанцам под названием улицы Пляшущего Кота. Этот закоулок, столь же пустынный, как и узкий, примыкал к самой городской стене, так что крайний его дом, построенный на косогоре, одновременно сообщался большой дверью с улицей и маленькой — с защитным валом.

Тома, остановившись, пристально смотрел, повернувшись спиной к морю, на окна этого крайнего дома.

Очевидно он нашел в нем то, что искал, так как вдруг, торопливо осмотревшись кругом, — чтобы убедиться, что никто за ним не следит, — сошел по открытой лестнице с круговой дороги, пересек вал и принялся стучать в дверь этого маленького дома.

IV

Сидя у окна и смотря на море, Хуана хранила молчание.

Жилище ее возвышалось на сажень над городской стеной. Облокотясь на подоконник широко раскрытого окна, она созерцала, волнистые облака и отражающее облака море.

И когда Тома вошел, она не повернула головы, хотя очень хорошо его слышала.

Он все же подошел к ней, затем, сняв шляпу и поклонившись, как принято в благородном обществе, взял не поданную ему руку и поцеловал ее, ибо Хуана приучила своего любовника к такой учтивости, в которой, впрочем, он все еще проявлял некоторую неуклюжесть.

— Прелесть моя, — сказал он затем очень нежно, — прелесть моя, как чувствуете вы себя нынче?

Не говоря ни слова, она равнодушно покачала головой.

— Разве вам плохо здесь? — спросил Тома снова целуя ее руку, которую еще не выпускал из своей.

Не будучи, правда, очень роскошным, помещение являло много удобств, — хорошие кровати, глубокие кресла, большие шкафы, наполненные очень тонким полотном. Тут можно было также заметить различные ценные раритеты, свидетельствовавшие о незаурядном богатстве, — шелковую обивку на стенах и множество серебра искусной работы. Но все было такое разрозненное, что сразу видна была случайность подбора. Рядом с гобеленом ткачей его величества виднелся плохонький плетеный стул, и подле изящного позолоченного кубка — простой глиняный кувшин.

По правде сказать, прекрасной Хуане эта неравномерная роскошь была, по-видимому, безразлична. Уподобляясь в этом своим соотечественницам-испанкам, которые всегда обращают большое внимание на свои наряда и охотно пренебрегают столом и хозяйством, она бродила по своим неубранным комнатам, заботясь лишь о том, чтобы быть великолепно разодетой, как полагается накрашенной и по моде напудренной. Тома, тот иногда удивлялся этим привычкам, столь отличным от всего того, что он постоянно наблюдал в Сен-Мало, и в особенности не мог освоиться с манерой своей возлюбленной сидеть сложа руки и ротозейничать, тогда как мать его и сестра постоянно заняты были какой-нибудь работой.

Подумав об этом, он сказал:

— Я боюсь, что вам скучно во время моих долгих отлучек.

Она снова покачала своей тщательно причесанной головой и совершенно безразличным тоном ответила:

— Я не скучаю. Но скажите, — в вашей стране никогда не бывает солнца?

— Как бы не так! — уверил Тома. — Вот наступает прекрасный месяц май, всегда как нельзя более солнечный. Имейте терпение, моя прелесть!

С тех пор, как любовь их помирила, а затем тесно связала между собой, они перестали друг к другу обращаться на ты, как будто слово «ты» годилось им только для раздоров. И действительно, между двумя даже пламенными любовниками меньше настоящей близости, чем между двумя смертельными врагами.

Между тем, Хуана отвечала, впервые проявляя некоторую живость в ответе:

— Терпения у меня достаточно. Разве не прошло уже больше трех недель с тех пор, как вы меня привели в эту тюрьму, и я, ради вашего удовольствия, ни днем, ни ночью не выхожу из нее? Однако же вы обещали мне, что этому будет положен конец, и при этом скорый конец! Помните ли вы, по крайней мере, об этом и принимаете ли необходимые меры для ускорения?

На что Тома, в большом смущении не решаясь дать определенный ответ, пустился в туманные объяснения и нежные речи. Но видя, что Хуана настаивает, он скоро перешел от слов к действиям. И действия его оказались настолько красноречивы, что страстная Хуана благодаря им забыла на некоторое время не только свое вынужденное уединение, но также и свои наряда и свою прическу, немало пострадавшие от пылкой страсти корсара, которой, впрочем, вполне вторило бурное самозабвение его любовницы.

Ну, конечно! Тома сначала пообещал, даже поклялся, что это новое заточение, которому он должен был подвергнуть свою прежнюю пленницу, долго не продлится… «Ровно столько лишь времени, уверял он, сколько понадобится для того, чтобы расположить малуанцев и малуанок к хорошему приему иностранки, которой без этой предосторожности грозила бы опасность быть плохо принятой…»

Тома, предупрежденный Луи Геноле, считался и раньше с этой опасностью, но только вернувшись в Сен-Мало и снова соприкоснувшись с людьми и обычаями родного города, начал он понимать в полной мере непреодолимость этого затруднения. Действительно, в каком качестве и под каким именем представить строгим мещанам чванного своей добродетелью города иностранку, которую все не преминут назвать наложницей, а то даже шлюхой и потаскухой? По правде говоря, Хуана и была-то всего-навсего военнопленной. Матросы и солдаты расправляются, как хотят, с такими созданиями, это позволительно. Но они никогда не решаются привозить их с собою в свои дома и города. И Тома не закрывал глаза на то, что было бы чистым безумием надеяться на прием его любовницы именно в качестве любовницы, любым обществом из тех, что имелись в городе, хотя все они, даже самые чванные, приняли бы его самого с великим почетом. Что же касается того, чтобы ввести в свою семью испанку, даже как законную жену, как супругу, то об этом нечего было и думать. Что же тогда делать?

Смущенный Тома не мог прийти ни к какому решению. И часто не без горечи оценивал он ничтожность того действительного могущества, которого на самом деле достигает человек вместе с достижением столь вожделенных земных благ: богатства, славы, знатности и, наконец, открыто явленного монаршего благоволения. Все это у него было, у него, Тома, сеньора де л'Аньеле, которого король Людовик XIV пожелал видеть собственными очами и поздравить из собственных уст в своем Сен-Жерменском королевском замке. А какая польза от всех этих почестей? Нельзя даже открыто взять, признать и сохранить у себя любовницу по собственному выбору, не заботясь о том, что об этом скажут!

— Целовать — не значит отвечать! Тома, миленький, оставьте теперь мою грудь и скажите-ка мне по совести: скоро вы намереваетесь вытащить меня отсюда?

Так, снова переходя в атаку, говорила Хуана, тщательно поправляя прическу перед своим зеркалом, привезенным из Венеции и весьма прекрасным.

Тома крякнул.

— Гм! — сказал он нерешительно. — По совести… разве я знаю? Прежде всего надо разыскать другое жилье, получше этого чердака. Мне хотелось бы вам подобрать, моя прелесть, совершенно новый и красиво выстроенный особняк и хорошо обставить его. После этого мы подумаем о прислуге, затем о выезде с кучерами и форейторами. Всему свое время. Над нами не каплет. Кик-ан-Груань не в один день выстроилась…

Так говорил он и при этом радовался столь удачному, столь ловко придуманному предлогу. Чем можно лучше успокоить женщину, как не пообещать ей то, что больше всего ценится женщинами: лошадей, кареты, золоченые ливреи и собственный дом? А золота хватит, чтобы сдержать обещание.

Но Хуана пожала плечами. Венецианское зеркало по-прежнему отражало ее бесстрастное лицо, а гребень и пуховка все также старательно продолжали свое дело среди эбеновой, грациозно изваянной прически.

Она презрительно фыркнула:

— Ищите, что вам угодно, я не возражаю. Но есть другие заботы, более неотложные. Есть у вас здесь церкви и священники? У меня большая потребность в религии, так как душа моя, наверное, черна сейчас, как сажа… И сколько воскресных дней провела я здесь без обедни? Кроме того, у меня очень сильное желание стать на колени рядом с вами, любовь моя, во время литургии…

Тома, никогда не помышлявший об этом, невольно подскочил на месте.

Хоть он и сам был очень набожен, ему и в голову не приходило, что его милой может вдруг понадобиться пойти на исповедь. Он очень страстно ее любил, но несмотря на это, — или, как знать, быть может, именно поэтому, — видел в ней просто-напросто настоящую язычницу, предававшуюся странному идолопоклонству, вроде ее почитания некой Смуглянки, столько раз призывавшейся ею на помощь и столько раз проклинавшейся им… язычницу, да, — или хуже того: создание полудемоническое, настолько странно сладострастное, настолько пылкое в утехах любви, что христианин подвергал некоторой опасности свою душу, прикасаясь своим телом к этому пылу. Луи Геноле, человек на редкость благоразумный, — недаром много, много раз крестился он при виде той, кого он про себя называл колдуньей. И вот этой колдунье, или полудемоническому созданию, вдруг понадобились обедни и священники, исповеди и причастия, — ни дать, ни взять, как какой святоше, стремящейся каждый праздничный день подойти к алтарю.

— Ну что же вы молчите? — спросила Хуана.

Он не знал, что ответить. Данный случай был не только чрезвычайно странный, но и чреватый последствиями. Куда же ее повести, эту, еще никому не известную иностранку? К какому священнику? В какую церковь? Очевидно, только не в собор, куда собираются к воскресной обедне все местные кумушки, заранее навострив языки. И не в маленькие часовни при монастырях, куда допускается лишь ограниченное число привилегированных прихожан… Куда же тогда?.. К крепостной обедне, которая для всех доступна, но на которой встречаются лишь гарнизонные солдаты, так как им запрещено показываться на других обеднях, потому что ревнивые малуанские горожане потребовали этого запрещения, чтобы избавить своих жен от волнующего блеска мундиров королевской армии?

— Ну? — нетерпеливо повторила Хуана. — О чем вы размечтались, разинув рот?

Он опять ничего не сумел ответить. Тут она вспылила.

— В чем дело? — крикнула она. — Или ты меня стыдишься? Или я слишком безобразна или слишком плохого рода, чтобы появляться рядом с подобным тебе мужичьем перед твоей Богородицей Больших Ворот или, лучше сказать, — С Большой дороги, Богородицей пиратов и разбойников? Пес ты эдакий! Заруби себе на носу: в следующее же воскресенье ты отведешь меня за руку в самую святую твою церковь, или же, клянусь памятью моего отца, которого ты убил, — предательски, — ты раскаешься!..

V

Между тем, как раз в этот день, а было это в пятницу, кладбищенские ворота были открыты согласно распоряжению господина епископа, желавшего, чтобы раз в неделю, а именно в пятницу — день, освященный страстями Господними — благочестивым малуанцам было предоставлено право и возможность помолиться на могилах своих близких. Вот через эти-то открытые ворота и вошла женщина, держа за руку ребенка. Женщина эта была скромно одета, в дрогетовой юбке и черном вдовьем чепце. Ребенок, небольшого роста, но очень стройный, живой и крепкий, не смеялся однако же и не резвился, а смирно держался подле матери. Оба они, не теряя попусту времени, прошли среди старых и свежих могил, как люди, хорошо знающие дорогу, и, наконец, опустились на колени перед бедным, почти жалким деревянным крестом, на котором написано было имя: Винсент Кердонкюф.

Женщина была Анна-Мария Кердонкюф, сестра покойного, а ребенок — незаконный сын Тома Трюбле, рожденный этой Анной-Марией, незамужней матерью.

Месяцев через пять после смерти злополучного Винсента, месяцев через пять, значит, и после отъезда Тома, капитана «Горностая», бедная Анна-Мария, обреченная с тех пор на долгое одиночество, — или навсегда, — родила этого незаконного сына, в лето Господне 1673 — е. во вторую пятницу Великого поста «

Всякая девушка, которая споткнется и сойдет с прямого пути честной женщины, всегда дорого платит за свою слабость или глупость. Но Анна-Мария в данном случае поплатилась, по крайней мере, за четверых и двадцать раз готова была умереть от множества оскорблений, жестокостей и даже грубых нападок, которые градом сыпались на нее со всех сторон. Как она все-таки спаслась и не умерла сразу же от голода и холода, как вскормила своего ребенка, воспитала и обучила его, — пожалуй лучше, чем своих законных отпрысков разные мещане и знатные дамы, должным образом обвенчанные, гордящиеся этим, и мужьям своим, и очень часто даже, наставляющие рога, — Бог ее знает и только он один!

Конечно, все вначале отталкивали ее, оскорбляли и показывали на нее пальцем. Отец ее и мать, люди добродетельные, поспешили выбросить ее на улицу, как только проступок ее получил огласку. Она ютилась, где могла, и родила на улице — как бездомная кошка или собака — так как родильные приюты, разумеется, строятся не для потаскух! Даже при этом бедственном ее состоянии прохожие отворачивались от нее. И только две монахини монастыря Богоматери совершили милосердный поступок и соблаговолили присутствовать при ужасных родах этой зачумленной. Ребенка же из большого снисхождения окрестил священник, понятно, что без церковного звона и подарков. После этого уже никто больше не беспокоился ни о матери, ни о ребенке.

Несмотря на это, мать выжила, сын тоже. Эта Анна-Мария Кердонкюф чего-нибудь да стоила. У нее не было недостатка ни в энергии, ни в решимости, и, кто знает? — ей, может быть, не потребовалось бы особенно благоприятных условий для того, чтобы сделаться самой порядочной из порядочных женщин у домашнего очага супруга, который бы очень гордился, и вполне справедливо, такой супругой. Рок судил иначе! Но даже низведенная до состояния полного ничтожества, каким становится, не имеющая мужа роженица, прежняя подруга Тома Трюбле сумела честно зарабатывать свой хлеб насущный, несмотря даже на то, что весь город всячески изощрялся, чтобы сделать его горше полыни.

Прошло пять лет горького одиночества. У Анны-Марии Кердонкюф не осталось больше ни родных, ни близких, ни друзей. Родители отвергли ее, запретив ей даже носить их имя, считая, что она марает его, и заставив ее при помощи господ из Магистрата, которые издали даже по этому поводу специальное постановление, именоваться просто Анной-Марией. Теперь Анна-Мария не принадлежала, стало быть, ни к какой семье, и, естественно, что каждый старался держаться от нее подальше. С какой стати стали бы посторонние принимать в ней участие и спасать погибшую дочь от справедливого гнева уважаемого родителя?

Впрочем, никого не удивляла такая суровость со стороны отца. В противоположность Трюбле, простым рыбакам, которые мало-помалу разжились благодаря каперству, Кердонкюфы были из старинного рода горожан, состояние которых, когда-то гораздо более значительное, теперь оскудело. Но, как это свойственно людям, гордость и тщеславие этого рода, близкого к упадку, возрастали по мере ослабления его денежного могущества. Так что дурное поведение несчастной Анны-Марии словно каленым железом прижгло уже задетое и страдающее самолюбие всех Кердонкюфов, имевшихся в наличии в Сен-Мало.

Хуже всего было то, что эти самые Кердонкюфы свысока относились к Тома Трюбле, отпрыску рыбачьего рода, когда он вознамерился, как уже известно, чуть-чуть поухаживать за их невинной еще Анной-Марией. Ухаживание это не могло, конечно, остаться незамеченным для зорких глаз сплетниц… И вот Кердонкюфы начали кочевряжиться. Так что парень обиделся, и презрение это к нему со стороны родных его возлюбленной, без сомнения, укрепило его в намерении окончательно порвать с девушкой. Гильемета Трюбле, сначала подруга, а затем соперница и враг Анны-Марии, позлорадствовала этому разрыву, которому и сама всеми силами способствовала. И Кердонкюфы, со своей стороны, ему порадовались, хотя им и было досадно слышать, как те же сплетницы запели другую песню и стали болтать повсюду, что сам же парень Трюбле послал к черту Кердонкюфскую дочку… Впрочем, они делали вид, что не замечают этих сплетен, твердя всем и каждому, что никогда девушка, подобная их Анне-Марии, такой благородной крови и происхождения, не удостоила бы даже вниманием этого беспутного малого, это ничтожество, возымевшее наглость поднять глаза на столь недосягаемую для него высоту. На что они и нарвались, потому что когда обнаружилась беременность Анны-Марии, они уже не посмели столь открыто себе противоречить, им уже нельзя было обвинять Тома и нельзя было, значит, требовать и удовлетворения. Раз дочь их совершила ошибку, она перестала быть их дочерью. Впрочем, что касается Тома, то месть Кердонкюфов должна была немедленно поразить его иным образом: раз Винсент умер, то не ясно ли, что убийца — Тома?

Так судили Кердонкюфы. По счастью, господа из Магистрата решили иначе.

И как всегда случается со всяким, даже запутанным Делом, и это дело в конце концов постепенно устроилось. Тома, завоевав славу и богатство за океаном, прослыл в конечном счете таким молодцом, что всякие клеветнические толки на его счет заглохли. Винсент, ставший прахом, был забыт. И только самые застарелые и скверные городские сплетницы продолжали еще прохаживаться насчет Анны-Марии, — одной только Анны-Марии, — которая, впрочем, никогда и не выходила из своей конуры, разве что на прогулку со своим малышом, которого она тем сильнее любила, чем больше он ей стоил слез, и который становился славным человечком, умным и хорошим.

Так что и само возвращение сеньора де л'Аньеле не внесло сюда никаких перемен.

Итак, стоя у могилы Винсента Кердонкюфа, Анна-Мария молилась с большим усердием и сокрушением. Одна лишь, пожалуй, во всем Сен-Мало, — за исключением Тома, — знала Анна-Мария, что брат ее, здесь покоившийся, умер именно из-за нее. Ибо некогда, в день смертельной схватки, Винсент, отправляясь на поиски Тома, объявил это своей сестре, гордо похваставшись даже, что быстро исправит совершенную ею ошибку и без промедления приведет к провинившейся сестре этого мужа, с которым она слишком рано» сочеталась «. Увы! Дело обернулось не так…

Итак, Анна-Мария теперь молилась, как привыкла молиться каждую неделю, умоляя Господа нашего Иисуса Христа и его Пресвятую Матерь простить побежденного поединщика, умершего едва ли не в смертном грехе. И ребенок тоже молился, по-детски часто крестясь то правой, то левой ручонкой. Наконец наступила минута, когда ему нечего было уже сказать, так как он два раза подряд повторил от начала до конца все свои молитвы. Он замолчал. И мать его, заметив это, взяла его к себе, сложила его руки между своими ладонями и стала шептать ему на ухо молитву, которую она, очевидно, тут же придумывала и которую он послушно повторял.

И вот эта молитва:

« Милый маленький Иисусе, сжалься надо мной, который, как и ты, родился без папы. Пресвятая Дева Мария, заступись за меня и попроси Боженьку, чтобы он дал мне кормильца, как дал твоему сыночку. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.»

VI

— Так, стало быть, — сказал Луи Геноле с несколько смущенным видом, — брата моего Тома, значит, нет дома?

— Нет! — ответил Мало Трюбле, радушно протягивая посетителю руку. — Брат твой Тома вышел. Но он наверняка вернется к ужину. И если ты его здесь не подождешь, то сестра твоя Гильемета ни за что тебе этого не простит, потому что она умирает от желания с тобой поболтать. Оставайся, братец, и положи-ка сюда свою шляпу, а то ты так вертишь ею в руках, что, пожалуй, пообтреплешь ей поля. Оставайся, говорю тебе! И поужинаешь с нами, развеселишь нас всех, и старых и молодых. У матери там петух варится в котле… Ей богу, сынок, оставайся! А не то я рассержусь!.. В самом деле, разве ты нам не родной?

Луи Геноле, столь сердечно понуждаемый, остался.

Немного бывало гостей в доме на Дубильной улице. Благоразумные Мало и Перрина, хоть и разбогатели теперь, не захотели ни в чем менять свою прежнюю жизнь, сойдясь оба в том, что они слишком стары, чтобы заводить что-нибудь новое, как бы ни было оно, — или как бы ни казалось, — так и хорошо. Тома пусть поступает по-своему и сколько ему угодно изображает буржуа или даже вельможу. Отец же его и мать, родившиеся рыбаком и рыбачкой, так рыбаком и рыбачкой и помрут. Тем не менее, из поздно пришедшего к ним богатства они извлекли наиболее существенное, — больше удобств и покоя, больше разнообразия в еде, вино лучшего качества, более мягкие постели. Но ничего больше. И в особенности ничего такого, что клонилось бы скорее к удовольствию посторонних, чем к удовольствию хозяев дома. Ни Мало, ни Перрина нисколько не заботились о том, чтобы видеть у себя в гостях теперь, когда они обзавелись деньгами, эту шутовскую клику, которая именуется хорошим обществом, — породу людей, которые, понятно никогда бы и не подумали зайти на Дубильную улицу, пока Мало и Перрина были бедняками.

Поэтому в доме у них бывали одни лишь истинные друзья, друзья прежнего времени. И для них дверь была всегда широко открыта. И Луи Геноле, которого все почитали славным братом Тома и таким же Трюбле в сердце своем, как если бы он им был по кровному родству, доставлял им всегда большую и искреннюю радость каждый раз, как ему случалось постучать в дверь их дома.

Оставшись с глазу на глаз, или вроде того, — так как старик задремал, как всегда, в своем кресле, поджидая время ужина, — Гильемета и Луи могли вволю наговориться.

— Итак, — повторила Гильемета после долгих расспросов все об одном и том же, — итак, вы не знаете куда отправляется Тома и где он пропадает столько времени, уйдя от нас один и в меланхолии?

— Не знаю, — упрямо повторил Луи.

Кое о чем он догадывался, но и самая строгая правдивость не обязывала его говорить о том, в чем он не был вполне уверен. С другой стороны, ему было неприятно, даже и с добрыми намерениями, выдавать тайны Тома.

Подозревающая что-то Гильемета, продолжала настаивать:

— Неужели вам, своему помощнику, Брату Побережья, он ничего не рассказывает?

— Ничего! — сказал Луи. И на этот раз он проговорил это с горечью, не ускользнувшей от внимания Гильемета и уверившей ее в том, что он не лжет. Она сама слишком хорошо понимала, что можно грустить и печалиться, видя, что тебя изгоняют, лишая ответной нежности, из сердца человека тобой любимого, не давая больше проникать в его тайны, на что, казалось, ты был вправе рассчитывать.

— В таком случае, — сказала она, — раз вы скоро будете с ним разговаривать, расспросите его хорошенько и узнайте у него всю правду. Честью вам клянусь, что все это меня очень беспокоит, и даю голову на отсечение, что в этой тайне кроется немало худого!

На что Луи Геноле только покачал головой, так как и сам он не меньше был убежден в этом, и не без основания, а даже, увы, с гораздо большими основаниями: разве не достаточно было одного присутствия Хуаны в Сен-Мало, чтобы предвидеть наихудшие бедствия?

Впрочем, Геноле, более проницательный, чем брат его Тома, — чего нельзя было ставить ему в особую заслугу, так как нехороший божок, стрелок Купидон, умеет ослеплять всех своих рабов без исключения, — Геноле, стало быть, не стал дожидаться возвращения в Доброе Море, чтобы прийти в ужас от бесчисленных препятствий, которые должно было встретить дерзкое намерение Тома — привести на лоно добродетельного и непорочного малуанского города Бог знает где подобранную девку-колдунью, может быть и язычницу и, наверное, веселого поведения. Это было дело не только невозможное, но просто невообразимое. Но Тома, как и раньше, не спрашивал его совета. Один, тайком от всех, — тайком от Геноле даже, — высадил он Хуану под Равелином и провел ее в Большие Ворота. Хоть и обиженный втайне этим очевидным недоверием, которое выказывал ему таким образом столь любимый его брат, Луи тем не менее рад был, что благодаря этому освободился от всякого участия во всей этой истории: Тома, если станет раскаиваться, должен будет винить лишь самого себя в неприятностях и разочарованиях, которые не преминут скоро градом на него посыпаться.

Между тем Гильемета снова заговорила:

— Прежде, — сказала она, — он ни за что бы не скрыл от меня даже малейшего пустяка, а также и худшей неприятности. И вы можете спросить у него самого, пришлось ли ему хоть раз жалеть об этом, может ли он вспомнить хоть один промах или сплетню с моей стороны. Вы и сами досконально теперь зная все, что его касается, можете это подтвердить. Проведали ли у нас в городе хоть-что-нибудь о всех тех дерзких проделках, виновника которых так часто бывало тщетно разыскивали господа из Магистрата и даже само его высокопреосвященство? Известно ли было хоть что-нибудь о случае с Анной-Марией Кердонкюф, который, однако же, настолько беспокоил самого Тома, что он не захотел вернуться в прошлом году вместе с вами из Америки и предпочел послать вас вперед, чтобы посмотреть, что сталось с матерью, ребенком и покойным братом?

Она долго говорила, и все в этом духе. Но Луи Геноле, сделавшийся вдруг внимательным, поднял голову.

— Что такое? — спросил он, когда Гильемета замолчала. — Что это за мать с ребенком, о которых вы говорили по поводу Винсента Кердонкюфа?

Ибо он совершенно не представлял себе, что Тома был отцом малыша Анны-Марии. Действительно, в свое время на Тортуге Тома рассказал ему все про старую ссору, кроме истинной ее причины. И Луи, который никогда бы не скрыл в разговоре с кем бы то ни было и малейшей капли истины и не воображал даже. чтобы Тома мог быть иногда не так щепетилен.

Гильемета смотрела на него, разинув рот.

— Что такое? — спросила она, до того удивленная, что заподозрила его в притворстве. — О чем это вы спрашиваете, прикидываясь, будто ничего не знаете? Или вы думаете, что мне неизвестна вся эта история? Я ее узнала гораздо раньше вас.

Но Луи Геноле, еще более удивленный, чем она сама, только развел руками.

— Я вас совершенно не понимаю, — сказал он.

Она в изумлении провела рукой по лбу.

— Не может быть!.. Вы в самом деле не знаете?

— Не знаю чего? — спросил Геноле.

— Да того, о чем вы спрашиваете! Ну, словом, эта мать и этот ребенок» да вы смеетесь надо мной! Раз Тома отправил вас вперед прошлым летом, из предосторожности…

— Он послал меня за тем, — объяснил Геноле, — чтобы посмотреть, прошло ли раздражение Кердонкюфов по поводу того поединка, что был шесть лет назад. Тут не было и речи ни о какой матери и ни о каком ребенке.

— Но поединок-то! — воскликнула Гильемета. — Ведь на этот поединок его вызвал Винсент из-за своей сестры Анны-Марии, которая была в положении!

Изумленный Геноле отступил на два шага.

— В положении… — повторил он. — В положении… из-за Тома?

— А то как же! — молвила Гильемета. — Из-за кого же больше?

С минуту они оба молчали. Потом Гильемета потребовала от него дальнейших объяснений.

— Однако же, — начала она, — как все это произошло? Вы же, очевидно, слышали историю с Анной-Марией, как ее выгнали родные?

— Конечно! — ответил Луи. — Но чего я не знал, так это того, что ребенок принадлежит Тома.

— Ну да! — сказала Гильемета. — Если сам Тома вам ничего не сказал, то вы, конечно, ничего не могли узнать от других, так как тайна эта хорошо хранилась. По правде сказать, вы первый, кому я открыла ее, да и то только потому, что воображала, будто вам все известно…

— Но она? — перебил ее внезапно Геноле, — Она-то, Анна-Мария, разве она тоже соблюдает тайну? И почему, ради всех святых?

— Почем я знаю? — равнодушно ответила Гильемета. — По глупости, наверно… да из страха, что у нее возникнут новые неприятности из-за неосторожной болтовни или, как знать… из любви… Тома в свое время утверждал, что она горячо любила его… Во всяком случае, как ни была она порочна и распутна, Тома никогда не сомневался в том, что ребенок его… Но стоит ли так беспокоиться об этом отродье!

Луи Геноле, встав, ухватился за шляпу, лежавшую на ларе.

— Луи! Вы что это делаете? — спросила Гильемета.

— Я иду, — сказал он, — навстречу Тома, чтобы поскорей его увидеть.

VII

— Таким образом, — произнес Луи Геноле сурово, — женщина терпела все эти шесть лет известные тебе страдания, и, несмотря на это, она не выдала твоей тайны и выкормила твоего сына. Разве не правду я говорю?

— Да, — согласился Тома, смотревший в землю.

— Ты думаешь, — продолжал Геноле, — много женщин было бы способно на это? И не находишь ли ты, что сестра покойного Винсента Кердонкюфа гораздо более достойна, чем любая из наших горожанок, войти под руку с тобой в наш собор и там под звон всех колоколов на колокольне и при торжественной службе на главном престоле стать законной супругой Тома Трюбле, сеньора де л'Аньеле?

— Совершенно верно, — снова согласился без малейшего колебания Тома.

— Тогда, — сказал Геноле, — отчего же ты не отправишься сейчас же просить ее руки?

— Оттого, что я не люблю ее, — сказал Тома.

Он поднял голову и смотрел на Луи Геноле, который, очень удивившись его ответу и плохо даже понимая его, ничего сначала не сказал, погрузившись в раздумье.

Парень этот, — Луи Геноле, — не во всем походил на других. Сын честных родителей, обладавших известным достатком, — отец его, кузнец с улицы Решетки, никогда не нуждался в работе и понимал толк в красивых железных поделках, — Луи с детства больше интересовался отцовскими наковальнями и молотками, чем кубарями, волчками и юлами мальчишек его возраста. Позже, когда ему исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, и девочки стали обращать внимание на его приятную внешность, на цвет его лица, белый, как чистая бумага, и на черные, как свежие чернила, волосы, сам он не обращал внимания на их заигрывания. Набожный пламенной набожностью, чувствуя непомерный страх перед адом и дьяволом, убежденный, что даже невинная женщина может погубить больше христианских душ, чем двадцать лукавых демонов, отрок остерегался отроковиц. И в то время, как его сверстник Тома, — более равнодушный к делам веры и с более горячей кровью, — многим уже лазил под юбки, включая и Анну-Марию, Луи, начинавший увлекаться морским делом, проводил все свободное от молитв, исповедей и прочих благочестивых упражнений время на стоявших в гавани кораблях. Таким образом, юношеские их годы сильно разнились между собой. Так что, когда каждому из них было около двадцати двух лет, и кавалер Даникан завербовал их обоих на «Горностай», то Тома в это время был уже распутнее немецкого рейтара, тогда как Луи еще не потерял невинности.

Такими они пустились в море, — в лето Господне 1672 — е, такими же и вернулись из плавания, — в лето Господне 1678 — е. Поэтому Луи, оставшись, говоря без прикрас, таким же дурачком в искусстве любви, по-прежнему даже не понимал, что значит любить. И спросив Тома: «Отчего же ты не женишься на Анне-Марии?» и получив ответ: «Оттого, что не люблю ее», он так же не понял этого ответа, как если бы Тома ответил ему не на чистом французском языке, а на ломаном наречии ирокезов.

Тем не менее, хорошенько потрудившись, хоть и тщетно, над тем, чтобы проникнуть в глубокий смысл этих таинственных слов: «Я ее не люблю», Луи Геноле снова перешел в наступление.

— Что ж такого? — сказал он с большой простотой. — Разве не приходится в нашей жизни делать каждый день много такого, чего делать не хочется и чего, значит, не любишь? Это твоя обязанность, как порядочного человека, — жениться на этой женщине.

— Возможно, — согласился Тома. — Но что же поделать, если я не люблю ее?

Луи вспомнил очень кстати про ходячее мнение, которое ему приходилось слышать и которое он и воспроизвел:

— Сначала женись на ней, а там и полюбишь ее.

— О! — воскликнул Тома, воздев обе руки к небу, — Что ты говоришь, брат мой Луи? Вспомни, что мы с Анной-Марией уже раньше были влюбленными. Между нами тогда царила любовь. Она исчезла и, следовательно, никогда уж не вернется вновь. Кроме того, я люблю другую женщину и так сильно, что если бы мать моего сына хоть на каплю заподозрила это, то она сама бы отказалась выйти за меня замуж и предпочла бы ужлучше умереть.

— О! — в свою очередь воскликнул Луи.

Он не слишком удивлен был тем, что за всем этим скрывалась Хуана. Похитить супруга у супруги, отца у сына, — это явно было колдовством, не хуже всякого другого. А что Хуана была колдунья, в этом не было никакого сомнения. Эта-то колдунья и навлекла на Тома какую-то порчу или нечто в этом роде. Луи поспешно прочитал про себя молитву. После чего, набравшись смелости, вскричал:

— О, брат мой Тома! Неужели же какая-то мавританка, заведомо проклятая, не дает тебе ныне послушаться голоса чести и подвергает, таким образом, великой опасности твою душу?

Но Тома снова уставился в землю и не ответил на это ни слова.

Они шли рядом, наугад, по пустынным улицам, следя лишь за тем, чтобы не подойти слишком рано к дому Трюбле, так как им бы пришлось в него войти, потому что час ужина давным-давно пробил, а они оба предпочитали исчерпать этот разговор, дабы никогда больше к нему не возвращаться.

Луи, между тем, снова принялся за мавританку:

— Брат мой Тома, ответь мне ради Бога, скажи, не был ли я всегда предан тебе душой и телом и не требовал ли ты у меня, иногда даже против моей воли, совета каждый раз, как надлежало дать серьезное сражение или предпринять крупное дело? Разве я неправду говорю? Если правда, то заклинаю тебя всем святым!.. Понимаешь ты, что значит для девицы хорошего рода, достойной всяческого уважения, быть вытолкнутой, выгнанной на все четыре стороны из родного дома, подвергаться оскорблениям каждого встречного, служить посмешищем на улице и мишенью, которую может закидать камнями любой шалопай, удравший из школы? Брат мой Тома, подумал ли ты о том, что твоего малыша, в то время, как мать его, славная женщина, пробовала его укачать, нередко будил трезвон кастрюль и котлов, которыми стучали друг о друга, как стучат ими обычно у дверей размалеванных потаскух? Что сделаешь ты, чтобы искупить все это зло? И неужели ты хочешь, чтобы сын твой, плоть от плоти твоей, остался незаконнорожденным и даже не знал, что он твой сын, — сын Тома-Ягненка?

— Это еще не самое худое, — сказал Тома, как бы думая вслух.

Он едва слушал, — он вспоминал клятву, даннную им в свое время готовому испустить дух Винсенту Кердонкюфу… Христом Равелина и Пресвятой Девой Больших Ворот поклялся он — Тома, — жениться на Анне-Марии, если только Анна-Мария от него беременна. И оказывалось, что это именно так: ребенок от него, — он сам ни минуты в этом не сомневался… Если он на ней не женится, то что же скажет Винсент Кердонкюф из глубины своей могилы? И что скажет гневная Богоматерь, и что скажет Христос, страшный для клятвопреступников?

— Да… есть кое-что гораздо хуже! — повторил Тома, вздрагивая всем телом.

— Матерь Божия! — взмолился Луи Геноле, разинув рот. — Да что же еще хуже-то?

Но Тома счел излишним отвечать Он размышлял. Не было ли какого-нибудь средства? Не являлись ли деньги таковыми, — всемогущим средством, пригодным для излечения от всяческих страданий?.. В конечном счете, дело Анны-Марии представлялось пустяком по сравнению с делом Хуаны… Но даже и трудности, связанные с положением Хуаны, могли бы, пожалуй, получить благоприятный исход, — благодаря деньгам, должным образом истраченным. И едва ли больше потребовалось бы для того, чтобы сделать из сестры Винсента уважаемую горожанку, а из незаконного сына — молодца, который стоил бы любого другого. Оставались, правда, Христос и его Пресвятая Мать… Смилостивятся ли они, — всемогущие, благодаря свечам, обедням, милостыни, покаянию и прочим подходящим проявлениям благочестия, — если всего этого будет в изобилии?..

— Увы, — проговорил Геноле. сильно опечаленный, — брат мой Тома, я вижу, что ты озабочен и сумрачен, но все еще не можешь принять правильное решение. Мыслимо ли, чтобы какая-нибудь баба… Ах! Верно, лукавый следил за нами в тот день, когда мы погнались за проклятым галеоном, на котором была эта Хуана «

— Да ведь я люблю ее, — сказал Тома.

VIII

В это воскресенье, на которое как раз приходилась Троица, викарий, во время торжественной мессы взойдя после чтения евангелия на кафедру с намерением начать, как обычно, проповедь, должен был, наверное, воздать хвалу Господу за обилие верующих, которые теснились в соборе и обращали к проповеднику свои внимательные и набожные лица. Правда, малуанцы и малуанки, добрые христиане и верные своим обязанностям благочестия, стараются никогда не пропускать воскресную обедню. Но торжественная служба с пышным хором в сопровождении органа и запутанной проповедью длится нередко целых два часа. А многим хозяйкам два часа могут показаться очень долгим сроком по причине обеда, который приходится в воскресенье стряпать точно так же, как и в будни, поэтому они предпочитают слушать обедню без пения, шестичасовую, для прислуги, или проповедническую, в семь часов. Однако же в большие праздники еда охотно приносится в жертву религии. И викарий, порадовавшись тому, что лишний раз смог в этом убедиться, начал проповедовать чуть ли не перед всем городом.

Нечего и говорить, что Тома был тут же, рядом с отцом и матерью, Мало и Перриной, и с сестрой своей Гильеметой подле него, а также с братом своим Бертраном и братом Бартелеми, так как оба они воротились из недавнего похода к берегам Анголы. Все члены этой семьи держались гордо и очень прямо, как и подобает почтенным людям, богатым и уважаемым, насчет которых даже самые злые языки не смеют прохаживаться. И немало важных горожан потеснилось и отошло, чтобы дать побольше места этим Трюбле, являвшимся отныне настоящими буржуа, из самой лучшей буржуазии. Тома, осмотревшись вокруг, узнал своего крестного отца Гильома Гамона, господина де ла Трамбле, а также Жана Готье, и брата его Ива, и потом еще Пьера Пикара, — все богатых арматоров; неподалеку стоял кавалер Даникан, которого двадцать предприятий, увенчавшихся полным успехом, бесспорно сделали настоящим королем каперства и торговли, а за ним прятался Жюльен Граве, который, благодаря своей скаредности настолько же оскудел, на сколько возвеличился кавалер Даникан. Одним словом, тут находился буквально весь Сен-Мало; и, сказать по правде, викарий мог гордиться столь обширной и прекрасной аудиторией.

Но будучи поистине святым человеком, одному лишь Богу приписал он заслугу в этом и ему лишь вознес хвалу. Перекрестившись и прочтя краткую вступительную молитву, он начал свою проповедь, возгласив в качестве введения во весь голос, который у него был громоподобный, Божественную заповедь, к коей хотел он в этот день привлечь внимание своей паствы:

«Не приемли имени Господа твоего всуе…»

Те же, кто в эту самую минуту посмотрел бы случайно на Тома Трюбле, сеньора де л'Аньеле, мог бы заметить, как он внезапно вздрогнул, — очевидно, по причине холодного ветра, подувшего на него из-за какой нибудь плохо прикрытой двери или разбитого оконного стекла…

Далеко от кафедры, далеко также и от именитых особ, граждан знатного рода и от степенных женщин, — их жен, сестер, дочерей и матерей, — скромное существо, одетое во все черное, со вдовьим чепцом на голове, старалось остаться незамеченным, как бы прячась в тени колонны. И рядом с этим существом, — с Анной-Марией, бывшей когда-то Кердонкюф, а теперь просто ничьей, — стоял, держась за ее юбку, незаконный ребенок, родившийся у нее от Тома; ребенок, не имевший отца и для которого его безропотная мать и не ждала никакого отца.

Между тем проповедник находился уже в разгаре своего поучения:

— Так-то вот, возлюбленные братья, — говорил он, — вам надлежит ясно усвоить эти важные понятия! Не только лживые клятвы запрещает и осуждает Божественная заповедь, не только эти слишком ужасные преступления, осуждаемые даже язычниками и которыми, я уверен, ни один настоящий малуанец не осквернит свою душу… Но также и всю мелкую божбу и богохульство, из которых малейшее сильнее отягчает христианскую совесть, чем пески Сийона отягчаются башнями Кик-ан-Груань и Женераль, обеими сразу! Помните это хорошенько, братья мои, помните об этом непрестанно: одно лишь имя Господне, произнесенное понапрасну, подвергает нас самым ужасным пыткам чистилища! И я не хочу здесь даже и вспоминать о неимоверно худшем, тяжком и смертном грехе: ибо всякий, кто умышленно призовет Спасителя нашего Иисуса, или его Пресвятую Матерь, или кого-либо из преславных святителей, обитающих в раю, в свидетельство ложного, тот, — дважды лжец, перед Богом и перед своим ближним, — сейчас же после смерти отправится кипеть в дьявольском котле сатаны, всегда полном до краев горящей серой, расплавленным свинцом и тысячью других страшных составов… Навечно, о мои братья! Представьте себе беспримерный ужас этой длительности, не имеющей конца, по сравнению с которой сотни тысяч столетий поистине не длиннее одной секунды! Братья, да будет вам таковое спасительное устрашение могущественным препятствием к совершению греха, тем клином, который бы не выпустил из уст ваших, но заткнул бы вам в горло каждое лживое или неосторожное слово, которое вы бы покусились произнести!..

Так проповедовал с великим умилением и убедительным красноречием викарий. И все напрягали слух, чтобы ничего не пропустить из его поучения, как вдруг непривычное волнение пронеслось среди стоявших около боковой двери, через которую входят верующие миряне, ибо главным входом пользуются лишь его высокопреосвященство господин епископ, а также и другие церковнослужители, как из епископского дома, так и из Орденского Капитула. Итак, толпа верующих, стоявшая до сих пор неподвижно и в молчании, зашевелилась и стала перешептываться, потому что, в противность доброму порядку и благочинию дома Божия и несмотря на то, что торжественная обедня началась уже не менее, как три четверти часа тому назад, какая-то дерзкая женщина распахнула обе обитые кожей створки деревянной двери и, расталкивая окружающих, продвигалась в центр храма, столь же нахально, как если бы еще не пелось Intrabo ad altarem Dei. Шум был достаточно сильный, а суматоха достаточно заметная для того, чтобы со всех сторон, движимые любопытством, лица повернулись к тому месту, откуда исходила эта непристойная сумятица. Тогда Тома, также повернувшись, подобно своим соседям и соседкам, задрожал всем телом с головы до ног и сделался белее савана, — он увидел Хуану.

Несмотря на ясно выраженное ею желание и на все те угрозы, которые она по сему случаю изрекала, Тома никогда и в голову бы не пришло повести свою любовницу» за руку»— как ей бы того хотелось — в «самую святую из малуанских церквей». Легкомысленно положившись на старое изречение, по которому у баб семь пятниц на неделе, он тщательно остерегался в течение всей недели опасных тем о набожности, исповедях и молитвах. Впрочем и Хуана больше к ним не возвращалась. Так что Тома, когда суббота миновала, решил, что дешево отделался и может быть спокоен; Хуана, как он был в том совершенно уверен, забыла про свою мимолетную прихоть.

Хуана же ничего не забыла, так как она никогда ничего не забывала. Но, чрезвычайно оскорбленная нерешительностью своего возлюбленного и уверенная в глубине души, что он в действительности стыдится ее, она решила «вывести его на чистую воду», отправившись одна туда, куда он не побеспокоился ее свести, и присоединившись там к нему на виду у всех, что она и сделала «

И вот она была здесь, в самой середине этого собора, полного именитых малуанцев, которые все заметили ее и продолжали ее разглядывать, удивляясь этому незнакомому лицу, порицая это шумное вторжение, которым так досадно потревожилась служба… С высоты своей кафедры викарий, дважды прервав свою проповедь, бросал на непрошенную гостью сердитые взгляды. И он комкал и сокращал заключение своей речи, видя, что рассеянная аудитория уже не слушает своего пастыря с прежней набожной сосредоточенностью…

Стоявшая возле Тома Гильемета тоже посмотрела в ту сторону, — и все поняла. Ревность ее, всегда готовая вспыхнуть с первого взгляда, почуяла в этой странной девушке, — слишком стройной и слишком смуглой, со слишком красными губами и слишком блестящими глазами, — соперницу и врага, воровку, присвоившую себе расположение и доверие Тома, которая, без сомнения, заставляла его, встречаясь с ним Бог знает где, каждый день покидать на долгие часы родительский дом…

Побледнев от с трудом сдерживаемой ярости, Гильемета украдкой поглядела на брата. Тома, стиснув зубы и нахмурив брови, не отводил больше взгляда от алтаря. Но надо было плохо знать его, чтобы ошибиться при виде свирепого и упрямого выражения этого взгляда, в котором Гильемета, лучше, чем в раскрытой книге, читала смущение, гнев, неловкость и смертельный страх…

Между тем торжественная служба подходила к концу. Обратившись лицом к верующим, пастырь пропел Ite, missa est. Затем, перейдя, согласно обряду, от посланий к евангелию, он начал заключительное: In principio erat verbum… А Тома, озабоченно размышлявший, не усматривал никакой возможности избежать, выходя из собора среди своих родных, встречи с Хуаной. Что она сделает? Какой устроит ему скандал? Он не смел и представить себе этого»

Священник, спустившись со ступенек, запел теперь Domine, fac salvum regem… и все молящиеся ему подпевали, как надлежало верным подданным, преданным своему государю.

И один лишь Тома молчал, столь сильно озабоченный, что забыл, — поистине впервые, — помолиться Богу о благоденствии и славе короля Людовика XIV, которого он, Тома, горячо любил.

Наступила, наконец, эта страшная минута. По выходе из дома Господня, Тома, — принужденному следовать вместе с Бертраном, Бартелеми и Гильеметой за медленно шагавшими Мало и Перриной, — ничего не оставалось, как спуститься по улице Блатрери и подойти к арке, которая служит выходом из церковной ограды. У самой же арки стояла Хуана в ожидании своего возлюбленного.

Место было выбрано на редкость удачно, — весь город толпился вокруг. Нигде не мог бы разразиться скандал крупнее и опаснее. Уже много любопытных остановилось около этой странной девушки, которой никто до того не видел и о которой никто ничего не знал, начать хоть с того, что она тут делает, торча, как тумба, на углу улицы и дожидаясь — одному Богу известно, чего…

Вскоре те и другие узнали, чего именно.

Трюбле подходили к арке. Хуана живо выступила вперед, одной рукой отстранила стоявшего у нее на дороге Бартелеми и схватила за руку Тома, сказав ему настолько громко, что всем с одного конца улицы до другого все до единого слова было слышно:

— Не пойдем ли мы домой, моя радость?

Народ, который толпился на мостовой, болтая и зевая по сторонам, в ожидании очереди, чтобы пройти тесным сводчатым выходом, внезапно замолчал. И наступила полнейшая тишина. В ту же секунду не осталось ни одного малуанца, который бы не сообразил в точности, в чем дело, кто такая Хуана, какие отношения соединяют ее с Тома и какое бесчестие должно от этого пасть на всех носящих имя Трюбле, начиная с Мало и Перрины и кончая Гильеметой и ее братьями. Действительно, все они, сколько их тут было, стояли ошеломленные и подавленные, как люди, которых поразил гром небесный. Никто из них не произнес ни звука. Это придало дерзости Хуане, которая не выпускала руки Тома, воскликнуть:

— Ну, что же? Идете вы?

Тогда Тома Трюбле, который до сих пор не вымолвил ни слова, подобно отцу своему и матери, и так же, как и они, остолбенел и оставался недвижим, вдруг очнулся и сделался самим собою. Все было безнадежно потеряно: скандал был публичный и такого свойства, что его в будущем нельзя было никогда загладить. Оставалось, значит, только идти напролом, гордо подняв голову, как это делают флибустьеры и корсары, идя в бой один против тысячи. Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле, выпрямился во весь рост и окинул толпу огненным взглядом. Затем, обратился к своей любовнице.

— Эй! — крикнул он, и голос его прозвучал сухо и повелительно, как звучал на мостике «Горностая» в часы сражения. — Эй, ты! Кто тебе разрешил сюда являться? И с каких это пор ты поступаешь по-своему, не слушаясь моих приказаний?

Хуана, смертельно побледнев, отступила на шаг и раскрыла рот для ответа. Но не успела она сказать хоть слово, как Гильемета, неистово возрадовавшись нахлобучке, которой подверглась соперница, разразилась пронзительным смехом. И Тома мгновенно набросился и на нее.

— Ты, — приказал он, — молчать! Или береги задницу. И не вздумай трогать эту вот, если тебе дорога твоя шкура!

Выставив когти, лицом к лицу, обе девушки, казалось, готовы были броситься друг на друга. Толпа, жадная до скандалов и лакомая до потасовок, уплотнилась вокруг них. Перепуганная старая Перрина обеими руками удерживала свою Гильемету. Но Мало Трюбле, выйдя внезапно из своего первоначального оцепенения и большим усилием воли вернув себе достоинство отца и главы семьи, увлек за собой свою супругу.

— Жена, — сказал он, — ступай прочь отсюда!

Он посмотрел на Тома, — на самого дорогого своего сына… и старое родительское сердце болезненно затрепетало. Однако же он не колебался. Он повторил:

— Прочь отсюда, жена! Наше место у себя дома. Уходи прочь! И всем своим детям я велю идти за нами.

И он выпрямился, произнося последнее слово.

— А те, кто не пойдет за мной, больше не дети мне!

Бертран и Бартелеми поспешно повиновались. Гильемета стиснула зубы, но повиновалась тоже.

И все пятеро пошли прочь, не поворачивая головы.

Один Тома остался неподвижен. Он смотрел на Хуану.

Народ вокруг, думая, что он ее сейчас бросит, начал смеяться и издеваться над ней, отпуская множество шуточек, согласно достойному обычаю людей, которые торопятся оскорбить и унизить всякую несчастную женщину, как только увидят ее без защиты. Однако же в этом случае люди эти плохо рассчитали, так как Хуана не была еще в их власти. Тома был здесь. И достаточно было этих шуток и издевательств, чтобы снова вернуть его своей любовнице, несмотря на решительное приказание старого Мало. Видя стремительную поддержку корсара, насмешники, как по волшебству, снова сделались серьезными. Тогда Тома и Хуана, взявшись за руки, вместе прошли под аркой и отправились в сторону, обратную той, в которую ушли Трюбле.

Но, очевидно, было уже предначертано, что в этот день Тома-Ягненок должен встретить на своем пути все наихудшие препятствия. В то время, как он сворачивал, миновав арку, влево, на улицу Ленного Креста, чтобы кратчайшим путем достигнуть улицы Пляшущего Кота, — раз отныне у него не было другого жилья, кроме дома Хуаны, — кто-то снова преградил ему дорогу, и этот кто-то был не кто иной, как Луи Геноле, который, затерявшись в толпе, наблюдал за всей этой сценой и, сообразив, что Тома таким образом порывает со всеми своими родными, инстинктивно принял некое решение.

Подойдя к Тома, он сказал ему:

— Брат, взгляни!

И Тома, посмотрев, увидел позади Геноле женщину, одетую во все черное, и ребенка, державшегося за юбку этой женщины — Анну-Марию и незаконного своего сына.

Ни она, ни он ничего не говорили, и Геноле не прибавил ни слова к тем двум, что произнес. Тома, между тем, видя их троих, молча умоляющих его, почувствовал, что в груди у него сжимается сердце.

Там удалялась семья, которая была его семьей и которая, быть может, больше уж ею не будет… Но разве здесь не находил он новой семьи, которая не меньше той ему принадлежала и которая могла, в конечном итоге, заменить один домашний очаг другим… и даже, почем знать, вместо одного счастья дать другое?

Но вдруг Хуана, своими тонкими пальцами, — искусными в утонченных ласках, такими что могут сломать мужскую волю, подобно тому, как ураган ломает тростник, — слегка сжала руку своего возлюбленного, желая увлечь его поскорей за собой. И этого оказалось достаточно: Тома, сразу откинув все сомнения, грубо оттолкнул Луи Геноле и, не глядя больше ни на мать, ни на ребенка, молча теперь плакавших, пошел от них прочь…

IX

И вот для Тома Трюбле, сеньора де л'Аньеле, началась странная жизнь, которой, пожалуй, ни один малуанец не испытал до него. Начиная с этого дня, Тома Трюбле так же перестал быть Трюбле, как прежняя его милая, Анна-Мария Кердонкюф за эти шесть лет перестала быть Кердонкюф. Открыто и отнюдь ни от кого не прячась, Тома поселился на улице Пляшущего Кота. И никто больше не видел, чтобы он когда-нибудь посещал дом на Дубильной улице; этого больше не случалось. Впрочем, он знал, что мог встретить там только плохой прием, так как старый Мало был такого нрава, что все бы мог простить своему сыну, только не публичный скандал и ослушание на виду у всех. К тому же он и выразил это очень определенно, когда, собираясь пройти под арку на базарную площадь, в ту самую минуту, когда произошел роковой скандал, приказал всем своим детям следовать за собой, добавив решительным голосом, что «те, кто не пойдет за ним, больше не дети ему…»

Итак, между ними образовался ров. И ров этот, отделявший Тома от его семьи, отделил его вскоре и от всего города. Тома, почти не будучи больше Трюбле, сделался почти ничем в Сен-Мало.

Конечно, с Тома дело обстояло иначе, чем с Анной-Марией. Как бы то ни было, сеньор де л'Аньеле оставался все же видной персоной. Уличные мальчишки не смели бегать за ним по пятам. И каждый встречный горожанин почитал всегда за честь низко ему поклониться. Но этим и ограничивалась учтивость. И не было ни одного добропорядочного мужчины или женщины, кто бы хоть раз постучал в двери того дома на улице Пляшущего Кота, где Тома и Хуана продолжали жить в ожидании собственного особняка, который теперь Тома на самом деле старался приобрести. Ибо он все еще надеялся, что в конце концов ему удастся с помощью роскоши победить предрассудки своих сородичей и зажить в свое удовольствие среди них назло сплетницам и снова занять свое положение среди буржуазии, а главное, заставить всех примириться с Хуаной…

Хуана же, вначале упоенная победой, одержанной ею почти без усилий над всем семейством и над всей, так сказать, родиной своего возлюбленного, скоро заметила, что выгод от этой победы не было, однако же, никаких. Что может быть, в самом деле, проще? Положение ее ничуть не изменилось от того, что теперь Тома жил на улице Пляшущего Кота, вместо того, чтобы приходить туда в гости, как он это делал раньше. Правда, она могла теперь свободно выходить из дому. Но мало удовольствия гулять по улицам, когда встречные выражают вам одно презрение и никогда не уступают вам дороги, не говоря уже о вещах похуже этого. Благодаря многочисленным неприятным приключениям, Хуане быстро опротивели ее одинокие прогулки. Два раза, между прочим, она столкнулась неудачно, носом к носу, с Гильеметой. И Гильемета, как никогда терзаемая ревностью, не упустила удобного случая изругать на чем свет стоит свою ненавистную соперницу, — при общей поддержке всех находившихся рядом зевак. Еще бы немного, и обе эти ссоры перешли в потасовку. Хуана, не склонная к терпению и, пожалуй, более воинственная, чем Гильемета, наверное даже бросилась бы на нее первая, если бы не эти зрители, обступившие их обеих, зрители сплошь враждебные по отношению к иностранке, которые не потерпели бы, чтобы кто-нибудь задирал их землячку. Хуана вполне отдавала себе в этом отчет, — шансы ее на победу будут невелики, если наступит когда-нибудь день настоящей стычки. А рано или поздно стычка эта должна была произойти; действительно, сестра Тома ненавидела теперь своего брата со всей силой былой любви и поклялась дать ему самые яростные и самые вероломные доказательства этой ненависти.

Так что Тома, хорошо и надлежаще осведомленный об этом, предпочитал не спускать глаз со своей милой и по возможности сопровождать ее на прогулках. Это обеспечивало Хуане защиту от возможных оскорблений; кроме того она была неравнодушна к почету, окружавшему такого спутника — бесспорно храбрейшего во всем городе. Несмотря на это, стоило влюбленным появиться вместе даже в самом многолюдном квартале, как перед ними таинственно пустели улицы. Конечно, ни один малуанец не решался выказать непочтительность к корсару, однако, ни один малуанец не хотел также кланяться беспутной девке…

Так что Хуана вела жизнь как бы зачумленной, и притом в стране, климат которой и небо ничуть не могли ее очаровать, ничем не напоминали ей, хотя бы отдаленно, ослепительное солнце Севильи, а тем паче солнце ее Сиудад-Реаля, полного света и тепла.

Поэтому Хуана, вспоминая в мечтах своих оба эти ослепительных города, вспоминая вместе с ними юность свою и детство, не менее ослепительные и особенно казавшиеся таковыми в силу своей отдаленности, сравнивая теперешнее свое положение с прежним, несравненно лучшим, начала впадать в дурное расположение духа…

Увлеклась она корсаром среди первобытного величия приступа и победы, в захваченном редуте. Там явился ей Тома адмиралом и главнокомандующим, окруженный столь великой славой, что даже коронованные государи ей бы позавидовали. Столь же прельщенная, как и устрашенная, Хуана послушалась тогда, скорее, голоса честолюбия, чем любви, последовав за грозным человеком, только что убившим всех ее родных и готовым заменить единолично всех их в ее сердце. В первую минуту она подумала, что, сделавшись подругой такого короля, короля в силу храбрости и могущества, она всюду будет королевой. И вдруг она не только не достигла трона, но была низведена здесь в такие условия, что их бы отвергла самая захудалая мещанка! Тома, правда, внушал ей надежду на счастливую перемену, но она что-то не видела наступления этой перемены… и. во всяком случае, долго еще нельзя было ни на что надеяться… Долго… а терпение не относилось к числу добродетелей Хуаны!..

Итак, расположение духа ее быстро переменилось, и не без причины. И Тома, который вначале страдал, видя свою милую недовольной и несчастной, вскоре стал страдать из-за того, что она делала его несчастным. Обычное полное согласие, которое создавала между ними любовь, сменила с этого времени привычка к ссорам и раздорам. Они снова стали говорить друг другу ты, — и не из-за более пламенной любви… Не то, чтобы они перестали любить друг друга! По-прежнему деспотическая страсть, более сильная, чем все их раздражения, бросала их друг другу в объятия, и они дошли до того, что стали предаваться страстным ласкам во время самых яростных своих раздоров. Но любовь эта, яростная и сварливая, судорожная и порывистая, — если и оставалась все еще страстью и даже пламенной страстью, — конечно, давно перестала сопровождаться нежностью.

Х

Прошел апрель, потом май и июнь, блистательные и сияющие, потом и август, нестерпимая жара которых измучила весь город с его жителями — мужчинами, детьми, женщинами, вплоть до сторожевых псов у ворот и пристаней. Одна лишь Хуана не испытывала этой тягости в силу своего почти тропического происхождения. И даже в то время, когда все бретонские спины обливались потом и поджаривались на солнце, как индюшки на вертеле, подруга Тома, ставшая на время сговорчивей и миролюбиво настроенной, находила самое большое удовольствие в том, чтобы жить полураздетой, ненасытно отдаваясь, в сладострастной праздности, «жгучим ласкам полуденной луны», как у нас говорится.

Но затем явилась осень с обычною свитой дождей, туманов и холодов. При первом же граде, забарабанившем по стеклам их дома, Хуана снова насупилась вместе с небом, из голубого сделавшимся темно-серым. Тома же, во избежание слишком участившихся с ее стороны злобных выходок, стал нередко удирать из дому и гулять в одиночестве вдоль городских стен, как он это и раньше делал, — в те времена, когда Сен-Мало еще и не подозревал о существовании этой столь раздражительной Хуаны… Увы! Времена эти безвозвратно миновали…

И вот, как-то вечером, во второй половине октября, Тома, гуляя таким образом, встретил Луи Геноле, который точно так же прогуливался. Это было недалеко от башни Богоматери, на Низких Стенах, тянущихся вдоль куртины над побережьем Скорой Помощи; на этом побережье в песок зарыты разбойники, убийцы и иные тяжкие преступники, павшие от руки палача. Тома, рассеянно смотревший на это печальное и сыпучее кладбище, не заметил Луи, который, подойдя неожиданно, обхватил руками своего старого капитана и нежно обнял его; так как Луи, невзирая на все, что произошло и могло еще произойти, хоть и не одобрял Тома, все же продолжал горячо его любить.

Впрочем, они часто виделись, так как Луи Геноле, единственный из всех добропорядочных малуанцев, никогда не переставал, пренебрегая общественным мнением, посещать дом на улице Пляшущего Кота. И надо было почитать это большой с его стороны заслугой, так как Луи Геноле, если и не боялся нисколько осуждения своих сограждан, то до крайности страшился лукавого, его сует, творений и ухищрений. И он не сомневался, что, заходя в дом такого, более чем подозрительного создания, как Хуана, от которого так и зашибало нос серным запахом, встречая упомянутое создание вблизи, говоря с ним, как ему волей-неволей приходилось, он подвергает свою душу величайшей опасности. Но Луи, хотя и устрашенный этим безмерным риском, все же предпочитал ему подвергаться, — при поддержке и покровительстве всех святых рая, — и не обрекать своего брата Тома его участи, которую он, Геноле, почитал со дня на день все более пагубной, — в смысле благочестия.

И вот, Луи и Тома разговаривали, облокотившись один возле другого на парапет куртины и смотря на море и бегущие по нему барашки, а также на зимнее небо, по которому проносились серые облака.

— Большие холода теперь уже не замедлят наступить, — сказал Геноле, говоря сначала о погоде, как принято для того, чтобы начать разговор.

— Да, — ответил Тома, испуская при этом глубочайший вздох, — и пойми, — продолжал он как бы в пояснение своего вздоха, — хорошенько, брат мой Луи, пойми, что в такие вот печальные и мрачные вечера я начинаю горько жалеть о наших блестящих днях былого времени, и об этом тропическом солнце Антилл, которое постоянно украшало кровавым пламенем все небо и все море, в час своего заката…

Луи Геноле согласно кивнул, в знак того, что прекрасно помнит это. Но ничего не ответил. Так что Тома пришлось одному говорить, что он и сделал после некоторого раздумья.

— Ну да! — начал он снова, как бы отвечая собственным мыслям, — Легко понять, что она не может привыкнуть к нашему суровому климату, столь отличному от родного ей и куда более неприятному…

Он не называл Хуаны, но Луи Геноле прекрасно понимал, кого он имеет в виду. Все же он остался нем, как прежде. И тогда Тома тоже замолчал и подпер лицо рукой, как будто собирался сказать что-то важное и не знал хорошенько, с чего начать.

— Наконец, однако же, рано или поздно, — сказал он вдруг с какой-то решимостью в голосе, — мне все же придется вернуться туда или поехать еще куда-нибудь. Так как, мне думается, не дело парню из Сен-Мало, не достигшему еще третьего десятка, прозябать всю свою жизнь в четырех стенах своего дома, будь даже этот дом велик и богат!

Вздрогнув, Луи Геноле облокотился на парапет и посмотрел в лицо Тома.

— Так ты, значит, снова хочешь пуститься в каперство? — спросил он его дрогнувшим голосом.

— Да! — отвечал Тома совсем тихо.

Он, действительно, хотел этого. Иначе говоря, Хуана, которой надоело подвергаться презрению малуанских мещанок, которой надоело также терпеть суровое бретонское небо, действительно, хотела сразу от всего освободиться, возможно скорее покинув страну, которую она теперь ненавидела всей душой.

Ну, а чего Хуана хотела, того же хотел и Тома. Чего бы ему еще желать?

К тому же, чего иного и желал он сам для себя, как не увидеть снова на устах своей милой эту алую улыбку, с которой собственная его жизнь была как бы связана, улыбку сейчас погасшую, увядшую и которая, казалось, могла снова расцвести лишь под жгучими лучами южного солнца. Сладострастного солнца, которое одно лишь способно взрастить и другие столь же пламенные цветы, — земной цветок андалузского граната и морской цветок океанского коралла…

— Здесь жить, — продолжал Тома, говоря с полной откровенностью, — я больше не могу! О, брат мой Луи! Вспомни наши добрые походы былого времени, вспомни эти славные годы боев и добычи, вспомни нашу тогдашнюю свободу, столь великую, что даже сам король на своем троне со скипетром в руке и в половину не так свободен, как мы были тогда! Разве это неправда, скажи? Разве не были мы между небом и водою, вне всяких законов и правил и подчинены лишь собственной воле? Или, правильнее говоря: господа всему, после Бога?.. Еще бы! Те, кто раз отведал этой вольной жизни, те уже не могут довольствоваться той жалкой жизнью, какую ведет обыватель в стенах мирного города.

Луи Геноле покачал головой. Многое можно было на это возразить. Но к чему? Тома был из тех неболтливых людей, которые говорят лишь решившись и даже твердо решившись действовать. В данном случае даже самые лучшие доказательства спасовали бы перед его решимостью…

И Луи Геноле, не тратя лишних слов, спросил:

— Раз ты отправляешься, то как ты отправишься?

Объяснение длилось долго. Тома, открывшись в самом главном, почувствовал душевное облегчение. И он предпочел ничего не замалчивать в своем проекте, ценя советы Геноле. Итак, он изложил ему во всех подробностях, каким образом кавалер Даникан, застигнутый врасплох мирным договором, подписанным пять недель тому, назад королем и почти всеми его врагами, оказался в настоящее время обладателем шести легких фрегатов, разоруженных в Добром Море и которых он больше не мог использовать. Поэтому он хотел, если это возможно, продать их, хотя бы с убытком. Среди них находился и «Горностай». Тома подумывал о его покупке, совершенно уверенный в том, что кавалер ему, Тома, уступит его задарма, так как Готье Даникан был на редкость порядочный человек и всегда готов был сделать одолжение тем, кто в свое время хорошо ему послужил.

— Пусть будет так! — согласился Луи Геноле, оставаясь все же озабоченным, так как его мучило одно сомнение. Впрочем, он долее не мог сдерживаться:

— После того, как теперь заключен мир с англичанами, голландцами, а также и с испанцами, что же ты будешь делать со своим фрегатом, если уж сам кавалер, несмотря на всю свою смелость, не решается с ним ничего другого сделать, как продать его по цене старого дерева? Не забудь, Тома, что теперь адмирал не даст тебе никакого каперского свидетельства.

— Ба! — молвил Тома, беззаботно смеясь, — конечно, король остается королем, но и Флибуста остается Флибустой. Что же ты думаешь, что наши старые приятели, Братья Побережья, — Краснобородый и его девка Рэкэм, так же, как и все остальные: уроженец из Дьеппа, венецианец, флибустьер с Олерона, — тоже подписали мир с кастильскими обезьянами? Не беспокойся, Луи! Оставь свои заботы и не отчаивайся. То, в чем нам откажет адмирал, то всегда как-нибудь сумеет нам разрешить господин д'Ожерон, хотя бы и от имени португальского короля!

На что Луи не нашелся что возразить. Действительно, разве не обстояло дело именно так семь лет тому назад? К тому же была ли хоть маленькая вероятность тому, чтобы в Нимвегене, где только что подписан был мирный договор, послы его величества, занятые таким большим числом ведущих между собой войну королевств и провинций, хотя бы вспомнили, что где-то на свете существует некая Тортуга?

Тома радостно продолжал:

— И представляешь ты себе, брат мой Луи, как мы снова теперь бросим якорь на рейде этой незабвенной Тортуги и нанесем весьма церемонно визит губернатору, уже не в качестве ничтожных капитанов на посылках у арматора и поставщика, как раньше, но как настоящие начальники и вельможи, которые сами себе и поставщики, и арматоры, и могут, наконец, равняться с теми прославленными флибустьерами, которые никому не подчиняются, даже самому королю!

На этом Тома закончил. И Луи, молчаливый и меланхоличный, подумал, что бесполезно было бы что-нибудь на это возражать и что, действительно, это заранее предрешенное дело.

Они снова стали прогуливаться, идя под руку куда глаза глядят. Наступало ночное время, но ветер не стихал. Соленые брызги больших волн перелетали через отлогий берег и мелким дождем падали даже на куртину. Луи, повернувшись лицом к морю, принялся дышать полной грудью, как бы желая наполнить свои легкие чистым дыханием этого целебного и бодрящего бретонского моря, которое больше даже, чем земля, было его подлинной и обожаемой родиной…

При сгущающейся темноте они, сами того не замечая, возвратились к башне Богоматери, где им надлежало покинуть городской вал и спуститься в город по ступенькам, выбитым в граните стены. Дойдя до этих ступеней, они остановились, чтобы бросить взгляд на благородный вид двух островков — Большого Бея и Малого Бея цвета водорослей и тумана — которые опоясало двойным кольцом белоснежной пены.

Луи, выпустив тут руку Тома, простер руки к горизонту.

— О, брат мой Тома! — воскликнул он, и голос его, обычно столь спокойный и сдержанный, дрожал и трепетал, подобно голосу влюбленной женщины. — О, брат мой Тома! Когда ты взглянешь в последний раз на все это, на родное наше, бретонское… что мне кажется красивее и отраднее, на мой бретонский вкус, чем всякие американские Тортуги, несмотря на их лазурные небеса и их огненное солнце… когда ты на все это взглянешь, взглянешь в последний раз, разве не разорвется твое сердце, переполнив грудь твою, и разве не утонут твои глаза в потоке слишком горьких слез?

Тама, внезапно вздрогнув, вытер себе рукой лоб, который вдруг увлажнился, покрывшись мелкими каплями холодного пота, и вслед за этим решительно произнес:

— Разве не покажется нам все это гораздо красивее и милее, когда мы снова сюда вернемся как настоящие и славные вельможи, столь богатые, столь могущественные и столь благородные, что каждый, волей-неволей, согнет перед нами спину и, встретив нас, опустится на колени?

Он снова взял под руку Геноле и, прижимая его к себе, властно и в тоже время в какой-то тоске, сказал:

— Брат Луи, ты ведь знаешь, что ныне все мои близкие по плоти и крови, все мои родственники и свойственники, одним словом, все те, которых, однако же, я сделал тем, что они теперь есть: знатными, почитаемыми, уважаемыми и почтительно всеми встречаемыми… ты ведь знаешь, что ныне все они, сколько их ни есть, плюют на меня и отталкивают меня! Брат Луи, ты, который меня никогда не покидал в течение шести суровых лет войны и каперства… ты, который всегда бывал рядом со мной и своим телом старался меня защитить каждый раз, когда нас поливало частым дождем свинца и железа… ты, который и теперь, один во всем моем родном городе, не отталкиваешь и не плюешь на меня, но, напротив, еще нежнее меня любишь и еще с большей бдительностью и теплой любовью стараешься меня уберечь… так знай же, брат Луи, что отныне ты, ты один мне и отец, и мать, и брат, и сестра! И что мне не надо других родных, кроме тебя, тебя одного, Луи Геноле, моего помощника, моего матроса, и настоящего моего брата и Брата Побережья!

Порывисто он сжал его в своих объятиях.

— О, брат мой, брат Луи! Я снова ухожу в море, чтобы сызнова пуститься вдаль и таким образом удалиться от злых людей и удалить от них мою любимую подругу. Брат Луи, брат мой, отпустишь ли ты меня одного туда, куда я отправляюсь?

Луи Геноле вздохнул; ибо с высоты этой куртины Богоматери, на которой они находились, он мог заметить, встав на цыпочки, поверх Пласитров и Известкового переулка, кровлю своего собственного родного дома, расположенного, как известно, на улице Решетки. И дом этот был очень дорог его сердцу, сердцу покорного сына и благочестивого малуанца. Тем не менее он и двух секунд не медлил с ответом. И когда Тома повторил:

— Луи, брат мой Луи, отпустишь ли ты меня одного?

Геноле, в свою очередь, ответил ему нежным объятием.

— Увы! — сказал он. — Ты же знаешь, что нет! Могу ли я?

Теперь между ними все было сказано. И никогда больше они не возвращались к этому. Верно, написано было на какой-то странице в большой Божьей книге, что Луи Геноле в течение всей своей жизни и даже при самой своей кончине не покинет своего капитана, и что Тома-Ягненок, снова отправляясь к далеким островам ради неведомых приключений и набегов, снова возьмет и сохранит Луи Геноле своим помощником, матросом, братом и Братом Побережья, — доколе Бог соизволит продлить тому и другому жизнь…

XI

И вот Луи Геноле, помощник, подобно тому, как он это уж не раз делал и раньше, стал подготавливать все необходимое для предстоящего похода» Горностая «. И хотя он не забыл ни одной мелочи, а главное, постарался набрать команду из прошедших огонь и воду молодцов, не знающих страха любителей приключений, тем не менее он ухитрился сделать это так незаметно, что никто в городе вначале и не подозревал этого. В этом был свой очевидный плюс: так как вооружение корсарского фрегата в мирное время не могло не раздражать господ из Адмиралтейства; всяких же объяснений с упомянутыми господами надлежало избегать вплоть до того дня, когда бумаги» Горностая «, оформленные любезной рачительностью славного господина д'Ожерона, не доставили бы Тома и его команде право расхаживать по всем морям, имея в качестве груза двадцать восемнадцатифунтовых пушек, а вместо отборного провианта полную констапельскую здоровенных ядер новой отливки и порядочный запас огромных бочек с порохом…

Так что ни один малуанец не знал о том, что Тома-Ягненок принял решение снова пуститься в море. Одна лишь Хуана узнала об этом из собственных уст корсара, но можно было не опасаться, что она разгласит эту тайну. Геноле же ни слова не сказал даже своему отцу и матери, хотя это ему было нелегко, так как он был таким нежным и ласковым сыном, каких теперь, в наш развращенный век, уже не встретить. Законтрактованным же матросам было поставлено условие не болтать под угрозой нарушения контракта. Так что если они и шептались, то с глазу на глаз и только при закрытых дверях в кабаке. Таким образом, тайна оттуда не вышла и осталась погребена в чашах, кружках, стаканах и бокалах. Горожане, дворяне и именитые лица ни о чем не были осведомлены, и семья Трюбле не больше других.

Таким образом, старик Мало и супруга его Перрина, совершенно не подозревая, что их парнишка, — которого они продолжали втайне любить, так же, как отец и мать блудного сына, — по евангельскому слову, — не переставали любить его, пока он путешествовал вдали от них, — их Тома точно также находится накануне путешествия и должен расстаться с ними, не сказали ни одного родительского слова, чтобызадержать его, и спокойно оставались у себя дома, оба убежденные в том, что рано или поздно сыну надоест его поганая девка, и он, прогнав ее, вернется просить у них прощения, которое они охотно ему дадут. Они успокаивали себя таким образом, а впоследствии горько сожалели, что были недостаточно проницательны и недостаточно также снисходительны. Ибо Тома, страдавший, как известно, от своего отчуждения, от враждебности, которую выказывал ему весь город, был в таком состоянии, что малейшее проявление нежности со стороны родных, наверное, удержало бы его на берегу и привязало к отчей земле, дорогой все же его малуанскому сердцу. Но этого проявления нежности он так и не увидел…

Между тем, Гильемета, неустанно следившая за своим братом и мавританской потаскухой, — как она с ласковой фамильярностью называла Хуану, — что-то учуяла. Служанки, которых она подкупала своими старыми лентами, платками, косынками и разными тряпками, донесли ей, что Тома купил «Горностай» у кавалера Даникана и что Луи Геноле его вооружает. Девки эти узнали все от своих любовников, либо матросов, либо служащих у поставщика, либо писцов у нотариуса, который выправлял договоры. Так что Гильемета, не сомневаясь в том, что новости эти, следуя одна за другой, предвещают немедленный отъезд корсара, могла бы, в свою очередь, предупредить об этом своих родных. И, пожалуй, она бы так и сделала, несмотря на то, что все еще сердилась на Тома, если бы, проходя однажды по Базарной улице, не восхитилась прекрасной гранитной постройкой, к крыше которой каменщики только что подвязали три цветущие ветки золотохвороста, в знак окончания ее. Порасспросив каменщиков, она чуть не задохнулась от ярости, узнав, что постройка эта, — роскошнейший особняк, — как раз позавчера передана новому владельцу, и что покупателем и теперешним ее хозяином является не кто иной, как господин де л'Аньеле собственной персоной, который уплатил за этот дом ровным счетом четыре тысячи экю, — сумму, поразившую ротозеев, — так велика она была.

«Так значит, — тотчас же подумала исступленная ревнивица, так значит, эта шлюха чуть не негритянской породы скоро станет жить во дворце! А мне надо будет смотреть, как она из себя корчит принцессу, тогда как ее любовник, глупый рогатый Тома, по-прежнему будет досыта издеваться надо мной! Пусть лучше он завтра же уезжает на своем проклятом фрегате, увозя с собой мавританскую потаскуху, и пусть отправляется подальше, чтобы мне никогда не слышать больше ни про него, ни про нее!»

И так говоря, она тотчас же дала обет, посулив Богоматери Скоропомощнице поставить свечу белого воска в шестнадцать фунтов весом, при том условии, что Тома и Хуане не позволено будет во всю жизнь ступить ногой в роскошное жилище на Базарной улице.

Вследствие этого Гильемета решила никого не предупреждать о предполагаемом путешествии Тома из боязни, чтобы ему не воспрепятствовали. И, таким образом, Мало Трюбле с Перриной, и сыновья их Бертран и Бартелеми, и сын их Жан, только что вернувшийся из индийской кампании, — все до последней минуты оставались в неведении о близкой разлуке с сыном своим и братом. Благодаря этому ничего такого не произошло, что могло бы произойти для предотвращения этой разлуки или, по крайней мере, для того, чтобы смягчить ее и сделать не такой горькой…

Наконец приблизился назначенный день. Оставалось не больше недели. Луи Геноле проводил все дни на фрегате, чтобы лучше удостовериться в том, что все в полном порядке. Тома решил сняться с якоря в день святой Варвары, покровительницы бомбардиров и прочего народа, имеющего дело с порохом. Этот день, то есть 4 декабря, приходился в этом 1678 году на воскресенье.

Девять же дней тому назад, в пятницу 25 ноября, Тома, пожелавший сам осмотреть своего «Горностая» сверху донизу, возвращался после этого в город в сопровождении Луи Геноле. Выйдя на берег у Старой Набережной, они, стало быть, направлялись к воротам Ленного Креста и неторопливо шли вдоль вала. Тома, беседуя, рассказывал Луи последнюю выходку Гильеметы: проследив тайком за возвращавшейся домой Хуаной, она вылила ей на голову полную лоханку грязной воды, загубив шелк ее платья.

Луи Геноле молча качал головой и смотрел в землю. Тома, в заключение, рассек воздух рукой, как будто фехтуя шпагой.

— Впрочем, — сказал он, — наплевать! Эта проклятая Гильемета мне теперь ни по чем, и ее ярость, смешная и преувеличенная, не может меня трогать, раз я не хочу больше, как говорил тебе, быть Трюбле, и отныне буду просто Ягненком. Я отвергаю тех, кто отверг меня. И если ты меня любишь, то никогда больше не говори мне о них ничего.

Они подходили к воротам. Луи Геноле вдруг остановился и посмотрел на Тома:

— И о других тоже? — спросил он серьезным и почти умоляющим голосом, — И о других не должен я тебе ничего говорить?.. О женщине в черном платье и о ее ребенке, который, ведь, и твой ребенок?

В глаза Тома, цвета изменчивой воды, внедрял он мольбу собственных глаз, цвета темной и неподвижной ночи.

Но Тома, ничуть не колеблясь, в свою очередь решительно взглянул на него и положил затем обе руки к нему на плечи.

— Упаси меня Боже, — сказал он, — платить кому бы то ни было злом за добро и смешивать в одну зловредную породу и добрых, и злых! Я принял решение относительно Анны-Марии и ее сына, и ты можешь его узнать: этот особняк, который я рассчитывал купить для себя лично и для моей подруги на одной из новых улиц города, я действительно купил и занялся теперь тем, чтобы хорошенько снабдить его хорошей и красивой обстановкой, хорошей и красивой посудой в шкафах, хорошим и красивым бельем на кроватях. Как только все будет готово, сейчас же совершу законным образом и дарственную запись на все это на имя своего сына, а также и его матери; она будет пользоваться пожизненным владением, он же получит его в окончательную собственность. Бумаги будут выправлены у нотариуса не позже завтрашнего дня. Сходи посмотреть эту «лачугу». Она совсем рядом с твоим домом, на Базарной улице, и ты можешь убедиться, что она весьма привлекательна. Отныне Анна-Мария будет в ней жить, имея достаточно денег, чтобы оплачивать все свои желания, всего иметь вволю, и сделается со своим сыном людьми с достатком. Пусть подохнет от зависти весь город, начиная с противной злюки Гильеметы!

Он снял руки с плеч Луи, отошел на три шага и, отвернувшись, докончил про себя, — втихомолку, не раскрывая рта, не шевеля губами и языком:

— И главное, пусть Равелинский Христос и Богоматерь Больших Ворот, которых я так неосмотрительно призвал в свидетели над телом умирающего Винсента Кердонкюфа, снимут с меня грех клятвопреступления!

Луи Геноле, между тем, от удовольствия и волнения расплакался вовсю. Затем, поразмыслив, сказал:

— Ах! Ты очень щедр и люб мне этим… Но хочешь — верь мне, хочешь — нет, а несмотря на всю твою щедрость, незамужняя мать предпочла бы вместо этого богатства отца для своего сына и мужа для себя…

Но Тома, вздрогнув, словно его задели за больное место, жестом остановил его. Затем бессильно опустил руки.

— Я не люблю ее! — повторил он еще раз неоднократно говорившиеся слова. И он походил на человека, удрученного, раздавленного непосильной ношей…

Они миновали ворота и ступили на уличную мостовую. Их поливал частый холодный бретонский дождь. Тяжело ступавший Тома скользил на размягченной уже почве; несколько раз Луи пришлось его даже поддерживать.

Когда они подошли к углу улицы Трех Королей, какая-то нищая, до ужаса старая и худая, протянула им свои скрюченные пальцы и попросила милостыни во имя великомученницы Екатерины, святой того дня. Тома, щедрый как всегда, бросил ей монету в шесть ливров. Тогда имущая, как бы ослепленная солнцем, согнулась в своих отрепьях для поклона так стремительно, что лбом ударилась в грязь, и поспешно схватила корсара за край его плаща.

— Бог в помощь вам, мой добрый господин! — кричала она, словно блеющая коза, — Бог в помощь вам! Пусть вернет он вам сторицей ваше щедрое подаяние! Конечно, Бог в помощь вам! Все-таки дайте вашу руку старой Марии Шенпердю, чтобы она попробовала вам погадать и предохранить вас, сколько можно, от скверных акул, врагов ваших… Ну, дайте же вашу руку, чтобы добрая старуха Мария прочитала по ней вашу судьбу от начала до конца: хорошее и дурное, дни и ночи, гогу и магогу, — как меня обучили этому египтяне.

Удивленный, встревоженный даже, Тома остановился.

— Египтяне? — переспросил он.

— Ну да, египтяне! — отвечала старуха, — египтяне, цыгане и сарацины, злые и нехорошие племена, укравшие меня у родителей, когда я была еще слабым ребенком. Но Пресвятая Дева Мария защитила меня, потому что я молилась ей, как только умела, а она моя заступница. И проклятые нехристи, державшие меня в плену, все перемерли, кто на виселице, кто на костре, а я — вот она, добрый мой господин!

Не колеблясь больше, Тома дал ей левую руку.

— Смотри на здоровье! — сказал он.

Упоминание Божьей Матери достаточно успокоило его сомнения насчет возможной греховности таких языческих действий. Геноле, напротив, враждебно относившийся ко всякому колдовству, поспешно отступил под самый навес соседнего дома и бросал на гадалку подозрительные взгляды.

— О! — воскликнула та, рассматривая вблизи широкую ладонь корсара, — вот уж подлинно знатная рука, добрый мой господин!

Она ее трогала концами своих пальцев, иссохших, как у старого трупа, поворачивая ее во всех направлениях и под всеми углами зрения.

— Я тут вижу много сражений, много побед и много славы, а также много золота и серебра… О! Возможно ли иметь такое счастье и преуспевать чуть ли не во всех предприятиях?.. А! Впрочем… позвольте… вам надо остерегаться брюнета… иностранца, падкого до разврата… вам надо беречься этого человека и беречь от него и свою хозяйку…

Тома размышлял, нахмурив брови.

— Иностранца? — спросил он.

— Ну да! — молвила старуха, — пройдоху, египтянина, цыгана, сарацина, кто его знает! И все же красивого малого, без сомнения… Берегитесь же его, это необходимо… Это здесь написано очень ясно…

— Дальше!

— Дальше… погодите-ка… Дальше… Эх, что же это мне мешает видеть ясно дальше?

Она вдруг выпустила руку, отскочила от Тома на небольшое расстояние и подняла на него внезапно встревоженный взгляд.

— В чем дело? — спросил удивленно Тома.

— Увы! — сказала она, — увы! Милости и пощады, если я завралась! Это не по моей вине… Это верно здесь написано… взгляните-ка сами: тут как будто бы облако какое, красное облако…

— Да что же, наконец?

— Кровь… Она сгорбилась и испуганно закрыла локтем голову. Тома, ожидавший худшего, разразился смехом.

— Кровь? — повторил он, — кровь у меня на ладошке? Черт побери! Да если бы ты и не увидела этого, старуха, так только сослепу. Я ее пролил больше, чем полагается, за своего короля. Не бойся и гляди сквозь это знатное облако. Что ты там видишь?

Но старуха отрицательно качала головой.

— Другая кровь, — сказала она, — не такая, как вы говорите, совсем другая.

— Ба! — воскликнул Тома, — а какая же?

Она снова взяла его руку, несколько ее наклонив.

— Кровь, — сказала она решительно, — кровь кого-то, кровь кого-то, кто здесь близко от вас… совсем близко, тут…

Тома невольно окинул взглядом пустынную улицу. Нигде не видно было ни одной живой души. Один лишь Геноле стоял здесь под ближайшим навесом. Тома проглотил слюну и снова храбро расхохотался.

— Тут, близко? — насмешливо воскликнул он. — Тут не много видно народа! Ну-ка, старая, надень очки и оставь в покое эту кровь, которая меня мало трогает. Продолжай! Что ты там еще видишь?

Немного успокоившись, она снова стала смотреть, подняв широко раскрытую руку и держа ее вертикально пальцами вверх.

— Ой! — бормотала она, все еще дрожа, — ой, кровь путает все знаки… Нет, погодите, становится понятнее… Вот, поглядите-ка еще, смотрите сами: вот эта извилистая борозда, такая глубокая и красная, которая проходит отсюда и до сих пор, — ну, так это как бы вылитая ваша судьба, — вы сами, иначе говоря…

Он наклонил голову и прищурил глаза, стараясь получше рассмотреть эту таинственную извилину, полную таких откровений…

— Я? — сказал он наконец, — Я? Это я сам, эта смешная извилина, которая ползет здесь изломами по моей ладони? Ну, ладно! В таком случае смотри же как следует и говори, — куда же, в конце концов, я приду по этой извилине?

В то время, как он произносил эти слова, старуха, все еще пристально разглядывавшая руку, вдруг задрожала, и лицо ее исказилось, как бы испуганное неожиданным и ужасным видением. Тома перепросил ее снова. Она, отвечая, начала заикаться, и голос ее, совершенно переменившись, стал глухим и невнятным.

— Очень высоко… — произнесла она.

— Очень высоко? — повторил Тома, инстинктивно взглянув на крыши. — Куда же это, очень высоко?

Она повторила без всяких объяснений:

— Очень высоко…

Шутя он спросил:

— К трону, стало быть?..

Она вся изогнулась, вдавив голову в плечи.

— Выше, — сказала она, — еще выше…

Удивившись этому, Тома повернулся к Луи с вопросительным взглядом. Но тут колдунья, у которой теперь стучали зубы, — от подлинного или поддельного ужаса, — вдруг бросилась в бегство, улепетывая так быстро, словно за ней по пятам гнались все черти ада…

Тома, впрочем, ее не преследовал.

— Глупости и ерунда, — сказал он только, очень разочарованный. Он снова взял под руку молчаливого Геноле, и они пошли, опираясь друг о друга с братской нежностью.

Девять дней спустя, когда они снимались с якоря, вышеописанная нищая колдунья с улицы Трех Королей, которую они, впрочем, больше не видели, а также и ее пророчество, столь необычайное, совершенно вылетели у них из головы. И больше уж туда не возвращались довольно долгое время…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РЫЦАРИ ОТКРЫТОГО МОРЯ

I

В этот день «Горностай» отдал якорь в порту Тортуги. И тут же неподалеку стоял на якоре бриг, который именовался «Летучим Королем» и имел в качестве капитана флибустьера Эдуарда Бонни, по прозванию Краснобородый. Так что положение вещей как будто бы совсем не изменилось со времени первого прихода Тома в Вест-Индию, хотя приход тот произошел целых семь лет тому назад. И сам Тома, беседуя, как и во время оно, в той же кают-компании, с тем же Краснобородым, мог бы впасть в ошибку и подумать, что какая-то тайная магия перенесла его в самый разгар былых времен, если бы Краснобородый, собственной персоной, как только они осушили стаканы в честь своей встречи, не постарался поскорее разрушить столь поэтическую и романтическую иллюзию, доставив своему старому товарищу и Брату Побережья много доказательств того обстоятельства, — которое он, впрочем, считал плачевным и пагубным, — что они действительно живут в лето Господне 1679 — е, а уж не в лето Господне 1672 — е.

— Как же так? — спросил Тома, ничего не понимая. — Разве разница так уж велика? Какого черта нам беспокоиться, мне и тебе, что мы стали постарше, чем тогда? На таких ребят, как мы, возраст не влияет. И клянусь тебе, что я чувствую ровно столько же, как и раньше, твердости в поступи и меткости в стрельбе, к тому же еще чертовски длинные клыки!

— Алло, — крикнул Краснобородый, хлопая его по ляжкам со всего маху, — алло, товарищ! Вот таким я тебя люблю! Пропади я пропадом, если в недалеком будущем мы с тобой не отправимся вместе всадить эти проклятые длинные клыки в какую-нибудь испанскую шкуру! И сопляк тот, кто отречется! А все-таки ты уж мне поверь, внучок: теперь не то, что прежде, — далеко нет, — как ты сам скоро увидишь… Матрос, поистине я знавал время, когда Тортуга была кое-чем и когда Флибуста тоже кое-что собой представляла. Ну, а очень скоро я узнаю время, когда Флибуста обратится в ничто, а Тортуга — в еще того меньше!.. Да! И пусть изъест им оспой все их потроха и требуху, всем тем, кто послужил этому причиной!

Тогда Тома, ни черта не понимавший в этих сетованиях, спросил:

— Всем тем? Кто же они? И что за причина, о которой ты говоришь? Заклинаю тебя всеми чертями адовыми, говори! В чем дело? Неужто же в этих водах кто-нибудь решится издеваться над такими людьми, как мы с тобой?

На что флибустьер, перейдя к подробным объяснениям, дал исчерпывающий ответ.

Совершенно правильно и правдиво было то, что Флибусте ныне грозило полное разорение, которого можно было бы избежать лишь ценой настоящей революции и тысячи перемен во всех обычаях и законах, принятых на Побережье. И причиной этого было не что иное, как тот всеобщий мир, который подписали восемь или десять месяцев тому назад король Франции, король Испании и республика Соединенных Провинций.

Совершенно исключительным было и противно тому, что всегда делалось в прошлое время, оба помирившихся государства, а вместе с ними и Генеральные Штаты Голландии, которые действительно втемяшили себе в голову распространить свой мир на все его части света и, в частности, на Америку совершенно так же, как на какую-нибудь Германию или Фландрию. Так что французские губернаторы на Антиллах, начиная с господина де Кюсси Тарена, преемника недавно умершего господина д'Ожерона, решительно отказывались в какой-либо мере поддерживать и помогать флибустьерам в их каперстве и различных предприятиях. Флибуста только-только еще могла рассчитывать на то, чтобы на нее хотя бы смотрели сквозь пальцы и чтобы ей позволяли пользоваться французскими рейдами и портами, без чего само существование авантюристов скоро сделалось бы невозможным.

— Пусть так! — перебил Тома, когда Краснобородый дошел до этого места в своих комментариях. — Но если бы даже случилось самое худшее, разве Флибуста не может обойтись без всяких одобрений, так же, как и без всякой поддержки? И ты сам, в свое время, разве не побуждал ты меня нападать на наших частных врагов, совершенно не заботясь о том, являются ли они врагами моего короля или нет, точно так же, как и твоего? Почему же теперь не то, что тогда?

— Черт возьми! Да оттого, что тогда мой король и твой тоже мало заботились о том, будут их слушаться за морем или нет!.. И потому, что отныне и твой король, и мой, — да будут они прокляты и тот, и другой! — требуют, чтобы даже здесь их окаянные приказания уважались. Так утверждал в разговоре со мной, с Бонни, или Краснобородым, сам злосчастный Кюсси, который теперь управляет нашей Тортугой, отказывая мне в каперском свидетельстве, которое я у него просил позапрошлый месяц для того, чтобы принять участие в некой экспедиции, организованной одним из наших Братьев, по имени Граммон, против побережья Куманы. И этот самый Кюсси не скрыл от меня, что очень скоро сюда явятся королевские эскадры, чтобы крейсировать вдоль и поперек по нашим водам и заставить нас, хотя бы даже силой, отказаться от наших авантюр и бросить привычную нам жизнь. Да! Все в точности, как я тебе передаю!

Тома, скрестив руки и нахмурив брови, слушал эти объяснения.

— А ну-ка! — сказал он вдруг. — Брат Бонни, прикинь-ка на пальцах, если умеешь. Помнишь ты тот день, когда я уехал отсюда, возвращаясь к себе домой?

— Конечно, пропади я пропадом! — ответил Краснобородый. — Это случилось через несколько месяцев после взятия Сиудад-Реаля. А я купил этого нового «Летучего Короля» из своей доли в добыче, два года назад.

— Два года, — повторил Тома. — Два года назад я, стало быть, поднял паруса здесь, на Тортуге, чтобы отправиться, весь осыпанный золотом, к родному моему городу Сен-Мало. Ты думаешь, там я не мог бы продолжать жить спокойно и богато? Однако же я возвращаюсь оттуда, чтобы жить здесь. Я возвращаюсь потому, что, испытав раз ремесло флибустьера, я чувствую, что мне уже невмоготу ремесло горожанина. Но, клянусь Богом, раз это так, то я хочу вести жизнь флибустьера, а не городского жителя. Поверь мне и ты, в свою очередь: ни Кюсси, ни его королевские эскадры, ни приказы самого короля не помешают мне, Тома, сеньору де л'Аньеле — я теперь ведь дворянин — нападать на тех, на кого я захочу, имея или не имея каперское свидетельство, безразлично!

Он начал отдуваться, совсем выбившись из сил, выпалив такую кучу слов одним духом. Затем, прервав вдруг одобрительные «ура!» английского флибустьера, захохотал во все горло.

— Чертова перечница! — вскричал он. — Послушай-ка, брат мой Бонни: в прошлом году этот самый король, которого ты так любезно отправляешь к черту, мой король Франции, Людовик Великий, за то, что я захватил, разграбил, разгромил, потопил и сжег сотню-другую неприятельских кораблей, — причем очень часто гораздо раньше объявления войны, как ты, конечно, не забыл, — за все это, стало быть, король Людовик потребовал меня ко двору и собственными своими монаршими устами премного хвалил, поздравлял, чествовал, ласкал и даже, в конце концов, сделал меня, как я тебе уже говорил, настоящим вельможей и настоящим дворянином, со всякими пергаментами, дворянскими грамотами, размалеванными гербами и прочей занятной дребеденью, какую только можешь себе представить! Так-то! И штука эта случилась всего год тому назад… Так заставишь ли ты или кто-либо другой меня поверить, что этот же король, так вознаградивший меня в том году, в этот году вздумает меня наказывать или порицать за те же поступки, за те же дела? Дудки! Меня не проведешь!

Он встал со стула и продолжал говорить, в то время, как Краснобородый, убежденный и восхищенный его доводами, мял ему бока неистово-ласковыми пинками.

— Итак, довольно слов! Для ускорения дела не пойду я с визитом к господину де Кюсси Тарену и ничего не буду у него просить, раз все равно он мне во всем откажет. Как только я возобновлю запас продовольствия и пресной воды, я снимаюсь с якоря, и с Богом! Ты, если хочешь, иди одним путем со мной. Что же касается моего выбора, то, раз король Франции не желает больше иметь врагов, то моими врагами будут все корабли и все нации, какие только возят по морю товары, за исключением только Франции, Флибусты и Англии. Вот распятие, а вот и Библия. Поклянемся, как полагается, во взаимной верности, если желаешь.

Краснобородый вытащил из-за пояса абордажный топорик и взял его в левую руку, лезвием кверху.

— Вот на чем, — сказал он, — желаю я поклясться. Ибо на этом, — на отточенной стали топора — будем мы отныне клясться, мы все, бывшие флибустьеры, которые переживут, если надо будет, Флибусту; и из авантюристов и корсаров, какими мы были, превратимся, если нас к тому принудят, в кавалеров Фортуны и в рыцарей открытого моря!

— Рыцари открытого моря, да будет так! — молвил Тома. И на лезвии топора он поклялся первым, — он, Тома-Ягненок.

II

Таким образом, с самого своего возвращения на Тортугу Тома-Ягненок на своем «Горностае» снова взялся за каперство и снова начал пенить американские воды, подобно тому, как и прежде он это делал, ничуть не заботясь о том, переменились времена или нет…

Подобно ему, впрочем, продолжали каперствовать и шнырять по морю и все прежние флибустьеры, по крайней мере те, кто до этого времени «избег бесчисленных опасностей столь пагубной жизни», как-то: штормов, подводных камней, канонад, перемежающейся лихорадки и прочих удовольствий в том же духе, незаменимых для спешного отправления живых людей на тот свет. Эти отважные люди, живучие, как кошки, также очень мало заботились о повелениях, приказах и запрещениях, которые стремились навязать им короли европейских королевств. Твердо решив ими пренебречь, чего бы это им ни стоило, хотя бы перехода из их теперешнего положения корсаров на положение пиратов, они удваивали тем временем свою отвагу и энергию, как бы насмехаясь над этими далекими королями, столь самонадеянно желавшими распоряжаться Флибустой. Так что Тома от мыса Каточе и до Порт-оф-Спэйна и от Флориды до Венесуэлы встретил, одного за другим, всех тех, кого он знал в былое время, и много раз, для разных трудных предприятий, заключал он с ними союзы, подписывая договор или давая клятву на топоре. Все здесь были: уроженец из Дьеппа, пуще прежнего дородный и отважный; флибустьер с Олерона, все также приверженный к гугенотскому ханжеству; флибустьерка Мэри Рэкэм, которая по-прежнему не отставала от Краснобородого, хотя, как уверяли, много раз уже изменяла ему с венецианцем Лореданом, но все же продолжала плавать и сражаться с англичанином на его «Летучем Короле»; также и другие, которых Тома меньше знал или совсем не знал, но слава о которых достигла до его ушей. Это были: и француз Граммон, не так давно взявший приступом на Куманском побережье город Пуэрто-Кабельо, — завоевание, о котором Краснобородый отзывался одобрительно; и остендец по имени Ван Хорн, искусный мореплаватель; и голландец, или прикидывающийся таковым, называвший себя Лораном де Граафом, опытнейший артиллерист — словом, целиком вся Флибуста, которая, под угрозой скоро окончить жизнь по слишком уж миролюбивой воле слишком могущественных монархов, яростно торопилась жить, вдвойне и втройне насыщая эту жизнь доблестным и удалыми подвигами.

Настолько и столь удачно, что разные губернаторы и наместники королей Франции и Англии, хоть им и было дано их властителями строгое задание искоренять всякое незаконное каперство и подчинить всех корсаров миру, не могли не поддаться восхищению перед изумительной храбростью и неизменно торжествующей энергией тех самых авантюристов, которых им надлежало уничтожить. Так что губернаторы эти, наместники, долгое время уклонялись от исполнения данных им приказаний и даже начали снова втайне потворствовать Флибусте. Один из них, господин де Кюсси Тарен, даже до того дошел, что возвратил нескольким французским капитанам старые каперские свидетельства, которые сначала сам отнял у них. Он рассуждал, будучи, подобно покойному господину д'Ожерону, человеком сердечным и милостивым к храбрым людям, следующим образом: «Таким способом, ценой небольшого зла можно избежать зла горшего, так как, без сомнения, эти непомерно воинственные капитаны не преминули бы заупрямиться и начать войну со всякими поведениями и против всяких приказов. И, не имея возможности убедить их вовсе не вести войны, я предпочитаю, чтобы они вели ее в качестве корсаров, а не в качестве пиратов. Ибо таким путем я сохраню его величеству храбрых подданных, которым он будет иметь случай весьма гордиться в тот день, когда враги снова принудят его взяться за оружие».

Итак, значит, с апреля месяца 1679 года по май месяц 1682 года, Тома, каперствуя по старому своему обыкновению и грабя все встречные корабли, не разбираясь попусту в цветах их флагов и в их происхождении, взял на абордаж двадцать испанских кораблей, восемь голландских, три португальских, два остендских, один датский, пять других еще национальностей и три, не причислявших себя ни к какой национальности. К этим судам, считавшимся вражескими, и общее число которых доходило до сорока двух, надлежит добавить четыре судна, сочтенных вначале дружескими (три из них шли под английским флагом, а четвертый под французским), но с которыми, по разнообразным и прискорбным основаниям, «Горностай» вынужден был вступить в бой. Все это составило ценную добычу и было с выгодой распродано частью на самой Тортуге, частью на рынках Ямайки, частью на Сан-Доминго и Сен-Кристофе. В качестве своей призовой доли Хуана смогла выбрать себе по своему желанию множество драгоценных камней и жемчугов, которыми она не преминула до такой степени разукраситься, что стала скоро походить, благодаря драгоценностям, которыми она была вся покрыта, на саму Смуглянку из Макареньи — предмет ее самого страстного почитания.

Ибо Хуана, по-прежнему любимая своим любовником, если еще не больше, продолжала жить, надменная и безразличная, на «Горностае», который теперь заменял ей родину и на котором она поистине играла роль хозяйки и арматорши, оставляя на долю Тома лишь обязанности капитана или даже помощника.

Ей, Хуане, исполнилось только что двадцать лет. И возраст этот, равнозначный для женщин Андалузии двадцати пяти или тридцатилетнему возрасту наших француженок, — по той причине, что в южных странах более жаркое солнце заставляет скорее созревать всякое живое существо, — возраст этот довершал великолепный расцвет всех редкостных красот тела и лица, подобных которым Тома не видел никогда. По правде сказать, и без поэтического преувеличения Хуана за все время этих новых походов, бывших последними походами Флибусты, являлась столь блистательной и вожделенной всем взорам, ее созерцавшим, что скоро ей стал сопутствовать целый поток жгучих и диких страстей, поток, день ото дня все более бурный и широкий. И для того, чтобы удержать и подавить эти страсти, нужен был тот глубокий ужас, в который одно лишь имя Тома-Ягненка повергало теперь всю Америку, вплоть до самых бесстрашных авантюристов.

Сам же Тома, как бы грозен он ни был и как бы ни становился все более грозен по мере того, как возрастало число его сражений, из которых ни одно никогда не было проиграно, оставался все так же порабощенным своей любовницей и с каждым днем все больше покорялся ей телом и душой. Дело тут было не только в красоте, хотя бы безупречной. Было нечто получше — или похуже: Хуана, ставшая теперь более страстной, более падкой до любовных утех, — выйдя из детского возраста и став женщиной, подобно праматери Еве, после того, как змей ее умудрил, — увеличивала и укрепляла с помощью множества тайных и сладострастных ухищрений ту деспотическую власть, которую она давно уже утвердила над корсаром и которая с каждым днем становилась все более тираничной.

Так, например, как уже ранее упомянуто, на самом деле она командовала «Горностаем», вместо и взамен Тома, сама и единолично решая, что надобно сделать то, а не это, что надо лучше туда пойти, а не сюда, что надо погнаться за таким-то парусом, замеченном на зюйде, а не за таким-то, усмотренным на норде, одним словом, уступая руководство делами лишь в минуту сражения, — после того, как заряжены пушки. Луи Геноле, который никак не мог примириться с такими неудобными фантазиями, с трепетом ждал всегда, что она пожелает взойти еще ступенью выше и потребует в один прекрасный день руководства и управления боем.

Его предположение совсем не было столь невероятно. Ибо Хуана отнюдь не была из тех боязливых бабенок, которых звук пистолетного выстрела повергает в трепет или даже в обморок. Совершенно напротив: странная девушка нигде не чувствовала себя так хорошо, как в самой гуще яростнейшей свалки. И все могли видеть ее под дождем картечи, очень спокойно прогуливающейся в великолепном наряде по ахтер-кастелю, подставляя с презрением свою открытую грудь смертельным ласкам пуль и жадно вдыхая грубый запах пороха.

Помимо этих прогулок, подруга Тома совсем не показывалась из своей каюты, где все ее время протекало в примерках и прихорашивании, в ленивых мечтаниях и любовных делах. Ибо оба любовника, согласуя теперь свои взаимные и настойчивые желания, изнуряли друг друга, не зная ни отдыха, ни срока, яростно терзая свою плоть и кровь в похотливом исступлении, больше смахивающем на ненависть, чем на нежность. Нередко удивлялись матросы фрегата, видя, что их капитан спотыкается поутру, взбираясь по трапу, и торопится прислониться к поручням на мостике; тогда как мулатка — невольница Хуаны — улыбалась, замечая большие темные круги под влажными еще глазами ее госпожи…

Итак, три года и даже больше плавал «Горностай» таким образом, унося к тысяче случайностей и тысяче приключений своеобразное сочетание людей: остервенелых любовников, ко всему вокруг себя равнодушных, серьезного и набожного Геноле, имевшего рядом с ними вид святого, заблудившегося в аду, и несколько сот бравых малуанских молодцов, которые вначале были вольными корсарами и верными подданными короля, но вскоре снизились до Флибусты и продолжали, впрочем, снижаться и дальше, благодаря сражениям, которые они вели в мирное время против флагов всего мира, благодаря также тому, что в их состав все обильнее вливались подкрепления в виде авантюристов всех наций… так как злокачественная лихорадка и вражеский огонь беспощадно косили их ряды; и отовсюду, с английских, голландских и даже испанских земель, а не только с французской земли, приходилось Тома-Ягненку набирать своих новых товарищей…

III

И вот, когда прошли эти три года, без того, чтобы какой-либо из них был отмечен среди других чем-либо особо примечательным, в мае лета 1682 — го произошло событие, незначительное с виду, но чреватое пагубными осложнениями.

Действительно, к этому времени, Тома, возвращавшийся с килевания от кубинских Кай, заключил по всем правилам договор с некоторыми капитанами Флибусты, с тем, чтобы отправиться всем вместе на приступ города Пуэрто-Бельо, следуя в этом примеру английского авантюриста Моргана, который захватил его уже десять или пятнадцать лет тому назад и прекрасным образом обобрал его, продержавшись в нем целых десять месяцев под самым носом у президента Панамы, дона Хуана Переса де Гусмана. Столь славный пример достоин был подражания, и тут нельзя было не приобрести разом и славу и богатство. Действительно, Пуэрто-Бельо является главным торговым центром на берегу Атлантического океана для тех американских владений, которые природа отвернула, так сказать, от Европы, обратив их к Южному морю, называемому также Тихим. Сюда-то именно и свозится перед отправкой в Испанию на галионах католического короля весь этот чудесный груз золота и серебра, который Мексика и Перу каждый год извлекают из своих неисчерпаемых рудников.

Итак, указанный договор был подписан на острове Вака, — что было удобнее, чем на острове Тортуга, так как губернатор Кюсси, управлявший последним, несмотря на то, что его первоначальная строгость мало-помалу смягчилась, всегда старался тем не менее противопоставлять широким предприятиям флибустьеров бесчисленные препятствия и затруднения; и самое простое поэтому было действовать без его ведома. Местом встречи назначили якорную стоянку островка Старого Провидения, расположенного, как известно, мористее Никарагского побережья, то есть как раз у выхода из Пуэрто-Бельо. Когда все было таким образом условленно, — и весьма благоразумно, — Тома 19 мая поднял паруса, под покровительством святого Ива, память которого приходится на этот день, и направил курс прямо к месту свидания, убежденный, что найдет там, ожидающими его, почти всех своих Братьев Побережья, большинство которых ушло на три или четыре дня раньше.

И действительно, когда 21 мая, после всего лишь трехдневного, как нельзя более удачного перехода, «Горностай» прямо направился по фарватеру к якорной стоянке, там уже находилось два больших корабля, и тот и другой под белым флагом^[94], и тот и другой более сильного типа, нежели малуанский фрегат. И Тома, беспечный по обыкновению, не сомневался в том, что эти два корабля принадлежат капитанам Лорану де Граафу и Ван Хорну, принимавшим участие в экспедиции и действительно командовавшим двумя довольно крупными судами. Так что он порядком был удивлен, и неприятным образом, когда оба мнимокорсарских судна, спустив свои белые флаги, подняли вместо них кастильское знамя и в ту же минуту вступили в бой. По счастью, осторожный Геноле, более предусмотрительный, чем его начальник, заподозрил хитрость и, под предлогом отдачи салюта, очень кстати велел открыть констапельскую и созвал к пушкам всю орудийную прислугу. Так что «Горностай» не замедлил ответить на огонь испанцев. Тем не менее, он все же оказался один, и в узком фарватере, совершенно не допускавшем маневрирования, против двух значительно превосходивших его противников. Это была ловушка, устроенная по специальному распоряжению президента Панамы, каковой сановник, совмещавший должность главного управителя в области гражданской и главнокомандующего всеми испанскими силами, расположенными в Перу, поклялся государю, своему королю, что он либо освободит Америку от Флибусты, либо погибнет при исполнении своей задачи. Предупрежденный через шпионов о недавно задуманном походе на Пуэрто-Бельо, он задумал помешать его выполнению, послав к островку Старого Провидения сильную эскадру и поручив ей разгромить или разогнать одного за другим всех корсаров, которые туда явятся. Так, де Грааф и Ван Хорн уже принуждены были спастись бегством от нескольких линейных кораблей. Так, Тома, которому еще меньше повезло, оказался вынужден выдерживать неравный бой против арьергарда той же эскадры, то есть против двух судов, вооруженных вместе шестьюдесятью шестью пушками, тогда как «Горностай» их имел, как известно, всего двадцать.

Все же для авантюристов не было ничего особенного в том, чтобы драться одному против троих или четверых. Тома уже десять раз выходил победителем и при худших обстоятельствах. Отнюдь не удивляясь и в данном случае, он просто принялся за свое ремесло корсара, и испанцы скоро увидели, что они были весьма неосторожны, атаковав такого врага, не имея возможности противопоставить ему целый флот. Тщетно боролись они, отчаянно давая залпы, не успев хорошенько навести орудия. Меткий огонь малуанцев рубил их, как капусту. Напрасно вопили они во все горло, выкрикивая яростные «ура!», чтобы себя подбодрить. Тем убийственнее была работа, совершавшаяся на борту «Горностая», что она была безмолвна, как того всегда требовал строгий Луи Геноле. Наконец, самый крупный из кастильских фрегатов, лишившись рангоута, потеряв возможность управляться, почти неспособный уже к сопротивлению, обрубил свои канаты и понесся по течению к подводным камням у островка, о которые и разбился, довершив таким образом свою гибель; а спутник его, оставшись один и сочтя сражение безнадежно проигранным, спустил свой желто-красный флаг и сдался.

Тут и случилось одно непредвиденное происшествие. Команда «Горностая» спустила уже шлюпку на воду и стала перебираться на борт испанца. Его шкафут весь был усеян ранеными и умирающими. Обычай велит в таких случаях приканчивать всех пленных, вышедших из строя, дабы по возможности облегчить, как и должно быть, заботы победителей. С этой целью малуанцы начали добивать раненых уже врагов, постепенно выкидывая трупы через абордажные сетки. Как вдруг, один из раненых, которого собирались прирезать, поднялся и, вырвавшись из державших его рук, поспешно бросился к ногам Тома.

— Senor capitan, — крикнул он на своем жаргоне, — no me mateis! Jo os dire la verdad!

А это была, слово в слово, та самая фраза, которую сказал перед захватом Сиудад-Реаля пленный мулат, послуживший, в конце концов, проводником. Тома, вспомнив это и к тому же заинтригованный этим словом, «verbad», означающим «правда», заподозрил какую-то тайну и захотел ее выяснить. Но на его прямой вопрос негр не отвечал ни слова, продолжая лишь обнимать ноги корсара, как бы заранее страшась того, что ему надлежало сказать. Негр этот был высокого роста и ранен был всего лишь мушкетной пулей в правую руку. Он трясся всем телом.

— К черту! — закричал Тома нетерпеливо. — Убейте его сейчас же, если ему нечего рассказывать! Эй! Подать сюда пистолет.

На этот раз негр заговорил, — и то, что он сказал, заставило всех вытаращить глаза; ибо, сначала выпросив себе пощаду ценой той правды, которую он откроет, он затем объявил, что его зовут Мохере, что по ремеслу он палач, — палач Панамы, — и взят он был на испанский корабль по личному желанию президента, который, нисколько не сомневаясь в том, что флот его одержит победу над флибустьерами, приказал не щадить таких разбойников и всех их повесить, а сеньора Ягненка выше всех остальных.

Матросы яростно кричали. Бесстрастный, хоть и побледневший сразу, Тома велел им замолчать. После чего, взглянув на все еще распростертого ниц негра-палача, сказал:

— Дарую тебе пощаду, дарую тебе даже свободу, но с тем условием, что ты отвезешь от меня письмо своему президенту, так как мне хочется дать ему знать о себе. Но только смотри получше на то, что здесь произойдет, чтобы дать ему верный отчет обо всем.

С этими словами он обнажил саблю, прекрасного закала и изумительно острую. Матросы, следившие взглядом за его движениями, увидели, что он подошел к люку. Здоровые и невредимые еще испанцы укрылись, как обычно, в глубине трюма.

— Все наверх! — скомандовал Тома.

Появился страшно испуганный испанец, и Тома ужасным ударом наотмашь снес ему голову. За первым последовал второй, и его голова тоже отлетела. Двадцать, потом еще сорок других поднялись один за другим, так как снизу они ничего не видели и не подозревали, какой им готовит прием по выходе из люка смертоносная сабля, обагренная кровью их товарищей, — и Тома, неутомимый, нанес двадцать, нанес сорок ударов. Наконец слетело пятьдесят три головы, — последние были скорее оторваны или отпилены, чем отрублены, но Тома все еще взмахивал, все с той же яростью, своей уже затупившейся, зазубренной и непригодной саблей. Но все было кончено, — последний пленник был мертв.

Корсары молча взирали на ужасную расправу. И как ни огрубели они, привыкнув к самой отчаянной резне, все же они побледнели от какого-то скрытого отвращения. Тем не менее, по знаку начальника, они без всяких возражений выкинули за борт все это изрубленное человеческое мясо. Потом один из них, бывший в свое время семинаристом или даже священником, как утверждали некоторые, и помнивший еще азы, приготовился писать, по приказанию Тома, письмо, которое негр-палач, единственный из всей вражеской команды оставшийся в живых должен был передать своему президенту. Ни у кого, понятно, из присутствующих для такого письма не было ни чернил, ни бумаги, ни пера. Но семинарист, недолго думая, живо смастерил себе из щепки перо и обмакнул его в разлитую по палубе кровь; и ни у одного писаря никогда не было ни такой большой, переполненной чернильницы, ни таких хороших красных чернил.

Что же касается бумаги, то матросы отправились поискать ее в сундуке у испанского капитана, также убитого; и как раз на патенте этого капитана семинарист и написал письмо, продиктованное Тома. И вот каковы были дословно выражения письма, которое президент Панамы счел нужным вручить королю Испании, «как ужасное доказательство наглости и зверства французских разбойников», и которое король Испании поместил впоследствии в свою королевскую библиотеку в Эскуриале, где всякий любознательный путешественник может его видеть и ныне.

«Мы, Тома, милостью Божией и его величества короля Франции, сеньор де л'Аньеле, а равно капитан Флибусты и Рыцарь Открытого Моря, господину президенту Панамижелаем здравствовать.

Настоящим доводим до сведения Вашего, что флот Ваш, посланный к островку Старого Провидения, дабы разбить и перерезать нас всех до единого против всяких правил, законов и обычаев честной войны, сам был разбит и побежден нами в честном бою, как сможет то засвидетельствовать освобожденный нами невольник, коего отсылаем Вам с этим посланием.

А как невольник этот признался нам и рассказал, что состоит на жаловании у Вас в качестве палача, и как таковой, посажен на Ваше судно, чтобы выполнить тут свое ремесло палача — подло убивать и вешать за шею всех корсаров и флибустьеров, которых удалось бы Вашему флоту словить и взять в плен, если бы Бог ему даровал победу; и это вместо того, чтобы, с почетом относиться к упомянутым корсарам и флибустьерам, как подобает христианским врагам, то посему и по этой причине, мы сами собственными руками и нашей саблей обезглавили всех изловленных нами и взятых в плен испанцев с упомянутого Вашего флота. Сие, как справедливое возмездие и согласно воле Божиеи, который ради того дал нам победу и отнял ее у Вас, хотя Вы значительно превосходили нас и силой, и числом.

И как поступили мы при этой встрече, так будем поступать всегда и впредь при каждой предстоящей встрече, вознамерившись не давать Вам никогда пощады и перебить Вас всех, а также и Вас лично, если угодно будет Богу, подобно тому, как Вы вознамерились нас убить, что Вы и сделаете, по нашему разумению, если сможете. Но этого не случится, потому что никто из нас никогда не достанется живым в Ваши языческие лапы.

Да будет так, ибо такова наша воля.

Невзирая на сие, да будет с Вами Бог.

Тома-Ягненок».

IV

И вот, таким образом, начиная с этого рокового мая месяца 1682 года, Тома-Ягненок, скорее по воле своих врагов, чем по своей собственной воле, и взаправду сделался рыцарем открытого моря и повел с упомянутыми врагами, вынудившими его к тому, уже не милостивую войну, но жестокую, то есть, не давал больше никому пощады: вешал, топил, расстреливал и обезглавливал всех побежденных, попадавших в его руки, как раненых, так и невредимых. Тогда «Горностай», бывший до того времени кораблем честным, кораблем добрых христиан, соблюдавших, по мере сил, добродетели милосердия и прощения обид, стал вскоре чуть не дьявольской обителью, где властно воцарились сотни самых ужасных пороков и, кроме всего прочего, беспримерная свирепость, ненасытная до крови.

Ибо никакая чума, никакая оспа не столь заразительны, как подлинная лихорадка, сжигающая и пожирающая людей, погрязших в жестокости. Иные ребята, великодушные некогда и кроткие, так быстро привыкают к преступлению, общаясь с закоренелыми уже преступниками, что они и сами торопятся найти величайшее наслаждение в том, чтобы притеснять и мучить свои жертвы, собственными руками терзая их и даже разрывая на куски. И всякий, кто бы посмотрел, начиная с лета этого 1682 года, на команду фрегата, принадлежавшего Тома, команду, состоявшую еще главным образом из малуанцев, — все людей порядочных, рожденных в честных семьях, в лоне которых они вели себя нежными и почтительными сыновьями, — всякий, увидев их теперь, ставших совершенно подобными наихудшим разбойникам, наиужаснейшим диким зверям, наверное, решил бы, что такое дьявольское превращение целиком есть дело величайшего совратителя и похитителя душ, сатаны…

Буйной этой заразе не поддался один Геноле. Не в силах, однако же, сдержать ее или хоть сколько-нибудь утихомирить беспрестанно возобновляемые безобразия, услаждавшие всех его товарищей и совершавшиеся по личному приказанию Тома, не в силах также смягчить хоть немного сердце и волю этого самого Тома, который, однако же, еще любил его и называл братом, но никогда уже не спрашивал у него совета и дружески с ним не беседовал, — ибо Хуана не переставала стоять между ними, — Луи Геноле замкнулся, так сказать, в своей одинокой добродетели и стал жить среди свирепой орды, начальником которой он, волей-неволей, должен был оставаться, как живут в миру монахи и священники, никогда не отрывающие от креста своих благочестивых взоров…

Теперь на целые дни он запирался в своей каюте помощника, выходя из нее лишь для обходов и осмотров, которые он настойчиво производил по всему кораблю, стараясь, по крайней мере, поддерживать повсюду ту строгую дисциплину, без которой на море возможны лишь поражения и аварии. Но, совершив эту обязанность, Луи Геноле снова возвращался к себе и закрывал за собой дверь, чтобы не слышать больше вечного шума, раздоров, споров, богохульств, бесстыдных толков и прочих громогласных бесчинств, которые могли смутить его в молитвах. Ибо, запершись один в своей каюте, Луи Геноле теперь только и делал, что молился. Он молился весь день, или, по крайней мере, все свободные от вахты часы. Да и ночью он еще раза два набожно вставал с постели, чтобы спеть ночное бдение и утреню, при звуке корабельных склянок, отбивавших восемь, а затем четыре удара, что на морском языке означает полночь и два часа пополуночи. Все это, чтобы лучше умолить Господа нашего Иисуса Христа, предетательством Пресвятой Богородицы, святых ангелов и архангелов, апостолов, великомучеников, словом, всех святых, больших и малых, о милости и сострадании к этим самым малуанцам, капитану и матросам, столь безумно предавшим свои души на растление лукавому. И Луи Геноле, для спасения этих душ, а также и ради спасения собственной души, подвергавшейся гибельной опасности в таком соседстве, без устали, сто раз твердил «Отче наш» и прочие молитвы, постоянно имея на теле власяницу и очень часто плеть в руке.

Несмотря на это и вопреки столь усердной набожности, помощник Тома оставался все же хорошим помощником и всегда суровым бойцом. Не было никого, кто бы так способствовал теперь, как и прежде, успеху сражений. Но стоило выиграть сражение, как он внезапно исчезал, с ужасом спасаясь от вида жестокой расправы и резни, торопясь поскорее пасть на колени перед своим распятием и молиться ему, как за палачей, так и за жертвы их…

В те же часы кровавых побед можно было, напротив, видеть, как Хуана, ублажала себя, по своему обыкновению, во время боя прогулкой среди ядер и пуль в самой гуще сражения, наслаждалась созерцанием агонии приканчиваемых побежденных, улыбалась, облизывая острым языком своим красиво накрашенные губы, слыша вопли и рыдания страдальцев.

Она проходила, шагая среди крови и растерзанных тел, осторожно ступая в своих тоненьких башмачках, чтобы не запачкать их атласа или парчи. Она подходила к какому-нибудь умирающему, нагибалась, чтобы получше его разглядеть, и требовала, бывало, оружие, чтобы самой его добить, восхищая этим Тома, так как она была очень ловкой и сильной, и убивала, когда хотела, с одного удара. Но чаще всего она развлекалась медленной смертью своих жертв, изобретая иногда новые муки, длительные, живописные и замысловатые.

Так поступила она, ко всеобщей превеликой радости, при захвате купеческого судна из Кадиса, нагруженного индиго и кошенилью. Хотя это судно не оказало никакого сопротивления, но, конечно, послужило бы источником опасной болтовни, если бы хоть один из его матросов вышел невредимым из этой переделки. И вот в тот миг, когда собирались устранить эту опасность, Хуана, вдруг рассмеявшись, приказала корсарам выдвинуть наружу на корабле, через вырез в борту, ведущий к выходному трапу, длинную доску, наподобие сходен, — сходен, понятно, ни к чему не примыкавших, а лишь возвышавшихся над открытым морем, — затем приказала пленникам немедленно убираться по этим сходням, угрожая содрать с них живьем кожу и терзать калеными щипцами и расплавленным свинцом, если они будут мешкать. Только один заколебался и был мгновенно предан таким пыткам, что остальные поспешно бросились к сходням, предпочитая утонуть. И было очень забавно смотреть, как они тонут, так как матросы из Кадиса, хорошо плавая, долго держались на воде, раньше чем пойти ко дну, и, как Хуана это правильно предвидела, с ними за компанию вскоре стали плавать и акулы…

Но позже, когда покончено было с боями и сечами, когда призовые суда, должным образом разграбленные, начисто очищенные от своего экипажа, и, наконец, подожженные, отходили по воле ветра и удалялись в ночь, наподобие огромных блуждающих факелов, озаряя море, прежде чем в него погрузиться, — тогда хмельная, пьяная пролитой кровью, со сладострастно раздраженными до предела нервами, Хуана, с внезапным нетерпением поспешно удалялась в свою каюту, бросив быстрый взгляд на Тома, служивший одновременно призывом, и повелением…

И не было случая, чтобы Тома ослушался этого повеления…

В такие вечера победоносный и тоже опьяненный своей победой «Горностай» спешно выбирался в открытое море, — где нечего было больше опасаться, — и затем, в случае хорошей погоды, что почти всегда бывает в этих краях, вверялся океану, убрав все паруса, подняв на мачты тридцать огней из страха перед абордажем и принайтовив румпель, чтобы ни одному матросу не надо было беспокоиться насчет курса, вахты и маневрирования. И если какие-нибудь суда, проходя неподалеку, замечали вдруг этот вынырнувший из ночной тьмы или тумана странный корабль, весь освещенный, с которого неслись громкие крики, песни, смех и богохульства, — весь галдеж ста двадцати пьяных пиратов, продолжавших пить, играть и вопить до зари, — то перепуганные эти суда поспешно поворачивали и спускались до полного бакштага, чтобы скорей бежать, вообразив, что увидели призрачный корабль Летучего Голландца и его проклятую команду, которую даже ад, как известно, отказался принять…

V

В лето господне 1683—е, к концу весны, случилось, что капитаны-флибустьеры, Граммон, Ван Хорн и Лоран задумали напасть на город Веракрус, что в переводе значит «Истинный крест». Этот город, расположенный у Мексиканского залива, служит столицей королевства Новой Испании и является великолепным городом, построенным целиком из прекрасных тесаных камней, со множеством дворцов, особняков, садов, а также со множеством подвалов, и складов, и различных пакгаузов, в которых богатые испанцы бережно хранят свои сокровища. Бесспорно, взятие такого города могло сторицей возместить Флибусте неудавшееся прошлогоднее предприятие, направленное против Пуэрто-Бельо, когда панамский флот рассеял авантюристов, собравшихся ради этого похода у островка Старого Провидения, — неудача, за которую, впрочем, Тома-Ягненок отомстил, как уже известно, разгромив арьергард этого же флота.

И на этот раз договор был подписан на острове Вака, все по той же причине, — губернатор Кюсси, как и прежде, старался отбить у Флибусты охоту к грандиозным экспедициям… Мало того, сделавшись снова весьма придирчивым, он опять, как и прежде, начал упорно отказывать в выдаче всяких указных грамот и каперских свидетельств и даже, из страха, что их дурно используют, простых разрешений на охоту и рыбную ловлю, облегчавших флибустьерам приобретение ими пороха, свинца, и всяких боевых припасов. К тому же, дело было серьезное: четыре тысячи старых солдат стояли гарнизоном в Веракрусе, пятнадцать тысяч пехоты и кавалерии, расквартированных в окрестностях, могли, в случае надобности явиться на помощь городу, потратив на это не больше полусуток. Капитан Граммон, главнокомандующий экспедиции, пожелал поэтому заручиться содействием всех доблестных людей, какие только могли к нему примкнуть, и, несмотря на такой большой приток народа, потребовал от каждого соблюдения строжайшей тайны.

Начальники-флибустьеры, держа военный совет перед тем, как сняться с якоря, были поэтому крайне удивлены весьма неожиданным появлением, прервавшим их в самый разгар обсуждения, господина де Кюсси Тарен, собственной персоной, который, Бог его знает каким образом, пронюхав все, совершенно неожиданно покинул свою резиденцию на Тортуге и отправился лишний раз сказать капитанам Флибусты, до какой степени он не одобряет этого нового воинственного проекта и какова на этот счет королевская воля, с каждым днем все более решительная и гневная.

По обыкновению учтивые и почтительные капитаны выслушали его. Они были здесь в полном составе, а именно: помимо трио — Граммона, Ван Хорна и Лорана де Граафа, — Тома-Ягненок, Краснобородый, уроженец из Дьеппа, гугенот с Олерона и даже Мэри Рэкэм, одетая, как всегда, в мужской костюм. Из всех доблестных корсаров, которых когда-либо знавал Тома, один лишь венецианец Лоредан не откликнулся на призыв. Впрочем, больше года уже его нигде не было видно. И никто не знал, и Мэри Рэкэм не больше всех остальных, что случилось с этим странным человеком, одним из самых таинственных, каких знавала Флибуста.

Между тем, господин де Кюсси Тарен говорил с большой убедительностью и красноречием. Напомнив сначала все услуги, которые он в течение стольких лет оказывал Братьям Побережья, и то, как он изощрялся для того, чтобы подольше отсрочить исполнение приказаний, идущих из Парижа и Версаля, он объявил, что далее невозможно вести дело таким образом и что король, твердо решив пресечь непослушание и заставить повсюду уважать мир, подписанный им с кузеном своим, королем Испании, только что принял грозное решение послать в Вест-Индию несколько своих фрегатов, которым надлежит действовать силой, если уговоры окажутся бессильны.

Услышав это, капитаны переглянулись. Они медлили с ответом, не решаясь на открытое возмущение и все же не желая отступаться от своих намерений. Наконец командующий Граммон как будто нашел лазейку:

— Эх, сударь, — сказал он, — как узнает король, что мы собираемся захватить Веракрус, когда даже собственные наши Братья не все об этом осведомлены? Этого не может быть. И я уверен, сударь, во всем этом вами руководит ваша, всем нам хорошо известная, душевная доброта, не терпящая и мысли о насилиях, которым могли бы при данных обстоятельствах подвергнуться испанцы. Но, клянусь вам честью флибустьера, мы обойдемся без всяких насилий, потому что план наш так хорошо составлен, что мы окажемся победителями, не сделав ни единого выстрела, и испанцы даже и не заметят, как мы их разграбим и возьмем с них выкуп. Согласитесь, что лучше нельзя и придумать.

Все поспешили громко расхохотаться. Но губернатор оставался строг.

— Шутки в сторону, — холодно сказал он, — король не хочет больше ни каперства, ни завоеваний. Мир есть мир. Такова его воля. И тем, кто дерзнет ее ослушаться, может не поздоровиться! Так и знайте.

Снова замолкли все капитаны. Даже сам Граммон смолчал, хоть он и был весьма речист и за словом в карман не лазил. Дело в том, что, откровенно говоря, волей короля мудрено было шутить. Одну минуту господин де Кюсси Тарен считал уж было себя победителем.

Но тут поднялся Тома. И все до единого посмотрели на него удивленно, так как Тома-Ягненок в таких собраниях мало или ничего не говорил, помимо исключительных случаев. Особенно за последний год нрав его, никогда не бывший очень веселым и склонным к болтовне, стал на редкость мрачным. И из всех собравшихся на совет, он один не раскрывал еще рта.

Однако же он заговорил своим грубым, несколько хриплым голосом. И никто не покушался его перебить, так как слава его была огромна; и никто из начальствующих флибустьеров, здесь присутствовавших, не посмел бы оспаривать у него первенства.

— Король, — сказал он, — принял меня самого, в свое время, в своем Сен-Жерменском замке и осыпал милостями. Понятно, стало быть, что я являюсь его подданным и всем сердцем стремлюсь за него умереть. Именно для того, чтобы дать ему достойное и кровавое доказательство своей верности, я и хочу поскорее водрузить его знамя в этом Веракрусе, которому надлежит быть французским, а не испанским, принимая во внимание, что такой великий король рожден, конечно, для того, чтобы повсюду быть властелином.

Восхищенное таким ответом, столь же прекрасным, как и находчивым, собрание разразилось единодушными аплодисментами. Один лишь господин де Кюсси не присоединился к общему одобрению. Он повернулся к Тома и с любопытством смотрел на него, ответив лишь жестом руки в виде приветствия. Но последнее свое возражение он пожелал адресовать всей Флибусте, дабы не длить сверх меры излишние споры.

— Господа, — сказал он, — я не намерен с вами препираться. Я хотел лишь довести до вашего сведения волю его величества. Итак, покончим с этим. Позвольте мне только еще раз воззвать к вашему благоразумию; заклинаю вас самих вернуться к исполнению долга. Так как я вижу уже королевский гнев, готовый пасть на ваши головы. И вы знаете, гнев этот разит быстрее и ужаснее грома. Прощайте, господа.

Он надел шляпу и ушел, оставив их еще более упорствующими в своих намерениях, хотя и несколько обеспокоенными такими угрозами. Но когда они остались одни, по уходе господина де Кюсси, Тома, недолго думая, и скорее всего инстинктивно, трижды воскликнул: «Да здравствует король!» и сейчас же вслед за тем издал не менее громкий возглас: «Вперед! На Веракрус!» И эти возгласы в таком сочетании настолько успокоили всю компанию, — хотя никто не отдавал себе отчета, как и почему, — что в тот же вечер, при попутном бризе, все подняли паруса и взяли курс прямо на мыс Каточе, который необходимо обогнуть, чтобы достигнуть Веракруса…

Неделю спустя они уже хозяйничали в городе, захваченном ими почти без единого выстрела, как шутя обещал это капитан Граммон господину де Кюсси Тарену. Только взятие крепости потребовало от них некоторых усилий. Несмотря на это, их потери составляли всего лишь семь убитых и одиннадцать раненых. Невероятный результат, достигнутый, конечно, прежде всего, благодаря главнокомандующему, сумевшему собрать под свое знамя столько храбрых и искусных капитанов, сколько никогда еще не встречалось при совместном заключении договора. Разносторонняя опытность Тома-Ягненка, приобретенная повсюду и особенно в Сиудад-Реале Новой Гренады, оказалась чрезвычайно ценной для хорошей подготовки атаки. Когда понадобилось уже не разглагольствовать, а драться, он Дрался так и, с таким безумием, что можно было подумать, будто на самом деле он ищет скорее смерти, чем победы.

VI

Захватив и разграбив Веракрус, флибустьеры поторопились уйти восвояси: добыча была значительная, и важно было свезти ее в надежное место, тем более что сигнальщики уже усмотрели появление испанского флота численностью в семнадцать военных кораблей, гораздо более сильных, чем суда флибустьеров, которых было всего восемь, и из них три барки без всякой артиллерии.

Тем не менее, суда эти и барки прошли мимо испанского флота и не были остановлены, хотя флагман этого флота, конечно, не мог не заметить нагроможденное на палубах флибустьеров награбленное золото, серебро и драгоценные товары. Но на мачтах у этих флибустьеров развевались и полоскались от бриза грозные белые флаги, флаги одинаково принадлежащие как Флибусте, так и Франции, а также и другие внушающие страх цвета и эмблемы, как горностай малуанцев и некий кровавый вымпел, в середине которого красовался золотой ягненок. Кастильский народ, несмотря на его храбрость, мало соблазняло вступить в бой с этими флагами, слишком уже привычными к победе.

Таким образом эскадра флибустьеров беспрепятственно вернулась к якорной стоянке у острова Бака, от которого они отплыли так недавно. Тут поделили они добычу по всей справедливости. И тут же, не желая терять ни минуты, каждый начал весело проматывать свою долю в кутежах, попойках и разгуле с девками. Действительно, к этому времени на острове Вака, хоть и сильно отстававшем во всех отношениях от Тортуги, было вдоволь всяких кабаков и домов разврата. И там все можно было купить. что по вкусу матросам и солдатам по части богатых украшений, нарядов, драгоценностей и прочих роскошных безделушек. Само собой, торговцы пользовались случаем набить карманы, и какой-нибудь отрез скверного атласа, стоящий во Франции один экю серебром, продавался обычно на острове Вака за десять — пятнадцать луидоров. Так что торговый народ наживался в Вест-Индии гораздо скорее и вернее, чем корсары. Впрочем, это иногда сердило корсаров. И каждый год это кончалось, рано или поздно, тремя-четырьмя убитыми или ограбленными торговцами.

Итак, флибустьеры на сей раз тут же, на острове Вака, принялись за развлечения. А в этом деле переборщить было нельзя, если хочешь достойно ознаменовать столь высокий воинский подвиг. В течение двух недель все ночи напролет были предназначены питью и еде. После чего, утомленные обжорством и истощенные развратом, победители Веракруса своими осунувшимися и болезненными лицами стали похожи на подыхающих с голоду оборванцев.

Начальники, ничуть не меньше последних своих солдат, принимали горячее участие в этих грубых празднествах. Потому что подлинно все авантюристы между собой братья, как они и сами про себя говорят, то есть равны между собой, имея одинаковые вкусы и сходные суждения насчет всего. В тех же кабаках, в тех же веселых домах, что посещались самыми простыми матросами, сиживали за. столом, не зазнаваясь, самые знаменитые капитаны, пили, пьянства ради, ту же сахарную водку и ласкали тех же распутниц. Тут встречались друг с другом Граммон, Краснобородый и Лоран де Грааф. И Хуана пожелала, чтобы Тома водил ее туда.

Ибо Хуана охотно участвовала в самых грубых попойках Немного похмелья ее не пугало. И она не могла насытиться своим положением королевы среди шумной толпы распаленных пьяниц. В особенности находила она скрытое наслаждение в том, чтобы чувствовать, как растет вокруг нее и бушует поток вожделения и страсти, постоянно возбуждаемый ее расцветшей теперь красотой. Она нисколько не боялась ссор и раздоров. Ей нравился вид крови. И ей случилось и самой ее пролить, — не только на палубе побежденного корабля, вслед за сражением…

Случилось это при обстоятельствах весьма страшных, о которых Тома впоследствии всегда вспоминал со смущением и неловкостью…

Захват Веракруса ознаменован был неожиданным происшествием, которое значительно способствовало окончательному успеху флибустьеров. В то время, когда они собирались пойти приступом на крепость после двенадцати часов безуспешной канонады, кастильское знамя вдруг спустилось, и на место его взвилось знамя Франции. Пораженные этим вожди флибустьеров стали с осторожностью подходить к крепости, опасаясь западни. Но у подъемного моста их встретил человек, чей один лишь вид их сразу же успокоил и даже наполнил восторгом: ибо это был не кто иной, как венецианец Лоредан, их старый товарищ, о котором они уже больше года ничего не слыхали и который таким образом, не без блеска, возвращался в лоно Флибусты. Когда дело дошло до расспросов, он объяснил, что частное дело вынудило его прожить весь этот год в Веракрусе, изображая из себя мирного горожанина, но что, несмотря на это мирное житье, при первом же признаке атаки, как только он узнал своих Братьев Побережья, идущих на приступ укреплений, он и сам во мгновение ока стал снова Братом Побережья, весьма удачно пробрался в крепость и там, сбросив маску и очутившись среди гарнизона с обнаженной шпагой в руке настолько его напугал, что тот сразу разбежался, крича об измене и врассыпную спасаясь через капониры. Таким образом, Лоредан-венецианец единолично завоевал и затем передал Флибусте крепость с ее сорока пушками. Откуда и великая слава ему, и жирная доля добычи.

И вот этот же Лоредан, возвратившись затем на остров Вака на корсарском судне, — он предпочел сделать переход на «Горностае», а не на «Летучем Короле»— также задержался на этом острове и вел тут самую развеселую жизнь. Хуана, весьма его заприметившая во время обратного переезда, старалась постоянно встречаться с ним, — в сопровождении Тома, — в каком-нибудь веселом месте на острове; и тогда начиналось разливанное море вина и рома. В обществе венецианца, красивого малого, столь же обходительного, сколь и храброго, подруга Тома расцветала и становилась радостной и веселой. Тома, без всякой задней мысли, радовался этому и сам.

Но наступил день, когда он перестал этому радоваться. На этот раз все пьянствовали в харчевне под вывеской «Серый Попугай», когда явились сюда поразвлечься также и другие их товарищи, среди которых были сам капитан Граммон, Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, и его женщина-матрос, Мэри Рэкэм, флибустьерка. Сначала все шло превосходнейшим образом, и все с величайшим дружелюбием перепились. К несчастью, обе женщины, как только опьянели, и та, и другая затеяли, как нередко бывает, ссору. И ссора эта быстро разгорелась по многим тайным причинам, а равно потому, что флибустьерка, гордясь своей мужской одеждой, принялась обзывать свою противницу рабой, годной только на роль потаскухи со своей подмалевкой вокруг носа и парчовой юбкой вокруг задницы. Тогда Хуана живо нашлась ответить, что, если уж говорить о потаскухах, так та, что спокойно сидит дома под присмотром одного лишь любовника, наверное, стоит той, что одевается мужчиной, чтобы свободно бегать, куда заблагорассудится, давая каждому себя щупать по всем закоулкам на поле сражений.

— Проклятая сука, — крикнула в ответ Мэри Рэкэм, — врешь, шлюха ты этакая!

Они обе вскочили, опрокинув свои табуреты. Лицом к лицу, с вызывающим видом, они площадными словами ругали друг друга. И тщетно пытались их успокоить Тома, Краснобородый, Лоредан и даже Граммон. Отрезвев теперь от избытка ярости, обе женщины, вместе и решительно, потребовали по праву, предоставленному всем Братьям Побережья, дать им разрешить спор, как им захочется, с тем, чтобы никто из Братьев не вмешивался.

— Клянусь господней требухой, — восклицала флибустьерка, обнажив кинжал, — пустите меня все, или я распорю кому-нибудь брюхо!.. Капитан Тома-Ягненок, я слишком тебя люблю, чтобы ободрать живьем твою девку. Не бойся! Я хочу только пометить крестом ее задницу, чтобы унять ее болтовню!

Хуана, до крови кусавшая своими маленькими острыми зубками нижнюю губу, также вытащила из ножен свой испанский кинжал с золотой рукояткой, который она всегда носила за поясом, скорее как украшение, чем как оружие. Она молчала теперь; ее черные глаза сверкали, как сверкает солнце, отражаясь в расплавленном дегте конопатчика. И взглядам четверых мужчин, свидетелей боя, вся настороженная, с напрягшимися мышцами, она являлась подобной перуанскому ягуару, готовому прыгнуть…

Поистине, это было удивительное зрелище — эта дуэль шароваров и юбки с треном! Впрочем, обе противницы разнились между собой и сами не меньше, чем их одеяния: хрупкая и тонкая испанка, с иссини черными волосами, великолепно зачесанными в высокий шиньон, который увеличивал ее рост на целый фут, и англичанка, до того сильная, что легко сгибала пальцами самые толстые золотые монеты, со светлыми густыми волосами, ниспадавшими на широкие, как у мужчины, плечи. Ясно, что шансы были неравны у этого крепкого вояки и у этой нежной, стройной женщины. Тома-Ягненок, видя это, попытался снова вмешаться. Но на этот раз Граммон благоразумно отговорил его:

— Разве вы не видите, — сказал он, — что если вы им сегодня помешаете, они подерутся завтра? Пусть лучше уж сгоряча дерутся, чем спокойно!

Впрочем, остальные пьяницы, сбежавшиеся со всех концов, уже составили круг и кричали: «Вольная игра!», что означало требование соблюдать закон флибустьеров и дать противницам поступать, как им заблагорассудится, ничем не помогая ни той, ни другой, разве только в конце, чтобы подобрать побежденную.

— Дорогу! — крикнула тут Мэри Рэкэм, отступая шага на три для разбега.

И она бросилась на Хуану, направляя кинжал ей в лицо и стараясь схватить ее другой рукой, чтобы опрокинуть. Ибо она не хотела убивать, а только лишь пометить свою соперницу, как сказала уже Тома. На самом деле они действительно были соперницами, как это в следующую минуту обнаружилось.

Хуана, подбиравшая левой рукой складки своего трена, чтобы не споткнуться, наступив на него, дралась одной лишь правой рукой. Отскочив в сторону, чтобы избежать острия, направленного ей в глаза, она ответила косым ударом, разодравшим левую руку флибустьерки от локтя до кисти. Пораженная и сразу обезумевшая от боли и ярости, Мэри Рэкэм испустила такой крик, что многие сочли ее рану смертельной. Но в ту же секунду она снова ринулась на испанку, сделав три разъяренных выпада один за другим, которых Хуана избежала, лишь отступив, по крайней мере, на шесть шагов, не пытаясь даже отражать удары.

— Стой же! — вопила флибустьерка, нападая еще яростнее, с протянутым вперед кинжалом. — Стой, подлая тварь! Стой, воровка мужчин! Подожди, дай мне тебя выпотрошить! Подожди, чтобы я могла вытащить у тебя из живота все, что тебе туда впихивает твой венецианский распутник, который был моим…

Она бы, конечно, еще многое сказала. И уже трое мужчин: Тома, Краснобородый и Лоредан переглядывались, нахмурив брови. Но Хуана, в свою очередь опьянев от ярости, вдруг заткнула ей рот, слепо бросившись на нее сама…

Так вероломное и предательское оскорбление вдруг сплело этих диких соперниц, как чету обезумевших любовников. Они вцепились друг другу в волосы, и оба жаждущих крови клинка скрипели сталью о сталь, в то время, как разодранная рука Мэри Рэкэм обдавала красным дождем сплетенные между собой тела. Объятие длилось недолго. Хуана, вдвое слабее, чем Мэри Рэкэм, перегнулась вдруг, как сломанная тростинка, и упала навзничь, увлекая за собой флибустьерку. На этот раз ни та, ни другая не вскрикнули, и обе остались лежать на полу, так что все почитали их убитыми наповал, и ту, и другую. Но когда подняли эти сцепившиеся и спутавшиеся тела, то обнаружили, что одна лишь Мэри Рэкэм действительно мертва, пронзенная испанским кинжалом как раз под соском левой груди. Что касается Хуаны, то она просто потеряла сознание, сильно ударившись затылком об землю, и была почти невредима, — кинжал побежденной лишь оцарапал победительницу.

Тут, придя в себя через некоторое время, она увидела Тома, склонившегося над ней. Кабак опустел; все поспешили удалиться, и прежде всего Краснобородый и Лоредан.

Тома же пристально глядел на Хуану задумчивым и мрачным взглядом. Хуана, приподнявшись резким усилием, прежде всего окинула взглядом помещение, и, все еще с ненавистью в голосе, спросила:

— Мертва?

— Да, — сказал Тома.

Тогда она увидела его взгляд. И припомнила… Волна крови залила ей щеки, лоб, даже грудь. Она вся выпрямилась и вскочила. Вскрикнула:

— Ты не поверил?..

Но он не ответил ни слова и медленно отвернул голову. Она покраснела еще больше и секунды три оставалась в нерешительности. После чего, внезапно очень громко рассмеявшись, дотронулась до него пальцем, затем приказала, — повелительная и презрительная:

— Подними мой кинжал!

Он поднял. Языком она коснулась красного еще лезвия и, с видом лакомки, отведала крови. Затем, вложив кинжал в ножны и направляясь к двери, молвила:

— Так! Вернемся на корабль. Я устала. Идем!

Она ушла, не обернувшись. Он двинулся за ней.

VII

Последовавшие за тем недели Тома-Ягненок провел у себя на корабле, забившись в свою каюту, как раненый кабан в свою берлогу. Никто больше его не видел, ни мужчина, ни женщина, ни друг, ни недруг, ни даже матросы его команды, ни даже Луи Геноле, который от капитана своего и брата за целые два месяца не добился ни единого признака жизни, так же как и смерти. Вести извне не достигали этой чуть ли не замурованной каюты. Тома совершенно не знал, что Краснобородый и Лоредан дрались на дуэли по обычаю флибустьеров, и что венецианец выстрелом из мушкета прострелил англичанина насквозь, не убив его все же, настолько изумительные эти люди легко переносили свинец, железо, сталь и, не хуже слив и яблок, переваривали пули и ядра. Он, Тома, ни с кем не дрался и, верно, даже и не подумал об этом.

Он прожил нелюдимым, с глазу на глаз с одной лишь Хуаной, которую он принудил жить так же нелюдимо. И, действительно, ни разу за все это время, не видела она человеческого лица, если не считать трех ее невольниц-мулаток. Да и то одну из этих невольниц Тома убил в минуту гнева и, убив ее, решительно отказался купить другую: «Довольно двух сводниц, и эти-то две лишние».

«Горностай» эти восемь недель стоял на якоре у острова Вака, ни разу не снявшись для каперства или крейсерства. И Луи, постоянно моля Бога о спасении их всех, не знал, радоваться ли ему столь долгой передышке от кровавых обычаев предшествовавших недель, или еще больше трепетать за будущее, опасаясь этого мрачного одиночества, в котором замкнулся Тома: ибо Тома, бесспорно, должен был когда-нибудь выйти из него, ужаснее и смертоноснее прежнего.

Так и случилось на самом деле, и именно так, как это и предвидел Луи Геноле. В некий сентябрьский вечер, — надо было справиться в календаре, чтобы отличить сентябрь от марта, так как все времена года одинаково жгучи и ясны в Вест-Индии, — в некий, стало быть, вечер, матросы, занятые по обыкновению выпивкой и игрой, сильно подивились, заслышав неожиданно голос капитана, которого мало кто решался ослушаться. Тома, повелительный, обуреваемый странной и внезапной торопливостью, распоряжался отходом. По его приказанию якорь был поднят, паруса выбраны, поставлены, реи обрасоплены, — и «Горностай» двинулся в путь. Через три дня на траверзе Кай де лас Досе Легвас попался им навстречу, был атакован и захвачен остендский трехмачтовик, груженный в Картахене Индийской и направлявшийся в Европу. И Тома проткнул своей собственной шпагой всех остендских парней за то, что один из этих пятнадцати перед тем, как сдаться, выстрелил из пистолета.

И в этот же вечер команда, распевая на палубе при лунном свете, снова увидела, как видела столько раз и раньше, как капитан и капитанова подруга, верно помирившись, — если только они вообще ссорились, в чем, в конце концов, никто не был уверен, — стоят вместе на юте, прислонившись к фальшборту и вместе смотрят на море. Их тесно прижавшиеся друг к другу тела, казалось, слились в одно…

Снова началась бродячая жизнь, жизнь самого что ни на есть открытого моря; жизнь свободных людей, — каковы флибустьеры, кавалеры океана, рыцари удачи…

Как это было и прежде, Хуана снова стала настоящим капитаном, а Тома настоящим помощником, хотя, пожалуй, помощником менее послушным, чем раньше, и иногда покушавшимся на неповиновение…

В остальном то был тот же Тома, только говорил он еще более отрывисто, еще более хрипло и для того лишь, чтобы отдать приказание, никогда больше не болтая ни с кем и не беседуя. Не видно было больше, чтобы он подходил к Луи Геноле и дружески с ним разговаривал, как в былое время. Всего лишь два-три раза, проходя случайно мимо помощника, он положил ему руку на плечо, не больше. И как-то утром, выйдя из своей каюты подышать первым утренним бризом, — матросы впоследствии припоминали это во всех подробностях, до того показался им этот случай удивительным, — он подошел к румпелю, где стоял Геноле, следя за компасом, внезапно обхватил его руками, обнял три или четыре раза, беспрерывно повторяя во время объятий: «О брат мой Луи, брат мой Луи!» Но на этом дело и кончилось.

Между тем, вынужденный возобновлять запас воды и провианта, «Горностай» не мог обойтись без заходов в порты. Он несколько раз забирался в устья рек на побережье континента, где под прикрытием громадных американских акажу^[95], кораблю легко можно было исчезнуть вместе со своим корпусом и рангоутом и наилучшим образом укрыться от всяких вражеских взглядов. Здесь живут некоторые племена индейцев, враждебные Испании, стало быть, расположенные к авантюристам и рыцарям моря. Племена эти охотно приносили им свою живность, дичь, рыбу и плоды и разрешали наполнять из своих источников бурдюки, анкера и бочки. Но много есть нужного для корабля, чего не найдешь у дикарей, например: парусов и снастей, всякого такелажа, запасных частей разного рода, солонины, сухих овощей, а также ядер, картечи, пуль и пороха. Так что Тома надо было, в конце концов, хотя это, видимо, мало ему улыбалось, взять курс на какую-нибудь цивилизованную землю. Больше не было таких портов, которые бы радушно приняли корсаров, и даже таких, которые бы не встретили пушечными выстрелами рыцарей открытого моря, репутация которых среди миролюбивых и домоседлых людей была, понятно, ненавистна. Итак, «Горностай» еще раз возвратился на Тортугу, единственное убежище на которое можно было всегда положиться. Когда он стал здесь на якорь, прошло день в день ровно тринадцать недель со дня смерти Мэри Рэкэм, убитой Хуаной.

Большая часть капитанов-авантюристов, которые приняли участие в походе на Веракрус, находились в то время на Тортуге, иные потому, что, быстро обеднев благодаря кутежам, явились порасспросить о предстоящих предприятиях, в которых они бы могли заполучить новую добычу, другие, все еще богатые, потому что остров Вака скоро показался им скучным местом и они захотели щегольнуть последними своими пиастрами на глазах у этого губернатора Кюсси Тарена, который так отговаривал их от нападения на Веракрус. Так что, тоже бросив якорь между Большой Башней и Западной батареей, Тома узрел вокруг себя всю эскадру флибустьеров, которая четыре месяца тому назад плавала вместе с «Горностаем».

На берегу также все оставалось по-старому. И те же люди выпивали в тех же кабаках, распевая те же песни, ругаясь той же кощунственной бранью. Говорили лишь о призах, о каперстве, об авантюрах. Одним словом, все было, как раньше. И никто больше не смущался столь ясными и прямыми угрозами, которые привез в свое время на остров Ваку господин де Кюсси, а также и фрегатами, будто бы отправленными королем против Флибусты. Все изменения сводились к появлению нескольких новых Братьев, — свеженавербованных авантюристов, — да к некоторой убыли среди старых Братьев. Но это было обычное действие пушки, мушкета и абордажей. На это не обращалось ни малейшего внимания. Бедная Мэри Рэкэм была погребена в человеческой памяти глубже, чем под землей. Тома, снова ступив на землю, нашел Краснобородого и Лоредана совершенно примирившимися и в наилучших отношениях между собой. Краснобородый на три четверти оправился от раны, и хорошо еще, если он помнил, когда, как и от кого получил он эту рану…

Итак, в среду этого беспечного народа, жившего сегодняшним днем, не желая и не умея помнить вчерашний День, не желая и не умея позаботиться о завтрашнем дне, Тома и Хуана вернулись вместе. Ибо больше не было и речи об отшельничестве. И Хуана, как и в былое время, заставляла своего любовника водить ее по самым веселым кабакам и верховодила на всех попойках, даже и самых буйных, — столь же красивая и даже еще красивее, чем когда бы то ни было. И Тома следовал туда за ней и пил вместе с ней. Те, кто встречал их, удивлялись иногда, что он упорно молчит и никогда не принимает участия ни в разговоре, ни в пении. Но, если подумать, этому нечего было особенно удивляться, потому что он никогда и не был болтлив. Впрочем, он всегда был вежлив и обходителен и встречал людей приветливо, хотя, по-видимому, иной раз довольно плохо отличал их друг от друга.

VIII

Однако же фрегаты короля Франции, о которых столько раз возвещалось, наконец пришли. Их эскадра, в одну из этих ясных вест-индских ночей, так озаренных звездами, что можно плавать увереннее, чем среди бела дня, вошла в пролив, отделяющий Тортугу от Сан-Доминго. При восходе солнца они уже были на месте, вытянувшись перед портом длинной колонной с правильными промежутками, как и надлежит военным кораблям. Тома увидел их через иллюминатор каюты, лишь только поднялся с койки. Их было пять; самый большой был вооружен сорока орудиями, самый слабый — четырнадцатью. Их залп всеми орудиями мог накрыть весь рейд и весь город На корме они подняли флаг Франции, белого атласа, украшенный лилиями, на грот-мачте — королевский вымпел, лазурный и золотой.

В то время, как Тома, вооружившись подзорной трубой, разглядывал этот царственный герб, являвшийся ему здесь, в веянии американского бриза, совершенно таким же, каким он видел его некогда на фронтоне Сен-Жерменского замка, большая четырнадцативесельная шлюпка отделилась от административного фрегата и направилась к берегу. На руле сидел королевский офицер. А впереди этого офицера — две важные персоны в больших пиках, восседая в кормовой рубке, являли вид значительных вельмож и весьма горделиво развалились на малиновых подушках. Все они прошли в каких-нибудь пятидесяти саженях от «Горностая». Один из вельмож в большом парике привстал со своей банки, чтобы разглядеть по пути корсара. Снова усаживаясь, он сделал знак рукой и произнес несколько слов, которых Тома, за дальностью расстояния, не расслышал.

Сразу же пополудни стало известно, что две эти персоны именуются господами де Сен-Лораном и Бегоном, и что они являются комиссарами его величества, имея от него задание искоренить все злоупотребления, совершавшиеся как на Тортуге, так и на Сен-Кристофе и Сан-Доминго, и вообще где бы то ни было во французской Вест-Индии. Так начали осуществляться грозные предсказания губернатора Кюсси. Ибо в первую голову среди злоупотреблений, которые надлежало пресечь господам де Сен-Лорану и Бегону, стоял, бесспорно, флибустьерский обычай не различать войны и мира и пользоваться миром так, как принято пользоваться войной, избивая и грабя всякого рода врагов, действительных или мнимых. Не было сомнений, что комиссары короля пожелают немедленно с этим покончить.

Поэтому на следующий же день после прискорбного прибытия королевских фрегатов на «Горностае» состоялось подобие военного совета, как не раз уже бывало и прежде. Сюда сошелся весь цвет Флибусты — Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, с другом своим Лореданом-венецианцем, затем флибустьер из Дьеппа, гугенот с Олерона, несколько видных англичан и один француз, весьма прославленный, по имени Гронье. Все они очень уважали Тома-Ягненка, почитая его одним из самых храбрых и неизменно счастливых во всем Братстве. Потому им и хотелось прежде всего узнать его мнение и обсудить всем вместе у него на корабле, какое надлежит принять решение, согласиться ли уступить или же решиться не уступать. Тома принял их с почетом, усадил вокруг стола в своей кают-компании за самыми большими своими кружками, наполненными лучшим его вином, и пошел в каюту кликнуть Хуану, дабы она приняла участие в этом обсуждении. Никто, впрочем, не счел это зазорным, ибо в глазах их всех Хуана была настоящей флибустьеркой, в особенности с тех пор, как все моглиубедиться, что она владеет кинжалом, как противник, которого следует остерегаться.

Когда все осушили по кружке, чтобы как должно прочистить себе горло, Краснобородый взял слово и постарался ясно обрисовать положение вещей, бесспорно неутешительное: комиссары короля не успели сойти на берег, как отправились для переговоров к губернатору Кюсси Тарену и совещались с ним битых два часа единственно ради того, чтобы хорошенько осведомить его о неудовольствии его величества и о решении, им принятом, покончить во что бы то ни стало со всем, что касается Флибусты и флибустьеров. Все это стало известно благодаря самому же губернатору, который подробнейшим образом рассказал об этом многим лицам, а главное, нескольким авантюристам, с явным намерением, чтобы все и всюду знали все до последнего слова. К тому же королевские комиссары не задавались целью вести следствие о прежних проступках и преследовать корсаров за прошлое их каперство, несмотря на то, что посланники всей Европы осаждали короля своими жалобами по поводу каперства и корсаров. Но король, если и благоволил памятовать об услугах, оказанных ему в свое время этими же флибустьерами, и прощал им, таким образом, все проступки и даже преступления прошлого, зато приказывал быть беспощадным ко всякому, кто осмелится упорствовать теперь.

— И этот обормот-король, — закончил Краснобородый, ударяя рукой по столу, — вознамерился заставить нас сложить сейчас же оружие, сойти с наших кораблей и просить весьма униженно господина Кюсси благоволить оценить нас по достоинству и наделить нас землей, дав нам разрешение обрабатывать ее и возделывать в качестве мирных землепашцев!

Сказав это, он замолк и снова осушил свой стакан, вмещавший три четверти штофа. Этого было едва достаточно для того, чтобы более или менее утихомирить крайнее возмущение, которое его прямо-таки душило при этом названии «землепашец», произнесенном его же собственными же устами.

Впрочем, все бывшие тут же капитаны также возмущались, и Тома вместе с ними. Иные презрительно смеялись. Другие негодовали. Гугенот с Олерона, совещавшийся уже некоторое время шепотом с несколькими англичанами, вдруг громогласно вскричал, что он решительно отказывается повиноваться и, сверх того, отвергает свою принадлежность к французам, не желая больше числиться среди подданных, — лучше сказать рабов, — столь скверного властителя, идолопоклонника, деспота и тирана, фрегаты которого, впрочем, не настолько сильны и не настолько многочисленны, чтобы семьсот, восемьсот Братьев Побережья не могли походя, одним ударом, захватить на абордаж всю их эскадру.

Наступило молчание, так как заявление это было довольно дерзкое. И английские капитаны кивали уже головой в знак одобрения, как вдруг поднялся Тома-Ягненок, раздавив свой стакан судорожно сжавшимися пальцами.

— Клянусь Равелинским Христом! — торжественно поклялся он. — Я француз и французом останусь, стало быть, верным слугой своего короля, что бы он ни делал! Что же касается прохвостов, которые вознамерятся атаковать в моем присутствии его фрегаты или покусятся как бы то ни было на его флаг, прохвосты эти, будь они трижды и четырежды флибустьеры и Братья Побережья, конечно, встретят меня поперек своей дороги и с саблей в руке, если на то пошло!

Между тем мулатки-невольницы Хуаны, подававшие вино, поспешили принести своему господину другой стакан, полный до краев. Он схватил его и одним глотком осушил до капли. После этого, стоя лицом ко всем своим гостям, он крикнул во все горло, во всю силу своих легких.

— Да здравствует король!

И никто не нашелся ничего возразить.

Тома-Ягненок, крикнув это как верный подданный, Уселся снова и больше не добавил ни слова; казалось, он снова погрузился в те странные и сумрачные размышления, которые были ему теперь свойственны. Флибустьер из Дьеппа, который, впрочем, только что ему вторил, крича, как и он: «Да здравствует король!» от чистого сердца, посчитал весьма необходимым все же получить некоторые разъяснения. Поэтому он обратился к Тома с вопросом, и вопрос его был достаточно последователен:

— Значит ты, Тома-Ягненок, теперь вполне доволен, согласен принять волю короля Людовика, подчиниться его приказаниям и, стало быть, разоружить свой «Горностай?»

— Я? Нет! — возразил Тома, настолько ошарашенный, как будто он только что с луны свалился.

Тут он спохватился и, казалось, размышлял. Затем, взглянув на Хуану, как бы спрашивая у нее совета, он пояснил, что, напротив, он твердо решил не повиноваться и самым почтительныйшим образом противиться всевозможным приказам, прошлым, настоящим и будущим; что он на этот счет будет поступать, как ему заблагорассудится, будучи, конечно, хорошим подданным короля, верным, стало быть, и лояльным, но в то же время оставаясь рыцарем открытого моря, свободным, стало быть, человеком.

— Свободным, — подтвердила очень спокойно Хуана.

Она впервые раскрыла рот. И все флибустьеры посмотрели на нее с вожделением, потому что она казалась красивее всех в мире, роскошно разодетая, напудренная, подкрашенная, с румянами на щеках и убийственными мушками, подперевшая подбородок сверкавшей драгоценными камнями рукой. Это не мешало ей, однако же, очень внимательно выслушивать все предложения, скорее как воину или капитану, чем как женщине; и лицо ее, оставаясь все таким же нежным и сладострастным до крайности, казалось сейчас еще более упорным и вдумчивым.

Между тем капитан Гронье, в свою очередь, взял слово. И стоило послушать то, что он говорил.

— Я француз и французом останусь, как и ты, — заявил он сначала, обращаясь к Тома-Ягненку, — французом и, тем самым, лояльным подданным короля Франции, ибо одно предполагает другое. По этой причине я не хочу никаких восстаний; тем более не хочу, что все они рано или поздно будут для нас гибельны. Разве нам не известно, что злосчастный этот мир, столь стесняющий нас, не может не уступить вскоре места войне? Король Людовик Великий — великий король, и даю голову на отсечение, что через три-четыре года он снова двинется на своих врагов, — стало быть и наших. Когда наступит это время, — тем из нас, кто сумеет дотерпеть, ничем себя не скомпрометировав, будет так хорошо, что и сказать нельзя! Остается, значит, выиграть самое большее четыре года. А чтобы их выиграть вовсе не за чем, поверьте мне, делаться нам пахарями. Нам представляется другой выход, и я хочу надеяться, что он хорош.

Он приостановился и обвел взглядом весьма внимательное собрание. Тогда Хуана, легче поддающаяся, как свойственно женщинам, любопытству, спросила его:

— И выход этот?..

— Вот он, — молвил Гронье, перестав колесить вокруг да около и спеша сделать удовольствие даме, — Братья Побережья, все мы, сколько нас ни на есть здесь, знаем, что существует огромное, даже безграничное море, которое мы называем Южным морем и которое омывает, помимо королевства Мексики и Перу, также на диво богатых, кроме нескольких других американских областей, не менее обильных, еще девственную до сей поры землю, землю сказочную, хоть и вполне реальную и которая весьма справедливо носит название Эльдорадо, ввиду того, что она содержит золото в таком изобилии, что жители ее имеют обыкновение пользоваться для своих надобностей, как в хозяйстве, так и в ремесле, утварью и орудиями, сделанными целиком из литого золота. Да! Там сплошь золотая посуда, золотые горшки, миски тоже золотые, кирки, заступы, лопаты, топоры и косы, пожалуй, даже сохи из золота, из чистого золота, самородного золота, без всякой примеси. И это не пустые рассказы, а, напротив, истинная, доказанная действительность. Теперь, Братья Побережья, слушайте меня хорошенько: Южное это море, омывающее Эльдорадо, король Испании объявил своей личной собственностью, и мирные договоры, те самые договоры, что король Франции вздумал соблюдать так строго, действительно, называют это морем испанским и кастильским и предоставляют, в виде особой привилегии, одним лишь кораблям, плавающим под желто-красным флагом. Нечего, значит, опасаться, чтобы фрегаты с тремя лилиями когда-либо заплыли в эти столь запретные воды! Нечего опасаться, чтобы король Людовик, а также его комиссары и губернаторы почувствовали вдруг беспокойство по поводу начинаний, которые мы там предпримем, и мы, если мне поверят, подпишем все вместе договор на столь прибыльную и славную авантюру, что из простых флибустьеров поистине превратимся в Завоевателей Золота!

Он встал. Правой рукой он ударил по столу. Упало несколько стаканов, и потекло вино, что, как известно было старейшим членам Братства, надлежало толковать, как прекрасное предзнаменование.

Тотчас же поднялась суматоха. В восторге некоторые капитаны громогласно требовали чернил, перьев и бумаги, чтобы сейчас же подписать упомянутый договор. Среди них был уроженец из Дьеппа, и он один суетился за четверых. Другие, не столь поспешно дающие свою подпись, требовали дополнительных разъяснений. Спрашивали, например, про пути, ветра, время года. Один англичанин довольно рассудительно заметил, что, сколько ему известно, нет прохода, связывающего между собой Северное море, в котором они находятся, с Южным, куда предполагается попасть. Но на все возражения у капитана Гронье были готовые ответы, казавшиеся как нельзя лучшими.

— Те из нас, — сказал он, — у кого под ногами имеется хорошая верхняя палуба, подобная этой вот палубе, смело может направить курс к зюйду, миновать Оранжевый мыс и мыс Святого Роха и разыскать Магелланов пролив, открывающийся около пятидесятого градуса широты. После чего они снова поднимутся, взяв курс на норд, вдоль всей страны Чили. Я теперь же назначаю всем свидание под стенами самой Панамы, на апрель или май будущего года. Но для менее счастливых людей, к которым и я принадлежу, словом для нас, имеющих взамен кораблей и фрегатов лишь старые калоши и мокрохвостые скорлупки, будет разумно поскорее с ними разделаться: ибо с севера на юг мы пройдем пешком. Пешком, да! С саблей на боку, с мушкетом на плече. А впоследствии эскадры обоих Вице-королей позаботятся, как должно, снабдить нас новыми судами, только что отстроенными тиммерманами его величества короля Испании.

Между тем, кто-то поддержал будущего командующего; и это был венецианец Лоредан, который до этого не вымолвил ни слова. Редкие же его познания во всем, касающемся Америки, придавали ему в таких случаях особый авторитет.

— От Северного моря до Южного, — сказал он, — надо считать, по прямой, двенадцать испанских лье, то есть пятнадцать лье французских, или тридцать-тридцать пять наших морских миль. Это, конечно, пустяк. Однако же мили эти будут усеяны препятствиями: реками, лишенными брода, непроходимыми лесами, горами и пропастями, а главное, индейцами Брави, опасными в искусстве метать издали свои отравленные и смертоносные стрелы. Что касается другого пути, — пути кораблей, — то мне однажды уже пришлось его проделать, и он действительно труден лишь при подходе к самому проливу, так как там царят обычно встречные ветры, дующие с большой силой.

Выслушав его, командующий Гронье спросил:

— А сам ты, брат Лоредан, какой из этих путей изберешь, чтобы достигнуть Южного моря?

— Я? — сказал он. — Увы! Южное море далеко, ц мне, старику, невозможно покинуть это Северное море, на котором я провел свою молодость…

Он улыбнулся, и те, кто услышал его говорящим о своей мнимой старости, живо сообразили, что он насмехается над ними, так как ему было отнюдь не больше тридцати лет, и каждый волос на его голове был черен, как вороново крыло. Но так как он был весьма скрытен, то ему не угодно было оповещать всех о тех причинах, по которым он оставался в Вест-Индии и не желал присоединяться к экспедиции в Южное море.

Повскакав с мест, капитаны собрались кучками и спорили громко и шумно. Проект командующего Гронье собирал уже большинство голосов. Тем не менее, некоторые капитаны определенно не высказывались, и Тома-Ягненок в том числе; он один оставался сидеть за столом и продолжал пить в молчании, озираясь вокруг рассеянным взглядом. Хуана его покинула, и, полуоткинувшись в амбразуре одного из портов, беседовала с Лореданом-венецианцем, также, очевидно, расспрашивая его об отказе, — отказе, удивившем многих флибустьеров.

Гронье тем временем подошел к Тома и положил ему руку на плечо.

— Капитан Ягненок, — сказал он ему весьма почтительно, — пожалуй, это самый грандиозный план, какой намечался со времени возникновения Флибусты! Как вам кажется? Что касается меня, то по-моему, такая попытка должна увенчаться успехом, при условии, понятно, что мы сумеем использовать все возможности и ничего не упустим. Угодно вам выслушать меня на этот счет, вам, — славному Брату Побережья? Я, Гронье, буду командовать сухопутной армией, как я только что сказал, и поведу ее с севера на юг, сквозь болота и пропасти, сквозь испанцев и индейцев. И ясно, — такое командование не шутка. Флот, который будет плавать в Панамском зное, а затем среди Магеллановых льдов, должен руководиться с не меньшей энергией, и я бы хотел видеть его командующим самого искусного и самого достойного человека, какой когда-либо появлялся на море. Но к чему нам ходить вокруг до около? Такого человека я знаю. Это вы, Брат Ягненок! Решено ли это между нами, будете ли вы в этом деле моим товарищем, — командующим вместе со мной, как и я, равноправным со мной во всем? Войдем ли мы вдвоем, нога в ногу, для начала, в ворота столиц Панамы и Лимы и, в заключение, во врата обетованной земли Эльдорадо?

Он говорил довольно тихо, не желая быть услышанным подозрительными и завистливыми ушами. Тома, выйдя из задумчивости, взглянул ему прямо в лицо, затем встал и сделал несколько шагов, как бы колеблясь и не решаясь ответить. Гронье, следивший за ним взглядом, увидел, что он прошел недалеко от Хуаны, продолжавшей беседовать со своим венецианцем и даже смеявшейся не без кокетства. Впрочем, Тома, проходя мимо, не поднял даже головы, чтобы посмотреть на них.

Но тут, как нарочно, голос Хуаны сделался громче, покрыв на мгновение тот гул, который производили флибустьеры, говоря все разом. Хуана, очевидно, одобрявшая венецианца Лоредана за то, что он не желал странствовать по Южному морю в поисках страны золота говорила:

— Я, как и вы, сэр Лоредан, не поддамся на удочку, потому что надо быть безумным, нищим или трусом для того, чтобы плыть пять тысяч лье по соленой воде из-за жалкого страха перед пятью фрегатами…

Услышав эти бабьи речи, Гронье только пожал презрительно плечами. Но Тома, услышав или нет, — по-прежнему он не поднимал головы, — как раз в этот миг принял решение и дал ответ. И ответ этот, волею случая, — в то же время и таинственного, и полного иронии, — совпал с ответом, данным перед тем венецианцем Лореданом, и который он, Тома, конечно, и не слышал даже.

— Брат Гронье, спасибо вам! Вы оказываете мне большую честь… Но мне, старику, невозможно пускаться в столь далекое путешествие и покинуть это Северное море, ставшее мне родным…

IX

И вот на глазах у королевских комиссаров, под самыми пушками королевских фрегатов, начала организовываться эта Южная экспедиция, бывшая, как свидетельствует история, самой значительной из всех экспедиций флибустьеров. Однако же ни господа де Сен-Лоран и Бегон, ни губернатор де Кюсси Тарен ей отнюдь не препятствовали. Как совершенно правильно указал командующий Гронье, Южное море находилось вне юрисдикции и контроля Франции. И благодаря именно этому, флибустьерская эскадра, предполагавшая туда отправиться на свой риск и страх и без каперских свидетельств, ускользала от всех репрессий со стороны Франции. Королю Франции было вполне достаточно того, чтобы упомянутая эскадра хорошо себя вела во все время перехода по Северному морю и не сделала ни одного выстрела, начиная от Тортуги и до Магелланова пролива. А дальше, — Бог мой! — это было дело испанского короля, достаточно могущественного монарха, чтобы самому очистить свое Южное море от разбойников и пиратов, которым нравилось в нем крейсировать. Что касается этих разбойников и пиратов, — неважно было, англичане ли они или французы, так как оба правительства, и лондонское, и версальское, многократно заявляли, что они всячески порицают столь непокорных подданных и отказываются от них. К тому же, дабы еще больше успокоить на этот счет господ де Кюсси, Бегона и де Сен-Лорана, командующий Гронье по секрету обещал им всем троим отказаться, тотчас же по выходе из пролива, от своей национальности француза и спустить, следовательно, свой белый флаг, подняв другой, относительно которого его величество король испанский не будет иметь повода придраться к его величеству королю французскому.

— Какой же это флаг? — спросили удивленные королевские комиссары.

— Вот этот вот! — тотчас же ответил командующий флибустьеров, вытаскивая из кармана кусок свернутого флагдука, который он развернул у них перед глазами.

И все, кроме бесстрашного Гронье, вздрогнули: флагдук был черный, украшенный по четырем углам четырьмя белыми черепами.

Так, волей-неволей, установились тайные, но не лишенные учтивости, сношения между Флибустой и доверенными короля, — теми самыми доверенными, которым было строго наказано их владыкой обуздать и укротить эту самую Флибусту. Несмотря на это, хоть и казалось, что они смягчились и как будто даже отступились от своей первоначальной строгости, комиссары Бегон и Сен-Лоран упорствовали в своих миролюбивых намерениях и продолжали все также настойчиво стремиться к обращению американских корсаров в землепашцев. Их терпимость распространялась исключительно на покорных флибустьеров, уважающих волю короля, на тех флибустьеров, которые, благоразумно повинуясь, соглашались поскорее покинуть Антиллы и отправиться каперствовать настолько далеко, чтобы ни один отголосок их каперства не мог обеспокоить королевский слух. Но другие флибустьеры, не столь склонные к послушанию, не удостоились такого снисходительного отношения.

И Тома-Ягненок оказался в их числе

По особой и в то же время гибельной милости, король Людовик не забыл капитана-корсара, представленного ему лет шесть тому назад господином де Габаре, ныне маршалом Франции. Король же Людовик Великий был, говоря без лести, поистине великий король. И если он никогда не забывал награждать своих достойных, то и не забывал также карать заслуживающих кары. Поэтому, когда в Версаль стали стекаться тысячи жалоб со стороны испанцев, вопивших о тысячах флибустьеров и рыцарей открытого моря, король, перелистывая дело с упомянутыми жалобами и диктуя свою волю господину Кольберу де Сеньела, статс-секретарю морского ведомства, громко и почти горестно вскрикнул, заметив среди имен наиболее подозрительных обвиняемых этого самого Ягненка, им самим некогда возведенного в дворянское достоинство.

— Как? — молвил он, опечаленный, но твердый в своем решении. — Неужели столь достойный человек превратился из героя в разбойника и грабителя? Если это правда и за столь преступным заблуждением не последует скорое раскаяние, то этому заблуждению нет прощения! Прошлые наши милости, отнюдь не охраняя и не покрывая виновника, недостойного извинения, должны, напротив, обратиться против него и заслужить ему особое наказание!

Так что на полях «Инструкции господам комиссарам его величества, на коих возложена миссия в Вест-Индии» имя Тома-Ягненка было внесено, во всю длину, собственноручно упомянутым государственным секретарем, маркизом де Сеньела. Вот почему, в первый же день их прихода на Тортугу, когда адмиральский вельбот отвозил их с корабля на берег, господа де Сен-Лоран и Бегон, заметив стоявший на якоре «Горностай» и узнав в нем чересчур знаменитый фрегат упомянутого Тома-Ягненка, также чересчур знаменитого, не смогли, ни тот, ни другой, сдержать тот жест, — жест удивления и любопытства, — который Тома, глядя в иллюминатор, заметил, как мы видели, как раз, когда они проплывали мимо, — никак, впрочем, не толкуя его, и тем более не подозревая, что этот жест опасный и чреватый для него угрозами…

А Южная экспедиция продолжала, стало быть, спокойно готовиться под благожелательным взором королевских комиссаров, под жерлами молчаливых пушек королевских фрегатов. Тома, со своего все еще стоявшего на якоре «Горностая», вволю мог наблюдать это странное зрелище. Но, несмотря на всяческие рассуждения, он никак не мог с ним освоиться; он даже упорно отказывался его понимать. Как же так? Господа де Кюсси, де Сен-Лоран, Бегон и их прихвостни после того, как сами же столь грозно метали против всяких флибустьеров и всяческой Флибусты гром и молнии, теперь, дивно успокоенные и смягченные, поддерживали это начинание флибустьеров и даже ему покровительствовали?.. Это не подлежало сомнению!.. И каждый день целые караваны шлюпок и плотов, дерзко груженные оружием или свинцом, или порохом в картузах и бочонках, приставали, отнюдь не скрываясь, к кораблям экспедиции…

Оглушенный этим, Тома не выдержал и нарушил, наконец, на один день свое молчаливое настроение. Луи Геноле, тоже очень удивленный, должен был прервать самую длинную из своих послеобеденных молитв, чтобы дать ответ корсару и обсудить с ним создавшееся положение.

— Пресвятая Дева! — гремел Тома. — Пресвятая Дева Больших Ворот! Все, значит, позволено этим людям, а мне ничего? Однако же, разве я так же, как и они, а они так же, как и я, не Братья Побережья и не рыцари открытого моря? Брат мой Луи, что скажешь? Разве король не достаточно справедлив, чтобы не потерпеть такого неравенства?

Геноле не знал, что ответить. Однако же он боялся всего самого худого. И, хватаясь за этот случай, который мог быть единственным, он обнял руками своего горячо любимого брата и убеждал его, плача и рыдая, отказаться от всего, повиноваться королю, — повиноваться тем самым Богу, который строго карает убийц и душегубцев.

— Не забудь: он сам сказал святому апостолу Петру. «Кто возьмется за меч, от меча погибнет».

— Повиноваться я не могу! — молвил Тома, потупив глаза.

Затем, тряхнув внезапно плечами, он вернулся к первой мысли:

— Нет, ты скажи! Ни черта не понимаю! Отчего позволено каперствовать в Лиме и Панаме и не позволено в Пуэрто-Бельо и Сиудад-Реале?

— Почем я знаю? — сказал Геноле. — Однако же, если так, отчего нам не двинуться тоже в Панаму или Лиму? И отчего ты не подписал договор с этим Гронье, который предлагал тебе такие отличные условия?

Тома снова опустил голову. Если он и не часто теперь откровенничал с Геноле, все же он постыдился бы солгать хоть единым словом.

— Она не захотела, — пробормотал он.

И Геноле, услышав это, ничего больше не спросил. Тогда Тома бросился к нему и в свою очередь прижал его к груди.

— Увы! — добавил он, говоря очень тихо, как бы испытывая большое смущение. — Увы! Я люблю ее!.. Я люблю ее! А она… она… Ах, брат мой Луи, ты один у меня остался, ты один… оставайся со мной всегда, оставайся со мной!..

Пополудни же, съехав на берег вместе с Хуаной и переходя из кабака в кабак, так как Хуана пожелала немедленно разыскать разных веселых приятелей, среди которых числился и Лоредан-венецианец, Тома вдруг страшно рассвирепел, заметив нескольких довольно жалкого вида субъектов, которые следовали за ним по пятам, от двери к двери, очевидно с намерением подслушать его разговоры и раскрыть его планы.

Он обнажил шпагу и бросился на них. Подлецы разбежались, подобно стае ворон перед орлом.

— В чем дело? — кричал он вне себя от ярости. — Что я, изменник или бунтарь? Черт возьми! Меня доведут до этого, если выведут из терпения!

Но Хуана, оставшаяся стоять на месте, презрительно усмехнулась.

— Никогда! — сказала она. — До этого тебя не доведут, поджавшая хвост собака ты этакая, умеющая только рычать, у которой ни одного клыка не осталось, чтобы укусить!

Она теперь презирала его и открыто им пренебрегала, упрекая его в излишней покорности велениям всяких Кюсси, Сен-Лоранов, Бегонов и прочих: все из-за того, что он еще не принимался за каперство с тех пор, как фрегаты короля сторожили Тортугу.

Оскорбленный Хуаной таким образом, он всегда становился смертельно бледен. Но и на этот раз он не сумел унять ее болтовню, как бы ему следовало это сделать, пятью-шестью оплеухами, которые бы ей свернули челюсть, или хорошей поркой, которая бы ей с пользой обновила кожу и заново отполировала задницу.

Итак, он миролюбиво к ней возвратился и стал лишь препираться с ней, подобно судебной крысе, которая спорит, желая выиграть заведомо гиблое дело.

— Кто же поджавшая хвост собака? — сказал он. — Я ли, которого дюжина шпионов не выпускают из виду, боясь, чтобы я не пошел, куда мне заблагорассудится? Или другие, хорошо тебе известные люди, которых все какие ни на есть губернаторы и комиссары ласкают и лелеют как всякий может убедиться каждый день прямо на рейде и среди бела дня?

Но она повернулась к нему спиной и не слушала больше. Лоредан вошел в кабак и в эту минуту садился за стол невдалеке от нее. Она подошла к нему и стала тереться об его плечо, подобно обезумевшей от страсти кошке, трущейся об кота.

— Уж вас-то, наверное, — сказала она затем, — вас-то, наверное, сэр Лоредан, никогда бы не посмели ласкать губернаторы! И мухи не смеют жужжать слишком близко от вашей шпаги, которая так же длинна, как коротко ваше терпение!..

Она склонила голову набок, чтобы украдкой взглянуть на Тома. Тома не смотрел в ее сторону. Он пил, безмолвный, развалившись всем телом, медлительный в движениях. Она видела, как он проглотил одну за другой четыре больших кружки рома. Тогда она вдвойне осмелела и обнаглела. Она засмеялась громкими взрывами прерывистого и нервного смеха. Затем вдруг наклонившись, она поцеловала венецианца, прильнув губами к его губам…

Тома, опустив голову, упорно смотрел в землю.

X

В темной каюте дверь была заперта, иллюминатор задраен, — было невыносимо жарко. Тома, который не спал, обливаясь потом и почти задыхаясь, соскочил, наконец, со своей койки и бесшумно прошел в кают-компанию, а затем по капитанскому трапу на полуют. Он был полураздет. Ночной бриз заиграл в его распахнутой боевой рубахе, в парусиновых штанах, свободно свисавших с его голых ног. Он перешел с правого на левый борт, затем подошел к гакаборту и облокотился в самом дальнем конце его с наветренной стороны, лицом к морю. Небо сверкало звездами, и море, светящееся в глубине, как часто случается в тропиках, казалось, заключало в своих недрах мириады странных факелов, бирюзовое свечение которых, слишком отдаленное, колебалось, потухая и снова зажигаясь ежесекундно, по воле волн. Ночь была прекрасна и прозрачна, как алмаз.

«Черт возьми! — проворчал Тома, говоря сам с собой. — Не дурак ли я, что сплю закупоренный в этой адской каюте, когда здесь такая благодать…»

Он дышал полной грудью, и морской воздух, весь пронизанный солеными брызгами и полный также ароматов близкого берега, восхитительно обвевал ему виски, шею, грудь. Освеженный, он оставался тут, смотря на горизонт…

Королевские фрегаты стояли на якоре не дальше, чем в одной миле. Но на них ничего нельзя было разглядеть, ни корпуса, ни рангоута. Мерцали только желтые и колеблющиеся штаговые огни. Да и то их можно было спутать с чуть померкшими звездами, утопавшими в мягком тумане, стлавшемся над самой водой. Тома сначала их вовсе не заметил. И даже когда пробило полночь, и адмиральская рында ударила восемь раз, а за ней последовали и остальные четыре, Тома, услышав этот слабый и хрупкий перезвон, подумал лишь о колокольнях родной Бретани, часто не настолько богатых, чтобы иметь большие колокола с хорошим, торжественным звоном.

Однако же мысли эти недолго его занимали, так как сигнальщики у шлюпбалок и трапов стали кликать смену вахты, как положено по уставу на судах его величества. Повторяясь, долгий этот крик полетел от фрегата к фрегату, разносясь по морю. Тут уж Тома ничего не оставалось делать, как только вспомнить стоявшую здесь эскадру, эту эскадру, которую он столько раз уже посылал ко всем чертям. И он нетерпеливо щелкнул языком.

«Стало быть, без устали и без конца эти пять проклятых посудин будут мне мозолить глаза и жужжать в уши и днем и ночью!..»

Пожав плечами, он отодвинулся от фальшборта и круто повернулся, не желая больше видеть упомянутые штаговые огни, им теперь запримеченные, оскорблявшие его зрение. Он отошел, ворча и сердито ругаясь, и пересек ют, шагая без разбора, но при этом он споткнулся о решетчатый люк кают-компании. И сразу оборвал свои проклятья, боясь быть услышанным, так как кормовые каюты приходились почти непосредственно под этим самым люком. А из этих кают, которых всего было четыре и которые все четыре выходили в кают-компанию, Хуана занимала самую просторную, тогда как остальные три занимали: одну — Тома, другую — Луи Геноле, и последнюю — невольницы-мулатки, так как Хуана требовала, чтобы они всегда были у нее под рукой, по соседству, дабы являться по малейшему зову.

Споткнувшись, стало быть, о помянутый люк, Тома инстинктивно приостановился и машинально нагнулся, чтобы взглянуть в зияющее отверстие люка. В нем, понятно, ни зги не было видно. Но в нос ему ударило спертым воздухом, и он резко выпрямился. К тяжелым запахам, исходившим от сонного корабля, примешивался нервирующий аромат, — аромат Хуаны, который Тома различил бы среди тысячи других. И Тома, порывисто отскочив, отошел от люка, обошел кругом и снова оперся о фальшборт, на сей раз с подветренной стороны, лицом к берегу.

Там все огни были потушены. Берег не вырисовывался на потемневшем горизонте. Море там было спокойнее и казалось не таким светозарным. Неподалеку от «Горностая» был еле виден очень маленький, неподвижный ялик, хотя он довольно сильно покачивался, стоя, очевидно, на дреке и раскачиваясь на слишком коротком дректове. Тома, если бы напряг глаза, — а они у него были ясные и зоркие, — конечно, удивился бы, не заметив в этом ялике ни рыбака, ни гребца, словом никого, — так что это имело вид весьма таинственной шлюпки, покинутой, эдак, больше чем в миле от берега…

Но Тома не глядел ни на землю, ни на небо. ни тем более на какие-то шлюпки на воде. Тома, так низко опустив глаза, что они ничего не могли видеть, кроме отвесного борта фрегата, омываемого волнами, снова забылся в раздумье, бормоча сквозь зубы беспорядочные слова. Только вблизи можно было бы что-нибудь расслышать. Только раз уста его разомкнулись, произнеся несколько громче:

— Шесть, семь, восемь… восемь ночей…

По-видимому, он считал, с каких пор Хуана вздумала спать одна в своей каюте, запираясь на замок, несмотря на чередуемые мольбы и угрозы. Это случалось и раньше. Однако же никогда еще Тома не чувствовал столько глухого гнева, столько подлинных страданий, — страданий сердечных и телесных, — тяготы и скорби отверженного… Ибо таков грозный Божеский суд, что часто ниспосылает он, уже на эту землю, тем, кого он отринет в судный день, ужасное предвкушение грядущих мук.

— Восемь ночей… — повторил Тома, по-прежнему склонившись над темной водой.

Обеими руками он ухватился за свои локти и так яростно стискивал пальцы, что ногти его, разодрав кожу, врезались в мышцы. Выступили капельки крови.

Но вдруг стиснутые пальцы разжались и раскрывшийся рот перестал издавать звуки. Тома, ухватившись обеими руками за доски планширя и всей своей тяжестью сверившись вниз, хотел, казалось, броситься в море. Он не упал, согнулся только дугой, чтобы получше рассмотреть поближе внешнюю обшивку судна.

Как раз под ним находился иллюминатор одной из четырех кормовых кают, — иллюминатор задней каюты по правому борту, каюты Хуаны. Иллюминатор же этот задраен был лишь наполовину, — верхний ставень был опущен, а нижний откинут. Тома теперь различал при свете звезд багряную окраску этого откинутого ставня. Впрочем, никакого подозрительного света в каюте не было видно. Но ему послышался слабый звук, — звук, не похожий на дыхание спящей, не похожий ни на один из тех дозволенных звуков, какие могут исходить из каюты одинокой женщины, независимо от того, спит она или бодрствует… Тома, уцепившись ногами за две переборки в фальшборте, перегнулся еще больше. И когда подозрительный звук повторился, ноги его и все свесившееся тело охватила такая дрожь, что и сам фальшборт затрясся и затрещал, — но этот треск заглушил непрерывный скрип такелажа, колеблемого бризом…

Ибо Тома услыхал не что иное, как звук поцелуя. Поцелуя, и еще поцелуя…

Тома, однако же, больше не дрожал. Из груди его вырвалось хрипение. И в то же время губы его, внезапно пересохшие, трижды пробормотали одно короткое слово: «Здесь!» Это было подобно стону, стону возмущения, смешанного с ужасом и отвращением. И Тома стал слушать дальше, совершенно уже недвижим, застыв в том грозном спокойствии, к которому приучены были его нервы ожиданием битв. Он продолжал слушать и продолжал слышать. Поцелуи учащались, — звучные, страстные, нескончаемые…

К ним вскоре прибавился некий стон, бесконечно сладостный и томительный, который хорошо был знаком Тома, который он узнал. И тут Тома перестал слушать. Медленным напряжением мышц он выпрямился, снова вскочил на полуют, отпустил фальшборт и, крадучись, бесшумно скользнул к капитанскому трапу и снова спустился в кают-компанию. Здесь все еще витал аромат Хуаны, еще сильнее даже ощутимый, — как бы недавно потревоженный, развеянный. Тома вздрогнул, но не остановился. Дверь его собственной каюты была полуоткрыта. Беззвучнее тени, он скользнул в нее. Ощупью, но по-прежнему совершенно бесшумно, отыскал он кремень, высек огонь и зажег свечной фонарь. Пламя осветило лицо пепельного цвета и глаза, горящие голубыми огнями раскаленных углей. В изголовье койки, рядом с обнаженной шпагой, лежало два стальных заряженных пистолета. Тома взял пистолеты, взвел курки, засунул один из них за пояс брюк, другой зажал в правой руке, указательным пальцем касаясь собачки, а левой рукой ухватил за кольцо свечной фонарь, подняв его на вытянутой руке, чтобы он лучше светил. После чего, выйдя из своей каюты и миновав кают-компанию, он направился прямо к каюте Хуаны. Без стука, подобно разъяренному жеребцу, рванул он дверь с такой силой, что вмиг раздробленная дверная створка рухнула внутрь вместе с засовом, замком, ключом, задвижкой и петлями, разлетевшимися в разные стороны.

И глазам его предстала каюта — на мгновение ока.

На мгновение ока — на время, достаточное для того, чтобы Тома мог разглядеть сбитую, раскиданную постель и на ней обнаженную Хуану в объятиях мужчины. Тома успел заметить тело этого мужчины, — тело худощавое и мускулистое, кожу — белую кожу, подобную женской коже, и одежду, состоявшую из одной лишь рубашки. Голова и лицо оставались в тени. Тома поднял пистолет.

Но быстрее молнии человек этот вырвался из объятий Хуаны, вскочил и отпрянул в сторону. Тома не спустил курок, желая бить наверняка. Тогда тот бросился на него и обоими кулаками ударил по рукам Тома, пытаясь его обезоружить. Это ему не удалось, потому что руки Тома были подобны тискам. Но фонарь, разбитый вдребезги, разлетелся и свеча покатилась по полу. В тот же миг человек этот, бросившись снова вперед, повалился на пол, стараясь избегнуть выстрела, как стрела скользнул между ног Тома и выскочил из каюты. Но Тома, успевший обернуться, смутно различил его в слабом свете, проникавшем через решетчатый люк, — человек приближался к двери, ведущей в каюту Геноле. Тома выстрелил. Человек с шумом повалился.

И Тома, ослепленный снопом огня из пистолета, мгновение ничего не видел.

У ног его опрокинутая свеча еще не совсем потухла. Он схватил ее и поднял кверху. И тут у него вырвался крик изумления: человек снова стоял все на том же месте, — перед дверью Геноле. И он уже не убегал, оставаясь, напротив, недвижим, лицом к Тома. Тома схватил свой второй пистолет и двинулся вперед. Поднятая свеча бросала желтый свет. Вдруг Тома снова закричал и споткнулся, — оглушенный, обалдевший, вытаращив глаза: — человек этот был Луи Геноле! Луи Геноле, да. Никакого сомнения. Луи Геноле — в рубашке, с белой кожей, отсвечивавшей при огне, с крепкими мышцами, проступающими на тонком теле.

Тома подошел ближе. Луи Геноле не шевелился. Ни страха, ни стыда на спокойных чертах его лица. Тома, вне себя, вглядывался в него две-три секунды, потом, шепотом, как будто потеряв дыхание, произнес:

— Брат мой Луи, так, значит, и ты, как другие? — и порывисто нажал курок.

Луи Геноле широко открыл рот, изумленно раскрыл глаза и упал замертво. Пуля попала ему под самое сердце, перерубив на две части аорту. Брызнуло столько крови, что правая рука Тома, стоявшего шагах в трех, по крайней мере, оказалась залитой по самый локоть И он выронил дымящийся еще пистолет и замер на месте, словно окаменев.

Тогда тишину нарушил звук очень мягких шагов. Подходила Хуана — обнаженная. Тома заметил ее. Она была бесстрастна, почти весела. Подошла. Глазами искала труп. Увидела. И живо подняла голову. Брови ее, поднятые на самый лоб, выдавали ее крайнее изумление. Она сказала, как бы не веря собственным глазам:

— Геноле? — И она осмотрелась вокруг.

Тома же пристально глядел на нее. И в эту минуту он со жгучей горечью жалел, что за поясом у него нет третьего пистолета.

Но в то время, как они так стояли, он и она, лицом к лицу, другой звук, четкий, хоть и отдаленный, заставил их вздрогнуть: всплеск от бросившегося с порядочной высоты в воду тела. И когда Тома услышал этот звук, для него это было как бы выстрелом мушкета в голову: он раскинул руки, замахал ими, дважды повернулся на месте и упал перед телом Геноле ничком…

…Тогда как Хуана вдруг разразилась торжествующим ужасным смехом.

Но даже и после этого смеха он ее не убил. Она повернулась, продолжая смеяться, к своей каюте. Из дверей она осмелилась ему крикнуть:

— Иди сюда!

Он пошел за ней, — не сразу, — он уже приподнялся на колени, опираясь на руку, но тут его блуждающий взгляд упал случайно на другую руку, окровавленную. И странным образом он вспомнил внезапно малуанскую колдунью, повстречавшуюся ему пять лет тому назад на улице Трех Королей близ ворот Ленного Креста. И он твердил себе, мрачный, в великом ужасе и великом отчаянии, тогдашнее предсказание, — осуществившееся: «На руке этой кровь… Кровь кого-то, кто здесь близко от вас… совсем близко, тут…»

XI

Он не убил ее ни в этот и ни в один из следующих вечеров. Он так и не убил ее никогда. Это подобно было ярму, который она повесила ему на шею; это подобно было ошейнику, который она нацепила ему на шею. Ярмо плоти, плотский ошейник. Сладострастные узы, которых никакой волей уже не распутать.

Когда она звала: «Иди!»— он шел. Окровавленное тело Луи Геноле, — Луи, бывшего для Тома Братом Побережья, и братом, и товарищем, и еще много большим, бывшего ему настоящим отцом и матерью, и всей подлинной родней, братом, сестрой, другом, — словом, всем, всем решительно, — окровавленное тело Луи Геноле, несмотря на то, что Тома беспрестанно видел его во сне, подобно страшному призраку, — несмотря на то, что он безустанно плакал и рыдал всякий раз, когда возвращался этот призрак, — окровавленное тело Луи Геноле, невзирая на это, не послужило для Тома и Хуаны слишком длительным препятствием… Скажем лучше прямо и откровенно: в первую же ночь, последовавшую за ночью убийства, Хуана, дерзко открыв свою дверь, крикнула Тома: «Иди!» И в первую же ночь Тома пришел…

Когда он приходил теперь, когда он переступал порог этой каюты, которую она, тем не менее, продолжала часто запирать из смелой дерзости… или, может быть, из тонкого расчета, когда он входил наконец, она сначала как будто совершенно не замечала его присутствия. Она не смотрела на него и если пела, то не прерывала песни, причесываясь, не прекращала прически.

Порой она бывала одета в пышное платье, не успев еще снять своего дневного туалета. Ибо она, по-прежнему, больше всего на свете любила красивые материи и роскошные безделушки, и посреди американских вод пыталась следовать изменчивой моде Версальского двора или, по крайней мере, тому, что она о ней узнавала или предполагала. Так всю свою жизнь тратилась она на пудру, румяна, мушки, мази, эссенции и духи. Но чаще всего Тома находил ее обнаженной, — обнаженной и лежащей на той самой койке, на которой так недавно он увидел ее также обнаженной… и вместе с кем-то еще…

Ей по нраву было в ту пору бесстрастно следить за вожделением этого человека, который был когда-то ее владыкой и сделался отныне ее обесчещенным рабом. Развалившись среди подушек, раскинув руки, разметав ноги, одну туда, другую сюда, она нарочно медлила, обсасывая какой-нибудь леденец или вдыхая запах смоченного фиалковой водой платка. Через некоторое время она, правда, отбрасывала духи и сласти, но для того лишь, чтобы зевнуть сладострастно, зевнуть, являя взору, подобно сладостному и запрещенному плоду, весь свой полуоткрытый рот: теплые и подвижные губы, острые зубки, искусный в лизании язык; затем, зевнув, вытягивалась и потягивалась всем телом, медленными движениями, открывавшими взгляду по очереди живот, спину, плечи, груди, бедра. И Тома, в лихорадке, но укрощенный, лицезрел все это, — не смея шевельнуть пальцем, моргнуть глазом, пока она его не позовет, — не позовет, как зовут собаку, резким и повелительным жестом.

И тогда они сплетались.

Даже сделавшись флибустьеркой после стольких битв и сеч, испытав столько разных климатов, посетив столько стран, она оставалась все той же андалузкой, все той же набожной богомолкой, преклоняясь у ног своей Смуглянки и моля ее ниспослать ей более пылкие страсти. И не раз, когда любовник обнимал ее, она его отталкивала, чтобы вместо лишней ласки крестным знамением осветить объятие.

Это было самое буйное, самое неистовое, самое дикое объятие, — и также самое искусное. Из этих рук, столь хрупких и бархатистых, из этих слабых рук с ногтями, подобными лепесткам роз, корсар выходил разбитый, изнемогающий, сонный, с омертвевшим телом, иссушенным мозгом. На растерзанной, смятой, опустошенной койке лежал он распростертый, подобно солдату, которого выстрел приковал к земле и который остается недвижим, сражен.

И тогда она, Хуана, склонившись над ним, не сводила с него странного взгляда…

Слишком женщина, слишком также гордая, чтобы притворно выказывать в объятиях мужчины сладострастие, которого она на самом деле не испытывала, она, случалось, оставалась в иные дни бесчувственной и холодной и отвечала взрывамисмеха на рыдания и спазмы любовника. Но гораздо чаще она и сама распалялась в любовных играх, отдавалась им вся целиком, впиваясь пальцами в давящее ее тело, кусаясь, царапаясь, рыча» чтобы, наконец, упасть с вершины миновавшего наслаждения в самую глубь той мрачной и немой бездны, в которую рушился в то же мгновение и сам Тома и где она уничтожалась рядом с ним, поверженная, как и он.

Она любила его, Тома, за то наслаждение, которое он ей доставлял и равного которому не сулил ей дать ни один мужчина, — хотя она, небось, занималась этим не раз, в остервенелых поисках, развратная потаскуха… Ни один мужчина, включая даже венецианца, хотя тот и был весьма изощренным и изобретательным любовником, подобно людям его расы. Но для нее, принадлежавшей к другой расе, простой и бурной, никакое изощрение, никакая утонченность не могли сравниться с силой, со всемогущей силой…

Она любила, стало быть, самого сильного. Но она также и ненавидела его именно из-за этой самой любви, ее обуревавшей, ее порабощавшей. Гордость пленницы, сделавшейся госпожой, уязвлялась этим. И порой она доходила до того, что начинала ненавидеть себя, упрекая себя, как за преступление и гнусность, за каждое испытанное наслаждение, за каждое вольное или невольное объятие, за каждый полученный и возвращенный поцелуй…

Тогда для того, чтобы искупить перед самой собой указанные гнусности и преступления, она удваивала свое презрение и жестокость, стараясь себя успокоить и убедить в том, что, несмотря на взаимное наслаждение, она все же оставалась королевой, а Тома — рабом. И она жадно хваталась за каждую возможность проявить эту свою царственность за счет раба — Тома…

Так, например, несколько дней спустя после смерти Луи Геноле, она заставила Тома сняться с якоря и поднять паруса прочь от Тортуги, с единственной целью нарушить составленный вначале Тома проект, заключавшийся в том, чтобы сняться одновременно с эскадрой флибустьеров, направлявшейся в Южное море, дабы остаться незамеченными королевскими чиновниками в путанице кораблей, снимающихся в таком большом количестве.

Но так как Хуана решила по-другому, «Горностай» снялся с якоря один, задолго до Южной экспедиции, и не стал прятаться…

XII

Через три недели, как раз в день своего возвращения на Тортугу, «Горностай» удостоился весьма неожиданного и странного посещения…

Вечерело, — а Тома отдал якорь ровно в полдень. Когда солнце начало погружаться в западные воды, в порту отвалила шлюпка и тихонько направилась к малуанскому фрегату, — очень маленькая шлюпка с двумя веслами, на которых сидел всего лишь один негр. В этой хрупкой посудине плыл пассажир, который, видно, старался скрыть свое лицо, пряча его на три четверти под опущенными полями большой шляпы. Ночь, быстро спускавшаяся, как спускаются все тропические ночи, наступила раньше, чем шлюпка подошла к корсару. Наконец она достигла его. Тома, случайно прогуливавшийся взад и вперед по ахтер-кастелю, услышал тут свое собственное имя, громким голосом произнесенное. Он посмотрел. Человек в низко опущенной шляпе разговаривал с вахтенным. Тома спустился навстречу посетителю в то время, когда тот поднимался по входному трапу. Они встретились на шканцах И, крайне удивленный, Тома узнал тогда господина де Кюсси Тарена, губернатора короля и господ из Западной Компании, поставленных над Тортугой и побережьем Сан-Доминго.

Господин де Кюсси Тарен тотчас подмигнул ему и приложил палец к губам. Он не назвал себя вахтенному. Тома без труда почуял здесь какую-то тайну, и, не говоря ни слова, провел губернатора в кают-компанию. Там оба уселись и внимательно стали друг друга разглядывать, все также молча. Пораженный Тома не верил своим глазам: сам он ни разу не являлся с визитом к господину де Кюсси! Тем более странным и необычайным казался этот поступок столь важной персоны. Однако же он вскоре получил объяснение.

Действительно, вдоволь поколебавшись, подобно человеку, не знающему, с какого конца лучше начать очень серьезную беседу, королевский губернатор внезапно решился и взял некоторым образом быка за рога: без всяких витийств он с места в карьер стал допытываться у Тома, что делал «Горностай» в открытом море и не захватил ли он, случаем, какой-нибудь добычи, вопреки формальному запрещению его величества.

Быстрые глаза губернатора внимательно изучали лицо Тома. Тот после этого вопроса густо покраснел и уже собирался вскочить с места.

— Не обижайтесь на мой вопрос! — воскликнул тогда господин де Кюсси Тарен, удерживая корсара за рукав куртки. — Не обижайтесь! И умоляю вас, капитан де л'Аньеле, посудите сами, — одно мое присутствие у вас на корабле должно вас убедить в моих добрых намерениях. По чести, сударь, я пришел к вам ради вашего же блага. И не за мной дело станет, чтобы оказать вам ныне самую верную услугу!

Удивленный Тома снова опустился на стул. Господин де Кюсси пододвинул свой стул и протянул Тома широко открытую руку.

— Давайте руку и выслушайте меня! — продолжал он не без живости. — Выслушайте меня, и вы перестанете сомневаться.

После чего он стал увещевать Тома, довольно красноречиво, отметив сначала его редкостные достоинства, ряд его изумительных подвигов и доблестных поступков, поистине невероятных, которыми он в конце концов заслужил несравненную славу по всей Америке, с одного конца до другого. Невыносимо было бы думать, что столь честный человек, как капитан де л'Аньеле, рискует заслужить плохую благодарность за свою великую отвагу. И сам он, де Кюсси Тарен, благородный дворянин и честный солдат, поклялся предотвратить это зло.

— Вот как? — молвил Тома, ничего не понимая.

— Вот так! — подтвердил господин де Кюсси. — И теперь я перехожу к делу без дальних околичностей.

Он отстегнул две пуговицы и стал рыться в карманах, желая, видимо, найти что-то.

— Капитан де л'Аньеле, — продолжал он между тем, — вы помните, быть может, что мы уже однажды виделись с вами на острове Вака, накануне того похода, блистательного, но и прискорбного в то же время, который вы и товарищи ваши флибустьеры предприняли в прошлом году против Веракруса… В тот раз я пришел сам на ваше совещание сообщить вам категорические распоряжения его величества короля Франции. Мне помнится, что вы, сударь… да, вы лично, ответили мне весьма обходительно, — но с недоверием. Не правда ли, я не ошибаюсь? Заклинаю вас ответить мне без страха и вполне искренне.

Слово «страх» не относилось к тем, которые Тома мог слышать без гнева.

— Ну да, черт возьми! — сказал он резко. — Ничего в мире я, сударь, не страшусь, и вы не ошиблись. Только что вы назвали меня, сударь, честным человеком. Я действительно таков. И король тоже таков, я это говорю, так как знаю сам, разрази меня Бог! Поэтому я не верю и никогда не поверю, чтобы такой честный человек, как король, захотел угрожать, да еще жестоко угрожать, как мне хотят непременно внушить, такому честному человеку, как я, за какое-то затопленное испанское барахло или несколько вздернутых голландцев. В особенности после того, как этот честный человек послужил нашему честному королю так, как я!

Он гордо выпрямился на стуле, подбоченясь сжатым кулаком.

Но господин де Кюсси покачал головой.

— Капитан де л'Аньеле, — сказал он медленно и весьма торжественно, — король, конечно, как вы говорите, честный человек и было бы смертным грехом хотя бы усомниться в этом. Тем не менее, он отдал упомянутые распоряжения, подписал приказы, которым вы не хотите поверить, и действительно грозит смертью каждому, кто пойдет ему наперекор. Всему этому есть доказательства. И я явился к вам на корабль с тем, чтобы принести вам эти доказательства, дать вам увидеть их собственными глазами и коснуться их собственными руками!

Он, вытащив наконец из камзола сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и протянул корсару. Это было не что иное, как точная копия «Инструкции господам комиссарам его величества, на коих возложена миссия в Вест-Индии». Заинтригованный Тома начал не без труда разбирать первые слова, так как почерк был мелкий. По счастью, не успел он разобрать и полстрочки, как господин де Кюсси его перебил.

— Когда вы прочитаете, — сказал он с искренней печалью, — когда вы прочитаете собственными глазами, вы поверите… Сударь! Мне хотелось вас предостеречь и с этой целью показать вам ваше собственное имя, написанное здесь рукой самого господина Кольбера де Сеньела, стало быть, без сомнения, под диктовку короля.

Ошеломленный Тома подскочил, как ужаленный.

— Мое имя? — воскликнул он.

— Ваше имя, да! — ответил господин де Кюсси Тарен. — Ваше имя полностью: Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле…

Он снова взял из рук Тома написанную, к прискорбию, столь мелко копию. Пальцем указал он на пометку на полях, действительно продиктованную королем Людовиком. И Тома мог вволю таращить на нее глаза.

— Ну? — спросил губернатор после минуты молчания.

Но Тома, прочитав, перечитывал и снова перечитывал. Последняя фраза особенно привлекала и удерживала его взор, подобно гибельному магниту:

«А буде за преступлением не последует скорое раскаяние, то былые наши милости справедливо обратятся против преступника и усугубят ему кару».

— Я полагаю, — добавил господин де Кюсси. — что вы больше не сомневаетесь?

Тома, наконец, опустил голову. Он не ответил. И, действительно, что мог он ответить? Верно, он больше не сомневался. Но так же верно было и то, что он плохо понимал.

Между тем губернатор короля поднялся с места.

— Господин де л'Аньеле, — сказал он торжественно, — имею честь откланяться, я удаляюсь. До губернаторского дома отсюда очень далеко.

Тома молча поднялся вслед за своим гостем и машинально отвесил ему поклон.

Господин де Кюсси Тарен, стоя со шляпой в руке, готов был переступить порог кают-компании. Однако же он остановился, как бы желая еще что-то добавить, и, наконец, достаточно неожиданно, закончил следующим образом:

— Сударь, благоволите еще раз выслушать мою просьбу: не забывать, что здесь дело идет о вашей голове. Те, кто отныне будет каперствовать, будут почитаться не корсарами, а пиратами. Да, пиратами! Сударь, это вот, больше всего прочего, мне и хотелось вам сказать. Прощайте, сударь.

Он вышел.

Сейчас же после того, как Тома проводил своего посетителя до выходного трапа, и тотчас же вслед за тем, как он остался один в кают-компании, широко открылась дверь, давно уже полуоткрытая, и из нее вышла подслушивавшая Хуана.

Тома сидел и размышлял. Она подошла к нему и ударила его по плечу.

— Так-с! — сказала она насмешлива — Теперь мы стали паиньками, раз такова воля короля! Тома, дружок… где твоя соха?

Он не понял.

— Моя соха?

— Ну да, черт возьми! — сказала она. — Твоя соха! Ты разве не станешь хлебопашцем?

Он пожал плечами и не ответил. Она усилила натиск, оскорбляя его словами и жестами.

— Дело идет о твоей голове, мой Тома! Чтобы спасти такую голову, как твоя, — прекрасную голову, еще бы, — чего не сделаешь! Ну же! Грабли, борону, заступ, лопату! Когда слезаем мы на берег?

Он топнул ногой.

— Молчи! — прогремел он. — Кто говорит о том, чтобы слезать на берег?

Она прикинулась крайне удивленной.

— Как, сердечко мое, ты намерен ослушаться? Ослушаться этого доброго губернатора де Кюсси Тарена, столь верного твоего друга? Ты хочешь его огорчить? Неужели, против его желания, ты хочешь снова каперствовать?

Он отвернулся, склонив голову набок.

— Это-то нет, — сказал он, — не сразу теперь…

Она разразилась презрительным смехом.

— Трус! — крикнула она, перемежая крик порывами смеха. — Трус! О, я это хорошо знала!

Он подступил к ней, сжимая кулаки.

— Знала что?

Она перестала смеяться, посмотрела на него, — ее черные глаза метали молнии.

— Ты спрашиваешь? — крикнула она. — Ты смеешь спрашивать?

Он решительно тряхнул головой.

— Отвечай, шлюха!.. Ты знала что?

Она яростно сжала пальцы.

— Трус! — повторила она. — Я знала, что ты испугаешься и подчинишься, и что ты подожмешь хвост, трусливая собака! Я знала, что ты рад будешь спастись от войн и сражений, как ты всегда спасался от опасностей и опасных тебе людей, как ты спасался от…

Она остановилась, несмотря на свою дерзость, в нерешительности под ужасным взглядом корсара. Но тотчас же устыдилась своего колебания, ибо она была храбра.

— Как ты спасался от всех моих любовников! Как ты спасался…

Она не договорила. Впервые поднял он на нее руку. Он ударил. И удар свалил ее, с разбитым носом и окровавленным ртом.

Он бросился на поверженное тело и снова ударил, свирепый, опьяненный, готовый ее убить.

— Молчи! — вопил он. — Молчи!

Но яростным усилием она приподнялась на локтях.

— Трус, трус! — вопила она сильнее, чем он вопил. — Трус, ты меня хочешь убить, но не смеешь убить других! Трус, трус! Лучше удирай, спасайся, беги! Отправляйся пахать свое поле, поле, которое ты получишь от своего Кюсси ценой своей трусости! Трус, трус!..

Он все бил. Она снова упала, замолчав, наконец, обессилев и потеряв энергию, и вдруг зарычала от боли и ярости. Тогда он бросил ее, отпихнув бесчувственное тело ногой.

Но Хуана не потеряла сознания. И она услышала, как выскочив из кают-компании, он командовал своему экипажу, голосом, подобным раскатам грома и грохоту орудий.

— Свистать всех наверх! Всех наверх, черт возьми! По местам, сниматься с якоря!

Хотя наступила уже темная ночь и не было луны, «Горностай» через полчаса плыл под парусами.

XIII

Вернулся «Горностай» на Тортугу через семь дней…

В тот день устроен был праздник на королевских фрегатах. Начальник эскадры, человек знатный, принимал губернатора де Кюсси Тарена, а также обоих комиссаров его величества, господ де Сен-Лорана и Бегона, — хотя те и были простыми приказными; но на расстоянии полутора тысячи миль от Версаля можно было несколько поослабить этикет. На этот праздник была приглашена вся городская знать. Адмиральский фрегат, весь расцвеченный флагами и разукрашенный цветами и листвой, имел вид плавучего дворца. На ахтер-кастеле виднелась палатка из малинового отороченного золотом бархата, и в ней важно расселись приглашенные вельможи за длинным столом, заставленным превосходными винами, а также пивом, сидром, лимонадом и прочими подобными напитками, со множеством фруктов, печенья, шоколада, которыми все тешились всласть, осушая за здоровье короля бутылку за бутылкой. Так что до захода солнца и несмотря на то, что угощение было подано уже после полудня, всеми овладело буйное веселье; слышны были одни лишь песни, смех и радостный галдеж.

Тем не менее, вахтенная служба снаружи не ослабевала, и вахтенные сигнальщики направляли на горизонт свои подзорные трубы с той аккуратностью, которая привилась на кораблях его величества короля Франции благодаря указам господина Кольбера. Так что один из вахтенных начальников не побоялся явиться в самый разгар пиршества и притом прямо в бархатную, отороченную золотом палатку, чтобы доложить начальнику эскадры о появлении паруса, приближающегося к месту якорной стоянки.

Начальник эскадры как раз поднял бокал. Сама по себе новость не представляла ничего особенного. Он встретил ее шутливо.

— Черта с два! — сказал он, поднимая наполненный до краев стакан. — Парус этот, бесспорно, подходит к нам в добрый час! Добро пожаловать! Господа, выпьемте за этот парус!

Все выпили. Но вахтенный начальник, с шапкой в руке, вытянувшись в струнку, не уходил. И начальник эскадры это заметил.

— Ну, что еще? — спросил он. — И чего ты стоишь, милейший, будто аршин проглотил? Говори же, черт подери!

— Адмирал, — сказал моряк, — все насчет того паруса…

— Ну?

— Мне кажется, он как две капли воды похож на того проклятого корсара, который отсюда поднялся на той неделе…

— Эге! — вскричал адмирал, сделавшись вдруг серьезен, как на панихиде. — Ты хочешь сказать — «Горностай» Тома-Ягненка?

— Так точно, — ответил вахтенный начальник.

Имя это произвело магическое действие. Смолкли песни и смех. Господин де Кюсси Тарен побледнел. Господа де Сен-Лоран и Бегон подошли, прислушиваясь.

Начальник эскадры оставался, однако же, спокоен. Он даже пожал плечами.

— Ба! — сказал он, минуту помолчав. — Тома-Ягненок, или кто другой, нам на это наплевать! Пусть приходит, если это он. Впервые, что ли, «Горностай» отправляется в поход на восемь — десять дней, очевидно, с целью приучить к морю неопытный экипаж?

При слове «неопытный» губернатор де Кюсси покачал головой. Вахтенный же начальник продолжал между тем стоять перед начальником эскадры, разинув рот и не говоря ни слова.

— Ты еще не кончил? — воскликнул разгневанный адмирал. — Что тебе еще надо, морской жид. смоленый зад? Стаканом вина угостить тебя? Или пинком в задницу?

Такова игривая манера морских офицеров в разговоре со своими матросами. И у вахтенного начальника сразу развязался язык.

— Никак нет, адмирал, — ответил он. — Но дело в том, что корсарский фрегат на сей раз возвращается к якорной стоянке не таким, как обычно.

— А каким же? — спросил удивленный начальник эскадры.

Вахтенный начальник стоял у входа в бархатную палатку. Он протянул руку к западу.

— Не угодно ли будет вашей милости взглянуть…

Заинтригованные гости начальника эскадры вышли вместе с ним из палатки… И они увидели…

«Горностай» был уже недалеко. Под всеми парусами, так как погода была прекрасная и с зюйда дул легкий бриз, он направлялся прямо к якорному месту таким образом, что офицеры королевского флота могли видеть лишь топовый огонь корсара, скрывавший от них кормовой огонь.

Но этого было достаточно для того, чтобы довольно ясно разглядеть четыре реи фрегата, а именно: блинд-рею, фок-рею и фор-брам-рею. На восьми же ноках висели странные украшения. И когда начальник эскадры поднес к глазу подзорную трубу, которую поспешили принести ему от сигнальщиков, у него вырвался громкий возглас, возглас отвращения, ужаса почти…

Ибо гроздьями там висели тела казненных… Трупы испанцев, — теперь уже можно было узнать это по одежде, даже по чертам лица, — трупы пленных, развешенных на разной высоте, которых Тома-Ягненок привозил таким образом, вздернутых попарно, по трое, по четверо, на всех блоках своего рангоута…

Сделал он это ради бравады, — бравады высокомерной и дикой, — для того, чтобы заткнуть осыпавшую его оскорблениями глотку Хуаны. Ибо Хуана несчетное число раз все возвращалась ко всевозможным нападкам и поношениям, которыми уже вывела из себя своего любовника. С остервенением платила она ему сторицей за каждый удар, который он нанес ей во время их последней ужасной ссоры, и платила бесконечно худшей монетой презрительных насмешек и жестоких сарказмов. Так что Тома решил с этим покончить и вознамерился ей доказать исчерпывающим образом, что ни приказы его величества, ни советы губернатора де Кюсси, ни тщетное могущество пяти королевских фрегатов не превозмогут его собственной воли, — воли Тома-Ягненка!

Поэтому, отойдя от Тортуги западным фарватером, «Горностай» направился к Сантьяго на Кубе, с твердым намерением захватить там добычу, хотя бы для этого пришлось проникнуть в самый аван-порт под обстрел испанских батарей. Но судьба решила иначе, отбросив пришедшим с норда ветром фрегат к мысу Тюбирону, который является западной оконечностью острова Сан-Доминго. И как раз в том самом месте, где восемь лет тому назад захватом груженного в Сиудад-Реале галиона Тома-Ягненок положил прочную основу своей славе и богатству, торговое судно из Севильи, возвращаясь в Европу, полное кампешевого дерева и разных пряностей, злополучно подвернулось под руку рыцарям открытого моря. Опять-таки ради бравады и из пренебрежения к опасностям, о которых его предупреждал господин де Кюсси, Тома, атакуя это судно, вместо малуанского флага с багряной вольной частью, поднял зловещее знамя, воистину ставшее теперь его собственным, — черное знамя с четырьмя белыми черепами, помимо своего собственного пурпурного стяга с алым ягненком. Охваченный ужасом испанец в паническом бегстве открыл огонь из имевшегося у него фальконета. За что, в наказание, Тома-победитель, не задумался истребить весь этот злосчастный экипаж от первого человека до последнего, затем, все под хлещущим бичом насмешек Хуаны, впал в такое неистовство и ярость, что решил повесить эти трупы на всех своих реях, и верхних, и нижних, дабы так возвратиться и поскорее явить собственным очам королевских комиссаров этот страшный и дерзостный груз.

«Горностай» придержался, между тем, к ветру, желая, очевидно, выбрать поудобнее якорную стоянку. При этом он открыл в отдельности все свои четыре мачты глазам офицеров королевского флота, все еще толпившимся у входа в адмиральскую палатку. И из этой толпы, подлинно охваченной ужасом, раздался новый крик: так как на каждой из этих четырех мачт висел свой гнусный груз. Покачиваясь от бортовой качки среди надувшихся белых парусов, болталось сорок трупов, вздернутых за шею…

За общим возгласом последовал звон разбитого стекла. Начальник эскадры далеко отбросил от себя полный еще бокал. Повелительный, грозный, он скомандовал:

— На фал! Дать сигнал «Астрее»…

«Астрея» была самым слабым из всех пяти королевских фрегатов, вооружена всего лишь четырнадцатью орудиями и такого легкого типа, что походила скорей на одно из тех маленьких судов английской конструкции, которые начали тогда появляться на море и стали называться корветами.

Голос начальника эскадры раздавался так громко и отчетливо, что ни один из четырехсот матросов адмиральского фрегата не пропустил ни слова из отданного приказания:

— Дайте сигнал «Астрее» немедленно отдать шкоты, поднять паруса, подойти к пирату и привести ко мне вот сюда, на корабль, всю эту проклятую команду, скованную по рукам и по ногам…

Как бы невольно господин де Кюсси Тарен приблизился на шаг к начальнику эскадры и окликнул его, впрочем, почти шепотом:

— Маркиз…

Весь содрогаясь еще, адмирал королевского флота круто повернулся.

— Господин губернатор?

Но губернатор, опустив голову и нахмурив лоб, затаил, казалось, в себе те слова, что хотел было сказать.

И только после довольно продолжительного молчания заговорил он снова, но совершенно в другом уже тоне.

— Не будет ли «Астрея», — сказал он, — несколько слабым судном для такого поручения?..

Но начальник эскадры, чуть не задыхаясь, порывисто скрестил руки на груди.

— Что такое? Можете ли вы хоть на мгновение вообразить, что эти негодяи без стыда и совести осмелятся восстать против нас, слуг его величества?

Сигнальные флаги и вымпела уже трепал ветер. На «Астрее» послышался барабанный бой и завывание маневренного свистка…

А на «Горностае», не заботясь об управлении судном, Тома все еще сидел в кают-компании, и рядом с ним Хуана, разрядившаяся в этот день в самое пышное свое платье из темно-фиолетовой тафты, вышитое золотом и снова, поверх, золотом по золоту расшитое, открывавшее белую шелковую юбку, великолепно разукрашенную прекраснейшим ажурным шитьем.

Они пили вместе, — оказавшись каким-то чудом в ладу между собой и любезничая друг с другом, — кардинальское вино, захваченное среди недавней добычи, как вдруг один из матросов, постучав в дверь кулаком, доложил капитану, что «треклятый королевский фрегат правит, как распутная девка, наперерез рыцарям открытого моря». После чего Тома тотчас же поднялся на мостик, и Хуана вместе с ним.

«Астрея» на самом деле правила так, как доложил матрос. Оставаясь еще пока под ветром у «Горностая», она приводилась к бризу так круто, брасопя до предела и втугую выбирая булини, что малуанский фрегат начинал уже чувствовать себя стесненным. Разделявшее оба судна расстояние было уже не больше трех-четырех сотен шагов.

— Ну, как? — заворчал один из канониров, глядя на Тома. — Не надо ли подрезать крыло этой злосчастной птице?

Он уже подходил к своему орудию и оттыкал жерло. Другие последовали его примеру. Уже неведомо кем люк констапельской оказался открыт.

Тома, нахмурив брови, разглядывал королевский фрегат. Хуана, стоя подле Тома, усмехалась.

И тут над водой пронесся протяжный крик. Поднеся ко рту свой рупор, капитан «Астреи» окликал корсарский фрегат. Внимательно вслушиваясь, рыцари открытого моря разобрали слова:

— На «Горностае»!

— Есть на «Горностае»! — отвечал Тома.

— Именем короля! Спустить флаг!

— А?

— Спустите флаг, вам говорят! Сдавайтесь!

Тома, пораженный, ожидавший всего, но только не этого, взглянул на свою грот-мачту, потом на корму. Тут еще развевалось черное знамя с четырьмя черепами, там — красный флаг с золотым ягненком.

Между тем офицер королевского флота, не уверенный в том, что его расслышали, повторял, крича еще громче:

— Сдавайтесь! Спускайте флаг!

И в ту же минуту команду корсаров охватило внезапное волнение. Ребята эти, за всю свою жизнь не испытавшие ни отступления, ни поражения, ни, тем паче, плена, разом расхохотались, торопясь в то же время занять свои места для боя. Все это было проделано так быстро, что Тома, вдоволь насмотревшись на свои развевающиеся флаги и перенеся вслед за тем взгляд на палубу фрегата, увидел его вдруг в полной боевой готовности для ответа огнем и мечом на дерзость королевского судна. Впрочем, нельзя было и сомневаться в том, что «Горностаю» достаточно было бы трех залпов, чтобы вдребезги разбить «Астрею». Бой между этими судами подобен был бы дуэли опытного преподавателя фехтования и жалкого ученика, впервые взявшего в руки шпагу.

— Спустить флаг! Именем короля, — крикнул все же еще раз капитан «Астреи».

Тогда Тома, рассмеявшись также, как смеялась его команда, обнажил шпагу и направил ее на неприятельский фрегат. И он уже шевелил губами, чтобы приказать открыть огонь, как вдруг на том фрегате, также готовом сражаться и выполнить свой долг, на грот-мачте и на корме развернулись цвета французского королевства: белый атлас, украшенный лилиями, а посередине — королевский герб, лазурно-золотой…

Герб его величества, такой, каким Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле, узрел его когда-то, и приветствовал, и почтил коленопреклоненно, когда этот самый герб развевался по ветру на королевском штандарте, горделиво развернутом над Сен-Жерменским замком…

Все матросы, рыцари открытого моря, впились глазами в капитана, ожидая малейшего его движения или слова, чтобы начать бой. И все, вытаращив вдруг глаза, стали их разом протирать, решив, что зрение у них помутилось.

Тома-Ягненок, увидев и признав флаг короля Франции, задрожал всем телом, потом бессильно уронил руку, опустил свою скорбную голову так низко, что подбородком коснулся груди, потом, наконец, выронил обнаженную шпагу, упавшую плашмя с унылым звоном. И в то время, как капитан королевского фрегата в последний раз кричал: «Именем короля», в то время, как изумленная Хуана испускала громкий крик, перешедший в яростный хохот Тома-Ягненок, не желая сражаться против этого флага, не желая сражаться против королевских лилий, твердым шагом направлялся к фалу собственного своего флага и, выбирая к себе, собственной рукой, этот фал, повиновался, — убирал свои цвета, — сдавался…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ГРОТ-РЕЯ

I

«Выписки из протоколов канцелярии королевского суда французского Адмиралтейства по особому подотделу, отряженному на остров Тортуга.»

Согласно выпискам из журнала допроса, снятого с главных начальников и вождей, обнаруженных при захвате легкого пиратского фрегата под названием «Горностай» из Сен-Мало, вооруженного двадцатью пушками, захвате, произведенном королевским кораблем «Астрея», принадлежащим к эскадре под началом господина маркиза де Плесси-Корлэ, командующего эскадрой. Каковой допрос снимали мы, мессир Ги де Гоэ-Кентен, кавалер, сеньор де Лоске, советник, судья гражданских и уголовных дел французского Адмиралтейства, подотдела, отряженного на Тортугу по приказу господ Сен-Лорена и Бегона, комиссаров короля, уполномоченных.

С каковой целью, явясь в дом господина Требабю, морского профоса в этом порту, где заключен капитан и главный начальник упомянутого пиратского судна, скованный по рукам и по ногам двойными кандалами, в присутствии вышеупомянутых королевских комиссаров, а также заместителя адъюнкт-советника, имея присяжным секретарем нижеподписавшегося Жозефа Коркюфа, в качестве письмоводителя, подвергли названного капитана пиратов, мужчину высокого роста, носящего белокурые бороду и парик, как ниже указано, допросу, после того, как, воздев десницу, он клятвенно обещал показывать правду сего тридцатого ноября, тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года.

Спрошенный, как законом положено, от имени и пр., и пр.;

Отвечает: именуется Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле, дворянин, лет от роду около тридцати четырех, капитан флота его величества короля Франции, уроженец Сен-Мало, пребывающий на лично ему принадлежащем фрегате, именуемом «Горностай», исповедует святую католическую веру.

Спрошенный и пр.;

Отвечает: что его величество король Людовик Великий соизволил пожаловать ему дворянские грамоты в Сен-Жерменском королевском замке в лето тысяча шестьсот семьдесят восьмое, согласно коим названому сеньору де л'Аньеле гербом надлежит иметь червленый щит, обрамленный картушыо, в коем три украшенных золотом корабля, идущих с попутным ветром по лазурному морю и золотым ягненком вверху, рядом с двумя лилиями; что его величество соизволил также пожаловать его тем чином капитана флота, каковой он и носит.

Спрошенный, о том, каким образом дворянин мог оказаться повинным в приписываемых ему деяних, деяниях позорных как беспримерной жестокостью, так и неповиновением королю, нашему повелителю, стало быть, изменнических, отвергает это обвинение и утверждает, что изменником не был никогда, называя и провозглашая себя, хоть и верным слугою короля, но рыцарем открытого моря, стало быть свободным, якобы, от всякого повиновения.

Спрошенный и пр.;

Отвечает: что двадцать первого сего ноября французского стиля встречен был перед входом в порт Тортуги, около пяти часов пополудни, королевским судном, типа очень маленького легкого фрегата или разведочного корвета; каковое судно, не дав никаких разъяснений, потребовало, чтобы он, Тома-Ягненок, сдался, и в подтверждение упомянутого требования подняло и водрузило королевский флаг. На что он, Тома-Ягненок, невзирая не бесспорное свое превосходство в силе по сравнению с упомянутым королевским судном, отверг все настояния своих сотоварищей, которые хотели, — возмутившись столь неучтивым обращением, — оказать сопротивление и вступить в бой, добровольно повиновался, спустив, как ему приказано было, флаг свой перед флагом королевским, — и все это единственно из уважения и почтения к его величеству.

Спрошенный и пр.;

Отвечает: что всегда и при всех обстоятельствах, как и в настоящем случае, проявлял величайшую покорность и глубочайшее уважение к королю Франции, которого, будто бы, любит горячей любовью и боготворит.

Спрошенный, о том, какие мог бы он привести доказательства мнимой этой покорности, когда как все до единого знают прекрасно, что, напротив, обвиняемый, а вместе с ним и его преступные товарищи продолжали каперствовать, пиратствовать и крейсировать на море после эдиктов короля, точно так же, как и до них, утверждает: что последний его поступок, упомянутый выше, достаточно ясно и вразумительно говорит за себя, — когда он, Тома-Ягненок, сдался по-хорошему, без единого выстрела, такому сопливому мокрохвосту, как этот, так называемый корабль, именуемый «Астрея», лишь только упомянутый мокрохвост поднял королевский флаг.

Спрошенный и пр.;

Отвечает: что судно его введено было в этот порт командиром вышепоименованного корабля «Астрея», на каковое судно сам он был переведен пленником двадцать первого числа сего месяца.

Спрошенный и пр.;

Отвечает: что сейчас же после спуска флага, он сам лично отдал приказание своим людям сложить оружие и не восставать ни против короля, ни против королевских приказов, будь они даже несправедливыми. Что к тому же, на сей предмет доказательством служит рапорт командира «Астреи», приложенный к делу. Что следовательно он, Тома-Ягненок, не считает себя ответственным за пару мушкетных и пистолетных выстрелов, произведенных по приказанию младшего помощника, выведенного из себя, и не без причины, помянутой вопиющей несправедливостью. Что во всяком случае, он, Тома-Ягненок, в течение своей жизни взявший на абордаж около четырех или пяти сотен кораблей, заявляет и утверждает, что сдача собственного его «Горностая» «Астрее» произошла без всякого сопротивления, о котором стоило бы говорить, имея в виду, что при наличии такового сопротивления «Астрея» была бы в настоящее время на берегу или на дне морском, а «Горностай» в открытом море и на свободе.

Спрошенный, о том, кто мог быть тем мятежным помощником, который приказал открыть огонь и оказался поэтому повинен в смерти тринадцати верных слуг короля, убитых в этом деле, отказывается отвечать. И отведенный затем в помещение, предназначенное для пыток, также упорствовал в своем отказе. И посаженный на скамью пыток, потом связанный, потом трижды поднятый на дыбу, упорствовал по-прежнему.

Спрошенный, о том, кто та женщина, именуемая якобы Хуаной, которая найдена была на «Горностае» и взята в плен после того, как она оказала слугам короля самое упорное и преступное сопротивление и убила, либо ранила выстрелами из пистолета и ударами кинжала первых троих, хотевших ее схватить, отказывается отвечать. И отведенный и т.д., и трижды поднятый на дыбу, упорствует в своем отказе.

Спрошенный, о том, действительно ли эта женщина как сама она уверяет и чем похваляется, входит в состав пиратской команды «Горностая» и на самом деле служила у обвиняемого в качестве первого помощника или заместителя капитана, отказывается отвечать. И отведенный, подвергнутый пытке, и т.д., упорствует по-прежнему.

Спрошенный и пр.;

Отвечает: что за всю свою жизнь захватил такое большое число судов, что совершенно не в состоянии все их припомнить. Что, производя все эти захваты, множа их по мере сил своих, он по совести уверен, что тем отлично послужил королю, усматривая доказательство тому в тех почестях и милостях, коими осыпан был в Сен-Жермене и прочих местах королем, которого смиренно почитает владыкой своим и государем. Что захваты эти произведены были при наличии исправных каперских свидетельств, врученных обвиняемому либо от имени короля Франции, либо от имени иных монархов, действительно царствующих. Что эти каперские свидетельства, сказать откровенно, ныне уже просрочены, других обвиняемый представить не может. Но что сам он в этом неповинен, так как ни в коем случае не преминул бы исходатайствовать себе новые грамоты, если бы не был заранее предупрежден, что теперешние губернаторы перестали их выдавать и что флибустьеры стали обходиться без них.

Спрошенный о самых последних из его столь многочисленных захватов, о тех именно, какие обвиняемый произвел в течение последних своих походов, отказывается отвечать, уверяя, что запамятовал. И отведенный, подвергнутый пытке, и т.д., по-прежнему отказывается и упорствует. Спрошенный, о том, не по вине ли обвиняемого погибло множество испанских, голландских, флиссингенских, датских и португальских судов, без следа исчезнувших в последнее время; не пустил ли он ко дну эти суда и не расстрелял ли и не потопил ли людей, отказывается отвечать на приведенные вопросы, утверждая, что не может сказать определенно ни да, ни нет, а лгать не желает. И отведенный, подвергнутый пытке, и т.д., упорствует по-прежнему.

Спрошенный, о том, какая дикая и языческая жестокость заставила его вернуться из последнего похода с четырьмя десятками трупов врагов, или людей, за таковых выдаваемых, развешенных у него на рангоуте наподобие ужасных плодов среди ветвей фруктового сада, отказывается отвечать. И отведенный, подвергнутый пытке, и т.д., упорствует по-прежнему.

Спрошенный, ведомо ли ему, что каперствуя без должных свидетельств, разбойничая, грабя и убивая во время мира, он действовал как гнусный разбойник и пират, отвечает (с негодованием и яростью), что он, как был всегда, так и останется корсаром и рыцарем открытого моря, а не пиратом, ибо быть пиратом означает быть разбойником и мерзавцем, тогда как он, Тома-Ягненок, а также и все его товарищи, и женщина Хуана, о которой только что была речь, в особенности, никогда, напротив, не переставали быть, с Божьей помощью, честными людьми.

Таковы вопросы и ответы названного капитана или командира пиратов, каковой, по прочтении их ему вышепоименованным присяжным нашим секретарем, заявил, что признает оные содержащими правду и не требующими ни добавлений, ни сокращений, и что оные подтверждает.

На подлинном руку приложил:

Тома-Ягненок. Гоэ-Кентен де Лоске. Сен-Лоран. Бегон. Арвю. Ж. Коркюф «.

Приложение

« Рапорт Луи Констана де Мальтруа, капитана флота четвертого ранга, командира королевского судна, именуемого „Астрея“, господину маркизу де Плесси-Корлэ, начальнику эскадры, главнокомандующему.

Адмирал!

Имею честь представить вам, согласно вашего приказа, настоящий рапорт касательно проведенной мною именем короля поимки пиратского судна под названием «Горностай», легкого фрегата о двадцати пушках, под командой господина Тома де л'Аньеле и плавающего под черным с белыми черепами флагом и красным, расшитым золотом брейд-вымпелом.

Снявшись с якоря для производства этой операции тотчас же после того, как разобрали ваш приказ, переданный сигнальными флагами двадцать первого сего ноября, я немедленно привел судно в боевую готовность, продолжая править в бейдевинд, дабы выбраться на ветер неприятелю. В чем я преуспел раньше, чем он проник в мои намерения. Мне, однако же, показалось, что он тут принял некоторые меры защиты, но беспорядочно, без барабанного боя и свистков.

Оказавшись вскоре на расстоянии пистолетного выстрела, я поднял свой белый флаг и приказал отвести и протянуть блинд, чтобы подойти на абордаж. Поступая так, я крикнул пирату, чтобы он сдавался, сомневаясь, впрочем, в его повиновении, так как канониры его, — привычные, видимо, к войне, — уже отомкнули и изготовили орудия. Тем не менее, я ошибался, ибо капитан Тома-Ягненок, — которого я тут же приметил и опознал стоящим на своем ахтер-кастеле, — вслед за приказом моим собственноручно отдал фал от своего красного брейд-вымпела, и брейд-вымпел этот спустил. Без сомнения, он здраво рассуждал, что его заведомо ждет проигрыш, ибо такого рода разбойничьи команды, Цезарю подобные по храбрости, когда речь идет о нападении на бедных безобидных купцов, живо показывают спины военным людям и сражаются с ними скрепя сердце, вяло, будь их даже трое против одного. Я, со своей стороны, несмотря на эту видимую покорность, распорядился все же, ради большей предосторожности, забросить энгтер-дреки и собрал свои абордажные отряды, опасаясь какого-нибудь предательства. И хорошо сделал.

Действительно, когда я, минуту спустя, переходил со шпагой в руке на пиратское судно, дабы, согласно приказа вашего, его захватить, десятка два разъяренных молодцов бросились мне навстречу. Тут произошла довольно жаркая схватка, во время которой, с прискорбием должен вам донести, потери наши оказались весьма чувствительны, дойдя до одиннадцати убитых и двадцати одного раненого. Истины ради вынужден я даже заявить, что потери эти были бы еще значительнее и даже гибельными, если бы упомянутый капитан Тома-Ягненок не пришел нам добровольно на помощь, бросившись в толпу восставших, угрозами понуждая их сложить оружие и повиноваться королю, что они в конце концов и сделали.

И вот тут-то и произошел странный случай, отчет о котором даст вам, быть может, возможность извинить растянутость этого рапорта.

Вышеописанное нападение было произведено слишком уж согласно, чтобы предполагать здесь одну лишь слепую ярость попавших в ловушку и восставших против своей участи бандитов. Эти пятнадцать-двадцать полоумных, которые бросились на меня и на моих людей, сделали это по настоянию и под руководством главаря, в начале схватки не показывавшегося. Но после того, как все бунтари до последнего сдались, главарь этот объявился, показавшись вдруг со шканцев и направляясь прямо к нам с парой пистолетов в руках. Вообразите же мое удивление, когда главарь этот оказался молодой и красивой дамой, весьма богато разодетой и которую я бы во всяком другом месте, конечно, принял бы за знатную особу. Не уверенный в том, что в данном случае собой представляла эта особа, я сделал навстречу ей два шага, желая спросить у нее объяснений. Сделать этого я не успел, ибо странная эта героиня без дальних слов прервала мою речь выстрелом из пистолета, прострелившим мне бедро, после чего выстрелила вторично в одного из моих мичманов, господина Дуливана, убив его наповал. Немедленно матросы мои ринулись на этого демона в юбке, со столь опасным искусством владевшего оружием, и вскоре его обуздали, хоть это и стоило жизни одному матросу, убитому насмерть кинжалом, который не сумели вовремя вырвать из столь опасной руки.

Закончив, наконец, это дело и связав, как должно, вышеуказанную девицу, — причем господин Тома де л'Аньеле выказал ей самое нежное внимание и ходатайствовал о том, чтобы не стягивать ее так туго веревками, в чем я ему отказал, — я смог, несмотря на довольно мучительные страдания от полученной раны, руководить все же управлением судна и вернуться к якорной стоянке, конвоируя захваченный приз, — не преминув сначала поднять обычный сигнал: «Приказ адмирала выполнен».

Засим, имею честь оставаться, господин маркиз, вашим смиреннейшим, покорнейшим и вернейшим слугой.

Подпись: Луи Констан де Мальтруа.

«Выписки из протоколов канцелярии королевского суда французского адмиралтейства, особого подотдела, отряженного на остров Тортуга.»

Согласно выпискам из журнала приговоров, вынесенных пиратам, пойманных на легком фрегате под названием «Горностай», захваченном и отобранном королевскими судами, упомянутые пираты обвинялись и уличены были в вооруженном нападении, по-пиратски, на множество торговых судов, в захвате команд,умерщвлении их, в завладении грузами и пр., и пр., вопреки всякой справедливости и вопреки должному повиновению указам всемилостивейшего нашего короля, короне его и его сану.

Вследствие чего, в отношении господина Тома Трюбле, или Ягненка, пирата и разбойника:

Именем его христианнейшего величества, Людовика, короля Франции и Наварры, приговор, произнесенный упомянутому Тома Трюбле, или Ягненку, за преступления его, каковой согласно сему настоящий суд выносит, таков:

Вам, Тома Трюбле, или Ягненок, отправиться в то место, откуда вы явились, и оттуда будете вы отведены к месту казни, где повешены будете за шею, доколе не воспоследует ваша смерть.

Да сжалится милосердный Господь над вашей душой!

В отношении женщины Хуаны, пиратки и убийцы:

Именем его христианнейшего величества, Людовика, короля Франции и Наварры, приговор, произнесенный упомянутой Хуане за преступления ее, каковой согласно сему настоящий суд выносит, таков:

Вам, Хуана, отправиться в то место, откуда вы явились, и оттуда будете вы отведены к месту казни, где повешены будете за шею, доколе не воспоследует смерть.

Отметка на полях:

«Поелику осужденная, вышеупомянутая Хуана, потребовала осмотра повивальными бабками, дабы засвидетельствовать ее беременность, и нами на сей предмет, наряжена была госпожа Мари-Жанна Бека, присяжная бабка; поелику упомянутая повивальная бабка вследствие сего проверила и клятвенно удостоверила, что осужденная на самом деле на третьем месяце беременности или около того, — суд приказывает отсрочить исполнение приговора.

Каковой приговор будет иметь место, как полагается, после родов, кормления и отнятия от груди младенца, — если не последует высочайшего помилования».

(Последние пять слов, — прибавленные, очевидно, к протоколу впоследствии, — написаны, по-видимому, другой рукой и другими чернилами).

II

Выйдя из дома господина Требабю, Тома, — хоть и закованный еще в цепи и ослепленный светом яркого солнца, — продвигался все же твердым и гордым шагом. И капеллану, взявшему его, по обычаю, под руку, — то был капеллан самого губернатора де Кюсси, — не к чему было поддерживать и направлять осужденного на смерть, так дивно пренебрегающего и жизнью, и смертью. Сбежавшаяся толпами чернь, готовившаяся погорланить при появлении мрачного шествия и всячески поглумиться над тем, к кому недавно питала такой сильный и почтительный ужас, — чернь, вопреки всей низости и подлости своей, молча и в отупении взирала на столь великую скорбь, — скорбь, поистине торжественную.

Таким образом Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле, рыцарь милостью короля и рыцарь открытого моря, направлялся к виселице. И те, кто видел его в этот последний его час, не могли припомнить, чтобы знавали его более спокойным и решительным в те времена, когда он, бывало, сходил на берег после какого-нибудь победоносного похода, намереваясь бросить у ближайшего кабака якорь веселья.

Сто двадцать стрелков выстроены были во фронт. Другие сорок окружали осужденного. Двенадцать слуг при шпагах и мушкетах сопровождали королевских комиссаров, шедших во главе. Восемь тюремщиков с пистолетами и палашами сопровождали палача, шедшего в хвосте процессии. Наконец, четыре ефрейтора с саблями в руках окружали знаменосца, старавшегося поднять как можно выше знамя казни. Все вместе составляли настоящую армию. И так распорядился советник Гоэ-Кентен, судья по гражданским и уголовным делам, боясь бунта или заговора, который могли, пожалуй, составить друзья осужденного с целью вырвать его из рук правосудия. Двести вооруженных солдат — не слишком много, когда дело касается Тома-Ягненка.

Двадцать босых монахов, с веревкой на шее, факелом в руке, и темной кагулой кающихся на лице, распевали отходные молитвы. И так опять-таки распорядился советник Гоэ-Кентен, дабы внушить народу больший ужас и страх и дабы столь чрезвычайно торжественное повешение послужило разительным примером и до глубины души преисполнило каждого флибустьера праведного и спасительного трепета перед королем и его правосудием. Этой ценой должен был наконец установиться во всей Вест-Индии тот державный мир, которым его величество в своей королевской милости желал одарить вселенную.

Между тем искупительная, так сказать, жертва, Тома Трюбле, сеньор де л'Аньеле, направлялся к виселице. И капеллан, держа его под руку, старался вести с ним умилительную беседу, призывая его к чисто христианской кончине, благодаря которой, с Божьей помощью, даже худший из грешников, омытый от преступлений своих, может избежать кратчайшего даже пребывания в чистилище и с виселицы переселиться прямо в рай.

С учтивым сокрушением слушал Тома почтенного отца, но тем не менее не переставал озираться жадным взглядом человека, видящего окружающее в последний раз. А в ту минуту, когда духовник многоречиво расписывал ему неземные наслаждения, ожидающие на небе избранных, Тома, по-прежнему глядя направо и налево, заметил, что они как раз проходят мимо той харчевни «Танцующая Черепаха», где он в былое время вкушал наслаждения, хоть и вполне земные, но все же достойные некоторого сожаления. И так случилось, что трактирщик, — славный человек, — увидев своего старого знакомца и приятеля в печальном окружении осужденного, весьма учтиво вооружился большой кружкой чистого вина и хотел снести ее Тома для подкрепления. Но по злобной прихоти или излишней строгости стрелки этому воспротивились, и таким образом Тома был лишен этого ему налитого вина. И так как он чувствовал жажду, то рассердился.

— Сын мой, — сказал тогда капеллан с большой кротостью, — пожертвуйте это Господу, это вам зачтется!

Так говоря, он прижимал к себе руку Тома, и Тома, уступая этому почти что нежному пожатию, сделал усилие, чтобы смирить свой гнев.

— Да будет так, раз это вам угодно, отец мой! — сказал он, немного помолчав, и чуть не вслух сказал себе: «Мне, впрочем, сдается, что я могу еще малость потерпеть жажду, так как то вино, что пьют в раю, надо полагать, получше вина из» Танцующей Черепахи «

Духовник, не расслышав, продолжал свои назидательные речи.

— Сын мой, — говорил он, — вы простили этому стрелку, лишившему вас питья. Слава Господу, милостиво давшему вам простить! Скажите же мне теперь: прощаете ли вы также всем вашим врагам, без исключения, все их проступки против вас?

— Ну да! — искренне молвил Тома, и снова подумал: «Я не в убытке, если и враги мои также мне прощают! Ведь их проступки против меня словно тоненькая соломинка, а мои проступки против них подобны толстенному бревну…»

При этом он грустно улыбался, ибо в памяти его всплывали сестра его Гильемета и прежняя его милая Анна-Мария, а также малуанские горожане, и испанцы из Сиудад-Реаля, также и из Веракруса, и столько встреченных на море команд — и Хуана…

Мечтая и размышляя таким образом, Тома все шагал тем же спокойным шагом, нимало не задумываясь о пути, которым следовал. И поистине чудесно было видеть этого человека, — столь гордого некогда и упорного, — в такой мере успокоенным близостью смерти и как бы уже проникнутым величавой безмятежностью могилы.

Тем не менее, несмотря на равнодушие, которое он теперь выказывал ко всему мирскому, Тома удивился, когда его конвой, покинув улицы самого города, миновал склады и магазины порта и вступил на дорогу, окаймлявшую набережную. Обычно виселицу воздвигали очень далеко отсюда, на вершине небольшой горы, возвышавшейся над всей окрестностью. Изумленный Тома спросил капеллана:

— Где же, черт побери, — сказал он, — меня вздернут, отец мой?

Но духовник снова дружески пожал ему руку.

— Не все ли вам равно, сын мой? Помышляйте лишь о Боге, которого скоро узрите во славе его… И не смотрите туда! — поспешно добавил он в тот миг, когда Тома взглянул на море, желая рассмотреть там на якоре суда.

Добрейший отец хотел таким образом скрыть от его взора виселицу. Но Тома уже все понял, заметив прямо впереди шествия своего собственного «Горностая», ошвартованного четырьмя швартовыми у самого берега.

— Эге! — вскричал он, невольно громче, чем того хотел. — Не на своей ли собственной грот-рее я сейчас запляшу гугенотскую пляску, подобно стольким испанцам на той неделе?

— Так точно, сударь, — ответил палач, заговорив впервые.

Он подумал, что осужденный спросил именно его, и, будучи по природе учтивым, не видел, отчего бы ему не ответить. К тому же Тома поблагодарил его кивком головы.

— Ей-богу! — молвил он, глядя и нимало не бледнея, на упомянутую грот-рею, к ноку которой помощники палача принайтовили уже тали. — Не скажу, чтобы это мне не нравилось. Итак, в это последнее путешествие я отправлюсь, как приличный путешественник, — из собственного моего дома!

Он все смотрел на грот-рею, как ни старался его отвлечь капеллан.

— Ей-богу! — повторил он, смеясь с великолепным презрением. — Не бывал я на таком празднике, в таком прекрасном месте, на такой высоте…

Но, произнося последние слова, он вдруг вздрогнул, и глаза его расширились. Из глубины его воспоминаний ему припомнилась малуанская колдунья, одно из ужасных предсказаний которой уже сбылось, И ему снова почудился старый дребезжащий голос, доносившийся к нему сквозь время и пространство, чтобы опять повторить ему, Тома, перед самой виселицей, непонятную тогда, теперь же значительную и грозную фразу:

«Ты кончишь очень высоко, очень высоко, выше, чем на троне».

С этой минуты он до конца шел задумчиво, с опущенными глазами. И несколько раз с великой и мучительной горестью пробормотал он имя Луи Геноле…

Сходни, спущенные с судна на берег, открывали доступ к плененному фрегату. Тома проворно по ним прошел, несмотря на то, что ноги его были довольно тесно спутаны. И вздохнул свободнее, очутившись на этой палубе, — столь славном поле брани, так много раз видевшем его победителем.

Свершились, наконец, установленные церемонии. Заместитель адъюнкт-советника прочел приговор. Осужденный предан был в руки палача, который им и завладел.

Тома с полным равнодушием предоставлял вести себя. Но за минуту перед казнью появился некто, перед кем все почтительно расступились. И Тома, подняв глаза, узнал господина де Кюсси Тарена, которого великодушная жалось побудила присутствовать при последних минутах своего недавнего собеседника, коим он, как известно, постоянно восторгался за редкое его мужество, — столь, поистине редкое, что он, де Кюсси Тарен, бравый солдат и верный ценитель отваги, почитал его сверхчеловеческим.

Помощники палача расступились. Тома учтиво поклонился. И господин де Кюсси, бледный от волнения, схватил его закованные руки и сжал в своих.

— Увы! — сказал он, едва сдерживаясь, — отчего не поверили вы мне, когда я говорил вам…

Он не докончил. Но Тома во сто крат менее взволнованный, чем добрейший губернатор, сам договорил:

— Когда вы говорили мне, сударь, что я рискую головой? Пусть так! Но не печальтесь ни о чем: видно, не суждено мне было умереть смертью утопленника! Это не уменьшает моей к вам благодарности, поверьте, сударь.

Тут подошел капеллан и протянул Тома медное распятие:

— Приложитесь, сын мой, и доверьтесь его милосердию. Он простит вам, если и вы простите вашим ближним.

— От всего сердца! — заявил Тома, смотревший на губернатора. — Я прощаю даже королю, хоть он и жестоко обманул меня.

Палачу показалось, что время чересчур затягивается. Он кашлянул.

— Прощайте, господа, — молвил Тома, заслышав этот кашель.

Но господин де Кюсси снова взял его за руки.

— Господь мне свидетель! — сказал он, не сдерживая больше слез. — Я сейчас испытываю больше горя, чем вы сожаления и страха!.. Капитан де л'Аньеле, скажите мне, не хотите ли вы… чего бы то ни было… перед смертью?.. Честное слово де Кюсси, я бы отдал правую руку, лишь бы исполнить ваше желание!

Тома пристально поглядел ему в глаза, затем медленно покачал головой.

— О да! — промолвил он. — Но то, чего я желаю…

Он снова решительно покачал головой.

— Что же это? — спросил удивленный губернатор.

— Видеть ее!..

Он проговорил это так тихо, что господин де Кюсси не положился на свой слух и переспросил:

— Что?

— Видеть ее! — повторил Тома, все так же тихо и почти униженно. — Видеть ее, Хуану, мою милую… мать моего малыша…

Он узнал, что она тяжела.

— Клянусь спасением моим! — горячо воскликнул добрый губернатор, — Только и всего? Вы ее увидите, беру это на себя! До тюрьмы ее не будет и пятисот шагов…

Он поспешил распорядиться. И один из ефрейторов, захватив с собой двух стрелков, побежал к указанной тюрьме.

Палач, между тем, ворчал на такую задержку. И Тома, слыша это, пожелал вернуть ему хорошее расположение духа, настолько собственное его сердце переполнено было истинным ликованием при мысли увидеть сейчас снова ту, с которой он уже считал себя разлученным вплоть до страшного суда. Поэтому, оборотившись к палачу, Тома, без дальних околичностей, отдался в его руки и велел ему приступить к подготовительным церемониям, как будто бы пробил уже последний час.

— Таким образом, — сказал он ему, смеясь, словно речь шла об изысканнейшей шутке, — вы сможете отправить меня на тот свет проворнейшим образом, как только я пять-шесть раз поцелую прелестную красотку, которую жду. И не бойтесь, что я замешкаюсь: как только она заплачет, с меня будет довольно!..

Так, он потребовал, чтобы ему надели на шею роковую петлю и прислонили к абордажным сеткам лестницу. Вслед за тем остановился вблизи, поджидая.

Но вот он встрепенулся, и, несмотря на удивительное свое мужество, смертельно побледнел: ефрейтор возвращался, и оба стрелка также. Но Хуаны с ними не было.

— В чем дело? — закричал Тома-Ягненок, невольно сделав шаг вперед, насколько позволяли ему его ножные кандалы.

Ефрейтор снял шляпу, ибо лицо осужденного сияло в эту минуту грозным величием.

— Особа, — пробормотал он, — не пожелала прийти. Она сказала…

Запыхавшись, он приостановился. Тома повторил столь же бледным, как и сам он, голосом.

— Сказала?

— Она сказала: «Передайте ему, что мне до него нет дела. Так как, если бы он тогда сражался, как мужчина, то не подох бы теперь, как собака!»

Тома, онемев, отступил к лесенке. Палач, находившийся в шести футах от него, знаком подозвал своих помощников. Потихоньку, перебирая руками, выбирали они слабину у талей.

Тома тогда несколько раз глотнул слюну. И ему удалось еще проговорить.

— Больше ничего, — прошептал он, — больше ничего она не сказала?

— Как же, — молвил ефрейтор, мявший в руках свою треуголку. — Как же!.. Она еще сказала…

— Сказала?

— Она сказала, что ребенок не от вас…

Без единого стона Тома-Ягненок вдруг склонился, поникая и сгибая тело под прямым углом, как это иной раз бывает со смертельно ранеными людьми. Но тотчас же разом выпрямился, задел плечами виселичную лестницу, обернулся, влез на три ступеньки и спрыгнул в пространство. Канат, заранее выбранный и натянутый, сразу сломал ему шею.

Юрий ВОЛОШИН ДРУЗЬЯ ПОНЕВОЛЕ

Глава 1 Нашествие

Вторую седмицу город был окутан великим ужасом. Московские рати с остервенением терзали его большое и сложное тело. Люди уже не уповали более на милость царскую и на благословение Божье. Никто не мог считать себя в безопасности. Даже нищий опрометью бросался в подворотню от удалого посвиста и гиканья царских опричников. Если не сабля, то уж нагайка обязательно стегала по шапке, коль она еще не свалилась с головы незадачливого бедолаги.

Низкие снежные тучи нависли над Господином Великим Новгородом. С Балтики тянуло сырым ветерком, и снег уже не скрипел под ногами. Стоял январь, но Волхов еще парил и противился попыткам зимы наложить на себя ледяные оковы.

Переулок был почти пуст. Редкая баба торопливо, с опаской озираясь, трусила иной раз по протоптанной тропе. Даже собаки не так яростно бросались на заборы хоромин, когда мимо проходил чужой. Они тоже понимали, что с чужаками, прибывшими аж из самой Москвы, не стоит особо задираться. Очень уж быстры они были на расправу. И не один окоченевший труп уже валялся в сугробах, исполосованный саблями пришельцев.

Стоя на спиленном конце бревна, подпиравшего ограду хором купца Калуфьева, озирал узкую щель переулка краснощекий парень с синими ясными глазами и светлыми вихрами, что выбились из-под нахлобученной шапки бараньего меха. Отец только что скрылся за углом, а Пахом с Кузей возились в сарае. Пусто и сумрачно было на душе у парня. И не хотелось идти на поиски приятелей. Тут он услышал, как его лучший и давний дружок Фомка из соседнего переулка зовет его дурным голосом:

– Эй, Петька! Выходь на улицу, скажу тебе что-то! Торопись!

В голосе дружка явственно чувствовались страх и отчаяние, – Петька сразу понял, что случилось что-то непонятное и, судя по всему, страшное. Он не успел скатиться с забора, как послышался шум и гиканье. Сзади Фомки неслась ватага опричников, размахивая нагайками. Их было человек пять, снег комьями летел в разные стороны из-под копыт разгоряченных коней.

Фомка бросился в одну сторону, потом в другую и повалился в сугроб, получив щелчок нагайкой. Петька же юркнул вниз и затаился под забором. Посвист вскоре затих, и парень бросился к калитке.

Фомка ползал в снегу, прикладывал горстью снег к кровоточащей ранке на лбу и негромко матерился, оглядываясь по сторонам.

– Фомка, что ж ты?! – воскликнул Петька, не зная, как утешить дружка.

– А что? – огрызнулся парень, того же приблизительно возраста, что и Петька. – Попадись-ка ты им на дороге, да еще так внезапно, посмотрел бы я на тебя! Ладно уж! Пусть их Бог покарает, душегубов, кровопивцев!

– Больно? – нерешительно спросил Петька, глядя, как тот сменял одну горсть снега другой. Кровь постепенно унималась. – Замотать бы тряпицей, а?

– И так сойдет. Лучше послушай, что я скажу. Был я только что у Великого моста. Что деется, Петька! Смертоубивство полное! Божьи люди вышли отдать должное царю-душегубу, с хоругвями, иконами, с кадилами и пением псалмов, а опричники стали кидать их в реку. Прямо с моста! Страх-то какой. Сам видел! И твово дядьку, монашка Силантия, тоже в Волхов спихнули, горемычного! Вот я и примчался с такой вот вестью! А тятька где? Сказать ведь надо!

Петька охнул, засопел, румянец тут же сошел с лица. Он сказал тихо:

– Побегли туда, Фомка. Матрену не будем упреждать.

– Чего так, Петька?

– Голосить учнет. Весь переулок взбаламутит. Мы сами…

– Тогда помчали, а то упустим чего.

Они потрусили вниз к реке.

Чем ближе парни подбегали к Волхову, тем народу становилось больше. Бабы выли и причитали, мужики злобно и боязливо бросали короткие ругательства в адрес царя-ирода и его опричников, проклиная тот день, когда в город вступили эти орды головорезов и насильников. Дружки проскочили Космодемьянскую улицу, переулком спустились к реке и увидели картину, которая и не такие чувствительные души привела бы в смятение и ужас.

На Великом мосту толпилось множество народу. Временами с него падала в реку фигура человека в рясе. Брызги студеной воды быстро уносило мощным течением. Криков и шума слышно не было – далековато они стояли, но люд, толпившийся на берегу, как с этой стороны, так и с Торговой, оглашал серое небо воплями, проклятьями и молитвами. Иногда проходили сквозь толпу московские ратники, гарцевали всадники, охаживая плетьми собравшихся. По всему видимому берегу чернели толпы отчаявшихся людей.

– Петька, побегли вниз, авось там перехватим в реке твоего дядьку-монашка.

– Да разве в такой суматохе и неразберихе можно чего сыскать?

– А что? Все может быть! Побегли!

Они пустились вниз по реке. Увязая в сугробах, скользя, парни поглядывали на реку, где в лодках сидели вооруженные баграми и дубинами опричники и московские ратники. Тех из монахов, что никак не хотели тонуть, они дубасили по головам, отпихивали баграми, а видневшихся в прозрачной стылой воде утопших старались вытащить и отвозили на берег, где и бросали. Родовичам разрешалось развозить своих усопших по монастырям для отпевания и захоронения.

Идя вдоль берега, парни оглядывали утопленников. У многих на головах зияли бледные раны. Крови уже не было, восковые лица с синевой затвердели. Бороды местами оледенели, как и рясы, стоящие колом.

Петька с трудом сдерживал слезы, дыхание его прерывалось от страха и ужаса всего увиденного. А Фомка деловито всматривался в лица монахов, взмахивал рукой, вздыхал и плелся дальше. В одном месте труп прибило к берегу, его жердью вылавливал мужик с округлившимися глазами и бледным лицом. Труп никак не удавалось вытолкнуть на берег, а мужик не хотел мочить ноги. В толпе кричали на мужика, но тот словно и не слышал ничего.

С реки доносились голоса палачей, и в них ничего человечьего слышно не было, кроме недовольства от сырой работы и веселья подвыпивших бесшабашных людей.

– Все, – отдуваясь, сказал Фомка. – Дальше плестись нечего. Не нашли. Пошли назад, поглядим еще. А может, и у другого берега его прибило.

– А может, ты и не дядьку видел, а, Фомка?

– Я что, слепой? Я же на мосту был. Интересно было поглядеть, как у московитов это получается, да и знакомцев узреть хотел. Но только твоего дядьку и узрел. Оглох от воплей и криков. Жуть!

Они побрели назад к мосту, где не прекращалось избиение народа.

Впереди парни увидели всадников, волочивших за собой на арканах связанных мужиков. Те падали, тащились с криками за конями, пытаясь подняться. Народ помогал и получал нередко нагайкой по спинам. Хорошо, что в тулупах это не было опасно. Но головы у некоторых были уже окровавлены. В глазах людей стояли ненависть и злоба, кулаки сжимались до судорог.

Время шло к вечеру. Из туч стал падать легкий снежок, припорашивая ужасные картины, развернувшиеся на берегах реки. Парни, уставшие и опустошенные, плелись к мосту. Петька не понимал, как его друг с такой легкостью воспринимал виденное, и поглядывал на него украдкой с любопытством и молчаливым сожалением.

– Слушай, Фомка, – сказал он дружку после некоторого молчания. – А что же дальше-то будет? Как же Бог смотрит на все это и не остановит душегубов? Ответь.

– Я что, разве монах ученый? Отколь мне-то знать. Коли не сейчас, то уж потом Бог придумает чего-нибудь. Не может того быть, чтоб все это царю сошло с рук. Я так разумею.

– А как же люди наши? Им-то как пережить такое?

– А чего нам-то думать, Петька! На то есть именитые да святые людишки. Им и положено кумекать. А что мы? Мы людишки малые. Нам бы самим выжить, живота не лишиться.

– Да, жутко. Кажный день ждешь несчастья. Тятька весь трясется, как вспоминает московитов.

– У моего тоже на душе такое. Тихон, тятькин кум, уже и про Студеное море сказывал.

– А чего о нем говорить? С чего бы это он так?

– Подслушал я, что они опасаются еще долгой смуты в городе, а там, за лесами да болотами, власти царя московского поменее, авось до тех краев и не дотянется рука кровопивца-антихриста.

– Господи, Святая Богородица! Спаси и обереги нас от злодейства!

– Вот заголосил, аки баба на погосте, – усмехнулся Фомка, но в его голосе больше слышалось бравады, чем настоящей уверенности и силы.

Петька промолчал, в душе соглашаясь с ним.

Ребятам было лет по пятнадцати. Оба невысокие, коренастые, с одинаково светлыми волосами и белесыми бровями. У обоих прямые носы, у обоих под губой уже пробивался легкий пушок, особенно у Фомки. И вообще лицо у него было более волевое и жесткое. Петька больше походил на маменькиного сынка, но связываться с ним никто не решался, ибо силой природа и родители его не обделили. Вся округа знала, что он руками мог и подкову согнуть, правда, бахвалясь так, Петька украдкой выбирал из них те, что потоньше да постарее.

У обоих матери померли, и лаской они были немного обделены. Фомкин отец был подмастерьем-плотником, и сын его готовился к тому же. Петька тоже подучивался этому ремеслу, часто убегая к другу из дому на разные стройки в городе. Ему нравилось тюкать топором по смолистым, пахнущим лесом стволам и брусьям. Дома его поругивали, мол, от своих отбиваешься. Однако особо не препятствовали. В семье ценили их дружбу, да и глава семьи не спешил приобщать сына к торговым делам. Иногда, правда, заставлял сидеть в лавке, что доставляло Петьке мало радости. Но парень смирялся, ведь против отца не попрешь.

Избегая встреч с московитами, поругивая их матерно, но вполголоса, приятели постояли недолго против моста, и Петька взмолился:

– Хватит, Фомка! Чего тут околачиваться да зенки таращить на душегубцев. Спать не будем от таких страстей. Да и домашних надо оповестить про дядьку Силантия.

Он поморщился, представляя, как заверещат тетка Матрена да Глашка-ключница.

– Вот бы пистоль достать, а? – молвил вдруг Фомка мечтательно.

– Это еще зачем?

– Стрельнуть охота хоть разок в московита проклятущего. Поглядеть, как он кувыркнется с коня, как кровью харкать зачнет…

– Вон чего захотел! А что потом? Смертоубийство, – не только тебя, а и всех твоих родовичей повесят. Все живота лишатся.

– Так с умом надо. Чтобы, значит, никто не заметил.

– Думаешь, легко такое сотворить? Боязно ведь. Жуть берет, как такое удумаю, Фомка. Да и что из того, что одного московита порешим?

– Не одного… К тому же и душу потешим. Накипело ведь, – ответил Фомка, и в голосе его послышались мужские нотки. Петька с удивлением поглядел на него, но ничего не ответил. Приятели шли молча, погрузившись в свои невеселые мысли. Затем Петька молвил, вздохнув тягостно:

– Я бы не смог решиться на такое. – А потом неожиданно добавил, резко повернувшись к другу: – А у моего тятьки есть два пистоля! Он их у немцев купил.

– Ну! – воскликнул Фомка, и радость, смешанная с надеждой, промелькнула в его глазах. – От бы ты мне один позычил на время, а?

– Тятька мне все уши оборвет, а то и чего хуже надумает.

– А ты-то сам палил хоть раз из него?

– Поучал тятька несколько раз, да уж больно гром от него большой. Аж уши закладывает.

– Эх, Петька! Удружи хоть разок, а? Век буду помнить, а за сохранность не тужи. Я знаю, как от московитов утечь. Меня не поймают, да и не тут я буду на охоту выходить. Место подберу знатное. Ну так как?

– Боязно, Фомка. А вдруг тятька пистоли искать кинется, что я ему скажу?

– А коли московиты найдут? Что, неужто лучше будет? Небось по головке погладят сабелькой, али на веревочке поболтаешься, да?

– Все одно страшно. Не осмелюсь я, а сам тятька не позволит.

– Ну какой же ты боягуз, Петька. И как я с тобой связался, а?

– Ладно, поглядим, что можно сделать. Завтра скажу тебе, но как бы тятька не углядел чего по мне.

– Чего это он углядеть-то сможет?

– А он как поглядит на меня, так сразу и поймет, что у меня на уме.

– Экий ты, Петька. Словно девица красная. Мужик ты али нет? Скоро пятнадцать лет стукнет, а ты все как дитя малое. Одна силушка и есть у тебя, да что толку-то с нее?!

– Я же сказал, что поглядим. До завтра подождать не можешь? Я же о дядьке сказать должен. Кутерьма поднимется, вот я под шумок и погляжу, как можно это дельце провернуть. Может, завтра и сделается все.

– Хорошо бы, – мечтательно произнес Фомка и блаженно шмыгнул носом. – А может, я чем подсоблю тебе в этом, а? Вдвоем-то сподручнее.

– Нет, тятька может сунуть руку в сундук и проверить, а ночью оно лучше. Так что жди, завтра утром поговорим, если ничего не получится. Ключ-то у Глашки постоянно, а как достать его? Подумать надо.

– А пульки, а зелье?.. Не забудь, смотри.

– Само собой. Что за пистоль без этого припаса?

Они замолчали, каждый погрузившись в свои нелегкие мальчишеские думы. Один мечтал о мщении и возмездии, другой – о нелегкой и опасной задаче, которую обещал скрепя сердце исполнить ради друга.

Глава 2 Бегство из города

Длинные сумерки опустились на город. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Собаки не брехали, народ осторожно пробирался по своим избам. Хлопали двери, скрежетали запоры, хотя все знали, что от московитов никакие запоры не спасут.

Снежок продолжал тихо падать, покрывая слежавшиеся сугробы пушистым ковром, искрящимся в свете редкого масляного фонаря.

Петька сидел на сундуке и скорбно прислушивался к причитаниям баб, голоса которых легко долетали до его укромного угла. Отец только что вернулся с бесполезных поисков и теперь тоже забился в угол, переживая тяжелую утрату. Умерла жена, теперь брат душу Богу отдал, другой брат, видимо, сгинул за морем. Вот уже год, как о нем нет ни слуху ни духу.

На подворье неторопливо возились со скотиной работники Пахом с Кузей. Незлобиво переругиваясь, они мелькали в сумерках. Уже зажгли фонарь и, видимо, скоро закончат свои хлопоты. Петька прислушивался к их голосам, но разобрать слова было невозможно. Лишь какое-то бормотание да тихое позвякивание цепи, когда кобель бегал по двору.

– Слышь, Кузьма, – обратился Пахом к своему напарнику – молодому, лет двадцати двух парню с веселыми глазами и статной фигурой.

– Чего там ты брякаешь, Пахомка?

– Я говорю, хозяин-то заскучал, бедолага.

– Заскучаешь тут! Того и гляди, нагрянут лиходеи. И не жди тогда ничего хорошего.

– Ладно, иди заканчивай в сарае, а я тут сам управлюсь.

Кузьма поплелся в сарай, а Пахом потрепал кобеля по голове и со вздохом продолжал возиться по хозяйству. Недалеко послышался вдруг приближающийся топот конских копыт. Пахом остановился, прислушался, и сердце глухо забухало у горла. Конь дробно затоптался у ворот, бренча сбруей. Раздались требовательные удары в ворота, и лихой голос гаркнул:

– Эгей! Кто там, отворяй ворота! Гостей принимай!

Кобель захрипел в яростном лае, натянув цепь.

– Кого там Бог послал? – смиренно спросил Пахом, подходя к калитке и открывая ее.

– Чего уставился, борода? Отворяй, говорю тебе, – всадник полоснул нагайкой по шапке Пахома.

Пахом заторопился к воротам, вскоре створка отошла в сторону, а на подворье въехал всадник из московитов, при сабле и с пистолетом за кушаком.

Пес рванулся к нему, но конь шарахнулся в сторону. Всадник матерно заругался, рванул поводья, и Пахом не успел и глазом моргнуть, как в неверном свете наступающего вечера сверкнул клинок. С коротким визгом собака завертелась на снегу, кропя его темными брызгами крови.

– Зачем пса загубил?! – неожиданно крикнул Пахом и сделал шаг к всаднику.

Ратник сжал бока коня ногами, посылая его вперед, и Пахом четко осознал, что сейчас и на его голову обрушится клинок, движение которого уже началось. Все захлестнул невероятной силы страх и отчаяние обреченного.

Пахом сделал инстинктивный шаг назад и с силой взмахнул подхваченной жердиной. Всадник никак не ожидал такого, и удар пришелся по виску. Не проронив ни звука, он медленно повалился на снег. Конь, шарахнувшийся было в сторону, ускорил падение всадника, и воин повис на стремени, скребя пальцами унавоженную протоптанную дорожку.

– Что тут? – раздался голос Кузьмы. Он вышел на шум из сарая и видел окончание схватки.

– Да вот… – Пахом заикался, голос его дрожал, но руки судорожно продолжали сжимать жердину. – Кобеля порешил, душегубец…

– Ты чего же наделал, Пахомка?! Это же смертоубийство! Дай глянуть на ратника, авось душа еще не покинула его.

Кузьма быстро приподнял тело, освободил ногу от стремени и опустил человека в сугроб в полусидячем положении. Он посветил фонарем и протянул:

– Кажись, готов, Пахомка. Беги к хозяину, доложи. А то нам тут от этого дела всем хана!

– Да как же… Ноги не идут, Куземка. Может, ты сбегаешь? Уважь.

Кузьма молча торопливо зарысил к крыльцу, бросив через плечо:

– Ворота прикрой!

В доме сразу же поднялся переполох. Страх, казалось, переполнял все его помещения. Забегали люди, замелькали лучины. Раздался сильно изменившийся голос хозяина:

– С чего это он к нам нагрянул, Кузьма?

– Да кто же его знает, хозяин. Может, от соседей пришлепал на поживу. У Калинникова шуруют уже давно. А это всего через две усадьбы. Вой бабий до сих пор слышен, – знать, не прикончили горемычных…

– Да, такое может быть. Да… – Сафрон Никанорович, мужчина лет пятидесяти, коренастый, широкий, озабоченно и в явной растерянности теребил квадратную бороду, силясь собраться с мыслями. – Так что же нам теперь делать, а, Кузьма?

– А чего тут кумекать? Либо ждать смертушки, либо, пока не хватились душегубы, закладывать сани. Бежать надо, хозяин. Бежать куда глаза глядят. Баб можно и оставить, авось не тронут, а нам… – Кузьма в отчаянии махнул рукой.

– Да как же так, вдруг? Хотя… Ты прав, Кузьма. Беги запрягай и забирай припас, харчи, а я тут свое добро соберу. Ступай!

Понеслись приказы бабам, советы. Петька тоже получил наказ собираться и помогать работникам с лошадьми. Во двор тащили снедь, припасы, меховые полости для тепла, бочонки, корзины, мешки. Кони всхрапывали, шарахались по сторонам, не хотели заводиться в оглобли. Пахом с Кузьмой тихо матерились и не отвечали на вопросы баб, которые крутились с мокрыми носами и глазами по двору и хороминам.

На крыльцо выкатился Сафрон Калуфьев в огромной шубе бараньего меха с ларцом под мышкой. Все знали, что в нем его немалая казна в серебре. Он молча подошел к пароконным саням и стал торопливо запихивать под солому свое достояние. Потом, как бы споткнувшись, спросил:

– А что с ратником делать? И куда бечь-то? Ведь застукают, как пить дать, а? Кузьма!

– Ась! Я тут, хозяин.

– С мертвяком что делать-то будем, отвечай!

– Зароем в снег, он и пролежит до весны.

– Тятя, – подал голос Петька, весь дрожащий от страха и возбуждения. – Сейчас монахов побитых по монастырям развозят. Вот и мы давай как будто то же сделаем.

– Узнают, бесы!

– Хозяин, а малец-то дело молвит, – Кузьма одобрительно глянул на съежившегося мальчишку. – Раздеть, завернуть, как положено мертвяку, положить на сани, да и в путь. Вроде как в монастырь, стало быть.

– В какой?

– То, хозяин, тебе решать. Брательник-то в каком схимничал? В Антониевском? Вот туда-то вроде как и направимся. Всем ведь ведомо, что он утоп. А ночью, в темноте, кто распознает, кого везем… Крови нигде нет, Пахомка его стукнул осторожно. Детина-то силушкой не обделен.

– Давай, Кузьма, спеши, а то как бы не нагрянули. Я пистоли захвачу. – Сафрон затрусил к дому, отталкивая баб, крутившихся тут же. Сказал:

– Все на вас, бабы, оставляю. Глядите и остерегайтесь. Я по торговым делам до Риги подался. Ясно? Глядите мне! Брысь с дороги!

Вернувшись с пистолетами и припасом для них, он с ужасом увидел на подворье всадника в московском наряде.

– Не дрейфь, хозяин! – раздался ухарский голос Кузьмы. – Я теперь буду вас охранять до самого монастыря. Эгей! Торопись, торговые! Мне не с руки тут валандаться всю ночь! Ха-ха!

– Фу ты, дьявол! Господи, прости и сохрани раба Божьего Сафрона! – купец приложил руку к сердцу, успокаивая его биение. – Ну и напужал ты меня, чертяка поганый. Ладно, молодец, Кузьма! Отблагодарю, коли выберемся.

Кони уже были запряжены, мертвец уложен. Сафрон в замешательстве оглядывал свое добро. А Кузьма все торопил, молодцевато гарцуя в тесноте двора. Нервное возбуждение вызвало у него приступ говорливости и бурную жажду деятельности. Он все покрикивал:

– Пахомка, отворяй ворота! Петька, держись за пароконной упряжкой, не отставай, а мы за тобой присмотрим. Пистоль спрячь и сам без дела не высовывайся. Но и не проморгай. И не дрожи, а то московиты учуют чего. Ну что, хозяин? Поехали? Бабы, пса спрячьте! – напомнил он, оглядываясь уже в воротах.

Бабы тихо подвывали в платки. Сердца их сжимались от ужаса, от всего, что их ждало уже, может быть, завтра, а может, и сегодня.

Кони, возбужденные беготней и криками, рванули по переулку. Кузьма трусил сзади, и Петька был ему в душе благодарен за это. Страх сковывал его. Он никак не мог отпустить рукоятку пистолета и только сейчас вспомнил о Фоме, которому обещался завтра дать шанс рассчитаться с ненавистными московитами. Он горестно, прерывисто вздохнул и бросил растерянный взгляд вперед, где виднелись передние сани. Сильные сытые кони, последние дни простоявшие без движения, ходко рысили по тесным переулкам и улицам. Неподвижные тени отца и Пахома маячили на светлом фоне снежной дали.

Псы яростно сопровождали беглецов своим хриплым лаем, но быстро затихали. Город был пустынен, и только в некоторых хороминах слышались вой да причитания баб, голосящих по убиенным, замученным и пропавшим родичам. В Новгороде таких домов становилось с каждым днем все больше, а причитания и вопли делались все тише. Люди уставали от скорби и от страхов. Все притуплялось, сглаживалось.

– Петька, – сказал Кузьма, наклоняясь к мальчишке, – сейчас будет рогатка на заставе у вала. Ты уж, того, не дрейфь. Сиди и слушай, можешь слезу пустить, это будет даже хорошо. Ясно? Авось проскочим. И не запамятуй – дядьку твоего везем в Антониев монастырь, а я ратник, к вам приставлен. Ну, держись, я вперед поскакал.

Петька не успел ничего ответить, как Кузьма проскакал к передним саням и возглавил маленький караван.

Вот и рогатка. Ратники с бердышами выступили вперед.

– Стой! Кто едет? Вылазь, досмотр!

– Погодь, служивый! – Петька узнал голос Кузьмы. – Глянь-ка, в санях монашек. По монастырям их развозим на погребение. Приказ царя.

– Поглядим-ка. А чего так много добра тащите? Не велено.

– Неведомо мне то. Приказано не чинить препон. Да и поминки-то надо по-божески справить людишкам. Чай, и монастыри теперь не очень-то при достатке. Мы ведь и их пощипали.

Петька насторожился, затаил дыхание. Слышно было, как ратники шурудили соломой, бормотали что-то. Потом раздался голос отца:

– Родимые, не оскверните прах Божьего человека. Вот возьмите на поминки, помяните раба Божьего Силантия, царствие ему небесное.

Петьке стало неловко за отца, но потом он представил себя на его месте и решил, что так оно и нужно было. Потом он вздрогнул, услышав, как шаги приближаются к нему. Ратник подошел, спросил окающим голосом:

– А тут чего?.. А-а, малец! Кто таков будешь?

– Племяш я покойного, дяденька, – ответил Петька дрожащим голосом, а слеза сама собой скатилась до подбородка. Он шмыгнул носом, утерся рукавицей и поглубже под шубейку сунул руку с пистолетом.

– Ну ладно, мальчонка. Не мы в том повинны, а ты поплачь, авось на небесах это зачтется покойнику. – И, обернувшись к рогатке, ратник крикнул: – Эй, Захарка, пропусти монашка. Пусть едут, раз царев указ есть.

– Бывайте, служивые! – крикнул Кузьма. – Держите и от меня, в монастыре, чай, найдется для меня замена, а как возвращаться буду, к вам непременно загляну, помянем покойничка, раба Божьего.

– Однако непростой монашек преставился, коли охрану ему учредили, как ты думаешь, Захарка? – это Петька услышал, уже проезжая мимо рогатки.

Впереди чернели стены притихшего Духова монастыря.

Петька вдруг покрылся холодным потом. Он вспомнил, что до Антониевского монастыря им никак не добраться. Река не замерзает, а лодку трудно достать. А ведь так и московиты могут подумать. Что тогда им грозит? Как это они допустили такую ошибку? Это все Кузька. Тятька все ему передал, нет бы самому подумать.

Он окликнул Кузьму, тот тут же придержал коня и спросил, наклонясь к нему:

– Чего ты? Чего надо, Петька?

– А как поймут московиты, что наш путь в Антониевский монастырь никак не может тут пролегать? Ведь он за рекой.

– Не дрейфь, Петр Сафронович! Лодку можно достать и переправиться. Хотя ты и молодец – не дотумкали мы малость. Ну да ладно, авось пронесет.

– Но Антониев монастырь совсем рядом. Будь ночь посветлей, мы бы уже увидели его за рекой. Погляди, может, огонек какой светится.

– Да ладно тебе. Чего всполошился? Однако надо погонять. Я впереди буду. Если чего случится, зови.

Кузьма пришпорил коня и умчался вперед. Петьке стало муторно и неуютно в одиночестве. Он спиной чувствовал что-то неприятное и поминутно оглядывался. Город пропал из виду, и ни один огонек не прорезал темноту ночи. Снег падать перестал, подмораживало. Петька передернул плечами. Было зябко.

Кони ходко рысили, запах пота уже долетал до ноздрей Петьки. Он подумал, что им еще долго трусить так до пристанища, хотя этой ночью вряд ли придется поспать. Надо подальше отъехать от города, пока их не хватились. И словно злой рок бросил Петьку в объятия страха. За спиной послышались отдаленные крики, звук пистолетного выстрела с жуткой четкостью долетел до обостренного слуха мальчишки. Он оглянулся, но ничего не увидел. А голос Кузьмы вывел его из оцепенения:

– Гони, хозяин, погоня! Петька, не оплошай, погоняй, не отставай!

Сердце зашлось, будто остановилось в груди. Но конь сам перешел на скорую рысь, а потом, получив пару хлестких ударов кнутом, – на тяжелый галоп. Передние сани ушли вперед, и Петька с ужасом понял, что его конь не догонит их. Он нахлестывал животину по крупу, и конь стал медленно увеличивать скорость. Комья снега полетели в передок саней.

Петька оглянулся. Что-то надвигалось на него сзади. Глаза не выделяли отдельных деталей, но он точно знал, что это всадники, московиты.

Остервенело стегая коня кнутом, Петька заставил его немного сократить расстояние до передних саней, но этого было мало. Ужас пробрал все его молодое тело. Страстно захотелось жить, спрятаться, исчезнуть на время, раствориться в ночи.

Погоня настигала. Петька оглянулся в очередной раз и уже смог в темноте, на белом снегу различить всадников. Их было трое. Они кричали, размахивали нагайками. Грохнул еще один пистолетный выстрел, но Петька даже не обратил на него внимания. Только подумал, что вряд ли они сумеют зарядить на скаку пистолеты заново. Это несколько успокоило его, как будто московиты больше ничем не были вооружены.

Сани уже неслись во весь опор, но вершники догоняли. Петька заметил, как один из них опередил всех. Сильный конь, екая селезенкой, мощными скоками приближался к его саням. Петькина голова постоянно крутилась вперед и назад, крик отчаяния готов был сорваться с его искривленных страхом губ.

Вот вершник оказался уже совсем близко. Дыхание коня стало отчетливо слышно, даже заметны струи пара, вырывающиеся из его ноздрей. А Петька все работал кнутом, но его конь и так скакал на пределе своих возможностей. Верховой, по всему видно, был отменным ездоком. Он опередил всех на добрых полсотни шагов, и теперь Петька уже видел оскаленную в ухмылке физиономиюмолодого ратника в меховой островерхой шапке. Тот пригнулся влево, готовясь схватить вожжи или, обогнав, остановить коня под уздцы. Вот он уже скачет рядом с санями, а рука его протянулась к Петьке.

Ужас так переполнил все Петькино существо, что он только сейчас и вспомнил, что так и не выпустил пистолет. Он заторопился, руки инстинктивно сами делали все так, как и было надо. Взводимый курок тихо щелкнул, и Петька вдруг подумал, что тятька правильно сделал, что купил такие дорогие, но удобные пистоли.

Рука вершника почти схватила вожжи. Оскаленная рожа была уже в аршине, но в этот момент с губ Петьки сорвался вопль отчаяния, и прогремел выстрел. Рука его дернулась, пистолет вывалился, а вершник свалился прямо в сани. Его конь отпрянул чуть в сторону, но продолжал скакать рядом.

Петька в полусознательном от страха состоянии услышал сзади почти одновременно два выстрела, на мгновение блеснули вспышки.

Тело вершника придавило Петьку, и это добавило ему трепета. Он обернулся. Отстающие всадники сдерживали коней, те дробно перебирали копытами, вздергивали головы, всхрапывая от возбуждения. Удила рвали их губы. Ругань явственно доносилась до парня. А сани продолжали нестись вперед, и вскоре всадники отстали, растворились в темноте.

Петька посмотрел вперед. Кузьма сдерживал коня и поджидал Петькины сани. Кони сбавляли скок, шумно дыша, от них валил пар и едкий запах пота. Поравнявшись, Кузьма спросил:

– Петька, а Петька, ты живой?

– Живой! – крикнул Петька срывающимся от пережитого голосом. – Чего оставили меня одного?! Я чуть со страху не помер! А ну-ка помоги от московита освободиться. Придавил он меня малость, – и сам удивился спокойствию, которое вдруг нахлынуло на него.

– Ты что, угробил его? Ну и Петька! Погоди малость, я коня его изловлю. Хорош больно конь, жалко, коли пропадет, – Кузьма поскакал за конем московита, который отстал теперь и мерно переходил на рысь. Стремена болтались у него по бокам.

Петьке было слышно, как Кузьма успокаивал чужого коня, тот пугливо прядал ушами, всхрапывал, но в конце концов дал взять себя за повод.

Передние сани почти остановились, поджидая Петьку. Сафрон крикнул:

– Петр, как там у тебя? Это ты стрельнул?

– Я, тятя! Кажись, второго мертвяка нам нечистый подбросил! – голос его звучал с нарочитой бравадой, но в груди бродил холод от сознания своей причастности к смерти хоть и врага, но все же человека.

– Тпрруу! – это Пахом сдерживал распаренного коня.

Сани остановились, и в этот миг Петька вдруг вздрогнул и отпрянул. Московит что-то пробормотал и дернулся. Ужас снова охватил Петьку. Он дрожащим голосом крикнул:

– Он живой! Что-то бормочет. Стащите его быстрее!

Отец уже ворошил тело московита. Тот очнулся, стал ругаться, но его слов никто не понял. Все столпились вокруг. Петька вылез из саней и с трудом стал ходить вокруг них на затекших ногах. Все тело колотилось мелкой, неунимающейся дрожью.

– Э, да это татарин! – воскликнул Пахом, усаживая раненого на соломе. – Молодой еще, совсем малец. Чего ж ты лез на рожон, а? – это было сказано уже ратнику.

– Собаки, вы мне заплатите за это! – прошипел голос с татарским акцентом, но вполне правильно. – Где мой конь? Я вас всех перережу!

– Парень, не хорохорься! – крикнул Кузьма. – Ты теперь не у себя в орде. Да и ранен ты, видать. Давай-ка поглядим, куда тебя зацепило.

Парня повернули, расстегнули тулуп, тот тихо застонал и уже не таким злобным голосом прошептал:

– Нога. В бедро он мне угодил, ой!

Пахом быстро оголил ногу. Крови было много, она продолжала сочиться. Он осмотрел рану, поднял голову и оглядел собравшихся вокруг:

– Насквозь. Но кость вроде не задета. Кровищи парень много потерял, ослаб. Надо перетянуть рану, а то кровью изойдет, – с этими словами он снял с парня пояс и стал неуклюже перетягивать им ногу повыше раны. – Теперь тряпицей замотать хорошо бы…

– Чего ты возишься с ним, Пахом? – голос Кузьмы был недоволен и злобен. – На кой ляд он нам сдался? Оставим здесь, и пусть его Бог рассудит. Вражина, нехристь поганый!

– Нет! – взвизгнул Петька. – Я чуть не убил человека! Как я отмолю этот грех? Меня совесть замучит, коли оставим его тут!

– Петруха, сынок, а что с ним делать-то? – спросил Сафрон. – Обуза одна, да и только. Да и опасно с ним ехать.

– Нет, тятя! Ты хочешь, чтобы я вечно мучился? Коли его оставите, то и мне придется с ним остаться. Что же с того, что он нехристь? Человек же! Бог не простит мне этого! Довезем до Колмовского монастыря, а там и оставим. Он уже недалече. Версты две пути-то.

Сафрон отошел, недовольно кхекая. Его набожная натура не позволила перечить сыну. Он и Петра воспитал в почитании Божьих заповедей и теперь понимал, что спорить бесполезно, а может, и не нужно. Поэтому сказал:

– Ладно, сынок. Пусть будет по-твоему. В Колмовском оставим, да и покойника пусть отпоют. Все ж христианская душа была. По-христиански и поступить надо. Ну, что, Пахом? Справился? – это он обращался уже к конюху. – Тогда поспешим, а то ненароком опять погоня объявится. Трогай, Петруха.

Глава 3 Враги

Укутав раненого полостью и не слушая его ругани, беглецы тронулись в путь. Лошади трусили мелкой рысью, Петька жался к краю саней, боясь задеть татарина. Кузьма скакал рядом, ведя в поводу татарского коня. Все молчали, погруженные в свои невеселые мысли.

– Петька, – обратился к мальчишке Кузьма, которому, видимо, надоело молчание, – слышно было в городе, что царевы служивые рыскают всюду по нашим землям. Что скажешь на это?

– А чего говорить? Худо дело, раз так. Скажи тятьке.

– Да вот же и я так же мыслю. А может, татарин чего скажет, а? Эй, нехристь, что слышал у себя в стане про такое?

Раненый сверкнул глазами, но ответить не пожелал. Кузя обиделся.

– Ишь как гордыня наружу прет! Молчишь? У, басурман поганый! Мало вы на нашей землице еще при Батые горя пораскидали, так теперь царю-душегубу службу несете собачью.

– Молчи, шайтан неверный! – прошипел довольно громко татарин, и по голосу было слышно, что боль ему переносить тяжело. – О Аллах! Ты всемогущий, милосердный! Покарай непокорных, свалившихся на мою голову. Аллах акбар!

– Вот как загнул, татарский пес! – Кузьма даже немного развеселился. – Послушать, так ангелочек небесный лежит тут, а, Петька?

– Да оставь его, Кузя. Мучается ведь парень. Да и у меня душа не на месте. В монастыре попрошу отпущения грехов. Смутно у меня на душе, грех гложет.

– Какой грех? Ты что! Он же вражина лютый. Не стрельни ты, так они нас не пощадили бы, это уж как пить дать. И не тужи, парень. Ты доброе дело сотворил, и монахи с радостью отпустят твои грехи.

– Пусть будут благословенны твои слова, Кузя.

– Эка ты наслушался дядьку свого, преподобного Силантия, Ивана в миру. Видать по всему, он тебя тоже в монахи зазывал, а?

– Может, и зазывал, однако книжки давал читать, а из них я много чего интересного узнал. Жаль дядьку Ивана. Смирный был человек.

– Да весь ваш род смирный. И зачем сила непомерная вам Богом дадена? Мне бы такую…

– Да зачем она тебе? Бог и тебя не обделил.

– Не скажи, Петька. Сила, она завсегда пригодится. Однако монастырь уже виднеется. Поспать бы на сене, а того лучше на печи. Как ты, Петр Сафронович? Не отказался бы?

– Не отказался бы, Кузя. Дрема одолевает. Больно страшная ночь нам выпала. Притомился я.

Впереди справа чернела громада Колмовского монастыря. Потянулись низкие стены и редкие башенки. Впереди распоряжался Сафрон, и кони направились к низким воротам. Сани остановились, люди долго колотили ногами в тесовые доски ворот. Псы подняли лай и носились вдоль стены, скребли в остервенении когтями ворота.

Наконец заспанный голос спросил:

– Кого Господь послал? Добрые ли люди или злодеи?

– Добрые, добрые, – голос Сафрона звучал сдержанно, но настойчиво. – Отвори, брат, пусти к игумену. Дело есть неотложное. Из Новгорода мы.

– Э, милые, брата игумена уже отпели вчерась. Отдал Богу душу. Не выдержало горемычное сердце такого злодейства. Похоронили уж.

Запоры заскрипели, зашуршали, со скрипом отвалилась створка ворот, и беглецы наконец въехали во двор. Тут, оказывается, жизнь продолжалась. Монахи сновали со свечами, слышались голоса, молитвенное пение, бормотание. Кузьма спросил смиренно:

– Что тут у вас, Божий человек?

– Да вот, отпеваем мучеников. Утопших да побитых, что в реке выловили за день. Весь день вчерашний валом валили мертвецы. Многих упустили, да и то сказать, многих и отловили. Теперь вот отпеваем, – маленький хромой послушник шмыгнул мокрым носом, утерся рукавом грязной рясы и пошел доложить по начальству.

Вскоре пришли монахи, начались переговоры. Временный настоятель, брат Пафнутий, никак не соглашался оставить на ночь беглецов.

– Да простит меня Боже, но боязно мне, да и братию жалко. Ведь погубит нас всех царева свора опричников. Аки волки несытые рыщут по округе. Как-то вы вырвались из города? Сказывают, никого оттуда не пущают.

– Так мертвеца везли в монастырь, – ответил Сафрон. – Его-то надо отпеть и похоронить, или как? Да вот хоть бы отрока раненого оставить вам на излечение, лекарь какой ведь сыщется тут?

– Лекарь-то сыщется, а вот на ночь вас не могу принять. Уж больно время лихое, Господи, прости и защити рабов Своих. Брате Акакий, побеги за лекарем, братом Тимофеем. Он в этом зело добре разбирается.

Факелы осветили сани, настоятель глянул на мертвеца, закоченевшего и почти голого, покрестился, поохал и перешел к саням Петра. Поглядел на раненого, отпрянул и молвил вдруг встревоженно и зло:

– Нехристь? Татарин? Откуда он у вас? Господи, оборони и помилуй! – и неистово закрестился. Остальные зашептались, осеняя себя крестным знамением. – Ответствуй, Сафрон Никанорыч. Как на духу!

– Да что тут поделаешь, святой брате. Скрывать мне нечего. Сынок мой стрельнул в него, как тот на нас напал. Погоня была. Еле отбились, а татарин этот на сани свалился. Нога у него прострелена. А сынок боится, что грех этот на нем останется навечно.

Тут Петька бухнулся настоятелю в ноги и пропищал страдальческим голосом:

– Брате святый! Бес попутал меня. Рука сама свершила злодейство. Не хотел я! Отпусти мне мой грех, Богом прошу. Тяжко мне!

– Встань, отрок. Говоришь-то ты как по-церковному. Откуда это?

– Дядька у него монахом был в Антониевском монастыре, да вчера скинули его с моста душегубы царские. Здорово они ладили друг с другом, сын и перенял речь от брата моего, царствие ему небесное, – Сафрон осенил себя широким крестом и поклонился черневшей невдалеке церкви.

– Успокойся, брат мой, – сказал настоятель. – Вины на тебе нет. То рука Божья тобой водила. Отпускаю тебе все грехи, аминь.

Петька поцеловал холодными губами руку монаха, поднялся с колен и перекрестился. Лицо его теперь прямо-таки светилось благостным умиротворением.

– Брате святый, кликали? – это прибежал маленький бородатенький монашек с холщовым мешком в руках.

– А, брат Тимофей. Да вот не знаю, как и быть. Тут татарин с раной в ноге, а добрые люди просят помочь ему. Да ведь нехристь он.

– Брате святый, – подступил к нему Петька, – не откажи. Это же мой грех, и его надо отмолить, хоть ты и отпустил мне его. Не откажи в милости!

– А и то, брат Пафнутий, – произнес лекарь Тимофей. – Все под Богом ходим, авось и нам добро зачтется. Христос велел всем оказывать милость и прощать даже злодеям своим. Дозволь, я гляну.

– Ладно, несите его в келью. Да нет, постойте! Басурман же, в конюшне его осмотри, да гляди пожару не устрой!

Пахом взял коня за повод и повел в указанном направлении. Рядом плелся Петька, держась за оглоблю. Сафрон сказал негромко:

– Кузьма, Пахом, задайте-ка коням овса малость, пока там лекарь будет татарина смотреть. Видно, придется нам дальше путь держать. Слышал, опричники рыщут вокруг. Схорониться надо в лесу, а там видно будет.

– Слушаю, хозяин, – ответил Пахом, и вскоре послышалось аппетитное хрумканье лошадей. Кузьма заботливо обтирал конские крупы пучком сена, охлопывал их.

А в сарае брат Тимофей заголил ногу татарина, поцокал языком, похмыкал в бороду, пощупал рану, уже опухшую, и молвил:

– Терпи, басурманское дитя!

Татарин натужно стонал, силясь удержать в себе адскую боль.

– Кость цела, а мясо заживет, коли на то будет Божья воля. Не ходил бы ты в чужие земли, не мучил бы людишек наших, так и здрав бы жил.

Монах снял ремень, стянувший верх бедра. Татарин корчился на рядне, а лекарь сноровисто готовил снадобья.

– Вот наложим тебе мази на рану, замотаем чистой тряпицей, и скоро все заживет, отрок.

Отрок скрипел зубами, но молчал. Рядом стоял Петька и все всматривался при тусклой свече в бледное осунувшееся лицо раненого. Ему было жалко парня. Он отмечал особенности лица страждущего, его довольно тонкий нос, черные брови и глаза, волевой подбородок и скуластый овал лица. Непроизвольно отодвинул прядь мокрых волос со лба и получил в ответ злобный взгляд страдальческих глаз.

– Ну вот, отрок, и все, – сказал наконец брат Тимофей. – Теперь вам можно и в путь. Брат настоятель не позволяет вам тут оставаться. Да хранит вас Бог, горемычные.

Он перекрестился, собрал свои зелья и протянул Пахому маленький сверток, сказав:

– Это вам запасец. Будете ежедень сменять повязку, так и мазью его попользуйте. Авось и поможет. Все в руце Божьей. С Богом, родимые, да хранит вас Господь. – Он поклонился и удалился, сухонький и смиренный.

Пахом молча вывел коня, развернул его и медленно, нехотя поплелся к своим товарищам по несчастью, которые дожидались его, сидя на сене в санях. Петька шел следом за ним.

Сафрон поднялся, взглянул горестно на сына и сказал:

– Ох, сынок, чует мое сердце, не к добру ты нам своего татарина навязал. Обуза-то какая…

– Что ж делать, тятя? Человек ведь, а я в него стрельнул. Негоже творить нам нечестивое. Не по-божески это. Дядя Силантий не одобрил бы сего.

– Да уж. Ну ладно, хватит разговоров. Путь дальний, а для нас еще и опасный. Поехали, Пахом.

Тут подошел монах-послушник и, протянув плошку Пахому, молвил:

– Брат Тимофей наказал татарину испить отвара. Подай ему.

– И чего это я должен?.. – Пахом вздохнул, но принял плошку.

– Дай мне, Пахомка, – попросил Петька и смело взял протянутую с готовностью плошку. – На, пей, горемычный, это должно облегчить тебе твои муки. Верь брату Тимофею. Он Божий человек, хитрить не станет.

Татарин помолчал малость, подумал, но потом приподнял голову, и Петька поднес плошку к его губам. Гримаса отвращения исказила лицо татарина, он отворотил голову, но Петька настойчиво продолжил:

– Не вороти морду, нехристь! Пей, тебе говорю. Надо. Все пользительное горько, я знаю. Но это все ж лучше, чем боль в ноге. Верно говорю.

Татарин с усилием выпил отвар и откинулся на сено. Он был укрыт тяжелой бараньей полостью, но его трясло в ознобе. Он ежился, молчал, закрыв глаза и стиснув зубы.

– Трогай! – сказал Сафрон, и пароконные сани скрипнули полозьями. За ними потащились Петькины сани, конь неохотно тянулся за поводом, который был привязан к передним саням.

– Давай-ка, Петр Сафронович, на коня, – сказал Кузьма, подводя к отроку своего. – Я на татарском поеду, а то, чего доброго, не справишься ты с таким. Садись, я подмогну. Пистоль засунь за кушак или под тулуп, а то утеряешь. Давай, поспешай.

Маленький караван потянулся по укатанной дороге, и вскоре монастырь скрылся из виду. По обе стороны дороги тянулись ели, ветерок едва шевелил их, и они тихо шептались в ночной тишине. Наверное, ночь уже перевалила за середину. Всем хотелось спать, давила усталость. Петька пожалел, что пересел на коня Кузьмы, хотя поначалу и радостно было ощущать себя вершником.

Не прошло и часа, как сани свернули вправо и потащились по едва заметным следам, оставленным несколько дней назад. Втянулись в лес. Стало жутковато, кони всхрапывали, настороженно прядали ушами, косились на таинственные кусты и заросли. Ритмичное бряцанье сбруи неумолимо клонило ко сну. Петька нерешительно покрутил головой, наконец не выдержал и спросил:

– Далече нам еще ехать-то, Кузя?

– То лишь хозяин ведает. Ему видней. А ты, может, на сани ляжешь? Небось притомился, а?

– Хорошо бы, – с готовностью отозвался Петька, с радостью посмотрев на Кузьму и взглядом благодаря его за совет и предложение. – А ты не вздремнешь ли со мной? Коней привяжем и подремлем.

– Можно бы, да боязно, хозяин заругает. Ну да и пусть, – и он поспешно соскочил с коня, на ходу привязал его к саням и помог Петьке сделать так же.

– Глянь-ка, а татарин-то спит, – сказал Петька шепотом, увидев, что раненый мерно посапывает под полостью.

– Давай тихонечко залазь под полость. Страсть как спать охота.

– Эй, странники! – голос внезапно резанул по ушам, и Петька вмиг приподнялся на сене. Говорил Пахом. Сани стояли. Вокруг серел рассвет, небо посветлело.

– Кузьма, ты чего развалился, будто хозяин? Делов полный рот, а ты дрыхнешь! Вставай! Хозяин кличет.

Недовольно кряхтя, Кузьма выполз из-под полости, с трудом разминая ноги и руки. Он закоченел и теперь кое-как делал неловкие телодвижения. Потом огляделся и потрусил к кустам, проваливаясь выше колен в сугробы. Вдогонку его подхлестывал голос Пахома:

– Поспешай, а то харч весь выйдет! – И, обратясь к Петьке, Пахом продолжил: – Тебе тоже негоже бока отлеживать. Вылазь, да и татарина своего вынимай, а то все сани обмочит. Ты об этом подумал?

Это сильно озадачило Петьку. Он тоже выбрался из саней. Татарин не спал, вращая глазами вокруг. Петька подошел к нему и спросил:

– Ну что, полегчало? Болит? Как же нам с тобой до ветра сходить? Пахом, помоги мне с ним управиться.

Вдвоем они с трудом подняли раненого и успешно совершили необходимое. Тот молчал, но видно было, что его донимает боль. Он сильно ослаб, побледнел и сам бы ни за что не смог даже сесть. Однако злобное выражение не переставало искажать его лицо, заострившееся и осунувшееся.

– А ну пошевеливайтесь! – донесся голос Сафрона. – Чего там возитесь? Давай расчищай место для костра, а то я закоченел весь. Да и поснедать пора. Оголодали небось и вы.

– Тятя, мы зараз, мы скоро, – отозвался задорным голосом Петька и с молодым рвением принялся ногами и ветками сметать толстый слой снега. Ему помогал Кузьма, вернувшийся из леса. Пахом натаскал сушняка, вытащил рядно, задал корм коням.

– Дневать будем тут, – молвил Сафрон. – Отдохнем, а к вечеру дальше двинемся до Вяжища. Там у меня знакомец есть, харча добудем и коням сена. И не шумите сильно.

Не прошло и часа, как все товарищество уже позавтракало и улеглось на сани отдыхать. Сон сморил всех, и только топтание коней нарушало тишину леса. Где сорока иногда затрещит, где ветка треснет.

К вечеру тронулись в путь. Петька опять ехал верхом – коням невмоготу было тащиться по целине с тяжелыми санями. Парень постоянно был рядом с татарином, пытаясь разговорить его, но тот молчал, вращая глазами. За это время Петька успел рассказать ему о своих делах в городе, о том, что ему скоро стукнет пятнадцать, что остался в городе закадычный дружок Фомка…

Воспоминание о Фомке сильно встревожило Петьку. Он ничего не мог сообщить другу, а тот будет ломать голову, думать об исчезновении всего семейства. Однако должен догадаться, да и слухи наверняка поползут по переулку. Да, плохо без друга.

Петька вздохнул и заметил, что татарин теперь глядит на него внимательно и даже несколько заинтересованно.

– Вот я тебе все рассказал о себе, – сказал Петька, – а ты даже имени своего не назвал. Неужто надо зло на меня держать? Так ты долго будешь от раны отходить. Поверь мне. Дядька Силантий всегда говорил, что злоба внутри завсегда выйдет наружу дурными деяниями. А то зело плохо для человека.

Молчание продолжалось, но Петька не терял надежды. Он видел, как молод раненый, а ему так не хватало общения с равными, так хотелось понимания. И хоть надеяться на это с татарином было трудно, но зато можно отвлечься от мрачных мыслей, которые неминуемо наползали в их трудном положении.

– Ну что молчишь? Как кличут-то тебя, а?

– От рождения Гарданом кличут, – тихо ответил татарин, и Петька не смог не заметить, что на лице его отразилось некоторое смущение.

– Наконец-то! – воскликнул Петька, так всплеснув руками, что конь аж в сторону шарахнулся от этого. Петька в страхе уцепился за луку седла, а лицо Гардана растянулось в улыбке. – Чего скалишься? Да, я не так часто ездил на конях. Я же не татарин!

– Оно и видно, – ответил Гардан.

– Ну и что? Зато я, наверное, умею что-нибудь такое, чего ты не умеешь, – он задумался, но не смог быстро придумать, что же.

– Я воин, мне нельзя без коня и сабли. А ты купец, – в словах татарина проскакивали нотки превосходства и гордости.

– А сколько тебе лет? И откуда ты?

– Поздней осенью стало пятнадцать, а сам я из Астрахани. Слыхал?

– А то, конечно, слыхал. Но ведь это так далеко…

– Далеко. У самого Хвалынского моря, у устья Итиля, или Волги, как она у вас называется.

– Волгу я знаю. И куда она течет, тоже знаю. А чего ты воином стал? Да еще на царской службе?

– Так захотел. А мог и купцом стать, и муллой.

– А чего так?

– У меня трое дядьев, и каждый меня к себе тянул. Вначале, пока малым был, учился в медресе…

– А что это такое?

– Школа такая для мальчиков при мечети. Там Коран изучают, шариат, знакомятся с лучшими поэтами.

– Да, у нас тоже есть школы при церквах, я там учился, тоже много чего узнал.

– Нет, ваш народ еще молодой и темный. А у нас, мусульман, история древняя и богатая. У нас много великих мудрецов и поэтов знаменитых. Бируни, ибн Сина, Омар Хайям, Саади, Низами, Улугбек, хотя его мало чтят у нас…

– Да ты ученый муж! И грамоте на разных языках учен?

– Пишу и читаю по-арабски, немного знаю фарси…

– Все равно ваш народ очень жесток, и ваши мудрецы не так вас учат.

– Наши мудрецы учат только хорошему, но в каждом народе есть свои законы и обычаи, а их трудно переделать даже исламу.

– Что такое ислам?

– Это наша религия, вера в Аллаха и его наместника на земле Мухаммеда. Это его учение, и мы свято ему следуем. Но мы почитаем и вашего Христа, только иначе его называем – пророк Иса.

– Чудно ты рассказываешь. Вот бы самому все это посмотреть, да где уж там! Может, когда вырасту и стану купцом, тогда и появится такая возможность…

– А я видел уже много. Плавал в Персию, на Кавказ, ходил с караваном в Ирак. Много знаменитых и священных мест посетил. У меня один дядька был большим купцом и возил меня с собой за море. Только мне лучше с Азизом, это младший дядька мой. Он мурза, а полгода назад вместе с ним я поступил на службу к царю Ивану. Теперь я счастлив… был… до вчерашнего вечера…

Наступило долгое молчание. Петька старался переварить услышанное. Он почувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с этим ратником, который в свои пятнадцать лет уже объездил столько стран и знал так много, что мир Петьки оказался таким крошечным. Петька приуныл и пал духом.

Он глянул на Гардана, тот лежал, явно уставший, но довольный разговором. Снисходительная усмешка кривила его губы. Он часто морщился на ухабах, лицо его было бледное, изнуренное.

Петька решил взбодрить себя – неловко было оставаться таким мальчишкой в глазах этого служивого. Потому он бодро молвил:

– Ничего, у меня все еще впереди. И я погляжу на белый свет, коли на то будет воля Божья и моя удача.

Гардан кивнул согласно и прикрыл глаза. Разговор его сильно утомил.

Они уже рысили по слегка наезженной дороге. День катился к вечеру. Снова пошел снег, прикрыв даль белой пеленой. По бокам дороги чернели ели, в зарослях ольхи таинственно клубилась темнота. Лошади, покрытые хлопьями снега, перешли на шаг.

Глава 4 На север

Уже в сумерках Сафрон вдруг забеспокоился, крикнул сквозь снег:

– Эй, Кузьма! Поди-ка сюда.

– Чего, хозяин?

– Скачи вперед, в деревню и разведай, что там и как, понял? Что-то мне тревожно стало, а это плохой знак.

– Сделаем, хозяин! – бодро ответил Кузьма и, гикнув, сжал ногами бока коня, скрылся в снежной пелене.

Все притихли. Очень хотелось в тепло, на сено, к печке и горячим щам. Но как там в деревне? Ведь опричники рыщут волками по весям всей новгородской земли.

Прошло с полчаса. Ничего не было видно, но тревога нарастала. Сафрон свернул на лед недалекой речки, и обоз катил по ней еще немного, потом встал.

– Переждем тут, – сказал Сафрон озабоченно. – Авось Кузьма нас найдет, снег не сильный, следы не скоро присыплет.

Ему никто не ответил, лишь Пахом недовольно закхекал, охаживая коней и поправляя упряжь.

Стало холодно. Петька слез с коня и энергично замотал руками, затопал ногами. На душе было муторно. Страх опять залез под полушубок и грыз мелкими острыми зубами. Это его раздражало. Он с подозрением посматривал на Гардана, но тот тихо лежал, прикрыв веки. Видно, нога никак не успокаивалась.

Кони хватали теплыми губами снег, беспокойно крутили головами, побрякивая упряжью.

– А ну-ка, Петька, – обратился Сафрон к сыну, – смотайся к дороге и глянь, что там. А может, и Кузю встретишь. Только не высовывайся, поостерегись. Уже темнеет…

– Сделаю, тятя, – с сомнением в голосе ответил Петька. Несмотря на боязнь, он был горд поручением и отцовским доверием. Он только пожалел, что с ним не может быть Гардан. Вдвоем было бы куда сподручнее.

Он вынесся на берег речки и по следам, еще хорошо видимым на снегу, помчался к дороге. Ехать пришлось недолго. Вот и дорога. Пусто, ничего не видно. Сумерки сгущались, лес темнел и загадочно шептался сам с собою. Петька вспомнил, как они с отцом два года назад по своим купеческим делам вот так же ехали по этим местам, но тогда ничто им не мешало спокойно продолжать путь. Теперь же все было иначе.

Он стоял у дороги, осыпаемый снегом, и думал. Потом стегнул коня, выехал вперед и тихо поехал в сторону деревни.

Вскоре он услышал отдаленный топот конских копыт. То был дробный перестук, глухой и торопливый. Петька замер, поспешно зачмокал, сворачивая к кустам, где и затаился, выглядывая на дорогу.

Вот появилась тень вершника. Петька всматривался, стараясь узнать в нем Кузьму, но было еще далеко и темно. Все размывалось в неясные очертания.

Наконец можно было узнать Кузю, пригнувшегося к шее коня. Он нахлестывал круп своего скакуна, и тот несся во весь опор. Петька выехал из кустов и окликнул приближающегося всадника:

– Стой! Постой, Кузя!

Вершник поднял голову, глянул на Петьку и выпалил:

– В деревне московиты! Я едва смотался! Конь вынес, уж зело добрый у татарина конь, а то бы словили!

– Вот это да! – неопределенно протянул Петька, стукнул пятками в бока коня и стал догонять Кузю, который рысил впереди. – Много их?

– А Бог их знает! Я узрел четверых у церкви. Грабили, да уж, наверное, закончили, как я появился из-за поворота. Хорошо, что сразу все сообразил и повернуть успел. Они пару раз стрельнули по мне из пищалей да кинулись к коням.

– А ну как по следам отыщут?

– Не должны. Я свернул в сторону, а потом по ручью проехал версты две, пока не выбрался на эту дорогу. Поспешай!

Они тяжелым галопом спустились на лед и вскоре остановились около саней. Кузя тут же выпалил:

– Хозяин, сматываться надоть. В деревне московиты. Видели меня, палили из пищалей.

– Эх, мать честная! – вздохнул Сафрон. – Так хотелось в тепле ночь отдохнуть. Ну что ж, где наша не пропадала! Поехали-ка по ручью, он отходит немного от деревни.

Молча, озлобленные и недовольные, путники ехали вялой рысью часа два. Остановились передохнуть и дать коням напиться. Сами перекусили хлебом с салом, от которого Гардан отказался. Его уважили, дали кусочек вареной баранины, что осталась с прошлого обеда.

– Тятя, куда мы теперь? – несмело спросил Петька.

– Видать, московиты везде шастают, – ответил тот. – Будем пробираться дальше к Луге. Может, повезет, и отдохнем в какой деревне. А пока до утра придется ехать, чтобы убраться подальше от города.

Отдых никакого улучшения настроения не дал. Но делать было нечего, кроме как отправиться дальше.

Только на второй день удалось отдохнуть в деревушке из десятка изб, где еще не побывали душегубы московского царя. Весь день отлеживались в тепле. Местный знахарь поколдовал над раной Гардана, недовольно покачал головой и молвил:

– Гнить, стало быть, зачала, добрый молодец. Теперь долго будет мучить тебя. Мои примочки мало помогут, однако без них еще хуже будет. Баньку тебе надо. Ну да что говорить. Все под Богом ходим. Авось и пронесет, ты парень крепкий.

Беглецы хотели разузнать про дальнейший путь, про то, есть ли в округе опричники. Но деревенские мало что могли сказать. Глухомань, гости появляются редко…

Расплатившись и поблагодарив приютивших их хозяев, беглецы опять тронулись в путь. Два дня отдыха подняли настроение, да и от города уже порядочно отъехали. Однако решили остерегаться, почаще высылая Кузю вперед на разведку, благо конь у него оказался действительно отменным.

Еще три дня блуждали они по заснеженным просторам, избегая больших деревень, делая за сутки до тридцати верст. Вышли к замерзшему руслу Луги. По льду было легко катить, но и более опасно. Потому Кузя почти все время скакал впереди. Своей московитской одеждой он наводил страх на местных жителей, которые сообщали ему нужные сведения о дороге. И это сильно помогало путникам.

Однако случалось и отсиживаться в чащобах, пережидая опасность. По реке частенько ездили обозы и скакали вершники. Это были царские гонцы или посланцы какого-нибудь воеводы из ближних городков, однако попадаться им на глаза не стоило. Хотя несколько раз Кузьма вступал с ними в разговоры и многое узнавал, а потом с гордостью делился своими знаниями.

– А Новгород все грабят, – вздохнул он однажды. – Сколько людишек всяких побили там, страсть! Куда Бог-то смотрит?! Пимена архиепископа, владыку нашего, в монастырь дальний отправили. На правеж до сих пор ставят, и именитых и простых людишек. Деньги берут, откуда только можно – все уж забрали. Монахи не поспевают хоронить покойников. Страсти одни в городе. Голод начался. Хлеб в десятки раз вздорожал, а и того мало. Погибает Великий Новгород! – Кузя горестно причитал, крестился, но в глазах его светился при этом неугомонный и злобный огонек.

Гардан не поправлялся, да и чего можно ожидать при таком бегстве, когда редкий день выдавался спокойным. Нога горела, болела, воспалялась, и Сафрон опасался, что начнется черная болезнь.

Лишь в конце второй недели удалось беглецам найти дальнюю, а потому и спокойную деревню, о существовании которой Кузьме рассказал странствующий монах. Пришлось им свернуть по притоку Луги и три дня отлеживаться в сельце.

Бабка-ведунья взялась заботиться о Гардане, не предполагая, что тот татарин. Он сильно изменился, а поскольку говорил чисто, то и не вызывал особых подозрений.

Его и парили, и снегом натирали, и свежей шкурой барана укрывали, и наконец рана прорвалась, очистилась с помощью Господа и бабки-ведуньи. Жар стал утихать, Гардан повеселел, стал лучше есть. Стало быть, дело, можно считать, пошло на поправку.

Петька тоже радовался, пока не сообразил, что это грозит им немалыми неприятностями. Гардан может выздороветь, удрать, а потом и выдать их царским воеводам. Но делать было нечего. Не выкинешь же его в снег в лесные кусты.

Кони сильно сдали в теле, и даже трехдневный отдых не полностью восстановил их силы. Пришлось ехать медленнее. Особенно сдал татарский конь. Гардан поглядывал на него и жалобно скулил, увещевая Кузьму пожалеть его четвероногого друга. Кузя в ответ только скалился.

Харч доставать становилось все труднее. Многие деревни и городки сильно пострадали от набегов опричников. Но беглецов жалели и делились всем, чем только могли. Благо Сафрон имел с собой и шиллинги рижские, и деньги московские, и даже талеры немецкие, не говоря о ливонских артигах и монетах местной чеканки. Московские серебряные копейки везде принимались особенно хорошо, но все это не очень радовало Сафрона.

Товара он вез немного, хоть и дорогого, и вся надежда у него была на деньги, захваченные с собой. Дело есть дело, а без наличности его поднять немыслимо.

На пути стало больше попадаться ратников. Чувствовалось приближение ливонской границы. Хоть сейчас и замирение, однако всем было ясно, что оно недолговечно. Швеция, Польша и Дания лишь выжидали момента для реванша. Но пока царь имел и накапливал силу, они не решались на активные действия.

Низменные заболоченные берега Луги таили в себе немало опасностей своими топями. Коли уж приходилось скрываться в чащобах, то пробирались по ним осторожно и без спешки. Времени на это уходило много. Потому двигались медленно, с частыми остановками.

И вот наконец-то Сафрон объявил, что Ям совсем близко и их мытарствам приходит конец. Но не пришел пока конец опасностям, которые по-прежнему подстерегали их на каждом шагу.

Уставшие кони лениво рысили по укатанной дороге, солнце скупо проглядывало сквозь низкие тучи, ползущие с Балтики. Было сыро, промозгло. Время подбиралось к полудню, пора бы и перекусить, но Сафрон махал рукой на проплывавшие по берегам деревни, большинство из которых были уже эстонские. Жители провожали наших путников настороженно, не спешили с хлебосольством, а на деньги поглядывали с недоверием и опаской.

Гардан простудился. Он постоянно кашлял, чихал, и все это болезненно отражалось на его ноге. Он морщился, иногда постанывал, а во сне немного бредил, но понять его было невозможно. Татарского языка никто не разумел. А Петька видел отчужденное отношение к нему своих спутников и негодовал внутри, однако ничего не мог поделать против общего неприятия. Надо терпеть…

Сафрон все больше злился и хмурился. Уж слишком жадные московские служивые попадались им на пути. Что да как, а главное, смотрели на поклажу в ожидании мзды. Приходилось давать, а то не отвяжешься. Чего доброго, к воеводе какому сволокут. Тогда и вовсе живота лишишься.

Зато здесь никто не напоминал о новгородском погроме. Тутошних вояк занимали совсем другие заботы. Можно уже хотя бы за это благодарить Господа, что беглецы и делали в деревенских храмах. Не одна свечка сгорела, не одна молитва вознеслась с прошениями о ниспослании спасения и удачи в предприятии.

– Эге-гей! – голос Сафрона встрепенул уставших путников. – Принимай нас, город Ям! Кажись, добрались до тебя! Петька, погоняй шибче!

Впереди за поворотом показались сквозь деревья засыпанные снегом избы селения. Потом мелькнула маковка церкви, за ней другая, и на возвышенном берегу реки, здесь уже довольно широкой, показался городок с бревенчатыми стенами, башенками и воротами, настежь распахнутыми.

– Стало быть, конец пришел нашим мытарствам? – спросил Кузя, обращаясь больше сам к себе, чем к соседям. – А городок-то какой махонький, не чета нашему Великому Новгороду.

– Сравнил! – отрезал Петька, рядом трусивший на коне.

– А что ж дальше? – тихо, сквозь рядно, укрывавшее его голову, спросил Гардан. Была понятна его настороженность. Он понимал и то, что так запросто его не отпустят. Слаб он еще и немощен. Не до запросов, но и безгласным ему оставаться было невмоготу.

– Э, милый! Это от нас не зависит. Это хозяина забота да того же Петьки. Он ведь у тебя защитник, – голос Кузьмы звучал не очень-то мирно, и Гардан не захотел продолжать свои расспросы. А Кузьма не умолкал:

– По мне бы так хоть сейчас тебя отпустить, да ведь самим потом хлопот не оберешься. Так что лежи пока тихо. Там видно будет. Кстати, возьми себе на память от Петра, я недавно выковырял из седла, – с этими словами он протянул слегка сплющенную пулю.

Гардан вытянул ладонь и на ней покатал небольшой комочек свинца. Одним глазом поглядел на подарочек и сунул его в карман штанов. Хмуро молвил:

– А в сумах что было, куда дел? Небось присвоил?

– А это моя добыча. Как на войне. Сам-то ты тоже все это не заработал, а у людей отобрал, так что не обессудь.

– Не твоя добыча, а Петькина, если на то пошло. Он меня завалил, а ты этим только воспользовался. Так что придется все отдавать.

– Уж если кому и отдам, то только не тебе, образина, харя нечистая!

– Рад, что немощен я? Но погоди, не век мне пластом лежать, – зашипел Гардан и закашлялся, укрываясь рядном.

– Ага, ты уж закройся, так будет лучше! – крикнул уже закипевший Кузьма.

– Да будет вам, – примирительно упрекнул ребят Петька. – Чего сцепились? Не псы же вы шелудивые, что за всякую кость дерутся.

Кони заспешили, почуяв близкое пристанище. Их впалые бока красноречиво говорили об усталости и нетерпении поскорее добраться до стойла, воды и сена. По пологому подъему они приближались к воротам, где с бердышами в руках каждую подводу встречали царские мытники.

Глава 5 Ссора

Купец средней руки Супрядкин Спиридон Карпыч принял Сафрона с ватагой радостными вскриками приветствий, лобызаниями и причитаниями:

– Да как же так? Сафрон Никанорыч! Сколько лет, сколько зим! Вот радость-то какая! Бабы! Готовь снедать, да получше. Гость дорогой к нам пожаловал, слава тебе, Господи! Проводи в горницу. Эй, Гришуха! Прими коней и челядь!

Сафрон с Петром чинно поздоровались, прошли в горницу, перекрестились на образа, поприветствовали хозяйку Феклу Васильевну, справились о здоровье, о достатке.

– У нас, слава Богу, все чинно, дорогой Сафрон Никанорыч. Проходите, устраивайтесь под образами, гости дорогие. Как доехали? – ворковала хозяюшка, а сама бросала короткие приказания девкам, что шныряли по хороминам.

– Сафрон Никанорыч, а может, сперва баньку тебе истопить с дороги?

– Нет, Спиридон. Первым делом до горячего дорваться охота. Дорога, вишь ты, была дальняя и не шибко веселая.

– Да-да. Ну, как знаешь. Слышно у нас, что в Новгороде царь шабаш учинил? Тут у нас беглецы объявились, слух пустили недобрый.

– Это, Спиридон, не слух, а сущая правда. Царь поверил наветам, будто к Литве мы качнулись, вот и напустил на нас свору своих опричников. Что деется, Спиридон! Вовсе гибнет Великий Новгород!

– Да-да, родимый. Видно, Бог отвернулся от нас, грешных. Господи, помилуй и оборони от лиходея!

– Да уж, лиходей. Душегуб и убивец царь-то оказался. Недаром Грозным прозывается.

– Но вы хоть вырвались благополучно, Сафрон Никанорыч, и за это надо Богу хвалу воздать.

– Завтра в церковь сходим. Помолимся, свечки поставим да дары преподобному вручим во спасение, для раздачи убогим.

Так беседуя, друзья усаживались за стол, провонявшие тулупы гости сбросили в сенях. Петька молчал, внимательно разглядывая обстановку купеческого дома. Это был добротный дом, но не чета их новгородскому, хотя достаток и здесь выглядывал из каждого угла.

Спиридон, слушая разные истории, что рассказывал ему Сафрон, сокрушенно качал головой, чмокал губами, обращался к Богу. Ему вторила Фекла, супруга его, женщина дородная и румяная.

Услышав всю историю Сафрона, хозяин дома приуныл малость, настроение его несколько упало, но потом он отбросил преждевременные страхи и беседа потекла своим чередом. Чарка-другая расслабила мозги и мышцы, жарко натопленная хоромина разморила гостей, промерзших с дороги. Спиридон скоро распорядился уложить гостей на лавки, и хоромины затихли.

Гардан попал в руки лекаря, которого вызвали в дом. Тот, осмотрев рану, заявил, что самое страшное уже миновало и теперь надо ждать. Время – лучшее лекарство. На прощание он заметил:

– Недели через две-три сможешь ходить без костылей. Но поберегись и тогда, молодец. Не скачи козлом без надобности. Попариться тебе надо хорошенько с березовым веничком, да с травами, да с медом. Ну, бывай…

Гостям отвели маленький флигелечек на заднем дворе. Тесный, но на первое время и такое сойдет. Тепло, сытно, а что еще нужно простому человеку?

Коней поставили в свободных конюшнях. Спиридон часто отправлял подводы по торговым делам, так что место нашлось.

– Эх, заживем мы теперь! – мечтательно молвил Кузьма, зажмуривая глаза, как мартовский кот на солнце.

– Так и заживем, как хозяин повелит, – ответил Пахом, устраивая себе место на печи. Она еще не нагрелась, но теплый дух уже наполнял помещение.

– А что хозяин? Тут и самим можно стать хозяевами. Время такое…

– О чем это ты? – спросил безразличным голосом Пахом. Он не так уж был охоч до разговоров, тянуло отдохнуть, прогреть застывшие кости.

– Да уж об том самом. Поживу малость, осмотрюсь, а там и видно будет. Не век же сидеть в конюхах. Может, судьба наконец и мне даст в люди выйти. Такой случай грех упустить, Пахом. Да где уж тебе-то понять!

Пахом сопел недовольно, но вступать в пререкания не хотел.

У окна, опираясь на костыли, которые сделал из рогатин еще в лесу Пахом, стоял Гардан. Он уже мог немного передвигаться, и это сильно радовало его. Он молча слушал бахвальство Кузьмы, а его мозг лихорадочно работал. Он сразу понял, куда тот клонит, и страх за коня сжал его сердце. Наконец он не выдержал и сказал:

– Вот уж не думал, что у вас работники могут изменить хозяину.

– А ты замолкни, нехристь неумытый! – огрызнулся Кузьма. – А то быстро спровадим на конюшню. Нечего тут место занимать, вражина!

– Видно, так и надо сделать, – ответил Гардан, едва сдерживая в груди острое желание вступить в драку. – С конями-то куда легче жить, чем с иными людьми.

– Ну вот и договорились. Проваливай и больше тут не показывайся! Не то схлопочешь по шее!

– Рад, что немощен я, так и расхрабрился! Поглядел бы я на тебя, будь я при силе да при оружии. Небось, тогда не стал бы распускать язык.

Кузьма было бросился на обидчика, но Пахом успел перехватить его:

– Куда лезешь? Охолони малость. Чего с него взять, с калечного?

– Ну, погоди, пес шелудивый! Я тебе еще устрою хорошую жизнь! – Кузьма с трудом сдерживал себя, но тут Гардан заковылял к двери и молча скрылся за ней, напустив в комнату клубы пара.

Он зло кривил губы, ковылял по заснеженному двору к конюшне, где припал к шее своего гнедого коня. Тот ласково обнюхивал хозяина, в горле его что-то похрипывало – это был знак радости встречи с хозяином. Гардан влюбленно оглаживал свалявшуюся без ухода шерсть, целовал коня в мягкие бархатные губы. Конь шумно вздыхал, переступал копытами и радостно тыкался носом в его плечо.

– Ладно, Алмас, отдыхай. Тебе теперь надо много есть и отдыхать, а то за дорогу ты весь отощал и измучался. Увидел бы тебя мой дядька Азиз. Головы бы меня лишил за тебя.

Гардан устроился на сеновале, нашелстарый пропыленный тулуп необъятного размера, покликал конюха.

– Не найдется тут рядна какого подстелить, а?

– Чего это ты тут вздумал устраиваться? В хоромах места нет, что ли? Хозяин распорядился всех устроить.

– Хочу тут. Люблю с лошадьми.

– Смотри сам. Дело хозяйское. Сейчас принесу тебе рядно.

Вскоре появилось рядно, конский потник и рваный тулуп. Конюх молвил, с интересом поглядывая на Гардана:

– Никак не нашенского ты роду-племени?

– Угадал. Гарданом кличут меня. Татарин я, потому без лошадей жить мне не мочно. Понял теперь?

– А-а. Стало быть, татарин, – неопределенно протянул конюх, хмыкнул под нос и удалился в сумрак конюшни.

Гардан заснул, угревшись под хрумканье конских челюстей. Часа два спустя явился Петька, растормошил его и сказал:

– Мне конюх все рассказал. С чего это ты так? С Кузей поцапались? Негоже тебе тут жить – замерзнешь. Тебе ж вылечиться надо побыстрей.

– Нет, Петька. Так лучше будет. Кузя хотел от вас уйти с моим конем, а как же я без него? Не отдам! Жизни лишусь, а коня не отдам!

– Да с чего ты взял про такое?

– Сам сказывал. Да ты и у Пахомки можешь выспросить. Он тоже слышал. Уж лучше я тут побуду.

– Пусть будет так, но теперь тебе надо бы в бане попариться с дороги. И ноге полегчает, и грязью мы заросли в дороге изрядно. Спиридон нам и белье чистое приготовил. Как стемнеет, так мы с тобой и отправимся.

Гардан ничего не ответил, а Петька помчался дальше. Новая обстановка его волновала. Он уже отдохнул малость и теперь знакомился с местными мальчишками и работниками.

Прошло несколько дней. Пошел уже второй месяц, как Сафрон с товарищами покинул родной город. Слухи о том, что творится в Новгороде, доходили и до Яма, и они ничуть не радовали. Царь не унимался, злодействовал пуще прежнего. Уже тысячи людей всякого звания безвинно потеряли головы.

Сафрон начал деятельно налаживать связи, готовился и здесь вести торговые дела.

Гардан с каждым днем ходил все увереннее, пытался уже на Алмаса взобраться, но Пахомка ему пока этого не позволил.

– Погодь малость, Гарданка, не спеши. Твое от тебя никуда не уйдет. Обожди немного. К тому ж еще Кузьма углядит. Разъярится поди.

– Алмас мой, Пахомка! Еще надо бы разузнать, куда он мое узорочье подевал, что в сумах лежало? Небось, тоже своим объявил? Уж лучше я со всеми вами поделюсь, чем все одному вору оставлять!

– Будет тебе шуметь. Мы же тоже можем тебя вором окрестить. Пограбил, небось, в городе. Так что и не твое добро-то.

– Пусть так, но нас так жизнь учила. У вас, наверное, другая жизнь. Так пусть Кузьма с хозяином поделится, я не против того. С тобой, со всеми. А Алмаса ему не отдам. За него жизнь положу!

Пахом вздохнул, потоптался малость и отошел.

Когда прибежал Петька, Гардан спросил:

– Ты отцу рассказал про то, что задумал Кузька?

– Рассказывал, да он не внял тому. Отмахнулся.

– Слышь, Петька. Дай мне пистоль твой или мой старый. На худой конец нож какой раздобудь, а то я вовсе безоружный, а мне такое ой как не нравится. Мы с детства при оружии живем. Воин я.

– Зачем тебе? Или чего злое задумал?

– На всякий случай. Место-то чужое. Уважь, ведь сам говорил не раз, что в долгу у меня, вот и помоги. Век буду помнить.

– Так ты что же, зла на меня уже не держишь, да?

– Коли хотя бы нож дашь, то и вовсе все забуду.

– Не врешь? Поклянись Аллахом своим.

– Клянусь, Петька! Пусть свидетелем будет всемилостивейший Аллах и Мухаммед, наместник Бога на земле. Аллах акбар!

– Что ж, пусть по-твоему будет, Гарданка. Принесу я тебе нож.

– А пистоль, а саблю? Саблю мне мой дядька Азиз подарил. Она не меньше коня стоит и дорога мне не просто как подарок. Это честь моя. Стащи у Кузьки и спрячь. Я бы и сам это сделал, да боюсь, не получится из-за ноги. Ведь можем и упустить случай. Кузька в любую ночь убежать может.

– Да будет тебе, Гарданка. А красть я ничего не буду.

Гардан с тоской поглядел на Петьку, вздохнул и отвернулся недовольно. Голова его работала в одном направлении.

– Слушай, Петька, скажи отцу, пусть ко мне придет или допустит до себя. Хочу с ним поговорить. Про Кузьку ведь он знать должен, это ведь его человек!

– Вот пристал! Ладно уж, скажу, да толку-то что?

– Ты скажи, да пострашнее разукрась, авось и допустит.

Под вечер к конюшне неожиданно прибежал Пахом и позвал:

– Гарданка, слышь? Вылазь, хозяин кличет. Поспешай, а то вечерять сядет, тогда не до тебя ему будет.

Приковыляв в горницу, Гардан остановился в дверях, стащил, как принято у русских, с головы шапку, молвил с надеждой:

– Звал, хозяин? Пришел я.

– Вижу. Ну, будь здрав, татарин. Садись, в ногах правды нет.

– Салям, хозяин, – ответил Гардан, прижимая руку к сердцу.

– Ишь ты, по-своему ответствуешь, ну да ладно, это не беда. С чем пришел, выкладывай. Да не тяни, недосуг мне лясы с тобой точить.

– Кузька, хозяин… – заторопился Гардан. И вдруг запнулся, поглядывая на присутствующего здесь же Спиридона.

– Чего Кузька? Это друг мой. Не таи от него ничего, все говори.

– Он хочет сбежать от тебя с добром моим. Тому свидетель Пахомка. А я не могу с таким мириться. Конь и сабля, да узорочье мое в сумах, да пистоль, да кинжал, да и еще многое чего. Он все забрать хотел и грозился тебе чем-то. Пахомка пусть доскажет, может, он лучше об этом дознался.

– Ишь ты, как заговорил! Ну ладно, пусть Пахомка придет, его спросим.

В горнице повисла тяжелая настороженная тишина. Пришел Пахомка, затоптался у порога. Сафрон помолчал малость, потом спросил твердым голосом:

– Врет Гарданка про Кузьму или как, Пахом? Ответствуй.

– Да как-то, хозяин… – и Пахом замолчал, сминая в руке шапку.

– Чего тянешь кота за хвост? Отвечай, как на духу, если я тебя спрашиваю.

– Да я ж не слыхал, о чем Гарданка сказывал, хозяин.

– Чего там Кузя затевает? Вот про какие дела спрашиваю.

– Да то и затевает… Сам хозяином решил заделаться. У меня, говорит, теперь добра хватит, а то и прихватить что можно.

– Какого такого добра и что прихватить?

– Да Гарданкиного добра, которое с конем взял, а что прихватить, то мне незнаемо. Об этом у него самого спроси, хозяин. Это мне неведомо.

– Что за добро твое с конем? – это Сафрон спросил уже у Гардана.

– Я же, хозяин, сказывал. Клинок, узорочье…

– А, ясно. Так сам-то награбил небось, а? Однако это и мне не нравится. Ладно, Пахом, иди отсель. Сами разберемся. – И когда за Пахомом затворилась дверь, Сафрон помолчал и молвил:

– А что ты, Гарданка, думаешь про свое добро, а?

– А то и думаю, хозяин. Без коня и сабли мне жизни нет. А остальное добро можно и поделить, я не против того. Однако все отдать Кузьке – я на такое не согласный. Пусть лучше всем, поровну.

– Смотри-ка, Спиридон, как парень-то рассудил, а?

– А что, он дело сказывает. И я замечал в Кузьке неладное. Не нравится он мне, наглости набрался больно много.

– Это верно. И я то же самое замечаю. Однако что ж нам порешить? Ты, Гарданка, человек настоящий, спасибо тебе. Хорошо, что тогда на дороге тебя не ухлопали. Иди пока. Мы тут теперь обо всем сами покумекаем.

Дня через два Петька забежал в конюшню и, заговорщицки оглядываясь, забрался на сено к Гардану.

– Глянь, что я приволок тебе, – сказал он и вытащил из-под полы кинжал.

– Мой! Вот хорошо, якши! Молодец, Петька! – и Гардан вопросительно глянул на него.

– С другим не вышло пока, – пожал плечами Петька. Он замолчал, не желая обнадеживать Гардана. Тот тяжко вздохнул, но просить больше не стал. Видно, гордость не позволяла.

– Однако, Петька, пригляди хорошенько за Кузькой. Недоброе он дело задумал, а я не могу так просто смотреть на это. Ведь что ни говори, а вы мне жизнь спасли. Хоть все в руках Аллаха, однако и ты мне много помог.

– Так и мы все под Богом ходим, Гарданка, – горячо заметил Петька. – А как же иначе? Добро ведь Христос нас учил творить и без всяких наград за это. Христос за нас, грешников, и жизни лишился на кресте, знаешь об этом?

– Слыхал. И все ж, Петька, не спускай глаз с Кузьмы.

Гардан лишился сна. Лишь на некоторое время его мозг отключался, но тут же он вздрагивал и просыпался. Его постоянно что-то тревожило и держало в напряжении. Он много ходил по двору на костылях, ласкал коня, и тот, как бы понимая его состояние, тоже с доверием и любовью прикасался к его лицу мягкими теплыми губами.

Глава 6 Схватка в ночи

Петька прибежал в конюшню раскрасневшийся, запыхавшийся, с горящими глазами. Гардан сразу понял, что вести весьма важные. Вопрос застыл в его глазах. Он ждал, когда Петька отдышится, а сам стоял у яслей своего коня и оглаживал теплую шею красивого животного.

– Знаешь, Гарданка! – наконец проговорил Петька, протискиваясь вперед, – Кузя-то дружка заимел себе. Видел я, как они встретились и шептались.

– Гм, – неопределенно хмыкнул Гардан и так же вопросительно глянул на Петьку, приглашая продолжать рассказ.

– Я, значит, решил, что в одиночку ему несподручно будет свое дело обделывать. Вот и решил подглядеть. Удалось!

– И что за дружок?

– А кто его знает? Тоже молодой, совсем вроде обыкновенный.

– Отцу сказывал про Кузьку? Небось забыл.

– Да сказывал, уже говорил я тебе, да только ничего из этого не выйдет.

– Пистоль бы достал, а?

– Я свой притащу. Он по-прежнему у меня. Тятя не забрал.

Петька умчался, а Гардан с беспокойством стал обдумывать услышанное.

Дни текли медленно и тоскливо. Морозы крепчали. Нога Гардана потихонечку поправлялась. Татарин довольно свободно передвигался по двору с помощью костылей, что когда-то сделал ему Пахом. Однако он помнил предостережение лекаря и старался не натрудить ногу.

Прошло еще пару дней, но сон к Гардану по-прежнему не шел. Днем еще худо-бедно он тревожно поспал несколько часов, а ночью никак не мог сомкнуть глаз. И аппетит пропал. С трудом он заставлял себя отведать немного щей горячих, к которым привык уже, живя с русскими, да мяса пожевать с луком.

Вот и в эту ночь он сопел, вглядывался в темноту конюшни, ворочался с боку на бок. Парень устроил себе нору в сене и залезал туда на ночь ногами вперед. Слушал перестук конских копыт, вздохи, хрумчанье жующих ртов. Теплый дух шел от животных, а из щелей в дверях тянуло противным холодом.

Гардан задремал, но тут же встрепенулся. До него донесся какой-то звук. Это снег тихо поскрипывал под осторожными шагами. Пес Рябчик радостно повизгивал, видно, встречал знакомого и надеялся на лакомый кусочек. Но надежды не оправдались. Послышался недовольный, сдержанный визг, совсем негромкий, но Гардан сразу определил, что пса пнули ногой. Скрип снега приближался, и Гардан счел за лучшее тихонько выбраться из своей норы и посмотреть – кто это шастает в такое позднее время по двору.

Пока он вылезал и ковылял к дверям, шаги приблизились. Что-то тяжелое привалили к стене. Наступила тишина. Потом Гардан даже не услышал, а просто заметил на более светлом фоне неба, как тихо открывается дверь. И что странно, не было слышно никакого скрипа петель.

Рука парня сама нашарила рукоять кинжала – он последнее время постоянно носил его на поясе. Сердце рванулось к горлу и забухало там, мешая наблюдать и слушать.

Щель увеличилась настолько, чтобы пропустить темную фигуру человека. Разобрать его черты было невозможно. Гардан стоял в двух шагах от двери и старался унять участившееся дыхание. Страх помаленьку закрадывался под тулуп. Слух обострился до предела. И он увидел, как тень медленно прошла мимо него в направлении норы, в которой Гардан постоянно спал. Теперь не осталось и тени сомнения, что это мог быть только Кузьма, и шел он по Гарданову душу. Нора находилась не более как в пяти шагах, татарин не видел, но чувствовал, что Кузьма уже добрался до нее. Послышались торопливые частые удары. Сено шуршало, шумное дыхание Кузьмы долетало до притаившегося Гардана.

Вдруг раздался сипловатый, напряженный голос Кузьмы:

– Где ты, басурман поганый? Подай только голос, и я тебя прикончу. – И за этим последовал забористый мат сквозь стиснутые зубы.

Наступила недолгая тишина. Потом снова раздалось:

– Молчишь, трусливая крыса! Ничего, я тебя и так достану!

Гардан затаился, не зная, что предпринять. Он ничего не видел, только в стене слегка выделялось более светлое пятно маленького оконца. Оно находилось недалеко от норы, но давало такой слабый свет, что рассчитывать на него не приходилось.

В тишине опять послышались осторожные шаги. Кузьма пробирался к стойлам коней, а они находились в каких-то двух шагах от стены, к которой прижался Гардан. Он боялся, что грабли, вилы, лопаты вдруг загремят от его неожиданного и непроизвольного движения и выдадут его местонахождение.

Вдруг в тишине послышались характерные удары кресала. Посыпались искры. Кузьма высекал огонь, пытаясь осветить конюшню. Гардан тут же понял, что ждать больше никак нельзя. И условия для него сложились самые выгодные – он уже видел врага и мог подобраться к нему ближе. За звуками кресала тот не так уж внимательно всматривался и вслушивался в посторонние звуки.

Сделав осторожный шаг, за ним другой, Гардан приостановился, наблюдая, как Кузя всего-то в трех шагах от него раздувает трут. Еще один небольшой шаг, и рука с кинжалом поднялась для удара. И когда Кузя готов был двинуться к фонарю на стене, Гардан бросил тело вперед и нанес удар кинжалом в спину врага. От неожиданности и силы удара, а уж Гардан постарался вложить в него все, что только мог, Кузя повалился на пол со сдавленным возгласом не то удивления, не то боли. Гардан свалился на него, только и думая о том, как бы не выронить кинжал. И пока Кузьма пытался подняться, изрыгая хриплые звуки, Гардан еще дважды с силой ударил того кинжалом. Но он чувствовал, что полушубок, в который тот был одет, сильно ослаблял удары. Так оно и оказалось. Кузя поднялся и с ревом взмахнул рукой с ножом. Но Гардан уже откатился в сторону и сам беспорядочно махал кинжалом.

Матерясь, Кузьма шарил руками в темноте. Он потерял трут, и тот затух, затоптанный в свалке. А Кузя хрипел из темноты:

– Ах ты, паскуда татарская! Вздумал ножом играть! Погоди, я все одно доберусь до тебя!

Он был совсем рядом с Гарданом, и тот тихо отполз к стене. Рука уткнулась в бревна и нащупала выроненный костыль. Пальцы судорожно вцепились в него. И тут Гардан осознал, что кинжал выпал и потерялся. Его бросило в холодный пот. А Кузьма приближался осторожными шагами. Отчаяние придало сил Гардану. Взмахнув костылем, он со всех сил ударил по ногам близкого уже Кузьмы. Тот был не в валенках, а в сапогах, и удар оказался чувствительным. Он взвыл и рухнул на пол. А Гардан с остервенением стал наносить обломком костыля удары по лежащему человеку. Не все они достигали цели, но на время вывели того из боевого состояния. Надолго ли?

Уверенности в этом у Гардана не было, и он отполз к стене. Там он нащупал какую-то длинную палку, перебирая пальцами вниз, определил, что это вилы, и взял их в руки. Теперь его положение оказалось намного лучше.

Кузьма тихо постанывал, но по этим звукам Гардан понял, что тот уже на ногах и не собирается отказываться от своего замысла. Уж слишком далеко он зашел. Кузьма неразборчиво бормотал что-то, да Гардан и не вслушивался в слова. Ему важно было знать, где враг, на каком расстоянии.

Это он определил довольно точно. Кузьма шарил рукой в двух шагах от него, а может, и ближе. Весь мокрый от усилий, боли в ноге и волнения, Гардан нацелил вилы на уровень головы. Он решил, что пробить полушубок Кузи будет не так уж легко, а потом может оказаться, что ослабевший Гардан и вил лишится. Он не знал, как сильно ранен Кузьма и долго ли тот будет истекать кровью.

Чуточку обождав, уточняя направление удара, Гардан с силой ткнул в вилы на слух, по шуму. Он попал, но куда – не знал. Вскрик, стон и шум падающего тела показал, что удар получился. Кузьма лежал на полу, и по его стону можно было понять, что ранен тот основательно.

На дворе залаял Рябчик, он просунул голову в щель двери и, втягивая воздух носом, осматривал поле сражения. Холодный воздух освежал разгоряченное лицо Гардана, который с упорством обреченного шарил вилами по полу. Наконец он нашел тело Кузи, но ударить еще раз не успел. Со двора донесся недовольный и грозный окрик Спиридона и работника, карела Армаса. Гардан обернулся.

Желтый круг света пометался по подворью и проник в конюшню. Рябчик смело ринулся вглубь. На пороге стояли темные тени и шарили фонарным светом вокруг. Вошедшие увидели Гардана с вилами, Кузьму на полу, который силился что-то сказать, но никак не мог. Спиридон спросил:

– Чего это вы тут? Никак до смертоубийства у вас дошло? Сказывай!

– Да вот, значит, – начал Гардан, – Кузька хотел меня прирезать, да не получилось. Я его раньше учуял.

– Господи, да что с ним? Армаска, погляди.

Лошади беспокойно стучали копытами, похрапывали, а Рябчик времени не терял. Пес торопливо слизывал кровь с сена и соломы. При свете фонаря обнаружилось, что два железных штыря вил пропороли щеку и ухо, а один сломал зубы и прошел внутрь. Видимо, во рту была сильная боль, рана не давала говорить, кровь стекала по бороде и тут же сгущалась на холоде. Рябчик поскуливал и торопливо перебирал лапами, норовясь подобраться поближе.

– Хозяин, плох Кузя, – сказал Армас, обследовав Кузьму. – Кровь ушла, жить не будет.

– Разбуди остальных, Армаска. Пусть помогут. – И Спиридон спросил Гардана:

– С чего тут у вас драка-то началась, Гарданка? Сказывай!

– Это пусть хозяин Сафрон Никанорыч тебе скажет. А я устал, и нога изболелась. Присяду. Прости, хозяин.

– Ишь как запел, ирод басурманский! Православного сгубил, говорить не хочет! Погоди ужо ты у меня! В железах посидишь, на дыбе повисишь, так все выложишь! – Он замолчал, утерся рукой и запахнул тулуп. Присел рядом с Кузьмой, поправив фонарь. Тот лежал и кряхтел, держась руками за лицо. Сквозь пальцы пробивалась темная кровь. Спиридон расстегнул на нем полушубок, кое-как развернул его и со страхом в голосе забормотал:

– Господи помилуй! Кровищи-то сколько! Видать, не одна рана. Ну-ка, голубчик, давай повернем тебя. Точно. В спине еще аж целых три, но не так уж и глубоких. Однако крови ты много потерял, парень. – Он замолчал, почмокал сокрушенно губами.

Гардан молча лежал, прислушиваясь к боли в ноге и шаря рукой в поисках кинжала. Наткнулся на нож Кузьмы. Тихонько спрятал его, а потом передумал и положил на солому.

Конюшня наполнилась шумом. Пришли Сафрон, Пахом, тетка Пелагея, с ними прибежал заспанный Петька.

Все растерянно оглядывали поле битвы.

– Гарданка! Ты живой? – голос Петьки был взволнован до предела и до Гардана долетал, как во сне. Но было приятно, что хоть одна добрая душа беспокоится о нем. А Петька присел к нему и стал рассматривать, выискивая раны. Гардан сказал тихо, с усилием ворочая языком:

– Якши, Петька. Ничего. Нога вот успокоится, и все будет хорошо.

– Ты не ранен?

– Нет, Петька. Аллах не допустил такой несправедливости.

Началось дознание. Кузьму умыли, пытались расспрашивать, но тот сказать уже ничего не мог, слабел с каждой минутой.

– Тятя, я ж говорил тебе, а ты все отмахивался, – канючил Петька, стараясь привлечь внимание к себе.

– Погодь, Петька, – сказал Гардан. – Погляди, что-то он бросил у ворот, может, там самое важное будет.

– Тятя, тут мешок какой-то, – сказал Петька, с трудом таща тяжелый груз.

– Поглядим, – молвил степенно Сафрон. Он проворно развязал мешок и вывалил его содержимое на пол. Среди разного рода вещей оказался и заветный ларец Сафрона, который тут же вытаращил глаза от изумления:

– Как это он оказался в мешке? Чудно! А вот в тряпице и узорочье, – ты, Петька, упоминал о нем. Вот так пригрел я на груди змею! Ну и Кузьма?! Никак не ожидал.

– Ну что, теперь-то ты поверишь?! – не унимался Петька, довольный, что его опасения полностью подтвердились. – Хорошо, что Гарданка успел его свалить, а то бы ушел, и ищи ветра в поле. Все добро пропало бы!

– За это вам спасибо, ребята, – бросил Сафрон. – Что же теперь-то нам делать?

– А что тут гадать, Сафрон Никанорыч. Вор Кузьма, и надо его к воеводе сволочь. Там пусть на дыбе с горящим веником допросят. А нам что? – Спиридон, казалось, уже успокоился, найдя для себя виновника.

– Тятя, а ведь он не один. С ним товарищ должен быть. Я видел. Сговаривались они нас ограбить и убежать. Воры и разбойники они, точно!

– Как ты, Гарданка? – спросил участливо Сафрон. – Теперь нечего тебе в конюшне жить. Морозец знатный навалился, так что перебирайся в избу. Как ты, Пахом?

– А мне что? Как ты прикажешь, хозяин. Пусть, конечно, живет в тепле. Не скотина ведь.

– Вот и хорошо! – вскричал довольный Петька и с улыбкой подсел к Гардану. – Теперь нечего опасаться. Все добро твое тебе отдадим.

– Узорочье поделите, – хмуро сказал Гардан.

– Ладно уж, поделим, – отозвался Сафрон, вслушиваясь в разговор ребят.

– А ты, Пелагеюшка, что нам скажешь? – спросил бабу Спиридон.

– Господи, помилуй! Кажись, отходит, горемычный, спаси его душу грешную. Кровинушки много изошло, да и лицо порвано. Рот весь искорежен. Ну и разделал его этот ваш Гарданка, нехристь проклятущий!

– А что ему делать-то было, тетка? – ответил Сафрон. – Живот свой защищал, стало быть. Это не грех.

– Да так-то оно так, да все же… Крещеный ведь человек отходит.

– Все в руках Божьих, тетка. Все под ним ходим. А Кузьма вором оказался.

Когда по прошествии получаса Кузьма отдал Богу душу, его перетащили в дом, зажгли свечку и разошлись по своим постелям досыпать ночь. И Гардан тоже поплелся, поддерживаемый Петькой, во флигелек. Он едва держался на ногах, опираясь на уцелевший костыль. Сон неудержимой волной накатывался на него. Его уложили на лавку, и он тут же заснул, как потерял сознание.

Прошло четыре дня. Похоронили Кузю, справили поминки, пусть скромные, но по обычаю – православного же схоронили. И уже было успокоились, но тут на несчастных свалилась новая беда.

Глава 7 Все сначала

В дом явился молодой мужик, в котором Петька признал товарища Кузьмы. Он просил встречи с Сафроном и Спиридоном для тайного разговора.

– Что ему надо? – спросил Сафрон, когда ему донесли про мужика.

– Не сказывает, хозяин, – ответил Пахом озабоченно. – Пришел и просит. Говорит, что по делу неотложному.

– Ну что, Спиридон? – обратился Сафрон к другу, который только что собрался отдохнуть после обеда. – Придется принять. Узнаем хоть, чего хочет тот мужик. Проведи его сюда, Пахом. Поговорим.

Мужик оказался невысокого роста, рыжебородый, с лукавыми нагловатыми глазами. Он сразу не понравился Сафрону своим наглым и независимым видом. Шапку снял неохотно, оглядел хоромину, на образа не перекрестился, но у порога застыл, как бы примериваясь, продумывая дальнейшие шаги.

– Ну, мил человек, – сказал Сафрон, с интересом вглядываясь в мужика, – сказывай, с чем пожаловал. Да ты садись, в ногах правды нет.

– Здравы будьте, люди добрые, – ответил мужик, но не сдвинулся с места. – Спасибочки за приглашение, за честь, однако ж я лучше постою. С меня не убудет.

– Ну, как хочешь. И ты здрав будь. А как кличут тебя, мужичок?

– Да что кличка-то? Не в ней дело, хозяева. Мужик, он и есть мужик.

– Однако спесив ты, как я погляжу, – недовольно буркнул Спиридон.

– Где уж нам, серым людишкам.

– Тогда сказывай, с чем пожаловал? – повторил свой вопрос Сафрон.

– Да дело такое, торговые. Беда ведь у вас приключилась, Кузьму-то ухлопали, люди добрые.

– Однако ж не мы, мил человек. Наша изба крайняя, мы ни при чем.

– Не скажи. Да и потом, как докажешь, что не вы?

– Да тебе-то какое дело?

– Дружки мы с ним, стало быть. Так что дело мне до этого есть.

– И месяца не прошло, как мы тут проживаем, а вы уж и дружки. Быстренько у вас сладилось. К тому ж он у меня работником был. Я его семье помогу, коли свидимся, а ты и тут ни при чем.

– Так я тогда донесу на вас воеводе. На правеж попадешь, мил человек. Тебе ж хуже будет.

– А тебе-то какая корысть с этого? – начал злиться Сафрон.

– Стало быть, имеется. Так положено.

– Да с чего ты взял, что меня обязательно на правеж возьмут?

– Беглые вы. Человека в Новгороде убили царева, а за это по головке не гладят.

– Опять же не я! – вскричал Сафрон, уже не на шутку вскипев.

– Не ты, так твой человек, а ты укрыл его, да и скрылся от слуг царевых. Вот и получается, что во всем на тебе вина.

– Ну и что ж с этого. Чего ты-то хочешь? Сказывай, да и проваливай!

– Не серчай, хозяин. А мне-то и нужно немного. Коня татарского да добро ваше, что Кузьма собирался спереть у вас. Ну и, может, еще чего по малости. По уговору, стало быть.

Сафрон помолчал, задумался, чело его омрачилось складками неудовольствия. Ему такое не нравилось. Мужик-то, наверное, не один взялся за такое дело, стало быть, и взять его за жабры так просто не удастся. Вишь, как стоит нагло. Знать, чует за собой подпору. Однако он ответил:

– Пограбить захотел честных людишек? Бог не одобрит того.

– Татарин награбил, а я уж его без греха ограбить могу. Не одному ж тебе грабить люд горемычный. Купцы завсегда грабежом живут.

– Да как ты смеешь! – вскинулся Спиридон, но Сафрон протянул к нему руку, усмиряя:

– Погодь малость, друг ситный. Не встревай. Тебя это и вовсе не касаемо. Сам разберусь. – И он обратился к мужику:

– Так ты говоришь, что добро татарское хотел заиметь? А ты его спросил? Он ведь служивый царев человек.

– Царев, да перекинулся к вам, беглым изменникам. К Литве, небось, захотели прислониться, люди торговые! Поглядим, как вы на дыбе заговорите.

– Да он сын знатного мурзы, царева ближнего человека! И никуда он не перекидывался! Сколь раз бежать от нас порывался, – в голосе Сафрона звучали примирительные, даже просительные нотки.

– То пусть в пытошной доказывает, а мне до того дела мало. Мне бы просимое получить, да и в дорожку дальнюю отправляться.

– Ишь как хитер ты, мужик! Захотел получить добро, а потом и доносить полетишь на меня с татарином. Ну да Бог с ним, с татарином-то, а я при чем?

– Да отдай ты ему, Сафрон Никанорыч, татарина-то. Зачем он тебе нужен! Одна обуза. И так сколько времени на шее сидит. Отдай!

– Он мне не нужен, – заметил мужик охотно и живо. – Мне добро нужно, а с татарином сами разбирайтесь. Мне возиться с ним не с руки.

– Ты, мужик, не ответил на вопрос. Как верить-то тебе? Ведь тебе ничего не стоит обдурить нас. По роже видно, что непутевый ты человек. Ответствуй.

– А про это как хочешь, так и кумекай, хозяин, а мне мое отдай. И долго я не стану ждать. Теперь ты отвечай, хозяин.

– Ничего я тебе не отвечу пока. Надо все ладом обдумать, поговорить с татарином, вот со Спиридоном Карпычем. Обсудить надо, мил человек. В таких делах спешка – ой какое неладное дело, – голос Сафрона изменился и стал более спокойным и дружеским. Он вроде бы и соглашался.

– Тогда говори, когда мне снова прийти за ответом, – спросил мужик, поддавшись на его хитрость. – Мы можем и подождать, да уж больно-то не тяни, хозяин. Ждать долго мне не с руки.

– Ну что ж, молодец. Приходи-ка ты дня через два-три. Вот тогда я тебе и отвечу на все сразу. Договорились?

Мужик помолчал, что-то трудно обдумывая. Наконец он ответил неуверенно:

– Ладно, хозяин. Можно и подождать, но не больше трех дней. Понял?

– Ну вот и ладненько! – воскликнул Сафрон. – Сейчас вторник, да? Так в пятницу после обедни и заглядывай. Как раз управимся с делами. Подходит, мил человек? Так в пятницу?..

– В пятницу так в пятницу, – неохотно согласился мужик. – Тогда до пятницы, хозяин, будь здрав, – он неуверенно переступил порог хором и тихо затворил за собой дверь.

В горнице наступила тягучая тишина. Каждый был погружен в свои мысли. По лицу Спиридона Сафрон видел, что такая история совсем не нравится хозяину, но сказать такое старшему и уважаемому человеку он не решался. Да и понимал Сафрон, что сам навлек на друга немалую беду.

– Сафрон Никанорыч, как же дальше-то быть? – спросил Спиридон.

– Думать надо, Спиридон Карпыч. Пока не знаю, но сдается мне, что оставаться тут нам небезопасно. Да и тебе теперь дела со мной иметь будет негоже. Однако надо все хорошенько обмозговать, а уж потом решать. Дело-то завертелось ой как круто.

– Хорошо, что дурак этот хоть три дня дал нам на раскачку, – сказал Спиридон про мужика. – Видать, не такой он уж шустрый. Умом Бог, видимо, обделил. Кузя на такое бы не попался. Тот пошустрей был.

– Да уж, это ты точно сказал. Ладно, отдыхай, а я подумаю. Надо и дела здесь свернуть, убытка не поиметь, а то останусь с пустым кошелем. Почивай пока, Спиридон. Будь здрав, я пошел.

Спиридон тяжко вздохнул и с сожалением поглядел вслед Сафрону.

Петька, прислушивавшийся за дверью к переговорам, тотчас отскочил и помчался к Гардану. Потом передумал, тут же развернулся и, нахлобучив шапку, на ходу просовывая руки в рукава полушубка, устремился на улицу. Он едва успел заметить, куда свернул тот мужик.

Часом позже Петька уже рассказывал Гардану о своих успехах.

– Я опять сыском занимался, Гарданка! Мужика выследил. Потом даже конец разговора слышал, стоя у сарая. Он за церковью живет. Я схоронился и все слышал.

– Ну и что же? Важное что-то услышал?

– А как же! Мужик, его зовут Филька, рассказывал своему дружку, Степке, что, мол, дело почти сделано. Что купцы пошли на сговор, испугались, стало быть. И что они и не собираются держать слово и выдадут нас с потрохами царским опричникам. За это им тоже перепадет малость от приказного. Так что побегу к тятьке, пусть знает, что его ожидает. Пусть поторопится.

– Не его, а всех нас, Петька. И мне несдобровать. Как докажешь, коли слушать никто не захочет, что я не изменник? Беги к отцу, Петька.

– Как ты-то, Гарданка? Отоспался?

– За последние дни мне лучше стало, скоро и костыли брошу. Завтра на коня попробую влезть и проехаться. Поглядим тогда. А теперь беги к отцу. Торопись, Петька.

Сафрон выслушал сына серьезно, погладил по голове, чмокнул в макушку, вздохнул тяжко и сказал:

– Видать, Петушок, дела наши совсем худо складываются. Спиридону Карпычу поведай об этом, а я помозгую малость. Задача, видишь ли…

Он помолчал, почмокивая губами. Зло вытер вдруг вспотевший лоб.

– Эх, знал ведь, что так выйдет! – зло брякнул Сафрон, в сердцах стукнув кулаком по столу. – Знать, не судьба нам спокойно здесь пожить и домой возвернуться. Слухи текут самые плохие. Новгород в разорении, в голоде. Цены такие, что простой люд начинает тощать, а потом и помирать зачнут. Ох, горюшко, горюшко, сынок.

Петька молча слушал причитания отца, и в сердце заползали помаленьку неприятный липкий страх и неизвестность. Что будет с ними? Куда от напасти скрыться? Все это не вмещалось в его голову, по сути еще детскую.

– Ну да мы погодим тревогу бить, Петр. Времени у нас малость есть, а там авось и придет в голову дельная мыслишка. Иди, не тужи, – и отец любовно прижал к себе сына.

У Петьки защипало в носу и в горле, но он сдержался. Пятнадцать лет скоро будет, некоторые уже в его возрасте настоящими мужиками были, а он… И Гарданка не чета ему – воин. И рассуждает по-воински. Оружный и на коне. Себя в обиду не даст. Петька вздохнул горестно и тихо отошел, предоставив отцу самому выискивать дальнейшие пути спасения.

Два последующих дня Сафрон мотался по городку, вел нескончаемые беседы с торговыми людишками, словом, старательно наводил мосты, по которым совсем скоро должен будет вывести свой обоз в безопасное место.

Сегодняшний послеобеденный отдых закончился. Сафрон уже никуда не спешил и сидел на лавке, почесывая под рубахой грудь. Его ноги в шерстяных носках безвольно свисали почти до пола. Спиридон еще не вставал, и в хороминах было пока тихо.

Что-то омрачало думы Сафрона, однако это длилось недолго. Он встрепенулся, быстро оделся и направился на двор. Постоял малость и с решительным видом направился к флигельку. Там никто не спал, все занимались пустяшными безделицами. Сафрон постоял на пороге, присел на лавку и с некоторым сожалением в голосе сказал:

– Вот и все, ребятки, кончились наши посиделки. Через час в путь. Так что собирайтесь. – И обратился к Пахому:

– Ты, Пахом, как хочешь, но я за службу даю тебе коня с санями. Ты тоже сегодня уматывай из городка, подальше от беды. Сам выбирай теперь свою дорогу. Как ты на это посмотришь?

– Хозяин, – ответил Пахом после недолгого молчания, – благодарствую за заботу, однако ехать мне вроде и некуда. Никто и нигде не ждет.

– Родовичи же есть у тебя, вот к ним на первое время и поезжай, а потом видно будет. Таскать тебя за собой не имею больше охоты. И так набегался ты со мной. Пора хоть тебе пожить спокойно.

Пахом сопел, кряхтел, по лицу его не было заметно, радуется он такому повороту или наоборот. Наконец он вздохнул и молвил:

– Стало быть, хозяин, отпускаешь ты меня от себя? Ладно, так и быть…

Сафрон решил, что одно дело свалил с плеч, и обратился к Гардану:

– Ты, Гарданка, тоже можешь с ним ехать. Конь у тебя есть, нога зажила. Видел я, как ты и верхом уже ездишь. Так что решай сам, я тебе больше не указ. Однако мы тронемся последними, так надо…

– Гарданка! – вырвался вскрик Петьки. Он в смущении опустил голову с покрасневшими лбом и щеками. Дальше он продолжать не стал и замолчал в растерянности.

Наступило тягостное молчание. Все понимали, что хотел сказать Петр, и всем стало немного неловко. Наконец Гардан произнес с неуверенностью в голосе:

– Что ты, Петька? Ты хотел что-то сказать? Говори, а то разъедемся и останется между нами недоговоренное.

– Да что говорить, Гарданка? Уже и так все ясно. Привык я к тебе, жаль с тобой прощаться. Вот и все.

– Тогда, ребятки, времени не теряйте, – сказал Сафрон. – Собирайтесь, и начнем жизнь снова на новом месте. И пусть вам всем повезет на этот раз больше. Ну и нам, конечно… Пахом, запрягай своего коня, ну и наших тоже напоследок помоги наладить.

Он ушел тяжелой походкой, скрип его валенок громко отдавался в наступившей тишине.

Пахом заторопился, засуетился, что-то бормоча себе под нос. А ребята насупленно молчали, боясь взглянуть друг другу в глаза. И вдруг Гардан неожиданно сказал:

– Погодь, Петька, а чего это мне надо будет вас покидать? Сафрон что, разве меня гонит? Я ведь здоров уже, делать буду все, в чем нужда случится, да и оборониться помогу. Поеду-ка я с вами, Петька. Привык я к вам. Да и поглядеть на новые места мне завсегда было охота. Что на это скажешь, а?

Петька и опомниться не успел, ничего толком не сообразил, как оказался около Гардана и, обхватив его руками, не смог сдержать хлынувших благодарных слез. Он просто захлебывался от переполнивших его чувств, а Гардан растерянно топтался, пытаясь сохранить равновесие.

– Что это ты, Петька, а? – бормотал он, а сам тоже ощущал в себе… нет, не то чтобы радость, но какое-то теплое, умиротворенное чувство. Ему было крайне неловко от проявления такой радости со стороны Петьки, но в то же время и приятно осознавать, что он что-то значит для кого-то.

– Ладно, ладно, Петька, поторопись лучше Пахому подсобить, а я Алмаса оседлаю да торока приготовлю. Пошли, – он отвернулся, скрывая глаза.

Петька же вздохнул, утерся рукавом и, захватив полушубок и шапку, опрометью бросился на двор.

Не прошло и часа, как сани уже стояли около ворот Спиридоновых хоромин. Было пасмурно, низкие тучи заволокли небо. Мороз резко сбавил лютость, с Балтики накатывался влажный сырой воздух. Все вокруг потемнело.

Сафрон суетился, поправляя поклажу, Спиридон бегал туда-сюда, хозяйка Фекла Васильевна и Пелагея с Армасом помогали, добавляя неразберихи.

Оседланные кони тихо стояли у ворот, ожидая своих седоков. Наконец Сафрон подошел к Пахому, обнял его, троекратно облобызал и молвил:

– Ну, Пахом, не поминай лихом. Прощевай, и да хранит тебя Бог! Будешь в Новгороде, погляди на моих баб. Как они там? Ладно?

– Прощевай, хозяин. С Богом!.. За бабами, коли случай будет, пригляжу, а как же! Бабы, оно дело такое. Прощевай, и спасибо тебе за все, хозяин!

– Погоди, Пахом. Узорочье тебе положено, да что ты делать с ним будешь в дороге? На вот, возьми лучше серебром, оно тебе куда как больше пригодится, – с этими словами Сафрон сунул в широкую ладонь Пахома маленький холщовый мешочек, затянутый тесемкой.

– Много не даю, но совсем без этого никак нельзя. Так что не обессудь, Пахом. А теперь трогай, нечего глаза тут мозолить. Прощевай!

Все заговорили разом, прощаясь с конюхом. Тот тронул отдохнувшего и отъевшегося коня, и вскоре сани скрылись за поворотом.

– Ну, а теперь и нам можно трогать, – сказал Сафрон, оглядывая собравшихся вокруг. – Спиридон, все вали на меня, не бойся очернить. Я это тебе дозволяю. Вряд ли скоро встретимся, так что прощевай и ты, друг. Большое спасибо за приют и ласку. Фекла Васильевна, да хранит вас всех Господь. Не поминайте лихом. – Он не замечал, что говорит почти так же, как и только что Пахому, но этого, видимо, никто не приметил. Да и надо ли примечать-то такое? Остальные тоже прощались с хозяевами, махали руками, подбадривали.

Ребята влезли в седла, устроились поудобнее, и маленький караван тронулся в путь. Группка провожающих еще постояла немного у ворот и постепенно исчезла на подворье.

Сафрон молча правил санями, ребята так же молча ехали сзади. Прохожие с интересом провожали взглядами их обоз, Сафрон некоторым знакомцам помахивал рукой. Петька с гордым видом на прощание оглядывал мальчишек, которые попадались на пути, особенно знакомых. В душе нарастал тревожный комок неопределенности, сердце тревожно замирало в предчувствии чего-то большого и неотвратимого. Грудь заполняла тоска и жуть неведомого.

– А куда мы едем? – шепотом спросил Гардан, наклоняясь к Петьке. Петька неопределенно пожал плечами и ответил так же шепотом:

– Не знаю. Тятька не говорит. Погодь малость – узнаем… Как ты в седле? Выдюжишь?

– Пока да, а коли боль доймет, так ведь сани рядом. Завсегда можно отдохнуть.

Они проехали ворота, съехали на лед реки и повернули в сторону Новгорода. Кони неторопливо вышагивали, помахивая головами. День катился к вечеру, и ребята недоумевали, чего это Сафрон вдруг решил ехать на ночь-то глядя. Однако они молчали, не решаясь нарушить его тягостные раздумья.

Пошел снежок, падающий крупными редкими хлопьями. Огромные торока и сумы за седлами покрылись белым саваном, ветерок тихо поддувал в спину, и ехать было легко и приятно. Седла нагрелись, и нервный озноб уже перестал сотрясать мелкой дрожью тела ребят.

Стало смеркаться. Сафрон натянул вожжи, кони стали. Он обернулся к ребятам и спросил:

– Что, версты три отъехали, а? – И, не дожидаясь ответа, сам продолжал: – Отъехали. Вон и вечер наступает. Пора нам поворачивать.

– Чего так? – не выдержал Петька.

– Это на всякий случай. Если кто следить станет, то мы его этим со следа собьем. Нечего всем знать, куда мы подались.

– А куда подались-то, тятя?

– В Иван-город, сынок. Там и обоснуемся, коли Господу будет угодно. Рядом Нарва, через реку быстро перемахнуть можно, так что в случае чего… – Он не договорил, но и так все ясно было. – Знакомцев и там можно найти. Города все торговые, а Ливонская война закончилась. Авось проживем.

Сафрон зачмокал губами, разворачивая коней, и караван поплелся назад. Сафрон обернулся к ребятам:

– Вот так, все опять начинается сначала. Дай-то Бог нам не оплошать.

Подъезжая к городку, Сафрон захлопал вожжами по спинам коней, и сытые лошади затрусили в ночной темноте мимо темных строений Яма. Встречный саней не попадалось, и это радовало Сафрона. Все меньше любопытных глаз. Авось никто не обратит на них внимания или не узнает их.

Редкие огоньки вскоре скрылись за поворотом реки. Темнота окутала путников. Кони мерно трусили легкой рысью, снег продолжал падать тихими хлопьями. Все молчали, погруженные каждый в свои мысли. Что их ждало впереди? Какие повороты судьба уготовила им? Один Всевышний мог ответить на эти немые вопросы. Ребятам же нравилась такая кочевая жизнь, а Гардан и вовсе не понимал оседлости. Кровь его предков-кочевников играла в его жилах, и он не видел ничего особенного в перемене мест. Его тянули к себе новые впечатления, новые приключения, которые и толкнули его на службу к царю московскому.

Вскоре Гардан почувствовал, что сильно заболела нога. Он помялся малость, потом подскакал к саням и спросил неуверенно и смущенно:

– Хозяин! Можно мне в сани? Нога что-то беспокоит.

– Притомился, Гарданка? Что ж, давай перебирайся в сани. Тпрууу!

Они поменялись местами. Сафрон взобрался в седло, и все опять тронулись дальше. Гарданка с трудом устроился в санях, которые были завалены товаром, снедью, сеном и прочим необходимым. Сафрон поехал впереди, не сбавляя темпа. Видно, он хотел за ночь отъехать подальше от Яма.

Петька подскакал к отцу, спросил, прикрывая лицо рукавицей от снега:

– Тятя, а далече отсюда до Иван-города?

– Верст тридцать с гаком будет. По реке сначала, а потом свернем прямо к городу. Там уж недалече останется, так что днем и приедем.

Глава 8 Захват

Весна вступила в свое завершение. Отшумели обильные дожди с ледоходом, деревья оделись в нежную зелень листвы. Было тепло, но ветер с моря нес сырость и промозглость. Река рябила, блестела на солнце. Волны с ласковой нежностью покачивали лодчонку, на которой умостились друзья Петька и Гардан, уже полностью оправившийся от раны. Теперь они на пару помогали Сафрону Никаноровичу в его торговых делах. А сейчас ребята решили на завтрак наловить рыбы, пока солнце только-только поднимается из-за чахлых стен Иван-города. На дне лодки уже трепыхались несколько рыбин, и запал рыбаков несколько поутих.

– Может, закончим? – вяло протянул Петька, поглядывая на улов, который на этот раз не очень-то радовал обилием.

– Погодь малость, Петька, еще по одной вытащим, и тогда…

Петька молча согласился, уставившись на западный берег, где через реку громоздились бастионы Нарвской крепости. Она была гораздо мощнее восточного соседа и невольно возбуждала уважение своими каменными стенами и внушительными башнями.

У причалов уже толпились суда, протыкая небо остриями своих мачт. Скатанные паруса покоились под реями, и только вымпела резво трепетали на флагштоках. С моря медленно полз еще один корабль, вяло сбрасывая лишние паруса. Петька с мечтательными нотками в голосе, глядя на парус далекого корабля, произнес:

– Ни разу еще не плавал на больших кораблях по морю.

– Поплаваешь еще, – вяло откликнулся Гардан. Видно было, что его гложут мысли,отвлекающие и от рыбалки, и от Петькиных переживаний.

– Что-то ты сегодня невеселый, Гарданка? С чего бы это?

– Да так, брат. Тоска одна. На родину охота, а тут еще коня лишился. С чего радоваться. Душа страждет, засиделся я тут с вами.

– Домой хочешь? – в голосе Петьки прозвучали нотки недовольства.

– Вестимо. Чего я тут потерял? Холодно, сыро, солнца мало. Так в Волге охота поплескаться, поплавать, осетров половить, на Каспий смотаться с ребятами. Вольготно там!

Петька примолк, погрузившись в свои невеселые мысли, потом сказал:

– Гарданка, а ты заметил, что отец мой как бы не в себе последнее время. Уж целый месяц, если не больше, ходит хмурым и недовольным. Да и дела наши идут все хуже и хуже. И не понять мне, отчего такое.

– Да заметил я, Петька. Вот и коней мы лишились, а дела не поправляются. Жаль Алмаса. Неделю уговаривал и упрашивал меня батя-то твой уступить его ему. Уговорил. А теперь я покоя не нахожу себе.

– Да, жалко коней, особливо твоего.

– А ты знаешь, Петька, что-то мне не очень нравится, что немчура к нам повадилась на двор, не к добру это. И каждый раз отец твой после таких гостей мрачнеет все больше. Чего они хотят от него, а? Может, подглядеть да подслушать их байки, а? А то от твоего отца мы так ничего и не узнаем – не скажет ведь.

– Да как же это, Гарданка? Совестно, грех ведь это! – со страхом отозвался Петька и с подозрением глянул на друга.

– Иногда и такое не грех, а польза для нас и отца. Может, помощь какая нужна, а он и не смеет просить-то. Давай, не трусь. Обмозгуем это дело, и как только немцы появятся, так и приступим. Соглашайся, а то сам возьмусь, чего мне-то опасаться?

Петька задумался. Ему было страшно, но в словах Гардана могла быть заключена разгадка, и ему было очень любопытно узнать ее. Он было собрался ответить, но голос Гардана вывел его из задумчивости:

– Эй, зевака! Тащи, подсекай! Упустишь!

Петька испуганно вздрогнул, но отреагировал быстро и рванул удочку в сторону. Блеснув серебром, рыбина плюхнулась на дно лодки, разбрызгивая скопившуюся там воду. Радостные голоса ответили последним усилиям рыбы вырваться на свободу.

– Хороша рыбка, – ворковал Петька, высвобождая крючок из пасти. – Теперь и домой возвращаться можно, правда, Гарданка? – Глаза его блестели довольством и радостью.

– Погодь, а я ж как? Мне негоже отставать, надо и мне словить свою последнюю. А ты пока прибери тут и весла разбери и приготовь.

– Ага! – И Петька начал неторопливо готовиться к возвращению. Потом повернулся к Гардану и сказал: – Ладно, Гарданка, я согласен. Поглядим, как можно это сделать. – Но в душе он был не согласен с таким решением, это претило его натуре, особенно в отношении к отцу.

Ребята замолчали, уставившись один на поплавок, другой на корабль, заметно приблизившийся к ним. С одной из башен Нарвы грохнул вдруг пушечный выстрел, и Петька обернулся, высматривая облачко дыма. Заметил, понаблюдал за тем, как его быстро отнесло вверх по течению, и посмотрел на корабль, ожидая ответного дымка и грома. Они не заставили себя ждать. От борта выплеснулось сизое облачко, заволокло бушприт, потом донесся ослабленный расстоянием звук выстрела.

На лице Петьки появилась довольная улыбка. Он повернул голову к Иван-городу. Там тоже стояли у пристани корабли, но их было меньше, да и сами они выглядели не так внушительно и красиво, как те, что стояли у причалов Нарвы.

Он вспомнил, что Ливонская война окончилась не так и давно, что и сейчас всюду еще видны ее следы, а по городу носились слухи, что царь Иван готовит рати для продолжения войны. Городской воевода свирепствовал в вылавливании вражеских лазутчиков. Купцы роптали на притеснения в торговле на Балтике, постоянно поглядывали в сторону вольной Нарвы и все чаще прибегали к услугам тамошних купцов. Однако и Ливонский орден чинил препоны в торговле, и все это сильно накаляло страсти в обоих городах-братьях.

Петьку вывел из размышлений радостный возглас Гардана, поймавшего-таки на свой крючок небольшую рыбу. Уговор был выполнен, и ребята, не раздумывая, заторопились домой. Голод основательно терзал их молодые, жадные желудки, да и дела не ждали.

Они навалились на весла, и вскоре нос лодки выскочил на илистый берег. Ребята втащили ее повыше, привязали к столбику и, взвалив на спины мешок с рыбой, удочки и весла, заторопились вверх по откосу.

До полудня время прошло быстро, они едва успели все обдумать и приготовиться, как пожаловал очередной заморский гость в камзоле, узких штанах, обтягивающих тонкие ноги, и в берете огромного размера. Вначале ребята хихикали, глядя на таких красавцев, потом попривыкли и даже в некотором роде признали удобство кое-каких немецких одежд.

Гость уверенно прошествовал в лавку Сафрона, прикрыл за собой поплотней дверь, отгородившись от мира, а ребята поспешили к лазу, устроенному на скорую руку. Тот вел на полати, где они успели проковырять в щели между досок крохотное отверстие. В него ничего не было видно, зато можно было лучше расслышать то, что говорится в помещении лавки.

– Ты оставайся снаружи, – шепнул Гардан Петьке, – а я полезу наверх. Сторожи, если что, дай знать. – И Гардан юрко протиснулся в лаз между досок, оставив вздыхающего Петьку во дворе.

Петька сильно волновался, озирался по сторонам и отчаянно делал вид, что обдумывает какое-то дело. Он совсем не мог притворяться, знал это и частенько сердился на себя за такое.

Холщовая рубаха вспотела от напряжения, босые ноги нетерпеливо скребли землю, но успокоить душу он не сумел и продолжал ждать, когда Гарданка появится и расскажет об услышанном.

Но прошел почти час, прежде чем немчин покинул лавку. Спустился к другу и Гардан, весь в испарине и с мусором на голове, блаженно щурясь на солнце и отдуваясь. Петька кинулся к нему с нетерпеливым вопросом:

– Ну что?! Не тяни!

– Не запряг, так что не нукай, дай передохнуть, а то все затекло в той духоте и тесноте да пыли.

– Гарданка, ну скажи же, узнал ты что-нибудь? – В голосе Петьки уже звучали плаксивые нотки, и Гардан засмеялся, с превосходством зрелого мужа оглядывая своего приятеля.

Они поспешно скрылись в сарайчике, стоявшем в глубине двора. А усевшись на ворох старой соломы, Гардан сказал, необычайно посерьезнев ликом и понизив голос до шепота:

– Плохи дела, Петька. Прижали твоего отца проклятые немчины.

– Как это прижали? За что?

– За что, не знаю, однако же отец твой должен добывать какие-то сведения для немцев на воеводском дворе. Видать, хотят знать ливонцы, что затевает царь, а воевода-то должен царевы планы знать. Вот и кумекай. Стало быть, Сафрон у них на крючке и малость трепыхается, да, видать, не сорваться ему с того крючка.

– С чего бы такое случилось? – вопрошал Петька, замирая от страха и негодования.

– А это мне тоже довелось услышать. Немчин говорил, что пришли к ним два мужика, Филька да Степка…

– Так это те, которые в Яме между собой разговаривали. Филька еще с тятьки денег тогда требовал, – перебил друга Петька. – Стало быть, выследили они нас.

– Стало быть, так, они, скорее всего, это и есть. Так вот, Филька за деньги и рассказал немцам про то, что отец твой из Новгорода беглый, что вы царева человека убили. Немчин грозился отца твоего к воеводе свести, а Сафрон все больше мялся, изворачивался, однако дал согласие. Немчура и тебя вспоминал, чем-то стращал отца. Я не все разобрал, но так думаю, что недоброе он замыслил. Тятька твой пугался, уговаривал, да немчура не отставал, требовал сведений.

Петька ошеломленно задумался, слезы набежали в глазах, в носу засвербило. Гардан же зло сопел, вспоминая еще что-то, что, казалось, было им пропущено. Затем он прервал молчание:

– Видать, мы чего-то не заметили, Петька. А немцы, шайтаны, пусть их Аллах покарает, решили подловить себе рыбки в мутной водице.

– Значит, от Фильки узнали они, что отец бежал из Новгорода и ненавидит царя-душегуба. И что ж теперь нам делать? – Петькин голос срывался от волнения и страха. Он с трудом сдерживал слезы, стыдясь показать эту свою слабость перед Гарданом. Тот никогда не опустился бы до такого. Не размазня. Одним словом – воин.

– Я так думаю, Петька, что надо поговорить с твоим отцом. Мы тоже имеем право знать его беды и в горе его должны мыслить сообща. Пошли к нему, авось не прогонит. Не бойся, Петька. Не слопает же он нас. Да за одного моего коня он должен меня уважить и выслушать. Пошли!

Они направились к лавке и чем ближе к ней подходили, тем медленнее были их шаги. Перед дверью они потоптались в нерешительности, потом Гардан с силой толкнул тяжелую створку, и они вошли в лавку. Ставень был открыт, в лавке было светло, развешанный по стенам товар хорошо был виден покупцам. Сафрон торговал мягкой рухлядью и разной мелочью. После Новгорода он сильно поубавил свою торговлю, а теперь и вовсе влачил жалкое существование. Дела его не ладились. Прибыли не было, а убытки все увеличивались, и он хорошо знал причину такого положения.

Сафрон сидел хмурый, осунувшийся и даже не повернул головы, хотя и слышал вошедших ребят. Те топтались в нерешительности и молчали, ожидая, когда на них обратит внимание хозяин.

– Чего пришли, ребята? – тихим голосом спросил Сафрон. Петьку поразил тон, каким были произнесены эти слова. В них чувствовалась покорность судьбе и безысходность. – А раз пришли, то говорите с чем. Не тяните, а то покупец явится, не до разговора будет.

После минутного колебания Гардан осмелел и молвил:

– Хозяин, мы пришли… Мы почти все знаем про твои дела…

– Это какие такие дела? – сразу же насторожился Сафрон. – А ну-ка говорите.

– Да с немцами-то ливонскими, хозяин… Чего требуют они от тебя, знаем, хозяин. Может, чем помочь сможем, а?

– Хм. Вишь ты что. И откуда же вы это узнали? Вот сорванцы! Уши надрать бы вам, да охоты нет. Так что там вы узнали, выкладывайте, да поживей! – голос Сафрона окреп, но строгость была напускной.

– Да что немцы тебе, тятя, грозят и требуют от тебя каких-то вестей из подворья воеводского.

Сафрон долго молчал, сопел, ерзал на скамье, потом повернулся и глянул на ребят из-под нависших бровей. Петька попятился назад, не смея глянуть отцу в очи. Гардан стоял, переминаясь с ноги на ногу. Сафрон оглядывал ребят долго, пристально и наконец молвил:

– Ну что ж. Вы ребята уже взрослые, и негоже мне вас за мальцов держать. Да и дела мои вы знаете и помогаете немало. Вот и коня Гарданка отдал мне на поправку дел моих, а для этого, уж я-то знаю, немало раздумий и решимости потребовалось. Спаси тебя Бог, Гарданка, за твою жертву, однако не помогло это мне. Ничего не помогает. Злодеи-немцы почуяли приманку, вцепились мертвой хваткой ядовитыми зубами. Не отпускают. Тебя, Петька, грозятся прибрать к рукам, чтобы я из страха за сына им служил, а как мне такое пережить после всего, что я потерял за этот год, даже полгода?

Сафрон замолчал, как бы передыхая после такой длинной тирады. Ребята с сочувствием глядели на него, понимая, как тяжело ему говорить с ними. Они молчали, ожидая продолжения рассказа, не смея нарушить воцарившееся молчание. А Сафрон погрузился в свои невеселые размышления и как бы забыл о ребятах. Однако скоро встрепенулся, поднял опущенную голову:

– Так что вы правильно все уразумели, ребята. Толкают меня немцы на предательство и на подлость. Я ужом верчусь, пытаясь оттянуть то роковое время, но, видать, не совладать мне с ними. Уж больно въедливы и привязчивы немцы. Не отпустят. И что делать, не могу решить. Не враг же я своему народу.

– Хозяин, так ведь как же не враг, коли город твой и живот твой он, царь-то московский, порушил? – Гардан вскинул голову, надеясь придать этим уверенность и вес своим словам.

– Так то царь, Гарданка. А народ-то при чем? Негоже мне его предавать. Бог того не простит, да и я сам не прощу себе такого позора на свою голову. – Он замолчал, потом продолжил уже деловым тоном:

– Тебе, Петька, надо завтра же скрыться куда-нибудь в деревню, и подальше, будто послан по делам, рухлядь собирать в отдаленных весях. Авось пронесет, а то риск уж очень большой оставаться тут. Понял меня?

Петька молча кивнул и посмотрел вопросительно на Гардана.

– Вот и ладно, хозяин. И мне пора до своих податься, хоть коня у меня и нет. Да мне не привыкать коней уводить. Достану.

– Что ж, Гарданка, – ответил Сафрон. – Не смею перечить. Ты волен выбирать свой путь. Здесь тебе и впрямь делать нечего. На дорогу я уж выделю тебе малость деньжат на первое время. А в Новгороде подскажу людей, которые не откажут тебе в помощи, хотя, по слухам, там голод, мор и полное разорение. Однако другого предложить тебе не могу.

– И на том спасибо, хозяин, но мне ничего не надо. Оружие при мне. На худой конец я к воеводе обращусь, авось в беде не оставит. Царев ведь ратник я.

– Я бы не советовал. Там разбираться не будут. В железа закуют да на дыбу вздернут.

– Ладно, отец, – согласился Гардан, растроганно моргая глазами. – По твоему совету и поступлю. Аллах не оставит своего раба в беде. Все же надо к своим вертаться. А от судьбы не уйти никому. Все свершается по воле Аллаха. Аллах акбар! – воскликнул Гардан и простер руки к небу.

После обеда, который прошел в молчании, Сафрон не успел прилечь на лавку отдохнуть, как в ворота застучали, и ему пришлось идти открывать.

На пороге стоял немчин, с которым на сегодня была назначена встреча. Это был старый знакомый Сафрона, с которым он вел дела много лет. Тот с радостной улыбкой протянул руки, приветствуя товарища по делам.

– О, Сафрон! Гутен таг, камрад! Я прибыл, как договор. Будем обсуждай наши дела. Я не обманул!

– Здрав будь, герр Миттенхаузен. – Сафрон не выказывал радости по поводу прихода товарища по торговле. Было не до него, но заключали ведь уговор, а он дороже любых денег.

– Проходи, любезный Фриц, проходи, гостем будешь.

– Нет гость, Сафрон. Камрад, друг. Дело делать, не гость.

Они прошли в маленькую горницу, окна которой были закрыты ставнями, создающими полумрак. Сафрон крикнул Петьке, чтоб открыл ставни, а сам достал и поставил на стол штоф с медом, специально хранимый для таких случаев. Сказал, указывая рукой на лавку:

– Пригубим малость для сугрева нашей беседы, герр Миттенхаузен.

– Данке, Сафрон. Ты мой хорош друг, хорош купец. Прозит! – и он поднял чарку.

Уже через полчаса гость ушел, а Сафрон кликнул Петьку. Тот явился с хмурым и печальным лицом.

– Звал, тятя?

– Садись, сынок. Приходил мой давний и постоянный друг Миттенхаузен. Просил, чтобы ты приехал в Нарву за образцами товара. Это недолго. К вечеру и вернешься. Он придет к пристани и будет ожидать тебя в лодке. Поезжай и возвращайся побыстрей. А то я буду волноваться.

– Прямо сейчас отправляться, тятя?

– Немного погодя. Миттенхаузен пошел еще по своим делам, но скоро их закончит, а через полчаса и ты пойдешь на пристань. Вернешься с его человеком еще до захода. А завтра поедешь подальше отсюда, – напомнил отец, и Петька неприятно поморщился от этих слов.

Его сильно огорчил приказ отца уехать, но больше всего беспокоило решение Гардана отправиться домой. Он сильно привязался к татарину. Ребята последнее время постоянно были вместе. Гардан обучал Петьку сабельному бою, стрельбе из пистолета и сетовал на то, что у него нет лука, а то бы он показал, как может поражать цель из этого древнего оружия. Петька вспоминал все это и только сейчас окончательно почувствовал, как близко он сошелся с Гарданом и как тяжело теперь ему расставаться с ним. Он вспомнил своего друга Фомку, с которым расстался так неожиданно, не попрощавшись даже. Но в пылу бурных событий это прошло мимо него как-то не очень заметно. А вот теперь расставание с другом повергло его в такое уныние, что подорвало все силы. Он был растерян, убит горем и ничего не воспринимал четко, кроме того, что уже завтра он останется один на всем белом свете и не с кем будет ему поделиться своими мыслями и желаниями.

Петька вздохнул и, покоряясь судьбе, поплелся к Гардану. Тот лелеял саблю, любовно точа ее оселком. Сталь отсвечивала голубизной, рукоять посверкивала серебром и каменьями. Агат, бирюза и гранат украшали ее, а Гардан любовно протирал их тряпочкой, возвращая свежесть и блеск.

– Гарданка, отец посылает меня на тот берег за образцами товаров. Через полчаса я должен быть на пристани.

– Когда ты вернешься? – спросил Гардан, не отвлекаясь от работы.

– До захода вернусь, – Петька помолчал немного. – Гарданка, а может, ты останешься, а? Вместе поехали бы по весям. Интересно. Останься, а?

– Нет, Петька. Я решил уже давно. Мне здесь надоело, и домой уж так охота. К теплу, солнцу, родным. Больше не пойду служить царю московскому. Буду купцом. Дядька мой обрадуется. Плавать по Каспию буду в Персию, к туркменам, в Дербент и дальше. Караванами ходить в разные далекие страны. Интересно, Петька…

– Интересно, – эхом отозвался Петька. – А мне так и оставаться в этих местах… Ну да так угодно Господу нашему. Все в руках его…

Они продолжали еще говорить, когда Сафрон прикрикнул на Петьку, напоминая о поручении. Тот встрепенулся, намотал онучи и помчался на пристань, опасаясь, что заставит немца ждать. Так оно и получилась. Миттенхаузен уже торчал возле лодки, где скучал гребец с рыжими волосами и голой спиной, подставляя ее нежаркому весеннему солнцу, которое уже клонилось к зубчатым стенам крепости.

– Однако, отрок, ты не спешил, – встретил юношу немец, широко улыбаясь и приглашая занять место в лодке.

Петька засуетился, спешно занял лавку на середине лодки, немец разместился на корме, и рыжий детина налег на весла.

Гардан сразу же после ухода Петьки встрепенулся, подумал немного и, захватив кинжал, бросился следом. Он увидел, как лодка с немцем и Петькой уже плыла на середине реки, а в груди Гардана шевельнулось что-то недоброе, что сжало сердце тоской и страхом.

Он сел на берегу, отойдя подальше от суеты пристани. Мысли теснились в его голове, но все какие-то безрадостные. Он раздваивался и никак не мог определить, что ближе ему из того, что он испытывал сейчас. Ему вдруг стало тоскливо и неуютно на берегу. Он с грустью почувствовал, что завтра останется один, что Петька засел в его сердце довольно прочно и ему жаль расставаться с ним.

Гардан поднялся, окинул взглядом далекую крепость, лес мачт и суету на реке и, тяжко вздохнув, поплелся домой.

Солнце уже село, долгие сумерки опустились на реку, а Петька все не возвращался. Сафрон, а Гардан видел это, маялся в волнении, поглядывал из окна на ворота, на Гардана, топтавшегося тут же, и наконец попросил, не скрывая беспокойства:

– Ну-ка, Гарданка, пойди к реке и глянь, не плывет ли Петр, или, может, встретишь его на дороге. Сердце щемит что-то, не случилось бы чего. Погляди, сынок, погляди…

Гардан торопливо бросился выполнять просьбу Сафрона. Он и сам с нетерпением ожидал возвращения Петьки и теперь волновался не менее его отца. Сумерки еще долго должны высвечивать реку, и Гардан не опасался, что не сумеет увидеть лодку с другом.

Однако вот и ночь уже спустилась, поглотив реку и все окружающее в мешок темноты, а лодка так и не появилась. Гардан не стал больше ее высматривать и поплелся домой.

Сафрон встретил его возгласом, в котором слышался гнев, страх и отчаяние:

– Все, Гарданка! Пропал наш Петушок! Приходил тут один сорванец. Грамотку принес. Похитили моего сыночка, Гарданка! Пишут, что не отпустят его, пока я служить им не буду. Да и там, мол, еще поглядят, вернуть мне сына-то или нет. Проклятые нехристи, немчура вонючая! Не вернется сыночек мой! Что делать-то?!

Гардан стоял как обухом оглушенный. Он понял, что предчувствовал что-то такое, и теперь мысли его путались под аккомпанемент причитаний и воплей Сафрона. Он молчал, не в силах собраться с мыслями. Проклятые неверные! Пусть покарает их всемогущий, всемилостивейший Аллах! Пусть все джинны ополчатся на них. Он, Гардан, не оставит друга в беде. Надо придумать что-нибудь и спасти Петьку, вытащить его из лап ливонцев. Коварные твари!

Гардан не стал больше слушать причитания Сафрона. Он тихо ушел в свой угол, с намерением поразмыслить над случившимся и придумать ход, с помощью которого можно вызволить Петьку.

Глава 9 Розовые поиски

Уснул Гардан лишь при первых неясных признаках рассвета. А до тех пор он ворочался на овчине, вздыхал, злился, обдумывая всякие варианты поисков и вызволения Петьки. Он даже не вспомнил, что собирался уйти от Сафрона с Петькой. И тогда только, когда план немного определился, Гардана стал одолевать сон.

Очнулся он с тяжелой головой, когда все давно уже встали. Его не будили, надеясь, что тот сам уже определился с отъездом и все заботы о зажившемся госте перешли к нему самому.

Он вышел на двор. Солнце уже поднялось довольно высоко, и Сафрон уже сидел в своей лавке. Гардан заглянул туда.

– Здрав будь, хозяин, – приветствовал того Гардан.

– А, это ты, Гарданка, – вяло ответил Сафрон, явно переживавший случившееся с сыном. – Здорово, парень, – и он вопросительно поглядел на юношу тоскливыми глазами.

– Про Петьку есть чего?

– Нет ничего больше.

– Дядя Сафрон, а кто еще имел дела с тем купцом ливонским, а?

– А что такое? Тебе зачем?

– Да так. Есть задумки кое-какие.

– Ну так бывали у него наши торговые люди. Насколько я знаю, больше всего с ним якшался Послушников. Живет недалече, через две улицы. Сосипатр Нилыч его зовут. Хитрый мужичонка, пробивной. Своего не упустит. Ну и еще есть некоторые…

– Да ладно, дядя Сафрон, больше не надо. Я бывал несколько раз в Нарве, но дома того немчина не замечал. Не подскажешь, хозяин, где его найти, а?

– Чего ж, можно. Петя мой хорошо тот дом знал, разве не говорил он тебе?

– Да нет, не приходилось. Видно, надобности не было. Так где он?

– И зачем тебе это понадобилось, парень? Ну да ладно. От северных ворот второй переулок налево и там еще один направо. Второй дом от угла. Кирпичный такой, с вывеской небольшой. На ней намалеван петух с красным гребнем набекрень. Но у него есть дом и в пригороде. Только там он редко бывает. А в городе у него лавка большая, на втором ярусе сам живет с семьей. Большая семья…

– Хорошо, дядя Сафрон, я пошел. Перекусить надо да собираться, – промолвил Гардан. Сафрон не понял, куда собираться, потом вспомнил, что Гарданка решил податься до своих, и успокоился.

Гардан плотно позавтракал гречневой кашей, рыбой и квасом, захватил краюху хлеба да вяленую воблу, засунул за пояс под рубаху короткий кинжал, оделся под ливонского парня на посылках и вышел на улицу. Вид у него был решительный, лицо закаменело. Он поглядел на солнце, повернулся лицом на юг и зашептал молитву, надеясь, что она долетит до Мекки и будет услышана Аллахом.

Гардан спустился к реке, к причалам, побродил с полчаса, нашел что искал – лодку малую, видимо, недавно покинутую, так как весла еще лежали на дне. Он оглянулся по сторонам и прыгнул в нее, предварительно столкнув посудину в воду. Дюжина мощных гребков – и крик поздно встрепенувшегося мужичка уже не волновал вора.

Оглядываясь на противоположный берег, Гардан правил к наименее оживленному месту у причалов. На середине реки он остановился, вынул из кармана лист бумаги, украденный у Сафрона, и гусиное перо с глиняной посудинкой для чернил.

Склонив голову, он усердно принялся писать русскими буквами какую-то несуразицу. Русской грамоте он не обучался и писал просто буквы, складывая их в какие-то невообразимые слова, прочитать которые не смог бы и знаменитый книгочей. Это Гардана не волновало.

Закончив писать, он выбросил в воду принадлежности, уже ненужные ему, спрятал бумагу за пазуху и взялся за весла.

Причалив, Гардан неторопливо, иногда озираясь по сторонам, вылез на пристань и зашагал к воротам в город. Местные не обратили внимания на парня, приняв его за своего, а сам Гардан не лез на рожон. Не прошло и часа, как он стоял перед вывеской с петухом. Лавка была открыта, покупатель вяло торговался с кем-то в глубине помещения.

Гардан подождал, когда покупатель покинет лавку, подошел ближе и заглянул внутрь. Он увидел приказчика и самого купца Миттенхаузена.

Довольно непринужденно зайдя внутрь, Гарданка, зная в лицо этого купца, сразу же обратился к нему:

– Герр Миттенхаузен, я от своего хозяина, купца Послушникова Сосипатра Нилыча. Писулька есть от него, и на словах кое-что передать велено, ферштейн?

– О, Послушкин! Заходи, дай папир!

Гардан многозначительно глянул на приказчика, и Миттенхаузен с пониманием хмыкнул и сделал головой кивок в глубь лавки, приглашая следовать за собой. Гардан поклонился и поспешил выполнить приглашение.

Темным коридорчиком, по правой стороне которого виднелись двери в подклети с товаром, они прошлепали по кирпичному полу. Купец толкнул тяжелую дверь, пригнулся и вошел в комнату, уставленную шкафами и полками с наваленными на них книгами в потрепанных переплетах.

– Давай папир, – протянул он руку, усаживаясь за стол, где лежали бумаги и образцы товара.

Гардан торопливо полез за пазуху, достал бумагу и протянул купцу, одновременно озирая помещение. Одно окно, забранное чугунной решеткой, низкий сводчатый потолок, толстая дубовая дверь, которую Гардан предусмотрительно плотно прикрыл. Было здесь довольно чисто, но пахло сыростью и чем-то затхлым.

Миттенхаузен развернул бумагу, поглядел, с недоумением повертел ее в руках и вопросительно оглядел Гардана. Тот с готовностью зашел за спинку стула, будто бы намереваясь помочь разобраться в писанине.

– Что, что это такой? – воскликнул купец, тыча пальцем в лист. – Нихт ферштейн! Кто тебе дай это папир? Ответ, момент!

Гардан молча быстро выхватил из кармана тонкий шнурок, свитый из конских волос, и накинул его на шею купца, мгновенно натянув его на себя. Купец встрепенулся, руки судорожно зацарапали по шее, силясь освободиться от петли, изо рта вырвались хрипы. Он весь затрясся, задвигал ногами и руками. Гардан все тянул изо всех сил, боясь только отпустить натяжение и тем погубить себя. Он видел, как покраснели шея и бритая щека, и продолжал натягивать шнур, покрываясь потом от напряжения и страха. И он действительно боялся. Он в чужом непривычном городе, где не станут разбираться в случившемся, и потому надо действовать наверняка и быстро.

Тяжелую тушу ливонца было нелегко удержать, особенно когда тот почувствовал приближение смерти. Но и Гардан призвал на помощь всю свою ловкость и силу, зная, что долго бороться купец не сможет. Так вскоре и случилось. Миттенхаузен перестал сопротивляться и лишь хрипел да сучил ногами, руки его так и остались у шеи, он не сумел протиснуть пальцы под шнурок. Подождав еще немного, Гардан чуть ослабил петлю. Ливонец задышал трудно и со свистом. Пот градом катился по его лицу, волосы на голове уже были мокрыми. Гардан сказал, с трудом переводя дыхание, но крепко удерживая шнурок:

– Говори, пес, где Петька, Сафронов сын! Говори тотчас, не то придушу окончательно!

– Мой… мой не знай! – пролепетал ливонец, с трудом ворочая языком.

Гардан тотчас прибавил сил, и петля опять затянулась на шее. Миттенхаузен отчаянно задергался, силясь освободиться, и Гардан испугался, что тому это удастся. Однако у немца сил хватило ненадолго. Опять затихнув, купец обмяк, и Гардан второй раз чуть ослабил петлю. С трудом восстановив дыхание, Миттенхаузен застонал.

– Где Петька?! – снова заговорил Гардан, пытаясь придать своему голосу нотки мужественности.

– Отку… Знай, знай, сказать!.. – зашипел ливонец, почувствовав на шее силу петли. – Все знай, все сказать! Пусти!..

– Говори, и не вздумай хитрить. Если что, жить тебе осталось миг!

– Питер у орденских ливонцев. Его взять у меня…

Петля немного натянулась, мешая говорить. Купец опять застонал:

– Все, все! Мой говори. Филькенштейн – так имя человек, где есть Питер…

– Где тот дом? И где его держат? Отвечай!

– Ворота вест, на заход солнце. Драй этаж, там один такой хауз, в подвал Питер идти.

– Понятно. Коли жить хочешь, то помалкивай и давай деньги. Да поживей и побольше, не то… Как они у вас зовутся? Артиги? Вот давай мне мешок артигов, и ты получишь свою жизнь, но учти – не стоит трепыхаться. Ферштейн?

– Ферштейн, ферштейн! Я быстро дай артиги, отпускай момент.

Гардан отпустил петлю, вытащил кинжал и, пока купец приходил в себя, держал острие у самого горла. Миттенхаузен таращил глаза, полные ужаса, краска схлынула с его лица, оно теперь было белое, покрытое каплями пота. Его белый воротник превратился в грязную тряпку, и весь респектабельный купец выглядел жалким и ничтожным в лапах страха и ужаса.

Он с трудом поднялся, доплелся до конторки, оглядываясь на Гардана, открыл дверцу и пошарил рукой в темной глубине. Гардан резко дернул дверцу, заглядывая внутрь. В руке купца был небольшой кожаный мешочек с монетами. Несколько других чинно стояли рядышком. Испуганные глаза ливонца метались с них на Гардана, губы что-то беззвучно шептали. А Гардан немного надавил на кинжал, и тонкая струйка крови побежала за воротник. Миттенхаузен тихо вскрикнул. Гардан помедлил, обдумывая что-то, потом спросил:

– Охрана большая в том доме, купец?

– Айн, цвай… – он стал показывать пальцами, сколько там охранников. Получалось четыре, не считая хозяина и слуг.

Гардан поглядел на мешочки, на купца, потом повернул его безвольную фигуру спиной к себе и сильно ударил кинжалом под левую лопатку, одновременно зажимая тому рот свободной рукой. Он придержал рукоять кинжала, медленно сопроводив падающего купца, и осторожно расположил тело на затертом кирпиче пола. Резко выдернул клинок, аккуратно вытер лезвие, оглядел себя, не видно ли капель крови, остался доволен. Потом Гардан поглядел на мертвого купца, забрал все мешочки с монетами, распихал по карманам и за пазуху.

Гардан открыл дверь в коридор и сказал довольно громко:

– Будет сделано, герр купец. – Потом, уже подходя к открытой двери в лавку, повернулся и продолжал:

– Конечно, герр купец. Обязательно передам, не извольте беспокоиться. Мой хозяин будет доволен, – и вышел в лавку, где приказчик обслуживал очередного покупателя.

Гардан торопливо прошел к выходу, не отвлекаясь даже на недовольный взгляд молодого помощника купца.

Гардан долго бродил по улицам и переулкам города. Было довольно жарко, коричневый кафтан и чулки в полоску сильно донимали его. Пришлось зайти в таверну и перекусить, ибо голод уже давал себя знать. Свой хлеб он где-то выронил, волнение было слишком сильно, чтобы такая мелочь застряла в его сознании.

На него смотрели подозрительно, с недоверием, но опрятная одежда и горсть артигов в маленьком мешочке растопили эти чувства хозяина таверны.

До вечера Гардан продолжал бродить по узким улочкам, высматривая разные подробности и размышляя о случившемся. Он несколько раз прошел мимо дома Филькенштейна, который нашел с большим трудом. Тот на самом деле был в три яруса, а подвальные окна на локоть поднимались над землей. На них были тяжелые решетки.

Он несколько раз посвистывал, вскрикивал с характерными для него интонациями, надеясь, что Петька, если он близко, сможет услышать его и приободриться.

Долгие сумерки застали Гардана за пределами городской стены. Он не решился оставаться на ночь в незнакомом тесном городе. На просторе он чувствовал себя гораздо увереннее.

Он долго стоял у реки, всматриваясь в противоположный берег. Его лодки, конечно, на месте не оказалось, но это не было для него проблемой. Он думал о Петьке. Гардан давно забыл про решение уйти из Иван-города, оставить друга без помощи и защиты. Он и не ожидал, что так привяжется к нему. Это его даже удивило и раздосадовало, но не ослабило чувства товарищества и дружбы. Ему захотелось, чтобы Петька двинулся с ним к Каспию, чтобы вместе занимались они одним делом, но пока…

Наконец ему надоело одиночество и неопределенность. Он поискал лодочника, и тот за хорошую плату согласился перевезти Гардана на русский берег.

Гардан ничего не сказал Сафрону и, не заглядывая к нему, улегся в сарае на охапке сена. Коней больше не было, сарай пустовал. От этого на душе Гардана стало тоскливо. Ему показалось, что его усилия не увенчаются успехом, да и самому ему грозят большие неприятности. Но он скоро отбросил все сомнения. Он решил – значит, решил. Все в руках Аллаха. Он вспомнил, что не молился весь день, и теперь зашептал молитву, прося Аллаха помочь ему и его Петьке.

Гардан рано заснул, уставший от волнений и переживаний. Но купца ему не было жалко. Смерть этого немца он воспринимал как кару Божью, свершенную его рукой. Он же был воин, а это сословие всегда ходит рядом со смертью. К тому же Аллах заступится за него. С этим он заснул и спал безмятежно, пока задорный голос петуха не разбудил его.

На дворе было пасмурно. Пахло дождем, сырой ветер с Балтики нес тяжелые тучи, придавая всему мрачный и неприглядный вид.

Гардан оглядел двор, крадучись пробрался задами в огороды и вскоре оказался на берегу реки. Долго искать лодочника не пришлось. За пару артигов тот согласился перевезти Гардана на ливонский берег.

Было промозгло и холодно, когда Гардан ступил на левый берег вдали от города, он специально просил лодочника высадить его ниже по течению, не желая появляться в Нарве прямо из Иван-города. Было раннее утро, вереница подвод тащилась по дороге, спеша укрыться под крышу. Гардан молча сунул возчику монетку и прыгнул в телегу. Пара коней торопливо перебирали копытами, колеса тарахтели по дороге, а мысли Гардана витали вблизи дома, где томился Петька.

Вдруг он словно проснулся. Очередная мысль испугала его. Ведь его легко смогут найти, коли он появится в городе в таком виде. Наверняка все уже знают об убийстве купца. Приказчик хорошо его рассмотрел и уже как пить дать донес властям приметы убийцы. Что же делать? Надо срочно менять одежду. Но где это сделать? Купить? Денег хватит с лихвой, да это может натолкнуть на подозрения.

Перед воротами, где обычно повозки останавливаются стражниками для досмотра, Гардан кивком поблагодарил возчика, спрыгнул с телеги и осмотрелся. Прикидывая, где раздобыть другую одежду, он прошел в переулки, медленно бредя по их тесным ущельям. Он заметил, что некоторые нерадивые хозяйки частенько выплескивают ведра с помоями из дверей прямо на мостовую. Мысль созрела сразу.

Он долго высматривал таких хозяек, пока, после нескольких неудачных попыток, намеренно не попал под струю помоев. Молодая женщина заверещала в страхе, попыталась скрыться, но Гардан схватил ее за руку и с невероятным трудом затащил в дверь, стал доказывать необходимость смены платья. Он очень мало знал слов по-немецки, но и показать, что знает русский, не решался. Он знал, что в этом городе немало людей понимают по-русски. Потому он тараторил на своем родном, полагая, что его все одно никто не разберет.

Крича и ругаясь, он привлек к себе внимание домочадцев, и те с интересом и смехом слушали спорящих, пока не поняли, что молодому человеку нужен чистый костюм. После этого все потеряли к нему интерес и лица приобрели жесткие выражения. Гардан сразу это почувствовал и с готовностью вытащил мешочек с монетами.

Вскоре все встало на свои места. Гардан пожелал иметь новый костюм, осмотрелся по сторонам и указал на мальчика в зеленом полукафтане и такого же цвета чулках. Его поняли, он вручил деньги, заведомо в большем количестве, чем стоила такая одежда, и стал ждать, пока слуга побежал в лавку за заказом. Ему дали умыться, что Гардан принял с благодарностью, играя роль иноземного человека, оказавшегося в затруднительном положении.

Не прошло и часа, как слуга притащил новое платье. Гардан с удовольствием переоделся в каком-то чулане и торопливо вышел, указывая пальцем на солнце, которое едва просачивалось сквозь тучи, – дескать, со временем у него туго.

Гардан был уверен, что в новом одеянии его уже трудно будет узнать. К тому же это платье было намного приличнее старого, и он стал выглядеть куда солиднее и доверительнее.

Он решил понаблюдать за домом и попытаться найти человека, на которого можно было бы истратить с пользой для дела свои ворованные деньги.

К сумеркам он смог подметить одну девушку, которая там прислуживала, и решил назавтра поговорить с нею. К тому же он уже узнал, что та кое-как говорит по-русски, а это облегчало его задачу.

На следующий день, а ночь он провел на постоялом дворе за пределами городских стен, Гардан отправился к дому, заботясь больше всего о том, чтобы к нему не пригляделись и не заметили его назойливого присутствия.

Лишь после обеда Гардану удалось повстречать девушку и заговорить с нею, преодолевая смущение и стеснительность. Он выдал себя за иностранца, немного знающего русский, заставил себя сделать ей ряд комплиментов, а главное проверил отношение девушки к звону серебра.

– О, сударь, – сказала девушка, которую звали Анна, растягивая в улыбке тонкие губы, сказала, – вы так щедры! Чем я заслужила такое обращение?

Гардан смущался, мямлил, давая понять, что он по-настоящему заинтересовался ею, и просил задержаться в таверне, куда он ее пригласил.

Гардан заказал лучшее блюдо для девушки, потом увидел на пальце у одного господина колечко с камушком и пристал к тому с просьбой о продаже. Тот отмахивался, но Гардан совал деньги, много денег, и вскоре кольцо перешло в его руки. Он торжественно взял узкую ладонь Анны и с поклоном, чему и сам немало удивился, надел колечко на палец девушки. Та засияла, покраснела, но в глазах ее Гардан подсмотрел жадность и алчность.

Они договорились встретиться завтра тут же, после обеда, и расстались, довольные сами собой.

Уже вечером Гардан, вспоминая этот эпизод с Анной, вдруг разволновался. Его плоть взбудоражилась желанием женского тела. В своей короткой воинской службе он не раз уже имел близкие отношения с женщинами и теперь, после стольких месяцев воздержания, вдруг потянулся к этой девушке, которая зажгла в нем непреодолимое желание.

Он решил, что обязательно добьется ее, если не лаской, то силой, и стал с нетерпением ожидать следующего дня.

Ему все удалось. Не прошло и трех дней, как Анна сдалась под напором звона серебра. Он уговорил Анну провести его в дом, и там произошла жаркая любовная схватка, которой оба были весьма довольны.

Вообще-то, Гардан был более чем доволен. В доме ему удалось кое-что присмотреть, подметить и намотать на не существующий еще ус. Во дворе была мало заметная тропинка, ведущая к калитке в стене, выходящей на соседнюю улицу. К тому же два волкодава, рыскавшие по ночам по подворью, благосклонно отнеслись к его мясным угощениям и сразу признали его своим.

С немалой радостью Гардан узнал, что Петька находится действительно здесь, в подвале, но вот того, что его ожидает, Анна, конечно, знать не могла, хотя с готовностью приняла предложение Гардана за солидное вознаграждение разузнать все, что можно. И вот появились первые результаты.

– Гард, – сказала Анна как-то ночью после жарких объятий и поцелуев, – ты просил узнать про нашего узника. Я понимаю, что это неспроста, но ты хорошо платишь и ты мне нравишься. Так вот. Его сторожит один старый ландскнехт в подвале, ключ от которого всегда у господина Филькенштейна. Но тот часто уезжает по делам ордена, и тогда старый солдат получает его в свое распоряжение.

– Ты молодец, Анна, – ответил Гардан и поцеловал подружку.

– Гард, мне кажется, что ты играешь в очень опасную игру. И меня затянул в нее. Зачем? – спросила она вдруг.

– Все очень просто, Анюта! Тот узник – мой лучший друг. И попал он в лапы ордена потому, что его отца хотят принудить добывать сведения о военных приготовлениях царя Московии. Тот, конечно, не хочет. Вот теперь у них появилась возможность заставить того новгородца работать на них. Поняла? Мальчишка совсем не виноват ни в чем.

– Тогда все понятно, Гард. Мне совершенно наплевать на Московию, но не на тебя. Ты не вечен, а у меня есть жених. Нам нужно много денег, и ты мне их даешь. Я помогу тебе, но при условии, что я тут ни при чем.

– Если поможешь вызволить Петра – все мои монеты будут твоими, – ответил Гардан, и они снова слились в одно целое.

На исходе второй недели Анна сказала:

– Гард, сегодня мой хозяин уезжает. Может, уже и уехал, ведь ночь на дворе, а я занята с тобой и могла пропустить его отъезд.

– Так что же, ключ теперь у охранника? – с волнением спросил Гардан.

– Должен быть у него, мой милый. Вот отпустишь меня, так я и проверю. Он меня любит прямо как свою дочку и не откажет в нужных сведениях.

– Так поторопись, Анюточка! Мне не терпится!

– А деньги, мой голубочек?

– Не обману, моя голубка! Ты уж постарайся выведать про ключ, и часть их уже сегодня перепрыгнет в твою мошну. Одевайся, моя розовая!

Анна неторопливо оделась и вышла из чулана, где они проводили в любви ночи.

Гардан волновался. Неужели все так легко может свершиться? Неужели его мольбы дошли и услышаны Аллахом? Иншалла!

Он молился про себя, умоляя Всевышнего снизойти до него, заблудшего и грешного, помочь ему и его другу. Молитва за неверного смущала его юную душу, но поступить иначе он не мог.

Долгое ожидание прервала появившаяся Анна. Она сияла белозубой улыбкой, лицо было закутано в белокурые волосы, а отблески свечи плясали в ее глазах. Гардан невольно залюбовался ею, но мысли о Петьке оттеснили все на второй план.

– Ну как? – в нетерпении спросил Гардан. – Получила ты что-нибудь?

– А как же, мой ясноглазый! Слушай и запоминай. Хозяина не будет три дня – уехал в Дерм. Ключ у Фрица. У него есть дочь, которая не может выйти замуж за любимого человека – нет денег. Так вот. За хорошие деньги он даст себя ударить по голове, а там уже твое дело. Понял?

– А ты как же? – спросил Гардан.

– А я и вовсе тут ни при чем. Какое мне дело до всего этого?

– Ведь могут узнать, что тогда будет с вами обоими?

– Никто не может узнать. Однако решать тебе, Гард, мой дорогой.

– Когда? – резко спросил Гардан.

– Когда сам решишь и будешь готов.

– Завтра!

– Решено! – и она бросилась в объятия своего молодого любовника, зная, что это последняя ночь с ним.

На следующую ночь Анна после прощальных изъявлений любви растолковала ему, как и что надо делать. Она сказала:

– Собаки тебя пропустят. Фриц просит только об одном: не бей слишком сильно. Он же для тебя старается. Выйдешь за калитку, а там сам поступай как знаешь, милый. Я буду тебя долго помнить, мой Гард.

– Я тоже, Анна, – ответил Гардан вполне серьезно, хотя и знал, что это не так.

Ближе к утру, когда короткая ночь была на исходе, Гардан, в точном соответствии суказаниями Анны, пробрался в подвал. Перед второй дверью была небольшая комнатка, освещенная огарком сальной свечи. За столом дремал Фриц, алебарда стояла у стены. На поясе у него висел увесистый ключ, нарочно прицепленный на видное место. Гардан не таясь подошел к старику и с силой опустил на его голову палку, обмотанную толстым слоем тряпья. Перед ударом Гардан заметил, как голова Фрица медленно уходила в плечи. Толстая войлочная шапка смягчила удар, но Гардан не был уверен, что это спасет старика.

Трясущимися руками Гардан отцепил от пояса сторожа ключ и долго возился с замком. Наконец он открыл створку тяжелой двери и позвал:

– Петька, Петька, ты здесь? – Гардан прислушался. В углу зашуршала солома.

– Кто это тут? – голос Петьки показался ему уж больно мальчишеским.

– Это я, Гардан! Выходи по-быстрому. Бежать надо!

– Да ну?! Как это так? Откуда ты взялся, Гарданка?

– Не болтай, собирайся. Поспешать надо!

– Да я готов уже. Побежали! А сторож?..

– Потом про сторожа и про все остальное. Пошли быстрее, Петька!

Они торопливо проскочили мимо лежащего сторожа, не удосуживаясь даже определить его состояние – было не до этого. Петька испуганно и осторожно обошел тело, и друзья побежали вверх по лестнице. На дворе кобели было бросились с ворчанием на них, но признали Гардана, а он сунул им кусок бараньего легкого.

У калитки ждала Анна. Она вопросительно и настороженно глянула на Гардана. Тот все понял, достал все деньги, какие были у него, отсчитал на всякий случай с полдюжины монет, спрятал их и сунул остальные девушке в руки. Потом сказал торопливо и нерешительно:

– Прощай, Анна! Спасибо за все, я век буду тебя помнить и молиться за тебя. Прощай и не поминай лихом.

Небо светлело, и переулок, куда они вышли, хорошо просматривался во все стороны. Они оглянулись и потрусили к реке. Но Гардан вовремя вспомнил, что они находятся в кольце стен города, а ворота еще не открыты. Стража их не только не выпустит, но и еще задержит как подозрительных.

– Какой же я болван! – ругнулся Гардан. – Что же теперь делать? Нас могут заметить, а ты в таком виде, что сразу заподозрят в самом худшем.

– А давай сделаем вид, что я ограблен, а ты меня волочешь домой, избитого и почти голого! Ну как, сойдет?

– Да они сразу поймут, что тут обман. Какой ты избитый? Грязный и больше ничего.

– Так избей меня, долго, что ли!

Они стояли в тени дома и шепотом переговаривались, пока Гардан не признал, что это лучший способ до утра переждать опасность.

– Однако лучше нам это проделать вблизи таверны. Так оно будет вернее и правдивее.

Ребята, прячась и пугаясь, продвинулись еще квартала три, пока не встретили притихшую таверну, в тени которой они и расположились. Гардан достал кинжал и сказал:

– Терпи, Петька, буду резать. Бить нет резону. Надо кровь показать.

– Да не очень-то сильно режь, а то стражники на дознание заберут, что тогда? – Он разделся почти догола, одежду спрятал в кусты под камни и повернулся к Гардану: – Начинай, но побыстрей.

Гардан молча и очень осторожно полоснул несколько раз Петьку по плечу, лбу и руке. Кровь темными струйками засочилась из ранок. Гардан молвил хрипловатым голосом:

– Молодец, Петька. Ты мужик стоящий – даже не пикнул. Хвалю. А теперь размажь кровь побольше и зализывай раны. Да и я помогу, – и он принялся языком зализывать раны там, где Петька не мог дотянуться сам.

Пока они занимались этим неблаговидным делом, почти совсем рассвело. Небо порозовело, тучи стали реже, и день обещал быть погожим. Послышались шумы просыпающегося города. Ребята лежали в тени стены и с трепетом ждали, когда их обнаружат. Очень хотелось спать, юные организмы не выдерживали напряжения.

Наконец послышались близкие шаги. Петька с Гарданом, как по команде, завозились, забормотали на манер пьяных и вскоре услышали брезгливые замечания прохожего. Они ничего почти не поняли, но первая встреча прошла без последствий.

– Скоро можно будет идти к воротам, – сказал Гардан. – Будем прикидываться матросами с корабля. Авось пройдем незаметно. Ты бормочи несуразное и непонятное что-нибудь, а я буду отбрехиваться.

– Ладно, Гарданка. Я помолюсь за нас, да и ты тоже.

Они двинулись в сторону ворот. Люди попадались уже чаще, и все с недоумением и осуждением оглядывали подгулявших ребят. Вслед неслись насмешки и ругательства.

Было еще рано, и друзья решили переждать до открытия ворот. Они привалились к стене какого-то дома недалеко от ворот и стали ждать. Петька дрожал от холода, и Гардан прикрыл его своим зеленым полукафтаном. Здесь было опасно – стражники из ратуши могли забрать их в кутузку. Городские власти строго следили за порядком в пограничном городе. Потому Гардан напряженно стрелял глазами по переулкам, стараясь опередить стражников и вовремя скрыться.

Пока они ждали, Гардан понял, что страшно проголодался. Недалеко, он это помнил, находилась харчевня. Он сказал, обращаясь к Петру:

– Пошли перекусим, а то в животе свело от голода, тут недалече.

– Зачем напомнил, Гарданка! Теперь и мне невмоготу. Пошли, да и погреться охота. Ты вон тоже застыл.

После двух поворотов они набрели на харчевню, которая только что открылась. Рядом две тощие фигуры уже торопились опохмелиться.

На оставшиеся деньги Гардан заказал отменный завтрак и вина для отвода глаз – ведь они тоже жаждут опохмелиться. Вино ребята незаметно вылили на кирпичный пол, а завтрак мгновенно съели без остатка.

– Слава Аллаху! – шепотом промолвил Гардан. – Хоть поели, теперь легче будет со стражниками управиться. Пошли, Петька, – ворота уж отворили.

Хозяин принял плату от загулявших иноземных моряков и проводил их настороженным взглядом.

Ребята поплелись к воротам, где, как обычно, стражники собирали законную и втихаря – незаконную, если было за что, мзду с проезжающих в город. На захмелевших юных юнг посмотрели они осуждающе – ничего с них не возьмешь, и слегка огрели их древками бердышей, на что Гардан забормотал на непонятном для них языке что-то ругательное.

На реке виднелись мачты кораблей. Над Иван-городом разгорелась заря, солнце вот-вот должно было показаться над стенами крепости. Его лучи уже позолотили маковки церквей, но река оставалась еще в тени.

– Петька, поспешим, а то, чует моя душа, не к добру тишина такая.

– Побежали тогда.

Они затрусили к реке, когда за спиной, у ворот, услышали шум и чуть позже – вопли. Гардан обернулся, увидел вдали стражников и толпу людей, указывающих руками в их сторону.

– Погоня! – крикнул Гардан и припустил вниз со всего духа.

Тяжелые стражники не могли их догнать, но надо было еще раздобыть лодку, а ее как раз нигде не было видно. Двое лодочников были заняты своими делами и отказались их перевезти.

Друзья заметались, а преследователи все приближались. Им кричали, грозили, но это мало трогало беглецов. Они неслись вдоль пристани, борта кораблей возвышались перед ними. Они укрылись за гружеными возами и перевели дух. Петька с расширенными от ужаса глазами спросил прерывающимся голосом:

– Может, в реку, а? Переплывем!

– Где там! Не осилить, да и быстро нас на лодках догонят. Где бы укрыться? О Аллах! Помоги и вразуми!

Голоса преследователей звучали уже шагах в пятидесяти, когда с борта одного судна раздались крики. Ребята обернулись и увидели двух моряков, свешивающихся к ним с борта и махающих руками. Они кричали:

– Ком, ком, камрад! Ходи сюда! Ком!

Ребята переглянулись и молча кинулись к сходням. Доски прогнулись под их тяжестью, и вот они уже оказались на палубе. Моряки дружелюбно похлопали их по плечам, пригнули головы вниз за фальшборт, когда стражники и их добровольные помощники пробегали мимо.

– Эгей! Эрик! – закричал один моряк постарше и призывно махнул рукой выглянувшему из-за какой-то дверцы человеку.

Эрик, понимающий, как оказалось, по-русски, подошел, они поговорили.

Пришлось рассказывать сказки, утаив то, чего говорить никому нельзя было. Моряки улыбались, гоготали, их довольные рожи лоснились от дружелюбия. Эрик в заключение сказал:

– Побудете тут до вечера, а там и домой отправитесь, – и махнул рукой в сторону Иван-города. – А теперь идите спать, – и он потащил друзей вниз по лесенке в темное нутро трюма.

Проснулись друзья почти в кромешной темноте. За толстыми досками бортов плескалось море. Они это сразу же почувствовали по качке и скрипу снастей и деревянных частей судна.

– Что это? – испуганно спросил Петька, шаря рукой по подстилке в поисках Гардана.

– Вроде море шумит и качает, – ответил Гардан, и они дружно вскочили на ноги, ударившись обо что-то твердое головами.

– Как же так? Они что, вышли в море с нами? – Вопросы сыпались один за другим, но ответа на них никто не давал.

– Выберемся наверх и поглядим.

Друзья поднялись по лесенке, толкнули узкую дверцу и вылезли на палубу. Щурясь от света, они увидели вдали темную полосу низменного берега. Корабль шел, слегка накренившись, вдоль реки на выход в море. Берега медленно расходились, темнея вдали. Ребята растерянно оглядывались, не веря своим глазам.

К ним тотчас подошел Эрик и, не меняя выражения лица, сказал:

– Все, ребята, отгуляли свое. Детство для вас закончилось. Теперь вы матросы судна ганзейского торгового дома Гизе. Это большая честь для вас, ибо дом этот достоин уважения и почтения.

– Мы же домой хотели попасть, в Иван-город! – взвился Гардан.

– Мне жаль, что так все получилось, но изменить уже ничего нельзя. Будете шуметь – получите линьков по спинам. Здесь это хорошо умеют делать. Советую смириться хотя бы до первой гавани, а там сами посмотрите, как вам поступать, ребята. Кстати, как вас кличут?

Друзья в недоумении переглянулись и назвали свои имена.

– Ну вот и познакомились, – сказал Эрик. – Будете во второй вахте. А пока присматривайтесь и учитесь, а то за провинности не миновать вам линьков. И не попадайтесь на глаза боцману и шкиперу. Они не любят праздношатающихся.

Эрик отошел, оставив ошеломленных ребят, изумленно глазеющих на происходящее вокруг.

– Вот так дела, – протянул Гардан, ощупал себя и, убедившись, что у него все исчезло, добавил уже строже: – Кинжал отобрали и оставшиеся деньги. Все пропало. А ты, Петька, что с тобой? Никак морская болезнь тебя посетила? Ничего, это дело привычное. Пойди потрави за борт и полежи малость – легче станет.

Так началась у ребят новая жизнь, о которой ни один из них еще вчера и подумать не мог.

Глава 10 За борт!

Друзья в унынии и смятении устроились на носу под палубным настилом, где уже вовсю храпели матросы их вахты. Петька, бледный и подавленный, никак не мог уразуметь, как вдруг так вышло, что он уплывает все дальше и дальше от отца и привычной жизни. Слезы подступали все ближе, он временами переставал сопротивляться, и они лились по грязным щекам.

Вечером их подняли на вахту. Друзья, подгоняемые пинками и окриками, тянули тросы, с опаской лазали на мачты, драили медные части корабля и убирали помещения. Уже через три часа руки едва слушались их от боли и усталости. Десятки тычков и подзатыльников уже не имели действия. Непривычная работа измотала ребят настолько, что они перестали даже обмениваться замечаниями, да и времени у них на это не было. Особенно страдал Петька – отсидев две недели без движения, он с помутившимся сознанием шатался, почти не способный что-либо делать.

А тут еще морская болезнь, которая выматывала его совершенно и выворачивала наизнанку. Гардан едва ощущал ее и старался подбодрить друга, но Петька просто валился с ног.

Судно медленно тащилось вдоль берега, который угадывался редкими огнями вдали. Куда они плыли, никто им не сказал, да они бы и не поняли незнакомую речь.

Усталость и отчаяние помутили разум друзей, они почти в бреду делали то, что и другие, стараясь поменьше получать оплеух и окриков. И лишь в середине ночи их вахта окончилась, и мальчишки, едва дойдя до своих мест, свалились и забылись тяжелым сном.

Потянулись дни, каждый из которых приносил ребятам все новые и новые неприятности, если побои и ругань можно так назвать. Особенно досаждал обоим здоровенный рыжебородый боцман, который с удовольствием отпускал ребятам зуботычины. Приходилось постоянно наблюдать за тем, чтобы не попасться ему на глаза. Матросы называли его Рыжий Коршун, ибо он норовил налетать неожиданно и бил жестоко.

В редкие минуты затишья Петька часто шептал Гардану:

– Гарданка, долго еще можно такое вытерпеть? Мне все кажется, что в аду намного лучше.

– И не говори. Сам едва сдерживаюсь, но думаю, что это долго не продлится.

– А что?..

– Рыжего Коршуна охота прирезать. Даже во сне это вижу и наслаждаюсь. Да нет у меня больше моего верного кинжала.

– А мне все чаще приходит на ум смерть, Гарданка. Я уже ее и не боюсь. Хуже не будет, так мне кажется.

– Не дури, Петька. Все свершается по воле Аллаха! Терпи, не век же нам на этого рыжего спину гнуть и рожи свои подставлять под его кулаки! Придет и наше время. Терпи, Петька!

– Нет мочи, Гарданка. Ей-богу, нет! Утоплюсь!

– За такое Бог завсегда накажет зло и страшно, Петька. Не смей и думать об этом.

Однако ребята вскоре втянулись в работу и не так страдали, хотя руки еще были замотаны разными тряпками, предохранявшими ладони от срывов, ибо волдыри еще не прошли. Да и отощали ребята изрядно. Пища была скудная, а об оплате и говорить нечего – они тут были настоящими рабами, и никто даже не заикался об оплате их труда.

Однажды Гардан исчез на некоторое время ночью и через полчаса вернулся, осторожно протискиваясь к Петькиному боку. Тот недовольно простонал в полусне, но ноздрей его коснулся вдруг райский запах. Он тут же проснулся, а Гардан молча сунул ему в руку изрядный кусок колбасы.

– Откуда это? – едва слышно прошептал Петька, торопясь запихнуть в рот блаженный кусок.

– Аллах смилостивился над нами и послал дар. Ешь! Молчи, а то придется делиться с другими. Да еще донесут на нас, тогда и Аллах не поможет.

Теперь Гардан иногда, страшно рискуя, добывал по ночам лакомые куски, но голод от этого почти не уменьшался, хотя удовольствия было полон рот. Это были блаженные, но и очень страшные минуты. В любой момент их могли засечь, и потому глотали они добытое, почти не прожевав.

После двух недель монотонного плавания налетел шквал, и тут Петька понял, какой ад может быть на море. Его страшно мутило, порой казалось, что нутро сейчас вывернется наизнанку и его придется прополаскивать в море. А ведь этот ветер был просто крепким, а не штормовым.

Однако от работы его никто не освобождал, и в тот день он валялся на грязной подстилке весь избитый, не в силах продолжать работу. Рыжий Коршун отвел на нем душу, и только Эрик спустя некоторое время пришел к нему и смазал чем-то ссадины и синяки. Легче от этого Петьке не стало, но на душе немного потеплело. Эрик был единственный человек на судне, который жалел ребят и иногда подбадривал их добрым словом.

На следующий день ветер немного утих, но волнение на море почти не уменьшилось. Петька совсем расхворался. Он не мог уверенно стоять на ногах, и никакие пинки не могли заставить его работать. Один раз он едва не свалился за борт, благо его успел перехватить за рубаху один матрос. Гардану позволили оттащить друга к мачте и усадить на бухту канатов. Он все старался сунуть Петьке в рот кусок колбасы, которую сумел стащить ночью, и Рыжий Коршун засек его на этом. Он, как всегда, подкрался неожиданно и обрушился на Гардана.

Боцман так орал, ругаясь, что матросы прекратили работу, уставившись на него испуганными глазами. Они не сомневались, что на этот раз Гардану не выкрутиться. Рыжий Коршун бил парня по лицу и животу до тех пор, пока его не остановил шкипер.

Они долго беседовали на высоких тонах. Наконец шкипер махнул рукой и отошел на корму, отвернувшись от экзекуции. Рыжий Коршун немного передохнул, а Гардан пришел в себя и взирал на окружающий мир уже безразличными глазами. Его лицо было превращено в сплошную кровавую массу, а сил утереться уже не было.

Наконец Рыжий Коршун с силой ударил Гардана в бок, отчего тот откатился шага на два и замер. Грязной рукой боцман схватил Гардана за волосы, приподнял голову, заглянул в лицо и прохрипел злобно:

– Падаль! Полудохлая скотина! Эй, Ганс! Иди сюда! – И когда матрос подбежал и вытянулся перед ним, Рыжий Коршун кивнул на лежащего Гардана и прошипел: – За борт эту падаль! Ему нет места на нашем судне! Бери!

Они подняли Гардана за ноги и руки и потащили к борту. Гардан уже начал приходить в себя, а Петька с ужасом в глазах молча, открыв рот, наблюдал за концом своего друга. И хоть при избиении Гардана ему досталась самая малость, он остро ощущал, что и его конец не за горами. Крик так и не сорвался с его губ, когда он увидел, как матросы раскачали тело Гардана и оно, описав дугу, скрылось за бортом. Всплеска Петька не слышал. Глухие удары волн заглушили слабые звуки.

Гардан полностью очнулся, когда уже летел за борт. Его обуял такой ужас, что он невольно крикнул, но тут же чуть не захлебнулся. Он с головой окунулся в волну, но быстро вынырнул, судорожно хватая ртом воздух. В двух шагах от него медленно проплывал смоленый борт корабля.

Гардан замахал руками, приблизился к борту, но уцепиться было не за что. Он бесполезно царапал смолу ногтями, силясь ухватиться хоть за что-нибудь. Волны безжалостно швыряли его, били о корпус, он с трудом выныривал, глотая воздух открытым ртом. Гардан хорошо плавал, но холодная и бурная вода перехватывала дыхание, а отчаяние и страх затуманивали мозг. И лишь одна мысль блуждала в его голове – как удержаться на плаву.

Судно проплывало мимо, показалось перо руля, и тут Гардан увидел привязанную к корме шлюпку, которая сейчас, в сумерках пасмурного вечера, прыгала по волнам.

Ни о чем больше не думая, Гардан отчаянно заработал руками и едва успел схватиться за провисавший трос. Перебирая руками, он добрался до носа шлюпки и, дрожа от напряжения и страха, весь застывший, непослушными от холода пальцами ухватился за низкий борт и перевел дух. Тут он стал мыслить более вразумительно и поспешил к корме, чтобы укрыться за ней. Ведь кто-нибудь может посмотреть, не видна ли голова мальчишки в бурном море. Его поминутно окатывала набегающая волна, он нырял, опасаясь лишь того, что его окоченевшие пальцы выпустят дерево шлюпочного борта. Но хватка оказалась крепкой. Он передохнул за кормой, отдышался и осторожно высунулся, оглядывая высокую корму корабля. И действительно увидел голову и плечи какого-то человека, смотрящего вдаль. Гардан тотчас спрятал голову за транец.

Он чувствовал, что долго так не выдержит. Тело стало совершенно деревянным и непослушным, дыхание поверхностным. Воздуха не хватало, и открытый рот постоянно хватал его жадно и ненасытно. В глазах появились цветные круги. Пришлось выглянуть снова. Ничего не было видно. Корма судна была пустынна. Гардан подождал, когда волна подбросит его повыше, и страшным усилием бросил все тело на транец. Он повис грудью, заболтал ногами и помаленьку стал перебираться внутрь шлюпки.

Наконец он оказался на дне, залитом водой. Но это было уже не так страшно. Он отдохнул с минуту и пополз к носу, где воды было поменьше.

Гардан лежал на животе, уперев голову в кулаки, стараясь не глотнуть бултыхающуюся воду. Было страшно холодно, но спина уже не мокла и помаленьку начинала отходить.

Он был уже в состоянии заметить, что волнение понемногу успокаивается, сгущаются сумерки. Наступала ночь, но еще долго будет хорошо видно, особенно если небо очистится от туч.

Наконец Гардан отдохнул настолько, что почувствовал в себе силы что-то предпринять. Волны уже не перехлестывали через борт, можно было подумать о том, как вычерпать воду из лодки. Маленькая шлюпка была двухвесельная, но весел здесь не было. Видно, их убрали из боязни, что они будут смыты в море волной, да и опасность захвата шлюпки кем-нибудь из отчаявшихся матросов вынуждала шкипера не рисковать.

Оглянувшись по сторонам, Гардан не заметил ничего пригодного для осуществления своей затеи. Оглядев судно, которое уже маячило в сгущающихся сумерках неясным пятном, то поднимаясь, то опускаясь на волне, Гардан решил сесть на банку. Это оказалось не таким уж легким делом. Все тело ныло, внутри что-то сильно болело, он весь превратился в сгусток страдания. В голове гудело, ссадины сильно пекло от соленой воды, но ничего сухого найти было невозможно.

Гардан разделся, разложил одежду по банкам, сам съежился в комок и стал лениво выплескивать воду за борт озябшей пригоршней. Это было дело неблагодарное, но ничего другого придумать было нельзя.

Когда ночь опустилась окончательно, Гардан упал на колени и стал отчаянно работать руками, пытаясь побыстрее осушить лодку и одновременно согреться. Первое постепенно ему удавалось, но вот согреться не получалось никак. Его била крупная дрожь, зубы лязгали, все тело сотрясалось и стонало. Парень решил, что ему не дотянуть до утра, и обратил свой взор к небесам, взывая к Аллаху.

Ветер стихал, но был пронзительно холодным. Гардан все больше и больше стал думать, что его конец близок. Однако тело боролось за жизнь. Он натянул на себя одежду, которая была еще очень сырой, нащупал в кармане штанов кусок забытой колбасы и с жадностью впился в нее зубами, не обращая внимания на боль в скулах и деснах. Понемногу он стал согреваться. Дрожь и озноб не прекращались, но стало как-то легче. Да и еда, хоть ее было и немного, подкрепила его силы.

Шлюпку качало нещадно, но к этому Гардан уже привык, а морская болезнь его не беспокоила. Он продолжал выплескивать воду, ее стало уже только по щиколотку. Его босые ноги окоченели, и он старался поджать их под себя. Это мало помогало. Усталость наваливалась на него, глаза сами собой закрывались, но Гардану казалось, что этого допустить нельзя. Заснуть – значит погибнуть от холода. Он крепился, покачиваясь из стороны в сторону, вскакивал, опять принимался вычерпывать воду, но это длилось недолго – снова наваливалась мутная усталость и сон.

В конце концов он перестал бороться, перебрался на нос шлюпки, где воды уже не было совсем, и устроился, сжавшись комочком и подогнув под себя ноги.

Сон одолел его сразу. Он словно провалился в бездну, и это было так приятно, что сопротивляться было невозможно.

Ему снились странные сны. Он слышал какие-то голоса, понять которые вроде и не мог, но они все продолжали и продолжали звучать, и мозг сам отлично усваивал смысл всего сказанного.

Глава 11 Благосклонность судьбы

Петька всю ночь не мог сомкнуть глаз. Мысли о смерти Гардана преследовали его, а глаза друга, которые он увидел в последний момент, постоянно стояли перед ним. Он не плакал, стараясь не привлекать к себе внимания остальных матросов. К тому же все тело так ныло и болело от побоев, что он с трудом мог повернуться с боку на бок. Страшно хотелось пить, но не было сил добраться до бачка с водой, а матросы мало обращали на него внимания. Для них это было обычным делом.

Лишь под утро его сморил сон, и только пинки пробудили парня – надо было заступать на вахту. Петька с трудом поднялся, но устоять на ногах не смог и повалился на палубу. Боцман недовольно рыкнул из полумрака. Петька жалобно глянул в яростные глаза рыжего и попытался вновь подняться. Это ему удалось, и, держась за стенку, он добрался до трапа, но тут сил у него совсем не стало. Только голос Эрика, сказавшего что-то боцману, спас юношу от расправы. Он не понял, что именно было сказано, но сообразил, что Эрик здорово помог ему, избавил от дальнейших мучений.

Петька опустился у трапа и прислонился к стене спиной. Эрик не спеша спустился к нему:

– Что, так худо тебе, юноша? Да, досталось тебе вчера. Однако до свадьбы заживет, так, кажется, у вас говорят?

Петька не мог ему ничего ответить – рот его был опухшим, а запекшиеся струпья залепили губы. Эрик оглядел парня внимательными глазами, вздохнул, молча поднялся и вскоре поднес к губам Петьки ковшик с водой. Морщась от боли, Петька жадно осушил его, глазами поблагодарил Эрика, но тот и так видел, что мальчишка растроган. Благодетель присел на последнюю ступеньку трапа и спросил:

– О Гардане думаешь? Утешь свою душу, Питер, все в руках Божьих. Теперь уже лучше будет о себе подумать. Сегодня Рыжий мне обещал тебя не трогать, но уж завтра ты меня не подведи, Питер. Завтра я уже ничего не смогу для тебя сделать.

Петька со слезами на глазах прошептал что-то, чего Эрик не мог разобрать. Тот похлопал парня по спине, помог добраться до места и уложил на подстилку. Потом ушел, но вскоре вернулся с баночкой какой-то мази, смазал ею губы Петру, струпья на лице, сунул в руку ломоть мягкого хлеба.

– Поешь малость, а я принесу воды, жар у тебя.

Петька осторожно жевал мякиш, наслаждаясь хоть этим. Потом запил хлеб водой и почувствовал себя гораздо лучше.

– Полегчало? Вот и хорошо, – сказал Эрик, видя, что Петька утвердительно кивнул. – Я все эти две недели все хотел поговорить с вами.

– Спрашивай, – с трудом ответил Петька. – Теперь я могу говорить.

– Это хорошо, Питер. Скажи, от чего вы бежали и от кого спасались?

– Это длинная история. Меня Гарданка спас из темницы. В подвале я сидел, украденный ливонцами.

– С чего такое приключилось?

– Отца моего пытались ливонцы заставить служить им, про царево войско докладывать, а он не хотел, вот меня и взяли, чтобы отец стал посговорчивее.

– Так ведь Ливонский орден вот уже десять лет как порушен вашим царем. Нет его более. Это, видно, шведские шпионы орудуют.

– Может, оно и так, однако я не разобрался. Ливонцы и все.

– Да, власть царя Ивана в Нарве слаба, видно к шведам богачи тамошние хотят переметнуться. Это нам, немцам, будет выгода малая.

Они помолчали. Петьку клонило ко сну, и Эрик, кивнув ему, ушел, ободряя и успокаивая глазами.

На другой день рано утром судно пришло на рейд города Фальстербу. Стоял легкий туман. Петька с трудом двигался по палубе, выполняя самую легкую работу. Матросы посмеивались над ним, но помогали, подсказывали, как могли. Петька с тоской в глазах оглядывался на море, как бы спрашивая у него: «Ну а где же Гарданка?»

Петька не интересовался городом. Тот едва просматривался сквозь пелену тумана. Легкий ветерок слегка рябил тихий залив. Качка не ощущалась.

Матросы бросились выполнять команду боцмана, который приказал готовить шкиперу шлюпку. Ее подтянули к борту, и вдруг все загалдели изумленными голосами. Петька протиснулся к фальшборту и заглянул вниз. Он с изумлением и нахлынувшей сразу же радостью увидел на дне лодки скорчившуюся фигуру Гардана. Тот не шевелился, только глядел затравленными, полными ненависти глазами. Видно было, что он так закоченел, что уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

Матросы, гогоча и смеясь, вытащили полумертвого Гардана из шлюпки, подняли на борт и поставили на палубу. Стоять тот не мог и повалился на влажные доски. Шкипер и Эрик подошли к нему. Рыжий Коршун вопросительно глядел на них, ожидая распоряжений.

Петька бросился к другу, обнял его, пытаясь согреть своим избитым телом. Тот дрожал, посиневшие губы не могли произнести ни слова. Только глаза настороженно всматривались в толпу, но и они были мутными и мало что могли увидеть.

А шкипер громко переговаривался с боцманом и Эриком, что-то говорил своему помощнику, похохатывал, но в голосе его не было слышно добрых ноток. Петька глядел на них жалостным взглядом, всем своим видом умоляя пощадить друга. Какой-то матрос накинул на Гардана одеяло, тот согрелся и вскоре смог отвечать на вопросы Эрика.

Гардан злобно оглядывал шкипера и его помощников, и вдруг он каким-то образом понял, что помощник шкипера, Ганс Коротышка, думает о нем очень доброжелательно. Не раздумывая, он на коленях подполз к нему и сказал заплетающимся голосом:

– Господин, прости меня, глупого. Ведь только от жалости к другу я украл колбасу.

Эрик переводил его слова, и Гардан понял, что тот несколько приукрашивает их. Все загоготали, а боцман уже замахнулся было ногой, но Ганс жестом остановил его. Эрик сказал:

– Господин помощник спрашивает, раскаялся ли ты в своем мерзком поступке? Отвечай честно.

– Раскаиваюсь, герр Эрик! Плохо я сделал, но уж очень жаль было друга. Смилуйтесь надо мной. Больше этого не повторится. Богом клянусь!

Петька подумал, что Гарданка правильно не поклялся Аллахом. А то бы все попытки его вымолить прощение обязательно разбились бы.

Шкипер долго спорил с Гансом Коротышкой, они махали руками, но больше всех кипятился боцман. Наконец Эрик перевел решение шкипера:

– Молись, Гардан! Герр шкипер дарует тебе жизнь. Однако ты должен понести справедливое наказание. Получишь двадцать линьков у фок-мачты. И сейчас же, так что крепись, коли жить охота, парень.

Матросы прикрутили Гардана к мачте, и один из них с веселой рожей приступил к экзекуции. Гарданка извивался под ударами линька, но не кричал, только открывал рот и стонал сквозь зубы, пока не потерял от боли сознание. Однако все двадцать ударов отсвистели ему исправно.

Петька бросился к другу, с помощью матросов отвязал его. Безжизненное тело повисло у них на руках. Эрик пощупал пульс, приподнял веко и сказал, обращаясь к Петьке:

– Живой твой друг. Но моли Бога, чтобы он не окочурился, парень. Теперь волоките его в куток и укройте потеплей, да воды дайте попить, когда очнется, а можно и сейчас окатить его. Действуй, Питер.

Полуживого Гардана отнесли в темное помещение для матросов и уложили на подстилку. Петька раздел друга догола, растер все тело тряпкой и укрыл двумя одеялами. Синяки и кровоподтеки на спине смазал мазью, которую сунул ему в руку Эрик.

Поскольку судно стояло на рейде со спущенными парусами, Петьке пока разрешили остаться с Гарданом. Боцман поглядывал на него такими свирепыми глазами, что у Петьки мороз по спине пробегал от этих взглядов.

Гардан открыл глаза, и невольный стон вырвался из его стиснутых губ. Петька прильнул к нему, обнял и зашептал на ухо:

– Гарданка, дорогой, потерпи малость. Крепись, я тоже с трудом выдюжил. Вчера сам чуть Богу душу не отдал, да спасибо Эрику, он меня от Рыжего Коршуна защитил. Вот и мази дал, я уже и смазал твою спину. Водички дать, а?

Гардан кивнул, и Петька поплелся к бачку.

Петька подождал, пока Гардан напьется, успокоится, и они погрузились в разговоры о наболевшем.

– Думал, что конец мне, – шептал Гардан, с трудом ворочая языком. – Все бы ничего, да холод меня скрутил. Теперь заболею, кто лечить станет?

– Авось пронесет, Гарданка. Помолись своему Аллаху, а я своему Богу. Хорошо, что стоим в гавани, работы мало, а то бы и мне конец пришел.

– А где мы сейчас?

– А кто его знает. Название такое, что и не выговоришь. Да оно нам и ни к чему. Что нам до того города? Сбежать и то не сможем – сил нет ни у тебя, ни у меня. Будем уповать на Господа, он милосерден, не оставит в беде.

– Лишь это нам и остается, Петька.

– Погоди, а чего это ты так набросился на Ганса Коротышку с мольбами о милости?

– Тут я и сам не ведаю. Посмотрел я на него, и мне вдруг показалось, что я понимаю его мысли. А он думал обо мне хорошо, не злился, а лишь потешался вроде. Другие прямо готовы были меня проглотить, а Ганс Коротышка – нет, и Эрик тоже. Вот я и перестал гордыню свою тешить.

– Жить захотелось, ведь правда?

– А то нет! Так мучиться и смерть принять после такого? Испугался я сильно. Стой! А в первую ночь мне снилось, что голоса мне нашептывали, вроде и не на ухо, а так просто, непонятно как, что я смогу видеть, как люди мыслят. Вот только сейчас и вспомнил. Да так ясно, Петька. Вот чудеса-то?! Может такое быть, а?

– Наверное, это ангелы с тобой беседовали? Они все могут.

– Может, оно и так, однако все получилось, как загадывали голоса. Чудно!

– А как же ты понимаешь мысли других?

– Кто его знает. Гляжу на человека и понимаю, что он думает, вот и все. А как это случается – не пойму и сам.

Беседа вскоре утомила друзей, и они незаметно заснули, обнявшись и согревая друг друга. И снов они не видели.

Два дня стояло судно в гавани Фальстербу. За это время ребята немного оклемались, особенно Петька. Теперь он свободно мог выполнять любую работу, хотя и уставал сильно, а Гардан еще отлеживался, ненадолго выходя на палубу подышать свежим воздухом.

Весна подходила к концу. Впереди лето, и это радовало друзей. Уж больно надоели холода и промозглость неласковой Балтики.

К вечеру второго дня снялись с якоря и взяли курс на юг. Ребята не знали, куда они плывут, да и мало этим интересовались. Им было пока все равно.

Утром третьего дня вошли в узкий залив, в который впадала река в низменных берегах. Ветер был слабым, судно тащилось едва заметно. И лишь в сумерках длинного вечера показались шпили большого города и причалы порта. Очень медленно корабль пришвартовался к причалу, паруса были скатаны и увязаны. Плавание закончилось.

Ребята с интересом всматривались в неясные очертания города. Такого они еще не видели. Дома громоздились сплошной чередой, все с островерхими кровлями, крытыми черепицей. Острые шпили соборов пронзали вечернее небо, четко вырисовываясь на бледно-розовом фоне. Издали донесся удар башенных часов. Тишину вечера нарушали лишь крики грузчиков и возчиков, тарахтение кованых колес по булыжной мостовой да пьяные песни подгулявших матросов.

Глава 12 Эрик

Два дня спустя, после того как судно было разгружено и товары развезены, к ребятам подошел Эрик. Он эти два дня отсутствовал, и друзья немало удивились, увидев его на борту.

– Здравы будьте, парни! – приветствовал их Эрик. – Что, на берег вас не пускают?

– Ага, – ответил Петька, рассматривая новое платье Эрика.

– Не тужите, ребята. Я устроил ваше дело.

– А что за дело-то, герр Эрик? – вмешался Гардан.

– Как же, вас ведь силком на судно затащили, вот я и решил, что негоже оставлять хороших людей на произвол судьбы в чужих краях. Куда вы тут денетесь? Неужто воровать пойдете?

– Да разве ж мы осмелимся, герр Эрик! – возмутился Петька.

– Голод до всего доведет, ребята. А там и тюрьма да виселица. Такое вас устраивает? Мыслю, что нет.

– Куда ж нас тогда?

– Да вот разузнал я. Через неделю в Нарву идет корабль с товаром. Вас возьмут на борт матросами. Как, согласны? Через месяц будете дома.

– Неужто такое возможно? Герр Эрик, как нам вас благодарить? – Петька радостными глазами глядел на улыбчивое лицо собеседника.

– Благодарить не стоит, ребята. Вы и так натерпелись лиха. Однако неделю вам надо как-то жить. Платы вам не положено, так решил шкипер, но я подумал, что несколько шиллингов вам не помешают. Возьмите и не держите на моих соотечественников зла. Времена такие, что… Жестокие времена, словом. А мне негоже вершить зло людям, среди которых придется работать.

– А кто вы, герр Эрик? – спросил Петька.

– Прихожусь очень дальним родственником семейству Гизе. А поскольку у меня оказались способности к чужим языкам, то меня и пристроили к торговым делам с Востоком.

– А вы много языков знаете, герр Эрик? – спросил Гардан.

– Знаю несколько, да и ты, Гардан, легко понимаешь чужую речь, не то что Питер. Учись, запоминай и больше говори, так сам скоро почувствуешь, как это интересно и не так уж трудно.

– А вы тоже поедете с нами? – неуверенно спросил Петька.

– Нет, этого не будет. Я отправлюсь в другую сторону. Торговый дом Гизе имеет большие дела с разными странами и городами. Так что прощайте, ребята. Вы мне понравились, вот я и помог вам. Да и негоже христианину оставлять своего брата в беде. Бог требует от всех нас милосердия и доброты, и вам того не след забывать, друзья. За доброту Бог завсегда воздаст нам многократно. Прощевайте, и возьмите деньги на первое время, а в Нарве вам выплатят малое жалованье. Не пропадете, надеюсь.

Эрик протянул ребятам тощий кошель, махнул рукой и пошел по сходням на причал. Там он обернулся, поднял руку, улыбнулся слегка и ободряюще кивнул на прощанье. Ребята провожали его глазами, пока он не затерялся в толчее, среди портовой суеты.

– Хороший он человек, – вздохнул Петька и посмотрел на Гардана вопросительно, как младший брат смотрит на старшего. – И куда мы теперь, а?

– В город, куда ж еще. Здесь нам лишь по шее можно ожидать. Неделю как-нибудь перебьемся, а там и судно подоспеет. На дворе лето, а коли уж я после моря и шлюпки не окочурился, так летом на берегу мне и подавно бояться нечего. Переживем, Петька, не бойся!

Они оглядели судно в последний раз. Никакого добра у них с собой не было, так что кроме страха, избиений и голода они здесь ничего не оставляли.

Без сожаления они ступили на пристань. Их поглотила толпа, шум и грохот порта.

Друзья остановились на некоторое время, обдумывая свои первые шаги на берегу. Перед ними возвышались шпили церквей, или кирх, как здесь их называли. Старый город манил своим многолюдьем и пестротой. Было еще далеко до полудня, но есть хотелось ужасно. Петька сказал:

– Давай, Гарданка, поглядим, сколько у нас монет?

– Что глядеть-то. Пока они есть, будем тратить на еду, а там видно будет. Да осторожнее надо, а то, глядишь, и спереть деньги могут. Вишь, толпа какая.

Они шли по тесным переулкам, а люди с интересом оглядывали их грязные одежды и босые ноги. Некоторые смеялись, стражники косились на них, но в этом богатом и большом городе было так много разного сброда, что два новых бродяги мало кого могли всерьез интересовать.

Не прошло и часа, как они уже не могли понять, куда же им дальше идти. Узкие улицы были кривы и вели неизвестно куда. Им очень хотелось есть, а харчевни по пути не попадались. Наконец Гардан заметил, что подводы и люди идут в основном в одном направлении. Он остановился, подумал, потом дернул Петьку за рукав:

– Гляди, Петька, весь народ прет в одну сторону, видать, с рынка идут, коли кошелки их полны припасами. Пошли навстречу, авось и мы попадем на рынок. Там и поедим.

– И как ты домыслил до такого, Гарданка!

– Наблюдай – и ты домыслишь.

– Спросил бы, можешь ведь, а то блукать станем, а ноги уже гудят.

– Ладно тебе. Спрашивать неохота, еще засмеют нас.

Вскоре они действительно вышли на площадь, где располагался рынок.

Это было интересное зрелище, которого они еще не видели. Разные лавки, полотнища материи пестрели на шестах и перекладинах, горы снеди на лотках и лавках, кругом шум, гвалт. Собаки шныряли под ногами, выискивая отбросы. Зазывалы орали во всю глотку. Воняло навозом, отбросами, гнилой соломой.

– Вон, гляди, Петька, харчевня. Давай зайдем? А то пузо уже подвело.

– Пошли, лишь бы не обдурили нас там. Увидят, что иноземцы мы, и будут из нас деньги тянуть.

– А ты гляди в оба. Ушами не хлопай.

Они зашли по кирпичным ступеням в полуподвальное помещение, окунулись в чадную спертую атмосферу и остолбенели. В полумраке они увидели большой длинный зал. Столы, сколоченные из толстых досок, стояли вдоль стен. Мужчины в разнообразной одежде сидели и шумно пили и ели, не обращая внимания на забрызганные грязные доски.

Друзья боязливо огляделись, нашли свободное место за столом и протиснулись на него. Вскоре к ним подошел человек в грязном фартуке, что-то спросил. Гардан понял, что того интересуют деньги, вытащил пару монет и показал. Человек удовлетворенно кивнул и исчез за перегородкой, где, видимо, находилась кухня. Вскоре им на стол поставили две миски, в каждой были исходящие паром овощи и по куску мяса. Капуста аппетитно высилась внушительной горкой, а подлива шибала в нос таким ароматом, что аж дух захватывало. Два стакана из глины и кувшин с вином оказались тут же. Гардан глянул на подавшего все это человека и отрицательно покачал головой:

– Вино – найн. Вассер, – и он показал, что пьет.

Человек что-то говорил, но Гардан решительно отодвинул кувшин и сказал Петру:

– На кой черт нам вино. Мне оно шариатом запрещено, а ты еще не дорос, да и денег оно, видно, стоит немалых. Согласен?

– Ага. Не бери. Без него обойдемся.

Они быстро поели. Животы приятно отяжелели. Давно им так вкусно и сытно не приходилось покормиться. Гарданка внимательно приглядывался к остальным посетителям. Примечал, что едят, как платят. И когда к ним подошел человек за платой, а по манерам сразу видно было, что он и есть хозяин харчевни, Гардан вынул две монеты, но тот покачал головой и показал четыре пальца:

– Фир, фир, юнге!

– Хватит. Я видел, зеен, – ответил Гардан и указал на глаза. – Хватит.

Хозяин покраснел от гнева и, не долго думая, схватил Гардана за шиворот и приподнял с лавки. Его рот изрыгал слова, смысл которых уже не доходил до Гардана. Он выхватил монеты из вытянутой руки хозяина и спрятал в карман. Тот взбеленился еще пуще.

Гардан пристально глядел в свирепые глаза хозяина, потом достал одну монету и протянул ему. Хозяин глянул, постепенно успокоился и с недоброй усмешкой произнес:

– Гут, гут, юнге. – Потом он хлопнул Гардана по спине и показал на выход.

– Пошли, Петька, а то опять прицепится, – поторопил тот друга, и они поспешно пошли к лестнице, оглядываясь по сторонам с опаской и недоверием. Когда они вышли, Петька с недоумением спросил:

– А чего это ты ему сунул всего одну монету, когда он требовал аж четыре, а? И с чего тот так обрадовался?

– Разозлил он меня. Вот я и заставил его поверить, что монета золотая, а значит, и стоит много. Пусть теперь злится, скряга проклятый!

– Я ж видел, что монета та самая, что и в первый раз была, и всего одна! Как это у тебя получилось, что он поверил?

– Я и сам не знаю. Вдруг показалось, что так можно его облапошить. Он ведь тоже хотел нас надуть. Пусть теперь радуется, жадина!

– Ну и чудно! А ты и дальше так сможешь?

– Не знаю. Так оно само получилось, сам не знаю почему. Вдруг помыслилось, я и попробовал. Получилось. В другой раз этот гад не будет людей облапошивать. Аллах его наказал. Иншалла!

Ошеломленный Петька молча плелся за своим другом, в уме прикидывая, как можно сэкономить при помощи дара, которым Аллах одарил Гардана. Он даже с опаской поглядел на друга.

Они шатались по рынку. Торг уже заканчивался, и многие торговцы успели покинуть свои места. Гардан молча, сосредоточенно оглядывал каждого из тех, что еще занимались своим делом. Петька не выдержал и спросил:

– Что ты молчишь, Гарданка? Чего высматриваешь? Пошли лучше отсюда.

– Погоди, Петька, не мельтеши. Увидишь, коли получится у меня…

Петька сделал недовольную и недоумевающую мину и молча шагал рядом. Он уже устал, ему хотелось отдохнуть, потянуло дажеобратно на судно. Потом он вспомнил, что там происходило с ними, и это желание сразу поутихло.

Наконец Гардан подошел к уставшей женщине, торговавшей снедью. Он потыкал пальцем в вареную курицу, лук в пучках и в ватрушки, спрашивая о стоимости. Торговка отвечала, недоверчиво глядя на грязного мальчишку.

– Гут, гут, – сказал Гарданка, пристально всматриваясь в лицо и глаза торговки. – Айн талер? Гут, фрау, зер гут.

Петька видел, как Гарданка вынул одну медную монетку и сунул ее в руку торговки. Та внимательно поглядела на денежку, кивнула в знак согласия и стала заворачивать в тряпицу купленную еду. Приветливо махая головой, она с довольным видом сунула монету под фартук.

– Гарданка, как это могло случиться? Как ты купил за одну медную монетку столько еды? Рассказывай! Ты же сам на талер вроде согласился, а дал медяк!

– Охолонись, Петька. Дай немного очухаться, голова заболела, и устал я как-то… Прилечь бы немного, а?

– Я тоже не отказался бы. Да где пристроиться? Кругом чужие.

– Пошли в порт. Там, может, найдем что-нибудь, а не то за город двинем, уж там-то обязательно сыщем местечко поукромнее. Пошли, пошли.

Они спешно двинулись в сторону порта, который уже угадывался по близкому шуму разноплеменной толпы.

Глава 13 Домой!

Небольшое судно с двумя мачтами и косыми парусами медленно тащилось вдоль низменных берегов. Вдали еще виднелись дома большого города со шпилями главных церквей Николайкирхен и Петрикирхен. Краснела крыша университета, видны были готическая вязь Мариенкирхе, ратуша и целое столпотворение крыш старого города.

Устье Варнавы медленно расширялось, легкий западный ветер лениво шевелил паруса, а течение плавно подгоняло корабль ближе к морю. Кругом было тихо и спокойно. Лишь чайки ретиво носились над водой и выхватывали зазевавшихся рыбешек да оглашали окрестность пронзительными криками.

– Как здорово, что мы наконец-то плывем домой! – мечтательно протянул Петька.

Они с Гарданом стояли на баке, опершись о планширь, и смотрели на воду, медленно убегающую из-под форштевня с легким плеском и шипением. Поминутно оборачиваясь, ребята как бы прощались с городом, где они провели почти полторы недели в ожидании этой счастливой минуты.

– Да, Петька, не часто можно встретить такого хорошего человека, как Эрик, – в голосе Гардана чувствовалось какое-то сожаление.

– А я почему-то и не сомневался, что он не просто так говорил. Он мне сразу понравился, этот Эрик. Что бы мы без него делали? А теперь мы через месяц, а может, и быстрее, будем дома. Вот здорово, а! Отец, наверное, уже и перестал нас ждать. Жаль тятьку – переживает ведь.

– Что мне тогда говорить, а? Я уж скоро год как потерял всех своих родичей. Видать, они считают меня погибшим.

– Я все вспоминаю, как мы плутали по порту и городу, а, Гарданка?

– Конечно, я тоже вспоминаю. Немало мы посмотрели и пережили.

– Хорошо, что убрались быстро, а то нас местные прибили бы до смерти в конце концов, как ты кумекаешь, Гарданка?

– Да, это уж так и было бы. А помнишь, как нас с паперти ихней Петрикирхе погнали и чуть палками не побили. Спасли только наши ноги.

– Там-то не побили, а в порту все же досталось нам знатно. До сих пор бока и мослы болят, а под глазом фонарь не сошел.

– Кости, Петька, целы – и на том спасибо. Аллах нас не оставил своим благоволением. – Гарданка сложил ладони, воздел их к небу, а потом провел вниз по середине лица.

– А может, это Бог нам помог, а?

– Наверное, так и было, Петька. Иначе почему же нам так повезло с Эриком в этом чужом краю? И гляди, даже денег дал малость, а мы еще заработаем, пока в пути будем. Боги у нас вроде разные, а дела делают одинаковые.

– И верно, Гарданка! И чего это люди так бьются за веру? Неужто Боги наши так же бились друг с дружкой? Что-то не верится. Ведь же сказано в Писании, что надо любить даже врага своего, а мы с тобой и вовсе не враги, правда же, Гарданка?

– Правда, Петька. Однако же были врагами, и я хотел тогда захватить тебя с добычей и убить мог бы, да Аллах отвел руку мою.

– Зато мою Бог не отвел, – с грустью в голосе произнес Петька.

– Зато судьба нас свела вместе. Ты не жалеешь, Петя?

– Нет, что ты! А ты?

– А чего жалеть? Гляди, сколько мы с тобой повидали. Интересно же. Но я не прочь и дальше на что-нибудь новое поглядеть. А мир ведь такой огромный и интересный, Петька, ты себе и представить не можешь.

– Да-а-а, – мечтательно протянул Петька, немного помолчал и добавил:

– А все же дома лучше, правда?

– Правда. Но и мир поглядеть охота. Видно, во мне играет кровь моего дядьки-купца. Тоже, наверное, где-то идет с караваном или на корабле плывет, как мы. По Каспию, а может, и в южных морях.

– А ты плавал по тем южным морям, Гарданка? – спросил Петька, в глазах которого отразилось недоверие. – Страны-то эти столь далекие, куда и добраться-то невозможно.

– Не довелось. Только по Каспию и плавал да караваном ходил один раз до Исфагани. Это в Персии, страна такая большая. Там шах правит.

– А что там самое интересное, Гарданка?

– Все необычно там. Мечетей красивых много, коней, фрукты разные со всего света. И жара, страшенная жара!

– Жарче, чем в твоей Астрахани?

– И сравнить нечего, конечно, жарче. Там солнце так печет, что голову может прожечь, если без шапки пойдешь.

– Господи, не может такого быть! – воскликнул Петька с испугом. – Неужто и правда, Гарданка?

– Ну, прожечь – не прожжет, а в голове помутнение случиться может.

Они помолчали, каждый предавшись своим воспоминаниям. Их вахта была еще далеко, но ребятам не хотелось идти искать себе место для сна, хотя за те дни, что они провели в городе, им досталось немало, и тела их жаждали отдохновения и покоя.

Солнце поднялось уже высоко, начало помаленьку припекать. Ветер тоже немного прибавил, и судно «Святая Катерина» заспешило к выходу в открытое море, которое было уже не так далеко. Узкий залив постепенно расширялся, берега расходились все дальше и дальше. Изредка виднелся парус встречного судна. Корабли приветствовали друг дружку, моряки махали руками, благословляли друг друга, кричали пожелания удачи.

Ребята так и не сумели отдохнуть. Уже устроившись в тени паруса, они вроде бы задремали, но их опять взбудоражили воспоминания, и они в который уже раз пустились в разговоры о прошедшем. Петька сказал:

– А помнишь, как мы прятались на ночь, боясь, что нас шайки местных поймают, а?

– Чего ж не помнить, коли только пять дней прошло с того времени.

– Но и мы здорово им наподдали, правда?

– Еще бы! А как ты кусок кожи оторвал от спины того рыжего громилы, а? Вот он взвыл. Ну и силища у тебя в руках, Петька!

– А чего он навалился на меня? Рад, что пуда на три тяжелее. А ты сам как глаз выбил тощему, помнишь, тот так и не вступил больше в свалку. Здорово ты ему тогда!..

– Но уж не лучше тебя, Петька. Ты вон и руку одному хлюпику сломал. Как такое можно, а?

– Так он ухватился за меня, держит, а остальные лупцуют почем зря, вот я и крутнул его за руку. Она как хрястнет, аж дурно мне стало. Зато мы сумели выстоять, хоть и досталось нам здорово. Век буду помнить. Я и дома не раз на кулачках бился, но мне это не очень нравилось. То все Фомка меня науськивал, подмогу просил. Он у нас первый зачинщик был. Часто доставалось ему, однако не унимался. Это друг мой был в Новгороде. Мы с ним неразлучны были. Я ему и пистоль обещал отдать, да не успел. Из того пистоля я тебя и подстрелил.

Они бы еще долго точили лясы, да хриплый голос боцмана подбросил их и погнал на работу. Началась их вахта. Теперь было не до разговоров. Все внимание было направлено на работу. Им не хотелось ставить Эрика, пристроившего их на «Святую Катерину», в неловкое положение своим неумением и нерадением. Приходилось стараться, а тела были истерзаны, ослаблены и настоятельно требовали отдыха и покоя. Но где его взять? Надо было работать со снастями, лазать по вантам, драить палубу, таскать тяжести и постоянно чувствовать спиной и затылком недовольный взгляд боцмана или шкипера. Иногда пинок опережал взгляд, но жаловаться было некому. Кругом мелькали только голые пятки да взмокшие спины.

Но это уже была привычная работа, да и мысли опережали бег судна и уже не раз оказывались на берегах реки Наровы, где Петра ждал любящий и тоскующий отец, а Гардана – долгая дорога на родину.

Погода была на редкость тихая, и «Святая Катерина» едва тащилась по ровной воде. Слабый ветер был к тому же неустойчивым, и частые смены галсов изнуряли матросов. Команды следовали одна за другой, люди разбегались по местам и с криками тянули шкоты и фалы, а шкипер с помощниками надзирали за порядком и злились на весь мир из-за медленного хода.

За две недели хода судно едва обогнуло остров Рюген и еще через два дня оказалось в порту маленького городка Альбек, где и застряло еще на неделю. Ветер увеличил силу, но резко изменил направление на северо-восточное. Пришлось отстаиваться в порту, и ребятам наконец-то удалось отдохнуть и набраться сил.

– Я вижу, Петька, морская болезнь тебя оставила, правда? – спросил друга Гардан.

– Наверное. Пока качка меня не беспокоит.

– Ничего, скоро ты станешь настоящим моряком. Еще сам удивишься, как привяжешься к морю. Оно ведь постоянно тянет к себе. Не чувствуешь? Меня оно сильно притягивает, хотя это море и не такое красивое.

– А что, южные моря красивее? – спросил Петька.

– Еще бы! Там рыбы разноцветные, киты, акулы, берега с пальмами и кипарисами, скалами и горами. Альбатросы в небе, летающие рыбы, да что говорить! Самому надо увидеть, тогда поймешь.

– Но ты ж не бывал там!

– Я же слушал бывалых моряков. Многие наши ходили по южным морям и потом обо всем рассказывали. А в Персии я сам бывал и видел кое-что.

– Интересно ты говоришь, Гарданка. Вот бы и мне там побывать! – Но в голосе Петьки слышались нотки сомнения и безнадежности.

– А давай ко мне в Астрахань двинем, когда домой попадем. Там и Персия близко, и Шемаха, и Дербент-крепость. Тепло, не то что тут. Так хочется пожариться на солнышке, отогреться по-настоящему!

– И у нас бывает жарко…

– Совсем не то, Петя. Махнем, а?

– Не знаю, Гарданка. Как отец, а он ведь ни за что не пустит. Да и боязно что-то.

– А чего боязно-то? Всюду люди живут.

– Вера другая, чужая, непонятная. Все чужое…

– Это не беда. Я тебя научу немного нашим обычаям, а там и сам увидишь. Сам поймешь, как и когда поступать надо.

– Ты что, Гарданка! Да разве же можно веру менять! Грех-то больно большой, да и невозможно мне того сотворить, даже думать не смею! Господи, прости и обереги раба Божьего Петра! – и он широко, солидно осенил себя крестным знамением.

– Я же не говорю о том, чтобы ты принял ислам, Петя. Надо лишь научиться вести себя так же, как и все остальные, а то ведь и у нас такие люди есть, от которых получить можно, и сильно, по голове камнями. Куда спокойнее будет, если удастся сойти за правоверного. Правда, вид у тебя уж слишком не наш, очень светлый ты, но и это можно поправить красками. Там у нас многие краски на себя накладывают.

– Да как же так может случиться?

– А чего удивляться, ведь каждый народ по-своему живет. У каждого свои обычаи, и их надо уважать, если хочешь спокойно жить.

В таком духе ребята и вели разговоры, заполняя вынужденное безделье. Городок они обошли еще в первый день прибытия и теперь скучали, желая побыстрее оказаться в родных местах.

Но вот небо затянулось тучами, ветер подул с юга, и шкипер заторопился в путь. Времени и так было потеряно много. Судно оделось парусами и потянулось в Поморскую бухту.

Волнение было изрядным, ощущалась довольно сильная качка. «Святая Катерина», слегка накренившись, набирала ход, оставляя длинный след за кормой. Но мысли наших героев витали далеко от этих мест.

Два дня спустя ветер опять резко изменил направление, пришлось прижаться к южному берегу и укрываться в ближайшей бухте с небольшим селением рыбаков за песчаным поясом дюн.

Бухта оказалась довольно открытой, качка продолжалась нескончаемо. Моряки закупили рыбы у местных рыбаков и теперь отъедались ею, готовя прямо на берегу на костре. Сутки прошли спокойно и даже безмятежно. К ночи наступило затишье, облака рассеялись, и при свете яркой луны и слабом попутном ветре судно подняло якоря и под всеми парусами пошло к северу.

К утру ветер почти полностью стих. Паруса едва шевелились, шкипер волновался, сгоняя злость на матросах. Такой задержки он не предполагал. Это увеличивало расходы на оплату матросам и задерживало доставку грузов в Нарву.

Лишь день спустя ветер позволил набрать ход. Все повеселели, а в особенности наши ребята, которым всякие задержки казались теперь происками шайтана или сатаны.

Глава 14 Рухнувшие надежды

Не успели наши друзья порадоваться удачной погоде, как с бака послышался возглас впередсмотрящего:

– Слева по курсу парус!

Шкипер вытащил зрительную трубу и приставил ее к глазу. Свободные от работы матросы всматривались в незнакомое судно, парус которого медленно вырисовывался на горизонте.

Гардан наклонился к Петьке и сказал:

– Говорят, что тут опасное место. Могут и разбойники нагрянуть.

– Неужто могут? – озабоченно спросил Петька, с беспокойством поглядывая на далекий парус.

Голос шкипера прервал его беспокойство:

– Ставь все паруса! Право на борт! Уходим, а то и до беды недалеко!

Вахта бросилась менять курс. Заскрипели блоки, разнеслись по палубе крики матросов, паруса хлопнули раз-другой и напружинились под ветром. Судно накренилось и по широкой дуге пошло на юго-восток.

Близился вечер, но в светлые ночи трудно было рассчитывать уйти от злодеев, если те захотят их преследовать.

– Гарданка, гляди, парус растет. Видать, точно разбойники!

– Кто их знает, но нас почему-то не хотят отпускать.

Склонившееся к западу солнце резко освещало парус, который стал заметно ближе. Видно, ход того судна оказался лучше. На «Святой Катерине» были поставлены все паруса. Оставалось ждать ночи, которая могла ненадолго укрыть беглеца своим покрывалом и сбить неприятеля с толку.

Надежды, однако, не оправдывались. Ночь надвигалась слишком медленно, а парус приближался быстро. Теперь уже не было никакого сомнения в том, что это пираты. Вот только какие? Это могли быть и шведы, и датчане, а могли – и совсем другие, забредшие на Балтику издалека.

На палубе царила атмосфера напряженного ожидания. Сопротивляться было бесполезно. Две крохотные пушчонки не могли противостоять хорошо вооруженному кораблю. К тому же и размерами тот, как это уже было видно, заметно превосходил «Святую Катерину».

Матросы шептали молитвы, осеняли себя крестным знамением и с трепетом ожидали финала затянувшейся погони. До порта было далеко, возможность укрыться в нем отпадала.

Уже в глубоких сумерках, когда на небе начали появляться первые звезды, далекий звук пушечного выстрела приказал судну лечь в дрейф. Ядро взрыло волну прямо по курсу, взметнув столб воды, едва различимый в надвигающейся темноте.

Тут же раздался голос шкипера. Его команда спустить все паруса и лечь в дрейф мгновенно была выполнена. Никто не хотел оказаться под обстрелом ядрами или картечью.

– Что же нам теперь делать? – испуганно прошептал Петька, не спуская глаз с приближавшегося судна.

Это был красивый трехмачтовый корабль, который постепенно сбрасывал паруса, таинственно и грозно надвигаясь в сумерках.

– Делать нам как раз и нечего, Петька. Будем ждать. Оружия-то нет, а без него остается лишь ждать и надеяться. Как все, так и мы, авось не пропадем. Однако домой мы уж вряд ли попадем в ближайшее время.

Петька вздохнул и примолк. В его сердце щемящей тоской ворвались страх и смятение, а на глаза навернулись слезы.

Тем временем пираты ловко подвели свой корабль к борту их судна, сцепили крючьями, и матросы, галдя, заполнили маленькую палубу «Святой Катерины». Все они были вооружены тесаками, шпагами и пистолями. Команду оттеснили к правому борту, поставили охрану, которая, усмехаясь, наблюдала за перепуганными пленниками.

Капитана и его помощника отделили и завели в крохотную каюту. Множество фонарей замелькали на палубе. Открывались люки, туда с проворством обезьян спускались пираты, освещая себе путь масляными фонарями. Гвалт стоял неописуемый.

– Петька, а Петька… Слышь, матросы говорят, что это какие-то датчане нас захватили, – зашептал Гардан, видя, что Петька мало что соображает в этой кутерьме. – Интересно, что же дальше с нами будет…

Не прошло и получаса, как капитана вывели на палубу. Главарь пиратов в светлой безрукавке, перехваченной широким поясом, со шпагой в ножнах и пистолетами за ремнем, остановился перед толпой матросов и оглядел их пристальным взглядом своих светлых глаз. Он был с короткой бородкой цвета спелой ржи, без шляпы, на вид лет сорока и совсем не казался грозным или страшным. Наоборот, лицо его выражало довольство, радость и даже доброжелательство.

Он заговорил по-немецки, и даже Петька уяснил, что этим языком пират владеет отлично. Говорил он не долго, но Петька почти ничего не понял, а Гардан не спешил переводить. Он сам внимательно вслушивался в слова, боясь пропустить или не понять сказанное.

Наконец главарь закончил речь и выжидательно уставился на толпу.

Петька спросил:

– Гарданка, что он требует? Рассказывай!

– Погодь, – отмахнулся тот, но потом наклонился к уху и зашептал: – Вроде предлагает оставаться на судне и плыть с ними в какой-то порт.

– А коли не согласимся, тогда что?

– Аллах его знает, Петька. Не мешай, дай послушать, что матросы говорят.

Вскоре все выяснилось. Пираты предлагали экипажу оставаться на судне и идти с ними, а кто не захочет, тот будет заперт в трюм до получения выкупа.

– Матерь Божья! – воскликнул Петька. – Кто же за нас выкуп может дать? Да мы же голые, как церковная мышь.

– Стало быть, соглашаемся с разбойниками. Авось кривая вывезет, – ответил Гардан и вместе с несколькими матросами выступил вперед.

Петька замешкался, но потом торопливо юркнул за другом и схватил того за руку.

Бо2льшую часть команды пираты загнали в трюм и задвинули дубовые задвижки. Остальным тут же дали приказ поднимать паруса и ложиться на обратный курс. С десяток вооруженных пиратов остались командовать и сторожить, остальные вернулись к себе на корабль и тоже подняли паруса. Суда набрали ход и по крутой дуге пошли на северо-запад. Ветер был не совсем попутный, приходилось часто менять галсы. Матросы работали усердно, на совесть, боясь пиратского гнева.

В небольшую минутку отдыха Гардан сказал:

– Вот мы и вернулись домой, Петька! Есть ли у нас теперь надежда на это, а? Однако все в руках Аллаха. Будем ждать удобного случая. Верно, Петька? Да ты не очень-то вешай нос. Не пропадем. Что нам!

– Домой охота! – чуть ли не плача заныл Петька, а Гардан едва не засмеялся, однако сдержался и ответил:

– Успеется, Петька. Да и где теперь твой дом? В Иван-городе? Это не дом, а в Новгород тебе уж не вернуться. Во всяком случае, скоро.

– Чего так-то, а?

– А московский царь?! Он что, по головке погладит за бегство и убийство своего человека? Нет, Петька, о Новгороде пока и не мысли.

Они замолчали, потому что опять надо было тянуть шкоты, выполнять команды, и на разговоры больше не было времени и сил.

Светлая ночь с бледными звездами окружала судно. Впереди маячили огни главного корабля.

Утром все валились с ног от усталости. Из оставшихся на борту невеликих запасов приготовили бобовую похлебку, разрезали несколько краюх хлеба и выдали вяленую рыбину на двоих. С голодухи все это враз исчезло в матросских глотках, но людей не насытило. Однако никто не попросил добавки – боялись рассердить пиратов.

Поскольку утром ветер вовсе стих, всем разрешили поспать тут же на палубе – кто где найдет место. Все сгрудились вместе – было прохладно, и без работы стало зябко. Но усталость взяла свое. Не прошло и минуты, как вся плененная братия спала мертвым сном.

Почти две недели два корабля пробирались между островами архипелага, пока не достигли небольшого порта на одном из островов. Сильно измотанные и отощавшие люди едва двигались по палубе.

Всех моряков со «Святой Катарины» загнали в трюм, но отдельно от остальных пленников, и предоставили самим себе. Лишь кок три раза в день давал пищу, скудную и невкусную, но и это было благо. Плохо то, что свежего воздуха в трюме было мало, а выпускать матросов на палубу не было велено. Их сторожили довольно строго. Целую неделю люди пробыли взаперти, пока однажды утром их всех не вывели наверх. На море пал сильный туман, и, стоя на баке, никто не мог разглядеть кормовых надстроек.

Моряков встретили трое господ в добротных кафтанах и шляпах с перьями. Они тихо переговаривались между собой, и Гардан сказал Петьке:

– Речь их мне непонятна. Чужие какие-то люди.

– Гарданка, ты же можешь понять их мысли. Попробуй хоть малость, а?

– Да ну тебя! Помнишь, как у меня голова болела и слабость была в теле после базарных проделок? Больше неохота мне так.

– Но ведь это так важно для нас, Гарданка! Уважь, а!

Тот помолчал малость, затем, видно решившись, сказал:

– Ладно, Петька. Попробую еще раз. Может, что и получится.

Гардан внимательно, с напряжением стал всматриваться в господ, что стояли шагах в трех от них. Те поглядывали на матросов, которых было с дюжину, неопределенно покачивали головами и лениво перебрасывались словами. Они ждали пиратское начальство, которое не спешило почему-то появляться перед гостями.

Наконец Гардан отдышался, как после тяжелой работы, помолчал, отведя глаза, потер лоб и переносицу. Петька, который все это время с нетерпением переминался с ноги на ногу, наконец не выдержал и спросил:

– Ну что? Сумел, а? Рассказывай!

– Погоди, дай отдохну.

– С чего же ты утомился, Гарданка? Никакой работы вроде не делал.

– Погоди, говорю. Не до тебя пока. Дай собраться с мыслями, – и он снова поглядел на гостей.

Но вот появился наконец-то предводитель пиратов с помощниками, они стали оживленно переговариваться с гостями. Жестикулировали, повышали голоса, спорили, но никак, наверное, не могли прийти к соглашению. Петька не слушал их, да и понять ему их было невозможно. Говорили они на каком-то непонятном языке.

Тут Петька услышал шепот Гардана:

– Сдается мне, что они пришли покупать нас, чтобы зачислить на свой корабль в команду. Куда-то плыть они собираются, а куда – не пойму.

– И чего же нам делать, Гарданка?

– Аллах его знает! Как мне судить об этом, если ничего более и не узнал. Погоди, может, тут пофартит, – и Гардан стал прислушиваться к разговорам, всматриваясь в лица спорщиков.

– Точно – продают нас. В цене никак не могут сойтись. Выходит, мы рабы, что ли? Вот попали, а?!

Наконец споры помаленьку утихли. Капитан пиратов оглядел матросов «Святой Катерины» насупленным, недовольным взглядом и произнес:

– Вас всех сегодня забирают эти вот господа, – указал он пальцем на гостей. Будете служить на их судне. Каждый получит за рейс по золотому, и потом будете отпущены. Желания не спрашиваю, за вас деньги уплачены, а стража начеку. Понятно? Вопросов не задавать! За вами скоро придет шлюпка. А теперь в трюм, да поживей!

Их грубо затолкали опять в душный сырой трюм, и тут все сразу зашумели, закричали, размахивая руками. Матросы выражали крайнюю степень недовольства, но было уже поздно да и бесполезно протестовать. Капитан ясно дал понять, что его решение обсуждению не подлежит.

Время прошло быстро, пираты открыли люк и приказали выходить. Пленники быстро поднялись на палубу, благо вещей ни у кого не было, разве что ложки у некоторых оставались. Ножи у всех отобрали еще в день захвата.

У борта покачивалась большая шлюпка с гребцами. Всем матросам связали за спиной руки и спустили в шлюпку, придерживая их веревкой с крючком. Видно, опасались неприятностей, ведь матросы – народ отчаянный.

Прозвучала команда, весла опустились на воду, и в сгущающемся тумане скоро растворились очертания «Святой Катерины».

– Куда это нас? – спросил Петька, ни к кому не обращаясь.

Никто ему не ответил, да кроме Гардана никто и не понял его. Все угрюмо молчали.

Море было спокойно. Еще не менее получаса матросы махали веслами, пока впереди не появился неясный силуэт корабля, стоящего на якоре. С борта шлюпку окликнули. Получив ответ, спустили веревочный трап, и пленных моряков по одному, развязав руки, стали пропускать на борт. Там их подхватывали крепкие руки и тут же запихивали в люк трюма. Крышка с шумом закрылась, и пленники остались почти в кромешной темноте.

– Приехали, – сказал кто-то из матросов, в голосе его звучали безысходность и злоба.

– Такова наша доля, – отозвался другой голос, в котором слышались грусть и покорность судьбе.

– А семьи? С ними что будет, ты подумал? – это уже третий моряк подал свой голос, и Петька на слух понял, что говорил это запомнившийся ему старый уже человек с седой жиденькой бородкой неопределенного цвета.

– Все в руках Господа нашего! Что нам еще остается, как не молить его о милости?

– Будет вам верещать! – этот голос был зол и дерзок. Все по нему узнали молодого матроса с задиристым вздорным нравом, которого звали Фриц. – Раньше надо было думать, а теперь лучше молчите да сил набирайтесь. Никто ведь не знает, куда нас теперь бросят и где наши косточки рыбы обглодают!

– Ты, Фриц, вечно страху нагоняешь на людей! Чего стращать раньше времени? Лучше помолимся сообща, попросим у Господа терпения, помощи и благополучия.

– А каким святым молиться? Католическим или вашим протестантским, еретическим? Неизвестно еще, какие сильнее окажутся.

– Пусть каждый молится своим святым. Важно, чтобы мольбы наши до Бога дошли.

В наступившей тишине было слышно, как кто-то невнятно шепчет молитву. Петька тоже зашептал про себя, прося Бога не оставить его своими заботами и помочь вернуться домой, к отцу. Он вспомнил почему-то Фомку, друга своего закадычного. Где он сейчас? Что делает? Помнит ли его, Петьку, с которым много лет с раннего детства гоняли по улицам, ездили на конях, плавали в Волхове и ловили рыбу. Кажется, как давно это было, а если поразмыслить да посчитать, то не так уж и давно. Полгода лишь прошло, а кажется – век не виделись. Петька прерывисто вздохнул и потер глаза, благо никто не мог этого видеть.

Глава 15 Кораблекрушение

– Нам везет на заточения, – молвил Гардан, когда они освоились с новой обстановкой, которая совершенно не отличалась от предыдущей.

– А у меня душа не на месте от всего этого, – ответил Петька горестно. – Какие ужасы судьба еще нам готовит, а? Мне страшно хочется домой! Сколько еще такое будет длиться?

– Все в руках Аллаха! Иншалла! – Гардан последние слова прошептал почти про себя и воздел руки к низкому потолку трюма.

Петька зашептал молитвы, осеняя себя крестом.

Делать было нечего, и, посетовав на судьбу, матросы устроились спать на голом полу. Хоть силы тратиться не будут, и то слава Богу.

Неизвестно сколько прошло времени, но голос одного из матросов вдруг разбудил спящих:

– Братья, а ведь мы, кажется, плывем! И точно, послушайте: волна слегка бьет в борт, и судно покачивает.

– Стало быть, и нас вскоре наверх подымут, – отозвался, зевая, другой матрос. – Так что скоро мы все узнаем про будущее свое житье.

Люди тихо и нехотя переговаривались, жалуясь и ругаясь. Всем хотелось есть, но грохотать в крышку люка никто не стал. Зачем попусту раздражать хозяев. Всему свое время прийти должно.

Качка усиливалась – значит, судно выходит в открытое море, а может, ветер крепчает. Вот и удары волн стали заметнее, и голоса сверху вроде погорячей доносятся. Как противно ждать неизвестно чего!

Никто не знал, сколько прошло времени, но всем казалось, что очень много. Но вот загремел засов, открыли люк. Серый свет проник внутрь, а наклонившийся бородач приказал:

– Вылазь поживей, святая братия!

Матросы с опаской полезли вверх по крутому трапу и очутились на палубе небольшого судна с двумя мачтами, очень похожего на их прежнюю «Святую Катерину». В туманной дымке вокруг ничего не было видно, но в этом не было ничего удивительного. Видимость была всего несколько миль. Свежий ветер упруго надул паруса, и судно торопливо раздвигало длинные пологие волны.

К пленным матросам обратился бритый моряк средних лет в зюйдвестке на голове и в широких сапогах:

– Матросы, вы на судне датского купца Йохансона. Куда направляемся – вам знать не обязательно. Будете работать в трех вахтах, сейчас вас распределят по ним. Безобразий не потерплю, так что сразу это уясните. Свободные от вахты пойдут на камбуз за жратвой. – И, обращаясь к коренастому блондину в кожаной куртке с окладистой светлой бородой, он добавил: – Приступай, Свенсон.

Свенсон, видимо помощник шкипера, молча оглядел толпу матросов, пересчитал новичков, которых оказалось одиннадцать. Он немного подумал и так же молча, тыкая пальцем в грудь каждого, давал знак рукой, куда отходить. Петька с Гарданом оказались вместе с еще двумя матросами. На ломаном немецком Свенсон пояснил, что часть людей идут работать, остальные – на камбуз. К последним относилась и группа с нашими ребятами.

Всем дали на удивление обильные порции жареной рыбы с бобами, какие-то овощи почти без вкуса и по кружке пива, весьма жидковатого. Однако на такой обед никто и не рассчитывал, так что настроение у людей поднялось. Животы наполнились, а на лицах появилось сонное выражение.

Их отвели по лесенке на бак, там уже спали вповалку матросы на каком-то тряпье. Разбудив главного из них, Свенсон показал на группу Гардана, поговорил малость и занялся другой группой.

Главный по вахте оглядел своих новых товарищей, что-то пробормотал непонятное, красноречиво показал увесистый кулак и завалился на бок. Было ясно, что приказано ложиться спать.

Для наших ребят опять началась уже привычная работа, осложнявшаяся незнанием языка. Приходилось постоянно быть начеку, следя за другими матросами, чтобы не попасть впросак или, того хуже, нарваться на оплеуху Бочки, как звали старшего вахты. Хотя старшим его и назвать было трудно, потому как он наравне со всеми тянул снасти и выполнял всякую работу.

Было прохладно, и только работа согревала ребят. Гардан внимательно прислушивался к речи соседей, пытаясь побыстрее уловить смысл слов. Он быстро осваивал новые языки, в отличие от Петьки, который так по-настоящему и не понимал немецкую речь. Потому часто Гардан спасал друга от явных промахов, подсказывая нужные действия.

Дни тянулись однообразно и скучно. Ребята медленно знакомились со своими новыми товарищами. Они были слишком молоды, чтобы их принимали всерьез, однако работали наравне со всеми, особенно Петька, сила которого была уже замечена моряками. Зато Гардан обладал завидной ловкостью и быстро соображал. Он быстрее всех карабкался по вантам, шастал по реям, крепил паруса. Кроме того, Гардана часто посылали на бушприт глядеть вперед, ибо зрение у него было поистине орлиное.

Море было в основном неспокойным. Ветер часто менял направление, и вахты выбивались из сил, постоянно меняя галсы. Иногда встречали корабли, которые боязливо старались отдалиться от них. Попадались целые караваны купеческих судов, но их-то как раз опасаться не приходилось. На борту находилось три пушки малого размера и целый арсенал другого оружия.

Часто виднелся далекий берег, тянувшийся низменной полосой где-то на горизонте. По определению ребят, они плыли на запад. А что было там, на западе? Им это было неизвестно.

Редко выдавался час-другой спокойного моря, и тогда матросы принимались играть в кости или карты. Ребята с интересом наблюдали за игрой и посмеивались, замечая шулерство то одного, то другого. Это довольно часто приводило к дракам и ссорам. Иной раз даже поблескивали ножи, но до серьезной поножовщины дело пока не доходило.

– Хоть бы нож мне раздобыть! – с вожделением вздыхал Гардан. – Да где же его сыщешь, коли ничего на обмен нет.

– Хорошо бы, – соглашался Петька, хотя не видел в этом крайней необходимости.

– Может, спереть у кого?

– Ты что! Если поймают, сразу голову открутят.

– И так может случиться, – соглашался Гардан.

– Вот если бы в каземат с оружием залезть – там-то всего навалом.

– Сказал тоже. Попробуй залезть – там замки видал какие.

– Да и как ты объяснишь появление у тебя ножа, а?

– Шайтан! – выругался Гардан со злостью.

– Не серчай, Гарданка. Может, потом и сможешь раздобыть себе что-нибудь, а пока не ввязывайся в эти дела. Мне боязно даже думать об этом. И не терзай душу. Пока нам это без надобности.

– А если пристанет кто?

– А ты сам не лезь на рожон. Держись потише, оно и лучше будет.

Дни проходили за днями, и счет им ребята не вели – ни к чему им было напрягать свои мозги еще этой заботой. Судно, по их понятиям, развернулось курсом на юг, солнце в небе стало сиять часто, и работы поубавилось. Гардан уже хорошо понимал команды и редко ошибался. Да и по зубам они почти не получали, так как работали сноровисто и проворно. Не огрызались, и постепенно боцман стал смотреть на них более доброжелательно.

Однако когда они поинтересовались как-то, сколько же прошло дней в плавании, то несказанно удивились. Почти месяц они качаются в море, а конца плаванию и не предвидится. Зато стало чуток потеплее, а когда на небе солнце – то и вовсе жарко, особенно после полудня.

Вскоре Гардан сообщил Петьке, что подслушал разговор боцмана с помощником шкипера.

– Знаешь, Петька, куда мы плывем?

– Откуда же.

– А я слышал, что какой-то Английский канал скоро будет, а там уж рукой подать до порта, куда мы идем.

– Что за канал-то такой?

– Кто ж его знает, так говорили. И еще страну называли, где фрязи какие-то живут. Ты не слыхал про таких?

– Где же я мог об этом услышать?

– Ты же купец! Должен бы интересоваться чужими землями.

– Купец! – усмехнулся Петька. – Тятька был у меня купцом, а я еще и не помышлял об этом.

Не прошло и недели, как судно, по словам матросов, вошло в Английский канал, и по тону разговоров Гардан понял, что плавание здесь не очень-то приятное. К тому же попахивало осенью, а в это время море всегда становится неласковым.

Утром Гардана вызвал помощник шкипера.

– Туман плотный на море. Полезай на бушприт, гляди в оба и слушай внимательно. Почуешь близко какое судно – кричи во все горло, – с этими словами помощник многозначительно покачал кулаком.

Гардану хотелось спать, его вахта еще не началась, и он нехотя, с ленцой уселся на самом носу, свесив ноги за борт. Море было довольно спокойно, ветер ровно дул наискосок в корму. Туман колыхался впереди плотными клубами, тяжело окутывал судно непроницаемым покрывалом.

Вдруг Гардан с изумлением услышал далекий визг поросенка. Он прислушался. Визг доносился слева по борту. Он решил, что корабль идет прямо на берег, и заорал что было мочи:

– Земля слева по борту! Свинья кричит!

Прибежал помощник и стал прислушиваться. Услышав, сказал:

– Это не земля, это судно идет нам наперерез. Однако оно не опасно, далеко еще – мы проскочим. Но молодец! Так на некоторых судах оповещают о своем присутствии, накручивая поросенку хвост. Уж очень он долго и звонко визжит. А ты смотри и бей в колокол почаще, понял?

Гардан согласно кивнул и уставился в стену непроницаемого тумана.

Судно шло под малым количеством парусов. Боялись столкновения.

Гардан иногда слышал приглушенный туманом пушечный выстрел, доносившийся издалека. Даже удары колокола доносились с кормы, а потому и не возбудили в нем тревоги.

Внизу спала его вахта, он с завистью вспоминал Петьку, который досматривал, видимо, свой прекрасный сон. Монотонное покачивание усыпляло, но Гардан старался добросовестно выполнять приказ. Собственно, смотреть было бесполезно. С бака корму увидеть было почти невозможно. Она едва заметным пятном выделялась в волнах тумана. Тут главное – не пропустить сигнального колокола и определить его источник, но это уж дело начальства. Ему лишь бы услышать его поблизости и вовремя о нем оповестить.

Он посматривал вверх, надеясь, что солнце пробьет толщу тумана, но надежда эта была невелика. Гардан вздохнул и ударил несколько раз в колокол, что висел у него над головой. Звук пробежал несколько десятков саженей и заглох, утонув в тумане.

Прошло с полчаса. Ничего не нарушало тишины, разве что на самом судне приглушенно шаркали ноги, да из камбуза доносились звуки кастрюль и черпаков. Голоса с кормы не долетали, увязая в тумане, как в болоте.

Гардан прислушался, повернув ухо в сторону какого-то нового донесшегося звука. С правого борта, чуть спереди, слышны были едва заметные редкие удары колокола. Гардан позвонил в ответ и опять прислушался. Было тихо, но он кожей ощутил опасность. По спине проползли мурашки, он поежился, как от холода. На душе стало противно, он явственно ощутил тоску по дому, родным и теплому морю.

Вдруг удар колокола раздался совсем рядом, потом еще несколько, и Гардан истошным голосом заорал:

– Справа по борту судно! Колокол близко! – И сам отчаянно задергал веревку.

Трезвон побежал в туман и вернулся оттуда таким же тревожным перезвоном. С кормы долетели слова команды перекладывать руль влево, но в это время Гардан увидел надвигавшийся прямо справа бушприт. Он рос, как казалось Гардану, с невероятной быстротой, и из горла парня вырвался отчаянный крик:

– Судно таранит нас! Спасайся!

Он бросил бесполезную веревку и быстро бросился на шкафут. Ругань и вопли сразу пронзили тысячами звуков тягучую массу тумана.

Тем временем над палубой возник толстый брус бушприта, со скрежетом и треском ломающегося рангоута и фальшборта в палубу врезался форштевень чужого судна, все вокруг задрожало, закачалось, и судно накренилось на правый борт.

Гардан отпрянул назад и бросился опять на бак. Крен судна быстро увеличивался, волны захлестывали в пробоину борта. Гардан с ужасом понял, что судно обречено. Они тонули. Он бросился искать Петьку, но дверь в кубрик заклинило, и он никак не мог ее открыть. С той стороны доносились удары и крики. Наконец дверь отворилась, в нее стали просовываться люди. Гардан рывками вытаскивал их, глазами ища Петьку. Он истошно орал, а когда увидел перепуганное бледное лицо друга, схватил того за руку и с трудом вытащил на палубу. Она уже заливалась серыми потоками воды. В пролом хлестали волны. Люди бросились цепляться за снасти и борта таранившего их судна, которое продолжало медленно мять под себя проломленный борт. Гардан глянул вверх и увидел, как матросы чужого судна вымбовками дубасили по рукам цепляющихся за что попало обезумевших от страха людей.

– Петька, беги за мной! – закричал он, разглядев в тумане какое-то отверстие квадратной формы в борту неизвестного судна. – Гляди, куда можно уцепиться, только прыгать надо! Сумеешь? Давай я первый, – и, не раздумывая, потому что вода уже заливала палубу, взобрался на обломок фальшборта и прыгнул.

– Прыгай после меня сразу же! – крикнул Гардан, перебирая руками по краю отверстия, давая место Петру.

Тому пришлось полегче, так как за это время форштевень чужака вдавился в корпус тонущего корабля еще на фут. Петька прыгнул с расширенными от ужаса глазами и судорожно уцепился за край отверстия. Они оба повисли, болтая ногами. Потом Петька перебросил ногу и влез внутрь, сразу же протянув руки Гардану. Вскоре они оказались в низком помещении, накрытом брезентом. Рядом, направленная в сторону отверстия, стояла пушка небольшого размера. Крышка люка, куда они забрались, отвалилась от удара и висела на одной петле, что и дало ребятам возможность пролезть внутрь.

Рядом топали ноги, люди кричали на непонятном языке, гремели чем-то и ругались. Ребята притаились, выглянули в проем и увидели, как их корабль скрывается в морской пучине, выбрасывая фонтаны воды и клубы пузырей. Вокруг плавали люди, но их отталкивали веслами и баграми.

Ребята в ужасе отпрянули от пушечного порта и прижались друг к другу. Ими овладело отчаяние, а у Петра потекли из глаз слезы, и удержать их он не пытался.

Вскоре головы людей, плавающих в море, укрыл предательский туман. Парни забились подальше в угол и стали с чувством обреченных ждать своей дальнейшей судьбы. Их губы шептали молитвы, а сердца надрывно стучали, может быть, последние минуты.

Глава 16 Англичане

Дрожа от сырости, а особенно от страха, ребята прислушивались из-под просмоленной парусины, прикрывавшей пушку, к непонятному разговору на палубе. Раздавались крики, ругань. Гардан хорошо все слышал, но ничего понять не мог. После долгого ожидания он наконец прошептал на ухо Петьке:

– Кажется, на корабль попал один наш матрос. Вот теперь на палубе и спорят, чего с ним делать.

– Может, и нам выбраться наружу? – ответил Петька посиневшими губами, клацая зубами.

– Погоди малость. И так найдут. Давай поглядим, как с матросом будет.

Ребята почувствовали, как судно сделало небольшой поворот, колокол непрестанно посылал тревожные звоны в туманное море. Ветер немного усилился, появилась надежда, что туман рассеется.

Друзья боялись пошевелиться, а места под парусиной почти не было. Ноги затекли и требовали движения. Петька нетерпеливо поводил плечами, Гардан чувствовал, как его другу охота повернуться.

– Не крутись, а то заметят! – прошипел он на ухо. Под парусиной было темно, глаза ребят почти ничего не видели.

А на палубе продолжался галдеж. Гардан старался понять, о чем там идет речь. И лишь ответы матроса дали ему некоторое разъяснение. Он похолодел и приник к уху Петьки:

– Видать, топить собрались нашего-то! Он молит о пощаде. Однако те не соглашаются. Боятся, что известно будет об их преступлении.

– Тогда и нам конец, Гарданка!

– Не трепыхайся прежде времени! Погоди плакаться. Подождем малость.

Вскоре разговоры на палубе поутихли. Лишь иногда прорывались вопли матроса, но и они затихли после некоторой возни.

– Все, Петька! Готов наш матросик. За борт будут кидать. Видать, груз к ногам торочат. О Аллах, помоги нам, милостивый, милосердный! Не дай сгинуть безвестно!

Петька тоже шептал обращение к Богу, пока не услышал наверху топот и возню. Затем всплеск, тяжелое дыхание проходящих мимо людей – и все затихло. Обычные звуки корабельной жизни были не в счет. Ребята прижались друг к дружке, не в силах сдержать дрожь в теле.

Но не успели они хоть немного успокоиться после услышанного на палубе, как рядом кто-то остановился и неуверенно потоптался. Потом приподнял край парусины, и в глаза перепуганным ребятам ударил свет.

Заговорил грубый голос со злобными нотками в интонациях. Парусина откинулась совсем, и ребята вжались в фальшборт в ожидании самого худшего.

Прибежали матросы, вытащили упирающихся друзей на палубу и поставили на ноги. Явились шкипер с помощником и с интересом стали разглядывать новых пассажиров. Им что-то говорили, но даже Гардан ничего не смог понять. Он вращал глазами в разные стороны и отрицательно мотал головой.

Пришел матрос и задал вопрос по-немецки. Гардан отчаянно закивал:

– Дойч, дойч, ихь шпрехе дойч!

Моряк спросил, коверкая слова:

– Откуда вы, ребята? И кто вы такие?

Гардан смутился и лихорадочно обдумывал ответ, но ничего путного так сразу придумать не мог. Потому тянул время, а переводчик нетерпеливо продолжал спрашивать. Гардан же сказал Петьке:

– Что говорить-то про нас? Прикидываться немчурой вроде нет никакого смысла. С теми-то видишь как дело сварганили.

– А сами-то они кто будут? Может, спросишь, а?

Гардан подождал малость, затем сам спросил по-немецки:

– А вы что за судно? Чьи будете?

– Мы англичане, а вот вы кто такие?! – уже злее ответил толмач. Гардан передал Петьке услышанное, и тот сказал:

– Раз это аглицкие моряки, то нечего нам скрываться. Говори, как оно и есть – русские мы. Пленники немецкие. Аглицкие морские купцы часто торгуют с Московией на севере – тятя так говаривал.

Гардан тут же последовал совету друга и ответил:

– Мы с утонувшего судна. Пленники немецкие, продали нас на рейс. А родом мы из Московии – русские, значит.

Толмач быстро заговорил, почтительно обращаясь к шкиперу. Гардан только и понял, что речь шла о Московии и о русских. Англичане многозначительно поговорили, недоверчиво поглядывая на ребят, наконец толмач сказал, обращаясь к Гардану:

– Откуда вы тут взялись? Сказывайте не таясь!

– Из Иван-города плыли, да нас захватили и сюда определили. Разбойники морские. То ли шведы, то ли датчане.

Опять толмач стал переводить шкиперу и собравшимся. Те долго обсуждали что-то, потом толмач обратился опять к ребятам:

– Благодарите Бога и шкипера, ребята! Вы будете работать на этом судне, но не вздумайте болтать лишнее. Вы ничего не видели, поняли?

Гардан пересказал Петьке слова толмача, и оба рухнули на колени. Благодарственные молитвы сами собой срывались с их губ, потом они с таким же жаром заговорили по-русски, обращаясь к шкиперу, и толмач ничего не смог перевести. Он дружелюбно похлопал ребят по плечам и более спокойным тоном сказал:

– Ну, хватит. Идите вниз и отдохните. Кок вам принесет перекусить.

Их повели в трюм, и там они смогли расслабиться немного, пока какой-то рыжебородый толстяк не принес им краюху хлеба и вареные бобы с подливой в оловянной миске.

Волнения этого утра не отразились на их аппетитах. Ребята набросились на еду и в минуту вылизали миску до блеска.

Вскоре их определили в вахту, указали место отдыха, и для наших ребят началась новая жизнь, но такая похожая на недавнюю. По этому поводу Гардан сказал:

– Что-то нам везет на разные народы, Петька, а?

– Ты же сам хотел мир поглядеть. Вот и гляди теперь.

– Рабом ничего не углядишь.

– Бог даст, и с этим будет когда-нибудь покончено. Не век же нам в рабстве горбиться. Будем молиться, авось Всевышний и сжалится над нами. Верно я говорю?

– Да, лишь Всевышний может знать все, Петька. А помолиться не мешает. Язык не отсохнет, – с этими словами Гардан стал на колени и зашептал на непонятном для Петра языке слова молитвы.

Петька помялся немного и тоже опустился на колени и воздал хвалу Иисусу Христу, который не оставил их своими благами и спас от лютой смертушки в краях далеких и суровых. Их души немного успокоились, и они успели даже чуток поспать, утомленные волнениями трагического утра, пока их не подняли заступать на вахту.

Петька опять получал тумаки, ибо никак не мог понять, чего от него требуют, а Гардан не освоил еще нового для него языка. Но они терпели и старались изо всех сил, надрывая пупки и ладони. Это уже было привычно и не особенно их раздражало. Да и думать у них не было времени. Они лишь заметили, что судно намного больше предыдущих, да и людей на нем тоже было намного больше.

После полудня туман исчез, вдали зачернел низкий берег. С квартердека раздалась команда, и судно стало заваливаться на левый борт. Близость берега не устраивала шкипера. Матросы дружно, с криками тянули шкоты, фалы, крепили канаты и проворно бегали под окрики боцмана, шлепая босыми ногами по мокрым доскам палубы.

– Гарданка, ты хоть немного понимаешь их речь? – спросил Петька после трудной вахты.

– Шустрый ты, как я погляжу. За неполный день охота тебе, чтобы я речь чужую сразу стал понимать. Успеется еще.

– Да больно много оплеух приходится из-за этого получать. Кто их всех разберет! Ты уж постарайся побыстрей, а?

– Ладно уж, постараюсь, тупица ты этакий, – ответил Гардан, но злости в его голосе не слышалось. – Так я вскорости все языки изучу, а, Петя?

– Нет, все не успеешь. Их, наверное, много по белу свету, а?

– Может быть, еще больше, чем ты думаешь. Всех не осилить. Но этот, мне думается, похож немного на прежние, так что и осилю со временем. Не бойся, Петька! Как у вас говорится: живы будем – не помрем, а? То-то же. Может, еще и не так плохо нам здесь будет. Поглядим.

– А мы все дальше на полдень идем, Гарданка, ты не заметил?

– Чего ж там. Заметил, а как же. Значит, теплее будет, а то я уж и забыл, как можно на солнышке косточки попарить. Соскучился по теплу.

Дней через десять Гардан уже сносно понимал команды, и получать по морде друзья стали реже. Но работать приходилось много и тяжело. Особенно уставал Петька, который никак не мог приноровиться хоть малость филонить, чему тут же научался Гардан. И хоть силой Петька мало отличался от взрослых моряков, однако такая работа сильно его выматывала. А питание было не такое обильное, как им показалось вначале, шкипер оказался прижимистым, а его помощник еще и любил поиздеваться над слабаками. Линьки часто гуляли по спинам матросов, хоть вины их были самыми малыми. Дисциплина поддерживалась жестокими и скорыми методами.

В Бискайском заливе судно попало в полосу штормов, жестокий ветер рвал паруса, волны заливали палубу. Ребята судорожно искали, за что бы уцепиться, и хватались за что попало в страхе быть смытыми за борт.

Сорвавшаяся с креплений пушка придавила матроса, и теперь он выл в трюме под грубыми руками судового лекаря, который вправлял ему сломанные кости. Эти вопли ребятам жутко было слышать. От усталости они едва держались на ногах, лишь сон немного освобождал их от ужасов морской жизни.

После недели жестокой качки корабль вышел из полосы шторма. Впереди потянулись изломанные берега Испании, как понял Гардан из разговоров матросов, бывавших раньше в этих краях. Он уже знал и направление, по которому плыл корабль. Этим он поделился с Петром:

– Ну и попали мы с тобой, Петька. Знаешь, куда мы идем-то? В Африку, за черными рабами. Во! Мы и слыхом не слыхивали про такое.

– Что, покупать рабов будем?

– Может, и покупать, но, кумекаю я, больше захватывать или менять у правителей пленников на товар.

– А потом куда же их девать? Где продавать-то?

– Какую-то Ямайку называют, но я не понял, где это. Но, верно, далеко. А на корабле полно оружия да разной мелочи для дикарей. Дешевка разная блестящая. Я знал еще раньше, что дикари любят блестящие побрякушки. На них они меняют самое дорогое, что у них есть, и даже золото, жемчуг и слоновую кость.

– А это что такое – слоновая кость?

– Ну, слоны есть в Индии и в Африке тоже, так у них огромные клыки изо рта торчат. Вот их и вырубают, а потом продают для резьбы и украшений разных. Богачи, конечно, покупают такие безделки.

– Чудно ты говоришь, Гарданка. А там жарко?

– Наверное. Говорят, что как в преисподней.

– А сгореть там нельзя, а?

– Вряд ли, раз туда плывут люди. Да и живут же там эти черные, которых в рабство забирать будут. Поглядим.

– Боязно как-то, Гарданка. А вдруг погибнем, а?

– Да уж сколько раз гибли, а все живем! Аллах милостив, сдюжим с его помощью и благословением.

Они уже знали, что шкипера зовут Оллнат и к нему надо обращаться в редких случаях и только со словом «сэр». Иначе получаешь по зубам. Его помощника звали Джон О’Шейн, а боцмана – Том Хорейс. Многих матросов они тоже знали по именам, но с трудом запоминали новые для них прозвища. С ними подружился лысый матрос почтенного возраста. Звали его Джозеф, но между собой все называли его Зеркальный за его блестящую лысину. Он принимал это спокойно и не обижался.

На четвертой неделе плавания, уже у северных берегов Африки, пришлось приложить много усилий, спасаясь от пиратов, которые два дня гнались за ними. Лишь мастерство шкипера спасло корабль от разграбления, а матросов от гибели или рабства.

После этого шкипер дал команду искать укромное место для отдыха и мелкого ремонта. Корабль давал небольшую течь, да и рангоут требовал переборки. Паруса стали ветхими, и некоторые приходилось постоянно чинить. Так что судно шло вблизи берегов, а шкипер с помощником во все глаза осматривали горизонт и берег в подзорную трубу.

Желто-коричневые берега тянулись изломанной линией где-то милях в пятнадцати, и Петька никак не мог понять, как можно на таком расстоянии узнать что-либо путное. Гардан же объяснял:

– На то нужен опытный глаз и знания. По едва заметным приметам моряки узнают многое. Не один десяток лет надо плавать, чтобы знать так много, уметь управлять кораблем и правильно выбирать место для якорной стоянки.

– Видно, как у следопыта. Тот тоже по незаметным простому человеку приметам находит и распознает следы и все такое, да?

– Похоже, но тут опасности больше. А неизвестности еще больше, особенно в незнакомых местах.

– А мне нравится на корабле, только если бы управлять им, а не тянуть разные канаты и снасти да по реям бегать.

– Ишь чего захотел! Этому учиться надо, и не один год. Правда, многие и без этого, одним опытом и наблюдательностью обходятся, но учить все одно надо многое. Так быстрее освоить можно такую науку.

– Я вот и по звездам уже немного разбираюсь. И по солнцу время могу определять. И течения замечаю. Мне Зеркальный кое-что порассказал и показал. Он много знает.

– Ты же почти ничего не понимаешь по-ихнему.

– Вот и понимаю. Да Зеркальный знаками и рисунками много может порассказать. К тому ж я уже кое-что из их языка знаю. А понимаю и того больше. Интересно мне быстрее узнать про море, вот и стараюсь побыстрее научиться понимать их язык.

– То-то я гляжу, ты проворней стал команды выполнять. И меня уже не терзаешь вопросами. Молодец, Петька! Или лучше Питер, как тебя тут зовут, а?

– Один леший! Одно имя на разных языках звучит по-разному, а оно все равно одно и то же. Зови как хочешь.

– Слушай, мне подарили крестик. Думают, что я потерял его. Как же мне быть? Не носить же мне его, мусульманину правоверному, как ты думаешь, а?

– А не будешь носить, так еще чего недоброе подумают и за борт скинут. Так что лучше надень.

– А как же Аллах? Это же кощунство великое – Аллах мне его не простит!

– Ты же говоришь, что Аллах милостивый и милосердный, значит, не простить не может сына своего, который спастись хочет. Носи.

– Наверное, ты прав, Петька. Подальше от греха, а то и вправду за борт выкинут, коли узнают, что я мусульманин. А Аллах простит, ему известна моя стойкость в вере. Аллах акбар!

Гардан с некоторыми колебаниями надел на шею крестик на простом шнурке. Вздохнул и воздел руки к небу.

Два дня спустя судно резко взяло курс на берег. Он представал перед моряками пустынной выжженной солнцем холмистой местностью с чахлыми кустиками травы и кустарника.

Шкипер выбрал глубокую узкую бухту, вдающуюся в берег мили на три. Медленно втянулись в узкий проход, постоянно измеряя лотом глубины. Матрос поминутно выкликал, сколько футов под килем. Ветер едва шевелил единственный грот-парус, судно медленно тащилось среди рифов по полной воде. Видимо, в отлив здесь пройти было бы значительно сложнее, если вообще можно.

Лишь к вечеру удалось бросить якорь на приличной глубине, не рискуя приблизиться к берегу больше чем на полмили.

Оллнат внимательно оглядывал в подзорную трубу берег, полого поднимавшийся к востоку. Он был пустынен и гол. Нигде не было видно и признака жилья или диких животных. Все здесь вымерло от жары. Бледное небо безжалостно взирало на опаленные холмы, ни одно облачко не закрывало солнце.

Шкипер заорал во всю глотку, тыча короткой бородой в сторону берега:

– На берег никого не пускать! Воды, судя по всему, здесь нет. На ночь усилить стражу, вахтам не спать! Оружие раздать. За морем вести наблюдение постоянно. Здесь могут рыскать пираты-арабы или берберы, или кто еще. Сам черт их не разберет! О’Шейн, завтра с утра пошлешь пару ребят на мыс. Пусть следят за морем и в случае чего подадут сигнал зеркалом. Ты знаешь, как это устроить. А сейчас всем отдыхать. Оружие прихватить с собой!

Его длинная речь прибавила тревоги матросам, но ведь морская жизнь ею полна. Боцман раздал мушкеты и палаши. Получили оружие и наши ребята. Горсть свинцовых пуль засунули в карманы, а порох в коровьем роге повесили через плечо. Ружья на судне были новые, с кремневыми замками, которые еще редко встречались, и потому некоторые не умели с ними обращаться. Боцман нетерпеливо показывал приемы заряжания, стрельбы, чистки.

Под конец он напомнил, чтобы все, не откладывая на потом, немедленно наточили палаши и шпаги.

– Пушкари, осмотрите пушки и приведите их в порядок. Они тоже могут нам понадобиться. И никто не зажигает огня на палубе! За нарушение строго взыщу. Поторопитесь, а то на сон не останется времени. Завтра приступаем к ремонтным работам.

Тихо переговариваясь, матросы разошлись заниматься делом. Солнце уже склонилось к горизонту, скоро наступит ночь, которая здесь прямо обрушивается всей непроглядной чернотой почти без сумерек. Петька сильно удивлялся такому природному явлению, он никак не мог понять причину такого резкого перехода дня к ночи.

Все спешили до захода солнца покончить с работой, на палубе слышались только звуки, издаваемые трущимися о клинки брусками, да щелканье курков ружей. Пушкари деловито возились у бортов со своими чудищами. Шкипер и помощник расхаживали по палубе, наблюдая за порядком и покуривая короткие глиняные трубки. И Петька в который раз удивлялся, зачем и для чего люди курят какие-то высушенные травы, вдыхая в себя противный дым.

Ночь прошла спокойно – никто не тревожил моряков ни с суши, ни с моря. Сразу после завтрака закипела работа. Ее хватило всем, – шкипер решил, что перед дальней дорогой и опасностями, которые могут подстерегать англичан в этом деле, надо иметь быстроходное и отремонтированное судно.

Глава 17 Блокада

Несколько дней прошли спокойно. Матросы под постоянным присмотром боцмана и шкипера с помощником спешно устраняли неисправности в рангоуте и такелаже. Впереди большой переход в незнакомых водах – рисковать не хотелось.

Небольшая группа матросов с боцманом обшарила окрестности бухты, но ничего примечательного не обнаружила. Кругом каменистая пустыня с редкими барханами и чахлой растительностью. Удалось подстрелить небольшую антилопу, и целый день потом все лакомились бульоном из мяса этой животины. Никаких следов человека никто не заметил.

Однако к вечеру пятого дня, уже перед закатом солнца, прибежал с мыса матрос с известием:

– На горизонте два паруса! Приближаются сюда!

– Почему не сигналили зеркалом? – в ярости спросил шкипер.

– Так солнце садится, сэр! Не с той стороны, сэр.

– Будь ты проклят! Не могли использовать два зеркала?

– Так нам дали одно, сэр. Да и не знали мы такого способа, сэр.

Не успели обсудить положение, как солнце закатилось за горизонт. Однако шкипер успел поглядеть в подзорную трубу и едва смог различить светлые пятна парусов, быстро растворившиеся в коротких сумерках.

– Да, – сказал Оллнат задумчиво, – видать, это местные пираты. Их в этих краях предостаточно. Недаром их замечали даже у берегов Дании.

– Может, это торговцы из Португалии или Испании, сэр? – попробовал снять напряжение боцман Хорейс.

– Может, и так, но я уверен, что это марокканцы или берберы, что для нас одно и то же. Все они бандиты и язычники!

Шкипер задумался, затем распорядился:

– Огня не зажигать, не курить и даже не шуметь сильно. О’Шейн, с десятью матросами отправишь две пушки на мыс и за ночь установишь их там на случай атаки с моря. Замаскировать тщательно, сидеть молча, пока не сунутся сюда. Проход узкий, и вы сможете если не потопить, то сильно напугать неожиданностью нападения. Исполняй!

В наступившей темноте сноровисто спустили шлюпку, погрузили талями пушку с припасом. Пришлось спустить и вторую шлюпку, ибо одна не в силах была справиться с таким грузом.

О’Шейн отобрал молодых парней в свою команду. Туда попали и наши ребята. Всего одиннадцать человек. Захватили еды, воды на неделю и в молчании отчалили.

Весла ритмично поскрипывали в уключинах. Слышалось надрывное дыхание гребцов. Шлюпки быстро продвигались вперед. Молодой месяц еще не справлялся с темнотой, и берег едва угадывался с левого борта. Было тихо и душно. С океана наплывала сырость. Мог появиться туман – тогда работа должна была сильно осложниться.

Ребята молча гребли, стараясь сдержать рвавшиеся вопросы. Разговаривать им было не положено. Друзьям и так оказана большая честь – их взяли в рискованное и опасное предприятие. Однако их легко мог взять в плен высадившийся десант, и никто тогда не придет им на помощь. Это подспудно засело в головах матросов, они угрюмо гребли навстречу своей судьбе.

Ближе к полуночи прибыли на место. Их встретил второй дозорный. С предосторожностями выгрузили тяжелые пушки и лишь к утру сумели установить их на возвышенности и укрыть от постороннего взгляда.

– Теперь отдыхать, ребята, – распорядился О’Шейн. – Двое караулят – остальные спать. Скоро солнце появится, надо быть готовыми ко всему.

С радостным гулом сдержанных голосов матросы жадно попили и быстро улеглись спать прямо на камнях, подложив под себя охапки морской травы.

Солнце застало всех спящими, лишь караульные продолжали бороться со сном, с вожделением поглядывая на спящих.

– Подъем, братцы! – раздался голос помощника шкипера. – Пора и за работу. Быстрее!

Матросы вскочили, боясь получить затрещину, разбежались – кто по скалам по нужде, кто к морю ополоснуться. Наскоро поели хлеба с холодной овсянкой, запили несвежей водой.

О’Шейн уже осматривал горизонт. Два судна медленно приближались к входу в бухту, осторожно лавируя, ловя слабый ветерок косыми парусами. Корабли были небольшими, но верткими и быстроходными. Вряд ли они вооружены хорошими пушками. Это немного успокоило матросов и помощника шкипера. Он стал возиться с зеркалом и с трудом направил солнечный зайчик в сторону своего корабля. Кстати, он носил имя «Белая Мэри». Почему «Белая» – никто не знал и не допытывался. Это дело капитана. Может, это была его жена или дочь…

– С таким ходом раньше полудня нам их не дождаться, – промолвил О’Шейн. – Разве что ветер усилится. К тому же отлив еще не закончился. Значит, у нас есть еще время. И не показываться, олухи!

Матросы залегли, стараясь найти тень, но ее было мало, а отходить дальше не позволяла дисциплина. А командир все распоряжался:

– Мушкеты всем проверить. И помаленьку очистить площадку у пушек от камней. Но можно не торопиться.

Матросы выразительно и грозно глядели на ребят – они здесь были самыми молодыми, и все шишки старались свалить на них.

Пришлось заняться работой. Петька спросил:

– Гарданка, как ты, отогрелся на солнышке?

– Смеешься? Ничего, отогрелся, только я вижу, что тебе это не так уж и нравится. Правду говорю?

– Так оно и есть. Ох и палит, а еще только утро. Мы тут изжаримся без укрытия. Надо было бы тент прихватить.

– А ты посоветуй Джону нашему. Он послушает тебя в другой раз.

– Сам советуй! Где уж мне. Зубы лучше поберегу.

Они лениво таскали камни, утирали лица рукавами рубах и часто прикладывались к бочонку с водой.

– Ребята, не надо так много пить, – сказал им пожилой матрос. – Так только еще больше будет хотеться. Терпите лучше.

Ребята переглянулись, но совету вняли, ибо за непослушание можно было и схлопотать по шее.

Вдали виднелся их корабль. Он медленно разворачивался бортом к входу в бухту. Там матросы бегали по пертам рей и работали с парусами, подтягивали якорные канаты, стараясь повыгоднее поставить судно перед предполагаемым боем.

– А у них, пиратов, вряд ли что и получится, – протянул матрос, поглядывая на приближавшиеся корабли противника. – Наши двенадцать пушек не подпустят их близко.

– Не спеши трепаться… Лучше погляди на горизонт. Гляди, гляди!

Все повернули голову в указанном направлении и увидели еще два паруса. Лица матросов посуровели. Всем стало ясно, что их шансы резко сократились. Ничего хорошего эти дополнительные паруса им не предвещали.

Приближавшиеся первые два судна сбросили паруса и легли в дрейф. Им, видно, тоже не очень хотелось рисковать в бою против большого английского корабля. Лучше подождать подкрепления. Они лучше себя чувствовали, когда на одного наваливались всем скопом. Так они и действовали, когда захватывали английские и другие корабли у своих берегов. Некоторые матросы слыхали про здешних пиратов, они уверяли, что тут их целое скопище. Почти государство пиратское. Да и то, как иначе могли они не бояться появляться даже у берегов Северной Европы?

– Скорее всего, – сказал О’Шейн, – они ждут прилива, боятся выскочить на камни. Хотя им должно быть известно это место. Во всяком случае, будем ждать полудня.

– Сэр, – обратился к нему матрос из орудийной прислуги по имени Пол Дексон, – мы не пристрелялись. Не получилось бы так, что зря порох пожжем, а толку не будет.

– Ты, Пол, вечно скулишь, а когда дело подходит, то все получается как надо. И закрой пасть, пока я ее сам тебе не прикрыл!

О’Шейн нервно потер руки. Матросы между собой звали его Миля за длинный рост и худое тело, однако, несмотря на худобу, силы в нем было много.

Петька приник к уху Гардана и зашептал:

– Гарданка, боязно что-то. А вдруг убьют, а?

– Все в руках Аллаха милостивого и милосердного, Петька. Авось пронесет. С непривычки завсегда дрожишь сверх меры. Во всяком случае, сильно не высовывайся. Да там и видно будет.

– А как начнут палить по нас из пушек?

– Слыхал, говорят, что пушек больших у них быть не может.

– Да откуда им знать-то, матросам нашим?

– Видно, кто-то уже был с ними знаком или встречался. Раз говорят, то, стало быть, знают.

– Плохо, что мне велено подносить ядра, а тебе палить из мушкета. Рядом бы быть.

– С Милей не поспоришь. Да ты не бойся, Петя, все будет хорошо. Помолимся еще не раз.

Тем временем приблизился полдень, и, как и ожидал О’Шейн, пираты неторопливо подняли паруса, и все четыре судна в кильватерном строю двинулись к проходу в бухту.

С позиции, где установили батарею, было хорошо видно все маневры флотилии. Англичане засели на высоте футов в сто пятьдесят над морем, и корабли противника выглядели как на ладони. Три средних двухмачтовика и еще один одномачтовый небольшой кораблик, который замыкал строй. Двигались они осторожно, на носу переднего судна виднелся матрос с лотом, лежащий на бушприте. Его голоса не было слышно, но видно было, как тот сообщал своим результаты промеров.

– Нет, не такие уж они и опытные в этих местах, – пробурчал Тим Смит, всматриваясь в противника. – Видишь, как осторожно ползут. Побаиваются камней и рифов.

– Поглядим… – неопределенно ответил кто-то.

– Приготовиться! – рявкнул Миля. – Целить в головной по ватерлинии!

Все пушкари, пригибаясь, чтобы их не заметили с кораблей прежде времени, засуетились вокруг пушек, поправляя прицел. Крохотный костерок запылал бездымным пламенем, зачадили фитили. Стрелки засели в скалах, но их выстрелы вряд ли достигнут цели.

До кораблей было уже меньше двух кабельтовых, и они продолжали неторопливо приближаться. По расчетам пушкарей они должны еще приблизиться ярдов на сто с небольшим.

Однако колонна вдруг резко повернула ближе к батарее. Видимо, штурманы решили, что там фарватер более удобный. Уже можно было различить выкрики команд. На палубах суетились матросы, обнаженные до пояса.

– Сэр! – негромко позвал наблюдатель с верхнего уступа скалы. – На переднем судне четыре пушки. Наверное, трехфунтовые, поменьше наших. Но они не готовы к стрельбе.

– Вот и хорошо! – отозвался Миля. – Стало быть, укрыты мы отменно.

Прошло еще полчаса, и неприятельский строй вышел в горловину бухты. Передний корабль попал под прицел пушек батареи. О’Шейн скомандовал:

– По ватерлинии флагмана, залпом, пли!

Вспыхнул порох у задников пушек, и тотчас грохнули два выстрела. Дым горизонтальным пучком рванулся вперед, а едва заметный след ядер прочертил прозрачный воздух бухты. Все взгляды впились во флагманский корабль неприятеля.

– Мазила! – заорал Миля, видя, что одно ядро всплеснуло воду в двадцати ярдах от форштевня, а второе зарылось прямо под бортом. Кое-кто громко выругался.

– Сэр, попадание ниже ватерлинии! Я верно говорю! – ответил поспешно Патрик Крэг, торопя помощников с зарядкой.

На кораблях поднялся крик, палубы запестрели телами матросов. Раздались слабые хлопки мушкетных выстрелов. Видно было, как пули рикошетили от камней у самой кромки воды.

– По головному залпом из мушкетов, огонь! – рявкнул во весь голос Миля. Он впился глазами в корабль, с вожделением мечтая о том, чтобы Патрик оказался прав.

Прогремел жидковатый залп, и все увидели, что на палубе упало всего два человека. О’Шейн взъярился, его голос рокотал среди скал. Матросы торопливо перезаряжали мушкеты. Пушкари тоже спешили, а тем временем флагман медленно проходил линию огня.

Пол Джексон тщательно поворачивал ствол орудия, прищуривал глаз и похлопывал ладошкой по заднику пушки, что-то приговаривая побледневшими губами. Петька вытаращенными глазами глядел на него и молил Бога послать этому человеку удачу.

– Пали! – крикнул Пол и отскочил от пушки.

Матрос поднес фитиль к запальнику, пушка рявкнула, вздрогнув корпусом, дым медленно отнесло в глубь бухты. Петька вместе с остальными напряженно проследил полет ядра. Оно врезалось в борт судна, щепки брызнули в разные стороны. Вздох вырвался из десятка глоток.

– Сэр! Глядите, я попал в самый раз! Пробоина знатная! Сэр, с вас причитается!

Петька получил вдруг увесистую затрещину и бросился за ядром. Он засмотрелся, вот и получил свое. А кругом трещали мушкеты. Огонь стал более результативным. На палубе флагмана уже темнело с полдюжины тел.

Борт флагмана изрыгнул дым, потом донесся звук выстрела, и тут же ядро взрыло песок у кромки воды. Второе ядро шлепнулось в воду. Каскад брызг окрасился смутными полосами радуги.

Со всех кораблей флотилии велся интенсивный огонь из мушкетов, но пули почти не долетали до батареи. Лишь один матрос лежал с контузией – пуля касательно задела голову. Его оттащили в тень, перевязав рану.

Флагман отошел в сторону и накренился. Видно было, как матросы с остервенением качают помпу, вода хлестала в пробоину, и вряд ли судно останется на плаву. Однако матросы уже заводили пластырь из парусины, а О’Шейн орал на матросов:

– Сбейте пластырщиков! Не давайте им заделать пробоину! Палите только по ним! И спокойнее цельтесь!

Грохнула вторая пушка. Ядро пролетело через парус, его клочья затрепыхались на слабом ветру. А пушкари торопливо работали банниками, заталкивая в стволы заряды пороха и пыжи.

Петька перестал бояться. Он видел, что пули пиратов почти не долетают до их батареи. Сердце возликовало в груди, ему стало весело. Он успел посмотреть туда, где лежал Гардан со стрелками. Крикнул что-то ему, но тот не услышал.

Строй пиратов замедлил ход. Паруса на судах приспустили, и только стрелки продолжали палить в белый свет, как в копеечку.

Флагман отвалил ближе к берегу и накренился, зацепив край рифа. На батарее радостные вопли огласили округу, всем было хорошо видно, как вода уже заливает палубу. Матросы бросились к шлюпкам и стали спускать их на воду. Изредка кто-то падал в воду, сраженный английскими пулями.

– Ребята! – закричал Миля. – Готовьтесь отразить десант. Они сейчас полезут на нас! Весь огонь по шлюпкам! Орудиям заряжать картечь!

Две шлюпки отвалили от флагмана, когда он стал тонуть. В них сидело человек двадцать, изредка постреливая из мушкетов.

– Пол, гляди внимательно, куда причалят шлюпки! – орал Миля. – Приготовься накрыть их картечью!

– Готово, сэр! – ответил Пол, продолжая наводить ствол орудия.

Он с тревогой ждал момента высадки. Ведь остальные корабли могут поддержать своим десантом команду затонувшего судна, и тогда англичанам не устоять. Слишком большой будет перевес в силах.

Однако пираты не спешили на помощь своим. Все три их судна сгрудились на малом пространстве прохода и пытались развернуться. Самый малый корабль это сумел и, распустив все паруса, заспешил к выходу из прохода.

– Они бегут, сэр! – заорал кто-то радостным голосом. – Мы победили!

– Захлопни пасть, придурок! Они за нашей гибелью бегут, остолоп!

В это время передняя шлюпка уткнулась носом в берег, и Пол опять поднес фитиль к запальнику. Визжащая картечь врезалась в толпу выпрыгивающих на песок пиратов. Многие попадали, но четверо уцелевших бросились к прибрежным камням и там залегли. Вторая шлюпка причалила несколько в стороне, и картечь ее уже не достала. Зато мушкеты продолжали трещать по десанту. Но и десант не оставался в долгу. Яростная перестрелка продолжалась минут пятнадцать. Сверху матросам было видно, как прячутся пираты и как постепенно редеют их ряды.

Наконец пальба притихла. Стороны решили передохнуть. За это время пушки успели зарядить. Они опять окутались дымом, одно из ядер врезалось в палубу корабля. Мачта немного накренилась, парус заполоскался на ветру. И опять взорвалась ружейная перестрелка.

Незаметно приблизился вечер. Солнце склонилось к западу, окрасив небо и океан в розовые цвета. Всем стало невыносимо голодно. Никто за это время не смог перекусить. Мушкеты жгли руки, во рту пересохло, а противник не успокаивался. О’Шейн собрал матросов. Двое оказались ранеными, кроме того, которого контузили в самом начале. Потери для такого маленького отряда были ощутимыми.

– Как стемнеет, пошлем шлюпку на корабль за подмогой. Два человека вполне справятся с этим. И раненых отвезете. И пусть капитан пришлет хоть десяток ребят, а то нам здесь крышка.

– А если они ночью нападут, сэр? – спросил Рябой, невысокий, но плотный и жилистый матрос, весь почерневший от порохового дыма.

– Вряд ли. Они в панике. Даже не поддержали своих высадкой десанта. Это говорит о многом. Так что сами выбирайте, кого отправить.

Сразу же после наступления темноты О’Шейн повел всех матросов к шлюпке. Но для этого надо было захватить тех пиратов, что высадились первыми. Они не дадут отчалить, и потому придется вступать в ночной бой. Помощник оглядел темные лица матросов, приложил палец к губам и махнул шпагой. В левой руке его темнел пистолет.

Матросы тихо спустились к воде и неожиданно напали на уцелевших пиратов. Схватка была короткой. Три разбойника вскоре успокоились вечным сном на камнях у воды.

Петька с ужасом обнаружил, что его плечо сильно болит. Он нашел глазами Гардана и молча кивнул на больное место.

– Кто же тебя зацепил, Петька? Гляди-ка, как тебе не повезло, – Гардан тронул плечо Мили и сказал, подбирая слова:

– Сэр, парень ранен, – и указал на Петьку.

Тот глянул на рану, покачал головой и сказал:

– Полезай в шлюпку, парень. Отдохнешь на корабле.

– Гарданка, я не хочу. Хочу с тобой. Рана пустяковая. Перевяжи, и я останусь тут. Скажи ему это, – и он кивнул на Милю.

– Ладно, пусть остается, только займись им, – согласился О’Шейн и тут же забыл про него.

Шлюпка торопливо отчалила от берега, двое гребцов торопились, а отряд вернулся на батарею.

При тусклом свете месяца видно было, как вторая пиратская шлюпка тоже отчалила и направилась к одному из оставшихся кораблей. Они уже отошли на расстояние, недосягаемое для пушечных ядер.

Глава 18 Прорыв

Оллнат с озабоченным видом слушал отчет об отражении нападения флотилии пиратов на батарею. Он задумчиво прохаживался по палубе, поглаживая бородку, и поглядывал на далекий выход из бухты. Наконец рявкнул:

– Хорейс, погасить все фонари на корабле. Приготовить пустые бочки с вешками, штук пять, намотать просмоленных тряпок и потом зажечь. Пусть плавают до утра. Остальным приготовиться к выходу из бухты.

Никто не задал ни одного вопроса. Спорить с капитаном никто не осмелился. Зато все тотчас же бросились выполнять приказ. Всем было ясно, что пираты так просто их не оставят. И хоть ремонт еще далеко не окончен, но нет смысла испытывать злодейку судьбу.

Не прошло и часа, как судно развернулось и, поставив все паруса на слабом ветру, двинулось к выходу. Шкипер прикинул условия плавания и рассчитывал до рассвета выйти из бухты в открытое море.

На воде остались плавать пять бочек с факелами, горящими чадным пламенем. Они были призваны обмануть бдительных сторожей. Сам же корабль, погруженный в полную темноту, крался к выходу из бухты. Вскоре Оллнат приказал спустить две шлюпки и взять корабль на буксир, рассчитывая увеличить скорость хода. Захваченную у пиратов шлюпку отправили вперед предупредить батарею о снятии с позиции.

Легкая мгла спустилась на море. Месяц тускло просвечивал сквозь пелену легкого тумана. Вода была высокой, но на шлюпках постоянно бросали лот, измеряя глубину.

На батарее все всполошились, узнав о предстоящем прорыве. Им был понятен замысел капитана. Не исключено, что к утру или к полудню все попытки прорваться могут оказаться тщетными. Могут прибыть большие силы противника и закрыть выход из бухты.

Матросы уже подкрепились финиками и вяленым мясом, захваченными в шлюпке пиратов, да и своих сухарей еще было вдоволь. Стали быстро снимать пушки и тащить их к воде. Пришлось надрываться, но никому не хотелось задерживать спасение от верной смерти.

– Гарданка, – прошептал Петька, улучив момент небольшого затишья в работе, – мне муторно. Голова кружится.

– Это от раны. Может, жар у тебя? Я скажу Миле.

– Пусть присядет, – раздраженно ответил О’Шейн на заявление Гардана. – Отдохнет и поможет нам. Сам видишь, как нас мало, а до подхода корабля и часа не осталось.

– Хорошо, сэр. Я немного займусь им.

Гардан уложил Петьку. Прохладный, немного влажный песок успокоил жар. Попив воды, Петька горестно вздохнул. Ему было неловко за свое состояние, ведь рана была совсем пустяковая, всего неглубокий порез саблей или ножом, который он сразу и не заметил в азарте свалки.

– Лежи пока, а я пошел, а то получу по шее, – сказал Гардан.

Петька лежал и глядел на звезды, прислушиваясь к тому, как ныла и щемила рана. Тихо шелестели волны, набегая на песок, тихонько переговаривались матросы, опасаясь, что громкие крики могут насторожить врагов. Мысли путались в голове, подниматься совсем не хотелось. И тут явь сменилась видениями, смутными, непонятными, не запоминающимися. Боль пропала, и Петька погрузился в приятную дремоту. Он не слышал, как подошел корабль, как грузили пушки, и лишь когда Гардан попытался его поднять, чтобы отнести в последнюю шлюпку, он проснулся и торопливо встал на ослабевших ногах.

– Я сам, Гарданка. А что, корабль уже пришел? Грузимся?

– Пришел, пришел. Торопись, а то старшой и так зло поглядывает в твою сторону. Чего доброго, не поверит, что тебе плохо.

«Белая Мэри» взяла на борт все шлюпки. В полной темноте и тишине она пошла, забирая все больше к югу. Вдали светились редкие огни кораблей морских разбойников. Они стояли прямо против входа в бухту и наблюдали меркнувшие огни факелов, плавающих на бочках.

При большом желании «Белую Мэри» можно было бы заметить, но пиратов загипнотизировали огни, оставленные в глубине бухты. Это дало возможность англичанам спокойно продолжать свой путь, все дальше отдаляясь от злополучной бухты.

Всем батарейцам было приказано ложиться спать. Они того заслужили. И Гардан с Петькой устроились прямо на палубе на одеялах, расстеленных впритык к фок-мачте.

Легкая пологая волна океана мерно покачивала судно, которое на всех возможных парусах уходило в южном направлении. Огни пиратских кораблей пропали вдали, и вокруг ничего больше не было видно. Одни звезды тускло проблескивали сквозь легкую дымку, все вокруг было тихо и мирно. Пятьдесят девять членов экипажа предавались отдыху после треволнений прошедших суток. Но будет ли этот отдых длительным? Не увидят ли они утром на горизонте острые паруса мусульманских пиратов? А при их скоростных качествах им не так-то трудно будет догнать англичан и завязать абордажный бой.

Пока же люди наслаждались отдыхом и ни о чем плохом не думали. Впереди так или иначе много трудностей. Торговля черными рабами еще не наладилась, и их может ожидать множество неприятностей на африканском берегу.

Утром Оллнат был уже на своем месте. Он добросовестно оглядывал горизонт в подзорную трубу. Горизонт был пуст. Ни один парус не светился у кромки воды и неба. И берега не было видно. Он посмотрел на солнце, едва поднявшееся над горизонтом, понаблюдал за птицами и ветром, и его лицо несколько посуровело. Что его обеспокоило, он и сам еще не знал, но беспокойство явно усиливалось. Что-то встревожило его.

– Сэр, какие будут приказания? – спросил боцман Хорейс, подходя к капитану.

– К полудню задраить все люки и закрепить все, что можно закрепить, особенно пушки. Помни о шторме в Бискайском заливе, когда матроса придавило сорвавшейся пушкой. Гляди у меня. Другой раз не прощу. Людей мало, помни об этом.

– Слушаю, сэр. Но вроде шторма не предвидится.

– Может, и не предвидится, однако приказ выполни, я проверю.

– Будет исполнено, сэр. Не извольте беспокоиться.

– А я беспокоюсь, Хорейс.

Обескураженный боцман отошел, недоуменно пожимая плечами.

Оллнат уже почти двадцать лет плавал шкипером, до того как стать капитаном. Морскую службу он начал юнгой, все примечал и у всех набирался опыта и умения. И теперь без всякого на то видимого основания почему-то беспокоился. А такое беспокойство он никогда не отбрасывал как пустое. Осмотрительность и осторожность в море всегда должны быть на высоте.

Ветер понемногу стихал, «Белая Мэри» теряла ход. Было еще далеко до полудня, когда марсовый матрос закричал:

– Слева по корме парус!

– Этого следовало ожидать! – выругался Оллнат и неторопливо поднес зрительную трубу к глазу. Он внимательно оглядел горизонт. Да, едва видимая точка… Но что за парус? Пока этого сказать было невозможно.

Матросы в ожидании смотрели на капитана, но тот молчал и все поглядывал в трубу, ожидая, когда судно достаточно приблизится, чтобы определить его принадлежность.

Гардан стал быстро подниматься по вантам к марсу, потом это его не удовлетворило, и он полез выше, на грот-стеньгу. Забравшись туда и удерживаясь за ванты, он всмотрелся в горизонт. Отыскал парус, который с такой высоты выглядел намного ближе. Долго ему не пришлось всматриваться. Он узнал вчерашние суда – их было несколько. Он не был уверен, что видит их все. Возможно, остальные еще скрыты за горизонтом. Но он не стал испытывать терпение ожидающих, крикнул:

– Четыре паруса! Вчерашние! За ними могут быть еще, сэр! – это было сказано уже непосредственно капитану.

Тот задрал голову и зычно прокричал:

– А ну глянь-ка, парень, каков ход у них? Можешь определить?

Гардан опять стал всматриваться и вскоре ответил:

– Ход узла на два лучше нашего! А у нас не более одного, так что три узла будет! Идут ходко!

«Между нами сейчас миль шесть-семь», – подумал Оллнат и стал прикидывать, сколько часов понадобится флотилии пиратов, чтобы сблизиться достаточно, чтобы обстрелять их и заставить лечь в дрейф. И еще ему подумалось, что база этих разбойников достаточно близко, раз посыльное судно смогло так быстро обернуться. Как же это он пропустил ее? Это ему сильно не понравилось.

– Эй, парень, веди наблюдение пока! Доноси обо всех изменениях! – прокричал капитан и опять вперился взглядом в горизонт, поднеся зрительную трубу к глазу. Рядом стоял помощник, на его лице явно читалось неудовольствие – он не выспался. Он был зол, раздражителен, но в присутствии капитана не решался сорвать зло на ком-либо.

Капитан же оглядывал свои паруса и со вздохом понял, что поднять ему больше нечего. Все паруса уже поставлены, а ветер едва ощущается. Он отложил трубу и повернулся к помощнику:

– Прикажи, Джон, спустить две шлюпки, и пусть они возьмут корабль на буксир. Это прибавит нам один узел и оттянет момент сближения, а там, Бог даст, что-нибудь да и произойдет. Да, гребцов посильнее пошли, и пусть они меняются почаще!

Помощник побежал распоряжаться, а Оллнат неторопливо пошел в каюту. Ему сильно захотелось пропустить стаканчик чего-нибудь крепкого.

Вскоре две шлюпки натянули трос и, усиленно работая веслами, потянули разморенную «Белую Мэри» дальше на юг.

Жара стояла невыносимая. Петька лежал в тени фок-мачты и прислушивался к пульсации крови в ране. Он плохо спал ночью, жар не оставлял его и теперь, хотя корабельный лекарь и промыл его рану, смазав ее потом вонючей мазью. Рана противно ныла, душу саднило. А тут еще вражеские корабли не дают покоя. Того и гляди, догонят и перережут всех или в полон возьмут. Гардану хорошо, он на самой верхушке мачты. Ему оттуда все видно. Петька хотел ему крикнуть что-нибудь, но почувствовал, что это будет не так-то легко, и оставил эту затею. Спустится, тогда и спрошу, подумал он.

«Белая Мэри» помаленьку набрала ход. Матросы на веслах, часто меняясь, старались изо всех сил. Хоть и на веслах несладко, но рукопашная с пиратами вообще никого не устраивала.

С верхушки мачты Гардан докладывал:

– Флотилия почти не приближается, сэр! Но теперь там шесть парусов! Кажется, большенет! Все!

– Слазь, парень! – приказал помощник. – Теперь и так все ясно.

– Сэр, я еще малость погляжу!

– Слазь, стервец! Получишь у меня линьков и в зубы! За ослушание!

Гардан нехотя полез вниз, стараясь всячески оттянуть время встречи с грозным помощником. Он сделал вид, что чуть не сорвался, но благополучно добрался до марса, а там уже рукой подать и до палубы.

Получив-таки свою оплеуху, Гардан пристроился к Петьке и насупленно засопел, недовольно и даже со злобой поглядывая на О’Шейна. Петька потрогал его здоровой рукой и сказал примирительно:

– Брось обижаться, Гарданка. Дело наше такое – подчиняться, и притом беспрекословно и быстро. Да и чего тебе было дольше оставаться-то там? Вот и мне теперь не так муторно рядом с тобой.

Гардан недовольно молчал, сопел и дулся.

После полудня в небе что-то изменилось. Никто ничего не мог в точности сказать, но все почувствовали это изменение. На палубу вышел Оллнат. Внимательно поглядел на преследователей, на небо, на море, перевел глаза на шлюпки. Сказал помощнику:

– Распорядись вернуть шлюпки. Хватит бегать. Будем так ждать событий. И покличь боцмана.

– Он в шлюпке, сэр.

– Тогда распорядись и проверь люки и пушки, хорошо ли закреплены, а то недалеко и до греха.

– Слушаю, сэр, – и помощник убежал исполнять распоряжение капитана.

Не успели шлюпки поднять на борт, как небо потемнело, резко рванул первый шквал, и паруса с гудением натянулись до предела. Матросы спешно полезли по вантам, разбежались по пертам и стали убирать паруса, оставив только зарифленный марсель. К этому времени ветер уже срывал пену с верхушек волн, которые увеличивались с невероятной быстротой.

Шторм завыл, заскрипел рангоутом, засвистел снастями. Брызги тучами обрушились на палубу, волны глухо и жутко ударяли в борта. Началась качка. Матросы бросились в трюм искать спокойного места, где можно было бы обсушиться, хотя в любую минуту их могли вызвать работать со снастями.

Видимость пропала, исчезли и корабли пиратов. Хлынул дождь, с неба срывались молнии. Они вспыхивали змеями, озаряя мрак океана. Громовые раскаты порой заглушали шум волн.

Глава 19 Невольничий берег

Жестокий северный ветер почти четверо суток гнал судно на юг. Берега нигде не было видно, шторм очень медленно затухал, но огромные валы чередой обрушивались на борта «Белой Мэри», валили ее набок, окатывали палубу шипящими пенными потоками. Отдельные волны достигали квартердека.

Три ночи почти никто не смог сомкнуть глаз. Два матроса исчезли, и никто не мог вспомнить, когда и как это произошло. Часть парусов изорвало, остальные так обветшали, что ставить их было бы весьма рискованно.

Когда ветер поутих, Оллнат с сожалением оглядел палубу, заваленную обрывками снастей и обломками мелкого рангоута. Команда же возносила молитвы Господу за спасение.

О пиратах больше никто не вспоминал. Избавление от них тоже приписывалось милостям Господа. Матросы повеселели, хотя еда оставалась плохой и даже ухудшилась после такого жестокого шторма, когда предохранить припасы от сырости было невозможно.

– Ох, неужто пронесло! – расслабленно произнес Петька, когда стало ясно, что шторм утихает, а судно не затонуло.

– Стало быть, так, Питер, – улыбнулся Гардан, оглядывая сильно потрепанную фигуру друга. – Зато теперь мы настоящие моряки с тобой, особенно ты. Можешь гордиться этим.

– Ничего не чувствую, разве что благодарность Господу нашему за то, что погибнуть не дал в пучине морской.

– Ничего, оклемаешься малость, тогда и почувствуешь. Однако жаль пропавших наших ребят.

– Да, Гарданка! Царствие им небесное! Но, видно, такая уж судьба у моряков, верно, Гарданка?

– Где наша не пропадала! Гляди на меня, Петька. Хотели меня к ногайским татарам отправить до родовичей, а еще лучше в Крым. И что бы я там делал? В Крыму обязательно в набеги ходил бы на Русь да Польшу. А там от сабельного удара по голове один миг всегда отделяет. Тоже судьба была бы. Так что везде нас эта судьба не балует.

– Ох и говоришь ты, Гарданка! Как большак какой.

– А ты как думал! Усы, видишь, пробиваются. Стало быть, уже могу быть настоящим воином. Без всяких там опекунов разных, родовичей. Слава Аллаху, вырос я уже. Теперь самостоятельно пойдем судьбу щекотать, Петька!

– Однако я пойду гляну, как шкипер с инструментом управляется. Видишь, солнце из-за туч выглядывает. Наверное, уже полдень – вон оно как высоко стоит.

Петька поплелся к квартердеку, где Оллнат готовился определиться. В руках он держал астролябию, секстант и нацеливался на солнце, сверяясь с хронометром. Никто не знал, верно ли показывает он, но и другого никто не даст. Приходилось довольствоваться тем, что есть, вычисляя местонахождение судна с большими или малыми погрешностями.

Петька оперся о балясник перил трапа и вперил жадный взгляд в капитана. Ему нестерпимо хотелось подняться выше, но дисциплина и боязнь наказания удерживала его от этого. Матросам запрещалось подниматься на палубную надстройку на корме. Это было место капитана. Оттуда он управлял кораблем.

Петька уже немного понимал принцип действий капитана. Нужно было определить высоту солнца, углы между горизонтом и солнцем и определить широту или долготу, этого Петька никак не мог вразумить, однако надеялся как-нибудь спросить у О’Шейна, когда тот будет в хорошем настроении.

Оллнат закончил работу, сложил инструменты и посмотрел на Петьку:

– Чего уставился, обормот? Уж не первый раз. Тебя все это интересует?

Петька с трудом понял, о чем шла речь, и ответил, став прямо:

– Да, сэр! Очень интересует, сэр!

– Ладно, моряк! В другой раз заходи без разрешения, когда измерения буду делать. Покажу, поучу малость.

– Спасибо, сэр! Большое спасибо, сэр!

– А теперь проваливай! Работай, если сейчас твоя вахта, а если нет, так отдыхай. С ног-то валишься, небось?

– Да, сэр! – как попугай отвечал Петька, слабо улавливая смысл сказанного.

На душе стало так радостно и легко, что усталость вроде бы и отступила. Он поискал глазами Гардана, но не нашел и поплелся в трюм искать друга, чтобы поделиться радостной вестью.

Однако Гардан уже спал, и будить его Петька не решился. Все так сильно устали, что и самому стоило немедленно завалиться и отоспаться, хотя на корабле такое может случиться только во сне. В реальности отоспаться никогда не удавалось.

Наступили солнечные погожие дни. Жара быстро высушила палубу, и в трюме уже невозможно было находиться, хотя люки и были постоянно открыты для проветривания. Все матросы устраивались отдыхать прямо на палубе, выискивая места в тени паруса или шлюпки. Или просто привалившись под фальшборт, положив голову на бухту канатов.

Через несколько дней показался африканский берег. Он тянулся слева по борту едва заметной темной полосой, но все знали, что это Африка.

– Наверное, скоро невольников ловить начнем, как ты думаешь, Гарданка, – спросил Петька, когда они вместе стояли у фальшборта и смотрели на далекий берег. – Какой он, берег-то этот? Наверное, такой же пустынный, как и там, на севере, ты не знаешь?

– Кто ж его знает. Спросить надо у бывалых. Может, кто уже плавал в этих местах.

– Так и спросил бы, а, Гарданка. Уж очень охота знать.

– Чего спрашивать, коли скоро и так там будем!

– Все ж спроси. Сделай одолжение, а?

Как раз в этот момент к ним подошел невысокий, сильно сутулившийся матрос с грязной рыжеватой бороденкой и большими костистыми руками с отчетливыми жилами на них. Гардан повернулся к нему и спросил:

– Глен, ты бывал в этих краях?

– Нет, не довелось. Однако много слышал о них.

– Вот Питер спрашивает, что за земля там, на горизонте.

– Говорят, что вся она покрыта густым-густым лесом, и реки в нем текут большие, с крокодилами. Слоны в лесах шастают, носороги, а в болотах и реках бегемоты купаются, одни глаза и ноздри из воды видны.

– Слышал, Петр? Понял или перетолмачить?

– Немного понял.

– Черных дикарей там тьма, – продолжал рассказывать Глен. – Почти голые, с копьями и луками, в барабаны грохочут. Их нам и предстоит ловить или обменивать у вождей тамошних. Мне один португалец говорил, что со мной плавал года три назад.

– Видно, те земли под португальцами сейчас?

– Ага, под ними. Все захватили католики проклятые. Все себе заграбастали, а нам и поживиться нечем. Но ничего, скоро и на нашем столе кое-что появится. Это я вам говорю, Глен Паркинс.

Петька с интересом вслушивался, напрягаясь, чтобы лучше понять чужие слова, и злился, если что-то не понимал. Однако спрашивать у Гардана ему не хотелось. Он задумался и продолжал вглядываться в берег, который медленно проплывал в дымной дали, маня неизвестностью и страхом перед нею.

– Парус слева по ходу! – вдруг раздался голос с марса.

Гардан взглянул на Петьку и кивнул на мачту. Тот понял, и они бросились к вантам. Вскоре они были на марсе и полезли выше. Сверху они отчетливо увидели одинокий парус. Судно шло параллельным курсом, но в обратную сторону, слегка сближаясь с «Белой Мэри». Ветер был слабым, и лишь два часа спустя можно было различить, что это португальский военный корабль и направляется он прямо к ним.

Капитан долго рассматривал его в зрительную трубу. Наконец со злостью в голосе рявкнул:

– Право на борт! Все на реи! Ставь все паруса! Быстро, шакальи дети! Или хотите призом стать для португальцев? Они вам быстро головы снимут!

Повторять приказ не было смысла. Матросы и так обезьянами лезли на мачты, тянули снасти, а рулевой торопливо работал рулем. «Белая Мэри» с неохотой развернулась почти на запад и стала ходко удаляться от берега. Ветер был благоприятный, дул с юго-востока, и португальцу было трудно поймать его в свои паруса.

Их разделяли не больше трех миль, и пока неприятель разворачивался и менял курс, «Белая Мэри» ушла далеко к западу. Близился вечер, и англичане надеялись, что в темноте можно будет легко скрыться.

Здесь разворачивалась жестокая борьба за морские пути и удобные места на берегу. Англия набирала силы и выходила на морские просторы, тесня былых владычиц мира – Испанию и Португалию. Это была борьба за выживание, и в ней мог быть только один победитель. Наши ребята уже знали об этом, но не придавали особого значения. Им было не понять тех устремлений, которые подпитывали англичан.

У африканских берегов еще и сейчас преобладали португальцы, но их сила уже была не та. Этим сразу же воспользовались пронырливые и алчные английские купцы и капитаны судов. Все чаще англичане проникали на заповедные берега Африки и подбивали тамошние племена на войну с португальцами. Снабжали их оружием, порохом, а часто просто заставляли силой своего оружия делать угодное ее величеству, не забывая при этом и свои интересы.

Но сейчас сила была на стороне португальцев. Их корабль раза в четыре превосходил по силе огня бортовой артиллерии «Белую Мэри», и Оллнат счел за лучшее ретироваться, пока ветер был ему благоприятным.

Пока португалец разворачивался и ловил ветер, «Белая Мэри» уже успела удалиться почти за горизонт. А время близилось к вечеру, и у Оллната настроение резко повысилось. Он кликнул О’Шейна, и они вместе спустились в каюту капитана распить на радостях бутылочку рома.

Ближе к полуночи Оллнат вышел на палубу. Луны не было. Сырость оставила на дереве каплю росы. Жара немного ослабла, вместе с ней и ветер почти перестал шевелить паруса. «Белая Мэри» едва делала два узла. Тем не менее Оллнат распорядился сменить курс. Судно развернулось носом к югу и стало мерно скользить по фосфоресцирующему морю с едва заметной килевой качкой.

Матросы отдыхали после последнего маневра, тихо переговариваясь.

– Интересно, Гарданка, – спросил Петька, блаженно расслабив мускулы тела, – а куда мы направимся, как у нас получится набрать тут невольников?

– Куда-то на Ямайку поплывем, так сказывали тут матросы.

– А где это?

– Сказывают, далеко. По ту сторону океана. Месяца два плыть, а то и больше. Остров это, ты же слышал.

– Неужто и там мы побываем?

– А ты не загадывай. Всякое в море может случиться.

– А ты уже знаешь, что двое матросов заболели и лежат в жару?

– Вестимо, знаю. Слава Аллаху, мы с тобой пока здоровы, – ответил Гардан, с опаской оглядываясь по сторонам. Он постоянно боялся, что в какой-то момент узнают, что он не христианин, и выкинут за борт. И он торопливо и неумело осенил себя крестным знамением.

Утром попали в сплошной штиль. «Белая Мэри» неподвижно, слегка покачиваясь, дрейфовала по течению, и моряки наслаждались покоем и бездельем. Недолгий штиль – это всегда приятно. Однако затяжной выводил всех из равновесия не хуже крепкого шторма и накалял страсти.

Лишь вечером подул легкий бриз – берег был близко, но за дымкой разглядеть его было невозможно. Уже ночью заметили одинокий огонек, мерцающий на берегу, манящий таинственностью и загадкой незнакомого материка.

Ребята валялись в жуткой духоте у фальшборта и пытались заснуть. Рядом гомонили матросы, делясь своими впечатлениями о прошлых плаваниях. В небе мерцали огромные южные звезды, и Петька никак не мог найти Полярную звезду, о чем и стал расспрашивать Гардана:

– Слушай, Гарданка, где-то подевалась Полярная звезда. Вчера я сам видел ее, но она светила на самом горизонте, а теперь совсем ее не видать!

– А кто ее знает. Может, Аллах и знает, а я нет.

– Спроси у бывалых, а?

– Ладно, спрошу, – как всегда, согласился Гардан. Он узнал в одном из матросов Патрика Крэга и спросил:

– Слушай, Крэг, наш Питер хочет знать, куда подевалась Полярная звезда?

– Э, приятель! Звезда эта из виду пропала. Значит, экватор перешли. Теперь мы в Южном полушарии нашего земного шарика.

– Как это? – удивился Гардан.

– Да ты, я гляжу, совсем сосунок! Таких простых вещей не знаешь! А еще моряком прозываешься.

– Так я же в таких дальних морях никогда не плавал, Крэг!

– Ладно уж, слушай. Наша Земля – большой шар, посредине его идет линия, она делит шар на северную и южную части. Линии, конечно, на суше и на море нет, она только мыслится. Она-то и называется экватором. Так вот, как только пересекаешь этот экватор, так все звезды севера скрываются за горизонтом, ясно?

– Да вроде ясно, Крэг. Спасибо, просветил малость. А как же по звездам путь находить теперь?

– Другие звезды есть, но уж не такие хорошие и по ним трудно находить стороны света. Например, Южный Крест. Вон он, у самого горизонта виднеется, – указал он пальцем на юг. Но там ребята ничего примечательного не увидели.

– Ничего, научитесь глядеть на южное небо, и Южный Крест разглядите. Это вы с непривычки так.

Петька вздохнул, поглазел еще на звезды и закрыл глаза. Ему захотелось помечтать о доме, о Новгороде и о своих давних, как теперь казалось, мальчишеских забавах.

Больше недели тащились в виду берега на юг, пока Оллнат не решился подойти ближе и не разведать его. Ветер был почти противный. Матросы выбивались из сил, работая со снастями при смене галсов.

Парусов больше видно не было, но капитан был настороже и постоянно держал на марсе наблюдателя. Тот озирал горизонт и берег, но пока все было спокойно.

Вскоре Оллнат приглядел устье неширокой реки. Он долго обдумывал, совещался с О’Шейном и наконец отдал приказ входить в реку. При высокой воде и благоприятном ветре «Белая Мэри» осторожно втянулась в устье.

Кругом простирались непролазные джунгли. Огромные деревья с обоих берегов нависали над рекой. Обезьяны с визгом и криками прыгали с ветки на ветку. Иногда спугнутые крокодилы стремительно уплывали из-под самого носа корабля. Все казалось таким необычным и чарующе странным, что Петька постоянно ходил по палубе с разинутым ртом.

К вечеру остановились у островка и бросили якоря. В воздухе с верховьев реки доносились отдаленные звуки тамтамов. Определить расстояние до них было невозможно. Вечерний воздух мог искажать восприятие этих звуков. А лес наполнился своими ночными звуками. Это были совершенно незнакомые звуки, и ребята с некоторым страхом вслушивались в них, замирая иногда и вздрагивая.

Усиленная стража оставалась всю ночь на палубе без огней и шума. Тамтамы ближе к полночи перестали выбивать свою ритмичную песнь. Лишь близкий лес продолжал наполняться странными и жуткими звериными криками, будоража воображение матросов.

Глава 20 Стычка

Дождавшись конца отлива, Оллнат распорядился сниматься с якорей. Утро сверкало всеми цветами радуги. Джунгли по обе стороны реки звучали разноголосицей и таинственными шорохами.

– Гардан, гляди-ка, оружие раздают, – заметил Петька, увидев, как боцман Хорейс тащит мушкеты в охапке.

– Так нападать-то надо с чем-то, а? Не с голыми руками. Эти чернокожие тоже, наверное, не захотят в неволю идти за просто так.

Матросов разбили на три отряда, человек по пятнадцать в каждом. Наши друзья попали под командование О’Шейна. Это им не очень понравилось, ибо помощника не очень-то уважали на судне. Но делать нечего – Петька и Гардан подчинились, не выказывая недовольства.

– Ребята! – крикнул Оллнат, обращаясь к матросам. – Часть вас остается на судне во главе с Хорейсом. Смотрите в оба. Всякое может случиться. А две группы со мной и О’Шейном будут совершать захват черных. Но не исключено, что этого и не произойдет. Мы с вождями можем и договориться. Потому слушать команды и не спешить. Всем ясно?

Матросы нестройно зашумели, закивали.

«Белая Мэри» медленно шла против течения, используя хороший ветер с океана. К полудню стало легче – пошла приливная волна, и ход заметно увеличился. Но и река стала сужаться. С носа постоянно бросали лот, и матрос выкрикивал глубины. Пока все шло хорошо.

Часа в два пополудни вышли к устью реки, впадающей с юга в ту, по которой плыли до этого. Впереди путь перегораживал остров, заросший высокими деревьями. Стали обходить его с севера по более широкому проходу. И тут, сразу за островом, выскочили к селению негров. Возле него на якорях стоял небольшой корабль, а на берегу толпились чернокожие. Несколько белых тоже виднелись, выделяясь своим одеянием и шляпами.

Времени на раздумья не было. Оллнат сразу понял, что в этой реке его опередили и что это были, несомненно, португальцы. Они заканчивали грузить вереницу невольников, которые исчезали в провалах трюма. Оллнат крикнул:

– Вот наш приз, ребята! Хватай португальца! На абордаж!

Матросы бросились к снастям и подняли все паруса. «Белая Мэри» приняла добавочную порцию ветра и, слегка накренившись, быстро пошла на сближение.

Видно было, как рабов спешно заталкивали в трюм, португальцы в смятении забегали по берегу и палубе, хватаясь за оружие. Паника охватила всех, кроме свободных чернокожих. Они застыли на месте и наблюдали за происходящим. Их вождь в роскошном головном уборе из перьев, в цветной хламиде восседал на кресле в окружении воинов свирепого вида с копьями в руках. Лишь толпа негров несколько отодвинулась от берега, да вопли поутихли.

– Готовь крючья! – кричал Оллнат, размахивая шпагой. – Хорейс, бросай своих на палубу! О’Шейн, пали из мушкетов по палубе! Вперед, на абордаж!

Борта уже с глухим стуком сошлись, затрещало, не выдержав, дерево. Выстрелы мушкетов сразу зачастили, а толпа англичан с ревом повалила на палубу португальца.

Друзья наши спешно заряжали мушкеты и стреляли вместе со всеми. Петька трясущимися руками палил, не видя толком в кого. Потом прозвучала еще одна команда, и он вместе с остальными ринулся с саблей в руке на палубу неприятеля. Он спрыгнул на доски и покатился от толчка по палубе. Когда вскочил, то увидел, как Пол Джексон, размахивая саблей, еле отбивается от полуголого португальца со шпагой. Петька бросился, мало что соображая, на противника и тут же получил легкий удар по плечу. Его обожгло, он отскочил и с недоумением уставился на струйку крови, окрасившую руку.

Его захлестнула злоба, он боялся, что его засмеют, но тут увидел, как португалец ткнул Пола в грудь и тот заваливается на палубу. Петька рванулся и резко выбросил вперед руку с саблей. Клинок ударил португальца по правой руке прямо на сгибе локтя. Рука сразу же повисла, выронив шпагу. Вторым ударом Петька опустил саблю на голову противника, но тот успел уклониться, и клинок только зацепил плечо. Португалец спешил выхватить кинжал, но левой рукой это было ему неудобно, а Петька, не раздумывая уже ни о чем, ткнул клинком ему в живот. Потом, видя, что тот только слегка согнулся, но не падает, рубанул наотмашь по голове.

Его толкали матросы, и он не увидел, что случилось с португальцем. Бой заканчивался. Несколько пленников уже толпились у грот-мачты, а португальцы, оставшиеся на берегу, спешно бежали к лесу. Их никто не собирался преследовать. Выстрелы раздавались все реже и реже. Заряжать пистолеты и мушкеты времени не было.

Вдруг Петька ощутил страшную усталость. Пелена застилала глаза, он вспомнил, что ранен. Он глянул на плечо, и все у него помутилось. Ничего не успел сообразить, как без чувств упал на палубу.

Очнулся он вскоре после того, как ему перевязали рану, промыв ее ромом. Перед ним склонился Гардан и со смешинкой глядел в глаза. Спросил, как бы разговаривая с маленьким:

– Очухался, Питер? С чего это ты свалился? Ведь рана совсем пустяковая. Слабак ты, Петька! Ну, ничего! Скоро заживет, зато, как у вас говорится, боевое крещение принял. Болит плечо-то?

– Болит, Гарданка. А как ты?

– А что мне? Я ведь все-таки воин. Ничего, пронесло, – и, наклонившись к уху, прошептал: – Аллах не позволил упасть с меня даже волосу.

– Ну и слава Богу, Гарданка. А встать мне можно?

– Коли снова не упадешь – то вставай. Я помогу.

Да, ноги его держали, хоть и слабо. Петька кое-как доковылял до фальшборта, оперся на него. Голова немного кружилась, в животе было неприятное ощущение.

Матросы сновали по палубе с разными грузами и оружием в руках. На корабль поднимался вождь в сопровождении свиты. Оллнат приветствовал его довольно почтительно, но в глазах под нахмуренными бровями светилась явная насмешка.

Ребята наблюдали за переговорами, и вскоре Оллнат сказал:

– Вождь, мои матросы отдадут тебе все португальские мушкеты за три десятка невольников. И шпаги тоже, – после некоторого колебания закончил он.

Все это сказано было с применением массы жестов и немногих португальских слов, которые знал капитан.

Вождь довольно кивал в знак того, что сделка его устраивает. Однако надо было ждать несколько дней, пока невольников добудут и доставят к кораблю.

– Мы подождем, – сказал капитан. – Но кормежка тех, что уже у нас, пойдет за твой счет, вождь.

Это вождь тоже понял и согласно кивнул. Он заговорил со свитой, и вскоре вереница чернокожих начала сносить на палубу горки фруктов, куски вяленого мяса и прочую снедь. При этом вождь дал понять, что это не все, остальное будет поступать ежедневно по мере надобности. Охотники уже получили приказ добыть побольше мяса.

Целый день матросы таскали с помощью негров грузы на свой корабль, и их веселые лица не омрачались мыслями о двух убитых и нескольких раненых товарищах.

Пол Джексон оказался только раненным, но мучился сильно. Местный знахарь уже колдовал над ним. Другие раненые тоже получили помощь и теперь наслаждались отдыхом и правом не работать, хотя раны и были весьма болезненными. Зато челюсти их теперь постоянно были заняты. Люди наверстывали многодневное полуголодное существование. Петька тоже с упоением вонзал зубы в мясо, лакомился сочным бананом и еще чем-то вкусным, не забывая сунуть кусок Гардану в руку.

Петька с удивлением увидел, как пленных португальцев, не долго думая, отправили в реку с грузом на ногах. Вскоре в том месте вода закипела и окрасилась красным. Показались спины крокодилов. Петька бросился к борту. Его бурно вырвало, а матросы хохотали почти все, высмеивая слабость мальчишки. Но Петьке стыдно не было. Он зло глянул на хохочущих и отвернулся, ища тень.

К вечеру все на кораблях успокоилось. Матросы устали, угомонились и разбрелись по укромным местам. Некоторые уже возились с негритянками, и Петька был доволен тем, что быстрая темнота укрыла от него все грязные стороны матросской жизни. Его лихорадило, он постоянно пил и никак не мог заснуть. Боль пульсировала в руке, пот обильно покрывал его тело, но не освежал.

Гардан появился позднее и, ничего не говоря от усталости, завалился спать. Петька с сожалением поглядел на темное пятно тени своего друга, но не стал того беспокоить.

Дней десять спустя «Белая Мэри» поднимала якоря. Трюм был полон невольниками, закрыт надежными запорами. Вождь благосклонно прощался с капитаном. Можно было отплывать в путешествие через Атлантику. Дело было сделано, и теперь надо беспокоиться лишь о доставке груза по назначению.

За это время произвели мелкий ремонт, запаслись провизией и водой. Предстоял трудный переход через океан, а на пути могут повстречаться не только португальцы, но и испанцы, а там еще можно прибавить пиратов самых разных мастей. Так что на веселое плавание рассчитывать не приходилось.

Друзья обзавелись ножами и прочими вещами, которые Гардан добыл на захваченном корабле. Теперь они могли себя чувствовать настоящими моряками со своим скарбом и оружием. Сундучки их были полны вещами португальского происхождения.

– Вот и начинается новое наше плавание, Петька, – сказал Гардан, когда они увидели простор океана. – Рана твоя почти зажила, верно?

– Верно, но не совсем. Еще побаливает. И работать мне больно и трудно, а Хорейс не хочет этого понять.

– Терпи, Питер! Что ж делать-то?

Солнце быстро клонилось к горизонту. Прибой встретил корабль гулкими ударами волн в борта. Началась качка. Северный ветер заставил Оллната лавировать, часто меняя галсы. Работа на снастях сильно выматывала матросов, и их настроение быстро вошло в привычное унылое русло.

Зато береговые запасы еще не кончились, матросов кормили мясными блюдами и фруктами. Особенно больных, которых становилось все больше. Не все могли выдержать тропический климат и отвратительное однообразное питание на борту, резко сменившееся обжорством на африканском берегу.

Из решеток закрытых трюмов, где содержались невольники, несло вонью, и Петька, всякий раз проходя мимо, с содроганием взирал на эти решетки. Оттуда часто доносились вопли и стоны, просовывались черные пальцы, с мольбой доносились голоса, которые никто не понимал.

Раз в день невольников выпускали группами на палубу подышать воздухом и принять толику солнца. Совсем недавно крепкие и здоровые чернокожие теперь за какие-то несколько дней превратились в ходячих скелетов.

Иногда Петька незаметно совал изголодавшимся неграм кусок хлеба или полуобглоданную кость. Бывало, что и банан удавалось передать.

Особенно он высматривал одну девочку лет тринадцати-четырнадцати. Увидев ее, Петька обязательно отдавал припасенное специально для нее лакомство, а поскольку для них любая еда стала редкостью, то и этого было достаточно, чтобы получить от нее в благодарность робкую улыбку.

Питер, как всегда теперь его называли, со смешанным чувством жалости и неприязни смотрел на негров. Их черная кожа и курчавые шерстистые волосы вызывали в нем противоречивые чувства. Ему было их и жалко, и в то же время он пренебрегал их обществом, как бы брезговал, и это самому ему было неприятно. Вроде бы люди эти были другого по сравнению с ним сорта.

Мальчишка стеснялся поделиться своими сомнениями с Гарданом, понимая, что у того совсем другие взгляды на такие вопросы. Он мог просто посмеяться над другом, а это Питеру было бы тяжело пережить.

И хотя он не раз получал по шее за свои передачи, он продолжал держать при себе кусок, в надежде, что та черномазая исхудавшая девчонка появится и он сумеет передать ей припас.

– Слушай, Гарданка, как поют эти черные, – сказал как-то Петька перед заходом солнца. – Как много тоски в их голосах, ты чувствуешь?

– Поют, так и пусть себе поют. Чего прислушиваться. Чего с них взять-то – дикари. И песни у них дикарские.

– Ну и что же, что дикари. Все же люди и они. Смотри, какие они стали за две недели пути, а впереди сколько еще таких недель? Сам говорил, что плыть не один месяц.

– Это так, Питер. Сколько времени в море, а ветер все противный. Все уже выбились из сил.

– Да, и капитан наш так же говорит. Вчера я опять с ним глядел на солнце через инструменты. Он говорит, что мы дрейфуем на юг. Медленно, но это так. Хоть бы быстрее ветер поменялся.

– Он и так меняется, только не в нашу пользу. Постепенно поворачивает на северо-западный. Чего доброго, опять нас пригонит к берегу.

– Ну и что? Может, тогда запас пополним, а то уж и сейчас вода начинает противно вонять.

– А то вроде ты к этому еще не привык, Питер мой дорогой. Положись на Всевышнего. Все в его воле.

Потом два дня продрейфовали в штиле, после чего разразилась гроза с проливным дождем. Матросы бегали по палубе голиком и стирали одежду. Даже негров выводили под дождь, и те с наслаждением подставляли блестящие черные тела под теплые струи воды.

– Вот хорошо-то, Гарданка! – кричал Петька, выжимая мокрые штаны. – Хоть водицы свежей напьемся! Главное, чтобы шторма не было.

Шторм не разразился. Однако качка была достаточной, видимо, где-то недалеко все же бушевало. Океан волновался, большие пологие волны ходили нескончаемой чередой.

Стали помаленьку выбрасывать в море трупы негров, которые начали умирать в невыносимых условиях. Пища была просто скотской. А в затхлом трюме жизнь теплилась только у самых сильных.

– Джон, – сказал Оллнат своему помощнику, – видимо, придется пойти на дополнительный риск и почаще выводить негров на палубу. А то, чего доброго, никого не довезем живьем до Ямайки.

– Как скажешь, капитан. Но думаю, что опасно так делать.

– Охрану увеличим, да и свяжем. Будем выпускать небольшими партиями. Завтра и начнем. Помрут ведь проклятые, а мы тогда разоримся!

Негров стали каждый день выпускать на палубу и обливать забортной водой. Трюмы проветривали и даже помыли, заставив негров скоблить деревянными скребками наплывы грязи.

И они стали меньше болеть и умирать. Однако всем было ясно, что из сотни невольников, которых взяли на борт, не больше половины останется в живых.

Глава 21 На рифах

Не прошло и трех дней, как ветер начал медленно, но упорно крепчать. Причем направление его перестало меняться. «Белую Мэри» неуклонно сносило назад к берегам Африки. Все паруса давно были убраны, и только сильно зарифленный фок трепыхался на рее.

Капитан Оллнат постоянно находился в подавленном состоянии. Задержка не предвещала ему ничего хорошего. Это грозило полным разорением. Он вышагивал по палубе, срывая злость на встречных. Все шарахались от него, лишь только завидев.

Волны вздыбились теперь огромными валами. Северное течение тут встретилось с противным ветром. Качка была ужасающей. Корпус корабля так стонал и скрипел, что ужас охватывал даже бывалых моряков. А Петр просто холодел от страха, глядя на всхолмленное море, изредка покрытое белыми пенными гребнями.

Он потерянно шатался по палубе, не в силах спуститься вниз. Ему постоянно казалось, что судно вот-вот рассыплется на куски и всех поглотит ненасытный океан.

– Гарданка, куда же это нас несет? – часто спрашивал он, с надеждой взирая на друга, как будто тот мог ему ответить и успокоить.

Гардан тоже был обеспокоен, хотя и не так сильно. Тим Смит, один из наиболее близких к ним моряков, часто успокаивал ребят, особенно Питера, к которому он питал некоторую симпатию.

– Скажи спасибо, Питер, что шторма нет. А волна – так это на море обычное явление. Видишь ли, течение тут тянет на север, а ветер против него, вот и волна большая, хоть ветер и не сильный. Это часто бывает. Но вечно же так продолжаться не может. А начнется штиль, так нас и так потянет на север. Так что вы лежите, отдыхайте, пока нет работы.

– А почему вдруг так похолодало? – спросил Гардан.

– Так течение-то холодное, вот оно все вокруг и охлаждает. Ведь дальше на юг все холоднее становится, как у нас на севере. Чем севернее, тем холоднее.

– А мне казалось, что тут по-другому: чем южнее, тем жарче.

– Глупости! Ты просто ничего пока не знаешь об этом.

Оллнат с озабоченным видом брал высоту солнца, а Петька крутился поблизости. Он слышал, как капитан пробормотал недовольно:

– Показывает южнее пятнадцатого градуса. Далековато нас занесло. Придется выкидывать товар за борт и идти за новым. Этот больше не выдержит. – И, увидев слушающего Питера, зло крикнул: – Чего уши развесил, бездельник?! Задарма кормить никого не стану. Марш отсюда, каналья!

Петька не понял слов капитана о пятнадцати градусах, но в голосе того слышалось беспокойство, и он испугался. Нашел Тима и спросил:

– Тим, что такое южнее пятнадцати градусов? Капитан сказал так.

– Вероятно, он имел в виду слишком далекое отклонение судна к югу. Тут может быть только о широте разговор. Просто потом долго придется плыть к северу, чтобы попасть в благоприятные ветровые условия для обратного пути к Ямайке. Ничего страшного, для нас, во всяком случае.

– А капитан почему же сильно волнуется?

– А как ты думаешь? Ему же разорение грозит от такой задержки. Невольники не выдержат такого длительного пути и перемрут все. Вот и сам подумай, почему капитан недоволен.

– Он еще сказал, что придется выбросить товар за борт и идти за новым. Это что – он всех черномазых утопить собирается?

– Наверное. Но тебе-то какое дело? Это его заботы. Не бери в голову, сынок. Не твоего это ума дело.

– Страшно мне, Тим, и жалко их. Ведь человеки же.

– Не бери в голову, я сказал! Тебе-то какое дело?! Чудак ты, черные все равно как не люди. Их много, и они мало чего понимают.

– Нет, дядя Тим. Все равно мне страшно, да и совестно, что и я такой же живодер, как капитан.

– Перестань говорить глупости, малыш. У тебя, вероятно, слишком уж сердце чувствительное. А во время схватки я видел, как ты рубил португальца. Тут почему же сердце твое молчало?

– Так то же бой, дядя Тим. Иначе мне бы был конец.

– Вот так и сейчас думай. Если черных оставить, то сами с голоду подохнем, так что выбирать не из чего. Значит, такая у них судьба.

Успокоения не приходило. Вспомнилась черномазая девчонка. Он давно ее не видел, а спросить не мог или стеснялся. Настроение было подавленное.

Качка при умеренном ветре длилась почти неделю, когда ветер вдруг резко усилился и положил «Белую Мэри» на борт. Рулевые едва выправили судно. В румпель вцепились трое матросов, стараясь удержать нос против волн. А они постоянно стали перекатываться через шканцы. Люки в трюм были плотно задраены. Питеру теперь казалось, что там люди просто задыхаются в спертом воздухе. Ему подумалось, что завтра моряки вынесут и выбросят за борт не менее десятка трупов.

Огромный вал сорвал одну шлюпку, и ее обломки исчезли среди круговерти пены и волн. Питер с ужасом представлял себя смытым за борт.

– Гарданка, скроемся на баке, а то еще смоет нас. Так страшно. Я еще не видел таких больших волн. Просто дух захватывает.

– Это точно, Питер. В животе щемит – ужас! Пойдем в трюм, а то я продрог и весь мокрый. Там хоть не так сыро, да и ветра нет. А если пойдем ко дну, так везде плохо будет.

– Господи, помилуй и сохрани! – шептал Петька, пробираясь на бак в промежутках между валами, прокатывающимися по палубе.

Им удалось проскочить и захлопнуть дверь. Волна тут же бухнула в нее, брызги разлетелись по темному помещению. Вода проникала везде и стояла уже по щиколотку, перекатываясь от стены к стене тесного помещения. Фонарь тускло освещал матросов, которые старались устроиться повыше, подальше от воды. Некоторые шептали молитвы, почти у всех на лицах читался откровенный страх.

– Вот чертовы волны! – выругался Глен и сплюнул в угол. – Так наше корыто не выдержит – на щепки развалится.

– Не гневи Бога, Глен! – отозвался парень из темного угла. – Не тонем, и то хорошо. Впервой нам такое, что ли?

Ночь и день прошли в такой же штормовой обстановке. Всех донимала невероятная качка. И шторм был не такой уж жестокий, но качка грозила скорой гибелью судну. Оно и так держалось из последних сил.

Вторая ночь не принесла заметного облегчения, хотя по некоторым признакам шторм шел на убыль. Звезд не было видно, и определиться даже приблизительно не имелось никаких возможностей.

– Гардан! – проревел голос Хорейса, ворвавшегося в трюмное помещение. – Где Гардан?

– Тут я, сэр. Чего надо, сэр?

– Тебе марсовым приказано быть. Капитан опасается близости берега. Так что полезай на марс и наблюдай. Да гляди мне, не прозевай огня или буруна, он виден даже в темноте по белой шапке гребня.

– Шайтан его забери! – выругался Гардан и с сожалением посмотрел на Петьку, как бы прощаясь с ним. – На марсе сейчас вряд ли можно удержаться. Нашли крайнего!

Он нехотя вылез на палубу, а Петька со страхом проводил его глазами. В такую качку сидеть на марсе… А еще ведь сначала надо залезть туда – все это представлялось делом невероятно трудным. Он, Петька, не осмелился бы в такую погоду этого сделать. Ему стало так жалко друга, что слезы сами собой затуманили глаза. Он вздохнул и плотнее закутался в одеяло. На душе было муторно и тоскливо. И спать никак не хотелось. Мощные удары волн сотрясали весь корпус расшатанного судна, каждый удар заставлял сердце сжиматься в страхе, а в животе отвратительно щемило, и тошнота подступала к горлу.

Вскоре крики и грохот на палубе выбросили матросов наружу. Фок-мачта переломилась и теперь, своротив фальшборт, грозила опрокинуть корабль. Боцман и остальные начальники орали, носились среди матросов, отдавая распоряжения, и сами орудовали топорами, обрубая снасти.

Петька с ужасом вспомнил, что Гардан сидит на марсе, но потом он увидел его машущие руки – тот сидел на грот-марса-рее и что-то кричал, настойчиво показывая в сторону левого борта.

Его никто не слышал. Все заняты были фок-мачтой. И не прошло и пяти минут, как мачта была спихнута за борт, снасти все обрублены, а палубу очистили набежавшие волны. И крик о помощи одного матроса остался незамеченным. Только после, когда его недосчитались, все поняли и вспомнили, как его смыло волной. Но горевать было некогда.

Оллнат наконец обратил внимание на Гардана. Тот кричал, и теперь можно было понять его. Слева по борту буруны. Глаза моряков обратились в ту сторону, но ничего не увидели. Видно, буруны были еще далеко.

– Боцман, полезай наверх и погляди в зрительную трубу! – приказал шкипер. – Гляди лучше!

Вскоре тот слез и, зажимая ушибленную руку, сообщил, что не далее как в миле виднеются буруны. Берега пока не видно. Темнота не позволяет его различить.

– Трое на румпель! – приказал Оллнат и сам навалился на брус, стараясь побыстрее выправить нос корабля мористее.

Но судно руля не слушалось. Его продолжало очень медленно сносить к бурунам. Осмотреть руль никто не осмелился. Видимо, он сломался, да это и немудрено в такую волну.

Часы тянулись мучительно медленно. Наконец и с палубы уже можно было различить белые гребни огромных валов. Берег, видимо, был близко.

До утра оставалось немногим более часа, но ночь была все еще по-прежнему темна и грозна. Матросы уже не работали со снастями. Все было уже бесполезно. Оставалось только ждать неминуемого крушения и уповать на милость Божью.

– Приготовить шлюпки к спуску! – пророкотал отдаленный голос шкипера. – Снести в них все необходимое! Берем оружие, припасы, инструменты! Торопись, бездари и лентяи!

Матросы бросились выполнять приказ. Кто-то падал, расшибался под ударами волн, которые продолжали перекатываться по палубе. Даже через надстройки иногда с шипением проносились гребни. Нос же зарывался в волны так глубоко, что казалось – это в последний раз.

– Разве сможет шлюпка удержаться на такой волне? – прокричал Питер на ухо Тиму Смиту, с ужасом представляя, как он сядет в лодку при такой волне и ветре, хотя ветер явно уже шел на убыль.

– Это все же лучше, чем оставаться на судне, которое скоро наскочит на рифы и пойдет ко дну.

Не прошло и получаса, как две шлюпки были спущены на воду, и Питер с удивлением обнаружил, что они не разбились тут же о борт судна.

Матросы бросились в лодки, а Питер стал искать Гардана. Он посмотрел на марс, но ничего не увидел. Он бросился искать друга, а в это время шлюпки одна за другой отвалили от борта, и Питер мельком глянул на них, с замиранием сердца ощущая, что он остался здесь почти один и его гибель предрешена. Он заплакал, но слезы быстро смывались брызгами и пеной забортной воды. Он пробирался по палубе, всхлипывая и молясь одновременно. У двери, ведущей в кормовую надстройку, он увидел лежащего Гардана, который звал его, махая рукой.

– Что с тобой, Гарданка? – воскликнул Питер, прикрывая друга своим телом от набежавшей волны.

– Да вот, сорвало меня волной, и что-то с ногой приключилось. Может, сломал, а может, и просто ударился. Подняться не могу.

Переждав очередную волну, Питер быстро поднял Гардана и потащил его в каюту капитана, захлопнув за собой дверь.

Он не думал о матросах, севших в шлюпки, не видел их. Он больше и о страхе перед гибелью не думал. Его сейчас занимал только Гардан. Он боялся остаться на судне совсем один в ожидании смерти. А вдвоем было не так страшно и жутко.

Огромным валом судно положило на борт. Выпрямиться оно не спешило. Вода хлынула в разбитые окна надстройки, ребята оказались в воде по пояс и дрожали всем телом. Гардан скрипел зубами от боли, иногда вскрикивал, но его крики тонули в грохоте волн и треске ломающегося дерева.

– Тонем?! – крикнул Питер не то вопросом, не то утверждением.

– Шайтан его знает! Видишь, корабль не может выпрямиться! Если пока и не тонем, то скоро уже начнем.

– А как же невольники?! – вдруг крикнул в ужасе Питер.

– Им, наверное, конец уже всем пришел. Отмучались. Забудь о них.

– Надо посмотреть, Гарданка! Может, не все они погибли! Я пойду и на них гляну, и на шлюпки посмотрю, что с ними сталось. Я быстро! А ты подожди меня тут немного, я быстро!

Не дожидаясь ответа, который он и так знал, Питер выбрался на четвереньках на палубу, цепляясь за снасти. Судно все же еще боролось за жизнь, медленно выпрямлялось, поднимаясь на ровный киль. Волны хлестали через борт. Питер почти вслепую пробирался к люку. Он услышал жуткий вой, и в душе зародилась мысль, что это где-то рядом хохочет сатана.

Почти ощупью он добрался наконец до люка. С трудомотодвинул засов, и его тут же смело человеческое месиво. Почти невидимые в темноте тела стали выскакивать на палубу и валиться к левому борту в пучину грохочущей, шипящей воды. Рев голосов, плач, визг и крики не мог заглушить даже грохот шторма.

Питер с трудом удерживался в стороне, чтобы не быть затоптанным обезумевшими от страха людьми.

Небо начало сереть. На востоке наметилась светлая полоса, быстро расширявшаяся. Занималось хмурое утро.

Огромная волна с грохотом и зловещим шипением пенного гребня подхватила судно и с оглушительным грохотом тяжело бросила его на что-то тяжелое и твердое. Треск ломающегося дерева, рухнувших мачт и грохот проносившегося над палубой вала – все слилось в сплошную какофонию.

Петьку накрыло с головой, он уцепился за что-то, пытаясь выбраться из круговерти воды. Он увидел головы плавающих негров. Их было не так много, но думать о них у него не было времени. Очередной вал опять обрушился на них, но Питер успел крепче уцепиться за снасть.

Захлебываясь и цепенея от ужаса, он опять успел хлебнуть воздуха. Он вспомнил о Гардане и похолодел, хотя и так тело уже порядочно застыло. Петька оглянулся. Утро уже наступало, можно было увидеть недалекий берег, пустынный и голый. Он даже успел увидеть на берегу небольшую толпу людей и отметить, что их что-то слишком мало. Следующий вал застал его уже в другом месте. Он пробирался по наклонной палубе к кормовой надстройке и опять успел вцепиться коченеющими руками в трап. Когда волна схлынула, он юркнул в дверь, почти разбитую ударами волн.

Гардан был на месте. Мокрый и бледный, он полулежал, – по его расширенным глазам Питер понял, что и тот смертельно напуган. Это его немного приободрило. Значит, он может чем-то быть полезным. Значит, надо бороться.

Уже было светло. Судно прочно взгромоздилось на риф и теперь покачивалось под ударами волн. Оно постепенно разваливалось: трещало, скрипело, вздыхало – но разваливалось и медленно оседало. Питер спросил, скорее по привычке, чем по надобности:

– Что ж теперь делать, Гарданка? Скоро судно совсем развалится.

– Ничего и сделать нельзя, Петька. Знать судьба наша такая. Лучше молись перед смертью. А как не хочется погибать. О Аллах! Спаси, милостивый и милосердный! Я еще не успел ничего очень плохого натворить, так сжалься над сыном твоим! Аллах акбар!

Петька тоже молился, он спешил поговорить с Богом и просил его простить ему все прегрешения.

Потом он выглянул на палубу. Там он увидел нескольких негров, которые ползали в поисках спасения. Питер закричал и стал призывно махать руками. Те услыхали и поспешили на зов.

Гардан прокричал в дверь:

– Петька, ведь отлив сейчас или он скоро начнется! Значит, волна будет не такой большой. Глянь-ка, что там!

– Верно говоришь, Гарданка. Волна мельчает. Уже почти и не перекатывает через палубу. Вон и черные ползут к нам. Вместе помирать будем!

– Раз так, то помирать, может, и рановато!

– Дай-то Бог, Гарданка!

Тут судно резко вздрогнуло, затрещало и носом ушло под воду. Фонтаны брызнули в щели. Затем судно ударилось обо что-то и остановилось, из воды торчал квартердек и обломок грот-мачты. Волны стали бить прямо по надстройке.

Негры успели добраться до двери, которая уже была сорвана и унесена в океан. По пояс в воде люди толпились, не зная, что же теперь делать.

Черных осталось меньше десятка, их изможденный вид поражал и вызывал жалость и страх. Они дрожали от холода. Питер оглянулся. Он не знал расположения помещений, но решил обследовать их. Разгребая воду руками, он обошел всю надстройку, оставшуюся еще на поверхности. Приходилось пробираться на ощупь. Он добрался до какого-то сундучка и выволок его на сухое место. Открыл, там оказались чьи-то вещи и бутылка рома, мешочек галет и кисет с табаком.

Бутылка тут же пошла по рукам, а галеты в момент исчезли в жующих ртах. Их было явно мало, но и это подбодрило чернокожих. Зато бутылка подействовала куда сильнее. Голодные, они быстро опьянели, Петька тоже захмелел, но зато чуть согрелся и не стал так ощущать холод и страх.

Он заставил и Гардана выпить несколько глотков. Вскоре тот стал выказывать явные признаки опьянения. Обоим стало не так жутко на этом тонущем и разбитом почти до основания корабле.

– Петька, пойди посмотри, что там снаружи, – попросил Гардан. – Может, что и можно сделать. Отлив продолжается, а с ним и волны отступают. Иди!

– Пойду, Гарданка. Жди меня.

Питер вылез в пролом и огляделся. До берега было не более двух кабельтовых. Корабль торчал на рифе среди камней, окутанных пенными ожерельями. Вода бушевала вокруг и рассыпалась мириадами брызг. На все это было жутко смотреть.

На берегу он увидел человек десять-пятнадцать, которые уже разожгли костер и грелись вокруг. Петька закричал, но его никто не услышал. Лишь какое-то время спустя его заметили, закричали и замахали руками, но Питер не мог различить слов.

Осмотревшись, он вернулся назад.

– До берега нам пока никак не добраться, Гарданка. Кругом камни, и буруны так крутят воду, что любое плавание там просто гибельно.

– Что же будем делать? – в задумчивости произнес тот.

– Бог его знает. Только ждать, может, волна стихнет, а сейчас в воду лезть бесполезно – утопнем все.

– Может, плот какой сколотить? Как ты считаешь?

– Можно, но вряд ли он поможет. Слишком опасно. А волна еще большая, да и камней полно у берега.

– Но ведь судно в любой момент может соскользнуть с рифа!

– Значит, так тому и быть. Все в руках Божьих, Гарданка. Ничего предложить пока больше не могу. Остается только ждать и надеяться.

Негры напряженно вслушивались в их слова, но понять ничего не могли, и лишь по интонациям догадывались, что дела ой как плохи.

Глава 22 На берегу

Океан медленно успокаивался, но валы прибоя пока продолжали яростно и непрерывно бить в скалистый берег. Ветер тоже стихал, и теперь было хорошо видно, как материк плавно поднимался к востоку и терялся вдали четкой в утреннем воздухе линией холмов.

Кругом была голая пустыня с редкими кустиками и пучками травы.

От судна остались одни бесформенные обломки, которые еще кое-как цеплялись за выступы рифа. Эти обломки громоздились на высоту не более десяти футов над водой, и волны постоянно отгрызали от них куски, то небольшие, то побольше, и с жадностью поедали их. В глубину уходили очертания корпуса корабля, который тоже постепенно разрушался.

Все это было осмотрено несчастными потерпевшими. Ничего утешительного… Даже плот связать было почти невозможно – инструмента нет, нет и веревок, хотя с этим было полегче. Некоторые снасти еще болтались в воде, их можно было при желании достать. Но волны и камни не сулили ничего хорошего.

– Неужто волнение это никогда не закончится?! – вскричал Питер и в волнении ударил кулаком по ладони.

– Может, и не окончится, – ответил Гардан, тоже выползший на солнышко погреться. – Течение здесь, судя по всему, сильное. Надо думать.

– А тут еще нога у тебя. По-моему, перелома нет. Просто вывих – его надо вправить. Я видел, как это делали.

– Ну так делай! Чего же тянешь?

– Боязно. Ведь я только видел, но сам-то никогда не пробовал.

– Все когда-то все только видели. Но потом когда-нибудь и пробовали!

– Нет, не могу осмелиться. Страшно.

– Чего бояться? Не тебе же больно будет. Вытерплю.

Петька осторожно осматривал опухшую лодыжку друга. Было ясно видно, что сустав выпирает совсем неестественно. Потрогав легонько опухоль, Петька надавил пальцами посильнее, и Гардан непроизвольно ойкнул, но тут же сказал:

– Не обращай внимания. Давай, не тяни.

Подошел седоватый негр. Его худая фигура сгорбилась, по виду никак нельзя было определить его возраст, особенно после нескольких недель тягостного содержания.

Он что-то сказал, указывая на ногу, но никто его не понял. Тогда негр покивал, показал себе на грудь и на лодыжку и опять покивал.

– Петька, а он ведь просит позволения вправить мне ногу. Что скажешь?

– А что тут говорить? Сам должен решить. Тебе же терпеть. Сможешь?

– А что остается делать? Только ты меня держи покрепче, а то еще дергаться начну. Понял? – И он согласно покачал головой, повернув ее в сторону седоватого негра. Тот тоже закивал, слегка улыбнувшись огромными губами, и осторожно стал ощупывать лодыжку.

Гардан морщился, но терпел. Петька крепко зажал его и ждал, что же теперь будет. А негр продолжал слегка покручивать стопу, давить на опухоль и вдруг с силой дернул с вывертом. Гардан только успел вскрикнуть, как в лодыжке что-то слегка хрустнуло, и боль сразу же стала терпимой.

Негр что-то быстро залопотал, растягивая губы в улыбке. Опять закивал, похлопывая Гардана по плечу. А Гардан с облегчением отер со лба обильный пот. Его тело еще слегка дрожало от только что перенесенной боли, но кости явно встали на место. Шишка сустава исчезла, и лишь опухоль с синяком говорила о том, что там было.

Негр порылся в ворохе тряпья, извлеченного из сундука, разорвал какую-то рубаху на полоски и крепко перетянул ими стопу. Он продолжал довольно кивать и успокаивать своего пациента. Гардан в свою очередь кивал и жал тому руку в знак благодарности.

Стало тепло, а потом и совсем жарко. Но это только радовало людей. Какой-то негр из молодых стал нырять в воду по направлению к остаткам грот-мачты. Его бурно поддерживали товарищи, подбадривая криками и указаниями. Через полчаса упорной работы негр вытащил из обломков мешок с размокшими галетами. На него набросились, и содержимое вмиг исчезло за толстыми губами. Нашим ребятам ничего не досталось.

Немного передохнув, тот же негр стал продолжать ныряния. Вскоре появилось два ножа, топор и сабля. Еще он вытянул моток тонкой веревки и, задумавшись, стал отдыхать.

– Ну и черномазый! – воскликнул Петька, оглядывая добытое. – Теперь можно подумать и о плоте. Море вдвое спокойнее стало, так что можно и попробовать. И знаешь что? Надо связать маленький плот, и пусть он с него в камбуз попробует пробраться, что на баке. Рассказать бы только ему… Ты это сможешь, Гарданка, а?

– Поймет ли он? Но можно попробовать.

Он долго втолковывал неграм свою мысль, пока те не поняли и не закивали согласно. Все тут же принялись мастерить плот. Он получился неказистым, но двух человек выдержать вполне мог. Обтесали доску – получилось весло.

Петька жестом пригласил негра на плот, обвязал его веревкой и показал, как надо дергать ее при необходимости срочного подъема. Тот улыбался, давая понять, что ему все ясно.

Смельчаки легли на доски плота и по пляшущим волнам стали грести в сторону бака. Вскоре им это удалось. На глубине двух футов виднелись обломки надстройки. Петька стал жестами показывать, как и что надо делать. Негр показывал, что все понимает, и улыбался.

Не долго думая, негр нырнул, Петьке было видно, как он энергично работает ногами и руками. Вскоре тот скрылся под водой, а Петька веслом старался удерживать плот на одном месте.

Через минуту с небольшим негр появился с ножом и мешочком с чем-то мягким. Он тяжело дышал, а Петька принимал найденное. В плотном мешке оказалась мука, это обрадовало его, ведь она вполне могла остаться сухой. На вес в мешке было фунтов пятнадцать.

Петька показал жестами, что надо отвезти муку людям и быстрее испечь из нее лепешки. Черный соглашался. Петька крикнул, чтобы добыли огонь и зажгли костер. Трут нашелся в целости, и вскоре запылал огонь. Муку прямо в мешке замесили, а ловцы опять отправились на охоту.

На этот раз негр вытащил мешок бобов, но они были уже набухшие и вряд ли годились в пищу. Однако они ничего не выбросили.

Потом появился бочонок, но его пока не стали открывать, чтобы не испортить соленой водой содержимое, а привязали к плоту.

Негр устал и с потухшими глазами улегся прямо на плоту отдыхать. Петька же подгреб к корме и выгрузил трофеи. К радости людей, в бочонке оказалась пресная вода. В небольшом котле начали варить бобы, которые все признали пригодными к употреблению. Уже и лепешки поспели. Они были гадостные, но оголодавшие люди рады были и этой пище. На этот раз досталось и нашим ребятам.

До вечера негр еще четыре раза нырял, но пищи больше не нашлось.

Океан уже достаточно успокоился, а к этому времени и плот побольше был готов. Всех он вместить не мог, но шесть человек на нем разместились, и он не тонул. Его осторожно оттолкнули, он завертелся на волнах, пока негры и Петька с ними не выправили его. С большим трудом, уже в темноте, плот причалил, а вернее – был выброшен волной на песчаный берег, и люди наконец-то почувствовали под ногами твердую землю.

Петька и самый сильный из негров решили, пока была низкая вода, забрать оставшихся трех человек. На этот раз плот опрокинулся, но уже недалеко от обломков судна, и его смогли вытащить и кое-как причалить.

Три костра ярко горели на обломках, грозя охватить их все. Было довольно светло, но пляшущее пламя костра создавало мрачную картину.

– Гарданка, полезай, я тебе помогу! Быстрее, а то еще что-нибудь случится. И так чуть не погибли в этом водовороте.

Все погрузились, захватив вещи, которые смогли достать на судне. И на этот раз у самого берега плот завертело, ударило о камень, и он развалился на части, а люди оказались в воде. С большим трудом и с помощью уже спасенных негров им удалось выбраться на берег. Почти все вещи утонули.

Вдали виднелся огонь костра спасшейся части команды корабля. К новой группе никто не пришел – и это настораживало.

– Я пойду к товарищам, Гарданка, – сказал Петька, глядя на мерцающий свет костра. – Надо поговорить и соединиться с ними. У них, наверное, и еда есть, и вода. Да и вместе нам надо быть.

– Пойди, но возвращайся, а то мне трудно ходить. Надо палку найти да костыль какой сделать. Ты быстрее возвращайся.

– Я мигом, – ответил Петька и быстрым шагом направился к группе моряков у костра.

Пройти пришлось шагов четыреста. Кругом попадались выброшенные прибоем обломки судна. Их было не очень много, но они были разбросаны на большом пространстве.

Петька мучился, думая все время о том, что он плохо знает английский язык. Сумеет ли он правильно объяснить своим товарищам ситуацию, поймут ли они его?

– О, Питер! – воскликнул Тим Смит, увидев приближавшуюся фигуру. – Как я рад, что ты спасся! А Гардан жив? Подходи, садись к огню.

Матросы зашумели, повскакивали и с интересом смотрели на мальчишку. Его охлопывали, жали руки, кто-то совал ему в рот кусок теплого окорока.

– А мы думали, что только черномазые спаслись, – заметил Глен. – Хотели уже посетить этих обезьян и разогнать, да ты нас опередил.

Посыпались вопросы, на которые Петьке трудно было ответить. Но он сумел все же объяснить, что у Гардана нога повреждена и он не может ходить без посторонней помощи.

– Надо бы его перетащить к нам, – заметил один из матросов по имени Херви.

– Завтра мы собрались пуститься в путь на север, – молвил Оллнат. – Спешить надо, а то тут, в пустыне, нам долго не протянуть. Воды мало, да и еды тоже. Так что тащите его сюда, и ложимся спать. Отдохнуть надо перед дорогой.

– А что с остальными? – спросил Петька.

– Одна шлюпка погибла, а с ней и все, кто там был. Да и у нас потери. При высадке трое утонули. О’Шейн пропал, и боцман с ним. Так что нас осталось тринадцать человек, а с вами все пятнадцать. Маловато, но так распорядился Бог. Грехи наши ему не понравились, – Тим горестно перекрестился и зашептал молитву.

Вскоре трое матросов пошли с Питером, и уже через час все белые собрались вместе.

Гардан оглядел лагерь. Припасов было маловато, но оружия в достатке. Бочонок пороха тоже уцелел. Как все это тащить с собой? Он с недоверием поглядел на оборванных бородатых людей, которые остались живы на этом голом берегу. Смогут ли они помочь ему, ведь с ними еще один больной матрос? Ведь никто не знает, как долго продлится их путь. А воды хватит не более как на неделю. А что потом? Страшно представить.

Моряки встали еще до восхода солнца. Костра негров не было видно. Да ими никто и не интересовался.

Люди наскоро перекусили, распределили поклажу и тронулись в путь.

Гардан за ночь смастерил топором и ножом костыли и теперь ковылял за толпой матросов. Два матроса помогали нести третьего, который был сильно помят и самостоятельно передвигаться не мог.

Глава 23 Брошены!

В первый день они прошли не более десяти миль. Пустыня навевала мучительные раздумья. Нигде не видно ни дерева, ни источника. Матросы растянуто двигались в беспорядке, надеясь только на то, что вскоре им удастся выбраться к источнику и подстрелить какую-нибудь дичь. Ничего этого им не попалось в первый день.

Перед закатом расположились лагерем. Наши ребята и трое матросов, которые несли больного, отстали не менее чем на полчаса. Они в изнеможении доплелись до лагеря и свалились, не в силах даже доползти до бочонка с водой.

Однако попить вдоволь никому не дали. Оллнат строго следил за расходом воды. И с едой тоже было скудно. Но делать нечего, с этим приходилось мириться, иначе всем смерть.

Когда ребята подкрепились и отдохнули малость, Гардан сказал:

– Дело плохо, Петька. Не дойти мне даже с тобой.

– Почему это не дойти? Сегодня ведь дошли, дойдем и завтра. И брось говорить такое. Крепись. Нога ведь с каждым днем будет подживать.

– Ты послушай, что говорят матросы.

– Я не вслушивался. Да и устал я слишком, чтобы слушать их байки.

– Нет, Петька, не байки. Некоторые недовольны, что мы задерживаем их движение. Да и воды на нас тратить не очень-то хотят, а толку с нас, как с козла молока, так, кажется, у вас говорится.

– Да что ты говоришь, Гарданка! Не может того быть. Никогда не поверю в такое.

– Поживем – увидим. Однако это нельзя со счетов скидывать.

– Во всяком случае, я тебя не покину! В этом-то ты не сомневаешься? Говори честно, Гарданка.

– Там видно будет, Петька. Нечего загадывать далеко.

– Удивительно ты говоришь!

На следующий день ребята с трудом поднялись. Все мышцы болели и ныли. Гардан позвал Петьку и прошептал ему на ухо:

– Петя, постарайся прихватить флягу с водой. Хорошо бы хранить ее при себе. На всякий случай. Да и еды побольше припасти не помешает.

– Да как такое сделать? Капитан следит за всем этим.

– Хорошо бы удалось, но раз так, то и делать нечего.

Опять потянулись медленные мили пути. Слева синел океан, а справа простиралась голая, несколько всхолмленная равнина, опаленная солнцем.

Опять моряки растянулись в соответствии со своими силами. Гардан с Петькой и на этот раз плелись позади, но еще дальше двигались матросы с больным. Его несли уже другие. Вчерашние наотрез отказались второй день подряд тащить тяжелое тело.

Сделав за день три привала и выпив на каждом по несколько глотков воды, матросы разбили на ночь лагерь в ущелье с пологими стенами, возвышавшимися футов на пятьдесят по обе стороны.

На этот раз люди прошли меньше, а устали больше. Отставшие появились почти через час, когда уже стемнело и виден был огонь костра.

Немного отдохнув, Гардан сказал:

– Сегодня обязательно надо добыть воды и еды. Больше одного дня нас не потерпят, Петя. Это я тебе точно говорю. Знаю, что так почти все думают. Этим займусь я, а ты сторожить будешь.

– Чего сторожить-то? Кругом никого нет.

– Сторожить спящих. Как бы кто не заметил. Я сейчас посплю, а под утро встану и попробую.

– Как же ты проснешься? При такой усталости никто не проснется по своей воле. Может, попросить кого?

– Дурость это, Петька! Сразу поймут неладное. Ладно, ложись спать. Отдыхать надо получше.

Ночь тихо шелестела сухой травой и мерцанием огромных звезд. С запада глухо доносилось ворчание океана. Было прохладно, но безветренно.

Петька завернулся в одеяло, поправил мушкет под рукой, положил на пучок травы голову и приготовился спать. Но сон не шел. Мысли одна за другой проносились в его возбужденном мозгу. Он стал злиться, но это не помогло, вслушивался в ночные звуки и не мог представить, как далеко он оказался от своих родных мест. Просто дух захватывало от такого. Как там отец? Жив ли? И опять вспомнился Фомка, друг закадычный и далекий. Вот бы и он сейчас с нами оказался. Но пусть лучше в родных местах околачивается. Так оно сподручнее и удобнее. Привычно.

Все же сон сморил парня, но тут же его разбудил осторожный шепот Гардана, который слегка тряс его за плечо:

– Пора, Петька. Проснись. Я поползу, а ты гляди. Дашь знак, коли кто проснется.

– А охрана как же? – спросил в волнении Петька.

– Спит, – коротко ответил Гардан и пополз к куче вещей, что возвышалась у костра. Тот догорел, и слабый дымок едва поднимался вверх.

С океана наползал туман. Его клубы стелились по песчаному косогору, постепенно заволакивая все вокруг. Стало холодно, и Петька задрожал всем телом, но совсем по другой причине.

Он дрожал от страха до тех пор, пока не появился Гардан. Тот волочил за собой большую флягу и что-то завернутое в тряпицу, тяжело дышал и утирался рукой.

– Сработал! – прошептал он удовлетворенно. – Теперь спрятать надо.

– Где же можно спрятать? – с недоумением спросил Петька.

– Пойди вперед, шагов на триста. Там и закопай в песок, да приметить не забудь, а то пропадет и оно, и мы. Когда пойдем, то сразу же отстанем и тогда откопаем. Никто и не заметит. Понял?

– Ага, понял.

– Гони, да побыстрее, а то скоро и рассвет может начаться. Да возвращайся скорее, и кругом, чтоб, значит, не заметили. Гони!

Петька взял флягу и сверток, отполз назад и, когда туман накрыл лагерь, бросился бежать вперед, часто оглядываясь. Но видеть ничего не мог. Он взобрался по косогору и стал отсчитывать шаги. Досчитав до трехсот, он остановился и огляделся. Кругом было темно и голо. Он выбрал приметный угловатый камень, торчавший на фут из песчаного грунта, и раскопал возле него ямку в песке. Зарыл туда припас и опять оглядел окрестность, запоминая. Привалил дополнительно схоронку камнем и побежал назад.

– Ну как, запомнил место? – спросил Гардан, когда друг вернулся.

– Запомнил. А стража не просыпалась?

– Кто-то ворочался и бормотал, да в тумане ничего не было видно. Теперь спать ложимся, а то вставать скоро. Быстрей!

Сон тут же свалил ребят, но казалось, что они проспали всего минуту, когда все в лагере проснулись и зашевелились, готовясь в путь. Солнце еще не всходило, но восток уже порозовел.

Оллнат раздавал воду, тщательно отмеряя порции. Еду варили с вечера, и теперь каждый получил по лепешке и по ложке вареных бобов.

Гардан свои бобы есть не стал и на немой вопрос друга ответил:

– Я ночью наелся, а этим днем перекусим, вместе.

Оллнат приказал всем построиться возле него. Матросы столпились в ожидании важного сообщения. Капитан оглядел всех подозрительным взглядом и сказал злобным голосом:

– Ребята, воды осталось несколько галлонов. Я вам раздал по полпинты. Теперь до вечера не ждите ничего. А вечером получите пинту на троих. В бочонках что-то мало осталось влаги, так что терпите, и я с вами, конечно. И следите друг за другом. Возможно, кто-то позарится на общее добро. Всем все ясно? А теперь в путь, пока жара не сморила окончательно.

– Слышал? – прошептал Гардан на ухо другу. – Подозревает он что-то, теперь трудно будет украсть. Так что гляди в оба, Петя.

Ребята намеренно немного замешкались и сразу оказались в хвосте колонны.

Уже через пять минут матросы растянулись на сотню шагов. Солнце взошло, Петька напряженно всматривался в местность, пытаясь найти тот приметный камень. Но теперь эта местность выглядела совсем иначе, и парень с ужасом обнаружил, что не может признать место.

– Что испугался? Место не можешь найти? – Гардан с тревогой уставился на друга.

– Ага! Что-то не пойму ничего. Вроде правильно идем, а места того не видно. Неужто запамятовал?

– Погоди, Петька! Давай остановимся и осмотримся. Припомни все хорошенько. И не спеши. Без паники.

Они остановились, Гардан лег на песок, а Петька стал обшаривать глазами местность. Когда отряд матросов скрылся из виду, он стал бегать кругами, пока не закричал срывающимся от счастья голосом:

– Гарданка, я нашел!

– Тише ты, дурень! Услышат! Тащи все сюда!

Вскоре радостный и немного смущенный Петька приволок флягу и сверток с едой.

– Вот, нашел, Гарданка, а уже думал, что пропало. Испугался страшно!

– Оно и видно. Да уж ладно, пронесло, и на том спасибо. Слава Аллаху, не дал помереть в пустыне. Теперь догонять надо, а то заподозрят.

Ребята заспешили по следам и вскоре увидели вереницу матросов, идущих понуро и озлобленно. Позади плелись те, которые несли больного.

Через час ребята догнали переносчиков раненого. Троица тяжело дышала. Им было намного хуже, чем нашим друзьям. Гардан сам мог как-то передвигаться, и Петька лишь помогал ему, а те несли человека на руках. До обеда одни, а потом их сменяли другие.

Носильщики откровенно ругались, а больной молил их не бросать его, заклиная всеми святыми спасти от смерти, голода и жажды.

Ребятам стало тоскливо это слушать, они медленно обогнали их и заковыляли вперед. На дневном привале пожевали сэкономленную Гарданом ложку бобов, но воды Оллнат никому не дал. Матросы зароптали. Глен крикнул:

– Довольно капитану распоряжаться всем! Мы и сами можем! Чего смотрите, ребята? Давайте сами поделим все, а сейчас пусть всем нам дадут по трети пинты, как и было обещано.

– Треть пинты только вечером! – огрызнулся Оллнат и поправил за поясом пистолет.

– А сейчас что же, помирать?! – поддержал Глена Джон Беспалый. У него не хватало на левой руке мизинца.

– Правильно, ребята! А не хочет дать воды, так мы и сами ее возьмем!

– Угомонитесь! – Тим Смит встал и оглядел товарищей. – Капитан, я думаю, правильно делает. Никто не знает, сколько дней нам шагать до воды, а так мы протянем дольше, наш шанс выжить увеличится. Слушайте капитана, а то в один день все выцедим, а дальше что? Помирать останется?

– Тогда давайте прямо сейчас разделим всю воду, и каждый пусть сам распоряжается своей долей! – Глен стоял на своем твердо.

– А кто потом тебя поить станет, если ты все сразу выдуешь? – спросил Оллнат спокойно, но с нажимом.

– А то мое дело, капитан! Да и капитан ли ты теперь?

– Сэр! – рявкнул Оллнат. – Где обращение «сэр»?!

– Сейчас мы все сэры! – огрызнулся Глен. Он хотел сказать еще что-то, но Оллнат неожиданно выхватил пистолет. Выстрел отбросил Глена на каменистую почву, которую он какое-то время царапал скрюченными пальцами.

– Кто еще недоволен моими приказами? – крикнул Оллнат и торопливо стал заряжать пустой пистолет. – Теперь все успокоились? Вот и хорошо. А бунта экипажа я не допущу. Теперь и порция оказалась лишняя. Отдыхать, свиньи!

Матросы с подавленными лицами разошлись на отдых. Каждый с опаской поглядывал на капитана и Глена. Почти каждый в душе осуждал капитана, но страх делал свое дело. А Оллнат деловито отмерил меньше половины пинты и каждому поднес глоток воды, приговаривая:

– Помянем раба Божьего Глена. Пусть земля ему будет пухом. Царство ему небесное! Прости, Господи, грехи наши.

Тело Глена прикопали песком на фут и снова пустились в путь, нагруженные оружием и припасами.

На другое утро никто не соглашался тащить раненого Джека. Как он ни умолял, все отворачивались, хмурились и отходили в сторону. Оллнат подошел к больному, постоял в молчании, потом молвил тихо:

– Джек, прости народ. Мы больше не можем тебя нести. Прости, и пусть тебе будет уготован рай на том свете. Не поминай лихом, смирись и прими судьбу свою должным образом. Пойми и людей, Джек. Прости…

Молча, под вопли и проклятия Джека, матросы опять потянулись по пустыне. Теперь ребята чутко прислушивались к голосам матросов и с ужасом слышали недобрые замечания в свой адрес. Но они не были обузой отряду. Зато были чужаками, не англичанами. Им старались отмерить меньшие порции, подсунуть лишний груз. Этого оказывалось мало, и в головах матросов постоянно вертелась мысль поступить с ребятами так же, как с Джеком.

Постепенно матросы освобождались от наиболее тяжелого и ненужного груза, но идти от этого не становилось легче. С каждым днем это давалось им труднее. А вечером восьмого дня капитан заявил, что воды остался всего один галлон и что теперь полпинты он будет выдавать на четырех человек.

Утром Оллнат заявил, что мальчишек он вести с собой больше не может.

– Но почему так, сэр? – завопил Гардан. – Мы же идем сами, и никто нам не помогает! Сэр, как же так? Ведь мы все вместе!

– Ребята, это дело решенное. Вечером все приняли такое решение, а идти против всех я не имею права. Простите и поймите меня, ребята. Вам оставят воды на день и еды дней на пять, а там уповайте на Бога и на свою удачу. Да пусть с вами ничего худого не случится. И еще раз простите нас. Можете идти с нами, если хотите, но мы ничего больше вам не дадим.

Гардан не стал больше спорить. Он понуро смотрел в песок, пытаясь сглотнуть слюну. Глотка пересохла, и к тому же комок обиды не давал этого сделать. Петька плакал, слезы скупыми ручейками текли по его грязным щекам.

Херви подошел к ребятам, молча похлопал их по плечам, вздохнул и отошел, не сказав ни слова. Тим Смит тоже подошел, но сказал лишь одно слово:

– Простите…

Они все ушли, а ребята и не пытались следовать за ними. Гардан сказал как-то буднично и спокойно:

– Хоть что-то нам оставили. И котелок, и оружие, и не обыскали. Огниво с нами и порох тоже. Может, что и попадется из живности, а, Петька?

Тот всхлипнул и ничего не ответил. Когда матросы скрылись, Гардан сказал:

– Сколько там у нас осталось воды, Питер? – И, не дожидаясь ответа, поболтал вытащенную флягу. – Не менее трех пинт есть, да полпинты нам оставили. Значит, дня на три-четыре хватит. Не так уж плохо. А там посмотрим, как оно получится. Пусть они сами идут, а мы сами, – его спокойствие и жизнестойкость вернули Петьке равновесие. Он перестал лить слезы, прерывисто вздохнув, поднялся и сказал:

– Тогда пошли и мы. Нечего терять время зря. Тут сиднем сидя ничего не добьешься, Гарданка. Пошли.

– И то верно, Петька. Пошли. У меня и нога уже почти не болит, так что шанс, как говорят англичане, у нас есть. А раз он есть, то не будем его терять. Верно? Аллах с нами! Велик Аллах!

Глава 24 Одни

Пройдя пару миль, Гардан остановился, тяжело дыша. Вид у него был напряженный, и Петька сразу понял, что в мозгу друга зародилась какая-то интересная мысль.

– Что надумал, Гарданка? Сказывай, а то больно долго молча шли – я уж затосковал по живому слову.

– А чего это мы премся по жаре, а?

– А где ж ты тень теперь сыщешь? Кругом одно солнце. Деревьев-то нет.

– Так! Хватит жариться! Ищем хоть какую-то тень и спим до вечера.

– Что, ты ночью хочешь идти? – спросил с изумлением Петька, снимая с себя поклажу.

– Точно! Днем в тени переспим, и пить меньше надо будет, а ночью, по холодку будем идти. Так мы многое сбережем и дальше пройдем, коли воды не сыщем.

– А где же тень отыскать?

– Поищем. Ближе к морю спустимся, там, может, что и будет подходящее.

Обычно матросы шли шагах в двухстах-трехстах от берега. Теперь ребята спустились к самому океану. Он продолжал накатывать огромные валы, с грохотом и пенными брызгами обрушивая их на песчаный берег. Море было величественным и грозным.

– Раз мы уж здесь, у моря, так хоть искупаемся, – предложил Гардан.

Они сбросили с себя лохмотья и, найдя более спокойное место, бултыхнулись в воду. Было так приятно, что они с недоумением посмотрели на себя со стороны.

– И чего же мы раньше-то не купались? – спросил Петька, выныривая и радостно фыркая.

– Ты особо не резвись, а то устанешь, да и пить больше захочется, – посоветовал Гардан. – Просто посидим в воде и охладимся.

– Странно, Гарданка! Почему здесь вода такая холодная? Ведь жара, а в воде дрожь берет. Даже зубы постукивать начинают. Но хорошо!

– Тут, наверное, течение какое-то холодное есть, вот и холодно. Поутру, я заметил, тоже зуб на зуб не попадает. Однако пора вылезать, холодно.

Согревшись на солнце, ребята стали искать подходящее укрытие для сна. Но ничего поблизости не нашли. Наконец Гардан, который находился дальше к северу, закричал:

– Петька! Беги сюда! Я нашел что-то!

Они стояли перед странным сооружением. Это была какая-то пирамида, сложенная из камней. В них просматривался аккуратный ровчик, спускавшийся вниз как бы по спирали. Внизу, прямо под ним, каменное углубление.

– Видать, схоронили тут кого-то, – сказал Петька, осмотрев пирамиду. – Как ты думаешь, Гарданка?

– Может, и так, кто ж его знает. Тут разные люди могли проходить, хотя жить – это вряд ли.

– Ладно, нечего болтать. Тени малость есть, да еще растянем одеяло на палках – будет тень и укрытие.

– Тогда пошли искать палки. Разве трудно палки найти?

Оказалось, что еще как трудно. Полчаса примерно прошло, прежде чем им попались какие-то обломки длиной фута в два. Они натянули на вбитые в песок палки одеяло – получился тент. Забравшись туда, ребята растянулись на подстилке из морской травы и тут же заснули, предварительно подложив к рукам оружие.

Гардан проснулся от холода. Была ночь, но как долго она длилась, он сказать не мог. Он полежал с открытыми глазами, вслушиваясь в ночные звуки и грохот валов океана. Вставать не хотелось. Он подумал немного и незаметно опять заснул. Усталость победила холод.

Под утро все же проснулся и Петька. Он тоже не знал, сколько прошло времени, но решил, что ночь только что наступила и пора собираться в путь. Он себя чувствовал выспавшимся, но голодным. И пить страшно хотелось, хотя было холодно и сыро. Кругом был плотный туман, лишь рев океана напоминал ему, что они расположились рядом с ним.

Петька, поеживаясь, встал, сбегал по нужде и растолкал Гардана.

– Что-то мы заспались, Гарданка. Вставай, идти пора. Поедим немного, и пора в путь.

– Шайтан! – выругался Гардан. – Я уже просыпался и думал, что ночь только что наступила, но вдруг снова заснул. А теперь сколько до утра остается? Надо поглядеть на восток.

Они встали, осторожно забрались на пирамиду, но ничего из-за тумана не увидели. Гардан спросил:

– Что делать-то будем? Может, утро скоро, так и идти нет смысла? Что-то мне кажется, что скоро уже, а, Петька?

– Да и мне тоже так кажется. Уж больно долго я спал и выспался всласть. Значит, скоро утро. Давай подождем?

– Давай. Попить бы, да жалко, воды мало. Ладно, давай ждать солнца.

– Да, сперва попить бы, а потом кусок жареного мяса стрескать, а, Гарданка?

– Перестань дразнить! И так жрать охота, сил нет. И пить. Весь океан бы выпил! Хоть бы дождь пошел!

– Слушай, Гарданка! Я как-то дома к чайнику утюг прислонил. Из носика пар валил, и прямо на утюг. С него и закапала вода. Потом меня Глашка за чуб оттаскала – утюг, мол, испортил. Может, и нам так попробовать, а?

– А утюг-то где возьмешь?

– Утюга нет, это точно. Но есть котелок, а к прикладу мушкета железный лист прибит для прочности. Подставим его. Давай попробуем, раз решили подождать. Авось что и получится, а!

– Ну давай. Ты иди воды принеси, а я костер разведу, – ответил Гардан без особого энтузиазма.

Вскоре запылал костер, а на нем в котелке уже булькала морская вода. Крышку сделали из плоского камня, что валялся неподалеку. Малое отверстие проковыряли для пара. Приладили мушкет, закрепив его камнями.

Переглянулись, улыбнулись и стали ждать, что получится.

– Дурики! – воскликнул Петька. – А посуду для сбора воды не поставили! Давай кружку.

– Прямо и потечет тебе вода в кружку. Держи карман шире!

– Ладно тебе, Гарданка! Поглядим, может, что и получится. Пусть мало, но хоть сколько-нибудь водички!

Они стали смотреть на огонь и на пар, что вялой струйкой пошел из щели в каменной крышке. Отсвет костра плясал на напряженных от ожидания чуда лицах. Вдруг Петька вскрикнул:

– Гарданка! Гляди – капает! Уже три капли скатилось в кружку! А ты говорил, что ничего не получится!

– Ну и что тебе дадут эти три капли?

– Да ты гляди! Вода закипает, и пар валит сильнее. Вот и капает уже бойчее. Жаль, что приклад узкий. Лист бы железа найти!

– Эка чего сказал. Где же его найдешь, – в голосе Гардана слышались уже другие нотки, более примирительные. Он тоже устремил взгляд на котелок и приклад и стал считать капли: «Раз, два, три, четыре…»

– Слушай, а так действительно может накапать за час с полкружки.

– Полкружки – это же здорово! Время у нас есть, вот и накапаем на порцию. Скорей бы!

Они нетерпеливо ерзали в ожидании воды. Наконец не выдержали и глянули в кружку. Петька спросил:

– Гарданка, как ты думаешь, сколько тут уже набралось?

– Четверти кружки еще нет. Может, попробуем?

– Давай! Только пока свою кружку подставь, а то капли пропадут зря.

Петька сделал маленький осторожный глоток и отстранил кружку:

– Вода, но пресная слишком. Невкусная.

– Ты что, очумел, Петя! Как может вода быть невкусной при такой жажде? Дай-ка мне попробовать, – Гардан тоже отхлебнул и тоже сказал, что вода слишком пресная.

– Раз вода такая пресная, то можно ее подсолить, – сказал Петька. – Добавим немного морской, она и улучшит вкус, – он быстро встал и побежал к морю.

Вскоре пришел назад, осторожно неся кружку.

– Теперь давай снова пробовать, Гарданка. Я добавил совсем немного. Может, четвертину от пресной, а может, и того меньше, – с этими словами он отпил глоток и продолжал: – Перебор малость, но пить можно. Зато воды больше. На-ка ты пробуй, Гарданка.

– Вполне сносная вода. Я допью, а ты подождешь другую кружку, а?

– Допивай, – охотно согласился Петька. – Я уже три глотка сделал, теперь и подождать можно.

Друзья, занятые таким важным делом, не заметили, как посерело небо и быстро наступило утро. Солнце залило туманную муть рассеянным светом. Немного потеплело. Ребята стали готовить завтрак. Он был так скуден, что утолить мог разве что малого щенка. Однако больше еды не было.

– Вот и не сумели мы с тобой, Гарданка, выполнить свое обещание по ночам идти. Теперь снова днем жариться будем.

– Что же делать? Дуракам закон не писан, так у вас говорят?

– Так. Ладно, так мы сейчас пойдем или опять будем ждать ночи?

– Давай полдня будем идти, а потом полдня спать, а к ночи опять в дорогу. Согласен?

– Согласен.

Ребята стали собираться, и тут Петька закричал радостным голосом:

– Гарданка! Гляди – сколько воды натекло с нашего холмика! Ты посмотри только!

Они в недоумении глядели в выемку внизу спиралевидной борозды, где накопилось по меньшей мере две пинты чистейшей воды.

– Вот здорово! – орал Петька и припал губами к холодному зеркалу воды.

– Эй, эй! – заволновался Гардан. – Погоди, дай и мне напиться!

– Ух и водичка! Сколько времени не мог напиться, и вот довелось! Пей и ты, Гарданка!

Тот не заставил себя ждать. Вскоре от воды в каменной лунке почти ничего не осталось. Ребята блаженно отдувались, похлопывая себя по животам. Гардан произнес:

– Стало быть, это люди наложили здесь камней. Так они собирают воду. Туман сильный, вода за ночь скапливается в этой выемке. Здорово придумано! Кто бы это мог сделать?

– Кто его знает, но это мудрые люди. Бог внял нашим молитвам, Гарданка. Дал нам источник жизни!

– И что мы теперь будем делать? – спросил Гардан.

– Не знаю. Воды осталось совсем мало, и полпинты не наберется, да с приклада накапало малость. На сегодня хватит, а там будем думать. Жратвы-то нет, а ее надо добыть. Здесь ничего нет, так что надо двигаться дальше. Капитан говорил, что к северу пустыня исчезает и начинается лесная полоса с реками и живностью.

– Значит, идем дальше. Тогда нечего раздумывать. Собираемся – и в дорогу. Воды на два дня хватит, да теперь мы можем малую толику и сами добыть. Пошли, Петька.

Они быстро собрались, взвалили поклажу на плечи и бодро зашагали вдоль берега в неизвестность.

Когда солнце прошло зенит, они остановились, растянули одеяло, немного попили и легли спать в тени. На этот раз отдыхали меньше, чем до вечера. Голод поднял их, пришлось съесть по ложке бобов, сваренных накануне.

– Посмотрим, как будем шагать дальше, – сказал Гардан, прихрамывая и опираясь на палку.

– Ночью идти, конечно, легче. Жары нет, и пить меньше хочется.

– Об этом мы уже говорили. Собирайся быстрее. Сил и так мало, чтобы тянуть с дорогой.

Ребята молча шагали, спотыкаясь и мечтая испить холодной водицы. Но сейчас им больше хотелось есть. Молодые тела жаждали пищи, а ее у них не было. Они начинали дрожать, мелко и противно, ноги передвигались непослушно, друзья часто спотыкались. А к тому же башмаки сильно поизносились и готовы свалиться с ног…

Прошагав мили две, они молча присели на холодный песок отдохнуть.

– Дойдем ли мы когда-нибудь? – упавшим голосом заныл Петька.

– Лишь Аллах это может знать. Однако надо дойти. Не будем сдаваться. Не нужно говорить таким голосом, Петя, – Гардан говорил серьезно, как настоящий взрослый человек, умудренный опытом прожитой жизни. – Главное – не робеть и не раскисать. Терпи, как ваш Христос терпел. Он мудрым был человеком. Недаром даже наш пророк Мухаммед его чтил. Вставай, пошли.

Они снова шагали, уже медленнее и тяжелее. Ночь, казалось, не окончится никогда. И, уже совсем выбившись из сил, ребята заметили в тумане проблески начинавшегося утра. Отдых они заработали сегодня честно.

Глава 25 На краю гибели

Солнце еще не село, когда ребята проснулись. Усталость сковывала члены. Голод терзал желудки. Вставать не хотелось. Они молча лежали, мысли их были туманны, как море по утрам. Все же Гардан пересилил себя и встал, огляделся, сказал недовольно:

– Раскисли мы с тобой, Питер, рановато. А ведь так, чего доброго, и окочуриться недолго. Вставай, лентяй! Топать пора.

С океана тянуло прохладой, а Петька все недоумевал, почему в Южном полушарии должна быть в это время зима, если днем стоит такая жара и дышать нечем. Правда, ночью прохладно, и одно одеяло не спасает двоих от холода.

Друзья поели и с грустью осознали, что запаса хватит только еще на один раз. Зато вода пока оставалась – и лишь одно это поддерживало их стремление продолжать путь.

Они не разговаривали. Молча погрузили на себя скарб и так же в молчании затопали по песку и камням, держа направление на север.

Солнце уже коснулось горизонта, когда впереди Гардан увидел что-то темное и неподвижное. Они прибавили шаг и скоро остановились возле тела человека. Он лежал на боку, остекленевшие глаза устремились в неведомую бесконечнуюдаль, безжизненную и жуткую. Сердца друзей забились яростно и тревожно, протестуя против такого поворота судьбы.

– Это же Том, забыл я, как его фамилия, – сказал Гардан.

– Совсем недавно я разговаривал с ним, а теперь он лежит и ничего ему не надо, – с горечью в сердце отозвался Петька. – Почему он умер, Гардан?

– Может, от жажды, а может, и заболел. Аллах его знает. Все под его крылом ходим, и не нам заглянуть в будущее и в душу умершего. Но почему его не похоронили? Видать, сил уже не было.

Гардан наклонился и пошарил по карманам. В ладони тускло засветились монетки.

– Гляди, Петя, монеты. Шиллинги, наверное. Мы еще ни разу не получали за свою работу денег. Так вот теперь мы их получили. Немного, но наши, а Тому они уже ни к чему. Сохраним на память, – и с этими словами положил с десяток монет в карман.

– Похоронить его надо, Гарданка, – предложил Петька.

– Сил мало для этого. Свои не похоронили, так нам и подавно ни к чему это. Пошли, нечего смотреть на ночь такое.

– Не по-христиански так-то будет, Гарданка.

– Так я же не христианин, Петя. Я же сказал, что сил на это у нас нет! Пошли, а то совсем раскиснем.

Ребята в подавленном состоянии поплелись дальше, каждый погруженный в свои тоскливые и мрачные мысли. Ноги уже едва передвигались. Они часто останавливались и ложились на холодные камни. Ночь не давала сил, хотя жары уже не чувствовалось. Это было мучительно. Голова кружилась, а ноги заплетались. Они бессознательно забрали вправо, и шум океана уже был не слышен. Опустились на камни для отдыха, и Петька сказал:

– Зачем таскать этот тяжелый мушкет? Выброшу.

– Погоди, – ответил тихо Гардан. – Еще не время. Может пригодиться.

– Подожду, – безразлично ответил Петька и замолчал. Ему не хотелось говорить, да и вообще ничего не хотелось, даже есть. Хотелось лечь и заснуть, заснуть хоть вечным сном, лишь бы не мучиться так.

– Хватит лежать, – с трудом произнес Гардан. – Надо идти.

– А надо ли? Может, хватит, а?

– Не хватит, Петя, не хватит. Мы еще можем идти, потому и пойдем, вставай. Глотнем немного воды и пойдем.

Они снова шли, уже в полусознательном состоянии, а часто и вовсе теряя контроль над собой. Может быть, время остановилось, может, скакало стремительным скакуном. Им это было безразлично. Петька споткнулся и лежал так, не желая подниматься. Гардан терпеливо ждал, не произнося ни слова. Но потом подошел, ткнул Петьку носком рваного башмака в бок.

– Хватит лежать. Вставай! Не время еще.

Петька зашевелился, и рука нащупала что-то постороннее. Он схватил находку и увидел небольшую лопату. Он в недоумении разглядывал ее, затем отбросил в сторону и медленно зашагал вперед.

Гардан поглядел на лопату, смутно выделявшуюся на песке, поднял ее и, перекинув на плечо, зашагал следом.

Часа через два они, обессилев, свалились на песок и заснули, сморенные усталостью и отчаянием. Но главным врагом было безразличие. Гардан так боялся этого чувства, но оно неотвратимо захватывало их и теперь, судя по всему, уже полностью овладело душами измученных путников.

Петька проснулся от какого-то странного ощущения. Кто-то нежно и осторожно целовал его губы. Он нехотя приоткрыл глаза и в наступающем утре, наполненном туманом и холодом, увидел прямо над собой морду шакала, который тщательно облизывал его губы. Язык зверя был мягкий и приятный. Петька остолбенел и решил было, что это сон. Но потом открыл глаза пошире, и шакал отпрыгнул тут же шага на два и остановился в нерешительности.

«Это не сон», – подумал Петька, ощущая во всем теле такую слабость, что с трудом заставил себя медленно, осторожно протянуть руку и притянуть к себе мушкет.

Шакал боязливо отошел еще шага на три и оглянулся. Петька проверил курок, взвел его и с усилием приподнял мушкет. Он дрожал в его слабых руках, но цель была слишком близка. Он медленно положил мушкет на камень и припал к нему. Выстрел прогрохотал так неожиданно, что мушкет сам выпрыгнул из рук, а плечо от сильной отдачи слегка заныло.

Шакал тявкнул, завизжал, крутясь на месте, и свалился, судорожно подергивая лапами. Гардан вскочил с перепугу и уставился расширенными от ужаса глазами на Петьку. Тот улыбался дурацкой улыбкой, и Гардан в первый момент решил, что тот просто сошел с ума. Он крикнул растерянно:

– Петька! Что с тобой?

– Ты готовь завтрак, Гарданка, а я посплю еще, – и отвалился на спину.

– Бредишь, друг? Куда палил?

Но Петька уже посапывал, ничего не слыша. То ли от страха, то ли от слабости и голода, но он тут же заснул, а может, потерял сознание.

Гардан огляделся и увидел убитого шакала. Тут он все понял и с радостным урчанием принялся свежевать его, вспомнив, как он это проделывал с баранами в дни праздника или по случаю приезда друзей и знакомых.

Кусок еще теплой печенки он сунул в рот и, сдерживая нетерпение, медленно жевал, всасывая приятный сок и чувствуя, как сжимается в судорогах желудок. Пришлось скорчиться от боли, но это уже не волновало его.

Скоро запылал костер, а запах жареного мяса разбудил Петьку. Он с алчным взором уставился на костер, на Гардана и спросил:

– Откуда это у тебя, Гарданка? Неужто мясо добыл? Не верю! Это сон!

– Вставай, все уже почти готово. Только не спеши, а то хуже будет. Я знавал, как после голодухи люди набрасывались на еду и умирали в тот же день от колик в животе.

– Ничего не пойму, Гарданка. Неужели у нас есть мясо?

– Ты же сам его добыл и сказал, чтобы я готовил завтрак. Неужто не помнишь?

– Нет. Ничего такого не припомню. Да и не могло того быть. Я же спал как убитый.

Ребята, поминутно останавливая собственную жадность, поглощали куски едва поджаренного мяса и смаковали его во рту, потом с нетерпением заглатывали. Завтрак длился долго, но когда он закончился, оказалось, что обоим страшно хочется пить. Они посмотрели друг другу в глаза и молча поняли взаимное желание. Друзья выпили почти пинту воды и с сожалением обнаружили, что ее осталось всего на один раз.

– Все, Петя, – сказал Гардан. – Напились, а теперь спать. Потом думать будем. Поели, и на том спасибо Аллаху. Знать, не оставляет он нас милостями своими. Иншалла! – этот возглас прокатился по утренней равнине, как клич победителя.

Проспав почти весь день, ребята проснулись от мучительной жажды. Во фляге едва плескалась живительная влага, но Гардан отрицательно покачал головой:

– Потерпи. Будем отдыхать и всю ночь пресную воду делать. Иди принеси морской. Теперь у нас есть лопата, а это значит, что воды для питья будет больше. Торопись.

Петька нехотя поплелся к океану. Он грохотал шагах в ста, но дались эти шаги ему достаточно тяжело. Ноги отказывались слушаться своего хозяина.

Ребята вяло разговаривали, наблюдая за каплями влаги, стекающими с поверхности лопаты. Они не выдержали и опорожнили флягу до капли. Жажду не утолили, но хоть душу потешили, и стало легче.

Они спали по очереди, поддерживая огонь и следя за каплями. Петька несколько раз ходил к океану, и к утру набралась почти целая пинта пресной воды. Ее чуток разбавили морской и выпили половину.

От шакала осталось совсем мало, но это уже их не очень тревожило. Сейчас сыты, а там – что Бог даст. Вечером можно будет пускаться в путь.

Гардан взял лопату и пошел бродить, сам не зная чего выискивая. Скорее всего, он надеялся наскочить на русло высохшей реки и там, на дне его, попробовать откопать небольшой колодец или яму, где может сочиться вода.

Аллах внял его молитвам. Уже через час медленного хода он вышел на такое русло. Ил на дне потрескался. Стая грифов взлетела с остатков падали. Однако в одном месте, копнув лопатой, Гардан обнаружил слегка влажный песок.

Он стал копать, сперва торопливо, потом медленно и размеренно. И чем глубже он копал, тем влажнее становился песок. Однако он стоял в яме уже по пояс, а воды все не было. Его стали одолевать сомнения. Он устал, отчаяние медленной волной заливало его истерзанное тело.

Гардан заставил себя успокоиться и принялся копать дальше. И вот не прошло и получаса, как он понял, что вода все-таки будет. Эта радость прибавила ему сил, и вскоре под лопатой и вправду заблестела вода.

Скоро на дне ямы набралось немного мутной жижи, и Гардан с нетерпением стал дожидаться, когда она посветлеет. Потом он жадно набирал воду пригоршнями и пил, не чувствуя, что на зубах скрипит песок, а вкус не такой уж и приятный. Вода была чуть солоновата, но это его не остановило. Он пил, пока на дне ничего не осталось. Тогда он передохнул, блаженно жмурясь на яркое солнце, и взялся за лопату.

Вскоре яма стала наполняться водой, он еще пару раз зачерпнул лопатой грязный песок и выбрался наверх. Когда-то тут протекала река по неширокому проходу в песках, с обеих его сторон возвышались откосы футов на тридцать. Видимо, во время дождей здесь бурлили стремительные потоки, прорывшие этот глубокий каньон.

Ребята сидели на краю каньона и с наслаждением взирали на склонявшееся к западу солнце. Яма наполнялась, вода отстаивалась, и они спускались к ней. Пить уже не хотелось, но они делали это через силу, зная, что воды не жалко, будет еще.

– Слушай, Петька! – вскричал Гардан, вскакивая. – Теперь мы и мяса добудем!

– Как это?

– Будем караулить здесь. Зверье обязательно почует воду и набежит, а мы только стрелять станем и собирать туши. Ну как?

– Здорово! А потом?

– Отдохнем малость, а потом продолжим путь. Воды наберем полную флягу, мяса накоптим и насушим – тогда можно будет дойти до обжитых мест. Я в этом уверен!

– Хорошо тебе говорить! Вот бы так и было.

– Будет! Верить надо. Сейчас-то все хорошо, вот и на будущее надо надеяться. Думается, что уже недалеко нам идти.

Почти четыре дня ребята отдыхали. Действительно, ночью к яме пришли антилопы и шакалы. Они жадно набросились на воду, и Гардан успел подстрелить двух небольших антилоп. Но каждая из них была во много раз больше шакала, и мяса им теперь могло хватить на целую неделю, даже если есть до отвала. Этим они теперь и занимались.

Потом они решили, что нечего испытывать судьбу, и разрешили себе от силы еще два дня отдыха и блаженства у воды и мяса. Мяса они насушили и накоптили сколько смогли, а вода в яме постепенно спадала, и могло оказаться, что через день-два ее совсем не станет. Потому друзья решили через два дня двигаться дальше на север.

Утром все пространство вокруг ямы было изрыто массой следов копыт каких-то крупных животных. Они затоптали всю яму, грязь быстро сохла под лучами жгучего солнца. Гардан сокрушенно заорал:

– Так я и знал! Опять без воды! И будет ли она теперь? Надо немедленно рыть опять или трогаться в путь.

– Будем рыть, – торопливо согласился Петька. Ему очень не хотелось пускаться в путь, и он с охотой оттягивал бы это и дальше. Однако он видел, что источник иссякает, а может быть, и вовсе уже иссяк.

Они спустились вниз и принялись копать, ругаясь и проклиная непонятливых животных, разрушивших и людям и себе водопой.

После полудня небо потемнело. Ребята вначале не обратили на это внимания, а потом оказалось, что стремительно надвинулась туча, заволокла полнеба, и из нее хлынул такой дождь, которого и представить нельзя было. Почти мгновенно русло высохшей речки стало наполняться мутным бурным потоком.

Ребята радостными криками приветствовали это явление. Бегали под яростными струями, пока не поняли, что выбраться из каньона будет не так-то просто. Гардан закричал, стараясь перекрыть рев дождя, ветра и потока:

– Петька, надо отсюда выбираться, а то утопнем! Гляди, как вода прибывает!

Действительно, воды в каньоне было уже выше колена, и она стремительно прибывала. По дну неслись камни, они стали больно бить и царапать ноги. Ребята бросились к откосам и торопливо стали карабкаться наверх.

Не тут-то было. Песок, размоченный водой, не держал тел ребят. Он оплывал, струился из-под рук, потоки воды неслись навстречу, залепляя глаза. Петька яростно работал лопатой, но ничего не получалось. Стоило ему пролезть пару шагов, как очередная неудача перечеркивала предыдущие усилия. Он сползал вниз, вода хлестала по ногам, доставая иногда и до пояса. Уже довольно большие камни неслись по дну речки, грозя раздавить ребят. Они что-то кричали друг другу, но ничего не могли расслышать.

Уже несколько раз Петька с Гарданом сползали вниз, а вода все поднималась. Им казалось, что конца этому никогда не будет. Они наглотались воды с песком, отплевывались, но продолжали карабкаться вверх.

В одну из таких попыток, когда Петька, не спеша, осторожно полз к краю каньона, большая глыба песка стала медленно сползать вниз, увлекая с собой и его. Он в отчаянии поспешил наверх, но ничего не получалось. Масса песка влекла его к воде. Он уже был по пояс в ней, и камни больно колотили его ноги, когда удалось кое-как продвинуться чуть выше. Сползание прекратилось, Петька передохнул, с ужасом сознавая, что силы на исходе, а конца ливня не предвидится.

Он уже собрался возобновить попытку выбраться из каньона, когда ему в глаза ударил сноп острых холодных лучей. Солнце выскочило из-за тучи и скользнуло лучами по откосу каньона. И прямо перед глазами у Петьки заплясали лучики света, отраженные от каких-то кристаллов. Они слепили глаза, и Петьке стало казаться, что это знамение свыше. Он зажмурился, потом открыл глаза, но видение не исчезло.

Тут он снова стал медленно сползать вниз. Бурный поток едва не оторвал и не унес его, но ему удалось подтянуть ноги и с великой осторожностью подняться на шаг вверх. Сверкание кристалликов отвлекало глаза парня, но руки и ноги были заняты более важным делом.

Внезапно ливень стал стремительно утихать. Туча спешила дальше, но бурный поток пока еще продолжал подниматься. Петька уже не пытался залезть выше. Он только поджимал ноги, стараясь хоть как-то удержаться на этом уровне. Гардана он не видел и боялся крутить головой. Но тот сам подал голос:

– Петька, как ты там? Я выбрался! Где ты?

– Я не могу подняться. Веревку бы, а то меня может и унести потоком! Помоги мне, Гарданка!

– Погоди, держись, я, может, найду чего!

Дождь прекратился, солнце снова стало палить, быстро высушивая песок. Петька уже изнемогал от усталости и в любую минуту мог сорваться вниз, но каким-то чудом еще удерживался слабеющими руками.

Но тут он заметил, что и поток стал утихать. Его уровень стал медленно спадать, понижаться, сила теряться, но Петькины силы уходили с большей скоростью. Он стал медленно сползать к воде, готовясь к встрече с Богом. В это время голос Гардана заставил его напрячься. Длинный и тонкий ствол акации спустился к нему, и Петьке удалось схватить его конец. На большее сил не было, и он молил Господа, чтобы тот помог остаться хотя бы в таком положении на некоторое время.

Но ветка обломилась, Петька стремительно полетел вниз и тут же с головой окунулся в грязную воду. Он вынырнул, чувствуя удары камней по ногам и рукам, но продолжал держать голову на поверхности, хватаясь за все, что только проплывало мимо. Он вспомнил, что океан рядом и его может вынести туда. Однако Петьке повезло. Ноги его почувствовали дно, и откуда-то сразу появились силы. Он стал выбираться к берегу, который тут оказался не таким крутым. Вскоре он уже лежал наверху и от усталости и пережитого страха не мог произнести даже слов благодарности Богу за столь неожиданное спасение.

Тут он услышал крик Гардана и, повернув голову, увидел бегущего к нему друга. Они оказались сильнее стихии.

Глава 26 Снова в путь

Петька, весь избитый, в синяках и кровавых ссадинах, лежал в тени одеяла и стонал, вызывая раздражение Гардана.

– Ты лежи и помалкивай! – упрекал он друга. – Лучше побыстрее выздоравливай, а то мы с голоду здесь подохнем. Припасы почти все пропали от ливня. Осталось всего ничего.

– Хоть вода есть, и то слава Богу.

– Пока есть. Через день-два и той не останется. Что тогда делать будем?

– Ты же запруду соорудил! Должно хватить на большее, – возразил Петька. – К тому же можно подкараулить дичь и подстрелить. Должна же она к водопою прийти.

– После такого ливня всюду остались лужи. Жди, когда она, дичь твоя, появится. Быстрее ноги протянешь.

– Но ведь только день я и лежу. Все болит, и двигаться не могу.

– Можешь! Плохо, но можешь. Знай, что завтра еще потерпим, а уж потом в путь. Думается, что уже недалече осталось. Дня за три можно и до лучших мест добраться. Ждать здесь больше нельзя.

– А ты оленей карауль. Или еще какое зверье, может, припрется к воде. И не упусти, а то околеем без жратвы. И так ослабли.

– Лежи уж! Сам знаю, что делать.

– Во всяком случае, без мяса идти дальше мы не можем, Гарданка.

– Вестимо, не можем. Надо добыть.

– Гарданка, мне не дает покоя видение, что было мне в тот ливень.

– Что за видение?

– Да я уже тебе говорил. Сверкающие лучи в песке, когда я сползал в реку. Прямо страсть как слепили глаза. Думал, что Божье видение. Как по-твоему, что это могло такое быть?

– Кто ж его знает. Надо бы найти и глянуть.

– Легко сказать, найти. А как? Сколько меня тащил поток? Да и не заметил я, в каком это месте было.

– Ладно, завтра, может, поглядим и поищем. Мне тоже интересно стало.

На другой день друзья – Гардан прихрамывая, а Петька со стонами и кряхтением – поплелись искать загадочное место.

Они быстро добрались до каньона и пошли по его гребню, всматриваясь в осыпь склона. Затем Гардан сказал:

– Так ничего не получится, Петька. Надо перебраться на тот берег. Солнце встало, бьет в наш склон, вот и не видно ничего. Будем с того берега смотреть, авось и сверкнет что.

– Хорошо. Ты перебирайся, а я этой стороной пойду. Крикнешь, если что заметишь, а я здесь место отмечу. Понял?

Вскоре они медленно продвигались по обеим сторонам каньона. Он уже почти полностью высох, и лишь в месте, где Гардан навалил гряду камней сразу после ливня, еще блестела большая лужа мутной воды.

Полчаса спустя Гардан закричал:

– Петька, блестит!

– Где? – тут же отозвался Петька.

– Чуть дальше пройди, я укажу. Еще дальше! Вот тут! Отметь чертой!

Петька остановился и посмотрел вниз, но ничего не увидел. В этом месте обвалился большой кусок грунта, поэтому склон был крут, и Петька глазами поискал, где бы можно было без хлопот спуститься.

Гардан уже бежал по дну каньона, размахивая руками. Потом проворно полез наверх, загребая руками.

– Петька, я добрался! Блестит! Подходи сюда! Вместе поглядим! Какие-то зерна малые. Много!

Вскоре они с интересом рассматривали несколько крупинок размером с горошину и мельче. Они были бесцветными и необыкновенно прозрачными. От них иногда расходились пучками острые лучи света, когда на них падал солнечный луч.

– Красивые, – молвил Петька, любуясь радугой цветов.

– Ничего красивого. Просто это песок какой-то крупный.

– Не, ты погляди. Песок мутный, нисколько не прозрачный, а эти крупинки еще и какие-то… правильные.

– Какие такие правильные? Чего ты мелешь? Брось, нам еще этого добра не хватало.

– Подожди, Гарданка! Гляди, какой красивый камушек, с голубоватым отливом, – и Петька протянул Гардану кристаллик величиной с большую горошину, который он только что выковырял из затвердевшего после ливня песка.

– Ну и что! Мало, что ли, я таких камушков видел на реках! Пошли, ничего тут интересного нет.

– Хочешь – уходи, а я покопаюсь еще. Что-то мне сдается, что это не простые камушки. Такие я нередко видел у богатых людей в кольцах и разных украшениях.

– А ведь и точно. Я тоже такие встречал. Неужто что-то ценное?

– Давай наберем по горсти самых крупных и чистых и спрячем. Невелика тяжесть, а там поглядим. Может, знающие люди и подскажут чего.

– Ладно уж, давай!

Они упорно трудились, и к полудню, когда солнце палило нещадно, вернулись в лагерь отдыхать. Петька морщился и хромал, но был доволен. В лагере они рассмотрели каждый свою добычу. У Гардана камушков было немного больше, но у Петьки они оказались крупнее, а один, величиной с фасолевое зерно, был особенно красив своим чистым прозрачным оттенком.

– Вот бы оказались самоцветами, – мечтательно произнес Петька.

– Ты уж лучше подумай, как отсюда выбраться. Не до самоцветов нам сейчас. Помрем еще в этом пекле без воды и жратвы!

– Ну что ж, значит, судьба такая. А все же красивый камушек!

– Хватит лясы точить. Пора поспать, а то жрать охота. Ты ложись, я пока тоже, а вечером схожу посторожить водопой. Может, что и подстрелю.

Петька вздохнул, но не ответил и покорно стал устраиваться под тентом. Ему хотелось искупаться, но до океана было мили две и тащиться в такую даль было бессмысленно.

Вечером, лежа один на остывающем песке, Петька размышлял. Он услышал отдаленный выстрел и поднялся, насторожившись. Хоть бы не промахнулся друг, подумалось ему, и слюна наполнила его рот, а в животе что-то тоскливо засосало.

Уже в темноте пришел Гардан с тушей малой антилопы на спине. Он с блаженным вздохом сбросил ее на песок, отер пот со лба:

– Аллах не забыл меня своими милостями. Иншалла! Давай обдирать.

На душе стало весело, и работа не показалась утомительной. Они тут же стали жевать сырую печенку.

– Теперь-то нам полегче будет, – молвил Петька. – Завтра насушим полосок, и можно будет отправляться в путь.

– Я надумал желудок антилопий помыть, почистить, и туда набрать воды, а то фляга у нас всего одна, туда мало входит, – сказал Гардан.

– Молодец, Гарданка. Вонять малость будет, да уж как-нибудь стерпим. Зато воды больше можно взять. Здорово ты придумал!

– Олененок мал уж очень, Петька. Надо еще бы подстрелить одного, а то оголодаем в пути и не дойдем.

– Тогда придется еще один день подождать. Вечером легче подкараулить зверя какого-нибудь. Или даже утром. Надо пойти и засесть на зорьке.

– Да, видно, так и надо сделать. А к вечеру можно будет трогаться в путь.

Однако только вечером удалось подстрелить еще антилопу. Было уже темно, времени на сушку мяса не было. Его просто обжарили малость и спрятали в мешок, предварительно наевшись до отвала свежатиной. Воды запасли дня на три, но можно было ее растянуть и на четыре. Они рассчитывали, что за это время могут дойти до более водных мест. К тому же ливень прошел недавно и была надежда повстречать лужу.

– Все, Петька, пошли, – сказал Гардан и двинулся с ношей вперед, приглашая друга следовать за собой.

– Гарданка, давай пойдем мимо запруды и напоследок напьемся побольше. Не такой уж большой крюк, зато воду сбережем.

– Можно и так, – согласился Гардан.

И вот они снова мерно шагали по песку и камням пустыни. Молодая луна скупо светила им в безоблачном небе. Они взяли немного левее, чтобы не удаляться далеко от океана. А то и заблудиться можно в темноте.

Друзья часто останавливались. Петька хромал и двигался с трудом, но терпел и уже не жаловался. Груза для двоих было много, но ничего нельзя было бросить.

– Гарданка, сколько же мы времени уже шатаемся по белу свету?

– А кто же считал эти дни? Аллах его знает. Может, пять, а может, и все шесть месяцев. Спросить-то у шкипера ты не догадался.

– Значит, тут уже весна началась, а?

– Может, и так, кто его знает. Тут не разберешь.

– И как такое может быть, Гарданка? У нас лето, а тут зима, да еще с такой жарой. Лишь ночью холодно.

– Так и получается. Так Аллахом положено быть. И нечего об этом задумываться.

– Когда говоришь да думаешь, путь легче становится. А то очень уж тяжело тащить все на себе. Интересно, где теперь наши моряки? Целы ли, или померли уже все в пустыне? И узнаем ли мы когда-нибудь об этом?

– Вряд ли, Петька. Откуда узнать-то?

Так ребята тащились вперед, на север, в надежде на то, что встретят людей или хотя бы найдут источник воды и еды.

Третьи сутки пути были на исходе, стояла ночь, когда Гардан заметил первое деревцо. Он остановился как вкопанный и подождал ковылявшего сзади Петра.

– Петька, глянь-ка, дерево!

– И правда! Неужто кончается эта пустыня проклятая? Вот было бы здорово!

– Погоди радоваться. Может, оно здесь единственное. Пошли дальше.

К утру им попалось с дюжину низкорослых чахлых деревцев, но даже такие вселяли в них надежду. А она им так сильно была нужна! Воды осталось совсем мало, и мяса почти не было, хотя они экономили его как могли.

На день друзья расположились в тени деревьев и кустарника, но они все равно давали мало тени – пришлось растягивать тент.

Сильнейшая усталость и апатия снова накатилась на них. Друзья были угрюмы и неразговорчивы. Временами наваливалась раздражительность, приходилось сдерживать свои чувства, чтобы не наговорить друг другу гадостей. Гардан ругался больше про себя, а Петька просто уныло молчал.

Следующая ночь была намного мучительней. Вода кончилась, да и мясо исчезло. Хоть оно и было уже с сильным запахом, но все же было, а теперь и его не стало. Хотелось пожевать хотя бы жестких листьев дерева и кустарника, но они боялись, как бы не отравиться.

Измученные и подавленные, друзья свалились на землю, когда солнце уже взошло. Сон сморил их сразу же. Даже тент не успели растянуть. Только проспав пару часов и ощутив страшное пекло, ребята проснулись и, с трудом найдя палки, натянули одеяло. Стало немного легче, и они снова легли спать. Кошмары мучили и во сне. Они вскрикивали, вздрагивали и в полусознательном состоянии оглядывали тусклую местность почти невидящими глазами. Языки с трудом умещались во рту.

После полудня, проснувшись, Гардан у самого лица увидел большую желтоватую ящерицу. Почти инстинктивно он молниеносным движением прихлопнул ладонью, и та затрепыхалась под ней.

– Петька! Обед поспел! Вставай!

Петька вяло приподнялся, но, увидев ящерицу, стал живее.

– Сейчас сдеру кожу и слопаем.

– Сырую? – безразлично спросил Петька.

– А что? Да и воды в сырой больше. На, бери и жуй, – Гардан протянул другу половину ящерицы, выскоблив предварительно внутренности, оставив печенку и сердце.

Петька посмотрел, как Гардан за обе щеки уплетает ящерицу, и не стал ждать повторного приглашения. Оказалось, что мясо ее довольно вкусное, а главное – сочное. Да и ящерица попалась большая, больше ладони, даже если мерить без хвоста.

Проглотив добычу, ребята посмотрели друг на друга, и каждому было понятно, что таких ящериц надо было бы им штук по пять каждому.

– Может, поищем их кругом, а, Петька?

– Думаешь, их так просто поймать?

– Попробуем. А вдруг удастся. Вставай, пройдемся. Малость подкрепились, и то слава Аллаху! Пошли!

Час спустя им посчастливилось поймать пеструю змею фута в три длиной. И несмотря на отвращение и страх, они слегка поджарили ее на костре и с аппетитом съели.

– Вкусно, – констатировал Гардан, – но мало. Еще бы мясца. И воды бы, но где ее взять…

Петька молчал, с трудом ворочая распухшим языком, потом сказал:

– Надо к морю идти и парить морскую воду, Гарданка. Собирай вещи.

Пришлось тащиться с милю до океана. Там удалось найти три устрицы и немного освежить рот. Отвращения они уже не чувствовали. Голод и жажда делали свое дело.

Всю ночь они парили морскую воду и собрали с пинту пресной. Напившись, они испытали такое наслаждение, что перестали палить костер и тут же уснули, не дожидаясь восхода солнца.

Глава 27 Маконги

Гардан внезапно проснулся. Было позднее утро. Солнце уже припекало, во рту было совершенно сухо и шершаво. Он лежал на боку, и его глаза уперлись в странное видение. В двух ярдах от себя он увидел несколько босых пыльных ног небольшого размера. Ноги эти были желто-коричневого цвета.

Сердце скакнуло к горлу и забилось загнанной птичкой, сдавливая дыхание. Гардан вскочил и ошалело уставился на толпу невысоких желтоватых людей, сделавших осторожный шаг назад.

В руках нескольких мужчин были копья, направленные в его грудь. Остальную толпу составляли женщины и дети. Все грязные, с курчавыми волосами, растущими пучками, сквозь которые просвечивала блестящая и темная кожа. На некоторых были кожаные шнурки по низу живота или набедренные повязки из кожи животных и волокон травы или кустарника.

Весь скарб, состоящий из мешков, корзин и оружия, был у них на плечах и за спинами. Глаза внимательно и со страхом взирали на ребят. Несколько мужчин со сморщенными лицами настороженно сжимали в руках копья и луки. Гардан почему-то обратил внимание на их огромные ягодицы, которые сильно выпячивались назад, что было комично и странно.

Гардан протянул руку к другу и толкнул его, не спуская глаз с гостей. Те придвинулись ближе, подняв копья.

– Петька, вставай. Принимай гостей, – слова с трудом проходили через засохшие складки рта. Язык едва умещался во рту.

Петька вскочил и, ошалело уставившись на странных людей, спросил осипшим и тихим голосом:

– Откуда они?

– Попробуй спроси. Однако в котелке есть малость воды, давай попьем, а то и не достанется. Язык-то уже не двигается.

Медленными движениями, опасаясь, что быстрота может спровоцировать дикарей на нападение, Гардан взял кружку и сделал три небольших глотка, едва удерживая себя от соблазна выпить больше.

– На, допивай. Хоть мало, но есть. И не спеши.

Петька жадными глазами следил за глотательными движениями Гардана и быстро схватил кружку. Живительная влага тут же всосалась как бы сама собой, и Петька ошалелыми глазами осмотрел пустую кружку.

– Что будем делать, Гардан? Эти черные не очень-то дружелюбны.

– А что ты хочешь от них?! Они, поди, впервые видят белых людей.

– Может, у них вода есть?

– Погоди с водой. Сперва познакомиться надо, – и Гардан, став на колени, поднял обе руки вверх, ладонями вперед. Губы растянул в улыбке и замотал головой, сопровождая эти движения непонятными для дикарей словами.

Те сразу загалдели странными тонкими голосами, в разговоре постоянно слышались какие-то щелкающие звуки. Странный язык. Они немного придвинулись ближе, лица самую малость смягчились.

Гардан встал и протянул руки к старшему мужчине. Тот, поколебавшись малость, сделал шаг вперед и протянул свою маленькую ладонь. Они пожали друг другу руки.

Гардан ткнул себе в грудь пальцем и сказал:

– Гардан, – потом показал на Петьку, – Петя.

Ему казалось, что так им легче будет запомнить. Он повторил имена еще несколько раз, пока старший из туземцев не произнес их, пусть исковерканно, но вполне понятно.

Гардан согласно закивал, заулыбался и похлопал ладонью по плечу дикаря. Их окружили плотным кольцом и стали трогать руками одежду, руки, лицо и вещи.

Мужчина стал называть своих соплеменников, но запомнить их непривычные имена оказалось очень трудным делом. Но имя старого мужчины они постарались запомнить и стали произносить как Онго. Тот довольно закивал и заулыбался.

Не прошло и часа, как все перезнакомились. Дикари оказались совсем не злобными, а даже вполне дружелюбными людьми. Одна женщина протянула Петьке огромное страусовое яйцо, вытащила затычки, сделанные из веточек, и показала, что надо делать.

– Гарданка, они же нам воду дают! – сказал тот и жадно присосался к отверстию. Но не успел он сделать и пяти больших глотков, как женщина оттащила от него яйцо и протянула его Гардану, что-то говоря и улыбаясь.

Вода была с неприятным запахом, но это была вода. Ребята сразу почувствовали большое облегчение, и настроение их быстро пошло вверх.

Они заметили, что женщины почти ничего не носили и только щеголяли браслетами из волосяных тесемок и волокон травы да из кожи. Они украшали так руки, ноги и шеи. В ушах женщины носили серьги из камушков различной расцветки и каких-то косточек, окрашенных в яркие цвета.

На мужчинах ничего подобного не было.

– Петька, а ты заметил, что мужчин у них почти нет? Смотри, всего-то шесть человек, а баб-то примерно двадцать.

– Видно, у них война была с кем-то. Видишь, раны у почти всех мужчин еще не совсем зажили.

– Всюду идет война, Петька. И даже в этой пустыне. Хотя что им тут делить?!

– Как что? А угодья, а воду. Как без этого им прожить? Видно, без войн человек не может.

– А ты заметил, какие у них животы и зады? Вот чудно! А волосы как шерсть барана, только короткая. Зато стричь не надо, не то что у нас. Вон мы какими лохмами заросли.

Вскоре дикари дали понять, что они отправляются дальше и приглашают ребят следовать за ними. Гардан спросил у друга:

– Пойдем с ними? Они ведь знают эту пустыню, живут ведь здесь, вот и не дадут нам пропасть.

– Конечно, с ними, Гарданка! Куда нам без них. Ничего же не осталось у нас. Одни точно с голоду помрем, а так хоть что-то иной раз достанется.

После недолгого совещания Онго махнул рукой в направлении востока, люди дружно взвалили свой скарб на плечи и зашагали по пустыне, покрикивая на детей, которые тоже что-то несли.

– Гляди-ка, Гарданка, у них и маленькие с грузом, а идут шибко, – заметил Петька, едва поспевая за толпой.

– Они привычные, а у нас еще и маковой росинки во рту не было. Жрать охота как!

– Терпи. Хоть воды дали, так и жить можно, хотя мне ужасно еще попить охота.

– Тебе одному? И мне также. Но сейчас больше поесть охота.

– А смотри, Гарданка, черные постоянно что-то собирают на земле и в корзины свои кладут. Что это?

– А кто их знает! Может, цветные камушки, а может, корешки какие.

Так они шли до самого полудня. Ребята выбились из сил и далеко отстали. Когда они доплелись до лагеря диких, те уже раздули костер, а двое молодых мужчин спустились к руслу высохшего потока и что-то там делали. Гардан присмотрелся и сказал:

– Видно, через палку сосут воду из земли. Поглядеть бы.

– Я не могу, Гарданка. Уморился смертельно. Дай полежать, благо и тень в кустах есть.

– А я пойду. Лежи, я скоро вернусь.

Он подошел ближе и увидел, что в земле торчит тростник, а мужчины по очереди долго и упорно всасывают в себя воздух, а потом выплевывают в страусовое яйцо, вернее, скорлупу, содержимое рта. Это была вода. Но как ее пить? Однако тут же Гардан понял, что лучше уж такая, чем никакой.

Он попробовал тоже немного пососать воду. Ничего у него не вышло, лишь голова заболела и щеки. Мужчины снисходительно улыбались, щелкали языками и добродушно махали руками.

Не прошло и часа, как дикари пригласили своих новых товарищей «к столу». Все кружком собрались вокруг костерка, а женщины разложили свои припасы. Это были различные корешки, листики, личинки и кузнечики. Были и гусеницы, подрумяненные на медленном огне костра.

Все принялись быстро и аппетитно есть, а ребята наши переглядывались, не решаясь приняться за такую непривычную трапезу.

– Ну что, Петька. Надо есть, что уж дают. Ничего больше нет у них, а нам не выжить без еды. Они же едят, значит, и нам можно.

– Но как же, Гарданка?! Противно-то как!

– Молчи и ешь. Смотри, как это делают они, и поспеши, а то еще и отобрать могут. Видишь, дикари какие все худые.

Петька вздохнул и принялся есть, брезгливо морща лицо. Однако скоро перестал морщиться, когда аппетит разыгрался, а еда оказалась не такой уж и противной.

– Вот не ожидал, что такое можно есть, Гарданка! Сколько бы мы такого добра могли собрать по пути!

– Кто же знал, что так можно прокормиться?

– Стало быть, эти дикари едят тут такое, что никто из нас и представить не может.

– А что им осталось делать? Не помирать же от голода и жажды. Привыкли и живут. Кстати, они называют себя маконгами. Племя или род их так называется. Однако понять я их не могу. Остается только жестами объясняться.

– Ладно уж, Гарданка! Ты поймешь. Тут ты не подкачаешь. Я-то тебя знаю. Скоро ты сможешь их понимать.

Они закончили есть, и им дали яйцо страуса с водой для питья. Гардан не стал пояснять Петьке, как добывалась эта вода, сам жадно присосался и едва оторвался от живительной влаги. Отдуваясь, молвил:

– Все же жить пока можно, Петя. А там видно будет.

Они снова двинулись на северо-восток, удаляясь от океана. Это в какой-то степени огорчало наших ребят. Но делать нечего, надо держаться этого народа, иначе смерть. Когда они немного приспособятся к пустынным условиям, тогда можно будет подумать и об ином пути.

Путь их пролегал по слегка повышающейся местности. Иногда попадались заросли жесткого кустарника, иногда низкорослые деревья с жесткими же листьями.

Они спустились в котловину, на дне которой виднелись частые кусты. Внезапно дикари пригнулись и тихо заговорили, указывая в сторону зарослей. Многие из них опустились на землю и стали всматриваться вдаль.

– Что они там заметили? – тихо спросил Петька.

– Я ничего не вижу. Далеко. Может, дичь какую или врагов.

Трое мужчин стали красться вниз с луками на изготовку. Гардан прошептал:

– Пойдем с ними, Петька. Может, что и увидим и подсобим диким, коли сможем.

– Захвати мушкет, а я пистоль. Да проверь заряд и порох.

– Не учи!

И они поспешили за дикарями. Их никто не остановил, и ребята, скрываясь за выступами камней и кустами, стали медленно пробираться вперед. Однако догнать дикарей им не удавалось. Те хоть и медленно, но намного увереннее друзей пробирались ко дну котловины.

– Я заметил!.. – Гардан указал пальцем вниз. – Антилопы!

– Значит, охота. Интересно.

Дикари продолжали подбираться ближе, но антилопы успели заметить опасность и отбежали шагов на сто, потом остановились, настороженно оглядывая охотников. Те не отставали и продолжали упорное преследование.

– Неужели подберутся на выстрел из лука? – спросил сам себя Гардан. – Вряд ли, луки у них слабые, не то что наши.

Охота продолжалась целый час, пока мужчины не сгруппировались для короткого совещания. Они спорили, а Гардан подполз к ним и стал присматриваться к маленькому стаду небольших антилоп. Он прикинул расстояние и сказал Петьке:

– Не так уж и далеко. Можно сделать прицельный выстрел.

– Ты предупреди диких, а то переполошишь.

Гардан стал жестами объяснять дикарям свое намерение, но те ничего не могли понять. Однако, повинуясь жестам Гардана, улеглись в укрытии, а сам он подполз немного вперед и залег за камнем. Он положил на него ствол мушкета, удобно устроился сам и стал тщательно прицеливаться.

Раздался громкий выстрел, и ближайшая антилопа, резко подпрыгнув, рухнула на землю.

Дикари распластались ниц и закрыли уши руками, потом начали выть.

– Петька, беги за антилопой! – крикнул Гардан, видя, как стадо стремглав бросилось наутек.

Гардан зарядил мушкет, а Петька вскоре принес добычу. Он тяжело и с присвистом дышал. Дикари открыли глаза и с изумлением уставились на убитое животное. Потом осмелились и стали трогать антилопу руками, ощупывать рану в боку, щелкать языками и с восторгом и страхом поглядывать на ребят.

Гардан улыбался, похлопывал дикарей по плечам и указывал на остановившееся недалеко стадо. Там было еще штук семь-восемь антилоп. Они уже немного успокоились и стали пощипывать сухую траву.

– Я полезу к кустам и постараюсь подползти на выстрел, – сказал Гардан и двинулся, пригнувшись, вниз. Вскоре он исчез из виду, но Петька знал, что друг подбирается к стаду.

Маконги тоже смотрели на происходящее во все глаза и указывали пальцами в сторону, где должен быть Гардан, что-то горячо обсуждая.

Тут до них долетел слабый звук выстрела, а дымок указал на скрытую позицию Гардана. Все увидели, как одна антилопа метнулась в сторону, споткнулась, вскочила снова и поковыляла за убегающим стадом.

Дикари издали резкий клич и помчались вниз, преследуя раненую антилопу.

Петька остался на месте, наблюдая за охотниками. Ему было видно, как охотники настигали ослабевшую антилопу, которая спотыкалась, падала, но продолжала бежать. Однако силы оставили ее. Она упала, а дикари настигли ее. Они прикончили несчастное животное, радостно огласили холмы победным воплем и понесли добычу скорым шагом назад.

Женщины и детишки встретили их радостными криками, а на ребят стали смотреть со страхом и благоговением. Все уставились на мушкет, который Гардан держал в руках. Страх читался на их лицах.

– Вот перепугал ты их, Гарданка! Интересно, что теперь будет?

– А кто их знает. Может, подкараулят нас да и убьют.

– Не может того статься, Гарданка. Не пугай. Смотри, как они на нас смотрят. Никакого злобного выражения нет.

Тем временем антилоп тут же разделали, и женщины стали обжаривать на кострах куски мяса. Лучшие из них отдали ребятам, и те с жадностью вонзили свои молодые зубы в долгожданную еду. Они дрожали от нетерпения, слабости и усталости. Когда оба насытились, Петька, указывая на дикарей, спросил друга:

– Чего это они делают со звериными желудками? Гляди – сок выдавливают.

– Наверное, нужно так им. Ты присматривайся к ним и мотай на ус. Теперь это может нам пригодиться. Не век же будем с ними бродить по пустыне. Выбираться придется, так что учись.

Со дна котловины мужчины принесли несколько страусовых яиц с водой. Все попили, но ребята хлебнули водички раза в два больше, чем любой из дикарей.

– Ну и терпеливые и выносливые они, Гарданка. Гляди, как мало они пьют, не то что мы.

– Берегут воду. Зато мясо почти все съели. Оставили самую малость, человек на пять, не больше.

– Знать, надеются добыть еще.

– Здесь дичи намного больше, чем там, где мы потеряли судно. Наверное, и вода здесь чаще бывает.

Наступал вечер. Маконги стали устраиваться на ночь. Они вырыли в песке неглубокие ямы, слегка загородили их от ветра ветвями и камнями. Немного попели грустными, протяжными голосами песни, видимо, вознося благодарность своим богам за удачную охоту. Но празднество долго не продолжалось. Кочующий род быстро успокоился, заснув под яркими звездами. Стало холодно, ребята закутались в одеяла и тоже закрыли глаза. Усталость быстро сморила и их.

Начались скитания по пустыне. День за днем маленький род продвигался все дальше на северо‑восток. Постепенно местность стала более оживленной. Появились деревья, уже не единичные, а стоящие целыми группами, много кустарника и разной живности. Охота часто была удачной, но Гардан не особо тратил порох и свинец. Его было не так-то уж много. А дикари и сами теперь справлялись отменно с добыванием пропитания.

Иногда встречались и полупересохшие лужи, и все с наслаждением напивались живительной влаги. Тогда был праздник, и на целый день устраивался лагерь для отдыха.

Наши ребята уже достаточно окрепли и чувствовали, что им такая жизнь скоро опостылеет. Они уже подумывали, как уйдут к океану на северо-запад, но пока еще не решались на этот шаг. Выжидали, чего-то побаиваясь. А побаиваться было чего. Пустыня еще не кончилась, жизнь только слегка подобрела, да и то благодаря дикарям, которые умели и в таких ужасных условияхумудряться сносно питаться и находить воду.

Ребятам всегда доставался лучший кусок, на них смотрели, как на дар богов, их частично освобождали от ноши, но мушкет никогда не трогали, и это забавляло ребят. Их башмаки давно были сношены и выброшены, а босые ноги после нескольких дней мучений как-то приспособились для ходьбы по пустыне. Они тоже начали вживаться в нелегкие условия.

Глава 28 Битвы

Ребята опять попали под сильный ливень, который прошумел над пустыней, когда они продирались сквозь густые заросли кустарника.

– Как хорошо! – кричал Петька, простирая руки к небу и подставляя лицо с открытым ртом под тугие струи дождя.

– Раздевайся! – ответил Гардан, сбрасывая с себя тряпье, в которое превратилось его платье. – Пусть хоть малость отмокнут наши лохмотья!

Они бегали на тесной поляне, и не было у них никакого стеснения перед своими теперешними товарищами по несчастью. Ведь те постоянно были почти голыми. А дикари тоже радовались ливню. Теперь ведь трава бурно возьмется в рост, появятся новые стада антилоп, а значит – будет и еда. Начнут зреть плоды на земле и на деревьях. Им все в пищу пойдет, ничего не будет отброшено.

Час спустя потоки унеслись, солнце опять стало палить нещадно. Наверное, наступало лето. Кто это здесь поймет!

Напившись вволю и запасшись водой, люди рода Онго снова пустились в путь. И день еще не кончился, когда охотники подстрелили двух антилоп. Вечером был устроен пир при свете звезд и костров. Мясо было мгновенно съедено, и Петька в который раз с ужасом удивлялся, как много дикие могут съесть за один раз.

– Я понял, что это так у них от тяжелой жизни устроено, – ответил Гардан на его немой вопрос. – Чаще всего они голодают, но когда появляется еда – набивают брюхо впрок, на будущее.

– Чудной это народ, но без них мы бы уже отдали души Богу, – ответил на это Петька. – Интересно, а спаслись ли наши?

– Вряд ли. Слишком далеко идти, а еды и воды они добыть не могли.

Уже ночью, когда веселье постепенно затихало, к Петьке подкралась молодая девушка и, жестикулируя, поманила его в кусты. Он, недоумевая и не понимая ничего, все же последовал за ней. В глубине кустов она заулыбалась и потянула его на себя. Тогда он понял, что ей надо. Краска стыда бросилась ему в лицо. Он шумно задышал и отстранился с небольшим чувством брезгливости. Но девушка была настойчива, а сопротивлялся он недолго. Страсть все же охватила его. Так он стал мужчиной.

Петька долго лежал под звездами, переживая случившееся. Он догадывался, что Гардан уже не раз проделывал это с другой девушкой, но не говорил об этом. Теперь настала и его очередь. А девушка была нетерпелива и настойчива. Зато весь следующий день он отдыхал в тени кустов – род Онго решил пока никуда не идти, отдохнуть в этом укромном месте. К тому же надо было разведать окрестности. Враги могли оказаться совсем близко.

Нама, как Петька стал звать девушку, не отходила от него и постоянно оказывала ему всевозможные знаки внимания. Гардан сразу понял, что случилось с другом, и со смехом сказал:

– Петя, поздравляю! Ты молодец!

Тот тут же залился ярким румянцем, отвернулся и ничего не ответил. И Гардан не стал приставать к другу. А Петька был благодарен ему за это.

Несколько дней подряд толпа черных оставалась в зарослях кустарника, но охота становилась все скуднее, мяса было мало. Дикие довольствовались почками кустарника, гусеницами и корешками. Петька заметил, обращаясь к Гардану:

– Гляди, Гарданка, как они заботятся о своих детях. Мяса у них почти нет, и они все оставшееся отдают им. Любят они детей своих.

– А кто не любит своих детей? – ответил Гардан, хотя в голосе его и слышались нотки некоторого сомнения. – Видно, рожают они не так часто, как другие племена, вот и берегут детей и любят сильнее.

– Гарданка, – со смущением в голосе спросил Петька, – а может, по этой причине они и нас с тобой используют, а?

– А почему бы и нет? Все может быть. И никто не упрекает их девушек за это. Стало быть, так им надо. Видишь, какие странные обычаи.

– Если оно так, как ты говоришь, то ничего странного в этом и нет.

– Может быть, и так. Нам трудно их понять, Петя.

Под утро их поднял крик сторожа, который заметил движение в кустах и обнаружил двух чужих разведчиков, которые наблюдали за лагерем. Все всполошились, быстро собрались и спешным шагом направились подальше от этих мест. Онго торопил, и Гардан понял, что он хочет сохранить людей.

– От его рода осталось совсем мало, особенно мужчин, сам видишь, Петька. Вот он и опасается нападения. От этого весь род может исчезнуть. Кому такое понравится?

– Да, трудно у них проходит жизнь. Мне уже надоело такое. Так охота к настоящим людям вернуться. Скорее бы…

– Надо погодить малость. Лето еще не началось, нужно подальше к северу дойти.

– А если летом жара и засуха сильнее будет? Нет, Гарданка, лучше весной уходить, когда и дожди могут идти, и зверья кругом больше. А летом все поближе к воде перекочуют.

– Да, судя по всему, и это племя будет кочевать. Им тоже вода и жратва нужны.

Два дня род Онго почти бегом уходил все дальше и дальше. Петька определил, что путь лежит на северо-восток. Они все дальше отдалялись от океана, уже, наверное, были в середине континента, и это его пугало. Как они будут возвращаться в цивилизованные места?

Нама продолжала опекать Петьку. Никто не смеялся над этим, а наоборот, Петьке казалось, что остальные одобряют такое покровительство. Он перестал стыдиться и стесняться.

Вдруг племя остановилось. Разведчики, что шли впереди, подали знак опасности. Они с высоты пологого холма увидели вдали стадо домашнего скота, а еще дальше – нечеткие очертания хижин и дымки костров.

Онго торопливо кричал что-то своим воинам, размахивал руками, указывая на север. Наверное, это должно было означать, что двигаться надо именно туда. Разведчики вернулись, переговорили с вождем, и все бросились на север.

Но спокойствие было недолгим. Вскоре их заметили несколько пастухов, и до них донесся клич, который мог означать только погоню. Она вскоре и появилась. С полсотни воинов налегке бросились преследовать маленькую группку маконгов. Те заметались, ища спасения. Лица преследуемых посуровели. Всем было понятно, что их теперь ожидает. Мужчин всех до одного перебьют вместе со старухами, а молодых женщин и детей отдадут победителям в рабство. На этом и будет покончено с одним из родов маконгов.

– Вождь называет это племя тжимба, – сказал Гардан, когда им удалось ненадолго спрятаться и отдышаться. – Нас не оставят в покое. Обязательно произойдет битва. Плохи наши дела.

– А мушкет и пистолет! Может, отобьемся? – с надеждой в голосе сказал Петька.

– Поглядим, как все получится, но мне кажется, что род Онго исчезнет. Не выстоять им.

К вечеру их все же настигли, и Онго с отрешенным видом отдал распоряжение прекратить бег и отдохнуть перед решительной и последней схваткой. Он хладнокровно распоряжался, его слушались беспрекословно. Женщины молча и стойко готовились встретить судьбу. Они прижимали своих детей к груди, успокаивая их и лаская. Мужчины были готовы умереть в бою, защищая свой род.

На открытом поле крохотная группка маконгов выстроилась в ожидании врага. Воины неприятеля мерным беглым шагом, оглашая воздух победными кликами, быстро приближались, потрясая копьями и дубинками.

Маконги приготовили луки с отравленными стрелами и копья. Это были единственные их средства защиты. Гардан с Петькой укрылись за деревом, растущим поблизости, установили мушкет на суку. Вскоре тжимба настолько приблизились, что маконги стали пускать стрелы. Они мало причиняли врагам урона, но в будущем почти все малые ранки окажутся смертельными. А пока враги только разъярились еще больше и стремительно помчались на маконгов.

– Гарданка, стреляй в самого главного их вождя! Вон он, на нем шкура с пятнами надета, – крикнул Петька, указывая на приближавшуюся грозную толпу.

Гардан молча кивнул, давая понять, что понял, и выстрелил. До наступающих было уже шагов двадцать. Грохот выстрела разнесся по полю, а вождь тут же покатился в траву, теряя свое оружие.

Оглушительный звук мушкетного и последовавшего за ним пистолетного выстрела Петьки и два свалившихся военачальника сразу остановили наступавших. Они сбились в кучу вокруг тел вождя и его сородича. Наступление захлебнулось. За это время Гардан успел перезарядить мушкет и снова выстрелил. Еще один воин упал, схватившись за живот. Выстрел из пистолета довершил панику. К тому же Онго приказал сражаться насмерть, не считая врагов, и все его люди бросились на толпу тжимба.

Те будто оцепенели и совсем не сопротивлялись, особенно когда увидели среди бегущих на них маконгов двух необычного вида белых людей, размахивающих шпагами. А когда эта маленькая группа врезалась в толпу врагов, те, издав горестный вопль отчаяния и страха, бросились наутек. Вдогонку их поражали копья маконгов.

Петьке пришлось всего только раз уколоть черное тело, как все неприятели уже побежали. Догонять их ему никак не хотелось. Он с сожалением взирал на корчившегося у его ног невысокого негра, из раны в животе которого обильно сочилась кровь. Глаза врага были удивленными, с примесью страха.

Петька отвернулся от посеревшего лица. Ему стало нехорошо. Он не хотел убивать и с недоумением нашел глазами Гардана, который с остервенением настигал убегающих, колол их и рубил по головам. Мушкет он бросил и теперь отводил душу в рукопашной, избивая врагов маконгов.

Слабость охватила все тело Петьки, он очнулся только тогда, когда рядом села Нама, оглаживая его волосы грязной дрожащей рукой.

Она настойчиво потянула его за собой, тот покорно поплелся за нею, сознавая, что не сможет отказать девушке в ее стремлении помочь ему. А переживал он случившееся очень тяжело и никак не мог понять, как это Гардан так легко и спокойно может относиться к убийству, хотя это происходит и во время боя.

Когда Петька вернулся в разбитый уже лагерь, там царил праздник. Воины вернулись радостные – никто не был убит. Двое легко ранены, но это уже никого не волновало. Ликование по поводу победы вылилось в грандиозный пир. Воины маконгов пригнали трех коров из стада тжимба и теперь разделывали их, готовясь насытить свои необъятные желудки.

Тжимба сумели удрать, хотя потеряли семь воинов убитыми и множество раненых, которым удалось пока убежать с помощью товарищей.

На ребят смотрели как на богов, предлагая самые вкусные и сочные куски мяса, а его теперь было так много, что Петька никак не мог понять, куда они подевают столько еды. Однако уже сейчас женщины разрезали его на тонкие ломти и подвешивали на просушку. Дети добросовестно отгоняли мух ветками кустарника.

В селении тжимба набрали много воды, теперь каждый мог пить, сколько мог и хотел, а хотели они очень много. Их животы могли вместить столько, что Петька от удивления не мог закрыть глаза.

Всю ночь горели костры, маконги отъедались дармовой жратвой. Потом они спали крепко и долго, не заботясь ни о чем.

Глава 29 Они ушли

Не прошло и двух недель со времени битвы, как ребята вконец обеспокоились. Род Онго неуклонно двигался не в том направлении, которое бы устраивало наших путников.

– Гарданка, нам нужно срочно что-то решать. Мы и так уже очень далеко отошли от океана. Теперь как нам вернуться к нему?

– И не говори. Ужасно тоскливо стало. Невмоготу уже!

– Ты гляди, сколько теперь дней нам пробираться на запад! Сумеем ли? Это же сотни верст! А боевого припаса осталось совсем мало. Как без него добыть еду?

– Ну, немного мы уже научились это делать, хоть еда и ужасная. Но все это меня очень беспокоит.

– Одно утешает, что пустыня, судя по всему, кончилась тут. Но никто не знает, как оно там, на западе.

– Словом, Петушок, надо рвать отсюда, и побыстрей, пока мы совсем не затерялись в этих просторах.

– И правда надо, только неудобно как-то перед этими людьми, которые, в общем-то, спасли нас от смерти.

– Ничего. Мы им сполна отплатили тем же. Думаю, что мы квиты. Так что давай решать немедленно.

Они расположились на ночь в редкой роще акаций. Солнце уже коснулось своим краем горизонта. Надвигалась ночь, и маконги готовили в земле углубления и щиты из веток для ночлега. Горели костры, в воздухе витал аромат вареного мяса.

За это время они прошли много миль, постоянно петляя по дороге. Только диким понятно, какое именно направление они выбирают. Белому человеку никогда не овладеть их способностью определяться на местности.

Ребята отдыхали в ожидании ужина, и каждый обдумывал, как и что он скажет своим новым собратьям по нечаянному счастью и несчастью. И никто не осмеливался первым начать этот прощальный разговор.

– Нет, Гарданка, давай отложим разговор до утра. Пусть эта ночь пройдет спокойно и тихо. А завтра мы распрощаемся.

– Что ж. Пусть будет по-твоему. Запас мяса у них есть, и они, несомненно, с нами поделятся, а там видно будет. С водой тоже теперь не так трудно. Каждый день ее находим.

– А идти мы будем постоянно на северо-запад. Так будет быстрее. Подойдем к лесной зоне – и дичи там будет больше, не говоря о воде.

– Правильно, Петька. И пойдем ужинать, а то ничего не достанется.

Утром весь род Онго провожал ребят в далекий путь. Маконги подробно и обстоятельно объясняли, как уж могли, предполагаемую дорогу, способы добывания пищи и воды. Они снабдили ребят большим количеством сушеного мяса и кореньев. Скорлупы страусовых яиц были наполнены водой, да и фляга не забыта. Все было готово, когда Нама вдруг бросилась к Петьке и умоляюще залепетала что-то, обнимая его ноги.

Петька почти ничего не понимал, кроме того, что она или просит его взять ее с собой, или не уходить. Ни того, ни другого он сделать не мог.

После долгих уговоров ему удалось немного успокоить девушку, и, в последний раз пожав руки всем воинам, ребята тронулись почти прямо на запад, лишь несколько склоняясь к северу.

Маконги долго стояли, смотрели им вслед и махали руками. Потом и они тронулись в путь, свой бесконечный, непрерывный путь в поисках еды, воды и укрытия от врагов. Это были настоящие дети пустыни, которые постоянно оттеснялись более сильными племенами все глубже в пустыню.

На душе у Петьки было муторно и тоскливо. Он уже привык к этим примитивным, но добрым людям, которые никому не делали зла, но постоянно испытывали неприятности от других.

Потянулись однообразные дни изнурительного путешествия, хотя на этот раз ребята многому научились, да и местность была намного богаче, чем та, на которой им пришлось пережить столько мучений.

Гардан смастерил себе отличный лук и уже вторую неделю упражнялся с ним. Он и раньше, у себя дома, был неплохим стрелком из лука, и теперь постоянно восстанавливал утраченную немного форму. Его шесть стрел с острыми каменными наконечниками постоянно искали цель, Гардан пускал их в дерево, совершенствуя навыки. Его лук был намного сильнее маконговских, и стрелы летели почти в полтора раза дальше, не говоря уже о силе удара. Так что огневой запас можно было не расходовать и беречь на самый крайний случай.

– Гарданка, ты заметил, что теперь вокруг нас много хищных зверей? Того и гляди, слопают. Онго предупреждал об этом и советовал на ночь строить ограды. Это сколько же времени надо тратить на каждый ночлег?

– Может, ты хочешь побыстрее встретиться с Всевышним? Лучше повременим. Жизнь все же прекрасна, так говорил мне мой дядя-купец.

– Вестимо… Не зря же никто не спешит к такой встрече.

Иногда им попадались целые перелески акаций и кустарников, продираться сквозь которые было очень трудно. Одежды у ребят почти не осталось, теперь они больше походили на дикарей. И ноги их стали легкими и проворными, хотя башмаки пришлось давным-давно уже выбросить.

Раза два в неделю друзьям удавалось подстрелить какую-нибудь дичь. Этого было маловато, и они постоянно шли в поисках знакомых растений, которые могли дать им пищу в виде почек, листьев или корней. Собирали ребята и гусениц, улиток, ящериц и кузнечиков. Все шло в пищу. Им уже не было противно жевать такое, да и голод чувствовался меньше.

По следам зверей они находили источники воды, в основном невысохшие лужи. Иногда попадались и ручьи, но это было редкостью. В таких случаях они оставались у них на дневку, купались, отдыхали и с удовольствием охотились, ибо в таких местах всегда водилось много дичи.

Но была опасность попасть на обед к хищникам, особенно ко львам, которые начали попадаться им целыми семействами. Гиен и шакалов друзья не боялись – те сами не горели желанием встречи с людьми.

– Петька, наверное, миновал уже месяц после расставания с дикими, как ты думаешь? – как-то поинтересовался Гардан.

– Может, оно и так. Я пытался считать эти дни, но быстро сбился. Да и что толку. Правда, по луне можно посчитать. Это легче. Скорее всего, пошел второй месяц нашего пути.

– И за этот месяц мы не встретили ни одного человека.

– Зато следов было много. Старые кострища, полуразрушенные хижины, брошенные старые вещи. Так что все встречи еще впереди. И этого я куда больше боюсь, чем зверей.

– Хоть бы быстрее добраться до океана. Там, слышно было еще на корабле, можно встретить белых.

– Гарданка, а ты уверен, что эти встречи окажутся для нас приятнее, чем встречи с черными? Черные хоть не такие коварные и злые, и с ними легче договориться. А эти португальцы? Для них мы англичане – их самые злейшие враги. Что они с нами сделают?

– Но мы же не англичане!

– А ты сможешь их в этом убедить? Вот то-то же.

– Так что мы тогда делать будем?

– И сам не знаю. Да и что можно придумать в таком случае? Наверное, надо смотреть при самой встрече, как оно повернется. Но мне что-то тревожно от таких мыслей, Гарданка.

– Да уж, – протянул тот, – идем и не знаем, к чему приближаемся.

– Гарданка, а ты бы попробовал заглянуть в наше будущее. Правда, попытайся, может, получится. Ведь ты можешь что-то из этого, а?

– Я и забыл про это, Петька. Да и как заглянуть, коли я даже не понимаю, как оно у меня иной раз получается? Тебе что же, кажется, что я все умею? Ничего я не умею! – с раздражением вдруг ответил Гардан.

Они замолчали, понимая, что затянувшееся путешествие сделало их очень уж неспокойными, раздражительными. Ребята быстро вспыхивали, иногда ругались и дулись друг на друга, хотя это и не длилось долго.

Петьку же постоянно страшила мысль о том, что они зря покинули маконгов. Теперь все зависело от них самих и от того, куда и к кому они попадут.

– Ты не обижайся, Гарданка. Просто так охота хоть что-нибудь узнать из того, что нас ожидает впереди. Мне так тревожно и неспокойно.

– Лучше погляди туда, – и Гардан показал на деревья, редко растущие шагах в двухстах от них.

– Вот это да! – воскликнул Петька. – Надо побыстрее свернуть, а то эти твари запросто могут из нас обед себе устроить!

Одно из деревьев было усеяно лежащими на толстых ветвях львами, которые, видимо, нашли здесь наиболее удобное место для отдыха. Их толстые лапы безвольно свисали вниз, как и хвосты.

Ребята остановились, приглядываясь к огромным хищникам. Те даже голов не повернули в их стороны. Однако друзья не стали искушать судьбу. Осторожно двигаясь, они свернули в сторону и медленно побрели подальше от этого столь опасного семейства.

Почти каждый день теперь им приходилось видеть охоту разных хищников на антилоп и других травоядных. Стаи отвратительных гиен и гиеновых собак кружили во всех направлениях, устраивая отчаянные свалки за свои территории. От таких схваток кровь застывала в жилах. И ребята спешили подальше отойти от этих кровожадных существ.

– Ну и попали мы в страну! – часто повторял Петька, оглядывая окрестности. – Как это мы еще живы до сих пор?

– Звери так боятся человека, что не каждый рискнет на него напасть. К тому же мы сами на них не нападаем, и они чуют, что мы не хотим им причинять вреда. Не мешай им, и они тебя не тронут без надобности. Так нас наставлял Онго, а он знает толк в этом.

– Да, бывает, что человека страшнее встретить, чем любого зверя.

– Он тоже так считал. Человек живет по другим законам. Я так думаю, что человек намного злее зверей. Сытый зверь никогда не тронет ни человека, ни даже лакомую антилопу, а человек ради наживы или просто по злобе готов перегрызть глотку любому.

– Как странно ты заговорил, Гарданка. Сам-то ты убивал, не задумываясь и не жалея свои жертвы. И не мучился потом.

– Разве я не человек? Или мне все доброе чуждо? А вот жалеть врага нас с детства отучали. Мы, астраханские, еще добренькие по сравнению с крымскими татарами. Так что я хороший, – заключил Гардан, засмеявшись с несколько неприятными нотками в голосе.

Петька глянул на друга подозрительным взглядом и примолк. Разговаривать больше не хотелось. Да и солнце так палило, что в голове мутилось.

Его кожа давно и много раз сползала лохмотьями, пока не покрылась таким густым загаром, что теперь выдерживала любое солнце. А Гардан и вовсе мало чем по цвету отличался от дикаря. И одеждой они больше походили на негров, чем на белых людей.

– Интересно, как нас воспримут первые белые, которых мы встретим? – прервал наконец молчание Петька.

– Гадать бесполезно. Там и увидим, как встретим. Но не обольщайся на этот счет. Особенно не повезет нам, если это будут португальцы.

– А других тут и быть не может.

– Ну, если выйдем к океану, то можно встретить и других. Возможно, в Индию плавают и другие люди.

– Вряд ли они смогут нас принять за своих, белых. Уж слишком мало мы на них стали походить.

Глава 30 Негры

– Гарданка, поднимись-ка скорее! – Петька встревоженно указал на что-то непонятное, вроде бы движущееся среди далекого кустарника с розовыми цветами.

– Прежде всего, не кричи, – заметил Гардан и приподнялся на локте, – Что ты увидел? Где это? Точнее укажи. Ничего не вижу. Ан нет! Точно, блестит там чего-то. Неужто охотники? Поглядим.

– Так и есть – охотники, – зашептал Петька, всматриваясь вдаль. – Гляди, вон они крадутся по кустам.

– Не далее как в полумиле от нас. Хорошо, что не наткнулись на нашу стоянку. А что они выслеживают?

– Ну что на охоте выслеживают? – откликнулся Петька.

– Мне кажется, что их трое, а тебе?

– Вроде так, а там кто их знает.

Они долго наблюдали за охотниками. Те медленно отдалялись, не обращая внимания на стадо антилоп, пасшееся недалеко от их пути.

– Сдается мне, что никакие они не охотники, – сказал Гардан.

– С чего это так?

– Видишь стадо антилоп? Так они их не интересуют. Эти люди проходят мимо, а ты говоришь – охотники. Это не охотники, а если и охотники, то охотятся не за антилопами.

– А вдруг за львами или еще за кем?

– Трудно сказать. Однако надо быть осторожнее, а то идем, как у себя на лугу.

Вскоре замеченные Петькой люди затерялись в зарослях. Ребята немного полежали еще – они сделали дневной привал и укрылись под тенью дерева. Рядом буйно цвели фиолетовыми цветами какие-то кусты. Воздух вдали вибрировал, струился жарким маревом. В воздухе парили грифы, выискивая падаль.

– Хватит лежать, – сказал Гардан, поднимаясь и собирая свои пожитки. – Надо идти, а то мне уже кажется, что мы никогда не доберемся до океана. Что-то тревожно на душе.

– Да и мне тоже. Сколько дней идем, а его все не видно. А если берег повернул к западу? Хотя вроде бы не должно такого быть. Оллнат говорил, что берег постоянно имеет направление на юг.

– Но делать нечего. Надо идти, не век же здесь ошиваться.

– Ну так пошли, – отозвался Петька, собрав свои вещи и припасы. – Хорошо, что теперь дичи стало много и охотиться не очень трудно. Вот с водой хуже, но зверье помогает, правда, Гарданка?

– Да, – тот зашагал прямо на запад, куда опускалось солнце, немного уклоняясь от направления, по которому продвигались предполагаемые охотники.

– Гляди, Гарданка, какие лошадки! – воскликнул Петька, указывая на небольшое стадо зебр, медленно передвигавшихся среди зарослей трав.

– Мы похожих уже видели. У этих только полоски немножко пошире.

– Каких тут только зверей и животных нет! Даже страшно становится от этого. И людей не очень боятся – подпускают довольно близко.

– Знать людей тут не так много. Однако ты, Петька, заметил, что у тех охотников копья были с железными наконечниками?

– Это они блестели на солнце?

– Ага. Видать, это не очень дикие племена, раз у них железо есть. У маконгов и тжимба таких не было.

– Стало быть, мы близко подошли к селениям более цивилизованных черных. А может, они тут и вовсе не дикари.

Так они дошли до лощины, где уже собирались антилопы на водопой.

– Вот и нам повезло! – воскликнул Гардан. – Гляди, вода! Давай быстрее наберем свежей, пока звери не взбаламутили, а то ее в луже осталось мало.

Они спустились на дно, распугав осторожных антилоп. Залезли в середину лужи, набрали воды и поплескались, смывая пыль и освежая разгоряченные тела. Ребята сильно шумели, чтобы отпугнуть хищников.

– Хватит, – сказал Гардан, довольно отдуваясь. – Пошли искать место для ночлега. Солнце скоро сядет, а работы много.

– Да, и дров на всю ночь где-то насобирать надо. Теперь без этого нам не обойтись. Кругом столько зверей рыщет за поживой. Пошли.

Пока мясо обжаривалось на угольях небольшого костра, ребята строили из ветвей нечто вроде загона для скота. Они собирали сучья, ветви и втыкали их в сухую землю, оставляя внутри небольшое пространство для себя и костра.

– Теперь спать нам приходится по очереди, и мне совсем это не нравится, – сказал Петька. – За ночь и отдохнуть не всегда удается.

– Зато живым вернее будешь. А ради этого стоит немного поменьше спать.

– Тяжело потом шагать весь день.

– Однако маконги нас научили, как надо ходить. Раньше мы бы никогда не могли бы столько пройти за день, а теперь…

– Верно, Гарданка. Маконги многому нас научили. Что бы мы без них делали? Видимо, разделили бы участь наших морячков.

– Ну, это еще неизвестно, какова их участь. – Гардан повернул над костерком вертел.

– Раз не похоронили того Тома, то сил у них было слишком мало. А дальше будет и того меньше. Думаю, что они погибли.

– Может, кто и выжил. Мы же выжили, а они все люди взрослые и с опытом.

Ребята подбросили в костер свежих дров и улеглись спать. Какие-то звери постоянно шастали вблизи загородки, рыкали, ворчали, задирались друг с другом, бегали, гоняясь за дичью, и сверкали в темноте золотом своих горящих глаз.

Несколько раз ребятам приходилось просыпаться и подбрасывать дрова в костер. Этому они уже научились за время странствий.

Дня три прошли спокойно, удачная охота давала достаточно пищи. Но вот Гардан, шедший впереди, вдруг резко остановился и прислушался.

– Ты чего? – беспокойно спросил Петр.

– Погоди малость. Дай послушать.

Вдалеке друзья услышали отдаленный гул тамтамов. Звуки доносились с запада, где виднелись рощи густых зарослей и деревьев.

– Они что-то передают, это точно, – сказал Гардан. – Жаль, что мы не умеем их сигналы распознавать. Что будем делать?

– Не знаю, Гарданка. Что-то боязно мне стало.

Они постояли так немного, потом Гардан сказал:

– Лучше стороной обойти. На юг подаваться не стоит – там пустыня близко подходит. Пошли на север, авось обойдем. Лучше держаться подальше от людей, пока мы не выйдем к океану.

– А что тогда?

– Там видно будет, Петька. Пошли.

Ребята поглядели на солнце и двинулись на север, постоянно прислушиваясь к удаляющимся звукам тамтамов. Вскоре они затихли, и Гарданка сказал:

– Ну, слава Богу, кажись, пронесло. Ничего не слышно. Вскоре можно и сворачивать.

– Давай лучше до вечера пройдем в этом направлении, а утром повернем.

– Пусть будет по-твоему.

Они стали подниматься по очень пологому холму, конца которому не было видно. Кустарник становился все гуще, деревьев тоже попадалось все больше, целые рощи и перелески часто преграждали путь, и друзьям со страхом приходилось продираться сквозь эту чащу.

– Гарданка, ты заметил, что все чаще стали появляться какие-то чудные обезьяны. Прямо целыми стаями, все орут, визжат. Даже страшно становится.

– Да разве тут одни только обезьяны! Наверное, мы всего еще и не видели.

– Неужто подъем закончился? – отдуваясь, спросил Петька, когда они оказались на плоской вершине холма, который занимал площадь не в одну квадратную милю.

– Давай отдохнем и попьем, да и перекусить не мешает.

– Гляди-ка, речка! Вот здорово! Наконец-то дошли до речки!

– Ты посмотри в другую сторону, – молвил Гардан и указал немного левее. – Что это там шевелится, огромное и странное? Прямо в воде?

– Ух ты! Ну и звери! Огромные какие, на свиней чем-то похожие, да только страшные! Может, подойдем ближе да рассмотрим получше, а?

– А не опасно? Смотри, какие здоровенные, а зубы какие торчат! Нет, лучше обойти, а то и до греха недалече. Пошли отсюда побыстрее, – и с поспешностью, весьма не лишней в таких случаях, Гардан стал обходить слева стадо чудищ, лениво обдирающих ветви деревьев.

Они спустились к речке и уже через полчаса залезли в ее теплые воды, с наслаждением плескались и ныряли.

Вдруг Гардан выскочил из воды и с криком бросился на берег, указывая на середину речки. Там довольно быстро плыла какая-то тварь, рассекая длинным телом воду.

– Что это? – в страхе спросил Петька, когда они стремглав взобрались на берег. – Гляди, остановился у самого берега.

– Да это крокодил! – воскликнул Гардан, в страхе отступая на шаг назад. – Вот бы попали ему в пасть! Как это я успел заметить что-то на воде, а то нам бы сейчас было не до разговоров.

– Такая маленькая речка, а эти зверюги уже здесь. Надо смотреть по сторонам, не зевая. Вот так страна! Того и гляди, кому-нибудь в пасть попадешь. Пошли скорее к вещам, как бы чего с ними не случилось, а то и оружие потеряем. Тогда пропали.

Речка в двадцать шагов в самом широком месте несла теплые воды медленно. По обеим берегам росли довольно густые, но неширокие леса, заросшие кустарником и лианами. Обезьяны стремительно прыгали с ветки на ветку, перебегали по земле от дерева к дереву, постоянно визжа.

Обсохнув, ребята медленно поплелись вниз по течению речки и все вспоминали о странных огромных тварях, которых они видели сверху.

– Надо подняться выше и обойти то место, – молвил Гардан, кивком давая понять, о чем именно он говорит.

– Ага, а то еще повстречаем их. Но они вроде не хищные. Жрут ветки и траву. Но кто их знает, что у них на уме, когда они видят человека.

Ребята вышли из полосы густого леса и двинулись вниз по течению, обходя заросли, стараясь идти по открытым местам.

– Слушай, Гардан, а как же мы сможем постоянно избегать встречи с неграми? Такого не может быть. Скоро мы все равно их встретим. Может, нам лучше самим пойти навстречу, а? Все одно рано или поздно так будет.

– Кто же может сказать, как лучше. Я не Господь Бог. Хотя ты и во многом прав. Надо подумать.

К вечеру на водопое Гардан из лука подстрелил маленькую антилопу.

– Хороший ужин будет! – воскликнул он и замер, всматриваясь в правый берег речки. – Петька, глянь-ка туда, – и указал рукой.

– Ну и звери! А шеи какие, да с рожками, а шкура-то в пятнах! Вот чудеса! А ноги какие длинные! Гляди, побежали! Видно, кто-то их спугнул.

Жирафы сорвались с места, грациозно поскакали прочь от берега, вскоре скрылись за деревьями. Кто именно их испугал, заметно не было.

Утром они проснулись почему-то очень рано. Солнце еще не взошло, было прохладно. Легкий туман застревал среди кустов, слегка укрывая в своем пуху очертания деревьев.

Звезды меркли, Южный Крест уже почти не был виден. Петька указал на него и протянул медленно:

– Шкипер Оллнат говорил мне, что здесь, южнее экватора, по этому созвездию надо прокладывать путь кораблю.

Подул ветерок, солнце выскочило из тумана, и он быстро стал таять.

– Поедим малость, да и в путь. По речке пойдем или как, Петька?

– Можно и по речке. Она маленькая и должна впадать в большую, а та уже наверняка в океан. Вот и дойдем без хлопот.

– Долго это будет. Видишь, как петляет она.

– Зато воды много и дичи всякой.

– И хищных зверей тоже. И люди наверняка живут на ее берегах.

– От них никуда нам не деться. Мне и так уже осточертело шляться по этим зарослям и бояться каждого шороха. Пора выходить к людям, Гарданка. Иначе у нас ничего не получится. Как же без людей-то?

Гардан скривил лицо, состроив неопределенную гримасу, но ничего не ответил.

– Ладно, пусть будет так, – просопел он потом и стал собирать вещи.

Не прошли они и часа, как путники услышали в отдалении шум, крики, вопли и в недоумении остановились. Вдруг прямо на них устремился здоровенный буйвол. Он стремительно мчался, не выбирая дороги, и ребята едва успели отскочить. Потом они пробежали еще немного, остановились, и Гардан спросил:

– Что это? А буйволы не домашние ли? Сдается, что это у негров стадо разбегается. Пошли поглядим.

Ребята спешно направились в сторону шума и криков. Вскоре они с предосторожностями вышли из зарослей и увидели внизу у речки селение с хижинами округлой формы с остроконечными соломенными крышами.

– Что там делается? – спросил Петька, хотя сразу определил, что в селении прямо перед их глазами происходит обычный в этих местах захват пленных для продажи их в рабство.

– Смотри-ка, Петька, как сноровисто орудуют воины с копьями. Видать, подкрались незаметно и ударили неожиданно.

– Да, теперь деревенским несдобровать. Рабство им уже обеспечено, – сказал Петька, и в голосе его слышалось сожаление.

– Значит, море недалеко. Иначе куда же отведут рабов?

– Необязательно близко, Гарданка. Невольников могут перегонять и на большие расстояния. Торговцам к этому не привыкать.

– И все же рабов они могут продать только португальцам. Или англичанам, но это уже вряд ли. Оллнат говорил, что англичане еще не освоились в этих местах. Значит, португальцы. Это их владения.

Тут из кустов выскочили два молодых негра с безумными глазами и, увидев ребят, в ужасе, совершенно остолбенев от страха, остановились как вкопанные. Петька указал рукой мимо себя и махнул им. Те бросились прочь со всех ног, оглядываясь и тяжело дыша.

Только эти негры скрылись за кустами, как на поляну выбежали два воина с копьями наперевес. Они тоже в испуге и недоумении остановились.

Гардан поднял руку в приветствии, не снимая пальца со спускового крючка мушкета, стоящего на рогульке.

Негры стояли, ошалело пялились на ребят. Потом, издав какие-то вопли, они повернули назад и скрылись из глаз.

– Теперь пошли за ними, Петя, – сказал Гардан и поспешно стал спускаться к речке, где продолжались вопли и шум.

Петька поспешил за другом, проверяя на ходу, заряжен ли пистолет.

Их встретили настороженно и враждебно. Вождь, выступив вперед, произнес короткую речь, из которой Гардан не понял ни одного слова.

– Мы пришли с миром и не сделаем вам никакого зла, – ответил он.

И пусть никто никого не понимал, но в словах Гардана вождь, очевидно, услышал доброжелательные нотки, и его вид стал несколько более мягким. Он сделал знак своим воинам, те опустили копья. А Гардан сказал:

– Ну вот, теперь уже лучше, Петя. Будем и дальше так действовать. Авось пронесет.

Перешли на язык жестов. Это немного улучшило общение, начали даже как-то понимать друг друга. Гардан сказал Петру:

– Их человек пятьдесят. Пленных они уже почти всех связали, и нам лучше присоединиться к ним, если они позволят. Так мы лучше и быстрее доберемся до океана. Они-то хорошо знают, как пройти туда.

– Пусть так и будет, Гарданка. Вся надежда на тебя.

Немного поговорив жестами и непонятными словами, вождь и Гардан удовлетворились общением друг с другом. Гардан был уверен, что он сумел растолковать вождю желание остаться с его отрядом.

Вождь распоряжался криками и жестами. Его воины бегали, выполняя приказы. А вереница связанных туземцев уже сидела на корточках в пыли в ожидании приказа выступать.

Однако перед этим разбойники нагрузили пленных провизией, одеялами, оружием и всякой нужной утварью, перекусили наспех и дали немного еды ребятам. Вопя и размахивая оружием, воины подняли невольников на ноги. Поход начался ударами палок по голым спинам захваченных негров, но плач и вой несчастных никого не трогал.

Глава 31 Португальцы

– Петька, ты ничего не чувствуешь? – спросил Гардан, трепетно раздувая ноздри.

– Ты о чем?

– Я чую море! Разве ты не понимаешь, что море близко!

– Да ну! Не может быть! Откуда знаешь?

– Носом чую. Сам принюхайся. Морем тянет!

– Ничего не тянет! – ответил Петька, тщательно принюхиваясь к жаркому воздуху.

Они уже четвертый день тянулись с невольничьим караваном вдоль речки, медленно продвигаясь на северо-запад.

За это время ребята немного вошли в курс того предприятия, которое осуществлял предводитель отряда Мбанга. Молодой сын вождя племени по поручению отца заканчивал экспедицию на окраины его владений для захвата рабов и продажи их португальцам. Теперь ребята об этом не просто догадывались, а знали точно.

– Как бы нас за англичан не приняли, – в который раз жаловался Петька. – Теперь все от тебя зависит, Гарданка. Ты уже знаешь от Мбанги несколько слов и должен его убедить, что мы никакого отношения к англичанам не имеем.

– Само собой. Иначе нам каюк! Сам понимаешь. И не трусь ты раньше времени. Не для того Господь вывел нас из этого ада, чтобы отдать на смерть португальцам. Не верю я в это.

– Ладно уж. Скоро и так все узнаем.

Вскоре они вышли к устью речки, которая впадала здесь в другую, более широкую и многоводную. За время пути отряд прошел два селения, жители которых в страхе разбегались. Тут знали, чем занимаются такие отряды, но этот был уже нагружен достаточно и собирал только дань продуктами. Иногда отбирали двух-трех воинов покрепче и забирали с собой.

– К вечеру мы будем на месте, – молвил Гардан, после того как послушал в очередной раз разговоры негров.

– Так ты уже хорошо понимаешь их язык, Гарданка?

– Что-то понимаю, Петька, а иногда и сам объяснить не могу, почему вдруг знаю, о чем они говорят.

– Интересно, а португальцы уже там или придется их ждать?

– Скоро и об этом узнаем. Не торопись. Успеешь еще помучаться, это я тебе обещаю, но все образуется, вот увидишь.

– Дай Бог! Но все одно боязно и муторно на душе.

– Не такое терпели, и это вытерпим. Такая наша доля. Бог нас не оставит и на этот раз. Молись, Петька, а там посмотрим.

Солнце еще не скатилось к горизонту, как отряд вошел в большое и шумное селение. Народ с гомоном и воплями встречал отряд, а невольников оставили на площади под присмотром молодых воинов.

– Вот несчастные! – который раз восклицал Петька. – Так и будут сидеть здесь с колодками на шеях. Неужто даже в сарай какой-нибудь их не поместят, а?

– Они теперь для всех не люди. Они рабы, и заботиться о них теперь особо некому. Кто станет тратить свои средства на содержание такой толпы рабов? Вот и держат, чтоб только не померли.

– На судне все одно половина из них Богу души отдаст.

– Вестимо. Сам же помнишь, что капитаны тоже не прочь побольше куш сорвать. Вот и кормят черных впроголодь. Только самые сильные живыми доплывут.

Ребята оглядывались по сторонам, пока не увидели вдали судно, немного скрытое ветвями деревьев. Оно стояло на якорях почти на середине реки. Тут же они увидели двух белых, явно португальцев, в сапогах, кафтанах и в шляпах, на которых развевались белые страусовые перья.

– Гляди, Гарданка, нас заметили. Сюда идут!

– Да и как нас не заметить в наших-то лохмах? Ну, теперь держись!

Двое подошли и уставились изумленными глазами на ребят. Те, конечно, выглядели не просто странно, но ужасно. От старой одежды остались небольшие лоскуты, пришитые растительными волокнами к кускам невыделанных шкурок, кое-как собранных в подобие штанов, но скорее похожих на передники дикарей. На плечах висели только ремни с сумками и оружием. Ноги были босы и покрыты царапинами и маленькими гнойничками. Опаленные солнцем, друзья мало походили на белых людей.

– Здоровы будьте, сеньоры, – сказал Гардан, и они с Петькой вежливо поклонились, сняв с голов колпаки из травы.

Португальцы заговорили, но понять их Гардан не мог. Вскоре перешли на жесты. Однако Гардан понял, что речь идет об англичанах, как он и предполагал.

– Нет, нет, сеньор, – решительно говорил он. – Мы не англичане! Русские мы, Москва, Новгород.

Португальцы посовещались между собой, потом один из них подошел ближе и отобрал у друзей оружие. Подбежавший чернокожий унес его, а ребят жестами пригласили следовать за собой.

– Сейчас начнется, – прошептал Гардан, когда их вели к лодке, чтобы везти на корабль.

– Неужто не поймут нас, а, Гарданка?

– Посмотрим.

Вскоре их доставили на судно. Это был небольшой двухмачтовик, довольно старый и неопрятный. Матросы с интересом всматривались в необычных гостей и помогли им вскарабкаться по веревочному трапу на борт.

К друзьям подошел коренастый португалец в белой рубашке и малиновых штанах. Узкое загорелое лицо его обрамлялось короткой бородкой и усами. Глаза жестко и неприязненно вглядывались в лица ребят.

– Плохо он думает о нас, – сказал Гардан шепотом, наклонившись к Петьке. – Я чувствую. А ты стой спокойно, не дергайся.

Португалец что-то сказал, не поворачивая головы, ему ответили свои, и так они вяло переговаривались минут пять, пока не пришли еще двое, один из которых заговорил по-английски:

– Мы знаем, что вы англичане, но нам бы хотелось знать, откуда вы тут взялись и что делаете?

– Мы никакие не англичане, сеньор, – ответил Гардан, подбирая слова. – Да, мы были на английском судне, но это получилось при крушении нашего немецкого судна в Английском канале. Мы просто оказались пленниками англичан. А они шли в Африку за рабами. – Гардан подробно старался объяснять, как и почему они оказались в Африке. Он уже немного подзабыл английские слова и путался, коверкая их, стал волноваться, сбиваться.

Наконец он замолчал, а португальцы стали совещаться. Это продолжалось довольно долго, и Гардан с напряжением вглядывался в лица, стараясь вникнуть не в суть разговоров, а в мысли португальцев. Он вспотел от напряжения, побледнел, а Петька поглядывал со страхом то на друга, то на португальцев. Наконец толмач обратился к ним:

– Мы, может быть, и верим вам.Говоришь ты по-английски очень плохо, но оставить вам свободу сейчас мы не можем. Так что будете нашими пленниками на судне. А о вашей Московии у нас никто не слышал. Правда, Новгород один наш моряк знает по рассказам какого-то знакомого. Но это и все. А твой товарищ почему не говорит?

– Он совсем не говорит на английском, разве что несколько слов знает, а я быстро начинаю понимать чужую речь.

– Понятно. Как вас зовут?

Гардан назвал имена.

– Хорошо, – ответил толмач и заговорил с матросами, стоящими поблизости. Гардан вслушивался, но опять ничего не понял.

Ребят повели в трюм, где заперли в крохотной каморке. Было жарко, душно, воняло сыростью и гнилью.

– Ну вот и кончились наши мытарства в пустынях, – молвил Петька, горестно оглядывая свою тюрьму. – Хорошо хоть, что решеткой закрыли, а не сплошной крышкой. Свет будет проходить какой-никакой да воздух свежий.

– Видишь, ты и этому рад, – ответил Гардан, высматривая место поудобнее. – Будем ждать, что дальше случится.

Теперь, после шатания по пустыне, потянулись дни мрачного, тоскливого одиночества, ожидания неизвестно чего. Два раза в день им давали корзину с овощами и фруктами, немного воды, но на палубу не выпускали. Ребята лежали на голых досках, но это им не мешало и не создавало проблем.

По прошествии трех дней Петька сказал:

– Гарданка, так дело не пойдет. Надо двигаться, а то обалдеем от неподвижности. Нам обязательно пригодятся силы. Так что давай что-то делать. Приседать, что ли! Бороться друг с другом, а то отупеем и ослабеем.

– Наверное, ты прав, Петька. Надо так и делать. Мало ли что может случиться, а мы будем слабаками.

С этого времени ребята стали приседать сотни раз, бегать на месте, бороться. Потели, сопели, но сознание, что без дела не сидят, ободряло их и наполняло души надеждой.

– Так, Петька, я уже кое-что стал понимать в их речи. Только не так часто приходится слышать людей. Вот бы на палубу подняться.

– Давай попросимся. Хоть обмыться пусть разрешат, а то все провоняли. Самим противно.

– С каких это пор ты так заговорил? Раньше не обращал на это внимания, а теперь…

– Так и им тоже, наверное, не очень приятно нашу вонь нюхать. Все хоть какая-то, но причина для просьбы.

– Я что, против? Конечно, мы-то попросим, да разве они согласятся.

Вскоре, когда принесли завтрак, Гардан стал говорить и показывать жестами и мимикой, чего они хотят. Матрос согласно кивал и вскоре появился с толмачом. Тот спросил:

– Чего вам?

– Сеньор, погулять бы по палубе, водицей облиться бы, а то мы грязные и вонючие, как свиньи. Мы же не собираемся бежать, сами к вам пришли, не могли больше по пустыне скитаться. Разрешите или попросите капитана, уважьте!

– Хорошо, – ответил толмач, выслушав просьбу. – Ведете вы себя хорошо, тихо. Я попробую. Ждите.

Не прошло и получаса, как толмач вернулся, и матросы открыли люк.

– Выходите, – сказал толмач. – Возьмите ведра и помойтесь, потом палубу драить станете. Не вздумайте прыгать за борт. Там крокодилы вас живо сожрут, так что и не пытайтесь.

– Спасибо, сеньор. Пусть Господь Бог вас не забудет своими милостями, – ответил Гардан, довольно блестя глазами.

– Хоть немножко на воздухе побудем, – довольным тоном молвил Петька, старательно скребя доски палубы, обильно политые забортной водой. – Да и поплескались мы отменно, правда?

– А ты не заметил, что матросов здесь что-то уж очень мало.

– Как-то не обратил внимания. Может, они на берегу или еще где?

– Кто их знает. Поживем – увидим.

Часа два они работали, пока толмач не приказал им спуститься вниз с ведрами воды.

Внизу, в трюме было небольшое помещение. На дощатом полу на подстилках лежали рядами люди. Тусклый фонарь с трудом разгонял тягучую темноту. Свет из люка едва доходил до них, и трудно было разобрать, что это были за люди.

– Оботрите тут стены и пол мокрыми тряпками, – распорядился толмач. – Потом принесите свежей воды и напоите больных.

– Слушаю, сеньор, – ответил Гардан, а потом спросил: – Это матросы? Они больны?

– Да. Лихорадка. Одиннадцать человек свалила, проклятая.

Ребята принялись выполнять задание, а сами поглядывали на матросов. Все они были с желтыми лицами, трясущиеся от озноба или изнывающие от зноя, кипящего внутри их больных тел.

– Так может случиться, что из-за этого они и отплыть не смогут, – прошептал Петька, поглядывая на мучающихся матросов. – Им бы свежего воздуха, а их тут держат, в духоте и грязи.

– Кто думает о нашем брате, Петя, дорогой. Отработали – и в расход.

– Да, много жестокости в мире. Будет ли когда иное время?

– Вряд ли. Человек жесток по своей натуре.

– А как же заповеди Божьи? Они-то говорят и учат совсем о другом.

– Так это заповеди, а люди всегда живут своей жизнью. Верят в Бога, но жизнь у них своя, идет она далеко не по заповедям. Мало кто может соблюдать их. И ваша и наша религии учат одному, а люди мало придерживаются этих заповедей. Жизнь слишком сложна, Петя.

– Но ведь надо хоть стараться их, заповеди, исполнять, придерживаться хоть немного.

– Немного у нас всего хватает, но вот в главном мы не то делаем. Это я говорю после того, как повидал маконгов. Те живут просто, без выдуманных заповедей, а по велению самой жизни. Верят в духов, но сами живут по законам природы.

– Чудно ты заговорил, Гарданка. Странно как-то.

– Мы изменяемся, Петя. И наши мысли изменяются вместе с нами. Я и сам всему этому удивляюсь, Петя.

Они разговаривали, продолжая работу. Потом принесли больным воды, напоили всех, и с утомленными лицами, потому что давно ведь ничего не делали, поднялись на палубу.

– На сегодня хватит, – сказал толмач, подходя к ребятам. – Ступайте к себе.

Вздохнув, друзья нехотя спустились в свою вонючую каморку и долго молчали. Каждый обдумывал свою судьбу и мечтал хоть как-то изменить это мрачное и безысходное существование. Они молились о ниспослании им Божьей благодати и ждали, что так оно и будет.

– И все же этот день был намного лучше всех остальных на этом судне, – протянул наконец Петька, прерывая затянувшееся молчание.

– А знаешь, толмач к нам вполне благосклонно относится. Я это чувствую.

– Главное, как к нам отнесется капитан, Гарданка. От него все зависит. Слушай, а может, попробуем смыться с судна, а?

– Куда это? Что мы будем делать на берегу? Опять шляться по пустыне в поисках приключений или смерти? Нет уж, давай тут ожидать своей судьбы. Мне сдается, что нас скоро выпустят совсем, не с судна, а из этой дыры. Вот попомни мои слова.

– Хорошо бы, – мечтательно прикрыл глаза Петька.

Глава 32 Побег

После двух недель стоянки в устье реки португальский корабль наконец снялся с якорей. Рабы были уже погружены, и капитан не стал больше ждать – это грозило ему большими неприятностями и потерей капитала.

Больные матросы не выздоравливали, а некоторых умерших уже спустили в море. Зато капитан спешно обучил пятерых негров и приказал использовать наших друзей на работах со снастями.

– Неужто мы тронулись в путь? – вздохнул Петька, оглядывая тянувшийся по правому борту берег Африки.

– Стало быть, так, – ответил Гардан. – И куда же на этот раз занесет нас судьба? Почти все суда с рабами идут в Вест-Индию.

– А где это? Далеко?

– Далеко, а где, и сам не знаю. Англичане, помнишь, тоже туда собирались, да у них не вышло. Поглядим, как получится у этих.

Легкий восточный ветер не позволял судну двигаться быстро. Капитан явно нервничал и сгонял злость на матросах, особенно на неграх.

– Старая история, Гарданка. Всех уже запугал наш капитан. И как можно так гонять и избивать людей? Неужто не жалко?

– Так, значит, устроена жизнь, Петя.

– Что-то ты как старик-мудрец стал говорить, Гарданка. С чего бы это? Постарел вдруг, что ли?

– Жизнь заставляет, Петя. Времени было достаточно, чтобы поразмыслить о многом.

– Странно все это слышать от тебя.

На девятый день они встретили судно, тоже португальское. Приветствовали пушечными выстрелами, обменялись через рупор новостями и пожеланиями и расстались.

Свежий западный ветер заставил капитана искать бухту для укрытия. На следующий день вошли в устье реки. Пройдя две мили вверх по течению, увидели судно, стоящее на якорях. Остановились и бросили свои, обменялись приветствиями. Оказалось, что это тоже португалец и тоже укрылся от надвигающегося шторма.

– Вот бы узнать, куда идет это судно, – сказал Петька.

– А зачем? Какой смысл?

– Уж очень мне не хотелось бы продолжать плавание на этом, Гарданка. Не лежит душа рабов возить.

– Вестимо, не лежит, да что делать? Новое, думаешь, будет лучше? Все одно. Надо думать о другом – как вернуться на север, к своим.

Петька задумался. Что толку говорить, когда любая попытка оказаться дома для них оказывалась пыткой и тоской. Выхода, казалось, не было.

– Ты знаешь, что еще трое слегли в лихорадке? – спросил Гардан.

– Сам видел, как они тащились в трюм к остальным.

– Чего доброго, и нас схватит желтая зараза!

– Не дай Бог! Лучше сразу смерть!

– Кто может сказать, что лучше. Поглядим.

Шесть дней суда не могли выйти в море. После шторма никак не могли дождаться попутного ветра. Потом вообще заштилело. Приходилось выжидать и проклинать медленно тянущиеся дни. Однако они были днями отдыха. Капитаны посещали друг друга, а матросы слонялись без дела по палубе и резались в кости и карты.

– А нам и играть не на что, – сказал Гардан с сожалением.

– Слушай, Гарданка, а у нас же в поясах камушки зашиты. Что, если они ценные и на них можно сыграть?

– И не думай об этом. В момент ограбят. Мы здесь вроде пленников, а с такими разговор короткий. Отнимут, да еще и морды расквасят. Молчи лучше. А камушки пусть себе лежат. Они есть не просят.

Петька вздохнул, но согласился.

Вечером капитан с помощником отправились в гости. Гребцами были и Петька с Гарданом. Их постоянно старались использовать на самых тяжелых работах, там, где другие могут и отлынивать. Так случилось и теперь.

Пока начальники пьянствовали в духоте капитанской каюты, гребцы попивали пальмовое вино и играли в кости с матросами второго судна.

Было почти темно, луна еще не всходила, а время ползло к полночи. Вдруг все встрепенулись и прислушались. Снизу по течению доносились вопли и шум. В недоумении матросы смотрели и слушали, пока в небе не возникли отблески огня. Тогда всем стало ясно, что судно, на котором находились недавно Петька с Гарданом, подверглось нападению и там возник пожар.

Тут же раздалась команда спустить все шлюпки, и вооруженные матросы попрыгали в них. Весла ударили по черной воде, и четыре лодки направились спасать горящий корабль.

– Что там могло случиться? – спросил Петька.

– Никто же не знает. Но скоро все станет известно. Потерпи, Петя.

В отблесках пожара было видно, как узкие туземные лодки поспешно отваливают от бортов судна, охваченного огнем. Они были битком набиты чернокожими невольниками.

Португальцы взвыли от ярости и злобы. Послышались выстрелы из аркебуз и мушкетов. Но лодки туземцев уже скрывались в темноте, направляясь в сторону моря. А пламя все разгоралось и охватывало уже всю корму. Языки его вырывались из иллюминаторов квартердека и медленно перемещались к середине. Вопли оставшихся в живых матросов доносились до шлюпок, и гребцы отчаянно напрягали мускулы, стараясь побыстрее причалить к бортам.

Туземцев и след простыл. Посылать погоню не было смысла. Они уже наверняка давно скрылись в джунглях, захватив с собой рабов и оружие с разными припасами.

Капитан горевшего судна метался в бессильной злобе. Гардан даже и не пытался понять его слова. И так было ясно, что тот посылает самые яростные проклятия и туземцам, и тем отпетым проходимцам-вахтенным, которые должны были охранять корабль. Все это было написано на свирепом лице капитана.

Тем не менее он распорядился высадиться на борт пылающего судна и спасать все то, что еще можно было спасти.

– Петька, смотри оружие! – крикнул Гардан, носясь по палубе, укрываясь от жара близкого пламени.

Но им пришлось таскать в дыму разные припасы, сундуки, части такелажа и все, что попадалось под руку. Работы хватало, поскольку половина команды была перебита, а остальные или ранены, или в панике носились, не зная, к чему приложить руки.

Вскоре подоспели матросы с другого корабля и стали помогать тушить пожар. Его кое-как удалось загнать внутрь, а потом постепенно уничтожить.

– Пожар-то сбили, а что от судна осталось? – разгоряченно сказал Гардан, утираясь рукой. Он был весь в саже и грязи, как и остальные, но никто на это сейчас не обращал внимания.

– Что с нами-то теперь будет? – спросил Петька, ни к кому не обращаясь.

– А шайтан его знает! Нам от всего этого ни холодно ни жарко! Вон второй корабль стоит, авось место и для нас найдется. Нам не привыкать, Петька! Пошли обмоемся, а то я весь горю от жары.

Окатив несколько раз друг друга забортной водой из ведра, ребята немного очухались и осмотрелись.

– Да, и десятка матросов не наберется, – протянул Гардан. – Да и те не все способны работать. Пропал теперь наш капитан. Стал нищим, как и мы.

– Не такой уж он и нищий, – возразил Петька. – Что-то да приберег на черный день. Ушлый, видать, мужик. Однако нам на него начхать.

Корабль, весь в дыму и пару, стоял на темной реке с обгоревшими мачтами, с клоками почерневших парусов и паутиной дымящихся снастей.

Вся ночь прошла в попытках спасти судно, и теперь оно нуждалось в основательном и длительном ремонте.

Капитан рвал и метал. Не одна оплеуха досталась матросам, и все они с большим озлоблением поглядывали на своего капитана. Они по два, по три шептались, поглядывая в сторону разошедшегося капитана, а лица их при этом не предвещали для него ничего хорошего.

– Матросы что-то затевают, – шепнул Гардан другу на ухо. – Как бы заваруха не случилась.

– Да и то верно. Сколько можно измываться над нами! Я сам уже с ненавистью поглядываю на него, а каково тем матросам, которые давно с ним служат!

– А торчать тут нам придется не один месяц. Работы прорва, а осталось нас не больше дюжины. Что мы сможем сделать такими силами?

– Да, вляпались мы в историю, – протянул Петька, скривив губы в недовольную гримасу.

Капитан дал матросам поспать самую малость. Грубыми пинками и окриками они с помощником погнали людей работать, очищать трюм от следов пожара. Там в безобразных позах находились и больные, которые задохнулись в дыму. Картина была жуткая.

– Вот и жратва крокодилам! – воскликнул Гардан, глядя, как двое моряков таскали трупы и бросали их в реку. Там уже вовсю шла отвратительная возня.

– Господи! Глядеть страшно! Помилуй и охрани!

– Не дай Бог попасть и нам на завтрак этим тварям!

Уже к вечеру с соседнего судна приплыли матросы на помощь и между прочим намекнули на то, что их капитан был бы не прочь принять некоторых людей со сгоревшего корабля к себе на борт.

– Гарданка, о чем они толкуют?

– Трудно понять. Вроде бы зовут на свой корабль.

– Давай пойдем, а?

– Ты уверен, что там будет лучше?

– Да везде одинаково, но хоть торчать тут не будем пару месяцев, и то дело, а то как подумаешь, что столько времени в этой духоте пробавляться дрянной похлебкой, то просто с души воротит.

– А ты хоть знаешь, куда держит путь тот корабль?

– Куда? На север, вестимо! Куда же еще? Пошли, может, возьмут.

Гардан подошел к матросам, которые перекуривали в тени натянутого тента, и прислушался к разговорам.

– Ну что? – спросил Петька с нетерпением.

– Кто их разберет. Говорят о каком-то Молоке или как там еще, я не разобрал. Но перейти можно. Надо попросить нас взять.

– Иди и скажи, а то поздно будет.

Гардан жестами подозвал к себе одного матроса и стал показывать на себя и друга, говоря кое-какие слова. Матрос сообразил, заулыбался и закивал. Потом сказал одно слово, которое Гардан понял:

– Ночью. Ночью.

Гардан тоже понимающе закивал и с заговорщическим видом отошел к Петьке:

– Договорился. Ночью они нас переправят. Будь готов, они приедут на шлюпке.

Ребята с нетерпением и некоторой долей недоверия и сомнения ожидали того времени, когда появится шлюпка.

– Что-то мне кажется, что наша затея будет слишком опасна, Гарданка, – заныл Петька, когда ожидание стало нестерпимым.

– Думаешь, я так не думаю? Мне тоже сдается, что наш побег будет много значить в нашей жизни.

– Опасно это?

– Для нас всякое предприятие опасно. Само плавание по морю совсем не прогулка. Всякое с нами может быть. Вспомни пустыню. Нас выгнали, но нам же повезло куда больше, чем остальным.

– Да, действительно, пути Господни неисповедимы. Как ты говоришь, что без воли Аллаха даже волос не упадет с головы правоверного.

– Это так, Петя.

Они тихо разговаривали в тени полусгоревшего фальшборта. Ночь и так была темная, да и луна еще не всходила. Приближалась полночь, а лодки все не было. Тусклый свет фонаря светился на носу.

Матросы, умаявшись за день тяжелой работой, спали на тряпье, которое сохранилось еще после пожара. Капитан был рядом, ребята и те двое португальцев, которые решили вместе с ними бежать на соседний корабль, договорились, что в случае сопротивления капитана они будут применять силу. Ножи были у всех, а у капитана сейчас даже пистолета не было. Все разграбили чернокожие.

Наконец вдали тихо плеснуло весло.

– Слышишь, Петька? – встрепенулся Гардан. – Кажись, плывут. Поглядим.

Все четверо осторожно высунули головы и оглядели реку. Они ничего не увидели, но едва слышное поскрипывание уключин говорило о том, что шлюпка приближается.

– Готовься, Петька, сейчас тихонько спустимся по трапу. Надо им дать знать, где трап-то у нас спущен.

Но португальские матросы это уже догадались проделать. Они потрясли трапом, и шлюпка мягко подошла к борту. За минуту все беглецы оказались на борту лодки, и гребцы дружно, но осторожно налегли на весла. Лодка быстро набирала ход, и вскоре темные очертания полусгоревшего судна слились с темнотой окружающего леса.

Так вновь прибывшие были успешно доставлены на борт, и их принял помощник капитана.

– Пока будете скрываться в трюме, а по ночам я вас буду выпускать на палубу. Сидите тихо. Отплывать будем через день, так что мучиться придется недолго.

Каждый из прибывших получил по кружке кислого вина, банан и кусок рыбы. Под конец помощник сказал:

– Это вам ужин на новом месте. Идите располагаться.

Гардан тут же обменял вино на банан, а Петька свое на кусок рыбы, что немало удивило матросов, однако их это устраивало. Все были довольны, и, поужинав, беглецы спустились в душное помещение и устроились у открытого люка. Едва заметное дуновение ветерка почти не освежало помещение, но выбирать не приходилось.

– Поздравляю тебя, Гарданка, с новым местом и новыми приключениями!

– Да, кто мог ожидать, что все так произойдет? Даже во сне такое не могло присниться. Забраться в такую даль! Выберемся ли мы когда-нибудь из этих мест?

– Еще неизвестно, куда нас занесет судьба дальше. Ты так и не узнал, что за порт, куда они собрались плыть?

– Все равно нам никакое название ничего не говорит. Мы ничего не знаем о тех местах. Ладно, Петя, хватит болтать. Пора и отдохнуть. Спать страсть как хочется! Ложись, а завтра поглядим, как дело будет поворачиваться.

Петька вздохнул в темноте, повозился малость и затих. Но сразу заснуть он не смог. Слишком много впечатлений выпало на его долю за последние дни, и мозг старался переварить все это.

Глава 33 Другой океан

Далеко на востоке тянулись желтые безжизненные холмы берега. Было жарко и тихо. Ветер едва шевелил паруса, судно с трудом тащилось на юг, туда, где совсем недавно бродили наши друзья. Они в это время, свободные от вахты, стояли, облокотившись о планширь, и лениво перебрасывались словами, вспоминая прошлые тревоги и страхи.

– А гляди, Гарданка, вон там мы недавно со своими жизнями прощались, – указал Петька рукой на тянувшиеся вдали берега.

– Горазд ты вспоминать разное, Петька. Бог миловал, и на том хвалу Всевышнему воздать не мешает. Правда, мы так и сделали. А вспоминать наши пустынные мытарства мне охоты нет. Жуть берет от такого.

– Интересно, где теперь бродят наши друзья маконги? И девки наши с ними… Несчастные все же они люди. Гоняют их во все стороны. Но ведь добрые они какие, правда, Гарданка?!

– Может, оттого и гоняют их все кому не лень. Да и куда им против других племен. Зато охотники они знатные! И как сумели к пустыне приспособиться, просто поверить трудно.

– Интересно, куда же нас занесет судьба на этот раз? – спросил Петька, ни к кому не обращаясь. – Вот уж швыряет нас эта судьба, правда, Гарданка?

– Да уж, жаловаться не приходится. Я даже в мыслях не мог представить себе, что такое со мною может случиться. А еще многое впереди, как я полагаю. Ведь мы плывем неизвестно куда. Капитан, конечно, знает, но мы-то нет. Да и все одно ничего мы не ведаем о тех местах и странах.

– Мне страшно, Гарданка. А вдруг мы никогда не вернемся назад? Что тогда с нами будет?

– Жить везде можно. Гляди, как люди расселяются по свету. Вот и мы так же. Лишь бы хорошо было, а там не так важно, где живешь.

– Все же боязно и непривычно. Дома-то оно лучше.

– Если дома лучше, то чего же люди прутся в разные места, где жить-то им не так-то и легко? Во всяком случае, уж очень непривычно.

– Стало быть, дома им не так уж и хорошо. А может, и еще какие причины.

– Конечно! Каждый хочет достаток раздобыть, если не богатство, а то и просто мир поглядеть, и такие есть. Нажиться за счет диких и глупых.

Они примолкли, каждый задумавшись о своем. Ленивый ход судна наводил на мрачные мысли, хотя молодость противилась такому ходу вещей.

Кончалась вторая неделя их плавания. Они уже свыклись с привычками и порядком на новом судне. Гардан помаленьку все лучше понимал речь и начал осваивать новый для себя язык. Иногда он путался, и собеседники странно на него поглядывали. С недоверием смотрели на них двоих и тогда, когда они разговаривали на русском. Но так они старались делать не часто и в одиночестве, когда поблизости никого не было.

Ветер наконец немного изменил направление, и судно заспешило, оставляя за кормой исчезающий вдали след. Скорость увеличилась, и матросы повеселели. Всем надоело медленное ползание по спокойному морю. Хотелось быстрее добраться до порта и там отвести душу на берегу.

– Гарданка, а что это мы на этот раз ни с кем не можем сдружиться? – спросил Петька, лежа на палубе под яркими звездами свежей ночи.

– Что-то нет у меня такого желания. Никого не вижу подходящего, да и нас матросы не особо жалуют. Чего-то им в нас не нравится. Вроде не доверяют нам. Да и пусть. Какое тебе дело до этого.

– Плохо одному на чужом корабле. Муторно как-то.

– Я же с тобой. Чего же тебе надо еще?

– Это хорошо, что мы вместе, но и еще товарищи нам не помешали бы. Скопом-то оно лучше, веселее и надежнее.

– Стало быть, тут каждый за себя. Обойдемся и без товарищей, если уж хороших не можем раздобыть.

Петька не мог согласиться с другом, но промолчал. Не хотелось ему спорить с ним. Однако грусть засела в душу и помаленьку точила ее.

Вскоре капитан Мартинс распорядился выдать всем по кружке вина, когда судно пройдет мыс Бурь. Гардан спросил у матроса по имени Симон, который находился рядом:

– Что так празднично? Чем знаменит этот мыс Бурь?

– Это поворотный мыс. За ним начинается другой океан. После него постепенно будем поворачивать на север, а там и Индия недалеко.

– А чего мыс так называется, сеньор?

– Уж больно часто здесь штормы свирепствуют. Вот и назвали его так.

– Что-то непохоже пока на шторм. Может, потом будет.

– Погоди, еще увидишь. К тому же иногда можно пройти его и в спокойную погоду, как сейчас. Во всяком случае, наш капитан здорово придумал, решив отметить эту дату. Тебе что, плохо разве? Кружка вина всегда в радость.

– Мы бы с приятелем поменяли свои на кусок мяса, коли такое будет у вас. Мы еще молоды, чтобы пить вино.

– Вот придурки! Но это ваше дело, а меняться найдется много желающих. Да хотя бы и я. По рукам? – он протянул ладонь, и Гардан ударил по ней своей. – Эй, Перо, подходи-ка сюда! – позвал тот товарища. – Слушай, что эти сосунки предлагают.

– Чего разорался? – недовольно спросил Перо, подойдя.

– Ты погоди сердиться. Эти молокососы хотят меняться. Вино на мясо. А может, и на что-нибудь другое, по договоренности. Согласен?

– Еще бы! Конечно! – он протянул руку Гардану, пожал ее, а Петьку похлопал по спине, довольно улыбаясь.

Матросы радостно гомонили в предвкушении мыса Бурь, который теперь чаще называли мысом Доброй Надежды.

Поскольку погода так и не испортилась, а мыс прошли на рассвете, то капитан Мартинс на утреннюю трапезу приказал выкатить обещанный бочонок вина, а кок из камбуза вытащил корзину вареной солонины. Начался настоящий пир, ибо к тому времени всем так осточертели вонючие бобы и сухари с плесенью, что подобную снедь встретили громкими воплями восторга.

– Пусть будет счастлив наш капитан! – орали некоторые.

– Да благословит его святой Яго! – вопили другие.

– Пусть ему сопутствует удача и Дева Мария!

Мартинс с довольной ухмылкой наблюдал восторги матросов и медленно прохаживался по доскам квартердека. Он радовался, что погода спокойна, что на судне порядок, что пираты так и не повстречали его на всем пути от мыса Сан-Висенти. Он радовался, что сумел обойти совсем запутавшегося капитана де Барроса, и теперь молил святого Яго не отказывать ему в своей милости до самого конца плавания.

– Странно, Гарданка. Такой знаменитый мыс, а я его почти и не заметил, – сказал Петька, и в его голосе слышались нотки разочарования.

– Чего его видеть. Мыс и есть мыс. Что с ним станется, коли ты его не приметил? Сколько еще впереди таких мысов будет.

– Все же это поворотный мыс, как сказал Симон. Теперь мы в другом море-океане. Чем он нас порадует?

– Штормом, чем же еще. И моли своего Иисуса, чтобы все обошлось.

Дня через три море стало вздымать волны, они все росли и росли.

– Видать, недалеко шторм, – заметил Петька, всматриваясь в горизонт.

– Хоть бы стороной прошел, – мечтательно ответил Гардан.

– А я все примечаю и запоминаю различные приметы. Нравится мне это. Рулевым хотел бы стать. Да как такое сделать?

– Успеешь еще. А что тебе говорят приметы сейчас?

– Трудно сказать, но мне сдается, что шторм нас не настигнет. Если, конечно, не повернет в нашу сторону. Может, своим крылом и заденет, но слегка. Так что опасаться, думаю, нечего.

– Ну и слава Всемогущему, Всемилостивейшему! Страсть как неохота снова шторм пережить.

– Да уж… Радости в том мало, если она вообще есть.

Шторм действительно прошел стороной, но судну пришлось лечь в дрейф во избежание выброса на берег. Два дня старались удержаться подальше от скалистых клыков. Но ветер постепенно менял направление, и на третий день можно было ставить паруса и плыть дальше.

– Какие здесь огромные волны, Гарданка. Ты заметил?

– По-моему, самые обычные.

– Нет, ты смотри, какие они длинные и высокие. А ветер слабый. Интересно, чего это так? Надо бы спросить бывалых моряков, да они вряд ли ответят.

Судно продолжало ходко плыть на север. Оно то взбиралось на гребень очередного вала, то стремительно падало вниз, и сердца ребят временами замирали от страха. Но все обходилось. Снасти тоскливо поскрипывали, паруса слегка гудели от напряжения. Иногда нос судна зарывался в волну, и тогда вся палуба вымывалась шипящей пеной. Но было довольно жарко, и такой душ не доставлял матросам беспокойства.

Караван из пяти каравелл прошел невдалеке, направляясь в Португалию. Суда обменялись приветствиями и посланиями в оба конца. Однако в дрейфе лежали недолго, и караван вскоре медленно удалился за горизонт.

– Им-то хорошо, – сказал Петька, провожая далекие паруса глазами, – Они плывут домой. Да и земляки они все. Или почти все. А нам каково?

– Не ворчи, а то можно подумать, что ты старик уже, – Гардан недовольно покосился на Петьку.

– Так ведь тоска заедает от такой жизни, Гарданка! Домой охота!

– Закрой пасть и сопи себе в две дырочки. Терпи. Все одно ничего поделать нельзя. Зато я узнал, куда мы плывем.

– Ну и?..

– Какой-то порт Малинди. Осталось совсем недалеко, всего несколько дней. Правда, потом мы назад не пойдем. Вроде куда-то дальше поплывем.

– Куда же еще дальше? Так ведь и до преисподней можно добраться!

– Доберемся, куда довезут. Будем ждать пока, так что потерпи.

Море стало оживленным. Почти каждый день встречались паруса, но суда не всегда ложились в дрейф, обмениваясь новостями.

– Ты заметил, Гарданка, какие иногда попадаются корабли? Совсем не похожие на наш. Видно, это тутошние, местные суда морских торговцев.

– Наверное, – безразлично ответил Гардан. Он, видимо, был не в настроении и неохотно поддерживал разговор.

На второй месяц пути впереди появились очертания большого порта. Всюду виднелись паруса кораблей всевозможных размеров. Чернокожие гребцы вспенивали веслами спокойные воды моря, а слева тянулись зеленые берега. Воздух был напоен едва уловимыми ароматами цветов и моря.

К вечеру стали на якорь на внешнем рейде, отсалютовали выстрелом из пушки. А утром на борт ступил чиновник из порта. Этот португалец был при полном параде, со шляпой, за лентой которой развивалось страусовое перо. Его бородка вызывающе торчала вперед, а усы задорно тянулись к глазам.

– Гляди! И как это он может в такую жару ходить в кафтане из сукна, в сапогах и перчатках? – шепнул Петька Гардану, наблюдая появление чиновника.

– Обычай, наверное, такой. К тому же он на службе. Стало быть, так он обязан являться на борт пришедшего судна.

Ребята с интересом наблюдали, как капитан и чиновник обменивались приветствиями. Это была впечатляющая картина. Ножны шпаг описывали плавные полукруги позади кланяющихся господ.

Вскоре они скрылись в капитанской каюте и долго не выходили на палубу. Гребцы из чернокожих терпеливо ожидали в шлюпке.

Петька с интересом разглядывал очертания далекого города. Он раскинулся на берегу в окружении пальм и других больших деревьев. Иногда листва полностью скрывала дома и домишки. И лишь форт возвышался над всем этим морем зелени с гордо реявшим над ним знаменем португальского королевства.

Пушки настороженно выглядывали из своих амбразур, на вышке поблескивала сталь алебарды часового. Следить за морем надо было постоянно. Всюду чувствовалось господство Португалии.

– Я слышал, что совсем недавно, когда португальцы еще не захватили это побережье, – сказал Гардан, – здесь хозяйничали арабы. Это такой народ, из которого вышел наш благословенный пророк Мухаммед. Но они оказали слишком слабое сопротивление португальцам, и им пришлось покинуть здешние берега. Остались только некоторые торговцы, да и те едва живы от португальских налогов.

– А что же местные черные? Они тоже не сопротивлялись? – спросил Петька, оглядывая берег.

– А кто их знает. Возможно, и сопротивлялись, да португальцы усмирили их. Теперь они тут полные хозяева. Вся торговля в их руках.

К вечеру капитан Мартинс объявил, что в порту придется простоять не менее двух недель и потому команда может выходить на берег. Деньги все получат непосредственно перед выходом.

На борту начался оживленный гомон. Всех радовала возможность развлечься на берегу и спустить в кабаках то немногое, что удалось заработать.

Утром судно медленно втянулось в гавань и бросило якорь. Команда оказалась свободной, и партии матросов по очереди стали отправляться на берег. Капитан запретил сразу всем покидать борт судна. Возможна была опасность со стороны других кораблей и мелких разбойничьих ватаг. Потому всем раздали мушкеты и шпаги. Половина команды обязательно должна была находиться на борту.

Глава 34 Свободны!

Две с лишним недели прошли так быстро, что ребята удивились, когда как раз в их очередь капитан Мартинс заявил, что отпусков на берег больше не будет.

– Караван судов собрался, завтра по большой воде отплываем, – заявил Мартинс тоном, ничуть не позволявшим сомневаться или не подчиниться ему.

Собственно, на берегу больше и нечего было делать. Денег ни у кого уже не было, а просто шататься по городу в поисках приключений было даже опасно. И так двое матросов лежали со страшными побоями и ножевыми ранениями. Остальные тоже ходили с синяками и ссадинами. Даже ребята наши имели отметины, но уже подживавшие. Так что особого недовольства это распоряжение капитана не вызвало.

– Теперь в Индию! – воскликнул Гардан, когда ранним утром суда каравана стали медленно вытягиваться шлюпками на рейд. – Говорят, что в какой-то Кочин. А где это, никто сказать точно не может.

– Сколько же кораблей собралось в караване? – спросил Петька, принимаясь считать паруса. – Семь судов, – резюмировал он, оглядывая корабли. Некоторые уже стояли на рейде, другие еще тащились за шлюпками, а остальные стояли в ожидании своей очереди.

Солнце палило нещадно, вокруг сновали лодки туземцев, предлагавших свои товары, в основном фрукты. Но денег больше не было, и матросы только провожали их глазами и выкрикивали на местном жаргоне слова отказа.

В полдень, используя легкий попутный ветер, караван стал сниматься с якорей и выходить в открытое море. «Святая Магдалина», где плыли наши ребята, получила шестой номер. Она была средним по величине судном с хорошей артиллерией – шесть пушек, стрелявших трехфунтовыми ядрами.

Караван шел, меняя галсы, и потому всем досталось много работы. Ветер никак не хотел перемениться на попутный. К вечеру все изнемогали от усталости. Зато ночь досталась спокойная. Ветер вовсе стих, и суда неподвижно покачивались на легкой волне, мигая сигнальными огнями.

Однако к утру ветер стал расходиться и с каждым часом все крепчал. Зато он стал попутным, и караван заспешил на северо-восток, оставив за кормой гостеприимный берег и порт Малинди.

Три недели караван спокойно и без хлопот продвигался к цели. Потом на горизонте появилось несколько парусов, скорее всего, пиратских. Они два дня сопровождали караван, и его начальник отдал распоряжение своим кораблям сблизиться на самое короткое расстояние. Опасались нападения пиратов. И они действительно подошли довольно близко к каравану и шли параллельным курсом. Видимо, все ждали удобного момента.

– Ничего у них не получается, – заметил Гардан, глядя на маневры пиратов. – Сил у них мало, а никто из португальцев не отстает от каравана.

– А если они нападут на последний корабль или вместе с ним и на наш? – спросил Петька.

– Вряд ли. И наш, и последний хорошо вооружены, да и остальные поблизости – не дадут попасть в беду. К тому же, гляди, «Голубка» подтягивается к нам поближе.

– Да, им остается только ждать и надеяться на то, что кто-то из нас отстанет и его можно будет отрезать от остальных.

– Обойдется, – заверил Гардан. – Недаром же всем нам раздали оружие. Да и пушкари постоянно наготове с фитилями. Ведь до сих пор ни один корабль пиратов не приблизился на пушечный выстрел – боятся, не дураки на рожон лезть.

К вечеру просигналили команду держаться еще ближе друг к другу и зажечь дополнительные фонари. При маневре произошла небольшая заминка, и пираты тотчас развернули свои суда для атаки, но не осмелились нападать. Порядок быстро восстановился, и все пошло по-прежнему.

Измученные бдением матросы слонялись по палубе с угрюмыми лицами. Ночь прошла спокойно, утро тоже не предвещало ничего плохого. Пираты неотступно следовали в отдалении, но не решались атаковать. А караван сбился в плотную массу, насколько это только позволяла обстановка, и продолжал идти своим курсом.

Но уже к вечеру пиратов не стало видно. Видимо, решили поискать для себя более легкую добычу.

– Чьи это пираты были, ты не узнал? – спросил Петька.

– Местные. То ли арабские, то ли индийские. В Индии так много маленьких княжеств, что невозможно новому человеку разобраться в них. Я так и не понял, кто были наши преследователи.

– Слава Богу, пронесло! Пресвятая Дева защитила нас.

Пережив трехдневный шторм средней силы, караван благополучно оказался в виду берега. Впереди темнела полоса земли. Почти двухмесячное плавание подходило к концу. Матросы возбужденно обсуждали предстоящее посещение злачных мест в новом городе. Им не терпелось побыстрее спустить заработок и распрощаться с опостылевшим судном. Будто новое им меньше надоест.

На третий день караван разделился. Часть пошла в Гоа, остальные повернули к Кочину. И к вечеру стали на якоря у входа в гавань. Ждали утра, чтобы пристать у причалов.

Было необычно ощущать лишь едва заметное колебание палубы под ногами. Конец плавания всегда волновал матросов. Их ждали новые впечатления, новые драки и новые плавания.

– Что нам делать теперь? – спросил Петька, всматриваясь в далекие огоньки города.

– Да разве я знаю! Посмотрим, а потом и решим. Может, на этом судне вернемся в Европу. Сейчас трудно сказать, что нам делать. Денег у тебя много? С такими деньгами ничего решить нельзя. Опять надо наниматься на корабль. А куда направляться – решим позже. Надо передохнуть маленько. Поглядим Индию, мы же давно тут не были, – засмеялся Гардан и хлопнул ладонью Петьку по плечу.

Петька задумался, но мысли разбегались в разные стороны. Он никак не мог сосредоточиться на чем-то одном. Впечатления были так велики, что голова шла кругом. Он был растерян, подавлен и не мог представить, как можно вернуться домой. Разве что наняться на корабль, следующий в Португалию, а там пробираться дальше.

Однако на другой день капитан Мартинс дал всем расчет, и команда оказалась на берегу.

Черные грузчики, как муравьи, забегали по сходням, неся на спинах мешки, бочки и корзины с товаром, а наши ребята растерянно топтались на пристани, толкаемые суетящимися людьми, в основном темнокожими. Португальцы мелькали довольно редко, но попадались мулаты с более светлой кожей. Проносились упряжки, повозки, кареты. В каретах виднелись расфуфыренные дамы, и Петька не мог оторвать глаз от такого зрелища.

– Так что, Петька, куда направимся? – спросил Гардан, тронув за плечо своего растерянного друга.

– Кто ж его знает. Господи, сколько разного чумазого люда! А жара-то какая! Мы же испечемся тут, Гарданка! Пойдем скорее в тень, а то голова расколется.

– Ты, наверное, забыл наши мытарства в пустыне? Терпи, все терпят, и ты сможешь. Привыкнешь. Ладно, пошли куда глаза глядят. Там что-нибудь найдем. Не будем же мы постоянно таскаться с нашим заработком. Сначала его спустим, а уж потом и подумать можно.

– Как спустим? А на какие шиши мы домой вертаться будем? Боязно вот так все спускать.

– Не бойся, Петя. А что делать-то еще с деньгами? Твоя душа купеческая никак не может смириться с такой мыслью, да? Привыкай!

И они пошли в город, раскинувшийся среди пальм и всяких других деревьев. Некоторые из них были покрыты цветами всевозможных тонов. В канавах текла вода и освежала своей прохладой горячий воздух, зато кругом валялись кучи отбросов, над ними роились мухи.

Петька со страхом оглядывался на слонов, мерно вышагивавших с пассажирами на спинах. Маленькие домики с занавешенными окошками опасно покачивались, а погонщик невозмутимо восседал у самой головы и вяло погонял слона небольшой палочкой с крючком на конце.

Непрерывные крики торговцев оглушали прохожих, тут же стучали молотки ремесленников, чадили жаровни, всяких дел мастера прямо на земле изготовляли свою продукцию. Торг шел полным ходом, с криками, бранью и в окружении толп зевак.

Пробродив несколько часов, ребята устали, проголодались и решили немного уменьшить тяжесть в карманах. Горсть монет, равную пяти крузадо, они тут же обменяли на шесть индийских пардао, и принялись тратить их на местные кушанья и фрукты.

Они едва оторвались от нищих, которым Петька осмелился дать пару медных монеток. После чего Гардан сказал:

– Вот тебе и благодарность за твое мягкосердечие. Они готовы были кожу содрать с нас за твою доброту. Впредь ничего не давай, а то еще растерзают. И такая есть, оказывается, благодарность у людей. Но на Востоке это обычное дело.

– Гарданка, а где мы будем ночевать? Хорошо было на корабле – никаких тебе забот. Все под рукой.

– Найдем чего-нибудь. До ночи еще далеко.

К вечеру ближе, когда солнце почти коснулось своим потускневшим краем горизонта, ребята зашли в какое-то заведение, где играла музыка и на середине площадки извивалась в танце темнокожая красавица.

Вокруг сидели на полу туземцы и сосали кальяны, наблюдая за танцем.

– Давай посидим, посмотрим, – предложил Петька.

– Посмотрим, – согласился Гардан, и они уселись на свободное место.

К ним протиснулся хозяин и на ужасном португальском предложил покурить кальян и испробовать прохладительные напитки. Петька курить отказался, а Гардан с наслаждением присосался к трубке. Забулькала вода, а Петька с недоумением уставился на друга и спросил:

– Ты чего? Смотри, как бы не отравили или еще чего.

Но Гардан и глазом не повел, продолжая свое дело.

Петька потягивал холодный фруктовый напиток и удивлялся его вкусу и аромату. Никто не обращал на них никакого внимания. Люди кругом потихоньку сосали кальяны, пили вино и закусывали какими-то кушаньями с рисом. Было душно и жарко, ночная прохлада почти не проникала сюда.

Вскоре к ним подсела девушка, видать тоже танцовщица. Она мило улыбалась, а Петька постоянно краснел, смущался ее откровенных телодвижений и прозрачных жестов и мимики. Гардан же по-прежнему сосредоточенно сосал кальян и отмахивался от девчонки.

Проворные руки девушки ласкали Петькино тело, он извивался в растерянности и не знал, что делать. Он ничего не понимал из того, что говорила девушка, но прекрасно понимал ее намерения. Она была красива той восточной красотой, которую он уже успел приметить на улицах.

Наконец она поманила его пальчиком, и он послушно, хоть и нерешительно последовал за нею. Хозяин одобрительно кивнул, но Петька этого не заметил.

Они оказались в маленькой комнатке без окон, в плошке горел масляный фитиль. Было мрачно, таинственно и жутко. Но проворные руки девушки знали свое дело. Не успел Петька и глазом моргнуть, как оказался без одежды. Волны радости, желания и стыда смешались в одно невообразимое чувствовосторга.

Любовные утехи шли одна за другой, пока Петька окончательно не выдохся. Тогда девушка поднесла к его горячим губам чашку с холодным напитком дурманящего запаха. Он жадно припал к ней. А она продолжала с нежностью оглаживать его тело, обмахивать веером, и незаметно он заснул.

Проснулся он от холода. Кругом была темнота и тишина. Лишь собаки подавали свои отдаленные голоса, да кто-то сопел рядом. Он пошарил рукой – она наткнулась на тело. Кто-то спал рядом.

Было твердо, воняло чем-то неприятным. Голова была мутной, сознание возвращалось медленно. Наконец Петька вспомнил вечер, девушку и любовные забавы. На миг желание вновь вернулось к нему, но тут же он отметил, что находится совсем не в том месте, где был.

«Где же Гарданка?» – подумал он и повернулся к телу. Перевернул к себе лицом и стал всматриваться в темноте. С трудом признал своего друга, который спал богатырским сном праведника или младенца.

Петька обшарил себя и друга. Карманы у обоих оказались пусты. Ничего! Даже ножи и те исчезли. Петька сразу полностью очнулся, пришел в себя. Надо же, ограбили! В первый же день! Так им и надо. Недаром называли их сосунками на корабле. Так оно и вышло.

Глаза Петьки привыкли к темноте, и оказалось, что они с Гарданом лежат на куче навоза на каких-то задворках. В небе сверкали огромные звезды, где-то шурудили коты. Их истошные голоса часто прорезали ночь своими противными мяуканьями.

Петька сел, огляделся. Надо было выбираться отсюда, а то утром могут и побить, приняв за жуликов. Он стал будить Гардана, но это оказалось довольно трудным делом. Все же тот поднялся, но состояние его было куда хуже, чем Петра.

Петька сказал:

– Гарданка, нас обокрали. И нужно поскорее отсюда убираться. Могут ведь отлупить и даже в тюрьму посадить.

– Да-да, Петька. Нужно уходить, – отвечал Гардан, но не двигался с места. – Где это мы? Как пить-то охота!

– Вставай, пошли поищем воды. Да и обмыться надо, мы же на навозной куче валяемся. В таком виде мы и в городе не можем появиться. Вставай же!

– Погоди малость. В голове шумит, и тело дрожит.

– Ничего, пройдет. У меня тоже такое же. Авось дойдем до воды.

Они с трудом поднялись и, обнявшись и покачиваясь, как пьяные, пошли между строениями, а куда, того и сами не знали.

На востоке едва заметно проступила светлая полоса, когда ребята вышли к заливу. Впереди засветились огни судов, и рыбаки уже отчаливали на своих лодках на промысел. Стали появляться люди, город просыпался. Гардан с трудом произнес:

– Неужели выбрались к воде? Быстрей надо смыть грязь с одежды. Потом уже будем думать.

Они отошли подальше и с первыми лучами солнца нырнули в прозрачные воды океана. Прохладная вода освежила ребят. Стало легче дышать, и когда они вылезли на берег, тела уже не дрожали, а усталость немного отпустила. Хотелось пить и есть, но денег не было. Петька неожиданно кое-что вспомнил и сказал:

– Гарданка, вроде пояса наши целы. Точно, все на месте. Давай проверим, что у нас за добыча пустынная. Авось, это что-то ценное и камушки можно будет продать и жить на это.

– Это мысль, Петя. Давай по одному вытащим и покажем лавочнику из города. Там я видел золотых дел мастера.

– Да это же не золото. Надо поискать тех, которые камнями торгуют.

– И то правда. Пошли тогда быстрее, а то у меня горло совсем пересохло, как в пустыне тогда. Да и есть охота.

Они немного повозились и достали по одному зернышку величиной с маленькую горошину. Поглядели на кристаллы и сунули их осторожно в карманы.

Город уже приступил к трудовой деятельности. Ремесленники спешили заработать на прокорм семей. А ребята не спеша бродили по улицам, пока не попали на рынок. Там они и нашли лавку, где старик с седой бородой и мальчик лет десяти следили за прилавком с разложенными на нем разноцветными камушками в оправе и без нее.

– Вот и нашли, – заметил Гардан и направился к лавке. Они разглядывали камушки и прикидывали, какую цену запросить за свои. Им многое было непонятно, но расспрашивать ребята не решались. Они просто смотрели и прикидывали, сравнивая свои камни с лежащими перед ними.

Хозяин тревожно оглядывал оборванцев-белых, готовый к любым неожиданностям. От этих португальцев можно было ожидать чего угодно. Всем известно, что народ этот хитрый, жадный и злой.

Наконец Гардан шепотом сказал:

– Ты стой рядом, а я буду говорить.

– А чего шепотом? Он же все равно ничего понять не может.

– А кто его знает. Так, на всякий случай. Но ты прав, он не может нас понять. Так ты следи за ними и смотри внимательно. Здесь каждый норовит обдурить.

Гардан вытащил свой камушек и протянул хозяину. Спросил по-португальски:

– Сколько дашь?

Индус осторожно взял камушек, подозрительно глянул на юношу и только потом стал рассматривать камень. Вытащил увеличительное стекло и долго смотрел через него. Потом сказал:

– Десять.

– Чего десять? – не понял Гардан.

– Десять пардао.

– Мало. Пятнадцать.

– Десять.

– Тринадцать.

– Двенадцать, – сказал индус и стал показывать деньги.

– Давай! – с радостью в голосе произнес Гардан.

Индус поглядел на Гардана, потом на Петьку и стал отсчитывать из кожаного мешочка деньги. Сверкающие золотом монеты перешли в руки Гардана. Он глянул на них, опустил в карман, потом спросил:

– Что это? – указал на камушек.

– Алмаз, – ответил старик. Потом он быстро заговорил на своем языке, но тут уж Гардан ничего понять не мог.

Гардан сложил руки ладонями вместе, наклонил голову и молча пошел прочь, потянув за собой Петьку. Отойдя немного, произнес сдавленным тоном:

– Слыхал? Алмаз, говорит! Вот дураки мы с тобой, так мало набрали. Это все я виноват, не послушал тогда тебя. Но слава Аллаху, что хоть на такое согласился.

– Неужели алмаз? – воскликнул Петька. – Это же надо! Так мы богаты?! Вот здорово! Теперь сможем свободно плыть домой! Правда?

– Конечно! Надо только не продешевить. Может, и этот старик нас надул. Конечно, надул. Он же видел, что мы ничего не понимаем в камнях. Да и молодые мы слишком.

– Гарданка, а чего же ты ему глаза-то не отвел? Помнишь, как в Германии еще хозяина харчевни обдурил, потом торговку на рынке?

– Петька, да у меня самого сейчас глаза аж на затылок отведены после такой ночки в навозе. Опоили нас чем-то. Так что ничего я с чужой головой сделать не могу, мне бы свою сейчас на место поставить, а то гудит, как колокол на вашей церкви.

– Да ладно, Гарданка. С нас и этого хватит. Радость-то какая! Пошли завтракать! Можно целый пардао проесть, если сможем.

– И одеться, – добавил Гардан. – А то вид у нас такой, словно мы дервиши-нищие какие. Просто позор, да и только. Португальцы называется.

– Да какие мы португальцы?

– Здесь все белые называются португальцами, так мне кажется. Других нет или почти нет. Давай не будем трепаться, а скорее отыщем харчевню.

Не прошло и часа, как они, сытые и одетые во все новое или почти новое, сами себя не могли узнать. Настоящие европейцы, торговцы средней руки. И штаны, и шляпы, и сапоги, вернее, башмаки и легкие камзолы с чистой рубашкой. Даже чулки натянули на кое-как отмытые утром в море ноги. А Петька сказал:

– Знаешь, Гарданка, а в таком наряде ничуть не лучше. Жара страшная, и я весь уже мокрый от пота. Давай снимать все эти тряпки. Одни башмаки можно оставить, рубахи и шляпы. Остальное пока в мешки спрячем. Я не могу так париться. А ты как хочешь. – И тут же стал стаскивать с себя всю лишнюю одежду. Гардан последовал его примеру, немного поколебавшись.

Глава 35 Месть

Две недели прошли как в тумане. Многолюдный город с его необычными видами не способствовал душевному равновесию ребят. Яркие краски, крикливые базары, грязь улиц и голые люди в набедренных повязках, с намотанными на головах тряпками, слоны, ишаки, верблюды – все это сильно действовало на нервы после стольких месяцев почти полного одиночества и пустынного моря.

– Петька, у нас деньги кончаются, – заметил как-то раз Гардан, ворочаясь на неудобной подстилке из травы и листьев. Они ночевали за городом в шалаше, устроенном у откоса недалеко от берега моря.

– Придется менять еще один камушек, – ответил Петька, не желая расставаться с утренним сном.

– Тогда уж и оружие надо купить, а то как-то боязно с одним ножом по этим притонам шляться. Сегодня так и сделаем, согласен?

– Угу.

Уже к обеду ребята были вооружены шпагами в потрепанных ножнах и одним пистолетом с запасом пороха и пуль.

– Вот теперь я себя чувствую человеком! – воскликнул Гардан, вращая перед собой клинок. – Будем опять учить приемы, а то ты вовсе о них забыл.

– Хорошо, Гарданка. Мне это даже нравится. По утрам и вечерам будем сражаться. Только ты не очень-то усердствуй, а то еще покалечишь меня своими приемами. Что тогда?

– Не боись, Петька! Я осторожно буду, да и ты скоро все вспомнишь. Как мы с тобой в Иван-городе бились, а! Хорошие были времена.

– И не вспоминай. Однако и такая жизнь не стоит упреков, Гарданка. Гляди, сколько мы земель поглядели, сколько народов всяких увидели. Даже страшно мне становится, когда вспоминаю, в какую даль мы забрались.

– Ничего, может случиться, что и домой вернемся вскорости. Будем пытать счастье. Согласен?

– Еще бы! Как без дома. Хотя я уже временами и подзабывать начал, что это такое, Гарданка.

– Вспомнишь, как там очутишься.

В последующие дни Петька заметил, что Гардан чем-то озабочен и часто устремляет взгляд вдаль, задумавшись. В одну из таких минут он и спросил:

– Что-то у тебя на уме, Гарданка? Может, скажешь, что тебя гложет?

– А чего ж, можно и сказать. Как не сказать своему единственному другу. Что я без тебя?

– Ты так хорошо говоришь, Гарданка, что я готов такое слушать постоянно. Здорово иметь рядом друга, да?

– Ладно тебе, Петька. Послушай лучше, что я надумал.

– Только не очень страшное, ладно?

– Это как посмотреть и как получится. А надумал я с тем трактирщиком посчитаться. Ну, помнишь, что нас обчистил в тутошней харчевне?

– Ага. Но стоит ли нам с ним связываться? Страна чужая, всякое может приключиться с нами. Я уж и забыл об этом. К тому же пояса с нас не сняли, а это главное.

– Не в поясах дело, а в самом ограблении. Не могу простить такого, когда имею силу отомстить. Душа просит этого.

– Какой ты все же суровый, Гарданка! Может, не стоит, а?

– Стоит, Петька! Пусть знает, что с такими, как мы, – такое не пройдет! Я твердо решил не оставлять этого. Век себе не прощу, если отступлюсь. А ты мне поможешь, не можешь не помочь, Петька.

– Куда же я денусь от тебя, Гарданка. Хоть и не лежит душа на такое.

– Ничего, время жестокое, надо уметь показывать клыки и когти. Иначе могут затоптать, кровь пустить и живота лишить. Понял?

– Да и найдем ли мы ту харчевню? – с надеждой в голосе спросил Петька.

– За это не беспокойся. Я найти смогу. Мы уже достаточно долго в городе, так что сможем ту дыру отыскать. А там видно будет. Может, и на судно какое наймемся или заплатим за проезд. Так что не опасайся. Да и что нам тут сидеть без дела? Надо заработком заняться, а не просто тратить то, что у нас пока имеется.

– Ладно, Гарданка, не горячись. Согласен я. Да только ты обдумал, как такое дело провернуть? Небось, там не один хозяин будет, как бы по зубам не получить. А то и того хуже.

– Как у вас говорится, волка бояться – в лес не ходить? Так, что ли?

– Так-то оно так, да все одно боязно.

– Ну хватит об этом! Решено, и надо думать не о страхах, а о деле, как его лучше провернуть. Основное я беру на себя, а ты будешь просто поддерживать. Если все хорошо обдумаем, то не сорвется, и мы с прибылью останемся. Понял ты меня, Петька?

– Я-то понял, но все это мне не по душе, особенно последние слова об ограблении.

– Он тебя грабит, а ты не смей? Нет уж, Петя, я такого не понимаю.

Они еще долго спорили, но все осталось по-прежнему. Гардан стал обдумывать план мести, а Петька мучился угрызениями совести. Гардан посмеивался, а Петька побаивался последствий.

Они шлялись по городу среди коров, обезьян, нищих, воинов с копьями и саблями, глазели на заклинателей змей с их таинственными дудками и плавными движениями, слушали бродячих дервишей и смотрели на йогов. И все это время вспоминали и искали ту харчевню, где их ограбили.

Но прошел не один день, прежде чем они ее обнаружили.

– Наконец-то! – радостно воскликнул Гардан, торопливо проходя мимо злополучного строения. – Теперь начинается самое главное, Петька! – Глаза его засияли радостным мстительным огоньком, лицо порозовело, хотя это с трудом можно было заметить сквозь густой загар.

– Только не торопись, Гарданка, – взмолился Петька. – Давай получше оглядимся, уж тогда и решать будем, что делать.

– Само собой. Да ты не бойся, Петька!

Петька вздохнул, но в спор вступать не стал. Все и в самом деле было решено.

– Надо купить халаты и под ними спрятать нашу одежду, Петька.

– Это зачем такое?

– На всякий случай, чтобы не узнали сразу. Надо же быть осторожными.

– А! Тогда понял. Давай купим.

– А к тому же еще и подкрасить тебя надо, а то ты очень уж отличаешься от тутошних. Надо сделать тебя чуть темней. Не то португальца в тебе сразу узнают, а так, может, и пронесет, если выставляться особо не будешь. Думаю, дня через три можно будет начинать, а пока будем присматриваться и прислушиваться.

– Да что ты можешь услышать? Тут все по-своему калякают.

– Положись на меня, Петька. Ты, главное, не высовывайся и слушай меня.

Три дня они упорно следили за харчевней и уже немного разбирались в том, как работают там хозяин и челядь. Выбрали самое жаркое время, когда наступал послеобеденный отдых и посетителей не было. Да и челядь от жары и духоты дурела и искала укромное местечко для короткого передыха.

– Зайдем в кусты и переоденемся, – сказал Гардан, лихорадочно блестя глазами. – Ты будешь сторожить, а я займусь хозяином, – напомнил Гардан, хотя все уже было не раз оговорено.

– А не выдам я себя волнением? Уж больно жутко на такое дело идти.

– Тем хуже для тебя. Постарайся быть поспокойнее, да под краской этого будет и незаметно. Ты, главное, не бойся и держи шпагу наготове. Если что не так пойдет, то встретимся вечером у своего шалаша, договорились?

– Пошли, – вместо ответа сказал Петька, чувствуя легкий озноб в теле. Вскоре из кустов вышли два мусульманина в халатах и неряшливых чалмах на головах. Они старательно придерживали шпаги под полами халатов и торопливо зашагали к харчевне. Перед входом они придержали шаг и спокойно зашли внутрь. Полутьма мрачного помещения остановила их. Духота облила Петьку холодным потом страха. Гардан молча тронул его за плечо, мол, не переживай, Петька, все нормально будет.

Они прошли вглубь, и сонный взгляд слуги не помешал им. Гардан с уверенностью завсегдатая открыл хлипкую дверь, они вошли в крохотное помещение, дверь из которого вела в покои хозяина. Они тихо вошли и прикрыли створку за собой. Комната была освещена с открытой веранды, на которой в тени смоковницы возлежал хозяин. Черный мальчишка монотонно махал над ним пальмовым листом, отгоняя мух и навевая легкую прохладу.

Гардан быстро и тихо зажал мальчишке рот и оттащил в угол, где Петька трясущимися руками связал его, предварительно затолкав в рот комок тряпья, показывая жестами, что надо молчать.

Хозяин почмокал губами, поворочался, но глаз не открыл. Гардан поманил Петьку и подал ему шелковый шнурок, показав, что надо делать. Петька с жутью в животе набросил шнурок на шею жертвы и сдавил ее. Чайханщик встрепенулся, выпучив глаза, но крик застрял в его горле, к которому было приставлено лезвие ножа. Гардан сказал по-португальски:

– Тише, шакал! Хочешь жить – молчи. Отвечай быстро и внятно. Мы к тебе пришли за своими деньгами, дерьмо крокодила! Помнишь молодых ребят, которых ты обчистил месяц назад? Так это мы. А теперь показывай, где деньги, и давай-ка без шума, – он кивнул Петьке, и тот немного ослабил петлю.

Хозяин обливался потом, от него остро запахло чем-то противным. Он что-то пробормотал раскрытым ртом.

– Говори яснее, падаль! Ты отлично говоришь по-португальски. Говори, а то зарежу! – и с этими словами Гардан вонзил острие ножа в кожу трясущегося чайханщика.

– Сколько надо, господин мой? Я все отдам, хотя и не помню вас у себя. Пощади только, Аллахом молю, да не…

– Закрой пасть, шакал вонючий! Говори тихо, где взять деньги!

– В комнате, в ларце красного дерева со слонами на крышке. Стоит у окна на столике.

– Дружище, пойди проверь и возьми все, что там есть.

– Но как же…

– Быстрей! Шевелись!

Вскоре Петька вернулся с ларцом, и Гардан открыл его, сняв ключик с шеи чайханщика.

– Что-то маловато тут, хозяин, – прошипел Гардан, показывая до смерти перепуганному человеку содержимое ларца. – И не вздумай говорить, что больше у тебя ничего нет. Ну! – и лезвие проделало новую дырочку в его темной потной и жирной коже. Струйка крови потекла, смешиваясь с потом на голой жирной груди. Затем Гардан надавил пальцем на глаз жертвы, шипя в ярости:

– Говори, свинья вонючая!

– Я скажу, скажу, – прохрипел индус. – Все скажу, помилуй только во имя Аллаха! Пусть снизойдет его благость на голову твою, юноша! – И он торопливо зашептал что-то, мешая португальские слова с родными.

Гардан внимательно вслушивался в тарабарщину, однако суть понял и сказал Петьке, где искать тайник.

– Поторопись, а то долго мы тут чухаемся! Пора сматывать удочки.

Петька бросился в комнату и лихорадочно стал рыться в указанном месте. С трудом он нашел дверцу тайника и вытащил ящичек с драгоценностями, о которых говорил чайханщик.

Быстро открыв ящичек, Гардан пересыпал содержимое его к себе в карманы и оглядел веранду. Бросил беглый взгляд на мальчишку, лежащего с выпученными от ужаса глазами, поглядел на стонущего чайханщика и молча ударил того рукояткой ножа в висок. Тот отвалился на лежак и закатил глаза. В это время мальчишка вдруг истошно завопил. Видимо, он вытолкнул языком кляп изо рта, и теперь его визг пронесся по темным помещениям.

– Спокойно выходим наружу, – сказал Гардан и бросился к мальчишке. Сильный удар кулаком по голове – и визг прекратился. Гардан шагнул к двери из комнаты, таща за собой Петьку.

– Не мешкай, поспешай! Приготовь шпагу!

Они вышли в питейное помещение, где их встретили глаза слуг, вопросительно глядевших на ребят. Гардан улыбнулся им и неопределенно пожал плечами.

Один здоровяк преградил было им дорогу, но Гардан спокойно отстранил того и направился к двери. За спиной послышались стоны и всхлипы. Слуги зашумели и бросились в покои хозяина.

– Не зевай! – бросил Гардан Петьке, и они вышли на улицу. Сзади уже послышался крик, затем шум, и ребята бросились бежать, пытаясь скрыться за углом.

– Бежим в разные стороны, Петька! Встретимся, где договорились. Поспешай! – и Гардан припустил в переулок, распугивая суматошных кур.

Он слышал за собой рев все увеличивающейся толпы преследователей и прибавил скорость. Из калиток высовывались головы встревоженных индусов, и Гардан с ужасом подумал, что положение его становится угрожающим.

Бежать в халате было трудно, но и снять его не было времени, к тому же и шпага болталась у ног, грозя свалить его при очередном шаге. Наконец он завернул за угол и тут же за другой. Остановился, судорожно сдернул с себя халат и чалму и забросил их в кусты. Из сумки достал шляпу и не успел нахлобучить ее на лоб, как толпа выскочила на него. Он же со шпагой в руке повернулся спиной к толпе и грозил мнимому нарушителю его покоя. Толпа набегала и с недоумением окружила португальца. Крики и угрозы посыпались со всех сторон, но Гардан тоже закричал, указывая вдаль переулка. Наконец толпа оставила его и бросилась дальше.

Гардан посмотрел им вслед и быстрым шагом направился назад, стремясь побыстрее выйти к тому переулку, где скрылся Петька. Он остро чувствовал, что его другу грозит опасность.

Обливаясь потом, он прошел по пути бегства друга, что оказалось легким делом, так как зеваки на улицах везде обсуждали только что увиденную погоню. Вскоре Гардан увидел большую толпу и понял, что Петька попался. Он приостановился, раздумывая, и решительно двинулся к ней.

Мешая португальские и индусские слова, Гардан пробился в середину. Там он увидел Петьку, схваченного стражниками, державшими его за уже связанные руки. На лбу дружка красовалась огромная шишка, а левый глаз полностью заплыл фиолетовым синяком. Весь он был жалкий, побитый и испуганный. Гардан грозно надвинулся на стражников и спросил:

– Как вы смели схватить португальца?! Вам что, охота иметь дело с комендантом форта? Он солдат короля, и если он виновен в чем-то, то должен предстать перед судом коменданта.

Стражники загалдели, толпа их поддержала, но Гардан не отставал и продолжал настаивать на своем:

– Я офицер португальского гарнизона Кочина и немедленно доложу своему начальству про ваше самоуправство! Отпустите его со мной, и я вам даю слово офицера, что доставлю нарушителя куда следует и он получит наказание уже от своего командира! Отпустите его со мной и двумя стражниками. Мы его доставим в форт.

Стражники не соглашались, толпа наступала, плевала на Петьку, норовила достать палками, но Гардан заметил некоторую нерешительность стражников и усилил давление на них:

– Вам что, охота иметь неприятности со своим раджей? Это очень легко устроит наш комендант форта. Вы это отлично понимаете. Я этого солдата знаю. Он и раньше отличался непорядочностью, и я уверен в том, что начальство по заслугам воздаст ему. Может, даже повесит. Отпустите его с нами, и мы в считанные минуты определим его за решетку.

Стражники загалдели так быстро, что Гардан почти ничего не уловил в их словах, кроме того, что они уговаривают толпу послушаться португальца.

– Прочь с дороги! – вскричал наконец Гардан, обнажая шпагу. – Я силой оружия и именем вашего раджи доставлю преступника в форт на суд коменданта! Разойдись!

Толпа немного схлынула, но ярость ее не уменьшилась, а даже наоборот. Доносились угрозы, в руках темнокожих появились палки, мотыги, ножи, и Гардан понял, что наступили самые неустойчивые минуты. Он крикнул:

– Стража! Ведите преступника в форт и разгоните толпу. Португальца не может судить местная толпа. Это дело португальцев! Прочь с дороги!

Стражники поколебались и нехотя стали протискиваться сквозь недовольную толпу по направлению к форту. Гардан продолжал кричать, размахивая шпагой. Он вырвал у стражника шпагу Петьки и так, с оружием в обеих руках, замыкал медленное шествие.

Толпа медленно редела, недовольно выкрикивая угрозы португальцам и стражникам, которые вдруг стали несговорчивыми и заупрямились. Старший заявил:

– Все же лучше отвести преступника в нашу тюрьму.

– Пошли, пошли! – прикрикнул Гардан, подталкивая их в спину. – Это вам будет выгодней, я обещаю. Награжу вас выпивкой и снедью помимо коменданта. Будете довольны, – он выразительно побренчал в ладонях парой золотых монет.

Стражники как-то сразу поубавили свой пыл и уже не так строптиво и упрямо повели свой разговор, который обе стороны понимали не очень-то хорошо. Но вид золота говорил многое. Стражники замахали руками толпе, прокричали несколько злых фраз и медленно тронулись дальше.

Петька все это время молчал, затравленно озираясь по сторонам и уворачиваясь от плевков и ударов палками. Гардану от души было жалко друга, но надо было продолжать играть роль. Еще не все кончилось.

Когда толпа оставила маленькую процессию в покое и рядом осталось всего несколько любопытных мальчишек, Гардан сунул старшему стражнику монеты в руку и понимающе и обещающе подмигнул ему, грубо подталкивая Петьку в спину.

Не прошло и десяти минут, как Гардан остановился недалеко от харчевни и, показав рукой, молвил:

– Так жарко и душно, что в глотке пересохло. Зайдем освежимся чем-нибудь. Вы согласны? – вопросительно глянул он на стражников.

Те нерешительно направили тоскливый взгляд на харчевню, переглянулись, поглядели на пленника и согласно закивали. Петьку схватили за шиворот и потащили к дверям харчевни, где бросили у входа, а сами вошли внутрь, предварительно связав пленнику еще и ноги.

Вскоре щедрость Гардана превзошла все ожидания, и стражники временно позабыли о своих обязанностях. Они пили все больше и больше, пока не свалились на стол, огласив помещение сладчайшим храпом.

Гардан подозвал хозяина и сказал ему:

– Когда проснутся, пусть не беспокоятся. Я доставлю арестованного в форт, а ты ему, – он кивнул головой на старшего, – отдай обещанный золотой, – и протянул монету хозяину, уверенный, что стражник ничего не получит. Но это уже его не волновало.

– Вставай, шайтан тебя задери! – прошептал Гардан, разрезая веревки на Петькиных ногах. – И не суетись, на нас смотрят. – И Гардан с показной грубостью и жестокостью стал тащить за собой пленника.

– Сколько ты будешь меня тащить так, Гарданка?

– Погоди, еще не очень далеко отошли от харчевни. Повремени. Скоро уж я сниму с тебя путы.

Сделав несколько поворотов по переулкам, удаляясь все дальше от центра города, Гардан разрезал веревки и освободил Петьку, оглянувшись по сторонам и убедившись, что их никто не видит. Потом сказал:

– Теперь ты свободен, шайтаново племя. Как тебя угораздило попасться им в лапы?

– А куда мне было деваться, если я налетел прямо на стражников. Они перегородили мне дорогу, а тут и толпа набежала. Вот так и попался. А ты как утек, Гарданка?

– Переоделся вовремя и так выдал себя за португальца. Но тоже чуть не попался. Однако пронесло, слава Аллаху! Да будет вечно сиять имя его над нами. Аллах акбар!

Глава 36 Зигзаг судьбы

Довольные и счастливые, ребята часа через два добрались до своей норы за городом. Им не терпелось окунуться в море, смыть липкий пот страха и волнения, отвлечься от тех волнений и переживаний, что выпали на их долю.

– Петька, быстрее прячь все, что у нас есть, – и лезем в воду! – крикнул Гардан, торопливо освобождаясь от одежды.

– А чего прятать-то? Кто здесь нас увидит или обидит? После захороним. Искупаться бы побыстрее!

– Делай что тебе говорю, а то хуже будет! Слушайся старших!

– Нашелся старший! Ну да ладно, спрячу, да ты сам смотри где, а то запамятую, так будет нам на орехи!

Они долго резвились в прибойной волне, ныряли, кувыркались в пене и песке, поднятом волной. Потом долго валялись на солнце. Они загорели до черноты, особенно Гардан, но и Петька мало отличался от него, разве что совершенно выгоревшими волосами, которые совсем побелели. Даже веснушки на лице слились с темным загаром.

– А что мы будем делать с ворованным добром? – нерешительно спросил Петька, когда они плелись назад в свою нору.

– Не ворованное, а отобранное в наказание за надругательство над нами, Петя. Понял? И не упоминай о воровстве. То, что мы сделали, угодно Аллаху, и я в этом не сомневаюсь. И ты не сомневайся.

– Пусть так, но что нам с ним делать, с добром-то?

– Добро завсегда пригодится. Можно заплатить за проезд на корабле и вернуться назад. Разве тебе этого не хочется?

– Еще как, Гарданка. Да уж больно путь-дорога далека. Выдюжим?

– Сюда же добрались, выдюжили, а чего назад не сможем. Будем пробовать.

Несколько дней они отсиживались в своей норе, питаясь моллюсками, креветками и рыбой, которую покупали в недалеком рыбачьем селении, да фруктами, что доставали в ближайших садах. За это им иногда доставалось от местных жителей, но вполне терпимо.

– Пора бы смотаться в город, Петька, – сказал Гардан, когда терпение у него кончилось. – Надо запастись провизией и разнюхать, что делается там. Может, какой корабль найду, где возьмут нас на борт. А ты жди меня тут и гляди по сторонам. Что-то мне со вчерашнего дня неспокойно на душе. Как-то муторно и тревожно. Не иначе как что-то над нами затевается. Надо осмотреться.

– Да что может нам угрожать? Кто знает, что мы тут? Хотя тебе виднее, и я с тобой согласен. Иди в город, да будь поосторожней. А то без тебя я пропаду. Слышишь, Гарданка?

– Слышу, как не слышать. А ты тоже будь поосторожнее. Не высовывайся без нужды и жди меня. К вечеру вернусь. Да оружие держи поблизости на всякий случай. Договорились? Тебя же я не могу взять с собой. У тебя на носу написано, что ты португалец или кто-то еще подобный. У кого еще такие волосы в городе, как у тебя? То-то же! Сиди тихо и не рыпайся.

Гардан ушел, а у Петьки на душе стало муторно и тоскливо. Слова друга посеяли семена смуты и неизвестности, смешанные со страхом быть схваченными. А это уже конец.

Гардан же в халате мусульманина с небольшой толикой мелких денег в кармане уже шлялся по городу и глазел на корабли, стоящие в порту. Их было много, но он не решался на расспросы.

Проголодавшись, он заглянул в портовую харчевню. Там оказалось с дюжину матросов – арабов и индусов. Он стал вслушиваться в разговоры, но их болтовню понимал очень плохо. Лишь арабы говорили на понятном ему с детства языке. Он осторожно ел, не показывая своей жадности, запивая еду кокосовым молоком.

Решившись, Гардан подошел к арабам и заговорил с ними.

– Ты, юнец, видать, не здешний. Говоришь плохо по-нашему, однако это не помеха для нас, если у тебя звенят монеты в кармане, – заметил пожилой матрос, оглядывая Гардана. – Откуда ты?

– Я, почтеннейший, слава Аллаху, из прикаспийских стран, слыхал о таких?

– Не доводилось, но ты садись к нам. Интересно послушать о других местах, где не довелось побывать. Тебя как звать? Я – Мухтар, а это мои товарищи по судну.

– Меня Гарданом кличут, уважаемый.

– Что-то тебя тревожит, Гардан. Не зря же ты подошел к нам. Рассказывай.

– Да сказ мой простой. Ищу судно, на котором можно было бы вернуться домой. Да уж больно далеко этот дом-то. И вся надежда на Аллаха.

– Я помог бы, да не представляю, где твой дом.

– Мой дом на севере. Немного севернее Персии, но как туда добраться?

– Персия недалеко, хотя страна большая. Но ты говорил о берегах, стало быть, можно и на корабле доплыть?

– Никак это не получится, почтенный. Море наше не совсем море, а, можно сказать, озеро, но такое большое, что и морем прозывается.

– Как же так? Значит, только караваном можно туда дошагать. Так ведь, юнец?

– Но мне можно и до Черного моря, а там уже не очень и далеко.

– Об этом море я что-то слышал. Это холодное море где-то на севере.

– Да, там, в Крыму, у меня найдутся родственники. Я – татарин.

– Что-то слышал о таких. Не турецкие ли то владения?

– Может, и так, я не знаю.

– Ну, до Черного моря добраться можно. Наша фуста как раз плывет в Ормуз, потом в Басру, а там по рекам и на север можно доплыть. Караваном же через горы и до Синопа. Это уже берег Черного моря. Понял?

– Понял, милостивец мой. Да воздаст тебе Аллах за доброту твою.

– Да не закатится его солнце во веки веков. Но мне бы чего посущественней, а?

– Если поможешь с судном, то и позолотить руку можно. Я ведь не один.

– Компания? – голос матроса сразу стал строже.

– Нет. Друг один, без которого я не могу уехать. Вдвоем мы.

– Ну, это другое дело. Что ж, можно с хозяином договориться – он за хорошую плату возьмет вас на борт. А деньги у тебя есть? Слишком молод ты, – с подозрением оглядел Гардана матрос.

– Пусть подкинет нам малость, мы пособим его нуждам, – отозвался товарищ Мухтара.

– Если устроите на судно, то получите и вы свое, – ответил Гардан, но не очень уверенно, чтобы не смущать загоревшихся алчностью матросов.

– Тогда, юнец, подходите дней через пять к нашему судну. Это фуста с названием «Летучая рыба». Найдешь ее в порту в левом конце.

– Очень вам благодарен, правоверные, пусть милосердный Аллах сопутствует вашим деяниям. Спасибо вам, почтенные.

Гардан замолчал, обдумывая услышанное и прикидывая, как все это можно будет осуществить без риска.

Тут в харчевню зашли трое стражников и внимательно стали осматривать посетителей. Гардан со страхом зыркнул на них и уткнулся носом в пиалу. Стражники пошептались с хозяином, отведали угощение и удалились. Гардан горел желанием расспросить новых знакомых, чего это бродят тут стражники, но не решался, боясь привлечь к себе внимание. Но Мухтар сам заговорил, прихлебывая из пиалы:

– Ищут тут кого-то. Не то португальца, не то местного мусульманина. Да где его теперь найдешь! Сгинул. Не дурак же он показываться в людных местах.

– Это тех, что ограбили чайханщика, что ли? – спросил другой матрос.

– Видимо, так, – ответил Мухтар. – Хороший куш сорвали молодцы. Позавидовать можно. Нам бы такое. Да где там! Не всем везет же.

– Когда-нибудь каждому везет, – осмелился подсказать Гардан.

– Не скажи, юнец. Другой всю жизнь ждет этого, но так и помирает ни с чем, а другой действительно получает от Аллаха все, чего захочет.

– Аллах любит богатых, им и помогает больше.

– Не богохульствуй! Умей ждать своего часа.

Вскоре Гардан узнал, что уже несколько дней по городу ищут грабителей, но результатов пока никаких. Точно было известно, что один из них точно из португальцев, но комендант отрицает такое, ссылаясь на то, что у него в гарнизоне и среди моряков стоящих в порту судов нет человека с такими светлыми волосами. Правитель города взбешен, а стражники рыщут по всем людным местам в надежде на награду.

Вскоре матросы собрались уходить, и Гардан с удовольствием поднялся с ковровой подушки вместе с ними. Они вышли, громко переговариваясь.

Гардан упросил компанию проводить его до судна, чтобы в нужный момент уверенно найти его. Несколько монет облегчили это дело, и скоро Гардан осматривал средних размеров фусту с двумя мачтами и длинными реями для косых парусов. Он поблагодарил приятелей и заспешил к дому, прихватив на базаре на ужин утку и каравай хлеба.

– Ну, что узнал? – нетерпеливо спросил Петька, как только встретил друга на закате солнца.

– Много чего, – буркнул Гардан, устало валясь на песок у норы.

– Рассказывай, не тяни! Я тут извелся весь в ожидании тебя.

– Плохи наши дела, Петька. Нас ищут и скоро должны добраться и сюда.

– Что же делать? Надо бежать отсюда.

– Пока не стоит. Я договорился с матросами-арабами, они помогут уговорить хозяина взять нас на корабль. Он идет в какой-то Ормуз, что в персидской земле, но под властью португальцев. Оттуда до Басры совсем недалеко.

– А что нам с того? Это же не дом!

– Говорят, что от Басры по реке можно далеко на север доплыть, а там уж караванами добраться до Черного моря.

– Что за Черное море? Не слыхал такого.

– Ты много чего не слышал, Петька. Но от Черного моря до Каспия совсем недалеко, понял?

– Это я понял, но как же я? Мне-то совсем в другое место надо.

– Доберемся до Волги, а там уже Русь, ясно тебе? Там уже и своим ходом можно куда хочешь доползти. Так что приготовься к дальней дороге. Дней через пять судно должно сняться с якоря.

– Надо еще прожить эти пять дней, – пробурчал разочарованно Петька.

– Пока другого ничего нет, Петя. Придется подождать. Я еще раз смотаюсь в город и уточню наше дело. Тебе никак нельзя появляться там. Все тебя ищут.

– А тебя разве не ищут? Вместе ведь мы были, – обиделся и испугался Петька.

– И меня ищут, но меня никто не признал, а тебя узнают сразу. Понял?

– Меня же знают в поселке рыбаков. Они могут нечаянно сболтнуть или преднамеренно донести – тогда оба пропадем.

– Об этом я и не подумал. Молодец, Петька. Стало быть, надо отсюда ноги уносить, пока нас не схватили.

– Раз ты говоришь, что сильно ищут, то и исчезать отсюда нам надо побыстрей. А то как бы не поздно было. Мне что-то страшновато стало.

– Так и придется сделать. Вот поужинаем, чтоб не тащить на себе жратву, и тронемся подальше от города и рыбаков.

Ребята приуныли, молча поели у костра и долго не решались приняться за сборы, пока Гардан не нарушил молчание, сказав:

– Хватит сидеть и ждать у моря погоды. Пошли вынимать наше добро, и в дорогу, пока нас не сцапали.

– А куда двинем, Гарданка?

– Вглубь, подальше от моря. Там нас меньше будут искать.

Не прошло и получаса, как ребята уже шагали по тропе, которая уводила их все дальше от берега моря. Слышались лай собак, мычание коров и приглушенный шум близлежащих селений. Они шли осторожно, прислушиваясь, опасаясь встречных. Но было уже поздно, а луна еще не всходила, и им не терпелось побыстрее удрать из опасного места на побережье.

– До света надо пройти как можно дальше от берега, – прошептал Гардан и сделал знак не отвечать. Он прислушался и потянул Петьку за руку в кустарник у тропы.

Вскоре послышались явственные звуки шагов и приглушенные голоса. В темноте показался силуэт человека и осла. Сзади плелся еще один человек, они вяло переговаривались, всматриваясь в тропу.

– Хорошо, что мы услышали их раньше и спрятались, – сказал Гардан, когда путники пропали в темноте.

Когда небо на востоке посветлело, ребята стали осматриваться в поисках укромного места для отдыха. Утро наступило внезапно, как это бывает в тропиках, и Петька не смог ничего другого предложить, как взобраться на дерево и там переждать день.

– А не свалимся во сне? – с опаской спросил Гардан.

– Надо привязать себя лианами к ветвям. Или устроить хоть небольшой помост, а то я с ног валюсь, так спать охота.

Вскоре они нашли подходящее дерево, на ветвях которого резвились небольшие обезьянки. Их пришлось осторожно разогнать.

– Гарданка, а что будем есть все эти дни? Мне уже сейчас хочется.

– Да, тут мы допустили промашку, Петька. Придется делать вот что – я отправлюсь в селение и там достану еды, а тебе придется сидеть на месте и ждать меня. Так будет лучше, но сначала надо выспаться, а то и до селения не дойти. Согласен?

– А что еще остается делать? Конечно, согласен.

Ребята принялись устраивать себе место на дереве, забравшись повыше. Обезьяны устроили страшный крик и беготню, и ребята опасались, что этим они могут выдать их, но делать было нечего. Надо было терпеть.

Где-то далеко пропел петух, залаяла собака – было ясно, что селение близко. От земли шел легкий туман с запахами болота и гнили. Беглецы натаскали подстилки и, когда солнце поднялось уже довольно высоко, наконец-то улеглись и заснули мертвым сном.

Потом Гардан отправился в город, где он и узнал, что до отхода фусты осталось три дня. Хозяин уже сейчас согласен взять пассажиров с предварительной оплатой половины стоимости.

Ничего не оставалось, как согласиться, и Гардан уплатил положенное и получил заверения, что места для них будут приготовлены на исходе третьего дня. К тому времени они должны быть у судна.

Ничего нового о поисках Петьки узнать не удалось. Видимо, они постепенно затихали, но это не успокаивало Гардана. Он чувствовал некоторое беспокойство, а своим предчувствиям доверял всегда.

Почти бегом, из последних сил, Гардан вернулся к дереву, где Петька с замиранием в животе прислушивался к каждому шороху. Он часто слышал в лесу голоса людей, но ничего не видел сквозь густую листву. Он отупел от сидения и ожидания и очень был рад возвращению друга.

– Как я рад твоему возвращению, Гарданка! – воскликнул Петька, едва сквозь листву увидел друга. – Думал, что и вовсе не вернешься.

– С чего ты это взял?

– Да когда сидишь вот так в одиночестве, то всегда в голову лезут всякие дурацкие мысли. Попробовал бы ты посидеть так!

– Все это не так плохо, но надо думать о другом. Как тебе добраться до города и не быть узнанным. Ты думал об этом, сидя тут?

– Ничего не смог придумать, Гарданка, – смущенно ответил Петька и покраснел, увидев, что Гардан отлично понял, что тот вовсе и не думал об этом. – Может, ты что подскажешь, а?

– Наверное, придется замазать тебе лицо и руки соком трав и намотать чалму на голову, ну а халат мы найдем по дороге. Деньги есть, так что с этим мы управимся. Вот только глаза твои никак не закрасишь. Ясно?

– Ясно, – ответил Петька. – А если выйти к морю, а там достать лодку и доплыть на ней до фусты? Тогда мы никого не встретим.

– Это дело, но где достать лодку?

– Может, украсть, на худой конец.

– И попасть под подозрение? Но все же это хорошая мысль, Петька. Так что у нас есть про запас такая возможность. А теперь собирайся, а то можем не успеть к отходу, а деньги заплачены.

Уже через час ребята двинулись в путь. Петькино лицо выглядело очень чумазым и страшным. Брови, вымазанные соком стеблей, были какого-то зеленоватого оттенка, но все же это лучше, чем белесые. Волосы пятнистыми клоками выглядывали из-под витков малой чалмы, руки и те были в грязи или в соке, понять это было трудно.

Гардан зашел в селение и купил драный халат, и в таком виде ребята спешным шагом двинулись по тропе к городу.

Было жарко и душно, но раздумывать об этом у них не было времени. К вечеру они обязательно должны быть на корабле, который утром с отливом собирался отвалить. Друзья шли молча, стараясь меньше говорить, опасаясь, что незнакомый их говор привлечет внимание. Гардан мог произнести и понять три-четыре десятка местных слов, но этого было недостаточно и в любой момент они могли вызвать подозрение.

Уже после полудня юноши, запыхавшиеся и уставшие, вышли на песчаный берег океана и двинулись на север, где их ждало судно. Вскоре они набрели на крохотное селение рыбаков в три хижины и с большим трудом уговорили продать им старую лодку с веслами.

По высокой воде они сумели выйти за линию прибоя и погребли на север. Они снова ощутили качку, и что-то тревожное и радостное наполнило их до самых краев. Петька даже заметил:

– Здорово опять чувствовать под собой качающуюся лодку, правда?

– И мне тоже, Петька! Просто радостно на душе от такого!

– Даст Бог, и до дома доберемся, верно? Хорошо бы, чтоб получилось!

– Получится! Это от нас не уйдет. Я верю в это.

– Однако, кажется, далековато мы от города, как ты думаешь?

– А кто его знает. Гребем-то верно, а насколько далеко – увидим, когда догребем. Эх, парус бы поставить! Об этом мы и не догадались.

– Где взять-то его было?

– Можно бы и это сподобить, да голова вовремя не сработала. А так потом изойдем, пока дойдем до фусты.

Ребята все с большим беспокойством поглядывали на медленно уходящий назад берег, на солнце, которое неумолимо клонилось к горизонту, и с удвоенной силой налегали на весла. Город не показывался.

Изредка встречались малые суда и лодки, паруса их мелькали заманчиво, но недосягаемо. Наконец Гарданка воскликнул, отдуваясь и бросая весло:

– Слушай, Петька! Давай обменяем лодку на вон то суденышко,что маячит впереди? Там и парус есть, так что дело наше быстрее продвинется.

– Да долго это, а если хозяин не согласен будет?

– Принудим. У нас оружие, да и заплатим мы по-честному. Давай?

Петька призадумался, потом махнул рукой, и это послужило Гардану поводом считать, что друг согласился.

Они молча схватили весла и развернули лодку к парусному суденышку. То быстро приближалось, и Гардан приготовил шпагу и пистолет. Потом сказал:

– Не трусь, Петька. Держись наглей и грози клинком.

– Да зачем, коли мы уговариваться будем?

– Это на случай несогласия хозяина. И не подведи, а то можем и не успеть до темноты. Вишь, солнце уже низко.

Петька неуверенно кивнул в знак согласия, обернулся, определяя расстояние до паруса, и навалился на весло, выравнивая лодку. Приблизившись, Гардан закричал на арабском, замахал руками, прося остановиться.

Бородатый человек свесился через борт, зачерпнул воды и оросил ею лицо. Потом внимательно поглядел на ребят и махнул рукой рулевому. Тот подтянул шкот, парус заполоскался. Ребята со спокойствием на лицах подгребли к самому борту парусника.

Петька придерживал его рукой, а Гардан стал говорить с хозяином. Петька ничего не мог понять, но по реакции бородача сообразил, что дело никак не выгорает. Он напряженно глянул на Гардана, тот мельком подмигнул, и оба мгновенно оказались на паруснике. Это была небольшая лодка, всего-то раза в полтора больше той, что была у них, но с мачтой и парусом, нагруженная какими-то мешками.

Шпаги оказались грозно направлены на грудь хозяина и рулевого. Гардан продолжал говорить, потом обернулся к Петьке и сказал:

– Держи рулевого под прицелом пистолета, а я займусь хозяином. Он не соглашается уступить нам лодку. Гляди в оба и не тушуйся. Я быстро.

Он повалил хозяина на мешки, связал ему руки. Потом сказал что-то перепуганному рулевому, тот быстро подтянул шкот, поймал парусом ветер и, работая рулевым веслом, стал разворачивать лодку на обратный курс. Он переложил парус на другой борт, и лодка запрыгала на волне, набирая ход. За кормой болталась малая лодка, предусмотрительно зачаленная Петькой.

Все это происходило в молчании, лишь рулевой поглядывал с опаской на пистолет, который продолжал глядеть в его сторону зловещим черным отверстием.

– Ладно, Петька, – молвил наконец Гардан, – перестань пугать нашего рулевого, а то еще в штаны наложит. Все идет нормально.

– А что хозяин? Чего он не хотел с тобой договориться?

– Спешил до ночи в соседнюю бухту зайти. Пришлось вот так с ним… – и он указал на связанного, но уже сидящего хозяина.

– Все же заплатить ему надо будет. А то получается, будто мы пираты какие, – ответил Петька, опуская пистолет.

– Так оно и есть, клянусь Аллахом! Только бы он потом ушел своей дорогой. Но мы проследим за этим.

Паруснику пришлось часто менять галсы, ибо ветер был противным. Однако уже через час впереди показались очертания города, и на душе у ребят отлегло.

– Слава Аллаху, город показался! – воскликнул Гардан. – Теперь можно и дух перевести.

– Будем в лодку пересаживаться? – спросил Петька, следя, как город с каждой минутой становился все ближе.

– Непременно. И пусть этот, – он кивнул на хозяина, – побыстрее убирается от нас. Нам ни к чему лишние глаза.

Когда парусник приблизился к цели и уже отчетливо были видны мачты и паруса судов, стоящих в порту, Гардан заговорил с рулевым. Тот внимательно слушал, кивал и поспешно стал орудовать снастями, меняя в очередной раз галс судна. Вскоре парусник развернулся кормой к городу, и парус захлопал на ветру в нейтральном положении.

– Петька, лезь в лодку и бери весла. Я малость припугну бородачей, а то как бы они не выкинули чего. Пусть уходят побыстрее.

В несколько секунд ребята оказались в лодке, а парусник заскользил на юг, набирая скорость и поскрипывая мачтой.

– Я уже различаю нашу фусту, Петька. Поспешим, а то уж ночь скоро. Как бы не потерять судно из виду в темноте.

– Теперь не потеряем. Давай греби ровней.

Уже после захода солнца ребята причалили к фусте и забрались на борт. Капитан приветствовал их, пожал руки и повел куда-то на корму, где и показал уголок, приготовленный для их обитания на время путешествия. Он сказал:

– На заре по большой воде выйдем в море, а пока отдыхайте и ждите ужина. Небось проголодались, гребя весь день. Вижу по лицам. А молодым всегда есть хочется. Верно? – закончил он и заулыбался бородатым лицом. Глаза его светились в свете фонаря как-то загадочно, но весело и добродушно, а когда Гардан вручил ему вторую половину платы за проезд, то в глазах его вспыхнул и еще какой-то огонек, но его Гардан не заметил.

Ребята надеялись, что с этого времени они будут приближаться к дому, к концу своих невероятных приключений. Они не знали, что те сейчас только еще начинаются.

Юрий ВОЛОШИН ПИРАТСКОЕ БРАТСТВО

Глава 1 Встреча

Двухмачтовая арабская фуста, подняв треугольные паруса, с рассветом выходила из индийского порта Кочин, держа курс на Басру, что в Персидском заливе. На ее борту кроме небольшого экипажа находились два пассажира – совсем молодые парни лет по шестнадцати, почти мальчишки, которые крепко спали в своем закутке.

Началась эта история давно, больше года назад, и очень далеко от этих мест, в Великом Новгороде, в котором устроили тогда погром опричники царя Ивана Васильевича. Многие новгородцы погибли тогда, некоторые, как и отец одного из мальчишек – Петьки, бежали из родного города.

Бегущих преследовали царские конники, и Петька пистолетным выстрелом сбил с седла одного из них, своего сверстника, служилого астраханского татарина Гардана, который свалился прямо к нему в сани. Добивать раненого – дело богопротивное, поэтому беглецы взяли его с собой, выходили, и ребята постепенно крепко подружились.

Петькин отец, новгородский купец Сафрон, скрывался от царского гнева в Иван-городе, но нашлись доносчики, которые сообщили о нем ливонцам в Нарву, и те, чтобы заставить его шпионить для себя, похитили Петьку и спрятали его. Гардан спас друга, но за ребятами гналась стража, и, спасаясь от беды, они заскочили на борт стоящего у причала ганзейского судна.

А вот уйти оттуда ребятам не удалось, и началась их новая жизнь, полная самых невероятных приключений. Ганзейские, датские, английские, португальские корабли, шторма, пиратские нападения, боцманские оплеухи, голод и жажда, – всего этого им хватило вдосталь. Они чуть не погибли в знойной южноафриканской пустыне, где нашли алмазы, и сейчас еще зашитые в пояса у каждого, а потом на португальском судне оказались в Кочине.

Здесь на их долю тоже хватило приключений. Ребят напоили каким-то одурманивающим зельем и ограбили, не нашли лишь алмазы, но они смогли отомстить обидчику, вернули свое, обобрали его и теперь спали на борту фусты, оплатив дорогу до Басры. Оттуда они собирались с караванами выбраться к южному берегу Черного моря и вернуться домой.

Друзья предавались сну, не ведая, что им готовит будущий день. Даже Гардан вечером не удосужился приглядеться к людям, которые сновали на судне, готовя его к отплытию. А ведь он мог иногда каким-то чудесным образом знать, о чем думают другие, мог и внушить им свои мысли, отвести глаза, заставить видеть то, чего на самом деле и нет. Правда, это получалось у него далеко не всегда, а потом еще сильно и долго болела голова.

Их не разбудил ни предутренний туман, ни небольшая качка, когда океан принял на свою грудь корабль. Солнечные лучи не заглянули в их закуток и не нарушили сон.

Лишь отдалившись от берега, они осознали, что им уготовано. Друзья очнулись, когда их придавили тела дюжих матросов. Гардан рыпнулся было, но тут же получил хороший удар по голове. Парню показалось даже, что он теряет не только обычную физическую силу, но и ту, которая иногда давала ему возможность проникать в мысли других людей. Он сразу стал каким-то иным.

И не успели ребята понять, что к чему, как их руки оказались связанными. Гардан, опомнившись, закричал:

– Капитан, что ты делаешь!? Чем мы провинились перед тобой?

– Молчи, щенок! – ответил капитан. – Ты думаешь, я не догадался, кто вы и откуда у вас такие деньги, сосунки! Вы грабители, и воздай хвалу Аллаху, что я тебя с твоим неверным не сдал властям.

– Ты ничего не знаешь, а судишь нас! – завопил Гардан в ответ.

– А мне и знать ничего не надо. Приобретенное неправедным путем не грех и отнять. Так что сами решайте, подчиняться мне или отправиться в зиндан в ближайшем порту, куда мы заглянем по пути.

– Ты же не знаешь, что нас самих ограбили, и мы вернули лишь то, что нам принадлежало! Развяжи нас!

– Ты еще не ответил на мой вопрос, щенок!

– Какой вопрос?

– Дай-ка ему по шее, Бутрас, а то он запамятовал мои вопросы. – И когда довольный Бутрас отвесил увесистую оплеуху Гардану, капитан продолжил: – Теперь вспомнил, дерьмо собачье?

– Ты так спрашиваешь, будто у нас с другом есть выбор.

– Молодец! Клянусь зубами акулы, молодец! У тебя действительно нет выбора, но мне охота знать твое мнение, хвост шакала!

– Мы на все согласны, лишь бы ты доставил нас до уговоренного порта.

– Опять молодец! Так и договорились, но вы оба будете работать на судне, иначе кормить вас не стану. Понятно тебе, гнилая устрица?

– Понятно, а теперь развязывай, мы ведь все равно в твоей власти.

– Совсем молодец, дерьмо шелудивого пса! Развяжите их, – кивнул он матросам. – Бутрас, а ты присмотри за ними и не давай отлынивать от работы. Пусть зарабатывают себе жратву настоящим трудом.

Когда ребят развязали, Петька пробурчал:

– Опять мы вляпались в историю. Может, так у нас на роду написано?

– Все свершается по воле Аллаха. Поглядим, как оно будет дальше. И не скули раньше времени. Пояса-то у нас остались, а это тоже дар Божий и наше последнее достояние, а может, и спасение.

– Что-то мне так тоскливо на душе от всего этого, Гарданка.

– Терпи и работай, а то получишь, как я давеча. Вон Бутрас уже на нас поглядывает подозрительно. И моли своего Бога, чтобы не дал никому заметить, что ты христианин, а то и до беды недалеко. Постарайся не креститься здесь. В момент за бортом окажешься.

После полудня на горизонте со стороны океана показался парус. Судно держало курс к берегу.

Капитан внимательно вглядывался в его очертания, потом отдал команду прибавить парусов и держать мористее.

– Что-то наш капитан забеспокоился, – шепнул Гардан, вглядываясь в далекий парус.

– Видать, и здесь есть любители побаловать, а?

– А где их нет? Они повсюду.

– Эй, свиные рыла, – раздался грубый окрик Бутраса, – чего мешкаете? По зубам захотели? За работу, быстро!

Прошел час, и ничего не изменилось. Вроде ничего опасного не намечалось, но парус приблизился настолько, что корабль был теперь хорошо виден. Он находился уже за кормой фусты и продолжал идти своим курсом. Восточный ветер сильно накренял его и трепал вымпел на флагштоке, не давая разглядеть ничего, что указывало бы на принадлежность корабля. Это была такая же фуста, но немного больше размером, с двумя мачтами и косыми парусами коричневого цвета.

– Ничего интересного, – молвил Гардан, заметив, что капитан перестал всматриваться в проходящее за кормой судно. – Видать, купец спешит в порт.

Но уже через полчаса Петька толкнул друга в бок:

– Гляди-ка, Гарданка, а судно-то уже не удаляется. Мы идем вровень с ним.

– Ну и что с того?

– С чего бы это оно?

– Видать, ветер изменился, а вместе с ним и курс. Капитанам лучше об этом знать. Работай себе.

– А мне кажется, что это неспроста. Всего миля до судна, а это уже опасно, если это разбойник.

– Тебе-то что с того? Нам даже лучше будет, коли от этих избавимся.

– Почему ты так говоришь?

– Стой! – неожиданно воскликнул Гардан и даже остановился, словно в столбняке. – Погоди, не мешай!

– Да что с тобой? Чего ты остолбенел? Учуял чего, что ли?

– Точно, Петька! Еще как учуял. Это пираты, и они нас возьмут!

– Давай предупредим капитана, а?

– Перебьется твой капитан! Мне на него наплевать, собаку! Так нас облапошить! Да я ему никогда не прощу такое. Пусть Аллах его покарает за его злодеяния.

– А как же ты? Ты ведь тоже не заплатил хозяину лодки, которая доставила нас к этому судну! Тебя, значит, тоже должен покарать Аллах?

– Тому я предлагал по-хорошему, но он не согласился. Что было мне делать? Это другое дело совсем.

Друзья возились со снастями и потихоньку поглядывали на судно, идущее параллельным курсом справа по борту. Зоркие глаза ребят замечали, что оно медленно приближалось, и уже меньше мили разделяло суда.

Вдруг раздался тревожный возглас капитана:

– Всем разобрать оружие! Разбойники справа по борту!

Наши ребята кинулись было вместе со всеми за оружием, но их оттолкнули.

– Не ваше это дело, собаки! – крикнул Бутрас. – Отойдите подальше!

– Гляди-ка, Гарданка, как быстро судно приближается! Прямо наперерез шпарит! Точно ты угадал, что это пираты! Теперь держись!

В это время от борта преследующего судна отлетело облачко дыма, а вместе со звуком перед бушпритом всплеснуло ядро. Им явно приказывали лечь в дрейф.

– Капитан! Прикажи спустить паруса! – Голос Бутраса звучал тревожно, но настойчиво. Он не выражал покорности, звучал требовательно и зло. – Против пушек ничего сделать нельзя! Приказывай!

Капитан разразился ругательствами, засуетился по палубе, но было видно, что матросы не настроены на боевой лад. Два десятка слабо вооруженных арабов не могли оказать сопротивление пиратскому кораблю. Это они все понимали и поглядывали на своего начальника злобно и угрожающе.

И пока капитан колебался, матросы уже потянули тросы, спуская реи косых парусов. Лишившись хода, фуста закачалась на волне в ожидании пиратов. Пиратский корабль грациозно развернулся и, лихо сбросив почти все паруса, мягко толкнулся об нее бортом. Суда тотчас скрепили абордажными крючьями, на палубу хлынули вооруженные люди. Арабы тотчас побросали свои палаши и пики.

Пираты быстро согнали всех на ют, выставили охранение, остальные с шумом и криками ринулись осматривать трюм и каюту капитана.

– Ничего не могу понять из их криков, – шепнул Гардан на ухо Петьке.

– Мало ли на свете народов, которых мы еще не знаем. Гляди, вон сам их атаман появился. Знатный мужик! Будет речь держать, наверное.

Капитан пиратов подошел к толпе пленников, молча оглядел их, угадал капитана захваченного судна и на плохом арабском распорядился:

– Все ценность сюда, остальное глядеть быть.

Матросы вытолкнули из толпы своего капитана, ибо тот замешкался с выполнением приказа. Он, бормоча что-то под нос и закатывая глаза к небу, потрусил в каюту. Вскоре капитан вернулся, положил к ногам пирата ящичек красного дерева и раскрыл его.

Матросы с любопытством заглянули туда, и тихий вздох прошелестел в их рядах. В ящичке лежала груда золотых монет и те драгоценности, которые отобрали у ребят.

Гардан выскочил вперед. Стражник не успел его перехватить, когда тот быстро заговорил:

– Господин! Часть этих вещей наша, моя и моего друга! Этот разбойник, – он указал на капитана, – сегодня утром ограбил нас и все отнял, нарушив тем самым клятву. Учти это, капитан.

Видно было, что пират мало что понял в быстрой речи юноши, но главное уразумел. Он спросил:

– Кто такой? Не араб?

– Нет, господин. Мы с другом из Московии, может, слыхал где?

– Московия… – протянул заинтересованно капитан, силясь что-то вспомнить. Потом слегка улыбнулся и молвил: – Московия! Холод, соболя, воск! Припоминай! Как тут стали быть?

– Судьба, господин! Занесло случайно. Теперь решили домой податься.

– Как арабский знать?

– Я мусульманин. На муллу немного учился. Потом бросил, но язык запомнил.

– А друг?

– Петька? Тот русак! Чистый русак, из Новгорода. Бежал от ярости ихнего царя Ивашки. Уж очень лют царь был, а я у него служил, да подстрелил меня Петька, вот так мы и сошлись.

– Зачем стрелять?

– Так они убегали, а мы их хотели захватить и наказать. Не вышло.

– Теперь друг?

– Да, господин. Петька хороший человек, но плохо разумеет в языках. Зато в морском деле разбирается хорошо.

Капитан что-то сказал одному из охранников. Тот махнул рукой ребятам и отвел их немного в сторону.

Толпа пленников топталась в ожидании своей участи с бледными и перепуганными лицами. А на судне шла обычная суета.

Через борт кидали мешки с провизией и самое ценное из того, что нашли, но такого оказалось мало, и вскоре суета закончилась. Капитан пиратов опять подошел к толпе пленников и сказал:

– Теперь вы свободны. Мы вас не неволим больше. Что нам нужно было, мы взяли, а вам желаем удачно расторговаться и больше не попадаться нам на пути.

Все это быстро переводил на арабский старичок с лысой головой и лукавыми глазами, который только недавно перебрался на захваченное судно.

Потом капитан подошел к ребятам, остановился и пристально глядел некоторое время в их встревоженные глаза. Петька хотел что-то спросить у друга, но не решился. Наконец капитан спросил:

– Вы хотеть быть с нами?

Петька вопросительно глянул на Гардана, и тот перевел ему то, что услышал от капитана. Петька спросил:

– Что делать будем? Что скажешь?

– А кто его знает. Все в воле Аллаха. А я не знаю.

Капитан смотрел на ребят и ждал. Потом сказал:

– Вы думай. После говори, скоро.

Отошел по своим делам, а ребята судорожно стали думать, прикидывать шансы в поисках решения своей участи. Гардан прищурился и как бы ушел в себя, отстранив Петьку рукой. Тот решил не вмешиваться и не мешать. Он уже понял, что друг его решает задачу и за него и за себя, и что тот надумает, то и будет. Петька подчинится любому его решению.

Минут пять спустя к ним подошел старичок и на плохом, но бойком арабском спросил:

– Так чего надумали, юнцы? Капитан торопит. Пора отчаливать, а ему не терпится узнать ваше решение, тем более что он никого не принуждает.

– Мы согласны, – неожиданно и решительно ответил Гардан.

– А друг твой? Тоже согласен?

– Согласен, господин! Он как я.

– Тогда собирайтесь, и побыстрее.

– Можно мы шпаги свои захватим? Жаль расставаться с хорошим оружием. Позволь.

– Хорошо, но побыстрее, – согласился старик с хитроватой улыбкой.

Ребята бросились отыскивать свои шпаги и мимоходом, как бы случайно оба чувствительно зацепили капитана-араба по шее, хотя тот в своем горе почти не обратил на них внимания.

– Ничего нет, Гарданка, наверное, все забрали пираты. Пошли, а то не успеем и останемся в лапах этих… – и он кивнул в сторону капитана и его команды.

– Ладно, пошли, после разберемся.

Они ловко перепрыгнули через фальшборт и очутились на чужом корабле, где уже расцепляли крючья и готовились баграми оттолкнуть ограбленную фусту.

Тут только ребята обратили внимание на флаги. На них были довольно удачно вышиты оскаленные морды волков с красными языками и горящими глазами. Гардан заметил:

– Чудные какие-то флаги, правда? Что за звери на них и зачем?

– Наверное, это волки. Уверен, что скоро узнаем.

И действительно, как только суда разошлись и поставили паруса, капитан подошел к юношам и спросил:

– Какой язык знать, кроме арабский?

– Португальский, – коротко ответил Гардан. Потом помедлил и добавил: – Английский и немецкий, но не очень хорошо, уже подзабыл малость.

Капитан довольно хорошо заговорил по-португальски:

– Да ты полиглот, я вижу! Отрадно, юноша. И как ваши имена, можно узнать, сеньоры?

– Отчего же, конечно. Я – Гардан, а друга зовут Петькой, Петром.

– Значит, Гардан и Пьер, понятно. Мое имя Дортье. Эжен Дортье, запомните его. Обращаться ко мне можно по фамилии или «мсье капитан», а потом можно будет и просто капитан.

– Чудное имя, господин, – отозвался Гардан, но смутился и замолчал.

– Почти всякое чужое имя чудное, юноша. Однако слушайте меня. Не позднее как завтра вы будете приняты в наше вольное братство, и вас посвятят в правила нашей жизни. Мы ведь не настоящие пираты, а только наполовину, и часто занимаемся полезными делами. Но бывает всякое, потому не удивляйтесь ничему. Привыкайте к тому, что вопросов задавать надо поменьше. Это в ваших же интересах. Вы поняли, юноши? Ах, да! Пьер ведь не понимает меня?

– Очень плохо понимает, но я ему все объясню потом, господин, – с готовностью ответил Гардан. – А почему его вы назвали Пьером?

– В каждом народе свое произношение имен. Мой народ произносит это имя как Пьер, португальцы – Педро, а англичане – Питер. Так ведь?

– Да, так. Но это одно и то же имя, верно?

– Конечно, юноша! И идет оно от первого сподвижника Господа нашего Иисуса Христа.

– Понятно, господин капитан. Вы очень добры к нам.

Эжен Дортье слабо улыбнулся и отошел на корму, предоставив ребятам самим решать вопрос знакомства с кораблем и командой. Петька сказал:

– Какой интересный мужик! Красивый и не старый. Сколько ему лет, как ты думаешь?

– Лет тридцать пять, по-моему. Да, странный мужик, не похож на прежних наших капитанов.

– Хорошо бы, чтобы он и в деле таким оставался, – мечтательно протянул Петька. Потом улыбнулся и продолжил: – Тебе хорошо, у тебя имя никто не изменяет, а мое уже сколько раз меняется. Надо же – Пьер! Интересно!

– Зато у тебя имя от сподвижника вашего Христа. Давай лучше осмотримся и познакомимся с людьми. Ведь опять новая жизнь у нас начинается.

Они побрели вдоль фальшборта, рассматривая судно. Матросы работали на снастях, стояли у румпеля, наблюдали за морем и вообще занимались обычной морской службой.

На палубе вдоль бортов были укреплены шесть бронзовых пушек, и одна чугунная стояла на носу. На корме виднелся фальконет на вертлюге. Везде в беспорядке лежали мешки, матросы неторопливо затаскивали их в трюм. Ребята стали помогать и вскоре познакомились с некоторыми матросами. Но мало кто из них понимал по-португальски, и общаться чаще приходилось жестами. Однако это не смущало ребят. Одно они заметили почти сразу. Все матросы отличались довольно спокойным характером и не проявляли злобы по отношению друг к другу. Это сразу бросалось в глаза, и у Петьки затеплело где-то глубоко в животе. Он сказал, наклонившись к другу:

– Мне кажется, что здесь собрались неплохие люди, как ты думаешь, Гарданка?

– Пока трудно сказать, но мне тоже так кажется. А старик, тот, что с нами балакал, просто смешной и чудной какой-то, верно?

– Ага. Мне он тоже понравился. Ты знаешь, Гарданка, мне тут нравится. Как-то покойно на душе. Тебе тоже так кажется, а?

– Давай приглядимся получше, Пьер, – ответил Гардан и лукаво засмеялся. – Вот только наше добро они нам не вернули пока еще. Жаль его.

– А ты не жалей о нем. Все одно, непутево оно добыто, так что и жалеть о нем не стоит. Зато тут люди неплохие кругом, а это куда лучше любых сокровищ.

– Поглядим, Пьер. Там видно будет. Вон склянки бьют, слышишь! Скоро ночь наступит, а жрать охота.

Тут же раздались шум и возгласы, и ребята увидели, как кок вынес из камбуза огромную кастрюлю, накрытую крышкой. Запах разопревшего риса с мясом ударил ребятам в ноздри. А Гардан воскликнул, не в силах сдержать улыбку:

– Там же плов! Просто настоящий плов, Петька!

Появился капитан и без проволочки молвил:

– Сегодня у нас праздничный ужин. У нас новые матросы. Это Гардан, – он сделал знак рукой, приглашая выйти вперед, – и Пьер. Гардан и Пьер из очень далеких стран, из Татарии, и потому наш повар приготовил вам плов. Он, конечно, не может сравниться с домашним, но и такой вам не повредит. К тому же сегодня у нас в руках маленький приз, и по такому случаю ставлю каждому полпинты вина! Приятного аппетита, волки!

Матросы ответили радостными криками и стали пожимать ребятам руки и хлопать по плечам, улыбаясь и называя себя по именам.

От вина ребята отказались, отдав его соседям. После обильного ужина появились музыканты – их было трое – и принялись наигрывать веселые мелодии на трубе, мандолине и барабане. Все это продолжалось уже при звездах. Море дышало прохладой и сыростью. Паруса напрягались в попытках захватить всю энергию ветра и тихо гудели, подыгрывая музыкантам. А Гардан с наслаждением повалился на еще теплые доски палубы и блаженно щурил глаза на свет фонарей, развешанных на леерах.

Глава 2 Братство

На следующий день они встали рано. Восток только слегка алел. С океана шла длинная пологая волна, и фуста мягко покачивалась, продолжая нестись в неизвестность.

Настроение у ребят было отличное. Они выспались, отдохнули и с нетерпением ожидали того часа, когда их будут принимать в братство. Об этом они мало что знали, но уже сейчас готовы были принять все наставления и правила.

С восходом солнца все матросы, а их оказалось, как подсчитал Гардан, двадцать два человека, не считая повара, высыпали на палубу и вознесли гимн наступающему дню. Их голоса звучали бодро и напевно. В руках они вертели шпаги и палаши, выделывая ими какие-то замысловатые фигуры. Присмотревшись, Гардан понял, что это специальные фехтовальные приемы, но несколько театрализованные и искусственные. Однако после пятнадцати минут таких движений все оказались потными и разгоряченными. Затем бросили шпаги и взялись за кинжалы, нанося ими удары и отражая их. Как оказалось, кинжалы были деревянными.

Ребята во все глаза глядели на это представление. Петька спросил:

– Они что, рехнулись? Чего это им вздумалось так выплясывать?

– Знать, у них так заведено. Это же подготовка к сражениям, вот так они и точат мастерство свое. Завтра, наверное, и нам так придется, так что запоминай хорошенько.

– Гляди, и капитан с ними заодно. Чудно-то как!

После звона рынды занятия прекратились, и матросы стали таскать деревянными бадьями воду из-за борта. С гоготом и криками они обливали себя и товарищей. Многие перед этим сбрасывали с себя всю одежду, хотя они и так были почти голыми.

Однако веселье вскоре прекратилось. Моряки в молчании стали приводить в порядок палубу, и в это время явился капитан Эжен Дортье. Он был при шпаге, в шляпе со страусовым пером, в ярком камзоле и белых чулках. Ноги обуты в короткие сапоги с отворотами, не доходившие до колен.

Это был стройный человек чуть выше среднего роста. Волосы его были почти черными, с золотым отливом. Правильные черты лица подчеркивались небольшой бородкой и усиками, придававшими ему бравое выражение. Он был тонок в талии и широк в плечах, во всем его облике чувствовалась сила, грация и чувство собственного достоинства. Он был просто откровенно красив.

– Устраивайтесь, братья, – сказал он довольно тихо, и все разошлись по палубе в поисках удобного места. – Сегодня у нас торжественный и знаменательный день. Мы принимаем в свои ряды новых братьев. Они еще не знают нашего языка, и потому им будут переводить слова наших заповедей, а вы их и так знаете.

Лысый старик в длинной до пят хламиде синего цвета и с венком из листьев какого-то растения на лысине вышел на середину и оглядел собравшихся. Подошел к ребятам и спросил по-португальски:

– Юноши, согласны ли вы вступить в наше братство свободных волков? Это братство создано уважаемым господином Дортье и призвано создать вам все условия для успешного продолжения жизни в ваших странах или любых других, выбранных по вашему усмотрению. Вы начнете новую жизнь, не забывая оказывать помощь бедным и обездоленным, защищая их от ударов жестокой судьбы и недобрых людей. Каждый из вас сможет сам строить свою жизнь на те средства, которые у вас окажутся, но помните, что каждый из вас вправе надеяться на помощь брата нашего маленького братства. Это священный долг каждого из вас, и нарушивший этот долг будет сурово наказан. Чтите богов своих и следуйте их заповедям, любите людей и сейте эту любовь вокруг.

Он передохнул, пристально всматриваясь в лица ребят, которые с недоуменными лицами взирали на этого забавного старика. Но все вокруг молча слушали эту проповедь, и лица их были серьезны.

– Вы юны, и у вас впереди вся жизнь. Потому вам надлежит свято и неукоснительно соблюдать все заповеди наши и заветы ваших богов. Без крайней необходимости не делать зла людям. Наше братство называется братством волка. Это потому, что мы как волки рыщем по миру и выискиваем себе пропитание на сегодня и на вечные времена. Не всегда эти поиски бывают приятными и безобидными, но и у волка охота не всегда оказывается удачной. Мы слизываем средства, нажитые недостаточно честным или вовсе преступным нечестным путем, как слизывает волк капли крови с убитой жертвы.

Старик шумно задышал, было видно, что речь ему дается не так уж легко. Однако он продолжал:

– Вы должны беспрекословно подчиняться своему капитану, но вправе задать ему любой вопрос и получить на него ответ. Когда вам покажется, что заповеди братства вас не устраивают, вы должны об этом заявить – и получите свои сбережения и свободу. Нарушившие заповеди или причинившие вред братству наказываются лишением нашего общества на определенный период. Я почти все сказал, ибо сказать всего никому не дано! Каждый из вас может задать один вопрос любого характера. Думайте!

Все затихли, а Гардан старался подробнее объяснить другу смысл речи, которую тот не совсем понял. Они немножечко пошептались, и Гардан спросил:

– Уважаемый проповедник, как относиться к религиям тех людей, которые могут попасть на корабль?

– Отвечаю! Все религии, которые не призывают к насилию, должны быть уважаемы и почитаемы. Бог един, лишь люди по-разному чтят и называют его.

– Уважаемый проповедник, мой друг плохо говорит по-португальски, и потому за него я спрошу вас. Он сомневается в том, что ваши действия вполне добропорядочны и честны. Как ему поступать?

– Отвечаю! Ваш юный друг проявил завидное душевное и моральное начало. Он совершенно прав, и я могу лишь ответить, что да, действительно наши действия часто весьма насильственны, но таков мир. Люди еще не доросли в своем сознании до понимания Господней доброты и потому применяют насилие. Да и в природе все подчинено насилию, а мы являемся частью природы. И без насилия ничего в жизни сделать нельзя, но пусть этого насилия будет меньше, а если оно совершено, то пусть потом обратится в добро и благо. Главное – делать людям добро, даже посредством насилия над другими. Я ответил.

Гробовая тишина длилась недолго. Ребята шептались, боясь нарушить эту тишину. Наконец старик спросил, воздевая руки к небу:

– Юноши, вы готовы ответить на поставленный вопрос?

– Готовы, – ответил Гардан за себя и за друга.

– Наши уши открыты. Говорите.

– Мы принимаем заповеди братства и готовы им следовать и отвечать перед ним за свои поступки. Клянемся!

– Клясться не обязательно. Но обязательно согласие братства на ваш прием. – Он обратился к матросам и заговорил с ними. Те дружно ответили и, как показалось Гардану, именно согласием. Старик сказал:

– Братство принимает вас в свои ряды и вручает шпаги братства!

Им поднесли две шпаги, украшенные на рукоятках головами волков с рубиновыми глазами.

– Это шпаги из толедской стали, они призваны защищать братство и всех обездоленных во имя лучшей жизни на земле! Виват новым братьям!

Матросы подхватили клич, и на этом церемония окончилась. Поднялся неимоверный шум, и только появление повара с котлом риса, приправленного тропическими пряностями и рыбой, заставило матросов закрыть рты.

Опять появилось вино, фрукты, зелень, и на палубе теперь слышалось лишь чавканье, вздохи блаженства да стук ложек…

Колокол отбил очередную склянку, матросы разошлись по своим местам. Кто продолжать отдыхать, кто заниматься такелажем, кто чтением книг, а повар отправился готовить обед.

– Юноши, – обратился к ребятам старик-переводчик, – вам придется много трудиться на судне, и мне поручено заниматься с вами.

– Мы не возражаем, сударь, – ответил Гардан и с вопросом в глазах уставился на старика. – Но как нам вас называть?

– Во-первых, у нас все друг друга называют на «ты», а во-вторых, я имею имя и фамилию, и зовут меня Леонар Бюж. Так что мы теперь можем считать себя познакомившимися.

– И с чего мы начнем, месье Бюж? – спросил Гардан.

– Меня не надо называть «месье». Это только к капитану так стоит обращаться, но и то не обязательно. А начнем мы с языка. Мы здесь, на корабле почти все французы, и вам придется усвоить наш язык. Тебе, Гардан, это не будет трудно – ты знаешь португальский и немецкий. Потом я познакомлю вас и с остальными премудростями нашего братства, хотя они совсем несложные. Вы ребята смышленые, как я заметил, и у вас все хорошо получится.

– Но нам придется научиться всяким приемам, которые мы видели утром. Как это нам побыстрее сделать?

– Это не по моей части, юноши. Этим займется Кловис Сарьет. Он быстро поставит вам руку. Вы можете фехтовать? Это значит – владеть шпагой.

– Можем, но Пьер еще недостаточно умело.

– Это дело наживное. Было бы желание.

– Я воспитывался воином и был им по своему желанию. А Пьер – сын купца и лишь со мной немного учился боевым приемам.

– Хорошо, хорошо, юноша! Но пока погода благоприятствует нам и работы на судне мало, осматривайтесь и знакомьтесь с братьями. Это не такое быстрое дело. А с завтрашнего дня начнем обучение нашей речи.

Старик махнул рукой и посеменил по своим делам.

– Гарданка, тебе не кажется, что братство это какое-то чудное. И то, что они нам рассказали, никак у меня не укладывается в голове и во многом противоречит христианскому учению. Да наверняка и твоему, что ты скажешь?

– Да, мне тоже странно было слышать речи старика. Однако, судя по первым наблюдениям, тут собралась компания не самая худшая. Да и капитан вполне достоин уважения. Мне он нравится. Никакой спеси и жестокости в нем не заметно.

– А как с тем, что они заняты сбором средств для дальнейшей безбедной жизни? Значит, теперешнее занятие не на долгое время?

– Дурень, разве разбойное дело может длиться долго? Но у нашего капитана вроде бы иное мнение об этом. Хотя у всех разбойников иное мнение, а мой дядя-купец всегда говорил, что такое до добра не доводит. И ему можно верить.

– Конечно! Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Так у нас говорят. Зато моя купеческая душонка, как ты ни скажешь, довольна таким оборотом. Накопить денег и вернуться домой богатым купцом. Хорошо!

– Ага. И быть ограбленным или какими подонками на большой дороге, или самим царем, как ты это в Новгороде и прочих городах видел, да и сам испытал. Уж слишком жуткое и жестокое время у нас сейчас. Каждый норовит урвать кусок от пирога другого да еще и придушить товарища при этом.

– И ты меня, Гарданка?

– Ну и дурень ты, Петька-Пьер! При чем тут ты и я? Я вообще о жизни говорю.

– Ну и что. Так было всегда. Купец постоянно с риском живет. То удача, то полное разорение. Только хороший купец завсегда найдет выход и опять поднимется.

– Так то хороший, а разве все такие?

– Не все, – согласился Петька и задумался. Затем продолжил: – Однако и в природе так же. Слабый не может отстоять свою жизнь. Сильный всегда должен быть вознагражден за его счет.

– Гляди, как ты заговорил! – воскликнул Гардан и с любопытством воззрился в лицо друга. – Что-то ты так раньше не высказывался. С чего бы это, а?

– А кто его знает. Может, насмотрелся на жизнь, и в голове помешалось, однако мне так не кажется. Наверное, думал много о всяком. Вот до такого и докумекал. А что, плохо?

– Что плохо, а что хорошо – это один Аллах ведает. Нам мало что дано понимать. Люди слишком глупы для понимания всего этого.

– Зато мне понравилось, что братья должны всячески воздерживаться от причинения зла другим. Все веры у них в почете, и никакой драчки из-за этого быть не должно. Мне такое нравится. А тебе?

– Мне как-то все равно, но так быстро изменить отношение к неверным мне трудно.

– А как же ко мне?

– Ну, это особый случай. Просто мы подружились и все тут.

Фуста быстро шла на север, довольно сильно кренясь под юго-восточным ветром. Пьер узнал, что курс у них на Каликут по торговым делам, а грабеж оказался попутным занятием. Да и этот грабеж ему казался довольно странным. Взяли-то ведь самую малость, много чего дорогого оставили. Это его удивляло. Гардан не смог дать вразумительного ответа. И Пьер попросил друга разузнать об этом подробнее.

Вскоре тот вернулся и поделился вестями:

– Да они всегда так делают. Они больше занимаются торговыми делами и никогда не убивают купцов. Оставляют им многое, а то, говорят, на море ни одного купца не останется, коли всех ограбить дочиста.

– Так они долго будут копить себе на жизнь.

– А у них никто не может прокутить или пропить, или еще куда бесполезно потратить много своих денег. Никому всех не выдают, а лишь малую толику, чтоб, значит, только отдохнуть и немного повеселиться в порту.

– Интересно, а наши сокровища нам отдадут? Хорошо бы. А то в порт на стоянку придем – и выйти не на что будет, а свои камушки боязно доставать.

– Этого я не знаю. Вот скоро дойдем до порта, тогда все и станет ясно.

На четвертый день матросы возвестили, что впереди показался Каликут – база португальцев на побережье. Старик, постоянно находившийся поблизости, сказал на французском:

– Вот и отдых скоро, ребята. К полудню станем у причала, разгрузимся и немного развлечемся. Охота небось, а?

– Да мы и так не устали, Леонар, – ответил Гардан. – Мы долго на берегу были. А в море и недели не пробыли. Да и не на что нам погулять на берегу. Ведь у нас все отобрали.

– Ну, это не совсем так. У вас отберут не больше половины, да и то, как посмотрит капитан. Остальное вернут – и можете погулять на славу. Вы ребята осмотрительные и глупостей не допустите. Я уже понаблюдал за вами. Так что не унывайте и всегда надейтесь на лучшее. Без надежды очень трудно жить.

– Спасибо, Леонар, за радостное сообщение, – улыбнулся Гардан, в то время как Пьер внимательно вслушивался в их речь, стараясь уловить ее смысл. Это ему уже немного удавалось, хотя и с трудом.

А Гардан за эти три-четыре дня уже мог понимать французскую речь и даже отвечать на вопросы вполне уверенно. Правда, Леонар старался говорить с ними только простыми словами.

Глава 3 Будни

Дни текли незаметно и довольно весело. Люди в команде оказались не очень старыми, и ребятам не приходилось скучать. Однако и здесь они были самыми молодыми, и это сказывалось на отношении к ним. Умудренные старожилы смотрели на друзей несколько свысока и покровительственно. И все же им здесь нравилось. Атмосфера располагала к веселому настроению.

– Знаешь, Гарданка, – сказал Пьер другу, – мне кажется, что у меня с французским дела идут лучше, чем с другими языками.

– Так это здорово! Может, потому, что этот язык тебе больше нравится, или тебе просто здесь по душе, вот ты и стараешься.

– По-моему, ты прав. А еще мне нравится, что мне разрешают и даже учат стоять на руле. Как интересно!

– Так ты постоянно стремился к этому. А капитан наш ищет способных людей для разных дел. Вон слышишь, колокол отбил призыв к пушечной стрельбе? Сейчас начнем палить. Вот это мне нравится, хотя у тебя получается лучше.

– Это так, Гарданка. Мне охота так нацелить ствол, чтобы промаха никогда не получалось.

– Ладно тебе, пошли на сбор, а то опоздаем. Уже плотики спускают.

Матросы, свободные от вахты, спешили к бортам. В воде уже покачивались плотики с вертикально поставленными щитами, окрашенными в белый цвет. Эти щиты размером пять на пять футов были целями для пушкарей. Они размещались на разном расстоянии, с тем чтобы пушкари учились поражать их на любой дистанции.

Каждое попадание награждалось премией. Все результаты пальбы заносили в журнал, а потом определялись наиболее меткие пушкари, которые получали дополнительную долю при дележе добычи или прибыли от торговли.

Ребята затыкали уши при каждом выстреле и следили за попаданием.

– Мазила! – кричали матросы, видя, как очередное ядро взметнуло воду в тридцати ярдах от цели. – Тебе лишь по девкам глазами стрелять в портах! Отходи, дай достойным стрельнуть!

Раздосадованный стрелок отходил, и вскоре опять раздавались подобные крики, ибо мало кто мог похвастаться меткостью стрельбы.

– Пьер Блан! – раздался выкрик. Это нашего Пьера вызывали к пушке.

Пьер сам должен был заряжать пушку. Он торопливо и тщательно протирал банником ствол, заглядывал в него, проверял ладонью и, лишь убедившись в чистоте канала ствола, приступил к закладке пороха и пыжей с ядром. Ядра были из мягкого камня, которые применялись только для подобных учебных целей.

Пьер неторопливо наводил ствол, поворачивая на вертлюге тяжелую махину. Это было не очень легко, но мальчишка старался вовсю. И пот тяжелыми каплями собирался на его озабоченном лбу. Его почти белые волосы слегка шевелились на ветру, но он не обращал на них внимания.

– Пьер Блан! – раздался возглас главного пушкаря. – Долго возишься! Время истекает. Торопись!

Пьер не ответил, стараясь не отвлекаться. Наконец прицел был установлен, и он взял в руку фитиль. Порох в затравнике коротко вспыхнул. Пушка грохнула, выбросив горизонтальный столбик дыма.

– Попал! Вот стервец, попал! – матросы радостно кричали, хлопали Пьера по плечу, а тот внимательно глядел в море, где на волнах покачивались щепки разбитого им щита. На душе у него было радостно, и он со слезами умиления услышал марш, исполняемый музыкантами в его честь. Этот марш раздавался не так уж часто, и тем радостней было ему слышать его, мальчишке, который всего месяц назад был принят в это странное братство волков.

Густав Руж оглаживал ладонью огненно-рыжую бороду шириной с лопату и зорко вглядывался в плавающие щепки. Это был главный пушкарь, его серые колючие глаза постоянно смотрели подозрительно и настороженно. Ему было лет под пятьдесят, он был коренаст, невысок, а на лице выделялся объемистый нос, формой и даже размером напоминающий столовую свеклу. И цветом он мало отличался от нее. Человек этот был строг и даже груб, но мастерство в своем деле ценил и уважал.

Он подошел к Пьеру и внимательно оглядел покрасневшего юношу.

– Молодец, Блан. Из тебя выйдет отменный пушкарь, и я уже сейчас готов поручиться за тебя. Старайся, а я доложу капитану, и тебе увеличат долю. – Он покровительственно и в то же время поощрительно похлопал мальчишку по плечу и, повернувшись к корабельному писарю Крипэ, сказал: – Пометь его на дополнительное поощрение, Крипэ.

Крипэ согласно и молчакивнул, прищурил единственный глаз, отчего и получил прозвище Кривой, скрипнул пером и выкрикнул следующего пушкаря.

– Да, Петька, – с восхищением протянул Гардан, когда все закончилось и матросы расходились по своим делам, – здорово у тебя получается. А я как ни стараюсь, ничего толкового не получается. Даже по ближней мишени не попадаю. А ты вон самую дальнюю разнес в щепы! Завидно даже!

– Только не завидуй, Гарданка. Так уж получилось. Зато у тебя с саблей, с луком и ножами получается, и даже без оружия. Так скоро ты и самого сильного победишь, которого зовут Дуарте. Вот когда будет праздник!

– Сказал! Этого португальца сам ваш дьявол вместе с нашим шайтаном не осилят. Он, говорят, два года в плену у китайцев был и там всему научился.

– Зато ты ловчее и быстрее. Лишь весу в тебе намного меньше, а то бы ты ему показал, Гарданка! Мы же еще пока мальчишки по сравнению с ними. Тут самому младшему двадцать лет, а мы и до шестнадцати с трудом дотягиваем.

– И то верно, Пьер. Я уж и забыл, какое время года сейчас, с этими странствиями. Не поймешь, зима сейчас или лето. Как ты думаешь?

– Наверное, осень. Уже дождливый сезон начался. Видишь, почти каждый день ливень идет. Вот и сейчас скоро хлынет.

– Стало быть, мы уже второй год в бегах обретаемся. А кажется, что только недавно я за тобой гнался на своем Алмазе. Ой, даже в пот бросило от воспоминаний. Хороший был конь. Скучаю я по лошадям, Петька.

– Еще бы! Всю жизнь с ними, как тут не заскучаешь. Погоди, будем в порту стоять, авось удастся поездить. Надо будет устроить небольшой пробег на лошадях.

– Вот это ты здорово придумал, Петька, друг дорогой! – И Гардан со всех сил обнял Петьку своими смуглыми руками.

Их разъединил поток воды, хлынувший с небес.

По установившемуся порядку все во время ливня раздевались догола и вместе с капитаном занимались мытьем тел и одежды. За этим капитан следил неукоснительно. Петька заметил:

– Наш капитан страсть как не любит грязи. Откуда это у него? Может, он из дворян или из какой богатой семьи?

– Откуда мне знать? Но все это мне уже порядком надоело. И вообще, тут никакого свободного времени нет. Только одни занятия и работа!

– Что, плохое настроение? Не унывай, это у тебя пройдет. Ты сам в свои слова не веришь. На других судах было в три раза хуже, и мы терпели, а тут по сравнению с теми – просто рай. Усмири себя и успокойся.

– Видимо, ты прав, однако воспоминания меня сильно смутили. Надо уж привыкнуть к тому, что изменить это весьма трудно, а может быть, и вовсе невозможно. Видно, Аллах еще не добрался до моей персоны и не решил, что ей преподнести на ужин.

– Ха! До ужина нам еще далеко, Гарданка. Нам бы еще покуражиться маленько, а то молодость пройдет, а мы так ничего и не успеем.

– Ну и разговоры ты ведешь, Пьер Блан! Просто странно слышать это от тебя. С чего это ты так заговорил?

– Да тоже вспомнил свои годы в Новгороде. Друга Фомку вспомнил, и захотелось с ним погулять. Да, видать, прошло то время, Гарданка. Жалко мне стало его. И мне понятно твое настроение.

– Да будет нам! Говорим как старики! Лучше думать о будущем, чем засорять мозги тем, что прошло и уже никогда не вернется.

Ливень перешел в моросящий прохладный дождик. Матросы полоскали и выкручивали свои одежды, которых было не так уж и много. В основном все ходили лишь в коротких штанах, и лишь кто-то изредка надевал рубаху.

Один капитан иногда по праздникам, одному ему известным, наряжался в камзол, кружевную рубашку с шарфом, башмаки с дорогими застежками и атласные штаны до колен, ниже которых сверкали белизной шелковые чулки. Шпага с витиеватым эфесом, украшенным вензелями и завитушками, болталась в дорогих ножнах, сверкая каменьями и золотом.

В такие дни капитан важно вышагивал по палубе, задумчиво поглядывал на запад, ни на кого не обращал внимания и не занимался делами. Он питался в такие дни отдельно, и ему прислуживал отменный слуга, подавая специально приготовленные по этому случаю яства. Подавались они на золоте и серебре, но чаще всего использовались китайские сервизы из тончайшего фарфора, весьма древнего и очень дорогого.

Матросы в эти дни сторонились капитана и не докучали ему. Отменялись шумные занятия, а всей команде готовился праздничный обед. Перед такими днями обязательно заходили в ближайший порт, на берегу закупали соответствующую провизию. На палубе устраивался длинный стол, он покрывался цветной скатертью и уставлялся посудой, которой позавидовал бы и самый состоятельный французский буржуа.

Все происходило чинно и тихо, с соблюдением ритуала, по которому специально готовили матросов. И уж на этот раз вся команда была одета празднично. Матросы потели, изнывали от жары, но терпели, осторожно стуча ложками и вилками. Говорили тихо, споров не возникало, а слуги, назначаемые в очередь из тех же матросов, бесшумно разносили и убирали посуду и кушанья. Маленький оркестр тихо играл задушевные мелодии.

Матросы скучали, ерзали на лавках, но всем приходилось терпеть и ждать, когда же закончится эта пытка.

Эжен Дортье восседал во главе стола и важно принимал пищу, запивая ее отменным вином из высоких серебряных и золотых кубков. Он задумчиво утирал рот шелковым платком, важно ополаскивал руки в ароматной воде, поданной в чаше китайского фарфора. Все было чинно, важно, пристойно и чопорно.

Никто не знал, по поводу чего совершаются такие празднества, но все безропотно подчинялись ритуалу.

Гардан иногда пересказывал другу услышанные новости и разговоры бывалых и старых соратников капитана.

– Говорят, капитан наш из знатной семьи, но его обманули родственники. Сейчас он пытается восстановить утерянное или не отданное ему достояние. И он вовсе не француз, а какой-то испанец с большой долей арабской, но знатной крови. Вроде его бабка была дочерью самого визиря последнего гренадского эмира. Так что ему есть о чем сожалеть и о чем думку думать.

– Да, интересно ты говоришь. Однако по нему не скажешь, что он знатных кровей, если не считать праздничных дней.

– Ну уж нет, и не говори. В нем есть что-то, что отличает нас от него. Порода в нем прет наружу – это видно сразу. Вот он стремится и нас как-то приобщить к этому, да, видно, трудно это дается нашему братству.

– Почему? Некоторые это понимают и принимают с охотой. Я сам видел это. И мне это не противно, хотя я еще и не совсем привык.

– Ничего, скоро мы все узнаем, и тогда легче будет разбираться во всех тонкостях.

– А ты заметил, что мы уже второй месяц плаваем, и ни о каком разбое и речь не заходит? Все торгуем, товары какие-то перевозим, а денег почти и не видим.

– Говорят, у него в каюте есть такой шкаф, где хранятся в отдельных ящичках наши деньги. Доли с прибыли и призов. И наши с тобой тоже там.

– А отнятое у нас арабами тоже там?

– Кажется, там. Но я точно не знаю, а спросить неудобно. Подождем, может, капитан сам пояснит нам, как и что.

– Слушай, а правда, что скоро мы встанем на несколько месяцев в порту до окончания сезона дождей? Это же так долго!

– Говорят, что так, но скоро и сами узнаем. А Леонар ничего не говорит нам. Такой смешной старик, но с ним не соскучишься. Знает целый короб разного всякого. Правда?

– Ага! С ним интересно. Говорливый старик и добрый. Недаром он у них вроде попа. Разные ритуалы справляет, проповеди читает. А знает он всякого так много, что нам всем столько не осилить.

– Вот когда освоим их язык, тогда многое узнаем от него. Ты до всего этого стал уже сильно охоч, правда, Петька?

– Так ведь интересно же! Жизнь открывается совсем в другом свете, когда голова полна всякими знаниями.

– Ну, положим, не всякими, хотя ты и прав, наверное.

Но тут раздался зов, и Пьер поспешил на мостик. Там ему вручили румпель, сказали, какой курс держать по компасу, и велели исполнять обязанности рулевого.

Петька важно ухватился за рукоять румпеля и вперил взгляд вперед, в туманную даль моря, где на горизонте виднелась полоса дождя. Солнце едва пробивалось сквозь разрывы туч, бросая косые лучи желтого света на темно-синие волны моря. Ветер был свежий, фуста лихо скользила среди волн, иногда зарываясь носом в пенные хлопья. Вода с шипением устремлялась к шпигатам и с обоих бортов выливалась обратно.

В эти часы Петька ощущал себя сильным и значительным человеком.

– Пьер, следи за компасом внимательней, – вывел его из задумчивости голос помощника капитана Жака.

Он был крепкого сложения, с толстыми ляжками и стоял на палубе, как столб, укрепленный вантами. Это был мужчина лет около сорока, с вечно заросшим черной щетиной лицом, которое он не брил, а временами лишь орудовал ножницами, подравнивая неровно растущую бороду. Густые длинные брови придавали его лицу строгость и даже жестокость.

– Прости, Жак, задумался, – ответил Пьер, краснея.

– Постарайся думать только о курсе, – жестко ответил Жак и отошел.

На мостик поднялся капитан, и Пьер стал прислушиваться к их разговору, хотя многого пока не мог понять. Однако уловил, что это последний рейс судна и им предстоит долгая стоянка в порту. И еще юноша понял, что там будут подводить итоги их деятельности и раздавать деньги для жизни на берегу. По тону разговора Пьер уяснил, что итоги не такие уж хорошие, и капитан считает, что стоит подумать об изменении методов, применяемых для дальнейшего обогащения.

На третий день к вечеру фуста бросила якоря на рейде небольшого порта, который виднелся в двух милях. Берег пестрел темно-зелеными пальмами и белыми домами туземного населения.

Это был порт, который избежал власти португальцев, но несколько зависел от них, платя небольшую дань и предоставляя свой порт их кораблям.

Недалеко, всего в паре дней пути к северу, находился Кочин, и там всегда располагались силы португальского флота, достаточные для того, чтобы держать соседние города и княжества в постоянном напряжении и зависимости.

Команда знала, что, пока капитан с помощником не договорятся о продаже груза и его выгрузке, никого на берег не отпустят. К тому же необходимо разведать положение в самом городе. Ведь не исключено, что местный правитель вздумал пошутить и не выполнять свои обязанности по отношению к португальцам. Тогда белым находиться в их водах становилось небезопасно. Правда, все знали, что фуста не португальская, но тем не менее осторожность никогда не может быть лишней в стане потенциальных врагов.

Пришлось команде изнывать в безделье в виду города, манящего своими кабаками, женщинами и прочими развлечениями. Никто, правда, не рассчитывал на большие возможности. Капитан выдавал экипажу средства лишь малыми частями, однако и это всех радовало.

Глава 4 Малаяльские страсти

Подходил к концу дождливый сезон. Второй месяц «Волк» стоял на приколе, а команда уже изнывала от безделья. Даже воинские упражнения перестали быть постоянными. Они удивительно легко отошли на задний план и уступили место лени – это порождало некоторую беспечность всей команды и падение дисциплины.

– Сколько же мы тут будем торчать?! – не раз возмущался Гардан, которому особенно претила бездейственность в атмосфере влажного климата. – Хоть бы быстрее отправляться в поход. А то совсем закис я тут.

– А ты слышал, что приехал какой-то раджа, чтобы вербовать наемников для своей войны с соседом или родовичем?

– Нет, а откуда ты знаешь?

– Да случайно услышал разговор капитана с Сарьетом. И мне показалось, что капитана это заинтересовало.

– Вот и хорошо! Хоть бы договорился с этим раджой о походе. Все веселей будет.

– Зачем нам это нужно?! Пусть сами решают свои дела, а нам встревать нечего. Еще чего – воевать за какого-то раджу! Я не согласен.

– У тебя никто и не спросит.

– Это-то так, однако мне такое не подходит. Чего ради я должен убивать кого-то и сам подставляться под пулю или саблю? Мне жить охота!

– И что эти раджи тут меж собой не поделили? Прямо сбесились в своих городах и лесах. Прут друг на дружку. Ведь тут так и народа не останется, – Гардан вяло поддерживал разговор, ибо был расслаблен жарой и постоянной влагой, сочившейся отовсюду.

– Видать, сильнейшего никак не определят. Вот и дерутся каждый за свое. Как это португальцы сюда к ним не встрянут? Это по их части.

– Наверное, сил маловато. Капитан говорил, что сама Португалия совсем маленькая страна, а владения захватила такие, что проглотить не может. Вот и не успевает за всем уследить, не то что вмешаться.

– А все же интересно, чего тут добивается этот раджа, который хочет договориться с капитаном? – неожиданно повысился интерес у Пьера. – Наверное, бежал от кого-то из соседей и теперь ищет подмоги. Значит, казну успел захватить.

– Казна – это хорошо. Видать, капитан наш это использует. Помнишь, распределяли доход на каждого с месяц назад? Многие недовольны были – маловато на этот раз оказалось. Зато нам отдали половину того, что арабы пограбили у нас. И то хорошо. Да и еще за время нашего здесь нахождения перепало малость.

– Мне нравится, что капитан не выдает всего на руки, а то бы наш народ в неделю все прогулял и сидел бы потом в одних штанах. А так у каждого остался немалый запас для будущего серьезного дела.

– А мне это не подходит! Никто не знает, что с нами случится, а деньги могут пропасть. Обидно будет.

– Так капитан же хочет, чтобы мы все после наших разбоев стали наконец честными и работящими людьми! Разве это плохо? Будешь богатым, заведешь свое дело. Мне это вполне подходит.

– Так ты же купец, а я воин. Этим все и сказано.

Солнце с каждым днем все дольше жарило пока еще влажную землю, но дождей выпадало все меньше, а это вселяло надежду на то, что скоро они избавятся от удушающего влажного и липкого безумия, которое обволакивает людей и все вокруг.

Но однажды капитан вернулся на шлюпке на борт судна. Он собрал экипаж и коротко изложил свои мысли:

– Братья волки! Долго мы тут отдыхаем. Уже обленились и покрылись жирком, а это чревато развалом нашего братства. Через неделю мы все, за исключением охраны и больных, отправляемся в глубь страны и за месяц-два заработаем большие деньги. Нас нанял раджа Джаримпура для войны за свой трон, который отнял у него его же дальний родственник и противник. Что скажете на это, братья?

Воцарилось короткое молчание. Потом раздались возгласы одобрения:

– Капитан! Давай раджу! Идем в поход! Сколько платить станут?

– О плате мы уже договорились предварительно. Однако время еще есть, и я постараюсь оговорить дополнительные условия. Думаю, раджа не станет торговаться. Мы для него лакомый кусочек. Он и не ожидал встретить в этом городке нас, белых. У нас же есть пушки, а это его особенно привлекает. Так что внакладе не будем. Это я вам обещаю.

– А далеко нам топать, капитан? – раздался несколько неуверенный и довольно тихий голос.

– За неделю, если дороги подсохнут, вполне можем управиться, – ответил капитан. – Это в предгорьях Карбомонов. Кстати, все снабжение за счет раджи. Часть добычи я надеюсь выторговать, ведь уже сейчас он с готовностью соглашается на это. Так что с сегодняшнего дня готовимся к походу и войне! Возобновим подготовку, а то многие из вас уже потеряли боевой вид. Густав Руж, Сарьет, Дуарте – прямо сегодня начинайте наводить порядок и приступайте к своим обязанностям. Хватит шляться по кабакам! Нас дело ждет, а времени мало. Жак, – обратился он к своему помощнику, – отбери пять человек, которые останутся на корабле. Остальным за дело, братья! Нам надо утяжелить нашу казну! Она у нас на этот раз не такая уж и полновесная.

Команда нестройно закричала в знак одобрения. Капитан скрылся в каюте, а матросы стали горячо обсуждать услышанное.

Учителя тоже совещались, восстанавливая заведенный раньше порядок овладения воинским мастерством. Повар суетился, видимо, он получил распоряжение готовить праздничный обед.

– Господи, Гардан! Неужто прошла неделя? Вроде вчера только капитан нам говорил про поход, а уже завтра мы отправляемся. А мне еще и пушкой заниматься. Нас с Густавом главными пушкарями сделали, боязно-то как.

– А чего бояться? Пали себе издалека, это не то совсем, что нам приходится делать.

– А вдруг промажу с первого раза? Что тогда?

– Получишь по шее, и заряжай снова – вот и все. Да ты не волнуйся. Ты же стрелял всю неделю отменно. Даже иногда Густава перестреливал.

Пьер тяжко вздохнул и уставился на закат, багровевший на горизонте. Море тихо плескалось о борт судна, сумерки почти тут же перешли в ночь, и яркие звезды стали загадочно подмигивать, проглядывая между туч.

Еще не взошло солнце, а матросы уже спускались в шлюпки, укладывали оружие, припас, пушки и разную амуницию, без которой нельзя обойтись на марше. Толпа туземцев усердно помогала им. Бичи надсмотрщиков резко прорезали тишину утра, на берегу росла груда скарба, необходимого для небольшого отряда.

Всего двадцать человек с мушкетами, шпагами и копьями составляли ударную силу войска раджи, которая, по его мнению, должна была решить в его пользу борьбу за престол княжества.

Не прошел и час с восхода солнца, как отряд тронулся в путь и вскоре вышел из города и побрел по довольно грязной дороге. Но дожди теперь шли редко, так что можно было надеяться, что путь не будет слишком тяжел. Отряд сопровождали около сотни носильщиков и четверка лошадей, которые тащили две пушки. Остальной скарб распределился на спинах темнокожих носильщиков. Благо желающих подзаработать было более чем достаточно.

– Гляди, Гарданка, сколько воинов нас ждет!

– Ого! Целое войско! Тысяч пять будет.

– А сколько тогда будут нас ожидать со стороны противника?

– Думаю, что не меньше.

– А нас сколько? Что мы можем против такой массы поделать?

– У нас пушки и мушкеты, а у тех одно холодное оружие. Даже луков мало. Вот и прикинь. К тому же мне не верится, что их воины будут с такой уж особой охотой сражаться. Они быстро теряют пыл, как только понесут первые потери. Поглядим, а уж потом и судить будем. Во всяком случае, наш капитан знает, что делает.

Навстречу отряду французов выехал на коне раджа в сопровождении небольшой свиты. Это был человек средних лет с иссиня-черной бородкой и намотанной на голову шелковой чалмой, в кольчуге и с дорогой саблей на боку. Он был красив и имел гордую осанку. Но Гардан, который рос в седле, сразу же увидел, что на лошади раджа сидит не очень уверенно.

Военачальники поприветствовали друг друга. Капитан представил отряд, матросы приосанились, поправляя оружие и амуницию.

Особенно восхитили раджу пушки. Лошади тяжело дышали, отдыхая от недолгой, но трудной дороги. Раджа заметил это и тут же распорядился выделить пушкарям еще четверку коней.

После недолгой заминки вся рать двинулась по дороге, медленно втягиваясь в поля, извиваясь по дороге сверкающей чешуей копий.

– Гарданка, ходи сюда! – крикнул Пьер, подзывая своего друга. – У нас теперь достаточно коней, так что садись на переднего – мы с тобой на славу прокатимся. И не так утомительно, а?

– Это здорово, Петька, а как на это посмотрит капитан?

– А что тут такого? До места нам еще топать и топать. Садись.

Гардан с удовольствием ощутил под собой качающийся хребет коня. Он был маловат ростом, но все же конь! Кусок войлока и попона заменяли седло, но это мало его беспокоило. Он на коне!

– Может, мне попроситься в конницу, как ты думаешь, Петька?

– Вряд ли тебя отпустит капитан. Мы все же отдельный отряд.

– Во всяком случае, можно раздобыть коня лично для себя и быть полезным отряду.

– У нас ведь даже капитан без коня, а ты хочешь личного!

– И то верно. Ладно, поглядим, как там будет дальше. А пока и так хорошо. Вон, на меня уже смотрят с недовольством.

Капитан, шедший впереди отряда, подождал Гардана и, когда тот поравнялся с ним, спросил:

– Гардан, ты что это пересел на коня?

– Капитан, я же конник прирожденный! Дозволь и дальше так ехать. И друг мой рядом. На коне я тебе лучше служить стану.

– Ты служишь не мне, а себе, но, так и быть, оставайся. Посмотрим, на что ты способен.

– И вам надо бы коня, капитан, а то как-то неудобно. Командир, а идет на своих двоих!

– Поглядим на это, и, может, я последую твоему совету.

Неделя прошла в постоянном движении, и вскоре показались зеленые горы, маячившие на востоке. Дорога резко пошла вверх. Стали появляться ущелья и глубокие долины. Частые селения и городки остались позади, теперь за день можно было пройти не больше пяти деревень. Поля стали реже, населения явно поубавилось. Но обширные долины были заселены все еще довольно густо, и такое обилие народа удивляло наших друзей.

– Сколько тут народа! – воскликнул Петька, обращаясь к Гардану, после того как они миновали огромное селение, растянувшееся на отлогих холмах и окруженное обширными полями риса, рощами орехов кэшью, черного перца и других тропических растений, которые кормят местное население. Подстриженные купы чайных плантаций раскинулись на склонах, все зеленело, набиралось зрелости, и везде копошились люди в белых одеждах.

– И чего тут воевать?! Земли хватает, всего много, а они на войну смотрят, как на манну небесную.

– Да это разве народ? Это раджи и прочие правители грызутся за свои права и владения. Народу это надо, как собаке пятая нога. Он только платит за войны, а получает палками по спинам. Кто сильный, тот и грабит его, а сильных всегда много на шее народа.

– А ты заметил, как изменилось поведение нашего войска? Видно, неприятель недалеко, как ты думаешь?

– Так и думаю. Скоро встретимся, наверное. Разведчики постоянно по округе шныряют. Утром одного поймали, слышал? Вроде лазутчик противника. Интересно, что узнали от него? Капитан знает, вот бы спросить.

– Неудобно как-то.

Однако вскоре стало известно, что войско противника находится в двух днях пути и движется навстречу. Стало быть, завтра можно было ожидать столкновения.

Вечером у костров капитан обходил свой отряд и делился сведениями:

– Раджа Урикатура, который захватил владения нашего нанимателя, намерен ударить на нас не позднее послезавтрашнего дня. Будем осторожны и постоянно начеку. Наша главная сила в пушках. Стрелять надо метко и быстро. К вам в помощь отряжается по десятку туземцев. Пусть носятся как одержимые.

– А у противника есть пушки и мушкеты? – спросил Густав.

– Пленный отрицает это, однако он может и врать. Зато есть четыре слона. А это большая сила и основная цель наших пушек. Густав, будь внимателен с наводкой. Все может решить один удачный залп.

– Капитан, а конницы много у раджи? – подал голос и Гардан.

– Не больше пятисот всадников. Так же как и у нас. Остальные пешие. Так что постарайтесь огнем пушек не подпускать их близко – могут массой задавить. И нам надо во что бы то ни стало посеять панику в рядах противника. Поэтому стрелять приказываю только по слонам. Тем более что это очень хорошие мишени.

К вечеру следующего дня стало ясно, что встреча с противником неизбежна. Рати остановились в широкой долине, по дну которой протекал неширокий ручей.

Уже при свете костров и факелов капитан вернулся от раджи, который собирал начальников для определения диспозиции. Капитан на коротком совещании распорядился приготовить позицию для пушек.

– У ручья окопать пушки, вал насыпать и хотя бы фута на три поднять их. Тогда лучше будет определять цель и легче прицел наводить. Сейчас же и приступайте все вместе, а то выспаться не успеете. Наверняка утром начнется сражение. Мушкетеры будут недалеко. Их задача – сеять панику залпами.

Часа четыре потребовалось отряду, чтобы вместе с помощниками из туземцев соорудить приличную позицию. Батарея оказалась высоко поднята и имела довольно неприступный вид. Крутые откосы насыпи исключали успешную атаку вражеской конницы, а пехоту легко будет сдержать огнем мушкетов.

Ворочаясь на жесткой подстилке, Петька никак не мог заснуть. Мысли лихорадочно вертелись в его голове, сердце учащенно билось. Пот заливал его тело, он с ужасом думал, что завтра не сможет успешно вести огонь по неприятельским слонам и коннице. Смутные предчувствия тревожили душу. Ему казалось, что он струсит, и это сильно огорчало его, заставляло осторожно озираться по сторонам. Но никто не обращал на него внимания, и он заметил, что не только он один не может заснуть. Кое-кто тоже мучался бессонницей. Это немного утешило парня. Однако лишь незадолго до утра он немного задремал.

Резкие звуки трубы заставили войско зашевелиться. В предутреннем тумане светились затухающие костры, которые тут же запылали ярким пламенем. Воины сели подкрепиться перед сражением.

Стан противника светился такими же кострами, но их было заметно больше. У воинов это вызывало чувство неуверенности и страха. Чувствовалась нервозность и раздражительность.

Капитан Эжен спокойно обходил своих матросов и уверенно напутствовал каждого. Видно было, что такое он проделывал всякий раз, когда наступали подобные минуты.

Гардан сосредоточенно жевал мясо, в то время как Пьер неохотно и вяло мусолил кусок хлеба с луком. Аппетита явно недоставало.

– Петька, – сказал сочувственно Гардан, – ты не больно-то думай о сражении. Ты же при пушке, а это будет далековато от самого главного. Не бойся! Я постараюсь далеко от тебя не отходить.

– Да как-то муторно мне, Гарданка. Нехорошо на душе, противно.

– Такое завсегда бывает у новичков. Я и то трясусь порой, прямо не могу дрожь утишить. Так что успокойся. Наверняка все будет кончено быстро. Капитан уверяет, что огонь наших пушек сделает свое дело.

– Да уж очень сильное войско у противника. Как бы наши не побежали.

– Все в руках Всевышнего, Петя, – серьезно ответил Гардан. – Будем молиться перед боем и уповать на Бога. Авось не покинет своими милостями.

Брызнули лучи солнца. Воины покончили с едой и спешно строились на берегах ручья. Вдали, шагах в трехстах, то же самое делала рать противника.

– Глянь-ка, Гарданка, слоны! – воскликнул с долей беспокойства Пьер.

– Уже заметил. Вот твоя главная цель. Как ты с нею справишься, так и сражение пойдет. Плохо, что у них большое преимущество в коннице. Да и пехоты достаточно.

К друзьям подошел Густав Руж. Поглядел внимательно, сказал:

– Далековато для наших пушек, как ты считаешь, Пьер?

Юноша с уважением поглядел на слонов, потом на Густава и молвил:

– Что ж делать, Густав? Знать, так и будем палить. Авось сатана нас за руку не дернет.

Ему было приятно, что опытный пушкарь так уважительно, как к взрослому, обратился к нему за советом.

– Почти наверняка войско неприятеля придвинется к ручью, – заметил Гардан. – Тогда и дистанция сократится. Так что ждите момента.

Густав с сомнением поглядел на Гардана, но ничего ему не ответил.

Построение войск заканчивалось. Вдали маячили раджа со свитой, все на конях и в блестящих шлемах.

Отряд капитана тоже облачился в доспехи, которые состояли из легких нагрудников и шлемов. Эжен всегда старался избежать лишних потерь. Многие пытались отказываться от доспехов, считая, что эти железки только мешают, однако капитан настаивал. Противиться ему люди не смели. И теперь маленький отряд поблескивал снаряжением, готовясь вступить в бой по первому знаку.

Глава 5 Сражение

Не прошло и часа после восхода солнца, как войско противника огласилось ревом возбужденных воинов, звуками труб и боем барабанов.

Оно медленно двинулось к берегу ручья, конница с нарастающей скоростью устремилась на правый фланг, совершая глубокий обход с целью зайти в тыл или ударить по флангу.

– Пушкари! – донеслось до Пьера из рядов матросов. – Ваша цель – слоны. Когда завершите это, переключайтесь на конницу. И получше гоняйте туземных помощников! Они могут дать деру, так что будьте начеку и пресекайте все попытки бежать. С Богом, братья!

Петька бросился к пушке и лихорадочно стал наводить ствол на цель. Слоны находились несколько правее его позиции и были хорошо видны на фоне светлой массы пехоты. Их серые туши с башенками на спинах мерно колыхались. Из башенок выглядывали стрелки из луков. Погонщики неторопливо орудовали палками с железными пиками на конце. Бивни зверей горели начищенной бронзой. Слоны помахивали хоботами и смешно шевелили ушами.

Петька беззвучно шевелил губами, то ли шепча молитву, то ли прося Бога помочь ему в этом страшном деле. Он волновался и никак не мог успокоиться. Темнокожие помощники боязливо поглядывали на него и пушку, ожидая ее скорого грохота.

В десяти шагах левее возился с пушкой Густав. Он глянул в сторону Петьки, подмигнул и успокоительно мотнул головой. Петька почувствовал какое-то теплое чувство к этому хмурому человеку. Его подмигивание и кивок как-то сразу успокоили его. И хотя у горла парня сильно пульсировала артерия, тело его приобрело уверенность, а руки перестали дрожать.

А войско неприятеля, пройдя пару сотен шагов, остановилось перед ручьем. До него было самое большее двести шагов. Петька уже хорошо определял расстояние и теперь быстро, но уже уверенно стал наводить ствол пушки на дальнюю пару слонов. Так они договорились с Густавом.

Слоны стояли парами, почти вплотную и были хорошей мишенью. Петька тщательно наводил, учитывая и ветер, который освежал прохладой его разгоряченное лицо, и высоту расположения пушки.

Он вопросительно глянул на Густава, и тот согласно кивнул, давая понять, что время наступило. По поведению войска было видно, что оно готово двинуться вброд через ручей.

Петька взял фитиль у чернокожего помощника и вдавил его в затравник. Сверкнула короткая дымная вспышка, орудие грохнуло струей дыма, откатившись назад.

Петька напряженно всматривался в едва заметный след от ядра. Оно врезалось в бедро переднего слона. Тот вскинулся, хобот взлетел вверх, и воздух огласился тоскливым трубным гласом боли и тоски. Туша животного стала заваливаться на бок. Он толкнул соседнего слона, тот заволновался, закрутил головой, а раненый зверь заметался, уже лежа на земле. Видно было, как стрелки посыпались из башенки, которая покатилась, оторвавшись от слоновьей спины.

Петька краем глаза увидел, что и выстрел Густава снес башенку с хребта другого слона. В рядах противника поднялась паника. Пехота забеспокоилась, стала разбегаться подальше от двух пока не раненных, но уже разбушевавшихся слонов. А те затрубили тревожно и зло. Погонщики не справлялись с ними. Первые ряды неприятельского войска затоптались на месте.

Пьер и Густав орали на чернокожих помощников, которые обалдело носились, заряжая, прочищая и поправляя пушки.

Прошло минуты три, прежде чем войско противника смогло немного успокоиться и двинуться вперед. Они подошли уже к ручью, и первые ряды вступили в теплые воды, когда оба орудия снова пальнули, но уже картечью. Она с отвратительным визгом врезалась в ряды пехоты, кося воинов десятками. Они тут же смешались, забарахтались в воде, но продолжали скорым шагом форсировать ручей.

Раздалась команда капитана, стройный залп мушкетов перекрыл крики толпы. Тут же туча стрел с легким свистом понеслась в противника. Он явно смешался и почти перестал двигаться вперед. Они не ожидали такой встречи, были уверены в своем превосходстве и теперь, мешая друг другу, толпились по обоим берегам ручья. Паника в рядах неприятеля явно нарастала.

– Пьер! – услышал вдруг юноша голос Густава. – Поворачивай ствол правее, там наши не выдерживают! Спеши, парень!

Петька прикрикнул на чернокожих, те спешно разворачивали орудие, на ходу прочищая его банником. Другие стояли наготове с пороховым зарядом, порцией картечи и фитилем.

Справа шла отчаянная битва. Плотные ряды противника теснили союзников. Петька взял чуть левей общей линии сечи и пальнул. Полтора десятка воинов тут же повалились на землю. Так же прочесал ряды наступающих и Густав. Это подействовало на атакующих. Их пыл сильно поубавился. Союзные войска, видя такую огневую поддержку, перешли в контратаку и отбросили противника к ручью.

А Петька вдруг заметил группу неприятельских всадников шагах в двухстах, которые стояли на невысоком холмике. То был чужой раджа со свитой. Петька стал торопливо наводить на эту группу, приказал затолкать в ствол заряд и ядро. Пушка выстрелила, и Петька проследил за полетом ядра. Оно ударило какого-то коня, тот тут же свалился, а ядро прыгало среди всадников, пока не успокоилось. Группа тут же рассыпалась и поскакала в тыл, подальше от губительного огня пушек.

По войску противника прокатилась волна рева. В нем слышался страх, возмущение и неуверенность. Он ширился, наконец неприятельские воины стали отступать, оглядываться по сторонам. Они видели поспешное отступление своего повелителя. Паника разрасталась, и вскоре отдельные группы чужаков стали поспешно отходить назад.

В ответ войско союзников окрепло духом. Оно ринулось вперед, не видя, что конница противника уже показалась у них за спиной.

Кто-то закричал, указывая на это. Густав тут же заорал на прислугу, и те бросились разворачивать пушки в сторону надвигавшегося конного отряда. В пылу сражения все забыли о напутствии капитана и теперь старались наверстать упущенное.

Они едва успели выстрелить и проследить, как ядра, прыгая среди коней, разили их. Задние наскакивали на смятые ряды передних, кони заржали, заплясали на месте.

Капитан Эжен бросил своих матросов навстречу коннице. Они пробежали между своими отрядами и успели занять выгодную позицию. Тут же прозвучал залп, потом другой, ибо помощники тащили за матросами запасные мушкеты. Лучники выпустили тучу стрел, и масса конного войска почти прекратила свое наступление. Начальники кричали, ругались, секли саблями нерешительных, но новый залп, на сей раз уже из пистолетов, никак не способствовал атаке.

Вскоре подоспела конница союзников. Во главе с раджой она врезалась в смешавшиеся массы противника. Началась страшная сеча, но это дало возможность перезарядить оружие. Пушки грохнули в очередной раз, сея смятение и смерть в рядах противника. Чаша весов явно и неумолимо склонялась на сторону союзного войска.

А на подступах к батарее еще царила угроза окружения. Воины бились уже в двадцати шагах. Густав прокричал приказ заряжать картечью.

Вскоре через переводчика, который постоянно находился рядом, он приказал расступиться рядам своих воинов, и, когда те выполнили приказ, орудие своим выстрелом почти в упор проделало изрядную брешь в рядах наступающих. Петька последовал его примеру, но его успех был скромнее. Однако общее нарастание паники коснулось всего войска наступающих. Оно дрогнуло по всему фронту. К тому же слоны так и не смогли ничего сделать. Они больше вредили, увеличивая панику. Два слона, оставшиеся в живых, носились по полю, и свои же воины разбегались перед ними. Наконец погонщики сумели направить их в тыл, где кое-как успокоили.

Петька заметил изменения, происходящие на поле битвы прямо перед батареей, и радость охватила его юное сердце. Он радостно и победно закричал, но тут же схватился за щеку. В ней торчала стрела, пущенная умелой рукой. Она пробила левую щеку и, слегка оцарапав верхнее небо, застыла. Кровь тонкой и горячей струйкой побежала по шее. Оперенный конец древка покачивался, причиняя сильную боль, рот тут же наполнился кровью, которая вытекала по губам. Петька опустился на лафет, с недоумением оглядел суету боя и, встретившись взглядом с одним из чернокожих, глазами умолял его помочь.

Индус бросился к Петьке, осмотрел его и стремительно обломил у ранки стрелу. Петька вскрикнул, а индус уже залез пальцами в рот и стал отгибать наконечник. Боль волной захлестнула Петькино сознание, и он лишился чувств.

Когда он очнулся, то увидел себя лежащим у пушки, щека раздулась, но стрелы не было. Он ощутил за зубами комок тряпицы, а лицо было стянуто чистой полоской ткани. Голова болела, болела рана, но бой уже отдалялся. Петька с трудом повернул голову и увидел, что войско противника спешно отступает, преследуемое союзниками. Победные кличи заполняли всю долину. Отдельные группы еще сражались, но это была агония неприятеля.

Петька, однако, не ощутил никакой радости. Ему было не до сражения. Он был весь во власти боли. Индус смотрел на него с жалостью, но и с ободрением, он что-то говорил на своем тарабарском наречии, но Петька и не пытался его понять.

Во рту чувствовался сильный вкус крови. Вскоре подошел другой индус. Это был лекарь, Петька уже видел его как-то раз. Он подал парню чашку с пойлом и показал, что надо делать. Петька с трудом втянул глоток горьковатого настоя и покатал жидкость во рту, потом с трудом наклонился, и лекарство само вылилось на землю.

Лекарь одобрительно заговорил, заулыбался и знаками дал понять, что так надо продолжать и дальше. Юноша согласно закивал и принял чашку, поставив ее на лафет.

Шум сражения отдалялся. Долина была усеяна тысячами трупов и раненых. Воины уже собирали своих павших товарищей, оказывали помощь пострадавшим, добивали чужих раненых. Кое-где всадники носились по зеленому, слегка вытоптанному ковру травы, и Петька никак не мог понять, чего они носятся без толку, когда сражение уже фактически закончилось.

Он поискал глазами Гардана, но его нигде не было видно. Не было и матросов. К нему подошел Густав с черным от копоти лицом, усталыми глазами.

– Как же тебя, юноша, угораздило схватить стрелу? Стало быть, тебе не повезло. Ну да крепись, могло быть и хуже, а это скоро заживет.

Петька хотел ответить, но вместо слов лишь промычал что-то нечленораздельное и жалобно посмотрел на старшего товарища.

– Сиди, сиди, не рыпайся и молчи. Тебе нельзя говорить. Хоть другая-то щека цела?

Петька кивнул, и Густав одобрительно похлопал юношу по плечу:

– Славно поработали, Пьер. Тебе причитается награда, а я уж об этом позабочусь. Отменно стрелял. Ни одного промаха. Для начала просто блестяще. Поздравляю!

На глазах у Петьки сверкнули слезы, а Густав засмеялся, обнажая на черном лице белый ряд зубов, потом продолжил дружески:

– Все, Пьер, успокойся! Теперь уже не страшно, все позади. Осталось передохнуть с недельку, получить награды, и можно топать на корабль. Уже и сезон начинать можно. Ты понял?

Промычав что-то невнятное, Петька согласно закивал. А Густав продолжал, как бы соскучившись по разговору, хотя, может, так оно и было:

– Здесь лекари хорошие, да и наш капитан дока в этом деле. Быстро оживят тебя. Вот только поголодать тебе придется малость, но это и к лучшему. Мы к такому привычны, верно? Каждую неделю, если не забыл, один день у нас пост. Скоро опять все будет восстановлено по старым обычаям. Ладно, сиди, а я пойду за пушками присмотрю, а то наши союзнички попробуют выпотрошить их малость. А огневой запас надо беречь. Самим пригодится. Ну, пока, Пьер, и не отчаивайся! Все пройдет, заживет до свадьбы!

Страшно хотелось пить, но глотать отвар Петька не решался. Он только полоскал рот, кривился от боли и горечи. Выше шеи все болело. Ему трудно было ворочать головой, и он ощущал, как опухоль ширится, закрывая глаз.

Очень хотелось увидеть Гардана и узнать, как он там, не случилось ли с ним чего. Но никаких сведений о друге не было, и Густав о нем ничего не сказал, а позвать было нельзя. Говорить Петька не мог.

Вскоре заиграли трубы, сзывая воинов под знамена раджи-победителя. Ликующие воины с гомоном и криками стекались со всей долины. Появились и матросы, все чумазые от порохового дыма. Кое-кто уже с повязками, а одного тяжелораненого несли на носилках. Одного Гардана не было видно, и Петька уже заволновался. Раджа неторопливо объезжал своих воинов, поздравлял с победой, радостно улыбался и сыпал обещания щедро вознаградить каждого.

Петька жадными глазами высматривал Гардана. Того нигде не было. В душе юноши зародился жуткий страх за друга, он разрастался, заполняя его всего. Самые мрачные предположения вселились в его и так болящую голову. Лишь один матрос по имени Жан Задира, поняв, как беспокоит парня судьба друга, поведал, что видел Гардана сидящим на коне, но затем потерял его из виду.

Стало быть, подумал Петька, Гардан умчался добывать себе славу на коне и, конечно, с саблей наголо. Но где же он теперь? Не случилось ли с ним несчастья? И что будет со мной, коль я останусь один?

Затем он немного устыдился своих мыслей. Получается, что он больше думает о себе, чем о друге.

Подошел капитан и молча стал осматривать бледное Петькино лицо, потом спросил участливо:

– Что, Пьер, болит рана? Как же это тебя сподобило схватить под самый конец боя стрелу? Ну да ничего, это не так уж и опасно. Дай-ка я тебя посмотрю.

Он осторожно снял повязку и осмотрел уже раздувшуюся щеку, потрогал опухоль вокруг ранки, молвил успокаивающе:

– Ерунда. Зубы целы? – Пьер утвердительно кивнул. – Тогда через пару дней станет заживать. Сейчас я положу тебе на ранку мазь, замотаю и завтра сменю, а там и подсохнет. Принесите мне воды и чистую тряпицу. Надо же нашего героя обтереть, а то он похож на черномазого сатану.

Вскоре рана была обработана, смазана, и на нее наложена чистая повязка.

А все матросы, уцелевшие в бою и не получившие ран, уже бултыхались в ручье, смывая грязь, копоть и пыль сражения. К ним присоединился и капитан, тщательно обтираясь пучком травы.

Потом матросы стали тревожно оглядываться в поисках Гардана. Войско уже готовилось отправиться в путь в столицу княжества, когда Дуарте воскликнул, указывая пальцем вдаль:

– Эй, глядите! Наш Гардан кого-то волочит на аркане! Никак удалец пленного зацапал?

К ним приближался Гардан, гордо восседая на коне, а позади него плелся, спотыкаясь, какой-то далеко не простой человек, судя по воинскому поясу с ножнами, усыпанными сверкающими каменьями и золотыми бляшками.

– Видать, знатного пленника парень отхватил! – сказал Густав Руж, присматриваясь к приближающимся. – Глядите, какие у него ножны, а сабля, видать, и того богаче. Ну и проныра же этот Гардан, везде успеет! Эй, Гардан! Правь к нам! – Голос Густава загремел, как во время пальбы из пушек.

Петька радостно отметил, что друг даже не ранен, и в груди его разлилась мягкая волна восторга. Он хотел тоже что-то крикнуть, но скривился от боли и забросил эту затею, только поднялся на ноги и ждал приближения друга.

Гардан подъехал, спрыгнул с коня и подошел к капитану.

– Капитан, принимай драгоценного пленника. Шайтан знает кто он, но уж то, что человек важный, – это точно. Глядите, какое одеяние, а драгоценностей на оружии больше, чем у нас во всей команде. А вот еще что я снял с его тюрбана, – Гардан протянул капитану рубин овальной формы вобрамлении маленьких голубых камушков в золотой оправе.

– Ну-ка, Гардан, что ты нам преподнес? – спросил капитан и стал разглядывать пленника и драгоценность. – А ведь это очень дорогая вещь, ребята. Рубин в окружении сапфиров! Знатная штука! Я вижу, у тебя на боку его сабля, давай сюда, поглядим.

Гардан с явной неохотой отстегнул от пояса саблю и подал ее капитану.

– Не кривись, молодец, – усмехнулся капитан, заметив недовольство Гардана. – Саблю ты можешь оставить себе – в бою достался тебе этот трофей. Жизнью рисковал за нее. Мы только поглядим.

Сабля была действительно отменная. Клинок отливал голубизной и явно вышел из рук какого-то знаменитого мастера Дамаска. Бирюзовая рукоять с золотым витым шнуром была покрыта разноцветными каменьями, а на шишаке сверкал довольно большой изумруд, закрепленный витыми усиками из чистого золота. Золотой же эфес был усеян мелкими каменьями.

– Кто же этот пленник? – спросил капитан и, не находя ответа, продолжил: – Надо его к радже свести, пусть он определит, а мы за него хороший выкуп получим. Видно, что он того стоит.

Матросы с интересом рассматривали молодого красивого воина с едва пробивающимися усиками, но уже выбритым подбородком. Его большие агатовые глаза смотрели без страха, но заинтересованно и с любопытством. Даже в таком положении он держался вызывающе.

– Гардан, – обратился к юноше капитан. – Ты его захватил, ты и поедешь со мной к радже на переговоры. А пока достань-ка мне коня, вон они еще бродят без седоков. Прихвати нескольких, а то у нас есть раненые – им будет куда удобнее ехать, чем идти.

Вскоре Гардан умчался с одним индусом, понимавшим португальскую речь, к радже – предупредить о пленном и о скором посещении капитана.

Час спустя выяснилось, что пленный – племянник правителя, разгромленного только что, и за него установлен выкуп огромного размера, половина которого останется у экипажа «Волка».

Уже поздно вечером при свете факелов войско вступило в возвращенную столицу. Городок оказался маленьким, но дворец раджи вызывал восхищение своей архитектурой, хотя и был невелик.

Уставшие и измученные походом, воины разбрелись по сараям или просто расположились на земле. Жители с трудом скудно накормили их, и в тот же час все погрузились в тяжелый сон. Лишь небольшая стража изредка оглашала ночную тишину перекличкой.

Глава 6 Добыча

Прошла неделя отдыха, и настало время отправляться на корабль. Раджа сдержал слово и щедро вознаградил отряд. Отдельно по рекомендации капитана наградил матросов, отличившихся в сражении. Среди них оказались и наши друзья.

В сопровождении сотни воинов раджи отряд матросов благополучно добрался до бухты с портом Квили. Корабль оказался на месте, и ничего непредвиденного за время отсутствия отряда с ним не произошло.

– Наконец-то мы на корабле, – воскликнул Петька, с удовольствием оглядывая палубу и встретивших их матросов.

– А я зато душу отвел в походе. Вспомнил старые времена! – блаженно ответил Гардан.

– И то хорошо, Гарданка! И у меня почти рана зажила. Так что мы с достатком оказались. Но говорят, что скоро делить будут полученное за поход. Ты слыхал?

– Об этом все только и говорят. Капитан назначит день, но думаю, что скоро.

– Интересно! Много ли получим? Как ты думаешь?

– Думаю, что тебе достанется больше всех – отличился ведь знатно.

– А ты? Небось, каждый тебе завидует. Получить такую саблю! Да это же целое состояние! Можно всю жизнь на нее прожить!

– Тебе не понять, но я ни за что эту саблю никому не отдам ни за какие сокровища. Это трофей! Личная добыча! Надо понимать.

И вот настал долгожданный день дележа. Капитан восседал за застеленным зеленым сукном столом. Рядом расположился писарь с бумагами, а на палубе лежала груда золота, дорогой утвари, тканей и драгоценных и полудрагоценных каменьев.

– Братья волки! – голос капитана звучал вдохновенно и с глубоким значением. – Сегодня нам предстоит заняться приятным делом. Мне приятно будет рассчитаться с вами за тяжелый труд, который вы перенесли в походе. К сожалению, один из нас переселился в другой мир. Но что мы могли ожидать другого? Слава Богу, что только один. Могло быть и хуже. Однако все остальные поработали на славу и теперь получат достойную плату за это.

Капитан дал возможность морякам обменяться восклицаниями, которые рвались у них из глоток. Возбуждение должно иметь выход, и оно нашло его в пятиминутном крике, спорах и впечатлениях. Капитан терпеливо переждал шум, и когда матросы стали помаленьку успокаиваться, продолжил:

– Братья! Нас теперь двадцать два человека плюс повар с помощником. Стало быть – двадцать четыре. Вот на них и будут распределены все наши добытые сокровища. Погибшего, к сожалению, одарить нет возможности. У него нет родных, и его доля будет служить на пользу судну, как это и было решено с давних времен.

Капитан передохнул, заглянул в бумаги, которые слегка шевелил утренний бриз. Он что-то сказал писарю, тот согласно кивнул, а капитан снова обратился к матросам:

– Здесь все разложено по долям, и всего их девяносто восемь. Тут учтены заслуги, ранения и прочие договорные условия. Итак, мне причитается десять долей как капитану и владельцу судна, Жаку – шесть долей, Пьеру тоже шесть долей как отличному бомбардиру и за ранение, Гардану шесть долей с учетом пленения знатного вельможи, Густаву…

Тут поднялся гомон, и капитан вопросительно остановился, спросив:

– Братья, чем вы недовольны? Говорите внятно, не все разом.

– Гардану слишком много! Молод еще! Хватит ему и пяти долей!

– К тому же у него сабля тянет с десяток долей!

– Братья! При чем тут молодость? Гардан захватил пленника, который дал нам почти двадцать долей выкупа. Разве этого мало для вас? А сабля – это его личная добыча, так и раньше случалось. Так что пусть он ею пользуется, а все знают, что самые большие заслуги должны и больше давать герою. Хватит, больше не будем о том говорить.

Матросы малость пошумели, но уже без злобы, а просто для порядка, чтобы спустить пар.

– Продолжим, братья. – Капитан перечислил доли всех участников команды, а потом добавил:

– Всю добычу вы видите перед собой. Сейчас все получат то, что причитается каждому, но после того, как я возьму свои доли, так?

– Так, капитан! Как положено, так и делай! Все правильно! Начинай!

Капитан поднялся, подошел к куче добра и отобрал себе положенное. Это оказался рубин, снятый Гарданом с пленника, который и составлял десять долей. Некоторые удивлялись такому выбору, не понимая, что из себя представляет этот камень. Однако капитан это хорошо представлял.

Каждый матрос тянул номер, и писарь отпускал ему его долю. Так продолжалось целый час. После этого тот же писарь стал отбирать все это назад и менять на деньги, но тем, кто этого не хотел, оставлял вещи, не считая дорогих тканей, утвари и прочей объемной добычи, занимающей много места. Это в обязательном порядке подлежало обмену. Так было покончено с дележкой. Все ценности были сложены в большой капитанской каюте в ящички и заперты индивидуальными ключами. Каждый матрос хранил свой ключ у себя. Небольшую сумму тут же выдали тем, кто отправлялся на берег покутить и развлечься. Некоторые немного ворчали, но откровенно протестовать не решались. Они все принимали на себя подобные обязательства, и капитан строго следил за соблюдением всех договоренностей.

– Теперь мы богаты, Гарданка! – воскликнул Пьер, когда все было закончено и волнения улеглись. – Особенно ты, мне так приятно за тебя!

– А что толку с того? Когда мы сможем все это потратить? И будет ли у нас такая возможность? Сможем ли мы осуществить все, что хотели бы? Может, завтра же мы все пойдем на корм рыбам!

– Ой, Гарданка! Чего это ты так заговорил? Такое радостное событие, а ты мрачный и злой. С чего это ты?

– Да все из головы не идет, что матросы завидовали мне. Противно!

– Да ты не держи на них зла, Гарданка! Они уже и забыли про это.

– А я не забыл, Петя. Думаешь, мне легко достался этот пленник? Я головой рисковал, захватывая его. Ты и сам видел вмятину на панцире. Это саблей меня полоснули, да я успел увернуться, а то бы видел ты меня тут… Пришлось двоих зарубить, а третий сам утек. Да я тебе уж об том рассказывал, помнишь?

– Конечно, помню. Потому и хочу, чтобы ты не переживал. Радуйся! Капитан правильно сказал про тебя. Он молодец, правда? Правильный мужик. Мне он так нравится!

– Однако взял себе самое лучшее. Мой рубин был! Ему, наверное, и цены нет. Знал капитан, что взять.

– Да брось ты сетовать, Гарданка. Он же капитан, и на нем такая ответственность и забота об нас. Он же все это организовал и осуществил. К тому же потери самые малые, сам знаешь. Не надо тешить себя завистью. Я даже думаю, что капитан еще маловато себе берет.

– Может, ты и прав. Но настроение у меня не улучшается. Тоска!

– А мне хорошо. И ты перестань думать плохое. Зря все это. Давай в город выберемся. Ведь скоро в путь отправляться. Тогда не до развлечений будет. Кто знает, сколько продлится и каким будет наш очередной поход?

– А что? Давай сходим в город. Откровенно говоря, я бы не отказался от хорошей девчонки. Ты правильно сказал, что никто не знает, как долго продлится наш поход, да и куда мы пойдем, ты знаешь?

– Капитан не говорил. Наверное, он сам еще не решил.

– То-то и оно. Так что я поддерживаю твое предложение. Ты как?

– Мне неловко как-то девчонками заниматься, Гарданка. Постоянно чувствую себя очень плохо. Да и не очень меня это привлекает.

– Странно как-то ты говоришь. Все только об этом и разговоры ведут, а ты… Ну да ладно. Пусть так и будет. Это твое дело. Но хоть составь мне компанию. С другими мне не очень-то охота шляться. Они все слишком взрослые для меня. А с тобой я привык.

– Уговорил. Пошли просить Жака. Он должен отпустить. Не к капитану же с этим идти.

Жак для порядка немного упрямился, но скоро сдался и отпустил ребят, зная, что они одни из самых дисциплинированных матросов экипажа. К тому же денег они не просили, ибо кое-что еще оставалось у них от прежних прогулок в город.

«Волк» стоял на якоре у самого выхода из порта, и потому пришлось просить товарищей отвезти их на берег и к полуночи забрать назад. За это пришлось даже заплатить немного.

Не прошло и недели, как капитан объявил, что они отплывают на Цейлон с грузом хлеба и кокосового масла, а потом на архипелаг острова Мале. Почти никто не знал, где это, однако задавать лишние вопросы тут было не принято. Капитан надумал что-то, а ему доверяли полностью.

Первая половина плавания оказалась трудной. Зимний муссон был противным, и приходилось часто лавировать, менять галсы, а это всегда выматывало команду. Частенько перепадали дожди, море постоянно слегка штормило. Но при подходе к Цейлону ветер почти успокоился, и в порт Ануру вошли при тихой погоде.

Разгрузились быстро, захватили провизии, воды, загрузились балластом. Отдых был коротким, но за десять дней перехода большего и не требовалось. Да и тратить деньги в этом маленьком городке не было никакого смысла. Их все берегли для больших городов, где много соблазнов и развлечений.

Уже при попутном муссоне «Волк» бойко побежал на запад. Темно-синяя гладь океана не предвещала ничего плохого. Капитан теперь выходил на мостик с ручным мангустом на плече. Он его купил у базарного жонглера, который обещал капитану, что мангуст будет исправно предсказывать морякам ураганы.

– Теперь у нас есть отличный прибор для предсказания надвигающегося шторма, – говорил капитан, показывая ручного зверька. – Поглядим, не обманул ли нас хитрый томил. Уж очень большие деньги я уплатил за него.

– А как он будет показывать, что надвигается шторм? – спрашивали матросы, с опаской поглаживая зубастого малыша.

– Часто будет вскарабкиваться на реи и прыгать по ним, сидеть на фальшборте и всматриваться в горизонт, откуда идет шторм. И вообще поведение у него к этому времени будет возбужденное. Так, во всяком случае, говорил и обещал торговец. Посмотрим, так ли на самом деле.

– А мышей он ловит? – спросил повар. Он был китаец, и его говор никак не хотел исправляться. Потому он плохо говорил по-французски, что, однако, не мешало ему отлично готовить и досыта кормить матросов. Его все звали очень просто – Ю. Это нравилось Петьке, и он часто к нему обращался таким образом.

Капитан заверил, что мангуст отличный охотник и вскоре на судне не останется крыс.

– Очень хорошо, капитан! – чмокнул губами Ю.

Его редкие усы смешно свисали по обеим сторонам рта, но больше на голове не было ни волоска. Ему было около сорока лет, но выглядел он моложе, смуглая кожа всегда удивляла гладкостью, а под нею просматривались крепкие мускулы.

– Слушай, Гарданка, а почему это у Ю такой вид, словно он воин или борец?

– Откуда мне знать? Однако и он участвует в схватках, коли того требует обстановка. Он же вместе с нами часто упражняется на палубе. А ты видел, как он нож бросает в цель? Вот бы нам так научиться!

– Давай попросим его научить нас.

– А кто еду будет готовить? Ты, что ли?

– Мы можем ему помочь, а он нам поможет с ножом.

– Тогда надо поговорить с ним на днях.

Тут пробила очередная склянка, и юноши заспешили на вахту. Пьера в ту же минуту потребовали к румпелю. Жак сказал:

– Пьер, сегодня на тебе руль. Гляди в оба. Почаще поглядывай на компас. И смотри – не зевай. Курс ты знаешь, тебе сообщили его?

– Конечно, месье! И не беспокойтесь. Море спокойно.

– Никогда не надейся на это, погода всегда может быстро измениться.

– Слушаю, месье!

Петька постоянно поглядывал на компас, реагируя на малейшие изменения курса. Он тут же подправлял руль и поглядывал вперед, хотя это было и не его дело.

Он часто хвастал Гардану, что уже знает, как обращаться с секстантом, что такое алидада, градус, минута, широта и долгота. Пробовал уже брать высоту светил и вычислять положение судна по их показателям. Однако до настоящего умения было еще далеко. Все же он и тут преуспел и стал хорошим рулевым, как и пушкарем.

Сейчас он думал, как бы получше распорядиться своими средствами, которые ему казались уже довольно большими. Мысли то сбегались, то разбегались, но чего-то основательного никак не приходило в голову. Одно он знал – когда все это закончится, он станет купцом, как и его отец. Попробует вернуться в Новгород, обновит дом, заведет корабли и станет плавать по рекам и Балтике, развозить товары, продавать и покупать…

Когда вечером юноши освободились от вахты, Гардан сказал:

– А я уже договорился с Ю. Он согласился нас немного обучить и завтра проведет первый урок. Потом мы с тобой ему поможем у печки. Согласен?

– Еще бы! Конечно! Вот здорово будет, а? А ножи какие, специальные?

– Да нет. Любые, какие есть у каждого.

И действительно, утром, еще солнце не взошло, как Ю уже рассказывал юным друзьям об основных приемах метания ножа. Они внимательно слушали, всматривались в его темные узкие глаза и с нетерпением ожидали, когда же он приступит к показу.

Наконец он сделал несколько пробных бросков на расстоянии шести шагов. Небольшой щит, принесенный им для этого, оказался трижды поражен в самый центр круга.

– Видели? – спросил Ю. – Теперь все зависит от вас самих. Чем больше сделаете бросков, тем быстрее научитесь. А я пошел – дела.

– Я думал, какие-то чудеса будут, – протянул разочарованно Петька. – А тут ничего особенного.

– Сказал тоже! А попади-ка в цель. Знаешь, сколько нам надо бросать нож, чтобы начать попадать. Так что давай упражнять руку и глаз. А там поглядим, кто быстрее осилит эту премудрость.

– А тут и нечего глядеть, Гарданка. Ты всегда был впереди. Правда, из пушки я стреляю получше, но ведь в остальном ты меня оставляешь далеко позади.

– Не плачь только. А то можно подумать, что совсем слабак тут с нами плавает. А с этим мы управимся, вот увидишь.

Глава 7 Жемчуг

Подгоняемый попутным муссоном, «Волк» быстро шел строго на запад.

Свежий ветер разгонял жару, дышалось легко и свободно. Наши друзья играли с мангустом, визжали и смеялись, пытаясь поймать юркого, проворного зверька. Шум на баке мало кого привлекал, и ребята увлеклись игрой. Однако их прервал строгий окрик Жака:

– Гардан! К капитану! Быстро!

Ребята в недоумении переглянулись, ничего не понимая.

– Чего это я понадобился капитану? Чудно, правда, Пьер?

– Кто ж его знает. Иди, а то отругает за опоздание. Потом расскажешь, а теперь поспешай.

Петька с нетерпением стал ждать друга, тихонько поглаживая мягкую шерстку мангуста, который разлегся на солнышке.

Второй день фуста шла на запад, но никто из матросов не знал цели этого похода. Да и мало находилось любопытных. Все привыкли, что капитан сам обдумывал и разрабатывал планы походов, а остальным оставалось лишь выполнять задуманное. Пока это себя оправдывало, и никто не роптал на единовластие в этом вопросе.

Гардан долго отсутствовал, и Пьер понял, что там шел разговор не о пустяках. Так оно и оказалось. Когда Гардан вернулся, то с озабоченным лицом поведал другу, что они приближаются к Мальдивским островам и он назначен главой опасной миссии.

– Так я не понял, что тебе надо будет делать?

– Расскажу потом, а сейчас капитан не разрешает болтать.

– Что же, неужели я разнесу по всему судну?! – обиделся Пьер.

– Уверен, что нет, но и нарушить приказ капитана не могу, не обижайся. Завтра все сам узнаешь. А мне пора начинать готовиться. Надо Коран просмотреть, одежду подготовить, и не только для себя. Так что лучше пока не спрашивай ничего, а занимайся своими делами.

Ночью фуста легла в дрейф. Наверное, капитан опасался близости островов с опасными рифами. Он почти всю ночь вышагивал по палубе, поглядывая на звезды, видневшиеся между разрывами густых облаков.

Взошло солнце, и фуста под самыми малыми парусами двинулась дальше.

Часа через два показалась дхони – мальдивская лодка больших размеров. Последовал приказ:

– Лодку захватить! Если не остановится, пальнуть из пушки. Пьер, к орудию! Приготовиться к преследованию!

Матросы налегли на канаты, подняли реи, все паруса туго надулись под напором муссона. Форштевень забурлил вспененной водой океана.

Попытка дхони уйти от «Волка» не увенчалась успехом. Ядро Пьера всплеснуло фонтан воды по курсу, перед самым ее носом, и парус быстро сполз вниз.

Дхони притянули крючьями к борту фусты. Рыбаки со страхом взирали на обидчиков, ожидая расправы. Гардан по-арабски, который мальдивцы кое-как понимали, успокоил людей, но потребовал проводника до острова Ланду. Такой был известен рыбакам. Они посовещались и выделили в качестве лоцмана одного пожилого рыбака. Гардан обернулся к капитану и сказал:

– Капитан, что сказать остальным? Волнуются люди.

– Пусть подарят нам пару тунцов на обед, а с их лоцманом я расплачусь сполна, но потом. Понял?

Вскоре переговоры увенчались обоюдным согласием, и на палубу фусты плюхнулись две немалых сверкающих рыбьих туши. Ожидаемый обед сразу же стал казаться куда приятнее.

Лоцман с опаской перебрался на фусту. Дхони торопливо отчалила.

Гардан в присутствии капитана стал расспрашивать мальдивца о путях подхода к Ланду. Оказалось, что это один из множества маленьких коралловых островов в гряде, опоясавших огромную лагуну с несколькими проходами в нее со стороны океана. Подходы опасны, вокруг масса рифов, и потому идти надо медленно.

– Пойдем на веслах, если так, – молвил капитан. – Гардан, спроси, знает ли он Ибрагима Муссу, сборщика жемчуга у берегов Цейлона?

– Знает, капитан. Плохо, понаслышке, но знает. И тот действительно живет много месяцев на Ланду. Он проведет нас туда. Надо заходить со стороны лагуны. Он сумеет это сделать.

– Скажи ему, что я хорошо заплачу, но после прохода и выхода назад.

Переговоры утомили Гардана, к тому же много дел еще не были закончены.

Вскоре посреди моря показалась темная точка и выросла в пышный венец кокосовых пальм, окаймленных белоснежным коралловым песком. Картина эта оказалась просто чудесной. Белоснежные гребни бурунов набегали на берег, который возвышался, казалось, не более чем на пять-шесть футов над морем.

Лоцман стоял рядом с рулевым и капитаном. Фуста изменила курс и двинулась на север, преодолевая противный ветер. Парусность уменьшили, и ход резко снизился.

Крошечные островки тянулись по левому борту, кивая кокосовыми головами. Отдаленный шум бурунов едва долетал до фусты, сливаясь с шумом ветра в снастях.

Уже после полудня фуста подошла к проходу в лагуну. Паруса вовсе убрали, и матросы взялись за весла. Работа трудная, но рисковать капитан не хотел. Пройдя успешно линию бурунов, «Волк» втянулся в спокойные воды лагуны. Там они увидели несколько лодок и разбросанные по гладкой воде рифы.

Опять поставили паруса. Медленно продвигались вдоль красочных рифов, пока капитан не отдал распоряжение бросить якорь. Встречные лодки, проходившие мимо, слегка замедляли ход, а невысокие темнокожие люди с любопытством оглядывали чужеземцев.

– На ночь усилить вахты, всем иметь при себе оружие и глядеть в оба. Жак, будешь на палубе до полуночи. Всякое может случиться. Гардан, утром быть готовым отправиться на берег. Вас будет пятнадцать человек, старайтесь без надобности не шуметь.

– Понятно, капитан, – взволнованно ответил Гардан. Он весь день находился в таком напряженном состоянии. Шутка ли – он глава опасной миссии. Даже Жак будет подчиняться ему. Чудно придумал капитан! Даже страшно становится, когда задумаешься обо всем.

– Возьмешь для солидности свою саблю с каменьями. Это сразу впечатляет. Перстни будут тебе выданы утром.

– Да, капитан. Я все помню.

– Лишний раз напомнить не мешает, – отозвался Эжен, но в голосе его не слышалось угрозы. – Когда все сделаете, постарайтесь уйти тихо, без пальбы. Это очень важно.

Ночь прошла спокойно. Никто их не беспокоил, да и утро не предвещало ничего опасного.

Гребцы с полчаса подгребали ближе к берегу. В глубине острова виднелись несколько хижин, которые окружали добротный дом под крышей из листьев пальмы. Редкие люди двигались среди хижин, заходили в дом, и видно было, что жизнь идет своим, заведенным на годы, порядком. Капитан внимательно все это рассматривал в зрительную трубу, а лоцман подправлял рулевого.

По приказу лоцмана фуста остановилась. Гребцы убрали весла, а команда в пятнадцать человек спешно уселась в спущенную лодку. На корме с важным, но озабоченным видом уселся Гардан в праздничной одежде с чалмой на голове и дорогой саблей на поясе.

Гребцы дружно ударили веслами, лодка стремительно набрала ход и вскоре уткнулась носом в коралловое крошево берега.

Там их встретили мальдивцы, с любопытством разглядывая редких и диковинных людей. Гардан заметил, что на порог большого дома вышел важный араб в дорогом халате легкого шелка. Полноватое лицо выдавало довольство и чувство собственного достоинства. Это, как понял Гардан, и был сборщик жемчуга Ибрагим Мусса. Он внимательно наблюдал, как выгружались матросы, и потом с любопытством оглядывал процессию во главе с разодетым Гарданом.

Тот подошел к порогу и слегка склонил голову, приложив руку к груди.

– Салям алейкум, достойнейший Ибрагим Мусса, – сказал Гардан по-арабски и еще ниже склонил голову в белоснежной чалме. Его руки сверкнули дорогими перстнями. – Прости за столь раннее появление у твоего порога, да будет благословен твой дом под покровительством нашего великого пророка!

– Салям, дорогие гости, – ответил Ибрагим, но в голосе не чувствовалось доброжелательства. Его лицо выражало недоумение и напряженность. – Что привело столь важных людей в мой скромный дом? Но прошу вас, заходите. В доме и поговорим о делах, ибо без дел такие гости не появляются. И пусть Аллах снизойдет до вас. Проходите.

– Благодарю, достойнейший Ибрагим Мусса. Мы с радостью последуем твоему приглашению, тем более что мой господин посылает тебе скромный подарок, – и Гардан, слегка обернувшись, показал рукой на матроса с ларцом в руке, покрытым бархатной косынкой.

– О, благодарю тебя, юный доброжелатель. Однако я не жду никакого подарка, особенно от таких гостей, как вы. Как тебя величать, мой юный друг? И кто твой господин?

– Моя скромная персона именуется Гардан Махмуд, уважаемый. А послал меня мой господин, эмир острова Сокотра, которого ты не раз посещал, досточтимый Ибрагим Мусса. Сеид Аббас его имя, да пусть Аллах не оставит его своими благодеяниями.

– О, я иногда встречался с Сеидом Аббасом, Аллах допустил меня до светлых очей этого господина. Но проходите же, уважаемый Гардан Махмуд. Шербет уже ждет нас, а на дворе так жарко.

Гардан склонил голову и прошел в двери, попав в довольно роскошно убранную комнату, где слуги расставляли угощение и напитки.

– Многоуважаемый Ибрагим Мусса, – снова начал Гардан, приложив руку к груди. – Прими подарок моего господина, да продлятся его годы во славу ислама! – Гардан сделал величественный жест, и матрос, опустившись на колени, поставил на ковер ларец из красного дерева, потом сдернул покрывало и открыл крышку.

В ларце засверкал большой рубин в золотой витиеватой оправе на бархатной подстилке синего цвета. Все затаили дыхание, а Ибрагим впился в него жадным взором, не в силах оторваться от созерцания такого сокровища. Наконец он прошептал:

– За что же, мой юный друг, уважаемый Сеид Аббас, да продлятся годы его, передает мне столь великолепный подарок?

– Причина проста, досточтимый Ибрагим Мусса. Мой господин предлагает тебе продать ему весь твой сбор жемчуга и готов хорошо заплатить.

– О! Я польщен таким вниманием к моей скромной персоне. Но у меня нет такого количества жемчуга, чтобы уважаемый Сеид Аббас мог быть доволен мной. Да и зачем ему так много жемчуга?

– Мой господин женится, почтеннейший Ибрагим Мусса, а жене нужно много жемчуга, таков уговор между сватами. А за ценой мой господин не постоит, – закончил Гардан, чувствуя, как струи пота скопились под чалмой и готовы вот-вот пролиться на лоб. Он вообще весь взмок уже от напряжения, хотя все пока шло по плану. Жак стоял рядом и молча взирал на происходящее, готовый прийти на помощь в любое время.

– Я понимаю. Достойнейший Сеид Аббас уже стар и напоследок решил побаловать себя молодой плотью, верно я говорю, мой юный друг?

– Кто же не хочет ублажить свою старость столь дорогим удовольствием? Ты прав, уважаемый Ибрагим Мусса, да продлит твои годы Аллах еще на множество лет!

– Однако весьма странно такое решение великого Сеида Аббаса!

– Кто имеет деньги – тот не любит отказывать себе в маленьких удовольствиях, – ответил Гардан, прижимая руку к груди и склоняя голову. – Итак, уважаемый Ибрагим Мусса, каково твое решение?

– Против просьбы такого знатного господина я никак не могу возразить. Я готов выполнить эту просьбу, тем более что подарок того стоит.

– В таком случае, уважаемый Ибрагим, прошу удалить всех посторонних, и мы приступим к торгам, – Гардан сделал едва заметное движение рукой. Лишние матросы, склонившись в подобострастном поклоне, удалились за наружные двери.

Гардан шепотом поговорил с Жаком, и тот достал из-под полы халата увесистый мешочек с золотом. Гардан сказал:

– Глубокоуважаемый Ибрагим Мусса, сколько ты можешь предложить нам крупного, среднего и мелкого жемчуга? Моему господину нужно много для работы ювелиров. Заказ очень большой, а жемчуг – любимое увлечение его невесты.

– Будет исполнено, мой юный друг. Я готов показать все, что у меня есть, – ответил Ибрагим и сам опустился на колени у стены, открыл незаметно потайную дверцу и стал один за другим выкладывать наружу мешочки из красной кожи.

Гардан, Жак и Дуарте, которые остались в комнате, с затаенным вниманием наблюдали эту операцию. Наконец Ибрагим поднялся и сложил на стол все мешочки. Он медленно развязывал тесемки с кистями и разворачивал горловины их, показывая рассортированные по размерам горошины жемчуга.

– Вот, пожалуйста, мой юный друг, ознакомься с содержимым мешочков. Тут годовой сбор, и весьма хороший, должен я заметить. Аллах, да восславится его имя на земле, сподобился помочь мне в этот раз. Сбор оказался хорошим – ты сам можешь в этом убедиться.

Гардан довольно равнодушно оглядел жемчуга, взвесил на ладони один из мешочков, положил его на столик, сказал:

– Ну что ж, уважаемый Ибрагим. Я думаю, что мой господин будет доволен тобой. И в долгу не останется, сам знаешь. Я беру все, – сказал Гардан и дал знак Жаку. Тот переглянулся с Дуарте.

Не успел Гардан и глазом моргнуть, как Дуарте обрушил на голову Ибрагима увесистый кулак, и тот, не проронив ни звука, рухнул на пол. Жак успел придержать его грузное тело, чтобы не производить слишком большого грохота. А Гардан продолжал говорить довольно громко, будто торгуется и уговаривает.

Жак быстро складывал мешочки в сумку, Дуарте шарил в тайнике и выгребал оставшиеся сокровища в виде колец, камней и утвари из золота.

В три минуты все было покончено. Гардан мило прощался с валяющимся на полу Ибрагимом. Потом Дуарте связал араба, заткнул его рот кляпом, еще раз стукнув для надежности по голове. В последний раз оглядев комнату и убедившись, что все в порядке, троица вышла на солнце. Слуги толпились в отдалении, матросы настороженно оглядывали двор, в любой момент готовые пустить в ход оружие. Но все было тихо.

Гардан крикнул слугам, что их господин занят сейчас очень важным делом и приказывает ни в коем случае себя не беспокоить, пока не выйдет сам. Моряки торопливо сошли к лодке, столкнули ее и тут же налегли на весла. «Волк» уже стоял, развернутый носом к проходу, и экипаж ожидал товарищей, готовый тут же тронуться с места. Весла нетерпеливо шевелились, оставшиеся на борту матросы готовы были к немедленному отходу.

Не успели моряки Гардана вернуться, как весла ударили по воде, и фуста стронулась с места. Тут же подняли паруса, матросы разбежались по своим местам.

Гардан торопливо срывал с себя намокшее от пота дорогое платье. Петька тут же облил его забортной водой, и только тогда тот, отдуваясь, блаженно заулыбался:

– Ну, Петька! Чуть я дуба не дал от страха! Вот уж не ожидал, что будет так трудно говорить и делать вид, что ты настоящий вельможа. Зато теперь все позади и можно отдохнуть!

– Погоди, еще выбраться в море надо. Это тоже важно, а то тут мы как в западне. Я вот весь почти день просидел у пушки с Густавом. Капитан требовал, чтобы мы были наготове.

– Все, Петька! Дай-ка лучше напиться, а то я от волнения и шербета у любезного хозяина не отведал! Страсть как пить охота!

– На веслах! Смена! Торопись! – Голос капитана вывел юных друзей из разговоров и бросил их на свои места. – Навались, братья! Не жалей себя, впереди проход в океан и воля!

«Волк» уже ходко шел вдоль берега острова. Паруса были туго натянуты, но капитан спешил и не давал гребцам отдыха. Они часто менялись, обливались потом, но трудились на совесть. Впереди их ждала добыча, которая вскоре будет поделена. Это придавало им силы.

Когда фуста вышла в океан и пошла вдоль цепи островков на север, весла убрали, и матросы смогли наконец перевести дух.

– А теперь, Гарданка, думаю, что ты можешь поведать мне все подробно. Я едва дождался этого момента, рассказывай!

– Да уж теперь и рассказывать-то нечего. Уже все известно.

– Так долго с капитаном разговаривали и нечего рассказать? Так не пойдет! Начинай лучше. Как капитан вышел на этого Ибрагима?

– Мы же были на Цейлоне, помнишь? Так вот, там у него был свой человек, который и выведал про Ибрагима. Ловцы жемчуга сильно жаловались на этого кровопийцу. Он их откровенно грабил, и они едва могли тянуть жалкое существование. Вот капитан и решил немного потрясти этого Ибрагима, наказать его за жадность. Часть средств он обещал ловцам жемчуга. Так мы добрались до этих островов. Остальное ты и сам уже знаешь.

– А теперь мы куда идем?

– Кто ж его знает. Об этом у капитана надо спрашивать. Слыхал, что пройдемся вдоль островов, потом к материку подойдем. Капитан что-нибудь придумает, а может, и придумал уже, да нам пока не говорит.

К ночи вошли в проход очередного острова и стали на якоре в лагуне. Кругом стояла мертвая тишина, редкие далекие огоньки показывали, что где-то там живут люди.

Утром отпустили лоцмана, наградив его мелким жемчугом. Он торопливо спустился в лодку, и его отвезли к недалеким рыбакам, наказав помалкивать о виденном и слышанном. Тот рад был, что отделался так легко, и согласно кивал.

С неделю «Волк» стоял в лагуне, изредка менял якорную стоянку, но не удалялся далеко от прохода в океан. Им никто не мешал, матросы запасались черепахами и их яйцами. Черепах тут было множество. Островитяне их не ели, довольствуясь только яйцами, а моряки таскали живых безмолвных тварей, складывали в трюме, поливали водой и лакомились ими. Жизнь была легкой, на островах кругом было много фруктов, ямса, риса, который покупали у островитян за цветную материю, привезенную с Цейлона. Но товара для обмена на судне почти не было, и вскоре капитан приказал сниматься с якоря.

На этой стоянке прошел и дележ добычи. Теперь все мечтали побыстрее попасть в порт и отдохнуть в притонах какого-нибудь индийского города.

Глава 8 Год спустя

Возмужавшие, окрепшие и огрубевшие друзья лениво взирали на расстилавшийся перед ними океан. Его зеленоватые волны лениво катились на запад, подгоняемые неутомимым муссоном. Ребят даже трудно было бы узнать, доведись кому-нибудь из прежних знакомых увидеть теперь этих бравых крепышей.

Держа курс на северо-запад, «Волк» неторопливо пробирался к цели своего похода. А ребята вяло перебрасывались словами, поглядывая на играющего рядом мангуста. Он уже не раз доказал свое умение предугадывать опасность на море и получил полное равноправие среди команды.

– Гарданка, ты заметил, что наш капитан стал как-то странно себя вести? Мало занимается с нами и часто впадает в длительную задумчивость.

– Стало быть, обдумывает очередной поход. Не так уж хороши наши дела, вот он и думает. А чего еще?

– Выходит, мы вскоре получим новый толчок в зад и понесемся незнамо куда за добычей?

– А чего ты хотел? Вся наша теперешняя жизнь – сплошная драка за добычу. Как же, вольное братство! А наш капитан думает только о наживе.

– Однако и честный труд он не бросает, заметил? Возим же мы товары, торгуем. И обдуренных капитан иногда поднимает из грязи. Так что в нем не все потеряно. Ведь за весь год с лишним мы почти не убивали никого при захвате приза.

– Зато он оставляет провинившихся на пустынных островах. Как ты думаешь, хорошо им там?

– Так ведь и наказывать-то за провинности надо! К тому же мы вскоре забираем их назад.

– Думаешь, прожить год на таком острове ничего не стоит? А помнишь Жана Лысого? Так мы его и не нашли на острове. Куда он делся?

– Мало ли куда. Снял его какой-нибудь корабль, или сам плот связал да и утек подальше от нас и от острова, но поближе к людям.

– Все же странный способ наказания.

– Капитан вообще немного странный. Да все они, что из знатных, – странные. Чего ты хочешь от них. Они не нашего поля ягоды. Однако капитан всем нам обеспечивает достойное существование в будущем. Да еще требует, чтобы помогали другим людям в жизни. Мне это подходит.

– А мне не очень. Чего помогать таким? Пусть сами карабкаются наверх, коли угораздило им упасть в яму. Так, значит, Аллаху было угодно, а без его воли и волос с головы ни у кого не упадет.

– Так-то оно так, да все же и от людей кое-что зависит. А если немного поддержать такого, то и вовсе поднимется на ноги.

Тут пробили склянки, и ребята поспешили на вахту. Пьер получил указания, какой держать курс, и уставился на компас в нактоузе. Рядом прохаживался капитан, как всегда в последнее время, погруженный в свои мысли.

Матросы проворно работали с бегущим такелажем – часто приходилось менять галсы из-за противного ветра. С бака доносились голоса спорщиков, недовольный повар Ю за что-то выговаривал помощнику своим тонким голосом.

Мангуст крутился тут же, и Пьер часто вынужден был отталкивать его ногой. Вдруг он заметил, что настроение и поведение мангуста резко изменилось. Он высунул острую мордочку за балясины фальшборта и пофыркивал неспокойно и зло. Хвост трубой торчал вверх, иногда опускался и трепетал у самых досок палубы.

Пьер не раз поглядывал на зверька, видел, что капитан не обращает на него внимания, наконец молвил:

– Капитан, мангуст что-то неспокоен. Не чует ли он шторм? Погляди-ка.

– Так оно и есть, Пьер. Я задумался и не обратил внимание. Молодец!

– Жак! – позвал своего помощника капитан.

– Что случилось, капитан?

– Мангуст что-то учуял. Судя по его поведению – идет сильный шторм.

– Стало быть, приготовиться к нему надо. Я распоряжусь, капитан.

Жак ушел, а капитан внимательно присматривался к мангусту, раздумывая, откуда можно ждать опасности. Потом он спросил:

– Как ты думаешь, Пьер, что нам стоит предпринять?

– Я думаю, капитан, что шторм идет строго с востока, а мы движемся на северо-запад. Стоит сменить курс и искать убежища на Мальдивах.

– Хм. Я думаю точно так же, Пьер. Что-то мы в последнее время уж слишком часто думаем одинаково? С чего бы это, а? – капитан усмехнулся. – Может, ты в капитаны метишь, а, Пьер? Отвечай, как на духу!

– Что ты, капитан! С чего мне так думать? Просто и так ясно, что в таком случае делать. Надо менять курс, и побыстрее.

– Да, так и сделаем, – ответил строго капитан и закричал команду на поворот парусов, а Пьер переложил румпель круто налево. – Судя по поведению мангуста, шторм можно ожидать не ранее чем через пять-шесть часов, как ты думаешь, Пьер?

– Ты и сам знаешь, капитан, что так оно и есть.

– Куда, по-твоему, быстрей можно добраться: к индийскому берегу или до Мальдив?

– Так ты и сам это знаешь, капитан. Мы же приблизительно на одинаковом расстоянии, а ветер будет нам благоприятствовать, если пойдем на Мальдивы. Так что лучше туда, капитан.

– И то и другое весьма опасно, но на востоке трудно будет найти укрытие так скоро, да и противный ветер может помешать сделать это. На Мальдивы! – воскликнул капитан и тут же закричал в металлический раструб: – Первая смена, на весла, свистать всех наверх!

Послышался дробный стук босых ног по палубе, и первая смена без обсуждения разобрала весла и приготовилась к работе. Жак ударил в вынесенный барабан, музыканты заиграли веселый ритмичный мотив, и фуста резко увеличила ход. Паруса загудели от попутного ветра, перед носом вскидывались тучи брызг, долетавших до палубы. Бак иногда почти до бушприта нырял в волны, но качка уменьшилась.

– Леонар, старый дятел! – позвал капитан, и когда старик показался перед ним, сказал: – Брось лаг-линь и определи скорость.

– Сейчас, капитан, будет сделано. – Он затрусил к ящику с линем, проворно принялся за работу и по прошествии нескольких минут доложил: – Капитан, идем семь узлов без малого. Скорость хорошая, даже отличная! Поздравляю с этим.

– Пьер, рассчитай, как долго при такой скорости нам добираться до островов? И побыстрее, а я пойду сменять гребцов. Крикнешь потом мне.

Пьер согласно кивнул и стал в уме прикидывать и считать. Потом повернулся в сторону капитана и крикнул:

– Капитан, до островов идти семь-восемь часов! Но ветер должен нам прибавить скорости, так что вполне уложимся и в шесть часов!

– Отлично, Пьер! Но не надо забывать, что шторм нас накроет не ранее чем через пять часов! Жак! – тут же позвал помощника капитан. – Прикажи поставить блинд, и поживее. Это даст нам с пол-узла скорости, когда ветер усилится.

Музыканты перестали играть, и Пьер понял, что им предстоит заняться веслами. Скоро и его сменят на руле. Так оно и случилось. Леонар отстранил его рукой и молча указал на весла, где гребцы заканчивали свою смену.

«Волк» неистово напрягался под напором ветра, который продолжал равномерно дуть в прежнем направлении. Отдыхающие матросы валились на палубу, обливаясь потом, а Ю разносил им вино, разбавленное водой. Этот приказ капитана был встречен весьма благосклонно.

Скоро и Ю, и Леонар сели за весла. Все было брошено на увеличение хода, фуста содрогалась от напряжения, а капитан с опаской поглядывал на восток, ожидая признаков шторма. Но все оставалось спокойно, хотя мангуст беспокоился все больше и больше. Потому никто не роптал, ибо все давно знали, что мангуст не ошибается.

Так продолжалось несколько часов, пока ветер не стал помаленьку, но неуклонно крепчать. Волнение показывало, что шторм приближается. Капитан спешно, пока еще было видно солнце, попытался определить положение фусты, но время было упущено, и это можно было определить только приблизительно. Но и так было ясно, что другого пути не было. Только к островам, где в лагуне можно переждать шторм.

Матросы едва держались на ногах от бешеной гребли, но ничего лучшего придумать было невозможно. Приходилось выкладываться, иначе гибель была почти неминуема. Ветер разобьет судно о рифы, и смерть моряков тогда неизбежна.

Наконец с марса раздался радостный крик:

– Земля! Вижу землю! Прямо по курсу!

Вздох облегчения вырвался из натруженных грудей матросов. Но теперь надо еще найти проход в лагуну, а это тоже потребует много времени.

– Волки, навались! – Капитан подбадривал матросов и сам налегал на рукоятку весла. Все были полуголыми, сняв почти всю одежду. Леонар валялся на палубе с широко открытым ртом, едва переводя дыхание. – Старик, не отчаивайся! Еще не все потеряно! Еще поживешь малость! Пойди попей у Ю отвара, а то, чего доброго, окочуришься раньше времени.

Старик едва держался на ногах, и один матрос бросился в камбуз за восстанавливающим отваром, который Ю отлично готовил специально для Леонара. И только после того, как Леонар выпил отвар и полежал, облитый забортной водой, он мог подняться на ноги и вяло поплелся к румпелю. Надо было помогать хоть чем-то. Но румпель ему не дали – слишком слабые руки не смогли бы управиться с ним.

Ветер продолжал крепчать, но из океана, потемневшего и вспенившегося, уже вырастали темно-зеленые контуры острова. Фуста неслась к нему, спасителю. С востока надвигались темные тучи и постепенно заволакивали горизонт и небо.

– Гардан! – крикнул капитан в рупор. – Бери зрительную трубу и полезай на марс. Высмотри проход пораньше! И поживей, каналья!

Гардан схватил трубу и бросился вверх по вантам, спеша выполнить приказ.Мачта уже раскачивалась довольно сильно, но это нисколько не занимало Гардана. Он поудобнее устроился на марсе и навел трубу на приближавшийся остров. Вскоре далеко на юге он различил неясные очертания прохода в обрамлении коварно торчащих рифов.

– Слева по борту проход, капитан! – прокричал он. Рука парня устремилась к цели, а на лице отразилась радость от успешного выполнения поручения.

– Все свободные от весел – на снасти! Потравить шкоты! На руле! Держи на шесть румбов южнее! Шевелись, мокрые курицы! Поживей, канальи!

Матросы вмиг выполнили приказ, и фуста, зарываясь носом в волны, понеслась при полном фордевинде к спасительному проходу в лагуну. Но шторм настигал, матросы с опаской поглядывали на паруса, опасаясь, что они лопнут под напором все усиливающегося ветра. Однако капитан молча наблюдал за морем и островом, который стремительно вырастал из побелевшего океана.

– Гардан! Смотри внимательно! – Капитан никак не отпускал юношу с марса на палубу. – Как там проход? Сильно узок? И не вздумай ошибиться, каналья!

– Капитан, проход приблизительно в миле от нас! Рифы хорошо видны и все опоясаны бурунами! Но проход достаточно широк, скоро и сам можешь увидеть его! Я спускаюсь!

– Сиди там, ворона сухопутная! Гляди и направляй! Сверху виднее!

– Капитан! Румба на два севернее взять надо, а то проскочим проход и окажемся на рифах!

Последовала команда, фуста взрыла волну, и она прокатилась по палубе, окатывая всех матросов пеной.

– Весла закрепить, всем отдыхать и быть готовым к маневру.

Все команды выполнялись молча и мгновенно. Все понимали, что от этого зависит их судьба. Но приближалась самая страшная минута, когда фуста должна пройти проход, охраняемый целой сворой острых и крепких рифов. Любая неточность – и всем конец.

– Капитан, пора уменьшить паруса! – уже в страхе кричал Гардан, осмелившись дать совет капитану.

Однако капитан не озлился, а посмотрел вверх на Гардана. Потом дал распоряжение убрать половину парусов. Ход сразу уменьшился, но качка усилилась. Волны уже частенько перехлестывали палубу и с шипением клокотали у шпигатов.

Тут появились первые рифы. Они хищно выступали в перерывах между волнами, в пенных шлейфах злобно скалили свои страшные клыки. Матросы судорожно вцепились в планширь, глядя на эти страшилища.

Последовала еще одна команда, и почти все паруса убрали. Гудел на бушприте один блинд, который, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

Двое рулевых с трудом справлялись с румпелем, и капитан бросился к ним на помощь. Втроем они едва могли направлять фусту по указаниям с марса. Голос Гардана звучал все тише, заглушаемый ревом ветра и волн. Ужас перед возможной катастрофой прерывал его крики, но никто и не думал посмеяться над ним. Всем было страшно и жутко.

Рев бурунов захлестнул фусту. Где-то справа послышался скрежет, от которого застыла кровь в жилах. Это бок судна коснулся рифа, но пробоины не было. Разве что могла открыться небольшая течь, но пока такое никого не беспокоило.

Они уже прошли линию бурунов и входили в проход, где волны бесновались особенно отчаянно и жестоко. Фуста не раз была на краю гибели, готовая в мгновение разлететься в щепы от удара о кораллы. Но молитвы разным богам, видимо, оказались сильнее стихии, и вскоре судно входило в довольно спокойные воды лагуны. Несколько малых и больших лодок спешили укрыться от ветра, который врывался сюда пусть и в ослабленном, но все же довольно сильном порыве.

Близкие уже кокосовые пальмы трепались на ветру и шумели. Орехи с шумом разлетались, ударившись о кораллы, выплескивая живительную влагу на белоснежный песок пляжей. Но тут было во много раз спокойнее, и потому лица матросов повеселели. Напряжение спало, вздох облегчения сотряс не одну грудь.

Гардан сполз по вантам на палубу. Лицо его было бледно, руки дрожали. Вот тут матросы уже не оставили его в покое. Шутки, смех, дерзкие замечания – все это посыпалось на голову юноши, который еще не в силах был ответить своим насмешникам.

А фуста, плавно покачиваясь, тащилась по лагуне, моряки, усталые, но гордые своим спасением, искали более спокойное место под защитой густых рощ пальм. Лагуна рябила мелкими волнами, лодки островитян уже укрылись в безопасном месте, вытащенные на песок пляжей.

Хлынул дождь, шквалы шторма следовали один за другим, постоянно набирая силу. Водяная пурга носилась в воздухе, долетая и через песчаную гряду с пальмами на ней в лагуну. Шторм бушевал, но еще не в полную силу. Благословенный мангуст забился в каюту капитана, и его острый носик едва торчал наружу.

Никто о нем не вспомнил, но мангуст этого и не ждал. Зверьку все еще было очень страшно. Но и он понял, что опасность миновала, и судно в лагуне, которая способна защитить всех их от свирепых волн и ветра с дождем.

Никто из матросов не покинул палубу. Всем было приятно освежиться под струями прохладного ливня после изнурительных часов работы. А ливень был таким, что с кормы нельзя было увидеть бак. Все сливалось в сплошную серую массу воды, низвергавшейся с небес.

Наконец судно сбросило и блинд, загремел якорь, плюхнулся в воду, и канат натянулся, полностью остановив фусту. Отчаянная борьба за жизнь закончилась. Оставалось только ждать конца шторма и отдыхать при мерном покачивании палубы.

Глава 9 Хороший приз!

Почти двухдневный шторм благополучно завершился. Небольшую течь удалось без труда устранить. Впереди был обширный океан. Фуста осторожно втянулась в проход и медленно вышла в море. Волны тут же принялись за свою нескончаемую качку.

– Наверное, в португальский порт идем, – сделал предположение Гардан, когда они с Пьером метали ножи в поставленный у мачты щит.

– А чего нам там делать-то? – Пьер старался хотя бы на этот раз перегнать друга, который целился почему-то очень невнимательно.

– Видно, капитан с кем-то договорился о грузе. А может, выведать чего хотел. Он это умеет. Потом нагоним и заберем, что надо.

– Наверное, так оно и есть. А мне уже начинает надоедать такая житуха, Гарданка. Как-то совестно заниматься грабежом. Капитан старается как-то это прикрыть, но все одно грабим же. Не по душе мне это.

– А мне не по душе, что грабим как-то странно. Много товара оставляем, а могли бы забирать все.

– Так ты же знаешь, что капитан всегда оставляет владельцам часть добра, а то, говорит, пустим всех по миру и тогда некого будет грабить.

– На наш век хватит. Сколько добычи пропадает, а чего ради? Этак мы будем годами деньги копить, а кто поручится, что завтра сами не угодим в лапы других пиратов. Не лежит у меня душа к такому.

Ребята частенько обсуждали подобные дела, но всегда расходились во мнениях. Однако это их никак не раздражало, и дружба нисколько не страдала от таких несогласий.

С марса донесся крик:

– Справа по борту судно. Туземное! Три мили!

Матросы немного зашевелились и уставились на капитана, а тот прилип к зрительной трубе и долго изучал показавшееся из-за горизонта судно. Потом он обернулся к Жаку, что-то ему тихо сказал и скомандовал уже громко:

– Идем на сближение. Руль на четыре румба вправо! Шкоты подтянуть!

– Однако пушкарям ничего не приказано, – заметил Пьер, готовый уже броситься к своей пушке.

– Видать, не собирается грабить, – ответил Гардан, пряча нож в ножны. – А ты и сейчас не смог меня обскакать, Петушок! – это он намекал на то, что и на этот раз метание ножей выиграл.

– Попробуй тебя догони! Мне никогда этого не суметь.

Час спустя суда сошлись. Встречный корабль и не пытался уйти. Жак стремительно пристал к его борту, и призовая команда в десять человек ринулась на палубу. Темнокожие матросы сбились в кучу, ожидая расправы. Эжен потребовал капитана, и тот, боязливо шаркая ногами, приблизился, пряча в бороде страх.

– Откуда идем, старина? – спросил капитан волков.

– Из Сурата, господин.

– Что везешь такого?

– Так и сами вы уже все разведали. В основном гончарную посуду и хлопчатую ткань, господин.

– И куда везешь?

– На Цейлон, господин.

– В Гоа заходил?

– Нет, господин. Мне ни к чему лишний раз платить пошлины, тем более португальцам.

– Оставь себе необходимое количество риса, а остальное я заберу, понял, купец?

– Воля ваша, господин. Как прикажете. Забирайте, если так надо. И на том спасибо. Пусть Господь тебя благословит.

С полдюжины мешков риса тут же перекочевали к повару Ю. Матросы с недовольством поглядывали на капитана, но тот решил, что ничего ценного тут больше нет, а пачкать руки простым грузом нет смысла.

– Опять ничего не взяли, – забурчал Гардан, когда суда разошлись и делать стало нечего.

– Рис же взяли, а чего там еще было брать? Сам купец едва сводит концы с концами, – ответил Пьер, защищая капитана. – Зато будет Бога благодарить, что тот послал на него таких добрых разбойников.

– С чего ты взял, что будет благодарить? Небось, поносит нас на чем свет стоит! Дождешься с них благодарности!

Остальные матросы тоже с недовольством обсуждали захват судна и выражали возмущение капитаном. Но открыто высказать ему свои соображения не смели. Все они давали клятву повиноваться и следовать заповедям братства.

День спустя, уже после полудня на горизонте показались странные паруса, и марсовый наблюдатель закричал:

– Капитан, какое-то чудное у нас слева по борту судно идет. Вроде с обломанными мачтами. Гляди сам, капитан!

В зрительную трубу Эжен внимательно оглядел судно. Сказал:

– Португалец. Военный, но сильно разбит штормом. Видимо, не успел вовремя укрыться. На сближение! Всем приготовить оружие! Пушки зарядить!

Почти в полном молчании матросы бросились по местам. После недолгой суеты все замерли, наблюдая странную картину. Приблизившись достаточно к потерпевшему судну, моряки увидели, что все его три мачты отсутствуют, а вместо них торчат кое-как надстроенные обрубки с малыми парусами. И эти паруса, видимо вытащенные из трюма, выглядели жалко – в дырах, косматые от ветхости. Бегущий такелаж кое-где свисал с бортов, и по всему было видно, что недавний шторм едва не погубил корабль.

Капитан продолжал внимательно рассматривать приближавшееся судно. Оно шло со скоростью не более двух узлов. Да и ветер был не очень попутным. По тому, как форштевень иногда рыскал, все решили, что и с рулем у них не все в порядке.

Пьер стоял на руле и слышал, как капитан сказал:

– Здорово досталось португальцу. Судя по всему, часть команды погибла или больна. Уж очень мало людей на палубе.

– Что ты задумал, Эжен? – спросил Жак.

– Видимо, португальца можно брать. Не думаю, чтобы он был пуст, хотя в трюме может быть и вода. Видишь – осадка низкая.

– А не опасно ли брать такой большой корабль? Нас ведь мало.

– Попробуем хитростью. В лоб идти нет смысла. Ведь мы ничего не знаем об их силах. Однако фальшборты во многих местах проломлены. Значит, пушки были сорваны и рухнули в море. Вряд ли они готовы к сражению. Но рисковать без надобности мы не будем.

Фуста уже достаточно подошла к португальцу, однако не делала попыток сблизиться. А с судна подавали сигналы приблизиться. Капитан заметил, с легкой улыбкой на губах:

– Вот видишь, Жак, они сами просят нас в гости. Не будем им отказывать и выполним их просьбу. – И он сказал Пьеру: – Пьер, подправь румпель на пару румбов влево. Так держать.

Фуста слегка накренилась и пошла на сближение. На гафеле поднялся вымпел с волчьей головой на полотнище.

Матросы в ожидании толпились по левому борту, впившись глазами в растерзанное судно. Никто не знал, чего от них хочет капитан. Однако он вскоре развеял неведение:

– Волки! Братья! Будем брать португальца! Однако без команды ничего не предпринимать. Поглядим, как у них там дела, и уж потом решим. Дуарте, иди сюда. Будешь на этот раз капитаном. Тебе легче говорить со своими соотечественниками. Наряжайся, Дуарте, и давай без глупостей. – Это капитан заметил, видя, что Дуарте рыпнулся было возражать. – Гардан, ты будешь у него помощником. Ясно? Готовься, и побыстрее. Через полчаса сойдемся.

Вблизи трехмачтовик выглядел намного хуже. Просто чудо, как он еще держался на плаву. Палуба завалена была обломками и обрывками такелажа. Из пушек только три оказались на месте. Остальные пропали в морской пучине, сорванные ужасным штормом или нерадением капитана и его помощников. Но стяг Португальского королевства гордо трепыхался на корме, где в окнах не осталось, казалось, ни одного целого стекла.

Толпа оборванных и истерзанных матросов и несколько офицеров в неряшливых одеждах даже не пытались скрыть своего ужаса перед жуткими последствиями шторма.

Дуарте в новом одеянии с несколькими матросами вскарабкался на высокий борт судна и приветствовал офицеров:

– Что тут у вас произошло, господа? Я вижу, шторм вам оказался не по зубам. Что с командой?

– Мы не сможем дотянуть до порта, сеньор капитан. Не могли бы вы, с Божьей помощью, взять нас на буксир? Ход наш не более двух узлов, а с такой скоростью мы быстрее пойдем на корм акулам, чем дотянем до порта. Это единственное, что может нас спасти, капитан.

– Сеньоры, а где ваш капитан? Видно, что вы офицеры, но капитана среди вас я не вижу.

– Вы правы, сеньор капитан. Капитан лежит в каюте. У него перебиты два ребра и нога. Он не может командовать. Помощник смыт за борт два дня назад, а я простой офицер, и мне трудно вести корабль.

Дуарте незаметно обернулся назад и, встретившись взглядом с Эженом, понял его кивок и ответил:

– Хорошо, сеньоры, я помогу вам и вскоре возьму вас на буксир, однако мы идем совсем в другую сторону. Это будет стоить некоторых затрат с вашей стороны. Вы согласны?

– Сеньор капитан, за этим дело не станет. Бог и наш король сподобили нас везти ценный груз. К тому же большая часть команды у нас погибла, а деньги им не выплачены, так что есть из чего заплатить. Вы только побыстрее принимайтесь за работу. Именем короля прошу вас о помощи, сеньор.

– Хорошо, сеньор офицер. Как, кстати, вас называть?

– Дон Перо де Фрейтас к вашим услугам. Позвольте узнать ваше имя?

– Дуарте Азеведо, сеньор.

Дуарте громко отдал приказ, и Эжен тут же стал отваливать в сторону, готовя трос для буксировки. Не прошло и получаса, как фуста натянула трос и под всеми парусами потащилась в направлении Каликута – ближайшего порта под португальским управлением.

Дуарте и Гардан тут же стали помогать команде португальцев откачивать воду из трюма и производить соответствующий ремонт. Три плотника возились с рулем, который был сорван штормом. Дело было трудное, ибо осадка судна оказалась значительной.

Капитан Эжен трудился наравне со всеми и незаметно отдавал приказания Дуарте и Гардану, как и что делать. Они уже навестили капитана, и тот выразил им благодарность за оказанную помощь.

– Как только наступит ночь, – говорил Эжен, – займемся командой. Их всех надо запереть в трюме. Погода хорошая, а они смертельно устали. Всех, по возможности, отправить спать, а оставшихся напоить вином до отказа. Тут оно есть? Надо узнать у дона Перо. Пойди, Дуарте, узнай, но осторожно.

– Вино есть, и дон Перо охотно выполнит нашу просьбу и выкатит бочонок на палубу.

– Порядка тут нет никакого, и оружие легко можно прибрать к рукам. Так что будем брать приз ночью, чтобы к утру уйти подальше на север.

Пьер подсчитал, что на судне боеспособных матросов осталось всего тридцать один человек, остальные больны или погибли. Четверо офицеров даже шпаги сняли на время работ. Так что захват судна казался делом не очень трудным.

После захода солнца все португальские матросы собрались вокруг бочки с вином, выставленной по инициативе новых помощников. Офицеры с подозрением взирали на французов, но отказать в их просьбе не смели, да и матросы нуждались в отдыхе и питье. Иначе толку с них не будет. Слишком большое напряжение последних дней надо было снять вином и отдыхом.

К первой ночной вахте почти всех матросов удалось отправить на покой, а оставшиеся семь человек едва передвигались на нетвердых ногах.

– Дуарте, можно начинать, – сказал Эжен, когда палуба опустела, и только на мостике в свете тусклого фонаря виднелись фигуры вахтенного офицера и рулевого с помощником. Руль к этому времени удалось кое-как восстановить, благо море было тихое и волнение почти улеглось.

Дуарте согласно кивнул и в сопровождении трех матросов двинулся на кормовую надстройку. Вскарабкавшись по полуразрушенной лестнице, они подошли к офицеру вплотную. Дуарте тихо произнес:

– Дон Антонио, прошу не поднимать шума. Иначе вы будете немедленно убиты, и вся ваша команда тоже, так что лучше не сопротивляться. Прошу вашу шпагу. И без глупостей.

Даже при тусклом свете фонарей было видно, как молодое лицо офицера побледнело, а губы задрожали. Он проговорил срывающимся голосом:

– Что это значит, сеньор Азеведо? О чем это вы говорите?

Но он тут же замолчал, видя, как рулевых отстранили, связали и заткнули рты кляпами. Тут же и его скрутили, не дав крикнуть. А Дуарте спокойно произнес, наклонившись к лежащему офицеру:

– Дон Антонио, не беспокойтесь. С вами не случится ничего страшного. Лежите себе спокойно, а мы так же спокойно займемся своим делом. Ваше судно – слишком лакомый кусочек, чтобы от него отказываться просто так, из уважения к вашей драгоценной персоне. Сарьет, останешься здесь на руле. И присматривай за этими сеньорами. Гляди в оба.

Дуарте снял один из фонарей и помахал им, давая знать на фусте, где осталось всего пять человек, что захват состоялся. Хотя оставалось еще четверо, но за них можно было не опасаться. Эжен сумеет их обезвредить. Трюм надежно закрыт и охраняется хорошими ребятами.

Почти в полном молчании матросы тут же принялись выгружать самое ценное на палубу, светя фонарями. Вскоре подошла фуста. Дуарте и Эжен поднялись в каюту капитана и сообщили ему о захвате корабля. Дуарте закончил словами:

– Сеньор капитан, не стоит так волноваться. Вам это вредно. Лучше не расходуйте своего пыла на бесполезные увещевания. Нам нужны ценности, и мы их возьмем, так что лучше быстрее говорите, где нам их найти.

– Ничего вы не получите, клянусь Господом! Вы будете гореть в аду за свои деяния. Ничего не скажу!

Дуарте молча подошел к капитану и довольно грубо стал крутить переломанную ногу. Крик отчаяния и боли вскоре затих. Капитан потерял сознание. Эжен вышел, а Дуарте с помощником принялись приводить капитана в чувства. Вскоре им это удалось, и Дуарте спросил:

– Сеньор, к чему такие мучения? Мы и так найдем все, что нам нужно, но на это уйдет больше времени, а вам достанется больше боли. Так к чему страдать?

Капитан, ругаясь и проклиная пиратов, рассказал, где лежат деньги и ценности, которые были предназначены для португальской казны. Бочонки с золотом и ящички с камнями быстро перекочевали на фусту. Других ценностей оказалось тоже много, но главное было уже добыто. Порох и свинец для пуль, ядра и прочий воинский арсенал доставили на фусту.

Дуарте поднялся на мостик, развязал дона Антонио, сказал ему примирительно:

– Уважаемый сеньор Антонио, не обессудьте, не кляните своего соотечественника, но такова уж у меня работа. Я ее выбрал и буду продолжать. А вы будете довольствоваться своей. Так что договоримся, что все в порядке. Вы живы и, думаю, дотянете до Каликута. Это не очень-то и далеко. А теперь я вас развяжу, но вы не спешите высвобождать остальных. Мы должны обезопасить свое отплытие. Договорились? – Он не дождался ответа и отошел вниз, оставив молодого офицера со связанными руками, но так, чтобы через несколько минут тот и сам смог бы освободиться.

Фуста же, приняв всех своих матросов и приготовленный груз, отвалила в сторону и постепенно растворилась в темноте тропической ночи.

– Братья волки! – голос капитана звучал уверенно, приподнято. – Поздравляю вас с удачным завершением великолепного дела. Приз оказался просто отменным. – Он остановился, потом махнул рукой, и музыканты принялись играть бравурный марш. А капитан продолжал: – Всем отдыхать до утра!

Глава 10 Прощай, Индия!

Пятый день «Волк» стоял на рейде Гоа – главной базы португальцев в Индии. Капитан Эжен не стал причаливать у самого города. Все же они ограбили португальский корабль. Вполне вероятно, что весть об этом дойдет и до здешних властей. А в таком случае вице-король не оставит этого без внимания. Слишком уж большая приключилась потеря для короны.

– Просто странно, что нас никого не отпускают на берег, – жаловался Гардан, мечтавший получить порцию развлечений в этом большом и шумном городе.

– А что тут странного? – возразил Пьер. – Капитан очень осторожный и предусмотрительный человек. Он зря никогда не рискнет. Ведь мы пираты, а корабль взяли португальский.

– Ну и что? Кто нас тут знает? Ничего бы не случилось, если бы мы немного пошлялись по городу.

– И навлекли бы на себя беду, да?

Гардан безнадежно махнул рукой. Мол, что с тобой говорить. А Пьер продолжал невозмутимо, хоть и без особого желания:

– Зато капитан постоянно ездит в город. Видно, дела у него там свои имеются.

– Вестимо – свои. Небось, наших дел он не вершит.

– Опять ты несешь несуразное, Гарданка. Зачем так говоришь о капитане? Он не такой уж плохой, как тебе кажется. Где бы мы еще так вольготно жили? А жратва тут просто княжеская по сравнению с остальными кораблями, на которых мы плавали. Разве не так? И не бьют никого. Плохо это, что ли?

– А! – махнул рукой Гардан, и Пьер понял, что друг не соглашается с ним, и это его немного огорчало. – Хотелось бы по-настоящему погулять в море. Как это делают настоящие пираты. Вот уж у кого жизнь, наверное!

– Ну да, хорошая! Резня на море, пьянки на берегу – и в неделю ничего нет в карманах. Потом опять все снова, и так продолжается, пока тебя не повесят, изловив где-нибудь неожиданно.

– Обязательно повесят?! Не всех же ловят!

– А ты знаешь хоть кого-то, кто избежал бы такой участи? Я что-то не припоминаю таких случаев. А с нашим капитаном мы вскоре выйдем в мир с тугим кошельком и сможем устроить свои жизни по своему разумению.

– И многие опять же вскоре все прогуляют, в кабаках пропьют и снова – нищие. Ты так это понимаешь?

– Ну, это дело каждого, а я, например, не собираюсь тратить все на кабаки и баб. Мне дело свое охота иметь, и покрепче. Хочу жить богато, спокойно и красиво. Чтоб меня уважали вокруг и считали достойным человеком. Так говорит и наш капитан. Он к этому нас и готовит. И я согласен с ним. А ты разве против?

– Шайтан его знает, Петька! Но что-то гложет меня. Как-то мне не по себе такая жизнь. Уж слишком праведная она получается для морских разбойников.

– А мы вовсе и не настоящие разбойники.

– Кто же тогда мы? Интересно бы узнать.

– Во всяком случае, простых купцов мы не грабим, а если и забираем что, так не все, а то и платим сполна или почти так.

– И все же мы разбойники, только вялые и тихие какие-то.

– Чего кипятишься? Ты же клятву давал, вступая в братство? А теперь отступаешь от своего слова, да?

– Клятву! В нашем тогдашнем положении трудно было избежать этого.

– Ты еще узнаешь, что наш капитан много лучше всех остальных. Он не жадный и честнее многих, если не всех.

– Ну ты и сказанул, Петя!

– А где ты видел капитана честнее и порядочнее? Я пока не знаю таких.

Такие разговоры друзья частенько вели между собой, но никогда не переходили грань, за которой может возникнуть трещина в их дружбе.

Вечером капитан вернулся на шлюпке с берега. Вид у него был озабоченный и молчаливый. Матросы сразу обратили на это внимание, и по судну поползли тихие разговоры со всевозможными догадками и предположениями.

Уже при фонарях капитан собрал команду на баке. Матросы расселись на палубе в ожидании разрешения их догадок. Эжен Дортье сказал без вступления:

– Волки! Братья! Сегодня, еще до полудня, в порт вошла фуста из Каликута. Ее капитан сразу же направился к вице-королю, который и принял его в своем дворце. Тут же пронеслись разные слухи, но потом глашатай разъезжал по городу и оглашал приказ вице-короля о досмотре всех фуст и о поимке пиратов, ограбивших португальскую казну. Плохо то, что стало известно наше название – «Волк». Волки! Стало быть, оставаться нам здесь больше нельзя. Уже чиновники со стражей объезжают корабли в поисках такой фусты. Нам немедленно надлежит сняться с якоря и уходить, пока не поздно. Так что вопросов задавать не надо, а сразу начинайте выполнять сказанное мною. По местам, волки! За дело! И погасить фонари!

Матросы с тихими разговорами бросились выполнять обязанности, заранее оговоренные для каждого.

Палуба погрузилась в темноту. Лишь яркие южные звезды подмигивали судну, которое на веслах, дабы не привлекать к себе внимание поднятыми парусами, стало медленно выходить в открытое море.

Огни города и кораблей постепенно удалялись и по прошествии двух часов и вовсе пропали в душной жаркой ночи.

Поставили паруса. Фуста слегка накренилась и веселее побежала по длинным пологим волнам, держа курс на зюйд. Куда теперь лежал путь судна? Это знал один капитан, но хранил пока в тайне, и многие матросы поглядывали с надеждой на корму, где он прохаживался.

– Опять в пути, – как-то вяло промолвил Пьер, разминая ноющие пальцы после длительной гребли. – Интересно, куда мы направимся? Уже столько насмотрелись за два года без малого, что даже не верится, что могут быть еще какие-то неведомые страны.

– Капитан придумает. Старожилы говорят, что он много плавал на востоке и хорошо знает тамошние моря. Может, туда курс держим?

– А далеко это, Гарданка?

– А кто его знает. Говорят, что месяца два можно плыть, а коли ветры окажутся противными, то и больше.

– Неужто так далеко?! А как же мы вернемся к себе домой? Просто не верится, что такое может произойти. Жуть берет от мысли о таких расстояниях!

– Я что-то мало в это уже верю, Петя. Уж слишком далеко мы забрались. К тому же при нашей молодости легко подзабыть свои места родные. Так, во всяком случае, говорит Леонар Бюж. А он старик знающий. Я слыхал, что он сведущ в разных науках. Много работал в Голландии на верфях, но его в той стране не поняли, и вот он оказался здесь.

– Интересно было бы послушать его самого. Но как-то неудобно спрашивать старика. А он продолжает нас подучивать языку. Даже я уже свободно разговариваю на французском. А ведь он обещал и грамоте обучить.

– Меня это не занимает. Пусть себе занимается с нами, коли ему охота.

– А мне бы хотелось научиться читать и писать по-французски. Пригодится!

– Все ты о будущем долдонишь, Петька! А я хотел бы теперешним жить, и жить вольготно и весело, без оглядки на капитана и клятвы, данные мною.

– Еще поживешь себе в удовольствие. Думки, коли уж они так сильно засели в голову, обязательно сбываются, Гарданка. Вот увидишь!

– Пусть Аллах возблагодарит тебя за эти слова! – воскликнул Гардан, засмеявшись и обнимая друга. – А тебе я пожелал бы тихой семейной жизни уважаемого господина в собственном доме. К тому же вдали от царей, князей, мурз и королей! А то от них одни неприятности и налоги.

Ребята беззаботно рассмеялись и пошли спать, ибо их вахта была еще далеко.

Вечером следующего дня, когда фуста шла вдоль Малобарского берега, капитан опять собрал своих волков.

– Братья, нам пришлось покидать эти берега. Но горевать было бы несправедливо. У каждого из вас уже накоплено не менее пяти тысяч крузадо, а это большая сумма. У некоторых, отличившихся особо, она намного больше. Но этого недостаточно для своего дела, которое вам надлежит создать. Вот я и решил перебраться на восток, где с успехом можно достичь большего. Потому мы не будем долго задерживаться в этих водах. Но нам придется запасаться продовольствием и водой, потому будьте готовы к любым неожиданностям.

– Капитан, мы, вероятно, опять вернемся в те воды, где промышляли в недавнем прошлом? – Голос принадлежал старейшине братства Франсуа Голому.

Голым его прозвали по причине крайне скудного одеяния. Едва прикрывая срамные места на манер индусов, он так щеголял даже по городам, ничуть не стесняясь своего вида.

– Ты угадал, Франсуа. Мы идем к Суматре, Яве, Малайскому полуострову, а потом увидим, как и что, и, может быть, изменим направление своих поисков нашего благосостояния и достатка.

– Ребята! – Голос Франсуа звучал достаточно откровенно, чтобы матросы могли понять, что тот доволен таким оборотом дел. – Вот где разгуляться можно! Я вам это говорю, потому что сам промышлял там два года, и полтора из них с капитаном Эженом.

Матросы зашумели, обмениваясь короткими репликами, вопросами и догадками. Из старой гвардии «волков» в экипаже осталось всего четыре человека, и все они подтвердили, что те места куда лучше, чем Индия с ее португальскими городами, наполненными солдатами и военными кораблями.

– Там столько островов, что без большого опыта и знания сам Бог голову потеряет!

– А что ни остров, то княжество или султанат. И каждый норовит себя показать сильным и могучим. А португальцы знай натравливают их один на другой. Потом собирают обильную жатву с каждого. Там можно в один год так разбогатеть, что и король позавидует.

Когда шум понемногу затих, капитан опять взял слово:

– Волки! Я так думаю, что гулять по морям нам осталось не так уж и долго. Подходит время, когда нам надо будет подумать и о нашей будущей жизни, о которой я вам не раз уже говорил. Потому не спешите идти на риск, а то в конце пути это будет слишком большим ударом. Год, от силы два, мы еще побродим среди островов, а потом разойдемся по своим домам и станем выполнять клятвенные обещания изменить наши жизни.

Шумок прошелестел в рядах матросов. Не всем это понравилось, но капитан не обратил на это внимания. Он оглядел общество полуголых моряков, которые вскоре могут стать уважаемыми добропорядочными людьми. Ироническая улыбка тронула его красивые губы. Капитан продолжал:

– Братья, не забывайте, что мы клялись изменить образ нашего бытия. Это было условием вступления в братство, а всякие условия, принятые добровольно, должны быть выполнены неукоснительно. Иначе Бог нам не простит, не говоря уж о людях. Мы все грешны, и будущая жизнь должна быть посвящена раскаянию и служению людям.

Однако вскоре речь капитана стала немного раздражать матросов. Далеко не все они понимали его слова, хотя и были связаны клятвой. Трудно было простым бродягам, вкусившим свободы и воли, понять заумные мысли ученого капитана. Многие считали его немного не в себе, хотя и взирали на него как на сведущего и справедливого человека.

После недолгих, но шумных обсуждений услышанного матросы получили по кружке разбавленного водой вина и разошлись на ночь по своим местам, ожидая сигнала заступать на вахты.

И на следующий день матросы продолжали спорить по поводу слов капитана. Команда разделилась на два лагеря. Недовольных услышанным на судне оказалось большинство, хотя и незначительное. Заметив это, Пьер поделился с Гарданом своими опасениями:

– Знаешь, Гарданка, что-то мне перестают нравиться наши матросы.

– Чего это так?

– Да видишь ли, многие недовольны нашим капитаном. И я их не могу понять. Ведь капитан так много делает для нас всех.

– Ну а я вполне их понимаю, Петька. И что ты с них хочешь взять? Что им надо? Погулять да посвинячить вволю – вот и все мечтания. Они же почти все неграмотные и темные люди. И проповеди капитана их мало занимают. К тому же и с верой у всех нас не все в порядке. Даже я и то помаленьку начинаю забывать Аллаха, да простит мне Всемилостивейший! А уж как рьяно я молился, готов был идти против неверных. А теперь вроде все в порядке, и никаких неверных нет.

– Наверное, ты прав, Гарданка. Хорошо бы в церковь сходить, да где тут найдешь православную. Католическую еще можно найти, да душа не лежит посещать их храмы. А с другой стороны – какая разница? И мы, и католики – все верим в Христа. Лишь обряды разные. Но все же….

– Вот то-то же! И все это не может улучшать человека. Ведь в нем всякой дряни столько накопилось, что, наверное, сами Боги не могут разобраться, не то что люди, к тому же мы – юнцы неоперившиеся.

Пьер задумался. Эти слова неприятно скребли внутри, и настроение у него испортилось. Оказывается, если присмотреться, то не все у них с другом так хорошо, как могло бы показаться с первого взгляда.

День перевалил за полдень. Из грустных размышлений Пьера вывел крик марсового:

– Справа по курсу парус! Большой корабль!

Капитан вскинул голову к марсу и спросил:

– Сколько миль до него?

– Миль пять-шесть, капитан.

Капитан с минуту подумал, покрутил головой, как бы определяя, откуда дует ветер, и быстро стал карабкаться по вантам наверх.

Отстранив мешавшего матроса в тесной корзине марса, он вскинул зрительную трубу к глазу и стал пристально и долго рассматривать выступавшую из-за горизонта громаду светлых парусов. Она медленно вырастала, было заметно, что курс этот корабль держит наперерез фусте.

Капитан спустился вниз, взошел на кормовую надстройку. Матросы с напряженным вниманием взирали на капитана. Наконец тот изрек:

– Братья! Скорее всего, это португальский военный корабль. Может, мы его и не интересуем, но береженого и Бог бережет. Будем внимательны и прибавим парусов на всякий случай. – И, обращаясь к рулевому, он приказал: – Два румба вправо.

Матросы дружно налегли на канаты, фуста немного накренилась, и буруны веселее зажурчали у форштевня.

Полчаса спустя стало отчетливо видно, что судно идет прямо на фусту. Вскоре от борта отлетел клуб дыма. Звук выстрела прокатился в отдалении, и всем стало ясно, что португалец требует лечь в дрейф.

Капитан сказал в рупор, приставив его ко рту:

– Волки! Видать, настал наш черед сражаться за жизни. Будем уходить? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Всем за весла, канальи! Быстро! Поставить все паруса, и руль еще на два румба правее!

Матросы бросились выполнять команду, понимая, что от проворства и быстроты теперь полностью зависят их судьбы.

Капитан сам встал на руль, чутко прислушиваясь к струям ветра и с острым вниманием поглядывая на паруса. Никто не сомневался в опыте капитана, все с надеждой взирали на его статную фигуру.

Галион снова пальнул из пушки. Но расстояние было слишком большим, и даже всплеска воды от ядра никто не заметил. А капитан крикнул:

– Пьер и Густав, к пушкам! Зарядить полуторным зарядом и быть готовым к пальбе! Палить левым бортом!

Гонка началась. Вся команда была на палубе. Разносили мушкеты и мушкетоны, раскладывали их вдоль бортов, заряжали, готовясь дорого продать свою свободу. Все понимали, что шансов выйти победителями в схватке с большим военным кораблем нет, но и сдаваться без боя никто не хотел.

Но теплилась надежда, что опытность и хитрость капитана еще послужат им. Ведь они не раз уже выручали их из, казалось бы, самых безвыходных положений.

Гребцы выкладывали последние силы, надрываясь на веслах, и расстояние перестало сокращаться. Но португалец прибавил парусов и опять медленно, но неумолимо стал приближаться.

– На веслах! Сбавить ход! Отдохните малость! Большего мы не в состоянии сделать, а силы надо приберечь на потом!

Матросы с недоумением глядели на уверенную фигуру капитана, но тут же выполнили команду.

Час спустя корабли сблизились настолько, что португалец попытался снова сделать залп правым бортом. Однако и теперь все ядра вспенили волны почти в двух кабельтовых от кормы фусты. А капитан посматривал на солнце, которое уже заметно склонилось к западу.

Ветер стал стихать, скорость упала до четырех узлов. Это было хорошим знаком, так как фуста имела весла, а португалец – только паруса.

Сближение продолжалось. Матросы с напряжением всматривались в капитана, ловя его самые незначительные перемены лица. Уже было ясно, что залп может раздаться в любую минуту, и на этот раз фуста будет накрыта ядрами.

Капитан внимательно наблюдал за противником в зрительную трубу. Он видел, что пушкари торопливо заканчивали зарядку пушек – значит, готовились дать залп всем бортом. Он крикнул:

– На веслах! Приготовиться к рывку! Слушай команду! На брасах – приготовиться к правому повороту!

Матросы опрометью бросились готовить снасти к работе. Капитан же рявкнул несколько погодя:

– Пошел! Работай на поворот, канальи! Быстрее!

Фуста накренилась, зарылась носом в волны и стала быстро разворачиваться против ветра.

– На веслах, правым бортом навались!

Матросы дружно навалились, но в этот момент португалец окутался дымом бортового залпа. Тут же ядра прошуршали, оставляя в воздухе едва заметный след. Все они плюхнулись в воду вблизи кормы, обдав брызгами левый борт. А фуста стремительно неслась прямо на галион, который еще весь был окутан дымом залпа.

– На пушках, заряжай левый борт! Быстро, канальи! Целить по рангоуту! Сбить мачты и реи! Быстрее, быстрее!

Пьер и Густав перебежали на левый борт, где уже трудились пушкари.

– Готово! – крикнул Густав, предварительно переглянувшись с Пьером.

– Залп! – рявкнул капитан, и две пушки почти одновременно выбросили струи дыма. Ядра унеслись в сторону португальца. Он уже очистился от дыма, и было видно, как одно из ядер врезалось в фок-мачту у самого ее основания. Другое ядро сбило грот-рей, который завалился на палубу, трепеща полотнищем паруса.

Мачта тоже завалилась, роняя такелаж и паруса. Восторженный вопль волков был ответом на жиденький залп фусты.

А она, вспенивая форштевнем волны, неслась мимо громадного португальского галиона, где пушкари как ошалелые торопились перезарядить свои пушки. Но времени на это у них явно недоставало.

Капитан подправил румпель, направляя судно ближе к португальцу, и в тот же миг подал команду:

– Мушкетным огнем, по матросам… – пли!

Жидкий залп из мушкетов едва слышался после грохота пушек. Но матросы быстро меняли заряженное оружие и палили без перерывов на зарядку, пока фуста не прошла мимо галиона.

Португальцы так и не догадались или не успели обстрелять пиратов из мушкетов, а запоздалые выстрелы уже не могли причинить им вреда. А Пьер и Густав на прощание еще раз успели выстрелить по галиону, но результат оказался плохим. Ядра пролетели мимо, не зацепив даже бегущего такелажа.

И пока галион тяжело разворачивался против ветра, фуста была уже в миле от него. Гребцы, взмокшие, но окрыленные успехом и надеждой, продолжали наваливаться на весла до изнеможения. Их тут же сменяла вторая смена. И противный ветер мало мешал этому. Косые паруса фусты позволяли использовать и такой ветер. Галион же со своими прямыми парусами никак не мог теперь угнаться за легкой фустой и постепенно отставал, удалялся к горизонту, куда клонилось солнце. Близился вечер и ночь, а там и полная свобода.

Матросы сбавили интенсивность гребков, и теперь фуста плавно продвигалась в восточном направлении, делая по четыре узла. Португалец отстал и уже никак не мог ничего сделать, тем более с поврежденным рангоутом и при противном ветре.

Однако экипажу пришлось попотеть до самой ночи. И лишь когда звезды высыпали на черном небе, капитан приказал уложить весла и отдыхать. Скорость резко упала, пришлось слегка уклониться к югу, чтобы хоть как-то сохранить ход.

– Огней не зажигать! – приказал Эжен, хотя и без его приказа все знали об этом. – Часа через два меняем курс на юго-запад. Спустимся к Мальдивам, и уж потом выйдем на нужную нам широту. А теперь всем отдыхать и подкрепиться. Эй, Ю! Тащи закуску и вино. Да воды побольше!

Два дня спустя фуста вышла на траверз Цейлона. Вдали темнели берега острова, где-то впереди белел одинокий парус. Море слегка волновалось, ветер был почти противным, и фуста едва продвигалась к востоку. Но путь был открыт и свободен. Галион больше не появлялся.

– Волки! – Голос капитана прозвучал с нотками радости и уверенности. – Волки! Впереди ждут нас славные дела и богатство! Но и Индия нас не обидела. Потому отсалютуем ей залпом и прокричим вместе: прощай, Индия! Больше мы сюда не вернемся.

Матросы дружно поддержали капитана, и воздух огласился их радостными кличами и воплями. Впереди их ждала россыпь прекрасных островов, удача и богатство. Прощай, Индия!

Глава 11 Потерпевшие

Недели тянулись медленно и тоскливо. Капитан уже давно объявил намеченный им маршрут. Он проходил к Суматре, ее западному берегу, потом на юг к острову Ява и затем через Зондский пролив. Обследовав северные берега острова, капитан планировал подняться на север вдоль уже восточных берегов Суматры к берегам Бенгальского залива и Южно-Китайского моря.

Молодым это ничего не говорило, но старожилы утверждали, что маршрут сулит много интересного, ибо там имеется множество мелких туземных княжеств, которые легко можно будет подоить или наняться на службу для утверждения власти одного из султанов над другим. За все это в тех местах хорошо платили, а деньги никогда не отпугивали авантюристов.

– Аж дух захватывает, когда подумаешь о таких далях, – вздыхал Пьер в разговорах с другом.

– Просто ты не привык к путешествиям, а я в детстве еще много поплавал и поездил, и у меня никакой дух не захватывает. И ты привыкнешь.

– Да уж очень жарко в этих морях, нет никакого покоя ни телу, ни душе.

– Вот тут ты совершенно прав, Пьер. Так охота подышать морозным воздухом, глотнуть свежего прохладного ветра. А жратва! Один рис да рыба! Астраханских бы арбузов да дынь с яблоками и грушами из тамошних садов! Как подумаешь, так слюнки текут. А здешние плоды только благоухают, а вкус не тот. Наши куда лучше.

– Я тоже это заметил, Гарданка. Похрустеть бы нашими яблоками, а? А против рыбы я ничего не имею. Мне она нравится. Особенно тунец, который водится в этих краях.

– Вот хорошо, что напомнил. Надо до вахты половить этих самых тунцов. Авось на ужин поймаю парочку. Давай?

– Давай. Куда от тебя денешься с твоими тунцами. Да и мне охота поймать тушку-другую. Доставай лески и крючки. Как ты постоянно их с собой таскаешь?

– А чего? Они мне не мешают. Зато постоянно можно без всяких поисков пустить их в дело.

Гардан размотал цветной хлопчатый платок на голове и вытащил несколько больших крючков на крупную рыбу. Отмотал крепкой бечевы, а Пьер помчался к Ю за наживкой.

Тунцы вдали играли в лучах жаркого солнца. Они иногда выпрыгивали на поверхность, сверкая глянцевыми тушами в снопах брызг. Не прошло и часа, как ребята поймали трех тунцов, каждый не менее двух футов длиной. Они,побившись слегка на жаркой палубе, успокоились. Повар Ю с торжествующей улыбкой поволок их на камбуз. Ужин обещал быть отменным. Ю был великим мастером готовить блюда из рыбы.

Третья неделя подходила к концу, а до Суматры было еще далеко. Судно попало в полосу экваториального штиля и теперь часто стояло недвижно под лучами палящего солнца, влекомое лишь тихим восточным течением. Частые дожди прохлады приносили мало, лишь смывали на короткое время с разгоряченных тел пот, который тут же выступал снова, как только кожа подсыхала.

При такой жаре занятия по фехтованию, борьбе и стрельбе пришлось сильно сократить, что команда восприняла с радостью. Лишь отдельные матросы от нечего делать лениво метали ножи в цель или постреливали из пистолетов. Заключались тайные пари, чтобы сдобрить затишье азартом игры. Пьер неустанно возился с пушкой, что-то мудрил, мастерил. Ему нехотя помогал кто-нибудь, поругивая беззлобно и тихо неугомонного парня.

Но вот однажды голос с марса взбудоражил сонное житье команды:

– Справа по курсу шлюпка! Кажется, пустая!

Матросы бросились к борту и уставились в горизонт. Ничего, конечно, не увидели, но они умели быть терпеливыми. «Волк» продвигался со скоростью едва в один узел. Паруса почти не улавливали движение воздуха.

Полчаса спустя все увидели одинокую шлюпку, покачивающуюся на вялых волнах. Капитан в зрительную трубу разглядел в ней лежащих людей.

– Спустить шлюпку! Быстро доставить людей на судно! Боцман, выполняй команду!

Быстро спустили шлюпку. Четверо матросов сели на весла и понеслись вперед. Час спустя на буксире притащили одинокую шлюпку, где находились четверо людей, один из которых был уже мертв, и дух от него исходил ужасный.

– Мертвеца за борт! – раздалась команда Жака. – Остальных на борт.

Тут же крепкие руки матросов втащили на палубу почти безжизненных людей, один из которых был уже без сознания. Они были истощены до крайности. Кожа да кости и безумно глядевшие глаза. Голод сделал свое дело. Они не могли стоять самостоятельно, и их пришлось почти нести на руках.

Спасенных людей уложили в тени паруса, обмыли водой, напоили. Ю с выражением скорби в глазах стал им ложкой вливать в рот бульон из тунца. Потом, по приказанию капитана, дал каждому немного фруктового пюре.

Спасенные уже почти не реагировали на еду. Видно, внутри у них все отупело. Кормить таких надо очень осторожно. Всем это было понятно.

Матросы с интересом разглядывали этих людей, дожидаясь, пока те немного придут в себя и смогут рассказать о своих злоключениях. Одно было ясно – это матросы с погибшего корабля, но сколько дней они в лодке и сколько их было всего – совершенно неизвестно.

Уже вечером, когда при свете фонарей матросы свободных вахт собрались вокруг потерпевших, они заговорили тихими, вялыми голосами.

– Недели две как мы в море на шлюпке. Нас было одиннадцать человек. Почти все умерли от голода и жары, – это говорил самый крепкий из троих, причем говорил он по-португальски.

– Что случилось с вашим кораблем? – спросил Дуарте.

– Шторм. Два дня судно боролось, но потом затонуло. Открылась большая течь, а помпы уже не справлялись. Пришлось покинуть корабль. К тому времени многих из нас смыло в море. Нескольких пришлось оставить на судне, так как они сами не смогли спуститься в шлюпку, да и шлюпка всех бы не забрала.

– Как название судна?

– «Святая Маргарита». Шли с островов Банда в метрополию. Не дошли.

– Что же не захватили провиант?

– Едва сами успели в шлюпку спрыгнуть. И до этого-то два дня ничего сами не ели. Вымотались на снастях до предела. Слава Богу, что мы остались живы! Вернусь на берег, свечу в фут высотой поставлю святой Маргарите. И такую же свечу Николаю Угоднику.

– Ладно, друг. Теперь можешь успокоиться. Ты на хорошем судне и в надежных руках. А как тебя звать?

– Меня? Меня Луисом звать, а его, – и он указал на молодого матроса рядом, – Фернан де Варрос. Третьего зовут Мартин, но он вряд ли выживет – слабак он был с самого начала.

– Однако пережил многих, – заметил Дуарте.

– Сам поражаюсь. Видно, ему покровительствовал сам Господь.

– Луис, ты не назвал своей фамилии.

– Фамилия у меня простая – Кальдейра. Я с самого юга Португалии. Мне тридцать четыре года, и у меня никого на свете нет. Так что слезы проливать по мне некому. Вот по Фернану слез прольется много. У него богатые родственники, но он захотел сам достичь всего. Вот и достиг…

– Ну зачем так про товарища, Луис, – упрекнул матроса Дуарте. – Судя по всему – он неплохой парень.

– Не выношу богатеньких! – процедил сквозь зубы Луис.

– Ух и не нравится мне этот тип! – прошептал Гардан на ухо Пьеру.

– Чего так? Он же измучен. Столько дней в море без пищи.

– Это так, но мне он совсем по-другому не нравится. В нем что-то подлое и грязное имеется. Я теперь, сам знаешь, не могу, как иногда раньше, знать, что человек думает, но что-то все-таки чувствую. И душа его грязная и темная. Я не удивлюсь, если с ним у нас будут большие неприятности.

– Откуда же быть неприятностям? Нас достаточно много, и все мы – одна семья. Успокойся и не думай больше об этом.

– Однако надо все равно с ним быть настороже. Вот помяни мои слова. Капитана бы предупредить.

– Ну а что ты ему скажешь? Ведь все это одни только предположения, а чего-то определенного сообщить ты не можешь.

– Пока не могу, но обязательно капитану скажу. Пусть знает и не очень-то доверяет этому прохиндею.

Несколько дней потерпевшие были в центре внимания команды. Но на третий день утром Мартин оказался мертвым. Он уже не мог принимать пищу и тихо умер, так и не проронив ни слова.

Оставшиеся двое медленно, но уверенно поправлялись. Особенно быстро выздоравливал Луис Кальдейра. Он совершенно не понимал французскую речь, в то время как Фернан де Варрос довольно неплохо все понимал, хотя и не говорил. Это был молодой человек лет двадцати пяти с большими темными глазами и овальным лицом, заросшим черной щетиной. Его волосы отливали темным блестящим золотом. Черные брови красиво изогнуты, фигура была статной, но достаточно тонкой, хотя судить об этом в теперешнем его положении было весьма трудно. Словом, он вызывал симпатию и вскоре стал приятным собеседником многих членов команды.

Луис, напротив, был суров на вид, тоже с черной бородой и острыми, недобрыми глазами, смотревшими нагловато и вызывающе. Нос с горбинкой напоминал клюв хищной птицы. Черные глаза глубоко прятались под нависавшими бровями. Руки у него были грубые, большие, с толстыми пальцами, говорившие о незаурядной физической силе. Вся его фигура вызывала впечатление сильного и наглого зверя.

Резко бросалось в глаза, что эти двое португальцев не ладили между собой. Они почти никогда не разговаривали друг с другом, а если когда и перебрасывались парой слов, то видно было, что это не доставляло им никакого удовольствия.

Несколько дней спустя «Волк» вышел из полосы штилей к северу от экватора. И хоть ветер был противным, однако, лавируя, судно уверенно и неуклонно продвигалось к берегам острова. Противный пассат выматывал силы матросов, но настроение их явно улучшилось. Все же это было не еще более противное тягучее ожидание и стояние на месте под лучами солнца и дождями, сменявшимися почти каждый день.

– Гарданка, я слышал от капитана, когда стоял на руле, что через день или два выйдем к острову, интересно, какой он? Большой или малый?

– Я слышал, что это не просто большой остров, а огромный, обойти который можно не в один месяц.

– Ого! Неужели такие бывают?

– Значит, бывают. Однако сами скоро увидим это. А что еще ты слышал у своего руля?

– Да разное. Жак все сомневается, что удастся наняться на службу к одному из султанов, а капитан уверяет, что и без этого можно хорошую добычу отхватить у берегов или в море. Португальцы далеко еще не все тут захватили и прибрали к рукам. Много княжеств еще не подмяты под них и ведут независимую жизнь. Говорят, что призов будет много.

– Вот это уже лучше. Приятно слышать. Слушай, а как у тебя с наблюдением за Луисом? Ты уже поговорил с капитаном?

– Нет еще, не говорил. Все не соберусь. А с Луисом никак. Что можно сказать о человеке, который едва стал ходить? Однако мнение о нем у меня не меняется, а иногда и ухудшается. Мне кажется, что в его голове постоянно копошатся какие-то мутные мысли. Он всегда, как мне кажется, обдумывает что-то гнусное. Хорошо бы мне ошибаться, да думается, что так оно и есть.

– Странно как-то ты говоришь.

– Да что о нем говорить! Время покажет, кто прав, но я уверен, что он нам доставит много хлопот, если не натворит чего худшего. От него надо бы отделаться. Так было бы лучше.

– Как же это сделать?

– А я знаю? Но так я думаю.

– А знаешь, Гарданка, мне не дает покоя мысль о скором прекращении наших походов. Так хочется побыстрее оказаться в тихом и спокойном месте. Даже нетерпение берет. А тебя?

– Сколько можно говорить об одном и том же? Терпи и уповай на Господа. Все в его воле и руках. А мы – песчинки малые. От судьбы нам с тобой не уйти. Так и будет, как Всевышний возжелает.

– А Фернан мне нравится, – переменил разговор Пьер. – Как ты думаешь, он хороший парень?

– Фернан? Да, мне он тоже нравится. Уверен, что он многое мог бы порассказать о Луисе, но помалкивает. Или боится, или неудобно ему про своего болтать лишнее. Однако надо с ним сойтись поближе и разузнать о Луисе побольше. Все же они немало проплавали вместе. Он должен много о нем знать.

– Хоть в одном мы с тобой согласны, Гарданка! – В возгласе Пьера слышались нотки радости. – К тому ж он молод, и я бы с удовольствием подружился с ним. Как ты думаешь?

– Я с тобой согласен. Так и поступим. Может, он не отвергнет общество простых матросов. Он же дворянин, как говорит Луис, однако бросил все и пустился в далекие края. Любитель путешествий!

Уже после того, как показались берега Суматры, ребята наши установили дружеские отношения с Фернаном. Он действительно оказался не только приятным собеседником, но и хорошим человеком. Он был улыбчив, добр и не кичился своим благородным происхождением. Это влекло к нему товарищей по команде. Скоро он стал очень близким человеком для многих матросов, но особенно сошелся с ребятами, которые и сами стремились сблизиться с ним.

Оказалось, что Фернан еще совершенно юн, не столько по возрасту, сколько по образу мыслей и взглядам на жизнь. Он был беспечен и неприхотлив и сам с радостью принял дружбу ребят.

Глава 12 Проделки Гардана

– Слева по курсу земля!

Матросы бросились к бортам и впились в горизонт. Темнеющие полосы берега просматривались еще не совсем ясно, но сомнений в том, что это земля, уже не было. Раздавались вопросы:

– Что за берег?

– Остров или Суматра? Будем ли заходить?

– Капитан бывал здесь. Он может сказать и нам. Давай спросим.

– Сам скажет, когда найдет нужным.

– Чего там, можно и спросить. Что тут такого? Эй, капитан! Что за берег впереди? Мы тут спорим, но никто не может сказать определенно.

– Судя по всему, это остров Баби, он находится к западу от Суматры.

Пройдя остров, «Волк» отвернул к северу. К вечеру вдали прошли острова Ваньяк, которые быстро растворились в закатном свете.

Ночь прошла в постоянных командах на смену галсов. Вахты истощили весь запас брани и ругательств. Зато с утра довелось отдохнуть – впереди маячили уже берега Суматры. Два паруса торопливо бежали на юг. Это были туземные лодки, и капитан тут же отдал приказ:

– Гребцам на весла, право руля! Будем захватывать лодку! Нам нужны сведения о береге. Да и продовольствия совсем не осталось. Нужны запасы.

«Волк» быстро спустился к югу и так же быстро нагнал туземную лодку – ланчару, которую моряки и захватили без всяких трудностей. Пять человек команды не могли оказать никакого сопротивления.

– Часть продовольствия забрать, лоцмана взять на борт, ланчару отпустить.

Матросы поворчали, но приказ нарушить никто не осмелился. К тому же на ланчаре ничего ценного не обнаружили. Некоторые трудности возникли с лоцманом. Никто не хотел им быть. Пришлось силой забрать наиболее смышленого малайца, которого и переправили на борт «Волка».

После сложных переговоров и угроз малаец сумел поведать, что ланчара идет с севера с грузом грубых тканей и посуды в порт Сиболга. До него при хорошем ветре оставался день пути. А ветер как раз был попутным.

Ночь навалилась сразу же, как только диск солнца закатился в море. Несколько тусклых фонарей едва высвечивали отдельные части судна. Пьер и Гардан опять стояли, облокотившись на планширь, и наблюдали светящиеся блики на волнах. Погода была тихая, жара донимала, как обычно, несмотря на то что солнце уже зашло.

Пьер спросил друга:

– Гарданка, а ты заметил, как Луис метал молнии глазами, когда грабили ланчару? Это действительно опасный человек. Он больше всех был недоволен действиями капитана.

– Конечно, заметил. Я теперь постоянно держу его в поле зрения. Надо все же поговорить с капитаном, пусть знает, что такому человеку доверять нельзя. Как ты считаешь?

– Обязательно поговори. Может, мне это сделать, а?

– Думаю, что лучше мне самому, а то ты, возможно, убедить его не сможешь. Тем более что я чувствую, что ко мне вернулись теперь кое-какие старые способности. Помнишь о них?

– Да разве такое забудешь, Гарданка. Ладно, как знаешь. Может, прямо сейчас, а?

– Пойду попробую. Чего мне терять. Побудь здесь, а я вернусь и расскажу, как все получилось. Ладно?

Гардан скоро нашел капитана на корме, где он при свете фонаря читал какую-то книгу, листая страницы и придерживая их пальцами от порывов легкого ветра. Он поднял голову, вопросительно глянув своими темными глазами на юношу, и спросил:

– Тебе чего-то нужно, Гардан? Говори, не стесняйся.

– Капитан, я не хотел бы отнимать много времени, но Луис меня сильно беспокоит.

– А какое ты отношение имеешь ко всему этому? С чего так? Он что, тебя чем-то обидел? Мне непонятна твоя тревога.

– Луис опасный человек. У него в голове постоянно копошатся грязные и опасные мысли. Мне кажется, что с ним будет много неприятностей.

– О, это серьезное заявление, Гардан. Однако к таким словам необходимо приложить доказательства. Они у тебя есть?

– Доказательств пока нет, капитан. Но я его вижу, иногда совсем отчетливо, и его мысли мне ясны. Они для меня не составляют тайны.

– Смело, очень смело, юноша. Однако мне не понять тебя, если ты не удосужишься хоть немного просветить меня, как это ты можешь видеть его мысли? Разве это возможно?

– Возможно, капитан. Может, я не точно сказал, но его мысли мне иногда ясны и понятны. Он постоянно обдумывает свои планы. Я не могу точно сказать – какие именно, но очень плохие для всех нас.

– А не кажется тебе, Гардан, что твои подозрения не менее опасны? Я бы посоветовал найти сначала доказательства, а уж потом обсуждать их. Как ты считаешь?

– Когда будут доказательства, тогда может оказаться поздно их обсуждать. Капитан, я не вру, я говорю правду, и Пьер может это подтвердить. Он не раз был свидетелем моей правоты. Но если ты не веришь, то лучше я тебе покажу кое-что. Можно попросить об одолжении?

– Одолжении? Странно. О каком же, говори.

– Завтра у меня день рождения. Восемнадцать лет. Я бы хотел отметить это с друзьями. На берег ты нас не отпустишь, так мы хотели бы здесь кусок мяса зажарить с рисом и приправами. Ю может это отлично сделать. Дай ему указание, а вот тебе золотой на все это. Хватит?

Гардан протянул капитану деревянный кружочек величиной с монету. Тот взял его, повертел в руке и сказал:

– А откуда ты знаешь, что именно завтра твой день рождения? Ты что же, считаешь дни? Вроде ничего подобного у нас на судне никто не делает, кроме Леонара. Как ты мне это объяснишь?

– Так я у него и спрашивал об этом уже давно, чтоб, значит, не пропустить.

– Понятно. Однако как же без вина?

– Так у меня всего один золотой, капитан.

– Ничего. За один золотой и вина можно подать твоим гостям. А много их будет?

– Да нас всего трое. Я с Пьером и Фернан, с которым мы недавно подружились. Начальство я не смею приглашать, так что…

– Ну что ж, Гардан. Такое мне сделать нетрудно. Я завтра же скажу Ю, и он все устроит отлично. Но откуда у тебя золотой?

– Капитан, я же не пью вина. Вот он и остался еще с давних времен. Да и Пьер мне помог сохранить деньги.

– Да, конечно. Я понял. Считай, что мы договорились. Завтра станем на якоря, и Ю все достанет и сделает к вечеру. Ты доволен?

– Да, конечно. Спасибо, капитан. Мне можно идти?

– До свидания, Гардан. Иди готовься.

Гардан ушел, посмеиваясь в юношеские усы, которые он с недавних пор стал отращивать. Пьер встретил его вопросительным взглядом, потом не выдержал:

– Рассказывай. Убедил капитана?

– По-моему, пока нет. Он требует доказательств, а где я их возьму? Но выслушал он меня с интересом, и скоро, я думаю, сам к себе позовет. – Гардан замолчал, погрузившись в свои мысли. Пьер не стал ему мешать, понимая, что делается у друга в голове.

Прошло чуть больше получаса, как голос рулевого позвал Гардана к капитану. Гардан ухмыльнулся, многозначительно глянул на Пьера, подмигнул ему и поплелся на корму.

– Капитан, ты звал? Я пришел.

– Слушай, Гардан. Ты что же мне голову морочил с золотым?

– А что случилось, капитан?

– Я хотел прибрать в шкатулку твой золотой всего через четверть часа после твоего ухода, но в кармане нашел только вот этот деревянный кружочек. Что ты на это скажешь, каналья?

– Прости, капитан, но мне хотелось доказать свое умение. Ты же был уверен, что держишь в руке золотой? Так? Почему же я не могу угадывать иногда чужие мысли? Вот тебе одно, хоть и косвенное, доказательство моей правоты.

– Ах ты проходимец! Ах ты каналья! – В негромком голосе капитана не слышалось угрозы. – Как ты осмелился все это проделать со мной? Говори, шельмец!

– Капитан, надо же мне было предоставить какие-нибудь доказательства того, что я и в самом деле могу что-то не только чувствовать сам, но и внушать другим. А какие, если их у меня нет?

– Однако ты хитер, братец! Хотя теперь я и понимаю тебя, но все это слишком странно. Так ты уверяешь, что Луис опасный человек?

– Опасный, капитан. Остерегайся его, а всего лучше было бы избавиться от этого типа.

– Последнее, я думаю, слишком громко сказано! Погодим малость и присмотримся. Да и ты не оставляй его своим вниманием. А люди нам нужны. Но за все это спасибо, Гардан. Занимательно вышло у тебя. Я буду иметь все это в виду. А Пьер тоже умеет такое?

– Нет, капитан. Он ничего такого не умеет, да и я долго не мог, после того как получил хороший удар по голове на той самой арабской фусте, с которой мы к тебе и перешли. Однако нам не раз удавалось выходить из самых трудных передряг благодаря моим умениям. Правда, после таких упражнений у меня долго болит голова и настроение плохое. Вот и сейчас все это уже начинается. Мне надо бы пойти отдохнуть и соснуть малость.

– Конечно, Гардан! Иди и отдохни. Я прикажу не трогать тебя до утра.

Пьер видел, что другу сейчас не до него. Он молча проводил Гардана на бак и там помог устроиться поудобнее. Они молча кивнули друг другу, пожелав спокойной ночи.

Перед вечером следующего дня наконец-то зашли в залив и встали на якорь на рейде в виду Сиболга. Городок тонул в лучах заходящего солнца, малые парусники торопились домой. Несколько небольших судов покачивали свои мачты на легкой волне у причалов. Было тихо, жарко и мирно.

С утра капитан отправился на берег к начальнику внешних сношений в порту – шахбандару, чтобы засвидетельствовать свое почтение и разведать обстановку. Остальная команда изнывала от безделья, слоняясь по палубе или играя в кости, в надежде, что их сегодня же отпустят на берег поразвлечься. Уж больно долго они качались у экватора, и теперь хорошо было бы снять то напряжение, которым они зарядились за недели изнурительного плавания.

Дни тянулись, а команда сидела на судне, не вступая на землю Суматры. Это злило матросов, но ничего поделать было нельзя. Капитан молчал, часто отлучался на берег, возил подарки чиновникам и появлялся на судне на закате.

– Ты заметил, Гарданка, что Луис все больше сходится с нашим боцманом? Постоянно крутится рядом, и они уже почти друзья.

– Еще бы не заметить – Ив Ваде, видимо, нашел себе родственную душу.

– Мне это не очень-то нравится. А тебе?

– Чего же тут хорошего. Наверное, боцман нашел в Луисе для себя что-то привлекательное. Однако этот Луис ейчас все больше помалкивает.

– Разве в одиночку можно что-нибудь сделать? Ему нужны сообщники, и он начал их вербовать. Может, как раз боцман и будет первым.

– Ив, как я заметил, довольно крутой парень и себе на уме. Своего не упустит и наверняка что-то тоже вынашивает в голове. Надо будет к нему присмотреться.

– Обязательно, Гарданка. Последнее время мне не очень нравится наша команда. Какие-то нервные все стали. Скоро, наверное, и драки начнутся. С чего бы это, Гарданка?

– Люди давно плавают, вот и нервы не выдерживают. Им нужна разрядка, а капитан держит нас вдали от города. Как бы чего не вышло…

– А если на берегу нам грозит опасность? Так что судить капитана не очень-то спеши. Людей у нас мало, вот он и осторожничает. А может, дело какое затеял и выжидает. Наверняка скоро мы все узнаем.

И действительно, дня через три капитан не поехал в город. Он собрал команду на баке, оглядел всех пристальными глазами и молвил:

– Братья! Я знаю, что вы недовольны мною. Знаю, что вам охота побыть на берегу, отдхнуть и развеяться, но сейчас это вряд ли возможно. Португальцы настроили местные власти, чтобы те никого кроме них в порт не пускали. Вот вам и пришлось сидеть на судне.

– Капитан, а при чем тут португальцы? – спросил, коверкая слова, Луис.

– Луис, ты же знаешь, что все здешние острова находятся под покровительством Португалии. Это их законное право – ограждать свои земли от чужих. А мы для них и есть самые настоящие чужаки.

– Ладно, капитан, продолжай, очень уж хочется узнать новости, – это уже сказал боцман Ив.

– Братья, я узнал, что через два дня отсюда уходит богатое судно. Оно нам как раз может пригодиться. Будет хороший приз, но надо действовать осторожно и быстро. Так что готовиться надо уже сейчас.

– Вооружение? – коротко спросил Жак.

– Пушек нет, но два десятка воинов с мушкетами и прочим оружием. Судно идет в Паданг, а это большой порт и город. Перехватим приз на полдороге. При удачном исходе дела каждый получит хороший куш.

Капитан отдал несколько распоряжений и удалился с Жаком на корму.

Матросы с жаром стали обсуждать предстоящие дела, и настроение их явно улучшилось.

Тут Гардан толкнул Пьера локтем в бок и прошептал:

– Гляди, Пьер. Луис с Ивом тихонько переговариваются в стороне от всех. Интересно, что они там обсуждают? Хорошо бы узнать.

– Да как же тут узнаешь?

– Погоди. Дай подумать. Ага! Сиди тут, а я скоро вернусь, – с этими словами Гардан отвалился от фальшборта и исчез в темноте тропической ночи. Не прошло и получаса, как Гардан вернулся.

Пьер спросил:

– Ну как?

– Подполз к ним поближе, но почти ничего не услышал. Говорили они тихо. Но одно слово я услышал.

– Что за слово? Говори, Гарданка!

– Ив промолвил его, повернув голову немного ко мне. Вот я и услышал. Он сказал «мятеж». Значит, они задумали взбунтоваться. Интересно, как это они совершат? Их же очень мало. Видать, вербуют сторонников.

– Капитану нужно об этом сказать, Гарданка.

– Погоди ты с капитаном! Сами сначала немного поразведаем. Да и скоро у них это не получится. Народ тут за капитана стоит, хоть и ворчит помаленьку. Время у нас есть.

– Ой, боязно мне от твоих слов, Гарданка. Как бы мы не прозевали их каверзы. Потом локти кусать будем, да поздно окажется.

– Не бойся, Пьер! Нас много, а у них и пяти сообщников не наберется.

– Это пока. А время играет на них. Недовольных может прибавиться. Что тогда? Точно ведь все передерутся.

– Чего ты раньше времени паникуешь? Еще ничего не известно, а ты уж заверещал. Давай погодим малость.

Глава 13 Новый приз

Солнце еще не выплеснуло свои жгучие лучи на море, но кромка далеких гор уже окрасилась в оранжевый цвет. Скоро светило выскочит из плена и станет немилосердно палить, пока грозовые тучи не закроют его своими пышными одеялами.

– Эй, на палубе! – Голос марсового звучал решительно и обнадеживающе. – Приз готовит паруса к отплытию! Причальные концы вытягивает!

– Братья волки! – Это уже капитан взял бразды правления в свои руки. – Разобрать канаты! Якоря поднять! Всем по местам!

Топот босых ног по мокрому от росы настилу палубы перемешался с отдельными восклицаниями матросов.

«Волк» быстро поднял паруса и медленно, едва улавливая утренний бриз, потащился в море.

Позади остался городок, отчетливо видневшийся в сиреневой дымке, быстро редевшей под лучами взошедшего солнца.

– Капитан, приз никак не может поймать ветер! – Марсовый не давал себе отдыха и постоянно докладывал о положении дел. – Баланами вытягивать начинают к ветру!

– Ничего, Этьен! Нам спешить некуда! Пусть тащатся. Мы тоже едва на ходу.

Час спустя «Волк» вышел в открытое море и взял курс на юг. Вдали виднелись паруса рыбачьих лодок и судов местных купцов. Все спешили по своим делам. Лишь «Волк» неторопливо журчал водой под форштевнем. Капитан внимательно всматривался в мыс, за которым скрылся порт. Он с нетерпением ожидал появления призового судна. Оно еще не показывалось. Наконец марсовый крикнул вниз:

– Идет, капитан! Мили две с лишком от нас!

– Жак, – обратился капитан к помощнику, – если мы так и будем идти, то он нас никогда не догонит, – и капитан кивком указал на далекое судно. – Распорядись выбросить за борт плавучие якоря и затопить кормовую шлюпку. Это сбавит наш ход.

За борт полетело несколько наполненных до половины водой бочек на канатах, кормовая шлюпка утонула, натянув буксирный канат. Фуста сильно убавила ход. Слева по борту медленно тянулись зеленые берега, а вдали темнели далекие горы. До берега было миль пять.

Томительно тянулись часы, а суда сближались очень медленно. Жак сказал, всматриваясь в судно, идущее позади:

– Видать, оно тяжело нагружено, капитан. Много добычи нас ждет. И не удивительно, что так медленно тащится.

– Именно так, Жак. Однако пора и делом заняться. Кликни мне Дуарте. – И когда тот поднялся на корму, капитан сказал: – Готовься, Дуарте, командовать захватом приза. Сегодня ты у нас капитаном будешь.

– Чего так, капитан? – спросил несколько обескураженный Дуарте.

– Надо же вас приобщать к таким делам. Учитесь руководить – это в значительной степени облегчит вам жизнь на берегу.

– Как начинать захват, капитан?

– По сведениям, полученным мною с берега, судно хорошо вооружено, но пушек на нем нет, если их не погрузили сегодня ночью. Так что тянуть с дипломатией не станем. На дистанцию в один кабельтов подойдем, сделаем залп и тут же спустимся с попутным ветром на приз. За это время пушкари обязаны еще раз сделать залп картечью.

– Не успеют они, капитан. Времени мало на перезарядку.

– Верно! Однако у нас еще есть пушки другого борта. Они уже будут заряжены, их только высунуть в порты останется. А остальное – дело наводчиков. Понял? Так что начинай подготовку. У бортов сложить все огнестрельное оружие, и пусть свободные матросы палят непрерывно на поражение.

– Хорошо придумано, капитан. А дальше что ты задумал?

– Дальше видно будет по обстановке. Как поведут себя команда и воины охраны. Во всяком случае, абордаж должен быть стремительным и яростным. В быстроте – наш успех, Дуарте. Я буду стоять на руле и управлять парусами.

– Капитан, – Жак обратил внимание на приближавшееся судно. – При такой скорости сближения мы можем и до вечера не управиться.

– Управимся, Жак. Еще далеко до полудня, а мы уже на расстоянии менее двух миль. Я рассчитываю атаковать правым бортом, Дуарте. Приготовь багры, крючья, сетки и прочее. И прикажи всем надеть шлемы и латы. Нечего рисковать попусту своими молодыми жизнями. А то моих лекарств и настоев может оказаться мало. Больше рассчитывайте на мушкетный огонь и картечь пушек.

За обедом всем раздали по кружке вина и по хорошему куску мяса. Теперь всем распоряжался Дуарте. Матросы неторопливо раскладывали у фальшборта мушкеты и мушкетоны, горшки с порохом для метания на палубу противника, копья, сабли и шпаги.

Пьер и остальные пушкари тщательно раскладывали картузы с порохом, ящики с картечью, ведра с водой, пушечный инвентарь. Пушки левого борта освободили от креплений и подкатили на середину судна. Все делалось из расчета сделать два залпа за самое минимальное время.

– Пьер, – это Гардан с Фернаном подошли к другу поглядеть, как тот управляется со своей работой. – Как ты на этот раз? Не подведешь? От тебя много зависит.

– Чего там. Я же не один. Мы все постараемся обеспечить вам победу малой кровью. Думаешь, приятно смотреть на раненых, тем более на убитых?

– Еще бы, Пьер!

– А мы с Гарданом решили спуститься на палубу противника на канатах, мне этого еще не приходилось делать, но я попробую.

– Смотри, Фернан, это дело опасное. Гардан не щадит себя в таких драках, но он уже не раз это проделывал, хотя и не часто, а ты уж смотри, будь поосторожней. Пистолетами запаситесь. Да в самую кучу не лезь, а то засекут эти туземцы. Что тогда мне делать-то?

– Ну, там видно будет, Пьер. Однако все в руках Господа нашего. Но я постараюсь последовать твоему совету. Пусть Гардан посмеется.

– Ну и слава Богу! Да хранит тебя Всевышний! – И Пьер осенил нового друга крестным знамением.

Экипаж «Волка» вынужден был поработать брасами. Паруса специально поставили менее рационально, и скорость судна еще упала. Солнце склонялось к западу. Капитан поглядывал на него, потом подозвал Дуарте:

– Скорее всего, Дуарте, атаковать будем левым бортом. Иначе солнце будет сильно слепить глаза. Это невыгодно нам. Пусть оно слепит туземцев! Так что измени диспозицию. И проследи за тем, чтобы все были в латах и шлемах.

– Конечно, капитан!

– И при атаке и после постарайтесь обходиться португальскими словами. Это приказ. Пусть думают, что их взяли португальцы.

– Хитер ты, капитан! Но быть по-твоему. Все, кто хоть немного знает португальский, будут кричать и ругаться на нашем языке.

– Вот и договорились. Атакуем, по моим расчетам, часа через полтора.

И вот эти полтора часа тянулись с ужасающей неторопливостью. Матросы переругивались, потели, пили воду и беспрестанно перекладывали с места на место свое оружие.

Наконец прозвучала команда:

– На пушках! Приготовиться к залпу!

«Волк» шел тяжело, лениво. Море было спокойно. Призовое судно, сильно нагруженное, находилось теперь примерно саженях в ста. Оно медленно нагоняло пиратов, а Эжен постепенно смещал румпель влево. Суда медленно сближались, а пушкари с фитилями нетерпеливо ожидали, проверяя наводку.

– Левым бортом, залп! – этот крик капитана, хоть и всеми ожидаемый, подбросил матросов на своих местах. Все глаза устремились на идущий параллельно призовой корабль.

Пьер рассчитанным движением всадил фитиль в запальник пушки. Она с радостным грохотом подпрыгнула, выпустив струю дыма. Времени увидеть результат выстрела не было. Все бросились менять орудие. А матросы стали неистово палить из мушкетов.

Капитан Эжен стремительно рванул румпель, и суда стали быстро сближаться. Вся палуба была затянута пороховым дымом. Призовое судно едва виднелось через эту завесу. Матросы палили просто в сторону корабля. Оттуда слышались истошные крики, но пока не было никакой ответной стрельбы с его стороны.

Гардан пробежал мимо Пьера и крикнул:

– Молодцом, Пьер! Пали еще раз, а мы полезли наверх!

Петька лишь мельком увидел друга и Фернана рядом с ним. У каждого за поясом торчало по паре пистолетов.

Матросы уже со всех сил тянули баграми и крюками борт приза. И в это время пушки «Волка» одна за другой пальнули в упор по палубе противника. Щепки брызнули во все стороны. Палуба покрылась телами убитых и ползущих раненых. Редкие выстрелы атакуемых мало что могли сделать.

Гардан с Фернаном, уцепившись за канаты, полетели через борта еще не сцепившихся судов. Они скатились на мокрые от крови доски палубы, и на них тут же накинулись человек пять.

– Фернан, пистолеты! – взвизгнул Гардан, разряжая свои в ближайших нападавших.

За секунду они смогли осмотреться. Потом, с обнаженными саблями, стали стремительно продвигаться по палубе, разгоняя несмело сражавшихся противников.

Тут около двух десятков матросов повалили через борт с «Волка» и врубились в толпу сражающихся. Атака была столь яростной, что нападавшие уже через минуту очистили среднюю часть палубы и бак. Несколько защитников приза поднялись на корму и там отмахивались малайскими ножами-крисами и саблями.

Двое матросов незаметно пробрались к ним с боков и ловко накинули крупноячеистую сеть. Тут же все остальные стянули веревки, и кучка защитников оказалась в плену.

У грот-мачты на коленях стояло человек десять матросов, умоляя о пощаде. На них никто не обращал внимания, пока Дуарте не подошел и сверкающими от возбуждения глазами не оглядел группу. Тут же один невысокий малаец подполз на коленях к Дуарте и стал жестами и немногими португальскими словами просить пощадить его.

Дуарте понял, что у матроса шестеро детей и они умрут с голоду, если отца лишат жизни. Затем Дуарте обратил внимание, что матрос показывает на корму и говорит о каком-то высоком начальстве, которое скрывается среди защитников. Он отстранил матроса от остальных, сказав своим:

– Жанибер, отведи его к Эжену. Пусть разберется, а то мне некогда с ним возиться.

Жанибер схватил матроса за волосы и потащил к капитану. Тот долго и внимательно вслушивался в слова матроса, а потом сказал, ни к кому не оборачиваясь:

– Судя по всему, на судне находится какая-то важная персона. Если я правильно понял, это сын шахбандара – начальника внешних сношений в порту. Этот малаец подал хорошую мысль. Попробуем ее обыграть.

Он жестом отпустил матроса, презрительно глянув на него, и сказал:

– Жанибер, передай Дуарте, что захвачен какой-то важный человек. Пусть его не трогают, пока я не управлюсь с ранеными. У вас там убитые есть? – с тревогой спросил капитан.

– Не знаю, капитан. После посчитаемся, а сейчас времени нет на это.

Обслужив семерых раненых, капитан направился к группе пленных. Их было пять человек. Среди них выделялись два турка, которых легко было узнать и по одежде и по внешнему виду. Они были выше ростом, бородаты, с грузными телами.

– Гардан! – позвал капитан юношу. – Ты турецкого языка не знаешь?

– Турецкого? Нет, капитан, такого не знаю.

– А может, они арабский знают? Спроси их об этом.

Гардан выступил вперед и заговорил с турками по-арабски. Они внимательно слушали, потом один из них что-то ответил, и Гардан заулыбался, повернувшись к капитану:

– Один знает арабский, капитан. Что спросить еще?

– Спроси, кто они такие, куда путь держат и зачем они вообще здесь.

После недолгой беседы Гардан сказал:

– Они здесь, капитан, обучали воинов султана Аче, а теперь едут помогать другим султанам.

– С этим все понятно. А спроси, кто тут среди них шахбандар?

– Турок не хочет говорить об этом, но уверяет, что такого он не знает.

– Скажи турку, что мы все равно вырвем у него эти сведения, так что пусть лучше говорит добровольно. Тем более что мы никому не собираемся делать ничего плохого. Просто надо иметь побольше сведений о том крае, где мы находимся. Переведи это, Гардан.

После длительных переговоров турок указал на молодого матроса, который стоял тут же, но выделялся своим внешним видом.

Он был молод, хотя у малайцев возраст определить обычно очень трудно. Простая одежда матроса не скрыла красивого, гордого и немного надменного лица. Его руки были совсем не матросскими, на ладонях отсутствовали мозоли и ссадины. Так что его можно было легко определить. Рядом находились такие же ухоженные малайцы. Эжен поглядел внимательно на молодого малайца, потом спросил по-португальски:

– Ты говоришь по-нашему? Отвечай без страха. Мы тебе ничего плохого не сделаем.

Малаец выступил слегка вперед и ответил на ломаном, но вполне понятном португальском:

– Все вы плохо кончите, захватив наше судно. Я сын шахбандара Паданга, и ему не понравится такое пиратство у него под носом.

– Очень хорошо, молодой вельможа. Это я и хотел узнать. А теперь, может быть, ты соизволишь ответить, по какой причине ты оказался так далеко от родного дома?

– Это касается только меня, португалец. Я не обязан тебе давать отчет в своих действиях.

– Ну что ж. В твоих словах сквозит смелость и гордость. Это хорошо. Однако сила на моей стороне, и тебе придется подчиниться этой силе.

– Только силе, португалец! Другое мне не подходит.

– Ты очень самоуверен, юноша. Люди давно и хорошо научились развязывать пленникам языки и узнавать тайны, и для этого есть масса способов. А они очень болезненные и мучительные. Так что не раздражай меня, а договоримся лучше, что мы с тобой должны найти общий язык. Тогда я гарантирую тебе и трем твоим товарищам свободу и хорошее обращение на корабле.

– Я так понял, что ты, португалец, требуешь за нас выкуп?

– Ты смышленый юноша. Правильно. Мне нужен выкуп за тебя и всех остальных. Об этом мы поговорим позже, а вам придется побыть в тесноте, пока мы тут не разберемся. Добыча весьма знатная, а солнце уже у горизонта. Гардан, отведи их всех в одну каюту и поставь стражу. И глядите в оба.

Тут же команду «Волка» разделили на два судна, мертвецов сбросили в море, где уже гуляли редкие акулы. Их число тут же увеличилось, и мерзкий пир разгорелся полной мерой.

– Братья, курс на запад! Пак, оставим острова Бату южнее, а к Падангу подойдем через три-четыре дня с юга. Так будет сподручней. Распоряжайся, помощник.

Оба судна, очищенные и прибранные, сменили курс и в ночной темноте, с парусами на гитовах, медленно поплыли к проливу, ведущему в океан.

Глава 14 Новая афера

Недостаток людей не позволял маленькой флотилии из двух судов достаточно быстро продвигаться к цели, даже привлечение малайцев к работе на снастях мало что дало. Однако это не беспокоило капитана. Он даже был доволен задержками, которые давали возможность раненым более-менее спокойно поправиться, прийти в себя.

Гардан тоже бродил, покачивая свою правую руку, распоротую пониже локтя малайским крисом. Рана хоть и не опасная, но во влажном жарком климате все заживало медленно.

Зато команда предвкушала момент дележа добычи. А она оказалась намного богаче, чем ожидалось. Часть ее перегрузили на «Волк», чтобы немного облегчить захваченное судно.

Трюм был набит дорогим товаром, который специально предназначался для двора султана и его богатых чиновников.

И чтобы отвлечься от боли в руке, Гардан частенько досаждал Пьеру своими подсчетами их долей добычи. Фернан достаточно равнодушно слушал излияния нового друга. Ему досталось по ноге обломком обшивки, и теперь он хромал, ковыляя с палкой в руках.

– Ты представляешь, Петька, – говорил Гардан с загоревшимися от возбуждения глазами. – Сорок ящиков с китайской посудой! Самой дорогой, наверное! Фарфор! Ты ведь и не знаешь, что это такое!

– Уже знаю, – с некоторым неудовольствием отвечал Пьер.

– А батик! Почти сто кусков! Это же целое богатство! А сколько разной мелочи из слоновой кости! А драгоценности?! Видать, вельможи хорошую цену пообещали, раз везли столько. Это же надо, больше двадцати красивых шкатулок из красного и палисандрового дерева! Интересно, сколько нам отвалится? Думаю, что намного больше, чем последний приз у берегов Индии. Помнишь, мы тогда португальское судно захватили?

– Чего там! Конечно, помню. Еще бы не помнить! Но тогда у нас ни убитых, ни даже пары раненых не было. Жаль ребят, что вчера умерли. Мучились сильно. Пусть души их наслаждаются в раю, под присмотром Господа!

– Ну, Петька, ты опять перебиваешь! Разве в драке бывает без синяков? А у нас тут постоянно не просто драка, почти война, а на войне и убивают, случается.

– Так все одно к этому привыкнуть трудно. А может, и вовсе невозможно! А ты все о добыче. Придет время – и добычу разделим.

– Оно конечно, так, да уж очень радостно на душе от мыслей таких. И от раны отвлекает. Знаешь, как рука болит! Тебе хорошо, ты под самый конец в свалку влез, когда и драка-то уже закончилась. Однако ваша картечь здорово нам помогла, Петька! Считай, половина воинов уже валялась на палубе после ваших залпов!

Они говорили по-русски, и Фернан никак не мог уловить хоть малую толику смысла слов друзей. Ему это надоело, и он сказал:

– Друзья, я пошел отдохнуть, а то скоро на вахту, а у меня нога разболелась. Я все равно ничего не могу понять из ваших разговоров. Одна тарабарщина!

– Ну ты уж прости наши дурные головы и еще более дурные языки, – ответил Гардан, поглаживая руку. – Мы часто забываемся и болтаем по-своему. Пьер ведь еще не так хорошо говорит по-французски, хотя понимает уже все.

– Да, я понимаю. И вот еще что! Ты, Гардан, не заметил, как Луис шепчется с некоторыми матросами? Особенно с Ивом, нашим боцманом?

– Как же, заметил, – ответил Гардан. – Этот хмурый тип никак не может успокоиться. А капитан все ничего не предпринимает, ждет худшего. Я уже предупреждал его. Однако и нам не стоит руки опускать. Лучше нам присматривать за ним.

– А ты, Гарданка, вотрись к нему в доверие. Тогда и выведаешь все, что надо. Он примет тебя. Лучше разыграй жадность, это у тебя получится.

– Да разве я жадный?! Мне просто нравится захватывать добычу, пускать ее на увеселение, а копить – это не для меня. Так что ты зря упрекаешь меня в жадности. Я могу и обидеться.

– Да успокойся, Гарданка. Просто я подсказал тебе, как можно подлезть к Луису и Иву. Они клюнут на это. Им позарез нужны сторонники.

– Пьер дело говорит, Гардан, – вмешался Фернан. – Мне там делать нечего. Они знают, что я не их поля ягода, а вот ты вполне можешь им подойти. Как ты на это смотришь, Гардан?

– Хитро задумано, но что-то мне претит такое дело. Хотя, с другой стороны, попробовать не мешает. Вот только капитана надо предупредить, а то еще подумает, что я предатель и переметнулся к врагам.

– Предупреди, конечно, – согласился Пьер.

Тут склянки пробили очередные полчаса, и Фернан заторопился навахту, потянув за собой Петьку.

Гардан остался один, и его голову заполнили разные мысли о предстоящем проникновении в стан врага. Это волновало и возбуждало его. В конце концов он решил, что обязательно надо это сделать, так будет лучше. Нельзя было допустить возникновения мятежа на борту. Это опасно не только для жизни людей, бунтовщики ведь наверняка попытаются заграбастать сокровища, которые копятся для безбедной будущей жизни каждого члена экипажа.

Флотилия продолжала идти на юг, пробираясь почти против ветра. Уже началась вторая неделя после абордажа туземного судна, а до цели было еще далеко.

Разнеслась весть, что капитан распорядился сделать остановку на одном из пустынных островков для раздела добычи и выработки дальнейшего плана действий.

Такой островок нашелся. Маленький, скалистый, с глубокими узкими бухточками, окруженный коралловыми рифами. В свежий ветер туда никак не пробраться, но в хорошую погоду по высокой воде суда, тщательно промеряя глубины, вошли в тихие воды и бросили якоря в полумиле от берега.

Капитан обратился к матросам с небольшой, но приятной речью:

– Братья волки! Настало время пополнить наши кошельки! Это приятное дело мы совершим завтра после полудня, а пока будем распределять и высчитывать доли. Главным тут назначается Дуарте, а его помощником будет Пьер Блан. Они показали себя одними из самых добросовестных и честных парней. Согласны?

Гул одобрения прокатился по палубе, и лишь один Ив попытался усомниться в словах капитана, но его не поддержали.

Гардан, сидя на палубе рядом, пробубнил недовольным тоном:

– Всегда одних и тех же назначают, знаю я своего дружка Пьера. Никакой он не честный человек, а просто любитель подлизаться. От него ничего хорошего не дождешься.

– Что это ты, Гардан, на своего дружка так наезжаешь? – Голос Ива звучал таинственно.

– Да просто надоело терпеть несправедливость. Не верю я в честность нашего брата-волка!

Они тихо перебросились еще немногими словами и замолчали. Каждый переваривал услышанное и мотал на ус.

После полудня команда высадилась на берег и принялась рыскать по островку в поисках съедобных плодов. Их оказалось мало. Лишь молодых побегов бамбука было достаточно – пришлось довольствоваться ими. Малайцам было лучше. Они отлично знали здешнюю природу и набрасывались на знакомые им растения, поедая их с жадностью.

Плотники занялись починкой судов, остальные вяло трудились – кто на кораблях, а кто и на берегу. Здесь нашли только малый источник, и приходилось долго набирать воду в бочонки. Но всем было на это наплевать, в головах билась только одна мысль о дележе добычи.

И когда это произошло, то оказалось, что каждый получил не менее двух тысяч крузадо золотом, что было приличным состоянием. Особо отличившиеся получили даже до трех тысяч, особенно раненые.

Ив оказался рядом с Гарданом, и тот не упустил случая опять выразить свое недовольство тем, что его вроде бы обделили.

– Чего ты канючишь, Гардан? – спросил Ив тихонько. – Тебе и так отвалили больше двух тысяч. Разве мало?

– А кто первым оказался на палубе приза? А рана? И всего две с небольшим тысячи! Вон Пьеру отвалили столько же, а он что сделал? Пострелял из своей пушки, да и только. К тому же не успел вовремя сделать второй выстрел. И что такого, что он согласился отдать мне триста крузадо из своей доли?

– Тише ты, не ори так, – зашикал на него Ив.

– А чего мне? Разве я не правду говорю? Да плевал я на его триста золотых! Мне просто обидно, что так делается! А дальше будет, наверное, еще хуже.

– Успокойся, юноша. Все можно поправить. Не так уж и плохи наши дела, как ты говоришь.

– Поправить! Да как ты поправишь, если мы все клятву давали, вступая в братство. Да и название какое-то противное! Волки! И кто такое придумал? Чудно как-то даже слышать такое.

– Тише, говорю тебе. Могут услышать. На остров захотел? Это тут легко можно устроить.

– За правду не отправят на твой остров. За нее многие головы на плаху клали.

– Замолчи! А остров будет не мой, а твой, и тогда запоешь иначе. Так что лучше не выступай и не ори на все судно. Если хочешь жить лучше, то старайся добиваться этого по-тихому и осторожно, помаленьку, не спеша. Так дальше отъедешь.

Гардан понял, что мостик доверия уже проложен. Но дальше этого он не торопился и на время замолчал, что и советовал боцман.

Как ни медленно тянулось время, однако суда пришли в нужное место. Перед ними лежал богатый город Паданг.

Суда стали на рейде, вдали от города. День простояли в ожидании, но никто их не тревожил. Тогда капитан отправил на берег Дуарте и лоцмана-малайца, захваченного еще в первую встречу у берегов Суматры. Тот так и остался на «Волке», рассчитывая обогатиться за чужой счет.

Разведка была успешной. Дуарте рассказывал:

– К шахбандару я не пробился, но узнал многое. Наше призовое судно давно ждут, но уже знают, что оно захвачено пиратами. Потому, капитан, мудро ты настоял на его небольшой переделке. Его никто не может узнать по вооружению и контурам. Так что пока опасности нет.

– Что слышно в городе относительно шахбандара? – спросил капитан.

– Слухов много, но все сходятся на том, что вельможа готов пойти на переговоры. Особенно если родственники и турки окажутся живы.

– Все живы и даже здоровы, если не считать мелочей.

– Только, капитан, спешка ничего не даст, – сказал Дуарте. – Португальцев тут ненавидят, и сходить на берег нам вряд ли удастся. Лучше от этого воздержаться.

– Это и зайцу понятно, Дуарте. Потому будем выжидать и наблюдать. Через пару дней можно будет отправить одного турка на предварительные переговоры. Как ты думаешь?

– С чего-то надо начинать. Можно и турка, он не такой уж и ценный для нас.

– А пока, Жак, наладь внимательное постоянное наблюдение за берегом. Надо быть готовыми к отплытию в любой момент. А тебе, Дуарте, придется продолжать ездить на берег и разведывать все, что можно. Особенно важно знать, каковы силы шахбандара, чем он в порту располагает.

– Понятно, капитан.

Два дня спустя турок, посланный на берег с предупреждением, что в случае его невозвращения все пленники будут убиты, вернулся с туманными предложениями о переговорах. Капитану это показалось подозрительным, и он предложил применить пытку.

Гардан переводил всхлипывания турка.

– Он говорит, что шахбандар вынашивает план захвата судов без выкупа.

– Чем он располагает для этого?

– У него есть три военных корабля, правда, один в другом порту, но туда собираются отправить берегом гонца.

– Спроси, что за корабли и где они находятся.

– Капитан, он говорит, что они стоят у причалов. О вооружении ничего не знает, ибо сам их не видел.

Капитан задумался, глядя с сожалением на страдания турка. А тот с мольбой в глазах трепетно наблюдал за капитаном, понимая, что от него зависит его судьба. Наконец Эжен промолвил:

– Что ж. Мы сделаем ответный шаг. Позвать ко мне малайца.

И когда малайский матрос явился, капитан сделал жест, приглашая его следовать за собой, потом остановился и сказал Гардану:

– Гардан, топай за нами.

В каюте, где были открыты настежь все окна, капитан сел в кресло, подумал малость, потом сказал:

– Гардан, тебе придется возглавить разведку, которую мы пошлем после захода солнца в порт. С тобой пойдет этот человек, – он указал на малайца.

– Что надо разведывать, капитан? – спросил Гардан ощущая холодок внутри.

– Выясните вместе, где стоят военные корабли, что они собой представляют, каково их вооружение и численность команды. Словом, все, и по возможности полнее.

Лаок, так звали малайца, внимательно слушал, изредка кивая. Потом спросил, изрядно коверкая слова:

– Туан капитан, лучше мне самому это проделать. Меня никто здесь не знает, а Гардан может привлечь внимание.

– Ничего, Лаок. Вдвоем сподручнее, да и мне спокойнее. А Гардан может вполне сойти за мусульманина с арабского судна, вчера вошедшего в гавань. Говорит он по-арабски вполне сносно, вот и все решение задачи. Так что не тревожься. А действовать будете порознь. О встрече и возвращении договоритесь на берегу, но будьте на борту до полудня.

– Постараемся, капитан, – ответил Гардан, уже прикидывая план своих действий. Временами страх сжимал его юное сердце, но гордость за столь опасное и важное поручение была куда сильнее. Он с нетерпением ждал момента, чтобы уйти и поделиться своими мыслями с друзьями.

Когда молодые люди ушли, капитан долго сидел задумавшись, потом вышел на палубу поглядеть на солнце. Небо затягивалось тучами. Приближалась очередная гроза.

Он прошел к турку, который поежился, глядя на приближавшегося капитана. Эжен сказал, ужасно коверкая арабские слова:

– Эфенди, тебе придется снова отправляться на берег, твои услуги будут щедро оплачены, а пытка, которой ты подвергся… Ну что ж, так ты сам определил для себя, будем считать, что все позади. Ты согласен, эфенди?

– Да, да, господин! Я все сделаю! Но как же я появлюсь на берегу в таком виде?

– Мы тебя подлечим. Да и не сию же минуту ты пойдешь. Послезавтра это сделаешь, а сейчас я тобой займусь.

Турок судорожно вздрогнул, но потом успокоился, увидев в руках капитана сумку со снадобьями и инструментами лекаря.

Гремел гром, шквалы проносились над бухтой, будоража водную гладь, зловеще сверкали молнии, и потемневшее море казалось уже не ласковым, а коварным, злым и странным. Ливень хлынул сплошным потоком.

Но час спустя опять засияло солнце, пар поднимался на берегу, и все сверкало мириадами брызг. Море успокаивалось, на кораблях спешно исправляли мелкие неполадки, причиненные шквалами. Вокруг стояла безмятежная тишина и покой.

К вечеру Гардан с Лаоком приготовили лодку и с заходом солнца отправились в порт. Гардан нарядился купцом-мусульманином, в руке он теребил янтарные четки и вспоминал суры из Корана. Пьер не мог скрыть усмешку, глядя на своего друга.

Задолго после полудня следующего дня, когда все на «Волке» уже решили, что их товарищи пропали, они появились, неторопливо гребя.

– Что случилось, почему вы так долго не возвращались? – капитан сразу же набросился на посланцев.

– Капитан, не все так просто оказалось, как мы предполагали, – ответил Гардан, вскарабкиваясь по трапу на палубу.

– Выяснили, что надо было?

– Потому и задержались, что хотелось узнать побольше.

– Говори, не тяни. Корабли видел? Где они?

– Все видел, капитан. Корабли стоят у причалов вместе, рядышком, два журупанга в двадцать весел каждый. На носу каждой по фальконету. Команда на берегу, а человек пять-семь сторожат суда. Мушкетов видал мало, но они есть.

– А что разузнал Лаок?

– Так я уже все сказал. Это и его сведения. Что-то еще надо разведывать во дворце, ближе к шахбандару, а у простого люда много не узнаешь.

– Ладно, Гардан. Спасибо и на этом. Во всяком случае, отказываться от прежнего плана мы не будем.

Капитан пригласил к себе в каюту Жака, Гардана и Дуарте. Когда все успокоились, он сказал:

– Тянуть с этим делом у нас нет возможности. Время играет на наших противников. Потому сегодня же ночью мы должны будем уничтожить морские силы шахбандара.

– Какими силами, капитан? – спросил Дуарте.

– Две шлюпки с десятью матросами в каждой. Захватим корабли и потопим или сожжем. Там видно будет. И еще. Обязательно хотелось бы пополнить наши запасы пороха. Он там наверняка есть. Так что надо постараться не забыть об этом.

– Капитан, ты-то сам где будешь? – спросил Жак.

– Я командую одной из шлюпок, ты второй. Ночью подойдем тихо и незаметно и постараемся без шума овладеть судами. И это надо сделать не позднее восьми часов вечера. В это время команда наверняка будет еще на берегу. Времени на все будет не более получаса. Потом отправляемся назад, но разными курсами. Не стоит нам лишний раз волновать туземцев. Шахбандар и так будет знать, чьих рук это дело, а остальным незачем сообщать об этом. Так будет лучше.

Немного поговорив о предстоящем деле, капитан предложил:

– Гардан будет со мной, а Лаок с Жаком. Они хорошо должны знать место стоянки. И к берегу тоже пойдем разными путями. Захват производить без лишнего шума. Не исключено, что воины будут поблизости, а нам ни к чему привлекать их внимание. А теперь всем приготовить свои команды к семи часам вечера.

Гардан тут же побежал к друзьям и стал им рассказывать о новостях. Глаза друзей загорелись лихорадочным возбуждением, смешанным с обычным волнением перед боем. Видимо, к таким вещам привыкнуть трудно.

Глава 15 Крылья успеха

В полной темноте две шлюпки тихо отвалили от борта и тут же растворились в ночи. Смазанные жиром уключины не производили ни малейшего шума, а весла мягко входили в спокойную воду затихшего залива.

Десять матросов, и среди них наши друзья, настороженно всматривались в редкие огоньки города и бухты. Суда обозначали себя светом фонарей, а обитатели большинства домов на берегу уже погрузились в сон.

Обходя встречные суда, шлюпка осторожно подвигалась к берегу. Не прошло и часа, как впереди показались неясные очертания причалов и у их края два журупанга с фонарями на корме и носу. В отдалении едва угадывалась вторая шлюпка. Пока все шло отлично. В пяти-шести саженях от журупангов шлюпки остановились. Прислушавшись, Гардан подал знак рукой. Гребцы мягко сделали несколько легких гребков и убрали весла, руками перебирая по борту журупанга, смягчая столкновение. Все было тихо.

В полном молчании, обнажив сабли и шпаги, матросы мгновенно перемахнули через фальшборт и оказались на палубе. Тут же их окликнул вахтенный.

Гардан увидел его на мгновение раньше и метнул свой нож, вложив в это движение всю силу. Матрос вскрикнул, захрипел и стал валиться на палубу, потом все-таки закричал, но матросы «Волка» уже набросились на него и остальных. Вскрики, ругань, стоны – и в минуту все было закончено.

– Быстро осмотреть трюм – и грузимся в шлюпку! – приказал капитан и сам бросился к фальконету, снимая его с креплений. Пьер ему помогал, но их сил оказалось маловато. Наконец с трудом удалось снять орудие и перетащить в шлюпку.

На соседнем судне тоже слышался шум и крики. Прозвучал пистолетный выстрел, потом громкий вопль, и опять тишина покрыла пристань. Лишь спустя некоторое время на берегу послышались голоса и топот босых ног. Это были немногочисленные местные любители приключений. Они не представляли никакой опасности, и капитан приказал не обращать на них внимания.

Матросы торопливо тащили бочонки с порохом, рис в корзинах, масло и солонину, заготовленную впрок. Тяжелые корзины с картечью переносили два человека. А на берегу поднялся гвалт, и толпа зрителей, уже понявших, в чем дело, все росла. Однако приближаться никто не решался.

– Хватит! – крикнул капитан. – Отчаливаем! Бросайте все, а то будет заваруха! Всем в шлюпку!

Матросы дружно попрыгали вниз, разобрали весла и, уже не таясь, налегли на них. Вода весело зажурчала у форштевня. Вторая шлюпка тоже уже набирала ход. А в ночи разгоралось пламя подожженных журупангов.

– Глядите, на берегу появились воины! – крикнул Фернан, указывая на берег.

– Ребята, навались! – крикнул капитан, выправляя румпель. – Как бы в нас залп не всадили.

В свете разгоравшегося пожара было хорошо видно, как толпа воинов торопилась с зарядкой мушкетов, готовясь произвести залп; капитан указал на них и скомандовал:

– Весла суши! Мушкеты приготовить! – Он подождал малость, наблюдая за выполнением команды, и рявкнул: – Пли!

Залп грохнул в ночном воздухе, прокатился по воде, а на берегу тут же поднялся страшный крик. Толпа зрителей хлынула назад, оставив на земле несколько тел.

Воины тоже разбежались в укрытие, а матросы схватили весла и стали быстро уходить все дальше от берега.

– Хорошо, что противник не догадался сразу же организовать погоню, – сказал капитан, внимательно всматриваясь в зарево на берегу. – Однако нам придется отойти подальше от берега уже сейчас же.

Флотилия тут же снялась с якорей и, поставив паруса, медленно вышла за пределы порта. Оружие было приготовлено, спать никому не разрешено.

На берегу зарево горящих судов постепенно затухло, крики не доносились, но по движению огоньков в бухте было видно, что суда, стоящие в порту, забеспокоились и потянулись ближе к берегу. Купцы опасались за свои товары.

На следующий день капитан отправил на берег все того же турка для окончательных переговоров. Он отсутствовал недолго. Уже утром следующего дня к борту «Волка» пристал маленький балан, и малаец в грязном саронге передал вахтенному письмо.

– Братья волки! У нас приятные новости! – Голос капитана звучал весело и радостно. – Нам предлагают выкуп. Это сто тысяч крузадо! Бог на нашей стороне! Слава Христу! Слава заступнику и покровителю моряков святому Николаю!

Малаец с недоумением взирал на судно, где раздавались радостные и восторженные крики и смех. Он понял, что принес хорошую весть, и рассчитывал получить немалую плату за это.

Капитан написал ответное письмо, вернее, не он, а Дуарте с Фернаном под его диктовку. Французского никто в городе не знал, а португальский язык мог знать хоть кто-то.

В письме было указано место, где будет производиться обмен. Судно, захваченное пиратами, оставалось в городе и переходило во владение прежнего хозяина. За все это полагалась плата, но она входила в общую сумму выкупа. Было в письме и предупреждение, что в случае подвоха судно с пленниками будет взорвано немедленно.

Через два дня все формальности были выполнены. Выкуп доставлен на борт «Волка», а заложники с судном переходили к противной стороне.

– Волки! – голос капитана, как всегда, звучал чисто и отчетливо. – Наша миссия здесь закончена. Не будем искушать судьбу! Снимаемся с якорей, и побыстрее! Всем стоять по местам! Впереди нас ждет дележ добычи! Отваливаем, братья!

«Волк» быстро оделся парусами и, набирая ход, вышел в открытое море. Оно манило своим синим восторгом, таинственностью и опасностями.

Путь лежал на юго-восток, туда, где почти сходились два знаменитых острова – Суматра и Ява. Богатейшие земли манили многих, но главными теперь здесь были португальцы. Рыскали здесь и голландцы, и французы, но силы их еще не окрепли для захватов территории. Они лишь алчно взирали на богатства и плотоядно облизывали губы, глядя на обогащение португальцев.

А противные ветры едва позволяли «Волку» продвигаться вперед. С продовольствием пока было хорошо, но воду приходилось часто пополнять свежими запасами. А для этого необходимы были высадки в устьях рек, чреватые опасностью при встречах с туземным населением.

За два месяца, что они шли к проливу, довелось ограбить три городка, два судна взяли без боя, хотя добыча оказалась малой. Команда уже начинала злиться, долгое изнурительное плавание требовало разрядки, а на берег они ступали так давно, что многие уже забыли вкус той жизни.

Ив продолжал общаться с Гарданом, и тот будто бы тоже помаленьку склонялся к дружбе. Луис стал чаще подсаживаться к Гардану и заводить разные разговоры, возбуждая низменные инстинкты юноши. А тот, остававшись наедине со своими друзьями, изливал свою злобу, зловещим шепотом пересказывая услышанное.

– Гардан, – Фернан с серьезным видом перебил рассказ друга, – уж не пора ли поговорить с капитаном? Они зашли довольно далеко, не было бы поздно.

– Да я и сам об этом постоянно думаю. Ведь они уже имеют четырех сторонников, не считая меня. Так что вскоре их сила будет внушительной. Придется опять напомнить капитану об их кознях.

– А что они задумали на ближайшее время? – спросил Пьер.

– Да они мне не говорят. Такое впечатление, что они заняты пока что вербовкой сторонников. Однако догадаться нетрудно: как только им удастся привлечь к себе с десяток матросов, они и начнут действовать.

– Им, конечно же, не дают покоя те накопления, что хранятся у капитана, – заметил Фернан. – Самому Луису мало что досталось по причине того, что он недавно совсем в экипаже, но у остальных достаточно накопилось. По нескольку тысяч крузадо! А капитанские сокровища? Это же целые сундуки золота! От такого любой в смятение придет! Надо сообщить капитану.

– Между прочим, мне это не очень-то сподручно сделать. Могут увидеть, и возникнет подозрение. – Гардан задумчиво поглядел на друзей. – Думаю, что придется Пьеру. Он ближе к капитану – рулевой ведь. Часто остается наедине с ним, вот и пусть замолвит словечко.

– Тоже верно, – согласился Фернан, а потом добавил, заговорщицки подмигивая: – И еще не надо забывать, что мы с Гарданом не очень дружны. Надо почаще устраивать ругань, а то и драки. А то я уже не раз замечал подозрительные взгляды Луиса.

– Молодец, Фернан! – воскликнул Гардан, грубо толкнув молодого португальца ладонью в грудь. Потом крикнул: – Какого шайтана ты ко мне лезешь с такими разговорами! Пошел к дьяволу! Мне противно с тобой говорить! Надоело!

– Успокойся, Гардан! – крикнул Пьер, тут же уловив игру товарищей. – Сам же виноват, а выступаешь! Что-то ты стал совсем злой и противный!

– А ты, белобрысая морда, можешь не выступать! Тоже нашелся защитник! Видали мы таких! Лучше я пойду от вас, а то еще драться полезете!

– Проваливай! – крикнул Пьер вдогонку поднявшемуся другу и чуточку подмигнул Фернану.

– Это нам пока удалось, – заметил Фернан, когда Гардан удалился. – Но не думай, что те молодцы глупее нас. Надо быть поосторожнее. Не дай Бог, они нас раскусят. Беды тогда не миновать.

– Ничего, Фернан. Пусть попробуют. Мы тоже не лыком шиты. Еще посмотрим, кто кого. Скоро я обязательно капитану доложу о результатах нашей затеи. Поглядим, как он это воспримет.

Игра оказалась как раз ко времени. Гардан вскоре рассказал, что у Луиса уже возникли было кое-какие подозрения и сомнения, но теперь с этим на время покончено. Заговорщики уже знали о перепалке друзей и были довольны.

А «Волк», пройдя наконец Зондский пролив, пошел вдоль восточного берега Явы, надеясь поживиться легкой добычей в различных мелких султанатах и княжествах, которые разбросаны по берегу острова.

Пьер как-то услышал от капитана, который объяснял Жаку:

– Сейчас, Жак, самое удобное время поживиться за счет местной знати. Лучшего момента найти нельзя, и грех не воспользоваться такими возможностями.

– А почему так, капитан?

– Все дело в том, что могучая держава Маджапахит рухнула несколько десятилетий назад, а на ее месте образовалась масса мелких княжеств и султанатов. Они, как это всегда водится, сразу же начали враждовать друг с другом. Постоянные войны, распри, династические претензии. Все это разрушает жизнь, налаженную веками. Все разом слабеют, не понимая, что мы, белые, никогда не упустим такого лакомого куска, который к тому же сам прыгает нам в рот.

– Понимаю, Эжен. Однако не опасно ли нам так нахально тут действовать? Не нарвемся ли мы на отпор?

– Жак, дорогой! А ты видел, чтобы хоть когда-нибудь такие предприятия, как наше, осуществлялись без малейшей доли риска? Так что раздумывать нечего. Недаром же мы волки. Пронюхаем, взвесим, прикинем и тогда осторожно и по-тихому урвем добычу. Нам много и не надо. Главное, чтобы это было надежно и постоянно.

Жак ненадолго задумался, а потом спросил:

– Эжен, а как долго ты рассчитываешь промышлять такими делами?

– А что тебя волнует, Жак?

– Если откровенно, то мне уже не нравится наша команда. Раньше было проще и надежнее, а теперь как-то все неуверенно и тревожно.

– У тебя есть основания для таких заявлений?

– Ничего конкретного, капитан, но что-то нехорошее витает в воздухе.

– В нашем деле народ очень ненадежный, Жак, так что всякое может случиться. Я всегда был невысокого мнения о подобном сброде, который у нас собрался. Однако других людей трудно сыскать. Есть всего несколько человек на судне, которые по-настоящему внушают доверие и уважение. Именно уважение. Так что я ничему не удивлюсь, Жак, дорогой мой!

– Однако, Эжен, надо что-то делать. Надо присмотреться к людям попристальней. Что ты думаешь об этом?

– Между прочим, Жак, тут стоит на руле Пьер. Он, я думаю, один из надежнейших юношей. Его друг Гардан как-то мне говорил об Иве и его новом друге Луисе, которого подобрали как-то в море. По его мнению, против нас плетется какой-то заговор.

– Неужели? – воскликнул Жак, с интересом поглядывая на Пьера, который с покрасневшими от смущения ушами старательно делал вид, что занят наблюдением за компасом. – Интересно! Что ж, давай поспрошаем этого юношу. Он мне тоже внушает большую симпатию. – Уши Пьера загорелись еще сильнее.

– Пьер, – обратился капитан к юноше, сделав шаг в его сторону. – Что нового мог бы ты нам поведать про друзей твоего Гардана? Есть что-нибудь интересное?

– Много чего есть, капитан, – ответил дрогнувшим голосом Пьер.

– Ну-ка выкладывай, да поподробнее. Вот Жак с удовольствием послушает. Ему, видите ли, интересно покопаться в грязном белье. Говори.

– Ив и Луис сговорились вербовать людей против тебя, капитан. Похоже на то, что им не дают покоя те наши накопления, что хранятся в твоей каюте, капитан. Человек шесть уже на их стороне. Они не спешат, но делают свое дело наверняка.

– И кто же эти шесть человек, Пьер?

– Гардан еще точно не выяснил, капитан. Однако скоро надеется это узнать. Одного только точно знает. Это Жан Проныра.

– Я так и знал, Эжен, что этот подонок изменит клятве! – воскликнул Жак, с негодованием оглядывая палубу.

– Не так громко, мой дорогой, – ответил Эжен миролюбиво. – Нас могут услышать, а это крайне нежелательно. – И, обратившись к Пьеру, спросил: – И что ж Гардан собирается предпринять?

– Он хочет продолжать игру. Поэтому мы даже немного поссорились с ним для виду. Пусть заговорщики не думают, что он играет на обе стороны.

– Это хорошо, но маловато для такого юноши, как Гардан.

– Он просил меня поговорить с тобой, капитан, разъяснить, что дела у нас на судне не такие уж хорошие.

– Это и Жак мне только что говорил. Да и я сам не слепой. Однако как далеко решили зайти эти проходимцы? Пусть Гардан продолжает свою работу.

– Капитан, он просит, чтобы ты не обращал внимания на его поступки, направленные вроде бы против братства. Это он будет делать для его же пользы. Понял?

– Логично, Пьер. Пусть будет так, но передай ему, что и я буду к нему строг временами. Так что мы будем квиты. А ты передашь мне или Жаку новости, если таковые будут. Договорились, Пьер?

– Конечно, капитан. С большим удовольствием, капитан!

– Славненько, Пьер! А как у тебя идут дела с навигацией?

– Плоховато, капитан. Нет времени основательно научиться этому.

– Это дело поправимо, Пьер. Жак тебе будет помогать почаще, так ведь, Жак? Пусть парень получше ознакомится с этим.

– Безусловно, капитан. Я помогу, это дело хорошее и нужное.

Долгое молчание прервал возглас марсового:

– Слева по курсу судно! Похоже на галиот! До него около пяти миль!

– Вот и работа подвернулась, Жак, – сказал Эжен и приставил зрительную трубу к глазу. Пьер с интересом наблюдал за капитаном, поглядывая на компас и песочные часы, которые ему предстояло перевернуть.

Тут капитан обратился к помощнику:

– Что, Жак, развлечемся призом? Стоит эта игра свечей?

– Думаю, что стоит, капитан. Команда скучает, а это опасно. Берем!

– На брасах! Приготовиться к смене курса! – Голос капитана взбудоражил команду, которая сразу же поняла, к чему приведет вся эта кутерьма.

С веселыми возгласами и прибаутками матросы дружно работали снастями, Пьер перевел румпель, подчиняясь приказу, и «Волк», рыскнув пару раз носом, стал на нужный курс. А капитан уже командовал пушкарям сделать предупредительный выстрел, когда суда достаточно сблизятся.

– Дуарте, а ну-ка влепи нашему призу под форштевень! – приказал капитан и веселыми глазами проводил едва видимый след ядра. Оно всплеснуло волну в двадцати саженях впереди судна, и то быстро стало поворачивать.

– Дуарте, придется ударить по корпусу, да смотри – целься выше ватерлинии, а то все пойдет на корм рыбам!

– Постараюсь, капитан! – ответил пушкарь, сосредоточенно наводя на кормовую надстройку.

Громыхнул выстрел. Ядро пролетело мимо, зацепив пару канатов.

– Дуарте, придется тебе подучиться малость, – усмехнулся капитан в ответ на недовольные крики матросов.

– Волна помешала, капитан, – обиженно и зло ответил Дуарте.

– А ты не забывай и про волну. Однако мы плохо нагоняем. Боцман! Прибавить парусов и посадить первую смену на весла! Быстро, канальи! – Голос капитана взвился уже недовольно и раздраженно.

«Волк» прибавил ход и стал быстро нагонять уходящий корабль. Дуарте тщательно навел ствол пушки и пальнул без приказа. Ядро упало на бак, туча щепок и обломков полетела в море. Он довольно выругался, но получил в ответ неприязненный взгляд капитана.

Через час матросы уже перегружали часть товара на борт «Волка». Перепуганный экипаж призового судна и его капитан молча взирали на грабеж, не в силах сделать что-либо.

– Что это за добыча! – сетовал Ив, подгоняя и торопя матросов. – Не стоило и руки пачкать!

– Не ворчи, Ив, – ответил Луис, пряча темные глаза в густых бровях. – Добыча как добыча. Побольше бы хоть такой! Все лучше, чем без ничего.

– Как думаешь, Ив, сотни по две крузадо отвалится нам? – спросил Гардан, пробегая мимо с корзиной в руках.

– Точно не знаю, Гардан, но что-то в этом роде будет.

– Ты, Ив, забыл, что часть пойдет на общественные нужды, – заметил Луис. – И это все из нашего кармана.

– Точно, Луис! – согласился Гардан, остановившись передохнуть. – Все из нашего кармана! Почему бы капитану этим самому не заняться и не оплачивать хоть бы часть затрат?

– Видишь, даже малец несмышленый и тот усек мою мысль, Ив, – бросил Луис и ушел неторопливой походкой за очередной ношей.

Три месяца спустя «Волк» шнырял в районе острова Бали, где шла оживленная торговля между туземными городами и островами.

Добыча попадалась часто, но не всегда удовлетворяла капитана. Уж очень редко случалось взять ценный приз.

Находясь вблизи островов Кангеан, мангуст снова дал знать о приближении шторма. Капитан понаблюдал за зверьком и решил уходить под прикрытие одного из островов, где надеялся найти удобную гавань. На судне закипела работа. Никто не хотел терять свои капиталы, и все старались работать на совесть.

Шторм налетел внезапно, и «Волк» оказался на траверзе небольшого островка, всего в четырех милях от берега. Ветер неудержимо гнал судно на остров, и никакие усилия не приносили успеха. Стало ясно, что избежать кораблекрушения не удастся.

В миле от острова, когда буруны между коралловыми рифами уже отчетливо были видны, капитан крикнул в рупор:

– Всем приготовиться к выброске на берег! Закрепить все, что только можно! Будем пробиваться в бухту! На руле, слушать мою команду!

Тут же вокруг корпуса судна замелькали острые зубы рифов. «Волк» осторожно, сбросив почти все паруса, пробирался вперед в спасительную бухту, которая открывалась совсем рядом.

– Господи, хоть бы пронесло! – бормотал Пьер, глядя на круговерть волн и пены при шквалах яростного ветра в окружении рифов. – Гардан, что это? Неужели сядем на риф?

– Все может быть! – прокричал Гардан, пересиливая вой ветра. – Днище чиркнуло по скале! Однако пронесло! Авось и дальше повезет!

Большая волна подбросила кораблик, днище его со скрежетом врезалось в риф, судно опасно накренилось, а нос оказался полностью под водой. Вторая волна чуть не опрокинула корабль, но он устоял и оказался на плаву. Он уже не слушался руля, и его несло дальше. Откуда-то донесся крик матроса:

– Вода в трюме! Пробоина в днище!

Капитан затравленными глазами всматривался в морскую беснующуюся толчею волн и вдруг прокричал, стараясь перекрыть грохот моря:

– Поставить паруса! Быстро, канальи! Шевелись, задницы поднимай! Медузы ленивые! Быстро!

Несколько матросов бросились выполнять приказ. Парус пушечным выстрелом хлопнул, напружинился, загудел от натуги, и судно накренилось в последнем усилии. Качка тут же снизилась, «Волк» рванулся вперед и, задевая бортами мелкие рифы, врезался в песок прибрежной отмели.

Мачты повалились в воду, спутав все снасти. Матросы попадали, их тут же окатило волной. Однако это была уже бухта. Волнение здесь держалось не такое уж сильное, но судно осело, трещало, заваливалось то на один борт, то на другой. Рев волн и ветра стал намного тише, но продолжал грозить полным уничтожением корабля.

До берега было не более пятидесяти саженей. Однако добраться до него было невозможно. Шлюпки уже не оказалось за кормой, а еще одна валялась на палубе с проломленным днищем.

Ветер переменил направление, волны стали бить меньше. Корма продолжала опускаться в воду. Видно, вода продолжала прибывать. Капитан приказал работать помпами, и матросы неистово качали воду из трюма. А она все прибывала, и помпы только чуть уменьшили скорость погружения.

– Все, пойдем ко дну! – вопил в отчаянии Пьер, налегая на ручки помпы. – Все пропало теперь!

– Не все, Петька! Жизнь-то мы наверняка можем спасти. А это уже не так мало. Не бойся, парень!

Ветер стихал, и море, хотя и очень медленно, но тоже утихомиривалось. Шторм длился не более трех часов. Предстояло еще спасти груз, а это можно будет сделать, если затопление корабля прекратится.

– Капитан! – голос Гардана прозвучал едва слышно, хотя рев бури уж был не тот. – Давай попробуем залатать пробоину! Я нырну и узнаю, как там дела! Позволь!

– Возьми помощников, Гардан! Делай, что предложил, может, поможет.

Гардан бросился вместе с Пьером и Фернаном в трюм, где внизу плескалась вода. Матрос, первым заметивший пробоину, кое-как указал место ее нахождения.

– Петька, держи канат, а я нырну. Как дерну посильнее, так тащи. И не мешкай.

Гардан бросился в глубину трюма. Остальные со страхом и надеждой держали конец, глядя на темную воду, освещенную факелом и фонарем. Пьер торопливо стал тянуть конец, уловив сильный рывок Гардана. Вскоре его товарищ появился из воды, отдышался малость и, переводя дух, молвил:

– Все ясно, ребята! Пробоина небольшая, но ее надо как-то заделать. Отдохну и примусь за работу. Там есть мешки с рисом, я их переброшу к пробоине и тем закрою ее. Совсем заткнуть не удастся, но воды будет поступать вдвое меньше. Это уже спасение.

Полчаса спустя пробоина была завалена мешками, и помпы тут же медленно, но уверенно стали уменьшать уровень воды. Гардан, усталый и измученный страшной работой, едва держался на ногах. Однако радость спасения светилась на его лице.

Глава 16 Остров

Третий день матросы трудились, разгружая трюмы судна. Помпы непрестанно качали воду, которая так и не уменьшалась больше, дойдя до определенного уровня. Подведенный пластырь мало что дал. Нужно было в кратчайший срок разгрузить судно.

Капитан метался на берегу, принимая товары, инструменты, съестные припасы и прочий груз. Корма «Волка» почти до палубы находилась в воде. Поваленные мачты уже лежали на берегу. Словом, судно требовало основательного ремонта, и это всех сильно раздражало.

Моряки готовились лебедками вытащить судно на песок берега, если такое удастся. Капитан лишь качал головой, сожалея о случившемся. Он часто успокаивал себя и других тем, что корпус все равно требовалось уже давно очистить от ракушек и моллюсков, которые облепили днище, не давая развить достаточной скорости даже при хорошем ветре.

– Ребята, глядите! – Голос Фернана звучал тревожно и одновременно заинтересованно.

– Что там? – спросил Гардан, оборачиваясь в указанном направлении. – О, туземцы пожаловали! Интересно! Эй, капитан! Встречай туземцев! Они к нам в гости пришли!

В отдалении стояли два туземца с копьями и луками в руках. Их короткие саронги едва доходили до колен, смуглые тела лоснились от пота, а глаза напряженно и внимательно вглядывались в пришельцев.

Капитан направился в их сторону, приветственно разводя руками. Малайцы стояли и напряженно ждали.

Эжен в одиночестве подошел к ним и протянул руку для пожатия. Заговорил приветливо, вспоминая несколько слов, оставшихся в памяти от прежних посещений этих мест.

Больше жестами, чем словами, собеседники уверили друг друга в обоюдном дружелюбии и гостеприимстве. Капитан пригласил гостей к себе под навес из пальмовых листьев.

Матросы бросили работу и столпились посмотреть на дипломатические переговоры. Туземцы вели себя достойно, важно, но было заметно, что их глаза бегают настороженно по пространству берега, останавливаются на матросах, судне, горе товара на песке.

– Чего они хотят? – допытывался Пьер у Гардана.

– Чего они могут хотеть? Они у себя дома и хотят узнать, кто мы такие и зачем здесь. Не мешай слушать, потом расскажу.

Малайцы охотно угощались рисом с рыбой, рассматривали оружие, припасы, качали головами, указывая на судно. Капитан тут же стал уговаривать их привести крепких мужчин, способных помочь вытащить судно на пляж. Те вроде бы соглашались, но требовали платы.

Час спустя малайцы попрощались и удалились, унося подарки и массу интересных новостей для своих сельчан.

– До чего договорились, капитан? – спросил Жак, когда разговоры малость стихли и матросы помаленьку возвращались к прерванной работе.

– Договорились о мире и взаимопомощи. Туземцы обещали прийти и помочь с ремонтом судна. Вот еще надо договориться с ними о доставке нам продовольствия, а то много его испорчено. Как бы голодом тут нас не прихватило.

– Стало быть, опасаться нечего?

– Нечего, кроме нас самих. Их селение милях в трех от нас – надо предупредить наших, чтобы воздерживались от грубостей, и вообще лучше им туда не показываться.

– Это верно, капитан. Чего только не придумают гадостного наши изголодавшиеся матросы. Лучше запретить им шляться в селение. А еще у них есть деревни на острове?

– Говорят, что есть еще два селения, но те дальше. Однако надо приготовиться к их завтрашнему посещению. Можно успеть все выгрузить до утра, как ты думаешь, Жак?

– Думаю, что вполне успеем. И хорошо бы вытащить завтра судно на пляж. Эх! Сколько работы предстоит!

– Ладно тебе стонать, Жак! Все одно надо было искать пристанище на время штормов и бурь. Оно уже наступило, и нам повезло, что первый шторм оказался кратковременным и не очень-то сильным. Да и килевать судно надо. Не горюй, помощник! Месяца через три опять отправимся рыскать по морям. У нас еще много времени впереди.

– Боюсь, что команда не в меру расслабится на берегу. Как бы чего не случилось, Эжен.

– Будем предотвращать, на то мы и начальники. И на все воля Господня, Жак.

Почти до полуночи матросы, ругаясь и проклиная такую жизнь, трудились на выгрузке, но зато все к утру было закончено.

Утром действительно на берегу появились мужчины, человек десять, с топорами, палками, веревками и корзинами. Знакомство быстро состоялось, все получили подарки в виде тканей и ножей с красивыми ручками и после небольшого угощения принялись за подготовку к вытаскиванию судна на берег.

Моряки укрепили на берегу лебедки, опутали корпус судна канатами и после полудня принялись вместе с туземцами крутить вымбовки, разом наваливаясь грудью и хрипя натужными голосами.

После некоторого усилия судно сдвинулось с места и медленно поползло наверх. Без мачт оно казалось странным и уродливым и к вечеру почти достигло сухого песка.

– До полуночи передохнем, ребята, – распорядился капитан, отдуваясь и смахивая с голого торса струи пота, – а потом надо закончить дело и отпустить наших помощников. У них своих дел много.

– Капитан, а чего их отпускать? – подал голос Ив. – Что, разве нам трудно принудить их поработать на нас? Дикари же!

– Ив, нам тут не один день еще находиться. Будет хуже всего, если мы испортим с ними отношения. Их ведь много, а жить в постоянном напряжении и ожидании нападения мне не очень-то хочется. Понял? И чтобы никто не пытался причинить им ущерба – ни физического, ни морального! Это приказ!

– Плохо делаешь, капитан, – коверкая слова, встрял Луис. – Нам, белым, не пристало наравне работать вместе с чумазыми. Лучше послушай Ива, капитан. Мы и так вымотались тут.

– А ты рассчитывал на приятное времяпрепровождение, Луис? В нашей жизни такое случается крайне редко. И ты это прекрасно знаешь.

– Знаю, капитан. Потому и предлагаю использовать этих ублюдков для тяжелых работ.

– Мы это и делаем, Луис. Большего требовать нам нельзя.

– Жаль, капитан, что ты не понимаешь меня. Очень жаль, – протянул Луис, и глаза его недобро зыркнули по сторонам.

– Не будем больше обсуждать этого, Луис. Делайте то, что вам приказывают, а об остальном позабочусь уж я сам.

Эта небольшая перепалка посеяла некоторую напряженность в команде.

– Фернан, – спросил Гардан у друга, – не кажется ли тебе, что компания бунтарей начинает действовать?

– Может быть, Гардан. Однако что ты разузнал об их намереньях?

– Пока ничего существенного. Еще одного привлекли на свою сторону.

– Кого же, если не секрет?

– Да вон того, Филея. А теперь и еще быстрее дела у них пойдут.

– Нам стоит тоже вербовать в свои ряды ребят, – сказал Пьер.

– А что думает капитан? – тронул Гардан Пьера за плечо.

– Поди разбери его. Он все вроде бы понимает, но ничего не хочет делать. Однако Жак тоже присматривает за матросами. Да вот еще Дуарте сильно психует, вспоминая этих молодчиков. Обещал не спускать с них глаз, да только когда заварушка начнется, тогда поздно будет глазами лупать! – не выдержал Пьер и вдруг сильно толкнул кулаком Гардана в плечо – недалеко стоял Жан Пройдоха.

Опять была разыграна сценка зарождающейся вражды, и друзья с удовольствием подмигнули друг другу.

Целые дни команда трудилась над починкой днища, пробитого коралловыми выступами рифов. Пробоины оказались значительными, и плотники – Никола и Филипп – неистово орали на своих помощников, не всегда понятливых и умелых. Почти каждый день приходили группы мужчин-малайцев и с охотой помогали матросам в их работе.

– Друзья, – говорил Эжен им после работы, одаривая подарками, – вам мы все очень благодарны и не постоим за платой, но не смогли бы вы в короткий срок снабдить нас рыбой и рисом? Продовольствие наше сильно подпорчено, а другого достать негде.

– Это не трудно сделать, туан, – отвечал старший, наверное, староста селения. – Завтра выйдем в море и привезем вам целую лодку рыбы. С рисом дело труднее.Своего у нас мало. Нужно плыть на соседний остров – там большие поля риса возделывают.

– Хорошо! Займитесь этим, а плата будет хорошей, часть можете получить хоть сейчас.

– Сделаем, туан. Дня через три-четыре будет у тебя рис. Доставим саго, просо, батат и многое другое.

Капитан отсчитал им несколько золотых монет, и малайцы ушли, с восторгом обсуждая полученную плату.

По этому поводу Ив не замедлил бросить фразу, которая многим понравилась:

– Капитан, не слишком ли ты щедро расплачиваешься с этими дикими? Это ведь и наши деньги. А туземцев можно заставить и даром работать.

– Да, Ив, эти деньги отложены на общественные потребности, однако не забывай, что мы братство, которое поклялось не чинить зла простым людям. А за любую работу и услугу надо платить. Я ничем не нарушаю наши правила. Так что успокой свою жадность, Ив.

– Правила ты не нарушаешь, капитан, это верно, но это твои правила.

– Ты принял их в свое время, Ив. И не стоит это больше обсуждать.

– А ты, капитан, уверен, что эти твои правила и теперь устраивают команду? Подумай об этом.

– Если кому и не нравятся наши правила, так тот может уйти в любое время, прихватив с собой свои накопления. Это тоже все знают, Ив.

Матросы зашумели, подошли ближе, спрашивая, о чем толкуют. Работы были прерваны, возник импровизированный митинг. Матросы разделились на два лагеря. И Пьер с Фернаном увидели, что сторонников у Ива и Луиса теперь не пятеро, как совсем недавно, а десять-двенадцать человек. Это лишь немногим менее половины команды.

Дни тянулись в труде, для подобных разговоров было мало места. Но не прошло и месяца, как произошел случай, всколыхнувший команду с новой силой.

После полудня в лагерь пиратов заявился староста с сельчанами и заявил, что в их селение нагрянули матросы и изнасиловали двух девушек. Избив нескольких туземцев, они удалились, забрав у них деньги, выданные капитаном прошлый раз.

– Вы можете указать на виновных в этом преступлении? – сурово и озабоченно спросил Эжен.

– Да, капитан. Они среди вас, – и староста указал на Ива, Луиса и Жана Пройдоху.

– Что вас толкнуло на подобную гнусность? – зловеще, хотя и тихо спросил капитан. – Отвечайте, канальи!

– Не кричи, капитан, – ответил Луис, хотя капитан и не собирался кричать. – Что мы скоты, сидеть тут и работать, как волы? Можно иной раз немного и передохнуть! Это же естественно, капитан.

– Тогда будет вполне естественно, если тебя хорошенько вздуют за это и лишат определенной доли добычи, Луис. И не забывай, что ты еще молодой член нашего братства.

– Капитан, разве можно белого товарища наказывать за какие-то проделки с дикими? – подал голос Жан Пройдоха, задиристо выпятив свою козлиную бородку.

– А ты уверен, что сам не являешься диким? Не слишком ли много ты берешь на себя?

– Капитан, стоит ли заводить такую бучу из-за каких-то там дикарей? – голос Ива звучал примирительно, хотя в нем прослушивались и нотки угроз. – Ну пошутили малость, ну побезобразничали, с кем не бывает?

– Это не шутки, Ив. За этим может последовать большая неприятность. Потому я решаю сурово наказать виновных. Из их средств придется оплатить убыток старосте, а виновных наказать десятью плетьми. И это только для убеждения, волки!

После недолгого гвалта и криков виновные все-таки понесли наказание, деньги были выплачены, а старосту заверили в том, что в дальнейшем это больше не повторится.

Следующие несколько недель прошли спокойно, и работы по ремонту шли своим чередом. Отношения с малайцами почти наладились, но прежней сердечности уже не было. И работали они уже не с таким усердием, а вскоре и вовсе почти перестали приходить. Правда, продовольствие продолжали продавать.

Море частенько преподносило свирепые тайфуны и штормы. Дожди лили почти каждый день, и все это едва удерживало матросов от проявления буйства или другого неповиновения. Ропот и недовольство команды нарастали, и сторонников капитана становилось все меньше.

Однако как ни медленно тянулось время, а все же работы подходили к концу, на горизонте замаячило плавание, а значит, и захват нового приза. Это как-то приободрило команду, но за несколько дней до отплытия опять случился переполох.

– Капитан, опять эта троица и с ними Филей бесчинствовали в селении, – доложил Жак, входя под навес к капитану.

– Неужто осмелились, Жак? Давай-ка опять собирать народ. Будем их судить. На этот раз придется применять более суровые меры.

– Поддержит теперь нас этот народ? Уж больно озверели в этой глуши наши матросы.

– Тогда тем более необходимы наши решительные действия. Собирай людей немедленно, Жак.

Капитан сразу же обратил внимание, что настроение матросов очень агрессивное. Они невнимательно слушали капитана, а Робер Кривой даже высказал предложение, которое заставило толпу притихнуть:

– Братцы! Чего нам слушать капитана? Сколько можно терпеть его самоуправство? Мы свободное братство и можем обойтись без его указаний! Пусть нами командует Ив! Чем не капитан?!

Наступило гробовое молчание. Затем матросы зашумели, загалдели, а Фернан выступил вперед и бросил в толпу:

– И вы думаете, что ваш Ив сможет вести судно? Или вам кажется, что без капитана вы куда быстрее набьете свои кошельки? Одумайтесь, вы, безмозглые! Куда вам без капитана?

– А пусть Жак нами управляет! – раздался голос еще одного верзилы, который ощерился красными зубами – жвачка бетеля постоянно заполняла его рот.

– Не управляет, Гийом, а выполняет наши указания! – дополнил Луис.

– Угомонитесь, олухи! – крикнул Дуарте, выступая вперед. – Чего вам недостает? Погулять по-скотски захотелось? Капитан пытается из вас достойных людей сделать, а вы звереете! Надо же, поддались на уговоры Ива и Луиса? Жадность вас захлестнула! Вы хуже зверей – они своих не едят, как хотите сделать это вы! Устыдитесь, бараньи головы!

– Что он говорит?! – взвился голос Жана Пройдохи. – Повесить его за слова такие! Нашелся защитник! Нас тут грабят, а он, видать, получает долю от награбленного, вот и поет под капитанову дудку! Повесить негодяя!

– Одумайтесь, братья! – Голос Леонара прорвался сквозь общий гвалт. – Разве не видно, что среди нас завелась паршивая овца! Вот кого надо оставить тут одного, и пусть сам рассчитывается за свои дела!

– Правильно, Леонар! Сделаем так! – это крикнул Пьер, выскакивая вперед с горящими от ярости глазами. – Им мало того, что им дают, так они позарились на общее! Не бывать этому! Оставить их тут, на острове!

Гардан делал отчаянные усилия, оттаскивая друга назад, но тот отбивался, нанося уже по-настоящему увесистые удары.

Кое-где моряки уже стали обмениваться ударами кулаков, кто-то подскочил к капитану с угрожающими взмахами рук, но тот спокойно и неожиданно ударил нападавшего в подбородок, и матрос растянулся на песке, раскинув руки. А капитан уже с обнаженной шпагой в правой руке и с пистолетом в левой стоял и свирепо обводил глазами толпу. В установившейся относительной тишине он крикнул:

– Всем разойтись! Иначе прольется кровь! Подходи, кто посмелей! И я гляну ему в глаза! Смелее, канальи! Чего остановились? Подходи, собаки тявкающие! Я вас не боюсь!

Кто-то попробовал пискнуть, но тут же замолчал. Вид капитана был грозен, а все знали, что драться с ним – задача нелегкая. Его подвижная фигура, налитая сгустками мускулов, внушала опасение, а умение виртуозно владеть любым оружием было всем хорошо известно. Матросы застыли на месте, а половина их просто перестала поддакивать Иву и компании.

Никто не захотел испробовать силу клинка капитана и искушать судьбу. Постепенно крики перестали пугать окрестных птиц, матросы помаленьку успокоились и разошлись в конце концов по своим рабочим местам.

Бунт как-то сам собой утих, экипаж как бы утвердил любое решение капитана, хотя оно и не было еще произнесено вслух. Матросы не сомневались, что наказание обязательно последует и никто его не в силах будет отменить. Во всяком случае, сейчас. И капитан на этот раз не будет совещаться с командой.

Неделю спустя Жак собрал весь народ к навесу капитана. Тот вышел в праздничном одеянии и при оружии. Его шляпа с пером была надвинута на лоб, закрывая тенью глаза. Он оглядел собравшихся равнодушным взглядом, вздохнул и произнес довольно тихо:

– Братья волки! Я много думал эти дни. У нас в братстве появились недоброжелатели. Они не могут унять своих алчных устремлений. Им подавай то, что принадлежит всем, жадность затмила им разум. Потому я решил оставить здесь одного из этих жаждущих чужого, и пусть он сам решает свою судьбу. Его доля переходит жителям селения, которые были обижены. Но не вся. Половина пойдет на общественные нужды.

– Позволь узнать, капитан, о ком именно ты говоришь? – подал голос Ив, поглядывая по сторонам, определяя, каково отношение команды к услышанному.

– Это будет Филей, самый активный участник беспорядков, учиненных в селении. Этот приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Я его принял единолично, и да простит мне это Бог!

Легкий шумок пронесся по толпе, но никто не подал голоса в защиту матроса. Лишь спустя какое-то время он сам отчаянно завопил:

– Почему я один! Что я, самый крайний? Многие из нас там были! Капитан, это несправедливо! Помилуй, я…

– Я так решил, братья! – крикнул Эжен, не слушая причитаний осужденного. Затем продолжил уже тише: – Через два дня выходим в море. Собирайтесь на промысел! Нас ждут богатые призы и веселая жизнь. Мы направляемся на север. Там города, которые позволят нам развлечься и отдохнуть от суеты и волнений. Готовьтесь, братья, да поможет нам Бог!

Эти слова подействовали на команду, настроение людей быстро улучшалось. Один Филей продолжал причитать и ругаться, переходя от одной группы матросов к другой. Те его слушали, но предпочитали заботиться прежде всего о своей судьбе. Лишь Луис и Ив откровенно поддержали товарища, но к капитану предпочли не идти. Для них все было еще впереди.

Глава 17 Сокровище капитана

Месяца три «Волк» бороздил моря вдоль берегов Суматры и Малаккского полуострова. Судно неуклонно продвигалось все дальше на север, и лишь капитан и Жак знали цель этого похода. Но они молчали, а команде было все равно, лишь бы побольше захватить богатых призов.

Призы были, хотя особой ценности и не представляли. Однако накопления волков постоянно увеличивались, и некоторые жаждали их быстрее спустить в тавернах, кабаках и притонах с женщинами и опиумом.

Подходили к Малакке, где капитан рассчитывал остановиться на несколько недель. Команда с нетерпением ждала этого момента, и капитан предпочел не слишком натягивать вожжи.

Только что закончился дождь. Небо все еще было затянуто тучами, дальние берега выглядели зловеще и негостеприимно, но воздух чуточку посвежел. Наши друзья сидели на баке и вяло разговаривали. Гардан удил рыбу, но без особого успеха. Фернан сказал:

– Пьер, мне кажется, что это временное затишье.

– Ты о чем?

– Я о бунтарях, о Луисе и Иве.

– А что о них говорить? Пусть Гардан лучше расскажет нам что-нибудь. Он у них в доверии.

– Не очень-то они мне и доверяют, Пьер. Просто считают меня своим и рассчитывают на мое участие в бунте, когда их время подоспеет.

– Надо думать, что сложа руки они не сидели все это время? – опять спросил Фернан.

– Конечно. Теперь у них половина команды в руках. Это уже большая сила, и они ждут лишь подходящего момента.

– А что же капитан, Пьер? – опять не унимался Фернан. Видно, его этот вопрос сильно занимал.

– Я его не пойму, Фернан. Вроде бы все знает, но не заметно, чтобы он что-то предпринимал. Однако и его понять можно. Помните, когда брали приз у южных берегов Суматры? После этого он намеревался оставить Луиса на острове, но никак не мог подобрать подходящий. А тут того ранили, и капитан его пожалел, не стал выполнять свою затею. Теперь время прошло, а Луис остался без наказания, если не считать уменьшения его доли.

– Кстати, это, видимо, и подогревает его на бунт, – предположил Фернан.

– Его и до этого что-то подогревало, – ответил Гардан и выдернул из воды вполне приличную рыбину. – Вот и ужин для нашей компании! Маловато, да все же есть что-то!

– Жаль, что Лаока оставили в его селении, – заметил Пьер. – Мне он нравился. И чего он не захотел плавать с нами? Наверное, семья его звала к себе. И это можно понять. Зато теперь он богат и надеется разбогатеть еще больше, мне хотелось бы, чтобы это у него получилось. Хороший он парень.

– Скоро будем в Малакке, вот уж там отведем душу! – мечтательно протянул Гардан, внимательно следя за поплавком. – Говорят, там столько разных развлечений, и белых тоже хватает. Больше полстолетия этим городом правят португальцы. Хорошо проведем время!

– Да, отвлечься от всех этих передряг и призов не мешает, – ответил Фернан, и его глаза загадочно затуманились.

Неожиданно капитан переменил свое решение остаться в Малакке на несколько недель. Еще не кончилась и первая, как он оповестил, что на завтра намечено сниматься с якорей и продолжать путь дальше на север.

Команда зашумела, но денег капитан больше не отпускал, а без них на берегу делать было нечего. С руганью и проклятиями, но матросы все же согласились с его решением, тем более что капитан обещал богатый приз, который он присмотрел в порту.

И действительно, не прошло и двух дней после ухода из порта, как их догнал большой корабль Батамского султаната. Матросы видели его на стоянке в порту Малакки.

После двух залпов судно легло в дрейф, а команда почти без сопротивления отдала себя в руки пиратов. Добыча оказалась богатой, хотя драгоценностей почти не было, но груз, состоящий из батика, олова, рога носорога с Суматры и жемчуга, оказался достаточно ценным. Предстояло лишь сбыть его в каком-нибудь порту арабским или индийским купцам, желательно без уплаты всяких пошлин.

– Что-то капитан задумал такое, чего нам не понять, – сказал как-то Гардан, после очередной вахты. Друзья собрались у грот-мачты, где под яркими звездами тропической ночи вдыхали влажный морской воздух.

– А чего нам нужно понимать? Он думает, он осуществляет планы, а мы помогаем ему в этом, – ответил Пьер. – Чего тебе еще надо? У каждого тут свои обязанности. Каждый получает по заслугам.

– И все же Гардан прав, – заметил Фернан. – Капитана что-то неудержимо влечет на север. Что он там собирается найти? Наверное, какой-нибудь план у него имеется? Может, там он надеется получить хорошие призы?

– А по мне – так пусть думает что хочет, – сказал Пьер. – Наше дело верить ему, подчиняться, выполнять свои обязанности и копить деньги на свое будущее. И я его в этом всегда поддержу. Он правильный мужик.

– Это в тебе говорит твоя купеческая душонка! – воскликнул Гардан.

– Ну и что в этом плохого? Каждому свое, так и Господь наш определил. Кесарю кесарево…

– А мне не терпится спустить все свои богатства и начать снова горбиться, добывая их. Так веселее, Пьер!

– Тут я тебя не могу поддержать, Гардан. В этом мы с тобой расходимся на сто восемьдесят градусов, как сказал бы капитан.

– Вот, начал свои навигаторские знания выставлять! Видно, капитаном мечтаешь стать, не так ли?

– Мысли об этом у меня еще нет, но узнать побольше хочется. Возможно, в будущем и придется управлять своим кораблем, если Господу такое будет угодно. Капитан говорит, что долго продолжать разбой, тем более с такой командой, он не намерен.

– Интересно, как он нас распустит? – протянул Фернан.

– Это один Бог да капитан могут знать, Фернан, – ответил Пьер.

Почти месяц они пробирались на север, пока не достигли перешейка Кри, где и вошли в глубокую гавань с небольшим городком на берегу. В гавани стояли две ланчары и джонка местных купцов.

Вскоре появилась огромная бирманская лодка под парусом и встала у берега. Капитан Эжен тут же отправился посетить ее капитана. К вечеру он вернулся с хорошей вестью. Оказалось, что без лишних хлопот можно сбыть весь товар бирманцам, причем за вполне приличную цену.

Почти неделю матросы перегружали захваченные товары. Команда развлекалась на берегу, хотя условий для этого было маловато. Местное население было недовольно появлением белых. К тому же и поведение их вызывало неудовольствие. Однако капитан не стал вмешиваться в дела команды. Он явно был занят приготовлением к какому-то предприятию, о котором пока никому ничего не говорил.

Вечером капитан неожиданно пригласил к себе Пьера. Тот в недоумении явился в каюту капитана и увидел там Жака. Кивком тот пригласил Пьера сесть на табурет. Капитан остался стоять, и его тень падала на стену каюты.

– Пьер, – сказал капитан почти шепотом, глядя на юношу внимательными глазами, – мне бы хотелось выразить тебе благодарность за отличную службу и поддержку. Ты оказался верным товарищем, и я признателен тебе за это.

Капитан замолчал, а Пьер вопросительно уставился в его темные глаза, стараясь удержаться от вопросов и ожидая, что скажет капитан дальше.

– Пьер, – это уже Жак подал голос, видя, что капитан не собирается продолжать разговор, – капитан хочет оказать тебе большое доверие. Ему необходимо поехать на несколько дней в одно место, в этом деле нужны помощники. Ты же знаешь, что надежных людей у нас не так-то много. Вот выбор пал на тебя и твоих друзей. Но условие ставится одно – никому об этом ни слова. Ты понял?

– Я готов выполнить любое ваше приказание. Думаю, что и мои друзья помогут в этом. Я в них уверен, как в самом себе.

– Вот и отлично, Пьер, – сказал капитан. – А теперь ближе к делу. Сегодня ночью подойдет лодка под парусом, и мы отправимся на неделю к островам. Там мне надо кое-что спрятать. Ты понимаешь, положение дел на судне тревожное, а я не хочу отдавать этим подонкам все результаты своего труда. Так что будьте готовы к полуночи отправиться в путь. Оружия захватим побольше, надо взять припасы, воду и прочее. Ты меня понял?

– Капитан, я все сделаю. Мои друзья не подведут.

– И еще. Можете взять и свои капиталы. Там много мест, где можно укрыть ваше добро от посторонних глаз.

– Вряд ли мы это сделаем, капитан. Однако спасибо за совет. Я поговорю с ребятами. И будь уверен – мы не подведем.

– Тогда отправляйся и готовься, но тихо и без суеты. Времени достаточно. И матросов на борту мало. Это нам очень поможет.

Пьер ушел в немалом волнении. Он не сомневался, что ребята его с радостью поддержат.

– Ну что ж, – ответил Фернан, прослушав сообщение Пьера. – Думаю, что мы капитану в помощи не откажем. Верно, Гардан?

– О чем разговор! Конечно, мы поможем капитану! Он так доверился нам. Да и чего это отказывать хорошему человеку? Я согласен.

После такой поддержки Пьер в душе ликовал. Ребята неторопливо стали готовить припасы для похода к островам. Почти все матросы были на берегу, а оставшиеся в основном отсыпались после вчерашней попойки в городских кабаках. Поэтому, когда лодка тихо подошла к борту, все уже было готово. Без шума и лишних слов друзья погрузили оружие, воду и продовольствие, потом капитан с Жаком кое-как притащили весьма тяжелый сундук.

Ребята догадались, что в нем как раз и хранятся те самые сокровища капитана, которые никак не давали покоя заговорщикам. Пьер, поколебавшись с минуту, обратился к Гардану:

– Гарданка, может, и мы захороним свое добро, а?

– Чего его хоронить? Много ли у нас добра-то? И так обойдется.

Пьер подумал, а потом все же сказал:

– И все же я свое схороню на всякий случай. Мало ли что может произойти. Так будет надежнее, если что и случится, то у нас будет, на что начать новое дело, Гардан. Ты согласен?

– Чего это я должен быть согласен или нет? Это твое богатство, вот и распоряжайся им по своему усмотрению. Валяй!

– Ты не обижайся, Гарданка. Если, не дай Бог, что случится, то у нас всегда будет надежда. Пойду к капитану, – и Пьер ушел за своим добром.

Темная ночь плотно укрывала беглецов, и тайна уплыла вместе с ними. Слабый ветерок слегка надувал парус, лодочка легко скользила по глади бухты, лавируя между кораблями, сонно стоящими на якорях, слегка подсвечивая себе подслеповатыми фонарями.

В открытом море ветер усилился и подхватил суденышко. Вода весело журчала под форштевнем, нагоняя сон и раздумья.

Почти два дня лодка лавировала между массой мелких островов архипелага Мергун. Около тысячи их рассыпаны у западного побережья Малаккского полуострова, и большинство из них никогда не были населены, да и климат тут не очень способствовал постоянному жительству.

Вот в таком лабиринте островов капитан и облюбовал место для хранения своего сокровища. Полдня понадобилось ему, чтобы отыскать нужный остров и пристать к нему, выбрав наиболее подходящую крошечную бухточку среди рифов и скал. Буйная растительность подступала почти к самой воде. Стройные кокосовые пальмы грациозно кивали путникам своими пышными кронами, среди которых виднелись крупные орехи.

– На этом острове никогда не бывает людей, – сказал капитан и пояснил, видя немой вопрос в глазах своих юных спутников: – Туземцы когда-то выбрали его для захоронений своих умерших родственников, а потому боятся злых духов и теперь не посещают этот остров. Так что место надежное, но трудно его найти без острого зрения и хорошей памяти.

– Так ты и раньше здесь бывал, капитан? – спросил Пьер.

– Конечно. И не один раз. Тут у меня уже спрятаны кое-какие ценности. Однако лучше и не пытайтесь их отыскать. Это вам никогда не удастся. Я сам всегда с дрожью в теле боюсь, что не отыщу нужного места.

– А почему так, капитан?

– Потому что островов очень много и они расположены кучно, вы сами могли в этом убедиться. Тут целый лабиринт островов и протоков, так что заблудиться – раз плюнуть. Но если запомнить приметы, да еще и другие острова примечать и по приборам определиться…

Общими усилиями ребята и капитан быстро соорудили маленький плотик из бамбука, привязали к нему сундук, и капитан потащил его по воде, сам шагая по берегу.

Ребята дали обещание не подсматривать, хотя капитан и сказал, что им это все равно не поможет. И они разбрелись по лесу в поисках ягод и фруктов. Кругом царил покой, и лишь попугаи и обезьяны неистово кричали, пели, верещали и шумели в листве.

Мимоходом Пьер облюбовал для себя место, где можно было запрятать свой ларец с драгоценностями, который он забрал у капитана. Там были золотые монеты, но в основном украшения, камни, жемчуг. Они были не так тяжелы и занимали намного меньше места, чем золото.

Оглядев внимательно местность, Пьер выбрал небольшой утес, испещренный рытвинами и промоинами, где и зарыл свои богатства, тщательно замаскировав место. Но вряд ли это нужно было делать. Никто сюда не наведается. Он оглядел местность, запоминая все вокруг и в особенности нагромождение камней и скал, тяжко вздохнул и пошел к берегу.

Утром капитан отвел Пьера в сторону и молча предложил следовать за ним. Минут через десять они вышли на берег, сплошь покрытый коралловым песком и обломками скал.

– Вот здесь хранятся мои сокровища, Пьер. Я тебе это говорю для того, чтобы ты мог ими воспользоваться, если со мной что-то вдруг случится. Однако найти их невозможно, если не знать, как это делать.

– Капитан, не слишком ли много доверия ко мне?

– Мне больше не на кого опереться в этом деле, а положение обязывает. Всякое может случиться. Так вот, Пьер. Только в высокий прилив ты сможешь достичь потайного места. Я могу и в низкую воду, но не ты. В той вон расщелине есть проход, который ведет в подводный грот. Футов пятнадцать надо проплыть под водой, и ты окажешься в гроте. Там даже днем сумерки – свет проникает всего через два или три отверстия в скалах. Прямо на уступе стоят сундучки, вроде того, что ты видел. Все это можно втянуть веревками, почти затопив груз.

– А почему нельзя в низкую воду проникнуть в грот?

– В низкую воду там сильный прибой, и тебя может просто измочалить о рифы. А в высокую воду море спокойно, и ты легко проплывешь эти пятнадцать футов. Вода прозрачная, и ориентироваться легко.

– Все это хорошо, капитан, но я не смогу найти этот остров. Когда плыли сюда, я не очень присматривался, так что…

– Это верно, Пьер. Потому ты должен запомнить координаты острова. Долготу и широту ты уже научился определять инструментами и потому без особых проблем доберешься сюда. Во всяком случае, на обратном пути приглядывайся повнимательнее и друзьям своим то же посоветуй.

Пьер запомнил координаты острова, и они с капитаном вернулись к ребятам.

Запасшись орехами и побегами бамбука, друзья спешно отправились назад. Ветер им благоприятствовал, лодка ходко скользила по спокойному морю, хотя морем эти воды назвать было трудно. Не прошло и часа, как им открылась картина, которая заставила призадуматься. Впереди виднелась полоса берега острова, где на песке лежали три лодки туземцев, а в отдалении стояла малайская ланчара на якоре.

– Вот и интересная встреча, – сказал капитан, указывая на людей на берегу.

– А что это? – спросил Фернан.

– Малайцы грабят мокенов. Это такие племена морских кочевников. Годами они ловят жемчуг, а эти проходимцы отбирают его у них.

– Ага! Вот и случай и самим поживиться, и туземцам помочь! – воскликнул Гардан и потянулся за мушкетом.

– Что, хочешь развлечься, Гардан? – Голос Эжена звучал равнодушно.

– А чего там? Конечно, капитан. Добыча сама лезет нам в руки. Стоит ли отказываться от этого? Как вы считаете, ребята?

– Можно и попробовать, – ответил Фернан.

– Однако надо быть осторожнее. Малайцы могут быть хорошо вооружены, – ответил капитан. – Так что не ждите легкой добычи, ребята.

Тем временем лодка приблизилась к малайской ланчаре и стала медленно подходить к береговой линии пляжа. Люди с интересом и испугом взирали оттуда на неожиданно появившихся белых. Мокенов было человек пятнадцать разного возраста и пола. Они были низкорослы, меньше даже малайцев, но мускулисты и крепки на вид. Их окружали малайцы, некоторые с оружием в руках. Туземцы явно были перепуганы и жались друг к другу.

Ребята быстро выскочили в воду и побрели к берегу. Гардан вскинул руку, и нож, блеснув молнией, силой впился в руку одного из малайцев. Тот выронил мушкет и схватился за раненую руку. Нож почти по рукоятку вошел вдоль плеча в мышцу, кровь струйкой стекала на песок.

Малайцы встрепенулись, но выстрел из пистолета и окрик капитана заставил их остановиться. Их было человек десять, но они застыли на месте. Кто имел оружие, тот тут же побросал его на песок.

Со шпагами и мушкетами в руках, ребята стали полукольцом и знаками предложили малайцам сгрудиться в одном месте. Капитан сказал, выбрав по внешнему виду главаря шайки грабителей:

– Грабите несчастных туземцев, которые не могут от вас отбиться?

– Туан… – ответил главарь, но капитан перебил его, сказав:

– Теперь вам придется отправиться восвояси без добычи. – Он повернулся к мокенам, поискал глазами старейшину рода и поманил пальцем.

Тот со страхом в глазах медленно подошел. Знаками капитан показал, что тот может забрать свой жемчуг. Вскоре старик понял и боязливо стал отбирать из мешка свои горошины. Все внимательно глядели на него, зная, что тот отберет лишь свои жемчужины, не взяв чужого.

Когда старик, кланяясь и пятясь, отошел, капитан показал жестами, что все мокены могут уходить в лодки. Они не заставили себя просить дважды.

Не прошло и двух минут, как лодки туземцев уже удалялись к косе, за которой открывался простор и свобода.

Тогда капитан поглядел на главаря малайцев, поманил того к себе и сказал:

– Тащи сюда все награбленное – и чтобы я тебя больше здесь никогда не встречал. Иначе будет очень больно и страшно. Понял?

– Да, да, туан! – лепетал перепуганный малаец, таща мешок к капитану.

Глава 18 Бирманские берега

«Волк» медленно бороздил воды Бенгальского залива, выискивая подходящие призы. Затянутое тучами небо постоянно грозило проливным дождем, что и случалось довольно часто.

Справа по борту иногда появлялся темный берег Малаккского полуострова с разбросанными по побережью портами. Они манили злачными местами, которые теперь часто посещались командой.

За последнее время на судне резко изменилась атмосфера. Капитан Эжен все больше пренебрегал наведением порядка на судне, а Луис и Ив постоянно укрепляли свои позиции. Теперь они частенько вмешивались в распоряжения капитана, и это уже никого не удивляло.

– Интересно, чего добивается капитан? – спрашивал уже в который раз Фернан своих друзей, которые, конечно, не могли ему ответить на этот вопрос.

– Мне кажется, что капитан смирился с тем, что его власть падает и, возможно, думает совсем о другом, – Пьер глубокомысленно оглядывал далекий берег, темневший на горизонте.

– Узнать бы, о чем? – протянул Гардан.

– Мне кажется, что он уже про себя решил выйти из дела. У него достаточно денег, чтобы жить в роскошном довольстве до конца своих дней, – ответил Пьер.

– А как же мы? – спросил Гардан. – Может, и нам подумать об этом?

– Во всяком случае, капитан уже говорил, что скоро мы все переменим свою жизнь на другую и в другом месте, – это Фернан вспомнил слова и обещания капитана.

– Во всяком случае, нам трудно самим решить наши дела, – сказал Гардан. – Слишком мы зависим от всех, а сейчас еще и от Ива с Луисом.

– Я бы не говорил так, Гардан, – ответил Фернан. – Скорее всего, они и сами были бы рады от нас избавиться. Вот только когда и как они это сделают? В этом главный вопрос.

Между островами и вблизи берегов полуострова шла оживленная торговля. Множество кораблей – малайских, бирманских, арабских и индийских попадались на пути.

Груженные самым разнообразным товаром, они представляли собой заманчивую добычу. Потому раза два в неделю волки грабили их. Однако и теперь капитан следил за этим и проводил свою прежнюю политику – не убивать людей без острой необходимости и оставлять часть товара, не разоряя купцов окончательно.

– До каких пор, капитан, мы будем церемониться с нашими призами?! – негодовал Луис после очередного захвата небольшого судна бирманцев.

– Надо, Луис, думать не только о себе, но и о купцах. Им надо торговать и обогащать нас – тунеядцев и грабителей. Что будем делать, если все купцы разорятся? Торговля захиреет, а нам придется идти по миру.

– На наш век купцов хватит, капитан! А оставлять почти половину товара, который легко продать в любом порту, – просто глупо!

– Однако таков наш обычай, и я его не намерен изменять. Пока я тут капитан, Луис.

– Да просто обидно, как мы бестолково рискуем своими головами!

– Купцы тоже рискуют своими, Луис. Так что не так уж все и плохо.

Однажды волки захватили судно, шедшее на юг. На борту оказались посланцы правителя Мартабана, направленные им к португальцам.

– Вы не имеете права задерживать нас у себя! – бесновался грузный разодетый бирманец с золотой цепью на груди. – Португальцы вам этого не простят! Я буду жаловаться наместнику короля!

– Жалуйся, если сумеешь, – ответил капитан. – Мы не подчиняемся португальцам. И если вам всем так уж хочется остаться невредимыми, то прошу выложить все ваши драгоценности и подарки, которые везете португальцам. Иначе нам придется отправить вас на корм крабам. А ваши подарки все равно у нас в карманах останутся. Так что можете выбирать.

Послы немного повозмущались, покричали, но, получив несколько тычков от матросов, успокоились и тихо позволили ограбить себя.

– Теперь у нас возникнут осложнения с Мартабаном и всем государством Пегу, – заявил капитан и выразительно глянул на Ива с друзьями.

– Плевали мы на все эти Пегу и прочие тутошние страны! – ответил Ив. – Что они нам могут сделать?

– У них достаточно хороший флот, Ив. Нас просто могут обложить со всех сторон и поймать. Ну а уж потом сам знаешь, что с нами сделают.

– Но у нас такой капитан! Неужто ты не сумеешь от них уйти?

– У них тоже есть свои неплохие капитаны. От всех уйти невозможно.

– Я верю в удачу, капитан!

– Это хорошо, мой Ив, но осторожность даже в этом случае может оказаться куда более выгодной. Не надо лезть на рожон, не обдумав сначала, что и как будешь делать. А богатства в этих краях столько, что на всех хватит. Вот, например, мне стало известно, что правитель города Мергин может для нас оказаться лакомым кусочком.

– Каким образом? – глаза Ива радостно заблестели, а его товарищи поторопились приблизить свои любопытные рожи поближе.

– Просто стоит подумать, как захватить его сокровища. Говорят, они у него весьма немалые. Всем хватит на месяц гульбы в порту.

– Это интересно, капитан! Выкладывай побыстрей. Ведь и город этот от нас недалеко. Поторопись, а то еще кто-нибудь перехватит нашу добычу.

Очень быстро команда договорилась провести захват правителя, и с этой целью капитан отдал распоряжение изменить курс на Мергин. Это действительно оказалось недалеко. Уже к исходу следующего дня они входили в порт и бросили якоря на рейде.

– С недельку будем изучать обстановку в городе, – сказал капитан. – Потом разработаем окончательный план захвата и пути безопасного отхода.

– Что-то много ты, капитан, отводишь дней на разведку, – заметил Ив.

– А куда нам спешить? Лучше подольше подготовиться, чем попасть в лапы малайцам. Они отличные палачи и мучители. Подождем малость, зато можем обойтись без потерь. У нас и так народу маловато.

В Мергине моряков с «Волка» приняли хорошо. Никто не знал об их истинном ремесле, а капитан строго предупредил всех о том, чтобы вели они себя скромно и тихо. Это было трудно, однако выгодно, и все согласились.

Капитан получил аудиенцию у правителя. После дорогих подарков, которые капитан вручил, тот оказался очень любезен, предоставив французам все льготы, которые были возможны при продаже товара.

– Вот теперь можно и провести операцию по изъятию городских сокровищ, – сказал капитан после того, как узнал все необходимое.

– Время?.. – торопливо спросил Луис.

– Завтра правитель дает ужин в нашу честь, и многие из нас приглашены. Так что у нас будет возможность все провернуть тихо и незаметно.

– Сколько нас будет там, во дворце? – это Ив подал свой голос.

– Я договорился, что на ужин пойдут десять матросов, я и мой помощник. Этого, думаю, будет достаточно. Стража будет напоена и не окажет должного сопротивления. Всем надо одеться в праздничные одежды и украсить себя драгоценностями. Взять побольше оружия, но держать его скрытно.

– Это и пескарю понятно, капитан. План у тебя готов?

– Почти. Во время ужина, когда туземцы уже изрядно нагрузятся вином, некоторые из вас отправятся в хранилище, которое я вам укажу. Там стража, с ней придется тихо разбираться. Во дворе стоит двуколка, специально приготовленная для меня правителем. Загрузите в нее добро и дадите нам всем знать. После чего, если ничего такого не произойдет, все покидаем дворец и быстро в порт. Тут же снимаемся с якорей, и ищи ветра в поле.

– Отлично придумано, капитан! Мы с Луисом возглавим захват казны.

– Возьмите еще троих себе в помощь, – ответил капитан.

Началась бешеная подготовка к серьезному делу. Это тут же затушило накалившуюся вражду на борту, сплотило многих для общего прибыльного дела. Однако почти всем уже распоряжались Ив и Луис, хотя делали это достаточно скрыто и деликатно. Все же капитан придумал всю операцию, и не учитывать этого им было нельзя.

Тут же определили, кто останется на судне. И, как и предполагал Фернан, наши друзья среди этих людей и оказались. Правда, в последний момент Гардан был зачислен в команду как хороший боец, к тому же владеющий языком, и как бывший сторонник. После поездки с капитаном на острова заговорщики перестали ему доверять. Все их попытки разузнать, куда и зачем они ездили, не увенчались успехом. Да Гардан, не владеющий навигацией, никогда бы и не нашел тот остров, если бы даже и захотел.

– Жаль, что вам не придется поглядеть вместе с нами, как все произойдет, – с сожалением говорил Гардан, уже облаченный в парадный костюм с белым воротником поверх зеленого камзола, с кружевными манжетами, в шляпу с пером и башмаки с серебряными пряжками. – Вот только как я выдержу в таком наряде? Просто жуть как неудобно и жарко.

– Терпи, Гардан! – воскликнул Фернан, оглядывая и поправляя некоторые детали экипировки. – Зато выглядишь отменно. Как настоящий идальго. Никто и подумать не посмеет, что ты гнусный пират.

– Так мы к пиратам и идем! Так, во всяком случае, говорит капитан.

– Все верно. Капитан знает, что говорит. Желаем тебе успеха и быстрейшего возвращения с добычей! Будем ждать с нетерпением. Счастливо тебе, Гардан.

– Все в руках Аллаха! Аллах акбар! – Гардан улыбнулся, пожал друзьям руки и важной походкой направился к большой шлюпке, покачивающейся у борта «Волка».

Ночь наступила быстро, яркие звезды высыпали на небе, подмигивая в прорехах между тучами. Все опасались дождя, тревожась за праздничные наряды.

Полчаса спустя гости правителя Тамыонга поднялись на пристань и с напускной важностью направились к дворцу. Капитан с помощником уселись в поданную правителем двуколку, запряженную маленькой лошадкой. Несколько полуголых слуг сопровождали процессию, которая притягивала к себе любопытные взгляды горожан.

– Какие глупые эти туземцы, – сказал на ухо Гардан своему соседу Дуарте. – Так их много, такие у них правители богатые, а не могут организовать отпор нескольким сотням белых людей. Даже удивительно, как ты считаешь?

– Удивительно, если не знать природы туземных правителей. Они лишь о своей мошне и власти думают. Потому нам так легко натравливать их друг на друга, Гардан. В этом и есть причина всех их трудностей. А нам зато достаются барыши, власть и захваченные страны.

– Однако мы уже прибыли. Но что-то дворца я не вижу. Разве этот дом и есть тот дворец, что говорил капитан?

– Здесь не строят внушительных зданий, Гардан. Климат не тот, весь год тепло, потому и надобности нет. Все же фундамент каменный – это уже отличие. И галерей много. А фонариков сколько! Красота, не находишь?

– Да, интересно. Посмотрим, что будет дальше.

А дальше было все очень просто. Радушный хозяин Тамыонг пригласил гостей на второй этаж, в просторный зал, увешанный фонариками и гирляндами цветов, где уже был накрыт огромный низенький стол. Всевозможные яства покрывали все его пространство.

Гости расселись на подушках и под звуки медленной мелодии скрытого оркестра принялись за угощение с вином. Сбоку от стола группа юных девушек исполняла замысловатый танец, показывая гибкость своих суставов и изобретательность движений. Их кукольные лица были словно застывшими масками, перья и складки легких одежд возбуждали низменные желания гостей. Алчные глаза моряков загорались вожделением, но им приходилось сдерживать инстинкты, впереди была главная задача – и ее надо было решить в свою пользу.

Когда по прошествии пары часов гости и хозяева достаточно отведали яств и питий, наступила пора действовать.

Капитан с огромным кубком в руке подошел к хозяину и предложил тост за его семью, спросив:

– Уважаемый господин Тамыонг, а где же ваши дети? Нам так хотелось бы преподнести им что-нибудь на память о нашем посещении. Не пригласите ли вы их сюда? Я слышал, что у вас дочь-красавица и сын-наследник?

– Да, капитан, это так. Но уместно ли юным присутствовать на столь представительном ужине. Они еще слишком молоды.

– Но, господин Тамыонг, юность так любознательна. А подарки никого не могут оставить равнодушными, особенно полученные от европейцев. Не так ли?

По лицу правителя пробежала тень неудовольствия, однако он отдал распоряжение слуге, и вскоре в зал вошли юные представители рода Тамыонга. Юноша был тонок и изящен, с красивыми чертами лица и смущением в глазах. Девушка, которой было не более шестнадцати лет, выглядела просто очаровательно. Яркая одежда плотно облегала ее стройную фигурку, а личико казалось нарисованным и раскрашенным, как картинка на листе бумаги.

– Рад приветствовать юных и столь прекрасных детей! – воскликнул капитан и двинулся им навстречу. Его лицо сияло радостью, глаза излучали такую доброжелательность, что дети правителя невольно ответили ему легкими улыбками.

Капитан сделал условный знак рукой, и Гардан с поклоном подал ему в руки саблю, усыпанную драгоценными каменьями, и ларец искусной работы.

– Примите скромные подарки от ваших гостей, дорогие юные создания. И пусть они напоминают вам, что не все люди такие плохие, какими они порой кажутся. Это будет вам напоминать о нашей встрече, и я надеюсь, что наши скромные подарки принесут вам хоть малую толику радости и развлечения.

Юноша с едва скрываемой радостью принял саблю в дорогих ножнах, а девушка с замиранием открыла шкатулку и слегка ахнула, увидев, какое роскошное ожерелье там лежит на бархатной подстилке.

– Дорогие гости, – обратился капитан к своим спутникам, – не попросить ли хозяев показать нам дворец, а то уедем и не насладимся видом прекрасного творения местных зодчих. Попросим!

Правитель был польщен отзывом, подарками, преподнесенными детям, и той лестью, что источали уста капитана. Он был уже изрядно пьян, в голове шумело, и он тут же уступил невинной просьбе гостей.

Шумная компания в окружении слуг двинулась по комнатам дома, постепенно подходя к первому этажу. Все незаметно спустились вниз. Капитан широким жестом раздавал слугам серебряные монеты, и те, кланяясь, исчезали во внутренних помещениях.

– Господин Тамыонг, – обратился капитан к хозяину. – А что это за помещения в подвале вашего дома? Что там? Не узники ли там сидят? Может, наши соотечественники?

– Ну что вы! Это всего-навсего мое хранилище семейных реликвий.

– Как интересно! Не соблаговолите ли вы нам его показать? Меня уж очень сильно интересуют местные достопримечательности. Покажите!

– Там нет ничего интересного, капитан. Вас не может такое заинтересовать, простите. Не стоит отнимать ваше драгоценное время на такие пустяки. Право, не стоит.

Однако толпа гостей уже стояла на верхних ступенях, ведущих вниз. Капитан шагнул в полусумрак слабо освещенной лестницы, и все остальные последовали за ним. Хозяин беспокойно озирался на своих слуг, но те были уже оттеснены или разбежались, довольные полученными монетами.

– Господин, – сказал капитан спокойно и уверенно, – мы не причиним вам ничего плохого, если вы сохраните спокойствие и молчание. Нам простоневозможно покинуть этот гостеприимный дом без ваших сокровищ. Так что поберегите своих прекрасных детей, а сокровища, при вашей-то должности, вы скоро пополните. Открывайте дверь и молчите. Лучшее, что вы можете сделать, – это приказать слугам удалиться.

– Но послушайте!.. Что вы собираетесь делать, господа?

– Я же ясно сказал, что нам нужны ваши сокровища, – твердо и без прежнего умиления ответил капитан. – Я знаю, что они у вас хранятся за этой дверью. Открывайте, и побыстрее. И подумайте о детях. Они у вас такие прелестные. Открывайте же и поглядите вокруг.

Правитель оглянулся и замер. Все гости были вооружены, а к горлам детей приставлены острые клинки кинжалов. Лица перепуганных юноши и девушки выражали ужас и смятение. Капитан прервал короткое молчание:

– Теперь вы понимаете, господин Тамыонг, что вам делать просто нечего. Я не думаю, что несчастные побрякушки для вас дороже таких милых созданий.

– Да, да! – прохрипел хозяин. – Однако как вы намерены уйти отсюда? У меня охрана, солдаты…

– Пусть вас это не беспокоит. Мы захватим вас всех с собой, и вы будете гарантировать нашу безопасность. А если ничего худого не произойдет, то и вам ничего не будет плохого сделано. Договорились?

Правитель согласно кивнул и трясущимися руками стал доставать ключ. Так же торопливо, с побледневшим лицом, он открыл дверь. Матросы засветили фонари и мигом разобрались в содержимом подвала.

– Ребята! – тихо сказал Луис. – Быстро хватайте самое дорогое – и во двор. Все вместе! Грузим на двуколку и отправляемся в порт. Спокойно, но быстро!

Матросы схватили мешки, корзины, сундуки и все это потащили наверх.

Капитан поднялся последним, вместе с хозяином, и тот провозгласил, что гости покидают дворец, а он проводит их до порта.

Стражники заметили, что их хозяева в плачевном состоянии, но не посмели вмешаться, особенно увидев, как острие кинжала, едва касаясь нежной шеи юной девушки, уже поцарапало ей кожу. И подарки уже находились в руках грабителей. Стража расступилась, и матросы беспрепятственно прошли к повозке во дворе.

– Быстро грузите! – распорядился Ив, сбрасывая тяжелую ношу в тележку. – Сверху посадить хозяев, пусть сидят там. Пройдоха, карауль их, будь рядом. Остальным следовать по обе стороны с оружием. Вперед, ребята, да поможет нам Бог!

Лошаденка поднатужилась и потащила тяжелую повозку вниз к порту. А слуги со страхом и скрытой радостью глядели им вслед, зажимая в кулаках серебряные монетки.

Не прошло и десяти минут, как моряки уже сбрасывали груз в подплывшую к пристани шлюпку. Сильные проворные руки хватали добычу, ловко укладывая ее на дно. Капитан вытащил пистолет, направил его на правителя и сказал:

– Мы стреляем очень хорошо. Потому не смейте уезжать, пока мы не скроемся из глаз. Это недолго, темнота уже густая. Прощайте, и пусть вам сопутствует удача. Спасибо за угощение и еще раз прощайте!

Гребцы навалились на весла, и шлюпка быстро растаяла в темноте тропической ночи. Тучи закрыли небо, в воздухе пахло дождем. Редкие огни судов мрачно светились в этой предгрозовой темноте.

Глава 19 Похищение

Удачная операция по захвату богатой добычи в Мергине притушила распри на судне. Казалось, все забыто, но это было не так. Просто временное перемирие на фоне богатой добычи. Внешне сохранялись мир и порядок, которые в любой момент могли полыхнуть ярким пламенем вражды, жажды наживы и злобой.

– Ребята, – шепотом говорил Пьер, склонив голову к друзьям, – сегодня я слышал, как капитан говорил Жаку, что задумал оставить Пройдоху на острове. Интересно, как к этому отнесутся его сообщники?

– Отнесутся очень плохо, – ответил Гардан. – Вряд ли теперь капитану это удастся. Не те времена. Упустил капитан время.

– Я тоже так думаю, – бросил свои слова Фернан. – Только накалит обстановку. Лучше от этого не будет.

– А что теперь затеял капитан, почему мы так упорно держимся курса на север? – спросил Гардан, обращаясь к Пьеру.

– Ничего не знаю, кроме того, что идем мы в Мартабан. А что это такое, я и сам не знаю. Вроде большой город.

– Я слышал, что это портовый город государства Пегу. Там можно поживиться, если взяться с умом, – ответил Фернан.

– Капитан всегда за все берется с умом, – уважительно заметил Пьер.

Почти месяц пробирался «Волк» на север, пока не достиг залива Мартабан. Здесь им неожиданно встретилась небольшая флотилия местного пирата Юсуфа Бонджола. Три ланчары стали охватывать «Волка» с двух сторон, намереваясь взять судно на абордаж.

– Волки, к бою! – прогремел голос капитана. – Эти подонки вознамерились поживиться на наш счет! Приготовиться к залпу! Все мушкеты на борт!

Мгновенно все матросы выполнили приказ капитана, ибо угроза пиратов была очень серьезна. Три ланчары с командами по сорок человек – это сила значительная. К тому же на борту «Волка» находились большие ценности, и никому не было охоты расставаться с ними.

– Ну что, волки? – Голос капитана звучал несколько пренебрежительно и враждебно. – Постоим за свое или сдадимся на милость нам подобным?

– К чему эти слова, капитан? – спросил Луис, с подозрением оглядываясь на капитана. – Не впервой нам стоять за себя. Постоим и теперь!

– Сила большая перед нами. Устоим ли?

– А ты постарайся, капитан. На то ты и начальник над нами. А мы не подведем. Ведь за свое будем биться. А ты недаром несколько долей имеешь, так что и ты постарайся, капитан!

– Ладно уж, постараемся. Эй, волки! Сила на нас идет большая, потому берегите свои головы. Не высовываться и ждать команду! Готовься!

Капитан внимательно оглядел ланчары в подзорную трубу, проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Всего восемь фальконетов малого калибра. Они маломощные, да и пушкари, видимо, не ахти какие. Плохо, что обходят нас с двух сторон. Придется на оба борта работать. Но ничего, посмотрим еще, что дальше будет.

Пушкари приготовили пушки к пальбе и ждали дальнейших распоряжений.

С ближайшей ланчары прогремел выстрел, ядро всплеснуло волны далеко от борта «Волка». Капитан сказал Жаку:

– Я так и предполагал, что фальконеты у них слабоваты. Однако мне не нравится маневр наших коллег. Придется сесть за весла, иначе можем опоздать. Распорядись, Жак.

Гребцы расселись и в ожидании команды уставились на капитана. Тот внимательно наблюдал за противником, затем махнул рукой и рявкнул:

– Навались, ребята! Сил не жалей!

Фуста рванулась вперед, а капитан вцепился в румпель, помогая рулевому быстрее поставить судно на нужный курс. Жак уже командовал матросами на брасах.

Легкий разворот, и «Волк» оказался бортом к ближайшей ланчаре, которая перерезала ему курс. Капитан в рупор бросил:

– Правый борт, готовься! Пушки наводи ниже ватерлинии!

Пьер и остальные пушкари торопливо стали ворочать тяжелыми стволами. Дуарте оглядел своих подопечных и хрюкнул:

– Готово, капитан!

– Правый борт, пали!

Почти одновременно четыре пушки рявкнули, изрыгая струи темного дыма. Ядра прочертили пологие дуги и всплеснули у самого бортов ланчары. Капитан в рупор крикнул:

– Два попадания! Хорошо! Готовься левым бортом!

Фуста сделала крутой разворот и приблизилась к поврежденной ланчаре. С нее посыпались горохом далекие выстрелы мушкетов, кто-то ругнулся, поймав-таки пулю. Пролилась первая кровь. Капитан крикнул:

– Левый борт – мушкеты к бою. Залпом, огонь!

Грохнул дружный залп, дым потянулся к баку, мушкетеры тут же сменили оружие, и новый залп прокатился по волнам. А расстояние между судами все уменьшалось.

– Левый борт, залп! – это было приказано уже пушкарям.

С близкого расстояния попадания оказались куда более удачными. На ланчаре поднялся крик, вопли раненых разорвали воздух. Судно стало стремительно крениться на нос, корма постепенно задиралась, и ланчара стремительно пошла под воду.

Вражеские матросы прыгали в волны, где уже маячили плавники акул. Петька отвернулся, предчувствуя, какое месиво сейчас начнется возле места гибели вражеского судна.

А две другие ланчары, увидев, как мастерски потопили третью, тут же отвернули в сторону и стали уходить на веслах и под парусами.

– Пронесло! – с удовольствием произнес Пьер, вытирая взмокший лоб закопченной рукой. – Все же здорово наш капитан знает свое дело!

– Виват капитану! – раздался крик кого-то из матросов.

– Виват! – отозвался Гардан и еще половина его товарищей. – Виват!

– Всем почистить оружие и отдыхать! – распорядился капитан. – Сегодня на ужин всем по кружке вина за хорошую работу!

Он торопливо направился к раненому, который уже баюкал свою простреленную руку. Лицо его было бледное, осунувшееся. Немного погодя капитан сказал Жаку:

– Мне сдается, что теперь нас могут не выпустить из залива. Этот Юсуф Бонджол уж очень коварен и мстителен. И сил у него достаточно, чтобы расправиться с нами.

– Так, может, побыстрее покинем эти воды, капитан? Чего нам ждать, пока этот Юсуф загорится желанием нам отомстить?

– Да и я того же мнения, Жак, но в Мергине я слышал одну интересную байку, и хотелось бы проверить это на месте. Мне что-то подсказывает, что в Мартабане у нас будет хорошая добыча. А уж потом можно будет подумать и о полном окончании наших мытарств по морям. Достаточно уже, и нечего искушать судьбу дальше.

– Хорошо бы, – согласился Жак.

Две недели спустя «Волк» входил в бухту порта Мартабан. Она была усеяна всевозможными судами всех стран Запада и Востока. Тут было много джонок из Китая, судов из Индии и Аравии, персидские купцы и торговцы из далекого яванского Матарама, из Бантама. Виднелись и португальские каравеллы и галионы. Словом, порт оказался оживленным и, судя по всему, богатым.

– Давно я тут не бывал, – задумчиво молвил капитан, всматриваясь в далекие очертания портовых строений, пагод и ступ, дворцов знати, монастырей. – Слыхал, что тут много вельмож живет. Пегу – страна большая и богатая. Так что поживиться всегда можно.

– У тебя есть какие-то определенные планы? – спросил Жак.

– Не очень-то определенные, но есть. Надо все разведать, высмотреть, наладить связи и знакомства. Думаю, что тут португальцы не в почете, и этим можно воспользоваться. Надо только присмотреться.

Началось долгое стояние в порту, где матросы могли вволю расслабиться и спустить часть награбленного за последние месяцы. Жизнь теперь им казалась светлой, радостной и легкой. Многие являлись на борт с синяками и ссадинами, ободранные, побитые и, конечно, ограбленные.

А капитан постоянно имел какие-то дела в городе, где налаживал связи и знакомства, пригодные для осуществления своих замыслов. Ему никто не мешал, так как он посвятил в свои планы враждебную сторону, и ему верили.

Месяц пролетел незаметно, а конца деятельности капитана не видно было. Все товары, которые можно было выгодно сбыть, были проданы. Жак рыскал по порту в поисках легкой добычи, но капитан не хотел отвлекаться от главного.

Ив не выдержал столь долгого ожидания и как-то подошел к капитану:

– Капитан, не слишком ли долго мы торчим в этой дыре? Пора и действовать.

– Не торопись, Ив. Не так легко провернуть задуманное. Однако уже кое-что намечается. Такие дела торопить не стоит.

– Но и тянуть так, я полагаю, тоже нельзя, капитан.

– Каждое дело должно созреть, Ив. Недозревший плод совсем плохого вкуса. Это всегда надо помнить.

Теперь капитан отправлялся на берег, прихватывая с собой китайца Ю.

– Будешь моим слугой, Ю. У тебя это получится лучше, чем у кого другого. Я встречаюсь с такими людьми, где без слуги любой будет выглядеть несолидно.

– Конечно, капитан. Я с радостью. Сколько можно сидеть в поварне?

– Вот и отлично. Завтра же и приступим вместе к завершению нашей тайной операции. В случае необходимости ты сможешь связаться с командой.

– Да, капитан. Как прикажешь, капитан. Ю всегда к твоим услугам.

– Я вижу, ты уже приступил к своим обязанностям, Ю.

– Конечно, капитан. Ю всегда готов.

Но прошло еще две недели, прежде чем капитан объявил, что подготовка завершена и теперь надо обсудить детали.

– Волки! Друзья! Через несколько дней мы начнем очень серьезную операцию по захвату драгоценного груза. Я пока не стану распространяться о подробностях, но заверяю – груз столь ценен, что ваше участие в его захвате потребует большой выдержки и дисциплины. И уже сейчас вам необходимо готовиться к этому.

– Капитан, а что все-таки за груз? – спросил Ив, сверкая глазами от предчувствия большого куша.

– Пока это будет моим маленьким секретом, Ив. Он слишком ценен, чтобы эти сведения так просто разглашать такому большому числу людей.

– Мне это не нравится, капитан. Что-то у тебя не так с этим.

– Все так, Ив, и это может подтвердить Ю. От вас же требуется тщательное знание пути, по которому проследует груз. Для этого вам придется два-три дня постоянно курсировать на север, с тем чтобы знать все приметы, опасности и пути отхода при осуществлении захвата.

– И какой ожидается приз? – подал голос Луис.

– Пока еще трудно сказать точно, но по моим предварительным подсчетам не менее двух тысяч крузадо на человека в среднем.

– Да, это уже что-то! За такое можно смело браться и не задавать лишних вопросов, – заметил Дуарте. – Приказывай, капитан, мы все выполним. Верно я говорю, волки?

– Верно! Давай дальше! – раздался голос.

– На судне всем будет распоряжаться Жак. Он отвечает за все перемещения «Волка» в этих водах и за захват. Ив пусть подготовит людей, с тем чтобы никто не пострадал понапрасну. Особенно груз.

– А где будешь ты, капитан? – спросил Луис.

– Я буду с грузом. Потому меня и Ю постарайтесь не прикончить заодно со всеми. Это тоже на твоей ответственности, Ив.

– Постараемся, капитан! Будь уверен!

Трех дней оказалось мало, чтобы начать операцию захвата. Лишь в сумерках четвертого дня к только что ставшему на якоря «Волку» подплыл балан, и из него на палубу выпрыгнул Ю.

– Что нового, Ю, – спросил Жак, первым оказавшийся рядом.

– Все новое, Жак. Подготовка закончена. Капитан прислал сказать, что завтра груз отправляется в Пегу. Судно большое – в три мачты. Четыре пушки и человек сорок воинов с мушкетами и всем прочим.

– И каков план захвата?

– Капитан считает, что лучше всего подождать выхода судна в открытое море. Там перед закатом нужно сблизиться и атаковать. Стрелять по кораблю только картечью на поражение людей.

– А как же капитан? – с тревогой спросил Пьер.

– Мы с капитаном и грузом постараемся укрыться в глубине корабля.

– Так что за груз-то, говори? – крикнул Луис, и многие его поддержали.

– Кроме обычного добра, причем довольно ценного, там главный груз в виде самой высокой знати города. Сестра и племянница правителя, наместника, его брат и другие родственники, которые будут плыть в Пегу ко двору короля. Так что капитан считает, что за такую компанию можно получить очень много золота.

– Вот это да! – воскликнул Жак с восторженным выражением лица.

– Ай да капитан! – послышались возгласы радостных матросов. – Вот вынюхал дело, так вынюхал! Хвала нашему капитану!

– Погодите хвалу кричать, – остановил крики Ив. – Поглядим, что из этого получится завтра. Скажи лучше, Ю, как мы узнаем этот корабль?

– Очень просто, Ив. Он большой и будет расцвечен гирляндами флажков и цветов. На борту обязательно будет играть музыка. Об этом позаботился капитан. Он же предупредил, что позаботится и о том, чтобы их пушки не смогли стрелять. Зато вы должны в короткий срок истребить всю охрану корабля мушкетным и пушечным огнем. Потом уже абордаж. И капитан уж очень просил не трогать знатных господ. Они – наше главное богатство.

– Теперь все ясно, Ю, – сказал Ив. – Ты отправляешься назад?

– Конечно, Ив. Капитан меня ждет. Вам стоит сегодня же ночью на лодке осмотреть стоящий у причала корабль. Это исключит ошибку в море.

– Стоящий совет, Ю. Мы обязательно так и сделаем, – ответил Жак.

– Тогда счастливо оставаться, волки. Мне пора, а то опоздаю.

Китаец торопливо покинул борт судна, и его лодчонка вскоре растаяла в ночной темноте.

Рано утром порт стал свидетелем настоящего столпотворения. Наместник и его свита провожали дорогих родственников в далекий путь в столицу. Стройные ряды солдат охраняли подход к судну. Слуги уже подмели все пути к нему. На палубе разместился оркестр, стайка молоденьких танцовщиц с волнением ожидала начала своих представлений.

Воины в праздничных нарядах со свирепыми лицами стояли шпалерами. Толпы любопытных взирали на роскошь издали, высматривая главных родственников наместника. Они не замедлили появиться и пестрой толпой важно прошествовали под зонтиками на палубу корабля.

Мелодично и напевно заиграла музыка. Танцовщицы принялись плести замысловатые кружева своих танцев. Матросы торопливо и сноровисто отдали швартовы, и судно, буксируемое несколькими лодками, медленно двинулось к выходу из порта.

Капитан Эжен стоял среди свиты высоких особ недалеко от удивительно приятной и миловидной девушки в малиновом платье, разукрашенной белилами и увешанной драгоценностями. Ее легкий юный облик кого угодно мог свести с ума. Потому не удивительно, что капитан не спускал с нее глаз. И выразительные глаза яснее всего говорили, что ум его действительно поражен ее свежестью, юностью и красотой.

Она повернула голову в его сторону и слегка улыбнулась, кивнув головкой с замысловатой прической. Капитан вспыхнул лицом, задышал глубоко и судорожно. Он был счастлив от этой улыбки и инстинктивно сделал шаг в сторону девушки. Но толпа родственников и вельмож преградила ему путь.

Она опять посмотрела на него, а он вздернул брови, показывая, что не может подойти ближе. Она опять слегка улыбнулась, кивнула, давая понять, что сочувствует ему и сама ждет более подходящего времени и места.

Час спустя корабль распустил паруса и легкий бриз подхватил и наполнил их. Полотнища напряглись, огромные стяги, гирлянды цветов и вымпелов затрепетали. Разукрашенное судно набирало ход, слегка покачиваясь на мягкой пологой волне.

Уже в открытом море, когда берега пролива между материком и островом удалились настолько, что едва просматривались, капитан оказался рядом с девушкой и осторожно тронул ее за опущенную руку. Она ответила ему нежным трепетным пожатием, а губы ее слегка тронула довольная улыбка.

– Как ждал я этой минуты, – прошептал капитан.

– Я тоже, милый, – ответила она.

– Одно меня беспокоит, радость моя, что при дворе нам трудно будет встречаться, дорогая. А я без тебя просто не мыслю и часа прожить.

– Мы придумаем что-нибудь, милый мой Эжен. Я тоже не смогу без наших встреч.

Эжен нежно приподнял руку девушки и прижался к ней губами. Лицо ее, что было заметно даже сквозь слой румян и белил, покрылось радостной краской, но глаза тревожно забегали по палубе – не видят ли этого посторонние.

– Милая Ло, я все думаю, как нам устранить все препятствия на пути к нашему счастью, – с тревогой молвил капитан, вглядываясь в прекрасное лицо девушки. Он видел, что та поняла его, и ждал хоть какого-то ответа.

– Не очень огорчайся, мой милый Эжен. Дядя мой благоволит к тебе, и я уверена, не откажет мне в моей просьбе. Ведь он так любит мою маму. Они с самого детства были так близки духовно, и только один он не осудил любовь моей матери к португальцу. И эту любовь он перенес на меня. Он видел в этом знамение Божье. Ты ведь заметил это, Эжен?

– Да, любовь моя. И только это и вселяет в меня надежду.

– Будем терпеливы – время покажет, как все устроится. Только, любимый, средств у меня маловато для достойной жизни с тобой. Моя мама уже не может меня содержать – она, ты знаешь, умерла. А дядя, увы, скуповат и вряд ли даст мне много.

– Об этом можешь не думать, радость моя. У меня достаточно средств, чтобы купить весь твой город с твоим дядей в придачу.

– Как можешь ты так говорить о дяде, мой друг? – Голос выдавал некоторую растерянность девушки, опечаленной его грубостью.

– Но это так, моя любовь. Я брошу к твоим ногам такие сокровища, которым может позавидовать сам король Пегу.

– Откуда же у тебя все это? Ты мне казался не очень богатым человеком.

– Это не так, милая. И уверяю, что все, что имею, я положу к твоим ногам.

За подобными разговорами они не заметили, как прошла половина дня. Им подали обед, а потом они отдыхали в тени тента под приятным ветерком и отчужденными взглядами родственников и знати. Те явно не одобряли их отношений, но здесь, на корабле, их это мало волновало.

И только теперь, когда солнце уже клонилось к горизонту, Эжен с тревогой на лице увидел знакомые очертания своего «Волка». Он приближался, помаленьку обгоняя тяжелую посудину.

– Ты чем-то опечален, мой Эжен? – спросила девушка, тотчас заметив на его лице тень тревоги.

– Нет, моя радость. Просто мне показалось, что нам в море может грозить неприятность.

– Но какая и почему?! – воскликнула она. – Что может случиться с таким большим и хорошо вооруженным судном? Успокойся, мой любимый!

Они прохаживались по палубе. Эжен взял два бокала с вином у проходящего мимо слуги, и они сделали по глотку. Девушка поморщилась и посмотрела вокруг, как бы ища место, куда вылить содержимое. Эжен уловил смысл ее взгляда и показал на борт, где плескалась совсем близко зеленоватая вода. Она улыбнулась и сделала шаг. На пути стояла пушка, которую надо было обойти. Эжен взял у девушки бокал и, оглянувшись, торопливо вылил вино в затравник с порохом, потом склонился к ней и прошептал на ухо:

– Извини, любовь моя, но мне бы хотелось отлучиться ненадолго.

– Да, конечно! И мне тоже не мешает заняться собой. Мы скоро встретимся, не так ли?

– Безусловно, дорогая.

Капитан увидел Ю, который с кувшином вина в руках обходил гостей и матросов, не забывая, улучив момент, влить малость в затравники пушек. И мушкеты воинов он немного поливал, как бы нечаянно, угощая солдат, которые украдкой принимали его подношения.

Эжен обошел все пушки и убедился, что дело сделано. Это успокоило его. Он удалился в укромный уголок и осторожно подмочил свой пистолет. Теперь он не смог бы выстрелить.

Эжен вышел на палубу. Тут же ему бросилось в глаза, что «Волк» приблизился настолько, что в ближайшие полчаса можно было ожидать нападения. Он впился глазами в его контур, размышляя о том, сможет ли Жак успешно выполнить маневр.

Но Ло увидела его и с улыбкой на лице поспешила подойти.

– Как долго ты отсутствовал, Эжен?! Куда ты запропастился?

– Я искал тебя, милая. Здесь такая толчея…

– Но ты озабочен, Эжен? Что случилось? Ты чем-то взволнован.

– Это тебе кажется, моя радость. Однако нам лучше уйти в тень или лучше в каюту, а то, хоть скоро и вечер, жара просто невыносимая. Пойдем, милая, – настаивал он, видя, как «Волк» готовится выполнить маневр для атаки.

– Что с тобой, милый? Ты явно не в себе. Однако я не возражаю. Пойдем в каюты. Может, захватим с собой и еще кого-нибудь?

– Было бы очень хорошо, дорогая. Пусть все спустятся в каюты. Ло, попроси их об этом. Тебя они послушают.

Пять минут спустя почти все вельможи оказались внизу, в приятных сумерках и прохладе. И уже перед самым уходом с палубы Эжен бросил взгляд на «Волка» и понял, что маневр начался. Борта судна ощетинились редким рядом весел. Капитан подумал, что Жак хорошо выполняет все, что ему было велено. «Волк» быстро сокращал расстояние – скоро можно будет ожидать залп его орудий. А на корабле пока никто не придал значения такому повороту событий.

В каютах появились слуги, и капитан увидел своего Ю. Тот проворно сновал с подносом, угощая всех с приятной улыбкой на лице.

В это время донесся гул залпа. Наверху что-то затрещало, поднялся страшный шум и топот, треск ломающегося дерева и трескотня далеких мушкетных выстрелов.

– Что это, Эжен? – со страхом в голосе спросила девушка.

– Не знаю! – воскликнул Эжен и добавил: – Пойду взгляну и расскажу тебе.

– Нет! Сиди здесь. Там и без тебя справятся. Наверное, это пираты напали, но у нас большая сила, и им нас не захватить.

Она пристально глядела в лицо капитану, а тот в смущении не мог ничего с собой поделать. Ло наклонилась к нему и прошептала:

– Эжен, сознайся, ты знал про это? Ну же!

– О чем ты, милая? Откуда мне знать? Успокойся, прошу тебя.

– Не обманывай! Я все знаю! Ты ничего не можешь от меня скрыть! Но я молчу, милый. Делай как задумал.

Эжен вслушивался в пальбу мушкетов и лихорадочно соображал, где и когда он допустил ошибку. И как можно было догадаться обо всем? И вдруг пришел к выводу, что такое могло случиться только в случае огромной любви к нему. Эта мысль так обожгла его, что он чуть не задохнулся от нахлынувшего счастья.

А на палубе продолжался гвалт, крики, пальба, слышались слова команд. Раздался новый залп, и с палубы донесся ужасный вой и стоны падающих людей. Вельможи с ужасом вслушивались в эти звуки и недоумевали, как могло такое случиться, что маленький кораблик так разделывается с огромным, хорошо вооруженным судном. Почему ни одна пушка не ответила на огонь пиратов? Кое-кто хватался за оружие, но продолжал оставаться на месте. Всем казалось, что и без них справятся.

Эжен сжимал в руках трепещущее тело девушки, украдкой целовал ее благоухающие волосы и молил Бога, чтобы ничего не случилось с его возлюбленной. Его сердце трепетало при мысли, что в любом сражении никто не застрахован от случайностей.

Мушкетная трескотня стала быстро стихать, но на смену ей раздались торжествующие вопли пиратов. Они уже лезли на судно, рубя и стреляя из пистолетов. Вопли с палубы леденили кровь у вельмож, и те жались в страхе, позабыв об оружии.

Грохот взрывающихся горшков с порохом, визг раненых, команды, которые уже никто не выполнял, – все слилось в сплошной грохот с отдельными всплесками возгласов.

Вдруг яростный топот и вопли раздались в коридоре. Сильный удар распахнул дверь, и на пороге появилось окровавленное лицо, за ним еще несколько. Эжен с трудом узнал Жана Пройдоху – так тот был перемазан и обрызган то ли своей, то ли чужой кровью и грязью.

Зал тут же огласился визгом женщин. Пройдоха поискал глазами и остановился на капитане. За его спиной Эжен успел заметить Гардана и Пьера, которые тоже увидели капитана и бросились к нему.

Эжен выхватил пистолет и нажал курок, целясь в подскочившего Пройдоху. Щелчок курка был отчетливо слышен, но выстрела не получилось. А Пройдоха не раздумывая ткнул шпагой в капитана, прорычав при этом:

– Подохни, собака!

Эжен метнулся в сторону, но не успел. Клинок скользнул по ребрам, пропорол мышцы, обжигая болью все тело.

– Ты кого заколол, сволочь! – это голос Гардана прорезался сквозь невообразимый гвалт. – Получай, подонок! – и с этими словами Гардан ударил Пройдоху кинжалом в спину.

Протиснувшийся Пьер добавил ему рукояткой пистолета по голове, и Жан Пройдоха без звука свалился под ноги друзьям.

– Молчите, – произнес капитан, стискивая зубы от боли.

Его девушка визжала, прижимаясь к раненому. Вельможи орали, молили о пощаде и шарахались от снующих пиратов.

– Хватит! – прогремел голос Жака в открытую дверь. – Пора уходить, пока команда загнана в трюм! Быстрее выгоняйте вельмож! Торопись!

Пираты силой, пинками и угрозами вытолкнули всех на палубу. Эжен едва держался на ногах, зажимая скомканным куском платья рану.

На палубе валялись трупы и раненые. Фальшборт был разбит картечью и пулями. Из трюма доносились выстрелы мушкетов, щепа разлеталась во все стороны. Матросы сторожили люк с оружием наготове.

– Быстро все на свой борт, ребята! – Жак торопил матросов, подталкивая их в спину. – Пленников не забывать! Быстрее, черт побери! Где там остальные? Зови всех! Забирай своих, всех забирай!

Матросы прыгали на сетки и оказывались внизу на своем судне. А пленники боязливо топтались, пока их грубо не валили, как кули, и они катились вниз, орущие и упирающиеся. На борту «Волка» их подхватывали крепкие и уверенные руки и волокли в трюм.

Не прошло и трех минут, как крючья убрали, борта разошлись и суда медленно стали удаляться друг от друга.

А на палубу поверженного корабля стали выскакивать матросы и воины, загнанные в трюм в момент их растерянности. Опять затрещали мушкетные выстрелы, но суда продолжали медленно расходиться. Волки прятались за фальшбортом, редко отвечая своими выстрелами.

Леонар уступил место рулевого Пьеру, и тот умело стал уводить судно под ветер. Паруса надулись, и «Волк» бойко уходил все дальше и дальше. Вскоре стрельба затихла. Никто не собирался организовать погоню. Наверное, на подвергшемся нападению судне все хорошо понимали, что догнать легкую фусту, уже набравшую значительный ход, будет практически невозможно.

На палубе «Волка» лежали раненые и убитые. Их было много для такого малого экипажа, как, впрочем, и должно быть. Бой был яростный и тяжелый.

– Так ты говоришь, что тебя закололи Гардан и Пьер? – допытывался Луис у едва дышащего Пройдохи. Тот лежал вместе с остальными, весь в крови.

– Да, Луис, – прошептал умирающий. – Я не успел отбиться.

– Пусть лучше расскажет, как он проткнул капитана! – бросил Сарьет, промывая раны соседних раненых. – Я был рядом и все видел.

– Он хотел меня застрелить, – шептал Пройдоха.

– Хотел, да не застрелил. У него пистолет дал осечку. Потом я проверил – порох был подмочен, как и у пушек и многих мушкетов. Капитан с Ю здорово поработали, а ты, паскудник, недаром зовут тебя Пройдохой, захотел с ним счеты свести. Поделом тебе, крыса шелудивая, я на месте ребят еще и не то бы сделал с тобой!

– Нечего кричать на малого! – отстранил от себя Луис неистовствовавшего Сарьета. – Разберемся и с этим. Не хватало нам еще такого на борту! Озверели совсем, подонки!

– Жак, надо капитана спасать. Он ранен этим паскудником, – и Сарьет указал на Пройдоху.

– Хорошо, Кловис. Сейчас мы это сделаем. Эй, Ю! Иди сюда! Спустись в трюм и перевяжи капитана. Только не говори пленным, что он наш капитан, ты меня понял?

– Понял! Хорошо понял. Я сейчас. Быстро! – И он опрометью бросился к люку, ведущему в трюм.

Глава 20 Выкуп

Очень скоро капитан Эжен появился на трапе, ведущем из люка. Он был бледен, рукой прижимал к ране окровавленную тряпку, с трудом переставлял ноги. Ю тяжело дышал, таща капитана наверх. За ним показалась кукольная голова девушки. Лицо ее было белым от страха и волнения, но и то, что увидели матросы, восхитило их и приковало их взгляды.

Ю подвел капитана к бухте канатов, усадил его и опрометью бросился в каюту, принес сундук с медицинскими инструментами и под подсказки капитана стал орудовать ими.

– Моя дорогая Ло, – обратился капитан к девушке. – Тебе лучше отвернуться. Сейчас будет неприятное зрелище. Надо срочно зашить рану и приложить бальзам.

– Милый, не тревожься обо мне. Пусть делают все, что надо, лишь бы тебе было лучше. Если надо, я помогу.

– Ю сам справится, – и, обратившись к повару, капитан сказал: – Принес бы вина кружку, а то жажда мучает. Да и подкрепит оно меня малость. Голова кругом идет.

Но китаец был занят, поэтому Гардан быстро принес бочонок вина, и капитан с жадностью выпил целую кварту. Видно было, что ему сразу полегчало. Кругом собирались матросы, с любопытством глядели на раненого, бежали дальше, а их сменяли другие. Работы на судне было много. Другие раненые тоже требовали забот.

А заходящее солнце четко высветило далекие паруса уходящего судна, которое несло в Мартабан весть о похищении целой толпы вельмож и горе семьям погибших в бою.

Весь в поту, Ю торопливыми движениями зашивал рану шелковыми нитками, а Ло нежно оглаживала голову капитана. Мангуст крутился рядом, но никто не обращал на него внимания.

– Кажется, все, капитан, – отдуваясь, сказал Ю. – Кровь вытрем и наложим повязку. Все затянется, ну а шрам только украсит твое тело.

Капитану помогли перейти в каюту и там уложили на койку. Ло не отходила от него. Страх и неуверенность не покидали ее. Видно было, что она очень хочет заговорить, спросить о том, что произошло, но не решается беспокоить раненого. Капитан это успел заметить, прежде чем сон сморил его. Он был уже изрядно навеселе, однако сказал:

– Милая Ло, я вижу, что тебе хочется задать мне массу вопросов. Ты можешь это сделать, и я отвечу тебе на все, пока не засну. И я очень прошу простить меня за то, что пришлось сделать. Но это моя работа и мои товарищи. Однако волноваться тебе не о чем. Я тебя люблю и не позволю причинить тебе неприятности. И постарайся понять меня, дорогая.

– Вот ты и ответил почти на все мои вопросы, милый. Мне, конечно, все это очень неприятно, но я могу понять тебя. А поняв, могу и простить. Я только боюсь, что мы можем расстаться, а это будет невыносимо.

– Не говори так, любовь моя! Этого не может быть! Я брошу все, и мы будем жить вместе. Ты только не говори никому из своих, что я командую этим судном.

– Я понимаю, однако будет трудно им доказать обратное.

– Ничего не трудно, милая. Я француз, и напавшие тоже. Вот они и подали руку соотечественнику. Это так просто. К тому же за меня они тоже будут требовать выкуп.

Голос капитана слабел. Лекарства, которые дал выпить ему Ю, и вино сделали свое дело. Эжен закрыл глаза, боль ушла куда-то далеко, и он погрузился в сон. А Ло поглядела на дверь, со страхом ожидая чего-то ужасного и непоправимого.

Заглянул Ю. Он почти не мог общаться с Ло, не понимал по-португальски, а девушка не знала французского. Жестами и мимикой он дал ей понять, что бояться нечего. Поставив перед ней миску с рисом и бананы, он удалился.

Почти в полной темноте были слышны обычные звуки корабельной жизни. Судно неторопливо бежало куда-то, увозя ее в неизвестность. Потом девушка услышала, как пленников выпустили на палубу и те зашумели, выражая свое возмущение и угрозы. Ло скривилась в горькой усмешке.

Два дня спустя «Волк» бросил якоря вблизи небольшой рыбацкой деревушки.

Капитан с трудом мог передвигаться, но нашел в себе силы, чтобы отыскать эту стоянку. Жар у него постепенно спадал – он явно выздоравливал.

Этого никак нельзя было сказать о Пройдохе. Тот метался в бреду, рана его интенсивно загнивала, и никто не сомневался, что жить ему осталось считанные дни, а может быть, и часы.

– Ну, погодите, собаки! – грозился Луис, поглядывая на Гардана и Пьера. – Если Жан помрет, то вам несдобровать! В лучшем случае отправим вас на пустынный остров! Бессрочно! Зарубите это себе на носу!

– Не очень-то расходись, Луис! – отозвался Дуарте. – Все знают, что Пройдоха сам во всем виноват. Он ранил капитана, который руководил всей операцией, а она прошла отлично. Так что не грози понапрасну.

– Как я сказал, так и будет! А ты лучше заткнись!

– Кто ты тут такой? – взвился Дуарте. – Кроме тебя много есть людей куда более достойных, и им решать, коли на то пошло. Да тут и решать-то нечего. Гардан спас капитана от верной смерти, а ты еще его хочешь загнать на остров! Не бывать этому!

– Дуарте правильно говорит, – выступил Сарьет, с презрением глядя в глаза разъяренному португальцу. – Ты здесь самый младший волк и сиди тихо, пока сидится.

– Не угрожай, – встал Ив, разводя руками. – Луис тоже прав. С каких это пор свой своего может убивать?

– Вот именно, Ив! – ответил Жак. – Капитан едва избежал смерти от подонка, который осмелился поднять на него руку. За это на всех кораблях немедленная казнь следует, а ты еще пытаешься защитить своего ублюдка. Не бывать этому!

– Конечно, мы все забудем, если Пройдоха не умрет, – вроде бы примирительно ответил Ив, но в голосе его не чувствовалось мира. Его сторонники молча, угрюмо толпились за его спиной.

Спустя несколько дней нашли рыбака, которому за хорошую плату поручили отвезти в Мартабан письмо Ло к дяде. В нем высказывалось требование о выкупе и условия, которые должны быть при этом соблюдены.

– Без ответа не возвращайся, – напутствовал капитан рыбака. – Вернешься – получишь награду. Мы тебя будем тут ждать два дня.

– Сделаю, туан! Это не так уж и трудно, особенно за такую плату.

На третий день рыбак привез письмо, где говорилось, что наместник и родственники вельмож согласны на требуемые условия и ждут дальнейших указаний.

Для страховки судно было отведено на пятнадцать миль дальше, а в деревне остался Ю ждать рыбака. Он и дал сигнал возвращаться.

Потянулись дни непрерывных сообщений с Мартабаном. Рыбак уже лелеял мечту разбогатеть по-настоящему и с радостью курсировал в Мартабан и обратно.

Капитан выздоравливал, но медленно. Пройдоха все же умер, и его, под грохот пушечного салюта, отправили на корм рыбам с ядром в ногах.

Луис и его сторонники пока не предпринимали ничего против ребят, но их взгляды были весьма красноречивыми.

– Думаю, что сразу после получения выкупа вас бросят на острове, – сказал как-то Фернан.

– Мне казалось, что это должно было произойти раньше, – ответил Гардан. – Зачем им лишние участники дележа добычи? Верно?

– А кто им помешает отобрать или просто не выдать вам ваши доли? Сейчас у них сила, а капитан ранен и не сможет защитить вас. К тому же он занят своей любовью. Нет, сейчас им не до этого. Да и острова поблизости подходящего найти не удастся.

– Тогда будем готовиться, – процедил сквозь зубы Гардан; в то время как мысли Пьера лихорадочно метались, он пытался что-то придумать и мучился от осознания своей беспомощности.

И вот по прошествии почти месяца, когда все уже измотались в ожидании окончания переговоров, рыбак приплыл в последний раз с уточненными условиями обмена пленников на выкуп.

Капитан и тут все продумал тщательно, боясь попасть в западню.

– Завтра утром придет судно для выплаты выкупа, – сказал он собравшимся около него матросам. – Мы стоим, готовые к отплытию, у западной оконечности острова. Увидеть нас с корабля трудно, но нам и не надо скрываться. Судно станет на якорь в миле от берега и в миле от нас.

– Как бы они нас не подловили, капитан, – неуверенно заметил Дуарте.

– Они же извещены, что в случае подвоха все пленники будут уничтожены взрывом. Вряд ли они на это пойдут. Они знают, что шутки с нами к добру не приведут.

– Говори дальше, капитан, – нетерпеливо сказал Ив.

– С берега к ним подойдет лодка с окончательным планом передачи денег и пленных. Когда все будет согласовано, нам дадут знать сигналом. Тут же из-за мыса выйдет наша шлюпка с пленниками, а от корабля отвалит лодка с выкупом. Встретятся они между нашими кораблями. Лодка заберет наших людей из шлюпки и плывет к нам, а шлюпка уже самостоятельно к судну. Шлюпка тяжелая, и наша лодка быстрее окажется у нас на борту. Мы тут же ставим паруса, и ищи нас потом.

– А погоня? – спросил Фернан.

– Погони не будет. Их судно слишком тяжело, чтобы быстро развернуться в крохотном заливчике, поставить паруса и гнаться за нами. К тому же у них на шее толпа измученных пленников, которых с нетерпением ждут в Мартабане. Нет, погони не будет.

Воцарилось молчание. Каждый обмозговывал услышанное. Капитан невозмутимо ждал. Наконец Ив сказал:

– Ну что, ребята. Думаю, что план достаточно хорош, особенно если капитан берет всю ответственность на себя. Согласны?

Матросы зашумели, одобрительно закивали и с этим разошлись в разные стороны, обсуждая услышанное.

Задолго до рассвета всех пленников погрузили на большую лодку, капитан с одним из матросов спрыгнули в нее, но тут голос Ива прорезал тишину ночи:

– Эй, капитан! Ты куда? И зачем?

– Я еду с ними, Ив. Мое место там, я так решил.

– А мы? Нет, капитан, так дело не пойдет. Ты нам еще очень даже нужен, и мы тебя не можем отпустить. Вылазь!

– С чего это ты взялся тут командовать? Кто тут капитан? Не тебе меня учить, что и как делать!

– Эй, братва! – крикнул Ив, оборачиваясь за поддержкой. – Нас хотят обдурить! Не бывать этому!

Матросы и сами удивились, что капитан решил сопровождать пленных. Сомнения и подозрения закрались в их головы, и потому почти все охотно поддержали Ива. Голоса становились все громче, настойчивее, и можно было предположить, что все это вскоре перерастет в ярость.

– Дорогая, – сказал капитан, обращаясь к Ло. – Мне ничего не остается, как подчиниться. Но ты не печалься. Я обязательно к тебе вернусь. А ты передай там, что меня задержали грубо и нагло. Это нам пригодится в будущем, милая. Не порти свое личико слезами. Я скоро к тебе вернусь.

Капитан нежно поцеловал Ло и вскарабкался на борт «Волка». Лодка медленно отвалила и растаяла в темноте.

После восхода солнца большой корабль медленно и осторожно вошел в бухту и бросил якоря в договоренном месте. Капитан смотрел в трубу за маневрами судна, отмечая, что все идет так, как и договаривались. На душе у него было муторно. Он злился, что позволил себя уговорить и теперь его встреча с Ло отодвигается на неопределенное время. Он весь клокотал внутри, и ему стоило больших усилий сохранять видимость спокойствия.

Эжен перевел зрительную трубу на берег и увидел, как от пристани в сторону судна отвалила лодка. В ней сидели рыбак и Гардан, который с вечера перебрался в деревню.

Матросы поглядывали на берег, на судно, но почти ничего не могли разглядеть – расстояние было слишком большим.

Примерно через час Гардан зажег на корме лодки дымный факел, что означало, что все в порядке. Капитан видел, как с судна в лодку спускали на веревках сундуки с выкупом. Потом увидел, как лодка отвалила и стремительно двинулась вперед. Тут же показалась лодка с пленниками.

Они сближались медленно, но уверенно. Погода стояла хорошая, волна слегка покачивала лодку. Сидящие в ней пленники вперили в корабль свои взоры, с нетерпением ожидая встречи с родными и друзьями.

Почти в миле от «Волка» лодки сошлись и остановились. Уже всем матросам было хорошо видно, как их люди пересаживались в лодку с выкупом. У всех вырвался вздох облегчения и удовольствия. Все проходило именно так, как капитан и предсказал.

На лодке подняли парус, и она быстро запрыгала по волнам, приближаясь к «Волку».

– Поднять паруса! Выбирай якоря! – Голос капитана был злым, сухим и жестким. – Приготовиться принять лодку!

Паруса затрепетали на ветру, якоря со скрипом поползли вверх, и корабль медленно стал удаляться от мыса, за которым он находился все это время.

А капитан все никак не мог оторваться от зрительной трубы, провожая лодку, где в его сторону смотрели прекрасные глаза его Ло. Встретятся ли они теперь когда-нибудь? Что ее ожидает в Мартабане? Как дядя воспримет ее любовь киноземцу? Все это и многое другое одновременно блуждало в его голове, не давая возможности успокоиться.

Вот с борта бросили конец. Неумелые руки вельмож приняли его, подтянули веревочный трап, и основательно потрепанные люди стали неуклюже подниматься на борт корабля.

Капитан не мог оторвать глаз от этого зрелища. Он старался разглядеть в этой веренице людей фигурку той, ради которой готов был на все, бросить это судно, сокровища, команду, забыть родину и то, что его с ней связывало. И это чувство к прекрасной девушке было сильнее всего, что только можно было вообразить.

Матросы с интересом поглядывали на него. Одни с любопытством, другие с насмешкой и злорадством, которое пока что не могли выразить откровенно. Все же уважение к человеку, который руководил ими, было достаточно большим. Да и видели они от него только хорошее, хотя и не всегда приятное и желанное. Но это уже другое дело.

Глава 21 Ссылка

«Волк» шел под всеми парусами на юг, подальше от опасного соседства. Трудно было предположить, что наместник Мартабана оставит такую наглость пиратов без малейшего внимания. Потому и спешил корабль побыстрее покинуть воды опасного залива.

Дележ добычи по непонятным причинам откладывался, и матросы уже начинали роптать, обсуждая странное положение.

– Интересно, чего ждут? – тоже недоумевал Гардан, отдыхая от очередной вахты рядом с друзьями. – Давно пора поделить выкуп. Мне это кажется загадочным.

– Тут ничего загадочного нет, – ответил Фернан. – Просто враждующие части команды прикидывают силы для решительного столкновения.

– Но добыча-то общая, – не унимался Гардан. – Чего тянуть, раздражая матросов?

– Да и капитан совсем перестал заниматься делами, – заметил Пьер.

– Его-то можно понять, – отозвался Фернан. – Его угнетает положение второстепенного лица и расставание с возлюбленной. А это для него большой удар. Наверное, он обдумывает, как бы ему вернуться.

– Точно! – воскликнул Гардан. – Ему уже надоело все это! Он теперь думает только о своей жизни. И я его не пойму. Этак можно и до беды додуматься. Разве он не понимает?

– Судя по всему, он все понимает, – Пьер лениво посматривал на мрачные тучи, которые встречали судно, наползая с горизонта. – Но он надеется мирно выпутаться из этого клубка.

– И все же он во многом виноват! – не унимался Гардан. – Он мог в любое время прекратить всякие попытки заговора, а все чего-то ждал!

– Ждал удобного момента покинуть наше братство, – Фернан продолжал развивать свою версию.

– Не нравится мне все это, ребята. Особенно нам с Пьером это не сулит ничего хорошего.

– Я тоже так полагаю, Гарданка. Чую, что нас все же высадят на каком-нибудь уединенном острове.

– Вот тогда с капитаном и вовсе никто считаться не будет! – Гардан ожесточенно сплюнул за борт.

– Стало быть, он смирился и надеется только на то, что ему позволят покинуть эту шайку.

– Пусть и не надеется! Не дождется он такого, – и Гардан отвернулся спиной к фальшборту.

Однако на следующий день Дуарте и Сарьет подняли свой голос по поводу дележа добычи. Дуарте крикнул в лицо Луису:

– Эй, проходимец! Ты что – забыл правила нашего братства? Когда ты намерен определить долю каждого? Сколько времени на это тебе надо?

– Сколько надо, столько и будет, – нагло ответил португалец.

– Ты так считаешь? Поглядите, ребята, на этого выскочку! Так себя ставит, будто он тут капитан. Сарьет, спроси ты его.

– Действительно, Луис, что вы там думаете про это? Пора делать дело. А оно наше, общее, и мы не собираемся отдавать его в твои руки.

– Успокойтесь, братва! – подал свой голос Ив. – Нам надо побыстрее унести ноги из этого места, а потом уже и о добыче подумаем. Никуда она от вас не денется. Всему свое время.

– Нет, вы что-то задумали! Уже вторую неделю уходим к югу, а ничего путного от вас так и не дождались. Жаль, что капитан еще не оправился от раны.

– Это ничего вам не даст, ребята. Капитан уже не возражает против нас. Он же не дурак, чтобы лезть против силы. А она сейчас на нашей стороне. Разве вы еще не поняли этого? Так что успокойтесь и подождите немного.

И на этот раз все обошлось спокойнее, чем ожидалось. Большинство матросов держали сторону Ива с Луисом. Особенно старался их новый приятель Клод Косматый. Он носил огромную гриву грязных, слегка волнистых волос до плеч, а на лоб падала челка, почти закрывая глаза. Клод был довольно высок, но горбатый нос делал его лицо неприятным. Глаза неопределенного цвета смотрели нагло, с вызовом. Он брил бороду и любил носить огромные ботфорты, хотя большинство матросов предпочитали ходить босиком.

И на этот раз он поставил точку в разговоре, который грозил перерасти в конфликт:

– Чего завелись? Прошли ваши времена, ребята. Лучше сидите тихо и слушайте нас. Силу не перешибить хворостиной. И капитан наш уже поглядывает на берег. Так что смиритесь и не вынуждайте нас к худшему.

– Посмотрите на него! – взвился вдруг Гардан, выступая вперед. – С чего бы тебе так говорить, Косматый? Где ты наглость свою показываешь? Капитан человеком старается тебя сделать, а ты…

– Ты хочешь сказать, что я не человек?! – В голосе Клода слышались угрожающие нотки. – А ну повтори свои слова, арабская свинья, или возьми их назад.

– Не кричи, Косматый! – огрызнулся Гардан. – А человеком тебе себя еще рано считать. Так что не выпячивайся.

– Ах ты ублюдок! Ты забыл, что на тебе висит смерть нашего товарища? И за это ты еще не ответил, паскуда! Но погоди…

– И не собираюсь отвечать. Он чуть не убил капитана, а этот грех на судне пострашнее любого другого. И стоит тебе об этом помнить.

– Кончайте балаган! – Голос Жака перекрыл спорщиков. – Не хватало нам еще поножовщины на судне. Расходитесь сейчас же! Ну!

Как ни странно, но его слова подействовали. Матросы, разбившиеся уже на два лагеря, постепенно успокоились и затихли, затаив свои мысли до будущего разговора.

И этот разговор не заставил себя ждать. Тот же Клод Косматый два дня спустя опять заставил Гардана вспылить. Это послужило поводом для самых серьезных последствий. Злорадно ухмыляясь, он сказал Гардану:

– Ну что, сопляк! Собирайся в путь со своим выродком. Пришла твоя пора. Скоро ты не будешь действовать мне на нервы, свинья!

– Что ты тявкаешь тут, как кобель шелудивый? – Гардан побледнел от ярости и готов был тут же обнажить нож, но Пьер остановил его:

– Лай себе на здоровье, свиное рыло! Недолго осталось!

Гардан молча подскочил к Косматому и со всех сил врезал тому по скуле. Матрос зашатался, схватился за лицо, но устоял. Глаза налились неистовой злобой.

– Ну, щенок! – почти прошипел Косматый, пригнувшись, как для прыжка. – Теперь тебе несдобровать! – и с этими словами он кинулся на Гардана.

Драка еще не разгорелась, как капитан вышел к ним и обнаженной шпагой плашмя ударил каждого по спине, прорычав:

– Вон с моих глаз, канальи! Драку на борту затеяли! Косматый, на место! И замолчи, – повторил капитан, заметив, что Клод собирается излить поток злобных слов.

– Что тут такое? – спросил зловещим голосом Луис, появляясь рядом. Ему еще не успели ничего объяснить, как он уже составил себе мнение о произошедшем и со сверкающими злобой глазами тихо, но значительно произнес: – Ты, Гардан, опять пытаешься смуту устроить на борту? Братья! – это было обращено уже к столпившимся вокруг матросам. – До каких пор мы будем терпеть в своей среде всяких сосунков? Вон их с корабля! Хватит нам и одного капитана, а этих подонков – на остров! Пусть никто не посмеет нас обвинить, что мы поступаем не по правилам! Хватайте их и в шлюпку!

Матросы двинулись к ребятам, но голос капитана остановил их:

– Стоять на месте, канальи! Кто здесь капитан? Кто посмел командовать вместо меня? Разойдись!

– Успокойся, капитан, – подал свой голос Ив, врываясь в толпу. – Ты и сам прекрасно понимаешь, что твое слово уже не такое веское. Уступи обстоятельствам и дай свершиться справедливости.

– О какой справедливости ты говоришь?

– Как о какой? Гардан с Пьером убили Жана Пройдоху, царство ему небесное, хороший был матрос.

– Так, значит, моя жизнь, которая висела на волоске по вине Пройдохи, уже не имеет значения? Интересно говоришь, боцман. И это ты, который во всем должен мне подчиняться? Бунтуешь! А твоя клятва? Забыл?

– А я говорю, капитан, успокойся. Народ больше не хочет тебя слушать. Теперь мы будем распоряжаться на судне.

– Кто это вы? На моем судне, которое мне стоило немалых денег? Как ты, подонок, посмел такое сказать? Каналья! – и с этими словами капитан сделал выпад, но шпага прошла мимо – Луис успел оттолкнуть Ива в сторону, чем и спас жизнь боцману.

– Братья, капитан применяет оружие против своих людей! – взвизгнул голос Косматого. – Долой его с нашей шеи! В шлюпку прохиндеев! Пусть на острове правоту свою друг другу доказывают! Дави их!

Матросы сбились в кучу, размахивали кулаками, ножами, но до свалки не дошло. Однако теперь было очевидно, что сила на стороне Луиса и Ива. Всего шесть человек остались верны капитану, остальные отошли за спины мятежников. Те злорадно ухмылялись.

– Вот что, капитан, – сказал Ив, выступая вперед. – Ты сам видишь, в каком положении остался. Сила на нашей стороне, и с этим тебе придется считаться. Ребята требуют отправки твоих сопляков на остров, как и записано в уставе братства. С этим спорить ты, надеюсь, не станешь?

– Да, Ив, ты прекрасно поработал. Теперь мне все ясно. И ясно, что ты законченный подонок и враг самому себе. Мне жаль тебя. Но поскольку у меня сил мало, то и сопротивляться мне не стоит. Это ты верно сказал. Но запомни, что я отправлюсь с ними вместе. Мне больше нечего тут делать. Возьму лишь свою долю добычи, а корабль забирайте даже без выкупа.

– Нет, капитан, ты нам еще пригодишься. Пока мы без тебя обойтись не можем. Так что придется тебе остаться с нами.

В поднявшейся кутерьме голоса сторонников капитана тонули в мощном крике его противников. Лишь полчаса спустя толпа слегка угомонилась, и можно было приступить к обсуждению намечающейся акции.

– Капитан, мы плохо знаем эти острова, так что поручаем тебе выбрать самый плохой из них для постоянного жительства этих сопляков. – Голос Ива звучал без эмоций, ровно и уверенно. – Постарайся к завтрашнему дню это сделать. Тогда обещаем провести все спокойно и по-товарищески.

Капитан молча кивнул, не в силах ответить спокойно и достойно. Его так оглушила такая ситуация, что на время он лишился возможности соображать. Он с недоумением и непониманием оглядывал своих матросов, которые еще совсем недавно были послушными и исполнительными, а теперь оказались такими подлыми предателями. На душе у него скребли кошки, хотелось прыгнуть за борт и плыть к берегу, хотя он едва виднелся под пологом грозовых туч.

Это событие матросы обсуждали яростно и настойчиво. Однако ряды сторонников капитана пополнились всего одним человеком. Это был Леонар, который плохо себя чувствовал и постоянно лежал в каюте на койке.

На следующий день капитан определился по солнцу, записал показания приборов и распорядился слегка изменить курс, склоняясь на юго-запад. Там вдали виднелась россыпь мелких островов, один из которых предстояло ему выбрать для Гардана и Пьера. До материка было не более ста миль, а может, и меньше.

– Ну что, капитан, – обратился к нему Ив с решительным видом. – Что нам скажешь об острове?

– К вечеру дело будет сделано, боцман. В этом районе много пустынных островов, и выбрать будет легко. Займись лучше своим делом.

– Конечно, капитан, будет исполнено.

До захода солнца оставалось еще чуть больше часа, когда капитан приказал стать на якорь вблизи острова. Тот пышно расцветал яркой зеленью лесов и крохотных бухточек, усеянных коралловыми рифами.

– Остров перед вами, боцман, – проговорил капитан, нарочито переходя на «вы». – Можете приступать к своей акции. У меня только одна просьба: снабдите ребят всем необходимым для жизни, а коль скоро вы не собираетесь их снимать с острова, то и инструментом для работы. Договорились?

– Думаю, что это легко можно исполнить, капитан. Мы подумаем над этим.

Ребятам разрешили взять свое оружие, но инструментов не дали. На этом настоял Клод Косматый, разразившись яростными криками и руганью.

– Ладно, Клод, закрой свою пасть, – согласился Ив. – Пусть будет по-твоему. Но ты поедешь с ними на остров вместе с Луисом и еще парой ребят. Подбери себе их.

– Боцман! – крикнул капитан, останавливаясь перед уходом.

– Слушаю, капитан. Чего желаешь?

– Раз обещание снабдить ребят инструментом не выполнено, то я требую, чтобы на берег поехал Фернан. Для полной уверенности, что с ними ничего не случится дурного.

– Капитан, что может случиться с сопляками? Но так и быть, пусть и Фернан будет сопровождать их. Не будем столь жестокими и дадим возможность друзьям подольше побыть вместе.

– Спасибо, боцман. Я не забуду этого.

Не прошло и десяти минут, как друзья, обвешанные оружием, как перед абордажным боем, спустились в шлюпку и сели на весла. Они с кислой усмешкой махнули руками, особенно не обращаясь ни к кому, и взмахнули веслами. Они заметили, что Ю с сосредоточенным лицом провожал их напряженным взглядом своих раскосых глаз.

– Ю! – прокричал в последний момент Пьер, вскидывая голову. – Прощай, Ю! Мы будем помнить тебя! – В ответ Ю грустно помахал им рукой, и его лицо скривилось в смешную гримасу.

Отлив только начинался, и шлюпка хоть и медленно, но благополучно вошла в бухточку и уткнулась носом в песок. Ребята дружно выскочили на сушу и огляделись. Кругом царил покой и тишина. Птицы заливисто приветствовали приближавшийся вечер.

Клод Косматый вылез на берег, торопливо подошел к Гардану и положил руку на рукоять его пистолета:

– Он тебе, дружок, уже не понадобится на этом прекрасном острове. – Голос источал елей и звучал с откровенным сарказмом и насмешкой.

– Убери руку, паскуда! – крикнул Гардан и успел отскочить, но пистолет все-таки оказался в руках Косматого.

Тот чуть отошел к воде, поднял пистолет и навел его на живот Гардана. Сказал нарочито спокойно, с расстановкой:

– Милый, положи оружие к моим ногам и отходи дальше. И твой дружок пусть не трепыхается и сделает точно так же. Ну! – прикрикнул он, видя замешательство ребят.

– Нам разрешили оставить оружие при себе! Что ты задумал, Косматый? – Голос Пьера зазвенел на высоких нотах, но это не возымело никакого действия. Наоборот, Клод обернулся к лодке, многозначительно глянул на Луиса и Никола, который равнодушно сидел на банке спиной к берегу.

Это был корабельный плотник, который хорошо относился к ребятам, но сейчас не осмелился стать на сторону капитана и плыл по течению, ни к кому не приставая.

Фернан сделал несколько шагов к Косматому и напряженно ожидал развития событий. Он уже понял, что тот задумал. И знал, что Клод не станет медлить в своих действиях. А тот крикнул, теряя терпение:

– Ты слышал, свиное рыло! Брось оружие и убирайся!

Гардан шагнул вперед, намереваясь приблизиться к врагу на расстояние, позволяющее нанести удар шпагой, но Клод нажал курок. Выстрел грохнул неожиданно громко, заставив вздрогнуть Никола. Но пуля прошла несколько выше – Фернан успел ударить по руке Клода, и тот с яростью бросил взгляд в его сторону.

– Какого дьявола, ты, идальго вшивый! – вскричал пират, хватаясь за рукоять своего пистолета, засунутого за кушак.

– Ты нарушаешь приказ, Косматый, – ответил тот, выхватывая из ножен шпагу. – Брось свой пистолет, подлец! Эй, Пьер, возьми на мушку Луиса!

Пьер уже и так выхватил пистолет и взвел курок. Луис растерянно крутил головой, глядя то на Пьера, то на Клода и Фернана. Его рука застыла на рукоятке пистолета.

– Я могу легко проткнуть твою вонючую глотку, Косматый! – прошипел Фернан, злобно глядя на матроса. – Но я не привык убивать беззащитных, поэтому защищайся, падаль болотная! – И с этими словами он сделал шаг назад, становясь в позицию для поединка.

– Ты сам хотел этого, идальго! – ответил пират и выхватил шпагу. Их клинки сошлись. Песок заструился у них под ногами. Противники оказались достойны друг друга. Лишь молодость Фернана и его занятия фехтованием с детских лет помогали сдержать яростный напор Косматого.

Удары следовали один за другим, а невольные зрители с замиранием сердец молча взирали на поединок. Пьер постоянно наблюдал за Луисом, но тот был увлечен зрелищем и отнял руку от оружия. Никола лениво повернул голову и с безразличным видом наблюдал за дерущимися.

Фернан схватился за лицо рукой, сквозь пальцы проступила кровь. Касательный удар рассек кожу щеки. Клод злорадно ухмыльнулся и сделал молниеносный выпад вперед, шпага прошла на волосок от бока Фернана, который тут же ударил противника плашмя по уху, ибо времени на перевод клинка не оказалось. Брызнула кровь, и на мгновение Клод оторопел. Это и решило дело.

С искаженным яростью лицом Фернан вонзил клинок в грудь матроса, и тот медленно и недоуменно стал заваливаться набок, выронив шпагу из тут же ослабевших рук. Он смотрел на рану, из которой медленно вытекала кровь, окрашивая одежду ярко-красной полосой.

Луис дернулся было в шлюпке, но Пьер перехватил его движение и крикнул:

– Стой на месте, Луис! Дело сделано. И сделано честно, ты и сам это видел. А теперь забирай своего друга. Он нам тут не нужен. Да, и не забудь оставить свое оружие. На корабле тебе выдадут новое, а нам тут все может пригодиться. И не вздумай устраивать самосуд Фернану. Все было по-честному, Никола подтвердит это.

– Черт с тобой, щенок! – выругался Луис, бросая яростные злобные взгляды на Пьера. Он вылез на берег, отбросил пистолет и шпагу, подошел к едва дышащему Клоду и спросил: – Как ты, Клод?

– Проклятый идальго все же достал меня, – прошептали его губы. – Но он мне заплатит за это на корабле. Помоги мне, а то я едва могу говорить, не то что идти. Ох!

Луис поднял приятеля и поволок по белому песку к шлюпке. Когда его укладывали, Никола бросил быстрый взгляд на Гардана и Пьера и тихо опустил в воду топор. Тот тихо булькнул и скрылся на мелководье. Вода медленно отступала.

– Эй, сосунки! – крикнул Луис. – Помогите столкнуть шлюпку в воду!

– Сначала брось весь запас пороха и пуль, Луис. На корабле такого добра много, а нам пригодится, – повторил Пьер, не сводя пистолета с фигуры португальца.

– Черт с тобой, сосунок! Получай и подавись ими, чтоб все это застряло в твоей вонючей глотке!

– Молодец, Луис! – осмелился пошутить Пьер. – Теперь можно и помочь хорошему человеку. Ребята, давай столкнем шлюпку в море, а то им придется ночевать с нами, а это не особенно приятное соседство.

Когда шлюпка закачалась на волне, Луис крикнул:

– Фернан, садись на весла с Никола! Быстрее, а то ведь солнце уже садится.

– Езжай, Луис! Мне и здесь неплохо. Я остаюсь. С вами на корабле мне делать нечего, лучше я поживу на острове, с друзьями, чем с настоящими волками. Езжайте!

Восторженные взгляды юношей не могли оторваться от спокойного лица Фернана. Это так их поразило, что лишило дара речи. Лишь спустя минуты они пришли в себя и стали тискать Фернана в своих объятиях, не замечая, что шлюпка уже отплыла достаточно далеко.

Наконец ребята немного успокоились. В лучах заходящего солнца они видели яркие очертания судна и шлюпку. Им было тоскливо видеть эту картину, жалко расставаться с привычными устоями жизни, с друзьями, с капитаном, которого они искренне уважали и ценили, со своими накоплениями, которые, конечно, никто им не отдал, со всем привычным, что окружало их два года с лишним, а может, и больше – кто из них считал месяцы и годы.

– Ладно, ребята, – молвил наконец Фернан, первым очнувшись от неприятного созерцания. – Теперь мы здесь одни, и надо подумать о жизни. И о наших друзьях. А они могут и вернуться. Месть – занятие заразительное, потому поспешим укрыться подальше от берега.

– Верно Фернан говорит, – заторопился Пьер. – Надо многое перенести в укромное место. Поторопимся, а то солнце уже село и скоро станет совсем темно. Вон звезды уже высыпали на небе.

– Погоди торопиться, – остановил друзей Гардан. – Лучше остаться в укрытии недалеко от берега. Надо наблюдать за кораблем и не быть застигнутыми врасплох во время сна.

– Хорошо, – согласился Фернан. – Пусть будет по-твоему. Укроемся за утесами и деревьями. Они совсем близко отсюда. Пошли туда, – Фернан указал рукой на ближние камни в окружении кустарника, пальм и деревьев. Они были не далее как в пятидесяти шагах от берега.

За несколько ходок юноши перетащили оружие и провизию к камням, соорудили навес из веток и листьев пальм, насобирали на пляже сухой морской травы для постелей.

В ночи слабо светились огни «Волка», и ребята с тоской в сердцах нет-нет да поглядывали на них, украдкой вздыхая. Было тоскливо и муторно на душе у каждого, но ведь жизнь продолжалась. Могло быть и хуже, а теперь у них много оружия, припасов, есть даже топор и шпаги с палашом.

Они не разводили огня, ждали, пока не исчезнут из виду фонари, горящие на судне. Они пропали из виду задолго до полуночи. Тогда ребята разожгли небольшой костер, подогрели воду в котелке и заварили чай. Кусок хлеба, банан и чай оказали на них заметное влияние. Сон сморил парней. Усталость трудного дня оказалась сильнее молодости. Комары уже не могли разбудить их.

Глава 22 На острове, но не одни

Ее сердце яростно и глухо бухало у самого горла. Сиплое дыхание прерывалось от волнения. Сквозь густую листву кустарника она напряженно и внимательно всматривалась в шлюпку, которая медленно приближалась к берегу, наискосок от того места, где она затаилась.

Час назад она случайно бросила взгляд на море и замерла. Перед нею была фуста, она явно становилась на якорь. И теперь она с замиранием сердца наблюдала, как шлюпка уверенно приближается к берегу, входя в маленькую бухточку.

Она не шевелилась, лишь хлопала глазами и судорожно вздыхала, с волнением глядя на людей, которые высадились на берег и что-то обсуждали. Потом она догадалась, что они о чем-то спорят, увидела поединок и спешное отплытие шлюпки. Но трое людей остались на берегу. Она отчетливо видела их. Это были белые. Сомнений быть не могло. Их одежда, снаряжение, да и сам корабль не похожи были на туземные.

Она проследила, как люди переносили вещи, сами укрывались в листве, следя за кораблем. А он, приняв шлюпку, немедленно снялся с якоря и тут же оделся парусами. Она долго видела его огни, пока они не растворились в ночной темноте.

Это была молодая девушка. Изможденные черты лица нисколько не красили ее внешность, как и костлявое тело, кстати, совершенно голое. Даже небольшого передника на ней не было.

Она была китаянкой. Как она оказалась на этом пустынном острове, сколько времени провела в одиночестве? Причем в полном, иначе чем можно объяснить ее обнаженное тело?

Конечно, китайцев в этом районе мира было уже довольно много. Китайские мореплаватели плавали по этим морям и заходили дальше, до самой Африки, больше ста лет назад, множество китайских семей переселилось в различные места побережья юга и теперь нередко составляли большие поселения или городские районы.

И все же было странно, что такая молодая девушка, одна, голая, изможденная, стоит тут, в кустах и с трепещущим сердцем смотрит на людей. И когда огни корабля совсем пропали в ночи, она подождала еще несколько часов, поглядывая на звезды.

Затем, соблюдая невероятную осторожность, она стала красться в сторону маленького лагеря белых людей. Девушка не знала, где они укрылись, но не сомневалась, что легко сможет их обнаружить.

Она вышла на берег и побрела по нему, всматриваясь в песок, нашла место высадки и поединка. Опустилась на четвереньки и поползла в сторону кустов и камней, нагроможденных в беспорядке невдалеке.

Девушка останавливалась, прислушивалась и снова ползла, пока не уловила что-то, что заставило ее замереть. Совсем близко спали люди. Запах еды так дразнил ее, что в животе стали появляться рези, а ноздри расширились от жадно втягиваемого сладостного запаха.

Прислушавшись, она поползла дальше, пока не оказалась в нескольких футах от трех людей. Те безмятежно стали на травяной подстилке, вокруг лежали вещи, оружие и еда. Еда! Вот что больше всего привлекало девушку. Она торопливо, но осторожно стала рыскать по мешкам и корзинам. Нашла хлеб и жадно вонзила в него свои мелкие зубы. Больше ничего такого, что можно было бы положить в рот и тут же пожевать, ей найти не удалось. Рис надо долго варить, из муки придется испечь лепешки. Однако и того хлеба, что ей удалось найти, оказалось достаточно, чтобы хоть немного утолить жгучий голод, терзавший ее внутренности.

Схватив нож, лежащий на траве, девушка поспешила отползти и вскоре скрылась в темноте. Лес поглотил ее.

Проснувшиеся на рассвете друзья сразу же обратили внимание, что исчез хлеб и нож. Они встревожились. Фернан сказал:

– Что-то тут не так, ребята. Кто-то нас ограбил, и нам необходимо узнать, кто же именно.

– Точно, Фернан, – отозвался Гардан. – После завтрака надо обследовать окрестности. Может, что и обнаружим. Уже потом примемся за другое.

– Да, другого нам предстоит сделать много, – протянул Пьер, обеспокоенный не менее друзей. – Прежде всего надо подумать про еду. Как-то рыбу надо начать ловить. У Гардана всегда при себе были снасти для этого.

– Слава Аллаху, они у меня остались. Значит, не пропадем, братцы.

Быстро перекусив бананами и остатками хлеба, ребята вооружились, тщательно припрятали имущество и отправились на поиски вора. Они вскоре нашли следы босых ног и по размеру решили, что это или местный мальчишка, или девчонка. Но откуда тут могут быть люди, тем более дети? Неужели капитан ошибся и остров населен? Это было бы большой удачей.

Гардан хоть и с большим трудом, но отыскал то место, где человек из-за кустов наблюдал за судном и за ними. Сказал:

– Он долго тут стоял, по следам заметно. Интересно, кто это?

– Его обязательно надо найти, – забеспокоился Пьер. – Иначе нам не будет покоя.

– Ясное дело, – кивнул Гардан.

Долгие часы ребята рыскали по острову, но их поиски оказались напрасными. Ничего не удалось обнаружить кроме неясных следов, прочитать которые не было возможности.

– Я так устал от этих блужданий по лесу, – с досадой сказал Пьер.

– Ладно, пойдем на берег. Надо искупаться и поесть. Может, и что другое обнаружим. Не дай бог, кто-нибудь пограбил нас, тогда будем тут сидеть и ждать у моря погоды, – с раздражением ответил Гардан.

Фернан был озабочен, хмур и молчалив. Ему, как, впрочем, и остальным, было крайне неприятна мысль, что они тут не одни. Однако найти им никого не удалось.

– Слава Аллаху! Все цело! Теперь хоть одно переживание отошло, и то хорошо. А завтра я буду ловить рыбу, а вы продолжать поиски. Не думаю, чтобы это было очень уж опасно. Справитесь и без меня.

– Конечно, Гарданка. Чего уж там. Поищем.

Несколько дней прошло, не принеся никаких новых известий о человеке, скрывавшемся в лесу. Ребята помаленьку устраивались и обживались. Гардан регулярно ловил рыбу – она была основным продуктом питания, так как рис и муку приходилось экономить, пока жизнь у них не наладится.

– Хорошо бы соорудить хоть какую лодку, – сказал Гардан, выбрасывая на листья кучку небольших рыбешек. – С лодки, пожалуй, будет улов поболее.

– Погоди с лодкой, – перебил его Пьер. – Тут с человеком никак не управимся, а ты с лодкой уже. Это может хоть как-то подождать.

– Верно, Пьер, – согласился Фернан. – Лодка может и подождать, а человек ждать не должен. Надо искать.

Шла вторая неделя, когда Гардан услышал, сидя на камнях с удочкой в руках, отдаленный крик. Он прислушался. Кричал Пьер. В крике слышалась тревога, но слов разобрать было невозможно. Гардан встал, прислушался. Крик затих, но Гардан решил пойти поглядеть и узнать, что же в лесу случилось. Он торопливо смотал удочки и бросился бегом к лесу.

Вскоре он услышал тяжелое дыхание и увидел Фернана, который продирался сквозь чащу. Гардан крикнул ему:

– Фернан, что тут произошло? Чего Пьер вопил?

– Он видел человека! Тот исчез где-то недалеко, здесь, возможно. Давай искать вместе, может, нам улыбнется счастье хоть на этот раз.

Гардан согласно кивнул и вытащил тесак на случай защиты и для прорубки чащи. Они разделились, и шум их тел в листве вскоре затих.

Почти час они осторожно рыскали по лесу. Вдруг среди камней, где лианы и ветви образовывали сплошную сеть непролазной чащобы, Гардан уловил движение и едва слышимый шорох. Он замер, затаил дыхание. Пот липкой влагой покрыл его тело. Он постоял малость, потом двинулся в направлении зарослей.

Через несколько шагов он опять уловил какое-то движение, сделал еще несколько шагов и остолбенел. Перед ним оказался человек, почти полностью прикрытый листвой и ветками. Они стояли, разделенные четырьмя шагами, и смотрели друг на друга расширенными, испуганными глазами.

В горле у Гардана пересохло, он не смог крикнуть, позвать на помощь. Он только судорожно сжимал в руке рукоять тесака. Немного очухавшись, он сказал:

– Ты кто? Ты один тут?

Ответа не последовало. Гардан осмелел. Ему показалось, что человек этот маленького роста и щуплый. Это придало ему смелости, да и оружия у чужака видно не было. Он шагнул вперед, отстраняя ветви. Человек попятился, но уперся спиной в камень и оглянулся. Гардан бросился к нему, и они упали в траву, поцарапавшись о стебли лиан. В чаще было не очень светло, и все же Гардана что-то смутило при виде хрупкого худого тела. Оно оказалось достаточно сильным, но, главное, очень ловким. В мгновение ока он получил чувствительный удар по голени и даже не понял, чем это ему так врезали. Потом в глазах на мгновение помутилось от удара по шее, и он вынужден был выпустить врага, ослабить хватку.

В сознании промелькнуло, что человек совершенно голый, и опять что-то его смутило. Пока он приходил в себя, его противник отполз, тяжело и трудно дыша. Гардан взялся за тесак, намереваясь нанести удар, и тут заметил, что перед ним девушка.

Она полулежала, опираясь на камень, и глаза ее, широко раскрытые и испуганные, все же показались Гардану решительными и жесткими. Парень оторопел, и тесак так и остался неиспользованным.

Тонкая изможденная девчушка была явно не в состоянии продолжать борьбу. Силы ее истощила короткая, но яростная схватка. Она задыхалась, хватала ртом воздух.

Гардан это понял, немного расслабился и спросил:

– Откуда ты тут взялась? – Ответа он, конечно, не получил. – Ты не понимаешь меня? Может, ты понимаешь другую речь? – Гардан продолжал делать попытки установить контакт с девушкой. Потом вспомнил, что в этих местах господствуют португальцы, и спросил на этом языке: – Кто ты? Ответь же!

Неожиданно девушка заговорила, но так невнятно, что Гардан, только внимательно прислушавшись, разобрал несколько исковерканных слов, из чего он заключил, что она немного понимает по-португальски. Он так обрадовался, что стал засыпать ее вопросами, девушка слушала, но по лицу было видно, что понимает она очень мало.

– Ладно, – уже медленно, с расстановкой заговорил Гардан. – Я Гардан, а ты кто? Ты меня понимаешь?

– Я хина, Лю, – так, по крайней мере, показалось Гардану.

– Китай, да?

– Катай, Хина, Катай! – девушка утвердительно закивала.

– И как же ты тут оказалась?

– С корабль, плавал к остров, спасал я.

– С какого корабля, кого спасала?

– Спасал себя, португал корабль.

– А-а. Ты спаслась с португальского корабля, так?

– Да, да! Большой дней.

– Много дней, что ли?

– Да, да, много день. Давно.

Постепенно они оправились от первого шока. Девушка перестала задыхаться, а Гардан почувствовал некоторую неловкость перед этим созданием. Все же девушка, и притом совершенно голая. Он показал на нее:

– Одежды нет? Почему?

– Нет, нет! Я одна, зачем. Нет. Давно нет.

Гардан торопливо снял с себя рубашку и протянул ей. Она недоверчиво покосилась на него, но взяла и торопливо натянула на тело, прикрывая самые интимные места. В ее глазах мелькнул добрый огонек.

– Ладно, чего тут сидеть. Пошли к нам. Ты голодна, а у нас есть еда. Мы тебя не обидим. Мы сами тут не по доброй воле. Пошли, – сказал Гардан, поднялся и знаками пригласил следовать за ним. Он протянул ей руку, но Лю встала сама, одернула рубаху. – Ну ты и худая! Что, еды не могла раздобыть, что ли?

– Да, да! Еды нет. Все нет.

– Теперь будет. Пошли, я познакомлю тебя с остальными моими товарищами. Не бойся.

Они вместе стали продираться через чащу и вскоре выбрались на тропу. Вышли к берегу, и там Гардан спросил:

– Это ты у нас взяла нож и хлеб?

– Я, я. Да, да! Хлеб!

– Ничего. И нам хватило.

Скоро они вышли к месту их лагеря, Гардан стал кричать, призывая друзей к себе. Голос его звучал довольно. Ему ответили издали, и он стал надрываться, торопя ребят к себе.

Наконец все собрались вместе. Пьер и Фернан с удивлением уставились на девушку, не в силах произнести хоть что-нибудь. Она тоже не отрывала от ребят взгляда, и так они стояли некоторое время, пока Гардан не прервал неловкое молчание:

– Чего остолбенели? Девка жрать хочет. Видите, как исхудала, а вы вылупились на нее. Пьер, быстро разводи костер, ставь воду, будем рис варить, а ты, Фернан, замеси тесто. Я же пойду долавливать рыбу, а то мы тоже с вами так же отощаем, как и эта девка. Торопись, вы, обормоты!

Глава 23 Рассказ китаянки

День за днем пролетали незаметно в трудах по добыванию пищи. Как ни странно, но это был самый главный вопрос на острове. Он был не таким уж большим, в длину не превышал трех миль и, как подметил Пьер, изобиловал всякими растениями, но в пищу могло идти лишь незначительное их количество.

С самого начала юноши не подумали о времени и теперь мучительно вспоминали, сколько же прошло дней после их высадки.

– Хватит спорить, – сказал Фернан, когда эти споры ни к чему не привели. – Все наши подсчеты вертятся вокруг приблизительно тридцати дней, потому давайте считать сегодняшний день первым в новом месяце.

– Да и то верно, – согласился Гардан, которому уже надоели эти споры. – Чего лясы точить из-за каких-то трех-четырех дней? Лучше решить, каким образом считать последующие дни. Кто что скажет?

– Недалеко лежит ствол дерева, – предложил Пьер, указывая в сторону, где он его видел. – Вытащим – будем каждый день делать отметины топором. Потом считать и отмечать месяцы.

– Тогда нечего топтаться на месте и айда за стволом, – решительно рубанул рукой Гардан.

Вскоре бревно кокосовой пальмы, выброшенное приливом, лежало на двух камнях. Его слегка очистили от шелухи и коры.

– Готово, – отдуваясь, пропыхтел Пьер. – А кто будет вести счет и делать зарубки? А то у нас окажется больше месяцев, чем на самом деле.

– Пусть это делает Фернан. Он у нас самый грамотный – все-таки дворянин.

Фернан тут же согласился, ибо и ему уже изрядно надоели споры.

Лю в это время сидела у костра и подбрасывала ветки в огонь. Она уже довольно сносно говорила по-португальски, а юноши тоже были вынуждены так общаться с нею. Один Пьер ворчал. Он плохо знал этот язык и не хотел его совершенствовать. Однако его мало кто слушал.

Теперь, когда девушка немного оправилась и вспомнила язык, ее стали донимать вопросами о ее судьбе, о прошлом. Она отмалчивалась, неохотно отмахивалась, но продолжала упорно не отвечать на главные вопросы.

– Слушай, Лю! – не раз говорил Гардан, плотоядно поглядывая на тоненькую фигурку девушки. – Сколько мы будем терпеть твое молчание? Уже все бы рассказала. Чего тебе скрывать от нас? Мы люди простые и не побежим трепать соседям. Ты слышишь? Ну так что с тобой случилось?

Наконец Лю оттаяла и стала понемногу рассказывать. Ребята с интересом слушали ее по вечерам в свете костра, отмахиваясь от туч комаров. И вот что приключилось в жизни молодой девушки.

– Я жила в Малакке с родителями. Мы сильно бедствовали, и мой отец никак не мог найти для меня жениха. Приданого у нас почти не было, а ему страшно хотелось поправить свои дела. Вот и откладывались поиски, да и где найти такого жениха, чтобы взял меня без денег, да еще помог бы отцу в его делах? Таких не находилось. А мне уже было шестнадцать лет.

И тут я встретилась с одним юношей. Он был из богатой семьи, но заметил меня, Мы стали тайком встречаться. Я, конечно, тут же в него влюбилась, но мечтать о нем как о муже даже и помыслить не могла. Однако вскоре он заявил, что любит меня, но тоже не надеется склонить свою семью к согласию на наш брак. Вряд ли кто захочет иметь такую нищую родственницу.

Так мы и встречались, пока он не поговорил со своим отцом. Тот и слышать его не стал и настрого запретил со мной встречаться. Это было для меня большим ударом, хотя я и ожидала именно этого. И он не мог найти себе места и смириться с судьбой. И мы сговорились уйти вместе на север, где у него были родственники, и там начать жить самостоятельно. Для этого он стал копить деньги – это ему легко удавалось.

Потом мы договорились, что при такой нашей жизни нам необходимо научиться стоять за себя. Мало ли что могло нас ожидать. Мы поступили к одному учителю для изучения борьбы без оружия. Мой возлюбленный заплатил за нас обоих, и мы начали мучительные занятия. Но нам вместе было хорошо, а его родители не возражали против этого.

Так мы прозанимались весь период дождей, и наступили времена, когда предстояло сделать окончательный выбор. Мы решили уйти из дома. Для этого нам пришлось найти судно, которое шло на север. Большой сампан вскоре отходил на остров Пинанг. Туда нам и надо было. Мой воздыхатель уверял, что его родственники, живущие там, не станут чинить нам препятствий. К тому же у нас уже были кое-какие средства для начала самостоятельной жизни.

И вот мы на судне, которое ушло на север. Я остриглась под юношу, оделась соответственно. Мы не хотели, чтобы меня знали как девушку, а так было проще и безопаснее. Вещей у нас почти не было. Мы сошли за братьев, а остальное никого не интересовало.

Однако нам сильно не повезло. Боги нас покинули, и мы оказались в плену у португальцев. Пираты, или кто уж там они были, нас захватили, все разграбили, несколько человек поубивали, а остальных заперли в трюм. Мы были уверены, что на севере нас продадут в рабство, сильно горевали, думали, как нам избежать такой участи, но ничего не могли придумать. Стерегли нас крепко, так же как и били. Мы терпели, молчали и ждали.

Но дождались лишь одного – меня кто-то выдал. Меня выволокли на палубу, сильно избили моего возлюбленного, и он остался лежать в трюме весь в крови без сознания. Он не смог отбиться от толпы сильных и озверевших матросов.

Меня волокли в укромное место, а я озиралась по сторонам в надежде на спасение и заметила слева по борту далекий остров, мимо которого мы проходили. За кормой виднелся второй, он был ближе. А крепкие руки держали меня и волокли по палубе. Я отбивалась как могла, но без особого успеха. Руки и ноги были крепко схвачены матросами. Меня бросили за шлюпкой, я приготовилась расстаться с жизнью. С меня сорвали всю одежду и теперь издевались, готовясь попользоваться мною. Тут я так озверела, что сумела вырвать руку и пальцами выколола глаз одному матросу. Второму удалось нанести в пах такой удар, что тот согнулся, и это мне дало немного свободы, пока остальные слегка оторопели.

Я сумела вскочить на ноги, прежде чем меня опять схватили, и, отбиваясь, прыгнула на фальшборт и оттолкнулась от него ногами. Я уже ничего не боялась и старалась только подольше пробыть под водой. Но после драки, со сбитым дыханием это сделать было невозможно. Я вынырнула и оказалась всего шагах в десяти от борта судна. Матросы бесновались, я видела, как они готовятся стрелять в меня из мушкетов. Я снова нырнула, моля богов о спасении, и надеялась, что солнце скоро закатится и мне удастся избежать вторичного плена. Вынырнула я опять скоро. Судно уже прошло мимо, и я быстро поплыла под прикрытие кормы. Несколько пуль попали в воду недалеко от меня. Но солнце уже заходило, и вот-вот должна была наступить ночь.

Я опять нырнула и слышала, как в воду вонзаются пули. А когда вынырнула, то корабль был уже шагах в тридцати от меня. Матросы ругались, грозились кулаками, но стрелять им было уже неудобно, и они оставили меня.

Я была уверена, что шлюпку, чтобы меня ловить, никто не спустит. Судну ведь не остановиться сразу, а темнота вскоре наступит и поиски будут бесполезны. Потому я осмотрелась, но никаких островов не увидела. Однако я запомнила, что чуть впереди по курсу был остров, и решила плыть к нему. Плыть к другому, хотя он и казался мне ближе, было труднее из-за противного ветра. На небе уже показались первые звезды, и я выбрала одну яркую, чтобы постараться не сбиться с пути.

Я с детства отлично плавала, ныряла, могла продержаться на воде несколько часов, и мне казалось, что я смогу добраться до острова. Погода была достаточно тихая. Я поглядывала на звезду и неспешно работала руками и ногами. Огни корабля еще долго маячили на горизонте.

Времени я, конечно, не ощущала. Мне только казалось, что ночь не кончится никогда, постоянно хотелось плакать, но я понимала, что толку от этого не будет. Меня больше беспокоило то, что я совершенно голая. Как я покажусь людям на острове?

Я совсем выбивалась из сил, когда небо на востоке посветлело. Острова я по-прежнему не видела и плыла наугад, посматривая на звезду. А когда солнце поднялось из воды, то остров оказался совсем рядом. Я от радости разрыдалась и чуть не утонула. Пришлось взять себя в руки. Я подумала, что моему другу теперь куда хуже, и немного успокоилась. Ноги и руки едва уже двигались, в голове туманилось от усталости. Я замерзла, хотя вода и была теплая.

Но я боролась, стараясь изо всех сил продолжать двигаться к острову. И когда я уже почти теряла сознание от усталости, ноги вдруг коснулись песчаного дна. Это была длинная коса, которая тянулась в море узким языком.

Я с трудом могла стоять, и меня часто окатывало волной. На цыпочках я неторопливо продвигалась вперед, пока не оказалась в воде по грудь. Силы покидали меня, я боялась, что потеряю сознание и утону, и это придало мне сил. Когда я наконец-то выбралась на берег, то тут же упала и едва сумела отползти от воды, как заснула.

Меня разбудила волна прилива. Я едва сумела отползти подальше и опять заснула. Лишь вечером, продрогнув, я проснулась и смогла оглядеться.

Я находилась на песчаном берегу длинной косы, котораяупиралась в нагромождение камней и высоких скал. Прошли сутки, как я спрыгнула с судна. Теперь мне ужасно хотелось пить, и я поднялась, чтобы поискать воду. Это оказалось трудным делом. Коса была бесконечна. Теперь я знаю, что это не так, но тогда была уверена, что ни за что не дойду до острова.

Наступила ночь, а я все плелась по песку, перелезая через камни и кустарник. Остров сплошь покрыт лесом, как вы и сами видите. В темноте я ничего не могла найти кроме дикого банана. Он был очень терпким и невкусным, но делать было нечего. Хоть чуточку, но я пополнила себя влагой. Стало немного легче. Но до утра я так больше ничего и не нашла. Уже утром мне удалось найти лужу пресной воды, и я наконец-то напилась. Зато теперь стал мучить голод. Пришлось бродить по лесу в поисках плодов. Они, конечно, нашлись, но этого было мало. Я так устала, что едва могла двигаться. Все во мне болело.

А вечером я ходила на берег собирать крабов и другую живность. Я ела их сырыми – огня добыть не могла. Потом я стала лазать на кокосовые пальмы и питаться кокосами. Однако силы мои постепенно уходили, и однажды я свалилась со ствола и сильно ушиблась. После этого залезть на пальму мне не удавалось. К тому же я боялась, что снова могу упасть. Так я постепенно чахла от голода. Хорошо хоть вода была. Дожди шли часто, и мне легко было найти воду. Я ловила мальков, креветок, но всего этого было так мало, что силы не восстанавливались.

И тут я увидела ваш корабль. Что я только не передумала и не прочувствовала! Мне и страшно было, и радостно, но страх переборол, и я не смогла выйти сама, но постоянно наблюдала за вами. Я не могла оторвать взгляда от вашего лагеря. И хорошо, что вы нашли меня так скоро.

– Да-а! – протянул Пьер, выслушав этот рассказ. – И сколько ж ты тут времени провела?

– Я не считала. К чему мне это было? Все мысли вертелись вокруг еды. Это заполняло меня целиком все дни.

– Ну хоть приблизительно, сколько месяцев ты провела тут? – не унимался Пьер. – Подумай хорошенько.

– Наверное, месяца два или три. Но не больше трех.

– И что, за все это время ты никого не видела поблизости? Ни людей, ни лодок?

– Видела лодки туземцев. Кричала, звала, но они, услышав меня, тут же быстро уплывали куда-то. Такое впечатление, что они боялись меня.

– Странно. С чего бы это так? – Фернан покачал головой в недоумении.

Наступила тишина. Все молча переживали услышанное. У каждого на душе было тяжело, хотя им было легче, чем этой несчастной девчонке.

Глава 24 Планы, планы!

– Ребята, нам что-то надо делать, – с явным беспокойством в голосе сказал Фернан. Все они сидели вечером у костра, а сзади в свете неяркого пламени высвечивались очертания навеса, построенного для сна и защиты от дождей.

– А разве мы ничего не делаем? – удивленно спросил Гардан.

– Делаем, но не то, что нам надо бы.

– Я понял Фернана, – заявил Пьер. – И согласен с ним. Что, мы тут так и будем сидеть до скончания века? Кто нас отсюда снимет? Корабли мимо проходят редко, туземцы от нас бегут, а мы сидим и чего-то ждем.

– И что ж делать нам? Ты знаешь, Фернан?

– Во всяком случае, за те три с лишним месяца, что мы тут торчим, можно было уже подготовить часть материала для лодки или плота.

– Правильно, Фернан! – воскликнул Пьер. – Островов тут много, и, перебираясь с одного на другой, мы смогли бы достичь материка, а там уж легче будет устроить свою жизнь.

– Лодка – это хорошее дело, – протянул Гардан. – Сколько бы я рыбы тогда смог бы наловить в заливе. Это дело, Фернан!

– Так давайте займемся? Чего нам ждать тут?

– Давай! – Гардан тут же загорелся этим предложением и продолжал: – Может, и наших найдем, и отомстим за себя. Вот было бы здорово! Я никак не могу успокоиться, что там остались все наши богатства. А что мы без них в жизни? У меня руки чешутся, так отомстить охота и забрать все свое, особенно саблю.

Ребята засмеялись, а Лю с интересом поглядывала на ребят. Она немного округлилась, лицо приняло приятные очертания, а черные глаза нет-нет да и блеснут в сторону то одного, то другого загадочным светом.

– Тогда решено! – Фернан рубанул воздух ладонью. – Будем заготовлять материал для лодки или плота. Тут надо решить.

– Да, решить это надо обязательно, а то как заготовлять, если неизвестно, на что и сколько, – ответил Пьер.

– На лодку надо или много досок, или огромное дерево найти, а есть ли оно на нашем острове? Надо поискать.

Ребята стали бурно обсуждать это, часто ссорились, но все же больше склонялись к тому, что надо строить лодку.

– Плот будет едва двигаться, а лодка куда быстрее и маневренней, – убеждал Пьер. – Я за лодку.

– Не забывай, что нас четверо, а это многовато для лодки в море. Ты представляешь, какое дерево надо будет срубить? – Фернан уже довольно вяло отстаивал свой план строительства плота.

– Все в руках Аллаха, ребята! – воскликнул Гардан. – Потому наш с вами спор надо решить жребием, коли не можем договориться.

Подошла ближе Лю и с любопытством и интересом вслушивалась в разговор. Он велся на французском, и она с трудом улавливала суть. Однако что-то дошло до нее, и она перебила спорщиков:

– Ребята, послушайте, что я вам скажу.

Все с удивлением посмотрели на нее.

– Что у тебя на уме, Лю? – спросил Гардан, окидывая девушку плотоядным взглядом. Он отметил, что она сильно изменилась и из измученной и истощенной образины превратилась в весьма приятное существо с быстрыми глазами. Даже груди ее налились живительной силой, а она ходила обнаженной по пояс, как и все остальные. Ткани было мало, и она быстро изнашивалась, потому ее берегли и ходили лишь в набедренных повязках, как индусы или местные туземцы.

– Я видела на островах такие плоты, но они стоят на двух лодках и очень быстро плавают под парусом. А ведь две небольшие лодки куда легче будет построить, чем одну огромную.

– Интересно, – протянул Фернан. – И как это устроено?

– Ну, я толком не знаю, но вы же мужчины. Думаю даже, что лодки можно из бамбука связать. Это легче и быстрее, чем долбить их из дерева.

– Гляди-ка на нашу Лю! – Голос Гардана смутил девушку, и она отвернулась, покраснев, хотя в темноте это и не было заметно. – Строитель лодок! Что, ты, может, и руководить постройкой будешь?

– Перестань, Гарданка! – остановил друга Пьер. – Мне понравилась ее мысль. Пусть расскажет подробнее, а мы послушаем. Чего ты привязался к девчонке? Иди сюда, Лю. Рассказывай, да подробнее. Мы послушаем.

Она немного помолчала, видимо успокаиваясь, потом начала говорить:

– Две лодки из бамбука скрепляются помостом. Расстояние, думаю, между ними можно выбрать любое. Потом настилается палуба, и получается плот, но на двух лодках. Ходит он быстро, особенно если парус поставить.

– Парус! А где его взять? – Гардан снова бросил жадный взгляд на Лю, и та опять отвернулась. Но, помолчав немного, все же ответила:

– Парус можно сплести. Из листьев пальмы или травы аланг-аланг. Я сумею, не раз плела циновки и занавески.

– Молодец, Лю! – вскочил Пьер и дружески обнял девушку. – А ты, Гарданка, постоянно ее смущаешь и дразнишь. Я поддерживаю Лю. Пусть она руководит постройкой этого плота на лодках. И парус плетет. Завтра на песке попробуем начертить все и поглядим, прикинем размеры и начнем работать. Фернан правильно говорит, что ждать глупо. Решено?

– Какой ты быстрый! – неуверенно воскликнул Гардан, в душе уже согласившись. – А еду кто будет добывать? Об этом мы подумали? А ее много надо. Орава у нас большая.

– Еду будете добывать ты, Гардан, и Лю, – ответил Пьер. – Ты будешь снабжать нас рыбой, а Лю всякими плодами, какие найдет. Ну и, конечно, помогать в строительстве плота. Согласны?

– А куда денешься? – ответил за всех Фернан. – Есть-то надо, а мы и так с каждым днем тощаем все больше и больше.

– Вот будет у нас лодка, я вас так откормлю, что все зажиреете, – уже весело сказал Гардан. – А помогать мы и так будем, правда, Лю?

Та молча кивнула, блеснув глазами.

Уже на следующий день, сразу после скудного завтрака, все принялись с жаром обсуждать постройку плота. Вскоре из чертежа на песке стало ясно, что дело задумано не такое уж простое и потребует оно многих усилий, а главное, мысли. Тем не менее плот всем понравился.

– Тут что хорошо? – спросил Гардан и сам себе ответил: – Места много, не то что в лодке, где повернуться негде. Так что давай, Лю, руководи и приказывай! – И Гардан засмеялся, видя, как покраснела девушка, отвернувшись от него.

– Хорошо, – сказал Пьер, как бы подводя итоги обсуждений, – будем мы считать, что плот должен быть шагов шесть в длину и четыре в ширину. Такого нам хватит для того, чтобы перебраться на материк. Стало быть, бамбук рубим длиной семь-восемь шагов. Лю пусть заготовит нам лыка и лиан для связывания. Она лучше всех разбирается в этом.

– А теперь, друзья, – сказал Фернан, – будет лучше всего, если мы перестанем болтать языками и примемся сразу же за работу. Гардан, у тебя не так уж много времени, чтобы обеспечить нас едой. Торопись и лови рыбы побольше.

С приподнятым настроением ребята бросились по своим местам, и работа закипела.

Пьер и Фернан рубили топором и тесаком бамбук в ближайшей роще, стаскивали его ближе к берегу и сортировали, давая просохнуть на солнце. К обеду материал для двух лодок был заготовлен почти полностью.

Теперь дни проходили не только в поисках пищи, но и в тяжелой работе. Еды при такой нагрузке требовалось больше, но ее было по-прежнему мало. Голод стоял у ребят за спиной, им приходилось много времени тратить на сбор крабов, креветок, кореньев и плодов, которых становилось все меньше. Все мечтали о куске мяса с рисом, но оно появлялось не так часто. Китаянка иногда приносила змею фута два длиной, и тогда у ребят начинался пир. Вначале это блюдо вызывало отвращение, но потом друзья вошли во вкус и теперь следили жадными глазами за Лю, когда она возвращалась с добычей. Она ловила ящериц – те тоже шли в пищу.

Иногда удавалось подстрелить и попугая из лука, который смастерил Гардан. Он немного поупражнялся и уже восстановил свое умение в стрельбе. Но всего этого было мало для молодых организмов, да еще теперь, когда аппетит усиливала тяжелая работа.

За две недели ребятам удалось заготовить весь необходимый материал, а Лю с терпением и настойчивостью помаленьку плела парус. Он должен быть размером пять на три шага – так порешили строители. В лужах вымачивались плети лыка, надранного с деревьев. В мыслях постепенно вырисовывались окончательные формы плота.

Когда в один из солнечных дней работники решили устроить себе отдых, Гардан уговорил Лю сходить на косу, где, по ее рассказам, она впервые ощутила дно под своими дрожащими ногами.

– Гляди, какие скалы торчат почти из воды! – воскликнул Гардан, указывая на два базальтовых пальца, тянувших к небу свои корявые уступы.

– Интересно бы поглядеть с высоты на острова вокруг, – ответила Лю.

– А кто нам мешает? Полезли, а? Может, сумеем.

– А давай полезем! Это издали они кажутся гладкими, а вблизи ясно, что все в трещинах, уступах и складках. Полезем! Весь остров можно будет оглядеть. Вот здорово!

Молодость не терпит спокойствия и терпения. Они бросились бежать по берегу моря, вздымая за собой каскады брызг и песка.

Вода была низкая, и молодые люди, добежав до скалы, глядели вверх, прикидывая способы взобраться на макушку.

– Я же говорила, что залезть туда не так уж трудно, Гардан. Полезли!

И действительно, уступ за уступом они преодолевали скалу и уже через полчаса оказались на вершине. Она была почти плоской с углублением посередине, где светилась большая лужа чистейшей воды.

– И вода есть, Гардан! – радостно воскликнула Лю. – А я так хочу пить. Пошли быстрее к воде.

Утолив жажду, Гардан брызнул в Лю пригоршню воды. Та взвизгнула и торопливо стала плескать в Гардана, а тот отвечал, пока вдруг не сграбастал ее в охапку и не прижал к себе. Ее глаза сразу же округлились в страхе, а губы прошептали серьезно, но тихо:

– Не надо, Гардан. Отпусти, мне страшно.

– Чего ты боишься? Я ничего тебе плохого не сделаю. Погоди!

– Гардан, отпусти, а то мне придется тебе сделать больно. Ты же помнишь нашу первую встречу? Отпусти! Мне с вами всеми очень хорошо и спокойно, так не порти все это грубостью.

Ее глаза говорили много такого, чего Гардан умом осознать был не в силах, но его руки сами собой ослабли, и Лю осторожно высвободилась из них.

Она отвернулась и стала смотреть вдаль, где на горизонте виднелись лохмы зеленых островов. Они были мелкие, но виднелись со всех сторон, оставляя проходы, проливы, заполненные рифами и кораллами. Море было пустынно и тихо. Ветерок едва шевелил волосы Лю, не освежая разгоряченную кожу тела. Оно пылало, и девушка никак не могла разобрать, чем это вызвано. То ли страхом, то ли боязнью уступить, то ли еще чем-то неведомым, но пугающим, как взгляд кобры.

– Ладно, Лю, – сказал Гардан. – Не бери в голову. Я пошутил. Простишь?

– Молчи лучше, Гардан. Я просто не ожидала, что ты сможешь так поступить со мной. Мне жаль, но я не обижаюсь на тебя. Видимо, так оно и должно было случиться. Помолчи, – остановила она его попытку заговорить. – Давай, уж если мы здесь, поглядим вокруг. Какая красота открывается отсюда, верно?

– Меня мало трогает красота всего этого. Мне не до нее. Мне надоела такая жизнь, Лю. Хочется побыстрее отсюда вырваться и покончить со всей этой кутерьмой, с жарой, с разбоем. Хочется опять иметь свои деньги и жить в свое удовольствие среди людей.

– А кому такого не хочется? Потерпи, Гардан. Уже ведь начали строить плот, так что скоро можно будет и отправиться на материк.

– Быстрей бы, а то я уже чувствую, как злость и раздражение охватывают меня все сильнее. Боюсь, что не выдержу и поссорюсь с друзьями. А хорошо это? Очень плохо! – сам себе ответил Гардан.

– Все мы в таком состоянии, Гардан. Надо держать себя в узде, не распускаться, а то действительно можно дойти и до смертоубийства. Не раз я такое слышала от стариков, они рассказывали, что в таких случаях происходит с людьми. Мне было хуже, когда я была одна. Выдержала, хоть временами кусаться хотелось, да некого было даже и укусить. Терпи, Гардан.

– Ты, конечно, права, Лю. Однако как трудно себя сдерживать.

– Успокойся и лучше погляди, что это там в воде виднеется? Совсем недалеко от берега, шагах в двадцати, – она указала рукой направление.

Гардан внимательно присмотрелся, потом поглядел на Лю и сказал:

– Вроде затонувшее судно, как ты думаешь?

– Да вот и мне так кажется. Небольшое, и близко от берега. Давай мы спустимся и поглядим, что там такое на самом деле, а?

– И так видно, что это затонувшее судно. Чего еще?

– Как чего? Может, там можно добыть чего для нашего плота! Как ты думаешь? Давай, а? – и она поглядела на него открыто и доверчиво.

– Ладно, давай, – согласился Гардан.

– Только я первая, а ты останешься тут и будешь мне показывать направление, чтобы быстрее было. Договорились?

– Хорошо, лезь первая, да смотри, будь поосторожнее, не упади. – В голосе Гардана слышались нотки тревоги и заботы.

Лю с интересом бросила мимолетный взгляд на него, и лицо ее закаменело.

Китаянка молча и осторожно спускалась вниз, а Гардан осматривал судно на дне, которое виднелось в спокойной воде довольно четко. Мачты были сломаны, и их неровные, рваные пеньки виднелись в светлой воде.

Вскоре Лю оказалась на песке у кромки воды и крикнула:

– Эй, Гардан! Показывай, а то я ничего отсюда не вижу!

– Чуть правее, Лю! Ага, так. Смотри, осторожно! Не рискуй зря!

Лю подняла руку в знак понимания его тревог и быстро вошла в воду. Гардан следил сверху, как девушка торопливо перебирает ногами по полого уходящему в море дну, как она поплыла, оглядываясь на него, а он жестами и криками направлял ее путь в нужном направлении.

Плыть было недалеко, и Лю последний раз повернулась к Гардану за уточнением. Он махнул рукой вниз, показывая, что она находится точно над судном.

Лю немного помедлила, потом нырнула. Гардан видел, как ее тонкое тело мелькает в глубине. Потом силуэт потускнел и едва виднелся в ряби, поднятой нырянием.

Через минуту ее голова выскочила наверх. Лю тяжело дышала, но на лице у нее играла довольная улыбка. Она махнула ему рукой, приглашая к себе. Гардан сделал отмашку и заторопился вниз.

Когда он спустился, Лю уже вторично вынырнула и поплыла к берегу, держа в руке какой-то предмет.

– Что это у тебя? – спросил Гардан, когда она выходила на берег.

– Гляди, нож. Я его нашла в каюте, там двери нет. Там почти темно, но я нащупала его и вот принесла. Погляди, а я отдохну.

Это был обыкновенный большой тесак, весь покрытый небольшим слоем ржавчины. Видно, он не так долго пролежал в воде. Ручка из рога сохранилась хорошо, придется только очистить лезвие, и он еще может долго служить верой и правдой.

– Это китайская джонка, – сказала Лю. – Мне кажется, что затонула она не очень давно. Может быть, год назад. Давай вместе нырнем и попробуем расширить пролом в каюту, а то света мало. Почти ничего не видно, а там, может быть, есть что-нибудь ценное.

– А глубоко это?

– Я думала, что глубоко, а оказалось, что всего сажени две, не больше. Вода сейчас низкая. Это нетрудно. Ты же плаваешь хорошо, я знаю.

– Ладно, давай попробуем. Только договоримся сразу, что там мне делать, чтобы времени не терять зря.

– Правильно, Гардан. Ныряй за мной. Крыша каюты проломлена, но недостаточно. Надо оторвать несколько досок. Они наверняка держатся совсем некрепко. Ты сумеешь.

Они вошли в воду, поплыли, а потом девушка опустила голову в воду. Поднявшись, она ободряюще улыбнулась и сказала:

– Берем чуть левее и ныряем. Не отставай.

Действительно, глубина была небольшая, и они легко добрались до палубы, а потом и до пролома в каюту. Лю показала пальцем в пролом, и Гардан тут же ухватился за торчащую доску. Она легко отвалилась. Так он сумел проделать раза три, пока ему хватало воздуха.

Он выскочил из воды, стал судорожно дышать. Потом показалась голова Лю. Отдышавшись, девушка спросила:

– Ну как? Я же говорила, что сможешь. Просто у нас нет привычки. Завтра будет уже легче. Я знаю. Сейчас опять нырнем. Отдышался?

Гардан утвердительно кивнул, и они немного отплыли, нырнули, и Гардан уже быстрее оторвал еще несколько досок. Муть затуманила глаза – пришлось всплыть. Дыхание восстанавливалось с трудом. Девушка вынырнула и рукой показала на берег. Они поплыли и с наслаждением растянулись на горячем песке. Было приятно ощущать спокойствие в душе и затихающую дробь ударов сердца. Лю сказала:

– Отдохнем – и опять нырнем. Мне кажется, что можно что-то интересное раздобыть там.

– Выдержишь ли, Лю? Смотри, а то как бы чего не случилось. Акулы…

– А ты оставайся на берегу и следи за морем. Я сама управлюсь. Тебе на сегодня хватит. Договорились?

– Договорились, но смотри, будь осторожнее.

– Постараюсь, Гардан, – ответила Лю, сверкнув глазами в его сторону. После первого же погружения она вынырнула как-то тяжело и, едва удерживаясь на поверхности, крикнула:

– Быстрей сюда! – и опустилась с головой, потом показалась снова, и Гардан в ужасе бросился на помощь.

– Держи! – только и сумела сказать Лю и снова погрузилась в воду.

Гардан ухватил ее за волосы и с трудом поднял голову девушки над водой. Она с трудом выдавила из себя:

– Да не меня держи, а то, что у меня в руке!

– Где? Я ничего не вижу!

Наконец он нащупал, что Лю держала в руке. Это была ручка какого-то ящика небольшого размера. Он подхватил его, и они вместе проплыли десяток шагов к берегу.

– Что за ящик?

– Погоди, на берегу поглядим. Дай отдышаться!

На берегу лежал ящик менее фута в длину и с ручками по обе стороны. Сверху тоже была ручка из бронзы, но уже под слоем ракушек.

– Для чего он тебе нужен? Зачем столько усилий и страхов? Я так испугался! Что в нем?

– Открывай, и поглядим.

Гардан ножом поддел крышку, надавил. Что-то звякнуло внутри. Замок заржавел, но дерево было уже не той крепости. Гардан с усилием откинул крышку вверх. На них уставились желтые кругляшки монет, поблескивающие в воде. Гардан глянул на Лю и сказал:

– Что мы будем с ними делать здесь? Я же говорил, что ты зря столько усилий потратила.

– Чего это ты! Что, неужели решил навечно остаться здесь? Мы же скоро на берег отправимся, а у нас ничего нет. Как жизнь устраивать станем? А теперь это будет легче. Я не жалею.

– А-а! – протянул Гардан, вспоминая, какие богатства остались на «Волке». – Ладно уж. Чего же теперь спорить. Это будет твое приданое, Лю. Сохрани, слышишь?

– Не говори так, Гардан. Это наше общее. Всем оно пригодится. И не говори глупости.

Уже солнце спускалось к горизонту, когда Лю решила, что отдохнула достаточно, и сказала:

– Скоро солнце сядет, а я хотела еще раз нырнуть. Потом пойдем к себе. Я уже так есть хочу, что живот сводит. А ты?

Гардан сделал многозначительную гримасу, а потом стал уговаривать ее отказаться от ныряния.

– Хватит, Гардан, меня уговаривать. Я так решила, – и Лю направилась к кромке воды. Медленно вошла по шею, поплыла и вскоре исчезла.

Гардан стал ждать, готовый в любую минуту броситься на помощь. Ему вдруг показалось, что Лю может угрожать опасность, а он не знает, что с ней. Время тянулось уж очень медленно. Он уже начал беспокоиться, хотя и понимал, что это зря. Лю доказала, что она достаточно смышленая и осторожная, а плавает и ныряет куда лучше него. И когда терпение Гардана уже кончилось и он направился к воде, чтобы искать девушку, она появилась над водой.

Он бросился бежать к ней, поплыл, схватил ее и заглянул в глаза. В них ничего не было, кроме усталости. Гардан спросил:

– Что же ты так долго? Я уж бояться начал. Что там?

– Держи, – ответила она и сунула ему в руку конец растрепанной веревки. – Смотри, осторожно, а то может порваться. Тяни и плыви к берегу.

Вскоре, осторожно подтягивая веревку, Гардан вытащил на песок небольшой бочонок. Он подхватил его и отнес подальше.

– Опять что-то вытащила! Что на этот раз?

– Откуда мне знать! Вытащи затычку – поглядим. Только осторожно, а то бочонок может развалиться, если высохнет быстро. Обручи едва держатся. А я отдохну малость. Устала.

Гардан с некоторым усилием вытащил затычку и сунул в отверстие палец. Он погрузился в какую-то жидкость. Парень понюхал ее, лизнул, потом повернулся к Лю и сказал:

– Похоже на масло. Попробуй, – и он протянул свой палец девушке.

– Ты угадал! Масло, пальмовое. И совсем даже не пропало. Можно его использовать. Вот здорово! Давай немного попробуем, а то в животе судороги начинаются. Ну и обрадуются наши ребята!

– Как бы его дотащить до наших? – спросил Гардан.

– Прямо в бочонке не сможем – тяжел слишком, да и развалиться может у нас в руках. Вон уже и обручи едва держатся. Что же придумать? А что, если сделать посудину из бамбука, а?

– Правильно, Лю! Я сбегаю к роще, а ты побудь здесь. Ладно?

– Беги и не задерживайся, а то уже почти темно.

Гардан побежал к роще в начале косы, а Лю принялась копать в песке яму. Ей казалось, что бочонок необходимо закопать во влажный песок, а то он от сухости не выдержит.

– Вот, Лю, принес, – послышался голос Гардана спустя полчаса. – Давай сюда отольем и поспешим к нашим.

Они быстро отлили в бамбуковый цилиндр примерно кварту масла. Поставили затычку на место, а бочонок опустили в яму, засыпали его и поспешили на свет костра, который мерцал вдали.

Оживленно переговариваясь, молодые люди не замечали, как их голоса, обращенные друг к другу, теплели, приобретали нежные оттенки. Тела их старались коснуться друг друга, и все это не вызывало враждебности и страха у Лю. Ей было просто хорошо, и она чувствовала, что и Гардан ощущал то же.

– Где вы были так долго? – встретил их голос Пьера. Он поднялся от костра и с любопытством глядел на приближавшихся друзей.

– Мы с добычей! – радостно воскликнул Гардан и победно поднял над головой бамбуковый сосуд. – Масло достали, настоящее! Вот здорово! А поесть вы нам оставили? Жутко охота поесть!

– Не спеши, Гардан, – заметила Лю. – Сейчас поджарим побеги бамбука и по паре бананов, тогда сам почувствуешь, как жизнь хороша.

Друзьям не терпелось услышать рассказ, и Гардан, пока Лю возилась с котелком, поведал о приключениях, которые выпали на их долю.

Глава 25 Видение Гардана

Прошло несколько недель. Ребятам удалось достать с корабля много ценных предметов. У них теперь было несколько сот гвоздей, бруски олова, обрывки канатов, которые вполне можно использовать, полосы железа, немного кухонной посуды.

При наличии масла питание их стало заметно лучше и вкуснее. А строительство плота подвигалось хоть и медленно, но уверенно.

– Как хорошо, что у нас есть материал для скрепления пучков бамбука, – говорил Пьер. – Теперь можно почти не опасаться, что наши лодки развалятся в море. Гляди, какие ладные получились, Гарданка!

– А я все никак не дождусь, когда смогу на рыбалку отправиться на этой посудине. Прямо не терпится. Вот наловим рыбы, а?!

– Лю, когда ты сможешь закончить парус? – спросил Фернан, который с нетерпением ожидал окончания строительства плота. – На одних веслах далеко не уплывешь.

– Я тороплюсь, Фернан! Но дней десять—пятнадцать еще потребуется. Он же большой, а я одна. А еще надо веревок свить – они тоже будут нужны. Без них никак не обойтись, верно?

– Тут мы тебе поможем.

– Ребята, а сможем мы стащить всю эту тяжесть в воду? – озабоченно спрашивал Пьер, оглядывая громоздкое сооружение. – Может, скрепим лодки, а настил сделаем уже на плаву?

– Можно и так, Пьер, – отозвался Фернан. – Заготовим все необходимое и уже на воде закончим. Наверное, через месяц будет готово, как вы думаете, ребята?

– Лучше пораньше, а то я совсем отощал на скудных харчах, – ответил Гардан. – В море нас ждут косяки тунцов, а что у берега можно поймать?

– Не спеши, Гарданка! Ты же слышал, что раньше месяца не управимся. Так что наберись терпения, друг. Получишь свою посудину.

Всех раздражало то обстоятельство, что поиски еды сильно отвлекали от основной работы. Да и нужного материала было мало, приходилось частенько наведываться на косу и нырять к кораблю за новыми предметами, нужными для строительства. К тому же и инструмента было очень мало. Каждую деталь приходилось долго обрабатывать, пока она оказывалась пригодной.

Настроение у всех улучшилось, накопление злобы друг на друга прекратилось. Вот только частые отлучки Гардана с Лю начинали раздражать остальных. Пьер и Фернан прекрасно знали, что значат эти отлучки, но старались не вмешиваться, переживая это самостоятельно. Они незлобно подшучивали, но те просто не реагировали и продолжали встречаться в укромных местах. Любовь захлестнула их, и им было не до того, что думают об этом ребята.

Обливаясь потом, друзья трудились вокруг плота, а вернее, вокруг жердей, бревен и досок, которые они обрабатывали, вымеряли, отрубали и складывали.

Раздражали и частые дожди, но голубая мечта сняться с острова воодушевляла, вселяла новые силы и надежды.

– Ну, ребята! – воскликнул Пьер после скудного ужина. – Завтра можно спускать лодки на воду. Осталось совсем немного – скрепить последние крестовины, и можно приступать.

– Как медленно у нас все это идет, – посетовал Гардан.

– Надо все предусмотреть, – заметил Фернан. – Море слишком серьезный партнер, чтобы шутить с ним или не учитывать его нрав. Так что лучше не спешить, но делать все надежно и прочно.

– Еще бы! – Пьер немедленно подтвердил свое согласие с Фернаном. – Кто может поручиться, что шторма не будет? А это не шутка.

– Во всяком случае, надо так плыть, чтобы постоянно быть вблизи какого-нибудь острова, где можно будет укрыться от ветра.

– Хорошо бы, да не всегда так может получиться, – ответил Пьер. Он уже чувствовал себя капитаном судна, и все с этим согласились, даже Фернан, который был на несколько лет старше.

– А еще надо заготовить сосудов для воды и пищи, – подсказала Лю, хотя, как и всегда, почти не вмешивалась в разговоры мужчин.

– Молодец, Лю! – воскликнул Гардан и с нежностью поглядел на тоненькую фигурку девушки. – Что бы мы делали без тебя?

Та не ответила, хотя Гардан прекрасно знал, как довольна она, слыша похвалы своего возлюбленного.

А Пьер с Фернаном, часто оставаясь одни под навесом, в ночной темноте лениво перебрасывались словами, которые постоянно крутились вокруг отношений Гардана с Лю.

– Повезло же Гардану с девчонкой, – не раз говорил Фернан, испытывая постоянную жажду женского общества.

– Что ж, Фернан. Знать, так пожелал Бог. А нам остается только облизываться, как мартовским котам. Это, конечно, плохо, но думать об этом иначе чем с завистью никак не получается.

– Как часто нам кажется, что женщина человек низшей породы. А оказывается, мы без них никак обойтись не можем. Странно устроен человек.

– Чего тут странного. Так Бог нас создал, так и будет. Любовь и неприязнь постоянно нас сопровождает в нашей жизни. Женщины нас иногда презирают, мы – их. Зато врозь постоянно думаем друг о друге. Странно, да?

– Конечно, Пьер. Однако мне уже надоели постоянные сны, связанные с женщинами. Гардану это не грозит. Вот счастливчик. Я с трудом удерживаю себя от резкости к нему. Понимаю, что он не виноват, но что из этого? Чувствам и телу не прикажешь так просто. Верно?

– Я согласен, Фернан. Но делать нечего. Не воевать же нам из-за этого.

– Конечно. Не хватает нам еще распрей тут, на острове. Потерпим.

– Скорей бы на материк перебраться. Ведь для начала новой жизни мы даже кое-что имеем.

– Да! – мечтательно протянул Фернан, силясь вызвать сонливость.

Утром все приготовились к спуску лодок на воду. Но неожиданно Пьер запротестовал:

– Я подумал и пришел к тому, что следует подождать со спуском, ребята.

– Чего так, Пьер? – спросил Фернан с явным неудовольствием.

– Уверен, что мы очень плохо скрепили пучки бамбука – в море они с легкостью могут развалиться. Надо связки усилить.

– И как ты это себе представляешь? – уже Гардан подал свой возмущенный голос. Его мечта о большой рыбалке откладывалась. Он был недоволен.

– У нас есть железные стержни, пруты с корабля. Надо их расковать и ими стянуть пучки бамбука. Слава Богу, у нас нашелся молоток и мы можем это сделать. Не хотим же мы среди моря пойти ко дну?

– Это долгое дело, Пьер, – сказал Фернан, но задумался.

– Что, еще месяц ждать? – Гардан не желал примириться с задержкой.

– Гарданка, так будет спокойнее. Лучше подождать на берегу, чем кормить рыб в море. А оно, ты же знаешь, шуток и недоработок не любит. Надо, Гардан.

Ребята вздохнули, но вынуждены были согласиться. Пьер негласно был у них авторитетом по строительству судна, и приходилось учитывать его мнение. Пьер с Фернаном принялись разогревать железные пруты.

– Это же надо! – вскричал недовольно Гардан неделю спустя. – Больше недели возились с этими несчастными прутами! Сколько времени потеряли!

– Потеряли, но не зря, – отозвался Пьер, заколачивая очередной хлыст бамбука в связку лодки. – Погляди, как здорово получилось. Теперь можно не опасаться, что в волну нас разнесет по морю. И плавучесть немного улучшилась за счет дополнительных хлыстов.

– Так что, завтра можно спускать наш галион?

– Готовься, Гарданка! Ты первый будешь его пассажиром. Готовь свои рыболовные снасти.

– А настил?

– Надо без него опробовать наше судно. Кстати, название нужно для него придумать. Судно все же!

– Уже готово! – Фернан весело глянул на ребят.

– Говори, Фернан.

– Мне оно напоминает каракатицу. Пусть так и называется, а?

– Гм… Каракатица. А что? Пусть так и будет! – согласно закивал Пьер. – Может, после испытаний придется поменять название. Там видно будет. А пока можно и это принять, как ты считаешь, Гарданка?

– Лишь бы побыстрее в море, а там пусть хоть и каракатица. Я согласен.

И вот утром друзья приступили к спуску плота. Он оказался достаточно тяжел, а вода ушла с отливом. Сопя и отдуваясь, ребята орудовали крепкими бамбуковыми шестами, приспособив их как рычаги. Сооружение медленно, рывками подвигалось к кромке воды.

– Вы не особенно-то беспокойтесь, ребята, – сказал Пьер, отдыхая. – Еще немного – и хватит. Днем вода поднимется и наш плот подхватит. Так что осталось совсем немного. Отдохнем малость, и в последний раз за рычаги возьмемся.

– Не думал, что это будет так тяжело, – вздохнул Гардан.

– Конечно, тяжело. Гляди, какая масса бамбука, а еще крестовины и прочие бруски и балки, – Фернан значительно, с уважением оглядел результат общего труда.

– С настилом могли бы и не передвинуть, – заметил Пьер. – Это еще столько же веса. Так что скажите спасибо, что я вас надоумил так делать. Все же легче.

– Это уж точно! С настилом нам бы не управиться.

Окончив работу, мокрые от пота, но довольные и голодные, ребята принялись за сбор крабов, спрятавшихся среди камней и кораллов. Голод не ждал и терзал привычными болями их молодые ненасытные желудки. Лю торопливо жарила бамбуковые ростки и поглядывала на малую горку крабов, копошащихся неподалеку в широком бамбуковом колене. За ними нужен был присмотр да присмотр.

Наконец дождались высокой воды. Каркас плота всплыл, и берег огласился радостными криками.

Накричавшись от радости, ребята полезли в воду и вскарабкались на свое сооружение, свесив ноги в воду. Плот держал хорошо, покачивался, обдавая ноги приятной влагой.

– Давай весла, Пьер! Попробуем грести и посмотрим, как это у нас получится, – предложил Гардан с сияющей улыбкой.

Осторожно лазая по брусьям, Пьер с друзьями установили пару весел и, кое-как устроившись, принялись грести. Плот двинулся к выходу в море. Каркас поскрипывал, брызги приятно холодили кожу тел, вызывая радостные восклицания и смех.

– А что – плывем, – сказал Гардан, наваливаясь на весло.

– Пьер, ну-ка поработай рулевым веслом, – предложил Фернан. – Поглядим, как наша каракатица слушается руля.

– Слушается, уже пробовал. Однако не стоит увлекаться. В море, говорю, не стоит выходить. Слишком плохо мы знаем свое судно. Поплавали чуток, и хватит. Будем возвращаться.

– А может, еще немного, а? – Голос Гардана был просительным.

– Вода неспокойная – будем возвращаться, – Пьер был непреклонен.

Всем хотелось побыстрее приняться за работу. Плот покачивался недалеко от берега, пришвартованный канатом к вбитому колу.

– Да, неужели мы сумели это сделать? – радостно повторял уже в который раз Гардан. – Теперь совсем другая жизнь пойдет. Эй, Лю! Как у тебя с парусом?

– Хорошо, Гардан! – Девушка улыбалась белозубым оскалом.

– Гляди мне, а то несдобровать! – И парень подмигнул ей многозначительно.

– Ей ведь надо не только парус сплести, а еще и канатов наделать, – заметил Пьер.

– Да, работы тут хватит еще на целый месяц, – отозвался Фернан.

– Какой месяц? – Гардан возмущенно встрепенулся. – Завтра в море пойду на тунца! Чего ждать? Пока на веслах, а уж потом и парус приспособим. Мочи нет ждать более!

– Подождешь, Гарданка, – солидно ответил Пьер. – Судно еще не готово, мачта даже не поставлена, а ты в море собрался. Хоть недельку надо подождать. И не голоси, сам знаю, что и как. Иди и работай.

Гардан обиженно замолчал, недоброжелательно поглядывая на друга. Но работы оказалось достаточно, Фернан почти угадал. Почти месяц они провозились, пока Пьер разрешил выйти в море.

– Вот теперь, Гарданка, можно и в море. Завтра собирайся рыбалить.

– Неужто все сделали? – с недоверием протянул в ответ Гардан. Он с вожделением оглядывал лежащий на песке плот. – Неужто завтра будем в море? Однако я бы переименовал наш корабль.

– Как же? И с чего это?

– Очень просто! Кто нам подал мысль строить именно такой? Лю! Вот и пусть судно носит ее имя. Коротко и со значением, а?

– Чего ты там придумал, Гардан! – Голос девушки был слышен редко, но в этот момент он раздался весьма уверенно.

– Правильно Гарданка придумал! Действительно, давайте назовем судно именем его создательницы. Согласен, Фернан?

– А чего мне не соглашаться? Я согласен! Она это вполне заслужила. Пусть будет «Лю».

Девушка отошла в сторону. Было видно, как она сконфузилась. Ребята немного поговорили об этом и успокоились. А Пьер сказал:

– Надо заготовить в дорогу воды, пищи. Мало ли что может случиться – это море, и никогда нельзя сказать, как оно поведет себя.

Утро еще не началось, а ребята уже тащили плот по воде, спеша успеть до начала отлива вывести судно подальше от берега. Парус слегка шелестел на палубе, готовый принять первую порцию ветра. Пока он дремал, свернутый в рулон поперек судна.

– Кажется, все, – оглядывая плот, произнес Пьер. – С Божьим благословением можно отдать швартовы. На весла! – скомандовал он и устроился на корме. Пошевелил рулевым веслом, подождал, пока Фернан и Гардан усядутся на места, сказал тихо, со значением: – С Богом, ребята! И пусть сопутствует нам Всевышний! Навались!

Плот тронулся и потащился к выходу из залива. Отливная волна подхватила его, Пьер напряженно орудовал веслом на корме, а Лю сидела на носу, всматриваясь в прибрежные камни.

Небо быстро начало сереть, и вскоре солнце выскочило из-за горизонта.

– Приготовиться ставить парус! – Пьер помедлил минуту и продолжил: – Весла уложить! Парус поднять!

Ребята молча и быстро выполняли команду. Плот покачивался от их движений, но вел себя устойчиво. Заскрипел самодельный блок, и парус с неохотой пополз вверх. Он зашелестел на легком ветру, натянулся под его силой и слегка накренил плот. За кормой появился след, быстро таявший среди волн.

На лицах ребят играла улыбка, они не могли скрыть радости и часто беспричинно смеялись. Их бронзовые тела лоснились от пота, под тонкой кожей шевелились мышцы. Они были голодные, но очень уверенные и счастливые тем, что сумели построить такое судно. Оно, конечно, было очень корявым, но им казалось, что они несутся по морскому простору на великолепном паруснике, грациозно распустившем свои паруса.

– Ну как? – спросил Гардан, норовя поймать взгляд Пьера. – Что скажешь, капитан? Мы уже вышли в море, ты хоть это понимаешь?

– Понимаю, понимаю, Гарданка! Не мешай, я наблюдаю. Надо же понять наше судно.

– Чего его понимать? Идет уверенно, парус оказался хороший. Узла три дает? Как ты думаешь, Пьер?

– Думаю, что дает, Гарданка. Однако ветер слабый, а как будет при свежем? И вообще, я должен почувствовать наше судно, узнать, каков его норов. Однако, ребята, приготовиться к повороту. Отдать левый брас, подтянуть правый! Убрать слабину правого фала!

Ребята с серьезными лицами четко выполняли команды, и плот сделал плавную дугу. Пьер выправил руль, и плот пошел вдоль кромки берега в полумиле от него. Он слегка покачивался, пена иногда окатывала сидящих на палубе, снизу в настил била редкая волна, и вода просачивалась сквозь щели в палубе. Но это были пустяки. Вода была теплая и никого не беспокоила.

Гардан сосредоточенно работал со своими рыболовными снастями, а Фернан растянулся на палубе в тени паруса. Пьер поглядывал на небо, на медленно проплывавший мимо берег, подправлял руль, огибая косу, где они нашли затонувший корабль.

На горизонте клубились тучи, ветер свежел, и плот, увеличив немного крен, убыстрил свой бег.

Часа четыре спустя, когда небо уже заволокло тучами, плот входил в свою бухту. Парус Лю свернула, привязала к мачте, а ребята сели на весла, осторожно подгребая к берегу.

– Ну как же все хорошо! – отдувался Гардан, вылезая на берег и таща причальный трос за собой. – Эй вы, дармоеды! Швыряйте рыбу на берег, а то забудете, а мне страсть как жрать охота!

Смех и радостные восклицания были ему ответом. Ребята были счастливы и довольны. Пьер сказал, с трудом сдерживая рвущуюся из него радость:

– Должен сказать, ребята, что испытания прошли успешно. Плот отлично идет под парусом и слушается руля отменно. Так что впереди большое плавание и свобода! Виват! – он захохотал от всей души, подняв победно руки вверх.

Теперь Гардан почти каждый день выходил с Пьером в море. Рыбы было столько, что всю истребить даже их изголодавшиеся желудки были не в состоянии. Жизнь стала много радостнее и веселей. Мысли друзей постоянно вертелись вокруг большого плавания на материк.

Нетерпение постоянно будоражило ребят. Они были счастливы оттого, что сумели выжить в таких трудных условиях, мечтали о материке и новой жизни, а Гардан все чаще вспоминал «Волка» и вынашивал мысль о мщении. Он говорил:

– Многое я бы отдал, чтобы встретить тех подонков, что нас высадили на остров. Особенно хочется отплатить им за мою саблю, что я в Индии добыл. Ни на мгновение не могу забыть об этом. Не успокоюсь, пока не отомщу! Аллахом клянусь, что добьюсь своего! Они у меня получат все сполна!

– Где ты их теперь сыщешь, Гарданка? – успокаивал друга Пьер. – Да их, может, и в живых уже нет. Что они без капитана смогут сделать?

– Почему без капитана? Он же с ними, и они заставят его плясать под свою дудку. Он уже не тот, что был раньше.

– А я так не думаю. Капитан придумает что-нибудь, вот увидишь!

– Хорошо бы увидеть, да удастся ли?

– Однако, ребята, мы уже тут больше полугода сидим, – заметил Фернан.

– Быстро пролетело время! Так не успеешь пожить – и жизнь подойдет к концу, а? – Пьер задумчиво поглядывал на огонь костра, подкладывал ветки и наблюдал, как пламя охватывает их.

– Что-то ты заговорил совсем как старик, Петя? – молвил Гардан, дружески похлопывая юношу по тощим плечам.

– А что, мы мало прожили? Другим такое и не снится, что мы пережили. На добрый десяток людей хватит и еще останется малость.

– Это верно, – отозвался Фернан. – Но хотелось бы узнать, Пьер, куда мы направимся?

– Тут гадать не приходится. Прямо на восток, а там видно будет. Поглядим на месте.

Ночь подходила к концу. Ребята спали под навесом, мирно посапывая.

Вдруг Гардан вскочил. Его грудь ходила ходуном, глаза искали чего-то в темноте. Он весь был в поту и теперь старался успокоиться. Море тихо плескалось невдалеке, лес слегка шумел листвой, и редкие крики всякой живности не нарушали общей тишины тропической ночи.

– Ты что, Гарданка? – сонно спросил Пьер, переворачиваясь на другой бок. – Чего вскочил?

– Ух! – Гардан едва успокоил разбушевавшееся сердце. – Ну и привиделось! Едва успокоился.

– Да что там у тебя? Говори или ложись, а то спать охота.

– С капитаном нашим плохо, Петька.

–С чего ты взял, Гарданка?

– Я все видел! Он на острове, совсем близко от нас. Я так отчетливо это видел, что сомнений быть не может.

Пьер сел, протирая глаза. Фернан зашевелился, тоже сел и спросил:

– Чего всполошились, ребята? Гроза?

– Нет, Фернан, – ответил Пьер. – Гардану привиделось, что капитан наш на острове оказался.

– На нашем?

– Не на нашем, а на соседнем, так, Гарданка?

– Не так. Остров близко, но не соседний. До него миль десять—пятнадцать плыть. Я точно знаю его расположение. Главное, не забыть. Точно на восток, между двумя островами, затем слева виднеется остров с причудливой такой вершиной горы, а потом уж и остров капитана.

– Как ты мог такое знать? – с недоверием спросил Фернан.

– Он может, – за друга ответил Пьер. – Я ему верю. Он еще ни разу не ошибся, Фернан. Ну, а дальше что, Гарданка?

– Он там с Леонаром. Они голодают и призывают нас к себе. Надо срочно к ним идти. Спасать надо!

– Почему они там оказались? И что с ними?

– Этого я не знаю, но я хорошо, отчетливо видел, как они лежат на берегу и вид их просто жуткий. Они умирают от голода. Что будем делать?

– А тут и думать нечего, Гарданка! Завтра и отправимся в путь. Пятнадцать миль мы сможем пройти за полдня.

– Надо еды набрать побольше, воды, кокосов, словом, всего, что мы можем.

– Это интересно, – протянул Фернан. – А главное, что на восток от нас.

– Ну и что? – спросил Пьер.

– А то, что теперь мы можем тут же отплыть туда и больше никогда на остров не возвращаться. Нечего больше нам тут делать.

Ребята призадумались, потом Пьер сказал:

– Судя по всему, Фернан прав, правда, Гарданка? Чего нам тут делать?

– И то верно. Сколько нам тут еще околачиваться? Я согласен.

– Тогда придется забрать все, что нам может пригодиться. Ничего не оставлять. А то ведь всякое может случиться. – Фернан почесал бок, зевнул и с равнодушным видом оглянулся. Лю спала в сторонке, шагах в десяти от молодых людей, под отдельным навесом. Фернан поглядел в том направлении, но ничего не сказал.

– Надо проверить оружие и, главное, порох, – прервал затянувшееся молчание Гардан. – Давно этим не занимались. Теперь надо.

– Верно, Гарданка, а то, не дай бог, что приключится, а нам и отбиться будет нечем. Так что, ребята, весь сегодняшний день надо посвятить сборам. – Он глянул на звезды, оглядел берег. – Скоро солнце взойдет. Пора и вставать. Дел так много, что можно за день и не успеть собраться. Плодов побольше надо собрать.

– А рыбы по дороге наловим, – дополнил Гардан.

Глава 26 Встреча с капитаном

– Неужто можно отдохнуть? – разминая уставшие конечности, произнес Гардан.

Ребята вяло шатались по берегу, заканчивая приготовления к утреннему отплытию. Уже все было погружено на плот, а сам он надежно пришвартован длинными канатами к колу, вбитому на берегу. Плот стоял на мелководье, на палубе его громоздились связки бананов, кокосовые орехи в загородке из бамбука, бочонок с остатками масла и остальной скарб, оружие, веревки и даже охапка дров, прихваченная на всякий случай.

– Отправляемся пораньше, пока вода не спала, – сказал Пьер. – Используем ночной бриз. Он нам поможет быстрее добраться до места. Кстати, Гарданка, ты не собьешься с курса в темноте?

– Мы же не все время будем идти ночью. Когда-то и день наступит. А за час далеко мы не отойдем. К тому времени и солнце взойдет. Согласен? Думаю, что острова, между которыми придется плыть, достаточно далеко отстоят друг от друга, чтобы можно было наскочить на них.

Часа за два до восхода ребята уже заканчивали завтракать. По колено и по пояс в воде, они добрались до плота и заняли свои места.

Швартовы отвязали и навалились на весла, осторожно выводя плот из бухточки. Легкий бриз приятно холодил кожу ребят, торопил с поднятием паруса, что и было сделано, как только бухта расширилась. Плот весело побежал на восток, Пьер поглядывал на звезды и по сторонам, опасаясь прозевать отдельные камни, которые могли быть здесь.

– Слава Богу! – вздохнул Пьер, глядя на солнце, которое быстро поднималось им навстречу. – Гляди, Гарданка! Верно плывем? Смотри, не заблудись тут.

Гардан осмотрел горизонт, увидел впереди по правому борту далекие очертания острова, слегка скрытые утренней дымкой, справа, еще дальше, был заметен и другой. Парень успокоился, сказал значительно:

– Все правильно, Петька! Идем правильным курсом.

Он обернулся, глядя на оставшийся позади остров, ставший почти родным. В глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление, и Гардан сказал, вздохнув:

– Однако мы не так уж плохо и жили на нашем острове. Верно я говорю?

– А чего жалеть-то, Гарданка. Сколько же мы прожили там? Фернан, ты не подсчитывал?

– Сейчас нет. Но дней пять назад было семь месяцев с небольшим.

– Как быстро пролетело время! – Пьер вздохнул как бы с сожалением.

– А вот капитану с Леонаром, видимо, так не казалось, – Гардан посерьезнел, оглядывая горизонт. – Сколько же они уже на острове сидят? Интересно бы узнать.

– Скоро узнаем. К полудню, если ничего не случится и ветер будет попутным, увидим их и узнаем все подробности, – ответил Пьер.

– А выдержит ли всех нас наш плот? – спросил Фернан. – Он уже сейчас идет довольно тяжело.

– Груза добавится не так уж и много, – Гардан скорчил гримасу. – Они, видимо, основательно отощали, и веса в них немного.

– Подкормим, Гарданка! Лишь бы успеть.

Вскоре Гардан занялся рыбалкой, Лю принялась разводить костерок на наваленных на настил камнях, присыпанных песком, готовясь к обеду. Ветер переменился и задул почти с севера. Парус едва улавливал его, и приходилось внимательно следить за ним и ветром.

Они уже прошли пролив между островами. Впереди из воды стал показываться темный конус горы, о которой говорил Гардан. Пьер повеселел, определив, что идут они правильно. Он оглянулся по сторонам. Море было пустынно. Ни одного паруса не было видно. Пьер посмотрел на друзей, поерзал на охапке морской травы и сказал:

– Гарданка, глянь-ка, далеко еще нам? Вершина горы, которую ты видел во сне, уже показалась. Да и время приближается к полудню.

Гардан, щурясь под лучами солнца, оглядел горизонт и ответил солидно:

– Курс верный, капитан. Так держать! – Улыбка озарила его лицо, и Пьер обратил внимание, что Гардан уже не тот юноша, почти мальчишка, каким он был совсем еще недавно. Лицо его было уже мужским, затвердевшее, огрубевшее, хотя и худое, костистое и немного злое. Усы и борода, которые всем им не было охоты стричь, сильно меняли облик. Пьер подумал, что и он тоже выглядит совсем иначе, чем три года назад, когда они начинали свои странствия по миру. Он скривил щеку в усмешке, но представить себя не смог.

– Узнает ли нас капитан, как вы думаете? – спросил Пьер, отвечая на свои мысли.

– Куда он денется? – Гардан говорил безразличным тоном, поскольку был занят важным для всех делом – рыбалкой. На палубе уже лежали два тунца по паре футов каждый.

Волна ударила снизу в настил, окатила мелкими брызгами ребят. Пьер заметил, что волнение усилилось, а ветер помаленьку становится противным. Парус почти не улавливал его. Озабоченность отразилась на лице молодого капитана, он сказал недовольным тоном:

– Ребята, придется поработать веслами. Ветер меняет направление.

– Это плохо, Пьер, – отозвался Фернан. – Мы еще далеко от цели, а просидеть пару часов на веслах нам будет нелегко.

– Конечно. Однако делать нечего. Гарданка, кончай рыбалку! Погляди на вершину острова. Так держим курс?

– Чего ты волнуешься? Все верно. Вот пройдем этот остров, а потом уже и капитанский будет.

– Так, может, примем немного правее и подойдем к нему с южной стороны?

– Вот этого я сказать тебе не могу. Можно сделать и по-твоему, но лучше идти так, как я видел во сне.

– Однако ты не говорил, с какой стороны будет остров.

– Справа по борту.

– Тогда можно слегка изменить курс и использовать ветер, пока он не совсем переменился.

С этими словами Пьер поправил румпель, плот послушно повернул нос немного к югу, и скорость сразу увеличилась. Пьер прикинул на глазок и спросил:

– Узла четыре делаем, как ты думаешь, Фернан?

– А что, вполне возможно. Гляди, как след за кормой далеко виднеется. Сейчас хорошо идем. А силу можно и приберечь на будущее. Кто знает, как оно дальше повернется.

– А мне что-то тревожно, – заметил Пьер.

– С чего бы это? – спросил Гардан.

– Да все чудится, что плот наш может развалиться, весь скрипит и качается под ногами. Крепко ли мы его сработали?

– Во всяком случае, до острова дотянем, а там поглядим не торопясь.

– Хватит болтать, – раздался голос Лю. – Обед готов. Идите есть.

– Мне там оставьте побольше, ребята! – озабоченно воскликнул Пьер, сглатывая голодную слюну. – Руль-то бросить я не могу.

Все засмеялись и заверили, что капитана не обидят.

Зазубренная вершина острова медленно проплывала на горизонте. Тучи тревожно клубились на севере. Скоро можно было ожидать ливня, а с ним может налететь и ветер. Как плот справится с такой нагрузкой? И Пьер постоянно глядел на небо, прикидывая, сколько еще времени им идти до капитанского острова.

Время стало тянуться медленнее. Нетерпение, ожидание и тревога охватили всех на плоту. Ребята приуныли, и лишь Гардан молча, сосредоточенно продолжал ловлю рыбы. Несколько крупных тунцов уже лежали на палубе. Девушка поливала их водой, хотя, в общем-то, это было не нужно. Волны постоянно смачивали настил брызгами сквозь щели.

– Гарданка, мы прошли вершину, – нетерпеливо сказал Пьер. – Погляди, не показался остров?

– Еще рано, видимо. Теперь и без меня ты сам все увидишь. Как заметишь остров – теперь уже слева по борту, так и знай, что это наша цель. А мне еще пару рыбин поймать охота. Нас теперь будет больше, и еды нужно много.

Час спустя Пьер заметил остров. Он был несколько слева. Сердце радостно забилось. Значит, Гарданка не ошибся! Молодец! Скоро они достигнут острова и увидят капитана с Леонаром. Быстрее бы!

– Гардан, остров! – это Лю обращала внимание юноши на увиденное.

– Вот и хорошо, Лю! Я и не сомневался. Петька, сколько времени до него идти? Как ты думаешь?

– Часа два, не больше. Хотя, видишь, скорость упала – ветер никак нам не хочет сопутствовать. Может, придется взяться за весла.

– Плыви пока, – отозвался Фернан.

Прошел час, и остров стал хорошо виден. Он был крошечный и плоский. Несколько кокосовых пальм кивали под ветром своими кронами. Заросли кустарника и деревьев подступали почти к самой воде. Фернан заметил, оглядывая его:

– Да, островок-то куда меньше нашего. Раза в три, если я правильно определяю.

– Не удивительно, что на таком острове можно с голоду помереть, – отозвался Пьер. – Однако пора высматривать место стоянки и искать капитана. Может, пальнуть из мушкета? Услышат, а?

– Рано еще, – отозвался Гардан. – Подойдем ближе.

Пьер старательно работал румпелем, пытаясь полнее заполнить парус ветром. Тот часто полоскался, приходилось поправлять его и руль. Тучи заволокли почти все небо. Полосы дождя уже просматривались вдали.

Молодые люди напряженно всматривались в берег, но ничего примечательного увидеть они не смогли. Берег был пустынен. В души друзей закрадывалось сомнение.

– Ничего не видно, – промолвил Гардан с сожалением. – Наверное, придется высаживаться, а уж потом поискать капитана.

– Так и придется сделать, – откликнулся Пьер. – Скоро дождь хлынет, и хорошо, если без шквала. Выдержит ли наш плот? Надо поскорее высадиться на берег.

Остров медленно приближался. До него оставалось уже меньше мили, а на берегу никого не было видно. Пьер скомандовал:

– Приглядывайте место высадки. Будем приставать. Вода высокая – это нам немного поможет.

Полчаса спустя, когда первые капли дождя начали барабанить по палубе, Пьер направил плот прямо на пляж. Бухты поблизости не оказалось, и он посчитал, что на поиски ее уйдет слишком много времени, а рисковать никак не хотелось.

– Всем в воду! – крикнул он. – Тяните плот на берег! Швартуйте!

Облегченный плот еще немного поплясал на волне и затих, уткнувшись в прибрежный песок. Ребята проворно выскочили на берег, прикручивая к стволам кокосовых пальм канаты швартовов.

Друзья оглядели пустынный берег, стоя под мощными струями ливня. Ветер с силой ударил по ним, Пьер с тревогой поглядел на плот и сказал:

– Ребята, надо быстрее разгружать плот. Ветер и волны могут сорвать его! Бегом!

Полчаса спустя все сидели под пальмами среди своего скарба и ждали окончания ливня. Он был теплый, но через некоторое время всем стало неуютно. Лю уже стучала зубами, и Гардан прижал ее к себе. Волны с яростью накатывались на берег, и плот пришлось вытащить на песок подальше. Пьер продолжал с тревогой наблюдать за ним, опасаясь, что прибой разнесет его по бревнышку.

Гардан вскочил и вскрикнул:

– Чего мы тут все сидим? Дождь может еще часа два лить. Я пойду на поиски. Остров слишком мал, чтобы заблудиться. За час можно его весь обойти. Пошли, Лю? Или останешься здесь? Холодно так сидеть. Пошли.

Та согласно кивнула, поднялась, и они при молчаливом согласии ребят двинулись по прибрежной полосе и вскоре исчезли в пелене дождя.

– Интересно, ошибся Гарданка или нет?

– Сомневаешься? Ты же говорил, что он никогда не ошибается.

– Говорил. Да все может быть. Однако делать нечего – придется нам ждать. Во всяком случае, мы сделали первый шаг к материку. Так постепенно, от острова к острову, и доберемся до него.

– Хорошо бы найти обитаемый остров. Есть же они тут!

– Конечно! Это хорошая мысль, Фернан. Так и сделаем. Если никого не окажется здесь, будем искать людей. А то наш плот мне кажется слишком ненадежной посудиной.

Ребята обернулись и увидели бегущего Гардана. Он что-то кричал, но за шумом ливня ничего нельзя было разобрать. Когда тот подбежал, Пьер спросил, поднимаясь:

– Что, нашли?

– Нашли! Нашли, Петька! Лю там их уже кормит, бедолаг! Кто пойдет к ним? Это рядом совсем, меньше полумили отсюда. Пошли!

– Фернан, ты иди, а я останусь сторожить плот. Вдруг понадобится что сделать. Идите, да пусть кто-нибудь прибежит сюда сообщить новости. Как они там?

– Плохо. Ослабели и едва могут стоять на ногах. Особенно капитан.

– С чего так? – Фернан уже приготовил рыбину и котелок.

– Вроде болеет, но я пока точно не знаю. Потом он все нам расскажет. Ну, пошли?

Ребята быстрым шагом ушли, а Пьер остался один, поглядывая на небо и переживая услышанное. Ему очень хотелось побыстрее увидеть капитана и Леонара, но и за плотом надо присматривать. Ведь на таком малом острове будет трудно построить новый. Да и времени много это займет.

Нетерпение и радость не позволяли Петьке сидеть на месте, и он принялся ходить взад и вперед. Улыбка не сходила с его лица. В груди радостно билось сердце. Он впервые за все пребывание в изгнании почувствовал себя свободно и легко. Парень остановился, и его губы стали шептать слова молитвы, горячей и благодарной.

Ему так хотелось побыстрее встретиться с капитаном, что он поглядывал на плот с неприязнью, порывался бросить все и бежать, но все же пересиливал себя и заставлял ждать.

Ливень перешел в обычный дождь. Пьер поглядел на небо и понял, что скоро он и вовсе перестанет. Ему уже хотелось тепла, хотя совсем недавно он изнывал от жары и духоты.

Ветер стих и едва ощущался, море постепенно успокаивалось. Пьер поглядывал на плот с чувством благодарности к нему – он ведь все выдержал.

Вид капитана и Леонара поразил Пьера. Они были так худы, что казались живыми скелетами, обтянутыми желтоватой кожей, местами покрытой какими-то язвами. Лица обросли бородами, висящими грязными клоками, длинные космы волос торчали во все стороны.

– Что, Пьер, не узнаешь? – спросил капитан, увидев подошедшего и оторопевшего сразу юношу.

– Капитан, неужто это ты? Господи, как же это случилось?

– Сам виноват, Пьер. Смалодушничал в первый раз и тут же поплатился за это. Поделом мне. Но теперь с этим покончено. Я знал, что вы не оставите нас в беде.

– Но как, капитан?

– Я знал ваше местонахождение и постарался привести судно именно в эти места. Но не дальше. Подонки что-то заподозрили и высадили нас здесь, на этом крошечном островке, куда никто никогда и не заглядывает.

– Но почему, капитан?!

– Я им мешал, Пьер. Они уже мне не доверяли и решили избавиться, а Леонар, верный и преданный друг, пожелал последовать за мной. Это мне сильно облегчило тут мое существование, но поставило его в трудное положение. Однако теперь все наладится, верно?

– Конечно, капитан! – воскликнул Пьер и, приблизившись, обнял и прижал тщедушное тело к своей груди. На глаза парня навернулись слезы, но он успокоил их усилием воли и сказал: – Мы вас быстро поставим на ноги.

Китаянка потчевала Леонара кашицей из банана и ягод, которые уже раздобыла поблизости. Гардан возился с костром, но сырые дрова никак не хотели разгораться. Фернан слушал капитана, поддакивал и охал сокрушенно.

– Гардан сказал мне, что вы построили какой-то странный корабль? – спросил капитан.

– Это все Лю! Она нас уговорила такое сделать. Да и затонувшее судно нашла и достала с него много полезного. Так что ее заслуга неоспорима, капитан. Потом мы покажем вам его. А теперь, капитан, надо попить кокосового молочка. Хватит болтать, надо быстрее выздоравливать и убираться отсюда.

– Убираться надо, это ты верно сказал. А потому давай свое молочко. Теперь у меня и аппетит появился! – И он со смаком отпил молока из кружки. – Хорошо-то как! Недаром я молил Господа и Гардана услышать меня! Слава Всевышнему, он услышал меня, но главное, меня услышал Гардан. И теперь мы вместе!

– Но как это вам с Леонаром удалось?

– Ты верно сказал – с Леонаром. Он не отставал от меня, мы вместе посылали Гардану наш мысленный зов, и он нас услышал. Я ведь уже хорошо знал, что он обладает кое-какими способностями по этой части, и мы старались от души. Вот он нас и услышал.

– Как чудно это, правда, Фернан!

– Сознаюсь, я не верил в такое, но теперь изменил свое мнение. Жизнь показала, что это правда.

Наконец костер разгорелся, да и солнце жарило вовсю. Тучи ушли и виднелись лишь на горизонте. В воздухе разнесся запах жареной рыбы, и ноздри людей жадно расширились. А Лю приговаривала:

– Подождите, милые, скоро все будет готово. Жаль, что соли нет, но это можно и пережить. Гардан изрядно потрудился по дороге сюда. Рыбы хватит всем, а завтра он наловит еще.

– Хуже всего, что мы так ослабели, – продолжал повествовать капитан, – что не могли залезть на пальму за кокосами. Уже стали долбить ствол острыми раковинами и камнями в надежде, что он повалится. Но это было бы очень нескоро.

– И как долго вы здесь находитесь? – спросил Фернан. Его глаза недобро поблескивали.

– Да почитай уже два месяца, ну, может, чуть меньше. Как ты считаешь, Леонар?

– Мы сбились со счета, Эжен. Но думаю, что ты недалек от истины.

– Но я не верю в то, что нашим бывшим друзьям удастся долго плавать. Судно уже состарилось, а уход за ним в последнее время был так плох, что они или пойдут ко дну, поскольку черви источили все днище, или будут захвачены. Ход их сильно упал, а вытащить и почистить корабль у них ни сил, ни охоты нет. Правда, они могут сменить его, захватив другой, но это вряд ли.

– А как же Жак, капитан?

– Он оказался безвольным человеком и испугался, полностью им подчинился. Зато Ю никак не смирялся, но тот действовал более хитро и осторожно.

– Ю? – Пьер с интересом обернулся к говорившему. – Что же он делал?

– Этот хитрец задумал медленно, но верно отомстить за наши мучения и унижения. Он просто потихоньку отравлял Луиса и Ива. И уже при нас Луис стал плохо себя чувствовать. Постоянно жаловался на недомогание и слабость. Потом стал обращать внимание на это и Ив.

– Чем же он их травит?

– Китайцы очень мудрый народ, Пьер. Они много знают и таят в себе эти знания. Так что я нисколько не удивляюсь, что он раздобыл где-то зелье и теперь вершит свой собственный суд, не привлекая к себе внимания. Я об этом узнал из намеков, которые он бросал мне с недовольным видом. И я его отлично понимал.

– Мужчины! – голос Лю зазвенел торжественно и требовательно. – Обед ждет вас! Прошу занимать места. Капитан с Леонаром – на почетные места!

– Капитан, ты же знаешь, что вам есть много никак нельзя. Так что поосторожнее с этим, – в голосе Фернана звучали нотки почтения и заботы.

– Эх, Фернан! Прекрасно знаю, но как же трудно бывает следовать полезным советам. Вот и Гардан меня не раз предупреждал о заговоре на судне, да я сначала не придавал этому значения, потом что-то со мной случилось такое, что я перестал ощущать опасность, ну а совсем недавно отношения с Ло совершенно выбили меня, как сказал бы кавалерист, из седла.

Рты были заняты едой, разговоры утихли. Солнце склонялось к западу, длинные тени протянулись по пляжу, близилась ночь. После несколько вялых фраз, кивков и улыбок сказалось напряжение дня, и на людей навалилась блаженная сытость вместе с сонливостью. Никто и не думал им сопротивляться, и все быстро устроились спать.

Глава 27 На материк!

Десять дней спустя вся команда собралась у плота, готовая отдать швартовы. Капитан с Леонаром уже выглядели вполне сносно, хотя еще чувствовалось длительное голодание, а у капитана совсем недавно проявлялся еще и душевный упадок. Собственно, именно этот упадок и способствовал резкому ухудшению его здоровья. Сейчас с этим было почти покончено, и Эжен снова чувствовал в себе силу, энергию и желание действовать.

– Однако хорошо, что мы вытащили этот плот на берег и подкрепили его, – сказал он, уже снова чувствуя себя капитаном. – Теперь можно надеяться, что до материка мы доберемся.

– Но не мешало бы поменять наш плот на что-то лучшее, более надежное, – отозвался Гардан.

– Прежде хорошо бы найти обитаемый остров, – ответил Пьер. – Там можно было бы сделать всякие запасы на время плавания.

– Это дело нетрудное, – сказал уверенно капитан. – Можно надеяться, что уже к вечеру такой остров сыщется. Я знаю эти места и обещаю вам это.

– Ну что? С Богом? – Пьер оглядел друзей, плот, нагруженный всем, что только можно было взять с собой. – Пока вода достаточно высокая, надо отчаливать. Садимся?

– Да, по местам! – Голос капитана прозвучал бодро и решительно.

Плот значительно осел под тяжестью шести пассажиров, волна часто ударяла в настил, но весла и парус довольно быстро придали ему хороший ход.

– Четыре узла, не меньше, – определил Леонар и поглядел на капитана.

– Это то, что нам нужно. До обитаемого острова не так уж и далеко. До захода солнца можем успеть, – он мягко отстранил Пьера от румпеля и, оглядев море, подправил малость курс плота. – Плохо, если к вечеру ветер спадет. Но будем надеяться на лучшее.

Гардан, как всегда, занялся ловлей рыбы, остальные ожидали команд капитана, но тот молчал. Оставалось только сидеть или лежать на палубе и охлаждаться частыми брызгами соленой воды. Плот скрипел, кряхтел, но довольно уверенно двигался вперед. Вдали, на самом горизонте, зеленел остров, едва видимый из воды. Он постепенно исчезал и вскоре вовсе пропал в дымке.

Море было пустынно. Ни один парус не был заметен на его поверхности. А он был так нужен! Никто не надеялся на крепость плота, и очень хотелось с ним расстаться побыстрее, сменив на более привычное и надежное судно.

Время тянулось медленно. Лишь редкие восклицания Гардана нарушали безмолвие, когда он вытаскивал очередную пойманную рыбину. Лю уже готовила пару тунцов на очаге. Все поглядывали с нетерпением на эту процедуру – от нечего делать всегда хочется есть.

Перед заходом солнца капитан сказал с явным облегчением:

– До захода мы не успеваем, но остров перед нами. Вон он, показался немного справа по борту.

На горизонте едва просматривалось темное пятно острова. Он медленно выступал из моря, но ветер стихал, и плот явно не поспевал добраться до берега засветло. Капитан, впрочем, не волновался, надеясь и в темноте пристать у самого селения. Два часа спустя плот осторожно подполз к берегу, где редкие огни костров поблескивали среди ночи.

Туземцы сбежались на берег, с недоумением глядя на странный плот и не менее странных мореплавателей.

Поговорив немного с вождем, капитан радушным жестом пригласил своих друзей следовать за ним и туземцем. Они пришли в небольшую хижину, где им разрешили переночевать. Свайная постройка возвышалась на пару футов над землей, продуваемая теплым ветерком.

Отведав первый нормальный ужин за много месяцев, команда плота, довольно улыбаясь и обмениваясь впечатлениями, улеглась спать.

Пробыв весь следующий день в селении и сполна расплатившись за припасы и ночлег, на следующий день путники отправились на восток, надеясь дней через пять достичь материка.

Больше всех была довольна Лю. У нее теперь имелся запас риса, а с ним не страшно пускаться в любое путешествие.

– Скоро я вас так откормлю, что вы сами себя не узнаете, – часто говорила она, сдабривая рис пряностями, солью и рыбой.

– Неужто кончилась наконец-то наша паскудная жизнь? – восклицал Леонар, сглатывая голодную слюну. – Я так устал от всего этого, что не могу дождаться, когда наконец-то получу покой.

– Надо получить вначале наше достояние, Леонар. Что стоит покой без денег? Это одни слова!

– Для меня не они главное, Гардан. Я готов и от мести отказаться, но не от покоя. Это для меня сейчас самое главное. Забраться в домик на берегу речки, потягивать слабенькое вино и щуриться на теплое солнце, не на такое беспощадное, как здесь, а на наше, французское. Есть груши и виноград, пить парное молоко, слушать пение петуха! Что может быть прекраснее, Гардан. А ты о мести говоришь. Это не занятие для стариков.

– Погоди, Леонар, – ответил ему капитан. – Скоро я тебе обещаю такую жизнь. Клянусь всеми богами и святыми. Даже если мы и не добудем того, что на борту «Волка» осталось, то я тебе из своих припрятанных сокровищ уделю добрую толику. Тебе хватит.

– Я на это только и надеюсь, Эжен. Ты же втянул меня в эту свою авантюру, так что тебе и спасать мое доброе имя. Хе-хе!

– Да уж придется, Леонар. Однако ты не такой уж и старый, чтобы так изображать из себя рухлядь. Встряхнись – и ты увидишь, что все у тебя еще впереди. Ты еще последнего своего слова не сказал.

– В мои шестьдесят четыре года я могу себе позволить и эту маленькую прихоть, Эжен.

– Ты правильно сказал, что маленькую. Ведь большего я просто тебе не позволю. Год, самое большее, – и я тебе обещаю твою мечту, Леонар!

– О Господи! Пусть сбудутся твои слова, Эжен! Господи, обещаю внести посильную лепту в первый же монастырь или церковь, какая встретится мне во Франции, моей милой, дорогой Франции!

Приставая на ночь к островам, которые попадались им на пути, мореходы продвигались на восток, все ближе к материку. Уже было видно, что они миновали пустынные края. Стали попадаться паруса и обитаемые острова.

Погода им не мешала, а дожди, хотя и частые, мало досаждали. Мореплаватели опасались лишь редких шквалов, но их удавалось избежать, своевременно укрываясь за островами.

Три дня спустя на горизонте появился парус. Он медленно приближался, и Гардан внимательно и как-то даже алчно наблюдал за ним.

– Хорошо идет! – как бы невзначай заметил он.

– Хитрец! – капитан криво усмехнулся. – Я тебя прекрасно понимаю, Гардан. Но стоит ли это делать?

– Стоит, капитан, еще как стоит! На этом корыте мы далеко не уедем. А этот красавец идет прямо к нам в руки. Предлагаю не терять шанса, а, капитан?

Капитан молча смотрел на парус, широко раздутый свежим ветром. Ноздри его жадно расширились, глаза приобрели характерный блеск. Добыча действительно была хороша и сама шла в руки. Он колебался недолго.

– Ты прав, Гардан. Готовьте оружие. Через час мы сблизимся.

– Молодец, капитан! Мы мигом это сработаем! – Глаза парня лихорадочно увлажнились, движения его стали вдруг порывистыми, уверенными.

Полчаса спустя стало видно, что навстречу идет одномачтовая малайская прау. После внимательного изучения и наблюдения капитан насмешливо хмыкнул:

– Сдается мне, что это судно хочет того же, что и мы, Гардан. Не нравится мне его поведение. Оно явно идет на нас.

– Вот и хорошо, капитан! Они нас принимают за туземцев, а мы и не собираемся их в этом разубеждать. Пусть подойдут ближе, а там мы им покажем! Главное, чтобы они не заметили у нас оружие.

– Глядите, они сигналят нам! – крикнул Пьер, указывая на приближающееся судно. – Требуют спустить парус!

– Спускай парус! – крикнул капитан. – Пусть думают, что мы испугались. И проверьте незаметно оружие. Бросаемся все разом и стремительно.

– Капитан, не беспокойся! – отозвался за всех Гардан.

Спуская парус, прау красиво описала полукруг и зашла к плоту с кормы. Было видно, что это малайцы, их было больше десятка. Вооружены они были копьями, крисами, саблями и пистолетами. Мушкетов видно не было.

Плавно сблизившись, малайцы не успели ничего предпринять, как по ним грянул залп, и с криками и звоном шпаг на борт мгновенно вскарабкались люди с плота. Малайцы оторопели, потеряв сразу же нескольких людей убитыми и ранеными.

– Не давайте им опомниться! – орал капитан, протыкая шпагой рванувшегося к нему пирата. – Колите всех подряд, пока не сдадутся!

Не прошло и минуты, как судно было захвачено. Такого оборота дел малайцы никак не ожидали и быстро сдались, тем более что наши ребята орудовали шпагами и тесаками молниеносно и яростно.

– Хорошо сработано! – радостно изрек Гардан, вытирая клинок о саронг убитого малайца. – Есть кто раненый у нас? Нет? Такого давно не было, капитан. Что делать с пленными будем? За борт?

– Погоди, Гардан. Так уж сразу и за борт! У нас людей мало. А где их нам взять, как не с этого судна. Сколько у нас пленных? Посчитай.

– А чего считать? И так видно. Вон сидят у мачты пять малайцев.

Капитан глянул в ту сторону, подошел и пригляделся к пленникам. Малайцы, которые совсем недавно выглядели довольно грозно, сейчас вели себя покорно. Лишь глаза их злобно поблескивали. Подбирая слова, капитан спросил:

– Откуда вы такие взялись и что хотели у нас получить? У нас же ничего нет.

Они переглянулись, потом один ответил:

– Это наш главарь знал, которого вы убили. Мы лишь выполняли его приказы. А сами мы с Канмо. Промышляем мелким разбоем. Обогащаем нашего вождя, – в голосе малайца проступила явная ненависть.

– Чего же вы ему подчинялись, если так плох был?

– Сила у него была. И дома у него власть большая над людьми, куда нам против него. Весь кампонг в его руках был.

– А теперь как же? Вернетесь в свой кампонг или что другое сделаете?

– Это не от нас зависит, туан. Теперь ты наша судьба. Мы в твоей власти.

– А готовы служить мне? Со мной вам будет лучше, обещаю.

– Ты, туан, белый. Нам не понять тебя. Где в твоих словах правда, а где ложь?

– Стало быть, не доверяешь? Ну что ж, это твое право. Но я на ветер слов не бросаю. Ты же знаешь, что в твоем положении рассчитывать на лучшее не приходится. Так что выбирай, что тебе по вкусу. Или за борт, или ко мне на службу. И остальные тоже пусть сделают выбор. Мне нужны матросы. Платить буду хорошо. И служить вам придется недолго. Год – самое большое. Думайте.

Капитан отошел, разглядывая палубу, испятнанную кровью. Тела убитых уже полетели в море, а Лю старательно плескала из ведра забортную воду, смывая кровь за борт. Капитан крикнул:

– Фернан, кидай с плота, что пригодится, остальное бросай. Прау теперь наша – она намного лучше. Гардан, погляди оружие и собери в кучу, проверь запасы пороха, а ты, Пьер, спустись в трюм и обследуй все там.

– Капитан, берегись малайцев. Они способны на черное дело. Как бы не попасть впросак, – Гардан с недоверием и опаской покосился на кучку пленников.

– Обязательно, Гардан. Их время на размышление истекло, сейчас я все решу, – и Эжен направился к малайцам. Он остановился и спросил: – Что надумали, молодцы? Готовы?

– Готовы, туан, – ответил тот же малаец. – Мы согласны служить тебе. Лишь позволь нам самим решить кое-какие наши дела. Для вас совсем не опасные. Разрешишь?

– Что ж. Раз вы согласны, то и я вам на уступки пойду. Решайте же свои дела и приступайте к своим обязанностям.

– Что ты нам положишь за это, туан?

– Вдвое больше, чем прежде. Это вас устраивает? И часть добычи, коли такая будет, хотя я и сомневаюсь в этом.

Малайцы переглянулись и дружно закивали в знак согласия.

Капитан отвернулся, направляясь на осмотр каюты, когда сзади раздался крик. Капитан обернулся, положив руку на рукоять пистолета. Он увидел, как тот самый малаец, что с ним разговаривал, отпихнул окровавленное тело своего товарища, еще бившегося в предсмертных конвульсиях. Из шеи его била струя алой крови. Капитан подскочил, спросив:

– Что это ты делаешь?! Для чего?

– Туан – это и есть наши дела. Не сердись. Этот человек не должен с нами жить. Он плохой человек. Мы не можем с ним вернуться в родной кампонг. Он помощник нашего вождя, все расскажет там и отомстит всем нам и нашим семьям. Он не должен жить, туан, – повторил он и умолк, вытирая нож о замызганный подол саронга.

– Ну ладно, – согласился капитан. – Это и впрямь ваши внутренние дела. Пусть будет так. Уберите его и приберите палубу.

– Терима касих, туан! – низко склонился к капитану малаец. – Спасибо!

После тщательного обследования оказалось, что судно хорошо оснащено припасами. Были и значительные средства в золотых монетах. Из них капитан тут же выделил малайцам причитавшуюся им плату за пару месяцев вперед, чем окончательно завоевал их расположение.

– Капитан, – обратился Пьер к Эжену, – куда теперь курс будем держать?

– Я посчитал наши средства, и оказалось, что их не так уж и много. Поэтому надо зайти за моим сокровищем и обеспечить себя.

– Капитан, а может, наших средств хватит?

– Их мало, Пьер. О чем говорить? Надо идти за моими.

– Капитан, у нас с Гарданом есть кое-что. Если не возражаешь, то в каюте я могу показать тебе.

– Интересно, что ты приготовил? Ладно, пойдем, покажешь.

Пьер снял пояс и бросил его на низкий столик. Капитан в недоумении глядел то на пояс, то на Пьера, потом спросил:

– И что же в поясе?

Пьер покопался малость, подпарывая шов ножом, и высыпал на столик несколько алмазных горошин. Они схватили малые лучики света и засияли острыми вспышками яркого блеска.

– Ого! Откуда это у тебя? Это же алмазы!

– Еще из Африки, капитан. Мы с Гарданом их отыскали в пустыне, когда шатались по ней в поисках спасения после кораблекрушения. У Гардана есть еще столько же. Они твои, если это может тебя удовлетворить.

– Ты настоящий друг, Пьер! Я всегда верил в тебя. Но этого более чем достаточно. В каждом из алмазов не менее трех каратов. Это хорошие камни, и за них в Бирме можно немало получить.

– Вот и распоряжайся, коли считаешь нужным. И у Гардана его камни возьмем.

– Хорошо, Пьер, но с одним условием.

– Какие там условия, капитан, – поспешно ответил Пьер.

– Нет, Пьер. Так дело не пойдет. Я тебе отдам вдвое больше, когда у нас все закончится. Клянусь, что так оно и будет. Дай только Бог мне посчитаться с Ивом и его дружками. Надо разыскать их и уничтожить!

– Стоит ли, капитан? Тебя ждет Ло. Неужто она не стоит того, чтобы забыть об этих проходимцах? Их Бог накажет, капитан.

– Бог обязательно воздаст за несправедливость на Страшном суде. Но сперва я сам с этим хочу закончить. Это дело моей чести и совести, а эти понятия, Пьер, для меня слишком важные. Я так решил, и так и будет, если Господу будет угодно.

Пьер вытряхнул из пояса все алмазы, и они засверкали в ладони капитана. Он глядел на них, потом ссыпал в мешочек и опустил в карман.

– Но кое в чем ты прав, Пьер. Курс на Мартабан. Я не могу так долго томить свою любовь. Ставим паруса, и в путь! Спасибо тебе, друг!

Три дня спустя прау отшвартовалась у кампонга на острове Кинмо. Малайцы не обманули капитана. Они вернулись назад и даже привели с собой двух молодых товарищей. Капитан и этим отдал плату вперед, что вызвало у малайцев восторг.

Запасшись всем необходимым, капитан приказал двигаться на север. По пути туда решили заходить в каждый порт и справляться о «Волке».

Два месяца понадобилось прау на не такой уж и дальний путь до Мартабана. Зато по дороге им удалось напасть на след «Волка». В двух местах им сообщили, что такие пираты появлялись, можно было судить, что они и теперь промышляют где-то в этих водах.

– Это уже кое-что! – радостно потирал руки капитан. – Если и дальше так пойдет, то мы сможем их повстречать.

– И что тогда? – спросил Пьер. – Они ведь хорошо вооружены, и не нам с ними драться.

– Конечно, Пьер, мой мальчик! Но я уже наметил план. Только повременить требуется малость. Поглядим, как меня встретит Мартабан.

Глава 28 Удача

Прошел месяц с той поры, как встретились старые друзья. И вот впереди показался Мартабан. Глаза капитана яростно блестели нетерпением. За время плавания наши искатели приключений окрепли и уже не выглядели так ужасно, хотя следы невзгод и проступали, если присмотреться повнимательнее.

– Странно, но я так волнуюсь, ребята! – говорил капитан, всматриваясь в далекие очертания города.

– Как-то сложится дальнейшая наша судьба, а особенно твоя, капитан? – ответил Фернан, подкручивая ус и, видимо, раздумывая о собственном будущем в этом городе.

– Этого, к сожалению, никто не знает. Все надежды на Господа да на удачу, коли такая вообще существует. Говорят, что все в жизни предрешено высшими силами и человек мало что может изменить в этом.

– Это слишком туманно, капитан. Конечно, надо уповать на Господа, как ты и сказал, но и самому не сидеть сиднем, строить свою жизнь. Это успокаивает и делает человека тверже и увереннее.

– Как знать, Фернан. Однако и я склоняюсь к твоему мнению. Поживем – увидим. Уже недолго ждать. Потерпим малость.

Как обычно, стали на якорь на внешнем рейде. Надо было разведать положение дел в городе, а уж потом действовать в соответствии с полученными сведениями.

Капитан с малайскими гребцами отправился в город на лодке, наказав ребятам не оставлять судно без присмотра.

– Не беспокойся, капитан, – сказал Гардан. – Мы все понимаем.

– Тогда ждите от меня известий. Возможно, я довольно долго не буду подавать вестей о себе, но вы ждите. Средства у вас есть, малайцев не обижайте. Будем надеяться на лучшее.

Он махнул рукой, прощаясь с командой, и гребцы налегли на весла.

Два часа спустя лодка вернулась, но малайцы ничего не могли сообщить интересного, кроме того, что им надлежит каждый день в полдень с лодкой ждать капитана на пристани.

– Ну а теперь можно и о себе подумать, – протянул Фернан, сладко потягиваясь всем телом. – Долго мы постились. Пора развеяться, да и в церковь надо сходить. Бога не следует забывать. Как вы, ребята? Согласны со мной?

– Согласны, – ответил Пьер, а потом добавил: – Тебе, Фернан, хорошо, ты католик, а я куда пойду, коли нашей церкви и в помине тут не может быть? Где мне с Богом пообщаться? Лучше всего Гарданке – мечетей здесь хватает.

– Мы же христиане, Пьер. Так что нет большой разницы от того, в какую церковь сходить и где с Богом поговорить. Пойдем вместе – ты поймешь, что я прав. Соглашайся.

– И правда, Петька! – воскликнул Гардан. – Чего тебе выбирать. Все одно вы в одного Бога верите. Иди, а я пока тут останусь. Малайцам тоже не вредно развлечься в портовых заведениях. А мы посторожим на судне. Нам это даже лучше. Согласен?

– Эх! Наверное, так и надо сделать, Гарданка. Вы с Лю оставайтесь, а мы сходим в город. Так я говорю, ребята? – обратился он к малайцам. Те мало что поняли, но согласно закивали. Гардан сказал им о принятом решении, и те радостно заговорили с заблестевшими глазами.

– К ночи я вас жду на борт, ребята. – Гардан строго оглядел матросов, и те согласно закивали.

Дни тянулись медленно. Капитан не объявлялся, и в городе никаких слухов о нем не было. Ребята начали уже волноваться, с беспокойством поглядывая на берег.

– Что-то капитан совсем пропал, – не раз говорил Пьер с сомнением и беспокойством в голосе. – Как бы мы его и вовсе не потеряли.

– Что стоят наши жизни? Гроши! Может, и доживем до того времени, когда человеческая жизнь будет цениться, но когда это будет, да и будет ли вообще? А пока у нас одно осталось – ждать и надеяться. Не может того быть, чтобы капитан не подал голоса. У него сложные обстоятельства. Ему просто могут не поверить. Во всяком случае, Петька, будем ждать столько, сколько потребуется.

– А на что нам жить? Все средства мы отдали ему. Малайцы могут взбунтоваться, а мы что с ними можем сделать?

– Главное, Петька, не ломай себе голову. Все образуется. Бог милостив. И мне не верится, что капитан так просто пропадет. Он вывернется.

И эти слова вскоре подтвердились. Не прошло и пяти дней, как малайцы вернулись с постоянного дежурства у причала и сообщили, что капитан шлет им привет и мешочек монет. С этим заявлением Гардан принял из рук малайца Куонга увесистый мешочек.

– Видал, Петька?! Я говорил, что капитан объявится! Так оно и случилось. – Гардан весело поблескивал глазами. Он тут же высыпал деньги на ладонь, прикинул их количество и стал раздавать матросам. Радости их не было предела. – Гуляйте, ребята! Капитан нас не забывает и никогда не забудет. Помните об этом! Можете отправляться в город. Однако, Куонг, кто вам сообщил новость и деньги передал?

– Был человек от капитана, – ответил малаец. – Передал мешочек и привет. Больше ничего.

– И на том спасибо! Теперь ждать будет веселее!

Несколько дней прошло без известий. Наконец к прау пристала лодчонка, и рыбак передал записку. Фернан принял ее, одарил посланца монетой и крикнул:

– Ребята, сюда! Записка от капитана! Слушайте, – и Фернан прочитал, что пишет капитан: – «Не скучайте, ребята. Скоро буду у вас. Ждите и не переживайте. Капитан Эжен».

– Вот это уже дело! – воскликнул Гардан. – Знать, не долго нам тут осталось париться в безделье. Однако интересно, что там надумал капитан и как у него с Ло получилось.

– Да, Гарданка, интересно. Уже почитай месяц стоим тут и чего-то ждем. Скорее бы за дело взяться, а то совсем закисли.

И вот настал день, когда на большой лодке с четырьмя парами гребцов явился капитан в блеске и сиянии богатых одежд и при шпаге.

– Как приветствуете главу флотилии наместника Бирмы, голодранцы!? – заорал он,лукаво улыбаясь. – Где торжественный салют в мою честь? Где фанфары и вино?

– Капитан! Вот здорово! – Гардан орал не менее торжественно и громко. – Как мы рады тебя видеть! Виват капитану!

– Салют принимаю! А вот вам от меня подарки, – с этими словами он стал передавать из лодки корзины со снедью. – Берите, друзья! Пир у нас будет. За месяц с лишним можно и побаловать себя разок, не правда ли?

Малайцы бегали по палубе, расставляя на ней корзины и свертки. А капитан распоряжался:

– Расстилайте ковры, расставляйте подарки наместника, и начинаем отмечать встречу и мое новое назначение.

– И кто ты теперь? – спросил Гардан.

– Адмирал флотилии по борьбе с пиратами в заливе Мартабан. Чтите и преклоняйтесь передо мной! Скоро сколотим эту самую флотилию – и в море, на охоту за волками! – И он многозначительно подмигнул ребятам.

– Виват адмиралу! – крикнул Гардан, и его дружно поддержали все остальные.

– Погодите, друзья. Вы ведь тут скучали, вот я и привез вам развлечение. Надо помочь дамам перебраться на палубу. Эй, Пьер, Фернан!

Ребята втащили смеющихся молоденьких девушек на палубу, и те сразу же накинулись на друзей. Гардан изобразил суровость на лице и отказался от предложений маленькой бирманки с набеленным личиком куклы. А Лю остро скользнула по нему глазами и ухватила за руку.

Пир прошел великолепно и закончился в свете фонарей далеко за полночь.

На пиру капитан рассказал ребятам, как провел время у наместника. Он был немногословен, но точен:

– Не поверите, но вначале мне показалось, что наместник рад встрече. Он принял меня радушно и даже позволил встретиться с Ло. Как это было прекрасно, ребята! Но на другой день я оказался в темнице. Меня просто заковали в цепи и бросили в подземелье.

Ничего не объяснили, просто стражники схватили меня и все! Так я и сидел дней десять, пока наместник не вспомнил обо мне. Стали допрашивать и дознаваться о том времени, которое вы хорошо помните. Мне стоило больших усилий доказать свою преданность и невиновность. Меня спасла рана и то, что я выстрелил в Пройдоху.

Потом меня вытащили из подземелья, и я стал уважаемым человеком. Предложил свои услуги по борьбе с пиратами. А они изрядно нарушали морскую торговлю и вообще судоходство. Тут и местные пираты промышляют, и португальские, и малайские. Так что сброда собралось много. Вот я и убедил наместника сделать доброе дело моими руками. Последовало назначение – и я стал адмиралом. От наших успехов теперь зависит и моя судьба, ребята.

– А о волках что-нибудь узнал? – спросил Фернан.

– И о них узнал немало. Они примкнули к шайке Юсуфа, а этот разбойник является главной целью нашей флотилии. Так что готовьтесь в поход.

– Пушки нам добудешь? – спросил Пьер, вспоминая, каким он был бомбардиром у волков.

– Уже добыл, Пьер. Четыре трехфунтовых пушки я вам завтра доставлю. Припасов будет достаточно. Начнете подготовку к походу. Дам вам десяток матросов, и ты, Пьер, будешь их обучать стрельбе из пушек. Вот только я не знаю, кому же быть у вас капитаном, ребята.

– А что тут гадать? – воскликнул Гардан. – Пьер у нас теперь отменный капитан. Чем плох?

– Я тоже так считаю, но его занятость пушками…

– Это ничего. Он справится, верно, Петька?

– Не знаю, Гарданка, – смущаясь, ответил Пьер. – А может, Фернан?

– У меня нет никакого опыта и знаний в этом деле, а ты уже и рулевым был, и рядом с капитаном в схватках находился, и с приборами немного можешь работать. Я за тебя, Пьер.

– А пушки? – не унимался юноша.

– И пушки от тебя не уйдут. Ты, главное, обучи людей, а там они и сами справятся. Постреляют по щитам в море – и все будет хорошо. И мы сможем в этом помочь.

– В таком случае пусть капитан и решит наш спор. Капитан?..

– Что ж, ребята. Пусть будет по-вашему. Пьер – отныне ты капитан этого судна. Распоряжайся им как сочтешь нужным, но не забывай, что ты Бог на судне и от тебя многое зависит. У меня будет не менее десятка судов, и поблажек с дисциплиной не ждите. Понятно, ребята? Так что не ставьте меня в неловкое положение. И еще. Половина призов – ваша. Это не так мало, но и требует от вас определенного умения и удачи. Так что с Богом, ребята!

С неделю шли бурные приготовления к походу. Пьер сразу же по получении пушек отправился в море на стрельбы. Припасов было достаточно, и обучение шло интенсивно и довольно успешно. Корпус прау часто содрогался от залпов и был постоянно в дыму выстрелов. Грохотали пушки, трещали мушкеты и пистолеты, звенели сабли, шпаги и крисы.

На все это ушло больше месяца. И вот флотилия в одиннадцать судов, растянувшись почти на две мили, вышла в море. Охота началась. Что она сулит, что обещает? Это было не ведомо никому. Судьба у каждого своя, и от нее не уйти, как ни старайся.

Постепенно Пьер привык к роли капитана, перестал смущаться и отдавал приказания и команды уверенным и властным голосом. Он заставил себя быть строгим, но справедливым, что сразу же почувствовали матросы. Им было странно ощущать такое к себе отношение. Не все это понимали, но в большинстве были рады такому капитану.

Для такого большого экипажа судно оказалось слишком мало, но это были мелочи. Зато в сражении численность команды сработает на победу, и все неудобства окупятся. Плохо было то, что команда оказалась очень уж разношерстной. Смесь многих национальностей опасна. Все могло вылиться в неприязнь, а потом и в открытую вражду. И Пьер старался притушить эти чувства в зародыше. Ему в этом повезло. Команда весьма быстро сдружилась, а человеческое обращение капитана убедило всех матросов, что в мире друг с другом жить много удобнее и приятнее.

Флотилия крейсеровала в заливе, собирала сведения о пиратах, выслеживала отдельные суда, стараясь захватить и уничтожить их. Но время шло, а главные силы пиратов постоянно ускользали из-под удара.

– Уж больно долго мы возимся с этими подонками, – не раз возмущался Гардан. – Уже надоело гоняться за призраками.

– Ты что же, думал, что мы имеем дело с дураками? – возражал Пьер. – И пираты имеют голову на плечах, им совсем неохота накидывать петлю на шею! Они понимают, что с такой силой им в открытой схватке не совладать.

– А я так думаю, – сказал Фернан, – что капитан, то бишь теперь уже адмирал, не упустит возможность разделаться с противником, но для этого его надо изучить и понять, а уж потом навалиться всеми силами.

– Плохо, что скоро начинается сезон тайфунов. – Пьер был обеспокоен и не скрывал этого.

– Вот и хорошо. Пираты обязательно это учтут и укроются где-нибудь. Место, конечно, будет достаточно укромным, и его нужно будет только найти, а потом уж адмирал свой шанс не упустит. – Фернан многозначительно подмигнул друзьям.

Время продолжало тянуться без видимых происшествий. Некоторые суда флотилии захватывали отдельные мелкие пиратские прау, но нашим ребятам никак не везло.

И лишь после довольно сильного шторма, когда флотилию разбросало по морю и наши друзья оказались одни, в море появилось судно, изрядно потрепанное, с разорванными, залатанными кое-как парусами. По привычке останавливать каждое судно для сбора сведений и проверки, Пьер приказал досмотреть его. С борта грянул предупредительный пушечный выстрел.

Прау поспешно отвернула и попыталась уйти. Это раззадорило команду.

– Догнать, захватить! – Пьер заволновался, заметался по палубе, не совсем зная, как и что делать.

Фернан подошел и дружески обнял друга:

– Успокойся, капитан. Дело не стоит таких хлопот и волнений. Мы немедленно догоним эту каракатицу, а там уже дело за тобой и пушками.

Час спустя беглеца догнали, и залп из двух пушек снес половину мачты. Парус затрепыхался, судно резко сбавило ход.

– Приготовиться к мушкетному залпу! – крикнул Пьер. – Правым бортом, огонь! – Борт окутался дымками.

– Они сдаются! – Гардан радостно взмахнул руками. – Приготовиться к захвату!

Суда сцепились, и матросы дружно свалились на палубу приза. Почти никто не оказал сопротивления. На палубе уже лежало несколько тел, языки крови растекались по доскам.

Несколько пистолетных выстрелов, недолгое звяканье клинков – и судно захвачено. Это был пиратский корабль – в этом уже никто не сомневался.

– Очистить палубу от трупов! – голос Пьера звучал уже грозно и твердо. – Пленных связать, судно осмотреть!

– Капитан, что с грузом делать? – спросил Куонг, который выполнял должность боцмана.

– Что за груз, Куонг?

– Всякий, капитан. Посуда, шелк, бензойная смола, раковины. Обычные товары, захваченные ими у купцов. Есть порох, припас разный, оружие.

– Оружие и припасы перегрузить на наше судно, остальное оставить – нам все равно не вместить всего. Отбуксируем в ближайший порт и продадим. Все больше будет наша доля. Распоряжайся, Куонг.

– Капитан! – Фернан подбежал к Пьеру с горящими глазами. – Там человек в трюме! Он очень заинтересовал нас. Пошли допросим его.

В трюме лежал человек, явно европеец, заросший черной грязной бородой. Он не мог подняться – нога была прострелена и воспалилась. Пьер поглядел на него и спросил:

– Кто такой и как попал сюда?

– Пьер, он французский не понимает, – сказал Гардан. – Это португалец. Говори на его языке.

– Тогда вы с Фернаном допросите его, а я послушаю.

Вскоре выяснилось, что португалец сидит тут уже две недели, попал к пиратам при захвате небольшого судна у берегов дельты Иравади. После получасового допроса оказалось, что он знает судно пиратов под названием «Волк» и даже видел его капитана Ива и его помощника Луиса, но тот был болен и плохо себя чувствовал.

– И где может быть этот «Волк» сейчас? – спросил Гардан.

– Да где-то неподалеку. Он промышлял последнее время в тех краях, а теперь, после того как Мартабан организовал за ними охоту, возможно и спустился к югу. Надо допросить этих пиратов, которые оказались у вас в плену. Они знают точнее. Меня две недели держат тут, и я, видимо, уже не выберусь отсюда живым.

– Постараемся тебе помочь, парень. – Гардан утешительно похлопал раненого по спине. – Держись, мы тебя на палубу вынесем и питание организуем. А сейчас тебе принесут кружку вина подкрепиться.

– Теперь надо побыстрее избавиться от приза и искать флотилию, – распорядился Пьер. – Курс на восток!

Два дня спустя приз был продан за малую цену, но морякам было дорого время, поэтому торговаться они не стали. Еще два дня спустя они присоединились к флотилии. Она потеряла два судна и теперь рыскала напротив дельты Иравади, где, по имеющимся сведениям, можно было обнаружить пиратов.

Глава 29 Разгром

На судах флотилии царила атмосфера беспокойства и уныния. Пираты так и не были обнаружены, а сезон штормов уже подходил вплотную. Адмирал не мог сдержать ярости и требовал от подчиненных большего усердия. Его флагманский корабль, не самый большой, но самый быстроходный, постоянно рассылал малые сампаны и прау в разные стороны для сбора сведений.

Команды отдельных захваченных кораблей пиратов мало что могли сообщить. Многие кончали жизнь в страшных пытках, но дать каких-либо стоящих показаний не могли. Видно, они действительно мало знали или были вовсе не из шайки Юсуфа.

И лишь совершенно случайно был пленен один из его кораблей. Главный специалист по пыткам принялся за дело серьезно и со знанием дела.

– Постарайся не замучить насмерть, но выведай все подробности, – наставлял его адмирал.

– Будет сделано, господин! У меня они заговорят, тем более что их у нас достаточное количество. Кто-то да не выдержит, хотя выдержать никто не сможет, если взяться за дело с толком.

Уже в тот же день было выяснено, где нашел укрытие от штормов Юсуф.

По флотилии передали приказ двигаться на запад, и три дня спустя она достигла места, где должна была укрываться флотилия пиратов. Но гавань была пуста, ни одного судна там не оказалось. Юсуф каким-то образом узнал или просто почувствовал своим звериным нюхом приближение опасности и сменил место стоянки.

Однако местные жители оказались тоже смекалистыми людьми и поведали, что пираты ушли в южном направлении и, скорее всего, укрылись на Кокосовых островах. Было принято решение следовать туда, в надежде, что сведения верны.

Три дня спустя остановили судно для досмотра. Оказалось, что его матросы видели большую флотилию пиратов, направлявшуюся на юг.

– Откуда вам известно, что флотилия именно пиратская? – спросил Эжен, к которому доставили матросов.

– Наши люди видели некоторые эти суда раньше, – ответил боцман судна. – Да к тому же их повадки вызывают подозрение…

– Как, по-вашему, куда они направлялись?

– Так это же ясно, господин. Конечно, на Кокосовые острова. Там они часто отстаиваются на время штормов, делят добычу, чистят корабли и отдыхают. Многие об этом знают. Это совсем не секрет. Кто их тронет, раз они собрали почти весь свой флот в одно место.

– Значит, кроме Юсуфа, никто не может собрать такое количество судов?

– Это определенно Юсуф, господин. Сомнений быть не может. Мы целый день возносили молитвы и благодарности Аллаху за то, что он избавил нас и пронес суда Юсуфа мимо. Видно, они сильно спешили, вот и не стали обращать на нас внимание.

В тот же день Эжен собрал капитанов всех своих судов на совещание.

– Господа капитаны! Нам предстоит нелегкая задача обнаружить гнездо пиратов и уничтожить их.

– Мы слушаем тебя, господин, – отозвался капитан самого большого из судов флотилии. – Мы выполним свой долг, как велит нам Всевышний и забота о великой Бирме. Приказывай!

– Надо немедленно выслать вперед судно для разведки и наблюдения. Второе должно следовать позади, в видимости первого, и получать сигналы. При обнаружении пиратов тотчас доложить и продолжать наблюдение, стараясь не попасть им в лапы. Для этого выделяются суда «Лотос» и «Глаз Шивы», они у нас самые быстрые. Всей флотилии двигаться следом, захватывать все суда, следующие в том же направлении. Не дать пиратам никаких сведений о нас. Пусть успокоятся. Это нам выгодно.

Борясь с неблагоприятным ветром, флотилия продвигалась к югу и, обогнув остров Наркондом, сменила курс на западный. Попутный ветер легко подгонял суда к цели.

Разведчики уже доложили, что эскадра из двадцати трех судов обнаружена. Пираты не ждут нападения, но все же рассылают малые суда для наблюдения.

Адмирал тут же распорядился захватывать все суда пиратов и направлять в его распоряжение.

Вскоре одно такое судно оказалось в руках адмирала. Это была прау с пятнадцатью человеками команды. Капитана и матросов допросили с пристрастием и выяснили, что вооружение пиратской флотилии состоит примерно из двадцати пушек малого калибра и полутора сотен мушкетов. Это намного меньше того, чем располагал адмирал. И суда флотилии в основном были малого размера.

– Ты понял замысел адмирала? – спросил Гардан Пьера, когда они получили очередное предписание.

– Мне кажется, что немного понял. Он, как всегда, верен себе. Будет громить пиратов огнем пушек и мушкетов. Преимущество у нас огромное. Ты обратил внимание на распоряжение приготовить зажигательные бомбы?

– Значит, будем палить их нещадно. А жаль, добычи у них, должно быть, в трюмах много.

– Хватит тебе добычи, Гарданка. Лишь бы адмирал разгромил их.

– Громить будем все вместе, а кому повезет, это уж только Бог определит.

– Однако время поджимает. Что-то адмирал не торопится.

– Успеет, Пьер. Он не любит зря рисковать и старается все тщательно обдумать и взвесить. Ему же нельзя проигрывать, сам знаешь. Вот он и старается.

На следующий день суда получили приказ двигаться в бухту на сближение.

Был поздний вечер, когда флотилия двинулась вперед. Шли очень осторожно, не зажигая огней. Свежий ветер свистел в снастях, которыми приходилось часто работать. Лю, как и прежде, была поблизости от Гардана и так же внимательно и тревожно всматривалась в темноту и редкие огни кораблей. Тучи скрывали луну, и она лишь изредка показывалась на минутку, чтобы тут же скрыться в низких дождевых облаках.

– Рассчитано так, чтобы к рассвету оказаться на месте, – сказал Пьер.

– Адмирал знает свое дело, – отозвался Фернан. – Хочет застать пиратов врасплох. Это верный ход. Как ты считаешь, Гардан?

– Мне нечего считать, Фернан. Я пойду лучше спать, а то завтра работы будет слишком много, так что выспаться не мешает. Пойдем, Лю.

– Молодец Гардан, – позавидовал Пьер своему другу. – Он всегда спокоен перед боем. Зато мне ни за что не заснуть, Фернан. Всякий раз волнуюсь, как новичок. Ничего не могу с собой поделать.

– Ничего и не надо делать, Пьер. Я тоже не всегда могу заснуть. К тому же ты капитан – тебе просто положено не спать в такие часы. Так что не сетуй на судьбу.

– Видимо, у адмирала хорошие лоцманы, раз он ночью идет к Кокосам. Вокруг много коралловых рифов. Как-то нам удастся избежать их клыков?

– Думай лучше о хорошем и веселом, Пьер, а я тоже пойду отдохну.

К утру ветер немного утих, волнение помаленьку спадало. По флотилии передали сигнал убавить парусность и смотреть внимательнее.

Как только выглянуло солнце в разрывах между туч, показался остров в белых хлопьях бурунов. Флотилия медленно двигалась в трех милях восточнее. Корабли сблизились и теперь шли плотной линией не более ста саженей друг от друга.

Полчаса спустя показался вход в обширную бухту. В подзорную трубу хорошо были видны стоящие на якорях суда пиратов. Они стояли кое-как, без всякого порядка, и их тонкие мачты покачивались на легком ветру.

Прозвучал сигнал «к бою!». На судах забегали матросы, готовя пушки, мушкеты и зажигательные бомбы. Пираты заметили опасность, но при малом ветре и беспорядке на рейде их суета выглядела смешно, и матросы радовались тому, что адмиралу удалось-таки усыпить бдительность пиратов.

Флотилия в образцовом порядке вошла в бухту и тут же начала выстраиваться в кильватерную колонну. Впереди шли большие суда с дальнобойной артиллерией. Они и начали бой с дальней дистанции. Суда окутались облаками дыма. Грохот пальбы закладывал уши. Корабли шли почти без парусов, очень медленно, и стрелять было удобно.

Некоторые пиратские суда попытались спасаться бегством, но противный ветер и яростная пальба пушек не позволяли этого сделать. Уже несколько судов лишились мачт, некоторые горели или накренились, готовые пойти ко дну, а флотилия все не приближалась к ним даже на мушкетный выстрел.

Пьер почувствовал уверенность в благополучном исходе боя, но бездействие бесило его. Он со своими малыми пушками не мог ничего сделать, а не выполнять команды он не смел. Нервничая, он вышагивал по палубе, наблюдая, как большие корабли методично громят пиратов. Те, видимо, поняв, что терять им нечего, решили все же прорываться. С десяток судов под всеми парусами двинулись к выходу из бухты.

– Пьер, гляди, слева по борту судно пиратов! – Это Гардан кричал, указывая рукой направление. – Отрезай ему путь, капитан!

Пьер уже и сам понял, что надо делать. Его приказ был выполнен быстро и четко. Его судно бросилось наперерез пирату и, развернувшись бортом, произвело первый залп. Он мало чем повредил противнику, но заставил его подойти ближе к берегу.

Зайдя с кормы и вроде бы даже увеличивая шанс пирата вырваться в море, Пьер сам навел пушку. Быстро оглядев вторую, он махнул рукой и вогнал запальник в канал с порохом. Жиденький залп на время закрыл пирата, а когда дым отнесло в сторону, пират оказался без мачты.

– Приготовиться к абордажу! Три залпа мушкетами! Пли!

Затрещали дружные мушкетные залпы. Пираты истошно орали на палубе, обливая ее кровью. Много тел уже недвижно лежало в лужах крови. Редкие ответные выстрелы почти не причиняли урона.

После быстрого маневра суда сошлись, и матросы, сделав последний залп уже из пистолетов, ринулись на палубу пиратов.

Короткая свалка, пистолетные выстрелы, ругань, стоны и вопли – все смешалось и вдруг затихло. Лишь гул пальбы с соседних кораблей продолжал оглашать тихие воды бухты.

Сражаться было больше не с кем. Несколько раненых пиратов тут же были добиты озверевшими и опьяневшими от крови и ярости матросами. Победа оказалась полной.

Пьер оглядел бухту. Дым мешал полностью оценить ситуацию, но уже в нескольких местах пираты сами сблизились на пистолетный выстрел и лезли на абордаж, стараясь подороже продать свои жизни.

– Гарданка! Гляди, как насели пираты на наш корабль! Поднимай паруса! Быстро шевелись, ребята!

Матросы выполнили приказ, и Пьер сам направил свое судно в строй пиратов, окруживших бирманский корабль. Их было четыре, но бирманцы и не думали сдаваться. Это был большой корабль с тремя мачтами и большими орудиями.

Мушкетные залпы следовали один за другим, но пиратов ничто не останавливало. Они продолжали лезть на палубу, где уже вспыхнули ожесточенные рукопашные схватки.

– Правый борт! Приготовиться к залпу! – Пьер командовал уверенно, зло и яростно. – Мушкеты, на изготовку! Залп!

Нестройный залп обрушился на самый большой пиратский корабль. Было видно, что многие пираты упали, другие ползали, оставляя полосы крови на досках палубы.

– Приготовить бомбы! Шевелись, канальи! – Пьер вспомнил излюбленное выражение капитана Эжена.

На палубу противника полетели бомбы. Они рвались, разбрызгивая огненные струи. Языки пламени вспыхнули в разных местах; пираты в ужасе стали прыгать в море, а Пьер уже подбирался к другому неприятельскому судну.

Опять залпы сменялись бросками бомб. Теперь уже и бирманцы стали перепрыгивать на палубы оставшихся судов пиратов. Отчаянные схватки возникали повсюду. Трескотня пистолетных выстрелов казалась шуткой в сравнении с громом пушечных залпов.

Пьер оглядел бухту. Ему показалось, что в ходе боя все уже давно перемешалось и каждый сражался сам по себе.

Поискав глазами стяг адмирала, он едва различил его сквозь дым пожарищ и пушечных залпов. Адмирал сражался с двумя кораблями, но делал это успешно, не давая пиратам взобраться на высокие борта флагмана.

Пьер уже охрип, выкрикивая команды. Его едва слышали, но каким-то чудом все выполнялось, хотя и не так быстро и четко, как хотелось бы. Он направил свой корабль на помощь адмиралу, хотя вряд ли это было нужно. Но его влекло туда, и он, огрызаясь по пути мушкетными залпами, продолжал продвигаться к намеченной цели.

Подойдя ближе, всадил в пирата два ядра ниже ватерлинии. Мушкетным огнем его экипаж заметно проредил ряды атакующих. На абордаж идти Пьер не разрешил.

Он направил судно дальше, к другому кораблю, который уже занялся желтым едким пламенем, и тут вдруг увидел знакомый профиль «Волка». Сердце запрыгало от волнения в груди. Он поискал глазами Гардана, нашел и крикнул:

– Гарданка, «Волк» рядом! Гляди, он чуть впереди по левому борту!

– Вижу, Петька! Молодец! Надо адмиралу передать! – Все это они кричали на русском, и никто их не понял. Некоторые вопросительно смотрели на капитана, но тот пока молчал.

– Идем к адмиралу, Гарданка! Куонг, всех на снасти! Делаем поворот!

Среди грохота и огня Пьер осторожно приблизился к адмиральскому кораблю. Тот уже освободился от наседавших на него пиратов и теперь сам выискивал очередную жертву.

Подойдя сажени на четыре, Пьер закричал в рупор:

– Адмирал! Где адмирал? Капитан Эжен! «Волк» прямо по курсу!

Пьер увидел фигуру Эжена. Тот встретился с ним взглядом, понял, о чем кричал Пьер, закивал согласно, потом в рупор ответил:

– Пьер, по гроб не забуду твоей услуги! Следуй за мной, атакуем «Волка»!

У Пьера затуманились глаза слезами.

– Черти косоглазые! Работать на снастях живее! Гарданка, на «Волка» идем! Гони всех на снасти! Фернан, где ты, черт тебя задери?! Работайте!

Он навалился на румпель и медленно разворачивал судно, стараясь следовать в кильватере флагмана. Тот уже приближался к «Волку», экипаж которого неистово палил из мушкетов, стараясь выбраться из этой безумной свалки в свободное море.

Пьер же бросился к пушке и стал тщательно, не обращая внимания ни на что, наводить ствол на мачту. Они уже сблизились саженей на двадцать, и Пьер подпалил запальник. Пушка грохнула, Пьер проследил за результатом своего выстрела. Он оказался вполне удачным. Ядро задело мачту, и та медленно завалилась на левый борт, повиснув на вантах.

Пьер бросился ко второй пушке, оттолкнул пушкаря и застыл, наводя ее под транец. Это было еще проще. Суда уже сблизились достаточно, чтобы не промахнуться. Ядро разнесло руль в щепы, и фуста лишилась управления.

Гардан повернул Пьера к себе и закричал в лицо:

– Приказано взять «Волка» на абордаж! Адмирал уже там! Поспешим и мы, Петька! Давай за руль, быстро, капитан!

Пьер молча бросился к румпелю. Он уже понял, что делать и как лучше подойти к «Волку». А флагман уже бросал на палубу пирата одну волну своих воинов за другой. Пистолетные выстрелы трещали, не умолкая, а вопли и стоны доносились едва слышно.

Подойдя с другого борта к «Волку», Пьер заорал:

– На абордаж! Вперед!

Уже с двух сторон на палубу пирата посыпались матросы с пистолетами и шпагами. Впереди всех рвались Гардан и Фернан, рядом с ними Лю с крисом в руке. Это Пьер мельком увидел со своего места, не выпуская румпель из рук. Он жадно впился глазами в картину жуткой схватки. Горстка пиратов отчаянно отбивалась от толп бирманцев. Те старались захватить пиратов в плен, как и приказывал адмирал, и потому потери их были значительными.

Клубы дыма от горящего рядом судна заволокли палубу «Волка», а когда он рассеялся, Пьер увидел конец боя.

Не прошло и минуты, как схватка была закончена. Бирманцы заполнили всю палубу захваченного «Волка», а Пьер никак не мог отыскать глазами своих. Вот мелькнул Фернан, но где же Гардан? Его нигде не было видно. Пьер испугался, передал рулевому румпель и помчался вниз, где уже был перекинут трап на «Волка».

Первым, кого он встретил, был Куонг, зажимавший окровавленной рукой рану на голове. Он шатался и ничего не мог ответить Пьеру на его вопрос. Потом он отыскал Фернана и спросил, тряся того за плечи:

– Где Гардан? Ты его видел? Отвечай, Фернан!

– Да где-то здесь. Чего ты так бесишься? Я его сейчас поищу.

Они вместе бросились в разные стороны. Вскоре Фернан отыскал Пьера.

– Пьер, несчастье.

– Что с Гарданом? Убили?

– С ним все хорошо, Пьер. Но вот Лю… Она сильно поранена. Пошли, я проведу.

Они помчались на корму, где увидели Гардана, сидящего на палубе, а у него головой на коленях лежала Лю. Лицо белое, глаза полузакрыты. Рот судорожно хватал воздух.

Пьер оглядел ее. Увидел живот, весь разодранный страшным ударом сабли или криса. Внутренности синели в страшной ране. Пьер отвернулся, его тут же стало рвать. Он содрогался в конвульсиях и не заметил, как кто-то отвел его к борту. Там его окатили забортной водой. Он немного очнулся, и вдруг слезы ручьем полились из его глаз.

Он охватил голову руками и рыдал, как давно, в детстве, и не мог остановиться. Его тело так сильно сотрясалось, что матросы с изумлением поглядывали на него и удивлялись.

Кто-то положил ему руку на плечо. Он не оглянулся, но узнал голос:

– Пьер, успокойся хоть немного. Ей ничем помочь нельзя. Она умрет, а тебе надо жить. Ты же мужчина, Пьер, – это говорил адмирал, и Пьер вдруг бросился к нему на грудь, и рыдания с новой силой обрушились на юношу. Он никак не мог успокоить свои слезы. А капитан сказал:

– Плачь, Пьер, плачь. Это поможет.

Адмирал успокаивал друга, укачивал, как ребенка, и никто не смеялся и не осуждал ни Пьера, ни адмирала. Они так и сидели, обнявшись, не в силах разнять свои объятия.

А сражение уже затихало. Гром пушек почти полностью прекратился. Лишь жар от пылающих судов пиратов опалял лица, да вопли раненых раздавались со всех сторон. Победа была полной. Как потом выяснилось, лишь одному кораблю пиратов удалось вырваться в море, но за ним уже бросились вдогонку два быстроходных судна флотилии. Была надежда, что и этот пират найдет свою могилу на дне моря.

Глава 30 Конец волков

Бухта представляла печальное зрелище. Два десятка судов пылали и медленно тонули в водах, которые почти полностью были заполнены обломками рангоута, обрывками снастей, плавающими людьми.

Гнездо пиратов было полностью уничтожено. Еще около десятка судов были пленены и теперь очищались от трупов и крови. Обломки летели за борт, а голоса победителей оглашали бухту победными воплями.

Пьер наконец успокоился. Адмирал оставил его, уйдя заниматься своими делами. Кругом сновали матросы, но бирманцы уже покинули борт «Волка» – адмирал отдал его нашим друзьям.

Гардан баюкал мертвое тело Лю, но глаза его были сухи. Пьер с опаской подошел и сел рядом. Они долго молчали, не обращая внимания на окружающее. Каждый был погружен в свои невеселые мысли.

– Гарданка, как мне тяжело, – наконец молвил Пьер, обнимая друга. – Я едва заставил себя успокоиться. Спасибо капитану. Он облегчил мою душу. – Он помолчал малость, потом спросил: – Лю сказала тебе что-нибудь?

– Сказала, Петя. Она просила обеспечить ее семью, найти ее в Малакке.

– И все?

– Сказала, что любит меня… Сказала, и душа ее отлетела. Теперь она на пути в рай. Это она заслужила.

Пьер тяжело вздохнул. Друзья молчали, к ним подошел Фернан и осторожно разнял руки Гардана, потом сказал тихо, душевно:

– Гардан, дорогой! Дай приготовить ее к погребению. Она того заслужила своей отвагой и преданностью.

– Да, конечно, Фернан, – ответил Гардан, но было видно, что он слабо понимает происхдящее.

Фернан отнес легкое тело девушки на корму. Там ее обмыли, нарядили в праздничные одежды, привязали к широкой доске с ядром в ногах и, под мушкетный салют всех собравшихся матросов, осторожно опустили в море.

Гардан же безучастно продолжал сидеть еще с полчаса. Потом, вдруг очнувшись от забытья, он поднялся, горящими глазами оглядел палубу, у мачты увидел группку пленных пиратов и направился прямо к ним. Те издали заметили его решительные шаги и втянули головы в плечи. Все они были ранены, многие не могли стоять.

Гардан остановился перед ними и внимательно стал всматриваться в забрызганные кровью и грязью лица. Их было шесть человек, смотрящих с ужасом в спокойное решительное лицо. Оно уже не выглядело юношеским. Это было лицо воина, мужа, мстителя.

– Да тут Ю с ними вместе! – воскликнул Гардан, увидев китайца, лежащего на палубе с ранами на голове и бедре. Он был без памяти и не мог видеть Гардана. – Ха! Ив, дружище, привет! Вот кого мне все это время недоставало! А ты, дорогой, ранен? Бедный мой Ив!

Подошли Пьер с Фернаном. Пьер спросил:

– Что ты собираешься с ними делать, Гардан? – Не дождавшись ответа, продолжал, увидев лежащего Ю: – Гляди-ка, Фернан, Ю здесь. Надо его привести в чувства и сообщить адмиралу.

– Ты прав, Пьер. Займись им, а я побегу к адмиралу, а то его корабль может отойти.

– Зачем ты трогаешь этого косоглазого ублюдка? – спросил мало что понимающий Гардан. – Я сам им займусь чуть погодя.

– Не дури, Гардан, Ю наш лучший друг, и я не позволю издеваться над ним. Надо его выходить, обмыть раны и лекаря позвать. Так что на него не рассчитывай. Займись другими.

Гардан скривился недовольно, но возражать не стал. Пьер с Фернаном отнесли Ю на корму, там им занялся лекарь. Фернан сказал:

– Адмирал очень обрадовался известию, что Ю жив. Обещал скоро прийти. Это все-таки здорово, когда возвращаются друзья, правда, Пьер?

– Еще бы, Фернан! Особенно в нашем положении. Я тоже рад.

Гардан же продолжал осматривать пленных, наслаждаясь их ужасом. Но он был несколько недоволен. Из старых волков он видел лишь Ива. Тот был ранен в руку и бок, не считая мелких травм, на которые сейчас нечего было обращать внимание. Ив был в сознании и мог сидеть. Гардан подозвал двух малайцев и распорядился:

– Всех, кроме этого, – он указал на Ива, – повесить за ноги, и пусть висят, пока не подохнут. Этого же оставить мне, я сам с ним поиграю.

Оставшись наедине с Ивом, который в ужасе выкатывал глаза и молил прибить поскорее, Гардан ответил:

– Ив, ты же знаешь, что это тебе не пройдет. Неужели ты надеешься, что я прощу тебе твои злодеяния? И не надейся, дорогой. Куда, ты говоришь, тебя ранили? Ах, в руку и бок! Отлично, сейчас мы поглядим, как опасны и тяжелы твои раны. – С этими словами Гардан поднял кинжал и стал ковыряться им в ране на руке Ива.

Тот закричал, стал извиваться, кровь опять заструилась из подсохшей немного раны, а Гардан продолжал делать вид, что исследует рану, вороша в кровавых сгустках острие кинжала. Наконец Ив потерял сознание, и Гардан прекратил пытку. Он стер рукой пот с лица и привалился на минуту к мачте.

Потом, облив Ива водой, приведя его в чувство, Гардан спросил:

– Как твои дела, Ив? Тебе понравилось? А теперь скажи мне, дорогой, где наш друг Луис? Он еще жив или уже подох? Кстати, я слышал, что он болен, и довольно серьезно? Да и ты неважно себя чувствовал последнее время. Я правильно говорю, Ив?

– Да, это так. Я болен, а Луис совсем плох. Он в каюте лежит.

– Это я знаю, займусь им после. А ты знаешь, кто виновен в ваших болезнях? От них нет спасения. Это повар Ю вас травил, но так, чтобы вы умирали медленной и страшной смертью. А ты так этого и не понял? Молодец Ю, а я еще хотел и с ним посчитаться. Хорошо, что меня Пьер остановил.

Ив молча скрипел зубами, обливаясь потом.

– Как ты себя чувствуешь, Ив? Можно продолжать, как ты считаешь?

– Будь ты проклят, свинья поганая! – прошипел Ив побелевшими губами.

– Сначала ты, мой дорогой! Итак, начнем лечение твоих ран, – Гардан снова принялся, но уже за рану в боку. Она была не очень глубокой. Клинок, видимо, проник по касательной, скользнул по ребрам, пропахав борозду в мышцах. Ив снова заорал, сжался на палубе, катаясь лицом в блевотине, и снова потерял сознание.

– Окатите его водой! – крикнул Гардан собравшимся посмотреть на происходящее малайцам и бирманцам. – Пусть отдохнет, я потом снова займусь им. Мы были с ним хорошими друзьями, – злорадная улыбка исказила лицо Гардана.

Подошли Пьер с Фернаном, поглядели на Ива – тот все еще не приходил в сознание, хотя пару ведер забортной воды уже вылили на него.

– Может, хватит его мучить, Гардан? – серьезно спросил Пьер. – Меня уже тошнит от вида всего этого.

– Иди и не мешай мне, Петя, – сурово ответил Гардан, и в голосе его слышались отчужденные нотки. – Я доведу дело до конца. Мне надо отомстить всем этим подонкам за все их черные дела. Потом у меня еще Луис впереди, он в каюте умирает, и мне бы хотелось поспешить к нему, но он подождет. Идите, не мешайте.

Вздохнув, Пьер отошел. Он занялся приведением в порядок изрядно захламленной палубы «Волка». Весь фальшборт был искорежен картечью и мушкетными пулями. Матросы спешно бросали в море груды щепок, канатов, обрывков одежды, поломанного оружия. Обломок сбитой ядром мачты тоже рухнул в воду, и «Волк» сразу стал похож на бесформенное корыто.

– Пора нам заняться и своими сокровищами, Фернан, – заметил Пьер. – А то и глазом не успеем моргнуть, как их растащат наши же доблестные матросы.

– Думаешь, они этого еще не сделали? Поглядим. Пошли.

Они прошли в капитанскую каюту, выгнали матросов, которые уже нагрузились добычей.

– Все вон отсюда! – рявкнул Пьер, вынимая пистолет. – Добычу сложить на место! Вы свое получите в должное время! Вон, иначе я пристрелю кого-нибудь! Фернан, закрой дверь!

– Мы явились как раз вовремя, Пьер. Еще пара минут, и от нашего достояния ничего бы не осталось.

– Моего тут и было-то самую малость, а вот вашего достаточно. Однако поглядим, сколько тут всего.

Они рылись в ворохах драгоценностей, которые были так перемешаны, что определить принадлежность было совершенно невозможно. Фернан заметил:

– Видимо, половины всего добра уже нет, как ты считаешь, Пьер?

– А как ты думал! Что они будут копить, как наш капитан копил для нас, дураков? Как бы не так! Они себе ни в чем не отказывали. Но ничего. Зато теперь и претендентов почти не осталось. Все наше будет.

– Капитан еще существует, Пьер.

– Конечно, но у капитана, как и у меня, тут мало что оставалось. Мы с ним свое припрятали на острове, куда мы вместе плавали. Так что основными собственниками остались трое: ты, Гардан и Ю. Верно я говорю?

– Почти, Пьер. Но ты забываешь, что ты капитан и имеешь долю во всем этом. И адмирал в доле, тем более что он был капитаном этого судна.

– Согласен, но это потом, а теперь надо сохранить все это. Да, и не забыть выделить часть для команды.

А Гардан в это время закончил разговор с Ивом. Тот умер в страшных мучениях, и его выбросили за борт, где акулы уже водили свой страшный хоровод.

– А теперь к Луису, – сказал Гардан, ни к кому не обращаясь. Несколько матросов последовали за ним. Их разбирало любопытство и жажда зрелищ. Это щекотало нервы, возбуждало кровожадность.

В капитанской каюте орудовали Пьер и Фернан, но рядом была небольшая каморка, где и лежал Луис. Вся она уже была перевернута, но Луис продолжал лежать, вращая запавшими, лихорадочно блестящими глазами.

Он увидел вошедшего Гардана. Дрожащая рука подняла пистолет, припрятанный до этого где-то в тряпках, но ствол его ходил ходуном в ослабевшей руке. Гардан успел ударить кинжалом снизу, и пуля, отщепив изрядный кусок от притолоки, вылетела наружу.

– Привет, Луис! Я так рад встрече, что слов не могу подобрать для выражения своей радости. Но что ты так недоволен? И негоже так встречать старых друзей. Ты ведь мог и убить меня, а это большой грех. Ты же христианин, а ваша заповедь, которую ты нарушаешь, гласит: не убий! Стало быть, придется тебе в аду потерпеть за твои прегрешения.

– Я не боюсь тебя, грязная собака! – прошептали бледные губы. – Мне и так осталось жить совсем мало, так что я тебе не доставлю удовольствия, хвост свиньи!

– Уже одно то, что ты, собака, умираешь, доставляет мне удовольствие, а впереди может быть и не такое. Между прочим, ты знаешь, какая у тебя болезнь, Луис?

– Это тебя не касается, гаденыш. Уйди с глаз моих и не мельтеши.

– Так вот – я тебе скажу это, сеньор Луис. Иву я уже об этом поведал, гореть ему в аду, крысиному сыну! – Гардан передохнул, наслаждаясь впечатлением, которое произвели его слова на Луиса. – Наш друг Ю медленно травил вас с Ивом. Теперь Ив уже в аду, а ты скоро с ним там встретишься!

Гардан поднял ногу и наступил грязным башмаком Луису на лицо. Надавил и сбросил на пол. Тело глухо ударилось о доски. Удар в живот ногой вызвал у Луиса бурную рвоту, но, видимо, желудок его был пуст, и лишь противная слизь вырвалась из открытого рта, хватающего жадно воздух.

– Это только малая толика того, что ты заслужил, падаль! Пожри свою блевотину, паскуда! – и Гардан стал возить ногой голову Луиса по полу.

Борода пирата, и так довольно грязная, теперь превратилась во что-то гадостное, отвратительное. Гардан схватил Луиса за длинные волосы и стал остервенело бить головой об пол. Луис хрипел, задыхался, едва шевеля ослабевшими конечностями. Кровь капала и размазывалась по грязным доскам.

– Ну как, сеньор Луис? Прекрасно, не правда ли? Отдохни немного, или хочешь побыстрее? Я знаю, ты этого хочешь. Но погоди, я отдохну.

Лишь полчаса спустя Гардан вышел из каморки. Его глаза горели неестественным горячечным огнем. Они блуждали по палубе, не в силах остановиться на чем-нибудь. Постояв немного, он быстро пошел в камбуз, и вскоре в руках у него появилась бутылка пальмового вина. Он жадно пил прямо из горлышка, запрокинув голову.

Матросы смотрели на него со смешанным чувством страха и уважения.

Прошло около часа, Гардан уже был сильно пьян, но не прекращал пить. Его мутило, шатало, и в конце концов он свалился на баке, где вскоре его стало бурно рвать, потом мертвецки уснул. Пришлось не раз окатывать его водой, но он не просыпался. Его оставили в покое.

На борт «Волка» поднялся адмирал. Он глянул на Гардана, поискал глазами Пьера.

– Как дела, Пьер? – спросил он сочувственно.

– Плохо, адмирал. Гардан напился и спит, я никак не могу прийти в себя, и на душе ужасно муторно. Особенно когда вспоминаю, как Гардан пытал Ива и Луиса. Просто жуть берет. Откуда у человека может быть столько жестокости и злобы? Ужас!

– У человека все есть, Пьер. Что собираешься делать теперь?

– Пока не знаю, но твердо уверен, что пиратом больше не стану. Мне надоело все это до тошноты! Хватит, хочу домой, хочу завести тихую спокойную семью, хочу жить нормальной жизнью. Хватит крови, резни и грохота!

– Я тебя прекрасно понимаю, Пьер. Мне знакомо это чувство. Я сам испытываю нечто похожее. Однако все надо обдумать и уж тогда решить. Мы возвращаемся в Мартабан, и я советую тебе быть рядом. Как ты?

– Я согласен, капитан.

– Вот это обращение мне больше нравится, чем «адмирал». Это мне напоминает о наших делах, о нашей молодости. Однако все это уже в прошлом. Я рассчитываю на милость наместника. Во Францию я не намерен возвращаться, если ничего особенного не заставит меня переменить это решение.

– Что делать с той добычей, что досталась нам на «Волке»? Там и твоя доля, капитан.

– Пустое, Пьер. Разделите ее, как сочтешь нужным. Однако собирайся. Я намерен вывести отсюда флотилию завтра утром. Пусть немного подлатают суда и отдохнут команды. И ты отдохни, а то на тебе лица нет. До свидания, Пьер, да хранит тебя Бог! Встретимся в Мартабане.

С этими словами адмирал перешел на свой корабль, повернулся, махнул рукой и скрылся в каюте.

Глава 31 Взгляд на запад

Отшумели тайфуны и дожди. Снова чаще стало выглядывать из-за туч горячее солнце.

Месяцы, проведенные в Мартабане, оказались столь значительными, так захватили наших юных друзей, что время для них бежало быстро и незаметно.

Было сразу договорено с адмиралом, что ребята покидают южные моря. Он нисколько не возражал, хотя и высказывал сожаление, что рядом не будет таких надежных и верных друзей.

– Мне, ребята, будет недоставать вас, – говорил Эжен, оглядывая юношей и стоящего поодаль Леонара, который тоже решил уехать. – Сколько всего пережито с вами вместе, а главное – все мы доказали друг другу, что наши отношения достаточно серьезны и крепки.

– Ой, капитан! – Пьер не смог выдержать и, чтобы скрыть волнение, стал бравировать. – Мы же все понимаем, но ничего не можем поделать с собой. Уж слишком надоело нам всем это горячее солнце, душные ночи и разноязычная толпа. Так охота окунуться в прошлое, в родное! Так что не обессудь, капитан.

– Ни в коем случае, мой мальчик. Я только говорю, что буду скучать и часто вспоминать овас. А ведь, кажется, совсем недавно вы, испуганные и раздавленные обстоятельствами, появились на борту «Волка» и приняли все наши предложения, не думая о них всерьез. А теперь вы зрелые мужчины, можете постоять за себя. И прошу вас, не растрачивайте всего того, что вы получили здесь. Это будет вас питать и радовать на протяжении многих лет, если не всю жизнь.

– Как складно он говорит, Пьер! – воскликнул, немного ерничая, Фернан, тоже пытаясь скрыть волнение души. – Наш капитан вполне может стать священником в любом храме.

– Однако вам предстоит еще много дел до вашего отъезда, – перешел на деловой тон капитан. – Пьеру необходимо забрать свои капиталы с острова. И потом, вы же не забыли просьбу Лю позаботиться о ее семье? Уверен, что нет, так что вам предстоит дальняя дорога на юг.

– Да, капитан, это наше священное дело и обязанность, – отозвался Гардан. – Мы лишь ждали конца сезона штормов. Теперь мы готовы закончить здесь дела.

– Вот и хорошо, Гардан. Через недельку на юг идет отличное судно с вооруженной охраной, и вы отправитесь на нем в Малакку.

– Ребятки, – подал голос Леонар, сделав шаг к ним. – А я тем временем подберу подходящий корабль для возвращения на родину. Уж я не подведу. Мы с Эженом уже обсуждали это, и он со мной полностью согласен. Езжайте, а к вашему возвращению я все устрою с Божьей и капитана помощью.

– Да, ребята. Мы с Леонаром оговаривали столь важное обстоятельство. И я все сделаю, чтобы ваше путешествие не было особо опасным.

– Спасибо, капитан, спасибо, Леонар! – воскликнул Фернан и полез обниматься с Леонаром и капитаном.

В назначенное время трое друзей уже плыли в Малакку. С ними был и Ю, который немного оправился от ран, но пока еще прихрамывал. Он отправлялся в Джохор, где у него были какие-то дальние родственники. Он мечтал о своем деле и теперь, имея большие деньги, вполне мог это себе позволить.

В Малакке ребята с трудом отыскали в китайском предместье Упех родных Лю. Те сперва никак не могли понять, чего хотят от них богатые белые люди. Узнав же, огласили двор скорбными голосами, и лишь огромное по меркам этих людей богатство, которое на них свалилось так неожиданно, слегка успокоило их, а потом и вовсе привело в хорошее настроение.

Выполнив поручение капитана и свою обязанность, ребята решили проводить до места и Ю. Они небеспочвенно опасались оставлять того одного с такими деньгами. Тот вынужден был согласиться. Это заняло еще три недели, пока Ю смог более-менее устроиться на новом месте. Теперь предстояло лишь забрать сокровища Пьера – и можно смело отправляться в Мартабан.

Чтобы не плыть порожняком, решено было по пути заняться закупкой и продажей товаров. Тут Пьер вспомнил свое купеческое происхождение и с некоторой прибылью завершил путь на север.

В Мартабан друзья прибыли три месяца спустя и приятно удивились, что старик Леонар не сидел сложа руки. В тот же день он потащил ребят осматривать почти готовый корабль.

– Надо признать, судари мои, что мне пришлось порядком потрудиться, чтобы свести к минимуму риск такого большого путешествия, которое мы должны совершить. Вот сами убедитесь, юноши.

Судно стояло на краю верфи – там интенсивно трудилось человек до двадцати плотников и прочих корабельных дел мастеров. Это был довольно длинный корабль с двумя мачтами и косым парусным вооружением, что было ясно по длинным реям, уже прикрепленным к мачтам. Пьер сразу заметил по четыре пушечных порта с каждого борта и спросил:

– Ты решил построить военный корабль, Леонар? Во сколько же это тебе обошлось, старина?

– Не мне, а нам, молодые люди. Однако не тужите. Капитан умудрился большую часть расходов отнести за счет казны наместника. Да и у него самого средств сейчас достаточно для такой безделицы. Он же продолжает исполнять должность адмирала провинции и справляется со своими делами отлично.

– Судно похоже на фусту «Волк», Леонар. Даже весла предусмотрены. Видать, не очень-то охота тебе попасть в лапы пиратов?

– Верно, Пьер. Охоты такой не испытываю, а поскольку сам был пиратом и повидал достаточно, то, поразмыслив, пришел к такому вот решению. Судно будет быстроходное, а главное, маневренное. Может ходить в некрутой бейдевинд, на что не способен ни один корабль европейцев. А от туземных пиратов мы, я надеюсь, отбиться сумеем.

– И как долго будут отделывать судно? – спросил Гардан.

– Оно уже, можно сказать, готово. Я просто слишком требователен и постоянно требую переделок. А готово окончательно оно будет не позже как через неделю. Даже загрузку уже начали. А вы обратили внимание на окраску?

– Да, какая-то она странная, старина. Чего так? – спросил Пьер.

– Я решил, что никак не надо показывать возможным неприятелям, что мы вооружены. Ты же знаешь, что внезапность во многом решает успех в баталиях. Вот я и решил раскрасить фальшборт так, чтобы скрыть пушечные порты. Даже с расстояния в пятьдесят саженей никто не догадается, что у нас восемь пушек по бортам. Да еще по одной на носу и корме.

– Да, старина! Вот уж не ожидал такого от тебя! С чего это ты так разошелся?

– Скажу по секрету. Я, юноши, постоянно мечтал самостоятельно построить корабль по своему разумению. Теперь вот и подвернулся удобный случай. Это судно уже было на четверть построено, и мы с капитаном его купили. Мне пришлось лишь изменить длину, несколько подправить обводы, а остальное вы видите сами. Я так доволен, прямо слов не нахожу. И очень хочется увидеть и почувствовать его в деле. Собственное творение! Я так долго мечтал об этом, что сейчас не могу в это поверить.

– А не перевернется твое судно при хорошем волнении, старик? – недоверчиво и с усмешкой спросил Пьер. – Уж очень оно кажется неустойчивым.

– Это только так кажется, юноша. Будет хороший балласт, низкая кормовая надстройка, низкие мачты. Кстати, я предусмотрел и третью мачту на корме. Ее можно поставить за час, и это даст нам дополнительно скорость в два узла. Ну как?

Пьер видел, как сияют глаза старого моряка. Он никак не хотел омрачить его радужное настроение. Однако в душе Пьер был не так уж и доволен, как показывал. Ему все это не очень нравилось и судно не внушало доверия. Однако приходилось мириться с этим. Сам-то он не мог считать себя знатоком кораблестроения. Приходилось уповать на знания, опыт и умение Леонара.

Прошел еще почти месяц. Судно, которое назвали в честь китаянки «Лю», прошло ходовые испытания в заливе. Пьер пострелял из всех пушек, убедился, что судно вполне пригодно для дальнего перехода. Все шло по намеченному плану, оставалось лишь попрощаться и отдать швартовы.

Капитана подбирал сам Эжен и уверял, что лучшего найти здесь просто невозможно. В уплату за службу он получал судно, когда оно доставит путников в порт назначения в Красном море, на самом севере его.

По пути они будут заниматься торговыми операциями, что несколько их задержит, но таково было условие капитана. Он не хотел, чтобы его друзья теряли деньги, если можно их подбирать по дороге.

На полдень следующего дня был назначен уход судна, а вечером капитан давал прощальный ужин в своем доме, который больше походил на дворец, где царствовала Ло в сиянии своей красоты и обаяния.

– Друзья, – обратился капитан, когда ужин подошел к концу. – Никогда не забывайте, что мой дом всегда открыт для вас. Любые ваши невзгоды я с удовольствием разрешу, если это будет в моих силах.

– Капитан, мы с удовольствием принимаем твое приглашение, – ответил за всех Фернан. – Мы благодарим тебя и желаем счастья в твоей жизни.

– Спасибо, дорогие мои мальчишки! И помните наши старые заповеди, друзья. Ваши средства должны служить не только вам, но и многим другим людям, нуждающимся в них. Пьер, я надеюсь, что ты выполнишь мою просьбу и отправишь деньги в Марсель для семьи нашего товарища, который так много помог мне. Пусть хоть после смерти его родные почувствуют заботу о них. Найди их и вручи деньги с пожеланием во благо использовать этот дар. И гляди, если они не внушают тебе должного уважения, то сделай так, чтобы эти средства не пропали бесполезно.

– Я уже обещал тебе это и выполню все твои поручения, капитан.

– Я верю тебе, мой мальчик. По дороге Леонар будет вас учить жизни в нормальном обществе, будьте внимательными и прилежными учениками. Это вам очень пригодится, друзья. А теперь прощайте! Да хранит вас Господь Бог! – Он перекрестил юношей. Они обнялись, расцеловались, Пьер незаметно смахнул набежавшую слезу, и молодые люди ушли на корабль, уже стоящий в готовности у причала.

Пьер, Гардан, Фернан и Леонар стояли и смотрели на берег, который медленно удалялся, теряясь в дымке жаркого дня. Рядом шел корабль адмирала. Выйдя в залив, он окутался дымом пушечного залпа. Борт «Лю» ответил салютом правого борта, и суда разошлись. Впереди расстилалось море, неизвестность и волнение от предстоящей встречи с родиной.

– Теперь наши взгляды постоянно будут тянуться на запад, – молвил Фернан – в голосе его звучала грусть.

– Что нас ждет там, на родине? – отозвался Пьер. – Пять с лишним лет мы ничего не знаем о ней. Я уже забыл многое, а теперь и думать начал по-французски.

– Поступишь на службу своему государю, – сказал Гардан, но было видно, что его мысли были совсем в другом месте. – Твои знания могут сильно пригодиться царю.

– Может, оно и так, но меня постоянно тревожат всякие сомнения. Как примет, встретит меня Русь? Остались ли мои родные в живых? Столько было жестокости и зла от царя-ирода, что я теперь ни во что не верю. Даже церковь православная меня не влечет. Я уже отвык от нее. Словом – страшно мне, друзья.

– Не один ты теперь в сомнениях, Пьер, – ответил Фернан. – У меня положение ничуть не лучше. Я даже до сих пор не решил, куда мне направиться.

– И что тебя гложет, Фернан? Чем тебя тревожит родина?

– Прежде всего, как я докажу, что я делал эти два года? Где я был и на чьей стороне, а спросят об этом обязательно. Инквизиция у нас работает днем и ночью, и пощады от нее ждать не приходится. Так что сам понимаешь, что и мое положение не лучше. Словом, я на распутье. Но и здесь оставаться мне уже невмоготу.

– Капитан говорил, что Португалия терпит упадок, как ты думаешь?

– Чего ж ей не падать! Мы маленькая страна, и сил наших мало для такой империи. Как удержать ее при постоянной угрозе со стороны Голландии, а теперь еще и англичане стали наведываться в наши владения. Англия – молодая нация, горит желанием догнать нас и Испанию по захвату богатейших районов мира. Нам с ними не совладать, Пьер, так что, судя по всему, судьба нашей страны незавидная. Мы не смогли распорядиться своими богатствами и достижениями.

– Так что же, неужели один Леонар спокоен и знает цель своего путешествия?

– А что ему нужно на старости лет? Он уже так насмотрелся на наш бренный мир, что вряд ли имеет другое желание, кроме как жить в тихом, спокойном месте в относительном довольствии, и он это вполне заслужил. Хоть он будет доживать свои годы без тревог и сомнений.

– А мне интересно будет проследовать тем самым путем, который мы уже когда-то проделали по дороге сюда, – заметил Гардан, как бы очнувшись от своих дум.

– Мы должны будем еще пройти много портов, которые нам не доводилось видеть, – ответил Пьер. – Я изучал карты, потому приблизительно знаю наш путь. Удастся ли нам успешно пройти его, и не только по морю? Часть пути проходит по пустыне, а там без верблюдов не обойтись.

– Лишь бы войн и стычек на пути было поменьше. Я уж не мечтаю о том, чтобы их совсем не было, – Фернан криво улыбнулся, поправив эфес своей шпаги.

– Всякое может случиться, ребята, потому будем упражняться, а то, чего доброго, и стрелять и фехтовать разучимся, – с легкой усмешкой заметил Пьер. – На таком длинном пути не может быть всегда спокойно, и еще покачает нас судьба на своих волнах. Дай Бог, чтобы они не оказались слишком крутыми.

– Вот это ты дело говоришь! – Гардан оживился, оглядывая повеселевшими глазами палубу и прикидывая, как тут можно затеять шуточные сражения на шпагах. – А то я уже подумал, что мы за время пути совсем зажиреем, как настоящие купцы. Сколько лет работали в поте лица, а тут едем знатными господами. Негоже это. Я согласен с тобой, Пьер.

– Не пройдет и года, как меня уже никто не будет так называть.

– Ты слишком быстро собираешься добраться до родных мест, Пьер, – сказал Фернан. – Года тебе будет мало. Уж очень далеко твоя родина. Мне года может и хватить, но не тебе. Так что не обольщайся, друг.

– Верно, Фернан. А тут еще поручение капитана в Марселе. Я же ничего не знаю в Европе. Может, ты, Фернан, со мной это дело закончишь? Я так думаю, что этот крюк для тебя не будет слишком длинным. Подумай об этом.

– Хорошо, Пьер, я подумаю, но после, до этого еще слишком далеко, и загадывать не хочется. Времени у нас больше чем достаточно.

– О чем толкуете, молодые люди? – подошел Леонар.

– Да все о будущем говорим, Леонар, – ответил Пьер.

– Похвально, похвально. О будущем всегда надо помнить и стараться его строить. Однако этого не сделаешь, лишь болтая языками. Надо и мозгами шевелить, да и не только ими. Не забывайте наказ капитана. Он ведь велел вам учиться. Вот завтра и начнем осваивать все, что нужно для вхождения в европейское хорошее общество, друзья. Фернану это не особенно понадобится, он с детства уже многое знает, Гардан, я так думаю, не собирается у нас жить, а вот Пьеру это будет необходимо больше всех.

– Да, но я тоже не собираюсь жить в Европе, Леонар.

– Пока ты доберешься до своего Новгорода, пройдет много времени, и это время ты проведешь в Европе. Так что я с тебя не слезу, пока у тебя не появятся навыки, достаточные для приличной жизни. Завтра и начнем светское воспитание.

Глава 32 Невероятная встреча

На третий день плавания ребята должны были увидеть те места, где недавно вели бой с пиратским флотом. И хоть ничего интересного для них в этом, по сути, и не было, однако они с нетерпением ожидали встречи с Кокосовыми островами.

Пьер умылся после нескольких учебных выстрелов из пушек. Матросы с уважением поглядывали на молодого мастера этого дела, убирали палубу и тихонько обсуждали результаты стрельб. Найдя глазами Гардана, Пьер сказал:

– Надо до островов мушкеты почистить, и дать каждому сделать по несколько выстрелов, Гардан. Мне кажется, что наши матросы не очень-то с ними в ладах. Мало ли что нам может встретиться. Капитан по старой привычке дал нам тройной запас пороха и пуль, и его надо использовать по назначению.

– Сделаем, Пьер! – с готовностью ответил Гардан.

Так они проводили время, отводя большую часть его на упражнения в стрельбе из пушек, мушкетов и пистолетов. Команда немного ворчала, но протестовать осмелиться не могла. Платили им хорошо, а против этого не возразишь.

– Скоро выйдем в океан, и перед нами будет Индия! – говорил Пьер уже после обеда, когда острова ожидались каждый час.

– Слева по борту парус! – это был голос марсового, который постоянно сидел в бочке и оглядывал горизонт.

– Курс какой? – спросил Пьер, хотя это было делом капитана.

– Вроде бы как и наш, но далеко и еще плохо видно, господин!

Пьер направился к капитану. Тот знал, что в случае опасности Пьер будет командовать сам, и не возражал, зная, какой опыт у этого совсем молодого еще господина в битвах на море. Да и в договоре с ним этот момент учитывался.

– Капитан, позволь мне воспользоваться твоей зрительной трубой. Хочу влезть повыше и глянуть, что за парус.

– Берите, господин. Но что вас так взволновало? Обычный парус, таких в море много.

– Просто размяться захотелось, капитан.

Пьер ловко вкарабкался по вантам до бочки, пристроился там поудобнее и приставил к глазу окуляр.

– Идет нашим курсом, но помаленьку приближается, – говорил он, ни к кому не обращаясь. – Корабль не местный. Скорее португальский. Поглядим еще немного.

Не прошло и получаса, как было уже ясно, что судно идет на сближение, а это уже становилось неприятно. Такое опасно во всех случаях. Пьер разглядел, что судно двухмачтовое, чуть больше их корабля, и вооружено почти так же, как и «Лю». Четыре пушечные порта отчетливо выделялись по правому борту. Паруса прямые, и ход узла на два больше, чем у «Лю». Не слезая с мачты, Пьер крикнул вниз:

– Приготовить на всякий случай мушкеты и пушки. Не суетиться, спокойно, пусть думают, что мы простые купцы!

– Что, Пьер, пираты? – спросил Гардан, вглядываясь вдаль.

– Не знаю, но по повадкам очень похожи. Видимо, португальцы.

Сблизившись на милю, португалец выстрелил, требуя остановки.

– Вот теперь все сомнения исчезли! – рявкнул Пьер. – По местам, но без суеты! Оружие приготовить к бою. Пушки зарядить картечью! Половина команды в трюм! Не высовываться!

Матросы не спеша готовились к бою, выполняя команды юного командира.

Корабли сближались, Пьер внимательно наблюдал за действиями противника, прикидывая наилучший маневр. Пират шел слегка наперерез, он находился прямо в струе хорошего ветра, тогда как «Лю» не мог полностью использовать его.

Подойдя на четверть мили и видя, что добыча и не собирается спускать паруса, пират дал залп из пушек, но ядра чуточку не долетели. Пьер заорал:

– Всем на весла! Остальные на снасти! Приготовиться! Загребай, навались, ребята! Не жалей сил! Вперед!

Пьер стал у румпеля, он с откровенно злой усмешкой глядел на пирата, рассчитывая все варианты его и своих действий.

Как только заработали весла, судно заметно увеличило ход и постепенно стало обгонять пирата. Там матросы забегали по палубе, видно было, как пушкари торопливо заканчивали зарядку орудий. Пьер крикнул:

– Ребята на веслах, навались сильнее! Вот так, хорошо! Пушки и мушкеты, к бою! Ждать команду!

«Лю», оставляя за кормой заметный след, неслась наперерез пирату, и было видно, что это ей удается. Пьер решил, что этот маневр очень опасен, но риск оправдан. Суда должны пройти друг от друга в двадцати саженях, и если пират прямо сейчас не даст залп, то уже через минуту для него это будет слишком поздно.

Расчет Пьера оказался верным. Пираты не успели перезарядить пушки и дали залп, когда угол этого не позволял. Все ядра пролетели за кормой. Злорадно ухмыльнувшись, Пьер крикнул:

– По палубе, картечью, мушкетеры, по палубе! Огонь!

Корабль вздрогнул от залпа. Картечь с визгом унеслась вперед, кося людей на палубе противника и кроша фальшборт и снасти. Трескотня мушкетов нарастала. Из трюма выскочили по команде остальные матросы, торопливо стали перезаряжать мушкеты и орудия.

Нос пирата прошел в десяти саженях от кормы «Лю», и Пьер дал команду пальнуть кормовой пушке. Одинокий выстрел заглушил на мгновение мушкетную трескотню. Картечь пронеслась через всю палубу, и несколько пиратов упали.

Пьер навалился на руль. Корабль нехотя развернулся и в одном кабельтове от пирата стал на параллельный курс, но несколько впереди. Петька развернул борт судна так, чтобы можно было сделать залп другим, левым бортом, и тот окутался клубами дыма. Полетели щепки, брызнула кровь на палубе пирата. Ответом был отчаянный рев оставшихся в живых.

В затихшей немного трескотне вдруг раздался дружный отборный мат на почти чистом русском языке. Пьер опешил, он не мог в это поверить и крикнул Гардану:

– Гардан, ты слышал крик у пиратов? Кричали на русском и матерились знатно! Слышал?!

– Вроде слышал, но не мог поверить! Давай ответим!

– Эге-гей! На судне! Кто там русский? Отвечайте!

– А ты кто, мать твою! – отозвался голос не просто по-русски, но еще и с чистейшим новгородским выговором. – Откуда ты здесь, собачий сын?

– Я из Новгорода! – закричал в ответ Пьер. – И друг у меня со мной!

– Надо же! Я тоже оттуда! Ты с какого конца-то?

– Я с Плотницкого, а ты с какого?

– Так я с того же! Я там всех знал, кто ты такой? По голосу никак не признаю!

– Да Петька я, Калуфьев! А ты кто такой будешь?

– Господи праведный! Петька! Я ж Фомка, дружок твой, мать твою!

– Неужто ты, Фомка? Откуда ты тут взялся?

Суда расходились, и Петька должен был скомандовать работать на снастях. Мушкетная трескотня смолкла. На обоих кораблях с интересом вслушивались в переговоры, но никто не мог понять ни слова. «Лю» на веслах проходила опять под самым носом у пирата, паруса которого изрядно были изорваны и висели клочьями, трепыхаясь на ветру.

Голоса встретившихся друзей уже едва можно было слышать. Пьер приставил ко рту рупор и крикнул:

– Фомка, давай к нам, а то сей же час разнесем ваше корыто в щепки! Сигай в море, мы тебя подберем! А пока укройся, мы шарахнем сейчас левым бортом! Не подставься под картечь!

– А ты куда прешь, Петька? – приставив ладони к губам, ответил Фомка.

– Я домой, в Новгород! Сигай, не зевай! И прячься, Фомка!

Пьер оглядел пирата, который медленно продвигался вперед, тогда как «Лю» заканчивала плавный разворот левым бортом к противнику. Там опять опаздывали с пушками. Людей, видимо, оставалось у них мало – картечь сделала свое дело, а мушкеты добавили.

– Левый борт! – голос Пьера срывался от волнения и страха за Фомку, но делать было нечего. Дело прежде всего, и его надо закончить. – По палубе, огонь! – И когда дым отнесло в сторону, пират имел еще более жалкий вид. Палуба была залита кровью и завалена телами, фальшборт разбит в щепки, а ответные выстрелы мушкетов едва доносились редкими и жидкими залпами.

Матросы «Лю» продолжали палить из мушкетов, а пираты пытались побыстрее закончить зарядку пушек. Это им плохо удавалось, ибо от всей команды осталась едва половина.

Проходя саженях в пятидесяти от борта противника, Пьер крикнул в рупор:

– Фомка, ты жив?! Отзовись!

– Живой я, Петька. Погоди, я подумаю!

– Чего думать, сигай быстрее с кормы! И быстрее, а то мы уйдем! Сигай, говорю я тебе!

Минуту спустя, когда пальба стихла и корма пирата стала удаляться, там показалась фигура. Человек этот помедлил и прыгнул, скрывшись в волнах. Петька крикнул:

– Шлюпку приготовить немедленно! Вытащить его!

Матросы подвели к спущенному трапу шлюпку, которая плыла за кормой. Гребцы быстро заняли места, развернули лодку и понеслись среди волн к пловцу, маячившему сзади. Голова его то появлялась, то исчезала в волнах, но шлюпка быстро приближалась, а Пьер оглядывал море. Акул, к счастью, нигде заметно не было.

– Неужто это ты, Фомка?! – встретил Пьер друга, поднимавшегося по трапу на борт. – Как ты тут очутился, паршивец?

Они обнялись, слезы выступали на глазах Петьки. С Фомки текла вода, но это никого не волновало. Пьер отстранил друга от себя, внимательно оглядел его и сказал:

– Трудно узнать. Ты сильно изменился, Фомка.

– Думаешь, ты все тот же? Встретил бы тебя случайно, так и не узнал бы. Совсем мужиком стал. Да и я такой же, видимо, да?

– Конечно, Фомка! Вот так встреча! Действительно, пути Господни неисповедимы. Это же надо так случиться, что в такой дали – и встретить друга закадычного. Ну, здрав будь, Фомка!

– Здорово, Петька! Вот будет нам что порассказать друг дружке! За месяц не уложиться, верно?

– Еще бы! Сколько пережито! Сколько же лет прошло, а?

– Да уж, наверное, немало. Время бежит. А что это у тебя за корабль такой, Петька? Туземцев полно. Странно.

– Потом расскажу, Фомка, а теперь дай я тебя познакомлю со своими друзьями. Это Гардан, я его в Новгороде еще встретил и сдружился. Это Фернан, тут подружились, а вот старина Леонар. Он француз. А ты на каком судне плавал?

– На португальском. Мы совсем недавно перебрались в эти воды. Решили попытать счастья тут.

– Так это ты научил своих материться по-нашенски?

– А кто же! Всем понравилось – теперь не хуже коренных русаков матерятся!

– Ну ты и даешь, Фомка. Но погоди малость, я расскажу про тебя своим, – остановил его Петька и стал рассказывать Гардану, Фернану и Леонару про своего друга детства.

Тем временем португальский пират больше не предпринимал попыток захвата «Лю» и медленно удалялся, залечивая серьезные раны.

– Так рассказывай, Фомка! – просил Пьер, когда всякая опасность миновала и судно опять стало на свой прежний курс. Впереди показались Кокосовые острова, но теперь они никого не интересовали.

– Ты меня не торопи, Петька! Я старше тебя, и ты должен первым мне поведать о своих странствиях. Ясно тебе? Так что начинай с себя.

Глава 33 Марсель

Плавание продолжалось своим чередом, а друзья никак не могли наговориться, поведать всего, что с ними происходило за эти шесть неполных лет. Пьер почти каждый день рассказывал со всевозможными подробностями о своих с Гарданом похождениях и приключениях, мало замечая, что миновали уже Индию, где капитан провел несколько торговых сделок.

Почти незамеченной прошла встреча с Каликутом. Это наших друзей уже не интересовало. Но впереди лежали земли арабского востока, которые пройти будет совсем не так уж и просто.

Гардан стал подходить со своими предложениями по преодолению арабского мира. Однажды он сказал:

– Ребята, нам так просто через Египет не пробраться. Я уже собрал некоторые сведения. Он захвачен турками, а нам предстоит идти через него или через Аравию, что еще сложнее. Вам, европейцам, это будет не так-то просто.

– И что ты, Гардан, надумал? – спросил Фернан.

– А надумал я следующее, ребятки. Вы будете у меня рабами, а я – богатый купец из Крыма. Так что никаких сомнений не должно возникнуть. Наймем верблюдов, погрузим свой товар – и в путь с рабами и охраной. Путь не длинный, но опасный. До Каира пустыня, потом по Нилу до моря, а там уж легче. Я наметил путь через Александрию. Это оживленный торговый город, и там затеряться будет нетрудно.

– А затем что делать станем? – спросил Пьер заинтересованно.

– Об этом пока даже и не думал, рассчитываю на месте разузнать. Никто из нас в тех местах не был, и потому трудно что-либо предполагать.

– Да, Пьер, – сказал Фернан. – Это Гардан неплохо придумал. Работать нам не привыкать, а три недели или месяц можно и в рабах походить. Зато никто нами не заинтересуется.

– Молодец, Гарданка! Придумал неплохо. Нам надо будет лишь вести себя как рабы, чтоб не вызвать подозрений.

– Это несложно, Петька. Поменьше слов, побольше работы и поклонов. Несколько арабских слов вы знаете, подучитесь малость. А в пустыне будете охранять наш караван, что тоже совершенно естественно.

– А Леонар? – спросил Фернан. – С ним-то как быть?

– Да, Леонар на раба мало смахивает, но что-нибудь придумаем.

Путешественники миновали уже остров Сокотра, впереди их встретил страшный мыс Гвардафуй – восточная оконечность Африки, Баб-эль-Мандебский пролив – и вот уже судно оказалось в Красном море.

– Да, такую жару трудно себе представить, – вздыхал Фернан, утираясь шейным платком.

– Это не так страшно, как опасность наткнуться на коралловые рифы, – ответил Пьер. – Хорошо, что в Мохе взяли хорошего лоцмана из арабов.

– Мне так тревожно, ребята, – вздыхал Леонар. – Мы в самом сердце арабского мира. Надо быть осторожными и осмотрительными.

– Само собой, старина Леонар, – ответил Фернан. – Теперь все в руках Гардана, нашего господина и повелителя. Верно, наш хозяин?

– Шутки в сторону, ребята, – хмуро ответил Гардан. – А привыкать не мешает, так что начинайте меня называть как Фернан. И побольше кланяйтесь, спины не отсохнут.

– Слушаем и повинуемся, наш господин, – поклонился Пьер. – Приказывай.

Медленно пробираясь на северо-запад, наконец достигли порта Джидда. Здесь предполагалось совершить несколько сделок и остановиться на неделю или две. Гардан перед этим долго вышагивал по палубе, явно о чем-то думая, наконец сказал:

– Ребята, рядом Мекка, сердце нашей религии. До нее всего сто верст. Плохим я буду мусульманином, если не совершу хадж в Мекку. Так что, пока вы тут будете грузиться, разгружаться и торговать, я быстро совершу этот хадж и к сроку вернусь назад. Как вы считаете, ребята?

– Ну, раз это твое твердое желание и мечта каждого мусульманина, – ответил Пьер, – то, видимо, надо это сделать. И действительно, почему бы и не совершить этот хадж? Пусть будет по-твоему, Гардан. Ты же, видимо, на верблюде или на коне отправишься, так что времени все это займет не так уж и много, верно?

– Конечно, Петька! А к тому же без меня вы никак не сможете благополучно закончить наше путешествие. Если что, подождете меня. Но вряд ли я надолго задержусь. За неделю управлюсь.

– Договорились. Завтра приходим в Джидду, и ты занимаешься хаджем.

Ничего примечательного больше не случилось, если не считать жары, от которой раскалывалась голова. Спать приходилось лишь урывками, все исходили потом, от постоянной неутолимой жажды пересыхало в горле. Так почти две недели торчали в пекле, сходном с муками ада. Но все в жизни кончается – кончилась и стоянка в Джидде. Корабль тронулся в дальнейший путь, а однажды вечером, почти месяц спустя, капитан сообщил, что утром покажется Суэц – конечный пункт их нелегкого и долгого пути.

– Сколько же мы были в море? – спросил Фернан с явным облегчением.

– Капитан сказал, что восемь месяцев или чуть меньше. Много времени отнимала торговля, мешали и противные ветры, – Пьер тоже чувствовал облегчение оттого, что столь долгое путешествие, кажется, заканчивается.

– Теперь, ребята, – сказал Гардан серьезно, – следите внимательно за собой. Постарайтесь не креститься и ведите себя очень тихо, не выскакивать, иначе вам, да и мне с вами, несдобровать. Будьте настоящими рабами. Одежда для вас уже готова. Завтра облачайтесь.

– Как-то нас встретит Египет? – вздохнул Пьер. – Скорее бы закончились наши мытарства. За этими передрягами я до сих пор по-настоящему не могу послушать рассказы Фомки о его приключениях.

– Ничего, Петька, у тебя еще много на то времени будет после Египта.

В Суэце простояли почти три недели. Подмазывали чиновников, составляли караван, делали все основательно, а потому и медленно. Перетаскивали товары в караван-сарай, потом вьючили их на верблюдов, которые выстраивались в цепочку, подчиняясь приказам и окрикам караван-баши… Гардан мало разбирался в торговых делах, и потому приходилось за все переплачивать, что вызывало некоторое удивление местных купцов и чиновников, но молодость оправдывала его в их глазах.

Рабы Гардана тоже не вызывали никаких подозрений, а старина Леонар сошел за немого паломника, который что-то невнятно бормотал, перебирая четки, терпеливо снося жару и пот, струившийся по лицу из-под накрученной чалмы.

И когда караван наконец-то тронулся в пески, все с облегчением вздохнули, с удовольствием покидая пыльный Суэц. Вереница верблюдов, ослов и лошадей растянулась на добрых две мили. По бокам ехали охранники с мушкетами и саблями в руках. Все были начеку – разбойники шастали везде, дожидаясь удобного случая. Их не раз видели вдали. Покрутившись минуту на быстрых конях, они тут же исчезали в жарком мареве.

– Господи! – восклицал Фернан, отдуваясь и утираясь платком. – Каких-то шестьдесят миль, а тащимся уже три дня, и конца дороге не видно.

– Терпение, мой друг, – отвечал Леонар, восседая на сером замызганном осле. – Это не самое страшное, что нас может ждать в недалеком будущем. Господь был благосклонен к нам, надейся, что он и теперь не оставит нас своими щедротами и милостями.

– Хватит трепаться! – прошипел Пьер. – Леонар, а ты чего это здесь разговорился? Ты же немой и не забывай этого. Крути руками крендели и помалкивай!

– Ребята! – взволнованно шептал Пьер, сидя вечером у костра вдали от колодца. – Завтра Каир! Конец пустынного пути.

– Вот здорово! Скорее бы!

Каир всех ошеломил своими размерами и шумом. Всюду попадались всадники, верблюды, ослы, гудели толпы, состоящие из местных жителей и торговцев, собравшихся чуть ли ни со всего исламского мира.

– Ну и шумно же тут! – проговорил Гардан, озирая великолепие мечетей и дворцов. – А сколько турок, просто жуть. Сплошные воины!

– Все это хорошо, но надо побыстрее найти баржу или еще какую посудину, перегрузить все на нее да и отплывать побыстрее в Александрию, – беспокоился Пьер. Его постоянно глодала мысль о возможном провале их затеи.

– Ты прав, Петька. Сейчас сложим товар в караван-сарае, а я пойду к реке искать лодку. Нил-то какой широченный тут! Другой берег теряется в дымке.

– Хороший кусок отхватила Оттоманская держава, – протянул Фернан. – Немало хлопот она принесет на поля Европы. Да уже, видимо, и принесла. Мы же давно не были дома.

На следующий день Гардан принес радостную весть:

– Нашел подходящую лодку для товара и для нас с вами. Она вполне подойдет. Уплатим разные пошлины, налоги, сборы, и можно будет грузиться. Теперь у нас не так много товаров осталось, зато самые ценные. Да не допустит Аллах, будь благословенно имя его, потерять это в самом конце пути. Аллах акбар!

За хлопотами, страхами и волнениями друзья даже не успели как следует осмотреться в Каире и вот уже очутились в Александрии. Город оказался таким же шумным, большим и разноязычным, как и Каир. Здесь рядом было море, масса развалин древних сооружений. Бывшая столица Древнего Египта была полна купцов, дервишей, уличных торговцев и проституток. Мелкие воришки шныряли в толпе, нищие хватали за полы халатов, прося милостыню. Ослы оглашали переулки и базар дикими криками, важно шествовали нагруженные верблюды.

Изредка колыхался паланкин важного чиновника, духовного вождя или турецкого начальника.

Тут оказалось, что ситуация для наших друзей складывается недостаточно удачно. Множество кораблей входило и выходило из гавани, но почти все они были турецкими, греческими, арабскими или тунисскими. И лишь изредка осмеливался заскочить сюда корабль рискованного генуэзского или венецианского купца.

Друзья сидели тихонько в караван-сарае, а Гардан носился по причалам в поисках попутного судна. Но такого никак не оказывалось, или никто не осмеливался предлагать свои услуги.

– Плохи наши дела, ребята, – вздохнул Гардан после очередного визита в порт. – Придется плыть на Кипр, а уж потом отправляться дальше.

– Что ж, Гардан. Пусть будет так, но отсюда лучше убраться побыстрее. – Пьер многозначительно поглядел на друзей. – Долго нам так не выдержать.

– Я так и знал, что ты согласишься. Тогда это можно устроить дня через три, если повезет.

Неделю спустя наши путешественники выходили в море. Впереди их ждал волшебный Кипр. В Фамагусте они покинули судно и остановились на постоялом дворе грека-мусульманина. По всему было видно, что мусульманин из него никакой, но так для него было выгоднее.

– Я расспросил хозяина и узнал, что сюда часто заходят суда из Венеции, Греции, с Мальты и даже из Испании. Так что вам можно будет дождаться попутного корабля и отправиться в путь, – Гардан устало уселся на топчан и разулся.

– А свои-то дела ты хоть делаешь, Гарданка? – спросил Пьер. В голосе его звучали нотки сожаления.

– Мои дела могут и подождать, Петя. Главное – разобраться с вами. Кстати, я договорился с хозяином, что он будет пересылать наши письма друг другу, пока ты будешь во Франции. Я дал ему своего родственника в Крыму.

– Денег надо ему отвалить за это, иначе он может обмануть, – заметил Пьер.

– Само собой, Петя. Я уже обещал, и он согласился выполнить все честно.

Через месяц наконец нашелся корабль, шедший в Марсель. Это было для Пьера очень кстати, да и для остальных тоже. Пьер спросил:

– Гарданка, когда же ты сам думаешь отправиться в Крым? Ты уверен, что родственники в Крыму примут тебя хорошо?

– С моими деньгами меня все и везде примут отменно, Петя. Можешь не волноваться. Буду жить в Джалите. Во всяком случае, я на это надеюсь, да и что мне может помешать? Вряд ли мои родственники по матери изменили место своего жительства. Туда и будут пересылаться письма, Пьер.

– Хорошо бы встретиться еще хоть раз, через десяток лет, например, – мечтательно улыбнулся Пьер.

– Может быть, Аллах смилуется, и мы встретимся, Петя. Я бы очень этого хотел. Ты ведь не мог о таком и мечтать, а вот встретился же с Фомкой. Вот и мы будем мечтать. Договорились?

– Договорились, Гарданка!

Вскоре Пьер махал рукой оставшемуся на берегу Гардану. Тот отвечал, но постепенно фигура его удалялась, очертания смазывались и потом вовсе затерялись среди портовых построек. Они расстались, и Пьер глубоко вздохнул. Горечь расставания была для него очень тяжела. Фомка подошел к другу и спросил:

– Ты так с ним дружил?

– Да, Фомка. Это был мой самый лучший друг.

– А я как же?

– С тобой мы дружили в детстве, а с ним – всю остальную жизнь, которая была очень тяжелой и опасной. И ни разу у нас не возникало никаких недомолвок или обид. Он был мне настоящим другом. И надеюсь, что и я был для него таким же, Фомка.

Каравелла неторопливо бежала на запад, к новым местам, к новым людям, а может, и к новым приключениям.

Остров Иф с его недостроенной крепостью открылся издалека, когда Марселя еще и не было видно. Путешествие заканчивалось. Теперь главным был Леонар. Он знал эту жизнь, эту страну, и ему Пьер вручил судьбы друзей и свою.

Три дня искали наши путешественники в Марселе родственников погибшего моряка. Шесть лет – большой срок. А Фомка уже в который раз нашептывал Пьеру:

– Ты что, в самом деле собрался отдать этим нищим столько золота?

– Как же иначе, Фомка! Капитан мне поручил это, и я не могу не выполнить его просьбу.

– Вы что, друзьями с тем матросом были?

– Я его даже не видел. Он погиб незадолго до моего появления на острове у капитана. Но таков наш закон, мы давали клятву, и я выполню ее.

– Ну и дурень же ты! Кто узнает об этом? Капитан твой так далеко, что туда ни одна весточка не долетит. Да и кто будет ему сообщать?

– Ты перестань такое говорить, Фомка! Это не для моих ушей. Если не хочешь ссоры, то прекрати. Я не могу нарушить свои же обещания, к тому же данные другу и товарищу в несчастье.

– Ну и дурак! – только и сказал Фомка и отвернулся, недовольно надувшись.

Родственники были найдены, деньги вручены. Две тысячи золотых – это огромное богатство для недавних нищих.

Леонар наставлял огорошенных свалившимся богатством людей, как лучше использовать деньги. Те, судя по всему, ничего не соображали.

Оказалось, что из-за охвативших всю Францию религиозных неурядиц выехать на север было затруднительно. Пришлось ждать, а в это время Леонар распрощался с молодыми людьми и уехал в мечту своей юности – Тулузу.

Фернан тоже решил все-таки податься ближе к родине. Он сказал другу:

– Если надумаешь подать весточку, то ищи меня на самом севере Португалии или во Франции рядом с границей.

– Вряд ли это будет возможно, Фернан, – ответил Пьер. – Прощай, друг, и не вспоминай лихом. Да благословит тебя Дева Мария!

Пьер остался вместе с Фомкой. Тот носился по городу, едва понимая язык, и все требовал от Пьера денег для самостоятельного отъезда домой.

– Сейчас опасно пускаться в путь, Фомка. Надо переждать месяца два. Куда теперь спешить? Если вспомнить, где мы были, то можно считать, что уже почти дома.

– Ты зачем меня сюда сманил, Петька? Теперь сижу без гроша в кармане!

– А у тебя что – были в кармане гроши? Ты же прыгнул с пустыми карманами, а сейчас у тебя золотой в день. Это разве мало?

– Слушай, дай мне по-дружески сразу три-четыре сотни золотых, а?

– И что дальше? Что ты собираешься делать?

– Тебя беспокоить не стану. Но я сам хочу устроить свою жизнь.

Такие разговоры возникали все чаще, пока они жили в нанятом доме недалеко от капеллы Сен-Лазар. Порт был недалеко, и Пьер частенько ходил туда смотреть на прибывавшие корабли и вспоминать недалекое прошлое. Как недавно это было – и каким казалось далеким и нереальным.

А город ему очень понравился. Здесь было много древних развалин, красивые просторные церкви попадались на каждом шагу, и Пьер удивлялся их обилию и роскоши. Все они были построены из камня с резными и лепными украшениями. Особенно нравилось ему стоять и созерцать каменные кружева близкой капеллы Сен-Лазар. Он мог часами любоваться архитектурными произведениями, которые украшали храм.

Он даже несколько раз заходил внутрь и крестился на манер католиков, садился на скамью и подолгу думал о своем. Священник уже здоровался с ним, другие постоянные прихожане тоже кивали ему при встрече. А однажды Пьер, поборов смущение, вручил священнику пятьдесят золотых.

– Сударь, – сказал священник. – Вы не француз, но у вас добрая душа. Может, вы и не католик, но это не так уж и важно. Для Бога мы все равны. Пусть Господь будет к вам благосклонен. Да хранит вас Дева Мария, месье.

Началась осень, а Пьер так и не мог решиться уехать из Марселя.

Фомка часто пропадал на несколько дней, потом являлся пьяный, вечно помятый и алчущий денег. Петька остро ощущал, как далеко они расходятся друг с другом. Он чувствовал себя одиноким и покинутым. Вспоминал своих друзей, словно они были ангелами, боготворил капитана, да и других не менее.

Однажды он сел писать письмо Гардану, сетовал в нем, что одинок и тоскует, что сидит в Марселе, не решаясь ехать на родину, но когда дороги немного подправятся, обязательно поедет. Письмо было воплем отчаяния человека, потерявшего все и разочаровавшегося в лучших своих побуждениях.

Однажды Фомки не было целых три недели. Потом вдруг к Пьеру явился ободранный субъект неопределенного возраста и сообщил, что Фомка требует денег.

– Сколько же ему надо? – спросил Пьер.

– Тысячу золотых, сударь.

– И как ты докажешь, что именно ему отдашь эти деньги?

– Мое слово, сударь. Разве этого недостаточно?

– Нет, конечно, недостаточно. Ты мне не внушаешь доверия, и я прошу тебя покинуть этот дом. Пусть Фома сам придет ко мне.

– Я еще никогда не получал такого оскорбления, особенно от чужестранца, сударь! Я требую удовлетворения! Назначьте время, сударь!

Пьер, ни слова не говоря, схватил этого типа за ворот рваного камзола. Тот попытался было сопротивляться, но, почувствовав недюжинную силу, затих и позволил себя вышвырнуть за дверь, свалившись прямо мордой в грязь.

Этот случай сильно расстроил Пьера. Он стал подозревать, что Фомка попал в непутевую компанию. Парень не мог заснуть этой ночью, а утром решил, что отношения с Фомкой надо разорвать раз и навсегда. Дальше продолжаться так не могло.

Однако вскоре Фома сам явился и высокомерно стал выговаривать другу свое недовольство:

– Я по твоей вине оказался у разбитого корыта, а ты еще денег жалеешь для друга.

– Мне надоели твои выходки, Фомка. Говори, сколько тебе надо, но чтобы это было впоследний раз.

– Теперь я слышу голос мужчины, Петька. Тогда сразу к делу. Дашь мне две тысячи золотых – и я больше не буду надоедать тебе. Договорились?

Пьер глянул с недоумением на своего друга, помолчал немного. Потом, не произнеся ни слова, отсчитал ему требуемую сумму и сказал:

– Ты, Фомка, плохо кончишь. Я ошибся в тебе и теперь жалею, что принудил тебя к поездке со мной. Однако прошлого не воротишь, потому забирай деньги и постарайся больше не напоминать о себе. Я скоро еду домой, а о себе ты сам позаботишься.

– Мерси, месье, – ответил Фомка с неприятной миной на губах. – Передай привет Новгороду и прощай! Ты хороший друг, но мне не подходишь.

Глава 34 Ивонна

Наступила осень, и Пьер всерьез стал задумываться об отъезде. Он уже собрался отправиться к устью Роны, когда неожиданно с Альп хлынул такой холодный ветер, что весь Марсель съежился от холода. В ноябре в воздухе уже порхали редкие снежинки, которые вихрями наносились в закоулки и лишь после полудня подтаивали.

Таких холодов даже старики не могли припомнить за всю свою долгую жизнь. А Пьер с удовольствием, вспоминая новгородские зимы, прохаживался по улицам и мечтал о том времени, когда вот так же он сможет пройтись по переулкам родного города.

В результате на Роне остановилось судоходство, замерли все перевозки грузов – никто не хотел надрываться, борясь с ветрами и противным течением. Дороги развезло так, что о дальней поездке нечего было и думать. Возчики втрое подняли цены, и мало кто отваживался пускаться в путь при таких холодах и ветре.

В порт перестали заходить корабли, рыбаки не могли ловить рыбу, и в городе сразу повысились цены на продукты. А люди пробирались по улицам, закутавшись в одеяла и платки, стуча по мостовым деревянными подошвами старых башмаков.

И неудивительно, что Пьер вдруг ощутил в себе какую-то тоску и опустошенность. Он не находил себе места, холод пробирал его до костей. Приходилось часто забегать в таверны, отогреваться за кружкой светлого вина, слушать разговоры завсегдатаев и ждать, когда погода улучшится.

В порту уже три корабля было выброшено на скалы, и теперь море грызло их корпуса, быстро заглатывая остатки. А Пьер с тоской в душе все бродил по улицам, кутаясь в новый кафтан и надвинув поглубже шляпу на глаза.

Недели проходили чередой, Пьер шатался без дела по городу, заходил в церкви, подолгу выстаивал перед статуями и изображениями Христа и святых, вносил деньги и молча уходил, провожаемый недоуменными, но благодарными взглядами священнослужителей.

Он стал все чаще задумываться о женщинах, провожал их взглядами, а молоденькие девушки постоянно привлекали его внимание. Он вздыхал, по-пустому злился на себя, но ничего не предпринимал. Он жил теперь один, ибо Фомка, как и обещал, не появлялся больше. Две его комнаты были холодными, неухоженными и мрачными, так что ему пришлось пригласить служанку для наведения порядка и поддержания квартиры в тепле и относительном уюте. Пожилая женщина молча убирала, топила камин, готовила и, за весь день не сказав и десятка слов, уходила, весьма довольная хорошей оплатой и тихим постояльцем.

В начале декабря, когда холода совсем взбесились и по камням улиц пробегали лишь редкие прохожие с красными носами, Пьер шел по улице, наклонившись вперед и придерживая шляпу рукой в перчатке. Он продрог, это теперь его сильно раздражало, и он все чаще вспоминал жаркую Индию или Мартабан.

Решив отогреться, он направился к таверне и у самой двери заметил фигуру закутанной в плед женщины. Когда он проходил мимо, она мимолетно взглянула на него, и он заметил большие, исключительной чистоты голубые глаза.

Пьер было прошел мимо, прекрасно сознавая, чем именно зарабатывает на жизнь женщина, которая стоит у двери, но потом замедлил шаг и резко обернулся. Глаза опять на мгновение окатили его своей голубизной, даже синевой. Он вспомнил заросшие васильками поля под Новгородом, оторопел, хотел еще раз увидеть эту синеву, но девушка опустила голову, и ее лицо быстро залилось густой красной краской. Кровь хлынула ей под кожу, а Пьер все стоял и смотрел, надеясь, что она опять глянет на него и он увидит синь ее глаз.

Помедлив немного, Пьер медленно вернулся и спросил:

– Мадемуазель, не согласитесь ли пройти со мной в таверну? Вы промерзли, я вижу, и вам стоит пропустить стаканчик вина.

Девушка вскинула свои ресницы, брызнула в него синью глаз, и краска опять залила ее щеки. Пьеру показалось, что она согласно кивнула, он осторожно взял ее под руку, и она сделала первый шаг. Потом они заспешили вниз по кирпичным ступеням в чадную теплоту таверны.

Пьер оглядел зал, выбрал место за длинным столом, где людей было поменьше, и повел девушку с собой. Воздух был теплый, пропитанный запахами кухни, жареного лука, нечистых полов и одежды, и табачного дыма. Некоторые моряки уже пристрастились к этому новому в Европе занятию, хотя многие и смотрели осуждающе на этих пионеров.

– Тут тепло и уютно, не правда ли, мадемуазель?

– Да, сударь, – едва слышно прошептали посиневшие от холода губы девушки, а Пьеру показалось, что голос у нее очень приятный и мелодичный.

Его хорошая одежда привлекла внимание хозяина. Подскочив, тот спросил:

– Чего прикажете подать, мадемуазель, сударь? – Он поклонился, заискивающе улыбаясь. – Все будет в лучшем виде, – и его лукавые глаза вроде бы подмигнули понимающе.

– Кувшин хорошего вина, жареную курицу, салат, – сказал ему Пьер и, обращаясь к девушке, спросил: – Пирожное, мадемуазель?

Лицо ее опять окрасилось густой краской, и Пьер с полуулыбкой повернулся к хозяину и добавил:

– Три пирожных повкуснее, пожалуйста.

Когда хозяин ушел, Пьер обратился к девушке:

– Вы так замечательно краснеете, что я не могу оторвать глаз от вашего лица в это время.

Она опять покраснела и, махнув ресницами, окатила его своей синевой. Лицо девушки пылало, а Пьер продолжал:

– Мне бы хотелось узнать ваше имя, мадемуазель. Меня зовут Пьером. И прошу, не называйте меня «сударь». Я не так стар, чтобы мне такое говорили.

– Хорошо, суд… Пьер. Меня зовут Ивонна, – она наконец подняла голову и посмотрела ему в лицо уже не мимолетно, а несколько даже продолжительно.

Пьер заметил, что лицо ее худое, бледное, по всему было видно, что в жизни ее случилось какое-то несчастье. Он сказал:

– Ивонна – хорошее имя, оно мне нравится. Однако вы чем-то сильно опечалены, или у вас горе, это видно по лицу. Расскажите мне об этом, Ивонна.

Она опять опустила голову, и Пьеру стало неловко и неприятно, что он больше не видит синевы ее глаз. Он оглядел не очень чистые пряди русых волос, старенькую шляпку с линялыми лентами, и острое чувство жалости и нежности вдруг охватило всю его душу. Сердце яростно заколотилось в груди, дыхание стало затруднительным.

Он взял девушку за руку, слегка сжал ее и сказал:

– Расскажи мне, Ивонна, тебе станет легче. Я сам в отвратительном положении и пойму тебя. И говори мне «ты», согласна?

– Да, су… Пьер. – И он увидел трудные попытки девушки сдержать слезы.

– Я понимаю, что ты вынуждена была пойти зарабатывать своим телом, верно ведь? И давно это у тебя?

Плечи Ивонны вздрогнули, но голос ей не подчинился, и она молчала.

– Хорошо, я не буду настаивать. Ты только успокойся. Вон несут еду – мы сейчас с тобой немного перекусим. Ты ведь давно ела? Сознайся!

Она молча кивнула, торопливо вытерла несвежим платочком лицо, бросила мимолетный взгляд на Пьера, увидела, что тот доброжелательно усмехается, и тоже скривила губы в попытке улыбнуться. Это было трогательно и немного смешно.

– Вот и отлично, мадемуазель. Принимаемся за курицу и салат, – сказал он и разлил вино по кружкам. – Выпьем за знакомство и за то, чтобы оно не прерывалось подольше. Согласна?

Она молча кивнула, взяла кружку и жадно сделала несколько глотков.

Пьер молчал, наблюдая, как она торопливо ела, стараясь сдержать себя. Ему стало тепло на душе, он не столько ел, сколько смотрел на нее, а она лишь смущалась, хлопая длинными ресницами.

– Не спеши, Ивонна, – сказал Пьер тихо, сдерживая ее руку. – У нас всего достаточно.

Ивонна покраснела, но перестала торопиться, а Пьер медленно потягивал вино из кружки, наслаждаясь теплом и покоем, которое разлилось приятной истомой по его телу. С его лица не сходила легкая довольная улыбка, и, бросив несколько взглядов на него, Ивонна спросила:

– Пьер, чему ты улыбаешься все время?

– Наконец-то я слышу твой настоящий голос, Ивонна! Улыбаюсь? Неужели? Я не заметил этого. А разве это плохо?

– Наверное, нет. Но все же?

– Если и так, то я сам не знаю, потому что не замечаю этого.

– А кто ты? Я думаю, ты иностранец, потому что говоришь смешно и не очень правильно.

– Да, иностранец, Ивонна. И родина моя так далеко, что я уже три месяца не решаюсь туда отправиться. А теперь, с этими холодами, и вовсе невозможно продолжить свой путь.

– Ты издалека?

– Даже очень. Теперь даже трудно поверить, где я был и как это далеко.

– И где же?

– Ты все равно не знаешь тех мест. Одно скажу, что там жарко, душно и не бывает никогда никаких холодов. Всегда лето и дожди.

– Я слышала о таких странах. Моряки рассказывали, а я подслушивала.

– Подслушивать нехорошо, Ивонна, – с улыбкой сказал Пьер и поднял в руке кружку. – Давай выпьем за твое здоровье, Ивонна, и за то, чтобы всегда была улыбка на твоих губах.

Ивонна замолчала, погрустнела и опустила голову.

Их разморило. Ивонна расстегнула несколько верхних пуговиц на платье, откинула плед, ее лицо посвежело и покрылось легким румянцем. Пьер все смотрел на него и с приятным удивлением вслушивался во внутреннее состояние души. Там был покой, умиротворение и что-то еще приятное, будоражащее, волнующее. Он огладил короткие светлые усы, вытер платком рот, спросил:

– Ивонна, ты где живешь? Далеко?

Она покраснела и не ответила. Помолчала, опустив голову, на лицо ее набежала тень не то отчаяния, не то сожаления или еще чего-то неприятного.

– Чего не отвечаешь? Далеко, да?

Она кивнула.

– А почему так далеко от дома?

– Мне не хотелось, чтобы знакомые видели меня такой…

– Родители у тебя есть, Ивонна?

Отрицательно покачав головой, она замерла и немного побледнела.

– Ты сирота, Ивонна? У тебя нет родственников?

– Папа умер в прошлом году, а мама – месяц назад. Я одна, совсем одна. Правда, есть дядя, но я не хочу даже видеть его. Он виновник всех наших несчастий. Есть еще кузен, но он живет один в бедности и мне помочь не может. Потому я и… – она замолчала и еще ниже опустила голову.

– Тогда я предлагаю пойти ко мне. У меня тепло, и служанка теперь привела мою берлогу в божеский вид. Ты согласна, Ивонна?

Она бросила на него взгляд, полный мольбы, в котором смешались такие чувства, что Пьеру стало неловко, и он сказал:

– Ты не волнуйся и не бойся, Ивонна. Тебе не придется отрабатывать этот обед. Я ничего тебе плохого не сделаю. Просто меня учили помогать людям. Невозможно сделать это для всех, но тебе я бы очень хотел помочь. Верь мне, Ивонна.

Они долго молчали. Принесли пирожные. Хозяин пытливо посмотрел на молодых людей и сказал, кланяясь:

– Сударь, это не мое дело, но мадемуазель, как мне кажется, очень порядочная.

– Любезный, это действительно не ваше дело, но мне это известно, и я не намерен огорчать ее. Так что можете быть спокойны, сударь.

Хозяин снова поклонился и отошел, а Ивонна покраснела и еще ниже опустила голову. Они какое-то время помолчали, каждый погрузившись в свои мысли, потом Пьер спросил:

– Ивонна, так ты пойдешь? Уже пора, а то мы тут засидимся до темноты.

Она едва кивнула с обреченным видом человека, готового броситься в ледяную воду.

– Закутывайся, Ивонна, – произнес Пьер, вставая и помогая ей поправить плед. – Я живу недалеко, рядом с капеллой Сен-Лазар, так что окоченеть ты не успеешь.

Они медленно, словно ноги их не слушались, поднялись по стертым ступеням. Ветер и холод тут же набросился на них. Пьер прижал худое тело к себе, и они поплелись неуверенными шагами по обледенелым камням мостовой, отворачиваясь от колючих порывов.

– Заходи, не стесняйся. Служанка уже покинула дом, и мы будем совершенно одни, – Пьер ключом открыл дверь. Они вошли в полутемный коридор. – Я так и знал, что служанка натопит комнаты. Как тепло, правда! Раздевайся, Ивонна. Да не стесняйся ты! Будь как дома.

Пока Ивонна раздевалась и вешала одежду, Пьер исчез за узкой дверью около кухни, а когда вернулся, сказал:

– Пойдем со мной, Ивонна. Я тебе кое-что покажу.

Они прошли в маленькое помещение, где было парко, горели две свечи, а в углу стояла большая дубовая бочка, накрытая крышкой. На столике едва виднелись какие-то предметы и вещи. Пьер указал на бочку и сказал:

– Тебе будет приятно окунуться. Служанка у меня очень сметливая женщина и приготовила горячую воду. Искупайся, вот тебе простыня, полотенце, халат, мыло и душистая вода. Кремов нет, прости, Ивонна, – добавил он, улыбнулся опешившей девушке, вышел и закрыл за собой дверь.

Он уселся в кресло, ощущая внутри какое-то тепло, радость, волнение и томление. Мысли блуждали в голове, вились нестройно, разрозненными клочками, и лишь одно он ощущал точно и определенно – эта девушка стала ему в короткий промежуток времени так дорога и близка, что все помыслы его были направлены только на нее одну.

Его рот блаженно растягивался в улыбку, когда он вспоминал ее синие глаза, способность быстро краснеть даже по пустякам, ее пушистые ресницы и самое обыкновенное личико. Сказать, что она красива, было бы большим преувеличением, но Пьер чувствовал огромную симпатию, которую вызывало ее лицо, а о глазах и говорить было нечего.

Он прислушивался к легкому плеску воды, за дверью что-то грохнуло, стукнуло, и его губы сами собой растянулись в улыбку. Было легко, уютно и мирно. А за окном выл ветер, неслись капли холодного дождя вперемешку со снегом. Ветви деревьев хлестали о стены домов. Бр-р-р!

Пьер не заметил, как прошло время – Ивонна появилась на пороге в чересчур длинном халате восточной работы, с головой, повязанной махровым полотенцем. Лицо ее выражало блаженство, смешанное со смущением, стыдом и благодарностью. Был в глазах и отблеск страха, но он прятался где-то глубоко и выглядывал лишь иногда неясными тенями.

– О, Ивонна! Какая ты красивая, приятная… – Пьер сам засмущался, вскочил с кресла и подвел девушку к другому, усадил ее, запахнул плед ангорской шерсти, заботливо укутал. – Тебе понравилось, Ивонна?

– Пьер! Это было просто божественно! Ты, наверное, богат, если можешь позволить себе такую роскошь?

– Трудно судить об этом, Ивонна. Не беден, это точно, но я мало знаю здешнюю жизнь. Освоюсь – тогда и определим, как я богат.

– И чем ты собираешься заниматься, если не секрет?

– Я потомственный торговец, купец. Думаю, что и дальше займусь этим делом. – Пьер встал, достал из шкафчика кувшин вина и два стакана венецианского стекла. Разлил по ним вино и подал один Ивонне. – Не хочешь ли выпить на сон грядущий? Вино хорошее, кипрское.

– Пьер, я боюсь пить много. Я никогда так много не пила и уже достаточно опьянела, – она потупила взор, сожалея, что вынуждена отказать. – Прости, но мне не хочется.

– Я очень рад, что тебе не хочется пить. Я и сам не часто пью вино.

Он отставил стаканы, глянул на Ивонну, и та покраснела снова. Видимо, его взгляд многое сказал ей. Девушка запахнулась плотнее в плед, хотя в комнате было достаточно тепло, и тихо промолвила:

– Здесь так хорошо и уютно. Я сейчас просто с ужасом вспомнила свою нору, такую холодную и неприглядную.

– Ивонна, ты все расспрашиваешь меня, но сама-то ты кто такая? Почему вынуждена была пойти на улицу?.. – он не стал продолжать.

Она помолчала недолго, потом сказала:

– Мой отец был подмастерьем у своего брата в мастерской по изготовлению каких-то медных частей для судов. Моя фамилия Дюфуэн.

– И что же случилось с тобой, вернее, с твоим отцом? Ведь он умер, не оставив дочери ничего, это так?

– Мой дядя Жозе Дюфуэн хотел жениться на мне, вопреки всем правилам святой церкви, а отец противился. На этой почве у них разгорелась вражда, а результатом было полное разорение отца.

– Но как он мог так гнусно поступить, Ивонна? Такого быть не может!

– У дяди были деньги, а они открывают не одну дверь. Он устроил так, что мой отец потерял все деньги и остался даже без дома. Сердце не выдержало, и он умер. А матушка умерла от горя и безысходности.

– И что же дядя?

– Он преследовал меня, пытался силой заставить жить с ним, но я убежала, захватив кое-какие вещи, оставшиеся после мамы. Сняла комнатку и пыталась бороться с нищетой, пока не поняла, что единственная возможность для меня – зарабатывать своим телом. Иначе я бы умерла с голоду.

– А дядя что, владел мастерской?

– Да. Это была его мастерская, хотя деньги отца туда были тоже вложены, но как-то получилось, что это он доказать не смог.

– Знакомая картина. Подло поступил твой дядюшка, Ивонна.

– Куда уж хуже, Пьер. Вот так я и оказалась на улице. Это вторая неделя пошла, – добавила она и опять опустила голову.

Пьер ощутил где-то в животе какое-то щемящее чувство жалости и нежности к Ивонне. Так захотелось сделать ей что-нибудь приятное. Но на дворе уже темнело, и он сказал:

– Завтра пойдем в лавки и купим тебе приличную и теплую одежду. И не возражай, пожалуйста! – Пьер сделал протестующий жест, видя, что Ивонна собирается возразить. – Эти расходы невелики, они для меня ничего не значат, а ты будешь одета. А жить будешь у меня. И не возражай, пожалуйста. Ты расплатилась за свою конуру, Ивонна?

– Немного осталось долга, но хозяин обещал подождать.

– Завтра же расплатишься, и с этим будет покончено.

Они долго молчали, изредка поглядывая друг на друга. Потом разговаривали обо всем и ни о чем. И когда Пьер сказал, что пора спать, и отправился в другую комнату, указав ей на кровать, где уже были сменены простыни и откинуто одеяло, Ивонна вскинула на него взгляд и потупилась.

Задув свечи, она лежала с открытыми глазами, в голове пульсировала кровь, тело горело под теплым одеялом. Она с тревогой ощущала нарастание желания. Потом осмелилась и жалобным голосом позвала:

– Пьер!

Он тут же откликнулся – Ивонна поняла, что и он не спит и терзается мыслями и сомнениями:

– Ивонна! – Она услышала его легкие шаги, вспыхнула и отодвинулась к стене. Пьер сел рядом, обнял ее горячие плечи, почувствовал ее встречное движение и бросился к ней в объятия.

– Господи, Пресвятая Богородица! – воскликнула она позже. – Неужели это происходит со мной?

– Глупенькая, а с кем же еще, – ответил вялым голосом Пьер.

– А ты не уедешь к себе?

– Уеду, конечно, Ивонна. Но постараюсь приехать и забрать тебя.

– Но там так холодно и дико, как я слышала. Мне страшно даже подумать об этом, Пьер.

– Во всяком случае, это произойдет не так уж скоро. Могу ли я теперь жить без тебя? Мне кажется, что ты всегда была со мной, Ивонна!

Под утро они наконец-то заснули.

Ивонна толкала Пьера в плечо. В окне начинало сереть. Девушка сказала со страхом в голосе:

– Пьер, там кто-то открывает дверь! Воры? Проснись же!

– О, успокойся, Ивонна! Это служанка пришла убирать. – Прислушался, а потом крикнул: – Это вы, мадам? Не пугайтесь, я с женщиной! Мы скоро встанем! А я прошу вас, мадам, приготовить нам завтрак получше, мы очень голодны!

Из прихожей раздалось невнятное ворчание, потом легкий шум от всякой кухонной работы. Потянуло дымком зажженной лучины, и вскоре в камине затрещали дрова.

Ивонна забилась под одеяло, боясь высунуть нос наружу. Пьер нежно обнял ее, поцеловал в теплые мягкие губы. Притянул к себе. Она сопротивлялась, но он мягко овладел ею и тем успокоил, а потом сказал:

– Дорогая моя, это очень понятливая женщина, и она давно ушла в кухню. К тому же она мне уже не раз говорила, что одному жить плохо. Советовала и женщину заиметь, но я все откладывал.

– Но как я покажусь ей на глаза?

– Можешь и не показываться, – ответил он, любуясь ее озабоченным и смущенным лицом. – Я все принесу сюда, а она будет на кухне и в других помещениях.

– Ой, как стыдно! Отвернись, я оденусь! Бессовестный!

– Уже отвернулся, мой птенчик!

Прошло две недели, а может, и больше, когда Пьер заговорил об отъезде на север. Ивонна опечалилась, погрустнела и замкнулась. Пьер сказал, заметив ее состояние:

– Я же вернусь, милая! Это не продлится более года. Обещаю!

– Год! Это так много! А я так привыкла постоянно быть с тобой вместе, все время ощущать тебя рядом. Как мне теперь прожить целый год без тебя?

– Надо найти занятие, подходящее для тебя. Это отвлечет твои мысли и сократит время ожидания.

– Все равно это будет пытка, Пьер!

– Я тебе оставлю немного денег, оплачу эту квартиру и служанку, а у ростовщика будут находиться деньги, вложенные под проценты. Будешь брать их по необходимости. Я распоряжусь этим. Вернусь, тогда будем устраивать нашу жизнь совсем иначе.

– И?..

– И я делаю тебе предложение. Выходи за меня замуж, Ивонна. Ты согласна? – неожиданно выпалил Пьер.

– Но ты же не католик! Как же это?

– А кто мне мешает стать католиком, да и кто об этом знает, кроме тебя? Я часто хожу в церковь и даже вношу не такие уж и малые взносы. Меня многие знают как примерного католика или, во всяком случае, таковым считают.

Ивонна задумалась. Она и представить не могла еще пару недель назад, что в ее жизни могут произойти такие крутые изменения.

Глава 35 Зов сердца

Начало января оказалось особенно холодным. Ветер утих, и землю, скованную морозцем, покрыл тонкий слой снега. Жители молили всех святых, прося побыстрее отвести эти жуткие холода. Прихода весны ждали, как манны небесной.

– Ивонна, – сказал Пьер как-то вечером у камина, где они коротали время, перебрасываясь лаконичными фразами. Ивонна вязала себе шарфик, Пьер просматривал несколько листов с расчетами, полученных от банкирской конторы, куда он вложил часть денег. – Вот тебе бумаги, по ним ты можешь получать деньги. Постарайся, чтобы к моему приезду от них кое-что осталось.

– Я буду их очень беречь, милый, только побыстрее приезжай! Когда ты собираешься? – в голосе слышались тоскливые нотки.

– На следующей неделе. Уже договорился на две повозки и нанимаю в помощь себе двух крепких слуг с оружием.

– Мне так страшно, Пьер! Дорога так тяжела и опасна. Холод просто адов!

– А что, в аду бывает холодно? Я думал, что там только жара.

– Не смейся, Пьер. Мне действительно плохо и тоскливо.

– Повторяю, займись делом, Ивонна! Найди для себя что-нибудь интересное.

И вот Пьер уже неделю был в дороге. И чем севернее он забирался, тем холоднее становилось. Уже снега лежали на полях толстым слоем, лошади иногда покрывались инеем, а слуги только и мечтали о таверне и теплой постели. Пьер с каждым днем становился все суровее и злее. Он стал раздражительным, часто покрикивал на слуг и извозчиков.

В тавернах и на постоялых дворах он прислушивался к разговорам, выуживал различные сведения о предстоящем пути, а если они касались Московии, то тут же подсаживался и выведывал все подробности.

Так он, уже вблизи границы с Польшей, услышал, что царь продолжает измываться над знатными людьми государства. Всех подозревает в измене и злом умысле. Никто не мог считать себя в безопасности в Московии.

Как-то он услышал про князя Курбского, которому удалось бежать в Литву от гнева царя Ивана. Князь распространял всюду свои писанки про злодеяния царя. Люди ужасались, слыша, какие зверства он вершит с помощью своих подручных, да и самолично.

– Э, сударь, – говорил ему на ломаном французском какой-то купец, не то поляк, не то немец. – Теперь никто не хочет торговать с Московией. Риск слишком велик, да и дороги в тех краях так опасны, что редко кто отваживается пускаться туда.

– А как на границах дела обстоят? – спрашивал Пьер озабоченно.

– Постоянные войны, набеги, стычки. Каждый норовит отхватить кусок побольше, пожирнее. Но, видать, сил у царя становится уже маловато. Не тот он теперь, царь Иван. Бояре, князья ропщут, поглядывают то на Литву, то на Швецию или на Австрию. Боятся расправы.

И чем дальше Пьер забирался на север, тем чаще слышал такие разговоры. В Нейбурге, глядя на замерзший лед Дуная, Пьер вдруг почувствовал такое непреодолимое желание видеть Ивонну, такую неприязнь к царю-извергу, что дыхание у него вдруг сбилось, а сердце застучало тревожно, с перебоями.

Он стоял так до сумерек, потом медленно побрел на постоялый двор. Осмотрел повозки с товаром, потрогал веревки, увязанные умелой рукой, и быстро направился в комнату. Там он повалился на кровать и задумался. Воспоминания нахлынули на него плотной массой неразберихи.

– Кто меня там ждет? – спрашивал Пьер себя, почти беззвучно шевеля губами. – Кому я там нужен? Вряд ли отец жив в такое время. Да и если он жив, то давно уже похоронил меня в мыслях. Да и как я посмотрю теперь на все старое? Подойдет ли оно мне, ведь я уже начал другую жизнь в другом обществе?

Уставившись в потолок уже темной комнаты, Пьер терзал себя сомнениями, уговаривал, отговаривал, но прийти к чему-то определенному никак не мог. Лишь одна мысль билась в его голове – об оставшейся далеко Ивонне.

Он вскакивал, ходил по комнате, грохоча тяжелыми сапогами, ложился опять – и так до головной боли. К полночи он все-таки заснул, а утром встал и, с решительным стремлением покончить все разом, направился в город на рынок.

Там он пошатался по рядам, у лавок, присматриваясь и прицениваясь. К полудню Пьер успел договориться о продаже своего товара по вполне сносной цене и, несколько умиротворенный, вернулся на постоялый двор.

Уже через два дня Пьер ехал назад, нагрузив повозки товаром, который рассчитывал продать в Марселе с прибылью.

Близилась весна. С юга дули уже влажные ветры, а потом в небе стали появляться первые перелетные птицы. Может быть, они немного поторопились, но все же летели, неся на крыльях тепло и радость нового пробуждения природы.

На душе было радостно, легко и весело. Он щедро расплачивался на постоялых дворах и в гостиницах, смеялся, и лишь иногда в его душу закрадывалось что-то неприятное, щемящее и тоскливое. Но это продолжалось недолго. Жизнь брала свое, и молодой человек принимал ее легко и радостно.

Когда же он приехал в городок Шалон-сюр-Сон и увидел, что лед уже очистил реку и можно нанять небольшое судно до Арля или просто сесть пассажиром и медленно проплыть до устья Роны, то расстался с повозками и перегрузил товар на судно.

И пусть это было не море, но он был на судне, которое слегка покачивалось, а вода весело журчала под форштевнем – все это создавало иллюзию морского перехода. Воспоминания о пережитом в южных морях нахлынули на молодого человека, он в мыслях встречался со своими старыми друзьями и сожалел, что они так далеко, что не могут разделить с ним той радости, которую он испытывает от общения с Ивонной.

Иногда ему хотелось бросить судно, бросить вообще все, сесть на коня и скакать как можно быстрее в Марсель, к дорогому сердцу существу. Как такое могло случиться, что эта девчонка так влезла в его душу, что он никак не может избавиться от мыслей о ней? Неужели это так важно и необходимо? – спрашивал он себя. Ответ был один, и он знал его.

Прошло уже три месяца, как он покинул Марсель. И вот он, не обратив особого внимания на Авиньон, где была когда-то резиденция Папы Римского, пропустил Лион и увидел строения и церкви Арля, который был совсем рядом с Марселем. А в Марселе – его Ивонна. Ждет ли она его и как примет после относительно недолгого отсутствия? Но совсем немного осталось ждать! Скоро свидание!

В Арле он пересел на морское судно и спустился к морю. Судно шло в Марсель, и когда появились в весеннем небе очертания города, Пьеру показалось, что это его родной город, который ждет его и радуется его возвращению.

Поспешно сдав товар на склад, расплатившись, он нанял извозчика и, сунув огромную плату, приказал гнать домой.

Вечерело, Пьер надеялся, что Ивонна будет дома. Так оно и случилось. В ответ на громкий требовательный стук в дверь раздался голос Ивонны, испуганный и дрожащий, который заставил Пьера самого вздрогнуть от возбуждения. Он крикнул:

– Ивонна, отворяй! Это я. Я вернулся!

– Пьер! – голос Ивонны сорвался. Она торопливо открыла дверь и в объятиях Пьера радостно зарыдала, неудержимо и горячо.

– Чего же ты плачешь, Ивонна? – спросил Пьер, прижимая и целуя ее.

– Это от радости, Пьер, – едва сумела прошептать она сквозь слезы. – Ты вернулся, милый! Да еще и так рано! Я никак не ждала этого. Вот так подарок! Это Бог услышал мои мольбы и вернул тебя. Ты не успел, наверное, доехать, да?

– Не успел, моя Ивонна! Да и зачем я там нужен был!? Я весь был здесь, с тобой, моя Ивонна!

С неделю молодые люди не могли наглядеться друг на друга, хотя про дела тоже не совсем забывали. Когда Пьер поинтересовался, чем занимала себя Ивонна, та ответила:

– Откровенно говоря, Пьер, я тут же бросилась в бурную деятельность.

– Интересно! Что же это за деятельность? Судя по твоему лицу, она тебя весьма заинтересовала. Расскажи, милая.

– Заинтересовала, и очень, милый. Но я не виновата! Это все мой дядя. Мы с мадам Локар ходили на рынок за покупками и встретили у собора ла Мажор дядю. Вернее, это он нас встретил. Я его и не заметила. Он оглядел меня с ног до головы и заметил, что я хорошо выгляжу, что я еще на плаву. Это у него такое выражение. Я не захотела с ним разговаривать, но он задержал меня и стал ругать за то, что я забыла его, говоря, что это мне дорого обойдется. Вот после этой встречи я и задумалась.

– И что же ты придумала, моя Ивонна? – Пьеру нравилось, что она раскраснелась, рассказывая историю с дядей. Он улыбнулся и сказал: – Ты, Ивонна, просто прелесть!

– Ты мне мешаешь, Пьер! – махнула она на него рукой. – Не перебивай, пожалуйста! Так вот. Я и решила ему как-то насолить. А потом вспомнила, что ты позволил мне тратить твои деньги. Я и стала их тратить, но так, чтобы они потом не пропали. Понимаешь, Пьер?

– Ничего, милая, пока не понимаю. Но продолжай, – позволил он, целуя ее в порозовевшую щеку.

– Дядя разорил моего отца, и я подумала, что теперь у меня появилась возможность отомстить ему тем же способом.

– И как же можно было это сделать?

– Не очень-то просто, мой Пьер. Во-первых, надо было узнать все о его финансовом положении. И я узнала, что у него дела не очень-то хороши, а если точнее, то и совсем нехороши. Он раздал несколько векселей под залог мастерской и своего дома. Векселя просрочены, а кредиторы ловят его. Но пока неудачно. Вот я и скупила его векселя, причем по более дешевой цене, чем они стоят. Понимаешь теперь, что я задумала?

– Теперь немного понимаю, моя прелесть! И что же?

– А то, что теперь у меня почти все его векселя – и я только жду, когда подойдет срок платежей. Ведь владельцы его векселей уже навели справки о его делах, решили не рисковать и продали мне их с небольшой скидкой. Когда придет срок, а он скоро наступит, судья отберет его мастерскую и дом в мою пользу. Уяснил? Тогда все будет мое, а он окажется так же разорен, как и мой отец, но только это будет сделано честно, а не так, как поступил тогда этот мой родственничек. Вот как! Ты не сердишься, мой дорогой Пьер?

– Ну что ты. Разве могу я на тебя сердиться, мой птенчик! – молвил Пьер. Он притянул ее к себе и спросил: – Так когда мы обвенчаемся, моя прелесть?

– Я ему о серьезных делах толкую, а он все свое да свое! – воскликнула она и впилась в его губы, прижимаясь всем телом к его груди. – Ты лучше погляди на меня повнимательнее, тупица!

– Я и так только на тебя и гляжу, Ивонна. Что ты имеешь в виду?..

– А то, что я жду ребенка, милый! Как тебе это нравится? Ты не сердишься на меня?

– Ивонна! Неужели такое могло случиться? Поклянись всеми святыми!

– Клянусь, мой милый! Как ты уехал, так я это и почувствовала, а теперь уже четвертый месяц! Ты рад?

– Какое там рад? Я в полном восторге, моя прелесть! Вот это радостная новость! – И он подхватил Ивонну и закружил по комнате, покрывая лицо, шею и руки нежными благодарными поцелуями.

Они страстно отдались друг другу, а потом проговорили до самого вечера, и никто не вспомнил о дяде и его ожидавшемся разорении, о котором тот еще и не подозревал.

– Ивонна, – сказал Пьер утром за завтраком. – Я хотел бы с тобой посоветоваться.

– О чем? Говори побыстрее, я сгораю от любопытства!

– Я подумал, что при теперешнем твоем положении нам следует подумать о более подходящем месте для жилья. Как ты к этому относишься?

– А чем плохо это, мой милый? Я вполне довольна.

– Видишь ли, при моих средствах это просто неприлично, особенно когда мы поженимся. Я бы хотел приобрести дом в городе и еще один – где-нибудь в горах. Мне так нравятся горы, хотя я там никогда и не был. Только видел издали, но они меня поражали своим величием. Ты согласна, моя прелесть?

– Неужели у тебя так много денег, Пьер? – серьезно глянув ему в глаза, спросила Ивонна.

– А почему бы и нет? Я много лет подвергал себя различным смертельным опасностям и смог привезти сюда заработанное.

– Я просто не могу тебе на это ответить, мой милый. Я так поражена и обескуражена, что слов не нахожу. Но все, что ты сделаешь, я приму с радостью, дорогой.

– Тогда я займусь этим делом завтра же. А как все же дела с дядей будут развиваться?

– Мне остается лишь ждать. Это не больше месяца.

– И сколько же ты потратила на все это? Только не думай, что я тебя контролирую. Просто чистое любопытство, Ивонна.

– Ой, много! Даже страшно. Я не думала, что ты вернешься так рано, и была уверена, что к твоему приезду все твои деньги будут у меня уже на месте. А теперь мне стыдно и страшно.

– Ну, чего же бояться, Ивонна. Говори, не страшись.

– Почти две с половиной тысячи золотых, Пьер, – сказала Ивонна смиренно. – Мне так неловко, дорогой…

– Всего-то?! Да, трудно привыкать к богатству, Ивонна. Хотя нужно ли?

– Ты не сердишься, милый?

– Разве можно сердиться из-за пустяка? Успокойся и не думай об этих деньгах. Тем более что они вскоре вернутся к тебе, да еще, может быть, с прибылью.

– А ты мне позволишь закончить эту сделку? Мне так хочется увидеть дядюшку убитым горем!

– Ты такая мстительная, Ивонна? Мне это не нравится, дорогая.

– Но Пьер, я ничего не делаю незаконного. Просто теперь получается, что дядя должен мне, одной мне, и я отсрочки ему давать не собираюсь.

– Как хочешь, милая, но мне это не по душе.

Бракосочетание прошло тихо, без гостей и родственников, в тихой небольшой церкви в пригороде Марселя. Молодые тут же уехали в новый дом, расположенный миль за двадцать от города. Пара отличных лошадей, споро колотя копытами по каменистой дороге, к вечеру донесла молодых до дома.

– Пьер! Разве это дом? – воскликнула Ивонна в восторге. – Это настоящий замок, только маленький!

– Тебе нравится, Ивонна?

– Как ты можешь такое спрашивать, Пьер? Это чудо! И вид просто волшебный! Но горы не такие уж и высокие, Пьер! Ты-то доволен сам?

– Не совсем, Ивонна, но на первое время пусть будет так.

– Но сколько же тут комнат, Пьер? И кто будет за всем этим смотреть?

– Мадам, – к ним подошел солидный человек в отличном кафтане и почтительно склонился перед Ивонной. – Позвольте вам показать ваш дом. Я – управляющий этим хозяйством. Меня зовут Жан Эмиль Жене, мадам.

– Что это, Пьер? – Глаза Ивонны так широко открылись, что Пьер испугался, что они выскочат из орбит.

– Ивонна, привыкай к тому, что теперь о нас будут заботиться люди, и их будет много. Приказывай, но постарайся никогда их не унижать. Помни, какой ты была совсем недавно, дорогая. А теперь – вперед, к победе!

Они взялись за руки и, счастливые, с сияющими физиономиями, двинулись за Жаном Эмилем Жене.

Март 1993 – ноябрь 1994 г.

Юрий ВОЛОШИН ПИРАТЫ МАРОККО

Глава 1 Встреча старых друзей

Сентябрь подходил к концу. Солнце, уже не такое жаркое, грело ласково и нежно. Запах перестоявших трав дурманил головы, а голоса птиц наполняли окрестности неугомонным щебетанием и трелями.

Высокие холмы еще зеленели, но это уже была поблекшая и не такая сочная и яркая зелень. Кругом царили спокойные краски готовящейся к отдыху природы.

Справа едва заметно можно было различить далекое море, которое неясно сливалось с небом, уже по-осеннему ярким и чистым.

Дорога вилась, поднимаясь вверх, где терялась среди постепенно повышающихся холмов, переходящих в невысокие горы. Она то петляла среди рощ диких оливок и кипарисов, то сбегала ненадолго в лощины, заросшие потускневшими кустарниками, где уже алели ягоды шиповника. Но постепенно и неуклонно поднималась выше, туда, где темнели перелески дубов, сосен и грабов.

Солнце уже клонилось к западу, но в нагретом за день воздухе еще не чувствовалась вечерняя прохлада. Грохоча по булыжной мостовой дороги, открытая коляска неторопливо катилась, запряженная парой сытых рыжих лошадей. На козлах сидел кучер в легкой рубахе с расстегнутым воротом, рядом с ним расположился слуга, скорее даже охранник, так как за поясом у него был засунут пистолет, а на боку виднелся эфес шпаги.

В коляске под легким верхом сидели двое молодых людей. По их виду можно было заметить, что они довольны жизнью и в будущее смотрят уверенно.

Хорошенькая женщина лет двадцати была одета в скромное дорожное платье. Шляпка с широкими полями закрывала ее смешливое лицо со слегка заметными веснушками. Мужчина лет двадцати пяти – двадцати шести со светлыми волосами, с усиками и бородкой немного более темного тона, без головного убора, в легком шелковом камзоле, с кружевным воротником, небрежно расстегнутым, сидел рядом. Лицо его выдавало спокойный, даже несколько мягкий и незлобивый характер. Глаза смотрели на мир спокойно, и в них можно было при желании легко найти веселые и доброжелательные искорки.

Женщину звали Ивонна, мужчина носил прозаическое имя Пьер. Это была супружеская пара, спешащая домой, в горный замок или усадьбу, где их с нетерпением ожидал сын Эжен, которому уже исполнилось три года. Наверняка мальчишка очень ждал приезда родителей с подарками и ласками.

– Господи, и зачем я согласилась ехать с тобой в этот шумный, суматошный Марсель! – уже который раз вздыхала Ивонна, когда разговор на некоторое время иссяк. – Как было хорошо в горах! И я так соскучилась по нашему Эжену! А ты, Пьер? – Ее глаза с искорками смеха уставились на мужчину, в их синеве отразилась не то любовь, не то глубокое чувство единения, уважения и тихой умиротворенности.

– Дорогая! Ну, конечно же, я страшно скучал по нашему сыну! О чем же тут говорить? Я с нетерпением считал мили, отделяющие нас от встречи с ним, – он посмотрел в ее большие, необыкновенно синие глаза и продолжал: – Ивонна, не смотри на меня так, а то я сгораю от нетерпения побыстрее оказаться рядом с тобой в нашей маленькой спальне.

– Тише, нас могут услышать, глупенький! – ответила Ивонна, а лицо ее запылало ярким румянцем. – Думаешь, я этого не хочу? – Она потянулась к нему своими мягкими губами и нежно чмокнула в щеку.

Пьер обнял ее, прижал к себе и тихонько вздохнул. Она встрепенулась, пытливо взглянула своими большими, расширенными в эти мгновения глазами, откинула голову в обрамлении русых волос, завитых в длинные локоны, и спросила:

– Пьер, мне кажется, ты что-то от меня скрыл. Это же почти преступление! Ты не находишь? А ну-ка расскажи, что тебя гложет.

– Откуда ты взяла такое, Ивонна? Ничего такого не было…

– Пьер, почему ты мне пытаешься врать? Ведь я насквозь вижу тебя, тут же замечаю, если с тобой случается что-то неладное. Ты же знаешь, что врать тебя еще не научили, во всяком случае мне. Так уж лучше говори всю правду, а то хуже будет!

– Конечно, знаю, моя милая Ивонна! И конечно, ничего от тебя не утаиваю, тем более что это мне и вправду никогда не удавалось.

В его голосе слышался довольно сильный акцент, выдававший его с головой. Он не был французом, хотя внешне ничем от них не отличался. Он был русским.

Четырнадцатилетним мальчишкой бежал он из Новгорода, спасаясь от опричников царя Ивана Васильевича, и многое пережил вместе с верным другом, астраханским татарином Гарданом. Судьба сделала их членами пиратского братства вольных волков, промышлявшего в Индийском океане, возглавлял которое капитан Эжен Дортье. Это ведь его именем Петька, а теперь уже Пьер Блан, назвал своего сына.

Он давно не видел старых друзей. Где-то затерялись следы португальца Фернана, в Тулузе спокойно доживал свои годы мудрый старик Леонар. Даже друг детства непутевый Фомка, которого Пьер чудесным образом встретил во время схватки с португальским пиратским судном, давно уже не давал о себе знать.

– Правильно, милый! – продолжала между тем Ивонна. – Поэтому начинай и выкладывай все с подробностями!

– А тут и подробности ни к чему. Все дело в том, что берберийские пираты нам, торговцам, так уже насолили, что ничего не остается делать, как посылать наши суда под охраной. Вот и все, дорогая.

– Пьер, я тебя побью! Вот увидишь! Немедленно рассказывай все по порядку. Кто это вас надоумил на это?

– Надоумили сами теперешние условия торговли, когда стало так небезопасно посылать корабли в море. Алжирские пираты постоянно нас грабят или требуют непомерные поборы за беспрепятственный проход судов. Это некоторым из нас надоело, и мэтр Пардаль высказал предложение построить или купить к весне три-четыре охранных судна и вооружить их для конвоирования наших караванов в порты Ливана и Египта.

– И ты, конечно, милый, надумал возглавить это предприятие?! – глаза Ивонны потемнели от нахлынувшего раздражения.

– Вот тут ты в цель не попала, дорогая Ивонна. Мне, иностранцу, местные купцы такое важное дело доверить не могли, да и очень уж молод я для них. Так что в этом ты можешь быть спокойна.

– Ничуть не бывало, Пьер! Я чувствую, что ты все же задумал принять участие в этом опасном предприятии!

– Я не могу отказаться от их предложений, ибо это сулит мне некоторые преимущества, а во-вторых, мне предложили, и я просто не мог отказаться от участия в их проекте. Мне пришлось пойти на это, дорогая!

Ивонна помолчала, обдумывая услышанное. Щеки ее побледнели, а глаза потухли. Она промолвила наконец:

– Я так понимаю, что ты сам будешь участвовать в таких конвоях, верно я говорю?

– Это еще предстоит обдумать и решить, Ивонна, но…

– Я так и знала, Пьер. Ну зачем тебе самому заниматься таким неподходящим делом? Неужели нельзя нанять людей, которые не хуже тебя справятся? Марсель кишит желающими взяться за любое дело, а если им еще хорошо заплатить, то отбоя не будет.

– Успокойся, моя радость! Еще ничего не решено, да и подготовка такого дела займет много времени. Раньше весны ничего не произойдет, а до того многое может измениться.

– Дорогой, ты, может, забыл, что я жду ребенка? – ее щеки опять запылали румянцем, и Пьер ласково притянул жену к себе, поцеловал в эти пылающие щеки, в глаза, потом сказал:

– Я все помню, дорогая моя, и желаю тебе родить дочку, которую ты так хочешь. И не волнуйся, все будет у нас хорошо.

– Но ты не покинешь меня, Пьер, дорогой? Мне будет так тяжело без тебя. А вдруг с тобой что-нибудь случится, что тогда?

– Да почему обязательно должно что-то случиться, Ивонна? Да и ничего еще не решено окончательно. Успокойся и не паникуй раньше времени. А его у нас еще много.

Он обнял ее плечи, поглядел в синие глаза, теперь уже подернутые печалью, наклонил ее голову к своей шее и нежно прижал.

На душе стало как-то неуютно. Он вспомнил их первую встречу, их знакомство и доверчивый пугливый взгляд этих глаз, таких милых ему теперь. Сдерживая вздох, он сказал:

– Поспи немного, дорога еще долгая, а солнце пока не село. Жарковато. Скорей бы домой, окунуться в ванну, а потом поиграть с Эженом, правда?

– И не говори, милый. Мне так хорошо, но сейчас стало как-то тревожно. Неужели наша жизнь может каким-то образом измениться к худшему? Я просто представить этого не могу, а ты?

– Ну зачем такие мрачные мысли роятся в этой милой головке? – шутя ответил Пьер, постукивая указательным пальцем по лбу жены.

В ответ она вздохнула и затихла.

Они ехали молча, дремота постепенно окутывала их, под стук колес им в голову вползали неясные видения. Они вроде и не спали, но и не бодрствовали. Слышали шум проезжавших мимо них редких повозок и колясок, которых становилось все меньше. Слышали звуки, долетавшие до них из близко расположенных крестьянских домов. Люди были заняты на своих участках уборкой урожая, весело переговаривались, и все это убаюкивало путников.

Кони мерно трусили вялой рысью. Их крупы лоснились от выступившего пота, встречный ветерок изредка доносил его едкий запах.

Солнце садилось, моря уже не было видно. Оно скрылось за прибрежными холмами, покрытыми соснами и прямоугольниками желтого жнивья.

Вдруг Пьер встрепенулся, услышав непонятный шум и крики. Он открыл глаза и тут же увидел свирепую рожу, ломившуюся в дверь коляски. Лошади нервно перебирали ногами, но стояли на месте, всхрапывая и дергая коляску в стороны.

– Что надо?.. – Пьер не закончил говорить, он выхватил пистолет.

Грохнул выстрел, и рожа тут же исчезла в брызгах крови.

Пьер рванул из ножен шпагу, не слушая визга Ивонны. Дверца уже была раскрыта, он тут же ткнул острием в лезущего бандита, сам выскочил на дорогу и мельком заметил, что с десяток вооруженных грабителей окружили коляску.

Зазвенели клинки, закричали дерущиеся люди, но Пьер только и делал, что в нахлынувшей ярости и в страхе за Ивонну отражал шпагой натиск двух разбойников, наседавших на него. Ему удалось уже проткнуть одного из них, когда тонкая петля захлестнула его шею. Пьера рванули назад, он успел еще почувствовать, как больно ударился о порожек коляски, и потерял сознание.

Еще не открыв глаза, он услышал странные слова, которые заставили его сердце судорожно сжаться, а потом забиться в груди с такой силой, что казалось – оно вот-вот выпрыгнет через горло.

– Петька, да брось придуриваться! Не так уж сильно Давила тебя и придушил, чтоб ты Богу душу отдал! Очнись-ка, парень! – это были слова, сказанные по-русски, и Пьер, открыв глаза, увидел склонившегося над ним своего друга детства Фомку.

– Вот и порядок! Очухался мало-мало! Вот и лады! Привет, друг ситный! Вот так встреча! А я уж думал, что нам в лапы попала совсем другая птичка! Ну, как ты?

– Это ты, Фомка? Здравствуй, – голос плохо слушался Пьера, горло болело, саднило, в голове шумело, стучали молоточки, вызывая неприятную назойливую боль.

– Вестимо, я! Кто же еще? Здоро2во, коли не шутишь!

– Чтоб тебя!.. Что с Ивонной?

– Я так кумекаю, что эта дама – твоя женка, так?

– Да, да! Ивонна, ты здесь? Что с тобой? – И он оглянулся, ища глазами жену.

– Я здесь, Пьер, – слабым голосом ответила Ивонна. – Как ты? Мне так страшно. Кто это?

– Мадам! Я уже вам говорил, что произошла ошибка и теперь вам с мужем ничего не грозит. Так что все будет в порядке. И я приношу вам свои глубочайшие извинения! Мадам, умоляю…

– Ивонна, успокойся! – сказал Пьер, притягивая дрожащее тело к себе. – Это же Фомка, мы дружили в детстве. Ты должна его помнить. Он иногда к нам заявлялся, но потом пропал. Ты, вероятно, забыла.

– Да, да, возможно. Но меня всю трясет. Как ты себя чувствуешь?

– Думаю, что отделался просто испугом, да горло чуточку побаливает. Кто это меня так придушил? – спросил Пьер у Фомки, глядящего на него своими лукавыми, хитроватыми глазами.

– Э! Да пустяки. Это у нас Давила, такой специалист по части удавки. И дело свое, скажу я тебе, он знает прекрасно, – Фомка постоянно мешал русские слова с французскими, и Пьер с трудом улавливал смысл его речи.

– Так ты что, разбоем промышлять стал, Фомка?

– Тут, Петька, без этого трудно жить. Всякий помаленьку тем же промышляет. Только каждый на свой лад.

– Как же так, Фомка? Тебя же словить могут, повесить. Не боишься?

– А чего бояться? Смертушка-то одна. Никто не убежит от костлявой. А мы-то с тобой разве не разбойники, Петя? Вспомни!

– Так это когда было, Фома! Давно я уже перестал этим заниматься. Грех ведь это большой, Фома. Надо помнить об этом.

– Когда разбойничал – не помнил, Петя. А теперь стал уважаемым в городе купцом. Награбленное пустил в оборот и жируешь! Ну да это мне ни к чему. Всякий своим делом должен заниматься. Однако мы с тобой одного поля ягодки. Разбойнички!

– Я не по своей воле им тогда стал, и ты это знаешь, Фома. Да и перестал я давно, как сюда перебрался, а ты…

– Я же говорю, все мы разбойнички, только одни явные, а другие, вроде тебя, скрытые. Но разбойники!

– Как это? – Пьер с недоумением глянул в прищуренные, уже недобрые глаза друга.

– Все просто, Петя. Все вы только и занимаетесь, что грабите народ или казну какую. Один больше, другой меньше, но грабите.

– Мне трудно тебя понять, Фома.

– А я и не рассчитывал, что поймешь. Не такой ты человек теперь, что такие слова уразуметь можешь.

– Что, дураком стал? С чего бы это?

– Не дураком, а себе на уме. Хотя ты, я знаю, грабишь очень скромно. Видать, твой дружок капитан, про которого ты все уши мне прожужжал, крепко вдолбил в твою голову свои бредни о добре и справедливости.

– Зачем ты говоришь так о капитане, Фома? Несправедливо это. Капитан такого не заслужил.

– Ладно уж, оставим твоего капитана. Он был чудаковат, но человек хороший. Не лютовал, не хапал без меры, не то что тутошние купчишки и чиновники. Да все подряд, начиная от короля и кончая теми, которые куда помельче. Но народ вы все обираете, Петя. И не крути мне мозги! Так что не упрекай меня ни в чем. Только я за свои дела, в случае чего, петлю получу на шею, а вы будете продолжать процветать, жирок нагуливать. Ясно теперь, друг мой Петя?

Наступило недолгое молчание. Кругом тихо гомонили люди. В коляску заглянул сперва кучер, за ним охранник с побитой физиономией. Он виновато помялся, потом махнул рукой и отошел к лошадям.

– Ладно, друг мой Петя, – молвил Фома. – Хватит рассусоливать, а то чего недоброго и вправду схлопочем неприятности на голову. Прими мои извинения, друг. Ошибка вышла, другого ждали, да, видно, прозевали, а может, что изменилось у той птички. Однако пора ехать, а то путь еще долог, а солнышко-то село и ночь надвигается.

Пьер поудобнее устроился на мягком сиденье, потрогал пальцами саднящую шею, успокаивающе кивнул Ивонне. Потом сказал, обращаясь к Фоме:

– Ну что, друг? Можно продолжить путь? Отпускаешь нас?

– Не ехидничай! Конечно, можно ехать. – Фома, повернувшись к Ивонне, поклонился учтиво и галантно: – Мадам, еще раз прошу прощения за все волнения, вам причиненные. Простите меня и моих душегубов. Я весьма сожалею о случившемся.

Ивонна махнула пушистыми ресницами, брызнула в него яростные брызги своих синих глаз и отвернулась, ничего не сказав.

– Я позволю себе просить позволения сопровождать вас, мадам. Мало ли что может произойти на дороге. А так спокойнее. Ваш муж не совсем здоров, и мы с Давилой вполне можем обеспечить вам спокойную дорогу. Ты, Пьер, не возражаешь? – Фома склонил голову, усмехаясь в усы.

– Давай уж, Фома, коли тебе так охота. Но в коляске вам не уместиться.

– Не беспокойся, сударь. У нас есть лошади. Эй, Кривой, приведи мою лошадь и подбери Давиле. Мы едем с ними. Борода, займись похоронами, а потом расходитесь, я вас потом найду. Сегодня уже ничего не будет. Сорвалось пока дельце, но у нас еще все впереди. Понял? Ступай.

Вскоре в сумерках появился Кривой с двумя лошадьми в поводу.

– Вот, оседланы, можете садиться.

– Отлично, Кривой! Поехали, Давила, садись, со мной поедешь до усадьбы этого господина.

– Слушаю, хозяин, – пробасил в ответ грубый голос Давилы.

– Где ж ты пропадал столько времени, Фома? – обратился Пьер к другу, когда они отъехали немного.

– Э, Петушок… Сам видишь. Но должен тебе сказать, что кое в чем я недалеко от тебя ушел. И я теперь уважаемый человек в Тулоне. Богат, живу в достатке, но вот семьей, как ты, не обзавелся. Не тот у меня характер.

– Что ж не подавал о себе вестей столько времени? Я уж думал, что ты на родину подался.

– Не тянет меня на Русь. Тут мне больше нравится. Люди красивей живут. Да и к морю я привык. А тут оно теплое, ласковое, когда шторма нет. Да и ты, я вижу, основательно здесь якорь бросил. Верно?

– Твоя правда, Фома. Я уже забывать начал родную речь. Кто мы были? Пацаны малые. Немудрено охладеть к родине. А тут еще теперь у меня сын растет и жена прекрасная. Теперь дочь ждем.

– Поздравляю! Мадам, с меня причитается на зубок, и я не поскуплюсь.

Ивонна фыркнула, бросила на Фому злобный взгляд, отвернулась, не удостоив того ответом.

– Жена у тебя с характером, Пьер. Но она и вправду прелесть! Какие глаза! Просто синее-синее море! Я пленен твоей женой, Пьер.

– Перестань, Фома. Она слишком натерпелась от твоих разбойников. Оставь ее в покое.

Коляска тарахтела по булыжнику, рядом ехал верхом Фома, он постоянно заглядывал внутрь, пытаясь разглядеть Ивонну в сгустившихся уже сумерках. Сзади цокали подковы лошади Давилы. Звезды высыпали на черном небосводе, морской бриз едва заметно обвевал путников своими прохладными струями.

Глава 2 Тревоги Ивонны

Происшествие на дороге, когда было совершено нападение на коляску, оказалось с продолжением. И как Ивонна ни пыталась забыть это, ей постоянно напоминали об этом страшном вечере. Причем самым недвусмысленным образом.

– Пьер, тебе не кажется, что эти частые посещения твоего бывшего друга выглядят несколько навязчивыми, – сетовала Ивонна, уже не раз возвращаясь к этому предмету.

– А что в этом такого, Ивонна? Фома мой давний друг. Мы столько лет не виделись. Что тут навязчивого? Вполне понятно его желание почаще общаться с нами. Хотя… – он не докончил фразы и задумался, чем тут же воспользовалась Ивонна:

– Вот, сам стал задумываться, хотя ты этого почти никогда не делаешь, мой дорогой. Мне, во всяком случае, это уже сильно надоело. Скажу больше: мне это не нравится!

– Почему, Ивонна? Фома весьма учтив и галантен. Никогда не позволяет себе лишнего. Во всяком случае, я такого никогда не замечал.

– Это ты не замечал, а я очень даже хорошо вижу. И его поведение вызывает у меня беспокойство, а иногда и страх.

– Да что ты такое говоришь! С чего бы это?

– Он не внушает мне доверия. Он же разбойник! Откуда нам знать, что у него на уме?

– Ивонна, но ведь и я тоже был когда-то разбойником. И что же? Правда, это было давно, и я никогда не возвращался к этому больше.

– Вот именно, Пьер! Не возвращался! А он и теперь грабит, возможно, убивает людей. У него целая банда, и он ее главарь. Как таких у вас на Руси называют? Атаман?

– Да, атаман, Ивонна. Но не могу же я его выдать, да он и откупится, наверное. И без особого труда. Ведь вряд ли найдутся свидетели его участия в разбоях, а его сообщники будут держать язык за зубами. Он же теперь в Тулоне уважаемый человек. Этого никак нельзя забывать, моя дорогая.

– Тем хуже для нас, Пьер. Я его боюсь, ты можешь себе это уяснить?

– Ивонна, дорогая, успокойся. Я уверен, что тебе совершенно нечего бояться.

– Ах, оставь! Я сердцем чувствую, что у него недоброе на уме, и я боюсь!

Пьер решил, что продолжать этот разговор нет смысла. Ивонна заводила его уже не первый раз и постоянно нервничала, а Пьер отделывался ничего не значащими фразами.

И еще Ивонну сильно беспокоили те приготовления, которые вел теперь Пьер. Он часто ездил в Марсель по делам и окончательно решил участвовать в снаряжении вооруженного конвойного корабля для сопровождения транспортных судов марсельских купцов.

В эти приготовления включилось уже не менее дюжины купцов, работы шли полным ходом. К началу весны, когда шторма поутихнут, было условлено закончить все приготовления и снарядить большой торговый караван к берегам Азии.

– Милый, как ты меня расстраиваешь, – не раз приставала к нему Ивонна со своими претензиями. – Разве ты не можешь найти приемлемую замену себе? Сколько отважных и смелых капитанов не могут найти для себя судно, так стоит ли рисковать собой, особенно сейчас, когда я скоро разрешусь ребенком. Подумай, милый.

– Дорогая моя, я еще на этот счет ничего не решил, и все может сложиться именно так, как ты того желаешь.

– Пьер, милый, ты же знаешь, что это не так. Ну, согласись, пожалуйста. Успокой меня.

Пьер нежно привлек Ивонну к себе, заглянул в ее синие глаза, провел пальцами по ее лицу, на котором уже выступали чуть заметные пятна, что часто бывает во время беременности.

– Глупышка, как я могу оставить такую девочку одну, да еще в таком трудном положении. Успокойся, дорогая!

Вошел слуга и доложил:

– Господин, к вам гость. Месье Фома…

– Пусть войдет, Гастон.

– Приветствую счастливую парочку! – разводя руки в стороны, громко произнес Фома, входя в комнату. – Я так рад вас видеть! Мадам, позвольте вашу ручку.

– Ах, оставьте меня, Фома! Простите, но мне теперь не до вас.

– Мадам! Почему такая меланхолия? Это вам не к лицу. Сбросьте с вашего личика маску раздражительности и улыбнитесь. Ваша улыбка в мгновение ока озарит все вокруг.

– Пьер, мне лучше уйти. Что-то мне нехорошо. Простите меня, – с этими словами она направилась к себе в спальню.

Мимо промчался Эжен, махнул рукой Фоме и скрылся за дверьми.

– А ведь он похож на тебя, Пьер, – сказал Фома, провожая ребенка глазами.

– Фома, ты мне уже это говорил, и не раз. С чем пожаловал? Садись. Какое вино пить будешь?

– Сегодня мне все равно. Какое подашь. Однако я к тебе по делу.

– Вот как? Интересно. Рассказывай. Чем могу…

– Ты знаешь, я долго думал о твоих заботах по снаряжению военного корабля. Как ты отнесешься к тому, чтобы и я включился в это предприятие? Что скажешь?

– Каким же образом ты собираешься включиться, Фома? И что тебе это даст?

– Самым простым образом. Вложу часть денег и получу потом соответствующую часть прибыли, коли таковая окажется, в чем лично я не сомневаюсь, раз за это дело взялся именно ты. К тому же одному тянуть такую ношу трудновато даже для тебя. Ну так что?

– Мне странно такое слышать, Фома. Ты ведь не занимаешься торговлей, сам же говорил, что скупаешь земельные участки. К чему тебе лишние заботы?

– Это можно понять так, что ты мне отказываешь, Пьер? Но почему?

– Да нет, Фома, не отказываю, но хотел бы понять тебя.

– Что тут понимать! Ты не раз мне говорил, что надо кончать с разбоем, что долго это продолжаться не может, и я с тобой согласен. Потому и решил расширить свои интересы с помощью твоих связей. Ведь в торговле, как ни верти, а прибыль всегда бывает. Хотя и не без риска.

– Во всяком случае, я бы не отказался от твоего предложения.

– Отлично, Пьер! К тому же мне надо куда-то деть свою шайку. Не стоит бросать верных людей на произвол судьбы, верно? А так можно будет пристроить их на твой корабль. Люди они знающие и в драках неплохо натасканы.

– Что ж, договорились, Фома. Однако сколько затрат ты можешь взять на себя?

– Я осилю любые затраты по снаряжению военного корабля, но соглашусь и на половину расходов и прибыли. Как ты?

– Я подумаю, Фома. Мне приятно, что ты заинтересовался моим делом.

– Но я хочу вот что сказать тебе, Пьер. Я в это дело вхожу только при условии, что ты возьмешь командование судном на себя. Никому другому я не могу доверить свои средства. Что ты на это скажешь?

– Я бы вообще не хотел влезать в это дело непосредственно. Ивонна яростно сопротивляется этому, хотя я еще ничего не решил. Она ни за что не хочет отпускать меня от себя.

– Ну что за прихоть, Пьер! Это же дело, в которое вложено много денег, и их нельзя бросать на ветер просто так. Ты не можешь со мной не согласиться в этом. Уговори ее, в конце концов.

– Время терпит, и я надеюсь уломать ее.

– Между прочим, я и сам хочу участвовать в деле непосредственно. Конечно, вместе с тобой. Охота поплавать, вспомнить старые добрые времена. Мы ведь с тобой бывалые морские волки, верно, Пьер?

– Конечно. О чем говорить. Однако это сильно усложняет мне жизнь.

– Чем же это?

– Дела тут остаются без присмотра.

– Что, разве у тебя нет управляющих? Такого быть не может.

– Есть, конечно, но без собственного глаза трудно. Понимаешь?

– Да, конечно. Однако дело это поправимое. За оставшееся время, а у нас его пока достаточно, можно без труда найти толкового человека. Согласен? Так что действуй, Пьер. Мы еще поплаваем!

Время бежало быстро. В хлопотах и заботах подошел новый год. По приглашению Пьера приехал из Тулузы старик Леонар. Он соблазнился возможностью без помех поэкспериментировать с оборудованием судна. Он ничуть не изменился за три года, даже вроде бы несколько посвежел.

– Ах, мой мальчик! – восклицал он, пряча улыбку в седые усы. – На старости лет удостоился я спокойной и привольной жизни. А все благодаря капитану Эжену, согласен, мой мальчик?

– Еще бы, старина! Все от него и пошло. Кстати, ты знаешь что-нибудь о нем? И от Гардана давно я вестей не получал. Вот уже второй год ни строчки от него нет. Но я пишу ему регулярно, как только оказия на Кипр случается.

– Время трудное, мой мальчик. Всякое может случиться. Однако ты писал, что послал приглашение и Фернану. Ничего пока нет от него?

– Пока ничего, старина Леонар. Как хорошо встретить тебя в добром здравии и хорошем настроении. Молодец! Как рыбалка в Тулузе?

– Рыбалка отличная! Наслаждаюсь жизнью. Никаких работ, забот, волнений. Живу на ренту и счастлив.

– Ты не женился случайно?

– Куда мне, мой мальчик! Но экономку завел, – заметил старик, лукаво прищуриваясь и многозначительно ухмыляясь.

– Ну, раз все хорошо, то приступай к своим обязанностям по оборудованию судна. Оно стоит уже в порту и ждет тебя, старина Леонар. И я надеюсь на тебя и полностью доверяю.

– Какие требования? – сразу посерьезнел Леонар.

– Требования просты. Скорость, маневренность, остойчивость. Вот и все требования.

– Завтра и отправлюсь в порт. Ты говорил, что это шебека?

– Да, я думаю, что для нашего дела это будет наиболее подходящий тип судна.

Уже после нового года Ивонна вдруг заметила Пьеру:

– Мне Фома сказал, что он собирается плыть на твоем судне. Это и в самом деле так?

– Во всяком случае, он так сказал и мне. Что с того, Ивонна?

– Просто я подумала, что он хорошо бы подошел на роль командира, как ты думаешь?

– Моя ты прелесть! Ты опять о своем! Но я согласен с тобой.

– А ты, Пьер?..

– Пока ничего, моя дорогая. Я хочу увидеть побыстрее нашу дочурку. Как ты себя чувствуешь?

– Ты же знаешь, что я легко переношу беременность. Все будет хорошо, мой дорогой. Не волнуйся обо мне.

– Ну как же можно не волноваться, моя росинка ясная! Я так тебя люблю, Ивонна!

– Тогда обещай, что не покинешь меня на своем корабле, милый.

– Ох, Ивонна, ты опять за свое!

– Мне потому только хочется побыстрее отправить это судно в поход, что на нем пойдет Фома. Хоть на время он оставит меня в покое.

– Разве он так сильно досаждает тебе?

– Конечно, Пьер. И страхи мои никак не уменьшаются, а наоборот даже, постоянно растут. Он очень нехорошо смотрит на меня, дорогой. И в эти мгновения мне хочется куда-нибудь исчезнуть.

– Может, ты преувеличиваешь, моя прелесть?

– Нет, Пьер. Я точно уже знаю, что Фома что-то вынашивает в отношении меня, и молю Пресвятую Деву, чтобы он быстрее убрался с моих глаз долой.

– Раз ты так боишься, то тебе надо научиться стрелять из пистолета и владеть хоть чуть-чуть шпагой и кинжалом, – рассмеявшись, заметил Пьер.

– А что, это мысль, мой милый! – воскликнула Ивонна, а глаза ее расширились от предвкушения новых ощущений.

– Так, может, займемся, а?

– Я с удовольствием. Давай начнем завтра же, в саду.

– Хорошо, моя прелесть, – ответил Пьер и осторожно обнял ее.

И вот каждое утро они вдвоем медленно шли подальше в сад, а слуга нес за ними коробки с пистолетами и огневой припас к ним. Гремели выстрелы, слышались возбужденные восклицания Ивонны и настойчивые и терпеливые наставления Пьера.

– Мне так понравились эти упражнения с пистолетами, Пьер, ты себе даже представить не можешь! – всякий раз говорила Ивонна, возвращаясь со стрельбища. – Только уж больно тяжелы эти пистолеты. Вот если бы ты мне полегче раздобыл. Было бы просто чудесно.

– Постараюсь, моя прелесть. Закажу у оружейника. Он как раз занят выполнением моего заказа на сотню мушкетов. Будет тебе легкий пистолет. Только обещай мне, что будешь обращаться с ним очень осторожно. Не дай бог, что случится, я себе никогда этого не прощу.

– Не волнуйся, милый. Ты же видел, как я быстро все освоила. Зато с кинжалами у меня ничего не получается. Они меня страшат. Я не могу себе представить, что этим ужасным орудием можно убить не то что человека, а просто животное. Рука не поднимется, я уверена в этом. Да и неловкая я сейчас, неповоротливая.

– Не печалься, дорогая. Тебе и не придется этого делать. Это же просто развлечение. А вот мне пора возобновить занятия фехтованием. Зажирел я малость с тобой, моя милая.

И теперь к звукам выстрелов в саду добавился звон клинков. Пьер пробовал силы на каждом из своих слуг, а особенно часто упражнялся с Давилой, который зачастил в их дом вместе с Фомой, а иногда появлялся и просто так, по своей собственной прихоти.

Выяснилось, что он не такой уж страшный человек, каким показался вначале. А с Ивонной у них наладились просто-таки отличные отношения. Ему было лет под сорок, он весь был покрыт черной шерстью, которую он тщательно подстригал на груди, чтобы ее не было видно из-под воротника камзола. Давила оказался весьма добрым и обходительным парнем.

– Давила, а почему тебя так зовут? – как-то спросила Ивонна, после того как он восстановил дыхание, которое сбил, занимаясь фехтованием с Пьером.

– Сударыня, я не могу скрывать от вас свое прошлое. Уж очень я виноват перед вами. А кличку эту я получил потому, что предпочитал убивать, придушивая тонким шнурком. Давил, значит. Вот так и стал я Давилой.

– И тебе не страшно было убивать? Ведь это смертный грех!

– Страшно, конечно, было, но только вначале. Потом привык, но всегда ходил в храм исповедоваться. Покупал индульгенции, ставил свечки.

– Все равно это ужасно, Давила. Ты бы прекратил это, а?

– Да я бы с радостью, да где денег на жизнь достать?

– Так ведь ты здоровяк и силен, как буйвол. Тебе на любой работе раздобыть на жизнь можно.

– Да ведь не привык я работать, сударыня. Научиться бы чему стоящему, а так…

– Все же я не понимаю тебя, Давила. Кончишь ты жизнь на виселице.

– Все в руках Господа нашего! От судьбы не уйдешь, сударыня. Однако на моей душе не так уж и много смертей. Всего троих я придушил насмерть, да и то вначале, когда малоопытным был. Теперь-то я без смертей обхожусь, научился рассчитывать свои силы.

– Фу, как противно тебя слушать, Давила! Прекрати свои рассказы. А то меня тошнить начинает от них.

– Слушаю, сударыня. Больше не буду.

Его большие руки неторопливо убирали шпаги, палаши. Мощная фигура с широкими плечами и толстой шеей вызывала страх, но в глазах светилась врожденная доброта, которую не каждый мог заметить.

– Вот бы было здорово, если бы такие люди были рядом со мной, – сказала Ивонна, тут же покраснела и добавила: – Под охраной таких больших и сильных мужчин можно спокойно спать в любом месте.

– Сударыня, я хоть сейчас готов стать на вашу защиту и охранять вас, только скажите!

– Я шучу, Давила. Да и Фома тебя, наверное, не отпустит.

– Отпустит! Еще как отпустит, – ответил Давила, и Ивонна с тревогой заметила какой-то тревожный блеск в его глазах. Она пристально вгляделась в них, но больше ничего не увидела и сказала:

– Хорошо, я поговорю с Фомой. Может, и вправду отпустит.

– Рад буду служить вашей милости, сударыня, – с радостью заявил Давила.

Глава 3 Окончательное решение

Пьер нервно вышагивал по комнате, нетерпеливо поглядывая наверх, откуда иногда доносились приглушенные стоны и крики Ивонны. Эти стоны терзали душу, небольшой шрам на щеке начинал противно щемить и подергиваться. Слуги старались двигаться на цыпочках и не попадаться на глаза хозяину без особой нужды.

Наконец Пьер остановился и прислушался. Тишина с едва слышными шорохами насторожила его. И тут он услышал слабый писк. Сердце рванулось в груди, запрыгало в горле. Он опрометью бросился по лестнице в спальню Ивонны.

Навстречу попалась служанка с сияющим лицом, и Пьер понял, что все свершилось наилучшим образом, однако спросил с тревогой в голосе:

– Розалия, так что там?

– Ой, сударь! Поздравляю вас! У вас дочь! И такая хорошенькая! Идите быстрее, господин! Вас спрашивала мадам! Торопитесь!

Пьер ринулся было к двери, но суровая бабка-повитуха остановила его властным движением руки.

– Погодите, сударь. Дайте прибраться малость. У вашей супруги все благополучно, с благословения Божьего. Помолитесь лучше, сударь, и пару минут потерпите.

Пьер нетерпеливо потоптался в сумраке прихожей, пока дверь снова не открылась и молодая женщина, помощница повитухи, поманила Пьера, приглашая войти.

Ивонна лежала с осунувшимся лицом. Веснушки резко проступали на ее побледневшей коже. Она встрепенулась, улыбка озарила ее лицо, а потемневшие глаза брызнули знакомыми лучиками радости и любви.

– О, Пьер! Наконец-то ты пришел! Иди сюда и посмотри, какая прелесть теперь у нас! Все говорят, что она похожа на меня. Как ты считаешь?

– Ивонна, дорогая! Как ты? – Он приблизился и наклонился поцеловать слегка влажный лоб. – Ух ты! Уже сосет! Но я не вижу никакого сходства с тобой. Личико такое сморщенное!

– Ты просто от волнения не замечаешь. Скажи ему, Маргарита!

– Мадам, вы совершенно правы. Девочка очень походит на вас. Господин это заметит позже. Уверяю вас. – Женщина умильно поглядывала на личико ребенка, пристроившееся к груди матери. – Особенно глаза, сударь. Жаль, что они сейчас закрыты. Потом сами увидите.

– Ивонна, как ты себя чувствуешь?

– О, милый! Отлично. Завтра встану, и мы будем готовиться к крестинам и приему гостей.

– Я так рад, Ивонна, милая! А Эжен уже знает, что у него теперь есть сестричка?

– Конечно, милый. Я слышала его голос в прихожей.

Тут открылась дверь, и белокурая головка Эжена показалась в щели.

– Мама, папа, мне можно поглядеть на сестрицу? Ну, пожалуйста, разрешите! – тут же заспешил мальчик, поняв, что может получить отказ.

– Проходи, сынок, – сказала Ивонна, протянув к нему руку. – Теперь у тебя есть сестренка, и ты должен в будущем быть ее защитником. Согласен?

– Конечно, мама. Но какая она некрасивая…

– Эжен, ты будешь ее любить? – спросил Пьер, кладя руку на его голову. – Это твоя родная сестра.

– Не знаю, – несколько смутившись, ответил мальчик. – Я думал, что она родится большая и красивая.

– Она обязательно будет такой, мой мальчик, – ласково погладила Ивонна сына по светлым волосам. – И ты был страшненький, когда родился. А сейчас вон какой красавец!

– И вовсе я не красавец, мама! Я просто мальчик!

– Ну, конечно, Эжен, – сказал Пьер. – Кто будет об этом спорить. А теперь иди играть в сад. Там, наверное, тебя уже кто-нибудь ждет.

Мальчик был доволен, что его отпускают, и убежал.

Прошла пара недель. Весна бушевала на склонах гор. Воздух звенел от птичьих голосов, но солнце еще не припекало по-настоящему.

Пьер только что закончил фехтовать и готовился покинуть лужайку, когда прибежал мальчишка, сын привратника, с сообщением, что господина ожидает гонец.

– Наверное, из Марселя, – буркнул Пьер и медленно направился к дому, поправляя на ходу платье.

Запыленный и уставший молодой человек уже топтался возле потного коня и, завидев хозяина, пошел навстречу.

– Из Марселя? Что там? Давай.

Это была записка от Леонара. Пьер быстро пробежал ее глазами, перевел взгляд на гонца и спросил:

– Ты видел судно, Жак?

– Конечно, видел, мессир. Я же на нем работаю.

– Оно действительно готово?

– Да, мессир. Осталось загрузить, но мессир Леонар считает, что вначале вы должны его принять, потом освятить, а уж потом загружать.

– Он правильно считает, Жак. Ты иди отдыхать, а завтра вместе отправимся на верфи. Как тебе нравится работа Леонара?

– Сударь, не положено мне вмешиваться в дела господ. Но судно, если быть откровенным, мне не нравится.

– Ну что же, Жак. Ты имеешь право на свое мнение. Зато мессиру Леонару его детище, я уверен, очень нравится. Рассчитываю, что и мне оно понравится.

Еще до рассвета два всадника покинули усадьбу, и резвые кони неторопливым галопом пустились в путь.

Ивонна с тоской глядела им вслед из-за шторы, вздохнула, когда они скрылись за деревьями, подернутыми ярко-зеленой дымкой раскрывающихся почек. На душе у нее было муторно и тревожно. Свет фонарей на еще темном дворе казался сказочным и таинственным.

Неделю спустя Пьер вернулся и в первое же мгновение заметил необычный блеск глаз Ивонны, которая встречала его с девочкой на руках.

Пьер улыбнулся, напуская на себя браваду, но Ивонна тут же осекла его тревожным голосом:

– Пьер, ты все-таки принял решение уехать. Я очень этим недовольна и очень боюсь. Почему ты так решил?

– Успокойся, дорогая. Ты же знаешь, как я люблю тебя, но что я мог поделать? Меня уговорили против моей воли, дорогая.

– Я так и знала! Ты не смог устоять.

– Да, милая моя, меня сумели уговорить.

– Нет, Пьер, не то. Я хотела сказать, что ты не сумел устоять от соблазна еще раз ощутить вкус опасности. Ты часто намекал мне об этом в наших разговорах. Но я не думала, что это так тебя тянет.

– Но это же всего-навсего три-четыре месяца. Одно лето. К тому же я обязательно буду приходить в Марсель или Тулон и навещать тебя и наших милых детей!

Ивонна ничего не ответила и тихо прошла в покои. Пьер смутился, но не решился досаждать жене своими несостоятельными доводами. Он не мог ее обмануть и переживал от этого.

– Папа, папа! Мама говорит, что ты уйдешь в море разбойников ловить! Это правда?

– Правда, сынок.

– Возьми меня с собой, папа, а?

– Обязательно, Эжен. Только тебе для этого надо совсем немножечко подрасти. Когда станешь большим и сильным, тогда, конечно же, будем вместе плавать на корабле и ловить разбойников. А сейчас ты еще маловат для этого. Захватят тебя злодеи в плен, и что тогда будет делать мама?

– Не захватят, – буркнул мальчик, но спорить не стал, видно, понял, что папу уговорить не удастся. Он отошел от отца, надув губы.

На душе Пьера скребли кошки, настроение было паршивое, делать ничего не хотелось. Ему было стыдно перед женой, которая прекрасно разбиралась в его делах, мыслях и настроении. Он никогда не умел скрыть от нее что-либо и всегда стыдился таких попыток. Вот и теперь Пьер не мог придумать, как загладить свою вину перед ней, не хотелось попадаться ей на глаза, хотя, с другой стороны, была острая потребность в общении с ней. Он вяло поплелся в свой кабинет. Мыслей в голове не было. Только что-то щемило в груди.

Ивонна, расцветающая после родов, опять подурнела лицом, постоянно вздыхала и украдкой поглядывала на мужа. В глазах ее он замечал молчаливый укор и еще что-то, что его постоянно держало в состоянии повышенного напряжения и беспокойства. Они как бы поссорились, хотя ничего подобного и не случилось. Атмосфера в доме была гнетущей, и даже маленький Эжен как-то притих и перестал надоедать родителям постоянными своими вопросами.

– Ивонна, дорогая, ну пойми ты, что мне никак нельзя было увильнуть от этого предприятия. На меня и так косо поглядывают. Многие догадываются о том, что мое достояние нажито не самым праведным путем.

– Пьер, не терзай себя. Ты принял решение, и с этим уже ничего не поделаешь. Успокойся, а я постараюсь как-то пережить это время. Ведь не вечно же ты будешь в море.

– Я тебе очень признателен за такие слова, Ивонна.

– Я знаю, милый. И постарайся не обращать внимания на мои переживания.

– Но этого нельзя выполнить, моя Ивонна. Я постоянно думаю о тебе, особенно сейчас, когда у нас появилась маленькая Мари. Я чувствую, что теперь ты стала мне еще дороже и милее. Я так люблю тебя, Ивонна!

– Я тоже тебя люблю, Пьер, и не знаю, как мне удастся прожить столько времени без тебя. Это очень меня беспокоит.

– Я никак не могу избавиться от мысли, что тебе придется нелегко, Ивонна. Ты обязательно найди себе какое-нибудь занятие.

– Милый, у меня теперь двое детей, а они постоянно требуют к себе внимания.

– Это так, но этого будет мало, я ведь знаю тебя, – заметил Пьер и ласково и многозначительно потрепал жену по щеке.

– Ах, перестань! Не до того мне будет теперь.

– Хорошо, хорошо, дорогая. Не обижайся. Но постарайся побольше бывать в обществе и не забывай, что ты очень молода, а эти годы надо прожить так, чтобы потом жизнь казалась удавшейся.

Ивонна вздохнула, опустила глаза и промолчала.

Пьер тоже молчал, обдумывая что-то. Потом произнес:

– Ивонна, я оставляю на попечение Робера все мастерские и доходные дома. Как ты думаешь, справится он со всем этим?

– Думаю, что ты поступил правильно. Робер, после того как ты его поднял из грязи, стал совсем другим. Он так благодарен тебе, что я и помыслить не могу, чтобы он мог относиться к твоим поручениям без должного внимания. Думаю, ты сделал правильный выбор, дорогой.

– Однако я прошу тебя иногда интересоваться делами. Я на этот счет отдал распоряжения. Я верю в тебя, и будь ты мужчиной, тебя бы ожидали большие дела и успехи в них.

– Не преувеличивай, Пьер, – ответила Ивонна, покраснела и тем дала понять Пьеру, что довольна его мнением.

– Хорошо, не будем это дальше обсуждать, но должен заметить, что я надеюсь на тебя и рассчитываю на твое участие в делах.

– А я думаю о том, что единственное, что меня радует во всем твоем предприятии, так это то, что этот Фома наконец-то исчезнет хотя бы на некоторое время из поля моего зрения, милый.

– Однако здорово он тебе надоел, Ивонна. Пусть исчезает, если это прибавит тебе спокойствия. Кстати, у меня для тебя имеется небольшой подарок. Я давно тебе обещал его и теперь могу вручить.

– Я ничего не могу припомнить о таких обещаниях, Пьер. Что это? Мне не терпится побыстрее увидеть твой подарок.

– Сейчас принесу, дорогая, – ответил Пьер и быстро вышел за дверь. – Вот, Ивонна, погляди, какая прелесть, – сказал он, очень скоро вернувшись с ящичком из сандалового дерева.

Ивонна поспешно с любопытством открыла ящичек и ахнула, отступив на шаг.

– Ах! Я и в самом деле теперь вспоминаю, что ты мне обещал нечто в этом роде, Пьер. И это можно взять в руки без всякой опаски?

– Конечно, Ивонна. Это тебе пригодится для уверенности и защиты, хотя в ней и нет никакой необходимости. Тебе ничто не угрожает.

– Какой прелестный пистолет, Пьер. Такой маленький и легкий, не то что те, из которых мы стреляли. А стилет! Но этот мне не так нравится. Не могу представить, как можно этой штукой своей рукой ударить человека. Да и не только человека. Ужасно!

– Давай лучше пойдем в сад, и там ты испробуешь свой подарок в деле, Ивонна. Вставай, я захватил все припасы.

Вскоре в саду загремели выстрелы, а возбужденные голоса молодых супругов добавили к ним шума.

– Какая прелесть, Пьер! – вскричала Ивонна после трех выстрелов. – Он совсем не тяжелый и так удобно лежит в руке. Где ты его достал?

– Заказал мастеру, и вот заказ выполнен. Ты довольна?

– Очень, милый! Теперь я каждый день буду стрелять, пока хватит пороха и свинца.

– Этого добра тебе никогда не израсходовать, Ивонна. Стреляй в свое удовольствие, сколько хочешь, и вспоминай меня почаще.

– Ты иногда бываешь несносен, дорогой мой супруг!

– Но почему же, мадам?

– Потому что я и так постоянно думаю о тебе и буду думать всегда.

Пьер обнял молодую женщину за плечи, поцеловал длинные локоны на виске, и они медленно пошли к дому, разгоряченные предстоящей близостью.

Глава 4 Море!

Сады бушевали цветом, воздух звенел птичьими голосами и жужжанием насекомых, спешащих насытиться нектаром цветков. Крестьяне спешили управиться со своими работами в поле и на виноградниках. Природа радовалась солнцу, отвечала на его тепло зарождением новых жизней в хаотическом карнавале.

А у причала суетились матросы, грузчики, возчики и носильщики. Здесь стоял обычный шум порта, который сегодня был особенно стойким. Флотилия торговых судов и конвой были готовы выйти в море, но выход несколько задерживался. Священники неторопливо обходили суда, кропили их святой водой, распевали псалмы и раздавали благословения.

Шестнадцать торговых судов и три конвойных корабля уже поднимали якоря, отдавали концы, а толпа провожающих кричала последние слова напутствий, пожеланий, выражали надежду на скорейшее возвращение.

– До свидания, дорогие, – взволнованно произнес Пьер, целуя Ивонну, Эжена и Мари. Мари была еще так мала, что понять всего этого шума не могла и только беспокойно взирала на суету огромными синими глазами, такими же точно, как и у матери.

– Пьер, дорогой, будь осторожен. Обещай мне не рисковать понапрасну. Погляди на детей, что с ними будет, если с тобой что-нибудь случится?!

– Обещаю, моя дорогая. Как же я смогу допустить, чтобы эти прелестные глаза не смогли радоваться, глядя на счастливого отца. Правда, Эжен, и ты, Мари? – Он нежно обнял детей, осторожно целуя бархатистые щеки, уже тронутые легким загаром. – До свидания, родные. И не беспокойтесь обо мне. Скоро мы увидимся, я обещаю.

Вскоре Пьер затерялся в толпе матросов, потом его голос донесся до них, усиленный рупором. Он махал им рукой, а шебека уже медленно удалялась от причала. Из крепости острова Иф грохнул прощальный салют.

К полудню берега уже не было видно. Караван судов медленно тащился на юго-восток к берегам Мальты. Мальтийские рыцари с нетерпением ждали пополнения своих складов новыми припасами и товарами.

Пьер и Фома стояли на корме и оглядывали длинную цепочку судов, терявшуюся у горизонта. Фома все поглядывал на мачты их корабля.

– Все же твой Леонар весьма оригинальный человек, Пьер. Надо же было такое сотворить с судном. Все посмеиваются над нами.

– Пусть себе посмеиваются. Однако погляди, как мы идем, Фома. И половины парусов не поставлено, а никто нас не может обогнать. И гребцы не заняты. Это тебе разве ни о чем не говорит?

– Ты вроде бы и прав, но все же странно.

– Не переживай. Я верю Леонару, а он отлично выполнил мой заказ.

И действительно, судно выглядело несколько иначе, чем остальные. Низкие борта, пропорции, близкие к галерным, надстройки едва возвышались над палубой. На таком небольшом судне странно смотрелись четыре невысокие мачты с косыми парусами и прямыми верхними марселями. Весь корабль казался приземистым, некрасивым и хищным. Длинный бушприт был вооружен невысокой мачтой с реем, а под ним располагался блинда-рей.

Десять пушек были расположены по бортам, одна на баке и две под палубой на корме. Всего получалось тринадцать орудий – несчастливое число, а это многим не очень-то нравилось. Изрядное количество мушкетов и арбалетов дополняли огневую мощь корабля.

Команда в восемьдесят матросов, не считая офицеров и прочей обслуги, – это очень много для такого судна. Теснота ощущалась на каждом шагу. И Фома по этому поводу спросил:

– Не слишком ли много у нас матросов, а?

– В тесноте, да не в обиде, Фома. Матросов никогда не бывает много, когда идешь на риск и в любую минуту можешь быть атакованным пиратами. Сам знаешь, что людей всегда хоть чуть-чуть, но не хватает.

– Ты, вероятно, рассчитываешь, что в первом же сражении у нас будут потери?

– В любом сражении возможны потери, Фома, и это всегда надо учитывать. Однако, чтобы их было поменьше, ты уже завтра приступай к постоянным занятиям по стрельбе и фехтованию. Команда не должна бездельничать и обрастать ленью и жирком. Я недаром повысил им плату по сравнению с тем, что получают матросы на других судах. Занятия должны продолжаться не менее двух часов в день, гоняй всех до седьмого пота, понял, Фома? И не увиливай, а то я тебя знаю!

– Ух и грозен ты, Петька!

– На военном корабле должна быть дисциплина, Фома. Отступлений от этого правила я не потерплю. Мне не очень хочется посещать вдов погибших матросов, часть из которых вполне могла бы остаться в живых. Об этом никогда не забывай.

Капитан шебеки, кряжистый бывалый морской волк, которому было уже слегка за пятьдесят, с окладистой короткой бородкой и кустистыми бровями, подошел к друзьям, поправляя эфес короткой шпаги. Звали его Николо Сарьет.

– Сударь, какие будут распоряжения на день?

– Какие могут быть распоряжения, капитан? Пока нет оснований вмешиваться в твои действия. Ты ведешь судно, и делай это так, как считаешь нужным.

– Вы просили не упускать из виду два ваших собственных судна, сударь. А мы уже их не наблюдаем. Может, стоит поискать их и быть постоянно поблизости?

– Пока не следуетэтого делать, капитан. Не надо выказывать слишком большой интерес к своей собственности. Опасности, я полагаю, пока не предвидится, но для лучшего ознакомления с судном стоит немного погонять матросов, меняя скорость хода и галсы. Так что смотри сам, капитан.

– Я все понял, сударь, – ответил Сарьет и потопал с мостика.

– Ты знаешь, Фома, что-то мне не внушает доверия наш адмирал, Филипп Фошуа. Как ты считаешь?

Фома фыркнул:

– Надутый пустоголовый павлин. Вот все, что я могу тебе о нем сказать, Пьер.

– Думается, он не совсем готов к тем событиям, которые могут случиться на море. Слишком самоуверен и беспечен.

– За это Бог его и накажет, Пьер.

– Не говори так! Мы ведь тоже вместе с ним. Фошуа надо просто иногда кое-что подсказать.

– Если он тебя или вообще хоть кого-то послушает. Особенно тебя. Кто ты для них? Иностранец, выскочка, дикарь из варварской страны, недостойный даже малейшего внимания. Даже и не пытайся давать советы, Пьер.

– К сожалению, Фома, ты прав. Видимо, меня здесь терпят лишь потому, что я финансирую предприятие и имею свои суда в караване.

– И не более, Пьер, – кивнул Фома. – И это тебе надлежит постоянно помнить, иначе не поздоровится.

– Бог им судья, Фома. Мы и сами что-нибудь для себя сделаем.

– Верно, друг ты мой закадычный!

Караван, растянувшийся на несколько миль, медленно продвигался к цели своего вояжа. Пьер, дав совет капитану, наблюдал за его действиями и признал, что он вполне серьезно относится к своим обязанностям.

Шебека, которую назвали «Ивонна», постоянно меняла курс, скорость и, используя хороший ход, появлялась в разных местах следования каравана, оглашая морские просторы пушечными залпами и мушкетной трескотней. Команда готовилась к возможным схваткам и маневрированию.

Фома распорядился, чтобы все свободные от вахты моряки по два часа в день занимались отработкой приемов морского боя, стрельбой из мушкетов, пистолетов и арбалетов. Звон клинков дополнял эти шумные забавы.

Матросы ворчали втихую, недовольные столь плотно загруженными днями, но отличная кухня и повышенная плата за труды не давала особенно разгореться недовольству.

– Дней десять будем отстаиваться в Валетте, – заметил Пьер Фоме и капитану, когда на горизонте появились неясные очертания Мальты. – Стоит дать команде отдых, и пусть матросы развлекаются, но не все сразу. Занятия можно резко сократить, но вовсе отменять не стоит. Понял, Фома?

– Люди будут недовольны, Пьер.

– Им хорошо платят и отменно кормят, как ни на каком другом судне, а терять то, что приобретено в трудах, я не позволю.

На пути к Кипру караван встретил пять шебек, по всей вероятности, турецких или алжирских пиратов. Они почти двое суток следовали за караваном, но напасть не решились и вскоре скрылись в западном направлении. Моряки с облегчением вздохнули. Фома по этому поводу сказал:

– Наверное, посчитали, что их сил для атаки маловато. Как ты считаешь, Пьер?

– Скорее всего, так. Будет хуже, если им удастся получить в ближайшее время подкрепление. Капитан Сарьет, нам лучше следовать в арьергарде, мили этак на две-три позади. Будем вести наблюдение. И надо об этом оповестить адмирала.

– Он может не разрешить, сударь.

– Это не имеет для нас значения, Сарьет. Будем делать так, как считаем полезнее для каравана. Ход у нас достаточный, чтобы суметь уйти от преследования и заблаговременно сообщить об угрозе.

Проходя вблизи флагмана, капитан флажками предупредил о своих действиях и, не дожидаясь ответа, устремился в хвост каравана. Своим собственным судам Пьер отдал распоряжение держаться ближе к середине строя и не отдаляться друг от друга.

Проходили дни, но все было спокойно. Лишь однажды на горизонте появился подозрительный парус, слегка приблизился, но тут же исчез в предвечерней дымке, затерявшись в лучах заходящего солнца.

Ночью поднялся сильный ветер, предвещая скорый шторм. На судах зажглись дополнительные ходовые огни. Световыми сигналами было приказано держаться по возможности ближе друг к другу.

– Не дай Бог, шторм разразится, – сокрушался Пьер, всматриваясь в редкие и далекие огни каравана. – В такой темноте надо подобраться поближе к судам. Распорядись, капитан.

Подняли два дополнительных паруса, «Ивонна» прибавила ход, качка уменьшилась. Волны с грохотом обрушивались на борта судна, иногда перекатываясь через палубу. Свободные вахты укрылись в трюмных помещениях.

Пьер внимательно приглядывался к поведению шебеки, осматривал такелаж и определял остойчивость судна. К полуночи шторм так и не разразился, но Пьер смог признать, что труды Леонара не пропали даром. Судно переносило волнение вполне сносно, а при коротких мачтах могло нести даже в сильный ветер почти все паруса, не опасаясь рискованного крена.

Утром, пройдя весь караван, Пьер заметил, что одного судна нет. Он оповестил адмирала, на что тот заявил, что уже знает об этом, но ничего не предложил.

– Итак, Фома, один корабль исчез, – молвил Пьер. – Хорошо, что не наш.

– Адмирал, видимо, решил, что это судно будет отвлекать пиратов и на некоторое время они забудут о нас. Потому и не приказывает его искать.

– Вряд ли такая малая добыча может удовлетворить варваров, если под носом такой приз. Однако до Кипра не так уж и далеко.

– С помощью Божьей дойдем и до Кипра, – заметил капитан.

По голосу его было слышно, что он побаивается встречи с пиратами, что никого не могло удивить. Алжирские пираты наводили страх на всех купцов, а кровавая слава их адмирала Барбароссы еще жила в воспоминаниях моряков.

– Да, времена Барбароссы миновали, но от этого лучше не стало, – ответил Пьер, догадавшись, о чем подумал капитан.

– Я был еще молодым матросом, когда его слава гремела по всему Средиземному морю, – ответил Сарьет. – Марсель еще помнит его нашествие. Горожанам еще повезло, что тогда сумели с ним договориться. Многим это не удавалось. Уж он погулял по морю! Но и теперь положение не лучше.

– Иначе мы и не тратили бы столько средств на охрану своего торгового флота, дорогой капитан, – произнес Пьер, внимательно оглядывая в зрительную трубу горизонт.

– Пьер, как могло быть принято решение разделиться у Кипра на три флотилии? – спросил Фома. – Вот где пиратам будет вольготно, ты не считаешь?

– Считаю, но ничего не могу с этим поделать. Таково решение Совета, а я там голос имею самый малый.

– Странно как-то получается. Турки владеют островом, а христиане везут туда товары. А еще врагами называются!

– Торговля, Фома, не знает границ. Да и что такое разница в вере? И мы, и они верим в единого Бога. Это главное, а как того Бога каждый называет, разве это так уж важно? Люди просто сами выдумали эти различия и породили вражду. Я сколько раз в Индии видел, как люди самых разных вер спокойно и мирно уживаются в одном городе, и никому нет никакого дела до того, какому Богу кто поклоняется. А мы с ума сходим по таким пустякам и мучим миллионы людей.

– Да ты еретик, Пьер! – воскликнул Фома, а капитан с недоумением поглядел на своего хозяина.

– Еретик – понятие для глупцов, Фома. Верить надо не по принуждению, а по внутренней потребности, и Бог у каждого должен быть в душе и сердце.

Воцарилась тишина, и Пьер понял, что его могут не понять. Он уже пожалел о сказанном, но тут раздался крик марсового:

– Слева за кормой парус!

Пьер резко обернулся, поднес трубу к глазу и принялся шарить по горизонту. Потом молча полез на марс, ловко переступая по веревочным перекладинам вант. Десять минут спустя Пьер сказал, спустившись вниз:

– Видны два паруса, суда медленно нагоняют нас. Пока нельзя определить их принадлежность. Капитан, сейчас же оповести адмирала.

Вскоре грохнули сдвоенные выстрелы пушек, что означало «внимание».

– Капитан, убавить парусов. Подождем их сами и узнаем, кто это.

Два часа спустя корабли приблизились настолько, что можно было без особого труда определить, что это турецкие или алжирские пираты высматривают добычу.

– Однако на горизонте уже появились еще какие-то суда, – заметил капитан, опустив подзорную трубу.

– Стало быть, можно ожидать атаки еще до захода солнца, – Пьер не отрывался от трубы, наблюдая за противником. – Капитан, прибавь-ка парусов. Пора серьезно приготовиться и предупредить караван, а то он что-то очень уж сильно растянулся. Поспешай.

Караван забеспокоился, сигналами сообщил об опасности. Суда стали подтягиваться к центру колонны. Головные сбросили часть парусов, конвойные корабли потянулись к хвосту строя.

– Адмирал зря так поступает, – заметил Пьер недовольно. – До вечера не так далеко, можно было попытаться засветло уйти от столкновения. А потом, уже в темноте, арабы вряд ли станут атаковать. А теперь обязательно будет стычка.

– Ты думаешь, что так можно было бы избежать боя? – спросил Фома.

– Конечно, Фома. Даже за час до заката бой начинать трудно, да еще против такой силы, как у нас. Возможно, это лишь разведка. Всего четыре паруса, хотя никто не знает, что там за горизонтом. Хорошо бы разведать, а уж потом можно было бы решать более основательно.

– Не думаешь ли ты сблизиться с пиратами сам, Пьер? – Фома с беспокойством уставился на друга.

– Хорошо бы, но рискованно. Не исключено, что они и с других сторон подбираются, а тогда наш караван постигнет большая беда.

– Сударь, – обратился капитан к Пьеру. – Адмирал приказывает идти на сближение и атаковать противника.

– Ну вот и дождались. Мы к пиратам, а они к нам, но с другой стороны. Ответь ему, капитан, что есть угроза со всех сторон и надо подождать, выяснить, что предпримут пираты. Иначе мы можем потерять весь караван.

– Адмирал грозит вам большими карами, сударь, – сообщил капитан через некоторое время, дождавшись конца переговоров.

– У него нет никаких возможностей для этого, капитан. Мы будем действовать сообразно с обстановкой, и покидать караван нет никакого смысла. А лучше было бы подтянуться ближе к его середине, чтобы легче было прийти на помощь любому судну. Распорядись, капитан.

Два конвойных корабля устремились назад на сближение с пиратами, в то время как Пьер определял наиболее удобное расположение для своей «Ивонны». И не прошло и получаса, как стало ясно, что пираты только и ждали, когда конвойные корабли клюнут на приманку.

Три шебеки алжирцев стремительно надвигались на голову каравана.

Осмотрев горизонт и не заметив ничего нового, Пьер дал указание капитану отразить атаку пиратов. Подняли все паруса, команда гребцов разобрала весла, и шебека, оставляя пенный след за кормой, понеслась вперед. Заиграл рожок, матросы забегали по палубе, готовясь к бою. Пушкари заряжали пушки, а марсовый матрос постоянно докладывал о маневрах пиратов.

Сзади загремели пушки. Клубы дыма, отрываясь от бортов, уносились ветром в сторону. Адмирал начал бой. Марсовый доложил:

– Новые паруса за кормой!

– Вот и пришла погибель на нашего умницу адмирала, – с сожалением произнес Пьер.

– А как же мы, сударь? – спросил капитан, всматриваясь в побледневшее лицо хозяина.

– Все в руках Божьих, капитан. Но и самим нельзя сплоховать. Ты постарайся точно и быстро выполнять мои команды. А там поглядим. У пиратов маловато артиллерии, а у нас ее достаточно. Вот мы ее и используем в полной мере. И прикажи людям одеть панцири и шлемы, капитан.

Шебека Пьера шла с левой стороны каравана, тогда как пираты атаковали с противоположной. Можно было надеяться, что они не заметят подхода конвойного корабля. Караван спешно стягивался в кучу, суда мешали друг другу. И Пьер боялся, что это будет стоить больших потерь.

– До противника не больше мили! – прокричал марсовый.

– Капитан, держи круто на них, прорываемся через строй каравана. Будь внимателен и давай сигналы кораблям палить по пиратам массированным огнем, коли такое они сумеют. И смени гребцов, а то эти уже измотаны.

– Слушаюсь, сударь!

– Фома, атакуем пиратов правым бортом. Все на правый борт! Вначале пушечный залп картечью, потом пускай в ход мушкеты и уже напоследок арбалеты!

– Уже слышал, не глухой, – с некоторым раздражением отозвался Фома. Он был заметно бледен, но распоряжался бодро и толково.

Шебека стремительно проходила построение каравана, и Пьер в рупор отдавал кораблям распоряжения относительно ведения боя. Капитаны торговых судов плохо его слушали. Они явно были уже охвачены паникой и не доверяли ему, иноземцу.

Впереди уже хорошо были видны шебеки пиратов. Они шли кильватерной колонной, намереваясь сперва расчленить караван, а потом и захватывать суда поодиночке.

– Полмили до противника! – Голос марсового едва доходил до Пьера из-за шума, царившего на палубе.

– Марсовым стрелкам приготовиться! Выбивайте капитанов и офицеров! Не зевайте! Капитан, распорядись убрать весла и приготовить гребцов к залпу. И пусть малость передохнут. Выгнать на палубу всех! Пусть стреляют или заряжают.

После этого шебека резко сбавила ход, но она уже выходила из скопища судов.

– Капитан, держи точно на передний корабль, – приказал Пьер, а сам бросился к носовому орудию, где уже все было готово к стрельбе картечью.

Пьер пока приблизительно навел ствол, потом обернулся к капитану и прокричал:

– Капитан! Как только носовая пушка грохнет, так отверни влево и иди вдоль строя пиратов не дальше ста саженей от них! Понял?

– Слушаю, сударь! – прокричал в ответ Сарьет.

Пушка на носу стояла довольно дальнобойная, и Пьер рассчитывал с расстояния в сто саженей сделать прицельный выстрел по переднему пиратскому кораблю так, чтобы картечь промела его палубу и снасти с носа и до самой кормы. А на том уже гроздьями висели на снастях и толпились вдоль бортов десятки смуглых разбойников, размахивающих саблями, пиками и топорами.

Пьер тщательнее навел пушку, сетуя на то, что практики последние годы было маловато. Он не оглядывался, зная, что капитан уже готов к маневру, кивнул матросу с фитилем в руке, и тот запалил затравку. Пушка мощно рявкнула, облако дыма на мгновение закрыло цель, но потом его отнесло и стало видно, что переднее пиратское судно отвернуло в сторону. Марсовый завопил срывающимся от восторга голосом:

– Не менее двадцати неверных попадало на палубе и со снастей! Слава нашему хозяину! Бей их, басурманов!

– Капитан, – прокричал Пьер, сложив ладони рупором, – пусть купцы добивают шебеку, а мы займемся остальными! Напомни им об этом!

Вскоре «Ивонна» выровняла курс, и второй корабль вышел на позицию, удобную для того, чтобы дать по нему залп. Пьер услышал звонкий от волнения голос Фомы, прорезавший шум:

– Правый борт, по неверным свиньям, пли!

Шебека вздрогнула от залпа, а Пьер кричал уже капитану:

– Капитан, право на борт! Режь курс третьей их шебеке! Быстро, канальи! Фома, готовь левый борт! Мушкеты, к бою!

Краем глаза Пьер увидел, как первый корабль пиратов ввязался в перестрелку с купцами, но это его уже мало интересовало. Редкие пушечные выстрелы пиратов, да еще и сделанные второпях, мало причиняли вреда торговым кораблям. Те тоже отвечали и таким образом держали пирата на почтительном расстоянии. Тот не рисковал идти на абордаж.

Тем временем совсем близко показался бушприт третьей пиратской шебеки. Залп левого борта и мушкетный огонь из укрытий опустошил палубу пирата. Паруса уже клочьями висели на реях. Вопли арабов поминали Аллаха и кляли грязных христиан. Началась яростная перестрелка, но огневая мощь «Ивонны» была настолько сильнее, что вскоре пират отвернул влево. Пьер закричал капитану:

– Лево руля, капитан! Сближайся, каналья! Фома, не ослабляй огня! Арбалетчики, чего заснули?! Громи их, пока не очухались! Приготовиться к абордажу!

Фома и так из кожи лез. Матерясь по-русски, по-португальски и по-французски, он носился по всей палубе со шпагой в руке, сам стрелял из мушкетов, подхватывая их из рук убитых или раненых моряков.

Корабли сближались. Оставалось десятка два саженей, когда пять пушек правого борта «Ивонны» почти одновременно изрыгнули огонь, и снопы картечи с визгом стали косить ряды пиратов. Щепки разлетались во все стороны, кровь брызгала, заливая доски палубы. Истошные проклятия неслись от арабов. Их огонь резко ослаб. А французы продолжали палить из всего, что было заряжено.

На пиратское судно полетели крючья, сети. Суда сцепились, матросы подтянули их и удерживали борт о борт, остальные бросились вперед. Пираты были явно смущены. Их оставалось слишком мало, чтобы оказать серьезное сопротивление. Видя это, Пьер крикнул:

– Фома, тебе хватит двух десятков людей! Захватывай корабль, а мы пошли к другим! Иначе купцы недосчитаются кое-чего! Больше пленных бери, на обмен пойдут!

– Понял, Петька! Сделаем!

Фома с парой десятков отъявленных головорезов бросился на вражеский корабль. Матросы быстро отделились от пиратской шебеки, оттолкнули ее баграми и веслами. Команда гребцов схватилась за весла, и «Ивонна» медленно стала разворачиваться, набирая ход.

Было видно, что два пиратских корабля продолжают перестрелку, медленно сближаясь с одним из купеческих судов. Пьер понял, что тому в одиночку не выдержать натиска пиратов, и поспешил на помощь.

– Капитан, добавить парусов! Гребцам навалиться! Очистить палубу! Раненых вниз, убитых за борт! Кровь смыть немедленно! Марсовые, стрелять по офицерам!

Шебека стремительно приближалась к пиратам, которые уже готовились к абордажной высадке. Они были так увлечены этим, что слишком поздно обнаружили опасность.

С близкого расстояния залп почти полностью очистил палубу одной шебеки, где раненые матросы ползали в лужах крови, а живые метались в разные стороны в поисках спасения.

– Все внимание на второй корабль! Подходи ближе! Усилить огонь! – Пьер уже несколько охрипшим голосом отдавал приказания, подгоняя пушкарей и мушкетеров.

С марсов трещали выстрелы. Иногда оттуда падал убитый матрос, и в то же мгновение на его место лез другой.

Купцы ободрились, усилили мушкетный огонь. Пират стал спешно уваливать в море, но Пьер заметил его маневр.

– Капитан, не дать уйти пирату! Выправляй корабль! В погоню! Крикни купцам, чтобы захватили тот корабль, который не уходит, уже сами! Мы после подойдем.

Пиратская шебека пыталась незаметно уйти, но это было невозможно. Купцы, видя, что опасность для них миновала, кричали радостно и победно. Пирата стали отсекать от моря, окружать, благо паруса у него были в клочьях, а матросов слишком мало, чтобы быстро совершать маневры.

«Ивонна» легко догоняла пиратский корабль. Кричали в рупор, предлагая противнику сдаваться, но потребовался прицельный залп из мушкетов, чтобы паруса упали и судно легло в дрейф.

Стало тихо, но в отдалении еще слышались редкие пушечные выстрелы. Видимо, адмирал еще сражался. Пьер прокричал в рупор ближайшему судну, что должен идти на помощь адмиралу, и приказал высадить на пиратскую шебеку своих людей, захватить пленных и считать двадцать процентов добычи своей.

– Капитан, ставь все паруса, команду на весла и гони в хвост нашего строя. Адмиралу, видимо, не очень сладко там приходится.

– Сударь, мы свое дело уже сделали, – робко попробовал было тот возразить, но в глазах Пьера увидел такое осуждение, что сразу перестал настаивать.

Глава 5 Встреча земляков

Тесная каюта освещалась несколькими свечами в бронзовых тяжелых канделябрах и парой корабельных фонарей. Стол, покрытый сукном, окружали скамьи, за ним стояло кресло, на котором восседал адмирал Фошуа с перевязью на руке. Он был бледен, видимо рана давала о себе знать. Вокруг стола сидели капитаны конвойных кораблей и некоторых из купеческих судов. Проходило совещание, обсуждались результаты атаки пиратов на караван.

Филипп Фошуа, мужчина лет сорока пяти, с начинающими седеть висками, с бородкой клинышком и торчащими кверху усами, выглядел усталым и несколько раздраженным.

Было душно, хотя окна были открыты и с моря врывался ветерок, который не мог полностью освежить комнаты. Никому не нравилось это совещание, всем и так было все ясно. Но адмирал считал своим долгом подвести итог всего случившегося.

– Господа, – произнес адмирал, уставившись в одну точку немигающим взглядом. – Обменяемся мнениями по поводу попыток алжирских пиратов захватить наш караван.

– Мой адмирал, – подал голос капитан конвойного корабля «Святой Варлаам» Поль Шапюзо. – Вы ранены, и, может быть, стоит отложить это до вашего выздоровления или до прибытия на Кипр?

– Нет, мой друг. На Кипре мы будем в разных портах, а откладывать это никак нельзя. Слишком опасным было положение, чтобы не послушать мнения капитанов. Я думаю, что мы совершили ряд ошибок, и мой долг избегать их в дальнейшем. Прошу, господа, высказывать свои мнения.

Молчание было ответом на столь чопорное начало. Капитаны мялись, поглядывая друг на друга. Наконец самый молодой из офицеров флагманского судна Мишель Бонривож, высокий стройный человек с щегольскими усами и с длинными волосами до плеч, завитыми в крупные кольца, произнес:

– Адмирал, я могу только сказать, что наши люди дрались отчаянно и покрыли себя славой. Мы отстояли караван, а это лучшая аттестация.

– Однако потери наши уж слишком велики, господа. Что-то мы не учли. Кстати, вы подсчитали эти самые потери? Кто прольет свет на это?

Адмирал слегка повернул голову, отыскивая среди присутствующих ответчика. Нашел, уставился в него немигающим оком.

Немолодой офицер встал, прочистил кашлем горло и ответил:

– Мой адмирал, наши потери составляют восемьдесят девять человек убитыми и сто один ранеными. Некоторые суда нуждаются в серьезном ремонте, который никак нельзя произвести до прибытия на Кипр, в открытом море.

– Гм, – неопределенно произнес мессир Фошуа. – А не могли бы вы нас просветить относительно потерь по каждому судну, особенно это касается конвойных кораблей. У вас есть такие сведения?

– Есть, мой адмирал. Позвольте найти списки, – офицер покопался в папке, достал бумагу, просмотрел ее, сказал: – Флагман «Марсель» потерял тридцать семь убитыми, «Святой Варлаам» потерял тридцать четыре человека, и «Ивонна» имеет потери в количестве десяти убитых. Оставшиеся восемь убитых на счету купеческих судов. Раненых на конвойных кораблях раза в два больше, чем убитых.

Офицер сел. Молчание затягивалось, наконец адмирал прервал его, спросив Пьера скрипучим голосом:

– Капитан Блан, чем вы можете объяснить столь малые потери на своем судне. Поведайте нам, если это не секрет.

Пьер встал, волнение отразилось на его простоватом лице. Однако он тут же успокоился и сказал:

– Мессир, я не так богат, чтобы платить пенсии вдовам погибших матросов. Потому должен был думать, как уменьшить потери в бою.

– Вы хотите сказать, что мы не печемся о своих матросах? – В голосе адмирала послышались недовольные нотки, а некоторые офицеры неодобрительно глянули на Пьера.

– Ни в коем случае я не хотел принизить ваши возвышенные помыслы, мой адмирал. Просто я считаю, что матросы нам нужны не для того, чтобы их хоронить, а для плавания и боя. Потому я обеспечиваю в бою такой маневр, который наилучшим способом мог бы уберечь жизни людей, сохранив таким образом боеспособность моего судна.

– Интересно, но слишком туманно. Не могли бы вы, мессир Блан, подробнее осветить нам эти свои мероприятия.

– Прежде всего, я полностью рассчитываю на успех артиллерийских ударов по врагу с дальней дистанции, пока не завязалась мушкетная перестрелка. Затем я численным превосходством и точностью мушкетного огня подавляю огневую силу противника. Все это при постоянном маневре парусами с тем, чтобы избежать, по возможности, ответного удара, постоянно нанося свои.

– Каким же образом вы усиливаете свою огневую мощь? – спросил офицер «Святого Варлаама».

– На судне каждый матрос имеет под рукой три мушкета, не считая арбалета. К тому же у каждого есть пистолет. Пушки стреляют только картечью, на поражение живой силы. Огонь противника резко ослабевает, в результате собственные потери ничтожны и остается достаточно сил для абордажного боя. В результате мы захватили три шебеки и сорок с лишним невредимых арабов.

– Мессир адмирал, позвольте мне сказать свое слово? – подал голос капитан одного из купцов Жан Тентон, сухой жилистый мужчина с длинной седеющей бородой.

– Слушаем вас, капитан, – отозвался адмирал.

– Я был свидетелем всех событий, произошедших в середине каравана. Нас атаковали три шебеки, полные пиратов. Они решили расколоть караван и захватить его по частям. Мы были охвачены паникой, понимая, что в ваше отсутствие нам с ними не справиться. Однако остался наш уважаемый мессир Блан, который своими нестандартными решениями не только защитил караван, но еще и захватил все три шебеки пиратов. Он постоянно руководил и нашими действиями, что в значительной степени способствовало успеху дела, адмирал. Я восхищен действиями молодого капитана. Да он, как я и сам видел, бросился к вам на помощь, предоставив нам добивать и захватывать уже обессиленного противника.

– Стало быть, не все три корабля он захватил?

– Его люди высаживались только на один, адмирал. Но и два других пиратских судна после огня «Ивонны» уже не могли сопротивляться, а капитан Блан поспешил к вам на помощь. Думаю, что он и вам достаточно помог.

– Да, кое-что сделал, – буркнул недовольным тоном адмирал. – Но он в самом начале боя не выполнил моего приказа следовать за мной, господа, а это уже преступление. Вот почему у нас такие большие потери. Нет дисциплины среди присутствующих.

– Но, адмирал… – начал было Жан, но тот прервал его:

– Приказ на войне должен быть выполнен любой ценой. Иначе будет анархия и гибель! Надеюсь, это все понимают? А что касается вас, мессир Блан, то я подписал приказ об отстранении вас от командования кораблем охраны!

– Благодарю вас, сударь, но я и так не капитан. У нас на судне капитан Николо Сарьет. Вы это должны были хорошо знать. Вот он сидит рядом.

Адмирал изменился в лице, побагровел, но сдержал нахлынувший гнев, засопел и выдавил из себя:

– Раз так, то тогда весь спрос с мессира Сарьета.

Молчание было долгим. Наконец прозвучал голос Сарьета, что вызвало немалое удивление присутствующих:

– Мессир адмирал, должен заявить, что действия мессира Блана дали нам не только возможность одержать победу, но и вас выручить из безвыходного положения, в котором вы оказались по собственной воле.

– Что это значит, Сарьет? – вскричал адмирал. – Как смеете вы такое говорить? Вы понимаете, с кем говорите?

– Я говорю с человеком, который не стоит и мизинца мессира Блана, – с вызовом ответил капитан и демонстративно сел.

– Я… я… вы… Вон отсюда! Я лишаю вас права находиться в караване! Немедленно исчезните! Я… – он сморщился от боли, лицо побледнело, разом потеряв красную окраску. Некоторые из присутствующих вскочили, готовые помочь адмиралу.

– Пойдем, капитан, – спокойно сказал Пьер. – Прощайте, господа. Мы с готовностью выполним ваш приказ, адмирал. На этот раз мы будем дисциплинированны.

Пьер с капитаном вышли на свежий воздух, оглядели дрейфующий караван, улыбнулись друг другу и начали спускаться по трапу в свою шлюпку.

– Капитан, оповести мои суда об изменении диспозиции. Как будем готовы, тотчас идем своим курсом.

– Слушаю, сударь. Об этом не беспокойтесь. Позвольте спросить?

– Валяй, капитан. Спрашивай.

– Где вы научились так сражаться? Ходят смутные слухи, что вы будто были пиратом в Индии. Может, врут?

– Все верно, капитан. Служил я у одного замечательного человека. Он стал мне другом и очень многому научил. Да, мы пиратствовали помаленьку, но никогда не делали глупостей, как этот надутый индюк. Говорят, есть такая красивая и вкусная птица в Новом Свете.

– Не видел, но слышал. Так что вам не в диковинку повадки пиратов, мессир?

– Так ведь и пираты бывают разные. У каждого свои повадки, и не всегда можно их распознать. Надо всегда мыслить по обстановке, а не по шаблону, как наш адмирал.

Капитан Сарьет поглядел на молодого человека, в его взгляде было и удивление, и восхищение, и даже зависть.

Неделю спустя маленький караван входил в воды Кипра. Справа показались неясные очертания мыса Гата, и можно было уже считать, что путешествие закончилось благополучно. Однако и в этих водах христианские корабли частенько подвергались нападениям турецких и африканских пиратов.

При противных ветрах пришлось четыре дня добираться до Фамагусты.

Мощные бастионы встретили моряков грозными бойницами, шпили готических церквей и минаретов вонзались в небо, уже жаркое не по-весеннему. Десятки всевозможных лодок и малых судов пестрели у причалов.

С бастиона показался дымок пушечного выстрела. Спрашивали, кто заявился. С «Ивонны» грохнул ответный выстрел, взмыл стяг Франции, и суда стали медленно втягиваться в бухту, готовясь принять турецкого чиновника, который уже спешил к ним на шестивесельной шлюпке.

В Фамагусте Пьер встретился с греком, через которого переписывался с Гарданом, и, к своему изумлению, обнаружил у него письмо от друга. Грек извинялся, говорил, что никак не мог найти достойной оказии, чтобы переслать это письмо в Марсель. Пьер успокоил его и одарил десятью золотыми дукатами.

По прошествии месяца товары были распроданы, сделки оказались выгодными. Еще две недели ушли на погрузку закупленных товаров и их погрузку. И вот маленькая флотилия подняла якоря, и берега Кипра стали таять в знойной дымке. Знойный южный ветер нес с берегов Африки раскаленное дыхание пустынь.

– Вот бы теперь нам посчастливилось, дал бы Господь благополучно добраться до Марселя, – мечтательно проговорил Пьер, вспоминая Ивонну, детей, дом.

– Да, откровенно говоря, – ответил Фома, – мне тоже надоело в море. Скорее бы домой. Даже самому странно, что так быстро прошло желание плавать.

– У меня оно не прошло, но охота побыстрее увидеть Ивонну, сына, дочь. Какие они стали? Наверное, загорели до черноты, особенно Эжен, – мечтательная улыбка заиграла на лице Пьера.

– Бог даст, скоро прибудем на место, Петя.

– Если благополучно завершится путешествие – построю часовню в Марселе или Тулоне. Это мой обет, Фома.

Месяц спустя суда зашли на Мальту, где предстояло совершить несколько сделок. До Марселя оставалась почти половина пути. На Мальте долго ждали попутного ветра, и лишь к августу удалось выйти в море.

Начиналась самая опасная часть всего пути. Тут постоянно надо было быть готовыми к встрече с алжирскими пиратами.

Используя попутный свежий ветер, три судна торопливо бежали на север. Матросы тоже с вожделением поглядывали на север – им надоело море, хотелось понежиться в кругу семьи, истратить заработанное, привезти подарки детям.

– Слева по борту парус! – крик марсового всполошил людей. Две большие шебеки, вспенивая волны двенадцатью парами весел каждая, неслись им наперерез с явным намерением захватить.

– Вот дьявол! – выругался Пьер. – Стало быть, не избежать столкновения.

– Может, попытаться уйти? – с надеждой в голосе спросил капитан.

– Не получится, Сарьет. Мои корабли слишком тяжело нагружены. Однако рано унывать, капитан. Их всего-то две шебеки, а у нас целых три судна, да к тому же уже обстрелянных. Будем биться, капитан.

Пьер внимательно присматривался к пиратам, оценивал их и прокручивал в голове возможные действия. Матросы уже знали, что стычки не миновать, и сноровисто делали свое дело. Грузовые суда подтягивались ближе и тоже готовились к бою. На Кипре Пьер усилил вооружение своих судов пушками и мушкетами, так что захватить их будет трудновато.

Корабли быстро сближались. Арабы, а их на обеих шебеках было приблизительно около полутора сотен, облепили снасти и фальшборты своих судов, кричали и скалили рожи в предвкушении добычи.

– Пушек у них, как всегда, маловато, – заметил Пьер, отрывая глаз от зрительной трубы.

– Гляди, Пьер, они хотят нас охватить с двух сторон, – сказал Фома, указывая на маневр пиратов.

– Пусть так и будет, Фома. Мы их с двух бортов одновременно шарахнем. Капитан, дай сигнал нашим кораблям бить картечью с близкого расстояния. И плотнее мушкетный огонь.

– Капитан, сигналят лечь в дрейф! – оповестил марсовый.

– Выполняй, капитан, – сказал Пьер.

– Как же так, мессир? – взволнованно спросил Сарьет.

– Пусть они делают свое дело, а мы будем делать свое. Ложись в дрейф.

Паруса быстро спустили, суда приостановили ход, а пираты уже были не далее как в двухстах саженях. Их крики уже доносились до матросов, которые залегли за укрепленным фальшбортом, приготовив мушкеты и арбалеты. Пушкари прятали тлеющие фитили, стараясь ввести пиратов в заблуждение.

Суда Пьера стояли почти неподвижно, сгрудившись очень близко одно к другому. Пьер сказал:

– Капитан, как только мы сделаем первый залп, гребцы должны тут же вывести шебеку вперед. Это даст возможность другим кораблям произвести свои залпы, что может довершить дело. Мы же бросимся из-за носа дальнего корабля на противника и ударим левым бортом по его корме. Уяснил маневр?

Когда до пиратов оставалось уже чуть меньше ста саженей, Пьер приказал дать залп. Шебека качнулась от отдачи, окуталась дымом, а гребцы уже налегли на весла. Мушкетная трескотня накрыла море. Матросы едва успевали прицеливаться. Пираты были явно обескуражены.

Алжирцы даже не успели сделать залп из пушек и теперь торопились наверстать упущенное, но их опередили залпы грузовых кораблей.

«Ивонна» вылетела под самой кормой второй пиратской шебеки, ее борт опять окутался дымом. Картечь врезалась в толпы арабов, кроша все на своем пути. Потом в ход пошли арбалеты. «Ивонна» шла по инерции – ее гребцы поспешно схватились за оружие.

– Бомбы швыряй! – кричал Пьер, видя, что суда сблизились уже достаточно.

Полетело несколько бомб, на баке пиратской шебеки вспыхнул пожар. Парус мгновенно воспламенился, и арабы стали прыгать в воду. Брошенные весла ломались со страшным треском.

– Пьер, – голос Фомы зазвучал тревожно, и Пьер оглянулся. – Гляди, там купцов одолевают!

Пираты с шедшего первым судна, не смущаясь большими потерями, уже лезли на абордаж одного из торговых кораблей. Там шла рукопашная. Пьер сразу понял, что немногочисленная команда французов не устоит под натиском озверевших арабов. Схватив рупор, он прокричал сквозь трескотню мушкетов:

– Спускай шлюпки! Бросайтесь на помощь! Спешите!

– Пьер, можно я со своими ребятами в одной шлюпке помогу им? – это Фома подскочил к Пьеру со своим предложением. – Вы тут и сами управитесь.

– Давай! Да быстрее, а то наши остолопы едва держатся. Сопли распустили, канальи!

В считанные минуты шлюпка была спущена, гребцы навалились на весла. Пролететь сто саженей не составило труда. Два десятка матросов мигом вскарабкались по трапам на палубу – и как раз вовремя.

Арабы уже оттеснили матросов к корме, но удар людей Фомы был столь неожиданным и мощным, что пираты тут же пустились наутек. Но Фома со своими ребятами рубили и кололи вовсю и на их плечах ворвались на пиратский корабль.

Два десятка уцелевших пока, уставших и панически настроенных арабов бились уже вяло и вскоре стали сдаваться. Некоторые прыгали в море и там тонули после пары минут отчаянной борьбы со стихией.

В это время Пьер не собирался идти на абордаж своего противника. Он расстреливал пиратов непрерывным огнем в упор из мушкетов и даже пистолетов. Те едва отвечали, несли большие потери.

– Мессир, они уходят! – прокричал капитан.

Пьер и сам видел, что сопротивление пиратов ослабло и паруса ставят едва держащиеся на ногах матросы. Однако недавний пожар не давал им никаких шансов на успех.

– Капитан, ставь паруса, не дадим им уйти. Добыча уже в наших руках! Догнать их и расстрелять! Или дай сигнал к сдаче. Сдавшихся пощадим. Они нам еще пригодятся.

Не прошло и десяти минут, как арабы побросали оружие и подняли руки вверх. Выстрелы затихли, слышались только возбужденные голоса победителей.

– Неужели мы отбились, мессир? – сияя восторженными глазами, спросил Сарьет, подходя тяжелой походкой к Пьеру.

– Не просто отбились, капитан, а победили, да еще и отличные призы захватили!

– Даже не верится, мессир! Но вы ранены?

– Чепуха! Щепкой прорвало кожу на плече. Заживет, как на собаке! Как с потерями?

– Еще не знаю, мессир, но думаю, что не очень много. Скоро подсчитаем. А пока займусь призами.

– Работай, капитан, а я немного займусь собой – надо перевязаться.

Уже на закате все было готово к продолжению пути. Палубы очищены, мертвецы брошены в море, раненые перевязаны, пленные закованы в цепи и затолканы в трюмы. Было освобождено три десятка гребцов-христиан, и среди них Пьер неожиданно обнаружил четверых русских.

– Откуда вы, ребята? – спросил он ошалевших от неожиданной свободы изнеможденных гребцов.

– А ты никак нашенский? Сам-то откуда тут оказался? Вроде пан, а?

– Я из Новгорода, а вы-то откуда будете?

– Да из разных мест, пан, – ответил невысокий плотный детина с косматой головой и бородой. – Я с Галичины, слыхал небось?

– Не приходилось. Я пацаном еще из Новгорода от царя Ивана утек. А остальные?

– Из Путивля, из Рязани, а этот из курских. Соловей!

– Не ожидал русаков встретить тут, – сказал Пьер. – Теперь будете до своих пробираться. Вот обрадуете родных-то!

– Легко сказать, пан! А на какие шиши нам добираться?

– Ну, это дело поправимое, верно я говорю, Фома? Гляди, нашенские тут оказались! Я отвыкнуть уже успел от своих. – И, обращаясь к бывшим рабам, добавил: – Каждому дам по десять золотых, одежду, обувь и на дорогу харчи. А там сами кумекайте, как путь держать вам.

– Да благословит тебя Бог, пан! – отвечал все тот же мужик, явно самый словоохотливый из всей четверки.

– Отдыхайте, устраивайтесь, помойтесь и поешьте. А я занят.

– Спасибочки тебе, пан! Век помнить будем!

Глава 6 Непоправимая ошибка

В жарком мареве исчезли желтоватые берега Сардинии. Еще с неделю пути, и Марсель раскроет свои объятия. Нетерпение будоражило Пьера, заставляя его нервно вышагивать по палубе, нетерпеливо поглядывать на север, где ждала его семья, столь дорогая и желанная.

– Господи, как же мне хочется ускорить ход судов, Фома, дорогой! – восклицал уже в который раз Пьер. Фома ухмылялся в усы, тоже стараясь хоть мысленно заглянуть в чужой дом, где его никто не ждал, но который так притягивал его. Он тоже горел нетерпением, но старался этого не показывать. Это ему было легко, так как Пьер был всецело погружен в свои мысли о скорой встрече с родными.

И когда марсовый возвестил, что слева по борту появились паруса, Пьер воспринял это спокойно. Мало ли ходит тут кораблей разных стран?

Однако прошел час, и марсовый уже тревожным голосом закричал:

– Капитан, сдается мне, что это опять пираты! Уж очень явно они стремятся сблизиться с нами! Четыре судна откровенно преследуют нас!

– Мессир, – обратился капитан к Пьеру. – Думаю, что это серьезно. Поглядите внимательно, мессир.

Пьер впился глазом в окуляр зрительной трубы и тут же срывающимся от волнения голосом заорал:

– Готовьтесь к бою. Пираты за кормой! Всем по местам!

«Ивонна» шла последней, грузовые суда и две призовые шебеки с бывшими рабами ушли далеко вперед. Пьер немного подумал.

– Что будем делать, капитан? Уж очень не хочется ввязываться в драку у самого порога собственного дома.

– Думаю, что есть еще возможность уйти. Наши все-таки впереди, у них есть время, «Ивонна» ходок прекрасный. Можно попробовать.

– Хорошо бы, но корабли слишком тяжелы, а ветер не настолько крепок, чтобы позволить им уйти от преследования.

– Так что же предпринять, мессир?

– Полагаю, что наши корабли пусть спешат в порт – об этом их надо немедленно оповестить сигналами. Мы же пойдем навстречу противнику и отвлечем пиратов на себя. Иначе все можем погибнуть.

– Но что мы сможем сделать одни против четырех пиратских кораблей?

– Можем, мой капитан. Во всяком случае, задержать их часа на три вполне в наших силах. За это время наши корабли смогут скрыться за горизонтом, и потом их трудно будет отыскать, если в головах капитанов есть хоть чуточку мозга.

– В таком случае, мессир, не стоит терять времени даром. Я приступаю к маневру?

– Начинай, капитан, да благословит нас Господь!

Грузовые суда, получив сигнал, спешно прибавили парусов, сократили дистанции между собой и поспешили к горизонту, поняв, какая опасность их подстерегает.

«Ивонна» стремительно изменила курс и ходко шла под острым углом к пиратам. До них было не более двух миль, и Пьер, глядя в трубу, старался определить силы противника.

– Фома, пушки заряжать только ядрами. Будем бить по корпусам. Авось хоть одного выведем из игры, а там видно будет. Картечью по палубе стрелять только с близкой дистанции.

– Эх, Петька! Поздно мы спохватились. Нам бы с дюжину лишних людей, а то маловато для такой свалки. Но что теперь говорить – время упущено. Жаль.

– Не верещи, на настроение действуешь! Займись лучше людьми.

«Ивонна», направляемая рукой опытного рулевого, стремилась проскочить под бушпритом переднего судна пиратов. Это лишало противника возможности дать залп из пушек, можно было бы попасть по своим. Судя по поведению пиратов, они не принимали всерьез столь незначительного противника, рассчитывая разделаться с ним за считанные минуты. Потому маневр «Ивонны» не изменил их поведения.

– Вот вам пример зазнайства и пренебрежения к противнику, – заметил Пьер, в голосе которого звучали нотки радости. – Сейчас, господа пираты, мы изменим ваше о нас мнение, – и, повернувшись к левому борту, скомандовал: – Дистанция не более семидесяти саженей. Левым бортом ниже ватерлинии! Под бушприт!

Сам бросился к пушке и припал к ней, как к любимой женщине. Вскоре прямо перед бортом возник высокий бушприт шебеки пиратов, облепленный ликующими и орущими арабами.

Пушкари тщательно наводили пушки. Пьер махнул рукой, фитили воспламенили затравники. Грохот залпа пяти пушек качнул судно. Дым быстро снесло в сторону, и все увидели, как разворочен нос пиратской шебеки под бушпритом и пробоины жадно поглощают забортную воду.

Французы не смогли удержать воплей восторга и радости. Арабы ответили криками отчаяния, злобы и страха. Их корабль стал медленно крениться на нос, а матросы начали прыгать в воду в надежде, что их подберут следом идущие суда.

–Капитан, лево руля! Быстрее! Не обращать внимания на поврежденный корабль! Выходи на залп по второму! – Пьер надрывал горло, выкрикивая команды.

«Ивонна» вильнула носом и накренилась, круто разворачиваясь влево.

Пираты палили из мушкетов, но их пули летели мимо или просто не доставали. «Ивонна» почти поравнялась со вторым судном, которое вылавливало плавающих матросов с первого. Пьер резко выкрикнул, размахивая для убедительности шпагой:

– Румпель направо! Разворачивайся кормой к противнику! Кормовые орудия, готовься!

Он помчался на корму, нырнул в низкие двери и скрылся там.

Мушкетная пальба стала особенно сильной. Арабы тоже отвечали, теперь было видно, что они готовят залп из пушек. Но «Ивонна» уже заканчивала разворот, и Пьер вместе с другим пушкарем запалили затравники. Корма вздрогнула, и ядра, прочертив слабые дымные следы, ударили в борт пиратской шебеки. Щепки разлетелись по волнам.

В ответ пираты тоже успели произвести залп. Пушки у них были малого калибра, да и тех было всего две. Однако картечь снесла с полдюжины матросов и расщепила фальшборт «Ивонны» в нескольких местах.

Пьер выскочил из надтрюмного помещения, озираясь, как затравленный волк, обложенный охотниками. В трехстах саженях надвигался очередной корабль пиратов. Противник пытался охватить «Ивонну», зажать между двух судов и взять на абордаж.

– Капитан, ты жив? – закричал Пьер, не видя своего начальника.

– Жив пока, мессир! Что прикажете?

– Разворачивай судно направо! Надо уйти от охвата! В полумиле идет четвертый корабль. Держи к нему, благо ветер нам помогает. Ставь все паруса и сажай команду на весла!

Приказ мгновенно стал выполняться. Огонь пираты не ослабляли, но их мушкеты уже не доставали до «Ивонны». Наступило некоторое затишье. На палубе спешно наводили порядок, убирали раненых, исправляли повреждения и готовили пушки к очередному залпу.

Передний корабль пиратов оставался еще на плаву, но команда его покинула, шлюпки плавали вокруг, выискивая тонущих матросов.

– Капитан, держи точно на корабль пиратов! Отвернешь лишь тогда, когда я пальну из носовой пушки! – прокричал Пьер Сарьету.

– Слушаюсь, мессир!

Суда довольно быстро сближались. Пьер приказал зарядить пушку картечью и стал медленно наводить ствол вдоль палубы пирата.

– Пороху подсыпь побольше и картечи прибавь, парень, – приказал Пьер штатному пушкарю, не отрывая глаз от приближавшегося пиратского корабля.

– Хозяин, опасно, может разорвать ствол.

– Сейчас всюду опасно, парень. Делай, что тебе говорю. Теперь не время осторожничать. Капитан, чуть влево отверни – надстройка мешает! – прокричал Пьер. – Теперь в самый раз… Парень, пали!

Пушка рявкнула, обдав людей едким пороховым дымом. Картечь унеслась сеять смерть, а «Ивонна» отвернула и пошла в обратном направлении по отношению к курсу корабля пиратов.

– Правый борт, приготовься! – это был голос Фомы, уже понявшего, что надо делать. – Картечью по неверным, пали!

Корабль качнуло от залпа. Пьер внимательно наблюдал за пиратами. Десятка два арабских матросов были ранены или убиты. Вопли проклятий раздались в ответ вместе с яростным мушкетным огнем. Французы палили еще яростнее. Корабли сближались. Однако Сарьет не рассчитал, и сцепиться не удалось. Слишком далеко прошли друг от друга борта.

– Канальи! Капитан, что происходит?! Почему разошлись? Собачье племя! Право на борт! Кормовые орудия, к бою! Капитан, разверни корабль для залпа кормовой батареей!

Сарьет сам встал за румпель и остервенело вцепился в него руками.

– Марсовый, – закричал Пьер, задрав голову кверху. – Почему пушки пиратов молчат?

– Мессир, их просто у них нет!

– Отлично! Фома, укрой матросов, а то слишком они видны у тебя! На корме! Огонь!

Пушки дали залп картечью в корму пирата. Туча щепок взметнулась в воздух. Арабы завопили сильнее и ослабили огонь.

«Ивонна» разворачивалась, пытаясь вновь сблизиться с пиратской шебекой и решить исход абордажным боем. Пьер крикнул Фоме:

– Фома, даем залп картечью и тут же идем на абордаж! Готовь команду! Капитан, приглядывай за остальными их кораблями! Я один за всем не услежу!

– Капитан! – голос марсового едва доносился сверху за трескотней мушкетов и криками. – Пират уходит!

– Команда гребцов, на весла! Быстрей, черти! – это капитан орал в рупор, не выпуская румпель из другой руки.

«Ивонна» быстро догоняла пирата, который уже не желал столкновения. Борта поравнялись, гребцы убрали весла, и тут громыхнул залп пушек. Картечь с визгом дырявила фальшборт, тела пиратов и паруса. Полетели крючья, гранаты с зажженными фитилями. Пистолетные выстрелы были едва слышны в страшной кутерьме криков, стонов и проклятий.

– Ребята, вперед! – голос Фомы дискантом врезался в общий грохот боя. – Не робей, бей неверных! Круши!

Матросы с абордажными саблями и пистолетами в руках бросились на палубу пирата, завязывая рукопашную схватку.

Французы медленно, но уверенно теснили пиратов. С марсов продолжался прицельный огонь. Он выбивал наиболее опасных бойцов, и арабы пятились, отбиваясь, поглядывая по сторонам, надеясь на помощь покалеченных судов.

Брошенный азартом в кучу дерущихся, Пьер орудовал шпагой и кинжалом, пробивался вперед. Победа, казалось, была явной, но тут он услыхал за спиной тревожный крик:

– Братцы, неверные подбираются с другого борта!

Пьер не мог оглянуться, так как в это время два араба наседали на него, а он отмахивался шпагой, чувствуя удары по панцирю и шлему. Он лишь крикнул:

– Отходи назад! Встретить каналий картечью! Не давайте сцепиться! – и продолжал сражаться.

Один его противник упал, сраженный ударом шпаги. Другой отскочил, и тут Пьер краем глаза увидел человек пять арабов, выскочивших откуда-то со стороны кормовой надстройки. Он попятился назад, не смея оглянуться, рядом махали клинками его товарищи. Он увидел мельком приближающийся корабль пиратов, которые готовились уже забросить абордажные крюки и сети, и крикнул:

– Руби сети, отваливай! Ребята, залп картечью!

Что-то обожгло ему ногу, и одновременно в голове взорвалась бомба.

Очнулся Пьер, лежа на палубе. Руки и ноги его были крепко связаны. В голове болело и гудело. Глаз заплыл кровью, и он никак не мог его открыть. Любое шевеление головы отдавалось неимоверной болью.

Пьер лежал и силился понять, что происходит, шум долетал до него как бы издалека, и он не мог сосредоточить на нем свое внимание. Рядом кто-то пошевелился. Пьер скосил глаз и тут же закрыл – боль пронзила голову. Он полежал еще немного и стал различать отдельные звуки, но осознать ничего не мог.

В глаза ему ударил свет неяркого пожара. Какие-то люди суетились и пытались залить пламя забортной водой, черпая ее кожаными и деревянными ведрами. Перед глазами мелькали босые смуглые ноги в коротких штанах. Голоса людей были ему непонятны.

Вдруг мозг ожгла мысль: а не плен ли это? Но как же так могло случиться? Ведь они так хорошо начали! Не может быть, чтобы свои его бросили!

Он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Это оказалось трудным делом. Голова слишком болела, да и не только голова. Пьер ощутил сильную боль в бедре, но откуда она взялась, вспомнить не мог. Он попытался повернуться, но и тут ничего не вышло. Путы были достаточно крепкими. Руки и ноги занемели и почти ничего не чувствовали.

Превозмогая боль, Пьер повернул голову. Взгляд его уперся во француза, с которым он бился рядом совсем недавно. Тот тоже лежал связанный, но в глазах было осмысленное выражение. Пьер спросил:

– Где мы? Что случилось? Где остальные?

– Мессир, вы очнулись? Хорошо. А мы теперь пленники. Нас захватили. Ребята не могли нас спасти. Так уж случилось, мессир…

– Как же так? Как тебя зовут, что-то я запамятовал. Голова чертовски раскалывается…

– Я Арман, мессир. Матрос, а был когда-то бродячим артистом. Вот теперь буду рабом, мессир. Судьба… Рассчитывал заработать, ибо вы хорошо платили. И вроде уже заработал, ан нет! Судьба!

– Судьба, – повторил Пьер. До него еще не дошел весь ужас случившегося. – Судьба, говоришь? Нет, видимо, здесь есть моя ошибка, Арман. Где-то я проглядел. Ну, конечно! Увлекся дракой, делом, которое и без меня отлично могли сделать. Вот и получили мы в результате перст судьбы.

Глава 7 Плен

Превозмогая боль в голове и ноге, Пьер повернулся и оглядел просторы моря. Он впился глазами в парус, узнал в судне дорогие очертания «Ивонны». Она медленно удалялась, а глаза Пьера непроизвольно наполнились влагой. Тяжелый вздох сотряс его грудь, он отвалился назад и закрыл глаза, пережидая всплеск боли в голове. Потом он услышал негромкий голос Армана:

– Мессир, как вы?

– Как настоящий раб, Арман. Страшно болит голова.

– Еще бы ей не болеть, мессир. Шарахнули вас отменно. И если бы не шлем, то были бы вы уже поставлены перед Господом нашим.

– Все же, Арман, как так случилось, что мы остались у пиратов? Неужели нас бросили?

– Да вот так и случилось, мессир. Вы же сами приказали рубить сети и отваливать. Видимо, вы рассчитывали в последний момент прыгнуть к себе, а я прикрывал вас. А когда суда стали расходиться – вас оглушили, да и мне досталось, когда я отвлекся, защищая вас.

– Стало быть, никто нас не заметил из своих?

– Как же, мессир! Заметили и попытались было забрать, но ваш друг месье Фома ответил, что есть ваш приказ отходить. Ни я, ни тем более вы не смогли уже перепрыгнуть на свой корабль. А пираты уже навалились на нас и отсекли от борта.

– Как же Фома мог так поступить?

– Мессир, но положение было действительно очень опасное. Атакованные с двух сторон, мы бы не выдержали. Тогда бы все попали в плен, кто в живых остался бы. А так корабль спасен, есть кому защищать остальные. А мы… Бог даст – не пропадем. Ведь можно выкупиться, а? – с надеждой в голосе спросил Арман.

– Безусловно, Арман. За этим дело не станет. Будем считать, что лишь время отделяет нас от свободы. Значит, нам надо смириться на это самое время. Тут уж ничего не поделаешь. Придется ждать и надеяться, что время это пройдет скоро.

– Вам хорошо говорить об этом, мессир. А у моих родственников вряд ли найдутся средства и даже желание тратиться на такого беспутного человека, как я.

– Об этом не беспокойся. Обещаю, что я заплачу за тебя весь выкуп. Однако, Арман, не стоит распространяться о том, что я не простой матрос.

– Конечно, мессир! Я все выполню, что вы прикажете.

– И все же мне не совсем ясно, что произошло, Арман. Ведь «Ивонна» имела достаточно сил для боя, не так ли?

– Мессир, я не совсем в этом уверен. Вы только вспомните – три неприятельских судна находились рядом, одно из них уже атаковало нас, а третье было на подходе. Они хоть и были повреждены, но поспешили на помощь своим. Хотели взять нас в клещи, но отличный залп позволил остановить ближайший корабль, а от другого удалось уйти благодаря удачному маневру. Но продолжать сражение было просто невозможно. Это была бы верная смерть и плен для всех, мессир.

– Может быть, ты и прав, Арман. Погляди, что у меня с бедром. Что-то уж сильно болит…

– Мессир, у вас оно распорото дюймов на десять тесаком, это случилось почти одновременно с ударом по голове. Рана еще кровоточит. Перевязать бы, да…

Тут к ним подошел полуголый араб и с неприятной улыбкой на грязном усатом лице уставился на пленных. Потом он сказал что-то, чего Пьер не сумел понять, показал на рану на бедре, которая кровоточила, пропитывая ткань штанины.

Араб присел, оглядел расползшиеся края, покачал головой, достал пороховницу, насыпал немного пороха в рану. Пьер с недоверием и ожиданием чего-то ужасного наблюдал за ним, пока не понял, что именно тот собирается делать. А араб высек огонь кресалом и поднес тлеющий фитиль к пороху на ране. Он вспыхнул, потом зашипел, и Пьер от боли потерял сознание.

Очнувшись, он заметил, что рана грубо перевязана тряпицей и уже не так сильно болит. И боль в голове уменьшилась, но совсем немного.

Пиратские суда ставили паруса и начинали медленно двигаться, покачиваясь на пологой волне. Одна шебека шла с довольно сильным креном, остальные были изрядно потрепаны и выглядели, как только что вышедшие из жестокого шторма.

Подошел еще какой-то араб, грубо повернул почти бесчувственные тела французов, распутал веревки и забормотал что-то себе под нос, потом показал рукой на фок-мачту, давая понять, что можно расположиться там.

– Он думает, что мы в состоянии доползти туда, – со злой гримасой процедил Арман.

Это был еще довольно молодой человек лет тридцати с черной шевелюрой слегка вьющихся волос, с бородкой и усами, в которых просвечивала рыжина. Он был несколько худоват, жилист, но чувствовалось, что человек этот ловок, быстр и достаточно силен. Его длинные пальцы постоянно были в движении, глаза смотрели пристально, пытливо, долго не останавливаясь на каком-то одном предмете. Он был среднего роста, но длинноногий.

Раненую руку он придерживал левой и слегка ее покачивал. Видимо, она не успокаивалась, небрежно перевязанная какой-то полоской нечистой ткани. Пьер заметил его бледность и спросил:

– Что, сильно болит?

– Болит, собака! Спасу нет! И двинуть не могу.

– Что делать, Арман. Теперь надо запасаться терпением, больше нам ничего не остается.

– Да уж, мессир, это точно так. Предстоит нам хлебнуть горя. Сколько времени пройдет, пока нас выкупят?! Да и выкупят ли вообще? Вы и вправду готовы за меня заплатить, мессир?

– Успокойся, Арман. Я же сказал, а у меня нет привычки не выполнять своих обещаний, к тому же мы с тобой теперь одной веревочкой связаны, повенчаны, так сказать, несчастьем. Как я могу тебе отказать в таком малом для меня деле? Это просто мой долг.

– Я так надеюсь на это, мессир.

– Хватит меня называть мессиром, Арман. Теперь мы с тобой совершенно одинаковые люди. Пленники, рабы. Так что зови меня на «ты» и по имени. Так будет проще и справедливее. Согласен?

– Согласен, но как-то неудобно, мессир…

– Привыкнешь, к тому же ты обещал не выдавать моего положения, а если будешь и дальше обращаться ко мне так почтительно, то всяк поймет, что я за птица.

– Да, вы… ты прав, Пьер. Я постараюсь.

– Ладно… Мне вроде стало чуть лучше. Нужно добраться до мачты, а то здесь не очень-то удобно лежать. Полезли на свое место. Надо привыкать подчиняться победителям.

– Да разве они победители? Мы же спасли все достояние, и призы с нами, вернее, с ними, – и он кивнул на море, в ту сторону, где уже исчезли из виду очертания родных парусов. – Вот жалость, люди будут получать доли от призов, а я тут в плену мыкаться! Не сбыться моим надеждам, Пьер.

– Погоди травить душу. Не отчаивайся. Коли Господу будет угодно, мы выберемся отсюда, и я награжу тебя по заслугам. Ведь мне пришлось бы намного хуже, попади я в плен один, а вдвоем нам будет полегче, Арман. Надо только ждать и надеяться.

– Интересно, куда нас привезут? В Алжир, да?

– Кто его знает, Арман. Надо послушать пиратов. Я когда-то немного знал арабский, так, совсем немного, слов около ста. Может, и услышу что интересное.

Солнце клонилось к закату. Вечер обещал быть тихим и теплым. Но товарищам по несчастью легче не становилось. Их бил озноб, жар разлился по телу, в головах шумело, а раны отвратительно пульсировали и болели.

Пиратские корабли один за другим медленно тащились на юг, слегка покачиваясь. На палубах шли интенсивные работы по устранению полученных в бою повреждений. На пленных никто не обращал внимания, полагая, что им с их ранениями в открытом море некуда бежать.

Пьер, превозмогая боль, внимательно прислушивался к разговорам матросов, но что-либо существенное выяснить для себя не мог. Он только и сумел понять, что арабы сильно удивляются своему столь неожиданному поражению. Они ругались, сетовали на отсутствие добычи и невозможность продолжать охоту на европейские корабли.

– Пока, Арман, ничего интересного я не услышал, – заметил Пьер, морщась от саднящей боли в ноге. – Хоть бы попить дали, а то страшно мучает жажда.

Он окликнул проходящего мимо пожилого араба:

– Раис, воды бы нам. Пить ужасно охота, – и он показал жестом, чего они хотят.

Араб остановился, сморщил смуглую рожу в презрительной гримасе, но сделал успокаивающее движение рукой и отошел. Вскоре он вернулся с ковшиком воды.

Пьер протянул руку за ковшиком, но араб выплеснул воду ему в лицо и громко захохотал. Его поддержали еще некоторые, и утоление жажды этим закончилось.

Тут к матросам подскочил какой-то алжирец, по одежде и повадкам – не простой матрос. Он зашипел на них, размахивая руками, толкнул в грудь матроса с ковшиком и прокричал ему вслед явные ругательства.

– Чего он там разошелся? – спросил Арман у Пьера.

– Да вроде защищает нас. Хорошо бы, Аллах сжалился над нами и надоумил его приказать принести воды.

– Пьер, ну ты прямо как неверный заговорил!

– Надо привыкать к этим условиям, Арман. Среди неверных жить придется.

– Гляди-ка! Вода появилась! С чего бы это? Но спасибо Господу и за это!

Подошедший матрос протянул раненым ковш воды, и те по очереди с жадностью ее выпили. Отдавая ковш, Пьер сказал, глядя прямо в злые темные глаза матроса:

– Инша-аллах, абу!

Араб подозрительно глянул на Пьера, что-то пробормотал и ушел.

– Что это ты ему сказал, Пьер?

– Я сказал, что да будет так угодно Аллаху.

Они постарались укрыться в тени мачты. Солнце пекло нещадно, а тела их и так пылали в жару лихорадки.

На заходе солнца, когда матросы помолились, пленным принесли миску с вареным кускусом, это что-то вроде манной крупы, и по три финика на брата. Дали и кувшин воды. Пьер сказал товарищу по несчастью:

– Ешь, Арман. Нам нельзя терять силы. Теперь это будет главным нашим желанием – побольше поесть. Так что жуй, пока дают.

– Я вижу, Пьер, что с головой у тебя получше, да?

– Чуток лучше. Не так трещит, но еще болит чертовски, места себе не нахожу, а вот с ногой дела совсем пропащие. Как бы не загноилась.

– И не говори. Вот попали в историю!

Ночью им почти не пришлось поспать. Раны не давали успокоения, а прохладный ветерок не охлаждал внутреннего жара. Легкая дремота овладевала ими на некоторое время, потом опять возвращалась боль, и стон иногда срывался с их губ.

Утром какой-то лекарь, сухой молчаливый араб в белой замызганной джелабе, осмотрел раны, бесцеремонно, невзирая на стоны, отодрал грязные повязки. Он, предварительно промыв раны какой-то коричневой жидкостью, от которой страдальцы застонали еще сильнее, смазал их мазью и наложил новые повязки чистого полотна, потом дал попить горького травяного отвара. Пощупал пульс, потрогал лоб, встал и молча отошел.

– С чего это нас вздумали лечить, Пьер?

– Так и должно быть, Арман. Зачем им дохлые пленники? Им нужно содержать нас в достаточно хорошем состоянии, а то подохнем, и не получат они хорошего выкупа.

– И долго нам придется ждать этого выкупа?

– Кто его знает, Арман. Может, месяц, а может, и год. Один Господь все это знает.

– Неужели и год?! С ума можно сойти!

– Не расстраивайся раньше времени. Приучай себя к мысли, что все могло быть и хуже. Мы живы, раны хоть и слегка, но успокаиваются. А это уже кое-что. Молись и уповай на Всевышнего. Пока большего нам не дано.

– Как ты можешь так спокойно обо всем этом говорить?

– А к чему зря бередить душу? Этим только хуже сделаешь сам себе, а помочь не удастся. Будем ждать.

– Так куда нас везут? Ты не узнал?

– А какая нам разница? Всюду нас ждет одно и то же.

Три судна медленно, переваливаясь с боку на бок, тащились по спокойному морю, и Пьер легко определил, что курс они держат на юг. Да и куда им плыть, как не к Африке, где пираты гнездились чуть ли не в каждом городке.

Еще два дня спустя показались желтые берега, покрытые пятнами зелени и квадратами ярко-желтых посевов.

– Вот и подходим к берегу, Арман. Скоро узнаем, где мы находимся. Я думаю, что это Аннаба. Во всяком случае, так я слышал от матросов, которые разговаривали между собой.

– Я вот о чем думаю, Пьер. Чего это нас держат на палубе? Обычно же пленных заталкивают в трюм. Однако мне это нравится.

– Вот и благодари Бога за такое, Арман. Видишь, бывает и хуже, а нам, значит, еще повезло.

– Может, ты и прав, Пьер. Поживем – увидим.

За час до захода солнца суда отшвартовались у причалов. Толпа любопытных тут же собралась рядом, поднимая тонкую пыль босыми ногами. Крики, приветствия и причитания сливались в общий гвалт. Лица толпы были оскалены злобой, рты изрыгали проклятия на головы неверных. В руках некоторых сверкали обнаженные ханджары – обоюдоострые кинжалы с тонким клинком.

– Что это они так свирепо встречают своих? – спросил Арман, поеживаясь при виде такого скопища обозленных арабов.

– А чего им радоваться, Арман? Добычи нет, погибших много, корабль потеряли. С чего им радоваться-то? Того и гляди, на нас набросятся. С них станется! Фанатики!

Тут матросы стали грубо поднимать их и заталкивать в люк, ведущий в трюм. Пьер не мог наступить на ногу и прыгал на одной, цепляясь за фальшборт. Арман его поддерживал здоровой рукой. Очутившись в темноте, Пьер сказал:

– Вот мы и в трюме. А ты радовался…

Они устроились на каких-то мешках и тюках, но духота и жара так на них подействовали, что им стало дурно. В головах стучали молотки, раны сильно заныли от пульсирующей в жилах крови. Пленники обливались липким потом и гадали, скоро ли их выпустят на свежий воздух. Обоих стала мучить жажда, но о них, казалось, забыли.

Беготня на палубе продолжалась до темноты, после чего шум помаленьку стал затихать. Прохлада ночи почти не проникала сквозь густую решетку люка, лишь к утру стало немного легче, но без воды Пьер и Арман чувствовали себя настолько плохо, что перестали разговаривать. Языки не помещались во ртах, а гортань стала шершавой и болезненной.

Наконец решетка открылась, и почти черная рука протянула кувшин с водой и черствую заплесневевшую лепешку.

С большим трудом пленным удалось сделать по паре глотков, после чего Пьер сказал, едва ворочая языком:

– Сразу не удастся напиться. Горло так пересохло, что глотать невозможно. Подержи воду во рту, а уж потом постарайся проглотить.

Их мучения продолжались еще целый день. Лишь когда солнце перестало калить палубу, их вытащили из трюма. Ночь сверкала крупными звездами и веяла прохладным, по сравнению с трюмным, воздухом.

Их повели на берег, где, подгоняя палками, погнали по кривым темным переулкам вверх по склону. Пьер с трудом передвигался, морщился от боли, пока кто-то не сунул ему в руки толстую палку. Теперь он мог на нее опираться, и боль в ноге несколько поутихла.

Полчаса такой медленной ходьбы – и они очутились возле довольно длинного здания. Как потом оказалось, они попали в бент – тюрьму для рабов. Их втолкнули в подвальное помещение, где было относительно прохладно, но спертый от множества грязных вонючих тел воздух делал жизнь в этом смрадном помещении совершенно жуткой.

Глава 8 Новое общество

Почти две недели прошли как в кошмарном сне, а вернее, почти без сна. Мучительно болели раны, спертый воздух подвала, насыщенный влагой, испарениями грязных тел, вонью нечистот, – все это представлялось молодым пленникам настоящим адом, о котором им часто напоминали священники.

Но, проснувшись глубокой ночью, Пьер вдруг ощутил что-то необычное в своем теле. Он чувствовал себя как-то необыкновенно легко, прислушался к самому себе и только тут понял, что все дело в том, что рана совсем не болит, а в теле не ощущается жара. Голова была ясной – головные боли уже прошли и лишь изредка напоминали о себе коротким всплеском.

Он лежал и радовался покою. И адские условия их существования теперь не казались такими страшными и невыносимыми. Он посмотрел на лежащего рядом Армана. Ему хотелось разбудить товарища и сообщить тому радостную весть, но он не решился беспокоить парня.

Пьер лежал, прислушиваясь к бормотанию, храпу, стонам во сне и кряхтению уставших за день пленников. Тут находились девятнадцать мужчин разного возраста и национальностей. Пьер уже знал, что среди них четверо испанцев, семеро французов, два мальтийца, один из которых был рыцарем ордена, пятеро итальянцев и один голландец.

Мало кто знал язык другого, но долгое общение породило какую-то смесь, похожую на тарабарщину, с преобладанием французских слов. На таком жаргоне и изъяснялись между собой несчастные, ожидающие поступления выкупа. Некоторые, правда, ничего не ждали, ибо далеко не все могли рассчитывать на деньги родственников. А благотворительные общества не всех могли выкупить.

Пьер поудобнее устроился на полусгнившей соломе и закрыл глаза. Он не заметил, как проспал до сигнала надсмотрщика, который ударом бича, звучащего громче пистолетного выстрела, поднимал всех в считанные секунды.

– Арман, как ты? – с надеждой в голосе спросил Пьер.

– А что такое, Пьер?

– Мне значительно лучше, Арман. Я выздоравливаю!

– Это радостная весть, только кричать об этом не стоит. Помолчи лучше.

– Понятно… – протянул Пьер и напустил на лицо привычное уже скорбное выражение.

– Еще успеем спину наломать, так что лучше не спешить с этим.

Когда после торопливого, но скудного завтрака все разошлись на работы, в подвале осталось трое больных. Кроме Пьера и Армана на соломе лежал старый священник – его не мог поднять даже красноречивый щелчок бича.

– Отец Бонифаций! – сказал Арман, поворачивая голову к больному. – Вам плохо?

– Да, сын мой. Сегодня я совсем немощен. Видно, Господу нашему угодно за грехи мои наслать на меня еще и эту напасть…

– Да Господа ли это деяния, отец Бонифаций? – подал голос Пьер. – Годы ваши дают себя знать. Ведь седьмой десяток – не очень приятная штука.

– И то верно, сын мой. Но от этого мне не легче.

– Всем тяжело, отец Бонифаций, – успокаивал того Арман. – А что у вас болит? И что слышно про выкуп?

– Видимо, Пьер прав. Просто старость свое берет, и так угодно Господу. А про выкуп за меня ничего не слышно. Да и откуда взяться слухам, коли платить за меня некому…

– А как же ваш храм, а приход? – возмутился Пьер.

– Все в руках Господа! Ничего не слышно. Наверное, мои братья по храму не считают меня таким ценным человеком, чтобы выкладывать за меня триста золотых.

– Стало быть, скуповаты ваши монастырские, – Пьер радовался хотя бы тому, что может теперь поговорить, не морщась от боли.

– Видимо, не достоин я их снисхождения.

– И Господь наш не заступается за вас, отец?

– Наверное, так угодно Богу, сын мой.

Наступила тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание отца Бонифация.

Мучительно хотелось есть. Заживление раны сильно повысило аппетит Пьера, но приходилось ждать до возвращения всех с работ. Тогда всем давали жидкую похлебку, апельсин, кружку воды. Приходилось терпеть, иначе можно было вызвать ярость надсмотрщиков, и тогда уже битья не избежать. Проходили дни, и Пьеру казалось, что лучше было бы отправляться на работы, чем сидеть в этой вонючей дыре. Они ждали, когда им предложат написать письма родным с требованием выкупа, но пока никто им ничего об этом не говорил. Приятели нервничали и ждали.

За те две недели, что пленники пребывали в подвале, один их товарищ уже получил возможность покинуть тюрьму – был прислан выкуп, и пленник, радостный и счастливый, покинул темницу.

Острая зависть сверкала в глазах оставшихся, когда он покидал их общество, не в силах удержать рвавшуюся на лицо улыбку. Ему давали десятки поручений, он обещал их все выполнить, и каждый полагал, что уж про него-то тот не забудет и поможет вызволить из плена у неверных.

– Скоро к нам опять заглянет мулла, – сказал как-то испанец по имени Хосе.

– Опять будет склонять принять их веру? – спросил его приятель Диего, почесывая спину грязными ногтями.

– Вероятно. Чего же еще ему тут делать.

– И что, выпадает ему удача? – спросил Пьер, поворачивая голову в сторону говоривших. – Вы ведь давно здесь и уже многое знаете.

– А почему бы и нет! Не всякий может выдержать такие мучения, особенно если подворачивается возможность избежать их.

– Да, но после принятия ислама этот человек должен будет оставаться здесь на всю жизнь, – отозвался Диего.

– Не всякого тянет домой, друг мой. Многим нет там места. Разве мало народу ушло за последние несколько десятилетий в разные дальние страны? Многие оказались довольными, разбогатели и вернулись грандами.

– А сколько их осталось в тех землях гнить? Ты об этом подумал, Хосе? По мне, так лучше умереть на родине в бедности и нищете, чем скитаться на чужбине в поисках счастья и подохнуть, как собака.

– Ну, это кому как повезет. Я и говорю, что многим везет. А к тому же и жизнь какая интересная у них получается, Диего, не то что у нас, горемычных. Вот не пришлют выкупа, и придется тебе на галерах сидеть за веслами. Вот тогда и подумаешь, где лучше.

– Господь с тобой, Хосе! Не пугай! Уж лучше сразу помереть, чем к веслу быть прикованным. Это куда хуже скорой смерти!

– Молитесь, дети мои, и Господь смилуется над вами! – Голос отца Бонифация едва проникал в сознание пленных, так он был тих и скорбен.

– Да мы уж и так молимся, отец, да что-то забыл о нас Господь Бог. Видно, грехи наши тяжкие не дают нашим молитвам дойти до Господа!

Пленники зашумели, наперебой высказывая свои суждения на этот счет. Пьер спросил у Хосе:

– Скажи, сеньор, как долго нам придется ждать, пока предложат написать письмо с просьбой о выкупе?

– Ты что? Тут, братец, надо постоянно просить об этом самим. Неверные редко предлагают писать. Им выгоднее измочалить нас на работах, а потом продать на галеры.

– То есть нам самим надо о себе беспокоиться?

– А кто же о вас будет беспокоиться, сеньор! На Бога надейся, а сам не плошай! Понял?

– Спасибо за совет, сеньор.

– Ха! Сеньор! Мы тут такие сеньоры, что обхохочешься!

– Слыхал, Арман? Надо нам пробовать обратить на себя внимание.

– Слыхал, Пьер. Но удастся ли?

– Попытка – не пытка, Арман. Завтра же попробую сказать об этом надсмотрщику. Пусть передаст своим начальникам нашу просьбу.

Утром, получив легкий удар бичом за непослушание, Пьер кое-как сумел объяснить надсмотрщику свою просьбу. Тот коварно ухмыльнулся в черные усы и согласно закивал, даже спросил имена.

– Пьер Блан и Арман Фрутар, раис.

Шли дни, но ничего не изменялось. Никто не подавал никаких знаков и не предлагал писать письма. Друзья волновались, но вскоре их стали, как и всех, выгонять на работы, и времени думать об этом уже не было.

Постоянная усталость так их выматывала, что они едва доплетались до своего подвала и валились на солому. Болезнь и бездействие в течение многих недель так подорвали их силы, что, казалось, еще один день таких работ – и им крышка.

Однако ничего такого не произошло. Уже дней через десять им стало легче. Они втянулись и уже без ужаса ожидали следующего дня, лишь отвращение заполняло их груди.

Постепенно их дела стали улучшаться. Арман стал подрабатывать по дороге в каменоломни своими фокусами и ужимками. Ему стали подавать куски лепешки, финики, апельсины, а потом, когда уже хорошо узнали, то иной раз доставалась и полуобглоданная кость. Он честно делился всем этим с Пьером, иногда и другим пленникам перепадало от него. Так что силы к ним постепенно возвращались. Охранники тоже забавлялись его представлениями и смотрели сквозь пальцы на отлынивание от работы. Иногда к нему присоединялся и Пьер, что давало ему лишние минуты передышки.

– Видишь, Пьер, жизнь налаживается, – частенько говаривал Арман, уплетая сочный апельсин. – Если и дальше так пойдет, то, глядишь, мы откормимся, как капуцины.

– Меня другое беспокоит, Арман. Почему никто не дает нам возможность написать письмо о выкупе? И я постоянно думаю о Ивонне и детях. Как они там переживают обо мне! Сколько горя для Ивонны! Она так протестовала против моего участия в походе. Как будто предчувствовала!

– Понимаю, Пьер, но что можно сделать? Надо попытаться еще раз попросить надсмотрщика передать наши просьбы.

– Может, попросить тех, что нас охраняют в каменоломнях?

– Те вряд ли смогут нам помочь, Пьер. Хотя можно и так и этак попытать счастья.

В один из перерывов, когда Арман за горсть фиников забавлял охранников, Пьер попытался объяснить одному из них свою просьбу. Охранник выслушал, потом медленно сказал:

– Если бы у тебя, собака, были деньги, это можно было бы устроить. А так – не стоит и пытаться.

Пьер разочарованно развел руками. Мол, при пленении его оставили почти голым и теперь у него ничего нет.

Охранник равнодушно отвернулся, похлопывая себе по ладони гибкой палкой.

– Ничего не получается, Арман, – сказал Пьер упавшим голосом. – Охранник без взятки ничего не соглашается делать.

– Значит, только через своего надсмотрщика надо действовать.

Вскоре Пьер, постоянно запоминающий все новые арабские слова, опять обратился к надсмотрщику, и тот пообещал ускорить дело. При этом он многозначительно подмигнул, на что Пьер ответил:

– Конечно, раис! Я не останусь в долгу! За мной не заржавеет!

Араб довольно поцокал языком. А Пьер, окрыленный надеждой, радостно обнял Армана, делясь с ним своими радостями.

Прошло еще несколько дней. И вот, вместо того чтобы гнать наших пленников на работы, им предложили подняться в комнату начальника. Пожилой араб в легком льняном плаще джелабе и в красивых туфлях-бабушах без задников встретил пленников, сидя на подушках и попивая шербет из запотевшего кувшина. Рядом стоял кальян, тут же слуга, готовый исполнить любое желание хозяина.

Вдруг Пьер обернулся на голос, говоривший прекрасным провансальским говором:

– Мессир, вас пригласили для написания письма на предмет передачи выкупа. Начальник соблаговолил принять вас и тем оказал вам честь. Станьте на колени и слушайте, что вам будет говорить ваш господин.

Пьер с Арманом бухнулись на колени и склонились перед арабом.

– Ваш господин очень недоволен тем, что вы хотите выкупиться, мессир, – продолжал голос человека, стоящего прежде несколько в тени, но теперь выступившего на свет. – Разве вы не хотите приобщиться к лону единственно праведной религии, провозглашенной великим Мухаммедом, посланцем Аллаха на земле? Это сразу же могло бы изменить всю вашу жизнь, мессиры.

– Разве для выплаты выкупа необходим обряд принятия новой веры? – спросил Пьер, с недоумением и интересом поглядывая на говорившего.

– Нет, конечно, но это весьма желательно, мессир.

– Но тогда нам пришлось бы остаться здесь навсегда, не так ли?

– Вполне возможно, мессир. Но это решает ваш господин.

– Скажите ему, что мы настаиваем на выкупе. У нас дома семьи, они сильно беспокоятся о нас, да и мы не можем без них, сударь.

Говоривший тихо переговорил с арабом, тот немного рассердился, но потом закивал и потянулся за кальяном.

– Мессиры, ваш милостивый господин отпустит вас за выкуп в четыреста золотых за каждого. Если вы согласны, то пишите письма, мы их доставим вашим родным. Прошу вас подойти к столику, там приготовлено все необходимое для письма.

Пьер с Арманом, прямо на коленях, боясь вставать в присутствии начальника, добрались до столика. Пьер с волнением посмотрел на Армана, выбрал гусиное перо, оглядел его со всех сторон и подвинул к себе лист бумаги. Глянул вопросительно на Армана и задумался.

Стараясь написать побольше, он сливал буквы, описывая свои бедствия, извиняясь перед Ивонной. И лишь в конце просил выслать через отправленного к ней человека восемьсот золотых для выкупа и сотню или две на дорогу им с Арманом. Поставив подпись, он поглядел на Армана, на француза-переводчика и спросил:

– Сударь, все ли я правильно написал? И достаточно ли этого?

Толмач взял письмо, прочитал его, улыбнулся Пьеру и сказал:

– Я завидую вам, сударь. Вы так любите свою супругу, и, судя по всему, она вас тоже. Так вы платите и за своего товарища? Это ваше дело, но достаточно ли ваше состояние для внесения столь большого выкупа?

– Сударь, моя жена постарается достать все необходимые деньги и не заставит вас ждать долго. Я в этом уверен. У нее достаточно богатые родственники. Назначьте срок, и деньги будут у вас.

– Что ж, я вам верю, хотя и сомневаюсь. Ведь плата достаточно высока. Но, повторяю, это ваше дело.

– И как скоро все это может произойти, сударь?

– Думаю, что если вы так уверены в вашей супруге, то трех месяцев вполне хватит. Желаю вам удачи, сударь. Прощайте и ждите, – он сделал им знак удалиться и повернулся к своему господину, склонившись в подобострастном поклоне.

Охранник опять загнал их в подвал, но теперь он им казался совсем не таким страшным и противным.

Глава 9 Подозрения Ивонны

– Господи, зачем вы пришли! Мне ваши посещения неприятны, после них всегда очень подолгу приходится приходить в себя, сударь! – Ивонна вышагивала по гостиной, нервно размахивая руками.

Фома стоял, слегка понурив голову, и следил за женщиной прищуренными глазами хищника. Он сказал, придав голосу смирение:

– Мадам, я не могу позволить вам оставаться одной в вашем тяжелом положении. Поймите меня правильно, мадам.

– Вы так старательно пытаетесь меня убедить в этом, что мне поневоле кажется, что в ваших словах кроется какая-то фальшь, какая-то недоговоренность, сударь.

– Но, мадам! Я же сколько раз говорил, что все, что случилось с Пьером, у меня самого не укладывается в голове. Кто мог подумать, что он не сможет вернуться на корабль. Ведь это же Пьер первым крикнул, что надо отходить. Мы не могли не выполнить приказ, и должен признаться, что такой маневр был единственно правильным. Иначе мы все погибли бы или оказались бы в плену, мадам.

– Может быть, так было бы и лучше, сударь! – срываясь на крик, ответила Ивонна. Она раскраснелась от волнения, подол платья шуршал от ее порывистых движений.

– Как можете вы так говорить, мадам? Мы спасли судно, добычу, людей!

– Но бросили своего командира, хозяина! Где он теперь? Жив ли? Вы ничем не можете мне помочь, утешить или просто обнадежить!

– Я глубоко сожалею обо всем этом, мадам. Поверьте, я…

– Ах бросьте свои уверения, Фома! В ваших рассказах многое не сходится, а проверить мне не удается. Все люди с корабля вдруг куда-то исчезли!

– Помилуйте, мадам! Матросы не могут ждать, им надо кормить семьи, и все они, я так думаю, уже нанялись на другие корабли.

– А где раненые, мессир? Я и мои люди не смогли их найти. Как вы это объясните? Где они лечатся? Вы можете мне внятно ответить на все эти вопросы? Пока я от вас ничего не услышала.

– Вы правы, мадам, я и сам многого не могу понять во всей этой истории, но сожалею об этом и прошу вас успокоиться, мадам.

– Как я могу успокоиться, когда мой любимый супруг неизвестно где! Что с ним, жив ли он? Уже прошло почти три месяца, а вестей о нем все нет!

– Я уже говорил вам, что уверен в скором получении письма от него с условиями выкупа. И как только оно будет получено, я сделаю все, чтобы побыстрее вызволить его из плена. Уверяю вас, Ивонна! Это мой долг по отношению к Пьеру. Он мой друг с самого детства. Верьте мне, мадам!

– Хотелось бы, но никак не получается. Спасая себя, вы не подумали о Пьере. Вот что самое страшное, сударь!

– Но иначе мы и не могли поступить, мадам! Сколько раз вам это пояснять? Это был вынужденный шаг, нам удалось вырваться, и теперь я весь к вашим услугам, мадам.

– Фома, я вас заклинаю, прошу, умоляю – не приходите больше ко мне и не досаждайте своим присутствием. Это на меня всегда действует очень удручающе. Уходите и больше не появляйтесь в этом доме, я, наконец, требую этого! Вы слышите? Уходите немедленно!

– Мадам, я просто не могу этого сделать из чувства долга перед вами и перед Пьером. Я должен постоянно оказывать вам помощь, защищать вас, в конце концов.

– Не надо меня защищать, не надо никакой помощи от вас! Уходите!

Ивонна вильнула пышными юбками и стремительно направилась к двери, ведущей во внутренние комнаты. Створка двери громко хлопнула.

Фома постоял немного, поглядывая на закрытую дверь, потом пробормотал себе под нос:

– Погоди, мадам! Недолго ты будешь так сопротивляться. Я тебя все же обломаю, – он повернулся и медленно зашагал к выходу.

Ивонна слышала, как его экипаж протарахтел по двору. Она облегченно вздохнула, приложила ладони к щекам, пытаясь охладить их жар. Сердце никак не могло успокоиться, мысли скакали в голове.

Она продолжала метаться по спальне. В дверь тихо постучали. Ивонна стремительно подошла, открыла ее и уставилась в лицо Жана Эмиля – управляющего имением, спросила недовольным тоном:

– Чем могу служить, Жан?

– Мадам, пришли арендаторы земли. Хотят подать прошение. Ждут уже давно. Примете?

– Я в ужасном состоянии, Жан! Мне надо успокоиться. Потом…

– Но, мадам…

– Ну хорошо, Жан. Пусть войдут в гостиную. Я скоро выйду.

– Благодарю, мадам, – ответил Жан и с поклоном удалился.

– Господи, когда мне дадут спокойно побыть одной, подумать, успокоиться и на что-то решиться. Хотя, на что мне решаться? Я не могу влиять на время, на течение событий, ни на что. О Боже! Прости мою душу грешную! За что ты, Боже, навел на меня такие страдания!

Ивонна села на край кресла, глянула на себя в зеркало и ужаснулась. Она тут же вскочила, подсела к трюмо и стала наводить порядок на лице и в прическе.

– Ладно. Хватит паники и нытья! Пора браться за дела, меня ждут, и я не вправе отказывать людям. Пьеру это бы не понравилось. Пойду!

Пятеро представителей арендаторов топтались у дверей, мяли шляпы в руках и, увидев Ивонну, устремили на нее робкие взгляды.

– Господа, я сильно занята и потому прошу излагать ваши требования быстро и коротко. Кто будет говорить? Ты, Паран? Начинай.

– Госпожа, нам, право же, крайне неудобно вас беспокоить, но у нас в этом году неважно с урожаем. Вы уж простите нас, неграмотных и темных людей…

– Паран, короче. Я же предупреждала. Только о деле, – сказала раздраженно Ивонна, пытаясь успокоить саму себя. Она не села и продолжала мерить шагами комнату.

– Мадам, мы не можем полностью уплатить в этом году по нашим обязательствам. Снизойдите до нас, сударыня! Отсрочьте платежи. Вы всегда были так добры к нам. Мы все уплатим, но позже, мадам…

– Это все? – Ивонна подумала немного, прикидывая убытки, потом сказала: – Вы же знаете, что вам придется платить больше в случае просрочки?

– Да, мадам. Мы знаем и заранее согласны на все ваши условия.

–Хорошо, Паран. Я могу подождать. А если мой муж объявится, то и проценты не возьму с вас. Так что молитесь за него.

– Мы постоянно помним о нем, мадам. Как можно забыть такого хозяина! Мы и деток ваших помним и не забываем в своих молитвах. Да снизойдет милость Божья на ваши головы, госпожа наша. Большое спасибо, мадам, и пусть Господь благословит вас с детишками.

– Паран, зачем столько слов и столько народа с тобой? У вас же неважно идут дела в этом году. Так что лучше больше работайте и меньше треплете языками. Идите по своим домам и работайте. Это вам больше поможет. До свидания, господа.

Крестьяне, кланяясь, попятились к двери, а Ивонна стремительно отправилась проведать детей. Ей так хотелось успокоиться с ними, так любимыми, что она едва сдерживала себя, чтобы не побежать.

Эжен был занят с крестьянскими мальчишками в саду, куда им разрешалось приходить для игр с хозяйским сыном, а Мари играла с няней на веранде. Ивонна схватила дочь на руки, осыпала ее поцелуями так страстно, что та заплакала, тараща на мать синие глаза, наполненные крупными слезами, не понимая ее порыва.

– Няня, успокой малышку, а то я не в себе и затерзала ее. Ух ты, моя прелесть, – сказала Ивонна, копируя Пьера. – Прости свою взбалмошную мамочку. Я тебя напугала, но ничего. Как она, няня?

– Все чудесно, мадам. Кушает хорошо. Кормилица довольна ею. Зубки выскакивают, как и положено. Прелестное дитя, мадам. Видите, как хорошо сидит. И спокойная, вся в вас, мадам.

– А мне кажется, что моего у нее только глаза. Остальное от отца.

– Так даже лучше, мадам, если вам кажется, что она похожа на мессира Пьера.

– С кем в саду Эжен?

– С ребятишками под присмотром Актава, мадам. Неугомонный какой ваш Эжен, не находите ли?

– Это хорошо. Пусть играет, аппетит нагуливает.

– При его резвости никакая еда не прибавит ему жирка под кожей, мадам. Уж очень шустрый мальчик.

– Мальчику стыдно нагуливать жирок, Роберта. Розалию не видела?

– Кажется, она на кухне, торопит с обедом, сударыня.

Ивонна поиграла немного с Мари, которая быстро успокоилась, улыбалась почти беззубым ротиком, хватала мать за локоны. Обеим было радостно и весело, казалось, все напасти отодвинулись далеко и больше никогда не вернутся.

Но Ивонна вдруг так переменилась в лице, что Роберта даже испугалась ее отсутствующего взгляда. Ивонна поднялась, натянуто улыбнулась Мари и молча удалилась своей энергичной легкой походкой.

Она прошла в кабинет, уселась в кожаное кресло, утонув в нем почти с головой, и задумалась. Ивонна перебирала в который уже раз все сказанное Фомой, сопоставляя слова, выражение лица, мимику и жесты. Все в голове складывалось в цельную картину с необыкновенной отчетливостью.

– Нет, – начала она тихо говорить сама себе, – тут что-то не так. Я постоянно это чувствую. Недаром я так недовольна посещениями этого противного Фомы. Он виляет и не говорит всего. Но лишь бы Пьер был жив. Господи, помоги ему выбраться или хотя бы дать о себе весточку!

Прозвучал сигнал к обеду, Ивонна недовольно скривила губы. Она поднялась, нужно было привести себя в порядок и проследить за Эженом. Тот, как всегда, запоздает и будет оправдываться.

По дороге ей попался Давила. Он стоял в стороне громадной неподвижной фигурой, провожая глазами Ивонну. Та вдруг остановилась и поглядела в глаза свирепого разбойника. Улыбка осветила все лицо женщины, а Давила смущенно опустил глаза. Ивонна сказала, подойдя ближе:

– Милейший разбойничек, что ты здесь делаешь в одиночестве?

– Сударыня, мне все кажется, что вам что-то грозит, меня почему-то никак не отпускает страх за вас.

– С чего ты взял, что мне что-то грозит, мой славный разбойник?

– Мадам, я уже давно не разбойник – и это ваша заслуга. Вы много для меня сделали, и я никогда не забуду этого.

– Ты преувеличиваешь, Давила. А кстати, как твое настоящее имя? Уж если ты больше не разбойник, то и имя у тебя теперь должно быть нормальное.

– Неужто мадам станет называть меня по имени? Это большая честь для такого, как я.

– И все же…

– Меня крестили Полем, мадам. Поль Баден, с вашего позволения.

– Да у тебя просто прекрасное имя, Поль! А то – Давила! Просто невозможная кличка. Ужас! Как тебе тут живется, Поль? Скучаешь, наверное?

– Мадам, я очень рад, что живу рядом с такими людьми, как вы и ваш супруг. Правда, его нет сейчас, но я верю, что он вернется и вы еще изопьете чашу своего счастья, мадам.

– О, да ты поэт, Поль! Какие витиеватые выражения. Вот не ожидала услышать такое от тебя. А относительно моего супруга… Большое спасибо за утешение, Поль, – тихо сказала Ивонна.

– Не отчаивайтесь, сударыня. Я слышал, как говорили образованные люди – надежда умирает последней. Так что надейтесь и ждите. Он вернется, я в этом уверен, мадам.

– Как же хорошо ты утешаешь меня, Поль. Спасибо тебе еще раз! Ты мне доставил большое удовольствие своим разговором. Иди обедать.

– Приятного аппетита, сударыня! – ответил Поль и потупил кудлатую голову. Потом, когда Ивонна уже дошла до двери, добавил: – Как я жалею, мадам, что меня не было рядом с мессиром. Я бы не оставил его одного на палубе неприятельского судна. И мне кажется, что тут не все чисто, сударыня. И не очень-то доверяйте мессиру Фоме, мадам. Он слишком хитер и коварен. Остерегайтесь его, сударыня.

– Ты так считаешь, Поль, – голос Ивонны дрогнул, она почувствовала, какая правда зазвучала в голосе Поля, а ведь он должен был знать Фому гораздо лучше ее или даже Пьера.

– Да, мадам. Он опасен, у него что-то недоброе на уме, я его знаю. Но я всегда рядом, мадам. Можете целиком на меня положиться. Я вас в обиду не дам, уверяю вас, мадам.

– Спасибо, Поль, – с этими словами Ивонна скрылась за дверью столовой.

Глава 10 Новый стражник

По пятницам, которые у мусульман являются днями отдыха, на работы никого не гоняли, и пленники наслаждались относительным покоем и праздничной едой. К их обычному пайку в этот день добавляли аж целую горсть фиников и ложку риса.

– Знаешь, Пьер, я теперь стал понимать тебя, – как-то заметил Арман после очередной праздничной трапезы.

– Ты очень туманно говоришь, Арман. Поясни свою мысль.

– Ты как-то говорил, что все надо воспринимать без злобы, трагизма и ожесточения, а так, как оно есть. Уверял, что так легче переносить все напасти, которые иногда сваливаются на человека.

– Я и сейчас это утверждаю, Арман.

– Так вот я теперь согласен с тобой. Эти пятницы стали для нас в какой-то мере желанными и ожидаемыми, как благо Божие. Мы получили дополнительную еду и уже считаем себя счастливыми. Согласен?

– А почему нет? Когда человеку мало дают, то и малая толика добавки приводит его в отличное настроение. Я не говорю о людях, злобных от природы, конечно.

– Смирение, сын мой, и еще раз смирение, – подал голос отец Бонифаций, прислушиваясь к разговору друзей. – Бог внемлет смиренным.

– Но мне так охота расквитаться за такое смирение, отец Бонифаций! – ответил Арман. – Иногда и вовсе не до него, хоть волком вой от такой жизни. Да и сколько можно смиряться?

– Смирения никогда не бывает много, сын мой. Отодвинуть его может лишь ненависть к неверным, сын мой.

– Э, отец, куда вы клоните, – заметил Пьер. – При чем тут неверные?

– Лишь смертельная борьба с неверными может оправдать отсутствие должного смирения, сын мой. И Господь это простит!

– Господь наш никогда не проповедовал такое, падре. Терпение – вот его призыв, а не смертельная борьба, как вы тут говорите.

– Все папы ратовали за крестовые походы и призывали добрых христиан участвовать в них!

– По-видимому, это были не такие уж добрые христиане, падре, и совсем уж недобрые папы.

– Не кощунствуй, сын мой! Ты противишься велению Бога!

– Это когда же такое повеление Бог изрек? И кто его слышал?

– Ты еретик! Сразу видно, что иностранец. Страшись кары Божьей!

– Чего мне ее бояться, если я всегда каюсь и жертвую на нужды церкви по мере сил моих, – ответил Пьер. – Смертных грехов я давно не совершал, а битва с неверными, по твоим словам, падре, не является грехом.

– Еретик! Сатана! Богохульник!

– Куда понесло, падре, твое священство? – Пьер начинал злиться и не мог сдержать себя, называя священника то на «вы», то на «ты».

– Повторяю, остерегись! Кара Божья самая страшная из всех! Бойся ее и трепещи!

– Я, падре, много разных стран повидал на Востоке. И там нигде не видел такого нетерпимого отношения к инаковерующим. Всяк верит в то, что считает для себя наиболее приемлемым. Никто не вмешивается в это и не навязывает своей веры другому. И там живут в мире многие религии. А вы тут проповедуете насилие, злобу и нетерпимость. Все мы люди, но каждый живет по своим законам, падре. И Господь никогда не возражал против этого.

– Тебе, сын мой, захотелось познакомиться с инквизицией?

– Вот-вот, падре. Вы держите всех в страхе и тем только и сильны. А как же заповедь «не убий»? А ведь убивали, и множество!

– Наказывают врагов церкви, богоотступников! И учти, это делают только светские власти и без пролития крови!

– Да, на костре! Любое убийство – грех, падре. Так нам завещал Христос. Выходит, вы искажаете его святое учение? Стыдитесь, падре!

– Еретик проклятый! – возопил отец Бонифаций. – Изыди, богохульник, ренегат!

– Падре, на нас смотрят, постыдись злобных слов. Убеди меня, и я соглашусь с тобой.

Старик зашелся в безмолвном крике. Пленники с интересом наблюдали эту ссору. Кто посмеивался в бороды, а кто и сверкал фанатичными взглядами, бросаемыми в сторону Пьера.

– Успокойся, Пьер, – прошептал Арман, потянув друга за руку. – Чего связался. Ему ничего не докажешь. Лишь себе хуже сделаешь.

– И то верно, Арман. Но я не люблю, когда искажают святые истины.

Ссора помаленьку затихла, но осадок от нее остался, и пленники разбились на группки, тихо переговариваясь и ворочаясь на полусгнившей соломе.

– Я вижу, Пьер, ты любитель поспорить на серьезные темы, – Арман с неодобрением поглядывал на друга и своих товарищей. – Лучше скажи, как у нас продвигается дело с выкупом?

– Слишком мало времени прошло, Арман. Рано еще ждать результатов. Будем терпеливы.

– Тоскливо ждать-то. Осточертело все!

– Вот теперь ты распаляешь душу понапрасну, Арман. Не надо так.

– Да, ты прав, Пьер. А что ты скажешь про тот древний город, развалины которого мы теперь разбираем, а? Я понял, что ты человек ученый, почитывал, наверное, кое-какие книжонки. Это и в самом деле так, Пьер?

– Почитывал, конечно. Это так. Но про наши развалины я ничего не знаю, кроме того, что тут когда-то был римский город. Нашествия, войны привели его в упадок, и теперь мы берем помаленьку оттуда камень. Арабам тоже охота строить подешевле, из готового материала.

– Жаль, что ты ничего не знаешь об этом. Мне бы интересно было послушать, как жили в древности люди. Это же римские люди говорили на латыни, да?

– Да, это они, Арман. Великий был народ, а что с ним стало теперь?

– А почему называется – латынь, а не римский язык, Пьер?

– Римляне же не народ, Арман. Они относились к народу латинов. Это племя такое было в древности. Вот по нему и назван язык. Теперь на нем никто не разговаривает, кроме служителей церкви да ученых.

– А как же так получилось? Интересно.

– Римская империя погибла под ударами множества племен и народов. Теперь язык римлян простым народом забыт, и в каждой стране стал развиваться другой. Но произошло это не так уж и давно. Если ты встречался с итальянцами, то знаешь, что там в каждом городе свой язык или наречье, и людям приезжим трудно понять местных жителей.

– Странно как-то получается и непонятно. Забывается язык целого большого народа, а новый еще не появился.

– Наверное, появится, Арман. У нас во Франции тоже каждая провинция говорит на языке, который с трудом понимают в другой.

– И то верно. Да, наверное, многое можно узнать из книжек.

– Узнать можно все, Арман. Только не все могут позволить себе такое знание. Книги дороги, и редко кто может их себе купить. Да и мало кто умеет читать у нас. Ты хоть умеешь, Арман?

– Немного умел, но уже давно не пробовал. Может, и забыл уже.

– Лучше не забывай, Арман. Но главное не в этом, а в том, чтобы у человека был интерес, тяга к знаниям, а ее, видимо, надо или воспитывать, или иметь от Бога.

– Чудно ты говоришь, Пьер. Ведь ты иностранец, так ведь?

– Был, Арман. Теперь я настоящий француз. Я уже редко вспоминаю свою далекую родину, зато жену, детей не могу забыть и на один час. Как они там переживают мое исчезновение? С ума можно сойти!

Арман перестал досаждать Пьеру своими вопросами, видя, что тот на самом деле сильно переживает разлуку с семьей, хотя старается и не показывать этого.

Утром, как и обычно, появился надсмотрщик и ударом бича поднял пленников. Отец Бонифаций опять чувствовал себя неважно и замешкался на соломе. Его худое тело, изможденное не столько работой, сколько старостью и невзгодами жизни, прикрывала драная сутана. Ее лохмотья иногда мешали ему при ходьбе. Вот и сейчас он запутался в ее космах и упал.

Надсмотрщик глянул свирепыми глазами на священника. Его лицо исказилось злобой, а рука сама поднялась для замаха бичом. Просвистел свинцовый грузик, ременная петля захлестнула тощую шею старика. Араб с силой рванул бич на себя, и падре покатился по соломе, не издав ни звука.

Кто-то потом говорил, что слышал легкий хруст сломанной шеи. Но в этот момент никто не ожидал такого, и все с откровенным ужасом взирали на распростертого монаха, торопясь поскорее отойти подальше от свирепого изверга-надсмотрщика.

Тот закричал, пнул ногой лежащего, но отец Бонифаций не подавал признаков жизни.

Надсмотрщик рванул священника за воротник, затрещала ветхая ткань, а голова жертвы беспомощно повисла на грудь. Бледность уже залила кожу заросшего бородой лица, и араб наконец понял, что случилось.

Злоба его прошла мгновенно. Он оглянулся на выходящих рабов и заспешил на выход. Вскоре он скрылся в переходах, и больше пленники его не видели.

– Убрали нашего истязателя, – вздохнул грек, коверкая слова. – Может, другой будет получше. Дай-то Бог!

Вечером действительно появился новый надсмотрщик. Это был уже пожилой человек лет пятидесяти с седыми усами и карими глазами. Многие заметили, что он отличается от остальных арабов чем-то неуловимым. Его голос звучал спокойно, но сочно и с незнакомыми интонациями.

Бича у него в руках не было, но он постоянно крутил тонкую самшитовую палку с небольшим набалдашником на рукоятке. Он имел привычку похлопывать ею по раскрытой ладони левой руки и поглядывать на людей из-под нахмуренных кустистых бровей, подкрашенных черной краской.

– Интересно, как поведет себя с нами наш новый начальник, – прошептал на ухо Пьеру Арман.

– И совсем это не так интересно, – ответил как-то вяло Пьер. Его мысли сейчас были заняты семьей. В такие минуты он всегда был неразговорчив и задумчив.

Как вскоре выяснилось, новый страж оказался немногословен и не так жесток, как прежний. Он предпочитал лупить провинившихся пониже спины и по бедрам, без злобы и издевательств. В общем оказалось, что новость всем пленникам пришлась по нутру. Стало веселей, страх немного отпустил несчастных узников.

– Странно, что новый страж теперь частенько сопровождает нас до места работы, – заметил Арман. – Это что-то новое, не находишь?

– Пусть себе. От него плохого не много.

Однажды, уже перед концом работ, новый страж набросился на одного из отощавших испанцев, когда тот упал под тяжестью камня, который тащил на двуколку, запряженную верблюдом. Страж подскочил к упавшему и разразился бранью. И тут Пьер ощутил, как сердце его подпрыгнуло к самому горлу. Он услышал русскую матерщину, хотя говор был и несколько иным, чем в Новгороде.

Пьер впился глазами в лицо стража, вслушиваясь в оттенки знакомых с детства слов. Без сомнения, страж ругался по-русски. Что это? Помутнение рассудка от жары и усталости, или все просто привиделось?

Получив пару увесистых ударов палкой, испанец наконец поднялся и заковылял со своей ношей дальше.

Пьер поглядел по сторонам, быстро подошел к стражнику и спросил по-русски прерывающимся от волнения голосом:

– Браток, неужто ты с Руси?

Охранник резко обернулся на Пьера и уставился на того все еще злым взглядом. Потом огоньки раздражения в нем исчезли, и на Пьера глянули удивленные и даже несколько испуганные глаза.

– Замолкни, раб! – сказано было по-русски, и это приободрило Пьера.

– Браток, столько лет я родного слова не слыхал! Откуда ты?

– Сам-то откуда будешь? – смягчился страж.

– Да я новгородский, браток! Вот в плен попал и жду выкупа.

– Ладно, замолкни, я сказал! Потом встретимся. Жди и помалкивай! Пошел на место, – стражник незлобиво замахнулся палкой.

– Благодарствую, браток! – ответил взволнованно Пьер и потрусил к своему рабочему месту. От волнения он не мог заниматься работой. Руки у него тряслись, в ногах ощущалась противная слабость.

– Что с тобой? – спросил Арман, глядя на побледневшего внезапно друга.

– Потом, Арман, потом! Дай успокоиться малость…

Мысли роились в голове, перескакивали одна через другую, и потом, когда все успокоилось, Пьер никак не мог вспомнить, о чем же он думал.

Он все поглядывал на стражника, но тот даже ни разу не взглянул в его сторону. Пьер подумал, что тому просто опасно заводить знакомства с пленниками. Он решил, что человек этот изменил вере, но осуждения в душе не нашел.

– Арман, – обратился Пьер к другу, когда они плелись в пыли в тюрьму. – Клянись, что не проболтаешься!

– А что такое, Пьер? Конечно, не проболтаюсь. Клянусь всеми святыми!

– Наш новый стражник – русский!

– Это что, твой родственник?

– Да нет! Мы одного народа. Но я пока ничего о нем не узнал. Он слишком осторожен, но все же обещал поговорить со мной потом. Ты понял?

– Да вроде бы. Это же шанс для нас, Пьер! Как ты думаешь?

– Так же, как и ты. Можно попробовать улучшить свое положение и ускорить выкуп.

– Это было бы здорово! Ты давай продолжай с ним разговоры вести. Может, что и получится.

Но прошло не менее недели, прежде чем Пьер получил возможность поговорить со стражем без риска. Это было в пятницу, когда мусульмане не работали.

Страж вошел в подвал, обвел всех суровым взглядом, выискивая, на ком бы его остановить. Он увидел Пьера, поманил того пальцем и сказал:

– Пошли за мной, руми.

Пьер с побледневшим от волнения лицом поплелся следом, бросив на Армана многозначительный взгляд.

– Снесешь все в амбар, руми. Не торопись, но и не выставляйся, понял?

– Братец, я не руми, не француз.

– Молчи. Закрой пасть и выполняй, что велено.

Пьер стал неторопливо работать, перетаскивая мешки в сарай. Чауш-сторож поглядывал на него сонными глазами, отгоняя мух.

Часа два спустя, когда Пьер присел передохнуть на мешок под крышей сарая, стражник вошел в двери, оглянулся и закричал:

– Чего расселся, собака! Кто за тебя будет работать! – При этом он ожесточенно лупил палкой по мешку с финиками. Глаза его красноречиво, со смешинкой подавали Пьеру какие-то знаки, и тот наконец понял и стал причитать, покрикивать от мнимой боли.

– Вот теперь отдыхай, собака! – И совсем тихо: – Лежи и слушай.

Пьер отодвинулся так, чтобы видеть дверь во двор, и искоса в нее поглядывал. А стражник сказал:

– Как ты тут оказался, браток? Далековато ты забрался.

– Судьба, земляк. Долго рассказывать, но было это давно, больше десяти лет назад. Я еще пацаном был. Теперь вот французом стал. А ты?

– Обычная история, браток. Делали мы набег на татар, да подранили меня. Уйти не удалось. Потом галеры, а уж когда жить расхотелось, то поддался уговорам и перешел в ислам. Теперь живу хорошо.

– Нас тоже уговаривают переходить. Да никто не хочет.

– Это ваше дело, но я не жалею. У меня дом, две жены, и никто меня не упрекает. Ходи только хоть раз в неделю в мечеть и делай вид, что веришь в Аллаха.

– Да я и сам подумывал об этом, браток, да выкупа жду. Уж два месяца прошло из обещанных трех. Так что не стоит об этом и думать. Я ведь и так теперь католик.

– Ишь ты! Однако католиков не люблю.

– А мне без разницы. Как величать-то тебя?

– Знать тебе не стоит об этом. Я для тебя раис. А свое настоящее имя ты тоже небось изменил?

– Тут ты ошибся, браток. Был я Петром, а стал Пьером, но это просто по-французски. Из купцов я. Да царь-батюшка Иван Васильевич разорил наш город, и мы с отцом ударились в бега. С того и пошло у меня все кувырком. Теперь вот жду выкупа.

– Ладно, будет трепать языками. На-ка вот перекуси и работай дальше, а то заметят, тогда хуже будет, – страж сунул Пьеру в руки кусок холодной баранины, луковицу и свежую лепешку. Уходя, он заметил: – Из мешков наловишь себе фиников, да будь поосторожнее. А воды в бассейне много. Прощевай, браток.

Пьер быстро управился с едой и впервые за много месяцев почувствовал в животе приятную тяжесть, разлившуюся по телу истомой лени и сонливости. Но надо было работать, и он поплелся во двор, притворяясь избитым и прихрамывая.

Чауш с хитринкой на лице злорадно усмехался.

Глава 11 Подвал

Недели тянулись медленно, тоскливо и однообразно. Кончались отведенные на ожидание выкупа три месяца, а никаких вестей из Марселя по-прежнему не было. За это время пятеро пленников уже уехали на родину, заплатив выкуп, но появлялись новые, и подвал темницы никогда не пустовал. Пираты постоянно пополняли его.

Пришла ранняя осень, солнце едва заметно сбавило свой жар, но иногда с гор веяло уже ощутимой прохладой. Пленники по-прежнему добывали камень в старинном римском городе. Мысли о побеге витали в голове у каждого, но осуществить такое было просто невозможно. Нужны помощники, нужна одежда, пища и знание языка. Но ведь ничего такого никто не имел. Мало кто занимался по-настоящему изучением арабского языка, и большинство надеялось лишь на выкуп.

– Эх, жизнь наша загубленная! – вздыхал Арман в короткие передышки, сидя в тени полуразрушенной стены какой-нибудь древней постройки. – На что я могу надеяться в этом пекле? И таких, как я, тут не так уж мало, правда, Пьер?

– Видимо, да, Арман. Но тебе ничего не грозит. Я же написал и о тебе, сам видел. Так что нам остается лишь ждать и надеяться.

– Я слыхал, что какой-то монашеский орден пытается собирать средства для выкупа неимущих, правда ли это?

– Да, Арман. Есть люди, занимающиеся выкупом, но у них мало средств. Я сам давал в этот фонд деньги и думаю, что они кому-нибудь пригодились.

Такие разговоры часто проходили среди пленников, несмотря даже на то, что на это было мало времени, а в подвале не было сил продолжать их после изнурительной работы. Многие сразу же засыпали после скудной порции похлебки.

– Нам еще хорошо, твой соотечественник подбрасывает жратву, а то можно было бы и вовсе ноги протянуть на такой работе. – Арман едва разлеплял глаза, которые слипались сами собой.

– Спи, не утруждай себя ненужными мыслями. Помолись, поблагодари Господа за то, что день прошел без битья, а твой желудок не совсем пуст. У многих куда хуже обстоят дела на этот счет.

– Да уж, это точно, – пробормотал Арман, засыпая.

Но закончились обещанные три месяца, а вестей по-прежнему не было. Пьер все искал случая поговорить с охранником, но таковой пока не подворачивался. Нервничал и Арман, особенно когда кто-то покидал их мрачную компанию, выходя на свободу.

– Единственная отрада – жара спадает, – вяло замечал Арман. – Зато в зимние ветры нам придется худо, Пьер. Тебе-то хорошо, ты из северной страны, а я вот околею, это точно.

– Что-нибудь придумаем, Арман. Может, нам подбросят чего потеплее из одежонки, не станут же они нас замораживать себе в убыток.

– А если отправят на галеры? Вон сколько людей подыхают за веслами.

– Будем молиться, Арман, и Господь, может быть, смилуется над нами. А мне каково? Я постоянно думаю о семье.

– Слушай, Пьер, сколько тебе лет? Немного ведь, а у тебя уже и дом большой, и семья, и дело обширное в Марселе? Сдается, что ты моложе меня, а?

– А тебе сколько?

– Да, думаю, что за тридцать.

– Что так неопределенно? Не знаешь точно? И почему?

– А зачем это мне сдалось! Кому это интересно? Но все же думаю, что тридцать с небольшим есть. А тебе?

– Ну а мне около тридцати, Арман. Скоро уже стареть начнем.

– Если не выберемся из этого пекла! А так еще рано помирать, Пьер!

– Обещаю, что если удачно выберемся отсюда, то обеспечу тебе маленький театрик, и будешь ты ставить свои комедии.

– Это как же так, Пьер?

– А вот так, Арман. Это мой обет тебе за возможное освобождение из плена. Так что старайся для меня, – закончил Пьер с усмешкой. – А теперь поторапливайся, а то стражник огреет нас бичом. Сегодня не мой земляк нас стережет, так что гляди в оба.

Пленники плелись по пыльной дороге, медленно поднимаясь вверх по склону. Впереди темнели горы, а сзади голубело и манило к себе благословенное море, за горизонтом которого была их любимая Франция. Но она была далеко, а надсмотрщик совсем рядом, и щелкал бичом он весьма выразительно.

– Пьер, поди-ка сюда, да осторожнее! – оглядываясь по сторонам, позвал товарища Арман, когда они были уже на месте и занимались осточертевшим делом. Кругом работали люди, но они были шагах в десяти.

– Чего тебе? – шепотом спросил Пьер, подходя ближе, с опаской поглядывая на охранника.

– Дыру нашел в кладке. Погляди.

– Ну и что? Зачем она нам? Смотри, как бы нас не засекли, будет намного хуже. Топай отсюда.

Арман боязливо огляделся, прикрыл дыру обломком плиты и полез за очередным камнем. Двуколка ждала груз.

На отдыхе Арман подлез к Пьеру и зашептал на ухо:

– Ты зря так безразличен к дыре, Пьер. Оттуда тянет затхлостью и сыростью. Вдруг там заваленный подвал или какое другое помещение? Его же можно будет использовать на будущее. Чем черт не шутит!

– Пустое. Как мы можем его использовать? Что толку с него?

– Не знаю, Пьер. Выкупа нет, а срок уже прошел. А нора не помешает. Надо ее обследовать и скрыть от чужого глаза.

– Неужто бежать надумал? И как ты думаешь это сделать? Сцапают и отправят на галеры. Вот что нас может ожидать с твоим планом!

– Риск – благородное дело, Пьер. И потом, почему же так сразу и бежать? Сперва просто подумать. А там видно будет. Может, и подвал этот на что пригодится. Все в руках Господа, но и самим надо шевелиться. Поможешь?

– Поглядим, а пока думай, мне что-то неохота над этим голову ломать. Меня больше беспокоит затяжка выкупа. Не нравится мне это.

– Полагаешь, мне это нравится?

Прошло еще больше двух недель, пока нашим пленникам удалось незаметно расширить дыру и заглянуть в темный провал. Сложнее было маскировать дыру, которая теперь была достаточно велика для того, чтобы в нее мог пролезть человек.

– Даже не верится, что нам удалось это! – воскликнул Арман, закончив засыпать щебенкой и песком дыру, закрытую предварительно камнями.

– Удастся ли нам использовать ее, Арман, вот вопрос. Рисковали мы сильно, а стоило ли?

– Погоди унывать, Пьер. Ничего наперед не узнаешь, но если много делать, то Бог многое и дать может. Не твои ли это слова?

– Все верно, Арман. Поживем – увидим.

Они торопливо схватились за большой камень и потащили его к повозке, сопровождаемые подозрительным взглядом стражника.

Пленники уже начинали мерзнуть и кутались в обрывки своих старых одежд, от которых остались теперь одни лохмотья. В один из таких прохладных, немного пасмурных дней друзья решили все же спуститься в помещение, которое манило их, а особенно Армана, своей таинственной темнотой.

– Пьер, я больше не могу, – шепнул Арман, возвращаясь за очередным камнем. – Как раз и твой товарищ на страже, если ты с ним немного поговоришь, то он закроет глаза на наше недолгое отсутствие. Ты согласен? А я тем временем займу других фокусами. Пусть наши товарищи немного передохнут. Иди, Пьер.

– Иду, но с неохотой. Не нравится мне эта затея, Арман.

– Иди, иди! Желаю удачи.

Как раз прозвучал сигнал на короткий отдых. Охранники устроились в затишке перекусить, а пленники повалились отдыхать. Тут же Арман начал жонглировать камушками, сперва тремя, а потом и пятью, чем вскоре заинтересовал и пленников, и стражников, которых было всего трое.

Пьер многозначительно глянул на своего стража, подмигнул и направился к полуразрушенной стене, где и стал ждать. Вскоре тот появился и с вопросом в глазах остановился невдалеке.

– Что надо? Говори быстро, руми.

– Мне надо немного отлучиться, раис.

– Сдурел, что ли? И меня подвести вздумал. Не смей!

– Я никуда не уйду, раис. Я буду тут, но меня не будет какое-то время видно. Или моего друга, Армана. Мы скоро появимся и все расскажем.

– Что задумали, прохиндеи? Отвечай!

– Не горячись, раис. Просто хотим поглядеть одну дыру и понять, куда она ведет, вот и все. Клянемся, что вернемся очень быстро, еще и отдых не закончится. Просто немного отвлеки других стражников.

– Ладно, но клянусь всеми святыми, вы у меня заплатите за все, если что случится. И будьте осторожными, – он заспешил к другим стражникам, которые улеглись отдохнуть.

Арман подскочил к Пьеру и спросил с волнением в голосе:

– Ну как?

– Полезай, но быстро, а то нам несдобровать.

– Сторожи! – коротко бросил Арман и тут же незаметно отошел к стене, за которой недалеко находилась таинственная дыра.

Прозвучал сигнал к продолжению работ, а Арман все еще не показывался. Пьер занервничал, на него вопросительно глядел его страж-земляк, он подошел ближе, покрикивая на едва шевелящихся пленников. И многозначительно похлопывал по ладони своей палкой.

– Где твой проходимец? – прошипел он, проходя мимо.

– Заделывает дыру, раис, – Пьер думал, что он врет, хотя в это самое время Арман и в самом деле лихорадочно засыпал эту самую дыру.

– Спаси тебя Бог, братец! – вырвалось у Пьера, когда он увидел Армана, появившегося из-за стены. – Пусть Аллах будет милостив к тебе и твоей семье. Если мне удастся вырваться отсюда, обещаю щедро наградить тебя.

– Что ты можешь? Откуда у тебя могут быть такие деньги?

– Найдем, коли будешь и впредь нам помогать, братец. Дай только Бог нам вырваться отсюда.

– Ну, ну, – только и буркнул охранник и удалился медленным шагом, не обратив внимания на Армана, который тут же принялся ворочать камни.

Вечером после молитвы появился знакомый стражник. Пьер вопросительно глянул на Армана, тот сунул ему в руку три монетки и сказал:

– Если что, сунешь ему. Понял? Чует мое сердце, что это он по нашу душу.

Так оно и случилось. Охранник, которого, кстати, теперь звали Али, поманил Пьера пальцем. Тот встал с соломы и поплелся за ним, поглядывая с кривой улыбкой по сторонам.

– Говори, руми, – коротко бросил охранник, когда они оказались в тесной каморке в конце узкого коридора. Солнце уже скрылось за зубчатой грядой гор, и сгущающиеся сумерки обещали скорое наступление полной темноты.

– Раис, братец, уж очень мало времени было у моего товарища. Но он все же разглядел, что это полузаваленный подвал со скелетом, почти полностью засыпанный камнями. Рядом стоял сундучок, тоже приваленный, но слегка с проломленной крышкой.

– Очень длинно говоришь, руми. Короче, что в сундучке?

– Вот, раис, – сказал Пьер, протягивая тому монетки на ладони. Али взял монетки, подошел к окошку в стене и стал рассматривать их при угасающем свете сумерек. Он посмотрел внимательно на Пьера, подумал и спросил:

– Много там этого добра?

– Он точно не знает, братец. Спешил вернуться. Но сундучок полон ими, это точно. А может, там и еще чего есть.

– А велик ли сундучок? – поинтересовался Али.

– Он говорит, что не так уж и мал, раис. Пробовал поднять, но камни мешают. В другой раз уберет их, если удастся.

– Другой раз будет только через несколько дней. Хорошо укрыли дыру?

– Да, раис. Никто не заметит, если не начнет ворошить камни. Но мы завтра можем еще лучше ее засыпать, раис.

– Уж постарайтесь, – буркнул Али и направился назад, Пьер молча последовал следом.

Глава 12 Радостная весть

– Мама, мама! Иди быстрее сюда! Письмо от папы пришло!

Ивонна резко обернулась и почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Дыхание участилось, а ноги стали непослушными. К ней бежал Эжен и призывно махал руками.

– Ну, мама, что же ты?! Иди скорее читать папино письмо! Мне так хочется поскорее узнать, что там с ним приключилось! Быстрее, мамочка! – Он ухватил Ивонну за безвольную руку и потянул за собой.

Только сейчас Ивонна поняла окончательно, что случилось. Она заторопилась и вместе с Эженом поспешила к дому.

Им встретился Жан Эмиль, спешащий с вестью.

– Мадам, вас ждут в доме, – с одышкой произнес он, но Ивонна промчалась мимо.

– Уже знаю, Жан. Видите, спешу.

У дома уже собралось несколько человек, желающих узнать новости о своем господине. Ивонна влетела в вестибюль и бросилась к посыльному, который устало топтался, не решаясь присесть в кресло.

– Вы от мессира Легри?

– Да, мадам, – ответил молодой человек, склоняясь перед Ивонной. – Вот вам письмо, мадам, – он протянул конверт и свиток пергамента, перевязанного цветной лентой.

Ивонна в волнении схватила письма. Развернула пергамент и впилась в него глазами. Эжен нетерпеливо дергал мать за подол платья:

– Мама, читай вслух! Мне тоже хочется все знать о папе.

– Дорогой, папа жив! – Она обняла руками голову Эжена и покрыла ее жаркими поцелуями. – Он просит выкупа, и мы немедленно это сделаем!

– А за что выкуп, мама?

– Он в плену у варваров, и его надо выкупить, чтобы не отправили на галеры, сынок. Мы все сделаем, и скоро наш папа будет здесь. Какое счастье, сынок, снова быть вместе!

Ивонна принялась за письмо от Робера. В нем он спрашивал полномочий и совета по выкупу Пьера.

Она обратилась к ожидавшему посыльному:

– Дорогой мой, скачите назад и передайте мессиру Легри, что выкуп надо приготовить немедленно и скорейшим способом переправить в этот город, как его, ах да, Аннабу. Пусть он этим займется самым скорейшим образом.

– Слушаю, мадам, – ответил молодой человек, сморщившись от недовольства. Ивонна заметила это и сказала:

– Простите, но я так взволнована, что потеряла всякое представление обо всем остальном. Вы устали и голодны. Жан, – обратилась она к управляющему, – позаботьтесь о гонце. Накормите, пусть часок отдохнет, смените лошадь, и пусть скачет в Марсель.

– Все сделаю, мадам, не волнуйтесь об этом.

Ивонна рухнула в кресло, обхватила голову Эжена, и так сидела, переживая радостную весть и представляя скорую встречу с Пьером.

Не успела она успокоиться, как доложили, что явился Фома и хочет ее видеть. Ивонна встрепенулась, вскочила и произнесла с покрасневшим от досады лицом:

– Не пускать! Я не хочу его видеть! – Она бросилась к себе в спальню, торопясь поскорее уйти и прекрасно понимая, что ее приказ не остановит Фому.

Так оно и случилось. Ивонна услышала отдаленный голос ненавистного ей человека и с ужасом представила, что придется выслушивать лживые, как ей казалось, слова этого назойливого разбойника.

Вскоре у дверей спальни раздался шум, слышался требовательный голос Фомы и робкие ответы сопротивляющейся служанки Розалии. Наконец дверь открылась, и раскрасневшееся от волнения лицо Розалии появилось в щели.

– Мадам, простите, но мессир Фома никак не хочет слушать меня.

Ивонна не успела ответить, как в комнате появился Фома в роскошном кафтане, в кружевах, надушенный и радостный.

– Я так рад был услышать, что от Пьера получено письмо, мадам! Примите мои самые искренние поздравления и позвольте оказать вам любую услугу. Я горю нетерпением доказать вам свою преданность, мадам!

– Ах, оставьте! Вы врываетесь ко мне в спальню, не заботясь об элементарных приличиях! Уходите немедленно. Я устала и хочу остаться одна! Сделайте хоть это маленькое одолжение для меня, Фома.

– Ох, сударыня! Как много вы хотите! Я не могу уйти, не узнав от вас всего, что известно вам.

– Вот возьмите, прочитайте сами, и все узнаете. И уходите побыстрее. Эжен, мальчик, ты бы пошел погулять, поиграл с мальчишками.

– Но мама, мне так хочется, чтобы ты рассказала мне про папу…

– Нет, сынок, не сейчас. Да ты и так все знаешь. Розалия, принеси нам чего-нибудь холодного. Очень хочется пить. О, Господи, как я вся дрожу от волнения!

Кончив читать письма, Фома взглянул на Ивонну с каким-то странным блеском в глазах, потом сказал с волнением:

– Мадам Ивонна! Я весь в желании помочь моему другу. Я готов хоть сейчас скакать в Марсель и готовить корабль. Позвольте мне сделать это, мадам!

– Мессир, у меня самой есть для этого все необходимое. Гонец отдохнет и отвезет мой приказ сделать все как полагается и быстро. Не стоит еще и вам утруждать себя.

– Нет, мадам! Я не могу согласиться с вашими доводами. Освобождение Пьера и мое дело, так что я имею право на участие. И не только на участие, Ивонна. Мой долг оплатить хотя бы часть выкупа, мадам!

– И не думайте об этом, Фома. Я в состоянии сделать это сама.

– Я в этом нисколько и не сомневаюсь, но моя обязанность – внести посильную лепту в затраты. И никакие уговоры на меня не подействуют. Я это решил твердо и не отступлю от своего решения, мадам. Так что с гонцом отправлюсь и я.

– Фома, вы меня убиваете своей назойливостью. Сколько вам говорить, что мне все это весьма неприятно. И это еще мягко сказано!

– Но Ивонна, мадам, вам не убедить, что я поступаю неправильно! Я в долгу перед вашим семейством. Ведь и я виновен, хоть и частично, в том, что произошло с Пьером. Так что я не отступлю от возможности помочь в его освобождении. И я займусь этим немедленно и неукоснительно. В этом я чувствую свой долг перед другом и, конечно же, перед вами, Ивонна.

В последних словах Фомы Ивонне почудилось что-то загадочное, и ей стало не по себе. Она подозрительно глянула в его лукавые глаза и отвела свои, вздохнула горестно, но отвечать не стала. А Фома воспользовался этой нерешительностью, приняв ее за вынужденное согласие. Он стремительно повернулся, бросив на ходу слова прощания, и выбежал во двор.

Ивонна слышала сквозь открытые окна его властный голос, отдававший распоряжения, и думы ее были уже не такими радужными. Она чего-то страшилась, сама не зная, чего.

Словно в оцепенении, Ивонна слышала, как зацокали копыта лошадей. Она поняла, что Фома выполнит свое навязываемое обещание участвовать в предприятии, но сил сопротивляться больше не было. Да и что она могла противопоставить столь решительному напору наглого Фомы?

Вдруг она встрепенулась. Надо же, ведь она не успела написать Пьеру ни одного слова. Она вскочила, бросилась к окну, но лишь легкое облачко пыли указывало на то, что только что здесь проскакали лошади. Слезы навернулись у нее на глазах. Она позвала Розалию:

– Розалия, кто отправился в Марсель с Фомой?

– Мадам, их было четверо. Мессир Фома взял с собой гонца, Давилу и еще своего кучера, но экипаж они оставили здесь. Видно, спешили, мадам.

– Зачем же ему надо было брать Поля? – как бы про себя молвила Ивонна.

Радужное настроение, вызванное письмом Пьера, куда-то исчезло. На его место в сердце забрались какая-то муть и тоска. Необъяснимая грусть охватила Ивонну, даже крутящийся рядом Эжен стал раздражать ее.

Ивонна отослала служанку и Эжена, а сама спустилась в сад и стала прохаживаться по дорожкам, упорно раздумывая над всем случившимся за это короткое время. Тревога не покидала ее, но объяснить ее происхождение она не могла. Лишь участие Фомы определенно тревожило женщину. Она не могла полностью доверять ему, и его активность пугала ее.

Но прошел час, и Ивонна почувствовала голод. «Нам ничего не остается, как набраться терпения и ждать, – подумала она, направляясь к дому. – Во всяком случае, трудно поверить, что Фома как-то может усложнить скорейшее прибытие Пьера домой. В это просто не хочется верить».

Прошло дня четыре в тоскливом ожидании, когда в усадьбу влетела пара всадников, и взмыленные кони, поднимая пыль копытами, остановились перед главным входом.

Фома и Давила тяжело спрыгнули на землю, конюх схватил поводья и пошел выводить лошадей. Фома поднялся по ступеням на крыльцо. Вид у него был усталый и запыленный.

– Мадам, – сказал он, увидев появившуюся в дверях Ивонну, – приветствую вас и спешу сообщить, что все готово к отплытию в Африку.

– Так быстро? – не сумев скрыть радости, воскликнула Ивонна.

– Я старался, мадам. Не могу же я тянуть с таким важным для нас делом. Все финансовые дела улажены, и я рад сообщить, что мне удалось вытянуть сто золотых у купцов, чьи торговые суда мы тогда конвоировали.

– Ах, Фома, зачем нужно было идти на это? Это просто лишнее.

– Нет, мадам. Пусть и они почувствуют свою причастность к случившемуся. Пьер не только себя ограждал от опасности, но и их суда, которые он и спас. Считаю, мадам, что обсуждать подобное нет смысла. Все улажено. Моя доля в этом предприятии составит ровно половину.

– Ох, Фома, какой же вы неугомонный и настырный! Я же просила не делать этого. Мне, право, неловко…

– Мадам! Мне просто было необходимо сделать это. Я получаю от всего этого огромное удовлетворение и надеюсь на более благосклонное к себе отношение. Вы же знаете об этом не хуже меня.

– Мессир, я не давала вам повода так думать. Никогда не тешьте себя никакими надеждами. Из этого ничего не получится.

– Ивонна, не стоит обсуждать сейчас такие проблемы. Лучше распорядитесь подать обед, а то мы с ног валимся от усталости и голода. А мы с Давилой пока умоемся. В этом году просто ужасно жарко, хотя на дворе уже осень.

На другой день Ивонна провожала Фому с Давилой в Марсель, надеясь на скорую встречу с Пьером. Ее сердце радостно билось. Мрачные мысли отступили, давая место ликующей надежде. Омрачало настроение лишь понимание того, что придется ждать почти месяц, а погода может в любую минуту резко испортиться. Осенние штормы могут обрушиться жестоко и внезапно.

Представив себе такое, Ивонна испугалась. Она торопливо зашептала молитву, направилась в домашнюю часовенку, зажгла свечу и, опустившись на колени, стала горячо просить Господа и Деву Марию о ниспослании благополучия Пьеру.

Однако уже на следующий день молодость и надежда взяли свое. В глазах Ивонны опять заблестели искорки веселья. Она поняла, что в тоскливом ожидании нет ничего хорошего, и решила немного поразвлечься. Ивонна стала много времени уделять Мари и Эжену,каталась на лошади, стреляла из пистолета и занималась делами усадьбы – как прилежная хозяйка и мать семейства.

Как ни странно, но дни проходили достаточно быстро, и сердце Ивонны замирало, когда она вспоминала, что осталось совсем мало дней до возвращения Пьера. Она думала о забавных мелочах, которыми окружит его, о кушаньях, которыми будет потчевать любимого, и о многом другом, что приходило в голову.

Радостная, веселая, Ивонна порхала по усадьбе, всем дарила приветливые улыбки, а начавшаяся непогода уже не казалась ей такой ужасной и опасной.

Глава 13 Ужасная весть

Имитируя сильный удар палкой, Али жестом приказал Пьеру выходить. Тот мигнул Арману и, скорчив гримасу боли, побрел, прихрамывая, к выходу из подвала. По дороге получил уже вполне настоящий увесистый тычок по затылку, переступил порог, и за ним закрылась тяжелая дверь.

– Так надо, – пробурчал Али, отойдя от другого стражника достаточно далеко.

– Я понимаю, братец. Не беспокойся, не сахарный, не развалюсь.

– Слушай внимательно. Тебя с товарищем я отправлю в тот подвал, где вы нашли монеты. Пусть твой друг покажет эту дыру, а мы поглядим, что там есть еще. Это будет тебе на пользу.

– Хорошо, я сделаю, как ты скажешь.

– А сейчас иди и поработай малость для отвода глаз. В углу за дверью найдешь узел жратвы. Ешь осторожно, своему другу оставь малость, пусть подкрепится, а то совсем отощает. Когда войду, то поори для виду.

– Все понял, раис. Не беспокойся за нас.

Али жестом указал, где надо работать, и ушел, а Пьер бросился в угол и с жадностью накинулся на еду. А там было чего отведать, даже жареная баранья нога с коричневой корочкой. Кувшин вина дополнил трапезу. Он едва унял свою ретивость, вовремя вспомнив про Армана. С сожалением завернул все в тряпицу, припрятал пока и принялся вычищать навоз, скопившийся за день.

Прошел приблизительно час, когда к нему втолкнули Армана. Тот растянулся на навозе, изрыгая ругательства и злобно отплевываясь.

– Успокойся, Арман. Или ты хотел, чтобы тебе ужин на блюде преподнесли? Гляди, чем тебя угощает мой друг Али. Скорее приступай, а то я едва все сам не прикончил.

– Ого! Вот это да! Да за такой ужин я и не то вытерплю!

– Тише, и побыстрей уминай. Нам еще поработать надо. Скоро у нас с тобой появится дело. Али хочет присвоить твои сокровища.

– Вот паскуда! Что же делать, Пьер?

– Да ничего и не надо делать, Арман. Зачем они нам, если совсем скоро мы получим выкуп и отправимся домой. А кругляшки из сундука нам в этом только помогут.

– Ладно. Обидно только – может, там целое состояние… Я доверяю тебе, Пьер, и жду с нетерпением того дня, когда мы с тобой сможем свободно прогуляться по улицам Марселя.

– Уверен, что это случится уже скоро. Верь и надейся, Арман.

Через несколько дней, когда над городом бушевала гроза, Али вытащил Армана с Пьером из подвала, и они отправились в старинный разрушенный город за кладом.

Грозные бастионы крепости проступали сквозь пелену дождя, а шпили минаретов едва просматривались, уходя своими иглами в туманное небо. Лишь знаменитая мечеть Сиди-бу-Меруан выделялась четкими линиями и затейливым орнаментом украшений.

Прохожих почти не было, и на путников никто не обращал внимания. Арман тащил за собой ленивого осла, а Али с Пьером молча шагали, укрывшись уже промокшими джелабами. Арман продрог и ежился от холода, в который раз проклиная тот день, когда ему вздумалось соблазниться хорошим заработком и отправиться в море.

Наконец, когда после часа ходьбы они прибыли на место, то Арман приободрился.

– Пьер, помогай мне, а то не очень-то охота мокнуть зря!

Приятели молча отвалили прикрывавшую дыру плиту и вопросительно глянули на Али. Тот молча кивнул, и они по очереди стали протискиваться в темный зев.

Вскоре они оказались в темноте и тесноте полузасыпанного подвала. Али долго возился с фонарем, с трудом разжег его и стал осматривать помещение. Оно действительно выглядело мрачно и даже страшно. Из кучи мусора и камней торчали кости человеческих ног, валялись полуистлевшие деревяшки, у стены виднелся совсем развалившийся полузасыпанный сундучок, и тускло темнели медные полосы, некогда обшивавшие его.

– Вот, глядите… Он еще целый был, а как я поднять попробовал, так и развалился, даже деньги высыпались, – показал Арман рукой на груду монет, им же присыпанных в прошлый раз слоем пыли вперемешку с мелкими камешками.

Али склонился, перебирая пальцами монеты, потом приподнялся и сказал, обращаясь к Пьеру:

– Не ахти что, но и это позволит мне владеть еще одной женой.

– У тебя ж есть уже две, как мне кажется? Куда тебе столько?

– В этом немалая прелесть магометанства, руми. Есть деньги, есть и молодая жена. Аллах четыре разрешает, вот я этим и воспользуюсь. Уж очень охота побаловать себя на старости лет молоденькой плотью, – в словах Али звучало неприкрытое вожделение. Пьеру стало как-то неуютно, а Али криво усмехнулся.

Придвинули поближе фонарь, и Али стал с помощью Армана отбирать серебряные монеты, отгребая в сторону медные. Фонарь давал мало света, работа продвигалась медленно, но спешить было некуда, вся ночь еще впереди.

Наконец дело было сделано. Мешок с монетами оказался довольно тяжелым. Али прикинул его на вес, запустил в него руку и протянул в зажатой ладони горсть монет Пьеру. Потом остановился, как бы передумав, опустил руку назад в мешок и сказал:

– Не стоит пока рисковать, руми. Потом я тебе отплачу, но не сейчас.

Они молча выбрались наружу. Ослик покорно ждал своей участи и не выказал никаких чувств, увидев людей. Арман тщательно прикрыл дыру, ведущую в подвал. Али привязал мешок к спине животного, и так же молча все трое двинулись в обратный путь.

Все устали, находясь в тесном, низком и душном помещении, сплошь пропитанном пылью. И теперь, даже под дождем, им стало легче. Они дышали полной грудью. Пьер мечтал о скором возвращении домой, а Арман все думал о том, выполнит ли Пьер свое обещание выделить ему достаточную сумму для организации театра, чтобы путешествовать с ним по городам.

С неделю ничего не происходило. Пленников регулярно гоняли на работы. Погода помаленьку портилась. Перепадали дожди с ветром, становилось холодно. Море уже не ласкало взора, а грозно и неприветливо серело, гоняя немалые валы по своей поверхности.

Суда стали редко выходить за пределы порта. Пьер загрустил, опасаясь, что в такую пору корабль из Марселя может и не прийти. То же подтвердил и Арман.

– Думаю, Пьер, что если за будущие дней десять за нами не придет судно, то придется нам зимовать в этом подвале, а там хозяева наши и про галеры вспомнят… Что-то уж очень долго нет никаких вестей.

– Стало быть, так угодно Богу, Арман. Нам ничего не остается, как уповать на его милости.

– Заговорил как мусульманин. Но ты прав. Что нам еще остается в нашем положении.

И вот пришел день, которого они так ждали, но ничего хорошего он не принес…

Али вошел, как обычно, похлопывая палкой по ладони, оглядел угрюмым взором притихших рабов, молча дал знак выходить на работы, а потом, ткнув палкой в грудь Пьеру, сказал:

– А ты останься, руми. Есть что сказать тебе.

Пьер заволновался, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Он ждал. Когда все вышли и в подвале остались только Али с Пьером, охранник, оглянувшись для уверенности, проговорил:

– Плохи твои дела, руми. Выкуп прибыл, но свободы тебе не видать.

Сердце Пьера чуть не остановилось от услышанного. Он какое-то время никак не мог найти слов, спросить, что же такое случилось. Али помог ему:

– Какой-то Фома имел беседу с нашим начальником тюрьмы. Договорились так, что половина выкупа будет выдана, но с условием, что ты отправишься на галеры по весне. Кумекай теперь сам, руми.

– Фома! Это же мой самый закадычный друг. Он тоже русский, мы с ним дружим с детства! Как такое может быть? Что-то не верится. Скажи мне правду, братец, умоляю!

– Я сказал правду, руми. Я не мог утаить этого от тебя. Все же мы с тобой одной крови, и я у тебя в долгу. Думаю, что теперь мы квиты. Хотя… Ладно, может, что и придумаем. Времени еще много до весны.

– Боже! Что же это такое?! Как же мог Фома такое сотворить? В уме не укладывается! Что же он за человек? Видно, правду говорила Ивонна, что он опасен и лжив. Как же я сам этого не понял?

– Хватит блеять, руми! Иди на работы, а то кто-нибудь подумает чего о нас. Пошел, руми!

– Я не руми, я русский! – воскликнул Пьер, но тут же осекся и замолчал, понимая неправоту своих возражений.

– Для меня ты – руми, братец. Иди. Обещаю придумать что-нибудь для тебя.

– Помоги мне вырваться отсюда, и я тебе хорошо уплачу, братец!

– Погоди обещать, руми. Надо еще суметь вырваться, а уж потом и расплачиваться за помощь. Ну, пошел!

Оглушенный неожиданной страшной новостью, Пьер потерянной походкой поплелся за ушедшими вперед пленниками. Он выглядел униженным и сломленным.

– Пьер, что с тобой? Тебя избили? – спросил Арман, когда тот поравнялся с другом.

– Еще хуже, Арман. Выкупа не будет.

– Как это? Не понимаю. Откуда знаешь?

– Сказали, Арман. Мой лучший друг устроил так, что меня отправят на галеры, отдал за это половину выкупа, а все остальное присвоил. Господи, смилуйся над нами! Помоги одолеть невзгоды! Господи, обещаю построить часовню, коли поможешь нам высвободиться из неволи! Господи, помоги, спаси и помилуй!

– Чуяло мое сердце, что так оно и случится! – воскликнул Арман в ярости. – Что же теперь с нами будет? Проклятье!

– Али обещал подумать, как помочь нам. Я обещал ему награду за это.

– Али! Ему легко думать. Он у себя дома! А нам каково?

– На худой конец можно последовать примеру Али, Арман.

– Как это? – удивленно уставился тот на товарища.

– Можно принять магометанство. Сколько раз нас уговаривали это сделать. Так что это самый легкий путь к свободе.

– Ты спятил! Как это можно?

– Я не уговариваю, просто объясняю возможности. А эта самая легкая.

– Проклятье! Пьер, ты что, неужели серьезно так думаешь?

– Пока нет. Но чем черт не шутит. Я повидал множество религий и не вижу никакой особой разницы в них. Был же я православным, а теперь католик?

– Так ты уже менял веру?

– Веру нет, но обычаи и правила некоторые я поменял. И не вижу в этом ничего дурного. Ведь главное в вере что? Сама вера в Бога! У каждого народа свои внешние обычаи и приемы этой веры, но сама вера остается незыблемой. Вот что главное, Арман.

– Ну ты даешь, Пьер!

– Не переживай и не удивляйся. Я верю в Бога, а это главное.

– Но ведь магометанство такое нечистое! Они свинину не едят и вино не пьют!

– Это не главное, Арман. А вино и они попивают, но не так много, как христиане. И не бери в голову мои слова.

– Как же не брать такое?

Они замолчали, подгоняемые охранниками. Каждый погрузился в свои мрачные думы. Северный ветер трепал их ветхие одежды, пронизывал до костей, пленники ежились и кутались, спасаясь от холода.

Уже принявшись за работу, Пьер вдруг разразился проклятиями.

– Арман, я только сейчас окончательно осознал, что мой бывший друг просто-напросто добивается моей жены! Вот каналья! Как же теперь мне жить, сознавая, что она осталась совсем беззащитной перед его подлостью и похотью! Что мне делать, Арман?! Черт!

– Эх, Пьер! Что ты сейчас можешь сделать? Мы способны лишь мечтать о мщении, счастливом избавлении от плена, о возвращении домой! Об этом теперь надо молить Господа ежедневно, ежечасно. Больше не на кого нам надеяться. И не упоминай черта более.

– Проклятье! Как мне не ругаться? – Пьер в сердцах плюнул.

– Ты говорил про Али. Но я, честно говоря, не верю в его обещания. Уж очень он хитро поглядывает на нас. Он себе на уме, Пьер.

– И все же, Арман, мне больше не на кого надеяться. Я не пожалею своего состояния, но постараюсь добраться до Фомы. Он от меня не уйдет, подонок! Клянусь всеми святыми!

– Если так, то я тебе в этом буду всемерно помогать, Пьер. Вот тебе моя рука и честное слово! – с этими словами Арман протянул другу руку и тут же отдернул ее назад. Удар палкой ошпарил его жгучей болью.

Охранник с ругательствами накинулся на них и стал избивать. Приходилось терпеть и ждать, пока тот устанет и насытит свою кровожадность.

Уже возвращаясь домой, в подвал тюрьмы, Арман тихо сказал:

– Хуже всего, что придется долго ждать весны. В такую пору нечего и думать совершить побег. Море почти закрыто для судоходства, а в горах околеешь от холода и голода.

– Да, ты прав, Арман. Тут ничего не придумаешь. Надо ждать и надеяться на Али. Авось он придумает что-нибудь для нас. Ему это легче.

– На него лучше не надеяться, Пьер. Давай сами думать.

– Вряд ли нам удастся что-либо придумать дельного без помощи со стороны. И у нас никого больше нет на примете. – Пьер повернулся, шепча в темноту: – Ждать и надеяться…

Глава 14 Фома раскрылся

Декабрь подходил к концу. Люди готовились к рождественским праздникам, а Ивонна бродила по дому как неприкаянная и в отчаянии ломала руки. Слуги боялись подойти к ней и сторонились своей госпожи, почти потерявшей от горя рассудок. Она перестала причесываться, следить за одеждой, и от этого становилось больно на нее смотреть.

Уже прошло три недели, как Фома принес ужасную весть. По его словам получалось, что Пьер уже был продан на галеры и искать его теперь стало очень трудно, если вообще возможно. Так он уверял.

После этого Ивонна долго ничего не замечала, оглушенная страшной вестью. Она металась по дому, никого не замечая, и лишь бормотала что-то бессвязное, побледнела, осунулась, подурнела. Фома, часто посещавший ее в первое время, теперь приезжал редко, но и его визиты не волновали Ивонну. Она не замечала его и не отвечала на его вопросы.

Однако в последнее свое посещение Фома заметил значительные изменения в ее поведении. Она стала опять одеваться нормально, красиво завивать локоны, во взгляде просматривалась энергия и живость. Еще было далеко до прежней нормы, но и такое изменение значило очень многое.

– Ивонна, мадам! – голос Фомы задрожал, видимо, от волнения. – Я так рад видеть вас в лучшем состоянии. Видно, молодость берет свое. Примите мои поздравления с началом выздоровления.

– О чем вы, мессир? Какое выздоровление? Об этом не может быть и речи, пока Пьер не будет найден и возвращен.

– О, вы так полны решимости искать мужа? Как это похоже на вас, мадам. Я весь к вашим услугам, Ивонна!

– Представьте себе, я решила обходиться во всем без вашего участия. С меня достаточно того, что вы не смогли устроить дело, которое мне казалось не таким уж и сложным.

– Но, мадам, что вы такое говорите?! Неужели вы полагаете, что…

– Закройте рот и не произносите больше ни звука, мессир. Вы мне так надоели, что я горю желанием натравить на вас собак. Я не хочу слушать вашу болтовню! Мне она кажется недостаточно правдивой.

– Ивонна, дорогая! Вы меня убиваете своим недоверием! Как можно?..

– Уберетесь ли вы когда-нибудь, мессир? Мне противно вас видеть!

Фома с прищуром посмотрел в глаза Ивонны. В них светилась непреклонная решимость, и он не заставил просить себя вторично, но в душе затаил желание отомстить. Раньше он просто пытался овладеть ею, может быть, даже сделать своей женой. Он действительно был влюблен в Ивонну и страстно желал ею обладать. Но теперь, глядя в ее синие глаза, полные упорства, он изменил свое намерение и уже не ощущал в себе той влюбленности, которая грызла его вот уже сколько месяцев. Фома впервые почувствовал в себе раздражение от ее слов и всего поведения.

Спускаясь по ступеням дома к карете, он уже решил, что с влюбленностью покончено. Настала очередь холодного расчета и действия. Он не отступит и добьется своего, чего бы это ему ни стоило. Силой, уговорами, лестью или хитростью, но она будет его, а там он поиздевается над нею в свое удовольствие.

У него даже улучшилось настроение. Новая идея, новое направление мысли придали ему и новые силы в достижении задуманного. Ухмыльнувшись правой стороной рта, он уже твердо решил, что в ближайшее время предпримет нечто действенное. Ждать больше не стоит.

Отшумели рождественские празднества. Снег так и не появился даже на ближних горах, дожди перепадали, чередуясь с ветрами.

Ивонна сразу же после праздников направилась в Марсель. Там она принялась вновь разыскивать членов команды судна, носившего ее имя. Ей хотелось как следует провести расследование обстоятельств пленения Пьера. Те сведения, что были получены от Фомы и Поля Давилы, ее мало удовлетворяли. Она им уже не доверяла, тем более что поведение Поля при расспросах явно было сомнительным и внушало недоверие.

Две недели спустя она призвала человека, занимающегося этими делами, для получения дополнительных сведений.

– Мадам, ничего утешительного сообщить не могу. Никого в городе и ближайших селениях нет. Все словно сговорились и разбрелись по свету.

– Стало быть, никаких сведений, проливающих свет на историю с моим мужем, вы сообщить мне не можете?

– Кое-что есть, мадам, но уж слишком косвенные это сведения.

– Однако я бы хотела их выслушать.

– Пожалуйста, мадам. Дело в том, что семьи некоторых участников похода живут поблизости, в Марселе. И хотя эти люди тоже мало знают об этом, но некоторые из них говорят, что матросы, их родные, придя в Марсель, тут же получили оплату за поход с высокими прибавками и отбыли на разных кораблях во всевозможные плавания с тем, чтобы до весны или лета не появляться в Марселе. Не кажется ли вам, мадам, что это весьма подозрительно?

– Да. Это действительно подозрительно. И кто же оплатил им всем добавку?

– Вот тут, мадам, полная неясность. Доплачивали в разное время и разные люди. Их, кстати, тоже разыскать не удалось.

– А что еще удалось выведать у родных этих матросов, которые исчезли?

– Очень мало, мадам. Но некоторые утверждают, что кто-то что-то говорил про обстоятельства пленения вашего мужа, но конкретно ничего узнать не удалось. Думаю, что кто-то устроил это специально и преднамеренно. В этом у меня сомнений нет, хотя доказать ничего не могу.

– Следовательно, вы убеждены, что пленение моего мужа было как-то подстроено? Правильно я вас поняла, месье?

– Да, мадам, вы правильно меня поняли.

– В таком случае на этом мы и закончим. Благодарю за службу. Получите расчет, как и договаривались.

Несколько дней Ивонна молча раздумывала над тем, что услышала, и в конце концов пришла к убеждению, что лишь Фома мог желать устроить Пьеру такую судьбу. Больше некому было хотеть ему зла.

Сопоставив все полученные сведения с поведением Фомы, она укрепилась в мысли, что была с самого начала права, предупреждая Пьера об опасности, исходящей от Фомы.

В расстроенных чувствах Ивонна вернулась в усадьбу. Из головы не выходила мысль о том, что теперь вызволить Пьера из плена будет значительно труднее, не говоря о том, что и средства были потрачены впустую. Фома, правда, многое вернул, но все же затраты оказались значительными.

Ближе к весне Ивонна услышала, что где-то в горах живет гадалка или колдунья, которая может многое рассказать о будущем. Это толкало Ивонну на попытку испытать этот шанс, увидеть то, что ждет ее и Пьера. Она пригласила Поля Давилу к себе.

– Поль, я давно догадываюсь, что ты что-то от меня скрываешь, однако заставлять тебя рассказывать все не собираюсь. Но твоя помощь мне сейчас необходима.

– Мадам, я весь к вашим услугам. Приказывайте, я с удовольствием выполню все ваши желания.

– Хорошо, Поль. Я хотела бы проехаться в горы к гадалке и разузнать, что ожидает меня и Пьера. Ты не мог бы сопровождать меня в этой поездке? Ехать придется верхом.

– Мадам, можете не сомневаться в том, что я с радостью исполню вашу просьбу. Лишь скажите, когда выезжать.

– Дня через два-три, Поль. Так что приготовь лошадей, провизию и все остальное, что понадобится в пути.

– Будет исполнено, мадам. Но думаю, что не мешает взять с собой и еще кого-нибудь, мадам.

– Согласна, Поль.

Розалия просунула голову в щель двери и спросила:

– Мадам, приехал мессир Фома с каким-то господином. Вы их примете?

– Нет, Розалия. Пусть убираются, едут своей дорогой. Я устала от него.

Однако пять минут спустя Фома все-таки появился в гостиной. Он любезно улыбался, расточая комплименты и похвалы Ивонне. Рядом кланялся молодой красавец в роскошном камзоле, держа шляпу в руке и подметая плюмажем персидский ковер.

– Мадам, разрешите представить вам моего друга. Месье Рокантон, мадам. Прошу вас.

Молодой красавец сделал шаг вперед, снова галантно раскланялся и произнес приятным сочным голосом:

– Колен Рокантон к вашим услугам, мадам. Вы очаровательны, мадам.

Что-то кольнуло в груди у Ивонны. Она пристально поглядела на молодого человека, на Фому, который не спускал с нее глаз. Сердце у молодой женщины как-то странно затрепетало от нахлынувшей тревоги.

Все это длилось всего мгновение, но Ивонне вдруг показалось, что все заметили ее замешательство.

– С чего вы взяли, месье Фома, что мне обязательно нужно общество вашего друга, о котором я никогда не слышала?

– Ивонна, вы же так одиноки. Мне всегда так хотелось составить вам компанию, а для полноты ее я пригласил своего друга Колена. Кстати, он дворянин и очень состоятельный человек.

– Мне это неинтересно. Я занята совсем другим, мессир Фома. И развлекать меня нет никакой необходимости. Потому я буду вам признательна, если ваш визит не затянется.

Эта нелюбезность, даже грубость нисколько не смутила посетителей. Они приятно улыбались, Колен элегантным движением подкручивал нафабренные усики, Фома с явным наслаждением взирал на Ивонну, отмечая, что та не в своей тарелке.

Но поскольку Ивонна не выказывала никакого желания продолжать разговор, показывая всем своим видом отчужденность по отношению к гостям, тем ничего не оставалось, как проститься и удалиться с независимым и гордым видом.

Ивонна, оставшись одна, с волнением стала обдумывать все, что сейчас произошло. Она не могла не признать, что красавец произвел на нее впечатление, но одно то, что это друг Фомы, заставляло ее предположить, что эта встреча была продумана и специально подстроена.

– Стало быть, Фома не оставил меня в покое, – тихо сказала сама себе Ивонна. – Он подослал этого красавца с явной целью, но какой? – И тут же ответила: – Весьма просто и даже примитивно, Фома. Ты хочешь меня скомпрометировать и использовать затем мой позор в своих интересах. Поглядим же, как это тебе удастся. Уверена, что ничего не получится. Я не допущу этого.

Не прошло и недели, как Колен уже самостоятельно посетил усадьбу, и Ивонна отметила, что это не вызвало в ней острого недовольства. Понимание это ее разозлило и вывело из равновесия.

– Мессир, я очень занята и не могу уделить вам много времени, – с озабоченным видом произнесла Ивонна, выслушав приветствия и комплименты посетителя.

– Мадам, не волнуйтесь по этому поводу. Я заскочил лишь засвидетельствовать свое почтение и сказать, что вы очаровательны.

– Должна вам заметить, месье Рокантон, что затея мессира Фомы мне хорошо известна, и я ее совершенно не одобряю. Достаточно низко с его стороны так поступать. Он вскоре дождется, что я распоряжусь спустить на него собак.

– Мадам так недовольна моим другом? Но почему? Он так обходителен и много о вас говорит хорошего. Я бы даже сказал, что он в вас влюблен, но это между нами, мадам…

– Меня это интересует лишь потому, что я вынуждена буду принять конкретные меры для ограждения своего покоя. А сейчас прошу меня извинить. Я занята делами своего мужа и не могу больше пользоваться вашим временем.

Ивонна встала и удалилась, не удостоив красавца Колена даже взгляда. Зато душа ее ликовала. Она сумела настоять на своем и была этим довольна.

Это посещение несколько отвлекло ее от задуманного путешествия к гадалке, хотя Поль не раз напоминал своей госпоже о нем. Но было так много поводов для размышлений, что Ивонна решила подождать, пока дороги просохнут и станет достаточно тепло.

Природа начала пробуждаться от зимнего забытья. Солнце в полдень припекало уже ощутимо. Птичий гомон не смолкал с самого раннего утра, а крестьяне принялись за свои обычные приготовления к весенним работам. Лица людей посветлели в ожидании скорой уже весны.

Солнце клонилось к западу и скрывалось в надвигавшихся с моря тучах, когда Ивонна услыхала звук подъехавшего экипажа. Она выглянула в окно и с неудовольствием увидела Фому. Он был один, и Ивонна даже несколько недоумевала, почему с ним нет его друга Колена.

Что-то насторожило ее в поведении Фомы. Ей показалось, что он как-то взволнован или возбужден, его что-то явно беспокоило. Ивонна подумала, что, может быть, он привез какие-то сведения о Пьере, но потом отбросила эти надежды.

Ей не хотелось с ним встречаться, но она уже знала, что никто не осмелится запретить Фоме войти к ней.

– Мадам Ивонна, – сказал он с порога. – Я так давно не видел вас, что счел невозможным больше лишать себя этого удовольствия.

– Это меня не удивляет. Зато мне никакого удовольствия этот ваш визит не доставляет.

– Я уже догадался об этом. Но все же я здесь.

Ивонна с тревогой заметила, что Фома сегодня какой-то странный. И с вдруг забившимся сердцем отметила, что побаивается его. Во взгляде Фомы ей что-то казалось угрожающим, но что именно, она не могла сейчас определить. Слегка поколебавшись, она сказала:

– Месье, прошу извинить, но мне надо отлучиться. Всего на минуту-две. Я не заставлю вас долго ждать. Розалия принесет вам вина.

Сдерживая свой порыв, Ивонна вышла в прихожую и понеслась по дому, торопливо и взволнованно. Увидев Поля, она бросилась к нему:

– Поль, очень прошу, не отлучайся далеко от моих комнат. Что-то мне не по себе сегодня. Сделаешь?

– Конечно, мадам! А что случилось?

– Да ничего, но мне так тревожно и беспокойно. Так ты обещаешь?

– Буду рядом, мадам. Всегда, когда вам будет угодно.

– Спасибо, Поль, – бросила Ивонна, тут же помчалась назад и, подходя к двери, постаралась успокоиться. Ей было немного стыдно, но этого никто не должен знать.

– Мадам, вы много работаете, – встретил ее Фома, внимательно присматриваясь к ее лицу. – У вас же есть кому заняться делами. Зачем себя утруждать ими, Ивонна?

– Мне же надо чем-то заниматься, мессир. Без дела так тоскливо.

– Когда же вы перестанете называть меня так официально, мадам? Уже сколько времени мы друзья, а вы по-прежнему так далеки от меня.

– Лучше скажите, мессир, нет ли новых известий о Пьере? Это сейчас занимает меня больше всего.

– Откуда они могут появиться, мадам? Лишь весной можно будет возобновить поиски и попытаться выкупить его, если найдем.

– Да, я понимаю…

Она замолчала. Ей не хотелось поддерживать разговор, а Фома налил себе вина и торопливо выпил.

– Ивонна, вы не ответили мне на вопрос об официальности в вашем обращении ко мне. Почему так, Ивонна? Я ведь отлично отношусь к вам, а история с Пьером до сих пор не дает мне покоя. Я чувствую себя в некотором роде ответственным за все происшедшее с ним. Но что поделаешь, Ивонна? Все в руках Всевышнего!

– И в ваших тоже, мессир.

– О чем вы? Ах да, конечно. Но я сделаю все, чтобы найти Пьера и выкупить его из рабства. Клянусь вам всеми святыми!

– Лучше без клятв, месье. Мне неприятно такое слышать.

– Ивонна, но сколько же можно страдать? Ведь вы молоды, красивы, и не вам мучить себя печальными мыслями и непомерными трудами. Я мог бы вам предоставить жизнь куда более интересную и красивую. Вы меня понимаете, Ивонна?

– Куда это вы клоните, месье? Я вас или не понимаю, или, напротив, понимаю очень хорошо. Вы просто нахал и грубиян! Я бы не хотела здесь вас больше видеть! Вам лучше удалиться, мессир!

– Ивонна, ночь на подходе. Куда же мне удаляться? Я бы предпочел всегда оставаться с вами. Это мечта всей моей жизни, Ивонна! – Он вскочил с кресла и бросился к женщине. – Разве вы не видите, что я не могу без вас жить, Ивонна! Ну чем я вам не подхожу?

– Замолчите! Не смейте так разговаривать со мной! Я позову слуг!

– Ивонна! Я ведь люблю вас! Поймите вы это наконец-то! – Он бросился на колени перед ее креслом, обхватил руками ее колени и уткнул голову в складки платья.

– Что вы делаете?! – попыталась вскочить Ивонна, но он крепко держал ее своими сильными руками.

– Ивонна, скажи, чего ты хочешь, и я тут же исполню твое желание, но не отталкивай меня!

– Я хочу одного – чтобы вы немедленно покинули мой дом. Я…

Она не успела закончить, как Фома вскочил и грубо набросился на женщину, стал обнимать, целовать ее. Ивонна отбивалась, уворачивалась, но силы были неравными.

Его руки торопливо шарили по ее телу, забирались под платье, что-то срывали, и Ивонна с ужасом осознала, что он просто хочет ею овладеть, утолить свою страсть. Она попыталась закричать, но Фома так ее сжал, прильнув к губам своими, что из этого у нее ничего не вышло.

Ужас охватил Ивонну. Она теряла силы, клочья платья и поняла, что сейчас потеряет все. Тут в голове женщины сверкнула мысль, что в спальне под периной давно лежит стилет, подаренный когда-то Пьером. Ей удалось отвернуть лицо и проговорить, задыхаясь:

– Но не тут же, Фома!

Он как-то сразу обмяк на мгновение, глянул в ее глаза, подхватил на руки и бросился в двери спальни. Там Фома грубо бросил женщину на кровать и навалился на нее всей тяжестью своего жаждущего тела.

Ивонна чувствовала, что позор близок, рука ее торопливо шарила в постели. Наконец она ощутила гладкую поверхность рукоятки стилета. Уже перестав сопротивляться, она вытащила оружие и занесла его над спиной Фомы, который уже почти добрался до нее.

Рука со стилетом дрожала крупной дрожью, пальцы судорожно сжимали рукоятку, но не было сил вонзить клинок в спину ненавистного человека. Несколько раз клинок почти касался тела Фомы, но каждый раз ее рука останавливалась. Ивонна поняла, что она вся во власти этого человека, что он вот-вот овладеет ею, и из ее горла вырвался истошный вопль затравленного зверя. Ей показалось, что он прорвался за пределы дома и растворился в недалеких холмах.

Фома что-то бормотал, тяжело дыша. Ивонна различила, что он проклинает Пьера и говорит, что все время мечтал лишь о том, как бы избавиться от счастливого соперника.

Ужас, охвативший Ивонну, не позволил ей ничего сделать, но вдруг что-то толкнуло ее трепещущее тело, а Фома как-то обмяк. И только теперь Ивонна заметила в неверном свете еще не затянутой тучами луны чью-то тень.

Тело Фомы приподнялось, чьи-то сильные руки швырнули лишенного сознания насильника на пол, и он с противным глухим стуком упал на ковер. А голос Поля прохрипел со странными звериными нотами:

– Мадам, как вы? Он успел?..

– Поль, это ты? О Господи! Что же это такое?! – она пыталась натянуть на себя обрывки платья, в то время как Давила стал пинать ногами распростертое на полу тело Фомы.

– Вот наконец я до тебя и добрался! – рычал Поль, отвешивая один за другим удары Фоме. – Как ты смел дотронуться до госпожи? За это я тебя и прикончу, собака!

– Ты кого лупишь, Давила? – голос Фомы, пришедшего от ударов в сознание, звучал совсем не так, как привыкла слышать Ивонна. Он был слаб, жалок, в нем слышалась нестерпимая боль, злоба, стыд и еще целая гамма подобных чувств.

– Тебя, подонок, тебя! Кого же еще? На всю жизнь запомнишь, как трогать госпожу, собака! Убью гадину!

Поль схватил Фому за волосы, рванул на себя, перехватил руки, поднял его и швырнул в угол, где тело Фомы проскользило пару футов по полу и, сломав стул, ударилось о стену. Затих его легкий стон, и в комнате наступила мертвая тишина. Потом Давила спросил, тяжело дыша:

– Мадам, как же так? Как случилось, что этот подонок набросился на вас? Или я плохо расслышал ваш призыв?

– Ох, Поль! Как же ты вовремя подоспел ко мне на помощь!

– Воздадим хвалу Господу за то, что он надоумил меня находиться поблизости, мадам. Розалия, чего стоишь, пялишься на мадам? Неси платья и остальное. Видишь же, в каком виде госпожа! Быстрее поворачивайся!

Вбежавшая на шум служанка ахала, с опаской поглядывала на распростертое тело. Зажженные свечи позволяли заметить, что Фома пока что не подает признаков жизни, и Розалия сказала:

– Может, глянуть на мессира? Что-то он долго не шевелится…

– Какой мессир? – Поль рыкнул в сторону говорившей: – Разбойник с большой дороги, вот кто этот мессир. Сам очухается! И пусть благодарит Бога, если жив останется.

– Ах, Поль, позволь мне одеться. Я вся еще дрожу. И уберите этого негодяя, пусть он не попадается мне на глаза. И чтобы никогда его в моем доме не было. Вы слышали? Спускать собак на него, коли появится!

Служанка хихикала, стыдливо прикрывая рот ладошкой. Фома выглядел слишком бесстыдно. Полуспущенные штаны, расхристанная сорочка, и голова в луже рвоты, которая медленно вытекала из его полуоткрытого рта.

Через несколько минут появился вызванный Розалией конюх, осмотрел Фому, ухватился за ворот и руку и небрежно поволок бесчувственное тело из комнаты.

Розалия бесцеремонно вытолкала Давилу за дверь и принялась обтирать раздетую Ивонну водой с уксусом. Та еще изредка всхлипывала, глаза опухли от слез, но она явно успокаивалась, покорно выполняла все распоряжения служанок, а те с интересом и любопытством оглядывали госпожу, ахали и охали, суетились, стараясь утешить хозяйку.

Глава 15 Последняя услуга Али

Арман пребывал в подавленном настроении. Пьер видел это, но ничего предпринять не мог. Он и сам чувствовал приближение страшной развязки их тюремного бытия. Это пугало, вселяло чувство неуверенности, отчаяния и злобы. Друзья стали мало разговаривать друг с другом, раздражались по пустякам, часто ссорились с соседями.

– Пьер, неужели ты не можешь надавить на своего Али? – уже в который раз возвращался Арман к бесполезному разговору.

– Все так, Арман, но что он может сделать. Он обещал, и мы должны верить ему. Просто больше нам ничего не остается. Ты же не хочешь изменить веру, а я бы мог это сделать, но не хочу оставлять тебя одного.

– Господи, неужто Ты так и не поможешь нам! Чем мы так провинились перед Тобой? Помоги, подскажи выход! – Арман истово молился, хотя раньше этого с ним не случалось. – Пьер, скоро весна, и уже начинается распродажа рабов на галеры. Наверное, скоро и наш черед наступит.

– Молись и уповай на Господа, Арман. Но не переставай думать. Как говорится – на Бога надейся, а сам не плошай.

– Шутишь? Погляжу я на тебя, когда тебя прикуют к веслу. Что тогда запоешь? Не до шуток будет!

– Уж это точно. Шутить там не придется.

И, как будто услышав их мольбы и стенания, Бог послал им Али. Тот вошел как-то в подвал, незаметно подмигнул Пьеру и привычно похлопал палкой по ладони. Пьер заволновался, и Арман, увидев его состояние, спросил, незаметно шепнув на ухо:

– Что? Неужто Али что-то придумал?

– Ничего еще не знаю, но мигнул он отчетливо. Подождем, может, вскоре что и скажет.

Их теперь водили на другую работу. Они таскали камни и раствор в крепости, которую обновляли и приводили в боевое состояние. Работа эта была тяжелая и даже опасная. Уже не один невольник сорвался с непосильной ношей с шатких мостков.

Вот и сейчас рабы плелись вдоль стены, кутаясь от предвесеннего ветра. Красоты старинного города никого не интересовали, море еще имело серый неприветливый вид и было почти постоянно покрыто белыми барашками.

Охранники и другие тюремные чины часто использовали невольников для перевозки личных грузов. Это была дармовая рабочая сила, и начальство смотрело на это сквозь пальцы, ибо и само постоянно этим грешило. Так что распоряжение начальника караула выделить трех человек для перевозки строительного материала никого не удивило. Али назначил Пьера, Армана и еще одного итальянца, которого звали Лючиано.

Охранником оказался сам Али. Три арбы на огромных колесах покатили по улице в порт. Там пленники нагрузили их досками и тронулись назад. При этом Али нещадно грозился палкой, подгонял всех, торопил и ругался.

Все в поту, усталые пленники выгрузили доски во дворе какого-то тюремного чина, и Али рысью погнал повозки еще куда-то. Вскоре они приехали то ли к какому-то складу, то ли к свалке. Опять бегом пришлось грузить что-то на повозки, и невольники тихонько ругались, злобно поглядывали на охранника, который частенько прохаживался палкой по их спинам.

– Загнал, паразит, окончательно! – Арман скалил зубы, злобно поглядывая в сторону Али.

Когда одна повозка была наполнена, Али крикнул, чтобы Лючиано продолжал грузить другие, а сам сел на груженую, махнул рукой Пьеру с Арманом, и те рысью, задыхаясь, потрусили за ним следом, уже не в силах ругаться и проклинать этого кровопийцу. А тот, словно наслаждаясь пыткой, подгонял их кнутом, как и мула, который тоже устал и с неохотой трусил по булыжной мостовой.

Скоро друзья поняли, что едут они к римскому городу, где работали раньше. Крепость осталась далеко позади и темнела в пасмурном небе своими грозными бастионами.

Сил не было на разговоры, и друзья уже едва держались на ногах, когда Али наконец остановил мула почти рядом с подвалом, где они нашли сундук с монетами.

– Руми, быстро тащите все с повозки в подвал! Торопитесь, я не хочу рисковать. Быстро!

Арман вскинул голову, вопросительно глянул на Пьера и поплелся к подвалу. Али с Пьером стали стаскивать груз на щебень, а потом охранник приказал нагрузить повозку камнями, выбирая почище. Пьер не выдержал и спросил:

– Раис, что все это значит? Мы с ног валимся, а ничего понять не можем.

– Работай, руми! Все это привезли для тебя, а потому работай лучше.

Вернулся Арман и по лицу Пьера понял, что надо работать на совесть. Это его приободрило, он стал быстрее носиться с ношей. На вопросы времени не было.

Не прошло и двадцати минут, как все было сделано. Али спросил:

– Дыру хорошо засыпали? Глядите мне!

– Хорошо, раис, – ответил Арман.

– Тогда едем в крепость, руми. И не отставать от меня!

Хорошо, что и мул уже притомился изрядно и с трудом тащил нагруженную повозку. А так пришлось бы друзьям отдавать концы прямо на улице. Правда, перед крепостью Али дал им по куску мяса и лепешку на двоих. Потом протянул еще и кувшин с вином, сказав:

– Мы управились раньше времени. Перекусите, попейте малость и отдохните.

Сил на благодарность не было. Друзья с жадностью съели мясо, лепешку, выпили вино и с наслаждением растянулись в грязи прямо на обочине дороги.

Но это наслаждение длилось недолго. Появились повозки с Лючиано, и пришлось шагать за ними следом, едва передвигая ноги. Но теперь уже настроение было иным. Все казалось не таким уж и безысходным. В головах витали уже мечты, одна другой фантастичнее. Усталость уже не казалась такой ужасающей.

Теперь друзья постоянно находились в напряжении, стали подозрительно поглядывать на товарищей, стремились к уединению, на что Пьер как-то заметил:

– Мы выглядим, Арман, как дурачки. Надо прекратить играть в таинственность, а то попадем впросак с этим.

– И верно. Мне уже кажется, что кто-то нас подозревает. А нам не нужны свидетели.

А через несколько дней Али сообщил Пьеру, что на следующей неделе их отправят на весла.

– Сделка уже совершена, руми. Так что поспешите в свой подвал, а там уж сами выкручивайтесь как знаете, но про меня забудьте, если спасет вас Аллах.

– Но как это сделать? – спросил Пьер встревоженно.

– Вы поедете грузить камень. Там уж сами постарайтесь избавиться от охранника. Я, конечно, вам в этом помогу, но и сами не хлопайте ушами. Схоронитесь в подвале и выжидайте.

– И долго нам придется там сидеть, раис?

– Недели две, а то и больше, так что запаситесь терпением. Уже потом, когда все уляжется и вас перестанут искать, сами будете выбираться.

– Братец, мне не кажется удачным такой план. Может, придумаем что получше, а?

– Больше ничего сделать не могу, руми. И так риск слишком большой, а твоя плата – пока лишь одни обещания. Так что ваше дело – соглашаться или нет. Или сидите в подвале, или отправляетесь на галеры.

– Раз так, раис, то нам ничего не остается, как согласиться, – ответил Пьер, но лицо говорило, что он сильно сомневается в удаче.

Али молча отвернулся и медленно ушел, а друзья остались с тревогой и сомнениями в душах. Пьер сказал с вздохом:

– Ох и не нравится мне эта затея, Арман.

– Не паникуй заранее, Пьер. Мне все же кажется, что это лучше, чем весла на галере. Тут хоть шанс есть, а там…

– Там тоже есть, Арман. Нас могут найти и выкупить.

– Вряд ли это произойдет. Властям же надо будет скрыть, что твой же друг тебя и продал. Хотя им-то какое до этого дело? Ладно, Пьер, не будем отвлекаться от задуманного. Все равно ничего нового нам не придумать.

И вот пару дней спустя чауш-охранник ударом бича поднял отдыхавших Пьера с Арманом и, грубо толкая, велел отправляться с повозкой за камнями.

Арман тревожно переглянулся с Пьером, и они поплелись за охранником. Тот вышел за крепость, сел в повозку и махнул рукой. Они поехали, вернее, поехал-то охранник, а друзья потрусили следом.

Час спустя остановились недалеко от подвала в развалинах римского города. Охранник приказал грузить камень, сам оглянулся, хотя поблизости никого и быть не могло, уселся на камень и основательно приложился к кувшину с вином.

– Я так понял, что это наш шанс, Пьер, – сказал Арман, таща камень к повозке.

– Судя по всему, так и есть. Что делать будем?

– Что делать… Охранника делать надо, – многозначительно скривился Арман. – Как?

– Кругом никого нет, да и вообще тут редко кто бывает. Стукнуть по голове камнем – и все.

– Кто это сделает, Пьер?

– Думаю, что тебе будет легче, Арман.

– Почему мне? Ты был пиратом, так что убивать тебе привычней. А я всего лишь бродячий артист. Так что придется это сделать тебе, Пьер. Решайся, а то за разговорами телегу нагрузим, он и поднимется.

Пьер тяжело вздохнул, но должен был признаться, что Арман прав. Он даже замедлил работу, обдумывая и переживая предстоящее убийство. Арман сказал:

– Пьер, надо торопиться, а то времени осталось мало.

– Да, да, Арман. Ты отвлеки его, а я все сделаю.

Охранник уже не сидел, а полулежал в тени повозки и лениво потягивал из узкого горлышка кувшина терпкий хмельной напиток. Он явно наслаждался тишиной и покоем.

Арман, проходя с камнем мимо, сделал вид, что уронил его себе на ногу, и запрыгал с воем на месте. Чауш захохотал, откинулся назад, а Пьер зашел за спину и со всей силы стукнул егокамнем по темечку.

Брызнула кровь, охранник повалился на спину с широко открытыми глазами, в которых застывало недоумение и боль.

– Готов? – спросил Арман, наклоняясь над охранником.

– Думаю, что да, – ответил Пьер, брезгливо вытирая руку о лохмотья. – Однако проверь, как бы не очухался.

– Не очухается. Глаза остекленели, гляди.

– Что с ним делать? – спросил Пьер, словно отказываясь от содеянного. – Не оставлять же его здесь, слишком близко от нашего подвала.

– Сначала разденем его и оружие заберем. Потом… – Арман подумал немного и продолжил: – Отвезем его подальше и забросаем камнями. Потом бросим мула и скроемся.

– Как бы кто не заметил.

– Это как Бог соизволит, Пьер.

Они оглянулись по сторонам, но никого не увидели. Быстро, пока стражник не окоченел, раздели его, уложили на дно повозки, прикрыли каменьями и поехали поглубже в развалины.

Вскоре они вернулись, предварительно оглядев развалины. Не заметив ничего подозрительного, они осторожно пробрались к подвалу и отодвинули плиту и камни. Побросав в черное отверстие пожитки охранника, они пролезли туда и сами. Их окутала темнота, и лишь узенький лучик света из дыры прорезал ее.

– Заделывай дыру, Арман, – почему-то шепотом сказал Пьер.

Это заняло три минуты, и только потом друзья высекли огонь и запалили масляную плошку, которую предварительно нашли в скарбе, сложенном в подвале в их последнее посещение.

– Теперь это наше жилище, – протянул Пьер, осматриваясь. – Тесновато и пыльно, но ничего лучшего пока не придумаешь.

– Зато мы ни от кого не зависим.

– Тут ты ошибаешься, Арман. Мы тут от всего зависим, и это будет длиться достаточно долго. Однако посмотрим, что нам приготовил Али. Не подохнуть бы нам с голоду и не замерзнуть.

Осторожно, чтобы не очень пылить, беглецы осмотрели запасы, которые привезли раньше.

– Видишь, Арман, Али почти все предусмотрел. И два одеяла тут есть, и котелок, и кувшин с вином, и бочонок с водой, и много еще чего.

– Да, этого может хватить на несколько недель, если экономить. А на чем готовить еду? Дров-то нет.

– Это плохо, Арман. Но думаю, что ночью можно будет выходить наружу и поискать их. В случае, если кто встретится, посчитает нас нищими бродягами. Так что это можно решить.

– Хорошо, что у нас теперь есть сабля и кинжал, да еще твой Али два ножа подкинул. Не ожидал я такой прыти от него.

– Лучше давай устраиваться на новом месте. И договоримся, что не будем громко разговаривать. Как бы кто не услышал нашу возню здесь.

По прошествии нескольких дней друзья решили откопать находящийся в подвале скелет.

– Если откровенно, то мне неприятно соседство этого скелета рядом с собой, – молвил как-то Пьер, указывая головой в сторону, где лежали кости. – Надо его убрать, Арман.

– А не зря ли пыль-то поднимем? Стоит ли его тревожить? Сколько он тут пролежал. Я бы не хотел.

– Ладно тебе. Лучше хоть что-то делать, чем вот так бесцельно сидеть. Без дела мы тут очумеем и передеремся.

Они неохотно принялись за пыльное дело, осторожно отбрасывая камни и отгребая мусор. Пару часов спустя скелет был освобожден. Они предположили, что человек погиб, придавленный обрушившимся частично сводом какого-то дверного проема, заваленного сейчас щебенкой.

– Гляди-ка, Пьер, – прошептал Арман, раздвигая кости. – Он что-то в руках держал. Давай глянем? Поднеси-ка плошку поближе, а то темно.

Они осторожно отбрасывали мелкие камешки, освобождая то, что было зажато когда-то в руках человека.

– Да, давно это было, Арман. Гляди, как дерево рассыпается под пальцами. Э, да там у него драгоценности! Смотри, как сверкнули! А ну-ка осторожнее. Не рассыпать бы – потом не соберешь.

– Вот это да! – воскликнул Арман, когда они вытащили на свет остатки шкатулки, на дне которой высвечивались какие-то разноцветные камешки и золотые украшения. – Да тут фунта три будет этого добра, Пьер!

– Вот и хорошо. Давай отнесем находку подальше, а то пыль подняли тут, ничего не видно. Пошли. – И они, сгибаясь под низким сводом, отошли в сторону, неся колеблющееся пламя в плошке перед собой.

– Как это Али не догадался откопать скелет? – спросил Арман, разглядывая при свете плошки красивые украшения. – Но что мы теперь будем с ними делать, Пьер?

– Пока ничего не будем. Что с ними тут сделаешь? А там посмотрим.

– Пьер, может, можно с их помощью смыться отсюда, а? Ты ведь так упорно учил арабский, может, сможешь дать кому-нибудь взятку, чтобы помог умотать на корабле домой?

– Трудно сказать, Арман. Всякий сразу же поймет, что я не араб и не бербер или там еще кто из местных. Тут можно и себе хуже сделать. Во всяком случае, теперь у нас расширился круг возможностей. Надо думать.

Им приходилось с большим трудом добывать воду и дрова для приготовления пищи. Ночами они рыскали по развалинам, собирали щепки, ветки и прошлогоднюю траву, сносили к дыре, а вот с водой было хуже. Источник они нашли после недели упорных поисков. Иногда друзья встречали собак и бродячих нищих. Но люди в этих развалинах сторонились друг друга, и это как-то сглаживало опасность быть обнаруженным.

– Пьер, я видел, как человек пять нищих постоянно собираются в одном месте. Это шагах в двухстах от нас, под сводом разрушенного подвала.

– Ну и что нам-то это может дать?

– Думаю, что если ты их послушаешь, то можно будет что-нибудь полезное выудить из разговоров.

– Ты хочешь, чтобы я подкрался к ним и послушал?

– Ну да! А как же иначе можно узнать, о чем они говорят. Ведь среди таких нищих есть люди богатые и влиятельные. Через них можно многое сделать.

– Вот это мысль дельная, Арман! – воскликнул Пьер и заинтересованно взглянул на довольное лицо друга. – Говори, где это, и этой же ночью полезем по развалинам. И надо не забыть захватить оружие. Всякое может случиться.

– Само собой!

И вот ранним вечером, когда догорела короткая заря и воздух стал холоден, Пьер с Арманом тихо подкрались к костру, который ярко горел у самого входа в нишу под полуразрушенным сводом. Несколько оборванных и грязных нищих сидели вокруг и вяло перебрасывались словами.

Пьер затаился в пяти шагах от них и стал вслушиваться в разговор. Ничего интересного он не услышал. Прошел почти час, и Пьер, обернувшись к Арману, многозначительно кивнул, показывая, что больше тут делать нечего. Нищие устраивались на ночлег, забираясь поглубже в нишу и укрываясь лохмотьями, от которых поднималась пыль.

– Ну что, неужели так ничего интересного и не услышал? – спросил Арман, когда они уже достаточно отошли.

– Да болтали о разной чепухе. Все больше о том, кто что раздобыл за день.

– Ну да ничего, Пьер. Сегодня не удалось, так, может, завтра повезет. Надо постоянно слушать их, и тогда, я уверен, мы узнаем что-нибудь важное.

– Хорошо, Арман. Завтра мы снова послушаем, да к тому же я больше научусь понимать арабский.

Однако лишь дней десять спустя Пьеру удалось подслушать нечто существенное для них.

Глава 16 На борту

Было холодно и ветрено. Только что прошел дождь, и сырость проникала под ветхую одежду. Пьер ежился, а Арман просто дрожал и порывался уйти в теплый подвал своего убежища.

В десяти шагах от них пылал под навесом полуразвалившейся арки яркий костер, привлекая своим теплом продрогших беглецов.

Человек семь оборванцев теснились у огня, переговариваясь короткими фразами, некоторые из которых Пьер не мог разобрать – они говорились на жаргоне нищих и воров.

Арман нетерпеливо придвинулся к другу и прошептал на ухо:

– Пьер, может, нет смысла тут торчать и рисковать, а? Чего они там болтают?

– Помолчи лучше, – ответил Пьер едва слышно. – Ничего интересного я не услышал, Арман, но уходить рано. Терпи пока.

Нищие завозились, потом двое из них отчего-то сцепились друг с другом, оглашая ночной воздух воплями и ругательствами. Старший среди этой компании утихомирил буянов, и те присмирели, с опаской поглядывая в его сторону.

Наконец Пьер напрягся, и Арман это почувствовал. Он впился глазами в костер и людей вокруг, но понять ничего не мог, кроме пары знакомых слов. В отблесках костра лицо Пьера стало сосредоточенным, и Арман не решался нарушить его внимание.

Минут десять спустя Пьер расслабился и глянул на друга.

– Можно отваливать домой, Арман. Кое-что есть. Полезли.

Арман едва дождался момента, когда можно будет спокойно спросить Пьера об услышанном.

– Вроде ничего особенного, Арман, – ответил Пьер. – Но несколько раз вожак упоминал какого-то своего патрона по имени Шакалий Нос, или что-то в этом роде.

– А кто это?

– Какой-то главарь шайки или нескольких шаек. Во всяком случае, личность значительная в их среде. Они говорили о нем со страхом и почтением, но и с завистью и злобой. Так что это тот, кто, видимо, сможет нам пригодиться.

– Как это так?

– Надо найти его и предложить денег за место на судне, которое отвезет нас в Европу.

– Думаешь, получится? Не надурит он нас?

– Надо рискнуть, Арман.

– И как же это устроить? Нам опасно тут появляться.

– У нас вся жизнь опасна, Арман. А устроить надо через этого главаря нищих. За хорошую мзду он сведет нас с этим Шакальим Носом, а тот наверняка знает все ходы и выходы в порту и найдет судно для нас. Все будет упираться в количество денег.

– Жалко расставаться с ними, Пьер. У тебя-то они есть, а мне так уж пригодились бы!

– Погоди горевать, Арман. Нам бы только вырваться в Европу, а там видно будет. И нечего жалеть этих денег. Они все равно на нас как с неба свалились.

– Тебе легко рассуждать так, а мне каково?

– Ладно тебе. Прекрати ныть, лучше помозгуем, как нам выйти на самого главного.

– Наверное, придется или просто поговорить с нищими, или подкараулить их атамана одного, дать ему денег и попросить вывести нас на главаря.

– Стало быть, так и сделаем, Арман. И лучше поговорить с атаманом один на один, это не так опасно для нас.

– Придется опять выслеживать, а мне это вот как надоело! – возразил Арман, проводя ладонью по горлу.

– А что же ты предлагаешь взамен?

– Да ничего, Пьер. Просто зло у меня накопилось за это время, а тут еще жратвы уже почти нет.

– Потерпи, может, вскоре все уладится, и мы будем на пути во Францию, друг мой.

– Не дразни так, Пьер. Мне просто выть хочется от такой жизни.

– А как же мне? У тебя никого нет, а у меня семья, любимая жена, да дело в Марселе с немалым капиталом. Всем этим надо руководить.

– Ладно, Пьер. Я, наверное, слишком нетерпелив.

С неделю пришлось друзьям выслеживать, выжидать, когда главарь нищих окажется один, пока наконец это им удалось. Увидев его шагах в двухстах от места ночлега всей банды, Пьер выступил из темноты. Нищий вздрогнул, оглянулся и потянулся за кинжалом. Пьер тут же приступил к переговорам:

– Раис, не бойся. Мне надо встретиться с твоим хозяином.

– Ты кто такой? Руми? Как здесь очутился? Неверный?

– Так много вопросов задаешь, раис. Аллах и тот запутается в них, не то что твой покорный слуга, – ответил Пьер и положил руку на эфес сабли, заметив, что нищий уже нащупал рукоятку кинжала.

– Не боишься так вот языком трепать со мной?

– Боюсь, да дело не терпит. За платой дело не станет, раис, – Пьер побренчал в кармане золотом.

– Смелый ты, руми. Однако много ли дашь за столь трудное дело?

– Чего же тут трудного, раис. Ты ведь знаешь, как найти хозяина. Договорись о встрече, а я отблагодарю. Бояться тебе нечего – ты у себя дома, а мне в любом случае рисковать приходится. Так что суди сам, раис.

– Десять золотых!

– Жаден ты, как я погляжу, раис. Однако на такое дело у меня столько найдется.

– Задаток вперед, руми.

– Само собой, раис. Четыре золотых дам теперь же, остальное получишь, когда выполнишь задание. Договорились?

– А где я тебя найду, руми?

– Я сам тебя отыщу, раис. Я знаю, где ты ночуешь. Скажи, когда мне появиться, и я приду.

– Ладно, давай задаток! Дня через три приходи вечером. Принесу я тебе весть. И пусть Аллах будет свидетелем правдивости моих слов!

– Инша-аллах! – воскликнул Пьер, роясь в кармане. – Возьми вот это, раис. Он стоит наверняка больше четырех золотых, – Пьер протянул нищему перстень с маленьким камушком в оправе.

– Ишь ты, какой перстенек! Где ты мог его раздобыть? Старинная работа. Интересно, руми.

– Это мои дела, раис, а не твои. Считай, что это мое наследство.

– Хм! А работа-то не ваша, руми. Это старинная римская работа. Но да пусть тебя судит Аллах, руми. Приходи дня через три – поговорим.

– Спасибо, саадит-друг. Я приду, и пусть Аллах будет с нами.

Пьер попятился назад и вскоре укрылся за грудой развалин. Арман встретил друга вопросом:

– Ну как, Пьер?

– Порядок, Арман! Дня через три он принесет ответ к костру. Подождем…

С волнением и нетерпением ожидали наши друзья того времени, когда можно будет пойти за ответом нищего.

– Что ж, время пришло отправляться на охоту за новостями, – сказал Пьер, поглядывая то на Армана, то на светившуюся в ночном небе звезду, проступавшую в отверстие подвала.

– Вот только неизвестно, кто будет охотник, а кто дичь, – тревожно ответил Арман. – Как проведем встречу?

– Прости, но тебе придется сидеть в засаде на случай каверзы нищего. И смотри в оба, Арман. Придется рисковать нам обоим, но делать нечего. С нами Бог и Пресвятая Дева!

– Эх, были бы пистолеты!

– Ага, и пушка еще не помешала бы. Погоди ныть, Арман. Может, все образуется. Пошли, уже пора.

Они выбрались со всеми предосторожностями из подвала и потащились к костру нищих. Вскоре он замаячил вдали. Арман обошел его стороной и засел в камнях, а Пьер с волнением и трепетом в груди пошел прямо на огонь.

– Мархаба-здравствуй! – сказал он негромко, пытаясь сдержать дрожь в голосе и придать ему твердость и уверенность. – Мархаба, саадит, я к тебе пришел по воле Аллаха.

– Инша-аллах! – отозвался атаман, вставая и подозрительно оглядывая гостя. – Проходи, руми, и садись к огню. Холодно нынче в развалинах.

Нищие с любопытством уставились на Пьера, настороженно щуря глаза и ища ладонями рукояти кинжалов. Они отодвинулись от него, опасаясь осквернить себя прикосновением к неверному.

Все какое-то время молчали. Пьер старался держать всех нищих, а их было шесть человек, в поле своего зрения. Он поправил саблю и кинжал, уселся на камень и спросил, повернувшись к атаману:

– Что ты мне скажешь, раис? Я пришел за ответом.

– Все во власти Аллаха, руми. Мы лишь малая песчинка в его стадах.

– Но и человек кое-что значит, раис-саадит. Хотелось бы знать, что возвестит мне Аллах? Благосклонна ли воля Всемилостивейшего?

– Хватит ли у руми золота для такого дела? Мой раис очень щедр, но без золота ничего не хочет делать, особенно для руми. Ты дорого стоишь, руми.

– Я себя и сам ценю не дешево. Однако сколько хочет твой раис? Назови цену, а там видно будет.

– Аллах подсказал ему, что это не благое дело, руми. И потому для тебя это будет стоить три сотни золотых. Инша-аллах! – так угодно Аллаху! – нищий сложил ладони и поклонился до земли.

– Аллах мудр, уважаемый, и он подсказал правильно твоему раису. Пусть будет так, как повелел Аллах. Однако где я могу встретиться с главой вашего братства?

– Ты слишком спешишь, руми. У нас дела так быстро не делаются. Надо ждать благоприятного момента и воли Аллаха. Но и воля моего повелителя что-то значит. Жди и приготовь золото, руми. Это дело не из легких – его надо подготовить. Жди. А теперь можешь идти. Придешь дней через десять.

Нищий отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

– Чертов нищий выродок! – воскликнул Арман, когда Пьер поведал ему о переговорах. – Словно султан какой ведет себя! Погоди мне!

– Успокойся, Арман. Это ведь не совсем обычное дело, к тому же не так просто найти судно и капитана, который согласился бы на переправку нас во Францию. Они тоже рискуют, Арман.

– Видимо, ты прав, Пьер, но ждать, опять ждать! Сколько можно?!

– Сколько надо, Арман. Не раскисай раньше времени. Лучше подготовь триста золотых. У нас же нет почти монет, так что определяй на глаз стоимость драгоценностей. Хватит ли нам их?

– Хватит, но уж больно дорого, Пьер.

– Погоди, это еще не все затраты. Будут и другие, и немалые, так что не спеши волноваться. Все еще впереди.

Весна набирала силы. Дожди сменялись ясными днями, море постепенно становилось все приветливее и ласковее. Далекие паруса белели у горизонта, а Пьер с тоской взирал на них, мечтая о встрече с Ивонной и детьми. В груди щемило, горело, но надо было держать себя в руках и не раскисать. Наступали трудные дни, теперь от него потребуется вся воля и собранность, на какую он только способен. Иначе никогда ему не увидеть своих любимых.

И вот они опять ползли к костру, где их могла ожидать как удача, так и острое лезвие кинжала. Пьер повторял Арману задание:

– Если все устроится удачно, то ты следуй за мной, но лишь убедившись, что поблизости нет шпиона. Если есть – убей его без всякой жалости, но так, чтобы он и не пикнул.

– Успею ли я спрятать труп? Времени мало у нас.

– Ничего прятать не надо, Арман. Тут сила в почете, и никто не пожалеет какого-то нищего. Зато почувствуют в нас силу и зауважают. Так что гляди повнимательней. В темноте легко можно пропустить что-нибудь.

– Не по душе мне это, Пьер, но, видать, делать нечего.

– Вот именно, Арман. Делать больше и вправду нечего.

Замолчав, они подошли ближе к костру и тут разделились. Пьер прямиком пошел на огонь, а Арман занял место в засаде.

В свете костра сидело неожиданно мало людей – всего человек пять. Среди них Пьер сразу заметил две незнакомые фигуры. Это были совсем не нищие, судя по одежде. Один – явно главный, с короткой бородой, окрашенной хной, в войлочной шапочке и при дорогом кинжале на поясе. Он кутался в шашию – накидку из овечьей шерсти. Другой помоложе, с саблей и пистолетом за поясом. Его сила и мощь откровенно бросались в глаза. Лица людей были скрыты покрывалами и лишь глаза поблескивали в свете костра.

– Руми, поклонись хозяину, – обратился атаман к Пьеру.

– Мир тебе, раис и хозяин, – сказал Пьер и низко поклонился. – Пусть снизойдет до тебя милость Всевышнего и благодать на семью твою, раис.

– Ты знаком с восточным порядком, руми, – сказал в ответ закутанный араб, голос которого звучал сочно и приятно. – Мне сказал мой раб, что ты хочешь переправиться на другой берег моря. Ты один или нет?

– Нас двое, раис. И я говорил твоему рабу об этом.

– Где же второй, руми?

– Он нездоров, мой господин, и не смог быть тут. Но он молит Бога о ниспослании нам удачи в переговорах.

– Ты принес золото, обещанное мне?

– Принес, мой раис, но, конечно, не все. Сам знаешь, что мы чужие тут и рискуем многим, если не всем. Все золото я отдам лишь в последний момент. А сейчас, если ты согласен нам помочь, получишь третью часть. Это, я думаю, справедливо.

– Хм… Ты хитер, руми. Но пусть будет по-твоему, неверный.

– Так что ты мне скажешь, мой господин? – спросил Пьер, напряженно и с волнением всматриваясь в глаза араба.

– Судно я тебе нашел, руми, но не во Францию. Туда нам трудно плавать. Пойдете на Форментеру, а оттуда уже сами будете выбираться. Это испанский остров. Ты согласен, руми?

Пьер подумал, прикидывая, где этот остров. Он не слышал о таком, но по названию понимал, что это уже в Европе, и ответил:

– Мой господин, я согласен с тобой. Пусть Аллах осветит жизненный путь тебе и твоему наследнику. Когда мы сможем подняться на борт?

– Сегодня вторник, в четверг вас проведут на судно и спрячут в трюме. День придется сидеть в тесноте, пока не окажетесь в открытом море. Капитан – проверенный человек, но ты отблагодари его особо, руми, – и араб пристально глянул в лицо Пьера.

– Я согласен, мой господин. Да хранит тебя Всемилостивейший!

Араб многозначительно глянул на своего телохранителя, оглядел нищих, потом повернулся к Пьеру и сказал хмуро:

– Ты ведь понимаешь, руми, что с тебя живого сдерут шкуру, если обманешь. А это очень неприятная процедура.

– Не надо меня стращать, мой господин. Я не собираюсь обманывать, да и как бы это я сделал? Я весь в твоих руках. К тому же после выплаты тебе трехсот золотых у меня почти не останется денег. Так что даже для оплаты капитана их может не хватить, и придется отрабатывать службой.

– Разумно, но все же смотри, руми. Горло у тебя одно. Ладно, давай задаток, если он у тебя.

Пьер достал тряпицу и выложил перед арабом украшения. Тот вперился в них взглядом, перевел взгляд на атамана, потом на телохранителя и сказал:

– Ты уверен, что тут достаточно, руми?

– Более чем уверен и более чем достаточно, мой господин.

– Однако где же ты смог раздобыть такое?

– Считай, уважаемый, что это наследство, доставшееся мне от предков, – ответил Пьер и подтолкнул тряпицу ближе к арабу. – Бери, и да просветит тебя Аллах на пути праведном. Где мне быть в четверг?

– Вечером приходи сюда – тебя отведут, руми. А теперь мне пора, – он встал и постоял немного, провожая глазами удаляющегося Пьера.

Пьер медленно продвигался подальше от своего подвала, сожалея, что никто из собравшихся у костра не удосужился его угостить, а запахи были очень аппетитными.

Покружив немного по развалинам, он остановился в тени полуразрушенной колонны и стал ждать. Вскоре послышались тихие шаги, и показался Арман, которого Пьер узнал по тощей фигуре. Тот спросил:

– Порядок?

– Вполне. А как у тебя?

– Порядок, Пьер. Ты оказался прав. За тобой крался человек. Пришлось его зарубить.

– Я ничего не слышал, Арман. Значит, все прошло удачно?

– Не пикнул. Но на душе муторно. Как-то противно со спины рубить.

– Или он нас – или мы его… Пошли. В четверг нас отведут на судно.

– Неужто так скоро! Вот уж не ожидал! – В голосе Армана послышались восторженные нотки.

– Погоди радоваться. До конца еще очень далеко. Подождем до прибытия на остров. Кажется, Форментера называется. Вот только не могу вспомнить, где это. Но это неважно. Это уже Европа. Не слыхал про такой?

– Нет, не слыхал. Риск большой?

– У нас вся жизнь из риска состоит, Арман. Конечно, риск большой.

Просидев два дня безвылазно в своем подвале, в темноте они выбрались из него, оглянулись и стали красться к пристанищу нищих. Там их уже ждали двое арабов, закутанных в накидки-шашии. Они молча оглядели французов, пошептались с нищими и, махнув рукой в сторону порта, зашагали в том направлении.

Друзья поправили оружие и последовали за ними. В молчании они проделали весь путь до городских стен, потом спустились к порту и так же молча пошли вдоль причала, где тихо покачивались малые суда, чуть освещенные тусклыми масляными фонарями.

Наконец они остановились. Араб окликнул кого-то и, получив ответ, спустился в лодку, друзья последовали за ним. При свете звезд Пьер различил на веслах пожилого араба. Тот мерно греб, а второй сидел на корме и правил.

Было тихо и темно, редкие огни фонарей едва высвечивали полоски воды недалеко от судов. Показался низкий борт, лодка глухо стукнулась об него, с палубы приняли брошенный конец. Все тихо взобрались на судно, и только тогда один из арабов сказал, обращаясь к капитану:

– Принимай гостей, Саид. Мой хозяин шлет тебе привет и пожелание попутного ветра. Доставь гостей на остров.

– Слушаю, господин. Все исполню, как и поклялся на Коране, не изволь сомневаться.

– А теперь, руми, давай рассчитаемся, как и было уговорено, – араб повернулся к Пьеру и протянул ладонь.

– Да, конечно, раис, – ответил Пьер и передал арабу тряпицу с драгоценностями.

Тот подошел к фонарю и внимательно рассмотрел их, наклонив голову.

– Порядок, руми. Все как было уговорено. А теперь оставайся тут, и пусть Аллах будет вам благоприятствовать. – Он повернулся и стал спускаться в лодку.

Капитан тронул Пьера за руку и кивком приказал следовать за собой. Подсвечивая себе фонарем, он провел их к трапу. Все спустились в трюм, в тусклом свете фонаря араб указал друзьям место для ночлега. Среди корзин и мешков имелось небольшое пространство, устланное циновкой и одеялом. В этом углу им предстояло провести день, а может быть, и больше.

Капитан махнул рукой, поднялся на палубу и задвинул крышку люка.

Полная темнота окутала друзей. Они помолчали, потом Арман сказал:

– Не мышеловка ли это? Уж очень похоже.

– Вряд ли. Оружие ведь у нас не отобрали. Да и судно малое, а потому и матросов тут наверняка не больше пяти-шести. Хорошо, что не наступила жара, а то задохнуться тут можно было бы.

– Хоть бы фонарь оставил этот свинопас!

– Не ругайся, Арман, не гневи Бога. Пока нет причин быть недовольным. Нам бы только в море выйти.

На палубе не было слышно ни звука. Видимо, все улеглись спать. На рейде было тихо, судно слегка покачивало, и вскоре друзья оказались во власти сна. Усталость и волнение сделали свое дело.

Их разбудил топот босых ног по доскам палубы. Сквозь решетку крышки люка сочился слабый свет наступающего утра. Люди наверху что-то кричали, стучали, но судно пока стояло на месте. Друзья молча ждали развития событий. На душе у них скребли кошки, но приходилось ждать и надеяться. Губы сами зашептали слова молитвы, и это слегка успокоило их.

Вскоре крышка люка открылась, и смуглая рука протянула им корзину.

– Ого, Пьер! Неужто и о нас вспомнили? Посмотрим, что там.

В корзине было немного еды и вода в кувшине. Это оказалось как нельзя кстати. Их давно мучила жажда.

– Интересно, когда же мы выйдем в море? – спросил Пьер сам себя.

– Спросить бы, да боязно. А вдруг на палубе чужой кто?

– Потому поменьше кричи. Будем отдыхать и ждать. Может, ветер противный или еще что мешает.

Весь день они томились неизвестностью, скудно питаясь и ни с кем не перемолвившись словечком. Ночь прошла в тревоге, а сон урывками их освежил мало. Под утро они забылись, а когда проснулись, то почувствовали сильную качку и поняли, что судно на ходу. Пьер сказал:

– Кажется, плывем, Арман! Неужто это случилось? Я даже не заметил!

– Точно, Пьер. Теперь бы выйти на палубу. Глянуть хоть одним глазком, как мы идем. Может, постучим, а?

– Погоди малость. Возможно, мы только что отошли от берега.

В щели крышки люка брызнули лучи солнца. Стало светлее и как-то радостнее. Крышка отодвинулась, голос матроса произнес:

– Вылазьте наверх, руми! На палубу!

Друзья выскочили на палубу и ослепли от яркого солнца. Кругом было море, и берег едва угадывался слева по борту.

Глава 17 Удар судьбы

Осмотревшись немного, Пьер протянул:

– Да, трудненько будет нам на этом корыте. Уж слишком старая попалась посудина. Надо молить Господа о хорошей погоде. Шторма нам не выдержать.

– Лучше и не говори. Интересно, а как называется эта развалюха? Ты не спросишь, Пьер?

– Могу и спросить. Эй, матрос, – обратился Пьер к темнокожему человеку в замызганных штанах и в накрученной на голове тряпке. – Скажи, как судно называется?

Матрос приостановился, глянул презрительно на французов, хотел было пройти мимо, не удостоив ответом, но передумал. Он сказал, скривившись:

– «Звезда Аллаха», руми, – и побрел дальше по своим делам.

– Как всегда, когда судно слишком старо и едва дышит, его имя самое звучное, – заметил Арман. – Нам лишь остается надеяться, что эта «Звезда» вывезет нас куда надо.

Через некоторое время Пьер подошел к капитану и спросил:

– Уважаемый раис, как долго ты рассчитываешь пробыть в пути до острова, куда нас должен доставить?

– Вначале мы зайдем в Алжир, руми. Потом уж повернем на север к острову Форментера. Там и высадим вас, но вначале ты заплатишь мне за провоз, руми. Таков договор.

– Это ясно, раис. А не кажется ли тебе, что судно твое уж слишком старо для такого путешествия?

– Старо, руми, это верно – но другого у меня нет. Приходится довольствоваться этим. Зато название звучное, а это вселяет надежду на успех.

– Раис, у тебя не найдется для нас подходящего платья, а то наше в таком состоянии, что страшно глядеть?

– Конечно же, найдется, руми, но есть ли у тебя, чем заплатить?

Пьер поглядел на перстень с камушком, который уже привык вертеть на пальце, показал его капитану и сказал:

– Думаю, что этого хватит на новую одежду, раис.

– Давай, руми. Сейчас вам ее принесут.

Пьер поблагодарил капитана, отдал ему перстенек и повернулся к Арману:

– Предлагаю хоть немного помыться, Арман. Сколько времени мы не имели такой возможности.

– Так холодно, Пьер! Лето еще не наступило. Заболеем!

– Ничего, Арман. Тащи ведро с водой, а я пока разденусь, – Пьер стал стаскивать с себя лохмотья. Потом добавил: – Мы с тобой еще и волосы с бородами побреем. Вши заели, а так можно будет от них избавиться.

– Ну ты и придумал! Что, так и будем голыми черепами сверкать? Я не согласен. Лучше пусть вши едят. Бороды можно и убрать, но волосы…

– Ты как хочешь, а я все побрею.

Охая и вскрикивая, Пьер обливал себя забортной водой и отчаянно тер кожу обрывком мешковины вместо мочалки. Арман только кривился и ежился, глядя на страдания друга. Матросы тоже глядели и смеялись, побросав свои занятия.

Капитан принес штаны, рубахи и накидки-шашии, полоски голубой ткани, чтоб обернуть головы. На ноги пришлось надеть старые, но еще крепкие бабуши. И хотя все это было далеко не новым, однако не могло идти ни в какое сравнение со старыми лохмотьями.

– Капитан, раис, – обратился Пьер к арабу, – найди нам бритву и кусок мыла. Надо бы побрить свои космы, а то завшивели мы.

Уже через десять минут Арман, вооружившись тупой бритвой, яростно скоблил Пьеру голову, сбрасывая грязные куски волос за борт. Час спустя тот блестел совершенно голой маковкой, на которой краснели несколько порезов. Бледное и изможденное лицо Пьера стало неузнаваемо, но усы торчали браво и немного сглаживали истощенный вид.

Не лучше выглядел и Арман после бритья бороды. Продрогшие, но довольные друзья уселись у мачты и принялись за скудный завтрак, который принес им молодой матрос. Кусок лепешки, горсть фиников и полузасохший ком кускуса дополнял кувшин кислого вина. Но друзья так привыкли к полуголодному существованию, что и не заметили скудости трапезы.

– Что-то очень уж медленно мы тащимся вперед, – заметил Арман, заглядывая за борт.

– Чего ты хочешь? Ветер слабый и не попутный…

– Этак мы и за неделю до Алжира не доберемся.

– Потерпи малость. Уже не так много осталось. Ждали дольше!

– Эх и разгуляюсь же я по прибытии! Жаль, что у нас мало чего осталось, а я так рассчитывал на театр с собственными актерами.

– Будет тебе театр, Арман, не жалуйся. Я же обещал. Спасибо скажи, что хоть это у нас так вовремя оказалось. Что бы мы без клада делали?

– Да, ты прав, Пьер. Но так охота побыстрее оказаться дома!

– Твои сетования не ускорят этого, так что лучше не бередить душу.

Через два дня капитан сказал:

– Руми, утром придем в Алжир. Вы будете сидеть в трюме и не высовываться. Я не хочу рисковать.

– Хорошо, раис. А долго простоим в Алжире?

– Возьмем человека и вечером отвалим на Форментеру. Четыре дня – и вы на месте, если с погодой будет все в порядке.

Друзья жадно глядели на большой город, поднимающийся из-за горизонта. Солнце слепило глаза, и лишь четкие иглы минаретов выделялись на фоне светлого неба. Постепенно стало видно, что город раскинулся не только на берегу бухты, но и на четырех островах. Вдалеке эскадра пиратского флота в составе шести кораблей медленно выходила в море, дым берегового салюта еще не рассеялся в прозрачном воздухе солнечного утра.

– Руми! – раздался голос капитана. – Полезайте в трюм и сидите тихо!

Пьер переглянулся с Арманом, но последовал приказу и, придерживая у бедра саблю, полез в люк трюма.

– Вот мы и опять в темнице, – вздохнул Арман, когда за ними задвинулась крышка люка.

– Молчи лучше, Арман, не береди душу! – в сердцах вскричал Пьер, на ощупь устраиваясь поудобнее на вонючей подстилке.

Просидев взаперти, без еды и воды весь день, французы вылезли на палубу, когда фелюга уже торопилась на запад, и огни Алжира таяли вдали.

– Наконец-то мы на свежем воздухе! – вздохнул Арман, расправляя плечи.

– Эй, капитан, раис! – крикнул Пьер, ища того глазами. – Воды хоть бы дал да перекусить малость! Весь день маковой крупицы не было во рту. Побойся Аллаха, раис!

Капитан что-то сказал матросу, и тот нехотя принес обычную еду, сдобренную лишь кувшином воды и вина.

Противный ветер никак не давал возможности повернуть на север. От Испании тянулись темные тучи, волнение усиливалось, а берег все никак не исчезал за бортом.

Пьер подошел к капитану. Тот был озабочен и поглядывал на небо. Тучи помаленьку сгущались, ветер усиливался и медленно загибал все более и более с севера. Пьер спросил:

– Раис, никак погода не в нашу пользу?

– Да, руми. Наверное, придется укрываться в какой-нибудь бухте.

– Думаешь, идет шторм?

– Тут и думать нечего. За свои тридцать лет в море я всякого насмотрелся. Теперь точно могу сказать, что шторма нам не миновать. Надо было переждать в Алжире, да шайтан попутал. А как теперь в темноте и при волнении отыскать бухту, да еще войти в нее? О Аллах! Будь милостив к нам, грешным! Убереги наши семьи от горя, а нас от гибели! – он воздел руки к небу, но оно только ворчало, чернело и грозилось проливным дождем.

И дождь не замедлил разразиться. Холодный, косой и яростный, он загнал людей под брезент или в трюм, где они дрожали от холода и страха.

Капитан едва заставил матросов уменьшить парус, а сам встал на румпель, уцепившись за него, как утопающий за соломинку.

После полуночи шторм наконец-то обрушился на утлое суденышко, волны с грохотом накатывались одна за другой, и фелюга валилась то на правый, то на левый борт, едва успевая выравниваться.

Ветер свистел в снастях, водяная пыль с шипением проносилась над палубой. Такелаж скрипел, трещал, визжал, но пока держался. Весь дряхлый корпус судорожно вздрагивал, стонал, отчаянно сопротивляясь напору волн и ветра.

Фонари залило водой, кромешная тьма окутала судно. Страх загнал людей глубоко в трюм, они молились там, не помышляя о выходе наружу. Лишь капитан да еще Пьер оставались на палубе, пытаясь как-то держать судно кормой к волне.

– Капитан, куда мы двигаемся?! – прокричал Пьер арабу на ухо.

– Аллах его знает, руми! Ветер северный, так что только к берегу!

– Стало быть, мы разобьемся вскоре о берег?

– Все свершается по воле Аллаха, руми! Я молюсь за спасение, а там уж как Аллах соизволит. Уж слишком большие грешники мы! Снизойдет ли он к нам своей милостью?

Пьер до рези в глазах всматривался в темноту, пытаясь заметить хоть какие-то признаки берега, но всюду была темнота, дождь и ветер. Парус давно изорвало, и его обрывки трепыхались жалкими лоскутами, просматривающимися иногда в свете редких молний.

– Эй, капитан! – прокричал Пьер, склонившись к уху араба. – Кажется, я видел берег, когда молния сверкнула!

– Стало быть, немного нам осталось страдать на этом свете! Фелюга и так долго держится. При таком шторме она может развалиться в любое время, руми. Молись своему Богу, может, смилуется!

– Лучше гляди в сторону берега, капитан, может, что и увидишь! Ты в этих местах бывал и сможешь определиться!

– Что толку с того? Нам не спастись! Видимо, Аллаху надоело терпеть наши грехи! Молись, руми!

Пьер отвернулся от ветра и стал ждать очередную молнию. Вскоре она блеснула, а небо раскололось ударом грома. Пьер успел заметить очертания скал и камней, а также черную линию берега в двух-трех кабельтовых от судна. Он прокричал:

– Раис, берег близко! Гляди туда, – Пьер указал в направлении берега. – Борись до конца, раис! Не все же погибают в море! Гляди, Аллахом прошу!

Капитан уставился в сторону берега, и когда в очередной раз сверкнула молния, Пьер спросил:

– Заметил берег? Что думаешь о нем?

– Берег знаком, но трудно будет в темноте зайти за косу, которая тянется впереди. Ветер гонит нас слишком быстро!

– Давай пробовать, капитан! Навались на румпель! Ну!

Они с трудом ворочали тяжелое весло, почти не замечая, изменяется ли направление движения судна.

Молнии стали сверкать чаще, и стало легче ориентироваться, но каменистый берег приближался слишком быстро и неумолимо.

Вдруг мачта с треском стала заваливаться на борт, а фелюга слишком сильно накренилась.

– Хватай топор, капитан! Руби снасти! Сейчас перевернемся! – голос Пьера срывался на фальцет, но капитан, судорожно вцепившись в румпель, не в состоянии был оторваться от него.

Пьер отыскал топор и бросился рубить веревки и тросы, в то время как мачта продолжала тянуть судно на борт. Лишь чудом удерживаясь на палубе, Пьеру удалось обрубить снасти. Мачта исчезла за бортом, а фелюга стала медленно выпрямляться.

Что-то затрещало внизу, днище царапнуло о камни. Судно вздрогнуло, но огромной высоты вал подхватил его и понес прямо на берег, до которого было не более ста шагов.

Волна бросила фелюгу на камни и прокатилась дальше. Фелюга жалобно затрещала всем корпусом, осела, волны стали захлестывать палубу одна за одной. Борт наклонялся все сильнее, подставляя волнам свой хилый бок.

Очередной вал приподнял осунувшееся судно, пронес его саженей пять и бросил на скалы и камни. Корпус начал разваливаться, а волны стали растаскивать доски, брусья и такелаж, и все это плясало в свете молний. Пьер и капитан уцепились за брусья и глядели на эту агонию, ожидая окончательного краха.

На палубе появился Арман. Он, шатаясь, приблизился к Пьеру и прокричал на ухо:

– Идем ко дну! Берег далеко? Может, что-нибудь попытаемся сделать?

– Через несколько минут отправимся на корм рыбам, Арман. Хотя мне это не очень-то нравится. Надо забросить кошку на веревке на берег. Вдруг она зацепится за камни – тогда мы сможем попытаться перебраться на берег. Ищи кошку, Арман, а я займусь другим делом.

Пережидая валы, Пьер нашел доску и укрепил ее в щели, привязал веревку к верхнему краю и с помощью капитана пригнул доску вниз. Закрепив веревку за брус, еще держащийся на палубе, Пьер поискал глазами Армана. Тот карабкался по пояс в воде, таща что-то с собой.

– Вот, гляди, сойдет?!

– Сойдет, Арман! – прокричал Пьер после очередного вала, прокатившегося по палубе.

Пьер закрепил кошку на доске, а тонкий трос укрепил рядом.

– Готово! – С этими словами он рубанул топором по веревке. Доска резко выпрямилась, и тяжелая кошка устремилась к берегу, пропав в темноте. Пьер потянул трос, подергал, отплевываясь от воды, захлестнувшей рот и нос. – Капитан, зови своих людей! Мы уходим с судна!

Он обвязался куском троса вокруг пояса.

– Делай как я, Арман, и быстрее в воду. Скоро все тут развалится, а мы можем не успеть! Быстрее!

С этими словами Пьер, удерживаясь за веревку, прыгнул в кипящую круговерть. Волна тут же накрыла его, но ему удалось даже под водой сделать два-три судорожных рывка по веревке, продвинувшись немного к берегу.

У него не было ни времени, ни возможности оглядываться на Армана – волны набегали одна за другой и постоянно топили Пьера. Он едва успевал глотнуть воздуха, как очередная волна накрывала его, крутя и пытаясь оторвать от веревки.

Совсем обессилев и почти задохнувшись, Пьер наконец нащупал ногами дно. Отчаяние и надежда придали ему сил. Он проворнее заработал руками. Его било о камни, он боялся, что потеряет сознание после очередного столкновения, спешил на пределе сил и ничего не слышал, кроме грохота валов, шипения пены и воя ветра.

Напрягая последние силы, Пьер стал торопливо выбираться из лабиринта камней, гальки и песка. Ноги плохо слушались его, волны валили с ног, он барахтался, обдирая руки и колени, но все же пробирался вперед.

Вот и кошка, зацепившаяся за выступ камня. До берега оставалось не больше десятка шагов, но силы покидали Пьера. Он лег на камень покрупнее, но волна накрыла его, сбросила в водоворот, и лишь натянутая веревка помогла удержаться на поверхности. Оглянувшись, он заметил, что веревка дергается, и понял, что кто-то следует его дорогой.

Это придало ему сил, и он, спотыкаясь, падая, хлебая воду ртом, выбрался наконец на берег, оставив спасительницу-веревку где-то сзади. Пьер отполз подальше от линии прибоя, лег на живот и расслабился. Избитое тело отчаянно ныло, требовало покоя, тепла, но в холодной воде тепла не сыскать. Тело сотрясала мощная дрожь, зубы лязгали, и Пьеру пришлось подняться.

Он огляделся и в свете сверкнувшей молнии заметил две фигуры, ныряющие в волнах совсем близко к берегу, но темнота тут же скрыла все.

Пьер хотел крикнуть, но голос отказал ему. Превозмогая себя, он вошел в воду. Волна ударила ему по ногам, вызвав новый прилив дрожи. Наконец он добрался до барахтавшегося человека и узнал Армана. Тот едва дышал. Почувствовав поддержку, Арман совсем ослаб, и Пьер едва не оказался полностью во власти бушующих волн. Они накрывали его, приходилось бороться и с ними и с Арманом, который так обессилел, что не мог уже двигать ногами.

Их догнал матрос, и вместе они с трудом вытащили Армана на гальку берега и повалились на нее, обессиленные и полуоглушенные.

Кто-то ругался рядом, валился рядом с ними, но сил не было поглядеть, кто же это был. Пьер просто радовался, что не один он выбрался из объятий смерти.

Шторм продолжал бушевать, реветь и свистеть в кустах и камнях на берегу. Помаленьку силы возвращались к морякам. Они садились, оглядывались по сторонам, искали укрытие, ползли туда, спасаясь от пронизывающего ветра. Люди жались друг к другу, не в силах промолвить слово. Холод сковывал их, казалось, что вскоре они просто окоченеют.

Продрожав до рассвета, моряки немного отошли от пережитого ужаса. Одежда просохла, стало чуточку теплее, но все продолжали дрожать. Пересчитав людей, капитан сказал:

– Одного нет. Аллах, наверное, забрал его к себе. Что нас ждет на этом берегу? Здесь должны быть селения. Мы ведь недалеко ушли от Алжира.

– Кто это может сейчас определить? – заметил Пьер. – Ветер и течение могли нас отнести за сотню миль.

– Может быть, и так, руми. Рассветет окончательно, тогда, может быть, я определюсь.

– Костер бы разжечь, – мечтательно молвил Арман.

– Вряд ли у кого найдется сухой трут, Арман. Давай лучше подвигаемся. Надо побегать, поглядеть берег, может, что и увидим пораньше. Пошли.

Друзья стали носиться по берегу, иногда падали, натыкаясь на камни и обломки судна. Они забрались на скалу и оглядели окрестности. Небо уже достаточно посветлело. Кругом расстилалась пологая равнина, покрытая кустарникоми редкими деревьями. Вдали темнела гряда холмов. Где-то справа мерцал слабый огонек.

– Наверное, недалеко селение, – сказал Пьер. – Что это нам может дать, а?

– Лучше спросить у арабов. Они лучше знают эти места и нравы местных жителей. Пойдем к ним, Пьер..

– Капитан сказал, что живущие здесь люди могут нам быть и полезными, и вредными, – перевел Пьер Арману свой разговор с капитаном.

– Как это, Пьер?

– Очень просто. На берегу всегда находятся полуразбойники, которые присваивают себе все то, что выбрасывает море во время шторма.

– Стало быть, и нас могут… присвоить?

– Все может быть, Арман. Потому надо вести себя осторожно. Капитан советует не заходить в селение, а побыстрее убраться подальше от него.

– Далеко мы не сможем уйти без еды и воды, Пьер. И куда мы направимся сейчас? Капитан тоже может нас выдать ради своего спасения.

– Я же говорю, что все может быть, Арман, но делать-то нам больше нечего. Надо выбираться из этой мышеловки. Вот тебе и приплыли домой, друг.

– Уж и не говори. Теперь и вовсе ничего не понять. И денег осталось совсем мало. Что же делать?

– Предлагаю последовать совету капитана. Пойдем в холмы и там попытаемся укрыться на время.

– Ладно, Пьер. Делай как знаешь. Я в этом ничего не понимаю и могу лишь сказать, что судьба преподнесла нам отличный сюрприз.

– Вряд ли это можно назвать сюрпризом, Арман. Хватит болтать, пошли, а то арабы уже отправляются.

Глава 18 Неудача

Уже при свете начинающегося дня капитан вдруг остановился. Он повернулся к Пьеру, поглядел на него с прищуром и сказал:

– Руми, я подумал, что вам не стоит входить в селение.

– С чего это вдруг?

– Рыбаки сразу поймут, кто вы, и могут возникнуть неприятности.

– Какие же, раис?

– Да всякие, руми. Можно попробовать, конечно, выдать вас за рабов, но и в этом случае они могут попытаться захватить вас, а мы и сами-то сейчас отбиться не сможем, не то что вас защитить.

– Да уж, бойцы из нас сейчас никакие. Мы голодны и едва держимся на ногах. Так что ты предлагаешь, раис?

– Думаю, что вы должны уйти в холмы. Там в зарослях легко спрятаться. А я, как только все уладится, принесу вам еды и питья. Все же вы спасли нам жизни, а это обязывает ко многому. Иначе Аллах накажет меня.

Пьер задумался, не отвечая на нетерпеливые вопросы Армана. Арабы переминались с ноги на ногу, недовольно глядели на капитана. Им не терпелось поскорее добраться до селения и перекусить.

Наконец Пьер промолвил:

– Хорошо, раис. Сейчас мы уйдем в холмы, я могу с этим согласиться, но что дальше? Как нам выйти из этого затруднения?

– Я постараюсь, чтобы матросы не проговорились о вас. А о дальнейшей судьбе вы должны сами позаботиться. Я тут ничего для вас больше не могу сделать, Аллах свидетель! И не обессудь, руми. Мне очень жаль. Я теперь стал нищим, и мне придется все начинать сначала.

– Ладно уж, – смиренно ответил Пьер, понимая, что они попали в очень затруднительное положение. – Мы укроемся вверху, недалеко от тропы, а ты принеси нам еды, а то с голоду подохнем тут. А там видно будет. Только без обмана, договорились?

– Договорились, руми. Тому свидетель Аллах! Ждите меня. – Он махнул рукой, и все двинулись к селению, которое виднелось уже совсем недалеко.

Штормовой ветер продолжал свирепо рвать одежду, подгонял, чуть даже помогая подниматься вверх в холмы по тропе, вьющейся среди густеющих зарослей.

– Вот попали! Что же теперь нас ждет?! – волновался Арман, голодными глазами оглядывая зеленеющие кустарники. – Хоть бы ягода какая тут была!

– Что сейчас найдешь? Весна – ягод еще нет.

– Знаю! Дай хоть помечтать малость.

– Если капитан нас обманул и к ночи ничего не принесет, то нам придется самим спуститься в деревню и раздобыть еды, – сказал Пьер, утирая пот с лица. – Другого нам ничего не остается. Иначе нам крышка.

– Могут схватить. Что тогда?

– А надо осторожнее, так, чтобы не схватили. Селяне – простые рыбаки и земледельцы. У них и оружия, думаю, нет. Разве что ржавая сабелька, которой они и владеть-то не умеют. Но нам сейчас и от них-то не отбиться. Так что подождем, а там посмотрим.

– Вот как раз и место подходящее для отдыха и схоронки, – заметил Арман. Он указал на густые заросли кустарника и низких деревьев, за которые заворачивала тропа. – Тут и затаимся до времени. Как ты думаешь, Пьер?

– Можно и здесь, – согласился Пьер, оглядев местность. – И хорошо, что позади нас возвышается скала. Она нам поможет охранять себя. Будем с нее просматривать тропу. Может так случиться, что капитан невольно притащит за собой лазутчика какого.

– Эх, попить бы хоть малость! – мечтательно воскликнул Арман.

– До ночи придется потерпеть. Ничего нам больше не остается.

Они забрались глубоко в кустарник, стараясь поменьше оставлять за собой следов в молодой траве.

– Часа три можно спокойно поспать, – сказал Пьер, расстилая свою накидку поверх прошлогодней высохшей травы с проросшими уже сквозь нее стеблями молодой. – Потом будем по очереди дежурить на скале. Она в двадцати шагах от нас. Ясно? Ложись, Арман, пока есть такая возможность. Нам нужно получше отдохнуть и набраться сил. Не поедим, так хоть выспимся.

Почти тотчас друзья заснули. Пьер проснулся, когда солнце перевалило за полдень. Он понял, что проспал намного дольше трех часов, прислушался, но, кроме шума насекомых, снующих везде, ничего не услышал. Арман продолжал тихо спать, посапывая носом.

Пьер не стал его будить, встал, потянулся, потуже затянул веревку на животе и тихо стал пробираться к скале.

Минут десять спустя он поднялся на ее вершину и огляделся. Ветер стал слегка утихать, но еще свистел и бесновался, и здесь, на открытой скале, было не очень-то спокойно.

Внизу синело море в белых барашках, и Пьер удивился, что оно так близко. Он разглядел селение и сады в цвету, лодки, вытащенные на песок, причал, через который перекатывались волны.

Тропа была едва заметна среди зелени кустарника, но она оказалась пустынна. Никто не двигался по ней. Пьер вздохнул, ощущая в желудке неприятную резь голода, а во рту сухость от жажды.

Он присел на камень и стал ждать, поглядывая на солнце. Оно часто выглядывало из-за мчащихся облаков. Стрижи с писком носились у самой вершины скалы, шмели проворно жужжали в поисках цветов, и все вокруг было мирно и спокойно.

Едва заметные фигурки людей медленно двигались на улицах селения и в садах. Небольшое стадо коз паслось на склонах холма, примыкавшего к селению.

Пьер задремал, убаюканный мирной тишиной и покоем. Он очнулся, когда солнце уже сильно склонилось к западу. Ветер уже не был штормовым, а ласково обвевал тело. Море успокаивалось, на берегу столпились рыбаки, видимо, обсуждая возможность выхода в море на утренней заре. Козы медленно продвигались к селению.

Негромко свистнув, Пьер прислушался. Тишина. Он еще раз свистнул, но ответа по-прежнему не было. Он осторожно спустился со скалы и прокрался к Арману. Тот спал, тихо похрапывая. Пьер с завистью поглядел на него и легонько пнул ногой.

– Вставай, лежебока! Сколько можно спать? Я тут страдаю от голода и жажды, а он и в ус не дует. Полезай на скалу и следи, а я отдохну тут.

– Неужто уже вечер?! – удивился Арман, оглядываясь по сторонам.

– А ты как думаешь! С тебя причитается за то, что я не разбудил тебя раньше. Выделишь мне лишний кусок при случае.

– Спасибо, Пьер. С меня действительно причитается. Однако уже скоро сумерки начнутся, а капитана все нет. Пойду погляжу. Если он появится, я свистну пару раз, а ты приготовься.

– Хорошо, хорошо, полезай наверх да гляди в оба.

Солнце уже коснулось края горизонта, когда Пьер услыхал свист Армана. Продравшись сквозь заросли и поднявшись спешно на скалу, Пьер оглядел тропу и заметил маячившую среди ветвей голову человека. Вскоре они узнали капитана, нагруженного мешком. Он тяжело поднимался, поглядывал на солнце и явно торопился, иногда оглядывался, видно, чего-то опасаясь.

– Пошли встречать, Арман. Видишь, как тяжело человеку. Наверное, много харча тащит. – Глаза Пьера торжествующе заблестели, и он попробовал сглотнуть слюну, но она не проходила по пересохшему горлу.

Они быстро спустились и вопросительно уставились на капитана, который, заметив их, остановился, переводя дух.

– Слава Аллаху! Путь кончился! Принимайте припасы и сматывайтесь побыстрее отсюда. Мне кажется, что селяне могут догадаться о вас, – с этими словами араб сбросил с плеча мешок, утер вспотевший лоб, поглядел на друзей и сказал: – Ладно, разбирайтесь тут сами, а я пошел. У меня нет резону тут оставаться долго. Прощайте, руми, да хранит вас Аллах!

Когда шаги капитана затихли вдали, Пьер и Арман ринулись к мешку и мгновенно расхватали нехитрую еду. Некоторое время было слышно лишь чавканье и восторженные восклицания, невнятно издаваемые набитыми ртами, – не до разговоров.

Насытившись, они оглядели остатки и решили, что где-то на три скромных трапезы им еще хватит. Пьер сказал:

– А теперь будем убираться подальше от селения. Пошли, Арман.

– Погоди. А куда мы направимся? И как это будет выглядеть? Не лучше ли нам подождать до ночи здесь, спуститься к селению и захватить лодку. Может, с ее помощью нам и удастся добраться до островов или до одного из испанских укреплений, что находятся на африканском берегу.

– Заманчивая идея, Арман, но вряд ли ее можно осуществить.

– А что мы потеряем? Считаю, что так будет лучше. Ты хорошо разбираешься в вождении судов, ориентируешься по звездам. А держать надо точно на север. Справимся. Решайся, Пьер, а то тут мы обязательно пропадем.

Пьер надолго задумался, потом вздохнул и сказал:

– Пожалуй, ты прав. Это рискованно, но подходяще. А без риска у нас тут вообще ничего не получится. Сделаем по-твоему, но нужно подождать несколько часов.

Они прилегли и вскоре заснули, забыв про осторожность. Однако ничего не произошло. Незадолго до полуночи, точнее Пьер не мог определить время, они поднялись, выпили по глотку воды и двинулись вниз к селению.

Спустя полтора часа друзья прокрались к берегу, обходя дворы подальше. Пьер стал выискивать подходящую лодку.

Волны успокоились и лишь слегка накатывали на берег, с легким шипеньем вороша гальку. Им повезло, что рыбаки, готовясь к утреннему лову, стащили несколько лодок в воду и поставили на якоря.

– Готово, Арман. Я выбрал то, что надо. И парус есть. Вот воды бы побольше раздобыть да еды, а то неизвестно ведь, как долго нам придется болтаться в море.

– Придется искать у селян, Пьер. Хотя бы вон в той крайней лачуге. Что-нибудь да раздобудем. Главное, чтобы шума не возникло. Хорошо бы, собаки не было.

– Ладно, Арман, но давай обойдемся без жестокости. Пошли, да побыстрее.

Пьер поправил мокрые ножны сабли, кинжал и направился к хибаре, которая виднелась в неясном свете ночи на краю селения. Это была низкая каменная лачуга с плоской крышей и малюсенькой дверью с вырезанными на ней узорами. Собаки, к счастью, поблизости не оказалось, хотя их лай и раздавался изредка в отдалении.

Потрогав дверь, Арман кивнул, давая понять, что она открыта.

В темноте друзья наткнулись на что-то, нашумели, и испуганный мужской голос спросил недовольно:

– Кого Аллах еще принес в такую пору?

– Вставай, друг, и не бойся, – сказал тихо Пьер. – Нам надо раздобыть еды и воды на дорогу. И прошу тебя не поднимать шума. В противном случае может пролиться кровь, а я этого, видит Аллах, совсем не хочу.

– Чего тебе надо? Ты чужеземец? Откуда ты взялся? Не с корабля, который разбился недалеко и матросы с которого ночуют у муллы?

– Нет, мы не с корабля, друг. Однако зажги свет и давай побыстрей еды и воды. Мы спешим.

В лачуге проснулись все домочадцы, по их испуганным голосам можно было понять, что они в панике и могут в любой момент поднять визг.

Хозяин наконец засветил сальный светильник, и из углов на беглецов сверкнули испуганные глаза детей и женщин. Пьер огляделся и повторил угрозу:

– Предупреди своих, хозяин, чтобы не шумели. И давай шевелись!

Пожилой араб без лишних слов накладывал какую-то снедь в платок, наливал в тыквенные сосуды воду и тихо уговаривал своих воздержаться от криков.

Наконец все было готово. Арман взвалил узел на плечи, а Пьер оглядел детвору и сказал:

– Хозяин, я вынужден забрать в заложники твоего сына, иначе ты поднимешь вой и нам не уйти. Так что не обижайся. А за помощь возьми вот это кольцо. Думаю, что это возместит все твои убытки. – Пьер протянул кольцо с недорогим камушком и подошел к одеялу, где лежали дети. – Вот этого мальчишку я возьму с собой, хозяин. Ты его найдешь на косе в целости, если не поднимешь крика. Мы ему не сделаем ничего плохого.

Сдавленный крик едва слышно сорвался с губ женщины, но хозяин цыкнул на жену, рывком поднял на ноги мальчика лет восьми и толкнул его к Пьеру. Потом сказал с обреченностью в голосе:

– Возьми, чужеземец. Я не могу тебе противостоять, но Аллах не простит тебе такого. А вы, – обратился он к женщинам, – замолчите и не поднимайте шума. Руми не так страшен, он оплатил мне все, и можно надеяться, что Аллах вразумит его не причинять нашему мальчику вреда. Молитесь, и Аллах вас услышит!

Пьер повернулся и зашагал в ночь, крепко держа упирающегося мальчика. По яростному дрожанию всего тельца было понятно, как тот был напуган, но молчал, понимая, что его крик может означать самое худшее не только для него, но и для всего семейства.

По грудь в воде, которая еще была холодна, ибо весна только что началась, маленькая группка добралась до лодки. Вывалив туда припасы и подсадив мальчишку, друзья забрались в нее и сами. В селении по-прежнему было тихо.

– Дела наши не так уж и хороши, Арман, – вздохнул с досадой Пьер.

– Что так, Пьер? – спросил с испугом Арман.

– Ветер нам не благоприятствует. Трудно будет выбраться даже из бухты. Садись за весла и греби без устали. Я помогу тебе. – Пьер обратился к мальчишке: – Ты с рулем сможешь управиться, а?

Мальчишка от страха не смог произнести ни слова и только утвердительно закивал.

– Тогда садись и правь на выход из бухты. И гляди, как бы я тебе башку не свернул, если ошибешься или в чем слукавишь. Понял?

Убедившись, что мальчишка все понял, Пьер уселся, взялся за весло, и они с Арманом принялись за тяжелый изнурительный труд.

Противный ветер и волны позволяли лодке двигаться лишь на малой скорости, и Пьер постоянно поглядывал на небо, прикидывая, как скоро наступит рассвет. Но ночь, казалось, и не думала уступать ему своих прав.

В молчании проходили минуты и часы. Усталость быстро навалилась на истощенных людей, которые еще не успели оправиться от тягот неволи. Арман с тревогой спросил:

– Пьер, а если мы не успеем до утра выбраться в море?

– Нам нечего уже терять. Будем грести, пока сил хватит, иначе нас опять отнесет к берегу и выбросит на него.

– Может, парус поставить, а?

– Погоди малость. Мы слишком близко от берега. Нет места для маневра. Немного погодя и поставим. Однако до конца косы далековато.

Через полчаса Пьер решил, что парус уже можно поднять.

– Арман, ты продолжай грести, чтоб хоть не сносило нас к берегу, а я постараюсь поднять парус, – Пьер передал свое весло Арману и взялся распутывать снасти. Потом очень медленно, с натугой ему удалось поднять тяжелый рей с косым парусом, а мальчишка умело направил лодку под прямым углом к ветру. Она сразу же стала набирать ход, а парус весело затрепетал в темноте.

– Можешь передохнуть, Арман. Двигаться будем, меняя галсы. Так мы не умрем от усталости и все же хоть медленно, но будем продвигаться к выходу в море.

– Ух и устал же я! – сказал Арман, с наслаждением бросая весла.

Пьер оттолкнул мальчишку от рулевого весла, похлопал его по плечу и сказал примирительно:

– А ты молодец, хороший моряк! Правильно действовал. Если все у нас получится, то я постараюсь тебя отблагодарить. А теперь сядь и отдохни.

Вскоре Пьер переложил руль, а Арман переставил парус, и лодка пошла другим галсом, уже к косе, которая виднелась более светлой полосой на фоне черного неба и моря.

Качка усиливалась – было ясно, что открытое море уже близко. Небо на востоке стало светлеть. Близился рассвет. Пьер мечтательно промолвил:

– Эх, успеть бы до рассвета уйти за косу, однако вряд ли это нам удастся. Да рыбаки уже, видимо, обнаружили пропажу лодки и догадались о причине. Жаль, что темновато еще и селения не видно. – Повернувшись к мальчишке, он спросил: – Когда ваши рыбаки отправляются в море сегодня?

Мальчишка деловито оглядел небо, море и сказал:

– Они уже готовятся, руми.

– Откуда ты знаешь, что я руми?

– Ты плохо говоришь на нашем наречии. Это сразу заметно.

– А если бы я молчал?

– И тогда, руми, трудно было бы принять тебя за своего. Надо лучше закрывать лицо.

– Слыхал, Арман? Вот тебе и мальчишка! Молодец! – Пьер хлопнул мальчика по спине, наклонившись к банке, где он сидел.

Полчаса спустя, когда совсем рассвело, можно было уже увидеть береговую линию и смутные фигурки людей, которые бегали и, по-видимому, вопили, указывая на море.

– Они нас заметили, Пьер! – крикнул Арман, указывая рукой на берег.

– Так и должно было случиться, Арман. Но и коса уже близко. Им тоже не сладко придется, пойдут против ветра, а мы уже будем на просторе и сможем лавировать.

С большим трудом Пьеру удалось обогнуть косу, и море приняло их лодку в свою качающуюся колыбель. Наблюдая за действиями рыбаков, Пьер не скрывал своего удивления, и Арман, заметив это, спросил:

– Что ты на них так недоуменно смотришь?

– Да вот никак не пойму, с чего это они уваливают на восток. Странно мне это. – И, обращаясь уже к мальчишке, Пьер спросил: – Эй, ты! Может, ты пояснишь нам, с чего это ваши рыбаки не преследуют нас? Или рыбалка для них важнее? Отвечай!

– Там проходит течение, которое направляется в ту сторону, куда и плывут лодки, руми.

– Чего же ты нам об этом раньше не сказал?! – вскричал Пьер, но понял всю глупость вопроса и замолчал, а потом обратился к Арману: – Я уверен, что мы попали в самое неблагоприятное место для выхода в море. Видимо, течение было для нас противным, когда мы шли вдоль косы.

– Что уж теперь говорить. Вздуть бы мальчишку за это!

– Это ни к чему, Арман. Да, он сделал, что мог, для нашей погибели. Но это был его долг, а за исполнение долга не казнят, друг. Теперь нам надо поторопиться оторваться как можно дальше от преследователей. Хорошо бы уйти за горизонт, тогда можно будет надеяться, что нас просто не смогут отыскать в море.

Ветер слегка крепчал и очень медленно менял направление, задувая слегка с востока. Пьер старался держать лодку как можно круче к ветру, но она дрейфовала к берегу, и приходилось часто менять галсы, работая со снастями.

– Гляди, Пьер, лодки почти скрылись за горизонтом!

– Это ни о чем не говорит. Сейчас они поменяют галс и спустятся к нам почти с попутным ветром. Не пройдет и пары часов, как они будут у нас по правому борту.

– И что, нам никак не уйти от них?

– Они слишком далеко впереди, в открытом море, а нам туда не добраться так быстро. Однако подождем и поглядим, как будут разворачиваться события. Больше нам ничего не остается.

Взошло солнце и осветило берег. Арман оглядел его и сказал:

– Гляди-ка, Пьер, по эту сторону косы тоже есть селение. Смотри!

Пьер оглядел берег и согласно кивнул. Четыре лодки приближались к ним, но это были явно не преследователи. Они спешили на рыбную ловлю и не представляли опасности, но Пьер тем не менее грозно глянул на мальчишку и погрозил тому кулаком, показывая на лодки.

Тот вжался в днище лодки, потом забился под банку и там затих. Он уже понял, что его не собираются высаживать на косе, как обещали, и с ужасом наблюдал за чужеземцами.

Лодки преследователей, как и предполагал Пьер, быстро приближались, используя попутный ветер. Но и Пьеру удалось слегка продвинуться в море, и теперь они находились милях в пяти от берега, и селение уже не просматривалось.

– Все, Арман! – молвил с нотками отчаяния Пьер. – Нам крышка, или в лучшем случае придется выбрасываться на берег. Иначе мы попадаем в плен. Смерть нам грозит неминуемая. Так что за тобой слово.

– Вот черт! Опять, значит, ничего не получается! Что за напасть! Однако делать нечего, Пьер. Придется высаживаться на берег, а там как Богу будет угодно нами распорядиться. Сдается мне, что с этим нам никак нельзя мешкать, верно?

– Ты прав, Арман. Или сейчас, или никогда. Времени у нас нет. Идем к берегу, а там поглядим, что можно будет сделать.

Они переложили рей и рулевое весло, и лодка, подгоняемая уже попутным ветром, понеслась к берегу. Брызги обдавали друзей, но это их не волновало. Все взоры были теперь направлены на преследователей, которые находились уже совсем недалеко, меньше, чем в миле от них. Но тут Пьер заметил с надеждой в голосе:

– Кажется, нам малость повезло, Арман.

– Как это?

– Мы вовремя изменили курс, а рыбаки оказались слишком близко к косе и теперь замедлили ход, боясь оказаться на мели. Так что у нас появился шанс уйти от них и скрыться на берегу.

– Это плохой шанс, Пьер! Я было обрадовался, что можно уйти в море, а ты опять о береге. Это вообще не шанс, Пьер!

– Ладно тебе, перестань ныть. Теперь нам нужно избавиться от мальчишки, а то он сможет рассказать своим о направлении нашего бегства.

– Выбросить его за борт, да и все дела! Плавает он, видимо, хорошо, так что доберется до берега сам, а нет, так на то воля Аллаха, как они всегда говорят.

– Мальчишка ведь, ребенок. Не стоит рисковать его жизнью, Арман. Я его высажу ближе к берегу. За то время, пока он будет плыть, мы уже скроемся в зарослях.

Ближе к полудню беглецы подошли настолько близко к берегу, что все очертания его были хорошо видны. Селение скрылось за неровностями береговой линии, невдалеке просматривалась дорога, по которой изредка шли люди и катились арбы, запряженные мулами.

Саженях в ста с небольшим от берега Пьер тронул мальчишку за плечо и, с сожалением покачав головой, сказал:

– Думаю, ты хорошо плаваешь, так что доберешься до берега. Потому прыгай и плыви, а нам надо следовать своей дорогой. Прыгай, малыш, да поможет тебе Аллах.

Мальчишка боязно глянул на Пьера, несмело вылез из-под банки и прыгнул за борт головой вниз. Брызги быстро упали в волны, а голова мальчишки уже маячила позади лодки. Он действительно хорошо плавал, и Пьер махнул ему рукой на прощание.

Оглядев преследователей, он сказал:

– Хорошо, что на нас не обратили внимания местные рыбаки. А преследователи отстали, и теперь у нас есть около часа, чтобы скрыться в холмах.

– Ты правь, а я займусь едой. Перед высадкой не мешает подкрепиться, да и нести что-то съедобное куда легче в брюхе, чем на плечах. Согласен?

– Конечно, Арман. И мне дай перекусить и попить. Сколько времени ничего не ели.

Пока лодка приближалась к берегу, друзья наскоро поели и приготовились к высадке. Волна была не так уж и высока, но осторожность никогда и никому еще не мешала, и Пьер напряженно следил за волнами и берегом, направляя лодку в наиболее безопасное место.

Вот днище заскрипело о гальку, лодка остановилась, и беглецы не мешкая выскочили в воду, держа продукты повыше над водой.

– Не суетись, Арман, – сказал Пьер, глядя наверх, где проходила дорога. – Спокойно перейдем дорогу, а там уже поспешим, а то чего доброго прямо тут нас и зацапают.

Они неторопливо направились к дороге, карабкаясь по довольно крутому откосу. Выбравшись наверх, друзья огляделись. Поблизости никого не было, и лишь в отдалении двигались два ослика с седоками.

– Переходим дорогу, Арман. Держись за мной, идем пока прямо на запад, а уж потом поглядим, как оно выйдет.

– Ты хочешь сбить преследователей с толку, направившись в другую сторону? Так и сделаем, Пьер, и пусть мальчишка это увидит.

Они перешли каменистую пыльную дорогу и стали медленно подниматься на холм, держа направление на запад. Оглянувшись, Пьер заметил в море лодки преследователей и мальчишку, выбиравшегося на берег. Но кусты уже скрыли их.

Глава 19 Бегство

Подниматься, хоть и по пологому склону, было довольно трудно. Пьер остановился, переводя дыхание:

– Так дело не пойдет, Арман. Мы слишком истощены для такой дороги.

– А что тут поделаешь? Не сидеть же тут и ждать арабов?

– Надо поискать тропу. Так мы быстрее оторвемся от преследователей, если будет погоня.

– Где же ее искать? Может, подняться на вершину холма и оглядеться? Кругом сады и огороды с полями, народу хватает, так что тропы тут обязательно должны быть.

– Так и сделаем, – Пьер оглядел окрестности и наметил вершину холма, на которую друзья и полезли вместе, не желая расставаться.

– Да-а, – протянул Пьер. – Выбраться незамеченными здесь нам не удастся, Арман. Слишком много вокруг угодий и людей.

– А если выйти на дорогу и захватить кого-нибудь с ослом или мулом? Тогда путь будет не так труден, а главное, двигаться сможем быстрее. Кстати, а ты можешь мне сказать, куда нам лучше податься-то?

– Вот это трудное дело, Арман. Куда направиться, на запад к испанцам или к берегу, где можно в очередной раз попытаться выйти в море и добраться своим ходом до островов? Тут одни вопросы, а ответов нет.

– Во всяком случае, надо убедиться в том, что нас не преследуют, а если преследуют, то постараться избавиться от этого любым способом.

– В таком случае стоит поискать дорогу и одновременно понаблюдать за берегом, пока мы не очень далеко от него удалились. Сверху это будет сделать не так уж и трудно.

После недолгого спора беглецы так и решили. Они спустились с холма, целый час искали тропу, нашли ее, и лишь после этого стали вести наблюдение за берегом. Это оказалось не так-то легко. Друзья отошли достаточно далеко, и теперь разобрать, что там происходит, было трудно. Лишь отменная зоркость выручила их. Они заметили группу людей с ослом позади, которая медленно поднималась в холмы.

– Вот они! – воскликнул Арман со злостью и страхом. – Сколько их, Пьер?

– Человек шесть, а может, и больше. Пока трудно разглядеть – кусты мешают. Пусть подойдут поближе, тогда можно сказать более точно.

– Что делать будем?

– Пока придется уходить вверх по тропе, а там решим. Пошли, но спешить особо не стоит. Надо щадить силы.

Час спустя, когда солнце уже клонилось к волнистому горизонту, путники остановились. Пьер сказал, устало растирая ноги:

– Хватит, Арман. Мы слишком устали. Погляди из-за скалы, преследуют ли нас?

Вскоре Арман вернулся и сообщил:

– Они приближаются, Пьер. Скоро мы их услышим. Их шестеро, ты правильно определил. На осле везут припасы.

– Людей вокруг поблизости не видно, потому подождем их здесь.

– Да ты что, Пьер! Это же верная гибель! Бежать надо!

– Куда? На чем? Не думаешь ли ты, что эти рыбаки отменные вояки? А у нас есть оружие, и на нашей стороне внезапность и дерзость. А это немалое преимущество. Нападем на них неожиданно и покончим с этим. Тут как раз отличная позиция. Тропа делает крутой поворот, и их можно будет подпустить очень близко.

– Рискованно, Пьер. А вдруг ничего у нас не получится?

– Для нас все тут рискованно. И почему вдруг не получится? Надо, чтобы получилось. Это от нас зависит. А пока передохнем и приготовимся. Думаю, что полчаса у нас есть, как ты считаешь?

– Может, и больше. Они идут медленно, не спешат.

– Вот видишь! Они не могут ожидать нашего нападения в таком месте. Это и надо нам использовать.

Арман полез на торчащий невдалеке камень, с которого лучше просматривались окрестности, а Пьер осмотрел поворот тропы, прикидывая возможные случайности. Он собрал на всякий случай кучку круглых камней для метания, потом уселся в тени и прикрыл глаза. Усталость давала себя знать, ноги ныли, хотелось спать.

Появился Арман и сказал, утирая пот с лица:

– Они подходят. Вооружены, идут спокойно. И еще вдали я заметил селение, а вокруг копошатся люди в садах и в полях. Так что действовать надо тихо и быстро.

– Приготовь кинжал и в случае необходимости атакуешь их камнями.

– Жаль, второй сабли нет у нас, – вздохнул Арман. Его побледневшее лицо выдавало волнение, да и Пьер чувствовал себя неважно. Сердце тревожно бухало в груди, в висках стучало от возбуждения.

– Тихо! – прошептал Арман. – Кажется, идут! Я выгляну и погляжу. – Он подполз к повороту и глянул на тропу, потом повернулся, подполз к Пьеру, прошептал: – Они шагах в пятнадцати. Впереди один самый ретивый араб, за ним остальные.

– Хорошо, Арман. Я их встречу, а потом уж ты, если появится необходимость.

Пьер подкрался к повороту и стал ждать, вслушиваясь в шум шагов.

Как только передовой преследователь подошел шага на три, Пьер выскочил из-за укрытия с саблей в правой руке и камнем в левой и крикнул:

– Всем стоять! Не двигаться! – А сам подскочил к арабу, который уже вытаскивал саблю из ножен. – Стоять! – повторил Пьер и рубанул отскочившего.

Клинок ударил противника по правой руке, и Пьер с отвращением ощутил скользящее движение сабли по кости. Араб вскрикнул, присел. Прижатая к ране ладонь тут же окрасилась кровью. Она бурно сочилась через рукав и сквозь пальцы.

Глаза араба стали наполняться ужасом и болью, его спутники остолбенели в нерешительности. Наконец кто-то из них что-то крикнул, и двое шагнули вперед.

Пьер переложил камень в правую руку и с силой швырнул в противника. Промахнуться было трудно – до него было не более пяти шагов. С глухим стуком камень ударил араба в кисть руки, которой он инстинктивно прикрыл лицо. Рука разжалась, сабля с легким звоном ударилась о каменистую тропу, а араб остановился, злобно глянув на Пьера.

– Всем стоять на месте! – Голос Пьера звенел от возбуждения. – Кто приблизится – зарублю, и товарища вашего прикончу! Бросай оружие! – Он в ярости поднял саблю над головой раненого.

Арабы сгрудились в кучу, переглядываясь и тихо что-то говоря друг другу. Наконец один из них спросил:

– Чего ты хочешь, руми? Вам все равно никуда не скрыться.

– Это уж наше дело, а вы бросайте оружие и сложите на тропу воду и еду. Или давайте вашего осла сюда, он, я вижу, нагружен всем тем, что нам нужно.

– А наш товарищ? Что с ним будет?

– Ни ему, ни вам у меня нет охоты причинять неприятности, но вы сами полезли к нам. Делайте, что я говорю, возвращайтесь назад, и никто больше не пострадает. В противном случае ни один из вас не останется невредимым. Это я вам обещаю!

После недолгого совещания они согласились и подтащили упирающегося осла к Пьеру, предварительно бросив оружие. Пьер подобрал с земли саблю раненого, взял повод осла и рявкнул:

– Забирайте своего раненого и спускайтесь вниз. И не вздумайте останавливаться. Иначе мы легко догоним и разделаемся с вами, и Аллах не поможет! Поторопитесь, правоверные!

Арабы потащили вниз раненого, оставив все оружие беглецам. Те, наблюдая за рыбаками, стали медленно подниматься дальше по склону, поминутно оглядываясь. Арабы поспешно спускались и тоже оглядывались, но во взглядах их читалось лишь желание поскорее уйти от опасности.

– Солнце скоро сядет, – сказал Арман. – Надо побыстрее выйти на дорогу и захватить ослов.

– Это было бы хорошо, но где эта дорога? Забыли мы спросить у арабов. А надо было бы.

– Не огорчайся, Пьер. Зато им неведомы наши намерения. Они не знают, куда мы направимся.

С высокого места они оглядели окрестности. Пьер заметил в миле с небольшим дорогу, которая вилась среди холмов, уходя на юго-запад. Он сказал, указывая рукой:

– Вон туда мы и направимся. Пока доберемся, так и солнце почти скроется, и люди уберутся по домам. А там видно будет.

Уже в сумерках они вышли к дороге. Она была почти пустынна, если не считать одинокого путника, уходящего на восток. Друзья остановились в раздумье, потом Арман спросил:

– В какую сторону направимся, Пьер?

– Мне больше нравится запад, Арман. Все ближе к испанцам.

– Тогда не стоит мешкать. Пошли.

Сумерки сгущались. Вскоре им попались трое арабов, возвращавшихся, видимо, с поля. На плечах у них были мотыги. Друзья разминулись с ними, пробормотав что-то вроде приветствия.

– Так недалеко и до беды, – молвил Арман, когда арабы скрылись в сумерках.

– Будем надеяться, что усталые люди не обратили на нас внимания. Мало ли какой люд шатается по дороге. Так что будем идти подольше. Ночная темнота скроет нас до поры, а потом, может, и подвернется что-нибудь.

Больше никто им не встретился, и беглецы беспрепятственно прошли еще часа три. Ночная прохлада несколько освежала их, но усталость наваливалась всей тяжестью на плечи и ноги.

Наконец они дошли до хилого мостика, переброшенного через ручей. От него тянуло прохладой, осел жадно тянулся к воде, и никак не удавалось оттащить его в сторону.

– Передохнем здесь, Арман. Отойдем подальше от дороги и укроемся на ночь. Благо вода рядом. И ослу есть что пощипать, да и нам не мешает заглянуть в мешок. В животе-то бурчит…

Насытившись и напившись, путники забрались в густой кустарник и затаились там, вслушиваясь в тишину, нарушаемую лишь треском цикад. Осел спокойно щипал траву, а уставшие друзья прикрыли глаза. Сон тут же навалился на них и захватил в свои объятия…

Пьер со страхом открыл глаза и прислушался. Тишина звенела по-прежнему, восточная часть неба светлела – рассвет близок.

– Арман, вставай! – Толчок кулаком в бок поднял Армана мгновенно.

– Что такое? – Глаза бродячего актера испуганно и тревожно оглядывали сумрак.

– Вставать пора, утро наступает. Поедим – и в путь.

Искупавшись в студеной воде ручья и позавтракав, путники потащили за собой осла и вышли на дорогу. Даже пустынная, она вызывала тревогу. Ребята закутали накидками лица, оставив лишь глаза. Арман заметил:

– Пьер, тебя надо малость подмазать. Уж слишком ты светел, – с этими словами он стал что-то искать на обочине.

Скоро он держал в руке какой-то стебель. Размочалив его, он извлек немного сока и стал натирать им брови Пьера и его бритую голову. Через несколько минут кожа потемнела и стала почти черной. Смочив слегка ладони водой, Арман протер ими лицо Пьера. Теперь он был просто смугл. Можно было не опасаться, что его вид вызовет подозрение.

– Хорошо бы взглянуть на себя в зеркало, – вздохнул Пьер.

– Ничего, и так сойдет. Мы в театрах много красим друг друга, так что кое-что знаем про это. Зато трудно в тебе признать европейца.

Дорога постепенно наполнялась проезжими и прохожими, спешащими по своим делам. Скрипели арбы, мерно вышагивали верблюды с гордо поднятыми головами, семенили ослики, и уж совсем редко пролетал мимо всадник на выхоленной лошади. После долгого молчания Пьер заметил:

– Арман, нам лучше по очереди ехать на осле, а то здесь редко кто ведет эту скотину в поводу. Да и усталости будет меньше.

– А я думаю, что нам надо прикинуться немыми. Так легче избежать опасности быть узнанными.

– А как мы переговариваться будем? Я же не знаю языка жестов.

– Я немного знаю. К тому же по-французски здесь никто не понимает, а мы будем мычать нечленораздельно, коверкая слова. Вот и поймем друг друга. А несколько жестов ты и так запомнишь. Так что остается лишь быть внимательным и не попасться.

– Ну, что ж, это мысль, Арман. Давай начинать изучать жесты.

Они плелись по дороге и жестикулировали, а Арман тихо пояснял значение того или иного жеста. За этим занятием время шло быстрее, а мысли не терзали их своими мрачными предчувствиями.

В полдень Пьер тихонько зашептал Арману, отчаянно жестикулируя:

– Арман, прервем путешествие. Видишь, арабы опустились на молитву. Нам бы тоже надо побыстрее последовать их примеру, а то уж точно попадем под подозрение. Сходи с дороги, и падаем на колени!

Арман скривился, но безропотно последовал совету Пьера. Они опустились на колени, поглядывая по сторонам и копируя движения соседей, стали отбивать поклоны. Друзья усердно бормотали что-то себе под нос, тщательно следя за тем, чтобы всегда находиться лицом на восток.

Когда прочие путники встали и стали собираться в дорогу, Пьер тоже дал знак, и друзья поднялись. Украдкой оглядываясь, они не заметили ничего подозрительного и продолжили путь, на ходу пережевывая черствые лепешки и запивая еду тепловатой водой из бурдюка.

– На этот раз, кажется, пронесло, – шепнул Пьер.

– Да, тут ухо надо держать остро. Того и гляди, попадешь впросак. Будем внимательней наблюдать за другими.

К вечеру беглецы перешли небольшую речку, свернули к югу и устроились в зарослях на ночлег. Останавливаться в караван-сараях они опасались, да и заходить в городки и селения не решались. Еды пока хватало, и можно было обходиться без этого.

Утром их разбудил шум проходящего каравана. В клубах пыли мимо прошествовали верблюды, и звон колокольчиков медленно затихал вдали.

Солнце только-только взошло, и путники заторопились в путь.

– Пьер, а может, нам присоединиться к каравану? – спросил Арман, указывая на пыль впереди.

– А что это нам даст? Будем постоянно у людей на виду. Опасно.

– Там не так уж и много людей. Зато все прочие не обратят на нас внимание. Подумай-ка малость.

Прикинув идею друга, Пьер сказал:

– Возможно, ты и прав, Арман. Можно попробовать присоединиться к каравану. Если так, то надо поспешать, а то он уйдет далеко.

К полудню они нагнали караван и пристроились позади него, глотая пыль, которую, правда, немного отгонял к горам северный ветер. Горы эти постепенно все вырастали и уже отчетливо просматривались на горизонте зубчатой кромкой на фоне неба.

Погонщики верблюдов некоторое время посматривали на путников, которые иначе как нищими не могли быть. И видя, что те общаются знаками, не стали с ними вступать в разговоры. Едут себе по очереди на своем осле, ну так и пусть едут. Им не жалко. Места на дороге хватает.

Беглецы, занятые мыслями и наблюдениями, не обратили внимания на то, как караван свернул на дорогу, ведущую на юг. Да и трудно было уследить за этим, когда тучи пыли, кустарник, селения и встречные люди постоянно занимали их внимание.

Лишь на другой день они стали догадываться, что путь их лежит уже не на запад, а почти точно на юг. Пьер закрутил головой, поглядывая на солнце и по сторонам. Спросить бы караванщиков, да очень уж боязно. А вдруг их не поймут с этими дурацкими знаками и заподозрят неладное.

Однако на привале к ним подошел один из погонщиков и стал говорить, что они идут в пустыню, и спрашивать, знают ли путники об этом.

Арман отчаянно мычал, жестикулировал, изображая непонимание. Наконец Пьер промычал ему на искаженном французском о том, что караван теперь идет в пустыню, и Арман вопросительно поглядел на друга.

Пьер сам был в растерянности и никак не мог выбрать что-нибудь определенное. Погонщик подозрительно оглядывал их, но потом махнул рукой и отошел, предоставив этим глупым немым самим решать свою судьбу.

Оставшись одни, беглецы стали оживленно обсуждать услышанное, не забывая для виду жестикулировать.

– Что же нам теперь делать, Пьер? – взмолился Арман. – Да и куда караван нас приведет? Ты смог понять?

– Что тут понимать! Погонщик называл какие-то города или селения, да что с того толку. Откуда нам хоть что-то знать о них? А теперь я и сам никак не могу решить, куда нам идти. С караваном оно безопаснее. И еды можно раздобыть, и к людям уже немного притерлись, а возвращаться уже слишком далеко, да по незнакомой местности. В горы же пришли.

Они спорили и обсуждали положение до тех пор, пока караван не снялся с места. Друзья тоже поднялись и поплелись следом, все никак не решаясь принять окончательное решение. Наконец Пьер сказал:

– Что там у нас осталось из нашего сокровища? Давай прикинем и рассчитаем, Арман.

С этими словами Пьер пошарил в карманах и выудил пару серебряных перстней. Арман показал четыре безделушки.

– Так что, – продолжил Пьер, – смело можно считать себя бедняками, Арман. С такими богатствами нам далеко не уйти.

– Ну и что теперь? Куда нам податься?

– Я склоняюсь к тому, чтобы остаться с караваном. Можно постепенно узнать, куда он идет, прикинуть все это. Думаю, что в пустыне нам не грозит такая опасность, как на побережье. Там-то нам наверняка придется хуже.

– Ох, Пьер! В пустыне я еще ни разу не бывал, и, откровенно говоря, страх меня берет от одной мысли об этом. Ты, я слышал, бывал уже в таких местах. А я…

– Караван с проводниками идет по тропам и дорогам, веками освоенным. На них есть колодцы. К тому же нас много. Больше полусотни верблюдов, да мулы, ослы. Трое на лошадях. Охрана. А возвращаться нам будет очень опасно.

– Сдается мне, Пьер, что мы делаем большую ошибку, отправляясь в эту пустыню…

– Будем уповать на Всевышнего. Может, он поможет нам, грешникам, в трудном деле возвращения домой.

Арман вздохнул, нахмурив свои черные брови, и не ответил. Но Пьеру было понятно его состояние. Пока весна, в пустыне хорошо, но до нее еще дойти надо, а сейчас вокруг тянутся неприветливые горы. И немало еще пройдет дней и недель, пока они достигнут пустыни. Тогда уже станет вовсю жарить лето, а это страшно.

Уже сейчас они испытывали сильнейшую усталость, передвигаясь по очереди на одном ослике. К вечеру ноги так гудели, что спасу не было. А харчи кончились, приходилось выпрашивать их у погонщиков или охраны. К ним относились, как к надоевшим собакам, бросая объедки, которые им приходилось подбирать да еще и благодарить за подаяния.

Арман постоянно психовал, едва сдерживая свой горячий нрав. Пьер с опаской наблюдал, как нервы друга постепенно сдавали. Он с тяжестью в душе ожидал его нечаянного срыва, который может привести их к гибели.

Однако путь продолжался и вскоре пошел под уклон. Горы кончались. С ними кончались и проливные дожди, которые постоянно свирепствуют весной в горах. Бурные потоки часто преграждали путь, приходилось пережидать паводки. Шествие каравана постоянно замедлялось.

В селениях Пьеру иногда удавалось доставать продукты в обмен на кинжал или нож из тех, что они захватили у преследовавших их рыбаков, но эти запасы подошли к концу, а лишаться последнего необходимого оружия им не хотелось. И так друзья подвергали себя большой опасности, совершая подобные сделки, но другого выхода не было. Приходилось идти на риск, иначе неминуема голодная смерть, да и избавиться от лишнего груза не мешало.

Наконец горы остались позади. Впереди простиралась пустыня, хотя пока еще и не настоящая. Часто попадались травянистые луга, отары овец и коз торопливо уничтожали их. Пастухи провожали караванравнодушными глазами, собаки – яростным лаем, а козы с любопытством вскидывали головы.

Каменистые увалы со скалами и трещинами постепенно сменялись нагромождением барханов с редкими кустами пустынных трав и кустарников. В низинах попадались чахлые рощицы низкорослых, редко растущих деревьев. Зато в оазисах зелень радовала глаз. Горделивые пальмы качали своими кронами, шурша жесткими листьями.

В таких оазисах Арман тут же принимался за свое актерское искусство, зарабатывая на пропитание. Это ему легко удавалось, так как в таких глухих уголках ни о каких развлечениях никто и не слыхал.

Как правило, заработанного хватало до следующего оазиса. Перепадали и мелкие монетки, которые друзья бережно хранили на черный день. В караване они уже не вызывали никакого подозрения, Арман на привалах бойко развлекал погонщиков и охранников фокусами и жонглированием, за что получал от них лишнюю кружку воды, горсть фиников и кусок лепешки.

И конечный пункт каравана уже был известен Пьеру. Все это настраивало друзей на уверенный лад, позволяло надеяться на то, что дела у них пойдут хорошо.

Караван постепенно смещался к западу. Из разговоров погонщиков можно было узнать, что он следует к границам Марокко, торговцы рассчитывают на обратном пути загрузиться дорогими товарами и к зиме вернуться на побережье.

Это вполне устраивало наших путников.

– За это время мы так свыкнемся с местными обычаями, что опасаться будет излишне, – говорил Пьер удрученному Арману.

– Но сколько же месяцев на это уйдет?!

– Придется запастись терпением, Арман. Зато потом без помех можно будет отправиться домой.

– Без денег, без того, что необходимо для такого дальнего пути?

– Это еще бабушка надвое сказала, как говорится у нас на Руси. За такое время много чего может произойти, и денег у нас может оказаться больше, чем ты можешь себе представить.

– Ой, Пьер! Ты вечно меня кормишь надеждами на счастье! А где оно?

– Не отчаивайся, Арман. Всему свое время. Я же тебе обещал, что когда вернемся домой, у тебя будет собственный театр!

– Твоими бы устами, да мед пить, Пьер, но мне уже по горло надоела эта пустыня!

Глава 20 Ожидаемое несчастье

Нескончаемые просторы пустыни действовали на наших друзей крайне удручающе. Особенно переживал Арман, характер которого не выдерживал такого унылого однообразия.

Редкие песчаные барханы чередовались с обширными каменистыми плато, где выходили на поверхность скальные породы, испещренные трещинами, гротами и кустами чахлой травы или кустарника. Иногда попадались целые поля, усеянные галькой и щебенкой. Идти по таким полям было мучительно, особенно если учесть, что с обувью у наших путников было очень плохо. Вместо нее они приспосабливали куски старых палаток или обрывки кожи, подвязанные бечевкой, а иногда и пучками трав или гибкими веточками кустов.

Друзей мучил постоянный страх, они боялись отстать от каравана настолько, что окажется невозможным потом догнать его. А они, истощенные и голодные, постоянно плелись далеко позади и не могли поспеть даже за медленно идущими верблюдами. А ведь караван давал им хоть малую толику пищи и воды, а главное, направление на выход из этого пекла. Без проводников у них не было ни малейшего шанса выйти к оазису или колодцу.

Ранним утром, совершив показной намаз и скудно позавтракав и запасшись водой, друзья спешили занять место рядом с проводником. Это давало им возможность хоть какое-то время двигаться вместе с караваном. Но уже к полудню они оказывались в его хвосте и глотали пыль, поднятую всей чередой верблюдов.

– В конце концов мы отстанем так далеко, что не сможем найти караван, – не раз говорил Арман, и в его глазах поблескивал огонек безысходности и страха.

– Следовательно, Арман, нам нельзя допускать такого. Это же так просто.

– Просто только говорить, но как это сделать, когда ноги с трудом передвигаются по этим проклятым камням. Днем жара с ума сводит, а по ночам просыпаешься от холода и голода. Что за дурацкая страна!

– Любая страна может стать дурацкой, если не знаешь ее и ее обычаев.

– Ну уж тут я с тобой не согласен, Пьер! Вряд ли можно найти более неприглядные места! Это уж точно!

– Однако и здесь живут люди, и попробуй им предложи другую страну.

– Ну и черт с ними! Однако ты заметил, как часто здешние вожди взимают пошлины за проход по их землям? И хозяева каравана платят.

– А что сделаешь? Попробуй не уплати. Хорошо еще, что не грабят, хотя об этом постоянно можно слышать байки погонщиков и охраны.

– Тут ты прав, Пьер. Но сколько же будет стоить такой товар, если чуть ли не каждый день приходится платить пошлины?

– Наверное, дорого, но все же купцы торгуют, значит, это выгодно, хоть и риск велик. Да и грабежи случаются, как я слышал, не так уж часто. Бедуинам ведь и самим выгода есть от караванной торговли. А так караваны перестанут ходить, а это прямой убыток местным племенам, да и товар им не будет поступать.

– Сразу видно, что ты купец, Пьер. Все уразумел и взвесил. Слушай, а что это за место, куда мы направляемся? Тегаза, что ли?

– Я никогда не слышал о ней, но говорят, что это важный город, где идет бойкая торговля солью и золотом. На юге много золота, и оно обменивается на соль именно в Тегазе. Сейчас марокканцы пытаются захватить ее.

– А кому она принадлежит, эта Тегаза?

– Южнее находится какое-то Сонгайское государство. Вот и разворачивается сейчас борьба между Марокко и Сонгаем за эту Тегазу. Говорят, что соль на юге очень высоко ценится и торговля ею приносит большой доход.

– Чудно как-то такое слышать. Чего только на свете нет!

Уже почти три месяца караван шагал по камням и пустынным барханам, а конца пути было не видать. Угрюмое настроение постоянно давило наших друзей, но приходилось терпеть, ибо без каравана жизни не было. Они теперь держались за караван, как утопающий за соломинку. Вся надежда зиждилась на нем. Он давал пищу, воду, жизнь.

Покинув ранним утром очередной колодец, караван углубился в каменистую пустыню, и лишь проводники могли в этом хаосе нагромождений камней, осыпей и скал определять правильную дорогу. Она, правда, выделялась редкими останками погибших животных, чьи кости белели на солнце или с устрашающим видом торчали из песка, полузанесенные им. Изредка попадались камни, поставленные торчком. Это могилы правоверных, почивших вечным сном вдали от родных мест. Редко-редко на них были видны высеченные письмена.

На этот раз Арман едва сидел на истощенном ослике. Тот шатался от тяжести седока, но терпеливо плелся по следам каравана, тоже понимая, что далеко отстать от него равносильно смерти.

Пьер шагал рядом, стиснув зубы и стараясь думать о приятном. А это всегда были думы об Ивонне, сыне и дочери. И пусть он совсем мало видел малютку, но уже в полной мере ощущал своей.

Он знал, что до следующего колодца караван доберется только под вечер, а сейчас солнце лишь слегка перевалило за полдень. Короткий привал, который сделали проводники для каравана, лишь приблизил к нему наших отставших, как всегда, путников. И теперь они шли без отдыха, лишь поглядывали на редкое облачко пыли вдали. Ориентировались они именно по нему, да еще по редким следам, оставленным караваном. У обоих на душе было тревожно, муторно, постоянно хотелось пить, но воду надо было экономить. Влага едва плескалась в бурдюке, но манила к себе неудержимо.

– Интересно бы узнать, сколько нам вот так еще мучиться до этой проклятой Богом Тегазы?! – проскрипел голос Армана.

У Пьера не было охоты отвечать, да Арман, по-видимому, на это и не надеялся. Отупевшие, измученные, они продолжали плестись, изредка поглядывая вперед, боясь лишь потерять направление. Облачко пыли едва виднелось в мареве, исходящем от раскаленной каменистой почвы.

Когда до заката солнца оставалось часа два, не больше, облачко исчезло, и Пьер, заметив это, всполошился.

– Арман, хватит спать! Мы можем потерять караван!

– С чего бы это? – флегматично спросил Арман, свесивший голову на грудь, покачиваясь на тощей спине бедолаги осла.

– Облако пыли исчезло. Надо прибавить шаг.

– Может, все до колодца дошли, вот и остановились. Во всяком случае, на осла можно положиться. Он уже не раз выручал нас, сам находил дорогу к каравану.

– И все же, Арман, давай поторопимся. Мы отстали более чем на две мили.

Пьер заставил себя прибавить шаг. Час спустя он заметил признаки близкого колодца. Впереди виднелись чахлые зеленовато-серые кусты и трава, качающаяся под ветром. Он огляделся, но каравана не было видно. Следы были повсюду, но нельзя было заметить ни людей, ни животных.

Арман далеко отстал и едва был виден позади. А Пьер ускорил шаг, хотя сам едва мог шевелить ногами. Его охватила паника, несмотря на близость колодца. Где же караван? Не может быть такого, чтобы вблизи колодца его не оказалось. Но почему же его не видно?!

Перед закатом Пьер наконец добрался до колодца. Каравана здесь не было, зато были многочисленные следы какого-то несчастья. На небольшом пространстве перед колодцем валялись обрывки тряпья, сломанное копье, испачканные кровью накидки и несколько трупов охранников и погонщиков. Всего Пьер насчитал шесть тел.

Его охватили такой страх и отчаяние, что он готов был завыть волком.

Обойдя ровную площадку, он обнаружил двух раненых. Они стонали, корчась в лужах крови, смотря отрешенными и молящими глазами на Пьера.

Один из охранников был ранен копьем в живот и молил дать ему воды. Пьер подошел к нему, осмотрел рану, покачал головой и сказал, несмотря на то что раньше прикидывался немым:

– Саадит-друг, тебе нельзя воды. Умрешь быстрее от нее.

– Дай, дай! Аллахом прошу! Все горит внутри.

– Могу и дать. Все равно с такой раной ты не выживешь. Аллах призывает тебя к себе.

Пьер бросился к колодцу, поднял бурдюк с водой и поднес кружку к сухим губам раненого. Тот жадно пил, захлебываясь. Потом отвалился с бледным лицом и сказал:

– Спасибо, руми, пусть Аллах пошлет тебе лучшую долю.

– С чего ты взял, что я руми? – в недоумении спросил Пьер.

– Это все в караване знали, руми. Трудно притворяться так долго и неумело. Ох!

– Ладно, а что тут-то произошло? Можешь рассказать?

– Проклятые туареги, синие люди! Он подъехали, мы думали, что возьмут обычную плату за проход по своей земле, а они побили нас, караван захватили и умчались в пустыню…

Он замолчал, видимо, слабея. Руки непроизвольно прижимали под накидкой вылезавшие наружу внутренности.

Пьер отвернулся и подошел ко второму раненому. Тот уже лежал без сознания. Повязка с головы свалилась, обнажив рубленую рану на лбу. Кровь уже едва сочилась, но человек еще дышал. Мухи роились вокруг, и Пьер прикрыл рану повязкой. Потом он принес воды, промыл рану, и человек застонал, открыл глаза и безумным взглядом обвел все вокруг. Он явно ничего не соображал, и Пьер не стал его расспрашивать. Он лишь перетащил раненого в тень от кладки колодца, напоил и оставил, направившись к первому.

Тот лежал тихо и умиротворенно, устремив неподвижные уже глаза в белесое небо пустыни.

Пьер прикрыл мертвые глаза, оглянулся кругом. Арман приближался на осле, издали кричал, спрашивая о случившемся.

– Все, Арман! Остались мы одни! Туареги ограбили караван и ушли в пустыню. С нами один раненый, а другой уже умер.

Арман сполз с осла, тот поспешил к колодцу с водой и припал жадными губами к прохладной влаге, которую перед этим Пьер вылил в каменное корыто. Сидя на камнях, Арман устремил взгляд в одну точку. Мыслей в голове не было. Он был оглушен, подавлен, полностью лишился воли и стремления выжить. Это Пьер видел по его отрешенному взгляду и молчанию.

– Арман, что с тобой? – спросил Пьер, с тревогой глядя на друга. Тот махнул рукой и опустил голову еще ниже, потом сказал в отчаянии:

– Теперь нам конец! Сколько времени мучились, чтобы дойти до такого! А стоило ли? Я больше не могу!

– Вставай, Арман! Попей воды, и все пройдет. Нельзя так распускать себя. Мы у колодца, воды нам хватит, а там может появиться еще караван или берберы, на худой конец. Не отчаивайся, умоляю тебя. Встряхнись, друг !

– Нет, Пьер. Все кончено. Я не хочу больше бороться с этой проклятой пустыней. Не трогай меня…

Пьер подошел ближе и с силой, на какую только оказался способен, отвесил другу оплеуху. Тот охнул и повалился на землю, глянул в недоумении на Пьера.

– Ты что? Что с тобой? За что?

– За безволие! За нежелание жить! Жизнь нам Богом дана, и Бог ее у нас и возьмет, когда сочтет это необходимым! Вставай, иначе получишь еще! Ишь ты, как распустил сопли! Разводи огонь и готовь пищу, пока я займусь раненым и трупами. Быстро!

Арман неожиданно проворно встал, даже отряхнулся и молча стал делать указанное, с опаской поглядывая на Пьера.

Раненый немного оправился и смог даже говорить, хотя и не очень внятно. От него Пьер ничего нового не узнал. Разобрать его бормотание было не так-то просто.

Уже стемнело, вокруг слышались тявкающие голоса шакалов, которые почуяли поживу, и Пьер содрогнулся, представив, что и они могли быть ее частью.

Он стащил трупы в ложбинку шагах в ста от колодца и стал забрасывать ее камнями. Работа двигалась медленно, а голод говорил о себе звучным бурчанием в животе.

Пьер вернулся к колодцу, где ужин уже был почти готов, напился свежей воды, принес попить раненому, собрал валявшиеся вокруг накидки и другие тряпки для сооружения постелей. Вокруг колодца имелись стенки для защиты от ветра, но крыша над ними давно сгнила и развеялась ветрами.

– После ужина пойдем и вместе засыплем могилу, – сказал Пьер, не глядя на Армана. Тот промолчал, но было видно, что он согласен.

Костерок бездымно мерцал в ночной темноте, ослик щипал траву вокруг колодца. В кустах шуршали не то ночные птицы, не то какие-то мелкие хищники, но Пьер не обращал на это внимания. Он уже привык к звукам пустыни.

Он вяло думал о сложившемся невеселом положении, но ничего путного придумать ему не удавалось. Он не знал ни дороги, ни даже направления, которого стоило бы держаться. Единственная надежда на раненого, если тот сможет им помочь.

– Пьер, что нам делать теперь? – спросил Арман как-то неуверенно и с опаской.

– Еще не знаю. Завтра будем отдыхать и осматриваться. Надо восстановить силы, а уж потом думать о будущем.

Они растянули невысоко от земли накидку, брошенную кем-то, и получилось что-то вроде полога, который хоть малость мог защитить от ночного холода. Собрали в кустарнике сухого хвороста и поддерживали слабый огонь, пока сон не навалился на них усталой тяжестью.

Под утро их разбудил визг и гвалт шакалов. Друзья вскочили и в предрассветной мгле увидели на могиле целую свору этих разбойников. Они пытались добраться до трупов и яростно работали лапами, отбрасывая мелкие камни и песок.

Путники тихо подкрались и метнули в них по тут же подобранному камню. Звери мгновенно разбежались, лая и визжа, и лишь один вертелся на месте, получив чувствительный удар. Пьер подскочил и саблей почти отсек ему голову. Дрыгнув пару раз ногами, шакал затих.

– Вот так мы с другом Гарданом как-то тоже убили шакала, но тогда у нас были мушкеты, – молвил Пьер, вспоминая совершенные в юности подвиги.

– Вот зверье проклятое! – выругался Арман, наваливая на могилу большой камень. – Это же они нам покоя не дадут, Пьер?

– Это далеко не самое страшное, Арман. Это вполне можно пережить.

Солнце быстро поднималось над горизонтом. Пьер отправился к раненому, а Арман принялся раздувать огонь и готовить завтрак.

Погонщик постанывал, просил воды, и Пьер напоил его. Тому стало значительно лучше, и Пьер надеялся, что с помощью этого бывалого человека можно будет добраться до селения или оазиса. Потому он внимательно ухаживал за раненым, надеясь выспросить у того нужные сведения.

А пока друзья обследовали место вчерашнего побоища. Ничего существенного найти не удалось, кроме мешка с рисом, который был распорот и брошен в спешке.

– Вот счастливый случай, который поможет нам продлить жизнь, – заметил Пьер, указывая Арману на рассыпанный рис. – Будем собирать по зернышку, но чтобы весь рис был собран. Это наша жизнь, Арман.

И они ползали почти до полудня, пока все не было собрано. Риса оказалось фунтов десять с лишним. Да по дороге, по которой уходили разбойники, друзья собрали немного разной брошенной снеди, которую не успели подобрать дикие звери.

Пьер приспособил наконечник копья на новое древко и теперь примеривался для удара. Потом начал метать его в цель, но без особого успеха.

Осел лениво щипал траву, уходя все дальше от колодца, он явно был доволен выпавшим отдыхом. Пьер посматривал на него, а потом вздохнул и сказал:

– Вот ходит наше мясо на крайний случай, Арман. Его нам может хватить на две недели. Думаю, к тому времени сюда кто-нибудь да придет. А может, мы и сами отправимся в путь, как того пожелает Аллах или наш раненый. А он явно поправляется.

К вечеру погонщик смог немного рассказать о том, как дойти до Тегазы. Он пояснял, морщась от боли в голове:

– На хорошем верблюде-мехари можно добежать в три дня, но нам на это потребуется не менее пяти, а то и больше.

– Пять дней, – промолвил Пьер в задумчивости. – Это большой срок для пустыни. Сможем ли мы пройти его, да еще с раненым? Об этом надо серьезно подумать.

После некоторого молчания он спросил:

– А колодцы на этом пути есть?

– Колодцы есть, но вот есть ли в них вода? Ее может и не быть. Лишь в самом большом, Аль-Хасси, обязательно будет. Но до него нам не менее двух дней пути, руми. Выдержим ли?

– Ты тоже сомневаешься? Это уже плохо. А куда надо идти после того колодца?

– От него поворачиваем точно на запад, и через три дня мы в Тегазе.

– Что это за Тегаза? Город, селение?

– Для пустыни это городок, но в общем там живет не более пары тысяч жителей. Большой караван-сарай, который здесь называют ребат. Много воды, а еще больше соли. Там ее добывают и отправляют на юг, к черным.

– У нас только один осел, – в задумчивости проговорил Пьер. – Раненый поедет на нем, а нам придется все время идти пешком. Надо рассчитать путь от колодца к колодцу.

– Но не во всех же будет вода, Пьер, – запротестовал Арман. – И это надо учитывать. Сможем ли мы забрать с собой такое количество воды? Уж слишком большой риск.

– Оставаться здесь – тоже не меньший риск, Арман. Сколько времени может пройти, пока сюда явится следующий караван? Один Аллах ведает о том.

– Если отправляться завтра, то можно рассчитывать на успех, – сказал араб, а сам с напряжением смотрел на внезапно заговоривших руми и думал свою невеселую думу.

– Ты, саадит, не сомневайся, – сказал ему Пьер, заметив его страх и неуверенность. – Тебя мы здесь не оставим. Без тебя нам не выбраться из этой пустыни. Так что не волнуйся. Пойдем вместе.

– Тогда обязательно надо идти завтра с утра, и да поможет нам Аллах!

– Ну что, Арман? Договорились? Пока еда есть, надо торопиться, иначе тут с голоду помрем. А воды возьмем сколько сможем унести.

– Делать нечего, Пьер. Видимо, другого решения нет. Пойдем.

– Тогда с утра напьемся до отвала и в путь. Мясо пока есть, но оно в пути протухнет, так что есть будем только его, пока не закончим.

Арман понял, что Пьер имел в виду мясо шакала, и его передернуло. Однако другого не было – приходилось мириться.

Глава 21 Конец пустыне

Товарищ по несчастью, раненый погонщик Мирсат, едва мог сидеть на спине отдохнувшего осла, и его приходилось часто поддерживать. Голова его постоянно кружилась, тошнота подступала к горлу, а глаза от боли невозможно было открыть.

Потому маленькая процессия двигалась очень медленно, часто останавливалась, давая возможность Мирсату передохнуть.

День уже клонился к закату, когда Арман пробурчал недовольно:

– Пьер, так мы можем и не добраться до колодца.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Да вот… – Арман неопределенно пожал плечами и глазами указал на осла, подразумевая, конечно, Мирсата.

– Об этом и не думай, – решительно ответил Пьер, поняв намек друга. – Без него нам и вовсе не выбраться. Ты это учитывай, друг.

– Но и с ним мы далеко не уйдем. Сегодня мы совсем мало прошли.

– Да, это так, Арман. Но ничего другого нам не остается, как держаться вместе и не помышлять ничего дурного. Сейчас он наш товарищ по несчастью, а товарищей не бросают на дорогах. И больше не говори мне такое! Лучше постарайся пить поменьше. Ты слишком много воды поглощаешь, а это уже опасно для всех нас.

– Что же ты хочешь? Я постоянно умираю от жажды!

– Все мы в таком положении, и все умираем, но надо терпеть. Мы в пустыне, где вода на вес золота и даже дороже. Терпи и соси финиковую косточку. Говорят, что это помогает.

Арман обиженно замолчал, но до конца дня больше ни разу так и не приложился к меху с водой.

На ночь путники остановились у невысокой скальной гряды и выбрали тихое место между нагромождением камней, привалив проход более мелкими обломками.

– Арман, брось ослу пучок травы, что захватили с собой, а я займусь ужином. Потом насобирай сухой травы на костер.

– Угу, – недовольно отозвался Арман и нехотя поплелся выполнять приказ.

Пьер дал ослу несколько глотков воды, потом напоил Мирсата и лишь потом попил малость сам. Он поболтал бурдюком и тревожно скривился.

– Мирсат, – обратился Пьер к арабу, – как ты думаешь, мы не слишком медленно двигались?

– Медленно, – ответил тот, с трудом ворочая языком. – Если и завтра мы так же будем двигаться, то можем и не дотянуть до колодца.

– А мы верно идем? Не сбились с пути?

– Не беспокойся, руми, верно. Я тут уже раз ходил.

– Как же можно за один раз запомнить путь в этом нагромождении камней, осыпей и песков?

– Ты городской житель, руми, а я родился в пустыне и много времени провел с бедуинами, шастая по здешним местам. Я многое запоминаю, но бедуины и особенно туареги знают местность намного лучше.

– Как ты себя чувствуешь, Мирсат? Тебе не легче?

– Плохо, но рассчитываю выжить. Вчера было так же, но сегодня мы проделали тяжелый путь, так что можно считать, что мне лучше. Завтра поглядим, как все будет. Если бы не боль в голове! И пить страшно охота! Да поможет мне Аллах, милостивый и милосердный!

Быстрые сумерки перешли в ночь, свет маленького костра едва выхватывал из мрака очертания камней и гальки, на которой расположились путники. Подстилками им служили лишь тонкие накидки.

Осел медленно бродил поблизости, выискивая чахлые стебли травы и кустарника. Он часто оборачивался к людям, словно прося дать воды, а его печальные глаза отражали свет костра, поблескивая в темноте.

Отдаленный лай шакалов и треск цикад не нарушали общей тишины пустыни. Жара сменилась прохладой, и к утру путники дрожали от холода, тщетно кутаясь в обрывки накидок.

Друзей разбудил голос Мирсата:

– Эй, руми, вставайте! Уже утро скоро. Пора в путь.

Было еще темно, но на востоке уже угадывалась утренняя заря. Окоченевшие члены с трудом начинали двигаться, но надо было торопиться. Пьер засуетился, поспешил приготовиться к дороге.

И солнце еще не вышло из-за бугристого горизонта, а путники уже тащились по каменистой тропе, которая угадывалась лишь одним Мирсатом.

С утра, по холодку идти было приятно, люди постепенно разогревались. Они пытались до наступления жары пройти как можно дальше.

– Мирсат, ты хоть малое улучшение чувствуешь? – все спрашивал араба Пьер, тревожно поглядывая на него.

– Руми, сегодня мне лучше, я это сам уже почувствовал. Так что гоните осла и меньше обращайте внимания на меня. Я выдержу.

– Слушай, Мирсат, а не лучше ли нам двигаться ночью? Тогда меньше нужно воды, а днем можно спать, укрывшись в тени скалы или найдя какую расщелину, а?

– Может быть, руми, но ночью легко можно сбиться с пути, а это уже верная смерть. Лучше не рисковать. Мы и так сегодня вышли очень рано.

Разговаривать не хотелось, и путники шагали молча, каждый погруженный в свои думы. А они были совсем не веселы.

Дневной привал устроили в тени скалы, где ветер посвистывал в проделанных за тысячелетия щелях и отверстиях. В лощине виднелись редкие пучки трав, и осел немного пощипал их.

– Бедный наш осел! – вздохнул Пьер, указывая на животное. – Хоть он сможет выдержать путь, скажи, Мирсат?

– Без воды умрет завтра, но она у нас еще есть, так что может протянуть еще день.

– Но без него нам тоже крышка?

– Верно, руми. Без осла нам не дойти. Вы-то дойдете, а я… Но без меня и вам не дойти, руми, – поправился Мирсат, тревожно вглядываясь в глаза Пьера.

– Когда можно надеяться прийти к колодцу?

– Завтра не придем, руми. А идти всю ночь у нас сил не останется.

– Стало быть, с водой совсем плохо… Ее осталось в бурдюке на донышке. Всего по нескольку глотков.

– Лучше не думать об этом, руми. Помочь нам может лишь Аллах. Молитесь усерднее и уповайте на Бога. Да снизойдет на наши головы благодать Всемогущего и Всемилостивейшего! Аллах акбар!

Вечером путники выпили по три глотка воды, поели немного и молча устроились спать. Мрачные мысли не давали возможности даже перекинуться словом, а увеличившиеся от жажды языки с трудом ворочались во рту.

Полночь только миновала, а Мирсат уже поднимал друзей.

– Руми, есть возможность к полудню выйти к колодцу. Так что терять время не стоит. Надо спешить. Мы уже немного отдохнули и можем продолжать путь. Торопитесь!

Арман с руганью и злобными взглядами стал медленно готовить осла в дорогу. Тот понуро уставился в землю, видимо, понимая, что это его последний день под солнцем.

Ему дали два глотка воды, оставив себе тоже по паре глотков на крайний случай.

Все тронулись в путь, но вчерашней прыти не получилось. Шли медленно, Мирсат со вниманием всматривался в ночной пейзаж, кивал, что-то бормотал себе под нос и направлял осла в нужном направлении.

Часа два после восхода солнца Мирсат остановил осла и огляделся по сторонам. Потом сказал странным каким-то голосом, прерывающимся не то от волнения, не то от того, что язык плохо ему уже подчинялся:

– Скоро колодец! Часа два осталось пути.

– Тогда, наверное, можно выпить оставшуюся воду, а? – В голосе Пьера звучала надежда.

– Давай сюда бурдюк, руми. Надо ослу дать малость, остальное нам.

Пьер вылил в маленький котелок всю воду, сделал сам два глотка, передал остальным, а остаток поднес к морде осла. Тот жадно припал к колыхавшейся поверхности воды, но больше двух глотков и ему сделать не удалось. Вода кончилась. Язык животного тщетно вылизывал дно.

– Пошли, руми, надо торопиться, пока внутри нас еще есть вода, – сказал погонщик и заколотил пятками по впалым бокам осла.

Прошло два часа, но колодца не было. Путники вдруг остановились, привлеченные неясными звуками, не похожими на обычные шумы пустыни.

– Что за шум? – с трудом шевеля языком, спросил Пьер.

– Может, это нам мерещится? – в свою очередь спросил Мирсат. – Надо пойти и глянуть. Это недалеко.

– Я пойду, – с готовностью отозвался Пьер. – Вы тут располагайтесь. Лучше укройтесь подальше от тропы, поищите тень, а я постараюсь побыстрее вернуться.

Пьер проследил, куда направились товарищи, вздохнул и поплелся на неясные звуки. Идти было очень трудно. Глаза слипались, а дыхание вырывалось из открытого рта со свистом и шипением.

Полчаса трудного пути привели Пьера на пригорок, загроможденный камнями. Он прилег отдохнуть, прислушался. Шум стал явственнее, и в нем отчетливо можно было выделить отдельные крики. Пьер приподнялся на локтях, оглядывая местность, и заметил вдали толпу людей в синих покрывалах. Они носились на конях, размахивали саблями и копьями.

Пьер понял, что перед его глазами происходит одно из множества так частых здесь сражений за колодец между враждующими племенами или родами. Он затаил дыхание и стал жадно всматриваться в происходящее. Битва явно шла на убыль. Некоторые всадники уже бросились бежать в пустыню, остальные еще сражались. На каменистой земле лежало с дюжину тел, кони испуганно бегали по долине, лишившись всадников.

Наконец последние всадники побежденных ускакали или сложили свои непокорные головы, и битва угомонилась. Три десятка воинов, в которых Пьер угадал туарегов по их синим накидкам и закрытым лицам, спешились.

Они быстро собрали оружие, поймали лошадей, напоили их и сами напились. Трупы сложили в выемку вдали от колодца и забросали их камнями. Недалеко от колодца растянули два шатра и принялись лечить своих раненых и готовить победный обед. Радостные голоса этих людей хорошо были слышны Пьеру, а он в отчаянии не знал, что предпринять. Потом вздохнул, отполз подальше, встал и побрел к товарищам, едва различая направление.

С большим трудом Пьер нашел своих спутников. Кричать он опасался. Они лежали головами в тени и не шевелились. Пьер испугался было, но потом заметил, что все дышат, даже ослик, лежащий тут же.

Пьер повалился рядом, спрятав голову в тень скалы. Он молча переживал увиденное, будучи пока не в силах об этом рассказать. Остальные тоже молчали, не желая тратить силы на слова. Наконец, отдохнув немного и собравшись с силами, Пьер сказал почти шепотом:

– Там бились два племени за колодец. Теперь победители пируют.

– Плохи наши дела, – промолвил Мирсат, не поворачивая головы. – Нам остается или умирать от жажды, что случится вечером, или идти к ним в надежде на удачу и спасение. Во всяком случае, спасение будет, но свободы может и не быть. Решайте, руми. – Он замолчал, и по его лицу можно было понять, что ему уже безразлично все на свете. Он едва шевелил языком.

Все помолчали немного, потом Пьер перевел Арману все только что услышанное, и тот сказал:

– Вы идите, а я останусь здесь. Лучше смерть, чем снова рабство. Идите.

– Нас может ждать и рабство, но ведь это не обязательно, Арман. – Решительность в голосе далась Пьеру с трудом. Он тоже терял желание бороться.

– Что он говорит? – спросил Мирсат, кивнув в сторону Армана.

– Боится рабства, Мирсат. Не хочет идти к туарегам.

– Я уже не дойду, но очень бы хотел дойти. Идем с тобой, руми. Вдвоем мы сможем одолеть это расстояние. Поспешим, а то сил не хватит, руми.

Пьер с трудом поднялся, чувствуя дрожь в ногах. Он легонько толкнул Армана и сказал ему:

– Хватит, Арман, ныть! Пошли, ведь времени у нас осталось мало, и силы наши уходят. Пошли, прошу тебя, или я тебя отлуплю.

– Не могу, Пьер. Иди сам. Я остаюсь.

Пьер подошел к ослу, но поднять того уже было невозможно. Бедное живтное лишь моргало изредка. Пьер вернулся к Арману и спросил:

– Ты хочешь, чтобы и я здесь остался? Без Мирсата я не пойду, а он сам не одолеет переход. Помоги нам, Арман, прошу тебя. Мы еще будем жить, и ты еще поставишь свою пьесу в собственном театре.

Немой взгляд Армана говорил пока немногое, но в нем проснулась жажда жизни.

Пьер успел заметить это. Он стал умолять друга, и наконец тот поднялся.

– Ладно, Пьер, – прошептал тот. – Я уступаю твоим просьбам, но не более.

Они с огромным трудом подняли Мирсата и поплелись на отдаленные крики туарегов. Уже в полусознательном состоянии, на одной лишь воле, они доплелись до колодца, вернее, не дошли до него шагов сто, когда их заметили.

Двое туарегов вскочили на коней и в мгновение оказались рядом, горяча лошадей, обдавая несчастных путников каменными брызгами. А те повалились на раскаленную землю и потеряли сознание.

Первым очнулся Пьер. Он осмотрелся, почувствовав, что его уже напоили, хотя язык еще был распухшим и рот из-за этого не закрывался. Несмотря на это, пить хотелось еще и еще. Но проговорить просьбу он не смог. Язык и все небо были шершавыми и не слушались его. Он лишь промычал что-то, и туарег, сидящий рядом на корточках, тут же встрепенулся и поднес к его рту ковшик с водой. Но и пить Пьер как следует не смог. Вода проливалась и едва проходила по пищеводу в желудок. Однако он почувствовал облегчение и глазами поблагодарил туарега.

Вечерело, и Пьер стал оглядывать жилище, в котором он находился. Это был походный шатер из шерстяной ткани синего цвета с откинутыми полами, в которые задувал ветер. Седла, попоны и вьюки занимали почти половину пространства, остальное было устлано тонкими коврами, сильно вытертыми и пыльными.

Туарег пристально глядел на Пьера, держа в руках ковшик с водой. Он понемногу вливал воду в раскрытые рты остальных несчастных. Те булькали, кашляли, но глаз не открывали.

Пьер быстро сообразил, что туарег не понимает по-арабски и разговаривать с ним бесполезно, хотя и сам не мог пока произнести членораздельно ни одного слова.

Вскоре очнулся Арман и стал ошалело озираться по сторонам. Увидев Пьера, он попытался что-то сказать, но слова застревали в глотке.

Уже в темноте, когда в шатре плясали отсветы близкого костра, Пьер смог сказать Арману, что они спасены, но судьба их неизвестна. Когда очнулся Мирсат, Пьер спросил его, сможет ли он объясниться с туарегами.

– Немного могу, – с трудом прошамкал Мирсат. Он потянулся к ковшу с водой, с трудом напился и сказал: – Да у них обязательно найдется человек, знающий немного арабский. Так что скоро мы многое узнаем.

И действительно, вскоре в шатер зашли люди в синих балахонах с закрытыми лицами, расселись кругом, и один из них сказал на плохом арабском:

– Кто вы и откуда?

– На нас напали, караван разграбили и увели, – отвечал Мирсат. – Мы одни остались в живых и теперь пробираемся в Тегазу. Я ранен, и мы задержались в пути, вот и не дошли до колодца. Осел наш сдох совсем рядом.

– Такие же люди, как мы, напали?

– Такие, господин.

Наступило молчание. Туареги тихо переговаривались между собой, а потом старший, видимо, аменокал или вождь рода, громко сказал что-то, и толмач стал переводить:

– Наш уважаемый аменокал даст вам возможность пройти к Тегазе. Вы пострадали от наших недругов, и он считает себя обязанным вам помочь.

Пьер и Мирсат стали на колени и благодарили аменокала и всех туарегов, которые сидели вокруг. Вождь поднял руку, призывая к молчанию, а толмач сказал:

– Вы зря благодарите, чужеземцы. Поступить так он считает своим долгом и в благодарности не нуждается. Через два дня вы пойдете своей дорогой.

Пьер не стал уточнять способ передвижения, считая, что и так много уже получил от аменокала, но Мирсат сказал:

– Уважаемый вождь, мы не сможем добраться до Тегазы хотя бы без осла.

– Аменокал дает вам мехари, чужеземцы. И пусть не думают в далеких землях, что туареги лишь грабят и убивают в пустыне. Туареги честный и благородный народ.

Наши странники опять стали благодарить вождя, но тот махнул рукой, и двое слуг из черных рабов подняли жаждущих и отвели за шатер, уложив в отдалении на старенький коврик. Поставили рядом кувшин с водой, лепешку и кусок вареного козлиного мяса.

– Неужто нам так улыбнулось счастье? – спросил сам себя Пьер, когда слуги удалились.

– Я молился Аллаху, и он услышал меня, руми, – ответил Мирсат. – Теперь можно спокойно спать и набираться сил.

– Сумеем ли мы за два дня набраться их? – усомнился Пьер.

– Нам обещали верблюда-мехари. Это отличное животное, и мы вполне на нем доберемся до Тегазы. Это тебе не осел, руми. На нем мы и шотт перейдем.

– Что такое шотт, Мирсат?

– О, это самая страшная пустыня! Она соляная, вся сверкает на солнце, и ничего живого там нет! Одна смерть витает над людьми, осмелившимися попытаться перейти ее. Это почти что ад на земле, руми, да спасет нас Аллах от такой напасти!

– Уж слишком легко мы отделались от этой пустыни, – сказал Арман, с сомнением поглядев на араба.

– Не спеши, Арман, – глянув с опаской на друга, ответил Пьер. – Не накаркал бы ты беду своими радостями. Еще рано радоваться. Пустыня велика, и нам несколько дней идти по ней, пока доберемся до цели. Верно, Мирсат?

Тот понял сказанное и согласно кивнул:

– Верно, руми. Три дня или четыре, это самое большее, – и мы в Тегазе. Это большой поселок, и там много собирается караванов для отправки соли на юг. В тех местах соль на вес золота, и можно отлично заработать, если деньги есть для закупки соли и верблюдов.

– Ничего такого у нас нет, так что и думать об этом не стоит, – ответил Пьер.

За время путешествий Арман все же научился немного понимать арабский, и теперь глаза его загорелись, услыхав о возможности легкого заработка.

– Даже и не мечтай попусту, Арман, – остановил того Пьер, заметив алчный блеск его глаз. – Для нас такой путь заказан. С чем мы будем начинать дело?

– Эх! А сколько у нас было! Все пропало! Видать, Господу мы чем-то не угодили. Жаль все же такой случай упускать, но ничего не поделаешь…

Тягуче тянулись отведенные путникам два дня. Видимо, туареги у колодца тоже отдыхали, набираясь сил для очередного набега или перехода домой. Стада коз и овец не могут ждать так долго своих хозяев. Одни рабы не справятся с ними без строгого пригляда синих людей.

Однако и эти два дня закончились. И хотя силы странников еще не восстановились полностью и рана у Мирсата не зажила, приходилось считаться с действительностью.

– Руми, завтра можете отправляться своей дорогой, – сказал аменокал туарегов, призвав их к себе. – Советую не засиживаться здесь. Другие туареги могут оказаться не такими добрыми. Спешите, до Тегазы вы встретите всего один нормальный колодец, в остальных воды может не оказаться.

– Спасибо, господин, – ответил Пьер, склонившись в поклоне. – Пусть Аллах освещает тебе путь своим благосклонным вниманием, да продлятся дни твои и твоих сыновей!

– Мехари вы получите завтра на рассвете. Не проспите своей удачи, руми. Идите с Богом!

И вот восток едва посерел, как туареги снялись и ушли в пустыню, почти полностью опустошив колодец. Мехари равнодушно смотрел им вслед, пережевывая жесткие колючки своим губастым ртом.

– Вот мы и опять одни, – молвил Пьер, оглядывая порозовевший горизонт.

– Зато теперь мы с верблюдом, – заметил Арман и добавил: – Однако мне непонятна такая щедрость туарегов. С чего бы это?

– Нам трудно порой бывает вникнуть в суть других народов, Арман. Может, их вождь решил, что так он умилостивит своего Бога, а это для всех людей весьма важно. Так мне кажется.

– Туареги вообще щедрые люди, – сказал Мирсат, услышав пояснения Пьера. – Они жестоки к врагам, но гостеприимны и щедры к путникам и гостям.

– Ну, пусть им Аллах пошлет всех благ земных за такую доброту, – ответил Пьер, и в голосе его слышались нотки сожаления или чего-то еще похожего, точно он и сам не смог бы это объяснить.

– Руми, нам пора в путь, – прервал размышления Пьера Мирсат. – Дорога дальняя, а верблюд у нас один. Я не могу идти, так что вы будете ехать по очереди. Троих верблюд не увезет, да и негде на нем троим уместиться.

– Ты прав, Мирсат. Поехали.

Верблюда опустили на живот, Мирсат с помощью Армана устроился на спине, Арман сзади, а Пьер зашагал впереди, поглядывая на разгоравшуюся зарю.

К вечеру путники достигли колодца. Попробовали воду – она оказалась непригодной для питья. Зато корм верблюду нашелся. Кругом торчали сухие пучки трав и колючки кустарника. Пьер сказал:

– Вода слишком плохая, а наш запас надо экономить. Потому давайте соберем побольше топлива и будем выпаривать воду. Пинту сможем собрать, а это не так мало для нас.

Мирсат с сомнением поглядел на Пьера, но не стал возражать. Арман же побрел собирать топливо.

Запылал небольшой костерок, котелок забулькал, и каша из дурры быстро загустела. Потом закипел малый котелок, в нем заварили чай с травами, и ужин на этом завершился. Пьер тут же принялся выпаривать воду, вспомнив свои давние мытарства на юге Африки.

Утром Пьер напоил всех выпаренной водой и победно глянул на Мирсата. Тот молча кивнул своей смуглой головой, одобряя действия руми, и сказал:

– Видно, что опыт есть. Верно, руми?

– Я бродил по пустыне на юге, так далеко, что тебе и представить невозможно. И там мы этим способом добывали воду из моря. Местные негры ее получали с помощью каменных сооружений в виде пирамиды.

Опять потянулись волнистые холмы и барханы эрга – песчаной пустыни. Мирсат погонял мехари, торопясь засветло добраться до следующего колодца. Воды в бурдюке оставалось на донышке. И если верблюд еще мог потерпеть два-три дня, то люди этого не выдержали бы.

– Плохо будет, если в колодце не окажется воды, – заметил Мирсат. – У нас ее хватит лишь до завтрашнего утра.

– Будем надеяться на лучшее, Мирсат, – ответил Пьер, сидевший теперь позади араба. – На худой конец выпарим, как вчера, если будет хоть какая вода.

– Должна быть, руми. Это большой колодец.

Колодец действительно оказался большим. Однако воды там не было. По следам было ясно, что какой-то караван тут прошел не позднее как вчера и вода в колодце еще не набралась. Глубоко внизу поблескивала лишь лужица грязи.

– Не повезло, – молвил Мирсат. – Караван нас опередил и ушел в Тегазу. Одна надежда, что к утру вода появится.

– Зачерпнем ведром побольше грязи, потом она отстоится, и будет нам малость воды, – ответил Пьер и тут же стал черпать кожаным ведром в колодце.

– Неужели нам не суждено добраться до людей?! – вскричал Арман, глядя на густую грязь в ведре.

– Не кипятись, Арман. Будет у нас вода. Мало, но будет. От жажды мы не погибнем, но потерпеть придется. Видишь, караван нас опередил. Такова, видимо, воля Господа нашего. Нам суждено вытерпеть все это.

Арман с угрюмым и злым лицом отошел, потом стал флегматично собирать топливо для костра.

В мрачном молчании прошел ужин. Все устраивались на ночлег, а Пьер все поглядывал в колодец и в ведро. Воды не было. Вздохнув, он тоже стал устраиваться на жестком ложе. Тело жаждало не только воды, но и покоя, отдыха.

Утром Мирсат сказал:

– По десятку глотков у нас есть, так что можно надеяться, что до Тегазы мы дойдем. Шли мы хорошо и к вечеру, может быть, достигнем поселка.

– А если нет, Мирсат? – с тревогой спросил Пьер.

– Даже если и так, то вблизи поселка обязательно встретим людей, руми.

– О Господи, пошли нам этих людей. Не дай погибнуть в этих просторах!

Этот день оказался самым трудным. Жажда действительно стала мучительной, а воды больше не было. После полудня люди выпили остаток, и теперь вся надежда была на встречу с караваном.

И он показался, но показались и признаки надвигающейся бури. Небо потемнело, стало сумрачно, а ветер быстро нарастал. Караван, видневшийся вдали, стал располагаться лагерем, и наши путники поспешили к нему. И уже при завывании ветра и тучах песка их встретили недоверчивыевзгляды погонщиков и стражей.

Здесь все на себя взял Мирсат. Арман боялся, что тот выдаст их, но этого не произошло. А французы опять принялись разговаривать жестами, благо ветер и песок не давали возможности как следет разглядеть путешественников.

Им дали немного воды, и это оказалось самым большим наслаждением за весь день, а может быть, и за все путешествие, не считая встречи с туарегами.

Почти всю ночь свирепствовал ветер, но за час до рассвета он затих. Пыль постепенно улеглась, и заря высветила новые, только что нанесенные барханы, отчего местность стала неузнаваемой. Но не для опытных караванщиков. Те дело свое знали отлично.

Пьер отдал предпоследнее колечко за полведра воды, а Арман с сожалением проводил его глазами, когда оно исчезло в складках хламиды караванщика. Видимо, это был начальник каравана, во всяком случае водой распоряжался именно он.

Мирсат сказал:

– К полудню обязательно будем на месте.

– Дай-то Бог! – воскликнул в ответ Пьер и бодро зашагал вслед за мехари, глотая пыль, поднятую караваном.

Глава 22 Безумный Цви

Идя с наветренной стороны каравана, маленькая группка путников от неожиданности даже придержала верблюда. Впереди виднелись далекие пальмы и белые строения селения.

– Мирсат, неужели это не мираж?! – воскликнул Пьер, он сидел в это время с арабом на спине мехари.

– Нет, руми. Это и есть та самая Тегаза, куда направляется караван.

– Господи! Арман, мы дошли! Воздадим же хвалу всем богам, ибо они не дали нам сгинуть в этом пекле! Арман, молись!

– Я ничего не вижу, Пьер!

– Зато я вижу и молюсь во спасение наших грешных душ!

Караван медленно и важно входил в селение. Белые и бурые хибарки бедуинов встретили их пылью и вонью отбросов, но эти запахи оказались так приятны одичавшим путникам, что они расширенными ноздрями жадно вдыхали их, наслаждаясь близким человеческим обществом.

– Денег у нас нет, Арман, так что на караван-сарай нам рассчитывать не приходится, – сказал с сожалением Пьер, на что Мирсат ответил:

– Вы располагайтесь на окраине, руми, а я попытаю счастье в караван-сарае, рибате, как у нас говорят. Может быть, найду знакомых. Потом на базаре встретимся, если Аллаху это будет угодно.

Араб с трудом слез с верблюда, он охал, морщился от боли в голове, потом заговорил:

– Вот мы и среди людей, руми. За меня не беспокойтесь. Выдавать я вас не собираюсь. Аллах мне этого не простил бы. Я не могу за добро платить злом, это не по-божески. Так что устраивайтесь сами, но будьте осторожны. Вас легко узнать по повадкам, потому не высовывайтесь слишком. Сидите тихо и не пытайте судьбу, а я, если удастся, помогу вам при встрече. А теперь прощайте, и да поможет вам Аллах! – И он поплелся, держась в тени каменных стен рибата.

– Что же теперь нам делать, Пьер? Как жить будем?

– Осмотримся, Арман. Потом решим. Авось с голоду не пропадем. Будешь опять показывать свое искусство клоуна и фокусника. Чем не заработок?

– Так, наверное, и придется поступить, а то ноги протянем тут, в этой Богом забытой земле.

– Тут ты не прав, Арман. Этот поселок, как мне говорил Мирсат, является яблоком раздора между Сонгийским и Берберским государствами.

– А нам что от этого? Разве что попадем между тем и другим и отдадим наши жизни ни за что.

– Все может быть, Арман, но сейчас нужно поискать место для ночлега. Хорошо бы напиться, дать воды мехари и поискать еды на ужин.

Они поплелись к источнику, где постоянно толпились люди. Утолив жажду, друзья пустились на окраину, где верблюду можно было найти хоть малую толику травы и колючек.

– Гляди, Пьер, тут много бездомных ютятся где попало. Давай и мы себе соорудим заслон от ветра и пока там устроимся.

– Пусть будет так, как ты сказал, Арман. Вот только мехари жалко потерять будет, если его уведут от нас.

– Это почти смертельно, Пьер. Придется сторожить его по очереди.

– Ты устраивай заслон, а я попасу его. Так будет лучше.

До вечера оставалось еще несколько часов, а заслон был уже готов, и Арман предложил:

– Ты оставайся тут и следи за порядком, а я отправлюсь на базар и попробую там раздобыть еды.

– Только ни с кем не заговаривай. Играй глухонемого, Арман.

– Само собой, Пьер. За меня не волнуйся. И надо поспешать, а то можно опоздать.

И уже в короткие сумерки Арман притащился обратно с сумкой, где прощупывались три лепешки и с дюжину горстей фиников.

– Для начала получилось удачно, – прошептал Арман, с подозрением оглядываясь по сторонам, где вблизи копошились люди.

Отчаянно жестикулируя и бормоча под нос, Пьер поглощал снедь, запивая уже теплой водой из источника.

На ночь путники привязали верблюда хитроумным морским узлом за каждую ногу и веревки обмотали вокруг собственных рук.

– Перережут веревки, и будет тебе верблюд, Пьер, – заметил Арман.

– Но спать-то нам надо. А если будем спать по очереди, то вскоре от нас ничего не останется.

– И то верно. Пусть будет по воле Аллаха, как здесь говорят.

Удивительнее всего было то, что за неделю, которую они прожили в Тегазе, никто не попытался украсть верблюда. Да они и сами заметили, что десятки этих животных спокойно бродят поблизости. Пьер заметил:

– Видать, тут живут честные люди, Арман. Верблюд до сих пор с нами.

– Не сглазь ты! А то накаркаешь!

– Да ладно тебе. А ты заметил, что нам отсюда выбраться почти невозможно? Зарабатываем мы только на еду, да и то этим занят только ты.

– Хоть отдохнем малость после этой проклятой пустыни. А там видно будет. Бог даст, что-то должно же будет измениться.

– Конечно, Арман. Скоро мы будем ходить голяком, ибо даже наши лохмотья спадут с нас. Что тогда будем делать?

Так текли тягучие унылые дни. Караваны регулярно грузились солью и вытягивались длинными цепочками на юг, где купцы, изрядно пополняющие этим свои кошельки, грузили тамошние товары – золото, драгоценности, и везли их на север.

– Вот бы нам нагрузиться солью и отправиться с караваном на юг, – мечтательно промолвил Арман, провожая в который раз глазами очередной караван. – Можно было бы собрать кое-что на дорогу домой…

– Что можно сделать с одним верблюдом? Это пустая трата времени, да и где ты добудешь денег на закупку соли? Пустое это.

– Ты прав, но помечтать-то как хорошо, Пьер.

– Нет, надо искать что-то другое. Мне думается, что надо пробираться ближе к морю. Иначе как нам попасть домой?

– Надо экономить средства. Если откладывать хоть малую толику, то через месяц можно будет закупить еды и отправляться на запад.

– Завтра пойду искать работу. Хоть какую, иначе нам тут сидеть до смерти, Арман.

– Мирсат обещал помощь, но что-то его не видать.

– От обещаний до исполнения дорога длинная. Не будем его упрекать.

За весь день Пьеру удалось заработать лишь две лепешки и полдюжины апельсинов.

– Арман, так дело не пойдет. Слишком трудно заработать.

– Но даже такое малое – и то дает нам возможность отложить немного на будущее, Пьер. Все равно делать нам нечего. Ходи и ищи, а я тоже постараюсь поработать лучше. Что-то ты перестал увещевать меня в том, что нас ожидает лучшая доля, Пьер. С чего бы это?

– Сам не знаю, Арман. Видимо, устал я от всего этого. Но ты прав.

Прошло еще почти две недели, и у друзей появилась надежда. Мелочью скопилось больше динара, но этого казалось мало для исполнения задуманного. А нужно было еще приобрести одежду.

Уже несколько недель Арман постоянно встречал на базаре худого маленького человека, как потом выяснилось – еврея, с глазами навыкате и с черной седеющей бородой, свалявшейся от грязи. В тряпках и с головой, обмотанной выцветшим платком, он шатался по базару, выпрашивая подаяния и всем надоедая историей своего пребывания здесь.

Все считали его безумным, и Арман вскоре сам смог убедиться в этом.

Иногда глаза этого странного человека становились блестящими, возбужденными, в них светилось неугасимое пламя безумия. Однако это длилось недолго и потом бесследно исчезало.

Он не был агрессивен и довольствовался малым. Жил он где-то на другом конце поселка, среди черных, которые трудились в соляных копях и ютились в ямах, закрытых ветками и травой.

Еврея звали Цви, он постоянно приставал к кому-нибудь из богатеньких с предложением отправиться на поиски засыпанного песком каравана, перевозившего огромные ценности. По его словам, карту он держал в голове и всем рассказывал, как легко можно оказаться богатым.

Его не слушали, смеялись над ним, иногда он получал тумаки, но частенько его одаривали и едой, которой хватало для поддержания жизни.

И вот однажды, когда Арман устроился в тени одинокой пальмы перекусить тем, что удалось заработать, к нему подсел этот Цви.

Арман подвинулся, не желая соприкасаться с его грязной и вонючей одеждой, хотя и одеждой-то эти тряпки назвать было трудно.

Арману показалось, что тот хочет получить дармовую закуску, а угощать кого бы то ни было ему очень не хотелось. Но еврей посидел малость молча, затем промолвил по-арабски:

– Эй, странник. Я давно тебя заприметил. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Но не бойся, я тебя не выдам. И не прячь еду, меня она не интересует. Я сыт.

Арман стал яростно жестикулировать, мычать и таращить глаза, но Цви усмехнулся, губы его раздвинулись, показывая желтые большие зубы. Они сверкнули сквозь жесткие волосы усов. Высокий лоб был гладок и мудр.

– Не играй, странник. Ты меня прекрасно понимаешь и без жестов. Ты вовсе не немой, а просто заблудившийся тут руми, то есть француз. И не делай страшные глаза. Я это точно знаю. Я могу тебя заверить, что вообще много чего знаю, но прежде всего то, что люди недоверчивы и чванливы.

Арман с опаской наблюдал за оборванцем, не произнося ни слова. Ему никак не приходило в голову, почему он заинтересовал этого Цви.

– Не ломай голову, руми. Ты же знаешь, что я ищу помощников для моего предприятия, и ты знаешь, какого именно. Верно?

Арман не решался кивнуть в знак согласия и продолжал со страхом поглядывать на собеседника. А тот продолжал, не обращая внимания на его нежелание говорить:

– Мне почему-то кажется, что в тебе я могу найти сочувствующего моим попыткам разбогатеть. Это мне видно по твоим глазам и повадкам, руми. У тебя есть друг, и вместе мы могли бы добыть огромные богатства. Я предлагаю вам половину, а это очень много, руми. Соглашайся.

Арман понял, что этот проклятый еврей его раскусил и что молчать бесполезно. И он решился заговорить, но сказал пока совсем не то, что от него хотел бы услышать этот странный человек:

– Пошел к дьяволу! Чего пристал ко мне? У меня ничего нет для тебя. И я тебе не помощник. Никто не верит тебе, чего это я вдруг должен тебе поверить?

– Молодец, руми. Ты можешь сомневаться, не верить, но я-то знаю это в точности. И карта у меня в памяти. Я уже двадцать лет ношу ее в своей голове. Да, многие, если не все, мне не верят. Но это потому, что я беден и иногда на меня находит безумие. А оно оттого и находит, что мне не удается осуществить свою мечту. Я хочу разбогатеть. Это цель моей жизни с тех пор, как я увидел карту и узнал, что она показывает. И ты тоже мечтаешь о богатстве, да и кто об этом не мечтает. Так что решайся и бери с собой своего товарища. Мы за неделю станем богачами и уйдем из этой дыры с караваном добра. Ну?

– Это, конечно, интересно, Цви, но ты не можешь мне доказать, что говоришь правду. Вот в чем дело. Ведь никто в поселке тебе не верит.

– Это верно, руми. Но ведь никто не видел и Бога, однако все верят в него. Почему же мне нельзя поверить, а?

– Может быть, я просто в плену всеобщего неверия к тебе?

– Вот! Это ты верно заметил, руми! Я и сам понимаю, что при таком положении дел мне тут оставаться бесполезно. Я не найду здесь помощников. Надо бы перебираться в другое место, но именно это – самое удобное для моего предприятия. Соглашайся, руми! Половина тебе, и ты станешь богат и сможешь вернуться домой не с пустыми руками.

– Сам-то ты откуда? – спросил Арман, чтобы изменить русло их разговора и передохнуть от извергающегося на него словесного потока.

– Я-то? Мои предки переселились сюда из Испании, когда их выгнали с насиженных мест католики. Мой дед мне рассказывал о тогдашней жизни. Он-то и показал мне карту, которую ему продал один мусульманин еще в дни его молодости, когда тот только начинал трудиться у прадеда в лавке.

– Когда же приключилась эта история с погибшим караваном? – в недоумении спросил Арман.

– Очень давно, руми. Лет пятьсот назад, если не больше.

– Да через столько лет разве можно найти тот караван?! Это просто невероятно, да и бесполезно! – Арман уже мог кое-как говорить по-арабски, мешая слова с берберскими. Но Цви его отлично понимал. Он ответил:

– Ничего подобного, руми! В песках все сохраняется очень хорошо. Не только столетия, но и тысячелетия. Поверь мне, руми! Я точно говорю.

– Поверить в это просто невозможно. Да и как можно найти то место в песках, когда за это время сама местность сколько раз изменялась. Пески ведь не стоят на месте!

– Все верно, руми, но в этом случае все иначе. Караван засыпан бурей в таком приметном месте, что его легко найти. Приметы так четки, даже удивительно, что никто не удосужился поискать хорошенько.

– Откуда тебе это известно? Может, там уже ничего нет.

– Я тоже так вначале подумал, но потом, много лет спустя, я заплатил большие деньги звездочету, и он подтвердил, что никто не трогал тот караван. А карта совсем истлела, но я ее перерисовал, а потом так запомнил, что она мне просто оказалась ненужной.

– И все же я не верю, что погребенный песком караван можно отыскать. Да и где его искать?

– Совсем недалеко, руми. Я ведь не зря сюда притащился. Это самый близкий поселок от того места. Всего полтора дня пути на мехари. Ты понимаешь? Полтора дня – и мы у цели! А всего-то нужен нам мехари, ибо без него не прожить в пустыне. Колодец на расстоянии половины дня пути в один конец. Так что можно воду привозить через день и даже реже, а самим искать золото и грести его лопатой.

– Сказки все это, – тихо ответил Арман, но в душе его зашевелилось что-то, что заставило его бурно задышать и уже с большим интересом посмотреть на еврея.

Еврей вздохнул и замолчал, видимо, переживая очередную неудачу. Однако он не уходил, подметив изменение в голосе собеседника. А Арман прислушивался к своему состоянию и все больше понимал, что эта бредовая затея захватывает его в свои сказочные щупальца. Он сказал:

– Конечно, сказка, но интересная, как и все сказки, еврей.

– Руми, ты только не отказывай мне сразу. Подумай, взвесь. Да и что ты теряешь? Несколько дней жизни? Зато сколько можешь получить! А?

Молчание затянулось. Каждый обдумывал свое. Глаза еврея яростно, возбужденно горели надеждой и верой, Арман пребывал в смятении и в недоверии, колебался с ответом, боясь ошибиться.

Он совсем забыл о Пьере, а когда вспомнил, то его сомнения усилились настолько, что он был вынужден сказать:

– Знаешь что, мой Цви? У меня есть друг, и уж он-то никогда не согласится с твоим бредом. Так что лучше закончим этот разговор. Пустое это.

Цви помолчал с минуту, вздохнул и лишь потом ответил:

– Знаешь, руми. Мне не хочется тебе грозить, это не в моих правилах, но в данном случае я не могу оставить это так просто.

– Что ты говоришь? – воскликнул Арман встревоженно и даже агрессивно.

– Мне придется обратиться к правителю и донести на вас. Так что уж лучше вам согласиться со мной, чем посидеть годик в подземелье, а потом лишиться голов как португальским шпионам. Думай теперь, руми, но я советую тебе принять мое предложение, – он встал, потоптался и продолжил: – Встретимся завтра на этом же месте, руми. Запомни хорошенько мои слова и не вздумай охотиться на меня. Я сегодня же расскажу про вас своему доверенному лицу. И если что со мной случится, то он непременно донесет на вас.

Еврей медленно удалился, а Арман боязливо огляделся по сторонам. Он совсем забыл, что должен изображать немого, и теперь страх перед разоблачением сковал его. Арман поспешил к себе, где все рассказал Пьеру.

– Вот так влипли мы с тобой, Арман! – воскликнул Пьер, выслушав друга.

– Проклятый еврей теперь не слезет с нас, пока не добьется своего!

– Наверное, придется принять его предложение, хотя эта затея ломаного гроша не стоит.

– Можно просто удрать сегодня ночью. Мехари у нас отдохнул, и только зря мы на него корм изводим. Дорогу приблизительно мы знаем.

– Шутить с пустыней более чем опасно, Арман. Ты сказал – приблизительно, а это значит, что смерть к нам будет стоять так близко, как не стояла никогда. Одним нам пускаться в путь очень опасно.

– Тогда надо соглашаться с этим безумным. Что еще можно тут придумать?

– Да, но на это уйдут все наши сбережения, Арман. Что тогда нам делать? Опять ждать месяц, а то и больше?

– Будем делать то же самое, что и теперь. Я буду фокусы показывать, а ты подрабатывать. К зиме сможем выбраться отсюда, а может быть, с караваном каким уйдем к морю. Они хоть и редко, но отправляются туда.

– Ты так говоришь, будто согласен уже с евреем.

– Не вижу другого выхода, Пьер. Да и дороги-то всего полтора дня, а мехари у нас отъелся и вполне сможет две недели без пищи выдержать. Но что-то он найдет и там, я надеюсь.

– А кто будет к колодцу ездить? Ты подумал? Это тоже не так просто, как кажется. Сбиться с пути очень просто, а тогда все мы можем погибнуть.

– Эх, отыскать бы Мирсата. Он бы мог нам помочь в этом деле.

– Бесполезно, Арман. Кто согласится на такое глупое дело. Не стоит и искать его. Он, наверное, уже далеко ушел с караваном. Так что надо надеяться только на себя. А это слишком трудно и опасно.

– Тогда надо согласиться с лишением головы. Это тебя устраивает больше? Меня совсем не устраивает, а тут есть хоть какая-то надежда. Вдруг еврей и в самом деле правду говорит. Все одно мы в безвыходном положении.

– Погоди до утра, Арман. Надо все обдумать. К тому же я совсем не уверен, что у этого Цви и в самом деле есть доверенное лицо. У таких, как он, ничего подобного быть не может. Блефует он, Арман.

– Но риск остается огромным, Пьер! А мне так охота побыстрее очутиться в Провансе. Там так хорошо! Просто голова кругом идет при воспоминаниях. Верно я говорю, Пьер?

– Да уж куда вернее. Тут ты абсолютно прав, Арман. Я бы туда полетел, будь у меня крылья, немедленно, невзирая ни на что.

– В таком случае, Пьер, нам предоставляется шанс. Он ничтожен, я это прекрасно понимаю, но он существует. И почему бы нам его не использовать?

– Как хорошо ты говоришь, Арман! Однако до утра времени еще много. Подумаем, а пока отдохнем, у меня голова кругом пошла от всего этого.

Утром Пьер с сожалением вынужден был признать, что ничего путного он придумать так и не сумел.

– Значит, соглашаемся, да? Я так тебя понял, Пьер?

– Так, Арман. Соглашаемся, так как ты, я думаю, давно уже согласен в душе, верно?

– Черт его знает, Пьер. Заманчиво, но…

– Ладно. «Но» пусть останется с нами, а ты давай сюда еврея и будем оговаривать условия соглашения. Пошли на работу, а то кто его знает, как дело пойдет, а жрать нам каждый день хочется, да и на запас оставить не мешает.

В назначенное время Арман поджидал еврея, снова перекусывая чем Бог послал. Тот тихо подошел и сел рядом. Они помолчали, наконец Цви спросил:

– С чем пришел, руми?

– С согласием, Цви.

Тот с неожиданной прытью вскочил на ноги и уставился на Армана выпученными глазами, хриплым голосом спросил:

– Я не ослышался, руми? Вы согласны?

– Да, Цви. Мы согласны. Мой друг просит тебя прийти вечерком к нам для составления договора и соглашения. Придешь?

– О чем ты говоришь, руми?! Конечно, приду! Я так долго ждал этого момента, что не верю своим ушам. О великий Боже! Неужто ты услышал мои молитвы и мольбы? Слава тебе, Боже! – Он упал на песок и стал биться о него лбом, шепча что-то на своем языке.

Наконец он поднялся. Глаза горели лихорадочным блеском, губы все еще шептали что-то, потом он как бы опомнился, встряхнул кудлатой головой.

– Руми, я приду непременно. Как договорились. Ждите меня, – с этими словами он помчался через толпу, и люди со смехом и удивлением оглядывались ему вслед.

Остаток дня Армана не покидало какое-то внутреннее волнение. Он пораньше вернулся домой, тем более что его работа в этот день почти ничего не давала. Фокусы получались плохо, камушки, которыми он жонглировал, частенько валились из рук.

– Он придет, Пьер! – воскликнул Арман, как только увидел возвращавшегося друга.

– Я все время думал об этом деле и все больше прихожу к мысли, что мы ввязываемся в пустую затею, Арман.

– Что уж теперь обговаривать это. Лучше подождем еврея, и пусть он нам подробно расскажет об этой самой затее. Мне просто не терпится, Пьер. Даже дрожь пробивает. С чего бы это?

– Сам знаешь, не маленький уже. Давай лучше ужинать, а то живот подвело, как у голодного волка.

Ранние сумерки принесли еврея к их убогому жилищу. Он каким-то чудом сумел отыскать их яму и молча уселся возле крохотного костерка на корточки. Пьер с интересом разглядывал его тощую фигуру. Он тут же сообразил, что перед ним действительно не совсем нормальный человек, но отказать ему в уме он не посмел. Что-то говорило Пьеру, что еврей далеко не так прост, как можно было бы подумать.

– Ну что, Цви, – прервал молчание Пьер. – Мы знаем, как тебя зовут, но ты наших имен не знаешь. Меня Пьером кличут, а друга – Арманом. Запомнишь?

– На память не жалуюсь, Пьер, – ответил еврей. – Однако как вам нравится, что я вас так быстро раскусил? – И в глазах его заплясали озорные огоньки. – Здорово, да?

– Должен заметить, что наблюдательный человек всегда может достичь многого. Однако таких просто мало, потому и не всегда можно раскусить человека. А ты человек иного рода, Цви.

– Верно, Пьер. И мы, надеюсь, поладим.

– Я всю ночь думал о тебе, Цви. И не мог избавиться от сомнений. Ты не можешь их рассеять?

– Сомнения всегда могут остаться. Не сомневается лишь дурак и фанатик. Ты не такой. Стало быть, твое состояние вполне нормальное. А рассеять всякие сомнения, если нет неопровержимых фактов, можно лишь верой в задуманное. Потому тебе придется именно так и поступить.

– Это достаточно рискованно, Цви.

– В пустыне все рискованно, и время теперь тоже рискованное. С марокканской стороны сейчас постоянно надвигается угроза нашествия. Их султан Мулай Ахмед набирает силу после разгрома португальцев под Эль-Ксар эль-Кабире. Недаром получил он почетный титул ал-Мансур, что значит Победоносный.

– Нас это мало интересует, Цви. Мы люди посторонние, и наши думы направлены в одном направлении – как бы вернуться домой.

– Но как это осуществить без денег? Вот вам и шанс вернуться в свою Францию. Раскопаем караван – и вы свободны, да еще и при деньгах, которые вам помогут в вашем предприятии. И с этим я советую поспешить, ибо марокканцы могут в любой момент нарушить любые планы. Они уже теперь достаточно сильны, чтобы сразиться с сонгайскими войсками. Уверен, что вскоре так и случится.

– Мы уже дали согласие, Цви. Лишь отсутствие средств может нас задержать. А где их взять?

– Нам много не понадобится, Пьер. Всего несколько дней, не больше десяти, – и мы будем богаты. А на десять дней, думаю, денег вы достанете. Закупить надо только еды, а воду достанем в колодце. Уверен, что для этого у вас деньги найдутся.

Пьер задумался, хотя все уже было решено. Еврей напряженно глядел на него в ожидании. Его черные глаза были широко открыты и поблескивали в мечущемся пламени костра. Густые черные всклокоченные волосы превращали его в дикаря, но умный взгляд говорил совсем о другом.

– Ладно, Цви, – сказал наконец Пьер, прервав затянувшееся молчание. – Послезавтра мы можем отправляться. Дня нам хватит для всех приготовлений и закупок провизии. Но надо припасти еще лопаты, заступы, мешки или корзины.

– Это добро у меня уже приготовлено. Старое, но на несколько дней работы нам хватит.

– Тогда договорились. Послезавтра до восхода солнца тронемся. А к вечеру приходи к нам, вместе переночуем, помолимся каждый своему Богу.

– Хорошо, – ответил Цви, поднялся и, не говоря ни слова, растворился в ночной темноте.

Наступило тягостное молчание. Потом Арман сказал:

– Я не все понял, но главное уяснил. Мы точно ведь едем?

– Да. Послезавтра. Чего тянуть. Лучше сразу покончить с этим никчемным делом и развязать себе руки. А вдруг действительно повезет!

– Эх ты! Значит, и ты проникся надеждой, а?

– Чем черт не шутит, Арман. Этот ненормальный может оказаться прав.

– Я рад, что ты так переменил свое отношение к этому делу.

– Еврей прав в том, что тянуть с этим рискованно. Марокканцы действительно могут помешать нам, а тогда мы можем оказаться и вовсе отрезанными от моря или попасть к ним в плен. А это нас не устраивает.

– Не дай Бог! Лучше об этом не думать. Мы поужинали, теперь можно и спать ложиться. Завтра много работы, а отдохнуть потом нам будет трудно.

Глава 23 Обманутые надежды

Солнце еще не показалось над волнистой линией горизонта, когда мехари поднялся с колен. Цви повторил, озираясь по сторонам и как бы прощаясь с унылым поселком, где прошли месяцы его надежд и крушений:

– Весь день шагаем по тропе на Сиджилмасу. К вечеру подойдем к колодцу Эль-Хадра, там переночуем, пополним запас воды и утром двинемся дальше. Наконец-то! – В его глазах блеснул безумный огонек.

– Дай-то Бог нам удачи, а лучше простого везения и спасения! Я больше ничего не хочу, – Пьер потянул длинный повод, и верблюд степенно зашагал по каменистой тропе.

Поселок быстро остался позади. Солнце взошло, жара быстро нарастала. Начались новые мытарства.

Никому не хотелось разговаривать. Каждый был погружен в свои мысли, и у каждого они были разные. Цви, естественно, надеялся на удачу и предвкушал обладание несметными богатствами, Пьер мечтал лишь о скорейшей встрече с семьей, а Арман метался между мечтами о богатстве и стремлением быстрее вернуться во Францию.

Путешественники перекидывались несколькими словами лишь при смене седоков на спине мехари.

К вечеру они действительно вышли к колодцу Эль-Хадра. Было видно, что утром тут побывал караван – следы от него хорошо были видны кругом.

– Однако трудновато стало делать такие переходы, – заметил Арман. Он собирал топливо для костра.

– Привычка утеряна, – отозвался нехотя Пьер. – Пара дней такого пути, и мы втянемся, привыкнем, как и раньше.

Перед утром, когда небо еще и не светлело, Цви всех поднял и заторопил собираться.

– Теперь предстоит быть очень внимательным, друзья. Торопитесь. Нам никак нельзя пропустить ни одной мелочи.

– А что так? – с тревогой спросил Пьер.

– С первыми лучами солнца мы должны тронуться в путь. Так велит нам древняя карта. Иначе можем пропустить место, где предстоит сворачивать.

– Однако странная примета, Цви.

– Зато самая точная, – отвечал непонятно этот полубезумец.

Они торопливо позавтракали, напились, напоили верблюда и взгромоздились на него в ожидании первого луча солнца.

– Поехали! – скомандовал Цви, увидев сверкнувший луч солнца, показавшийся из-за холма.

Когда солнце, по наблюдениям Цви, прошло два своих диаметра, он сказал:

– Стоп! Надо осмотреться.

Он внимательно оглядел местность, которая ничем не отличалась от предыдущей. Пьер с сомнением поглядывал на широко открытые, лихорадочно светившиеся глаза еврея, вздохнул и спросил:

– Ну, скоро ты? И что ты высматриваешь, может, и мы поможем?

Цви нетерпеливо отмахнулся и продолжал всматриваться в холмы, пески и скалы, местами выходящие на поверхность. Наконец он успокоился и указал рукой направление.

– Все верно. Вперед! Но мне придется постоянно сидеть на верблюде и наблюдать местность.

– Валяй, чего уж там, – махнул Пьер.

Теперь они часто останавливались, и Цви внимательно осматривал окрестности. Пьер недовольно морщился, а на лице Армана явно проступали сомнения и даже растерянность.

Однако еврей удовлетворенно хмыкал, глаза его по-прежнему возбужденно поблескивали, он ерзал на спине мехари, крутил головой. На лице играла дьявольская улыбка, от которой французам делалось страшновато. Они непроизвольно искали руками кинжалы, стараясь не упускать из виду этого человека.

– Цви, полдень наступил, – спросил еврея Пьер. – Когда остановка?

– Уже скоро, Пьер. Еще шагов триста, и мы у цели.

Арман взглянул на Пьера – в глазах того читалось беспокойство и неуверенность. А Цви остановил верблюда и воскликнул:

– О милостивейший, всемогущий! Ты даровал мне удачу, приведя к цели!

– Что?! Уже приехали? – почти одновременно воскликнули в ответ друзья, оглядываясь кругом.

– Почти! Вон возвышается скала причудливой формы. Там мы и остановимся. Это и есть то самое место, что указала мне карта! Мы у цели, друзья мои! Да возблагодарим Господа нашего всемогущего и милостивого!

Все трое торопливо побежали к скале и вскоре остановились в ее тени. Она была высотой футов сто и чернела на бледном небе, сверкая какими-то вкраплениями не то слюды, не то какого другого минерала. Местами по ней вились красноватые полосы, наклонно уходящие в песок.

– И где же тут можно искать засыпанный караван? – спросил Пьер, оглядываясь кругом. – Разве тут определишь точное место? Что об этом говорит карта?

– Она стоит перед моими глазами, как живая! Сейчас все объясню, – и, опустившись на колени, еврей стал истово бить поклоны и шептать слова молитвы, а может, заклинания, кто его разберет.

– Вот, друзья! Шагах в десяти от скалы выступает округлый камень. Видите? – он указал рукой на то, о чем говорил. – От него надо строго на запад сделать двадцать восемь шагов. Там должна быть площадка, засыпанная песком. Это и есть место, где мы будем копать. Там когда-то располагался караван, тщетно пытаясь укрыться от бури. Пошли!

Друзья отсчитали нужное число шагов и стали топтаться, оглядывая ничем не примечательную площадку, засыпанную песком. Она была в ширину шагов двести и в длину чуть меньше, если смотреть на запад. Пьер сказал:

– Большая площадь, Цви. Как тут копать и искать? Тут и года нам с тобой не хватит, чтобы найти клад!

– Всю площадь нам и не надо копать, Пьер. Именно на этом месте находился караван. Лучше не будем терять время и прямо сейчас приступим к работе. Времени у нас не так уж и много. За дело, друзья, и да поможет нам Всевышний! С Богом!

Он бросился к верблюду, опустил его на колени и с удивительной быстротой стал вытаскивать инструмент.

– Погоди, Цви! – закричал Арман. – Давай сперва перекусим и устроим лагерь, а уж потом и начнем! В горле пересохло и брюхо подвело от голода! Остановись малость.

– Времени мало, Арман! Спешить надо, а ты устраивайся. Торопись, а то упустишь свое счастье!

Арман проводил взглядом безумного еврея, скривился и побрел устраивать лагерь. А Пьер произнес недовольным тоном:

– Вот уж действительно ненормальный! Ему не терпится, но это его дело, а мы сначала устроимся, а уж потом и поработаем.

Час спустя друзья, отдохнувшие и насытившиеся, подошли к работающему еврею. Тот дышал тяжело, пот выступил на его обнаженной спине, стекал по лицу, смачивая черную бороду. Он лишь изредка судорожным движением руки смахивал его и продолжал остервенело работать лопатой. Песок веером ложился поодаль, образуя холмик.

– Ну, что, Цви? Нашел что-нибудь?

Сверкнув недовольно глазами, тот продолжал сопеть и ритмично работать лопатой. Он стоял уже по грудь в яме, но там ничего не было видно.

– Цви, а ты уверен, что копаешь правильно? – спросил Арман, нещадно коверкая слова.

– Бери лопату, руми, и принимайся за работу. Времени у нас мало, а работы, сам видишь, уйма.

– Мне думается, что копать лучше траншеями, – подал голос Пьер. – И сил меньше затратим, и площадь охватим большую. Что скажешь, Цви?

Тот остановил работу, уставился на Пьера выпуклыми глазами. Потом хмыкнул и поинтересовался:

– А как ты это представляешь себе?

– Очень просто, Цви. Будем копать узкие траншеи шириной в лопату и продвигаться постепенно, пока не наткнемся на ценности. Траншеи копать можно в двух шагах друг от друга.

– А ведь ты прав. Ну что ж, давайте так и будем работать. Берите лопаты и за дело, – с этими словами он вонзил лопату в слежавшийся пласт песка.

Выбрав каждый себе место, кладоискатели принялись за работу. Жара и пыль сильно мешали, но приходилось терпеть. Недаром же они потратили свои скудные сбережения, теперь надо было работать.

Вскоре стало ясно, что Пьер копает рациональнее и обгоняет остальных. Арман, отдыхая, заметил:

– Пьер, не хочешь ли ты получить премию? Уж очень ты стараешься.

– И тебе советую, Арман. Чего зря время терять? Тут Цви прав. Надо поспешать. Не век же нам тут сидеть.

К закату, когда пришлось свернуть работы, траншеи были уже длинными. Копать было не очень трудно, песок слежался и лопата довольно легко врезалась в его толщу. Арман был явно недоволен и наконец сказал:

– Вот и пропал наш первый день. Ничего не нашли. Так, видимо, будет и дальше. Будь оно все проклято!

– Не бранись, Арман. Мы только начали, а ты уже паникуешь. Надо потерпеть малость.

– Только и знаем, что терпим! Сколько можно?

– Может, и всю жизнь. Так мир устроен.

– Стало быть, мир этот плох.

– Но мы в нем живем, Арман. И мы тоже можем изменять его для себя. Так что и ты должен стараться для этого. Шанс-то еще не потерян.

– Ладно, делать нечего, придется действительно терпеть и работать. Пошли ужинать, а то брюхо подвело от голода. И пить охота смертельно.

Утром, еще до рассвета, Цви поднял друзей. Наскоро позавтракав и напившись, они принялись за работу.

Не прошло и получаса, как Арман закричал из своей траншеи:

– Эй, вы! Идите скорее сюда! Я что-то нашел!

Пьер и Цви бросились на крик. Арман стоял согнувшись в траншее и руками отбрасывал песок. Вскоре он извлек ножны и саблю, облепленные песком. Оглядел с любопытством находку и сказал:

– Вот! Глядите, что я откопал. Сабля, да еще дорогая, – он протянул находку Пьеру.

Тот обтер ее, соскоблил налипшие пласты песка, вытер полой халата, и перед трепещущими от нетерпения друзьями предстала украшенная бирюзой и слоновой костью сабля старинной работы неизвестного мастера.

– Хороша работа! – воскликнул Пьер и передал находку Цви.

– Я же говорил вам, что тут есть, что искать! – Глаза Цви лихорадочно блестели, он был возбужден до предела. – Это же сколько денег стоит! Вот что значит уверенность!

– Погоди радоваться, Цви, – остановил еврея Пьер. – Посмотрим, что будет дальше. Давай лучше дальше копать. Теперь не так тоскливо будет это делать.

– Учтите, что я первый нашел! – радостно кричал Арман. – С вас причитается! Запомните это при дележе.

– Не дели шкуру неубитого медведя, Арман, – ответил Пьер, принимаясь за работу. – Дай Бог, чтобы ты еще что-нибудь нашел.

– За этим дело не станет, Пьер, не сомневайся.

В наступившей тишине слышались лишь сопения и звяканье лопат. И опять голос Армана всполошил друзей:

– Я опять что-то нашел! Сюда!

– Что там у тебя? – нетерпеливо спросил Цви.

– Кости какие-то. А вот и череп человека! Глядите! – Арман отгребал песок, высвобождая одну кость за другой.

– На этот раз, Арман, тебе достались лишь кости. Однако это говорит, что Цви не ошибся и тут действительно что-то случилось трагическое.

– Я же говорил, а мне никто не верил! – возбужденно кричал Цви, размахивая руками. – И только вы мне поверили, и вот теперь мы скоро будем богаты и наша нищета закончится. Слава Всевышнему!

– Ладно тебе кричать, Цви. Я же говорил, что мне причитается. Так вот, я для начала забираю себе вот этот перстенек, что насажен на костяшку скелета, – и с этими словами Арман показал товарищам золотой перстенек с зеленым камнем. – Может, это изумруд, тогда у меня уже сейчас кое-что есть. Ха-ха! Повезло мне, ребята!

К закату наши работники откопали несколько скелетов, но ничего ценного при них не было. Обломок копья со сгнившим древком и заржавевшим наконечником Пьер отложил для ремонта.

– Хоть ничего интересного мы и не нашли, зато теперь можно определить направление поисков. Арман напал на стоянку каравана. Кости верблюдов говорят об этом.

– Жаль, что вьюки развалились, сгнили, и там ничего такого не оказалось, что нам пригодилось бы, – Арман с сожалением поглядел на свой перстень, который он уже нацепил на палец.

– У нас еще есть несколько дней, – ответил Цви, но было видно, что ему плохо.

– Да, но у нас кончается вода, – молвил Пьер. – Завтра надо отправляться к колодцу, иначе конец всем нашим поискам.

– Кто поедет? – Голос Армана был тревожным, и Пьер его прекрасно понимал. Потому ответил:

– Поедет Цви. Он хорошо знает дорогу, а мы можем легко заблудиться. А в этом случае всем конец.

– Почему я? Я хочу работать! Это моя идея! Я остаюсь здесь.

– Не упрямься, Цви. Ты завтра на рассвете отправишься к колодцу, потому что мы не знаем дороги. И не спорь. Мы не сможем сбежать, даже если и захотели бы. У нас нет воды и не будет верблюда, так что опасаться тебе нечего, Цви.

Тот тяжело вздохнул и молча отвернулся, укладываясь на ночлег.

– Этот дурень, – кивнул Пьер головой в сторону Цви, – думает, что мы его обманем. Не такие мы злодеи, как ему может казаться, верно, Арман?

– А то как же, Пьер. Мы не грабители.

Вечером Цви вернулся с полными бурдюками воды. Он жадно озирался по сторонам, но Пьер предупредил его вопросы, сказав:

– Ничего интересного мы не нашли, Цви. Лучше расскажи, что у тебя?

– У меня тоже ничего интересного, Пьер. Набрал воды и поспешил назад. И людей не видел.

– Ну и слава Богу, Цви. Нам люди сейчас ни к чему. Отдыхай и поешь.

– Все! Больше не могу! Хватит! – Арман вылез из своей траншеи и поплелся в тень скалы.

– Что с тобой случилось? – спросил Пьер, с тревогой глядя на удаляющуюся фигуру друга.

– С меня довольно, Пьер! – ответил тот, оборачиваясь. – Тут больше нечего искать, и я выхожу из игры! Надоело, сил моих больше нет копаться в песке на солнцепеке! Мне надоело до смерти. Я больше не могу!

Арман решительно улегся в тени и прикрыл веки. Цви бросил боязливый взгляд на Пьера – в глазах его читался вопрос.

– Пусть он малость отдохнет, Цви. Потом мы его уговорим. Он действительно сильно устал. Да и понятно – ничего мы не откопали. Одни кости да горсть старинных серебряных монет. Видать, тут и в самом деле засыпало караван, но ничего ценного при нем не было. Или до нас тут побывали грабители.

– Не может такого быть! Тут все есть, так говорила карта. Золото и камни драгоценные! Много золота, его лишь надо суметь найти! И мы справимся с этим, Пьер. Только надо продолжать работать. Много работать!

Пьер не стал спорить с безумным евреем. Он вздохнул, поднял лопату и молча стал работать.

К вечеру откопали скелет. Он лежал поперек траншеи, и пришлось ее с большим трудом расширять. Это принесло свои плоды.

– Арман! Иди сюда! Мы кое-что нашли! Быстрее, а то стемнеет!

– Ну что там? – недовольно спросил Арман, подходя к краю ямы.

– Богатый скелет попался нам, Арман. Гляди, на пальцах два хороших перстня и рядом ларец красного дерева, почти целый. Сейчас откроем и поглядим, что там.

Трухлявое дерево быстро развалилось, и при последних проблесках сумерек друзья увидели свитки пергамента, быстро превращавшегося в труху.

– Эх, даже прочесть не успели! – с сожалением молвил Пьер.

– А ты смог бы? – спросил Арман. – Ты же не умеешь читать по-арабски.

– Цви наверняка смог бы, верно? – обернулся Пьер к еврею.

Тот утвердительно кивнул, но не отрывал жадного взгляда от трухи на дне ларца. Потом сказал с дрожью в голосе:

– Давай сюда, я погляжу, что там на дне!

Пьер осторожно передал ларец Цви, и тот с остервенением стал копаться в нем. Мелькнули серебряные монеты, но золотых не оказалось. Он судорожно искал, запихивая монеты в складки своих лохмотьев.

Арман вопросительно взглянул на Пьера. Тот кивнул, призывая к молчанию.

– Хоть бы дал сосчитать монеты! – в сердцах прошептал Арман, но Пьер не ответил и стал собираться идти к лагерю, сказав:

– Пошли, Арман. Ужинать пора. Мы и так отощали тут. Скоро будем едва шевелиться.

– Я говорил тебе, что с меня довольно. Что тут искать? Ясно, что ничего мы не найдем. Надо возвращаться в Тегазу.

– Мы подумаем об этом позже, Арман.

Весь следующий день прошел в молчании. В воздухе витал дух отчаяния, недоверия друг к другу и злобы. Цви подозрительно поглядывал на Пьера и Армана, его глаза горели неестественным возбуждением. Похудевший, грязный, со спутанными бородой и волосами, он походил на призрак из страшной сказки.

– Что-то творится с нашим Цви, – промолвил Пьер, обращаясь к Арману.

– Так он же безумный, это знают все, так что ты хочешь от него. Этого надо было ожидать, Пьер. Он еще выкинет какой-нибудь фортель. Его надо опасаться и наблюдать за ним. От таких можно всего ожидать. Связались мы на свою голову с сумасшедшим дураком!

– Теперь нечего рвать на себе волосы, Арман. А понаблюдать и последить за ним и в самом деле стоит. Особенно ночами.

– И хватит отправлять его к колодцу, Пьер. Сами будем ездить туда.

– Ну, там видно будет, а пока можно и повременить с колодцем. На два дня воды нам хватит, а там посмотрим.

Тревожно прошла ночь, но ничего не случилось. Цви был возбужден, находился явно не в своей тарелке, но молча с остервенением копал, нередко бросая злобные взгляды в сторону французов.

– Завтра надо ехать к колодцу, Цви, – сказал Пьер за ужином. Блики от костра зловеще прыгали по лицам изможденных людей. Цви не ответил и продолжал молча жевать сухую лепешку. – Цви, ты слышал, что я сказал?

– Я не поеду. Мне завтра нужно найти клад. Мне было видение, звучал вещий голос с небес. Я верю.

Пьер переглянулся с Арманом, помолчал, потом сказал:

– Ладно, Цви. Раз ты слышал голос, значит, тебе и оставаться. Поеду к колодцу я. Но это рискованно. Я могу не найти дорогу.

– Это легко, Пьер. Дорога заметна, я постоянно в прошлые разы оставлял приметы шагов через двести-триста. Пирамидки камней слева по ходу. Их легко заметить.

– Раз так, то это меняет дело.

Целый день Пьер потратил на то, чтобы добраться до колодца, набрать воды, и вечером он с нетерпением ожидал встречи с друзьями. Но спешить не стал, боясь сбиться с дороги. И так уже смеркалось, а он еще в пути. И хоть Цви уверял, что пирамидки хорошо видны, однако Пьер с трудом их находил и теперь его началодолевать страх. Он уже забеспокоился, не сбился ли он с пути, когда вдали заметил едва видный свет костра.

Он погнал мехари, и тот едва ускорил ленивый шаг. Но вот свет костра усилился, и Пьер узнал местность. На душе стало легко и радостно.

– Что так поздно? – встал Арман навстречу. – Я уж стал волноваться.

– Я сам волновался, Арман. Уж очень трудно держаться верного направления. Цви немного ошибался, уверяя, что дорогу легко отыскать. Это не совсем так, а мне приходилось ехать медленно. Вот и задержался. Как тут у вас? Как Цви?

– Да вроде нормально, Пьер. Работает как одержимый, но ничего пока не нашел. Но мне он все больше не нравится.

– Уже недолго осталось, Арман. Скоро мы тут закончим и вернемся в Тегазу. Я тоже уверен, что мы зря потратили время и деньги.

– Время точно зря потратили, а относительно денег ты не совсем прав. За саблю и перстень можно выручить намного больше того, что у нас было.

– Дай-то Бог, Арман.

Цви же не обмолвился с ними ни единым словом. Он тупо уставился в одну точку и не обратил даже внимания на Пьера. Дыхание его было прерывисто и поверхностно. Пьер с сожалением поглядел на него, но обращаться с разговорами не стал.

Незадолго до полудня, когда солнце уже просто выжигало мозги, Цви вдруг истошно завопил по-своему, и Пьер с Арманом бросились к нему в траншею.

Тот быстро, по-собачьи, копал руками песок, выбрасывая наверх верблюжьи и человеческие кости. Молча наблюдая за Цви, друзья недоумевали, но он продолжал бешено копать. Появились обрывки тюков, и на солнце, которое стояло в зените, блеснули кристаллы соли. Россыпь мелких кусков и целые небольшие глыбы соли сверкали, резали глаза. Цви яростно сгребал их и запихивал в свои лохмотья. Соль высыпалась на песок, но тот этого не замечал и продолжал свое занятие.

– Он совсем рехнулся, – прошептал Арман.

– Похоже, что ты совсем недалек от истины. Цви! Ты что делаешь? Соль в таком количестве нам не нужна. Успокойся, Цви!

Тот бросил злобный взгляд наверх, сверкнул выпученными глазами. Он что-то прокричал по-еврейски и продолжал сгребать рассыпающиеся кристаллы и обломки.

Потом Цви выскочил из траншеи и бросился к лагерю.

– Что он надумал? – испуганно спросил Арман.

– Сейчас увидим, – ответил Пьер, наблюдая, как Цви лихорадочно собирает вещи, укладывает соль в дерюгу, связывает. Потом он оглянулся, заметил вдали пасущегося мехари и направился быстрым шагом в том направлении.

– Эй! Он, сдается мне, хочет забрать нашего верблюда! Пьер, погляди на этого полоумного! Надо опередить его, а то мы останемся без мехари!

Пьер озабоченно оглянулся, прихватил лопату и вместе с Арманом направился к лагерю.

Тем временем Цви поймал верблюда и потащил его за собой. Друзья в недоумении глядели на то, как он нагружал мехари солью. Потом Пьер подошел и спросил:

– Цви, ты что это задумал?

– Все мое! Наконец-то я нашел! Теперь я богат и могу начать жизнь сначала! Не мешай мне! Ты не имеешь права меня трогать, грязный христианин! Прочь с дороги!

– Э, нет, Цви! Верблюд-то наш, и мы его не желаем тебе отдавать. Что мы будем делать без него? – Пьер схватил повод в руку.

– Прочь, я сказал! Это все мое! Вот тебе алмазы, этого хватит за твоего дохлого верблюда! Получай! – И с этими словами Цви швырнул горсть соли в лицо Пьеру.

– Да что он себе позволяет? – завопил Арман и бросился на помощь товарищу.

Цви выхватил нож и замахнулся им на Пьера. Тот легко уклонился и двинул безумца кулаком в челюсть. Цви рухнул на песок, и губы его окрасились кровью.

– Так его, Пьер! Будет знать, как чужое присваивать!

Цви медленно поднялся, поглядел на нож, который был уже в руках Пьера, схватил узел, свалившийся с верблюда, и бросился по тропе в сторону колодца. Его сгорбленная фигура быстро удалялась, растворяясь в полуденном мареве.

– Эй, Цви! Куда же ты? Постой, остановись! Ты пропадешь один без воды и пищи! Ты не дойдешь до колодца!

Крик Пьера как бы подстегнул еврея. Он прибавил шаг и вскоре исчез за ближайшим барханом. Пьер сделал движение в его сторону, но Арман успел схватить друга за руку и остановил:

– Куда ты, Пьер? Его не вернуть. Пусть идет себе. Его песенка спета. Он сумасшедший. Знать, такова его судьба.

– Человек же, – неуверенно молвил Пьер. – Жалко его.

Он безвольно опустился на песок и уставился на его горячие кристаллики. В голове мыслей не было.

– Что делать будем? – Голос Армана заполнил вдруг пустоту в голове Пьера. Вздохнув, Пьер поднялся и устремил взгляд туда, где совсем недавно скрылась согбенная фигура еврея, сказал после долгого молчания:

– Последуем за ним.

– Сейчас?

– Да. Собирай вещи – и в путь, а то Цви может затеряться. А так мы сможем его нагнать. К ночи будем у колодца. Дорогу я теперь знаю намного лучше и постараюсь не сбиться.

– Я сейчас, – ответил Арман и торопливо стал нагружать верблюда поклажей. – Я мигом, Пьер. Давно пора нам покинуть это проклятое место.

– Ты заканчивай, а я погляжу еще раз, что раскопал Цви.

– Да брось ты это! К чему тебе возиться понапрасну. Лучше помоги мне, а то время идет и мы можем до вечера не успеть к колодцу.

– Делай свое дело, Арман, а я все же пойду взгляну еще раз.

Покопавшись минут десять, Пьер извлек из-под лохмотьев и соли тяжелый сверток. Задубевшая кожа с трудом поддавалась, не желая показывать то, что пряталось в ее недрах.

Наконец Пьер справился, и перед ним предстала толстая книга в кожаном переплете, украшенном бирюзой, янтарем и серебром. Он ничего не мог прочитать, но подумал, что это Коран. Пьер бережно смахнул с хрупких пергаментных страниц пыль, не решаясь перевернуть листы, завернул опять в кожу, потом в тряпки и вылез наверх.

– Чего копаешься?! Поехали, у меня все готово! – Арман явно торопил друга, и Пьер сам заторопился, поглядывая на солнце.

Они взобрались на мехари, подняли его и погнали следом за Цви.

Глава 24 В горы!

Уже заметно отощавший на скудных кормах мехари едва передвигал ноги, не желая ускорять шаг. Пьер вытягивал шею, высматривая Цви, который, по его предположению, должен был быть недалеко.

– Где этот чертов еврей? – уже несколько раз спрашивал сам себя Пьер, постоянно оглядывая пустыню.

– Да чего он тебя так беспокоит, Пьер?! У нас что, разве своих забот мало? Сам ушел, пусть сам и выкручивается. Наше какое дело!

– Человек все же, Арман. Да и сколько дней мы вместе горбились в этих проклятых песках. Жалко, если пропадет.

– Стало быть, судьба его такая. Чего беспокоиться. Может, он в помутнении рассудка ушел в сторону и теперь ковыляет где-то рядом. Что нам до него.

– Скорее всего, мы его еще не догнали. Он шел достаточно быстро, а наш голодный верблюд едва передвигает ноги.

Они уже прошагали больше половины пути до колодца, а Цви так и не было видно. Солнце значительно склонилось к западу, и Пьер забеспокоился, что они не дойдут до источника засветло.

– Ты же уверял, что запомнил дорогу, Пьер, – успокаивал друга Арман. – И пирамидки я сам видел по пути. Дойдем помаленьку. Во всяком случае, идя постоянно на запад, мы непременно должны будем пересечь караванную тропу, а она достаточно заметна. Не собьемся.

Солнце уже стояло очень низко, и его лучи слепили глаза. Оно уже почти коснулось волнистого горизонта, когда Пьер воскликнул:

– Впереди что-то виднеется, Арман.

– Может, это Цви отдыхает? Поспешим-ка к нему.

– Верблюд устал и не прибавит шаг. Однако я сойду и поспешу, – Пьер спрыгнул со спины мехари и скорым шагом пошел вперед. Арман видел, как он склонился над лежащим человеком, потом поднялся, помахал призывно рукой.

– Это Цви? – спросил Арман, соскакивая с горба мехари.

– Он. И, кажется, мертв.

– С чего это он? Воды не хватило?

– Упал и ударился виском о камень. Вон и кровь засохлая видна.

– Стало быть, преставился раб Божий. Отмучился бедолага. Однако уже темнеет, а нам еще до колодца далековато. Поспешим, а?

– Погоди. Похоронить надо бы. Человек ведь. Нечего оставлять его на съедение шакалам. Похороним его, Арман.

– Пьер, темнеет уже. Как бы не сбиться в темноте.

– Ничего. До караванной тропы не более полумили. Доберемся.

Он подошел к верблюду и вытащил лопаты. Одну бросил Арману, другую схватил сам и направился вниз, где, как ему казалось, песок был помягче.

Арман молча присоединился к другу. Могила быстро углублялась, пока Арман не вздохнул устало:

– Хватит уже. Давай перенесем несчастного и покончим с этим.

Они перенесли Цви, который уже окоченел, к могиле, и тут Арман сказал:

– Погоди, Пьер. У него должны быть монеты, которые он нашел недавно. Они ему больше не пригодятся, а нам еще как подойдут. Я обыщу его. Подожди малость. – Арман проворно обыскал лохмотья, извлек горсть монет, перстни и протянул Пьеру что-то темное. – Кажется, это четки. Может, возьмешь? Ты, помнится, хотел их иметь.

– Хотел, да все жалко денег было, – Пьер взял четки и рассмотрел их при последних отблесках заката. – Вроде как из агата. Уж очень темные.

– Что-то я никогда не замечал у Цви таких. Где он их взял?

– Какая разница, Арман. Я возьму их. Все же будет память об этом несчастном человеке. И пусть земля будет ему пухом.

Друзья осторожно опустили тело в яму, потом Арман сказал:

– Я слышал, что евреев хоронят в сидячем положении.

– Мы об этом не подумали. Пусть остается так, как мы его положили. Мы и молитв его не знаем, так что пусть не будет в обиде. Прощай, безумный Цви, мы ничего больше не можем для тебя сделать.

В молчании друзья забросали могилу песком, навалили камней и так же молча взгромоздились на мехари. Тот лениво потопал в сторону еще светлевшего на западе неба.

– Сейчас поднимемся на холм, с него можно было бы увидеть колодец. Но уже темно, потому смотри внимательно, а то пропустим тропу.

– Да вон она, я уже ее вижу, Пьер. Слава Богу! Не заблудились!

– Однако у колодца есть люди, Арман. Огни костров видны.

– Наверное, караван остановился на ночлег. Значит, можно будет раздобыть еды получше той, что осталась у нас. Поспешим.

– Опять немыми прикинемся?

– Стоит ли? Я буду помалкивать, а ты достаточно хорошо говоришь по-арабски. Здесь в основном берберы, арабский они знают плохо, так что вряд ли угадают в нас чужаков. Хоть узнаем чего интересного.

– Согласен.

Вскоре они приблизились к лагерю, раскинувшемуся вокруг колодца. Два наскоро поставленных шатра темнели под звездным небом. Верблюды и ослы искали редкие чахлые кусты и пучки трав, бродя вокруг. Несколько лошадей хрумкали зерном, поглядывая по сторонам, в их больших глазах отражались огоньки костров.

Прибывших путников встретили настороженными взглядами. Пьер заговорил с двумя-тремя хмурыми берберами, но они молчали и лишь показывали что-то руками.

– Что-то мне не нравятся эти люди, – сказал Пьер, наклонясь к уху товарища. – На обычный караван не похоже. И вроде не понимают меня.

– Ладно, давай сначала напоим мехари и сами напьемся да запас сделаем, а уж потом займешься расспросами. И поесть пора.

Настороженные глаза постоянно сопровождали путников, пока они таскали воду. Никто не отвечал на вопросы Пьера.

– Ладно, Арман. Без них обойдемся. Лучше не приставать, а то можно и на неприятности нарваться. Пойдем поищем место для ночлега.

Не прошло и получаса, как наши друзья наконец-то скудно поужинали и стали устраиваться поспать. Тут подошел к ним невысокий человек и на плохом арабском спросил:

– Что за люди вы, странники? Не в Тегазу ли направляетесь?

– Идем в Тегазу, абу, ты это верно заметил.

– Лучше туда не ходить, саадит-друг.

– Почему так, абу?

– Дошли слухи, что войска направляются туда.

– Ну и что с того?

– Это жестокие воины. Они грабят, убивают. Им нужна Тегаза, вот они и стремятся захватить ее. Сонгайское царство стало хилым, а враги пользуются этим. Так что советую тебе не ходить туда.

– Инша-аллах! – ответил Пьер и сложил ладони. Четки мрачно блеснули в свете костерка. – Спасибо, абу, за добрый совет. Мы подумаем.

– Я что-то мало что понял, Пьер, – спросил Арман, когда бербер отошел.

– Говорит, что в Тегазу не стоит идти. Туда вскоре нагрянут воины и всем будут рубить головы.

– Что же делать? А куда эти направляются?

– Я не знаю, он не сказал, но думаю, что на север. Это купцы, наверное. Но им сейчас совсем не до торговли.

– Все ясно, Пьер. Они спасают свою мошну. Страх потерять все гонит их даже во владения марокканцев.

– Осуждать их нельзя, Арман. В глубине страны им меньше грозит опасность. Там нет войны, и они почти ничем не рискуют, а тут набеги, резня и все ужасы войны.

Еще восток не начал розоветь, а лагерь зашевелился. Задымили костры, воздух наполнился запахами пищи. Они-то и разбудили наших путников, которые расположились поодаль, чтобы не смущать недоверчивых бедуинов.

– Пьер, а ведь они мясо жарят! – Голос Армана звучал с нотками зависти и алчности. – Как давно я не ел его. Пошел бы ты и сменял наши лопаты на кусок мяса, а? Может, повезет.

– Хорошая мысль, Арман. И действительно, на кой черт они нам теперь сдались. Пойду дергать судьбу за космы, – Пьер вытащил лопаты и заступ.

Не прошло и двадцати минут, как он вернулся и с печальным видом бросил к ногам Армана мешочек, сказав:

– Мясо подождет, друг мой, а вот лущеного проса удалось раздобыть. И то хорошо, а я было собирался выбросить наши инструменты.

– Что ж, смиримся на время. Все лишних три дня проживем, – Арман поднял мешочек, взвесил на руке. – Фунтов десять будет, так что обижаться на судьбу нам не очень-то стоит. Что нового узнал?

Пьер только открыл рот, но тут в лагере внезапно поднялся гвалт. Какой-то всадник крутился на коне и что-то кричал. Пьер вскочил и бросился к нему, спеша узнать новости.

– Плохи наши дела, Арман, – вернувшись, ответил он на немой вопрос друга. – Примчался гонец. Говорит, что в Тегазу ворвался отряд берберов и резня уже началась. Вскоре они появятся тут.

– Да я и сам сообразил, что случилось что-то нехорошее. Лагерь весь гудит, как потревоженный улей.

– Все бросились собираться в дорогу, а мы даже не перекусили со сна.

– Нам это сделать никогда не поздно, Пьер. Пожевали сухих лепешек, и все. Кашу сварим на привале. А пока и нам надо собираться, я думаю.

– С караваном отправимся? Тогда давай поторопимся. И воды побольше запасти надо. Путь неблизок.

Первые верблюды уже стали вытягиваться на дорогу, всадники горячили коней, ослы истошно оглашали утро противными воплями, а погонщики кричали охрипшими голосами, перекрывая плач детей и лай собак.

Не успели наши незадачливые путешественники собраться, как караван покинул стоянку, оставив после себя разбросанные вещи и кучи помета ослов, верблюдов и лошадей.

– У меня остался пустой мех. Пойду погляжу, может, в колодце можно почерпать немного воды, Арман.

– Только побыстрее, а то караван уже почти весь на дороге. Как бы не попасть в переделку.

Пьер побежал к колодцу, с трудом набрал бурдюк грязной воды и пошел назад.

Арман уже сидел на верблюде и ждал товарища. Мехари, даже отдохнувшего, совершенно бесполезно было погонять. Он никак не хотел прибавлять шаг, плелся размеренной поступью на север, где в тучах пыли скрылся караван.

– Слушай, Арман. Мне вдруг подумалось, а стоит ли нам следовать за караваном? Они же идут на север, вероятно, до Сиджилмасы. Это больше месяца пути, как говорили мне.

– Ну и что с того? Что ты хочешь этим сказать?

– А то, что мы попадем в самую серединку Берберии, а это для нас небезопасно. Ведь нас могут принять за шпионов, и тогда точно останемся без головы. Давай свернем прямо на запад. Все равно попадем в горы, но так мы скорее доберемся до моря, а там уже и до дома будет недалеко. Что ты на это скажешь?

– Заманчиво, но в горах мы ничего не знаем, а тут пойдем с караваном. В толпе не так заметно будет наше присутствие. Да и люди в горах весьма свирепы бывают.

– Но и гостеприимны, Арман. Я бы попробовал. Уж очень мне надоела пустыня, а там воды больше, трава зеленая, леса. Ну?

– А, ладно, Пьер! От судьбы все одно не уйти! Сворачиваем. А то я от этих песков скоро последних мозгов лишусь или свихнусь совсем. Сворачиваем!

В голосе Армана слышался отчаянный вопль надежды и озорства, так свойственных его профессии. Его глаза даже засветились иначе.

Они выбрали пологую лощину, слабо поднимавшуюся к западу. Верблюд с неохотой свернул и пошлепал к волнистой линии горизонта, которая терялась в поднявшемся уже жарком мареве.

– Ты знаешь, у меня даже настроение улучшилось, Арман, – заметил Пьер, проехав с пару миль. – Все будет что-то новое, а главное, уже есть какая-то цель и надежда. Ты не находишь?

– Черт побери! У меня тоже радостно на душе, Пьер.

Они замолчали и в молчании продолжали ехать на ленивом верблюде, оглядывая ландшафт, который медленно менялся. Пески постепенно уступали место каменистым россыпям, камням и скалам, выступавшим из-под голой потрескавшейся земли. Сухие кусты и травы привлекали лишь вечно голодного мехари. Он постоянно пытался дотянуться до них подвижными губами.

Наскоро перекусив после полудня, отдохнув с полчаса, путники опять с неохотой взобрались на верблюда, и путь продолжался.

Солнце заметно стало клониться к горизонту. Оглядывая местность, Арман часто поворачивался назад. И вот однажды его голос, наполненный страхом, заставил и Пьера оглянуться.

Слева от них и далеко позади маячили всадники на мехари. Наконечники копий блестели на солнце, и не было сомнения, что это отряд бедуинов.

– Они нас заметили, Пьер! – закричал Арман, вертя головой.

– Погоняй мехари, Арман! Нам надо подальше уйти от них, пока не стали нас преследовать! Гони!

– А чего им нас преследовать? – ответил Арман, нещадно хлеща ладонью круп верблюда и колотя его бока пятками.

– А кто их знает! Чего им упускать нас. Они же не знают, что с нас и взять-то нечего, а срубить нам головы им будет только в удовольствие. Погоняй, погоняй!

Верблюд наконец-то перешел на ленивую рысь. Впереди виднелись невысокие скалистые холмы. Длинные тени уже пролегли на земле, но жара пока и не думала отпускать.

– Пьер, они едут за нами! Нам не уйти от них. Мехари у них сильные, молодые, не то, что наш! До них уже не больше мили!

– Ты погоняй, Арман. Нам больше ничего не остается. Поглядим, что будет дальше.

– Пьер, они остановились! Нет, трое направляются в нашу сторону! Они спешат! Нам не уйти!

Пьер тоже оглянулся. Три всадника быстро нагоняли их, нахлестывая крупы своих верблюдов.

– Укроемся за скалами, чтоб нас не видно было. Кстати, сколько их там всего?

– Человек двадцать, не меньше. Но нас преследуют лишь трое. Остальные берегут верблюдов, видимо.

– Трое – это не двадцать, Арман. У нас и копья есть, и сабли. Так что еще посмотрим.

– Я сдаваться не намерен, Пьер. Рабства еще раз я не перенесу.

– Стало быть, будем сражаться. Лишь бы успеть за скалами укрыться.

Наконец-то появилась возможность чуточку передохнуть. Верблюд едва дотащился до намеченного места и остановился, послушно выполнил команду опуститься на колени. Очумелые от волнения и страха путники соскочили на песок, усеянный мелкими камнями.

– Через минуту берберы будут здесь, Арман! Бейся копьем, а уж потом и саблю вытаскивай! Не позволяй врагу оказаться у тебя за спиной.

– Но их трое! – заметил Арман, выглядывая из-за укрытия. – Они подъезжают, Пьер!

– Нам еще повезло, что они не все вместе скачут. Один отстал, и у него нет копья. Следи за последним движением руки с копьем, Арман. И тут же бросайся в сторону, кувыркайся, двигайся, но не дай себя достать, а уж сам не зевай, – ответил торопливо Пьер, сжимая в руке древко копья. – Я возьму на себя первого, а ты бейся со вторым. Потом видно будет. Готовься, Арман, да поможет нам Бог! Иначе смерть, в плен они нас брать не будут.

Не успел он закончить наставления, как верблюд, на котором сидел первый преследователь, выскочил из-за скалы. Пьер бросился к нему навстречу. Воин изготовился к удару копьем, но в последний момент Пьер быстро отскочил под самой шеей мехари и бросил тело на врага. Тот не успевал перевести копье влево, а Пьер сумел ткнуть его в бок. Раздался негромкий всхлип, мехари уже шагал дальше, а Пьер рванул копье назад, и всадник мгновенно оказался на земле. Пьер больше не глядел на поверженного. Он услышал храп верблюда у себя за спиной.

Холодок смерти едва коснулся его затылка, а он уже бросился на землю, перекатился, вскочил и увидел, что третий всадник останавливает мехари, примериваясь саблей. Пьер сделал выпад, но промахнулся. Копье задело шею мехари, он дернулся, издал хриплый рев, а всадник торопливо заворачивал животное, которое уже его не слушалось. Понукая и хлеща саблей по крупу, он пытался уйти от очередного удара. Мехари набирал ход, и Пьер, видя, что уже не достает, замахнулся и метнул копье вслед. С пяти шагов расстояния, казалось бы, промахнуться сложно. Однако копье вонзилось лишь в круп верблюда, и тот, сделав еще два шага, стал заваливаться на правый бок. Седок попытался высвободить ноги из стремян, и это ему почти удалось, когда мехари грузно свалился на каменистый грунт.

Слегка придавленный всадник не успел вскочить на ноги, как Пьер пригвоздил его к земле, тут же торопливо выдернул копье из тела вздрагивающего марокканца и огляделся, ища Армана.

Тот бился пешим с третьим из нападавших, и видно было, что дается ему это нелегко. Почти черный воин наседал, и Арман с трудом сдерживал его натиск. Пьер сразу оценил ситуацию и бросился на помощь:

– Держись, Арман! Я спешу!

До дерущихся было не более двадцати шагов. Черный воин оглянулся на крик, и этим воспользовался Арман. Он сделал резкий выпад, вкладывая в него все оставшиеся силы. Его клинок полоснул правое плечо врага, а второй удар свалил его на землю.

Напряжение мгновенно спало, Пьер почувствовал, что едва держится на ногах, дыхание с трудом вырывалось из груди, а где-то у самого подбородка судорожно билось сердце. Он вынужден был сесть на землю, тупо уставился на камень и тут же почувствовал боль в спине. Пьер вспомнил, как он только что кувыркался по камням, избегая смертельного удара.

Подняв голову, он увидел Армана, который, опершись на окровавленную саблю, стоял, дрожа всем телом.

Прошло почти две минуты, пока они вспомнили, что опасность еще не миновала. Пьер с трудом произнес:

– Хватит переживать, Арман. Надо собираться в путь, а то оставшиеся берберы хватятся своих и бросятся за нами. Быстро за работу!

Арман молча сорвался с места, и, пока Пьер ловил верблюдов и с трудом опускал их на землю, он успел обыскать убитых, собрать одежду и все, что нашел ценного. Потом бросился к раненому верблюду, добил его в сердце ударом копья и в минуту отрубил целый окорок. Со всем этим добром Арман подбежал к Пьеру, который уже поджидал товарища, приторочил окорок и все остальное на старого мехари. Он взглянул вопросительно на Пьера, потом сказал:

– Готово. Поехали, друг, больше нам здесь делать нечего.

Он взобрался на верблюда. Животные поднялись под ударами всадников и неторопливо стали удаляться от места побоища.

– Погнали, Арман. Нам побыстрее надо скрыться, пока остальные берберы нас не засекли. Погоняй!

Молча они понеслись по каменистой земле, поминутно оглядываясь назад. Погони не было видно, но это еще ничего не значило – она могла быть пока незаметна для беглецов.

Солнце вкатилось в волнистую линию горизонта и светило в промежутке между далекими холмами. Воздух стал немного прохладнее, ветер приятно обвевал разгоряченные лица недавних бойцов.

– Хорошо бы успеть скрыться до захода. Тогда уже легче будет, – прокричал Арман, отстав немного, так как тащил за собой уставшего и слабого собственного мехари. – Проклятая скотина не может быстро бежать, Пьер. Может, оставим его здесь, а?

– Погоди пока. Можно немного подождать. Час он продержится, а там и оставить можно будет. А пока нам быстрее надо удирать в горы. Только в горы! Там легче скрыться, да и с едой будет тоже легче, не говоря уже о воде.

– Правильно, Пьер. В горы!

Они нахлестывали верблюдов, которые мерно рысили, уходя все дальше от места кровавого столкновения. Арман крикнул:

– Пьер, а я уж и не чаял спастись. Противник попался серьезный! Слава Богу, ты отвлек его криком. А как ты умудрился разделаться с двумя?

– Бог помог, Арман! Без него нам бы крышка была. Так что моя заслуга едва ли так уж значительна.

– Брось ты прибедняться, Пьер. На этот раз ты спас меня от верной смерти, друг. Мне этого никогда не забыть и не отплатить.

– А теперь ты брось говорить глупости, Арман. Мы же друзья, и делить нам с тобой нечего. Лучше подгони своего мехари. Быстрее в горы, Арман!

Глава 25 Аммар бен Мухаммед

Кончался второй час пути под светом неяркого узкого серпика луны. Было еще далеко до полнолуния. Они ехали по широкой долине, спустились в русло уэда, высохшее, покрытое галькой и песком. Верблюды устали и лениво перебирали ногами. Пьер крутил головой, отыскивая подходящее место для ночевки.

– Ладно, Арман. Останавливаемся здесь. Место вроде подходящее, защищенное со всех сторон скалами. И костра не будет видно. Сворачиваем под прикрытие.

Они молча расположились на ночлег, пустив верблюдов пастись, благо здесь было достаточно высохшей травы и кустов по берегу уэда. Усталость давила, а напряжение последних часов отупляло и клонило в сон.

Зато жестокий запах жареного мяса так раздражал ноздри, что Арман не смог дождаться готовности и принялся, обжигаясь, обгладывать прут, на котором он поджаривал на углях мясо верблюда.

– Какая вкуснятина! Ну и хорошо! Сплошная мечта!

– Да ты не торопись, Арман, а то несварение получится.

– Ничего не случится, Пьер. Зато какое наслаждение. Даже лучше, чем красавица в постели.

– Не может того быть! Только не для тебя! Погоди, насытишься немного и запоешь совсем другую песню. Знаю я тебя, бабника, – улыбнулся Пьер.

– Может быть, Пьер, но только не сейчас. Дай отвести душу.

Полчаса спустя, когда они полностью насытились и напились, Арман блаженно отвалился на войлочную кошму и сказал:

– Вот теперь бы не помешала и красавица. Но я согласен был бы и на черную полуобезьяну. Помнится, ты рассказывал мне про свои скитания в пустыне южной Африки и о приключениях с черными девушками.

– Когда же это было? Кажется, прошли уже многие десятилетия, а если посчитать, то не так уж и давно мы скитались там с другом Гарданом. Однако не стоит так пренебрежительно говорить о тех временах, Арман. Да, тогда было трудно и опасно, но я почему-то об этом вспоминаю с удовольствием. Видимо, самое плохое забывается быстрее, а хорошее остается в памяти надолго.

– Может, оно и так, но сейчас у нас ничего хорошего, кроме мяса, я не вижу. Да и в дальнейшем не жду ничего радужного. Одни опасности.

– И все же лучше думать о хорошем. Это куда приятнее, чем терзать себя мрачными мыслями, понимая, что ничем помочь не можешь.

Вскоре уставшие путешественники заснули тревожным сном, изредка просыпаясь от далекого тявкания шакалов. Под утро проснувшийся первым Пьер растолкал Армана.

Еще не взошло солнце, а они уже заканчивали завтрак.

– Поторопимся, Арман. Через полчаса взойдет солнце, а нам до этого не мешало бы покинуть эти места и уйти подальше к горам. Они еще далеко.

– Думаешь, берберы будут нас преследовать?

– Если откровенно, то я так не думаю, но береженого и Бог бережет. Не стоит судьбу понапрасну дергать за нос. Она этого не любит.

– Понятно, Пьер. Согласен, – и с этими словами Арман принялся вьючить верблюдов.

Весь день прошел в тревоге, которая оказалась напрасной. Никто их не преследовал. По этому поводу Пьер сказал:

– Да, вряд ли стоит ожидать, что целый отряд польстится на наши никчемные особы. Им не до нас – мелких сошек. Так что лучше приготовимся к встрече с местными жителями. В горах они обязательно окажутся у нас на пути.

– Откровенно говоря, мне страшновато вновь начинать все сначала. Как нам удастся поладить с ними?

– Не стоит думать об этом загодя, Арман.

Никого не встретив, они шли на запад еще два дня. Горы встретили их приветливо. Невысокие, но скалистые, они местами были покрыты зелеными кустами и травами. Пищи для верблюдов было много. Зато людям еды оставалось совсем мало.

– Придется нам все-таки забить старого верблюда, Арман, – сказал Пьер у вечернего костра.

Они расположились в глубоком ущелье с крутыми стенами. По дну его вился крохотный ручеек, который в полумиле пропадал среди камней. Кругом были заросли кизила с поспевающими ягодами.

– Давай прирежем, как следует поедим и заготовим мяса на несколько дней, – согласился Арман. – К тому же не мешает денек передохнуть. И место тут отличное, так что соглашайся, Пьер.

– Ты, видимо, прав. Будем устраивать дневку. Отдохнуть не мешает.

И вот они опять в пути, и опять за целый день никого нет вокруг. А на следующий день, незадолго до полудня, они встретили небольшую отару коз и двух пастухов, сидящих на ослах.

– Никакой враждебности, Арман, – предупредил Пьер, заметив стадо и людей. – Пробуем наладить дружеские отношения.

– Само собой, Пьер. Нам совсем ни к чему заводить свары. Поехали к ним.

Два пастуха схватились за кинжалы, увидев подъезжавших путников.

– Салям, саадит. Мархаба, саадит! – Пьер поднял руки вверх и улыбнулся.

Пастухи недоверчиво смотрели на незнакомцев, перебирая пальцами палки. Собаки злобно лаяли и рычали, норовя тяпнуть за ноги незваных гостей.

Пьер сказал несколько известных ему слов по-берберски. Один пастух быстро заговорил, но Пьер ничего не понял. Видимо, их говор был не тот, что он привык слышать раньше.

После нескольких минут обмена жестами и несколькими словами он все же понял, что в половине дня пути находится их деревня-дуар, а недалеко от нее – родовое поместье-тигремт ^[96], где правит Аммар бен Мухаммед. И называется это место аил Урир.

После таких разговоров, когда обе стороны достаточно утомили друг друга, пастухи немного оттаяли и за серебряную монету предложили место у костра.

– Видишь, как все хорошо получается, Арман, – сказал Пьер, отчаянно жестикулируя перед другом. – Нам даже молока предложили, так что сегодня у нас настоящий праздник. Да еще и сыр! – воскликнул радостно Пьер, увидев, как старший пастух положил на тряпицу солидный кусок сыра.

Арман согласно кивал, мычал и говорил плохо понятные слова.

Узнав, что пастухи не собираются тут же пускаться в путь к дуару, а намереваются пробыть со стадом еще два дня, наши путники поразмыслили и решили остаться с ними.

Вечером, когда два дня прошли и пастухи готовили стадо в далекий путь, они вдруг дали понять, что нашим путникам может грозить опасность от хозяина аила Урир. Пьер спросил:

– Почему это так? Мы мирные люди, пробираемся к морю, где нас ждут на корабле, – все это Пьер говорил, сопровождая слова выразительными жестами, в надежде, что пастух его поймет. И тот ответил:

– Вы руми и легко можете у нас лишиться головы, если попадете в руки вождей-шерифов. Те постоянно дерутся друг с другом за главенство в округе, а силы султана оттянуты на войны с Сонгаем.

– Опять нам не удалось скрыть свою принадлежность к европейцам! – с досадой процедил Пьер. Арман сочувственно качал головой.

Наконец, перед самым отходом ко сну, Пьер прошептал:

– Может, уйдем в сторону и избежим встречи с этим свирепым Аммаром?

– Кто его знает, но мне кажется, что это можно сделать, лишь избавившись от пастухов.

– В смысле? Убить их, что ли?

– Может, и так… – Арман неопределенно пожал плечами.

– Так дело не пойдет. Я не могу убить невинных людей лишь за то, что они попались нам на пути. Поговорю с ними и разузнаю другую дорогу. Если они смогут нам о ней поведать, то и решим, как быть.

Наутро все медленно тронулись к аилу. К полудню Пьер решил, что аил не так уж и далеко, просто стадо двигается уж слишком медленно. По пути он расспрашивал о другой дороге к морю, но пастух никогда не видел моря и ничего не знал о нем. А дорог на запад было много, и выбирать можно любую. В горах не так уж много людей, и не трудно будет избежать встречи с ними.

Пока наши путники размышляли, надеясь, что аил еще далеко, появилась группа всадников на горячих конях и окружила стадо и людей. Их было пять человек, и все они производили довольно неприятное впечатление, размахивали саблями, плетками и истошно что-то орали, указывая на юг.

Пастух сумел шепнуть Пьеру, что это соседи с юга, которые намереваются увести стадо. Пьер сказал:

– Их всего пятеро! Надо сражаться! У нас есть оружие! Давай!

– Страшно!

– Надо защищаться! Помогай! – И с этими словами Пьер сделал выпад копьем в сторону всадника, подъехавшего к нему уже близко, но не достал.

Всадник грозно закричал, повернул коня, потом, видя, что к нему бросился товарищ на помощь, развернулся и замахнулся саблей на Пьера. Тот успел увернуться и нанес врагу удар в живот. Всадник закричал, согнулся, и конь унес его вниз по склону. Второй всадник схватился с Арманом, но тут и пастухи закричали, науськивая собак на пришельцев. Сами они замахали палками, отгоняя налетавших на них воинов. Вскоре Пьер с Арманом свалили второго всадника. Остальные отскочили и галопировали вокруг, стараясь отогнать стадо.

Собаки надрывались в лае, бросались на врагов. Лошадь одного из нападавших испугалась, рванулась в сторону и оказалась вблизи пастухов.

– Не упускай его! – взвизгнул Арман, и его копье успело зацепить брюхо коня. – Навались быстрее, пока он не ушел! – Он в горячке схватки забыл, что все это время играл немого, и теперь орал во всю глотку.

Собаки окружили всадника, который успокаивал коня, пастухи налетели на него с разных сторон. Один из них покатился на траву, обрызгивая кровью землю, а Пьер успел подскочить и всадил копье в бедро разбойнику.

Лошадь шарахнулась, седок оказался на земле. Его товарищи попытались высвободить раненого, но копья их остановили. Пастухи же бросились к упавшему разбойнику. Пьер крикнул:

– Арман, гони паршивцев подальше от стада! Эй, пастухи, собирай стадо!

– Вряд ли они смогут нам помочь, Пьер. Один из них ранен, а другой слишком перепуган.

– Тогда нам самим надо это сделать, Арман! Это даст нам возможность хорошо выглядеть перед хозяином аила!

Они бросились к стаду, и собаки начали им старательно помогать, огрызаясь на двух оставшихся воинов, которые теперь старались близко не подъезжать.

Наконец стадо кое-как было собрано, собаки трусили вокруг, следя, чтобы козы не разбегались в стороны.

Пастухи уже вели переговоры с воинами. Те, видимо, хотели забрать своего товарища, и теперь шел отчаянный торг. Наконец стороны сговорились, пастухи получили по монете и коня убитого, а раненый перешел к своим товарищам, которые тут же ускакали.

Пьер заботливо обработал рану пострадавшего в схватке пастуха. Она оказалась не такой уж и серьезной, но мужчина потерял много крови и теперь не мог сам передвигаться.

Его кое-как усадили на осла, привязали, чтобы не упал, и процессия тронулась вперед.

– Вон там виднеется уже наш тигремт, – указал рукой старший пастух в сторону холма. Пьер пригляделся, но ничего не увидел, пока они не поднялись на возвышенность.

– Теперь вижу, – ответил Пьер, жадно всматриваясь в далекие очертания довольно большого строения с высокими стенами из обожженного и сырцового кирпича. – Большой дом, высокий. Настоящая крепость.

Пастух согласно кивал, но Пьер сомневался, понял ли он его.

Полчаса спустя они входили в неширокие ворота странного строения, которое смотрело на холмы и горы узкими бойницами, разбросанными в беспорядке. Оно было высотой футов тридцать и занимало обширную площадь.

За стенами были улицы, узкие и грязные. На них выходили двери и окна. Где-то мелькнул минарет мечети, виднелись склады, рибат на несколько десятков верблюдов.

– Вот уж никак не ожидал, что увижу здесь такой городок, – промолвил Арман, оглядывая с любопытством дома и переулки тигремта. – Гляди-ка, а вон, наверное, дворец здешнего властителя! – и Арман указал на видневшееся вдали строение, отличавшееся от других архитектурой и грозными башнями по углам.

– Постройка почти такая же, как и весь этот тигремт, только меньше. Те же четыре квадратные башни по углам, но выглядит приветливей, почти красиво, а?

– Все это так, но как мне-то вести себя? Ведь я уже выдал себя разговорами.

– Думаю, что ты можешь пока продолжать игру в немого. Вряд ли пастухи станут тебя предавать. А там видно будет. Все же тут, в горах, люди не без совести и чести. Они всегда очень высоко ставят готовность оказать помощь в беде, особенно в неравном бою.

– Пусть будет по-твоему, Пьер.

– Интересно, что с нами будут делать? Пастухи, как я слышу, постоянно отвечают на вопросы, которые касаются нас. Однако видно, что вокруг не очень-то злобно на нас поглядывают.

– Пастухи, наверное, рассказывают о том, как мы не дали отбить их стадо, а это для здешних мест довольно значительное событие. Видимо, ты был прав, заставив меня и их взяться за оружие, Пьер.

– Время покажет, а пока гляди по сторонам и запоминай побольше.

К путникам подошли воины, и старший из них на плохом арабском сказал:

– Идите за мной, – и не оборачиваясь пошел в сторону, где, как заметил раньше Пьер, находился рибат.

Трое воинов с копьями и саблями следовали сзади. Ворота рибата были открыты, хозяин радушно склонился, разводя гостеприимно руками.

Старший что-то быстро говорил, но Пьер почти не улавливал слов. Потом начальник повернулся к Пьеру и сказал уже куда медленнее:

– Здесь ваш дом, руми. Живите тихо. Потом вам скажут, что делать, – и ушел в сопровождении воинов.

Хозяин рибата огладил бороду и жестом пригласил гостей следовать за ним.

– Живите здесь, это ваше помещение, – сказал он по-арабски, но было видно, что это дается ему с трудом.

Не успели наши путники оглянуться, как хозяин исчез, оставив их одних. Друзьям ничего не оставалось, как осмотреться и прийти к выводу, что их поместили в подобие собачьей конуры. Комнатка была низкой, рукой до потолка легко достать, в длину не более семи локтей. Входили в нее через узкую дверь, вернее, даже не дверь, а проем, завешенный кошмой.

– Ну что ж, поживем здесь, Арман, – подытожил осмотр Пьер. – Не такие уж и роскошные апартаменты, но другого нам пока не найти.

– Прибраться бы тут хоть немного, грязь и пыль как-то почистить, а? Уж очень тут воняет.

– Это можно и завтра сделать, тем более что вечер на носу. Сейчас отдохнуть бы да поесть… Хоть солома свежая, а к вшам нам не привыкать, сколько месяцев с ними живем душа в душу.

– Ты прав, Пьер. Поедим и завалимся спать.

Не успели они скудно перекусить, как явился слуга с подносом, на котором возвышался аппетитный благоухающий кусок жареного мяса и горка зелени на свежей лепешке огромного размера.

– Вот это да! – воскликнул в восторге Арман. – Пьер, глянь-ка на это роскошное блюдо! Это же настоящий пир!

– Согласен, что это пир, но зачем тебе, немому, кричать об этом на весь рибат? Сдурел, что ли? Заткнись лучше.

– Да брось ты, Пьер. Ведь нас называли руми, и не только пастухи, так что притворяться не стоит. Им все известно.

– Ну ладно, прости. Лучше давай отдадим должное угощению. Это вселяет надежду, что нам здесь может улыбнуться счастье. Хватай кусок!

Утром, когда солнце едва показалось над стенами рибата, за ними пришли. Тот же начальник воинов молча махнул рукой и дал понять, что предлагает следовать за собой.

– Нам предстоит аудиенция, – шепнул Арман. – Может, опять угощение нам подбросят, как ты думаешь?

– А что тут думать. Скоро все выяснится. Молчи лучше.

Их долго вели по переулкам, пока друзья не увидели ворота и стражников в них. По ступеням красного гранита они прошли во внутренние покои. Было в этих строениях что-то мрачное и таинственное, окна-бойницы пропускали мало света, шаги гулко раздавались в тишине. Попадавшиеся на пути слуги с любопытством оглядывались на незнакомцев.

Наконец старший остановился перед роскошной дверью, покрытой затейливой резьбой и раскрашенной, открыл ее и прошел вперед, дав знак следовать за ним.

Большая комната была довольно светлой. Большое окно выходило во внутренний двор, и прохладный ветерок шевелил шелковые занавески. На большом толстом ковре восседал пожилой человек, вытянув деревянную ногу вперед и поджав здоровую под себя. Перед ним стоял низенький столик, уставленный различными кушаньями.

Аромат свежего жаркого ударил в ноздри друзьям, и они непроизвольно сглотнули слюну. Гости стояли перед хозяином тигремта и не знали, как себя вести. Наконец Пьер поклонился и сложил ладони перед грудью в знак приветствия, Арман скопировал все это в точности.

Хозяин долго молча рассматривал прибывших, а те переминались с ноги на ногу в томительном ожидании. Наконец он ударил в ладоши, и тут же появился согнувшийся в поклоне слуга. Получив молчаливое приказание, переданное жестом, понятливый слуга исчез и тут же появился с подносом, на котором стояли чашки с мясом, рисом, зеленью и фруктами. Посередине возвышался бронзовый кувшин и две пиалы.

– Вы молоды, следовательно, голодны, – произнес хозяин на хорошем арабском. Голос его был хрипловат, но приятен. Свои слова он подтвердил жестом, предлагая садиться и принять участие в трапезе.

Пьер прижал руку к сердцу, поглядел на Армана и опустился на ковер, друг незамедлительно последовал за ним.

Хозяин молча глядел, как гости расправлялись с угощением. Он не произнес ни слова, пока те не насытились. Потом смотрел, как они пили вино, и ни один мускул за все это время не дрогнул на его загорелом до черноты лице.

Он носил короткую бородку, тронутую сединой. Черные глаза смотрели пытливо, в них чувствовался незаурядный ум. Нос с горбинкой и нервными крыльями придавал ему воинственный вид, а прямые черные брови слегка прикрывали глаза и делали лицо несколько жестоким.

На голове этого человека красовалась белая повязка, закрученная замысловато и даже красиво. Заговорил он только тогда, когда убедился, что гости насытились и напились:

– Вы оказали мне большую услугу, отбив стадо коз. Но вы чужеземцы, и я обязан выяснить, что привело вас в наши края. И я не завидую вам, если вы окажетесь португальскими лазутчиками. Итак, я слушаю.

Пьер переглянулся с другом, помолчал, словно собираясь с мыслями, а потом стал рассказывать, стараясьне очень утомлять слушателя подробностями. Он часто замолкал, вспоминая и снова переживая навалившиеся на них беды. Хозяин не перебивал, терпеливо слушая, по виду его никак нельзя понять, нравится ли ему рассказ или нет, верит он или не верит. Лицо его оставалось спокойным, и лишь рука почти ритмично двигалась, кидая в рот сладкие орешки.

Закончив долгий рассказ, Пьер заметил, что сильно вспотел, налил себе остатки вина в пиалу, выпил и уставился вопросительно на хозяина.

Тот хлопнул в ладоши, сказал пару слов слуге, и вскоре в комнате появился бербер в тонкой накидке-шашии. Он склонил голову и замер в ожидании приказа.

Хозяин что-то быстро сказал тому. Затем бербер повернулся к французам и заговорил. Пьер вслушивался в речь, но понять ее не мог. Он смутно догадывался, что с ним говорят на каком-то европейском языке, но ничего конкретного определить не мог, а потому сказал:

– Абу, раис, я ничего не пойму. Кажется, что этот язык похож на испанский, но уверенности у меня нет. Что вы хотите?

Хозяин опять заговорил с человеком в накидке, и тот обратился к Пьеру по-французски:

– Наш хозяин очень хочет узнать, что вы собираетесь делать у моря?

– Это очень просто. Хозяин, видимо, запамятовал, что я уже об этом рассказывал. Мы решили, что до моря ближе и легче добраться, идя на запад, чем на север. А там уже можно пробовать вернуться на родину на каком-нибудь корабле.

Человек в накидке быстро переводил, Аммар кивал головой, продолжая кидать в рот орешки. Потом он опять сказал несколько слов переводчику.

– Хозяин сомневается в том, что ты, – он указал на Пьера, – француз. Я подсказал ему это. Ты говоришь по-французски, но не очень чисто.

– Ты прав, я действительно не француз, но давно живу во Франции. У меня жена, дети во Франции, и я не вижу причин отказываться от этого народа.

– Так кто же ты? Хозяин очень хотел бы это знать.

– Я издалека. И название той страны, откуда я родом, ничего вам не скажет. Вы о ней ничего не можете знать, уж слишком она далеко.

– Все же скажи. Наш хозяин очень любит читать книги и довольно учен.

– Что ж. Я не делаю из этого секрета. Я родом из Московии, из торгового города Новгорода. Это далеко на севере, где холодно и много снега, ценной пушнины и меда с воском. Я русский.

Хозяин долго слушал толмача, хмурился, качал головой, потом спросил:

– Не Татария ли это, чужеземец? О такой стране я слышал, в книгах о ней написано.

– Некоторые, раис, так называют мою страну, но это совсем не так. Татары живут далеко на юге от нас, и мы часто воюем с ними.

– Интересно, очень интересно, – проговорил хозяин на арабском, внимательно поглядел на Пьера, потом махнул рукой толмачу, и тот удалился. Помолчав с минуту, он продолжил: – Стало быть, по воле Аллаха ты, северный человек, оказался вдали от родины и обосновался совсем в другой стороне? Ты, значит, забыл родину? И не хочешь вернуться туда?

– Нет, раис, я ничего не забыл, но во Франции у меня семья, дело, и я так давно покинул свои края, что стал забывать родной язык. Нет, насовсем я бы не хотел вернуться, особенно если семья моя этого не захочет.

– Разве не ты глава семьи? Разве не твое слово – закон?

– Глава семьи я, это действительно так, раис, но у нас иные взгляды на все это. У нас жена, женщина тоже имеет свои права. К тому же мне не хотелось бы причинять неприятности жене, которую я люблю и мечтаю побыстрее увидеть ее и своих детей. Я так давно их не видел!

– Хорошо. Это твое дело, и меня оно не касается. Меня занимает совсем другой вопрос. Вы, руми, хорошие оружейники и давно знакомы с огнестрельным оружием. Я бы хотел, чтобы вы обучили моих людей владению им, особенно стрельбе из пушек. Они мне достались в подарок от зятя, но одна у нас разорвалась, убив двух моих людей, и теперь никто не смеет к ним приблизиться. Что ты на это скажешь?

– Хозяин, я буду рад помочь тебе в этом деле. Я неплохо умею обращаться с пушками, и для меня не составит труда обучить твоих людей.

– В таком случае займись этим немедленно. Мне постоянно угрожает сосед, он непременно и уже скоро нападет на меня. У меня нет достаточных сил для отпора, а пушки были бы как раз кстати.

– Приказывай, хозяин. Я все сделаю для тебя. Ты дал мне приют, и моя обязанность помочь тебе защититься от врага.

– Меня зовут Аммар бен Мухаммед. Это селение – аил Урир. Помогать тебе будет Бенхим. Он у меня начальник отряда. Сам я, как видишь, немощен и не могу сесть самостоятельно на коня. Так что принимайся за дело, и да благословит тебя Аллах! Инша-аллах!

Аммар сделал знак, что аудиенция окончена, и хлопнул в ладони. Слуга, с опаской глядя на чужеземцев, увел их во двор, где Бенхим уже ждал друзей с несколькими воинами. Слуга переговорил с начальником, тот взглянул на Пьера, потом на Армана и согласно кивнул.

Все неторопливо направились в дальний угол двора.

Глава 26 Битва

Теперь дни пролетали незаметно и быстро. Пьер с помощью Армана занимался подготовкой воинов Аммара бен Мухаммеда к предстоящим стычкам с агрессивным соседом – шейхом Санхаджем, который объявил себя потомком пророка и пытался сколотить группу вождей-шерифов для противодействия султану.

В аиле оказалось две пушки, огневой припас на несколько десятков выстрелов и несколько португальских мушкетов, видимо, захваченных в битве при эль-Ксар эль-Кабире в 1578 году. И не удивительно, что берберы еще не приучились к огнестрельному оружию. Они больше пользовались холодным, такими его видами, как сабля, ханджар – обоюдоострый кинжал, и джерит – небольшой дротик.

– Однако наш хозяин совсем не так глуп, как можно было бы ожидать от такого дикаря, какие встречаются иногда в здешних горах, – заметил Арман, когда уже несколько дней они вовсю занимались с местными воинами изучением пушек и мушкетов. – Сразу понял все преимущества огнестрельного оружия.

– Ты прав. Он отменно начитан и знаком со многими науками. Книг у него целая библиотека, он показывал ее мне как-то раз. А свитков и того больше. Недаром арабским владеет отменно, намного лучше, чем, например, я.

Спустя неделю Пьер приказал Бенхиму привести на бастион над воротами, где были расположены пушки, всех обучавшихся.

– Бенхим, настало время заняться стрельбой, – твердо сказал Пьер. – Тащите порох, ядра, и будем на практике осваивать это дело.

– Порох не дам понапрасну жечь, руми!

– Но как же мы тогда отразим врага, когда он нагрянет? Надо пристрелять пушки и мушкеты, да и люди должны привыкнуть к грохоту и огню. Без этого никак нельзя, Бенхим!

– Зелья мало, и его надо беречь, руми.

– Тогда мне ничего не остается, как просить разрешения у хозяина.

– Ладно, – сразу же согласился Бенхим. – Сколько тебе надо зелья?

– Мне бы по три выстрела на каждую пушку, да столько же для мушкетов. Это самое малое, что может понадобиться. А там поглядим.

– О Аллах всемилостивейший! Ты свидетель, я не хочу такого расточительства, но будь заступником, всевидящий! Инша-аллах!

Солдаты все-таки притащили порох, ядра и картечь.

– Картечь пока трогать не будем, – говорил Пьер, а Бенхим тут же передавал разговор воинам. – Глядите, там, шагах в ста пятидесяти, будут воины вашего соседа и врага Санхаджа. Там мы должны их встретить метким огнем пушек. Орудия надо хорошенько навести на цель, и лишь тогда можно ожидать успеха. Глядите, там уже стоит большой щит из кож, натянутых на каркас. Его мы должны поразить. Учтите, пока вы будете готовить второй выстрел, враги могут ворваться в тигремт, поэтому и надо первым же выстрелом поразить цель и заставить врагов отступить, а тем временем мы перезарядим пушки и можем встретить атакующих новыми выстрелами. Потому мы и должны точно все рассчитать, чтобы выстрелы не пропали даром. Надо пушки хорошенько пристрелять.

Пьер медленно показывал, как надо отмерять норму пороха для заряда, как его трамбуют, закладывают пыжи, вкатывают ядра, насыпают свежего пороха в затравник.

Один из воинов калил железный прут на жаровне.

Пьер тщательно наводил ствол, посматривал на небо, определяя силу и направление ветра, прикидывал высоту бастиона и расстояние до цели. Он волновался и старался целить увереннее, но это плохо ему удавалось. Уж очень давно он не стрелял.

– Все готово, Бенхим. Теперь нужно лишь поджечь порох запальником.

Пьер взял в руки железный прут и поднес его к пороховой кучке в затравнике. Воины в страхе попятились, но Пьер обернулся, улыбнулся и вдавил раскаленный прут в запальное отверстие. Порох вспыхнул, пушка грохнула, дернулась и откатилась назад. Дым быстро унесло ветром.

– Ну как, Арман? – закричал Пьер, обернувшись к другу, который наблюдал за результатом выстрела.

– Высоко взял, Пьер! Чуть не попал в птичку небесную. Целься футов на пять ниже!

– Тогда повторим, Бенхим. Уже кое-что понятно. – Пьер приказал подручным тщательно вычистить ствол пушки и уже через десять минут начал вновь заряжать. Воины напряженно наблюдали за его действиями. – Теперь возьмем немного ниже, но можно это отрегулировать и величиной заряда, что мы теперь и сделаем. Положим пороха чуть поменьше.

Пушка опять выстрелила, а Арман закричал:

– Годится, Пьер. Смотри сам, как щит дырой светит!

Все и так уже видели дыру в щите, и радостные возгласы пронеслись над бастионом. Даже Бенхим смягчил выражение обычно сурового лица.

– Теперь можно заняться и другой пушкой, – сказал Пьер.

Лицо Бенхима опять посуровело, но он промолчал, лишь тяжело вздохнул и прикрутил седеющий ус.

Из второй пушки потребовалось сделать целых три выстрела, хотя и третий оказался не совсем удачным. Ядро лишь слегка коснулось верха щита и унеслось дальше, взрыв землю далеко впереди.

Трескотня мушкетов завершала учебный день. Под конец Пьер заметил:

– Если заниматься так каждый день, то вскоре мы будем бить на любом расстоянии без промаха.

– Но тогда у нас не останется пороха для настоящего боя! – взволновался рачительный хозяин припасов.

– Оставить, конечно, надо и для боя, но много нам и не понадобится. У нас главная задача остановить врага, посеять панику и нанести ему наибольший урон. Остальное легко довершат твои воины в рукопашной схватке. Причем с большой охотой. Погляди на них, они куда увереннее выглядят теперь, а это уже кое-что. Ты согласен, вояка?

Бенхим сверкнул глазами, поняв некоторую насмешку, таящуюся в словах Пьера, но промолчал. Все же ему понравилась стрельба, хотя в ушах до сих пор гудело, а в носу ощущался неприятный запах пороха.

Однако времени для основательной подготовки у воинов Бенхима не оказалось.

Через три дня к аилу подскакали два всадника. Их впустили в ворота. Это были разведчики. По тигремту поползли слухи о том, что сосед готов нанести удар уже совсем скоро, не сегодня, так завтра.

Народ заволновался, стада потянулись под прикрытие укреплений тигремта. Бенхим озабоченно забегал по стенам и башням.

Слуга хозяина прибежал к нашим друзьям и потащил Пьера за собой. Они поспешно шли по переходам, пока не добрались до комнаты Аммара бен Мухаммеда. Слуга открыл дверь и толкнул Пьера вперед.

– Входи, руми, входи, – послышался голос Аммара. – Хочу посоветоваться с тобой. Вижу, что я в тебе не ошибся.

Пьер скромно уселся на ковре, но принять приглашение к трапезе отказался. Он промолвил тихим голосом:

– Раис, я слушаю тебя.

– Ты, видимо, уже знаешь, что гонцы принесли тревожную весть?

– Да, хозяин. Я слышал об этом. Но нападения мы ждем уже довольно долго.

– Это так, руми. И я хотел спросить тебя, как идут дела с пушками?

– Если быть честным, то идут они пока не очень хорошо, раис.

– Почему так?

– Бенхим жалеет пороха для стрельбы, а без практики невозможно достичь быстроты действий и точности прицела. Распорядись об этом, раис, а то можно и просчитаться.

Аммар подумал немного, вздохнул, огладил бородку. Его глаза подозрительно глянули на Пьера, но сказал он совсем не то, чего тот ожидал:

– Бенхим всегда был слишком скуп, руми. Потому я распоряжусь отпускать тебе зелья столько, сколько ты сам решишь. Кстати, какие результаты можно ожидать от пушечной стрельбы?

– Многое зависит от скученности нападающих, хозяин. Если они будут идти плотно, то картечью можно свалить до полутора десятков воинов одним выстрелом.

– Это меня обнадеживает. В прошлой схватке я потерял много отличных воинов, и теперь отряд ослаблен. Мой зять воюет далеко и не сможет помочь, так что одна надежда на пушки и мушкеты. Хотя их и немного, всего-то пять.

– Думаю, хозяин, что пушки сыграют свою роль, особенно если твои враги не знают о них.

– Они не знают, а если и догадываются, то вряд ли опасаются их. Мы люди старого закала и не особо доверяем оружию европейцев. Мой сосед бросится в бой очертя голову. К тому же он молод и горяч, а это не всегда хорошо на войне.

– Это точно, хозяин.

– Но ты и сам молод, руми. Хотя вы, европейцы, скроены иначе, чем мы, потому вы так сильны и уже заняли почти все гавани на море.

– Ты, хозяин, упомянул про своего зятя…

– Любопытно? Что ж, можно и сказать, тут секрета нет. Мой зять плавает на море, торгует, но больше воюет с христианами, а в основном с португальцами. Но сейчас появились и другие любители чужого, в том числе и твои соотечественники. Но, слава Аллаху, наши корабли успешно громят неверных.

Аммар замолчал и дал знак, что аудиенция закончена.

Уже на следующий день Бенхим молчал, когда Пьер опять занялся пушками и мушкетами. Посмеиваясь в усы, он сказал начальнику отряда:

– Не горюй, раис, порох весь сжигать глупо, и я это понимаю. На десяток выстрелов я все же оставлю. Так что успокойся, раис.

Выстрелы гремели, обслуга металась вокруг, выполняя приказы Пьера, и заряжала орудия уже довольно быстро и сносно. Мушкеты тоже били не в небо. По этому поводу Пьер сказал Арману:

– Еще несколько дней, и можно будет считать, что солдаты готовы к отражению нападения. Хорошо, что гонцы ничего тревожного больше пока не несут.

– И долго это может продолжаться, Пьер? Уже так все надоело, так охота домой, что душа просто горит!

– А что тогда мне говорить? У тебя семьи нет, а у меня жена, дети, и я тоже сгораю от нетерпения поскорее увидеть их. Но сдается мне, что в случае удачи в этой местной войне мы можем рассчитывать на помощь Аммара.

– Что это значит, Пьер? – Голос Армана выдавал волнение, а глаза заблестели жадным огоньком.

Пьер рассказал другу о разговоре с хозяином и его зяте. Арман сказал:

– Вот это было бы здорово, Пьер! Дай нам Бог удачи, смилуйся над нашими грешными душами!

Шли тревожные дни. Пастухи выгоняли свои стада только под охраной воинов, неутешительные вести продолжали поступать в тигремт.

– Помнишь, Арман, ты молил Господа услышать твои молитвы и помочь нам?

– Я это делаю каждый день и даже по нескольку раз в день, Пьер. А что?

– Да вот Бенхим сказал, что наши недруги отогнали стадо коз и готовят в ближайшие дни нападение. Хочу предложить хозяину сделать ров перед воротами. Это как раз то, что нам нужно. Орда нападающих остановится перед ним, а мы всадим в нее пару зарядов.

– Здорово! Так иди быстрее добиваться своего! А то и опоздать можно.

Два часа спустя Пьер вернулся. Арман вопросительно глянул на него.

– Договорился, – коротко сказал Пьер. – Уже сегодня два десятка воинов и рабов примутся копать ров. Да еще его надо замаскировать понадежнее. Тогда совсем хорошо будет.

– Хоть бы получилось, Пьер. Да услышит нас Господь наш благословенный! Мы верные дети твои, не оставь нас на поругание этим грязным иноверцам! Помоги, смилуйся! О пресвятая Дева Мария, не дай погибнуть на чужбине!

– Вот теперь тебя обязательно услышат, Арман, – полушутливо сказал Пьер. – Уж так много жара было в твоих словах, они шли у тебя от чистого сердца.

– Ты смеешься?

– И не думал. Над такими вещами не смеются, Арман.

Они долго молчали. Арман успокоился, потом переменил тему и рассказал вдруг Пьеру такое, что тот с недоумением поглядел на друга расширенными глазами.

– Как тебе это удалось за такой короткий срок, Арман?

– Я же истинный француз! Неужто я могу так долго ждать, когда здесь столько девушек! Вот одна из них и сдалась после нескольких дней упорной осады.

– Да ты понимаешь, какая это опасность? Это тебе не Франция. Тут за такие дела в момент голову открутят и труп собакам бросят.

– Все понимаю, но плоть так оголодала, что устоять я был не в силах.

– Доведешь ты нас до беды, Арман. То-то я вижу, что ты стал каким-то странным и часто по ночам где-то мотаешься. И над кем же это ты такую победу одержал?

– Тебе, друг, лучше ничего не знать и держаться от греха подальше. Ты верный супруг, и тебе трудно понять меня. Так что можешь забыть о том, что я тебе рассказал, Пьер. Занимайся своими военными делами. А может, и ты не прочь бы развлечься, а? Это можно, я думаю, устроить. Что скажешь?

– Нет уж, Арман. Ты верно сказал, что я супруг серьезный и на такие дела не пойду. Я люблю свою Ивонну и не мыслю изменить ей.

– Ну и чудак же ты, Пьер! Можешь любить свою Ивонну сколько тебе угодно. Я же не предлагаю тебе любить другую женщину, а легкое развлечение только укрепляет мужчину. Мы так долго постились, что Господь наш всемилостивейший не может не простить нам этого маленького грешка.

– Не уговаривай, Арман. Сатана меня не совратит. Я не могу так бессовестно обмануть Ивонну. Это не по мне.

– Да разве она узнает? Кто ей скажет? Я? Даже и не сомневайся. Я – могила! Будь уверен!

– А мне неважно, узнает она или нет. Я должен быть просто чист перед нею и перед своей совестью. Это очень важно для меня.

– Вот бы не сказал, что такой человек, как ты, почти дикарь из ледяной страны, может так говорить.

– А вот тут тебе лучше заткнуться, Арман! И не лезть на рожон! Это не по-дружески! И прекрати подобные разговоры, прошу тебя. У нас есть дела более важные, понял?!

– Как скажешь, Пьер. Я же не знал, что это тебя так волнует. Прости.

Эта маленькая размолвка длилась у друзей не очень долго. Уже на следующий день им пришлось забыть ее, так как события стали развиваться стремительно.

А случилось именно то, чего давно ожидали все жители тигремта.

С десяток всадников прискакали к его стенам, гарцевали перед воротами, выкрикивая оскорбления и ругательства, вызывая смельчаков на поединки, размахивали саблями, смеялись, глумились над защитниками. Потом они ускакали, обещав назавтра вернуться всей силой.

– Хорошо, что ров уже закрыли, – сказал Арман, наблюдая, как в пыли исчезают быстрые всадники.

– Вечереет. Сегодня они больше не сунутся, а завтра вполне можно будет их увидеть во всей красе. Хорошо, что мы давно прекратили стрельбу, а то они могли услышать и что-нибудь предпринять.

Всю ночь часовые зорко следили за местностью, но она прошла спокойно, а наутро, чуть взошло солнце, показались всадники. Их было больше сотни, они ехали не спеша, уверенные в том, что сила на их стороне.

С трудом ковыляя и отдуваясь, на бастион взобрался Аммар, поддерживаемый двумя воинами. Он выглядел старым, уставшим и безразличным.

Пьер вопросительно глянул на него, но тут же стал возиться с пушкой. Он не верил, что враги сразу бросятся на штурм ворот. Им необходимо было разведать обстановку, осмотреться и уж тогда решиться на что-то определенное.

Аммар приблизился к Пьеру. Тот почувствовал его дыхание за спиной, обернулся и выжидательно посмотрел в глаза хозяина. Они были вроде бы спокойны, но в самой глубине их можно было заметить волнение.

– Как наши пушки, руми? – спросил Аммар тихо.

– Все нормально, раис. Я жду действий наших врагов.

– Я надеюсь на своих воинов и на тебя, руми. Ночью я молил Аллаха о милости, но многое зависит и от нас.

– Да, раис. У нас говорят об этом так: на Бога надейся, а сам не плошай. Думаю, что это верно.

– Да, это хорошее высказывание, руми. Однако что будут делать нападающие? – Он спрашивал, ни к кому не обращаясь и не ожидая ответа.

Пьер все же решился заметить:

– Думаю, хозяин, что они сперва осмотрятся, а потом бросятся к воротам с тараном. Другого способа проникнуть в тигремт у них нет. Они же знают, что тут не более пятидесяти воинов, а это им кажется слишком незначительной силой, которую можно просто смять без долгой подготовки.

– Видимо, руми, ты прав. Так что от тебя многое зависит. Старайся.

– Я все понимаю, – ответил Пьер, уловив в голосе Аммара затаенный значительный смысл. – Сделаю все возможное, лишь бы враги не выкинули нечто неожиданное. Мои люди обучены и готовы.

– Хорошо, руми. Я надеюсь на тебя, и пусть Аллах будет к нам благосклонным.

– Инша-аллах! – ответил Пьер, и Аммар внимательно глянул на него.

Проходило время, но нападавшие не спешили. Они галопировали невдалеке, среди них выделялся гордой осанкой и богатой одеждой предводитель на коне великолепных статей. Человек этот был подвижен, строен, его бурнус живописно развевался на ветру.

Кто-то сзади сказал, что это и есть марабут – наставник и вождь соседнего рода, жаждущий захватить ненавистный тигремт Аммара. Пьер не мог понять причин столь яростной ненависти, да он и не старался это уяснить. Но все воины и жители тигремта горели тем же непримиримым чувством, что и противник.

Приближался полдень. Солнце жарило немилосердно. Женщины уже замучились, таская на стены воду в тяжелых медных кувшинах. И противник вдруг умчался от стен, подняв клубы пыли.

Тотчас из ворот тигремта выскочили два всадника и помчались в ту же сторону.

– Наверное, хозяину не терпится узнать намерения врага, – процедил Арман. – Уж больно долго готовится нападение, Пьер. С чего бы это?

– Кто знает. Может быть, их раис задумал какую каверзу? Подождем – увидим. А вдруг они просто умчались перекусить? Им, небось, тоже еда не помешает, как ты думаешь? Пошел бы, кстати, да и нам раздобыл чего.

– Мысль просто великолепная, но аппетит у меня пропал с появлением этой шайки.

– Понимаю, Арман. Мне тоже не по себе, но подкрепиться надо именно сейчас, так что ты поищи для меня чего-нибудь. Потом драка начнется, так и поесть некогда будет.

Не прошло и получаса, как Арман притащил Пьеру кусок вареного мяса, лепешку, еще теплую и пахнущую дымком, миску риса и пару апельсинов.

– Вот это здорово, Арман. Спасибо, друг, угодил!

– Ладно тебе, Пьер. Ешь и гляди в оба.

Только Пьер закончил расправляться с обедом, как появились вражеские всадники. Горяча коней, они с визгом понеслись к воротам, неистово размахивая саблями и джеритами.

– По местам! – закричал Пьер, и его подручные повскакали с мест отдыха и уставились в амбразуры.

Пьер припал к пушке, в последний раз проверяя наводку. Чернокожий воин уже стоял наготове с раскаленным запальником. В десяти шагах располагался Арман и тоже проверял пушку.

Толпа всадников неслась галопом, впереди несколько верховых тащили увесистое бревно, раскачивающееся на ремнях. Им намеревались пробить створки ворот. Оно на полторы сажени выдвигалось вперед, и надо было быть отчаянными и умелыми наездниками, чтобы успеть ударить им в ворота и тут же осадить лошадей.

Пьер почувствовал яростное биение сердца и пульсирующую жилку на шее. Он весь покрылся потом от волнения и азарта.

Вот до ловушки осталось всего двадцать шагов, вот уже пять… и передние всадники с воплями и проклятиями свалились в яму. Лошади жалобно ржали, а наездники, наскакивая друг на друга, валились на землю.

– Пали! – Голос Пьера зазвучал фальцетом и потонул в грохоте выстрела.

Все бросились к амбразурам, чтобы увидеть результаты выстрела. Пьер рявкнул:

– Заряжай, собаки!

Сам же наблюдал, как сбившаяся толпа крутилась около ямы, оттаскивая убитых и раненых. Выстрел получился удачным. Но некоторые особо нетерпеливые вражеские воины перебрались стороной мимо рва и, нахлестывая коней, помчались к воротам.

Пьер бросился ко второй пушке. Вопросительный взгляд Армана остался без ответа. Он прильнул к прицелу, что-то поправил и махнул рукой.

Порох вспыхнул, и пушка оглушительно рявкнула, окутав стену дымом.

– Отлично, Арман! Погляди, что мы наделали! Пусть заряжают, а мы за мушкеты возьмемся. Пошли!

Друзья схватили мушкеты, установили их на амбразуры и стали палить, отбрасывая пустые. Вскоре пальбу пришлось прекратить – заряжающие не успевали за стрелками.

– Ну что там, Арман? – Пьер даже не ожидал ответа и сам прильнул к щели, а поглядев, сказал: – Отлично, отлично! Более двух десятков мы уложили, а это еще далеко не все, на что мы способны, Арман! Жаль будет, если эти гордецы ускачут, не получив сполна, как ты думаешь, друг?

– Еще как жаль, Пьер. Мне тоже не терпится пощекотать их маленько.

– Однако они молодцы, Арман. Не спешат покинуть поле боя. Эй вы, собачье племя! Заряжай быстрее, а то упустим момент!

Тут один из солдат протянул ему заряженный мушкет. Пьер схватил и стал выбирать достойную цель. Одинокий всадник крутился недалеко от ворот, выкрикивая ругательства и оскорбления. Прогремел выстрел, и тот завалился набок. Конь поскакал дальше, волоча раненого по земле.

Выстрелы звучали с небольшими перерывами, и почти каждый достигал цели. С десяток покалеченных воинов врага уже ползали по земле, расцвечивая ее кровавыми полосами, несколько лошадей бились в предсмертных судорогах.

Тут Пьер заметил, что группа воинов во главе с Бенхимом выскочила из распахнутых ворот. Свежие лошади понеслись вперед. Сабли сверкали на солнце, а тонкие джериты прочерчивали воздух, ища себе жертву.

Бенхим со своими воинами врезался в толпу смешавшихся нападающих, и те, почти не оказывая сопротивления, рассыпались по окрестностям, нещадно колотя крупы коней плоской стороной сабель.

Пьер и Арман еще по разу выстрелили из мушкетов, но было уже поздно. Враг в панике отступил, оставив на поле битвы десятка два трупов.

Вскоре поле перед тигремтом опустело, и лишь трупы людей и лошадей говорили о том, что только что здесь произошла одна из великого множества трагедий, столь обычных в этих выжженных холмах и горах.

Пьер глянул на солнце и поразился, что оно почти не изменило своего положения. Он сказал уставшим голосом:

– Да, Арман. Как быстро проходят стычки и бои, и как дорого они нам обходятся. Устал я смертельно!

– Еще бы! Столько пережить! Зато ко мне вернулся аппетит. Вот сейчас я бы не отказался от того куска мяса, который ты съел недавно, Пьер. Где же те женщины, что нас обносили водой и едой?

– Погляди, Арман! Вот на зов жаждущего явилась прекрасная фея с блюдом снеди. Поторопись же!

Пьер видел, как Арман бросился к девушке и выхватил из ее рук блюдо. Он оглянулся воровски по сторонам, и тут Пьер понял, кто эта девушка. Но кругом были люди, и Арман заставил себя успокоиться. Он лишь многозначительно глянул на Пьера, тот подмигнул другу, а девушка бросила на Армана жгучий взгляд, прикрыла рот покрывалом и побежала по ступеням вниз. Пьер заметил, что лицо ее горело румянцем возбуждения.

– Эх и плут ты, Арман! Такую девушку испортил! Как она теперь создаст семью? Ты об этом подумал?

– А что ей сделается? Она и так уже была замужем, но муж ее погиб в последней стычке именно с теми, кто и сейчас на нас напал. Теперь она жаждет мщения, и я ей в этом помогаю. Что тут плохого?

– Может быть, ты и прав, Арман. Но вкус у тебя, я вижу, отменный.

– В этом можешь на меня положиться, Пьер!

– Однако мы с тобой заболтались, и я отвлекся от еды. А вон уже возвращаются и наши доблестные воины, гляди-ка!

Пьер выглянул в бойницу. Большая толпа всадников медленно, шагом, ехала по бурой земле, испещренной пятнами зеленой травы.

Из ворот выбежали женщины, и тут же раздался вой и стенания по погибшим и раненым. Их везли или несли между конями, близкие семенили рядом, оглашая местность жалобными воплями и причитаниями.

В воротах победителей встречал хозяин, Аммар бен Мухаммед. Он был не один, трое самых почтенных старцев стояли рядом, опираясь на клюки и склонив спины. Их белые бороды шевелил легкий ветерок, набегавший из пустыни.

Бой барабанов огласил все вокруг. Вопли несчастных женщин смешались с победными кликами. И поскольку погибших было не так уж и много, а победа оказалась полной, в тигремте началось приготовление к пиршеству.

Резали баранов, овец, лошадей, запылали костры и очаги, спешно пеклись лепешки и вываливались из корзин целые кучи зелени, лука, чеснока и фруктов.

– Вот теперь и пир будет к месту! – воскликнул Арман и радостно хлопнул по плечу вяло чистившего жерло пушки черного раба. Ими снабжали города и тигремты кочевые берберы и туареги.

Покончив с оружием и дав последние распоряжения рабам, друзья спустились вниз, где влились в толпы ликующих жителей.

– Никогда бы не подумал, что тут так много людей, Арман, – заметил Пьер, оглядываясь по сторонам.

– Где только можно разместиться такому множеству? Хотя здесь дома не менее трех этажей, а кое-где и больше, так что удивляться нечего. Тем более что рабы живут целыми кучами вместе со скотиной.

– Однако мне не терпится поговорить с хозяином, Арман. Что он нам за нашу услугу может предложить? Я, например, надеюсь на это и буду ждать с нетерпением его приглашения.

– Еще бы не ждать, Пьер. Ну а пока можно и свою любимую поискать. В такой кутерьме легко можно будет укрыться от постороннего глаза.

– Смотри, будь поосторожнее, Арман. Как бы до беды не дошло. Я очень этого боюсь.

– Чему быть, того не миновать, Пьер. Я верю в судьбу, а тут такая женщина! Просто огонь! Истинное наслаждение! – И Арман исчез в толпе радостных жителей тигремта.

Пьер поискал его глазами, но безрезультатно. Он вздохнул, вспоминая Ивонну, Эжена и Мари. Что с ними, как они там? Как жаждет он увидеть их всех!

Глава 27 Любовь Армана

На следующий день после удачной битвы Пьер получил аудиенцию у хозяина. Он волновался, и Арман вынужден был даже успокаивать друга:

– С чего это ты так распереживался, Пьер? Хозяин вроде ничего плохого нам не хочет сделать, особенно теперь. Он, как я заметил, человек понимающий и не зверствует. Так что волноваться совершенно не о чем.

– А вдруг он сам предложит нам с тобой отправиться к морю?! Так было бы здорово! Это, как ты понимаешь, наша мечта, и мне боязно, что это может сорваться.

– Не думаю, что он нам откажет в такой безделице. Что для него пара мулов и несколько провожатых дня на два? А о письме я и не говорю. Его он может без труда написать и тем обезопасит нас от досадных случайностей.

– Все это так, но какое-то предчувствие гложет меня и не дает успокоиться. Скорее бы все это закончилось.

– Иди и не терзай себя понапрасну. Бог тебе поможет.

Когда Пьер пришел к комнате хозяина, раб тотчас пропустил его за порог, плотно притворив дверь.

– Садись, руми, отведай угощения. Я поговорить с тобой хотел. Кстати, ты не обижаешься за «руми»? – поинтересовался Аммар.

– С чего бы я обижался, раис? Я и есть руми, так что все в порядке.

– Я так и знал. Ты мне сразу приглянулся. В тебе есть честность и порядочность, руми. Откуда это у тебя? Мир слишком жесток, и таких людей, как ты, – не часто встретишь.

– Все от Бога, раис. Господь помогает нам на свет явиться, он же и ведет нас по жизни. У вас ведь сказано, что без воли Аллаха и волос не упадет с головы правоверного.

– Именно правоверного, руми. А ведь ты же христианин.

– Хозяин, ты человек образованный, как я понял. Читал много книг и не можешь не знать, что и у вас и у нас Бог един, он лишь называется разными именами. Бог один, а вот проповедники его разные, и потому мы несколько различны. Так что делить-то нам вроде бы и нечего.

– Странные речи ты ведешь, руми. Ты, видно, не простой человек, каким пытаешься себя выставить.

– Родился я купцом, раис, купец сидит во мне и сейчас. А купцу без грамоты и книг никак нельзя. Так что я прочитал кое-что, да и повидал много.

– И где же ты побывал, руми? Ты, помнится, говорил мне, но мельком, и я бы с удовольствием послушал еще о твоих странствиях.

– Хозяин, я уже все рассказал и теперь жду твоего слова.

– Да, может быть, ты и прав, руми. Моего слова ты действительно ждешь, – Аммар замолчал, бросая в рот орешки в меду. Он выпил гранатового сока, вытер ладонью рот, огладил усы и продолжил: – Я знаю, ты жаждешь побыстрее убраться к себе домой, но должен просить тебя остаться здесь еще некоторое время. Постарайся меня понять. Мне угрожает большая опасность. Ты в этом смог убедиться сам.

– Но…

– Погоди, руми. Я знаю, что ты хочешь сказать, и понимаю тебя. Но слишком опасна сейчас, пока враг не добит, дорога к морю. Я не могу рисковать своими людьми и всем, что у меня есть. Ты мне нужен и пока останешься у меня, но я обещаю, что, когда обстановка позволит, я тебя отпущу и награжу.

– Мне очень жаль, раис, но мне бы все же хотелось отправиться домой…

– Я же сказал, что понимаю тебя. Твое желание естественно и законно. Однако я не могу отпустить тебя именно сейчас. Подожди немного, ну хотя бы месяц.

Пьер тяжело вздохнул, опустил голову и молчал, ожидая продолжения. Но хозяин тоже молчал и лишь бросал орешки в рот и медленно жевал их.

Вдруг лицо бен Мухаммеда оживилось. Он взглянул на Пьера веселее и сказал:

– Я тебе найду временную жену, руми! Будешь доволен, обещаю! И время пролетит незаметно. Вот и решение всех неувязок.

Пьер бросил недоуменный взгляд на хозяина, брови его поползли вверх.

– Нет, хозяин. Это меня не может устроить.

– Как это, руми? Не понимаю.

– Дело в том, что у меня есть уже жена, и я ее очень люблю. Я не могу изменить ей, да еще в такое время.

– А кто тебя заставляет изменять жене? По нашим обычаям можно иметь временную жену, и это не считается изменой. Соглашайся.

– Я сказал – нет, раис. Это против моих правил. Прости.

– Странные вы люди, руми. Совсем не похожи на нас. Потому вас всегда узнают, и скрыться вам среди нас невозможно.

– Что ж, раис, все народы имеют свои обычаи и привычки, так что осуждать их за это бессмысленно. Надо довольствоваться тем, что имеем.

– Видимо, ты прав, руми. Однако мне кажется, что ты не так прост, как, может быть, кажешься на первый взгляд. Это мне нравится. Думаю, что ты не простой человек. Может быть, ты большой чин у себя на родине и за тебя можно будет получить хороший выкуп? Как ты думаешь?

– Думаю, что ты, хозяин, ошибаешься. Я всего-то купец средней руки, но приходится много знать для успеха моего дела. Да и повидал я многое.

– Ты такой молодой, а уже умудрен изрядно, руми. Похвально, похвально. Однако я устал с тобой. Иди и помни, что я тебе сказал. Подождем месяц, а там видно будет.

– К тому времени осень наступит, и по морю ходить будет слишком опасно, хозяин. Мне придется опять выжидать.

– Вот и славно, вот и возблагодарим Аллаха! Лучше сидеть на обжитых местах в заботе о сегодняшнем дне, чем скитаться по горам и морям в неизвестности, гадая, повезет ли тебе или нет.

Пьер вздохнул, опустил голову и молчал, не находя слов возражения. А Аммар произнес:

– Не горюй, руми! Все когда-нибудь заканчивается. И твои мытарства закончатся, увидишь ты свою семью и будешь счастлив. Инша-аллах!

Пьер молча встал, поклонился хозяину и вышел, притворив тихо дверь. Ощущения были такие, словно он получил увесистую оплеуху. Арман тотчас догадался, что все их мечты теперь пустой звук. Он спросил:

– Полная неудача, Пьер?

– Полнейшая, Арман. Нам предложено остаться здесь еще на месяц, а может, и дольше. Одному Богу это известно.

Арман не стал больше расспрашивать, понимая, как тяжело другу сейчас на душе. Да и сам он не испытывал радости, услышав такое. Однако ему, человеку одинокому, было легче, и это-то и удерживало Армана от излишних слов утешения.

Потянулись дни безрадостного ожидания и забот об обучении огневому бою воинов тигремта. Пьер с неохотой вел это дело, но потом понял, что оно хоть немного отвлекает от горестных дум.

– Пьер, может, попытаемся сбежать, а? – Арман с надеждой взглянул на друга. – Вдруг удастся.

– Бесполезно, Арман. Нас легко догонят – и тогда будет хуже. Мы ни гор, ни дорог не знаем и легко можем заблудиться или попасть в лапы диких берберов или просто разбойников. Нет, так не пойдет. Будем ждать…

Уже прошло две недели, а никаких изменений в жизни друзей не намечалось. Побитые враги вели себя тихо, лазутчики доносили, что в их тигремте все спокойно и ничто не говорит о готовящемся новом нападении.

Постепенно воины и все жители успокоились и перестали хорониться за стенами.

Но вот Арман опять отличился. Утром, после долгого его отсутствия, он явился и, покрутившись на жесткой постели, не утерпел:

– Послушай, Пьер, что у меня происходит. Это просто сказка! Такого и в цветных снах не увидеть!

– Что там еще ты натворил? В какую историю вляпался, Арман? Мы с тобой живыми отсюда не выберемся.

– Я с тобой согласен, но послушай лучше. Моя возлюбленная пару дней назад поведала мне странную вещь. Она принесла ее из женской половины этого замка.

– Я так и знал, что опять женщина! Не много ли с тебя?

– На этот раз я ничего не предпринимал, Пьер, поверь мне! Моя женщина вдруг заговорила о том, что одна знатная дама хотела бы со мной встретиться. Ты понимаешь? Я ломал себе голову, но ничего не мог придумать, пока моя красотка не поведала об этом более подробно. И голос, я тебе скажу, у нее был схож с шипением ядовитой змеи. Я даже испугался, что она укусит меня. Но обошлось. Видно, она сама боялась больше моего.

– Интересно, продолжай, любовничек! – усмехнулся Пьер, хотя на душе у него совсем было иное настроение.

– Так вот. Сегодня моя несчастная ревнивица отвела меня, конечно со всеми предосторожностями, на женскую половину. И что бы ты думал?

– Не тяни, рассказывай, а то скоро вставать надо будет.

– Я и говорю! Ты знаешь, кто меня возжелал? Никогда не догадаешься!

– А тут и гадать-то нечего. Наверняка одна из жен Аммара.

– Как ты догадался, Пьер? Но это действительно так. Причем самая молодая. Ты бы посмотрел на нее! Красота невероятная. Я просто остолбенел и не мог отвести от ее лица глаз.

– Это и не удивительно, Арман. Ты же не раз говорил мне, что неравнодушен к женским юбкам.

– Это все так, но тут такое! Я даже задохнулся от неожиданности и ее красоты. Даже не столько красота меня поразила, сколько все, что она собой представляла. От нее так и перло желанием, и все ее частицы говорили только об этом. Я сразу это понял и задрожал от возбуждения, хотя меня никак нельзя считать новичком в любовных делах.

– Теперь-то уж я точно знаю, что нам не суждено увидеть Францию. Ты для этого постарался сделать все возможное.

– Пьер, я же тебе говорю, что я и предположить не мог такого. С меня вполне было достаточно моей красавицы. Видно, до жены хозяина дошли слухи о моих достоинствах, Пьер! – Смех сорвался с губ Армана, но тут же заглох, придавленный страхом. – Я теперь сам боюсь встречи с ней, а она потребовала со мной встретиться. Что мне делать, Пьер?

– Вот тут я тебе не помощник, Арман. Это твои заботы, распутывай их сам. И ничего хорошего я тебе не обещаю в этой истории.

– Мне и самому так кажется, но что же теперь делать. А она так желанна, что я без сожалений и сомнений окунулся бы в такую любовь. Будь что будет!

– Я не завидую тебе, но все же будь поосторожнее. Это добром не кончится ни для тебя, ни для меня. Помни об этом.

– Легко сказать, Пьер, помнить! А как, если в голове все туманится, и любая осторожность тут же забывается, как только я ее вижу. Это рок!

Пьер вздохнул, махнул рукой и отвернулся, давая понять, что продолжение любовной истории необязательно и даже нежелательно.

Дни шли в ожидании чего-то неотвратимого. Арман явно сторонился друга, и Пьер, наблюдая за ним, гадал, к чему это любовное приключение может привести. И ничего утешительного не мог придумать. Куда ни погляди – всюду мерещится карающий меч в руке хозяина.

Короткие замечания и реплики Армана убеждали Пьера, что роман друга с женой Аммара может кончиться только трагедией.

– Арман, ты подумал, что может случиться в случае обнаружения твоей связи? – уже в который раз спрашивал Пьер. – Ты и меня обрекаешь на участь, в лучшем случае, вечного узника. Подумай еще раз.

– Пьер, дорогой! Она меня уверяет, что ничего страшного произойти не может. И я склонен верить этому.

– Это как же понимать тебя?

– Очень просто, Пьер. Амман уже давно не живет со своими женами. Это началось с того времени, как он потерял ногу. С тех пор женщины его не интересуют.

– Это еще ни о чем не говорит, Арман. Жены – его собственность, а на Востоке к этому относятся более чем серьезно. Это надо учитывать.

– И тем не менее опасность минимальна. В этом я уверен! И перестань наставлять меня на путь истины. Я уже объяснял тебе все и возвращаться к этой теме желания не имею.

Пьер опять замолчал, не желая продолжать неприятный разговор. В душе его осталась горечь и страх, который никак не уменьшался после уверений Армана. Здесь кроется какая-то тайна или причуда, но в любом случае не стоит дергать спящего кота за хвост. А Аммар вовсе не кот, скорее лев.

Пьер получил в тигремте полную свободу и хорошее помещение со слугой, который, видимо, выполнял и роль стража. На всякий случай. Ведь убежать в горы без тщательной подготовки и знания местности было невозможно.

При очередной встрече хозяин после пустяковых замечаний по обучению воинов огневому бою сказал Пьеру:

– Руми, я ожидаю вскоре прибытия своего зятя. Он иногда приезжает с берега моря. Если он привезет мне обещанные мушкеты, то ты можешь рассчитывать на немедленное освобождение.

– Но когда это будет, раис?

– Обычно это происходит осенью. Бури и непогоды мешают мореплаванию, и зять проводит некоторое время с женой, а она моя дочь.

– Надеюсь, что мои усилия не пропадут даром, хозяин. Десяток мушкетов вполне помогут удержать вашего недруга.

– Это мои самые насущные желания, руми. Но если пороха не будет, то и мушкеты не помогут, а с ним всегда плохо. Наш султан всемерно ограничивает торговлю этим товаром, и все боятся перечить ему. Он сам собирается перестроить армию на европейский лад и закупает огнестрельное оружие, посматривая за тем, чтобы другим оно не доставалось.

– Видимо, ваш султан весьма деятельный правитель. Португальцам придется туго, если он осуществит свои намерения.

– Это так, руми. Но наш султан, судя по всему, засматривается и на юг, где издыхает некогда мощное Сонгайское государство. Его гниющее тело должно быть оздоровлено новым правителем и под другой властью. И наш султан этого добьется. Потом настанет очередь ипортугальцев.

– Однако кроме португальцев есть и другие державы, и им очень хотелось бы полакомиться остатками португальского пирога.

– Воевать в наших пустынях и горах европейцам будет не очень легко, так что с помощью Аллаха мы победим. Султан сейчас занят внутренними делами. Наши марабуты ^[97] и потомки пророков разных толков готовы разодрать государство на части, лишь бы себе урвать кусок пожирнее.

– Стало быть, ваш султан сильный правитель.

– Мы, его сторонники, верим в это и надеемся на его победу.

– Инша-аллах! Я не против. Мне по душе стремление народа, хоть и самого малого, жить по своему разумению.

– Странно слышать такие речи от тебя, руми.

– Почему же, хозяин? Мне по душе обычная торговля, а не захваты и порабощения. Рабы никогда не смогут создать что-то значительное. Время рабства проходит, и нужно мыслить по-другому.

– И как же? У тебя есть уже толковые соображения на этот счет, руми?

– К сожалению, я не мыслитель, а всего-навсего купец и ничего стоящего по этому вопросу сказать не могу. Для этого нужно много учиться, а у меня времени для этого было мало.

– Скромность твоя мне нравится, руми. И мне будет не хватать тебя, когда ты уедешь. В нашей глуши мало людей, с которыми можно вот так, не опираясь на догматы Корана, спокойно и трезво поговорить. Мне искренне будет жаль с тобой расставаться.

– Я даже не знаю, что тут можно поделать, хозяин, – искренне сожалел Пьер.

Такие беседы происходили теперь довольно часто, и Пьер опасался, что они будут дополнительным препятствием для их отъезда.

Тем временем незаметно подкралась осень. Поля были уже убраны, горы апельсинов и лимонов ждали своей отправки на базары в близкие и дальние деревни и города. Наступило время изобилия, радости и относительного покоя для простых феллахов-крестьян. Небо стало все чаще заволакиваться тучами, перепадали дожди. Друзья заскучали, зная, что в такое время путешествие в горах довольно трудно, а уж о море и говорить нечего.

– Сегодня я видел сон, руми, и он меня очень обрадовал.

– Очень рад за тебя, раис, – бесцветно ответил Пьер, когда их встреча с Аммаром состоялась в очередной раз.

– Тон у тебя не очень-то веселый. С чего бы это?

– Хозяин, время отъезда проходит, впереди зима, и об этом нечего и думать. Так с чего же у меня будет теперь веселье на душе?

– Тебя можно понять, руми. Но не надо отчаиваться. Все дурное проходит. Знать, так угодно Аллаху, руми.

– Все-то ты уповаешь на Аллаха, но и человек что-то значит в этом мире, хозяин. И это не Аллах принудил нас сидеть тут до весны, а ты своим приказом. Вот и посуди сам.

– Это верно, руми, но и мною руководит Аллах, вот и получилось так, как оно есть теперь. Не сердись, зато у меня теперь есть обученные воины, и опасность сильно уменьшилась.

– Однако о сне. Что он тебе обещает, раис?

– А, сон… Он обещает мне хорошего гостя, а им может быть только мой зять Шамси. Ему, конечно, не повезло с моей дочерью, но у него есть и другие жены, а главное, он чтит меня и этот дом считает своим.

– У тебя нет сыновей, хозяин?

– Аллах не послал мне их в былые годы, а теперь и вовсе лишил даже малой надежды.

– Это как же понять, хозяин? – В голосе Пьера слышались нотки недоумения и сочувствия.

– Лишив меня ноги, Аллах лишил меня и мужской силы. Вот так, руми. И теперь я вынужден опираться только на Шамси. Он единственный, на кого я могу рассчитывать. Но и тут Аллах не на моей стороне. Видно, прогневил я его излишне, вот он и не дает мне внука. Дочь моя не может родить ребенка.

– Что ж это за вина такая перед Аллахом, что он обрушил на тебя такое количество напастей?! В хадж, видимо, надо отправиться, не иначе. У Каабы – священного камня, испросить прощение Аллаха и его благодать.

– Я уже думал об этом, да, видишь ли, ноги нет, а без нее трудно совершить столь далекое путешествие, да и не совсем уверен я в пользе хаджа. А такое сомнение – это тоже грех!

Пьер был обескуражен. Он не находил слов для утешения, к тому же не был уверен, что любые его слова придутся Аммару по нраву. Тягостное молчание прервал сам хозяин, сказав:

– Вот почему я так надеюсь на Шамси и привечаю его. Он мой наследник. И только его я жду с нетерпением, вознося молитвы Аллаху, прося ускорить его появление здесь.

У Пьера на языке вертелись вопросы о женах, но он благоразумно промолчал. Лев мог не понять его и выпустить когти, а то и клыки.

И действительно, не прошло и десяти дней, как гонец прискакал из ближайшего дуара и сообщил радостную весть – Шамси к вечеру прибудет в тигремт.

Весть взбудоражила весь муравейник. Готовились помещения для воинов, которые прискачут вместе с Шамси, резали коз и баранов, горы фруктов, винограда, изюма и фиников громоздились в комнатах для гостей, закололи даже верблюда – словом, готовили грандиозный пир для долгожданных гостей.

И когда полтора десятков всадников влетели в открытые настежь ворота, гром труб и свирелей, ритмичные удары барабанов обрушились на тигремт и словно придавили его.

А прибывшие стреляли в воздух из мушкетов и пистолетов, все радовались предстоявшему празднику, а Аммар бен Мухаммед сиял радостью, которую даже не пытался скрыть.

Глава 28 Захра

Три дня весь народ плясал, пел и веселился, сотрясая весь тигремт до основания, и вопреки запрету шариата многие были навеселе. Пальба из мушкетов часто перекрывала весь этот шум, отдаваясь в сердце скупого Бенхима похоронной музыкой.

– Вот уж никак не ожидал увидеть у берберов такого веселья! – восклицал Арман. Он распространял вокруг себя аромат винного перегара, но и Пьер был не лишен возможности отвести душу, и потому им было на это наплевать.

– А у меня все равно на душе неспокойно, Арман, – заметил Пьер. – Марсель не выходит у меня из головы. Я чувствую, что могу не выдержать столь долгого ожидания и сорваться. Так что ты следи за мной, друг.

– Не беспокойся, Пьер. Я не позволю тебе совершить такую ошибку.

– Да, да, пожалуйста. Тебе сейчас не так тоскливо, как мне, у тебя есть отдушина, ведь так?

– Вроде того.

– Что за ответ? У тебя что, не все в порядке?

– Думаю, что не все, Пьер.

– Как тебя понимать? Объясни.

– Захра что-то изменилась ко мне. Не чувствую в ней огня. Как бы она не отшила меня. Это будет слишком тяжело, Пьер.

– Да что ты говоришь! Неужели это тебя так заботит? У тебя же есть и первая возлюбленная. Неужели ты полностью забыл ее?

– Пьер, какая возлюбленная! По сравнению с Захрой она просто ослица.

– Тогда мне нечего опасаться за тебя, Арман. Вскоре и Захра станет у тебя ослицей, а то и хуже.

– Как ты можешь так говорить! Это не женщина, это… – и Арман сделал красноречивый жест, который должен был означать высшее наслаждение и восторг. – Даже слов подобрать не могу, Пьер. Кстати, она расспрашивала о тебе. Интересно послушать?

– Меня это не интересует, Арман. У меня другие заботы и мысли.

– Если бы ты узнал ее ближе, то изменил бы свое мнение, поверь мне. Ведь я достаточно знаю женщин.

– Да что говорить о пустяках, давай лучше отвлечемся, пока есть такая возможность. Зима скоро пройдет, и нас ожидает путь домой! Как хотелось бы приблизить это время! О Господи! Помоги мне в этом трудном ожидании!

Отшумели праздничные дни. Пьер снова интенсивно стал работать, ибо мушкетов прибавилось, прибавилось и учеников. Шамси выполнил обещание и привез два десятка ружей и много пороха. Пули же пришлось отливать самим.

Шамси был высоким стройным мужчиной лет за тридцать. Черные глаза его обрамлялись точеными черными бровями и выглядели жесткими, пристальными. Короткие усы и бородка придавали лицу некоторую мягкость, но в общем он казался волевым и отчаянным человеком.

Он с интересом наблюдал за работой Пьера. Особенно нравилось ему смотреть, как тот управлялся с пушкой. Это его просто завораживало. После нескольких дней знакомства он обратился к Пьеру на хорошем арабском:

– Руми, как это ты так хорошо научился управляться с пушкой?

– Дар Всевышнего, раис. К тому же мне приходилось много этим заниматься.

– Отец рассказывал, что ты купец. Откуда же пушкарские навыки?

– Я много скитался по разным странам, часто попадал в разные переделки, цена которым – жизнь, вот и пришлось научиться.

– Отец говорит, что ты рвешься домой, во Францию?

– Да, это так, раис. Я давно не видел семью.

Шамси замолчал, словно обдумывая услышанное. Потом отошел и несколько дней не заговаривал с Пьером.

С океана стали наваливаться клубы туч, часто шел дождь, завывал ветер, врываясь в долину из ближайшего ущелья. Изредка местность заволакивалась туманом, и Пьер понял, как тяжело и опасно было бы пускаться в путь в такое время. Приходилось ждать, а тоска все увеличивалась, и он все чаще прикладывался к кувшину с вином, отлично понимая, что это не самый лучший способ унять горение души.

Во время очередной встречи с Аммаром Пьер услышал от него:

– Руми, мой зять сильно заинтересовался тобой.

– С чего бы это, хозяин? Я и говорил-то с ним самую малость.

– Он пытливый и умный человек. Наверное, имеет к тебе предложение, и я даже догадываюсь, какое именно.

– Интересно было бы послушать, раис.

– Он в восхищении от твоего умения обращаться с пушкой.

– А какое это имеет значение для твоего зятя?

– Видимо, самое прямое. Но скоро он сам тебе об этом скажет. Во всяком случае мне кажется, что это поможет тебе вернуться домой. А ведь путь совсем не близкий. Обязательно возникнут препятствия, которые легче будет преодолевать вместе.

Этот разговор потом часто вспоминался Пьеру, и он терялся в догадках. Однако решить эту загадку не смог и просто стал ждать. Этому он уже давно научился – привыкать не пришлось.

А тут Арман стал его тревожить. Он бродил по тигремту как неприкаянный и наконец не выдержал:

– Все, Пьер! Жить мне больше не хочется и возвращаться не хочется!

– Что с тобой, друг? Такие речи не для тебя. Что случилось? Говори.

– Эх! Погубят меня когда-нибудь эти женщины!

– Я знал, что всему виной женщина. Вечно они… Рассказывай.

– Отшила она меня! А что я могу сделать? У нее власть и сила! А я теперь не могу найти себе места. Жизнь опостылела мне.

– Перестань ныть, Арман. Это на тебя не похоже.

– Было непохоже, а теперь в самый раз. Подкосила она меня.

– Успокойся, Арман. На ней не сошелся свет клином, как у нас говорят. Найдешь себе другую.

– Другую такую мне не найти больше, Пьер.

– Зато воспоминания будут радовать тебя. А время многое лечит.

– Другого мне и не дано теперь. С ней не поспоришь. Теперь ее занимает другой мужчина. Судя по всему, она любительница быстрых смен.

– Ну и плюнь ты на это. Здесь тебе все равно ничего не светит, так что подожди до Франции.

– Придется так и поступить, Пьер. Здесь такие приключения слишком опасны, а мне еще не расхотелось увидеть мою Францию…

– Вот это другой разговор, Арман! Мне это нравится, – Пьер хлопнул друга по плечу, а потом продолжил: – А мне Аммар сказал, что Шамси интересуется мною и этот интерес может помочь нам добраться домой.

– Хоть мне и кажется странным этот интерес, но если он нам поможет вернуться домой, то на это можно и наплевать. Верно, Пьер?

– Конечно, Арман. Лишь бы это приблизило нас к дому. Однако ждать еще долго. Зима только началась.

Не прошло и десяти дней, как к Пьеру неожиданно подошел евнух и тихо промолвил, коверкая арабские слова:

– Руми, моя хозяйка желает тебя видеть. Следуй за мной.

Пьер опешил от такого предложения и недоуменно глянул на евнуха. Тот невозмутимо стоял, ожидая.

– Чего хозяйке нужно от меня? Я занят и не могу прийти.

– Хозяйка будет очень недовольна, руми. Лучше согласиться и пойти.

– Проваливай и не мешай мне. Сказал ведь, что не пойду. Мне нечего делать у хозяйки.

– Твоя воля, руми. Не пожалел бы ты, – с этими словами евнух удалился. А Пьер остался со смутным чувством тревоги, волнения и раздражения.

– Слушай, Арман, – найдя друга, заговорил Пьер. – Меня только что пригласили к Захре. Что скажешь? Я отказался.

– Я так и знал! Недаром она так настойчиво расспрашивала меня о тебе.

– Ты только мельком говорил мне об этом.

– Не хотел беспокоить понапрасну. Так, значит, она не успокоилась. Хочет нас столкнуть лбами. Видно, такое ей будет по нутру. Потаскушка! Как это будет на их языке? Кахба, да?

– Вроде так, но я не уверен.

– Зато я уверен! Однако, Пьер, я тебе не завидую. Она слишком опасна.

– Да мне какое дело до нее? Не пойду, и все тут.

– Ты не знаешь женщин. Особенно тех, кто имеет власть. Они не терпят отказов. Любое несогласие вызывает у них смертельную ненависть, а месть их может быть ужасна. Остерегись, как друг тебе советую.

– Так что прикажешь мне делать? Идти к ней? Это тоже ни к чему хорошему не приведет. Зачем она мне?

– Ох, Пьер! Чует мое сердце, что это не доведет до добра.

– Мне самому не нравится это, но что делать, ты так и не ответил.

– Не знаю, Пьер. Не могу советовать. У меня самого сердце разрывается на части, когда слушаю тебя. И лишь понимание, что ты тут пятое колесо в телеге, останавливает меня от непоправимого. Совета от меня не жди. Сам выкручивайся.

Арман замолчал, а Пьер погрузился в тяжелые раздумья. Они были ох как нерадостны. Злость наплывала на него, он понимал, что оказался игрушкой порочной сильной бабы и что один Господь знает выход из создавшегося положения. Мысли его метались, не находя нужного решения. Он хотел было обратиться за помощью к Аммару, но мужское самолюбие остановило его.

Он обратился мыслями к Ивонне и сыну с дочерью, потом опустился на колени и вознес молитву Господу и Деве Марии.

После продолжительной молитвы, слов которой он потом не мог вспомнить, ему стало легче. Постепенно Пьер сумел отвлечь себя от мрачных мыслей, занявшись с воинами совершенствованием приемов огневого боя.

Появился Шамси и стал наблюдать за ходом занятий. Пьер тоже поглядывал незаметно на бербера и терялся в догадках. Терпение его было на пределе. Пришлось напрягать себя, чтобы не вскипеть и не высказать всего накопившегося.

– Руми, – вдруг прервал молчание Шамси, – я долго наблюдаю за тобой. Ты очень добросовестно относишься к своим обязанностям. С чего бы это?

– Раис, а почему мне не помочь людям, которые ко мне относятся хорошо? Это же так просто понять.

– И все же ты не ответил мне, руми.

– Мне нечего тебе ответить, раис. Ничего другого просто нет в моей душе.

– Это отлично, руми, коли ты не обманываешь. Отец верит тебе. Он считает тебя порядочным человеком. Так ли это?

– Всякое мнение о человеке нуждается в проверке. Хозяин, видимо, достаточно проверил меня в бою.

– Но ты мечтаешь вырваться отсюда, это верно?

– Конечно, раис. Я сразу заявил хозяину об этом, и он согласился со мной. А разве это не естественно в моем положении?

– Возможно, руми, – сказав это, Шамси покинул площадку бастиона и, мягко ступая сандалиями, удалился по лестнице вниз.

Вечером, огни едва мерцали в тигремте, Пьера вдруг схватили сильные руки, зажали рот, связали проворно и крепко и поволокли куда-то в темноту. Все это происходило в полнейшей тишине. Он решил, что сопротивление бесполезно, и отдался на волю судьбы.

Мысли быстро сменяли друг друга. Пьеру было показалось, что он схвачен по приказу Шамси, но потом он решил, что тому нет никакого смысла поступать так. И вдруг он часто задышал – ему вспомнились угрозы евнуха и стало не по себе от мысли, что его тащат на женскую половину.

Так оно и получилось. Опасения Пьера подтвердились, когда он услышал женские голоса, смех и ругань, что безошибочно свидетельствовало о том, что он уже на месте.

Его грубо поставили на ноги, развязали руки и вынули кляп изо рта.

Он находился в полутемной комнате без окон, освещенной единственной свечой, торчащей в настенном держаке. Схватившие его люди исчезли, и их шаги даже не были слышны за притворенной дверью.

Пьер растирал онемевшие руки, когда дверь отворилась и закутанная в покрывало женщина, хихикнув тихонько, взяла его за руку и повела за собой в темный коридор, едва заметный свет в который проникал через узкие окна-амбразуры без стекол. Холодный ветер задувал в них.

Женщина открыла узкую дверь и подтолкнула Пьера внутрь. Он оказался в уютной небольшой комнате, освещенной свечками в канделябре и двумя фонариками, наподобие китайских.

На софе полулежала, опираясь на шелковые подушки, женщина в легком платье с украшениями на шее и в волосах. Кругом виднелись ковры, занавески и подушки.

Голос женщины прозвучал так ласково и нежно, что Пьер вздрогнул, уставившись на нее расширенными глазами. Он ее никогда не видел, но тотчас узнал по рассказам Армана. Это была Захра – одна из жен Аммара.

– Что же ты, руми, так плохо воспитан? А еще француз. Я слыхала, что ваш народ чтит женщин и исполняет любые их капризы. – Ее арабский был не вполне правильным, но выговор так приятно ласкал слух, что Пьер поневоле заслушался. – Что же ты молчишь? Ответь мне.

– Госпожа, мне нечего ответить. Я не достоин находиться рядом с тобой. Мне неловко, и я не понимаю, зачем я тебе понадобился, уж прости.

– Прощать тебя я не намерена, руми. Ты меня сильно оскорбил и должен заплатить за это. Ты хоть понимаешь это?

– Но, госпожа, я был занят обучением воинов.

– Это не оправдание. Я сердита на тебя и требую большой дани.

– О какой дани ты говоришь, госпожа? У меня ничего нет. Я нищ и живу лишь добротой хозяина.

– Да ты еще смеешься надо мной! Неужто ты настолько смел, что можешь позволить себе такую вольность? Однако мы отвлеклись. Ты говоришь, что тебе нечем платить дань. Однако ты показал себя мужчиной мудрым и храбрым. Твой господин чтит тебя, так что не притворяйся глупым, руми.

– Я слушаю тебя, госпожа, – смиренно ответил Пьер, рассматривая ее.

Это была довольно высокая женщина с очень правильной фигурой. Ее коричневое лицо было правильной формы и довольно красиво. Небольшой прямой нос и чувственные губы были безукоризненны, глаза выдавали ее внутреннее состояние. Они горели неудержимым желанием и страстью. Это было сразу же заметно, и Пьер не избежал этих чар.

Сердце яростно колотилось в груди, дыхание стало стесненным и бурным. Даже любовь к Ивонне не смогла заглушить его желание. Слишком длительное отсутствие женщин в его жизни давало о себе знать. Его тело запылало, лицо покраснело, а глаза непроизвольно шарили по ее телу.

С трудом Пьер опустил взгляд, пытаясь справиться с волнением. Это не могло укрыться от Захры. Она усмехнулась, повела жеманно плечами и сказала:

– Пытаешься уйти от ответа, руми. Тебя, кажется, Пьером зовут? Чудное имя у тебя, странное.

– Это не мое настоящее имя, госпожа, оно просто так произносится по-французски. Но это неважно.

– Да, я слышала, что ты не настоящий француз, то есть руми, как мы говорим. Это тоже толкнуло меня на встречу с тобой.

Пьер молчал, не находя слов для продолжения разговора. Он поглядывал на Захру, пытаясь понять, кто она по происхождению. Судя по всему, она не настоящая туземка. Уж слишком много в ее внешности европейского. И вдруг он сказал:

– Госпожа, мне кажется, что кто-то из твоих предков был из наших краев.

– Ты проницателен, Пьер. Мой отец действительно португалец.

– Да, госпожа. Таких, как ты, много появилось на свет после захвата португальцами прибрежных мест.

– Это так, но мы отвлеклись, руми. Арман много рассказывал о тебе, и теперь я полна любопытства, и твой долг гостя удовлетворить его, ты понимаешь? – И она сделала грациозное кокетливое движение. Оно получилось таким непринужденным, что Пьер залюбовался ею.

Видимо, почувствовав перемену в его настроении, она уже более настойчиво продолжала:

– Неужели я так тебе не нравлюсь, что ты отворачиваешься от меня?

– Ничего подобного, госпожа. Ты прекрасна и соблазнительна, но я люблю свою жену и даже не мыслю изменить ей. Прости, госпожа.

Он заметил тень, набежавшую на ее смуглое лицо. Эта тень тут же превратилась в злость, что сразу же отразилось на ней. Голос стал резким, и мелодичность его исчезла.

– Ты смелый человек, коли решился отвергнуть меня. Такого я еще не испытывала. Ты не боишься моей мести, руми?

– Конечно, боюсь, госпожа. Но иначе поступить не могу. Прости, госпожа.

– Странно, руми. Очень странно. Ты меня просто изумил своим отказом.

– Госпожа, я не хотел тебя оскорбить. Но я не могу последовать твоему желанию. Я слишком дорожу отношением к жене и семье и не могу изменить душевному моему состоянию. Госпожа, пойми меня, ведь ты тоже женщина и должна сознавать, сколь трагична измена мужа и любимого. Умоляю, не совращай меня. Иначе я всю жизнь буду мучиться этим.

– Да ты соображаешь, что говоришь, руми! Ты знаешь, что я могу сделать с тобой?! Проклятый неверный!

– Госпожа… – пытался сопротивляться Пьер, но она взвизгнула и закричала срывающимся голосом:

– Пошел вон, грязный неверный! С глаз долой и жди моей мести! Я этого тебе не прощу! Вон!

Пьер не заставил себя ждать. Он юркнул в дверной проем и оказался в почти темном коридоре. Тут же он почувствовал, как его схватили за руку и потащили прочь. Потом его вытолкнули в темный двор, и он, осмотревшись и сообразив, где находится, побрел домой с вихрем разноречивых мыслей в голове.

Придя в свою комнату, где с тоской в глазах валялся на подстилке Арман, Пьер молча лег рядом и заложил руки за голову.

После долгого молчания Арман спросил:

– Был у нее?

– У нее, – коротко ответил Пьер, не желая продолжать разговор.

– Что же так скоро вернулся? Выгнала?

– Выгнала, Арман. И теперь я жду продолжения.

– Какого продолжения? Не пойму я тебя, Пьер.

– Она пообещала отомстить мне. И я ничего не смогу сделать против этого. В голове все смешалось, и мыслей стоящих нет.

– Неужто ты отказал ей?!

– Иначе поступить я не мог. Так что, если со мной что случится, ты, Арман, найди Ивонну и поведай ей все так, как оно и было. Хорошо бы письмо написать на всякий случай, ты передал бы его, а заодно получил бы причитающуюся тебе долю и плату за поход, столь неудачный для нас.

– Да погоди ты паниковать, Пьер. Может, ничего и не произойдет.

– Вряд ли, Арман. Она была смертельно оскорблена, как это может быть с женщинами, облеченными властью. Этого они не прощают, Арман. Мне конец.

– Пошел бы к Аммару. Он тебя уважает и сможет повлиять на нее.

– Я понимаю, но как-то неловко обращаться за помощью к мужчине, к мужу, против женщины, его жены.

– Какое там неловко! А что, смерть или мучения будут лучше? Нет, Пьер, я с тобой не согласен. Ты должен спасти себя, хотя бы ради Ивонны. Иди и требуй защиты, иначе эта кошка, вернее пантера, растерзает тебя, и мокрого места не найдем. Даже похоронить будет нечего. Слышишь?

– Слышу и думаю, Арман.

– Тут и думать нечего. Завтра и отправляйся, пока не оказалось поздно.

– Нет, Арман. Вряд ли я воспользуюсь твоим советом.

– Ну и глупо, если не сказать, что ты просто дурак! Прости, но это так.

– Полно тебе, Арман. Успокойся, время спать. Будем уповать на Господа.

Арман тяжело вздохнул, отвернулся и затих, но Пьер чувствовал, что друг не спит и думает.

Прошло три дня, и ничего не произошло. Наконец вечером к Пьеру подошел евнух и, склонившись слегка, сказал:

– Руми, госпожа приглашает тебя к себе.

Пьера удивила его манера говорить. Теперь евнух был любезен и даже учтив.

Пришлось идти. Пьер тревожно вздохнул, расправил грудь и поплелся за евнухом, радуясь уже тому, что его не хватали и не связывали.

Та же комната встретила Пьера тишиной и запахами благовоний. Захра сидела среди подушек и вяло жевала ягоды изюма. Она быстро глянула на Пьера своими огромными черными глазами, обрамленными длинными ресницами, молча указала место рядом и чуть сбоку, потом сказала:

– Садись, грубиян и невежа.

Пьер неловко уселся на подушки, ожидая продолжения разговора и решения своей участи. Он молчал.

– Угощайся, хоть мне и не пристало тебя приглашать. Я рискую осквернить себя твоим присутствием.

– Так зачем же тогда было приглашать, госпожа? Это тебе необязательно.

– Конечно, руми, необязательно. Однако я много думала о нашем разговоре, и эти размышления заставили меня снова встретиться с тобой.

– Это честь для меня, – склонил голову Пьер, пытаясь покорностью сгладить строптивость, проявленную при прежней встрече.

– Не говори льстивых речей, руми. Я знаю, как вы горды и тщеславны. Я помню общество португальцев – тогда мне еще лет десять было, и отец был жив. Лишь потом, когда он погиб в одном из сражений, я оказалась с матерью совсем в другом месте, пока не попала сюда.

– Мне кажется, госпожа, что у тебя была трудная жизнь. Сочувствую…

– Перестань, руми! Мне не нужно твое участие. А трудности были. Хотя в детстве не так тяжело переносишь лишения и невзгоды. Это мы уже потом куда сильнее ощущаем их, когда повзрослеем.

– Я понимаю, госпожа.

– Но ты ничего не ешь, руми. Угощайся. Видишь, я не очень-то соблюдаю обычаи и шариат. Я столько повидала разных народов и религий, что поневоле у меня все смешалось, и настоящей веры я в себе не чувствую.

– Это плохо, госпожа. Вера необходима. Она укрепляет дух и скрашивает невзгоды.

– Возможно, ты и прав, руми.

Они молчали, и Пьер ломал себе голову, стараясь проникнуть в потаенные мысли Захры. Но она сказала об этом сама:

– Знаешь, руми, я решила не мстить тебе. Ты рад? Согласись, что ты не ожидал этого.

– Согласен с тобой, госпожа. Я действительно не ожидал такой милости.

– И знаешь, что толкнуло меня на это?

– Откуда, госпожа? Я лишь ломал голову, но ничего придумать не мог.

– Я полагала, что ты пойдешь к моему мужу с жалобой, но ты не пошел. Почему, руми?

– Да как-то неудобно мужчине жаловаться и просить защиты от женщины, госпожа. Не в моих это правилах.

– Неужто не пожалел бы жизни ради своих призрачных правил, руми?

Пьер неопределенно пожал плечами, давая понять, что она имеет право на собственное мнение, потом сказал:

– Все в руках Всевышнего, госпожа. Я полностью положился на его мудрость и рассчитывал на нее, ибо ничего страшно греховного я не совершал.

– Вот как? Похвально, руми, но это меня не трогает. Я на это гляжу иначе. Однако позволь мне не согласиться с тобой относительно воли Господней. Не все в его руках, руми. В моих руках тоже кое-что есть, согласен ты со мной?

– Разумеется, госпожа, но и твоими руками руководит мудрость Господня.

– Ладно, оставим этот трудный и вряд ли разрешимый разговор, руми. Я еще раз заверяю тебя, что моя месть не совершится – можешь спокойно продолжать жить. Я лишь хочу сказать, что завидую твоей жене. У нее есть такой замечательный муж. Я впервые встречаю такого, кто отказал бы в моем желании. Однако ты оказался слишком хорош для меня. Потому я и прощаю тебя. И вот еще что. Прими и передай своей жене от меня небольшой подарок в знак уважения и в память обо мне.

Захра протянула маленькую коробочку, и Пьер нерешительно взял ее, теряясь в догадках о том, что в ней. Захра, догадавшись о причине его нерешительности, сказала:

– Не опасайся, руми. Там ничего страшного и коварного нет. Бери смело и постарайся передать жене. Я знаю, как будет трудно тебе это сделать, и буду молить всех известных мне богов и духов о помощи тебе, руми. Ты слишком странный человек, и я тебя долго не смогу забыть.

Пьер согласно кивнул, открыл коробочку, и на него брызнули искры крупных бриллиантов в золотой оправе. Это было ожерелье необычайной красоты. Пьер завороженно глядел на это сокровище и лишь спустя минуту промолвил дрогнувшим голосом:

– Госпожа, смогу ли я принять столь дорогой и прекрасный дар? Да еще от женщины. Не будет ли это слишком большой платой за мое скверное поведение, госпожа?

– Бери, бери! Расскажи обо всем жене, она меня поймет и подарок с удовольствием примет. Я уверена в этом. Так что не сомневайся, я ведь от всего сердца дарю эту вещицу, потому она может принести тебе удачу. Бери и уходи. Мы больше не увидимся. Прощай, руми, да хранит тебя Господь!

Глава 29 Интересное предложение

Рассказ Пьера обо всем, что произошло, произвел на друга настолько сильное впечатление, что тот сперва лишь грязно ругался, а потом напился до бесчувствия.

Наутро Пьер не выдержал, заметив:

– Арман, не слишком ли ты переживаешь? Да и пить так не стоит.

– Да брось ты, Пьер! Или сам ни разу не напивался с горя?

– Да, но причины были другие. А у тебя что? Какая-то смазливая баба бросила. Что, неужели их у тебя мало было? Найдешь другую.

– Другой такой быть не может, запомни ты это, Пьер! Я весь закипаю, вспоминая, как она со мной поступила.

– Ты был ослеплен страстью и не замечал того, что она, как мне кажется, вообще лишена способности любить по-настоящему. Ей лишь бы удовлетворить свою страсть, которая сильно смахивает на животную похоть. Это вроде коллекционирования мужчин. Поверь мне, она не стоит того, чтобы так убиваться. Посмотри трезво, и ты поймешь меня.

– Легко сказать, Пьер, а что делать, когда в груди бушует буря и мозг затуманивается то местью, то любовью, то еще черт знает чем. Иногда я и сам не могу разобраться в своих чувствах и готов просто убить ее!

– И все же, Арман, советую тебе успокоиться. Молись, и Бог тебе поможет.

– Оставь Бога в покое, Пьер! Он не поможет мне!

– К тому же, Арман, что еще ты надеялся получить от Захры, кроме чувственного удовольствия? Это же ясно с первого взгляда на нее.

– Если ты прав, Пьер, то я постараюсь успокоить свою страсть. Но как это мне доказать себе самому и втолковать в мою непутевую голову?

– Ты же сам как-то говорил, что она весьма смахивает на кахбу-шлюху, или это ты о другой?

– Это не имеет никакого значения, Пьер. Она околдовала меня, и с этим ничего не поделаешь. Возможно, время излечит меня от наваждения.

– В таком случае надо занять себя работой, к примеру, занятиями фехтованием. Ты ведь так и не освоил до конца многие приемы, а они всегда могут пригодиться при нашей жизни. Подумай, Арман.

– Скорей всего, ты прав, Пьер. Надо отвлечь себя. Поехать бы поохотиться, да одному или только с тобой рискованно. Можно нарваться на соседей.

– Надо предложить Шамси. Думаю, он заинтересуется.

– Правильно, Пьер. Вот ты и позови его на охоту. Он горы знает, да и охотники тут найдутся. Действуй!

Прошло почти две недели, прежде чем Пьеру удалось договориться с зятем Аммара. Тот выслушал Пьера, подумал немного. Потом лицо его просветлело, и он ответил, скривив уголок губ:

– Что ж, руми, предложение заслуживает внимания. Время тоскливое, а до весны еще далеко. Можно и на охоту отправиться. Это дело и Аллаху угодное. Хорошо, руми, я подготовлю людей и снаряжение. Ехать-то придется в горы, а это по вашему счету миль около десяти.

– Так далеко, раис?

– Ну, во-первых, в тех местах будет безопаснее от наших строптивых соседей, а во-вторых, там и дичи больше. Можно и баранов встретить, а это достойная добыча. Молодец, руми, что надоумил заняться этим делом. Жди!

И уже на следующий день тигремт загудел в приготовлениях к предстоящей охоте. Свита Шамси стала даже приветливей обходиться с Пьером. Им смертельно надоело торчать в замкнутом пространстве столько времени, и предстоящая охота казалась отменным развлечением.

Три дня спустя небольшой караван из четырех верблюдов и полутора десятков всадников в полном вооружении выехал на заре по направлению к горам. Они волнистой цепью вздымались где-то у горизонта. Некоторые вершины уже белели снегом и казались издали кучками облаков. Дожди на время прекратились, солнце часто выглядывало из-за туч, и местность, покрытая буйной зеленой растительностью, казалась мирной и веселой.

Двигались осторожно, как в военном походе. Два всадника маячили в полумиле впереди, двое по бокам, внимательно оглядывая местность.

– Гляди, Арман, наши берберы уже стали вооружаться мушкетами. Правда, они и приехали с ними, стало быть, им огнестрельное оружие не в диковинку.

– Они же с побережья, а здесь-то глухомань, Пьер. Так что я не удивляюсь этому. Да и нам выдали по мушкету с припасом. Доверяют, значит.

– А с чего бы это им не доверять нам? Мы только и делаем, что помогаем им в междоусобицах. Что бы они делали без нас?

Группа медленно продвигалась на запад и к вечеру оказалась в долине, стесненной довольно крутыми склонами каменистых осыпей и скал, которые выступали во многих местах. Мелкие деревца и густые кустарники цеплялись за выступы и трещины. Лишайники и травы сплошь покрывали разноцветные камни и скопления щебенки на откосах.

– Хорошее место для привала, – заметил Арман, оглядывая тесную долину. – Однако как бы нас тут не захватил какой-нибудь ретивый местный владетель.

– Судя по всему, тут никого нет. Кругом ничейные земли или пастбища, но стад что-то не видно. Да и наши берберы не такие уж и глупцы. Они в этих делах разбираются хорошо.

– Будем надеяться.

Запылали костры, аромат мяса и приправ потянулся в воздухе. Три шатра уже поднимались на жердях и предлагали отдых уставшим путникам. Лошади и верблюды щипали траву, лишь иногда настороженно поглядывая по сторонам. Собаки лежали с высунутыми языками недалеко от костров в ожидании подачек. Их вечно голодные глаза поблескивали, отражая огни костров. Воздух был свеж, а люди с надеждой поглядывали на шатры. Узенький ручей слегка журчал вдали, пробираясь среди камней и трав к пустыне, где он затеряется в песках и россыпях щебенки.

Шамси распределил сторожей на всю ночь, люди поели, и лагерь помаленьку затихал. Лишь стук копыт лошадей нарушал тишину, да изредка лаяла от скуки собака. Укрывшись овчинами, охотники быстро засыпали, не вдаваясь в разговоры.

Больше недели охотники носились по долинам в поисках дичи. Выстрелы доносились то с одной, то с другой стороны, отражаясь в скалах и пугая здешнюю живность.

Под конец уставшие, но довольные охотники с гордостью и хвастовством оглядывали гору настрелянных антилоп, зайцев, коз и баранов.

– Пьер, на завтра намечено отправляться домой, – Арман блаженно потягивался на жестком ложе из листьев, травы и овечьих шкур. – Знаешь, за последние два года, может, чуть меньше, я впервые по-настоящему отвлекся от опостылевшего бремени плена, рабства, бегства и прочих напастей, свалившихся на наши непутевые головы. Вот уж действительно можно сказать, что охота снимает многое из того плохого, что в нас засело. Как ты думаешь, Пьер?

– Бог его знает, Арман. Многое зависит от того, как относиться к этому.

– Все-таки я очень доволен, что провел почти две недели в этом прекрасном походе. И пострелял, и поскакал по горам и холмам вволю. Никогда не думал, что подобная жизнь будет так приятна. Раньше я слышал, как графы да маркизы разные охотятся, да не мог понять всей прелести. Теперь я совершенно поменял взгляд на это развлечение.

– Я рад, что у тебя посветлело в душе, Арман. Приятно видеть рядом с собой радостную физиономию друга.

– Да, но тебя-то, я вижу, никак не затронула охота и это раздолье в горах. А воздух какой, не то что в пустыне!

– Почему же совсем не затронула? Просто я более спокойный человек. К тому же я и вправду почти равнодушен к охоте. Убивать таких прекрасных животных только ради собственного удовольствия, чтобы как-то развлечь себя, а не для нужды, мне кажется не столь уж приятным занятием.

– Ты неисправимый зануда, Пьер. Скучный ты человек. Как можно жить без порыва души, без горения ярким пламенем? Скучно так, брат!

– Многое зависит от того, что считать горением. Да и как гореть – тоже имеет значение. А растрачивать энергию по пустякам мне не очень-то охота, Арман. Лучше это время занять чем-нибудь более полезным и безвредным.

– Например?

– Ну, например, я бы сейчас с удовольствием почитал интересную книжку. Оттуда хоть можно почерпнуть массу любопытного и полезного, а что дает эта охота? Буйство и истребление ни в чем не повинных животных. К тому же они и защититься не в состоянии. Безделица это.

– Да, слишком разные мы люди, Пьер. По-разному понимаем жизнь. Однако это не мешает нам быть настоящими друзьями. Как ты считаешь?

– Да, вот это я считаю намного важнее, чем какая-то охота, Арман. Тут ты совершенно прав, и я с тобой согласен полностью.

– Тогда горевать нам не о чем!

На рассвете следующего дня маленький караван отправился назад, нагруженный трофеями и впечатлениями.

Шамси приблизился к Пьеру и молча ехал рядом некоторое время. Пьер искоса поглядывал на молодого господина, ожидая начала разговора – иначе зачем тому было ехать рядом.

– Руми, прими мои благодарности. Мы провели чудесные дни в горах, и это твоя заслуга.

– Раис, разве тут есть о чем говорить? Просто хотелось немного скрасить наше бренное существование, а оно, надо признаться, не очень-то веселое.

– Тут ты совершенно прав, руми. Такая жизнь не сулит радости. – В голосе Шамси Пьеру послышались странные нотки не то сожаления, не то настоящей тоски. Он вопросительно взглянул на зятя хозяина, но тот замолчал.

Долго ехали молча, но Шамси не возобновлял разговора, погрузившись в какие-то свои невеселые думы. Пьер не решался прерывать затянувшееся молчание. Он ждал, уверенный, что Шамси сам вернется к прерванному разговору.

– Да, руми, жизнь тут тосклива. Я бы сказал, даже более того. Единственное, что заставляет меня тут жить, так это чувство долга и ожидаемое наследство. У Аммара нет прямого наследника, и потому он объявил им меня. Вот я и должен оставаться рядом с ним. А меня тянет в море. Там для меня настоящая жизнь и радость.

– Вот бы никогда не подумал такого, раис. Мне казалось, что у берберов нет тяги к морю. Арабы – другое дело, но не берберы.

– Ты недалек от истины, руми. Но дело в том, что я по происхождению араб и лишь недавно породнился с берберами, женившись на дочери Аммара.

– Стало быть, ты занимаешься торговыми делами на море? Или воюешь с христианами? Прости мое любопытство, раис, но так мне говорил Аммар.

Шамси не ответил, он молчал, словно обдумывая сказанное и услышанное.

Они ехали по холмистой местности. Невдалеке громоздились скалы и осыпи, сейчас пропитанные влагой, а совсем недавно еще дышащие раскаленным зноем. Густые кустарники тянулись по откосам и низинам, заставляя обходить свои колючие чащобы стороной.

– Я бы хотел тебе, руми, предложить…

Шамси неожиданно прервал начатый разговор и замолчал, глядя куда-то в сторону. Пьер повернул голову туда же. К ним во весь опор, нахлестывая коней плетьми, мчались дозорные, неистово размахивая руками и что-то крича. Расстояние не давало возможности разобрать слова, но смысл был ясен и так. И Пьер заметил с тревогой в голосе:

– Никак опасность впереди, хозяин.

– Видать по всему, руми. Сейчас услышим. – Он, наклонившись вперед, поскакал навстречу всадникам, отдав приказ всем оставаться на месте. Караван остановился в тревожном ожидании.

– Арман, приготовь мушкет, нас ждут неприятности.

– Да я и то гляжу, как хозяйский зять беспокойно помчался вперед. Что бы это могло быть? Вот незадача! А так было все хорошо.

Тут же дозорные оповестили, что десятка четыре вооруженных соседей направляются в их сторону, и намерения у них весьма агрессивные.

– Друзья мои! – крикнул Шамси, когда неприятельские всадники показались из-за крутого откоса и остановились, как бы оценивая свои возможности. – Нам не уйти, и потому придется схватиться. Сабли вон и за мной! Не будем ждать этих собак. Лучше умереть в бою, чем быть трусами и всю жизнь потом проклинать себя и сторониться людей! Вперед!

– Стой, хозяин! – Голос Пьера срывался от волнения, ибо в горло уже ударила горячая кровь.

– Кто это смеет перечить мне? Смерть тому!

– Погоди, хозяин! – заторопился Пьер, подскакивая к Шамси. – Их же много, и нам их так не одолеть. А у нас мушкеты. И вряд ли им это известно. Встретим их вначале залпом, а уж потом в сабли. Это же большой шанс для нас, раис. Чего нам зря терять людей, их и так мало! Прости и подумай, раис!

Шамси сверкнул на Пьера глазами. Ярость его была так очевидна, что все с уверенностью ожидали взмаха сабли. Но Шамси почему-то медлил. Его тонкие ноздри затрепетали, рот задергался. Однако Пьер заметил, что глаза хозяина стали потухать, затем он сказал:

– Руми, ты слишком дерзок! Однако в твоих словах есть здравый смысл. Я подумаю, тем более что времени у нас немного есть. Враги еще не атакуют.

И Шамси пристально стал всматриваться в толпу всадников, которые по приказу начальника начали двигаться легкой рысью в сторону каравана.

Их действительно было не меньше четырех десятков. В лучах солнца уже поблескивали клинки сабель и наконечники дротиков-джеритов. Уже был слышен слабый гул лошадиной скачки, который медленно нарастал по мере приближения толпы всадников.

– Приготовить мушкеты! – голос Шамси был уверен и властен. Было видно, что ему не в новинку командовать людьми. – Сразу же после залпа – в сабли и не щадить никого!

– Раис, погоди с залпом, – Пьер несмело обратился к Шамси.

– Как это? Ты в своем уме, руми?

– Позиция неподходящая, раис. Продвинемся к той гряде кустарника. Она будет служить нам прикрытием от удара конницы и несколько ослабит натиск врага.

– Да ты что, руми, полководцем себя возомнил? Времени у нас уже нет. Враг на подходе, а ты о позиции!

– Мы успеем, хозяин, и людей, возможно, сбережем. А это сейчас для нас самое главное. Послушай меня, раис, но приказывай быстрее.

– О Аллах! Этот неверный взялся учить меня! Да ниспадут на его голову все кары небесные! – он обернулся к воинам, ожидавшим конца спора, и, указав саблей на заросли кустарника, крикнул: – За кусты, вперед, быстро!

Воины сорвались с места и в минуту заняли позицию за стеной колючего кустарника, приготовив мушкеты.

Всадники противника уже пустили лошадей в галоп и с криками и визгом понеслись в атаку. Пьер опять придвинулся к Шамси и почему-то шепотом сказал:

– Они должны будут рассыпаться для охвата нас с двух сторон, раис. Как раз перед этим и надо обстрелять их. Тебе лучше знать их повадки, потому выбери момент сам, но не упусти его, а то в рубке плохо нам придется.

Шамси зло обернулся к Пьеру, молча сверкнул глазами, ус его дернулся в гневе. Однако он смолчал и отвернулся. А Пьер отъехал к Арману.

Оставалось всего шагов сто до атакующих, было заметно, как начальник отряда оборачивается и что-то кричит своим воинам. В этот момент команда Шамси пронеслась над ожидавшими ее воинами, и в тот же миг залп полуторадесятка мушкетов взорвал тишину. Дым медленно уплывал, стало видно, как несколько лошадей повалились и всадники усеяли каменистую землю. Единая прежде лава сразу же распалась. Вопли и визги раненых слились в общий гул с дробным лошадиным скоком.

Воины Шамси продирались сквозь кустарник и тут же встречали отдельных всадников нападавших. Но те уже в большинстве разбегались в разные стороны, унося раненых и убитых. Лошади их тяжело скакали, выбрасывая из-под копыт мелкие камешки и грязь.

Пьер замешкался и тут же увидел перед собой всадника, прорывавшегося через кустарник к нему с поднятым над головой джеритом. Пьер еще успел заметить, как тот щурит глаза, уберегая их от ветвей. Он уловил замах для броска и метнул тело вбок и вниз. Джерит пронесся над головой, а перед глазами Пьера мелькнул бок лошади, и он успел дотянуться клинком под шеей своего коня до тела противника, который не успел прикрыться щитом и вытащить саблю. Ничего больше Пьер не успел заметить. Конь понес его через кустарник, увлеченный общим движением.

На просторе шла сеча, поле уже пестрело убитыми и убегающими воинами. Лошади трусили без седоков, храпели и шарахались в разные стороны, не позволяя себя схватить.

Пьер осмотрелся и заметил, что невдалеке два неприятельских всадника яростно наседают на одного, в котором он узнал Шамси. Пьер, не раздумывая, рубанул одного из противников и проскакал дальше, выискивая взглядом Армана. Ему попался одинокий воин с выпученными глазами, который пытался поймать убегающего коня. Удар свалил его, и человек покатился по камням, обхватив голову руками.

Нападавшие полностью были рассеяны и в панике скакали в разных направлениях, оглядываясь по сторонам ошалелыми от страха глазами. Видимо, неожиданный залп сыграл в этом решающую роль, лишь немногие из напавших яростно рубились, призывая остальных на помощь, но это мало помогало.

Наконец Пьер заметил Армана, который кое-как отбивался от двух противников. Бледное лицо его выдавало смятение. Пьер увидел, как сабля полоснула по плечу Армана и тот отклонился к луке седла. Конь шарахнулся, и это спасло его от повторного удара.

Пьер так сжал бока коня, что тот, всхрапнув и присев на задние ноги, скакнул с такой силой, что едва не вышиб его из седла. Пьер подлетел к дерущимся, с ходу рубанул по руке воина, замахнувшегося на Армана саблей. Раненая рука тут же повисла, а воин с воплями поскакал к холмам. Другой обернулся. Его искаженная полуулыбка выглядела страшно, это была улыбка страха. Он понукал лошадь, вертел головой, готовя себя к схватке с новым противником.

Но тут конь Пьера стал заваливаться на бок, и он не успел еще высвободить ногу из стремени, как был придавлен, оказавшись на земле. Его противник рвал удилами губы своему коню, разворачивая его для нападения, и тут только Пьер вспомнил про пистолет, засунутый за кушак.

Он рванул его и взвел курок. Воин тут же отпрянул назад и стал нахлестывать коня. А Пьер с ужасом услышал сухой щелчок курка. Выстрела не последовало. Произошла осечка, видно, порох отсырел на полке или просто ссыпался с нее. Но воин испугался и ускакал, радуясь, что Аллах пощадил его, спас от неминуемой пули.

С трудом выбравшись из-под коня, который вяло бил ногами, Пьер заметил вонзившийся в его шею дротик и струю крови, бившую из раны. Он присыпал пороха на полку пистолета. Это далось ему с трудом – руки дрожали, в груди колотило, а дыхание едва вырывалось из совсем пересохшего горла.

Оглядевшись, Пьер увидел невдалеке Армана. Тот сидел на коне, покачивался, зажимая руку ладонью.

– Арман, что с тобой? – крикнул Пьер, подбегая к другу.

Тот повел на него мутным взглядом и проговорил побелевшими губами:

– Задел, проклятый нехристь! В глазах мутится, Пьер. Помоги слезть, а то свалюсь. Перетянуть надо, кровь льет.

– Конечно, Арман! – ответил Пьер и схватил друга за пояс. Он осторожно положил его на землю и осмотрел. Средина плеча кровоточила четкой раной. – Потерпи малость, Арман. Сейчас сделаем что-нибудь.

Пьер замотал рану тряпицей, потом быстро оглянулся.

К этому времени стали собираться воины, оглядывая поле сражения. Оно темнело телами убитых и успокаивающимися лошадьми. Те уже принялись щипать траву, настороженно вскидывая головы и позвякивая сбруей.

Лишь немногие воины оказались нетронутыми. Четверо убитых и пятеро сильно пораненных уже лежали на подстилках. Их кое-как перевязывали, галдели, ругались, стонали, но в голосах слышалась радость одержанной победы, а это уже не так мало.

Пьер перетащил едва двигавшего ногами Армана к лагерю, который уже начали разбивать те, кто мог этим заняться, уложил на войлок, еще раз огляделся. Что-то спина сильно саднила, и он попросил одного из воинов глянуть, что там.

– Руми, тебя слегка задело чем-то. Залепить рану надо. Аллах был к тебе благосклонен, руми. Избавил от большего страдания. Благодари его.

Ему залепили ранку каким-то бальзамом. Сам Шамси наблюдал за этим. Хлопнув Пьера по спине, он сказал:

– Ну, спасибо тебе, руми. Надоумил ты меня своими советами. А что было бы без них? Молодец! Где это ты научился так здорово соображать в военных делах?

– Во многих местах, раис. Много разных драк было у меня в жизни, так что научился. Потому, наверное, и цел до сих пор.

– Да, туго пришлось бы мне без тебя. С меня причитается, руми. Жаль, что с твоим другом неладное случилось. Но рана вроде легкая. Заживет, и месяца не пройдет, а у тебя и подавно. Аллах милостив, руми.

– Да, раис, Аллах милостив. Но и самим иной раз подумать не грех, так ведь?

Шамси мимолетно блеснул глазами, и Пьер заметил в них недовольство. Он пожалел было, что брякнул невпопад, однако забыл об этом тут же. А Шамси заметил уже не так приветливо:

– А ты остер на язык, руми. Советую остерегаться таких слов, говоря с теми, кто выше тебя. Не всегда тебе будет сопутствовать удача и благословение Аллаха.

– Спасибо за совет, раис. Я это понимаю и прошу прощения.

– Ладно, руми, не будем вспоминать недоброе.

– Да, раис. Спасибо.

– А теперь мне надо распорядиться. Путь еще долог, а к вечеру надо поспеть в тигремт. Собирайся.

Полчаса спустя караван, пополнившийся тремя захваченными лошадьми, потянулся спешным шагом домой.

Раненые были погружены на верблюдов, убитые – на лошадей. Со стонами пострадавшие в схватке люди двигались, покачиваясь в такт шагу животных.

Уже совсем недалеко от тигремта, который виднелся во впадине между холмов, к Пьеру опять подъехал Шамси и молча проехал рядом пару десятков шагов. Затем, не поворачивая головы, сказал:

– Я так и не договорил, руми. Враги помешали, так что, пока мы в пути, я бы хотел закончить.

– Я слушаю, раис. Говори.

– Я давно приглядывался к тебе, а сейчас окончательно уверился в том, что ты стоящий парень, хоть и неверный. Да и Аммар подтверждает мои предположения.

– Спасибо, раис, за столь лестное мнение, тем более о неверном.

– Так вот, – продолжал Шамси, пропуская мимо ушей замечание Пьера. – Я хочу предложить вам с другом присоединиться ко мне. Я по весне отправляюсь к морю и предлагаю сопровождать меня. Потом, возможно, вам будет легче добраться хотя бы до Сеуты, как вы ее называете. А оттуда уже недалеко и до твоего Марселя. Я о нем слышал, но в ваше море еще ни разу не заходил. Что ты на это скажешь, руми?

– Скажу, что буду тебе сильно признателен, да воздастся тебе Аллахом!

– Я ожидал такого ответа, руми. Аммар уверял меня, что так и будет. Ты ведь так жаждешь побыстрее вернуться домой, так ведь?

– Конечно, раис! Как же может быть иначе? Я согласен! Располагай мною по своему усмотрению, раис.

– Отлично, руми. Я запомню твое согласие и воспользуюсь им со временем. Значит, можно считать, что мы договорились?

– Совершенно верно, раис. Буду с нетерпением ожидать этого момента.

– Что ж, руми, мне тоже остается лишь поблагодарить тебя за согласие. Будем вместе ожидать весны.

Они подъезжали уже к тигремту, и в сумерках их встречали тревожные голоса жителей, перешедшие вскоре в завывания и причитания по убитым.

Глава 30 У моря!

Еще не закончились весенние дожди, а Шамси уже был готов отправиться в путь к морю.

Пьер с Арманом с нетерпением ожидали окончательного приказа двинуться в дорогу. Рана Армана давно затянулась, и теперь он горел желанием побыстрее уйти от мест, где он испытал такое сильное потрясение души.

Отряд Шамси несколько поредел в последней схватке. Поэтому он вел переговоры с Аммаром о предоставлении ему пополнения, на что тот согласился, и теперь Шамси уговаривал троих воинов отправиться с ним искать счастья и удачи.

Наконец время отъезда было уточнено. Через два дня караван отправится к морю, его должны будут сопровождать три десятка всадников охраны, так как стали просачиваться слухи о том, что соседний правитель никак не угомонится и снова готовится напасть на Аммара.

– Господи, Арман, неужели этот день скоро настанет? – в который раз восклицал Пьер. – Неужели можно надеяться на скорое свидание с семьей? Как долго я никого из них не видел! Разве что во сне. Скорее бы!

– Однако путешествие будет не из легких, Пьер. Весенние дожди еще не кончились. А в горах холода и ветры, приодеться надо поосновательнее, теплых вещей взять с запасом.

– Само собой, но все это меня не пугает. Зато мы будем двигаться уже непосредственно к дому. Вот что самое главное.

– Это уж точно, Пьер. И теперь мне тоже не терпится побыстрее покинуть эти мрачные места.

– Между прочим, хозяин просит меня сегодня посетить его, Арман. Интересно, что он намерен мне сообщить?

– Обычные вещи, Пьер. Хочет сказать несколько слов благодарности, ну и пожелать доброго пути. Что он еще может?

– Это тоже немало. Все же мы здесь жили намного лучше, чем в любом другом месте за все время наших скитаний по Африке. С этим надо согласиться.

– Согласен, но от этого мне не меньше хочется побыстрее убраться из этого то ли поселка, то ли крепости.

– Однако мы заболтались, Арман. Надо проверить, все ли у нас готово к дороге, да и к Аммару пора собираться. Время приспело. Кстати, надо что-нибудь подарить ему на память. Хотя бы тот самый Коран, который я нашел тогда в пустыне. Нам с тобой он ни к чему, а для него это священная книга. Да и украшена она богато.

– Ладно уж, иди, а я все проверю и приготовлю. Захвачу лишнюю абу или пару джуб на случай холодов. Счастливо тебе, Пьер.

– Да будет Аллах благосклонен к тебе, раис, – приветствовал Пьер Аммара, входя к нему в комнату с обернутой тканью книгой в руках. – Ты позвал меня, и я пришел.

– Садись, руми. Мы скоро расстанемся навсегда, и я хотел бы напоследок побеседовать с тобой. Мне будет не хватать тебя, знай это. Ты пришелся мне по душе, так что забыть тебя мне будет трудно. Инша-аллах! – Амман молитвенно сложил руки и провел ладонями перед лицом.

– Благодарю, раис. Ты был добр к нам с Арманом, и я никогда не забуду этого. Воспоминания о тебе будут согревать мне душу в самые трудные минуты моей жизни, раис. И вот тебе на память о нас святая книга ислама. Я нашел ее в пустыне и хочу, чтобы она обрела достойного хозяина.

Аммар с благоговением принял подарок, развернул его, глянул восхищенно, молитвенно сложил ладони, провел ими перед лицом и сказал:

– Ты научился поступать и говорить так, как это делают на Востоке, руми. Я признателен тебе и за священную книгу, написанную нашим пророком. Однако не это главное. Ты много сделал для сохранения нашего тигремта и людей, здесь живущих. А это нельзя сравнить ни с чем. Аллах воздаст тебе за это, но и моя обязанность вознаградить тебя, руми.

– Не стоит говорить о награде, раис. Мы жили тут в полном достатке, нас уважали. На что же нам теперь жаловаться и чего нам еще ожидать? Нет, раис, нам ничего не надо. Мы так же благодарны тебе за гостеприимство, пусть Аллах снизойдет до твоего тигремта, и пусть всегда над ним сияет ласковое солнце!

– Все это хорошо, но до меня дошли сведения, что моя жена принуждала тебя к сожительству. Смерть ждала тебя как при согласии, так, наверное, и при отказе. Ты отказался, оберегая не только свою, но и мою честь. Однако у этой взбалмошной бабы хватило ума не мстить и понять тебя. Такой поступок с твоей стороны говорит весьма о многом и не может оставить меня равнодушным.

– Я считал это своим долгом перед моей женой и семьей, как и перед тобой, раис.

– В этом-то и все богатство твоей души, руми. И это должно быть оценено по достоинству. Я знаю, что ты получил от Захры подарок для твоей жены, так прими и от меня нечто подобное, руми, – с этими словами Аммар порылся в кармане тонкой джубы и протянул Пьеру бархатную коробочку. – Прими, не отказывайся, руми. Это от всего сердца, а такие подарки приносят счастье в дом.

Пьер молча взял коробочку и открыл ее. Там всеми цветами радуги так сверкали каменья, что ему пришлось прищуриться. Он много видел прекрасных произведений ювелирного искусства, но это ничем не уступало лучшим из них.

Это была диадема из золота со множеством драгоценных камней и жемчуга. Пьер невольно залюбовался этой прелестью, перед мысленным взором его предстала Ивонна, на голове которой сияло это сокровище. Он даже покраснел от волнения, глянул увлажненными глазами на Аммара, вздохнул.

– Раис, мне так неловко, но я знаю, что мой отказ будет расценен как оскорбление. Потому я приношу тебе свою большую благодарность, – он склонил голову, сложил ладони и замолчал, не в силах больше произнести ни слова.

– Вот и хорошо, руми. Ты правильно понял меня и наши обычаи. Пусть твоя жена радуется, а ты будешь радоваться за нее и вспоминать меня и нашу пустыню. Пусть она не сердится на тебя за столь длительное отсутствие.

– Благодарю, раис! Большое спасибо!

– А вот это для твоего друга, передай ему, – Аммар протянул Пьеру увесистый кожаный мешочек с золотыми монетами. – Я думаю, что он вполне заслужил этот дар. Он не такой уж большой, но и роль его была поменьше. Согласен?

Пьер неопределенно поднял плечи, промолчал. Аммар же продолжал:

– Пусть оставшийся путь будет для тебя не так долог и труден, как тот, что ты уже прошел. Шамси обещал способствовать твоему возвращению, так что теперь многое зависит от него. Не ссорься с ним. Он вспыльчив, но может и понять многое.

– Спасибо за совет, раис. Я запомню его.

– Тогда прощай, руми, и пусть Аллах стелет тебе легкую дорогу, – Аммар воздел руки к потолку, прошептал что-то и сделал знак, что аудиенция окончена.

Пьер медленно вышел, забыв ответить на прощальные слова. Он отыскал Армана, молча вручил ему монеты. Тот с восторгом принял дар, перебирал звонкие кругляшки пальцами, его губы бормотали что-то невнятное.

Пьер же удалился в дальний угол комнаты. Чувство восторга от мыслей о скором пути домой покинуло его. На душе было грустно и как-то пустовато. Помолчав и повздыхав, он отвернулся к стене и задремал, уставший от переживаний и воспоминаний.

И вот они в пути. Отряд охраны уже покинул путников, а те все оглядывались назад, пока тот не исчез за грядой утесов.

– Вот и началось наше возвращение, Пьер! – воскликнул Арман, заглядывая другу в глаза.

– Дай-то Бог, чтобы оно не продлилось так же долго, как и дорога сюда, – ответил Пьер словами Аммара. – Теперь мы с каждым шагом все ближе к дому.

– Как приятно это понимать и наблюдать воочию.

Дни тянулись однообразно. Дорога постепенно поднималась все выше и выше, холод становился все сильнее, а дожди мешались с мокрым снегом. А вдали виднелись вершины гор, покрытые снегом, и холодным блеском своим остужали рвение путников. Зато дальше их ожидали теплые места, синие воды океана и плавное покачивание палубы судна.

Уже через неделю они вступили в настоящие горы. Утесы, скалы, пропасти и осыпи попадались на каждом шагу. Кони и мулы тащились с трудом, а верблюды едва могли передвигаться.

– Ты заметил, Арман, что селения попадаются все реже?

– Кто же будет жить в таких гиблых местах? А долин не так уж много, да и не все они плодородные. Но говорят, что ближе к морю населения будет побольше.

– Да, говорят. Вот перевалим горы, и на склонах хребтов обязательно появятся населенные долины. Однако это будет не так уж скоро. Во всяком случае нам понадобится на дорогу целый месяц.

– Как раз шторма отшумят, и море будет спокойнее. А там… – Арман мечтательно прикрыл глаза.

Третья неделя пути оказалась самой тяжелой. Снег почти каждый день слепил глаза, засыпая тропу. Люди мерзли, кутались в одеяла и джубы, а Арман частенько хвастался своей предусмотрительностью, что захватил лишнюю одежду.

Редкие селения были бедны и мало что могли предоставить путникам даже за хорошую плату. Потому приходилось тащить с собой массу продуктов и товаров. Несколько мулов и лошадей погибли, не выдержав условий пути. На остальных груз ложился тяжелым бременем. Все это затрудняло и замедляло продвижение. Стало раздаваться злобное ворчание, люди иногда обращали друг на друга взгляды, полные вражды и ненависти. Однако Шамси спуску никому не давал. Его побаивались.

Наконец перевал был пройден. Помаленьку теплело. Дожди стали не такими холодными, и по ночам уже было теплее.

Зеленые долины тянулись на запад, склоны гор темнели лесами из каменного дуба, сосны, сандарака.

– Мне просто не терпится, Арман, – заметил Пьер на одном из привалов. – Так и кажется, что со следующей высоты увидим, как синеет море.

– Мне подобное тоже мерещится. Интересно, сколько нам еще ноги сбивать на этих горах? Уже пора бы и выйти к морю. Скоро и весна окончится.

– Все говорят, что скоро. Может, два или три дня. А там на судно – и на север! Хорошо!

– Я слыхал, что вдоль всего побережья рыщут арабские пираты. Охотятся в основном за португальскими кораблями, но не брезгуют и всеми остальными европейцами.

– Ясное дело. У них извечная война с нами, особенно с португальцами.

– Как бы нам не помешало это в пути, Пьер.

– Будем молиться, Арман, за ниспослание нам удачи. Более не на кого нам надеяться, как на Господа.

Но прошло целых три томительных дня, прежде чем совершенно неожиданно впереди и внизу засинел горизонт, которой впервые выглядел совершенно ровным, без волнистостей и пиков.

– Море! – раздался крик передних воинов. – Море впереди! Мы пришли!

– Арман, море! Ты слышал? Гляди, вон оно, едва просматривается в дымке.

– Да вижу, вижу! Не ори, глотку порвешь. Однако и в самом деле кончается наше путешествие по этим хмурым горам. Слава тебе, Господи!

Прозвучала команда на привал. Был почти полдень, и Шамси решил не утомлять караван перед последним спуском к морю.

Расположились на берегу речки со скалистыми берегами, несущей свои бурные сейчас воды к океану. Впереди угадывалось селение, но туда заходить не стали. Выбрали широкую полосу берега, заросшую олеандрами и сандараком. Было достаточно тепло, и шатры не ставили.

Горы благоухали цветами, всюду звенели насекомые и птицы. Высоко в небе парили орлы, высматривая добычу, было тихо и малооблачно. Час отдыха наши друзья молча лежали на траве, устремив взгляд в далекое бесконечное небо.

– Ты знаешь, Арман, мне сейчас даже боязно помечтать о доме, так долго мы не можем добраться до своих.

– Еще бы! А вдруг сглазишь? Нет уж, лучше и я помолчу с этим. Интересно, что задумал наш Шамси? Куда теперь направит он свой караван?

– Он как-то связан с морской торговлей, Арман. Стало быть, мы направимся к какому-нибудь порту. Я тут ничего не знаю, но порты на побережье ведь обязательно должны быть.

– А португальцы? Они же весь берег контролируют.

– Они никак не могут контролировать все. Сил у них маловато, да и берберские султаны уже окрепли и теснят их.

– Может, нам еще несколько дней придется тащиться по этим горам до судна Шамси?

– Кто ж его знает, Арман. Подождем уж. Теперь и настроение не то, что прежде. Море рядом.

К ним подошел Шамси. Присел на корточки.

– Поздравляю, руми. Мы вышли к морю. Вы довольны?

– Конечно, раис! Еще бы нам не быть довольными! Мы так рвались к нему.

– Слава Аллаху, мы добрались без приключений. Вернее, почти уже добрались. Еще пару дней придется следовать вдоль берега до Агадира, а потом и чуть далее, пока не прибудем на место.

– Скорей бы, раис, – протянул Пьер.

– Я бы хотел с вами вот о чем поговорить, руми.

– Мы слушаем, раис, – ответил Пьер, садясь и сосредоточивая внимание.

– Здесь недалеко португальский форт. До него миль двадцать, не более. Он построен у самого Агадира и нам весьма мешает, но пока мы ничего не можем против него сделать. Я бы хотел знать, не намерены ли вы податься туда? Это для меня важно.

Пьер с недоумением уставился в лицо Шамси, помолчал, потом ответил:

– Раис, у нас с португальцами нет ничего общего. Мы не собираемся покидать тебя. К тому же мы обещали помощь тебе в каком-то твоем деле. Я привык выполнять свои обещания, раис. А у португальцев нам нечего делать.

– Что ж, руми. Я очень доволен ответом и надеюсь на вашу честность.

– Господь свидетель, раис, мы не имеем ничего невысказанного на душе.

– Тогда я спокоен, руми. Я пошел, а вы отдыхайте. Впереди еще много трудных дорог.

Он ушел, а Арман, проводив Шамси глазами, спросил:

– Что это он так забеспокоился, Пьер?

– Естественно, Арман. Здесь ведь европейцы рядом, так что не удивительно, если мы вдруг захотим побыстрее оказаться в своей среде.

– И что ты ему ответил?

– Что мы не желаем иметь ничего общего с португальцами.

– Ну и ладно, Пьер. Я им тоже не очень-то доверяю. Чванливый народ.

– Кстати, у меня есть друг Фернан, так он португалец. Хорошо было бы, если бы он оказался сейчас здесь. Но…

К вечеру караван спустился немного в сторону моря, перешел вброд бурный поток Уэд-Маса и, не выходя непосредственно на побережье, стал пробираться на север. Красные песчаные дюны тянулись по левую руку, а справа виднелись пологие склоны гор. Далеко на востоке сияли шапки ледников. Но они были уже не страшны.

Дорога тянулась через довольно частые теперь селения, и уже в сумерках караван остановился на ночлег в рибате. Всего несколько раз за время рискованного пути по горам путникам выпадала удача ночевать под надежной крышей. Вот и сейчас Пьер с наслаждением растянулся на пыльном матрасе в крохотной комнатке рибата, а Арман все высматривал в дверь, не появится ли где поблизости смазливое личико берберки или черномазой служанки.

– Все стремишься выйти на охоту? – со смешком спросил Пьер. – Высматриваешь дичь, Арман?

– Угадал, Пьер, но что-то ничего путного не подворачивается.

– Гляди, здесь законы и обычаи могут быть строгими. Как бы не попасть под саблю.

– Гляжу, Пьер, да вроде без успеха. Придется отдохнуть так.

– Это лучше. Ложись, а то я устал от этой горной дороги просто невероятно. Но хоть холода окончились с ветрами.

– Ты же северянин, Пьер! Тебе ли жаловаться!

– Так сколько лет прошло с тех пор. Отвык я, наверное, как ты думаешь?

На заре караван пустился в путь. С моря веяло сыростью, хотя оно было еще в нескольких милях от селения. Далеко впереди засверкала вершина горы Джебель-Ульма. Ниже склоны тонули в дымке и тени. Слева виднелась какая-то гробница под белым куполом. Их тут было множество.

– У подножия той горы, – показал Шамси, проезжая мимо друзей, – расположен Агадир. Там же и португальский форт. Нам надо обойти их и выйти к горе. За ней у нас место встречи, – многозначительно подмигнул Шамси. – Да поможет нам Аллах!

– Стало быть, до вечера добраться до места нам не удастся, – протянул Пьер, отвечая на немой вопрос Армана. – И почему это так близко от португальцев у Шамси место встречи? С кем встреча-то, Арман?

– Думаю, что завтра узнаем. Так что гадать заранее не стоит.

Гора медленно росла по мере приближения к ней. Тропа уводила караван все дальше от моря, и вскоре оно исчезло из виду. Ветер усилился, завывая в ущельях. Похолодало, пошел мелкий дождик. Все завернулись в плащи и понурили головы. А до селения оставалось еще мили две.

Перебравшись через очередной ручей, караван вступил в узкую долину, уходящую на восток. Дальше белели хибарки селения, где путников ждал наконец столь желанный отдых.

Гроза, разразившаяся над горами, не дала хорошо отдохнуть. Наутро невыспавшиеся люди посматривали друг на друга хмуро и раздраженно. Но выглянувшее вскоре солнце и голубое небо с барашками редких облаков подняли настроение.

Поднявшись на высокий холм, караван очутился перед неглубоким заливом, который четко виднелся в восьми приблизительно милях к северо-западу. В прозрачном воздухе наиболее зоркие путники смогли различить смутные очертания города.

– После грозы отличная видимость, Арман, – сказал Пьер другу. – Гляди, как синеет море, дух захватывает, правда?

– Конечно, Пьер. Сколько времени мы с тобой не видели ничего подобного.

Утром перешли по шаткому мосту Уэд-Сус и по его берегу углубились к востоку, пока не втиснулись в поперечное ущелье, по которому и продолжали путь на север. Тропа была почти не видна, люди и животные шли очень медленно. Скалы надвигались и иногда нависали над самой тропой. Сосны и пробковые дубы карабкались по откосам. Дальше взглядам путешественников открывались широкие поляны, усеянные сплошным ковром цветущих трав.

Пройдя три селения, караван стал спускаться к западу. Узкая речушка вывела их к дюнам. За ними виднелось синее море, уже тонувшее в дымке. Красноватые скалы мешали осмотреть далекий берег, но понятно было, что караван прошел Агадир и тот остался несколько позади. А впереди высилась гора Джебель-Ульма. К ней и вела тропа.

Странно, но встречных всадников, феллахов и верблюдов здесь попадалось очень мало. Скорее всего, это была не основная дорога, ведь Шамси не хотел огласки.

– Как бы вы сказали, руми, мы на траверзе мыса Фунди, – сказал Шамси, довольно улыбаясь и присаживаясь к костру, разведенному друзьями на привале. – Вам, конечно, это ничего не говорит, но я могу с радостью сообщить, что мы почти у цели. Аллах способствовал нам в пути. Ночевать будем уже на месте. Осталось не больше восьми миль.

– И что это за место, раис? – спросил Пьер.

– Большое селение рыбаков в устье реки. Там наша база, и там мы будем готовиться к плаванию.

– Надеюсь, корабль пойдет на север, раис?

– Конечно, руми, на север. Но это еще не совсем точно. Возможны иные варианты. Наш капитан за зиму мог и изменить свои планы. Но подожди – и мы все узнаем.

– Мне казалось, что Шамси в этом деле самый главный, оказывается, есть еще и капитан, – удивленно молвил Арман.

– Выходит, что так, Арман. Но посмотрим, как все обернется.

– Мне что-то не очень это по душе, Пьер.

– Не нам изменять это, Арман. И не стоит раньше времени впадать в уныние. Все еще впереди. Главное, что мы у моря.

Оставив низкий скалистый мыс Фунди далеко позади, караван спустился ниже, переправился через Уэд-Тамеракт и по правому берегу двинулся в сторону моря. Справа виднелось селение, а ниже по течению реки, милях в трех находилось другое.

– Гляди, как часто встречаются здесь селения, – сказал Пьер, указывая на видневшееся поблизости строение, которое давало начало новому поселку.

– А долина такая узкая, что и не подумаешь, что здесь можно расселиться в таком количестве.

– Я еще заметил, что здесь полно арабов, во всяком случае мне так кажется, – заметил Арман. – И говорят здесь больше по-арабски, нежели на берберском.

– Теперь можно легче общаться с народом, а то этот берберский язык никак мне не дается, – пожаловался Пьер.

За поворотом речки раскинулось большое селение. Сотня домов и масса сараев и загонов для скота теснились на довольно широком пологом берегу реки, а на зеленых склонах ползали отары овец и коз. Плодородные пологие участки уже зеленели дружными всходами. Рощи апельсинов и лимонов буйно цвели, распространяя в воздухе душный аромат, напоенный гулом пчел и шмелей.

– Райский уголок! – воскликнул Пьер, оглядывая окрестности.

– Однако по виду этих феллахов не скажешь, что они живут богато, – отозвался Арман.

– Это не говорит о бедности земли, Арман. Просто помещики и разные духовные князья давят феллахов. Это во всем мире так устроено. Мне такое просто противно, и потому у себя в имении я не обираю людей, не довожу их до бедности. И работают у меня намного лучше, чем у соседей, хотя те и дерут семь шкур с крестьянина-арендатора. Раб не может хорошо работать, Арман. Так что лучше плати человеку хорошо, тогда и отдача от него будет лучшая. И забот меньше.

– Ну и речь ты задвинул, Пьер! Сразу видно, что ты не только купец, но и богатый помещик. Так ведь?

– Можно и так сказать. Во всяком случае, я свои земли отдаю в аренду дешево, но при этом имею не меньший доход, чем соседние помещики. Крестьяне меня уважают и готовы на любую помощь. Вот так, Арман.

– А соседи? Они не злятся на тебя? Ведь ты в какой-то степени подрываешь их авторитет.

– Это их заботы, Арман. Они меня мало интересуют, да и к себе редко приглашают. Слухи про мое пиратское прошлое уже распространились по округе, да к тому же я иностранец. Сам понимаешь, как ко всему этому относятся. Но мне это не обидно. Я не жалуюсь. У меня главное дело в морской торговле, а земля – так просто, дополнение.

– И все же неприятно такое отношение, наверное. А вернуться в свой, как его, Новгород, нет желания? Ведь родной город.

– Трудно сказать, Арман. С этим городом у меня связано очень много страшного. Да и давно это было. Я ведь мальчишкой четырнадцатилетним сбежал из него. Корней не успел пустить. К тому же в Марселе семья, любимая женщина, и вообще мне уже кажется, что я и родился во Франции. Сроднился я с нею. А старая родина представляется мне сейчас каким-то мрачным, серым и злобным местом, нет, возвращаться мне не хочется.

– Да, интересно ты жил, Пьер, хотя и опасно. Зато богатства нажил немалые и дело имеешь доходное и интересное. А что с твоим другом? Который в Черное море ушел? Забыл его имя, хоть ты и говорил.

– Гардан. Раз в год получал я от него письмо. Видно, стареем мы и отдаляемся друг от друга. Да и далеко это. Письма могут и теряться. Вот вернусь домой и обязательно напишу ему.

– Наверное, из ваших писем можно и книгу составить. Вы же многое описываете в них, верно?

– Конечно, а как же! Он тоже торговлей занят, но с севером. С Москвой, а может быть, и с Новгородом. Вот напишу, дождусь ответа и узнаю. Уж очень хотелось бы встретиться с ним. Интересный и надежный он парень, с ним было легко в разных передрягах. Как и с тобой, дружище.

Арман задумался, как бы переваривая услышанное. Эта тема не раз возникала у них и раньше, и всякий раз Арман удивлялся, как много пришлось Пьеру пережить и увидеть. Иногда ему было завидно, он поглядывал на друга и никак не мог понять, как такому молодому человеку удается вести такие серьезные и доходные дела. И он спросил:

– Пьер, а кто тебе передал все те понятия о торговле и прочих делах, что ты смог так удачно всем этим заниматься?

– Многих людей надо помянуть за это добрым словом. К тому же я сам потомственный купец, но главная заслуга моего капитана Эжена и старика Леонара, ты мог его видеть. Он занимался перестройкой моей «Ивонны». Не припомнишь его?

– Нет, не припоминаю, Пьер. Я в числе последних попал на судно. Долго собирался. Сомневался, стоит ли связываться с этим делом. И в последний момент решился.

– Теперь жалеешь? Сколько пришлось пережить и перетерпеть.

– Трудно сказать, Пьер. Зато есть, что вспомнить. Да и деньги теперь у меня есть. Бог даст, и еще прикоплю, да и ты обещал помочь, если не забудешь. Это тоже не исключено, а? – заметил Арман, хитро улыбаясь.

– Не исключено, Арман, – это если я не доберусь до дому, а так можешь быть уверен. Я слово свое держу крепко.

– Да уж, в этом я смог убедиться. Прости, если обидное что ляпнул по простоте душевной. Уж так охота поговорить и помечтать, а главное, побыстрее оказаться в Марселе.

– Ладно, Арман, пора и заканчивать болтовню. Ужин пора прикончить и на топчан залезать.

Глава 31 «Тень пророка»

Пока люди каравана отдыхали два дня, Шамси развил бурную деятельность. Он мотался по округе, встречался с массой самых разных людей, о чем-то договаривался с ними. Однажды в селение ворвался конный отряд султанских воинов.

Командир рыскал по домам, выискивая Шамси, и Пьер подумал было, что это не к добру, но оказалось, что они давние друзья. Шамси радостно встретил этого командира, они долго беседовали в доме старосты. Выходя, сердечно попрощались, и отряд рванулся дальше.

– Не ожидал, что наш Шамси так бурно начнет действовать, – заметил Арман после некоторых наблюдений.

– Весна, начало навигации. Вот и занят человек. Наверное, скоро и нам предложат заняться чем-нибудь существенным. Отдых наш затягивается, хотя мне он по душе, несмотря даже на то, что сердце рвется дальше.

Предположения Пьера осуществились почти сразу же. На следующий день Шамси зашел к друзьям, огляделся по сторонам, поприветствовал их и спросил:

– Отдохнули, руми? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Пора и за работу. Свое путешествие надо отрабатывать, не так ли? – Он доброжелательно ухмыльнулся.

– Мы готовы, раис, – с готовностью ответил Пьер. – Что надо делать?

– Прежде всего отправиться со мной ниже по течению реки. Там и введу вас в курс всех дел. Собирайтесь, кони уже, наверное, готовы.

Протрусив около трех миль по берегу речки, друзья вместе с Шамси и его людьми оказались вблизи устья. Там находилось маленькое селение рыбаков в несколько хижин, стоящих вразброс. А у самой воды лежало на берегу судно, где сновали матросы и работники, налаживая такелаж и занимаясь плотничными работами.

– Вот и корабль, Арман, – заметил Пьер, оглядываясь по сторонам.

– Именно, – ответил Шамси. – Это «Тень пророка», как мы его именуем.

– Теперь это наше место работы? – спросил Пьер.

– Ты угадал, руми. Пошли дальше, – Шамси направился к судну.

По сходням они поднялись на палубу, которая была завалена стружками, опилками и прочим строительным мусором. Шамси подошел к одному из работников и остановился, оглядывая палубу. Потом сказал Пьеру:

– Вот этот бородач будет выполнять все ваши распоряжения.

– Что делать-то надо? – спросил тот.

– У нас появились четыре пушки – их надо установить на палубе. Для нас это дело новое, а вы люди сведущие. Вот вам и придется этим заняться. Как, справитесь?

– Дело известное, раис. Справимся, конечно. Но надо поглядеть пушки.

– А это зачем, руми? Обычные пушки.

– Раис, чтобы прорезать порты и все устроить наилучшим образом, мне необходимо знать размеры пушек, а то потом придется переделывать порты или лафеты пушек. Так что мне нужна хотя бы одна пушка, если все они одинаковые.

Шамси задумался, потом скривил губы, сказал:

– Хорошо, убедил, руми. Поехали смотреть пушки. – И он стремительно пошел по сходням. – Это недалеко, – пояснил Шамси, когда они с Пьером и Арманом садились на лошадей.

Проехав чуть меньше мили, всадники спешились возле каменного строения без окон. Его охраняли два воина, которые поднялись с бревен, завидев Шамси.

– Отвори ворота, Гасан, – приказал тот.

– Слушаю, раис, – с готовностью ответил старший.

В мрачном помещении был склад оружия и снаряжения. Тут были всевозможные предметы, необходимые для оснастки и вооружения корабля. Горы сабель, мушкетов, пик, абордажных сетей и крючьев, доспехи разных времен и народов, кули и мешки, канаты, юферсы, блоки, скобы, гвозди и прочие необходимые вещи.

В углу, к которому Шамси подвел друзей, они увидели четыре пушки, прикрытые дерюгой. Пьер осмотрел их.

– Обычные трехфунтовые пушки португальского изготовления. Довольно старые, но вполне пригодные. Их надо лишь как следует почистить, и они будут исправно служить вам, раис.

– Тогда принимайся за дело, руми. Осмотри, замерь пушки и отправляйся на судно. Нам нельзя затягивать дело. И так опаздываем с выходом в море. Весна в разгаре, а мы все еще не готовы.

– Дня за два справимся, раис, – пообещал Пьер, и Арман согласно кивнул.

– Тогда все. Отправляйтесь на корабль сами, а мне еще надо сделать много дел, – Шамси стремительно вышел из склада, вскочил на коня, и дробный перестук копыт быстро растаял вдали.

Сняв размеры орудий, Пьер с другом тоже умчались к кораблю, где их ожидал работник с большой иссиня-черной бородой. Глаза его смотрели из-под таких же черных кустистых бровей настороженно и пытливо. Он был кряжист, широк в плечах и молчалив.

Работу он свою знал отлично и понимал все с полуслова. Его руки играючи орудовали любым плотничьим инструментом, который был в блестящем состоянии, так что Пьер не мог не залюбоваться отменной работой.

К вечеру почти все было готово, и Пьер с удовольствием разогнул уставшую спину. Он оглядел сделанное и сказал, обращаясь к Арману:

– Погляди, Арман, как здорово у нас получилось.

– Не столько у нас, сколько у него, – и он кивнул на стоящего рядом бородача. – Знатный работник.

– Да уж, этого у него не отнять. Однако мы не закончили, а уже темновато. Придется завтра доделывать, но ведь мы даже опередили свои планы. Шамси будет доволен.

На другой день еще до обеда все было готово. Шамси прискакал как раз тогда, когда друзья с бородачом отдыхали, сидя на бухте канатов.

Шамси, не здороваясь, все быстро оглядел, подошел к работникам, спросил:

– Это все?

– Мы закончили, раис, – ответил Пьер. – Работник у нас оказался замечательный, и это ускорило дело. Можно ставить пушки.

– С ними придется пока и подождать. Завтра предстоит большая работа, которой всем хватит. Будем спускать судно на воду. На рассвете быть всем тут, – Шамси быстро огляделся, сбежал по сходням на землю, вскочил в седло и умчался неизвестно куда.

– Торопится наш раис, – заметил Пьер, провожая того взглядом.

– Но мы еще не видели капитана, ты обратил на это внимание? Может, спросим бородача? Спроси, интересно же.

Пьер заговорил с плотником, тот коротко что-то ответил, а Пьер объяснил другу:

– Он ничего об этом не знает, а если и знает что, то не хочет говорить.

– Во всяком случае, ждать нам осталось недолго. Знакомство скоро состоится. Однако действительно интересно, что это за человек, правда, Пьер?

– Посмотрим, Арман. Время у нас есть.

На следующий день большая толпа народа собралась у судна. Оно было готово к спуску, лебедки ждали лишь команду. Плотники стояли наготове с кувалдами и топорами.

Прозвучала молитва муллы, Шамси отдал команду – и стук кувалд по распоркам огласил ближайшие дюны. Заработали лебедки, и корпус корабля медленно пополз к морю. Брусья, по которым двигалось судно, торопливо смазывали салом специальные работники.

– Интересно, зачем нас-то пригласили сюда? – ни к кому не обращаясь, спросил Арман.

– Для солидности, – ответил Пьер, наблюдая за работой.

– Как ты думаешь, сколько дней еще понадобится на оснастку корабля?

– Думаю, что народу нагонят много, так что дня за три все будет закончено.

– Значит, совсем скоро мы отправимся в путь? А погрузка?

– Сотню человек задействуют и все сделают быстро. Видишь, как торопятся, видать, приказ суров. Шамси уже замотался со всем этим.

– А ты знаешь, – заметил Арман, почему-то понижая голос, – мне кажется, что с этим судном не все в порядке.

– Что ты имеешь в виду, Арман, – вопросительно глянул на друга Пьер.

– Да то, что на торговое судно «Тень пророка» мало смахивает. Это скорее военный корабль.

– Может быть. Однако сейчас мало найдется купцов, которые отваживаются пускаться в свои торговые плавания без подобного обеспечения.

– И все же эта мысль не покидает меня, Пьер. Что-то тревожное постоянно в голову лезет.

– Да что об этом думать. Привыкать нам, что ли? Лишь бы к дому поближе. Хоть на дьяволе верхом, но вперед!

Не прошло и часа, как корабль мягко закачался на волнах крохотного заливчика, образованного устьем реки. Стремительные воды ее проносились мимо, а здесь, ближе к берегу, вились лишь отголоски тех струй и потоков, что неслись к морю.

Люди проворно пришвартовали судно к причалу, временно сооруженному у берега, и тут же, без промедления приступили к оснастке, одновременно таская в трюм все необходимое для плавания.

Примчался Шамси, заметил праздно шатающихся друзей, остановился на секунду и прокричал им:

– Берите лошадей и скачите к складу. Грузите огневой припас. Завтра и до пушек дело дойдет. Гасан даст вам пару помощников, – и Шамси поехал далее, раздавая на ходу поручения и приказы.

– Вот и мы понадобились, Пьер, – заметил Арман. – Пошли доставать лошадей, а то еще не сможем выполнить поручение.

К удивлению Пьера, им тут же выделили две телеги и возчика. По этому поводу Пьер заметил:

– Смотри-ка, Арман. Шамси оказался отменным распорядителем. Руководит отлично, как ты считаешь?

– Тут ты прав, Пьер. А ведь раньше я не подумал бы так о нем.

Весь день они возили и грузили порох, ядра, картечь, пыжи и прочий необходимый припас для пушек. Усталые, друзья завалились спать, ожидая того дня, когда им удастся почувствовать под ногами зыбкую палубу корабля.

Прошло три дня в сумасшедшей беготне и заботах. Но к концу этого срока почти все работы были завершены, как считал Пьер.

– Арман, неужели завтра выходим в море? – с сияющими глазами спрашивал Пьер.

– А что, вполне может быть. Вроде все закончено. Да ведь капитана-то нет! А без него судно не сможет выйти в море. Наверное, придется ждать.

– Однако есть распоряжение всем матросам на рассвете быть на судне.

– Стало быть скоро все же отплываем. А где же капитан?

– Поглядим и на капитана. Всему свое время.

Еще не забрезжил рассвет, когда всю команду судна подняли. Люди, не проспавшиеся еще после ночного веселья, устроенного по случаю окончания работ, поплелись со своими тощими мешками на корабль.

– Скорее всего, Арман, ты был прав, когда говорил о назначении судна.

– Ты о чем, Пьер?

– Гляди сколько людей. Для торгового корабля столько не нужно. Да и морды у всех уж больно свирепы и угрюмы.

– Ну, морды-то и у нас теперь еще те. Другое дело количество, это да, Пьер.

– Ладно, хватит болтать. Мы задерживаемся. И так на нас косо поглядывают. Нечего лишний раз раздражать людей, с которыми нам придется прожить не один день.

Быстро, хоть и без суеты, матросы погрузились и разбрелись по судну, устраиваясь кто как мог. А в это время толпа людей стала понукать два десятка лошадей, впряженных в постромки для транспортировки судна к морю. Крики и щелканье бичейогласили окрестности. Судно медленно тронулось вперед, и Пьер никак не мог понять, как это оно не касается килем дна. И лишь потом понял, что дно было заранее углублено с учетом осадки судна.

К полудню «Тень пророка» уже мерно покачивалась на мягкой волне залива, вернее, устья реки. Справа возвышался мыс Бу-Ирден, а слева был низкий, усеянный скалами мыс Архедис. Впереди белели буруны у небольшой песчаной косы.

Легкий бриз проносился над судном, чайки облетали его с тоскливыми и жалобными криками. Запах водорослей и соленой влаги пьянил наших друзей. А берег кивал им кронами пальм, рассыпанных по дюнам в разных местах.

– Вот мы и на море, Арман, – мечтательно сказал Пьер, поглядывая на синий горизонт. – Сегодня, видимо, будем стоять на якорях, а завтра уже наверняка тронемся в путь.

Вечером, когда последние отблески заката быстро переходили в ночь, к судну подплыла шлюпка. Голос вахтенного матроса строго предупредил прибывших:

– Эй, на шлюпке! Кто плывет? Не шали тут!

– Закрой пасть и спусти трап! Встречай капитана!

Матрос засуетился, закричал, и Шамси выбежал на палубу. Трап мгновенно полетел за борт и не успел еще коснуться мелкой волны, как шлюпка со стуком прилипла к борту «Тени пророка».

– Мархаба, мархаба! – закричал Шамси, подавая руку человеку, поднявшемуся на палубу. – Припозднился, раис, мы уж беспокоиться начали. Как добрались?

– Все хорошо, Шамси. Обошлось без приключений. А как тут у вас? Готовы?

– Как приказано было, раис. Ждем лишь тебя. Слава Аллаху – успели как раз вовремя. Ждем приказов.

– Проход в открытое море разведан? Он слишком опасен, так что гляди в оба, Шамси.

– Во славу Аллаха, раис, все разведано. Можно хоть сейчас сниматься с якорей. И время подходящее скоро наступит. Чуток подождать только.

– Тогда выходи в море, как время поспеет, Шамси. Ждать нечего.

– Я распоряжусь, раис. Иди отдыхать.

Капитан, даже не оглядев судно, отправился к себе в каюту, а Пьер с интересом проводил его глазами:

– Что-то мне не очень нравится этот капитан, Арман. Уж слишком он из себя строит важную персону.

– Возможно, на арабских судах оно так заведено? Поглядим.

– Почему они так спешат выйти в море, когда проход очень труден и опасен? Правда, ветер пока самый слабый и волна малая.

– Скоро все узнаем, Пьер. Осталось совсем немного.

Час спустя раздалась команда, люди забегали по палубе, полезли по вантам ставить паруса. Матросы спустили на воду две шлюпки и на буксире стали тянуть судно к морю. В кромешной тьме выход казался слишком опасным, но по всему было видно, что для экипажа это обычное дело.

Незадолго до полуночи коса была пройдена, и широкая волна закачала судно. Шамси собрал на корме всех начальников. К удивлению друзей, в их число попал и Пьер.

Теперь ему легко было понимать разговоры, которые велись на арабском.

– Во славу Аллаха, – начал Шамси, уперев ладонь в эфес сабли. – Нам выпала честь показать нашу силу перед неверными! Сегодня на рассвете мы произведем удар по форту португальцев. Это будет предупреждение, что недолго им осталось хозяйничать на нашей земле. Всем свободным от вахты спать. Отдыхайте, но с рассветом быть готовым к боевым действиям. Инша-аллах! И пусть Аллах способствует нашему делу!

Выслушав короткую речь, начальники стали расходиться, а Пьера Шамси остановил, сказав ему:

– Руми, останься. – И, когда все покинули в молчании корму, Шамси продолжил: – На тебя возлагается огромная ответственность. От выполнения общего дела будет зависеть твоя судьба. Перед тобой будет цель – форт неверных. Его нужно будет поразить в самое уязвимое место. Справишься?

– Как прикажешь, раис. С португальцами у меня нет ничего общего, но скажу сразу, что против французов я не смогу воевать. Я ведь уже понял, что это судно не торговое, а скорее военное, раис.

– Ты правильно определил это, руми. Мы действительно воюем с неверными – это наше святое дело. Но я учту твое пожелание, руми. Правдивые слова делают тебе честь, а Аллах почитает честность и правдивость. А с фортом… У тебя будут помощники, но в основном будешь справляться сам. И за час до рассвета будь готов к пальбе. Уточнения получишь позже. Иди, руми, и не подведи меня. Это в твоих же интересах.

Пьер сообщил новость Арману, и друзья устроились на палубе, укрывшись выданными одеялами. Ночная прохлада уже давала о себе знать, а сырость пропитывала все вокруг.

Судовой колокол поднял всю команду, когда еще звезды ярко светили в бездонном черном небе. Пьер огляделся. Вдали чернели очертания скалистого берега и тусклые огоньки судов. Их он насчитал пять, хотя они почти не были видны. Луна, частенько застилаемая облаками, почти не давала света. Море было тихое, и лишь длинная волна мерно катила свои валы к берегу.

– Гляди-ка, и капитан на палубу выбрался, – заметил Пьер, толкая в бок Армана.

– Операция серьезная. Может, высадку произведут, а?

– Не похоже. Скорее ограничатся обстрелом из пушек. Наверное, операция давно готовилась, если все корабли арабов уже на месте. Интересно, где мы находимся? Я слыхал, что форт где-то в районе мыса Фунди.

– Нам-то какое дело до этого. Лишь бы удачно отстрелять, а там пусть Аллах решает.

– Слышь, барабан забил. Сигнал, наверное, какой подают, а?

– Конечно, Пьер. Гляди, капитан заторопился в шлюпку. Похоже, их адмирал вызывает его на совет.

Гребцы дружно ударили веслами по воде, и шлюпка стремительно понеслась в море, на звук тихой дроби барабана. Этот звук шел со стороны открытого моря, и было ясно, что до форта он долететь не может.

Шамси уже распоряжался на палубе, матросы готовили пушки к стрельбе, Пьер пробовал наводку, приспосабливался к новому оружию. В медном казане тлели фитили, помощники под присмотром Пьера забивали заряды в две пушки левого борта. Он волновался, торопливо поправлял людей, а те недоверчиво и с пренебрежением поглядывали на незнакомых руми – им было не по душе такое соседство.

– Арман, как ты думаешь, – обратился Пьер к другу, – что Господь готовит нам в это утро? Не далеко ли мы стоим от форта? Кстати, я его так и не могу увидеть. Огоньки вижу, но форт ли это?

– Чего торопиться, Пьер. Скоро рассветет, и тогда все увидим. Это уже не наши заботы. Многое будет зависеть от решения совета, на который отправился капитан. Он должен скоро вернуться.

И действительно, вскоре послышался звук весел, а легкий удар шлюпки о борт показал, что капитан вернулся. Шамси встретил его у трапа, помог перейти на палубу, тут же спросил нетерпеливо:

– Что нового, раис?

– Пальба по сигналу трубы. Перед этим мы должны выйти на дистанцию, необходимую для прицельного пушечного залпа. Так что приготовимся к этому. Скоро рассветет, и нам надо успеть к этому времени занять лучшую позицию.

– Да, раис. У нас все готово.

– Как твои руми? Не подведут? Гляди мне, Шамси! – В голосе капитана послышались угрожающие нотки. Шамси ответил:

– Не изволь беспокоиться, раис. Они свое дело знают отменно. Особенно тот, что посветлее. Сам понаблюдай за ним и убедишься.

– Хорошо, Шамси. Я так и сделаю. Приступай.

Матросы схватились за брасы и стали приводить паруса к ветру. Шебека тронулась к берегу, вода зажурчала под форштевнем.

Медленно огибали мыс Фунди, который уже просматривался, выделяясь своими низкими берегами. Огни форта хорошо виднелись вдали. Волнистая линия горизонта на востоке окрасилась в светлые тона и стала четко вырисовываться – рассвет начался. Шебека «Тень пророка» уже заняла позицию перед фортом, ожидая сигнала.

– Шамси, однако, храбрый малый, – заметил Арман, оглядевшись по сторонам. – Умудрился подойти ближе всех. Остальные, гляди, остерегаются пушек форта. Как бы нам не угодить под огонь португальцев.

– Все в руках Господа, Арман. Будем надеяться, что с нами ничего плохого не случится.

Стало почти совсем светло, когда со стороны форта раздались далекие звуки горнов. Там трубили тревогу. Тут же яростно забил барабан и заиграла труба на флагмане.

Шамси подскочил к пушкам и рявкнул:

– Приготовиться! – Выждал секунду и крикнул: – Огонь!

Фитиль вспыхнул, наведенная Пьером пушка рявкнула, и ядро, оставляя едва заметный след в утреннем воздухе, унеслось в сторону форта. Все с напряжением следили за этим зрелищем.

– Точно, попал! – раздался восторженный голос матроса с марса.

И хотя с других судов тоже загремели выстрелы, первое ядро уже брызнуло каменными осколками прямо на верхней площадке форта.

Пьер приник ко второй пушке, подправляя прицел, тут же отбежал, крикнув:

– Пали!

Вторая пушка дернулась, откатилась назад, выбросив струю дыма. Ядро врезалось в стену в нескольких дюймах от амбразуры, разрушив ее края. Камни посыпались, пыль поплыла по стенам форта.

– Пьер, однако наши соседи в стрельбе что-то слабоваты! – В голосе Армана звучали откровенные нотки злорадства. – Половина ядер даже не попала в форт!

– Не сглазь, Арман, – ответил Пьер, торопя матросов с зарядкой.

Пальба стихла, на кораблях перезаряжали пушки. Зато форт ответил вспышками огня и клубами пушечных выстрелов. Ядра рвали тихие волны моря, но ни одно не достигло цели. Канонада усиливалась. Суда арабов отвечали слабо, постепенно отходя подальше в море, опасаясь попадания ядер.

– Пробоина выше ватерлинии! – Голос матроса звучал уже испуганно. И действительно, ядро рикошетом от воды врезалось в борт «Тени пророка».

– Плотники, заделать пробоину! – В голосе Шамси не было слышно тревоги, он звучал металлом. – Пушки, готовы? – Выждав немного и получив утвердительный ответ, он скомандовал: – Огонь!

Пьер проследил за полетом ядра и удовлетворенно хмыкнул. Фонтанчик каменных осколков поднялся на самых зубцах форта. Шамси, глядевший в зрительную трубу, крикнул:

– Прямо в точку, руми! Второе орудие, огонь!

Грохнула вторая пушка, и в то же время Шамси прокричал команду выходить из-под огня португальцев.

Шебека двинулась мористее, постепенно поворачиваясь к форту кормой. Всплески воды показывали места попадания португальских ядер. Вскоре корабль вышел в море, и огонь форта затих. Витавший над ним дым медленно уносило в сторону гор.

Стук молотков и топоров на корабле тоже затих. Дыра в борту была заделана. Пьер оглянулся на эскадру. Все суда оказались целы. Они медленно удалялись от берега. «Тень пророка» шла последней, оставляя позади слабый след, терявшийся в волнах.

– Отличная работа, руми! – воскликнул Шамси. Его лицо источало довольствие, сознание выполненного долга. Он направился к капитану.

– Видел, видел, Шамси. Ты оказался прав. Руми твои действительно здорово показали себя в деле. Отметь их и проследи, чтобы матросы не подрезали их ненароком. Плохо только, что пришлось поймать одно ядро, Шамси.

– Рикошетом ударило, раис. Да и заделано уже все. Куда теперь двинемся?

– На север, Шамси. Будем охотиться за одиночными судами неверных. Адмирал надеется, что эта охота увенчается успехом.

– Инша-аллах!

Эскадра легла в дрейф и оставалась на месте на протяжении целого дня. Под вечер капитаны были вызваны на флагман. Уже на закате капитан вернулся, и команда с нетерпением ожидала новостей. Но он исчез в каюте, вызвал туда Шамси, и они долго оставались наедине.

Когда Шамси вышел, он оглядел палубу, освещенную неяркими фонарями, проследовал на бак, глянул на темные очертания берега, прислушался, потом вызвал вахтенного и сказал ему, указывая на черневший вдали силуэт флагмана:

– Жди сигнала. Как услышишь, мы тотчас поднимаем паруса и идем на север. Не пропусти сигнала!

– Слушаю, раис.

Стояла тишина, и лишь тихие вздохи волн, катившихся к берегу, нарушали покой и безмятежность ночного моря. С берега не доносилось ни звука, лишь редкие огни португальского форта да Агадира редкими пятнышками пестрели вдали.

Наконец издали послышались звуки трубы и частая дробь барабана.

Матросы бросились выполнять команды. Они разбежались по местам, заскрипели блоки, зашелестели полотнища парусов, шебека качнулась, развернулась и стала набирать ход. Вода все громче бурлила под форштевнем. Шамси отдавал команды рулевым, поправлял паруса, стремясь захватить в них побольше ветра.

Мимо по правому борту медленно проплывали очертания мыса Фунди, огни берега тускнели и вскоре вовсе пропали в ночи. Кругом была ночь, а у самого горизонта посверкивала Полярная звезда, указывая правильное направление.

– Вот и мы отправились на север, Арман, – мечтательно заметил Пьер.

– Да! Это хорошо, да вот мне не очень-то нравится, что мы попали на пиратский корабль, Пьер. Опять вляпались в темное дело.

– Тут ничего не поделаешь. В этом мире вообще очень трудно найти спокойное место. Поглядим, как оно повернется, но я предупредил Шамси, что против французов воевать мы не станем.

– Вот это ты правильно сделал, Пьер. Еще чего захотел, неверный! Чтоб против своих переть! Не выйдет!

– Успокойся, Арман. Может, мы и не встретим своих, так что нечего раньше времени паниковать. Во всяком случае, мы всего лишь пушкари, а до разных там потасовок нам и дела нет.

– Не скажи, Пьер. При абордажном бое пушкари уже не нужны, и всем надо браться за сабли и топоры.

– Посмотрим, Арман. А пока пошли устраиваться, а то так и места не найдем, а выспаться надо. Любой бой без следа не проходит. Устали мы изрядно, а впереди трудный переход.

Глава 32 Поиск добычи

Дни тянулись однообразно. Тишина сменялась крепким ветром, а то и небольшим штормом. Весна еще не закончилась, и от моря всего можно было ожидать. Изредка по правому борту виднелся холмистый берег.

Почти месяц флотилия бороздила просторы океана, подстерегая зазевавшихся португальцев с товаром из Индии. Но пока таких неосторожных одиночек не попадалось. Недавно проследовали встречным курсом четыре корабля, груженные заморскими богатствами, но адмирал лишь издали смотрел на них, не решаясь атаковать.

– Не так уж просто, оказывается, дождаться одиночного корабля, – заметил Арман, когда возможная добыча медленно растворилась в морской дымке.

– Каждый спасает себя как может. Но когда-нибудь встреча да произойдет. Ради того и ведется эта охота. Арабские пираты постепенно все усиливают нажим. Я не удивлюсь, если они станут грабить и в северных водах. С них станется.

– Неужели все государства Европы не могут с ними справиться?

– Могут, но вряд ли договорятся между собой. Каждая европейская страна в одиночку пытается решать свои проблемы, они постоянно воюют друг с другом. Смотри, как Испания засела в Нидерландах. Сколько лет там идет война, а ничего поделать с восставшими испанцы не могут. Это уже далеко не такая мощная держава, какой еще недавно была, а о Португалии и говорить нечего. Теперь она под властью Испании, и неизвестно, сможет ли восстановить независимость когда-нибудь. Так что все владения Португалии теперь стали испанскими.

– Ишь ты, как дело повернулось. Это ж сколько земель отошло к Испании теперь! Уму непостижимо, Пьер! Не подавится ли она?

– Все может быть, Арман, уже сейчас четко заметны признаки ослабления Испании. Англия и Голландия пока выжидают. Вот посмотришь, как только Нидерланды изгонят испанцев со своей территории, так они начнут захватывать их заморские владения.

– Почему это так должно случиться?

– Испания отстает в развитии от Голландии, и потому последняя быстро наверстает упущенное. Там куда быстрее развивается торговля, производство, а это большие деньги. А там, где деньги, там и захват земель.

– Ну ты и знаток, Пьер! Откуда это ты все знаешь?

– Я же купец, Арман. Мне без этого никак не обойтись. Надо знать побольше, чтобы вовремя начать новые прибыльные дела. Иначе окажешься за бортом. Потому я шевелю мозгами, читаю, разговариваю со сведущими людьми, сопоставляю, прикидываю.

– Трудное дело.

– А что без труда можно добыть, Арман? Только лень и бедность.

– Ты хочешь сказать, что те бедняки, что наводняют наши города, не трудятся и погрязли в лени?

– Тут другое дело, Арман. Наши законы не позволяют людям работать на себя так, чтобы была польза всем. Власть имущие слишком жадны и не желают удовлетворить самые насущные нужды народа. Наши вельможи думают лишь о законном грабеже, и им это позволяют делать наши законы и королевская власть.

– Всего-то? Так надо заставить короля изменить законы. Народа вон как много. Что, разве не было таких попыток?

– Были, и не раз. Но в народе, видимо, еще не созрело осознание своей силы. Нужен вождь, причем грамотный и умный, радеющий за благо народа, а его, как правило, и не находится. Каждый тянет одеяло на себя. Во всяком случае, я так разумею.

– Надо же, Пьер, ты такой молодой и уже набрался вон какой мудрости.

– До настоящей мудрости мне так же далеко, как до тех звезд, что мерцают над нами в ночи. Это всего лишь некоторый жизненный опыт.

– Ладно, это все слишком мудрено. Лучше поговорить про прелестных дам.

– Что о них говорить. У меня есть одна, и мне достаточно, а ты уж сам решай свои проблемы на свой лад.

– С тобой стало скучно, Пьер. Чего это ты?

– Да ничего. Просто мне не терпится поскорее оказаться дома, Арман.

– Так мне тоже очень хочется оказаться в Марселе.

– И еще мне не нравится, что на нас до сих пор смотрят как на врагов, хотя мы делаем все, чтобы заслужить уважение.

– Да плюнь ты на это. Ну и пусть волком смотрят. Лишь бы не съели.

– Могут и съесть в один подходящий для них момент, и что мы сможем против этого сделать? Надо думать, как отсюда вырваться.

– Да как же это устроить?

– Мы еще так далеко от Сеуты и, похоже, не собираемся туда направляться. А в чужом мире нам делать нечего.

– Это точно, Пьер. Наверное, придется просто выжидать удобный случай.

– Так и поступим, Арман. Ждать – больше нам ничего не остается.

– Однако ты заметил, что Шамси недоволен столь долгим поиском добычи.

– Еще бы! Кому охота зазря мотаться по океану. Сколько мы встретили кораблей? С десяток? А как их возьмешь, когда они ходят стаями по пять и более судов, да все вооружены похлеще наших.

Такие разговоры друзья вели довольно часто, особенно в часы ночных вахт, когда слабый ветер едва шевелил косые паруса шебеки. Наступило лето, и жаркое дыхание пустыни все чаще напоминало о себе порывами удушливого пыльного ветра.

– Капитан говорил, что мы теперь на траверзе Канар, – заметил как-то Пьер.

– Ну и что? Ты лучше глянь вперед. Мы намереваемся остановить вон того араба. Наверное, нашим раисам понадобились дополнительные сведения.

– Похоже на то, Арман. Любопытно будет послушать новости.

Час спустя корабли поравнялись, купеческая шебека легла по приказу в дрейф. От борта флагмана отвалил ялик, а перед вечером адмирал вызвал капитанов к себе на совет.

– Жаль, что надо идти спать, а хотелось бы послушать, что нового принес нам купец, – заметил Пьер.

– Это от нас не уйдет, а вот сон пропускать негоже. Пошли, Пьер.

Лишь на вахте они узнали, что моряки с купца сообщили о заходе на Канары испанского судна. Удалось даже определить точное место захода. И теперь флотилия спешно направляется на поиски приза.

Два дня спустя показалась гора Бланка на острове Лансерот.

Подошел Шамси и облокотился на планшир рядом с друзьями. Он помолчал, а потом заговорил:

– Руми, нам дано задание бомбардировать город Арресифе, захватить там имеющиеся суда и быстро улизнуть, не дожидаясь прихода больших сил испанцев и португальцев. Сумеешь ты это сделать?

– Как прикажешь, раис. Это же не французы. Сделаем как надо.

– Тогда готовьте помаленьку орудия. Налет должен быть стремительным.

– Вот и нашлось нам занятие, Арман, – заметил Пьер, провожая глазами удаляющуюся фигуру начальника.

Флотилия заходила с севера, ориентируясь на гору Бланка и Ача-Гранде. Наступали сумерки, и набег решено было перенести на утро. На ночь выставили две шебеки сторожить выход из порта.

– Пьер, ты заметил, что в названиях всех наших кораблей упоминается пророк? – спросил Арман. – С чего бы это?

– Видимо, у них такая привычка, Арман. Мы же тоже называем свои корабли именами всяких святых. Они тоже чтут своего пророка, так что тут нет ничего странного. И я уже заметил это. Вон идет флагман. Называется «Меч пророка», а дальше виднеется «Борода пророка». Это их дело. У них, как и у наших церковников, полно фанатиков, вот и тешатся, играя в святость.

Арман с подозрением воззрился в лицо друга и спросил:

– А ты не еретик, Пьер? Я давно замечаю за тобой слишком большую вольность в подобных суждениях. Остерегись немного.

– Донесешь?

– Обижаешь, Пьер. К чему мне это? Мы же друзья и немало хлебнули вместе. Да и не по душе мне доносительство.

– Спасибо, друг, но я не еретик. Я чту Бога, но дело в том, что люди по-разному его понимают. Я считаю, что это их право, и пусть не мешают друг другу верить в то, что считают для себя нужным и приемлемым.

– Однако смеркается. Пора и отдохнуть. У нас ночная вахта, и поспать перед делом нам не удастся.

Рассвет еще не наступил, когда флотилия подняла паруса и тронулась ко входу в порт. Сторожившие шебеки не подавали тревожных сигналов. Легкий ветер слегка покачивал судно на пологой волне. Пьер с Арманом и другими пушкарями возились с орудиями.

Когда над берегом Африки небо посветлело, можно было уже различить размытые очертания далекого острова Крусес и огни замка Сан-Хосе, расположенного на нем.

В самом начале пролива Кастильо-де-Сан-Хосе неожиданно появились паруса выходящего испанского корабля. Некоторое время он шел встречным курсом, пока не распознал арабских пиратов.

– Глядите, руми, как этот поганец угодит на рифы! – воскликнул рядом стоящий матрос, обращаясь к друзьям. – Ему не уйти от нас! Вот и первая добыча. Долго же мы гонялись за нею! Аллах акбар!

В голосе араба слышались восторженность, уверенность и злорадство. У Пьера неприятно шевельнулось в груди, но он тут же подавил это ощущение.

– Наверное, адмирал отрядит для его захвата пару шебек, а остальные бросит на город, – заметил он в ответ.

Матрос глянул на Пьера с недоверием, но промолчал, как бы не желая мараться разговором с неверным.

Солнце уже вышло из-за линии горизонта, испанец действительно сел на риф. Команда, видя, что спастись можно лишь на берегу, спешно спускала лодки, матросы бросались в них с отчаянием и быстротой кошек.

«Стрела пророка» и «Око пророка» тоже спустили шлюпки с вооруженными пиратами. Загремел залп мушкетов, крики «Алла!» разнеслись над тихими водами прохода. Испанцы налегали на весла, и достать их было уже невозможно. Но первый приз попал в руки арабов.

– Как ты, руми, смог так точно определить, что будет делать наш адмирал? – спросил матрос, с интересом поглядывая на чужеземца.

– Это совсем не трудно, саадит. Надо просто подмечать все, что творится вокруг тебя. Правда, для этого нужны кое-какие мозги, – и Пьер с полуулыбкой похлопал араба по спине. Тот был явно недоволен этим.

– Тогда скажи, руми, что предпримет адмирал, когда подойдем к городу?

– Если в порту есть корабли, то мы их обстреляем и попытаемся захватить, а потом обстреляем порт. Нужно же показать свою силу этим чванливым испанцам. Потом нам придется побыстрее уносить ноги. Иначе в любой момент могут появиться корабли, а у них пушек намного больше, да и калибром они покрупнее и могут разнести наши суда в щепы за несколько минут.

– Чего ты каркаешь, руми! Берегись, Аллах накажет тебя за такие слова! – И матрос воздел руки к небу.

– Ты спросил – я ответил, саадит. Не стоит расстраиваться из-за этого.

– Я тебе не друг, руми, и никогда им не стану, запомни это! Инша-аллах!

– Это твое дело. Однако у меня есть давний друг, и он мусульманин. И мы с ним были много лет неразлучны, хотя я его перед этим чуть не убил.

– И он не отомстил тебе? – вскричал араб.

– Простил даже. И мы стали друзьями и часто выручали друг друга от плена, рабства и смерти. Вот так, саадит. Так что лучше дружить, чем постоянно воевать и драться.

– Это был плохой правоверный, руми! Я бы с ним не подружился.

Пьер снисходительно усмехнулся. Он глянул на своих пушкарей, проверяя их готовность, осмотрел залив. Впереди маячили мачты испанского корабля, который пытался развернуться бортом к флотилии. Это ему плохо удавалось, поскольку ветер дул почти прямо из прохода.

Шебеки входили в порт, занимая удобную позицию для пушечного залпа. С флагмана последовал сигнал атаки. Пьер рявкнул на матросов, те засуетились, фитили задымили, он последний раз припал к пушке, перебежал ко второй и скомандовал:

– Пали!

Дым тугой струей вырвался из стволов, блеснул огонь, ядра унеслись к цели, а пушкари уже чистили стволы и готовили другие заряды.

Корма испанца брызнула обломками, бушприт повис на канатах, перебитый удачным попаданием.

Крики арабов перекрывали трескотню мушкетов. Пули щепили дерево. Кто-то вскрикнул, уже раненный ползал по палубе, пачкая доски кровяными мазками.

Шебеки медленно сближались с испанцем. Тот уже развернулся, готовый огрызнуться огнем своих батарей.

Борт противника окутался дымом, раздался гром залпа. Ядра пролетели рядом с «Тенью пророка» и врезались в одну из шебек. Там вспыхнул пожар, донеслись отчаянные крики обезумевших от боли и страха матросов. Одна мачта завалилась. Пьер бросил взгляд назад, он понял, что на этот раз смерть обошла его стороной. Но надо спешить с залпом, иначе испанец может накрыть и их.

– Поспешай, собачье отродье! – разразился Пьер руганью, пользуясь тем, что командовал этими арабами, бросавшими на него злобные взгляды. – Испанец нас сейчас накроет! Готовься!

Суда уже достаточно сблизились. Было хорошо видно, как испанские матросы носятся по палубе, стреляют из мушкетов и возятся с пушками. Их Пьер насчитал по четыре на каждом борту. Залп мог полностью уничтожить шебеку, попади он удачно.

С расстояния менее ста саженей Пьер вогнал два ядра в борт испанца. Одна пушка была отброшена, прислуга покалечена. Палуба противника покрылась телами павших. С других шебек тоже ударили пушки. Флагман почти вплотную подошел к испанцу, неся огромные потери от яростного мушкетного обстрела.

– Картечью, заряжай! Шевелись, канальи! Быстрее! – Пьер рванулся к борту, торопливо всматриваясь в испанский корабль, на который уже готовились забросить абордажные крючья.

Ударили уцелевшие пушки противника, картечь с визгом косила ряды нападающих на флагманском корабле арабов. Рей на фок-мачте сорвался на палубу, придавив не одного матроса. Яростные вопли неслись со всех сторон. Адмирал все никак не мог подвести покалеченное судно для сцепления. На палубе царило смятение. Матросов оставалось слишком мало, а другие шебеки только подходили.

Наконец Пьер определил, что может сделать еще один залп. Пушки рявкнули, картечь унеслась на палубу испанца. Было видно, как падали матросы, как щепы и обломки разлетались в разные стороны. Обрывки такелажа болтались тут и там.

Голос Шамси вывел Пьера из созерцания.

– Крючья вперед! На абордаж! Пошли, во славу Аллаха! Аллах акбар!

Крючья полетели к испанцу, вцепились острыми зубьями в борта, матросы с криками стали стягивать суда. Рядом другая шебека делала то же самое. Трескотня мушкетов и пистолетов не могла заглушить воплей дерущихся людей.

Арабы стремительно лезли в драку. Пьер оглянулся на Армана, кивнул. Они выхватили сабли и устремились вслед за атакующими. Свалка на палубе испанца уже подходила к концу, когда Пьер с Арманом выскочили на залитые кровью доски палубы.

Испанцев было слишком мало, и их сопротивление быстро затухало. Некоторые бросали оружие и поднимали руки. Их безжалостно рубили и лишь некоторых волокли в сторону, быстро вязали и бросали тут же у фальшборта.

Голос трубы и дробь барабана несколько остудили пыл арабов. Оказывается, небольшой форт уже открыл огонь по сражающимся. Там, видимо, решили, что терять больше нечего. Испанский корабль захвачен, и теперь надо поражать все, что находилось на море.

Ядра с воем проносились над дерущимися. Голос адмирала приказывал побыстрее уходить из-под огня противника.

Матросы спешно спасались на свои суда, не забывая тащить с собой то, что удалось ухватить. Не прошло и пяти минут, как шебеки уже отваливали от подожженного корабля.

Под прикрытием высокого борта испанца «Тень пророка» медленно уходила. Рядом тащился флагман, растерзанный и жалкий. Его выбитая наполовину команда едва справлялась с такелажем. Фок-рей не смогли в суматохе боя отремонтировать, и ход «Меча пророка» едва превышал половину возможного.

– Арман, гони пушкарей по местам! Надо по форту залп успеть сделать, а то могут не позволить уйти! Быстрей! Канальи, по местам! Заряжай!

Пьер грозно махал саблей, подгоняя пушкарей. Те с неохотой сложили на палубе награбленное добро, но быстро стали заряжать.

Ядро из форта врезалось в самый нос «Тени пророка». Бушприт повис на снастях, отваливаясь, фок-мачта слегка дрогнула. Но ветер уже надул паруса. Ход помаленьку увеличивался. Позади остался сильно поврежденный флагман, который едва тащился. Пьер крикнул пробегавшему мимо Шамси:

– Бросай на флагман буксир, пока не поздно. «Мечу пророка» самому не уйти! Торопись, раис!

Тот оглянулся на Пьера – глаза навыкате, рука и головной платок в крови. Казалось, он не воспринимал сказанного. Потом вроде понял, кивнул и заспешил на корму. Пьер не стал дальше следить за ним.

Припав к пушке, он старательно наводил ствол на форт. Расстояние медленно увеличивалось, и Пьер боялся, что это помешает ему сделать прицельный выстрел.

Пушки грохнули. Пьер крикнул:

– Следите за ядрами!

Матросы уставились на форт. В одном месте взметнулся султан дыма и пыли. Радостные крики огласили палубу.

– Эх, одно ядро ушло выше, – с сожалением молвил Пьер, махнул рукой, отошел к бухте канатов, уселся и опустил голову.

Усталость неожиданно навалилась на него. Арман спросил:

– Ты что, Пьер? Задело, что ли?

– Да вроде нет, Арман. Просто устал чертовски.

– Ничего, это скоро пройдет. Я сейчас попытаюсь достать вина, хотя бы пару глотков. Это подбодрит тебя, – он умчался куда-то на бак, где матросы разбирали поврежденные снасти.

Огонь из форта утих. Шебеки ушли из-под обстрела и теперь едва заметно тянулись по проходу в открытое море. Гора Бланка четко высвечивалась ярким солнцем. Слева по борту медленно проплывал остров Крусес, а справа в дымке виднелся остров Франсес. Их яркая зелень сверкала чистотой и радовала глаз.

Впереди завиднелись две шебеки, занятые перегрузкой добычи с ранее захваченного корабля испанцев. Адмирал подал сигнал сворачивать работы.

Полчаса спустя все шебеки, а их теперь осталось всего пять – одна, сожженная и разрушенная, осталась в порту, где догорали ее останки, вышли в море и взяли курс на восток. Надо было зализывать раны, полученные в первом бою.

Сильнее всех пострадал «Меч пророка». Там спешно шли ремонтные работы, так как он сильно отставал и мог стать легкой добычей для мстителей-испанцев.

Пьер с Арманом занимались чисткой пушек, приборкой и укладкой огневого запаса. Остальные убирали палубу, ухаживали за ранеными, ремонтировали повреждения и спускали в море покойников. Их оказалось семь. Полтора десятка раненых стонали, выли или молча молили Аллаха о ниспослании милости на их грешные головы.

Шамси, бледный и осунувшийся, едва передвигался по палубе, отдавая приказания и раздавая удары плетью направо и налево бедолагам, не успевавшим исчезнуть с его пути. Голова и рука его были перевязаны и алели пятнами крови. Капитан молча стоял на юте и наблюдал за работами.

Пьер внимательно присмотрелся к капитану. Это был пожилой, но еще далеко не старый мужчина. Большие черные глаза под тонкими бровями, прямой нос с тонкими крыльями ноздрей выдавали чувствительную натуру. Усы и короткая бородка красиво обрамляли его лицо, несколько удлиненное, но с высокими скулами. Голова под голубой повязкой со свешивавшимся слева концом придавала всему его облику мужественность и уверенность. Глаза смотрели внимательно, остро, в них чувствовался ум и характер.

Капитан перевел взгляд на Пьера, и тот не успел отвести глаза. Секунду Пьер вглядывался в лик капитана, потом отвернулся, но услышал, что капитан обращается к нему:

– Руми, эй, руми у пушек! Поднимись ко мне!

Пьер удивленно пожал плечами, вопросительно бросил взгляд на Армана и побежал на ют.

– Слушаю, раис! Что прикажешь?

Капитан пристально вгляделся в лицо Пьера. Помолчал немного, затем спросил:

– Мне сдается, руми, что ты был не простым матросом у себя. Я верно подметил? Говори правду, руми.

– Что ж, раис. Я скажу правду, как тебе будет угодно. Я купец, занимаюсь морской торговлей. Значит, и суда у меня есть. Так что судовождение и морской бой мне ведомы, раис. Тут ты не ошибся.

– Но ты молод и не мог овладеть всеми премудростями моря.

– И тут ты прав, раис. Всеми премудростями вряд ли можно овладеть, коли на то не будет воля Господня. Но кое-что я усвоил, раис. С четырнадцати лет приходилось усваивать. Жизнь-то хранить как-то надо было.

– Я наблюдал за тобой, руми. Ты весьма умело вел бой. Думаю, что не буду излишне добр к тебе, если скажу, что твой последний залп картечью спас шебеку адмирала от полного уничтожения.

– В то время я не думал об этом, раис. Все происходило само собой, по велению Божьему.

– Но ты дрался со своими единоверцами, руми. Как понять тебя?

– Все единоверцы дерутся друг с другом, и с этим ничего не поделаешь, раис. Так что же тут удивляться? Я сторонник терпимости в вере. Каждый выбирает ее себе по разумению и вкусу. Так я увидел это в Индии. И мне это нравится, раис.

– Опасное суждение, руми. Но это твое дело. Ты полезен здесь, и на это можно не обращать внимание. Что бы ты хотел получить в награду за успешное ведение боя? Я готов тебя выслушать, руми.

– Раис, ты, видимо, знаешь, что я тут нахожусь лишь по одной причине – хочу побыстрее попасть домой. И это моя единственная просьба к тебе. Не препятствуй нам с другом осуществить свое желание. Нам больше ничего не надо, раис.

Капитан внимательно окинул Пьера взглядом, помолчал, потом промолвил:

– Все в руках всемилостивейшего Аллаха. Инша-аллах! Можешь идти, руми, да поможет тебе Всевышний!

Пьер поклонился, приложив руку к сердцу, потом сбежал по трапу и присоединился к Арману и своей команде.

– Ну что там? – с нетерпением спросил Арман.

– Ничего особенного, кроме того, что наше возвращение вряд ли совершится скоро, – с огорчением ответил Пьер. – Надо сторожить случай и готовить побег. Это и будет нашей основной целью, не считая сохранения собственной жизни, Арман.

Видя, что друг не расположен к разговорам, Арман не стал больше расспрашивать Пьера и отошел с озабоченным видом.

Черные мальчишки стали разносить еду. Всем выдали по кружке вина и по куску вареной баранины с лепешкой. В миске золотилась горка пшенной каши, политой оливковым маслом. Это был праздничный обед, который всегда выдавался матросам после удачного боя или захвата приза.

– Все же и неверные употребляют вино, – заметил Арман, с наслаждением прихлебывая терпкий напиток.

– Запрет запретом, но арабы всегда его употребляли и теперь не могут себе отказать хоть изредка в этом удовольствии. Вековые привычки трудно искоренить полностью. У нас остались же некоторые обряды и привычки от прежних наших верований. Так и у них.

В открытом море ветер посвежел. Шебеки ходко шли на восток в поисках удобной бухты для ремонта и пополнения людьми. Теперь во флотилии осталось не более ста пятидесяти матросов. Это слишком мало для пяти судов. Треть из них ранены, некоторые обязательно помрут или останутся калеками. Так что у адмирала хватало забот.

Вечером адмирал подал сигнал сбора капитанов. Шлюпки отвалили от шебек и понеслись к флагману. Суда уже легли в дрейф и покачивались на широких волнах. Фонари уже зажглись на корме и баке, звезды разгорались все ярче, а ветер стихал, едва шелестя в такелаже.

Два часа спустя капитан «Тени пророка» вернулся. Он созвал начальников команд.

– Адмирал передает всем свое благословение и благодарность за минувшее сражение, – голос капитана был бесстрастным и спокойным. – Но мы потеряли много людей, и наши суда нуждаются в основательном ремонте. Мы идем на восток в район Уэд-Адуду и мыса Аглу. Там пополнимся людьми и починим суда, на это у нас должно уйти не более недели. Всех раненых, которые не смогут быстро поправиться, оставить в дуарах. Особо отличившимся выдать по пять золотых и лишний отпуск на берег. Идите, – закончил капитан. Никто не произнес ни слова и не задал ни единого вопроса. Видимо, такое было здесь не в привычках.

Пьер вернулся к другу и рассказал об услышанном. Тот мечтательно сказал:

– Вот бы нам выбраться на берег и удрать, а?

– Нечего и думать, Арман. Слишком далеко ушли мы на юг от наших мест. Нам не удастся ничего сделать, кроме как нарваться на смерть. Она и так за нами охотится чуть ли не ежедневно. Лучше повременим.

Три дня спустя при свежем ветре флотилия подошла к мысу Аглу и легла в дрейф, дожидаясь благоприятных условий ветра для вхождения в устье реки.

Песчаные утесы громоздились на берегу, дальше тянулись холмы, покрытые редким лесом и кустарником. Редкие пальмы оживляли пейзаж. Далеко в глубине материка синели цепи невысоких гор. Несколько дуаров виднелись по берегу и в глубине. В устье Уэд-Адуду можно было различить два форта из красного камня.

Форты были небольшими сооружениями, но, расположенные совсем рядом, могли легко обороняться, поддерживая друг друга.

Флотилия вошла в почти открытую гавань вблизи мыса Аглу. Южнее раскинулись несколько дуаров и гробниц святых. Отсюда форты были уже не видны.

Шамси, слабый и бледный, появился на палубе, опираясь на палку. Он внимательно оглядел берег, якорную стоянку, утесы и рифы, коварно выглядывающие из волн. Недовольно скривился, но промолчал и поковылял на ют, где, очевидно, хотел перемолвиться с капитаном.

– Если удрать нельзя, то хорошо хотя бы отдохнуть на берегу, как ты думаешь, Пьер? – спросил Арман. Он блаженно потянулся, вздохнул и продолжил: – И деревень много. Есть где поохотиться, – он многозначительно подмигнул Пьеру.

– Пошел к черту! – выругался тот. – Кобель паршивый!

Заливистый довольный смех Армана прокатился по палубе. Арабы недовольно глянули на него, отвернулись, а он сказал:

– Что поделаешь, Пьер! Я такой, какой уж есть! А куда деваться? Для меня женщина – чуть ли не главное в жизни.

– Так женись, дурень! Чего бродишь с алчными глазами и девок портишь?

– Я не могу долго жить с одной, Пьер! Как ты не можешь этого понять! Скука, однообразие! Ладно, мы никогда не поймем друг друга в этом споре, так нечего его и заводить. Все, я молчу, – и Арман примирительно поднял руки вверх.

Тем временем Шамси вышел на палубу вместе с капитаном. Матросы вопросительно уставились на начальников, прекратив свои занятия.

– Правоверные! – закричал капитан зычно, оглядывая матросов. – Шесть человек остаются на судне, остальные могут идти на берег. Утром всем быть на месте! И получите у казначея отпускные на это время. Да будет благосклонен Аллах к вам, правоверные! Инша-аллах!

– Аллах акбар!– закричали матросы и бросились готовить шлюпки к спуску.

– Судя по всему, Пьер, нам не суждено сейчас отправиться на берег, – заметил Арман со скучающим видом.

– В следующий раз побываем, а сейчас лучше отдохнуть, а то я порядком вымотался за эти дни.

Арман вздохнул и, понурившись, отошел к борту.

Шамси увидел, что Пьер не собирается на берег, подошел и спросил:

– Почему не готовишься на берег, руми?

– Думал, что мне еще не приспело время, раис.

– Ерунда. Ты заслужил отпуск больше других. Так что собирайся.

– Вдвоем с другом, раис?

Шамси не ответил, и Пьер понял, что этот вопрос лучше было не задавать. Он сказал:

– Спасибо, раис, но без друга мне там нечего делать. Я лучше останусь на судне.

– Дело твое, руми. Тогда оба пойдете в другой раз. А сейчас приказываю вам вооружиться и нести караульную службу, – и он отошел, ковыляя.

– Не огорчайся, Арман, – попытался успокоить друга Пьер. – Завтра опять будет день. Мы свое не упустим.

– Ладно уж. Пошли за мушкетами.

Глава 33 Северный рейд

Время, отпущенное на ремонт, быстро проходило. Оставалось всего два дня отдыха. Пополнившие экипаж матросы понемногу осваивались на корабле, привыкали к изменениям, произошедшим в их жизни. Два новичка попали в команду Пьера, и он старательно обучал их обращаться с пушками и огневым припасом.

День клонился к вечеру, но все еще сильно палило солнце. Ветер с берега дышал жаром и пылью. Пустыня постоянно чувствовалась тут. Даже горы не могли остановить ужасный ветер, который приносил с востока невыносимую жару и пыль.

Пьер был на этот раз один. Арман пропадал где-то на берегу, и ждать его раньше утра было бессмысленно. Он уже приноровился к отправкам на берег и, судя по поведению, все же нашел себе временную подругу.

Шамси почти поправился и теперь деятельно руководил работами по подготовке судна к дальнему походу. Он как-то сказал Пьеру, что капитан долго отсутствовал и теперь привез приказ отправляться к берегам Португалии и Франции. Там он надеялся снискать себе славу великого поборника ислама в борьбе против неверных.

Это известие сильно взбудоражило Пьера. Он с нетерпением ожидал появления друга. Ему не терпелось побыстрее поделиться с ним своими надеждами, рассказать о походе, который приведет их поближе к родным местам.

Ранним утром шлюпки с матросами стали швартоваться у борта судна, Арман поднялся на борт. Пьер предвкушал радость общения с другом и тут заметил, что от берега отчалила лодка с пятью гребцами. Они спешно гребли и стремительно приближались к «Тени пророка».

Пьер взглянул на Армана и понял, что с ним не все в порядке. Тот явно забеспокоился, его движения стали порывистыми и нервными.

– Что там у тебя случилось, Арман? – в беспокойстве спросил Пьер, как только друг подошел к нему. – Эта лодка не по твою ли душу?

– Вполне может быть, Пьер. Я немного зарвался и теперь могу нарваться на неприятности. Но что тут поделаешь? Вся надежда на Всевышнего и Деву Марию. Господи, спаси мою душу грешную! – взмолился он.

Тем временем двое арабов поднялись на борт и бросились тут же к Арману.

– Вот он! Вот тот руми, который обесчестил мою дочь.Смерть ему!

Матросы обступили их и с интересом стали наблюдать за происходящим.

Раздавались уже возгласы в поддержку арабов. Пьер оттолкнул Армана подальше от разъяренных пришельцев, спросил спокойно, но уверенно:

– Кто вы такие и что вам надо на судне?

– Еще один неверный! Он хочет укрыть преступника! Смерть обоим! Пусть Аллах будет свидетелем правоты моих слов! Этот руми укрывает своего, а тот неверный осквернил мой род, и мне теперь придется или убить его, или не показываться в дуаре! Без отмщения я не уйду с корабля! Смерть руми!

– Кто тут разорался?! – Шамси протиснулся вперед и уставился на разгневанных арабов. – Чего вы требуете, правоверные? Говорите, я тут главный.

– Я и мой зять требуем смерти этим двум руми, раис. Один из них… – И он со скрежетом зубовным рассказал все сначала. – Смерть им!

– А ты знаешь, что они слуги пророка на этом корабле, почтеннейший? А слугу пророка так просто нельзя убить. Он пользу приносит своей жизнью. К тому же мы отправляемся в дальний поход, на смерть во славу Аллаха, ты можешь это уразуметь, несчастный? Их, скорее всего, Всевышний и так скоро приберет к себе в райские сады, так что идите себе и помалкивайте. Иначе висеть вам на реях, почтеннейшие.

Такие слова оскорбленным правоверным редко приходилось слышать, да еще от начальника столь высокого ранга, каким им казался Шамси. Они притихли, глаза продолжали метать молнии, однако пыла такого уже не было. Старший все же спросил нерешительно:

– Но хоть возмещение ущерба я могу с него получить, раис? Мне же не жить теперь в моем дуаре. А так устрою пир, и все будут довольны.

– Руми, – обратился Шамси к опомнившемуся уже Арману. – Сможешь ли ты дать этим правоверным немного денег? Это успокоит их, и дело будет улажено. Лучше дай.

Арман молча кивнул, полез в карман, отсчитал пять золотых, почти все, что при нем было, и молча протянул жалобщикам. Те с недоверием в глазах взяли деньги и поглядели вокруг, как бы ища поддержки. Матросы улыбались многозначительно и хитро, поглядывали озорно на успокоившегося Армана и добродушно похлопывали крестьян по спинам.

Получившие деньги правоверные тут же спустились по трапу в свою лодку, торопливо отчалили и направились к берегу. Шамси же сказал, строго глядя на Армана:

– Благодари Аллаха, что я сегодня в хорошем настроении, руми. Иначе быть бы тебе в лучшем случае нещадно битым плетьми. Однако благодари и своего друга. Моли Аллаха или своего Бога, чтобы он оградил тебя в будущем. Пошел вон!

Пьер взял Армана за руку, почувствовав, как тот закипает.

– Успокойся, Арман. Раис прав, ты должен молиться. Ты был на грани самого непоправимого. Вот до чего может довести неумеренность с женщинами, друг. Пошли.

– Ух ты! – выдохнул Арман блаженно. Он понял, что гроза миновала быстрее, чем он ожидал, да еще и обошлось без всякого наказания. – Неужели пронесло, Пьер? Даже не верится. Обязательно свечку поставлю Деве Марии, если доведется попасть в храм. Клянусь!

– Нам всем придется ставить множество свечей, чтобы искупить грехи свои.

Матросы почему-то посмеивались, мало кто из них бросал злобные взгляды на своих товарищей по оружию, пусть даже и неверных, христиан.

По этому поводу Пьер заметил, когда друзья оказались одни:

– Что-то за последние дни наши арабы стали к нам относиться намного спокойнее и даже лучше. Ты заметил, Арман?

– Еще бы! Я же вместе с ними развлекался на берегу. Они почти все замешаны в амурных делах. Так что мы сдружились на этой почве. Теперь отношение к нам будет лучше.

– Хоть это меня радует, Арман. Во всяком случае, все, что ни делает Бог, все к лучшему, – Пьер истово перекрестился.

Незадолго до восхода солнца суда, используя утренний бриз, отвалили от берега и двинулись на юго-запад, подальше от берега, который зачастую грозит большими неприятностями.

Пять судов, тяжело груженных продовольствием и снаряжением для дальнего похода, мерно и грузно покачивались на длинной волне. Редкие огни берега медленно меркли и вскоре исчезли совсем. Над волнистой линией горизонта небо посветлело. Заря быстро разгоралась, и неожиданно из-за гряды невысоких гор быстро выплыло солнце.

Бриз прекратился, а ему на смену задул свежий ветер с юго-востока. Он быстро менял прохладу ночи на удушливую невыносимую жару. Красноватая пыль пропитала небо, дышать было трудно.

Матросы поглядывали на восток, где собирались тучи пыли, приносящие ощущение тревоги, безысходности и тоски. Все бродили по палубе с мрачными лицами, раздраженные и злые.

– Что это такое? – с тревогой спрашивал Арман, поглядывая на мутное небо. – Так и задохнуться можно. Надо хоть забортной водой окатиться, а то и засохнуть недолго. Даже в пустыне такое редко встретишь.

– Говорят, что такой ветер называется огненным ветром или дыханием смерти. Хорошо, что он дует не более трех часов, но за это время можно Богу душу отдать. Слышишь, как шумит небо? Это тучи песка накатывают на океан.

– Ух и жарища, Пьер! А солнце, гляди, совсем красное и едва просматривается сквозь мглу.

– У меня голова раскалывается, и все кружится перед глазами. Пошли в тень, приляжем, а то и сдохнуть можно.

Друзья проковыляли в тень от паруса и растянулись на горячих досках палубы, рядом ругались трое арабов, прикладываясь к горлышку кувшина с водой.

Красновато-желтая мгла покрыла море и берег, который совсем уже не просматривался. Словно стена стояла в той стороне.

Два часа спустя ветер утих, направление его сменилось, и дышать стало легче. Матросы зашевелились. Проклятья срывались с их губ, когда они провожали взглядами последние сгустки мглы.

И хотя солнце засияло свободнее, жара резко спала. Море задышало свежестью и влагой.

В районе Канар их накрыл другой ветер, хартаман, как его называют здесь. Он очень противный, не такой страшный, как «дыхание смерти», но достаточно неприятный и длится намного дольше. Пыль застилает все вокруг, видимость падает очень сильно.

– Мы как раз в том месте и в то время, когда эти ветры особенно часты, – заметил Пьер, когда Арман, злобно ругаясь, изнывал от жары и пыли.

– Скорее бы попасть за Гибралтар! Там хоть нет такой пакости. А что, если там нам представится случай удрать, а? – Глаза Армана засветились надеждой.

– Поменьше говори об этом, Арман. Как бы не накликать беды. Лучше будем терпеливо ждать. Но радует хотя бы то, что все ближе подходим к нашим берегам, Арман, – Пьер мечтательно поднял глаза к небу, как бы шепча молитву.

Неделю спустя все забеспокоились, и Пьер вынужден был спросить о причине беспокойства.

– Шторм идет, руми. Разве не видишь, какая зыбь разыгралась на море, – ответил матрос.

– Может, есть возможность уйти подальше от него? – спросил Пьер.

– Это дело капитана и раиса Шамси. Они решают дела, а мы… – И он со значением хмыкнул.

Шамси и капитан стояли на юте, тревожно посматривали на море, небо, оглядывали горизонт, совещались.

Наконец они приняли какое-то решение. Прозвучала команда менять курс судна. Остальные суда флотилии тоже стали поворачивать реи, рулевые навалились на румпель, и «Тень пророка» плавно забрала на северо-восток.

Часа два ничего особенного не происходило, лишь на небе стали заметны высокие перистые облака да вокруг солнца появился ореол. Ветер почти полностью затих, но зыбь постепенно увеличивалась. На закате усилился ветер, горизонт окрасился в медно-красный цвет. Ветер постепенно стал нарастать, качка усилилась. С флагмана подали сигнал держаться поближе друг к другу и постоянно поддерживать связь сигнальными огнями.

– Мне сдается, что шторм пройдет стороной, – заметил Пьер, неотрывно наблюдая за небом и морем. – Все признаки говорят за то, что флотилия успешно уйдет от центра шторма.

– Волна уже достаточно большая, Пьер.

– Она и должна быть высокой. Но ветер тут будет намного слабее, а это уже хорошо. Наши капитаны вовремя очнулись от спячки и выбрали правильное направление.

– Дай-то Бог! Хоть бы обошел нас этот шторм. Страсть как мне не нравятся всякие там бури и ураганы!

– Они всем не нравятся, Арман. Но что поделаешь – такова судьба всех моряков. А ночью особенно тоскливо, правда?

– И не говори, друг. Буду молить Пресвятую Деву о ниспослании нам удачи. Господи, спаси и помилуй!

Шторм свирепствовал всю ночь, но было ясно, что до ураганной силы ему далеко. Команда вся была наготове и управлялась с парусами четко, искусно маневрируя и устраняя малые поломки.

К утру шторм продолжался с прежней силой. Корабли флотилии с трудом удерживались на расстоянии видимости. Тучи проносились, казалось, над самыми верхушками мачт. Оставили самые малые паруса, но скорость шебек была немалая, узлов восемь.

К полуночи шторм быстро пошел на убыль. На прояснившемся небе появились звезды. Ветер перестал свистеть в снастях, но волна еще ходила огромная, и качка выматывала людей изрядно.

Утро выдалось замечательное, если не считать все еще достаточно большое волнение. В разных местах маячили паруса всех пяти шебек. Стало быть, Аллах смилостивился и сохранил суда.

«Тень пророка» шла на правом фланге флотилии. И когда раздался голос марсового, все устремили непонимающие взгляды на море, где кроме своих парусов ничего не смогли разглядеть.

– Адмирал сигналит сбор и атаку! – продолжал доносить марсовый.

На корме появился капитан. Он торопливо наводил зрительную трубу на горизонт, пытаясь обнаружить чужой корабль и понять, откуда пришел адмиральский сигнал.

– Слева по борту, румбов шесть от курса, испанец! Снизу не увидеть, капитан! Там и наш флагман.

Капитан распорядился сменить курс. Рулевые навалились на румпель, матросы с криками стали тянуть реи мокрыми брасами. За несколько суток шторма все вымотались, и потому часто слышались злые крики и ругань.

Ветер был не совсем попутным, и пришлось часто менять галсы, лавировать.

Два часа спустя, когда «Тень пророка» подошла на полкабельтова к испанцу, все было закончено. Две шебеки взяли судно на абордаж. Сопротивления почти не было. Захваченное судно имело плачевный вид. Скорее всего, оно попало в самую середину шторма. Грот-мачта была срезана до самой палубы, и след ее простыл в волнах. Бизань свалена на правый борт, куда кренился и сам корпус судна. Фальшборт в нескольких местах проломлен.

Арабы уже таскали различный груз на свои суда. Адмирал прокричал приказ включиться в разгрузку приза. «Тень пророка» медленно подошла к борту, благо волнение уже почти утихло.

Матросы «Тени» бросились на испанский корабль. Он был завален обрывками снастей и дерева. Пушки едва держались у бойниц. Пьер оглядел их и пожалел, что они слишком велики для шебек.

Около тридцати мальчишек-негров с выкаченными от ужаса глазами проследовали на адмиральский корабль. Нашим матросам достались бревна около десяти футов длиной из красного и черного дерева. Их втаскивали в наскоро освобожденный трюм, укладывали рядами и неслись за новой поклажей.

Слоновьи бивни матросы бережно сносили на другую шебеку. Все были уставшими, но уже иногда посмеивались. Все же добыча оказалась уже приличная, а что еще в трюме приза можно добыть, этого пока никто не знал.

– Руми, вы двое занимайтесь огневым припасом. Забирайте порох, картечь, пыжи. Все это нам пригодится.

– Раис, мушкеты не забыть бы все собрать и погрузить.

– Они нам не нужны, руми. Выполняй что сказано.

– Но… – Возражать оказалось бесполезно, Шамси уже был далеко.

Перетаскивание полутора десятков бочонков пороха и нескольких бочонков картечи вымотало друзей основательно. Лишь к вечеру удалось справиться с погрузочными работами. Адмирал приказал покидать судно. Пленные испанцы уже сидели в трюмах в ожидании своей участи. Их набралось более двух десятков.

Шебеки отвалили от испанца, он тут же стал дымить, потом языки пламени начали вырываться наружу. Сырое дерево сперва не хотело поддаваться огню, но вскоре пороховые заряды добавили жару, и корабль объяло пламенем.

Шебеки выстроились в кильватерную колонну и взяли курс на восток-северо-восток. Пьер оглядел горизонт, солнце, скрывающееся в волнах океана, и сказал Арману:

– Скорее всего, мы идем в ближайший берберский порт. Груз для шебеки слишком велик, и с ним мы не можем идти в дальний поход.

– Значит, передохнем малость, Пьер, – радостно заблестели глаза друга.

Пьер молча бросил осуждающий взгляд на Армана. Тот сделал лукавую рожу, улыбнулся и отошел.

Два дня спустя, на закате, показались берега. Эскадра легла в дрейф и приготовилась ждать утра.

Волны мерно покачивали шебеки, они мягко поскрипывали рангоутом. Море светилось разными цветами, искрилось и вздыхало умиротворенно после тяжелого шторма, пронесшегося совсем недавно.

Несколько тусклых огоньков светились в стороне берега. Ночь прошла на редкость спокойно и мирно. Утром матросы выглядели совсем иначе, чем вчера. Радостные лица людей излучали тепло и надежду на развлечения, ожидавшие их в городе. Отдохнувшие и накормленные, моряки охотно и дружно работали со снастями. Слабый морской бриз позволил шебекам приблизиться к берегу на полмили и бросить якоря.

– Говорят, что это главный порт всех арабов и берберов побережья. – Пьер с интересом осматривал город с его белыми крепостными стенами, минаретами и башнями бастионов.

– Скорее всего, здесь два города, Пьер, – заметил Арман. – Гляди, вон река, а дома стоят на обоих берегах. Интересно, что это за города такие. Хорошо укреплены. И какие белые стены крепости, Пьер!

– Я слышал, что это самый главный центр пиратства всего побережья. Отсюда отправляется множество пиратских флотилий на грабеж проходящих мимо судов португальцев и испанцев.

– Вот угодили в гнездо, а?! Хотелось бы попасть туда и поглядеть вблизи.

– Подождем, а пока нам предстоит заняться выгрузкой призовой добычи. Начальство разузнает тут все и тогда отпустит нас погулять немного.

– Интересно, далеко отсюда до Гибралтара, а?

– Кто ж его знает, Арман. Тут нужны вычисления или достоверные сведения. А так, на глаз определить невозможно. Но скоро мы и это узнаем.

Недельный отдых вперемежку с адской работой по перегрузке добра пролетел незаметно. Друзья вволю набродились по узеньким грязным улочкам и Рабата, и Сале. Осмотрели развалины древних римских построек, вспомнили свое житье в таких же развалинах. Не раз они с трудом избегали стычек с местными и заезжими моряками и просто жителями, которым было неприятно пребывание европейцев на их улицах.

И вот они опять в море! Меняя галсы, шебеки медленно продвигались на север.

Оказалось, что до Гибралтара совсем недалеко.

– Никогда бы не сказал, что пролив так близко! – с удивлением воскликнул Пьер.

– Значит, мы почти дома? – с надеждой спросил друга Арман.

– Ты спятил, видать, Арман. До дома еще надо добраться, а пока мы лишь на траверзе Гибралтара. И то миль этак на тридцать западнее. Берегов нигде не видно. Лишь по разговорам я понял, где мы находимся.

– Судя по всему, здесь нам будет небезопасно, Пьер.

– Думаю, что ты прав. Кругом ходят хорошо вооруженные испанские и французские суда. Как бы не попасть впросак. Тревожно мне все это. Лишь бы представился удобный случай для побега, так я бы не упустил его.

Почти месяц флотилия, лавируя, продвигалась к Бискайскому заливу. Но на всем этом пути ничего существенного добыть не удалось. Захватили лишь одно небольшое каботажное судно, но добыча была более чем скромной.

Большинство европейских судов шли караванами, под солидной охраной, и пытаться захватить приз было бесполезно. Команда волновалась, командиры нервничали и все чаще поглядывали назад, где им было вольготно у своих берегов.

К тому же у самого входа в Бискайский залив их настиг шторм и два дня терзал своими шквалами. Но обошлось без потерь. Зато противные ветры никак не давали войти в пролив. Пришлось повернуть на запад и идти мористее, опасаясь того, что шторм может изменить направление и снести шебеку к берегу.

– Господи, когда же кончится эта свистопляска?! – бурчал Пьер, вытягивая брас при очередной смене галса.

– Ага, и тебя заело, Пьер! – отозвался Арман со злой смешинкой в голосе.

– Тут любого заест! Какая болтанка кругом! Голова кругом ходит. Того и гляди, волна за борт бросит. Тогда все – пропал!

– Ладно, сам говаривал, что терпеливей надо быть. Не вечно же штормить будет. Бог даст и тихую погоду. Гляди, вон просвет появился. Знать, и затишье не за горами.

И действительно, не прошло и пары часов, как ветер стал слабеть, тучи разредились. Проглянуло солнце, дождь перестал.

Флотилия осторожно подтягивалась к флагману. Никто не знал, где находятся корабли, и теперь капитаны спешно вытаскивали секстанты, астролябии и ловили луч солнца, благо время подошло к полудню.

Как потом сказал Шамси, они находились на траверзе Вьяна-ду-Каштелу. Это ничего не говорило Пьеру, так как он совершенно не был знаком с побережьем Португалии. Но широта чуть меньше сорока двух градусов уже показывала приблизительное местонахождение флотилии.

– Арман, это почти посередине Пиренейского полуострова, приблизительно в двухстах милях от берега.

– Это далеко от Гибралтара? – с надеждой в голосе спросил Арман.

– Дался тебе этот Гибралтар! Конечно, далеко. Я просто прикидываю по памяти координаты, и так у меня получается. Не стану же я спрашивать об этом прямо. Еще на подозрение наведу нашего благодетеля Шамси.

– Ну и голова у тебя, Пьер. Никогда бы не запомнил и сотой доли того, что тебе известно. Да и желания никакого не испытываю.

– Вот это-то и главное. Нет желания – нет и знания.

Наконец настали блаженные дни, когда море успокоилось, волны спали, и команда получила возможность передохнуть и привести себя в порядок.

Арман после любовной истории на берегу сдружился с некоторыми арабами. Как выпадало свободное время, так они уединялись, и начиналась игра в карты. Тут у Армана дела шли намного лучше. Он потирал руки от удовольствия, почти всегда был в выигрыше, но старался особо не зарываться.

– Этак ты скоро и меня перегонишь в накоплениях, Арман, – со смешком на губах говорил Пьер другу.

– Такого никогда не случится, месье, – так же со смехом отвечал Арман.

– И очень плохо. Бедных людей именно потому так много, что они никак не могут заставить себя чуточку напрячься, поработать, скопить средств и завести хоть малое, но прибыльное дело или просто жить на ренту.

– Вот-вот, ты рассуждаешь как богач! А бедняку тебя никогда не понять, Пьер.

– Так не всегда же я был богат. Мальчишкой с нуля начал. Так что мотай на ус и запоминай.

– Вряд ли мне это поможет, Пьер. Не такой я человек, чтобы копить деньги, да еще в такое время, когда не знаешь, что тебя ждет завтра.

– Тогда тебе не видать своего театра, даже если я тебе и дам денег. Ничего у тебя не получится. Все спустишь без пользы.

– Тут ты, наверное, прав, Пьер, я слишком ненадежный человек. Не держатся у меня деньги, как-то сами уплывают из рук. Хорошо, что здесь некуда их тратить, а то бы уже давно ни гроша не было.

– Тогда и разговаривать с тобой нет смысла. Однако что-то случилось. Гляди-ка, с флагмана подают какой-то сигнал. Сейчас услышим.

– Капитан! – Голос марсового разнесся по судну. – Адмирал вызывает на палубу!

– Что такое, на марсе? – Капитан появился в одной сорочке и коротких штанах. Волосы его были распущены и не прикрыты повязкой.

– Всем следовать за мною! – кричал марсовый, расшифровывая сигналы адмирала. – Близко приз!

– Всем по местам! – это появился Шамси и уже отдавал команды. – Приготовиться к повороту! Брасы левого борта, пошел!

Матросы разбежались по своим местам и схватились за канаты. Рулевые навалились на румпель, и шебека, качнувшись на волне, побежала западнее, где должен был находиться вражеский корабль-приз.

Час спустя он уже был виден хорошо. Это был трехмачтовик с высокими надстройками. Арабские суда отрезали ему отход к берегу под прикрытие батарей какого-нибудь форта или военного корабля. Испанские матросы забегали по палубе и вантам, переставляя паруса, но тяжелый корабль плохо брал ветер, рыскал на волне.

– Их капитан в растерянности! – Пьер тяжело дышал, но в минуту передышки успевал наблюдать за маневрами испанца. – Никак не может принять наиболее правильное решение.

– А что тут можно сделать? – спросил Арман. Он тоже заинтересовался призовым кораблем и наблюдал за ним, прищурив глаза.

– Нам с этого места трудно определить правильные действия. Во всяком случае ему стоило бы попытаться не допустить окружения. А арабы непременно хотят его окружить и навалиться скопом.

– Как он вооружен? Ты видишь?

– Не хуже нашего адмирала со всей его эскадрой.

– У него людей меньше.

– Зато пушки мощнее, и этим ему надо бы воспользоваться.

– На нашу голову, Пьер, так, что ли?

– Это точно замечено, Арман. Пусть лучше мечется в неведении. Капитаны уже приняли очередной сигнал.

Пьер сразу же собрал свою команду, зарядил по обоим бортам пушки, сложил рядом два десятка мушкетов и повторял задачу прислуге.

Шамси пробегал мимо, и Пьер спросил:

– Раис, как близко подойдем к кораблю? Чем палить будем?

– Только картечью, руми. Спешить не стоит. Подойдем поближе.

– У испанца мощная артиллерия, раис. Потерь может быть много.

– Это не твоя забота, руми. Тебе надо стрелять поточнее, абордажа не прозевать. – Шамси с презрением оглядел Пьера, на котором тускло поблескивал старый испанский панцирь и шлем. – Не нашего ты вида, руми.

– А я и так не ваш, раис. Я руми, – с усмешкой ответил Пьер.

– Шайтан ты, но пусть в этом бою тебе поможет твой Бог.

– Спасибо, раис. Да храни тебя Аллах!

– Инша-аллах! – воскликнул Шамси и умчался дальше, позванивая ножнами сабли.

Арабская флотилия широким маневром охватывала мечущийся корабль. Капитан испанца, видимо, для демонстрации силы или со страху приказал дать залп. Левый борт корабля окутался дымом, донесся гул выстрелов. Ядра плюхнулись в волны. Дистанция была еще слишком велика даже для мощных пушек противника.

– Психуют испанцы, – заметил Арман, потом спросил: – Ты, Пьер, не заметил, сколько у них пушек?

– По-моему, по пять на каждом борту, Арман. Стало быть, всего десять. Солидно. Вот бы прямо сейчас рвануть на него, пока пушки не перезаряжены. Подойти и всадить ему пару ядер под ватерлинию!

– Никак нельзя, Пьер, – ответил Арман значительным тоном. – Добычу потеряем. Кто ее достанет тогда со дна? Тут ты просчитался, стратег!

– Корабль большой и от двух наших ядер потонуть не сможет, да еще так быстро, что и ограбить его будет нельзя.

– И тут меня побил! Уж лучше мне с тобой не спорить.

Понадобился целый час, прежде чем шебеки окружили испанца и стали сближаться. Борта противника опять окутались дымом. Ядра вспенивали волны недалеко от шебек. Но лишь одно задело корму флагмана, не причинив ему особого вреда. В этот момент адмирал сигналом стремительно бросил флотилию на испанца. Со всех шебек грохнули залпы, но они оказались такими жидкими, что причинили мало вреда вражескому кораблю.

– Однако результаты не в нашу пользу, – заметил Пьер. – Правда, человек десять мы у них выбили, но этого слишком мало.

Арман руководил перезарядкой пушек. Вскоре они были готовы. «Тень пророка» подошла достаточно близко к противнику. Уже палили мушкеты с испанского корабля, когда Пьер, тщательно наведя пушки, скомандовал:

– Пали!

Картечь с визгом унеслась на палубу испанца. Пьер жадно наблюдал за результатом залпа.

– Видал, Арман! Мы одни сделали больше, чем вся флотилия арабов. Гляди, десятка два испанцев уже ползают в крови. Хватай мушкеты! В укрытие, собаки! Не высовываться! Пали прицельно!

Матросы с криками бросились к фальшборту и стали стрелять. Шамси носился рядом, что-то яростно крича, но Пьер не слушал. Он тщательно целился, мягко спускал курок и уже не глядел на результат – знал, что пуля не пролетела мимо, потом обернулся к Арману и крикнул:

– Заряжай картечью, Арман!

Трескотня мушкетов нарастала. С правого борта «Стрела пророка» уже забросила крючья, и матросы, десятками падая под огнем испанцев, озверело лезли на абордаж.

Следом, осыпаемый пулями, торопился второй корабль флотилии. «Тень пророка» оказалась несколько сзади, но огонь ее косил испанцев, не давая им организовать отпор. Палуба алела пятнами крови. Люди спотыкались о тела павших и раненых, падали, многие из них не успевали встать, тут же получив удар кинжала или шпаги.

Яростные вопли дерущихся смешались с мушкетной стрельбой.

– Крючья на борт! – это голос Шамси прорвался сквозь весь грохот боя. – Вперед, правоверные! Аллах акбар!

Несколько матросов с кинжалами в зубах перелетели на палубу испанца, вцепившись в канаты, и тут же вмешались в свалку.

– Арман, не ломись вперед, – крикнул Пьер, размахивая шпагой. – Не лезь без нужды, осмотрись, друг!

Команда пушкарей карабкалась на борт. Люди падали, ругались, рычали. Обрызганные кровью оскаленные бородатые хари лезли и лезли в драку, пока испанцы не стали отступать на шканцы, потом по трапам на надстройки, где их поредевшие ряды вяло отмахивались от орущей массы арабов, опьяненных кровью.

Пьер первые минуты дрался осмотрительно, особо не лез в гущу, старался сдержать Армана. Однако бой поглотил их разум, и они бросились вперед, разя и получая ответные удары, которых пока не замечали.

Краем глаза Пьер заметил, как Арман то ли споткнулся, то ли, получив удар шпаги, упал. Пьер, махая отчаянно шпагой, бросился к другу. Испанцы отступили, а он смог увидеть, что Арман получил удар кинжалом в грудь и весь залит кровью. Пьер рванул сорочку, обнажил тело друга, понял, что рана не очень-то опасная – клинок распорол кожу и лишь слегка задел мускул. Арман мало что соображал, но полностью не потерял сознание.

– Погоди, Арман, сейчас перевяжу, и ты будешь опять как огурчик. Потерпи, милый! Сейчас, родимый!

Он торопливо перематывал рану заранее заготовленной полоской чистой ткани. Кровь постепенно переставала сочиться. Завязав узел, Пьер поглядел на друга и сказал намеренно спокойным тоном:

– Вот и все. Теперь подожди – я вернусь к тебе. Лежи спокойно и не беспокойся. Я скоро. Бой уже затихает, – и он убежал помогать товарищам.

Минуту спустя испанцы сдались, побросали шпаги и подняли руки. Арабы в пылу сражения некоторых тут же зарубили, но большинство повязали и принялись растаскивать имеющееся на корабле добро.

Пьер тоже начал осторожно оглядывать темные помещения, держа пистолет наготове. С ним увязался один матрос, они вскоре проникли в трюм, отодвинув засов какого-то помещения. Огарок свечи высветил странную картину. Человек пятнадцать обтрепанных и грязных людей смотрели на них безумными от ужаса глазами.

– Эй, кто тут? – спросил Пьер по-французски, видя, что это европейцы.

– О, месье, вы француз?! Какая радость, месье! Вы освободите нас?

– Да кто вы и откуда появились на испанском судне?

– Мы пленные. Это долго рассказывать, сударь. Освободите нас побыстрее, мы умираем от страха и голода. Дайте нам пить, сударь!

– Эй, саадит, принеси этим людям воды, да побыстрее, – сказал Пьер своему напарнику.

Тот поколебался, недовольно что-то буркнул, но пошел куда-то. Пьер не был уверен, что тот выполнит его приказ. Он спросил:

– Давно вы здесь, господа?

– Уже вторую неделю, сударь. Нас захватили самым коварным манером. Эти испанцы совершенно бесчестные люди. Нас освободят, сударь?

– Ничего об этом сказать не могу, но постараюсь для вас что-нибудь сделать.

– Как это – что-нибудь, сударь? Мы не понимаем.

– Судно захвачено арабскими пиратами, господа. И я у них тоже в неволе, по сути дела. Я не распоряжаюсь здесь, господа. Все будет зависеть от адмирала и капитанов. Но я обещаю вам всю свою поддержку, какая только будет возможна. Я тут с товарищем, тоже, как и вы, французом, но он ранен, надеюсь, что не сильно.

– О, сударь, что же нам делать?!

Пьер понимал отчаяние этих несчастных людей, но помочь им не мог. В это время в помещение с факелами вошел какой-то капитан и его люди. Капитан оглядел мрачные казематы, пленников, уставился на Пьера и спросил:

– Это ты руми с «Тени пророка»?

– Это так, раис.

– Что ты тут делаешь?

– Да вот нашли с товарищем этих людей. Они взяты испанцами в плен и просят пить и есть. К тому же интересуются своей судьбой.

– Это не твое дело, руми. Иди отсюда побыстрее и не показывайся тут никогда! Пошел вон!

Пьеру ничего не оставалось, как выйти. Не стоило обострять отношения с капитаном чужого судна. Всему свое время.

Он нашел Армана на том же месте, но уже сидящего и глазеющего на разыгравшуюся кругом вакханалию.

– Как ты, друг? – спросил Пьер, приседая к нему.

– Нормально. Болит, но могло быть и хуже. Спасибо, ты вовремя ко мне подоспел. А у тебя что?

– Пленных французов нашел в трюме. Да капитан выгнал меня оттуда. Это очень интересно, Арман. Мне не по себе от всего этого. Так хочется им помочь, но думаю, что это невозможно. Они так и останутся пленными.

– Во всяком случае, это хоть что-то, а времени у нас много. Сразу не так просто что-либо придумать, особенно стоящее. Подождем, а там видно будет. К тому же и я выбыл из строя. А жаль.

– Даст Бог – поправишься быстро, Арман. Рана не очень-то глубокая, за неделю встанешь на ноги.

Глава 34 Смертельный план

Адмирал решил возвращаться на базу. В последнем бою были понесены очень большие потери, почти треть людей убита, множество получили ранения.

– Скорее всего, двинем опять в Рабат или Сале, что почти одно и то же, – заметил Пьер, когда два дня спустя флотилия едва тащилась на юг, часто меняя галсы – ветер был почти противный.

– Погода плохая, Пьер. Мне что-то тревожно на душе. Как бы не прихватили нас тут испанцы. Да еще с призовым кораблем. И людей у нас осталось мало.

– Да, отбиться тогда нам бы не удалось. Но кто знает, что у нас мало людей? Зато кораблей много, одиночное судно вполне можно отпугнуть, даже если оно и мощное и хорошо вооружено.

– Будем надеяться, Пьер.

Арман как накаркал, на следующий день с востока появился парус большого испанского военного корабля. Он медленно приближался. Флотилия, не рискуя, тотчас сменила галс и стала медленно уходить мористее.

Испанец стал преследовать арабские шебеки, выстрелами и сигналами требуя лечь в дрейф.

– Ишь чего захотел, – воскликнул Пьер, наблюдая за испанским кораблем. – С такой добычей нам только и сдаваться. Ничего он нам не сможет сделать, Арман. У нас преимущество в ходе. Он не сможет сблизиться с нами, медленно меняет галсы со своими прямыми парусами.

Тем временем «Стрела пророка», самое быстроходное судно флотилии, отделилось и пошло на сближение с испанцем. Ветер был почти ему попутный, и в полчаса суда сблизились на пушечный выстрел.

– Молодец адмирал, – заметил Пьер, наблюдая за маневрами шебеки. – Он решил точно выяснить намерения испанца. Теперь поглядим, что будет.

Как бы в ответ на слова Пьера борт испанца окутался дымом выстрелов. Приглушенный расстоянием гул залпа донесся уже после того, как матросы увидели, что все ядра плюхнулись в воду на довольно большом удалении от «Стрелы пророка».

– С такого расстояния они не попадут в шебеку, – довольно ухмыльнулся Пьер. – Да и само судно слишком мало, чтобы легко можно было в него угодить.

– Смотри, Пьер, шебека меняет курс. Словно играет с испанцем. Уходит!

– Больше ей нечего там делать – разведка закончена.

– А если подоспеет подмога и испанцы возьмут нас в клещи? – Арман с беспокойством глянул на друга.

– Если такое и случится, то еще очень не скоро. За это время можно исчезнуть за горизонтом, а там ищи нас!

– Хорошо бы Бог услышал твои слова, Пьер.

– Бог навряд ли, а адмирал наверняка слышит. Гляди – сигналит.

Тут послышалась команда перейти на другой галс, и матросы разбежались по местам. «Тень пророка» круто сделала поворот и запрыгала по волнам, удаляясь в море.

К концу дня испанский корабль был едва виден. Он безнадежно отстал, и в наступающей ночи дальнейшая погоня стала бессмысленной.

– Вот и все, мой дорогой друг, – сказал Пьер довольным тоном.

Флотилия продолжала медленно тащиться на юг. Сил для захвата новых призов уже не было, хотя одну попытку адмирал все же предпринял. Встречное судно, шедшее на север, оказалось отлично вооружено, да и капитан его показал, что он не из робкого десятка. Его огонь левым бортом так разнес палубу одной из шебек, что адмирал тотчас дал сигнал к отступлению. В противном случае до Сале могли дойти жалкие остатки пиратов, да и приз можно было бы потерять.

Лишь умение лавировать, ходить почти против ветра смогло позволить флотилии избегнуть разгрома. И адмирал мудро решил более не пытать счастья.

Наконец ветер изменил направление и задул с северо-востока. Флотилия побежала на юг веселее. Матросы тоже повеселели. Арман болтался по палубе, мешая матросам исполнять свои обязанности.

Он опять начал карточные игры и почти постоянно был в выигрыше, мечтая в порту потратить на развлечения так легко заработанные деньги. Он уже договаривался об этом с друзьями-арабами, и те с охотой принимали его предложения.

И вот, как узнал Пьер из услышанных разговоров Шамси с капитаном, флотилия прошла траверз Гибралтара и взяла мористее, надеясь при попутном ветре выйти к Сале.

Два дня спустя суда застыли в легком тумане. Полнейший штиль прекратил их движение. Жара, безветрие, скука одолевали команды в самом преддверии гостеприимного порта, где так здорово можно было бы провести время.

Целый день флотилия покачивалась на вялой волне, постепенно сносимая к югу течением.

Пьер с Арманом тоскливо поглядывали на стоящий недалеко от «Тени пророка» призовой корабль. С ним было много хлопот. Людей было мало, а этот корабль требовал многочисленного экипажа. Среди капитанов разгорелся спор. Никто не хотел отрывать от себя людей. Адмирал решил с каждого судна отрядить по два-три матроса во главе с помощником одного из капитанов.

Почти каждый день кто-то из матросов возвращался на свою шебеку. Теперь на судне находилось едва ли десять человек, для работы с парусами этого никак не хватало.

День клонился к вечеру. Отдохнувшие друзья молча смотрели сквозь туман на испанское судно, другие корабли почти не просматривались. Каждый думал о своем, но все мысли постоянно возвращались к одному – как попасть домой?

Вдруг Арман резко повернулся к Пьеру и даже поморщился от боли. Его глаза засверкали, и Пьер подумал, что тот придумал что-то из ряда вон выходящее и теперь хочет рассказать об этом другу.

– Ты что так встрепенулся, Арман?

– У меня мысль в голове, Пьер!

– Не переживай, это иногда случается с каждым. Что за мысль, если не секрет?

– Какой секрет от тебя? Тебе она и предназначается.

– Тогда начинай излагать, а то нам скоро уже на вахту идти.

– Гляди сюда, Пьер, – начал Арман и указал на испанца. – Сейчас на корабле не более десяти человек. В штиль да туман все будут спать или играть в кости. Видишь лодку? Это еще кто-то возвращается на свой корабль.

– Не тяни, Арман, – воскликнул Пьер, начиная понимать, к чему клонит его друг. – Продолжай и не отвлекайся.

– Вот я и говорю. Когда наступит наша вахта, мы тихонечко сядем в шлюпку и попадем на испанца. Это нам не составит труда. Захватим побольше оружия, особенно пистолетов.

– Что-то проясняется, – заметил Пьер, и лицо его слегка побледнело от нахлынувшего волнения. – Давай дальше, Арман.

– Дальше совсем просто. На палубе мы связываем команду, выпускаем пленных, поднимаем паруса и тут же двигаемся к Гибралтару, а там близко и португальская Сеута. Понял ты мою мысль?

– Понял, только как нам уйти от флотилии? Они нас в момент захватят.

– А пушки? Ты же их одним залпом распугаешь или просто разгонишь. В последней стычке, когда мы с позором ретировались, с десяток матросов выбыли из игры. Так что людей на судах совсем мало, и у нас появится шанс уйти. У нас же будет большая команда из пленных испанцев и французов. Мы с их помощью все это и провернем. Сколько их там? Человек тридцать, если не больше. Этого вполне хватит, чтобы отбиться в случае необходимости от арабов. Да и с парусами управиться.

– Возможно, ты и прав, Арман. К тому же несколько дней назад я сам видел, как туда отправляли огневой припас на случай драки. И мушкеты там имеются. Да, твоя мысль вполне заслуживает обсуждения.

– Да что там обсуждать! Игра стоит свеч. Не оставаться же нам навечно у арабов в услужении. Уже вот где они у меня сидят, – Арман провел ладонью красноречивый жест у горла.

– Но ты сознаешь, что этот план грозит нам смертью? Он очень опасен.

– Вся наша жизнь здесь смертельно опасна, Пьер. Ты сам мне не раз об этом напоминал. Захватить судно – да, рискованно, но возможно. А если и ты в это поверишь, то я уверен, что есть очень хорошие шансы на успех.

– Тогда надо все обстоятельно обмозговать и договориться. Предусмотреть все, конечно, невозможно, но постараться надо. Тем более что идем на опасное дело, хотя и привлекательное.

Укрывшись за фок-мачтой, друзья стали шептаться.

– Теперь надо незаметно собраться и быть готовым к началу нашей вахты. Особенно важно приготовить оружие, – подытожил уговор Пьер. – Жаль, что у нас нет никаких карт и инструментов для определения местонахождения судна. Хоть я не особо и силен в этом, но приблизительно определиться мог бы.

– Ничего, может, среди пленных найдутся такие, кто знает эти места. Не будем заранее волноваться из-за пустяков. Сначала нам надо добыть свободу, а остальное приложится.

Друзья устроились поспать немного, зная заранее, что предстоящая ночь потребует от них слишком больших нагрузок.

Глубокой ночью Пьер и Арман поднялись, осторожно осмотрелись. Туман несколько сгустился, бортовые огни испанца едва виднелись тусклыми пятнышками в кромешной темноте. Штиль был полный, и волна почти не ощущалась.

– У меня все готово, – шепнул Пьер другу. – Все наши пожитки уже в лодке, осталось притянуть ее к борту и спрыгнуть тихонечко.

– На палубе почти никого нет. Все спят в такую ночь. Это нам очень подходит.

Появился старший вахты с заспанными глазами, оглядел мокрую палубу, поежился от озноба, сказал, подходя к друзьям:

– Слава Аллаху, что ночь такая тихая, можно и поспать чуток, так, руми?

– Я бы на твоем месте и вовсе не вставал. До утра еще далеко, и можно не один сон с райскими гуриями увидеть.

– Таковы мои обязанности, руми. Пора подымать своих, или пусть поспят, как ты думаешь?

– Если хочешь, так мы с другом вполне можем отстоять вахту и вдвоем. Сейчас тихо, а мы все равно почти весь день спали и только что проснулись. И ты бы шел досыпать, раис. Что может до утра случиться? Иди себе, спи спокойно и не тревожь своих людей.

– Что-то ты добрый сегодня, руми. С чего бы это?

– Доволен, что плаванию скоро конец, настроение хорошее, вот и хочется доброе дело сделать. Аллах это приветствует, верно, раис?

– Оно-то верно, да ненароком начальник заметит.

– Помолись Аллаху, и он обережет тебя от всех напастей и от раиса Шамси. А капитан и вовсе никогда не выходит на палубу в такое время.

– Ладно, руми. Так и быть, можно считать, что ты меня уговорил. Посматривайте тут.

– Да хранит тебя, Аллах, раис, – напутствовал Пьер араба.

– Подождем малость, – зашептал Арман, оглядывая пустынную палубу. – Пойду осмотрю все уголки, как бы кто не притаился, хотя в такую сырость всяк ищет себе место посуше.

Друзья разошлись и вскоре встретились на юте, где внизу покачивалась на канате небольшая лодка с веслами.

– Все спокойно, никого нет, – сказал Арман. – Можно грузиться.

Пьер молча кивнул, хотя Арман и не мог этого видеть. Он перегнулся через борт за тросом от лодки, подтащил ее к трапу, потом оглянулся на Армана. Тот уже с оружием ждал у фальшборта.

Пьер махнул рукой перед самым носом друга. Они тихо спустились в шлюпку, руками оттолкнулись от борта шебеки, вставили весла в уключины и осторожно начали грести. Лодка шла на пятна света, желтевшие на борту испанца. Кругом была полная тишина.

Световое пятно постепенно увеличивалось, становилось ярче, и наконец из темноты показался черный борт корабля. Пьер негромко крикнул:

– Эй, на испанце! Есть кто живой? Принимай гостя.

Некоторое время было тихо, потом кто-то зашевелился у борта и сонный голос спросил:

– Чего надо? Спать не дают. Откуда?

– С «Тени пророка» пополнение вам, сони. Принимай.

– Чего кричишь? Сами устраивайтесь, утром разберемся. Залезайте и ведите себя потише, а то остальных разбудите. Шастают тут!

Пьер и Арман быстро залезли по трапу на борт. У грот-мачты под одеялами спали матросы. Их храп доносился до друзей, показывая, что особо опасаться им нечего.

Арман стукнул чем-то нечаянно, и Пьер шикнул на него нарочито громко:

– Тише ты, олух! Всех разбудишь.

Матрос, спросивший о прибывших, уже устраивался рядом с остальными, Пьер с Арманом подошли тихонько, глянули на спящих. Их было трое под влажными одеялами. Пьер поднял руку, подождал мгновение и ударил матроса рукоятью пистолета по голове. Арман тут же повторил эту процедуру с другим, а Пьер поспешил к третьему. Тот только попытался было приподняться, как крепкий удар уложил его на место.

– Связываем всех, – шепнул Пьер и тут же принялся проворно вязать руки и ноги обморочных матросов. – Затыкай рты им покрепче.

– Надо найти остальных арабов, Пьер. Их должно быть не более шести-семи человек. Пошли на корму.

С пистолетами на изготовку друзья двинулись на ют, где и нашли матросов, спящих в каюте с открытыми окнами. Их оказалось шесть человек, притушенный фонарь едва высвечивал закутанные в одеяла тела. Пьер молча кивнул, и друзья подкрались к спящим.

Несколько ударов, и четверо тут же были отключены. Остальные двое вскочили, но, увидев направленные на них пистолеты, остолбенели, молча уставившись на друзей. Пьер сказал зловещим шепотом:

– Хотите остаться живыми, сидите молча и не шумите. Малейший шум – и вы покойники. Свяжи их, Арман.

– Вот не думал, что все получится так легко и быстро, Пьер, – заметил Арман. Он с удовольствием оглядел дело своих рук.

– Погоди радоваться. Все как раз еще впереди. Теперь надо выпускать пленных и вооружить их. До рассвета не так уж и далеко. Скоро могут и нас хватиться. Тогда будет не до разговоров.

Не прошло и десяти минут, как палубапокрылась обрадованными людьми, которые шепотом высказывали свои соображения по поводу столь неожиданного освобождения.

– Друзья, – обратился Пьер к сгрудившейся толпе пленных. – Вы свободны, но это лишь начало. Надо еще защитить нашу свободу, и потому я прошу всех вооружиться и приготовиться к бою, который вполне возможен.

– Говорите, что нам делать, сударь! – раздался голос одного из французов. Лица этого человека не было видно, но чувствовалось, что он не простой матрос.

– Прежде всего не враждовать с бывшими своими врагами. Я говорю об испанцах. На время договоримся о перемирии. Это сейчас главное. И еще одно, не менее важное. Надо приготовить пушки к бою. Есть тут пушкари?

Вперед выступили три матроса. Пьер взглянул на них и сказал:

– Я сам неплохой пушкарь и вам помогу, но сейчас вы вычистите пушки и зарядите их картечью. Бить, коли такая нужда появится, по палубам, с тем чтобы не подпустить арабов на пистолетный выстрел. Их не так много, и если работать четко, то мы можем их одолеть. Огневой припас сами ищите, ваш корабль.

– Нам бы мушкеты, сударь, – послышался тот же голос француза.

– Мушкеты тут должны быть. Ищите, но огней не зажигайте. Припас к ним приготовьте и разыщите сабли, шпаги и прочие нужные в бою железки. Арабов, которые лежат связанными, не трогать до поры. Они нам могут еще пригодиться. А теперь за дело, друзья. Время не ждет. Скоро нас хватятся и все узнают. А ветра, увы, пока еще не предвидится.

Люди молча разбежались, а Пьер сказал Арману:

– Тебе особое задание, Арман. Найди побольше еды и раздай людям, а то они отощали в плену, и толку будет мало, если их не покормить. Действуй. И пошли кого-нибудь оттащить арабов подальше в трюм и запереть их там покрепче.

– Сделаю, Пьер. А ты поглядывай за морем. Как бы не проворонили мы чего. Да и ветер негоже прозевать. Он может к утру и появиться.

– Ты прав. Береговой бриз может и подуть. Ладно, иди.

Шум, поднятый снующими повсюду людьми, раздражал Пьера. Он мотался по палубе, проверял выполнение своих приказов, поглядывал на мачты, на далекие тусклые огни шебек и прикидывал, как могут разворачиваться события дальше. Пока на море штиль, им нечего опасаться атаки, хотя арабы могут использовать шлюпки. Но это им не поможет. Картечь сделает свое дело.

Один из пушкарей подошел и на ломаном французском доложил:

– Сударь, все пушки по бортам готовы к бою. Но есть еще две на корме, их тоже можно использовать.

– Это здорово. Молодец, пушкарь. Готовь и те пушки.

Пьер остановил одного матроса и спросил:

– Ты испанец? Сколько у вас тут людей?

Тот неопределенно пожал плечами и заявил, что французским не владеет. Это Пьер с трудом понял из его слов. Матрос указал на человека в довольно сносном одеянии, хотя и сильно грязном и обтрепанном.

– Сеньор, – обратился Пьер к человеку, подходя к нему, – вы говорите на французском? Скажите, сколько ваших людей тут на корабле?

– По-моему, их было восемнадцать человек, некоторые из которых ранены. Но они уже немного поправились, сеньор.

– Да французов пятнадцать, да нас двое, всего, значит, тридцать пять человек. Это уже хорошо. Вы кем были на корабле?

– Я был помощником капитана, сеньор.

– А где капитан?

– Позавчера скончался от ран, сеньор.

– Ладно. Будем вместе вести корабль. Куда, по-вашему, нам будет легче всего добраться? Подумайте сами и скажите. Вместе решим.

– Тут и решать нечего, сеньор. Гибралтар нами контролируется, так что идти надо к нему, а там уже безопасно. Во всяком случае, не так, как здесь.

– Хорошо. Провести судно сможете?

– Конечно, сеньор! Это моя профессия. Я хорошо знаю здешние воды.

– Сейчас вас должны накормить, а то, как я вижу, вы порядком отощали. И прошу вас взять командование на себя, подчиняясь, конечно, мне. Вы поняли?

– Безусловно, сеньор.

– Я еще французов опрошу. Идите и делайте все хорошо, ибо от этого зависит наша жизнь.

– Конечно, конечно, сеньор. Я все понял и выполню. Спасибо вам.

Едва пленники закончили завтрак, который был намного обильней, чем обычно, начался рассвет. Со стороны стоящей поблизости шебеки «Тень пророка» стали доноситься громкий разговор, крики. Арман заметил:

– Скорее всего, наше исчезновение теперь уже замечено.

– Они могут подумать, что мы уехали на какое-то судно в гости, – ответил Пьер. – Во всяком случае, ничего дорогостоящего не пропало, и они вряд ли сильно забеспокоятся о нас. Подождем, что будет дальше. А пока наведем на них пару орудий. Уже достаточно светло.

Подошел помощник капитана, которого звали Игнасио Капетильо.

– Сеньор, – обратился он к Пьеру, – позвольте доложить, что все задания выполнены. Люди готовы. На корабле нашли девятнадцать мушкетов и три десятка сабель и шпаг. Возможно, кое-что припрятано арабами. Надо еще у них поискать.

– Запомните, сеньор Игнасио. Людей у нас мало, и зря рисковать ими мы не можем. Потому всем укрываться и без особой надобности не высовываться. Хвастать храбростью и удалью будем после, а сейчас это нам ни к чему. Это приказ, сеньор.

– Вполне понятно, сеньор. Кстати, позвольте узнать ваше имя.

– Меня зовут Пьер, а друга – Арман.

Подошел Арман с озабоченным лицом, и Пьер вопросительно глянул на него.

– Пьер, мне сдается, что нам нечего ждать. Ветра нет, а туман если и рассеется, так только к полудню. Пока арабам ничего не известно, мы можем основательно потрепать их. Два судна стоят совсем близко. Как ты?

– Заманчиво, но честно ли это будет выглядеть?

– О какой честности можно говорить сейчас, Пьер? Опомнись! Вопрос стоит так: или они, или мы. Так почему нам не увеличить наш шанс? К тому же на других судах могут какое-то время и не понять, что тут происходит. Решай, пока не упустили время.

Пьер вопросительно посмотрел на Игнасио. Тот утвердительно кивнул.

– Ну что ж, душа не лежит на это, но другого выбора, как видно, у нас действительно нет. Сеньор Игнасио, приготовьте людей. Даем залп по флагману, он стоит по правому борту и имеет самую мощную артиллерию. Потом и по нашей славной «Тени пророка». И пусть Господь нас поддержит!

Пьер прильнул к пушке, подправил прицел, перескочил к другой и так обошел все пять бортовых. Фитили уже чадили, туман еще не разошелся, а море было на редкость тихим и спокойным.

Пьер скомандовал, махнув рукой:

– Пали!

Неожиданный грохот залпа прокатился над морем. Когда дым рассеялся, стало видно, что флагман остался без грот-мачты. Оттуда стали доноситься вопли, проклятья и слова команд. Пьер крикнул матросам:

– Быстро заряжай ядрами! Я к другому борту.

Он подправил прицел первого орудия. Оно грохнуло, судно вздрогнуло, а дым долго не сносило. Пьер уже колдовал над второй пушкой. В тишине, нарушаемой лишь криками арабов, которые сильно заглушались плотным туманом, выстрел прозвучал очень громко.

«Тень пророка» кренилась на нос. Корма медленно задиралась, а мачты вот-вот готовы были свалиться в море. Тихо громыхнула пушка, Пьер обернулся и тут же определил, что это ответил адмирал.

– Быстрей заряжай! Ядрами, ядрами! Шевелись, канальи! Линьков захотели?

Матросы и так спешили. Не все они были хорошими мастерами своего дела, а многие и вообще первый раз работали у пушек, но дело подвигалось. А в кормовой надстройке зияла порядочная дыра. Ядро прошило корму насквозь. Второе ядро разворотило кусок палубы у самой фок-мачты и ушло в трюм, где были заперты плененные арабы. Вопли и стоны тут же донеслись на палубу. Видно, кто-то из них пострадал, но разбираться с этим не было времени.

Пьер подскочил к первой пушке, которая была почти готова к пальбе. Он с помощью одного матроса наводил ствол на борт флагмана, целя ниже ватерлинии. Утопить именно его было особенно важно.

Он внимательно вглядывался в неясные очертания судна, прикидывал, когда оттуда грянет очередной выстрел. Но его почему-то не последовало. Лишь крики и ругань долетали до них. Его пушкари тоже все еще возились у орудий. Пьер спросил:

– Хорошо ли видны матросы на флагмане? Можно вести прицельный мушкетный огонь по судну? Арман, бегом ко мне!

– Что надо, Пьер?

– После первого же выстрела нашей пушки определи, как попали, и если будет возможность, а главное, необходимость, то открывайте огонь из мушкетов. Отбери самых метких, и палите прицельно. Берегите порох, его у нас очень мало.

– Бегу, Пьер!

Наконец Пьер смог произвести выстрел из пушки. Она отскочила, окуталась дымом, а Пьер все злился, что не может разглядеть результаты выстрела из-за дыма, висящего в неподвижном воздухе. Когда дым все же рассеялся, он увидел пробоину, неясно чернеющую у самой ватерлинии, а сзади он услышал вдруг мушкетные выстрелы.

– Что там у вас случилось? Почему стрельба?

– Шлюпка с арабами приближается! Это с тонущего корабля, сударь!

– Хорошо! Не подпускайте ее к борту. Из пистолетов их! Сколько там у них людей?

– Человек десять, сударь! Мы справимся!

Наконец оказалась готова вторая пушка. Пьер оттолкнул матроса, который собирался выстрелить, сам прильнул к стволу, поправил прицел, глянул злобно в перепуганные глаза пушкаря.

– Кто учил тебя этому делу? Или в небо решил ядро послать? Пали!

Корабль опять вздрогнул. На этот раз можно было увидеть удар ядра в борт и летящие щепки и куски дерева. Крен адмиральского судна стал быстро увеличиваться. А крики ярости, отчаяния и злобы доказывали, что выстрел и на этот раз оказался удачен.

– Вот молодчина, Пьер! – в восторге кричал Арман, подбегая к другу. – Два отличных попадания! Теперь адмирал пусть кормит крабов в море!

– С такой дистанции, а тут и ста саженей не наберется, каждый олух попасть может.

– Далеко не каждый, Пьер! Так что не подпускай без надобности никого к пушкам. Сам управляйся. А мушкеты нам сейчас не понадобятся. И так управишься.

– Ты гляди зорче, Арман. Могут появиться шлюпки с матросами. А нам никак нельзя дойти до абордажного боя. Мы его не выдержим.

– Понятное дело, Пьер! Не беспокойся, мы отобьемся.

Радостные крики бывших пленных возвестили, что «Тень пророка» ушла под воду. Лишь одна шлюпка медленно исчезала в тумане, уходя от досягаемости мушкетного огня.

– Заряжай картечью! Туман рассеивается! Шевелись, канальи! – Пьер был уже захвачен азартом удачно складывающегося боя. Но дальше могут возникнуть осложнения, если все шебеки примут участие в сражении.

Но тут Пьер ощутил дуновение ветерка. Он вскинул голову, увидел, как зашевелились поставленные еще затемно три паруса, оглядел море. Туман медленно поднимался и редел. Появились очертания шебеки, стоящей саженях в ста с лишним. На ней ставили паруса, стараясь уловить первые дуновения ветра.

– Игнасио! Гони всех паруса ставить! Арман, сюда!

– Что скажешь, Пьер? Гляди, адмиральский корабль тонет! Вот здорово! И потери у них есть, и немалые. Всевышний на нашей стороне!

– Смотри, как бы остальные шебеки не взяли нас в кольцо. Тогда весело будет. А наша посудина когда еще двинется с места. Слишком уж она тяжела.

– Ничего, Пьер. Зато пушки чудо как хороши и все заряжены. А с ними и с тобой нам бояться нечего. Аллах им не поможет! Ха-ха!

– Перестань, Арман! Дело еще только начинается. А ты уже победу празднуешь!

– А чего? У нас лишь двое раненых, а арабы потеряли уже два судна, одно из которых еще и флагман. Это ли не причина для радости?

– Погоди, Арман. Вон к нам подтягивается шебека. Надо упредить ее и не дать подойти на выстрел. Займись мушкетами, но от парусов поменьше бери людей. Нам нужно как можно быстрее набрать хороший ход.

Пьер тщательно выверял дистанцию, определял траекторию и прикидывал шансы на попадание. До шебеки было еще достаточно далеко, но ждать было хуже. Он решил рискнуть и сам запалил порох в затравнике.

Ядро едва заметно прочертило след в воздухе и только чуточку задело дальний фальшборт. Пьер выругался и припал ко второй пушке. А шебека приближалась и начала разворачиваться для залпа. Но Пьер знал, что ее маломощные пушки не в состоянии поразить даже такую большую цель – дистанция слишком велика. Сам же не спешил и все подправлял ствол. Наконец пальнул и проследил результат выстрела. Ядро ударило в самый нос, и бушприт завалился в воду. Штаги фок-мачты ослабли, и она немного завалилась назад, а потом и вовсе повисла на бегущем такелаже. Парус заполоскался. Пьер вздохнул и сказал сам себе: «Хоть так – и то хорошо. Теперь догнать нас этой шебеке больше не удастся».

Однако шебека пыталась сблизиться, и там для пробы выстрелили из пушки. Как и предполагал Пьер, ядро не долетело два десятка шагов и вспенило волну, не причинив никакого вреда кораблю.

Захваченный испанец наконец тронулся с места. Паруса едва ловили ветерок, но скорость постоянно росла, хотя и крайне медленно. По морю разносились крики, звуки труб и дробь барабана. Арабы не знали, как подступиться к кораблю. Адмирал был ранен и, едва взобравшись на борт ближайшей шебеки, в ярости стал избивать матросов, а всем судам приказал немедленно атаковать испанский корабль.

Туман вскоре вовсе растаял, и море стало просматриваться мили на три.

Шебеки широким полукругом следовали к кораблю, стараясь охватить его с двух сторон. Делали они это весьма нерешительно. Арабы уже догадались, что по ним стреляет именно Пьер, у которого редко бывают промахи, да и пушки на испанце были в два-три раза мощнее, чем на их шебеках.

Игнасио наконец сумел поймать попутный ветер, и со скоростью не менее трех узлов они стали удаляться в восточном направлении.

Пьер облегченно вздохнул, видя, что две оставшиеся неповрежденными шебеки ничего не смогут сделать с их кораблем. К тому же «Стрела пророка» совсем уж неосторожно приблизилась. Пьер долго наводил пушку, выжидал, прикидывал, поглядывал на небо и уж потом запалил затравку.

Картечь врезалась в судно. Борт запестрел рваными дырами, щепки разлетелись в разные стороны, а проклятия и вопли показали, что и матросы получили далеко не самые сладкие подарки.

Капитан шебеки тут же отвернул нос судна и стал удаляться от огрызающегося медведя, тем более что нападающих на него собак осталось не так уж и много.

В открытом море появилась волна, и Пьер удовлетворенно потер руки. Меткость при волнении сильно падала, значит, опасаться ответного удара пушек арабов вряд ли стоит. Он с надеждой оглядел наполнившиеся ветром паруса. Судно уже набрало ход, и вода под форштевнем весело журчала.

– Все, Пьер! – Арман сиял радостной и счастливой улыбкой. Он просто не мог ее удержать, она сама рвалась к губам, глазам, и весь он светился восторгом победы, которую считал и своей. И Пьер не пытался это оспаривать. – Как мы их, а! Знатно получилось, Пьер! Теперь уж мы точно доберемся домой! Пойду искать что-нибудь для праздничного обеда.

Глава 35 Ура, Гибралтар!

К полудню все шебеки исчезли за горизонтом. Они прекратили всякие попытки преследования – для атаки такого корабля сил арабов было явно недостаточно.

– Сеньор Игнасио, – Пьер взял испанца под руку. – Теперь многое будет зависеть только от вас. Я свое дело сделал, здешние воды практически не знаю, так что берите управление судном в свои руки.

– Да, сударь, я понимаю. Буду рад заслужить вашу благодарность.

– И еще, сеньор Игнасио. Мне необходимо быть в Марселе. Об этом вам не следует забывать. Так что, если это вас не устраивает, то мы вынуждены будем с вами расстаться.

– Как это, сударь? – Глаза Игнасио расширились от удивления и неожиданности. – Я вас не понял, сударь.

– Все очень просто, сеньор Игнасио. Если вы по каким-либо причинам не можете доставить меня в Марсель, то нам придется подыскать другое судно и расстаться. Иначе я не смогу с вами сотрудничать.

Игнасио задумался, поглаживая щетину на давно не бритом лице. Услышавший этот разговор важный француз, которого звали месье Фурже, с тревожным видом уставился на Пьера, и вопрос так и висел на кончике его языка. Он переводил взгляд то на Пьера, то на Игнасио, ожидал решения и явно был настроен против испанца.

– Вы, сударь, поставили меня в трудное положение, – наконец сказал Игнасио. – Мне непонятно, как можно раздобыть судно для вас или для меня с моими людьми в этих местах? Тут полно пиратов, и нам просто необходимо побыстрее добраться до Сеуты. Только там мы сможем считать себя в безопасности.

– А мы, сударь? – подал голос француз. – Как вы представляете наше положение, сеньор?

Игнасио смущенно потер подбородок, бросая взгляды на Пьера. Тот подозвал проходившего мимо Армана и сказал на арабском, растягивая слова, чтобы тот хорошо понял:

– Собери все мушкеты, пистолеты и холодное оружие тоже и запри его под каким-нибудь предлогом. Поторопись, друг.

– Хорошо, Пьер, – ответил Арман, моментально уловивший суть ситуации. И даже лицо этот актер сделал совершенно другим, недовольным и бесшабашным.

– Господа, – Пьер обратился к важному французу и испанцу, – я предлагаю это обсудить спокойно и, главное, без эмоций. Нам уготованы разные дороги, а посему надо раздобыть хоть малое судно и разделиться в Сеуте. Вы, сеньор, со своими людьми можете оставаться в городе, а мы будем прорываться на родину, в Марсель. Я полагаю, что это всех должно устроить.

– Но где раздобыть еще одно судно, сударь?

– Судно можно будет поискать в этих водах. Мы пока еще достаточно сильны и вполне можем захватить одно из арабских, которые обязательно встретятся нам на пути к Гибралтару. Кстати, сеньор Игнасио, где мы находимся, как вы полагаете?

– Сейчас мне трудно это определить. Но если выйти к берегу, это станет намного легче. Я тут плавал не однажды, ориентиры знаю достаточно.

– Тогда побыстрее измените курс и определяйтесь.

Солнце уже спустилось к горизонту, когда показался берег. Его волнистая линия серела под лучами заходящего светила. Игнасио приставил трубу к глазу.

– Полагаю, что мы теперь вблизи города Асила. Подойдем поближе, и тогда я смогу определиться точнее. Но я почти уверен в том, что мы примерно в двадцати милях от Гибралтара, вернее от входа в пролив.

– Будем надеяться, что это так, господа, – ответил Пьер. – Теперь слушайте диспозицию. Мы входим на рейд города, и если там окажется подходящее для нас арабское судно, мы его захватываем и тут же уходим на север. Это будет и наш приз, и решение всех недоразумений, которые могут возникнуть между нами, испанцами и французами.

– Не слишком ли это будет опасно, сударь? – спросил месье Фурже. На его лице обозначилось недоумение и откровенный страх.

– Сударь, мы во враждебном море, – ответил Пьер. – Здесь все уместно и все опасно. Но надо же как-то выходить из положения? Арабы не будут нас миловать лишь за то, что мы постеснялись захватить одно из их судов, утопив перед этим половину пиратской эскадры. Так что придется и рисковать, и драться, если того потребуют обстоятельства.

Француз замолчал, насупился, а Игнасио стал отдавать короткие распоряжения.

Когда солнце село и короткие сумерки померкли, корабль находился в трех милях от берега, и город теперь был хорошо виден редкой цепочкой тусклых огней.

– Сеньор Игнасио, потрудитесь убавить паруса и потушить бортовые огни. Мы не на прогулке.

Испанец молча кивнул и заторопился выполнять указания. Теперь корабль сбавил ход и медленно приближался к городу. Ветер стихал, паруса слабели, но берег был уже близко. Несколько фонарей светились на корме двух или трех суденышек, стоящих неподалеку. Пьер сказал:

– Ложимся в дрейф. Дальше не стоит идти. Полторы мили до берега обеспечивают безопасность от огня батарей. К тому же видны огни на рейде. Посмотрим, что это за суда, а вы, сеньор, разверните корабль носом на северо-запад. Так будет вернее и спокойнее.

Пока Игнасио командовал, а корабль занимал нужное положение, Пьер отобрал шестерых французов попроворнее, пару испанцев взял в качестве заложников, разместил их в шлюпке и раздал своим пистолеты, шпаги и тесаки. Потом подозвал Армана:

– Пока я буду плавать, ты присмотри за порядком. В случае чего не мешкай и пали в испанцев, особенно в Игнасио. Без него тут некому будет управляться с судном. А я подоспею к тому времени.

– Ты думаешь, что может что-то произойти? – с тревогой ответил Арман.

– Не знаю, но, как говорится, береженого Бог бережет.

Гребцы навалились на весла, и шлюпка быстро растворилась в ночи.

– Держим на вон те огни, – сказал Пьер, направляя шлюпку в указанном направлении.

Перед шлюпкой стал вырисовываться темный силуэт небольшой шебеки.

Пьер приказал пока обойти ее стороной, всматриваясь внимательным изучающим взглядом. На палубе никого не было. Потом он направил лодку дальше, к огню, светившемуся саженях в двухстах правее. Это было рыболовное суденышко, готовящееся отправляться на лов тунца. Оно было маловато и явно не подходило для их целей.

Далеко в стороне виднелся огонек третьего судна, и Пьер направил лодку туда.

Полчаса спустя оно выплыло из тьмы. Это была почти такая же небольшая двухмачтовая шебека. На палубе лениво двигались несколько теней. Пьер насчитал пять человек. Это было много. Он призадумался и решил, что первое судно подходит больше.

Развернув шлюпку, Пьер прикрикнул на уставших уже гребцов, и те заработали веслами сильнее, возвратились к первой шебеке. Там было тихо. Одинокий огонь закопченного фонаря почти не отбрасывал света, никакого движения не было видно. Видимо, на судне все спали.

Шлюпка, придерживаемая руками, мягко коснулась борта, и матросы быстро и бесшумно вскочили на палубу. С тесаками в руках они обшарили судно. Лишь на корме нашли двух спящих не то матросов, не то хозяина со слугой.

Пьер посветил фонарем, приставил пистолет к виску араба и тронул того за плечо. Араб проснулся, вскочил, но, увидев пистолет, упал на колени и с поднятыми к небу руками стал молить сохранить ему жизнь.

– Ни звука, иначе смерть, – прошипел Пьер зловещим голосом. – Ставь паруса и быстрее поворачивайся, коли жизнь дорога.

Второй араб только раскрывал рот, но произнести ничего не мог. Он лишь кивал в знак согласия и опрометью бросился на палубу, где с остервенением стал тянуть вместе с французами канат, поднимающий рей с парусом.

Судно медленно тронулось в темноту. Пьер стал на румпель и направлял ход в нужную сторону, где светился огонь испанского корабля. Полчаса спустя показалась громада черного борта. Матросы повернули реи, привальный брус заскреб борт, багры притянули суда вплотную, и голос Армана спросил:

– Все в порядке, Пьер?

– Да, друг. Ставим паруса. Где сеньор Игнасио? Поторопиться не мешает. Бриз как раз набирает силу, и мы можем хорошо пройти вдоль побережья за остаток ночи.

– Я здесь, сударь, – послышался голос Игнасио. – Паруса уже ставим.

Такелаж скрипел, визжал, паруса медленно распускались, поворачивались, ловя струи берегового бриза. Корпус испанского судна качнулся, дрогнул, застонав сочленениями, словно нехотя стал двигаться в сторону океана. И чем ближе становилось открытое море, тем сильнее напрягались паруса. Качка усиливалась, но суда уже набирали ход.

Захваченная шебека шла совсем рядом, и Пьер переговаривался с Арманом:

– Сейчас выйдем в океан, удалимся миль на пять от берега и повернем к Гибралтару. Если ход будет хороший, то к утру будем вблизи входа в пролив.

– А что нам делать, Пьер?

– Готовиться к перегрузке на шебеку. Забираем всех французов, оружие, припасы и прочее. Надо подальше отойти от берега.

Огни берега померкли, растаяли в ночи. Пьер крикнул, чтобы ложились в дрейф. Маневр был выполнен четко, суда сблизились.

– Сеньор Игнасио, принимайте своих в обмен на наших, – со смешком сказал Пьер. – Быстрее перегружаемся, время не ждет. Арман, ничего не забывай.

Пьер принимал с борта корабля оружие, воду, еду, бочонок пороха. Французы торопливо прыгали на шебеку. Арабы со страхом наблюдали всю эту кутерьму, шептали молитвы, моля Аллаха даровать им жизнь.

– Готово, Арман? – крикнул Пьер, оглядывая проделанную работу. – Давайте прощаться, сеньор Игнасио. Нам пора в путь, как, впрочем, и вам.

– Прощайте, сударь. Да хранит вас Дева Мария! Большое спасибо за избавление, мы этого никогда не забудем.

– Прощайте, сеньор! Желаю вам удачно добраться до ближайшего порта в Испании! Это вам будет намного легче, чем нам оказаться в Марселе. Но будем уповать на помощь Всевышнего! Прощайте и не поминайте лихом! Отваливай! – это было адресовано уже матросам, которые застыли с баграми у борта.

Шебека быстро отвалила, паруса, повернутые по ветру, наполнились, напружинились, судно бодро побежало по пологой волне на северо-запад. Постепенно очертания испанского корабля таяли в темноте. Огни меркли, мигали и потом вовсе исчезли. Одни звезды ярко мерцали в вышине.

– Ну вот, Арман, мы теперь и сами себе хозяева! – Пьер явно был доволен, и голос его выдавал радость.

– Дай Бог, чтобы это и дальше так продолжалось, Пьер. Путь-то нам предстоит не такой уж и близкий.

– Это так, Арман, но я почему-то верю в удачу. Уж слишком долго мы ее ждем. Не может того быть, чтобы она нам в конце концов не улыбнулась. Будем надеяться на лучшее.

Пьер оглядел напряженно молчавшую толпу французов. Они явно ждали его распоряжений и вопросительно глядели в лицо своего избавителя.

– Ну что, друзья! Свобода! Сейчас мы по очереди отдохнем. Я и арабы, да еще пара матросов вполне справимся с парусами. Ветер ровный, а до утра еще далеко. Идите устраиваться спать, утром поговорим подробнее. Оружие держите при себе. Спокойной ночи, господа. Идите!

Уставшие и переволновавшиеся люди без слов стали расходиться. Пьер повернулся к арабам:

– Коли хотите в живых остаться, то выполняйте все мои приказания и не вздумайте пытаться сбежать. А теперь поворачиваем ближе к северу и внимательно глядите по сторонам. Нам встречи с арабскими или испанскими кораблями ни к чему. И огни приказываю загасить.

– Слушаем, раис, – с готовностью промолвил старший, видимо хозяин судна.

Он стал у румпеля, поглядел на небо, на паруса, сказал что-то своему помощнику. Тот схватил канат, поглядел по сторонам. Французы, которые остались на вахте, взялись ему помочь.

Шебека слегка развернулась и в бейдевинд пошла вперед.

Пьер стал разбирать оружие, припасы, укладывал их на корме, прикрыл парусиной. Потом подошел к борту, облокотился о планширь. Черные воды океана струились, фосфоресцируя мгновенными брызгами холодного света.

Мысли его перенеслись к дому. Он даже заулыбался, вспоминая лица близких и любимых людей. Волнение охватило его, он оттолкнулся от планширя, пошел к арабу. Тот боязливо уставился на него. Пьер сказал:

– Ты, наверное, хозяин судна. Делай как я скажу и останешься жив. Что в трюме? И куда ты собирался направляться?

– О раис, утром я собирался на юг. Там хорошая торговля. А в трюме мелочь всякая, но больше всего тканей. Господин, не погуби мою душу грешную! Умоляю тебя – у меня дома семья, детишки. Они все с голоду помрут без меня.

– Перестань ныть, купец! Не помрут твои детишки. Гляди зорче и скажи, ты плавал за Гибралтар?

– Бывало такое дело, раис.

– Стало быть, эти места тебе знакомы?

– Да, мой господин. Аллах сподобился мне это втолковать в голову.

– Это хорошо, – Пьер замолчал, обдумывая очередной вопрос. – Плавание во Внутреннем море будет опасно для нас?

– Как сказать, господин. Для арабов мало опасности, но для вас…

– Понятно. А скажи мне, купец, сильно я отличаюсь от араба?

– Да, господин. В тебе сразу можно признать европейца. Хотя некоторые дальние арабы говорят похожим языком. За жителя Мисра ты смог бы сойти.

– Спасибо. Это уже что-то обнадеживающее. А скажи, испанских кораблей за проливом много встречается?

– Встречаются, господин. Но они ходят караванами по нескольку сразу. Там постоянно кто-то сражается. Но вдоль берега вполне можно пройти. Правда, я не знаю, куда вам надо?

– Это тебя не касается, купец. Делай свое дело.

– Да хранит тебя Аллах, раис!

– Не кощунствуй, купец! Это не к лицу правоверному. Ты с удовольствием перерезал бы мне глотку, если бы удалось улучить удобную минуту.

Араб втянул голову в плечи. Он перестал говорить, уставился в черноту ночи, поглядел на небо, подправил румпель.

Когда очертилась далекая волнистая линия берега, высвеченная посветлевшим небом, Пьер увидел рыбачью лодку со спущенным парусом и спросил араба:

– Что он тут делает? Рыбак?

– Да, господин. Тунца вытаскивает из сети.

– Хорошо. Держи к нему. Надо полакомиться и тунцом. Гляди, не упусти.

Занятые своим делом рыбак и его люди поздно заметили приближение судна. Они забеспокоились лишь тогда, когда поняли, что грабеж неизбежен. Пьер сказал арабу:

– Говорить будешь ты. Штук пять-шесть рыбин возьмешь, и мы отвалим. А я припугну его оружием. Действуй.

Не прошло и десяти минут, как шесть больших рыбин уже поблескивали на палубе шебеки своими мокрыми боками.

Рыбак был доволен тем, что неизвестные грабители отобрали не весь улов. Пьер оглядел горизонт. Лишь несколько малых парусов виднелись в разных местах.

– Купец, – обратился Пьер к арабу, – что ты скажешь о тех парусах, что видны в море? Опасность от них можно ожидать?

– Нет, господин. Это рыбаки или мелкие купцы вроде меня.

– Тогда скажи, где мы сейчас находимся? Далеко ли до пролива?

– Через час мы обойдем мыс, и тогда будет уже вход в пролив. Дальше Танжерская бухта и сам Танжер, господин. При попутном ветре к вечеру можно будет дойти до мыса Алькасар. Это уже настоящий пролив.

Пьер высматривал испанский корабль, но его нигде не было видно. По-видимому, Игнасио решил уйти дальше в море.

Стали появляться заспанные французы. Они с интересом осматривали море, вопросительно поглядывали на Пьера, но помалкивали, не решаясь докучать ему.

– Как дела, Пьер? – закричал продравший глаза Арман, высовываясь из люка, ведущего в трюм.

– Дела идут. Пока ничего существенного. Выходи, постой тут, а я немного вздремну, а то устал чертовски. И гляди за арабами, особенно за хозяином судна. Он мне не внушает доверия.

– Иди, Пьер. Тебе еще придется много работать. Отдохни. Через час разбужу на завтрак. О, да у вас тут деликатесы! Откуда тунцы взялись?

– Пришлось одолжить несколько штук у рыбака. Он, правда, не в обиде. Так что готовьте завтрак, а я посплю.

Удивительно, но день прошел спокойно. Никто не останавливал судно, никто не мешал его неторопливому плаванию. Они вошли в струю восточного течения пролива, и даже при слабом и не очень попутном ветре шебека шла хорошо. Как и предполагал хозяин судна, перед заходом солнца обошли мыс Алькасар с городком, состоящим из белых домиков, который едва угадывался вдали.

– Хозяин, ночью можно тут идти без опаски? – спросил Пьер измученного араба. Тот едва стоял на ногах, но боялся сказать об этом.

– Если держаться курса на северо-восток, то опасности нет. К полуночи надо лишь подальше обойти мыс Сирес, как у вас он называется, а дальше двигаться или точно на восток, или склоняться к северу, подальше от арабских берегов. Но это скорее испанские владения. Недалеко Сеута. Завтра во второй половине дня можно будет туда зайти.

– Я подумаю над твоими словами, хозяин. А теперь можешь идти спать, а то ты, я вижу, едва на ногах держишься. Отправляйся отдыхать.

– Да будет благословен к тебе Аллах, господин! Спасибо.

Поздним вечером, уже в полной темноте Пьер приказал взять паруса на гитовы, и ход судна тут же упал. По правому борту тянулась редкая цепочка огоньков. На нее он и ориентировался, посматривая с опаской по сторонам.

Пьер поспал совсем немного, но это дало результат. Он немного отдохнул, а нервное напряжение придавало сил и бодрости.

Арман распределил всех французов по вахтам, и теперь они безропотно выполняли свои обязанности. Еды было достаточно, и недавние пленники отъедались за несколько недель голодного существования.

Пьер все размышлял над тем, какой путь выбрать. Любой из них мог оказаться неудачным. Вблизи от берегов Испании на шебеку могли напасть испанцы, а от арабов тоже не жди милостей, коли идти арабским берегом. И в Сеуту не стоит заходить. Можно попасть в плен, и тогда хлопот не оберешься.

Все же, учитывая то, что они плыли на арабском судне, Пьер решил держаться ближе к южному берегу пролива.

Утром он сказал Арману:

– Я долго думал и пришел к выводу, что будем идти вдоль южного берега пролива. От испанцев тоже ничего хорошего не жди.

– Тебе лучше знать, Пьер. Тут я тебе не советчик.

– Ты хорошо устроил наших друзей французов? Учти, в случае встречи с арабами всем надо будет спрятаться в трюмы, изображая пленных. Но оружие держать наготове и по сигналу применять его немедленно. Ты отвечаешь за все это. И мне нужно человек пять, похожих на арабов и в арабских одеждах. Отбери тех, кто посмуглее и почернее волосами. Как только появится опасность, они должны быть на палубе, но не разговаривать. Я сам все буду делать. Араб мне должен помочь.

Прошел еще один день. Позади остались владения Испании в Африке, и теперь Пьер помаленьку отводил шебеку к северу. Наступил полдень, но никаких навигационных инструментов на судне не было, а араб ничего не мог сказать, не видя берега.

Пьер постоянно внимательно осматривал море. Часто встречались паруса, в последний час одно судно довольно быстро нагоняло шебеку, и это наконец встревожило Пьера.

– Что это за судно, хозяин? Что ты можешь сказать о нем?

– Бог его знает, раис. Трудно сказать. Оно и вправду уже долго держится за нами. Подозрительно это.

– Вот и я говорю об этом же. Не разбойники ли это алжирские?

– Все может быть, господин.

Уклончивый ответ араба и его тон насторожили Пьера. Он подозрительно глянул на хозяина шебеки. Тот вжался головой в плечи, но молчал. Наконец Пьер подозвал Армана.

– Мне не нравится это судно, Арман. Как бы это не оказался пират. Правда, оно невелико, немного лишь больше нашего, но… Приготовь людей, как было договорено, и пусть ждут сигнала, если что случится.

– Да, Пьер! – воскликнул встревоженно Арман.

Не прошел и час, как суда сблизились настолько, что можно было переговариваться при помощи рупора. С преследователя спросили по-арабски:

– Эй, на судне! Что за корабль? Откуда и куда?

Пьер тут же сказал арабу:

– Ответь им, что идем в Миср. Живее!

Хозяин испуганно прокричал в рупор:

– Идем в Миср, раис! Груз – разная мелочь и ткани!

– Ложись в дрейф! Мы подходим!

Пьер внимательно наблюдал за разговором и осматривал судно. Пушек нет, но людей довольно много, более двадцати, и это явно не простые торговцы. И лицо араба стало ему не нравиться. Потому он сказал, чтобы тот не отходил от него и постоянно стоял на румпеле вместе со своим помощником.

Суда сблизились, арабы крючьями стянули борта, и это убедило Пьера, что он имеет дело с алжирскими пиратами.

Четверо арабов быстро спрыгнули на палубу. Они были вооружены пистолетами и саблями. Один явно походил на капитана, остальные – его подручные. Головорезы они были отъявленные, судя по рожам. Полуголые, в широких цветных шароварах, они держали руки на рукоятках пистолетов и сабель.

Капитан осмотрел палубу, подошел к хозяину и спросил:

– Ты хозяин? Покажи груз, хочу глянуть, ценный он или пустяки везешь.

– Слушаюсь, раис, слушаюсь, мой господин, – стал кланяться араб, направляясь вместе с капитаном к люку.

Пьер, будто бы споткнувшись, топнул в палубу каблуком, положил руку на рукоять пистолета под плащом и подмигнул Арману с матросами. Те с хмурыми побледневшими лицами застыли поодаль.

Пьер двинулся вслед за капитаном и его помощником. Двое матросов остались на палубе, переговариваясь со своими и подозрительно поглядывая на французов. Пьер пропустил в люк арабов, сам повернулся к товарищам и кивнул. Те выхватили пистолеты и шпаги. Грянули выстрелы. Арабы в смятении отхлынули от борта. Пьер заревел:

– На абордаж! Коли, руби неверных!

Он бросился на палубу арабского судна, слыша, как сзади уже орут французы, стреляют мушкеты, стонут раненые и падают убитые. Он ворвался на палубу, тут же срубил первого же араба, бросившегося на него. Рядом увидел Армана с пистолетом и шпагой. Тот протянул руку и выстрелил прямо в лицо араба, который замахнулся на Пьера. Кровь и мозги забрызгали лицо Пьера, он отшатнулся, утерся торопливо, а в это время уже его обогнали французы.

Драка оказалась не столь уж и страшной, как предполагал Пьер. Арабы так опешили в первое мгновение, что поначалу не особенно сопротивлялись. Этого оказалось достаточно, чтобы переломить ход боя в свою пользу. Да и огнестрельного оружия у французов оказалось побольше, мушкетные выстрелы быстро сделали свое дело.

Всего три минуты понадобилось для полной победы. Четверо арабов сдались, остальные валялись на палубе в лужах крови.

Пьер не заметил, что оказался слегка ранен в руку, и теперь Арман торопливо перевязывал его рану. Пьер морщил бледные губы, оглядывал палубу, подсчитывал потери. Двое французов были убиты и несколько ранены. Такова была цена свободы.

– Арман, прикажи глядеть на море! – Голос Пьера был тонок от напряжения и боли. – Как бы кто не подошел, пока мы тут делаем свое дело. Очистить палубу, осмотреть трюм. Капитанскую каюту не пропустите.

– Хорошо, Пьер! Все сделаем, – ответил Арман, спеша выполнять задание.

– Где наш араб? Не кокнули ли его? А это вы, месье Фурже, – так, кажется, ваша фамилия?

– Сударь, вы правильно запомнили меня. Я не видел, чтобы нашего араба кто-то трогал. Однако поглядим.

Привели араба. Он держался ладонью за голову, сквозь пальцы сочилась алая кровь. Помощник поддерживал его под локоть.

– Кто может что-нибудь сказать о нашем хозяине? – обратился Пьер к французским матросам. – Как он себя вел в трюме?

– К его счастью, месье, он не успел ничего сделать, как мы уже ухлопали спустившихся с ним арабов. А его кто-то случайно задел впопыхах.

– Это ничего, пройдет. Ну что ж, хозяин. Хоть я тебе и не доверял, но никакого проступка ты не совершил, а хотеть свободы никому не возбраняется. Потому я возвращаю тебе твое судно, но забираю все деньги. Не обессудь. Мне и моим друзьям предстоит дальняя дорога, и деньги нам самим пригодятся. И забирай всех раненых и пленных с собой. Они тебе помогут добраться до порта, а мы переберемся на новое судно. Оно и побольше, да и вооружено лучше.

Араб бросился на колени и стал возносить благодарности Пьеру и Аллаху, милостивому и милосердному.

– Перегружаемся, друзья! Быстрее, быстрее! Нам надо спешить!

Переход на новое судно не занял много времени. Суда отвалили друг от друга и стали быстро расходиться. Пьер стоял на румпеле и правил на северо-восток. Паруса напряглись, надулись ветром, шебека запрыгала на волне.

– Теперь нам остается один путь – вдоль испанских берегов, – заметил Пьер Арману, когда люди на палубе несколько успокоились и прибрались. – Что ты нашел в трюме и каюте капитана?

– В трюме полно припасов, но товаров нет. Скорее всего, мы первый приз, который арабы захотели прибрать к рукам. А вот в каюте я кое-что нашел, – и Арман вытащил из-под плаща пузатый мешочек из парусного холста и потряс им перед лицом друга.

– Много?

– Не считал еще, но, думаю, тысчонка наберется.

– Как раз хватит, чтобы всем нашим друзьям вернуться по домам. Потом разделим, Арман. И не строй ты унылую морду! Не жадничай. Моли лучше Бога, чтобы ниспослал нам быстрейшее возвращение домой.

Глава 36 Марсель!

Туманное утро вяло вступало в свои права. Мокрая палуба блестела и была опасно скользкой, шебека плавно качалась, изредка ныряла носом в особо высокую волну, и вода с кипением прокатывалась по палубе пенными потоками, струями стекая за борт через шпигаты.

Солнце едва виднелось желтеющим пятном, но ветер быстро разгонял волны тумана, открывая синеющие дали моря. Сентябрь подходил к своей середине, и утренники уже чувствовались своей свежестью и бодрящей прохладой.

– Сударь, – обратился к Пьеру важный месье Фурже, уже почистившись и обретя приличный вид. – Судя по всему, мы приближаемся к французскому берегу?

– Надеюсь, что так, месье Фурже. Что вы хотите?

– Вы уже знаете, что я из Бордо. Не могу даже представить, как мне добраться до родного города. У меня нет средств для этого.

– Из этого положения можно легко выйти, месье Фурже. У нас появился некоторый запас золотых, добытый у алжирского капитана в каюте. Мы разделим его на равные доли по числу людей, и вы получите возможность спокойно отправляться домой посуху. Погода еще теплая, и дорога вам даже доставит удовольствие.

– Но сударь, я ведь не простолюдин, и мне, я думаю, полагается несколько долей. Вы не находите? Я ведь королевский нотариус провинции.

– Месье Фурже, я нисколько не нахожу ваши претензии законными, поскольку на моем корабле все равны. Кроме меня, конечно. Потому вы, сударь, получите столько, сколько положено каждому.

– Вы, сударь, странный человек, если не сказать, что опасный. Кстати, вы ведь не француз? Я это по вашему выговору понял. Я не ошибся?

– Вы правы, сударь. Я не француз. Но это не относится к делу, сударь. Я верно служу Франции и королю.

– Вынужден подчиниться силе, сударь. – Месье Фурже с недовольным видом поплелся прочь, провожаемый насмешливыми взглядами матросов.

– Земля! Земля! – Голос марсового, которого Пьер на рассвете посадил на мачту для наблюдения за морем, привлек к себе всеобщее внимание. – Берег! Капитан, Франция! Виват, Франция!

– Друзья-товарищи! – Голос Пьера срывался от волнения. – Помолимся Господу нашему, вознесем благодарную молитву за спасение из плена! – Пьер с одухотворенным лицом опустился на колени и стал молиться, осеняя себя крестом.

Матросы дружно последовали его примеру, и палуба огласилась возгласами, благодарящими за спасение Господа.

– Пьер, ты можешь узнать берег? – спросил Арман взволнованным голосом.

– До него еще очень далеко, Арман. Подойдем ближе, тогда попытаюсь. Но это уже не так важно. Зато, дружище, мы у себя, почти дома! Ты понимаешь это? Мы вырвались из проклятой Берберии! Слава тебе, Господи! Даже не верится.

– Ты прав, Пьер. Сколько же мы там пробыли? Года два, да?

– Не меньше. Но теперь кажется, что это и не было таким уж страшным. Верно?

– Конечно, оглядываясь назад, пройденный путь видится не таким опасным и длинным. А на самом деле мы столько исходили, что теперь и представить себе трудно. Не знаю, как уж тебе, а мне даже вспомнить страшно, Пьер.

– А я так бы и полетел, будь у менякрылья, к себе в усадьбу. Но ведь не полетишь. Нужно еще доплыть до Марселя, а на это может уйти не один день. Придется ждать.

– Мы и так все это время только этим и занимались. Но уж теперь осталось совсем мало, верно, Пьер?

– Это так, но от этого ожидание не становится более терпимым. Как раз сейчас мне так не терпится побыстрее добраться до Марселя. А там…

После полудня Пьер, определившись по береговым ориентирам, заявил, что они находятся где-то милях в ста западнее Марселя.

– Придется, Арман, ждать еще. При таком ветре мы лишь к утру сможем дотянуть до Марселя. А пришвартуемся, скорее всего, лишь к полудню.

– Ох, как долго, Пьер! Неужто ничего нельзя сделать? Это корыто едва ползет.

– Не гневи Господа, Арман! Судно вполне быстроходно. Вспомни, как мы два дня назад ушли от испанца. На другом судне вряд ли это было бы возможно. Так что мы должны быть благодарны этому корыту.

– Погоди, Пьер! Не мы ушли, а ты ушел. Что бы мы смогли сделать без тебя? Так что не скромничай и бери все на себя, как и положено капитану.

– Ладно уж, Арман. Перестань, а то зазнаюсь, а это уже будет плохо.

– Хорошо, перестал уже.

На последних милях пути экипажу пришлось основательно поработать. Противный ветер заставлял постоянно менять галсы, работа с парусами изматывала матросов. Однако теперь никто не роптал. Слева по борту тянулись родные берега, и работа не казалась такой изнурительной. К тому же пиратские харчи еще не закончились, и Пьер заставлял повара готовить самые изысканные кушанья, какие только можно было придумать на корабле. Все ликовали, и лишь королевский нотариус господин Фурже ходил отчужденный и мрачноватый, чувствуя свое одиночество и непонимание.

Утром, как только поднялось солнце, Пьер осмотрел берег.

– Я уже вижу скалы перед Марсельской бухтой, Арман. Мы пришли! Собирай матросов. Будем выдавать жалованье за рейс.

Арман побежал по палубе крича во все горло:

– Эй, братва! Быстрей собирайтесь к капитану! Жалованье выдают! Торопись, а то опоздаете!

Матросы, услышав клич, опрометью бросились к Пьеру, окружили его и с жадностью уставились на мешочек с золотыми, который он держал в руках.

– Друзья, – обратился Пьер к матросам. – Тут у меня добыча, захваченная у алжирцев. Ее надо поделить, так как скоро мы высадимся в Марселе. По старинному обычаю все делится равными частями. Так каждый из вас получит свои семьдесят два золотых. Подходите и забирайте свои кровные.

– Ура капитану! – Голос матроса еще не закончил вибрировать в утреннем воздухе, как его подхватили все остальные и громко орали хвалу капитану, пока Пьер не остановил крикунов:

– Хватит орать, друзья! Приступаем к выдаче.

– Филипп, получай и отходи, Жан, получи свое, пошел, Бернар, бери и трать, но по-умному.

Так Пьер раздал все деньги, но в мешочке осталось еще несколько монет. Он сказал:

– Остальные я отдаю раненым, которые пролили кровь в бою с неверными, – и он протянул каждому из пострадавших в схватке его дополнительную долю.

– Капитан, а себе что ты оставил? – раздался голос матроса.

– Не беспокойся, Жак, себе я оставил судно. Я ведь купец и судовладелец. Оно мне пригодится, да и с Арманом надо поделиться. Ведь мы друзья.

– Правильно, капитан! Что нам делать с кораблем? А тебе он пригодится. Мы не в обиде. Забирай все, да хранят тебя Господь и Дева Мария! Мы и так в долгу у тебя. Где бы мы были сейчас, если бы вы нас не освободили. Ура капитану! – Голос матроса мигом поддержали, и громкие вопли радости пронеслись над морем.

– Все, друзья! Пора приготовиться к входу в бухту. Бросаем якоря на рейде.

Впереди уже завиднелись строения города. Далекий перезвон колоколов восхитительной музыкой проникал в сознание матросов. Они навострили уши и вслушивались с упоением и восторгом на ликующих лицах.

Очень тихо судно вошло в гавань и, опустив паруса, застыло на месте. Якоря с глухим всплеском бухнулись в воду, шебеку немного развернуло по ветру. К ней уже спешила шлюпка с портовым чиновником. Приключения закончились, начиналась обычная жизнь.

– Друзья, готовьтесь на берег! Шлюпку на воду! Собирай пожитки! – Голос Пьера звучал взволнованно и как-то одухотворенно.

– Не обманывают ли меня мои глаза?! – Портовый чиновник развел руки в радушном приветствии с лучезарной улыбкой на лице.

Это был немолодой уже человек невысокого роста, с усами гвардейца, одетый в поношенный кафтан, с белым шарфом на шее. Его загорелое лицо выражало и удивление, и радость, смешанную с надеждой на приличную подачку или взятку, которые сильно способствовали благополучию чиновника.

– Мессир Блан! Неужели это вы? Вас уже и ждать перестали! Говорили, что вы в плену у варваров!

– Все верно, мой любезный Франсуа. Там я и был и только что вырвался. Зато попал прямо к вам в лапы. Принимайте.

– Я так рад снова видеть вас! Поздравляю, искренне поздравляю.

– Заходите в каюту, месье. Надо отметить это событие бутылочкой, хотя ничего стоящего предложить не могу. От неверных мы, а там, сами знаете, плохо с вином.

– Непременно, непременно, мессир Блан. С превеликим удовольствием.

Пьер повел своего гостя, вернее контролера, в каюту. Бутылка вина и горка апельсинов встретили француза. Они расселись на табуретках, распили бутылочку, и Франсуа сказал:

– Прошу меня простить, мессир Блан, но дела, знаете ли. Мне надо бы закончить их побыстрее.

– Я весь внимание, дорогой Франсуа. Слушаю.

– Я понимаю, что вы только что из алжирского плена и неволи. Однако что за товар у вас в трюме?

– Сожалею, но никакого товара нет. Мы должны были стать первым призом наших пиратов, но Господу было угодно решить иначе, и нам удалось не только от них избавиться, но и захватить судно. Так что можете спокойно осмотреть трюм, если имеете желание. Но, повторяю, там ничего нет. А люди, которые собираются на берег, – это пленные французы. Их мы тоже привезли с собой, освободив из плена и рабства.

– Похвально, весьма похвально и достойно всяческого уважения, мессир. Однако пойдемте взглянем для очистки совести. Извините великодушно.

Они спустились в трюм, где чиновник с сожалением убедился, что получение мзды откладывается на неопределенное время. Он вздохнул, а Пьер улыбался, понимая его состояние, потом сказал:

– У вас, месье Франсуа, все еще впереди, не расстраивайтесь.

– Да уж… – и они полезли на палубу.

– Что нового в Марселе, месье?

– Странно, мессир, но у нас не происходит ничего особенного. Пока все спокойно. А что вы, если не секрет, намерены предпринять в ближайшее время?

– Прежде всего оформить судно. Потом принять ванну, посетить парикмахера, отоспаться, посетить свою контору, а потом отправляться к жене, естественно. Вот таковы мои ближайшие планы, месье Франсуа.

– Что ж, желаю вам приятного отдыха, встречи с семьей и успехов в делах.

Чиновник погрустнел на мгновение, потом улыбнулся и спустился по трапу в шлюпку, махнув на прощание рукой.

– Ну, ребята! Теперь можете отправляться в город! Прощайте и не забывайте нашу дружбу и общие дела. Счастья вам и удачи! – Пьер махал рукой, пока шлюпка с матросами не затерялась среди множества других лодок и судов, заполнявших гавань.

– Вот и остались мы одни, Арман. Надо бы побеспокоиться об охране судна, пока я буду на берегу. Так что побудь малость на борту, а я быстро управлюсь и пришлю за тобой шлюпку. Не возражаешь?

Арман сделал кислую рожу, но смолчал, понимая, что дела для Пьера превыше всего. Тот понял друга, похлопал его по спине, успокаивая.

– Не огорчайся. Это всего на пару часов, от силы на три. Потерпи, и я обещаю тебе многое.

Уже вечером шлюпка пристала к борту шебеки. Три матроса пригласили Армана в лодку. Тот уселся на весла, а матросы остались на судне. Они уже были наняты Пьером в команду и приступали к исполнению своих обязанностей.

За это время Пьер успел посетить самые нужные места в городе. Прежде всего он помчался в свою контору, к заместителю Роберу Легри. Ему так не терпелось поскорее увидеть кузена Ивонны, что он чуть ли не бросился бежать. Однако ему посчастливилось сесть в наемную коляску, которая в десять минут домчалась до места.

Робер не мог вымолвить ни слова, увидев Пьера. Наконец он открыл было рот, но Пьер подскочил, обнял его тощую фигуру, придержал, ибо тот едва удержался на непослушных ногах.

– Боже мой! Неужели это вы, мессир Пьер? Глазам не верю!

– Хватит причитать, Робер! Это я и никто другой! Я вернулся! Как там моя Ивонна? Рассказывай прежде всего о ней. Я слушаю, и закрой рот, а то муху проглотишь. Что Ивонна, как Эжен, Мари? Ну!

– О, мессир! Это так неожиданно, что у меня и слов не находится от радости. Боже, Боже! Как долго вас не было, мессир Пьер! Ивонна с ума сойдет от радости.

– Я же сказал – хватит, Робер. Говори об Ивонне!

– Да что же говорить, мессир? Ивонна живет как в заточении. Никуда не выезжает и нигде не показывается. Все ждет вас, мессир. Последний раз она сообщила мне через посыльного, что вскоре ожидает вас увидеть. Писала, что вы скоро явитесь, но ей никто не верил. И вот вы здесь, мессир! Я так счастлив!

– А дети? Как они, как Эжен, Мари? Рассказывай!

– Дети, мессир, растут. Эжен уже большой и очень похож на вас. Я его видел в начале лета. А Мари просто прелестна. Вылитая Ивонна! А глаза, кажется, еще синей, чем у матери! Скорей бы вы их увидели, мессир! Но как же вы-то?

– А что я? Все хорошо, Робер. Вот приехал на корабле. Слава Богу, все закончилось, и теперь можно отдохнуть и насладиться домашним уютом и покоем. А как тут наши дела?

– Мессир, должен признаться, что дела идут неважно. Убытка нет, но и доход неважный. Без вас плохо. Я уж и так с ног сбился, но вас заменить никак не мог. За последний год всего сорок тысяч дохода. Едва хватает на содержание поместья и конторы с мастерскими. Скорее бы вы брались за дела, мессир. Мне так неловко, но что я могу поделать?..

– Не огорчайся, Робер. Скоро я сам начну опять заниматься делами, а сейчас мне необходимо привести себя в порядок, а главное – выспаться и отдохнуть. Плавание было слишком утомительным. Так что раздобудь-ка мне лошадь.

Полчаса спустя Пьер уже отмокал в ванной. Двое слуг носились по дому, угождая хозяину. Кухня наполнила весь дом ароматами яств.

Пьер с трудом дождался того момента, когда можно было завалиться на чистые простыни, пахнущие пряными травами, и тут же погрузился в блаженный сон.

Он крепко и спокойно спал до следующего полудня. Никто не решался будить господина, ходили на цыпочках, говорили шепотом.

– Жан! – позвал Пьер слугу, проснувшись от яркого солнца, бившего через щели в шторах. – Поди сюда!

– Вы проснулись, господин? Чего желаете?

– Умываться и есть! Больше пока ничего. И быстрее, каналья ленивая!

Пьер хотел к вечеру попасть в усадьбу, но, конечно же, не рассчитал времени. Он так и не смог выехать в этот день и отложил это на утро. Зато щеголял теперь отменной стрижкой, был чисто выбрит, благоухал душистой водой и сверкал белоснежными манжетами и воротником. Шляпа с широкими полями дополняла его наряд. Платье было самым модным и приятно отдавало чистотой и свежестью.

Он встретился с Арманом. Как и договаривались, тот пришел к нему в дом, но Пьер спал и тому пришлось три часа ждать пробуждения своего друга.

– Дорогой Арман! – встретил Пьер друга за завтраком, который можно было считать и обедом. – Завтра мы отправляемся ко мне в усадьбу. Сегодня, как бы я на это ни надеялся, ничего не выйдет – проспал, как ты можешь заметить.

– Я с нетерпением ожидаю встречи с твоей супругой, Пьер.

– Только не вздумай с ней заигрывать, Арман. Я не очень-то ревнив, но на этот раз могу и сорваться. А со мной шутки плохи. Учти это, – заметил Пьер и довольно рассмеялся.

– Прости, друг, но обещать не могу. Буду стараться, но…

– Тогда точи шпагу или готовь кулаки.

– Тогда, как ты сказал, я лучше сдержу себя, Пьер, – улыбка не сходила с губ Армана.

– А ты молодец, Арман. Принарядился. Хорошо выглядишь. Я доволен.

– Ты-то доволен, но я остался без денег!

– Это легко поправимо. Я же обещал, что ты сполна получишь свое, но немного надо подождать. Мне надо освоиться, а на первое время ста золотых тебе хватит. Держи! – Пьер перебросил другу увесистый мешочек со звонкими монетами.

– Я всегда верил, что ты исполнишь свое обещание, Пьер. Теперь можно и пожить в свое удовольствие!

– Ладно, Арман, мне некогда. Завтра будь готов на рассвете выезжать. До усадьбы почти двадцать миль, и ехать долго. Не опоздай.

– Будь спокоен за меня, Пьер. Готов буду вовремя.

И вот они уже ехали по пыльной дороге. Кругом были заметны первые признаки осени, благоухали травы, чуть желтели перелески, поля, пригорки виноградных зарослей; трудолюбивые крестьяне провожали их любопытными взглядами, с трудом разгибая спины. Некоторые улыбались, узнавая Пьера, махали ему рукой, и он с удовольствием отвечал им.

Друзей так переполняли чувства, что разговаривать не хотелось. Нетерпение будоражило Пьера, а Арман просто любовался панорамой предгорий и отдыхал душой от всего пережитого.

– Сейчас будет поворот, и ты увидишь мою усадьбу. Гляди, Арман, – вот она!

– Ух ты! – воскликнул Арман, вглядываясь в далекие постройки. – Да у тебя настоящий замок, Пьер! Вот это жизнь, никогда бы не поверил, что ты действительно можешь иметь такое! Поздравляю!

– Погоди, Арман. Я сильно волнуюсь. Сердце готово выпрыгнуть из груди.

Кони влетели в раскрытые ворота. Куры и гуси с воплями бросились по углам, собаки залились яростным лаем. Кто-то из людей выскочил навстречу, но, увидев господ, замешкался, с любопытством глядя на взмыленных лошадей.

Пьер выскочил из коляски и опрометью бросился наверх. В первой же комнате он остановился как вкопанный. Перед ним стояла Ивонна, вся в растерянности, в пышном наряде с лентами и бантами, и глядела испуганно своими огромными голубыми глазами-озерами. Они стояли так секунду, потом глаза Ивонны стали меняться, лицо залил обворожительный румянец. Лицо засияло радостной счастливой улыбкой, она раскрыла объятия, и Пьер подхватил ее, осыпая жаркими поцелуями.

Они так стояли в обнимку и не могли произнести ни слова. Наконец Пьер услышал голос, который заставил его обернуться:

– Мама, что это?! Что ты делаешь?

– Сынок! – Пьер бросился к мальчику, лицо которого было искажено злостью и обидой. – Сынок, это я, твой папа! Я приехал! Иди ко мне!

Эжен вздрогнул, лицо его озарилось широкой радостной улыбкой, и он со всех ног бросился к отцу, прыгнул на него, вцепился и стал целовать мягкими нежными губами.

Наконец, немного успокоившись, он спрыгнул с Пьера и сказал:

– Мама, а я сразу его узнал. Это мой папа! Он теперь будет с нами, правда, мама?! Мари! – заорал он во всю глотку. – Беги скорее сюда! Папа приехал! У нас теперь будет постоянный праздник! Мари, где ты?

В комнату вбежала девочка лет трех. Пьер взглянул на нее, и сердце его зашлось от любви и радости. На него смотрели огромные синие глаза матери, но более чистые, нежные. Пьера даже зашатало от восторга и прилива чувств. Он раскрыл объятия, но Мари не шевельнулась. В глазах девчушки появился страх и недоверие. Ивонна, сдерживая слезы радости, сказала:

– Мари, девочка, это же твой папа. Подойди к нему и поцелуй. Ты его еще не знаешь, но вы скоро подружитесь. Иди же!

– Мари, я тебя жду, моя радость! – воскликнул Пьер прерывающимся голосом. Дочь несмело, робкими шагами подошла к Пьеру, он вскинул ее к себе на руки и крепко прижал к груди. Потом стал целовать, пока Мари не захныкала и ее не пришлось отпустить.

– Дети, идите играть, – сказала Ивонна. Она подошла к Пьеру и наконец-то прошептала: – О милый! Как долго ты отсутствовал! Я так ждала! Но наконец мы все-таки вместе, любимый!

– И я столько раз мечтал о встрече с тобой, что со счета сбился, дорогая, – ответил Пьер, прижимая жену к себе и осыпая страстными поцелуями.

Они долго так стояли, ласкаясь и шепча невесть какие нежные слова, вспомнить которые потом было просто невозможно.

Наконец она отпрянула, глянула на мужа своими бездонными глазами, как бы снова к нему привыкая, и сказала:

– Милый мой, а я уже почти месяц жду тебя домой.

– Кто же тебе, дорогая, об этом мог сказать? Чудно ты говоришь, милая.

– А вот знала, потому с тех пор постоянно одеваюсь для встречи, и на кухне всегда готов праздничный обед. Так что пошли быстрее за стол, ты ведь проголодался, наверное. За эти два года вряд ли ты хоть раз ел что-нибудь приличное.

– Ивонна, милая, почему ты говоришь загадками? Откуда тебе было заранее известно о моем приезде?

– Пойдем обедать, и я тебе все расскажу. Слышишь, Эжен всем уже уши прокричал о твоем приезде. А на Мари не обижайся, она и не могла тебе ничего сказать. Когда ты уезжал, она была слишком мала, чтобы запомнить своего блудного отца. Она привыкнет.

– Я и не сомневаюсь, милая. Мы с нею подружимся.

В комнату осторожно заглянул Эжен, огляделся кругом и спросил:

– Мама, папа, вы долго будете тут обниматься? Мне тоже хочется с папой побыть. Пошли обедать все вместе.

– Правильно, сынок, – ответила Ивонна, счастливо улыбаясь. – Зови папу в столовую. Обед сейчас будет подан.

Эжен помчался впереди, супруги, ошалелые от счастья, шли следом.

– Дорогая, я приехал не один. Со мной друг, с которым мы все это время пробыли вместе. Позволь мне его тебе представить.

– Конечно, любимый! Я буду рада познакомиться с твоим другом, с которым ты делил все горести и невзгоды рабства. Где он?

Пьер громко позвал Армана и, когда тот появился, проговорил с несколько загадочной улыбкой:

– Вот это и есть тот самый Арман, что был со мной все эти два года. Прошу.

Арман галантно поклонился, заглядывая в глаза Ивонне. Элегантно поцеловал протянутую руку.

– Мадам, я так часто слышал о вас, что нисколько не удивляюсь, что у меня сложилось точно такое же впечатление о вас, какой вы и являетесь на самом деле.

– Что вы говорите, сударь!

– Говорю истину, мадам. Пьер так часто вспоминал вас и описывал ваши достоинства. Однако мне кажется, что он не полностью раскрывал их. Он во многом ошибался, мадам. Вы намного ярче и привлекательней, чем он говорил.

– Да вы льстец, сударь. И я не удивлюсь, если окажется, что вы и сердцеед. Берегитесь, мой муж может и возмутиться. – Ее глаза игриво засверкали, румянец разлился во все лицо, а Пьер постарался побыстрее перевести разговор в другое русло.

– Арман, ты лучше постарайся переубедить Ивонну, иначе она может превратно понять тебя.

– Не беспокойся, Пьер. Мадам меня прекрасно поняла. Правильно я говорю, сударыня?

– Думаю, что да, месье. Однако мы заболтались. Проходите, обед наверняка уже нас ждет. Прошу, господа.

– Мама, я сяду рядом с папой! – вскричал Эжен, бесцеремонно забираясь на стул рядом с Пьером.

– Хорошо, хорошо, Эжен, только не кричи. Это плохо – так вести себя за столом. Постарайся не огорчать папу и его гостя. А где Мари?

– Ее причесывают, мама. Она сейчас будет.

Обед прошел в на редкость дружеской обстановке. Всем было весело, уютно и свободно. Арман частенько бросал на Ивонну многозначительные взгляды, она кокетливо улыбалась, краснела, смеялась, а от выпитого вина так разошлась, что Пьер вынужден был ласково пожурить ее:

– Ивонна, милая, будь немного сдержанней.

– Пьер, дорогой, я теперь так счастлива, что не могу и не желаю быть сдержанной.

– Оставь ее, Пьер, – заметил Арман. – Она так непосредственна и прекрасна, что моих запасов слов явно не хватает для полной оценки всех достоинств твоей супруги.

– Не слишком ли много ты отпускаешь чужой жене комплиментов, Арман?

– Думаю, что женщине никогда не могут быть неприятны подобные высказывания такого представительного мужчины, как я. – Он весело засмеялся, а Пьер не смог сдержать своих чувств и нахмурился.

Арман после обеда расслабился, выпитое вино и отличный обед так восхитили бродячего актера, что он готов был сидеть за столом до бесконечности. Но нетерпение супругов было таким явным, что не заметить этого было невозможно.

– Пьер, я в восторге от твоей жены, от обеда и всего твоего дома! Но не обидишься ли ты, если я позволю себе удалиться? Уже достаточно поздно, и я бы хотел отдохнуть. Я еще не совсем оправился от путешествия. Мне уже показали мою комнату, и провожать меня нет смысла. Пока, мои дорогие! – И он покинул столовую.

– Пьер, он нарочно оставил нас, не правда ли? Он так мил, забавен. И он поступил так правильно, покинув нас, правда, милый?

Пьер увидел в ее глазах жгучее желание, которым томился и сам. Он лишь согласно кивнул, и супруги, обнявшись, медленно удалились в спальню.

Весь дом затих, хотя было совсем рано. Все понимали, что такая длительная разлука супругов требует немедленной разрядки. Даже дети угомонились, особенно Эжен.

Он обегал уже всю усадьбу, побывал и в крестьянских дворах и всем кричал о радостном событии в их доме.

А Пьер после долгожданной близости и жарких объятий вытащил заветные подарки его нежданных покровителей в Берберии и преподнес их жене.

– Прими, моя дорогая, эти подарки. Их просили передать тебе весьма разные люди, которые хотели засвидетельствовать уважение к тебе, которое ты и заслуживаешь на самом деле.

– Боже мой! Что за прелесть! Это же так дорого, милый! И как ты странно говоришь. Что за разные люди их мне предназначили? Это очень интересно и загадочно. Расскажи, милый!

– Все очень просто, милая Ивонна. Вот это украшение тебе просила преподнести одна красавица, которая пыталась соблазнить твоего мужа. Но он оказался ей не по зубам. Честно говоря, сперва она несколько озлобилась, но быстро опомнилась и преподнесла мне для тебя эту прелесть. Потом я тебе поведаю об этом подробнее.

– А другое украшение? Оно от кого?

– А это от ее мужа, который был так поражен моим нежеланием изменить жене, что решил одарить тебя по-своему. Нравится?

– Божественно, милый! Но меня заинтриговала та красавица. Откуда она?

– Я же сказал, что она жена моего патрона, владетельного князя в Берберии, где мы с Арманом прожили осень и зиму. Мы с ним кое-что для него и его рода сделали, и в благодарность за это он отправил нас поближе к дому и одарил тебя. Он калека. Ему оторвало ногу в сражении, и он с тех пор перестал общаться с женами.

– Посмотри мне в глаза, Пьер, – строго сказала Ивонна.

– Ты мне не веришь, Ивонна!

– Вот теперь почти верю.

– Ты меня огорчаешь, Ивонна.

– А она красивая? Лучше меня? Красивее?

– Столько вопросов сразу, Ивонна! Ладно, отвечу на все. Она красива, я уже говорил тебе. Она полукровка или что-то в этом роде. Отец у нее португалец, а мать какая-то негритянка. Она намного хуже тебя, настолько, что я даже и сравнить не могу, милая, – и, рванув жену к себе, Пьер жадно впился в ее мягкие губы.

– М-м-м-м… Но ты не на все вопросы ответил, Пьер.

– А что еще? Ах да, красивее ли она тебя. Ее красота какая-то иная, она не годится тебе и в подметки. Так, кажется, говорят у меня на родине.

– Ха-ха-ха! Ну и рассмешил ты меня, Пьер. Неужели все то, что ты мне тут говоришь, правда? Что-то верится в это с трудом.

– Как мне больно такое слышать, милая. Спроси у Армана, если хочешь.

– Твой Арман не внушает мне никакого доверия, дорогой. Он просто-напросто обыкновенный бабник, который готов волочиться за первой же попавшейся юбкой. Разве я не права, Пьер?

– К сожалению, это в значительной степени так, моя дорогая. Ты правильно его поняла. Поэтому я немного был недоволен твоим заигрыванием с ним.

– Мой милый Пьер! Ты ревнуешь? Как приятно это слышать, любимый! Но не волнуйся! Я тебя ни на кого не променяю. И уж конечно, на такого, как Арман. А сегодня я была просто ужасно весела и счастлива! А ты? – спросила она с жадным выражением глаз.

– Еще больше, – едва успел проговорить Пьер и задохнулся в страстном поцелуе.

Глава 37 Дела домашние

Ранняя осень блистала мягкими красками. Жара спала немного, воздух с гор был кристально чист и прозрачен. Все благоухало увядающими травами, сухим лесом, раскинувшимся по склонам высоких холмов. Мягкость тонов навевала некоторую грусть. Томление расплывалось по телу в предчувствии конца чего-то яркого, яростного и жгучего.

Усадьба жила тихой счастливой жизнью. Пьер отдыхал от пережитых лет рабства и приключений. Он пока не хотел заниматься делами, и лишь одинокие всадники, приносящие письма Робера, заставляли его скрепя сердце садиться за ответное письмо.

– Пьер, – Ивонна подошла к нему сзади, положила руки на плечи, обняла, – мне сдается, что ты охладел к делам.

– Возможно, ты и права, Ивонна. Мне так хочется побыть с вами всеми без волнений, тревог и разных деловых передряг. Видимо, я все же сильно устал за эти два года.

– Ну конечно, милый! Я не для этого говорила о делах. Просто хотела тебя ободрить немного. Ты не рад?

– Ну что ты, Ивонна! Я всегда рад любому твоему слову и поступку. Однако ты вчера обещала мне рассказать нечто такое, что меня может расшевелить. Что это, Ивонна?

– Я думала, что тебе уже известно все, Пьер.

– Что именно, дорогая? Ты меня пугаешь.

– Пьер, я строго-настрого запретила всем домашним говорить тебе об этом, и рада, что они сдержали обещания. Будет лучше, если я сама обо всем поведаю. И это будет для тебя очень неприятно слышать, Пьер. Так что запасись терпением и спокойно выслушай меня.

– Это так серьезно, моя радость? Ты меня беспокоишь. Так что же случилось?

– Прежде всего я хочу тебе сказать, что твой друг Фома лично повинен в том, что ты попал в плен к арабам.

– Ты меня не так уж и удивила, Ивонна. Кое о чем я догадывался, что-то даже точно узнал в плену от одного человека. Он русский, хотя и мусульманин, и помог нам с Арманом бежать.

– Фома сам признался в этом, Пьер. Но слушай дальше. После нескольких попыток найти тебя он сам отправился тебя выкупать и вернулся ни с чем. И тут он признал, что действовал во вред тебе. Он мог тебя выкупить, но, наоборот, отдал деньги за то, чтобы ты попал на галеры.

– Да, именно так мне и сказал тогда Али, тот самый русский. Но все равно трудно в это поверить!

– Придется, Пьер. Недаром я так опасалась твоего друга. А дальше он стал все настойчивей домогаться моего расположения. И дошло до того, что он явился ко мне однажды вечером и попытался взять меня силой. И я не смогла нанести ему удар кинжалом. Рука не посмела опуститься ему на спину. Я так перепугалась, что визжала и кричала как сумасшедшая.

– Да я его за это убью, подонка! Я немедленно отправлюсь на его поиски!

– Не торопись, Пьер. Тебе не придется его искать.

– Но я должен его…

– Погоди, милый! Не торопись. Всему свое время. Лучше слушай дальше. И вот, когда я так визжала и кричала, кто-то отшвырнул его в сторону, и я даже не сразу поняла, что произошло. Потом я увидела, что это наш Давила ворвался в комнату, ударил Фому и швырнул его в угол. Там он и оставался лежать, пока меня отходили, зажигали свечи и приводили все в порядок.

– Господи, неужели это мог быть мой лучший друг? Не могу поверить! Но как же ты могла такое допустить, Ивонна?

– Я и не допускала, но он нагло ворвался ко мне в спальню. Что я могла сделать? И лишь Давила смог его образумить, слава Богу!

– И что же Фома?

– Оказалось, что он не может двигаться. У него, видимо, был поврежден позвоночник и отнялись ноги. Его поместили в подвал до суда, и там он провел несколько дней.

– Какой суд, Ивонна? Его просто надо было убить! Это волк! Зверь!

– Я и не знала, что он в подвале. Это все Давила устроил. Лишь через несколько дней мне сказали, что он там и молит меня прийти к нему. Он хотел просить у меня прощения.

– И ты пошла?

– Нет, конечно. Мне было очень страшно и противно. Но потом мне показалось, что убить беспомощного человека будет не по-христиански. Я долго колебалась, никак не могла решиться на что-то определенное, а Давила все ждал. Это он им занимался. Фома и у него просил прощения, он часто вызывал к себе священника и подолгу с ним беседовал.

– Неужели он раскаялся в своих грехах? Вот подлец!

– Представь себе, Пьер, – заметила серьезно Ивонна, – он у всех просил прощения, и это смутило меня. Я не смогла его выгнать. А он заявил через Давилу, что в знак полнейшего раскаяния отдает мне все свои накопления и недвижимость и просит позволить ему умереть в нашем доме.

– Но как это, Ивонна? Этого никак нельзя было допустить! Где он?

– Не спеши. Сейчас все узнаешь. Я согласилась не выгонять его, к тому же он так и не научился ходить. Ноги его едва шевелились. Я лишь попросила Давилу перевести его в помещение повыше и посуше. Подвал почти прикончил его, но он ничего не просил для себя.

– Я не могу в это поверить, Ивонна! Это так непохоже на Фому!

– С тех пор он живет у нас в пристройке, за ним присматривает Давила. Но вот однажды я узнала, что к нему ходит Эжен. Как-то Фома упросил Давилу, и тот под секретом разрешил Эжену посетить Фому. С тех пор они часто встречаются и подолгу беседуют.

– Что у них может быть общего? Этого мне, видимо, никогда не понять.

– Фома рассказывает сыну про свои приключения, о тех местах, где он побывал. Я когда узнала об их беседах, меня чуть удар не хватил. Я так перепугалась, что запретила тут же эти встречи и отругала Давилу. Но тот заявил, что Эжен и Фома очень подружились и всегда мирно беседуют.

– Я сейчас же пойду к нему, подлецу!

– Погоди, Пьер. Не горячись. Он теперь беспомощный и несчастный человек, который все понял и осознал. И хоть я его продолжаю бояться, но больше не держу на него злобы. Он свое получил сполна. Все свое состояние он завещал Эжену и Мари. Завещание мне передал Давила. Оно заверено нотариусом, священником и имеет юридическую силу.

– Непостижимо! Как же так?

– Вот так все и получилось, Пьер. И будь милосерден. Бог ему судья. Он лишь хотел сделать ужасное, но не успел, так что больше не опасен. Я не имею желания его видеть, но и не желаю ему вреда. Пусть себе живет, коли Бог даровал ему жизнь.

– Все же мне хотелось бы поглядеть на него и поговорить.

– Пьер, ты дома всего три дня, и у тебя будет возможность это сделать. Но вначале осмысли услышанное, и уже потом принимай решение.

Пьер вздохнул, прикрыл глаза, помолчал немного, потом сказал:

– Ты, видимо, права, Ивонна. Не стоит спешить со свиданием. Мне надо успокоиться и подумать хорошенько.

– Как хорошо ты говоришь, Пьер! Я так и думала, что ты за эти годы не растерял душевную доброту и сострадание к людям. Ведь и я плод твоей доброты и духовной чистоты, милый. Мне так нравится это в тебе.

– Однако ты, Ивонна, вряд ли отстаешь в этом от меня. Даже намного впереди идешь. Это просто великолепно, что ты у меня такая, моя родная Ивонна. Хорошо бы, чтобы и дочь полностью пошла в тебя. Я так этого хочу!

– Я вижу, ты уже подружился с Мари? Она прелесть, правда?

– О, конечно! Она прелестна, и подружились мы быстро. Правда, Эжен мне в этом сильно помог. Мне так радостно вместе с вами всеми! Сколько раз я мечтал об этих счастливых днях, и вот они наступили.

– Знаешь, милый, скоро я тебе еще кое-что расскажу. Это кое-что тоже будет ужасно интересно. Сам потом оценишь.

– Ты опять меня интригуешь, Ивонна! Сколько же у тебя припасено для меня интересного! Наверное, ты никогда мне всего не сможешь рассказать.

– С тобой приключилось гораздо больше всего необычного, Пьер. И ты тоже многое мне еще не рассказал.

– Сразу всего и не упомнишь, дорогая. Со временем будет рассказано все, что мне удастся вспомнить. Эжен тоже пристает ко мне с расспросами.

– А как он носится с твоим подарком. Я имею в виду ту саблю, которую вы откопали в пустыне. Красивая вещь. Мне очень нравится, но не слишком ли рано Эжену интересоваться оружием?

– Он будущий мужчина, ему без этого просто трудно будет прожить. Век у нас еще слишком жесток. Пусть привыкает.

Следующие дни Пьер находился под впечатлением услышанного. Еще более его занимало то, что Ивонна обещала рассказать. Он пытался к ней подлизаться, но она все откладывала, пока он не пообещал задушить ее в своих объятиях, что и попытался тут же продемонстрировать.

– Ты меня задушишь, Пьер! Перестань, а то дети увидят.

– Дети и должны видеть, как мать с отцом любят друг друга. Это хорошее воспитание для них.

– Я согласна с тобой, но прошу меня все же отпустить. Я задыхаюсь в твоих тисках. Пьер, умоляю, отпусти!

– Отпущу, если ты расскажешь мне, что обещала!

– Ну хорошо, только отпусти, Пьер!

– Это другой разговор, Ивонна. Так я слушаю.

– Пойдем в сад, и в беседке я тебе все поведаю.

– Хитришь, Ивонна! Смотри у меня!

Она рассмеялась звонко и задорно. Пылающее лицо ее призывно светилось, и Пьер, почувствовав толчок нежности и желания, все же последовал в беседку, где снова обнял жену, но теперь уже нежно.

– Успокоился? Теперь готов слушать?

– Успокоиться я не могу, а слушать тебя всегда готов. Рассказывай, Ивонна.

– Так вот. Прошлой, нет, позапрошлой весной я так отчаялась тебя ждать, что решила пойти к гадалке. Та жила далеко в лесу в узкой долине, в уединенном тихом месте, куда и люди почти не заходили. Я узнала о ней совсем недавно и решила поехать разузнать о тебе. Мне говорили, что она всегда говорит правду и никогда не ошибается.

– Где ты узнала о ней, Ивонна? – заинтересованно спросил Пьер.

– Не помню даже, от кого и услышала. Сперва не придала значения, а потом вспомнила. Уговорила Давилу сопровождать меня. С ним поехал наш конюх, и вот мы за день добрались верхами в ту долину.

– И не страшно тебе было? Ведь так далеко пришлось ехать.

– А я взяла с собой тот подарок, что ты сделал мне незадолго до отплытия. Я имею в виду пистолет. Да и мои люди были отменно вооружены и не обделены силой и отвагой. А Давила за меня готов и в воду, и в огонь. Он, как я поняла, сильно и безнадежно влюблен в меня. Он беззаветно предан мне, сделает все, что я велю, не раздумывая.

– Ишь ты какая! Соблазняешь моих людей, да?

– Перестань, не дразни меня, противный! Я же рассказываю, а ты перебиваешь. Прекрати и слушай.

– Продолжай, моя радость. Я внимательно тебя слушаю, мое солнышко.

– Приехали мы – перед нами убогая хижина. Козы пасутся, собака внимательно наблюдает за нами. Большая такая, что я испугалась и не слезла с лошади, хотя и устала ужасно. Куры, гуси барахтаются в пыли и лужах.

Навстречу вышла старуха в опрятных, но сильно старых одеждах. Волосы седые и прямые до пояса. Глаза водянистые какие-то, бесцветные. Нос маленький и совсем не похож на нос гадалки или колдуньи. Но взгляд пронзительный, зоркий, пристальный. Мне сразу стало не по себе. Подошла она ко мне и спрашивает:

– Что, красавица, приехала про мужа своего узнать?

Я так и опешила. Откуда ей знать мои мысли, а она тут же говорит:

– Удивляешься, красавица. Но ты же ехала к гадалке, так что удивляться нечему. Я много чего знаю про людей, но не все могу сказать. Бог не велит. Но ты проходи и не бойся моего Кудлатого. Он только отъявленных воров хватает без спросу, а остальных не трогает. Заходи в хижину, отдохни.

Я с трудом слезла с лошади. Вернее, меня стащили, но стоять на ногах я не могла, и Давила отнес меня в хижину.

– Значит, Давиле ты доверяешь? – с ревнивым смешком молвил Пьер.

– Представь себе, доверяю. Он не раз доказывал не только любовь, но и бескорыстную преданность мне. Но ты опять меня перебиваешь, Пьер. Помолчи, дай я доскажу. Ведь так интересно.

– Прости меня, глупого, Ивонна. Я больше не буду. Продолжай.

– Ну, усадили меня на какое-то подобие стула, и старуха, выгнав всех, принялась с моими ногами манипулировать и шептать что-то. Она терла мне ноги, сгибала и разгибала. Потом сказала:

– Вот и ладно, красавица. Можешь ходить на здоровье. Ты молода, усталость прошла, и это у тебя хорошо получится.

Я встала и спокойно так пошла, словно и не было усталости и боли в ногах. Я удивленно глянула на старуху, но она даже и не смотрела на меня, сказала лишь:

– Ты, красавица, не сомневайся. Иди себе на двор, полюбуйся здешними местами. Они у нас редкостной красоты. Трудно найти более приятное место.

Вот я и пошла погулять по лесным полянам. Старуха вслед что-то сказала, но я не разобрала, а потом заметила, что за мной шествует тот огромный и страшный пес. Я так испугалась, что хотела крикнуть, но тут он уселся на задние лапы и так умильно стал на меня глядеть. Страх прошел, и я еще до самой темноты бродила по траве и не чувствовала усталости.

– Я слышал, что колдуньи могут такое делать. Это у них от далеких предков осталось, от тех времен, когда люди были еще дикими. Священники говорят, что это от сатаны, но мне что-то не верится в это. Колдуньи ведь лечат людей.

– Вот и мне показалось, что она почему-то скажет мне много правдивого. Я вернулась. В хижине уже светилась лучина, потрескивая и роняя искры в горшок с водой. Кругом была масса сушеных пучков трав и кореньев. Аромат стоял весьма странный. Смесь запахов трав и дыма очага, дым из которого выходил прямо через отверстие в крыше.

– Ивонна, ты лучше говори о сути. Что ты все про убогую хижину, – взмолился Пьер. Ему не терпелось узнать главное.

– Это же так интересно, Пьер. Необычно, загадочно и немного страшновато. Так вот, старуха сидела молча, уставившись на огонь лучины. Я тоже присела, но прервать молчание не решилась. И тут она сама спросила:

– Как же ты, красавица, решилась так далеко приехать? Лес, горы, не страшно было? Лихие люди всегда повстречаться могут.

– Страшно, бабушка, но со мной же были сильные охранники с оружием.

– Да, я знаю. Ты хотела бы узнать о судьбе твоего мужа. Сейчас я тебе поведаю о нем. У тебя добрая душа, и у мужа твоего такая же. Тебе очень повезло с ним. Он хороший и добрый человек. Береги его, красавица.

– Как же мне его беречь, коли он далеко и я ничего о нем не знаю? Он попал в рабство, несчастный.

– Это мне ведомо, красавица. Но не горюй, не убивайся. Ты с ним проживешь долгую счастливую жизнь. Но надо его беречь и любить.

– Я и помыслить не могу, чтобы было иначе, бабуля. Разве не он сделал для меня все так, чтобы жизнь моя была радостной и счастливой. Я богата и могу одарить тебя многим.

– Ничего мне не надо, красавица. У меня все есть, даже кое-что из того, что и у самых богатых и именитых не сыскать. Но тебе скажу, что твой муж уже не раб. Он освободился, и с ним его друг. Они подходят друг другу, хоть и разные по характерам. Но им очень трудно. Они не знают, что им предпринять. Они оба очень стараются выбраться во Францию, но пока сделать это не удается. Долгим будет это вызволение. Но все закончится благополучно и к радости твоей, красавица. Так что успокой свою душу и не терзай себя. Зато опасайся некоего близкого вам человека. Он очень опасен, но и это минует тебя.

– Бабуся, но когда же закончатся его мытарства? Сколько мне еще его ждать? Я так устала от этого!

– Подождешь, коли любишь, красавица, – ответила мне спокойно старуха. – Он вернется, он тебя любит, он никогда тебе не изменит. Даже если и заставлять будут. А теперь иди ложись в угол и спи до утра. Утром я тебя разбужу, и ты поедешь домой. Бог с тобой.

– Вот так я и узнала, что меня ждет, – продолжала Ивонна. – Наутро колдунья меня разбудила, покормила, напоила настоями трав. Я ей оставила кое-какие вещи, которые у меня с собой были, и хотела одарить деньгами, но она рассердилась и ни за что не хотела их принимать. Напоследок сказала:

– Коли сердце у тебя доброе, то помоги моему внуку. Он сильно нуждается, но парень хороший и многого мог бы достичь, не будь он беден. А живет он в Тулоне, в пригороде, зовут его Жан Чудак. Если разыщешь его и поможешь – я тебе буду очень признательна. А мне ничего не надо. Прощай, красавица.

И мы уехали. С тех пор я стала спокойнее. Разыскала того парня. Не я, конечно, а Давила. Теперь этот Жан хорошо зарабатывает, рисуя лики святых.

– Скажешь, где он живет. Я хочу с ним познакомиться. Может, мне тоже удастся сделать для него что-либо полезное. Но ты что-то говорила о том, что точно знала время моего приезда, Ивонна. Как это у тебя получилось?

– Это случилось теперешним летом. Я так измучилась ожиданием, что не смогла утерпеть и опять заставила Давилу сопровождать меня к той гадалке.

– Вот какая ты настырная, Ивонна! Кто бы мог подумать?

– Если хочешь слушать, то не перебивай, Пьер. Так вот, я поехала. На этот раз она меня встретила очень приветливо. Вышла на порог своей хижины и пристально так глядела на меня. Ее Кудлатый тоже сел недалеко и уставился на меня, поворачивая голову то вправо, то влево. Он узнал меня, подошел, обнюхал и с довольным видом удалился в тень.

– Что, красавица, не утерпела? Проходи, я рада тебя видеть. Все еще не дождалась своего супруга? Это так, я знаю. Но он теперь уже скоро вернется. Будь готова встретить его в самом начале осени. Он явится к тебе. И даже почти здоровым.

Тут я перепугалась, но старуха успокоила меня, сказав, что нездоровье твое легкое и неопасное. Вот и сейчас ты не снимаешь с руки повязку. Скоро, миленький, можно будет и от нее избавиться.

Потом она благодарила меня за своего внука и опять повторила, что мы с тобой будем долго и счастливо жить в любви и согласии. Слышал, Пьер! После ее слов меня как бы подменили. Я тут же по приезде распорядилась с первого же дня сентября всегда иметь наготове отличный обед, а сама стала одеваться, как ты и заметил, как на праздник. Мне было хорошо, если не считать нетерпения, которое я постоянно испытывала в ожидании тебя, мой любимый.

– Да, Ивонна. У тебя была интересная жизнь, не то что у меня. Но как это у той старухи так здорово все получается? Хотя у моего друга Гардана тоже иногда отлично получались необъяснимые вещи. Применял он эти свои способности много раз, спасая нас не только от голода. Мог он многое, так что, видимо, у некоторых людей это есть, не то от Бога, не то по наследству, однако тоже от Бога. Иначе и быть не может.

– Во всяком случае, Пьер, она, эта старуха-гадалка, мне сильно помогла пережить время разлуки. Надо было мне раньше обратиться к ней за сведениями о тебе.

– Все в руках Господа нашего, Ивонна. Я обещал построить часовню, коли мне удастся выбраться из передряги, в которую я попал из-за козней моего детского друга Фомки.

– Лучше не вспоминай сейчас о пережитом, хорошо?

– Кстати, о Фоме. Я так хочу встретиться с ним. Он ведь уже знает о моем приезде. Так что мне пора с ним перемолвиться словечком.

– Только прошу тебя, Пьер, не очень терзай его упреками, он и так сильно наказан Господом нашим. Обещаешь?

– Конечно, моя пташка! Мне теперь это нетрудно сделать. Но поговорить с ним очень хочется. Сегодня и пойду к нему.

– Не слишком ли много длятебя в один день? Может, завтра, а?

– Чего откладывать? Между прочим, и мне не так уж приятно будет вести этот разговор. Уж слишком неприглядная история приключилась.

Ранний ужин закончился, и Пьер, поднявшись из-за стола, сказал:

– Отличный ужин, Ивонна. Я у тебя скоро обрасту таким слоем жира, что и двигаться станет трудно. Надо прекратить такое чревоугодие, милая моя.

– Надо же тебе поправиться и восстановиться, ты так много перенес за эти годы, Пьер. Успеешь и похудеть, но ты еще и не пожирнел, миленький. А потом, я здесь хозяйка, и мне должны все подчиняться и слушаться, особенно супруг, – заметила Ивонна и звонко рассмеялась.

– Хорошо, хорошо, моя прелесть. Я согласен, тем более что не вечно буду здесь жить. Скоро мне надо будет отправляться в Марсель. Дела все же нельзя забрасывать. Это ведь основа нашей жизни.

– Опять разлука, Пьер! Мне так этого не хочется.

– Ивонна, а кто нам мешает отправиться вместе? Я так и задумывал. Мне невмоготу будет жить вдали от тебя. Еще недельку передохну, и мы отправимся в город, моя дорогая.

– Что ж, ты прав, Пьер. Поедем вместе. Но тогда наши дети будут без родителей, а мы без детей. Опять плохо.

– Мы и их можем взять или приезжать раза три в месяц навещать их.

– Я бы не хотела везти детей в город. Здесь им будет лучше да и привычней. Город слишком шумен, и люди там не только хорошие.

– Как скажешь, Ивонна. Я на все согласен. Однако мне пора.

– Куда это ты собрался?

– Пойду к Фоме. Надо же мне с ним встретиться и поговорить. Не чужие ведь.

– Но ты помнишь мои просьбы, Пьер? – серьезно спросила Ивонна.

– Конечно, мое солнышко. Я все помню, мне до старческого беспамятства еще далеко, так что не беспокойся.

Пьер вышел во двор. Стоял ранний вечер. Прохлада уже опускалась на землю, и свежесть воздуха мешалась с дневным теплом. Белая луна медленно взбиралась по небосводу. Лучи заходящего солнца золотили далекие горы, тонувшие под сиреневыми покрывалами.

Постояв немного, Пьер вздохнул и пошел к пристройке в глубине двора. Под раскидистым дубом он как бы в нерешительности еще немного постоял, потом направился к домику и толкнул дверь. Прямо перед ним стояло простое кресло, покрытое бараньим мехом, на котором сидел Фома.

Пьер остановился, вперив в друга свои серые глаза. Бывший друг поразил его своим видом. Перед ним сидел совсем не тот Фома, каким он знал его прежде. Этот поседевший и осунувшийся человек лишь едва заметно походил на прежнего Фому. Седые волосы были зачесаны назад и спадали ровно подстриженными прядями на плечи. У него было худое лицо и большие пристальные глаза фанатика, какие иногда встречаются среди верующих. Брови раскосматились, а бородатым лицом он походил на древнего мученика-пустынника, давшего обет одиночества и молчания.

– Что, не узнаешь меня, Петька? – сказал Фома на русском. И этот говор как-то странно подействовал на Пьера. Воспоминания нахлынули мгновенно. На какой-то миг он перестал видеть окружающее, а перед глазами всплывали картины далекого детства, проведенного на берегах Волхова.

– Признаться, Фома, я не ожидал видеть тебя таким, – ответил Пьер тоже на русском, уже с немалым трудом подбирая слова.

– Эге, да ты уже и родной язык стал забывать. И по-французски говоришь с акцентом, и русский забыл. Плохи твои дела, Петр.

– Это почему же? Не вижу ничего плохого. Все идет по воле Божьей.

– И все же я рад, что ты выбрался из рабства, хоть я немало сделал для твоего исчезновения. Злобствуешь?

– Вначале да, так и было, но теперь не замечаю в себе этого чувства, Фома. Ты за все получил сполна. И Ивонна мне все рассказала.

– Ивонна святая, Петр. Тебе так повезло с ней, как многим и не снилось.

– На все воля Божья, Фома. Так, значит, нам уготовано свыше.

– Тоже верно. Ладно, садись. Ты пришел поговорить со мной. Я ждал этого и готов. Я готов все вынести, пережить и считаю, что как бы ты меня ни поносил, я заслуживаю большего. Слишком много пакостей я наделал в твоей семье. Хоть я и раскаялся, но прощения Божьего не чувствую в душе своей. Стало быть, искупленье моих грехов не настало.

– Успокойся, Фома. Меня и Ивонна просила не досаждать тебе излишними обидами. Все пронеслось, поросло былью. Что об этом говорить, когда вся жизнь еще впереди, и ее надо прожить достойно.

– Узнаю тебя и завидую тебе, Петр. Ты бы никогда не опустился до моего позора. Ты правильный человек. И жаль, что я не понял этого раньше. Хотя я не совсем прав. Я понял, но не принял этого. А теперь мучаюсь и не нахожу должного душевного утешения.

– Не казни себя, Фома. Утешение придет к тебе. Ивонна не в обиде на тебя, хотя, я думаю, и не простила окончательно. Во всяком случае, видеть тебя она не хочет.

– Эх, Петр! Если бы ты знал! Мне кажется, что именно ее нежелание меня видеть и мешает мне заполучить должное утешение и душевный покой. Может, ты попытаешься уговорить ее посетить меня, а? Это мне надо для искупления страшного греха. Упроси, уговори ее, Богом заклинаю и прошу, Петр.

– Я попробую, Фома. Она женщина богобоязненная и все поймет. Она сможет переступить через неприязнь, страх и недоверие. Я в этом уверен. А ты жди и надейся.

– Я не благодарю тебя, Петр, но буду молиться за тебя и за твою семью. Вы единственное, что заставляет меня остаться и жить в этом бренном мире.

– Это ты зря затеял, Фома. Об этом грех говорить. Жизнь тебе Богом дана не для того, чтобы ты ее прерывал сам по своему хотению. Терпи и молись.

– Пусть всегда тебе сопутствует удача, Петр. Я сожалею обо всем, что натворил, но что можно теперь сделать?! Ведь что прошло, того уже не вернешь. Пусть Бог тебе помогает в делах твоих и не лишает счастья с Ивонной.

– Спасибо, Фома. Живи у нас, коли это тебе нравится.

– И тебе спасибо за то, что не держишь зла на меня, непутевого грешника.

– Мир тебе, Фома. До свидания.

С тяжелым чувством Пьер вышел на воздух, вздохнул полной грудью, ощущая, как живительные соки побежали по жилам. Он как бы вышел из задымленного трюма корабля на ветер и свежий воздух.

«Вот что получилось из моего друга детства, – подумалось Пьеру с сожалением. – А мог бы быть мне компаньоном и другом до конца дней наших. Но вот только у меня к нему не осталось ничего дружеского, хотя и камень за пазухой у себя я тоже не замечаю».

Ивонна вопросительно глянула на Пьера, когда он вошел к ней в спальню.

– Тяжело мне было там находиться, Ивонна, – сказал он, тяжело опускаясь на край кровати. – Не ожидал я увидеть его таким. Ты права, он кается, но это не приносит ему облегчения. Это он так говорит, и я ему верю.

– Давила мне рассказывал об этом. Во всяком случае, ты поговорил с ним?

– Да, Ивонна. И это были не самые приятные минуты моей жизни. Кстати, Ивонна, он умоляет тебя посетить его. Это, как он говорит, может облегчить его угрызения совести и снять немного тяжесть совершенного греха.

– О чем ты говоришь, Пьер! Я и подумать не могу об этом. Мне так страшно, что я не могу решиться на это. И не проси.

– И все же, дорогая, это будет твоим вкладом в богоугодное дело. Ты же не хочешь, чтобы из-за тебя страдал человек, хотя и сильно виноватый перед тобой. Он искренне хочет искупить вину, покаяться перед тобой. Окажи ему такую услугу, Ивонна. Это и тебе принесет облегчение, хотя вначале, я думаю, будет нелегко. Подумай, милая, и согласись со мной. Это будет угодно Богу.

Ивонна задумалась, рассеянно расчесывая свои пышные волосы. Она медленно водила по ним гребнем, лицо женщины стало задумчивым и даже несколько потеряло свою прелесть.

Пьер видел ее колебания, нерешительность и ждал. Ему было неприятно принуждать жену, хотелось, чтобы это к ней пришло само, по собственному разумению и решению.

– Ох, Пьер, – наконец вымолвила она с тяжелым вздохом, – как мне, видит Бог, не хочется этого делать. Но ты прав, дорогой. Мы должны прощать даже недруга своего. Потому я решила последовать твоему совету. Я его навещу, может быть, даже завтра. Но мне нужно время, чтобы настроиться на это. Так сразу мне трудно. Но я обещаю, что обязательно навещу его. Бог тому свидетель, Пьер.

– Вот и отлично, моя прелесть. Я знал, что твоя добрая душа не откажет страждущему в его просьбе. Ты устала за день, так что ложись спать.

– А ты? – с некоторой долей опасения спросила Ивонна.

– Но как же я без тебя, Ивонна! Разве можно без тебя жить на белом свете? Я только с тобой.

Он быстро разделся и нырнул в жаркие объятия жены. Она лишь вяло запротестовала против непогашенных свеч…

Время летело так быстро, что Пьер не успел обернуться, как дела стали настойчиво призывать его в Марсель.

Появился Арман. Его приторные любезности на этот раз вызвали у Ивонны некоторое раздражение. В спокойной обстановке ей без труда удалось угадать тайные желания друга Пьера. Это ей было противно, но холодок в ее разговоре Арман не сразу уловил.

– Простите, – молвила она важно, – вам, друзьям, столько надо переговорить, что мое присутствие лишь будет вас отвлекать, – порывисто встав, она удалилась в сад, где Мари играла со щенком под присмотром няни.

Арман с сожалением поглядел ей вслед и тихонько вздохнул.

– Ты знаешь, Пьер, твоя жена просто восхитительна. Особенно ее способность краснеть. Это положительно сводит меня с ума.

– Представь себе, что меня тоже, но ведь она моя, а тебе приходится лишь облизываться. Разве я не прав?

– Сожалею, но это так. И будь она не твоя супруга, я бы обязательно попытался ее соблазнить. Клянусь всеми святыми – я бы это сделал!

– Я тоже очень сожалею, Арман, но ничего предложить тебе не могу, – Пьер был недоволен поворотом разговора в столь неприятном ему направлении и постарался показать это Арману.

– Разве я не понимаю, Пьер. Я просто завидую тебе и, конечно, не питаю никаких надежд. Это мне не по карману, – закончил он и рассмеялся веселым смехом. В этом смехе был весь Арман с его беззаботной артистической натурой.

Пьер же немного помолчал, собираясь с мыслями, затем спросил:

– Помнится, я тебе обещал денег на театр. Как ты думаешь, сколько их тебе понадобится для начала? Я ведь привык выполнять обещания.

– О, Пьер, как ты щедр и благороден! Но, знаешь ли, я много думал над твоими словами, сказанными как-то на судне, и пришел к мысли, что мне связываться с собственным театром нет никакого смысла.

– Как тебя понимать, Арман? Ты же…

– Вот именно. Просто я трезво поглядел на свои способности и возможности. Ты был во многом прав, если не во всем. Я просто не способен владеть собственностью, управлять ею так, чтобы была польза и мне, и другим людям. Допустим, заведу я свой театр, но у меня ничего не получится, а обнадеживать людей и потом оставить их на улице – мне такое не очень улыбается.

– И что ты предлагаешь? Говори ясней, я не люблю недомолвок и гаданий.

– Тут все предельно ясно, Пьер. Ты обещал мне денег на театр. Думаю, двух тысяч золотых мне бы хватило, но потом-то что? Рано или поздно, но обязательно со всей этой затеей случится крах, и поэтому деньги твои окажутся пущенными на ветер. А еще сколько труда надо будет затратить.

– Куда ты клонишь, Арман? Говори же.

– Позволь мне остаться свободным артистом, Пьер.

– Да разве я тебе мешаю! Ради Бога, Арман!

– Нет, ты не понял, Пьер. Давай договоримся так. Ты даешь мне деньги, но лишь часть. Остальное кладешь в банк в рост. И я буду брать их оттуда по мере необходимости. Как ты на это смотришь?

– Ты меня смутил, Арман. Я такого не ожидал.

– Но другого я тебе не могу предложить. Обманывать мне бы тебя не хотелось. Потому я с тобой столь откровенен. Согласен?

– Дело твое, Арман, – с сожалением в тоне ответил Пьер. – В любое время я готов отвалить тебе две тысячи и распоряжайся ими по своему усмотрению. И помни, что в меру сил моих, – тут Пьер усмехнулся, давая понять, что силы его не так уж и велики, – я готов тебе помогать и в дальнейшем.

– Я так и знал, что ты проявишь понимание и доброту. Ты всегда меня удивлял и восхищал этим. И как тебе удается держаться наверху и не разориться с таким отношением к своим деньгам?

– Очень просто, мой друг. Я не гонюсь за огромными барышами. Меня вполне удовлетворяет скромная прибыль, дающая хоть малую возможность расширять свое дело. Остальное меня мало волнует. Конечно, себя при этом не стоит сильно ущемлять.

– Ты, Пьер, достоин белой зависти, да и не только белой. Полагаю, что у тебя достаточно врагов среди твоих коллег. Я прав?

– Я пока об этом не задумываюсь, но доброжелателей действительно мало, с этим можно согласиться.

– Если не секрет, – переменил тему разговора Арман, – чем ты теперь собираешься заниматься?

– Прежде всего ознакомлюсь с положением дел. Робер не очень доволен ими, и мне придется искать пути для улучшения положения. Затем надо заложить часовню, которую я обещал построить в честь нашего вызволения из плена. Уже одно это займет массу времени и сил. Так что скучать мне не придется. Жить я собираюсь в Марселе, во всяком случае несколько месяцев. Этого от меня требуют дела.

– Пьер, позволь мне оставить тебя. Пожалуйста, передай Ивонне, что я весьма сожалею, если чем-то был неприятен ей.

– С чего ты взял такое, Арман?

– Я же не слепой, Пьер. Я понимаю, что не ее поля ягода. И будь счастлив. Мне сильно повезло, что судьба столкнула меня с тобой. До свидания!

Арман ушел, оставив Пьера задумавшимся. Ему вдруг показалось, что что-то очень важное и неуловимое ушло от него. Стало грустно и как бы пусто в комнате.

Вошла Ивонна и поинтересовалась, вопросительно оглядывая комнату:

– Твой Арман ушел?

– Это ты, Ивонна? Да, ушел. И мне как-то вдруг стало грустно и одиноко.

– Даже при мне?

– Ну что ты, любовь моя! С тобой всякая грусть мгновенно улетучивается.

– И до чего вы договорились, Пьер?

– Я выполню свое обещание и выплачу ему две тысячи золотых. Вот и все, мой дорогой друг.

– Признайся, ты не договаривался с ним отправляться в очередное плавание в неизведанные места за жар-птицей? Признавайся, негодник! – И мелодичный смех жены тотчас бросил Пьера к ней. Он обхватил ее за талию и закружил по комнате с радостной улыбкой на лице.

– Ты погоди, не увиливай от ответа. Вы договорились? Отвечай немедленно!

– Успокойся, моя птичка-щебетуха! Арман не тот человек, с которым можно договариваться о серьезных предприятиях, тем более о рискованных. Нет, конечно! Я остаюсь с тобой, моя дорогая, и навсегда, если…

– И опять это «если», Пьер. Что за «если»?

– Я хотел сказать, если меня не призовут куда-нибудь неотложные дела, милая Ивонна.

– Я так и знала! Значит, ты не отказался от авантюр? Говори откровенно!

– Отказался, конечно. Но случаются непредвиденные обстоятельства, от которых мы не застрахованы. Но пока ничего даже отдаленного не намечается. Честное слово, Ивонна!

– Так я тебе и поверила!

– Во всяком случае, ты почаще вспоминай, что тебе сказала колдунья. И тогда будет все в порядке, любовь моя!

– Ты… – он не дал ей договорить, запечатав ее губы своими. Она затрепетала, потом затихла, и, когда открыла глаза, Пьер увидел в них жгучее желание. Он улыбнулся жене счастливой, несколько глуповатой улыбкой и тихо повел ее в спальню…

Июнь 1994 г. – январь 1995 г.

Глоссарий

Бак – носовая часть судна.

Бейдевинд – курс судна при встречно-боковом ветре.

Брасопить реи – поворачивать их с помощью брасов.

Брасы – снасти, закрепленные на ноках (концах) реев и служащие для их постановки вместе с парусами под определенным углом относительно направления ветра и движения судна.

Бушприт – наклонный брус на носу судна для снастей и паруса.

Галс – курс судна относительно ветра. Можно идти правым галсом и левым галсом.

Гитовы – снасть для подтягивания нижней кромки паруса к верхней для уменьшения парусности.

Грот-мачта – вторая от носа мачта.

Марс – площадка на мачте.

Миля морская – мера длины, равная 1852 м.

Миля сухопутная – мера длины, равная 1609 м.

Фок-мачта – передняя мачта.

Фордевинд – ветер, дующий в корму (попутный).

Форштевень – брус по контуру носового заострения судна.

Фунт – мера веса, равная 453,6 г. Пушки назывались по весу применявшихся к ним снарядов, например, из 6-фунтовой пушки стреляли 6-фунтовыми ядрами.

Фут – мера длины, равная 30,5 см.

Шебека – небольшое парусное судно, двух– или трехмачтовое, как правило, арабского происхождения.

Шканцы – часть палубы от грот– до бизань-мачты.

Шкафут – палуба от фок– до грот-мачты.

Ют – часть палубы на корме.

Ярд – мера длины, равная 91,4 см.

Юрий Волошин Сын пирата

Глава 1

Ранняя весна уже томила души тулонцев. Молодые листочки уже шумели под легким напором ночного бриза, а важные пальмы шелестели своими жесткими перьями по-весеннему значительно и основательно.

Звезды высветились во всем своем блеске, как будто умытые дождем. Вокруг было тихо, свежо и томительно. Всю эту прелесть чувствовала молоденькая пара, укрытая плотной завесой кустарника и дикого винограда, уже выпустившего свои темно-зеленые листья.

Обветшалый господский дом, явно нуждающийся в основательном ремонте, скрытый темной зеленью маленького сада, угадывался лишь по неясному, как бы отдаленному шуму готовящихся ко сну людей. Полная луна заливала сад загадочным и таинственным холодным светом.

Лунный свет едва просачивался к садовой скамейке, где, обнявшись и замерев в томительном желании, сидели девушка и молодой человек. Их не было видно, лишь лица, еще не тронутые летним загаром, светились неясными пятнами, да приглушенный шепот выдавал их присутствие.

– Миленький, мне пора домой. Иначе мой па вздует меня за столь позднее гуляние, - страстный голос девушки выдавал полное нежелание делать то, о чем она сама сейчас говорила.

– Низетта, любимая, ведь еще так рано! - юноша судорожно прижал к себе трепещущее девичье тело, а руки торопливо шарили по нему, ласкали горячими, жадными пальцами. - На церкви еще и восемь часов не пробило.

– Вот и хорошо. Папенька наказал к восьми быть дома.

– Ну еще немного, моя Низетта! Дай насладиться твоими восхитительными губками, - юноша впился в трепетно раскрывшиеся губы девушки.

Наконец они оторвались друг от друга, тяжело дыша.

– Эжен, милый, мне пора. Отпусти теперь. Мы же завтра снова встретимся. А то еще брат выследит меня, и тогда мне попадет.

– Низетта, а он не боится встретиться со мной на пустыре?

– Наверное, боится, но он еще не знает о наших свиданиях.

– Тебе нечего его опасаться. Я сумею защитить тебя, ты же знаешь. Любой шевалье не сравнится со мной в фехтовании.

– Я знаю, но и ты не забывай, что ни один из них не станет с тобой драться. Это для них было бы унизительно.

– Ты намекаешь на то, что я не дворянин? О, Низетта! - юноша отпрянул от Низетты. - Не говори так! Ты меня так злишь этими словами! Ну чем я хуже их? Ты можешь сказать? - Эжен чуть ли не тряс девушку за плечи.

– Эжен, милый, ты намного лучше их, но… Ты и образован лучше и богат, вернее, не ты, а твой па, и языки знаешь, но всего этого недостаточно, мой дорогой! Ты же понимаешь, да? И не обижайся на меня. Я тут ни при чем. - Дениза приникла к груди юноши.

– Низетта, перестань, я тебя умоляю! Ну что я могу сделать? Неужели это может решить нашу судьбу, скажи мне!

– Вполне может решить, Эжен, мой любимый.

– Так я добуду себе дворянство, Низетта! Вот посмотришь! - юношеский голос почти срывался на крик. - Но сможешь ли ты подождать года три или чуть больше?

– Как, так долго, Эжен? Что ты задумал?

– Еще ничего, моя Дениза. Но ваш герб с именем д'Андуэнов не будет посрамлен моим плебейским именем! Клянусь тебе, моя любовь! Но надо ждать! Ты сможешь продержаться столько времени?

– Эжен, ты меня пугаешь. Как ты сможешь стать дворянином? И почему тебе нужно именно три года? Не таись, миленький!

– Погоди, Низетта! Дай мне несколько дней хорошенько подумать, и тогда я тебе все расскажу, а сейчас, слышишь, часы бьют восемь. Тебе пора, моя любовь. Дай я тебя напоследок поцелую!

Дениза оторвалась от жарких губ Эжена, последний раз прижалась к нему пылающим телом, поднялась со скамейки. Бросив взгляд на любимого, вздохнула и тут же скрылась за кустами жасмина. Ее шаги быстро затихали, и Эжен уже с трудом услышал, как ее ножки простучали по стертым ступеням дома.

Он еще немного посидел, успокаиваясь, вздохнул, поправил шпагу на поясе. Тихо поднявшись, Эжен взобрался по толстой ветке дерева на верх каменной стены и спрыгнул с нее на улицу.

Городок устраивался на ночь, редкие желтые пятнышки показывали, что кое-где люди еще не спят. Мрачные тени скользили в окнах, лай собак возникал то в одном, то в другом месте, потом затихал, и тогда городок казался вымершим.

Юноша взглянул на силуэт близкой церкви, которая была хорошо видна над почти черной массой молодой листвы, освещенной луной. Он обернулся, глянул на стену, которую только что перелез, и зашагал к своему дому.

– Молодой хозяин вернулся? - улыбаясь, сказал пожилой человек в ночном колпаке, вышедший открывать дверь. В руке его светил закопченный фонарь. Несмотря на улыбку, по голосу было заметно недовольство столь поздним возвращением молодого человека. - Проходите, сударь. Я уже лег, но не засыпал, все ждал вашего прихода. Проходите и устраивайтесь, молодой человек.

Эжен прошел коридором в свою комнату, раскрыл окно и вдохнул свежесть вечернего воздуха. Он был по-прежнему во власти только что закончившегося свидания. Но разговор оставил на душе неприятный осадок и горечь. Это напоминание о его происхождении бесило, заставляло сердце горячими толчками гонять кровь по молодому телу.

Постояв так в раздумье перед окном, глядя в темноту зарослей кустарника, юноша высек огонь и запалил свечи в канделябре. Теперь было относительно хорошо видно его лицо и вся статная молодая фигура.

Ему было лет восемнадцать. Пушистые усики еще не оформились полностью, но бороду он уже брил. Гладкое лицо было обрамлено короткой стрижкой, выделялись прямой нос и сочные губы. Несколько нахмуренные брови, четкой линией прикрывавшие светло-карие глаза. Выражение было несколько надменное, вызывающее, но молодость скрывала эти признаки. Они, возможно, проявятся позже, когда он возмужает, но сейчас они не портили его приятного лица.

Эжен был одет просто, как и требовал того закон от представителей третьего сословия, но достаточно богато, чтобы выделяться среди массы жителей этого небольшого приморского городка. Он вспомнил, как несколько молодых парней из дворянских семей с трудом приняли его в свое общество.

Эжен недобро усмехнулся, вспомнив, как не раз и не один из этих спесивцев уползал от него, оставляя за собой кровавый след после удара его шпаги. Вскоре все убедились, что с этим купчишкой лучше не затевать ссор. Его шпага и кулаки были так проворны и сильны, что не давали никаких шансов одолеть.

А постоянные ссоры между отдельными компаниями молодежи вскоре смирили их гордыню. Шпага Эжена весьма пригодилась в борьбе за первенство в городке, и это примирило многих гордецов.

Вот и братец Денизы, который всего на два года старше Эжена, уже не гнушается с ним здороваться и общаться. К тому же у него всегда водились несколько экю или ливров, так заманчиво поблескивающих желтыми солнышками на его ладони, а мелодичный звон серебра в кошельке приводил этих молодых повес в смущение.

– Я еще им покажу, на что я способен! - проговорил Эжен в окно со скрытой угрозой в голосе, - его ладони сжимались в кулаки. - Они еще пожалеют, что так пренебрежительно относятся ко мне. И Дениза будет моей, дай только срок.

Эжен скорчил презрительную гримасу и отошел от окна. Его фигура была безупречна. Плечи выдавали силу и быстроту, хотя и были скрыты бархатным камзолом. Шея гордо держала привлекательную голову. На затянутой богатым поясом талии сверкала рукоять шпаги в красивых ножнах, с другой стороны виднелся небольшой кинжал, посверкивая россыпью украшений.

Ростом он был немного выше среднего, скроен добротно и всем видом показывал, что в обиду себя давать никому не намерен.

А сейчас его голова была занята одним. Как прибавить к фамилии приставку "де". Мыслей было много, но все сумбурные и беспорядочные. Эжен злился, сопел, выхаживая по комнате широкими шагами, его туфли на высоком каблуке ритмично постукивали по доскам пола.

Наконец он махнул рукой, бросился на кровать и затих.

Утром юноша удивился, что так хорошо проспал ночь, даже не успев раздеться.

Ночные мысли выветрились у него из головы. И лишь одна засела с самого пробуждения. Эжен загорелся идеей пригласить своих спесивых друзей с их возлюбленными прокатиться на боте до острова Лавен, который расположен невдалеке от Тулона, и провести пару дней в прекрасном месте и в прекрасное время. Он задышал учащенно, предполагая склонить свою Денизу к более тесному времяпрепровождению. Это желание уже много дней будоражило его юное сердце.

До сих пор ему удавалось воспользоваться лишь ласками молодых служанок и дочек мастеровых, но дворянская девушка, завладевшая его сердцем, не давала ему покоя с тех пор, как он увидел ее пару недель назад.

Дениза д'Андруэн! Они, конечно, бедны и влачат жалкое существование, но у них родственник в Париже - граф д'Андруэн. Он весьма важная персона в Лувре и при желании может перенести часть своих забот и на обедневших родственников. Но Эжен знал, что отношения между родственниками весьма натянуты и не сулят никаких изменений к лучшему в судьбе Денизы.

– Ничего, Низетта! Твой па вполне сможет смириться со мной, даже если я и не достану себе дворянского титула. Деньги многое стоят в нашем мире. А они у нас есть. Но это деньги не мои, а па. Вот если бы мне самому удалось раздобыть их! Но как? Дядя Фома рассказывал мне столько пиратских историй, что голова кругом идет. Вот бы и мне так!

После полудня Эжен встретился с двумя своими сверстниками. Это было в таверне, где молодые румяные девушки разносили кружки с вином, взвизгивали от щипков посетителей, принимали подачки за мимолетные ласки и озорно стреляли глазками в сторону смазливых, но спесивых молодых людей.

– Ребята, - вскрикнул Эжен после первой кружки вина, - послушайте, что я вам хочу предложить.

– Давай, давай, мой славный Эжен, - подбодрил того высокий мокрогубый и неряшливый Рубер. - Что ты можешь нам предложить на этот раз?

– У меня есть бот и дом на острове Леван. Что если мы все вместе, со своими подружками, отправимся туда и развлечемся пару дней, а?

– Гм. Идея неплохая, мой мальчик. Однако как нам завлечь туда и наших милых дам сердца? - Рубер причмокнул губами. - Кто их отпустит с нами? Ты подумал об этом?

– Да, это действительно препятствие, - ответил Эжен.

– Давайте пригласим с нами и их братьев или еще каких родственников, если таковые у наших дам найдутся, - предложил Сиден, юноша среднего возраста, но уже с пышными темными усами и задиристым взглядом забияки.

– Молодец, Сиден! - голос Рубера выдавал его радость. - Так и сделаем. К тому же вся их родня нам знакома, а многие и просто друзья.

– Тогда завтра и отправимся вечером, - предложил Эжен, не сумев скрыть радости, выступившей у него на лице. - К утру будем на месте, пару дней весь дом будет в нашем распоряжении. Комнат там хватит. А как там красиво в округе!

– Отлично! Однако, Эжен, хватит ли нам наших денег, чтобы на несколько дней уехать развлекаться с дамами?

– Рубер! Ты меня поражаешь! Я ведь приглашаю, а значит, оплачиваю все! Такое тебя устраивает? Что скажешь, Сиден?

– Ого! Эжен, ты щедрый малый! Я согласен! Прямо сейчас и приступим к осуществлению этого грандиозного предприятия! Вперед, мои друзья, нас ждет восхитительное приключение!

– Эжен, на сколько человек можно рассчитывать? - спросил Рубер. - Мне помнится, твой бот невелик, много людей не вместит.

– Мы никого чужих не возьмем. Так что пар пять, не больше. Как, согласны?

– Конечно, только нужно учесть, что братья наших дам будут со своими дамами, так?

– Естественно, Рубер. Итак, ты с Розиной, я с Денизой: Да, как бы уболтать ее папашу, надо сначала уговорить Эсеба. Значит, Эсеб со своей, Сиден - ты с кем? Действуйте, а завтра к вечеру приходите все на пристань. Там вас будут ждать. А я займусь припасами, хотя и на острове можно все это достать.

Друзья разошлись, спеша собрать желающих, договориться и приготовить для себя все необходимое.

Эжен же все ломал себе голову, как пригласить брата Денизы Эсеба, не возбудив подозрения их отца. Но сколько он ни думал, так ничего и не приходило путного в голову. Поэтому он отложил это до встречи с Эсебом.

Эсеб, к удивлению Эжена, сразу же согласился с предложением провести пару дней на островах. Только покосился с подозрением на своего знакомого, когда тот предложил взять с собой и Денизу, но промолчал. Из этого Эжен решил, что Эсеб кое-что знает об их с Денизой отношениях, но предпочитает молчать до поры. Он даже про себя усмехнулся, понимая, что почти у каждого молодого человека есть свои маленькие тайны, которые скрашивают жизнь, заставляя кровь быстрее бегать по жилам.

– Ты здорово придумал, Эжен, с этим островом! - воскликнул Эсеб на прощание. - А Денизу и отца я уговорю. Не беспокойся, - и он многозначительно подмигнул юноше. - До завтрашнего вечера, Эжен!

В приподнятом настроении Эжен стал мечтать о вечере, когда он надеялся опять встретиться с Денизой. Ее вздернутый носик и пухлые губы сводили его с ума. Он никак не мог освободиться от мыслей о ней, пальцы непроизвольно сжимались, как будто он уже гладил податливое тело девушки.

Юноша третью неделю гостил в Тулоне, где дядя Фома предоставил в его полное распоряжение дом с управляющим, который должен был передавать Эжену плату жильцов за аренду. Хитроватые глаза Сансона не внушали Эжену доверия, он предполагал, что тот утаивает значительную сумму, но вникать в дела ему не хотелось. Хватало и того, что он получал. Пусть дядя Фома сам разбирается со своими деньгами.

Весь день Эжен был занят запасами продовольствия и подготовкой бота к плаванию. Нужно было проверить парус, весла, другие мелочи, заодно вычерпать пару ведер воды с днища. Но ожидание свидания с Денизой будоражило юношу, горячие мысли не покидали его головы, сладкие грезы о ее теле затуманивали взор. И когда темнота спустилась на городок, он уже спешил к заветной стене, где мог легко взобраться по выступам на каменную ограду и по дереву спуститься в сад. Уже там он подаст сигнал Денизе.

И вот он опять сидел на заветной скамейке, которая пряталась почти у самого ограждения, и с замиранием прислушивался к звукам чужой домашней жизни.

Эжен прокричал филином, прислушался, но кругом было тихо. Он повторил крик, подождал немного, и только тогда до его ушей донеслись звуки каблуков спускающейся по лестнице Денизы.

Он спрятался за скамью и стал ждать. Светлое платье Денизы замелькало среди темной листвы. Она оглянулась по сторонам и прошептала:

– Эжен, не пугай меня, выходи, пожалуйста!

Эжен выпрыгнул к ней, схватил в охапку и стал страстно целовать губы, шею, руки, вдыхая запах дешевых духов, которыми она успела тайком от родителей обрызгать себя.

– Милая моя, как там у вас с па? - наконец спросил он, оторвавшись от ее губ, в то время, как руки продолжали ласкать трепещущее тело, упругое, желанное и податливое.

– Ой, Эжен, Эсеб целый час убеждал и уговаривал па. Но все утряслось, мой Эжен! Па согласился отпустить нас, хотя и долго сопротивлялся. Его убедило лишь то, что на это не надо ничего затрачивать. Как я люблю тебя, мой хороший! Ты такой ласковый и заботливый!

– Я тебя тоже, Низетта! - и он впился жадными губами в ее благоухающую шею. - Как здорово мы проведем время на острове, в уединении и любви!

– Но нас будет так много, Эжен…

– Это не страшно. Там достаточно уединенных мест для каждого. Ты ведь хочешь быть со мной?

– Конечно, Эжен, но мне… страшно, сама не знаю почему.

– Ну что за глупости ты говоришь, Низетта! Мы отлично проведем время. - Он притянул к себе девушку, прижал, вцепился губами и зубами в ее губы, потом перешел к шее и ниже. Его нетерпеливость пугала Денизу, но она не могла уже сопротивляться. Девичья скромность теряла свои позиции, а Эжен все жаднее ласкал ее тело.

Судорожно и торопливо расшнуровывая шнурки лифа, он что-то шептал. Она тоже говорила что-то в ответ, и их страстный шепот сливался в неясное бормотание, вспомнить смысл которого никто из них уже никогда не мог.

– Эжен, милый, что ты делаешь? - ее голос дрожал от страха и возбуждения. - Не надо, миленький! Прошу тебя, Эжен.

– Низетта, дорогая, как я люблю тебя, как желаю, если бы ты знала! - его жаркие губы тронули грудь, соски, и Дениза задохнулась от возбуждения. С ее губ сорвался не то тихий крик, не то стон.

– Эжен, Эжен! - шептали ее уста, а мысли лихорадочно метались, ища то ли защиты, то ли удовлетворения.

И когда его руки позволили себе слишком глубоко залезть в ее юбки, она вдруг встрепенулась, вздрогнула всем разгоряченным телом, откинулась назад.

– Эжен, не делай этого, умоляю! Я так люблю тебя, но умираю от ужаса!

– Низетта, ты и не представляешь, как прекрасно любить. Ты сама почувствуешь это, лишь позволь мне… - он не договорил, как она зажала его рот, и Эжен вынужден был приняться целовать эту потную узкую ладонь.

– Эжен, не заставляй меня мучиться, милый! Не время еще. Подожди, пока я не свыкнусь с мыслью…

– Низетта, милая, я изнемогаю! Помоги же мне!

– Нет, нет! Я не могу, Эжен! Что со мной будет потом?! Перестань, дорогой! "Господи, - подумал вдруг юноша, - что я делаю? Это же непорочная и чистая душа. Неужели мне суждено покрыть грязью это создание? Но почему это грязь? Это же так прекрасно!"

– Эжен, милый, что с тобой? - озабоченно спросила Дениза, заметив резкое изменение его состояния. - Ты прямо-таки остолбенел! Я тебя напугала?

– О нет, Низетта! Что ты говоришь? Разве ты можешь меня напугать?

– Но почему ты так резко изменился?

– Нет, ничего, Низетта. Я просто подумал, что поступаю не совсем хорошо с тобой, и это меня остановило.

– О Боже! Эжен, как я тебя люблю! Ты так мил, мой любимый!

Они опять принялись неистово целоваться, но Эжен уже не чувствовал в себе того обжигающего ощущения нетерпеливости и жажды. А неопытная Дениза ничего не замечала, отдаваясь целиком нахлынувшему чувству нежности и благодарности к юноше.

Наконец они немного успокоились, и Дениза сказала:

– Как бы мне хотелось соединиться с тобой на всю жизнь, Эжен!

– Любимая, мне так же этого хочется. Но ты же сама говорила, что это трудно. Мы стоим на разных ступенях. Ни я подняться до твоего рода не могу, ни ты опуститься до меня не сможешь.

– Почему же, милый? Если у тебя ничего не получится, то уж я-то обязательно, как ты говоришь, спущусь к тебе с небес, - и она тихонько засмеялась, с испугом прикрыв рот ладошкой.

– Не так это просто, моя Низетта. Но времени у нас еще достаточно, чтобы я мог что-нибудь придумать подходящее. Я тебе это обещаю.

– Как хорошо ты говоришь, Эжен! Вот бы все так и получилось! И я обещаю ждать столько, сколько понадобится, миленький.

– Хорошо, моя Низетта! Это меня вполне устраивает. Я добьюсь всего, чего нам с тобой недостает. Отец у меня отличный человек, да и мама тоже. Я у них попрошу совета и они, конечно же, его мне дадут. Во всяком случае, деньги многое могут сделать. Как ты думаешь?

– Да, конечно, милый. Мы так в них нуждаемся, но отец ничего не может с этим поделать. Он все ждет какой-то помощи или улыбки судьбы.

– Вот видишь, Низетта, как получается. Ваше дворянство ничего кроме спеси вам не дает. А мы люди энергичные и деятельные. Мы сами создаем для себя все, что нам надо. И людям много добра делаем. Во всяком случае, мой па всегда так и поступает.

– Возможно, ты и прав, Эжен. Но тебе, наверное, надо будет ехать в Марсель? Когда ты отправляешься?

– Ой, Низетта, не напоминай мне о Марселе! Как я буду жить без свиданий с тобой? Я этого не представляю, милая.

– А мне каково? Ты хоть будешь чем-то занят, а я только с тоской наедине и остаюсь. Пожалуйста, не пропадай надолго, миленький, - и она потянулась своими нежными губками к его лицу.

Эжен почувствовал прилив глубокой нежности к этой хрупкой и чистой девчонке. Он осторожно обнял ее и, едва касаясь рукой, стал ласкать ее маленькие груди.

Дениза вздрогнула. На башне пробило восемь часов. Звук еще какое-то время затихал в тихом ночном воздухе, потом пропал. Дениза жалобно взглянула на Эжена, вздохнула, молвила:

– Эжен, миленький, мне пора. Придешь завтра?

– Ты не забыла, Низетта, что мы завтра вечером уходим на остров? Завтра у меня много забот. Но вечером на пристани мы встретимся и три дня будем неразлучны. Ты представляешь, какое это будет счастье!

– Да, милый! Я так жду этого момента. Но мне уже действительно пора.

Она поднялась, оправляя смятое платье и шнуруя лиф, смущенно улыбнулась, пряча свои прелести подальше.

– Видишь, что ты наделал, разбойник! Не дай Бог кто заметит! Ну, ладно, до завтра, милый, - закончила она, протягивая губы для прощального поцелуя.

Весь следующий день Эжен был занят приготовлениями к морскому вояжу.

Были припасены два бочонка с вином, корзины с овощами и фруктами, караваи хлеба, ветчина и колбасы, макароны и крупа, пряности и копченые куры. Все это он свозил на пристань и с помощью матроса дядьки Ажаса укладывал на боте. Тот слегка покачивался на тихой волне, вода приятно плескалась о борт, а чайки неистово кричали, высматривая себе добычу.

Солнце уже сильно спустилось к морю, вода искрилась, шептала что-то таинственное и вечное. Легкий ветерок затихал перед ночным бризом. Парусники медленно и величественно скользили по бухте, спеша домой. Было тепло, но вода, чистая и мягкая на вид, была все же еще слишком прохладной. Даже портовые мальчишки пока не купались, лишь бродили по пристани в поисках чего-то интересного.

Эжен уже встретил первую пару. Это были Сиден и Лизбет. Она возбужденно щебетала, а ее кавалер хранил мрачное молчание, чем-то озабоченный.

– Мы, видно, рановато пришли, Эжен, - наконец сказал Сиден.

– Нет, Сиден. Просто остальные запаздывают.

– Ваша милость, - обратился к Эжену дядька Ажас, почесывая грязную нечесаную бороду таким же грязным заскорузлым пальцем.

– Чего тебе, Ажас? - обернулся к нему Эжен.

– Да вот небо, ваша милость. Не нравится оно мне. Как бы ветер не поднялся.

– Стало быть, быстрее дойдем до острова.

– Оно-то так, ваша милость, да уж больно опасно выходить в море на ночь глядя. Как бы чего не случилось. Может, останетесь, ваша милость?

– Лучше помоги разместиться даме, болван!

– Как скажете, ваша милость, - моряк вздохнул.

Вскоре появились другие участники прогулки, и при последних лучах заходящего солнца бот отвалил от пристани.

Ажас, уперев руки в бока, с озабоченным видом провожал суденышко глазами, а молодые люди с веселыми лицами кричали ему прощальные слова, махали руками и смеялись.

Берег медленно удалялся - ветер был слишком слаб. Справа потянулись берега, вдали переходящие в гористые волнистые линии, тонущие уже в сумерках наступающей ночи.

Глава 2

С большим шумом и весельем компания поужинала при свете трех фонарей, обильно сдабривая пищу добрым красным вином из бочонка. Нацеловавшись вволю, молодежь стала помаленьку успокаиваться. Некоторых начало укачивать, ибо в открытом море ветер стал сильнее, а волна выше.

Эжен почти не принимал участия в общем веселье. Он внимательно всматривался в берег, тянувшийся неясной массой по левому борту, посматривал на Денизу и чувствовал ее напряжение. Та стеснялась подойти, хотя остальные девушки все обнимались и целовались открыто.

Наконец, когда молодежь, изрядно хватив прохладного морского ветра, стала забираться под тент на корме и укладываться передохнуть, Дениза решилась подойти к Эжену. Тот почувствовал ее тревогу, обнял за плечи свободной рукой и прошептал:

– Тебе тревожно, милая? Ничего ни бойся, все скоро кончится. Еще несколько часов, и мы будем на месте. Лишь бы ветер не усилился.

– Эжен, мне так плохо. Меня тошнит, я места себе не нахожу.

– Это тебя укачало, Низетта. Пойди к подветренному борту и сама сделай там то, что нужно, а то так просто не пройдет. И надо лечь, так легче переносить качку, - и он с нежностью поцеловал вздрагивающие губы.

Она прижалась к нему, потом бросилась к борту, и ее бурно вырвало. Со слезами на глазах она приплелась к Эжену. Он накинул на плечи девушки плед, поправил его, погладил по щеке.

– Низетта, иди под тент, там немного теплее. Приляг там. Иди.

Она взглянула на юношу, и свет ее глаз, блеснув под луной, растрогал Эжена своей беззащитностью. Он прижал к себе ее хрупкое тело, поцеловал глаза, как взрослый, опытный мужчина, потом легонько отстранился.

– Низетта, мне нельзя отвлекаться, а то с курса собьюсь. Иди под тент, милая. Я разбужу всех, когда подходить будем.

Она покорно отошла и подлезла под тент, где еще шушукались чьи-то голоса, слышалась возня и приглушенные смешки. Все это ее волновало и тревожило. Она успела заметить, что ее брат Эсеб весьма вольно обращается со своей девушкой, и та была этим даже довольна, весело щебеча и откровенно заигрывая.

Эжен посматривал на небо, на звезды, назад в сторону берега, который уже не был виден. Огонь малого маяка был еще заметен, но маяк острова не просматривался. На душе было тревожно, и он пожалел, что не взял с собой дядьку Ажаса, опытного моряка. Но жалеть было поздно, и ему приходилось терпеть щемящее чувство тоски в груди, поглядывая на темневший тент. Ведь он теперь отвечал за жизни приятелей и любимой.

А ветер медленно, но неуклонно крепчал. Легкие брызги уже попадали внутрь бота, долетали до Эжена, и его лицо стало влажным. Он утирался ладонью, хмурил в лоб и с нетерпением ожидал появления огня маяка на острове. Его пока не было видно. Он подумал, что мешает парус, крепко надутый попутным ветром.

Закрепив румпель, он пробрался на нос и, прикрываясь от брызг, всмотрелся в темноту.

Наконец впереди, слева по борту завиднелся слабый огонек маяка. На сердце отлегло, юноша радостно вздохнул, посмотрел еще немного, определяясь, на сколько румбов надо взять влево, и торопливо пошел на корму.

Луна клонилась к горизонту, света становилось все меньше, и Эжен опасался, что в темноте может наскочить на камни при входе в бухточку острова.

Онеще пару раз ходил на нос, проверяя правильность курса. Теперь лишь усиление ветра беспокоило его. Звезды стали исчезать за невидимыми облаками, луна все ниже опускалась к морю. Но теперь, подойдя совсем близко, Эжен смог различить волнистую линию острова. Маяк светил все ярче, но и ветер крепчал. Эжен оглядел парус и понял, что ему одному справиться с ним не удастся. Закрепив румпель, он полез под тент, пытаясь нащупать мужские ноги. Это ему удалось. Чей-то недовольный голос пробурчал:

– Чего надо? Не мешай спать!

– Это ты, Рубер? Вставайте, я один не смогу убрать паруса. Мы подходим.

– О, святая Дева! Как холодно!

– Вставайте, вставайте, а то поздно будет.

Вскоре трое парней стали тянуть снасти, спуская парус. Он захлопал, сопротивляясь насилию, но все же подчинился. Бот сбавил ход, качка усилилась. Ребята, чертыхаясь и утираясь ладонями от брызг, полезли опять под тент. Эжен проводил их презрительными ухмылками.

Управлять ботом стало труднее. Его бросало на волне, вход в крошечный заливчик просматривался плохо - луна почти коснулась горизонта и едва позволяла видеть берег.

Эжен волновался, даже вспотел, хотя ветер был достаточно свеж. Его руки с силой сжимали румпель, поминутно исправляя погрешности курса. Но вот и первые камни. Мимо них удалось пройти удачно, хотя и не так лихо, как можно было бы днем. Ход бота был так слаб без паруса, что Эжен опасался, что его может ударить о скалу, которая выступала из воды дальше, уже в бухточке.

Эжен громко свистнул, поднимая своих пассажиров. Те неохотно зашевелились, но голос молодого капитана заставил их поторопиться.

– Быстрей вылезай, сонное царство! Подходим! Мы уже в бухте, не бойтесь! Вылезай, ребята!

Эжен чувствовал такое облегчение и восторг от того, что ему все же удалось провести бот к острову, в чем он в глубине своей души немного сомневался, что теперь готов был бы плясать, если бы в руках его не было румпеля.

Предстояло еще подойти к примитивной пристани, вдающейся в море шагов на пятнадцать. Но волнение и ветер в бухточке постепенно уменьшалось, качка и вовсе почти прекратилась. Темная полоса причала появилась по левому борту.

– Рубер, возьми румпель, я спрыгну на причал и пришвартуюсь! Быстрее, говорю тебе!

Он ловко перепрыгнул на дощатый причал с канатом в руке, быстро замотал его вокруг толстой сваи, и бот закачался уже на привязи. Со вздохом облегчения Эжен крикнул:

– Пришли, ребята! Выгружайся! Захватить все припасы и оружие! Спать сегодня будем на сеновале, а там поглядим! Торопись, а то я устал смертельно! Хватайте дам, и вперед!

Девушки при тусклом свете фонарей боязливо переходили на причал, молодые люди подхватывали их и ставили на доски. Потом, нагруженные провизией, все двинулись наверх, где чернел несуразный дом с башней, на самом верху которой мерцал огонек маячка.

На шум прибывших появился мужчина с мушкетом в руках.

– Кто такие? Стой, не то пальну!

– Это я, Эжен! Бабилас, опусти свой мушкет! Принимай гостей, Бабилас! Нас десять. Мы переночуем в сарае. Сено там еще осталось?

– А, это вы, сударь? А я подумал, что разбойники нагрянули. Они частенько тут шастают, вот я и выхожу с мушкетом. Проходите, ваша милость. Сейчас пришлю вам пледы и подстилки, а то исколетесь на сене. Рад принять вас, сударь.

– Вот и хорошо, Бабилас! Дай фонарь, а то ноги сломаем тут у тебя.

– Да, да, пожалуйста, сударь, - он протянул фонарь Эжену и исчез в дверях, где уже маячили фигуры его жены и сына.

– До утра переспим просто на сене, ребята, - Эжен зашагал к черневшему недалеко сараю, дверь которого была широко распахнута. - А уже завтра размещу вас по вашему желанию. Торопись, друзья!

Компания осмотрела обширный каменный сарай. В углу виднелась большая куча прошлогоднего сена, и пряный запах ударил им в ноздри.

– Как интересно и романтично! - воскликнула одна из девушек, бросаясь на мягкое пахучее сено. Оно зашуршало, девушка утонула в его волнах. Остальные не замедлили присоединиться к ней, выбирая себе места.

Утро ворвалось в сарай сверкающим солнцем и щебетом птиц.

Щурясь от этого радужного света, молодежь медленно стала выбираться наружу. Море ослепило их своими бликами и солнечными зайчиками. Было видно, что ночью прошла гроза, которой никто даже и не заметил, и все вокруг оказалось чисто вымыто, а даль просматривалась до бесконечности.

– Как прекрасно тут! - голос Розины прервал восхищенное молчание. - Какие чудесные рощи! Сколько света и моря!

– Побежали купаться! - крикнул Эжен, но его никто не поддержал.

– Какое купание, Эжен? Вода ледяная, еще рано, - недовольно ответил Ковен, самый молодой член компании. Ему только что исполнилось семнадцать, он выглядел совсем мальчишкой. Над ним частенько посмеивались за то, что у него всегда были женщины старше его самого.

– Люблю зрелость, ребята! - восклицал он в ответ.

Вот и сейчас с ним была девица года на три старше, и единственная не из благородных, не считая, конечно, Эжена. Орези, яркая шатенка с несколько пышноватыми формами и самоуверенным лицом с насмешливой миной. Она явно имела далеко идущие планы на Ковена. Но остальные-то знали, что родители его никогда не снизойдут до такой родственницы, тем более что они были самыми обеспеченными из товарищей Эжена.

– Тогда я искупаюсь в бочке, - засмеялся Эжен и стал сбрасывать одежду. Он окунул голову в бочку, отфыркался и стал плескаться, не обращая внимания на то, что вода стекает ему за брюки.

– Вот погодите, - сказал он, отдуваясь и вытираясь лоскутом льняной ткани, - я вам покажу нечто знаменитое! С ума сойдете от удовольствия!

– А ну-ка рассказывай! - предложил Рубер. - Я с нетерпением послушаю.

– Бревенчатая мыльница. Она на родине моего па называется баня. Там будет много пара и очень горячо. Все кости пропариваются, становишься таким красным, как вареный рак.

– Фу, как противно! - воскликнула Розина, чернявая смазливая девушка с коровьими глазами и бровями, почти сросшимися на переносице.

– А что, в этом что-то есть! - прокричал Сиден, с веселым видом оглядывая компанию. - Давайте позавтракаем и займемся этой баней, так, Эжен?

– Так, так. Однако вы тут занимайтесь приготовлением завтрака, а я поищу кое-чего другого для нашего стола. Тут всего должно быть достаточно. Дениза, хочешь со мной?

Он видел, как застеснялась Дениза и как ей хочется пойти с ним. Она неуверенно поглядела на брата, но тот сделал вид, что даже и не заметил этого. Тогда она победно тряхнула кудрями, храбро вздернула голову и смело шагнула к Эжену.

– Пошли, Эжен, ты мне покажешь, как будешь добывать пищу для нашего общего очага.

И они бодро зашагали по тропинке среди кустов жасмина и барбариса. Отойдя на приличное расстояние и оглянувшись, Дениза бросилась к Эжену, обхватила его шею и прижалась к его губам. Он сдавил ее талию, она слабо ойкнула и прижалась еще сильнее.

– Я так соскучилась по твоим ласкам, мой любимый!

– А мне всю ночь снилась ты, моя Низетта.

Всласть нацеловавшись, они отправились дальше и тут же встретили жену Бабиласа, веселую толстушку.

– С добрым утром сударь и сударыня! Вы уже проснулись?

– С добрым утром, Жанна. Вот идем собирать дань с твоего прижимистого хозяина. Яйца уже есть, а?

– Как же, сударь. Найдутся, для вас всегда все есть, наш благодетель.

– Десятка два приготовь нам на завтрак, да только желток не повреди.

– Минут через десять принесу, ваша милость. Ждите, я мигом.

– Одно дело сделано, - прошептал Эжен на ухо Денизе и чмокнул ее в шею. Она счастливо обернулась к нему, улыбнулась, прижала голову к его плечу.

– Привет, Ашер! Как жизнь?

– О, ваша милость! Здравствуйте, сударь, - это был сын Бабиласа, здоровенный добродушный парень лет двадцати трех. Его простое лицо постоянно излучало радость жизнью и светилось улыбкой. Эжену он нравился.

– Отец далеко? Он мне нужен.

– Рядом, сударь. В свинарнике. Пройдете, или вам позвать его?

– Спасибо, я сам.

Эжен шепнул на ушко девушке: - Это очень кстати, Дениза. Там мы его и прижмем, - он покрепче обнял ее.

– О чем ты, Эжен?

– Сейчас увидишь, моя Низетта.

Они по запаху определили направление и вскоре оказались перед загоном, где среди полудюжины свиней маячила спина Бабиласа. Он был занят уборкой.

– Бог тебе в помощь! - крикнул ему Эжен.

– О, месье Эжен! - распрямляясь, ответил Бабилас. - С добрым утром, сударь. С чем пожаловали? - он потирал натруженную спину.

– Бабилас, я тут оглядел кое-что. Ты здорово устроился. Деньгу гребешь лопатой, - Эжен многозначительно хмыкнул. - Меня дядя Фома просил присмотреть за тобой. Он подумывает, что ты ему мало платишь за все это богатство.

– О, сударь! С чего вы взяли, что у меня много денег? А семья какая? Я же тружусь с восхода и до заката. Прошу вас, сударь…

– Ладно, не пудри мне мозги, Бабилас. Лучше скажи, есть ли у тебя молодые поросята? Нам очень захотелось целого поросеночка отведать. А?

– Для вас, сударь, чего не сделаешь! Будет вам и поросеночек, ваша милость, и кое-что еще, если пожелаете.

– Пока больше ничего не нужно, Бабилас. Спасибо и за поросеночка. К обеду постарайся предоставить. Договорились?

– О чем речь, сударь. Обязательно будет.

– Шельма страшно прижимист и только вид делает, что добродушен, рад меня видеть и услужить, - сказал Эжен Денизе, когда они возвращались к сараю.

– Слушай, Эжен, а не слишком ли ты усердствуешь? Этот человек не понесет непомерно больших убытков? Ведь нас много.

– Не беспокойся, Низетта. Он столько уже нахапал, что тебе со всем своим семейством и не снится. Лишь бы я ничего не докладывал дяде Фоме. А я этого делать пока не собираюсь.

– Неужели все это так просто можно было устроить? Даже не верится.

– Деньги все могут. Потому люди и рвутся к ним. Они дают не только возможность хорошо жить, но и власть. Иногда даже невидимую, но, уж поверь мне, весьма сильную.

– Вот наши обрадуются! Какой пир закатим в обед!

– Ты только не говори про поросенка. Пусть это будет сюрпризом.

У сарая на зеленой лужайке уже был расстелен большой ковер, вытащенный из хозяйских хором. Все уже было расставлено, а Жанна торжественно водружала на середину импровизированного стола огромную сковороду со скворчащей яичницей из двадцати яиц. Сало брызгало, шипело, наполняя воздух восхитительным ароматом.

– Эжен, давай сюда! Вот это пир! Садись быстрее, а то остынет яичница! - голос Эсеба заглушил все остальные шумы и смех.

Завтрак действительно удался на славу. Выпитое вино возбудило парней, у девушек раскраснелись щеки, а глазки заблестели озорными огоньками.

– Теперь вы все свободны в своих действиях, - провозгласил Эжен, поведя руками вокруг. - Если встретите неудовольствие кого-нибудь, скажите, что вы из поместья "Синие скалы". Это название пришло от вон той скалы, что виднеется справа от нас, - Эжен указал пальцем в сторону громады, синеющей в ста шагах от сарая. - Часа через четыре-пять прошу всех прибыть на обед, господа. И не опаздывать, а то ведь сами себя и накажете.

Молодежь как ветром сдуло. У сарая остался лишь Эжен, как хозяин, и Дениза, вопросительно бросая взгляды в сторону своего кавалера.

– Что ты хочешь, Низетта? - спросил Эжен. - Может, осмотрим дом? Там есть старая башня, маяк, где по ночам зажигают огонь для судов. И несколько комнат с узкими окнами-бойницами. Я там ночевал иногда. Здорово, особенно летом, когда жара стоит.

– Нет, Эжен, я не хочу. Пойдем лучше побродим по окрестностям. Тут так красиво. - Дениза повела вокруг рукой. - А пальмовые рощи -смотри, они просто изумительны. Какие громадные развесистые - это платаны? А вот там пинии - такие грациозные и мохнатые. И запах от них дурманящий. Идем к ним, а? Мне так хочется туда!

Эжен схватил Денизу за руку, и они побежали к купам деревьев.

Однако после часа ходьбы прогулка показалась Денизе несколько утомительной.

– Эжен, я устала. Давай присядем, вон и куча сена лежит.

– С удовольствием, Низетта.

Но когда они подошли поближе, то Эжен вдруг остановился, а его щека скривилась в усмешке.

– Ты что? - спросила Дениза шепотом, как бы боясь спугнуть зверя.

– Пошли отсюда, Низетта. Тут занято. И не шуми так.

– А что там? Что это за звуки, Эжен? Как будто кто-то стонет. Может, им помощь нужна?

– Да идем отсюда, я же тебе говорю, - зашептал возбужденно Эжен. - Надо уходить. Там любят друг друга кто-то из наших, а может, и совсем даже иные люди. Не будем им мешать, моя любовь.

Дениза с интересом и любопытством взглянула на юношу, промолчала, но в ее лице мелькнуло что-то загадочное, и Эжен поспешил увести девушку подальше. Она молчала, словно что-то ее сильно заботило. Лицо выдавало смятение, смущение и желание одновременно. Эжен это чувствовал, его самого всего колотила нервная дрожь, которую он никак не мог унять.

– Пошли вон туда, к тому поваленному дереву, Низетта. Там тень, и можно хорошо посидеть, - промолвил Эжен, чтобы как-то прервать затянувшееся молчание.

– Нет-нет, - ответила она быстро. - Пошли назад. Я устала, и мне хочется домой, - она нервно засмеялась, и Эжен понял, что она пытается уйти от соблазна этого чарующего пейзажа, запахов весенних трав и хвои распускающихся пиний. - Я хотела бы отдохнуть в башне, ты мне о ней говорил утром.

– Конечно, милая, - согласился Эжен, в душе надеясь, что там он сможет с нею договориться без свидетелей.

Но у сарая уже были две пары. Это пришли Эсеб с Розиной и Сиден с Лиз.

– Что-то вы рановато, друзья! - приветствовал их Эжен. - Как погуляли? - он переглянулся с Денизой, но та смущенно отвернулась в сторону.

– Просто великолепно, Эжен! - радостно ответила Лиз, и Розина ее бурно поддержала.

– Как хорошо, что ты догадался пригласить нас в этот чудесный уголок. Тут так хорошо, так прелестно, так чудесно, так…

– Я и сам не знал, что тут так чудесно, - прервал ее радость Ковен. - Надо будет не забывать это место.

– Как ты, Дениза? - спросил подозрительно Эсеб.

– Отлично, Эсеб, но устала от непривычки. Мы так много гуляли. Все ноги оттоптала. А у тебя как?

– Я в восторге, Низетта! Просто чудесно. Если бы море было потеплее, то тогда можно было бы ни о чем не жалеть. А завтрак - просто пир!

– Еще не то будет, - улыбнулась Дениза. - Эжен, ты обещал меня отвести в башню. Пошли.

– Уже поздно, Низетта. Скоро обед.

– Вон и Рубер появился. Глядите, да он просто ползет. Скорее его тащит Орези. Эй, Рубер! Оттоптал ножку? - Ковен вовсю улыбался, показывая на парочку, показавшуюся из-за дальних деревьев.

– А вот и Жанна со своим сюрпризом! Виват, поросенок! - Эжен схватил друзей за рукава, разворачивая в сторону хозяйки, которая, смешно переваливаясь, несла обещанный сюрприз.

Румяный поросенок аппетитно возлежал на большущем блюде, и его появление было встречено восторженными возгласами. Все быстренько уселись, готовые насладиться настоящим королевским обедом.

Два дня пролетели незаметно. Когда кто-то заметил, что скоро пора возвращаться, это повергло компанию в некоторое уныние. Настроение сразу ухудшилось, но молодость не умеет долго горевать. Эсеб поднял руку:

– Ничего страшного, друзья! Если Эжен и дальше проявит свое гостеприимство, то можно надеяться на повторное посещение этого райского уголка.

– Еще бы! Пусть Эжен обещает нас свозить сюда еще хоть разок.

– Конечно, друзья, - ответил Эжен важно. - Если ничего особенного не произойдет. Мне приятно оказать вам такую ничтожную услугу. Мы ведь друзья, не так ли?

Все с охотой согласились, а Эжен посчитал себя более важной персоной, чем раньше. Ему прельстило внимание молодых дворян к своей личности, и он победно глянул в сияющие глаза Денизы.

Но на следующее утро случилось нечто такое, что перечеркнуло все его планы.

Эжен почти не спал ночь, переживая разлад с Денизой. Он вынужден был отвести ее ночевать в башню, ибо она боялась его, откровенно распаленного желанием.

– И не вздумай идти со мной! - воскликнула она сердито, когда Эжен попытался было проследовать за ней в башню. - Я не хочу страдать, я…я… это вполне может случиться. Прости меня, любимый, но я не могу тебя пустить, - Дениза задвинула тяжелый засов дубовой двери и прислонилась с другой стороны двери спиной. Девушка еще пару раз вздохнула, но потом решительно направилась к деревянной кровати.

Эжен постоял еще минуту у запертой двери, хлопнул себя кулаком в бедро, развернулся и поплелся в сарай. В расстроенных чувствах он рано улегся спать на сене, подальше от остальных. Прикрыл узкую дверь, ведущую на другую сторону, чтобы избежать сквозняка.

Эжен злился, слушая тихие шепоты неугомонных юношей и девушек. Шорохи, смешки, приглушенные вскрики раздражали его. Они там веселятся, дурни: Лишь под утро, когда остальные давно уже угомонились, он заснул крепким сном.

Его разбудил чей-то визг. Он резанул слух, заставив Эжена быстро поднять голову.

В дверях он увидел троих бородатых грязных мужчин с длинными тесаками в руках. Их лица говорили о многом, и Эжен тут же приметил злобный и алчный блеск в голодных глазах. "Разбойники, - подумал Эжен и заметался мыслями в поисках выхода. - И оружия здесь никакого нет".

Тут он понял, что его не заметили, и тихо сполз под визг и ругань к противоположной двери и юркнул в нее. Башня! Он опрометью побежал к башне, где у него лежал пистолет и шпага.

Эжен торопливо подсыпал пороха на полку, вытащил шпагу из ножен и бросился назад.

Вбежав в распахнутые двери сарая, он увидел, как разбойники заканчивают вязать юношей, а перепуганные девушки с расширенными от ужаса глазами сбились в кучу у стены и с надеждой уставились на вбежавшего Эжена.

Один разбойник заметил изменение во взглядах девушек и обернулся. Удивленный вопль заставил обернуться других. Бандиты бросили ребят и схватили валявшиеся рядом тесаки. Ощетинившись ими, они двинулись на Эжена. Тот сделал два шага назад и, когда один из нападавших бросился на него, выстрелил. Промахнуться с четырех шагов было невозможно.

Разбойник схватился за живот и упал на колени. Остальные бросились на Эжена, и тот едва успевал отбивать выпады тяжелых тесаков.

– Заходи сзади, Гусь! - крикнул один из разбойников, и Эжен заметил, что перед ним остался один человек.

Он не стал ждать, пока второй зайдет ему в тыл, и сделал быстрый выпад. Шпага пронзила бок, разбойник отлетел на пол, зажимая рану ладонью. Злодей застонал, катаясь по земле.

Эжен как раз во время обернулся, чтобы успеть парировать выпад противника. Отбив первое нападение, он молниеносно завертел шпагой и одним движением рассек щеку разбойника от уха до подбородка. Кровь залила бороду, рука нападавшего прижалась к расползавшейся щеке.

Не воспользоваться этим было бы непростительной ошибкой. Эжен уже более спокойно, без суматохи ткнул негодяя в грудь, и тот медленно завалился на пол. Молодой человек взмахнул шпагой и настороженно развернулся, ища глазами возможную опасность. Его приятели успели уже освободиться, но поспешить на помощь не успели или не захотели, будучи без оружия.

– Ух, неужели справился! - отдуваясь, сказал Эжен, вытирая шпагу о тряпье убитого разбойника.

– Как тебе удалось добыть оружие? - растерянно озираясь, спросил Эсеб. - Молодец, Эжен. Они бы нас взяли в плен.

– Да ладно вам! Чего уж там. Вы же мои гости, и я обязан был защитить вас, - он присел на корточки, разглядывая тело на земле. - Теперь надо избавиться от трупов.

– Один еще жив, - заметил Ковен. - Что с ним сделать? Давайте его повесим, а?

– Конечно, повесить! - воскликнул Сиден с сияющими от возбуждения глазами. - Пусть не надеется на пощаду!

– Ребята, спасайтесь! -голос Денизы донесся до слуха ребят.

– Что это? - побледнел Ковен, оглядываясь по сторонам.

– Хватай оружие, пошли поглядим, что там, - крикнул Эжен.

К сараю спешил здоровенный бородатый мужик с тесаком в руке. Его свирепый вид не предвещал ничего хорошего. Молодые люди остолбенели, замерли в нерешительности. Уж слишком страшен был вид четвертого разбойника.

– Нас четверо с оружием, да пистолет, хоть и не заряженный, но устрашает, - сказал тихо Эжен. - Будем сражаться, ребята. Рубер, не стой истуканом, бери тесак и становись в позицию.

В это время из-за угла башни показалась фигура Бабиласа с мушкетом и дымящимся фитилем в руках.

– А ну, приятель, брось свою железку! - рявкнул он, выходя из укрытия.

– Это ты-то меня испугать захотел, паскуда! - и разбойник двинулся на Бабиласа. - Я…

Он не успел договорить, как Бабилас спустил курок. Выстрел грохнул, а разбойник лишь качнулся, схватившись ладонью за бок. Его голос взревел:

– Паскудник, я же говорил тебе, что меня не испугать! Теперь готовься к встрече с Господом!

– Он ранен! - вскричал Эжен. - Бегом на него! Нас много, и ему не устоять! - и не дожидаясь друзей, бросился к разбойнику.

Бабилас что-то заревел, видимо, звал сына на помощь. Эжен этого не понял. Он подскочил к разбойнику и ударил шпагой по шее. Кровь брызнула, но удар пришелся почти плашмя, разбойник обернулся и медведем пошел на юношу.

Эжен похолодел от страха, но сделал всего два шага назад. Его короткая тоненькая шпага казалась хворостиной перед громадой этого человека. А тот медленно поднимал тесак, готовя удар невероятной силы.

Юноша сделал выпад и опередил врага на долю секунды. Шпага вошла в тело на целых пять дюймов, как показалось Эжену, но разбойник лишь поежился, что-то крякнул и продолжал надвигаться.

К ним бежали Бабилас с Ашером. В руках у них были железные вилы и топор. Эжен сделал еще два шага, когда сзади на гиганта обрушились удары. Кровь брызнула из множества ран. Разбойник еще некоторое время стоял, глаза его еще мутно глядели на ненавистных врагов, но он уже почти ничего не соображал.

Наконец Ашер рубанул топором по голове гиганта, и тот свалился в лужу крови.

Все молча смотрели, как его огромное тело вздрагивало, толстые пальцы скребли камень и песок, ноги мелко и часто дрожали, и это почему-то сильно обеспокоило Эжена, пока он не отвернулся от ужасного зрелища. Тяжело дышащие мужчины медленно приходили в себя, девушки закатывали глаза, нервно цепляясь за друзей.

И тут опять Ковен первым подошел к поверженному гиганту. Он посмотрел на него равнодушным взором, пнул ногой тяжелое тело.

– Ну и страшилище! Ну и образина, как племенной бык у хорошего хозяина!

Тут Эжен вспомнил, что Ковен никогда не вмешивался в опасные заварушки, всегда ускользал от схваток, особенно с оружием, которые иногда случались между молодыми людьми. Однако храбрился после драк, если случалось ему оказаться в это время на месте.

И Эжену стало противно даже глядеть на эту, казалось бы, совсем недавно вполне приятную физиономию этого человека. Он оглядел остальных и ничего похожего на собственные ощущения ни у кого не заметил, кроме остатков страха, недоумения и радости, что так все благополучно закончилось.

– А я заметил, что кто-то возится в боте, - донесся голос Бабиласа. Он говорил уже с заметными нотками веселости и бахвальства. - Думал, что это кто-то из гостей. Потом Жанна пришла и сказала, что что-то грохнуло в сарае. Но когда мадемуазель Дениза завизжала и начала звать на помощь, тогда я сказал себе, что без мушкета тут не обойтись.

– А как я его, па, по голове шарахнул-то, а? - поддакивал Ашер, радостно улыбаясь и размахивая руками.

– Хорошо шарахнул, сынок, - Бабилас воткнул вилы в землю и вытер пот со лба.

– Так вот. Я бросился за мушкетом и как раз вовремя. Этот тип, - он кивнул на труп, - уже подбирался к Эжену. Но вы и сами держались молодцом, сударь, и извините, что я вас назвал по имени. Но уж очень вы мне нравитесь.

Эжен согласно кивнул, давая понять, что не обратил внимания на эту мелочь.

– Вот я и говорю, не подоспей ваша милость, мне было бы не очень-то хорошо. Да Господь, видать, сверху хорошо видит, кому помочь надо, - хозяин размашисто перекрестился.

Шум голосов нарастал. Прибежали все домочадцы Бабиласа. Решали уже вопрос о том, где закопать злодеев, когда Ковен напомнил о живом разбойнике.

– Эй вы, мы забыли о живом! Договорились же его повесить! Чего медлить?

– Повесить его! - поддержал Эсеб.

Эжен почувствовал, как трепещущее тело Денизы прижалось к его груди. Он машинально обхватил ее рукой, прижал к себе, склонив голову к голове девушки. Она шептала что-то, но до Эжена не доходил смысл ее слов, пока она не дернула его за палец.

– Прости, Низетта, я сильно не в себе. У меня муторно на душе.

– А я так перепугалась за тебя, милый. Ты слышал, как я кричала?

– Пойдем отсюда, а? Мне не хочется… присутствовать при казни.

– Правильно, миленький. Что нам тут делать? Пошли отсюда.

Они медленно удалились, держась за руки. Голоса вскоре пропали, а они оказались под сенью отцветающих лимонов, апельсинов и персиков. Гул насекомых, густой аромат цветения одурманивали. Влюбленные опустились на охапку сухой прошлогодней травы и замерли, обнявшись.

Они наблюдали, как пчелы деловито сновали от цветка к цветку, бабочки нежно порхали, показывая разноцветье своего одеяния. Щебет птиц сливался с гулом насекомых, а юноша с девушкой медленно засыпали. Видимо, это была реакция на все те переживания, которое они испытали совсем недавно.

Проснувшись, они посмотрели друг на друга, и их глаза наполнились нежными слезами умиления и тихой радости. Они помолчали, потом Дениза сказала:

– Как хорошо было бы остаться так навсегда вместе, да, Эжен?

– Восхитительно, моя Низетта! Вернемся, и я пойду к твоему батюшке просить твоей руки. Согласна?

Дениза вздохнула, потом ответила:

– Я-то согласна, да что толку? Батюшка ни за что не согласится.

– А давай я тебя увезу к нам в усадьбу. Это миль тридцать отсюда, там сейчас почти никто не живет. Мы там обвенчаемся - и пусть тогда беснуются.

– Как было бы хорошо, но я не могу так поступить, мой любимый. Как я без родительского благословения могу такое сделать? Нет, Эжен, прости, но мне страшно даже думать о таком.

– Но почему, Низетта? Нас обвенчает священник по всем правилам. А это будет означать, что церковь на нашей стороне, а следовательно, и Бог.

– Но родители-то против, а это очень важно, - вздохнула девушка. - Нельзя переступать их желания. Да и твои родители ничего еще же знают обо мне. А вдруг и они не одобрят?

– Мои родители всегда одобрят хорошее дело, Низетта. Они очень добрые. Они все поймут и не будут мешать нам.

– Ой, Эжен! Ничего я не могу решать без благословения. Прости. Но я тебя так люблю, что готова ждать хоть полжизни. Верь мне, миленький! - она приникла к его груди.

Молодые люди замолчали, вслушиваясь в тихие звуки сада. Каждый переживал свое горе, боясь нарушить молчание. Эжен вздыхал, а Дениза чуть не плакала.

Глава 3

Когда Эжен с Денизой вернулись, шагах в пятидесяти от сарая они увидели страшное зрелище.

На суку раскидистого платана висел человек в грубой петле. Даже издали было видно искаженное мукой лицо висельника. Дениза вскрикнула, прикрыла ладошкой рот и закаменела.

Эжен недовольно скривился, погладил девушку по голове и отвернулся от неприятного зрелища.

У сарая шло веселое пиршество. Здесь были Бабилас с сыном, которые, уже основательно набравшись вина, болтали, не обращая внимания на то, что их никто не слушает.

– А вот и наша парочка! - голос Эсеба покрыл общий шум. - Сколько можно вас ждать? Мы вынуждены были начать пир без главного героя. Прости, Эжен, но так получилось само собой. Садитесь к нам!

Эжен чувствовал себя не лучшим образом и нехотя опустился на ковер. Ему тут же поднесли большой бокал вина, который он молча и осушил. Теплая волна прошла по его телу, неся успокоение и благодушие.

Дениза заулыбалась, видя, что Эжен повеселел. А он выпил еще, потом еще, пока Дениза не шепнула:

– Эжен, миленький, зачем так много пить? Ты опьянеешь, тебе будет плохо. Перестань, больше не пей, прошу тебя.

Но все вокруг поощряли его, а он и не думал сопротивляться. Так получилось, что не прошло и получаса, как он был изрядно пьян. Винные пары сделали свое дело, он стал плести разную чушь, сам не соображая, что говорит. Его слушали со смехом, Дениза пыталась успокоить парня и даже оттащить в сторону, но это ей не удалось.

А у Эжена нарастала волна агрессивности и злобы. Утренние происшествия выливались в яростные слова, направленные против своих приятелей и особенно против Ковена, который казался ему самым зловредным из собравшихся. Эжен упрекал ребят в трусости и бахвальстве, выпячивал грудь, доказывая свой подвиг.

Так продолжалось с полчаса, пока молодые повесы не замолчали, многозначительно и коварно переглядываясь.

– На выпей лучше, Эжен, - сказал Рубер, протягивая ему полную кружку. - Тебя это успокоит. Пей!

– Не давай ему, Рубер! - взвизгнула Дениза, пытаясь выбить кружку из протянутой руки Эжена. Но брат перехватил тонкую руку. - Подонки! Вы хотите споить его и посмеяться!

– Успокойся, Низетта, - увещевал сестру Эсеб. - Пусть наш герой покажет себя во всем своем блеске! Ха-ха!

Дениза зло отвернулась, увидев, как безвольный Эжен опрокинул кружку себе в рот. Ей было так гадостно и противно, что она ушла к себе в башню, где бросилась на кровать и залилась слезами.

А Эжен разошелся не на шутку. Он поднялся и, качаясь на ослабевших ногах, с поднятым кулаком объяснял Ковену, какой он подонок.

– Ттты… зачем п…пинал этого… Все под Господом ходим, а ты! - заплетался Эжен, уже не соображая, кто на кого напал. - А ты, ты! Ты мне не помог! - губы его тряслись, а глаза пьяно шарили по сторонам.

Ковен встал, протянул Эжену кружку с вином, мирно сказал:

– Давай лучше помиримся. Давай в знак этого разопьем это вино, а? Согласен?

Ковен настаивал, и Эжен выпил предложенное. Язык его заплетался, в глазах двоилось, он едва удерживался на ногах, а приятели что-то орали, гоготали и подносили ему вино.

Юноша говорил товарищам что-то обидное, иногда сознание на миг возвращалось к нему и он видел злобные физиономии своих друзей. Наконец Ковен произнес:

– Друзья, а не хватит ли нам слушать этот свинячий визг? Мне надоело. Что он себе позволяет, этот выродок? - голос сорвался на крик, но Ковен быстро успокоился. - Он так и рвется в наш круг, но это ему не удастся. Паршивой собаке место в конуре.

Эжен лишь смутно улавливал смысл этой тирады. Он набычился, сжал кулаки и двинулся на Ковена. Однако ноги уже его не слушались. Он упал на бок, перевернулся на живот, прополз немного, попытался подняться, но в этот момент Ковен ударил его в скулу. Эжен откинулся назад, словно провалился в черную, бесконечной глубины, яму. Он еще едва заметно ощущал, что его бьют, но ни боли, ни ярости уже не ощущал. Он потерял сознание и ничего не чувствовал.

Защитить его было некому. Бабилас с сыном уже ушли, Дениза скрылась в башне. Разбушевавшиеся юнцы с упоением навалились на бесчувственное тело Эжена и отводили душу за ударами кулаков.

Истошный крик Денизы остановил это избиение. Она высунулась из окна и кричала дурным голосом.

Дениза прибежала к сараю, опустилась на колени перед Эженом, но привести его в чувство не смогла. Ее глаза гневно сверкали, когда она закричала:

– Подонки, скоты, изверги! Как вы могли так избить его! - девушка, всхлипывая, трясла Эжена за руку.

– Успокойся, сестра, - неожиданно важно молвил Эсеб. - Он получил свое, как и положено простолюдину и свинье. Погляди на него, разве он похож на человека?

– Это вы сделали его таким, скоты! Благородные дворяне! Вы и пальца его не стоите! Звери, людоеды! Я пойду к хозяину и все ему расскажу!

Эти слова заставили юнцов тревожно переглянуться. Эсеб сказал:

– Я думаю, Дениза, что тебе не стоит этого делать.

– А что мне может помешать?! Я… - она увидела недобрый блеск глаз окружавших ее юношей и замолчала, испугавшись. - Что вы задумали, звери? - голос ее затухал, в горле першило.

– Ничего особенного, Низетта, - ответил Эсеб. - Мы просто тут же уедем с этого дурацкого острова. Возьмем бот, и к вечеру будем на месте. Вот и решение всех наших проблем.

– А Эжен? Как же с ним?

– Эта свинья? Он нас не интересует, Низетта. Пусть остается тут и выбирается сам. И он выберется, будь уверена, сестрица. Свиньи - они умеют выбираться из дерьма! Верно я говорю? - всхохотнув, Эсеб повернулся он к приятелям.

– Еще бы! Отлично придумано, Эсеб! Собираемся и побыстрее, пока здешний мужлан-хозяин не заметил наших дел, - и Рубер торопливо стал собирать разбросанные вещи, свои и Розины, не забывая и о Денизе.

А та вскочила с намерением побежать к хозяину, но Рубер успел схватить ее за руку и остановить.

– Пусти меня, скотина! Свинья вонючая! Оставь мою руку! - девушка задергалась всем телом, пытаясь высвободиться.

– Дениза, не кричи, а то заткнем рот! - пригрозил Эсеб. - Иди лучше на бот. Сиден, отведи ее и проследи, чтобы она не кричала и не убежала. Мы скоро.

Не прошло и десяти минут, как все юноши и девушки разместились в боте. Эсеб оттолкнул его от пристани, садясь на румпель.

Эжен пришел в себя, после того как Бабилас несколько раз брызгал ему водой в лицо.

– Ох, что это со мной? Это ты, Бабилас? Почему все болит, а?

– Вас, ваша милость, малость избили.

– Кто же это сделал? Ничего не помню. Мммм… Голова просто раскалывается. Что со мной, а?

– Ничего, ваша милость, страшного. Вы молоды и скоро поправитесь. Надо лишь промыть ссадины, да примочки наложить. Жанна это легко сделает.

– А где все?

– Я подумал, ваша милость, что и вы с ними. Однако пришел проверить и увидел вашу милость лежащим в траве. А ваши приятели уже далеко. Парус еще можно видеть. Если хотите, я покажу.

– Как они могли меня бросить и забрать бот? Ну сволочи! Ага, вспоминаю! Я их поносил за чванство и спесь. Сволочи, они меня избили пьяного! Иначе я бы им показал!

– Так и получилось, ваша милость. Да вы не огорчайтесь, сударь. Поправитесь, и Ашер вас быстренько доставит в город. Погода наладилась, это не составит труда. А сейчас, если можете, то поднимайтесь, я вас отведу в комнату, Жанне нужно примочки вам наложить.

– Ого! О, да я едва могу двигаться, так больно, Бабилас! Вот подонки, как отделали меня! Так мне и надо! Чего набрался под завязку? Будет наука, верно, Бабилас? Ну, ладно, пошли помаленьку, - шипя от боли заковылял Эжен, опираясь на плечо хозяина.

Три дня спустя Эжен выглядел гораздо лучше. Лишь небольшие синяки у глаз да боль в ребрах беспокоили его.

– Все, Бабилас, - воскликнул бодро Эжен за ужином. - Завтра отправляемся. Это тебе подходит? Ашер, доставишь меня на своей лодке до Тулона?

– Как скажете, ваша милость. Я всегда готов. Давно уже не бывал я в городе, охота поглядеть, если отец позволит.

– Езжай, Ашер, но долго не задерживайся. Переночуешь и домой. Понял? - Бабилас строго взглянул на сына.

– Чего ж тут не понять, отец. Все ясно, - улыбнулся Ашер. - К полудню следующего дня вернусь, если ветер не подведет.

– Тогда собирайся, а я отсчитаю месье Эжену причитающиеся за прошлый год денежки.

На рассвете следующего дня Ашер и Эжен поставили паруса, и лодка при хорошем попутном ветре побежала на запад, за новыми приключениями, которые вынашивал в своей горячей голове Эжен.

Эжен лежал на кровати в своей комнате и размышлял. Он злился на Денизу, не понимая, что она просто не могла сопротивляться ораве юнцов. Но это ему не было известно, а проверить пока не удавалось. Она не являлась на зов, и сегодня он опять решил проникнуть в ее сад и добиться свидания.

Но больше всего ему хотелось встретиться с Ковеном и поглядеть в его трусливые глаза, расквасить симпатичный носик и наделать на морде синяков, не прибегая к благородному способу поединка на шпагах, от которого тот, естественно откажется.

Солнце скрылось за горизонтом, и Эжен стал собираться. Шпаги он не взял, а пристегнул к поясу кинжал в красивых ножнах. Он волновался. Что на этот раз даст его попытка свидеться с Денизой?

Он медленно шел по улице, дожидаясь полной темноты. Проходил по аллее шелестящих пальм и под густой листвой раскидистых платанов. Вечерняя заря быстро гасла, темнота сгущалась, а нетерпение Эжена возрастало.

Наконец он решил, что время подошло, и приободрившись, скорыми шагами направился в нужном направлении.

Вот и ограда небольшого сада д'Андруэнов. Молодой человек постоял в тени деревьев, прислушался и, оглянувшись, полез по выступам стены к дереву.

Спрыгнув на землю, Эжен прислушался, как зверь, вышедший на охоту и постоянно ожидавший нападения. Все было тихо, если не считать обычных звуков готовящихся ко сну людей. Лишь в двух окнах едва светились огоньки одиноких свеч.

Эжен прокричал филином, прислушался и повторил крик. Подождал немного. Сердце подскочило в груди. Он услышал легкие шаги и приготовился к встрече. Он ухватился за ветку желтой акации и стал ждать. Шаги приблизились, фигура появилась в просвете между кустами, и Эжен понял, что это не Дениза.

Он напрягся в ожидании и узнал Эсеба. Тот с обнаженной шпагой в руке стоял в двух шагах от Эжена и молчал, видимо, собираясь с духом. Потом начал:

– Какого черта ты приходишь?! Тебе тут нечего делать! Дениза не для тебя, и советую тебе забыть ее. Уходи и больше не появляйся здесь, понял!?

– Это ты так решил, или Дениза? - на удивление спокойно спросил Эжен, подобрав на всякий случай валявшуюся на земле палку.

– Это не имеет значения, но, так уж и быть, скажу, что и Дениза тоже. А теперь проваливай!

– Я хочу узнать об этом у самой Денизы, а ты мне в этом не указ.

– А вот мы поглядим, как это произойдет! - с этими словами Эсеб сделал выпад и шпагой ткнул в грудь Эжену.

Эжен был начеку и сумел мгновенно среагировать. Палкой он отклонил клинок и тот, лязгнув, уткнулся в доску скамьи.

– Ты, подонок, хотел меня проткнуть! Так получай, дворянская скотина! - Эжен ударил Эсеба в лицо, потом мгновенно врезал ногой в пах, а когда тот со стоном согнулся, отвесил мощный удар сдвоенными руками по загривку.

Эсеб свалился на землю, шпага его оказалась в руках у победителя. В этот момент раздались дробные шаги, а из дома раздался свирепый голос:

– Дениза, вернись, вернись немедленно! Я тебе приказываю!

– Что тут происходит? - спросила Дениза, когда Эжен уже держал в объятиях ее вздрагивающее тело.

– Дениза, лучше ты объясни, что произошло? Почему ты не показываешься? Говори быстрее, а то сюда пробирается твой па.

– Милый, они избивали тебя так страшно, я так кричала, но они…

– Я все понял, любимая! Но мне пора уходить, твой па ломится сюда.

– А что с Эсебом? Ты его убил? - в голосе Денизы слышался ужас.

– Нет, что ты. Он скоро очухается.

– Кто здесь, Дениза? Вернись немедленно! - папаша Денизы оказался около скамейки. - Кто это, Дениза, отвечай!?

– Месье д'Андруэн, - сказал Эжен, выступая вперед и прикрывая собой Денизу, - я, Эжен Бланш, прошу руки вашей дочери. Состояние мое достаточное, чтобы обеспечить ей пристойную жизнь, - голос молодого человека слегка дрожал от волнения.

– Что-что? Но кто вы? Я вас не знаю, юноша!

– Это низкий человек, па, - подал голос с земли очухавшийся Эсеб. - Он хочет опозорить наш род, па.

– Что с тобой, сынок? - бросился к юноше отец.

– Этот низкий человек избил меня. Его надо вышвырнуть из нашего дома!

– Сударь, вы слышали слова моего сына? Немедленно уходите и больше никогда не появляйтесь в моем доме, иначе я вынужден буду принять действенные меры! Вон, негодяй! - д'Андруэн весь трясся от негодования.

– Па, мы любим друг друга! - закричала Дениза.

– Что я слышу?! - голос женщины, матери Денизы, приближался, и в его нотках явно слышались угрозы. - Дениза, как у тебя мог повернуться язык сказать такое? Иди в дом немедленно, - по прозвучавшей пощечине и вскрику Денизы Эжен понял, что тучи над его любовью более чем сгустились.

– Сударь, - обратился он к отцу семейства. - Вы слышали, что сказала Дениза. Вы не можете не уважать желания вашей дочери. К тому же я подтверждаю правоту слов Денизы. Мы любим друг друга…

– Вон! Эсеб, дай мне шпагу, я проучу этого наглеца, объясню, как надо разговаривать с родовитым дворянином! Эсеб!

– Па, шпага у него. Он отобрал у меня ее.

– Отдайте немедленно шпагу! Вы грабитель и насильник!

– Простите, сударь, но ваш сын первым напал на меня, безоружного, и я вынужден был защищаться. Шпага досталась мне по праву победителя, и она будет моей, - Эжен отступил на пару шагов. - Но я подчиняюсь вашему требованию, ухожу и не прошу удовлетворения. Вы слишком немощны для меня, и я вас прощаю, - с этими словами юноша легко вспрыгнул на дерево и в считанные секунды скрылся из глаз разгневанного отца.

Эжен прислонился, как обычно после свиданий, к стене ограды. Мысли метались в голове. Жаль, он не наподдал этому спесивцу Эсебу еще больше. Хорошо, что он сдержался и не особо нагрубил его папаше. Хотя, это же и папаша Денизы… Ссориться с ним не стоило. Дениза, Низетта: Любовь закончена. Мы разлучены, разлучены: если не похитить Денизу. Увезти, обвенчаться в далекой часовне. Но как это сделать, если она сама не решается на это?

Позванивая по мостовой трофейной шпагой, Эжен плелся к себе домой в самом мрачном и подавленном настроении. Что делать? Как быть? Нужно срочно что-либо придумать. Что? И посоветоваться не с кем. Отец и мать были далеко, да и друзья остались в Марселе. Зачем ему надо было здесь появляться? Теперь на душе одни камни и темнота адова! Господи, помоги мне, - молился он, - наставь на путь истинный!

Ночь прошла в раздумьях. Он ворочался, вздыхал, можно было подумать, что в комнате не молодой человек, а увядающий, уставший от жизни старик.

Мрачный, злой и невыспавшийся, юноша решил проехаться верхом. Едва умывшись, и отказавшись от завтрака, он оседлал коня и отправился в путь, по пригородам и садам, которые окружали городок.

Пришлось сделать крюк, чтобы не проехать мимо дома Денизы. Вздохи постоянно сотрясали его грудь. В мозгу проплывали то сцены свиданий с прелестной Низеттой, то сладостные видения, где он обладал ей. Но в эти мысли тут же примешивались папаша д'Андруэн и его сынок Эсеб.

Эжен медленно ехал вперед, сам не зная куда. Лошадь мерно выстукивала подковами по булыжнику мостовой или по тропинкам сада и улочкам пригородов.

День уже клонился к вечеру, и здоровый голод заглушил остальные желания. Эжен решил, что стоит подкрепиться. Юноша уже направился было домой, когда заметил, что навстречу ему крупным шагом движутся двое всадников. Он было вежливо подал коня в сторону, но вдруг напрягся, признав в одном из встречных Ковена.

Тот прямо сидел на рыжей кобыле, красуясь праздничным нарядом и бархатным беретом,сильно сдвинутым на правый висок. Шпага в дорогих ножнах, на роскошной перевязи, мерно покачивалась на боку.

Эжен остановился, поджидая всадников. Он чувствовал, как волна злобы, медленно переходящая в ярость, накатывается на него, заполняя живот, грудь, голову. Рука сама легла на эфес и тронула рукоять кинжала.

Всадники почти поравнялись с Эженом, когда тот тронул коня и преградил им путь. Кони забеспокоились, затоптались на месте, вскидывали головы, а юноши в недоумении уставились на наглеца. Ковен, однако, тут же узнал Эжена, и лицо его покрылось красными пятнами. Губы скривились, будто он хотел заплакать. Эжен же молча наслаждался растерянностью и страхом своего врага.

– Месье Ковен, судя по всему, узнал своего друга. Верно я заметил?

– Вы ошибаетесь, сударь. Мы никогда не были друзьями. Знакомыми всего лишь, - голос Ковена выдавал его сильнейшее волнение. Он немного заикался.

– Конечно, месье. Куда мне претендовать на вашу дружбу. Не вышел я сословием, - презрительно бросил Эжен.

– Сударь, позвольте нам проехать, - подал свой голос второй юнец, на вид несколько моложе Ковена.

– О, извольте. Вас я не задерживаю. Прошу вас, сударь, - Эжен сдвинул коня в сторону Ковена, давая проехать юнцу.

Тот вопросительно глянул на Ковена. Замешательство явно читалось на его лице.

– Жюльен, поехали, - неуверенно молвил Ковен и тронул коня.

– Погодите, месье Ковен, - просил Эжен, загораживая путь. - Я бы хотел вам сказать пару фраз.

При последних словах лицо Ковена побледнело еще сильнее, а глаза забегали по сторонам в поисках выхода. Эжен тут же заметил это.

– Не извольте беспокоиться. Вам от меня не избавиться, месье. А молодой господин может отправляться своей дорогой. Он меня не интересует.

– Ковен, что все это значит? - спросил обеспокоено юнец.

– Я сам ничего понять не могу, Жюльен. Я… - Эжен не дал ему продолжить.

– Полно тебе вилять, Ковен! - уже отбросив вежливость, сказал Эжен. - Ты думал легко выйти из тобой же устроенной подлой игры, Ковен? Не выйдет! Ты должен мне за все заплатить.

Лошадь Эжена повела в сторону, но тот уверенной рукой вернул ее на дорогу.

– И я намерен получить свое сполна, за все расквитаться!

– Сударь, но объясните нам… - Жюльен старался показаться храбрым и взрослым.

– Молодой господин хочет разъяснений? Это его дело, хотя мне, признаться, на это наплевать. Пусть остается. Это даже лучше, - Эжен говорил нарочито любезно.

– Жюльен, ты бы лучше ехал, - промямлил Ковен. - Мы сами разберемся.

Тот недоуменно пожал плечами, но отъехать не пожелал. Видимо решил, что его присутствие может помочь Ковену. Эжен же распалялся:

– Ты, Ковен, как подлый трус, набросился на беззащитного и беспомощного человека, сам же и напоив его. Теперь этот человек перед тобой и хочет поглядеть тебе в глаза. Вытаскивай шпагу, подонок, и защищайся! Я не намерен с тобой расставаться полюбовно! Защищайся, говорю я тебе! Ты же дворянин, благородный человек!

Он натянул поводья, конь завертелся под ним.

Ковен заметался глазами, но до эфеса шпаги и не дотронулся. Наконец он проговорил севшим голосом:

– Вот потому, что я человек благородный, я и не могу скрестить свою шпагу с твоей, и потому требую пропустить меня.

– Ты еще хорохоришься? Ты просто боишься обнажить свою шпагу! Трус и подонок! Что же ты не оскорбляешься на мои слова! Боишься? Где же твоя дворянская гордость и честь? Слиплась от страха?! Тогда мне придется объяснить тебе все по-народному, раз шпага твоя слишком чиста для моей! - и с этими словами он толкнул лошадь шенкелями. Та тут же оказалась рядом с Ковеном.

Тот не успел никак отреагировать, когда кулак Эжена смачно врезался в выхоленные губы юноши. Что-то нечленораздельное сорвалось с губ Ковена, он откачнулся назад, а кровяные струи стали сбегать на подбородок.

– Как вы смеете, сударь! - раздался испуганный и негодующий голос юнца.

– Не мешай, мальчик, - огрызнулся Эжен и тут же повторил удар.

После второго удара Ковен сполз с седла, оказался на земле и стал медленно копошиться в пыли, размазывая по лицу кровь.

Эжен спрыгнул на землю, подскочил к врагу и с наслаждением ударил Ковена носком башмака в ребра. Глухой звук отозвался восторгом в душе Эжена, а Ковен взвыл тонким голосом. Он скорчился на земле, всхлипывал и вопил.

– Эй вы! Прекратите немедленно, иначе получите шпагой! - голос Жюльена заставил Эжена повернуть голову в его сторону. Юноша криво улыбнулся в ответ.

Лошадь Жюльена двинулась на него, Эжен приподнялся, выпрямился и с силой ударил кулаком в мягкие губы коня. Тот вскинул голову, прыгнул с неожиданной резвостью, а Жюльен оказался на земле. Конь отбежал в сторону и испуганно прядал ушами, раздувая ноздри.

Эжен повернулся к Колену, схватил его за волосы, приподнял голову и заглянул в полные ужаса глаза. Потом процедил сквозь зубы:

– Ну как? Так вы меня отделывали, мой дорогой друг? Похоже? Но это еще не все. - С этими словами Эжен так толкнул его голову вниз, что послышался хруст зубов, рвущих губы несчастного юноши.

– Сударь, вы разбойник с большой дороги! - голос Жюльена звенел от волнения. В руке он держал обнаженную шпагу, губы дрожали, лицо дергалось и было бледно.

– Что вы хотите, месье? - почти спокойно спросил Эжен. - Я же к вам никаких претензий не имею. Вы свободны, молодой господин. А с Ковеном уже все позади. Скоро он очухается, и его можно будет отправлять домой.

Эжен поднялся с колена, отряхивая штанину, демонстративно не замечая шпаги в руке надоедливого юнца.

– Вы, вы… негодяй, сударь! Защищайтесь! Вы избили моего друга…

– Да бросьте вы насчет друга! Это подонок, а не друг. Он предаст любого, если не из трусости, то от желания поглядеть на унижение и страдание другого, - казалось, Эжена больше беспокоил его наряд, чем разговор.

– Как: как вы смеете? Защищайтесь, сударь, если у вас, простолюдина, имеется честь!

– Видит Бог, я не хотел вам зла! Но раз вы того требуете… - вздохнул Эжен и обнажил шпагу, став в позицию.

С первых же выпадов он понял, что противник совсем еще новичок. Волна ярости отхлынула, наступила разрядка, и Эжену уже не хотелось причинять неприятности этому храброму мальчишке.

– Мой юный противник, - сказал Эжен, легко парируя удары Жюльена. - Мне неохота причинять вам неудобства, но фехтуете вы так неумело, что заколоть вас легче, чем слопать апельсин. Лучше я у вас выбью шпагу.

И не успел Жюльен опомниться, как его шпага со звоном покатилась по земле. Он проводил ее глазами, потом бросился поднимать.

– Не трудитесь, юноша. Это ни к чему не приведет. И не злите меня понапрасну. Лучше вложите оружие в ножны и, придя домой, поупражняйтесь в фехтовании, - Эжен эффектно взмахнул шпагой. - Не жалейте денег, наймите хорошего учителя, советую. Прощайте, юноша, мне приятно было с вами познакомиться. И окажите посильную помощь этому подонку и трусу. Он недостоин вашей дружбы, поверьте мне.

Эжен вложил шпагу в ножны, поймал повод коня и вскочил в седло. Поглядел, как ворочается на земле Ковен, пытаясь подняться, повернул голову коня и сжал его бока ногами. Обернулся, поднял в приветствии руку и поскакал в город. Настроение его было приподнятым, если не сказать - радостным. Он все-таки уделал этого подонка, этого наглого юнца!

Опасаясь мести со стороны родственников Ковена, Эжен сменил коня, переночевал на постоялом дворе и на рассвете отправился в поместье. Тридцать с лишним миль непросто проскакать за один день, но он надеялся на это.

В последний раз Эжен бросил тоскливый взгляд на дом Денизы, представляя, как та мучается и страдает от своей неудавшейся любви. Низетта, моя милая Низетта! Я вернусь сюда дворянином, а не просто богатым человеком, ты не пожалеешь! Я заставлю это спесивое семейство признать мою честь.

Уже в сумерках его уставший конь вошел в ворота усадьбы. Конюх принял коня, осуждающе покачал головой, сказал недовольно:

– Сударь, как же можно так истязать такого коня? Теперь ему две недели нужно отдыхать! Пожалели бы прекрасное животное, - он принялся оглаживать шею коня, продолжая недовольно бормотать.

Эжен ничего не ответил, прошел в комнаты, приказав приготовить еду и питье. Он чертовски устал и спешил отдохнуть и подкрепиться.

Утром, после завтрака, юноша отправился во флигель, где жил Фома, его наставник и друг. Фома был ровесником его отцу, отец даже что-то говорил, о том, что они с Фомой выросли вместе, но с его именем была связана какая-то неприятная история, о которой в семье не говорили. Мать его терпеть не могла, отец не хотел видеть, но Эжену было интересно с ним.

– Мой мальчик! - воскликнул Фома, встречая Эжена. - Приехал? Хорошо, что зашел к старику. Мне тоскливо здесь одному, но что поделаешь? Проходи, садись и рассказывай. Как провел время? Э, да ты, видать, неплохо поразвлекся! - Фома улыбнулся. - Синяки еще не полностью сошли, но это не беда. Злей будешь, мой мальчик.

Фома был давно парализован ниже пояса и ковылял на костылях, с которыми управлялся с большой сноровкой.

– Дядя Фома, ты мне друг, и я это знаю, - ответил Эжен, садясь в старое кресло на веранде дома. - Мне нужен совет, и я хочу с тобой серьезно поговорить. Я полюбил, но неудачно.

– Понятно, мой мальчик. Это бывает, но проходит. Что, ты отвергнут?

– Отвергнут, но не ею. Она любит, но родители не согласны.

– Кто они? - спросил Фома, застучав костылями по веранде. - Я их знаю? Городок-то небольшой. Рассказывай, мой мальчик.

– Это семейство д'Андруэнов, дядя. Помнишь ли ты их?

– Припоминаю. Ты прав, мой мальчик. Они и вправду не для тебя, слишком чванливы и спесивы. И что у них там?..

– Дочь Дениза, дядя. Мы встретились, полюбили друг друга, но… Им нужен дворянин.

– Старая история, мой мальчик. Ты здесь, она там: Может быть, стоит увезти ее, обвенчаться и не вспоминать об этих гордецах? Всего-то!

– Я предлагал, дядя. Но она не хочет нарушить мир в семействе и боится греха.

– Ты уговаривал? Понимаю. Богобоязненность и семейный долг. Это уже хуже, мой мальчик. С этим бороться труднее, но можно.

– Но как, дядя? Я ничего не могу придумать! Как, как мне стать дворянином?! - юноша вскочил, не в силах усидеть в кресле от волнения.

– Хм: В наше продажное время можно постараться купить дворянство. На это дело я могу выделить тебе: ммм: необходимую сумму. Хотя: идея так себе, - Фома пренебрежительно помахал рукой.

– Легко сказать! А как к этому отнесется па? Он же тоже в плену у предрассудков, как ты знаешь, - Эжен метался из угла в угол, размахивая руками.

– Не думай так об отце. Он у тебя почти святой и многое для тебя делает. Ты не говори больше так, мой мальчик. Обещаешь?

– Обещаю, дядя Фома. Но где выход? Что:

– Надо думать. Я тебе в этом не помощник, сам видишь. Надо уговаривать отца. И в этом я тебе ничем не могу помочь. Мы с ним не видимся, - тяжелый вздох вырвался из груди Фомы. - Придется тебе самому вести свои дела. Ты уже взрослый и должен сам строить свою жизнь. То, что добыто собственными руками, оказывается самым дорогим, мой мальчик.

– Но куда обратиться, дядя?

– В магистрат, к королю, наконец. За большие деньги все можно добыть.

– Это долгое дело, которое не сулит абсолютного успеха, дядя. Да и кто там меня знает? - Эжен в отчаянии сжал ладони в кулаки.

– А ты как думал? Все делается долго. Учись ждать, мой мальчик.

Они погуляли по саду. Фома ковылял на костылях, Эжен поддерживал его. Решили, что на следующий день Эжену необходимо ехать в Марсель к отцу и добиваться его содействия.

Глава 4

– Сынок, ты сильно взволнован, я это прекрасно понимаю. Ты должен успокоиться, подумать. Получить дворянство, конечно, возможно, но это не так просто сделать. Вот вернется отец, с ним еще поговоришь. - Ивонна ласково и с беспокойством глядела на своего первенца. Вздохнула, подумав, что тот уже взрослый - как время летит. Вот уже и сын хочет иметь право на свои решения.

Ивонна в свои "под сорок" была все еще интересная женщина. Темно-русые волосы уложены в красивую прическу, лицо еще сохраняло беспечность и девичью стеснительность. Она и сейчас часто краснела, чем приводила Пьера, мужа и отца Эжена, в неописуемый восторг.

Красивое платье с затянутым лифом не смогло скрыть некоторую полноту фигуры, но это лишь придавало пикантность ее внешности. Короткий нос не был уже так задорно вздернут, как это было еще десять лет назад. Словом, Ивонна теперь была солидной дамой, отличавшейся плавными движениями и размеренным ведением разговора.

Эжен поглядел на мать, разглядывая ее лицо, и перед ним предстали картины первых дней после ее встречи с отцом. Он знал об этом по рассказам дяди Фомы, друга детства отца. Эти рассказы казались Эжену такими романтичными и занятными, что он готов был их слушать чуть ли ни каждый день.

– Ма, ма! Тибо никак не хочет слушаться меня и шалит! - в комнату с шумом юбок вбежала Жюли, дочь Ивонны и Пьера, девочка лет семи. Лицо ее раскраснелось и выглядело озабоченным и серьезным.

– Жюли, успокойся, моя прелесть. Тибо ведь мальчик, он не может сидеь спокойно. Иди, я скоро приду.

– Ма, но ему всего пятый годик, а он уже такой буйный и непослушный! Он не хочет меня слушать. Скажи ему, ма! - Жюли вцепилась в руку матери.

– Хорошо, хорошо, милая. Я сейчас наведу порядок. Иди, я закончу разговор с Эженом и приду к вам.

Жюли убежала, а Ивонна посмотрела в глаза Эжену и улыбнулась несколько виноватой улыбкой.

– Видишь, Эжен, сколько забот приносят дети и семья. Но радости куда больше. И как хорошо, что у всех вас такой хороший отец, так ведь?

– Я согласен с тобой, ма. Па у нас просто замечательный. И дядя Фома так же говорит.

Лицо Ивонны помрачнело, но не надолго. Эжен осекся, увидев эти изменения, смутился. Потом промолвил несмелым голосом:

– Прости, дорогая мамочка! Я забыл, что тебе неприятно слышать о дяде Фоме. Я постараюсь об этом помнить, ма.

– Ну что ты, дорогой! Я уже спокойна. - Но по голосу Эжен заметил, что мать вовсе была не так спокойна. Видимо, старое никак не забывается. Эжен знал, что когда-то Фома был влюблен в его мать и из-за этого чуть не погубил отца, но потом искренне раскаялся, просил прощения у Бога и людей. И он спросил:

– Ма, а скоро вернется па? Мне так хочется побыстрее с ним переговорить.

– Обещал дней через десять. Прошло уже восемь, так что теперь скоро, - Ивонна через силу улыбнулась. - У него встреча с его старым другом. Мусульманин по имени Гардан, с которым он много путешествовал в юности. Тот прислал письмо и просил встретиться в Анконе.

Женщина вздохнула, расправляя платье. - Ты же знаешь отца, Эжен. Он очень дорожит старинными дружескими связями. Так что жди, скоро увидитесь. Он будет очень рад этому.

– Я тоже, ма. Но как-то это все странно: Мне кажется, что эта встреча может изменить кое-что в нашей жизни. Они так долго не виделись, и вдруг эта встреча. Неспроста это, ма, - юноша задумчиво расправил усики.

– Ты меня пугаешь, сынок. Что может случится такое, что изменит наше привычное житье? Мне бы не хотелось этого.

– Ма, ты разве забыла, что тебе не раз предсказывала гадалка, которая жила в горах? Вы много раз будете расставаться, но всякий раз соединяться вновь. Это так интересно, ма!

– Не так интересно, как тебе кажется, Эжен. Расставания, да еще долгие, никогда не приносят радости, - Ивонна вздохнула, глядя в окно.

– А встречи? Зато потом так радостно, наверное, встречаться, ма!

– Это верно, сынок. Но лучше обходиться без расставаний. Так спокойней, переживаний меньше, а то вся изведешься от ожиданий. Хорошо бы, чтобы у тебя ничего такого в жизни не было.

Мать оценивающее посмотрела на сына. - Однако ты начинаешь весьма неспокойно. Эта Дениза засела в твоей голове, я так полагаю, очень крепко.

– Ма, но: она мне нравится, у нас все серьезно. У вас с па ведь тоже было не совсем просто и спокойно. Однако вы до сих пор любите друг друга, и па отлично к тебе относится. Вы же никогда не ссоритесь, ма! - почти возмущенно ответил Эжен.

– Все это так, но расставание с любимым человеком всегда трагично для меня.

– А где эта Анкона, ма? Я что-то не слышал о таком городе.

– Это на восточном берегу Италии. Древний город.

– И па рассчитывает вернуться дней через десять? Так быстро? Это никак нельзя, ма. Слишком далеко.

– Отец пойдет морем лишь до Ливорно, а там сушей на лошадях. Посмотрит горы. Он так их любит. Правда, сейчас рановато и в горах может лежать снег, но отец и снег любит. Он напоминает ему его далекую родину.

– Как мне хотелось бы взглянуть на его родной город! Как его называют, кажется, Новый город?

– Да, сынок. Новгород. Это большой торговой город, но уж очень далеко на севере, в Московии, а там очень холодно и мрачно.

– Откуда ты это знаешь, ма?

– Отец рассказывал. У меня сложилось такое представление.

– Да, интересно бы поглядеть. Удастся ли?

Отец Эжена, конечно, не вернулся к назначенному сроку. Он появился недели через три, слегка осунувшийся, озабоченный и несколько растерянный.

– Пьер, - тут же обратилась к нему Ивонна, как только закончились объятия, поцелуи и приветствия. - Мне кажется, что ты привез плохие вести. Вид у тебя неважный. Что случилось? Как прошла поездка?

– Погоди, дорогая, дай отдохнуть и с детьми побыть малость. Я так по ним соскучился.

– Пьер, не уходи от ответа. Я же вижу, что ты озабочен и не в себе. Значит, что-то произошло необычное. Я сгораю от нетерпения, дорогой! - Ивонна даже слегка притопнула ногой.

Пьер был среднего роста, уже в годах, лет за сорок, но седина еще не поселилась в его темно-русых волосах. Даже усы и бородка не блестели серебряными нитями.

Он был широк в плечах, нетороплив, шагал размеренно, основательно. Коротко остриженные волосы лежали на голове слегка волнистыми прядями, как у римлян в древности. Глаза иногда молодо поблескивали синевой, но она проявлялась редко. В основном они светились серым блеском под широкими темными бровями.

Прямой нос, возможно, был несколько великоват, но это не портило общего впечатления. Пьер выглядел вполне симпатичным человеком, а доброта, постоянно мелькавшая в его глазах, придавала лицу доброжелательное выражение.

Заметив, что Эжен смотрит на него с нетерпением и ожиданием, он спросил:

– Ты чем-то расстроен, Эжен? Тебя что-то беспокоит?

– Да, па. Я хотел бы поговорить с тобой.

– Хорошо, сынок. Время у нас будет, а сейчас мне надо утихомирить твою маму.

– Стало быть, будешь утешать, Пьер? - заметила встревоженная Ивонна. - Я так и знала, что твоя поездка не к добру, - жена сделала несколько шагов по комнате и опустилась в кресло, не забыв расправить платье.

– Что привез, рассказывай. И ты, Эжен, послушай, что отец скажет. Ты уже взрослый, и тебе пора знать все, что у нас в семье происходит. Верно, папа?

– Пусть, конечно, послушает, если есть желание, - Пьер помолчал, как бы собираясь с духом, и продолжал, упавшим тоном: - Ивонна, я привез печальные известия.

– Святая Мария! - всплеснула руками Ивонна. - Неужто опять собираешься в дальнюю дорогу?

– В дальнюю, Ивонна, и очень. Года на три, вернее, даже на четыре.

– Боже, что ты говоришь, Пьер! Опомнись! Ты ведь не первой молодости. Куда тебе от семьи убегать? - голос жены приобрел урожающую окраску. - Наверное, опять уговорили тебя на авантюру какую? Это все твой друг, как его, Гардан, что ли?

– Ты, дорогая, все правильно понимаешь. Но это не авантюра. Я ведь много раз говорил тебе о необыкновенных способностях Гардана. Так вот, он почувствовал зов. - Пьер вздохнул, провел рукой по русой голове. - Нас зовет человек, которому мы обязаны всем, капитан Эжен, имя которого носит наш старший сын. Большего я и сам пока не знаю, но мы ему нужны, и этого достаточно, чтобы отправиться в путь. Обмануть тебя невозможно, да я и не собираюсь, - он помолчал, набираясь сил и решимости. - Придется нам опять на время расстаться, Ивонна моя дорогая.

– Ничего себе "на время"! Целых четыре года! И все из-за какого-то совершенно непонятного зова, - возмущенно воскликнула Ивонна. -Это как же у тебя язык мог повернуться такое вымолвить? Как мы тут без тебя будем? Ты подумал, Пьер, о нас? Дети без отца будут расти. Нет, Пьер, я не согласна! - она негодующе замахала руками.

– Дорогая, это уже решено, и переменить решение мне не дано. Наша дружба Богом освящена, - Пьер повысил голос.

– Как тебе не стыдно, Пьер! Какой же Бог мог это освятить? Тоже придумал!

– Так надо, Ивонна. Я не могу не откликнуться на зов человека, которому обязан всем, что имею. Это для меня святое дело, милая моя, - Пьер предостерегающе вытянул руку ладонью вперед. - Пойми и не осуждай, прошу тебя. С тобой останется Эжен. Он взрослый и сможет в случае необходимости постоять и за тебя и за семью. Верно я говорю, сынок?

Эжен неопределенно пожал плечами. Он с интересом слушал и наблюдал за объяснением родителей. Ему было интересно и тревожно слышать доводы отца и возражения матери. Он хорошо понимал обоих, но не мог стать ни на одну из сторон. В душе его нарастал ком какого-то протеста, пока неясного желания. Этот ком медленно, но неуклонно увеличивался в размерах, заполняя аморфной массой мозг и сердце.

Ивонна тяжело вздохнула, поглядела в печальные глаза Пьера. Потом слегка смягчила черты лица. Это было почти не заметно, но Пьер уже знал, что лед растаял.

Он бросился на колени перед женой, обнял ее и спрятал лицо в складках юбок. Срывающимся от волнения голосом молвил:

– Благодарю тебя, любимая! Я знал, что ты поймешь, не оставишь меня с моими сомнениями и угрызениями совести. Ты слишком добра для этого. Моя Ивонна, как я люблю тебя! И прости меня, если можешь!

Эжен отвернулся, скрывая навернувшиеся на глаза слезы. Ему было так тоскливо и в то же время радостно слушать и смотреть на эти родные лица людей, так преданно любящих друг друга. Хотелось броситься к ним и обнять обоих сразу.

Идиллию прервал малыш Тибо, ворвавшийся в комнату и заполнивший ее требовательным криком. Следом прибежала старшая дочь Мари, за ней Жюли, играя рассерженную няньку.

– Идите все ко мне, мои дорогие! - воскликнул Пьер, сгребая детей в охапку. - Что вы тут не поделили? Будьте дружны и любите друг друга. Эжен всегда защищал Мари, когда был моложе.

Он целовал младших детей, ласкал их, а Эжен все не мог успокоиться, глядя на отца. Он никак не мог отвести любящих глаз от этой сцены, в горле застрял комок, он с трудом сдерживал слезы умиления, радости и любви. Как они любят друг друга! Как я их люблю!

Ивонна тихонечко подносила платок к глазам, стараясь не показать, как она расстроена и озадачена. Наконец Пьер успокоился, отослал Жюли и Тибо. Жена спросила упавшим голосом:

– И как скоро ты отплываешь, Пьер?

– Через два месяца встреча на Кипре. А потом двинемся караваном к Красному морю. Далее на корабле в Гоа, это португальское владение в Индии. Гардан знает, что именно там нас будет ждать письмо капитана Эжена. Но это лишь меньшая часть пути.

– Боже мой! Неужели так далеко? Меньшая часть? И ты надеешься управиться за четыре года? Я просто не верю, Пьер! Целых четыре года я должна быть одна! Я с ума сойду от ожидания и переживаний. Вернешься ли ты домой? Может, все-таки одумаешься?

– Успокойся, моя любовь! Ты же знаешь, что я обязательно вернусь к тебе. Разве я смогу жить без вас всех? Так что об этом и не беспокойся. Жди меня и занимайся делами. Тебе они всегда нравились, вот теперь тебе и карты в руки. Я распоряжусь.

– На меня и так смотрят, как на дурнушку. Этого ты добивался?

– Ну что ты, милая! Просто я замечаю, что тебе нравится заниматься делами, особенно денежными. Вот и занимайся, это отвлечет тебя. Деньги очень заразительны, - Пьер знающе улыбнулся. - От них не так-то просто отстать. Они волнуют, заставляют постоянно искать новых путей их увеличения. Поверь мне, да ты и сама уже, вероятно, это почувствовала в прошлые годы одиночества.

– Ох, Пьер! Как же тяжело мне с тобой!

– Дорогая, я ведь больше десяти лет не оставлял тебя больше чем на две недели. Ты не можешь на меня обижаться, моя прелесть!

Он обнял ее и прижал к груди, почувствовал, как она растаяла, отошла, и на душе у Пьера потеплело. Он отстранил ее от себя, поглядел в потемневшие глаза и стал целовать их.

– Что ты делаешь? Дети же смотрят! - но голос выдавал ее удовольствие.

– Вот и хорошо! Пусть учатся любить. Правда, Эжен, Мари?

Юноша и молодая девушка потупили взоры, застеснялись. А Пьер потрепал старшую дочь по голове, чем вызвал неудовольствие девушки. Она уже выглядела созревающим бутоном и вела себя соответственно. А Пьер подумал, что дочь необыкновенно похожа на Ивонну, но тоньше, приятнее, светлее волосами и стройнее. И он с изрядной долей гордости сказал жене:

– Ивонна, мне сдается, что дочь перещеголяет тебя внешне, как ты считаешь?

– Мне это очень приятно, но и немного обидно. Выходит, что я не так уж и хороша для тебя? Негодник! - и она улыбнулась, немного покраснев, и щелкнула мужа по носу пальцем. - Признавайся, папочка, что я права!

– Признаюсь, что в первом права, но во втором нисколечко. Просто мне кажется, что дети и должны быть хоть немного лучше своих родителей, правда, Мари? Признавайся, дочка, на молодых людей уже поглядываешь?

– Па, что ты говоришь! - и она густо покраснела, точно так же, как мать в молодости.

Пьер схватил дочь в охапку и покрыл ее личико поцелуями. Она отбивалась, брыкалась, визжала и просила оставить ее в покое.

– Ладно, егоза, беги! А ты, Эжен, подожди, еще малость и зайди в кабинет, там мы с тобой обсудим твои дела.

Полчаса спустя Пьер задумчиво сидел в кресле напротив Эжена, который с опущенной головой ждал своей участи. Рассказ сына несколько расстроил отца, заставил задуматься, чесать бородку, оглаживать усы, что было первым признаком замешательства.

– Сын, ты задал мне тяжелый вопрос. И я сомневаюсь, что смогу быстро на него ответить. Дело щепетильное и достаточно трудное. Я к таким вещам всегда относился пренебрежительно, хотя в свое время и мог бы решить его в свою, а следовательно, и в твою пользу. Но теперь?..

Он помолчал, а потом добавил:

– Да, время было упущено: Я очень сочувствую твоим чувствам, но пока ничего не отвечу. Нужно время, а его-то как раз и маловато. Но я постараюсь. - Пьер откинулся на спинку тяжелого кресла. - А ты навести свою возлюбленную еще раз и попытай счастья. Может, что и получится. Езжай в Тулон и добивайся своего. За деньгами для тебя дело не станет.

Эжен поблагодарил отца. Было видно, что он ожидал большего, однако с благодарностью воспринял родительское понимание и предложение ехать в Тулон с неограниченными средствами, в разумных, конечно, пределах.

Ночью в спальне Пьер долго обсуждал затруднения сына с Ивонной, но найти подходящее решение им не удалось. Они решили ждать и действовать через городских вельмож, с которыми у Пьера были деловые связи. Там поговорить, там "подмазать" - дело может и выгореть, если не скупиться.

В то время как отец был всецело занят приготовлениями к длительному путешествию, Эжен отправился на попутном судне в Тулон искать пути к своему счастью. Стоя на палубе и глядя на недалекие берега, он мечтал о тех днях, когда появится перед своей возлюбленной на коне, или в карете с дворянским гербом, или просто украдет ее, перебросив через стену, или:

В городке он долго бродил по саду в одиночестве, размышляя. Наконец отправился к одному знакомому дворянину, с которым познакомился в один из прежних своих приездов в городок.

Дом был таким старым и обветшалым, что его можно было принять за жилище простого рыбака. Но герб, едва угадывавшийся над облупившейся аркой ворот, говорил, что Эжен на правильном пути.

Он без церемоний вошел, ибо жители дома уже давно привыкли к бедности, а она приучает к простоте общения. Пес было бросился на него, потом признал знакомого посетителя и, все еще недоверчиво ворча и поглядывая на Эжена, понуро отошел к конуре.

– Ой, кто это нас посетил! - это молодой Гери появился из калитки небольшого сада с корзиной, полной садового мусора. - Проходи, любезный гость! Давно тебя не было, Эжен. Где пропадал? Я слышал, ты здорово тут шума наделал. Кое-кто задумал поймать тебя и насадить на шпагу, да я думаю, это им не по зубам. Проходи и выпей кружечку вина. Хочешь?

– Не беспокойся, Гери. Мне ничего не надо. Я пришел просто так. Ведь мы знакомы уже чуть ли не два месяца.

– Это сильно сказано, Эжен, но я все равно рад тебя видеть.

Они весело болтали под недовольные взгляды главы семьи месье Баду. Тот трудился в саду и бросал многозначительные взгляды на парочку молодых бездельников. Эжен, чувствуя себя несколько скованно, предложил:

– Чего это мы тут прохлаждаемся, когда все у вас работают. Пошли, и я с вами разомну косточки, а то еще захирею, а мне силы понадобятся, - и он хитро подмигнул.

Эжен с удовольствием принялся за работу и полчаса трудился в поте лица, пока не разогнулся и не увидел Жанну - сестру Гери. Ей было лет восемнадцать или чуть меньше, и ей очень хотелось замуж. Она была смазливой девушкой и давно приглядывалась к Эжену. Но сердце того уже было занято, и Жанна лишь вздыхала с сожалением.

– Привет, красавица! - окликнул он ее. - Чего сторонишься старых знакомых? Иди поболтать к нам.

– Нечего им болтать, сударь! - вмешался месье Баду. - Нам работать надо.

– Дорогой господин Баду, простите за фамильярность, - отозвался Эжен, улыбаясь, - но я готов оплатить эту болтовню значительной суммой. Так что вы не будете в накладе. Согласны, сударь?

– Ладно уж, сорванцы. Если вы так щедры, месье Эжен, то болтайте хоть до утра.

– Спасибо, сударь, вы очень добры! - Эжен радостно заулыбался и протянул к Жанне руки. Та с готовностью приняла их, а Эжен галантно поцеловал грязные пальцы, чем поверг девушку в крайнее смущение.

Они уселись на кучу прошлогодней травы в тени каштана, и Жанна принялась делиться новостями и сплетнями. Когда она немного выговорилась, Эжен спросил:

– Жанна, ты же знаешь дом д'Андруэнов?

– Кто же его не знает, Эжен! Хочешь, чтобы я передавала записки Денизе? Правильно я поняла тебя? - она лукаво засмеялась.

Эжену было приятно наблюдать, как эта девушка тянется к нему, откровенно предлагает себя и недовольно дует губки, встречая равнодушные отказы. Раньше он был бы не прочь развлечься с ней, но сейчас: Сейчас Низетта полностью занимала его сердце, и он всего лишь любезничал с Жанной, не заходя дальше.

– О, да ты великолепно разбираешься в моих делах! Интересно, откуда?

– Кто ж этого не знает? У всех эта твоя история на устах. Многие тебе завидуют, а еще и поддерживают. Ведь этих спесивцев д'Андруэнов никто не любит. Правда, Денизы это не касается. А вот ее братец - отпетый прохвост.

– В этом и я убедился, Жаннетта. Однако что ты скажешь на мое предложение?

– А что ты мне пообещаешь? - глаза девушки стрельнули озорно и призывно.

– За каждое письмо даю золотой, - ответил Эжен, хитро усмехнувшись.

Жанна скривила губы в недовольной улыбке, однако потом оживилась.

– А много писем будет? Сумею ли я собрать достаточно денег для покупки нового платья? Ну-ка говори, Эжен!

– Не знаю пока, но если мне все удастся, то ты будешь иметь не только платье, но и украшения к нему.

– Не шутишь? Если так, то давай письмо. Я иногда захожу к ним в дом и болтаю с Денизой. Это мне ничего не будет стоить, - Жанна склонила голову, шутливо выставив руку в жесте прошения.

– Ты меня сильно обяжешь, Жанетта! Вот получи, и сегодня же принеси ответ! У тебя есть неплохой шанс собрать кое-что к свадьбе.

– Откуда ты такой хороший взялся, такой милый! - и она смачно поцеловала юношу в губы, оглянулась на отца, заметила, что тот ничего не видел, и приложила палец к губам, глядя на брата. Тот понимающе улыбнулся.

– Тогда я буду делать вид, что встречаюсь с Жанной, ладно? Ваш отец не будет сильно возражать?

– А почему только делать вид, Эжен? - обиделась Жанна. - Можно и взаправду, а? - она кокетливо повела плечиком.

Эжен улыбнулся, пожал плечами, давая понять, что это пока невозможно. Поднимаясь с кучи листьев, он произнес:

– Так ты согласна, Жанетта?

– Что с тобой делать? - вздохнула она. - Приходится соглашаться. Чего не сделаешь для хорошего человека, особенно когда в кармане ничего не звенит, - девушка принялась отряхивать платье.

Они договорились о встречах, и Эжен попрощался, не забыв вручить два золотых в заскорузлую руку господина Баду.

– Заходите, сударь, еще. Буду рад вас видеть, молодой человек, - на прощание улыбнулся он, весьма довольный.

Неделя пролетела в переписке, но Эжен никак не мог склонить Денизу на побег с ним. Она упорно отклоняла его предложения. Эжен злился, называя ее про себя упрямой девчонкой, продолжал уговаривать, но тщетно.

Тогда Эжен попросил месье Баду, за хорошее вознаграждение, разумеется, пойти к господину д'Андруэну с предложением провести переговоры, предлагая солидное состояние за руку его дочери.

– Я, конечно, выполню вашу просьбу и поручение, сударь, - мялся Баду, - но в успехе никакой уверенности нет. Скорее наоборот. Но дело и деньги ваши, месье, так что я готов.

А в это время Дениза, заливаясь слезами, уговаривала мать уступить ей. Та лишь молчала и изредка отвешивала дочери пощечины, вздыхала, возводя очи к небу, взывала к Всевышнему и грозилась запереть Денизу в чулан.

Даже отец уже стал сомневаться в правоте своего решения, но госпожа д'Андруэн и слышать не хотела ни о чем.

– Это был бы такой позор для нашего рода, друг мой, что мы бы навсегда лишились всякого уважения в обществе.

– Это так, сударыня, - возражал месье д'Андруэн, вздыхая, - но с другой стороны уж слишком заманчиво получить от этого прохвоста большую сумму.

– Эти деньги будут нечистыми, и не принесут нам счастья, мой друг! - взвизгивая, мамаша Денизы яростно боролась за честь и достоинство дворянской семьи.

Муж и отец еще раз вздохнул и признал свое поражение. Позиция жены была неколебимой.

– Простите, сударь, - господин Баду развел безнадежно руками, - но моя миссия оказалась безрезультатной. Я не смог убедить родителей. Простите.

Эжен два дня не присылал любимой писем. Он был в бешенстве и постоянно обдумывал план похищения Денизы. Но все упиралось в то, что тут у него не было друзей, а в одиночку провернуть такое опасное дело не представлялось возможным. Если бы Дениза была согласна! Но она упорно отказывалась бежать, и это решало дело не в его пользу. Приходилось ни с чем возвращаться домой.

Глава 5

Злой, униженный, раздавленный несправедливостью, Эжен всю дорогу в Марсель раздумывал о случившемся. За время пути, когда нервы малость успокоились, он смог трезво оценить произошедшее. Иногда он так задумывался, что почти не замечал дороги, пока какой-нибудь встречный господин, на которого он вполне мог бы налететь грудью коня, не ругал его за невнимательность. Что делать, что делать? Кто виноват, кому отомстить?

Пару раз в ярости он хлестал коня, горяча себя бешеной скачкой. Но скачка быстро сменялась апатией. Это невозможно, невозможно…

Но теперь он все яснее понимал, что Дениза для него потеряна. Обида не оставляла юношу, в голове роились всевозможные планы мщения. Я им отомщу, этим чванливым дворянчикам! Ну почему, почему они намного выше его на лестнице жизни? И отец - тоже хорош, мог бы и добиться дворянства раньше…

И вдруг он вспомнил, что это не первое его увлечение. Были и до этого влюбленности, но ни одна прежняя так не задевала его сердце. Молодой человек стал утешать и успокаивать себя, размышляя о том, что прежних девушек он забывал быстро, не более чем за неделю, стало быть, и Дениза останется в сердце не так уж долго. Ну, месяц пройдет, ну, два, а потом все станет на свои места и жизнь пойдет своим чередом.

Да, забыть эту упрямую девчонку, все скоро пройдет. Однако как забыть эти сладкие губы, эти руки, эти восхитительные грудки? Эжен подумал, что обязательно надо по этому поводу посоветоваться с ма. Она в таких делах может многое подсказать, а от матери у него секретов никогда не было.

Уже в сумерках Эжен подъезжал к дому с более-менее успокоенной душой. Конюх принял коня, покрытого пеной и остро воняющего потом, как, впрочем, и сам всадник. Ивонна заметила юношу, подошла обнять и поцеловать.

- Как съездил, сынок?

- Она заглянула ему в глаза, пытаясь по их выражению получить правдивый ответ.

- Фу, как от тебя воняет, Эжен. Сейчас же обмойся, а уж потом садись к столу!

- Отец дома? - поинтересовался Эжен. - Обещал после сумерек явиться. У него дел сейчас много.

- Ма, ты отпускаешь его? - Эжен пытливо всматривался в глаза матери.

- Сынок, отец весь уже в этом путешествии. Его не остановить, так что я смирилась. Такова наша женская доля. Постоянно ждать, надеяться и опять расставаться. Но это не самое тяжелое и неприятное в семейной жизни. Бывают вещи похуже, но ты и сам о них узнаешь в свое время.

Кабриолет отца протарахтел по плитам двора, затих, и в комнату вошел Пьер. Вид его был усталый, но, увидев сына, он весь прямо засветился от удовольствия.

- Привет, сынок! Я вижу, ты только что появился. От тебя так и несет конским потом. Вижу, что удача от тебя отвернулась, верно я заметил?

- Здравствуй, па. Да, ты прав, у меня не получилось, - Эжен понурил голову.

- Выкинь из головы! Ты так молод, что фортуна, эта капризная дама, еще не раз повернется к тебе лицом. Ты же и раньше влюблялся, если мне не изменяет память.

- Да, па, но это было уже в прошлом, давно. Уже забылось. И сейчас это совсем не так!

- Ну ничего! И это забудется, а если и останется в памяти, то только хорошее. А оно всегда бывает, верно ведь? Не горюй, не вешай носа. Просто надо понять, что это было. Если любовь, то дело серьезное, а если простая влюбленность, то не беда. Верно, мать?

- Возможно, ты и прав, Пьер. Однако, мои мальчики, идите-ка мыться - и к столу. Уже все готово. Все есть хотят.

Полчаса спустя вся семья собралась за большим столом, освещенным массивными свечами в не менее массивных канделябрах. «Как все, оказывается, просто, - думал Эжен. - Влюбленность - ерунда, а вот любовь - дело важное, и к ней надо относиться бережно. Как у моих родителей. Вот бы мне такую невесту, а потом жену повстречать, как моя ма. Да разве такую встретишь! Однако кто не надеется, тот ничего не получает, наверное». И тут ему в голову пришла мысль, которая сразу перевернула его настроение. Отец едет в далекое путешествие со своим давним другом. Они же вместе странствовали в далеких морях, добыли немало денег… Он должен поехать с отцом! Вот оно - решение его проблем! Во-первых, он уедет, далеко и надолго, во-вторых… Что дальше, Эжен еще не придумал и почти ничего не знал о том, куда именно и зачем направляется отец, но тяга становилась все сильнее. Всю ночь он думал об этом, прикидывал, вспоминал рассказы отца, дяди Фомы, матери, сопоставлял, прикидывал свои возможности. В конце концов его отец в шестнадцать лет уже оказался на пиратском судне - и ничего страшного не произошло… «Погоди, Эжен, вот тут ты не совсем прав, - одернул он себя. - Страшного было много. Но было много интересного и захватывающего. А сколько мальчишек отправлялись в Южные моря, в Индию, возвращались, нагруженные золотом, и становились господами и богачами. Чем я хуже? К тому же рядом всегда будет отец, отличный помощник, советчик и охранитель. Это намного облегчит мне дело. Надо посоветоваться с дядей Фомой. Он-то наверняка одобрит. Только вот надо уговорить отца взять меня с собой. Только это, видимо, будет самым трудным делом. Придется постараться. А добром не возьму, так я и сам придумаю что-нибудь». - Эжен, - сказал утром отец, когда все встретились за завтраком, - я хотел бы взять тебя в порт. Там много работы, и ты мог бы хорошо присмотреться ко всем ее тонкостям. Как тебе мое предложение? Тебе уже пора учиться моему делу. - А что, вполне приемлемое предложение, па. Я с удовольствием, - ответил Эжен, прикидывая возможную пользу от всего того, что он сможет узнать в порту. В порту было много интересного и полезного. На верфи Эжен с интересом присматривался к тому, как плотники работали внутри трюма, на мачтах и палубе, как такелажники ставили снасти, крепили их, затягивали. Слушал споры мастеров и подмастерьев, вникал в их сущность и старался что-то запомнить. Но впереди был разговор с отцом, и это самое главное. Если отец откажет, то рухнут все его мечты и надежды. Эжена настолько занимали эти мысли, что он перестал встречаться с друзьями. Казалось, он избегал их. Лишь по утрам, вставая пораньше, он упражнялся в фехтовании и стрельбе из пистолета. - Ты что, сынок, - спросил как-то Пьер, выйдя в сад, - собираешься на войну идти? - Какая война, па1 Просто давно не брал в руки шпагу, а потому теряю навыки. А этого допускать нельзя - сам говорил. - Дело говоришь. Что ж, занимайся. Вполне может пригодиться. - Отец залюбовался сыном, который оттачивал какой-то особенный финт. - Па, скажи, ты специально стал последние дни усиленно изучать арабский? - Я и раньше его изучал, сынок. Ведь сейчас я еду через арабские страны, и их язык мне очень пригодится. Вот почему, кстати, я теперь постоянно держу при себе бывшего галерного раба Сасердота. Он отлично знает арабский, ведь в плену пробыл девять лот. - Между прочим, он и меня подучил. Говорит, что я намного способнее, чем ты, па. Только не говори ему о том, что услышал, ладно, а то он боится. - Я знаю, сынок. Он говорил мне как-то, да я подзабыл или не обратил на это внимания. - А знаешь, что меня побудило к этому? - Эжен перестал размахивать шпагой и поправил рубашку. - Откуда Скажи. - Я откопал еще когда-то давно у тебя в библиотеке странную книгу, все буквы в ней какими-то завитками, и стал рассматривать, а потом увидел, как пишет наш Сасердот, - юноша сделал движение шпагой, рисуя в воздухе эти самые завитки. - Оказалось, что точно так же. Я и спросил его. Вот так стал помаленьку с ним заниматься в шутку, пока не научился. Ну, и стал читать эту книгу. Он сказал, что это священная книга мусульман Коран. - Надо же, а я и не знал об этом, Эжен. - Пьер в удивлении поднял брови. - Молодец, однако береги эту книгу, она действительно очень ценная. Почти такую же я в свое время подарил одному африканскому вождю, который был мне очень благодарен. От него я получил драгоценности, которые до сих пор носит твоя мать. И многому ты уже научился, сынок? - Учитель говорит, что у тебя больше слов в запасе раза в три, но у меня намного лучше произношение. Так что сам суди, па, - сын насмешливо улыбнулся, демонстрируя свое превосходство. - Ты меня радуешь, сынок. А как с испанским и латынью? Не забросил? - Пьер приобнял юношу за плечи, и они вместе пошли в дом. - Испанский и латынь знаюсносно, па. Читаю, пишу, что еще? Учителя говорят, что хорошо. Недавно с одним испанцем в порту разговаривал, так он заметил, что я вполне сойду за какого-нибудь провинциала. - Молодец, сынок, так и продолжай. Но тебе еще надо закончить математику, физику и философию. Как с этим? Ими ты давно не занимался, учителя говорят. - Да вот теперь опять займусь, па. Ты не беспокойся. В университете на эти науки отводят годы, а тут я куда быстрее все осилю, тем более что я уже многое успел. Этот разговор вернул Эжена на землю. Его отец считал, что сделал хорошее дело, не отправив сына в университет. Там слишком много богословия, риторики и наук, которые совершенно не нужны людям в их каждодневной деятельности. Пьер хотел видеть своего первенца не только грамотным, но и деятельным человеком, который бы с успехом применял полученные знания на практике.

Прошел уже почти месяц, в течение которого работы на верфи велись ускоренными темпами. За это время Эжен успел побывать у Фомы. Тот встретил его радостными возгласами и тут же начал расспрашивать о семье, родителях и планах. - Вот о планах, дядя Фома, я и хотел бы с тобой посоветоваться. - Ну, ну, рассказывай, Эжен, мой мальчик. С удовольствием послушаю тебя. - Фома поудобнее устроился в кресле. - Если коротко, то я хотел бы отправиться с отцом в плавание в Индию. - Стало быть, он едет в Индию? Интересно, зачем же? - Его друг Гардан прислал письмо, они встретились в Анконе, и вот па уже целый месяц готовит судно к плаванию. Его призывает его старинный друг, капитан по имени Эжен. Тебе это имя говорит что-нибудь? - Парень в возбуждении мерил комнату шагами, резко разворачиваясь. - Конечно, мой мальчик! Это человек, которого боготворит твой отец. И я должен признаться, что не без основания. - Фома веско покачал головой. - Он много сделал для Пьера, и тот поклялся всегда откликаться на его призывы. Но уж слишком долго тот не подавал о себе весточки. Значит, жив еще! Интересно. Мне бы очень хотелось тоже побывать в тех местах. Ну а что у тебя, мой мальчик? - Отец приказал мне оставаться с ма и заниматься делами его мастерских, торговлей, судами, финансами. Словом, всем тем, чем он сам занимался все время. С помощниками там разными, но руководить мне, понимаешь, дядя Фома. - Чего ж тут не понять, мой мальчик. Тебе уже пора вникать в его дела, ведь ты наследник. Кому же, как не тебе, все поручить? - Да ну! Охота проверить себя в настоящем деле, а не сидеть в конторах или наблюдать за работами и принимать их от мастеров. Меня гораздо больше занимает это путешествие. - Ты меня заинтриговал, мой мальчик. Я и сам бы не прочь запрячься в настоящую работу, но это уже не для меня. - Дядя с силой сжал пальцы в кулаки. - А вот что с тобой делать? Я понимаю твое состояние и чувства, но и отца уважать надо, мой мальчик. - Фома в раздумье почесал бородку и большой нос с красноватыми прожилками. - Так что ты скажешь, дядя Фома? Как ты думаешь? - Ты еще так молод, и твои стремления к путешествиям, тяга к опасностям вполне понятны. Однако есть еще и твоя мать, мой мальчик. Как она на это посмотрит? Сложное дело ты затеял, и я, честно признаться, затрудняюсь тебе что-либо посоветовать. - Как же так, дядя Фома? Мне уже восемнадцать! Так и вся жизнь пройдет за конторкой, а мне хочется посмотреть мир и проявить себя! - Я на твоем месте точно так же думал и желал того же, мой мальчик. И я бы только приветствовал, если бы твой отец взял тебя с собой. Это была бы отличная школа жизни. Да вот немногие возвращаются из дальних стран живыми и здоровыми. - Я с детства закалялся и занимался. Отец много сил потратил на мое воспитание. Шпагой и пистолетом я владею хорошо, сам па говорил, а он знает толк в этом деле, да и ты подтвердишь это хоть сейчас. Сам видел не раз мои способности. - Все это так, мой мальчик, но дай решать это отцу и матери. - Вот опять ты так, дядя Фома! Они никогда не согласятся со мной. А я так хочу в Индию! Помоги! - Эжен был почти в отчаянии. - Мой мальчик, я ничем не могу тебе помочь. Твои родители никогда не послушают меня. - Фома погрустнел. - Если ничего не выйдет, то найди пронырливого парня на судне, всучи ему несколько золотых, и он спрячет тебя на корабле перед отплытием и будет присматривать за тобой всю дорогу. А там уж отец будет вынужден взять тебя с собой. Не отправлять же тебя домой, после того как ты проделал чуть ли не половину пути. Дерзай, мой мальчик, но про меня ни гу-гу, понял! - Молодец, дядя Фома! Я знал, что ты один поймешь меня как надо. Спасибо! - Юноша попытался обнять дядьку. - Погоди радоваться, мой мальчик. Мне ведь тоже не сладко будет ждать твоего возвращения и опасаться за тебя. Там ведь не сахар! Трудностей хоть отбавляй. И голод познаешь, и страх, и боль ужасающую, и горе по утрате, но все это и есть настоящая жизнь, мой мальчик. Да, это жизнь… - Ты меня убедил, дядя Фома! Так и поступлю, если отец ничего для меня не сделает. Клянусь! - Лучше не клянись по всякому поводу, мой мальчик. - Фома покачался в кресле. - И помни, что с людьми надо быть очень осмотрительным. Слишком много по земле ходят подлых и злых типов. От них можно ждать всего самого наихудшего, потому будь осторожен и зря на ветер слов не бросай. Ни рожон не лезь, но достоинство свое сумей защитить. - Фома наставил палец почти к носу Эжена. - И еще, мой мальчик. Многие из тех, кто тебе встретятся, будут искать способы обдурить тебя, проехаться на тебе, ограбить, украсть. Не будь доверчивым кроликом, мой мальчик. Я буду молиться за тебя и ждать с нетерпением. Эжен не мог больше выносить такого переполненного чувствами расставания и убежал, на ходу бросив: - Прощай, дядя Фома! Я вернусь, а ты жди меня!

За неделю до намеченного отплытия Эжен все же решился на разговор с отцом. Это было дома, они сидели в кабинете, в раскрытое окно проникал чуточку прохладный ветерок с моря, но было жарко и душновато. Пьер пытался втолковать сыну его обязанности в его отсутствие, но Эжен волновался, слушал вполуха. Отец заметил наконец-то его расстроенный и угнетенный вид и спросил: - Эжен, сынок, тебя что-то тревожит? Ты меня совсем не слушаешь. - Да, па! Меня не оставляет мысль о том, чтобы ты взял меня с собой! - И он рухнул перед отцом на колени. - Возьми меня, я не буду тебе в тягость! Умоляю, па! Пьер помолчал немного, поднял ласково сына, усадил в кресло. Оглядел его скорбную физиономию, почесал бородку. Потом мягко сказал: - Я понимаю тебя, сынок. Но как могу я тебя взять с собой, когда ты мой наследник? Кто, кроме тебя, продолжит мое дело, сынок? - Па, но ведь не обязательно же мне погибать. Ты же не погиб! К тому же у тебя еще есть сын, Тибо. Ну, па, умоляю, разреши! - Хорошо. Если мать не будет возражать, то я могу согласиться. Согласен? - Нет, па, не согласен. Ма никогда не согласится отпустить меня. Ей все кажется, что я маленький, а я уже совсем взрослый и могу постоять за себя. - Я это знаю, сынок, но без воли матери я ничего не буду делать. Если уговоришь ее, то я согласен, а так и не проси, Эжен. Два дня Эжен ходил вокруг матери, не решаясь заговорить. Но время шло, и надо было уже спешить. Но бастион оказался слишком стойким. Взять его не удалось. - Дорогой мой Эжен, - сказала Ивонна печально, - я не могу отпустить в такой дальний путь сразу двоих мужчин из дома. Это нехорошо, да и не нужно. Отец сам со всем там справится. А тебе надо быть тут и заниматься делами семьи. Никакие уговоры на нее не подействовали. Эжен лишь усилил ими материнское сопротивление. Он ушел, зло хлопнув дверью, и решил теперь двигаться к цели своим путем. Убер, матрос, а вернее, юнга лет семнадцати, который обещал Эжену помощь, уже приготовил в трюме место, заготовил еды и воды на несколько дней. Монеты, что дал ему Эжен, он уже отнес своей матери, и теперь отступать ему было некуда. - Господин, вы уж, если что такое случится, не подводите меня, а то я без работы пропаду, а у меня мать и двое младших братьев. - Я же обещал, Убер, так что с этим все решено. Главное, чтобы ты меня не выдал. Никто не должен знать, что я на судне до прибытия в порт назначения. Будешь помогать мне, я хорошо заплачу. Вернешься домой с деньгами, и мать у тебя никогда больше не будет голодать. Договорились? - А куда мне теперь деваться, сударь? Теперь я весь в вашей власти. Приказывайте, а я буду выполнять. - Отплываем рано утром, будет еще не очень светло. А я в трюм заберусь еще ночью, так что риска никакого, Убер. И не бойся, я в случае чего все возьму на себя. Отец же не выбросит меня за борт, как ты думаешь? - Что вы, господин. - Убер облегченно улыбнулся. - Как можно! Конечно, не выбросит, сударь. За два дня до отплытия Эжен заявил, что намерен поехать к дяде Фоме, а то предстоит много работы и потом трудно будет вырваться к нему. Потому он для виду попрощался с отцом, очень ласково и растроганно - с матерью, а на следующий день уехал. Так думали дома. На самом деле он переночевал у товарища, не появлялся днем на улицах, а ночью прокрался в порт, где стояло судно. Условленным сигналом вызвал на берег Убера. Они тихонечко поговорили, и Убер незаметно провел Эжена на палубу "Мари", как назвал Пьер свое судно. Скрываясь от вахтенного, который тихо дремал с пустым кувшином в обнимку, Убер тихо отодвинул засов люка, и Эжен быстро юркнул вниз. Он уже не раз бывал здесь и знал все проходы, которые теперь едва позволяли пролезть в приготовленную конуру. Здесь ему предстояло провести несколько дней, а может, и недель, это уже в зависимости от того, как поведет себя погода. Тихо прошуршал засов, и Эжен остался в полной темноте. Слышался лишь тихий плеск воды у причала, да иногда по палубе шлепали босые ноги вахтенных. Он вспомнил, как вручал письмо для матери своей поверенной в делах, младшей сестре Мари. Та с перепугу чуть ли не побежала доносить, но Эжен успел убедить ее в обратном. Девочка боялась материнской грозы, но Эжен научил ее немного покривить совестью: - Ты скажешь, что нашла это письмо в столе. А так как оно адресовано ма, то ты и отнесла его ей. Ты все поняла? - Я-то поняла, но это так нехорошо. Обманывать ма - это грех, и его нам не отмолить, Эжен. Я боюсь! - Но ты же обещала! Что же теперь мне-то делать? - В том-то и дело, что обещала. И так плохо, и этак. Ладно, сделаю для тебя, что просишь. Но с отвращением, учти. - Хорошо, Мари, хорошо! Только передай письмо ма, и все!

Солнце еще не взошло, когда все семейство прибыло на причал. Эжен слышал, как отец тревожным голосом постоянно спрашивал о сыне, который обещал проститься, но так и не появился. Мать сдерживала слезы, Эжен по ее голосу понимал это. - Пьер, дорогой, ну что может случиться с нашим мальчиком? - утешала мужа Ивонна. - Езжай без горестных мыслей в голове. Если что и случится, то я постараюсь найти способ оповестить тебя на Кипре. Ты же не сразу отправишься дальше. Но я уверена, что тут дело в каком-нибудь пустяке. - Хорошо бы так, Ивонна. Но делать нечего, дорогая. Нам пора прощаться. Пьер обнимал детей, целовал их взволнованные глаза, трепал волосы, но на душе было неспокойно и тоскливо. Он был в смятении и растерянности. Потому прощание прошло скомканно и торопливо. Пьер не хотел дальше растравлять душу, а Эжен сидел в трюме и силился сдержать слезы, подступившие к глазам. Ему так хотелось вырваться из этого душного заточения, где и встать-то во весь рост невозможно, но страх и жгучее желание во что бы то ни стало попасть в Индию пересилили. Он лежал, уткнувшись в мешок, кусал его зубами и молчал. Эжен вздохнул облегченно, когда услышал команду убрать сходни и отдать швартовы. «Мари» качнулась и стала медленно отходить от причала, направляясь к выходу из порта. Он еще слышал прощальные крики сестер и матери, но уже прислушивался и к другим звукам - к звукам настоящего плавания - плеску воды и пронзительным крикам чаек, ругани матросов и командам начальников.

Пьер стоял у фальшборта, опираясь на планширь, и не спускал глаз с семьи. Жена и трое младших детей стояли у самой кромки причального настила, махали руками, посылая воздушные поцелуи и напутствия. Что-то грустное и тревожное накатывалось на Пьера. Ему так не хотелось отправляться в такое длительное путешествие, но долг гнал его, повинуясь зову капитана Эжена. Задумавшись, он предвкушал встречу с этим замечательным человеком, радовался предстоящим беседам, но представить теперешнего лица капитана никак не мог. Солнце выкатилось из моря, когда судно покинуло акваторию порта, и справа показались скалистые очертания острова Иф с его недостроенными фортами, грозно ощетинившимися строительными лесами. Море положило на свою широкую грудь кораблик, и он закачался, запрыгал по пологой волне навстречу солнцу, разрезая форштевнем упругую голубую воду, оставляя за кормой пенный след, терявшийся вдали. Стайка дельфинов играла рядом, сопровождая судно. Матросы «Мари» радостно их приветствовали, видя в этом добрый знак. А те, пощелкав клювами-носами, ушли на глубину, и больше их не было видно. Пьер все думал об Эжене. Теперь ему казалось, что он зря не разрешил сыну ехать с собой. Молодой человек рвался познать мир и жизнь. Разве это так плохо? Но родительское сердце постоянно в тревоге за свое дитя, ему всегда кажется слишком опасным то или иное предприятие. Родители при этом забывают, что сами много раз испытывали опасности и они лишь закаляли характер, волю, готовили к жизненным трудностям, которые всегда готовы навалиться на человека, заглотить, уничтожить, смешать с грязью. Полого поднимающийся слева берег постепенно отдалялся, тускнел, растворяясь в наступающем дне. Дымка медленно поглощала четкие недавно очертания белесых отрогов недалеких гор с зелеными пятнами и массивами лесов, виноградников и кустарника. Подошел Арман, бродячий актер, старинный приятель Пьера, деливший с ним все горести и радости прежних мытарств по Африке. Он и сейчас согласился сопровождать старого друга, ибо беспорядочная жизнь не давала выхода его метущейся натуре. К тому же его продолжала глодать жажда получить хорошие деньги и зажить привольно и беззаботно. - Что, Пьер, прощаемся с домом? Дай Бог, чтобы не навсегда. Тяжело на душе? - Признаться, друг, тяжело. Меня беспокоит отсутствие Эжена. Последнее время он был не в себе. Его постоянно что-то тревожило. Вроде роман с той девушкой, в Тулоне, Дениза, кажется, ее зовут… Но явно его еще что-то тревожило. Да и не было его при отплытии… Все это как-то тревожно. - Э, Пьер! Чего тут беспокоиться! Сам не был молодым, что ли? - Когда я был молодым, то обо мне некому было беспокоиться, Арман. Отца я покинул мальчишкой и о нем вспоминал редко. Не до того было, так иногда трудно и страшно приходилось. - Пьер переминался с ноги на ногу, держась руками за планширь. - А тут дело совсем другое. Он ведь так любит мать, сестер, да и ко мне относится с любовью и уважением. - Не терзай себя, Пьер. Все образуется. А душу бередить раньше времени не стоит. Вот увидишь, Ивонна пришлет весточку на Кипр. Мы, я надеюсь, там постоим малость. Твоего друга придется подождать, так я понимаю? - Один Бог знает, Арман. Может, Гардан уже нас поджидает, а мы тащимся едва заметно. - Пьер в сердцах хлопнул ладонью по дереву. - Что это за ход? Три узла, не больше. - Море капризно, сам знаешь. Еще задует так, что и рад не будешь. А пока наслаждайся тишиной и покоем. Потом нам их будет не хватать. - Арман с видимым наслаждением оглянул горизонт. - Да, ты прав, Арман. Надо заняться арабским, это отвлечет меня малость. Пойду поищу Сасердота. Ты не хочешь к нам присоединиться? Не помешало бы. Пойдем, друг мой Арман. - Откровенно говоря, особого желания нет, но все же я согласен с тобой. Это пригодится. Пошли.

Глава 6

И вот позади остались проливы Бонифачо и Мессинский, прошли слева острова Говдас и Крит. На горизонте показался мыс Гата. Это был уже долгожданный Кипр.

Эжен так измучился в своей темнице, что молил Всевышнего побыстрее освободить его из добровольного заточения. Он жадно вслушивался в голоса на палубе, с нетерпением и страхом ожидал встречи с отцом. Воля и решимость его поубавились. Больше всего его донимало безделье и невозможность свободно передвигаться. Лежа, часами уставившись в доски нависавшей палубы, он то дремал, то грезил наяву, то предавался воспоминаниям. «Низетта, я так тебя люблю, а ты отвергаешь меня. Но я вернусь, только чуть позже. Я добьюсь всего, о чем мечтаю, - богатства и славы. Отец рассказывал - он сам уже в пятнадцать лет путешествовал. Отец… не выбросит же он меня». Лишь Убер с его постоянными страхами иногда вносил некоторое оживление в это однообразное существование. Юнга добросовестно отрабатывал полученные золотые. Раза три в неделю он с массой предосторожностей вытаскивал Эжена ночами на палубу, и тот с наслаждением вдыхал ароматы южного моря. Наблюдал редкие огоньки далеких судов и еще более далеких островов. Немало неприятностей Эжену доставляла бадейка с испражнениями. Уберу нечасто удавалось освободить это зловонное, но необходимое приспособление, и Эжену приходилось вдыхать эти испарения почти постоянно. Он стал неимоверно грязен, от него воняло, он иногда испытывал отчаянный голод и жажду. Однако парень помнил слова дяди Фомы. Не раз жалел, что отправился в путешествие, но терпел, вздыхал, ругался про себя и в ожидании момента восхитительной прогулки на палубу перебирал в памяти дни недавнего прошлого.

Он с удивлением обнаружил, что мысли о Денизе не так уж часто посещают его голову, но они всегда вызывали в нем чувство горечи, переходящее в злость. Эта злость в нем крепла, укоренялась. Он даже опасался, что она будет в нем сидеть вечно. В один из вечеров, когда духота в трюме почти сводила его с ума, он услышал разговор двух матросов. - Сабен, видишь вдали мыс? - И когда собеседник крякнул согласно в ответ, матрос продолжил: - Это мыс Греко. Обогнем его и завтра утром бросим якорь в порту Фамагусте. - И это конец нашему плаванию? - Вроде бы так. Здесь мы выгрузимся, снова загрузимся, и наша «Мари» отправится домой. Хорошо бы и назад идти при такой же хорошей погоде, а, как ты думаешь, Сабен? Эжен услышал новость, и его сердце забилось. Страх встречи с отцом снова поселился в нем. Вот она, долгожданная и волнующая встреча! Она совершится завтра! Как сложится его жизнь после этого? Все эти мысли молнией пронеслись в голове. Липкий пот покрыл его тело. Голова заболела от волнения и спертого воздуха трюма. Ночью Убер вывел его на палубу. Стояла восхитительная ночь. Редкие огни обозначали далекий берег. Эжен поглядел на небо и определил, что двигаются они на север. Стало быть, к Фамагусте. Он спросил Убера: - Скажи мне, Убер, что нам предстоит, когда завтра утром причалим? - Мой господин, я думаю, что вам стоит сначала незаметно попасть на берег, а уж потом явиться к отцу. Так будет удобнее и безопаснее. - Да ведь увидят, Убер! Ты что, спятил? - Сударь, теперь вас трудно узнать даже собственной матери. Вы ведь давно не смотрелись в зеркало. Уверен, что вас никто не узнает, если не будете лезть сами на рожон. Вместе с грузчиками и сойдете на берег. Тут много разного сброда. И турки, и греки, и евреи, и всякие армяне, египтяне, жители разных островов. Так что затеряться не составит труда, мой господин. Эжен подумал немного, затем решил, что это будет действительно лучше всего. - Я согласен, Убер. К тому же можно будет в море покупаться, смыть грязь хоть немного и предстать перед отцом в более приличном виде. Ты молодец, Убер, и честно зарабатываешь свои золотые. - Вы шутите, сударь. Мне так страшно. А вдруг все откроется, и меня тут же вышвырнут на берег?! Что со мной будет? Тут полно купцов, а они нашего брата не переносят. Враз посадят на цепь и продадут в рабство. - Все в руках Господа нашего, Убер. Я уверен, что ничего не раскроется и ты благополучно вернешься домой, к матери. - Хотелось бы, сударь. Они договорились о том, как поступят утром. Эжен в последний раз забрался в свое убежище и почти всю ночь не смог сомкнуть глаз. Он слышал, как с громким плеском в воду упал якорь, как судно плавно дернулось и остановилось, лишь слегка покачиваясь на малой волне. Вскоре послышалась чужая речь, споры, ругань, беготня и тишина. Затем с криками ввалились грузчики, трюм открыли, и ватага полуголых тел стала вытаскивать мешки, ящики и корзины на палубу и по сходням бегом таскать грузы на берег. Эжен прятался и ждал, когда ему даст сигнал Убер. Тот медлил, и терпение Эжена лопалось. Голос Убера вернул юного затворника к действительности. Юнга звал его и не таился: - Господин, можно выходить! Поспешите, а то не успеете. Быстрее! Эжен рванулся к светлому пятну люка, голые тела шарахались от него, но он не обращал на это никакого внимания и лез по мешкам наружу. Убер подал ему руку и помог выбраться на палубу. Он ослеп от яркого солнца, голова у него пошла кругом. Эжен остановился, чтобы чуток передохнуть и привыкнуть к свету. - Сударь, поспешим! - голос Убера сдвинул юношу с места. Они почти бегом протиснулись сквозь толпу грузчиков, прошмыгнули мимо матросов, которые увлеченно разглядывали город, ни на что более не обращая внимания. Толкаясь и ругаясь, Эжен выбрался на берег и оглянулся на судно. Оно стояло на якорях и швартовах, длинные сходни качались, прогибались под тяжестью быстро снующих по ним голых тел грузчиков, нагруженных тяжелыми ношами. - Прощайте, сударь! - прошептал Убер почти на ухо Эжену. - Да хранит вас Бог! Будьте счастливы - и удачи вам! Убер исчез, и Эжен остался один в толпе грузчиков, зевак и прочего портового люда. Причал был загроможден тюками с товаром. Юноша огляделся и побрел подальше от судна и поближе к какому-либо месту, где можно было бы искупаться, а потом и поесть. Деньги у него были. С наслаждением он окунулся в теплые воды бухты, плескался, нырял, поглядывая на кучу одежды на берегу, к которой уже подтягивались местные ребятишки в надежде поживиться. Эжен выскочил из воды, схватил одежду и стал ее стирать, торопясь высушить и явиться к отцу, пока судно стоит у причала. Греческие мальчишки обступили Эжена. Они кричали, прося подаяния. Эжен оглядел их, развел руками, показывая на свою одежду, изношенную и грязную. Ему вспомнились наставления дяди Фомы. Тот не советовал давать милостыню, иначе грозили большие неприятности от назойливых попрошаек, заметивших деньги у наивного человека. Эжен оглянулся на свое судно, стоящее шагах в двухстах, вздохнул и направился в город, где рассчитывал перекусить, а то голод уж слишком явно давал о себе знать. Крикливые греки сновали по грязным узким улочкам, мощенным булыжником. Влившись в поток этих людей, Эжен оказался на базаре. Тут-то он и решил перекусить, благо предложений было много. Он купил лаваш, несколько ломтиков жареного мяса, пучок лука и кинзы и в довершение всего кружку кислого козьего молока. С аппетитом умяв эту снедь, Эжен уже веселей смотрел на мир. Оглядевшись, он направился в город. Это был небольшой, но довольно красивый городок, опаленный жарким летним солнцем, с крикливыми жителями, одетыми в основном в черное. Женщины торопливо семенили, закутавшись в плотные покрывала, ослы истошно орали противными голосами, а мальчишки бегали повсюду, сверкая грязными пятками босых ног. Массивные крепостные стены и грозная цитадель охраняли покой города, а готический собор Святого Николая поражал величием и красотой. Эжен перекрестился и пошел дальше, пока не остановился перед другой знаменитой церковью. Это был храм Петра и Павла, украшенный искусной лепкой и ажурными решетками на окнах. От непривычки Эжен быстро устал. Ноги налились тяжестью, и он решил, что пора возвращаться на судно. Парень не знал, где и когда состоится встреча отца с Гарданом, прибыл ли на остров отцовский друг, и потому заспешил, боясь остаться в незнакомом городе один. Вскоре он понял, что забыл дорогу в порт, и стал бродить по незнакомым переулкам и улицам, натыкаясь на тупики и кучи отбросов с роями зеленых мух, кружащих над ними. Так он бродил, пока не встретил троих оборванных юношей. Одеждами их тряпки назвать было трудно, и весь вид показывал, что они весьма опасны. Женщины старались не встречаться с ними, а остальные подозрительно поглядывали на эту троицу. Они некоторое время шли за Эженом, что-то обсуждали, пересмеивались, и голоса их звучали довольно недобро. Эжен прибавил шаг, пытаясь определить, как же ему выбраться к морю. Он решил, что уклон как раз и ведет в нужном направлении. Пройдя следом шагов двести, парни догнали Эжена и преградили ему путь. Они заговорили, но он ничего не мог понять, пока преследователи красноречивыми жестами не показали, чего требуют. А требовали они, конечно же, денег. Эжен скорчил недоуменную гримасу, показывая, что ничего у него нет. Тогда один из них стал ощупывать его одежду, и тут Эжен не выдержал. Он оттолкнул наглеца, отступил на пару шагов и хотел было уйти, но те опять преградили ему путь, уже явно намереваясь применить силу. Эжен решил не искушать судьбу и пустился вниз бегом. Это его не спасло. Парни быстро догнали, и он тут же получил хороший удар в лицо. Ярость и обида нахлынули на него. Он стал отбиваться, но силы были неравны. Тогда ему пришлось выхватить кинжал, и один из налетчиков тут же завопил, получив резаную рану на руке. Прохожие сторонились дерущихся, а Эжен медленно отступал по уклону, отмахиваясь от наседавших юнцов. Дела плохи - подумалось ему, если у них есть оружие - от троих не отобьешься. Тут он заметил троих моряков, по виду французов, проходивших вдали по перекрестку. Эжен закричал, призывая на помощь, так как у греков тоже появились в руках ножи и дело получало уже слишком опасный оборот. Моряки остановились, посмотрели в его сторону, Эжен снова крикнул им, прося о помощи, и те бегом устремились к нему. Греки заметили это и отступили, а Эжен, едва дыша, пытался благодарить своих спасителей. - Откуда ты такой тут взялся? - спросил один из моряков. - Тебе, парень, повезло, что мы оказались рядом. Здешние ребята так просто не отпустили бы тебя. Пошли с нами, а то еще угодишь в историю. - Ладно, пошли лучше отметим это дело, вон и таверна виднеется, - прервал разглагольствования своего товарища моряк постарше. - Парень, видать, не первый день ходит с пустым животом. Пошли, братва! Они направились к таверне, что находилась в ста шагах ниже. В чадном помещении на лавках сидели люди разных наружностей и уплетали из мисок аппетитную еду, запивая все это красным вином. Гул голосов покрывал отдельные возгласы снующих тут и там слуг. - Вон как раз для нас место освободилось, - толкнул своих друзей моряк постарше. - Быстрей занимайте, пока свободно. Садись, Элье, будем пить вино. Оно тут отменное. - Эй, разносчик! - крикнул Элье, хотя никто его не понял. Тогда он стал махать рукой, и это возымело действие. Пришлось заказ делать на пальцах, но разносчик все прекрасно понимал, и тут же на столе появился большущий кувшин вина, хлеб, жареная рыба, лук, чеснок и прочая снедь. - Тебя как зовут, парень? - спросил моряк постарше. - Меня Пьером, Элье ты уже знаешь, а этот юнец отзывается на Арно. - А я отзываюсь на Эжена, - ответил довольный юноша, оглядывая мрачное помещение. - Тогда давайте выпьем за знакомство и избавление нашего молодого соотечественника от опасности! - И Пьер поднял кружку. В здешнем шуме трудно было разговаривать, но Эжен был даже доволен тем, что расспросы прекратились. Лишь потом, когда компания собралась подниматься и уходить, Пьер спросил: - Ты из каких мест, Эжен? - Но тут их затолкали, торопя освобождать место. А Эжен сказал, как бы не расслышав вопроса: - Я плачу, друзья. Вы меня спасли от лап разбойников, так что позвольте мне вас угостить. - Он вынул кошель и достал золотой. - Эге! Да наш приятель при деньгах! Вот почему к нему пристали греки. Ладно, приятель, плати, мы не против, верно, друзья? Все были навеселе, Эжен даже чувствовал легкое покачивание, ноги держали его с трудом. На ярком солнце ему стало еще хуже. Усталость и долгое сидение без движения сделали его слабым, и он плелся среди своих новых приятелей, едва переставляя ноги. Они поддерживали его под локти, смеялись, подбадривали: - Ничего, парень. Придем на судно, там отлежишься. У нас хозяин добрый. - Зато капитан зверюга, - отозвался Пьер. - Капитаны все такие, Пьер. Да иначе с нашим братом и нельзя. Мы же во вред себе будем поступать, если нас не держать в кулаке, - отозвался Элье. Эжен не вслушивался в разговоры товарищей, а они тащили его дальше к порту, что ему и надо было. Постепенно на свежем воздухе парню стало легче. Голова несколько прояснилась. Вскоре они вышли к порту и повернули в сторону судна, стоящего поодаль. Это было их судно, Эжен тут же узнал его. Волнение захлестнуло его, он задышал бурно, шаг замедлился. - Ты что, приятель? - спросил Пьер, глядя, как изменилось лицо Эжена. - Вино разобрало? Ничего, пройдет. Ты ведь парень крепкий. Они поднялись по сходням на палубу. Капитан встретил их грозным взглядом и рявкнул: - Кого это вы приволокли, канальи? Кто разрешил? - Господин капитан, это наш соотечественник, француз. Мы его спасли от ножей местных бандитов. Хозяин предупреждал нас о таких случаях. - Врать-то зачем, бараны! И чего ему надо на судне? Пожрать захотел за наш счет? Не выйдет! - Да нет, господин капитан, он не голоден и при деньгах. Я сам видел, - с настойчивостью продолжал Пьер. - На худой конец сможет за себя заплатить. Верно, Эжен? Скажи. - Ладно, пусть остается до решения хозяина. Видать, в переделку попал и не знает, как домой добраться без приключений. Однако, судя по платью, ты не так уж и прост, если это платье не с чужого плеча. - А действительно, Эжен, кто ты? Говоришь ты как грамотный, и одежда твоя хоть и грязная, но видно ведь, что не простецкая. - Моряк отстранил юношу и оглядел его с головы до ног. - Ну-ка говори, приятель. И скажи спасибо господину капитану, что не прогнал. Пошли, а то ты совсем очумел, - А кто твой хозяин, Пьер? - спросил Эжен, когда они отошли на бак и расселись там на бухтах канатов. - Знатный купец, приятель. Что-то затеял, да нам это неведомо. Вот пришли на Кипр и ждем чего-то. Мужик он отличный. К нему на судно толпы рвались. - С чего это так? - Кормежка не в пример лучше, чем на других судах, порядки не такие зверские, да и плату кладет в полтора раза больше обычной. Чего же не рваться к нему? - И сам никого не обидит, - добавил Элье. - Завсегда поможет, если что, и защитит, особенно если кто невинно пострадает. Так что можно сказать, что нам повезло с этим судном, просто здорово, что нас взяли сюда. - Поглядим, как назад пойдем, - с сомнением сказал Арно. - Хозяина-то с нами уже не будет. Так что капитан вполне может отыграться на нас. - А куда хозяин-то денется? - спросил Эжен. - Поговаривают, что в Индию направляется. Только как это ему удастся? На судне-то туда не добраться. - Пьер с сомнением покачал головой. - Я слышал, что тут он встречает еще один корабль и пересядет на него, а потом караваном пойдет до Красного моря, - заметил Элье, понизив голос. - Ладно, это не наше собачье дело, друзья, - остановил спор Пьер. - Господа сами решат, что и как, а наше дело по шее получать и денежки по тавернам на вино и баб спускать. - Моряк радостно потер руки. - Такая наша доля, значит. А у Эжена в голове все вертелась мысль о том, как пройдет встреча с отцом. Он уже понял, что его нет на судне, и теперь с замиранием сердца прислушивался к звукам, доносившимся с причала, откуда должен появиться его любимый отец. Эжен потел, задыхался иногда от волнения и все ждал той роковой минуты, когда появится отец. Наконец уже перед самым закатом он услышал стук подъезжающего тарантаса. Эжен выглянул за фальшборт и увидел отца. Тот у самого судна выбрался из местного шарабана и расплачивался с возницей. Его сопровождали двое людей, которых Эжен знал по Марселю. - Вот и хозяин появился! - воскликнул Пьер. - Сейчас капитан доложит о тебе, Эжен, и ты предстанешь перед ним. Да не бойся ты так! Хозяин добрый человек. Эжен не успел ничего ответить, как голос капитана заставил его подскочить на месте. - Эй, бродяга! - позвал тот грозно. - Поди сюда, появись пред хозяином. Да пошевеливайся, а то схлопочешь линьков. Эжен тяжело вздохнул и на непослушных ногах поплелся, опустив голову, на зов. Он стал у трапа, где остановился и отец, и ждал, что же произойдет дальше. Пьер внимательно оглядел Эжена, потом ахнул и срывающимся голосом воскликнул: - Ты ли это, Эжен?! Как ты тут оказался? Боже, что случилось, почему ты в этом городе? Говори же немедленно! - Па, я так хотел в Индию, - прошептал Эжен едва слышно, но отец услышал его голос, полный тоски и страдания. - Господи, да как тебе удалось раньше нас прийти сюда? А как же мать, она, наверное, с ума сходит по тебе! - Нет, па. Я написал ей письмо и подробно все объяснил. Она все уже знает. Мари передала ей мое послание, па. - Вот негодник! Как же теперь быть? И как ты попал к нам? - Хозяин, его привели мои матросы, - вмешался капитан. - Они отбили его у местных бандитов. Даже не верится, что это ваш сын, сударь. Я, правда, редко его видел, потому и не признал. Однако… - Ну, сынок, задал ты мне задачку! Где эти матросы, которые привели его сюда? - И когда те явились, Пьер спросил: - Где вы подобрали этого прохвоста? Отвечайте. - Господин, он отбивался от местных, когда увидел нас. Мы проходили мимо. Он позвал нас, мы, конечно, не могли бросить своего в беде. Потом привели сюда. Вот и все, господин. Назвался Эженом, но ничего больше о себе не сообщил. - Эжен, так как же ты сюда добрался? Почему не отвечаешь? - Па, позволь мне не отвечать. - Эжен поднял голову. - Никакого проступка я не совершил, но мне не хотелось бы об этом говорить. Мне стыдно признаться, но, повторяю, я ничего плохого не совершил. - Все это весьма странно, сын. И что прикажешь мне делать? Куда тебя девать? Ты меня очень огорчил. Никак не ожидал от тебя такого. Пьер замолчал. По лицу его блуждали тени раздумий. Капитан и матросы отошли, не решаясь встревать в семейные неурядицы. - Ну прошу тебя, па! Не гони от себя. Я не буду тебе в обузу. Согласен выполнять любую работу. Только не прогоняй, прошу тебя! Пьер стал ходить по палубе, заложив руки за спину. Его лихорадило, он никак не мог принять решение. Ему очень было жаль сына, он вполне мог понять его стремление путешествовать. Но опасность-то слишком велика. Неужели Фома?.. - Скажи, это Фома тебя надоумил? Отвечай! - Я обсуждал с ним это, но он постоянно твердил, что ослушаться родителей никак нельзя, что это большой грех, па. Но мое стремление в конце концов поддержал. Не держи на него злости, па! - Ох и не нравится мне твоя затея, сын! Но что теперь делать? Ты так просишь и настаиваешь, что мне трудно тебе отказать. Но мать-то как?! - Отец бросил печальный взгляд на Эжена. - Вот что меня беспокоит, сын. - Но она же все уже знает, па. И у нее слишком много будет забот и без меня. Решайся, я вижу, что ты уже почти согласен, па! Ну, пожалуйста! - Тебя бесы попутали, но так и быть - оставайся! Но гляди у меня!.. - Пьер поднял было руку, но махнул ей безвольно. Эжен от восторга не мог произнести ни слова. Он лишь бросился в объятия к отцу и стал тискать его, ничуть не стесняясь своих бурных чувств. Он целовал его плохо выбритые щеки, пока тот не отбился и не потребовал успокоения: - Ну, хватит! Что это ты так! Успокойся, Эжен. На нас смотрят ведь. - Ну и пусть, па. Ведь я с отцом, а не с посторонним человеком. Я так тебе благодарен, па! Спасибо, родимый! - Ладно, успокойся и иди отдыхать. Но сначала помойся хорошенько и переоденься. Ты слишком плохо выглядишь. Иди, сынок. - Пьер толкнул сына в плечо. Эжен помчался в каюту отца, по дороге лукаво подмигнув повстречавшемуся на пути Уберу.

Два дня спустя знакомый купец уговорил Пьера совершить небольшое плавание в соседний городок для доставки груза вина. Это давало небольшой доход и дополнительный заработок матросам. Тем более что судна Гардана все еще не было на рейде. А когда они вернулись, то увидели, что одновременно с ними в бухту входит незнакомый корабль. На нем, как оказалось, прибыл Гардан. Сблизившись, суда отсалютовали друг другу одиночными пушечными выстрелами и отшвартовались рядом. - Никак это твой сын, Пьер? - сразу же спросил Гардан при первой встрече. - Угадал, Гардан. Эжен - мой старший сын. Ему восемнадцать лет. А как твои?.. - Мои полностью во власти хана крымского. Воины. Их торговлей не заманишь, да и путешествий они уже достаточно увидели, но все больше на конях. - Ты имеешь в виду старших двоих? - Конечно, Пьер! Остальные еще малы для этого. Кстати, я ходил с ханом в поход на Москву. Здорово напугали мы царя Ивашку. - Глаза татарина радостно заблестели. - Сбежал он от нас подальше. А мы славно пожгли его города. Радуйся, Петька! - Да чему радоваться, басурман! Небось немало душ православных загубил, а? - Пьер криво улыбнулся. - Да бакшиш не забыл. Не чувствую радости, Гардан. Как-то это отдалилось от меня. Я и речь родную почти забыл. А ты? - А что я? Болтаю, как и прежде. Я ведь часто на Русь хаживаю с караванами. Торговля, брат. Обязательно раз в год да побываю там. Тебя всякий раз вспоминаю. Правда, до Новгорода не доходил, а думка побывать там была, не скрою. Но уж очень далеко.

– А зачем все-таки призывает нас капитан, ты не знаешь? - Пока нет, чувствую только, что в Гоа нас ждет письмо, в котором все будет сказано. Но я верю, что просто так он нас не позвал бы. Эжен с интересом смотрел на этого легендарного человека, о котором отец в свободные минуты любил порассказать сыну. Ему не терпелось расспросить Гардана о его способностях к колдовству и предсказаниям, но он не решался. Парню было удивительно наблюдать этих людей, уже немолодых, с проседью в волосах и так любовно глядевших друг на друга. Странно, что их юношеская дружба не ослабла и по-прежнему горит ясным огнем. Эжен почувствовал зависть, тем более что Гардан выглядел солидно, богато одетым и лицо казалось мужественным и красивым. Темные усы и бородка с редкой сединой очень шли ему, а подобие малой чалмы делало облик экзотическим и каким-то таинственным. Гардан сжал плечо юноши крепкими пальцами с богатыми перстнями: - Что, Эжен, думаешь, что мы с твоим отцом так хорошо дружим, и аж завидки тебя берут? Признавайся! Эжен покраснел, замешкался, удивляясь столь точному пониманию собственных мыслей. Потом ответил, несколько пораженный: - Сударь, вы совершенно точно определили ход моих мыслей. Это и есть ваши способности? Мне па говорил о них не раз. - Никаких «сударей», Эжен. Я для тебя дядя Гардан и больше никак! Ясно? - Хорошо, дядя Гардан. Мне очень приятно. Но как вы так можете? - Все от Аллаха, мой друг. Милостивый и милосердный все может. Это дар Божий, Эжен. - Гардан взглянул на небо, сложил молитвенно руки и едва склонил голову в поклоне. Затем неожиданно подмигнул Эжену, отчего тот слегка пришел в замешательство. В болтовне прошел весь день и часть ночи. А на следующий капитан «Мари» погрузил необходимый провиант, груз и отплыл на запад. Судно же Гардана по имени «Цветок Крыма» взяло курс на дельту Нила. Под флагом крымского хана можно было не опасаться ни турецких, ни арабских пиратов.

Старые друзья теперь проводили все время вместе. С ними был и португалец Фернан, которого Пьер разыскал и с большим трудом уговорил посетить места, где прошли годы их молодости. Этот португалец был старше их обоих. Ему было около пятидесяти, но выглядел он еще старше. Из разговоров друзей Эжен понял, что жизнь Фернана не сложилась. Он потерял почти все, что имел после приключений юности, и теперь вновь решил попытать счастья. Пьер выслал ему деньги на дорогу до Фамагусты, куда тот и прибыл из Португалии. Он был неразговорчив, сильно похудел и казался старым и больным, хотя на здоровье не жаловался. Седая борода и усы, закрученные кверху, придавали ему несколько горделивый вид, но глаза выдавали грусть и безразличие. У него было двое детей, но они жили отдельно, с матерью, и тоже влачили довольно жалкое существование. - Фернан, я не могу видеть, как ты себя изводишь, - говорил Пьер, глядя на хмурое лицо старого друга. - Я обязан что-то сделать для тебя. Мы же старые волки! Рассчитывай на меня в любом случае. Это мой долг, а я привык их платить. - Что мне надо, Пьер? Мне бы только детей обеспечить, а самому мне ничего не нужно. И спасибо за заботу. - Но я рад, что ты наконец-то согласился приехать ко мне, и теперь мы снова вместе. И это стоило мне немалых трудов. Теперь-то мы не позволим тебе зачахнуть в какой-то глуши, Фернан. Будь уверен. Так, Гардан? - Само собой, Петька. Друзей нельзя бросать. Плохо, что он не подавал о себе никаких вестей. - Я его несколько лет искал. Хорошо, что ко времени явился, - подытожил Пьер. - Вот доберемся до места, там развернемся, Фернан. Не отчаивайся, твои дети и жена будут обеспечены. - О жене не вспоминай, Пьер. Ее вроде и нет у меня. Ее родственники так со мной обошлись, что пусть это будет последнее упоминание о ней. Все переглянулись и молча согласились с требованием друга.

Короткое путешествие до Египта оказалось не столь приятным, как переход из Марселя до Кипра. Шторм накрыл судно, а ветры не давали войти в устье Нила. Три дня понадобилось капитану, чтобы, лавируя и постоянно меняя галсы, войти в гавань Дамьетты, что на восточном рукаве Нила. Здесь переждали непогоду, слегка поправили такелаж, истрепанный штормом. Гардан взял в свои руки все бразды правления. - Как только прибудем в Каир, - сказал он серьезно, - я тут же запрещу своим людям посещать берег. Иначе кто-то из них может проболтаться, что вы христиане. А тогда вас здесь ждет тюрьма или казнь. Мы же спешно выгружаемся и отпускаем судно домой. Груз уже должен нас ждать. - Придумано вполне хорошо, - согласился Пьер, выслушав доводы Гардана. - И сейчас никто из команды не сойдет на берег. К тому же мы тут задерживаться не будем. Как только позволит ветер, тут же отправляемся. - Гардан заговорщицки обвел друзей глазами. - Со всеми делами буду управляться сам. Я в этом имею уже немалый опыт, да еще и свои способности могу проявить, если потребуется. Ждать пришлось недолго. Уже на следующее утро ветер позволил поднять паруса, и судно вошло в Нил. Потянулись низкие берега, пестревшие пальмами и рисовыми полями вперемешку с садами и зарослями тростника. По берегам располагались частые селения и городки. Турецкие патрули и отряды часто просматривали реку, их суда бороздили воды, и Гардан постоянно был начеку. Османы недавно обосновались в Египте и вели себя настороженно. Но два дня прошли, и впереди открылась величественная панорама Каира. Город раскинулся на правом берегу реки. Дальше на восток поднимались невысокие горы Мукаттам, на одном из холмов которых возвышалась цитадель. При подходе к городу справа медленно проплыл низменный остров Варрак, а у самого центра Каира - остров Рода, заселенный рыбаками. - Я почти забыл этот город, - сказал Пьер, вглядываясь в очертания выступающих минаретов мечетей. - Ни одной мечети не помню. - Сколько лет прошло с тех пор, - буркнул Фернан. - Единственное, что осталось в памяти, так это цитадель. К ним подошел Гардан, облокотился о планширь и спросил: - Ну как, интересно побывать на старых местах? Я тут лет пять назад был. А вот там, видите, мечеть Кайтабая аль-Азхаре, смотрите левее. - Татарин протянул руку. - А вон минареты мечети Аль-Гури и Аль-Азхар. Несколько дней вам можно будет побродить по городу, друзья. Нопредупреждаю, надо быть осторожными и ничем не выделяться. Турки могут принять вас за христианских шпионов. Тогда не избежать тюрьмы. А то и казнить могут. - Мрачноватые вещи ты нам рисуешь, - отозвался Фернан, а помолчав, добавил: - Уж лучше я останусь на судне. От греха подальше. - Советую посетить дом греха, раз ты, Фернан, заговорил о грехе. Это отвлечет тебя от унылого созерцания. - Что за дом греха? - встрепенулся тут же Арман, услышав наконец-то нечто вполне привлекательное. - Там ты, Арман, можешь позабавиться с женщиной, выбранной по своему вкусу, - ответил Гардан, улыбаясь в усы. - О, это мне подходит, и даже очень. - Арман радостно улыбнулся. Надо будет разузнать про этот дом подробнее. Зайдя в протоку между островом Рода и городом, судно пришвартовалось у причала. Тут же появились пронырливые люди, и Гардан стал торговаться о выгрузке товаров и погрузке новых. Насладившись криками, угрозами, обещаниями и заверениями в вечной дружбе, они пришли к какому-то согласию. И не прошло и получаса, как прибежала толпа полуголых тощих арабов, и они бросились в трюм выгружать его содержимое. Бичи надсмотрщиков щелкали в воздухе, настигая ленивых и не очень проворных. К вечеру все работы были закончены. А с рассветом началась погрузка, которая продолжалась до самого вечера. Наши путники, облачившись в местные одежды вроде джуббы с широкими рукавами или черную абу^[98], похожую на плащ из шерсти, но слишком жаркую для европейцев, совершали короткие прогулки по ближайшим кварталам и торопились вернуться назад, боясь турок. Эжен попробовал проявить свои познания в арабском. На него смотрели с интересом, а один лавочник, продавец кунафа из сахара, муки и орехов, заявил, что он, видимо, из Магриба, ведь только там так говорят по-арабски. Эжен был доволен, дал лавочнику целый динар и набрал целую гору сладостей. - Эжен, должен тебе сделать предупреждение, - сказал Гардан. - Здесь такая щедрость может привести к неприятностям. Веди себя более естественно и сообразно с местными обычаями. - Хорошо, дядя Гардан. Я буду осмотрительней. Первые же прогулки показали, что осторожность нужно соблюдать всем, и лучше всего ничего не покупать, ни с кем не разговаривать, а просто незаметно поглядывать по сторонам и вертеть в руках четки, плотнее прикрываясь плащами и малыми чалмами со свисающими концами ткани по бокам. И пока Гардан утрясал свои дела с отправкой судна, набором каравана для перехода в Суэц, путники постепенно знакомились с городом. Один лишь Арман но интересовался им, а все силы тратил на дома греха, но и он был предельно осторожен, чему немало удивлялся Пьер. Эжена и Пьера больше всего удивили величие и красота мечети Аль-Азхар. Эта самая большая мечеть города поражала своими изысканными архитектурными формами и необыкновенными приемами постройки. - Па, но здесь резче видна разница между бедными и богатыми, чем у нас. Верно я говорю? - На всем Востоке так, сынок. Здесь больше жестокости, хотя мы им не уступаем в этом. Но среди своих у нас дела получше. Во многом виновата нетерпимость религий. В Индии такого нет. Там никто никому не мешает молиться так, как кому хочется. Здесь, как и у нас, такого нет. - Да, па, это верно. Сколько гугенотов у нас погибло, да и теперь их притесняют. Странно все это. - Пойдем лучше пройдемся от ворот аль-Хальк до садов Булака. Гардан говорил, что это очень красиво. - Зайдем сначала в дуккан и купим сладостей. Уж очень они здесь восхитительные, па. - Гардан не советовал этого делать, Эжен. Лучше пойдем дальше. Эжен вздохнул, но согласился. Затем они осмотрели золотой базар Хан-аль-Хадили. - Какие красивые здесь изделия из золота и камней! - тихо воскликнул Эжен. - Вот бы нашей матушке купить что-нибудь, а? Или моим сестрам. - Все это потом, когда будем возвращаться, Эжен. Пока нам нельзя ничем себя обременять. Так в тайных прогулках и мелких заботах прошло четыре дня. Затем судно ушло, и наши путники остались в городе. Гардан поселил их в пустующем доме на окраине и велел сидеть тихо и не высовываться. Небольшой сад служил им местом для прогулок, а разговаривать они должны только по-арабски и очень тихо. - Кругом достаточно соглядатаев, - поучал Гардан серьезно. - Легко можно попасть впросак. А это нам никак не улыбается, друзья. Еще три-четыре дня - и мы отправляемся дальше. Терпите.

Глава 7

– Что-то мне не нравится здесь, друзья, - сказал Гардан, возвращаясь под вечер домой. - Ты о чем это? - с тревогой спросил Пьер. - Мне донесли, что тут крутятся два подозрительных типа. А это неспроста. Может быть, это всего лишь пустые страхи, но надо все проверить. Если же не пустые, то надо срочно менять место жительства. К тому же тайно, а это почти невозможно - за нами постоянно наблюдают. - Да, это серьезно, Гардан. Надо посадить наблюдателя поодаль, и пусть поглядит. У тебя есть такие на примете? - За деньги все можно найти, Пьер. Сегодня же вечером устрою это. А пока поберегитесь и не высовывайтесь. - Ты когда заканчиваешь подготовку каравана? - Он почти готов, Пьер. Послезавтра на рассвете можно выступать. - Ты ведь говорил, что нам потребуется не менее четырех дней на дорогу до Суэца? - Примерно так. Но, может быть, дорога затянется. Всякое в пустыне может произойти. Однако нам надо будет поспешать. Рано утром человек, которого Гардан посадил следить за домом и окружением, сообщил, что он заметил двух соглядатаев. - Всю ночь за домом следили, - с тревогой сказал Гардан, собираясь в город. - Мне не хочется оставлять вас одних. Могут нагрянуть турки, и тогда я вас не найду. Что-то надо предпринять. - Гардан, их только двое, - заметил Пьер. - Так пусть они побегают. А мы уйдем из дому в разные стороны, и не все вместе, а поодиночке. Пусть тогда ищут нас. На это уйдет немало времени, а завтра мы уже будем в пустыне. - Да, возможно, это и поможет нам. Пусть будет так, Пьер. Нас тут семь человек. Я ухожу как обычно, а вы по очереди за мной. Вещей у нас тут почти нет, так что это не вызовет большого переполоха. - Надо договориться о встрече, Гардан, - предложил Фернан. - Да. Думаю, что можно встретиться на базаре аш-Шарабшин или у ворот аль-Хальк. Там недалеко до садов Булака, а в них легко затеряться. Гардан задумчиво хмурил брови под низкой чалмой. И вот еще что. Постарайтесь вместе не собираться и постоянно примечайте, нет ли слежки. В этом случае дайте знать договорным знаком, понятно, друзья? - Я вот что придумал! - Арман выступил вперед. - Если кто заметит слежку, то пусть тут же спотыкается и чуть ли не падает. Это и будет знаком опасности. - Договорились, - согласился Пьер. - Дядя Гардан, - подал свой голос Эжен, - а что, если мы будем ходить по двое? Так меньше возможности незаметно нас захватить. Будет шанс хоть одному улизнуть. - Гм, - отозвался Гардан, задумавшись, - неплохо, сынок. Ты не лишен смекалки. Как ты думаешь, Пьер? - Да, предложение заслуживает внимания. Я согласен с сыном. - Тогда так и поступим, но все равно выходите по одному, чтобы не так к себе внимание привлекать. И в разное время. Не прошло и часа, как дом опустел. Захватив свои котомки, путники разошлись в разные стороны, осторожно наблюдая по сторонам и оглядываясь назад. Пьер с Эженом, естественно, шли вместе и тихо переговаривались. Спешить было нечего, до вечера было далеко, и они глазели на достопримечательности города, наблюдали жизнь улиц и площадей. Толкались по базарам и иногда покупали снедь, стараясь поменьше вступать в разговоры. - Лишь сейчас, па, я поверил, что за нами следят, - шепнул Эжен отцу. - Я ничего не замечал, сынок. Далеко он? - Шагах в сорока. Я засек его еще час назад. Теперь убедился окончательно. Что будем делать? - Пока ничего сказать не могу, сынок. Надо придумать что-то. Покупая сладости, Пьер незаметно поглядывал назад. И тут заметил того человека, которого описал Эжен. Немолодой араб в замызганной джуббе медленно прохаживался среди лавок-дукканов, делая вид, что рассматривает товар. - Я его заметил, Эжен, - сказал Пьер. - Теперь надо затащить его в глухой переулок и там оглушить хорошенько. Пошли. Пьер незаметно надел на пальцы свинцовый кастет. Они медленно шли, жуя на ходу сладости, остановились перед продавцом харруба - дорогого напитка из плода того же названия и апельсина с лимоном. Они хлебнули отменного прохладного питья, опять заметили слежку и пошли дальше. В квартале Аль-Батани они долго искали укромное место, где было мало людей и имелись ниши в стенах и тупички, стесненные каменными постройками. У Эжена от волнения сердце колотилось у самого горла, мешая дышать. Он глянул на отца и заметил его волнение. - Здесь, - сказал Пьер, указывая на угол с нишей. - Стань так, чтобы тебя не видно было, и мы будем разговаривать, словно спорим, куда идти. Потом пойдем, но тут же спрячемся и подождем того человека, который за нами следит. Тут-то мы его и достанем. Эжен потрогал рукоять кинжала, а Пьер все сжимал и разжимал пальцы со свинчаткой. Как и условились, они спрятались в нише и стали ждать. Вскоре зашаркали торопливые шаги. Пьер вжался в стену, моля Господа, чтобы никто не вышел в переулок. Судя по всему, высшие силы его услышали. Все было пусто и тихо. Из-за угла показалась фигура человека в джуббе^[99]. Это был соглядатай, спешащий увидеть преследуемых. Не раздумывая, Пьер ударил араба по голове. Тот, не издав ни звука, тут же повалился на каменные плиты, а отец с сыном поспешили назад. Они спешно перешли на другую сторону узкой улочки, свернули в переулок, прошли через ворота квартала и оказались на улице, ведущей к мечети. Дальше виднелись ворота квартала Аль-Ху-сейн, и беглецы замешались в толпу арабов. - Кажется, все прошло удачно, - наконец сказал Эжен, переводя учащенное дыхание. - Вполне, сынок. Теперь надо убедиться, что нет другого наблюдателя. - Это пустое, па. Столько людей у них не могло быть. - Эжен махнул рукой. - Да и не могли они наперед рассчитывать такие наши действия. Можно успокоиться. Скоро полдень, и надо хорошо пообедать, а то эти сладости мало что дают для желудка. - Хорошо, пойдем поищем харчевню или кофейню. Здесь отличный кофе готовят. Слышал про кофе? Мне нравится, особенно если положить побольше сахара. - Ты что, сластеной стал, па? Не похоже на тебя. - Ты думаешь, у меня нет слабостей? Ничуть не бывало. Их у меня предостаточно. Час спустя они сидели в чадной харчевне и уплетали рис с бараниной и мулюхию, что-то вроде салата из растения того же названия. Запив все это душистым шербетом, они отдохнули немного, от кальяна отказались, лишь захватили с собой на всякий случай десяток чебуреков. Улицей ас-Салиб они дошли до Лимонного базара. Потолкались там, оберегая свои пожитки от местных воришек. Эжен предложил: - Па, пойдем к Нилу искупаться, а? Уж очень жарко, и я весь вспотел. А тут еще это волнение из-за слежки. Пошли, па! - Ладно, сынок, пошли. Я тоже не прочь искупаться. Они долго пробирались по узким улочкам и переулкам к реке. Там было довольно тесно от ребятишек, которые визжали, брызгались и орали, не обращая внимания на призывы матерей. - Купаться будем по очереди, сынок. Тут надо быть осторожными, а то без штанов останемся. Иди ты, а потом уж и я. И не спеши, мне отдохнуть не мешает. После купания в мутной теплой воде отец с сыном почувствовали себя намного лучше. Напряжение спало, мускулы отдохнули, и можно было продолжать свои странствия по городу, дожидаясь времени, назначенного для встречи с товарищами. К воротам Аль-Хальк отец и сын пришли рановато. Присели в тенечке и стали ждать, наслаждаясь покоем и относительной прохладой, которая помаленьку стала спускаться на город во время заката. - Па, гляди, Арман с Фернаном идут. Пошли к ним. - Стой, сынок! Подождем малость. Успеется еще. Поглядим вокруг. Они встретились взглядами с товарищами, но не подали вида, что знают друг друга. Вдруг Арман чуть не упал, споткнувшись о камень, и запрыгал на одной ноге, что-то бормоча себе под нос. Пьер тут же встрепенулся: - За ними следят, Эжен. Будь внимателен. Смотри зорче. Арман с Фернаном прошлись по небольшой площади у ворот, зашли в переулок, и тут Эжен заметил того, кто следил за ними. Полуголый араб неторопливо шел следом и завернул в тот же переулок. Пьер встал. - Эжен, нам следует идти за ними. Пошли. - Он стал надевать на пальцы свинчатку. Эжен встал за ним. Завернув за угол, Пьер увидел мелькнувший впереди силуэт араба. Они пошли следом. Полутемный переулок вился кривыми изгибами. Все было в густой тени надвигающегося вечера. Люди выползли из домов и стайками растекались во все стороны, спеша по своим делам. Пьер с сыном продолжали идти за арабом, постепенно нагоняя его. Армана с Фернаном видно не было. Солнце, видимо, зашло, так как темнеть стало быстро. Кое-где засветились тусклые огоньки. Пьер сказал: - Пошли быстрее, Эжен. А то упустим шпиона. Пройдя пару переулков, они почти нагнали араба, но кругом было много народа, и останавливать его было неудобно. Впереди завиднелись неясные очертания друзей. Те намеренно шли, судя по всему, в наиболее темные места квартала. Наконец Эжен заметил, как Фернан и Арман остановились и стали разговаривать. Притормозил и араб. Пьер ускорил шаги и вскоре оказался рядом с соглядатаем. Схватив того за горло и придавив к стене, Пьер приставил нож. - Не вздумай кричать, - Пьер шипел через сжатые зубы. - Тут тебе Аллах не поможет. Говори, что задумали твои хозяева, собака?! - Ой, господин! Пусть Аллах будет свидетелем, я не… Пьер железной хваткой сдавил горло, и араб стал задыхаться. Подошли Арман и Фернан и окружили араба. Тот дергал ногами и хрипел. Пьер отпустил его и снова спросил: - Что задумали твои хозяева, шакал вонючий? - Отпустите меня, Аллахом заклинаю! Я ничего не знаю. Меня заставили за вами следить, а зачем, мне неведомо. - Врешь, свиное ухо! Говори или молись Аллаху. Пусть готовит для тебя вечное жилище в аду! - Пьер сдавил горло араба, и тот снова захрипел и засучил ногами и руками. - Так ты готов говорить? - Пьер отпустил горло. - Господин, я лучше скажу, но вы не убьете меня? Я больше не буду ходить за вами. - Сколько человек за нами следили? - спросил Пьер. - Только двое, господин! Больше не было. Вы ведь не мусульмане, значит, враги, но не мне, господин! Я верно говорю. Наверное, вас хотят забрать в темницу, но вначале выяснить, что вы задумали! Отпустите меня, господин! Пьер подумал немного, остальные напряженно молчали, ожидая, что он решит. Наконец Пьер сказал шпиону: - Ладно, ты человек подневольный, живи, но придется тебя усмирить на некоторое время. С этими словами Пьер ударил араба свинчаткой в голову, подождал немного, убедился в том, что тот без сознания, потом сказал: - Теперь быстро смываемся. Он какое-то время спокойненько будет лежать, а мы скроемся. Нас, наверное, уже ждут. Друзья быстро пошли к воротам, на них оборачивались редкие прохожие, но теперь это уже их не беспокоило. От слежки они избавились, а завтра след их простынет. У ворот они быстро нашли Гардана и его людей. - Мы уж начали волноваться, - встретил их Гардан. - Где вы пропадали? - Мы избавлялись от слежки, Гардан, - ответил Арман. - Теперь надо быстро исчезать. Пошли, Гардан. Куда нам идти? Гардан молча махнул рукой и зашагал в сторону уже невидимых гор Мукаттам. Огни крепости уже видны были в стороне и служили хорошим ориентиром. - Переночуем в караван-сарае, а на рассвете тронемся, - сказал Гардан в ответ на даже не заданный вопрос Пьера. - Караван уже готов. - Лошади припасены? - спросил Пьер. - Все есть, Петька. Лишь бы нас не обнаружили до утра, а там уж поздно будет - мы далеко отъедем. Я беру с собой самых верных своих людей. Час спустя они вошли в ворота караван-сарая, расположились в каморках, но сразу заснуть друзьям не удалось. Слишком тревожным оказался день. Солнце еще не взошло, когда маленький караван вышел за ворота караван-сарая. Город просыпался, впереди виднелись лачуги бедноты, а дальше едва просматривалась серая масса пустыни с редкими кустиками и пучками травы. Пять верблюдов с погонщиком и семеро всадников на худощавых выносливых конях молча ехали широким шагом на восток, где алела и ширилась заря. Путники часто оглядывались назад, но там все было спокойно. Погони не было видно. Два часа спустя зной пылал во всю силу. Эжен и Фернан, впервые оказавшиеся в пустыне, изнемогали от жажды. Но Пьер предупредил, что пить будут только все вместе, а пока никто из людей бывалых воды не просил. Эжен подъехал к Фернану, оглянулся на спутников и шепнул сиплым голосом: - Дядя Фернан, а когда же пить будем? Я уже не могу терпеть. - А кто их знает, Эжен. Они люди опытные, много по пустыням бродили. Значит, еще не время. Будем ждать. - Господи, вот уж не ожидал, что будет так тяжело! Хоть бы глоток воды! Но пить разрешили лишь час спустя. А когда Эжен потянулся за дополнительной порцией, Пьер промолвил назидательно: - Эжен, пить будешь столько, сколько надо, а не сколько хочется. Иначе до колодца нам никаких запасов не хватит. Терпи, сынок. Это пустыня, и у нее свои жестокие законы. Эжен вздохнул, но промолчал. Что скажешь отцу, который месяцы провел в пустыне и знает о ней так много. Он по примеру погонщика закрыл нос и рот концом ткани, свисавшей с одного боку чалмы. Стало немного легче, но мучения не прекратились.

Лишь добравшись до колодца, караван остановился на короткий отдых, и тут Эжен с Фернаном отвели душу. Их животы так раздулись от воды, что есть им было, казалось бы, уже невозможно. Но прошло всего несколько минут, и животы опали. - Вот так дела! - воскликнул Эжен, оглядывая Фернана. - Глядите, дядя Фернан! Животов как не бывало! Теперь можно и перекусить! - Вода впиталась в наши тела, Эжен. Однако можно и терпеть, а? - Не знаю уж, можно или нельзя, но надо, - вздохнул Эжен. Часа через два путники догнали большой караван, мерно вышагивавший по пустыне. При встрече обменялись новостями и советами, и наши друзья медленно обошли его и спешно направились к очередному колодцу. Он должен был появиться лишь к вечеру. На привале Гардан сообщил Пьеру новость: - Знаешь, Пьер, последние дни меня не покидала тревога за наше предприятие. Потому я и запасся фальконетом. Он в том ящике. - Гардан показал рукой на отдельно лежащий ящик удлиненной формы. - Он уже заряжен картечью, и я его поручаю твоим заботам. Постоянно будешь с ним рядом. Установить его можно за считанные минуты, ну а стрелять я тебя учить не буду. Помню, что лучше тебя этого никто не делал. - Хорошо, Гардан, но хотелось бы поглядеть на него и поупражняться. - Здесь нет такой возможности, Пьер. Люди кругом чужие. В пустыне - другое дело. Завтра сделаем остановку на полчаса, там и поглядишь. Все еще спали, было совсем темно, а Гардан уже поднимал караван. Люди поили верблюдов и лошадей, сами пили как можно больше, закусывали рисом, финиками и апельсинами. Каждому дали по большому лимону. Он должен уменьшить страдания от жажды. В путь друзья тронулись, когда остальные караваны только начинали шевелиться. Заря еще не была видна на востоке. - Разпе такая спешка необходима, Гардан? - спросил Пьер, когда колодец скрылся в предутренней темноте. - Я в этом уверен, Пьер. Мне что-то тревожно, потому спешу поскорее достичь Суэца. К тому же там нас должен ждать корабль. Я уже давно послал человека нанять его. А попасть к туркам даже мне, мусульманину, совсем не хочется. - Возможно, ты и прав, Гардан. Тебе виднее. - Это ты правильно заметил, Пьер. Я точно знаю, что погоня уже выслана, и нас догонят. Хорошо, если она будет не многочисленная, а то нам с караваном придется туго. Вот почему я захватил фальконет, Петя. - Ты меня пугаешь, Гардан, - возбужденно ответил Пьер. - Тебе ли пугаться, Петя? Сколько раз мы с тобой пугались, не надоело? - Конечно, но все же, Гардан. Давно я не был в различных передрягах. Не хотелось бы начинать вновь. - Думаю, что от этого нам не уйти и в этот раз. Стычек не избежать, Петя. - Как странно слышать это имя! Никто меня давно так не называл. Даже мой друг Фома, - Пьер вздохнул. - Правда, я его редко вижу и даже желания такого не испытываю. - Да, я понимаю твое состояние, Петька. День прошел спокойно, как и предыдущий. Пьер поглядывал на Гардана. Тот был вроде бы спокоен, но было заметно, что внутренние переживания все же не покидают друга. Пьер осмотрел фальконет и убедился, что он действительно легко устанавливается. На это уходило не более четырех-пяти минут. Но хватит ли ему этого времени, когда появятся турки? - Друзья, сегодня особенно надо быть внимательными, - сказал Гардан, когда маленький караван отъехал достаточно далеко от колодца. - Мне кажется, что в этот день должно произойти нечто неприятное. Поглядывайте назад почаще. - Гардан, выставь одного из твоих людей вперед, а другого шагах в двухстах позади, пусть следят за дорогой, - предложил Пьер. - Нас мало, и разведка не помешает. - Дельно говоришь, друг, - тут же отозвался Гардан. - Эй, Юсуф! Сюда! Угрюмый молчаливый чернявый человек, закутанный в плотную ткань, подскакал к Гардану и молча склонил голову, приложив руку к груди в знак покорного смирения и готовности выполнять любой приказ. - Юсуф, тебе нужно идти позади, наблюдая за дорогой. Если заметишь, что нас преследуют, дай знать. Отстанешь шагов на триста. И гляди зорче, Юсуф. Человек что-то ответил, склонил голову и стал на месте, ожидая, когда караван удалится на положенное расстояние. Он даже слез с коня и оглаживал его мягкие губы горячей шершавой ладонью кочевника. - Теперь будет немного спокойнее, Петя. Вперед и мы сами глядим, а вот сзади… - Гардан обернулся, посмотрел назад, но не увидел никого. Барханы скрывали Юсуфа. Это Гардану не понравилось. - Лучше я и второго своего человека пошлю назад. Не видно моего Юсуфа, а это уже не годится. - Агдас. - Гардан поманил еще одного татарина к себе. Тот подъехал, глядя в глаза хозяину, и спросил тихо: - Что хочет хозяин? Мои уши открыты. - Агдас, я не вижу Юсуфа, а это опасно. Останься, будешь следить за сигналами Юсуфа и передавать их мне. Так будет надежнее. Понял? - Как не понять, хозяин. Сделаю! Будь спокоен, хозяин. - А мы должны проверить свои мушкеты, друзья. Время тревожное. В молчании все стали проверять оружие, поправлять, готовясь к отражению невидимого еще врага. Эжен волновался, постоянно трогал пистолет, мушкет за спиной, оглядывался назад, надеясь, что именно ему удастся первому заметить сигнал Агдаса. Близился полдень. Зной и духота стояли адовы. Дышать, казалось, было совершенно невозможно. Животные вяло переставляли ноги. Все уже ожидали увидеть колодец и насладиться водой. Легкий ветерок не освежал разгоряченных тел. Вдруг сзади раздался слабый свист. Люди обернулись и увидели скачущего Агдаса. Он махал руками, показывал назад, и стало ясно, что опасность, так долго ожидаемая, наступает. - Всем спешиться! - Гардан первым спрыгнул с лошади и развернул ее боком к тропе. - Пьер, вынимай фальконет! Готовьтесь, сейчас появятся турки! В молчании люди бросились готовить мушкеты, ставили лошадей и верблюдов в кружок, погонщик их успокаивал, укладывая на песок. Подскакал Агдас. Вдали показался и Юсуф. Он нахлестывал коня, пригибался к его шее и оглядывался назад. - Сколько их? - прокричал Гардан еще не подскакавшему Юсуфу. - Десятка полтора, хозяин! Может, чуть меньше. Идут рысью. Все с мушкетами, копьями и саблями. Кони хорошие, свежие. Гардан молча осмотрел своих друзей. Те стояли за крупами коней с мушкетами и дымящимися фитилями, приготовленными на всякий случай, если кремень в ружейном замке откажет. Пьер возился с фальконетом. Тяжелый ствол наконец стал на треногу, Пьер винтом закрепил его и стал ожидать появления врагов. Гардан сказал, обращаясь к другу: - Больше одного выстрела тебе не сделать, Пьер. Так что сразу же потом хватай мушкет. Ждать пришлось недолго. Из-за бархана показались сначала головы, потом и сами всадники. Каждый торопился подсчитать их число. Наконец Фернан сказал в напряженной тишине ожидаемого боя: - Да их тринадцать, Гардан! Несчастливое число. - Остается лишь решить, для кого оно несчастливое, - ответил тот, выбирая себе цель. - Думаю, что не для нас, - подал голос Арман. - Подпускаем поближе? - Шагов на сто, не ближе. Стреляем, по команде, залпом. - Они уже пошли в галоп, - крикнул Пьер. Отряд турок несся тяжелым галопом. Копыта коней вздымали султаны пыли и песка. В руках воинов засверкали сабли, клич «Алла!» донесся до напряженно ожидавших защитников. - Петя, давай! - Гардан обернулся к другу, наблюдая, как тот поднес фитиль к запальнику Фальконета. Грохнул выстрел. Несколько коней и людей скрылись в клубах пыли. Они падали, кувыркались и остались недвижно лежать на песке. Остальные продолжали скакать, охватывая защитников полукольцом. Нестройно затрещали выстрелы мушкетов. Оставшиеся в живых турки уже подскакали шагов на двадцать. Теперь затрещали пистолеты, и атакующие отвернули назад, не причинив никакого вреда своим нападением. Лишь троим удалось повернуть коней, турки пригнулись к гривам и нахлестывали крупы взмыленных лошадей нагайками. - Не дать им уйти! - закричал Гардан, вскакивая на коня и бросая его в отчаянный галоп. - Юсуф, Агдас, за мной! Догнать, изрубить! Погоня началась стремительно, отчаянно. Издали донесся слабый звук пистолетного выстрела, но кто стрелял и что из этого получилось, никто из оставшихся не знал. Все ждали с тревогой и нетерпением. Пьер заряжал фальконет, остальные - свои мушкеты и пистолеты. Погонщик поднял верблюдов и с глазами, полными ужаса, смотрел на барханы, скрывавшие погоню. - Едут! - Арман вспрыгнул на лошадь и погнал навстречу. - Догнали? - с сомнением спросил Пьер усталого, но радостно улыбавшегося Гардана. - Куда им деться? Правда, нам повезло. У одного лошадь споткнулась о камень. Тут Юсуф его и прикончил. Одного я из пистолета застрелил, а третьего Агдас свалил. Тот и так был ранен и едва держался в седле. - Теперь надо спешно спрятать трупы, Гардан, - заметил Пьер. - Не стоит их оставлять на обозрение здешним караванам. - Само собой. И побыстрее, друзья. Закапывайте. И двух убитых лошадей надо бросить в ямы. А остальных мои татары уже собирают. Полчаса спустя все трупы были засыпаны песком, следы крови замаскировали, и пустыня стала хранить еще одну из многих тысяч своих тайн. - Поехали, пока нас не нагнал караван, - торопил Гардан. - Теперь нам уже ничто не угрожает до самого Суэца. Вперед! Напоенные припасенной с вечера водой лошади и люди бодро зашагали дальше. До колодца оставалось чуть больше мили. Оставшиеся полтора дня караван прошел спокойно и без приключений. И наконец вдали неясной полоской засинело море. С вершины бархана люди с надеждой взирали на эту полосу, которая непосвященному была даже незаметна. - Вот и конец пустынного путешествия! - Гардан радостно улыбался. Потом лукаво глянул на Эжена и продолжал: - По случаю встречи с морем разрешаю пить вволю, друзья! Пейте и воздайте хвалу Богу за столь удачно совершенный переход. Инша-аллах! Аллах акбар! Остальные тоже вознесли благодарственные молитвы, постояли немного, привыкая к мысли, что такая тяжелая часть пути уже остается позади. Не прошло и часа, как путники уже входили в ворота караван-сарая. Их встретил посланный заранее вперед человек Гардана. Тот переговорил с ним немного, огляделся по сторонам. Потом повернулся к друзьям и сказал: - Друзья, дня два можно отдохнуть. Судно еще полностью не готово. Так что располагайтесь на отдых. И опять напоминаю, что мы еще не в море, а потому осторожность нам не помешает. Городок маленький, и все тут на виду. Не высовываться и помалкивать. Всем необходимым буду заниматься я сам. - Понятно, Гардан, - ответил за всех Пьер. - После такого перехода мы и за день не отдохнем. Так что можешь не беспокоиться… Разве что за Армана, но мы за ним присмотрим. - И позорче, друзья, - заметил Гардан, улыбнувшись и с лукавинкой поглядывая на комичную мину на лице Армана. Блаженно прошли два дня, в течение которых даже уставший Арман не делал попыток поискать приключений на свою бедовую голову. И хоть ветер был не совсем попутный, однако Гардан настоял на выходе в море. Небольшое судно - дхоу с огромными косыми парусами коричневого цвета тяжело закачалось на длинной волне. Команда полуголых арабов усердно орудовала такелажем, посматривала с любопытством на пассажиров, тихо переговаривалась, но хорошая плата большего не дозволяла. - Гардан, я почти ничего не узнаю здесь. - И не удивительно. Сколько лет прошло. Да и некогда нам было тогда присматриваться ко всем здешним красотам. - Да. Помнится, плавание было не из легких. Кругом множество коралловых островов, и глядеть надо было в оба. - Теперь у нас отличный капитан, и до Адена мы должны пройти без затруднений. Вот там нам предстоит поволноваться. Дальше это судно не идет. И уговорить капитана мне не удалось. - Да, Гардан, это неприятно. От арабов всегда можно получить коварный удар по носу. Что ты насчет этого придумал? - У нас лишь одно оружие против этого. Это деньги, Петя. Капитан обещал не болтать и уйти в Ходейду. Даже без груза. За все это я заплатил. - Будем надеяться, что так оно и получится.

Месяц плавания прошел в тоскливом ожидании - когда же оно закончится. Изнурительная жара и однообразие жизни настраивали на злобный лад. Настроение людей портилось, они едва сдерживали раздражение. Лишь Арман развлекался игрой в карты или кости, пополняя свои карманы серебром. - Вот и капитана я уговорил освободиться от его сбережений! - хвастался старый актер. Он весело позванивал в кармане монетами. - В Адене будет на что погулять и развлечься в домах греха, так, Арман? - улыбался Фернан. Он за время плавания несколько повеселел и теперь не казался слишком хмурым и старым. - Сила еще осталась в этом бренном теле, друг Фернан! Мы еще погуляем! - Глядя на тебя, и мне показалось кое-что. - Интересно, Фернан! Что же это? - понимающая полуулыбка Армана говорила о многом. Фернан ухмыльнулся, скривил тонкие губы и ответил: - Знаешь, Арман, а ведь твои похождения стали и мне интересны. Стало быть, не все еще позади у меня? - Э, друг! Конечно! Рано нам сдаваться. Жизнь и так прекрасна, а в обществе прекрасного пола она куда как лучше! Разве не так? Мы еще с тобой покажем себя. Пьер говорил, что женщины на Востоке необыкновенно хороши и весьма доступны. - Это верно, но до тех мест еще очень далеко, Арман. - Неужели еще и половины пути мы не преодолели? - Думаю, что половину как раз прикончили. Но оставшаяся половина не самая лучшая. Приближается осень, а это штормы и мучительные дожди. - Дожди - это отлично, Фернан! Неужто ты думаешь, что такая жара лучше? - Ох, Арман. Трудно сказать, что лучше. Но когда месяцами тянется одно и то же, то все так опостылеет, что хоть волком вой. Нет, долго я так жить не согласен. Эжен прислушивался к их разговору. Его молодой горячий дух с нетерпением ожидал изменений в жизни, нетерпеливая натура жаждала чего-то нового и необычного. Услышанное волновало, разжигало любопытство и желание. В голове рисовались всевозможные картины прелестей Востока, а нетерпение будоражило кровь.

Глава 8

Гоа, столица португальской Индии, встретил путников шпилями соборов, особняками знатных горожан и несметными толпами темнокожих людей. Они шатались по улицам, торговали, ругались, смеялись и плакали, воровали и молились. Пахло невероятной смесью нечистот, фруктов, овощей и потных тел. Иногда по городу важно шествовали португальские чиновники, пробегал черномазый с коляской, где восседал спесивый вельможа. Разодетые сеньоры и сеньориты под зонтиками в сопровождении рабов и компаньонок прогуливались по набережной. Все это оглушило Эжена, и он таращил глаза на такую непривычную пестроту, раз едва не попал под ноги слону, которого вел какой-то изможденный на вид индус. Португальские военные проносились верхами, народ шарахался в стороны, ибо те и не думали криком предупредить о своем приближении. Факиры, йоги, фокусники, глотатели огня и прочие чародеи только и делали, что зазывали зрителей в надежде собрать малую толику денег на пропитание. - Ну и как тебе Восток, сынок? - спрашивал не раз Пьер сына. - Не правда ли, занимательное место? Тут соскучиться трудно. Были бы деньги, а развлечения всегда найдутся, правильно я говорю, Фернан? - Еще бы, Пьер. Тут люди живут весело. Злобы в них мало, как я посмотрю. Но Португалия уже не та, что была полстолетия назад. - Фернан указал рукой на ближайший особняк. - Захирела, обнищала, это сразу видно по домам. Почти все стоят облупившиеся, потерявшие былой блеск и лоск. - Что ж, Фернан, величие Португалии закончилось. Теперь другие волки на горизонте. Англия, Голландия, а мы, французы, все ждем чего-то. Так до дележа сладкого пирога и не дотянемся. - Пьер с явным сожалением оглядывался по сторонам. - Здесь мы пробудем не одну неделю, я так думаю, - заметил Фернан. Он с вопросом в глазах обернулся к Гардану. - Скорей всего, Фернан. Я ведь знал, что здесь нас ожидает письмо от капитана, и получил его. Он сообщает, что подружился с неким португальцем. Тот стал владельцем немалых земель в устье Иравади, практически тамошним королем. Капитан пишет, что тому грозит опасность, просит обязательно получить аудиенцию у вице-короля и испросить хотя бы полдюжины кораблей для поддержки его патрона. - Пьер задумчиво погладил бородку. - Это дело сулит большие выгоды и почести. К нашим ногам может упасть целое королевство. Так что ты, Эжен, вполне можешь рассчитывать на настоящее восточное богатство и дворянство. Хотя для этого и придется чуточку подраться. Эжен покраснел, промолчал, но эти слова запали ему в голову. Он не раз их вспоминал в течение дня. Гардан нашел небольшой пустующий дом, едва державшийся от ветхости, но вполне пригодный для жилья. Зато на первом этаже было прохладно, а это для Эжена было очень кстати. Он уже проклинал влажную жару и мечтал попасть в более сухую местность. Ночи были ужасны. Духота не давала возможности заснуть. Постоянно донимали мухи и комары, а в довершение всего клопы-кровососы мучили людей нещадно. - Давайте иногда ночевать на берегу океана, - предложил Эжен, когда его терпение лопалось. - Нищие и всякие бродяги быстро приберут наши вещи, - ответил Фернан. - Тут ничего не придумаешь, разве что выкопать погреб и там спать. Так на первом этаже еще сносно, а вот попробовали бы вы на втором. Там и вовсе заснуть невозможно. Так что лучше набраться терпения и ждать, пока привыкнем. - А можно привыкнуть? - Привыкнуть можно ко всему, Эжен. Особенно если сильно захотеть. - Между прочим, мы здесь уже две недели, а дела наши с места не сдвигаются, - заметил Эжен. - Что делает дядя Гардан? - Он делает все, что может, но здешнее чиновничество слишком жадно и медлительно. Это бич колоний во всем свете, сынок. - Так мы прозеваем все сроки! Кому мы тогда будем нужны? - Эжен чуть ли не бегал от стены до стены. - Не беспокойся, Эжен. Такие черепашьи темпы везде, так что успеть всегда можно. И я уверен, нам еще достанется кусок пожирнее. - Выходит, мы лишь за прибылью и отправляемся в такую даль, дядя Фернан? - Не только, Эжен, но это, пожалуй, самое главное. Лишь твой отец думает несколько иначе. Для него возможность выполнения дружеского долга перед капитаном является движущей силой. Но и он не откажется от лишней сотни золотых. - Я думал, что лишь жажда приключений гонит всех нас в Индию. - Да успокойся, Эжен! И эта жажда тоже. В молодости я точно так же бросился на поиски богатства в эти края. И ничего бы у меня не вышло, если бы я не повстречался с твоим отцом и капитаном Эженом. Они-то и наставили меня на путь истинный. Но и это не принесло мне счастья. Эжен был несколько обескуражен. Его идеалы давали трещину. Правда, он за время переходов уже мог не раз убедиться, что движет эти массы людей, бросавших все на родине и устремлявшихся на поиски приключений и прежде всего богатства. Но лишь единицы смогли получить желаемое. Остальные довольствовались мимолетными, быстро исчезавшими всплесками роскоши. Оргии, кутежи, женщины и карты делали свое безжалостное дело с неотвратимостью смерти. Слишком мало людей могли сохранить и преумножить добытое. - Уразумел? - спросил Фернан юношу, увидев, как помрачнело его лицо, на котором явственно отразилось то, о чем он только что думал. - Мы, искатели приключений, редко оказываемся бережливыми и рачительными хозяевами своих прибытков. Учти это, коли охота вернуться домой с мешком золота. - Это не так интересно, но все же… - Это ты так говоришь, потому что богатство у тебя уже есть. Другие совсем иначе на это смотрят, Эжен. Прошел еще почти месяц, и Гардан собрал совет. - Друзья мои, - обратился он к собравшимся за чаем. - Дела осложняются нехваткой средств у вице-короля. Он постоянно откладывает решение, а мы не можем столько ждать. Второй месяц без дела сидим. - Что же ты, Гардан, предлагаешь? - с беспокойством спросил Пьер. - Нам остается лишь разделиться. Я остаюсь здесь добиваться судов с помощью местных вельмож, а вы отправляетесь к капитану на попутном или зафрахтованном корабле. Этим мы и себе поможем, расторговавшись по пути, и сократим время здешнего сидения. А я приду несколько позже, как позволит ход дальнейших переговоров. Все помолчали, обдумывая услышанное. Потом Фернан заявил: - Откровенно говоря, Гардан, мне нравится твое предложение. Сидеть без дела никак нельзя. Так мы перестанем быть боевой силой. Мы отправляемся. - Хорошо. Тогда мы с Пьером завтра же займемся поисками подходящего судна и закупкой товаров для попутной торговли. Оружие и припасы для нового королевства мы тоже погрузим частично. Хоть так поможем нашему другу. Я пошлю с вами моего Юсуфа, он человек надежный, поможет в любой передряге, а Агдаса оставлю при себе.

Начались дни бешеной деятельности. Сколько громких слов, ругани, угроз и обещаний было высказано при заключении договора о найме судна! Наконец на исходе второй недели судно ждало грузов, команда готова была поднять паруса. С радостным чувством друзья ранним утром отдали команду, и судно, используя береговой бриз, отдало швартовы и вытянулось на рейд, где океанская волна приняла его в свою колеблющуюся люльку. - Вот теперь еще месяц плавания, Эжен, и мы будем у цели путешествия, - блаженно наблюдая море, сказал Фернан. - И работать нам почти не надо, на это команда есть. - А пираты? Они же могут нас захватить. - От этого никто не застрахован. Но и у нас есть чем постоять за себя. Мы везем две сотни мушкетов и много огневого припаса. Кто нам запретит всем этим воспользоваться? Это мы и сделаем в случае необходимости. - Но нас мало, дядя Фернан! Устоим ли мы против озверевших пиратов? - Дело решает не количество, Эжен, а умение, наглость, смелость и маневр. А всем этим мы обладаем, я надеюсь. Твой отец отличный стрелок и прекрасный бомбардир, так что будем надеяться, что отобьемся, сынок. И в подтверждение сказанного Пьер сразу же после обеда начал с командой занятия по стрельбе из мушкетов и пушек. Их было всего четыре, но и это не такое уж малое число. При надлежащем умении именно они могли бы сыграть решающую роль в ходе боя. - Капитан, - обратился Пьер к пожилому моряку с окладистой черной бородой с проседью и космами таких же волос. - Ты знаешь, что плавание здесь весьма опасно. Потому мы приступаем к учениям по защите от пиратов. У тебя команда девятнадцать матросов, да ты с помощником, да нас пятеро, так что сила невелика. Что скажешь? - Скажу так, господин, что можно с этим согласиться. Мои люди будут заниматься стрельбой под твоим руководством и выполнять все твои указания. - Хорошо сказано, капитан! Молодец, борода! - Глаза капитана довольно блестели, большой прямой нос морщился при довольной усмешке. - Сам ты тоже постарайся почаще брать в руки мушкет и саблю. - Постараюсь, господин. И на судне начали интенсивно жечь порох. Грохот пушечных выстрелов почти каждый день оглашал морские просторы, а редкие суда, встречавшиеся им, шарахались подальше, боясь попасть под ядра и пули. Звон шпаг и сабель, учащенное дыхание людей постоянно сопровождали судно, когда не было штормов. А они стали посещать эти места все чаще. Начиналась осень с ее бурями, переменными ветрами и грозами со шквалами. Но путешественники уже обогнули Цейлон, вышли в Бенгальский залив. Впереди Аракан^[100], Бирма, дельта Иравади, там и конец пути. Но без приключений все же не обошлось. На траверзе острова Большой Кокосовый, который едва угадывался милях в двадцати, они повстречали корабль, который сигналами приказывал им лечь в дрейф. - Наверняка пираты, - молвил Пьер, внимательно всматриваясь через зрительную трубу в подходивший корабль. - Готовиться к бою? - спросил Фернан. - Немедленно, но без суеты, и не показывайте, что у нас есть пушки. Заряжать картечью и скрытно. Разнести мушкеты вдоль фальшборта. - Пьер еще понаблюдал за судном, обернулся к капитану, стоящему с суровым лицом у румпеля: - Капитан, приготовь людей к драке. Будем биться. И предупреди, чтобы не высовывались раньше времени. Пусть не ловят пули своими дурацкими головами. Эжен, это касается и тебя! - зло бросил он сыну. Полчаса спустя, когда паруса были почти спущены и пират уже подошел на расстояние мушкетного выстрела, норовя сцепиться с призовым судном канатами и крючьями, Пьер оглядел матросов и мушкеты, готовые к делу. Сам он спустился к пушкам и припал к прицелам. В уме он проводил расчеты, учитывая скорость судов, ветер, качку. Пока он это делал, матросы робко поглядывали на белых людей, и было видно, что надежда на туземцев малая, особенно если с пушечными залпами получится не так гладко, как предполагалось. - После моего выстрела, ребята, палите из мушкетов, - негромко проговорил Пьер. - Стреляйте непрерывно, но цельтесь лучше. Пиратов человек сорок, а это многовато для нас. Приготовься! Он запалил затравник, пушка грохнула, выбросив пучок картечи в подходящий корабль. Отчаянный вопль множества людей был ответом на такой неожиданный подарок. Пираты уже спускали паруса, готовые броситься на абордаж. Все они высыпали на фальшборт, цепляясь за ванты и канаты, и представляли собой отличную цель. Она и была поражена. С десяток пиратов рухнули в воду и на палубу, остальные на мгновение растерялись, но мощный огонь мушкетов и пистолетов валил все новых и новых самоуверенных разбойников. Пьер успел прямо в упор сделать еще один выстрел из второй пушки, когда пиратское судно стукнулось бортом о борт. Палуба его была залита кровью и ползающими телами. Полтора десятка пиратов все же кинулись на абордаж, но их встретили пистолетными выстрелами, потом завязалась рукопашная. Расклад сил был уже совершенно иной. Горстка пиратов тут же была искромсана защитниками, и лишь раненые оставались недобитыми. Короткая и неожиданная победа так ошеломила наших путешественников, что вначале никто из них не обратил внимания на раны, которые они получили. Лишь потом, когда стало ясно, что опасности удалось избежать, некоторые матросы стали выть от боли, требуя помощи. Эжен тоже получил легкую рану. Его задел клинок, и плечо парня кровоточило. Он морщился, но терпел, лишь лицо немного побледнело. Да Арман сидел на палубе и тупо глядел на живот, прижимая ладонь к ране. Сквозь пальцы проступали струйки крови. Трое матросов были тоже ранены, один из нихсерьезно, и Пьер сказал, что ему не выкарабкаться. - Как же тебя так угораздило, Эжен? - спрашивал Пьер, заматывая рану сына чистой тряпицей. - Сейчас кровь перестанет идти, и я приложу мази к ране. Терпи, парень, а я пойду к Арману. У того дела серьезные. Пьер осмотрел рану друга, грубо отстраняя защищавшую ее руку: - Погоди, Арман! Дай осмотреть. Ну вот, ничего страшного. Лишь чуток задело мясо, просто жирок на брюхе прорвало. Скоро заживет, но придется ходить немного согнувшись, пока не зарастет. Тем временем матросы сбрасывали мертвых и раненых за борт, очищали палубу от крови и мусора, собирали оружие и осматривали груз. Ими руководили Фернан и татарин Юсуф. Судно оказалось малайским и было наполовину загружено ценными товарами: батик с Бали, пальмовое масло, бензойная смола, индиго и оловянные бруски. Прочая мелочь не считалась. Несколько штук хорошего китайского шелка дополняли захваченную добычу. - Видно совсем недавно эти разбойники вышли пиратствовать, - заметил Фернан. - Маловато добычи для них. Нашим добром захотели, паршивцы, пополнить свои запасы. Но Бог видит праведных, не так ли, Юсуф? Тот лишь что-то пробурчал в ответ, продолжая посматривать с подозрением на матросов, которые выгружали товар на палубу для осмотра. - А что, друзья, не привести ли нам это судно в порт? - спросил Фернан. - Опасно, Фернан. Море часто штормит, а людей у нас маловато. - Пьер с сомнением покосился на небо, затянутое тучами. - Перебросим на него пять человек, возьмем на буксир и дотащимся. Тут уже совсем близко. Три дня пути, и мы на месте. Миль двести осталось. Рискнем, а? - Рискнем, Фернан! Где наша не пропадала! Зато лишний золотой в кармане, правда? Вот ты и подбери себе команду из пяти человек, Фернан. Будешь за капитана. Согласен? - А чего ж, Пьер, согласен. Все, как ты говоришь, лишний золотой в кармане. Я же именно за этим пришел сюда. К вечеру суда тронулись на север. Связанные буксирным канатом, они запрыгали по волнам, спеша в устье Иравади на зимнюю стоянку.

Противные ветры не давали кораблям быстро подойти к устью большой реки. Пришлось пять дней лавировать, прежде чем показались низменные берега, поросшие буйной растительностью и пестревшие селениями и городками, прятавшимися в тени кокосовых пальм и мангровых зарослей. Капитан знал эти места и осторожно проводил суда, минуя песчаные бары и отмели, не обозначенные ни на одной карте. Он вторые сутки не спускался в каюту и не доверял помощнику вести суда. Ночью пришлось стать на якоря, так как плавание в это время года было далеко не легким делом. Опасности подстерегали на каждом шагу. Лишь утром, пройдя совсем немного миль, друзья увидели форты небольшой крепости Сириама. - Господин, готовь пушку, прибыли! - Капитан радостно смотрел в глаза Пьеру, довольный успешным завершением похода. Радостными криками туземная команда и белые господа огласили окрестности. Пьер бросился к пушке, раздувая фитиль. Она грохнула, салютуя городу и крепости. Скоро от форта отделилось облачко дыма, прогрохотал отдаленный выстрел, и шлюпка от причала понеслась к кораблям. На ней развевался португальский флаг. Гребцы лихо причалили к выброшенному трапу, двое португальцев поднялись на палубу и приветствовали прибывших галантными поклонами, подметая перьями шляп палубные доски. - Приветствуем вас, сеньоры, в порту славного порта и города Сириама! На берегу вас уже ожидают. Правитель с помощниками и духовенством с нетерпением хотят вас увидеть. Какие новости от вице-короля? - Пока, кроме привета и пожеланий, ничем обрадовать вас не можем, сеньоры, - ответил Фернан, которому было поручено вести переговоры. - Лично от нас вы получите немного оружия и огневого припаса. Остальное прибудет после, когда у вице-короля найдется достаточно средств и кораблей, сеньоры. - Мы очень сожалеем, сеньоры, что нам пока нет настоящей помощи из Гоа, но даже и то, что прибыли вы, очень показательно. Это может послужить толчком для других, - говоривший португалец был учтив и вежлив. Он представился как дон Перейру. Это был приятный на вид мужчина лет сорока с почти черной бородкой и залихватскими усами. Дорогой эфес шпаги кокетливо выглядывал из-за полы расшитого шелками камзола. Он был высок, статен, голову держал гордо, прямо глядел на собеседников своими карими большими глазами под чуть приподнятыми бровями. Другой португалец представился попроще: - Сеньор Диегу, господа. Любите и жалуйте. Начальник артиллерии форта. - Очень рады с вами познакомиться, сеньоры, - ответил за всех Фернан. Он вопросительно глянул на дона Перейру, как бы испрашивая дальнейших распоряжений. Тот тут же понял его немой вопрос, радушно сделал жест рукой: - Прошу, сеньоры, в шлюпку. Вас тотчас доставят на берег. Вас с нетерпением ждут. Прошу! Все спустились в шлюпку, и темнокожие гребцы плавно отвалили. Еще издали Пьер узнал капитана Эжена. Тот стоял на самом краю причала. Он, конечно же, изменился, постарел, располнел немного, поседел, но в основном остался почти таким же, как и двадцать лет назад. Пьер заволновался, к горлу подкатил комок, мешавший дышать и говорить. Он только указал рукой на толпу встречавших своему сыну и сказал: - Капитан Эжен встречает нас, сынок. Вот мой вдохновитель и учитель. Эжен посмотрел на старинного друга отца и даже разочаровался в нем. Он ожидал увидать бравого солдата, моряка, силача, бойца, широкоплечего и грозного. А перед ним стоял на пристани человек среднего роста, хотя и богато одетый, но выглядевший совсем не молодым. - Приветствую вас, мои друзья! - кричал Эжен-старший растроганным голосом, растопырив руки для объятий. - Как хорошо получилось, что Гардан принял зов и вы откликнулись на мое приглашение! О, Пьер, дорогой! Ты почти не изменился! Как радостно мне всех вас видеть. А где же сам чудотворец Гардан? Почему не приехал? - Капитан! - голос Пьера срывался от волнения, он с трудом заставлял себя произносить слова. - Безумно рад, капитан, безумно! Сколько лет не виделись! А Гардан должен быть следом, я расскажу - Да, Пьер, годы идут, но погоди, я еще не обнял Фернана. Привет, старина! Вот уж не ожидал тебя увидеть, но Бог смилостивился и послал мне такую радость под конец жизни. - Что ты, капитан! Ты еще очень хорошо выглядишь! Здравствуй, мой капитан! Они обнялись, расцеловались, и Эжен-младший заметил слезы на глазах капитана. Он и сам был растроган такой нежной встречей и никак не мог представить, что среди мужчин, храбрых, смелых, прошедших множество опаснейших моментов, могут оказаться такие глубокие и сильные чувства. Когда волнение первых минут встречи несколько поубавилось, Пьер тронул капитана за руку и сказал: - Позволь, капитан, представить тебе моего друга Армана. Мы помучались с ним в плену у арабов и в странствиях по африканским горам и пустыням. Он человек добрый, веселый и надежный, и я рад, что он согласился сопровождать нас. - Приветствую твоего друга, уверен, что он станет и моим. - Капитан обнял бродячего актера. - А что это за юноша, так похожий на тебя тогдашнего, Пьер? - Да, капитан, это мой первенец. Этого юношу зовут в твою честь Эженом. Эжен, пожми руку прославленному капитану и отличному человеку. - Я так и знал, что ты самый преданный и чуткий человек из всех, когда либо плававших под моим началом, Пьер. Однако сын у тебя просто загляденье! Ну, здравствуй, юноша! Приветствую тебя в наших владениях. Надеюсь, ты тут найдешь себе занятие по душе. Поздравляю с прибытием. Дай я тебя поцелую! Он с чувством расцеловал парня, вытер слезу кончиком платка, вздохнул, как показалось Эжену, горестно. Он не утерпел и спросил: - Вы расстроены, сударь? Простите, если этому способствовал я, хоть и невольно. - Да, юноша, тому виновник ты. Дело в том, друзья, что я совсем недавно, три года назад, потерял всю свою семью. Жена и двое детей умерли от холеры, и теперь я совершенно один, конечно, если не считать родственников жены. И ты, Эжен, мне напомнил моих детей. Старший был бы тебе ровесником. Вот так, мои друзья. Но что же мы тут стоим? Пора предстать пред очами нашего правителя. Толпой все двинулись вверх по склону к городу. Темнокожие туземцы с любопытством взирали на встречу старых друзей, для них это было необычное зрелище. Эжен уже успел оглядеться вокруг. Всюду были группы людей, занимавшихся каким-нибудь делом. Вдали стучали молотки и топоры плотников, строящих на верфи судно, каменщики укрепляли стены крепости, рыбаки перетаскивали улов на берег, а повозки, запряженные мулами и волами, постоянно перемещались по припортовой территории туда и сюда, развозя поклажу. Было видно, что молодое королевство серьезно готовится к чему-то очень важному и бросает на это все силы. Толпа прошла через мощные ворота крепости, поднялась до каменного дома, построенного в колониальном стиле, где их встречал человек моложавого вида с непокрытой головой и весьма скромно одетый. Его темные волосы длиной до плеч слегка вились, усы и бородка были аккуратно подстрижены, шпага в простых ножнах скребла каменные плиты пола. - Прошу долгожданных гостей в мои апартаменты! - радушным жестом приветствовал он прибывших. - Проходите, стол уже давно вас ждет. Ваше судно мы заметили давно, так что сумели приготовиться, сеньоры. Прошу! - Это и есть самый главный здесь человек, - шепнул Пьеру капитан. - Он португалец, зовут его Фелипе де Бриту. Местные жители называют его Маун Зинга, мы же именуем просто правителем. Иногда, вроде как в шутку, величаем королем. Он способен осыпать вас золотом с ног до головы, если вы поможете одержать победу в схватке с араканцами. Пьер с интересом поглядывал на этого человека. Он искал в нем признаки авантюризма, злобы и жадности, но ничего подобного обнаружить не мог. Черты лица Маун Зинга казались приятными и не внушали никакого опасения. И молодому Эжену он сразу внушил уважение и почтение, хотя лет тому было не более сорока. Он был чуть моложе отца, как казалось юноше. Гости и приглашенные расселись за столом, и монские девушки проворно стали разносить местные и португальские яства на красивых китайских фарфоровых блюдах. Эжену все было интересно, ново, занимательно и чудно. И полуголые девушки тут же взволновали его юную душу, заставляя сердце бешено колотиться в груди. А те уже заметили смазливого феринджи, как здесь называли португальцев и вообще всех европейцев. Они приветливо и призывно улыбались ему, строили глазки, соблазнительно вертелись перед ним, и Эжен едва мог усидеть на месте. Он весь обливался потом, нетерпеливо ерзал, пытаясь смирить вожделение. На него даже обратил внимание отец Бове, монах-иезуит, восседавший за столом и внимательно вслушивавшийся в разговоры. Эжен покраснел, уткнулся в тарелку и занялся грудкой какой-то птицы, зажаренной и залитой жгучим местным соусом. Но слух его чутко ловил шелест коротких юбочек миленьких девушек, и еда, казалось, сама поглощалась, не принося никакого удовольствия. А за столом своим чередом велась серьезная беседа. - Сеньоры, - говорил де Бриту, - вы прибыли как раз в самое нужное время. До меня дошли слухи, что король Аракана готовит поход на меня, вернее, на наше королевство. И каждый опытный солдат теперь на особом счету. Их у меня не так уж много, и двух сотен не наберется, так что вам придется показать себя в деле в ближайшее же время. А мой друг Эжен говорил, что таких воинов даже он никогда не видел. - Мы готовы ко всему, сеньор де Бриту, - ответил Фернан, ибо Пьер и Арман плохо понимали португальский язык. - Для этого мы и прибыли сюда. - Отражение нападения араканцев должно стать поворотным моментом в нашей истории, а для вас оно будет источником преизряднейшего пополнения ваших карманов. Они у вас, я думаю, изрядно истощились за время путешествия. Небольшой аванс для каждого готов, а после победы получите столько, что хватит вашим внукам и правнукам. А пока насыщайтесь, развлекайтесь. Наши женщины весьма любвеобильны и не оставят столь знатных сеньоров без своего внимания, - с этими словами де Бриту лукаво обвел глазами собравшееся общество. Поздно вечером, при свете факелов и фонарей, вновь прибывших определили по домам, где они быстро погрузились в сон, приятный после столь бурно проведенного дня. Один Эжен никак не мог заснуть. Танцы прелестных юных дев так возбудили его, что сон никак не приходил, и лишь лукавые глаза и соблазнительные формы грезились ему почти наяву.

Потянулись дни, полные тревог и большой работы по подготовке крепости к возможной атаке араканских войск. Однако Пьер с сыном много времени уделяли знакомству с областью, которая издавна называется Раманадесой или короче - Раманне. Здесь уже жило много народа, в основном моны^[101] и бирманцы, оставшиеся после разгрома Бирманского царства, случившегося несколько лет назад. - Погляди, сын, - говорил Пьер, прогуливаясь под вечер по пригороду, - как сеньор де Бриту повел себя с местными жителями. Он привлек их на свою сторону малыми налогами и защитой от разных разбойных банд и мелких князьков. - И что это дало, па? - А то, что местное население горой стоит за этого Маун Зинга, а это уже огромная победа. Эта поддержка много значит. И еще посмотри, как бесятся наши отцы-иезуиты. А все потому, что де Бриту не позволил им творить свое черное дело по насильственному обращению заблудших душ в веру Христову. - Разве это хорошо? Так всегда поступали различные ордена, вся церковь. - В этом и заключается основная ошибка. Нельзя силой сеять даже добро. Когда-нибудь народ все равно сбросит с себя это бремя. - Говорили, что тут после войны все было сожжено и разрушено, па. - Вот именно, сынок. А сейчас ничего не говорит о тех ужасных временах, и все потому, что де Бриту понимает, что такое власть и как надо руководить народами. И он потому и остался здешним правителем, хотя ему и грозит опасность со стороны Аракана. Но даже небольшой отряд европейцев много значит для этих мест. Это большая сила, способная обратить в бегство огромные армии местных царей. - Пушки и мушкеты, па? - В основном так, сынок. Но не только. Здешние народы отменно воюют лишь со слабыми противниками, а столкнувшись с сильным противником, сразу думают о бегстве. Да и способы ведения войн тут совсем иные. Здесь все разложено по полочкам, а мы воюем в соответствии с обстановкой, используя все возможные действия и хитрости. - Я слыхал, что бирманцы зашевелились далеко на севере. Это опасно? - Видишь ли, бирманцев очень много, и их король не оставит попыток вернуть себе утерянное в войнах с Араканом и Сиамом, здесь это обычное явление. Так что, если бирманцы собирают силы, то рано или поздно, но они двинут их покорять всю страну. И наш юг этого не избежит. - Стало быть, и нам грозит опасность, па? - Опасность всюду нам грозит, Эжен. Но мы пока еще сильны, к тому же вице-король Португалии не оставит нас без своей помощи. Уж слишком лакомый кусочек это королевство. Ведь де Бриту номинально подчиняется вице-королю Индии. Как раз об этом сейчас заботится мой друг Гардан, который специально остался в Гоа. - А ты не слышал, что де Бриту собирается послать вверх по Иравади судно для разгрома банды разбойников? - Да, такие разговоры есть. Но это слишком мелкое дело. Сейчас нельзя отвлекаться от главного. А оно заключается в угрозе со стороны Аракана. - А я бы хотел поучаствовать в этом походе. Замолвишь обо мне словечко? - Ну, если такой поход будет решен, то, конечно, замолвлю. - Я надеюсь на тебя, па. - Хорошо. Однако меня беспокоит твое поведение, Эжен. - Что ты имеешь в виду, па? - Твои отношения с дочерью князя провинции Таунг. Как ее там зовут? - О, это Сироа, па! Но что тебя Так встревожило? Мы отлично ладим, и князь ни разу даже намека не сделал по этому поводу. И Сироа сама жаждет моего общества. Что тут может смущать тебя? - А твои отношения с Денизой? Ты уже забыл о ней? - Но ты сам мне, помнится, говорил, что в таком возрасте, как у меня, подобные увлечения слишком непрочны и недолговечны. Так оно, как мне кажется, и произошло, па. Все, как ты предрекал. Так что ты должен быть доволен. - И все же это мне не нравится, сын. - А я не могу с тобой согласиться. Возможно, в будущем мы сможем создать семью, и ты станешь родственником князя. - Ты знаешь, что это меня не интересует, Эжен. - Не ломай себе голову по пустякам, па!

Эжен целые дни был поглощен романом с очаровательной куколкой. Она каждый день и почти каждую ночь принимала его в своем доме, и эти часы для Эжена были верхом наслаждения. Он надеялся, что это настоящая любовь, и всецело отдавался нахлынувшему чувству. Сиро, как он звал ее для краткости, была его ровесница, но для девушки в ее стране это был солидный возраст. Лишь бегство ее отца к де Бриту не дало ей возможности выйти замуж за почтенного князя богатой провинции. Она была бирманка. Ее коротенький носик и слегка раскосые черные глаза глядели на Эжена так страстно и призывно, что каждый раз Эжен при встрече покрывался потом желания и уже не мог ни о чем думать, как о Сиро. И она не скупилась на любовь. Ночи, проведенные с ней, казались ему волшебством, и теперь он прекрасно понимал Армана, который так истово предавался подобным пристрастиям. Теперь они частенько делились своим опытом, и Арман дал много полезных советов молодому человеку. - Запомни, юноша, на Востоке вопросу любви уделяется очень серьезное значение. Так что учись, овладевай наукой любить, и ты достигнешь истинного и долгого блаженства. - Я это уже понял, дядя Арман. Сиро меня уже многому научила. Она так страстна и прекрасна, что у меня нет слов для выражения своих чувств. - Уже одно это прекрасно и так украшает жизнь, что лучшего человечество еще не придумало. - Но что может быть дальше в наших отношениях, дядя Арман? - Вот это вопрос вопросов, Эжен. Тут я тебе никаких советов давать не вправе. Для меня этих проблем не существует. - Арман в замешательстве почесал нос. - Я никогда не останусь в этой стране, а ты должен сам для себя все решить. Но вначале тщательно все взвесь. Мы, европейцы, люди совсем другой породы. Вот капитан Эжен, тот может дать тебе совет, но не я. Обратись к нему. Он тебя любит и поможет. - А отец говорит, что все зависит от глубины чувства. А как это определить, дядя Арман? - Для твоего отца эти вопросы решены раз и навсегда. Он слишком цельный и постоянный человек. Я не такой. И ты, как выясняется, тоже. Так что у нас с тобой одно, а у твоего папаши - совсем другое. Каждый должен подходить со своей стороны, Эжен. - Арман покровительственно похлопал юношу по плечу. После таких разговоров Эжен часто замыкался в себе и размышлял: «Люблю ли я Сиро? А любил ли Денизу? Ах, Дениза… Я и забыл, как она выглядит. Забуду ли я Сиро, если так же уеду? Арман, он вроде правильно говорит, но… Ведь нам так хорошо сейчас!» Мысли Эжена метались от сомнений в себе до воспоминаний о сладостных объятиях Сиро. Он путался и не мог найти прямую дорогу. А может, такой для него и не существует? Он спрашивал себя об этом и не находил ответа до тех пор, пока не встречался с Сиро. Тут его мысли приобретали иной путь. Все было поглощено любовным экстазом.

Время шло, и наконец отец поведал Эжену радостную для него весть. Де Бриту наконец-то решил организовать экспедицию вверх по реке и включил Эжена в ее состав. Кроме него попали туда Арман и Юсуф. Этот татарин стал вдруг неким начальником по всяким таинственным делам, и теперь он был достаточно влиятельным человеком и мог отдавать приказы. Два дня спустя небольшое судно снялось с якоря и с приливом двинулось по реке. Поход был рассчитан на пять дней, но и этот короткий срок казался мучительно долгим для Эжена. Расставание с Сиро казалось ему невыносимым испытанием. Днем судно двигалось достаточно быстро, однако ночью шло очень медленно, опасаясь столкновений и боясь спугнуть разбойников. Те обосновались на одном из островов реки и оттуда совершали разбойные нападения на проходящие суда и караваны. Это подрывало торговлю, и с разбоем надо было побыстрее покончить. Ночной сон был короток, так как опасность не давала возможности надолго отдаться отдыху. А утром, чуть свет, когда туман еще плотной пеленой скрывал русло реки, судно остановилось, и люди сели в шлюпки и направились к острову. Эжен оказался во второй шлюпке, которая огибала остров, заходя с противоположной стороны. Этот остров был невелик, всего шагов сто пятьдесят в ширину и с милю в длину. Он весь порос густыми зарослями и мог скрыть порядочную банду разбойников. По сведениям шпионов, на острове нашли пристанище около двадцати отщепенцев. Их главарь по кличке Мангуст слыл хитрым и пронырливым человеком. Видимо, потому он и получил такое прозвище. Не успела шлюпка, на которой находились Эжен и Арман, ткнуться в песок островного берега, как до матросов долетел первый одинокий выстрел, а потом они зачастили. Слабые крики и вопли тревожно огласили сонные окрестности острова. Солнце едва просматривалось сквозь пелену тумана, было прохладно, волнение вызывало дрожь во всем теле. Люди выскочили на берег, рассыпались широкой цепью и двинулись к противоположному берегу, осторожно высматривая в чащобе прячущихся разбойников. Крики и шум борьбы приближались, матросы спешили и, когда вышли на поляну в середине острова, увидели настоящую сечу. Разбойники рассчитывали прорваться к лодкам и уйти, тем более что нападавших было не так уж и много. Эжен увидел Юсуфа. Тот ловко орудовал саблей и уже свалил одного бандита. Разбойники закричали сильнее, заметались по поляне, топча потухшие угли ночных костров и валя жалкие шалаши. Появление подмоги привело их в панику. Они стали разбегаться, но матросы сужали цепь, заставляя противников с воплями кидаться в разные стороны. Эжен бросился наперерез убегающему невысокому человеку и успел ударом шпаги рассечь тому спину. Тот с хриплым воплем проковылял еще несколько шагов и остановился, повернувшись лицом к Эжену. В глазах его метался ужас и шаткая надежда на пощаду. Эжен не дал ему этой надежды. Не раздумывая, он ударил разбойника в живот, и тот, согнувшись, не успев отбить клинок, медленно свалился в зеленую траву. Глаза Эжена искали новые жертвы. Два темнокожих человека бежали вдоль цепи, ища в ней слабое место. Они приближались, и Эжену стало не по себе, когда он увидел их затравленные глаза и яростные выражения лиц. Разбойники приблизились и бросились в просвет между Эженом и каким-то туземным матросом. Тот не сумел отразить удар кинжалом и упал на колени. Эжен подскочил к ним и молниеносно пронзил тело одного из разбойников. Другой, более массивный и страшный, рванулся к Эжену, но его кинжал наткнулся на клинок шпаги. Эжен сделал быстрый выпад и проколол нападавшему плечо. Нож выпал в траву, а Эжен бросился на разбойника и ударом эфеса свалил его на землю. Острое желание захватить врага в плен заставило юношу броситься на него, он стал вязать руки противника шнуром. Разбойник извивался, но ранение и удар в голову сильно ослабляли его сопротивление. Эжен вдруг увидел на груди разбойника небольшое распятие прекрасной работы и уставился на него в недоумении. Оно сверкало каменьями, золотой крест размером в два дюйма ослеплял сиянием великолепных камней. Разбойник судорожно сорвал крест с шеи и протянул его Эжену. Тот взял драгоценность, а разбойник, воспользовавшись секундным замешательством, перекатился по траве, вскочил на ноги и, согнувшись, помчался к ближайшим кустам. Матросы уже заканчивали резню, сгоняли группку пленных в кучу, а Эжен все не мог оторвать взгляд от распятия. Христос со свесившейся головой истекал кровью. Ранка на боку пылала сочным рубинчиком, терновый венок на голове сверкал изумрудными листочками, а волосы, видимо выполненные из агата, струились так естественно. Набедренная повязка отливала различными оттенками голубого сапфира, а веревки на ногах и руках были исполнены темным золотом. Все тело покрывали желтовато-коричневые камни, название которых Эжен не знал. В глазах Христа блестели яркой синью два изумительных сапфира, а губы его алели розовыми полосочками бледного рубина. - Эжен, что с тобой, ты ранен? - это голос Армана вернул парня к жизни. Он обернулся, как-то застенчиво улыбнулся и протянул ладонь с распятием. Разгоряченный дракой бродячий актер осмотрел его, восторженно почмокал губами и вернул Эжену: - Это роскошная штучка, Эжен. Оставь себе, ты честно взял это в бою. Это твой первый приз. - Какая прелесть, Арман! Глазам не верю, не думал даже, что такое можно сделать руками. - Забирай, Эжен, и пошли, а то еще подумают что нехорошее. И только тут Эжен понял, что упустил разбойника. Глаза его виновато забегали по кустам, но нигде, конечно, никого уже не было. - Не бери в голову, Эжен, - сказал Арман, заметив смятение в глазах юноши. - Всех все равно не схватить. Успокойся, я видел, как ты работал. Молодец, парень. Пошли, надо собрать добычу и отправляться домой. Мы свое дело сделали. - Да, да, пошли, Арман. Эжен был сильно обескуражен, даже унижен собственным поступком, но думать об этом было поздно. Удравший разбойник, видимо, теперь уже с усмешкой вспоминает этот его просчет и неопытность. - Как же я так мог его упустить? Он же ранен был и находился в моих руках! - Перестань терзать себя, Эжен. Хватит болтать, поднимайся. Сборы были недолгими. Все участники похода тут же получили свои доли из значительного количества захваченного добра. Эжену, который даже и не подумал сдать распятие в общий котел, досталось маленькое колечко с каким-то синим камнем, надеть его на палец ему не удалось, и он спрятал его в карман, надеясь преподнести своей Сиро. Он даже улыбнулся, вспомнив о девушке. Матросы с наслаждением искупались в мутных водах Иравади, потом натянули свои неизменные длинные юбки-лоунджи и короткие куртки. Весело переговариваясь, несмотря на то что трое их товарищей были мертвы, а пятеро ранены, они устраивались на судне, готовясь поднять якорь. - С добрыми вестями прибудем к вечеру в Сириам! - раздавались голоса. - Маун Зинга будет доволен. - Вечером можно будет устроить пир и отменно повеселиться. - Веселитесь, пока араканский правитель всем нам бамбуков не задаст, - ответил угрюмого вида пожилой мои. - Наш Маун Зинга сумеет отбиться от него. У нас есть пушки и мушкеты. - А у того людей в сто раз больше, - не унимался угрюмый. - Люди смертны, и они подвержены страху. А вот то, что мы упустили главаря шайки, нам не зачтется. Он, этот Мангуст, снова соберет банду, а нам в который раз придется усмирять его. Сейчас Эжен уже понял, что именно он упустил главаря Мангуста. Но это знал лишь он, а потому парень молча переживал свой позор, боясь об этом даже намекнуть. И настроение его было подавленное. Его не радовало сейчас даже то, что эта ночь будет так же восхитительна в объятиях Сиро, как и многие другие. И ночь действительно оказалась прекрасной. Сиро радостно встретила Эжена. Было видно, что она переживала, боялась за его жизнь, и теперь, когда он схватил ее в объятия, Сиро так затрепетала в жгучем желании побыстрее с ним уединиться, что у Эжена захватило дух. Лишь под утро им удалось заснуть. Утомленные любовными играми и забавами, они проспали почти до полудня. Эжен вновь захотел заняться любовью, но Сиро ускользнула от его жадных цепких рук, оставив юношу в недоумении и раздражении. Вернувшись с кувшином прохладительного напитка, она сказала: - Я хотела бы с тобой, мой дорогой Эжен, прожить долгую и счастливую жизнь, а не оказаться вдовой при каком-нибудь вроде бы живом муже, - при этих словах она слегка покраснела, и это сразу же стало заметно на ее чистом, неподбеленном лице. - Ты это вполне серьезно, Сиро? - Эжен был приятно удивлен столь смелым и определенным заявлением. - А как посмотрит на это твой отец? Я ведь не столь знатного рода, как ты, любовь моя. - Для нас каждый феринджи достаточно знатен, а ты тем более, я уж знаю. А мой отец так хочет породниться с европейцами, что с радостью отдаст меня за такого, как ты. Дай только срок, милый, и мы соединимся при благословении Богов. Моих и твоих, Эже. Это ласковое имя нравилось Эжену, он притянул к себе слабо сопротивлявшуюся девушку, и она не смогла удержаться. Эжен был по-настоящему счастлив. Он даже забыл вчерашние неприятности, связанные с побегом предводителя разбойников. Теперь он лишь наслаждался тем невероятным счастьем, которое свалилось ему на голову.

Глава 9

Тем временем слухи о готовящемся походе араканского короля на Сириам продолжали будоражить город и окрестности. Де Бриту усиленно готовил крепость к осаде, спешно строил корабли на верфи и постоянно с попутными судами слал письма в Гоа, прося вице-короля побыстрее прислать помощь оружием и людьми. Гардан не давал о себе знать. Того оружия и боеприпасов, что привез Пьер, было явно недостаточно для серьезной драки, но все же оно чуточку укрепляло сириамское воинство. Поддержка населения пока гарантировалась. Буддийские монахи убеждали население не отказывать в помощи Маун Зинге в его борьбе с араканским владыкой. На одной из встреч в доме де Бриту Пьер затронул тему взаимоотношений португальцев с местным населением. Он говорил: - Здесь я впервые увидел, как можно привлечь к себе людей мудрой политикой, сеньор де Бриту. - Что вы имеете в виду, сеньор Пьер? - спросил рассеянно король. Видно было, что его сейчас занимали другие мысли. - Я хочу сказать, что уверенней себя чувствуешь, когда люди, которыми управляешь, хорошо к тебе относятся. Как вам удалось этого достичь? - Да, сударь, эта полезная мысль и мне пришла в голову. Не дави на людей, и они готовы будут выступить за тебя. Я ее тут и претворил в жизнь как в отношении налогов, так и религиозной терпимости. Однако сопротивление отцов-иезуитов было значительно, особенно в последнем, - де Бриту вздохнул. - Но тут удивляться не приходится. Эта их постоянная забота о заблудших душах, с которых можно еще и содрать три шкуры, всегда приводит к стычкам и войнам. А нужно ли мне это было? Естественно, нет. Сил наших было слишком мало. - И теперь, я уверен, сеньор, можно вполне рассчитывать на помощь жителей? Это же здорово! - Да насчет этого у меня голова не болит, сударь. Здесь мне удалось многое, и я рад, что настоял на своем и не послушал этих отцов-иезуитов. - И очень плохо сделали, сеньор де Бриту, - вмешался в разговор отец Бове, внезапно вошедший и услышавший последнюю фразу чужого разговора. - Это обязательно выльется в непочитание святой католической церкви. - Но, падре, - сказал Пьер, оборачиваясь к иезуиту, - зато мир воцарился на этой несчастной, растерзанной войнами земле. А это уже немалое достижение. - Достижение тогда хорошо, сударь, когда оно угодно Богу! - голос святого отца повысился. - А разве Богу не угоден мир, падре? - по-прежнему спокойно молвил Пьер. - Богу прежде всего угодно заполучить побольше заблудших душ в свою паству, сударь. - Губы отца Бове сжались в тонкие нити, что говорило о его крайнем раздражении. - Однако Христос никогда не настаивал на насильственных действиях даже ради торжества веры, - попытался спорить Пьер. - Да вы, сударь, еретик! Место ли вам здесь, среди праведных католиков? - Полно вам спорить, господа, - вмешался де Бриту. - Это сейчас не так важно для нас. Другие заботы волнуют куда больше. - Но вопросы веры не могут быть второстепенными делами, сеньор! - отец Бове возмутился не на шутку. Он готов был броситься в бой, однако де Бриту вместе с Пьером уже удалялись в другой конец комнаты. - Настырный падре, - шепнул де Бриту. - Он готов из-за своих дурацких догм испортить мне всю политику. К тому же он весьма вольно их трактует. И ведь не избавишься от этих святош. Они везде суют свой нос, и я боюсь, что в конце концов может произойти нечто пагубное. - Но вы, сеньор, все же сумели хоть как-то усмирить и убавить их пыл. Это уже что-то. - Надолго ли, сударь? Предстоят великие испытания для нашего маленького королевства, и мне не хотелось бы все наши достижения потерять из-за тупого фанатизма и жадности таких вот ревнителей веры Христовой. Здесь их никто не поймет. - Вы правы, сеньор. Но как оградить от них местное население? - Подумаем и над этим, а пока я бы хотел вас попросить заняться артиллерией крепости, сеньор Пьер. Мой Диегу не столь сведущ в этом деле, как я понимаю. Что вы ответите мне на это? - Сеньор, я могу ответить на это лишь положительно. Но как на это посмотрит уважаемый сеньор Диегу? Удобно ли это будет с моей стороны? - Это я беру на себя, сударь. Так что завтра же и принимайтесь за работу. Кстати, вы не возражаете, если нам придется снять пушки с зафрахтованного вами судна, если такая необходимость возникнет? - Ради бога, сеньор! Конечно, можно и нужно так поступить. Я ведь весь в вашем распоряжении вместе со всем, что у меня имеется. - Вы очень любезны, сеньор Пьер. Я благодарю вас заранее, зная мнение о вас капитана Эжена. И пусть сеньор Арман будет при вас.

Эжен-младший наотрез отказался войти в состав батареи крепости, как предлагал ему отец. Ему хотелось быть поближе к самой гуще военных событий. - Сын, но мне бы хотелось, чтобы ты был поближе ко мне. Что я скажу матери, если с тобой что-нибудь случится? Подумай об этом, сынок. - Что ты говоришь, па! А на войне многое может случиться с каждым из нас. Нет, я хочу быть со всеми и проверить себя в настоящем деле. - Ты опечалил меня, Эжен. Но я не настаиваю. Поступай, как знаешь, но прошу тебя, будь осмотрительней. На рожон лезть глупо, не в этом геройство. - Зато больше шансов урвать хорошую добычу, па. Разве ради этого не стоит рискнуть жизнью хоть раз? - Эжен разгорячился, пытаясь убедить отца. - Мы и так слишком часто рискуем этой самой своей жизнью, Эжен. Единственной, кстати. Поэтому ты все же подумай над моими словами, прошу тебя. - Хорошо, па, я подумаю - это обещаю. - Как твои дела с Сиро? - перевел Пьер разговор на другую тему. - Великолепно, па! Ты уже знаешь, что и она, и ее отец согласны на наш брак. - Ты говорил, да я и со стороны слышал. - Так вот, как только араканская угроза минует, мы решили обвенчаться. Ты согласен, па? - Ты же знаешь, что волен поступать так, как считаешь нужным. И ты что же, решил остаться тут жить постоянно? - Нет, конечно. Я увезу ее во Францию. Мы будем жить там. - И она согласна? А ее отец? - Мы этого еще не обсуждали, но обсудим, - с юношеской легкостью отмахнулся Эжен. - Поэтому погоди радоваться. Не так-то легко поменять столь привычное место жительства, сынок.

Дней через десять к де Бриту примчался гонец с известиями. Новость каким-то образом тут же разнеслась по всей округе. Араканский король посылает своего сына покарать отступника де Бриту и вернуть Сириам в лоно его государства. - Сеньоры, - сказал де Бриту собравшимся начальникам отрядов. - Наступают решающие дни. Надо хорошенько подумать, как устранить столь мощную угрозу нашему королевству. - Ничего страшного не произойдет, сеньор де Бриту, - воскликнул отец Бове, выступая вперед в своей замызганной сутане. - Крепость сильна, и армия туземного принца разобьет о ее стены свои головы. Мы выстоим и победим. С нами Бог и Святая Троица! Послышались советы, возгласы бравады и бахвальства, но Фелипе де Бриту молчал, а его лоб морщился от дум. Наконец он сказал: - Сеньоры, рано еще принимать окончательное решение. Нужно подождать приближения неприятельской армии, уточнить ее численность и планы и уже тогда рассчитывать свои конкретные действия. А пока срочно занимайтесь подготовкой к борьбе с Араканом. Два дня спустя армия принца араканского подошла на расстояние видимости. Де Бриту со своими помощниками вскарабкался на колокольню нового собора. С ее высоты хорошо можно было рассмотреть огромный лагерь араканского войска. Оно раскинуло свои шатры в двух милях от города, рассчитывая дня через два-три начать решительный штурм города. - Сеньоры, их флот отстал и появится, судя по всему, лишь завтра. - Де Бриту оторвал глаз от зрительной трубы, оглядел собравшихся и продолжил: - Надо использовать этот момент. А что, если мы завтра на рассвете обрушим на армию принца огонь всей нашей артиллерии? Это должно решить дело в нашу пользу. Что скажет сеньор Пьер? - И он вопросительно посмотрел на начальника артиллерии. - Думаю, сеньор, что замысел хорош. Но удастся ли нам внезапно обрушить пушечный огонь на лагерь противника? Ведь его соглядатаи наверняка будут следить за нами во все глаза. - Дорогой мой Пьер, вы не очень хорошо знаете обычаи ведения войны на Востоке. Араканцы и не подумают этого сделать. Так что подтянуть артиллерию и незаметно разместить ее поблизости от лагеря принца не представит особого труда. - В таком случае, сеньор, за успех я ручаюсь. Мы располагаем примерно двадцатью стволами различного калибра, не считая тех, что остались на судах, которые в случае необходимости тоже можно использовать. - Флот в этом сражении участия принимать не будет, сеньоры. Ему придется решать другую задачу. Он должен неожиданно встретить флот араканцев и разгромить его столь же неожиданно и дерзко. В этих двух победах будет заключаться полный успех всего нашего предприятия. - Тогда надо организовать мощную поддержку артиллерии мушкетным огнем, - внес Пьер свое предложение. - Это сделать легко. У нас останется не менее сотни португальцев и около двухсот монов и бирманцев, которые вооружены мушкетами и окажут вам, сеньор Пьер, необходимую поддержку огнем. - Затем придет наш черед, - заметил, плотоядно ухмыляясь, дон Перейру. - Да, дорогой мой, - ответил де Бриту. - Вам придется довершать начатое, и это вы должны сделать со знанием дела и быстро. Пощады никому не давать, но принца постарайтесь взять живым. Он нам может сильно помочь в дипломатических переговорах. Это важно, сеньоры, и это надо помнить. Когда совещание было закончено, Пьер направился к своим артиллеристам, по дороге делясь впечатлениями с Эженом-младшим: - Ты заметил, сын, как де Бриту грамотно мыслит в отношении предстоящего отражения араканцев? - Мне показалось, па, что он весьма мудро распределил роли и позиции на завтра. Мне он все больше нравится. - Признаться, будет жаль, если он в этой борьбе не одержит победу. - Я уверен, что так оно и будет, то есть мы победим завтра. - Я не о завтрашнем сражении. Я вообще о дальнейших событиях. Ведь бирманский правитель продолжает собирать силы, а его соседи не понимают, что это опасно и для них, хотя и в меньшей степени, чем для нас. - Ну, я так далеко еще не научился заглядывать, па. Но думаю, что ты во многом прав. Однако время покажет что и как. Глубокой ночью, соблюдая все меры предосторожности и тишины, батареи с волами в упряжке двинулись на новые позиции. Им помогали толпы ополченцев, впрягаясь в лямки, когда волы выбивались из сил, таща тяжелые орудия. Лишь приглушенный шорох и неясный гул множества ног можно было различить в темноте, только свет звезд едва ощутимо освещал путь, по которому двигались силы де Бриту. Сам он находился во главе пешего войска, численность которого не превышала и двух тысяч человек. Это было все, что смог де Бриту наскрести в своем игрушечном королевстве. За час до рассвета, когда туман начал заволакивать пойму реки Рангун, рукав Иравади, Пьер и Арман разместили пушки на новых позициях и приказали заряжать только картечью, ибо орудия удалось установить совсем близко от спящего лагеря араканцев. Ближайшие шатры находились не дальше двухсот шагов. В центре лагеря, освещенный несколькими факелами, виднелся разукрашенный шатер принца, сына араканского короля. Там медленно прохаживались часовые, зевали, бросали тоскливые взгляды на небо, ожидая наступления утра. По реке тихо проплыл на север флот де Бриту. Он состоял всего из шести судов, каждое из которых имело лишь одно носовое орудие. Но де Бриту считал, что этого вполне достаточно для победы над неумелым противником, каким представлялся флот араканцев. Наконец посветлело настолько, что весь лагерь стал хорошо просматриваться. Солнце вот-вот должно было выскочить из-за темной стены леса на восточном берегу реки. Лагерь просыпался. И тогда де Бриту приказал бить в барабаны. Лишь только эта дробь прозвучала в редеющем тумане, как по лагерю ударили первые пушки, неся смерть и панику в стан врага. Пушки били беспрерывно, чередуя огонь, некоторые из них стреляли в то время, когда другие заряжались. И это тоже была часть продуманного плана атаки. Этим создавалось впечатление массированного огня массы орудий. Затрещали мушкеты, и тут же пехота двинулась на мечущийся в панике лагерь араканцев. Кони и слоны противника так перепугались от адского грохота и вида крови, что носились как ошалелые по лагерю, давя и калеча своих же солдат. Это в значительной мере усиливало смятение. Никто не подумал организовать отпор или хотя бы какое-то сопротивление. Лишь одиночные группки солдат пытались отбиваться, но основная масса войск пустилась наутек, бросая не только обозы, припасы, но и собственную одежду, не то что оружие, мешавшее бежать быстрее. Эжен метался по лагерю, разя беззащитных людей и чувствуя, как в груди нарастает жажда крови, азарт легкого убийства, совершаемого без тени опасения за свою жизнь. Он заметил группку португальцев, пробивавших себе дорогу к обрушившемуся шатру принца. Среди них был и невесть откуда взявшийся проныра Арман. Рядом с шатром метались араканские воины, но, увидев приближавшихся португальцев, они с ужасом на лицах бросили своего принца и умчались прочь. Португальцы быстро перекололи неповоротливых чиновников и солидных на вид слуг, Арман разбросал обрывки шатра, извлек из-под них перепуганного и обескураженного принца и, торжествуя, повел его в ставку де Бриту. Эжен и несколько солдат стали шарить в шатре, ища поживы. И она нашлась. Принц был так уверен в победе, что запасся всем, что только могло понадобиться такому большому вельможе. Эжену удалось вырвать из чалмы принца, которая валялась в пыли, прекрасный изумруд величиной с голубиное яйцо. Камень сверкал, был просто великолепен, но любоваться им было не время. Он сунул добычу в карман и устремился добивать убегавших араканцев и ловить вельмож, которые не могли разбежаться так прытко, как простые солдаты. Вдвоем с одним тощим португальцем они изловили двух растолстевших на придворных пирах господ, сорвали с них украшения и приказали своим солдатам отвести пленных в ставку де Бриту. Победители весело переглянулись, молча радуясь удаче, и побежали дальше, разя на ходу обезумевших от ужаса солдат бесславной армии араканского короля. Не прошло и часа с начала боя, как все было кончено. Лагерь выглядел сплошным кладбищем, заваленным грудами еще не погребенных трупов. Всюду виднелись лужи подсыхающей крови, тела, изуродованные шпагами и картечью или разрубленные чуть ли не пополам секирами бирманцев и монов. Рои мух кружили над этим печальным и ужасным зрелищем. Победители обшаривали эти обезображенные трупы, искали что-нибудь ценное, ссорились, иногда громко ругались, но до драк дело не доходило. Де Бриту тут же распорядился побыстрее захоронить павших, боясь распространения заразы. Толпы людей уже рыли большие ямы, стаскивали туда трупы, раздев их предварительно догола. Работа кипела. Победители ликовали. И было с чего. Войско де Бриту потеряло лишьтроих убитыми и два десятка ранеными. Это ли не великолепная победа! Эжен кричал в экстазе кровавого похмелья: - Па, эту победу можно уже заносить в анналы истории, как самую бескровную и легкую, да еще и одержанную над столь многочисленным противником! Как ты думаешь? - А я вообще об этом не думаю, - ответил Пьер устало. Он сидел на лафете орудия, наблюдая, как пушкари чистят стволы, складывают припас, готовясь в обратную дорогу. - Мне все это не нравится, сынок. Слишком много бесполезной крови. К чему это? Нужды в этом никакой не было. Лучше захватывать в плен и дать возможность родственникам заплатить выкуп. Это и выгоднее и гуманнее. - Да разве в пылу боя можно над этим думать, па? Голова кругом идет, а рука сама колет и режет! Это так захватывает, что остановиться бывает довольно трудно. Разве не так было у тебя? - За собой я такого не наблюдал, сынок. Неужели в тебе сидит кровожадный зверь? - А разве он не сидит в каждом из нас, па? - голос юноши выдавал некоторую растерянность и недоумение. - Все так делают. Так что же мне-то остается? Однако радость победы не давала покоя. Эжен продолжил запальчиво: - Зато сколько добра я добыл себе! А ты что получил за свое участие в разгроме араканцев? - Неужели у тебя такая тяга к богатству, Эжен? Ты ведь совсем не беден, у нас всего достаточно. - А для чего мы здесь, па?! Все только и говорят, что на войне легко добыть себе богатство и зажить беззаботно и красиво. Так устроена жизнь, па! Ты-то сам прекрасно знаешь. - Это не сама жизнь так устроена, сынок, а мы ее такой сделали. Но это не самое лучшее устройство, Эжен, - Пьер устало хмыкнул, вытирая лицо от пороховой гари. - Мне бы хотелось, чтобы ты об этом хоть изредка вспоминал. Это ведь по-христиански, а мы все христиане. - Па, но ведь мир не я так устраивал. Я просто живу точно так же, как все. Пьер глядел на сына, в голове его вертелись резкие слова осуждения. Но стоило ли тратить их на сына, если он не всосал с молоком матери самые простые истины. А может, это он, отец, сам и виноват, что сын такой? Может, действительно мир так сам устроился, и тут ничего не поделаешь? Пьер молчал, не в силах разобраться в открывшихся вдруг проблемах. А Эжен недоуменно постоял рядом, потом вздохнул и тихо отошел, оставив отца с его странными, неразрешимыми вопросами, ответы на которые человек еще не нашел. Да и найдет ли? Ведь, казалось бы, все так просто.

В это время флот де Бриту встретил аракан-ский недалеко от древнего города Дагона. Португальцы с ходу обстреляли араканцев, и те так опешили и перепугались от неожиданности, что стали без боя разворачивать суда. Командиры побросали своих подчиненных, спешно садились в лодки, ибо корабли начали сталкиваться, с треском и грохотом ломающегося рангоута, медленно кружась в недостаточно широком русле реки. Португальцы смело устремились на абордаж и в полчаса захватили почти все корабли араканцев. Матросы бросались в реку и вплавь добирались до берега, где спешили укрыться в кустарнике и полях, раскинувшихся по берегам. Огромная добыча досталась португальцам. Не утруждая себя перегрузкой, они взяли плененные суда на буксир и потянулись вниз по течению. А в Сириаме уже царила атмосфера ликования. Даже буддийские монахи ходили по улицам города не такие хмурые и замкнутые. Прямо на улицах возникали пирушки, задешево продавалось награбленное, и многие участники похода и разгрома араканцев в один вечер опять стали нищими. Им оставалось лишь с радостью на лицах вспоминать то счастье, которое внезапно привалило им, но с такой же быстротой и исчезло в руках пронырливых и предприимчивых купцов и лавочников.

Эжен преподнес своей возлюбленной Сиро тот самый великолепный изумруд, который он выдрал из чалмы принца. - Боже, какая прелесть, Эже! Как тебе удалось это? Милый, я так рада подарку! Иди сюда, дай я поцелую тебя! И я так хочу тебя, Эже! Поторопись, моя любовь, а то я сгораю от нетерпения! Эжен не заставил себя ждать. И эта ночь прошла в бурных ласках, наслаждениях и истоме удовлетворения. Мысли Эжена постоянно возвращались к тому времени, когда их брак будет узаконен, и он получит вместе с ним приданое, которое позволит всю жизнь провести в таких вот наслаждениях, довольстве и радости. - Теперь, моя любовь, - обратился он к Сиро в минуту отдыха и расслабленности, - нам ничто не мешает соединиться в браке. Лишь одно меня несколько беспокоит. - Что же это, милый? - По какому обряду нам сочетаться? Я ведь христианин, а ты буддистка. - Это очень легко сделать, мой Эже! Сначала по твоему обряду, а потом и по моему. Так мы всем богам и религиям угодим, и никто не будет обижен и ущемлен. - Хорошо бы, но ты не знаешь наших отцов церкви, Сиро. Они на это не согласятся. Надо придумать что-то другое. - Миленький, - сказала она, целуя и лаская его, - но зачем нам трубить на весь город о нашем бракосочетании по буддистским обрядам? Мы сделаем это в другом месте, и ваши надоедливые иезуиты ничего не узнают. Ты же не станешь распространяться об этом? - Это другое дело, моя прелесть! Ты очень мудро и быстро решаешь все наши вопросы. Как это мне нравится в тебе, моя Сиро! Он обнял ее хрупкое тело, затрепетавшее в его сильных руках. Он погрузился в нее со всем упоением и восторгом молодости. Ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

А празднества в честь победы продолжались. Де Бриту щедро наградил начальников отрядов и отличившихся воинов. Осыпанный золотом Арман, захвативший араканского принца, был просто на седьмом небе от счастья. На какое-то время мысли всех были отвлечены этими празднествами от более серьезных дел. Но на севере собиралась гроза. Бирманцы очень медленно стали расширять и отвоевывать свои утерянные несколько лет назад владения. Пока это мало кого беспокоило, но гроза не всегда надвигается стремительно. Анаутпетлун - новый король Бирмы - уверенно покорял одного независимого феодала за другим, собирал земли своего незадачливого дяди, копил силы. Он не спешил, оглядывался на соседей, выжидал, выбирая момент. Де Бриту стал важничать. Это было заметно даже его приближенным. - Дорогой капитан, мой милый советник, - сказал он как-то на приеме, будучи в благодушном подпитии, - в настоящее время мое маленькое королевство уверенно стоит на своих ногах. - Фелипе махнул рукой, не замечая, как расплескивается вино из бокала. - Мне постоянно обещают помощь из Гоа, и она помаленьку приходит. Пусть мало, но у меня и своих сил достаточно. Не станете же вы отрицать успех войны с Араканом? И это укрепило мои позиции в королевстве как никогда. - Это несомненно, сеньор, - поддакивал капитан Эжен. - Но приглядитесь к иезуитам. Они меня серьезно беспокоят. А вы перестали их контролировать. Не кажется ли вам, что это чревато неприятностями? - Да, это тоже меня беспокоит, мой капитан. Но немного, немного. - Де Бриту пренебрежительно отмахнулся. - Я думаю, что их козни не так страшны, как вам кажется. Пока я не вижу причин для перемен. Все идет отлично, во всех отношениях, и во внутренней, и внешней политике. - Не оказались бы эти перемены запоздалыми, сеньор. Восток слишком сложен и неоднозначен. Тут надо вести тонкую политику, чтобы иметь поддержку местного населения. Ведь не станете же вы утверждать, что сумеете продержаться сколько-нибудь долго без этой поддержки. - Это верно, мой друг. Но сейчас я имею эту поддержку. Торговля идет хорошо, обороты нарастают. Аракан нас не беспокоит. Казна богатеет. Где, вы скажите, португальцы и вообще европейцы могут найти более доходную жизнь, как не у меня, не в моем королевстве? А это уже о многом говорит, мой друг. - Фелипе довольно отвалился на спинку кресла. - И все же, сеньор, приглядитесь к деятельности иезуитов, - настаивал Эжен. - Отцы церкви в последнее время слишком распустились в своем рвении заполучить души и деньги заблудших овечек. Это опасно, мой король. - Посмотрим, капитан, - ответил помрачневший де Бриту, уставший, как видно, от такого неприятного разговора.

Неожиданно в порт пришли два португальских судна. Все высыпали на пристань встречать корабли из Гоа. Пьер с радостью и удивлением узнал в одном из сеньоров, плывущих на шлюпке, Гардана собственной персоной. Он уже отчаивался встретиться с другом, так долго длилось ожидание его прихода. И вот Гардан прибыл. Что он привез, какие вести? Обнадеживающие или откровенно плохие? - Господи! Слава Богу, ты появился! - приветствовал друга Пьер, раскрывая объятия. - Как долго мы ждали тебя, Гардан! Почему ты так задержался? - Слава Аллаху, что хоть так пришел, Пьер! Ну, привет тебе, старина! Как у вас всех тут идут дела? - Пока хорошо, но в воздухе начинает витать какой-то неприятный дух. Я даже не в состоянии как следует определить это, но явно витает. Капитан Эжен тебе лучше об этом расскажет. Да вот и он, Гардан! - Капитан! - Гардан радостно бросился к другу. - Вот мы и снова вместе! Здравствуй, старый морской волк, или уже сухопутный? - Привет, мой дорогой Гардан! Ты прав, я теперь, скорее всего, сухопутный, но волк ли? Я теперь лишь советник. Стар, здоровье не то. Устал уже, Гардан. Годы. - Да нет, капитан, ты выглядишь вполне прилично. Слава Аллаху, он сохранил тебя для нас всех. А где Фернан, что-то я его не вижу. - Фернан заболел, Гардан, - ответил капитан Эжен. - Но думаю, что не очень серьезно. Но что ты привез, рассказывай? - Кажется, наше дело не так уж и хорошо идет, капитан. Вице-королевство совсем захирело и уже не в состоянии послать значительную помощь. С великим трудом удалось выклянчить вот эти три развалины. Они едва дотянулись до Сириама. Да и груз не ахти какой. Даже пороха мало выделили. Я оставил в Гоа своего Агдаса, но вряд ли ему удастся чего-то добиться. - Это совсем плохо. Де Бриту очень нуждается в порохе. Бережем нещадно; хорошо еще, что угрозы нет от соседей. Но произойти может всякое. - А что, собственно, вас тут тревожит, капитан? Пьер говорил, будто витает что-то неприятное в воздухе?.. - Уже сказал? Да вот иезуиты зашевелились. Святые отцы пытаются заполучить заблудшие души туземцев. Сам знаешь, что из этого может выйти, Гардан. - Судя по всему, этого мало для паники, верно я говорю? - Видишь ли, на севере копит силы бирманский король. А это уже опасно. Войск и денег у него может оказаться настолько много, что он попытается вернуть себе утраченное своим дядей - бывшим королем. - Вот теперь ясно, капитан. Это действительно опасно. И для отражения сил бирманцев оружия и пороха понадобится намного больше, чем то, что у нас есть.

Вечером состоялось новое совещание с де Бриту. На нем присутствовали лишь самые близкие его сторонники и сподвижники. Пьер и тот с трудом оказался в списке приглашенных. - Сеньоры, - обратился к собравшимся де Бриту, когда формальности были покончены, - теперь надо обсудить насущные наши затруднения в снабжении крепости порохом. Вы знаете, что порох для нас важнее, чем хлеб. А его так мало, что ни о каком серьезном отражении любого нападения на нас не может быть и речи. Потому я настоятельно требую полнейшей тайны. За разглашение наших трудностей я буду наказывать очень жестоко, сеньоры. - Сеньор де Бриту, - Гардан подал свой голос. Он присутствовал здесь как человек, руководящий теперь всей доставкой грузов в Сириам. - Да, сеньор Гардан, я вас слушаю. Что вы хотите сказать? - Я уже в курсе ваших затруднений, сеньор де Бриту. И предлагаю организовать закупку пороха в княжествах и султанатах юга. За хорошую цену это вполне можно сделать. К тому же есть пираты, у которых этого добра тоже бывает много. - И как вы это мыслите, сеньор Гардан? - Здесь сидят люди, которые могли бы отлично справиться с доставкой пороха и прочих припасов. Но нужно не менее двух кораблей с хорошим вооружением. Думаю, что это нужно сделать прямо сейчас, пока непосредственной угрозы с севера нет, сеньор. Де Бриту задумался, думали и остальные, поглядывая на Гардана недоверчиво и с явным пренебрежением. Уже разнесся слух, что новый друг капитана Эжена - мусульманин, и это сразу же определило негативное отношение к нему местной аристократии. Наконец де Бриту сказал, оглаживая усы: - Предложение заслуживает внимания, сеньор Гардан. Как вы считаете, за какое время можно завершить это предприятие? - Об этом лучше спросить капитана Эжена или господина Пьера, сеньор. - Хорошо, пусть ответят они. Капитан, я вас слушаю. Капитан Эжен встал: - В данной ситуации, сеньор, предложение господина Гардана вполне приемлемо. Нам надо поблагодарить его за то, что эта мысль пришла ему в голову. По времени можно управиться за два-три месяца. Во всяком случае, далеко от Сириама можно не отдаляться и всегда наведываться к вам за советом, новостями и приказами. - Вы сможете возглавить это предприятие, капитан? - Де Бриту испытующе поглядел на своего советника. - Сеньор, думаю, что от меня теперь будет немного проку. Есть люди более молодые и способные успешно провести это важное дело. Пусть это будет месье Пьер. За него я ручаюсь даже больше, чем за самого себя. Де Бриту обвел глазами стол, останавливая мимолетный взгляд на каждом из присутствующих. На Пьере он задержался дольше и спросил: - Господин Пьер, вы слышали совет вашего друга? - Да, сеньор, слышал. - И что же вы можете на это сказать?

– Только выразить согласие, сеньор, если так можно помочь делу. Если не удастся купить боеприпасы, мы будем их захватывать. - Очень хорошо, сеньоры. Я весьма доволен советом, а вам, месье Пьер, надо завтра же приступать к подготовке своей миссии.

Глава 10

Пьер, как обычно в таких случаях, всецело отдался делу подготовки экспедиции. Два быстроходных корабля были отлично вооружены и снабжены всем необходимым. На рассвете суда отдали швартовы и с отливом вышли из устья реки. Море встретило их крепким ветром и порядочным волнением. Восемьдесят с небольшим человек команды на обоих судах быстро и четко выполняли все требования капитана, а теперь, пожалуй, даже и адмирала, ибо в распоряжении Пьера находились два судна, а это уже флотилия. Вторым кораблем командовал Гардан. Помощником у него Пьер определил Эжена-младшего. Тот сперва без энтузиазма воспринял такое предложение, но потом рассудил, что такое плавание весьма его укрепит и физически, и финансово. Оба аргумента были сильными, причем второй даже несколько перетягивал. Помощником для себя Пьер назначил выздоровевшего Фернана, Арман был у него кем-то вроде адъютанта. Начальником абордажной команды был татарин Юсуф. Он уже немного говорил по-португальски, но в основном общался жестами. А его пронзительного взгляда, в котором всегда светилось непреклонное желание наказать за ослушание, мало кто мог выдержать. Его боялись и слушались беспрекословно, что и нужно было на корабле. - Твой отец нажил теперь много врагов, Эжен, - говорил Гардан под вечер первого дня плавания. - Я так и знал, дядя Гардан. И зачем было назначать меня помощником? - Эжен был почти в отчаянии. - Я еще не дорос до этого, а неприятности уже нажил. А Фернана зачем он поставил на такой пост? Тоже зря. Единственное «за» скажу про Юсуфа. Тут, мне кажется, отец поступил правильно. - Юсуф незаменимый человек, когда дело касается драки, - ответил Гардан. - И это я попросил Пьера поставить его командовать такими отъявленными головорезами. - А как отцу удалось уговорить де Бриту отдать нам столько оружия? - Значит, тот понял, что дело стоящее, сынок. Однако все в руках Аллаха. Будем надеяться на его милосердие и поддержку. Аллах акбар! - в заключение воскликнул Гардан и воздел руки к небу. - Дядя Гардан, почему бы вам не рассказать мне о родине моего отца? Вы же бывали там не раз. Как там живут люди? Мне почему-то кажется, что там всегда зима, очень холодно и все ходят в мехах. - Бывает и зима, сынок. Но лето там хорошее, много яблок и вишен. А рыба! Ммм… - Татарин причмокнул губами в восторге. - Просто неописуема, так вкусна и так ее много! - А города, дядя Гардан? Какие они? - Города? Почти все из дерева. Серые или черные от старости и желтоватые, если новые. И крепости там почти все из дерева, так что горят они знатно - сам видел не раз. Улицы пыльные в жару и страшно грязные в дождь. Зато зимой полно санок, а езда на них захватывает. Особенно если кони хороши. - Странно, дядя Гардан, вы так рассказываете, будто вам нравятся такие города. Неужели наши хуже? - Тут сравнивать трудно, сынок. У вас полно камня, но грязи тоже достаточно. Ваши города разнообразнее, улицы мощеные, белье висит прямо между домами… А там такого не увидишь, и люди там совершенно иначе выглядят. Здесь они похожи на петушков, а там - на медведей. - Хотелось бы мне хоть разок взглянуть на отцовскую родину! - Все можно сделать, сынок, если очень захочешь. Важно понять, что именно ты хочешь. Гардан окинул взглядом свой корабль: - Однако, Эжен, ты мой помощник, и тебе уже девятнадцать лет. Так что бери командование в свои руки и действуй. Я помогу и поправлю, если понадобится. И помни, что с людьми такого пошиба, как у нас, вести себя надо очень строго, даже жестоко. - Взгляд татарина затвердел. - Большинство из них не поймут хорошего отношения. Это будет расцениваться как слабость командира. - Откровенно говоря, дядя Гардан, мне не по себе от всего этого. Я чувствую себя не в своей тарелке. И, признаться, мне боязно. - Оставь свои чувства при себе до лучших времен. Весь здешний сброд, включая и португальцев, достаточно опустился, и с ними надо держать себя только с позиции силы. - Я, конечно, буду стараться, но… - И никаких «но», господин помощник! Фехтуй и стреляй почаще, это всегда пригодится. И не давай обидчику опомниться - бей без промаха. Наш друг и учитель капитан Эжен когда-то здорово пострадал, забыв это первое правило поведения вольных людей моря. И мы не должны повторить его ошибки. - А мой па?.. - Твой отец достаточно сообразителен, Эжен, и не допустит на кораблях безобразий. Он помнит ошибки капитана Эжена.

Спускаясь дальше к югу, суда высматривали первый приз или возможность прикупить боевого припаса. Лишь в Мергуи удалось закупить полдюжины бочонков пороха и несколько кинталов свинца. Начало оказалось не таким радостным и многообещающим, как предполагалось. Пьер собрал совещание, на котором без тени колебаний заявил: - Судя по многим признакам, мы не сможем добыть необходимое количество огневого припаса. Поэтому надо стать на путь захвата его силой. Будем досматривать встречные суда и отбирать боеприпасы и другой нужный нам груз. По радостным лицам собравшихся португальцев Эжен понял, что такое предложение всех устраивало. Эти отпетые бродяги рассматривали свое участие в походе прежде всего с точки зрения личной выгоды. Уже два дня спустя после выхода из Мергуи суда Пьера остановили туземное судно. Пороха оказалось мало, но команды взволновались и в мгновение ока ограбили приз дочиста. И что удивительно, Пьер не препятствовал этому. - Наши головорезы слишком опасны сейчас, чтобы им мешать, - ответил он на немой вопрос Фернана. - Пусть немного потешатся и успокоятся. Неделю спустя встретили большую джонку. Остановили, забрали порох, так как на борту оказалась небольшая пушка. Ее забрали тоже. Рисовую водку и немного продовольствия захватили с собой. Остаток дня пили и орали во все горло похабные песни. - Дядя Гардан, а что нам делать с этими пьяницами? - спросил Эжен своего наставника. - Ведь это уже не воины. Так и до беды недолго. - Все верно, сынок, но пока не стоит преждевременно будоражить их. И так между португальцами и монами уже возникла вражда. Вот что самое опасное. - Не лучше было бы набирать команду одной национальности и веры? - Об этом сейчас не стоит говорить, сынок. Будем довольствоваться тем, что имеем. На острове Пенанг захватили большое судно, шедшее с Суматры. Это уже была неплохая добыча. Бочонки пороха быстро исчезали в трюмах флотилии, а ядра и ящики с пулями матросы размещали там же. - Следующий пункт нашей экспедиции, - сказал Пьер на очередном совещании, - порт Малакка. - И что нам там делать? - спросил Арман. - Это богатый порт, в нем обязательно найдется добыча для нас. Будем покупать или захватывать порох. - Но это немыслимо опасно, капитан, - заметил Фернан. - Вся наша затея очень опасна, дорогой Фернан. Но мы обязаны выполнить задание, и мы его выполним. Малакка самое лучшее место для этого. Там мы осмотримся и решим, каковы будут наши дальнейшие действия. На берег никого не отпускать! Тайна прежде всего. - Не будем же мы грабить своих же португальцев? - Фернан никак не мог согласиться с доводами Пьера. - Это нельзя признать грабежом. Мы отстаиваем интересы Португалии, а в таком случае мы позаимствуем малость из запасов ее подданных. А потом, почему обязательно португальцы? Там можно присмотреть и иные посудины. Время по-

Наконец настало время встречи с Малаккой. Близился вечер, и заход в порт пришлось отложить до утра. Суда уклонились к западу в надежде провести ночь в дрейфе поблизости. С марса вдруг раздалось: - Слева по борту сторожевой корабль! Идет к нам! - Что за чертовщина! - заволновался Пьер. - Какого дьявола ему от нас нужно? - Сеньор, вы, очевидно, тут давно не были, - обратился к Пьеру пожилой лысый португалец. - Сейчас малаккские правители заставляют все суда заходить в порт и собирают с них двенадцать процентов пошлины. - Ты хочешь сказать, что мы должны уже сейчас войти в порт и заплатить эту дурацкую пошлину? - Во всяком случае, сеньор, так может случиться. Пьер поразмыслил с минуту, потом приказал дать сигнал второму судну быть наготове и подтянуться поближе. Сторожевик медленно подходил к уже дрейфовавшему судну Пьера. Это был двухмачтовик с десятью пушками на борту и командой примерно в пятьдесят человек, как можно было определить по величине судна. Солнце светило прямо на сторожевик, и он хорошо был виден. Пьер с интересом всматривался в его контуры, размышлял, а потом быстро приказал: - Подать сигнал Гардану отрезать ему путь к берегу. И сближаться! Быстро! Полчаса спустя сторожевик приблизился, спустил шлюпку с офицером и командой гребцов и мушкетеров человек в десять. - Арман, пушки и мушкеты приготовить! - тихо скомандовал Пьер. - Принимаем гостей вежливо и достойно. У нас бумаги в полном порядке, бояться нам нечего. Шлюпка ткнулась в борт рядом со спущенным трапом. Офицер с мушкетерами влезли на палубу. - Что за судно, сеньор капитан? - спросил офицер довольно развязно. - Куда идете? - Сеньор, - ответил ему Фернан, - что за бесцеремонность? Что вам здесь надо? - Здесь вопросы задаю я, сеньор. - Офицер рассматривал палубу, а его мушкетеры растянулись вдоль борта. - Вы португалец? Отвечайте мне. - Да, мы португальцы из Сириама и идем в Малакку. Однако до ночи не могли рассчитывать на приход в порт и решили продрейфовать поблизости. Утром войдем на рейд. - Не могли бы вы изменить свое решение и следовать за мной сейчас же? - Мы не успеем до ночи, а места для нас тут незнакомые. - Мы вам поможем, сеньор. Пьер поглядывал на море, на гостей, на своих матросов, прячущих оружие. Корабль Гардана уже подошел чуть ближе чем на милю. Португальцы его не видели или не обращали на него внимания, всецело поглощенные досмотром судна Пьера. Сторожевик покачивался поблизости, пушечные порты были закрыты, и по всем признакам экипаж не готовился к бою. Пьер мигнул Фернану, и тот сказал офицеру: - Сеньор офицер, прошу вас в каюту. Отведаете нашего угощения и просмотрите бумаги. Они у нас в полном порядке. - Благодарю за приглашение, сеньор, но бумаги ваши меня не интересуют. А вот от угощения не откажусь. Офицер с двумя помощниками отправились в каюту капитана. Там Фернан с Пьером и Арманом наставили на таможенников пистолеты, быстро разоружили их, недоумевающих от неожиданности, связали и заткнули рты тряпками. Выйдя на палубу, Пьер махнул рукой со шляпой. По этому сигналу его матросы набросились на мушкетеров, свалили их, гребцов в шлюпке подняли под угрозой смерти на палубу и связали. На сторожевике что-то заподозрили, и там забегали люди. Голос капитана в рупор спросил: - Сеньор Фернандиш, что у вас происходит? Нужна ли помощь? Вместо ответа Пьер приказал открыть пушечные порты. Матросы заняли места с мушкетами вдоль фальшборта. Задымили фитили, и в свете заходящего солнца грянул залп пушек, за которым последовала трескотня мушкетов. Пьер наблюдал, как на сторожевике падали сраженные картечью и пулями люди, носились по палубе в страхе раненые и невредимые пока матросы. Капитан исчез из глаз, и Пьер подумал, что тот оказался первой жертвой его коварства. Пока сторожевик пытался организовать ответный огонь, с другого борта подошел Гардан. Его судно тоже окуталось дымом, прогрохотал залп, мушкеты отчаянно трещали, а крики ошалевших португальцев все реже оглашали морские просторы. Гардан с пистолетом в руке и шпагой в другой впился глазами в сторожевик. - Абордажные крючья и сети готовь! Цепляй! Стягивай! На абордаж! Вперед, круши! Эжен бросился вперед, ткнул шпагой кого-то из подвернувшихся матросов, ворвался на палубу. Она была завалена трупами и ранеными. Никто не защищался, буквально за минуту все было кончено. Лишь четверо невредимых португальцев сидели у фок-мачты, связанные по рукам и ногам. - Осмотреть трюм! - крикнул Эжен. - Всех убитых за борт с грузом на ногах! На марсе! Следить за морем! - Слушаю, сеньор, - едва донесся до Эжена голос наблюдателя. - Море пусто! На шлюпке подошел Пьер с Арманом и матросами. - Потери есть? - спросил он Гардана. - Нет, адмирал, - ответил тот ухмыляясь. - Все получилось отменно и быстро. Как ты догадался такое сотворить, Пьер? Вроде бы это свои?! - Для нас с тобой они чужие, нам нужны боеприпасы. Что может быть лучше для этого, чем военный корабль, пусть даже такой небольшой?! Зато теперь мы можем считать, что задание свое почти выполнили. - Я тебя не узнаю, Петька! Что с тобой? Хотя если сказать правду, то так оно и должно бы случиться. - Вот именно, Гардан. Что с Эженом? Как он? - Твой Эжен в порядке, адмирал. Вон, смотри, как лихо командует. С пленными, я полагаю, надо покончить без промедления? Всех?.. - Само собой, Гардан, нам свидетели ни к чему. Завтра мы заходим в Малакку, но предварительно следует этой же ночью отвести захваченный корабль в такое место, где его пару дней не смогут обнаружить. - Найдем несколько человек, знающих эти места, и сделаем, Пьер. - Думаю, что больше недели для посещения Малакки нам не потребуется. А потом, если все пройдет успешно, захватим сторожевик и двинемся на север. Гардан нашел десяток монов и малайцев, знающих местные острова. - Фернан, - сказал Пьер другу. - Тебе придется отправиться на сторожевике к острову, который укажут тебе малайцы. Через неделю мы соединимся и уйдем на север. - Будет исполнено, адмирал, - ответил Фернан. По его голосу Пьер понял, что друг недоволен, но показывать это явно не хочет. Пьер с сожалением покачал головой, скривил губы, но ничего не ответил. Он понимал состояние Фернана. Тут же договорились о сигналах, и в быстро сгущавшихся сумерках сторожевик стал медленно удаляться и вскоре растворился в наступившей тропической темноте. Пьер и Гардан сели подсчитывать добычу. - Эжен, ты уже осмотрел все тут, - обратился Пьер к сыну. - Что скажешь? - Господин адмирал, - официально ответил Эжен. - На борту десять пушек, пятьдесят мушкетов, двадцать два пистолета, тринадцать бочонков пороха, в довершение ко всему сто пятьдесят ядер и восемь кинталов пуль и картечи. Пик, тесаков и прочей мелочи еще никто не считал. - Молодец, Эжен, - похвалил сына Пьер. - Вот что значит торговая жилка! Если нам удастся добыть еще столько же, то наша миссия окажется просто отлично выполненной. Поздравляю вас, господа! Но завтра Малакка, а это не шуточное дело. Португальцы подозрительны. - Адмирал, команде надо бы выдать на ночь побольше вина, - предложил Гардан. - Мы его достаточно захватили, так что жалеть нечего. - Непременно, Гардан. Выдать вина и побольше. Сейчас же, пока страсти не накалились. Распорядись, Гардан.

Экипажи обоих судов пьянствовали всю ночь, пока на рассвете не пришлось поднимать паруса и идти в Малакку. В полдень они вошли в гавань. Грозная некогда цитадель выглядела теперь несколько обшарпанно, чувствовалось запустение. - Вот она, твердыня Португалии! - воскликнул Пьер, указывая на высившийся собор Успенья Богородицы. - А вон башня крепости под названием Фамоза, бастион Сантьяго. На холме Пресвятой Богородицы, смотрите, видна церковь Благовещения. Она построена еще при самом д'Альбукерки. Эжен стоял рядом и всматривался в очертания города. Отец разрешил ему побыть с ним, и теперь Эжен слушал его рассказ, представляя, как тот, будучи таким же юным, как и он теперь, промышлял здесь, в этих жарких и влажных водах под командованием капитана Эжена. - Ты взволнован, сынок? - спросил Пьер, заметив состояние сына. - Да, па. Я представил тебя в далекие времена юности. - Да, это было давно, но прекрасно, как мне видится это теперь. Думал ли я, что снова окажусь в этих краях, да еще с таким же заданием, как и тогда?! Разница лишь в том, что теперь я командир, а раньше был всего лишь матросом. Портовые чиновники наехали тут же, осмотрели бумаги, груз, ничего особенного не нашли, но содрали изрядную пошлину, как с настоящего груза. - Истинные грабители! - выругался Пьер, когда те покинули наконец суда. - И чем они отличаются от нас?! Так что вчерашние события теперь ничего не значат для нас. Можно о них забыть. - Пьер. - Гардан стоял рядом, и по виду его Пьер понял, что тому есть что сказать. Он вопросительно глянул в темные глаза друга. - Я осмотрелся, но нахожу, что порох и припас выгоднее купить тут. Даже за взятку. Это будет дороже, но без риска. Что ты думаешь об этом? - Собственно, деньги-то не наши, Гардан. И мы договаривались, что их можно использовать именно для этих целей. Так почему нам этого не сделать? - Тогда я отправлюсь на берег и займусь торгом. У меня это получится лучше, согласен? - Безусловно, мой друг. Десяток бочонков пороха, ядра и пули нам не помешают. Действуй, но постарайся закончить побыстрее. Нам еще за сторожевиком заходить. Три дня спустя Гардан доложил с радостными искорками в глазах: - Сеньор адмирал, - в голосе его звучали насмешливые нотки, - задание выполнено. Мы потеряли полторы тысячи крузадо, но приобрели двенадцать бочонков пороха и десять кинталов пуль. - Отлично, мой друг! Что еще? Я ведь по глазам вижу, что ты не все сказал. - Верно, мой адмирал. В порт зашел корабль с оловом на борту. Следует в Джохор. - Гардан замолчал, давая Пьеру впитать информацию и обмозговать ее. - Отличная новость. Когда он отходит на юг? - Завтра или послезавтра. Капитан сам еще не решил, не все дела у него сделаны. - Вооружение? Людей сколько? - Одни мушкеты и луки. Пушек нет, да и откуда им взяться на борту туземного судна. - Хорошо, Гардан. Заканчивай свою торговлю, грузись и собирай новые сведения об этом судне. Кстати, откуда оно? - Судно из Перака, адмирал. Малайское. На борту двадцать семь матросов. Среди них есть пассажиры и весьма богатые, - закончил Гардан, многозначительно поглядывая в серые глаза друга. - Оч-чень хорошо, - протянул Пьер в раздумье. - Отлично, Гардан. Действуй.

На следующий день суда Пьера вытянулись на рейд, поставили все паруса. Договорившись встретиться через четыре дня у южного пустынного берега острова Рупат, в устье заболоченной речки, Пьер отправил Гардана патрулировать побережье и выслеживать судно с оловом. Сам он отплыл на встречу со сторожевиком. Время поджимало, и Фернан мог беспокоиться. - Твой отец стал несколько самоуверен, - заметил Гардан Эжену, когда суда разошлись в разные стороны. - Почему вы так думаете, дядя Гардан? - спросил несколько удивленно Эжен. - Раньшо он никогда не осмелился бы так рисковать. Не оставил бы нас одних для захвата олова. Раньше он был осторожнее. - А разве это так опасно, дядя Гардан? - Любой захват очень опасен, сынок. Всего не предусмотришь. К тому же нам даны всего четыре дня. А это дополнительный риск. В море ведь может случиться всякое. - Уж лучше думать о хорошем, дядя Гардан. - Лучше, сынок, согласен. Распорядись, чтобы на марсах смотрели зорче. Нельзя нам пропустить такой лакомый кусочек. К полудню с марса доложили, что корабль с оловом на горизонте. - Ставить все паруса! - голос Эжена звучал дисконтом, и это его раздражало. - На марсах, следить внимательней! Началась медленная погоня. Надо было не показать в самом начале свой интерес к судну и не испугать его прежде времени. - Два румба правее! - Гардан решил удалиться от судна на максимальное расстояние. - Так держать! Час спустя лишь марсовые могли наблюдать далекий парус и сверху намечать дальнейший курс. - Вечереет, Эжен. Распорядись сменить курс. Нам нельзя потерять это судно. Сблизимся по огням, а там поглядим что и как. Ветер стихал, скорость падала. Это беспокоило Гардана, он торопил с постановкой парусов, ругал рулевого за то, что тот не смог поставить судно в благоприятное положение относительно ветра. - Шевелись, канальи, шайтан вас забери! Жрать да пить только умеете, рыбьи головы! Шевелись, не то линьков отведаете! Матросы со страхом оглядывались на мрачного татарина и тянули снасти с остервенением. Гардан злился на вахтенных за неумение правильно ставить паруса и весь кипел негодованием. В ночном море огонек призового судна был едва заметен. Сближение происходило слишком медленно. Гардан волновался. - Что, дядя Гардан, до утра сблизимся? - Эжен вопросительно поглядывал в лицо наставника. - Иначе грош нам цена, сынок. Мы должны не только сблизиться, но и захватить приз. После полуночи ветер стал усиливаться и менять направление. Ход судна увеличился. С большим креном оно неслось к огоньку, и тот светился все ярче. За два часа суда сблизились настолько, что пришлось убавить часть парусов. Откуда-то появилась зыбь, хотя ветер дул ровно, а временами становился заметно тише. Поздняя луна на ущербе едва освещала море слабым бледным светом. Судно уже было видно. Оно шло осторожно, при малых парусах, делая три узла, не более. - Приготовиться к абордажу! - голос Эжена поднял матросов, готовых к сцеплению судов. - Подходим с кормы! Мушкеты оставить, брать лишь пистолеты и шпаги! Матросы с крючьями в руках заняли места у фальшборта. Прошло еще полчаса осторожного сближения, и на преследуемом судне поднялся переполох. Нападающих заметили. Гардан прокричал в рупор: - Спустить паруса! Через минуту стреляю картечью! Ложись в дрейф! Чуть замешкавшись, экипаж приза сбросил последние паруса, судно легло в дрейф, и Гардан легко сошелся с ним бортами, закрепившись канатами. Сопротивления преследуемые не оказали, лишь капитан судна с дрожью в голосе спросил: - Что вам нужно, туан? Мы мирные торговцы. - Вас нам и нужно, - ответил Гардан. - Нам нужно ваше олово и драгоценности ваших пассажиров. Затем мы отпускаем вас, но без оружия и припасов. Вот и все требования. И поспешите с перегрузкой, иначе будем драться. - Ой-ой! Туан, как же я то? С чем я останусь? Это же полное разорение! - Это меня не интересует, купец. Выполняй приказ и радуйся жизни! Эжен, собери оружие и припас, осмотри трюм и выгреби оттуда все, что нам нужно. Пусть осмотрят пассажиров и отберут все ценное. Еще не наступил рассвет, как суда разошлись. Одно пошло на север, другое, ограбленное и опустошенное, скрылось в южном направлении. - Теперь быстрее на встречу с Пьером, - проговорил Гардан. - Путь трудный, Эжен. Ветер противный, придется постоянно менять галсы. Люди замучаются. Команда, слегка взбодренная спиртным, работала не покладая рук. Снасти так натирали ладони, что даже мозолистые наросты на них не выдерживали и покрывались краснотой и водянками. Все же на четвертый день, как и договаривались, подошли к острову Рупат. После недолгих поисков отыскали устье нужной речки. Поднялись по ней на милю и увидели стоящие на якорях знакомые суда. Моряки криками приветствовали друг друга. Гардан поставил свое судно невдалеке, приказал бросать якоря, судно развернулось кормой к морю и встало, слегка покачиваясь под напором течения. - Адмирал, задание выполнено, - Гардан бодро рапортовал Пьеру. - Потерь нет, груз цел, оружие и порох пополнили. Привет, Пьер! - Здравствуй, друг! Я, признаться, волновался за тебя. Но слава Аллаху, как бы ты сказал, все окончилось благополучно. - Теперь домой? - Домой, Гардан. Переждем попутного ветра и отвалим. По дороге поохотимся еще малость, коли Бог пошлет нам удачу. - Да, Пьер, пора домой! Можно сказать, что наша экспедиция завершается. Порох добыт, припас есть, де Бриту должен быть доволен. - Остается всего ничего, Гардан. Дойти домой. А это тоже не так-то просто. Правда, мы теперь сильнее, но людей явно маловато. - А не набрать ли нам пару десятков малайцев на время перехода? Заплатить, вооружить, и они принесут немалую пользу нашему делу. - Я тоже думал об этом, Гардан. Придется нанимать. - Лучше всего таких, которые связаны с пиратским промыслом. Они и сражаться будут лучше, если надо. - Конечно, так и сделаем. У берегов Перака, на островах наберем команду. Кстати, Гардан, командовать ими придется тебе. Ты лучше всех знаешь их язык, легче будет именно тебе поладить с ними, чем кому-то еще. - Как скажешь, Пьер. Я готов. Не привыкать. - Как там мой Эжен? - Пьер пытался скрыть заинтересованность, но это плохо получалось. - Эжен держится молодцом, Петька! Из него выйдет толк, я уж знаю, - Гардан слегка усмехнулся, казалось, одни усы дрогнули. - Дай-то Бог, Гардан. Я все-таки волнуюсь за него.

Десять дней спустя, продвигаясь против ветра, флотилия, экипажи которой были измотаны беспрерывной изнурительной работой, вышла к островам. Пьер долго искал в их лабиринте подходящую гавань для укрытия и отдыха. - Станем тут, - сказал он и указал на небольшую скалистую бухту, открывшуюся перед ними. - Остров невысок, но скалы хорошо защищают от северного ветра. Да и селение виднеется. Суда осторожно приблизились к берегу, вахтенные поминутно измеряли глубину, которая была весьма значительной. Бросили якоря, осмотрели берег. - Селение небольшое, пару шлюпок спустить можно без боязни, - заметил Пьер, осмотрев кам-понг в зрительную трубу. Сто саженей до берега гребцы преодолели быстро. На берегу небольшая толпа грязных и тощих людей глазела на высаживающихся матросов. Хмурые неприветливые лица говорили о том, что селение постигла какая-то беда. Пьер приказал одному из своих малайцев поговорить с местными жителями. Переговоры длились недолго. Малаец передал, что совсем недавно, не более недели назад, их селение ограбили пираты и теперь их ждет неминуемый голод и болезни. Пираты были белыми, и потому так неприветливо хмурились лица туземцев, заметивших среди матросов белых людей. - Передай жителям, что мы не станем причинять им вреда, а хотели бы помочь в беде. Пусть выделят полтора-два десятка лучших мореходов для работы на снастях, умеющих обращаться с оружием. Пиратов кругом много, так что эти навыки всегда пригодятся. Весть о том, что есть работа, за которую будет хорошо уплачено, мгновенно распространилась по селению. Лица людей перестали хмуриться, стали приветливей, а ребятишки загалдели уже не так тоскливо. - А сейчас пусть они отправят пару лодок к нашим кораблям, - сказал Пьер. - Мы отпустим им немного риса, таро и масла. Рыба у них есть. Это известие окончательно растопило лед недоверия и отчуждения. Пьер с удовольствием наблюдал радостные лица селян. Зато португальцы, входящие в состав экипажей, с недовольством встретили новость о благотворительности адмирала, но высказать ему это вслух не решились. Они лишь ворчали между собой, поглядывая в его сторону неодобрительно, с алчным блеском в глазах. Пьер заметил эти взгляды. - Вы, сеньоры, недовольны? Однако нам надо отдохнуть, и это лучше всего делать в спокойной обстановке. Вот я вам и даю эту возможность. А свое мы возьмем позже, сеньоры. И прошу без насилия. За это карать буду по всей строгости военного времени.

Два дня отдыха пролетели незаметно. За это время ветер поменял направление, и теперь можно было отправляться на север. - Гардан, - обратился Пьер к другу, - у тебя на борту народ самый ненадежный. Следи построже и не спускай никому безобразия и неповиновения. Я имею в виду португальцев. - Даже и не предупреждай, Пьер. Будь спокоен. Я все это прекрасно понимаю. Бунта на судне я не допущу. - Зловещая ухмылка на смуглом лице Гардана только подтвердила его слова. Флотилия снялась с якорей, медленно вытянулась из бухты и под всеми парусами двинулась на север. Море качало умеренно, корабли шли с креном на правый борт, но давали неплохой ход, около пяти узлов. Марсовые постоянно озирали горизонт, докладывая о появлении всякого судна, идущего навстречу или параллельным курсом. Но Пьер не считал нужным обращать на эти суденышки внимания. Он выжидал удачи, в которую верил. Дни проходили медленно, однообразно. Справа по борту иногда тянулись далекие темные берега не то островов, не то материка. На траверзе островов Бутанг встретили большой индийский корабль, шедший на остров Пинанг. Пьер дал команду остановить его для досмотра. Началась погоня, так как индусы не пожелали выполнять приказ. Два часа спустя корабль был остановлен. Под угрозой пушек и мушкетов команду загнали в трюмное отделение и заперли там. Судно осмотрели. Оно было гружено множеством товаров, некоторые из которых представляли большую ценность. - Часть товаров перегрузить, огневой запас полностью конфисковать, остальное оставить! Арман, займись этим, - приказал Пьер. Началась работа, которая длилась до самого вечера. Стволы красного дерева, масло, бензойная смола, шелковые ткани и батик, бочки вина - все это укладывалось в трюмы судов флотилии. - Уходим мористее, - приказал Пьер, оглядывая судно. - Отваливаем, команду выпустить, но не трогать. Своим за хорошую работу выдать на судно по бочонку вина. Рулевым не пить до смены вахты! Это распоряжение сняло напряжение моряков-португальцев. Они повеселели. Под зарифленными парусами флотилия медленно уходила в море, подальше от опасностей берега. Тучи заслоняли небо, ночь наступила быстро, и темень ее была непроглядной. Опасаясь неожиданной встречи с островами, Пьер забрал мористее, и теперь флотилия шла на север. Ветер стихал, луны не было видно. Воздух густел, напитывался влагой. Дышать становилось трудно. - Дядя Гардан, не штормом ли попахивает? - спросил Эжен. Он поглядывал в черноту неба, на огни своих судов, которые виднелись в миле от них. - Ты прав, Эжен. Шторм обязательно будет. Вот только где? Не хотелось бы мне с такой командой оказаться в самой середине шторма. - Ничего, дядя Гардан. До шторма еще далеко. - Будем надеяться, Эжен. А ты постарайся не удаляться от остальных судов. Смотри внимательней. К полуночи Эжен вынужден был поднять Гардана - тот спал после трудного дня. - Капитан, погода быстро меняется. Мы получили сигнал - держаться ближе друг к другу и жечь фонари постоянно. Гардан вышел на палубу. Ветер был свеж, он уже завывал в такелаже, паруса гудели от напряжения. Матросы, шатаясь и хватаясь за леера, пытались удержаться на ногах. - Оставить штормовой парус, остальные долой! - Гардан все поглядывал на небо, хотя там ничего не было видно. На море посверкивали светящиеся гребешки волн. Клочья пены забрасывало на палубу, особенно большие волныперекатывали свои клокочущие гребни через палубу, и тучи брызг взлетали к мачтам. - Ветер с запада, а мы еще недостаточно отошли от берега! - прокричал Гардан, всматриваясь в огни судов, которые то появлялись, то исчезали в волнах. - Послать на марс наблюдателя! И держать круче к ветру! Работайте, собачье племя! Он подгонял матросов, напрягавшихся на канатах. Судно неумолимо сносило ближе к берегу, до которого было не более ста миль. Но перед ним находились опаснейшие острова Мергуи^[102]. Попасть в их лабиринт равносильно гибели. Эжен до боли в глазах вглядывался в темноту, высматривал огоньки судов. Они плясали не далее мили от них. Он думал об отце. Ему так хотелось быть рядом с ним, но теперь ничего нельзя поделать. Мать и сестры вспомнились ему, как далекие видения из времен безмятежности и покоя. Проскользнула в памяти и Сиро, но почему-то быстро пропала. Женские образы напомнили ему о Деве Марии, и Эжен зашептал горячие слова молитвы к Богородице, прося сохранить от гибели в непогоду. Страх закрался парню в душу. Качка, потоки воды, глухие удары волн о борта судна, страшный неистовый скрип мачт, снастей и всего расшатанного рангоута - все это выглядело устрашающе. Эжену показалось, что в трюме может появиться вода. Схватив фонарь, Эжен полез в трюм и с помощью матроса осмотрел его. Вода там была, но не угрожала судну. Большой течи не наблюдалось. Тем не менее Эжен приказал пустить в ход помпу, и матросы, сменяя друг друга, заработали не покладая рук. - Франсиску и ты, Коротышка, - через несколько минут приказал Эжен португальцам, - смените уставших матросов на помпе! - Чего я буду с этой обезьяной работать? - возразил Франсиску. - Ты много себе позволяешь, сосунок! - Ты как разговариваешь, собака! С кем ты так говоришь? - Да пошел ты!.. - пьяно ответил матрос, отмахиваясь от Эжена. Эжен зашелся, голова его тут же наполнилась неистовым стуком жил у висков. Он взвился от негодования и злости: - Быстро на помпу, каналья! Иначе… Он не успел закончить, когда Франсиску оттолкнул его рукой и пошел своей дорогой. Эжен рванулся за ним, схватил за плечо, развернул и с силой двинул в зубы. Франсиску устоял на ногах и с яростным упорством бросился на Эжена. Судно качнуло, они потеряли равновесие и покатились по палубе, цепляясь за что попало. Тут же оба вскочили, отыскивая друг друга в темноте. При свете фонаря Эжен заметил в руке Франсиску нож. Не долго думая, он ударил по руке ногой. Удар достиг цели, Франсиску проводил оружие глазами, а Эжен со страшной силой схватил того за волосы, отвел голову и ударил ребром ладони по горлу. Португалец даже не вскрикнул. Он свалился на палубу, и матрос-малаец предусмотрительно отволок бесчувственное тело к мачте, где и обмотал канатом. Потом он вопросительно глянул на Эжена. Тот вытер рукой рот, исказившийся в злобном оскале, махнул рукой, и они пошли менять уставших матросов.

Всю ночь море не давало передышки команде. Шторм бушевал, но было видно, что он выдыхается. Ветер поворачивал все больше к югу. Опасность, казалось, миновала, но кто знал, какова была скорость движения судов? Рассвет, а потом мрачное хмурое утро застало корабли далеко друг от друга, но в пределах видимости. С марса донеслись крики: - Земля на горизонте! Справа по борту! Этот крик заставил команду броситься к снастям. Паруса привели к ветру так, что судно пошло на несколько румбов западнее. Земля медленно, но верно к полудню исчезла из видимости. - Кажется, для нас все кончилось благополучно, Эжен, - вздохнул Гардан. - Что там у тебя произошло с Франсиску ночью? - Ничего особенного. Он не хотел работать на помпе с малайцем. - Дрались? - Было дело, но он был пьян, и мне легко удалось с ним справиться. Нож я у него выбил, остальное было просто. - Это дело так оставлять нельзя, Эжен. Оно может послужить толчком к дальнейшим неприятностям. Нужно разобраться. Эжен неопределенно пожал плечами, давая возможность понять, что он никаких действий предпринимать не намерен. Однако Гардан думал иначе. После скудного завтрака он вызвал команду на шкафут, оглядел измученные штормом лица. Они были хмуры, особенно у португальцев. Гардан сказал тихо, но зло: - Сегодня ночью один матрос отказался подчиниться командиру. Это не просто грубый проступок. Это преступление. Он осмелился поднять руку на своего начальника. Выйди вперед, подонок! Франсиску вышел на пару шагов и остановился, злобно поглядывая из-под насупленных бровей. - По законам моря я имею право высадить его на остров с запасом пищи и с оружием. Но нам нужны люди, и потому пусть решение будет на совести команды. Как скажете, так и будет, тем более что мой помощник ничего не требует. Решайте! Вперед выступил один пожилой португалец. Он не один десяток лет плавал по необъятным просторам Ост-Индии и знал все писаные и неписаные законы моря. - Капитан, мы не против наказания, но сами посудите, сеньор. Нами командует сосунок. При этом он не учитывает, что мы старые волки и заслуживаем лучшего отношения. К тому же он француз, и нам просто не хочется ему подчиняться. Разве у нас нет достойных командиров, что поставили таких… - И он многозначительно поглядел на Гардана. - Судя по всему, ты намекаешь и на меня, матрос. И чем же я тебе не угодил? Или ты сам сможешь командовать и вести корабль? Отвечай, каналья! - Я так думаю, что нам это не нравится, - буркнул тот. Гардан сузил глаза, подошел к матросу и спросил: - Стало быть, ты отказываешься подчиняться капитану. Где твое «капитан»?! - Мне трудно это сделать, сеньор. Мы не привыкли к разным иноверцам. Гардан неожиданно сильно ударил матроса в лицо. Тот рухнул на палубу, а остальные португальцы бросились было к нему и Гардану, но остановились в свирепом раздумье, оскалив рты. - В трюм его! Немедленно! Никто не шевельнулся. Португальцы были оскорблены, малайцы в ужасе ждали худшего. Пожилой матрос поднялся, утирая ладонью кровь с губ, и прохрипел: - Тебе это так не пройдет, свиное рыло! Молниеносно Гардан выхватил шпагу из ножен и одним ударом раскроил шею португальца. Кровь хлынула тугой струей из рассеченной артерии. Матрос медленно осел, глаза его затуманились. Тело тихо повалилось на палубу, кровь, пульсируя, медленно стала вытекать из раны. Португалец затих, а остальные в ужасе и злобе поглядывали на капитана. Гардан спокойно ждал дальнейшего развития событий. Он спросил спокойно и негромко: - Кому следующему охота со мной поговорить? - Гардан выждал немного, потом добавил: - А теперь положить ножи на палубу и всем по местам стоять. Кто трепыхнется, тот умрет. - Он указал окровавленным клинком на тело матроса. - Сбросить в море эту собаку! На судне стало тихо. Португальцы затаили злобу, малайцы с благоговением и страхом взирали на Гардана, который неподвижно стоял на шканцах. Он оглядывал горизонт, свои суда, идущие вдали, тучи, несущиеся в вышине, и проблески яркой голубизны неба. Душа его была спокойна и не ощущала колебаний. Эжен воспринял это двояко. Ему было страшно, и в то же время он увидел Гардана совсем в другом виде. Это был безжалостный, жестокий человек. Становиться ему на пути было опасно. Он поглядывал украдкой в лицо капитана и не мог отыскать в нем ни намека на волнение или сожаление. И Эжен позавидовал выдержке и воле капитана. Ему захотелось так же вести себя в минуты опасности. Сумеет ли он? И еще Эжена удивило то, что он не испытывал к Гардану ни страха, ни осуждения, лишь уважение к нему, к его воле и умению выходить быстро и действенно из трудных положений. - Не бери в голову, Эжен, - сказал Гардан, заметивший состояние парня. - Я вижу, что ты переживаешь. Время такое, что без жестокости нам никак не обойтись. К тому же я воспитан совсем не так, как вы, европейцы. Для нас убить врага достойно и необходимо, даже если тот и не защищается. Собакам на корабле не место, Эжен. Их надо уничтожать. Слова Гардана несколько смутили Эжена, и это не укрылось от внимания капитана. - Ваша христианская мораль отличается от нашей, мусульманской, к тому же у нас осталось от предков очень много родовых обычаев. Смерть для нас - обычное дело. Мы к этому привыкли. И относимся иначе, чем вы. - Капитан, но они же могут отомстить нам при случае. - Если смогут, мой сынок. На то мы и командиры, чтобы предусмотреть и это. Надо быть постоянно наготове, Эжен. И не подставлять им спину. Никогда. Это должно войти в привычку. И действовать надо быстро и решительно. Сила и страх могут решить очень многое. Под впечатлением этого разговора Эжен провел все оставшиеся недели до возвращения флотилии в Сириам. Его не отвлек от дум даже захват небольшого китайского судна, везшего груз посуды и вина в Мартабан^[103]. За день до прихода в устье Рангуна, где раскинулся Сириам, Пьер приказал выплатить всем матросам жалованье с долей добычи. Это было так неожиданно и приятно, что португальцы на время забыли вражду с начальством. Каждый получил достойное вознаграждение, так как Пьер опасался, что в Сириаме власти могут этого и не сделать. Мутные воды реки смешались с чистыми водами залива. Впереди вырастали бастионы крепости. Уже виднелись неясные очертания собора, пагод, покрытых сверкающими лепестками золота, которые веками наклеивались паломниками на стены храмов. Пушечными выстрелами флотилия приветствовала город и оповестила о своем прибытии. Вскоре шлюпка с чиновником прибыла на флагман.

Глава 11

Фелипе де Бриту, отведя Пьера в сторону, взял его под руку. Он был слегка навеселе, но не настолько, чтобы потерять контроль над собой. - Дорогой друг, - начал он проникновенно. - Капитан Эжен мне характеризовал вас с самой лучшей стороны, но, признаться, я не ожидал такого успеха от вашей экспедиции. Благодарю еще раз, уже неофициально. - Что вы, сударь! Это мой долг, вы мне за это платите. Для этого я и прибыл сюда, сеньор. Но благодарю за столь приятные слова в мой адрес. Готов и дальше служить вашей милости. - Я в этом не сомневаюсь, мой друг. Мне бы хотелось что-то для вас сделать такое, что останется памятью на многие года. Что бы вы хотели? Говорите, не стесняйтесь. Со слов капитана Эжена я понял, что вы весьма скромный человек, но сейчас не до этого. Говорите же. - Лично для меня ничего не надо, сеньор. Разве что для сына. - Какая разница. Я слышал, что и сын ваш отличился в этом деле. - Он мечтает о дворянстве, сеньор. - Я считал, что вы дворянин. Нет?.. Это меня удивляет. - Де Бриту подумал, а потом добавил: - Я сделаю все, что в моих силах, сеньор. Но все это надо утвердить в Гоа, у вице-короля. Однако для Франции этого, возможно, и не требуется. И все же лучше утвердить. А все бумаги непосредственно от меня вы получите через несколько дней. - Благодарю вас, сеньор! Я не ожидал такого быстрого решения. - Пустяки, мой друг! Мне не составляет никакого труда сделать это. Ведь все то, что вам удалось раздобыть в походе, стоит намного больше того, что вы просите. Сверх всякого ожидания, Эжен спокойно воспринял весть о присвоении ему дворянства. - Что-то меня теперь это мало волнует, па, - ответил Эжен, услышав новость. - Я увидел много такого, что моя прежняя мечта кажется миражом. Хотя отказываться не имеет смысла, как ты считаешь, па? - Естественно, сынок. Все это никоим образом не помешает в твоей жизни. И неделю спустя Эжен получил все необходимые бумаги, скрепленные печатями этого крошечного королевства. На скромном приеме, устроенном по этому поводу, де Бриту сказал юноше: - Будете проездом в Гоа, мой друг, обязательно загляните к вице-королю. Уверен, он не заставит вас ждать с утверждением. И не спешите благодарить.

Время шло, все были заняты укреплением крепости, сбором слухов, доходящих с севера. Теперь эта тема у всех была на устах. Недавние сведения, полученные от купцов, прибывших из Авы, столицы Бирмы, расположенной в верховьях Иравади, говорили о серьезных намерениях молодого короля Анаутпетлуна. Он практически уже объединил страну. Почти все феодалы признали его верховную власть. Соседи, временно ослабленные междоусобицами, сдавали одну область за другой. И теперь топот слонов его армий часто грезился правителям, не принявшим еще власть нового короля. - Следует признать, что этот король весьма мудро и решительно проводит свою политику, - заявил капитан Эжен. Он сидел в кресле в окружении старых друзей. - Его армии неуклонно, хоть и медленно, продвигаются на юг. - Так он и до нашего Сириама доберется? - спросил Арман. - А кто ему в этом может помешать? - Лицо Эжена-старшего стало сморщенным и выражало некоторую степень удивления, смешанного с растерянностью. - Гоа нам мало чем может помочь, побитый Аракан отвернулся от нас, занятый собственными внутренними делами. Сиам и тот утихомирился, видимо, выдохся в бесконечных войнах и распрях. - Но наша крепость достаточно сильна, - заметил Эжен-младший, вступая в разговор. - Сильна, но не для Анаутпетлуна, если он правильно возьмется за дело. - Он показал, что дела вершит вполне грамотно, - отозвался Гардан. - Вот именно, дорогой Гардан, - ответил Эжен-старший. - А у нас, как я должен с сожалением признать, дела идут все хуже и хуже. - Ты имеешь в виду деятельность иезуитов, Эжен? - спросил Пьер. - Удивительно, что де Бриту не мешает им, а в последнее время даже поддерживает. Они уже давно доказали, что их происки всегда нарушают мир и спокойствие в любом районе мира. - Да, де Бриту под их влиянием сильно изменил внутреннюю политику, - согласился Пьер. - И к добру это не приведет, мой друг, - тут же ответил капитан. - Почему-то все наши господа ни во что не ставят местное население и даже его верхушку. А это большой просчет, элементарное упущение возможностей. - Еще хорошо, что нашего де Бриту поддерживает правитель провинции Таунгу У Тен. - Хорошо, но у того уже не те возможности, что раньше. Многие покинули его и ушли в Верхнюю Бирму. - Капитан Эжен вздохнул с явным сожалением. - Так что рассчитывать нам придется лишь на свои силы, сеньоры. - Я с вами, сеньоры, не согласен, - заявил ретиво Фернан, поднимаясь на ноги. - Я уверен, что Гоа найдет возможность организовать нам помощь. Уж слишком лакомый кусочек ему светит ярким огнем. Этого он не упустит. - Гоа слишком ослабел, мой дорогой Фернан, - запальчиво ответил капитан, тоже вскочил с кресла и зашагал по комнате. - Век твоей Португалии да и самой Испании прошел. Они не смогли переварить то количество добычи, которая свалилась им на голову в Новом Свете и здесь, захлебнулись и сейчас тонут. Медленно, но тонут. - Позвольте присоединиться к капитану, - молвил Эжен-младший. Его лицо порозовело от волнения и азарта. Он оглядел собравшихся смущенным взглядом, получил молчаливое одобрение и продолжал: - Я на примере своего отца, - и он с почтением поклонился Пьеру, - смог убедиться, что его методы ведения дел не могут давать достаточные прибыли. Так и у португальцев. Они слишком понадеялись на колонии и совершенно забросили метрополию. Получилось, что товара для колоний у них нет, торговать стало убыточно, приток золота иссяк, и они остаются у разбитого корыта. Эжен закончил, все молчали, с удивлением поглядывая на смущенного юношу. Особенно вытаращил глаза Пьер. Было заметно, как он заволновался. А Гардан хитро ухмыльнулся правой стороной рта и сказал. - Как вас удивил Эжен, сеньоры! Однако над его словами стоит поразмыслить. Скорее всего, он во многом прав, хотя и сам этого еще полностью не понимает. Мы во многом повторяем Испанию с Португалией. - Что ты имеешь в. виду, Гардан? - спросил Пьер тихо. В его голосе слышались нотки недовольства, и Гардан это тут же отметил. - Прежде всего то, что вести дела так, как мы это делали раньше, глупо. Голландцы уже это поняли, и в скором времени они будут тут хозяйничать. - Да они еще ничего не имеют! - воскликнул Пьер горячо. - Сколько пройдет времени, пока они смогут захватить достаточные владения в мире! Да и что может сделать такая маленькая страна, как Голландия? - А вот тут ты, Пьер, совершенно неправ, - возразил Гардан. - Дело не в размерах страны или ее колоний, а в системе труда и организации его на новых условиях. И деньги… - А что деньги? - спросил, подозрительно глядя на друга, Пьер. - А то, что мы неправильно распоряжаемся деньгами. Мы их плохо используем. А они должны работать, как мастер с подмастерьями, давать большой процент прибыли. Вот это как раз первыми и поняли голландцы да и англичане. Следовательно, за ними будущее. - Это слишком туманно, Гардан, - с облегчением вздохнул Пьер. - Думаю, что нет, па, - отозвался из дальнего угла Эжен. - Деньги - величайшее достижение человека, и они должны давать людям много больше, чем сейчас. Особенно у тебя, па. Ты их зачастую просто держишь в сундуке, а они должны ежеминутно работать и приносить прибыль, расти. Компания замолчала, усваивая услышанное. Гардан продолжал хитро ухмыляться одними губами, жевал бетель и флегматично сплевывал красноватую слюну в плевательницу. Пьер недовольно поглядывал на сына, а тот продолжал сидеть в густой тени дальнего угла, уже мечтая о том мгновении, когда он сможет обнять хрупкое и такое желанное тело своей Сиро. Он не выдержал гнетущего молчания и, откланявшись, удалился. Он был доволен собой, но его расстраивало огорчение отца, которое тот и не пытался скрыть. Конь быстро домчал Эжена до дома, где его с нетерпением ожидали горячие руки и жадные губы Сиро. - О, ты примчался! Как я ждала тебя, мой повелитель! Скорее обними и поцелуй свою непутевую и жадную девчонку! Я заждалась тебя, Эже. - Ты обсудила с отцом наши планы? - спросил Эжен, оторвавшись от ее губ. - Конечно, любимый! Он со всем согласен. - И когда же?.. - Через месяц, любимый. Он так обещал. Скоро мы не будем скрываться от людей и заживем своей счастливой жизнью. Поцелуи и объятия не давали им больше говорить. Страсть и желание полностью, как и всегда, захватили молодые тела.

В ожидании знаменательного момента Пьер по просьбе Эжена обратился к иезуитам с просьбой обвенчать молодых людей в один из ближайших воскресных дней. - Дорогой друг, - ответил отец Вове, теребя четки дорогой работы, - этого никак нельзя совершить. - Что вам мешает, отец Вове? - в голосе Пьера послышались тревожные нотки, а лицо отца Бове расплылось в радостной улыбке. - Девушка, как я знаю, не приняла нашей Христовой веры. Как же в таком случае можно совершить таинство венчания? Нет, мой друг, такого совершить я, да и всякий иной служитель церкви, не взялся бы. Это большой грех. - Стало быть, вначале надо привести девушку в лоно католической церкви? - Вы очень правильно поняли, мой друг. Именно так. И поспешите, а то скоро наступает Великий пост, и тогда придется ждать еще долгое время. Такая новость огорчила Эжена. Сиро же восприняла это легко и даже со смехом. - Чего ты веселишься, моя прелесть? Впору плакать. -Зачем же, мой милый? Если ваша церковь не может обвенчать нас по своим обычаям, то наша, я думаю, на это пойдет. Я сегодня же поговорю с нашими священниками. Уверена, что от них отказа я не получу, мой дорогой. Однако Эжен был так раздосадован, что не мог скрыть этого. Он в раздражении спросил: - Но, Сиро, почему бы тебе не принять нашу веру? Это решило бы все наши затруднения. - Но зачем, милый? Мы и так прекрасно ладим, оставаясь каждый при своей вере. Давай поступим, как я говорю. Это проще и быстрее. Эжен замкнулся в себе, переживая недоразумения и препятствия, возникшие из-за такой безделицы. С неделю он обдумывал свое решение, в то время как Сиро быстро получила разрешение на брак с католиком. Буддийские священники не видели в этом большого греха, раз любовь уже соединяла молодые сердца. После долгих и мучительных колебаний Эжен все же решил обвенчаться по местным обычаям. Пьер не стал противиться этому, лишь заметил: - Не разозлим ли мы этим наших иезуитов, сынок? С ними лучше не связываться. Они опасны, способны задумать какие-нибудь козни. - Что они нам могут сделать, па! Совершим таинство, и пусть эти святоши грызут собственные пятки. Мне наплевать! - В таком случае можешь готовиться к свадьбе, я не возражаю. И вот Эжен, одуревший от необычного, шумного и многолюдного торжества, стал мужем знатной дамы. Она гордо выступала с высокой прической, в великолепной юбке-лоунджи и не менее блистательной блузке-эйнджи. На ногах легкие сандалии, расшитые жемчугом и цветными нитками, голова усыпана цветами. Сиро походила на ангелочка, каких рисуют в Европе и продают на рынках. Улыбка не сходила с ее лица, выбеленного по местным обычаям. Оглушительный оркестр гремел под ритм большого круглого гонга, внутри которого сидел музыкант и колотил палочками по нескольким меньшим гонгам. Арфа и цимбалы мягко вели мелодию, а флейты, дудочки и ксилофоны-наталы вторили им. И все покрывал треск бамбуковых трещоток-ози. А после захода солнца началось представление - пве. Бродячие артисты с виртуозностью и азартом людей, искренне любящих свое ремесло, развлекали толпы народа, и так продолжалось почти всю ночь. Лишь под утро молодых оставили наедине, где они, усталые, измученные, но счастливые, предались наконец тому единственному, что делает людей по-настоящему супругами. Эжен почти не выходил из дому, наслаждаясь новыми обязанностями мужа молодой прекрасной жены. Сиро тут же изменила свои прежние привычки. А у Эжена это вызывало улыбку, и он часто говорил: - Милая, я теперь что же, и тела твоего не увижу больше? Ты совершенно перестала при мне раздеваться. С чего бы это? - Дорогой, я должна теперь следить за собой. Мы стали мужем и женой, и теперь у меня много новых забот и обязанностей. Голое тело оскорбляет наших духов-натов, милый. У нас даже купаются в одежде, разве ты не видел? - Видел, по думал, что это от стыдливости и потому еще, что происходит на улице. - Вовсе нет. Это боязнь оскорбить духов-натов. - Мне не нравится этот обычай, любимая. Давай отменим его хотя бы в нашей спальне, а? - Только не очень часто будем отменять, - засмеялась Сиро.

Проходили дни, недели, а Эжен так и не понял, в чем же заключаются его обязанности мужа. В доме все было, слуги делали за него всю работу, какая только могла появиться. Он даже забросил занятия военными играми с фехтованием и упражнениями в стрельбе. Все поглотило ощущение полного и безграничного счастья. Даже возникшая вдруг некоторая отчужденность прежних португальских знакомых не беспокоила его. Однако Гардан, как-то встретив молодого человека на улице, взял его под руку и тихо заговорил: - Дорогой Эжен, хочу тебя предупредить, что над твоей головой сгущаются тучи. До тебя добираются инквизиторы. - Кому какое дело до меня! Я никого не трогаю и хочу просто жить! - Но это не всем нравится, Эжен. - Ну и пусть! Мне какое дело? - Тебе - нет, а вот находятся некоторые, кому это очень интересно, и это отцы-иезуиты. А их следует очень опасаться. - Так что ж мне делать? Уехать в другую провинцию? Тесть теперь князь без княжества. Его владения заняты бирманскими войсками. Нет, дядя Гардан, я так не смогу. Я буду жить здесь. - Во всяком случае, воздержись от частых выходов из дому в одиночку. И всегда имей при себе оружие. - На это я могу согласиться, дядя Гардан. А месяц спустя по городу поползли нехорошие слухи. Говорили, что отцы-иезуиты стали притеснять буддийских монахов и что де Бриту не препятствует этому. Моны и бирманцы тихо поглядывали на дом правителя, на его португальских солдат, и в их глазах загорались огоньки недовольства и неодобрения. Вскоре ропот стал еще сильнее, горожане открыто и громко выкрикивали на улицах угрозы пришельцам, хотя всего месяц назад восхваляли мудрость де Бриту и всецело поддерживали его в борьбе против Аракана, а потом и короля Бирмы. Но в несколько дней все изменилось. - Иезуиты взялись за свое черное дело, - сказал капитан Эжен собравшимся у него гостям, которые теперь состояли исключительно из прежних его соратников и Армана. Другим он перестал доверять, не считая Эжена-младшего, который теперь предпочитал проводить время с женой. - Этого надо было ожидать, - согласился Гардан. - Они не могли оставить без своего вмешательства Сириам. Такой лакомый кусочек для них. - Но все это, как мне кажется, станет началом нашего конца, - продолжал свою мысль Эжен. - Потеряв поддержку населения, де Бриту неминуемо окажется один на один с Анаутпетлуном. А этот бирманский правитель все делает основательно и продуманно. Очертя голову в бой не бросается. - Это так, - ответил Пьер. - Он не спеша, но основательно расширяет границы своего государства. Сейчас у него нет достойного противника, а де Бриту, как видно, возомнил себя сильным властителем и надеется в одиночку сохранить свои территории. - В таком случае не пора ли и нам подумать о своей безопасности? - уклончиво намекнул Гардан. - Ты предлагаешь уехать из города? - Пьер с недоумением поглядел на друга. - Бросить то, ради чего мы приехали в такую даль?! - Считаю, что ты правильно меня понял, Пьер. При создавшемся положении, а оно, судя по всему, будет ухудшаться, нам не стоит рисковать своими головами ради человека, который делает совсем не то, что надо было бы. - Знаете, даже мне, человеку, считавшему де Бриту своим другом и впутавшему вас в эту историю, теперь кажется, что Гардан прав, - заметил капитан Эжен. - Лично мне последовать его совету препятствует чувство долга, но всем вам хорошо было бы приготовиться к отъезду. - Даже я, португалец, - подал свой голос Фернан, - считаю, что де Бриту совершает такую серьезную ошибку, которая приведет к краху всей его затеи, так блестяще начатой. А потому считаю себя свободным в решениях, хотя и не собираюсь покидать де Бриту в такой трудный для него час. - Вчера словили бирманского шпиона, - сказал Арман, меняя тему разговора. - И что?.. - вопросительно глянув на друга, сказал Пьер. - Под пыткой он признался, что послан сюда разведать силы и возможности к обороне города. - Следовательно, бирманцы уже начали подготовку к вторжению в Раманну, - изрек капитан Эжен. - Так что все наши опасения подтверждаются, - продолжал Пьер. - Вскоре следует ждать новых вестей, но уже более значительных и тревожных. - А де Бриту ужесточает отношение к местному населению, - сказал Гардан. - Во что это выльется, один Аллах знает. Но думаю, что в трагедию. - Однако время и надежда на помощь из Гоа у нас еще есть. - Капитан Эжен встал, прошелся в явном замешательстве, потом продолжил: - Видимо, следует хорошенько надавить на де Бриту, разъяснить ему пагубность такой внутренней политики и предостеречь от ее последствий. - Ему надо изгнать иезуитов из города! - Пьер чуть ли не кричал от волнения. Его лицо покраснело, а усы вздрагивали. - Судя по всему, - ответил Фернан, - де Бриту уже не в состоянии этого сделать и будет продолжать скатываться в яму. Он выдохся, это очевидно. - Завтра же я иду к нему на прием и буду убеждать изменить свое отношение к ситуации, сложившейся в городе, - подытожил споры капитан Эжен. - Мы с нетерпением будем ожидать новостей от тебя, - завершил разговор Гардан. Два часа разговоров с де Бриту ничего не дали. Капитан Эжен в удрученном состоянии поведал друзьям о полном фиаско своей миссии. - Кажется, де Бриту вовсе отказывается понимать, что происходит в городе, - говорил капитан, когда друзья собрались в его доме. - Что, так ни на какие уступки и не согласился? - спросил Пьер взволнованным голосом. - Нет, мой Пьер. Он даже пообещал, что ужесточит порядки. Заявил, что у него нет другой возможности пополнить артиллерию, как перелить буддийские колокола на пушки и ядра. Представляете, что будет в городе! - Это конец! - воскликнул Гардан. Он вскочил с кресла и забегал по комнате. - Как можно было так перемениться? Это рок какой-то! Во всем виноваты иезуиты. Это они так повлияли на несчастного де Бриту. Он хоть понимает, куда это все может привести, капитан? - Думаю, что понимает, но теперь уже ему трудно что-то изменить. Он полностью во власти иезуитов. Они отлично поработали над ним. - И это приведет к потере такого отличного владения, как Сириам. - Пьер с отчаянием воздел руки к небу.

Уже через неделю город взорвался новыми вспышками гнева и возмущения. Солдаты по приказу де Бриту стали срывать со стен храмов золотые лепестки, веками наклеивавшиеся паломниками. Люди перестали роптать потихоньку. Они уже громко кричали на весь город, что де Бриту обманул их и теперь им ничего не остается, как принять власть короля Анаутпетлуна. - Поглядите, как быстро развиваются события, - восклицал Гардан, глядя в окно, где толпы людей с криками носились по улицам. - Де Бриту, кажется, обречен, - сказал Фернан. - Но, может, все не так уж и трагично? - сказал Пьер, надеясь, что хоть кто-то из друзей поддержит и ободрит его. - Сожалею, мой друг, - ответил капитан Эжен, - но все складывается именно трагично. Мы на краю пропасти, а де Бриту этого не видит и пытается шагнуть в нее сам. - Хуже всего то, что он и нас всех тянет за собой в эту зловонную яму, - отозвался Гардан. - И все же я предлагаю уповать на лучшее, друзья. Время еще есть, и из Гоа вполне могут прислать три-четыре корабля с людьми и оружием. - Пьер глянул на Гардана, словно искал у него ответ на свое заявление. - Лично я сомневаюсь в этом, Пьер. Они там слишком заняты своими делами, которые у них идут все хуже и хуже. Деятельность отцов-иезуитов по искоренению буддизма привела к тому, что торговля стала хиреть, суда избегали заходить в порт. Таможенные и налоговые сборы сократились, казна пустовала. А иезуиты продолжали насильственно обращать монов и бирманцев в веру Христову. Вновь обращенные и не думали поклоняться Иисусу, они принимали крещение лишь из страха быть сожженными на площади, как это произошло с двумя буддийскими монахами, которые отказались признать веру в Христа. - Это сожжение монахов будет означать полный разрыв де Бриту с населением города и окрестностей. - Гардан оглядел друзей. - И этим неминуемо воспользуется Анаупетлун, - ответил капитан Эжен. - Он бы и сам это организовал, но вмешиваться в отлаженные методы иезуитов не станет. Он тоже прекрасно знает их способности, и они играют ему на руку. Я уверен, что он прекрасно осведомлен обо всем, что происходит в городе. - Теперь ему это легко удается, - заметил Арман. - Каждый житель будет рад показать будущему правителю свою лояльность. - Мне кажется, что скоро народ будет покидать город и окрестные места, - сказал капитан с сожалением. - Непомерные налоги и массу побочных сборов выдержать невозможно. Началось открытое ограбление области. Купцы и крестьяне, да и ремесленники уже стонут от бремени его налогов, а монахи просто в ужасе. - Да, вчера я сам видел, как португальцы громили ступу недалеко от центра города, - с откровенным волнением в голосе сказал Пьер. - Что будут делать после всего этого горожане и ремесленники? Откровенно говоря, мне страшно за судьбу города. Его просто все покинут. И к чему все это было затевать?! - Успокойтесь, друзья, - молвил капитан. - Наша совесть чиста, мы делали все, чтобы урезонить де Бриту. А поскольку он не внял нашим советам, то не нам горевать о его трудностях. У меня уже нет того отношения к нему, какое было прежде. Поверьте мне.

Через несколько дней де Бриту собрал начальников отрядов на очередное совещание. Он был в черном кафтане, лицо осунулось и стало желтоватым. Глаза лихорадочно блестели неестественным огнем. - Друзья мои, - начал он, оглядывая присутствующих. - Поступили сведения, что король бирманский двинул войска на юг. Стало быть, на нас. Как долго он будет двигаться, мне неизвестно, но думаю, что сильно задерживаться не станет. Потому следует срочно послать корабль в Гоа за подкреплением. Собравшиеся переглядывались, молча прятали глаза друг от друга. - Через два дня сеньор Гардан должен отправиться к вице-королю. Он обязан умолить его о немедленной помощи. Слышите, сеньор Гардан? Гардан поднялся и, согласно кивнув, ответил: - Сеньор де Бриту, я всегда готов выполнить ваш приказ. Все будет исполнено в соответствии с вашими пожеланиями. - Добивайтесь не менее трех судов с солдатами и пушками. На них вся надежда. Теперь о местных делах, - продолжал де Бриту. - Необходимо срочно заняться укреплением бастионов. Набрать из местного населения людей и обучить их мушкетному бою. Это я поручаю сеньору Дие-гу. Завтра же и приступайте. - Слушаю, сеньор, - тут же вскочил Диегу. - Сеньор Пьер, - обратился де Бриту к французу, - вам надлежит возобновить пушечные стрельбы. Многие пушкари забыли, как это делается. Приказываю вам и сеньору Арману немедленно приступать к этому. - Вас понял, сеньор де Бриту, - ответил Пьер. - Будет исполнено.

Начались спешные работы по укреплению крепости, приведению ее в боевое состояние. На верфи достраивалось очередное судно, а в порту готовилось к отправке в Гоа другое, достаточно быстроходное. Значительная часть работавших в порту и на верфи людей скоро вообще перестала являться на работу. Вскоре стало ясно, что причиной тому были последние события в городе. Слухи, одни страшнее других, носились по узким улицам, будоража и пугая горожан. Ремесленники и купцы помаленьку сворачивали свои мастерские и лавки. Стали подниматься цены, товар исчезал, а народ все больше разжигал в себе ненависть к португальцам, а особенно к иезуитам. Процессии оранжевых монахов с чашами для подаяний уже не встречались на улицах города. Служители Будды ушли из города, пагоды закрыты и осквернены. Лишь мастерские по переплавке колоколов и прочей медной и бронзовой утвари работали в полную силу. В крепости раздавались выстрелы из пушек и мушкетов, но они постепенно прекратились - берегли драгоценный порох, новых поступлений которого не ожидалось. Де Бриту посылал на север своих лазутчиков, но мало кто из них возвращался, а те, которые появлялись в городе, приносили неутешительные вести. Армии бирманцев подошли уже к Пегу, и тот сдался без боя, приветствуя Анаутпетлуна и его боевых слонов. Сам король въезжал в город на белом слоне и под белым же зонтом огромного размера. Де Бриту стал плохо спать, часто вскакивал в поту, озирался по сторонам и терзал слуг своими страхами. Он торопил португальцев и тех монов и бирманцев, которые остались ему верны, требовал скорейшего окончания приготовлений крепости к отражению неминуемого нападения бирманских войск.

Глава 12

Вся эта кутерьма с наступлением бирманцев мало волновала Эжена. Он с головой окунулся в семейную жизнь, которая отличалась от прежней разве что тем, что он постоянно находился рядом с Сиро и наслаждался ее юным телом, нежностью и страстью. Его часто призывали в крепость, однако он редко появлялся там. Португальцы откровенно угрожали ему, иезуиты грозились отлучить от церкви, а отец умолял вести себя поосторожнее. Но все эти советы и угрозы мало трогали молодого человека. Какие заботы в медовый месяц? Лишь тогда, когда корабль для отправки в Гоа был готов, а Гардан ждал только последнего наставления де Бриту, Пьер призвал Эжена к себе. - Дорогой мой, - обратился он к сыну, - ситуация настолько осложнилась, что оставаться здесь стало опасным делом. - Ты хочешь предложить мне отправиться в Гоа, отец? - Ты угадал, сынок. Я очень этого хочу, и Гардан настаивает, чтобы я уговорил тебя. - Отец с надеждой посмотрел на сына. - Поезжай, а тем временем тут как-нибудь утрясется эта история с бирманским нашествием, и ты спокойно возвратишься домой. Месяц-два разлуки только пойдут на пользу твоей любви к жене, заодно улягутся и страсти по поводу твоей женитьбы без благословения церкви. - Ты меня не убедишь, па. Я не поеду, мне и здесь хорошо. - Но подумай о матери, сынок! Что с ней станет, если с тобой что-нибудь случится? Она этого не переживет. Прошу тебя, ради всего святого, поезжай! - в голосе Пьера задрожали нотки отчаяния, чего Эжен никогда не слышал от отца. - И не проси, па! Я не могу покинуть Сиро. Это выше моих сил. Прости, отец! Долго Пьер уговаривал и убеждал сына, пока тот все же не сдался и не обещал подумать. Эжен ушел домой, весь погруженный в мрачные мысли. Как бросить жену в эти тревожные дни? Однако и отец прав. Вспомнились мать и сестры, и ему отчаянно захотелось к ним. Вернувшись домой, он рассказал Сиро о разговоре с отцом. Неожиданно она сказала, нежно улыбаясь: - Твой отец весьма разумный человек, Эже. Я бы последовала его совету, здесь тебе грозит слишком большая опасность в любом случае. Девушка ласково погладила Эжена по груди. - Пусть улягутся страсти, а там и победа над ненавистным Анаутпетлуном. А мы продолжим нашу совместную счастливую жизнь, Эже. - Ты считаешь, что наша победа реальна, Сиро? - Это не я считаю, это мой отец так говорит, а я ему верю. Он всецело на стороне де Бриту, и я не могу думать иначе, мой дорогой. Езжай и не терзай себя понапрасну. Сегодня мы приглашены к отцу в гости, и ты попросишь его содействовать отъезду, если де Бриту откажет, хотя я в это и не верю. - Очень жаль, но я вынужден принять твой совет, моя любовь. Но нас ждет такая долгая разлука, Сиро! - Зато как великолепна будет наша встреча, милый. И обо мне здесь есть кому позаботиться. Я перееду к отцу, и он меня не оставит. - Улыбка не сходила с лица Сиро, она очень хотела развеять мрачное настроение мужа. - Что ж, любимая, я согласен. Но это так неожиданно, что у меня голова идет кругом. Я не могу прийти в себя! - Это у тебя скоро пройдет, милый. - Сиро притянула к себе Эжена и ласково обняла его. Тот тут же растаял и улыбнулся, пытаясь сам обнять ее, однако она мягко отстранилась, уперевшись ему в грудь. - Лучше приготовься к посещению моего отца. Вечером пара молодоженов села в открытую коляску, запряженную гнедым жеребцом горячих кровей. Кучера отпустили, Эжен правил сам. Улицы сильно обезлюдели и казались вымершими. Фонари встречались так редко, что город был погружен в полный мрак. - Как тревожно стало в городе, - молвила Сиро, прижимаясь к его горячему плечу. - Мне он так нравился раньше, а теперь это просто заброшенный грязный поселок. - Это потому, милая, что подходят бирманские войска и люди боятся оставаться в городе перед его осадой. Они еще немного поговорили, и вдруг грубый голос произнес: - Стоп, приехали! Эжен оглянулся и увидел пятерых португальцев, один из которых приставил к его горлу клинок своей шпаги. - Что вам нужно, сеньоры? - спросил Эжен, рассчитывая, что те ошиблись, приняв их за местных вельмож, с которых можно было бы содрать немалый выкуп. - Тебя и нужно, паршивый французишка. Вылезай и не вздумай шалить, - с этими словами у него вырвали из ножен шпагу. С пистолетом пришлось так же быстро расстаться. Эжена и Сиро высадили, быстро и умело затолкали в рот грязные тряпки. Эжен попытался вырваться, мычал, брыкался, пока кто-то не ударил его по голове чем-то твердым и он не осел на руках, державших его. Очнулся он быстро. Они находились в темном помещении брошенной хижины. Два факела освещали колеблющимся племенем середину захламленной мусором комнаты, где когда-то жили люди, а теперь бегали лишь мыши. - Что, французишка, очухался? - услышал Эжен знакомый голос. Присмотревшись, он узнал говорившего. Это был его матрос Франсиску. - Вижу, что признал. Это хорошо, стало быть, знаешь, с кем имеешь дело. Эжен хотел что-то крикнуть, но рот его был забит тряпкой. Повернувшись, он увидел лежащую на грязном земляном полу Сиро. Ее держал, ухмыляясь, здоровенный португалец в замызганном камзоле. Она смотрела на мужа глазами, полными ужаса и тоски. Эжен рванулся было, но крепкие руки держали его, а Франсиску сказал: - Держите его покрепче. Он парень верткий и сильный. За волосы его, подлюгу, за волосы! Франсиску поглядел плотоядными глазами на Сиро, ухмыльнулся в усы, оглядел своих напарников: - Сейчас мы ему покажем увлекательное зрелище, друзья. Только держите его и не давайте отворачиваться. Мы все посмеемся и потешимся. Но я первый, как уговорились. Франсиску быстро спустил с себя штаны и бросился на Сиро. Та забилась, но ее крепко держали за волосы. Эжен задыхался от ярости и беспомощности. Он видел, как судорожно Сиро пытается отбиться от навалившегося на нее португальца. Вдруг ее рука коснулась ножен его кинжала. Пальцы быстро пробежали до рукоятки, остановились на ней на миг и выдернули кинжал. Девушка тут же вдавила в бок Франсиску клинок по самую рукоятку. Тот вздрогнул, скорчился, отвалившись на бок, и закричал, а Сиро, видя, что португальцы вскочили и бросились к ней, полоснула себе по шее ножом. Эжен видел, как тугая горячая струя крови фонтаном ударила португальцам в лица. Они отпрянули, вытирая глаза от крови, а Эжен не мог оторвать глаз от взгляда, который посылал последнее прощальное «люблю», но уже подернулся потусторонней дымкой, тускнел по мере того, как струя крови спадала, хотя сердце еще пыталось гнать кровь в артерию. Португалец, державший Эжена за волосы, бросил его и кинулся посмотреть на то, что произошло. Эжен выдернул кляп изо рта, поднялся и подскочил к португальцам, его взгляд остановился на эфесе шпаги одного их них. Не долго думая, он выдернул ее из ножен и тут же всадил клинок в бок оборачивающемуся преступнику. Другой бросил было руку к кинжалу, но Эжен ударил его в шею шпагой. Схватившись за рану, тот отшатнулся, а Эжен уже сделал выпад против третьего, который со шпагой в руке шагнул к нему. В колеблющемся свете двух факелов против Эжена плясали уже двое. Эжен сделал еще выпад и полоснул португальца по плечу. Тот отскочил, а Эжен уклонился от укола кинжала второго противника. Краем глаза юноша заметил, как тот, зажимая рану на шее, пытается поднять шпагу кого-то из поверженных. Медлить было нельзя, и Эжен скручивающим движением шпаги выбил у противника его оружие. Быстрый колющий удар довершил дело. Эжен повернулся к последнему противнику, уклонился от его прямого удара, но все же почувствовал обжигающую боль на груди. Клинок распорол ему кожу. Лицо нападавшего оказалось так близко, что Эжен не смог нанести удар острием шпаги. Тогда он с силой ударил португальца в глаз эфесом и почувствовал, как шарик на рукоятке раздавил глазное яблоко. Португалец схватился за лицо, а Эжен, не раздумывая, проткнул его грудь клинком. Он огляделся. Франсиску еще корчился на полу, еще один стонал, извиваясь, пытался выползти из хижины. Остальные были мертвы и лежали неподвижно. Эжен подошел к Франсиску, поглядел на него, поднес факел к его лицу и сказал: - Что, подонок, подыхаешь?! Сейчас я тебе помогу малость. - И с этими словами он прижал пылающий факел к его рту. Франсиску заорал ужасным голосом, Эжен продвинул факел дальше в рот, и португалец затих. Осмотрев его, Эжен убедился, что дух покинул бренное тело. - Кажется, еще один живой оставался, - сказал он, оглядываясь по сторонам. - Ага, вот ты где, мразь! - Эжен ударом ноги отбросил португальца от себя, поднес факел к его лицу. - Молись, собака! Португалец стонал, вертел головой, выпученными глазами глядел на Эжена. Вымолвить хоть слово он не смог. Эжен отвернулся, посмотрел на безжизненное лицо Сиро. В груди его что-то оборвалось. - Нет, не могу я оставить тебе жизнь, паскуда! Умри и ты! - Эжен хладнокровно ударил клинком в сердце португальца. Тот вздрогнул всем телом и затих, устремив взгляд в пространство. - Ты отомщена, моя любовь, но тебя со мной нет! - воскликнул Эжен, опустился перед ней на колени, прикрыл наготу обрывками юбки.Потом оглянулся вокруг, поднял холодеющее тело Сиро, отнес ее в коляску, которая стояла рядом, вернулся назад, собрал мусор и поджег его. Пару минут постоял, поглядел, как разгорается пламя. Эжен вернулся в свой дом, отнес Сиро в комнату, потом с помощью служанки обмыл ее уже холодное тело. Распорядившись о дальнейших действиях, лег на диван, устремив открытые невидящие глаза в потолок. Ни сна, ни мыслей в голове не было. Ничего не было. Только пустота… Пустота, которой он тоже не ощущал и не замечал. Утром продолжал лежать, кругом сновали люди, слышались голоса и плач, а он продолжал не мигая смотреть в потолок и не замечал ничего вокруг.

Утром второго дня Эжен вдруг встрепенулся, вскочил с дивана. Занялся оружием, привел в порядок шпагу, кинжал, пистолет. На одежду не обратил внимания и ринулся в порт. Там он нашел Гардана, который тут же высказал ему скупые слова соболезнования. - Дядя Гардан, я хотел бы уйти с тобой! - Юноша не слушал, он был как будто во власти наваждения. - Когда отход? - Что так, сынок? Ты же не хотел ехать, как я помню. - Да, я не собирался, не собирался, да! - Эжен торопился и чуть ли не кричал. - Я не могу, тут не могу, это невозможно мне тут находиться. Дядя Гардан, когда отдаете швартовы? - Да сегодня же, Эжен! Часа три еще подождать, и отвалим. Все готово. - Тогда я пойду к тебе в каюту. Можно? - Эжен и не заметил, как перешел в обращении с Гарданом на «ты». Гардан же, понимая его состояние, и не пытался поставить Эжена на место. - Что за разговоры, сынок. Конечно, отправляйся, я все устрою. - А сам подумал, какой же ужас творится в душе этого юноши после всего, что ему довелось увидеть и пережить. Хоть и много смертей видел татарин, но любимых терять тяжело. Поневоле вспомнилась китаянка Лю, его юношеская любовь… Гардан вздохнул и прошелся по палубе, покрикивая на матросов. Эжен не выходил из каюты до вечера следующего дня, когда судно было уже далеко в открытом море.

Тем временем события в городе разворачивались стремительно, носились слухи, один другого страшнее. А убийство пяти португальцев вначале связали с происками бирманцев и кознями туземцев-монов, ждущих Анаутпетлуна. Однако официальные власти уже знали, что произошло на самом деле. Де Бриту сильно разозлился, обвиняя во всем Пьера, не уследившего за сыном. На этой почве у него произошла размолвка с капитаном Эженом. Примирение наступило не скоро, лишь после того, как были исчерпаны все доводы в защиту юного Эжена. Его искали, но потом бросили, узнав, что тот ушел с Гарданом в Гоа. Похороны Сиро прошли скромно. Население, оставшееся еще в городе, по-разному отнеслось к происшествию, но многие злорадствовали, видя в этом знак свыше. - Мне очень почему-то недостает не столько сына, сколько Гардана, - жаловался Пьер на поминках, наклонившись к голове капитана Эжена. - Это можно понять, мой друг, - ответил капитан. - Но что тут можно поделать? Возможно, это и к лучшему. Нас ожидают нелегкие события и времена, а сын твой будет далеко и в безопасности. К тому же Гардан деятельный человек и в создавшемся положении может добиться помощи. - Я тоже надеюсь на это, мой капитан. Но боюсь, что события развиваются слишком стремительно и помощь может не поспеть. - Я так не думаю. Мы все же очень сильны и сможем продержаться достаточно долго. Хотя на войне всякое может случиться. Территория Сириамского королевства медленно, но верно сокращалась. Бирманцы продвигались вперед, занимая южные районы королевства. Соседи трепетали в страхе, не решаясь выступить против нового грозного противника. Разведка донесла, что войска Анаутпетлуна подошли к пригородам Дагона, а жители готовятся встретить победителей пышными шествиями. - Сейчас уже наверняка Дагон в руках нового короля Бирмы, - сказал Фернан, выслушав последние слухи. - А это всего в десятке миль от Сириама. - Вспомните, как перед нашествием араканцев население города встало на его защиту, - сказал капитан Эжен и вздохнул. - А сейчас в Сириаме мало кто остался из жителей, да и те косо смотрят на нас. Теперь де Бриту некого выставить защищать стены города. У Тен тоже остался без своих сторонников, если не считать нескольких десятков его соплеменников. - Однако у нас отличная артиллерия, сеньоры, - заметил Пьер. - Да и начальники у нее замечательные, - не преминул вставить словечко Арман. - И очень мало припаса для нее, мои дорогие канониры, - продолжал гнуть свое Фернан. - На месяц-два осады этого хватит, а там, я уверен, Гардан приведет корабли из Индии. Не такие же португальцы несмышленыши, чтобы не понимать, как ценен для них этот кусок бирманской земли с Сириамом, - ответил Пьер. - Но возможности их ограничены, мой друг, - возразил капитан Эжен. - В любом случае можно наскрести немного, тем более что самим португальцам в Индии сейчас мало кто угрожает. Друзья теперь постоянно спорили о судьбе Сириама. Это была их любимая тема, от которой они никак не могли отойти. Но было заметно, что с каждой неделей эти споры становились все спокойнее и безрадостнее. Общее уныние нагоняло тоску, хотя никто и не думал о плохом конце всерьез. Когда друзья опять собрались у капитана Эжена, тот спросил: - Вы заметили, сеньоры, как активно наши португальские друзья занимаются эвакуацией своих семей и ценностей в Индию? - Кто же этого не заметит, - ответил Фернан, усмехаясь чему-то своему. - Да и купеческих судов значительно меньше теперь заходит к нам в порт. - Пьер вышагивал по комнате, утираясь цветастым платком. В помещении было душно, надвигалась гроза. - Доходы резко сокращаются. Теперь уже и сорванного с пагод золота не хватает для оплаты необходимых товаров. Это весьма прискорбно. - Да, город скоро будет в осаде, - ответил Фернан. Он особенно волновался за исход ожидаемых событий, а действия короля Бирмы его просто бесили. И действительно, вскоре появились слухи, а потом и точные сведения разведки о том, что передовые конные разъезды бирманцев видели совсем недалеко от города, всего в трех милях к северу. - Вы заметили, что уже несколько дней в порт не приходят суда с севера? - спросил Пьер, которого всегда интересовала жизнь порта. - Что им тут делать теперь? - отозвался Фернан. - Да и Анаутпетлун не станет пропускать их к нам, усиливая наши возможности перед предстоящей осадой. Думаю, что через неделю нас запрут здесь. - Интересно, большой ли у Анаутпетлуна флот? Сумеет ли он блокировать город с моря? - Капитан Эжен взволнованно крутил в руках четки из янтаря. - Ходят слухи, что это вполне возможно, - ответил Пьер. - Я слышал, что по Иравади спускается флот более чем в сто кораблей. - Это ни о чем не говорит, мой друг, - заметил капитан. - Наши корабли в один час смогут рассеять его пушечным огнем. - Однако, капитан, где этот наш флот? - спросил Арман, ехидно ухмыляясь. - К сожалению, вы, Арман, правы. Флот наш пропал в неизвестном направлении. Старые добрые времена прошли, и теперь мало осталось людей, на которых можно положиться. Все разбегаются, как крысы с тонущего корабля. - Капитан раздраженно бросил четки на низкий столик. - Своя шкура всегда дороже, мой капитан, - ответил резко Арман.

И наконец с колокольни собора можно было увидеть, как бирманские конники разъезжают невдалеке от города. Потом пришла весть, что Анаутпетлун шлет в Сириам свое посольство с каким-то предложением, и вскоре в город вошла пышная колонна бирманцев во главе с придворным послом. Посол был под огромным розовым зонтом, знаком высокого ранга вельможи. Толпы сириамцев глазели на необычное зрелище. Де Бриту сам встретил посла, учтиво приветствовал его и лично проводил в отведенные покои. Бирманские воины бесстрастно стали у входа с копьями и мушкетами на плечах. Тут же начались долгие переговоры. Лишь капитан Эжен был допущен в зал, где они велись, и друзья томились в другом помещении в ожидании его рассказа. - Ничего хорошего от переговоров ждать нам не приходится, - рассказал капитан, на некоторое время вышедший из зала. - Бирманцы требуют от де Бриту слишком многого. - Но чего, капитан? - Фернан был взволнован и не скрывал этого. - Они добиваются сдачи Сириама и перехода де Бриту на службу к королю Бирмы. - Но… - Вот именно, дорогой мой Фернан. Де Бриту считает для себя, почти короля, это совершенно неприемлемым. Но поглядим, что будет дальше. А дальше оказалось, что бирманцы требуют выдачи правителя Таунгу У Тена. Он долгое время сопротивлялся нашествию, пока его противники в разгар сражения не перешли на сторону Анаутпетлуна, чем и решили спор в пользу короля Бирмы. И теперь сбежавшего в Сириам У Те-на бирманцы хотели заполучить и примерно наказать. - Да отдал бы де Бриту этого туземца! - воскликнул Арман. - К чему он нам, если у него и силы уже никакой нет? »- Во всяком случае, де Бриту пока уклоняется от прямого ответа, выжидает, а что из этого получится, будет видно совсем скоро, - ответил капитан. - Ждать осталось недолго. Бирманское посольство весьма агрессивно настроено. Через день стало известно, что переговоры прерваны. Посольство отбыло на север, так ничего и не решив. Жители города ждали осады войсками Анаутпетлуна со дня на день. Теперь и друзья стали привлекаться к ночным дежурствам на крепостных стенах и бастионах. Жизнь стала тяжелой, а настроение ухудшалось с каждым днем. Одни иезуиты торжествовали. Они уже окрестили несколько сот жителей, не замечая того, что те тайком продолжают исправно соблюдать прежние обычаи и поклоняться старым богам. Де Бриту увеличил налоги, хотя теперь брать их было почти не с кого. В городе остались лишь те жители, которые ничего не имели. Де Бриту даже задумывался над тем, чтобы изгнать их за пределы города. Однако прошел почти месяц, прежде чем бирманские войска начали осаду. Их отряды подошли совсем близко к окраинам, и дальнобойные пушки португальцев начали обстреливать их с крепостных бастионов. В городе начались пожары, ибо бирманцы под прикрытием ночи подходили к стенам и неожиданно забрасывали в город зажженные стрелы. Де Бриту пришлось выставлять посты за стены крепости. Это дало повод для бесконечных мелких стычек в ночной темноте, которые держали защитников в постоянном напряжении. Некоронованный король носился по городу и крепостным стенам, организовывал оборону, устранял непорядки. Прошло три нелегкие недели сидения в крепости и ожидания штурма со стороны бирманцев. Но вот на рассвете заиграли трубы в бирманском лагере, и пять тысяч воинов под звуки барабанов и цимбал двинулись на приступ. Португальцы сбежались на стены, пригнали сотню жителей города и несколько десятков слуг и рабов из окружения князя У Тена. - Порох и пули беречь! - орал де Бриту, перебегая от одной бойницы к другой. - Враг не так силен, и мы его отобьем арбалетами и шпагами! Хоронись за брустверами. Кипяток и масло им на голову, да разогрейте погорячей! Бирманцы лезли по лестницам, но натиск их был вялым. Их пугали потоки кипятка и град беспощадных стрел арбалетов. Изредка грохала пушка, и сноп картечи вырывал десятки жизней из рядов атакующих. Арман подгонял туземную прислугу, Пьер сам наводил пушки, так как пороха было мало. Его выстрелы, производимые в нужный момент и тщательно выверенные, наносили столь ощутимый урон бирманцам, что вскоре они отхлынули от стен крепости, оставив у их подножья сотни трупов. - Молодцы, - кричал радостно де Бриту, благодаря защитников. - Мы им показали, как надо по-настоящему драться! Нас не так-то просто сломить! Пьер, ты просто чудо! Благодарю тебя за отличную стрельбу! Награда ждет тебя! А Пьер с высоты стен наблюдал за тем, как бирманцы вытаскивают раненых и отходят назад. Он думал, что будь у осажденных в достатке порох и ядра, армию бирманцев не составило бы труда в пару дней полностью уничтожить. - Сеньор, - обратился Пьер к де Бриту, - позвольте мне использовать хотя бы четверть пороха и припаса, и я обещаю снять осаду крепости. Мы вполне сможем этого добиться. Позвольте, сеньор! - Еще не время, мой Пьер! Всему свой черед. Порох нам еще пригодится. - Не будет ли потом слишком поздно, сеньор? Лучше не доводить до этого. Время вряд ли играет на нас. К тому же король Бирмы может додуматься и до других методов ведения войны и осады. - Хорошо, Пьер, я подумаю о твоем предложении и посоветуюсь со знающими людьми. А пока отдыхайте, сеньоры! - Фелипе де Бриту помахал рукой и удалился. Пьер был несколько раздосадован. Де Бриту явно пренебрегал его мнением и затягивал осаду. Это было столь непростительно, что Пьер стал жаловаться друзьям: - Как де Бриту не может понять, что только решительные действия могут изменить положение и склонить победу на нашу сторону?! - Не кипятись, Пьер, мой дорогой, - успокаивал того капитан. - Де Бриту сейчас не может мыслить здраво. Он так осторожен, что не смеет и подумать о решительных действиях. Будем ждать. - Но чего, капитан? Пока бирманцы одумаются и возьмут нас измором? Это для них самое легкое, что только можно было бы придумать. - И все же, Пьер, это дело де Бриту. Придется это учитывать, мой дорогой. Пьер отвернулся, и его мысли заполнили воспоминания о доме, Марселе, Ивонне и детях. Как хорошо, что Эжен уехал! Хоть это скрашивало ему теперешнюю никчемную жизнь. Мрачные мысли портили настроение, он начинал сомневаться в правильности своего решения ехать в такую даль. Хорошо, что Эжен захватил с собой все накопления, хотя что там у него накоплено? Мелочь! Но бумага о дворянском звании наверняка будет Эжену полезна.

Несколько дней бирманцы лишь вяло обстреливали крепость из пушек, на что португальцы отвечали редкими выстрелами, экономя драгоценный порох. Шла четвертая неделя осады. Запасы продовольствия уменьшались, а подвоза никакого не было. Бирманские корабли заполнили рейд, да купцы и сами не отваживались приходить в осажденный город. Впереди был мрак неизвестности и угроза бесславного конца. Иезуиты назначили всеобщий молебен в соборе, и с утра туда потянулись солдаты и немногие оставшиеся при них семьи. Было и несколько недавно окрещенных бирманцев. Они просто боялись вызвать своим отсутствием гнев проклятых иезуитов. Молебен подходил к концу, когда со стороны ближайших к собору ворот донеслись шум и вопли, смешанные с выстрелами. В храм вбежал солдат и, не обращая внимания на то, что идет служба, закричал: - Все на площадь! К оружию! В городе бирманцы! Кто-то открыл ворота! Португальцы стали выбегать из собора, выхватывать пистолеты и шпаги. В воротах уже шла яростная резня. Редкие выстрелы не покрывали истошных воплей дерущихся. Горстка стражников отражала нападение целой толпы бирманцев. Они рвались в город, пытаясь захватить площадь и обеспечить проникновение остальных войск. - Оттесняй врагов к воротам! - Де Бриту подгонял солдат, махая шпагой. - Руби нещадно язычников! Закрывай ворота! Иезуиты тоже выскочили из собора, подобрали сутаны и со шпагами в руках ворвались в толпы бирманцев, круша их с неистовством фанатиков. Пьер с друзьями рубился у самых ворот. Фернан уже силился сдвинуть их тяжелую створку, зовя на помощь. Арман подбежал к нему, тоже навалился на ворота. Бирманцы отступали, оставляя на земле истекающие кровью трупы своих и чужих убитых воинов. - Закрывай, закрывай! Быстрее, пока не подоспела помощь к этим язычникам! Выстрелы затихали, последние бирманцы убегали под яростным натиском португальцев. Ворота медленно закрылись, и засовы со скрежетом вошли в петли. - Неужели отбились? - спросил Фернан, когда они с Пьером встретились. - Я чуть дар речи не потерял, когда услышал вопли у ворот. - Видишь, Фернан, уже нашлись предатели, - сказал Пьер. - Это уже конец. - Это не предатели, Пьер, - заметил капитан. Он сильно побледнел и дышал с трудом, весь был забрызган кровью, и Пьер испугался, что тот ранен. - Нет, мой Пьер, я не ранен, слава Богу. Просто устал, сердце чуть не выпрыгивает из груди. - Ложись, капитан, я постелю свой кафтан. Отдышись, а то будет хуже. - Так вот, я говорил, что это не предательство, Пьер. Они же открыли ворота своим, бирманцам. Но найти и покарать их надо. - Некоторые уже убежали к осаждающим, пока ворота были открыты, - заметил Арман. - Скоро в городе из местных мало кто останется, - сказал Пьер. - Доверие к властям полностью утрачено. - Да, теперь дела наши пойдут намного хуже, - сказал капитан. - Почему, капитан? - спросил Фернан, глядя на его бледное лицо. Эжен-старший с трудом приходил в себя. - А потому, что постоянно будем ожидать каких-либо неприятностей от местных жителей. Уследить за всеми невозможно. Мы постоянно будем испытывать страх и недоверие друг к другу. - Вон ведут двух пленных бирманцев, - обратил внимание друзей Пьер. - Сейчас их как следует помучают, а потом повесят. Зрелище не из приятных. - Капитан отвернулся и прикрыл рукой глаза. Тут же на площади де Бриту распорядился разжечь костер, и схваченных стали пытать раскаленным железом. Их вопли и стоны разнеслись по всему городу. Полчаса спустя пленники, не сказав ничего вразумительного, да скорее всего, они ничего важного и не знали, были повешены в воротах.

Потянулись нерадостные дни, голод становился все ощутимее, пороха оставалось все меньше. Осажденным удалось отбить еще один штурм, но он был более упорным и кровопролитным. Тринадцать португальцев сложили головы, было много раненых. Пьер тоже получил небольшую рану в бок, а Фернан поймал стрелу, но она лишь проткнула кожу на левой ладони. Зато был сильно ранен Юсуф. Он лежал на циновке в ближайшем доме сбежавшего купца, и глаза его горели лихорадочным блеском. Раненый с трудом дышал и все просил пить. Пьер находился рядом, лечил его травами и мазями, но здоровье татарина не улучшалось. Стрела засела глубоко в боку, и наконечник вытянуть не удалось. Юсуф кашлял, кровавая пена выступала на его губах. - Ну что, выживет? - спросил капитан у Пьера, когда они отошли умыться и выпить по глотку вина. - Скорее всего, нет, капитан. Слишком серьезное ранение. - Жаль, сильный был человек и отличный солдат. Плохо, что Гардана нет рядом. Кто закроет ему глаза и проводит в последний путь? Он же не христианин. - Что же можно сделать с этим, капитан. Такова, значит, воля Господня. Юсуф умер ночью. Утром друзья похоронили его в вырытой наскоро могиле. Сверху навалили большой камень без надписи и отметины. Времени и сил на все это уже не было.

С крепостных стен было видно, что бирманцы готовятся к чему-то. Они подтягивали ближе к стенам пушки, их отряды перемещались по пригороду и концентрировались большими колоннами. - Чего ждет де Бриту? - восклицал Пьер, глядя на все эти приготовления бирманцев. - Ведь и дураку ясно, что самое время ударить из всех имеющихся у нас пушек и разметать это сборище по кускам! А выйти из крепости и довершить начатое мушкетным огнем и шпагами нам уже не составит труда. - Скорее всего, ты прав, Пьер, - ответил Арман. - Но де Бриту, видимо, считает иначе. - У нас еще есть порох на пять-восемь выстрелов на каждую пушку. Этого вполне хватит для полного разгрома. Ладно, пусть не разгрома, но паники и неразберихи в войске будет предостаточно. А что нам нужно еще? Бирманцы не выдержат такого огня и в ужасе станут разбегаться. Вот тут бы их и прикончить, выйдя на вылазку. - Как хорошо было бы, Пьер, если бы тебя поставили во главе наших доблестных войск, - воскликнул Арман не то серьезно, не то с некоторой издевкой. Пьер поглядел на друга странным взглядом. В нем читалось неодобрение, возмущение и непонимание. Капитан Эжен успокаивающе поднял руку, призывая обоих прекратить бесполезный разговор. Он понимал, как тяжело друзьям сохранять хорошие отношения и не скатиться к перепалке. Невзгоды осады всем осточертели, накалили нервы, и теперь по всякому ничтожному поводу можно было ожидать вспышки гнева любого человека, даже самого спокойного.

Глава 13

Всеобщее уныние быстро распространилось в городе. Португальцы уже не верили в победу и помощь из Гоа. Все чаще и чаще они поглядывали на залив, где уже не виднелось ни одного судна. Рейд опустел, и лишь одинокий заброшенный бот покачивался у причала. В этих взглядах сквозила неприкрытая жажда улизнуть из ловушки, устроенной проклятым Анаутпетлуном. И де Бриту, этот авантюрист и искатель приключений, вызывал теперь лишь раздражение. Они кляли его за то, что тот отказался сдать город и поступить на службу к королю Бирмы. И теперь португальский гарнизон должен был терпеть голод, раны и испытывать страх за свою судьбу. - Да, не позавидуешь нашему досточтимому де Бриту, - говорил капитан. Он чувствовал себя неважно, поглядывал на друзей, и в глазах его светилась мольба о прощении. - От него скоро отвернутся все португальцы. - Капитан, а разве это так неожиданно? - Пьер стал несколько раздражителен и с трудом сдерживал гнев, часто охватывающий его в последнее время. - Мы ведь завоеватели, искатели приключений и богатств. Разве иначе мы можем себя вести в чужих странах? - Это так, мой друг. Но все же можно было бы что-то иметь и за душой. - Это если душа есть, - подал голос постоянно молчавший Арман. - Ну, душа у всех есть, мой Арман, - обиделся капитан. - Смотря какая, капитан. Во всяком случае, души бродяг и авантюристов не стоят очень дорого. А у наших португальцев они и того хуже. - Друзья, не стоит так резко говорить, - вмешался в разгоравшийся спор Пьер. - Не так хороши наши дела, чтобы еще и ссориться из-за пустяков. - Верно, Пьер, - заметил Фернан, который в последнее время был особенно хмур и неразговорчив. - Что толку болтать, если скоро нас всех вздернут. - Не надо так мрачно шутить, Фернан. - Капитан непроизвольно потрогал ладонью загорелую шею. - Однако поглядите, друзья, - обратил внимание компании на неприятельский лагерь Арман. - Уже третий день бирманцы что-то спешно готовят. Сколько суеты и приготовлений. Что бы это означало? - Готовят новый и последний штурм, мой Арман, - ответил Пьер, оглядывая лагерь противника. - Раньше этого не было, Пьер. Раньше бирманцы так не волновались. - Подождем малость, и все станет ясно, друг мой. Осталось недолго. - Между прочим, вчера скрылись трое португальцев. Они попросту сбежали, - в голосе Армана слышались нотки зависти и надежды, но никто не отозвался на его намек, и он замолчал. Над крепостью прозвучал звук рожка, призывавший защитников занять свои боевые места. И капитан заметил: - Видно, и начальство беспокоится по поводу суеты у бирманцев. - Ладно, друзья, - сказал Пьер, вставая, - пошли по местам. Видимо, скоро и штурм начнется. Они не успели попрощаться друг с другом, как в разных местах страшно загрохотало. Столбы дыма и пыли взметнулись над крепостью. Вопли и крики защитников покрыл общий боевой клич бирманцев. Они двинулись к крепости. - Это бирманцы все же заложили мины под стены, - в страхе сообщил свои соображения Арман. - Теперь они ворвутся в город, и тогда всему конец. - Не торопись, Арман, - ответил Пьер с улыбкой обреченного. - Может быть, и не судьба еще нам встретиться с Господом Богом. Редкая пальба мушкетов и одинокий выстрел пушки явно показывали, что защитники не спешат отбивать атаки противника. Португальцы отбегали подальше от проломов, куда устремились колонны бирманцев, а туземные друзья португальцев откровенно бросали оружие и разбегались в разные стороны. - Все, друзья, - сказал очень спокойно Арман, - театр закрывается. Пьеса окончилась, зрители могут покидать свои места. - Да, друзья, сопротивляться бесполезно, - ответил капитан с сожалением в голосе. - Арман прав, театр закрывается. Друзья переглянулись. Кругом суетились португальцы, хотя их осталось не более сотни. Они с опаской поглядывали, как толпы бирманцев заполняют крепость. Многие португальцы уже побросали оружие и ждали, когда их захватят в плен и отведут в место их сбора. Всех европейцев действительно тут же с криками и воплями окружили, наставив мушкеты и пики, опасаясь, что те начнут сопротивляться. Но дух защитников города был так подавлен, что об этом никто из них даже не задумывался. - Пошли, нас приглашают вниз, видимо, на площадь, - сказал капитан и осторожно положил отстегнутую шпагу на парапет. - Да, капитан, - ответил Фернан, - можно спускаться, нас приглашают. Всех пленных согнали на площадь, обыскали, отобрали оружие и ценности и приказали сесть на землю. Весь город уже заполнили воины-победители. В крепости осматривали пушки, складывали горы мушкетов и холодного оружия, стаскивали убитых к валам, где для них уже готовили братскую могилу. В такую жару трупы никак нельзя было оставлять без погребения. Пленные сидели, хмуро оглядывались по сторонам и ждали, что с ними будет. - Если мне предложат службу, я не откажусь, - слышался голос португальского солдата, сидящего недалеко от наших друзей. - Если предложат, - ответил его товарищ. - Я бы тоже хотел получить такое предложение, да можно ли надеяться? Это был бы хороший выход из нашего идиотского положения. - Да, большинству этих проходимцев нет разницы, кому и где служить, - сказал капитан, услышав разговор. - Это их профессия, капитан, она рассчитана именно на такое понимание жизни, - ответил Пьер. - Эти идальго, потерявшие у себя на родине все, более ничего и не умеют. - Это не мы виноваты, Пьер, - заметил Фернан, защищая своих соотечественников. - Просто нравы нашего народа, наверное, не соответствуют требованиям времени. Да и не только нашего. - Глядите, король бирманцев въезжает на площадь! - вскричал Арман. Огромная свита короля Анаутпетлуна на прекрасных лошадях, разукрашенных драгоценной сбруей, входила в ворота крепости. Впереди на белоснежном коне восседал сам король в тюрбане с огромным рубином на лбу. Следом за ним величественно вышагивал его белый слон, обвешанный золотыми цепями и украшениями. На спине слона красовалась затейливая башенка, полуголый погонщик помахивал позолоченным хлыстом. Пленных подняли, выстроили в ряд полукольцом. Де Бриту стоял вместе с У Теном. Бледное лицо его выдавало внутреннюю борьбу. Он был подавлен и старался выглядеть достойно. Его соратник и друг У Тен казался более спокойным. Он был одет в праздничные одежды с украшениями на голове и груди. У де Бриту было лишь одно украшение - золотая цепь с бляхой, на которой был изображен какой-то святой. Анаутпетлун остановил коня, раб овевал его огромным опахалом из разноцветных перьев павлина. Медленно он осматривал пленных и наконец остановил взгляд на де Бриту и У Тене, Недавние враги молча взирали друг на друга. Король был величествен, подчеркнуто спокоен и находился в радужном настроении. И не удивительно. Последний оплот сопротивления рухнул, и он теперь являлся полновластным правителем всей Бирмы. Было от чего радоваться. Советник приблизился к королю и что-то зашептал ему на ухо. Король кивнул, тронул коня серебряными шпорами и остановился в двух шагах от своих врагов. В напряженной тишине раздался его голос. Он говорил по-бирмански, и толмач тут же переводил его слова на португальский: - Поздравляю вас, господа, с окончанием столь многотрудной войны. Последняя провинция страны теперь в моих руках. Я очень рад этому и по случаю победы предлагаю вам просить у меня милости и прощения. В этот радостный и знаменательный день я готов все забыть и принять вас на свою службу. Воцарилась гробовая тишина. Никто не мог подумать, что король будет так щедр и благосклонен. Португальцы перешептывались, на их лицах появилось выражение надежды и даже радости. - Королю не следовало бы говорить де Бриту о службе, - наклонился к Пьеру капитан Эжен. - Это для него неприемлемо. Хотя как знать. - Однако де Бриту молчит. Он обдумывает услышанное, значит, колеблется. Затянувшееся молчание прервал голос У Тена: - Великодушие короля всем известно. Благодарю за столь лестное предложение. Но, король, мне нечего предложить тебе взамен. И я вынужден отказаться, уж прости меня, раба твоего. - И на губах У Тена заиграла ироническая усмешка. Король понял издевку, но не подал вида. А У Тен продолжал после короткой паузы: - Досточтимый король, я отказываюсь от твоего предложения, потому что мой давний друг де Бриту тоже не примет твоего предложения. Он сам король и не может опуститься ниже тебя. Я уверен, что он поддержит меня в столь трудное для нас время. Мы проиграли, так стоит ли цепляться за то, чего уясе никогда не будет? - Что мне ответит де Бриту, или, как его здесь зовут, Маун Зинга? Де Бриту гордо поднял голову, посмотрел в глаза своему лютому врагу, но ненависти в его взгляде не было. И он ответил: - Король, мне нечего добавить к словам моего друга У Тена. Я его полностью поддерживаю и благодарю за дружбу и верность, - с этими словами де Бриту обнял У Тена и поцеловал его в губы. - Что ж, - ответил король Анаутпетлун, не меняя выражения лица, - такой ответ меня удовлетворяет. Мне было приятно поговорить с благородными людьми. Прощайте, и пусть ваш Бог будет с вами в трудную минуту. Он тронул коня, и процессия медленно проследовала дальше, оставив португальцев стоять на площади под палящими лучами солнца. Неожиданный ответ де Бриту и У Тена заставил всех пленных португальцев иначе поглядеть на эту пару. Их решимость и благородство на время вселили в души этих пропащих людей некоторую растерянность и неуверенность. Однако продолжалось это недолго. Вскоре на де Бриту опять смотрели как на чудака и недоумка. Его поступок не укладывался в загрубевшие души бродяг. Это было не для них. - Интересно, что с нами будет? - воскликнул один из португальцев. - Думаю, что нам опасаться нечего, если даже нашим начальникам предложили помилование! - воскликнул другой солдат, радостно оглядывая своих товарищей. - Ты думаешь, что нас отпустят? - А на кой черт мы им нужны, если нас не наймут на службу. - Война прекратилась, и в нас уже не нуждаются. Всех пленных отправили на окраину города, где заперли в заброшенном доме, приставив внушительную охрану. Де Бриту и У Тена отделили и увели в неизвестном направлении. - Хоть отдохнем малость от всех этих страхов и войны! - вздохнул с облегчением Фернан. - Откровенно говоря, мне осточертело все это! Быстрее бы закончилась эта история, и я отправился бы домой. Жаль, конечно, что денег мало скопил. - Ты их еще сумей сохранить, Фернан, - заметил Арман. - Хорошо, что мы их на себе не таскали, а успели спрятать. Некоторые вообще всего лишились. - Как все же победители поступят с де Бриту? - спрашивал друзей капитан. - Думаю, что казнят. Они сами намекнули нашему королю об этом, и тот, судя по всему, согласен. Да и что ему остается? Одна морока с ними. - Фернан безнадежно махнул рукой. - Чего гадать раньше времени. Теперь у нас будет много времени для отдыха. Все рано или поздно узнаем, - это Пьер подал свой голос из угла, где он решил обосноваться на ночь. - Нам больше ничего и не остается делать, друзья, - ответил капитан. Казалось, он был доволен всем случившимся. Скорее всего, ему надоело быть советником, которого мало слушали и от которого ничего давно уже не зависело. На следующий день всех пленников еще до полудня вывели на площадь. Там уже стояли плотные ряды бирманских воинов, окружавших два громадных креста, сколоченных из обтесанных бревен. Они возвышались над толпой, которая собралась по призыву глашатаев и теперь шепталась в ожидании интересного представления. Всем стало ясно, для чего приготовлены эти кресты. - Не завидую я нашим несчастным приговоренным, - шепнул Пьер Арману, когда они разместились в первых рядах, сразу же перед цепью бирманских воинов. - Само собой, Пьер. Однако гляди, нас поставили так, чтобы мы хорошо видели казнь, Символично, не правда ли? - Может быть, оно и так, Арман. Во всяком случае мне не хотелось бы смотреть на их мучения, - ответил Пьер, старательно избегая называть имена тех, для кого приготовлены эти орудия смерти. - А почему кресты стоят уже в ямах, да еще в наклонном положении? - спросил кто-то из португальцев. - Видимо, для того, чтобы все мы видели, что здесь готовится, - ответил голос. - Несчастные! Над площадью стоял неумолчный тихий ропот голосов. Бирманцы поглядывали на португальцев равнодушными глазами, мечтая поскорее оказаться дома, у своих очагов, в кругу своих семей. После долгого томительного ожидания послышались звуки труб, цимбал и барабанов. Их дробь взбудоражила зрителей. Головы их повернулись в сторону дома, из которого выходила процессия буддистских монахов в оранжевых хламидах. За ними шли де Бриту и У Тен. Они были бледны, но головы держали высоко и сохраняли гордое и одновременно печальное выражение лиц. Дальше шествовали бирманские солдаты в пышных праздничных одеждах с секирами в руках. Толпа затихла. Все взоры устремились на осужденных. Португальцы тихо ругались и возносили молитвы, призывая в помощь всех святых и мучеников. Процессия остановилась на середине площади. Де Бриту бросил мимолетный взгляд на кресты и отвернулся. У Тен смотрел на орудия казни дольше, потом вздохнул и опустил голову. Но тут же снова поднял ее, прислушался и сделал попытку улыбнуться, так как голоса, привлекшие его внимание, принадлежали его родственникам. Они прощались с главой рода, не решаясь на отчаянные вопли и причитания. У Тен гордо вздернул свою массивную голову, вяло взмахнул рукой, но улыбка получилась вымученной и вялой. Глашатай прокричал толпе обо всех прегрешениях осужденных, об их личном желании покончить счеты с этим миром. Толпа гудела непонятно, буддийские монахи бормотали слова молитв. К осужденным подошел священник, облаченный по такому торжественному случаю в праздничные сутаны. Де Бриту опустился на колени, и священник стал что-то шептать ему на ухо. Де Бриту молитвенно сложил руки, слушал внимательно, потом истово перекрестился. Священник тоже перекрестил несчастного и отошел в сторону, к толпе португальцев. Палачи схватили осужденных, другие бирманцы повалили кресты на землю. Замелькали молотки, послышались стук и стоны недавних правителей города. Наконец кресты усилиями десятков бирманцев медленно поплыли вверх, встали вертикально, и все увидели привязанных и прибитых к ним осужденных. Их лица были белы, искажены гримасами боли и страдания, но казнимые и сейчас старались сохранить свое достоинство. Ропот прошелестел по толпе, усилился было, потом тут же смолк, и в наступившей тишине было слышно, как натужно и тяжело дышат люди, прибитые к крестам. Рабочие старательно и торопливо засыпали основания крестов землей, утрамбовывали ее ногами, мельком вскидывая головы вверх, глядя на мучеников. Четверть часа спустя португальцев погнали назад, окружив их плотным кольцом вооруженных бирманцев. - Почему король не пришел поглядеть на казнь своих врагов? - спросил Арман, низко опустив голову и шаркая ногами по дорожной пыли. - Для него это не ахти какое зрелище, - ответил капитан. - Он показал себя достаточно благородным человеком, чтобы опускаться до зрелища казни. Я его прекрасно понимаю. - Однако де Бриту и У Тен держались достойно, - заметил Фернан. - Мне очень жаль, что так все получилось. - А мне кажется, что де Бриту решил так поступить из соображений личного характера, - пояснил капитан. - Его мечты о собственном королевстве не осуществились. Все планы рухнули, и теперь у него за душой ничего не оставалось. Стоило ли в таком случае жить? Вот он и решил, что не стоит. - Я бы никогда на такое не решился! - воскликнул Арман. - Все же жизнь у нас одна, она дана Богом, так правомочно ли отнимать ее не по велению Божьему? - Кроме веления Божьего, Арман, - ответил Пьер, - существуют и веления души и сердца. Думаю, что он поступил благородно и правильно. Мне жаль его. - Как хорошо, что он успел отправить семью в Гоа, - сказал капитан. - Теперь его жена, несчастная донна Анна, стала вдовой, но находится в кругу своей семьи и родственников. Все же она дочь вице-короля, и он не оставит несчастную женщину без внимания. - Но что бы могло произойти, если бы помощь из Гоа пришла? - спросил Фернан, мечтательно поднимая глаза к небу. - Скорее всего, агония Сириама продолжалась бы еще какое-то время, - ответил капитан. - Месяц, может, два, но потом все же наступил бы теперешний момент. - Ты так думаешь, капитан? - спросил Пьер с любопытством. - Я уверен в этом, Пьер. Португалия с Испанией слишком ослабели, а бирманские силы сейчас на подъеме. Уверен, что бирманцы просто использовали свой шанс в полной мере. Время Португалии прошло, господа. Сейчас наступают другие времена. - Какого же черта ты позвал нас сюда?! - взорвался Фернан. - Но, дорогой Фернан, я это осознал лишь недавно, а тогда, будучи советником де Бриту, я был уверен в том, что удача будет на его стороне. Наступило молчание. Колонна пленников приблизилась к дому, где их содержали. Бирманцы пересчитали их, запустили в двери, закрыли их, выставили охрану. А вечером их оглушили новостью. Все пленники должны были утром отправляться на север на поселение в верховья Иравади. Никто не был приглашен на службу. Португальцы заволновались, разозлились, пытались протестовать, но их никто не слушал. - Однако выбраться оттуда можно будет? - спрашивал Арман, никак не могущий воспринять это пожизненное заключение. - Кто же это может точно сказать, мой ДРУГ» - ответил капитан печально. Пьер был оглушен известием и молча переживал эту новость. Его мысли полетели в Марсель и там закружились вокруг семьи, дел, друзей. Фернан погрузился в меланхолию. Он молчал, шагал по тесной комнате и что-то про себя бормотал. Пьер с опаской на него поглядел, вопросительно глянул на капитана, но тот пожал плечами. Ночь прошла в тревогах и тихих разговорах. Пленники обсуждали свою участь и предстоящую жизнь на поселении. Куда их загонят, никто не знал, но все были уверены, что близко это не будет, и страшились того, что это поселение окажется постоянным, до самой смерти. Рано утром всех вывели на улицу, построили и повели в порт. Проходя по площади, португальцы бросали прощальные взгляды на осужденных и с изумлением увидели, что де Бриту еще жив и смотрит на них глазами, затуманенными страданием и отчаянием. У Тен, казалось, был уже мертв. Капитан остановился перед крестом, где мучился де Бриту, поглядел на сириамского короля, понял, что тот почти ничего не понимает и не ощущает, кроме страданий, но сказал все же: - Прощай, король Сириама. Ты навеки останешься в истории, как Маун Зинга. Мы будем помнить тебя, де Бриту! Прощай! Де Бриту Что-то промычал страдальческим голосом, капитан отвернулся, незаметно смахнул слезу и поплелся дальше, подгоняемый стражником. - Как долго он мучается, - прошептал Пьер, бледнея лицом. - Сколько же ему приходится страдать. Бедный де Бриту! Господи, помоги ему в его тяжкую пору, дай сил вытерпеть все это! И еще долго португальцы оборачивались на крест де Бриту, пока он не исчез за одним из поворотов улицы. Довольно большой корабль местной постройки стоял у причала. Матросы с любопытством смотрели, как португальцы грузились на него под усиленной охраной бирманских и монских воинов. Им приказали сесть на палубу в два ряда друг против друга. Быстро обмотали всем талии длинной веревкой, концы которой накрепко привязали к мачтам. Теперь они не могли передвигаться и можно было лишь вставать, но и то, когда это делали несколько человек сразу. Якоря подняли, прозвучала команда капитана отдать швартовы, гребцы ударили веслами, и судно медленно тронулось к устью реки. Ветер был неблагоприятный, и приходилось долго и утомительно грести, пока не вошли в реку. Залив остался позади. Потянулись низкие берега реки Рангун. Она несколькими протоками соединялась с Иравади, и потому считалось, что дельта у них одна. Сидеть было неудобно, солнце уже палило нещадно, а тени от парусов не было. Даже пить давали редко. Покормили только после полудня, когда разнесли в плотно связанной корзине рассыпчатый рис без всякой подливы. Каждый получил один банан на закуску и кружку теплой воды прямо из реки. В Дагоне перешли в протоку и через два дня вошли в основное русло Иравади. Эта большая река была переполнена лодками и судами различной величины. Низменные берега зеленели рисовыми посадками и редкими полями бананов и пальм. Буйволы неторопливо трудились в грязи, а маленькие погонщики зычными голосами понукали их. Мутные воды катились к морю равнодушно и бесстрастно. Так же равнодушно относились к пленникам и бирманцы на корабле. Их просто почти не замечали, иногда с любопытством рассматривали, но никогда не заговаривали. Возможно, никто не понимал португальский, а может быть, им просто запрещали это. Мимо проплывали города, селения, но корабль нигде не останавливался. Ветер переменился, и матросы поставили паруса. Пленники воспрянули духом. Теперь в тени парусов можно было несколько передохнуть от одуряющего солнечного зноя. Они придумали возможность всем насладиться недолгой тенью. Передвигаясь по кругу, все рано или поздно попадали в тень, независимо от местонахождения. Бирманцы посмеивались, глядя на такую игру. Кормили пленных два раза в день, и голод терзал их отощавшие тела и жадные желудки, вечно требующие все новой и новой пищи. А она состояла в основном из риса, бананов, иногда куска рыбы. Хлеба бирманцы не употребляли, а печь его специально для пленников не считали нужным. Так прошли большой город Хензаду с его многочисленными ступами и толпами оранжевых буддистских монахов, обилием лодок, снующих по реке. Город Пром увидели издали на закате и опять же не остановились. Португальцы стали ворчать, жаловаться, но их никто не слушал. - Как тоскливо вот так тащиться по этой проклятой реке! - не раз восклицал Арман. Он сильно страдал от потери свободы, над ним часто и зло подсмеивались, он злился, грозился, но ничего поделать не мог. - Я слыхал, что почти половину пути мы уже прошли, - заметил капитан Эжен. Его слова как-то оживили пленников. Стало быть, конец пути близко, скоро они будут у того места, что отведено им для жительства, - Все же я никак не могу привыкнуть, что нас везут на вечное поселение! - Пьер горестно скорчил лицо, обросшее седеющей бородой. - Как же моя семья, как Эжен, что он подумает и что будет делать? Все так горестно и печально! - Он в отчаянии покачал головой. - Судьба, Пьер! - Арман похлопал друга по плечам. - Вот и получается, что без семьи намного проще и лучше. Нет забот об этом, нет и печали. Всюду можно раздобыть себе дом. Правда, временный, но и все мы на этой земле временные, не так ли? - Он обвел сидящих взглядом, но его никто не поддержал, и Арман замолчал, как бы обидевшись. Неожиданно стал прихварывать Эжен-старший. Слабость и потеря аппетита, постоянные недомогания заставляли его почти все время лежать в тени. Он похудел, глаза запали. Друзья ничего не могли с этим поделать. Бирманцам он тоже был не нужен. Пьер волновался, требовал помощи, но его или не понимали, или не обращали на него внимания. Те полсотни слов, что знал Пьер, мало ему помогали. - Друзья, не стоит так волноваться, - не раз говорил капитан. - Что с того, что я приболел? Это так естественно в моем возрасте. - Капитан говорил с передышками. - Последнее время я слишком переволновался и многое пережил, это не могло не оставить следа на моем здоровье. Успокойтесь, прошу вас. - Как мы можем успокоиться, капитан? - Пьер с недоумением смотрел на него. - Мы столько лет тебя знаем, ты должен напрячь волю и выздороветь. Ты же можешь это сделать, самне раз учил нас. - Пьер, дорогой, откровенно говоря, мне уже надоело жить. Я все чаще вспоминаю нашего короля де Бриту. Он правильно поступил, что позволил отнять у него его жизнь. Зачем она ему теперь была бы нужна? Он слишком много потерял, чтобы жить с тем, что осталось. - Но что ты, капитан, потерял? Ты еще не так стар, чтобы готовиться отправляться к праотцам. Возьми себя в руки. - Ты прав, Пьер. Но воля моя сломлена, хотя я и не жалуюсь. Мне почти хорошо. И та слабость, что наваливается временами, мне совсем не мешает. Боюсь лишь быть обузой вам, друзья. Прошу вас, не допустите этого. - О чем ты говоришь! - Пьер даже разозлился, но капитан стал успокаивать его, говоря: - Не надо горячиться, мой друг. Вот ты-то как раз обязательно должен вырваться из этого ужасного места. Тебе здесь никак нельзя оставаться. У тебя семья и дети, ты им необходим, а что я? Я один, и мне на все уже наплевать. Наконец корабль остановился. Пленников высадили на берег, и все почувствовали, как ослабели их мускулы за время сидения на палубе. Под усиленным конвоем их отвели в обширный сарай, где и заперли, выставив большую охрану. Они находились в селении, расположенном в устье реки Пху. Впереди находились большие города и бывшая столица Бирмы город Мандалай. Как видно, мимо этих городов решено было пленников не везти. Всех пленников с утра гоняли на работы по выгрузке и загрузке товаров на суда, останавливавшиеся у небольшого причала. Лишь трое португальцев были освобождены от работ и в том числе капитан. Они были больны и с трудом передвигались. Неделю спустя часть португальцев была поса-экена на большую лодку и отправлена куда-то вверх по реке Пху. - Неужели мы уже на месте, и теперь нас просто рассовывают по разным обиталищам? - интересовался Пьер, провожая лодку глазами. - Скорее всего, это так и есть, - отозвался Фернан. - Быстрее бы оказаться хоть где-нибудь. Осточертело все это! Через день вторая группа пленников числом в двадцать человек была отправлена в том же направлении, что и первая. - Скоро и наша очередь, видимо, настанет, - тоскливо произнес Пьер. Так и случилось. Одиннадцать человек были посажены в лодку, связаны по парам и посажены на скамьи. Гребцы ударили веслами. Пху была намного меньше Иравади и не поражала многоводностью. По пути попадались редкие селения в десяток и меньше хижин. Жители с любопытством и страхом провожали диковинных в этих местах людей, громко переговаривались на незнакомом наречии. Извилистая река не позволяла быстро добраться до места. Лишь на следующий день их высадили на берег, покрытый пальмами и банановыми плантациями. В отдалении просматривались редкие прозрачные строения из бамбука, покрытые листьями пальм и бананов. Толпа местных жителей собралась, все молча смотрели на выгрузку, боясь подойти ближе. Они впервые видели белых людей, которые вызывали в них страх. Толмач подозвал старосту селения, поговорил с ним, указывая на португальцев. На лице старосты явно читался страх, но он согласно кивал, кланялся, и вслед за ним кланялись и кивали еще несколько жителей. Потом толмач подошел к группе пленников и сказал на ломаном португальском: - Вам жизнь тут, феринджи. Слушать староста, бег - смерть! Работа, жить, дети, жена, дом. - После чего повернулся и направился к лодке. Португальцы переглянулись, оглянулись на жителей, стоящих в нерешительности невдалеке. - Что теперь нам делать? - спросил Жоан, один из португальцев. - Ты же слышал, что сказал толмач. Работать, жениться, нарожать детей и жить, как нам в голову взбредет. - Кривой, как звали второго португальца, оглянулся по сторонам и добавил: - Бежать, как я понял, некуда, а если поймают, то убьют. Смерть нам будет избавлением от всех бед. - Ну, старина, - обратился Арман к старосте, - говори, куда и как нам устраиваться? Нам надоело это путешествие, и мы хотим побыстрее устроиться на новом месте. Староста понял, что обращаются именно к нему, но перепуганное лицо говорило о том, что слов Армана он не понял. Он что-то пробормотал нечленораздельное, указал куда-то вдаль, поманил боязливо рукой и неторопливо пошел от реки, поминутно оглядываясь на португальцев. - Пошли за ним, - махнул рукой Кривой. Они прошли шагов двести и вышли на заросшую бурьяном и кустарником небольшую площадку, когда-то застроенную хижинами. Староста обвел рукой место, показал жестами, что надо строить хижины, и торопливо удалился. - Все, друзья, - сплюнул Жоан, грязно выругавшись. - Пришли на место! А как тут жить? Чем питаться? - Наверное, - заметил Пьер, - сперва надо построить жилища для себя. Потом пойдем к старосте и потребуем пищи. Началась обычная в таком деле кутерьма. Выбирали место для строительства, спорили, ругались, но в конце концов пришли к выводу, что надо вначале построить три большие хижины, а потом видно будет. Надо сперва освоиться и оглядеться. Появились несколько крестьян и бросили невдалеке инструменты для работ. - О нас даже заботятся! - воскликнул Арман, выбирая себе большой широкий тесак, служивший, видимо, не одному поколению крестьян. - Я уже вооружен, ребята! Можно приступать. И работа началась. Вялая, с неохотой, но жить и как-то обустраиваться все-таки надо.

Глава 14

Флотилия из четырех судов медленно проходила узкий залив, направляясь к причалам Сириама. Воды реки уже смешивались с морскими, выделяясь разноцветными струями. Флагман, большой старый галион, четыре мачты которого несли целую гору парусов, слегка накренившись на правый борт, шел впереди, ведя за собой три небольших судна. Самое маленькое шло несколько в стороне. Это был двухмачтовик с косыми парусами и довольно острыми обводами корпуса. Невысокая кормовая надстройка несколько удивляла, это было новшеством в корабельной архитектуре. На баке стояли Гардан и Эжен, опершись на планширь. Они с интересом и волнением всматривались в очертания берегов, торопя появление знакомых очертаний города Сириама. Волнение их было понятным. Что там с их друзьями и соратниками? Сумели ли они продержаться эти месяцы, когда путешественники отсутствовали? Особенно волновался Эжен. Его отец был там, что с ним теперь? - Как медленно мы ползем! - нетерпеливо воскликнул Эжен. - Неужели нельзя быстрее идти? - Можно, но не положено. Флагман опережать нельзя, мой Эжен. - Я так боюсь, что что-то может случиться, дядя Гардан! - Согласен, мой дорогой, но что можно поделать? Я тоже переживаю, тем более что предчувствие мне говорит, что дела там совсем плохи. - Эти твои слова, дядя Гардан, меня так пугают! Неужели мы опоздали? - Думаю, что да, мой Эжен. Однако я не считаю, что Пьер в опасности. - Ты, дядя, уже сколько раз меня пугаешь этим. Скоро мы все узнаем и без твоих догадок. - Узнаешь ты именно то, что я уже сказал тебе, Эжен. - Вон, вижу колокольню нашего собора! - Эжен чуть ли не прыгал от возбуждения. - А правее ступа видна, но без золотого покрытия. Еще час времени, и все станет известно, дядя! Флотилия медленно продвигалась вперед. На флагмане прозвучал сигнал приготовиться к бою. Видимо, капитан не был уверен в ситуации на берегу и решил перестраховаться. Гардан послушал, потом произнес уверенно: - Нам готовность ни к чему, Эжен. Мы стрелять не собираемся. Да и галиону не придется расходовать порох. Все обойдется миром. Наконец Сириам стал виден целиком. Массы народа толпились на пристани. От нее отвалила лодка, гребцы торопливо налегали на весла. Навстречу с флагмана отчалила шлюпка, где-то в полумиле от берега лодки сошлись. - Что они там обсуждают? - недоумевал Эжен, рассматривая лодки в подзорную трубу. - О чем можно так долго говорить? И на берегу странные люди видны. Когда лодки разошлись в стороны и португальская шлюпка была принята галионом, на нем вскоре появился сигнал: стоять на месте, на берег не сходить, берег занят неприятелем. - Что это?! - воскликнул Эжен, глядя испуганно на Гардана. - Скорее всего, Эжен, крепость сдалась, и мы опоздали. Другого объяснения я не нахожу. Стало быть, придется о судьбе наших друзей узнавать самостоятельно. Это нужно хорошенько обдумать. Эжен лишился слов. Страх за отца, невероятность событий заставили его судорожно схватить подзорную трубу. Он теперь методично обшаривал взглядом берег, город, искал доказательства правоты слов Гардана. И он их нашел. Он видел бирманских воинов, слонов и конных солдат и ни одного португальца. Зато на главной площади Сириама юноша увидел два креста и на них двух казненных. Узнать он их не мог, но сердце его сжалось от дурных предчувствий. - Дядя Гардан, гляди, - сказал он, протягивая тому зрительную трубу, - там какие-то люди распяты на крестах! Кто бы это мог быть? Гардан молча взял трубу. Он долго разглядывал кресты, потом повернулся к Эжену. - С такого расстояния я не могу узнать их, но это могут быть только де Бриту и У Тен. Больше некому там висеть, на крестах. Лишь эти двое достойны такой чести, - закончил он с сожалением. - А как же остальные, отец? Что с ними? - Юноша был готов чуть ли не трясти Гардана. - Потерпи, Эжен! Скоро узнаем. - О Господи! - Эжен торопливо крестился. - Как же так! Значит, все погибло? Тогда зачем, зачем нам сюда было приезжать, в такую даль, дядя? - Кто мог заранее знать об исходе задуманного дела? Один Бог, Эжен. - Но как же отец и все остальные? А если они погибли? Или в плену? Что тогда? - Он судорожно вцепился в планширь, кусая губы и чуть ли не плача. - На то она и война, сынок. Будем ждать вестей. Сейчас нас на берег все равно никто не пустит. Подождем. Отдохнем пока, а вечером уйдем на юг, подальше от этого места. - Зачем? А как же отец и его друзья? - Надо все хорошенько взвесить, обдумать и разведать, Эжен. Так просто в этом деле нельзя разобраться. - Но у нас груз, и не только наш! Что с ним делать? - Теперь он будет наш, Эжен. Нам будут нужны деньги. - Гардан хитро улыбнулся. Эжен был сбит с толку, обескуражен, оглушен. Он ничего не мог понять, в голове бушевал сплошной шквал мыслей, вернее, их обрывков. Что предпринять, к кому обратиться за помощью? Где отец? Что будет, если он его не найдет? Как смотреть в глаза матери и сестрам? Что делать, что же делать?! - Дядя Гардан, а мы можем что-нибудь предпринять для помощи отцу? - Вначале надо узнать, живы ли они, Эжен. И не терзай себя пустыми мыслями. Я все обдумаю и все тебе расскажу. А теперь идем обедать. Пора уже. - Гардан махнул рукой, приглашая в каюту. - Какой тут обед, дядя! Я ничего не хочу! - Юноша в волнении то всматривался в берег, то оглядывал море. Может быть, отец все же вырвался из города? Он же старый морской волк, он не пропадет!

Поздно вечером судно снялось с якоря и тихо ушло в море, пользуясь береговым бризом. Утром залива уже не было видно. Не совсем попутный ветер не позволял развить хорошую скорость, приходилось лавировать. Эжен почти всю ночь не сомкнул глаз, все думал и думал об отце, прикидывал, рассчитывал, но так ничего и не придумал. Потом он бросил это бесполезное занятие, решив во всем положиться на Гардана. Утром он спросил наставника: - Дядя Гардан, куда мы сейчас? - Надо избавиться от груза. У нас много мушкетов, пороха и припасов для пушек. Вот все это и надо продать и облегчить судно. Так мы будем идти быстрее. Эжен не стал больше приставать к Гардану - тот был занят расчетами пути и планированием своих действий. Он был озабочен, и это Эжену не понравилось. Тоска и тревога вновь охватили молодого человека. Через две недели, показавшихся Эжену годами, Гардан решил зайти в порт Тавой, где он бывал и раньше. Осторожно пройдя архипелаг Москос, судно вошло в узкий и длинный залив, в глубине которого и расположен город. - Здесь мы отстоимся, оглядимся и решим, что и как надо делать, - уверил он Эжена. - Здесь же можно будет продать и наш груз, с помощью Аллаха. Стоянка оказалась длительной, и Эжен стал раздражителен и несдержан. Он торопил Гардана, а тот все был занят какими-то разговорами с сомнительными китайцами, пока не сообщил, что дело сделано. - Радуйся, Эжен! Скоро мы отваливаем в Сирией! Там узнаем новости и сообразно им будем действовать. - Скорее бы, - бросил Эжен. - Уже скоро, мой сынок. Считай, что через два дня, не позже. Порох и мушкеты тайно были перегружены на сампаны, деньги получены, продовольствие и вода запасены - можно было сниматься с якоря. Дождавшись попутного ветра, судно взяло курс на Сириам. По пути пришлось зайти в несколько портовых городков для сбора сведений. - Вот видишь, Эжен, - поведал Гардан юноше, - мы уже знаем, что порт Сириама опять посещают купеческие суда. Стало быть, наше появление там не вызовет особого интереса. А запомнить нас никто за такой короткий срок не смог бы. - А португальцы? Это же их корабль! - Это уже наш корабль! Мы сами по себе и португальцам не подчиняемся. Да и кто сейчас их боится? - И у тебя есть четкий план, дядя? - Откуда он может быть, сынок? Придем на место, разузнаем все, и тогда будет ясно, что и как делать. А пока нам надо запастись необходимым товаром. - Чего же мы его не купили в Тавое? - А потому и не купили, что денег у нас не так уж и много, мой Эжен. Придется мне вспомнить старое ремесло пирата. Ты понял? - А как команда? Согласится ли на такое? - Если команда получит хорошие деньги, то она всегда согласится. К тому же у нас в экипаже индусы, которым все равно кого грабить, лишь бы не своих. - Ты уже подготовил их? Они согласны? - Конечно, мой юный воин! А кто откажется от лишнего золотого?

Выбравшись из лабиринта островов, Гардан проложил курс прямо на Сириам. Теперь марсовые постоянно следили за морем, докладывая о замеченных судах. Вскоре встретили подходящее судно, остановили его пушечным выстрелом, подошли и под угрозой мушкетов осмотрели груз. Часть товаров конфисковали, перегрузили, забрали все золото и ценности, какие оказались на судне, и отпустили его, проследив, чтобы оно ушло на юг. - Вот и наш первый приз, Эжен. На какое-то время хватит. Золото раздадим матросам, а товар продадим в Сириаме. Это будет нашей маскировкой. Не прошло и двух дней, как Гардан соблазнился вторым судном. Оно шло из Сириама с грузом риса и тикового дерева. Рис частично забрали, тик оставили, а ценности, оказавшиеся у купца в шкатулке, пришлись очень даже кстати. - Скоро команда будет нас боготворить, Эжен! Разве они, эти индусы, могли рассчитывать на такие заработки? Да никогда! Теперь они наши, вот увидишь! - А не узнают в Сириаме про наши дела? - спросил Эжен озабоченно. - Вряд ли. Ограбленные вне себя от счастья, что их оставили в живых и не обчистили догола, как это делают малайцы. - Татарин улыбнулся. - Да и зачем им возвращаться в Сириам, если товар именно оттуда и вывезен? - А мы долго пробудем в Сириаме? - Ты задаешь слишком много вопросов. Там видно будет. Но мы отсюда не уйдем, пока не выясним все что можно, Эжен. - Гардан сжал плечо юноши. - Пьера и остальных мы найдем и постараемся освободить. И вот опять рейд Сириама. Чиновники, служившие новой власти, бегло осмотрели груз и бумаги и разрешили вести торги. Бирманское правительство было сильно заинтересовано в развитии торговли и потому не чинило препятствий купцам. - Эжен, давай договоримся, что ты не будешь появляться в городе, - наставительно приказал Гардан. - Почему, дядя? Я ведь тоже могу кое-что разузнать, - возмутился тот. - Тебя могут узнать, и это осложнит наши поиски. Меня знают мало. Я немного подкрашусь и изменю внешность. Бородка у меня уже отросла. Так что опасаться мне нечего. Не то что тебе. - Это очень тоскливо, дядя Гардан. Я с ума сойду от безделья. - Занимайся сражениями с книгами по навигации и фехтованием. Стреляй из пистолета и мушкета, займись пушками. Все это нам может сильно пригодиться. - Это все не то, дядя! Мне хочется действовать! - Все, юноша! Перестань хныкать и ныть! Мы трудное и опасное дело делаем. Потрудись привыкать к дисциплине! - Гардан сдвинул брови. - Ладно, - вздохнул Эжен. - Так и быть, дядя Гардан. Я подчиняюсь.

Осторожные попытки разузнать, где же находятся пленные португальцы, долгое время вообще не давали никакого результата. Что их отправили на север на другой же день после пленения, это знали все. Но куда именно, не знал никто. Гардан потратил много денег на подкупы и подарки, но узнал лишь то, что их путь пролегал на север по Иравади, и рассказал об этом Эжену. - Тогда давай и мы будем продвигаться на север, дядя, и чем дальше заберемся, тем больше сможем узнать. - Так и сделаем, Эжен. Еще несколько дней - и отправимся. Перед самым отъездом Гардан узнал от одного чиновника, что корабль, вывозивший из Сириама пленных, уже вернулся. А поселили европейцев, по его предположению, где-то за Мандалаем. - Где это, дядя? Далеко? - Эжен клял про себя татарина, не торопящегося с рассказом. - А кто его знает, Эжен. Наверное, далеко. Но это легко узнать. Во всяком случае, это уже много для начала. Со дня захвата города прошло всего три месяца, поэтому у нас есть шанс на успех нашего дела. Перед самым отплытием Эжен уговорил Гардана позволить ему посетить могилу Сиро. Гардан возражал: - Сдается мне, что этот твой выход в город может стать для нас весьма и весьма опасным, Эжен. Будь осторожен и смотри по сторонам. И не задерживайся. Я пошлю с тобой матроса или двух. Судно было готово к отплытию. Гардан загрузил его посудой, тканями и инструментами, которые он рассчитывал продать в верховьях реки. Нельзя было отказываться от роли купца. Посещение Эженом могилы прошло вроде бы без происшествий, но так только казалось. На самом деле его узнал один из жителей и донес военным властям. Но те долго разбирались, выясняли, откуда взялся Эжен. И конечно, опоздали. Однако Гардан ничего об этом не знал и спокойно отправился в путь. Лишь потом, спустя неделю, он почувствовал смутную тревогу и забеспокоился. - Шайтан! - воскликнул он однажды. - Опять это злобное чувство опасности и тревоги! Где-то мы что-то проворонили! Но где? - Что тебя тревожит, дядя Гардан? - Сам не знаю, Эжен, но сильно тревожит. И эта тревога усиливается с каждым днем. Знать бы, что за этим кроется! Рассчитывая, что беспокойство отпустит его, Гардан стал мысленно прослеживать все свои действия, но ничего опасного в них не находил. В конце концов он решил, что кто-то узнал Эжена на кладбище. Это было серьезно, и надо было подумать, как из этого положения выйти. В Хензаде он запретил Эжену даже показываться на палубе. Они простояли там больше недели, юноша измучился от безделья в каюте. Но однажды вечером Гардан сообщил Эжену, что он продал судно и купил другое, местное, но достаточно большое, способное вместить весь их груз. Долгих три дня шли перегрузочные работы, пока можно стало отплывать дальше. - К чему все это, дядя? - спросил Эжен, когда все было закончено. - А к тому, мой юный друг, что твое посещение кладбища нас засветило, - Гардан повысил голос. - Теперь за нами следят, и мне пришлось поменять судно. - Ты видел кого-то, кто следит за нами? - Никого я не видел, но это так, Эжен. Мои способности меня еще ни разу не подводили. И на этот раз я уверен в своих предчувствиях. Нанятые гребцы неторопливо работали веслами, мимо проплывали обработанные поля и сады. Широкая река давала возможность легко передвигаться на юг и север. Торговля здесь шла бойкая, купцы богатели, страна становилась все сильнее. Гардан и Эжен полностью поменяли свою одежду. Они теперь были во всем местном и, кроме лица, ничем не отличались от бирманцев. Когда прошли Магуэ, Гардан вновь почувствовал тревогу и беспокойство. Он тут же рассказал об этом Эжену. - Нам не удалось уйти от соглядатаев, Эжен. Они опять сели нам на хвост, - Гардан был взволнован и поминутно хватался за кинжал. - Не может быть, дядя Гардан. Мы так старались раствориться среди местных, а тут ты говоришь такое! Можно ли верить этому?

– Даже нужно, мой сынок. - Что же нам предпринять теперь? - Не знаю. Может, стоит перестать скрываться и тем обнаружить следящих за нами? - Татарин внезапно остановился и с лязгом задвинул вытащенный было кинжал в ножны. - И что это даст? - Можно подкупить их или просто убрать с дороги. Что скажешь? - Дядя Гардан! - Эжен был так же объят волнением. - Я не могу тебе советовать. Ты лучше меня во всем разбираешься. Решай сам, а я буду исполнять все твои приказы. - Тогда будешь следить за всеми лодками и судами, которые нас обгоняют или встречаются. - Гардан наставил палец. - Особенно за теми, которые идут за нами длительное время. Все примечай и запоминай. И докладывай, ничего не упуская. - Трудное дело, дядя Гардан, но я буду стараться. Ведь от этого зависит судьба моего отца! - Не забывай - и остальных наших друзей.

Гардан распорядился снизить скорость, и гребцы довольно заулыбались, переговариваясь друг с другом. Им платили поденно, чем медленнее они плывут, тем больше дней оплачивается. Два дня спустя Гардан выдал гребцам дополнительную плату и приказал резко усилить ход судна. Люди запели и навалились на весла на совесть. Наконец Эжен смог кое-что доложить Гардану: - Дядя Гардан, я слежу уже три дня, как ты и сказал. Вон та лодка с шестью гребцами и небольшим навесом посередине никак не отстает от нас вот уже два дня. И вперед не идет. Лишь сильно отстала, когда мы ускорили ход. Гардан приложил трубу к глазу и долго наблюдал за лодкой. Потом повернулся к Эжену, улыбнулся и сказал: - Скорей всего ты прав, Эжен. Лодка подозрительная, и ею следует заняться основательно. И побыстрее, пока не будет поздно. Эжен вопросительно посмотрел на Гардана, но тот больше ничего не сказал, только загадочно улыбался.

Через сутки Гардан остановился на ночь в небольшом селении. Он в трубу проследил за лодкой соглядатаев. Та вскоре подошла к берегу и скрылась в зарослях тростника. Гардан довольно улыбнулся. Теперь не было сомнения, что люди на этой лодке следят именно за ними. - Эжен, сегодня мы с тобой будем слушать, что говорят люди в лодке. Пойдешь со мной. - А что ты сможешь узнать? Ты знаешь бирманский язык? - удивился Эжен. - Я всего сотню слов понимаю, не больше. - Не беспокойся, Эжен. Все, что нам нужно, я сумею узнать. Лишь бы там говорили о нас. Остальное предоставь мне. - Оружие брать? Кинжалы, пистолеты? - Только кинжал. Будем ждать ночи или лучше вечера, пока их сон не сморил. Спустя час после наступления темноты Гардан с Эженом сели в маленькую лодку, которая тащилась на канате за кормой их судна. Медленно гребя, они тихо приблизились к укрытой лодке. На корме ее светился тусклый фонарь и мелькали тени людей. Гардан тихо спустил в воду небольшой якорь, подождал, пока лодка развернется по течению. - Теперь лезем в воду и тихо подбираемся к лодке. Раздевайся. Эжен кинул одежду на дно, осторожно спустился в теплую воду, и они поплыли, стараясь не шуметь. Сорок саженей они преодолели легко и в тени кормы подобрались к самой лодке. Ухватившись за осоку и тонкие стебли какого-то растения, они затаились. Гардан вслушивался в разговор. Эжен ничего не мог разобрать, разве что пару слов, да и в их-то смысле он был не уверен. Течение тихо плескалось малой волной о борт лодки. Тысячи разных звуков, от кваканья лягушек до писка комаров, мешали слушать разговоры на лодке, но Гардан продолжал сидеть в воде. Прошел час, прежде чем он подал знак отплывать. Эжен вздохнул с облегчением. Скоро они оказались на борту своей лодки и с трудом залезли в нее. Отдуваясь, Эжен прошептал: - Вот не ожидал, что это будет так томительно и долго. Ты узнал что, дядя Гардан? - Погоди, дай прийти в себя, Эжен. Устал я. Одевшись, они погребли к своему судну. Эжен весь извелся от любопытства, но больше с расспросами не приставал. Только лишь на судне Гардан и рассказал об услышанном: - Чертовски мало они говорили о нас, Эжен. Но то, что я услышал, показывает, что действовать надо быстро, без промедления. - Так что же они говорили? - Я понял, что ведут они нас до устья реки Чиндуин. Там доносят о нас начальству, а потом уже я ничего не понял. Но и этого достаточно. - Стало быть, до этой реки, как ее, Чиндуин, что ли, можно ехать спокойно. - Ничего подобного, Эжен. Река скоро будет, а нам надо избавиться от шпионов как можно скорее. - Руки Гардана сжались в кулаки. - Если мы сумеем это сделать, то станет куда легче. Ведь впереди о нас вообще никто ничего не знает. - И как можно избавиться от этой лодки? - Надо подумать, Эжен. Но это надо сделать завтра. - Там же народу достаточно, дядя Гардан! Что с ними делать? - О нас знают только двое, остальные простые гребцы. Нужно без шума убрать этих двоих. Вот в чем вопрос, Эжен. Они замолчали, погрузившись в раздумья. - Сделаем так, - заговорил Гардан. - Завтра мы пристанем на ночлег и опять доплывем до лодки. Но только поздно ночью. Заберемся в лодку и прикончим соглядатаев. Я их узнаю и тебе покажу. остальные? Они обязательно поднимут шум, и тогда нам придется плохо. - В том-то и дело, Эжен. Но в лодке все будут спать, это я сумею сделать. Ты будешь меня страховать. Как убьем тех двоих - возвращаемся к себе и рано утром отваливаем. - Очень опасно, дядя Гардан. А вдруг не получится? - Нам обязательно надо избавиться от тех двух, остальное не так важно. Лица придется замазать темной краской, нас не должны признать гребцы. Эжен взволнованно вздохнул, но потом решил, что ради отца можно и на такое пойти. Правда, своих сомнений Гардану он не высказал.

На следующее утро лодка со шпионами опять шла в отдалении, и Гардан с Эженом иногда наблюдали за ней в подзорную трубу. Вечером они пораньше стали у селения и принялись готовить ужин. Лодка преследователей спряталась неподалеку в зарослях. Гардан многозначительно кивнул, и Эжен ответил тем же. Они поспали немного, пока Гардан не встал и не разбудил Эжена. Без слов, ибо все уже было переговорено, они приготовили кинжалы и тихо пересели в лодку. Эжена била крупная дрожь, татарин же был абсолютно спокоен. Светила неяркая молодая луна, тени были густые, и пловцы легко добрались до укрывшейся лодки, потом прислушались. Все было тихо, если не считать всхрапываний и бормотания гребцов во сне. Они улеглись на циновках на дне лодки, а господа расположились под навесом, закрывшись сетками от комаров. Гардан тронул Эжена за руку, указал на навес и тихо полез через борт. Эжен последовал за ним с бешено бьющимся сердцем. Оба присели на корточки, осмотрелись и прислушались. Все тихо. Никто не сторожил лодку. Гардан тихо, не спеша пробрался к навесу, осторожно отодвинул полог и заглянул внутрь. Там на двух лежанках посапывали люди. Те самые, из-за которых все это и было затеяно. Гардан обернулся к Эжену, проверяя его позицию, поднял руку, призывая к готовности. Сам осторожно пролез внутрь, а Эжен с замиранием сердца наблюдал за гребцами. Те спали непробудным сном уставших людей. Эжен не видел, как Гардан примерился к первому и быстрым движением всадил кинжал прямо в сердце, одновременно зажав рот. Жертва лишь дернулась, затихла, а Гардан осторожно вытащил кинжал из груди убитого. Подождал немного, покосился на второго и двинулся к нему. Он уже занес кинжал, как человек этот вдруг открыл глаза, и они блеснули мгновенной звездочкой в лунном свете. Гардан навалился на него, одновременно всаживая кинжал в грудь. Тот замычал тихо, ибо Гардан успел зажать ему рот, а через секунду борьбы перестал сучить ногами. Эжен в это время затаил дыхание и с ужасом ждал дальнейших событий. По шуму под навесом он понял, что со вторым дело прошло не так гладко, как задумывалось. Но потом все стихло, лишь один гребец повернулся на другой бок и пробормотал что-то во сне. Появился Гардан. Он двигался бесшумно, осторожно, стараясь не задеть чего-нибудь, тяжело дышал и молчал. Эжену хотелось спросить, но он боялся разбудить гребцов. Наконец Гардан показал рукой, что вынесет трупы. Эжен кивнул и стал ждать, трепеща от возбуждения и страха. Они медленно спустили трупы в воду реки, потом Гардан забросал места убийства покрывалами и одеждой, скрывая следы преступления, хотя и знал, что этого можно было бы и не делать. Потом они так же тихо и медленно спустили весла и, осмотревшись, поплыли назад. Оба молчали, не решаясь проронить слово. Эжен с опаской поглядывал на Гардана. Тот сосредоточенно молчал, погрузившись полностью в свои мысли. Гребцов подняли немного раньше обычного торопливо тронулись в путь. Лишь потом Эжен осмелился спросить Гардана: - Дядя Гардан, что, второго не удалось тихо?.. - Он открыл глаза, Эжен. Наверное, его спугнуло предчувствие.

– А страшно вот так убивать? - Как «так»? Ты разве не убивал? - Не-е-ет. Я только в бою убивал. Гардан неопределенно хмыкнул, слегка улыбнувшись: - Без привычки трудно, но я давно привык. Мне не раз приходилось, потому и сейчас смог. Ты бы не сумел. Надо будет - и ты привыкнешь. - Он похлопал юношу по плечу. - Впереди еще много работы и опасностей.

Через два дня их судно пристало у селения в устье Чиндуина. Здесь они решили немного отдохнуть, расторговаться и, конечно, разузнать о судне с феринджами. Гардан как бы невзначай попросил одного гребца за хорошую плату пойти в селение и расспросить жителей. Тот охотно согласился, и Гардан пошел с ним. Они бродили между бамбуковыми хижинами, Гардан с интересом наблюдал жизнь бирманских крестьян, долго рассматривал резной столб с рогаткой на верхушке, даже усмехнулся, любуясь затейливой резьбой. Он прислушивался к разговорам гребца и понимал, что здешние жители не очень хорошо помнят то, что произошло три месяца назад. Но один смешливый пожилой человек вспомнил, как большое судно проплыло мимо, люди говорили, что оно везет сто феринджей на поселение. Куда? Он слышал, что па реку Пху, которая в двух днях пути дальше по течению Иравади. Гардан обрадовался этим сведениям и поспешил к Эжену. Тот с нетерпением ожидал вестей и встретил Гардана вопросительным взглядом. - Кое-что я разузнал, Эжен! Теперь я знаю, где искать, а это уже многое. - Где же, дядя Гардан? Говори быстрее. - Совсем рядом, оказывается. Остается два дня пути до нужной реки. Их там поселили, а уж мы найдем наших друзей, это уже не трудно. О таком событии местные жители много могут рассказать. - И когда мы отправляемся, дядя? - Эжен чуть ли не плясал от нетерпения. - Я же сказал, что расторговаться надо малость. Дело тоже не стоит оставлять на потом. Дня три-четыре - и мы в пути. Терпи, Эжен, остается уже не долго. Эжен с сожалением замолчал, понимая, что спорить с Гарданом бесполезно. Проторговав три дня и избавившись от части груза, Гардан дополнил сведения об феринджах. В селение приезжали на лодках люди издалека, прослышав о торговце, недорого продающем нужные товары. От одного из них Гардан и узнал, что в одном дне быстрого плавания по Пху есть селение, где живут два десятка феринджей. Их там поселили около трех месяцев назад. Все сходилось, но бирманец тут же заявил, что таких селений несколько. Это не удивило Гардана. Ведь пленных португальцев было около сотни, и всех их поселить в одном селении вряд ли было возможно. Теперь они плыли дальше по извилистой реке, стараясь не пропустить устье Пху, и вошли в него, когда солнце опускалось за кромку дальних холмов. - Впереди селение, Эжен, подтянемся к нему и заночуем, - Гардан распорядился, и гребцы направили судно в указанном направлении. Пришли в небольшое селение в два десятка хижин. Жители с любопытством глядели на нового купца, уже несли крохотные слитки серебра, готовясь купить необходимые в хозяйстве вещи. Пришлось торговать. Свет фонарей тускло высвечивал бронзовые лица бирманцев, одетых в неизменные юбки-лоунджи. Они торопливо рассматривали товар, приценивались и начинали яростно торговаться. Судя по всему, этот процесс им очень нравился. А Гардан злился на столь долгий торг, но зато попутно расспрашивал по феринджей, которые недавно поселились в их краях. Ему охотно о них рассказывали, смеялись над чужаками, которых немного побаивались. - Эжен, я узнал о четырех поселениях, где живут пленные европейцы, - говорил Гардан, когда поздним вечером они остались наконец наедине. - Теперь надо лишь обследовать их и найти нужное, где живут именно наши друзья. - Что бы я делал без тебя, дядя Гардан! - воскликнул Эжен и бросился обнимать Гардана. - Мы же друзья, Эжен, а дружба вещь священная. Она часто требует многого от человека. Теперь Гардан решил, что плыть надо медленно и останавливаться в каждом селении и собирать сведения о феринджах. - Иначе мы можем пропустить то, что нам надо. - А как же мы будем их освобождать, дядя? - Дай их найти, а способ сам найдется, Эжен. Главное - не торопиться.

По мере продвижения по Пху они узнавали все больше и больше, наконец в одном небольшом селении им сказали, что на берегу речушки, которая впадает в Пху слева, в половине дня пути находится селение, где живут феринджи. Эжен всполошился, заторопился, но Гардан остановил ого. - Может, в этом селении вовсе нет наших друзей. Не кипятись, Эжен. Мы его завтра осмотрим. Торговать еще есть чем. Эжен весь сгорал от нетерпения, но приказа Гардана не смел ослушаться. Показалась речка, о которой говорили жители ближайшего селения. Судно свернуло в нее и поплыло среди близких берегов. Река изрядно пересохла и обмелела. Стоял конец сухого сезона, дожди давно уже не выпадали. Жара была убийственной, и близость реки нисколько не убавляла ее. Лишь частые купания несколько скрашивали мучения. - Час пути - и мы у цели, Эжен, - наставлял юношу Гардан. - И прошу тебя - не показывать открыто наш интерес к португальцам. Особенно в случае встречи со своими, иначе все может погибнуть. Держись спокойно и наблюдай. Татарин был спокоен и сосредоточен на чем-то своем, и Эжен, глядя на него, тоже вроде успокоился. Действительно, через час умеренной гребли показалось большое селение хижин в пятьдесят. Лодка подошла к бревенчатому причалу. Жители спешили за покупками, а Гардан уже выкладывал свой товар, готовясь к длительным торгам. Незадолго до вечера торг почти завершился, когда к лодке подошли двое португальцев. Они резко выделялись среди местных жителей своей необычной одеждой, которая, правда, превратилась в лохмотья, но выдавала их с головой, как и шляпы, блином сидевшие на их лохматых головах. Они подошли и внимательно пригляделись к Гардану. Один спросил: - Мы не встречались с вами раньше, сеньор? Гардан, коверкая португальские слова, стал уверять, что встречи не было. Они разговорились, вспоминая места, в которых всем доводилось бывать. О Сириаме заговорил первым португалец. Гардан с интересом слушал, достал кувшин с вином, подал кружку португальцу. Тот обрадовался, выпил и с благодарностью закивал. Гардан угостил и другого. Не прошло и получаса, как португальцы выложили ему все, что знали. Их в селении тридцать один человек, некоторые с семьями, но таких мало. Остальным, кто без семьи, выделили по молодой девушке в жены. - Пьер, пушка, бу-бух! Моя в Гоа знать его, говорить с ним, - Гардан старательно коверкал разговор, пытаясь навести португальца на нужную тему. - Пьер? Не тот ли это француз, что командовал артиллерией в Сириаме? - Сириам, француз! Тот, тот! - Его тут нет, приятель. Он в другом месте, но я не знаю, где именно. Мы раньше его были сюда отправлены. Ищи. - И он подозрительно поглядел на Гардана. Гардан быстро поблагодарил португальцев, подарил им по шляпе, и те удалились, оборачиваясь и переговариваясь. - Так, Эжен, одно дело сделано! Здесь Пьера нет. Уже одной заботой меньше. А это селение, судя по всему, одно из самых больших, где поселились португальцы. Плывем дальше. - Ты узнал, куда теперь нам надо? - Вверх по течению Пху. Все селения располагаются вдоль левого берега этой реки. Это уже лучше, чем рыскать по всей округе. Завтра в путь!

Утром не проплыли и двух часов, как остановились у селения на берегу. Гардан прикинул и решил, что хижин тридцать тут будет, значит, и португальцев может быть немного. Они причалили, начался торг. Тут же пришли четверо феринджей поглазеть и купить что-нибудь нужное. Гардан вполне смахивал на индийского купца, за кого, собственно, он себя и выдавал. Пришлось остаться тут до вечера, а потом и заночевать. Зато Гардан узнал, что в селении больше двадцати феринджей, но Пьера и его друзей тут нет. Португалец рассказал, что один из пленных пытался бежать и теперь ходит с деревянной колодкой на шее. А другой умер, вон его могила видна даже с берега, ибо соотечественники поставили на ней огромный крест. - Есть еще два селения недалеко. Одно на берегу Пху, другое у речушки, которая в часе гребли. Завтра посетим их. Эжен пытался торопить Гардана, но тот был непреклонен: - Ни к чему нам спешить да показывать свой интерес. Заподозрят, схватят - будем тоже в колодках! Терпи, юноша! К полудню прошли речку, на которой было селение феринджей, но Гардан не вошел в нее. Впереди виднелось другое, и он решил сперва проверить его. Все и в этом селении оказалось таким, как и в предыдущих. Друзей здесь не было. Но Гардан узнал, что в селении на речушке умер старый капитан, советник де Бриту, и что там живут французы. - Эжен! Мы, кажется, у цели! На берегу речушки, которую мы пропустили, живут наши!

Глава 15

– Капитан, как помочь тебе, скажи? - в голосе Пьера слышались отчаяние и безнадежность. - Пьер, дорогой, - тихо говорил капитан слабым голосом. - Не надо так волноваться. Я рад, что скоро умру. Такая жизнь не для меня. И еще я рад, что не доставил вам много хлопот. - Но разве можно так говорить, капитан?! Они сидели в тени арековой пальмы. Рядом стоял сосуд с водой. Пьер часто смачивал тряпку и обтирал потное, тощее и дряблое тело капитана. Он сильно похудел, лицо стало костистым, некрасивым. Фернан сидел рядом, безучастно смотрел в пылающее небо, мечтал о прохладе и тишине. Его раздражал разговор друзей. Он видел, что капитану ничто не поможет, и попытки Пьера облегчить страдания друга казались ему глупыми. Он молчал, далее не мог разозлиться как следует и тут увидел свою молодую жену Кха. Та несла кувшин с водой, ее легкая молодая походка с покачиванием бедер взволновала его куда больше, чем болезнь капитана. Улыбка тронула сухие губы Фернана. Он представил под собой ее маленькое упругое и податливое тело, и ему стало радостнее. Желание нахлынуло на него. Поднявшись, он поплелся за Кха, плотоядно кривя губы. Фернан продолжал тщательно следить за своим лицом, часто брился и подстригал усы и маленькую бородку, но в одежде был чересчур небрежен. Он ходил лишь в одной набедренной повязке, часто окунался в теплую мутную воду речушки, которая все больше мелела и теперь доходила лишь до колен. Капитан проводил глазами Фернана, повернулся к Пьеру. Лицо его выражало довольство и даже некоторую радость. Но сказал он не о себе: - Мне не нравится сейчас Фернан, Пьер. - Пусть живет, как знает, капитан. Нам всем очень трудно. У него сейчас вроде как медовый месяц, молодая жена, и это скрашивает ему жизнь. Что в этом плохого. Он доволен, а что еще нужно человеку? Может быть, это его счастье. Маленькое, но его. - Возможно, ты и прав, Пьер. Ты добрый и отзывчивый человек. Однако у меня остается мало времени, а хотелось бы умереть с чувством выполненного долга. Мне хочется сделать тебе нечто хорошее, если ты сможешь этим воспользоваться, Пьер. - О чем ты, капитан? - Мне уже ничего не надо, а у тебя семья, дети и свое дело. Сын тебя наверняка ищет, я уверен, терзается в поисках способов вызволить тебя из неволи. - Капитан замолчал. Он устал и ему хотелось отдохнуть. Он прикрыл глаза, подождал малость. - Так вот, Пьер, хочу высказать тебе мое желание, прошу выслушать его и запомнить. - Говори, капитан, я все исполню, как скажешь. - Если сумеешь, мой Пьер, - слегка улыбнулся капитан. - Я говорю о том тайнике, который мы с тобой использовали для хранения своих накоплений. Помнишь, на островах Мергуи. Мы с тобой туда плавали прятать сокровища. - Помню, конечно, но это было так давно, и я свое тогда же забрал и использовал. - Ты, но не я, мой Пьер. Я лишь около половины ценностей забрал оттуда, остальное так и осталось лежать. Ты помнишь это место? - Лишь приблизительно, капитан. Столько лет прошло, а островов так много. Нет, капитан, сам я не нашел бы сейчас это место. - Я знаю, Пьер. Потому будь предельно внимателен и слушай. - Капитан в который раз прикрыл глаза, и Пьер не стал задавать вопросы. Он ждал, когда капитан отдохнет. Тот несколько раз сглотнул, кадык задвигался на худой шее, наконец открыл глаза, поглядел в лицо Пьеру и продолжил: - Так вот, Пьер, запоминай и рисуй на песке… Возьми палочку. Пьер исполнил его приказ и стал ждать. - Остров Селиор ты найдешь легко. Запомнил? От самого северного мыса этого острова на запад, пятьдесят две морские мили. Увидишь длинный остров с заметной скалой на самом окончании мыса на севере. От этого мыса держи точно на северо-восток до пролива между двумя крохотными островками. Они легко заметны. Пролив длиной в несколько сот футов, но пройти легко, он глубок и неопасен. Пройдя пролив, сразу же увидишь скалистый островок с множеством рифов и высокой скалой на южной оконечности с четырьмя пальмами на вершине. Это и есть место, где лежит наш клад. Ты должен вспомнить, бывал там не раз. Капитан замолчал, отдыхая, а Пьер вспоминал и теперь ясно представлял все те места, о которых рассказывал капитан. А тот продолжал: - Остальное ты знаешь, но помни, Пьер, нырять в грот очень опасно, если сделать это не вовремя. Только в полнолуние, когда перепад отлива и прилива наибольший. Лишь тогда можно донырнуть до грота, иначе задохнешься и погибнешь. - Я помню, капитан. Но зачем мне это? - Ты же знаешь, что у меня никого нет, я потерял все связи с родиной и ты моя последняя надежда. Ты мне как сын, и кому же, как не тебе, я могу оставить свое достояние? Бери и владей по своему усмотрению. Это приказ, Пьер, а ты всегда отличался исполнительностью. Обещай мне выполнить эту мою последнюю волю. Но для этого тебе нужно вырваться отсюда. Капитан замолчал, откинулся назад и лежал тихо, спокойно, на лице его блуждала тихая полуулыбка. Пьер поглядел на лицо капитана, и ему показалось, что тот умирает. Он с тревогой наклонился к нему, взял руку и пощупал пульс. Капитан встрепенулся, открыл глаза: - Пока не время, мой Пьер. Я еще несколько дней протяну. Ты все понял? - И когда Пьер кивнул согласно, капитан сказал: - А теперь оставь меня одного, но сперва дай попить. Пьер исполнил просьбу, затер чертеж на песке, предварительно задержав на нем взгляд, и удалился. Теперь те, у кого были жены, а они были почти у всех, кроме отца Юлиуса, иезуита, имели отдельные хижины и жили с молоденькими девочками. Пьера встретила улыбкой девчушка лет тринадцати. Она готовила рис на очаге из камня, помешивая его деревянной ложкой. Пьер смущенно поглядел на нее, молча уселся на топчан, покрытой циновкой. Девочка приветливо поглядывала на него, а Пьер вспоминал недавние встречи с ней, робкой, испуганной и подавленной таким решением старосты. Она боялась такого страшного феринджи^[104], но старосты боялась сильнее. Пьер принял ее, но отказался жить с ней, как с женой, постаравшись объяснить ей причину отказа. Вначале девочка обрадовалась этому, но потом увидела его доброту и ласку и даже загрустила. Пьер не знал, что она обращалась к знахарке и колдунье за помощью. И теперь ждала действия приворотного зелья, которое та дала ей. Потому она была так приветлива и нежна с ним. Ее звали Ма Саин, она была миловидной и очень веселой.Девушка с улыбкой поднесла Пьеру лист банана с горкой рассыпчатого риса, политого соусом с крохотными кусочками мяса. Пьер посмотрел на неё и невольно залюбовался приветливостью лица и завлекательной улыбкой. Ему подумалось, что она такая молоденькая, а уже знает, что надо делать с мужчиной. Он взял лист с рисом, пальцы их соприкоснулись, и он ощутил вдруг жар, разлившийся по его телу. Он удивился, смутился, и это не ускользнуло от Ма Саин. Она так грациозно повела плечами, что Пьер забыл о пище и стал пожирать ее глазами. Желание захватило его, мысли затуманились, а Ма Саин, озорно оборачиваясь в его сторону, расстелила циновку на полу. Она подошла к нему, положила на его плечи свои смуглые руки, обвила шею и приникла к нему пухлыми губами. Девочка что-то шептала, но Пьер не понимал слов, а лишь пытался сопротивляться нахлынувшему желанию. Он положил лист с рисом, пробормотал: «Пейзутин барэ! Большое спасибо!» Как он оказался на циновке, он потом никак не мог вспомнить. Но было поздно. Он весь был во власти страсти, под ним извивалась маленькая девочка и принимала его настолько восторженно, что остановиться он уже не мог. Лишь потом, лежа рядом, он переживал случившееся и думал, как могла эта маленькая чертовка так искусно совратить его, опытного и мудрого человека. Перед глазами возник образ Ивон-ны, который был так ярок, что Пьер задышал тяжело и прерывисто. А Ма Саин нежно гладила его грудь, прижималась к ней и шептала неразборчивые слова, в смысл которых он не вслушивался. Он был оглушен и подавлен случившимся и все недоумевал, как могло такое случиться. Но что больше всего его удивляло, так это полное отсутствие злости на Ма Саин. Ему было просто стыдно за то, что пришлось воспользоваться телом такой юной девочки. Утешало лишь то, что, по местным обычаям, такое случалось сплошь и рядом. Здесь это было естественно. И когда Ма Саин вновь заставила его овладеть ею, он окончательно решил, что без чар тут дело не обошлось. И Ма Саин тут же поведала ему, что так и было, что колдунья дала ей настой трав и еще несколько разных амулетов, которые он в предыдущие дни находил в своей постели. Пьер вспомнил, что даже поругал девочку, но та тогда лишь лукаво улыбалась и отрицала все. Ему стало легче от сознания того, что не он повинен в случившемся. Вдруг торопливые шаги затарахтели по твердой выжженной земле. В хижину ворвался Арман и вытаращился на голого Пьера и девочку рядом с ним: - Ты что это?1 Пойдем быстрее, там капитан умер! - Ты что?! - закричал Пьер, вскакивая. - Как умер, я же с ним только что разговаривал! Это точно, ты правду говоришь? - С чего бы это мне врать тебе, Пьер! Пошли быстрее, там уже все наши собрались. А ты тут голый валяешься. Что, свершилось у вас? - И по тому, как засуетился и заспешил Пьер, Арман понял, что он угодил в точку. - Ну и слава Богу! Хоть одной заботой меньше. Побежали. Капитана уже перенесли в хижину, и португальцы обмывали его тело речной водой. Распоряжался всем отец Юлиус. По этому поводу он натянул на свои отощавшие плечи обрывки старой сутаны. Пьер подошел ближе. Все расступились, зная, что они были лучшими друзьями. Капитан лежал с лицом умиротворенным, спокойным. Бородка, а он только сегодня подбрил ее, задралась кверху, а усы были задорно закручены. Пьер наклонился и поцеловал уже холодный лоб своего друга и учителя. В голове было пусто, а в горле застрял комок, который он никак не мог проглотить. Он перекрестился и молча отошел, давая возможность отцу Юлиусу продолжить свое дело. Подходили жители деревни, молча смотрели на покойника и уходили. Их страх перед феринд-жи еще не прошел, а смерть таких людей казалась еще страшнее. Капитана похоронили за селением, поставили на могиле тиковый крест, из-за которого Арман поссорился со старостой. Тот никак не хотел уступить ему такое дорогое дерево. Но все обошлось благополучно, француз переспорил туземца. Арман вспомнил, как совсем недавно португальцы решили показать свою силу и попытались использовать дешевую силу крестьян для сельскохозяйственных работ. И что из этого вышло. Приплыло начальство, распорядилось высечь виновных, в число которых попал и отец-иезуит, зачинщик и организатор бунта. Ему было запрещено проповедовать учение Христа местным жителям, а сами португальцы отказались на него работать. Теперь он пыхтел сам на своем участке, готовя его к посеву риса. Паства хохотала над ним и его потугами вернуть власть. И лишь теперь все отдали в его руки заботы об умершем. А Пьеру вдруг показалось, что это кара Божья за его прегрешения. На время он даже отказался от Ма Саин. Правда, теперь она потребовала, чтобы ее называли иначе - До Саин, как замужнюю женщину. Так здесь было принято. Пост, однако, длился недолго. Не прошло и двух дней после похорон, как До Саин удалось опять соблазнить Пьера, и потом это вошло в обычай, от которого он лишь в мыслях отказывался. На деле же все обстояло иначе. Пьер теперь стал глядеть и на Фернана другими глазами. Тот уже не казался ему странным меланхоликом и погибшим человеком. Вполне возможно, что Фернан только здесь почувствовал себя счастливым. Пока всех поселенцев продуктами снабжали жители селения, но подходило время, когда им самим придется обрабатывать землю. Уже сейчас надо было готовить рассаду риса, землю для высадки этой рассады, потом заливать чеки водой, а уж потом, когда рис созреет, убрать его, обмолотить, провеять и сохранить. Сколько пота придется пролить для того, чтобы не умереть с голоду, ибо на одних бананах и манго долго не протянешь. Можно, конечно, рыбной ловлей заняться, но на все это нужен труд и умение, навык, а его-то ни у кого и не было. Пьер с нетерпением ожидал сезона дождей, надеясь на наступление прохлады. Он не знал, что эта прохлада не наступит, а влажность лишь усугубит страдания от духоты и жары. А непрерывный дождь, потоками заливавший землю, будет нагонять тоску еще большую. В Сириаме смена сезонов проходила более незаметно. И сколько еще времени придется привыкать, чтобы научиться здесь жить, в чужом климате, в чужой земле, среди чужих людей. Разумом Пьер был готов к такому повороту судьбы, но душа восставала против этого. И тут произошло то, чего он никак не ожидал.

Днем, в самую жару, прибыла лодка с начальством. Староста помчался встречать важных гостей, так как пересохшая речка не позволила приблизиться к пристани. Пошли и португальцы. Им было интересно узнать, не по их ли души пожаловали гости. На достаточной глубине стояла лодка, а на берегу толпились жители, окружившие высокого человека под розовым зонтом, что означало большого начальника. Рядом стояли вооруженные мушкетами два воина, переводчик и раб, держащий зонт. Вельможа был разряжен и украшен золотой цепью, камень в его головной повязке отливал кровью. Он заканчивал читать старосте свиток пергамента. Потом толмач на ломаном португальском пересказал прочитанное. Из этого стало понятно, что центральные власти требуют в дельту Иравади^[105] некоторых пленных португальцев. В числе их оказались капитан Эжен, Пьер, Фернан и Арман. Это удивило остальных, но потом они вспомнили, что те были спецами по пушкам, и успокоились. Староста кланялся, бормотал слова благодарности, прикладывал руку к сердцу, а вельможа, важно обводя глазами толпу, капризничал: - Мне недосуг тут торчать! Скорее собрать перечисленных, и я отваливаю. - Господин, - промолвил, заикаясь, староста, - из названных один недавно умер. Что делать? - Раз умер, то ничего делать не надо. В пергаменте об этом ничего не сказано. Замены не нужно, раз умер. Толмач пересказал слова вельможи португальцам. Пьеру вдруг показалось, что его голос ему кого-то напоминает. Но потом он перестал об этом думать. Он был рад услышанному, но в то же время и обескуражен такой новостью. - Пьер, как ты думаешь, что это значит? - Арман торопливо шептал другу на ухо. - Лучше это будет для нас, а?

– Откуда мне знать, Арман. Подождем и сами увидим. Не сопротивляться же нам указам высшего начальства. Возможно, нас хотят использовать в военных целях. Там же сказано, что мы артиллеристы. Но почему только мы, а, Арман? Странно. И при чем тут капитан? Им дали полчаса на сборы. Пьер побежал прощаться с До Саин, остальные тоже торопливо собирались, прощались с товарищами, которые желали им счастья. Один Фернан бесцельно бродил по хижине, искоса поглядывая на свою Кха, которая испуганными глазами наблюдала за мужем. Наконец все собрались на берегу, расселись в лодке, и она торопливо отвалила. Гребцы работали уверенно и дружно. В молчании прошел почти час, когда Пьер почувствовал на своих плечах чьи-то руки. Он обернулся и обомлел. Перед ним стоял Эжен и улыбался счастливой и радостной улыбкой. - Эжен, неужели это ты! - воскликнул Пьер в изумлении. - Откуда ты тут взялся? Боже мой, Эжен! Как я рад тебя видеть! - От волнения он не смог подняться и лишь воздел руки вверх. - Здравствуй, па! Как ты? - Эжен бросился на шею отцу. - А я не один, со мной и Гардан. - Где же он? Почему не показывается? - Да здесь я, Петя, - отозвался Гардан, снимая с себя одежды бирманского вельможи и смывая забортной водой краску с лица. В лодке поднялся переполох. Арман кричал от радости и восторга, обнимал и целовал всех, Фернан в волнении крутил головой и вздыхал. А когда волнение несколько успокоилось, Пьер спросил, радостно блестя глазами: - Но как?! Как же вы нашли нас?! Это непостижимо! Я уже… Мы думали коротать здесь остаток наших загубленных жизней. А выходит… - Еще поживем, па! Теперь надо побыстрее добраться до моря, а там простор и воля! - Эжен радостно раскинул руки. - Но как это у вас получилось? - допытывался Арман. - Даже без меня додумались до таких артистических приемов. Молодцы. Правда, Пьер засомневался было в толмаче, но быстро перестал. А этот вельможа! Он же простой рулевой, а как сыграл свою роль! - Это было совсем не просто, друзья, - отвечал Гардан. - Я постоянно был в напряжении и боялся раскрытия. Да только эти тупые крестьяне не могли и представить себе, что их так можно обмануть. Вон как они начальства боятся! Так что все обошлось прекрасно, друзья мои! - Неужели мы свободны?! - Арман блаженно потянулся и обнял Фернана. - А ты что такой мрачный, Фернан? - Я все думаю, Арман. Если это не настоящее начальство, то его приказы для нас не обязательны? - О чем ты, Фернан? Поясни. - Ты знаешь, Арман, мне не хочется покидать это заброшенное селение. Наконец я почувствовал себя свободно, вольготно и даже радостно, и это мне нравится настолько, что я жалею о перемене. - Что ты хочешь этим сказать, Фернан? - в волнении спросил Пьер. - Я бы хотел вернуться, Пьер. Не осуждай меня, но там я себя чувствовал так, как не чувствовал нигде. Мне такая жизнь подходит. - Ты спятил! - Арман вытаращил на друга глаза. - Что там тебя так держит? Твоя женщина Кха? Так таких тут полным-полно. Да и где их нет? Нет, тут что-то не так. - Все так, Арман, - ответил вяло Фернан. - Я хотел бы вернуться, если это возможно. Прошу вас, отпустите меня. - А твои дети в Португалии, Фернан, - спросил Пьер. - Что с ними будет? - Мы так далеки друг от друга, что они меня не признают. Однако у меня в Сириаме^[106] спрятаны сбережения. Хорошо бы их взять и переслать им, если это возможно. Тогда я был бы совершенно удовлетворен. А меня отпустите, прошу вас! Он замолчал, опустив голову. Молчали и остальные, не в состоянии понять столь невероятный поступок Фернана. Наконец Гардан завершил примиряюще: - Мне кажется, что каждый сам себе выбирает дорогу к счастью. Я понимаю Фернана. Он нашел в этом селении что-то для себя привлекательное, так почему бы нам не пойти ему навстречу? Пусть остается, если так хочет, и вспоминает нас. Наступило тягостное молчание. Лишь плеск воды, тревожимой веслами, нарушал тишину. Гребцы и те с интересом наблюдали за спорами белых, не понимая почти ничего из их разговоров. Они едва шевелили веслами, пользуясь тем, что хозяева заняты своими делами. - Да, Фернан, - протянул Пьер задумчиво, - такое трудно было себе представить. Откровенно говоря, ты нас удивил. Однако в словах Гардана есть доля здравого смысла. - Раз сможет в этой дыре жить, то пусть остается, - поддержал и Арман. Эжен подумал, что и сам бы наверное остался, если бы с ним была его Сиро. Сиро… В груди молодого человека защемило, к горлу подкатил комок, и он резко отвернулся. - Тогда нечего дальше плыть, друзья! - вскричал Гардан. Он повернулся к рулевому и приказал остановиться. - Прости, Фернан, но мы не можем тебя отвезти назад. Придется тебе добираться самому. Ты не возражаешь? На лице Фернана отразилась благодарная радость. Он подошел к Гардану и растроганно обнял друга. В его голосе слышались слезы. - Прости меня, старого! Но я выбрал себе свой путь, и пусть он будет моим. Прости и прощай! - Он повернулся к остальным, по очереди с каждым обнялся, всех поцеловал, махнул рукой и неожиданно прыгнул головой вниз в реку. Фернан тут же вынырнул, обернулся, помахал рукой и поплыл к берегу. Друзья в оцепенении стояли и наблюдали за ним. Он вылез из воды, опять обернулся, поднял кверху руки, постоял так с минуту, резко их опустил, как бы разрешая плыть дальше, и пошел размашистым шагом вдоль берега, постепенно удаляясь. Когда его фигура растаяла в кустарнике, Гардан молча дал знак трогаться дальше. Молчание длилось долго. Наконец Гардан прервал его: - Не будем осуждать его, друзья. Он выбрал свой путь и пусть пройдет его счастливо. Жаль, что мы не сможем узнать о нем, слишком вас далеко заслали. Прощай, друг! Подняли парус, ибо поворот реки позволил поймать ветер. Лодка скользила по обмелевшей реке. Ее пассажиры Изредка перебрасывались удивленными восклицаниями, но жизнь брала свое, и вскоре друзья радостно загомонили, обсуждая события этого удивительного дня. Позади были мытарства плена и ссылки. Пока наши герои наслаждались свободой и надеялись, что выберутся домой живыми и невредимыми и с мешком золота за спиной. Они знали, что путь их будет долог и труден. Впереди ждали новые опасности и приключения, но надежда не оставляла их сердца.

Март 1995 года.

Джон Дрейк Одиссея капитана Сильвера

Глава 1

15 марта 1745 года. Индийский океан. У берегов Мадагаскара

Да уж, Риа де Понтеверда не какое-нибудь там беззащитное суденышко. Да и найдешь ли в открытом море невооруженный торговый корабль? Почитай, на каждом имеются пушки разных типов и калибров и все, что к ним полагается: пушкари и порох в картузах, ядра и картечь, пыжи и банники. Конечно, с боевыми кораблями августейших особ торговым суднам трудно тягаться по части артиллерии, но и их непрошеным гостям, будьте уверены, не поздоровится.

Бортовые батареи, поворотные платформы с мортирами, да у каждого члена команды мушкеты, пистолеты, пики и алебарды, сабли и кортики Пули, порох в рожках, добрый английский пистолетный порох, зернышко к зернышку, не какая-нибудь турецкая сажа. Немало все это добро стоило, тяжким бременем лежало на плечах честного торговца. К тому же занимало драгоценное место на судне, а прибыли, само собой, не приносило никакой

Но без оружия никак! К несчастью, не одни лишь мирные мореплаватели ходят по водным дорогам. Встречаются и любители быстрой наживы, те, кто желает продавать товар, не ими купленный. Весьма часто этих, с позволения сказать, джентльменов удается отпугнуть, на худой конец, отбить их наглые наскоки. Но, к сожалению, в этот раз, в шести милях от Байи де Бомбетока, госпожа Фортуна отвернулась от негоцианта.

Португальский бриг Риа де Понтеверда и пиратское судно Виктория сцепились ноками рей^[107] и скрылись в вонючем облаке порохового дыма, почти неподвижно застывшем в жарком влажном воздухе тропиков. Паруса брига свисали клочьями, капитанский мостик был разворочен ядрами, в бортах зияли пробоины, первые пираты уже прыгали на палубу португальцев, перескакивали через обломки рангоута^[108] и кучи такелажа,^[109] перешагивали через покойников и приканчивали стонавших и вопивших раненых.

У грот-мачты^[110] с мрачным спокойствием поджидал пиратов высокий светловолосый англичанин. Рядом с ним, готовые к последней схватке, столпились его португальские помощники. Пираты неслись к молчаливой группе, подбадривая себя воинственными воплями. Полыхнул раструб мушкетона и Хосе Кармо Коста, капитан Риа дё Понтеверда, отлетел назад, отброшенный зарядом, который врезался ему прямо в сердце.

Тут же звякнули клинки. Пощады никто не просил.

Англичанин брал не столько искусством, сколько силой, ловкостью и скоростью. В его мускулистом тренированном теле, в длинных руках и ногах не было ни капли лишнего жира. Первого из нападавших, слегка опередившего остальных, англичанин прикончил, раскроив ему череп сабельным ударом сверху. Тяжелый клинок расколол голову пирата до нижней челюсти и вышел наружу, мерзко хлюпнув напоследок. Тут же на англичанина навалилась дюжина головорезов, оглушительно ревущих и жаждущих отомстить за смерть товарища. Ведомый каким-то инстинктом, англичанин умудрился отбросить всю массу пиратов, которые словно срослись друг с другом в лютой ярости. Расчистив пространство и обеспечив себе свободу маневра, он поразил второго из противников в живот, и англичанин, прижав каблуком его голову к залитой кровью палубе, пронзил грудь упавшего саблей.

Третьего он удостоил двух ударов: одним отсек четыре из пяти пальцев, другим вскрыл череп с лицевой стороны. Четвертому и пятому, длинному тощему брюнету с серьгами в обоих ушах и косоглазому пузатому увальню с абордажным багром, хватило по одному маху, слева и справа, соответственно.

Шестой оказался крепким орешком. Невзрачный коротышка в соломенной шляпе и полосатых штанах ловко орудовал рапирой, казавшейся продолжением его руки. Явно фехтовальщик-профессионал. Англичанин же был любителем. Ему надлежало либо мгновенно стать профессионалом, либо умереть.

Пот струился по лицу англичанина, он пытался возместить недостаток техники скоростью и силой. Задел, саблей горло пирата, но не взрезал его. Рапира замелькала еще быстрее, дважды кольнула воздух, в третий раз успела на дюйм углубиться в бок стойкого англичанина, прежде чем его сабля отбила этот чертов клинок. Тут же последовал укол рапирой в бедро, но верхушка локтя профессионального фехтовальщика отскочила после удара саблей, как макушка пасхального яйца. Рапира задела щеку англичанина, но сабля уже снесла с головы пирата соломенную шляпу вместе с частью волос и скальпа и тут же, изменив направление полета, глубоко врезалась в шею врага, задержавшись лишь у позвоночника агонизирующего фехтовальщика.

Англичанину приходилось и прежде драться, но лишь на кулаках. По пьянке, из-за юбки в общем, дело молодое. Обидчикам он спуску не давал, и слюнтяем его никак не назовешь. Но никогда раньше не дрался он насмерть, всерьез, смертоносным оружием, И никогда никого не убивал до этого клятого дня. А тут шестерых. Полдюжины!

Англичанин огляделся и увидел, что из всей команды Риа де Понтеверда он единственный еще держался на ногах. Остальные убиты или умирали. Пираты деловито резали им глотки К англичанину тем временем подтягивался еще с десяток морских разбойников. И жив он пока лишь потому, что у них расстреляны все заряды. Пираты выиграли сражение, и этот бешеный никуда от них не денется, чего зря рисковать. Но злы они на эту белесую бестию чрезмерно.

Англичанин развернулся на каблуках, тяжело дыша, обливаясь потом и кровью. Левой ладонью смахнул капли со лба, правой приподнял саблю, метнул взгляд на лезвие. Больше на пилу похоже так много на нем зазубрин, но оно еще послужит. А меж тем кольцо вокруг сжималось, приближаясь к нему остриями сабель, длинных кинжалов и пик.

Сколько парней угробил!

Шкуру снять с него живьем!

Килевать!

Изжарить!

Предложения сыпались как из рога изобилия, но выполнять их пока никто не спешил.

Давайте! сорвался на визг англичанин. Сердце его бешено колотилось, нервы напряглись до предела. Терять ему было нечего, но в окружавшей его толпе не находилось желающих показать всем пример отваги.А-а-а! вдруг истошно завопил англичанин, рванувшись на толпу с занесенной саблей.

Пираты отшатнулись, разразившись градом ругательств в адрес этого придурка самый мягкий из доставшихся на долю их жертвы эпитетов. Англичанин отбил копье носатого усача, саблю рыжего ирландца с несколькими шрамами на физиономии и кортик обнаженного но пояс мулата Ирландец уронил оружие и, взревев от боли, схватился за рассеченное до кости плечо.

Анри! крикнул через плечо пират с мушкетом. portes moi de la poudre et balle!^[111]

Толпа зашевелилась, французу сунули патрон.

Давай, давай! Сделай его, Жан-Поль! подбадривали пираты. Замочи сучье вымя!

Jе dechargerai la tete du con!^[112]

Француз раскусил патрон, всыпал порох на полку,^[113] защелкнул; затем загнал в дуло пыж и пулю. Англичанин прыгнул на пирата с саблей, но его отогнали пиками, кольнув в руку и ноги. Осталось лишь обреченно следить за тем, как Жан-Поль не спеша поднял мушкет и прицелился.

Вот и черная дырочка на конце ствола, а за ней немигающий глаз убийцы. Англичанин прыгнул вправо ствол повернулся за ним. Влево Жан-Поль повел стволом обратно. Да что толку в прыжках! Вон, еще с десяток пиратов заканчивают заряжать свои мушкеты да пистолеты.

Сука драная! выругался англичанин.

Благодарю, сударь, поклонился Жан-Поль, не опуская мушкета.От такой слышу. Cochon.^[114]

Да и черт с вами! Чтоб вы все сдохли, сволочи! Англичанин уронил саблю, распростер руки и закрыл глаза. По крайней мере, это произойдет быстро. Не так, как они грозились.

Жан-Поль снова прицелился, нажал на спусковой крючок. Щелчок! Искра, грохот выстрела три драхмы^[115] наилучшего пороха из арсеналов короля Георга взорвались, вышвырнув тяжелую мушкетную пулю из ствола вверх, по впечатляющей параболе, выше мачт, выше крестов кафедрального собора, выше порохового дыма над местом схватки Совершив обратный путь, пуля плюхнулась в воду и опустилась на дно морское, где любопытный рыбий народ тыкался в нее носами и оставлял без дальнейшего внимания по причине полнейшей непригодности в пищу.

Не спеши! не слишком громко, но вполне авторитетно произнес Натан Ингленд, избранный должным образом капитан пиратского судна, который только что и весьма своевременно для англичанина стукнул кулаком по стволу мушкета.Полагаю, этого мы пока что сохраним.Он ткнул саблей в сторону уцелевшей жертвы Жана-Поля.Эй, ты! обратился он к англичанину погромче Оперой глаза! Ouvrez les yenxl..^[116] Оглох, что ли? Ты меня понимаешь? Entiendez?..^[117] Capisce?^[118]Команда Ингленда состояла из обломков и огрызков человеческих судеб, подобранных в портах полудюжины приморских стран. Поэтому капитан привык свободно переходить с языка на язык, чтобы ни один олух не смог сослаться на то, что не понял приказа.

Англичанин замигал, с глупым видом ощупывая тело, как будто выискивая рану.

Portugues? спросил Ингленд.Francais? Espanol?

Я англичанин, будь ты проклят!

Х-ха! И это он своему спасителю! Неблагодарная тварь. Я тебе жизнь спас. По твоей милости у меня народу поубавилось, так что почему бы тебе за них не поработать.

Я на пиратов не работаю.

А где ты здесь видишь пиратов? удивился капитан.Мы все джентльмены удачи, морское содружество, береговые братья.

Как волка ни назови, он все одно в лес смотрит.

Гм хмыкнул Ингленд, скептически разглядывая долговязого англичанина, которого уже считал новым членом команды.Ну, болтать с тобой мне некогда, уж извини. Дай охоты особой нет. А как ты крошку Сэма ухлопал, я видел. Неплохо у тебя это получилось, а ведь он среди нас лучший боец был на клинках.

Англичанин не понял, что его похвалили. Решил, что ему предъявляют претензии.

Надо же, я его ухлопал! Вы отобрали мой корабль и убили всю команду.Он показал на тело капитана Кармо Косту, от опаленной груди которого еще поднимался дымок Вот мой капитан лежит, а какой человек был!

Ингленду эта перепалка надоела, Ангельское терпение отнюдь не относилось к числу его достоинств. Он засунул большие пальцы обеих рук за кожаный пояс и забарабанил по нему.

В общем, дело твое, конечно. Ты человек свободный, решай, я тебя не принуждаю. Я тебя в деле видел и считаю, что тебя можно использовать. Если ты с этим согласен, добро пожаловать. Если же нет капитан повернулся к Жану-Полю.Recharges, enfant!^[119]можешь снова закрыть глаза, и покончим дело миром Ингленд едва заметно улыбнулся.

Француз уже получил из услужливых рук еще один патрон и заряжал мушкет. Капитан по-прежнему постукивал по широкому кожаному поясу.

Имей в виду, добавил капитан, обращаясь к англичанину, как только он зарядит, то сразу выстрелит, не дожидаясь моего приглашения. Можешь мне поверить.

Ругательство англичанина и щелчок взведенного курка мушкета Жана-Поля встревожили присутствующих. Француз прицелился, однако на всякий случай еще раз спросил:

Je tire, mon Capitaine? Стреляю, кэп?

Был у тебя шанс, сучок усмехнулся капитан.

Стойте! крикнул, взмахнув руками, англичанин. Он сделал выбор, на который в таких обстоятельствах решился бы любой Нормальный человек. За исключением разве что святого мученика-страстотерпца. Или Спасителя нашего, Господа Иисуса Христа. Но какому капитану нужны в команде Христос либо святой великомученик?

Закончив разговор с англичанином, команда Ингленда принялась на обоих бортах приводить все, что можно, в относительный порядок. Главная задача восстановить мореходность купеческого брига. Застучали молотки, топоры, посыпалась необходимая в процессе любого труда рабочая ругань. Сращивались лопнувшие концы, латались перебитые реи, заделывались пробоины.

Пираты оказались умелыми мастеровыми, и не диво, ведь от ловкости рук зависела их жизнь. С должным уважением они предали воде покойников и даже палубу вымыли с грехом пополам. Раненых лечил вечно пьяный коновал, которого капитан именовал хирургом, а остальные пираты вообще избегали упоминать, боясь его пуще виселицы. Этот пыточных дел мастер останавливал кровотечения исключительно кипящей смолой. Другого доктора, однако, взять было неоткуда, поэтому пираты довольствовались тем, что есть.

Уже через несколько часов после схватки Виктория и Риа де Понтеверда двинулись в путь. Не откладывая дело в долгий ящик, англичанина привели к присяге, устроив традиционный обряд посвящения в общество джентльменов удачи.

Церемония эта выглядела цирковым аттракционом, однако, по сути, представляла собою переломный момент в судьбе всякого, в честь кого она устраивалась; каждый, кто прошел ее, знал, на что себя обрекал на возможное награждение пеньковым галстуком, на виселицу, в случае поимки фрегатом какого-нибудь из многочисленных европейских величеств.

Команда стянулась к грот-мачте, причем главное внимание пираты уделяли не виновнику торжества, а пузатому бочонку с ромом, содержимое которого перетекало сначала в мятые щербатые кружки, а затем, без задержек и проволочек, в обширные пасти пиратов, производя горячительное воздействие на тела и головы. Капитан Ингденд в ознаменование события даже переоделся. Во всяком случае, нацепил лихо, набекрень шляпу с кудлатыми перьями.

Он солидно восседал в массивном резном кресле с высокой спинкой, специально принесенном из капитанской рубки.

Шумное действо несколько напоминало ритуал в честь пересечения линии экватора здесь неофита так же оголяли, намыливали, совершали его омовение и завязывали ему глаза.

Определив подходящий для этого момент, благодушно улыбающийся Ингленд бухнул о палубу семифутовым клыком нарвала,^[120] который выполнял функцию его жезла или посоха.

Эге-гей, многоуважаемые братья! провозгласил он.В жизни еще одного несмышленыша наступил торжественный момент. Это дитя становится нашим товарищем, вольным гражданином морей. Стяни с глаз его пелену слепоты, мистер первый помощник, открой ему свет истины нетленной, вложи острый меч в длань его.

Повеление капитана тут же воплотилось в жизнь, и несколько ошеломленный англичанин снова усиленно заработал веками, привыкая к свету и озирая толпу вооруженных пиратов, которые мерно колыхались вместе с ним и судном в неспешном плясе бортовой качки.

Итак, продолжил Ингленд, по святому обычаю, каждый брат, ведающий что-то, препятствующее вступлению этого дитяти в наше братство, да выскажется незамедлительно, Или да умолчит об этом вовеки.

Эта пародия на церемонию церковного венчания в данном случае имела сугубо практический смысл. Каждый, кто горел желанием расквитаться с чужаком за потерянного друга Шестеро убитых англичанином взывали к отмщению, мог заявить о своем желании и получить шанс стать седьмым в компании покойников. Трупы пиратов спустили за борт с доски, привязав к ногам пушечные ядра. Погибшие моряки Риа де Понтеверда такой чести не удостоились к их животам небрежно примотали балластные камни. Капитанский призыв вызвал тихий гул, народец принялся перетаптываться и переталкиваться. Те, чьими дружками считались погибшие от руки окаянного островитянина, обнаружили вдруг что-то интересное на носках собственных сапог, заметили какую-то редкую птаху небесную или отделались откровенными кривыми ухмылочками. Гудение остальных приобрело несколько разочарованный оттенок: пропало такое развлечение!

Да будет так! воскликнул капитан, выдержав приличествующую случаю паузу. А теперь, новый брат наш, предлагаю тебе подписать Артикулы, как это сделали все мы до тебя.

Первый помощник торжественно возложил на бочку, служившую Ингленду столом, толстенный гроссбух с медными застежками. Его ассистенты поставили рядом чернильницу и песочницу, положили перо, все честь по чести. Книга в тисненом кожаном переплете служила когда-то доброму негоцианту, объеденный рыбами скелет которого уж развалился на косточки и белеет во тьме морской, а то и донным илом зарос. Страницы, исписанные изящным почерком торговца, грубо вырваны, а на первой из оставшихся рука не шибко грамотного океанского бродяги размашисто и кривовато накарябала текст пиратской присяги.

Ты грамоте обучен, брат? поинтересовался Ингленд.Или прочитать тебе пункты без спешки, чтобы вник, понял и продумал, прежде чем подпишешь?

Буквы знаю, буркнул англичанин.

И читаешь складно?

Прочту.

Гм, несколько удивился Ингленд, ибо, кроме его помощников и пушкаря, ни один из пиратов, даже доктор, грамоты не знал. Тогда прочти нам, брат, чтобы все услышали. Не помешает.

Англичанин подтащил книгу ближе к фонарю.

Сии Артикулы

Громче! крикнул Ингленд.Чтобы и эти друзья услыхали.Он указал на воронье гнездо на верхушке мачты, в котором мотались на ветру двое впередсмотрящих.

Сии Артикулы заорал новый брат что было мочи. По доброй воле и в трезвом сознании вступаю я и торжественно клянусь. Артикул первый. Повиноваться командам капитана моего во всех делах, касаемых мореплавания, а равно бой дальнего и ближнего, под Страхом Моисеева закона, как то: сорок ударов линьком, за вычетом одного, по спине оголенной

Всего пунктов в книге Ингленда оказалось двадцать три, главным образом вполне разумные, очевидные требования, касающиеся дисциплины. Без соблюдения таких правил Невозможна жизнь никакого судна с тех древних времен, когда началась история мореплавания. Не остались забытыми и такие бытовые детали, как курение тайком под палубами и осквернение мочой трюмного балласта. Уличенный в этом мерзавец, поленившийся в темную ночь пробраться на нос, к отведенному для отправления естественных потребностей месту, без всяких отговорок выпивал пинту той же жидкости, излитой товарищами по команде. Сурово наказывалось присвоение добычи помимо законной процедуры дележа. По сути, требования эти не отличались от принятых и на других пиратских посудинах, бороздящих просторы Индийской Карибики.

Конечно, иной корабельный устав не обходился и без причуд. Отличались своими особенностями и Артикулы Ингленда. За применение пыток, к примеру, он вешал. Уличенных в мужеложстве положено было связать вместе с зажатым между ними балластным камнем и вышвырнуть за борт. А за изнасилование совершенно неслыханный пункт в уставе пирата! надлежало кастрировать. Но даже это пираты терпели, ибо тяга к золоту пересиливала половое влечение, а по части вынюхивания добычи с Инглендом мало кто мог сравниться во всех морях планеты.

Свежеиспечённый братец добросовестно проорал все пункты, переводя дух после каждого, и добрался до конца. Далее следовали четыре четкие, вполне читаемые подписи, одну из которых вывела та же рука, что и сами пункты. Остальные имена, изображенные с разной степенью неумелости и безграмотности, чередовались с десятками, а то и сотнями крестиков, затейливых загогулин и рисунков. Рыбки, птички, слоники, обезьянки целый зоопарк. Явления общественной жизни представляла виселица с повешенным. Кто-то ностальгически изобразил сельский домик. В символике преобладали череп и скрещенные кости, подобным же образом расположенные мечи, шпаги, бердыши, мушкеты Англичанин задержал взгляд на мастерски выполненном автопортрете размером с пенни, не уступающем работе лучших лондонских карикатуристов. В этом неграмотном художнике погиб несомненный талант. Погиб в буквальном смысле слова, ибо портрет и приписанное к нему, как и ко всем остальным меткам, имя аккуратно, по линеечке вычеркнула красными чернилами чья-то заботливая рука, указавшая тем же красным цветом и дату гибели. Много, много строк в списке перечеркивала узкая кровавая полоска.

Англичанин вздохнул, поднял перо, погрузил его в чернила и на мгновение замер. Англичанин он лишь наполовину. Отец его, португальский моряк, женился на англичанке и поселился в Бристоле. Сын его статью и силой удался в отца, от матери унаследовал цвет волос и кожи. Он удрал из дому в тринадцать лет, спасаясь от отцовского ремня; моряцкому ремеслу учился у других.

Отец дал ему имя Жоао де Сильва. Многие патриоты воротили носы от такого имени, но он не находил оснований стыдиться. В отличие от своих соотечественников, Жоао не считал иностранцев, иноверцев и иноплеменников ниже себя лишь на том основании, что они отличаются от него обличьем. Ведь в Святой Книге указано человек слаб, без уточнения рода и племени. А жизнь морская показывала, что главное в товарище по команде как он себя ведет, когда разыграется стихия. И опыт научил Жоао, что в этом вопросе ни национальность, ни раса, ни вероисповедание роли не играют. Но откуда он родом, уроженец Бристоля тоже не забывал, а посему, вздохнув для верности еще разок, решительно подписался: Джон Сильвер.

Глава 2

4 января 1749 года. Карибское море. Борт боевого судна Его Величества Элизабет

Капитан Спрингер с трудом сдерживал гнев.

Лейтенант Флинт, процедил он сквозь зубы клянусь, если я еще раз услышу эту байку, то закую вас в кандалы.

Ну, если так покачал головой Флинт, то молю Небо, чтобы вас постигло такое же проклятие, как меня. Четыре года с Энсоном, цинга, крушение надежд и корабля, скорби и болячки А хуже всего глядеть, как в Лондоне выгружают тридцать два воза золота, и знать, что ни пенни тебе не обломится!

Спрингер искоса осмотрел квартердек.^[121] Мичмана и матросы себе на уме, тоже косятся, глядели исподлобья. Мистер Бонс, первый помощник Флинта, буквально поедал лейтенанта взглядом, как будто ждал от него приказаний. На душе у Спрингера кошки скребли. Бонс предан Флинту до мозга костей. Хорошо, хоть сержант морской пехоты Доусон держится капитана. И Доусон эту перебранку при команде явно не одобрял.

Мистер Флинт, капитан выразительно посмотрел на лейтенанта.На пару слов.

Спрингер отвернулся и отошел к подветренному борту, где остановился, поджидая Флинта. Капитан, конечно, старый морской волк. Неуклюжий, тяжелый, уже почти старик, с брюзгливо отвисшей нижней губой и водянистыми светлыми глазами. Щетина на физиономии такая, что никакая бритва не одолеет, Флинт же гладкий кот, смуглоликий, за итальянца можно принять. Походочка пружинистая, улыбка лучезарная. Худощав, подтянут, роста среднего, но всем кажется высоким. В общем, мастер пыль в глаза пустить, фанфарон.

Вот они друг напротив друга, сцепились JB споре. Оба в синих длинных сюртуках с начищенными до блеска латунными пуговицами.

Сюртуки символ их положения. Поношенные, залатанные, вылинявшие на солнце, сшитые из тяжелой шерсти, не подходящей для тропиков. Но это форменная одежда А все остальное сплошная отсебятина. Щтаны, рубахи, башмаки, а пуще всею широкополые соломенные шляпы, защищающие от солнца. Лишь по сюртукам сразу видно, что они офицеры морской службы Его Величества короля Георга Второго. Элизабет вышла в море с недоукомплектованной командой, они оба единственные на борту штатные офицеры. И спорить при всех чистой воды безумие.

Мистер Флинт, снова повернулся к лейтенанту Спрингер.Остерегитесь. Если мы продолжим в том же духе, дисциплине на борту конец. Я твердо намерен выполнять приказ и следовать в Сан-Бартоломео

И проворонить колоссальную добычу! завершил Флинт фразу капитана. Мы назвали эту калошу Элизабет, но она всегда именовалась Изабелла ла Католика, и как была, так и осталась испанской во всем, от килях^[122] до клотика.^[123] И надо это ее обличье использовать. Мы же к любому испанцу подойдем вплотную

Но мы с донами больше не воюем, черт бы вас подрал! Уж скоро год

Ой, не смешите меня, сэр! отмахнулся Флинт. Войны, может, и нет, но мира и подавно. А тем более здесь. Тут кто кого может, тот того и гложет. Все мы одного пошиба англичане, доны, французы. Все грыземся за каждую кость. А я знаю, где нашу добычу купят за наличные без всяких векселей и лишних вопросов.

: И думать забудь! прорычал Спрингер, но без особой уверенности. Флинт мгновенно уловил колебание и сменил тон. Чуткий, пролаза! Может обворожить, когда пожелает. Сладким голосом сирены запел он на ухо капитану:

Слушайте, сэр, все обставим так, что комар носа не подточит, клянусь. В мои планы вовсе не входит подвести вас.

Калитан знал цену словам Флинта и не слишком им доверял, но эта бестия так мягко стелила, что старый волк решился выслушать молодую Лису.

Ага! безмолвно возликовал Флинт. Он понимал, что душу капитана разъедала подавляемая жадность и что если бы нашелся способ примирить эту чувстпом долга, то задачка быстро бы решилясь.

Дело в том, сэр начал Флинт, как бы колеблясь.

Ну-ну?

Дело в том, что из-за этого паразита Энсона я потерял свою долю величайшего приза и не хотел бы, чтобы вас постигла та же участь

Рык Спрингера прервал воркование лейтенанта. Флинт задел не ту струну, и дальнейший разговор потерял всякий смысл.

Флинт ходил с Энсоном в знаменитое кругосветное плавание 17401744 годов, когда захватили манильский галеон, самый крупный приз за всю историю британского мореплавания. Но незадолго до этого Спайдер Флинта сел на рифы у мыса Горн, и Энсон снял команду на свой Центурион, где офицеры Спайдера пребывали фактически в качестве пассажиров. По уверению Флинта, Именно поэтому они Лишились права на долю добычи. Ну да, это ужасная несправедливость, но сколько можно твердить об одном и том же!

Мистер Флинт, рявкнул капитан, немедленно вернитесь к исполнению своих должностных обязанностей, иначе я за себя не отвечаю.

Спрингер резко отвернулся и крикнул сержанту Доусону:

Людей на палубу, тысяча чертей! С боезапасом! Штыки примкнуть!.

Тут же заорал и Доусон. Во мгновение ока отряд матросов выстроился на квартердеке, поблескивая штыками, примкнутыми к мушкетным стволам.

Мистер Бонс! Команду наверх!

Есть, сэр! с готовностью откликнулся мистер Бонс, и после пятнадцати минут ругани, понуканий, толкотни и топотни более полутора сотен бравых мореходов сползло с рей, просочилось из трюмов и рубок и скопилось на шкафуте.^[124] Там они и переминались с ноги на ногу, щурясь на солнце, ловя дырявую тень от парусного вооружения и рангоута, задирая головы к квартердеку.

Сверху, доверив созерцать свою спину офицерам и солдатам, к команде обратился капитан Спрингер. Он многословно напомнил команде о священном долге выполнить, приказ коммодора^[125] сэра Джона Филипса, каковой повелевал занять, укрепить и удерживать островок Сан-Бартоломео. Особо распространился капитан по поводу стратегической важности указанного острова, жемчужины британской короны. Остановился и на страшных карах отступникам и ослушникам согласно действующим законам военного времени.

Команда все это не раз слышала. Все знали и о тайных каперских устремлениях лейтенанта Флинта. Он не только не делал из них секрета, но и постарался донести до каждого члена экипажа. Поэтому команда понимала, что обращается капитан не к ним, а к самому себе и лейтенанту Флинту. Им обоим капитан Спрингер, очевидно, не слишком доверял и старался поминанием короля и его законов удержать себя и Флинта от искушения.

Похоже, в этот раз капитанская уловка подейсгвовала и судно Его британского Величества Элизабет продолжило путь из вожделенной Карибики по запланированному маршруту. Оно направлялось к точке на географической карте, соответствующей широте и долготе, которые сообщил коммодору сэру Филипсу один бедолага. Он чудом спасся от гибели во время крушения португальского барка у берегов Ямайки. Элизабет довольно крупное судно. Восемь сотен тонн. Два десятка медных пушек. Корабль, конечно, старомодный с латинским парусом.^[126] на бизань-мачте^[127] с вулингом^[128] под бушпритом^[129] на манер детского слюнявчика и с румпельным рулем^[130] вместо штурвала с тросами, однако вовсе не запущенная посудина, а удобное и даже уютное судно. Неперегруженная, при доброй погоде в природе и в политике, Элизабет могла бы показаться раем земным. Так нет же!

Что касается фок-мачты,^[131] то это место команда Элизабет теперь считала, скорее, адом. Мистер Флинт, потерпев афронт в своих потугах соблазнить капитана, вымицал зло на подчиненных. Какстарший помощник капитана он был наделен широкими полномочиями, чтобы изгадить жизнь экипажу, к тому же природа наградила его склонностью к деятельности подобного рода. Отчего ж не наказать того, кто последним свалился на палубу во время парусных учений! Или того, кто поутру последним поднялся с подвесной койки. До этого любой додумается, Но немногие сообразят, как Джо Флинт, заставить одну смену обедающих приготовить грог другой смене, а затем стоять рядом и глазеть, как те его лакают. Или обязать вахту левого борта загадить палубу правого борта и наоборот для последующего отскребания и оттирания.

Мистер Флинт личность творческая. Уличив гордого владельца трехфутовой косы в таком, к примеру, преступлении, как не понравившееся господину старшему помощнику выражение лица, Флинт приговорил его к усекновению смоленой косы на один дюйм. На следующий день, однако, он придрался к новому проступку владельца длинной косы Наказание повторялось до тех пор, пока косу не отчекрыжили по самый затылок..

Заснувшего за вахте матроса Флинт заставил выкинуть за борт любимую обезьянку. У другого любителя тварей божьих он отобрал попугая, дабы птица не гадила на палубу. Хотя все знали, что попугай всегда отлетал от судна, чтобы справить нужду над морем. Но Флинт пожелал заиметь птицу и все тут. И вот она уже восседала на его плече, привязанная за лапку.

Еще он придумал фокус для желающих избежать порки заменить ее игрой во флинтики.

Мистер Мерри, сурово обратился как-то Флинт к очередной жертве. Я собственными глазами видел, как пы изволили сплюнуть табачную жвачку на спежеотдраенную палубу. Вам за это полагается две дюжины ударов плетки. Не так ли, мистер Бонс?

Так точно, сэр! поддакнул следовавший за Флинтом по пятам Билли Бонс. Я распоряжусь, сэр. Пожалуйте к люку, мистер Мерри!

Джордж Мерри побледнел; остальные, кто оказался поблизости и не имел возможности удрать подальше, увлеченно занялись своими делами, избегая даже глядеть в опасную сторону и вообще стараясь стать как можно меньше и незаметнее.

Пока не надо, задумчиво протянул Флинт.Может быть, мистер Мерри пожелает сэкономить кожу на спине. Ежели захочет, конечно. И если я не буду возражать.

Билли Бонс удивленно разинул пасть, а физиономия Джорджа Мерри засветилась надеждой.

Сразимся во флинты, мистер Мерри? Во флинтики сыграем? спросил Флинт, запуская пальцы в зелень перьев попугая.

Сыграем, сэр! воодушевленно отозвался Мерри.

Отлично. Прошу вас, обеспечьте бочоночек, мистер Бонс, да дрын какой-нибудь вон, хоть тот клинышек.

Бочонок Флийт установил на попа, матроса усадил по-турецки по одну сторону, сам опустился по другую, напротив; положил увесистый дубовый шип на днище бочонка и засунул руки в карманы.

Подходите, подходите, ребята, позабавимся, веселая игра намечается! радушно пригласил Флинт жавшихся поодаль членов экипажа Ну, Мерри, улыбнулся он своему партнеру, играем так: я держу руки в карманах, а вы, ваша милость, на кромке бочонка.

В наступившей тишине Мерри послушно положил руки на край бочонка, согласно указанию.

Теперь, Мерри, в любой выбранный вами момент попытайтесь схватить эту палочку. Схватите ваша победа, и о порке забудем. Не поймаете можем продолжать, пока вам не надоест, а ежели надоест, извольте получить обещанные две дюжины по своей уважаемой бизани.

Мерри задумался. Глянул на Флинта. Перевел взгляд на шип, покоившийся в паре дюймов от его пальцев, на дне бочонка. От напряженного раздумья он даже язык высунул

И рванулся к палке.

Хрясь! Неведомо как оказавшийся в руке Флинта шип расквасил ноготь Мерри. Реакция и скорость лейтенанта превзошли все ожидания. За взрывом хохота зрителей никто не услышал вырвавшегося изо рта Мерри крика боли. Попугай на плече Флинта, птица порядочная и благовоспитанная, человеческих безобразий не терпевшая, заскрежетал, захлопал крыльями и разразился потоком ругательств на разных языках мира. Чтобы придать вес своим словам, попугай клюнул Флинта в ухо.

Под еще один взрыв хохота лейтенант сам разразился руганью в адрес попугал, скинул с плеча поводок и отшвынул забияку прочь. Тот взлетел повыше и уселся на рее, продолжая возмущенно бормотать.

Флинт овладел собой, улыбнулся, вернул деревяшку на днище бочонка, а руки засунул в карманы.

Продолжим, Джордж Мерри! Или желаете подставить спину?

Мерри снова схватил то есть попытался схватить палку, но на этот раз кровь брызнула в стороны из его большого пальца. Он снова завопил, и опять за громовым хохотом команды никто его вопля не расслышал. Еще несколько тщетных попыток, и Мерри, поняв бесполезность своих потуг и плачевность их результата, предпочел альтернативное решение. На что лейтенант милостиво согласился.

Попугай же вернулся к Флинту, потому что никто из команды не отваживался его кормить, а капитану Спрингеру, трезвому или пьяному, все равно, плевать было на всякие мелочи. Казалось, попугай даже извинялся за свою чрезмерную чувствительность. Он опустился на плечо хозяина, захватил мощным клювом прядь длинных черных волос лейтенанта и медленно протянул волосы сквозь клюв. Впоследствии он восседал на флинтовом плече без всякой привязи, улетая, лишь когда лейтенант учинял очередные безобразия. Постепенно попугай научился заблаговременно угадывать, когда лейтенанту захочется позабавиться. Тогда он взлетал на мачту и отсиживался там, прежде чем Флинт успевал раскрыть рот. Команда странным образом люто возненавидела невинную птицу. Ее прозвали Капитаном Флинтом. Когда попугай покидал плечо хозяина, команда шепталась и ворчала:

Гляди, ребята! Проклятая птица опять на рее

Но худшего от Флинта они еще не изведали.

Наказать Джорджа Мерри следовало не как-нибудь, а в полном соответствии с уставами военного флота Его Величества, для чего полагалось получить приказ капитана. Эго всего лишь формальность, но на нее время требуется. В ожидании приказа Мерри заковали в кандалы. В утреннюю вахту на следующий после игры с Флинтом день, как водится, команду собрали, провинившегося привязали к поднятой решетке палубного люка и отполосовали на его спине положенные две дюжины ударов. Поскольку Мерри уже потерпел от Флинта во время самой игры, то и наказание перенес не стойко, как положено храбрецу, зажав меж зубами кусок кожи, чтобы не издать ни звука, но с воплями и стенаниями, чем еще более расстроил и без того нерадостную команду.

Мерри отвязали, унесли, палубу вымыли, и вот уже стукнуло восемь склянок. Пришло время полуденных замеров. Во время этой церемонии лейтенант Флинт требовал соблюдения полной тишины. Затем команду отослали вниз, обедать. Лучшее время дня. На подвесных столах пушечной палубы расставлены полные миски свинины с горохом, пряностями и солениями, сухари да грог.

Шумное, веселое время. Но только не для Джорджа Мерри и его сотрапезников. Джордж сидел, как кол проглотил, неестественно выпрямившись. Он был обернут компрессной бумагой с уксусом корабельный хирург считал это первым средством для заживления разлохмаченной спины. Пальцы Джорджа перебиты ловким лейтенантом Флинтом, поэтому еду и питье подносили к его рту товарищи.

Эй, Джордж Мерри! раздался голос от соседнего стола.Тебе, должно быть, не сладко?

Да уж, в пляс не тянет, мистер Ганн, вежливо ответил Мерри Бену Ганну. Мистер Ганн сидел за столом квартирмейстеров, людей, способных и судном управлять. Это элита команды, и к ним все всегда обращаются, добавляя мистер.

Ну да, болит, конечно задумчиво протянул 1| Ганн.

Угу промычал Мерри, закусив губу.

И думается тебе, что не по заслугам тебя отделали.

Думается

Тогда послушай И вы все послушайте, пригласил Бен Ганн соседей Мерри и своих собственных, Бен Ганн человек серьезный и солидный, хотя и странноватый. Его уважают, но и несколько сторонятся. Как будто разум его следует каким-то иным курсом, нежели помыслы его товарищей по команде.

Все вы, знамо дело, слыхали от Флинта о манильском галеоне. И как его обошли при дележе, потому как он оказался в пассажирах

Ну Еще бы! отозвались сразу несколько голосов. Не одна голова боязливо обернулась, опасаясь, не подкрался ли незамеченным ужасный Флинт.

А вот не всю вы историю знаете, ребята.

Да ну? присутствующие затаили дыхание.

Да, не всю. Флинт и половины не поведал. А мне вот довелось услыхать ее полностью от одного горемыки, который на Спайдере с Флинтом служил Слушатели замерли. От других столов стал подтягиваться народ, уловив настроение соседей.Пассажиром-то Флинт был, знамо дело. Тут не соврал он.Бен Ганн хлопнул для подтверждения сказанного ладонью по столу. Но Энсон и пассажира бы не обидел. Он мужик правильный, настоящий моряк и джентльмен. Если бы Если бы не одна штука Слушатели сверлили его глазами, но Бен Ганн вдруг смолк, погрузившись в какие-то невидимые потоки своих мыслей.

Что, что, мистер Ганн? Какая штука, забеспокоились слушатели. Бен Ганн вздрогнул, очнулся.

А, да Да вот, что он на борту Слайдера выкинулИ Бен Ганн снова замолчал.

Что? прошептал кто-то.Что, мистер Ганн?

Бен Ганн вздохнул и тряхнул головой.

Гадостная штука, жестокая. Счастье наше, что нас тогда на Спайдере не было, королями живем здесь, припеваючи, сами того не ценим Но Я знаю то, что знаю

Что же? Говори, говори! > забеспокоились товарищи, заерзали, кто-то даже легонько подтолкнул Бена Ганна, чтобы Из того резвее сыпались слова..

Все видели, что Ганн борется с собой, выискивая верные слова. Не дело честного моряка поминать этакое. Ужасную задачу взвалил на свои плечи Бен Ганн, и все окрркающие молча ждали, когда он прервет молчание.

Глава 3

21 мая 1745 года. Индийский океан. Борт Виктории

Джон Сильвер и капитан Натан Ингленд прохаживались по квартердеку чуть ли не под ручку, никого не приглашая принять участие в их беседе. Погода стояла благоприятная, судно бежало резво, пушки принайтовлены,^[132] матросы по большей части бездельничали.

Артикулы, Джон. Наши пункты делают нас теми, кто мы есть.

Пиратами, уточнил Сильвер.

Ничего подобного. Если я пират, то и Дрейк пират, и Хокинс, и Рейли, и все остальные. А они пришли к титулам и к легальному благосостоянию.

Но закон закон Британии отправит нас на виселицу, ежели нас изловят.

Не изловят.

Но могли бы.

Прости, Господи, твою душу, Джон. Что ж, и королева Бесс повесила бы Дрейка, если бы он попался ей в неладное время. Повесила бы, чтобы угодить королю Испании. Она выполняла свою работу, я выполняю спою.

Но

ДЖОН!!! заорал Ингленд так, что аж паруса вздрогнули и все головы повернулись в его сторону. Физиономия капитана покраснела от гнева. Чего уставились? Нечем заняться? Поищете найдете.Все тут же отвернулись и отправились искать какие-нибудь занятия.

Во! Видал? Пираты это или свободно объединившиеся люди? капитан махнул рукой в сторону команды.Настоящая дисциплина это самодисциплина, Джон. Дисциплина свободных людей. Наши Артикулы.

Ну-ну, поморщился Сильвер.

Черт бы драл твою твердолобость, горячился капитан, теряя терпение.Вот что. Он остановился, обдумывая пришедшую в голову мысль.Идем-ка, я тебе кое-что покажу.

Ингленд решительно направился к корме, соскользнул вниз по трапу и ввел Джона в свой кормовой салон.

В отличие от некоторых других капитанов, командир Виктории использовал свой салон для работы, устраивал в нем совещания офицеров, здесь же вырабатывались планы операций. Большой стол, стулья, шкафы, ящики, карты

Прикрой-ка люк, указал он Сильверу на дверь.Не скажу, что я команде не доверяю, но все же кое-что надо держать подальше от соблазна.

Он нашарил ключ, отпер один из шкафов и указал на лежащую на полке черную книгу.

Вот они, Артикулы! торжественно указал он на темный кожаный том.Теперь и твое имя там, внутри. А вот флаг, под которым мы хороним погибших Он возложил ладонь на черную ткань.А вот, наконецОн вытащил из глубины шкафа табакерку. Ничего особенного в ней не было. Ни позолоты, на эмали, ни даже резьбы. Такие не носят на виду ради хвастовства. Большая, вместительная, прочная, но простая. Из черного африканского дерева. Глянь-ка, сынок, и скажи, что это работа кровавых пиратов.Он протянул табакерку Сильверу.

И что? спросил Сильвер, принимая табакерку.

Что, что Открой, дубина чертов!

Сильвер расстегнул застежку, откинул крышку, заглянул внутрь. Ничего лишь два круглых кусочка бумаги, с дюйм в поперечнике каждый, на каждом следы древесного угля или стершейся сажи.

Пустяк, бумажонки? спросил Ингленд и сам себе ответил:А ведь каждая из этих бумажонок свергла капитана. Одной Летур сместил Дэвиса, другой я сам сместил Летура.

Сильвер подцепил пальцем один из кружков. Перевернул. НИЗЛОЖЕН. Единственное слово на незапачканной стороне. То же и на второй бумажонке.

И Что это?

Черная метка, сынок, черная метка. Средство, которое применяет команда, чтобы снять неугодного ей капитана.

Сильвер ухмыльнулся.

Как будто детская игра.

Только лучше в такой игре не участвовать. Капитан, получивший метку, предстает перед судом команды. И никто не смеет тронуть вручающего черную метку, не смеет помешать ему. Никто не имеет права тронуть и того, кто черную метку готовит. Л тот, кому ее вручают, подлежит суду будь он хоть трижды капитан.

Ингленд завладел бумажками и предъявил их Сильверу по очереди.

Эту вручили капитану Дэнни Дэвису, жадному до добычи, до чужих доль. Его повесили на рее. А эта для капитана Френчи Летура. Он навлек на команду слишком много бед. Его мы отправили голышом к Ямайке, десять миль пешком по водице.

И какой отсюда вывод?

Вывод, сынок, такой: мы здесь, на борту этого судна, живем по закону. Так же точно, как на борту любого судна короля Георга Английского, короля Людовика Французского или короля Карлоса Испанского. Разные короли, разные законы. И у нас иной закон, но это закон. Наш устав, наши Артикулы. Следовательно, никакие мы не пираты.

Слова капитана звучали столь искренне, с такой убежденностью, что Сильвер кивнул, соглашаясь. Он столько раз уже слышал одни и те же доводы, что утратил способность их опровергать. Да и кому охота думать о себе плохо? Так даже здравомыслящий человек принимает слабо обоснованные гипотезы, если они способствуют его самоутверждению.

Ну и ладно, хватит об этом, я тебя не для этого пыл пал.Ингленд смерил Сильвера задумчивым взглядом.Ты неплохой парень, Джон Сильвер, с командой поладил. Знаешь, как они тебя зовут?

Сильвер ухмыльнулся:

Как не знать!

Ну, скажи.

Долговязый Джон.

Точно. Долговязый Джон Сильвер. Ты и вправду самый у нас долговязый. И один из лучших, не захвалить бы. Прирожденный мореход и вояка бравый. Можешь вести за собой. Так вот, Долговязый Джон Сильвер, я задумал сделать тебя офицером. Мало того, что у тебя хватка подходящая, так ты еще читать-писать умеешь да и в арифметике силен. А это у моряков встречается не чаще, чем яйца у евнуха. Я сегодня же начну готовить тебя на третьего помощника. Что на это скажешь?

Большое спасибо, капитан! рука засиявшего от радости Сильвера взметнулась к шляпе в салюте.

Ты, как я понимаю, и сейчас не лыком шит. Курс держать можешь?

Смогу.

Вот и покажи. Пошли к штурвалу.

Они направились на мостик. Обменялись приветствиями с вахтой, с рулевым и первым помощником.

Дай-ка мистеру Сильверу попробовать. Курс норд-норд-вест и по возможности ближе к ветру.

Рулевой убедился, что Сильвер перехватил штурвал за торчащие из него рукоятки, и отступил назад, предоставив управление судном стажеру. Ингленд и первый помощник стояли рядом, наблюдая за действиями испытуемого.

Удержать судно на курсе задача не из сложных, тем более что Сильвер многократно занимался этим на других судах и набил руку, навострился следить за парусами и идти по заданному курсу, не насилуя штурвал, минимальными усилиями, Однако это задача и не из самых простых, поэтому действия Сильвера вызвали одобрительные улыбки капитана и первого помощника. Команда глядела на долговязую фигуру нового рулевого.

По парусам будут предложения, мистер Сильвер? спросил Ингленд, слеша толкнув в бок первого помощника.

Я бы фок-топсель^[133] выпустил, капитан, не раздумывая, отозвался Сильвер. Судно выдержит, а рулить легче будет.

Предложенное Сильвером выполнили, и Виктория действительно пошла легче, лучше слушаясь руля. Теперь уже и из команды раздались одобрительные возгласы.

Неплохо, сдержанно похвалил Ингленд,Займемся теперь ходовой доской. Расскажи мне, что это за штука и с чем ее едят.

Есть, капитан! улыбнулся Сильвер, Так же обстоятельно, как принял, он вернул штурвал вахтенному рулевому и шагнул к колонке нактоуза,^[134] в которой размещался компас. Здесь висела на крюке деревянная плакетка с рядами расходящихся от центра отверстий, повторяющих румбы картушки компаса. Из отверстий торчали колышки, прикрепленные к доске тонкими шнурками.Каждую четверть часа по песочным часам с кормы опускают лаг,^[135] определяют скорость судна.

Хорошо, кивнул Ингленд, скажем, определили мы скорость, пять узлов. Что теперь?

Пять узлов, четверть часа, курс норд-норд-вестСильвер воткнул очередной колышек в соответствующее отверстие и глянул на капитана. Цель этого прибора в течение всей вахты регистрировать курс и скорость судна.

Верно. А в конце вахты?

В конце вахты вахтенный офицер Сильвер повернул голову в сторону первого помощника и отдал честь, заносит данные о скорости и курсе в таблицу. Тут Сильвер поджал губы. А дальше я не силен, сэр.

Ничего, научим, успокоил Ингленд.Но сначала полуденные склянки

Рында, небольшой колокол, висящий в своем особом храме на полубаке,^[136] издал четыре пары ударов, возвещая конец предполуденной вахты.

Восемь склянок! Смена вахты! заорал боцман. Застучали по палубе босые пятки, вахта правого борта сменила вахту левого, которой пришло время отдыхать. Таков порядок военного флота, и капитан Ингленд не желал иного. Тут же на мостике появился ординарец капитана с большим деревянным футляром треугольной формы. Он открыл коробку перед Инглендом.

Сэр! почтительно обратил на себя внимание ординарец, и Ингленд вынул из футляра сложный инструмент, конструкцию из эбенового дерева с латунными шкалами и сложной оптикой, снабженную даже крохотным телеекопчиком и всякими винтиками да барашками.

Всем известно; Долговязый Джон, что эта штука называется квадрант, но далеко не все умеют им пользоваться. Сейчас мы с тобой начнем знакомство с этим в высшей степени полезным изобретением, а последующие уроки преподаст тебе второй помощник.

Ингленд кивнул второму помощнику, тоже державшему в руках квадрант. Вынул свой квадрант и первый помощник капитана.

Полдень, сказал Ингленд.Начало судового дня, и мы сейчас Что с тобой, парень?

Сильвер не отрывал взгляда от квадранта. И взгляд этот обеспокоил капитана. Предмет этот почему-то поверг Долговязого Джона в ужас. Видел он, разумеется, как судоводители пользуются таким инструментом, но самому прикасаться к этой походной обсерватории не приходилось. Сложность прибора буквально подавляла и вызывала панику. Есть люди, боящиеся высоты или темноты. Некоторые безосновательно трусят при виде пауков или мышей. Иные не переносят замкнутого пространства или, напротив безграничного. Долговязый Джон увидел себя на краю бездны абстрактного знания, отличного от конкретики бытия, от того, что можно потрогать, погладить или взять в руку.

Нет, сэр, ничего. Я внимательно смотрю и слушаю. Трусом Долговязого Джона не назовешь ни в каком смысле. Он заставил себя взять квадрант в руки, вслушивался в пояснения, послушно заглядывал, куда положено, крутил, что велено, и даже задавал вопросы.

Но все потуги были напрасными. Он так и не смог подавить в себе беспокойство. И оно перерастало в страх Долговязый Джон боялся выказать себя неспособными опозориться перед капитаном и командой.

Позже, в капитанской каюте, когда Ингленд принялся объяснять* ему, что такое широта и долгота, как судно находит путь под куполом небесным, смятение Сильвера лишь возросло. Он вовсю пытался собрать силы, вникнуть в эти пеленги, градусы, минуты, но никак. Голова его пухла, перегревалась, горящий обруч сжимал лоб, виски, затылок, из глаз текли слезы. А когда Ингленд, вооружившись элегантным латунным циркулем-делителем с воронеными стальными иголочками, начал объяснять счисление пути, мертвое счисление, Долговязый Джон закачался и чуть было не рухнул замертво. Уронивший циркуль капитан едва успел подправить траекторию падения незадачливого ученика, ловко усадив его в кресло.

Что ты, что ты, Джон? Малярия, дери ее нелегкая?

Нет, сэр. Не могу. Не потяну я. Что угодно За юлотом нырять В атаку на абордаж Что угодно

Погоди, погоди, не понимаю.Капитан озадачился даже больше, чем сам осознавал. У него не было ни семьи, ни детей, а тянуло кому-то передать свой опыт, вырастить смену, что ли Казалось, лучшего кандидата, чем этот Долговязый Джон, и не найти

Не могу, сэр. Ничего я в этих таблицах не понимаю.

У капитана отлегло от сердца.

Ну, ерунда. Так каждый поначалу думает, не ты первый. Упорство и настойчивость, и все одолеешь.

И они продолжили занятия. Упорства им обоим не занимать. Они бились не одну неделю, и иногда Джону даже казалось, что он вот-вот начнет усваивать Но на деле его обучение походило на потуги бесталанного, лишенного слуха музыканта, который пытался воспроизвести всем известную мелодию и плюхал в уши слушателей ноту за нотой, видя на лицах окружающих плохо скрываемую досаду.

Не понимаю! поражался капитан. Я своими глазами видел, как ты с точностью до пенни просчитал в уме стоимость груза. Ты можешь осилить абстрактные цифры. А эту штуковину из дерева и стекла никак.

Груз я вижу, могу потрогать. А это жеСильвер в отчаянии уставился на инструмент.Это черная магия!

Ингленд вздохнул.

Значит, никак?

Никак. Лучше и не пытаться.

Ладно, быть по сему. Офицера я из тебя все равно сделаю, шлюпочного, там оружейного, дисциплинарного Что-нибудь придумаю. Ты способен вести людей за собой, а это главное. Но людей вести одно дело, а кораблем управлять совсем другое. Джентльмен и навигатор Да, боюсь, тебе этого не достичь.

Глава 4

4 января 1749 года. Карибика. Борт Элизабет

Флинта насторожила непривычная тишина, воцарившаяся на пушечной палубе. Да еще в обеденное время Это молчание команды могло означать лишь злостное неповиновение, граничащее с бунтом. Флинт ощутил возбуждение охотника, подкрадывающегося к ничего не подозревающей добыче. Ему доставляло удовольствие эту добычу терзать. Он бесшумно спустился по трапу и увидел всех этих идиотов, глазеющих на Бена Ганна, Вот они, кретины, разинувшие слюнявые пасти, с которых капает грог

Блаженное мгновение! Сейчас захлопнется капкан одно лишь его словечко заставит этих тараканов выпрыгнуть из своих панцирей. Чтобы не испортить удовольствия, лейтенант зажал клюв попугая. Интересно, чем привлек их внимание этот недоносок Бен Ганн. Чуток терпения, и он узнает. Флинта мучило любопытство, ему страсть как хотелось выяснить, что же собирается сообщить этот идиот Бен Ганн Но Флинта понесло, и он не смог сдержать своего начальственного негодования.

Эт-то что такое! услышал он собственный свирепый рык.Что затеяли? Что замышляете?

Браные мореходы ощутили себя беззащитными курицами перед клыкастой волчьей пастью. Демоны ада вонзили пылающие когти ужаса в матросские сердца. Флинт, сияющий и безукоризненный, гладкий и подтянутый, с попугаем на плече, стоял, грозно уперев руки в бока. Но от реакции моряков он пришел в такой восторг, что разразился гомерическим хохотом. Попугай заквохтал и захлопал крыльями, пытаясь удержаться на плече развеселившегося хозяина.

Флинт щелкал пальцами, притопывал ногой, не в силах успокоиться. Пошатываясь, он направился вдоль столов, рассматривая сквозь выступившие от смеха слезы глупые физиономии окаменевших олухов, дергал их за носы и ободряюще похлопывал по плечам. В этот момент самодовольство полностью овладело лейтенантом, и он уже не помышлял о дальнейших развлечениях.

Флинт казался в эти краткие минуты настолько неопасным, что некоторые особо смелые члены экипажа почувствовали, как страх ускользает из них:, испаряется, выветривается сквозь открытые люки и пушечные порты. Они даже отважились выдавить из себя улыбку. Но Бена Ганна после этого ничто не могло подвигнуть на продолжение его жуткой истории, и эта недосказанность о грязной тайне в биографии Флинта заставляла людей вздрагивать при одном упоминании его имени и смиряться под игом его произвола.

Спрингер был, конечно, не слепой. Он за всем следил с пренебрежением и ненавистью. Спрингеру стукнуло шестьдесят два. Из них полсотни лет он провел в море со времен короля Билли, когда Господа офицеры презирали команду. Так его учили, таким он и остался. Драл матросов как Сидоровых коз, не представляя, чем еще можно заставить этих ленивых скотов шевелиться. Элизабет, зажатая в кулаке лейтенанта Флинта, была, пожалуй, наиболее ухоженным судном из всех, которыми Спрингеру когда-либо доводилось командовать или на которых приходилось служить. Но было в облике и в повадках лейтенанта что-то, беспокоившее капитана Спрингера. Он пытался сообразить, что именно, но так: и не понял.

К сожалению, капитан оказался не в состоянии отличить извращенный садизм лейтенанта от своих жестоких, но принимаемых всеми как должное методов поддержания дисциплины. Инстинктивно он, однако, сторонился Флинта, высиживая долгие часы в своей каюге, перечитывая приказы коммодора Филипса и изучая весьма приблизительную карту, полученную Филипсом от умирающего португальца. Глаза Филипса сверкали, когда он расписывал блестящее будущее этого острова. Вторая Ямайка! Сахар и деньги, деньги, деньги Спрингеру хотелось верить, что Филипс не ошибся. От могучего денежного водопада всегда отлетают мелкие брызги

Помечтав, капитан заорал, потребовав бутылку, и вдруг заворчал, проклиная Флинта с его сладкими речами. Конечно, затея лейтенанта могла принести мгновенный барыш, в отличие от миражей далекого острова, которые к тому же казались особенно бесплотными, если вспомнить патологическую скупость коммодора.

Однако не ведал Спрингер, что коммодору более уже не представится случая проявить свою легендарную экономность. Жизнь Филипса оборвалась во время страшного шторма 13 февраля 1749 года, швырнувшего его эскадру на рифы напротив мыса Моран у Ямайки. Более тысячи душ прибрал Господь в ту страшную ночь. После катастрофы судьба земли Сан-Бартоломео оказалась в руках капитана Спрингера, что привело к полному забвению даже названия этого острова.

Конечно, следовало бы Спрингеру озаботиться настроением команды, дрожавшей под сапогом Флинта. Но как не увидеть множества блестящих качеств лейтенанта! Он знал каждого на борту по имени, знал характеры людей, их странности, особенности. Он отличный навигатор, к тому же аккуратен до чрезмерности: медяшки ярче солнца сияют, палубу можно языком лизать, ни пылинки, ни щербинки. А уж как люди бросаются исполнять отданные им команды быстрее молнии!

Иные члены экипажа во главе с Билли Бонсом готовы следовать за лейтенантом Флинтом к черту на рога. Бонс натура без особых сложностей, здоровенный бугай с собачьей потребностью в сапоге, к которому можно льнуть. Он достаточно натаскан, чтобы проложить курс и определиться с широтой. В мышцах у него недостатка не ощущалось, несогласных всегда мог убедить одним ударом кулака. Ума их катало ровно настолько, чтобы распознать таланты Флинта и им поклоняться. Неуклюжему верзиле с плоской грубой физиономией и куцей просмоленной косицей импонировал элегантный хлыщ со скользящей походочкой и волнистыми кудрями.

Недостатков же во Флинте, с точки зрения Билли Бонса, просто и существовать не могло. Откуда недостатки у кумира? К тому же и общий страх перед Флинтом Бонсу был не чужд. И он лишь добавлял сияния образу кумира.

С Флинтом все упиралось в страх. Природа распорядилась так, что при первой встрече самцы и люди здесь не составляют исключения мердт один другого взглядами: могу я с ним сразиться и победить? Никто не мог выдержать взгляда лейтенанта. Чем-то безумным, нездоровым, связанным с потусторонними ужасами, зияли его глаза. Этот ужас сковал и язык Бена Ганна.

У другого офицера такая особенность оказалась бы желанным средством поддержания дисциплины. Но присутствие Флинта служило тяжелой железной крышкой, наглухо привинченной к кипящему котлу. Тем более что жестокость его становилась все изощреннее и обиды жгли души оскорбленных. А капитан Спрингер, одно присутствие которого умеряло бы палаческие инстинкты Флинта, торчал в своей каюте лишь потому, что лейтенант ему, видишь ли, неприятен. Такое развитие собьггай неизбежно должно было привести к взрыву.

Но таинственный остров Филипса упредил грядущий взрыв. Пройдя по накатанным торговым путям к северу, чтобы поймать благоприятный ветер, Элизабет свернула на юго-запад и вышла к желанной земле. Спрингер, Флинт и даже высунувший от усердия язык и взмокший от напряжения Билли Бонс подтвердили свою славу искусных навигаторов.

Земля! завопил впередсмотрящий с верхушки мачты, вызвав всеобщее возбуждение.

Матросы помчались на бак,^[137] полезли по вантам фок-мачты. Спрингер вынес на палубу свою драгоценную карту. Улыбающийся Флинт приподнял над головой шляпу. Все вопили от восторга редкое мгновение поголовного согласия и счастья.

Якорь бросить на северо-востоке, мистер Флинт, приказал капитан, впервые дозволяя лейтенанту заглянуть в карту португальца.

Флинт скосил глаз в грубый эскиз и оскалил зубы в ухмылке, щекоча затылок попугая, как обычно восседающего на его плече.

Проку-то от этой карты, сэр Ни глубин, ни пеленгов. Придется красться на ощупь.

Ничего подобного, мистер Флинт, оскорбился Спрингер. Он уже как-то сроднился с картой, да и Флинта терпеть не мог. Добрая якорная стоянка, нет оснований для беспокойства.

Гм Флинт покосился на физиономию Спрингера, гадая, сколько он уже успел глотнуть рому. Но ялик с лотом вперед пустим, так ведь, сэр?

Есть ялик! отозвался Билли Бонс, маячивший тут же, за Флинтом, при сапоге, и повернулся к экипажу, чтобы проорать соответствующие указания. Физиономия Спрингера побагровела.

Отставить! рявкнул он.Заткните свою поганую пасть, мистер Бонс, наглая тварь. Я здесь хозяин и сам поставлю корабль на якорь.

Флинт криво усмехнулся, а у Билли Бонса отвисла челюсть.

Н-но заикнулся Бонс.

Молчать! Или это бунт? Пушками займитесь! И Спрингер повернулся к своему бульдогу.Сержант Доусон, выводите людей. Вооруженная высадка, на всякий случай. Он повернулся к Флинту и Бонсу. На всякий случай.

Прошел час, другой, третий Судно обогнуло северную оконечность острова, держась на внушительном удалении ог береговых скал, о которые грохотали солидные валы, взбивая фонтаны брызг и обильную пену. По берегам грелись на солнцепеке сотни черных зверей немалого размера, блестящих, как слизни. Те, кто видел таких раньше, называли их морскими львами. Вдоль берега непрерывной чередой тянулись холмы, один из них, подальше, вырос даже в небольшую гору. Деревья покрывали остров Сплошным густым лесом разных пород. Над общей лесной массой возвышались громадные сосны. Кое-кто негромко поделился с соседями соображениями, что островок маловат, чтобы стать второй Ямайкой, но в общем Настрой команды не оставлял желать ничего лучшего. Остров на глазах вырастал, раскрывая свои секреты.

Вон там! махнул рукою капитан Спрингер.Видите? Бухта. Отличная якорная стоянка, сказал бы я.

Флинт направил туда подзорную трубу, вгляделся и кивнул.

Да, место отличное. Только все же хотелось бы знать, сколько у меня под килем остается, на всякий случай

Чуть! буркнул Спрингер, настолько распаленный ненавистью к Флинту, что предпочел забыть свой полувековой мореходный опыт, лишь бы только не согласиться с лейтенантом. Мало ли что этот Флинт там бормочет, пошел он куда подальше. Пусть хоть на колени падает, скотина. Курсовые убрать, топсели на рифы! гаркнул Спрингер команду и проворчал под нос: Войдем как по маслу.Он вызывающе огляделся, но возражений ни от кого не дождался. Народ отводил глаза и расходился по местам, фыркая и что-то бормоча.

На восточном побережье острова установилось относительное затишье. Бухта между низкими покатыми утесами раскрывалась где-то на Три кабельтовых.^[138] Залив представлял собой что-то вроде мятой южной вариации на тему норвежских фьордов. Вглубь он тянулся на несколько миль, окаймленный белыми и желтыми песчаными пляжами, за которыми начинались густые кустарниковые и лесные заросли. Далее от берегов рельеф приобретал холмисто-гористый характер. Здесь запросто разместилась бы и линейная эскадра.

На судне с румпельным управлением рулевой в данном случае Бен Ганн манипулирует массивным вертикальным рычагом, находясь под палубой на квартердеке и видя сквозь люк лишь паруса и небо. У него перед носом компас для удержания судна на курсе, но более ничего. При заходе на якорную стоянку он полагается исключительно на команды офицеров. Спрингер стоял у люка, и Бен Ганн, естественно, ожидал команд именно от него. Морская пехота тем временем выстроилась на палубе, готовая отразить нападение неведомого противника, пушкари со своими расчетами заняли места у пушек. На палубе растянули якорный канат, боцманская команда подтянулась к кат-балке,^[139] готовая снять стопоры и отдать якорь, а немногие свободные от вахты и иных дел заняли места, откуда открывались наиболее захватывающие виды на остров. Новая, неведомая земля. Может, там золото, серебро тигры, единороги, дикари или дикарки!!!

Земля манила, раскрывала объятия, таинственная, неизведанная. Вода была спокойной, ветер ласковым; судно мягко скользило вперед, уверенно и достаточно быстро. Капитан Спрингер утер нос этому сосунку, показал, как ставит судно на якорь бывалый мореход Вот капитан набрал в грудь воздуху, чтобы гаркнуть команду Отдать якорь! Но в этот самый момент вся восьмисоттонная громадина из дерева, железа, брезента и парусины, меди и ее всевозможных сплавов, из пороха в бочках, сухарей, свиной и овощной солонины в бочках, ящиках, желудках вся эта махина внезапно и жутко замерла. Двое матросов плюхнулись за борт ноги уперлись в дно. Хрустнула и рухнула вниз верхняя секция фок-мачты. Боцман крыл всех многопалубным матом, Флинт ехидно щерился, команда хваталась кто за что и тоже потихоньку скалила зубы, а капитан Дэниел Спрингер понял, что показал себя полным и окончательным идиотом.

Глава 5

1 июня 1752 года. Саванна, Джорджия

Новость о приближении Флинта облетела Саванну в считанные минуты. Каждая живая душа, если ее только не удерживали цепи, понеслась на берег, чтобы увидеть собственными глазами флот Флинта; взбирающийся против течения мутных вод реки в сорока футах под высоким берегом. Подавляющая часть тысячного населения собралась в орущую, жестикулирующую, возбужденную толпу. Солдаты-красномундирники, черные рабы, разноцветные детишки, белые купцы, пестрые собаки, разряженные шлюхи, пьяные моряки и даже молчаливые индейцы, последние в явном меньшинстве. Люди Флинта славились расточительством, и их пребывание в городишке всем шло на пользу.

Капитан Флинт в новом шикарном наряде вышагивал по квартердеку своего судна, его первый помощник Билли Бонс орал, рычал и ругался, подгоняя команду. Три судна бросили якоря, подняв британские флаги из уважения к Его Величеству королю Георгу Второму. Самый крупный из трех Морж под командованием Флинта. За ним стояли бригантина Шапель Ивонн из Гавра и шнява Эрна Ван Рейп из Амстердама, две последние с сильно поврежденными и на скорую руку приведенными в порядок рйигоутом и такелажем.

На берегу маялся и потел в респектабельном костюме мистер Чарльз Нил, мужчина плотный, даже жирный. Разумно не приближаясь к обрыву, мистер Нил умудрился, тем не менее, встретиться взглядом с Флинтом. Последний тут же смахнул с головы шляпу и низко поклонился.

Мистер Нил выдавил из себя что-то вроде э-э и поднял шляпу над головой. Пыхтя и раздраженно причмокивая, он разглядывал грот-мачту бригантины. Ясное дело, придется менять эту штуковину, иначе далеко на этой хреновине не уедешь, качал головой мистер Нил, размышляя, во что обойдется ремонт. Почему бы этим флинтам не подумать о последствиях (под последствиями мистер Нил подразумевал издержки), прежде чем ломать дорогостоящее оборудование? Думают ли эти флинты вообще, что во что обходится? Пожалуй, нет, пришел к горестному выводу мистер Нил.

Ну-ка, парень, обратился Чарльз Нил к рабу, затенявшему его Милость солидного размера зонтом. Дуй поскорее назад, в винную лавку. Скажи Селене, пусть выставляет все лучшее, все столы и стулья в доме, и девиц пусть всех перемоет. А я буду, скажи ей, позже, с капитаном Флинтом.

Нил подумал о Селене. Она не подкачает. Лучшая его девица. Нил усмехнулся. Ей, пожалуй, одной и можно доверять. Всего тринадцать месяцев эта девица здесь, а он на нее целиком полагается. Хотя Селена об этом толком и не знает. И Нил подумал о Саванне, о городе если эту дыру можно назвать городом О единственном месте для Селены, где она могла скрыться.

Для такого человека как Чарли Нил Саванна, конечно, мерзкая клоака. Ведь он воспитан и образован, мог бы практиковать барристером в Лондоне Ну, по крайней мере, в Дублине Если бы не слишком горячий темперамент и не слишком скорый кулак. И тяжелый к тому же Мистер Нил вздохнул. Надо же, Саванна и Селена ровесники. Им по семнадцать лет. Свежекрашеный городишко на берегу реки, отделяющей Джорджию от Южной Каролины, скучный прямоугольник восемь сотен ярдов на шесть сотен, спланирован по римскому типу, квадратики-линеечки Хижины из прибрежных сосен и крутая лестница к реке, по которой поднимаются мореходные посудины из Атлантики. Жуткая забытая Богом колониальная дыра на краю света. Затхлая и вонючая. Рассадник болезней. В срубах из необработанных бревен толкутся вперемешку люди, свиньи, лошади, куры, рабы И все живут в постоянной опасности набегов краснокожих. Возникнут из леса, глазом моргнуть не успеешь

Матерь Божья! поморщился Нил.Это выгребная яма какая-то!

Он пожал плечами и тут же вспомнил о плюсах. Здесь не надо постоянно оглядываться, как дома, в Ирландии. Колония короля Георга управлялась советом доверенных, и почти каждого принимали с распростертыми объятиями. Англичане, ирландцы, шотландцы, швейцарцы, немцы; даже отколовшиеся еретики и иудеи всем дорога сюда открыта, и никто не интересуется их прошлыми грешками там, на старой родине. К примеру, не размазал ли ты по стенке святого отца-иезуита за повышенный интерес к какому-либо третьему лицу

Лишь испанцев здесь ни под каким видом не принимали, ибо король Георг придерживался твердых воззрений насчет того, кому принадлежит Джорджия и кому она никоим образом не принадлежит. Ну, и вообще католиков не жаловали. Поэтому Кормак О'Нил несколько подкорректировал, свое имя и подверг риску бессмертную душу, раскланявшись с нечестивым протестантизмом. Теперь Нил втихомолку утешался тем, что Чарльз не самое протестантское из английских королевских имен, и надеялся, что Господь в конце концов простит его грешную душу.

Наконец, Саванна жила, кипела, росла и ширилась. Близость карибских сахарных островов способствовала торговле. К тому же открывались и многие иные возможности. Законы короля Георга просыпались в Саванне лишь по воскресеньям. А в остальные дни дела вершились на основе взаимного доверия, более благоприятного для экономики, чем любые законы. Вот и в делах со всякими флинтами Нил полагался только на взаимное доверие. Флинт доверял Нилу превратить доставляемые им суда и товары в наличность, а Нил доверял Флинту перерезать себе глотку в случае попытки обмана.

Через полчаса шумная толпа прибыла к. Ниловой винной лавке, почтительно следуя за ведущей шествие парой: Флинт под ручку с Чарли Нилом. Винная лавка представляла собой вытянутый сарай с сотней посадочных мест: длинные столы с прочными скамьями и табуретками. Земляной пол усыпан свежим песком и опилками. При сарае построены прочные флигели для хранения напитков и под кухню. В торце сарая стояли наготове, емкости с пойлом, перед ними тоже наготове, как, пушкари перед боем, выстроились девицы, по большей части чернокожие. Войдя в питейный сарай, Нил одобрительно кивнул Селене.

Она кивнула в ответ с достоинством, торжественно и нейтрально, как соседу мало что о ней знающему.

На самом же деле Нил мало что о ней не знал. Главное ему было известно, во всяком случае. Селена была беглой. Того пуще убийцей. На пороге Нила она возникла с перекинутым через плечо мешком, сварганенным из простыни. Мешок лопался от тяжести золотых и серебряных изделий, похищенных из дома ее бывшего хозяина. И деньги, при ней, вне сомнения, были взяты у неостывшего трупа, сразу же после того, как она прекратила беспорядочно тыкать в него кинжалом или пристрелила Или, благослови, Господь, его душу, каким другим манером проводила в мир иной. Слабое юное создание, хрупкий ангел, ухлопавший мужика весом в 14 стонов.^[140] Нил не знал только, Каким способом она это совершила и как добралась до Саванны.

Иной раз Нил дивился этому обстоятельству. Как мелкая шестнадцатилетняя дрянь умудрилась провернуть дельце, которое по силам разве что прожженному рецидивисту? Сбежала без плана действий во тьму ночную, в дикую местность, по которой рыщут кровожадные краснокожие каннибалы, имеющие особую склонность к длинноволосым женским скальпам. Да и белокожие здесь не лучше. Как и везде, впрочем. Каким-то образом Селена оплатила путь, если не деньгами, то иной валютой, которой Господь снабдил слабый пол, дабы вводить во искушение пол сильный. А у нее этой валюты навалом. Просто куколка, и мордашкой взяла, и всем остальным У любого слюни потекут.

Ладно, ладно одернул он себя. Нилу уже за шестьдесят, так что женские прелести стали ему не по зубам. Его нежные мысли и заботы посвящены исключительно угловатому денежному ящику. Короче, он принял Селену вместе с ее деньгами, сделал своей законнойсобственностью, обезопасил всеми необходимыми официальными бумагами, перекрасил волка под невинную овечку.

И вот она ведет его в винный сарай и отдает уже честно заработанные деньги. И все в его заведении, как Чарли Нил и ожидал, готово к приему гостей. Есть и что выпить, и чем закусить. Откупорены бутыли, вскрыты бочки. Дым валит из очага, повара кромсают свинину, потрошат рыбу. Оконные ставни распахнуты, пропускают свежий воздух, за окнами болтается парусина, отражая атаку жаркого солнца. В углу уже наяривает домашний оркестр: две скрипки, три дуделки, блестящая труба и мулат-барабанщик.

Королями вплыли в сарай Флинт и Нил, сопровождаемые Билли Бонсом и обладательницей самого пышного бюста во всей Саванне, никогда ни с кем не делившей ложе, ну разве что с настоящим джентльменом, посулившим щедрое вознаграждение. Далее следовали господа судовые офицеры, команда вот уже и сесть некуда.

И сразу начался бедлам. Селена и ее девицы носились что твои белки, выполняя все законные желания посетителей и едва успевая отбиваться от незаконных, увертываясь от похотливых лап и шлепая по ним на бегу. Вино и жратва в глотки, деньги в кассу сплошная идиллия. Гости заказывали музыкантам песни и с энтузиазмом подпевали так, что аж стены дрожали. Кому была охота, могли и сплясать меж столами. Переполненные мочевые пузыри опорожнялись в углах, вспыхивали ссоры и драки, свиньи подбирали объедки. А кое-где, спрятавшись под столами, уже совокуплялись лихие мореходы и местные девы радости аж посуда над ними, на столешницах, тряслась и звенела. Зрители, сунув головы под столы и выпятив зады наружу, зычно подбадривали актеров.

Нила и Флинта обслуживала сама Селена.

О, Селена! Нил принял от нее ромовый пунш.

Мистер Нил! поклонилась она хозяину.Сэр! Такой же поклон Селена адресовала Флинту, шикарному разряженному кавалеру, каких она еще и не видывала.

Дорогая! засиял улыбкой Флинт.

Нил же все примечал, взвешивал и раздумывал.

Поласковей, поласковей с капитаном, поучал он Селену, но у нее работы было выше головы, тут уж не до ласк, улыбнуться толком и то некогда.

Оглядеть капитана и его команду Селена, впрочем, успела. И увиденное ей понравилось. Они на удивление были молоды. Если не считать офицеров, всем едва за двадцать. Загорелые, задубелые, разодетые для отдыха на берегу: белые штаны, башмаки с пряжками, яркие рубахи и чулки, головы обвязаны шелковыми платками. У всех татуировки, в ушах золотые серьги, и на каждом целый арсенал оружия.

Но главное, что отличало их от обычных торговых моряков, даже не пистолеты и клинки, а создаваемая ими особая неспокойная атмосфера. Саванна в пятидесятые годы XVIII столетия место не для слабаков, но и по местным стандартам цыплятки Флинта казались коршунами. Однако нынче все они пребывали в добром настроении и за пару часов надрались до бессознательного состояния. Веселье затихло, Флинт и Нил удалились обсуждать дела, Селена и ее команда принялись разгребать свинарник, в который превратился питейный сарай. Селена заскочила в кладовую, чтобы пересчитать бутылки, и услышала сзади звук шагов. Обернувшись, девица едва не подпрыгнула, увидев перед собой совершенно трезвого мужчину в чистой, незагаженной одежде. Прежде она его не видала. Это явно не одна из тех пьяных свиней, которые очнулись и поднялись на задние копыта, чтобы поискать еще пойла.

Она оглядела незнакомца и нахмурилась. Селена узнала его. Уж о ком, о ком, а о нем она наслышана.

Селена и флинтовых головорезов увидела сегодня впервые, однако в Саванне о них частенько поговаривали, так что поневоле узнаешь да и Чарли Нил, тесно связанный со своей опасной клиентурой, просвещал девушку. У этой публики сегодня один главарь, завтра другой. Поэтому Нил старался держаться в курсе событий, вникать в дрязги, свары и заговоры внутри этого сообщества.

Потому-то Селена и поняла, кто перед нею. Длинный, светловолосый, широколицый; глаза большие, умные. Очень аккуратный. В общем, такого ни с кем не спутаешь.

Вошедший отвесил Селене придворный поклон, расписавшись в воздухе шляпой.

Джон Сильвер к вашим услугам, мэм.

Долговязый Джон! вырвалось у нее. Вас называют Долговязым Джоном, так?

Совершенно верно, мэм, он самый. Ловко вы меня вычислили.Он не переставал улыбаться.Ладное вы создание, сударыня, ловко скроенное. А по речи судя, так самая настоящая леди. Дивлюсь я, как такое могло случиться?

Селена на этот чреватый неприятностями вопрос ответила своим вопросом.

Долговязый Джон Сильвер. Вы тот самый, которого боится капитан Флинт?

Да благословит Господь вашу невинность, в ужасе воздел руки Сильвер. Откуда столь прелестное существо почерпнуло эти клеветнические измышления?

Вся эта шушера так болтает, кивнула Селена в сторону питейного зала.

Ай-яй-яй как-то обреченно покачал головой Долговязый Джон, как бы получив удовлетворительное, но не радующее его объяснение прискорбного факта.Конечно же, бедные ребята И он принялся загибать пальцы, называя имена бедных ребят:Джордж Мерри, Бешеный Пью, Черный Пес Он нахмурился, как пастор, незадачливые ученики которого никак не могут освоить катехизис.Даже высокочтимый мистер Билли Бонс Многие из моих добрых друзей не умеют держать язык за зубами, опрокинув в себя бутылку-другую.

Улыбка доброго дядюшки вернулась на его физиономию, он опустил руку на обнаженное в соответствии с модой плечо Селены и нежно его погладил.

Не верьте, не верьте этим клеветникам, дорогуша.

Селена, не разделяя его благодушия, стряхнула с плеча крепкую мужскую руку. Она силилась понять, чего этому типу надо от нее.

Долговязый Джон прищурился и слегка склонил голову к плечу.

Кстати, раз уж мы об этом случайно разболтались О чем эти пустобрехи там трепали? И почему славный капитан Флинт, храни его Всевышний, должен меня бояться?

Потому что вы хотите отнять у него корабль, сообщила она то, что сама лишь недавно услышала из многих нетрезвых уст.

Чтоб меня черти на куски разодрали! в ужасе закатил глаза Долговязый Джон Сердце кровью обливается! Слышать такую клевету из милых уст невинного дитяти! Я-то, бедный, сил не жалеючи, тружусь, стараюсь, чтоб только капитану угодить

Селену зачаровала игра мимики и жестов собеседника. Она чуть было не поверила, что он сокрушается совершенно искренне, но Сильвер вдруг шагнул, оказался к ней вплотную и провел рукой по ее щеке. Она попыталась выскользнуть, вдруг поняв, чего он от нее хочет, однако путь к бегству оказался отрезанным. Долговязый Джон зажал невинное дитя в угол.

В любой момент я могу доказать преданность моему дорогому капитану, продолжал он болтать, уже прижав Селену к себе.Ибо ежели я чего пожелаю, то и беру, дорогуша.

Кишка тонка! снова повторила она то, что слышала у столов.Потому что вы не умеете ни курса проложить, ни с циркулем обращаться, ни с квардадром или как его там

Физиономия Сильвера исказилась, как будто Селена сунула ему раскаленную докрасна кочергу в причинное место.

Да брось ты! выдохнул он.

Да! Слабо тебе! Это работа для джентльмена. Вот капитан Флинт джентльмен, а ты нет. Так-то!

Флинт? взвизгнул обиженный Сильвер.Флинт дже Ай! Ой, не могу, держите меня!

Да, булькнула Селена, но голоса своего не услыхала. Сильвер оглушительно хохотал, держась за нее, чтобы не свалиться от такой сногсшибательной новости.

Глава 6

30 января 1749 года. Остров

Матросы жгли капитана взглядами. Судно прочно увязло в песке. Капитан Спрингер побагровел, надулся, задохнулся. Не обладал он ни умом, никаким-либо дарованием, ни даже склонностью к своей профессии. На палубе оказался по воле отца-моряка, а всему, что умел, научился по принуждению, из-под палки, тяжким трудом.

Благодаря ожесточенной храбрости в бою и удаче в мирное время он продвинулся по службе намного дальше, чем сам ожидал, но насчет своих способностей не заблуждался. Не дрогнуть под огнем противника да удерживать в повиновении подпалубную публику, с грехом пополам курс проложить к месту назначения вот и все, пожалуй. Куда ему до изощренного навигационного таланта Флинта! Да-да, это все Флинт! Капитан вдруг ощутил себя жертвой заговора этого хлыща. Что ж, если Спрингер напортачил, пусть отвечают другие.

Суки драные! Недоумки палубные! заорал он, никого особо не выделяя.Крысы сухопытные, черви гальюнные! И так далее, не обращая никакого внимания на отчаянные вопли матросов, выкинутых могучим толчком за борт и барахтающихся на мелководье. Утонуть они здесь не могли, но перепугались изрядно. Спрингер поливал грязью команду и всех святых, переваливал ответственность, лишь углубляя презрение и ненависть команды к собственной персоне.

Сержант Доусон! завопил он, ибо закономерно напрашивался переход от слов к действиям. Извлеките этого иридурка-рулевого, и я поджарю его на решетке люка в течение пяти минут. И этих придурков впередсмотрящих И этих придурков, которые за бортом вопят И!. И

Он огляделся в праведном гневе, и каждый мудро <>пустил глаза пред пылающим взором залитых ромом глаз старого пьянчуги. Один, однако, замешкался.

И этого ублюдка! Наглая скотина! Выпялился на капитана!

Ох, на опасную тропу ступил капитан Спрингер.

Прежде всего, исполнение всяческих дисциплинарных воздействий на судне возлагается на боцмана и его команду. Привлечение морской пехоты прямое личное оскорбление каждого моряка, равно как и правление штыком и мушкетом. Хуже того, Спрингер решил отхлестать Бена Ганна, рулевого, человека, всею командой уважаемого, к тому же не за тяжкий проступок, а без всяких оснований, без всякой с его стороны вины. Бен Ганн физически был не в состоянии увидеть опасность, угрожающую судну.

Спрингер громоздил глупость на глупость, прискорбную нелепость на полный идиотизм. Согласно приказу капитана пятерых его подчиненных, одного за другим, обнажив до пояса, привязали к решетке распахнутого люка и отхлестали на глазах у возмущенной команды, искоса посматривающей на Спрингера и на мушкеты морских пехотинцев. Последние, кстати, тоже вовсе не радовались идиотским выходкам старою придурка. Ошкуренного Бена Ганна сняли с решетки в полубезумном состоянии. Разум его пострадал от нелепости происходящего больше, чем тело от физических мук.

Не преувеличивая, можно сказать, что Элизабет стала средоточием бед. Настроение упало еще сильнее, чем во время буйства лейтенанта Флинта. Тогда на судне хоть изредка слышался смех; иной раз, правда, истерический. Таким образом, причиной всему, что впоследствии приключилось на этом острове, стал исключительно капитан Спрингер. Взрыв назревал, но до поры признаки его приближения в явном виде не проявлялись. Более злободневной оказалась потребность вернуть судну плавучесть.

Первым делом Спрингер попытался стащить его с отмели. Теоретически тут не было ничего сложного. Завести перлинь^[141] за ствол какого-нибудь многовекового великана на берегу и согнать команду к кабестану^[142] вот и вся недолга. Боцман орет, команда гнет спины, и судно дюйм за дюймом сползает с песчаной банки.

Но злая звезда Элизабет вмешалась и в эту отлаженную работу. И дерево нашли на берегу подходящее, но проклятая посудина не двинулась с места, как ми усердствовали матросы. В немалой степени благодарить за это стоит Спрингера, совершившего свой подвиг на высшей точке прилива, так что ни дюйма уровня воды выгадать не удалось. С каждым отливом Элизабет увязала в песке все глубже. И с каждым приливом Спрингер выдумывал новый фокус, столь же бесполезный, сколь и предыдущие.

Бортовой залп двойным зарядом, растрясем эту старую стерву! орал Спрингер. Остров подпрыгнул от грохота пушек. Все на острове, казалось, сместилось, покосилось кроме Элизабет. Она осела егце глубже.

Стеньги^[143] долой! Шлюпки спустить! Пушки на берег!

Но и попытки облегчить судно не принесли результатов. На берег свезли весь резерв леса, запасной рангоут, продовольствие. Принялись разбирать штатный рангоут и снимать паруса. От судна остался лишь оголенный корпус, но и его пустую скорлупу не смогли сдвинуть с места усилиями команды. Все основательнее засасывал опустевшую посудину донный песок. Спрингер в отчаянии грыз ногти и суставы пальцев. Офицеры глядели на него с нескрываемым презрением, взгляды команды были исполнены пламенной ненависти и страха, вызванного перспективой остаться на этом проклятом острове до конца дней, своих. На берегу, повыше линии прилива, уже раскинулся и пустил корни импровизированный палаточный городок-склад, Спрингер, разумеется, переживал, в глубине души сознавал свою вину и злился, но впервые за всю свою долгую и непростую карьеру не знал, как поступить.

Лейтенант Флинт, развлекавшийся в последние дни главным образом наблюдением за муками своего шефа, почуял приближение нужного момента. Улыбаясь, он шептался с попугаем, одобрительно вертевшим головой и чистившим перышки.

Позвольте, сэр? с робким и почтительным видом обратился Флинт к капитану.

Мачту тебе в зад, проворчал Спрингер, даже не оборачиваясь. Если бы не ты

Как можно, сэр! ужаснулся Флинт. Я бы предложил

Подавись своими яйцами! тявкнул Спрингер.

Ай-яй, сэр укоризненно покачал головой Флинт.А ведь мы бы могли еще добраться до Портсмута и доложить коммодору о блестящем выполнении приказа.

Что? Спрингер с подозрением покосился в сторону лейтенанта Издеваешься? Не видишь, что она сидит в жопе по уши! Спрингер топнул, как будто стараясь загнать судно в песок еще глубже.

Бы совершенно правы, сэр, судно увязло безнадежно, почтительно поддакнул Флинт.Пропало судно. Но что мешает скроить из него новое? Люди есть, материала хватит, инструмент имеется. Для того, чтобы сладить посудину, на которой можно добраться до Кингстона на Ямайке, а тем более до Испанской Америки, точно хватит.

Спрингер вскинул голову и уставился на наглого мерзавца. Сначала с облегчением, потом с завистью, наконец с ненавистью. Почему эта очевидная мысль не пришла ему самому в голову?

Полагаю, сэр, вы могли бы созвать людей и объявить им о своем решении, а также наградить их двойным грогом за труды.

Билли Бонс, как всегда маячивший позади лейтенанта, ясно давал понять, что команда не останется в неведении, кому пришла в голову эта спасительная идея постройки нового судна как и мысль о двойном гроге.

Ты мне как кость в горле с горечью пробормотал Спрингер.Все твои происки Козни

Ни в коем случае, сэр Флинт позволил себе намек на ухмылку, ибо ни о каких кознях не было и речи. Во всяком случае, до сих пор. Теперь же лейтенант ясно увидел, что момент для козней самый подходящий. Выбора, однако, у капитана не оставалось. Он приказал свистать всех наверх, произнес речь, завершил се обещанием двойного грога и выслушал восторженный вопль команды, воодушевленной перспективой грядущего возвращения домой и предстоявшей попойки. Двойной грог означал полную пинту морского рома на глотку, а кого оставит на ногах такое душевное изобилие?

Следующие два дня оказались для команды счастливейшими за долгую службу, ибо первый из них народ провел в бессознательном состоянии, а весь второй день приходил в себя. На третий день Флинт, Билли Бонс и боцманы приводили команду в чувство с помощью линьков с туго завязанными узлами, смоченных в соленой воде для придания удару вящей убедительности. Повеселились, и будет. Пришла пора воплощать в жизнь капитанский (то есть лейтенанта Флинта) план.

Плотник повел своих людей рубить лес для сооружения верфи и самого судна. Артиллерист организовал изготовление кранов, дерриков и иных необходимых для работы подъемных приспособлений, затем на манер капельмейстера принялся дирижировать хором двух десятков впрягшихся в пушку матросов, которые, распевая, затащили., орудие на макушку торчавшего неподалеку утеса. Постепенно все пушки распределили по позициям для обороны подступов к лагерю с суши и моря.

Половину морских пехотинцев придали одному из мичманов, который отправился исследовать остров на предмет обнаружения возможных опасностей. Оставшиеся под руководством сержанта Доусона заняли позиции по периметру лагеря, готовые к отражению любой вражеской атаки.

В лагере наладился какой-то распорядок дня. Кок с помощниками занимался продуктами и приготовлением пищи. Ответственный за вино и воду заботился о том, чтобы хватало, в первую очередь, питьевой воды. Корабельный хирург вытаскивал занозы и зашивал рабочие раны. Парусных дел мастер перекраивал старые паруса Элизабет на новый лад по чертежам, составленным лейтенантом Флинтом Боцманская команда разбирала старый корпус и сортировала материал и имущество по береговым складам. Часть народу отправили под командой еще одного мичмана вокруг острова с заданием снимать координаты и промерять глубины, чтобы составить точную карту.

Фактическим хозяином на острове стал, разумеется, лейтенант Флинт, с энтузиазмом применявший порку для поддержания рабочего настроения и изобретавший все новые и новые наказания для тех, кто ему по каким-то причинам не приглянулся.

Три дня без воды, родной мой, возвестил Флинт боцманмату, уронившему ядро и раздробившему себе пальцы ноги. Флинт расценил это преступное деяние как умышленное членовредительство.

Линьки обоим и пусть дерут друг друга, пока один из них не свалится, приказал Флинт и повернулся к двоим матросам, уронившим компас за борт лодки на двадцатисаженную глубину,Приступайте, ребятушки, с Богом, и уж постарайтесь, родимые. Кто сильнее врежет, сам меньше получит.

Богатой фантазией наградила природа лейтенанта Флинта.

Кляп этой рыбке в пасть и привязать к столбу на солнышке, пусть повялится.

Лишить грога до прибытия в Англию.

Две ночи спать не давать.

Башку опустить в воду и не выпускать до счета пятьдесят.

Играем во флинтики или две дюжины.

Попугай Капитан Флинт, за отсутствием грот-мачты, значительную часть дня проводил теперь на ветках ближайших уцелевших деревьев.

Будь на месте Флинта любой нормальный человек, руководимые им люди осознали бы очевидную необходимость выполняемой работы. Они отдавали бы этой работе, направленной на избавление их от островного плена, все свои силы и умение. Увы, Флинт не мог отказаться от своих злобных затей. А капитан Спрингер пуще прежнего ломал голову, размышляя, что с этим Флинтом не так. Теперь думать ему мешал груз вины. Надо же, угробил судно и не сообразил, как выбраться из тупика! Капитан почти не вылезал из своей палатки, осушая бутылку за бутылкой, топя горе в спиртном и предоставив все своему старшему помощнику. Лишь изредка Спрингер вылезал на свет божий, когда его понуждал к тому Флинт.

Одно из вторжений Флинта в капитанскую палатку произошло через три недели после неудачного прибытия на остров. Жара давила неимоверно. Палатка капитана скрывалась от солнца под деревьями, но зной душил и в тени. В самые жаркие часы все работы прекращались, умолкал перестук топоров и молотков, загонявших нагели^[144] в деревянные конструкции, затихали вжиканье стругов и звон пил. Команда валилась с ног, все засыпали, кроме тех бедолаг, которым доставалось стоять вахту. Спрингер храпел в своей подвесной койке, распахнув рубаху, в широких штанах, босоногий, с блестящим от пота лицом.

Две фигуры прошуршали по белому песку и скрылись в палатке Спрингера. Флинт и Билли Бонс. На плече Флинта восседал его всегдашний спутник, попугай.

Прошу прощения, сэр! заорал Флинт, перекрывая капитанский храп, и постучал в поддерживающий палатку шест так, что парусина закачалась.

А? Что? промычал капитан, просыпаясь. Флинт молча глянул на Билли Бонса и кивнул в сторону кучи пустых бутылок под капитанским гамаком. Бонс понимающе поджал губы. Они очень, очень сблизились, эта двое, лейтенант и его помощник.

Прошу прощения за беспокойство, капитан Флинт приблизился к капитану Спрингеру, подняв руку с рулоном бумаги.

Будь ты проклят, окаянный, ворчал Спрингер.Ни днем, ни ночью., Сука, хорья струя, понос кровавыйКапитан сомкнул пальцы на латунной рукояти пистолета и ощутил его успокаивающую тяжесть.

Заметив это движение, Флинт криво усмехнулся. Ненависть исказила распухшую физиономию капитана, зубы его скрипнули. Он люто ненавидел Флинта, не понимая, почему. Однако рука капитана замерла на пистолете. Долгая служба привила ему законопослушание и дисциплинированность, и он не мог со спокойной душой всадить пулю в голову офицера, да еще при исполнении служебных обязанностей. Соображал он, однако, туго, толком не проснувшись, совершенно не протрезвев и едва удерживая налитые свинцом веки в разлепленном состоянии.

Вот карта, сэр.Флинт предъявил капитану Спрингеру завершенную карту острова.Я взял на себя смелость присвоить наименования наиболее заметным ориентирам. Вот эта горка, к примеру, он ткнул в карту пальцем, Подзорная Труба. Эта Бизань-мачта. Бот этот заливчик бухта Северная, и так далее. Вот здесь, чуть южнее, более удобное место для высадки, только теперь это уже не испробовать,Он снова оглянулся на Билли Бонса.

Сдохни, сволочь, промямлил Спрингер заплетающимся языком.Ты Ты далее последовало что-то уже совершенно неразборчивое.

Рад, что вам понравилась карта, сэр, саркастически усмехнулся Флинт. Ибо я вычертил ее собственноручно Он свернул карту и раскатал второй рулон. Этот лист украшало изображение малотоннажного шлюпа, который как раз сооружала плотницкая команда Но я смею беспокоить вас по другому вопросу.Он подсунул эскиз под нос капитану.Вот наша крошка Бетси, сэр. Шестьдесят тонн, две мачты, в общем, скорлупка прелесть,Он метнул быстрый взгляд в сторону Билли Бонса и продолжил:Шесть пушек и четыре десятка человек. Самое большее пятьдесят. Большего размера судно нам не осилить, как на духу вам заявляю, сэр.

Сгинь, сатана, пробубнил Спрингер и тут же захрапел.

Таким образом, большинству придется остаться на острове, сэр, почтительно продолжил Флинт, как будто не замечая храпа и не повышая голоса.Остаться и дожидаться помощи. Бетси за нею и отправится.

Все так и обстояла, Флинт знал об этом с того самого момента, когда вместе с плотником приступил к работе над проектом нового парусника. На создание судна большего размера не хватило бы возможностей как импровизированной верфи, так и строительной команды. Да и дерево Элизабет, с грехом пополам служившее в старом корпусе, порой рассыпалось в труху при разборке. Плотник поклялся помалкивать под страхом смерти от руки Флинта. К тому же лейтенант соблазнил его обещанием включить в экипаж Бетси.

Но уже размеры стапеля^[145] насторожили самых умных членов команды, а от них правду узнали и самые глупые и невнимательные. Флинт же развивал ситуацию в соответствии со своими хитроумными планами. Любой порядочный офицер собрал бы команду, разъяснил обстановку, и любая команда поняла бы невозможность иного расклада. Но лейтенант Джозеф Флинт далек был от честности и порядочности. Соответственно, планы и действия его также изобиловали приемами подлыми и аморальными.

Благодарю, сэр, поклонился Флинт. Спрингер хрюкнул, дернулся и снова захрапел. О! Ужас, ужас! Опасная игрушкаФлинт вынул из-под ладони капитана пистолет и повернулся к Билли Бонсу. Давай сюда свою жвачку, Билли.Он вытянул ладонь ко рту Бонса.

Чего? не понял Бонс

Не чего, а чего, сэр. Плюй мне в руку живо.

Мне плевать в вашу руку сэр?

Живо!

Я не Есть, сэр! Бонс опасливо заглянул в глаза Флинта и не посмел ослушаться. Он склонился над ладонью лейтенанта и вывалил из пасти темно-бурую кучу пережеванной, размолотой в труху табачной жвачки, обильно смешанной со слюной. Флинт без малейшего признака отвращения глянул на полужидкую массу, помял ее, загреб стволом пистолета песку с пола палатки и запечатал сверху вязкой и липкой табачной замазкой. Обработанный таким образом пистолет Флинт ловко, не обеспокоив капитана, вернул ему под бок.

Вот так, сказал он спокойно и вытер руки о рубаху Билли Бонса.На всякий случай.

Так точно, сэр, отозвался Билли Бонс.

Они вышли из палатки и зашагали к берегу, под лучи палящего солнца.

Завтра начнем строить блокгауз, Билли. И ты пустишь слушок, что капитан Спрингер скоро нас покинет.

Бонс вздрогнул, облизнул губы и засипел. Он собрал всю храбрость и отважился высказать свои соображения:

Так ведь Ох, риск Большой риск, прошу прощения проблеял Бонс и добавил:Капитан.Это последнее словечко, наиболее почетное в его словаре, он использовал в качестве защиты, как будто руку поднял над головой в ожидании удара.

Билли, цыпленочек, произнес Флинт ласково, но не поворачивая головы к Бонсу, а рукой ероша перья большой зеленой птицы на своем плече.Не надо больше обсуждать моих приказов. Никогда. Если, конечно, хочешь остаться в живых. Ты меня помял?

Бонс навесил на свою могучую фигуру не меньше оружия, огнестрельного и холодного, чем Флинт. Билли был намного выше лейтенанта, шире его в плечах, а руки его вдвое толще. И храбрости ему не занимать, не боялся он появляться на нижней палубе без сопровождения боцманской команды, не боялся встрять в драку и разнять буянов. Но тут Билли Бонс затрясся от ужаса. Он прибегнул к испытанной защите членов экипажа, мгновенно выпалив:

Так точно, сэр!

Глава 7

1 февраля 1750 года. Испанская Америка

Шлюп Его Католического Величества Эль Тигре перерезал курс вражеского парусника, осыпая его ядрами двойного заряда всех поочередно бортовых пушек и выбирая для каждой пушки свой момент выстрела.

Десять пушек грохнули и отъехали от борта, выплюнув громовые клубы дыма. Десять длинных пламенных языков лизнули обшивку жертвы, двадцать железных ядер вырвались в воздух, некоторые пролетели мимо и плюхнулись в воду даже на таком близком расстоянии пушкарям трудно попасть на ходу в движущуюся цель. Но больше половины испанских ядер нашли для себя уголки в корпусе и надстройках Бетси. На корме, окруженный осколками, обломками, мертвыми и умирающими матросами, орал на команду с целью поднятия ее боевого духа капитан Джозеф Флинт, славный мятежник, завершивший восьмой месяц своей пиратской карьеры.

Карьера получилась беспорядочной, суматошной, богатой взлетами и падениями.

Да, он захватил не один испанский приз, грабя и учиняя резню. Набрал золотишка, и немало, мог и похвастать, если б было перед кем. Но половину людей своих он потерял в заговорах и расправах с участниками бунтов, причиной которым был сам Флинт. Со своими недостатками, к тому же невообразимо разросшимися, он ни в коем случае не подходил на роль лидера. Следуя древнему девизу разделяй и властвуй, он эффективно разделял подчиненных, но власть его неизменно сводилась к стравливанию матросов друг с другом. Он понимал, что даже если испанский флот не изловит его, то очень скоро до его глотки доберутся собственные люди. Однако Флинт не мог ничего с собой поделать, к тому же в данный момент его занимали иные заботы.

Вот уже с добрый час колошматил Эль Тигре бедную Бетси. Испанец крупнее, лучше оснащен и вооружен, на нем отлично обученная и более дисциплинированная команда. Главная забота испанского капитана вымести палубу Бетси так, чтобы не осталось никого, кто мог бы оказать серьезное сопротивление. Или он поставил себе целью уничтожить противника, а не захватить его?

Сдаваться надо, капитан! сквозь грохот пушек проорал Билли Бонс в ухо Флинту. Посеревший со страху Билли скрючился, как будто хотел слиться с палубой, чтобы очередное испанское ядро не задело его монументальную фигуру.

Сдаваться? Сдаваться донам? Флинт истерически засмеялся.

Побили нас, кэп. Не поднимая головы, Билли огляделся.

Палуба разворочена, везде валялись убитые и раненые. Пушки опрокинуты, фок-мачта хрустела пересохшим сухарем и шаталась. Оставшиеся в живых матросы озирались, шарили вокруг обезумевшими взглядами, как будто высматривая, куда спрятаться от этого ада. Похоже, они уже близки к тому, чтобы удрать в трюм, к крысам. Флинт взмахнул саблей.

Трусов на месте! На него глянули как на лунатика, но тут же забыли о капитане грохнул пушечный выстрел, и фок мачта свалилась за борт в путанице снастей и парусов.

Команде Эль Тигре это явно пришлось по вкусу. Испанские матросы дружно завопили. Их судно пронеслось мимо Бетси, будто волк, который присматривается, как поудобнее перегрызть жертве глотку. Лейтенант де Кордова, капитан Эль Тигре, начал разворот, чтобы повернуть к Бетси бортом с неразряженными еще пушками. С маневром он переусердствовал. Можно также сказать, что ему не повезло. Оверштаг^[146] не получился, судно вышло из ветра, паруса Эль Тигре захлопали, капитан в досаде топнул ногой и заорал на команду, срывая злость и спешно выправляя ситуацию.

Ухватившись за этот шанс на спасение, Флинт заставил своих трусов освободиться от фок-мачты и направить Бетси по ветру на остатке парусов. Беспомощно пробултыхавшись несколько минут, Бетси, наконец, неуверенно поковыляла. Не проползла она и мили, как испанец выправил положение и бросился вдогонку. Матросы Флинта рванулись к люкам, но бравый капитан рубанул саблей по первому же подвернувшемуся под руку, и остальные сразу вернулись к исполнению своего священного долга Надолго ли?

Пропали мы, кэп, проныл рядом Билли.Не уйти нам.

Билли, радость моя, бросил ему Флинт.Еще раз это услышу, покажу тебе, какого цвета твоя печень, клянусь.

Бу-бум-м-м! грохнула пушка. Но это не курсовая пушка испанца. Все головы повернулись в сторону крупной быстроходной шхуны, приближавшейся с севера. До нее оставалась всего миля, и расстояние быстро сокращалось. Наблюдатели ее не заметили покойники плохо видят, а остальным было не до горизонта, они и на противника-то поднять глаза боялись.

Бог и дьявол! крикнул Флинт.Видишь флаг?

Лопни мои глаза, черный, как и наш! изумился Билли Бонс.

Фок- и грот-мачты шхуны венчали развевающиеся на ветру черные флаги, на каждом изображены человеческий череп и скрещенные сабли под ним. Шхуна взяла курс на Эль Тигре, капитан которого отвернул от Бетси и направился навстречу новому неприятелю.

Силы противников казались примерно равными. Парусники почти одинакового размера, с равным числом пушек и членов экипажа. Приблизившись на расстояние пушечного выстрела, новый пират сбавил скорость и затеял перестрелку с испанцем, стараясь занять выгодную позицию для бортового залпа. Той же тактики придерживался и лейтенант де Кордова. Осторожные противники сожгли уйму пороха, не добившись никакого толку. Ни один не хотел подвергать себя повышенному риску.

Это прощупывание продолжалось несколько часов, в течение которых Бетси, не принимая участия в схватке, успела снабдить пень, оставшийся от фок-иачты, реем-поперечиной с навешенным на нее прямым парусом. Кое-как расчистили палубу, выправили пушки, разобрались с задачами остатков экипажа, больше боявшегося Флинта и Бонса, чем испанцев, И вот Бетси шаткой походкой поплелась по ветру в сторону дуэлянтов, которые лениво переплевывались ядрами.

Флинт направил свое судно в единственно возможном направлении, ибо покалеченная посудина могла следовать с грехом пополам, лишь придерживаясь ветра, Флинт намеревался пройти мимо сражающихся кораблей, между ними как придется, лишь бы подальше убраться от этого проклятого места. Но лейтенант де Кордова увидел то, что увидел: к нему приближался еще один противник под черным флагом. Двое на одного!

Де Кордова опустил голову, вздохнул и попросил прощения у Господа и у христианнейшего короля. Боезапас истощен, ни пороху, ни ядер не осталось. Пушки раскалились так, что под ними дымились лафеты. Люди устали, с ног валятся, и если дойдет до абордажа Лейтенант де Кордова еще раз вздохнул и вышел из боя. Он утешал себя тем, что это печальное решение, хотя и казалось оно на первый взгляд трусливым, по здравом размышлении нельзя не признать мудрым.

У Флинта и его команды с души свалилась страшная тяжесть. Они избавились от верной гибели. Пираты завопили от радости и услыхали ответные торжествующие возгласы со шхуны под черным флагом. Эти крики их несколько отрезвили. Эль Тигре удалялся к горизонту, стремительно уменьшаясь в размере, а со шхуны спустили катер, в котором шустро собрался экипаж, и посудинка понеслась к Бетси.

Тут каждый на Бетси призадумался, спаслись они или угодили в лапы другому зверю. Ясное дело, испанцы, скорее всего, перевешали бы всех или почти всех без долгих разговоров. Но чего ждать от этих? Конечно, суда одного флага приходят на помощь друг другу, если это, скажем, флаг короля Георга. Но черный флаг с черепом Флинт стоял, закусив губу, и следил за приближением катера. Уж он-то точно не стал бы помогать никому на свете. Но не вступать же в новое сражение! Даже этот катерок быстроходностью превосходил искалеченную Бетси. Вскоре он уже стукнулся о борт, и посланники победителя полезли на судно Флинта.

Первым ступил на палубу долговязый блондин, солома волос которого водопадом ссыпалась из-под шляпы. Длинные руки, длинные ноги, живое лицо. Сразу видно боевого командира. Долговязый оглядел Бетси, прикинул ущерб, покачал головой. Флинт шагнул к нему навстречу, и блондин перевел взгляд на капитана судна.

English? Franqais? Portuges? спросил он.

Глава 8

1 июня 1752 года. Джорджия, Саванна

Долговязый Джон дико ржал, но вполглаза все же наблюдал за девицей. У него аж нутро свело от того, что он услышал. Джон едва удержался на ногах от такой новости: Флинт джентльмен! А с каким видом она это произнесла! С какой невинной убежденностью! Весь отдавшись безудержному смеху, сквозь выступившие на глазах слезы Джон Сильвер все же не выпускал из поля зрения ни девицу, ни конуру, в которой оказался.

Единственный выход дверь. Стены толстые, прочные. Высокое окно забрано толстой железной решеткой, дабы уберечь запасы спиртного от таинственного исчезновения темной ночью. Еще не отсмеявшись, Долговязый Джон толкнул дверь ногой и закрыл единственный путь к бегству.

Эти действия его продиктовало то обстоятельство, что Морж не один месяц провел в море, а женщин там не сыщешь. Как и практически любой моряк, Долговязый Джон, сойдя на берег, стремился наверстать упущенное.

Закончив смеяться, Джон вытащил платок и вытер гллаза. Вздохнув, он улыбнулся Селене, следившей за ним гораздо более внимательно, чем он за нею. Она ждала дальнейших действий долговязого нахала, прекрасно понимая, что у него на уме. Все другие девицы заведения, она это тоже знала, лежали кто где, по большей части животами кверху, а покрывали их вместо одеял пьяные храпящие моряки, заснувшие меж женских ног и грудей. И каждая из девиц зажимала в ладони золотишко, которое за небольшим отчислением в кассу Нила представляло законный заработок честной труженицы.

Спасибо, дорогая, давно я так не смеялся, изрек Долговязый Джон. Как тебя звать-то, красавица? Страсть как ты мне приглянулась. Я не вру.

Слова Джона Сильвера не были пустой лестью. Джону и вправду нравилось то, что он мог разглядеть в тусклом освещении жаркой кладовой. Единственное одеяние девицы составляло тоненькое хлопчатобумажное платье, которое приличия ради прикрывало ее наготу, но отнюдь не прятало в высшей степени соблазнительных рельефов.

Селеной меня звать. И я не такая, как остальные.

Она приняла решение и установила свои правила. Осталось теперь лишь обеспечить их соблюдение

Конечно, не такая, охотно согласился Долговязый Джон, улыбнувшись. Он вытащил большую золотую монету и повертел ее в пальцах.

Нет.

Да ну? удивился Сильвер, сощурившись на Селену Пожалуй задумчиво протянул он.И вправду, ты не такая, как эти шлюхи, нет. Ты товар что надо, крошка моя.И он вытащил еще одну монету. Она усмехнулась. Он вытащил третью. Столько денег Селена иными средствами не смогла бы заработать и за год.

Не-е, Джон Сильвер, бесполезно. Я не такая и никогда такой не буду.

Х-ха! Ты еще скажи, что девственница. В Саванне-то!

Она заморгала, обдумывая этот вопрос в свете знаков внимания, оказанных ей мистером Фицроем Делакруа, прежним ее владельцем. Долговязый Джон ухмыльнулся, неправильно истолковав ее замешательство.

Давно бы так, пташка моя. Что для них хорошо, и для меня неплохо. И я не жмот коль надо заплатить, жаться не стану.

Он взмахнул тремя монетами и хлопнул ими о дно ближайшей бочки. Посчитав финансовую сторону вопроса урегулированной, Джон Сильвер окинул беглым взглядом помещение.

Тихо, как в церкви.

Он сбросил шляпу и стянул рубаху через голову. Сложения своего Долговязому Джону стыдиться не приходилось: сильные руки, плоский живот, внушительная выпуклость штанов. Селена подавила порыв к бегству, ибо путь к отступлению Долговязый Джон отрезал. Мощные руки схватили ее и оторвали от пола.

Я же сказала, что я не такая! крикнула она, сверля взглядом его глаза, оказавшиеся совсем рядом.

Ну, мадам, у вас и аппетит!.. Долговязый Джон покосился на свои золотые, тускло поблескивавшие на дне бочки.Сколько ж тебе надо? Он ухмыльнулся.А за эти три золотых мне ничего и не купить? Даже поцелуйчик?

Он потянулся губами к ее рту, но она резко отвернула голову. Его язык скользнул по черной шелковистой коже ее шеи. Селена замерла, как будто окаменела. Джон сдался, оставил ее, озадаченный и раздосадованный:

Разрази меня сто громов, сколько ж тебе надо? Ты милашка, спору нет, но это ж не Лондон, да и ты все-таки не краля короля Георга.

Я уже сказала. Я не такая.

Ой, не надо!

Я не такая.

Вот попугай!

Я не такая!

Нет?

Нет!

Шлюха!

Ублюдок!

Сука ты!

Нет!!!

Неудовлетворенность распалила Сильвера, он замахнулся, но ударить столь физически слабого противника у него не хватило духу. Он зарычал, выругался, вздохнул и наконец-то задумался над тем, что услышал.

Ты и вправду не

Ты что, глухой?

Но у Чарли все девицы

КРОМЕ МЕНЯ!

Гм ишь ты А как же

Он не знал, что и сказать. Слов не находилось. Извиняться Джон Сильвер не привык, но чувство вины вдруг навалилось на него. Как будто он вел себя очень нехорошо, хотя что это он такого сделал нехорошего? Но словно какой-то шип она воткнула ему в грудь, эта черная крошка. Долго он не мог понять, в чем дело, ибо давно уже таких чувств не ощущал.

Долговязый Джон подобрал рубаху и деньги и вышел, грохнув дверью. Во дворе он столкнулся с Полли Портер, которая отправилась проветриться, оторвавшись от заснувшего Билли Бонса. Полли, всегда готовая к услугам, гостеприимно раскрыла объятия, но он не смог себя пересилить. Что за радость ерзать по жирной потаскухе, когда мыслями он все еще с той хрупкой миниатюрной черной фигуркой, замершей перед ним в винной кладовой!

Когда Долговязый Джон вышел, Селену затрясло. Она храбро держалась перед лицом опасности, но тут ноги подкосились, зубы застучали и из глаз хлынули слезы много слез. Она молода и одинока, а мир такое опасное место

Глава 9

3 апреля 1751 года. Вирджиния. Плантация Делакруа

Селена пыталась сопротивляться, но мать вдвое превосходила ее весом и втрое силой. Девушка лишь по возможности уклонялась от ударов. Агрессивное поведение матери пугало Селену больше всего. Мать сердилась и пыталась образумить свое дитя.

Что делать, а? Что ты делать, а? кричала она, волоча Селену за собой.Ты думать, ты не такая, как все? Ты думать, ты лучше? Ты

Слов ей, однако, не хватало. Английским она толком не владела, поэтому переключилась на язык своей родины, который, в свою очередь, почти не понимала Селена. Услышав африканский язык, надсмотрщик тут же вонзал носок своего сапога под зад провинившемуся или куда придется.

Но в этот раз мать Селены не просто говорила по-африкански, она орала, не боясь, во все горло. Дневные работы завершились, спускались сумерки, и люди подходили к дверям хижин, интересуясь, кто и из-за чего там шумит, нарушая вечерний покой. Увидев и поняв, они смеялись или жалели, в зависимости от характера. Мужчины, глядя на Селену, облизывались и думали о чем-то своем, а женщины хохотали, хлопали себя по ляжкам и визжали счастливым хором.

Твоя очередь, твоя очередь! кричали женщины. Теперь ты такая же, как и все другие.И они кивали друг дружке, довольные, что эта задавака наконец-то займет свое место.

Где твоя мисс Джини? дразнили они.Позвать ее из Парижа?

Дети прыгали, смеялись, довольные развлечением, хоть и ничего не понимали. Подрастут поймут. Особенно девочки.

Ярд за ярдом мать волокла Селену; Они миновали линию хижин, показался большой хозяйский дом; В траве сварливо скрипели кузнечики, на небо выползла луна, сияли и подмигивали звезды. Дети отстали, потому что оказаться у хозяйского дома никому не хотелось. Все понимали, что от него нужно держаться подальше.

Большой дом сиял светом и гремел музыкой. Хозяин и хозяйка принимали гостей. Белые гости приезжали издалека, там ни один из негров не бывал. Перед домом скопилось множество колясок, но мать тащила Селену не туда, не к фасаду туда рабам тоже ходить не разрешалось. Они приблизились к аккуратному дому с верандой и выбеленными дощатыми стенами, в котором жил надсмотрщик Сэм, в отдалении от развалюх черного народа и близко к дому хозяина, чтобы не надо было долго звать.

Сэм существо особое. У него на ногах сапоги, на голове шляпа белого человека, ему даже оружие доверили. Сейчас он сидел на крыльце, положив ружье на колени.

Мать подтащила Селену к ступенькам. Сэм молод и силен, за силу его и произвели в надсмотрщики, он с любым негром без всякого ружья справится. Увидев Селену, Сэм восхищенно покачал головой.

Ого-го, созрели яблочки! воскликнул Сэм и запустил руку за пазуху Селене. Она рванулась, яблочки соблазнительно затрепыхались, а мать изо всей силы ударила Сэма по руке.

Нет, нет! закричала мать. Убрать лапы! Не твое!

Сэм зарычал и поднял мушкет, чтобы ударить наглую тварь, посмевшую его оскорбить.

Лапы прочь держать, ниггер! закричала ему женщина.Моя Селена для хозяина, да! Хозяин для нее все сделать, да! Селена сказать, спустить шкуру с задницы Сэма, и хозяин отодрать черную задницу, да! Сэм сидеть на животе, ха-ха!

Сэм замер. Верно орет паскудная баба. Запросто. Понравится хозяину девчонка, и чего он для нее не сделает особенно такую мелочь, как с раба шкуру спустить Мало, что ли, Сэм такого навидался Только сам пока не пробовал. Да и не желал бы. Он опустил ружье.

Сэм молча повел женщин кособенному дому, выстроенному в ложбинке у реки, скрытому деревьями поодаль от хозяйского строения, чтобы не оскорблять взгляда жены хозяина. Чего госпожа не видела, того и не было на свете. А если и было, то только к лучшему, малое зло большому помеха.

Сэм вынул из кармана ключ и отпер дом. Он зажег свечи, поглядывая искоса на женщин, разинувших рты от нежданного обилия вещей, неведомых полевому рабу: ковры, шторы, резная мебель, шелка, сатин и полотно, огромная кровать, большие зеркала, картины в позолоченных рамах, на которых изображены голые белые женщины, пухлые и соблазнительно потягивающиеся. Сегодня здесь были еще и большое корыто с водой, мыло, полотенца и яркие платья.

Займись девицей, да поживей, грубо бросил Сэм, спасая ущемленное достоинство.Чисто вымой да выряди как надо, не то твой черный зад останется без кожи.

Он усмехнулся, повернулся к двери и вышел. Мать Селены вздохнула.

Раздевайся.

Нет.

Раздевайся. Как я тебя мыть, если ты в платье?

Я домой хочу. Меня не для этого растили.

Нет. Ты здесь. Ты здесь.

Почему?

Этот простой вопрос прорвал плотину терпения матери Селены. Из глаз ее полились слезы, а из уст посыпались жалобы и ругательства. Она называла дочь злой и жестокой, желающей, чтобы всю ее родню распродали кого куда. Мать, отца, братьев и сестер.

Ты всех продавать! озвучила мать затаенный страх каждого раба.За реку продавать! Все-все! Меня продавать, папа твой, сестры-братики Ты хотеть нас продавать?

Нет! топнула Селена. Но почему я?

Масса хотеть тебя. Поэтому он тебя пускать жить в большой дом, поэтому платья и смешные слова. Он хотеть тебя смешная игрушка.

Нет! Мисс Юджини Джини меня любит!

Ха! Джини любит! Джини любит, когда ты маленький, она маленький. Ты черный ниггер-кукла для белый госпожа. Джини Париж, ты здесь, здесь.

Нет!

Нет? Почему ты тогда обратно в поля, обратно в наш дом, вон из здесь?

Это все из-за тебя! Ты мне велела улыбаться хозяину.

Мать от возмущения закусила губу. Она поискала нужное слово и удовлетворенно кивнула, найдя его.

Я велеть улыбаться, потому что так надо.

Надо! Тебе просто надо, чтобы я тебе натаскала барахла, пока я хозяйская кукла, пока ему не надоела.

Если бы черная, как ночная тьма, кожа женщины могла покраснеть от возмущения, она бы покраснела. Но ввиду невозможности этого мать просто схватила дочь за волосы, содрала с нее платье, засунула в корыто и принялась тереть мылом и губками так, как будто хотела содрать с нее кожу. Затем она схватилась за полотенца, за гребни для волос и засунула Селену в первое попавшееся платье.

Ты меня теперь слушать, Селена, пророкотала она, как недовольный бульдог,Мне так больше не надо. Топать не надо, ругаться не надо. Я тебя баловать, потому что ты красивый.

Она отступила на шаг, уперла руки в бока и пригнулась чуть ли не к носу Селены.

Теперь ты мне платить. Теперь ты шевелить задом для масса хозяин. Шевелить задом стараться. Думать о папа, мама, братья-сестры.Она разозлилась, голос ее повысился и исказился: Если нет, иди, где хотеть! Ты мне больше нет! Нет кушать, нет спать, нет вода, нет огонь! Ничего нет! Иди, где хотеть! Слышать меня?

Они молча смотрели друг на друга, глаза в глаза. Затем дочь отвела взгляд. Вид я, что бежать она не собирается, мать громко сказала:Х-ха!

Она привела все в порядок, вывесила в сторонке полотенца, выволокла корыто и вылила из него воду. После этого, не возвращаясь больше в дом, зашагала по дороге к своей хижине, к мужу и восьми оставшимся ей, выжившим детям.

Добрая женщина возвращалась к семье. Она делала для семьи, что могла. Для всех, и для Селены тоже. Сейчас она, не зная того, ощущала то же самое, что чувствует осыпанный орденами маршал, спасший армию ценою жертвы полка. Только она, в отличие от маршала, всю дорогу до дома рыдала.

Селена тоже рыдала, но сидя на мягкой кровати. Потом она что-то швырнула в угол, что-то разбила об стенку. Погляделась в зеркало, подивилась платью, снова уселась на кровать. В голове роились мысли, но все какие-то бестолковые. Выхода никакого, остается только послушаться мать.

Что ж, она решилась. Сначала расправилась с предательницей, мисс Юджини. Мужественно и бесповоротно, сама, без всяких советчиков. Далее долг перед семьей. Отец, мать, братья, сестры Долг Что ж, долг так долг. Она переключилась на ожидание хозяина. Но того все не было, и она, не привыкнув бодрствовать после дня тяжелой работы, закрыла глаза и заснула..

Разбудила ее тяжесть и вонь. Сопящее дыхание, слюнявый рот Жирное тяжелое брюхо с жесткими пряжками-застежками давило на тело Пухлые ладошки пьяного хозяина сжимали ее девичью грудь.

Сорокашестилетний мистер Фицрой Делакруа давно отработал способ обращения с девицами-рабынями. Ему нравились бутончики, молоденькие, но при грудях, и, разумеется, чтобы никто с ними до него ни-ни И делай с ними все, что хочешь. И не надо возиться, тратиться, да еще и часами уламывать, как этих белых цац. И никакого риска подцепить какую-нибудь дрянь. Множество преимуществ для честного плантатора.

В данном же случае добавлялся еще один нюанс: эта кукла росла рядом с его дочерью, вместе с нею воспитывалась, приобрела манеры белой женщины, могла толково беседовать. Давно уже Делакруа ждал этого момента. Так что не только ради европейского образования отослал любящий папаша свою дочь в далекую Францию.

Не разделяя хозяйских устремлений и спросонья не вспомнив о своем мудром решении, Селена принялась ожесточенно отбиваться, и у нее тут же зазвенело в ушах. Делакруа засмеялся, задрал подол платья и набросил его на лицо Селены. Удерживая ее за запястья, он погрузил нос в мягкую мохнатость ее промежности, зарычал впрочем, скорее захрюкал от удовольствия. Придя в благодушное расположение духа, Делакруа перевалился на бок, чтобы избавиться от штанов и выпустить на волю свое налившееся кровью, напрягшееся мужское достоинство. Освободившись от тяжести тела хозяина, Селена вскочила и бросилась к двери которая оказалась запертой на замок.

Делакруа оглушительно захохотал и, качаясь, направился к ней, стреноженный спустившимися до лодыжек штанами. Над его торчащим членом нависало студенистое брюхо. Он протянул руки, чтобы сгрести Селену, но она, пользуясь его пьяной неустойчивостью, увернулась, схватила серебряный подсвечник и взмахнула им над головой хозяина. Он успел поднять руки, и удар пришелся по левому локтю. Делакруа отшатнулся, потерял равновесие и тяжко плюхнулся задом на пол, вытянув ноги перед собой.

Ых! тяжко выдохнул он и, морщась, потер локоть.Будь я проклят!

Его пожелание тут же осуществилось, ибо оказалось предсмертным. В результате вызванного падением сотрясения из желудка рванулась полупрожеванная смесь съеденного и выпитого. Делакруа судорожно вдохнул собственные рвотные массы, захлебнулся, выпучил глаза, забился и минуты через две замер у ног Селены с лиловой физиономией, вывалившимся языком и выпученными глазами.

Философы и гуманисты могут сколько угодно указывать на непричастность Селены к кончине Делакруа, на то, что он сам виноват в своей позорной смерти в постыдной ситуации, в пьяном безобразин, со спущенными штанами, однако миром правят не философы и не гуманисты. Селена прекрасно понимала, что ее ждет. Живая рабыня, обнаруженная рядом с мертвым хозяином, тут же отправится вслед и ним.

Селеной овладел ужас. Мысли метались, не находя выхода. На плантации не спрячешься, да ей никто и не поможет, ибо любого, кто окажет ей содействие, просто повесят. Первым делом бросятся искать в доме матери да мать ее и не примет. А вне плантации раскинулся громадный неизвестный мир, которого Селена никогда не видела. Теперь придется с этим миром знакомиться, руководствуясь лишь своим юным умишком, знакомиться так, чтобы ее не поймали.

Глава 10

1 июня 1752 года. Саванна, Джорджия

В мире Селены на жалость к самой себе времени не оставалось. Когда ее перестало трясти, Селена вернулась к работе.

Она вошла в распивочный зал, перешагивая через пьяных и обходя их, и попыталась навести хоть какой-то порядок. Некоторые из посетителей зашевелились, потребовали еще выпивки. Она обслужила пьянчужек, растолкала остальных девиц и привлекла их к работе.

Ближе к вечеру, когда уже зажглись фонари и Флинт с Нилом появились в винной лавке, попойка снова набрала силу. Флинт и Нил выглядели братьями. Довольные делами и собой, они решили позволить себе принять каплю-другую, Флинт лихо смахнул со стола кружки и миски, а заодно распихал в стороны и трех-четырех соседей, расчищая себе место. Появление капитана приветствовали дружным ревом. Музыканты продрали глаза и добавили шума..

Флинт вскочил на стол, вскинул голову и завел песню, вызвав новую бурю приветствий. Песню эту команда сочинила самостоятельно, а пел ее капитан, когда приходил в особенно доброе расположение духа. Петь Джозеф Флинт умел, и голос ему Бог даровал отменный, незабываемый. Он запевал строки песни, а команда оглушительно подхватывала припев, повторявшийся через строку.

Песня продолжалась, грозя все новыми ужасами, но Флинт так сиял, что все пребывали в прекрасном настроении и только смеялись всяким упоминаемым капитаном напастям.

Завершив пение, он вернулся за стол, сияя во славе своей. Нил тоже улыбался, хотя флинтова музыка его вовсе не очаровала. У него в голове еще звучала высокая гармония расчетов, связанных с содержимым трюмов двух судов, приведенных Флинтом. Селена подала им ром. Флинт поднял стакан и поклонился ей, окинув девицу быстрым взглядом. Заметив заплаканные глаза и мрачное выражение ее лица, он нахмурился.

Какой мерзавец посмел обидеть вас, моя африканская Венера? спросил он, вставая. Нежно приподняв голову Селены пальцем за подбородок, Флинт уставился в ее лицо изучающим взглядом.И ведь точно плакала. Ужасно! Скажи мне, кто эта скотина, и выну из него живого печень, нарежу на узенькие полосочки, и он сожрет все до кусочка.

Чарли Нил заморгал и беспокойно заерзал. Другой может ляпнуть такое и ради красного словца, но Флинт

Не обращай на нее внимания, Джо, сказал Нил, поднявшись. Золото, конечно, может заставить власти колонии закрыть глаза на многое, но есть все же определенные пределы, которых не следует переступать.Брось. Таких девиц здесь десяток на пенни.И он даже отважился придержать Флинта за руку.

Флинт не оценил вмешательства лучшего друга. Он слегка помрачнел и повернул голову в сторону Нила, сначала ткнув взглядом его руку, а затем посмотрев в глаза. Прекрасные глаза у капитана Флинта, осененные длинными женскими ресницами. Но Нила этот взгляд отбросил обратно на сиденье, не хуже удара.

И-извини, Джо, пробормотал Нил.Извини, извини.И он умиротворяюще поднял руки.

Спасибо, Чарли, тихо произнес Флинт Только поверь мне, эту даму не следует сравнивать с другими. И цена ей не одна десятая пенни.

Да-да Конечно, конечно забормотал Нил, усердно кивая головой.

Очень рад, что мы с тобой всегда в согласии, сказал Флинт и отвернулся от Нила. Он достал шелковый платок, подчеркнуто нежно промокнул уголки глаз Селены. Так кто же этот негодяй, дорогая моя? Кто обидчик? Только одно словечко, только имя.

Неважно, отмахнулась Селена, видя умоляющий взгляд Нила. Конечно же, она не хочет расстраивать своего главного защитника. Нил облегченно вздохнул. Флинт пожал плечами и не стал настаивать.

Богом клянусь! Нил, где ты нашел такую красу? Прячешь у себя дома? Флинт засмеялся, сверкнув двумя рядами белых зубов.Почтите нас, сударыня! Он с поклоном указал на стул. Селена колебалась, но Нил бешено закивал головой, и она тоже слегка склонила голову. Что касается Нила, он бы сбагрил Флинту любую девицу, а то и всех сразу, лишь бы от греха подальше.

Флинт усадил Селену, как джентльмен благородную даму, разряженную в шелка и кружева.

Команда неверно истолковала действия своего капитана, поняв его дурацкие фокусы как какую-то игру с дешевой потаскушкой. Матросы заржали, со всех сторон посыпались сопровождаемые смачной руганью советы, как ее лучше того и все в подобном духе. Глаза Флинта сверкнули, и Билли Бонс, не удалявшийся от капитана и лучше других понимающий, что в какой момент должно произойти, отступил на шаг и занял безопасную позицию.

БАХ! БАХ! прогремели два выстрела из тяжелых пистолетов, которые Флинт молниеносно вытащил из-за пояса. Он пальнул влево и вправо, ни в кого специально не прицеливаясь. Пистолеты тут же вернулись за пояс, а в руках Флинта появилась вторая пара, поменьше. Он угрожающе оглядел помещение.

Молчать! заорал Флинт, унимая мужской рык и женский визг, вызванные выстрелами.

А-а-а! не унимался кто-то Рука! Рученька моя сучья, мать вашу!

Кому больно? Покажись! приказал Флинт.

Я, Этти Болджер.Раненый встал. Рука висела плетью, из развороченного пулей плеча кровь хлестала потоком.

Бог меня благослови! ужаснулся Флинт.Этти Болджер, надо же! Дрянная рана, старый приятель. Здорово болит?

А то нет с-сука ты Разрази тебя гром

У-у-у-у прокатился по помещению гул множества глоток.

Я тебе помогу, Этти. Унять твою боль?

Ну-у отозвался Болджер, парень, очевидно, не из самых сообразительных.

Один из пистолетов Флинта тявкнул.

Больше не болит? спросил Флинт.

Этти не ответил. Он не мог более ничего сказать. Да и никто не мог. Две сотни людей молчали, подавленные страхом перед этим необъяснимым, непредсказуемым чудовищем

Вот и отлично, сказал Флинт,Если еще у кого что болит Или если кто-то хочет что-нибудь высказать по поводу этой дамы, он грациозно поклонился Селене, пусть выступит сюда и все скажет мне, Джо Флинту.Он указал на место перед собой. Последовавшую за его словами паузу заполняло лишь жужжанье мух. Флинт чарующе улыбнулся и сел, забыв об остальных, как будто ослабив на время свою бульдожью хватку, и шум постепенно стих, а страсти забылись.

Селена все еще смотрела на Флинта круглыми глазами. В ушах ее звенело от грохота выстрелов, раздавшихся вплотную, рот ее открылся от изумления.

Ну! Флинт засмеялся и пальцем подтолкнул ее нижнюю челюсть вверх, закрыв девичий ротик. Он столько же времени пробыл в море, сколько и Джон Сильвер, сколько и вся его команда. И так же нуждался в женщине. Впрочем, не так же. Его потребность, как и все, что его касалось, отличалась От потребностей остальных. Флинту требовались чрезвычайная красота и чрезвычайные обстоятельства. Красоту он обнаружил, остаюсь уладить остальное.

Флинт умел вести себя просто чарующе. И остроумием блистал, и кучу интересных историй знал, по большей части, правда, жестоких, с кровавыми развязками, но и такие истории, оказывается, могут веселить. Селена смеялась. Он даже умудрился сострить по поводу четверых матросов, потащивших к выходу обмякший труп Этти Болджера. Флинт старался понравиться. Он ловил каждое слово Селены, угадывал ее желания. Заказал ей угощение, сам подливал и подкладывал, интересовался, вкусно ли, сладко ли, не крепко ли

Селена дивилась, однако чувствовала себя польщенной. Ни рабы, ни свободные, ни черные, ни белые до сих пор так ее не жаловали. В утонченном лице этого джентльмена-разбойника она не видела признаков страсти, иногда разгоравшейся в других. От него не разило потом, грязью и ромом, как от других. Зубы его ровны и белы, лицо чуть ли не женское, красивое, а одет просто неслыханно.

Селена успокоилась. Она улыбалась; смеялась, хохотала.

А Чарли Нил благодарил всех святых, что так легко обошлось Ну да, всего один труп, один выстрел, нечаянный, разумеется Начальство поймет, войдет в положение. Во всяком случае, ничья разлохмаченная печень на полу не валяется, и то слава богу.

Еще того лучше, Чарли почуял, что намечается выгодная сделка. И чутье его не обмануло. Вот Флинт завел речь о Селене, о ее возрасте, планах и надеждах, оказавшихся мелкими и легко выполнимыми: чистая постель, полный желудок, немножко доброты Наконец Флинт сделал решающий ход.

Мое дорогое дитя, начал он, напустив на физиономию полную серьезность.Я оставил в Англии дочь твоего возраста, которую, разумеется, не хотел бы видеть в таком гнезде порока, как это, он обвел интерьер широким жестом, захватившим и Нила, который уже прикидывал сценарий торга и конечную; цену товара, а также свои действия по замене ценного сотрудника питейного заведения.Прости мне поспешность моего решения, продиктованного чисто филантропическими устремлениями

Селена чуть не подавилась этой словесной конструкцией, столь необычной в шумном и грязном питейном зале, в малярийном гнезде приатлантического захолустья.

Я предлагаю тебе, дорогое дитя, стать моей подопечной, жить на борту моего судна, пользуясь моим покровительством.

Глаза Селены расширились до установленных природой пределов. Глаза Нила сузились в две еле заметпых щелочки. Селена мечтала о свободе. Нил калькулировал прибыль.

Согласна ли ты, дитя мое? спросил Флинт.Клянусь Всемогущим Существом, которое создало небосвод и землю под ним, что тебе нечего бояться.

Все сказанное им звучало так убедительно, что Билли Бонс, не проронивший ни слова, как зачарованный, кивнул и отозвался, чуть слышным эхом:

Нечего бояться

Селена посмотрела на Флинта. Перевела взгляд на Нила. Оглядела сарай, пытаясь сравнить Флинта с каждым, кого встречала на своем веку. Флинт на этом фоне сиял одинокой звездой в ночи.

Я согласна, сэр, выдохнула она. На этом Флинт завершил с Селеной и повернулся к Нилу. Здесь переговоры заняли больше времени. Нил имел все положенные документы, подтверждающие его право собственности на Селену. Он нес ответственность за скопленные ею деньги и заявил, что деньги эти, разумеется, отправятся вместе с Селеной. К чести Нила следует отметить, что он потребовал от Флинта заверений, что деньги останутся в собственности Селены, когда она перейдет под его попечительство.

Все эти формальности, однако, совершились без трений, ко взаимному удовлетворению, а соответствующие записи в гроссбухе Нила показали, что сделка принесла ему ожидаемые барыши. По заключении переговоров Флинт встал и предложил Селене руку.

Мистер Бонс, фонари и гребцов. Я возвращаюсь на судно.

Маленькая процессия оставила дом Нила и направилась к берегу под серенаду тысячи кузнечиков. Впереди Флинт вел под руку Селену. Краткий путь, спуск, затем переправа от берега до борта Моржа, о который стукнулась разогнавшаяся посудинка, Флинт помог Селене подняться на палубу, и вот она уже дивилась путанице такелажа, непостижимой сухопутному взгляду и еще более таинственной в ночной мгле, морщила носик от запаха смолы и дерева, соли и рыбы, всякой дряни, мирно гниющей в дальних углах.

Прошу в каюту, дорогая моя пригласил Флинт. Вахтенные и гребцы заухмылялись, принялись переглядываться, перемигиваться и переталкиваться; Билли Бонс выразительно положил кулак левой руки поверх локтя правой, что в древнем международном жесте символизировало напряженный фаллос. Знамо дело, вся эта активность была абсолютно беззвучной и протекала, с помощью Божией и всех Его ангелов, вне поля зрения Флинта.

Располагайся в моем салоне, сказал Флинт.Тебе приготовят ванну со свежей водой и чистую одежду.Он повернулся к своим людям. Мистер Бонс, надо обеспечить даму одеждой.

Женского нет ничего, капитан, но мужское самое-самое маленькое отыщу и доставлю, рубаху, штаны, чин чином.

И чтоб все чистое, Билли, цыпочка, чистенькое!

Будет сделано, сэр!

И вот Селена осталась одна в просторном кормовом салоне Флинта, под квартердеком. Прекрасное помещение, обильно меблированное, со столами, креслами, стульями, комодами, украшенное резьбой и росписью. На стенах сверкают сабли, палаши, таинственные навигационные инструменты. В подвесных фонарях горят свечи, в центре установлена ванна с водой, устеленная парусиной для пущей гладкости. Вся эта роскошь вызвала неприятные воспоминания дом у реки в имении хозяина. Там тоже была шикарная мебель и ванна с водой Селена тряхнула головой, отгоняя отзвуки прошлого. Здесь она одна, чуть ли не впервые в жизни. Чудеса, да и только! Она заперлась, стянула через голову единственную свою одежку, подвязала волосы и скользнула в приятную прохладную воду.

Флинт следил за ней.

Его спальная каюта примыкала к кормовому салону, в переборке он проделал неприметную дырочку, к которой и прижался глазом. Все отличью видно: и руки, и ноги, и все рельефы тела, начиная от плеч и ниже выпуклости и впадины, бедра и ягодицы Дыхание Флинта потеряло ритмичность, рот наполнился слюной, член напрягся мучительно и болезненно.

Флинт застонал. Позор и проклятие! Он не мог проделать с женщиной того, что так легко и естественно получалось у последнего матроса его команды. Ему приходилось прибегать к уловкам, вот как сейчас. Он сунул руку в штаны и заработал ею, как будто откачивал воду из трюма.

Глава 11

1 февраля 1750 года. Испанская Америка

Флинт уставился на широколицего капитана с соломенными волосами, который, похоже, неплохо изъяснялся на нескольких языках.

Я англичанин, сэр, ответил Флинт. Меня зовут Флинт, я командир этого судна.Он снял шляпу и поклонился. Флинт понимал, что сила не за ним, поэтому вел себя вежливо. К его удивлению, долговязый тоже сдернул шляпу и отвесил поклон.

Джон Сильвер, капитан, к вашим услугам. Я с доброго судна Морж, до сего утра бывшего под командой капитана Джона Мэйсона, Господь упокой его душу.

Ваш капитан погиб в бою? удивился Флинт. Тоже, бой! Умудриться погибнуть во время короткой перепалки Флинт, однако, подлаживался под своего странного посетителя. Если сильный хочет поиграть в джентльмена, слабому остается лишь подыгрывать.

Погиб, сэр, горестно вздохнул Сильвер.Такой капитан! Один из лучших, служивших под началом доблестного капитана Ингленда, каковой чести я и сам удостоился.

Капитан Ингленд? Знаменитый пират Ист-Индии?

Флинт поразился без всякого притворства. Об Ингленде и о его баснословных призах он был наслышан.

Сильвер как-то странно улыбнулся.

Не пират, сэр, нет. Джентльмен удачи. Один из береговых братьев и истинный флибустьер старого стиля. Таким был капитан Ингленд, таким был и капитан Мэйсон. Как только он заметил, что доны вас одолевают, он сразу принял решение прийти к вам на помощь. Так поступил бы и Ингленд.

У Флинта шумело в голове. Он не знал, что отвечать. Он понимал каждое из услышанных слов. Но мистер Сильвер составлял из этих слов фразы, смысла которых Джо Флинт осилить никак не мог.

Вы пришли к нам на помощь, выдавил из себя Флинт; деревянным голосом, с крайней осторожностью. Инстинкт подсказывал, что с этим парнем надо держаться повежливей, никуда не денешься. Потому что у него и судно больше, да и пушек и людей с лихвой.

Да, сэр. Мы пришли к вам на помощь, как и заведено со старых добрых времен, как и должны поступать джентльмены удачи.Он улыбнулся, пожал Флинту руку, глядя ему в глаза, просто, как будто и без задних мыслей. Потом улыбнулся попугаю, прижавшемуся к уху Флинта.

Славная птица, сэр. Говорит, что добрый христианин, а живет веки вечные.

Сильвер вытянул руку и погладил зеленые перья. Птица дружески ткнулась клювом в его руку. Брови Флинта полезли на лоб. Большинство держалось от зеленого попугая подальше, опасаясь за свои пальцы и не без основания, надо признать.

Гм э-э-э промямлил Флинт, так и не поняв намерений Сильвера, но начиная подозревать скоро что-то прояснится. Во всяком случае, уже очевидна, что Силь вер живет старыми снами, мифами дабайками полувековой давности. А то, может, и чокнутый. Флинт склонялся к последнему заключению, но решил подождать поступков Сильвера, которые последуют за его словами.

Но и дела озадачили Флинта. Сильвер и его люди принялись пособлять экипажу полуразвалившейся Бетси, помогая раненым, откачивая воду, расчищая палубу и ремонтируя корабль на скорую руку. После того как уладили самое необходимое для удержания судна на плаву, Сильвер вернулся к Флинту для продолжения разговора.

Капитан Флинт, я прошу прощения, но так дело не пойдет.

Не пойдет? Флинт почувствовал, что по спине прошелся холодок. Вот она, развязка! Он уже представил себя с перерезанной глоткой, летящим за борт на корм рыбешке, крупной и мелкой.

Нет, сэр, не пойдет. Вас восемнадцать уцелевших да два десятка увечных, судно протекает в нескольких местах, корпус трещит, рангоут в щепки, такелаж рваньСильвер скептическим взором скользил по руинам Бетси.И наладить тут ничего толком не получится, уж прошу прощения.

Мы ведь построили Бетси из остатков другого судна, попытался Флинт защитить свое детище.В условиях весьма неудобных, с большими трудностями.

Что не в Бристоле построено, оно, конечно, видно улыбнулся Сильвер и продолжил: Так вот, я хотел бы предложить вам с вашими людьми и всем, что можно спасти, перебраться к нам на борт Моржа и стать нашими товарищами.

ГмФлинт ждал подвоха, не понимая, в чем ловушка А как же Бетси?

Так ведь Какая она теперь Бетси? Бочка неуправляемая, а не Бетси. Давайте-ка лучше к нам.

Флинт колебался, размышляя о добыче и понимая, что она ему больше не принадлежит. Добыча достается тому, кто сильнее. Но сразу сдаваться не хотелось. Он опять принялся подыскивать слова.

Но э-эНепроизвольно взгляд его метнулся к люку в палубе. Сильвер, разумеется, этот взгляд заметил.

Конечно, капитан, Сильвер поскреб пальцем нос.У вас груз в трюмах. Что ж, тоже дело. Перегрузим на Моржа и уладим по справедливости, доля на долю, честь по чести, как добрые партнеры.

Добрые партнеры попугаем отозвался Флинт. Невероятно, но, кажется, этот странный Сильвер и вправду имел в виду именно то, что говорил.

Может, и больше, чем просто партнеры, продолжал Сильвер. Он слегка склонил голову к плечу, смерил Флинта взглядом Вы, вроде, настоящий джентльмен, сэр, и умеете кораблем управлять, курс прокладывать Таблицами владеете, квадрантом и арифметикой.

Флинт снова занервничал. Черт его поймет, чего он крутит, куда клонит! Но Сильвер еще не закончил.

Видите ли, сэр, капитана Мэйсона ядром, почитай, пополам разорвало, не склеишь. И обоих помощников убило, такая незадача Еще один парень есть у нас, но он пока только учится, так что в открытом море некому судно вести. Держать курс мы сумеем, а вот кто его проложит?

А-а-а У Флинта отлегло от сердца. Он почувствовал себя выше и сильнее, и язык развязался; Дорогой друг, я очень рад, что наши интересы совпадают. Как я, так и мой первый помощник и штурман, мистер Бонс, оба в состоянии: вест судно по небесным светилам.

Облегчение на лице Сильвера обозначилось столь ощутимо, что Флинт чуть было не прекратил опасаться какой-нибудь западни, приготовленной ему хитрыми спасителями.

Прошло несколько часов. С Бетси за это время перенесли на борт Моржа груз, пожитки экипажа, все, что можно снять полезного. Затем пришла очередь людей. Почтили покойников. Тут Флинт наконец поверил, что Сильвер и его люди и вправду из иного теста, чем он сам,Сильвер не пошвырял трупы за борт, как это заведено было на Бетси. Все проходило как будто под флагом короля Георга. По настоянию Сильвера каждого покойника зашили в его собственную подвесную койку, к ногам прицепили по пушечному ядру. Затем народ обнажил головы, через борт перекинули доску, и один за другим, под переливы дудок боцмана и боцманматов, усопшие скользнули в глубину.

Флинт огляделся на Морже. Порядки здесь не те, что на Бетси. Вылощенные палубы без плевков, экипаж общается свободно. Под палубой фонари, голых светильников нет. Такой порядок завел Ингленд, придерживался его и Мэйсон. Сильвер отдал команду, народ принялся за работу. Флинт проложил курс на Саванну, к берегам Джорджии главным образом, чтобы обзавестись боезапасом. Морж в перестрелке с Эль Тигре растерял порох и ядра чуть ли не полностью, а оставшиеся на Бетси припасы полностью испортила проникшая сквозь пробоины вода.

Откатила горячка срочной работы, наступило затишье, пошли знакомства, разговоры, обмен сплетнями, вживание в новую команду, выискивание мест для коек. Упорядочили смены приема пищи. Флинт более всего интересовался Джоном Сильвером, или же Долговязым Джоном, как его звали за гвардейский рост.

Флинт следил, как Долговязый Джон ловко порхал по судну, сбегал по трапам, иной раз карабкался по вантам. Он знал весь свой экипаж и находил для каждого доброе слово. Читал и писал очень неплохо, а в счете оказался на удивление ловок, что и продемонстрировал при пересчете и разделе приза. Но в остальном матрос матросом, вплоть до мозолистых ладоней с въевшейся в них смолой.

Больше всего Флинта впечатлило, как Сильвера уважает команда. Без оплеух и ругательств они вскакивали и бежали исполнять приказы Долговязого Джона, отдаваемые им спокойным голосом. Но стать его говорила о том, что ударить он может и что удар у него сокрушительный.

В течение следующих дней и недель Флинт наблюдал за происходившим на Морже, и в его уродливой душе зародилась какая-то чахлая симпатия к Сильверу, как зеленый росток из навозной кучи. Будь Флинт способен к самооценке (а он не был к ней способен), он заметил бы: все, что ему нравится в Сильвере, прямо противоположно его собственным качествам.

Мысли Флинта о Сильвере словами не выражались. Он их толком даже и не осознавал, но в глубине его скрюченного разума возникло и крепло это страшное и тревожное ощущение.

Через несколько дней после того, как остатки экипажа Бетси влились в команду Моржа, при мягкой погоде и благоприятном ветерке Сильвер собрал свою команду и людей с Бетси. Джон объявил, что надо сделать все по правилам, честь по чести и подписать Артикулы. Флинт ничего не понял, но некоторые его люди уже знали, о чем идет речь.

Я ставлю свою метку, сказал Израэль Хендс.

А я б сперва глянул на это дело, проворчал Билли Бонс.

Глянул бы? удивился Флинт, пытаясь поверить, что Бонс решился на что-то нежданное.

Да, кэп. Арте Артиклы Черт Артикулы. Береговые братья. У них такой тут порядок.

Какие братья?

Береговые, кэп, терпеливо повторил Билли Бонс, как будто просвещал неразумного малыша. Сам он уже побеседовал с одним-другим членом экипажа Моржа и нахватался отрывочных сведений об этом.

Дубина, отозвался Флинт шепотом Береговые братья остались в прошлом, еще когда твой дед пешком под стол гулял:

Вот тут у нас судовые Артикулы, не дав Флинту завершить фразу, громогласно возгласил Сильвер, предъявляя толстую книгу, очень похожую на ту, в которой он лихо расписался когда-то в присутствии капитана Ингленда.Я прошу мистера Флинта прочитать ее громко для всех, кто в грамоте не силен.И он вручил книгу Флинту.Погромче, сэр. Чтобы все слышали.

Флинт открыл книгу и просмотрел рукописные статьи. Обвел взглядом загорелые лица, глаза, выжидательно уставившиеся на него. Резво несся на попутном ветру Морж, ветер играл в парусах, фалах,^[147] пузырилась и журчала вдоль бортов вода. Флинт не стал ломаться, откашлялся и принялся читать. Лишь в одном месте он споткнулся, где имя капитана Мэйсона вычеркнула аккуратная красная линия.

Здесь что? спросил Флинт.

Пока ничего, успокоил Сильвер Пока держим курс и следуем в гавань.

Когда Флинт дочитал до конца, ему и всем, поднявшимся на борт Моржа, предложили в этой книге расписаться. Даже лежачих раненых подняли на палубу для этого. И они последовали приглашению. Флинт, Билли Бонс и еще пара-другая вписали свои имена, остальные же отметились крестиками и иными знаками. К концу церемонии Флинт, к своему изумлению, изменил о ней мнение. Сначала ему приходилось скрывать презрение к этому детскому кривлянию таковым он считал принесение пиратской присяги. Но затем он осознал весь ее смысл. Они же тут как дети, и книга оказывала на них магическое воздействие. Книга, слова, торжественная обстановка Все это придавало преступному промыслу налет законности, которого лишилась команда, отколовшаяся от флота короля Георга.

Однако неожиданности на этом не закончились.

Теперь мы все веселые друзья, обратился Сильвер ко всей команде, ставшей единой с новичками с Бетси. По традиции следует избрать капитана. Пусть любой брат выступит и предложит, кого он пожелает.

Долговязый Джон! тут же раздался рев мощных глоток.Капитан Сильвер!

Нет, ребята, возразил Сильвер.Не получится. Капитаном должен быть джентльмен с квартердека, способный вести судно в открытом море.Сильвер не сводил взгляда с Флинта, который онемел от неожиданности, полагая, что вся эта бессмыслица ему снится

Неужто этот идиот отдаст мне корабль? думал Флинт.Что за чушь!

Но Долговязый Джон еще не закончил.

Каждый знает, что я не навигатор.

К черту навигацию! Нам нужен капитан Долговязый Джон! Да здравствует Долговязый Джон! Кто другой хоть вполовину такой же моряк, как он? раздались крики из команды.

Ур-ра-а!

В воздух полетели; шляпы, над головами вздымались сабли и мушкеты. Но Сильвер покачал головой и поднял обе руки над головой, призывая к молчанию.

Нет-нет, ребята, и на этом точка. Мой голос за капитана Флинта. Он настоящий джентльмен, вышел из флота короля Георга. Что вы скажете о капитане Флинте?

Да ничего они не хотели говорить о капитане Флинте. Они и слышать о нем не хотели. Даже те, кто пришел с ним с Бетси. Особенно те, кто пришел с ним с Бетси. Уж они-то знали, чего ждать от Флинта. Но сладкоречивый Сильвер всех уговорил. Откуда у него такой дар убеждения? Все от Бога, ибо слишком ученым его никак не назовешь, книг он не читал, с наставниками не общался. Все искреннее, от души.

Флинт наблюдал за происходящим, как из ложи в театре. Изумлению его не было предела. Сильвер отдавал ему команду, сервировал капитанство на тарелочке в это Флинт не мог поверить. Сильвер, в котором все качества руководителя совмещены в наилучшем сочетании! Сильвер, от которого команда не хотела отказываться! Это не только вне понимания, это почти невыносимо. Флинт не верил, что такое может длиться долго. Он мучительно подозревал ловушку, но не видел ее, и это беспокоило его еще сильнее. Оставалось лишь ждать развития событий.

Глава 12

25 июня 1752 года. Южная Карибика. Борт Моржа

Ночь. Морж ныряет острым носом в тяжкую волну. Бак задраен наглухо, чтобы поменьше черпать из-за борта.

Джобо принайтовил раненых к подвесным койкам, и Долговязый Джон мотался в воздухе вместе с остальными. Его охватил жар, он бредил, приходил в сознание, снова забывался. Он мучался. Страшная рана жгла, зудела, мозг горел от сознания накатившей беспомощности. Джон стонал и молился Богу, которого давно оставил. Сначала он просил о возвращении ноги, умолял Творца Вселенной сотворить ему одну-единственную конечность, чтобы снова оказаться здоровым, чтобы не остаться жалкой развалиной.

Когда Долговязый Джон понял, что это невозможно, он возжелал смерти. Теперь он умолял не только Бога. Он бы и без Бога обошелся, будь у него под рукой заряженный пистолет. Он просил всех: Джобо, Израэля Хендса, Селену. Никто не пришел к нему, только Селена, да и та в мечтах. Его разум едва держался на ниточке, по юмора в нем хватило, чтобы искажавшая лицо мучительная гримаса приобрела сходство с ухмылкой: при мысли о Селене, как и всегда, он ощутил желание. Смешно

Ха-ха, Джон Сильвер, проскрипел он сам себе.Хоть одна здоровая конечность у тебя осталась.

И он вспомнил, как впервые встретился с Селеной. Тогда он увидел плакат на стене в гавани на берегах Саванны в Южной Каролине:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ УБИЙЦА

Награда в 50 гиней золотом обещана мистером Арчибальдом Делакруа тому, кто доставит на плантацию Делакруа под Кемденом

МОЛОДУЮ НЕГРИТЯНКУ СЕЛЕНУ.

Без клейма;

шестнадцати годов отроду, стройного сложения,

росту в пять футов и три дюйма.

Волос густой, фигура хорошая, без изъянов,

лицом красива, зубы белые.

Глаза большие, нос милый, руки длинные.

Законная собственность мистера Фицроя Делакруа,

какового она подло и жестоко убила.

Сильвер заснул, во сне Селена явилась ему. Но когда он проснулся, рядом сидел Флинт. Еще не открывая глаз, Джон услышал скрежетание и царапанье попугая. Он разжал глаза, попытался подавить тошноту и слабость. Ему не хотелось проявлять слабость в компании Флинта.

Джон, дружище, озабоченно обратился к нему Флинт.Как дела, приятель? Ноги не хватает?

Долговязый Джон попытался вспомнить, где он и что случилось. Оглядевшись, он обнаружил, что находится в носовом кубрике, на баке, в койке. Сильвер попытался всмотреться в расплывающуюся фигуру Флинта с зеленым пятном попугая на плече, который мотал головой и щипал хозяина за ухо.

Джон, дружище, это твой старый друг Джо Флинт, я пришел на помощь.

Долговязый Джон различил улыбку на физиономии Флинта, понял, что он с ним один на один, и почувствовал себя крайне неуютно. Другие, очевидно, выздоровели или перемерли и отравились кормить рыб.

Давно я здесь? спросил Долговязый Джон.

Давненько, старый друг, давненько.Флинт оскалил в улыбке белые зубы. Чарующая улыбка у мерзавца, ничего не скажешь.

Джобо! позвал Долговязый Джон. Дай рому, ленивая скотина.

Нет здесь Джобо, друг, я один, специально пришел, чтобы с тобой перемолвиться словечком наедине.

Джобо! Израэль! Джор еле слышный шепот Сильвера прервался. Правая рука Флинта перекрыла его рот.

Что может быть прекраснее? Два старых друга вместе. Жаль, что это ненадолго.

Флинт вытащил нож с длинным узким лезвием. Он перехватил рот Долговязого Джона левой рукой, а правой поднес стилет к его носу. Попугай захлопал крыльями, взлетел с плеча Флинта и вылетел в люк.

Не беспокойся, друг, я быстро, ради старой дружбы. Быстро и незаметно. Надо, надо, что поделаешь.

21 февраля 1749 года. Остров

Билли Бонс тяжело шагал, по песку, направляясь к часовому возле гальюнной траншеи.

Луна рассеивала ночную тьму, поэтому часовой легко распознал мистера Бонса по могучей фигуре и синему офицерскому сюртуку с рядами блестящих пуговиц. Ну, и пыхтеть так, как мистер Бонс, тоже никому в команде не удавалось. Пыхтенье его звучало здесь протестом против затрудняющего ходьбу мягкого песка и жаркого климата.

Часовой вытянулся по стойке смирно и кисло прикинул, к чему это толстое чучело вздумает сейчас придраться. Начальство всегда найдет, за что устроить взбучку, если задастся целью отравить жизнь служивому. Мало того, что он торчит здесь, у вонючей ямы, следя, чтобы матросы аккуратно присыпали свое дерьмо песочком, так еще этот мистер ублюдок Билли приперся посмотреть, аккуратно ли содержатся испражнения. Обычно караулы проверяли мичмана, и ничем страшным это не грозило. Мичман на ходу бросал: Все в порядке? и быстро скрывался, зажав нос. Но теперь часовой почуял, как на спине, вроде, ледок вырос. Бог ты мой! подумал он, сообразив, что ежели сам мистер Бонс наведался проверить караул, то вслед за ним может объявиться и мистер, чтоб ему его попугай глаза повыклевал ФЛИНТ!

Пыфф-пуфф Вольно Все в порядке?

Так точно, сэр! отрапортовал часовой, не слишком доверяя команде вольно.

Ффуфф изрек Билли Бонс и всмотрелся во тьму, как будто там скрывались несметные орды дикарей с копьями и отравленными стрелами. И чего он туда уставился?! Остров-то необитаемый, это всем давно известно.

Поглядывай наставительно изрек Билли Бонс.

Есть, сэр!

Вопреки ожиданиям часового Билли Бонс не удалился, более того снизошел до беседы.

Дьявольская жара

Так точно, сэр!

Только лихорадки нам не хватало, сто чертей в задницу

Так точно, сэр!

Еще пара глубокомысленных замечаний мистера Бонса, и у ямы появился некий Эммануил Пью. Звали его Бешеным Пью, а все из-за того, что говорил он как-то странно, все сбивался на непонятную речь Да и в голове у него намешано было немало.

Мистер Билли Бонс молча попыхтел, выжидая, пока Пью справит над ямой нужду, натянет штаны и застегнет пряжки, после чего удостоил Пью вниманием.

Эй, ты! Загребай толком, не то я тебе всю спину разгребу!

Пью в ужасе подпрыгнул и завалил песком чуть ли не полканавы, чтобы только угодить мистеру Бонсу.

А теперь марш в лагерь, приказал мистер Бонс А я рядышком пройдусь, постерегу твою задницу, чтоб тебя ненароком кто-нибудь в океан не смахнул.

Часовой, облегченно вздохнув, проследил, как удалились от канавы обе фигуры, одна громоздкая, пыхтящая и регулярно клянущая все вокруг, другая тощая, нервная и кособокая.

И поделом Пью, подумал часовой.Глядишь, поумнеет, придурок

Бешеный Пью, однако, не случайно оказался жертвой Билли Бонса, как решил часовой. Именно ради него мистер Бонс и пожаловал к вонючей канаве. И снова Билли подивился острому глазу Флинта, его способности заметить привычки и проникнуть в матросские головы. Флинт знал, что Пью ходит к яме позже других, чтобы никто ему не мешал, не толкал и не отвлекал Ну, есть такие люди на свете. И наблюдательность Флинта дала Билли Бонсу возможность побеседовать с Пью наедине, чтобы никто не подслушал. Так Бонс изложил Пью некоторые соображения, кое-что предложил, кое о чем выспросил, не рискуя ни своей головой, ни головой собеседника. А уж лейтенант Флинт тут вообще ни при чем, в случае чего. Он-то при беседе не присутствовал! Более того, Флинт первый бы обвинил Бонса, если бы кто-нибудь подслушал его беседу с Пью и донес на обоих. И повесил бы без разговоров. Так-то

В ходе задушевной беседы Билли Бонс прощупал Пью, объяснил ему, что капитан Спрингер решил обойтись без него, но есть способ этой беде помочь. Пью поначалу ошалел от изумления, но вскоре свою выгоду понял.

В течение следующих недель Билли Бонс столь же задушевно и по тому же сценарию побеседовал еще с некоторыми членами команды, присмотренными Флинтом, Беседы всегда проводились в отсутствие третьих лиц и, разумеется, в отсутствие лейтенанта Флинта. Все отобранные оказались, как один, умелые моряки, способные в совокупности составить ядро команды. Бен Ганн рулевой, Израэль Хендс помощник пушкаря, Питер Блэк, более известный под прозвищем Черный Пес, плотник, Дарби МакГроу оружейник. Все они вместе с парусных дел мастером Бешеным Пью стали ключевыми фигурами плана Флинта, но были и другие. Ведь надо же кому-то и паруса ставить, и палубускрести

Весь опасный план родился в голове Флинта, но риск он переложил на горб Билли Бонса. Джо Флинт вовсе не был таким знатоком человеческих душ, каким себя мнил. Он ценил юмор ситуации, в которой Бонс стоял между его особой и опасностью, Флинт представлял, как Бонс опешил бы, осознай он, как подставил его мудрый лейтенант. Однако преданность Флинту подвигла бы Билли на этот риск, даже если бы лейтенант был с ним честен и откровенен. Но на такое прозрение Джо Флинт не был способен.

Тем временем на берегу Северной бухты рядом с трупом Элизабет успешно развивался зародыш ее дочурки Бетси. Команда плотника заложила киль, подняла шпангоуты,^[148] принялась за обшивку. Вживили бимсы,^[149] приспособили к новым мачтам старые реи, принялись за оснастку, перенесли помпы и кабестаны в общем, делали все, чтобы судно смогло выйти в открытое море.

В процессе этой полезной и весьма важной деятельности мистер Флинт тоже не бездельничал, он занимался сооружением внушительного укрепленного пункта в другом конце острова. На общение с Билли Боксом у него, разумеется, не оставалось времени. Флинт увел с собой примерно половину команды, взяв месячный запас пищи и все инструменты, которые позволил; забрать плотник. Они совершили переход через остров, во время которого Флинт внимательно вникал в особенности местности. Место он выбрал на поросшем лесом холме, почти на вершине которого выбивался наружу ручеек прозрачной, прохладной воды.

Свалить весь лес в радиусе мушкетного выстрела, приказал Флинт двум гардемаринам, которых захватил с собой в качестве помощников.

Флинт поскреб ногтем макушку своего попугая. Это вошло у него в привычку так лейтенант делал, когда углублялся в размышления. Гардемарины переглянулись, затем прикинули объем работы и порадовались, что им самим не придется махать топорами.

Ветки обрубить, стволы окорить, они пойдут на сруб. По этому плану построим блокгауз. Флинт вытащил скатанную в трубку бумагу и огляделся в густом, жужжащем множеством насекомых и пахнущем смолою лесу. Толстые стволы взмывали из песчаной почвы. Природа не предусмотрела здесь стола для лейтенанта Флинта. Ни куста, ни валуна, ни складки местности. Буквально не на что положить план.

Эй, Биллингсгейт! крикнул Флинт одному из матросов, стоявших поодаль с тяжелым рулоном парусины для палаток. Живо сюда! Матрос скинул с плеча ткань и поспешил к Флинту.Ну, молодец, сиял улыбкой Флинт.На колени, живо,Флинт тычком в затылок помог матросу занять желаемое положение на всех четырех точках.И не вздумай дергаться; шкуру сниму.

Соорудив себе живой столик, Флинт разложил на нем план. Как и все, что делал лейтенант, план оказался грамотно выполненным и аккуратно вычерченным. Планируемая постройка представляла собой бревенчатый форт с бойницами; окруженный палисадом из заострённых бревен. Гардемарины склонились над планом, изучая его. Наиболее умный или, наоборот, менее сообразительный мистер Гастингс, пятнадцати лет, нахмурился.

Прошу прощения, сэр, но этот план предназначен для обороны от уже высадившегося противника. Было бы лучше ориентировать укрепление на оборону со стороны Ай!

Его прервал врезавшийся в ребра локоть более сообразительного товарища, мистера Пови. Гастингс вскинул голову и увидел улыбку мистера Флинта. Гардемарин, разумеется, был совершенно прав. Блокгауз Флинта представлял собой полную бессмыслицу. Угрозу представлял только океан, так что в целях обороны следовало обезопасить батареями те немногие места, куда могли приблизиться суда и лодки с десантом. Но, с точки зрения лейтенанта, постройка блокгауза была идеей мудрой, ибо подчеркивала его, Флинта, полную неосведомленность относительно подлых замыслов мистера Бонса в другом конце острова.

Мистер боцман! крикнул Флинт, и Том Морган, исполняющий обязанности боцмана, появился из-за деревьев.Сломайте-ка ветку да всыпьте этому юному умнику пару дюжин по заднице. Гастингс побледнел. Флинт повернул голову в сторону второго гардемарина.И этому столько же. Такой же наглый. Лучезарно улыбаясь, Флинт почесал затылок попугая.Что за манера у молодых людей поучать старших!

Через две недели блокгауз уже стоял, готовый к использованию. Вместо леса вокруг простиралась обширная поляна, торчали пни, оставшиеся от деревьев, из которых выстроили крепость. Это сооружение позволяло вести огонь во все стороны; его окружал шестифутовый палисад, способный задержать противника, но не дававший ему укрытия.

Если бы в этом блокгаузе и вправду была нужда, он бы прекрасно выполнял свои функции. Флинт подумал даже о такой мелочи, как накопительный бассейн для источника. Он приказал притащить в блокгауз большой корабельный котел, выбить из него дно и погрузить в землю возле истока ручья, и бак постоянно оставался заполненным свежей водой.

Завершив строительство, Флинт оставил в блокгаузе гарнизон из четырех морских пехотинцев и повел свою команду в обратный путь, к Северной бухте, к Элизабет, Бетси и капитану Спрингеру. Длинная вереница тяжело нагруженных, согласно замыслу Флинта, людей растянулась по лесу. Без потерь не обошлось, и они оказались существенными. Один матрос сломал ногу, другой потерялся, четверо натерли плечи ремнями мешков до пузырей, четырнадцать человек пострадали от ожогов ядовитых растений, Флинт усердно принялся лечить страдальцев. Всем, кто не уберегся от местной ядовитой крапивы, он прописал по дюжине за небрежность; две дюжины за глупость получил заблудившийся; по три дюжины матросы с натертыми плечами за неумение приладить груз; а сломавшего ногу ожидали, как только он сможет снова стоять, аж четыре дюжины ударов за то, что привел себя в состояние, непригодное для несения службы.

Кроме этих наказаний Флинт изобрел и другие пытки для почти всех членов похода. Из трех сотен матросов и младших командиров мало кто остался с целой спиной и с неущемленным достоинством. Унизить человека Флинт был большой мастер.

Бетси тем временем приобрела вид настоящего судна, хотя и меньшего, чем ее матушка Элизабет. Плотницкая команда, заканчивала смолить и красить конструкции, чтобы хоть ненадолго задержать прожорливых жуков-древоточцев. Оставалось налечь на кабестан и спустить судно в воду по уже проложенным и смазанным направляющим стапелям.

Флинт увидел, что настал момент истины. В отдалении от лагеря он устроил встречу ключевых участников заговора, включая Билли Бонса, Израэля Хендса и Черного Пса, то есть самых умных. Каждому из них Флинт лично разъяснил, что им предстоит исполнить, и заставил каждого повторить столько раз, сколько требовалось, чтобы они как следует поняли и запомнили. Хендс и Черный Пес схватили с лету, но с остальными олухами пришлось повозиться, сдерживая себя и погоняя их, пока они с грехом пополам, мямля и заикаясь, не повторили свои задания.

Наступила самая ответственная фаза операции, ибо теперь уж Джозеф Флинт не мог более отговориться незнанием. Теперь опасность угрожала ему лично.

Глава 13

25 июня 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Моржа

Чего тебе тут надо? раздался сердитый голос за спиной.

Флинт дернулся, как от удара. Он гордился своей способностью обнаруживать любого, кто пытался подкрасться к нему незамеченным, а тут его застали врасплох. Должно быть, потому, что он так увлекся делом. К любому занятию Флинт подходил добросовестно.

Селена, дорогая пробормотал он, не оборачиваясь.

Долговязый Джон услышал быстрые шаги, увидел ее голову и плечи рядом с фигурой Флинта. Он разглядел улыбку Флинта и злость на ее лице.

Израэль Хендс! крикнула Селена. Живо беги сюда!

Послышались еще шаги, и появился Израэль Хендс. Теперь над Сильвером нависли три расплывающихся силуэта. Словно какая-то игра, в которой он, Долговязый Джон Сильвер, не участвует, за которой даже следить толком не может. Вот они: ненавидящий его Флинт, Селена Сильвер надеялся, что она относится к нему получше И Израэль Хендс, покорный раб Селены, не смеющий к ней и пальцем притронуться.

На Флинта Селена не обращала внимания. С ним толковать не о чем. Она обратилась к Израэлю Хендсу.

Следи за ним днем и ночью.Она оттолкнула руку Флинта, изображавшего живейшее участие и сострадание к искалеченному боевому товарищу, от лба Долговязого Джона.

Есть, мисс Селена!

Следить, не спуская глаз, подчеркнула Селена.Установи вахту. Чтоб комар не пролетел. Как в Бристоле заведено, понял?

В Бристоле Селена не бывала; как и что там заведено, понятия не имела. Не знала даже, что Бристоль это большой город и порт. Но слухом ее Господь не обидел, соображением тоже, и она понимала, как следует себя вести с моряками. Флинт фыркнул, изображая веселье, но Израэль Хендс сохранял полную серьезность. Он вскинул руку ко лбу и топнул в форменном морском салюте.

Есть, мисс Селена! повторил он.

Живо организуй!

Есть, мисс Селена! Израэль Хендс исчез.

Селена перевела взгляд на Флинта. Тот обдумывал развитие событий. Это его судно. Он командует кораблем. Но в то же время это судно и Долговязого Джона. У каждого свои сторонники. Так же, как Билли Бонс человек Флинта, Израэль Хендс смотрит в рот Долговязому Джону. И команда делится поровну. Последний бой поубавил народу, но соотношения не изменил. А тут вот еще командирша выискалась.

Флинт лучился улыбкой, про себя же сыпал проклятиями и гадал, сколько это еще протянется.

Внимание его привлекли шум и смех, донесшиеся с квартердека. Он нахмурился, навострил ухо, замер. Придуриваются, для беспокойства нет оснований. Он повернулся к Селене.

Благословенна будь, дорогая, елейно вымолвил Флинт.Оставляю эту скорбящую христианскую душу на твое попечение, ибо Господь, похоже, забыл о нем. Он перевел взгляд на Долговязого Джона Не так ли, приятель?

Флинт удалился.

Селена нагнулась над Долговязым Джоном, подняла его руку. Койка закачалась.

Что он тут делал? Тебе больно?

Нет, сумел вымолвить Долговязый Джон и даже попытался шевельнуть головой, воодушевленный ее интересом к его особе. Вспыхнувшая в его душе искра радости действительно погасила боль. Он вздохнул.

Пить

Селена исчезла и тут же появилась с кружкой.

Пей.Она поднесла кружку к губам, приподняла его голову. Затем опустила голову и отерла лицо. Селена оставалась бесстрастной, никто не видел ее улыбающейся. Лицо ее было вообще как будто без всякого выражения, не понять ее. Но то, что она делала, говорило лучше слов. Она задержалась у Сильвера до возвращения Израэля Хендса с корабельным хирургом Коудреем и его помощником Джобо, мокрым и нетвердо держащимся на ногах.

О-о, мистер Сильвер, рад, что вы очнулись, сказал Коудрей. Он виновато моргнул и добавил: Сожалею, что оставил вас одного. Я приказал этому оболтусу сидеть с вами, он грозно глянул на Джобо.Но капитан Флинт выдал ему бутылку и гинею и велел напиться.

И он нарезался, как свинья, подхватил Израэлъ Хендс.Но мы нашли-таки эту крысу лазаретную, подвесили его на булинь^[150] да окунули в воду, за борт. И макали, макали, покуда он не очухался.Он повернулся к Джобо.Как, приятель, полегчало?

Ну неуверенно согласился Джобо.

Смотри, теперь без фокусов! грозно отрезала Селена, глядя на Джобо, и снова переключилась на Хендса.Остаешься старшим. Отвечаешь мне за него.

Коудрей только поднял бровь, слушая, как чернокожая девица уверенно командует моряками, а Долговязый Джон чуть было не рассмеялся. Но тут же потерял сознание.

Когда он очнулся, рядом несли вахту Израэль Хендс и Джобо. Они точили лясы, играли в кости на долю добычи. Долговязый Джон покосился на них. Сомневался он, что эта парочка сможет помешать Флинту учинить затеянное.

Глава 14

24 марта 1749 года. Остров

Наутро после тайного совещания, когда Флинт лишился путей отступления и слишком многие узнали о его преступных намерениях, он отправился к капитану Спрингеру.

Капитан беспробудно пил уже которую неделю подряд. Выглядел он, по мнению Флинта, не лучше, чем погубленная им Элизабет. Он буквально заживо разлагался, гнил в своей палатке. Флинт выругался. Судя по тому, как Спрингер выглядел, дело затянется еще на неделю, а то и дольше. То есть на столько, сколько потребуется, чтобы привести Спрингера хотя бы к подобию нормального обличья. Вследствие невменяемости капитана Флинт отыскал обслуживавшего его бедолагу. Этого матросика Флинт передал Билли Бонсу с указанием внушить ему, что его хозяин с этого момента не должен получать ни капли спиртного, как бы он ни просил и чем бы ни угрожал.

Флинту повезло Спрингер оказался не из слабого десятка. Печень этого пьяницы очищала его нутро настолько успешно, что позволила ему достаточно протрезветь в течение одного дня.

Еще день прошел в борьбе с раскалывающей череп капитана головной болью. И после очистительной рвоты Спрингер наконец смог ходить и разговаривать. На следующее утро его удалось отмыть, побрить и облачить в чистое белье. Флинт снова явился к капитану с докладом. Как заместитель капитана и его представитель на время недомогания Спрингера, Флинт поведал о ходе событий в нужном ключе и с точно отмеренной дозой несоответствия реальности, потребной для того, чтобы направить действия капитана по ложной тропе, верным, с точки зрения Флинта, курсом.

Совершив все необходимые подвиги, Флинт скромно, чуть ли не подобострастно замер перед капитаном, держа шляпу в руках. Спрингер уставился на лейтенанта желтыми, с красным подбоем, глазами, наполненными ненавистью такой тяжести, что оставалось лишь подивиться, как капитан не ушел в землю по горло. Но долг свой Спрингер знал во всяком случае, воображал, что знал, и исполнить его не колебался.

Построй команду, придурок, проворчал он.Все из-за тебя, и ты за все ответишь, дай только в эскадру вернуться.

Есть, сэр, кротко промурлыкал Флинт, потупив глаза. Он выслушал еще с десяток напутственных ругательств и направился исполнять приказ. Найдя первым делом Билли Бонса, он вдолбил ему последние наставления.

Через полчаса каждая живая душа на острове, за исключением четырех морских пехотинцев, оставленных охранять бесполезный блокгауз, торчала на солнцепеке перед палатками и почти готовой к отплытию Бетси. Засевшая на песчаной банке, разобранная по досочке, Элизабет как будто с укором взирала на происходящее.

Спрингер тяжело взгромоздился на ящик, чтобы продемонстрировать себя народу. Он нещадно потел в сюртуке и шляпе, но форму приходилось соблюдать, особенно с учетом донельзя гадкого настроения команды. Спрингер такого еще не видел, а посему выставил подбородок и ожесточенно сжал кулаки. Он не потерпит от подчиненных какого-то там настроения!

При нем стояли, тоже в традиционных синих мундирах, лейтенант Флинт (а при лейтенанте Билли Бонс), мичмана, гардемарины, хирург, казначей да группа младшего командного состава, включая боцмана, пушкаря и плотника. Присутствовали также двадцать девять морских пехотинцев при мушкетах и штыках под командой сержанта Доусона и двух капралов.

Перед капитаном Спрингером выстроились, разделенные на вахты правого и левого борта, примерно две сотни палубного, парусного, трюмного и иного корабельного люда. Спрингер скрипнул зубами, возмущенный наглостью матросни, ворчащей и мрачно, исподлобья косящейся на своего капитана.

Молчать на палубе! гаркнул капитан.

Не слишком точно они выполнили приказ, но, во всяком случае, экипаж ожидал, что капитан преподнесет, и дождался. Не очень много сказал Спрингер и не слишком умно. Не оратором он родился на этот свет. Капитан рявкнул, что дело матросов повиноваться и исполнять свой долг перед Богом и королем Георгом, и упаси Господь отлынивать от этой святой обязанности! Так как всю команду и без того замордовали всяческими придирками и наказаниями, то услышанное никого не воодушевило. Однако Спрингер не ведал предыстории, проспав все самое существенное в пьяном состоянии, и продолжил речь, перейдя к теме первого плавания нового суденышка.

Наш новый корабль готов к выходу, он дойдет до Ямайки, проскрипел капитан, ткнув тростью в сторону Бетси.Доброе судно, полста народу поднимет запросто

Тут его речь прервал животный рык матросской толпы.

Молчать! заорал Спрингер, но сам не услышал своего голоса. Флинт едва сдержал смех, радуясь тому, как мастерски вступили подготовленные им актеры.

А как насчет донов?!

Что, если они вернутся?

У-у-у-у-у-у!..

Ы-ы-ы-ы-ы-ы!..

Что? опешил Спрингер.Какие доны?

Которых видели с Подзорной Трубы!

Которые искали место высадки!

Которые всех нас здесь перережут!

Орали уже не только актеры Флинта. Никого не радовала перспектива попасть в лапы испанцев. Лягушатники или голландцы одно дело Ну, там, португальцы еще куда ни шло Но доны

Мистер Флинт, обратился Спрингер к подчиненному.О чем эти дуболомы болтают?

Ума не приложу, сэр, ответил Флинт с ухмылкой.Может, у них и спросить?

Спрингер вгляделся в глаза Флинта, силясь понять, что за каша тут заваривается.

Сукин сын, выругался Спрингер, прикидывая, что ему делать дальше. Его нерешительность команда истолковала как реакцию уличенного.

Глянь, ребята! крикнул Израэль Хендс Он же все знал, сразу видать! Хотел бросить нас в зубы испанцам!

Нет, нет! закричал Спрингер Нет! Судно возьмет добрых пятьдесят человек, может, и больше, и я вернусь за

Кто эти пятьдесят? в ужасе завопил Джордж Мерри. И кто останется? На волне эмоций, захлестнувшей матросскую массу, Мерри, который умом не блистал, уже настолько вжился в выученную им роль, что верил каждому своему слову.

Толпа взвыла и подалась вперед.

Сержант! завопил капитан, но Доусон уже скомандовал;

Го-товсь!

Двадцать девять мушкетов легли на левые руки стрелков и щелкнули курками. Но это толпу не отрезвило.

Сволочи! завопил Израэль Хендс, приступая к исполнению самой ответственной части отведенной ему роли. Он вытащил из-под одежды пистолет, достаточно маленький, чтобы его можно было спрятать, и понесся вперед, пользуясь тем, что стволы мушкетов пока еще смотрели в небо.

Хлоп! Пистолет в руке Хендса плюнул пламенем, дымом и пулей, раздробизшей челюсть одного из морских пехотинцев. Первая кровь! Бедняга бился и вопил, но его товарищи выпрямились, как их учили, и вскинули оружие

Целься! отдал приказание Доусон.

Хлоп! выстрелил второй из пары пистолетов Флинта. Черный Пес послал пулю Бог весть куда. Рев толпы усилился, из нее в строй стрелков полетели двухфунтовые ядра шарнирной пушки, заблаговременно распределенные среди заговорщиков Билли Бонсом. Один из морских пехотинцев упал без сознания, оглушенный ударом.

Стреляй! завопил Спрингер.

Пли! скомандовал Доусон.

Ба-ба-ба-ба-бах! Двадцать семь мушкетов дохнули жарким залпом, опалив физиономии и волосы тех, кто успел подбежать почти вплотную. Капитан Спрингер вытащил свой пистолет и добавил шума, разрядив оружие в Израэля Хендса, мчавшегося к нему с ножом.

Пятнадцать нападавших рухнули, сраженные мушкетными пулями, а капитан Спрингер свалился с ящика без большого, указательного и среднего пальцев, оторванных разорвавшимся стволом его пистолета, и лишившись также глаза его выбил отлетевший осколок ствола. Оглушенный и ослепленный, он не заметил, как Израэль Хендс, не обращая на него внимания, пронесся мимо, догоняя мистера Флинта, мистера Бонса, Черного Пса, Джорджа Мерри и около полусотни других.

Эти избранные скрылись в джунглях, а оставшиеся моряки схватились с морской пехотой и офицерами. Штыки, кортики и сабли против ножей и кулаков.

Перезарядить мушкеты, разумеется, не оставалось никакого шанса. Дикая драка продолжалась до полного истощения сторон. Уцелевшие с ужасом пытались понять, что они натворили. Точнее, что с ними натворил хитроумный лейтенант Флинт.

Успокоились навеки сорок пять человек, включая большинство морских пехотинцев и гардемаринов, сержанта Доусона, капитана Спрингера, почти весь младший командный состав и множество матросов. Раненых оказалось намного больше, были среди них и тяжело пострадавшие. Но еще тяжелее оказались последствия морального плана. Большинство уцелевших были отныне мертвы в глазах закона, поставили себя вне его. Служба, которую они предали, отправила бы многих прямиком на виселицу.

Уцелевших морских пехотинцев это не касалось; Двоих гардемаринов тоже, как и всех тех, кто дрался за короля и его закон. Но остальные показали себя мятежниками, к тому же самыми гнусными. Таких королевский флот никогда не простит они убили своего капитана. Жизнь этим преступникам могло спасти лишь вечное изгнание; в случае же поимки военно-морской суд обеспечил бы им путешествие на небо с помощью петли-удавки, перекинутой через блок шлюпочной кран-балки.

Уцелевшие разбились на две группы, меньшая из которых включала гардемаринов, морских пехотинцев, казначея, унтер-офицеров и матросов, оставшихся верными присяге. Вооружение этой группы человек из тридцати составляли два мушкета, несколько пистолетов и кортиков. Вторая группа, скорее, толпа численностью сотни в две, унесла все оставшееся оружие. Пользуясь правом сильного, эти люди заняли лагерь и первым делом принялись заливать горе спиртным.

Когда они уже едва держались на ногах, их посетил капитан Флинт во главе группы трезвых, дисциплинированных и должным образом вооруженных матросов. Оружие для них Флинт заблаговременно спрятал в джунглях, Флинт прибыл с благородной целью восстановить порядок и покончить с мятежом, так всем и объявили. Не столь важно, кто в эту ахинею поверил, но последовала еще одна бойня, ибо подлинной целью Флинта было уничтожение всех тех, на кого он не мог положиться.

Закат застал в лагере менее сотни выживших. Флинт стоял в умирающем свете дня, почесывал попугая и улыбался.

Теперь, Билли, обратился он к существу, преданному его особе больше, чем зеленый попугай, мы, похоже, стали, наконец, свободными людьми, можем пополнять закрома. Жаль, что мистер Спрингер сразу не сообразил, что к чему, и заставил меня столько хлопотать.И Флинт засмеялся.

Однако еще не раз взошло солнце, прежде чем Флинт получил то, чего усиленно добивался. Прежде всего, с Бетси предстояло много возни, да и с оставшимися на острове верными присяге моряками следовало разобраться.

Некоторые из этих недотеп сами приковыляли в лагерь, по одному и парочками, умоляя дать чего-нибудь поесть. На остальных устроили настоящую облаву, с гиканьем и улюлюканьем. Отличное развлечение получилось так, во всяком случае, воспринял это мероприятие Флинт, ибо он и возглавил операцию, предоставив Билли Бонсу заниматься оснащением Бетси.

Бей их, ребятушки! В лапшу руби!

Но тут его ожидало разочарование. К безмерному его удивлению, матросы повели себя очень, очень нехорошо. Их, видишь ли, сдерживали какие-то туманные представления о совести, По их разумению, люди взбунтовались, потому что им, оставленным на острове, угрожала смерть от лап донов. Морскую пехоту они били, потому что те в них стреляли. Но резать глотки своим товарищам по команде они не желали. А пленные гардемарины мистер Гастингс и мистер Пови и вовсе оказались любимцами команды. Флинт орал и ругался, но почувствовал, что лучше не настаивать. Он понимал, что не все в команде полные тупицы. Иные очень хорошо понимали, что Флинт отобрал команду у капитана Спрингера силой. И что, следовательно, у Флинта тоже можно на тех же основаниях отнять команду. Эта проблема как будто уселась на втором плече самозваного капитана, симметрично с попугаем.

И поэтому все пленные остались в живых.

В конце мая 1749 года Бетси, наконец, полностью оборудованная, при пушках и припасах, вышла из Северной бухты, волоча на буксире баркас с пленными лоялистами. В баркасе их было двадцать три человека. Посудина просторная, так что расположились они свободно. По настоянию команды им выделили запас пищи и воды, что оказалось весьма кстати, ибо вскоре после выхода Бетси в море, во тьме ночной, буксирный трос каким-то чудом развязался и баркас бесследно сгинул.

Флинт определил это происшествие как несчастный случай, весьма счастливо решивший проблему Бетси избавилась от тупиц, не желавших добывать богатство честным морским разбоем. Команда предпочла поверить словам своего нового капитана и окончательно соскользнула на сомнительный путь пиратства.

Флинту повезло. Он взял один приз, другой, третий Не один месяц бороздила Бетси просторы Карибики, пока фортуна не повернулась к ней боком.

Повезло и баркасу. Мистер Гастингс принял команду. Экипаж баркаса наладил парус, нес вахту, рационировал продукты и соблюдал дисциплину. Без инструментов, по солнцу, звездам, чутью и везению Гастингс привел баркас с девятнадцатью выжившими в Ла Плату, где испанцы приняли его как героя.

Через пять месяцев лейтенант Гастингс вернулся в Англию, где весть о мятеже Флинта стала сенсацией. Газеты не скупились на специальные выпуски, Гастингса наперебой приглашали в клубы и салоны, в парламенте обсуждали снаряжение экспедиции для поимки негодяев и спасения несчастных, которые могли остаться на острове Флинта.

Но здесь Гастингс не в силах был помочь. Широты и долготы острова ему никто не сообщил, точные координаты этого клочка земли посреди океана знали лишь Джозеф Флинт да Билли Бонс, а для остального человечества островок представлял собой иголку в стоге сена.

Глава 15

1 июля 1752 года. Юго-Западная Атлантика. Борт Моржа

Diem adimere aegritudinum hominibus! изрек мистер Коудрей, удалив перевязку с обрубка ноги Долговязого Джона,Как у вас с латынью, мистер Сильвер?

Никак, выдавил Джон, Он стиснул зубы и сжал кулаки в ожидании боли. Джобо уже висел всем телом на одной его руке, а Израэль Хендс на другой, Во время предыдущих перевязок Долговязый Джон не раз, изрыгая проклятия, рвался из койки.

Иными словами, время излечивает все раны.И Коудрей ловким движением сдернул последние тряпицы с культи Долговязого Джона. Изуродованный остаток конечности выглядел как толстый конец бараньего окорока, свисающего с крюка в мясной лавке, только бледнее. На нем не наблюдалось ни следа воспаления, здоровая рубцовая ткань нарастала поверх обрубка, надежно закрывая мышцы и кость.

Veniente occurrite morbo, как сказал Персий, вернулся к латыни Коудрей и снова перевел: Что означает: дави болезнь в зародыше, на первой стадии. Этому правилу мы и последовали. Надо сказать, весьма успешно.

Коудрей сыпал латынью, потому что пребывал в добром настроении, а доброе настроение вызвал удачный исход весьма сомнительного случая. Ему удалось спасти жизнь безнадежного, казалось, пациента. Так, болтая, доктор сменил повязку, причем Сильвер с удивлением отметил полное отсутствие боли. Впервые. Долговязый Джон поверил, что может выздороветь;.

Закончив дело, Коудрей вымыл в ведре руки, опустил рукава и улыбнулся пациенту.

Итак, сэр, заговорил он, неосознанно возвращаясь к тону и манерам времен давно минувших, когда лечил почтенную публику: купцов, олдерменов, даже дворян. Я имею удовольствие обещать вам доброе исцеление и хотел бы предложить прогуляться на свежем воздухе. Как вы относитесь к этой идее, сэр?

Во-во! обрадовался Израэль Хендс.Ребятам поправится. Поехали!

Долговязый Джон колебался. Постоянная боль истирает даже сильных и храбрых, и он боялся, что будет страдать при перемещении. Коудрей сразу понял причину его нерешительности.

Мистер Хендс, сказал врач.Приведите еще двоих, и мы перенесем пациента с койкой, не причиняя ему лишнего беспокойства. И будьте столь добры, приготовьте все наверху.

Хендс нахмурился и взглянул на Долговязого Джона. Не пристало моряку выполнять приказания костоправа.

Давай, слабым голосом согласился Сильвер.

И вот его вместе с гамаком уже осторожно несли по трапу четверо моряков. Джон не пожалел о своем согласии. Как свеж и тает воздух после долгого заточении ииизу! Как приятно соленый ветер напрягает паруса, треплет волосы и щекочет ноздри! И эти чайки, что неугомонно носятся над судном, Матросы приветствовали Сильвера, смеялись, предлагали фрукты и грог, В глазах Долговязого Джона появились слезы, еще немного, и он, чего доброго, начал бы всхлипывать. Все искренне радовались ему, даже приспешники Флинта, возвращение Сильвера ненадолго объединило всю команду.

Джобо и Израэль Хендс надежно закрепили койку с Долговязым Джоном, и тут на палубе появились Селена и Флинт. Оба улыбались, и душу Джона затуманило темное облако, из которого мог грянуть гром.

Джон, собственной персоной! радостно воскликнул Флинт.Наконец-то пожаловал наверх.Флинт заметил, как взгляд Долговязого Джона метнулся к Селене, и улыбнулся волчьей улыбкой. Мы с Селеной как раз обсуждали мой план закопать добро на старом острове, о котором я тебе рассказывал.

Флинт замолчал, почесывая макушку попугая и наслаждаясь беспомощным гневом своего поверженного противника.

Помнишь мой старый план, Джон? Флинт наслаивал улыбку на улыбку.Вижу, вижу, помнишь. И рад будешь узнать, что мы с мистером Бонсом направляем туда судно как раз за этим.

Глава 16

16 февраля 1750 года. Атлантика. Борт Моржа

Партнерство Флинта и Сильвера привело к захвату исключительного приза. Лишь благодаря умению Флинта Морж оказался в нужное время в нужной точке Атлантики.

Чтобы объяснить свой план Сильверу, Флинт разложил карту на столе в малой дневной каюте капитана под изломом квартердека. Морж резво бежал вперед под всеми парусами, в маленьком помещении едва помещались Флинт, Сильвер и еще пара-другая членов импровизированного военного совета. Палец Флинта порхал над картой, то и дело тычась в разные ее точки, а Флинт сопровождал движения своего пальца разъяснениями. Вот, наконец, он придавил пальцем портовый город Сан-Фелипе на восточном берегу острова Нуэстро Сантиссимо Сальвадор, так сказать, лицом к родной Испании.

Широта пятнадцать градусов, три минуты и тридцать секунд. Долгота пятьдесят пять градусов почти точно.Флинт нахмурился.Если можно доверять этой чертовой карте.

Карту составили испанские картографы.

Да неплохо вы глядит, кэп, осмелился вступиться за карту Билли-Бонс.Глубины, пеленги. Он ткнул в бумагу толстым пальцем,Все честь по чести.

Сильвер наморщил лоб, всматриваясь в тонкий рисунок карты, но смог разобрать лишь тритонов, дельфинов и раковины, обильно украсившие края карты и художественный картуш с ее названием Голову Сильвера сдавил железный обруч боли, как и всегда, когда он пытался вникнуть в кошмарные понятия широты и долготы.

Жирный, богатый остров, торгует с Кадисом, продолжил Флинт.Каменный форт, и всегда пара фрегатов на рейде. Зорко стерегут городишко.

Значит, нам туда нос совать не след, изрек Билли Бонс.

С его мнением согласились все, включая и Долговязого Джона. Что ж тут неясного.

Разумеется, мы туда не полезем, подтвердил Флинт, проводя пальцем по широте Сан-Фелипе от острова в океан.Будем курсировать вдоль этой линии вне горизонта порта, поджидая птичку, летящую на запад, и погоним ее на сушу.

Головная боль усилилась, карта в глазах Долговязого Джона расплылась, он перестал постигать, о чем они здесь толкуют.

Хоть режь меня, ничего не понимаю, воскликнул Сильвер с досадой. Он не таил своих слабостей. Присутствующие переглянулись. Флинт усмехнулся и хотел подколоть слабака, но высказался каким-то совершенно для себя неожиданным манером.

В чем дело, Джон? спросил он.Вся эта навигация несложный фокус, попутай выучит.Он дернул птицу за хвост, вызвав ее возмущенный клекот Он ругается на пяти языках, не любой из нас гак сможет. Ну, ты, давай! крикнул Флинт попугаю и тряхнул его.

Mierda! Coho! Ти mcmmerdesl^[151] завопила птица под общий смех.

Видишь? Простой фокус, ему можно научиться. Так же и с навигацией. Другое дело воодушевить людей на бой, повести на врага.Флинт улыбнулся.Вот искусство, признак настоящего мужчины; это мы уважаем.

Остальные согласно загудели, ибо слова Флинта не только звучали удачным комплиментом, но и соответствовали дарованию Сильвера. Билли Бонс и Израэль Хендс переглянулись, удивленные тем, что Флинт в кои-то веки молвил о ком-то доброе слово. Флинт и сам себе поразился, не показывая виду. Впервые в жизни он встретил человека, который ему нравился, которого он уважал.

Сильвер улыбнулся, закивал, головная боль отпустила. Он благодарно пожал Флинту руку, еще больше удивив мистера Бонса и мистера Хендса, после чего погладил восседавшего на плече Флинта попугая.

Добрая птичка, добрая, приговаривал Сильвер. Попугай нежно пощекотал пальцы Сильвера большим крюкастым клювом, которым раскалывал в щепки бразильские орехи.

Что, Джон, хочешь отбить у меня друга? спросил Флипт.

Ни в коем случае, Джо. Ни птицу, ни чего другого.

Мистер Бонс и мистер Хендс не успевали изумляться. Попугая ненавидела и боялась вся команда, и последним, кто отважился тронуть его, стал Черный Пес. Он как-то попытался, оказавшись с этой пташкой наедине на верху грот-мачты, свернуть ей шею и лишился двух пальцев на левой руке.

Результатом проявленной Флинтом чуткости оказалось полное исчезновение как головной боли, так и чувства вины, мучившего Сильвера по поводу навигационной немочи. Никогда больше пока длилась дружба с Флинтом не переживал он по поводу широты и долготы, таблиц и карт, квадрантов и секстантов.

Простой план Флинта сработал безупречно. Шестнадцатого февраля Морж навалился на трехмачтовый испанский парусник Донья Инес де Вильяфранка, осыпал его сцепками ядер, стремясь сокрушить рангоут, сорвать реи и паруса, парализовать судно и команду.

Капитан Хосе Мартин Рамирес сразу понял, что корабль его обречен. Испанию он покинул в сопровождении двух великолепных фрегатов, приставленных к нему для охраны груза. Бурное море оторвало Донью Инес от фрегатов, и капитан уже неделю переживал, опасаясь именно того, что и произошло. Назвать капитана Рамиреса трусом никто не смог бы. Он разрядил мушкет в толпу вопящих дикарей, а затем пустил в дело длинноствольное оружие, как гренадерский сержант использует алебарду для выравнивания своихлюдей в линию.

Para Dios, Espaha, et Las Senoras! крикнул он.За Бога, Испанию и дам!

На судне находились шесть женщин, жены и нареченные господ из Сант-Яго. Три из них еще девственницы, и за каждую из дам капитан готов был отдать жизнь. К несчастью, не все члены команды капитана Рамиреса разделяли его благородные чувства. Некоторые отчаянно трусили еще до начала боя.

Пираты дали залп из ручного оружия, скрылись в дыму, а в защитников испанского судна посыпался град свинцовых пуль.

Fuego!^[152] крикнул капитан Рамирес Santiago! Santiago!^[153] раздался древний священный клич христианских рыцарей, с которым они изгнали из Испании мавров. Грохнул залп с испанской стороны, капитан Рамирес отшвырнул мушкет и бросился вперед с саблей в руке, чтобы принять смерть с честью.

Ему удалось прикончить одного из нападавших, проткнув его голову насквозь через разинутый в вопле рот. Он на всю жизнь оставил отметину на щеке Билли Бонса. Но Билли тут же врубил свою саблю в плечо Рамиреса, вплотную к шее, и храбрый испанец рухнул на палубу, заливая ее потоками алой крови.

Лишившись капитана, испанцы после непродолжительной мясорубки побросали оружие и запросили пощады. Долговязый Джон снизошел к их мольбам и прошелся рукоятью сабли по головам некоторых своих увлекшихся коллег по ремеслу, чтобы не дать им перерезать испанские глотки.

Флинт в недоумении следил за Сильвером. Он бы с них шкуру снял, живьем бы выпотрошил, пальцем глаза бы выковыривал, варил бы их. Он бы Флинт стер пот со лба и хлюпнул слюной. Что ж, у Сильвера свои привычки, и под его командой люди трудятся грех жаловаться. Хотя он, Флинт, и не понимает почему.

Ломай люки, ребята! прогремел Долговязый Джон.Пленных вниз, ром и вино наверх, сыры и окорока тащите!

Пираты воодушевленно завопили. Полдюжины конвойных повели пленных на бак

Долговязому Джону ура!

Ура! Ура! Ура-а!:

Капитану Флинту ура! тут же подхватил Билли Бонс.

Ура! Ура! Ура-а! прозвучало с таким же энтузиазмом.

Победители размахивали клинками, палили из оставшихся неразряженными пистолетов и мушкетов, обнимались, плясали и прыгали между усеявшими палубу обломками, сотрясая израненное судно

Затем матросы Моржа взялись за ломы и топоры и принялись крушить люки. Они вломились в каюту капитана с ее коврами, книгами и образами святых, взломали замки шкафов и ящиков. Там пираты нашли яркую ткань, нарезали ее на полосы, обмотали ими мачты и себя. Затем выволокли на палубу бренди, копченую свинину и свежие куриные яйца.

А вот и то, что лучше всего на свете: большие, прочные, окованные железными полосами ящики, а в них испанские серебряные монеты, не сосчитать! Знаменитые испанские монеты в восемь реалов, самая желанная в мире валюта.

Пиастры! Пиастры!

Дублоны! Дублоны!

Талеры! Талеры!

Восьмерики! Восьмерики! Восьмерики!!!

Слово восьмерики казалось волшебным талисманом, сдвигающим горы и унимающим штормы.

Попугай Флинта заразился общим восторгом и включился в пиратский хор желанным солистом, вызвав новый приступ восторга буйной толпы.

Пьястр-р-р-ры! Пьястр-р-р-ры!

Но оказалось, что торжество еще не достигло высшей точки. Взломав дверь очередной кладовки, пираты обнаружили шестерых дрожащих испанок. Одна из них, наиболее решительная, увидев пиратов, прижала к своему лбу маленький пистолет, нажала на спуск и ее спутниц обрызгал дождь из мозга, капель крови и осколков костей черепа. Остальных, шокированных, перепуганных до смерти, вытащили наверх, к похотливо взвывшей толпе.

Сильвер нашел еще один неразряженный мушкет и выстрелил в воздух. После этого он вразумил нескольких наиболее активных прикладом и призвал вспомнить подписанные ими Артикулы.

Не касаться женщины против ее желания! проорал он. У вас хватит денег на всех шлюх Индии и Вест-Индии.

Но на этот раз его не желали слушаться. В ответ раздалось рычание зверя, у которого отняли добычу.

Отвали, Джон! орали ему. Сгинь, или раздавим!

Бах! Бах! Флинт выстрелил из двух пистолетов в воздух, с бешеной скоростью зарядил их и прыгнул к Долговязому Джону, остановившись рядом с ним между командой и женщинами.

Кто первый? спросил он, направив стволы пистолетов на толпу.Какая падаль отказывается от своей подписи?

За Флинтом, разумеется, сразу же последовал Билли Бонс. Перед командой плечом к плечу стояли трое самых устрашающих членов команды Моржа. Тут к Долговязому Джону подступил еще и Израэль Хендс. Все, представлению конец.

Живо убери их вниз, с глаз долой, прошипел Флиит Бонсу, и тот погнал женщин к ближайшему трапу, поторапливая их ударами плоскостью своей окровавленной сабли. Грубо, конечно, но что поделаешь! В испанском Билли не стен, а по-английски дамы не понимали. Лучше разок плашмя саблей по ягодицам, чем смерть в результате грубого насилия сотен распоясавшихся самцов.

За дело, ребята! воскликнул Сильвер, желая побыстрее перенаправить внимание команды.Не оставлять же денежки без присмотра.

Но пираты еще кипели похотью и злостью. Сильвер подтолкнул Флинта локтем и сценическим, слышным каждому шепотом пробормотал:

По пять сотен на каждого выйдет, разрази меня гром! Как, капитан?

Не меньше! согласился Флинт. Нагнувшись к открытому сундуку, он захватил горсть монет и швырнул в толпу. Это вызвало оживление, суматоху, борьбу за желанные восьмерики и привело к смене настроения.

Глянь на них, Джон, нежно промолвил Флинт, Точно свиньи у корыта.

Что ж, отозвался Сильвер, они ради таких мгновений и живут Он пристально посмотрел на Флинта и подмигнул, Спасибо, друг. Я, честно говоря, не надеялся выдюжить, но Артикулы есть Артикулы.

Это точно, согласился Флинт, чувствуя себя не очень уютно под взглядом Долговязого Джона.

Вообще-то, после того, что о тебе болтают, я такого от тебя не ожидал.

Сильвер слышал о Флинте много разного, в том числе и о затеянном им кровавом мятеже на таинственном острове.

Плюнь на кривотолки, отмахнулся Флинт Я держусь того, что подписал.

Слова настоящего мужчины! похвалил Сильвер, решив судить о Флинте по поступкам и не имея ни малейшего представления об их истинных причинах.

Пыхтя и отдуваясь, поднялся на палубу Билли Бонс. Он нырнул в толпу матросов, изловил двоих, на которых, как он считал, можно было рассчитывать: Тома Аллардайса и Джорджа Мерри. Билли схватил их за шкирки и стукнул лбами, чтобы привлечь внимание. Осыпая их ругательствами и страшными угрозами, он отправил обоих вниз, стеречь испанок, вооружив каждого парой пистолетов, рожком с порохом и мешочком пуль. Потом направился к Флинту.

Выполнено, капитан, доложил Билли Бонс, коснувшись пальцами шляпы. Девки в той же конуре, со своей покойницей, и два обалдуя их стерегут, Черный Пес и Джордж Мерри.

Велика ль на них надежда поморщился Флинт, и Билли Бонс ухмыльнулся. Зрелище довольно редкое. Скорее увидишь, как в Портсмуте сходит на берег белый медведь, а пингвин за ним тащит его сундук.

Я за них спокоен, сказал Билли Бонс. Я объяснил, что отрежу им, ежели подведут.

Ладно, теперь на нижней палубе будет какой-то порядок. Хватит, позабавились, проворчал Флинт.

А с этими что? спросил Сильвер, указывая на столпившихся в кучку на баке испанцев.

Х-ха! Флинт ухмыльнулся.Чик! он резко дернул большим пальцем у себя под подбородком.

Нет! твердо возразил Сильвер.Высадить на остров, отпустить в шлюпке с парусом и провиантом Это по-английски. Но не убивать. Мы джентльмены удачи, а не пираты.

Ох! А есть разница?

Есть!

Да ну?

Есть!

Флинт вздохнул и закусил губу. Он огляделся, почесал макушку попугая, вернувшегося на плечо сразу после завершения кровопролития. В голове у него забрезжило понимание того, что Сильвер искренне верил этой ерунде насчет джентльменов удачи и искренне стремился жить по своим драгоценным Артикулам. Флинт отнюдь не дурак, он сообразил: Сильвер вцепился в свою мечту, чтобы не видеть, в кого он превратился. Джозеф Флинт считал это смешным. Но Сильвер ему нравился больше, чем любой другой встречавшийся на его пути человек. А у Флинта никогда не было друзей.

Ну, как пожелаешь, сказал Флинт, наконец, и оглядел судно от бушприта до кормы.В любом случае корыто слишком велико для продажи. Наши клиенты хотят что-топокомпактнее. Я б его сжег к чертям. Но мы вот что сделаем и он прищурился, помолчал, подыскивая слова.Как джентльмены удачи и веселые ребята, мы обдерем с него все, что можно Долговязый Джон молча кивнул. И отпустим этих придурков вместе с их бабами.Флинт повернулся к Сильверу, как будто ожидая одобрения.Что скажешь на это, Долговязый Джон?

Есть, капитан, ответил Сильвер с улыбкой облегчения, верное дело, капитан, так держать.

Команда Моржа обобрала Донью Инес, сняв с нее все, что нравилось и что можно было уместить у себя. Израэль Хендс запасся порохом и позаимствовал прекрасную курсовую девятифунтовую пушку барселонского литья, естественно, со всем ее боеприпасом. Водяному приглянулись бочки испанца, лучше сохранявшие воду, чем старые бочки Моржа, но его ждало разочарование. Люди уже настолько измотались, особенно с пушкой Хендса и ее ядрами, что послали Водяного ко всем чертям. Водяной пожаловался Флинту, но тот отправил его туда же. Флинт видел, что на сегодня предел уже достигнут. Тем более во имя дела, в которое он сам не верил.

С закатом Морж отвалил от Инес в просторы Карибики, оставив испанцев сращивать мачты, латать паруса и благодарить Деву Марию за сохраненные им жизни.

Испанцы похоронили своих мертвых, включая бедную девушку, поторопившуюся выбить себе мозг ради спасения чести. На Морже в это время царило буйное веселье пили во здравие, наяривал скрипач, настил палубы скрипел под мельтешившими в плясе босыми пятками и каблуками. Флинт нашел друга и утешал себя, что ради этого можно вытворить и глупость-другую, вроде этих жестов с испанцами. Джон Сильвер тоже нашел друга и верил, что наставил его на путь истинный, на верный курс.

Оба они ошибались, но дружба их не была фальшивкой. Каждый нашел в другом нечто жизненно важное, отсутствующее у него самою. Вместе они становились сильнее, чем взятые по отдельности, а результат дал печально знаменитую карьеру капитана Джозефа Флинта, пирата, а не джентльмена удачи.

Самое интересное заключалось в том, что мало кто осознавал истинный характер партнерства этих двоих. Мало кто понимал, что капитан Флинт не один человек. И феноменальный успех сопутствовал Флинту, лишь пока длилось это партнерство.

Глава 17

5 октября 1750 года. Лондон, Ковент-Гарден. Таверна Холланда

Глянь-ка, Фредди, сказал Алан МакКей, сахарный магнат Хрупкий эльф с троллем-страшилой на поводу.

Фредерик Бертон, владелец пивоварен, удостоил вниманием пару, оставившую гремучую булыжную мостовую и входившую в ресторан.

Чтоб меня зажарили! Это же Гаррик, актер. А что за чучело вздумал он сюда приволочь? Горилла какая-то

Возглашая, с его точки зрения, очевидное, Бертон ожидал от присутствующих полного с ним согласия, но вместо одобрения получил от одного из друзей толчок тросточкой под ребра.

Осел ты, Бертон, проворчал хозяин трости мистер Дэвид Кентербери, банкир. Это же Джонсон. Лексикограф Джонсон.

О! воскликнул Бертон, выхватывая из кармана очки, О! повторил он, насаживая очки на нос.А! И он схватил свою трость, чтобы присоединиться к приветственному грому тростей, стучавших в пол. Так гости мистера Холланда встречали отнюдь не всякого.

Как и любая большая или таверна, заведение Холланда представляет собой клуб, с членством и правилами. Вытянутый в длину зал разделен на отсеки невысокими перегородками, которые позволяют сидящим в них в каждом две скамьи и стол как сохранять некоторую обособленность, так и быть в курсе, кто присутствует в зале и кого только что впустили в дверь. А впускали сюда не каждого. Разные люди предпочитали разные клубы. У Холланда можно было встретить господ коммерсантов, ученый народ, издателей, книготорговцев, художников если, разумеется, эти последние признаны и в моде, И благородных кровей господа заглядывали к Холланду.

Но если бы сунуться к Холланду вздумалось иностранцу, сектанту или же мелкому торговцу-разносчику, он непременно услышал бы:

Мест нет, сэр! Нет, миль пардон!

Мест не было, даже если в зале пустовала половина отсеков. Прочих же, как то: солдат, матросов, ирландцев и собак отшивали руганью, презрительным взглядом, а то и пинком. Из шлюх Ковент-Гардена к Холланду допускались лишь наиболее почтенные и чистые.

Двое новоприбывших, без сомнения, имели право доступа в этот парадиз. Их приветствовали все, кто здесь присутствовал. Вошедшие сильно отличались один от другого, и приветствия восприняли по-разному. Один из них, Самюэль Джонсон, грузный господин лет сорока с лишком, но выглядевший намного старше, на голове имел старомодный физический парик, на манер поверенного в делах. Передвигался он, отдуваясь и пыхтя, раскачиваясь из стороны в сторону, потрясая увесистым задом, необъятным брюхом и несколькими подбородками. Одеждой он похвастать не мог, зато всевозможнейшими дарованиями обладал столь же необъятными, сколь и брюхом. В заведение Холланда мистер Сэмюэль Джонсон ступил впервые.

Второй вошедший, Дэвид Гаррик, наимоднейший актер, молодой, мелкий, в сравнении с Джонсоном просто прыткий кроха; очень, опять же в отличие от Джонсона, аккуратный, одетый в жилет с золотой вышивкой, шелковый сюртук с кружевными манжетами и воротом, также отделанным кружевами. В общем, он был прямой противоположностью Джонсону, если судить по внешности. И парик на нем по моде с буклями по бокам и косицею сзади, с лентой, завязанной кокетливым бантиком. Знаменитый актер имел весьма приличное состояние, его принимали с распростертыми объятиями везде, в том числе и здесь, в клубе-таверне Холланда, но не из-за его богатства, а благодаря неоднократно выказанной им остроте ума и языка.

Гаррик, Гаррик! гремело со всех сторон.К нам! Сюда, сюда!

Гаррик улыбался во все стороны, разводил руками и, наконец, все с той же улыбкой на сахарных устах, повернулся к Джонсону. Тот тоже попытался продавить улыбку сквозь жировые складки физиономии и наугад ткнул рукой в направлении МакКея и Бертона.

Джентльмены, произнес Гаррик, усаживаясь.С большим удовольствием пользуюсь случаем представить вам господина, который вскоре подарит миру несравненный словарь нашего возлюбленного языка.

О, сэр! почтительно выдохнул Бертон, пожимая пртянутую ладонь с трудом втиснувшегося за стол ученого. Весь Лондон ожидал выхода в свет великого творения Джонсона, над которым он трудился один-одинешенек и который, как известно каждому честному британцу, оставит далеко позади знаменитый словарь французского языка, выпущенный после десятка лет хлопот бесчисленными Docteurs de lAcаdemie Francaise^[154] (много ли от них проку!).

Сэр прохрипел Джонсон, сминая пальцы бедного Бертона, как использованную салфетку.

Мистер Джонсон, продолжал Гаррик, позвольте представить вам мистера Бертона, знаменитого пивовара, и мистера. МакКея, плантации которого на Ямайке дают половину сахара, потребляемого в Лондоне.

Сэр! МакКей улыбнулся в ответ на комплимент.

Плантатор, сэр? Джонсон повернул в сторону МакКея глазные яблоки, не шевеля грузной головой. Сахар благороднейшая из травок. Изысканная сласть, извлеченная из простейшего растения.

Как продвигается ваш словарь, мистер Джонсон? спросил Бертон.Когда мы его, наконец, сможем взять в руки? Он глянул на Гаррика.Сей джентльмен постоянно его цитирует. Бездна остроумия, сэр, мы просто с ног валимся со смеху.

Остроумия? Джонсон насупился.Моя цель учить, а не развлекать.

Вы скромничаете, сэр, возразил Бертон.Скажем, определение дерева мне просто врезалось в память: крупная трава, достигающая высоты непомерной, сделанная из древесины.

Окружающие дружно захохотали. Снова грохнули в пол трости.

Хм издал какой-то неясный звук Джонсон, шевеля губами и пальцами, обуреваемый смешанными чувствами. Что ж, кому не приятно, когда его так приветствуют, хотя и не вполне заслуженно. Нет-нет, сэр Дэвид, это твои импровизации Ты искажаешь мои простые, ясные строки, шалопай. Ищешь славы за мой счет Светишь отраженным светом, как луна А я борюсь, чтобы засиял свет солнечный

Гаррик рассмеялся.

Вы совершенно правы, сэр! Каюсь и не отпираюсь, приношу свои искренние извинения!

Как мистер Гаррик хорошо знает, продолжил Джонсон, не сердясь, но и не желая оставлять недоразумение невыясненным, в словаре определение приведено следующим образом: крупное растение со стволом, из древесины состоящим, достигающее значительной высоты.

Верно, сэр, согласился Гаррик.Но ведь совершенно не смешно.

Мальчиком Гаррик учился у Джонсона, и Джонсон на него никогда не сердился. Вот и сейчас он рассмеялся, и в течение получаса присутствующие у Холланда наслаждались обществом ученейшего мужа Англии. Но вскоре проявилась и другая сторона Джонсона, непримиримого спорщика, бойца, не привыкшего уступать противнику ни пяди земли, ни слова, ни понятия.

Как, сэр? Что вы имеете в виду? возмутился Джонсон, когда разговор коснулся Вест-Индии и МакКей принялся клясть на чем свет стоит море и тех, кто им пользуется.

Я всего-навсего обругал всех моряков, а славный флот короля Георга дважды, охотно пояснил МакКей, вообразивший, что Джонсон по рассеянности не расслышал его слов.

Джонсон побагровел. Патриот до мозга костей, он не желал, чтобы в его присутствии оскорбляли служивых Его Величества.

О-о-о, нет! застонал Гаррик, приведший Джонсона, чтобы сделать его завсегдатаем клуба Холланда, а вовсе не для скандала. Буря! Сейчас грянет шторм! Гаррик замахал руками МакКею, но тот продолжал, как ни в чем не бывало:

Видите ли, сэр, все моряки делятся на мерзавцев, которые грабят, и трусов, позволяющих себя обокрасть. И все это на глазах офицеров королевского флота, которым на происходящее просто наплевать.МакКея можно было понять. Он переживал личную трагическую потерю. Потерю любимого груза, отобранного у него пиратами. Он раздраженно стукнул кулаком по столу.Честного коммерсанта грабят как ни в чем ни бывало. Неудивительно, что ни один приличный человек не хочет идти в моряки!

Ерунда! рявкнул Джонсон.Совершенно напротив! Приключения! Романтика бескрайних океанских просторов! Китайские шелка, меха Америки! Нет, сэр, кто на море не бывал, мира не видал.

Да бросьте вы! Вы не знаете, о чем говорите.

Я знаю, что есть люди, которые много говорят, но боятся дел!

Дел?.. А что я могу сделать?

Сражаться, сэр!

Как?

Не мечом, так деньгами. Снарядите боевой корабль!

Да что вы! Знаете, во что это обойдется? Такой расход! Одних убытков сколько несем

Тогда, сэр, черт бы драл вас, а не славных моряков короля Георга, вас скрягу, шотландца, ирландца, испанца

Теперь побагровел мистер МакКей, а Гаррик быстро втиснулся между спорщиками и положил ладонь на обширное предплечье Джонсона.

Сэм, умоляю, ради бога. Мы среди друзей, не нужно шума.

Джонсон обмяк и осел на скамейку, ворча что-то себе под нос.

Мистер МакКей, продолжил миссию миротворца Гаррик. Давайте все забудем. Сэм Джонсон национальное достояние, не надо его обижать. Кроме того, он мастак палить из пистолетов, А не попадет пулей, так рукоятью сшибет.

Но МакКея так просто не возьмешь. Он махнул рукой, подзывая подавальщика.

Принеси-ка мне мадридскую газету, милый.

Клиентов Холланда баловали не только английской прессой, но и доставленной из главных европейских столиц. Конечно, пока они прибывали в Лондон, проходил не один день, а то и неделя, но что поделаешь, путь неблизкий.

Гляньте на это, сэр, мирно предложил МакКей, разглаживая на столе весьма уже зачитанную, помятую газету.

На что, сэр? проворчал Джонсон, все еще хмурясь.

Вот, здесьМакКей подсунул газету Джонсону, и тот поднес ее поближе к своим подслеповатым глазам.Вот, вот Перевести, сэр?

Нет, благодарю, сэр. Джонсон не слишком разбирался в испанском, но латынь читал бегло, как и ряд других языков, поэтому без усилия понял, о чем сообщалось в заметке.Что ж, похоже, пират-англичанин захватил испанское судно по названием Донья Инес де Вильяфранка и, удалив с него несколько тонн серебра, отпустил с миром

Вот-вот! торжествующе закивал головою МакКей.Гнусный разбойный акт!

Ничего подобного, сэр! прогремел Джонсон.Такого рода деяния возвеличивают Британию и заставляют дрожать наших врагов.

Верно! раздалось из соседних отсеков. С Испанией в описываемый момент Британия не воевала, но вскоре, так же точно, как лето следует за весной, вспыхнет новая война и с Испанией, и с Францией тем более с Францией. Согласно естественному течению событий в мире. Как же без войны!

Да! продолжал Джонсон, ободренный поддержкой.Такие люди, как эти, он хлопнул дланью по странице, источник, из которого наша страна черпает силу. Силу, питающую нас морской торговлей и защищающую от вторжения на наш благословенный остров. Эй, малый! заорал Джонсон подавальщику.Вина! Мы выпьем во здравие этого славного корсара как, бишь, его где тут а, вот! Флинт! Флинт его зовут! За успех Флинта и славу Англии, джентльмены!;

За успех Флинта и славу; Англии! загремело со всех сторон.

Честно говоря, Джонсон спорил не ради убеждения, а ради спора, он о Флинте к следующему утру и думать забыл. Однако присутствовавшие хорошо запомнили слова лондонской знаменитости. На следующий день в половине таверн Лондона, а немного позже и за его пределами пили за здоровье морского волка, героя Британии капитана Флинта, вчерашнего (то есть прошлогоднего) мятежника и преступника, бросившего юного Гастингса на произвол стихии. Много, много нашлось простаков на благословенном острове, не представлявших, насколько им повезло, что они не встретились с этим славным героем Британии.

Глава 18

10 июня 1752 года. Река Саванна. Борт Моржа

Билли Бонс пребывал в лучезарнейшем расположении духа. Морж направлялся вниз по реке, мимо острова Тайби, в океан. Билли Бонс хмыкал и ухмылялся, а если и давал кому-нибудь по загривку или по макушке, призывая к исполнению служебного долга; то в высшей степени добродушно и по-отечески.

Тяни; триста якорей вам в зад! Гр-р-реби, сучьи блохи! последнее сердечное напутствие относилось к гребцам шлющей, отряженной прямо по курсу с якорем. Так стали продвигать судно, когда вдруг подло стих хилый ветерок. Билли Бонс резвился, щелкая моряков по ушам и сшибая зазевавшихся в распахнутые люки. И вся команда, все палубные, подпалубные и марсовые^[155] радовались вместе с Билли Бонсом, разделяя его прекрасное настроение.

Причина бодрого самочувствия Билли крылась в проведенной на берегу неделе, в течение которой он предавался разгулу с местными девами страсти, высасывая содержимое кружек и бутылок. Апогеем праздничной недели стала призовая схватка мистера Бонса с сержантом местного гарнизона, самым крепким, как гласила молва, кулаком американских колоний. Громадная толпа зрителей собралась ночью, при свете факелов, следить за боем на Западном лугу, при самой бухте.

Не прошло и двадцати пяти раундов, как сержант начал выказывать первые признаки усталости, и Билли Бонс пошел на абордаж. Уложив противника изящным броском через пупок, Билли принялся выбивать у него камни из почек. Сухопутные гарнизонные крысы бросились на помощь своему вождю, уволокли сержанта и стали его откачивать.

Оживленный десятком ведер холодной воды сержант вернулся на очищенный бравыми дубишциками ринг, но боевой дух его уже подувял, тело обмякло, и за каких-то пять раундов Билли Бонс вмял его в истоптанную траву. Возбужденный победой Билли залил жар, влив в нутро с четверть дюжины бутылей французской медовухи. Затем он удавил бифштексы общим весом этак на полпорося-трехлетка и поимел неустрашимую мисс Полли Поттер с такою основательностью, что она, говорят, трое суток после этого не могла отдышаться.

Но главная причина радости мистера Бонса заключалась в том, что весел был капитан. Флинт, а этот широкомордый придурок с соломой вместо волос, Джон Сильвер, наоборот, свой минный нос повесил. Когда Билли увидел черную девицу, которую капитан доставил на борт, он присвистнул, оценив ее стать. Вообще-то он к черным относился прохладно; даже готов был платить больше, чтобы только взять белую на худой конец, метиску. Но эта, надо признать, хороша, даром, что черная. Фигурка, как склянка песочных часов, все при ней. Смазливая. Глаза, что фонари штормовые. Волос тоже хоть; сети плети. Не один Билли Бонс ее видел, и все того же мнения.

М-да, баба на корабле Билли поджал губы. Не дело это, не дело Добра не жди Особенно с такой бабой. Но Флинт капитан Гм Да, Флинт, конечно, капитан, но и Сильвер тоже, вроде. Два командира на судне еще хуже, чем одна девица Что ж, она Флинта имущество, на нее никто лапу не наложит, и подумать-то не посмеет никто. Флинт этого не потерпит. Да и он, Билли Бонс, коли заметит посягательство на капитанское имущество

Морж тем временем обогнул остров Тайби и вышел в открытое море. Ветер поднялся неумеренный, Билли свистнул народ, чтобы парусов поубавить. Зашлепали пятки, завопил боцман, появился на палубе Флинт и озарил Билли Бонса широкой улыбкой. Этот простой знак внимания господина привел рабью душу Билли в дикий восторг. Его простое, грубое сердце подпрыгнуло в небеса, и радость простерлась до горизонта.

П од ногами Бонса тем временем жили, трудились, напрягались деревянные-конструкции ладного судна, команда спускала хлопающие, трепещущие на ветру паруса, в небе кружили, взмывали и пикировали чайки. Ветер швырял в лицо пену, брызги и водяную пыль, море дышало свежестью и новизной.

Каждый моряк знает это ни с чем не сравнимое возбуждение, охватывающее душу, когда земля остается за кормой, а впереди открывается целый мир.

Килли Бонсу это ощущение знакомо не хуже, чем другим. Чтобы испытать его, люди идут в море, а жалких сухопутных крыс, которым это чувство известно дишь понаслышке, презирают.

Флинт подошел, остановился возле Билли Бонса и рулевого у румпеля. Он окинул взглядом паруса, затем склонился к нактоузу, изучая показания компаса.

Неплохо, мистер Бонс, похвалил Флинт. Рулевой, курс?

Юго-восток, капитан;

Неплохо, неплохо.

Билли Бонс радовался доброму расположению духа капитана. Он понимал причину блаженства Флинта и ухмылялся, представляя, что бы он сам вытворял с этой черномазой девкой, достанься она ему. Билли ни мгновения не сомневался, что капитан делает с ней то же самое, только наяву. Бонс облизнулся, пройдясь в воображении по рельефам Селены и особо выделив две выпуклости спереди выше талии и две сзади пониже.

А, Джон! воскликнул Флинт, завидев приближающегося Сильвера.Иди сюда, побеседуем, я по доброму разговору истосковался.

Есть, сэр! бодро отозвался Сильвер, и эта его вечная живость резанула Бонса по сердцу, как острым ножом. Почему бы капитану не завести добрый разговор с ним, с Билли Бонсом? Что он, рылом не вышел?

Счастливого расположения духа как не бывало, затопила душу Билли ревность ребенка, лучший друг которого увлекся кем-то другим. Точнее, злобный другой завлек обманом его лучшего друга. Бонс любил Флинта. Так сын любит отца или патриот страну родную. Для Билли Флинт был самым умным, самым быстрым, самым красивым А как он умеет страху нагнать на всю эту шушеру включая и его самого! Бонс восхищался Флинтом, а что Флинт обращался с ним, как со скотиной, ну Флинт так со всеми обращался. Кроме

Чего Билли Бонс не мог понять, так это почему Флнпт воспринимает этого Сильвера как равного. Ничего же в этом Джоне Сильвере нет, что заслужило бы уважение Флинта! Бонс ухмылялся, глядя на Сильвера. Но при этом следил, чтобы Долговязый Джон не заметил его ухмылки. Поэтому Билли отворачивался, а то и к борту отходил, рассматривая море.

Чем на берегу занимался, Джон? спросил Флинт.

Отдыхал и развлекался, согласно правилам судового распорядка и нашим славным Артикулам,И оба они, Флинт и Сильвер, рассмеялись. Ладно рассмеялись, одновременно. Билли Бонс аж зубами скрипнул от такой слаженности.

Флинт, правда, тут же горестно вздохнул:

А я с Нилом-ирландцем торговался, все жилы он из меня вытянул, скряга

Кто ж лучше тебя с этим справится, Джо, уважительно заметил Сильвер, и они снова рассмеялись. Бонс себе места не находил, их удовольствие ему глаза резало. Но тут его уши уловили какой-то неясный шорох. Волна беспокойства пробежала по палубам.

Чтоб мне рулевой поперхнулся и захрипел, выпучив глаза. Бонс повернулся в направлении его взгляда.

Медузу мне в печень! только и смог вымолвить он. Чернокожая девица маячила у кофель-планки,^[156] придерживаясь, чтобы устоять на ногах. Волосы она обмотала темно-алым шелковым платком, верхнюю часть ее тела прикрывала рубаха, нижнюю короткие матросские штаны. Одежка принадлежала одному из судовых пацанов, двенадцатилетнему недоростку, и больше всего подходила ей размером. Штаны, однако, кончались, не дотягивая до колен, рубаха вследствие недостатка пуговиц оказалась весьма-открытой на вороте и гораздо ниже. В общем, без покровов осталось намного больше ее черной бархатной кожи, нежели было полезно для общего блага.

Движение судна ее явно беспокоило. По мимике девушки Билли видел была б она белой, он бы и по цвету лица смог это понять, что содержимое ее желудка вот-вот последует за борт. Он скосил один глаз на команду и увидел, что на это явление вылупились все находившиеся на палубе члены экипажа. Подоспели и те, кто был внизу, вызванные товарищами.

Бонс почуял, что у него выпучиваются не только глаза, но и кое-что в штанах. И это после нескольких суток берегового разврата, обычно оставлявшего его удовлетворенным на многие недели! Билли готов был даже пересмотреть свое отношение к чернокожим девкам. Ведь капитан-то лучше знает толк Да, капитан настоящий мужик, парень что надо, промаху не даст. Билли Бонс покосился на Флинта. На лице того играла самодовольная усмешка. Ему нравилась реакция команды.

Селена, дорогая! крикнул Флинт.Пожалуйте на корму.

По ее первой реакции Билли понял, что Селена не знает, что такое корма и где она находится. Но Флинт сопроводил свой призыв приглашающим жестом, и Селена проковыляла к нему. И тут Бонс пережил приятный сюрприз. Сильвер скис, нахмурился и скривился набок. Кто-то и Билли Бонс сразу догадался, кто запустил Сильверу в задницу пинту горчицы. Бонс постарался, чтобы расплывшиеся в улыбке щеки не закрыли ему глаз, он не хотел ничего упустить.

Селена, приступил к процедуре знакомства Флинт. Он вел себя как флагман эскадры, к которому прибыла герцогиня.Позволь представить тебе моего квартирмейстера и доброго друга мистера Джона Сильвера.

Билли Бонс увидел, что лицо девицы исказила гримаса, нос сморщился, а руки взметнулись и уперлись в бедра

Х-ха! выдохнула Селена, и Билли затаил дыхание. Режь его, жги, засоли ошкуренным, если сейчас не произойдет что-то очень смачное! Черная девка смерила Долговязого Джона Сильвера взглядом боцмана, поймавшего фор-марсового забулдыгу за обшариванием сундуков товарищей по команде. А Сильвер-то, Сильвер! Он только ежился, моргал да шнырял глазами меж нею и кэпом. Билли невольно фыркнул от удовольствия и, сделав вид, что ему пора сплюнуть табачную жвачку, побежал к борту. Однако быстро вернулся, чтобы не пропустить самого интересного.

Ты чего, Джон? удивился Флинт.

Мы уже встречались, сказала девица.

Да, встречались, подтвердил Сильвер.

А, в Саванне, понял Флинт.

Да, в Саванне. В лавке Чарли Нила, уточнила черномазая чертовка Ваш друг, сэр, принял меня за другую. Не за такую, какая я есть.

Ну, наглая тварь, подумал Билли Бонс, но, с другой стороны, она же прекрасно сознает, кто ее покровитель.

Я, мисс, искренне сожалею об этом недоразумении, готов поклясться на Библии, выдал Сильвер девице и повернулся к Флинту. Джо, на пару слов

Флинту, однако, было не до слов. Не в состоянии ничего сказать, он безудержно захохотал. Попугай заквохтал, защелкал клювом, захлопал крыльями. Флинт бил себя по ляжкам, потом стащил шляпу, принялся обмахиваться, вроде бы успокоившись, однако вдруг снова заржал, закачался и затопал ногами. Смеялся Флинт увлеченно, не остановишь.

Ох, Джон, смог он, наконец, выдавить между приступами смеха, значит, мы оба охотились за одной птичкой, но я оказался быстрее.

Нет! вспыхнула девица.

Нет, выдавил Сильвер.

Нет? усомнился Флинт.

Надо бы поговорить, Джо, сказал Сильвер.Женщина на борту худшее, что можно вообразить, это верное несчастье.

Билли увидел, как лицо Флинта мгновенно помрачнело Глаза капитана округлились и побелели недобрый признак.

Значит, Джон Сильвер призывает меня к ответу?

Да, Джо.

Что ж

Они уставились друг на друга так, словно никого не было на ми ли вокруг. Момент для обоих неприятный и мучительный. Что же станет с их дружбой? Флинт встряхнулся, выдавил из себя улыбку и даже попытался рассмеяться. Недобрый вышел смех. Но он хлопнул Сильвера по плечу.

Джон, друг, не будем ссориться.

Ни за что не будем, помотал головой Сильвер, тоже стремясь вернуть утраченные позиции.

Вот и ладно, сказал Флинт, улыбаясь почти нормально.

Но переговорить надо, капитан, сказал Сильвер, глядя на Селену. Глаза Флинта снова округлились, но он овладел собой.

Ладно. Что не вылечить, то надо терпеть, как доктора говорят. Флинт повернулся к Билли.Селена, дорогая, позволь тебе представить мистера Бонса, моего первого помощника.За взгляд, каким она удостоила Билли Бонса, он в иных обстоятельствах врезал бы так, что она бы за борт улетела.Мистер Бонс, леди Селена моя подопечная. Я поручаю вам проследить, чтобы она не потерпела никакой обиды, чтобы команда оказывала ей всяческое уважение.

Есть, сэр! рявкнул Бонс. Ха, подопечная! Подстилочная, ха-ха! Ладно, молчим. Флинт сказал Билли обеспечит. Можешь на меня положиться, капитан, добавил он, чтобы и до этой черномазой дошло.

Уверен в вас, мистер Бонс. Уверен. А теперь, Джон, давай уладим наши проблемы за стаканчиком рома, как добрые друзья. Идет?

Всем сердцем согласен, капитан!

И оба отправились в кормовой салон. Билли Бонс снова упал духом, увидев, как они мирно удалились, но позже несколько развеселился, когда до него донеслись возбужденные; голоса. Очевидно, иллюминаторы флинтовой каюты были открыты для проветривания. Коли к фальшборту^[157] подойти да башку свесить, то и слова можно разобрать Да вот, капитанскую игрушку стеречь надо.

Девица все еще нетвердо держалась на ногах, хваталась за что ни попадя, чтобы не упасть, но страху не проявляла. Крепкая штучка. Билли Бонс следил за Селеной, а она озиралась с каким-то идиотским, непонятным нормальному моряку любопытством, как будто марселя^[158] от стакселя^[159] отличить не могла. Тут, однако, какие-то колеса в мозгу Билли Бонса со скрипом провернулись, и ею озарило: да она и вправду не могла! Ведь рабов на плантациях не обучают морскому делу

Жаль, не подслушать ему, о чем ругаются эти двое в капитанской каюте. Придется или ходить нянькой за этой девкой, или обойти судно и внушить каждому, что с ним случится, если посягнет на капитанское имущество Да еще и вдолбить им, что эта черная девица и есть капитанское имущество, а не кошка какая-нибудь приблудная.

Билли Бонс зарысил по шканцам,^[160] чтобы побыстрее справиться с задачей и вернуться. Может, что и подслушать удастся Однако с удивлением обнаружил, что команда не обращает никакого внимания на девку Флинта. Другая новость обогнала мистера Бонса и уже распространилась по судну все гадали, чем закончится раскол между Флинтом и Сильвером. А ведь тут было над чем призадуматься. Бонс и сам бы сообразил, кабы не нечестивая радость, вызванная выходом Сильвера из милости капитана.

За которого, мистер Бонс? спросил Бешеный Пью, вынырнув из своей темной, освещенной хилым фонарем каморки с парусным оборудованием и инструментом для шитья и починки парусов. Вокруг ни души, но Пью все равно огляделся, выискивая глаза и уши. Он вонзил в руку Билли Бонса свои костлявые пальцы так он всегда поступал с собеседником, нагоняя ужас на любого. Билли показалось, что Бешеный Пью испуган, хотя трудно было определить точно. При возбуждении глаза его начинали дергаться так сильно, что в них почти невозможно было вглядеться.

Убери свои крючья, придурок! Билли Бонс выдернул руку из хватки тонких, но цепких пальцев Пью,Какого хрена тебе надо? Что которого?

Флинт или Сильвер? От волнения валлийский акцент Пью проявился явственнее.

Идиот, отрезал Билли Бонс. Совсем рехнулся, ржавая парусная игла.

Мистер Бонс прочитал Бешеному Пью правила обхождения с чернокожими девицами, буде таковые встретятся ему на судне, и потопал далее. Но следующим на его пути оказался Израэль Хендс, вышедший от своих порохов и ядер, а Израэля Хендса бешеным никак не назовешь, и не дурак он вовсе, собака.

Плохи дела, Билли, изрек Израэль Хендс с похоронным выражением.

Ну, что еще? спросил Бонс, стойко делая вид, что ничего не понял.

Да вот Флинт и Сильвер Если они разойдутся курсами, то и команда, сам понимаешь

Вот уж нет. Кто посмеет отстать от Флинта?

Да, верно, без особенного энтузиазма согласился Израэль Хендс.Кто посмеет?

Вот так, припечатал Билли, убеждая себя, что исчерпал тему.

Будем надеяться, что все уладится, мистер Бонс, сказал Израэль Хендс. Или никто не отважится койку подвесить все будут бояться, что снизу ножом нырнут. А спать-то моряку надо, сам понимаешь.

Бонс подумал и тряхнул головой.

Нет, только не на Морже. Мы береговые братья и все такое.

Да, верно, согласился Израэль Хендс и с этим.Верно говоришь, мистер Бонс.

Но утешала Израэля Хендса, корабельного пушкаря, не сомнительная правота мистера Бонса, а то, что он сам спит не в подвесной койке, а на прочном, основательном рундуке, сколоченном из толстых досок.

Глава 19

8 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Моржа

Долговязый Джон обливался потом, его била дрожь. Судно раскачивалось на волне, вызывая у него, не знавшего, что такое морская болезнь, тошноту. Он с трудом подавлял рвотные позывы, хотя бриз был ровным, а Морж держал курс с благопристойностью хорошо воспитанной девушки, следующей по городской улице, не сворачивая и не вертя головой.

Народ вокруг радостно вопил, подбадривая его.

Бодрей, Джон!

Смелей, Джон!

Отлично, приятель!

Давай, Долговязый Джон!

Флинт со своим проклятым попугаем тоже был тут и вроде бы также искренне подзадоривал. Билли Бонс и люди Флинта смешались с людьми Долговязого Джона, все орали и свистели, топали и хлопали, все были заодно.

Долговязый Джон задержал дыхание. Сосредоточившись, он оттолкнул руку доктора Коудрея с одной стороны, с другого боку липкую лапу Джобо. Напряг спину, прижатую к фальшборту у вант грот-мачты, оттолкнулся Вперед! С новым костылем под мышкой справа. Храбрый шаг, не первый храбрый шаг в его жизни. Бух! Шарк Бух! Шарк Два неуверенных шага. Толчок подмышку, толчок конца костыля о палубу Два одноногих шага и два болезненных нырка, а потом падение в подхватившие его сильные руки моряков, скопившихся вокруг грот-мачты.

Ура Долговязому Джону! орали они Виват Долговязому Джону!

Его хлопали по плечам, по спине, жали руку. Коудрей снова подхватил его, Селена отодвинула в сторону Джобо и поддерживала Сильвера, обхватив вокруг пояса. Он чувствовал тёпло и упругость ее тела, вдыхал ее запах

Спляшем, Джон! гаркнул кто-то, и все снова дружно заржали.

На клотик влезу, попытался произнести Джон, но с губ сорвалось лишь неясное бормотанье, сопровождаемое вымученной улыбкой.

Все, все, на сегодня довольно! повысил голос Коудрей.Плотник! Черный Пес подошел к хирургу.Хорошо сделано, но чуть длинновато. Дюйм убрать, и завтра еще разок попробуем. Он повернулся к Долговязому Джону. Не жестко, мистер Сильвер?

Жестковато

Подушечку надо помягче А теперь в постельку, сэр. Отлично сегодня потрудились, но достаточно. Отдыхать.

Его проводили к корме, помогли улечься в подвесную койку, пристроенную в тени, с бочонком вместо стола и еще одним вместо стула для того, кто захочет посидеть рядом и составить выздоравливающему компанию.

Устроив Долговязого Джона, хирург и Джобо удалились, остальные занялись делами, ибо безделье на борту Моржа не поощрялось. Флинт, Билли Бонс и Долговязый Джон следовали порядку, заведенному прежними капитанами. К удовольствию Джона, Селена осталась и села рядом, возле его головы, чтобы легче было разговаривать. Улегшись, он почувствовал себя лучше. Дурнота прошла, вернулась бодрость духа, подпитываемая сознанием нового свершения, двух первых шагов, пусть и с деревяшкой. Долговязый Джон ощутил себя мужчиной, он жадно впитывал темноту глаз Селены, любовался ее выпуклостями под обтягивающей одеждой

Разрази меня гром, думал он Как будто, чтобы детей делать, ноги нужны. Какая разница, сколько ног? И деньжата в банке отложены

Зачем ты вздоришь с Флинтом? спросила она, прервав ход его мыслей.

Ты о чем, дитя? Но Долговязый Джон понял, что она имела в виду.

Когда ты в первый раз вышел на палубу, у вас с Флинтом вышла неприятная стычка. Я не слепая. Зачем?

Долговязый Джон вздохнул.

Пошевели мозгами, милая. Вот он, а вот я. Выбирай. А Морж тем временем ползет к его гнилому острову. И он там вытворит то, что задумал.

Селена удивилась.

Почему ты не хочешь, чтобы Флинт оставил там добычу? Почему ты всегда придираешься к капитану и ищешь ссоры? Постоянно

Нет, не я ищу ссоры.

Наверное. Но ты его заводишь.

Может быть, и завожу. Но какой смысл зарывать золото, если есть банки, которые от золота не откажутся. Более того, они за него деньги платят, проценты. Чем плох Чарли Нил? Он же не какой-нибудь скупщик краденого. Его и в Чарльстоне знают, и в Нью-Йорке, и даже в Лондоне. Он хоть скряга, но честный торговец. Вот я и предлагаю: словечко Чарли, и все будет устроено, чуток там, чуток тут, и нигде слишком много.

Ну-ну. А в руках у тебя останутся одни бумаги. Бумаги и на них всякая писанина вместо золота.

Чтоб меня черти драли! Зря ты смеешься. Писанина всякая бывает. Бумаги это закон, приговоры и помилования, бумага пеньковый галстук. В словах сила, дорогая!

Это ты так говоришь.

Чтоб мне лопнуть! Я дело говорю. А ты слушай.

Ну, слушаю.

Флинт утверждает: зароем золото и нет его на судне, и нечего нам бояться. Так он говорит?:

Так.

И еще он говорит: а потом мы еще добудем и; тоже закопаем. А когда накопим гору, все разделим и разбежимся. Так он говорит?

Ну, так. И чем тебе это не нравится?

А ты когда-нибудь слышала о джентльмене удачи, который бы молниеносно не спустил все, что попало ему в руки?

Да хоть ты, к примеру.

Умная больно! Я не в счет. Я не такой. Не я выбрал эту жизнь.

Флинт тоже не такой.

Флинт совсем иначе не такой. Он живет ради момента. У него какой-то нечистый план. Это я понял, меня не проведешь. А половину команды, этих олухов, он как будто заколдовал,Долговязый Джон вздохнул.И, сдается мне, тебя тоже.

Капитан Флинт джентльмен!

Вот балда! Опять за свое.

Он джентльмен!

Еще чего!

Ну, знаешь, для меня он джентльмен, и побольше, чем некоторые!

Долговязый Джон вскинул глаза к небесам и зарычал от сознания собственного бессилия. Конечно, он не забыл кладовки в питейном заведении Чарли Нила, не забыл своего поведения, и в голове промелькнула абсурдная мысль, что он готов и второй ногой пожертвовать, чтобы все изменить.

Что до Флинта и его плана зарыть сокровища если он не смог убедить в пагубности этой затеи Селену, сообразительную, умеющую слушать и слышать, то как, скажите на милость, вбить это в головы его товарищам по команде, которые развесили уши и верят всему, что врет им хитрый Флинт? Он вздохнул.

Да поможет Бог каждой живой душе на борту, подумал Долговязый Джон.Ибо я не знаю, что предпринять.

Глава 20

10 июня 1752 года. У берегов Джорджии. Борт Моржа

Громадное деревянное чудовище, на палубу которого Селена ступила в устье реки Саванны, поразило ее своей необычностью. Еще больше дивилась она, когда судно вышло в океан. В ее возрасте и неудивительно полное незнание о море, матросах и кораблях. Поэтому она какое-то время безвылазно сидела в просторном, но жарком кормовом салоне, пока, наконец, ей не стало невмоготу переносить это добровольное заключение.

Поначалу Селену все время давил страх. Она боялась необъятного океана с его волнами, то мелкими, то вдруг выраставшими и достававшими до ее убежища. Океан мог бы, если бы захотел, сожрать даже этого деревянного монстра со всеми его обитателями. Селена боялась тошноты, постоянно одолевавшей ее; но она боролась с нею всеми силами. А больше всего Селена страшилась дикарей, шлепавших пятками по палубам Моржа. Пираты! О них она много слышала в Саванне.

Чарли Нил называл их рейдерами-трейдерами,^[161] но их разбой считал свободным промыслом. И платил командиру гарнизона, мэру, таможенному инспектору, советникам много кому платил Чарли Нил, чтобы прикрыть глаза, уши и рты, чтобы не приключилось помех на пути его свободного промысла. Нет, конечно же, это не те самые страшные пираты, которые насиловали женщин, отрезали им груди, сжигали живьем, продавали мужчин в рабство в Бразилию, на малярийные острова Карибского моря, где люди быстро умирали от болезней, где их морили голодом и насмерть забивали плетьми.

Селена согласилась на предложение Флинта, потому что он показался ей очень милым. Вежливым, добрым, чистым. Она таких никогда не встречала. Да и какое будущее ожидало ее в Саванне? А вдруг бы Чарли Нилу вздумалось, что выгоднее выдать Селену семейству Делакруа, чем пользоваться ее услугами. Тем более что она не хотела торговать самым выгодным товаром, своим телом. Но то, что выглядело привлекательным там, в Саванне, оказалось вовсе не столь приятным посреди неспокойного океана, на борту болтающегося на волнах судна, в удалении от прочной земли. А вдруг пираты в море совсем не такие, как на суше? В Саванне это были обычные люди обычные мужики с нормальными желаниями. А здесь?.. Но Селена преодолела все страхи и выползла на свет.

Наверху ей сразу стало лучше. Тошнота прошла, ветер освежал, жара стояла вполне сносная, воздух был чистым. Да и судно в море выглядело прекрасно. Все натянуто, прилажено, все аккуратно, пристойно. Высоко-высоко вздымаются две мачты, на них раздуваются паруса, изящно выгибаются Судно бежит!

Оно больше дома, больше дюжины телег. Полным-полно людей, всяких веревок и палок сложная машина. А как быстро оно движется!

Зрелище настолько ее захватило, что она не сразу увидела судовую команду, которой только что боялась. Но они-то девицу заметили сразу.

Селена! раздался голос, и она увидела Флинта, стоявшего неподалеку, на возвышении, с большим зеленым попугаем на плече. Флинт звал ее, приглашал подойти. А рядом с Флинтом находился Долговязый Джон. Последние страхи выгнала вспыхнувшая в ней при виде Долговязого Джона злость. Она подошла к Флинту, Сильверу и еще одному здоровенному чурбану в синем сюртуке, таком же, как на Флинте. На этого она решила не обращать внимания.

Одного взгляда на физиономии Флинта и Сильвера хватило, чтобы осознать, что оба они ее жаждут. Она сразу поняла, что добром это не кончится. Она также попыталась поразмыслить, что из этого последует для нее, и еще: кого бы из них она предпочла. И кроме того она уяснила, что они друзья и ссориться не хотят. Флит и Сильвер скоро ушли прочь, куда-то в брюхо корабля, чтобы никто не видел, как они ругаются, а ее оставили осматриваться на этой удивительной посудине.

Составивший ей компанию здоровенный урод в синем сюртуке везде следовал за нею и орал на всех, чтобы ее не трогали. Это немного успокоило Селену, хотя странно было, что у него два имени. Его звали мистер Бонс, но некоторые величали его мистером Старпомом. Но все знают, что моряки народ странный. Может быть, у остальных тоже по два имени.

Вскоре Селена выучилась жить на судне. Флинт добыл для нее более или менее сносную одежду и обходился с нею, как с леди. Каждый вечер она принимала ванну, но после ванны он ее не навещал. Он к ней вообще не прикасался! Разговаривал с ней, обедал в ее компании и все. Селена дивилась, но спрашивать остерегалась

Остальные, конечно, думали, что он разговорами не ограничивается, а каждую ночь, а то и каждый день утоляет похоть Селена понимала это не только по взглядам от нее не слишком скрывали едких реплик, хотя и делали вид, что скрывают. Еще удивительнее, что Флинт, оказывается, и хотел, чтобы все думали, будто у них с Селеной бурная сексуальная жизнь Но на деле Флинт с ней ни-ни! Все время как с графиней, каждый вечер ванну, и не обычной забортной водой она мылась, как остальные Все те первые недели Селена считала, что Флинт настоящий джентльмен.

Долговязый Джон Сильвер злился все больше, они с Флинтом постоянно грызлись, орали друг на друга. Сначала она полагала, что они из-за нее ссорятся, не могут поделить. Но потом разведала еще кое-что. Она прислушивалась к разговорам. На судне было семеро юнг, одного из них звали Крысич Ричардс. Иногда со скуки Селена болтала с ним Ричардс почему-то был не столь грязен и уродлив, как остальные. Да и мал, худосочен, его Селена не боялась.

Потому как, мисс, прошу прощенья, мисс, Долговязый Джон, значит, говорит, худо это, когда на судне баба, то есть женщина.

Почему?

Нам не знамо, мисс. Только раз Долговязый Джон говорит

А с Флинтом Долговязый Джон тоже из-за меня ругается?

Это точно, мисс. Потому Флинт не верит, что вы, значит, к беде. Да вы-то фигня, мисс, то есть, прошу прощения Ну Это Ну, главное-то другое

Что, что?

Да Сокровища, мисс. Зарывать или не зарывать.

Какие сокровища?

Парень ухмыльнулся, мотнул головой и ткнул объеденным ногтем большого пальца в сторону ближайшего люка.

Там, внизу которые.

А, которые они награбили!

Навроде того, мисс.

А зачем их зарывать?

А я знаю? Только Флинт говорит зарыть, а Долговязый Джон не хочет. Поначалу-то они только ржали, а теперь орут да базарят.

Когда поначалу? спросила Селена, хотя поняла, когда.

Ну, до вас, известное дело.

Селена много размышляла надо всем этим. Времени у нее было предостаточно, ибо кроме как изображать любовницу Флинта, ей никакой иной роли на судне не отвели. И она наблюдала и выжидала, примечала да рассуждала. Принимая вечернюю ванну, Селена различала за перегородкой какие-то странные шумы, не похожие на ставшие привычными корабельные. Она хотела сказатьФлинту, да почему-то передумала, что оказалось решением в высшей степени мудрым.

Затем она однажды стала свидетельницей жестокой игры, в которую Флинт играл с одним из своих людей, Томом Морганом. Этот Морган вздумал пробовать кремень своего пистолета на искру в каюте, что могло вызвать пожар, Моргану полагалось за это сорок линьков без одного. Но Морган решил избегать наказания.

Я прошу замены, обратился Морган к Флинту.Хочу сыграть во флинтики.

Вокруг загоготали, раздались советы доброжелателей:

Брось, Том!

Безнадега!

Только хуже будет!

И опять Флинт с Сильвером заспорили.

Не надо, Морган, сказал Сильвер.Мы больше не играем в такие игры.

Почему? настаивал Морган. Я хочу рискнуть. Риск благородное дело для джентльмена удачи.

Снова раздался смех, возгласы за и против, а Флинт сказал:

Мы свободные люди, и если брат Морган хочет сыграть, это его свободный выбор. Так ведь, Том Морган?

Так!

Не так, возразил Сильвер, Мы решили, что эта игра отменяется. Пусть Том Морган получит свои сорок как мужчина.

На лице Флинта появилась мерзкая ухмылка.

Нет, Джон. Не мы решили, а вы решили отменить игру Флинта, И я призываю присутствующих здесь братьев проголосовать, согласно Артикулам. Он обратился к команде: Как решим, ребятишки, игра Флинта или сразу сорок без одного Тому Моргану?

Раздался почти единогласный вопль в пользу игры. Флинт повернулся с ухмылкой к Сильверу, который скрипнул зубами, а попугай взлетел с плеча хозяина и направился подальше и повыше.

Сразу началась подготовительная суматоха. Селена наблюдала за жестокой забавой сначала с любопытством, а потом со все возраставшим отвращением Руки и лицо Тома Моргана заливала кровь, зрелище не из приятных, но еще гаже ей показалось то, как Флинт управляет превратившейся в стадо командой, дирижирует ее смехом, ее извращенным наслаждением. Селена поняла, что Флинт обладает не только замечательной скоростью реакции, но и способностью организовать людей и заставить их смеяться. И этот созданный им жестокий, издевательский смех вызывал у нее отвращение.

В конце концов, Том Морган уже покачивался из стороны в сторону. Очень упрям был Морган, он твердо решился избежать порки. Кровь, стекавшая с разбитого лба, заливала ему глаза. Он то и дело хватался за бочонок, где лежала окровавленная дубинка, которой лупил его Флинт. Капитан уже сломал ему нос., расшиб губы. Один глаз заплыл, на трех пальцах отсутствовали ногти

Еще попытка, приятель? весело предложил Флинт.

Ы-э-э промычал Морган.

Понимать твой ответ как да, друг? Флинт сопроводил свой вопрос гримасой, вызвав очередной взрыв смеха.

Нет! сказал Сильвер, выступая вперед.Хватит. Он уже получил больше своих сорока, еще чуть-чуть, и он будет негоден для службы.

Да! Да! Да! завопила команда. Они не хотели преждевременно лишаться развлечения, как собака не желает расстаться с недожеванной костью.

Тихо! Флинт поднял вверх обе руки.Джон, с удовольствием прекращу игру и отправлю беднягу Тома залечивать свои колотушки уксусом и компрессной бумагойВсе замолкли. Они знали Флинта и понимали, что он еще не все сказал. И дождались продолжения.

Если Если ты, Джон, займешь его место.

Раздался громовой восторженный вопль. Сильвер не успел и рта раскрыть, как десятки рук выдернули плохо соображающего Тома Моргана из-за бочонка и усадили на его место Сильвера.

Что ж, Джон, торжественно произнес Флинт. Мы с тобою, один на один, так?

Селена видела по лицу Долговязого Джона, что он не сможет победить Флинта в игре, ведущейся по установленным им правилам. Но выхода она не видела.

На что играем? спросил Сильвер, оттягивая неизбежное.

На сорок штук для Тома Моргана. Если ты отнимешь у меня это, Джон,Флинт помахал короткой толстой дубинкой и уложил ее на дно бочонка, то спина бедняги Тома останется целой.

Хм А с ним что? Он указал за плечо Флинта.

С кем? Флинт обернулся, ища, на кого указал Сильвер. Тот не тратил времени на разъяснения. Схватив дубинку, он запустил ее за борт. Но этим дело не ограничилось. Он вскочил на ноги, уже держа в руках бочонок, на котором разыгрывались флинтики, занес его над головой Селене показалось, что бочонок обрушится на голову Флинта, но и бочонок последовал за дубинкой.

Все! крикнул Сильвер подпрыгнувшему Флинту.Конец этой идиотской сухопутной, недостойной моряка ахинее!

Заткнись! заорал выведенный из себя Флинт, забыв про улыбки, ужимки и ухмылки, Жулик!

Но Сильвер лишь рассмеялся.

Нет, Джо. Ты проморгал и прозевал. Что, не так, ребята?

Да-а-а! в восторге заорали одни.

Не-е-ет! возмущено заревели другие;.

Ну, тогда вот что, решительно заявил Сильвер, обращаясь ко всем сразу Я заявляю, что с этой клятой игрой мы покончили и о ней забыли. Это мое слово, и если кто-то хочет возразить, я готов встретиться с ним один на один с любым оружием по его выбору.

Возражений не последовало. Все молчали, старательно избегая взгляда Сильвера. Но очень скоро по толпе прокатился шепоток, тут же превратившийся в рокот, а потом и в оглушительный рев.

Флинт! Флинт! Флинт!

Лицо Флинта изобразило борьбу эмоций, работа мысли выгнала на лоб морщины. Он чуть было не потянулся за саблей Чуть было Но не решился Флинт на открытый конфликт с Сильвером. Не созрел.

Х-ха! выдохнул он, наконец, вернув на физиономию покосившуюся улыбку.Хитрый ты бес, Джон.И он очень похоже изобразил смех.

Не хитрее тебя, капитан, отозвался Сильвер, видя путь к улаживанию взрывоопасной ситуации и охотно им пользуясь.

Они похлопали друг друга по плечам и спинам, зазвучал смех, последовал приказ вынести ром. Дело обернули шумной шуткой и даже сумели убедить в этом большинство присутствовавших, включая попугая, который вернулся на флинтово плечо, выкрикивая свое любимое:

Пьястр-ры! Пьястр-ры!

В общем, Флинт и Сильвер уверили всех, даже самих себя, что они все еще друзья водой не разольешь. Не убедили они только Селену. Она без усилий увидела истину, ибо не была джентльменом удачи и не посвящала своего будущего свободному промыслу с Флинтом. Для нее, как и для каждого, у кого в голове имеется хоть капля мозга, ясно было то, чего не понимали команда и зеленый попугай: сведение счетов лишь отсрочено, и тем более жестоким оно окажется, когда, наконец, срок истечет.

Глава 21

15 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика, Борт Моржа

Долговязый Джон улыбнулся и принял пистолеты от Израэля Хендса.

Любимая его пара, сделаны у Фримэна в Лондоне, о чем говорит гравировка. Долговязый Джон нежно прижал их к груди, полируя рукавом рубахи. Прекрасная работа! Герб, боковые накладки, свирепые овальные маски, на тяжелых рукоятках все из серебра высокой пробы. Бурые вороненые стволы, синие вороненые замки, завидное быстродействие. Восемнадцатый калибр, пуля двадцатого для легкости прохождения.

Ну, Джон, теперь ты опять джентльмен удачи, дьявол меня дери с удовольствием заметил Израэль Хендс. Ему было приятно видеть Долговязого Джона снова на ногах и при оружии.

Разрази меня гром, как я все это время обходился без этих хлопушек на поясе? Джон покачал головой.Как голый разгуливал.

Вот порох, вот пули. Кремни ввинчены хорошо.

Израэль, ты лучший пушкарь из всех, кто когда-либо палил из пушки, клянусь Преисподней.Оба рассмеялись. Долговязый Джон крепко прижал костыль к телу локтем, с некоторым усилием засыпал порох из рожка, забил пулю с обрывками старой газеты вместо пыжа.

Ну, в пасть морскому дьяволу.Джон засунул один пистолет с зафиксированным предохранителем за пояс, второй поднял и, направив за борт в сторону горизонта, нажал на спусковой крючок.

БАНГ! Пистолет подпрыгнул в его руке.

Мать твоя каракатица! заорал Билли Бонс со своего поста возле рулевого; Кто там развлекается?

Это я, Билли, цыпка моя, крикнул в ответ Долговязый Джон. Народ рассмеялся. Билли Бонса по имени называл лишь Флинт. Краска отлила от физиономии Бонса, кулаки сжались, как корни старого дуба. Он шагнул в сторону Долговязого Джона, и все затаили дыхание. Но Билли глянул на лицо Сильвера, изможденное долгим выздоровлением, на его оставшуюся ногу и костыль, вспомнил, каким этот тип был раньше Бонс ухмыльнулся.

Ложная тревога, крикнул он.Калека развлекается. Как бы оставшуюся ногу не отстрелил.

Под смех команды Билли Бонс, очень довольный своим остроумием, отвернулся и возвратился к своим делам. Не ведал он, что в этот миг уже несся к нему ангел смерти. Билли так никогда и не узнал, что всей своей дальнейшей жизнью, а следовательно и естественной смертью от пьянства и апоплексического удара в трактире Адмирал Бенбоу, с черной меткой в кулаке обязан он исключительно Израэлю Хендсу, человеку, которого никогда не жаловал. Ибо Израэль Хендс увидел стыд и ярость в глазах Долговязого Джона и сжал рукоять второго пистолета за мгновение перед тем, как Сильвер попытался выхватить его из-за пояса.

Позже, прошипел Израэль Хендс Придержи топселя, Джон. Не теперь. Во-первых, все мы подписали Артикулы, и за это дерьмо тебя просто вздернут Израэль Хендс сделал паузу, чтобы назвать вторую причину, по которой не следует Долговязому Джону преждевременно покидать этот мир И ты не единственный, кому не нравится дурацкая идея Флинта добро в землю зарыть. Народ на тебя надеется, и ты им нужен на острове, живой и иОн хотел сказать и здоровый, но замялся, не желая напоминать Сильверу о потере ноги, но тем больнее напомнил.

Глянь на меня, усмехнулся Джон.Ему до меня далеко было, этому мистеру Билли Бонсу. Его задница еще помнит мой башмак. Если б не нога, я мог бы разделать его и согласно Артикулам, честь по чести, один на один.

Да, Джон, кивнул Израэль Хендс, не прочь вспомнить старые добрые времена. Ты был парень что надо еще во времена капитана Ингленда.Он сглотнул и добавил ложь во спасение:И снова станешь таким.Он пожал предплечье Долговязого Джона, глядя ему в лицо и пытаясь поверить в невозможное.

Да, друг, сказал Сильвер, но ум и сердце сказали ему: Нет.

Глава 22

23 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Моржа

Морж лениво переваливался на месте, дохлая волна вспухала и опадала, поднимала, опускала, наклоняла судно, переваливала его с ладони на ладонь. Паруса обвисли и болтались, как половые тряпки, брошенные для просушки на забор. Солнце маслило мертвую зыбь, и уже второй день не было ни облачка, ни ветерка. Но даже попугай Флинта понял, что затишье это скоро взорвется штормом, пока еще невидимым, спрятавшимся за горизонтом, и даже неизвестно, с какой стороны этот предательский шторм нагрянет.

Всех наверх, мистер Бонс, молвил Флинт Все крепить, пушки особо; паруса убрать, люки задраить. Пора.

Есть, капитан! отозвался Бонс.Все наверх! тут же заорал он.

Билли Бонсу не надо было повторять приказов. Обе вахты высыпали на палубу, марсовые резво полезли по вантам. Шторму надо было оставить как можно меньше зацепок, все, что нельзя было убрать, следовало закрепить на месте.

А, Джон, заметил Флинт Сильвера.Полагаю, тебе надо вниз убраться, к хирургу да к поварам. Нечего тебе делать на палубе Он одарил Сильвера язвительной улыбочкой.А то еще смоет за борт случайно, разумеется.Оба замерли друг напротив друга, не обращая внимания на бешеную активность команды.

Есть, капитан! Сильвер тоже улыбнулся, но в этой улыбке Флинт с удовольствием заметал отражение бушевавшей в калеке ярости. Флинт намекнул Бонсу, чтобы Сильверу почаще напоминали о том, что он увечный. Иду вниз. Он глянул в небо, вдохнул раскаленный воздух.Две ноги лучше одной, ты прав, Джо. Особенно когда папаша Нептун сердится. Как с островом, Джо? Похоже, мы до него никогда не доберемся. То штиль, то вот это Не потерял ты свой остров? Сильвер изобразил обеспокоенность.Может, посмотришь в свои трубочки да начертишь на карте какие-нибудь черточки?

Спасибо за заботу, Джон, Я знаю, что делаю и куда иду.Он доверительно наклонился к Сильверу.Надо бы тебе все это показать. Расчеты простенькие. Ребенок справится если, конечно, не закапризничает. Это нужно уметь, ведь именно это отличает джентльмена от простого палубного люда.Он ухмыльнулся, а Сильвер пожалел, что затеял этот разговор.Вон, глянь, мистер Бонс топает, жвачное животное. У него мозгов, что у медузы, а и он способен проложить курс.

Ублюдок, проворчал Сильвер.

Мистер Бонс! крикнул Флинт Помогите мистеру Сильверу спуститься в безопасное местечко, прошу вас.

Сильвер понял намек. Израэль Хендс и остальные люди Долговязого Джона заняты, готовят судно к удару шторма, и последнее, чего бы ему хотелось, это использоваться помощью Билли Бонса при спуске в темное чрево судна. Сильвер, не тратя времени, рванулся мимо рулевого, мимо Флинта к ближайшему люку. Откуда прыть взялась! Костыль Сильвер оставил болтаться на петле, запрыгал на одной ноге. Так можно двигаться гораздо быстрее, но велик риск рухнуть, Однако он уже многому научился, с чем и двуногий не любой сладит. Силен и ловок Долговязый Джон!

Но крутой трап люка серьезное препятствие, а следует спешить, пока Билли Бонс не подоспел на помощь. Так и не воспользовавшись костылем, Джон Сильвер схватился за комингс^[162] обеими руками и перемахнул через него вниз по лестнице. Бух-cкрип! Джон поскользнулся, чуть не упал, стукнулся, соскользнул едва ли не на шесть футов вниз, до следующей палубы, ударившись головой, коленкой и чуть не вывернут плечо. Костыль стукнул в палубу и больно толкнул в подмышку.

Над головой с грохотом задвинулась крышка люка, отрезав доступ свету. Сразу раздался ритмичный перестук молотков плотницких помощников, заколачивающих люк на время шторма. Долговязый Джон проворчал и уселся. Весь в синяках, но живой, и то дело. Милый цыпленочек Билли, разумеется, прикончил бы его. Спихнул бы головой вниз, а потом наступил на горло и подождал, сколько положено. Билли с наслаждением сделал бы это. И для Флинта, и для своего собственного удовольствия. Он еще не забыл увесистых кулаков Долговязого Джона.

Сильвер простонал от стыда и ярости. Надо, надо рассчитаться с Билли Бонсом. Но не только в Бонсе дело. За Бонсом следуют другие. Те самые люди, которые орали: Виват, Долговязый Джон!, теперь смеются шуткам Бонса над калекой. И если откладывать дело в долгий ящик, то скоро все его люди перебегут к Билли Бонсу, и он, Долговязый Джон, станет игрушкой, с которой Флинт сможет делать все, что заблагорассудится.

Снова Долговязый Джон проклинал тот день, в который потерял ногу, клял на чем свет стоит Флинта, из-за которого он и лишился ноги из-за его жадности и неспособности выслушать добрый совет. И опять, уже в который раз, сквозь толщу отчаяния пробилось в нем уважение к тому неизвестному торговому шкиперу, который дрался, как капитан линейного корабля.

Глава 23

15 июня 1752 года. Южная Атлантика. Борт Моржа

Через несколько дней после того, как Долговязый Джон выкинул за борт дубину и бочонок, а вместе с ними и всю флинтову забаву, когда Флинт и Билли Бонс отдыхали внизу, а возле рулевого Тома Аллардайса стоял, разговаривая с ним, Джон Сильвер, на квартердеке появилась Селена.

Сменилась вахта, Аллардайс ушел вниз. Новый рулевой к приятелям Сильвера не принадлежал, и Долговязый Джон отправился на поиски еще кого-нибудь, с кем пообщаться. Он увидел Селену и улыбнулся. Она и раньше замечала, что он на нее засматривается и старается изменить впечатление, произведенное в винной кладовой Чарли Нила. Селена скучала, ей тоже хотелось поговорить с кем-нибудь, кроме сопливых пацанов, тем более что и они начинали скалить зубы и позволять себе всяческие намеки. Флинт же ей почему-то в последние дни оказывал меньше внимания, чем своему попугаю. Казалось, не прикоснувшись к ней и пальцем, он ею пресытился.

Селена тосковала по дому, ей не хватало родителей, братьев и сестер. Она понимала, что ей никогда больше не суждено увидеться с ними в этой жизни, в этом мире, и пыталась примириться с этим сознанием. Рабам покидать плантацию запрещено, и если она появится на плантации, сразу же проследует на виселицу.

На суше, в Саванне, она умудрялась не глядеть правде в глаза да и времени не оставалось на раздумья. А здесь, в море, все вокруг изменилось странным, каким-то колдовским образом. Селена пыталась вспомнить лица родных, и ей это пока что удавалось за исключением малышей, самых милых. Их несформировавшиеся черты расплывались в памяти.

В пропасти своего одиночества она увидела Джона Сильвера свежим взглядом, как будто впервые. Ей понравились широкие плечи, умные глаза. Она свободно, раскованно улыбнулась ему и отметила, как его лицо засияло радостью. Провидение открыло ей в этот момент увлекательную забаву, к которой по воле Божьей способны все женщины. Они выбрасывают приманку, привлекают мужчин для более детального исследования и многое от них узнают, почти ничего не предлагая взамен. На плантации Делакруа она эту игру освоить не могла. Там Селена была имуществом, в лучшем случае животным для потехи и работы, а здесь, на борту Моржа, Селена пользовалась всеми правами свободной женщины, да еще имеющей могучих покровителей.

Ее забава, однако, вызвала неожиданные последствия. Сильвер оказался чарующим собеседником, он знал множество историй о разных странных местах и случаях.

У китайцев, мэм, ногти такие длинные, что загибаются, как кости в женских корсетах.

Она улыбалась, хотя женского корсета в жизни не видела и даже не поняла, что это такое.

Обезьяны, мэм? Разумеется, я видел обезьян. О, бабуин обезьяний царь. Видел я бабуинов в Африке. Челюсти что твой мастифф, а задница, пардон, мадам, задница всех цветов радуги: синяя, красная, в общем, полосатая.

Она засмеялась, показывая, что не такая она дура, чтобы верить подобной ерунде.

А в Ист-Индии водится большая змея, называемая питоном, Она может свинью целиком проглотить. ИлиСильвер подмигнул, пригнулся к Селене и осторожно ткнул ей пальцем в бок.Или вот такую аппетитную молодую леди, мэм, запросто.

Она увидела, что Долговязый Джон не прочь изобразить этого питона, нахмурилась и отодвинулась. Однако не ушла.

Они продолжали разговаривать и после этой первой встречи, все чаще и дольше. Селена заметила, что Флинт злится из-за этого. Может быть, она и хотела его позлить. По молодости она не соображала, насколько опасны такие игры, Флинт уделил ей чуть больше внимания. Он заставил Бешеного Пью, парусных дел мастера, смастерить ей платье. Дамским портным Пью в жизни не работал, потому результат получился не ахти какой, однако все же у него, как ни странно, вышло настоящее платье, Повара Флинт заставил готовить для нее что-нибудь позатейливее, а офицеров при параде приглашал с ней обедать. Эти обеды оказались для Селены весьма нелегким испытанием, ибо офицеры у Флинта ни манерами, ни умом не блистали, за исключением мистера Коудрея, который когда-то имел врачебную практику в Лондоне, да мистера Смита, третьего помощника, которого все почему-то звали пастором.

Толстый пастор Смит не слишком понравился Селене, потому что он постоянно пялил глаза на ее бюст, воображая, что этого никто не видит. При этом у него непроизвольно открывался рот, разве что слюна не капала. Не нравились ей и розовые пальчики Смита с обкусанными ногтями. Причин, по которым ему нельзя было появляться в Англии, Смит стыдился и никогда их не раскрывал..

Совсем другое дело мистер Коудрей. Он когда-то жил в свете, в мире леди и джентльменов. Он видел короля и королеву, бывал в опере. Селена с раскрыт тым ртом слушала его рассказы о Лондоне, о прическах и модах. Флинту это не понравилось, и Коудрея он больше не приглашал. А Сильвера не звал на обеды ни разу.

Иногда Селену отсылали вниз, прятаться в бухтах якорного троса. Это случалось, когда Морж нападал на очередную жертву. Судно сотрясали выстрелы пушек, пороховой дым душил, разъедал глаза, слезы текли потоком. Селена попросила Флинта разрешить ей оставаться на палубе, но на это Флинт не согласился.

Нет, незабудка моя. Нельзя. Мало ли что случится! От ядра ты точно отскочить не успеешь. Да и насмотришься такого, что потом спать не сможешь. Вниз, вниз!

Отношения между Флинтом и Долговязым Джоном все ухудшались и ухудшались. Они вздорили из-за всего, каждый раз переходя на ругань. Спорили из-за парусов. Сильвер требовал, чтобы их было меньше, ради безопасности; Флинт больше, для скорости. Ссорились из-за мытья нижних палуб. Сильвер выступал против влажной уборки, из-за сырости и вызываемой ею гнили, а Флинт за то, чтобы драить, как положено, и наводить чистоту. Препирались о том, как грог разбавлять, как часы выставлять, ругались по поводу пушечных стрельб и мушкетных учений. И не на шутку расходились, споря о судьбе пленников. Флинт всегда хотел всех перерезать, а Сильвер требовал высадить на землю или отпустить в шлюпке.

Но главные споры вызывало желание Флинта закопать пиратскую казну, накопленную под палубой. Не только золото, серебро, драгоценности, захваченные на ограбленных судах, но и деньги, полученные от Чарли Нила за доставленные в Савану призы.

Селена видела, что эти перебранки совершенно иной природы. Она ничего не понимала в таких вещах, как пушечные учения или приборка палубы. Кроме того, эти споры хоть как-то разрешались, задиры приходили к соглашению, хряпнув грогу, палубу убирали, паруса поднимали и спускали. Но полемики о судьбе ценностей не прекращались, и отношения между Флинтом и Сильвером становились все более напряженными.

Наконец, однажды вечером, где-то в середине января, когда Морж крейсировал в Карибике, произошла ссора всем ссорам ссора. Хоть и случилась она не из-за сокровищ. Долговязый Джон, Флинт, Билли Бонс и еще кое-кто из офицеров спустились в каюту Флинта. Там собрались все, чье присутствие требовалось для принятия важных решений, настоящий военный совет. Селене среди них, разумеется, делать было нечего, но разве могла она не услышать громкой ругани? Вся команда ее слышала, все навострили уши, пытаясь разобраться, из-за чего разгорелся сыр-бор.

Да будь я проклят, если пойду в Саванну! орал Флинт.

И будь ты проклят, если не пойдешь! вдвое громче кричал Сильвер. Мы тут слишком долго куролесим. Уже любой пацан знает, где Флинт гуляет. Пора сматываться отсюда.

Кто на судне капитан? проклюнулся голос Билли Бонса, глотка у него еще луженее, чем у Сильвера, и всей команде знакомая. Тут даже прислушиваться не надо.

Заткнись, Билли! Это Сильвер.

А кто меня заставит?

Заткнись по-хорошему. Я утверждаю, что мы свое взяли. Следующий, кого мы встретим, будет фрегат, посланный за нашими шкурами.

Ну и вали, ссыкун поганый! прорычал Билли Бонс.

Сильвер почему-то Бонсу ничего более не сказал. Зато сразу послышался грохот, треск ломаемой мебели, удары. Кто-то захрипел, взвыл, а потом рявкнул пистолет. Матросы с округлившимися глазами подтягивались к корме, темные силуэты маячили в ночной тьме. Они забыли о том, что надо следить за морем, забыли даже о руле, все внимание сосредоточилось на корме и устремилось к каюте Флинта.

Шум быстро прекратился, на палубе появились Флинт и Сильвер, и толпа мгновенно рассыпалась. Флинт и Сильвер разошлись к противоположным бортам, не глядя друг на друга. Каждый из них обменялся краткими репликами со своими приближенными. Вокруг обоих собралось по группе моряков, настороженно посматривающих в сторону соседей.

Следующим на палубу вышел нет, не этим словом следует охарактеризовать передвижение победителя кошмарного гарнизонного сержанта из Саванны. Билли Бонс не шел, он ковылял, держась за переборки и снасти. Он вяло ударил первого подвернувшегося, обматерил его, заикаясь, и приказал принести ведро воды. Перед ведром Бонс молитвенно опустился на колени и погрузил в воду голову, смывая кровь и сопли, кряхтя, фыркая и расплескивая воду. Немного отойдя, Билли принялся мрачно взирать на Сильвера. Команда переглядывалась да прикидывала возможное развитие событий.

Но если Сильвер победил в драке, то в споре он проиграл. Морж в Саванну не вернулся. Флинт поступил по-своему. Он не последовал совету Сильвера, как случалось раньше. Теперь их разделяла огненная стена гнева и недоверия. Пользы от этого никому никакой. А вот вреда И словами не выразить, сколько от этого было вреда, особенно для Долговязого Джона Сильвера. Потому что Сильвер оказался на сто процентов прав. А Флинт, соответственно, на сто процентов ошибался.

Глава 24

21 нюня 1752 года. Карибское море. Борт парусника Джон Дональд Смит

Мистер Юстас Крейн, капитан и совладелец вест-индского Джона Дональда Смита, дрожащей рукой поднял абордажную саблю и, прищурившись от яркого солнца, прикинул расстояние. Его судно рвалось вперед под всеми наличными парусами, ветер гудел в такелаже, больше не выжать ни пол-узла. Преследователь нагонял.

Рука капитана Крейна дрожала и трясла саблей со страху, потому что он знал, кто за ним гонится. Этот пират Флинт. А в Карибском бассейне даже малым детям известно, что такое пират Флинт. И любой в курсе, что того, кто оказывает ему сопротивление, ждет смерть жестокая и мучительная. Но больше смерти и мучений капитан Крейн боялся разорения и презрительной жалости более удачливых соотечественников, которые выкинут его семью из дому и глазом не моргнут.

Судно Флинта подошло на пистолетный выстрел, пенные буруны расходились от его носа, две волны разбегались в стороны и сливались с оставленными позади Джоном Дональдом. У последнего не было ни малейшей возможности удрать, ибо Морж Флинта, шхуна янки при стеньгах и топселях, построен для гонки, для скорости, тогда как вест-индец капитана Крейна был толстым, неповоротливым грузовиком, к которому, как будто в насмешку, приделали мачты с парусами.

Конечно же, пират догонит, подойдет борт к борту, и тогда да поможет Господь бедным морякам! Четырнадцать пушек насчитал капитан Крейн на Морже, не меньше сотни головорезов уже толпились у борта. Крейн видел, как они весело перепихивались, занимали места поудобнее, готовые броситься на добычу. От веса сгрудившихся вдоль борта пиратов шхуна накренилась, планшир^[163] вздымал пенную волну, захлестывающую ноги пиратов. Они ругались и смеялись над капитаном Крейном с трясущейся в руке саблей. Более никого на палубе Джона Дональда Смита не было видно.

Флинт лихо вскочил на ванты грот-мачты и заорал команде:

Долговязый Джон, Билли Бонс, Бешеный Пью, Черный Пес, Джордж Мерри, Израэль Хендс

Бедняга Крейн слышал каждое слово.

Гляньте на это драное корыто! продолжил воодушевляющую речь капитан Флинт.Они даже разок пальнуть из пушки не отважились, навалили в штаны, сбежали вниз и прячутся в трюме!

Пираты ответили своему капитану взрывом хохота. Они подталкивали друг друга локтями, полагая своего вождя остроумнейшим из смертных.

Но Флинт немного ошибся. Палубы Джона Дональда выглядели пустыми, потому что люди лежали между пушками, за баррикадами из бухт каната и всякой всячины. Будь Флинт повнимательнее, он бы легко мог заметить эти нагромождения барахла: вдоль бортов старый прием, издавна применявшийся на военных судах. Возня с такими кучами, конечно, время отнимает И для забавы такого не устраивают.

В этот момент рука капитана Крейна перестала дрожать, сабля резко рванулась вниз, и пятеро пушкарей вскочили и тут же воткнули горящие фитили в запальные отверстия шесгифунтовок. Потянулись долгие секунды, в течение которых запалы задымились, зашипели и швьгрнули жаркое пламя в толстые рукава стволов.

В людях Флинта произошедшее на борту жирного торговца вызвало множество противоречивых чувств, среди которых преобладали удивление и возмущение. Скудоумные, вроде Тома Моргана и Джорджа Мерри, зарычали с интонациями ребенка, обиженного: нарушением правил игры. Хитроумные, вроде Флинта и Долговязого Джона, рухнули на палубу и постарались спрятаться, вжаться в швы.

БУМ-М-М! Первая пушка грохнула, выплюнув минный язык пламени и облако белого дыма. Сразу за нею почти одновременно выпалили еще три, а секунды через две разродилась и пятая. Умело заряженные пушки с заглушенным верхом казенника^[164] вымели открытую, накренившуюся навстречу выстрелу палубу пирата, приближавшегося с наветренного борта. Крейн служил в молодости королю Георгу. Он сражался против даго, голландцев и боевой опыт не забыл. Все пять пушек он приказал зарядить самодельной шрапнелью: старыми гнутыми гвоздями, заклепками, обрезками железа, обрывками цепей, мушкетными пулями и иным подручным металлическим хламом. Такой заряд эффективен лишь при выстреле в упор, ибо вся вырвавшаяся из пушек мелочь рассеивается и быстро теряет убойную силу. И Крейн, хорошо это зная, дождался приближения пиратской шхуны вплотную.

В результате выстрела свыше полуцентнера мелкого железа врезалось в абордажную команду Флинта и произвело действие тысячи хирургических Ланцетов. Железки и медяшки срезали пальцы, задницы, носы, колени, локти. Они опрокидывали людей, вскрывали их, ослепляли, кастрировали, потрошили. Они протыкали почки и печенки, дыхательные пути и пищеварительные, вытряхивали содержимое людей на палубу. Тридцать человек полегло убитыми и пятьдесят ранеными. Оставшиеся невредимыми шестьдесят пять замерли, ошеломленные нежданной мясорубкой, они стояли по щиколотки в мокром месиве, которое только что было их товарищами.

Когда дым рассеялся, с Джона Дональда Смита раздались ликующие крики. Моряки торгового судна увидели, что творилось на палубе пирата.

Мушкеты, молодцы! крикнул Крейн, вбросил саблю в ножны и схватил Бурую Бесс морского образца.

Банг! С десяти футов трудно промахнуться. Крейн увидел, как окровавленная фигура взмахнула руками и рухнула. Он опустил мушкет на палубу и выхватил два пистолета. Воодушевленная успехом команда Джона Дональда поспешила последовать примеру капитана и разрядила в противника три дюжины мушкетов, полдюжины мушкетонов и все наличные пистолеты, по паре на каждого члена экипажа.

Грянувшая за грохотом пушек трескотня мушкетов оказалась последней каплей, переполнившей чашу разумения флинтовых героев. Уцелевшие рванулись в трюм, иные с полными сзади и мокрыми спереди штанами принялись зарываться в балласт.

Рулевой отпустил румпель, он торопливо, обеими руками запихивал в живот свесившиеся до палубы кишки, вопя, как попавшая под карету бристольская шавка. Руль Моржа нерешительно поворачивался из стороны в сторону, затем ему помогли паруса. Поскольку ветер сильнее напирал в задние, судно развернулось носом к ветру и нерешительно заколыхалось, хлопая парусами, гремя блоками, перекатывая и размазывая по палубе раненых, части их тел, всяческие отбросы и экскременты.:

Джон Дональд Смит тем временем курса не: менял, держал свои скромные семь узлов, что для нею не так уж и мало, и всем своим видом показывал, сколь толковым моряком оказался Юстас Крейн. Он был умелым пушкарем, боевым командиром только не торговцем.

Трейдером Крейн всегда был просто никчемным Он столько раз ошибался, столько раз позволял себя надуть, что, в конце концов, оказался вынужденным вложить все в один-единственный рейс тот самый, злополучный, когда он попался на глаза Флинту. Будь он добрым торговцем, Крейн не стал бы, конечно, брать столько пушек и пороху и не тратил бы время на обучение команды искусству морского боя. Да и драться бы не решился. Он мирно сдал бы судно Флинту, как поступали многие до него в надежде прожить немного подольше. Но Юстас Крейн не был коммерсантом, а потому все произошло в точности так, как здесь описано, и Крейн повел судно, капитаном и совладельцем которого он являлся, далее на север и на восток, в конце пути бросив якорь в Бристоле.

И, как ни странно, он немало выручил за спасенный от пиратов товар.

В последующие годы Юстасу Крейну случалось, сидя в доброй компании с кружкой ромового пунша и ощущая спиной тепло очага, рассказывать гостям, как он задал перцу этой скотине Флинту и что сделал с его пиратской шайкой. По душе были Юстасу Крейну эти вечера, он говорил чистую правду и имел полное право гордиться своим приключением. Только почему-то даже лучшие друзья не верили его честному повествованию.

21 июня 1752 года. Карибское море. Борт Моржа

Палубу Моржа окутал густой пороховой дым от пушек коварного торговца. Уткнувшегося лицом в палубу Долговязого Джона смело страшным ударом, на него посыпались люди и обломки. В ярде от своего носа он не мог ничего различить, в ушах гудело от грохнувших пушек. Запахло порохом, жареным мясом и горелыми волосами.

Джон попытался сесть, спихивая с себя продавившее его тяжелое тело. Им оказался валлиец Бешеный Пью, от него и несло паленым. Скальп Бешеного Пью оголился, волосы, лицо и грудь его облизал пламенный язык выстрелившей пушки. Лицо черное, глаза На них лучше не смотреть. Теперь Бешеного Пью можно называть Слепым Пью. Язык родной он не забыл, что-то бормотал на нем жалостливо, как будто припевая.

Освободившись от Пью, Долговязый Джон хотел подняться, но не смог. Что-то держало его ногу. Дым рассеивался, и Джон ахнул. Левая нога между бедром и коленом превратилась в кровавое месиво. Большая бедренная кость тускло просвечивала изломом, кровь хлестала потоком, нижняя часть ноги болталась на обрывках кожи и мышц.

Из дыма вынырнула лисья физиономия Флинта.

О, Джон! Ты, никак; ноги лишился? Флинт злорадно ухмыльнулся.Что ж, каждому свое, каждому по заслугам.

Джон Сильвер толком не слышал слов Флинта, угадывал их по губам. Флинт цел и невредим. Ни волоска не тронул на нем окаянный торговец.

Ублюдок! вырвалось у Долговязого Джона. Рука его рванулась к пистолету, но в этом момент судно завалилось на борт. Хлопнул грот, заскрипели мачты, все снова покатилось кувырком, Слепой Пыо навалился на Джона, завопил и ухватился за руку.

Мы к этой беседе вернемся, Джон, пообещал Флинт. Появился Билли Бонс и поднял Флинта.

Вся посудина в чертовых железяках, капитан. А эти черви гальюнные забились в трюм и сидят дерьмовым балластом, несколько возбужденно доложил Билли Бонс обстановку.

Билли, цыпчик мой! улыбнулся ему Флинт. Ах, Билли, что за слог! Что рядом с тобою Шекспир или Мильтон?

Греб его Шекспира мать, капитан, пардон, но судно не боеспособно. Эти горбатые моллюски

Да ладно, милый, успокоил его Флинт На сегодня отвоевались. Теперь не дорвались бы наши цыплятки до рома. Так что поспешим, Билли. Вперед!

Флинт в сопровождении Бонса рванулся к люку, и вскоре снизу послышались пистолетные выстрелы и вежливые разъяснения, что Бога-душу-мать ромом запахнет лишь тогда, когда черви гальюнные отчистят Морж до блеска.

На палубе вопили раненые, звали на помощь. Но никто к ним не спешил. Вскоре на палубе появилась Селена. Выпучив глаза, она сначала замерла, привыкая к кошмарному развалу. Затем принялась пробираться по палубе, оглядываясь и что-то выискивая.

Долговязый Джон! крикнула она.

Здесь, донесся до нее крик из-за кучи мертвого мяса, зажатой меж двумя пушками.Селена!

Она рванулась вперед, раскопала его и ахнула в ужасе.

Бог мой! Срочно вниз. У хирурга все готово.

Нет-нет, только не это! Этот придурок оттяпает мне ногу за милую душу. Нет-нет. Я не могу без ноги.

Перестань. Ты боишься, что ли? попыталась она его вразумить. Но душу Долговязого Джона затопил ужас. Он ругался и упирался, пока Селена волокла его тяжелое тело к люку.

Сдохнуть хочешь? закричала она на него.Или меня погубить?

А, мистер Сильвер! с каким-то неодобрением покосился на него Томас Коудрей, облаченный в запачканный кровью передник. Я был о вашей милости лучшего мнения. Aut vincere aut топ. Победить или умереть. А вы гм, ни того, ни другого не осилили.

Мистер Коудрей был когда-то джентльменом образованным, а хирургам и по сей день остался прекрасным. Быстрый, умелый, умный господин, не то что выпивохи, обычно практикующие на морских просторах. Когда-то он работал в лондонской лечебнице Святого Варфоломея, Коллеги подшучивали над его страстью к чистоте. Свои хирургические инструменты он перед использованием непременно вываривал в котле с кипящей водой, утверждая, что мера эта предотвращает загнивание раны после операции. Вероятно, коллеги и поверили бы ему, но он не утаил, что научился этому приему у цыгана, кастрировавшего кабанчиков. Его подняли на смех, а затем и из больницы выжили. Ученые коллеги могли бы и далее мириться с его причудами, но вот с тем, что больные у него выживали чаще, смириться куда труднее.

Далее в его карьере и биографии были и джин, и игра, и помощь дамам, забеременевшим без помощи мужей Пришлось мистеру Коудрею покинуть Англию, так он попал в Вест-Индию, связался с каперами, с пиратами И оказался на Морже.

Слегка поморщившись при виде того, во что превратилась нога Долговязого Джона, мистер Коудрей оглядел остальных раненых, прикинул в уме и повернулся к помощнику, мулату Джобо, подсоблявшему еще и коку.

Сильвер следующий, изрек хирург.

Джон заорал и пополз к трапу.

Придержите этого олуха, проворчал врач.

С помощью легкораненых Селена и Джобо приволокли Сильвера к столу, по команде хирурга срезали штанину, Джобо наложил жгут, закрутил и остановил кровотечение.

Держи огузок! бросил Коудрей Селене, кивнув на отломленную ногу. Селена колебалась, и врач подбодрил ее, прикрикнув:Живей! Не бойся, не укусит. Ты! повернулся он еще к одному из присутствующих.Влезь на стол и придержи грудь. Обними, как любимую. Еще одному Коудрей приказал взяться за здоровую ногу и двоих приставил к рукам.

Коудрей потянулся к ампутационному ножу, кривому, как серп, и острому, как бритва.

Рому! вдруг потребовал Долговязый Джон.

Потом, сказал Коудрей и опустился перед Долговязым Джоном на колени. Он подхватил левой рукой приподнятую изуродованную ногу, подвел нож, сжал зубы и резанул, что было сил.

Долговязый Джон издал вопль, который разбудил бы и мертвого. Нож одним махом вскрыл кожу, мышцы, нервные волокна и кровеносные сосуды как раз под изломом большой кости. Коудрей вскочил, отложил большой нож, схватил ланцет и принялся обрезать ткани вокруг кости.

Джобо! Хирург указал глазами на культю, и Джобо с помощью пары ремней отжал плоть ноги в направлении таза, освобождая еще дюйм кости.

Третьим инструментом в руке хирурга оказалась мелкозубая пила. Раз, два досчитать удалось бы до шести. Коудрей отложил пилу, стер с глаз пот. Селена тупо глядела на оставшуюся в ее руках отделенную от тела ногу. Отделенную от живого человека; мертвую ногу. Она покачнулась, выронила ненужную конечность. Достаточно она выдержала, но теперь Она бросилась к трапу. Скорее на воздух!

Джобо, не обращая внимания на ее уход, отпихнул ногу в сторону, отпустил ремни, и конец кости закрылся надвинувшейся плотью.

Снять! бросил Коудрей, и Джобо ослабил жгут. Струйки крови обозначили расположение артерий, и Коудрей, поймав каждую крюком, вытянул ее, перевязал, оставив за узлом длинный конец нитки. Вся операция заняла меньше двух минут, в течение которых Сильвер орал, не переставая, а все присутствовавшие вспотели еще больше, чем Коудрей и Джобо.

Коудрей обработал и перевязал культю с корпией, замотал полотном и поверх всего насадил короткий толстый чулок.

Следующий, буркнул Коудрей, и Джобо, стащив Долговязого Джона со стола, уложил его в рядок с другими тяжело ранеными, уже обработанными.

Дай ему рому, Джобо, сказал Коудрей, но Долговязому Джону пришлось подождать, потому что раздался топот и ввалились новые раненые, вопящие и окровавленные.

Эти оказались жертвами не обстрела с Джона Дональда, а разъяснительной работы, проведенной капитаном и его штурманом. Флинт и Билли Бонс довели до сведения членов экипажа, что по Артикулам положено не прятаться в балласте, а латать дыры, сращивать концы, расчищать и драить палубы.

Тем же, кто не сообразил должным образом и достаточно живо развеселиться, капитан и его цыпчик, который временно заменил улетевшего попугая, указали на недопустимость их поведения.

Все это время Долговязый Джон солировал в громкоголосом хоре лежавших рядом с ним. Этой компании не хватало лишь Дьявола со скрипкой, который отбивал бы такт копытом по окровавленной палубе, приглашая присутствующих поскорее отправиться в его владения.

Затем одиночество Долговязого Джона завершилось. У него появилась верная подруга, бутылка рому. Орать сил больше не было, только хрип вырывался изо рта. Обрезанная нога гудела, выла, стучала молотом. Ром забрал боль, а что не забрал приглушил. Чудодейственный напиток! В конце концов, он принес и забытье.

После этого река времени потекла каким-то непонятным Долговязому Джону образом. Она убегала от света, ныряла в неизведанные недра, кружила, впадая сама в себя и из себя вытекая. Ром, конечно, влиял на русло этой речки, еще больше влиял лауданум, настойка опия, которую Коудрей добавил к рому. Играла роль и гордость сильного мужчины, не приемлющего мысль о потере невосполнимого. Но больше всего действовали естественные следствия ужасной раны. А ведь еще повезло: культя не загноилась. Иначе наступила бы мучительная смерть. Невежды могут смеяться над доктором Коудреем, который варит свои инструменты в котле, как повар сухие бобы, но эта колдовская процедура отгоняет маленьких бесенят, погубивших больше доброго народу, чем раскаленный свинец и холодный булат.

Долгое время Сильвер, возвращаясь из забытья, ощущал только боль. Потом она понемногу начала отступать, туман рассеивался. Долговязый Джон увидел, что он не в вонючем госпитальном отсеке, а на палубе. Его койка висела у носового кубрика. Дул ветерок, свежий, прохладный. Он услышал голоса. Это Селена и Коудрей. Добавить к их беседе свой голос Долговязый Джон оказался не в состоянии, но уши-то остались целы.

Нет.

Почему?

Нога отнята слишком высоко.

Тогда как ему ходить?

С костылем.

Что-о? Как! Да что же это такое! Да Да вы просто коновал!

Ох-х, балда Гляньте-ка сюда.

Они подошли вплотную, Долговязый Джон зашевелился, чтобы показать, что он их слышит, но его движение осталось незамеченным.

Ну? сказал Коудрей.Обрубок футовый, дюжина дюймов, меньше даже. Протез не пойдет. Может, в Париже или Лондоне и сделали бы с шарнирами и пружинами. Но не здесь, на задворках цивилизации. Ни инструментов, ни мастеров. Костыль, категорически отрезки Коудрей.

Х-ха! Долговязый Джон не такойчеловек! Он лучше умрет! Да что вы за мясник!

Придержите язык, мадам, холодно проронил Коудрей, сдерживая гнев.Или с костылем, или на брюхе. Он теперь одноногий и должен привыкнуть к этому, приспособиться и научиться жить с одной ногой.

Глава 25

23 июня 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Моржа

Света внизу не было, люки задраены наглухо. В полной темноте под люком квартердека Долговязый Джон для начала уселся у трапа и обшарил все вокруг. Нашел выпавший из-за пояса пистолет, засунул обратно. Решил не рисковать, передвигаться ползком, ибо вверху уже завыл ветер, заглушая крик Флинта и вопли Билли Бонса. Судно начало отплясывать под дудку шторма.

Свет можно найти в кормовом салоне капитана, куда Долговязый Джон и направился под скрип, кряхтенье и оханье деревянных конструкций. Корабельное дерево всегда стремится обрести самостоятельность, особенно в шторм. Стыки, тщательно заделанные корабельными плотниками, стонут, дерутся с удерживающими их болтами; швы стремятся выдавить смолу и впустить воду и воздух. Под дикую деревянную музыку Долговязый Джон полз к корме, понимая, что это лишь увертюра Нет, даже настройка инструментов, а музыка еще и не началась.

Он добрался до люка и толкнул его. Свет! Тусклый, конечно, лишь от луны да звезд, но после кромешной тьмы задраенной палубы как будто солнце засияло.

Кто там?

Селена? Он совсем о ней забыл, как будто ее и па свете не было. Она выбежала из каюты Флинта.

Долговязый Джон! Ты что тут делаешь?

Несу почетную службу, мэм, по охране свинины-солонины, да трюмных крыс, да юных девиц.Он огляделся. Стол и стулья принайтовлены к палубе, все зафиксировано. И никого.Где ты прячешься?

Здесь я, у окна

Сильвер всмотрелся и увидел ее силуэт. Вот уж точно, когда ни звезды, ни луна не светят в поздний час Он прополз дальше, пересек темное пространство, отделяющее его от панелей ромбовидных пластин волнистого полупрозрачного лунного стекла, засвинцованных в деревянных рамах. Под рамами стоял рундук с мягкой обивкой, спальное место десяти футов длиною и фута три в ширину. Флинт иногда тут изволил отдыхать, а то и почивать. Селена сидела здесь, сжавшись в комочек, подтянув колени к подбородку. Сильвер залез, плюхнулся рядом, отцепил костыль и отряхнулся. Вдали сверкнула молния, загремел гром. Голос шторма крепчал, глотка Билли Бонса сдавала. Могуч Билли, силен, а что он против, стихии? Тьфу, да и только. Селена подпрыгнула от удара грома, но глаз от Сильвера не отрывала.

Что ты здесь делаешь? спросила она снова. Умнейший вопрос! Что же ответить этой балде?

А что мне там делать? Безногому-то

А-аОна отвернулась.

ТР-РА-ТА-М-М-М!!! Зигзаг молнии прочертил небо намного ближе, грохнуло скорее и громче. Селена задрожала, раскрыла рот. Грома она всегда боялась, даже на суше, под крышей. А здесь, в океане Хлынул ливень, смешался с брызгами волн, с пеной. Ветер свирепел с каждой минутой. Морж нырял все глубже, возносился все выше. Третья молния расколола черное небо сине-белой бриллиантовой полосой, гром чуть не высадил оконное стекло из его свинцовых оков. На этот раз даже Джон вздрогнул.

Селена бросилась к нему, обхватила обеими руками и прижалась к нему, крепко зажмурившись.

Да, пробормотал Сильвер.Попались мы, чего уж там. Хорошо грохнуло.

Он погладил ее волосы, ласково похлопал по спине, поискал в памяти чего-нибудь нежного и ободряющего. Но в жизни его не было места сентиментальности, и по насмешке судьбы нежные слова он позаимствовал из лексикона Джо Флинта.

Ну-ну, цыпленочек мой ласково пропел Сильвер, с трудом ворочая языком, повторяя слова Флинта.Цыпочка, цыпка маленькая.Сильвер повторял это снова и снова, забыв про Флинта и вспоминая всем телом что-то другое, испытанное впервые в винной кладовке Чарли Нила.

Ветер выл и рычал, сверкали молнии, гремел гром и бушевал океан, дерево жалобно верещало, темный мирок флинтовой каюты болтался, как корзина на спине взбесившейся лошади. Селену сжимал ужас. Она прилипла к Сильверу, как дитя к матери. Кто ее за это осудит? Тропический тайфун, суденышко в две сотни тонн болтается, как деревянная щепка и все это она к тому же переживает впервые.

Долговязый Джон, однако, уже два десятка лет в морях-океанах, видал он и похуже шторма и не на таких добрых посудинах как Морж. В судно Долговязый Джон верил, да и эта скотина Флинт судоводитель не из последних. Чего бояться-то? Нет, он не боялся, его одолевали другие эмоции. Сильвер изрядно смутился. К груди его прилипла та самая девица, о которой он так долго мечтал, которую желал вот уже сколько месяцев. Теплая, лакомая И упругие шарики ее грудей расплющились о здоровенную грудную клетку Джона.

Такая ситуация не повод для сомнений, особенно для бывалого Моряка, не сосунка какого-нибудь. В нормальной обстановке Джон точно понимал бы, что и как делать. Более того, он уже и по личному опыту знал, как помогают похотливым бесам всякие пустяшные страхи: испугается девушка привидений или домовых и готова Сердце колотилось у Джона в груди, он живо представлял, как сдирает с нее одежду, как

Наконец одуревший Джон отважился расстегнуть пуговку на ее рубахе вторую запустил ладонь под полотно, чуть прижал ее грудь Круглая, гладкая, как ядро, аккуратненький сосок торчит вперед, как солдат на параде. А ниже живот пупок Джон чуть не задохнулся, зашевелился, спустил руку ниже Штаны у него рвались, бушпритом торчало там чертово жало, тянулось к ней

Селена простонала:

Нет.

Сильвер вытащил дрожащую руку, унял стук зубов.

К-как скажешь, цыпка моя, прохрипел он, нежно сжимая ее в объятиях.

Я боюсь, Джон.

Понимаю.

Мы умрем?

Нет-нет. Старый Морж крепкое судно, он такое выдержит. И Флинт не оплошает.

Дрянь этот Флинт.

Это точно. Да и все мы здесь, сказал бы я

Нет, только не ты.

Как?

Так.

Съешь меня черепаха! Сильвер от удивления даже забыл о своем бушприте.

Там, в Саванне

Н-ну протянул Сильвер, застыдившись.

Ты ведь не знал, да?

Не знал. Все равно виноват, каюсь, но я думал, что ты одна из девиц Чарли.

Но я не такая.

Нет, девочка моя, не такая. За всю мою жизньДжон замолчал, в нем такое творилось! Слова, где взять слова? Губы мучительно задергались, и, наконец, вымолвили что-то в высшей степени непривычное.

Я люблю тебя, девочка моя.

Селена улыбнулась, расстегнула рубашку, взяла его руку и прижала ладонь к своей груди. Другую руку обвила вокруг своей шеи и поцеловала Сильвера в губы.

Я никогда этого раньше не делала, сказала она серьезно и таинственно.

Да?

Да.

Похоже, их охватило счастье. Каждый казался другому невыразимо прекрасным, даже во тьме, даже лишь в прикосновении, в трении обнаженной плоти. Л нога? Зачем ему нога? Очень скоро выяснилось, что и одноногий солдат, когда долг зовет, прекрасно справляется с задачей. Селена была в полном изумлении, Сильвер в восторге; и снова, и снова незаметно пролетали часы Когда им в последующие годы жизни становилось невмоготу, они вспоминали эти часы в капитанском салоне доброго старого Моржа, вспоминали, как любили друг друга, забыв о шторме

Шторм между тем стих, и Флинт приказал отдраить люки. Усталый, он отправился к себе в салон и обнаружил там Долговязого Джона и Селену. Шум отдираемых досок давно предупредил преступную парочку о скором появлении хозяина, но Сильвер никуда не спешил. Он сидел, одной рукой обняв Селену, а другую как бы случайно, для удобства, возложив на разукрашенную серебром рукоять пистолета.

Нашел свой остров, капитан Флинт? спросил Сильвер. Физиономия Флинта потемнела. Злость подкатила к его горлу, как лава к жерлу вулкана.

Глава 26

25 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Моржа

Флинт застыл на пороге своего салона, выпялив глаза на Сильвера, спокойно обнимавшего Селену, которая очень уютно и, как видно, весьма довольная собою, прильнула к этому этому Эмоции захлестывали Флинта, как приливные волны бьют по трупу пирата, повешенному в доке. Сначала Флинт ощутил удивление; неужто девица отдалась калеке? Затем испытал жгучую зависть к калеке, который может то, чего ему, славному капитану Флинту, не дано. Наконец, возникла еще более жгучая, разъедающая душу ненависть.

Флинт выматерился, выхватил нож и шагнул к Сильверу. Джон выхватил пистолет и поднял его в сторону Флинта.

Что, ты меня застрелишь? Зная, что у меня порох подмок? Он показал на свои омытые штормом пистолеты, и оба замерли, пристально глядя друг на друга. Эмоции бушевали в обоих, но оба не двигались. Селена, ставшая причиной или, по крайней мере, поводом этого столкновения, со страхом и изумлением наблюдала за сценой.

Давай, давай, ублюдок, подначил Флинт.

Как пожелаешь, капитан, тут же, без задержки, ответил Сильвер. Но ничего не изменилось. Селена косилась на их напряженные лица, видя, что лишь какая-то крохотная пылинка задерживает вращение колес смертоносного механизма.

Они боятся, подумала она. Боятся друг друга. Поэтому и медлят.

Она поняла то, чего не замечал никто другой. Но и ей открылась лишь часть истины. Она не осознавала, да и не могла осознать, что оба непримиримых врага многое отдали бы, чтобы засыпать пропасть, их разделявшую. Самое мучительное в рухнувшей дружбе неуклюжие, мучительные, тщетные попытки бывших друзей воскресить ее, достичь компромисса, в чем-то уступить. В общем, не видеть жестокой правды, закрыть на нее глаза.

Тут сверху притопал Билли Бонс. Еще не войдя, он начал доклад затылку капитана.

Все в порядке, капитан! Разрешение на смену вахты и выдачу ро

Он заморгал, увидев нож и пистолет. Соображения у него хватило не на многое, но, что обожаемому хозяину грозит опасность, он сразу понял.

У! пыхнул он и как был, не вынимая оружия, шагнул вперед, заслонив собой флинта.Капитан! Можно вырвать яйца этому безногому ублюдку?

Билли, цыпка моя, рассмеялся Флинт. Его живой ум разглядел юмор в этой ситуации. Он смеялся глупости Билли и его полезности Хочешь расколоть кости этого мозгляка? Хочешь его глаза забить ему в глотку?

Хочу! страстно промычал Билли Бонс.

Хочешь? подхватил Сильвер.Получишь.

Сильвер вскочил на свою единственную ногу и оперся на костыль, оставив Селену.

Слушай, ты, пузырь, обратился он к Бонсу Я вызываю тебя один на один, согласно Артикулам. Вызываю липом к лицу, с оружием, которое твоя мать дала тебе, на честный и равный поединок без вмешательства третьего. Бонс поморгал, пытаясь освежить в памяти Артикулы, которые когда-то подписывал и много раз слышал, тол колл ничего не вспомнил; но улыбка сама поползла по его тяжелым щекам.

Да, один на один, честно и справедливо.Билли повернулся к Флинту.Нормальное дело, капитан. Прошу разрешения.

И я прошу сказал Сильвер, и Флинт едва сдержался, чтобы не взорваться смехом. Но издевательски заржать в такой важный с точки зрения мистера Бонса момент все равно, что ему в компот помочиться. И это после того, как Билли берется в угоду капитану флинту оставить от Сильвера мокрое место.

И как прекрасно все обернется! Палубу отскребут, и он, Флинт, произнесет прочувствованную речь, помянет неисчислимые заслуги мистера Сильвера, пожалеет, что тот так низко пал напоследок, и унаследует его сторонников А если кто подумает нехорошо о Бонсе, который убил беспомощного калеку, тем хуже для Билли. Его можно и заменить.

Но надо соблюсти все формальности. Собрать команду, вынести книгу Артикулов, зачитать, обыскать соперников, не припрятали ли оружия. Под страхом смерти предупредить, чтобы никто не лез

Праздничная атмосфера будоражила судно. Шум, суматоха, предвкушение удовольствия, Не каждый день такое случается. Флинт провел Сильвера и Бонса на квартердек, самое подходящее место для честного и равного поединка, соперники скинули шляпы и камзолы, стали друг против друга. Билли Бонс, бахвалясь, стащил и рубаху. Он высился настоящим бойцом руки, как бревна, грудь поросла густым черным волосом. Сторонники Флинта да и многие люди Долговязого Джона восхищенно, загудели, глядя на такое чудо природы. Сильвер ждал и дрожал. Видно даже было, как он трясется. Лицо меловое, губы черные. Как покойник, честное слово. Плохо его дело, и Селена это поняла, бросилась к Флинту, но тот ее и слушать не стал. И Долговязый Джон тоже. Селена подскочила к команде, но там ее просто освистали да обсмеяли. Ишь, чего захотела!

Так! воскликнул Флинт, потрясая двумя заряженными пистолетами.Всех господ береговых братьев прошу держаться на расстоянии и в поединок не вмешиваться, а нарушитель погибнет от моей руки.

Он повернулся к Билли Бонсу.

Готовы, мистер Бонс?

Готов!

Готовы, мистер Сильвер?

Только одно! поднял руку Сильвер.

Что еще? недоверчиво спросил Флинт, ожидая подвоха.

Согласен ли мистер Бонс, что у меня над ним нет несправедливого преимущества? Согласен ли он, что у меня нет иного оружия, чем перед его глазами? И что это, он показал на себя, как я здесь стою, и есть то, с чем он дерется?

Билли Бонс презрительно скривил губы, глядя на калеку, опирающегося на костыль.

Согласен, буркнул он.

Бой! крикнул Флинт, вызвав этим коротким словом оглушительный вопль счастливых зрителей, которые потрясали кулаками и призывали участников не щадить друг друга, крушить и калечить. Моряки ожидали забавы. Чтобы лучше видеть, они влезли на ванты, плотным кольцом окружили бойцов. Они прыгали и толкались так, что судно качалось под ними. Билли Бонс ухмыльнулся и шагнул вперед, разминая увесистые кулачища.

Ну, калека, проворчал он, давно я этого дня ждал. Сейчас я тебя по палубе размажу.

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Долговязый Джон взмахнул костылем. Оказывается, он мог неплохо держаться на неустойчивой палубе и без деревянной подпорки. Костыль же он метнул как тяжелый дротик. ХРЯСЬ! Деревяга врезалась точно между глаз мистера Бонса. Бонс покачнулся. Колени его подогнулись. Руки повисли. Вслед за костылем Долговязый Джон бросил вперед свое тело, врезавшись черепом в нос Билли Бонса. Нос хрустнул, как спелое яблоко под колесом тяжело нагруженной телеги, кровь с физиономии мистера Бонса хлестнула во все стороны И Билли Бонс рухнул. Упал и Долговязый Джон, однако поверх противника, уткнувшись единственным коленом в живот тяжко гыкнувшего Билли. Вслед за этим Джон ловко перевалил грузного партнера по честному и справедливому бою на живот и принялся выкручивать бревнообразную руку. Ошеломленный, почти теряющий сознание себя Билли заорал от боли.

Что, Билли, цыпеночек? участливо пропыхтел Долговязый Джон, ослабив нажим на трофейную руку и устраиваясь на Бонсе поудобнее. Ногу Сильвер, конечно, потерял, а вот с боевым духом не расстался. И веса в нем оставалось достаточно, и силы вернул, усердно работая костылем.

Ублю Убью! Ублюдок! завопил Бонс.

Так кто же из нас лучше, Билли? задушевно нашептывал Долговязый Джон в ухо Билли Бонса. В то же ухо капал и стекавший по носу Сильвера пот.

Сука! Твою мать!!!

До сего дня Бонс полагал, что сделан из гранита и боли не знает Однако он не вынес боли в плече и взвыл, не закончив рассказа о близком знакомстве своем с матушкой Длинного Джона Сильвера. Билли затрепыхался, пытаясь скинуть седока, однако тот как-то умудрялся сохранять позицию, обходясь без седла и стремени. Трепыханием же своим Билли лишь усугубил судьбу захваченной противником руки. Вой его перешел в жалобный визг.

Билли, цыпка, завел новый сеанс переговоров Сильвер.До тебя, может, дойдет, что руку твою я могу открутить. Тут у нас мистер Коудрей, мастер-хирург, он, конечно, способен ее и обратно вставить Но только если я не откручу тебе ее так, что она отправится мою ногу догонять. И будет на судне кроме одноногого еще и однорукий. Хочешь одноруким стать, Билли? И каждый день меня благодарить, что я тебе голову не свернул. Хочешь, Билли?

И для убедительности Сильвер еще подвернул многострадальную конечность Бонса.

А-А-А! А-А-А! A-A-A!

Так кто же из нас лучше?

У-у-у-у, скулил Билли Бонс.Хватит!

Билли, я на тебе век сидеть не буду. Возьму твою руку и уйду. Кто лучше?

Ы-ы Ы-ы Ты-ы

Билли, скажи громко, полностью, для всех

ТЫ ЛУЧШЕ МЕНЯ!: крикнул Билли, проливая кровь, слезы, сопли и слюни, сливавшиеся под его физиономией в лакомство для не залетающих столь далеко в открытое море мух.

Долговязый Джон скатился с Билли Бонса и встал одним ловким движением. Допрыгав до костыля, он опустился на колено и поднял, костыль, которым открыл поединок. Все это он проделал без посторонней помощи и выпрямился, возвышаясь над людьми, восторженно приветствующими его победу.

Он снова стал Долговязым Джоном Сильвёром!

Однако, он стал несколько другим Долговязым Джоном. Люди не хлопали его по плечу, как делали раньше. Они подходили, кивали, но прикасаться к нему боялись. Что-то змеиное появилось в одноногом попрыгунчике. Ведь старый Долговязый Джон побил бы Билли Бонса по-свойски, по-простому, кулаками. А новый Долговязый Джон победил его хитростью и пыткой. Сильвер чувствовал перемену в отношении к нему, но, во всяком случае, по уважению и страху в глазах людей он понимал, что больше калекой его не назовут. На борту Моржа точно. Билли Бонс тоже понял, что Сильвер стал другим. Он и раньше боялся Долговязого Джона, теперь же трусил вдвойне и, разумеется, не отважился бы снова бросить ему вызов. И Флинт осознал перемену, Он понимал, что теперь ему не найти легкого решения половина экипажа вновь увидела командира в его сопернике.

Селена протолкнулась сквозь толпу и потянула Сильвера за руку. Он ухмыльнулся, махнул, и толпа отхлынула, оставив их наедине.

Почему? спросила она. Почему Билли Бонс, почему не Флинт? Ты боишься его?

Хм Долговязый Джон нахмурился, подыскивая подходящий ответ. Он даже нашел бы, что ей сказать, но ему помешали.

Парус! заорал впередсмотрящий.

Курс?

Два румба по левому борту!

По местам! крикнул Флинт.

Близость добычи вытеснила все остальные заботы, и судно подготовилось к атаке со скоростью, делающей честь военному кораблю короля Георга.

Скоростному Моржу не понадобилось много времени, чтобы подойти к замеченному впередсмотрящими судну. Прошедший шторм практически не причинил вреда Моржу, ибо Флинт, как и отзывался о нем Долговязый Джон, был мореходом умелым. Сейчас Флинт стоял при рулевом. Вахта на месте, попугай на плече, Билли Бонс нянчил поврежденную руку, морщился, но уже орал на тех, кто попадался под ноги, а Морж направлялся к маленькому изящному бригу, который болтался в волнах с таким сиротливым видом, будто на нем ни души.

Флинт убрал грот-марсель и отослал к бригу шлюпку с командой. Вглядевшись в неизвестное судно, он ухмыльнулся пушкарю Израэлю Хендсу.

Сегодня порох сэкономим, мистер Хендс.

Смотрел на неизвестный бриг и Долговязый Джон. Насчет пороха Флинт не ошибся. Никого на руле, никого в парусах, да и на палубе никого. От парусов, впрочем, немного осталось. Клочья и полосы парусины развевались по ветру от рифов. Ветер и волны вертели бриг, как игрушку, он то становился по ветру, то выходил. Однако суденышко аккуратное, даже несмотря на нанесенный штормом ущерб.

По килю бриг был около девяноста пяти футов, водоизмещением под полтораста тонн, очертаний самых для глаза приятных. Корпус выкрашен белым, подчеркнут коричневым, по корме золотой лист пущен орнаментом, по рамам капитанского салона да по пушечным портам. На бортах по четыре пушки. Назывался бриг Сюзан Мэри. Глаз настоящего моряка всегда радует ладно скроенное судно, поэтому команда Моржа развеселилась, глядя на подкинутую штормом игрушку.

Под руководством Билли Бонса спустили шлюпку, матросы налегли на весла, и шлюпка понеслась к бригу. Абордажная команда лихо гикала, поправляя сабли и пистолеты, но лишь для виду, потому что всем ясно было: не с кем там воевать. Долговязый Джон и Селена смотрели, как пираты вскарабкались на борт, все так же горланя да ухая, рассыпались по палубе, а потом исчезли в люках. Донеслись знакомые шумы, хлопанье крышек, треск взламываемых замков.

Оставшиеся на Морже завистливо переглядывались, бормотали, чувствуя себя наказанными, лишенными удовольствия. Многие не без основания опасались, что мелкие драгоценности, найденные на борту, могут ускользнуть от учета общей добычи и исчезнуть в карманах передовой партии, что бы об этом ни говорили Артикулы.

Потом старший шлюпки Черный Пес появился на палубе и заорал:

Пятеро живых, капитан! Шесть месяцев как из Лондона, шторма да ветры встречныеОн смолк, глядя на что-то на палубе, невидимое команде Моржа.Цинга, капитан. У этих придурков ни единого зуба, все в чирьях. Было их двадцать три, остальные перемерли, схоронены по обряду, да последний шторм распорядился, смыл за борт и тех, которые оставались

Груз какой? крикнул Флинт.

На плантации селедка в бочках, шмотье для рабов, медь и свинец в слитках да порох и мушкеты.

Что ж, цыплятки, обратился Флинт к команде.Вот оно, флинтово везенье. Судно и груз принесут нам кое-что в Саванне, и без единого выстрела.

На физиономиях расцвели ухмылки, в головах защелкали счетные камушки оценок личной доли каждого.

Капитан Флинт! вдруг воскликнул Долговязый Джои, и все смолкли, а с лица Флинта улыбку как ветром сдуло.

Да?

Нам бы расстаться надо, капитан, раньше или позже, но надо. И все это понимают.

При этих словах, казалось, даже ветер стих; впервые услышав то, о чем все знали, но старались не думать, не замечать, не упоминать

Надо расстаться, чтобы не проливать кровь, продолжил Сильвер. Флинт огляделся, попугай зашипел, заквохтал, заерзал на плече, чувствуя, что хозяину неуютно. Команда затаила дыхание, Десант на бриге вытянул шеи в сторону Моржа, все там прилипли к борту, стараясь разобрать, что происходит.

Возможно, сказал Флинт, хмурясь и, как всегда, подозревая подвох.

Ты знаешь это не хуже меня, Джо Флинт. Без всяких возможно знаешь.

Флинт молча, уставился куда-то в сторону горизонта.

Вот я и предлагаю, сказал Сильвер.За старую дружбу и новую удачу.Он сделал паузу, перевел дыхание и продолжил: Я возьму этот бриг,Сильвер показал на Сюзан Мэри, возьму тех, кто захочет со мной вместе с нашей долей.

На это Флинт фыркнул и мотнул головой. Сильвер не обратил на это внимания и продолжил;

И пойдем мы дружно дальше, веселые друзья, без трений, Джо, и причин для ссор не будет.

А курс тебе кто проложит, Джон? Или ты, пока в койке лежал в лазарете, навигацию выучил?

В чем проблема! возразил Сильвер, ожидавший подколки, но все же воспринявший ее болезненно.Дашь мне Билли Бонса, ты уж сколько раз говорил, что он такой же мастер, как ты, да и остров твой знает. Дашь мне Билли, а как придем в Саванну, я найду себе шкипера, не так уж это сложно.

Челюсть перепуганного до смерти Билли отвалилась чуть ли не до груди. Флинт топнул ногой, попугай беспокойно закудахтал, захлопал крыльями.

И больше ничегошеньки тебе, Джон? Новенький кораблик, половина добра, лучшие люди, да еще и лучший среди лучших Билли Бонс! Ты, Джон, опиуму перебрал в лазарете, доктор перестарался, пожалуй.

Сильвер не терял выдержки. Он видел, что Флинт склонился в пользу торговли, а не драки. Хорошо. Очень хорошо. Отлично. Этого он и хотел. Торговаться, а не драться. К этому он и стремился с тех пор, как повзрослел. И Сильвер принялся торговаться.

Делал он это умело, рассудительно, как и всегда. Флинт возражал; спорил, аргументировал, взывал к небесам. У народа тоже роились мысли в головах, они принялись подсказывать, вносить свои предложения. Разыгралась сцена всеобщей торговли на каком-то экзотическом базаре. В результате торга родился превосходнейший компромиссный вариант то есть нечто как для Флинта, так и для Сильвера в равной степени мерзкое.

Глава 27

25 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Моржа

Достигнутое соглашение, благодаря которому Долговязый Джон получил судно, наполнило его душу ужасом.

Предложение поступило от Слепого Пью, и не так уж это удивительно, как всем показалось. Нечасто, конечно, приходилось ему в те дни на Морже играть заметную роль. На него смотрели как на пенсионера. Он все больше дурел, однако на ощупь ковырялся с парусами и кое-какую работу умудрялся выполнять.

Некоторое время он надеялся, что зрение вернется. Глаза вдруг стали ощущать солнечный свет болели от него. Это убедило Пью, что он вот-вот прозреет. Чтобы ускорить выздоровление, он соорудил большой зеленый козырек. Но зрение не вернулось, а защищавший глаза козырек придавал Пью столь жуткий вид, что его сторонились. Все понимали, что на борту он остался только благодаря Долговязому Джону, пожалевшему товарища по несчастью.

Зрение Пью потерял, вид приобрел кошмарный, но слухом обладал отменным, упрям был чрезвычайно и спорить любил больше, чем кто-либо другой в команде. Сначала он молча прислушивался к торгу, а потом проорал свое мнение, которое ко всеобщему изумлению пришлось по душе каждому члену экипажа. Тощий, как гандшпуг,^[165] жуткий, как материализовавшееся привидение, он произнес свою речь громко и даже довольно складно. Сказалось кельтское наследие.

Сильверу надо отдать трофейный борт! Так я говорю. А Флинту Моржа. Сильвер команду берет, кого хочет! Так я считаю. А Флинту добро остается. Сильверу Бонса! Кого же еще. А Флинту Селену. Как же иначе. Разрази меня гром. Вот мое мнение. И никому не обидно. Я сказал.

После секундной паузы раздались воодушевленные одобрительные вопли всей команды. Флинт, однако, не отступил от требуемой Артикулами процедуры. Он уже привык на них ссылаться.

Кто согласен с братом Пью, покажись! воскликнул Флинт. Пью выпрямился, ухмыляясь и кивая. Он наслаждался всеобщим вниманием, хоть и не видел леса взметнувшихся вверх рук, зато слышал приветствия в свой адрес, слышал, как его называли умником, судейским пронырой морских горизонтов, ощущал дружеские тычки в бока и хлопки по плечам. J4 хорошо, что не видел он выражения физиономии Долговязого Джона, полагавшего в этот момент, что боком вышла ему доброта.

Есть кто против слова брата Пью?

Презрительные возгласы и свист приветствовали несколько неуверенно поднявшихся рук.

Флинт! крикнул Сильвер, разрываемый гневом и готовый драться со всей командой, Флинт обернулся на окрик и положил руку на рукоять сабли. Селена схватила Сильвера за руку и зашипела ему в ухо:

Джон, пошли! Идем, быстро!

Она потащила его на корму, где они могли говорить без свидетелей.

Джон! Это неважно.

Дьявол меня дери, важно!

Нет, нет, это ничего не значит!

Как я оставлю тебя с этим ублюдком?

Надо, Джон. Или ты все потеряешь.

Все для меня это ты одна. Остальное ничто.

Джон, не беспокойся. Флинт ко мне за все время ни разу не прикоснулся.

Как?

Вот так.

А я думал А зачем тогда он тебя

Я тоже думала, что для этого.

И он тебя не тронул? На борту нет никого, кто бы тебя не хотел.

Флинт не хотел.

Почему, гром и молния?

Селена вздохнула, сжала его руку и улыбнулась. Она знала, как горько ему. Так ведь и ей не слаще.

Джон, еще раз тебе говорю. Он и пальцем меня не трогал. Ты меня слышишь? Так что займись своими делами, а за меня не бойся. Когда мы после этого дурацкого острова вернемся в Саванну, тогда Если ты захочешь, конечно Может, мы будем вместе.

Селена с надеждой посмотрела на него, в то лее время боясь будущего, о котором она отваживалась мечтать. Она знала, как эти белые обращаются с черными девушками, и опасалась, что теперь Джон, получив то, чего хотел, бросит ее и займется другими.

К несчастью, Сильвер совершенно не заметил ее гонких страхов. У него в голове все еще не укладывалось, что Флинт не вступал с Селеной в интимную близость. Его мучила ревность и одновременно недоумение.

Но он же мог тебя

Мог.

И ничего?

Джон, ты глухой? Разве я тебе не сказала?

Значит, фантазия Флинта не на то направлена?

Ха! Пойди да спроси его сам.

Дьявол! Джо Флинт содомит!

Джон, отправляйся на свой бриг Он не содомит.

Откуда ты знаешь?

Знаю.

Да, она знала. Флинт не слишком аккуратно продырявил перегородку, да и не слишком бесшумно оживлял свой недееспособный орган, пыхтел, шуршал, а то и постанывал, сам того, очевидно, не замечая. Селена сразу же обо всем догадалась, но решила, что не стоит сейчас посвящать Долговязого Джона в такие детали. И так настроение ни к черту. В довершение иных бед Сильвера мучила ревность, Селена же боялась его потерять. И они перешли к взаимным обвинениям, разозлились, обменялись нелестными эпитетами, и ни один не сообразил произнести три словечка, которые залечили бы все раны и облегчили бы временную разлуку.

Так надутыми, злыми они и расстались. Долговязый Джон пошел отбирать команду, он взял почти половину моряков. Как и договорились, одним из них был Билли Бонс, только что вернувшийся из каюты Флинта после примерно такой же сцены ревности, как между Сильвером и Селеной.

Не пойду я бубнил Билли, повесив голову и сминая шляпу. На него жалко было смотреть. Он умолял Флинта оставить его на Морже, как дитя малое просит родителей не оставлять его одного ночью, боясь домовых.

Возьми себя в руки, остолоп! Подтянись и выполняй свой долг. Бери пример с Сильвера, в конце концов. Ему-то хуже твоего.

Это было чистой правдой, но Бонса не обрадовало. Наоборот, испугало. Флинт вздохнул и указал на кресло.

Присядь, Билли, мальчик мой. Придержи свои красноречивый язык и прочисти уши.

Багроволикий Билли Бонс, ворча и пыхтя, выполнил приказание, плюхнулся в кресло напротив Флинта, который развалился на капитанском диване, еще помнившем любовные игры Долговязого Джона и Селены.

Не пойду. Повесь меня за яйца на рее, не пойду.

Эту храбрую фразу Билли Бонс выдавил крайне тихо, себе под нос, но Флинт услышал.

Билли, тихо сказал Флинт, буравя Бонса глазами.Еще слово

Билли проглотил язык и скрутил шляпу, как прачка выжимает выстиранную скатерть. А сказать он мог бы многое. Он страсть как боялся остаться на борту с Сильвером. Он опасался людей Долговязого Джона. Но еще больше он страшился Флинта, а именно Флинт сейчас сидел напротив Бонса.

Итак, промурлыкал Флинт, улыбаясь, друг мой Приятель Билли-цыпленочек Видишь ли, в этой юдоли скорби судьба часто принуждает нас к тому, чего бы нам не хотелось, на что бы мы не решились, будь у нас свобода выбора И когда такое случается, мудрый находит в себе силы и обнаруживает преимуществаФлинт сделал паузу, изучая взглядом озадаченную физиономию Бонса.Ты меня понимаешь, Билли, сынок?

Нет, честно признался Бонс, и Флинт тяжко вздохнул, как мирный домохозяин в доброй старой Англии, который пытается внушить нечто добродетельное особо тупому бульдогу, безобразному, нечистоплотному, вонючему, но потенциально полезному в случае, если ворам вздумается посетить дом, сад и огород.

Давай напряжем мозги, Билли. Сильвер получает тебя, а Селена остается у меня. Это один на один. Ничья.

Озадаченность отнюдь не сменилась на физиономии Билли озарением. Напротив, усугубилась. Преданный Флинту Билли Бонс умудрился не заметить того, что все другие, даже безглазый Слепой Пью, увидели: отношения между Сильвером и Селеной. Билли в простоте душевной полагал, что Селена имущество капитана Флинта. Флинт заметил в глазах Билли Бонса вопрос, который тот не решался задать.

Не на-до ло-мать-дур-ну-ю-баш-ку! неспешно, по складам произнес Флинт, вколачивая каждый слог в лоб Билли Бонса костяшками пальцев. Любой другой член экипажа, на этакое отважившийся, мгновенно обнаружил бы, что его кишки шарфиком обматывают его же шею, а мошонка свисает с ушей. Кроме разве Долговязого Джона, ну и, разумеется, Джо Флинта.

Есть, капитан.

Ну, и молодец. Флинт дернул Билли за нос и скова отвалился на спину.А вот скажи-ка мне, ты плавать умеешь?

Не-еФизиономия Билли Бонса побелела перед лицом новой напасти.

Хмм-м протянул Флинт задумчивое Но ежели навесить достаточно пробки, то даже ты не утонешь.

Билли Бонс заерзал по сиденью, скрипя креслом. Чтобы попасть в зубы акуле, тонуть ведь вовсе не обязательно. Что еще заварилось в умной голове капитана? Флинт засмеялся.

Не бойся, Билли Бонс. Слушай меня внимательно. Сделаешь так, как я тебя сейчас научу

Послушный Билли Бонс, прихватив сундук, крышку которого украшала художественно выжженная при помощи раскаленной кочерги заглавная буква Б, спустился в шлюпку и направился на бриг Сюзан Мэри, уже переименованный Сильвером в честь царя зверей. Из найденных на судне членов экипажа двое умерли в тот же день, двое выжили и согласились присоединиться к джентльменам удачи. Лишь один капитан наотрез оказался отступить от своего долга. Поэтому полагалось заковать его в железо в ожидании благоприятного момента, когда можно будет где-нибудь высадить пленника.

Однако делать этого не пришлось, ибо через два дня этот честный судоводитель тоже отдал Богу душу, несмотря на старания корабельного хирурга Коудрея, кормившего его фруктами и зеленью. Перед смертью он чувствовал себя несчастнейшим из смертных, бесполезным и жалким. Но и он показался бы весельчаком в сравнении с Билли Бонсом, мир которого лежал в руинах. Билли поминал былые дни, стонал от страха перед грядущим, перед Сильвером, перед Флинтом, а когда вспоминал еще и о приказах, полученных от последнего, ему становилось дурно. Он не знал, что из всего этого хуже.

И не догадывался, что его кумир, герой, хозяин, помахивая шляпой отплывавшему к борту Льва Билли Бонсу, уже обдумывал дальнейшие козни.

Так-так-так, Билли, размышлял Флинт, щекоча попугая. Предстоят долгие недели в открытом океане, пока мы доберемся до нашего острова. Очень хорошо, Билли, цыпленочек мой, что ты достался Сильверу. Ты же никогда самостоятельно курс не прокладывал, всегда с моей помощью, всегда глядя на меня. Я исправлял твои ошибки и дивился, как это ты умудряешься сложить два да два и получить четыре.

Флинт улыбался себе и своим теплым, успокаивающим мыслям.

Так, так, Билли А что, если ты ночью темной потеряешь Морж из виду и не сможешь управиться с незнакомым судном, поврежденным штормом? Что, если ты не найдешь земли, и вся твоя несчастная команда, включая славного нашего мистера Сильвера, засохнет от жажды? И семь десятков долей отпадет от дележки.

Засмеялся Флинт уже вслух.

Гудбай, мистер Бонс! Желаю удачи!

Гудбай, капитан, чуть не плача, откликнулся мистер Бонс.

Глава 28

28 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт Льва

Бриг Сюзан Мэри, известный отныне как Лев, отличался от Моржа не только габаритами. Много чем одно судно не похоже на любое другое каютами и отсеками, трюмами и оснасткой Каждый кораблестроитель стремится показать миру, на что он горазд, каждый хочет сделать лучше, чем остальные. Иначе к чему и жить? Так что ругани и проклятий хватало на борту Льва, пока на нем обосновывались люди капитана Сильвера. Все здесь иначе, все по-новому, ко всему приспосабливайся, а тут еще и дорогие товарищи о себе не забывают и стремятся захватить уголки поудобнее.

Как только на борт влез Израэль Хендс, бывший пушкарь Флинта, а отныне пушкарь Долговязого Джона, он отыскал себе каютку поуютнее, объявил ее своей и приставил к ней сторожем канонира-помощника. Сразу после этого он отправился обследовать свое хозяйство. Нашел пороховой магазин невелик отсек оказался. Места как раз для Хендса, чтобы разместиться на узкой скамье за столом с рядами круглых дыр в столешнице.

Израэль Хендс с философским видом цыкнул зубом. Вот, значит, до чего дошло. Служил он когда-то королю на судах, где в магазинах хранились картузы для двадцатичетырехфунтовок, где рядами, пузо к пузу, стояли девяностофунтовые бочонки с порохом. Да ладно, все ж таки и здесь магазин имеется, а большой ли он нужен на этой скорлупке? Все честь по чести, фонарь снаружи за двойным стеклом, дверь солидная, чтобы какой, идиот с зажженной трубкой не ввалился и не разнес судно в щепки, а команду в клочья.

Пороху-то на судне хватает с излишком, на плантации везли дюжину тридцатифунтовых бочонков, куда больше, чем может расстрелять батарея детс ких хлопушек, которыми бриг вооружен.

Израэль Хендс замер, прислушался к топоту над головой, на верхней палубе, где ругались и дрались веселые товарищи, джентльмены удачи, отвоевывая места для подвесных коек. Он ухмыльнулся при мысли о синяках и, чего доброго, проломленных черепах. Ему, в общем-то, до этого дела лет. Израэль Хендс третий на судне человек, после Долговязого Джона, и Билли-. Бонса. Поэтому он еще раз ухмыльнулся и принялся; проверять фланелевые картузы для четырехфунтовок, из которых состояла палубная батарея Льва.

Эту работу Израэль Хендс выполнял основательно, главным образом на ощупь. Он вынимал из дыр толстые тряпочные колбасины, набитые порохом, ощупывал их, проводил пальцами по швам, проверял, нет ли дырок, не разошлись ли швы. Такое дело никому, нельзя доверить. Подозрителен Израэль Хендс, жаден, жесток, порочен, Иначе чего бы ему искать здесь, среди джентльменов удачи. Но он аккуратен, точен и внимателен. Иначе какой же из него пушкарь. В этой работе любая неряшливость может вызвать потерю всего света. Вспышка, грохот и все

Проводя ревизию, Израэль Хендс обдумывал случившееся, особенно раздор между Флинтом и Сильвером, каким-то чудом не приведший к кровопролитию. Думал, что вовремя подкинула им судьба этот бриг. А то, глядишь, кто-нибудь утром и не проснулся бы, не одну печенку пощекотали бы во сне. Таким тихим и безопасным способом предпочитал пользоваться Израэль Хеидс для разрешения спорных вопросов. Была б возможность, начал бы он с Билли Бонса, каковой лижет флинтову задницу каждый день, а по воскресеньям и дважды. А теперь вот Бонс старший помощник у Сильвера. Как дело обериулось-то

Всего семьдесят человек и три юнги перешли с Долговязым Джоном на Льва, по большей части те, которые в Ист-Индии ходили с капитаном Мэйсоном, включая и Слепого Пью его Сильвер взял, хотя и разозлился на него за предложение дележа. Но Пью и без глаз лучше любого зрячего парус сладит. Все запасные паруса уже вытащены, ими сменили на мачтах брига оставленные штормом лохмотья. И для Пью работенка нашлась.

Среди других, кто решил соединить судьбу с Сильвером, небольшая группа бывших военных моряков, служивших с Флинтом на Элизабет: Джордж Мерри, Том Аллардайс., сам Израэль Хендс. Это еще одна небольшая победа Долговязого Джона Сильвера. Никто из бывших сослуживцев по Ист-Индии с Флинтом не остался. Израэль Хендс ненадолго прервал работу. Сильвер, знамо дело, странный пират. Вечно у него Артикулы на уме. Джентльмены удачи тоже, джентльмены! Пленного не убей, бабу не тронь

Сам-то он, Израэль Хендс, пират бывалый. И отец его, в честь которого Израэль и назван, пиратом был, под Черной Бородой, сорок лет тому назад, когда ни о каких пощадах да Артикулах никто и не слыхивал, сплошь резня и никому никакой пощады-жалости. Израэль Хендс пожал плечами и протянул руку к следующему картузу. Грешит Сильвер лилейностью, конечно, но команду держать умеет. Да вот и папаша Хендса получил в свое время от Черной Бороды подарочек колено всмятку от шалостей с пистолетами, забава вроде флинтовой. Тоже был любитель палить, куда ни попадя, почем зря. Потому-то Израэль Хендс и предпочитает Сильвера.

Покончив с картузами и отложив в сторону пару ненадежных, Израэль Хендс запер магазин и вышел на палубу к пушкам. Сильвер и Билли Бонс гнались за Моржом, народ ползал по вантам и реям, занимался парусами.

Израэль Хендс начал с ближайшей пушки. Он опустился перед ней на колени, оглядывая и обнюхивая. Как и все на этой посудине, пушка была лучшего качества. Английская работа, отличный ствол, прочный лафет, рядом боезапас, порох в ящике смоленом чтобы не подмок. На дуло надет деревянный намордник, затравный шпур накрыт свинцовой пластиной. Рядом закреплены банники, фитили все, что должно быть.

Молодцы, ребята, пробормотал Израэль Хендс Все слажено, да только вот четырехфунтовки, эх., маловато будет.

Лев вооружен восемью такими пушками. Яркой звездой в этой беспросветной тьме светила Израэлю Хендсу испанская девятка, прихваченная с Моржа Долговязым Джоном после множества просьб пушкаря. На борту-то она на борту, да только существует пока что в разобранном виде, надо еще уламывать Сильвера и плотника, чтобы приспособить ее курсовой пушкой па носу. А на носу и так места нет: бушприт, да кат-балки, да всякая всячина Теперь и сам Израэль Хендс засомневался

Неуверенности своей он, знамо дело, никому не выдаст, потому что мечта душу греет. Особенно если судно при таком хилом пушечном вооружении куда слабее скажем, того же Моржа.

Сомнениям Израэля Хендса положил конец властный окрик.

Мистер Хендс! позвал Сильвер.На два слова.

Израэль Хендс поднялся и медленно, степенно направился к квартердеку, сознавая, что он как-никак пушкарь, а не подлый палубный народ.

Пошевели-ка задом, ленивый ублюдок! заорал Сильвер во всю луженую глотку. Израэль Хендс подпрыгнул, мгновенно забыв о пушкарском достоинстве, и понесся докладывать Сильверу. Увидев выражение физиономии Сильвера, он почел за благо на военный манер отдать салют и сдернуть шляпу.

Сильвер и Билли Бонс сидели рядом; на Сильвере такой же синий сюртук и шляпа такая же, как на мистере Бонсе, разве что новые, а не выцветшие и потертые. Догадливый Израэль Хендс предположил совершенно верно предположил, между прочим, поскольку Долговязый Джон таким нарядом никогда не располагал, то, стало быть, позаимствовал его у мистера Бонса, Костюм был запасной, неношеный. И выглядел теперь капитан Сильвер не хуже своего помощника.

И Сильвер, и Бонс были явно не в духе. В таком настроении всегда ищешь кого-нибудь, на ком можно выместить зло. Израэль Хендс взмолился всем богам и стихиям, чтобы таковым оказался не он, Хендс стоял навытяжку и пожирал глазами начальство.

Значит, так, олух царя небесногоСильвер бросил на пушкаря хмурый взор.

Так точно, сэр! отозвался Израэль Хендс.

Ты привык бока пролеживать всю ночь, пока до драки не дойдет

Так точно, сэр! подтвердил Израэль Хендс, и даже не ошибся. Чего душой кривить, мастер-пушкарь вахты не стоит, и команда все наверх его не касается. Это законные артиллерийские привилегии, и, к чему ведет Долговязый Джон, Хендс уже понял.

Теперь отвыкнешь, сучья лапа, будешь стоять вахту со мной и мистером Бонсом, понял? Проку от тебя никакого, так хоть делом займешься.

Сильвер и Бонс уставились на пушкаря. В кои-то веки их объединяла общая задача избежатьдвенадцатичасового бдения на палубе.

Да Так осилишь, мистер Хендс? Квадранты и делители, циркули-измерители не твоя забота, у нас тут мистер Бонс имеется, он курс проложит на флинтов остров. Или за Моржом пойдем, в кильватере. Но сменный офицер нам нужен.

Хендс лишь чуточку промедлил перед тем, как дать полное и безоговорочное согласие. Он на секунду вообразил, что произойдет, возрази он или прояви колебания.

Есть, сэр! гаркнул Израэль Хендс с энтузиазмом, хотя на сердце у него кошки скребли. Но не у него одного. Хендс знал, что Бонс отнюдь не радовался разлуке с Флинтом. А Сильвера тем более можно понять, он сейчас красочно представляет, как Флинт сношается с его возлюбленной. Лучше не злить этих двуногих кашалотов, тем более стакнувшихся на горе окружающим

Есть-хресть, сэр-недосер передразнил Сильвер.Начинаешь стоять вахту со мной и мистером Бонсом, дорогой мистер Хендс. Научишься уму-разуму, чтоб судно не потерять.

К счастью, Израэль Хендс за недельку-другую превратился в неплохого вахтенного офицера, звезд с неба не хватающего, но вполне сносного.

Бонс, к его чести, с курса, не сбивался, Моржа из виду не упускал, хотя это становилось все труднее. Морж летел стрелою, постоянно используя слишком много па русо п.

Кажись, он бросить нас хочет, дьявол меня задери, как-то высказался невольно в беседе с самим собой Билли Бонс, направив на шхуну подзорную трубу.О чем Флиит там думает, дьявол его задери?

Да, мистер Бонс, охотно отозвался незаметно подошедший сзади Сильвер.О чем Флинт там думает, не скажете?

Капитан! Бонс нервно дернул руку к шляпе и повел глазами вправо-влево, убеждаясь, что окружающие заметили выказанное капитану почтение. Просыпаясь изо дня в день, он обнаруживал, что глотка его не перерезана. И через борт его никто нечаянно не перекинул. Так что Билли Бонс несколько приглушил свои страхи, но все же вел себя пристойно на всякий случай.

Сильвер навел на Моржа подзорную трубу, и ему на мгновение показалось, что он увидел Флинта. Кто-то очень похожий на Флинта, темный, в большой шляпе, размахивал там, на квартердеке Моржа, как будто побуждал людей шевелиться, не спать, не зевать, так-растак их Бога мать! Но океан волновался, гладкие, отливавшие травяной зеленью холмы волн сменялись лощинами, и не было никакой уверенности в том, что это именно Флинт Сильвер помотал головой.

Хм-м Полагаю, ты прав, мистер Бонс Очень ему хочется от нас избавиться, якорь ему в задницу.

Да ни в жись! мгновенно отозвался Билли; клясться, однако, в подтверждение своей уверенности не стал. Он очень вежливо заглянул Сильверу в глаза.Зачем бы это капитану Флинту?..

Зачем это ему, мистер Бонс, можно поразмыслить на досуге, а сейчас остается только порадоваться, что наш малый львеныш резво бегает и от задницы Моржа не отлипнет.

И то верно. Скоростные качества брига радовали всех на борту и даже стали для команды предметом незаслуженной гордости. Морж строили для скорости, он еще не встречал себе равных, но вот же, встретил. Лев что породистая скаковая лошадь без единого изъяна. Бриг резал волны, как горячий нож масло, плыл, как леди в танце, он Мог бы запросто и Моржа обогнать, появись в том нужда. Джон Сильвер влюбился второй раз. Если Морж любимая Флинта, то Лев возлюбленная Сильвера.

Лев так и не отлип от кормы Моржа, и оба судна благополучно вышли к острову, который Билли Бонс, надо отдать ему должное, смог бы и сам обнаружить, не держась за хвост Моржа. Флинт, по привычке не замечавший в людях положительных качеств, считал Билли Бонса глупее, чем тот был на самом деле. Хотя и методом проб и ошибок, с чертыханиями и исправлениями, но на многое был способен Билли, не только дважды два перемножить. И теперь оба судна вползали на якорную стоянку в Южную бухту, пустив вперед катер для промера глубин.

Все свободные от вахты облепили такелаж, мрачно вглядываясь в растительную неразбериху, в холмы и пляжи. Не радовал их этот секретный остров без имени, который капитан Спрингер должен был закрепить за короной короля Георга. Остров, обильно политый кровью. О нем часто говорили и на Морже, и на Льве, и кляли его на чем свет стоит на обоих бортах. Несчастливый остров. Иные из моряков совершили здесь поступки, оставившие чувство вины, которое давило, словно толстые якорные канаты.

Не слышно было смеха и шуток, никто не радовался на обоих судах. Якорная стоянка выглядела под стать настроению. Бухта, почти полностью замкнутая, окружена густым лесом, начинающимся от верхней отметки прилива. В залив впадали две речушки, но как-то некрасиво впадали, не явными устьями, а ветвясь, теряясь и застаиваясь в болотах, отливающих ядовитой зелепыо, за версту заявляя о себе гнилой вонью. Гриб да плесень цвели там, ползали всякие скользкие твари.

Тем не менее на Льве и на Морже отдали якоря, а утром следующего дня надлежало держать Большой совет, согласно Артикулам.

Пробили склянки, всколыхнув сонную жару, навалившуюся на бухту. Солнце жгло, как будто хотело уничтожить все живое. Ветер оно уже задушило, а зверье и птицы скрылись в тень.

Не прятались лишь комары. Они поднимались из болот и тучами налетали на парусники, разнося малярию и желтую лихорадку, стараясь истребить славных моряков. Но люди Флинта и Сильвера их не боялись. Сюда прибыли ветераны, всем на свете переболевшие либо уж настолько отвратные, что даже насекомые к ним опасались приближаться.

Братство собралось на борту Моржа, и поскольку случай выдался чрезвычайный, то явились все принарядившись: драные камзолы, сюртуки, кафтаны обмотаны шелковыми шарфами, на грязные пальцы нанизаны перстни с рубинами, пропотевшие шляпы украшены страусовыми перьями, физиономии сверкали ушными и носовыми серьгами. Ну, и оружия на себя каждый понавешал красы ради, разумеется. Пистолеты, сабли это непременно. А сверх того: кортики, ножи, мушкеты, мушкетоны, бердыши, топорики, протаза ны.^[166]

На Флинте, как всегда, был синий сюртук морского офицера с блестящими пуговицами; шляпа перегружена шнурами и золотым позументом. На ногах сияющие ботфорты. Рубаха снежной белизны, щеки чисто выбриты. Под мышкой капитан Флинт удерживал двуствольный каретный карабин, а на его плече топтался, время от времени шепча что-то Флинту на ухо, зеленый попугай.

Долговязый Джон Сильверу не стремясь к элегантности коммодора (в такой: чин произвел себя теперь Флинт), выглядел аккуратно, подтянуто. Он тоже был в синем сюртуке, но вынужденно опирался на костыль. Ростом Сильвер намного выше Флинта; большой палец свободной руки небрежно заткнут за пояс в успокоительной близости от пистолетов. Сильвер и флинт встретились взглядами, одновременно дипломатично улыбнулись несколько кривовато это у них получилось. За каждым толпились сторонники, а в плане личного соперничества каждый из них был почти уверен, что успеет выхватить пистолет и уложить соперника, прежде чем тот ответит взаимностью. Почти уверен. Но не совсем.

Б сторонке остановилась Селена в своей повседневной одежде. Интуитивно она нарядилась так, как и следует молодой женщине, вынужденной жить рядом со множеством мужчин: свободные брюки по лодыжки, закрытая рубаха с длинным рукавом; рубаху она надевала навыпуск, поверх брюк, что помогало проветривать тело и хоть немного скрывало формы фигуры. Несмотря на скромный костюм, Селена вызвала оживленную реакцию команды Сильвера. Взобравшись на борт, пришельцы со Льва принялись коситься на нее, перешептываться и ухмыляться.

Сильвер уставился на Селену, ожидая взгляда и улыбки. Но так и не дождавшись, он заставил себя переключиться на Флинта. Это явно оказалось нелишним, ибо Флинт ничем иным не интересовался, кроме особы Долговязого Джона.

Встреча этих двоих оказалась мучительной, все присутствующие ощущали сразу возникшую между ними напряженность. Да и в отношениях между командами чувствовалась еле сдерживаемая враждебность. Одно неудачное слово могло вызвать, взрыв, драку, бойню. Ненормальность конфликта; усугублялась тем, что враждовали не чужаки, а бывшие товарищи по команде.

Друзья и враги, старые счеты, взывавшие к мести проглоченные оскорбления Если бы дошло до рукопашной, каждый хорошо представлял, кем он займется. В воздухе витало предчувствие маленькой, но жуткой гражданской войны, и люди ощупывали оружие, прикидывали шансы, присматриваясь к противнику.

Не-е, не буду я драться с Конки Картером

Этого ублюдка Джоса Диллона просто пристрелю. Воровская рожа

С Билли Боксом лучше не связываться. Кто угодно, но не этот бык.

Черный Пес он и есть собака ослоухая. Занялся бы я им

Наиболее невыносимым оказалось положение Флинта и Сильвера, от которых зависело, драться или торговаться. Каждый из них еще чувствовал боль расторгнутой дружбы и печалился о потере. Каждый боялся остаться без другого. Они так привыкли зависеть друг от друга, что страшились оказаться в одиночестве. Они стояли в десятке футов друг от друга, вглядывались друг в друга, настолько поглощенные своими мыслями, что оба вздрогнули, когда раздался зычный голос'Билли Бонса:

Джентльмены удачи, господа веселые товарищи! Мир на палубе и никто никому не помеха под страхом ноков рей во время свободного совета свободных людей.

Бонс уже усвоил традиции и обычаи, сложившиеся при Мэйсоне и Ингленде. Он настолько привык к ним, что теперь и не представлял, как можно устроить иначе. Перед ним стоял малый столик, застланный черным флагом с изображением белого черепа и скрещенных костей. На флаге, как Библия на алтаре, лежала книга Артикулов, закон, правивший их жизнью. Бонс так же почитал теперь эти реликвии, как ранее поклонялся флагу Британии и голове короля Георга на золотой гинее.

Шляпы долой, слушай коммодора Флинта! крикнул Билли, и над палубой пронесся шорох сдергиваемых с макушек шляп.

Странное дело, но каким-то чудом с началом официальной части все забыли про ножи и мушкеты, расслабились. Сильна власть символики над человеком. Может быть, Билли Бонс не слишком и заблуждался.

И начался великий спор.

Глава 29

23 августа 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Моржа

Спасибо, брат Бонс, официальным тоном произнес Флинт, Он остался в шляпе единственный из моряков двух команд, собравшихся на борту Моржа для решения вопроса о судьбе добычи.

Флинт оглядел пеструю толпу вооруженных до зубов джентльменов и заговорил громко, чтобы все услышали:

Цель нашего свободного собрания обсудить план, который я предложил по зрелом размышлении. Я считаю, что наше честно добытое добро надлежит захоронить в тайном месте на этом секретном острове.Он плавно повел рукой в сторону покрывающего остров леса, взбирающегося от берега на холмы и исчезающего в неведомых ложбинах,Эта мера позволит нам накопить в одном месте такое состояние, что для каждого хватит на жизнь богатую и достойную до конца дней его.

Толпа всколыхнулась, показывая готовность к обсуждению предлагаемого Флинтом плана.

Во многих отношениях собрание этих достойных господ представляло собой куда более демократический орган принятия решений, нежели, скажем, тот, который расположился на берегу доброй старой Темзы в Лондоне. Ибо ни один из находившихся на борту Моржа моряков не покупал право голоса деньгами или служением интересам политической партии. Конечно, собравшиеся на Морже по большей части народ не то что необразованный, а и вовсе безграмотный, неотесанный и отягощенный множеством нелепых предрассудков. Но сильно ли они отличались в этом отношении от многоуважаемых членов парламента в Вестминстере? Вот еще сходные черты: каждый из моряков имел только один голос, а решения принимались простым большинством, сколачиваемым обычно при помощи предварительной негласной обработки* а именно обещаниями, угрозами и подкупом. То есть все здесь происходило так же, как и в любом законодательном органе любой цивилизованной страны во все времена и у всех народов.

Иногда, правда, отработанная система дает сбои, и дебаты о судьбе сокровищ, хранимых на Морже, представляли собой именно такой случай. Причина заключалась в том, что Флинт, автор предложения зарыть общую казну, не имел доступа к половине участников собрания, находящихся на борту Льва, а Сильвер, противник этого предложения, не имел доступа к другой половине, к экипажу Моржа. Это заставило прибегнуть к совершенно непрактичной системе: пришлось выслушивать от каждого присутствующего аргументы за и против, а также принятое им решение. Но не будем обвинять в этой непрактичности достойных джентльменов удачи, ибо такое время от времени случается и в знакомых нам синклитах избранников народных.

Флинт первым изложил суть дела и свою точку зрения.

Братья! Я предлагаю спрятать то, что у нас есть, здесь и сейчас, чтобы не потерять наше добро из-за шторма или неудачи.Флинт выдержал паузу, огляделся.А прежде всего, цыплятки мои, чтобы каждый не спустил свою долю за первую же неделю в первом же порту. Ибо не так ли поступает всякий из вас?

Точно! Да уж! Дело говорит!.. пираты скалили оставшиеся зубы, согласно кивали и подталкивали друг друга.

,Мы зароем добро, продолжил Флинт, потом погуляем по океану, нагуляем жирку, изловим еще одну рыбку, может, и две, а то и три А потом вернемся, выроем сбереженное и поделим по справедливости. Возвратимся в Англию и заживем лордами.

Да-а-а-а!

Карета и пара гнедых для каждого! крикнул Флинт под одобрительный гул и идеологически правильные лозунги подготовленной должным образом команды Моржа.

Десять тысяч акров доброй старой Англии!

Кирпичный дом с дворецким и шамовка на золоте!..

Дочку олдермена в жены, а по воскресеньям шлюхи толстозадые!

Д-д-да-а-а!..

Орали уже не только флинтовы молодцы. Энтузиазм охватил и команду Льва. Соперничество мгновенно исчезло, как окорок, поданный трактирщиком дюжине голодных солдат берегового дозора.

Тихо на палубе! зыкнул Билли Бонс.Все добрые братья слушают капитана Сильвера.

Бонс при исполнении выглядел не менее солидно, чем лорд-мэр на открытии дома призрения для нищих сироток. Он изо всех сил старался соблюдать справедливость. Часто возложенная на человека официальная функция полностью этого человека преображает, и не всегда в дурную сторону. Во всяком случае, на время исполнения. И вот выступил вперед Сильвер, ловко работая своим деревянным двигателем: костыль нога, костыль нога, костыль нога Отзвучали приветствия Флинту, грохнули по ушам приветствия Сильверу, и Билли замахал руками, призывая к молчанию. Все охотно замолкли, интересуясь, что им скажет Долговязый Джон.

Братья, все и каждый! крикнул Сильвер. Ответьте мне на один вопрос, и я сразу сгину и не стану лезть в клюз^[167] поперек якоря, ни в жизнь Народ заинтересованно забормотал. Из задних рядов, вне досягаемости костыля Долговязого Джона, послышались насмешки прихвостней Флинта Один вопрос, братцы, повторил Сильвер и, уверенно стоя на одной ноге, постучал костылем по палубе. Один только вопросец.

Насмешки посыпались гуще, кто-то заржал. Флинт усмехался, щекотал перышки попугая. Речь у его противника явно не заладилась.

Здесь, под люками, сказал Долговязый Джон, даже если серебро в слитках не считатьМертвая тишина воцарилась над палубой. Не та тема затронута, над которой смеяться хочется. здесь под люками столько золотой и серебряной монеты, что и представить невозможно. Трюмы больше не выдержат. Еще чуть-чуть и лохань потонет к чертовой бабушке.

Долговязый Джон молча огляделся. Да, олухи царя небесного, подумал он про себя Навострили уши. Он снова заговорил:

Я уж семь лет в джентльменах удачи, а иные здесь и подольше, чем я, И никогда таких гор золота под палубой не видывал.Он бухнул костылем в доски.Братья, это королевское приданое. На это можно флот построить и армию нанять.

Флинт нахмурился, нервно зашагал по палубе.

На это золото можно скупить всю Саванну! Всю Ямайку! Половину Англии!

Сильвер важно кивнул. Народ следил за Сильвером, как будто изо рта его бил фонтан рома. Языки джентльменов удачи свешивались до палубы.

Нас тут едва-едва сотня да сорок, если не считать капитанских да офицерских. Агора такая, что каждому на две жизни хватит, чтобы в роме купаться вместе со шлюхами. Хватит и на дома, и на слуг, и на посуду золотую, и наследникам хватит, когда в ящик сыграете.

Тут Сильвер сменил тон, как это часто делают умелые ораторы.

Но! Но коммодор Флинт считает, что ежели каждый из вас сойдет на берег, то вы спустите все за неделю, а Флинт честный человек, не соврет. Только вот если вы промотаете столько за неделю, то кто помешает вам потом растранжирить вдвое больше? Или вдесятеро?

Джентльмены кряхтели и кивали, грязными ногтями корявых пальцев расчесывали чирьи на шеях. Масштабов своего богатства они представить не могли, но собственные способности к транжирству каждый хорошо представлял.

Поэтому идея зарыть богатство в землю нестоящая, скажу я вам, братья. Проще будет спустить добро за борт в открытом море и на волнах крестик чернилами накарябать, чтоб потом вернуться и отыскать.

Да-а-а-а на этот раз не вопль потряс паруса, а туповатое бычье мычание пополам с зубной болью потянулось по палубе. Неприязненные взгляды буравили Флинта. Кому охота признавать, что он дурак?

Тихо! Тихо, ребята! Слушай меня! крикнул Флинт.

Слушай коммодора! продублировал Билли Бонс.

Да, да! Слушай коммодора! откликнулось еще несколько голосов. Не один Билли Бонс глядел в рот флинту и считал дерьмо золотом, если так велел Флинт.

И Флинт снова заговорил. Он плел из слов искусные кружева, а под ними натягивал прочные сети. По сути Долговязый Джон сказал яснее и вернее. Но у Флинта лучше подвешен язык. Флинт подпускал милые шуточки про одноногого. Он веселил враньем, когда Сильвер своей дурацкой правдой заставлял зарывать носы в палубу. Кому она нужна, эта правда? Мир-то враньем строится! А кроме того может, и всего важнее идиотская, тупая, бессмысленная готовность человечества соблазниться красотой, которая якобы что-то там спасет, а не, напротив того, погубит.

Красавчик Флинт, красавчик писаный! А Долговязый Джон? Да не смешите Флинт на двух ногах стоит, а Сильвер на костыле скачет, попрыгунчик Флинт гладкий, сияющий, одет что твой герцог, движения плавные, грациозные, изысканные А гляньте на этого широкомордого мужлана Сильвера! Конечно, драться с Сильвером никто не захочет, будь он хоть и без обеих ног, черт знает, чего от него еще ожидать Каждый: Сильвера уважает, но Никто не хочет быть на него похожим. А Флинт О-о-о, флинт! И поверили вранью Флинта, и презрели правду Сильвера, как оно и должно быть. Флинт знал, что так и случится, а Сильвер увидел, что это произошло, еще прежде чем Флинт закончил плести свои магические словеса.

Никто, кроме меня, не знает, где находится этот остров, говорил Флинт.Значит, никто не сможет добраться до наших сокровищ, и они будут здесь лежать и ждать нас куда надежней, чем в любом дурацком банке.

И Флинта восславили за несравненную мудрость, подняли на плечи и пронесли по кругу по палубе, Флинт заливисто смеялся, а попугай его ахал в ужасе и хлопал крыльями.

Долговязый Джон протопал подальше, нашел тихий уголок. Он швырнул под ноги шляпу; ругаясь, вытащил из кармана платок и стер пот с лица. Руки его тряслись от злости.

Джон! Селена подошла к нему, потянула за рукав. Выглядела она крайне удивленной. Джон, почему они ему верят? Ей пришлось повышать голос, чтобы перекричать шум, Ведь это же полная чушь!

Потому и верят, буркнул Сильвер, морщась, как будто каждое слово песни, которую принялись орать пираты, камнем ударяло ему в уши.

Почему они не слушают тебя?

Потому что у них вместо мозгов гнилая солома.

Что задумал Флинт?

Ха! Если бы я знал

Сильвер вздохнул, поднял взгляд на Селену. Вид ее вызвал на грубом лице Сильвера мягкую улыбку, и она оживила его лицо. Он провел рукой по девичьей щеке. Селена погладила руку Джона и тоже улыбнулась.

Почему не спросишь, как у меня дела? Ты думал обо мне?

Ох-х Думал ли! Цыпка моя, крошка, девочка, да когда я о тебе не думал! Только о тебе и думал все время Он помрачнел, замялся И все же спросил: Эта скотина Он

Нет! Я же тебе говорила. Он ко мне так и не притронулся. Ко мне вообще ни один мужчина не прикасался, кроме тебя.

Сильвер обнял ее одной рукой и на этот раз улыбнулся по-настоящему. Но в этот момент мимо покатилась толпа с Флинтом, который радостно скалился.

О, Джон! закричал Флинт.Не беспокойся! Я не даю ей остыть, держу тепленькой. Даже горячей! Он заливисто засмеялся, аж поперхнулся от хохота, а физиономия Сильвера побелела от гнева. Он схватился за пистолеты, но толпа с Флинтом уже пронеслась дальше.

Флинт смеялся и смеялся. Даже сердце заболело. Он бы свалился, да эти олухи крепко за него ухватились. Ну, как не веселиться-то? Ведь все, что говорил этот придурок. Сильвер, чистая правда. Зарывать добро в землю нет никакого смысла. И копить нет никакого смысла для грубой матросни. Этот тупой, пьяный, похотливый сброд все пропьет, сколько ни дай, хоть горы золота насыпь. Так что и впрямь незачем прятать сокровища. Чушь собачья! Но у Джо Флинта собственные планы, он не собирается ни с кем делиться

Оставшись за хвостом процессии, Селена кричала Сильверу в ухо, а он пытался расслышать.

Джон, Джон! она схватила его лицо обеими руками, повернула к себе. Он услышал бы, если бы владел собой, но его переполнял гнев, его мучила ревность к Флинту, утверждавшему, что он

Он не прикасался ко мне! закричала она громче.

Он другое, говорит!

Кому ты веришь? Ему или мне? Я ему не нужна!

Брось! Какой мужик против тебя устоит?

Он устоит.

Что ты мелешь? Ты же сказала, что он не педик.

Сказала. И это так.

Гм И что ж он делает? Любуется тобой, что ли?

Да

Как?

Он подсматривает и сам с собой

Ка-ак? И ты позволяешь?

Селена пожала плечами. Да, она позволяла. На борту Моржа Флинт царь и бог, его власть охраняет ее от десятков дикарей, которые, не будь Флинта, давно разорвали бы ее на куски. И она не отваживалась злить Флинта. Она не мешала ему боксировать с иезуитом так они это называли. Однажды Селена нечаянно застукала одного из судовых юнг, играющего в эту игру в укромном уголке. Она получила кое-какие сведения о процессе и узнала его название. Приподнялась часть завесы, скрывающей суть славного капитана то есть коммодора Флинта.

Эти мысли промелькнули в ее сознании, но Сильвер заметил лишь опущенные глаза.

И после этого ты утверждаешь, что ты не шлюха?

Селена вздрогнула, как от удара. Она отвернулась и зашагала прочь. Больно ударил ее Сильвер, невыносимо больно. Сильвер глядел на ее удаляющуюся понурую фигуру, и весь праведный гнев его улетучился, оставив сознание только что совершенной им вопиющей ошибки. Он бросился за Селеной, сбивая не успевших отскочить прочь.

Селена! Селена! кричал Сильвер, добавляя слова, услышав которые, успокоившийся было Флинт снова схватился за бока, согнувшись в диком гоготе. Но кроме Флинта почему-то никто не веселился, даже Билли Бонс. Все захлопнули рты и выпучили глаза. И пираты соблюдают какие-то правила, у них есть свои привычки и законы. Даже их поразил вид здоровенного Долговязого Джона, прыгающего на костыле за семнадцатилетней черномазой рабыней, не обращающей внимания на его слезы и мольбы о прощении.

Глава 30

25 августа 1752 года. Южная якорная стоянки. Борт Моржа

Казна казалась неисчерпаемой.

Два с половиной года они дрались за это богатство, убивали, погибали и вот все похороненное в трюме Моржа снова увидело свет. Славное зрелище, глядел бы да глядел. Ящик за ящиком, сундук за сундуком, тяжелые, окованные, на талях и блоках поднимались они на палубу под рабочую песню.

Добившись желаемого, Флинт проявлял недюжинные способности руководителя и организатора. Он пришел в столь доброе расположение духа, что ему даже не хотелось никого выдрать для собственного увеселения. На время Флинт стал просто исправным офицером, каким мог бы и жить на белом свете, не подмешай Сатана в его кровь своей ядовитой мочи.

Флинт продумал, как лучше организовать операцию. Для этого он выделил себе день. А разработанный им план в той его части, что была открытой для посторонних, мог бы и Цезарь одобрить. А то и Ганнибал.

Прежде всего Флинт счел необходимым обеспечить полное согласие до поры до времени. Для коллегиального решения вопросов и совместного планирования он пригласил на борт Моржа Сильвера. Дневная жара заставила перенести это заседание на рассветные часы. Совещание устроили на квартердеке, открыто, на глазах честного народа. Для этого случая наверх выволокли стол и стулья. Стол покрыли черным Веселым Роджером с черепом и костями, в центр положили книгу Артикулов.

Флинт даже приказал встретить Сильвера чем-то вроде почетного караула да свистками боцманских дудок. Команды Моржа и Льва разразились приветственными криками. Один лишь Сильвер общего развеселого настроя не разделял и хранил; мрачное молчание.

Великие люди расположились у стола, простой, народишко подтянулся поближе, столпился вокруг.

К Флинту присоединился Билли Бонс, чуть не на руки уселся, пастор Смит, да еще двое. С Сильвером прибыли Израэль Хендс и боцман Льва Сарни Сойер.

Билли Бонс потребовал тишины. Для начала выпили во здравие, и сразу после этого Флинт перешел к делу.

Непростая перед нами задача, ребята. Вмиг не осилить.

А лучше бы и вообще не осиливать, проворчал Сильвер.;

Джон, Джон! обратился к нему Флинт с укоризненной улыбкой.Успокойся. Братья проголосовали, решение принято.

Флинта, поддержал гул голосов, на Сильвера уставилось множество глаз; дружелюбием взгляды не отличались. Все понимали, что он проиграл, и проиграл по-крупному. Сильвер вздохнул и более не произнес ни слова. Не обращая внимания ни на кого из сидящих с ним за столом, он принялся осматриваться. Сильвер искал Селену, но Флинт запер ее внизу. Он не хотел лишних хлопот. Конечно; девицу можно было бы использовать, чтобы позлить Сильвера и лишний раз позабавиться, но сейчас у Флинта заботы поважнее, и сердить одноногого ни в коем случае не следовало.

Никто мудрым планам Флинта ни словом не возразил. С делом быстро покончили, Сильвер и его люди отправились обратно на свое судно, сопровождаемые улыбками, добрыми напутствиями и дружелюбными толчками под ребра и хлопками по плечам.

Возвращались они, однако, без Билли Бонса, которому Флинт шепнул на ушко, от Сильвера, впрочем, не слишком скрываясь, что следует ему, Билли, поискать в своей бывшей каюте оброненный там как-то золотой. Куда-то он там закатился. Флинт сказал, что Билли может перерыть всю каюту, а потом вернуться к своему новому капитану. Тут Флинт нежно улыбнулся Сильверу.

Пришло время великих свершений. Первый десант, составленный поровну из львов и моржей, отправился на берег под руководством Сарни Сойера. В его задачу входила разбивка лагеря и установка палаток. Смастерили нехитрые приспособления для переноски грузов: десятифутовая жердь да веревка посередке, чтобы сундук или ящик обмотать и закрепить. Жердь взваливали на плечи двоим, а то и четверым джентльменам. и вперед!

На это ушла большая часть первого дня, точнее, от зари до полудня и еще часа три или четыре после того, как спала полуденная жара, с перерывом на отдых посредине. Флинт с самого начала запланировал семичасовой рабочий день, учитывая непомерную влажность воздуха на южной якорной стоянке.

На второй день люки Моржа открылись, и за дело принялись три команды. Первую возглавлял Билли Бонс. В нее входили двенадцать человек, выуживавших грузы на палубу. Вторая из шести человек с пастором Смитом во главе получила в распоряжение двадцатипятифутовый катер Моржа. А еще четыре человека под руководством Израэля Хендса прибыли; со Льва в пятнадцатифутовом ялике, самой большой лодке судна.

По плану Флинта следовало сначала загрузить катер Моржа он принимал до сорока центнеров груза, затем, отправив катер к берегу, погрузить в ялик Льва двадцать пять центнеров и отправить его туда же. Час на погрузку каждой посудины, еще час береговой партии Сарни Сойера на разгрузку, полчаса на доставку от борта до берега.

Теоретически две полные лодки должны были доставить свой груз на берег за три с половиной часа. На практике сильные течения в бухте и влияние климата на людей, не привыкших к такого рода работе, привели к тому, что до дневного перерыва удавалось выполнить только три рейса, а после перерыва на один меньше. Так что понадобилось четыре дня упорного труда, чтобы переправить груз из трюмов Моржа на берег. Последний рейс под радостные вопли с парусников и берега завершился через два часа после восхода солнца на: четвертые-сутки, так как до смерти уставшие пираты не смогли управиться до темноты за три дня.

В ознаменование этого события Флинт направил всех на берег, лодки перевезли сто сорок семь членов экипажей и шестерых гонг, оставив лишь Одну Селену запертой в кормовом салоне Моржа.

Награбленное добро выставили на краю лагеря Сарни Сойера, в тени пальмовых крон. Сундуки стояли рядами, как войско на параде.

Семьдесят один с золотыми монетами.

Сто шестьдесят пять с серебряными.

Четыреста сорок шесть слитков серебра.

Народ ухал, ахал, пялил глаза, сдвигал шляпы на затылок и обратно на глаза. Скреб загривки и подбородки. И, сверкая парадным облачением, надетым по случаю высадки на берег, прикидывал что-то в уме, мучился каким-то невысказанным вопросом.

Вожди славных свободных тружеников, облаченные в синие сюртуки, задавались тем же вопросом. Казалось, попугай Флинта и тот о чем-то задумался.

Первым озвучил эту всеобщую озабоченность Билли Бонс. Он помянул чью-то мать и добавил:

Сколько ж это все стоит, капитан?

Много, мистер Бонс. Очень много Флинт повернулся к пастору Смиту Сосчитал, мистер Смит?

Э-э ГмСмит запустил руку в ворох бумаг, сваленных на столе, принесенном людьми Сарни Сойера. Долгий труд его завершился, настал миг славы,Капитан, я приложил усилия к взвешиванию груза.Он указал на хитрое сооружение из дерева и железа, продукт смекалки и сноровки корабельных умельцев. Головы тут же повернулись в указанном Смитом направлении.Мы соорудили весы с помощью шестифунтового ядра, и я взвесил каждый ящик и сундук. Люди мистера Сойера очень помогли, спасибо им.

Спасибо, мистер Сойер! Флинт слегка склонил голову в сторону Сойера..

Рад стараться, капитан! откликнулся Сарни Сойер.

Получается продолжил Смит.Вот мой расчет.Он порылся в бумагах. Золотых монет у нас девяносто шесть центнеров. Серебряных монет двести двадцать центнеров, а серебряных слитков примерно двести девятнадцать центнеров.

Он с гордым видом огляделся.

Понятное дело, вес ящиков и сундуков тоже сюда вошел, но они в сравнении с содержимым просто мелочь. Ну, и не слишком точно все измерено, ведь ядром пользовались, не гирей.

Народ бормотал, пока толком не поняв, что к чему.

Мистер Смит, нам бы сумму в английских фунтах, хоть примерно, кротко попросил Флинт.

ДА-А-А!!! заорали все.

Смит поморщился, поежился, принялся протирать очки манжетою, шуршать бумагами.

Проблема, капитан, в характере сокровищ. Вот, скажем, золотые монеты

У-у-у-у раскатилось по команде.

Взять хоть вот этот.Он указал на особенно крупный сундук с фигурными медными петлями в виде древесных листьев, украшенный резным орнаментом.Я в него заглянул. Так там со всего мира монеты. Георги, луидоры, дублоны, физиономии разных королей европейских и маврских, нынешних и давних. У разных монет разная проба Ну, чистота разная, содержание золота Их нельзя просто по весу сравнивать. Так что, понимаешь

Ясно, ясно, недовольно поморщился Флинт. А серебро? Там сплошь испанские пиастры. Сколько их?

ДА-А-А!!!

Так ведь И тут неувязка. Где как, откуда посмотреть. В Англии этот песо стоит что-то под пять шиллингов, в Массачусетсе шесть, в Пенсильвании семь, а в Нью-Йорке восемь, а то и девять, в зависимости от потребности в серебре. В колониях эту монету страсть как уважают, испанский доллар.

Такие результаты вычислений Смита народу пришлись не по душе. Из гущи толпы раздались недовольные возгласы. Флинт нахмурился. Билли Бонс и попугай, чуткие к смене настроения хозяина, заморгали и заерзали, первый положил руку на рукоять сабли, а второй застонал в ожидании очередной гадости хозяина. И хотя попугай и Бонс не переглядывались, реагировали они, как будто сговорившись.

Я так понимаю, мистер Смит, что не дождусь от вашей милости даже приблизительной оценки?

Нет, сэр, как можно! Но, сэр, расчеты штука такая сложная Очень, очень сложная, сэрПастор облизнул губы, принялся рыться в бумагах, ища и не находя чего-то. Чувствовал он себя неуютно.

Скотина пастор! донеслось из толпы.

Воровская морда!

Сколько натырил?

Крысий хвост нам оставил?

Тих-ха-а-а! Сильвер как будто проснулся.Отставить! Он отделился от группы синих сюртуков, в которой стоял с краю, несколько обособленно. Стянув шляпу, он стер пот со лба и снова напялил шляпу на макушку.

О, Джон! саркастически усмехнулся Флинт.Ты, никак, с нами, наконец?

Может, да А может, и нет Сильвер ткнул пальцем в пастора Смита.Но разрази меня гром, если я позволю этому моллюску запудрить мозги команде.

Слушайте Долговязого Джона! крикнул Израэль Хендс.

Долговязый Джон! Долговязый Джон! подхватила толпа.

Значит, так продолжил Сильвер. Коль нельзя точно, прикинем приблизительно. Сначала золото.Он глянул на Смита.Говоришь, девяносто шесть центнеров золота? Смит кивнул.Ну, так Короче, мачту тебе в задницу Считаем все в английских гинеях. Неточно? Да и черт с ним, для нас сойдет, Золото оно всегда золото.

Да-а-а-а

У-у-у-уО-о-о-о

Ну, так продолжил Сильвер.Сотня фунтов в английских гинеях весит этак унций тридцать, а в центнере, грубо говоря, восемнадцать сотен фунтов, Сильвер строго глянул на толпу и добавил:Как отлично знает каждый джентльмен удачи.

Знатоки заухмылялись, как школьники, уличенные в невыполнении домашнего задания.

Так Восемнадцать сотен это шестьдесят раз по тридцать, так что центнер гиней стоит шестьдесят раз по сотне фунтов, что дает шесть тысяч фунтов. А коли у нас центнеров этих аж под сотню, то и будет у нас золотой монеты на шесть сотен тысяч фунтов. Для глухих повторяю: ШЕСТЬСОТ ТЫСЯЧ ФУНТОВ! проорал Сильвер.

Толпа ахнула.

Считаем дальше. Песо пиастры. Каждый песо весит унцию, так что их тоже восемнадцать сотен в центнере. А центнеров у нас две сотни и двадцать сверх них.Сильвер нахмурился и на мгновение прикрыл один глаз.Что и дает три сотни и еще девяносто шесть тысяч унций. Возьмем за песо самое малое, в Лондоне четыре за фунт дают, и получится ОДНА СОТНЯ ТЫСЯЧ ФУНТОВ!

Снова гул и движение в джентльменской массе.

И то же самое для этих, он махнул рукой на слитки серебра.Две примерно сотни центнеров серебра или ЕЩЕ ОДНА СОТНЯ ТЫСЯЧ ФУНТОВ!

Теперь толпа замерла, пораженная неслыханными суммами и колоссальным размером накопленного богатства.

'Гак-то вот, господа вольные морепашцы, криво ухмыльнулся Сильвер. А теперь сами мозгами пошевелите, сколько на нос выпадает, потому что я же язык стер, пока вам уши прочищал. Всего тут, значит, ВОСЕМЬСОТ ТЫСЯЧ ФУНТОВ!

В арифметике Сильвер дока, все правильно подсчитал, не ошибся. Ошибся он в другом, в главном. Как только начал он называть суммы, толпа зауважала его так, будто лично он, Долговязый Джои, подарил им эти деньги. Продолжил бы Сильвер на волне момента, он вполне смог бы склонить джентльменов к дележке всего прямо здесь, на месте, и оставил бы Флинта с длиннейшим носом. Но Сильвер слишком горевал о Селене и о проигранном предыдущем споре и возможность эту проморгал.

Тонкий знаток пиратских, да и вообще всех подлых душ Флинт все это сразу понял. У него уже затылок похолодел от неминуемой, как ему казалось, потери. Но опомнился Флинт мгновенно. С ликующей физиономией он прыгнул в народ, принялся расхаживать между пиратами, похлопывая по плечам и спинам, называя по именам, поздравляя с богатством несметным. Он приказал доставить жратву и ром, объявил день отдыха Флинт, как и всегда, когда он этого хотел, всех очаровал. Его подняли на плечи народные и понесли по кругу почета под приветственные клики, Флинта сопровождал верный Билли Бонс, ликующий, как и все остальные господа вольные морепашцы.

Сильвер же на все махнул рукой, а когда стали разливать грог, напился. Флинт радовался, как невинное дитя, смакуя успешное развитие своего плана.

Теперь, ребята, мы перетащим добро с пляжа поближе к местам, где его и захороним, сообщил он о дальнейших действиях. Мест всего три. Одно для золота, другое для серебра в монетах, третье для слитков. Эта задача для всех, разделимся на три команды. Потом кинем жребий, выделим шестерых, которые и зароют сокровища в потайных местах.

Да! Да! Точно! с умным видом закивали все присутствовавшие, кроме Сильвера, сидевшего в одиночестве на бочке с кружкой в руке.

Все, кроме меня и счастливой шестерки, рассказывал далее Флинт, вернутся на борта и будут следить за сигналом.Он указал на флагшток, сооруженный из реи командой Сарни Сойера. У основания флагштока ждал своего часа черный флаг.И пока флаг не поднимется, никто в работу на берегу не вмешивается. Все согласны?

Да! Да! Согласны!

И все подтверждают это клятвой на Артикулах, как свободные товарищи и джентльмены удачи?

Да! Да! Все! Все!

Флинт поздравил себя. Он самодовольно ухмыльнулся, пощекотал попугая, хихикнул, напел два такта какой-то дурацкой полузабытой песенки, в общем, слегка ошалел от легкости, с которой одурачил всех этих идиотов. Всех обставил, включая и Джона Сильвера. И к тому же с помощью этой детской саги с помощью Артикулов. Расшалившись, Флинт в творческом порыве решил добавить к песне собственные слова, хотя в этом вовсе не было необходимости. Человеку свойственно ошибаться!

На всякий случай Лев проследит за Моржом. А Морж будет стеречь Льва, и, если с одного спустят шлюпку, другой сразу в нее запустит ядро.

Д-д-д-д-да-а-а-а-а. нестройно, как будто споткнувшись, протянула матросская масса, которой напомнили и более они этого не забывали, что пет единого сообщества веселых джентльменов морей, береговых братьев, а есть две враждующие команды.

Глава 31

5 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка, Борт Льва. Первая собачья вахта (около пяти часов пополудни берегового времени)

Чтобы заковать в кандалы Билли Бонса, потребовалось шестеро.

Еще двое или трое повалились, нарвавшись на кулаки Билли. Рядом прыгал на деревяшке и орал Сильвер, кричали и остальные, подбадривая группу задержания и радуясь втихомолку, что не им выпала сомнительная честь подставить бока под удары здоровенного первого помощника.

Наконец Билли ослаб, распластался по палубе, придавленный грудой товарищей по команде. Израэль Хендс стянул с Билли сапоги и, насадив ему на лодыжки пару U-образных железных скоб, пропустил сквозь ушки в короткие стержни с утолщениями на концах. Узкие концы стержней мистер Хендс расплющил тяжелым молотком, заклинив таким образом скобы. Бонс мог встать, прыгать, но ходить оказался не в состоянии. Не он первый, не он последний.

Все в порядке, мистер Бонс, доложил сияющий мистер Хендс Плотненько и надежно.

Отгребись, сука драная, огрызнулся Билли.Я до твоей задницы еще доберусь.

Руки коротки, Билли, цыпленочек мой.

Билли Бонс зарычал, воспользовался ослаблением бдительности со стороны державших его моряков, которые решили, что ножные кандалы окажут умиротворяющее воздействие, и попытался достать до горла Израэля Хендса.

Тихо! гаркнул Сильвер Мистер Хендс, отставить.

Есть, сэр! отозвался Хендс, но за спиной Долговязого Джона криво ухмыльнулся Билли Бонсу.

Вниз его, но осторожно! приказал Сильвер шестерым, державшим Билли.Мистер Хендс, захватите цепи и молоток и прошу с нами.

Бонса поволокли вниз эти придурки, по спинам которых он походя гулял линьком. Про осторожность они теперь и вовсе забыли, задевая телом Билли все, что можно задеть, и ударяя его обо все, обо что можно стукнуть. В конце пути его швырнули на камни балласта, как угольщик кидает мешок угля. Железяки на ногах Бонса прикрепили цепью к скобе в корпусе судна, после чего его оставили сидеть с фонарем неподалеку. Зрелище Билли Бонс представлял неприглядное, жалкое. Весь в крови, в синяках, одежда разорвана, косица развалилась, а из порвавшегося носка торчал большой палец ноги. Этот палец особенно развеселил всех присутствовавших. Они разразились гомерическим хохотом.

А ну, заткнулись! приказал Сильвер.Займитесь своими делами.Он нахмурился. Беда в том, что они уже пять дней торчали на якоре и ждали, пока Флинт покончит со своими захоронениями, и дел-то практически никаких не было. Еще хуже то, что вся команда видела, как Сильвер выставил себя дураком, авторитет его пошатнулся, и былой прыти в исполнении его приказаний не наблюдалось. Сильвер вздохнул печальным мыслям и попытался сосредоточиться на том, что было под носом.

Ну, значит, мистер Бонс сказал Сильвер, оставшись наедине с арестованным.Жаль, конечно, что пришлось с тобой так по что поделаешь. Надо было меня слушать, а не Флинта. Ты же знаешь, что ему нельзя верить. Чем он тебя околдовал? Надуть-то он тебя надует, но что он тебе предложил?

Спроси свою задницу, буркнул. Билли Бонс, беззаветно преданный хозяину, променявшему его на девицу.

И это все; что ты можешь сказать? А ведь мы не одну милю прошли вместе. Неужто ты мозгами пошевелить не в состоянии? Ведь мы оба на мель сели.

Пошел в жопу!

Билли, я тебя еще раз спрашиваю. Ты знаешь Флинта лучше, чем любой из нас, Что он задумал?

Не знаю. И не скажу.

Ох, Билли, и дурак же ты!

Ну хоть это узнал. И будь доволен.

Билли, а что если я попрошу поговорить с тобой Израэля и еще кого-нибудь?

К большому удивлению Сильвера Бонс ухмыльнулся.

Кишка тонка.

Ты уверен?

Ага.

Разговор был окончен. Более Сильвер ничего от Билли не услышал и медленно направился наверх. С костылем он управлялся ловко, но подъем-спуск по трапу давался одноногому с трудом. Динь-динь! брякнула рында. Семь часов берегового времени, уже стемнело. Он глянул на берег.Костер горит, доносится приглушенное расстоянием пение. Шестерка счастливцев капитана Флинта

Сильвер повернул голову в сторону огней Моржа. Там Селена. При мысли о ней его охватило отчаяние. По окончании совета каждая команда вернулась на свой борт. Селена осталась у Флинта. Но он настоял, чтобы Сильвер взамен!!! взял с собой Билли Бонса. Селену Сильвер больше не видел, а Бонс прилип к нему, как дерьмо к подошве Кроме одного дня, когда он проваландался на Морже.

Что он там делал? Что ему нашептал Флинт? Зачем Флинту нужно, чтобы Бонс был на борту Льва? Что делает Флинт на берегу с шестью матросами и восемьюстами тысячами фунтов? Сильвер вздохнул. Не обращая внимания на Израэля Хендса, во главе теплой компании ожидавшего результатов беседы Сильвера с Бонсом, он отправился в свою кормовую каюту и вытащил бутылку рому.

Плохое время настало для Долговязого Джона. Может, и худшее за всю его жизнь. Он оказался перед лицом полного провала. И это тогда, когда он не перестал еще горевать по утраченной ноге. Сильвер принялся загибать пальцы в уме. Пункт первый: нашел женщину, которую любил, оскорбил ее и потерял из-за недоверия. Пункт второй: потерять ее больнее, чем попасть под нож хирурга Коудрея. Пункт третий: не сумел раскрыть глаза Билли Бонсу. Четвертый: не смог убедить команду не дать Флинту захоронить сокровища. И, наконец, пятый: если все это бормотание по углам еще чуть затянется прощай, капитан Сильвер.

Так за размышлениями да за бутылкой прошел час, другой Потом раздался стук в дверь.

Капитан послышался голос Израэля Хендса.

Отстань! огрызнулся Сильвер, но дверь раскрылась, и вошли трое: Хендс, Слепой Пью и Сарни Сойер. Хендс и Сойер держали шляпы в руках, Пью вцепился в свой козырек. Закивали, как флинтов попугай. Руки к виску, ножкой топнули прямо военный салют. И застыли, уставившись себе в ноги. Что ж, в кормовой каюте Льва не встанешь, гордо выпрямившись макушку разобьешь. Но они вообще как будто в церковь вошли, торжественные И напряженные.

Не понравился им вид пьяного Сильвера, неряшливо растянувшегося в кресле и закинувшего ногу на стол. Там же лежала пара любимых пистолетов. Долговязый Джон выглядел особенно неопрятно в аккуратной кормовой каюте, орнаментированной золотыми лиственными гирляндами и ярко освещенной свечами из пчелиного воска в застекленных фонарях. Все трое моряков были испуганы, потому что понимали, как Сильвер мог управиться со своими пистолетами.

Сильвер поднял на них красные глаза.

Ну что? Делегация?

Капитан, открыл рот Израэль Хендс Прошу прощения, но что сказал Билли Бонс?

Ничего.

Капитан, можно, я его сам спрошу? Гандшпугом.

Или огоньком ему палец подпалить, подключился Слепой Пыо.

Нет. Вы Артикулы подписали.

Но мы разделились, капитан, возразил Израэль Хендс И Артикулы нарушены.

Сильвер вздохнул, выпрямился, убрал пистолеты и попытался изобразить хозяина судна.

Мистер Хендс, попытайся послушать внимательно. Если эта честная компания раскололась Что, к сожалению, возможно То Билли Бонс нам нужен вдвойне. Напоминаю, что он один может вывести нас в Саванну. Так что и без Артикулов не надо ему кости ломать, пальцы жечь или иначе как уродовать, а надо его беречь, как матушка любимое дитя бережет.

Трое делегатов ахнули. Об этом они не подумали.

Да, продолжал Сильвер И кто-то это хорошо разъяснил Билли Бонсу. Сам бы он до этого не дотумкал, мозгов не хватило бы, несмотря на знание арифметики да секстанта. Как вы думаете, кто ему это разъяснил?

Флинт, сразу откликнулся Слепой Пью.

Верно, подтвердил Сильвер и опрокинул в глотку еще стакан. Пью пихнул Хендса в бок.

Капитан, начал Хендс по второму заходу Мы, это верно ты сказал дили делегация.

Да ну?

Точно, капитан.

Сильвер не удивился. Он этого ждал. Наелись они им. Черную метку принесли.

Ну, давайте, раз пришли, черт бы вас драл.

Капитан, команда, значит

Ну?

Капитан, надо сказать

Ба-банг! Ба-ба-бабах. Бабах-бах! С берега донеслась дикая пальба. Выстрелы были хорошо слышны сквозь отдраенные иллюминаторы.

Глава 32

5 сентября 1752 года. Остров. Сумерки

Флинт был на седьмом небе от радости. Сокровища захоронены, и он лишь один знает, в каком месте. Конечно, счастливая шестерка приблизительно представляет, где их искать. Флинт глянул на их тупые морды. Сидят, придурки, припаяли задницы к песку, ждут приказов. Безмозглые твари, да к тому же неграмотные. Дай он им свой блокнот, они даже не смогут ничего разобрать в его записях. Но деревья да скалы они запомнили, благослови господь их невинные сердца.

Однако это ничего не значит. Ничегошеньки. Джо Флинту на это плевать. Здесь, на острове, он свободен, как никогда и нигде прежде. Вечно мешали ему какие-то ограничения: законы короля Георга, Артикулы Джона Сильвера даже присутствие непробиваемого Билли Бонса действовало стесняюще. Но здесь Здесь он один с этими шестерыми. Никто ему не помеха. Флинт с каждым днем становится все сильнее, с каждым днем крепнут его ум, изобретательность, воображение, творческая сила.

Он пощекотал попугая, тот заерзал на плече, потерся о голову хозяина. Флинт посмотрел на водную гладь, на замершие на якорной стоянке парусники, еще видимые в тропических сумерках, хотя солнце на западе уже тонуло за горизонтом.

Ну, ребятки мои, прошелестело в голове Флинта, переводящего взгляд с Моржа на Льва и обратно, бдите там и блюдете? Молодцы, молодцы.

Звякнула рында на Морже.

Ага, сказал Флинт.

Чуть позже отозвалась рында Льва. Песок из склянок двух часов никогда одновременно не высыпается.

Одна склянка первой вахты, подумал Флинт. Что в этих широтах означает пору заката.

Он повернулся к везунчикам, как они о себе думали. Ведь им выпало великое счастье сопровождать его на берег, Флинт улыбнулся сияющей улыбкой, а солнце тем временем скользнуло за горизонт, впустив на остров ночные страхи.

Ну-ка, ребятки, костерок соорудите, да побольше. Время подзакусить, попируем на славу. Галеты и окорок, квашеная капуста и соленая селедка!

И ром, капитан?

А как же! Он шутливо дернул за нос ближайшего к нему матроса.Грог для всех, заслужили.

Они радостно заорали, принялись прыгать и толкаться, как школьники по окончании уроков.

Расшалились ребятишки, пробормотал Флинт скосившемуся на шалунов попугаю.

Двое были от Сильвера: Роб Тэйлор и Джеймс Камерон. Остальные с Моржа: Фрэнки Скиллит, Генри Говард, Питер Эванс, Иен Фрезер. Итого шестеро. Счастливая шестерка. Везунчиками считали их и остальные, обделенные жребием, и Флинт сам чуть не запрыгал, думая об их удаче и счастье, вспоминая унылые физиономии тех, которым не повезло, кто не вошел р группу захоронения.

Группа захоронения! подумал Флинт. Точнее не скажешь, черт подери. Золотые слова. И он поразмышлял над вечной истиной: ничто не сравнится с остроумием трезвой реальности.

Флинт с довольным видом наблюдал, как моряки разожгли громадный костер, гораздо больше, чем надо, как они насаживали на прутья куски соленой свинины и рыбу, как вышибли дно бочонка с капустой. Он оглядел небольшой уютный лагерь, перевел взор в сгустившуюся тьму, чернильную, безлунную. Матросы сияли багровыми, разогретыми костром физиономиями, отпихивая друг друга от наиболее удобных местечек возле огня, жаря мясо и передавая друг другу кружку рома Флинт засмеялся.

Пятнадцать человек на сундук мертвеца затянул он.

Йо-хо-хо! И бутылка рома отозвались они.

Капитан махнул рукой, и они продолжили пение.

Флинт принял кусок свинины, переданный одним из полупьяных подчиненных, откусил, прожевал, проглотил, чуть не поперхнувшись со смеху. Ему вспомнился Большой совет, вспомнилось, как все эти олухи под руководством Слепого Пью проголосовали за то, чтобы единственным человеком, посвященным в секрет захоронения сокровищ, стал не кто-нибудь, а капитан Флинт! Ему даже не нужно было ни с кем спорить, никого убеждать. Флинт жевал сочную свинину, жир со слюной потек по подбородку, но все внимание капитана поглощала борьба с одолевавшим его смехом. Он безмерно собой наслаждался, а что еще будет!

Справившись со свининой, Флинт отер глаза от слез, подбородок от жира, присел на песок у костра, скромно отхлебнул из кружки и стал весельчаком номер один. Он гоготал громче всех, рассказывал матросам, какие они лихие парни и как они покатят по Лондону в своих каретах, с каждого боку по бабе, как будут заседать в палате лордов

Г ы-ы В палате лондов в Лордоне С бабой сбоку вторили заплетающиеся языки.

Капитану Флинту виват! заорал Иен Фрезер.

Виват! Виват! Виват! отозвались остальные пятеро, а за ними и лесное эхо.

Это снова рассмешило Флинта так, что он свалился в песок, чуть не похоронив в нем своего попугая. Говард забыл о репутации злобной птицы и бросился ее спасать, за что был жестоко поклева н, покусан и поцарапан к великому увеселению членов захоронной группы.

Флинт овладел собой, отряхнулся и выпрямился на фоне черного бархата тропической ночи. Он прислушался к жужжанию насекомых и к рокоту прибоя, доносящегося из-за леса, от береговых скал и прибрежных рифов.

Тихо, тихо, цыплятки мои, дружелюбно проворковал Флинт. Не вижу причины для чествования.

Но эти дураки не унимались.

Боже, храни к ик капитана! завыл Роб Тэйлор, морячок-сморчок, росточком кроха, пьянеющий первым в любой компании, потому что в теле его места для выпивки не хватало, она сразу ударяла в голову.

Понял, Роб, спасибо, кивнул Флинт Тэйлору, стараясь сохранять серьезный вид. Получалось это с большим трудом, ибо сложно удержаться от хохота, глядя в глупые собачьи глаза Тэйлора. Да и остальные не лучше. Ничего не стоило завоевать их преданность за несколько дней на берегу. Дай набить брюхо до отвалу и они твои рабы до гроба.

Кхм! Флинт прочистил глотку и принял еще более серьезный вид.Ребята! Завтра, покончив со всем этим, мы отложим лопаты и кирки, начнем делать замеры.

Сказанное Флинтом было полной чушью, ибо все требуемые пеленги и дистанции он уже занес в свой блокнот. Черт! До чего трудно удержаться от смеха при виде их мигом посерьезневших физиономий

Так что отдохните как следует, как вы и заслужили.Флинт врыл ногти в ладони, чтобы боль убила рвущийся наружу смех.И ничего ночью не бойтесь, мы вахту выставим, как всегда. Хотя вряд ли сейчас тут есть чего боятьсяФлинт озабоченно уставился в ночь.

Слова его и поведение произвели желаемое воздействие. Шестеро озабоченно буравили взглядами окрестности, выглядывая там неведомо что. Никто из них на этом острове ранее не бывал.

Я это место знаю, ребята. Высаживались мы здесь. Хорошая якорная стоянка, добрая вода, дерево отличное для ремонта, да и козу подстрелить можно на мясо.Флинт выдержал паузу, переводя взгляд с одного на другого.Но чуть ли не каждую ночь мы теряли по человеку.

Флинт полностью овладел собой и играл морячками, как мальчик солдатиками.

И главное черт знает, кто их убивал! Часовых, конечно, выставляли. Удвоили охрану, потом снова удвоили флинт передернул плечами, как будто бы его одолевал страх.Все, что мы поняли, ребята не люди это были. Не дикари даже. Что-то хуже.Он махнул рукой в сторону леса.Одни говорили, что это волосатые обезьяны, которые живут в самой чаще и выходят по ночам. Другие, вроде, видели что-то еще

Все замерли, позабыв о мясе и о роме. Ужас охватил бывалых мореходов, им захотелось на борт, к товарищам по команде. Там они чувствовали себя дома, морские опасности были им понятны, там они храбрецы. А здесь, черт знает, чего бояться. Чего-то неизвестного А то еще и сверхъестественного.

На корабле короля Георга, продолжал Флинт, добрая морская пехота, бывалые солдаты. И однажды ночью рота дала залп что-то черное заметили они, что-то ползло к нашему лагерю. Но наутро там ни капли крови, ни волоска не нашли. После этого иные принялись серебро искать, чтобы в пули добавить.

Н-на кой? клацая зубами, спросил Тэйлор.

Ну, Роб Я думал, ты знаешь. Серебряная пуля может убить то, чего свинцовая не одолеет. Ну, там, ночные твари нечистые, дьявольщина всякая, нежить все такое, понимаете.

Они понимали. Страх пробежал холодком по спинным хребтам, приподнял волосы на затылках. Флинт пожал плечами и вздохнул.

Что было забылось, быльем поросло, парни. Так что не думайте об этом, пейте, ешьте, веселитесь. Кто знает, что с нами станется завтра

Он широко и лучезарно улыбнулся, уселся и снова принялся увлеченно жевать, Но у остальных аппетит пропал.

Капитан заикнулся Говард.

Ну?

Как Как это

Что это, Генри?

Как их убивали?

Да заткнись ты, Генри! рассердился Фрезер.

Да, да, заткни пасть, поддержали Тэйлор и Эванс.

По-разному протянул Флинт, склонив голову к плечу, как будто вспоминая неприятные картины.Чаще всего душили.

А еще? настаивал Говард, не в силах оставить тему.

Ох, Генри Флинт с печальной отеческой улыбкой покачал головой.Не стоит об этом. Всегда тихо, часто гадко Вправду, не стоит об этаком,Тут он сделал вид, что вдруг заметил, что жует в одиночестве.Ребята, вы уже наелись? Завтра работать, надо подкрепиться. Ешьте, пейте на здоровье!

Но веселость улетучилась, шестерку везунчиков давил страх, им казалось, что лес кишит темными тенями. Моряки, как известно, народ суеверный, суевернее старых бабок деревенских, с глубокой древности так повелось. Их легче легкого запугать какими-нибудь байками. Образованием они не отягощены, жизнь их полна опасностей, море в любой момент разгневаться может, сглотнет, как корова тлю вместе с травой. Да и навидались они всякого, чего иная сухопутная крыса двуногая и вообразить не способна. Верят моряки в змеев морских, в русалок да сирен, в призраков и духов, и заблудшие души погибших матросов взывают к ним из разинутых клювов чаек. Со всем этим они живут.

Флинт оценил глубину бездны ужаса, разверзшейся в воображении шестерых кроликов, и снова чуть не испортил дело смехом. Они сгрудились в кучу, принялись проверять оружие. Говард, возясь с пистолетом, сбил затравку и из-за дрожи в пальцах едва смог перезарядить. Эванс, пробуя нож, поранил большой палец. Фрезер и Тэйлор обнялись, чтобы морально поддержать друг друга, а Скиллит жевал ногти и поскуливал, как щенок.

Говард, твоя вахта первая, сказал Флинт. Две склянки стоишь, Генри Он махнул рукой в сторону берега, где ярдах в пятидесяти от костра, невидимая в темноте, осталась их вытащенная на песок лодка.Часы в лодке, сходи, возьми.

Говард уставился в направлении лодки, представляя себе затаившееся там неведомое чудовище и уже ощущая его когти на горле. Разумеется, стоя у костра, ничего он там увидеть не мог.

Генри, живее, сурово молвил Флинт.Никто там не прячется, нечего бояться. Я и то вижу, а у тебя глаза моложе моих, зрение острее.

Говард простонал, уставился в песок, замер и более не шевелился. Не сдвинулись с места ни Эванс, ни Фрезер и Тэйлор, ни Скиллит и Камерон, которых Флинт поочередно пытался отправить к лодке за склянкой получасовыми песочными часами. Не помогли ни приказы, ни увещевания, ни лесть. Они ломали руки, кусали губы, кривились и пыхтели, но с места не двигались. Флинт обложил их в три этажа и поднялся.

Выдры вы болотные, а не моряки. Камбала придонная. Капитана за склянкой погнали. Я готов держать пари на тысячу фунтов, что ничего там нет, потому что всегда оно ближе к заре появлялось, а сейчас едва солнце закатилось. Так что уж часа четыре точно нечего бояться.

Флинт плюнул в песок и решительно зашагал к берегу. Тут же взорвался жалкий патетический хор:

Не надо, капитан!

Капитан, стой!

Не уходи!

Не оставляй нас одних!

Флинт воздел глаза к темному небу и исчез во тьме. Некоторое время слышны были его шаги.

Вскоре все смолкло, и шестеро принялись напряженно вслушиваться. Не раздавалось ни звука. Мгновения складывались в минуты. Нарастала напряженность.

Куда он сгинул? не выдержал Тэйлор.

За это время до лодки и обратно можно десять раз обернуться, прикинул Говард.

Может, заблудился? предположил Фрезер.

А вдруг его это тогоЭванс не мог заставить себя довести фразу до конца. Помянешь черта, а он тут как тут.

Заткнись! вскинулся Скиллит Ничего страшного. Ну, сбился с пути, тьма кромешная. Зыкнуть, он на голос и выйдет.Он набрал в грудь воздуху и заорал:

Эгей, капитан! Флинт, эге-гей!

Флинт не откликнулся. Прибой да мошкара. Но вдруг

Что там? вдруг спросил Тэйлор.

Где? переспросил Говард.

Там! Тэйлор вытянул перед собой дрожагций палец.

Ничего не вижу, сказал Камерон.

И я ничего, добавил Эванс.

И я начал Фрезер, но тут же подскочил Вон оно! Слышу!

Еще б не услыхать! К ним приближалось что-то тяжелое, шаркающее и тяжко дышащее. Как будто какое-то исполинское животное. Оно было не слишком близко, однако все его отчетливо слышали.

Кто молитву знает? спросил Тэйлор, мать которого когда-то посещала церковь.

В жопу молитву! крикнул Говард. Оружие к бою!

Заклацали курки пистолетов. Оно как будто услышало и поняло, шум смолк. Несколько минут они вглядывались в темноту, вытянув перед собой тяжелые пистолеты морской службы. Но тут раздался тихий стон с совершенно другой стороны. Как будто какое-то живое существо страдало от невыносимой боли. Они резко развернулись, прицелились туда. И опять звук смолк чтобы снова донестись с другого направления..

Кости мои в мельницу! проворчал Тэйлор.Их там хоть задом ешь.

Спина к спине, ребята, живо, спина к спине! растормошил всех Говард.

Матросы заняли круговую оборону.

Ощущение физического контакта с единомышленником, спаянности перед лицом общей опасности подбодрило их. Но очередной звук с нового направления произвел совершенно иное воздействие.

Окружают! запаниковал Фрезер.

Что бы это могло быть? вдруг заинтересовался Эванс.

И знать не хочу! отмахнулся от него Говард.Отбиться бы мать их

Говард вибрировал от страха, как крылышки птички колибри, и, когда тьма взвыла снова, не выдержал.

Ба-банг! Оба его пистолета полыхнули огнем, пули вылетели абы куда.

Ба-ба-ба-бах-бах-бах! Последовали его примеру остальные.

Сразу после пальбы перепутанные пираты принялись перезаряжать пистолеты. Они толкались, просыпая порох и роняя пули, торопились успеть выстрелить до того, как сумеречные существа свалятся им на головы.

Эй, что за пальба! раздался вдруг знакомый голос. Отставить! Кто приказал открыть огонь?

Капитан! закричал Говард.

Капитан Флинт! заорал Фрезер.

Слава тебе, Господи! возопил Тэйлор.

Иисусе Христе! всхлипнул Камерон.

Спасены! зарыдал Эванс.

Из тьмы неспешным шагом выступил капитан Флинт с двойной стекляшкой песочных часов в руке.

Какого дьявола вы открыли пальбу? строго спросил Флйнт.Чья это идиотская идея? Бы что, захотели меня пристрелить?

Но они ничего не слышали. Лихие головорезы, не раз смотревшие в глаза смерти от клинка, пули и стихии, валялись в ногах у Флинта, собаками терлись о сапоги, хватали его за ладони, только что на руки не просились, как дети малые.

Капитан, эти чудища здесь ползали!

Стадами, капитан!

Чуть не набросились!

Ей-богу, ко всем чертям!

Хм нахмурился Флинт А я ведь совсем рядом был, в полусотне шагов. И ничего не слышал. Что-то здесь не то, парни.

Тебя долго не было, капитан.

Что? Долго? Я прямо к лодке прошел, взял склянку и прямым ходом обратно.

Дьявол! воскликнул Эванс, Тут дело нечисто, капитан, потому что тебя сто лет не было.

Нечисто тут откликнулись остальные. Флинт тяжело опустился на песок рядом с ними и поскреб затылок.

Что ж, ребята, сказал он, поразмыслив.Происходят вещи, которых человеку не понять, это ясно. Но мы с вами не дети, и нас не запугает то, что боится встретиться с нами лицом к лицу. А оно ведь боится, так ведь, Генри? повернулся Флинт к Говарду и положил руку ему на плечо.

А, да не слишком уверенно пробормотал Говард.

И ты, Питер Эванс. И ты, Роб Тэйлор, и ты, Иен Фрезер Если оно, это самое, чем бы оно ни было, не появилось, значит, оно вас больше боится, чем вы его.

Флинт сказал это с такой убежденностью, так смело, что пираты приободрились, страхи их рассеялись. Снова Флинт показал, что в нем все задатки доброго офицера наряду с другими, разумеется.

Ладно, поразвлекались, и будет, деловито сказал Флинт.Говард, твоя вахта первая, потом Тэйлор, потом Фрезер, потом Эванс.Он вручил Говарду часы.Питер, подкинь топлива в костерок, а ты, Иен, проверь заряды и затравки. Роб, ты парень разумный, спокойный, поспи маленько, и я с тобой за компанию

С этими словами Флинт улегся возле костра, предоставив свою шляпу попугаю в качестве гнезда и натянув воротник на уши. Он закрыл глаза и, как всем казалось, уснул сном спокойным и безмятежным.

Народ его, несколько успокоенный, слабо поулыбался и приступил к исполнению порученного. Справившись с поставленными задачами, все, кроме Говарда, уморенные дневной работой, вечерней пьянкой, а пуще всего пережитыми ужасами, свалились и захрапели. Говард клевал носом над получасовой склянкой и изо всех сил пытался отогнать сон.

Остальные как казалось, не исключая и Флинта спали сном праведников.

Говард тер глаза, головой мотал, прыгал, разгуливал вокруг костра, считал звёзды и монеты рисовал на песке. Даже стишки попробовал вспоминать Но не справился с собой Говард, смежил веки и заснул беспробудно.

А-а-а-а-а! завопил вдруг кто-то. А-а-а-а-а! Эй, на палубе!

Говард попытался разлепить веки получалось плохо. Голова гудела с похмелья. Попытался вывалиться из подвесного своего гамака вообще ничего не вышло, потому что лежал он на песке, а не в койке. Он приподнялся на локте, огляделся.

Костер выгорел до серых, подернутых пеплом, черных и пока еще переливчато мерцающих красных углей. Флинт и Фрезер продирали глаза, а Тэйлор выл и вопил чуть подальше, у края леса. Он пялился на неподвижную фигуру, уткнувшуюся физиономией в песок.

Ребята! вопил Тэйлор.Питер! Питера они

Все подскочили к телу Эванса, и Флинт перевернул его на спину. Бедняга Питер Эванс, самый молодой из них, оставшийся без родителей во младенчестве и воспитанный в сиротском доме Корама Бедняга Питер Эванс, никому в жизни зла не желавший аж до четырнадцати лет, когда впервые в жизни прирезал человека.

Дьявол! прорычал Флинт.

Говард подался вперед и через плечо Флинта заглянул в лицо Эванса. Он ахнул, ноги его похолодели, как будто кто-то окатил их ледяной водой. Смерть Говард встречал в разных обличьях, вроде бы уж и нечему дивиться. Но здесь она, смерть, совсем другая. Питер Эванс лежал с выпученными глазами, стремившимися покинуть опухшую посиневшую физиономию, в шею его врезалась длинная тонкая скрутка прочной древесной коры, закрепленная сзади, где ему бы ее ни в жизнь не достать.

Чтоб меня нафаршировали! зло бросил Флинт.Та же история. Так же и в прошлый раз начиналось.Он выругался и свирепо уставился в джунгли, как будто желая проткнуть взглядом убийц Питера Эванса. Затем злость его приобрела ядовитый оттенок, и он обвел взглядом пятерых оставшихся.

И какой же это разгильдяй заснул на вахте, позвольте спросить? почти ласково осведомился он.

Охвативший Говарда, стыд выдал его.

Ты, Генри Говард? недоверчиво спросил Флинт Вот уж от кого не ожидал По законам короля Георга тебе положена тысяча без одного, не то сразу на рею. Но у меня сейчас каждый на счету Так что пусть тебя совесть твоя судит.

Говард сгорал от стыда и раскаяния. Он мучился, сознавая свою ответственность, стонал, вздыхал. Он ломал руки и тихо плакал. По простоте душевной Говард полагал, что хуже этого ничего и быть не может. Но он ошибался.

Глава 33

5 сентября 1752 года Борт Льва, трюм

Билли Бонс сиял от счастья. Да, он чувствовал себя счастливейшим из смертных в этом сыром трюме, хоть и задница его затекла от сидения на балластных булыгах, Счастьем наполняла Бонса причастность к мудрости Флинта, к его чудесной способности предвидеть будущее.

Итак, Билли, цыпка моя, обратился к нему Флинт в ходе их последнего свидания, когда пригласил Билли вниз якобы для поисков золотого.Итак, ты притащил с собой свой старый сундук.

Точно, капитан. Как приказано.Билли ухмыльнулся.Но этим-то, Сильверу и его шавкам, я сказал, что надеюсь остаться на Морже, потому и сундук волоку, вот как.

Эти олухи, конечно, тебя обсмеяли. Пусть смеются. А вот для тебя подарочек. Мое собственное изобретение. Схорони его в своем сундуке, даже если придется выбросить Библию, молитвенник и свидетельство о конфирмации.

Чего? С юмором у Билли всегда было туговато.

Не чего, а что, сэр. СЭР! Ты когда-нибудь запомнишь это коротюсенькое словечко, мой цыпленочек?

Чего, сэр! Что, сэр! Да, сэр!

Ну, ладно.Флинт открыл ящик и вытащил громоздкую конструкцию из сетей и пробки. Держи это наготове днем и ночью, мистер Бонс.

Чего ради, капитан? спросил Билли, дрожа, поскольку догадывался, для чего эта конструкция служит.

Точнее кого ради.

Чтоб мне не потонуть, Капитан?

Молодец, мистер Бонс. А вот еще два подарочка. Каждый мал, каждый в тряпице, потому что спрятать их надлежит на твоей драгоценной персоне, в уголках столь священных, что ни одному здравомыслящему олуху не придет в голову идея сунуть туда лапу при обыске.

Билли аж вспотел от натуги, силясь понять, что к чему.

А Флинт едва сдерживал смех.

Прошу прощения, капитан Где это?

В твоих штанах, мистер Бонс. Между твоим членом и яйцами мы прикрепим это с помощью клейкой липучки нашего доктора. Я почему-то сомневаюсь, что кому-нибудь захочется туда лазить.

О-о!

О-о, сэр, подсказал Флинт.

О-о, сэр!

Вот-вот. А тряпочку-оберточку ты оценишь, поскольку оба эти предмета снабжены колкими углами. Вот один из них, Флинт извлек на свет темную стальную полоску длиною с палец.

Кусок напильника, капитан.

Отлично, мистер Бонс. Так и есть. А для чего, можешь догадаться?

Нет, капитан.

Цель его, мистер Бонс распилить твои ножные кандалы.

Ножные ка Кандалы, капитан?

Билли Бонс достиг предела. Он старался понять. Пытался услужить. Но его хозяину, кажется, доставляло большое удовольствие все время его дразнить.

Да, мистер Бонс. Ножные кандалы. Которые рано или поздно навесит на тебя наш общий друг мистер Сильвер.

Билли Бонс вздохнул с облегчением. Флинт, кажется, оставил океан фантазии и порулил к прочным берегам фактов.

Сильвер, конечно, падла, но почему, капитан?

Все объясню, мистер Бонс, все своим чередом. Потому что он не осмелится тебя укокошить, но и оставить на свободе побоится.

Все предсказания Флинта сбылись. Сильвер донимал Билли Бонса, пытаясь выведать план Флинта, и, наконец, Бонс не выдержал и бросил вызов Долговязому Джону при всей команде. Он не выполнил приказ. Поэтому и сидел тут в ножных кандалах и в компании крыс.

Его обыскали, но именно так, как и предсказал Флинт. Искали оружие или что-то стоящее. Содрали серебряные пряжки со штанов, забрали табачок и складной нож, шляпу и сюртук. Но туда никто не полез. Билли Бонс тряхнул головой в религиозном почтении к гению Флинта, Билли, как и все другие, видел, что во Флинте есть что-то жуткое, но, в отличие от иных прочих, Бонс его за это боготворил.

И вот он пошарил в штанах, схватил покрепче, собрался с духом и рванул, что было силы. Он взвыл от боли, на глазах выступили слезы, пластырь оторвался, прихватив клочки грубых черных волос.

Ых-х

Билли Бонс разжал ладонь, поглядел на две упаковочки, еще теплые от прежнего местопребывания. Развернул одну, рассмотрел напильник, попробовал пальцем грубый край и пригнулся к кандалам. Ему велено было начать работу сразу, но оставить кандалы с виду целыми, надпилить так, чтобы без труда сломать в нужный момент. И тогда в дело пойдет второй маленький подарок Флинта.

Глава 34

6 сентября 1752 года. Южная якорном стоянка. Борт Моржа. Предполуденная вахта (около восьми утра берегового времени)

Мистер Юин Смит, исполняющий обязанности первого помощника на Морже, отличался столь бросающейся в глаза жеманностью и манерностью, что товарищи по команде поначалу опасались поворачиваться к нему спиной в узких темных закоулках. И юнгам советовали держаться от него подальше.

Но вскоре матросы на его счет успокоились. Опыт показал, что в этом отношении его можно не опасаться, а во всех других что ж, они и сами не ангелы. Конечно, моряки заметили, что мистер Смит всегда в первых рядах, когда надо'1 что-то поделить, но в последних хотя глотку драл не хуже других, когда нужно с саблей и пистолетом прыгать на палубу чужого парусника.

Наконец, наглядевшись на его манерность и напыщенность, немалую ученость и седины он оказался старше всех в команде и подозревая, что Юин тайком молится по ночам, моряки присобачили ему кличку: пастор. Смит этого прозвища терпеть не мог, тем быстрее усвоили его остальные.

К сожалению, эта кличка оказалась теперь под запретом, ибо, возвысив мистера Смита в его нынешний ранг, Флинт недвусмысленно дал понять, что каждый, называющий первого помощника пастором, навлечет на себя немилость капитана. Те, кто, видимо, не расслышал Флинта, сыграли партию-другую во Флинтики и щеголяли теперь перевязанными руками да лечили синяки у мистера Коудрея. Остальные научились на их примере и употребляли запретное слово, лишь когда капитана не было рядом.

А что поделаешь, эта кличка сама на язык просится. Ведь пастор и впрямь когда-то был ну, неважно, кем именно пока аппетит до юного женского тела не увел его на кривую дорожку. И теперь стоял он в большой черной шляпе и длинном синем сюртуке у румпеля пиратской посудины, наводя подзорную трубу на берег и пытаясь понять, что там еще задумал Флинт. Рядом с пас, то есть с мистером Смитом, остановился доктор Коудрей, тоже при подзорной трубе и он заинтересовался, что там, на берегу. Туда же уставились с бака и шканцев и многие другие члены экипажа, хотя иные и без всяких подзорных труб. Они изучали пляж и обменивались результатами наблюдений.

Тут до них донесся еле слышный вопль: Эй, на палубе! А затем все разглядели, как Флинт и моряки, отправившиеся на остров вместе с ним, волокли по песку чье-то тело.

Что скажете, мистер Смит? спросил Коудрей. Смит покосился на хирурга и позавидовал его легкой соломенной шляпе и просторным хлопчатобумажным штанам. Как раз по погоде наряд у доктора, хорошо ему! А Смит прел в тяжком сукне да толстом фетре.

А вы, сэр?

Затрудняюсь, сэр.

Пальбу все слышали, пожал плечами Коудрей.Полагаете, в команде захоронения возникли какие-нибудь э-э трения?

Кхе-кхе произнес мистер Смит, про себя же подумал совсем другое. Гм-м-м, подумал он про себя. Мистер Смит знал намного больше, чем можно рассказать Коудрею. Гм-м-м, повторил он свою глубокую мысль и принялся рассуждать о том, что ему предложил Флинт. Вот только суждено ли ему до этого дожить? Так и не додумавшись до чего-то определенного, мистер Смит заметил какое-то беспокойство на палубе и увидел, что наверх поднялась Селена. Мысли Юина тут же направились на это весьма аппетитное создание в длинной рубахе и свободных штанах. Смит заметил, что у черной девицы хватило ума напялить намного больше одежонок, чем раньше. Теперь тело прикрыто полностью. Да только чем замаскируешь молодость и гибкость А одежда Что ж Лишнее развлечение обертки с конфетки сдирать. А там Дух захватило у Смита при мыслях, что у Селены там, под одежками. Мистер Смит был похотлив.

Селена избегала встречаться с ним взглядом. Она подошла к Коудрею.

Мисс Селена! Доброе утро, дорогая, приветствовал ее доктор.

Доброе утро, мистер Коудрей, улыбнулась Селена.

Гм-м-м, подумал Смит, Селене нравился хирург. Смиту это было неприятно.

Он снова окинул девицу взглядом, и память подсунула ему картины счастливых чеширских денечков. Неплохо ему жилось, церквушка у него была ничего себе, да и паства обширная и зажиточная. Сыновей и; дочерей прихожан он готовил к конфирмации. Конфирмацию проводил его светлость епископ чеширский, кузен, друг и благодетель мистера Смита.

Ах, какое было времечко! Мальчиков он чохом запихивал в класс, оттарабанивал им что-нибудь быстрым аллюром и прогонял. На кой они ему черт! Но девочки Ах, девочки Их он готовил по специальной программе у себя дома.

Мистер Смит погрузился в воспоминания о гладкой коже, шейках, плечиках и иных выпуклостях и впадинках. Юин вздохнул, вспоминая, как он их щекотал, как они смеялись, как приходили каждый день, напутствуемые мамашами: Веди себя хорошо/ слушайся пастора! Они и слушались. Смит приручал их постепенно, шаг за шагом. Ушки щекотал, грудки, лодыжки потом бедра И наконец, сидя в своем любимом кресле со спущенными штанами, по-отечески принимал девочек на ручки. А они прыгали, разинув рты и задыхаясь:

О-о, о-о, о-о, о-о

Но не все коту масленица. Слишком много животов вздулось в результате столь своеобразной подготовки к конфирмации, слишком много девиц в слезах рассказывали родителям одну и ту же историю. Возмущенным опровержениям Смита перестали верить. С помощью епископа-благодетеля и Святой церкви, не любившей скандалов, он сменил приход И еще не раз сменил, потому что во втором и в третьем повторилось то же самое. И еще бы повторилось, да послал ему черт этого здоровенного Вервика, у которого была одна дочка-пышечка и шесть здоровенных сыновей, да еще куча друзей-мужланов. И пришлось преподобному Смиту, выражаясь на культурном наречии, рвать когти, то есть покинуть дом через черный ход, когда в переднюю дверь уже ворвались эти дружки Да еще и угостили его дробью в филейные части пониже спины До сих пор зудит под кожей, сидеть крайне неудобно, отсюда и жеманность в движениях, предмет грубых шуток здешних товарищей по команде.

Мистер помощник! слегка поклонилась Селена Смиту. Он не сразу осознал, что к нему обращаются. На этот раз она говорила с ним, и сначала ему это понравилось.

Гляньте, сказала она тихо и кивнула в сторону команды. Пираты вдруг потеряли интерес к происходящему на берегу, собрались в затененной части палубы, расселись на пушках, на ящиках, на палубе, жевали табак, оживленно болтали, скалили зубы и все смотрели на нее.

Вам надо с ними поговорить, сказала она. Смит посмотрел на матросов и облизнул губы, показав мокрый красный язык. Отвратительная привычка.

Эти добрые ребята свое дело знают, елейно произнес Смит.

Скажите им. Всем, даже юнгам. Скажите, что Флинт рядом, на берегу, и он скоро вернется.

Его пять дней уж как нету, мисс, ухмыльнулся один из пиратов, сидевший достаточно близко, чтобы ее услышать. Он повернулся к товарищам.А ночыо-то вряд ли просто так стреляли, ребята? Может, капитан больше и не вернется, а?

Все дружно заржали. Нет, они не желали Флинту смерти; Ни в коем случае. Но не прочь были бы остаться на некоторое время без капитанского надзора, чтобы сделать то, о чем уже давно мечтали. Они чуть ли не разом поднялись и, не спуская глаз с Селены, медленно двинулись к штурвалу.

Пасссстор, просипел один.

Па-а-а-а-астор, пропел второй.

Пасторррррр! прорычал третий.

Коудрей схватил Селену за руку.

Уходите вниз. Немедленно. И не появляйтесь, пока не вернется капитан.

Она нахмурилась.

Там жарко. Смолой воняет.

Боже милостивый! Вниз! Живо!

Коудрей потянул ее к люку. Селена покосилась в сторону толпы, и ей расхотелось упрямиться. Хирург стащил ее в люк и отвел к кормовой каюте.

Зайдите и запритесь. Он прислушался к шумам на палубе. Там спорили и ругались. Коудрей вздохнул.Прелестно! Лучше не бывает! Дайте-ка мне эту штуковину, он показал на мушкетон с толстым бронзовым стволом, закрепленный в стойке среди остального оружия Флинта. Она протянула ему мушкетон, но не сразу отдала. Сначала заглянула ему в глаза.

Доктор

Что?

Спасибо.

Коудрей вздохнул.

Делаю, что могу, сударыня.

А где ваши умные слова? Латынь

Мадам, не гремя для латыни.

Скажите что-нибудь На счастье.

Ох, Бог ты мой Ну Forsan et hue с mcminisse hivabit.

Что это вы сказали?

Вергилий. Настанет время, когда эту ситуацию приятно будет вспомнить.

Да, сказала она и поцеловала его в щеку.

Это действие вызывало в груди мистера Коудрея разного рода эмоции; и не только в груди, но и в чреслах. Ведь хирург тоже человек, к тому же мужчина. Однако поскольку он определил себе роль отца-опекуна и храброго защитника, то решил не выходить из роли. Ремесло хирурга требует решительности и категоричности.

Гм Бедняжка Он похлопал ее по руке повыше локтя.Я постою тут, пока все не уляжется, он мотнул головой вверх, откуда доносился шум, потом принесу вам поесть-попить, чтобы можно было пересидеть, не вылезая. А там, глядишь, и Флинт вернется. Он все быстро приведет в норму. А пока запритесь и сидите смирно.

А где ключ?

Бог мой, откуда мне знать? Ищите, ищите.

Он захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Поглядел на свое оружие, гадая, заряжено ли. Потом подумал, на что он годен. Боец из него никудышный, слушать его тоже никто не станет. Если они разъярятся, ему и секунды не продержаться. Ну, может он на них заорать, храбрость выказать мушкетоном пригрозить. Вдруг испугаются, а может быть, и нет. А не испугаются, так и его жизнь ее не спасет. И запертая дверь им не помеха. И тогда только Бог в состоянии помочь этой бедной негритянке.

Сейчас все фактически зависело от пастора Смита, существа, по мнению мистера Коудрея, неопрятного и развратного, а для команды в высшей степени неавторитетного. Коудрей не мог понять, с чего это Флинту вздумалось доверять этакой жабе столь ответственный пост. Лучше бы своему попугаю поручил, больше б толку было.

Глава 35

6 сентября 1752 года. Остров. Вечер

Вот она! сказал Флинт и опустился на колени, чтобы подобрать рубаху, которая шевелилась сама собою. Рубаха оказалась скатанной в рулон, рукава связаны узлом. Флинт поднял этот рулон, продолжающий дергаться. Что-то живое находилось там, внутри.

Наш ужин! усмехнулся Флинт и отложил рубаху в тень.

Иен Фрезер непонимающе заморгал. Он, конечно, заметил, что Флинт без рубахи. Под сюртуком у него сверкала голая грудь с того самого момента, как он отправился определять место для измерения пеленга. Команда захоронения возилась с маркером. Вернулся Флинт без рубахи. Фрезер сразу заметил, но промолчал. Другие тоже, ясное дело, не слепые. Но и они ничего не сказали С Флинтом лучше не высовываться. Не то бед не оберешься.

Вот мы и пришли Пердун, сказал Флинт.Подъем на Подзорную Трубу до половины. Это местечко я отметил во время разведки.Флинт указал на солидного размера скалу, с дом величиной. Погруженная в землю скала торчала на фут плоской макушкой размером примерно десять на двадцать футов.Отлично подойдет, Пердун.

Так точно, капитан, отозвался Йен Фрезер, настолько привыкший к своей гнусной кличке, что с готовностью на нее откликался. Во всяком случае, автоматически употреблявшие ее товарищи Йена давно уже толком не осознавали ее обидного смысла. Однако Флинт, как казалось Фрезеру, словно смаковал это словцо, как будто наслаждался им.

Нравится тебе это место, Пердунчик? А вид-то какой отсюда!

Фрезер огляделся. Воздух чист и ясен. Затхлые болота Южной бухты и прилегающие к ним тропические джунгли в четырех милях отсюда и на тысячу футов; ниже. Здесь открытая местность, куда более приятная: привыкшему к свободному круговому обзору мореходу. Цветущий ракитник, рощицы мускатного ореха и несколько оттеняющих все это могучих сосен.

Флинт с наслаждением вдохнул чистый свежий воздух, потянулся, пощекотал маковку попугая и улыбнулся Пердуну Фрезеру единственному из всей группы, требующему особого внимания. Йен пристально смотрел на Флинта, но, встретившись с ним взглядом, опустил глаза. Да, Фрезер умнее их вместе взятых, давно бы уж в унтеры вышел, кабы не его неудержимая страсть к рому да легендарная вонючесть, определившая прозвище.

Хватить сачковать, Пердунище! Наши ребята там, внизу, пашут, как невольники на плантации, а мы тут с тобой прохлаждаемся.

Есть, капитан! Фрезер прищурился, пытаясь разглядеть группу из четырех человек, установивших в отдалении рею в качестве маркера. Развязав мешок, Фрезер извлек из него и разложил на скале компас, блокнот и остальное содержимое. Самым большим из выложенных предметов оказался компас в прочном деревянном корпусе, обычно используемый в баркасе Моржа и почти не уступающий размером главному судовому компасу, установленному в нактоузе.

Так вот, Пердунок, изрек Флинт, постучав ногтем по компасу. Другие на нашем месте принялись бы складывать пирамиды из камушков, метки на деревьях вырезать, надеясь найти их в том же виде, когда вернутся. Мы не такие. Мы используем неподвижное и непотопляемое. Флинт топнул по могучей скале и опустился на колени, снимая пеленг на то место, в котором они зарыли золотые монеты.

Но тут Флинт нахмурился. Он отложил карандаш и блокнот с записями. Вскочил. Сдвинул шляпу на затылок. Поскреб лоб, глядя на место захоронения золота, такое далекое, но ясно обозреваемое с их скалы. Потом поднес руку к глазам и вперил свой орлиный взор в Южную бухту, где замерли на якорях Морж и Лев. Положим, много-то отсюда не высмотришь, и Флинт тяжко вздохнул.

Краешком глаза он заметил, что Фрезер уловил перемену настроения начальства и насторожился. Неплохо, неплохо. Пусть понаблюдает, понапрягает мозги. Флинт закусил губу и принялся нервно вышагивать по скале. Остановился, открыл рот, как будто собираясь что-то сказать Фрезеру, Мотнул головой, снова зашагал. Опять остановился, покосился на группу захоронения.

Нет-нет, пробормотал Флинт, Только не они. Генри, Джеймс и Франки Нет. И не крошка Роб.

Э-э силился что-нибудь сообразить Фрезер. Лондонский театр Друри-Лэйн потерял в лице Флинта выдающееся дарование. Вот и сейчас он произвел впечатление на публику.

Лицедейство продолжалось. Флинт подскочил как ужаленный.

Фрезер, друг Прости, парнище. Я просто

Что, капитан? спросил обеспокоенный Фрезер. Да и как не взволноваться физиономия капитана посерела, а в глазах жемчужинами сверкали настоящие крупные слезы.

Йен, не хотел я тебя волновать. Думал, дождусь, пока вернемся на судно, к товарищам. Он снова нахмурился. То есть к тем из них, кому можно доверять.

Доверять, капитан? Кому?

Заговор, Йен! трагическим полушепотом возвестил Флинт.

Заговор?

Да, да! Ты же не полагаешь, что бедняга Питер Эванс помер за здорово живешь

Фрезер не сразу сообразил, что он в данный момент полагает, но послушно выдавил:

Нет Нет, капитан.

Собственно говоря, о смерти Эванса он как раззадумывался. И о подозрительных ночных звуках размышлял. И даже пришел к кое-каким заключениям.

Я всегда видел, что ты парень сообразительный, Йен, поэтому и решил тебе довериться. Я сколачиваю новую команду, которой смогу доверять. Пусть эта команда будет даже намного меньше прежней.

Ну? Фрезер мгновенно сообразил, что даже такую большую сумму, как восемьсот тысяч фунтов, лучше делить на меньшее число долей. Эта практическая мысль вымела из его сознания всякие подозрения относительно благородных намерений капитана. Никаких сомнений не осталось в голове Фрезера.

Да, Йен Флинт вытащил из кармана бутылку, а из бутылки пробку. Глотнул Крякнул. Ноздри Фрезера зашевелились, губы пересохли. День казался все прекраснее.

Держи, друг! Флинт протянул ему бутылку.Присядь со мной на эту добрую скалу, освежись благородным напитком, а я тебе все расскажу.

И вот капитан Джо Флинт и Йен Фрезер по прозванию Пердун уселись на просторный камушек, провели полчаса за бутылкой, содержимое которой перекочевало в глотку Фрезера, и Флинт разъяснил другу Йену свои заботы, раскрыл коварные происки предателей. Суть монолога Флинта сводилась к следующему: все на борту Льва и большинство на Морже подлые твари, готовые всадить кортик в спину капитану и отобрать себе все паи честных мореходов, джентльменов удачи, береговых братьев. За эти подлые намерения их самих следует лишить паев И поделить добычу не на сто сорок семь частей, а на двадцать пять.

Сияющий Йен Фрезер по прозвищу Пердун поднялся на нетвердые ноги и отошел к кустам облегчить мочевой пузырь. Голова и все тело приятно гудели, ром резво бежал по жилам

Господь б-благословит тебя, капитан И покарает остальных-х заплетающимся языком произнес Фрезер под звонкое журчание янтарной струи.

Спасибо, друг, прочувствованно отозвался Флинт и махнул рукой в сторонку.Раз уж ты поднялся, принеси-ка мою рубаху, мы зажарим этого кролика да поужинаем свежим мясом, Свежатинка, друг!

Д-да, д-друг! с необычайной смелостью вдруг сорвалось с языка Фрезера. Он застегнул штаны и поковылял в указанном Флинтом направлении.

Кролик? Странный какой-то кролик.

А ты открой да глянь. Здесь кролики не такие, как у нас в Англии.

Пьяный Фрезер никак не мог сладить с завязанными рукавами. Он подхватил кролика и понес к Флинту. Уронил, засмеялся. Флинта это тоже рассмешило. Рубаха дергалась, издавала странные звуки.

Ч-ч-чего это? удивился Фрезер. Попугай Флинта отлетел в сторонку. Он видел, что хозяин затевает любимую игру, и не хотел в ней участвовать. Флинт даже не заметил его реакции. Фрезер тем более.

Кролик, милый, кролик. Плюнь на узлы, возьми нож да и взрежь рубаху.

Как, капитан! Рубаха ведь

Плюнь на рубаху. У нас скоро пол-Англии будет, что нам рубаха!

И то верно! Фрезер подивился собственной глупости, вытащил из-за пояса здоровенный нож, отличный нож, отточенный, с острым кончиком. Но хозяин ножа оказался в таком подпитии, что не смог даже рубаху вспороть толком.

Хлопая глазами, Фрезер уставился в кривую дыру.

Во кроль-то странный какой-то

Сунь руку в дыру, вытащи его, посоветовал Флинт.

Д-дак, точно, сказал Фрезер, засунул руку в рубаху и почти сразу же закричал:

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!;

Черт дери меня заживо! отозвался Флинт.Знаешь, Пердун, а ведь это и впрямь, пожалуй, не кролик.

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Я, кажется, даже могу предположить, кто там, в рубахе.

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!:

Это, пожалуй, змея.

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!

Гремучая.

Но Йен Фрезер Флинта не слушал. Он беспорядочно носился туда-сюда, в соответствии с прозвищем производя задним проходом всевозможные созвучия, а на правой руке его повисла, крепко сжав челюсти, змея пяти с половиной футов. Она издавала хвостом характерный звук, по которому, аналогично Фрезеру, и получила свое прозвище.

Может, ты бы голову ей отхватил ножом, предложил Флинт, когда Фрезер пробежал мимо него в южном направлении.

Флинт даже подхватил нож и протянул его Фрезеру рукоятью вперед, чтобы тот сумел схватить оружие, пробегая обратно. Фрезер послушно вцепился в нож, но ловкости не хватало, левой рукой он владел не слишком умело. Зато разозлил он змею порезами и уколами до белого каления. Ядовитые зубы ушли в руку Фрезера до предела.

Наконец, Фрезер выдохся и, всхлипывая, рухнул на камень. Змея по-прежнему висела на его руке.

Помоги! взмолился он.Помоги, капитан!

Даже и не знаю, чем тебе помочь, друг. Змея, как мне кажется, сама отвалится, когда ей надоест.

Змея, в конце концов, так и поступила. Но к тому времени Фрезер уже хрипел, лежа на спине с закрытыми глазами; рука его посинела и вспухла.

Змея хотела было убраться восвояси, но Флинт присел над нею и принялся забавляться. Он подсовывал ей одну руку, а когда она пыталась его цапнуть, молниеносно хватал другой рукой сзади чуть пониже головы. Змея быстрое животное, но Джо Флинт еще быстрее, К тому же змея не была сумасшедшей, она не смеялась..

Попугай тоже не хохотал. Он наблюдал за Флинтом, который, насладившись, бросил змею на скалу и расплющил ее дурную голову сапогом.

После этого Флинт решил позаботиться и о Фрезере. Он подобрал нож Пердуна Попугай квакнул, закачался на ветке и, наконец, издал глубокий протяжный стон, столь же жалкий и печальный, сколь и стон любого человеческого существа.

Глава 36

5 сентября 1752 года. Борт Льва. Южная якорная стоянки. Первая вахта (около 10 вечера берегового времени)

Пистолеты; мистер Хендс, сказал Сильвер.Можно сказать, залп. Выстрелили вместе, как будто по команде.

Да, капитан отозвался Хендс.

Да, капитан, повторил Сарни Сойер, боцман. Прикажешь шлюпку спустить? Надо же разобраться.

Нельзя, сказал Сильвер. Ты же клялся. Все вы клялись.

Кгм поперхнулся Сойер.

Как же, продолжал Сильвер,Морж и Лев друг друга стерегут. Кто лодку спустит, начинает войну. Я не рвусь начать войну на ночь глядя.

Капитан, морща лоб, вкрадчиво завел Израэль Хендс. Я вот не понимаю Пистолеты. Дюжина разом. Это как же? Что, напали на них? высказал он то, о чем думали и другие.Напали и одолели?

Эта мысль ужасала безмерно, ибо означала потерю сокровищ, доставшихся какой-то неведомой силе.

Нет! Сильвер захлопнул большую телескопическую подзорную трубу, с помощью которой пытался одолеть тьму. На палубе все привалили к береговому борту, кто-то вскарабкался на ванты, пытаясь разглядеть, что там, у костра, происходит. Огонь полыхал по-прежнему. Однако более ничего не было видно. И не слышно ничего, кроме бесконечного шума прибоя.

Почему нет, капитан спросил Израэль Хендс.Прошу прощения.

Да, да, почему

Слушайте меня, ребята Сильвер перевел дыхание. Много он хотел им сказать, во многом желал убедить

Выстрелы как будто прочистили сознание Сильвера, придали ясность мыслям. Теперь он понял, что происходило. В нем еще сохранялись следы прежнего уважения к Флинту, призрак прежней дружбы, не позволявший сделать решающего шага и увидеть истину. Поэтому следовало сообщить свои соображения этим людям, и пусть они сами придут к нужным заключениям.

Мы, ребята, в дерьме по уши, без всякого сомнения, верьте мне. Но все добро сейчас на берегу, и как раз там, где Флинт его зарыл. Никто до них не добрался.

Раздался гул облегчения. Это уже лучше!

И я вам сейчас что-то скажу. Молчать и слушать, на палубе!

Все обратились в слух. Семьдесят один мужчина и трое юнг. Но в ночи не к чему было прислушиваться.

Море спало, остров стих. Ну, водица похлюпывала у борта, да от Моржа изредка доносилось какое-то бряканье. А так только прибой беспокоился.

Слышите? Все тихо. Даже если бы Морж нарушил клятву и спустил шлюпку, как бы они умудрились это сделать незаметно от нас? Да этих раздолбаев в Портсмуте было бы слышно с их гуканьем да гиканьем.

Команда встретила это соображение капитана одобрительным гулом.

Иные у нас верят, что кто-то высадился на остров и напал на наших. Но я вас спрошу, всех и каждого, кто из вас слышал о бое без клацанья, грохота, воя да воплей, кто?

Снова одобрительная реакция команды. Они толкали друг друга, кивали, ухмылялись. Сильвер с его сомнительным ораторским даром внушал им уверенность в себе, освобождал от страхов и сомнений, а заодно утверждал свои позиции их естественного вожака.

Нет, ребята, никто на них не нападал. И они друг с другом не дрались.Он ткнул большим пальцем в костер на берегу.Залп был, а не перестрелка. Когда дерутся, стреляют друг в друга, прицелившись, приложившись, но не по команде же!

Опять же прав был Сильвер.

И скажу я вам то же, что и раньше говорил. Это Флинт выкинул очередной финт. Не знаю, что он задумал. Сильвер выдержал паузу.Но скажу вам, зачем.

Эффект это произвело сильный. Все разинули рты, глаза чуть не на лоб повыскакивали. Наступил момент истины.

А вы еще не поняли, зачем? Да затем, чтобы все добро досталось ему одному, Флинту.

Темная людская масса издала глубокий стон. Они последовали за Сильвером по своему выбору, но они верили и Флинту. Всех их очаровал Флинт. Да и Сильвера тоже, кто перед ним устоит! Из ста сорока семи человек никто не проголосовал против захоронения сокровищ, никто, кроме Долговязого Джона Сильвера.

Команду охватил стыд за собственную глупость. И жалость к себе, обманутым и обокраденным. Не один Билли Бонс восхищался Флинтом. Теперь же восхищение во мгновение ока обернулось ненавистью к этому же человеку.

Так-то, ребята, подумал заметивший эту перемену Сильвер.Что поделаешь, мерзавцем оказался ваш разлюбезный. Он чувствовал, что в руках его снова сосредоточивается власть над этими людьми.

Что ж, ребята, нам еще многое предстоит сделать, если хотим розы нюхать, а не дерьмо.Сильвер повернулся к Израэлю Хендсу. Мистер пушкарь!

Да, капитан.

Испанская девятка, значит, в трюме Лучшая пушка на судне.

В трюме, капитан. Смазана и спеленута.

Все принадлежности в порядке?

В лучшем виде, все там же, с нею, капитан.

Сколько надо народу, чтобы поднять и собрать?

Гм Девять фунтов, двадцать шесть центнеров все-таки..

Народу сколько надо?

Хендс покряхтел, попыхтел..

Лучше две дюжины, капитан, тогда можно будет все сладить быстро и без шума Прошу прощения, ведь, должно быть, без шума надо?

Точно, мистер Хендс.

Значит, две дюжины народу, капитан, тройной блок на грот-штаге^[168] для подъема да плотницкую команду, порт переделать. Израэль Хендс ткнул в ближайшую четырехфунтовку.Эта-то мышьи норки низковаты да узковаты будут.

Отлично, мистер Хендс. Сильвер оглядел команду, не понимающую, к чему клонятся все эти военные приготовления. Долговязый Джон понимал, что следующие слова ему придется подбирать с великим тщанием. Он помолчал, подумал и указал во тьму.

Ребята, там, рядом, стоит Морж, на котором мало у кого из нас нет старых приятелей.

Опять все с ним согласились, ибо так оно и есть.

Но случается, что надо видеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким бы хотелось его видеть. Вот сейчас как раз такое время.

Никто не возражал.

А правда в том, ребята, что Морж у Флинта в кулаке. И вся его команда тоже. Сильвер выдержал паузу, ибо следующий шаг был нелегок. Если Флинт хочет загрести все под себя а я знаю, что он этого хочет

Гул прошел по палубе.

то ему нужны судно и команда, чтобы все вывезти. И он наврет своим на Морже, что хорошо бы разделить добычу без этих, на Льве, чтобы убедить их.

Суки!

Ублюдки!

Воровские морды!

Ишь, разошлись, верные друзья уже забыли, как только что хотели мне черную метку всучить, думал Сильвер, глядя на разошедшийся экипаж.

Тихо, тихо! прикрикнул Сильвер,Не нужно шума, вас за сотню миль слыхать. Все чинно, спокойно, без паники.

Есть!

Мистер боцман! обратился Сильвер к Сарни Сойеру.

Здесь, капитан!

Подпружинь трос и выведи пружину на кабестан, чтобы можно было развернуться пушками, куда понадобится. Только тихо, без шума.

Есть, капитан!

За работу, ребятушки! заключил Сильвер свое выступление.И еще раз повторяю: тихо, без гиканья.

Капитан, обратился к нему Хендс, когда народ разошелся по своим делам.

Что, мистер пушкарь?

Неужто придется драться с Моржом?

Надеюсь, что нет, но лучше быть наготове.

Есть, капитан!

Израэль Хендс сохранял серьезный вид, но сердце его прыгало от радости. Он снова стал мистером пушкарем, что означает он больше не мистер помощник и вахту стоять ему не надо. А хлопот у него теперь хватит. Его красавица сейчас покинет трюм. Он понимал, что ошибся, намереваясь установить ее на Льве курсовой пушкой. Некуда ее воткнуть на носу. Такая ошибка для мастера-пушкаря непростительна. К счастью, никто на нее не обратил внимания, на эту ошибку. И пушка займет достойное место. Слава мудрому пушкарю Израэлю Хендсу!

Конечно, без длинной испанской пушки у Льва не было ни малейшего шанса победить Моржа. С восемью-то четырехфунтовками против четырнадцати шестифунтовых! Морж может просто оставаться вне дальности выстрела четырехфунтовок и раздолбать Льва в труху. А попробуй-ка с девятифунтовой, сунься! Насквозь прошибет!

Израэль Хендс, улыбаясь, как счастливое дитя, направился наблюдать за работами по подъему пушки. В отличие от большинства других членов экипажа он всем сердцем надеялся, что пушке его предстоит работа.

Глава 37

6 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Моржа. Четыре склянки предполуденной вахты (около десяти утра берегового времени)

Мистер Смит, исполняющий обязанности первого помощника, и без того прел в своем синем сукне, а тут пот бежал по телу потоками.

Смита заела ревность, когда этот Коудрей уволок Селену под палубу, как волк ягненка, а она за ним чуть не вприпрыжку побежала. Его жгла злость на палубную шваль, нагло скалившую зубы. И это ему, стоявшему на квартердеке у компаса и руля, можно сказать, как жрец в храме у алтаря, воплощение власти на судне!

Мистер Смит огляделся, ища поддержки. Нет, он ее не нашел. Он насупился. На судне имелись младшие офицеры, которым положено его поддерживать. Квартирмейстер, оружейник, боцман прежде всего, Аллардайс. Но они наплевали на свой долг. Скалят зубы так же, как и команда, да еще называют его пастором. Им срочно понадобилась черная девчонка, и горе тому, кто заступит им путь!

Кошмар! Возмутительно! Нестерпимо!

Главное же смертельно опасно. А этого пастор Смит почему-то не сообразил. Слишком надеялся он на свой авторитет и не думал о том, что станет с ним, если дотянутся до него руки палубной команды. С чего бы ему бояться этой своры дебилов, если на него распространяется покровительство капитана Флинта? Он избран капитаном, выделен из общей массы

Флинт встретил его милейшей улыбкой.

Приятно побеседовать с ученым мужем, заворковал капитан, подхватив Смита под ручку и увлекая по палубе у всех на виду.

Вы, милейший, как бы наш казначей? осведомился Флинт.

Да, сэр!

Так точно, сэр! поправил капитан с мягкой улыбкой./.

Так точно, сэр! повторил Смит.

Казначей Отлично, но мне понадобится навигатор, штурман.

На замену мистеру Боксу, сэр?

Совершенно верно, мистер Смит.

Юин почуял выгоду ситуации.

Какие у вас отношения с Пифагором, мистер Смит?

Прекрасные, сэр!

А с Эвклидом?

Отличные, сэр! И с Ньютоном, знаете ли Производные, там то-се

Я сразу понял, что вы математический гений, мистер Смит.

О, сэр

И вот мистер Смит получил синий сюртук и большую шляпу с полями, а также опустевшую каюту мистера Бонса. Он пользовался запасным квадрантом капитана Флинта, лично его обучавшего, и уже в нескольких сотнях миль от флинтова острова смог уверенно выйти на курс, основываясь на собственных вычислениях.

Отлично, мистер помощник, похвалил Флинт, когда Смит показал ему позицию судна на карте за несколько дней до подхода к острову.Что ж, солнце над ноками рей, народ ужинать собирается. Прошу вас, мистер помощник, присоединиться ко мне, разделить стаканчик-другой в моей каюте.

С удовольствием, капитан!

Пыхтя от гордости, Смит шествовал за Флинтом. Юнги несли за ними инструменты, и вся команда видела, как он, Смит, следует к капитану в гости, запросто, на стопочку-другую.

Ваше здоровье, сэр! У вас задатки отличного штурмана, нахваливал его Флинт.

Ваше здоровье, капитан! ответил Смит, краснея от похвал. А Флинт все улыбался, улыбался, улыбался.

Значит, вы могли бы найти мой остров? спросил Флинт. Могли бы выйти из Бристоля и дойти до него?

Было бы судно, да команда, да карты, сэр, с достоинством кивнул Смит.Смогу, сэр. Полагаю, что смогу.

Он не без оснований гордился своими талантами и этого не скрывал.

Что ж, тогда ваше будущее обеспечено, мистер Смит, сказал Флинт, показав волчий оскал.

И действительно, будущее Смита Флинт уже определил. Как и любой здравомыслящий мореход, Флинт понимал необходимость в запасном навигаторе. К несчастью, Билли Бонс был занят в другом месте. А без Билли? Что, если Флинт вдруг заболеет? Что, если некому будет держать судно на курсе? Что станется тогда с бедным Джо Флинтом?

Посему следует потратить время и выучить мистера Смита. Но как только на горизонте покажется берег Англии, будущее этого джентльмена тут же и решится без всяких вариантов. Однако пока до этого далеко. На повестке дня еще один вопрос.

Мистер Смит, задушевным тоном завел Флинт еще через несколько стаканчиков. Мистер Смит Или, может быть, я могу взять на себя смелость назвать вас именем, данным при крещении? Юин, так? А я для вас Джозеф.

О, сэр! задохнулся безмерно польщенный Юин. Он облизал губы мокрым языком и уставился сквозь маленькие круглые очки такими кроваво-туманными глазами, что Флинт снова едва удерживался от хохота. Лишь неимоверным усилием Флинт смог сохранить серьезность.

Юин Я хочу обратиться к вам за советом По весьма личному вопросу. Настолько интимному, что даже не знаю, как начать.

О ДжозефСмит вытащил платок и протер потное лицо. Любопытством он не был обделен, сызмальства стремился сунуть нос в дела ближнего своего, даже если не имел возможности на дела эти повлиять либо извлечь из чужих обстоятельств какую-либо выгоду для себя.

Эта моя негритянка

Что с ней?

Флинт покачал головой, попыхтел, повздыхал, поднял и поставил на место стакан, потупил взор, изучая полировку столешницы

Что, что? сверлил Смит капитана, а под столом буравил штанину напрягшийся при упоминании о лакомом кусочке женского тела похотливый отрог организма пастора.

Видишь ли, Юин, преодолел наконец свою скромную натуру Флинт, у нее такие аппетиты нет-нет, ничего особенного, во всяком случае для ее народа, но она требует от меня и и

И что?

Ну, никаких сил не хватает, вздохнул Флинт, осмелился жалостливо глянуть в выпученные глаза собеседника и снова едва не потерял над собой контроль. Пришлось ему наказать себя под столом, вонзить ноготь большого пальца левой руки в указательный палец правой, чтобы не прыснуть невинным детским смехом.

Видишь ли, дорогой мой Юин, я нахожу, что разнообразие, частота и э-э экзотичность желаний этой дамы превосходит возможности одного мужчины, по крайней мере, одного белого мужчины. Посему Юин, я попросил бы вас Как единственного на борту джентльмена, вы же понимаете человека образованного

Да, да, да! задышал Смит, казалось, близкий к семяизвержению в мозг.

О, дорогой друг Бы меня спасаете, нежно улыбнулся Флинт.

Когда? Сию минуту спасу!

Гм Еще стаканчик, мистер помощник?

Да, Джозеф!

Флинт хихикнул, затем отечески покачал головой.

Пусть лучше пока я буду капитан, до поры до времени.

Так точно, капитан!

Ах, мистер Смит Если б вам были ведомы все тяготы вождя

???

И горечь предательства, мистер Смит

Предательства? Мозг Смита, затуманенный алкоголем, искал смысл в новом повороте разговора.

Нас предали все на Льве и большинство команды Моржа.

Не может быть!

Еще как может. Захоронение сокровищ это уловка, чтобы их спасти.

Спасти для кого? Уж дура ком-то Смита никак не назовешь.

Для тебя, дорогой. Для меня. И еще для нескольких верных товарищей, которым можно доверять.

Нескольких?

Чтобы до Англии добраться, хватит. Скажем, дюжина.

Дюжина?

Точно. Восемьсот тысяч разделить на восемнадцать.

Восемнадцать?

Двенадцать, да мы с тобой.

Но это ведь четырнадцать?

У нас, дорогой мистер Смит, тройные доли.

Господь спаси нас и помилуй!

И как только разделаемся с предателями, дорогой друг, я вручу тебе ключ от салона и эту черную задницу и сниму с себя обузу.

О-О-О-О-О простонал Смит.

До этого, однако, надлежит выполнить некоторые необходимые действия. Ты, дорогой первый помощник, должен быть моими глазами и ушами на Морже, потому что мне предстоят дела на берегу. Ты должен сохранить для меня судно, спасти от Джона Сильвера и от предателей на Морже, А потому слушай меня внимательно

Глава 38

7 сентября 1752 года. Остров. Холм Подзорная Труба. Ближе к вечеру

Фрэнки Скиллет полз очень, очень тихо, по-крабьи, как и положено опытному скауту. Левой рукой он ощупывал дорогу, нож свободно, но прочно держал правой рукой, готовой к действию.

Фрэнки предпочитал нож за тишину. Не любил он шума. Поэтому снял с себя перевязь с серебряной пряжкой и саблей. Сбросил и пояс с пистолетами, жилет с карманами для патронов и кремней. Даже прекрасные кожаные сапоги стянул с ног. И красный шелковый платок с головы. это, конечно, не из-за шума, а чтобы не привлекать внимания ярким цветовым пятном.

Остались на Фрэнки одни лишь свободные хлопчатобумажные штаны, завязанные на поясе.

Он аккуратно сложил одежду и снаряжение в месте, стеречь которое им поручил Флинт, и бесшумно пополз вперед, босой, по пояс голый, с обнаженной головой, лишенной волос.

Волосы Фрэнки сбривал, чтобы голова не перегревалась.

Где ты, Джимми, малыш? думал Фрэнки.Иди к своему другу Фрэнки. Иди ко мне и получи, что тебе причитается.

Мягко, бесшумно спускался Фрэнки Скиллет с вершины холма Подзорная Труба. Он настолько захвачен был возложенной на него миссией, что не замечал красот природы, потрясающего вида, открывающегося со склонов, не обращал внимания на свежесть чистого воздуха и величественное благородство рельефа. Фрэнки сконцентрировался на кустах, в которые удалился Камерон, дабы опорожнить кишечник.

Ы-ых! донеслось из кустов родовспомогательное пыхтенье Камерона.

А-а-а, вот ты где, сообразил Фрэнки Скиллет.Рожай, рожай, милый. Пыжься, тужься. А я тебе помогу.

Он ускорил темп продвижения, обогнул закрывавший его куст, пополз по открытой местности, осторожно отодвигая в сторону сухие сучки. Хорошо полз Фрэнки Скиллет, особенно для моряка. Индеец-гурон или браконьер, конечно, услышали бы его перемещение, но Джимми Камерон Где ему! Особенно со спущенными штанами и звенящей от напряжения прямой кишкой.

Ыкх У-ых-х-х старался Камерон. Усилия его, наконец, принесли желанный результат, и он издал облегченное:О-о-о-о

Ф-фу! Скиллет едва сдержал недовольный возглас. Вонь камероновых выделений ударила ему в ноздри, ибо очень, очень близко подобрался Фрэнки Скиллет к другу Камерону. Вскочить, проткнуть и готово! Но пока неудобное для ножа положение. Камерон надрал пучок травы и сосредоточенно вытирал им задницу. Вот он закончил, встал, натянул штаны.

Скиллет гукнул и прыгнул Отлично прыгнул, да зря зашумел. Камерон, правда, и без того обернулся, дабы бросить гордый взгляд на плоды усилий своих, как сделал бы на его месте любой муж, праведный или неправедный. Правое плечо Камерона ушло вперед, благодаря чему от ножа улизнула спина, и это несколько подпортило ситуацию. Лезвие царапнуло позвоночник, прорезало мышцу, но лишь задело пульсирующие магистрали, по которым кровь стремится к почкам любимую цель благородных убийц, нападающих сзади.

С-сука! крикнул Камерон, сцепившись со Скиллетом.

Оба рухнули в едином движении, продолжая траекторию атакующего Скиллета, и принялись кататься по земле, совершенно изничтожив аккуратную пирамиду, выложенную Камероном. Большая часть составляющего ее вещества оказалась на противниках. Они подкатились к кустам, смяли их и очутились на открытом пространстве, среди песка и камней.

Тут Джимми Камерон приложил все усилия к тому, чтобы дотянуться левой рукой до голенища правого сапога, где хранил нож, ничуть не уступавший лезвию Скиллета. Правой рукой Джимми сжимал горло подлого противника.

Скиллет, в свою очередь, извивался и отбивался, всеми силами пытаясь освободиться. Но Камерон был сильнее, так что не вырвешься верный конец.

Скиллет уже задыхался, однако умудрился выдернуть шею из объятий слабевшего Камерона. Рванувшись к Камерону, он клацнул зубами и отхватил кончик камеронова носа. Камерон завопил, гниль его дыхания окатила физиономию Скиллета. Тот выплюнул откушенный кончик носа и всадил колено в пах Камерона Свобода!

Скиллет вскочил на ноги, задыхаясь, дрожа всем телом от возбуждения и пережитого ужаса. Камерон поднялся сначала на руки и колени, потом с трудом встал.

Глянь, что наделал, сука, хрипел Камерон, нащупав рукоять торчащего из его спины ножа. Из глаз его текли слезы, смешиваясь с соплями и кровью из носа. Только глянь

Так тебе и надо, дубина! Тебе и всем си льверовым подонкам.

Смотри! Камерон вытянул вперед руку, испачканную кровью. Я ведь кровью истеку. Твоя работа, сука

Отличная работа! крикнул Скиллет.

Камерон рухнул на колени, чуть не ткнулся лицом в землю, но смог удержаться, выставив вперед руки. Он поднял голову и уставился на Скилетта.

Скотина!

Скиллет засмеялся, успокаиваясь. Он видел, что Камерону конец, поэтому храбрел на глазах.

Что, спекся, скотина? усмехнулся Скиллет.А я-то боялся, что промазал Он шагнул ближе, вплотную, и ударил босой ногой по физиономии поверженного врага Получай, придурок! Гордо выпрямившись, Скиллет обозрел скрючившуюся у его ног фигуру.Отпрыгался

Камерон потянулся к ноге Скиллета, как будто пытаясь ее схватить. Скиллет засмеялся и отскочил. Камерон снова выкинул вперед руку. Скиллет засмеялся громче. Камерон опять Черт! Не к ноге он тянулся.

Чтоб тебя!.. крикнул Скиллет. Он не заметил, что меж двумя камнями дожидался своего хода пистолет.

Подарочек тебе, друг, просипел Камерон, взводя курок. Он поднял оружие, но рука не слушалась, не могла осилить веса вовсе не тяжелого пистолета, ствол дрожал, клонясь к земле.

Скиллет отпрыгнул, раскинув руки для удержания равновесия, вправо, влево, ухмыльнулся.

Давай, давай! подбодрил он полумертвого врага.Тебе и в грот-то не попасть.

Ох, браток простонал Камерон, опуская руку.Плох я.

Ничего, Джимми, потерпи. Скоро хуже станет.

Помоги, друг. Кончаюсь я.

Так тебе и надо!

Света не вижу, Фрэнки. Подойди ко мне.

Фрэнки подошел. Простоват был Фрэнки Скиллет, Попался на удочку. Не совсем еще ослаб Джимми Камерон, да и свет он пока что видел. Следующим высказался пистолет.

БАНГ! сказал он очень громко, проворно вздернутый Джимми Камероном, всего в трех футах от скиллетова пуза.

Ха! выдохнул Камерон. Тебе теперь, небось, не лучше?

Скиллет не упал, но выстрел отбросил его на два шага. В ушах звенело, штаны тлели, ниже пупка чернела обуглившаяся дырка. Он сунул туда палец, взвыл в тоскливом ужасе, упал на спину, уселся, снова взвыл, заплакал, застонал, призывая мать, продавшую его, пятилетнего, пятнадцать годков назад щетинщику на Пудинг-лэйн. Деньги нужны были ей на выпивку.

Камерон устало ухмыльнулся и откинул пустой пистолет. Он глянул на товарища по команде, подумал, что не мешало бы докончить Видит око, да зуб неймет. Не дотянуться. Скиллет сидел в двадцати футах, нянчась со свежей раной.

Теперь готов и ты, придурок. Хана тебе.

И тебе тоже.

Ублюдок.

От такого слышу.

Прошло некоторое время, гнев их утих, уступил место жалости к себе.

Глоток водицы бы протянул Камерон.

И мне бы

Наверху фляга

Я б сходил всхлипнул Скиллет.

Я тоже.

Солнце опускалось, близилась ночь. Камерон заговорил снова.

Слышь, Фрэнки Зачем ты это, а?

Что?

Ножом

Кэп велел.

За что?

Ты человек Сильвера

Ну и что?

Вы, суки, хотели все добро прибрать и оставить нас на Морже с носом.

Чушь собачья! Никто на Льве об этаком не помышлял.

Кто сказал?

Я говорю. И любой скажет. И Долговязый Джон тоже.

Хм А кэп

Сука твой кэп! Я тебе скажу, кто вчера орал.

Ну?

Фрезер орал. Когда мы ставили рею. Фрезер.

Брось

Фрезер! Этот сука Флинт его прикончил.

Ну?..

А кто еще? Не мы же.

Ну, эти там из лесу.

Бред собачий. Знаешь, что Фрезер мне сказал?

Ну?

Он сказал, что этот шум Это Флинта фокусы. Это он выделывался ночью.

Снова смолкли. Вспоминали, что они слышали о Флинте. Хорошего-то ничего, собственно, и не слышали. Сознание туманилось, они слабели, стонали, раны ныли, жгли, и наступление темноты почему-то убеждало, что никаких таинственных ночных существ в лесах и в помине не было.

Фрэнки

Ну

Чего это мы тут охраняли?

А я знаю? Флинт сказал стеречь холм.

А что, если он вернется?

Дьявол! Что, если он хочет загрести все добро?

Черт!

Чтоб меня

Надо валить отсюда, парень. Он нас мигом прикончит, коль не уберемся.

Камерон и Скиллет начали спуск с холма Подзорная Труба. Ползком, конечно, как же еще. Зубами скрипели от боли, помогали друг другу, как и положено братьям по доброму ремеслу, подбадривали, не давали обессилеть. Они даже попытались что-то сделать друг для друга. Скиллет вытащил нож из спины Камерона, а Камерон отрезал этим ножом штанину от брюк Скиллета, чтобы завязать дырку от пули.

Однако вытащенный нож лишь усилил кровотечение, а повязка со скиллетова брюха быстро сползла и потерялась от трения о землю.

Но все же спуск часто легче подъема, да еще и по козьей тропе, так что они покрыли добрую сотню ярдов до полной темноты и услышали, наконец, в отдалении бодрый голос приближающегося к ним человека, распевающего знакомую песню в такт уверенным шагам

Удивительно, насколько этот голос приободрил Камерона и Скиллета. Нет, не ящерицы они, чтобы на брюхе ползать. Героическими усилиями, помогая друг другу, они поднялись на ноги. Держась друг за дружку и зажимая раны, они удвоили скорость, хотя теперь двигаться приходилось вверх по склону.

На удивление далеко удалось им уйти, прежде чем бодрый певец их догнал.

Глава 39

6 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Льва. Две склянки предполуденной вахты (около девяти часов берегового времени)

Испанская пушка Израэля Хендса изготовилась к действию. Осталось только зарядить да запалить.

Отличная работа, мистер пушкарь, похвалил Сильвер.Отличная работа, мистер боцман.

Рад стараться, капитан! ответил каждый из них.

Сильвер удовлетворенно кивнул и оглядел палубу Льва, на всем пространстве которой, девяносто футов на двадцать, кипела бурная деятельность, лишенная всякого смысла. Концы сращивались и разъединялись, комингсы люков отдирали ломами с жутким скрипом и приколачивали обратно со страшным грохотом тяжелыми молотками. Плотницкая команда распиливала старые деревяги на дюймовые кубики, сея по ветру опилки. Спускали и поднимали топсели. На корме тренировалось отделение мушкетеров. Они изображали приемы заряжания, целились в воздух и воодушевленно орали:

Ба-бах!

Не было на свете более занятой команды по эту сторону ворот Бедлама.

Все путем, разрази меня гром, проворчал Сильвер,Пусть хоть сам царь Соломон попытается найти иголку смысла в этом стоге сена. Хоть он там и отличил цветы настоящие от искусственных при помощи пчел.

Сильвер прогрохотал со своим костылем к борту, вытащил подзорную трубу и уставился в сторону Моржа.

Этим обалдуям, должно быть, наш цирк уже приелся, сказал боцман, одарив Израэля Хендса ободряющим толчком под ребра. Хендс ухмыльнулся и ответил тем же.

Должно быть, так, мистер Сойер, подтвердил Сильвер.Вряд ли кто сюда и смотрит.Он еще раз обозрел бесполезную активность своей команды.А теперь, ребята, принимайтесь за настоящую работу, которая не показухи ради и о которой на Морже знать ни к чему.

Сильвер всегда склонен был командовать, поручая работу и не мешая ее выполнять. Он научился этому, наблюдая, как руководят людьми Ингленд и Мейсон, но, главным образом, и сам чуял нутром, что такой стиль дает хорошие результаты. Человеку лучше работается без надсмотрщиков. Надо только правильно людей подбирать. Сильвер знал, что Сарни Сойер добрый боцман, а Израэль Хендс добрый пушкарь.

А что до небольшой ошибки Израэля Хендса с испанской пушкой, ошибки, о которой он не любит вспоминать Что ж, эта ошибка могла бы и судно спасти Коли бы до драки дошло. Джон Сильвер думал и об этом. Он вообще много о чем размышлял. А сейчас хотел проверить, все ли толком сделано.

Мистер боцман, идите первым.

Есть, капитан.

Следуя за Сойером, Джон Сильвер и Израэль Хендс прошли по палубе, забитой работающими матросами. Люди приветствовали капитана и уступали дорогу весело и дружелюбно обстоятельство для капитана весьма приятное, особенно если знаешь, что бок о бок с этими людьми придется драться с более сильным судном.

Сойер провел их на нос, где через клюзы проходили два якорных троса прочные трехпрядные пеньковые тросы, каждый в своем направлении, один в левый борт, другой в правый. Каждый шестидесяти сажен длиной и тянется к кольцу якоря, лежащего на дне.

Вместе тросы дают Льву устойчивость к действию приливов и отливов, весьма сильных в Южной бухте. С одним якорем судно болталось бы маятником, скреблось бы тросом по дну и протирало бы его с каждым приливом и отливом.

Вот, капитан, показал Сойер на канаты.Мы завели один через передний пушечный порт левого борта и на кабестан.Он показал на приземистый деревянный барабан,И так же точно по правому борту. И теперь, как бы ветер и прилив ни крутили, мы всегда можем повернуть посудину туда, откуда грозит опасность.

Отлично, мистер боцман Задача была не из сложных, но Сойер в боцманах не так давно, и ему нужно знать, что капитан проверит и поддержит.А пастор Смит последовал нашему примеру?

Куда там, капитан! Сойер покосился на Моржа. Как я видел в трубу, старый пастор все больше глоткой работает, орет на команду. Да эта крыса сухопутная свою задницу в зеркале не отыщет.

И то верно, согласился Сильвер.А теперь, мистер Хендс, посмотрим, как наша испанская синьора поживает. И почему ее квартира здесь.Сильвер показал на второй пушечный порт в правом борту, в середине палубы, где испанская пушка выделялась среди остальных пушек, как мастифф среди спаниелей. По крайней мере, выделялась бы, если бы ее не затянули брезентом подальше от чужих глаз.

Есть, капитан! сказал Израэль Хендс и начал разъяснения: В открытом море, с Флинтом на борту, Морж зашел бы с носа, а то и с кормы скорей всего, с кормы.

Точно! кивнул Сильвер. Корма слабое место любого судна. Там сплошь стекло вместо дуба.Значит, следовало поставить испанку на корму?

Не-е, капитан, потому что тогда был бы один мой выстрел на их семь, мои десять фунтов против их сорока двух. Нет!.. Прошу прощения, но стряхнуть Морж с кормы твоя забота, капитан. Лев наш зверь быстрый, куда прытче Моржа, но зад нам подставлять никак нельзя.

Точно, мистер Хендс, твоя правда почему тогда не поставить пушку на носу, там-то дерева хватает, и нос бы я на него навел запросто.

Израэль Хендс моргнул, вздохнул и закусил губу

Нет, капитан. Никак нельзя. Места на носу нету никакого, и это верно, как в Библии.

Точно, мистер Хендс, нет там, на носу, места, И забудем о носе. А вот почему она здесь стоит, на бимсе?

Израэль Хендс заулыбался.

Перво-наперво, капитан, мы не в море. И Флинта на судне нету, и никакого маневра здесь даже и Флинт бы не умудрил, в бухте-то. Так что может случиться дальний огонь, стволы задравши, или ближний по абордажным лодкам. И четырехфунтовки насеют им шрапнели да картечи, а длинная пушка корпус проткнет.

Точно! грохнул хор голосов. Команда внимательно слушала разъяснения Израэля Хендса. Работа или нет, береговые братья не матросы короля Георга, и каждый из них свободная личность, которой интересно то, что означает его жизнь или смерть

Отлично, мистер Хендс. И заряд ты, конечно, выбрал.

Точно, капитан. Вот, здесь.Он показал на вынесенный из трюма ящик, стоявший рядом с испанской пушкой.Доны-то не такие лопухи в литейном деле, как у нас в Англии любят о них приврать. Я просмотрел весь их запас и отбраковал никак не больше, чем каждое пятое. Кругленькие, как попка младенца, гладкие, как титька молочницы.Он глянул в сторону Моржа.И скажу я, не сходя с места, что, коль дойдет до того, здесь, на якоре, без всякого рысканья и с доброй командой засажу я ему по самое то, и может он свои шестифунтовки сунуть себе в задницу!

Ур-р-ра-а-а! заорала команда, и нашлось много желающих похлопать Израэля Хендса по плечу.

Сильвер выждал, пока все успокоятся.

Отлично, мистер Хендс. Отлично, мистер Сойер.

Сильвер замолчал, оглядел команду, заговорил снова.

Бот еще что, ребята. Есть среди вас кто-нибудь, кто сомневается, что Флинт нас всех надул?

НЕ-Е-ЕТ!

Ну, а эти, там, Сильвер махнул рукой в сторону Моржа. Они ведь не все подонки Флинта подноготные. И не все дураки. Иные и задумывались. Флинт уж четыре дня на берегу. Четыре дня ушло у него на работу, для которой и двух много. И те, на Морже, слышали ту же пальбу, что и мы, и те же вопли слышали, и все, что у них теперь есть, это пастор Смит.

Матросы посмеялись, почесали затылки.

Капитан, сказал Израэль Хендс.Ты к чему клонишь Да что нам о них думать? Мы можем их в труху разнести. Можем потопить. Чего нам об них голову ломать-то?

Сильвер помотал головой.

Слушайте, ребята. Мы когда-то были с ними товарищами, один за всех. Дрались вместе, выпивали вместе.

Долговязый Джон! взмолился Хендс, сразу понявший, чего добивается Сильвер.Не надо

Перед тем, как дойдет до драки, надо дать им шанс, продолжал Сильвер.Мы подписали Артикулы. Мы все их подписали, мы и они. И не голосовали за их отмену.

Команда молчала.

Джон, Джон умолял Хендс.

Я возьму лодку, гнул свое Сильвер, отправлюсь к ним. И перед тем как выбить друг другу мозги, попытаюсь Я дам им шанс снова стать нашими товарищами.

Это черная девица тебя тянет, Джон, прошептал Израэль Хендс так, чтобы никто более не слышал, держа Сильвера за руку, Не хочешь, чтобы ее задело в бою?

В задницу девицу! возмутился Сильвер.С девицей покончено. Я об Артикулах беспокоюсь потому что если мы их нарушим, то кто мы такие? Тогда мы воры, бандиты и пираты.

Глава 40

6 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Моржи. Четыре склянки предполуденной вахты (около десяти часов берегового времени)

Смит, бывший пастор и начинающий штурман, уже висел над бездной. Смерть его, весьма немилосердная и неприятная, дышала ему в затылок, но он этого пока не почувствовал. Не видел он и множества рук, потянувшихся к ножам. Слух его, однако, воспринял угрожающее жужжание, состоявшее сплошь из неуставных и весьма непочтительных выражений.

Пшёл на

Сгинь, с-с-сука!

Отдай черную бль-ь-ь

Флинта нет, теперь наша очередь!

И тебе оставим ляжку, коли будешь паинькой! развеселил негодяев какой-то доморощенный остряк.

Смит гневно топнул. Вздернул подбородок. Шагнул к ограждению квартердека, схватился за него обеими руками и принял позу невинно оскорбленного благородства.

Не впервой ему это было. В точности так же вел он себя в Англии, когда его обвиняли. И до поры до времени у Смита получалось выходить сухим из воды главным образом потому, что он обладал способностью верить своему вранью. Он мог убедительно обвинить шестнадцатилетнюю девицу в бесстыдном разврате. И сам себе верил, хотя помнил и ужас, испытанный ею, когда его рука впервые влезла к ней под юбку.

Пастор Смит был на это способен, потому что лицемерие его было не из обычных. Лицемерием он обладал линейным, трех палубным, многопушечным, с окованным медными листами дном. И с отборной командой на борту. Хотя так и остался крысой сухопутной.

Еще обладал Пастор Смит громовым голосом.

Стоять, бесстыжие собаки! проорал он.

Мачты дрогнули от его вопля. Отлично получилось. И команда замерла. Все они прошли школу Билли Бонса и инстинктивно связывали такого рода рык с тяжелыми кулаками.

Молчать, на палубе! зыкнул снова приободрившийся Смит и чуть все не испортил. Зря он палубу помянул. Слово-то верное, но пасть не та. Морское слово не к лицу жирному пастору. К счастью Смита, моряков это рассмешило. Раздался гомерический гогот.

Пентюх! Га-га-га!

Боров! Гы-гы-гы!

Фермер! Ох-хо-ха-ха-ха!

Па-а-а-астор-р-р-р!

Пастор, пастор, хошь пиастр?

Тут уж не до ножей. Вместо рукоятей моряки схватились за животики и размазывали кулаками слезы по грязным физиономиям. Наржавшись вволю, они приступили к восстановлению дыхания.

Смит воспользовался паузой и приступил к проповеди, к евангелию по Флинту, Он возгласил слово Флинта, волю его и заповеди, призвал к благоговению пред именем его и пригрозил ужасным гневом его в неотвратимый день его; возвращения И воздастся грешникам по делам их!

Для пастора Смита это была повседневная бодяга, но у наивных бандитов и убийц холодок прошел по загривкам и спустился к задницам. Ибо они поняли мозгами своими куриными, что каждое слово проповедника истина. И истина эта сразила их, бедных. Когда Смит отгремел, он увидел перед собой стадо мирных овечек.

Без сомнения, столь сильными проповедями Смит за всю жизнь паству не одаривал. И не мудрено, ибо сельские прихожане Смита никогда Бога не видывали, не ожидали встретить Его и в церкви в воскресенье, Флинтовы же цыплятки изведали гнев Его на собственных шкурах и знали, что Он может воплотиться с кроткой улыбочкой и безмерной подлостью в душе.

Пираты содрогнулись, католики перекрестились.

После проповеди исполняющий обязанности первого помощника пастор Смит благословил свою паству, направив их по делам, каковые на судне в данной ситуации сводились к обмену впечатлениями и жеванию табака. Но, во всяком случае, гроза миновала.

Ф-фу! Слава Господу, избавился,Смит почувствовал облегчение и эйфорию, он гордился собой больше, чем когда Флинт вознес его до чина первого помощника. Смит прошелся павлином взад-вперед,вытащил трубу, осмотрел берег и перевел трубу на Льва, где экипаж занимался черт знает чем, но на берег, похоже, не собирался, так что причин для беспокойства пока не наблюдалось. Затем в голове его возникла новая мысль. Конечно, он только что грозил этим мужланам местью Флинта. Он мог бы порассуждать и над тем, в какие формы способна вылиться месть Флинта. Капитан вполне мог проявить недовольство тем, что некоторые договоренности выполнены чуть раньше. Но Флинт-то еще не вернулся А вдруг он вообще не вернется? Шаловливая фантазия разыгралась.

Смит повернулся, спустился в люк, подошел к каюте Флинта, где с мушкетоном в руках трясся мистер Коудрей и вовсе не от ужаса.

Слава богу! воскликнул Коудрей.У меня сейчас пузырь лопнет! Нате! Он сунул свой самопал в руки Смиту и понесся в лазарет, к комфортному оловянному горшку.Молодец, пастор! крикнул он на бегу.Каждое слово слышал, здорово, ей богу! И был таков.

Пастор Смит остался один в полутьме перед дверью Флинтова салона. Ткнулся в филенку заперто.

Кто там?

Пастор облизнулся.

Это я, моя дорогая, елейно пропел он.

Уходите!

Смит улыбнулся и вынул запасной ключ. Флинт доверил ему ключ в залог грядущего. Смит вставил ключ в замочную скважину, отпер, вошел и закрыл дверь.

Ф-фу! Ну и жарища тут, внизу! На Селене была лишь рубашка. Шея и ноги ниже колен открыты. На Смите каждый волосок зашевелился.

Ай-я-яй, ай-я-яй! Он снял шляпу, сюртук.

Чего вам? спросила, она, прекрасно понимая, что ему надо. Они начали маневрировать вокруг стола. Смиту это быстро надоело.

Слишком жарко для таких игр! Он засмеялся, вытащил стул и уселся, глядя на нее.Выучила ли ты катехизис, дорогая? Смит Снова рассмеялся своему остроумию. Так всегда начинались контакты с ученицами в Англии, в добрые старые времена. Смит вытер лоб и глаза рукавом рубашки, облизнулся, снова встал. Он в одну сторону она в другую. Да уж, слишком быстра.

Смит хмыкнул, хрюкнул, издав мелкий смешок. Он, собственно, пока и не очень спешил, ее поймать. Наслаждался тем, что видел. Черное тело в белой флинтовой рубашке подсвечивалось сзади, просто загляденье. Изгибы, переливы, колыхания Божественно! А как бюст прыгает при движении!

Смит еще раз засмеялся и посерьезнел. Он уселся, откашлялся и не спеша приступил к делу.

Итак, дорогая моя, должен тебе, сообщить, что мы с капитаном Флинтом обсудили твое будущее.

Что? Впервые слышу.

Естественно.Смит излучал уверенность авторитета, всегда знающего, как следует поступать другим и что для их блага требуется.Но тебе приятно будет услышать, что пора твоей неудовлетворенности миновала. Я счастлив сообщить, что твои жизненные потребности не останутся более ненасыщенными.Смит медленно провел языком по губам. Тебе будут оказаны все услуги, столь необходимые женщине твоей расы.

Что-то я не пойму, какого дьявола тебе от меня надо.

Как только Смит все разъяснил, в то же мгновение с ее стороны полетели в него всевозможные предметы разной величины и разной степени твердости, не прибитые гвоздями и не закрепленные каким-либо ИНЫМ способом.

Трах! Бах! Бух!

Сучка! Дрянь! Рвань!

Разозленный Смит выскочил из-за стола и понесся за ней, выкрикивая угрозы. Селена побежала от него, зацепилась об опрокинутый стул и рухнула, Смит упал на нее, ощутил под собой дразнящее трепыхание, рванул рубаху и узрел нечто еще более соблазнительное Однако засмотрелся. В физиономию Смита врезалась пятка, как большая королевская печать. В голове его раздался гул, как будто грохнул колокол на церкви его прихода. Смит даже не видел, куда бы ей, мерзавке, за такое поведение вмазать, глаза застлала пелена слез.

Чтоб ты сдохла, сучка черномазая!

Издохни сам!

Смит кое-как поднялся, утер нос выбившейся из штанов рубахой. Жара стояла страшная, он устал, запыхался. Годы-то уже не те Похоть отступила, оголившийся фронт защищало лишь лицемерие. Смит прокашлялся и принял позу оскорбленной невинности.

Такова благодарность за мое стремление оказать посильную ПОМОЩЬ:

Вот я Флинту расскажу, он тебе окажет помощь.

Смит струхнул.

Не вижу смысла беспокоить капитана из-за столь мелкого недоразумения.

Не видишь?

Э-э Не вижу.

Она ухмыльнулась, Смит надулся, опустил глаза. А то он не понимал, что безумием было с его стороны пытаться наложить лапу на оговоренное имущество до срока, без разрешения Флинта. Но не смог сдержаться, Нестерпимую тягу испытывал он ко всему женскому, любого возраста, даже нежного детского. Смит застонал.

Пастор! раздался грубый голос снаружи.

Бум! Бум! Бум! грохнул в дверь увесистый кулак.

Пастор, твою мать! Лодка со Льва. Сильвер!

Глава 41

7 сентября 1752 года. Остров. Холм Подзорная Труба. Ночь.

Флинт озадачился. Попугай вернулся. Летел, как будто сова, только орал он не по-совиному.

Флинт привык к периодическим отлучкам попугая. С его ли наблюдательностью это не заметить и не понять! Что ж, у каждого свои маленькие странности, у людей, у попугаев Но в этот раз что-то не так. Обычно птица взлетала на рею, которую здесь, на острове, с успехом заменяла ветка какой-нибудь сосны. Флинт вгляделся во тьму. Трещали кузнечики, грохотал прибой, мерцали звезды А вот и он, снова злющий, как мстительная фурия из античных мифов.

Налетает и налетает, паскудник, вопя и щелкая клювом. А с чего? Всего-то Флинт разобрался со Скиллетом и Камероном. Пощекотал их кончиком сабли, этак на дюйм втыкал, не глубже, погонял лентяев, чтобы заставить побегать. Ну, поныли они, один мамочку вспомнил Флинт уже запамятовал, который именно. А второй выбрал занятие поинтереснее, стал клясть Флинта на чем свет стоит. Камерону вдруг вздумалось самому копыта откинуть, как раз когда Флинт со смехом разъяснял Скиллету, что ему приглянулись камероновы уши и что он, Флинт, их себе на память отрежет, прежде чем Камерона на тот свет проводить.

С ушей все и началось. Затихли Скиллет и Камерон, попугай вернулся на Флинтово плечо. И тогда он попытался, ничего дурного в виду не имея, накормить попугая камероновым ухом. Да какой там накормить, только попробовать дал! С этого уха птица, должно быть, и тронулась умом. Бешеными оказались уши у Камерона.

И-и-и-и-ки-ки-ки-ки-ки!..

Вот он, опять орет, летит и в глаз метит. Гад, как бровь рассадил! Флинт разнервничался. Конечно, можно его и саблей Или из пистолета. Но птица его товарищ. Попугай нужен Флинту живым, а не чучелом.

И-и-и-и-ки-ки-ки-ки-ки!..

Опять! Ой! Вот скотина! Флинт не выдержал, понесся прочь, закрывая голову руками. Вниз по козьей тропе, в лес, где попугаю не разгуляться.

А в лесу стояла непроглядная тьма, ни зги не видать. Звезды сверху остались, над древесными кронами. Душная, вонючая тьма тропического леса, где все гниет и все питается гнилью, от гигантских деревьев до всякой ползучей дряни: личинок, букашек, сороконожек, тысяченожек, слизняков и пауков разного размера, иные и с ладонь попадаются. Гнусное место. Наконец-то нашел Джо Флинт ночлег столь же мерзостный, как и сточная яма его собственного разума.

Ничего, вполне сносный ночлег. И никуда от него не денешься. Вглубь, в джунгли двигаться невозможно, пути не видать, а обратно ненамного светлее, да и этот летучий дьявол не пускает. Флинт поморщился, сел под деревом, привалился к стволу спиной, положил на колени саблю и пистолеты и велел себе спать, успокоив себя тем, что леопардов да пантер на острове не водится Он не встречал, во всяком случае А змей Флинт не боялся. В дневное время.

Уже засыпая, он услышал над собой хлопанье крыльев. Попугай тоже устроился на ночь неподалеку. Последняя мысль его весьма утешила: по крайней мере, рядом друг.

Глава 42

6 сентября 1752 года. Южняя якорная стоянки, Борт Моржи. Семь склянок предполуденнои вахты (около половины двенадцатого берегового времени)

Конечно, где бы тягаться пастору Смиту с Сильвером, если бы Долговязый Джон стоял с ним рядом на палубе! Но Сильвер сидел на банке жалкого ялика, команда Моржа глядела на него сверху вниз, а пастор Смит величественно вышагивал по палубе.

Как и раньше Билли Бонс, Смит восхищался даром предвидения Флинта. Капитан предупреждал, что Сильвер может попытаться совратить команду Моржа и приказал ни при каких обстоятельствах не допускать Долговязого Джона на борт.

Как только он ступит на палубу пропал ты, мистер Смит! Команда за ним пойдет. Он на голову выше тебя как физически, так и умственно.Флинт чуть помолчал и добавил:И духовно.

И когда Сильвер подошел к Моржу на ялике с шестеркой гребцов, Смит наотрез оказался дать разрешение, сославшись на клятву, данную на Артикулах.

Нет, сэр. Мы поклялись, сэр!

Я не из-за этого захоронения вовсе.

А для чего же еще, сэр?

Хочу потолковать об этом засранце Флинте!

Во-во! Сам себя выдал!

Чушь собачья! разозлился Сильвер и обратился к команде; Ребята, вы меня знаете?

Прилипшие к фальшборту матросы зашевелились. Да кто ж не знает Долговязого Джона! Все его знали. Все были в курсе, что он за береговое братство, за равные доли для всех. Он товарища не бросит даже такую паскуду, как Слепой Пью. Болтать-то об этом все мастера, но Сильвер в это верит и этим живет. Знали они Сильвера, знали и Флинта. И пастор Смит испуганно заморгал.

Не слушайте его! завопил он.

Да пошел ты!.. гаркнул кто-то.

Заткнись!

Давай, Долговязый Джон!

Говори, капитан!

Капитан! Они его назвали капитаном! Пастор Смит похолодел.

Я вам хоть раз соврал? продолжил допрос Сильвер.Вилял когда-нибудь? Кто-нибудь может такое припомнить?

Ни в жись, Долговязый Джон!

Никогда!

НИКОГДА!!!

Долговязый Джон и из лодки справился бы. Он убедил бы их, еще несколько слов и он вырвал бы их из хватки Флинта. Но удача отвернулась от Сильвера. Воодушевленный успехом, он вскочил, ялик вильнул, и одноногий рухнул на руки своих гребцов.

Смешно? Еще как. Они и заржали. Пастор схватил со стойки ядро и запустил его в ялик.

Вон! заорал он.Не сметь приближаться!

Конечно, он промазал и побежал за вторым. Нашлись еще любители пошвырять по цели, позабавиться, добить упавшего, а как же без этого

Ядра зашлепали по воде, иные падали рядом с лодкой, брызгали на гребцов. Те выглядели дураками, смех с Моржа гремел все громче.

Стойте, идиоты! вопил разозленный Сильвер. Слушайте меня, кретины!

Но момент был упущен. Сидевший загребным Израэль Хендс велел отваливать подальше. Он не хотел, чтобы ядро пробило дно. Течение проволокло ялик мимо борта Моржа, и тут они услышали голос:

Долговязый Джон! Долговязый Джон! Забери меня отсюда! Держась за раму, Селена вывесилась наружу и махала платком..

Селена! крикнул Сильвер Мистер Хендс, давай под корму!

Нельзя, капитан! Потопят.

И потопили бы. Пастор Смит овладел ситуацией, поминая слово и волю Флинта. На корму Моржа уже набежала толпа с ядрами в руках. Те же люди, которые только что готовы были следовать за Сильвером, выкрикивали в его адрес оскорбления.

Тогда давай поближе, не подходя вплотную.

Есть, капитан! Эй, живоглоты! заорал Израэль Хендс гребцам.Правая вперед, левая назад!

Ялик развернулся на месте и рванулся к корме судна

Навались! заорал Сильвер, подруливая поближе, пока ядро не плюхнулось в воду на расстоянии вытянутого весла.

Селена, плавать умеешь?

Да!

Плыви к нам! Прыгай и плыви!

Эй! заорал пастор Смит.Он хочет спереть девицу!

Команда ответила свирепым рыком.

Фитиль! заорал Пастор, срывая брезент с кормовой вертлюжной пушки.Вы, там! он махнул в сторону второй такой же пушки.Живо, вторую к бою!

Мгновенно две двухфунтовых пушки уставились на Сильвера и его лодку. Дистанция двадцать пять ярдов, каждая пушчонка набита картечью.

Пастор с дымящимся фитилем в руке пригнулся к пушке.

Убирайся, Сильвер! Не то отправишься в ад! заорал он снова.

Джон! кричала Селена.Помоги!

Не могу, милая, вздохнул Сильвер.Назад, Израэль.

Ялик направился ко Льву. Сильвер смотрел в сторону Моржа, пока можно было разобрать маленькую фигурку негритянки. Потом отвернулся.

Что ж, ребята. Теперь все решат горячий свинец и холодная сталь.

Глава 43

8 сентября года. Южная якорная стоянка. Борт Моржа. Одна склянка послеполуденной вахты (около половины первого берегового времени)

На целых полтора дня пастор Смит и думать забыл о женском теле.

Он оказался способен на такой подвиг, ибо стал теперь отличным моряком и обстрелянным боевым офицером. Во всяком случае, в своих собственных глазах. С одной стороны, после триумфа над Сильвером команда относилась к Смиту если и не с уважением, то хотя бы без презрения, которое ранее приходилось скрывать из страха перед Флинтом. С другой стороны, пастор получал возвышенное наслаждение от математических упражнений, постоянно практикуясь в вычислении широты и долготы.

Посему мистер Смит расхаживал с гордым видом, воображая себя человеком действия, крутым парнем, джентльменом удачи. Он видел себя вернувшимся с огромным состоянием в цивилизацию. Кто помешает ему предпринять какое-нибудь честное и прибыльное морское путешествие, стать собственником сначала большого судна, а потом и большой плантации в Ист-Индии, королем коммерции, набобом-миллионером!

Вот этот восточный маршрут и пустил его помыслы по привычной греховной стезе. Ибо Ист-Индия навевает экзотические видения, восточную изнеженность, гаремы, набитые напомаженными наложницами. Волей-неволей умишко мистера Смита скользнуло по трапу к корме, где взаперти во флинтовом салоне маялась сочная негритяночка. А этот мерзавец Коудрей все таскает ей туда еду, чтобы она носа не казала наружу. Для себя бережет, паскуда.

Снова накатила на мистера Смита похоть, затмевая страх перед Флинтом. И дождавшись, пока команду одолеет полуденная жара, мистер Смит пополз к корме. Даже башмаки скинул, чтобы шума не поднимать. Шляпу и сюртук тоже. Он подобрался к двери, вставил ключ. Тихо, не спеша Щелк! Нежно открыл дверь и скользнул внутрь. Огляделся. Гм. Сильно удивился. Засомневался. Где же она? Куда подевалась? Мебель на месте. Пастор Смит шагнул вперед и увидел. И мгновенно груз в штанах его потяжелел.

Голая! Она спала без одежды. Роскошная, блестящая, изумляющая а-ах! Селена спала на широком капитанском диване. За чертовой мебелью, за столом и стульями. Пастор скрипнул зубами. Напрягся, сдерживаясь

У-У-У-У-У-УХ!

Нет, не донес.

Убирайся! Вон отсюда! крикнула Селена, разбуженная его стоном. Она сначала уселась, затем пригнулась и нырнула за чем-то. Пастор не разобрал, за чем именно

Ба! воскликнул пастор Смит, опускаясь в кресло и вытирая обслюнявленный рот рубахой. Сюрприз оказался не из приятных. Смит увидел две черные дырочки дула двух тяжелых пистолетов. На мгновение он даже забыл о голой негритянке, которая эти пистолеты держала.

Пастор упрекнул себя за непроходимую глупость. Ведь флинтовы покои сплошь декорированы этим добром. Надо было сообразить. Он посидел, лихорадочно думая, что теперь делать. Селена откинулась к оконной раме, вытянув вперед руки с оружием. Руки ее тряслись. Очевидно, к такой тяжести эта цаца не привыкла, подумал Смит.

Убирайся! Или пристрелю.

Пастор ухмыльнулся и помотал головой.

Сомневаюсь, дорогая. Потому что тогда сбежится сюда вся команда. И кто тебя защитит? он рассмеялся.

Первый испуг прошел, пастор пригляделся к пистолетам. Один даже не взведен, замок болтается. Другой взведен не полностью. Хотя в тени не очень хорошо видно. Он улыбнулся. Вот балда! Она, конечно, видела, за какой конец оружие держат, но и только. Так что ему ничто не угрожает. Надо просто подождать, пока перезарядится его собственное оружие, и тогда он возьмет ее на ручки, как девочек-прихожанок в давние времена А потом перевернет А потом Пастор зажмурился. Аппетит у него немалый, обычная норма три-четыре раза за сеанс. Он ухмыльнулся.

Пораскиньте умишком, дражайшая. Возможно, вы предпочтете мое нежное обхождение зверству семидесяти бандитов? Я рекомендовал бы вообще не шуметь, не говоря уже о пальбе.

Но она не внимала голосу разума.

Ублюдок! крикнула она и нажала на оба спусковых крючка одновременно. Как пастор правильно заметил, один курок не был взведен, поэтому Смит и не шевельнулся, Но другой оказался полностью взведенным и выплюнул сноп искр, заставив мочевой пузырь пастора выпустить в штаны некоторое количество жидкости. Экий кисель образовался в трюме доброго Смита!

Сука! гаркнул он и прыгнул вперед, на широкий стол, чтобы вырвать у нее из рук оружие. Но она вцепилась прочно, держаться за рукояти ей было удобнее, чем ему за стволы. Пастор, свалившийся пузом на стол, потерял опору под ногами, так что после короткой возни она выдернула оба пистолета, а одним из них еще и засветила Смиту по лбу.

У-у-у! взвыл пастор, отскочил, чтобы не дождаться второго ствола, и схватился за окровавленный лоб. Я тебе всю шкуру с задницы спущу! Сдохнешь под кнутом! А что, подумал он, тоже неплохая забава. Расширяет кругозор, так сказать Он огляделся, выискивая что-нибудь подходящее для этого высокоэстетичного времяпрепровождения. Но Селена его не слушала. Голая негритянка тряслась, спешно откусывая конец патрона, чтобы зарядить пистолет.

Пастор забыл про кисель в штанах и развеселился. Эта процедура ей и понаслышке неведома. О пуле она и не думала. Пуля была закатана в конец патрона, но эта дура даже не знала, что она там находится.

И пуля полетела в сторону с опустевшей оберткой. Да, много вреда принесет такой выстрел

Пастор встал и отряхнулся. Селена вцепилась в шомпол, уронила его, подняла, снова уронила. Схватила другой патрон, разорвала, рассыпала порох по столу и по стволу, по рукояти. Потянулась за третьим. Как плохой кок, посыпающий мукой кособокий пирог.

Конечно же, Пастор оказался прав в своих предположениях. Селена не имела представления о том, как заряжать пистолет. Откуда бы ей это знать? Рабов на плантациях не обучают пользоваться оружием. Как стреляет пистолет, она видела лишь однажды, когда в пивнушке Чарли Нила Флинт удовлетворил Этти Болджера, Да ее и не интересовало оружие, она никогда не просила показать, как это делается. А когда команда Моржа работала, она сидела внизу.

Селена слышала, конечно, что такое порох, кремень, курок Вот и пыталась на ходу сообразить, что к чему.

Селена, дражайшая, я был о вас лучшего мнения, вкрадчиво завел пастор, подкрадываясь к ней поближе.Вы меня разочаровали, обратившись к Сильверу. Он конченый тип, уверяю вас.

Он в сто раз лучше тебя!

Если бы вы прыгнули, течение снесло бы вас. Здесь очень сильное течение.

. Заткнись!

Селена завершила сложную процедуру. Она вскинула пистолет и направила его в лицо пастора Смита.

Стреляю!

Чем, дорогая? Стреляют пулей, а пули у вас нет. И полка без пороха.

Убью!!!

Пастор мрачно ухмыльнулся. Снял очки.

Слушай, хватит нести чушь. Я тебя сейчас выпорю, а потом оттрахаю, а ты будешь паинькой, если не хочешь, чтобы тебя рыбки кушали. Поняла?

Она нажала на спуск. Ничего.

Надо взвести вот это.Пастор протянул палец и коснулся кремня. Она смачно щелкнула кремнем.

А вот эту хреновинку надо притянуть к этой фиговинке, учил Смит, указав на огниво.

Еще панический щелчок.

Ну, а теперь пали на здоровье.И Смит коснулся потным носом дула пистолета.

Щелк! Кремень выдал положенные искры, но выстрела не последовало.

А-яй!пастора понесло. Бравируя, лихой воин захватил зубами дуло пистолета, а правой ладонью сжал левую грудь Селены. О-о-о-о! Как будто гальванические силы пронзили его руку, мгновенно добежав до штанов и зарядив его лучшего друга электрической энергией.

Щелк! Щелк, щелк, щелк! Селена отводила курок и безрезультатно нажимала на спуск.

Пастора распирало блаженство. Он сжал и вторую грудь. Ах, добрые старые времена!

Щелк! Щелк! Щелк! И ничего. Ведь замок нуждается в доброй щепотке пороха на полке, чтобы поймать искры от кресала и послать вспышку через крохотную затравочную дырочку к главному заряду, который и отправляет пулю по назначению. Но ни требуемой щепотки, ни пули не было в пистолете Селены.

Однако пороху-то Селена не пожалела. Добрая часть трех патронов попала-таки в казенную часть ствола, где и скопилась кучей. Смит же своим несерьезным поведением, тряся ствол, когда болтал да содрогался от смеха, помог нескольким крупинкам вывалиться из затравочного отверстия на полку, где они, эти крупинки, и поймали искры, когда Селена очередной раз нажала на спуск.

Щелк! прозвучал курок. Клик! раздался кремень. Вжжж! полетели искры. Вуфф! крупинки; И БУММ!!! порох в стволе.

А пороха там было столько, что и пуля не нужна.

Физиономия Смита распахнулась, как кочан капусты. Кровь, разнесенные в мелкие клочки язык и щеки разбрызгались по каюте, поток раскаленных пороховых газов рванулся внутрь, круша трахею, бронхи и легкие, пищевод и желудок, мозг и уши. Из ушей, носа и жуткой каверны, образовавшейся на месте рта, повалил дым. Шипело жареное мясо пасторовой головы.

Но он не упал. Качаясь, Смит поднял скрюченные пальцы к тому, что только что было лицом. Глаза его вылезли из орбит. Месиво, в которое превратились легкие, извергло фонтан крови и слизи в попытке заставить отсутствующие голосовые связки издать крик. После этого он рухнул на спину, судорожно дергаясь, извиваясь, пенясь и булькая. На ногах он продержался лишь несколько секунд, но и это было чудом.

Селену от этого зрелища вырвало. Она отползла в угол, подальше от колотящего по палубе пятками и локтями Смита. Долго он умирал, долго и тяжко. Шума все описанное происшествие произвело столько, что нашлись желающие поинтересоваться, что же там, на корме случилось.

Пастор! Кто палил? В дверь стучали кулаками и сапогами.Селена! Какого хрена! Пастор у тебя?

Тащи лом, ломай люк, пророкотал другой голос.Или она его порешила, или он ее. Давай, живей!

Когда от двери посыпались щепки, Селена сделала то, что она хотела сделать, когда Долговязый Джон звал ее в лодку. Она прыгнула в воду и поплыла.

Глава 44

8 сентября 1752 года. Остров. Буксирная Голова. День.

Книга мученичества Фокса! чуть не пропел Флинт, наставительно задрав указательный палец к небесам.Бот достойный друг моей юности, постоянный товарищ и советчик мой.Он мечтательно вздохнул и тряхнул головой.Подарена мне достойнейшим батюшкой на тринадцатилетие. Б этом возрасте, согласно Моисееву закону, мальчик становится мужем, а книга, мною помянутая, если верить моему паскудному батюшке, являет собою непоколебимый бастион славной нашей веры протестантской и сияющий меч в борьбе с антихристом, епископом римским.Флинт повернулся к аудитории: Подлинные слова этого козла, моего папаши. Что скажете на это, ребята?

М-м, ответили ребята.

Флинт вздохнул и запечалился, вспоминая о доброй старой книге.

Лондонское издание 1701 года. Б двух томах инфолио, с сотнями ксилографий. Прекрасные иллюстрации, детальнейшие, проработанные. Что скажете?

М-м.

У нас еще две книги были в доме. Знамо дело, Библия. И Пути пилигримов.Флинт нахмурился.Но, знаете, ребята, я с ними не связывался. Моя книга Фокс. И много часов я над ней просидел, счастливых часов.Он расплылся в лучезарной улыбке.Ну, признаюсь, я не столько ее читал, сколько картинки в ней рассматривал.

M-м.

Флинт укоризненно покачал головой.

Вы не поверите, что я там видел, как я прозревал, как учился. Ах, сколько изощренных пыток существует на свете, вы не представляете! На какие только жестокости не способен человек во имя веры, какие страсти перенесли благословенные мученики! И все эти страдания запечатлены в книге Фокса с величайшей достоверностью. Козлы и дыба, кол и испанский сапог, щипцы и щипчики, крюки и крючочки, Декапитация,^[169] иммурация,^[170] экс-сангвинация^[171] слова-то какие заслушаешься! А вытягивание кишок! Он прищурился. Гм Вытягивание кишок. Видели когда-нибудь? Вороточком, потихонечку, полегонечку Лебедочкой. Что скажете на это, ребята?

Ребята на это ничего не сказали. Они и раньше не пустословили, Роб Тэйлор и Генри Говард, потому что рот каждого до отказа забивала тряпка, а выпихнуть ее изо рта не представлялось возможности она удерживалась другой тряпкой, прочно завязанной на затылке, И развязать ее тоже не очень просто, ибо ноги и руки скованы прочными узлами. Сидели ребята смирно, рядышком, под деревом, и глядели во все глаза на железную лебедку, которую Флинт захватил с собой, как предполагалось, для использования при захоронении сокровищ. Они исправно таскали лебедку по всему острову, и ни разу она не пригодилась. Однако сильно опасались ребята, что сейчас Флинт собирается ее, наконец, использовать по только что упомянутому им назначению.

Книга Фокса учит, что в каждом человеке больше пяти саженей кишок, поведал Флинт,И я часто задумывался, так ли это.

Повисло молчание.

Флинт встал с валуна, обошел крохотный лагерь, в котором Роб и Генри, поощряемые дружелюбным Флинтом, так надрались утром, что к полудню свалились с ног.

Бот мы с вами теперь, ребята, на Буксирной Голове. Картография моя, я и название дал, три года прошло с тех пор.Он обвел вокруг рукой, как будто демонстрируя им Буксирную Голову. И знаете, ума не приложу, с чего я ее так обозвал.Он засмеялся и огляделся. Прекрасное местечко, свежий, бодрящий воздух. Отличный обзор, море просматривается. Как и на Подзорной Трубе, здесь деревьев немного, вид не закрывают высокие деревья, узловатые, но не сосны, а что-то тропическое.

Флинта восхищало разнообразие здешней природы. Вот здесь, на Буксирной Голове, совсем другой мир, не джунгли Южной бухты, но и не альпийские луга Подзорной Трубы, Прибой гремел громче, потому что море билось о подножие Буксирной Головы, о россыпи скал под отвесным обрывом. Сильный ветер Южной Атлантики заносил брызги на самую плешь Буксирной Головы, здесь всегда влажно.

Прекрасный, благородный ландшафт. Однако небезопасное место. Высокий обрыв, крутой. Человек, переваливший черёз край, не рискует пораниться. Три сотни футов падения и целым и невредимым врезаешься в острые скалы, мгновенная смерть.

Обрыв находился в двадцати футах от дерева у которого Флинт усадил Тэйлора и Говарда.

Так, а где эта проклятая птаха? спросил Флинт у самого себя и вскинул голову. Ага, вот она,Попугай квакнул, нахально вскинул голову. Смотрел он на Флинта с такой наглостью, какой его хозяин не потерпел бы от человека.

Скотина! пробормотал Флинт. Ему не хватало этого попугая. Он чувствовал себя так же, как после первый ссоры с Джоном Сильвером. Флинт нахмурился, Нетипичные ощущения, черт побери!

Да тьфу на тебя! подумал он, но не смог заставить себя отвернуться от птицы. Когда он отнял попугая у той двуногой обезьяны, как его он сделал это, соблазнившись импозантным видом птицы и представив, как выигрышно будет с нею смотреться. Да, еще его привлек словарь попугая, в особенности матерный его раздел. Уже потом он понял, насколько эта птица умна и сообразительна. Очень умна. И слова использует не абы как, а в контексте ситуации.

Уронит Флинт что-нибудь и сразу слышит:

Остолоп! Остолоп!

Отвали! говорит попутай, если кто-нибудь ему не по нраву.

Salvel^[172] приветствовал он по-латыни Коудрея.

Бу-у Бу-у передразнивал костыль Долговязого Джона.

Я даже не знаю, мужик ты или баба, обратился Флинт к попугаю примирительным тоном. Недоставало ему этой птицы. Единственное Живое существо, остававшееся с ним постоянно, днем и ночью, привязанное к нему теперь, правда, похоже, больше, нет.

Но почему? недоумевал Флинт, не в состоянии понять того, что сразу сообразил бы любой из тех, кого он огульно зачислил в тупиц. Птица к нему даже ненадолго вернулась, когда он утром вышел из джунглей к месту встречи с Тэйлором и Говардом. Попугай ждал его, Он описывал круги, высматривая Флинта.

Ах ты, мерзавец, ласково встретил его Флинт. Птица спустилась к нему на плечо, нежно ткнулась клювом в ухо. Флинт чуть не задохнулся от счастья, Но как только он попытался погладить попугая, тот заорал и метнулся ввысь. Флинт недоумевал. Уши Скиллета он выкинул. Может, запах остался?

Да дьявол его задери. Пора за дело решил Флинт. Он снял шляпу и сюртук. Вытащил пистолеты из-за пояса и из карманов. Отложил саблю и достал небольшой сверток с инструментами, прихваченными для этой оказии. Закатывая рукава рубахи, усмехнулся, глядя на разрушения, учиненные Пердуном Фрезером.

Итак, милостивые государи, мистер Тэйлор и мистер Говард, кто первый?

Оба застонали, задергались. Инстинкт заставлял их прятаться там, где это не представлялось возможным. Они старались сделаться лгеныне, незаметнее, оказаться не под рукой Флинта в общем, каждый стремился не стать первым.

Попугай заверещал и захлопал крыльями.

Тэйлор, решил Флинт, схватил Тэйлора, меньшего, более легкого, за пояс и поволок к лебедке.

М-м-м-м-м! М-м-м-м-м! промычал Тэйлор, и попугай взлетел.

Флинт уселся на ноги жертвы и сильным ударом в лицо опрокинул его наземь. Оглушенный Тэйлор замер, лежал беспомощный и обреченный. Зато Говард вовсю извивался, напоминая неуклюжую гусеницу; он пытался уползти, увеличить расстояние между собой и кошмаром. Флинт покосился в его сторону, усмехнулся и решил сосредоточиться на Тэйлоре.

Давно ли ты в театре был, мистер Тэйлор? справился Флинт.В прекрасной драме Герцогиня Мальфийская есть такая реплика: Удушение смерть тихая. Метко подмечено. Можно было бы, конечно, всех вас тихо-тихо удушить, пока вы почивали, но на это любой дурак способен.

Флинт развернул сверток.

А этоОн взял в руку один из хирургических ножичков мистера Коудрея и взрезал рубаху на Тэйлоре сверху донизу. Затем вытащил плотницкие клещи, большую иглу и прочную льняную нитку.

Весь фокус в том, чтобы найти конец. Так я полагаю.

Тэйлор пошевелился.

М-м-м-м-м!

Начнем отсюда, сказал Флинт и осторожно взрезал живот мученика.

M-M-M-M-M-M-M-M!!!

Попугай свалился камнем, бесшумно и без предупреждения. Сначала в макушку Флинта впились когти. Тут же за ними последовал клюв, обнаживший черепную коробку коммодора. Флинт завопил.

А-А-А-А-А-А-А-А! заорал он и, защищаясь, вскинул руки. Попугай мгновенно переключился на его пальцы, из них тоже брызнула кровь.

А-А-А-А-А-А-А-А! Флинт вскочил и принялся бешено отбиваться от изверга, рвавшего в клочья его драгоценное тело.

Ух-х-х! он оторвал от себя птицу, швырнул ее наземь и занес над нею ногу, чтобы расплющить мощным ударом каблука. Но попугай уже взлетел и снова спикировал па Флинта.

Коммодор прыгнул к оружию, выхватил саблю и взмахнул, отхватив кончики перьев крыла увернувшейся птицы. Попугай метнулся к его глазам. Флинт завизжал и снова ударил саблей. Опять полетели перья.

Ба-бах! Раздались один за другим оба больших поясных пистолета. Уронив их, Флинт выпалил из малых. Все четыре выстрела промазали, но попугай учел предупреждение, отлетел и уселся на вепсе, бешено крутя головой и стеная.

Смотри, что ты натворил! в бешенстве вопил Флинт, задрав голову к попугаю. Посмотри, что ты со мной сделал!

Алая кровь струилась по его лицу, на лоб свисал кусок скальпа. Флинт орал от боли и возмущения, протестовал против жестокости этого мира. Ибо Джозефа Флинта за всю его гнусную карьеру ни разу не коснулись ни пуля, ни клинок. Он видел кровь и жестокость, с легким сердцем сеял смерть и страдания, убивал и уродовал других, но сам никогда не был ранен. А как это больно!

Скотина! Грязная свинья! плача, кричал он попугаю и искал, на ком бы сорвать зло. Кроме Тэйлора и Говарда, никого рядом не оказалось. Можно сказать, что им крупно повезло, если иметь в виду, что собирался вытворить с ними Флинт. Теперь же он просто скинул их б обрыва, одного за другим.

Глава 45

8 сентября 1952 года. Южная якорная стоянка. Днем.

Плавала Селена, как выдра: быстро и легко. На плантаций Делакруа дети рабов отлично Держались на воде. Едва научившись ходить, плескались они в местном ручье; ныряли и визжали. Даже госпожа Делакруа приходила к ручью с дочерью, чтобы полюбоваться купающимися младенцами, прелестными в своей невинности. Так Селена встретила мисс Юджини. Она и плавать учила молодую госпожу.

Плюх! Селена вошла в воду ногами, погрузилась с головой. Надводный мир с его звуками и красками на время исчез, сменился изумрудным безмолвием. Но вот голова Селены показалась над поверхностью. Отфыркиваясь, она рванулась прочь от Моржа, куда угодно, только подальше.

Сзади донеслись вопли. А если они по ней из пушек Или лодку спустят. Селена набрала воздуху и нырнула, поплыла под водой. Когда Селена вновь поднялась на поверхность, она увидела скопление пиратов на корме, как в салоне Флинта, так и на палубе. Злые, рожи красные. Орут, кулачищами размахивают, у иных и пистолеты в руках.

Паф! Паф! Как будто комки грязного хлопка отделились от вытянутых пиратских лап. Селена была уже далеко от судна, но сохраняла спокойствие не по этой причине. При звуках выстрелов ей представился пистолет во рту Пастора и то, что за этим последовало. Она содрогнулась, отгоняя кошмарную картину, и тут же, не теряя времени, снова втянула воздух и скрылась в воде. Когда она вынырнула снова, Морж уже казался далеко-далеко. Она принялась поворачиваться, оглядываясь и выбирая направление. Губы ощущали морскую соль, вселенная сплюснулась, стянулась к уровню ее погруженного в воду подбородка.

Куда? Только не на берег. Там Флинт. И конечно, не на Морж Снова приходится убегать от белого мертвеца. Вряд ли пираты проявят больше желания войти в ее положение, чем сыновья господина Фицроя Делакруа. Тем более что в этот раз она не просто послужила причиною смерти, а убила своими руками, умышленно. Остается Лев. Выбор не сложен. И доплыть нетяжело. Обогнуть по широкой дуге Моржа и прямо к болтающемуся рядом Льву, к Долговязому Джону. Пустяк, ведь она может весь день провести на плаву.

Но она тут же обнаружила, почему так быстро удалилась от Моржа. Бухту омывало сильное течение, сносившее ее скорее, чем она могла плыть. Селена попыталась его одолеть, но почти сразу поняла, что занятие это бессмысленное и ни к чему, кроме пустой траты энергии, привести не сможет. Она перевернулась на спину и отдалась потоку, почти не шевеля руками и ногами и удерживая голову над водой.

Тепло, мирно, спокойно Солнце печет, вода охлаждает, тишь да гладь Давно не было такого мира на душе у Селены. Она настолько расслабилась, что даже заснула во всяком случае, погрузилась в дрему. В голову лез Флинт Потом его сменил Сильвер. Она дремала, забыв о времени

Селена очнулась, когда пятки ее заскребли по песку. Она оттолкнулась от дна ладонями и уселась. Тело потяжелело, парение исчезло. Селена неуклюже поднялась на ноги, огляделась. До Моржа и Льва что-то около мили. Пляж, обжигающий подошвы раскаленным песком, изогнулся полумесяцем, окаймленный густыми пальмовыми зарослями. Там, куда ее занесло, песок истоптан, засыпан углем, повсюду видны отпечатки, оставленные днищами сундуков. Значит, здесь они выгружали свои сокровища Свое добро. И они не слишком сопротивлялись течению, здесь разгрузились и разбили лагерь.

Нет, не хотелось ей здесь оставаться. Селена, стараясь бежать на цыпочках, подпрыгивая, во всю прыть понеслась через пляж, чтобы поскорее пересечь эту раскаленную сковородку и оказаться в тени. Наконец, она скрылась под деревьями. Селена перевела дух, опустилась наземь и огляделась. Ни еды, ни воды, ни одежды, ни оружия Никаких инструментов. Она опасливо покосилась на джунгли. Что за звери там, в зарослях? К ней вернулся страх. Другой страх, но все равно неприятный.

Что дальше? Если б она знала Но она понятия не имела, что делать, ничего и не делала Прошел день, минула долгая холодная ночь. Ничьи клыки или когти Селену не обеспокоили, но мучили голод и жажда. Она слышала, как пираты упоминали ручьи и речки. Они, конечно же, должны стекать к морю. Селена вздохнула и направилась по берегу на поиски воды.

Воды она не нашла, зато обнаружила что-то другое. Она заметила это что-то до того, как оно увидело ее. Не очень далеко от лагеря из песка торчал вверх вкопанный в него шест, который они называли реей. С шеста свисали шнуры для флага. Селена шла вплотную к джунглям, потому что песок здесь слежался; был тверже, чем тот, что ближе к воде. Чуть впереди она вдруг услышала треск, как будто кабан пер напролом.

Селена отскочила за дерево и затаилась. Из лесу появился человек. Шатаясь, он побрел к берегу. Человек подошел к флагштоку, поковырялся там, и наверх пополз большой черный флаг с белым черепом и скрехценными костями. Потом человек вытащил пару пистолетов и выпалил в воздух. Помахал Моржу, Это Флинт. Селена пала духом.

Но за спиной у него, на перекинутом через плечо ремне, болталась фляга. Селену жгла жажда. Она слизывала росу с листьев, но что это значит в таком пекле? Жажда вытолкнула ее из-за деревьев и погнала по еще не успевшему раскалиться песку.

Флинт! закричала она,Флинт!

Он обернулся, и даже за пятьдесят ярдов вид его ее испугал. На голову намотан окровавленный платок, лицо черное от запекшейся крови. Он еле стоял, глядя на нее выпученными глазами.

Селена! услышала она. Лицо его исказилось бешенством, он выхватил еще пару пистолетов и выстрелил в нее. Она съежилась, но оказалось, что не в нее он палил и не на нее злился. Над их головами кружил попугай. С потоком ругани Флинт бросился на колени, спеша перезарядить пистолеты.

Селена подошла к нему, положила руку наг плечо. Он не обращал на нее никакого внимания, как будто не заметил, как она сняла с его плеча флягу и присосалась к ней. Он занимался; оружием.

Что случилось? спросила она.

Чертов попугай взбесился.

Почему?

Вес его знает.

Бум-м-м! прогремел выстрел с Моржа. Флинт поднял голову.

Ага, шлюпку спустили. Он, наконец, заметил, что она голая.На-ка, накинь,Швырнул ей свой сюртук и отвернулся, следя за шлюпкой, но то и дело оглядываясь на попугая, отлетевшего к деревьям.

Лодка зарылась в песок футах в двадцати от кромки берега. Том Аллардайс спрыгнул в воду и пошлепал к Флинту и Селене. Он с ужасом смотрел на Флинта;

Чего, капитан? Чего не так? Где народ? Вдруг что-то как будто хлопнуло его по лбу изнутри головы, он ткнул пальцем в сторону Селены.Капитан, эта тля разворотила всю морду мистеру Смиту. Фарш вместо хари, ей-богу, не вру!

АФлинт досадливо поморщился. Не до таких ему мелочей, как какой-то там мистер Смит с его очевидными недостатками. Он покосился на Селену.Что, этот пастор лапы распускал?

Да.

Ну и поделом ему. Еще повезло, что меня не дождался.Флинт отмахнулся, как от мухи, и повернулся к Аллардайсу. Тьфу на этого сучьего Смита, я от тебя о нем больше слышать не хочу и другим тоже передать не забудь, И живо на судно, греби, твою мать!

Гребцы боялись дышать. Они еще не слыхали, как Флинт орет, такое на их памяти случилось впервые. Всегда он оставался шелковым да бархатным, голос нежный, как мамашин поцелуй, даже когда дробил пальцы, играя во Флинтики. Новый Флинт пугал еще больше. И они налегли на весла, аж в ушах зазвенело. Уж течение там или не течение, а шлюпка молнией метнулась к Моржу.

Селена вернулась в свою кормовую тюрьму, в салон Флинта, загаженный кровью Смита. Она оделась, уселась и пригорюнилась. Что ж, пока Флинт на борту, она в безопасности. Заплыв не удался. Надо терпеть и ждать, надеяться на лучшее.

На палубе мистер Коудрей возился со своими вареными инструментами, промывал и обрабатывал раны, заявляя, что мыло и солнце все вылечат, и подтверждая свои слова латинскими изречениями да звяканьем стальных пыточных принадлежностей.

Все в порядке, сэр, сообщил Коудрей через полчаса кройки и шитья на Флинтовом черепе. Он с удовлетворением осмотрел свою работу. И действительно, было чем гордиться; Коудрей знал свое дело. Завершил он перевязкой и напутственным словом:

Шрамчики небольшие останутся, сэр. Над бровью, на лбу. Но по большей части их закроют волосы, как отрастут.

Флинт слушал невнимательно. Операцию он перенес мужественно, как будто бы и не присутствовал при зашивании собственного черепа. Он отползал от края бездны. Ночью он чуть туда не соскользнул, а тем более утром. Бывают пропасти и опаснее той, в которую он скинул Тэйлора и Говарда. Много пучин ожидает такого, как Флинт. Но сейчас он убрался от края. Сейчас он в безопасности так он воображал, во всяком случае.

Глоток рому не помешает, капитан, сказал Коудрей, Джобо подошел с бутылкой.

Нет, спасибо, доктор. Мне нужна ясная голова. Надо с командой поговорить.Он поднял на Коудрея честные суровые глаза.Нас предали, доктор.

Предали?

Да. Нас предал этот бессовестный мерзавец Джон Сильвер, Он тайком высадил на берег группу и убил всех моих дорогих товарищей, я лишь чудом уцелел.

Ох

Да, так вот Поэтому мы должны предпринять ответные меры, если хотим спасти свои сокровища, которые он твердо решил украсть и разделить между своими. Они такие же мерзавцы, как и он, его соучастники.

Вопреки Артикулам?

Я сам слышал это. Мне удалось спрятаться в лесу, и он не догадывался, что я очень близко.Флинт печально склонил голову. Понимаю, что мы расстались не лучшим образом, но все же я иного мнения был о Джоне Сильвере.

Господь всемогущий! воскликнул Коудрей. Команда, сбор! крикнул он.Капитан говорить будет.

Глава 46

9 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Льва Утренняя вахта (около половины восьмого берегового времени)

Девятифунтовое ядро толще шестифунтового всего на полдюйма: четыре дюйма вместо трех с половиной в поперечнике. А весит в полтора раза больше, да заряд пороха у него ого-го! Летит это ядро со страшной силой, сокрушая борта и палубы. Шестифунтовка хороша для картечи, для цепей, чтобы мачты сбивать, но настоящая судоломка это девятифунтовая.

Капитан, стреляем! умолял Израэль Хендс.Пора, капитан. Пока они до нас не добрались.

Он присел и приложился к своей любимой испанке, к прицелам по азимуту и дальности, устроенньш сверху и сбоку пушечного ствола.

Сложнее определиться с дальностью. Навести по азимуту проще. Для этого надо совместить с целью верхний паз на казенной части и верхний прицельный паз на кольце вокруг дула пушки.

Но возвышение, то есть угол наклона ствола, надо рассчитать., учуять, угадать так это понимать надо.

По зарубкам сбоку на казенной части можно задрать ствол этак на пять градусов. Гадание это осложнялосьтем, что Хендс из этой пушки еще не стрелял ни разу. Поставил он возвышение в два с половиной градуса, надеясь, что этого как раз хватит, чтобы ядро врезалось в борт Моржа, пролетев около четырех сотен ярдов.;

Капитан, стреляем! снова принялся за свое Израэль Хендс, раздувая зажатый в руке фитиль.

Нет, отрезал Сильвер. Они всего-то парус подняли

Но это против

Молчать, команда! гаркнул Сильвер и забухал ногой и костылем по палубе. Не сладко ему тоже, понятное дело. На нем ответственность. Стрелять или нет? Одно слово и братья по ремеслу, бывшие товарищи по команде прольют кровь друг друга.

Не только Хендс, вся команда ждала от капитана решающего слова. Судно готово к бою. Палубы засыпаны песком, юнги в любой момент рванутся к пороховому складу за новыми картузами. Пружина левого борта навернута на кабестан, у рычагов которого ждут приказа матросы, готовые направить судно в нужное положение. Занес ногу шагай!

Сильвер не отрывал глаз от Моржа. Он изучал его в подзорную трубу с того момента, когда Флинт дал сигнал. Он видел, как Аллардайс подался в шлюпке к берегу, как вернулся с капитаном с одним, без счастливой шестерки. Зато там же оказалась Селена в синем флинтовом сюртуке, и Сильвера снова скрутили сомнения. Он не понимал, что все это может означать, откуда она там взялась, но видеть ее наедине с Флинтом радость не великая.

Затем Морж поднял якоря и часть парусов. Без единого посланного Льву сигнала. Сильвер тут же объявил готовность к бою. С подпружиненными якорными тросами Льву не приходилось опасаться, что противник его обойдет. Ясно было и то, что двигаться Морж может лишь в сторону Льва, ибо далее вглубь бухты пути не имелось: банки, мели, берег.

Паруса ставить Сильвер тоже не собирался. Конечно, Флинт мог пройти мимо Льва и направиться в море, но Сильвер в таком его намерении сильно сомневался. Не решил же он оставить остров Сильверу, чтобы тот спокойно искал зарытые сокровища.

Что он делает? в который раз спросил себя Сильвер, разглядывая Моржа. Юго-западный ветер слегка дышал в топсели и кливер^[173] Моржа, больше парусов Флинт не поднимал; его судно поползло ко Льву. На остров лениво набегала мелкая западная волна.

Капитан, капитан, пора! Всадим ему! снова взмолился Израэль Хендс, заламывая руки. Пожалуйста, капитан

Капитан подпевали ему канониры.

Капитан зажужжала и палубная команда.

Что он делает? как будто не слышал Сильвер, Маневр!

Морж менял курс, поворачиваясь ко Льву бортом.

Ложись! гаркнул Сильвер. Борт Моржа окутался пороховым дымом. Секундой позже раздался гром его пушек.

БУ-БУ-БУ-БУ-БУ-БУ-БУМММ!

Ядра плюхнулись в воду, не долетев до Льва.

ББУ-У-У-ММММММ! отозвалась испанская девятифунтовка. Хендс не стал дожидаться команды своего капитана, здраво рассудив, что услышал ее с борта противника.

Сильвер вскочил на ноги. Расчет девятифунтовой испанки уже тянул, толкал, чистил, заряжал. Пять человек с каждой стороны, и второй пушкарь с пороховым рогом, заправляющий затравочное отверстие. Сильвер ощутил облегчение, как будто тора с плеч свалилась. Полная ясность, никаких больше сомнений.

Лево! Лево! Лево! кричал Хендс, выбросив в сторону левую руку, и его люди поворачивали пушку влево.

Право! он выкинул в сторону другую руку. У пушкарей свой словарь. Чтобы не путать с судовыми командами ларборд и старборд, они кричат лево-право.Лево чуть! И, наконец: Стоп! Ствол замер в направлений окутанного дымом силуэта Моржа. Оставив тот же угол в два с половиной градуса, Израэль Хендс поднес фитиль к затравке.

ББУУУММММММ! пушка выплюнула следующее ядро и отпрыгнула назад под восторженные вопли матросов. С командой в десять человек Хендс управлялся куда быстрее артиллерии Моржа.

Идиоты, ядро им в задницу! орал Хендс в ухо Сильверу.Нечего нас злить! Навались, навались, ребятушки! подбодрил он свой пушечный расчет.

Р-раз! P-раз! Р-раз! в такт команде пушка вернулась в исходное положение.

ББУУУММММММ!

Сильвер убрался от пушек, протопал на корму, чтобы лучше видеть, подальше от дыма испанки. Команда Льва безудержно веселилась. Моряки размахивали саблями, прыгали и вопили, славя пушкаря и его команду.

ББУУУММММММ!

Сильвер навел на Моржа трубу. На этот раз Хендс угадал точно. Над палубой Моржа взметнулись обломки, посыпались в стороны матросы. Морж дал залп бортом и промазал. Хендс произвел еще два выстрела и снова попал. Сильвер видел, что на Морже уже были убитые, что одна пушка его перевернулась и слетела с лафета.

Что он делает? Что с тобой, Джо? думал Сильвер. Ты ведь специально подставляешься. Стреляешь, как во сне. Его подзорная труба выхватила на палубе Моржа фигуру ему показалось, что это Флинт. Капитан Моржа вскинул мушкет и выстрелил вверх. То же самое сделали и другие, находившиеся рядом с ним. Затем дым от пушек Моржа скрыл продолжение странной сцены.

Тысяча чертей! Мы же его утопим за милую душу, он этого хочет? Сильвер недоверчиво потряс головой.Что ты затеял, Джо?

Сильвер понял: тут что-то неладно. Флинт не дает стрелять в себя безнаказанно. Долговязый Джон так ни до чего и не додумался, когда почуял запах дыма. Не порохового. Древесного.

Сильвер резко развернулся. В центре квартердека имелся небольшой лючок, устроенный для вентиляции и освещения. Оттуда валил дым, подсвечиваемый снизу багровым светом. Самый жуткий кошмар моряка пожар на судне.

Глава 47

9 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Моржа. Утренняя вахта (около восьми часов берегового времени)

Открыть огонь! не приказал, а ласково попросил Флинт, нежно обнимая себя обеими руками. Канониры немедля выполнили приказ, пушки полыхнули, семь ядер унеслись неведомо куда

БББУУУМММММММ!

На борту Льва что-то полыхнуло и жутко ухнуло. Взорвалось что-то? Впрочем, неважно. Флинт составил мудрый план, который должен сработать безукоризненно, ибо Флинт все предусмотрел. Капитана распирали гордость и уверенность в своем плане. Он едва не лопался от самоуважения

Еще пальнем, ребятки! попросил Флинт.Погрейте им задницу.

Флинт снова стал самим собой. Чистый, подтянутый, весь обвешан оружием, а повязка ее почти и не видать под шляпой. От переполнившего его самодовольства даже боль в голове развеялась по всем сторонам света.

Флинт выпустил себя из объятий, навел на Льва подзорную трубу. Они, что ли, тоже палят? Дым надо Львом клубится. А вот и Сильвер среди своих оборванцев на шкафуте.

О, Джон, ласково промурлыкал Флинт себе под нос.И пушчонки у тебя наготове, и канониры с фитилями, и якоря подпружинены. А того и не знаешь, милый мой, что беда у тебя под задницей, тупица безногий. И всего-то мне надо уговорить тебя открыть огонь, а самому держаться вне твоего выстрела. Все пойдет как по маслу, не беспокойся.

Флинт неторопливо, медленно улыбнулся, наслаждаясь своей улыбкой, как будто смакуя хорошее вино Очередная вспышка на борту Льва и последовавшее за нею содрогание Моржа пропихнуло улыбку в глотку капитана Флинта. Троица раненых завопила жутким адским трио, на палубу свалилось два трупа, один из которых еще подергивался. В чем дело? Лев вне дальности выстрела! Флинт дрожащими руками навел подзорную трубу на вражеский борт. От шестифунтовок Моржа в такой диспозиции и то проку не будет, что уж говорить о четырехфунтовых мухобойках Сильвера. БББУУУМММММММ!

Это не четырехфунтовка! Это что-то намного большее. А откуда, спрашивается, этот новый пушечный порт на борту Сильвера?

Нет! выдохнул в ужасе Флинт. Это та самая испанская любовь Израэля Хендса. Флинта залила краска стыда. Он об этой дряни совсем забыл. Его собственный просчет, не на кого свалить.

В десяти футах от Флинта, как будто взбесившись, подпрыгнула шестифунтовка, сорвалась с лафета, запрыгала по палубе, убивая и калеча людей и рассыпал по сторонам железные осколки и обломки дерева.

Капитан! проорал подбежавший Аллардайс.Капитан, нас лупят! Капитан, разрешите уходить на всех парусах!

Флинт повернулся к Аллардайсу, собираясь согласиться с вполне разумным предложением, но в этот момент боковым зрением зацепился за что-то зеленое на грот-мачте. Флинт затрясся от злости. Вот на кого можно свалить, и по заслугам. Вот кто во всем виноват.

Дроби мне! завизжал Флинт и топнул ногой с такой силой, что под повязкой разошлись швы и открылось кровотечение. Дроби и охотничье ружье! Он вспрыгнул на опрокинутый лафет разбитой пушки, схватился за парусину бизани. Вон, вон! орал он, тыча вверх пальцем. Вон он, гад! Скотина!

Чего с ним, а? опасливо спросил Аллардайс у одного из помощников.Чего он разошелся?

Попугай! объяснил тот. Капитанский попугай вернулся.

Договорить ему не удалось. Снова раздались грохот и толчок еще одно девятифунтовое ядро врезалось в Моржа. Оба матроса пригнулись, прикрыв руками головы.

Кэп, сэр! крикнул Аллардайс.Надо когти рвать!

Бунт? Я тебе кишки вырву! взбеленился Флинт,Не слышал? Дробь мне и охотничье ружье!

Аллардайс, как будто ища поддержки, покосился на помощника.

Ну! Оглох? надрывался Флинт.

Дак капитан,Аллардайс молитвенно сложил руки перед грудью.Христом-Богом Откуда у нас дробь-то Да и охотничьих ружей отродясь не бывало

Флинт сжал горло Аллардайса обеими своими клешнями, принялся трясти его, брызжа в физиономию слюной и кровью из вновь открывшейся раны.

Тогда возьми мушкет и раскромсай его пулю ножом, или я тебя раскромсаю собственноручно, кишки по мачтам развешу.

Флинт выпустил Аллардайса и повернулся к команде.

Чего вылупились? Сбейте мне живо эту окаянную тварь!

Он показал личный пример, схватив мушкет и выпалив в злосчастного попугая, тут же перелетевшего на фок-стеньгу.

Команда бросилась выполнять повеление вождя весьма ретиво, но как-то неумело. Все знали, что зеленый попугай краса, гордость и отрада Флинта. Конечно, попугая ненавидели, но никто не хотел бы похвастаться тем, что сшиб птицу Флинта. Да еще на глазах у хозяина. Однако приказ есть приказ, народ активно пускал пули в небо, ничем иным более не занимаясь. Флинт же уселся на палубу и принялся лихорадочно рубить мушкетную пулю сначала в мелкий свинцовый фарш, а затем и в паштет. К нему присоединились Аллардайс и пара помощников, больше боявшихся Флинта, чем ядер испанской пушки, которые, в общем-то, могут и мимо пролететь.

Однако не пролетали. Еще один подарочек от Израэля Хендса попал в Моржа, и еще, и еще Ядра прилетали с интервалом в две минуты. Могли бы и чаще, да мастер-пушкарь растягивал удовольствие, смаковал деликатес, а заодно и тренировался по живой мишени.

Впору было заключать пари, сколько еще осталось жить Моржу.

Глава 48

9 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Борт Льва. Утренняя вахта (около восьми часов берегового времени)

Гул пушечных выстрелов достиг ушей Билли Бонса; киснувшего на груде балласта в надпиленных цепях. Звук добротный, полновесный, ни с чем не спутаешь. И мощный аж балласт задребезжал.

Ага, промычал Билли и откинул в сторону осточертевшие железяки. Ранее никак нельзя было этого сделать из уважения к кормильцам, доставлявшим ему жратву и выносившим отходы его организма. Мелкие засранцы, которым поручалось обслуживать заключенного, с удовольствием нечаянно и немилосердно обливали ноги Бонса и тем, и другим. А вот что с этими ангелочками произойдет, ежели они попадутся ему под руку!..

Билли Бонс поднялся, потянулся, расправил плечи. Две недели тут сидел Затек, конечно, онемел весь. В железяках разве встанешь А снять кандалы еще потеряются И весь мудрый план вождя накроется дырявым решетом.

Бонс разгонял по ногам немилосердно коловшие их иголочки; постанывая, растирал руки и плечи. Выносливым животным был Билли. Мог он, конечно, свою персону и пожалеть, но не больше, чем жалеет себя упряжный вол или ломовая лошадь.

Бонс подхватил железяку, которая удерживала его, закованного, на месте. Кругловатый в сечении корявый полупрут-полубрусок длиной дюймов в восемнадцать, толщиной в три четверти дюйма, почти прямой. Не ахти что, но сойдет. Билли сунул руку в карман и нащупал флинтовы подарки. Огрызок напильника сделал свое дело, теперь пришло время для другого.

Вверху снова рыкнула сварливая испанка, и Бонс невольно задрал голову. Да, Лев с Моржом затеяли перепалку. Об этом говорил и шум иного рода, приказ Сильвера спустить шлюпки, например. Билли Бонс невольно похвалил своего злейшего врага за это разумное действие. Так поступали на военных судах, чтобы шлюпки не мешали обзору и были готовы, скажем, отвезти в сторонку якорь при необходимости оттянуть корабль, особенно здесь, на мелководье.

Билли сделал шаг, другой, постанывая от боли в мышцах и ступнях. Идти приходилось в носках по острым камням, которые к тому же расплывались во тьме фонарь висел неблизко. Бонс хотел прихватить фонарь, но раздумал. Слишком велика поклажа. Он осмотрелся и задумался.

Бонс находился возле колодца, сквозь который шли трубы насосов. Далее был склад пушечных ядер. Балласт занимал лишь часть нижнего трюма, здесь находились также разные тяжелые грузы. Бочки с водой, к примеру. Тесно, темно, сыро Билли Бонс надул губы и после недолгих размышлений шагнул вперед.

Он обогнул колодец, влез на бочки, затем на полок, тоже уставленный бочками. Отсюда вел вверх трап. Свет фонаря тут уже терялся, так что двигался Бонс на ощупь. Он снова остановился. Сейчас лишь тонкая перегородка отделяла его от кают-компании.

Опять грохнула пушка, радостно завопили луженые пиратские глотки. По палубе стучал костыль Джона Сильвера.

Погоди, Сильвер пробормотал Билли Бонс.Я не я буду, погоди.

Он принялся шарить в темноте в поисках люка. Здесь где-то Ага, вот. Он попытался засунуть железяку в щель, чтобы использовать ее в качестве рычага, но щелка оказалась узковатой. Не беда. Снова в действие пошел напильник. Еще немного Теперь как раз; Хрусь! Люк держала снаружи какая-то несолидная: деревяшка, со стуком отлетевшая в переборку и запрыгавшая по палубе.

Свет резанул глаза. Две недели в почти полной: тьме и вдруг яркое тропическое солнце. Свет, даже пробивающийся в кают-компанию сквозь верхний лючок, ослепил. Билли принялся тереть глаза. Палубный переполох столь же сильно ударил по ушам. Среди множества голосов выделялось ритмичное Право! Право! Право! Израэля Хендса. Бонс замер. Команда всего в нескольких футах.

ББУУУММММММ!

И сразу восторженный вопль команды. Чему они там радуются?

Билли мрачно осмотрелся и взялся за дело. Кают-компания Шутка, почти издевка. Это не тот офицерский клуб, которым хвастают многопушечные боевые единицы короля Георга. Тесный отсек, освещенный верхним лючком, с проходом в середине и крохотными, четыре на семь с небольшим футов, каморками офицеров.

Билли принялся выволакивать все из офицерских нор, в особенное обращая внимание на горючие материалы: бумаги, деревянные мелочи. Все это он сваливал в кучу в проходе. Распотрошил матрасы и бросил туда же солому. Подтащил мебель из кормовой каюты.

Из своей конуры Бонс захватил сундук и отправился с ним в трюм. Там он достал из сундука бумагу и галлонную бутыль оливкового масла. Хватило и кучу полить, и провести масляные дорожки во всех направлениях. Разлив и размазав масло, Билли снова вернулся в трюм и занялся последним подарком Флинта; Это бывший карманный пистолет, изящная игрушка со съемным стволом, позволяющим заряжать его с казенной части. Без ствола да без рукояти мало что осталось от этого оружия.

В таком состоянии, заряженный лишь порохом и пыжом, для стрельбы пистолет, конечно, не годился. Зато прекрасная из него получилась зажигалка.

Бонс взвел курок и поднес эту штуковину к куче сухой, не смоченной маслом бумаги. Так Флинт велел.

Масло труднее зажечь, Билли, мальчик мой, поучал Флинт.Сначала вспыхнет сухое, а потом уже, от него, масло.

Билли благоговейно следовал мудрым словам вождя. Все-то он знал наперед. Бонс вспомнил последнюю беседу с Флинтом на Морже. Флинт был с ним поразительно откровенен. Честнейший человек! Все остальные слышали от капитана разного рода басни и сказки, скроенные по обстоятельствам и с учетом особенностей восприятия аудитории. Но Бонсу Флинт всегда говорил правду.

Не собираюсь я ни с кем ничего делить, Билли, цыпка моя. Ни монетки, ни пылинки. Флинт не скрывал от Бонса, что он и своего верного прихвостня исключает из числа пользователей добычей. Он только рассмеялся и дернул Билли за нос.Ни на сто сорок семь частей, ни на семьдесят четыре, ни на двадцать пять. Ни даже на две

Вся добыча принадлежит Джо Флинту. В этом великая истина, и к этой истине причастен Билли Бонс.

Остается еще уладить вопрос, как я попаду в Англию

В Англию, капитан? удивился Бонс, как всегда, соображая с некоторым запозданием, пытаясь следовать в кильватере мудрой Флинтовой мысли.

Да, в Англию, мистер Бонс, в Англию. Чтобы попасть туда, нужна мореходная посудина, а любое судно требует экипажа, никуда не денешься. Хотя бы сокращенного чтобы довели корабль туда, откуда Плимут видать. А там спаси Господь их драгоценные души! Но пока руки их тянут фалы, в головах их бродят нечестивые мысли о пиастрах да восьмериках, дублонах да луидорах. Ума не приложу, что мне с ними делать Ничего, рассмеялся Флинт, верь мне, мы с тобой что-нибудь придумаем, дражайший мистер Бонс.

И Билли верил Флинту. Без Флинта он своего будущего не представлял. Жить значит служить Флинту, об иной судьбе Бонс не помышлял. Он представлял себя любимым слугой Флинта, богатейшего землевладельца, собственника дворцов в городах и сельских имениях, так что и об участи своей не беспокоился.

Уладив абстрактное грядущее, Билли вернулся к реальности. Он нажал на спуск, кремень щелкнул, пламя охватило бумагу, и костер вспыхнул, Бонс чуть выждал, убедился, что пламя не погаснет, и подался вон, оставив люк открытым для тяги.

Он оглянулся, и в лицо ему пахнуло жаром. Кают-компания лучшее место, чтобы такое устроить. Тонкие сухие доски переборок, тряпки, парусина Ему ли не знать! Это, однако, спокойствия Бонсу не принесло. Наоборот. Билли моряк от венца сальных волос на голове и до грязи под ногтями рук и ног. Он знал, что вытворил такое, за что бог моряков пошлет его душу в ад моряков, и даже Христос ему не заступник.

Преданность Флинту не спасала от когтей вины. Уж Бонсу ли не знать, что такое пожар на судне Сухопутные крысы по глупости не понимают, как может судно сгореть в такой бездне воды, но моряки знают правду. Корпус сухой, просмоленный, паруса да фалы все горит адским пламенем, особливо в тропическую жару.

Однако дело сделано, Лев обречен, пора и шкуру спасать. Билли Бонс занялся своим пробковым снаряжением. Остальному содержимому сундука подарил тяжкий вздох. Здесь все его имущество Потом Бонс ощупью направился вперед по темному трюму, проломил пару люков, спрятался возле порохового склада, где работал кто-то из команды и куда поминутно юнги вбегали за пороховыми картузами.

Билли узнал одного из мелких мерзавцев, поливавших его неаппетитной смесью из экскрементов, и с трудом сдержался. Не время обращать на себя внимание. Он глянул назад, и ему показалось, что он увидел отблеск пламени. Но нет, вряд ли, ведь до кормовой кают-компании столько переборок Понюхал пока пожаром не пахнет.

Юнга унесся прочь, а Бонс пополз дальше, пробираясь вплотную к носу, чтобы покинуть борт, когда наступит наилучший для этого момент.

Тебе надо дождаться, Билли, цыпленочек мой, учил Флинт.Пожар пойдет с кормы, и, когда все головы повернутся в ту сторону, ты плюхнешься в водичку.

Как всегда Флинт оказался прав.

Пожар на борту! донесся до ушей Бонса рык Сильвера. Все его услышали. Даже Израэль Хендс и его пушечная команда прекратили возню вокруг своей испанки. Все сознавали, какая опасность им угрожает..

Билли выполз из укрытия как раз перед фок-мачтой, один-одинешенек и, с трудом передвигая негнущиеся ноги, путаясь в пробковой сбруе, направился к борту. Обернувшись, Бонс окинул взглядом палубу, матросов, боровшихся с огнем, заметил и испанскую девятифунтовку, и видневшегося в далекой дымке Моржа, посмотрел на изгиб берегового пляжа и зелень джунглей, голубое небо и горячее солнце и наконец наконец заставил себя взглянуть вниз, в мокрый соленый кошмар под ногами. Всю жизнь он провел вблизи от этой жижи, в лодке или на палубе, но никогда не пытался в нее погрузиться, не желал учиться плавать. Бывалый мореход Билли Бонс боялся воды.

На корме команда напрягала все силы в борьбе с огнем, работали насосы, мелькали ведра и шланги. Никто не смотрел в сторону Билли, скрючившегося на носу, дрожавшего, как юная дева в первую брачную ночь.

Если храбрость и преданность добродетели (а как же может быть иначе?), то Билли Бонс проявил добродетель. Храбро боролся он с одолевшим его ужасом, беззаветную преданность делу выказал он. Может быть, бог моряков все же скостит ему часть вины за сотворенную в этот день добродетель

Билли всхлипнул, зажал нос и прыгнул.

Глава 49

9 сентября 1752 года. Южняя якорная стоянка. Предполуденная вахта (около десяти утра берегового времени)

Селена вышла на палубу и огляделась. На Морже творилось нечто невообразимое. На палубе валялись изуродованные трупы, извивались умирающие, вопили раненые, а Флинт, вооруженный окровавленной саблей, был очень занят тем, что добивал еще двоих членов экипажа, пытающихся от него удрать.

Внизу ее удерживал страх, и наверх она выбежала тоже со страху. Взломанная дверь не запиралась, но Селена так боялась команды, что не отваживалась показываться на палубе, не надеясь даже на защиту Флинта. Уплыть снова? Но она чувствовала себя обессиленной. Когда бабахнули пушки Моржа, Селена забилась в уголок и сидела там, дрожа от страха. Но этот страх показался ей детским по сравнению с тем, что она испытала, когда вдруг одну стену ее убежища проломило ядро испанской пушки и исчезло сквозь дыру в противоположном борту, пропахав в полу солидную борозду. Селена взвизгнула и выбежала вон.

Черная метка? орал Флинт. Я вам поставлю красные метки.

С этими словами он полоснул одного из преследуемых саблей по затылку и проткнул грудную клетку второго.

На разбитой палубе Моржа валялись остатки пушек, громоздились обломки. О дисциплине забыли, и Флинт, только что убивший двоих, оказался в кольце оставшихся. Человек двадцать столпились вокруг него с топорами, пиками и саблями. Нельзя сказать, что они Флинту угрожали. Напротив, можно утверждать, что они его опасались даже, пожалуй, отчаянно трусили. Они ерзали, стараясь не оказаться лицом к лицу с Флинтом, ускользнуть в сторону, спрятаться за кучу обломков или забраться на нее, чтобы получить преимущество в высоте.

Обычно когда боятся драться, вспоминают о законе.

Капитан, ты не имел права их убивать! крикнул Аллардайс, указав на свежих покойников Это не по Артикулам!

Не по Артикулам! подтвердил: нестройный хор.

Ты совсем свихнулся, капитан!

Да, да, да прожужжали остальные.

В попугаев палишь!

Да, да, да

На хрена нам такая забава! Мы джентльмены удачи, а не птицеловы, да!

Да, да, да

Ты должен принять черную метку и не имеешь права трогать тех, кто ее тебе принес!

Да, да, да

Чушь собачья! гаркнул Флинт, не обращая внимания на стекающую по физиономии кровь. В Артикулах ни слова о черной метке.

Истинная правда. Флинту это было известно, Аллардайс этого не знал, но читать не умел и возразить не отважился.

Ну Ну Тогда Это обычай такой! Обычай! Славная традиция! вспомнил Аллардайс терминологию военного флота, в котором начинал морскую карьеру.

Традиция? Салага! Козел вонючий! Терпение Флинта лопнуло. Он бросился на Аллардайса. У того хватило ума отскочить, но трое стоявших рядом решили встретить Флинта оружием. Зря. Во мгновение ока один лишился кисти руки, другой свалился подыхать с перерубленным горлом, третий упал уже мертвым.

И все, мятеж подавлен. Самых храбрых; способных поднять на него оружие, Флинт вывел из строя, убил или искалечил. Более никаких возражений он не услышал. Лишь стоны недобитых и невнятное бормотание оставшихся невредимыми. Все так же бормоча, они отошли и сгруппировались кучками. Флинт стер с физиономии кровь и пот, заметил Селену и насмешливо поклонился.

Гляди! она показала на Льва. За внутренней сварой они позабыли о противнике и не заметили, что корма его полыхает.

А-а-а, наконец-то, пробормотал Флинт, мгновенно сориентировавшись. Смотрите, ребятишечки! заорал он команде.Ваш капитан все предусмотрел. Эти придурки сейчас станут жареным, беконом. А каждый из нас получит двойную долю, так-то!

Такое сообщение вызвало взрыв ликования. Разумеется, трижды виват мудрому капитану и полное ему послушание. Все уцелевшие рассыпались по палубам и принялись приводить судно в порядок.

Селена, дорогая, обратился Флинт к негритянке с видом древнего аристократа. Не будучи осведомленной в делах мореходных и в искусствах боевых, вы, разумеется, не заметили, что судно наше, хотя и несколько повреждено в корпусе, но в рангоуте и такелаже ничуть не пострадало. Израэль Хендс всегда предпочитал бить ядрами по корпусу, а не цепями по парусам. И это принесет ему погибель сегодня.

И на глазах у Селены Флинт совершил невозможное. Раскуроченный Морж превратился в боеспособное судно. Обломки, покойники и все приравненные к ним полетели за борт, ручное оружие перезарядили, Флинт произвел перегруппировку, разбитые пушки заменили целыми, восстановив семипушечную батарею.

Заряд шрапнелью, дорогая. Точнее, фланелевым мешком с сотней мушкетных пуль. Лучший подарок для команды, покидающей догорающую посудину.

Долговязый Джон, обратился к Сильверу Израэль Хендс.В трюме перед магазином дюжина тридцатифунтовых бочонков пороху. Надо уносить ноги.

Нельзя. Лев потерян, спору нет, но на берегу не сапоги же жевать. Надо припасы снять.Матросы торопливо загружали скиф продовольствием. Одна загруженная под завязку шлюпка уже направлялась к берегу.

Веселей, ребята, веселей! подбодрил Сильвер команду.

Народ носился как угорелый, а Джон Сильвер старался поддержать дух, наставлял, как и положено настоящему лидеру. Он умудрялся хлопнуть бегущего матроса по плечу и обратиться к нему по имени, он даже пару раз хохотнул, несмотря на то что палуба под ногами уже раскалялась. Никакой самый опытный офицер короля Георга не справился бы лучше.

Не прекращал работать насос, вода из парусиновой кишки толстой струей била в пламя, сдерживая его, сколько можно. Рядом трудилась бригада из дюжины ведерников, выливая на огонь морскую воду из передаваемых от борта посудин. Муравьями ссыпались по трапам и поднимались наверх матросы, нагруженные самым необходимым для погорельцев, загружая добром шлюпки.

Долговязый Джон, снова принялся за капитана Израэль Хендс. Огонь подходит к магазину. Склад я очистил, но бочки с порохом сразу за ним и, знаешь, уже на ощупь горячие. Надо сматываться, Джон!

Нет, черт побери! Команда семь десятков душ, их кормить придется, и я хочу забрать все сухари, все соленья и свинину.

Но порох не попросишь подождать, Долговязый Джон!

Хендс лучше любого другого представлял, что такое двенадцать тридцатифунтовых бочонков пороху. От семидесяти человек не останется и горстки мяса, чтобы одну чайку покормить, если эти бочонки ахнут.

Сильвер огляделся. На палубе делать больше нечего. Народ работает на совесть Никто из них о порохе не помнит. И не стоит о нем напоминать. У каждого свой предел выдержки.

Мистер пушкарь, не могу с тобой спорить, ты прав. Спасибо, что вовремя сказал о порохе. Сильвер хлопнул Хендса по плечу,Пойдем-ка, займемся с тобой этим.

Хендс вовсе не этого добивался, но показать себя трусом не пожелал.

Есть, капитан, кисло откликнулся он, вскинув ладонь к шляпе.

И захвати молоток с зубилом. Пора эту скотину мистера Бонса выпустить. Не сжигать же его заживо только за то, что он мерзавец. Сильвер повернулся к команде. Так держать, ребята! Джордж Мерри и Черный Пес, за мной, мы с мистером Хендсом возьмем кое-какой инструмент.

Они нырнули в задымленный трюм. Он, однако, оказался неплохо освещен. С того момента, как судовые плотники на верфи настелили палубы, не было здесь так светло до этого самого дня. Они продвигались цепочкой, впереди Сильвер, оставивший костыль наверху, ибо на трапах и в лабиринтах трюма проку от него не было. За Сильвером двигался Израэль Хендс, далее следовали Джордж Мерри и Черный Пес.

Билли, малыш! крикнул Сильвер, добравшись до закутка Бонса. Но от малыша Билли осталась лишь цепь.

Куда он делся? недоуменно спросил Хендс.

Кто знает, пожал плечами Сильвер.Ну, раз его нет, то и не сгорит, времени на него тратить не надо, и на том спасибо.

Он направился далее, к магазину. Доски переборок, огораживающих этот отсек, чернели от жара, на них пузырилась выделяющаяся смола. Жар волосы жег, дым разъедал глаза.

Пронеси, Господь, врывалось у Хендса.

Вместе с порохом пронесет, усмехнулся Сильвер.

Вот он, порох.

Угу.

Бочонки с порохом мирно стояли рядком поверх бочек с водой.

Сильвер шатнулся вперед, оперся бедром о переборку магазина, снял первый бочонок.

Осади назад, мистер пушкарь, ближе к трапу, и передай этот подарочек мистеру Мерри.

Сильвер не мог передвигаться с грузом в руках, поэтому он опустил бочонок и толкнул его в сторону Израэля Хендса. Деревянная клепка уже нагрелась, а медные обручи казались раскаленными.

Оп-ля! Израэль Хендс подхватил опасный груз и передал его Джорджу Мерри.

Ух ты удивился Мерри. Дак Разве ж тут инструмент?

Ответ Хендса на удивленный вопрос мистера Мерри прозвучал настолько энергично и вразумляющее, что тот, хотя и не отличался самым светлым умом в команде, все же осознал неуместность дальнейшей дискуссии. Забыв о любопытстве, он принял бочонок и передал его далее Черному Псу. Очутившись на палубе, бочонок проследовал в очередную шлюпку.

Второй бочонок появился сразу за вторым, но далее работа пошла медленнее. Сильверу приходилось несладко. Израэль Хендс стоял за магазином, Джордж Мерри на трапе, а Сильвер оказался на линии огня, на одной ноге, да еще нужно было тянуться над водяными бочками. Передавая десятый бочонок, он заметил, что ткань его одежды обугливается, а доски магазина вот-вот вспыхнут.

Долговязый Джон, надо бежать! не выдержал Израэль Хендс.Одна щелочка, одна крупинка и всё!

Нет-нет, уже почти готово, хрипел Си ль пер. Он толкнул десятый и потянулся за одиннадцатым. Далеко, черт! Еле достал. Пот капал с физиономии на обручи и шипел, закипая.

Христом-Богом, Джон Брось

Нет!

Сильвер потянулся за последним. Кроме него этот бочонок никто на судне и достать бы не смог, росту не хватило бы.

Черт! вырвалось у него. Из-за бочек с водой прыснул выводок крыс с дымящейся шерстью и обваренными хвостами.

Джон! крикнул Израэль Хендс.

Капитан, Морж поднимает паруса, доложил от трапа Джордж Мерри, получивший свежую информацию с палубы.

Уфф! Уши Сильвера лизнуло пламя. Дым от одежды повалил гуще. Он едва удерживал перегретый последний бочонок. Повернулся, чтобы покатить его Израэлю Хендсу и выронил, упал на него сверху, обнял, пополз с ним к трапу.

Морж к нам собрался, капитан, сообщил': Мерри.

. Держи! Этот слишком горячий, сказал Сильвер.Вверх и сразу за борт.

Ой! Израэль Хендс прикоснулся к бочонку и отдернул палец.

Есть, сэр, за борт!

Ай! вскрикнул и Сильвер. Жар от одежды дошел до кожи. Его спасла шерсть сукна. Любая другая ткань вспыхнула бы.

Мерри, живей, помогай! Хендс вцепился в Сильвера, из-за усталости и отравления дымом неспособного подняться. Джордж Мерри, избавившись от бочонка, подхватил капитана с другой стороны. Они вытащили Сильвера на палубу, сняли с него тлеющий сюртук и окатили водой.

Спасибо, ребята! пробормотал Сильвер, отфыркиваясь.Еще одно, прямо на голову А-ах-х, хорошо!

Они поставили Сильвера на ногу и вручили костыль, поглядывая на своего капитана с почтительным ужасом.

Команда-а-а! заорал Сильвер. Все головы повернулись к нему. Замер насос, остановилась цепочка таскавших ведра. Работа прекратилась, лишь огонь все еще бушевал, пожирая бизань-мачту.

Ребята! продолжил Сильвер.Игра закончена. Каждый сделал все, что мог, я горжусь вами. Они заухмылялись, загудели, однако он подпил руку, призывая к молчанию. Сейчас мы покинем Льва, но я призываю вас попрощаться с нашим славным судном. Трижды ура Льву!

Гип-гип

Ур-ра-а-а-а!

Гип-гип

Ур-ра-а-а-а!

Гип-гип

Ур-ра-а-а-а!

Лев первое судно Сильвера, и даже не будь этот парусник столь красив, он все равно любил бы его. Поэтому призыв оказать почтение погибающему судну вырвался из глубины души; он даже не знал, что многие капитаны до него так же салютовали своим судам и многие вынуждены будут последовать его примеру в грядущем. Был в этом салюте и чисто практический смысл: поднять Дух людей, сплотить команду, чтобы не превратилась она в стадо индивидов, в котором каждый сам за себя.

Что ж, ребята перешел Сильвер к заключительной фазе обращения.Кто плавать обучен, плыви, кто не обучен гребцами. Как на британском флоте заведено: молодежь вперед, затем старички А теперьОн помедлил. С трудом дались ему эта последние слова: Покинуть борт!

И он пошел по палубе, подбадривая команду. Такой приказ не вмиг выполняется. Сначала за борт полетело все, что способно плавать, что волны могут прибить к берегу. Крышки и решетки люков, запасные реи и стеньги, скатанные в рулоны подвесные койки Затем двадцать человек из семидесяти одного перемахнули через борт и поплыли к берегу. Не слишком в себе уверенные держались за что-нибудь плавучее.

На борту остались пятьдесят один моряк и трое юнг. На две ходки шлюпки и одну ялика. Сильвер покинул борт последним. Огонь уже подбирался к грот-мачте.

Сидя на корме лодки, Сильвер глядел на Моржа. Кровожадного Флинта подвел ветер. Паруса висели, как белье на просушке. Долговязый Джон навел на вражью посудину подзорную трубу, прошелся от бушприта до кормы и чуть не выпрыгнул за борт, увидев Селену, бьющуюся в руках Флинта.

Глава 50

9 сентября 1752 года. Южная якорная стоянка. Предполуденная вахта (примерно полдвенадцатого берегового времени)

Флинт изучал Льва в подзорную трубу. Хорошо горел Лев, активно. Но и люди на нем не спали, тоже быстро шевелились. Запустили насос, черпали забортную воду ведрами, грузили свое барахло в лодки. Не нравилась ему вся эта активность. Совсем не нравилась.

В противоположность Льву Морж вел себя как гнилое бревно. Не двигался! В пушках мирно спали заряды картечи, которыми он собирался истребить команду Сильвера, всю, до последнего человека. Какая жалость! Какой позор! Адский стыд!

Хуже некуда. Сильвер увел всю команду, до последнего дрекового^[174] юнги, из-под носа Флинта!

Что скажешь, бравый капитан? спросила вдруг Селена, стоящая рядом на квартердеке. Похоже, снова Долговязый Джои оставил тебя с носом.

Что-о? С какого это дьявола ты так решила?

Он надрал тебе задницу. Ухлопал половину твоей команды, а теперь у него в руках остров и все твои драгоценности. Х-ха! И с чего я вообразила, что ты умный?

Она стремилась его обидеть, отомстить за свое унижение, за свои страдания. Тем более что Морж подошел ближе к берегу, она могла бы запросто прыгнуть в воду и уплыть. На берегу теперь не Флинт, а Долговязый Джои. Единственная проблема пушки и мушкеты команды Моржа.

Глаза Флинта округлились и побелели. Попугай или Билли Бонс поняли бы, что приближается гроза. Но не было их на борту. А она попала в точку. В самую болезненную точку.

Когда утром взошло солнце, на борту Моржа находилась вполне приличная команда, семьдесят три человека. Осталось тридцать четыре. Остальные на попечении мистера Коудрея либо за бортом, покойники. И четверых из них прикончил сам Флинт, о чем теперь сожалел, потому что выступить против семидесяти одного бойца Сильвера с оставшимися силами нечего и думать.

Сука! гневно бросил Флинт и занес руку для удара. Но она отпрыгнула, затем вскочила на пушку и чуть было не исчезла за бортом, Флинт успел схватить ее за штаны. Селена вырывалась, пришлось прижать ее к себе. Оттаскивая девушку от борта, Флинт ощутил неожиданное воздействие этой близости. В последний раз он прикасался к женщине в ходе своих в высшей степени неуспешных экспериментов со шлюхами в Портсмуте. Давно это было.0

ХмФлинт дышал тяжело, сердце билось учащенно. Мы тебя запакуем обратно, девуля. Плотник дверь быстренько починит.Он улыбнулся и отважился притронуться к ее щеке губами. Мысли придушить эту сучку или перерезать ей глотку уступили место другим, куда менее кровожадным.

* * *.

Берег. Народ выпрыгивал, вытаскивал лодки. Твердая земля под ногами? Как бы не так. Только не для Долговязого Джона. Его кссгыль зарывался и вяз в песке.

А ведь глянь, капитан Израэль Хендс махнул в сторону Льва. Похоже, что-то останется.

Сильвер обернулся в сторону горящего судна, всмотрелся. От грот-мачты к корме все полыхало, но далее к носу огонь почему-то не распространялся и даже, похоже, угасал.

Да, кусок носа может и остаться на память. Но на носу в море не пойдешь. Как, много мы спасти успели?

Свинина, сухари, другой жратвы навалом, капитан. Главное ром! успокоил Хендс Оружие и боеприпасы.Он ухмыльнулся.Порох, порох, капитан! Пороху у нас век не перестреляешь, подчеркнул он под ржанье команды.Навигация всякая: карты, компасы и прочее.

Хендс повернулся к зарослям.

И островок вовсе не плохой. Был я здесь раньше, с Флинтом. Вода есть, фрукты растут съедобные. Козы прыгают. И даже блокгауз где-то построен.

Эгей! Поток воспоминаний Израэля Хендса прервал окрик Сарни Сойера, Он шагал рядом с группой моряков, подталкивающих кончиками обнаженных сабель перепуганного до смерти Билли Бонса, опутанного сетью с пробковыми поплавками.

Во какую рыбку изловили, капитан. Билли спрыгнул за борт, когда пожар начался, ясное дело. Только как он из кандалов выпрыгнул? И откуда всю эту тряхомудию выудил, очень бы интересно узнать.

Однако интересно это было не всем. Очень многие предлагали сразу повесить Бонса поближе к солнышку на ветку.

Тихо, тихо! крикнул Сильвер, пробираясь по песку к Билли Бонсу.Что за наряд на тебе, Билли? Джон потрогал сети и поплавки. Бонс только пыхтел. Такого ведь в момент не соорудишь. Это заранее задумано. И как из кандалов выпрыгнуть. И как судно спалить. Так ведь, Билли, цыпка моя?

Много усилий пришлось приложить Сильверу, чтобы спасти жизнь Бонса. Если б не Долговязый Джон, пришлось бы Бонсу молить небеса лишь о том, чтобы смерть его оказалась как можно менее мучительной. И опять причиной такой странной позиции Сильвера оказалось то же, что и раньше.

Он единственная квадрантная башка под рукой, убеждал Сильвер.Без него нам тут, на острове, с козами, век вековать.

Так Бонс остался в живых.

И еще один член команды Моржа, приближенный к Флинту, прибился к Сильверу.;

Попутай, капитан. Весь в дырках, как решето, но, зараза, живучий.Сарни Сойер предъявил Сильверу птицу, вид которой и вправду оставлял желать лучшего. Пустить его в суп, что ли? Все-таки Флинтов шпион.

Но Сильвер не дал боцману отведать супа из попугая.

С чего это? Если мы такую гнусную паскуду, как Билли Бонс, помиловали, то за что казнить бедную птаху? Иди сюда, милый. Мы тебе чего-нибудь поклевать сообразим, водички нальем

Долговязый Джон снял шляпу и посадил попугая в нее; как в гнездо, в точности, как это делал ФлинтСильверу попугай давно нравился, и он, если не считать Флинта, был единственным, кто мог прикасаться к птице, не рискуя потерять пальцы.

Нет, Капитан Флинт, сказал он попугаю.Мы тебе не свернем шею, не бойся.

А ближе к вечеру, когда, наконец, над Южной бухтой потянуло ветерком, на остров пожаловал Джо Флинт собственной персоной. Ну, не совсем на остров. Он прибыл на катере Моржа, установив на носу его вертлюжную пушку. Флинт явился с флагом как парламентер на переговоры. Остановился чуть дальше мушкетного выстрела, ради вящей личной безопасности, но так, чтобы доораться можно было.

С чем прибыл, Джо? приветствовал его Сильвер вопросом, стоя перед своими вооруженными до зубов матросами.Что расскажешь?

Да немногоФлинт улыбнулся.Билли Бонс с тобой Что, Билли, сменил хозяина?

Бонс с воем вырвался из удерживавших его лап и понесся к Флинту.

Пусть бежит! крикнул своим Сильвер.Плавать это полено не умеет, а Флинт за ним не пожалует, струсит.

Да, зря Бонс надеялся, слезно умолял и убеждал Флинта, что он его вернейший слуга. Не поверил ему Флинт. То есть сделал вид, что не поверил. Не признаваться же, что и вправду трусил.

Ну, так что же, Джо? снова поинтересовался Сильвер.

Привез тебе надежду, которая тебя согреет ночью.

Сильвер молча ждал, пока Флит покончит с клоунадой и перейдет, наконец, к делу.

У тебя остров, у меня судно, так?

Ну

И у меня твоя чернушка, которая по доброй воле остается со мной. Ей осточертел одноногий калека, не способный удовлетворить естественные потребности здоровой женщины.Флинт засмеялся.

Ублюдок, произнес Сильвер себе под нос.

Джон, не кипятись, спокойно пробормотал сзади Израэль Хендс.Заврался хмырь, ему даже собственная команда не верит. Все знают, что она твоя. И тогда, когда мы плавали к поповской морде, она выпрыгнула, чтобы к тебе уплыть, да попалась этому выродку, Хендс кивнул в сторону все еще заливавшегося соловьиным смехом Флинта и усмехнулся:А что до него, то я тебе скажу: никто никогда не видал его с бабой.

ХмСильвер вспомнил о том, что Селена говорила о Флинте. Четко и раздельно, чтобы все поняли, он прокричал:

Врешь, Джо! Селена видит мужика издали и насквозь. А ты не мужик, и она это знает.

Сильвер чуть было не продолжил. Он мог бы рассказать и о дырочках в переборке. Такое убило бы Флинта в глазах всей команды, стоило вы ему судна и головы. Но, с другой стороны, могло вызвать и месть Флинта Селене. Сильвер не хотел рисковать этим. Ни за какие сокровища.

Однако и сказанного; хватило. Сильвер рассчитал верно. Флинт сник. Он опустился на банку, сокрушенный отпором. Уж он-то понял, что имел в виду Сильвер. Страх кольнул его в позвоночник. Флинт воображал, что никто ни о чем даже не догадывался. Он ведь, вроде бы, проявлял осторожность.

Пошли назад! крикнул Флинт гребцам. Живо!

Так скоро, Джо? крикнул Сильвер под гогот своей команды.

Флинт, однако, быстро опомнился. Онснова вскочил и выкрикнул, чтобы оставить последнее слово за собой:

Я вернусь, Джон, вернусь с полной командой и сниму шкуры со всех вас, с каждого, никого не пощажу! А потом зажарю над костром!

Глава 51

12 сентября 1752 года. Южная Атлантика, Борт Моржа Предполуденная вахта

Селена поняла, что Флинт безумен. И безумен как-то по-особенному.

Как он и обещал, дверь кормовой каюты починили и Селену заперли. Но лишь только остров исчез за горизонтом, он выпустил девушку, пригласил на палубу и обходился с нею столь же по-королевски, как и при первом ее появлении на борту. И дорогая, и мадам, и моя нубийская принцесса

Но видно было, что Флинт уже не тот. Он мог в любой момент взбеситься, чего с ним раньше никогда не случалось. Для нее он, правда, в такие моменты опасности не представлял только для команды. Селена полагала, что голову, которую мистеру Коудрею снова пришлось заделывать, Флинт изрядно повредил. И еще она считала, что Флинту сильно недостает попугая, хотя он исчезнувшую птицу ни разу не помянул.

К счастью для Селены команда теперь боялась капитана пуще прежнего, особенно из-за его непредсказуемых припадков бешенства. На нее отныне и глянуть-то боялись, не говоря уж об усмешках или репликах Только и слышно было робкое: Так точно, мисс Селена, Никак нет, мисс Селена, Будет сделано, мисс Селена, и тому подобное. Так что ей ничто не мешало разгуливать по палубе и залезать куда вздумается.

И Флинт больше не подглядывал в дырочки. Более того, они вдруг оказались заделанными. Селена ведь давно знала, где располагались половые щели капитана Флинта. Зато завел Флинт новую моду: он целовал Селене руку, как знатной леди, да обнимал за талию, Казалось, он при этом млел, поэтому она заподозрила, что старая игра велась на новый лад.

Что бы там ей ни казалось, а вот с Джоном Сильвером ей точно не суждено скоро увидеться, да и суждено ли вообще И это плохо, очень плохо. И ничего ведь не поделаешь. Ждать и надеяться, вот и весь выбор.

Чтобы не терять времени зря, она упросила Флинта научить ее заряжать и стрелять, что ему и самому понравилось. И вскоре Селена стала весьма неплохим стрелком.

Глава 52

12сентября 1752 года. Остров. Холм Подзорная Труба. Утро

Хоть ходить стало легче, и то слава богу! Плотник приделал к концу костыля кругловатую деревяшку, чтобы Сильвер не утопал в песке или в трясине болотной. На сухой твердой поверхности костыль стал на дюйм выше, да и ладно. И вот Джон Сильвер пустился осматривать остров, проводить инвентаризацию, можно сказать. С макушки острова открывался отличный вид. Но на сей раз он не радовал. Да и воздух не был чистым и свежим, особенно при таком жарком солнце.

И кто бы это мог быть? спросил Сильвер, вглядываясь в раздутый, кишащий личинками мух труп, валяющийся под мускатным орехом.Сдается мне, встретились мы с Джимми Камероном, мистер Хендс.

Точно, капитан, подтвердил Израэль Хендс и добавил:И вон еще Фрэнки Скиллет, подальше, голова глаже задницы и пуля в брюхе. Он, точно, из всей шестерки один бритый был.

Попугай на плече Сильвера квакнул и потерся клювом о капитанов висок.

Да, навидался ты, бедняга пробормотал Сильвер и пощекотал зеленые перья. Ты бы точно смог рассказать, как эти бедные олухи простились с жизнью. Но ладно, ладно, молчи, не растравляй старые раны, мы и сами все понимаем.

Попугай благодарно щипнул Сильвера за ухо. Раны его оказались несерьезными, вот устал он сильно. Особенно духом устал. Через день-другой попугай уже взлетел и опустился на плечо Сильвера, как будто и всегда там сидел. И корм брал теперь только от Сильвера, на остальных косился.

Итого, значит, четыре, капитан, по-бухгалтерски подвел итог Хендс. С Питером Эвансом на пляже и Йеном Фрезером там, он мотнул головой в сторону большой Флинтовой скалы.Это же Флинт их, так я понимаю

Ну, не мамочки же их родные!

Бот только где Роб Тэйлор и Генри Говард

Души их там же, так что помочь им ты теперь ничем не сумеешь. Ф-фу, вонища! Пошли вниз, мистер пушкарь.

Он заковылял обратно. Спуск дело неудобное. Пройдя несколько шагов, Сильвер остановился и обернулся.

Израэль, приятель А вот скажи-ка мне, что бы случилось, если бы ты, Слепой Пью да Сарни Сойер всучили мне тогда черную метку, тогда, на Льве? Может, помирились бы с Флинтом и была б у вас сейчас палуба под ногами

Не-е, кэп, не-е! Хендс истово замотал головой, как дикарь пращой.Не было никакой метки, не было. Мы пришли, чтобы сказать, что мы с тобой, все до одного. Мы обсудили и решили, что дурака сваляли, надо было против захоронения голосовать. Флинт себя выдал, когда велел Льву и Моржу следить друг за другом и стрелять, коли другой подастся к берегу, Этот скот науськивал нас друг на друга. Ты все время прав был, и мы хотели прощения просить.

Да ну?

Точно, капитан! Не было тогда на борту человека, как и теперь нет на острове, который бы за тобой не пошел, куда ни поведешь. Все остатние зубы даю!

Чтобы не проявить эмоций, позволительных женщине или ребенку, но никак не капитану и боевому командиру, Сильвер стиснул зубы и глянул куда-то в сторону.

Он вздохнул, потер глаза и улыбнулся Израэлю Хендсу. Много работы предстоит в этом заброшенном Богом местечке. Флинт обещал вернуться, и он вернется, коли жив останется. И за. Селену Сильвер не мог не беспокоиться. Да и суждено ли ему снова ее увидеть Но со всем можно сладить, если с тобой добрая команда. Долговязый Джон снова повернул вниз, на козью тропку, ловко виляя меж камней. Он шел, высокий, на голову выше самого рослого в команде, в синем обожженном мундире с большими латунными пуговицами, в шляпе над красным шелковым платком, впитывающим пот. На боку сабля, за поясом два пистолета, в плечо вцепился когтями большой зеленый попугай.

Идем, идем, мистер Хендс. Много нам дел предстоит!

Примечание

Юлианский и григорианский календари

В пятницу 15 октября 1582 года просвещенная католическая Европа приняла новый Григорианский календарь, предложенный калабрийским астрономом Алоизиусом Аилиусом и введенный буллой Его Святейшества Папы Григория XIII, в честь которого этот календарь и назван.

Григорианский календарь корректировал ошибку, накопившуюся в прежнем, юлианском календаре, заставлявшую естественные природные явления, такие, как равноденствия, сползать все дальше и дальше от года к году.

Введение нового календаре требовало, чтобы после четверга 4 октября 1582 года следовала пятница 15 октября.

Протестантская Европа, включая Англию и ее заморские владения, сопротивлялась всему католическому, в том числе и новому календарю, до тех пор, пока глупость такой политики не стала слишком очевидной.

Наконец, через 170 лет, под негодующие вопли невежд, требовавших: ВЕРНИТЕ НАШИ ОДИННАДЦАТЬ ДНЕЙ! Британия все же ввела григорианский календарь, и за средой 2 сентября 1752 года последовал четверг, 14 сентября.

События, описанные в этой книге, в частности захоронение сокровищ, имели место как до, так и после даты перехода на новый календарь, и, дабы избежать путаницы, все даты даются по юлианскому календарю, по старому стилю.

Примечания

1

Ах, женщины! Они знают, как взяться за дело, чтобы отравить человеку жизнь! (франц.)

(обратно)

2

Невозможно говорить о таких вещах всухую (франц.)

(обратно)

3

Надо же! Женщины всегда чем-то неудовлетворены! (франц.)

(обратно)

4

Но однако … (франц.)

(обратно)

5

Остановиться, кабальерос. Этого достаточно. (франц.)

(обратно)

6

Господь милостивый (франц.)

(обратно)

7

Намерения монархов непостижимы, как бездна. (лат.)

(обратно)

8

Дела никогда не идут по — настоящему плохо, если дело не в женщине (франц.)

(обратно)

9

О! Мои поздравления! (франц.)

(обратно)

10

Господи, это не люди, а демоны! (исп.)

(обратно)

11

Embarras — неприятность (франц.)

(обратно)

12

Слово чести! (франц.)

(обратно)

13

решено, согласен (франц.)

(обратно)

14

ничего страшного (исп.)

(обратно)

15

как обычно (исп.)

(обратно)

16

любимый (исп.)

(обратно)

17

Что случилось, в чем дело? (исп.)

(обратно)

18

А почему бы и нет? (исп.)

(обратно)

19

Да здравствует король! (франц.)

(обратно)

20

весть не преувеличивала (лат.)

(обратно)

21

когда нет лягушек, есть жабы (на безрыбьи и рак — рыба) (франц.)

(обратно)

22

Вперед, господа! (франц.)

(обратно)

23

Не так ли, Катерина? (франц.)

(обратно)

24

Ты шутишь, Пьер. (франц.)

(обратно)

25

Шаг за шагом можно далеко зайти. (франц.)

(обратно)

26

Ах, женщины! Их вечно нужно убеждать, особенно если речь идет о любви и её последствиях. (франц.)

(обратно)

27

Поворожить, сэр? Предсказать вам судьбу?

(обратно)

28

После чего (лат.)

(обратно)

29

В подобающее время (лат.)

(обратно)

30

Совместно (лат.)

(обратно)

31

Таким образом (лат.)

(обратно)

32

Кароля Карлссона Гилленхельма.

(обратно)

33

— отчаливай! (нем.)

(обратно)

34

Письмо не краснеет (то есть смелее языка) (лат.)

(обратно)

35

Ахтерштаг — веревка (штаг), которой крепится последняя мачта к корме корабля.

(обратно)

36

Линер — внутренняя часть орудийного ствола.

(обратно)

37

Карака — парусное судно.

(обратно)

38

Корвет — лёгкий трёхмачтовый артиллерийский корабль предназначавшийся для разведки, посыльной службы и выполнения других вспомогательных задач.

(обратно)

39

Внимание (гол.).

(обратно)

40

Лево руля (гол.).

(обратно)

41

Огонь! (гол.).

(обратно)

42

Право руля (гол.).

(обратно)

43

Прочный брус по контуру носового заострения, на котором замыкается наружная обшивка корпуса судна.

(обратно)

44

Битенг — возвышающаяся над палубой судна тумба.

(обратно)

45

Форштаг — трос, уходящий от носа на верх мачты.

(обратно)

46

Действут — подводная часть носового и кормового заострений судна

(обратно)

47

Христиания — частично самоуправляемое неофициальное "государство внутри государства", расположившееся в районе датской столицы.

(обратно)

48

Сипаи — наемные солдаты в колониальной Индии.

(обратно)

49

Баркентина — трехмачтовое парусное судно, на первой мачте прямые паруса, на второй и третьей — косые, кроме этого, между мачтами косые паруса — стаксели. Подобное парусное вооружение позволяет иметь хорошую скорость при любом угле направления ветра, вплоть до 20 градусов. Другими словами, баркентина способна идти против ветра.

(обратно)

50

Боцманская дудка — помесь свистка с дудкой, позволяющая подавать большую комбинацию сигналов. На кораблях редко дают команды голосом, неправильно понятая команда может стоить жизни.

(обратно)

51

Самбука — тип средиземноморских военных кораблей, в основном алжирских или тунисских. Вооружение не более двадцати четырех пушек. Отличаются высокой скоростью и хорошей маневренностью.

(обратно)

52

Конфуций — Кон Фу-цзи, китайский проповедник, живший за шестьсот лет до Иисуса. Впоследствии его учение, как и христианство, раскололось на множество сект.

(обратно)

53

Сампан — традиционное китайское парусное судно с хорошими мореходными качествами. Отличительной чертой является способность подходить к необорудованному берегу. Для совершения торговых или грузовых операций сампану не требуется порт.

(обратно)

54

Гаолян — однолетние злаковые из семейства сорго. В Азии широко применяется в пищу в виде крупы или муки. Гаолян еще называют «суданской травой».

(обратно)

55

Шелковый бронежилет — бронежилет с многослойным плетением из шелковой нити. Применяется во всех странах азиатско-тихоокеанского региона. После демонстрации тайскими спецслужбами, шелковый бронежилет стал популярен в Европе и Америке. По своим характеристикам намного превосходит бронежилет из кевлара.

(обратно)

56

Калмыки — в 1771 году хан Убаши увел калмыков обратно в Джунгарию. Сегодня в Китае осталось около 150 тысяч калмыков.

(обратно)

57

Кристиания — в 1924 году город переименован в Осло.

(обратно)

58

Дейдвуд — труба в подводной части корпуса корабля, через которую выходит наружу гребной вал.

(обратно)

59

Йорик — мелкая датская монета.

(обратно)

60

Александровск — в 1921 году город переименован в Запорожье.

(обратно)

61

Екатеринослав — в 1926 году город переименован в Днепропетровск.

(обратно)

62

Пушки береговой обороны — подходы к городу Гент защищала пушка «Бешеная Маргарита», которая стреляла трехсотдвадцати килограммовыми ядрами. Пушка отлита в 1382 году.

(обратно)

63

Араты — вожди родовых племен.

(обратно)

64

Корвет — самый маленький тип боевого корабля с незначительным вооружением, применяется для разведки и как посыльное судно, конструктивно это может быть шлюп, бригантина или маленькая баркентина.

(обратно)

65

Капская республика — после английской оккупации стала колонией Великобритании, и появился апартеид, до оккупации белые и черные жили равноправно. Капштадт — столица Капской республики, после английской оккупации город переименован в Кейптаун.

(обратно)

66

Книппель — две половинки ядра, соединенные полуметром цепи, беспорядочно вращаясь после выстрела, они срубают мачты, рангоут и такелаж. Рангоут реи, гики, мачты и прочие деревянные детали для парусного вооружения. Такелаж делится на «стоячий» и «бегучий», всякие-разные веревки и тросы, на изучение названий и назначений которых нормальный человек потратит год.

(обратно)

67

Аничковский дворец — дворец мужа императрицы Елизаветы, находится рядом с Аничковым мостом. После низложения Петра III дворец подарен лидеру заговорщиков, графу Потемкину. Дворец Аничковский, мост Аничков.

(обратно)

68

Аполлон Давидсон в своей книге «Сесил Родс, строитель империи» очень подробно описал методы колонизации Черного континента.

(обратно)

69

Фрегат — тип боевого корабля, предназначенного для самостоятельного патрулирования и боя со слабо вооруженными кораблями противника.

(обратно)

70

судовладельцы

(обратно)

71

Большой бастион, теперь уже не существующий, прикрывавший Большие Ворота со стороны моря.

(обратно)

72

Доброе море, служившее собственно портом Сен-Мало, покрывало в 1708 — 1710 годах весь теперешний квартал Св. Винсента.

(обратно)

73

В то время было принято иметь двух крестных отцов вместо одного, чтобы придать больше пышности крестинам; понятно, эти крестные отцы выбирались среди знати или горожан, способных стать в дальнейшем хорошими покровителями новорожденному.

(обратно)

74

Тома Трюбле объясняет на сокращенном морском жаргоне, что голландский фрегат был вооружен восемнадцатифунтовыми пушками, — пушками, стреляющими ядрами, весом в 18 фунтов, — и что пушек этих было 24, то есть по 12 орудий с каждого борта, тогда как «Большая Тифена», значительно более слабая, несла на себе всего 16 пушек, стреляющих 12 — фунтовыми ядрами, то есть имела по 8 пушек с каждой стороны. До последних времен парусного флота сохранялся обычай обозначать пушки не их калибром, в сантиметрах или миллиметрах, как это делается теперь — 305 миллиметровые орудия, а по весу снарядов, выраженному в фунтах.

(обратно)

75

Пробка — деревянная втулка, прикрывавшая пушечное жерло для защиты дула от дождя и пыли.

(обратно)

76

Спустить флаг — сдаться.

(обратно)

77

Приставали на абордаж, управляя одновременно рулем и парусами.

(обратно)

78

Банник — род метелки, которой чистились пушечные стволы.

(обратно)

79

Ни один матрос с возвратившегося в порт корсарского судна не мог сойти на берег раньше, чем чиновники Адмиралтейства не посетят судно и не оценят груз, с целью избежания тайной разгрузки, уменьшавшей обманным образом долю короля.

(обратно)

80

При официальном разделе призов, треть всей добычи шла экипажу, треть арматору и треть поставщику. Треть, принадлежавшая экипажу, в свою очередь, делилась на доли, и каждый моряк получал либо одну долю, если он был матросом, либо половину доли, если он был молодым матросом, либо 2, 3 или 4 доли, смотря по тому, был ли он унтер-офицером или офицером. Что касается капитана, то он имел право на 12 долей, а помощник его на 8.

(обратно)

81

Девка (garce) — обозначало на простонародном языке того времени просто молодую девушку и не имело порочащего смысла.

(обратно)

82

«Воронье гнездо»— из которого сигнальщик следил за горизонтом, а также за цветом воды, рифами и подводными скалами, — было простой бочкой, открытой сверху, которую крепили как можно выше на фок-мачте.

(обратно)

83

На три румба впереди по левому борту означает точку горизонта, находящуюся влево от того места, куда направляется судно, и на 34 градуса в стороне от него. Моряки, для удобства глазомерной оценки, делят окружность (360 градусов) на 32 румба, из которых каждый, следовательно, равняется 11 градусам и 15 минутам. В общем это составляет четверть от полчетверти окружности, — четверть от половины прямого угла, — долю, легко определимую на глаз.

(обратно)

84

Флибустьеры сами себя называли авантюристами, и оба термина сохранены летописцами, как синонимы.

(обратно)

85

В то время испанцы Нового Света называли всех флибустьеров и авантюристов разбойниками (Ladrones).

(обратно)

86

Господин капитан, не убивайте меня. Я скажу вам правду.

(обратно)

87

Так назывались укрепления, служившие для защиты ворот или моста.

(обратно)

88

Марка того времени весила около двухсот грамм.

(обратно)

89

Ландскнехт — карточная игра.

(обратно)

90

Восемьдесят пять миль — девяносто километров.

(обратно)

91

Поливая старые паруса водой, заставляли ткань уплотняться и сильнее наполняться ветром.

(обратно)

92

Начиная с 1653 года, со времен войны с Англией, у голландцев вошло в обычай, победив неприятеля, поднимать на грот-мачте метлу в знак того, что они могут, если только пожелают, вымести с моря всех врагов.

(обратно)

93

Ягненок.

(обратно)

94

Флаг Флибусты был белый, в подражание французскому.

(обратно)

95

тропических деревьев

(обратно)

96

Тиг­ремт – ци­та­дель ро­до­вой зна­ти, кас­ба, – это дом-кре­пость, квад­рат­ный по сво­ей пла­ни­ров­ке, с вы­со­ки­ми сте­на­ми и че­тырь­мя баш­ня­ми.

(обратно)

97

Ма­ра­бу­ты – у бер­бе­ров свя­тые, ас­ке­ты.

(обратно)

98

Аба - черное головное покрывало арабов, в основном женщин.

(обратно)

99

Джубба - верхняя одежда арабов, из грубой шерсти, с широкими рукавами.

(обратно)

100

Аракан - королевство на западе Бирмы, иногда употребляется как название Бирмы в целом.

(обратно)

101

Моны (талаин) - народ, живущий на юге Бирмы, один из древнейших народов Индокитая.

(обратно)

102

Мергуи - архипелаг на юго-западе Бирмы.

(обратно)

103

Мартабан - залив на юге Бирмы.

(обратно)

104

Феринджи - название португальцев и всех европейцев в Бирме.

(обратно)

105

Иравади (Ирравади) - крупнейшая река Бирмы, берет начало в восточной части Гималаев.

(обратно)

106

Сириам - небольшое государство на юге Бирмы.

(обратно)

107

Рея деревянная поперечина на мачте, к которой крепится парус. Ноки концы рей. Здесь и далее прим. ред.

(обратно)

108

Рангоут совокупность деревянного оборудования судна, к которому прикрепляются снасти и паруса.

(обратно)

109

Такелаж совокупность гибких частей вооружения судна: снасти, цепи, канаты.

(обратно)

110

Грот-мачта средняя, самая высокая мачта на парусных и гребных судах.

(обратно)

111

Дай-ка пороху и пулю! (фр.)

(обратно)

112

А вот я ему башку разнесу! (фр.)

(обратно)

113

Полка (здесь) затравочная полка пистолета.

(обратно)

114

Cвинья (фр.)

(обратно)

115

Драхма единица веса, равная 3,74г.

(обратно)

116

Открой глаза! (фр.)

(обратно)

117

Понимаешь? (исп.)

(обратно)

118

Понимаешь? (ит.)

(обратно)

119

Заряди, сынок! (фр.)

(обратно)

120

Нарвал единорог, длина тела которого достигает 56м, млекопитающее подсемейства белуховых семейства дельфиновых; левый клык у самцов развивается в спирально закрученный бивень длиной до З м.

(обратно)

121

Квартердек возвышение верхней палубы в кормовой части парусного судна.

(обратно)

122

Киль продольная балка, идущая посередине днища судна от носовой до кормовой оконечности; обеспечивает прочность и жесткость днигца, а также корпуса судна.

(обратно)

123

Клотик наделка закругленной формы с выступающими краями на верхнем конце мачты или флагштока.

(обратно)

124

Шкафут средняя часть палубы.

(обратно)

125

Коммодор в Англии морской офицер, командующий эскадрой.

(обратно)

126

Латинский парус треугольный парус

(обратно)

127

Бизань-манта задняя, меньшая мачта на корабле.

(обратно)

128

Byлинг особым, способом связанные веревки, скрепляющие бушприт с водорезом.

(обратно)

129

Бушприт передняя мачта на судне, наклонно выступающая за водорез.

(обратно)

130

Румпельный руль руль с рычагом, укрепленным на верхней части оси.

(обратно)

131

Фок-мачта передняя мачта судна.

(обратно)

132

Найтов веревка, которой связывают канаты, а также другие предметы на судне.

(обратно)

133

Фок-топсель верхний косой парус на фок-мачте.

(обратно)

134

Нактоуз деревянная, полая тумба, на верху которой устанавливается компас.

(обратно)

135

Лаг прибор для измерения скорости судна в виде деревянного треугольника на бечевке.

(обратно)

136

Полубак надстройка над верхней палубой, в носу судна.

(обратно)

137

Бак носовая часть верхней палубы, идущая от форштевня до фок-мачты или носовой надстройки.

(обратно)

138

Кабельтов единица длины, равная 0.1 морской мили или 185,2м.

(обратно)

139

Кат-балка кран для подъема и спуска якоря.

(обратно)

140

Стон единица веса в Британии, равная примерно 6,35кг.

(обратно)

141

Перлинь корабельный пеньковый трос толщиной в 1015см.

(обратно)

142

Кабестан шпиль, лебедка с барабаном, насаженным на вертикальный вал.

(обратно)

143

Стеньга вертикальный брус, служащий продолжением мачты и предназначенный для крепления парусов.

(обратно)

144

Нагели большие деревянные гвозди или болты, используемые в деревянных постройках и судостроении.

(обратно)

145

Стапель наклонный помост на берегу для строительства судна и его спуска на поду.

(обратно)

146

Оверштаг поворот парусного судна против встречного ветра.

(обратно)

147

Фалы снастм, служащие для подъема и спуска парусов и флага.

(обратно)

148

Шпангоуты поперечные брусья в. остове судна, служащие основой для обшивки.

(обратно)

149

Бимсы балки, соединяющие борта корабля; служат основанием палубы.

(обратно)

150

Булинь веревка для вытягивания наветренной стороны паруса к ветру.

(обратно)

151

Mierda! Сопо! Ти memmerdes! (исп., порт., фр.) Дерьмо!

(обратно)

152

Fuego! (исп.) Огонь!

(обратно)

153

2Santiago Сантьяго испанское имя Святого Иакова, которого испанцы считают своим небесным покровителем.

(обратно)

154

Docteurs de lAcademic Francaise (фр.) доктора Французской академии.

(обратно)

155

Марсовые матросы, несущие вахту на марсе, небольшой полукруглой площадке на мачте корабля.

(обратно)

156

Кофель-планка прикрепленный горизонтально на палубу у мачт и у внутренней части борта деревянный или металлический брус с отверстиями для стержней с рукоятью; предназначен для завертывания на него снастей такелажа.

(обратно)

157

Фальшборт выступ борта судна над верхней палубой.

(обратно)

158

Марсель большой прямой парус, второй снизу, прикрепленный к реям у марса.

(обратно)

159

Стаксель косой треугольный парус.

(обратно)

160

Шканцы место в средней части верхней палубы, где совершаются все официальные церемонии.

(обратно)

161

Рейдеры-трейдеры налетчики-торговцы (англ.).

(обратно)

162

Комингс рама вокруг люка, защищающая от стока воды внутрь.

(обратно)

163

Планшир брус вдоль верхней кромки борта.

(обратно)

164

Казенник задняя часть ствола, в которой расположен затвор.

(обратно)

165

Гандшпуг рычаг, используемый для подъема тяжестей.

(обратно)

166

Протазаны копья с плоским и минным наконечником, насаженным на древко.

(обратно)

167

Клюз сквозное отверстие в носовой части судна для якорных канатов

(обратно)

168

Грот-штага канат от верхней части мачты или стеньги.

(обратно)

169

Аскапитация обезглавливание.

(обратно)

170

Иммурация замуровывание живьем,

(обратно)

171

Экс-сангвинация введение в кровь различных веществ.

(обратно)

172

Salvel (дат.) Привет тебе!

(обратно)

173

Кливер треугольный косой парус в передней части судна

(обратно)

174

Дрек небольшой складной якорь для шлюпки.

(обратно)

Оглавление

Алексей Волков Командор

  Пролог Из дневника Сергея Кабанова

  Часть первая Море

    1 Сэр Джейкоб Фрейн. Борт фрегата «Морской вепрь»

    2 Петр Ильич Лудицкий. Салон «Некрасова»

    3 Григорий Ширяев. Прогулочная палуба «Некрасова»

    4 Из дневника Сергея Кабанова

    5 Второй помощник Ярцев. Вахта на мостике

    6 Наташа Лагутина. Долгий день

    7 Юрий Флейшман. Ночь, утро, день

    8 Капитан Жмыхов. Заботы и тревоги

    9 Ярцев. Вахта на мостике

  Часть вторая Остров

    10 Сэр Джейкоб Фрейн. Парус на горизонте

    11 Из дневника Кабанова

    12 Флейшман. Где мы?

    13 Капитан Жмыхов. Борт «Некрасова»

    14 Из дневника Кабанова

    15 Наташа Лагутина. Лагерь на берегу

    16 Лудицкий. Парусные корабли

  Часть третья Схватка

    17 Сэр Джейкоб Фрейн. Блуждания

    18 Жмыхов и другие. «Не скажет ни камень…»

    19 Флейшман. Берег и лес

    20 Из дневника Кабанова

    21 Ярцев. Беглецы

    22 Наташа. Преддверие ада

    23 Из дневника Кабанова

    24 Флейшман. Лагерь на горе

    25 Наташа. Лесные ужасы

    26 Ярцев. Моряк без корабля

    27 Из дневника Кабанова

    28 Сэр Джейкоб. Дешевая победа

    29 Ярцев. Планы и реальность

    30 Флейшман. Заговоры

    31 Из дневника Кабанова

    32 Ярцев. Захват бригантины

    33 Наташа. Недолговечный лагерь

    34 Из дневника Кабанова

    35 Наташа. В ловушке

    36 Константин Сорокин. Схватка с фрегатом

  Часть четвертая Архипелаг

    37 Флейшман. Праздник и выборы

    38 Наташа. Праздник втроем

    39 Ярцев. Берег и море

    40 Сэр Джейкоб. Право на выбор

    41 Из дневника Кабанова

    42 Ярцев. Блуждания по архипелагу

    43 Флейшман. Скитания и размышления

    44 Из дневника Кабанова

    45 Два командора. Схватка

  Часть пятая Виктория

    46 Флейшман. Шлюпка

    47 Из дневника Кабанова

    48 Ярцев. «Если б я был султан…»

    49 Кабанов и д’Энтрэ

    50 Флейшман. Каждому – свое

    51 Кабанов и другие. Слава десанту!

    52 Шаги командора

    53 Из дневника Кабанова

Алексей Волков Флаг Командора

  Часть первая Новое амплуа

    1 Флейшман. Море за кормой

    2 Кабанов. Долгожданное прибытие

    3 Ширяев. Слухи и факты

    4 Флейшман. Утро вечера мудренее

    5 Кабанов. Визиты

    6 Ярцев. Подготовка, блин!

    7 Флейшман. Почин

    8 Наташа. Ждать да догонять…

    9 Кабанов. Остров Блада

    10 Флейшман. Возвращение

  Часть вторая Флаг на мачте

    11 Леди Мэри. Борт королевского фрегата «Виктория»

    12 Кабанов. Пленники и пленницы

    13 Ардылов. Прелести рабства

    14 Флейшман. По былым следам

    15 Кабанов. Выкуп

    16 Мэри. Ожидание и встреча

    17 Флейшман. От Ямайки до Гаити

    18 Лудицкий. Депутат-носильщик

    19 Кабанов. Визит Мишеля

    20 Флейшман. С Новым годом!

  Часть третья Кто не пират…

    21 Леди Мэри. Беседа у камина

    22 Флейшман. Ссора

    23 Кабанов. О вреде ночных прогулок

    24 Калинин. Поход на «Магдалене»

    25 Кабанов. Третий визит

    26 Флейшман. Остров сокровищ

    27 Мэри. Разговор

    28 Кабанов. Испанцы

    29 Флейшман. Пьяный Кабанов

    30 Ярцев. Сходка

    31 Лудицкий. Серьезное предложение

  Часть четвертая Пошли удачу нам в бою…

    32 Толстый Жак. «Дикая кошка»

    33 Кабанов. Грусть и радость

    34 Ширяев. Штурм Картахены

    35 Флейшман. Добыча

    36 Ярцев. Эскадра

    37 Кабанов. Запоздалая альтернатива

    38 Ардылов. Подслушанный разговор

    39 Кабанов. Роковая прогулка

    40 Ярцев. Прогулка

    41 Флейшман. Пошли удачу нам…

Алексей Волков Поход Командора

  Часть первая Поиски

    1 Наташа. Похищенные

    2 Флейшман. Ураган

    3 Сергей Кабанов. Лики судьбы

    4 Ярцев. Решение проблем

    5 Лорд Эдуард. В доме

    6 Флейшман. Ямайка

    7 Леди Мэри. После урагана

    8 Кабанов. Поиски

    9 Наташа. Остров

    10 Флейшман. Назад к Командору

    11 Леди Мэри. Куда плыть?

    12 Кабанов. Знак судьбы

    13 Леди Мэри. Бегство

    14 Ширяев. Два фрегата

  Часть вторая Погоня

    15 Наташа. У чужого берега

    16 Ярцев. Крушение

    17 Лорд Эдуард. Тревоги

    18 Калинин. Верховая прогулка

    19 Лудицкий. Попытка к бегству

    20 Милан. Покоя нет…

    21 Калинин. Две вести

    22 Кабанов. Осада

    23 Флейшман. Рандеву

    24 Кабанов. Парламентер

    25 Мэри. Бунт на борту

    26 Командор. Снова поиски

    27 Наташа. Новая пленница

    28 Флейшман. Ненужный приз

    29 Коршун. Над нами чайки реют…

    30 Командор. Обломки на берегу

  Часть третья Джунгли

    31 Мэри. Селение

    32 Командор. Схватка в лесу

    33 Флейшман. Нежданный союз

    34 Коршун. Дневка в джунглях

    35 Командор. Нелепость

    36 Лудицкий. От судьбы не уйдешь

    37 Мэри. На круги своя

    38 Командор. Амазонка

    39 Командор и компания. Солнечная дорожка

Алексей Волков Гавань Командора

  Часть первая Франция – новая родина

    1 Кабанов. Меланхолия

    2 Флейшман. Бригантина в тумане

    3 Кабанов. Долгожданное прибытие

    4 Ярцев. Моряки в порту

    5 Кабанов. Беседа с министром

    6 Ширяев. О вреде пьянства

    7 Кабанов. Коллекционер патентов

    8 Ширяев. Адская машина

    9 Флейшман. Дела торговые

    10 Кабанов. Встреча с Мишелем

    11 Флейшман. Идеи и решения

    12 Кабанов. Отдых и возвращение

  Часть вторая Ла-Манш

    13 Ширяев. Возвращение к пройденному

    14 Кабанов. Награды

    15 Флейшман. Свое дело

    16 Кабанов. Рейд

    17 Отец и дочь. Родина

    18 Кабанов. Супруг и кавалер

    19 Гранье. Конвой

  Часть третья Моря и берега

    20 Флейшман и компания. Одни

    21 Кабанов. Плен

    22 Лорд и леди. Известия

    23 Флейшман. Перед дальней дорогой

    24 Кабанов. Нежданная встреча

    25 Кабанов. Искушение

    26 Командор и лорд. Развязка

  Часть четвертая Еще не шестая часть суши

    27 Кабанов. Запоздалое прибытие

    28 Ярцев. Моряк в порту

    29 Кабанов. Служба царская

    30 Флейшман. Осень на родине

    31 Командор с компанией. Петровский бал

    32 Флейшман. Испытания

    33 Кабанов. Обвинения

    34 Флейшман. Труды и беспокойства

    35 Кабанов. На Азов!

    36 Флейшман. У стен Азова

    37 Кабанов. Командор

    38 Год следующий, от Рождества Христова 1697-й. На далеких островах

Алексей Волков Командор Петра Великого

  Часть первая Домик в Коломне

    1. Сергей Кабанов. Снега и морозы

    2. След былых дел

    3. Флейшман. Хозяин

    4. Кабанов. Ночной полет

    5. Трое вышли из леса

    6. Флейшман. Визиты и новости

    7. Кабанов. Отъезды и поручения

    8. Азовское море

    9. Кабанов. Крымские берега

    10. Возвращение

    11. Кабанов. Корабли и люди

    12. Воеводы и военачальники. Решения и последствия

    13. Флейшман. Брожение

    14. Компания

    15. Судьба

  Часть вторая Перепутья

    1. Сэр и не только. Разные страны

    2. Барабан

    3. Москва – город буйный

    4. Вечер, ночь, утро

    5. Кабанов. Бунтовщики и властители

    6. Калинин. За морями-океанами

    7. Флейшман. Дела и тревоги

    8. Два командора. Походы и учения

    9. Круги на воде

    10. В новом русском городе

  Часть третья Гром победы раздавайся!

    1. Заговор

    2. Обратное путешествие

    3. Командор. Смерти и встречи

    4. Дипломатия и подготовка

    5. Командор. Кукуевские последствия

    6. Окончание года

    7. Командор. Канун

    8. Последние штрихи

    9. Старый город Рига

    10. Командор. Возвращение к Балтике

Алексей Волков Командорские острова

  Часть первая Возвращение утраченного

    1. Кабанов. Рижские посиделки

    2. Король и баронет

    3. Царь и король

    4. Командор. Балы и последствия

    5. Флейшман. Первые стычки

    6. По ту сторону

    7. Командор. Последние приготовления

    8. Накануне

    9. Динамюнде – крепость у устья

    10. Полтава под Ригой

  Часть вторая Круги на воде

    11. Прибалтийская осень

    12. Командор. То было раннею зимой

    13. Свадебный подарок

    14. Твердыня

    15. Командор. Нарвский орешек

    16. Последние дни

    17. Новый посол

    18. Флейшман. Размышления и подарки

  Часть третья Курляндский вопрос

    19. Известие

    20. У рижских стен

    21. Сикурс

    22. Командор. Партизан – это звучит

    23. Затянувшаяся осада

    24. Налет на налетчиков

    25. Командор. Курляндский вопрос

    26. Дела военные

  Часть четвертая Командорские острова

    27. Флейшман. Историческое событие

    28. Под Андреевским стягом

    29. Командор. Рижские разборки

    30. Тревожное лето

    31. Командор. Радости и печали

    32. Неудачная охота

    33. Командор. Барклаевскими тропами

    34. Командорские острова

Юрий ВОЛОШИН КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Юрий ВОЛОШИН КАЗАК В ОКЕАНЕ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Януш Мейсснер Черные флаги

  Перечень основных действующих лиц

  ЧАСТЬ 1. КАСТРО ВЕРДЕ

    ГЛАВА 1

    Глава III

    Глава IV

    Глава V

    Глава VI

    Глава VII

  ЧАСТЬ 2. ПРИСТАНЬ БЕГЛЕЦОВ

    ГЛАВА VIII

    ГЛАВА IX

    ГЛАВА Х

    ГЛАВА ХII

    ГЛАВА ХIII

    ГЛАВА XIV

    ГЛАВА XV

    ГЛАВА XVI

    ГЛАВА XVII

    ГЛАВА XVIII

    ГЛАВА XIX

    ГЛАВА XX

Януш Мейсснер Красные кресты

  Перечень основных действующих лиц

  Перечень кораблей и судов

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА

    ГЛАВА I

    ГЛАВА II

    ГЛАВА III

    ГЛАВА IV

    ГЛАВА V

    ГЛАВА VI

  ЧАСТЬ II. МАРИЯ ФРАНЧЕСКА

    ГЛАВА VII

    ГЛАВА VIII

    ГЛАВА IX

    ГЛАВА X

    ГЛАВА XI

    ГЛАВА XII

    ГЛАВА XIII

    ГЛАВА XIV

    ГЛАВА XV

    ГЛАВА XVI

    ГЛАВА XVII

    ГЛАВА XVIII

Януш Мейсснер Зеленые ворота

  Перечень основных действующих лиц

  Перечень кораблей и судов

  ЧАСТЬ 1. НА СЛУЖБЕ ГЕНРИХА ДОБРОГО

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА II

    ГЛАВА III

    ГЛАВА IV

    ГЛАВА V

    ГЛАВА VI

    ГЛАВА VII

    ГЛАВА VIII

    ГЛАВА IX

  ЧАСТЬ II. ЗЕЛЕНЫЕ ВОРОТА

    ГЛАВА X

    ГЛАВА XI

    ГЛАВА XII

    ГЛАВА XIII

    ГЛАВА XIV

    ГЛАВА XV

    ГЛАВА XVI

    ГЛАВА XVII

Дмитрий Светлов Капитан-командор

  Глава 1 Выезд на дачу

  Глава 2 Шаг в неизвестную жизнь

  Глава 3 Неожиданный шанс

  Глава 4 Наследники

  Глава 5 Петербургские новости

  Глава 6 Пират

  Глава 7 Сюрпризы Средиземного моря

  Глава 8 Капитан-командор

  Примечания

Дмитрий Светлов Прыжок к славе

  1 Летняя прогулка

  2 Шведская Чума

  3 Африканский поход

  4 Азов

  5 Драгоценные камни Цейлона

  6 Крит

  7 Возвращение в Африку

  8 Индийские сюрпризы

Дмитрий Светлов Флаг над океаном

  1 Поход в Тихий океан

  2 Маньчжурия

  3 «Грабь награбленное»

  4 Свадьба

  5 Колониальная экспансия

  6 Прогулка по Венеции

  7 Праздничный бал

Клод Фаррер Тома-Ягненок

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. КОРСАРЫ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАВОЕВАННЫЙ ГОРОД

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

Клод Фаррер Рыцарь свободного моря

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. КОРОЛЬ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЛИШКОМ ТЕСНОЕ ГНЕЗДО

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    Х

    XI

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РЫЦАРИ ОТКРЫТОГО МОРЯ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

    XII

    XIII

  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ГРОТ-РЕЯ

    I

    II

Юрий ВОЛОШИН ДРУЗЬЯ ПОНЕВОЛЕ

  Глава 1 Нашествие

  Глава 2 Бегство из города

  Глава 3 Враги

  Глава 4 На север

  Глава 5 Ссора

  Глава 6 Схватка в ночи

  Глава 7 Все сначала

  Глава 8 Захват

  Глава 9 Розовые поиски

  Глава 10 За борт!

  Глава 11 Благосклонность судьбы

  Глава 12 Эрик

  Глава 13 Домой!

  Глава 14 Рухнувшие надежды

  Глава 15 Кораблекрушение

  Глава 16 Англичане

  Глава 17 Блокада

  Глава 18 Прорыв

  Глава 19 Невольничий берег

  Глава 20 Стычка

  Глава 21 На рифах

  Глава 22 На берегу

  Глава 23 Брошены!

  Глава 24 Одни

  Глава 25 На краю гибели

  Глава 26 Снова в путь

  Глава 27 Маконги

  Глава 28 Битвы

  Глава 29 Они ушли

  Глава 30 Негры

  Глава 31 Португальцы

  Глава 32 Побег

  Глава 33 Другой океан

  Глава 34 Свободны!

  Глава 35 Месть

  Глава 36 Зигзаг судьбы

Юрий ВОЛОШИН ПИРАТСКОЕ БРАТСТВО

  Глава 1 Встреча

  Глава 2 Братство

  Глава 3 Будни

  Глава 4 Малаяльские страсти

  Глава 5 Сражение

  Глава 6 Добыча

  Глава 7 Жемчуг

  Глава 8 Год спустя

  Глава 9 Хороший приз!

  Глава 10 Прощай, Индия!

  Глава 11 Потерпевшие

  Глава 12 Проделки Гардана

  Глава 13 Новый приз

  Глава 14 Новая афера

  Глава 15 Крылья успеха

  Глава 16 Остров

  Глава 17 Сокровище капитана

  Глава 18 Бирманские берега

  Глава 19 Похищение

  Глава 20 Выкуп

  Глава 21 Ссылка

  Глава 22 На острове, но не одни

  Глава 23 Рассказ китаянки

  Глава 24 Планы, планы!

  Глава 25 Видение Гардана

  Глава 26 Встреча с капитаном

  Глава 27 На материк!

  Глава 28 Удача

  Глава 29 Разгром

  Глава 30 Конец волков

  Глава 31 Взгляд на запад

  Глава 32 Невероятная встреча

  Глава 33 Марсель

  Глава 34 Ивонна

  Глава 35 Зов сердца

Юрий ВОЛОШИН ПИРАТЫ МАРОККО

  Глава 1 Встреча старых друзей

  Глава 2 Тревоги Ивонны

  Глава 3 Окончательное решение

  Глава 4 Море!

  Глава 5 Встреча земляков

  Глава 6 Непоправимая ошибка

  Глава 7 Плен

  Глава 8 Новое общество

  Глава 9 Подозрения Ивонны

  Глава 10 Новый стражник

  Глава 11 Подвал

  Глава 12 Радостная весть

  Глава 13 Ужасная весть

  Глава 14 Фома раскрылся

  Глава 15 Последняя услуга Али

  Глава 16 На борту

  Глава 17 Удар судьбы

  Глава 18 Неудача

  Глава 19 Бегство

  Глава 20 Ожидаемое несчастье

  Глава 21 Конец пустыне

  Глава 22 Безумный Цви

  Глава 23 Обманутые надежды

  Глава 24 В горы!

  Глава 25 Аммар бен Мухаммед

  Глава 26 Битва

  Глава 27 Любовь Армана

  Глава 28 Захра

  Глава 29 Интересное предложение

  Глава 30 У моря!

  Глава 31 «Тень пророка»

  Глава 32 Поиск добычи

  Глава 33 Северный рейд

  Глава 34 Смертельный план

  Глава 35 Ура, Гибралтар!

  Глава 36 Марсель!

  Глава 37 Дела домашние

  Глоссарий

Юрий Волошин Сын пирата

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Джон Дрейк Одиссея капитана Сильвера

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Примечание

*** Примечания ***